Учебник Современные Теории Международных Отношений 2013

Санкт-Петербургский государственный университет
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ
МЕЖДУНАРОДНЫХ
ОТНОШЕНИЙ
Учебник
Под редакцией профессора,

доктора политических наук
В. Н. Конышева,
профессора,
доктора политических наук
А. А. Сергунина
Москва
2013
УДК 327(075.8)
ББК 66.0(2Рос)
С56
Рецензенты:
проф., д-р филос. наук Гуторов Владимир Александрович;
проф., д-р полит. наук Иванов Олег Петрович;
проф., д-р полит. наук Лебедева Марина Михайловна
Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета

Санкт-Петербургского государственного университета
Авторский коллектив:
проф., д-р филос. наук Васильева Н. А.; проф., д-р полит. наук Виноградова С. М.; проф.,
д-р полит. наук. Конышев В. Н.; проф., д-р полит. наук Сергунин А. А.
С56 Современные теории международных отношений: учебник / под

ред. В. Н. Конышева, А. А. Сергунина. Москва : Проспект, 2013. — 368 с.
ISBN 978-5-392-10090-3
В учебнике, подготовленном коллективом преподавателей Санкт-Петербургского
государственного университета, дается развернутый анализ современных теорий
международных отношений. В нем рассматриваются идейные истоки, основные по-
ложения и критика ведущих парадигм — неореализма, неолиберализма, глобализма и
постпозитивизма. Анализируются последствия так называемой постпозитивистской
революции для теории международных отношений, а также перспективы межпарадиг-
мальных дебатов в обозримом будущем.
Учебник предназначен для студентов-магистрантов, обучающихся по направле-
нию 031900 «Международные отношения». Он также может быть полезен студентам и
аспирантам, обучающимся по другим гуманитарным направлениям и специальностям,
преподавателям и научным работникам, специализирующимся на исследовании теоре-
тических аспектов международных отношений.
УДК 327(075.8)
ББК 66.0(2Рос)
ISBN 978-5-392-10090-3 © Санкт-Петербургский государственный университет, 2013

Учебное издание
СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ
МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ
Учебник
Редактор Шемякова Н. Н.
Корректор Полищук М. А.
Оригинал-макет подготовлен компанией ООО «Оригинал-макет»
www.o-maket.ru; тел.: (495) 726-18-84
Санитарно-эпидемиологическое заключение
№ 77.99.60.953.Д.004173.04.09 от 17.04.2009 г.
Подписано в печать 05.12.12. Формат 60Х 90 1/16.
Печать офсетная. Печ. л. 23,0. Тираж 300 экз. Заказ №
ООО «Проспект»
111020, г. Москва, ул. Боровая, д. 7, стр. 4.
Введение
Теория международных отношений (ТМО) как дисциплина, яв-
ляясь составной частью научной теории политики, всегда в полной
мере ощущала на себе перемены в функционировании и развитии
системы международных отношений. С каждой сменой парадигмы
международного развития ТМО была вынуждена радикально пере-
сматривать не только свои частные теории, предназначенные для
объяснения конкретных сторон международной жизни, но и сами
свои основы, так они переставали соответствовать новым реалиям.
Не составляет исключения и современный этап развития междуна-
родно-политической теории. Нынешние теории международных
отношений пока не в состоянии охватить весь масштаб происшедших
за последнюю четверть века в мире перемен и стараются определить
и объяснить хотя бы основные тенденции современного мирового
развития.
На планетарном уровне современная эпоха часто именуется
постмодерном. Чтобы подчеркнуть ее качественное отличие от
предыдущего этапа всемирной истории, указывают на рост взаи-
мозависимости, обострение глобальных проблем, переход от двух-
к многополюсному миру, возникновение новых угроз безопасности
современному государству и международной системе в целом. Вме-
сто конфронтации между капитализмом и социализмом главное
внимание обращают на международный терроризм, наркобизнес,
распространение ядерных технологий и риск их попадания в руки
безответственных лидеров, религиозный фундаментализм, наци-
онализм. В то же время исчезла угроза глобальной ядерной войны,
демократические принципы заметно расширили сферу своего вли-
яния по всей планете1.
Эти перемены, составляющие специфику периода постмодерна
и отличающие его от предыдущей исторической эпохи (модерна),
признают почти все обществоведы мира. Однако научное объяснение
происходит по-разному, в зависимости от мировоззренческих по-
1
Halliday F. International society as homogenity: Burke, Marx, Fukuyama //
Millennium. 1992. Vol. 21. № 3. P. 435–461; Wallerstein I. The world-system after the
Cold War // Journal of Peace Research. 1993. Vol. 30. № 1. P. 1–6; Schlesinger J. Quest
for a post-Cold War foreign policy // Foreign Affairs. Winter 1992/93. P. 17–28.
4 Введение
зиций авторов. Для неогегельянца Ф. Фукуямы это означает конец

истории в ее классическом смысле и продолжение в виде бесцельной
смены поколений, напоминающей гегелевскую категорию «дурной
бесконечности»1. Представители феминизма считают, что в эпоху
постмодерна есть вполне реальная возможность переустроить ны-
нешнее «патриархальное» (по другой терминологии — «маскулини-
зированное») общество на более справедливых для женщин началах 2.
Для создателя «критической теории» Ю. Хабермаса вызовы эпохи
постмодерна означают необходимость радикального изменения прин-
ципов модернистского общества, для того чтобы оно существовало
в современных условиях3. Для постмодернистов, одной из школ пост-
позитивизма, использование этих принципов вообще невозможно.
Они считают, что просвещенческая концепция человека и общества,
основанная на вере в разум, науку и прогресс, полностью себя дис-
кредитировала в век концлагерей, религиозных войн и экологических
катастроф4. Постмодернисты настаивают на необходимости приме-
нять принципиально новые подходы к изучению как исторического
прошлого, так и современных проблем.
Проблемы, которые испытывает современная теория международ-
ных отношений с объяснением указанных общемировых тенденций,
наложились на внутренний кризис как самой ТМО, так и общество-
ведения в целом. Считается, что теоретический кризис порожден за-
сильем в общественных науках позитивистских концепций, особенно
структурализма. Многих ученых-обществоведов не устраивали пре-
тензии позитивизма (точнее, его современной версии — неопозитивиз-
ма) на роль некой универсальной методологии. Чрезмерное увлечение
неопозитивистов эмпирическими исследованиями привело к на-
громождению в социальных науках невостребованной фактологии,
которая слабо использовалась для построения объясняющих теорий.
Когда же неопозитивисты принимались за создание теорий, итогом их
деятельности становились или упрощенческие, иногда даже прими-
тивные, концепции, или, наоборот, нарочито заумные конструкции.
1
Fukuyama F. The end of history and the last man. London: Penguin, 1992.
P. 287–340.
2
Elshtain J. B. Public man, private woman: women in social and political thought.
Oxford: Martin Robertson, 1981; Sylvester C. Feminist theory and international relations
in a postmodern era..Cambridge: Cambridge University Press, 1994.
3
Habermas J. The philosophical discourses of modernity. Cambridge: Polity Press,
1987.
4
Derrida J. Of grammatology. Baltimore: John Hopkins University, 1976; Foucault M.
Power/knowledge: selected interviews and writings 1972–1977. Brighton: Harvester, 1980.
Введение 5
Например, одна из традиционных парадигм ТМО в лице поли-

тического реализма (и его современного варианта — неореализма),
продолжая традицию Н. Макиавелли, до сих пор трактует политику
как столкновение эгоистических интересов отдельных субъектов.
В международной политике царит анархия, сама политика похожа
на джунгли, где побеждает сильнейший, и где мало места для мира,
стабильности и справедливости1. Такие категории как «сила»,
«баланс сил», «национальный интерес», «национальная безопас-
ность», активно используемые реалистами со времен Г. Моргентау
и А. Уолферса, по мнению многих исследователей-международников,
слишком упрощенно описывают сложные политические процессы
и явления.
В то же время другая парадигма ТМО — неолиберализм — склон-
на чрезмерно усложнять описание мотивов и внутренней структуры
политической деятельности. Кроме того, она слишком идеализирует
природу человека и созданный им политический мир, преувеличи-
вает способность человечества создать общество на основе разума
и справедливости. К тому же, приверженцы этой парадигмы, как это
ни парадоксально, часто забывают о человеке как главном субъекте
политики и выдвигают на передний план политические институты,
а не того, кто их создал и благодаря кому они функционируют2.
Нелишне отметить, что свойственное для неопозитивистов ув-
лечение структурно-функциональным анализом не раз приводило
к искаженному восприятию политической действительности, ибо
сторонники этого подхода старались подогнать факты под заранее
созданные логические схемы и модели. Критики неопозитивизма од-
ними из первых указали на то, что главной опасностью структукрного
подхода в общественных науках является чрезмерная формализация
разноликого социального процесса.
К 1970-м гг., когда в теории международных отношений сло-
жилось недовольство господством неопозитивизма, в рамках этой
дисциплины существовали три основные парадигмы — неореализм,
неолиберализм и глобализм3. Основанием для этой классификации
1
См., напр.: Bull H. The anarchical society: a study of order in world politics. New
York: Columbia University Press, 1977.
2
Keohane R. O. After hegemony: cooperation and discord in the world political
economy. Princeton: Princeton University Press, 1984; Osgood C. E. An alternative to war
and surrender. Urbana: Illinois Press, 1962; Rosecrance R. The rise of the trading state,
commerce and conquest in the modern world. New York: Basic Books, 1986.
3
Rosenau J. N. Order and disorder in the study of world politics // Globalism versus
realism: international relations’ third debate. Ed. by Maghroori R., Ramberg B. Boulder,
Co.: Westview Press, 1982. P. 1–7.
6 Введение
явилось то, какие единицы анализа каждая из парадигм считала ос-

новными. Первая парадигма рассматривала государство в качестве
главного субъекта международной деятельности. Неолибералы под-
черкивали, что кроме национального государства в международно-
политических процессах участвуют наднациональные институты,
неправительственные организации, транснациональные корпорации,
международные группы давления. Глобалисты же считали, что струк-
тура международных отношений, которая в основном формируется
экономическими факторами, определяет характер и направление
развития мирового развития, включая негосударственных субъектов
политики.
Общим для этих парадигм оставалось использование неопозити-
визма в качестве своей философско-теоретической и методологиче-
ской основы. В то же время между тремя основными направлениями
теории международных отношений существовали серьезные разли-
чия в понимании истоков, природы и целей политики, в отношении
роли государства, мотивации и методов политической деятельности
и т. д.
Неореализм традиционно настаивает на том, что одним из глав-
ных мотивов субъектов политики является стремление получить
или удержать власть. В борьбе за достижение этой цели участники
политического процесса готовы использовать любые методы. Ре-
шающим инструментом политической деятельности и аргументом
в споре с оппонентами является сила. Правда, неореалисты, в от-
личие от политического реализма Г. Моргентау, не сводят понятие
силы к ее военной составляющей. В то же время, они утверждают, что
конфликт в сфере политики неизбежен: он является одновременно
движущей силой политики и формой согласования несовпадающих
интересов.
Неолиберализм, продолжающий традиции Г. Гроция и И. Канта,
наоборот, считает, что конфликт — отнюдь не основная форма по-
литики. Наряду с ним, поиск путей к согласию играет важную роль
в политике. Смысл политики заключается в конструктивной, а не
деструктивной деятельности. Главное предназначение политиков
и политических институтов состоит в совершенствовании общества,
его переустройстве на разумных и справедливых началах.
Глобализм1 считает, что политическая жизнь общества опреде-
ляется его структурой: экономические отношения, отношения соб-
ственности, господствующий тип политической культуры. Что-либо
1
Иногда его называют радикализмом или структурализмом за привержен-
ность соответствующим идеям и методологическим подходам.
Введение 7
изменить в политике можно, только изменив саму общественную

структуру. Радикалы, как и идеалисты, верят в возможность со-
вершенствования общества, но обе школы различаются методами
достижения цели. По мнению радикалов, поскольку структура яв-
ляется достаточно жесткой, устойчивой конструкцией, изменить ее
можно только радикальным путем — насилием, революцией, войной
и другими потрясениями. К этой парадигме примыкали различные
леворадикальные школы — неомарксизм, неотроцкизм, анархизм,
теория зависимости, концепция «центр — периферия» и т. д.1
Не все ученые согласны с данной классификацией позитивист-
ских парадигм. Некоторые считают, что неправильно проведены
разделительные линии между этими парадигмами, другие не со-
гласны с характеристикой конкретных школ внутри тех или иных
парадигм2. Некоторые течения — геополитика, исследования проблем
мира и конфликтов — не полностью или совсем не укладываются ни
в одну из трех указанных парадигм. Марксизм вообще претендует на
то, что он находится за пределами позитивизма. Марксизм подверг
позитивизм критике намного раньше, чем появился постпозитивизм,
основной современный критик позитивизма. И все же данная клас-
сификация является наиболее популярной в политической науке. Ее
принимают и многие постпозитивисты.
Существуют разные точки зрения на время формирования трех
основных парадигм ТМО. Некоторые ученые считают, что основы
реализма и либерализма появились еще во времена Платона и Ари-
стотеля3; другие датируют их возникновение периодом после Второй
мировой войны. Не менее спорной является датировка происхождения
глобализма. Одни ученые считают, что глобализм зародился в трудах
И. Канта (конец XVIII в.), другие — лишь в 1970‑е гг.4
В ходе своей эволюции реализм (затем — неореализм), либерализм
(неолиберализм) и глобализм не только сосуществовали, но и часто
конфликтовали друг с другом, стремясь добиться главенствующего по-
ложения в теории международных отношений. Западные политологи
1
Malhotra V. K., Sergounin A. A. Theories and approaches to international relations.
New Delhi: Anmol Publications, 1998. P. 256–282.
2
Анализ критических взгядов см.: Waever O. The rise and fall of the inter-
paradigm debate // ed. by Smith S., Booth K., Zalewski M. International theory: positivism
and beyond. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 149–154.
3
Viotti P. R., Kauppi M. V. International relations theory. Realism, pluralism,
globalism. New York: Macmillan Publishing Company, 1993.
4
Holsti K. J. The dividing discipline — hegemony and diversity in international theory.
Boston: Allen & Unwin, 1985.
8 Введение
выделяют несколько этапов соперничества, или «великих дебатов»,

между упомянутыми парадигмами1.
Либерализм первым возник и утвердился как теоретическая пара-
дигма. Считается, что это произошло сразу после окончания Первой
мировой войны. Его становление связывается с именем американского
президента В. Вильсона, предложившего 8 января 1918 г. план после-
военного урегулирования («14 пунктов Вильсона») и последовательно
отстаивавшего его на Парижской мирной конференции. Смысл пред-
ложений американского лидера заключался в переустройстве мира на
принципах международного права, а не грубой силы и ничем не огра-
ниченного соперничества. Идеями либерализма руководствовалось
и первое поколение преподавателей первой в мире кафедры между-
народных отношений, возникшей в 1919 г. в Университете Уэльса.
Либерализм безраздельно господствовал до второй половины
1940‑х гг., когда возникла альтернативная парадигма — политический
реализм (realpolitik). Его появление связывается с именем английского
ученого Э. Карра, который еще в 1939 г. опубликовал книгу «Двад-
цать лет кризиса: 1919–1939. Введение в изучение международных
отношений»2. В ней он подверг критике идеи либерализма, который
именовал «утопизм» и «идеализм», подчеркивая его оторванность от
реальности. Именно с легкой руки Э. Карра за либерализмом закрепи-
лось его другое название — «идеализм». Окончательное становление
реалистической парадигмы произошло в послевоенный период, а ее
признанными лидерами стали такие теоретики, как американцы
Г. Моргентау и А. Уолферс, а также француз Р. Арон. Борьба реализма
против идеализма/либерализма в рамках ТМО составила содержание
«первых великих дебатов». Реалисты доказывали, что анализ поли-
тики должен быть основан на реалиях международно-политического
развития, а не на представлениях о справедливом мироустройстве.
Рациональное познание в категориях науки противопоставлялось
стремлению к идеалу на основе принципов законности и справедли-
вости в сфере межгосударственных отношений. Дебаты продолжались
до конца 1960‑х гг., когда фокус дискуссий сместился от соперничества
между двумя парадигмами внутрь каждой из них.
1
Neufeld M. A. The restructuring of international relations theory. Cambridge:
Cambridge University Press, 1995. P. 47; Banks M. The inter-paradigm debate //
International relations: a handbook of current theory. Ed. by Light M., Groom A. J. R.
London: Pinter Publishers, 1993. P. 20.
2
В данной работе исмользоавно следующее издание: Carr E. The Twenty Years
Crisis: 1919–1939. An introduction to the Study of International Relations. London:
Macmillan, 1946.
Введение 9
Суть «вторых великих дебатов», которые начались в 1950‑е гг.,

составил спор между бихевиоралистами, предложившими исполь-
зовать методы других наук (в частности, психологии, социологии,
прикладной лингвистики, математики) для анализа политики, и тра-
диционалистами, которые скептически относились к нововведени-
ям. Методы других наук были призваны преодолеть описательность
и интуитивизм в изучении международных отношений. Через меж-
дисциплинарность бихевиоралисты стремились сделать методологию
«более научной» и доказательной. Однако это направление постепенно
угасло, утонув в эмпирических исследованиях и не произведя на свет
общей теории. Часть бихевиоралистов примкнула к идеалистам/либе-
ралам, другая к реалистам. На рубеже 1960-х и 1970‑х гг. реализм стал
господствующей парадигмой. В это же время появилась и окрепла
третья парадигма — радикализм/глобализм.
В конце 1970‑х — начале 1980‑х гг. стартовали «третьи великие
дебаты» — между позитивизмом и постпозитивизмом, в ходе которых
последнему удалось подорвать былое могущество «традиционных»
парадигм, в частности реализма1. Это было связано не только с идей-
ным отступлением реалистов, столкнувшихся с такими явлениями
как бессмысленность гонки ядерных вооружений и политики по-
стоянного наращивания силы, успехи европейской интеграции как
основа безопасности, быстрое промышленное развитие государств
«третьего мира» и рост их влияния, усиление влияния на политику
транснациональных корпораций.
Помимо этого созрел очередной этап развития философско-миро-
воззренческих основ изучения общественных наук в целом. Широкую
популярность получила работа Томаса Куна2, который напомнил
мировому научному сообществу о диалектике познания. Поскольку
знание всегда относительно, любая парадигма имеет пределы, за ко-
торыми она теряет объяснительную силу. Исследователи обратились
к поиску противоречий и нестыковок внутри парадигм, поскольку
именно разрешение противоречий и есть путь истинного познания.
На этом поприще к критике реалистической традиции помимо пост-
позитивистов присоединились и другие парадигмы — либерализм
и глобализм.
1
Lapid Y. The third debate: on the prospects of international theory in a post-
positivist era // International Studies Quarterly. Vol. 33. № 3. 1989. P. 237; Neufeld M. A.
The restructuring of international relations theory. P. 49–50.
2
Kuhn T. The structure of scientific revolutions. Chicago: Chicago University Press,
1970 (см. русский перевод: Кун Т. Структура научных революций. М.: АСТ, 2001).
10 Введение
Но есть и несколько иная трактовка содержания «великих деба-

тов». Датский ученый О. Вэвер считает, что «третьи великие дебаты»
состоялись несколько раньше — в 1970‑е гг., а их содержание составило
соревнование между неореализмом, неолиберализмом и глобализмом.
На этом относительно коротком этапе наблюдался период подлинного
плюрализма в теории, когда три основные парадигмы не подавляли
друг друга, а вели спор в цивилизованных рамках. С одной стороны,
такое «многоголосие» обогащало теорию международных отношений,
но с другой — порождало опасность фрагментации науки1.
По мнению О. Вэвера, конфронтация между позитивизмом
и постпозитивизмом и соответственно «четвертые великие дебаты»
начались в 1980‑е гг. и проходили в форме борьбы между гносе-
ологическими платформами двух антиподов — рационализмом
и рефлективизмом. Суть спора сводилась главным образом к во-
просу о познаваемости или непознаваемости мира и способности
субъекта оставаться объективным в процессе познания 2 . Если по-
зитивизм утверждает, что мир познаваем с помощью рациональных
методов и познающий субъект с помощью определенных процедур
может сохранить свои нейтралитет и объективность по отношению
к изучаемому объекту, то постпозитивизм весьма скептически оце-
нивает познавательные способности человека и категорически от-
вергает, что он действительно может быть объективным в процессе
познания. И в первую очередь это касается анализа политических
проблем.
Постпозитивисты утверждают, что любой исследователь исходит
из определенных убеждений и предпочтений, его позиция заранее
предопределена или его личными взглядами, или требованиями той
социальной группы, к которой он принадлежит, т. е. его позиция
«нормативна». Дихотомия объективизм — нормативизм составляет
еще один водораздел между позитивизмом и постпозитивизмом. По
мнению О. Вэвера, на современном этапе принципиальная разница
между реализмом и идеализмом исчезла, ибо им пришлось объединить
свои усилия в борьбе с общим врагом — постпозитивизмом. Главное,
что обе парадигмы стоят на рационалистической платформе и этим
отличаются от постпозитивизма3.
На стадии «четвертых дебатов» произошла определенная транс-
формация не только в трех классических парадигмах, но и внутри
1
Waever O. The rise and fall of the inter-paradigm debate. P. 155.
2
Kratochwill F., Ruggie J. G. International organization: a state of the art of an art of
the state // International Organization. Vol. 40. № 4. 1986. P. 753–775.
3
Waever O. The rise and fall of the inter-paradigm debate. P. 163.
Введение 11
главного «возмутителя спокойствия» — постпозитивизма. Эта пара-

дигма постепенно переходит от «постмодернистской стадии», когда
ее представители лишь занимались тотальной критикой других на-
правлений, не создавая ничего нового, к более «позитивной фазе»
развития. Наиболее полно эта тенденция выразилась в социальном
конструктивизме и постструктурализме, которые уже ставят перед
собой задачу разработки своих собственных теорий.
Если постпозитивизм окажется способным выдвинуть свои
собственные убедительные в научном плане теории, это создаст по-
тенциал для начала новых, пятых по счету «великих дебатов». Пока
сложно точно определить, что составит предмет новых дискуссий,
какова будет повестка «пятых дебатов». Можно лишь предположить,
что, наряду с такими традиционными вопросами теоретических дис-
куссий, как состав и характер международных акторов, роль силы
в международных отношениях, выбор конкретной модели мирового
порядка, в фокусе исследователей окажутся такие проблемы, как
выбор социальной модели глобального развития на фоне кризиса
существующих, глобализация и глобальное управление, уточнение
понятия безопасности и ее операционных моделей, роль экономиче-
ского, экологического и морально-этического факторов в мировой
политике.
Изучая современные теории международных отношений, не
стоит забывать о том, что их механический перенос на россий-
скую действительность был бы неразумен. Ни одна из этих теорий
не обладает универсальностью, поскольку не учитывает много-
образие исторического пути каждого конкретного государства,
а путь этот неповторим. Западная политическая наука, которую
теперь с таким вниманием изучает российский читатель, и о чем
идет речь в этом учебнике, складывалась как отражение европо-
центристского политического опыта, с европейской историей го-
сударственности. В Азии или Африке суверенитет не играл такой
же системообразующей роли, как в Западной Европе. Кроме того,
никакая общественная наука не может быть совершенно свободна
от идеологии, от политической культуры и ценностных ориентиров.
В этом смысле международно-политическая теория выступает не
только путем познания, но и орудием влияния на элиты и обще-
ство. Российская теория международных исследований в силу
определенных конкретно-исторических обстоятельств была вы-
нуждена развиваться по «догоняющему» пути. И опыт западной
12 Введение
ТМО нуждается в определенной адаптации, что не раз отмечалось

отечественными учеными1.
При характеристике современной ТМО используют различные
принципы типологии. Сразу следует отметить, что они далеки
от совершенства и сложились во многом стихийно. В частности,
наряду с понятием «парадигма», используются еще два термина —
«школа» и «направление». Эта типология опирается в основном на
особенности эволюции и степень законченности теории. Из всех
этих трех понятий «парадигма» имеет наибольший объем. Под
парадигмой в науке (не только в ТМО) понимается совокупность
наиболее общих теоретико-методологических подходов, установок
и представлений, принятых научным сообществом в той или иной
области знания и обеспечивающих преемственность развития на-
уки и научного творчества 2 . Парадигма претендует на изучение
и описание цельной картины мира. В этом плане свое особенное
представление о системе международных отношений, ее акторах,
основных тенденциях и закономерностях развития предлагают
основные парадигмы ТМО в лице неореализма, неолиберализма,
глобализма и постпозитивизма.
Школа — меньшее по объему понятие, чем парадигма. Как прави-
ло, она имеет конкретно-исторический характер и вполне определен-
ные локальные, персональные и концептуальные параметры. Школа
может складываться вокруг какого-либо авторитетного научного
центра или ученого: «мюнхенская школа геополитики», «франкфурт-
ская школа», «чикагская школа политической психологии», «копенга-
генская школа ТМО». Школа тяготеет к одной, а иногда нескольким
парадигмам. Например, она может возникать на основе набора кон-
цепций, имеющих нормативный характер: «школа изучения проблем
мира» (элементы глобализма и неолиберализма), «английская школа
неореализма» (элементы неореализма и неолиберализма).
Направление — это не до конца оформившаяся тенденция в об-
ласти научных исследований, представляющая собой совокупность
1
О состоянии российской теории международных отношений подробнее
см.: Российская наука международных отношений: новые направления / под ред.
А. П. Цыганкова, П. А. Цыганкова. М., 2005; Сергунин А. А. Российская внешне-
политическая мысль: проблемы национальной и международной безопасности.
Н. Новгород: Издательство НГЛУ, 2003. Внешняя политика и безопасность
современной России: в 4-х томах / сост. Т. А. Шаклеина. М.: РОССПЭН, 2002;
Шаклеина Т. А. Российская внешнеполитическая мысль: в поисках национальной
стратегии. М.: МОНФ, 1997.
2
Кун Т. Указ. соч.; Алексеева Т. А. Современные политические теории. М:
РОССПЭН, 2001. С. 8–27.
Введение 13
взглядов и установок (научных, политических, идеологических), для

которых характерно определенная степень общности и развитие в рам-
ках той или иной парадигмы. Некоторые из направлений со временем
оформляются в школы, а другие так и не обретают четко определенных
форм, перерождаются в другие направления или приходят в упадок.
Большинство теорий, развиваемых в рамках постпозитивизма, как раз
и представляют собой направления: конструктивизм, постмарксизм,
постмодернизм, постпозитивистский феминизм. В рамках современ-
ного неореализма направлением можно считать «неоклассический
реализм», «историко-системное направление», «направление нели-
нейного анализа политики».
Таким образом, парадигмы ТМО обычно состоят из нескольких
школ и направлений, которые могут сосуществовать, адаптировать
друг у друга отдельные концепции и методы, появляться и исчезать
со временем.
Теории международных отношений также разделяют по уров-
ню их общности. Выделяются мегауровень (мировоззренческий,
парадигмальный, теории общего характера), мезоуровень (теории
среднего уровня) и микроуровень (частные теории). К каждой теории
общего уровня, как правило, примыкают теории более низких уров-
ней. Однако строгой зависимости между парадигмами и теми или
иными теориями более низкого уровня не существует. Так, «теорию
рационального выбора», относимую к среднему уровню, или частную
методику кейс-стадиз (исследование на конкретных примерах) охотно
используют все три «классические» парадигмы ТМО. Теорией среднего
уровня, называемой «баланс сил», также оперируют практически все
парадигмы.
Что касается учебной литературы по теории международных
отношений, то на Западе она весьма обширна и разнообразна. Эта
литература включает в себя как работы универсального характера,
в которых рассматриваются основные парадигмы ТМО и вся про-
блематика, изучаемая в рамках данной дисциплины1. так и труды,
1
Burchill S., Linklater A., Devetak R., Paterson M., Reus-Smit C., True J. Theories
of International Relations. Third ed. New York: Palgrave Macmillan, 2005; Holsti K. J.
International politics. A framework for analysis. 6th ed. Englewood Cliffs: Prentice Hall,
1992; Kegley C. W., Wittkopf E. R. World politics: trend and transformation, 5th Edition
New York: St. Martin’s Press, 1995; Merle M. The sociology of international relations.
Leamington Spa/Hamburg/New York: Berg Publishers, 1987; Nicholson М. lntemational
Relations: А Concise Introduction. N.Y., 1998; Person F. S., Rochester J.М. International
Relations. N.Y., 1998; Rourke J. Т. lnternational Relations and World Politics. New York:
McGraw-Hill/Dushkin, 2001; Rourke J. Т., Boyer М. А. World Politics: Intemational
Politics on the World Stage. Mansfield, 2000; Russett В. et al. World Politics: The Menu
14 Введение
посвященные отдельным аспектам ТМО. Последние сосредоточены

на истории «великих дебатов», новейших теориях и концепциях,
мегатрендах развития современного мира и проч.1 Немалое внима-
ние зарубежными специалистами уделяется и изданию хрестоматий
и сборников оригинальных текстов «классиков» ТМО2.
Состояние современной теории международных отношений
было предметом довольно пристального внимания и отечествен-
ных ученых. Наряду с исследованиями в области ТМО, появилась
достаточно обширная учебная литература. Издававшаяся учебная
литература для специальностей и направлений «Международные
отношения», «Регионоведение», «Политология», «Социология»,
«Связи с общественностью» и проч. была ориентирована на такие
курсы общепрофессионального цикла, как «Основы теории между-
народных отношений», «Мировая политика и международные отно-
шения», «Современные международные отношения», «Социология
международных отношений» и проч., и имела общий характер, т. е.
охватывала практически всю проблематику ТМО. Среди учебников
и учебных пособий такого фундаментального плана хотелось бы
особо выделить работы «столичных» авторов — А. Д. Богатурова,
for Choice. Boston.; N.Y., 2000; Snow D.М., Brown E. International Relations: The
Changing Contours of Power. N.Y., 2000: Viotti P., Kauppi M. V. International relations
theory: realism, pluralism, globalism. New York: Macmillan, 1993; Viotti P., Kauppi M. V.
International Relations and World Politics. New York: Macmillan, 2001; Waltz K. N.
Theory of International Politics. Reading: Addison-Wesley, 1979.
1
Buzan B., Waever O., de Widle J. Security: a new framework for analysis. Boulder:
Lynne Rienner Pub., 1998; Brown C. International relations theory. New normative
approaches. Hemel Hempstead: Harvester Wheatsheaf, 1992; The Future of International
Relations: Masters in the Making? / ed. by I. B. Neumann, O. Wæver. London and New
York: Routledge, 1997; Globalism versus realism: international relations’ third debate.
Ed. by R. Maghroori, B. Ramberg. Boulder, Co.: Westview Press, 1982; Griffiths M.
Fifty key thinkers in international relations. New York: Routledge, 1999; International
Theory: Positivism and beyond. Ed. by Smith St., Booth K., Zalewski M. Cambridge
University Press, 1997; Neufeld M. A. The restructuring of international relations
theory. Cambridge: Cambridge University Press, 1995; Patomäki H. After International
Relations. Critical Realism and the (Re)Construction of World Politics. London/New
York: Routledge, 2002; Realism and Institutionalism in International Studies / ed.
by M. Brecher, F. P. Harvey. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2002; Sil R.,
Katzenstein P. Beyond Paradigms: Analytical Eclectism in the Study of World Politics.
New York: Palgrave/Macmillan, 2010.
2
Contemporary international relations: a guide to theory. Ed. by A. J. R. Groom,
M. Light. London: Pinter Publishers, 1994; Handbook of International Relations / ed.
by W. Carlsnæs, T. Risse, B. A. Simmons. London: Sage, 2002; Luard E. Basic texts
in international relations. The evolution of ideas about international society. London:
Macmillan, 1992.
Введение 15
А. А. Кокошина, М. М. Лебедевой, А. В. Торкунова, коллектива

авторов МГУ под руководством А. С. Маныкина, П. А. и А. П. Цы-
ганковых (Москва)1, В. А. Ачкасова, С. А. Ланцова, Н. А. Ломагина
(Санкт-Петербург)2 . Заслуживает внимания также учебная лите-
ратура, изданная региональными российскими вузами (Н. Нов-
город, Томск, Иркутск, Воронеж и проч.)3. Уникальным является
учебно-методический комплекс по теории международных отно-
шений, созданный П. А. Цыганковым и являющийся настоящим
образцом для подражания для всего российского академического
сообщества 4.
1
Введение в социологию международных отношений. М., 1992; Введение
в теорию международных отношений: учеб. пособие / под ред. А. С. Маныкина.
М.: МГУ, 2001; Лебедева М. М. Мировая политика. М.: Аспект-пресс, 2003, 2007;
Кокошин А. А., Богатуров А. Д. и др. Мировая политика: теория, методология,
прикладной анализ. М., 2005; Международные отношения: социологические
подходы / под ред. П. А. Цыганкова. М.: Гардарика, 1998; Международные отно-
шения: теории, конфликты, движения, организации / под ред. П. А. Цыганкова.
М.: Альфа-М, 2007; Мельвиль А. Ю., Тюлин И. Г., Торкунов А. В. Современные
международные отношения и мировая политика: учебник. М., 2005; Основы
общей теории международных отношений / под ред. А. С. Маныкина. М.: Изд-во
МГУ, 2009; Современная мировая политика. Прикладной анализ. М.: Аспект-
пресс, 2009, 2010; Современные глобальные проблемы / под ред. А. Д. Богатуро-
ва. М.: Аспект-пресс, 2010; Современные международные отношения / под ред.
А. В. Торкунова. М., 1997, 1999, 2001; Современные международные отношения
и мировая политика: учебник / под ред. А. Торкунова. М.: Просвещение, 2004;
Цыганков А. П., Цыганков П. А. Социология международных отношений. Анализ
российских и западных теорий. М.: Аспект-пресс, 2006; Цыганков П. А. Между-
народные отношения. М.: Новая школа, 1996; Он же. Политическая социология
международных отношений. М., 1994; его же. Теория международных отношений.
М.: Гардарика, 2002, 2005, 2007.
2
Ачкасов В. А., Ланцов С. А. Мировая политика и международные отношения:
учебник. М.: Аспект-пресс, 2011; Ломагин Н. А. и др. Введение в теорию междуна-
родных отношений и анализ внешней политики. СПб.: Сентябрь, 2001; Мировая
политика и международные отношения / под ред. С. А. Ланцова, В. А. Ачкасова.
СПб.: Питер, 2007.
3
Новиков Г. Н. Теории международных отношений. Иркутск: Издательство
ИрГУ, 1996; Сафронова О. В. Теория международных отношений. Н. Новгород:
Издательство ННГУ, 2001; Слинько А. А., Сальников В. И. Основы теории между-
народных отношений: учебное пособие. Воронеж: Воронежский госуниверси-
тет, 2007; Теория международных отношений / под ред. О. А. Колобова. В 2 т.
Н. Новгород: Издательство ННГУ, 2004; Хмылев В. Л. Современные междуна-
родные отношения: учеб. пособие. Томск: Изд-во Томского политехнического
университета, 2010.
4
Помимо указанного учебника по теории международных отношений,
в УМК входят следующие издания: Теория международных отношений: хрестома-
тия. М.: Гардарика, 2002; Теория международных отношений на рубеже столетий /
16 Введение
Особо стоит отметить учебную литературу, издававшуюся для

курса «Геополитика», входящего в учебные планы ряда специаль-
ностей и направлений. Ряд авторов понимает под геополитикой не
конкретную «протопарадигму» ТМО, существовашую в конце XIX —
начале XX вв. и предшествовашую научной международно-полити-
ческой теории, а собственно теорию международных отношений,
уделяя при этом особое внимание роли географического фактора
в мировой политике1. Другие же отечественные авторы искренне
разделяют принципы геополитики 2, несмотря на то, что современ-
ное обществоведение ставит под сомнение научный характер этой
дисциплины.
За последние два десятилетия появился также ряд учебников
и учебных пособий, посвященных отдельным парадигмам (неореа-
лизм, постпозитивизм)3 или проблемным областям (глобализация,
регионализация, международные организации, международная
безопасность, конфликтология и проч.) теории международных
под ред. К.Буса и С.Смита. Пер. с англ. / общ. ред. и предисл. П. А. Цыганкова.
М.: Гардарика, 2002.
1
Василенко И. А. Геополитика. М., 2003; его же. Геополитика современного
мира. М.: Гардарика, 2007; Гаджиев К. С. Введение в геополитику. М., 1998; его же.
Геополитика. М., 1997; Геополитика: учебник / под общ. ред. В. А. Михайлова. М.:
Изд-во РАГС, 2007; Геополитика: хрестоматия / сост. Б. А. Исаев. СПб.: Питер,
2007; Исаев Б. А. Геополитика. СПб: Питер, 2006.
2
Алехин Э. В. Геополитика. Пенза: Пензенский госуниверситет, 2005; Ашен-
кампф Н. Н., Погорельская С. В. Современная геополитика. М.: Академический
проект, 2005; Геополитика: теория и практика / под ред. Э. А. Позднякова. М.,
1993; Дугин А. Г. Геополитика. М.: Академический проект, 2011; Он же. Геополи-
тика России. М.: Академический проект, 2012; Он же. Основы геополитики. М.:
Арктогея, 1997; Он же. Основы геополитики. М.: Академический проект, 2012;
Дугин А., Нартов А. А. Геополитика: учебник для вузов. М., 1999; Маринченко А. В.
Геополитика. М.: ИНФРА-М, 2009; Мухаев Р. Т. Геополитика. М.: Юнити-Дана,
2007; Нартов Н. А. Геополитика. М., 1999, 2004; Нартов Н. А., Нартов В. Н. Гео-
политика. М.: Юнити-Дана, Единство, 2006; Поздняков Э. А. Геополитика. М.,
1995; его же. Философия политики. В 2 т. М., 1994; Тихонравов Ю. В. Геополитика.
М., 1998.
3
Конышев В. Н. Американский неореализм о природе войны: эволюция
политической теории. СПб: Наука, 2004; Он же. Неореализм в современной
политической мысли США: учебное пособие. СПб.: БАН, 2001; Морозов В. Е.
Теория секьюритизации: учеб.-методич. пособие. СПб.: Издательство Санкт-
Петербургского университета, 2006; Сергунин А. А., Макарычев А. С. Современная
западная политическая мысль: постпозитивистская революция»: учебное пособие.
Н. Новгород: Нижегородский государственный лингвистический университет
им. Н. А. Добролюбова, 1999;
Введение 17
отношений1, а также методологии политического анализа 2 . Эти

работы существенно дополняют учебную литературу общего ха-
рактера.
Авторы настоящего учебника благодарны всем этим коллегам,
которые своими работами и содержащимися в них плодотворными
идеями подвигли их на собственные исследования.
В задачи данного исследования входит анализ современного со-
стояния теории международных отношений, ее основных парадигм,
содержания межпарадигмальных дебатов, а также той проблематики,
которой занимаются различные направления международно-поли-
тической теории.
Авторы данной работы понимают, что в рамах одного исследо-
вания невозможно отразить весь спектр проблем и мнений по такой
сложной теме, как состояние современной международно-политиче-
ской теории. Данная работа — это попытка осмыслить уроки развития
теории международных отношений за последнее время, очертить
основные проблемы, стоящие перед отечественными и зарубежными
учеными в области изучения мировой политики, и представить, по
каким направлениям пойдут дальнейшие научный поиск и дискуссии.
1
Барыгин И. Н. Регионоведение. М.: Аспект-Пресс, 2007; Бусыгина И. М.
Политическая регионалистика. М.: РОССПЭН, 2006; Военная сила в междуна-
родных отношениях: учеб. пособие / под ред. В. И. Аннекова. М.: Русавиа, 2009;
Гладкий Ю. Н., Чистобаев А. И. Регионоведение. Москва: Гардарика, 2002; Гло-
бальное управление: учеб. пособие / под ред. А. И. Соловьева. М.: ИНФРА-М, 2007;
Глобальные проблемы современности: учеб. пособие / отв. ред. Тураев В. А. М.:
Логос, 2001; Дергачев В. А. Глобалистика. М.: Юнити-Дана, 2005; Дмитриев А. В.
Конфликтология: учеб. пособие. М., 2003; Козырев Г. И. Политическая конфлик-
тология: учеб. пособие. М.: Инфра-М, Форум, 2007; Кулагин В. М. Международная
безопасность. М.: Аспект пресс, 2006; Лебедева М. М. Политическое урегулиро-
вание конфликтов: подходы, решения, технологии. М.: Аспект-пресс, 1997; Мед-
ведев Н. П. Политическая регионалистика. М.: Гардарика, 2002; Туровский Р. Ф.
Политическая регионалистика. М.: ГУ ВШЭ, 2006; Фельдман Д. М. Конфликты
в мировой политике. М.: Международный университет бизнеса и управления
«Братья Карич», 1997; Чешков М. А. Глобалистика как научное знание. Очерки
теории и категориального аппарата. М.: Научно-образовательный форум по
международным отношениям, 2005.
2
Алексеева Т. А. Политическая философия. От концепций к теориям. М:
РОССПЭН, 2007; Она же. Современные политические теории. М: РОССПЭН,
2001; Категории политической науки. М.: РОССПЭН, 2002; Мурадян А. А. Са-
мая благородная наука. Об основных понятиях международно-политической
теории. М., 1990; Политическая наука: новые направления / под ред. Р. Гудина
и Х.-Д. Клингеманна. М., 1999; Хрусталев М. А. Теория политики и политический
анализ: учеб. пособие. М., 1992.
18 Введение
Учебник предназначен прежде всего для студентов, проходящих

обучение по магистерским программам, требующим углубленного
изучения современных теорий международных отношений. Предпо-
лагается, что студенты уже прослушали курс «Основы теории между-
народных отношений» на уровне бакалавриата. Для самостоятельной
проработки материала в конце глав приводятся контрольные вопро-
сы и оригинальная литература по всем рассматриваемым теориям.
Учебник также может быть полезным и для аспирантов, изучающих
проблемы мировой политики и глобального развития и обучающихся
по политологическим специальностям 23.00.01, 23.00.02, 23.00.04.
Учебник написан на основании опыта преподавания лекци-
онных курсов «Актуальные проблемы теории международных
отношений», «Современные подходы к изучению проблем безопас-
ности и теории международных отношений», которые читаются на
магистерских программах факультета международных отношений
Санкт-Петербургского государственного университета, а также курса
«Российские теории международных отношений» для аспирантов
того же факультета.
Учебник призван обеспечить теоретическую базу для лекцион-
ных курсов, направленных на изучение проблем методологического
и содержательного характера, с которыми сталкивается современная
ТМО. Это позволит студентам и аспирантам в дальнейшем не только
продолжить изучать отдельные научные школы, но и активно при-
менять полученные знания в собственных научных исследованиях
международно-политических процессов.
Глава I. Неореализм
Неореализм формируется в конце 1970‑х гг., во многом благодаря

усилиям американских и британских ученых. Как теоретическая
парадигма он длительное время остается популярным не только в на-
учной среде, но и в политических кругах. Его влияние прослеживается
в основных доктринальных документах, регламентирующих внешнюю
политику и политику безопасности многих ведущих держав совре-
менности. Идеи неореалистов находили и находят свое воплощение
в важнейших решениях, касающихся международной политики. Хотя,
как справедливо заметил один дипломат, гораздо чаще «сегодняшние
исследования международных отношений неприменимы к действи-
тельности или недоступны лицам, принимающим решения… а многие
не выходят за пределы эзотерических научных дискуссий»1.
1.1. Идейные истоки и отличительные черты неореализма

Политический реализм. Неореализм стал обновленной версией по-
литического реализма в его «классическом» варианте, наиболее ярко
представленном именами Ганса Моргентау, Эдварда Карра, Раймона
Арона, Арнольда Уолферса, Джорджа Кеннана, Рейнхольда Нибура,
Кеннета Томпсона.
Первоначально «реализм» означал призыв отказаться от идеализи-
рованных априорных представлений о сложном мире международных
отношений. Конечно, реалисты отдавали себе отчет, что практическая
политика и наука о ней не могут быть совершенно лишены некой
абстрактной идеи. Но реалисты утверждали, что о политике следует
судить не из соображений морали, гуманизма и справедливости,
а опираясь главным образом на реальные факты и обстоятельства.
Э. Карр по этому поводу писал, что в анализе политики либералами-
«утопистами» «желания преобладали над рассуждениями, общие
тезисы над наблюдениями; предпринималось мало попыток крити-
ческого анализа известных фактов или доступных [политических]
средств»2. Реализм для Э. Карра — это акцент на изучение тенденций
1
Newsom D. Foreign policy and academia // Foreign Policy. 1995. № 101. P. 60.
2
Carr E. The twenty years’ crisis, 1919–1939: an introduction to the study of
international relations. London: McMillan, 1946. P. 11–13.
20 Глава I. Неореализм
и причинных связей в истории, которые действуют независимо от

субъективной интерпретации событий и их последствий.
Примечательно, что для Э. Карра реализм не является самодо-
статочным мировоззрением: «политическое действие должно базиро-
ваться на координации моральности и силы»1. Очевидно, что за этим
стояла не концептуальная «всеядность» в духе известного плюрализма
идей, который обычно прикрывает теоретическую бесхребетность,
а понимание, что невозможно объяснить международную политику
с помощью какой-либо одной теории, пусть и самой убедительной на
текущий момент.
Э. Карр считал, что в плане методологии анализ политики должен
опираться на опыт таких наук, как история, правоведение, история
дипломатии, философия.
Более систематическое изложение принципов политического ре-
ализма представлено в работах Г. Моргентау. После этого с термином
«политический реализм» стали связывать научную парадигму. В этом
плане Г. Моргентау является ключевой фигурой политического реа-
лизма. Краткое изложение идейной платформы политического реа-
лизма, написанное во вводной части книги «Политика государств»2,
получило широкую известность под названием «шести принципов».
Они состоят в следующем.
Во-первых, политика управляется познаваемыми объектив-
ными законами, корни которых находятся в свойствах человека,
преимущественно негативных (таких как стремление к власти,
эгоизм). Поэтому политика должна строиться на рационально по-
строенных положениях, опирающихся на это понимание природы
политики, а не на субъективные мнения о том, какой она должны
быть в идеале.
Во-вторых, существо политики выражается концепцией «на-
циональный интерес», сводимый к терминам политической власти.
Именно это позволяет научно изучать политику как самостоятельную
область деятельности, отделив ее от экономики или социологии.
В-третьих, содержание национальных интересов не остается неиз-
менным. Оно зависит от накопленного политического и культурного
опыта, а также от изменившихся обстоятельств.
В-четвертых, противоречие между моральностью и успешностью
в политике разрешается в пользу успеха, то есть достижения цели. Это
отвечает принципу рациональной природы политики. Государство не
Carr E. The twenty years’ crisis. P. 97.
1
Morgenthau H. Politics among nations. New York: Knopf, 1967. (Первое издание
2
вышло в 1947 г.)
1.1. Идейные истоки и отличительные черты неореализма 21
может руководствоваться лозунгом: «Все погибнет, но справедливость

должна восторжествовать!» Действительная мораль в политике — это
умеренность и осторожность.
В-пятых, политические устремления или ценности какого-либо
государства не могут считаться универсальными моральными норма-
ми, обязательными для всего человечества. Провозглашение их знаме-
нем международной политики в действительности служит способом
для того, чтобы придать легитимность своим действиям и получить
преимущества. Тогда универсальные принципы на деле служат для
защиты национальных интересов конкретного государства.
В-шестых, человек имеет множество измерений: экономическое,
морально-этическое, политическое. Сугубо «политический человек»
подобен животному, потому что у него нет моральных ограничений
и разумной осторожности.
Главным субъектом международных отношений реализм считает
государство, хотя не исключает и других участников. Высшая цель
политики государства — выживание в расчете на собственные воз-
можности. В международной системе отсутствует верховная власть
и соответствующие институты для ее поддержания. Борьба госу-
дарств за национальные интересы, которая в крайнем выражении
принимает форму войны, становится закономерной и неизбежной.
Отсюда возникает так называемая «дилемма безопасности»: там, где
государство рассчитывает только на себя, оно никогда не чувствует
себя в совершенной безопасности и поэтому вынуждено постоянно
наращивать свои силы. Это стимулирует гонку вооружений, недо-
верие и враждебность.
Однако анархия международных отношений не означает, что мир
постоянно находится в состоянии «войны всех против всех». Внешняя
политика государства в какой-то мере всегда учитывает интересы
других государств. Государства вступают в различные союзы, чтобы
реализовать политические цели и по возможности стабилизировать
международную обстановку. Устанавливается баланс сил, который оз-
начает состояние стабильности, основанное на примерно равном рас-
пределении сил между крупнейшими коалициями и государствами.
Появление неореализма было связано с кризисом классической
версии реализма. Политическая практика 1960-х и 1970‑х гг. показала
бессмысленность идеи постоянного наращивания сил как главного
содержания внешней политики государства. Особенно отчетливо
это показала гонка ядерных вооружений, которая привела к тому,
что в СССР и США были накоплены арсеналы, позволяющие унич-
тожить все живое на планете много раз. Другими словами, политика
дальнейшего наращивания ядерных вооружений просто не имела

рационального смысла, а их применение на поле боя в условиях ра-
кетно-ядерного паритета закончилось бы взаимным уничтожением
двух супердержав и всего остального мира.
Кризис политического реализма имел и методологические аспек-
ты. Несмотря на приверженность к рациональному анализу и призна-
ние познаваемости политики, Г. Моргентау скептически относился
к возможности построить законченную теорию внешней политики.
Он считал, что теория в подлинно научном смысле невозможна из-за
того, что на историю и политику постоянно влияет множество слу-
чайных обстоятельств. Моргентау вслед за Блезом Паскалем любил
повторять: «что стало бы с мировой историей, если бы нос Клеопатры
оказался немного короче?» То есть если бы она не могла через свое
обаяние и красоту влиять на Цезаря и Антония? Моргентау задает
вопрос, как бы тогда повернулась история Египта, Рима и Византии?
Значит, не стоит говорить о создании общей теории политики, если
нельзя систематизировать фактор случайности типа «нос Клеопатры».
Еще одно уязвимое место методологии состояло в том, что пред-
ставители реализма не выходили за рамки описательности и индук-
тивизма. Они опирались на опыт истории человечества, а также фило-
софию, право и авторитетные суждения других ученых и политиков,
уподобляя дипломатию и государственную деятельность искусству.
Для классического реализма характерно недоверие к методам других
наук — социологии, психологии, математики и лингвистики, которые
принесла с собой бихевиоральная революция, начавшаяся в 1950‑х гг.
Эта ограниченность методологического подхода реализма получила
впоследствии название «традиционализма».
Неореализм сделал значительный шаг в обновлении методологии
исследований, которая была направлена на построение общей теории
международной политики, понимаемой как сложная система. В этом
плане источниками для методологии послужили два близких, но не
совпадающих метода системного анализа — французский структура-
лизм и структурно-функциональный анализ. Эти методы по-разному
трактуют понятие структуры и системы применительно к междуна-
родной политике.
Французский структурализм. Метод структурализма сложился за
пределами теории международных отношений. Он имел свои перво-
начальные корни в структурной лингвистике, но затем приобрел не-
малую популярность и в других науках.
Возникновение структурализма относят к первой трети XX века
и связывают с трудами русского языковеда Бодуэна де Куртенэ и более
известного на Западе французского ученого Фердинанда де Соссюра.

Основная идея Ф. де Соссюра1 состояла в следующем: чтобы понять,
из чего состоит язык и по каким правилам он функционирует, не-
обходимо отвлечься от постоянно происходящих в языке речевых
изменений. Нужно сосредоточить внимание на том, что делает язык
универсальным средством коммуникации, пригодным для всех но-
сителей, несмотря на дефекты речи, неизбежные различия в смыс-
ловом употреблении одних и тех же слов, различия в произношении
и несмотря на дробление языка на диалекты. Для этого Ф. де Соссюр
предложил изучать язык не только в историческом, но и в синхронном
аспекте — отвлекаясь от факта, что язык меняется во времени. В этом
плане он говорил о синхронной лингвистике как отдельной науке,
а уже позже за ней закрепилось название «структурная лингвистика».
Синхронное понимание языка послужило началом структура-
листской методологии. Это означает, что язык понимается только как
продукт речевого взаимодействия его носителей. Без употребления
людьми язык мертв. Причем язык — это такой инвариант речевых
актов, который устойчиво воспроизводится, что и делает его уни-
версальным средством общения. Язык понимается как извлекаемая
из потоков речи данность, в которой нужно умозрительно выявить
устойчивые, воспроизводящиеся элементарные единицы (звуки,
слова) и отношения между ними.
При синхронном подходе объяснять значение элементов язы-
ка можно только путем взаимного противопоставления (принцип
«оппозиции» в лингвистике). Например, понять, что такое гласные
звуки можно из противопоставления их с согласными звуками. От-
сюда происходит положение о структуре языка как об отношении его
элементов, или о способе их организации в единое целое.
Идеи о структурном представлении языка перекочевали в антро-
пологию, а затем в социологию и теорию международных отношений.
Структурное представление о языке сначала примеряли к феномену
культуры как некоему «мета-языку» человечества, понимая условность
этой метафоры, но затем язык и культуру все-таки отождествили.
Это означало, что методы структурализма можно прямо переносить
из языкознания на анализ культуры. Автором такого оригинального
поворота и был авторитетный французский ученый К. Леви-Стросс,
весьма плодотворно изучавший эволюцию мифов в культурах разных
народов. Правда, гораздо позже он признал ошибочность полного
отождествления языка и культуры.
Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики / под. ред. Ш. Балли, А. Сеше / пер.
1
с франц. А. Сухотина. Екатеринбург: изд-во Уральского ун-та, 1999.

Как бы то ни было, структурализм, показавший свои преимуще-

ства и ставший модным увлечением, уже «прививали» к политике.
Конечно, прямой перенос идей структуралистов-лингвистов на иные
предметные области чреват ошибками, от которых не свободны мно-
гие современные школы политической мысли. В особенности это ка-
сается постпозитивизма, который опять отождествляет политический
процесс с языком политики.
Со временем структурализм как научное направление стал весьма
разнообразным. Его сторонников можно найти среди представителей
литературоведения, философии, психоанализа, истории и математи-
ки. Едва ли можно говорить о существовании единой и ясной термино-
логии структурализма, так же как и о трактовке самого этого понятия
в разных науках. В разных случаях он выступает и как методология,
и как теория, и как общенаучное мировоззрение. Так или иначе, но не
только структурная лингвистика, а весь калейдоскоп интерпретаций
структурализма оказал влияние на его адаптацию к общественным
наукам, в том числе к теории международных отношений.
В самом общем виде структурализм ориентирован на объединяю-
щий охват всех сфер общественной деятельности человека, независимо
от их формы. Структурализм претендует на то, чтобы найти и пока-
зать те общие условия, которые влияют на поведение человека через
формирование обычно неосознаваемых мотиваций. По отношению
к человеку эти условия выступают объективными факторами.
Понятие структуры сложилось до структурализма, но прежде вы-
явление структуры понималась как аналитическое разложение слож-
ного объекта на элементарные части. Тем самым реконструировалось
поведение сложного объекта. Структуралисты поступили по-иному.
Они объявили структуру инструментом, который необходим для объ-
яснения такого поведения сложной системы, которое нельзя свести
к сумме взаимодействий ее элементарных частей.
Так, например, возникновение института государства, частной
собственности или товарно-денежных отношений не вытекает непо-
средственно из взаимодействий между производителями товаров и ус-
луг, из которых состоит общество. Они сформировались вследствие
изменений общества как единого целого, что проявилось в способах
организации людей, в отношениях между ними. Присвоение чужого
труда приводило к быстрому расслоению общества и сделало необхо-
димым создание институтов, которые бы закрепляли имущественное
неравное положение и одновременно сохраняли устойчивость обще-
ства перед напором сталкивающихся противоречивых интересов
людей.
Важно обратить внимание на онтологический статус социаль-

ных структур. Они непосредственно не обнаруживаются в опыте,
а являются умозрительными конструктами, рационально выводи-
мыми из опыта. Однако это не фантазия или игра ума — структуры
существуют в «глубине» социальной действительности. Под ними
подразумеваются универсальные отношения в сфере экономики,
политики, культуры. Выявление структур не требует привлечения
каких-то внешних доводов. В этом смысле данная категория призна-
ется самодостаточной, и структуралисты не рассматривают влияние
на нее внешних условий. А вот структура как раз выступает внешней
детерминантой поведения субъектов политики, будь то государство
или государственный деятель.
Представитель британского неореализма Ричард Литл поясняет
эту мысль следующим образом: «структуралисты подразумевают,
что поведение человека не может быть понято только через изучение
индивидуальных мотиваций и намерений, потому что в совокупности
человеческое поведение порождает структуры, о которых отдельные
индивидуумы могут не подозревать. Можно прибегнуть к аналогии:
когда человек проходит по полю, он может непреднамеренно про-
торить тропу. Другие пойдут этим же путем, «воспроизводя» марш-
рут. При этом процесс повторения не является сознательным или
преднамеренным»1. Таким образом, структура начинает «жить» само-
стоятельно и становится фактором общественной жизни, влияющим
на последующее поведение индивидуумов и государств. Влияние мо-
жет оказаться как стимулирующим, так и ограничительным, но в лю-
бом случае отдельному человеку и обществу его трудно не учитывать.
Важной особенностью мировоззрения структуралиста является
акцент на синхронном понимании предмета изучения. История для
него — это особый способ развития конкретной системы, который
может изучаться лишь после анализа данных структурных отношений.
Отсюда возникает антиисторичность структурализма и ограничен-
ность в изучении причинно-следственных связей. Вместо влияния
во времени одних факторов на другие, речь идет либо об устойчиво-
сти, либо о трансформации структуры из одного состояния в другое.
В промежутках между трансформациями ее внутренние изменения
не существенны, так как структура пребывает в состоянии относи-
тельной стабильности, обеспеченной механизмами саморегуляции.
Примером может служить устойчивость биполярной системы
международных отношений во время «холодной войны». Две противо-
1
Little R. Structuralism and neo-realism // Light M., Groom A. J. (eds.). International
relations: a handbook of current theory. London: Frances Pinter, 1985. P. 76.
стоящие супердержавы в лице СССР и США «компенсировали» любые

попытки изменить статус-кво, каждая в сфере своего влияния. По-
литика супердержав по отношению друг к другу была вполне пред-
сказуема. Это создавало относительную устойчивость всей междуна-
родной системы. Характер отношений двух примерно равных по силе
супердержав выступал той структурой, которую не могли не учитывать
в своей политике все остальные государства.
Таким образом, ключевые позиции структурализма: целостность,
внеисторичность, трансформация и саморегулирование структуры.
Введение структурализма в обиход наук о политике всегда стал-
кивалось с возражениями ученых. Многие сторонники традицион-
ных исторических исследований вообще возражают против тезиса
о существовании объективных законов истории, поэтому понимание
социальной структуры как детерминанты политического поведе-
ния считают ошибочным. Кроме того, структурализм предполагает
абстрагирование от того, как общество или общественная группа
реагирует на события во временном протяжении, что противоречит
принципу историзма. Другая сторона этой же медали состоит в том,
что структурализм, оставляя за скобками сознание индивидуума
и его личностные особенности, отдает приоритет обезличенным со-
циальным силам. По мнению критиков, структурализм более оправ-
дан, скажем, в физике или химии, где нет проблемы самосознания
движущейся молекулы.
Среди политологов-международников интерес к структурализ-
му вырос в 1970‑е гг. В неореализме наиболее последовательно идеи
структурализма были воплощены в учении Кеннета Уолтса. Он пере-
нял важнейшие принципы структурализма в следующем виде:
• закономерное в политике есть только регулярное, воспроизво-
димое в практической деятельности;
• онтологически субъект политики является только результатом
взаимодействия в рамках международной системы;
• соотношение элементов международной системы (государств)
определяет их значимость в терминах силы;
• структура (характер отношений) должна быть достаточно
устойчивой во времени, чтобы обеспечить целостность всей системы.
Структурно-функциональный подход. Наряду со структурализмом
в политических науках развивался иной способ изучения социальных
структур, который также вошел в методологию неореализма. В этом
случае концепция структуры чаще применялась к наблюдаемым от-
ношениям и взаимодействиям, а не к скрытым, как в случае струк-
турализма. Этим и отличается структурно-функциональный подход,
берущий начало от социологического функционализма В. Парето,

Т. Парсонса, Р. Мертона и М. Леви.
В основе функционализма лежит представление об обществе как
самодостаточной социальной системе, которая состоит из индивиду-
умов, стремящихся реализовать свою стратегию. Понятие функции
имеет значение либо регулярной активности элементов, либо таких
действий, которые служат для самосохранения системы. Системный
подход функционалистов направлен на изучение процессов путем
выявления элементарных частей, поиска внутрисистемных связей
и взаимодействий, опираясь на наблюдения. Здесь не идет речи о де-
дуктивном выведении структуры и ее трансформациях, как у фран-
цузских структуралистов.
Работы функционалистов, первоначально распространившиеся
в социологии, оказали заметное влияние на формирование полити-
ческого функционализма, который впоследствии тоже стали называть
структурно-функциональным анализом. Одним из наиболее замет-
ных представителей этого направления является Дэвид Истон. Он
видел свою задачу в том, чтобы перейти от нормативно-юридической
к более доказательной интерпретации политики. В его понимании
политическая система (партии, группы интересов, политические
элиты и органы власти) является частью общественной и обладает
своими особенностями.
У Д. Истона системный подход предполагает аналитическое раз-
ложение целого на части, установление функций и взаимосвязей, роли
каждого элемента. Политическая система уподобляется кибернети-
ческому «черному ящику», состояние которого описывается через
сопоставление входящей и выходящей информации, учет механизма
обратной связи между ними, выведение правил, по которым проис-
ходят изменения в «черном ящике»1. Изучение политических систем
и их функций должно объяснять, почему возникают конкретные
политические режимы. Позиция Д. Истона осталась весьма близкой
к социологической, так как у него природа политической системы
тоже сведена к выполняемой функции. В интерпретации функци-
оналистов (как социологов, так и политологов) системность — это
упорядоченность и относительная устойчивость элементов системы
за счет выполнения определенных функций.
Еще одним идейным источником структурно-функционального
подхода в политических науках была и остается общая теория си-
стем, связанная с именами Людвига Берталанфи и Уильяма Росса
1
Easton D. The analysis of political structures. New York, London: Routledge, 1990.
P. ix, 5, 16–17.
Эшби. Эта теория, рожденная для решения проблем естественных

наук, уделяет основное внимание трем базовым понятиям: системе,
структуре и функции. Они необходимы для того, чтобы не только
разложить сложный объект на функциональные части, но и затем
умозрительно «синтезировать» его, поняв как единое целое. Подобно
структуралистам, авторы общей теории систем считали, что далеко
не все в поведении сложных систем можно объяснить их аналитиче-
ским разложением на элементы. Общая теория систем с самого начала
развивалась как междисциплинарная и применялась в кибернетике,
математике, биологии и физике. Ее революционная роль состояла
в том, что теория давала основу для качественного скачка в познании,
позволяя изучать сложные процессы и системы, не имеющие одно-
значных и постоянных причинных связей, к которым можно отнести
международную политику.
Принципиальное отличие подобных сложных объектов состоит
в том, что одно и то же состояние достигается не одним, а многими
путями при различных начальных условиях. Такие системы стремятся
к достижению внутреннего равновесия, которое постоянно нарушает-
ся внешними воздействиями. Они способны как воспринимать внеш-
нее воздействие, так и отвечать на него, приспосабливаться (отсюда их
называют еще открытыми системами). Так возникает упорядочивание
и направленная деятельность системы как альтернатива состоянию
хаоса и случайности. Хаос и упорядоченность объединяются в кате-
горию состояния и определяются через математические функции.
Таким образом, общая теория систем призвана дать математический
инструмент для описания и эволюции сложных систем различной
природы. Приписывая открытым системам изначальную тенденцию
к достижению равновесия, общая теория систем рассматривает ее как
целенаправленное поведение1.
Предпосылкой к широкому распространению общей теории си-
стем в различных областях знаний является постулат об изоморфизме
всех систем независимо от их природы. Другими словами, если дока-
заны свойства и функции неких систем в точной науке, то считается,
что они должны проявляться и в других системах, включая биоло-
гические и социальные. Можно согласиться с мнением, что общая
теория систем представляет собой, скорее, не науку в строгом смысле,
а научное мировоззрение, которое не может быть окончательно до-
казано или опровергнуто, если иметь в виду критерий соответствия
Общая теория систем не рассматривает вопрос, откуда берется у системы
1
цель прийти в равновесие.

теории и действительности. Тезис о всеобщем изоморфизме систем —

это лишь рабочая гипотеза.
Структурализм и структурно-функциональный анализ имеют
общие черты, которые выражаются в том, что оба метода понимают
предмет исследования как сложную систему и считают структуры
устойчивыми. Однако если для структурно-функционального анализа
они существуют как вполне осязаемые, в виде общественных институ-
тов и взаимодействий, то для структурализма характерно выделение
структур как отношений, скрытых от непосредственного наблюдения.
Если структурно-функциональный анализ берет структуры в качестве
исторически сложившихся форм деятельности, структурализм ищет,
как глубинные структуры порождают поверхностные, видимые от-
ношения и влияют на взаимодействия.
Структурно-функциональный анализ объясняет существование
социальных структур через обращение к таким факторам, как показа-
тели экономического развития, производства и потребления энергии,
к положениям идеологии и традициям. Согласно структурализму,
научное знание о системе в целом должно опираться не только на
эмпирику в виде сравнительного изучения поверхностных, видимых
отношений, но главным образом выходить за ее пределы в дедуктив-
ный анализ в поисках абстрактных, глубинных структур. Кроме того,
для структуралиста скрытые структуры проявляются не иначе как
на уровне системы в целом, а элементы рассматриваются не сами по
себе, а с учетом влияния на них системных ограничений. Структур-
но-функциональный анализ не проводит строгой разделительной
линии между элементным и системным уровнем изучения системы.
Если говорить о сравнительном влиянии этих двух методов
системного анализа на неореализм, то структурализм в наиболее
последовательном виде представлен лишь в структурном реализме
К. Уолтса. Другие неореалисты либо эклектичны, либо опираются
на структурно-функциональные принципы.
При всей его привлекательности, системный подход для изучения
политики вызывает критику. Каким бы эффективным этот метод
ни оказывался в области математики или физики, до сих пор между
естественным и гуманитарным знанием есть существенные отличия,
которые не позволяют говорить об изоморфизме понятия системы
и структуры, а следовательно, и о прямом переносе системных мето-
дов в политические науки. Действительно, политические процессы
и явления очень сложны, и они меняются в процессе исследования.
Их нельзя экспериментально еще и еще раз воспроизводить «в про-
бирке» для тщательного изучения, поскольку фигурантами процессов
являются массы живых людей. Кроме того, при проведении исследова-

ния невозможно полностью освободиться от субъективизма человека
в восприятии изучаемых проблем, потому что ученый является участ-
ником тех самых процессов, которые он пытается изучать объективно.
Высказывается справедливое мнение, что внедрение по сути ме-
тафорического употребления понятий вроде «система» из других наук
не способно дать более глубокое знание о политике. Эта условность
создает соблазн отождествить абстракции в виде различных моделей
и приписанных им функций с реальными явлениями и процесса-
ми. Необходимость абстрагирования от эмпирики для получения
количественных показателей и формальных моделей ведет к утрате
качественных особенностей изучаемого объекта, упрощению дей-
ствительных процессов до нескольких причинных гипотез. Напри-
мер, политическое взаимодействие часто сводится к циркулированию
информационных потоков. Нередко упрощенчеством и неясностью
страдают определения важных понятий и вводимых переменных.
Примечательно, что даже те авторы, кто сам использует приемы
системного анализа, предостерегают от ритуального употребления
термина «система»1. Думается, проблема должна ставиться по прин-
ципу не «или», а «и»: как правильно сочетать традиционные для гу-
манитариев методы и методами системного анализа.
Отличительные черты парадигмы неореализма. Неореализм гораздо
более разнообразен по сравнению с «классическим» реализмом. Как
и другие парадигмы, он представляет собой набор теорий, описываю-
щих международную политику как единое целое с помощью обновлен-
ных концепций политического реализма и методов системного ана-
лиза. От политического реализма его отличает несколько признаков.
Главным субъектом политики по-прежнему считается государ-
ство, но уделяется внимание другим участникам международных
отношений и глобальным процессам. Взаимодействие государств
рассматривается с учетом влияния, которое оказывает на них между-
народная структура. Хотя международная политика по-прежнему
рассматривается как автономная от внутренней, некоторые версии не-
ореализма изучают ее связь с экономическими и другими факторами.
Помимо конфликтности международных отношений неореализм
изучает условия ограниченного сотрудничества государств. При этом
отмечается, что каждое государство стремится увеличить свою от-
носительную выгоду и учитывает возможность обмана со стороны
партнера.
Modelski G. The promise of geocentric politics // World Politics. 1970. Vol. 22.
1
№ 4. P. 631.
Альтернативой политике постоянного наращивания силы стано-

вится политика обеспечения безопасности государства. Безопасность
не сводится только к военному компоненту, а включает элементы
«мягкой безопасности». Неореализм говорит о необходимости иметь
достаточный уровень силы, чтобы обеспечить выживание государства
и защитить национальные интересы. Как избыток, так и недостаток
силы одинаково чреват втягиванием в нежелательный военный кон-
фликт.
Предпринимаются попытки более детального анализа природы
насилия и видов принуждения в политике, различий насильственных
и ненасильственных действий. В этой связи обращается внимание на
разграничение понятий «власть», «сила», «мощь», «влияние», «авто-
ритет», которые в классической традиции зачастую использовались
как взаимозаменяемые.
Неореализм изучает не просто источники силы отдельного госу-
дарства, а ее распределение в международной системе. Этот фактор
считается главным структурным свойством системы и детерминантой,
определяющей международную политику государств.
Наиболее крупные теории неореализма обращают основное
внимание на природу так называемых глобальных, или «больших
войн», между великими державами. Это связано с постулатом об их
решающей роли в международной политике. Глобальные войны отли-
чаются масштабом, последствиями, потенциально неограниченными
средствами, которые привлекаются для ведения войны, огромными
людскими потерями, большой продолжительностью. Примерами
служат Первая и Вторая мировые войны. Глобальные войны направ-
лены на разрушение экономики, политической системы и идеологии
противника, на переустройство мирового порядка.
В методологии неореализм предполагает возможным построение
системной теории международной политики. В противоположность
индуктивизму реализма Г. Моргентау, многие (но не все) версии не-
ореализма носят преимущественно дедуктивный характер. Стремясь
достичь проверяемости выводов по примеру точных наук, неореалисты
склонны строить рассуждения в виде анализа априорных гипотез,
а также широко используют количественные методы. Активно при-
меняются различные методы моделирования. Хотя модели дают лишь
частичное знание, упрощая картину мира, их полезность видят в том,
что они помогают выдвигать неочевидные гипотезы, которые затем
проверяются на эмпирическом материале.
Проблема классификации неореализма. Учитывая различия в ме-
тодологии и толковании ряда положений, можно говорить о несколь-
ких тенденциях в развитии неореализма. Появление самого термина

приписывают Ричарду Эшли1, который говорил о возрождении по-
пулярности реалистической традиции в конце 1970‑х гг. Поскольку
наибольший резонанс в научной общественности получили работы
Кеннета Уолтса, то именно его теорию первоначально называли не-
ореализмом. Сам автор предпочитал термин «структурный реализм»,
но впоследствии согласился с «неореализмом». Однако параллельно
развивались и другие концепции обновления реалистической тра-
диции. В дальнейшем их тоже стали называть неореалистическими.
Таким образом, термин «неореализм» стал зонтичным, то есть охва-
тывающим различные варианты этой политической теории.
Существует несколько вариантов классификации неореализма, но
проблема в том, что они опираются на основания, не позволяющие по-
лучить достаточно ясную и полную картину, описывающую состояние
и развитие всей парадигмы. Как следствие, одну часть неореалистов
можно отнести сразу к нескольким направлениям, другие же не впи-
сываются ни в одно из них. Например, в последние годы достаточно
много внимания уделяется «неоклассическому» реализму, и некоторые
авторы считают его отдельным крупным направлением в эволюции
неореализма, а то и продолжением «классического» реализма. Однако
согласно выдвигаемым критериям к «неоклассикам» следует относить
Роберта Гилпина и Пола Кеннеди2. Это представляется совершенно
не оправданным, так как оба автора представляют две уже сложивши-
еся школы неореализма. Другой вариант классификации предлагает
считать отличительным признаком уровень анализа международной
политики, предлагаемой теорией, — системный или элементный.
Тогда к первому относят Г. Моргентау, ко второму — К. Уолтса. Все
остальные формы неореализма считаются гибридными3. Но в таком
случае не учитывается своеобразие существующих теорий неореа-
лизма и считается несущественным различие между неореализмом
и политическим реализмом.
Более оправдана своего рода двухступенчатая классификация
теорий. Первую ступень представляют общие теории, которые объ-
единяет системный взгляд на международную политику в целом. Ме-
тодологически и содержательно они качественно отличаются от «клас-
1
Ashly R. Political realism and human interests // International Studies Quarterly.
1981. Vol. 25. № 2. P. 204–236.
2
Rose G. Neoclassical realism and theories of foreign policy // World Politics. 1998.
Vol. 51. № 1. P. 146.
3
Spirtas M. A house divided: tragedy and evil in realist theory // Unipolar politics:
realism and state strategies after the cold war / ed. by E. Kapstein, M. Mastanduno. New
York: Columbia University Press, 1999. P. 385–424.
1.2. Структурный реализм 33
сической» версии реализма времен Г. Моргентау. При этом некоторые

базовые постулаты, в том числе понятия «система» и «структура»,
имеют свою специфику в каждой из общих теорий. К этому ряду от-
носятся: структурный реализм, теория гегемонистской стабильности,
теория циклов, историко-системный и нелинейный анализ политики.
В частности, методологической основой для структурного реа-
лизма во многом послужил французский структурализм, для теории
циклов и гегемонистской стабильности — структурно-функцио-
нальные принципы анализа, для нелинейного анализа политики —
теория общих систем и специальные математические дисциплины.
Историко-системное направление опирается на традиционные для
гуманитарных наук и менее строгие представления о системности,
но в целом разделяет идею цикличности истории и связи различных
факторов, влияющих на политические процессы.
Нижнюю ступень в предлагаемой иерархии образуют теории,
которые носят более частный характер. Они развивают отдельные
положения упомянутых выше общих теорий и не претендуют на
полный охват международной политики, а тем самым и на само-
стоятельное значение. Их называют теориями среднего уровня или
частными теориями. К частным теориям относится упомянутый выше
«неоклассический» реализм. Такого рода теории служат своего рода
интеллектуальным инструментом для развития новых концептуаль-
ных и методологических подходов, а также для критики и уточнения
уже сложившихся общих теорий.
1.2. Структурный реализм

Теория систематически изложена в главном труде Кеннета Уолт-
са — «Теория международной политики» (1979). Последующие рабо-
ты в виде статей и глав в монографиях посвящены полемике вокруг
неореализма и анализу конкретных политических проблем сквозь
призму структурной теории.
Учение Кеннета Уолтса со времени своего появления остается
одним из самых влиятельных в мировой политической науке, даже
несмотря на обилие критики в его адрес. Оно до сих пор вызывает
оживленные дискуссии в научном мире благодаря своей оригиналь-
ности, определенной последовательности и логичности. Фактически
К. Уолтс вывел из кризиса реализм, который с 1960‑х гг. подвергался
острой критике со стороны идейных оппонентов.
Структурный реализм хорошо вписался в создавшуюся поли-
тическую конъюнктуру, когда после недолгой разрядки в советско-
американских отношениях начался новый виток холодной войны.

Поборники неолиберальных идей все еще говорили о дефрагментации
государственной власти, падении роли государства и силы в между-
народных отношениях. Но они не находили объяснения возврату
к политике конфронтации. Поэтому неореализм был политически
востребован американскими неоконсерваторами во главе с Р. Рейга-
ном, который пришел к власти в 1980 г.
Особенности методологии. К. Уолтс поставил перед собой за-
дачу создать теорию в более строгом смысле, чем было принято
в общественных науках. Это значит, что теория должна состоять из
взаимосвязанных и логически выводимых друг из друга понятий,
а также умозаключений, отражающих объективные закономерности
действительности.
В этом плане не случайно, что, помимо структурализма, методо-
логия К. Уолтса сформировалось под заметным влиянием неокан
тианства в лице критической философии. Из нее были заимствованы
следующие критерии научной состоятельности теории.
Во-первых, истинность теоретических гипотез достигается не за
счет расширения эмпирической базы (как в политическом реализме),
а тем, насколько она проверяема на практике. Всякое знание относи-
тельно и неполно, поэтому гипотеза существует лишь до тех пор, пока
она подтверждается практикой.
Во-вторых, теория должна объяснять политику через отсылку
к поведению элементарных субъектов. Их взаимодействие порождает
«общественное целое» в виде экономического рынка или международ-
ной системы, которые не существуют вне взаимодействия индивидов,
онтологически оставаясь абстракцией.
Согласно критико-философскому взгляду, сложное явление
нельзя постичь непосредственно, его всегда нужно мысленно рекон-
струировать. Отсюда необходимость дедуктивной логики, с помо-
щью которой целое надо аналитически разложить на части, а затем
«дедуктивно вывести». Если в рамках данной теории целое не может
быть реконструировано, отталкиваясь от элементарных сущностей,
нельзя говорить о знании этого сложного целого.
К. Уолтс уделяет особое внимание принципам системного ана-
лиза международной политики. Его последовательная реализация
позволяет изучать международную политику с учетом ее многопла-
новости, отделять причины от следствий, а среди причин выделять
частные и общие. Системная теория должна давать не просто собрание
правдоподобных гипотез, а универсальное объяснение, применимое
к большинству фактов.
Для этого К. Уолтс один из первых вводит понятие многоуровне-

вого анализа политики. Каждый из уровней имеет свой механизм при-
чинности, но уровни связаны между собой в иерархию. Такой подход
позволяет находить общие, системные причины, которые определяют
более частные причины политических процессов. К. Уолтс обращает
внимание на связь трех уровней: человек, государство и международ-
ная система в целом. Определяющие причины лежат на уровне между-
народной системы, а под их воздействием происходят политические
процессы на уровне государств и личностей, принимающих решения.
Методология Уолтса носит ярко выраженный дедуктивный харак-
тер. Он считал, что теория должна двигаться от общего к частному,
объяснять не политику конкретного государства, а то типическое
поведение, которое воспроизводится как общее для многих. К эмпи-
ризму в виде индуктивных выводов и фактов, не пропущенных сквозь
призму теории, Уолтс относится весьма скептически: «Опираться на
принцип объединения [индукции] без хотя бы некоторого проблеска
теории — все равно, что стрелять из ружья в направлении ненаблю-
даемой цели»1.
Отсюда происходит важный постулат: политика государства на
международной арене зависит от изменений на уровне структуры
международной системы. Структурные свойства имеют долгосроч-
ный, универсальный и в определенной мере предсказуемый характер.
Анализ на этом уровне предполагает абстрагирование от параметров,
определяющих внутреннюю политику государства и политический
строй, а еще более от свойств конкретных личностей.
Согласно К. Уолтсу, методы других наук, в особенности естествен-
ных, продуктивны в той мере, в какой помогают выделить структур-
ные свойства. Не подменяя собой научно-теоретический анализ,
они должны работать в русле рационального подхода к политике.
Другими словами, исследователь должен использовать эти методы не
в качестве «панацеи», а сообразно решаемой задаче, разумно встра-
ивая их в методологию. В качестве примера можно привести теорию
игр, которая соответствует дедуктивному характеру структурного
реализма и используется последователями К. Уолтса для изучения
распределения сил в международной системе и для моделирования
политики государства в ответ на возникающие угрозы безопасности2.
1
Waltz K. Theory of international relations // International politics. Handbook
of political science / ed. by F. Greenstein, N. Polsby. Vol. 8. Reading: Addison-Wesley,
1975. P. 15.
2
См., напр.: Powell R. In the shadow of power: states and strategies in international
politics. Princeton: Princeton University Press, 1999.
Основное содержание теории. В теории К. Уолтса важнейшими

понятиями являются структура и система международной политики,
которые образуются из государств как элементарных единиц. «Систе-
ма — это набор взаимодействующих единиц. На одном уровне система
состоит из структуры, которая является компонентой системного
уровня и делает возможным изучать, за счет чего единицы образуют
некий набор, отличный от простой совокупности. На другом уровне
система состоит из взаимодействующих единиц»1.
Здесь следует обратить внимание на своеобразие терминологии,
которое касается соотношения «системы» и «структуры». К. Уолтс
предлагает смотреть на систему как бы с двух точек зрения: как на
отношения и как на взаимодействия единиц. Первая точка зрения
на систему и есть структура, которая выходит на первый план в его
теории. Но это приводит к тому, что иногда термины «структура»
и «система» в теории используются как синонимы, что не очень-то
удобно для читателя трудов К. Уолтса. Например, системный уровень
по Уолтсу — это отсылка к уровню отношений между элементами,
т. е. к структуре. А взаимодействия элементов (из которых состоит
система!), он называет несистемным, имея в виду, что это не уровень
структуры, а уровень элементов. Замысел К. Уолтса состоял в том,
чтобы подчеркнуть приоритет отношений над взаимодействиями
и решительно отделить их друг от друга в анализе.
В политических науках термин «структура» весьма распространен
и неоднозначен. Один из смыслов состоит в том, что структура есть
некое «компенсирующее устройство», которое обеспечивает вырав-
нивание, регулярность результата, несмотря на вариации исходных
условий. Они создаются человеком для конкретных, узких задач: пар-
тии, парламенты, правительства. Их К. Уолтс называет «агентами»,
или «учреждениями» (agent).
Структуры, о которых идет речь в теории К. Уолтса, иного рода.
Это «набор ограничивающих условий», как, например, свободный
экономический рынок или международно-политические структуры,
работающие в виде механизмов отбора, которые не поддаются непо-
средственному наблюдению. «Международная структура возникает из
взаимодействия государств, которое одновременно сдерживает их от
определенных действий и стимулирует к другим»2. «Чтобы определить
структуру, нужно отвлечься от того, как взаимодействуют элементы
[государства] и сконцентрироваться на их отношении друг к другу
Waltz K. Theory of international politics. P. 39–40.
1
Waltz K. Realist thought and neorealist theory // Rothstein R. The evolution of theory
2
in international relations. Columbia: University of South California Press, 1991. P. 29.

(как они организованы, упорядочены). Взаимодействие… происходит

на уровне элементов. [Но] отношения, в которых единицы находятся
друг с другом… не принадлежат элементам. Упорядоченность единиц
принадлежит всей системе»1.
В самом общем виде К. Уолтс определяет понятие политической
структуры как абстрактное понятие, несводимое к материальным
характеристикам. Структура — это отношение между элементами
системы, существующее только как результат их взаимодействия.
Оно описывается через указание на принцип организации (упоря-
дочивания) элементарных единиц, дифференциацию этих элемен-
тов по функциям и относительные возможности (силу) элементов
(государств).
Исходя из этих трех признаков, современная структура между-
народной политики характеризуется, во-первых, отсутствием выс-
шего руководящего органа, то есть анархичностью. В данном случае
это понятие не противоречит упорядоченности. Уолтс прибегает
к аналогии с микроэкономикой А. Смита, описывающей свободную
рыночную конкуренцию. Упорядоченность спонтанно формируется
из взаимодействий независимых фирм, каждая из которых надеется
только на себя, защищает свой интерес, но при этом не способна
в одиночку контролировать рынок. Ситуация на рынке складыва-
ется независимо от намерений отдельных участников: все стремятся
увеличить прибыль, но в результате средняя прибыльность падает;
каждый хочет работать меньше и получать за это больше, а результат
стремится к обратному. Согласно теории Уолтса, подобным образом
образуется международная структура, где в качестве элементарных
единиц выступают суверенные государства. Она создается реальной
разнонаправленной политикой государств и не имеет заранее никакой
«внутренней идеи» своего развития.
Уолтс считает, что анархия не является чем-то негативным для
международной системы, а даже имеет ряд преимуществ перед ие-
рархией. Прежде всего, это самый дешевый способ организации: нет
управляющей бюрократии и специальной инфраструктуры. Анар-
хия более безопасна, так как не создает оснований для унитарного
владения рычагами глобального управления. В условиях отсутствия
всеобщих законов и справедливости иерархия постоянно ставила бы
мир на грань «гражданской» войны. Ни у одного государства нет прав
на власть больше, чем у других. Реальный закон международной по-
литики — сила, а не законодательная норма. Наконец, это наиболее
гибкий способ организации сообщества, позволяющий государствам
Waltz K. Theory of international politics. P. 80.
1
по мере необходимости создавать супранациональные органы управ-

ления и координации.
Во-вторых, из всех других главной функцией государства как
элемента международной структуры является защита своего сувере-
нитета. Повышение активности субнациональных и супранациональ-
ных акторов не мешает государству оставаться главным субъектом
политики. Важно заметить, что для Уолтса понятие суверенитета
не предполагает полной свободы в действиях, то есть «суверенитет»
и «зависимость» не противоположны. Суверенитет означает, что госу-
дарство «определят само, как оно будет решать внутренние и внешние
проблемы, включая и то, будет ли оно искать помощи у других [госу-
дарств] и через принятие обязательств ограничивать свою свободу.
Государства сами формулируют свою стратегию, свой курс и все
остальное, на что направлена их деятельность»1.
Все иные функции государства вторичны, потому что без со-
хранения суверенитета они невозможны. На уровне рассуждений
о международной структуре государство берется в абстракции от его
свойств, таких как идеология, традиции, интересы, форма правления,
политический строй. В теории международная политика государства
считается независимой от внутриполитических факторов. Получа-
ется, что с точки зрения выполняемой в рамках структуры функции
все государства формально равны — защита суверенитета. Данное
положение тоже является сознательным упрощением Уолтса, а не
отражением реальной мотивации государств, которая на практике
не так однозначна.
В-третьих, признаком международной структуры является не-
равное распределение силы между государствами. Речь идет не о силе
отдельных государств, а о распределении сил, которое является свой-
ством структуры.
Если два первых признака структуры, анархия и защита сувере-
нитета государством, до настоящего времени остаются неизменными
атрибутами международной системы, то распределение силы меня-
ется. Поэтому лишь с его помощью теория должна показывать, как
государства действуют на международной арене и почему происходят
изменения международной системы в целом. Из этого следует вывод,
что распределение силы в наибольшей степени обеспечивает объяс-
нительные возможности теории международной политики.
Итак, свойства структуры, изучение которых становится ключом
к анализу международной политики, состоят в следующем: анархич-
ность структуры; выполнение каждым государством функции защиты
1
своего суверенитета; неравномерное распределение силы между госу-

дарствами. Любая международная система может рассматриваться как
зависимая от двух переменных: числа великих держав и распределения
силы. Малые (слабые) государства не имеют значительного влияния.
Это не значит, что структурный реализм их полностью игнорирует.
Это лишь предполагает, что надо изучать, как малые государства вы-
живают при открытом вмешательстве великих держав и в условиях
относительной свободы.
Структура — понятие довольно статичное, так как она существует
в неизменном виде длительное время. Критики К. Уолтса постоянно
указывают на это обстоятельство как препятствие для анализа ди-
намических явлений и, как следствие, говорят о небольшой научной
значимости категории структуры, в особенности в эпоху перемен,
наступившую с окончанием «холодной войны». Но структуры все же
имеют свою динамику в том смысле, что постоянно воздействуют на
поведение государств. Именно они позволяют наблюдать и изучать
постоянство и повторяемость в политике: «политическая структу-
ра создает сходство в процессе их [государств] функционирования
в течение того времени, пока структура продолжает существовать»1.
По Уолтсу, для общей теории регулярные явления гораздо важнее
изменений, часто индивидуальных и неповторимых.
Несмотря на определенный консерватизм этой категории,
структуру все же нельзя считать совершенно неизменной. К. Уолтс
различает два случая изменений. К радикальным переменам он от-
носит трансформации, которые касаются принципа упорядочивания
структуры и главной функции государства. В этом плане современная
международная структура достаточно устойчива и воспроизводится
пять столетий, поскольку до сих пор она носит анархичный харак-
тер и для государства главная функция — это по-прежнему защита
суверенитета.
Другие изменения происходят непрерывно внутри международной
структуры, но не меняют ее существенных свойств. Они проявляются
чаще на уровне взаимодействий государств: развитие средств связи
и коммуникаций; создание новых видов оружия и способов ведения
боя; исчезновение и появление новых альянсов и государств; смена
политического строя и внешнеполитических интересов государств.
По своим масштабам эти изменения могут иметь глобальное значение,
оказывая влияние на другие процессы, происходящие в международ-
ной системе. Например, появление транснациональных корпораций
способствует размыванию национальных границ. Согласно логике
Waltz K. Theory of international politics. P. 70, 72, 79–81, 87.
1
К. Уолтса, взаимозависимость, международная интеграция и глоба-

лизация попадают в эту же категорию.
Наконец, иногда происходят изменения, касающиеся формы (кон-
фигурации) международной структуры. Смена полярности влияет на
восприятие проблем безопасности и международного сотрудничества.
Так, в годы «холодной войны» в Европе вопросы войны и мира решали
две супердержавы, а не западноевропейские страны. Последним это
дало возможность совместно решать общезначимые вопросы эконо-
мического сотрудничества. Конфликты и национальные интересы
не исчезли, но по объективной причине снизились ожидания, что
кто-нибудь из западноевропейских держав использует военную силу
друг против друга.
Структура накладывает определенные ограничения на действия
субъектов политики, и в этом смысле можно говорить о косвенном
воздействии структуры (структурной силе). Будучи отношением и ре-
гулятором поведения, структура выступает как механизм, который
связывает действия государств и возникающие из них явления и про-
цессы международной политики. При этом фактические результаты
часто не совпадают с намерениями акторов. Разнонаправленная по-
литика множества государств формирует соотношение сил вплоть до
противоположного исходным ожиданиям конкретного государства
и вопреки его усилиям.
Ядром неореализма К. Уолтса остается концепция баланса сил, но
в системной интерпретации она приобретает несколько иной вид по
сравнению с классическим реализмом. Прежде всего, структурный
реализм отличает баланс сил как стабильное состояние системы и по-
литику баланса сил, которую проводит государство для достижения
этого состояния.
Баланс сил как состояние системы формируется объективно,
аналогично микроэкономическим законам. Он не зависит от наме-
рения конкретных государств и складывается даже вопреки их воле.
Анархичная структура международной политики, возникающая
из деятельности многих суверенных государств с несовпадающими
интересами, создает условия для его спонтанного воспроизводства.
Политика баланса сил, которая выражается в наращивании
силы или привлечении союзников для создания противовеса другим
государствам, не является универсальной для всех обстоятельств.
В зависимости от состояния международной системы государство
может преследовать не только достижение равновесия. Другие стра-
тегии — стремление к лидерству или присоединение к более сильному
союзнику (коалиции). Последний вариант характерен для небольших
и слабых государств. Но политика баланса имеет существенное значе-

ние для теории, так как анархичный принцип структуры побуждает
великие державы именно к ней. В противном случае, замечает Уолтс,
структура давно бы стала иерархической.
Стратегия на достижение баланса сил оптимальна для государства
в общем случае, потому что она отражает тенденцию наиболее эф-
фективной политики великих держав, действующих на региональном
или глобальном уровне. Политика баланса сил применима и к малым
странам, однако в конкретном случае даже великие державы по раз-
личным причинам могут проводить политику вопреки этой логике.
Находясь под давлением различных факторов, слабые страны чаще
предпочитают подчиниться более сильному союзнику, либо идут на
уступки противнику, желая избежать войны.
Баланс сил можно считать основным механизмом самосохранения
международной структуры. В научном анализе концепция баланса
сил служит основой для рассуждений об интересах и мотивах дея-
тельности государств, об ожидаемых действиях с учетом системных
ограничений. Однако это не предполагает прогнозов для конкретного
государства, потому что практическая политика зависит не только от
системного влияния, но и от внутриполитических факторов.
Теория К. Уолтса, продолжая традицию классического реализма,
определяющую роль в международной политике отводит государству.
О падении роли государства вновь заговорили в 1990‑е гг. в контексте
дискуссий о новой парадигме развития — переходе от взаимозави-
симости государств к глобализации некоторых сегментов мировой
экономики и политики. К. Уолтс соглашается с относительным ростом
влияния негосударственных акторов. Но это не отменяет положения
о государстве как основной единице международной системы. Вели-
кие державы сохраняют решающее влияние на международную по-
литику. Государства по-прежнему определяют условия, по которым
действуют субнациональные и супранациональные акторы, а также
меняют «правила игры» по мере необходимости. Уолтс считает, что
чем больше степень взаимозависимости, тем важнее роль государства
в политике. А что касается глобализации, то К. Уолтс считает ее мас-
штабы и размах сильно преувеличенными. Большинство государств
мира ей не охвачены, а имеющиеся транснациональные корпорации
в значительной мере ориентированы на потребление внутри страны
своего происхождения.
В теории К. Уолтса сила (power, capability) является атрибутом
и государства, и структуры в целом. Если применительно к государ-
ству сила еще может рассматриваться и как абсолютная измеряемая
величина, и как отношение, то в случае структуры распределение

силы является только отношением.
Сила государства имеет два связанных между собой аспекта. Во-
первых, это способность обеспечить необходимый результат, а во-
вторых, — средство для достижения внешних целей государства при
отсутствии другого способа разрешить конфликт интересов1. «Субъект
политики силен в той степени, в которой он влияет на других боль-
ше, чем они на него»2. Определения таковы, что под них подпадают
влияние, мощь и применение силы. Говоря о силе, К. Уолтс отделяет
ее от результатов воздействия, так как в рамках структуры намерения
и политические итоги редко совпадают. В этом смысле он не согласен
с бытующим определением силы как способности заставить кого-либо
делать то, что тот в ином случае не сделал бы.
К. Уолтс подчеркивал, что сила отдельного государства выступает
как совокупная. В нее входят размеры территории и численность на-
селения, ресурсы, экономика, военная сила, политическая стабиль-
ность и компетентность политического руководства. Сила дает госу-
дарству средство для сохранения автономии, обеспечивает большую
свободу политического маневра и большую безопасность. Понятие
силы продуктивнее трактовать как отношение. Было бы ошибочным
разделять ее на компоненты и использовать количественные показа-
тели для сравнения государств. С одной стороны, государства имеют
различные сочетания компонентов, которые меняются во времени,
а с другой — сила формируется в значительной мере тем, насколько
эффективно государство сумеет реализовать все ее составляющие.
Эффективность означает способность на основе имеющихся ресур-
сов «создавать и поддерживать силу всех типов, военную и другую,
на стратегическом и тактическом уровне»3. У других представителей
неореализма можно встретить иные акценты в трактовке силы.
К важным особенностям концепции Уолтса следует отнести раз-
личение теории внешней политики государства и системного анализа
на уровне государства. Системный взгляд на политику означает выяс-
нение вопросов, как на субъекты политики влияет организованность
среды (международной системы) в качестве ограничивающего и на-
правляющего начала. Его теория объясняет, когда и почему разные
государства ведут себя примерно одинаково, ищет нечто общее для
всех. «Реалистическая теория гораздо лучше отвечает на вопрос, что
случится, чем — когда это случится. Теория не может сказать, когда
1
Waltz K. Man, the state and war. P. 205, 238.
2
3
Waltz K. Theory of international politics. P. 131, 183.
наступит «завтра», потому что она имеет дело с воздействиями струк-

туры на государство, а не с тем, как конкретное государство отвечает
на эти воздействия»1.
По Уолтсу, системный анализ на уровне государства отличается
от теории внешней политики (в том виде, как она сложилась на прак-
тике) тремя признаками: дедуктивным характером, учетом влияния
структуры, отвлечением от особенностей государства и его внутренней
политики. Прямой причинной связи между отношениями на уровне
государств и ожидаемыми последствиями на уровне международной
политики нет. Она возникает из взаимовлияния между причинами
разных уровней, системного и элементного. Однако теория Уолтса не
предлагает развернутого описания подобного механизма, умалчивая,
в частности, о том, как происходит обратное влияние государства на
международную структуру. Он указывает на это лишь в самом общем
виде.
В отличие от системной, теория внешней политики государства
направлена на познание специфического. «Наоборот, теории на уровне
элементов говорят о том, почему они ведут себя по-разному, несмотря
на примерно равное положение в системе. Теория внешней политики
относится к теориям национального уровня. Она подсказывает пред-
полагаемые шаги, которые предпримут различные государства в ответ
на внешнее давление»2. Полное знание о международной политике
дает сочетание структурной теории и теории внешней политики госу-
дарства. Уолтс предостерегает от однобокого восприятия его теории:
«Структура, однако, не объясняет всего. Я говорю это опять, потому
что легко впасть в структурный детерминизм. Чтобы объяснять
международную политику, нужно учитывать силу, поведение, взаи-
модействия государств наряду со структурой, которую они образуют»3.
Еще одна особенность концепции Уолтса касается роли методов
других наук, в особенности естественных. Они продуктивны в той
мере, в какой помогают выделить структурные свойства. Не подменяя
собой научно-теоретический анализ, они должны работать в русле
рационального подхода к политике. Другими словами, исследователь
должен использовать эти методы не в качестве «панацеи», а сообразно
решаемой задаче, разумно встраивая их в методологию. В качестве
примера можно привести теорию игр, которая соответствует дедук-
тивному характеру структурного реализма и используется последо-
1
Waltz K. Structural realism after the cold war // International Security. 2000.
Vol. 25. № 1. P. 27.
2
Waltz K. The origins of war in neorealist theory. P. 40–43, 91.
3
вателями Уолтса для изучения распределения сил в международной

системе и для моделирования политики государства в ответ на угрозы
безопасности.
Структурный реализм о природе войны. Ставя вопрос о природе на-
силия в международной политике, К. Уолтс делит его на два: каковы
причины конкретной войны и войны вообще. Основное внимание
он уделяет войне как общему, повторяющемуся явлению в истории
человечества, которая обусловлена структурными свойствами между-
народной системы. Причины же конкретной войны должны изучаться
комплексно, как с учетом теории, так и эмпирических данных на
уровне взаимодействия государств: историческая ситуация, участ-
ники конфликта, двусторонние отношения государств. В терминах
К. Уолтса это означает привлечение теории международной полити-
ки (структурной теории) и теории внешней политики государства.
При этом структурная теория дает ответ о природе войны с учетом
взаимосвязи трех уровней анализа: система, государство, личность.
Системный уровень. К. Уолтс считает, что война как общее явле-
ние будет непременным атрибутом международной политики, пока
существуют суверенные государства и анархия остается основным
принципом международной системы. Возникновение войн связано
с распределением силы в международной системе. Ее риск наиболее
велик, когда нарушается сложившийся ранее баланс сил или новое
распределение сил крайне неравномерно.
С окончанием «холодной войны» рухнул биполярный мир с его
четко очерченными границами влияния и ожиданием адекватного
ответа со стороны СССР или США в случае серьезного нарушения
баланса сил. Согласно структурному реализму, это была самая ста-
бильная международная система. Менее стабильна многополярная
и самая нестабильная — однополярная система.
Для переходного периода от одного миропорядка к другому харак-
терно отсутствие устойчивой структуры, что уже само по себе прово-
цирует силовую политику. Сила государства, не имеющего соперника,
всегда несет потенциальную опасность для остальных, причем это
не зависит от политических намерений. В таком положении в конце
XX века оказались США, которые могут считать, что в качестве лидера
однополярного мира они проводят внешнюю политику в интересах
мира и справедливости. Но эти действия могут не совпадать с инте-
ресами других государств, в том числе и союзников. Так превосходя-
щая сила провоцирует недовольство других государств и стремление
восстановить баланс. Равновесие сил рано или поздно объективно
восстанавливается, так как новые сверхдержавы занимают свое ме-
сто в международной системе. Уолтс справедливо отмечал, что после

окончания «холодной войны» он складывается не в Европе, а в Азии.
В 1993 г. К. Уолтс утверждал, что международная система стала одно-
полярной на короткий срок. В перспективе, которая оценивалась им
в 10–20 лет, следовало ожидать перехода к многополярной системе
как более сбалансированной и менее склонной к насилию1. Можно
видеть, что этот прогноз оправдался.
Неустойчивость однополярного устройства связана с двумя об-
стоятельствами. Прежде всего, государство-лидер, в данном случае
США, тратит слишком большие усилия за рубежом, ослабляя себя
в долгосрочной перспективе. Но даже в случае умеренной политики
лидера более слабые государства все равно никогда не будут уверены,
не изменится ли «настроение» у гегемона. Основной аргумент для
Уолтса — печальный финал империй в истории человечества.
Возрастание числа влиятельных держав и альянсов вокруг них
ведет к росту непредсказуемости отношений. В условиях взаимозави-
симости многочисленные альянсы становятся менее определенными
по своей стратегической направленности. Гораздо труднее достигается
компромисс по этническим вопросам, по разделению сфер влияния.
Сложнее определить систему угроз, сферы ответственности и жиз-
ненно важные интересы альянса в целом. В итоге реакция на кризисы
становится более медленной и менее определенной.
Уровень государства. За свободу действий в международной по-
литике государствам приходится платить пропорциональным умень-
шением своей безопасности. Каждое государство должно быть готово
к тому, что против него применят силу. И оно по своему усмотрению
решает вопрос о начале войны. Войны происходят при конфликте
интересов и в ответ на действия других государств, которые изменяют
сложившееся статус-кво.
Война между государствами лишь регулярно фиксирует распре-
деление потерь и выгод между соперниками и устанавливает на время
наиболее сильного из них. Война как общее явление не есть анома-
лия, потому что она не направлена на разрушение международной
системы в целом. Война происходит между структурно однородными
элементами — государствами. Конечно, слабые далеко не всегда пре-
тендуют на борьбу, приспосабливаясь к сильным. Политический курс
государств, не учитывающий логику баланса сил, также готовит почву
для военных конфликтов.
Waltz K. The emerging structure of international politics // International Security.
1
1993. Vol. 18. № 2. P. 50.

Причины войн не следует выводить из тех или иных свойств

(признаков) государств самих по себе, будь то политическая иде-
ология, экономическая система или общественные институты.
Например, К. Уолтс считает, что форма правления и политиче-
ская организация общества не является достаточным критерием
агрессивности государства. Если вообразить, что все страны мира
встали на путь либеральной демократии, они и тогда не будут уве-
рены, что сегодняшний друг завтра не станет источником угрозы.
Действительно, после окончания «холодной войны» и усиления
влияния либеральной демократии разразились военные кризисы
на Балканах и по границам России. По К. Уолтсу, причина кроется
не в политической ориентации государств, а в серьезном изменении
баланса сил. Современные западные демократии воюют реже между
собой, зато объединяются в войнах против стран «третьего мира»,
которые гораздо слабее.
Рост взаимозависимости и наблюдаемый процесс глобализации
не снижает риск войны. Международная структура накладывает
ограничения на кооперацию государств, и они не в силах получить
на практике все потенциальные преимущества от взаимовыгодного
партнерства. Все участники международной кооперации стремятся
максимально увеличить свои прибыли, а в конечном счете это при-
водит к перераспределению силы. Кроме того, углубление междуна-
родной специализации в производстве товаров объективно делает
государство более уязвимым, если зависимость от импорта достигает
значительных объемов. По крайней мере, наиболее могущественные
государства в условиях взаимозависимости будут по-прежнему стре-
миться обеспечить себе максимальный контроль за необходимыми
ресурсами.
Уровень личности. Здесь речь идет о том, как связать проблему
войны с психологическими и моральными качествами человека, его
инстинктивным поведением и ценностными ориентирами, которые
влияют на принятие решений политическими лидерами. Конечно,
решающее значение остается за влиянием на личность внешних,
структурных факторов. В основной работе К. Уолтса (в «Теории
международной политики») уровень личности не был разработан,
но по другим публикациям К. Уолтса можно судить о том, какова его
позиция по данному вопросу.
Исходным пунктом рассуждений К. Уолтса является представле-
ние о политическом поведении человека, сложившееся во многом до
него. Они сводятся к тому, что человек далек от «идеала». Поведение
человека включает в себя рациональную компоненту, которая пред-
полагает опору на достоверное знание об окружающем мире. В поли-

тике человек преследует свой собственный интерес, имеющий корни
в инстинкте самосохранения. Чтобы выжить, он должен обладать
необходимыми вещами. Из этого рождается состояние конкуренции
и вырастает стремление человека к власти, недоверие к окружающим,
опасение за свою безопасность, что заставляет в числе других средств
рассчитывать на силу.
Но поведение усложняется тем, что человек вынужден одновре-
менно учитывать интересы общества, без которого он тоже суще-
ствовать не может. Кроме того, на практике человек далеко не всегда
рационален и обладает не только политическим измерением, что еще
более затрудняет достижение общественной гармонии, способствует
социальным конфликтам и войнам. На человека влияют моральные
и ценностные установки, различные мотивации на уровне подсозна-
ния, а также «темные» страсти: эгоизм, жадность, злая воля, желание
власти.
Особенность позиции К. Уолтса в том, что для него ссылки на
негативные стороны человеческой натуры мало что объясняют в про-
блеме войны. Человеческое поведение слишком сложно и неодно-
значно: в нем есть помимо зла и доброе начало; сами понятия добра
и зла весьма относительны, так как они социально обусловлены;
психологические факторы не претендуют на полный охват соци-
альных явлений. Более того, качества человека в большей степени
формируются под влиянием социально-политических условий, а не
даются «от природы», поэтому теоретический интерес представляет
изучение того, как эти условия меняют в природе человека то, что
можно называть источниками насилия.
К. Уолтс считает, что на практике невозможно определить одно-
значно, какие намерения есть добро, а какие зло. Когда приходит
время социальных революций, есть понятия о добре, справедливости
и правде уходящих социальных групп и тех, кто хочет получить бо-
лее высокий общественный статус. Во времена спокойствия кажется
очевидным, что нет ничего лучше справедливости и свободы. Но во
времена смуты и гражданских войн возникает противоположный
вопрос, зачем нужна свобода без власти, способной обеспечить без-
опасность? Прямое следствие из социальной обусловленности добра
и зла состоит в том, что политик не может руководствоваться некими
общими моральными соображениями в качестве определяющих.
Согласно К. Уолтсу, проблема связи личности и войны должна
решаться с помощью включения социальных и психологических наук,
направленных на человека1, в системный анализ международной по-

литики. Иначе их выводы становятся неадекватными, сводя вопросы
международной политики к изъянам политиков, межличностных
отношений, взаимопонимания и принятия решений.
В целом К. Уолтс предостерегает от преувеличения роли личност-
ного уровня в анализе проблемы войны в связи с тем, что человек
вовлечен в очень многообразные общественные отношения. Если
следовать логике структурного подхода, то это многообразие следо-
вало бы выводить из природы человека. Сам К. Уолтс не посягнул на
столь грандиозный научный проект, а продолжателей в дальнейшем
развитии структурной теории, которая бы завершила триаду «между-
народная система — государство — личность» у него не оказалось.
Остались интерпретаторы и критики.
Критика структурного реализма. Представители различных пара-
дигм отмечают несколько слабых пунктов структурного реализма.
Противопоставление иерархии и анархии как принципов организации
международной структуры неоправданно упрощает действительную
картину. Ни то, ни другое не может существовать в чистом виде.
Образуя анархическую структуру, государства, тем не менее, порой
разделяют близкие политические традиции, нормы, ценности, да
и само их существование опирается на легитимное признание дру-
гими государствами.
Считается преувеличением положение К. Уолтса о тождестве госу-
дарств с точки зрения выполняемой функции (защита суверенитета).
Критики указывают на средние века, предшествовавшие модерну,
и некоторые видимые черты эпохи постмодерна, когда понятие суве-
ренитета в одном случае еще не сформировано, в другом уже исчезает.
Получается, что суверенитет явление временное, а не существенный
признак международной системы.
Остался недостаточно разработанным вопрос о том, как проис-
ходит обратное влияние государства на международную структуру.
Многие считают, что в результате влияние структуры на государство
преувеличено. В частности, неубедителен тезис о том, что если го-
сударство проводит политику вопреки структурным тенденциям,
оно неизбежно проигрывает, и наоборот. Структурный реализм по-
казывает, как международная система возникает из взаимодействий
государств, имеющих свои особенности и преследующих свои цели,
но не говорит, как данное государство будет себя вести в условиях
анархии хотя бы в самом типичном случае.
Социальная психология, психология личности, историческая психология,
1
политическая, культурная антропология.

Еще один недостаток усматривают в том, что структура не остав-

ляет места некоторым факторам. Не совсем ясно, куда относить
(к уровню элементов или системы) развитие технологий; степень
взаимозависимости государств и развитости международных инсти-
тутов; сложившиеся условия международного сотрудничества; наци-
онализм, который может как соединять, так и разъединять народы.
Между тем эти условия значительно влияют на внешнюю политику
отдельных государств, условия их взаимодействия, а также на пере-
распределение силы.
Теория Уолтса антиисторична, так как она не объясняет причин
возникновения современной международной структуры и природы
государства, а как следствие — возможной трансформации самой
структуры, функций и свойств государства. Теория направлена
лишь на изучение повторяющихся, регулярных процессов и явлений,
намеренно отвлекаясь от проблемы накопления изменений как не-
существенных.
Вызывает возражения положение о государстве как унитарном
акторе, достаточно независимом от внутриполитических факторов.
Например, от характера политических институтов или влияния от-
дельных сегментов общества. А ведь такое заметное событие, как
окончание «холодной войны», не находит структурных объяснений.
Большинство исследователей связывают коллапс Советского Союза
с провалом реформ М. Горбачева, не имевшего внятной концепции
реформ, то есть благодаря внутриполитическим факторам.
Многие исследователи считают, что структурный реализм остается
незавершенным, потому что говорит в основном о международной
политике в целом, но не о внешней политике отдельного государства.
По их мнению, только соединение этих двух аспектов одной проблемы
в рамках единой теории даст адекватное знание о международной
политике.
Не все согласны с тем, что рациональную природу международ-
ной политики можно выявить с помощью теории. Государственные
лидеры не обязательно руководствуются схемами неореализма или
другой парадигмы, а их действия далеко не всегда рациональны
и логичны.
Некоторые ученые склонны видеть в теории Уолтса специфически
американскую рефлексию политической мысли на условия «холодной
войны». Основная ошибка теории видится в том, что она построена
исходя из конкретных исторических условий противостояния двух
супердержав, но, используя структуралистский подход, претендует
быть универсальной.
Тенденции современного мира, связанные с трансформацией

международной структуры, размыванием суверенитета государств,
глобализацией экономики, не привели к пересмотру базовых по-
стулатов структурного реализма. Тем не менее, теория К. Уолтса
сохраняет значительный эвристический потенциал. Как остроумно
заметил один из его коллег: «Уолтса сможет переспорить только сам
Уолтс!»
1.3. Теория циклов

Теория длинных циклов появляется в конце 1970‑х гг., практи-
чески параллельно со структурной теорией К. Уолтса. Она пред-
ставлена в работах Джорджа Моделски, Уильяма Томпсона, Карена
Рэслера, Джека Леви, Патрика Моргана, Дэвида Голдстейна. Эта
направление неореализма интересно тем, что, в противовес син-
хронному пониманию истории, характерному для структурного
реализма К. Уолтса, теория циклов разворачивает международную
политику во времени.
Основателем этой школы является американский ученый Дж. Мо-
делски, долгое время возглавлявший в Университете им. Дж. Ва-
шингтона научный коллектив, объединявший историков, полито-
логов и математиков. Их задача состояла в том, чтобы создать модель
исторического развития, позволяющую численными параметрами
оценивать мощь государства-лидера, перспективу его дальнейшего
расцвета или упадка во времени, а тем самым и состояние междуна-
родной системы в целом. Группа получала солидную финансовую
поддержку от государственных учреждений США, в основном по
линии министерства обороны. Самыми заметными публикациями
стали книги «Длинные циклы в мировой политике» (1987) и «Изучая
длинные циклы» (1987).
Особенности методологии. Отличительной чертой методологии
этой версии неореализма является идея цикличности истории, по-
нимаемой как последовательность этапов развития международной
системы, имеющих объективные временные рамки и содержательное
своеобразие.
В самом общем виде идея цикличности не является новой для
общественных наук, но традиционно ее сводили к повторяемости.
Понятие цикла претерпело качественное изменение после того,
как разработкой этой тематики занялись представители точных
наук. Как отмечают специалисты в области теории случайных про-
цессов, периодические колебания (волны) различной длины могут
1.3. Теория циклов 51
быть выделены почти в любом временном ряду, поэтому они носят

технический (статистический) характер. Такого рода волновые
колебания не поддаются качественной интерпретации, поскольку
нельзя ничего сказать определенного о причинах колебательного
процесса.
Представители теории циклов отчасти приняли эстафету от
бихевиорализма Дэвида Сингера1. Именно его работы положили
начало широкому привлечению статистических и других методов
к анализу длительных периодов истории. Наиболее известен его
проект «Корреляции войны». Пафос работ Д. Сингера и его коллег
состоял в том, чтобы сделать анализ истории и политики более
научным за счет использования количественных методов и ком-
пьютерных технологий. Поскольку концептуальная база этого
направления оставалась преимущественно индуктивной (поиски
корреляций, проверка статистических гипотез), оно со временем
утратило популярность.
Неореалистическая теория циклов Дж. Моделски предлагает
не просто набор гипотез. Цикличность выступает, с одной сто-
роны, как объективный механизм истории. Но если циклическая
тенденция выявлена из эмпирических данных, и численно оценена
длина периода (в годах), то теория становится также инструментом
познания, позволяющим делать прогноз развития международной
системы. Для определения параметров цикла и динамики его раз-
вития применяется широкий арсенал количественных методов.
Среди них корреляционный, трендовый, факторный, кластерный,
спектральный анализ, метод линейных фильтров и другие, реали-
зованные в виде компьютерных программ. Исходными данными
служат временные ряды различных численных показателей раз-
вития экономики, политики, вооруженных сил, которые отражают
колебания мощи государств.
Важное преимущество этого подхода состоит в отказе от пред-
ставления о линейном и поступательном характере общественного
развития. Цикличность предполагает, что направление эволюции
не предопределено, а меняется во времени, в зависимости от истори-
ческих условий.
1
Основные работы: Quantitative international politics / ed. by J. Singer. New
York: Free Press, 1968; Explaining war / ed. by J. Singer. Beverly Hills: Sage, 1979; The
correlates of war I: research origins and rationale / ed. by J. Singer. New York: Free Press,
1979; The correlates of war II: testing some Realpolitik models / ed. by J. Singer. New
York: Free press, 1980; Small M., Singer J. Resort of arms: international and civil wars,
1816–1980. Beverly Hills: Sage, 1982.
В теории используется концепция морской силы как главный по-

казатель могущества государства-лидера. Последнее обстоятельство
связано с ориентацией теории циклов на эпоху модерна, которая
начинается примерно с 1500 г. (точнее, с 1494 г. — от «итальянских
войн»). Авторы теории предположили, что на протяжении послед-
них пяти столетий мировыми лидерами были морские державы. Их
соперники, континентальные государства, обычно проигрывали,
попадая в экономическую блокаду с моря и затем политическую изо-
ляцию. Количественная мера для измерения морской силы основана
на учете тоннажа, количества военных кораблей, их вооружения
и других характеристик. Чтобы претендовать на глобальное влияние,
государству нужно иметь около одной десятой всех военных кораблей.
Для глобального господства необходимо контролировать около по-
ловины из них. Очевидно, в этом вопросе прослеживается влияние
идей геополитики.
Наконец, теория циклов опирается на структурно-функциональ-
ный подход при системном описании международных отношений.
Учитывается деятельность различных институтов государств, эконо-
мический и военный потенциал в измеряемых единицах.
Основное содержание теории. Международная система в интер-
претации Дж. Моделски представляет собой систему глобального
управления во главе с государством-лидером. Терминологически
Дж. Моделски предпочитает говорить о мировой системе. В систему
политического устройства входят все великие державы, однако в ее
центре находятся отношения между государством-лидером и его
ближайшим соперником.
Кроме этого, в мировой системе сосуществуют глобальная система
управления, глобальная экономика (международная торговля, транс-
национальные корпорации), глобальные обеспечивающие системы
(средства массовой информации, система образования и науки),
глобальные сообщества (организации элиты для решения мировых
проблем). Все подсистемы работают в нескольких измерениях: пла-
нетарном, региональном, национальном и локальном. Смысл деления
состоит в том, что влияние глобальных проблем и управление про-
исходят «сверху вниз».
Из всех подсистем мировой системы Моделски выделяет поли-
тическую сферу в качестве главенствующей. Учет цикличности как
всеобщего закона развития позволяет интегрировать знания обо всех
взаимозависимых подсистемах мировой системы. Поэтому исследова-
ние ее развития требует междисциплинарного подхода, а не особой
теории — что и обеспечивает теория циклов. Она представляет собой
своеобразный «интерфейс» для интеграции наук о международной

политике.
Согласно теории, «приводной механизм» работы мировой системы
заложен в цикличности эволюции государств. Это означает, что че-
рез регулярные промежутки времени морская сила концентрируется
в руках одного государства-лидера, которое уже определяет основные
параметры дальнейшего развития мировой системы. На какой-то
период времени (пик могущества) от него в решающей мере зависят
отношения в международной системе. Затем с течением времени про-
исходит неизбежное перераспределение силы, и гегемон утрачивает
власть. Цикл завершается войной за первенство между великими
державами. Каждый цикл длится приблизительно сто — сто двадцать
лет, проходя четыре фазы развития, каждая примерно по тридцать лет.
Теория говорит о том, что циклы являются объективным свойством
самой истории и выводят на ее сцену нового лидера.
Исходными данными для выявления циклов служат различные
показатели развития государств, которые охватывают пятьсот лет
истории. С помощью математических методов были с помощью ком-
пьютера рассчитаны годы наивысшей концентрации морской силы
в руках государства-лидера, на основе чего и выделяются повторяющи-
еся периоды истории. Обобщенные результаты такого исследования
представлены в табл. 1.1. В строках расположены события, которые
образуют цикл, а в колонках — качественные этапы, или фазы, внутри
каждого цикла: глобальная война (глобальное политическое решение),
господство, потеря легитимности, утрата силы. В изучаемом периоде
«от итальянских войн» и до конца XX века Дж. Моделски выделил пять
циклов, в каждом из которых государство-лидер вышло победителем
в очередной глобальной войне.
Таблица 1.1
Длинные циклы Дж. Моделски1
Фазы цикла
Глобальная Господство ми- Потеря Утрата силы
война ровой державы легитимности и власти
global war world power deligitimation deconcentration
Португальский цикл
1491–1516 1516–1539 1540–1539 1560–1580
Войны в Италии Португалия Соперник
Испания
Приводится по: Exploring long cycles / ed. by G. Modelski. Boulder: Lynne

1
Rienner Publishers, 1987. P. 4.

Окончание табл. 1.1

Нидерландский цикл
1580–1609 1609–1639 1640–1660 1660–1688
Войны Испании Нидерланды Соперник
и Нидерландов Франция
Британский цикл-1
1688–1713 1714–1738 1740–1763 1764–1792
Войны короля Британия Соперник
Луи XIV Франция
Британский цикл-2
1792–1815 1815–1849 1850–1873 1874–1914
Войны Франции Британия Соперник
Германия
Американский цикл
1914–1945 1945–1973 1973–2000 2000–2030
Две мировые США Соперник
войны СССР
Важное место в теории занимает концепция мирового лидера,

которому присущи особые признаки:
• выгодное географическое расположение — удобная береговая
линия, островное или полуостровное положение;
• лидирующая в мире экономика;
• морская сила, обеспечивающая глобальное господство;
• политическая стабильность и открытость;
• победа в последней глобальной войне.
Лидер выполняет ряд базовых функций, без которых система не
сможет существовать. В частности, в них входят определение и фор-
мулирование общемировых проблем и приоритетов развития, которые
предлагаются другим государствам. На лидера ложится основное
бремя по созданию инфраструктуры совместных действий в виде
коалиции государств и воплощение планов в жизнь. В теории циклов
особо подчеркивается конструктивная, созидательная роль лидера,
а не просто превосходство или способность диктовать остальным
свою волю. Последнее чаще ассоциируется с термином «гегемон».
В этом отношении теория циклов не связывает лидерство с полным
господством: государства обладали им в разной степени.
В теории циклов баланс сил понимается не как примерное равен-
ство сил, а как сложившееся статус-кво при устойчивом господстве
государства-лидера. Другими словами, фаза наиболее стабильного
развития мировой системы приходится на середину цикла, которая
соответствует пику могущества.
В основе нового мирового порядка, который создает очередной

лидер, лежит прежде всего удачная экономическая модель развития.
Ее важнейшими признаками считаются эффективная финансовая
система, развитая международная торговля, высокий уровень ин-
новаций в промышленности. Дж. Моделски поясняет, что в свое
время развитие морской навигации в Португалии, индустриальная
революция в Англии, научно-техническая и информационная рево-
люция в США были основой лидирующих позиций этих стран. Как
следствие, на протяжении нескольких столетий критерии морской
силы изменялись, что отражено в табл 1.2.
Таблица 1.2
Изменение критериев морской силы государства
Период Критерии морской силы государства
1494–1654 Количество парусников океанского класса, принадлежащих
государству и имеющих вооружение
1655–1859 Количество линейных кораблей с учетом роста минимально
необходимого вооружения для ведения боевых действий
1860–1915 Количество военных кораблей с учетом их технических
характеристик и размеров
1915–1945 Индекс, включающий уровень расходов на развитие воен-
ного флота, количество и параметры военных кораблей
1946–1993 Индекс, включающий количество тяжелых крейсеров, ави-
аносцев, ядерных подводных лодок (после 1960 г.), ядерных
ракет морского базирования с учетом их мощи в тротиловом
эквиваленте, потенциала встречного удара
Теория циклов приписывает мировой системе объективно

существующую функцию обратной связи, которая позволяет при-
способиться к неминуемому перераспределению силы в течение
цикла. Конечно же, это является только гипотезой, которая положена
в основу теории. Спонтанный механизм адаптации срабатывает как
способ самоорганизации государств внутри системы. Дж. Моделски
предлагает рассуждать о функциях, имеющих характер отрицательной
и положительной обратной связи.
Отрицательная обратная связь регулирует баланс сил в случае,
когда государство-соперник создает угрозу или непосредственно
лидеру, или стабильности в стратегически важном регионе. В ответ
создается коалиция государств, которая пытается компенсировать
угрозу. Война разрешает противоречие и освобождает путь новому
конкуренту либо вновь укрепляет власть лидера.
Положительный (эволюционный) механизм работает как выбор
новых решений по возникающим проблемам, связанным с функци-
онированием глобальной системы или с планетарными задачами,

которые необходимо разрешить лидеру. После завершения очередного
цикла принципиально важным становится обеспечение экономи-
ческого роста мировой экономики. Она переживает периодические
спады из-за экспоненциальной природы некоторых процессов:
поступательный рост народонаселения и экономики не может про-
должаться без конца. Выход из кризиса возможен как мирным, так
и военным путем — если решение лидера не принимается другими
государствами мирно.
В действительности, как утверждает Дж. Моделски, отрицатель-
ный и положительный механизмы тесно переплетены и работают как
взаимно дополнительные. Примечательно, что эта модель оставляет
условия для невоенного разрешения противоречий при определенных
условиях.
Поскольку инструментарий теории циклов дает количественные
оценки динамики развития государств и всей мировой системы во
времени, возникает соблазн экстраполировать текущие тенденции
хотя бы на среднесрочную перспективу. Это дало бы возможность
политикам заблаговременно обнаружить вызревание системных
проблем. Однако дело с прогнозом развития как экстраполяцией
тенденций в будущее обстоит не так просто.
Практическим приложением теории циклов послужил прогноз
развития мировой политики до 2016 г. (далее — «Прогноз 2016»), опу-
бликованный в 1987 г.1 В нем предполагается, что глобальная война
в этот период маловероятна. Вопрос о ней возникнет лишь к 2030 г.,
когда вновь наступит кризисная фаза цикла, называемая «глобаль-
ная война» (глобальным политическим решением). В соответствии
с таблицей 1, конец 1980‑х гг. попадает в фазу утраты легитимности
мирового лидера. Это связано с тем, что историческая задача США по
консолидации мирового сообщества после Второй мировой войны под
флагом либеральной демократии выполнена. Пришло время для осоз-
нания и решения других насущных проблем. Чтобы соответствовать
роли лидера, США не должны сосредотачиваться на демонстрации
экономической и военной мощи. Нужно двигаться по пути укрепления
глобальной значимости: универсализация образования, повышение
качества научных разработок, развитие международного сотрудни-
чества, телекоммуникаций и доступа к информации.
По «Прогнозу 2016», тенденция многополярного развития должна
была продолжаться. Дж. Моделски считал, что после 1945 г. мировая
система была однополярной, но СССР добился военно-стратегиче-
Modelski G. Scenario for the year 2016 // Exploring long cycles. P. 218–248.
1
ского равновесия в 1970‑е гг., что и привело к возникновению бипо-

лярности. В дальнейшем США сохранят лидирующие позиции, но
«скорость» возврата всей системы к многополярности будет зависеть
от темпов экономического развития СССР. По некоторым данным того
времени, СССР грозил системный кризис примерно в 1991–1996 гг.
Но все же СССР должен был сохранить статус великой державы. В их
число могли войти Китай, Индия, Япония и Евросоюз, однако ни
один из них не в состоянии бросить вызов США до 2016 г.
Изменения в перераспределении силы предсказывались достаточ-
но медленными и маргинальными по характеру. Поэтому Моделски
утверждал, что природа международной системы останется анархич-
ной. Скорее всего, мир недалеко уйдет от биполярной конфигурации
и будет относительно стабильным, хотя возникнут новые коалиции,
связанные с постепенным вызреванием проблем следующего цикла
мирового развития. Основными политическими проблемами оста-
нутся предотвращение ядерной войны и поиски новых основ для
интеграции в рамках международной системы. Конфронтация между
великими державами и развивающимися странами (конфликт «Се-
вер — Юг») во многом является следствием нерешенности второго
вопроса. Неполитические проблемы ближайшего будущего — пере-
население, загрязнение среды, борьба с голодом, нехватка энергии,
урбанизация, изменение климата.
На остроту грядущих перемен наложит отпечаток то обстоятель-
ство, что решение многих глобальных и региональных проблем долго
откладывалось из-за острого соперничества между США и СССР.
Само по себе это не означает неминуемого кризиса. Эра нового эконо-
мического роста вполне возможна, но в 1980‑е гг. потенциал эволюци-
онного развития мировой системы падал. В связи с этим Дж. Моделски
ожидал ухудшения условий для деятельности транснациональных
корпораций и для международных коммуникаций. В перспективе это
должно было провоцировать рост числа региональных конфликтов
как между странами «третьего мира», так и между развивающимися
и великими державами.
Соотношение циклов политического и экономического развития
говорило о том, что в глобальной экономике ожидается эра стабиль-
ности, которая может продлиться вплоть до 2016 г. В новом тыся-
челетии экономическое процветание будет связано с наукоемкими
отраслями — информатикой, телекоммуникациями, биотехнологи-
ями и освоением космоса. По прогнозу, к 2000 г. ожидаемый средний
экономический рост должен составить 2–3% в год, а далее последует
повышение темпов роста. Исключение составили СССР и Китай,

о перспективах которых было сложно судить, писал Дж. Моделски.
В географическом измерении предполагалось дальнейшее пере-
движение центра экономической активности на запад. В соответствии
с теорией циклов, истоки современного состояния мировой систе-
мы восходят к средневековой Венеции. Оттуда центр перемещался
в Португалию, Испанию, Нидерланды, Британию и, наконец, в США.
Согласно прогнозу, к 2000 г. экономическая «ось мира» сместится
еще западнее: Сан-Франциско суждено стать городом с наиболее вы-
соким доходом на душу населения, Лос-Анджелесу — крупнейшим
мегаполисом и портом в стране. Однако к 2016 г. центр мирового эко-
номического развития, скорее всего, переместится уже в АТР. В под-
тверждение этой гипотезы приведены бурные темпы роста Японии
и стран Юго-Восточной Азии, а также повышение активности Китая
и России на Дальнем Востоке.
После 2000 г. ожидалось усиление интеграции в рамках «большой
семерки», чьи полномочия должны развиваться от совещательных
к исполнительным. Моделски предполагал продолжение, хотя и не
столь значительное, усилий по укреплению взаимной безопасности
США и СССР. Росту влияния региональных организаций способству-
ет вакуум власти, возникший в результате краха остатков колониа-
лизма в Азии, Африке и Латинской Америке.
Приведенный выше «Прогноз 2016» показывает достоинства
и ограничения теории длинных циклов. Она помогает определить
сроки вызревания неотложных проблем глобального масштаба, ко-
торые имеют последствия для долгосрочного развития как междуна-
родной системы в целом, так и отдельных государств. Инструментарий
теории циклов дает возможность отделить краткосрочные тенденции
от долгосрочных, отсеять малозначимые процессы. Это позволяет не
только глубже понять те крутые повороты истории, которые не всег-
да находили объяснения, но и выявить некоторые приоритеты для
практической политики ближайшего будущего. Теория обеспечивает
комплексный системный прогноз, охватывающий в нужном фокусе
сферы политики, экономики и культуры, сочетая данные качествен-
ного и количественного анализа. Однако его правильность зависит
от того, насколько предложенная модель соответствует реальной
истории, а здесь возникают серьезные вопросы, которые обозначают
пределы применимости теории.
Теория циклов о природе войны. Как и структурная теория, теория
циклов ведет речь о «глобальных войнах». Они связаны со сменой
цикла в эволюции мировой системы. Дж. Моделски приводит следу-
ющие периоды: «итальянские» войны 1494–1516 гг., войны Нидерлан-

дов против Испании за независимость 1580–1609 гг., войны Луи XIV
1688–1713 гг., войны Французской революции и наполеоновские во-
йны 1792–1815 гг. Как одна глобальная война рассматриваются Первая
и Вторая мировые войны, с 1914 по 1945 гг.1
Такая периодизация войн способна вызвать возражения историков
хотя бы своей непоследовательностью. В случае итальянских войн
Дж. Моделски, видимо, считает их окончанием прекращение актив-
ных боевых действий, что было задолго до заключения мира в 1559 г.
Но тогда не вполне логично выглядит объединение Первой и Второй
мировых войн, между которыми находится значительный период от-
носительно мирного развития международной системы. Итальянские
войны велись за господство на материковой Европе между Испанией
и Францией, и почему цикл истории назван португальским, также
непонятно. Ведь по Моделски, Португалия должна быть активным
участником военных действий. Войны короля Франции Луи XIV тоже
принято отсчитывать, начиная с 1668 г., а не с 1688 г., как это делает
Дж. Моделски. Думается, здесь имеет место искусственное «притя-
гивание» истории к теории, чтобы подтвердить длительность цикла,
рассчитанную из эмпирических данных.
Глобальная война имеет ряд отличительных признаков. Ее дли-
тельность равна примерно четверти длинного цикла и составляет
около тридцати лет. К военному периоду фактически относят совокуп-
ность нескольких войн и промежутки между ними (именно поэтому
Первая и Вторая мировые войны объединены в одну). Глобальность
предполагает охват боевыми действиями нескольких континентов,
крупные морские сражения великих держав, значительные потери
и разрушения.
Глобальная война хотя и сопровождается сменой лидера, но ее
корни связаны с неизбежностью периодического системного кризиса,
происходящего примерно раз в столетие. Он объясняется тем, что
любое государство со временем теряет ведущие позиции. К войне
ведет такой кризис мировой политической системы, когда гегемон
вынужден ответить на вызов конкурента. Война выступает как форма
принятия глобального политического решения на уровне междуна-
родной системы. Война порождает нового лидера и завершает оче-
редной длинный цикл истории, выступая своего рода мерой отсчета
исторического времени. Теория длинных циклов не исключает, что
Modelski G. Long cycles in world politics. Seattle: University of Washington Press,
1
1987. P. 102.
в будущем человечество может выработать иной, чем война, регули-

рующий механизм.
В теории циклов делается акцент на эффективность мировой
экономики, а не только экономики лидера. Она достигается тогда,
когда лидер способен выйти за рамки собственных национальных
интересов и найти решение проблем глобального развития. Глубокая
связь между экономикой и войной проявляется в том, что мировая
экономика за время длинного цикла проходит две волны своего раз-
вития, оказывающие существенное влияние на политику. Первая
«повышательная волна»1 приносит инновации в торговлю и произ-
водство, концентрирует финансовые и экономические ресурсы в гео-
графическом и временном измерении. Она связана с проявлением но-
ваторских направлений экономического развития, обеспечивающих
глобальное лидерство.
Опираясь на количественный анализ эмпирических данных,
охватывающих все глобальные войны, Дж. Моделски и У. Томпсон
уточняют, что глобальная война происходила при снижении инве-
стиционной активности, которое может начаться еще при общем
экономическом росте. Канун войны, в стадии первого экономиче-
ского пика, совпадает с периодом перераспределения морской силы.
К окончанию войны около половины морской мощи находится в руках
победившего лидера.
Примечательно, что теория циклов не выделяет прямой кон-
троль над доступом к сырьевым запасам в качестве определяющей
цели борьбы. Контроль над ресурсами является специфической, а не
универсальной формой глобального соперничества. Более того, по-
вышательная волна совсем не обязательно вызывает нехватку сырья.
В доиндустриальную эпоху его дефицит может приводить к иннова-
циям в международной торговле. В индустриальной стадии развития
эта проблема решается в зависимости от того, какие отрасли обеспе-
чивают лидерство.
В то же время, как отмечают Дж. Моделски и У. Томпсон, было бы
преувеличением считать, что вероятность войны — просто функция
от состояния мировой экономики. Волны экономического развития
готовят предпосылки для выдвижения лидера и необходимые ресур-
сы, но не войну как политическое средство. Среди других факторов,
оказывающих свое влияние на возникновение войны, они называют
быстрые темпы упадка лидера и перераспределения регионального
Термин Н. Д. Кондратьева.
1
баланса сил. Опасения лидера утратить свои преимущества также

способствуют развязыванию глобальной войны1.
Согласно другим прогнозам теории циклов, опубликованным
в 1994 г., к 2000 г. наступает период согласования целей и формирова-
ния новых международных коалиций. Фаза цикла, соответствующая
следующей возможной глобальной войне, наступает к 2030 г.2 Авторы
теории циклов считают, что вероятность новой глобальной войны
отчасти снижает разрушительный характер современного оружия.
Но гораздо более серьезными факторами является тенденция гло-
бального развития, которая будет сопровождаться «информационной
революцией» во всех сферах, развитием международных организаций,
транснациональных корпораций и эрозией суверенитета государств.
Многие положения как самой теории, так сделанных на ее основе
прогнозов заслуживают внимания и тщательного дальнейшего из-
учения. Несмотря на все недостатки и сложности реализации, идея
количественного анализа и прогноза международной политики будет
развиваться в передовых государствах. Достаточно обратить внимание
на тот факт, что год «2030» фигурирует во многих доктринальных до-
кументах, регламентирующих развитие вооруженных сил США, как
переломный в отношениях с Китаем, причем именно в военно-стра-
тегической области. К сожалению, в отечественной академической
науке подобное направление не получило должного развития.
Критика теории циклов. В «Прогнозе 2016» (1987) неверно оцене-
ны перспективы развития СССР, который, несмотря на трудности,
должен был сохранить статус великой державы. Доля СССР в миро-
вом ВВП на 2000 г. предполагалась около 10%3. Фактически к 2001 г.
она составила 2,4%, и Россия не соответствовала статусу великой
державы за исключением военной составляющей. Страна потеряла
значительные территории, выходы к морям, получила во многих
местах прозрачные границы и пока пребывает в состоянии разрухи
и частичной стабилизации. Теория циклов не учла стремительных
темпов экономического развития Китая в 1990‑е гг., достигавших
9–11% в год. В «Прогнозе 2016» Дж. Моделски фактически обошел
вопрос о будущем глобальном сопернике США, хотя в предыдущих
работах эта роль отводилась СССР. Между тем в XXI в. на эту роль
все более выдвигается Китай, если иметь в виду темпы его развития.
Modelski G. Leading sectors and world powers. P. 56–58, 61, 105–111.
1
Rasler K., Thompson W. The great powers and global struggle 1490–1990. Lexington:
2
The University Press of Kentucky, 1994.. P. 20–21.

3
Modelski G. Scenario for the year 2016. P. 230.
Ошибки прогноза отчасти объяснимы тем, что в теории циклов

использование математических моделей основано на предположении
о долгосрочном и предсказуемом характере наблюдаемых тенденций.
Строго говоря, модели имеют предсказательную силу только для
данных, которые они описывают, причем математическая достовер-
ность может быть весьма высокой, приближаясь к 100%. Но это совсем
не гарантирует, что с такой же достоверностью данная модель даст
верный прогноз на будущее. Предположение о том, что наблюдаемые
тенденции развития продолжатся в будущем — это не доказанное
допущение. Поэтому правильнее говорить не об ошибке прогноза
Моделски, а о неизбежной ограниченности метода, как и других из-
вестных способов моделирования социальных процессов, основанных
на переносе в будущее тенденций прошлого и настоящего.
Универсальность теории циклов многими ставится под сомнение.
Один из доводов состоит в том, что известно лишь о пяти длинных
циклах в истории человечества. Если они возникли относительно
недавно, то почему они должны сохраняться в будущем? Да и сами
сторонники теории соглашаются, что влияние длинных циклов
в наибольшей мере сказывается на самых развитых в экономическом
отношении странах, а Россия, к примеру, в их число не входила.
Со стороны методологии способы выделения циклов также вызы-
вают вопросы. В частности, в циклических теориях (не только полито-
логических) нет теоретического обоснования для отбора важнейших
параметров развития, определяющих цикл. Исходя из постулатов
теории, нельзя ответить на вопрос, почему изменялось содержание
видов инновационной деятельности от одного цикла к другому. Важно
также, что ключевые индикаторы циклического развития должны
изменяться примерно одинаковым образом для многих стран. Но
каждая из них имеет свой исторически обусловленный «темп». Можно
ли тогда говорить о цикле истории в целом?
Фактическим основанием для выбора индикаторов служит экс-
пертное мнение, что также ставит под вопрос объективность цикла
как такового. С этим связаны и другие проблемы — как выявить
в математической модели цикла те колебания, период которых превос-
ходит длину цикла («тренд»), либо, наоборот, намного меньше его или
носят случайный характер («шум»). Присутствие «шумов» и «трендов»
способно значительно изменить датировку длинного цикла. Хотя ни
у кого не вызывает сомнения взаимосвязь экономики и политики,
теория циклов не предлагает убедительной интерпретации ее меха-
низма, что позволило бы подойти к изучению причинности.
Во всяком случае, теория циклов выглядит более приспосо-

бленной для объяснения прошлого путем подбора правдоподобных
параметров цикла. Показательно, что большинство американских
экономистов не использует гипотезу о цикличности экономического
развития в качестве универсальной1. Отечественные специалисты
в данной области А. В. Полетаев и И. М. Савельева утверждают, что
теория циклов «не сформировалась как полностью самостоятельное
направление ни в рамках экономической или исторической науки,
ни в обществоведении в целом»2.
Нужно учитывать влияние субъективных факторов, которые
общая теория полностью охватить не может. Неожиданно быстрый
экономический упадок СССР во второй половине 1980‑х гг. не был
вызван регулярными факторами, действующими со стороны между-
народной системы, а стал результатом некомпетентности советского
руководства и неэффективности экономической модели развития. Та
же причина лежит в основе провальной политики новой российской
демократии в начале 1990‑х гг., которая делала ставку на экономиче-
скую помощь Запада. А в это время западные эксперты рассуждали
о том, что «шоковая терапия» российского премьер-министра Е. Гай-
дара в 1991–1992 гг. «была недостаточно сурова»3.
Говоря о недостатках метода, не стоит забывать о характере связей,
которые помогает выявить теория циклов. Между синхронно повто-
ряющимися событиями устанавливается не причинно-следственная,
а лишь корреляционная зависимость, говорящая в данном случае
о совпадении во времени. Явная или неявная подмена вида зависи-
мости при интерпретации приводит к ошибочным выводам. Пока
нет окончательного ответа и на вопрос методологического характера:
считать циклы аналитическим конструктом или объективным свой-
ством развития общественных систем.
Серьезные возражения теория циклов вызывает в связи вольным
толкованием истории, искусственной привязкой событий к циклам.
В итоге теряется своеобразие исторического пути, по которому про-
ходит каждое государство. Например, в случае британской гегемонии
по Дж. Моделски, хотя Британия и занимала лидирующие позиции
в экономическом развитии в первой половине XIX в., однако не в том
1
Клинов В. Г. Воздействие США на формирование длинных экономических
циклов // США*Канада. 2002. № 2. С. 47.
2
Полетаев А. В., Савельева И. М. Циклы Кондратьева и развитие капитализма.
М.: Наука, 1993. С. 6.
3
Snyder J. Nationalism and the crisis of the post-soviet state // Survival. 1993.
Vol. 35. № 1. P. 22.
смысле, который предполагает теория циклов. Моделски делает

акцент на промышленной революции, уровне развития торговли
и промышленности. Но 1822 г. оказался последним, когда торговый
баланс свидетельствовал о значительных успехах торговли. С дру-
гой стороны, до 1850‑х гг. Британия оставалась доиндустриальной
страной, которая еще мало отличалась от других европейских стран.
Ее политику определяли отнюдь не торговцы и промышленники,
а представители знати, военные и банкиры. Основой могущества
Британии в это время были не хлопок и тяжелая индустрия, а финан-
совые возможности и военная сила. Если Моделски считает, что во
второй половине XIX в. соперником Британии выступала Германия,
историки считают, что Британия не была гегемоном, а если и был у нее
соперник, так это Россия.
Приведенная критика теории циклов представляется вполне за-
служенной. Можно лишь заметить, что сторонникам общей теории не
избежать некоторого огрубления оценок и критериев. Этого требует
ориентация на выявление универсальной тенденции, которую при-
зван показывать цикл развития.
Окончание «холодной войны» способствовало кризису теории
циклов. В решающей мере он связан с подменой анализа исторических
изменений на математизированную экстраполяцию в будущее пока-
зателей развития небольшой группы государств. Видимо, сказалось
увлечение выявлением циклов из эмпирического материала в ущерб
изучению природы самих исторических феноменов. Некоторые базо-
вые понятия претерпели содержательные изменения. Заимствованная
у геополитики концепция морской силы не является универсальной,
о чем говорит хотя бы быстрое развитие современного Китая, кото-
рый не относится к великим морским державам. В охватываемый
теорией пятисотлетний период менялись факторы силы государства,
связанные с развитием науки, экономики и военного дела. В настоя-
щее время более важным условием победы в войне эксперты считают
авиационную (воздушно-космическую), а не морскую мощь.
1.4. Теория гегемонистской стабильности

Теория гегемонистской стабильности (гегемонизма) в различных
вариантах развивалась в трудах Абрамо Органски, Чарлза Киндлбер-
гера, Стивена Краснера, Тимоти Маккеуна, Артура Стейна, Эдварда
Мансфелда. В неореализме наибольшую популярность она приобрела
в интерпретации Роберта Гилпина. Самой популярной стала его книга
«Война и изменение в мировой политике» (1981). Во многом его теория
1.4. Теория гегемонистской стабильности 65
стала ответом на сложившийся дисбаланс между радикальными изме-

нениями в мире, происходившими в 1970–1980 гг., и неспособностью
политических теорий интерпретировать международные отношения
в их динамике: быстрый рост влияние государств «третьего мира»,
поражение США во Вьетнаме, неудача «разрядки».
Теория Р. Гилпина интересна тем, что он попытался взглянуть
на структуру как на непрерывно меняющиеся отношения, а основу
могущества связывал с экономическим лидерством государства. Эта
теория пережила вторую волну популярности в 1990‑е гг. в США в пе-
риод администрации Б. Клинтона. Военное противостояние с СССР
было более не актуально, а политическое влияние в мире связывалось
с экономическими успехами. Основной целью внешней политики
было объявлено обеспечение экономического процветания Америки.
Тема гегемонии также развивается, но на иной идейной основе,
в парадигме глобализма1. В этой связи иногда Р. Гилпина и других
авторов относят к глобалистам, поскольку речь идет о влиянии эко-
номики на политику.
Особенности методологии. Для методологии теории гегемонист-
ской стабильности свойственна некоторая эклектичность, так как она
совмещает в себе идеи циклического развития и историзма с одной
стороны, и элементов структурного реализма с другой. Как следствие,
некоторые понятия структурного реализма Р. Гилпин вынужден пере-
смотреть. Причем он это делает логико-интуитивным методом, то есть
снижая строгость определений, к которой так стремился К. Уолтс. Это
прежде всего касается понимания системы и структуры.
Р. Гилпин выдвинул альтернативу и одновременно дополнение
к теории К. Уолтса, стремясь преодолеть статичное понимание
структуры. Если Уолтс утверждал, что теория должна доказывать
«повторяемость и периодичность, но не изменения»2, то Р. Гилпин
стремится показать, как международная система существует в не-
прерывном развитии.
В отличие от сторонников теории циклов, которые опираются на
понятие морского могущества, теория гегемонистской стабильности
ставит во главу угла фактор экономического развития государства-
лидера. Для того, чтобы избежать проблемы разграничения и связи
внутренней и внешней политики, Р. Гилпин прибегает к упрощению.
Он отождествляет внутриполитическую и международную системы,
1
См., напр.: Chase-Dunn C. Global formation: structures of world economy.
Cambridge: Basil Blackwell, 1989; Wallerstein I. The modern world system. Vol. 1–3. New
York: Academic, 1979, 1980, 1989.
2
считая, что в основе лежат примерно одинаковые принципы и структу-

ры. Отсюда же предельно широкое понимание термина «государство»,
это и города-государства, и национальные государства, и империи.
Идея цикла в интерпретации Р. Гилпина отличается от трактовки,
принятой в теории циклов Дж. Моделски. Здесь речь идет о неизбеж-
ном упадке гегемона из-за закона неравномерности экономического
развития. Цикл развития в теории гегемонистской стабильности не
имеет определенных временных рамок.
Основное содержание теории. Среди важнейших постулатов теории
Р. Гилпина, которые характерны для неореализма в целом, можно
отметить следующие: суверенные государства как главные субъекты
в международной политике, конфликтность отношений государств
из-за различия интересов; распределение силы как существенная
характеристика международной системы; влияние системных огра-
ничений на поведение государств.
По собственному признанию, работа Р. Гилпина не претендовала
на научную строгость и значимость общей теории, подобно неореа-
лизму К. Уолтса, а лишь предлагала другие рамки для рассуждения
о тех же проблемах. В связи с этим Р. Гилпин говорит о некоторых
сознательных упрощениях в своей работе.
В основе теории гегемонистской стабильности лежат обобщения,
основанные на исследованиях об экономическом развитии великих
империй. Однако исторический материал используется Гилпиным
преимущественно как иллюстрация к собственным априорным
суждениям1. Центральное место в теории занимает концепция эко-
номического лидерства государства-гегемона.
Теория Гилпина отличается несколькими особенными идеями.
Интересы государства не сводятся к одной цели (или их иерархии),
будь то безопасность или наращивание силы. Это некий равнодей-
ствующий вектор, отражающий совокупность нескольких интересов,
который диктует соответствующую политическую стратегию2. Инте-
рес не может быть статичным, ибо в истории внешние приоритеты го-
сударств менялись. К концу XX в. важнейшим интересом государства
Работу Р. Гилпина критиковали за ошибки в логике и не всегда корректную
1
трактовку исторического материала. См., напр.: Stein A. The hegemon’s dilemma:

Great Britain, the United States, and the international economic order // International
Organization. 1984. Vol. 38. № 2. P. 355–386; Shidal D. The limits of hegemonic stability
theory // International organization. 1985. Vol. 39. № 2. P. 579–614.
2
Р. Гилпин опирается на математическую модель, называемую «кривой
безразличия» (indifference curve), которую экономисты использовали для изуче-
ния, как влияют взятые вместе доход покупателя, цена и качество продукта на
товарный спрос.
следует считать контроль над международным разделением труда. Он

превалирует над стремлением к политическому доминированию или
расширению территории. Тезис о влиянии международной струк-
туры на государство сводится к частичному контролю гегемона. По
Гилпину, вместо статического понимания распределения силы как
отношения нужно опираться на понятие динамики силовых взаи-
модействий во времени. Значительное внимание отводится влиянию
внутриполитических факторов на политику государства.
В методологии Гилпину ближе структурно-функциональная точка
зрения на природу международной системы, хотя сам он и ссылается
на структурные принципы К. Уолтса. Он не вводит каких-либо кри-
териев о принадлежности элементов к структуре. Понятие о между-
народной системе, по признанию Гилпина, в целом интуитивное,
сводится к следующему:
• элементами являются государственные образования различ-
ного типа (города-государства, империи, национальные государства),
а также их свойства, политические процессы и структуры;
• в системе происходят регулярные дипломатические, военные,
экономические, культурные взаимодействия, которые могут меняться
от редких контактов до тесного сотрудничества и взаимозависимости
государств. При этом определяющими являются финансово-эконо-
мические отношения и международное разделение труда;
• для анархичной системы характерно определенное устройство,
в котором присутствуют различные регулирующие механизмы, от не-
формальных правил до формальных институтов. Все государства ис-
пытывают влияние от распределения силы в международной системе.
Но не система вообще, а именно государство-лидер навязывает свою
волю остальным, реализуя национальные интересы.
В связи с особым пониманием анархичности Р. Гилпин считает
структурой международных отношений определенный вид подчи-
нения. В истории человечества он выделяет три вида таких структур.
Гегемонистская (имперская) структура фактически преобладает
в истории, так как все другие имели тенденцию развиваться в сто-
рону гегемонии одного государства. Вторая форма, биполярная,
основана на господстве двух государств, но она была относительно
менее стабильной и долговечной. Третья, многополярная структура,
существовала по закону баланса сил, но тоже относительно недолго.
Рассматривая эволюцию международной системы в свете концеп-
ции гегемонии, Р. Гилпин выделяет два главных этапа ее развития.
На имперском, который существовал до Вестфальской системы на-
циональных государств (1648), экономическое развитие государства-
лидера зависело от торговли и земледелия. Последнее было основано

на эксплуатации труда рабов или крестьян и примитивных орудиях
труда. Экономический прирост шел преимущественно за счет экс-
тенсивных методов развития. Технологический и экономический
прогресс происходил довольно медленно, а потому империи суще-
ствовали веками. В управлении господствовали командные методы.
Любая империя жила до тех пор, пока могла обеспечить содержание
армии и производство новейшего оружия. Но темпы роста военных
расходов превышали накопление экономических излишков, что ста-
вило временной предел существованию древних империй1.
Новый этап развития, собственно гегемонизм, отличается тремя
признаками: национальное государство стало главным субъектом
международной политики; экономический прирост стал обеспе-
чиваться главным образом за счет внедрения научно-технических
достижений; появился мировой экономический рынок. Рыночные
экономические отношения пришли на смену командным, а на уровне
государства и международной системы сформировались плюралисти-
ческие политические структуры. Повысились темпы экономического
развития, а место территориальной экспансии постепенно заняли
рычаги управления мировой экономикой и политическое влияние.
Сократилось время господства гегемонов по сравнению с «имперским»
периодом. Новому этапу соответствовало два типа международных
структур: баланса сил и гегемонии (Великобритании до Первой миро-
вой войны и США после окончания Второй мировой).
Если стабильность международной системы по К. Уолтсу зависит
от примерно равного распределения сил, то у Р. Гилпина она приходит-
ся на фазу наиболее устойчивого господства гегемона. В этом пункте
теория гегемонистской стабильности близка к теории циклов. То же
касается и стабильности, которая не может продолжаться вечно в силу
цикличности развития экономики. Взлет и падение очередного геге-
мона «во многом является функцией накопления и затем исчерпания
экономических излишков»2. Цикличность описывается логистиче-
ской S‑образной кривой, которая отражает динамику неравномерного
роста показателей экономической, военной и технологической мощи.
1
Р. Гилпин оговаривается, что он упрощает реальную картину, не беря в рас-
чет города-государства Древней Греции, империи монголов, арабов и некоторых
африканских народов, Италию эпохи Возрождения. Действительно, в противном
случае теряет силу его тезис о земледельческом характере империй первого этапа,
а также заимствованные выводы из экономических исследований, где даны ко-
личественные оценки тенденций развития и корреляций различных процессов.
2
Gilpin R. War and change in world politics. New York, Cambridge: Cambridge
University Press, 1981. P. 107.
На первом этапе сила и власть гегемона растут. В высшей точке раз-

вития это обеспечивается притоком ресурсов, получаемых от экспан-
сии. Но далее гегемон сталкивается с тенденциями, возвращающими
международную систему в силовое равновесие. На последнем этапе
цикла он постепенно приходит в упадок.
Сдерживание непрерывного поступательного роста могущества
гегемона определяется рядом внешних и внутренних факторов. Пре-
жде всего, существуют естественные пределы для политики экспансии
(география, климат, коммуникации), которые связаны с издержками.
С течением времени государства-конкуренты пытаются восстановить
баланс сил и расширить зоны собственного влияния. Как показывает
история, гегемону не удавалось постоянно поддерживать благоприят-
ный климат международной торговли и приток инвестиций. С другой
стороны, утечка передовых технологий и смещение экономической
активности и инноваций на периферию ведут к постепенной утрате
экономического и технологического лидерства. Р. Гилпин считает,
что в каждую историческую эпоху между условиями экономического
процветания и политической интеграции, с одной стороны, и разме-
рами империи, с другой, существует оптимальная зависимость. При
выходе за эти границы у государства-гегемона уже не хватает ресурсов
для эффективного управления.
Согласно Р. Гилпину, с определенного момента прибыльность
экономики государства начинает падать, а вслед за этим деградирует
политическая система гегемона. Еще одна внутренняя причина упадка
гегемона кроется в тенденции к опережающему росту стоимости раз-
работки новейшего оружия. Продажа и постепенное распространение
передовых военных технологий понижает конкурентоспособность ли-
дера. Тогда издержки на поддержание системной безопасности, кото-
рые и без того приходятся в основном на гегемона, растут еще быстрее.
Падение прибыльности связано и с тем, что в процветающем обществе
темпы роста потребностей начинают опережать производство. А сер-
висный характер современной экономики дополнительно влечет за
собой тенденцию к замедлению темпов роста ее реального сектора.
Наконец, упадку способствует прогрессирующая на протяжении всего
цикла моральная деградация общества, которая ярко проявляется
в коррупции. Первоначальная фаза быстрого экономического при-
роста и прибыли порождает в обществе паразитизм и иждивенчество.
Нарастают конфликты по поводу получения доходов, а в более общем
виде — между частными и общественными интересами1.
Gilpin R. War and change in world politics. P. 146–155, 159, 168–185.
1
Положения своей теории Р. Гилпин применил к анализу состоя-

ния мировой системы на пороге XXI в., отметив нарастание кризис-
ных явлений. Они проявляются в несоответствии между стратегией
США и сложившейся системой управления глобальной экономикой,
с одной стороны, и реальными тенденциями ее развития, с другой.
«Международная капиталистическая система, возможно, не выживет
без сильного и мудрого лидерства». В то же время «конец холодной во-
йны подорвал способность и желание США платить экономическую
и другую цену за мировое экономическое лидерство»1 в надежде, что
законы свободного рынка сами по себе обеспечат процветание страны,
занимающей первые позиции в мире. Антикоммунизм создавал основу
для политической интеграции, в условиях которой в 1980‑е гг. начался
активный процесс экономической глобализации. Однако дальнейшая
судьба лидерства зависит от того, удастся ли США управлять этой
тенденцией, обеспечив достаточно высокие темпы экономического
роста в мировом масштабе.
Проблема удержания лидерства связана также с неоднозначностью
самого процесса глобализации. Вслед за К. Уолтсом Р. Гилпин счи-
тает, что масштабы и характер глобализации преувеличены. Она не
является необратимой. Похожая ситуация была, например, накануне
Первой мировой войны. Многие страны Азии и Африки не вовлечены
в глобальные процессы, а там проживает большинство населения.
Глобальный характер приобрели далеко не все сектора экономики.
Финансовый рынок может быть повержен в хаос в результате действий
крупных спекулянтов.
Дестабилизирующее влияние на международную систему может
оказывать тенденция регионализации. Ничто не мешает региональ-
ным лидерам стремиться к доминированию, препятствуя открытости
экономических отношений со странами, не входящими в региональ-
ные организации, такие как НАФТА и Евросоюз. Гилпин считает,
что за экономическим обособлением неизбежно обостряются по-
литические противоречия и снижается политическая стабильность
международной системы.
Чтобы остаться лидером и продолжить эру процветания Pax
Americana, США должны выстроить стратегию нейтрализации не-
гативных факторов, стоящих на этом пути. Без лидера мировая эко-
номика, а за ней и вся международная система, перейдет в состояние
нестабильности и хаоса. Важно заметить, что в последних работах
Р. Гилпин стал разделять точку зрения представителя теории циклов
Gilpin R. The challenge of global capitalism: the world economy in the 21th century.
1
Princeton: Princeton University Press, 2000. P. 3, 10.

Дж. Моделски о том, что нынешнее американское превосходство не

следует путать с лидерством: «лидерство требует, чтобы мощь ис-
пользовалась для более значительных политических целей, нежели
просто узкие национальные интересы одной страны»1.
Теория гегемонистской стабильности о природе войны. Теория
гегемонистской стабильности считает глобальную войну принципи-
альным механизмом истории, который определяет, какое государство
будет управлять международной системой. Несмотря на значительные
изменения в международной системе, связанные с технологической
революцией, появлением ядерного оружия и ростом взаимозависи-
мости государств, Р. Гилпин считает, что сущность войны осталась
неизменной.
Устойчивое господство гегемона выступает главным условием
мира, а выравнивание силы в пользу ближайшего соперника ведет
к войне. Причиной утраты равновесия является «несоответствие
между существующей системой и перераспределением сил в пользу
тех акторов, которые извлекут наибольшие выгоды от изменений»2.
Возникающий международный кризис может быть разрешен мирным
путем, но основным механизмом, который сформировала история, до
сих пор остается война. Неизбежность войн вытекает из закона не-
равномерного экономического развития государств, которое приводит
к смене мирового лидера и установлению нового мирового порядка.
Р. Гилпин выделяет несколько условий, которые обычно пред-
шествуют развязыванию гегемонистской войны. На первом месте —
«сжатие» пространства, свободного от конфликта интересов, а также
уменьшение возможностей для компромисса, когда успех одной сторо-
ны воспринимается как ущерб другой. Далее одна из конфликтующих
сторон приходит к идее превентивной войны, чтобы произвести объ-
ективно назревшие изменения. Войны охватывают экономическую,
социальную и идеологическую сферы, носят эпохальный характер
и касаются не только нового лидера, но и других государств. Наконец,
третье условие гегемонистской войны состоит в том, что события
мировой политики начинают выходить из-под контроля политиков.
Наиболее совершенным способом сохранить господство и ста-
бильность Р. Гилпин считает повышение эффективности исполь-
зования ресурсов. Другой путь состоит в том, чтобы уменьшить из-
держки для сохранения баланса сил. В частности, за счет ослабления
противника или разрушения его потенциала в результате быстрой
и победоносной превентивной войны. Еще один вариант — расши-
Gilpin R. The challenge of global capitalism. P. 351.
1
Gilpin R. War and change in world politics. P. 9, 15, 212–213.

2
рение территории за счет поглощения потенциальных противников.

Но в перспективе растут политические издержки и военные расходы,
постепенно ослабляя государство. Если гегемону не удается реализо-
вать ни одну из стратегий по управлению динамикой развития, дело
заканчивается войной.
Некоторые сторонники теории гегемонистской стабильности1
обращают внимание на условия малых войн между гегемоном и за-
висимыми государствами. Слабые страны вынуждены изменять свой
внешнеполитический курс в качестве услуги за блага, получаемые от
экономических связей с гегемонами. Для поддержания стабильной
зависимости государство-гегемон стремится установить легитимные
правила поведения на международной арене. Но гегемон получает
больше преимуществ благодаря контролю над ценами и потоками то-
варов. Если подчиненному государству удается снизить уровень своей
зависимости за счет экономического прорыва, его внешняя политика
становится более свободной и может войти в конфликт с гегемоном.
Причиной дисбаланса отношений становится несоответствие между
формами политического контроля и новыми социально-экономиче-
скими реалиями. Попытки вернуть соответствие редко заканчиваются
мирным путем.
Критика теории гегемонистской стабильности. Следует отметить,
что хотя Гилпин опирается на структурную теорию К. Уолтса, он
непоследователен в соблюдении ее канонов. Теория гегемонистской
стабильности объединяет отношение и взаимодействие, и, как след-
ствие, смешивает систему и структуру в понимании Уолтса, встраивая
политические процессы в структуру международной политики.
Страдает логика многих рассуждений об анархичности: доми-
нирование гегемона не отменяет принципа суверенности государств
и отсутствия легитимной верховной власти. Поэтому его аналогия
между влиянием гегемона в международной системе и властью в госу-
дарстве неубедительна, как и другие упрощения. Например, деление
истории на периоды «империй» и «гегемонов».
Критики теории отмечают, что тезис о прямой связи между
гегемонизмом и степенью открытости международной экономики
несостоятелен. Гилпин не дает ответ, почему, несмотря на признаки
очевидного снижения влияния США в 1970–1980-х гг., уровень со-
трудничества между западными демократиями оставался высоким.
Логике гегемонизма по Гилпину не соответствует политика США
о свободных тарифах в международной торговле.
Sullivan M. Power in contemporary international politics. Columbia: University of
1
South Carolina, 1990. P. 91–94.

1.5. Историко-системное направление 73
В целом между сторонниками и критиками теории продолжается

полемика, каковы вообще критерии гегемонии в международной си-
стеме. Например, означает ли она такое преобладание в политической
и экономической сферах, которое значительно снижает вероятность
военной конфронтации? Насколько гегемон должен превосходить
другие государства, чтобы соответствовать этому статусу? Включать
в понятие гегемонизма степень влиятельности в широком смысле или
только ресурсы мощи?
Тем не менее, поиски конкретных механизмов связи между эконо-
микой и международной политикой остаются крайне востребованной
задачей, имеющей теоретическую и практически-политическую
актуальность. Именно поэтому учение Р. Гилпина остается весьма
популярным.
1.5. Историко-системное направление

Представителями историко-системного направления являются
Пол Кеннеди, Джордж Лиска, Джон Гэддис, Джон Крэгг. Знаковой
публикацией, представляющей историко-системное направление,
считается книга П. Кеннеди «Взлет и падение великих держав: эко-
номическое изменение и военный конфликт от 1500 до 2000» (1987).
Как следует из названия, историко-системное направление не пред-
ставляет собой теории в том смысле, который имел в виду К. Уолтс.
Это, скорее, путь к ее созданию, основанный на ряде определенных
принципов, отвечающих парадигме неореализма.
Историко-системное направление возникло в 1980‑е гг. на волне
растущего интереса историков к поискам закономерного в истори-
ческом процессе. Интерес к неореализму объясняется стремлением
историков работать с долгосрочными процессами и общими концеп-
циями: роль гегемонии в истории; тенденции развития международ-
ной системы в условиях анархии; значение ядерных вооружений в со-
временной политике; связь между войной как общим и конкретным
явлением. Принципиально подобные задачи способна решать общая
теория политики.
Неореализм стал весьма популярным именно в среде историков,
даже несмотря на их критическое отношение к «теоретизированию».
Это связано с тем, что многие из них разделяют его базовые принци-
пы: анархичность международной системы, решающая роль ведущих
держав, конфликтность международной системы, баланс сил как ядро
международной политики. Несмотря на несколько иную трактовку
этих понятий, большинство историков считает, что для периода с 1648
по 1945 гг. реалистическое направление остается наиболее адекватным

из всех существующих в рамках современной теории международных
отношений. Позднее внимание к нему подогрели споры о причинах
окончания «холодной войны». Поскольку историческая наука также
не имеет одного ответа о его причинах, возник вопрос, в какой мере
может здесь быть полезен неореализм.
Относительно большей популярностью среди историков, прояв-
ляющих интерес к общим теориям, пользуются теория гегемонист-
ской стабильности и теория циклов. В свою очередь, структурный
реализм подвергается более основательной критике за антиисторизм
и дедуктивность.
Особенности методологии. Представители историко-системного на-
правления во многом опираются на традиции исторической науки, чьи
методы они и стремятся привнести в неореализм. Именно сквозь эту
призму они видят эволюцию теорий международных отношений. В раз-
витии реалистической традиции выделяется три заметных этапа, как раз
связанные с методологией исследования: «бихевиоральная революция»,
структурализм и постструктурализм. Весьма показательна одна из оце-
нок этих этапов представителем историко-системного направления:
три пути построения общей теории на деле оказались «тремя путями ее
деградации». Реальный выход, который бы избавил теорию от «застыва-
ния», отставания от динамики реальных процессов, состоит в том, чтобы
привнести в неореализм принцип историзма, который позволит увидеть
политический процесс как диалектическое взаимодействие власти/cилы
с формально-юридическими и ценностно-культурными нормами1.
Синтез истории и общей теории политики направлен на то, чтобы
обобщения и выводы сохраняли специфику исторического подхода.
В построении теории следует учитывать неповторимость истории
и эволюцию научных понятий. Она должна быть лишена чрезмерного
упрощения и претензии на непогрешимую логику. Эта позиция вы-
ражается в следующих принципах историко-системного направления.
• Выводимые тенденции носят ограниченный во времени и про-
странстве характер, не претендуя на универсальность. Например,
изучая особенности сталинской эпохи, было бы ошибочно делать
выводы о диктаторстве вообще, хотя ряд выводов, таких как перенос
стереотипов внутренней политики на внешнюю, применим в истории
достаточно широко.
• Причинные связи трактуются преимущественно как условия,
которые носят вероятностный характер. Причем границы между при-
Liska G. Expanding realism: the historical dimension of world politics. Lanham:
1
Rowman and Littlefield Publishers, 1998. P. 10–11.

чинами и следствиями, зависимыми и независимыми переменными

не могут быть заданы жестко в силу закона всеобщей связи вещей
и постоянного развития. Историки склонны видеть в политике про-
цесс, в котором обобщения неотделимы от комплекса событий, они
не являются изолированными цепочками причинно-следственных
связей. Именно это позволяет учесть, как течение времени влияет на
события.
• Предпочтение отдается ретроспективным выводам, а не про-
гнозам. Модель прошлого строится как его реконструкция, а не
имитирующий аналог.
• Объяснение означает главным образом не обобщение, а про-
слеживание того, как процессы и события изменяются во времени
и пространстве.
Следует отметить, что представители историко-системного под-
хода не склонны жестко привязываться к той или иной теоретической
парадигме. Подобные работы могут оказаться близки не только не-
ореализму, но также либерализму. Часть исследователей вообще идет
по пути синтеза различных концепций и методов, пытаясь остаться
«выше» споров между различными парадигмами.
Историко-системное направление на пути к теории. В русле синтеза
истории и теории неореализма появились работы, которые, с одной
стороны, довольно критически относятся к претензиям неореализма
на знание универсальных законов и значимость общей теории, а с дру-
гой — вполне созвучны ему по многим положениям. Книга П. Кеннеди
«Взлет и падение великих держав» представляет собой яркий пример
междисциплинарного исследования, которое соединяет концепцию
циклического развития международной системы с попыткой исто-
рического анализа. Это исследование нельзя безоговорочно относить
к неореализму, о чем предупреждает и сам автор1, но тот факт, что
историки отозвались о ней в основном критически, а неореалисты
склонны считать П. Кеннеди своим коллегой и даже обладателем
собственной теории2, говорит сам за себя.
Явных формулировок его теория не получила, но неореалисты
видят ее в следующем виде.
• Значительные изменения международной системы связаны
с развитием экономики и технологий. Вследствие этого происходят
1
Kennedy P. The rise and fall of the great powers: economic change and military
conflict from 1500 to 2000. New York: Random House, 1987. P. 536.
2
Dark K. The wave of time: long-term change and international relations. New
York, London: Pinter, 1998. P. 50–51; Rasler K. The great powers and the global struggle.
P. 143–146.
изменения в социальных структурах, в политических системах, в рас-

пределении военной силы и, в конечном счете, в иерархии отношений
между государствами.
• Темпы изменений в регионах мира и отдельных государствах
неравномерны. На это влияют колебания в количестве и скорости
внедрения новых технологий, особенности климата и географии,
а также войны.
• Военная мощь государства зависит от развития инфраструк-
туры производства, технологий и финансовой системы. Неравномер-
ность экономического развития уменьшает военную силу и ухудшает
стратегические позиции государства.
• Войны между великими державами связаны с их возвышением
и последующим упадком. Выигрывает тот, кто способен мобилизо-
вать на военные нужды больше материальных ресурсов. В результате
«больших» войн происходит очередной передел мира.
• Государство становится великой державой в особых истори-
ческих обстоятельствах, которые позволяют овладеть необычно
большими силовыми и экономическими ресурсами. С исчезновением
этих условий происходит возврат к «нормальному» размеру террито-
рии и изменения в иерархии отношений. Причем упадок может быть
ускорен, если государство будет пытаться брать на себя обязательства,
которые превосходят его возможности1.
Позиции историков–«партикуляристов», которые особо подчер-
кивают неповторимость и индивидуальность в каждом эпизоде раз-
вития истории, П. Кеннеди противопоставил обобщенную картину
международных отношений. Она представляет собой историю поли-
тики баланса сил между великими державами. П. Кеннеди утверждает,
что «международная система подвержена постоянным изменениям,
но не только тем, что вызываются каждодневными действиями госу-
дарственных деятелей и приливами и отливами политических или
военных событий, но также и тем, что происходят от более глубоких
трансформаций в основаниях мировой силы, которые не сразу про-
являются на поверхности»2. Тем самым в фокус исследования должны
попадать как те скрытые отношения, которые претендует выявить
структурный подход, так и явные отношения и взаимодействия, на
которые направлен структурно-функциональный анализ. Но следует
отметить, что П. Кеннеди не предлагает для этого специального на-
учного инструментария, в отличие от теории циклов или структурного
реализма.
Rasler K. The great powers and the global struggle. P. 143–144.
1
Kennedy P. The rise and fall. P. 536.

2
П. Кеннеди делает умозаключения на основе исторических обоб-

щений. В основе его концепции лежит убеждение, что существует
причинная связь между положением, которое государство занимает
в международной политике, и общим балансом экономического
развития. Вслед за сторонниками гегемонизма и теории длинных
циклов П. Кеннеди связывает крупные изменения международной
системы, включая глобальные войны, с экономическими факторами.
В основе процветания — внедрение полезных инноваций в экономику
и военное дело. Аналогично Р. Гилпину П. Кеннеди выделяет доин-
дустриальный и индустриальный периоды развития международной
системы (возвышение Британии с 1815 г.). Каждый передел мира всегда
соответствовал перераспределению силы в системе.
Однако взлет и падение очередного гегемона в условиях анархич-
ности системы не означает совершенной неизбежности войн между
великими державами. Это показали события второй половины XX в.,
когда в условиях ядерного сдерживания США и СССР вели толь-
ко локальные войны на территориях других стран с применением
обычного оружия. Рост и упадок экономической мощи государства
сопровождается такими же процессами в военной области, причем
не обязательно одновременно. Кроме того, есть прямая зависимость
между победой в «большой» войне и реальной мощью, то есть объемом
мобилизованных для войны ресурсов. Однако эти тезисы не означают
экономического детерминизма как универсального закона: не все со-
бытия однозначно определяются экономическими факторами.
Концепцию П. Кеннеди отличает динамизм в понимании про-
цессов и явлений международной политики. Он подчеркивает, что
категория баланса сил, понимаемая как состояние равновесия, не-
состоятельна. Равновесие не может продолжаться, именно поэтому
история международных отношений последних пяти веков представ-
ляет собой преимущественно историю войн или подготовку к ним.
Перераспределение сил происходит всегда, в мирное и военное время.
В конце 1980‑х гг. образ ближайшего будущего международной
системы виделся П. Кеннеди стабильным. Перераспределение сил
должно происходить медленно, и маловероятно, что пятерка сильней-
ших должна измениться: США, СССР, Китай, Япония, Европейское
сообщество. В то же время центр экономической активности должен
перемещаться в Японию и Китай. Советский Союз встанет перед вы-
бором: либо резко сократить военные расходы, либо отказаться от на-
учного социализма, чтобы поддержать экономику. В противном случае
в стране возможен кризис более масштабный, чем в 1960–1970‑х гг.
Несмотря на эрозию, в военном смысле биполярный мир продол-

жит существование. Государства будут решать две вечные проблемы:
неравномерность экономического развития плюс конкурентная
внешняя среда. В отличие от «теоретиков», П. Кеннеди утверждает,
что при таких условиях для государства не существует универсальной
стратегии международной политики. В этом смысле она остается
ближе к искусству, чем к науке.
П. Кеннеди считал, что США как мировой лидер столкнутся
с рядом проблем. Прежде всего, несмотря на безусловное превос-
ходство в экономике и технологиях в абсолютном выражении, темпы
падения американского влияния в мире выше, чем у СССР. В США
может проявиться эффект «перенапряжения империи», когда сумма
международных обязательств и интересов превосходит силу, которая
необходима, чтобы защитить их все одновременно. Уже в 1980‑е гг.
такая тенденция проявилась во многих регионах, где США объявили
о своих жизненно важных интересах, но при этом не имели доста-
точно ресурсов для эффективного влияния. Например, на Среднем
Востоке, где трения между американскими союзниками1 и другие
региональные противоречия чреваты военными конфликтами. Ряд
дипломатических и военных провалов в регионе, антиамериканизм
арабов затрудняли для Вашингтона проведение последовательной
и долгосрочной политики по контролю над нефтяными ресурсами.
Другой фактор, уменьшающий мощь США, — ухудшение части
показателей экономического развития на протяжении 1980‑х гг. Среди
них сокращение производства не только в традиционных индустри-
альных отраслях и сельском хозяйстве, но и высокотехнологичных:
робототехнике, аэрокосмической промышленности, автомобиле-
строении, производстве компьютеров. По данным на 1986 г., положи-
тельный торговый баланс высокотехнологическими товарами упал
с 27 млрд. долл. в 1980 г. до 4 млрд. Падение конкурентоспособности
американских товаров вынуждало правительство идти на протекци-
онистские меры на внутреннем рынке.
В финансовой сфере наблюдалась тенденция к превращению
США в крупнейшего должника, когда выплаты по государственным
обязательствам покрываются за счет увеличения импорта капитала.
В целом П. Кеннеди солидарен с выводами представителей гегемо-
низма и теории циклов, что на исходе 1980‑х гг. США находились на
начальной стадии «заката гегемона», хотя крупные экономические
потрясения стране не грозили.
В частности, между Саудовской Аравией и Израилем по продажам амери-
1
канского оружия и мерам обеспечения безопасности в регионе.

Третий фактор — неизбежный рост военных расходов вслед за

расширением интересов и международных обязательств, который
происходит на фоне усиления ближайших конкурентов и отставания
собственных темпов экономического развития. В долгосрочном плане
это дополнительно стимулирует упадок экономики через отвлечение
инвестиций и повышение налогов.
По прогнозу П. Кеннеди, в XXI в. международная система должна
развиваться в сторону многополярности, а Соединенные Штаты, по-
степенно утратив черты гегемона, на долгое время останутся одной из
самых влиятельных великих держав. Неизбежность относительного
упадка П. Кеннеди обосновывает ссылкой на историю. «Ни одному
обществу просто не было дано оставаться впереди всех постоянно
потому, что это подразумевает замораживание всяких изменений
в темпах роста, технологического и военного развития, которые су-
ществуют с незапамятных времен»1.
Как следует из последних работ П. Кеннеди, постбиполярный
мировой порядок нельзя назвать устойчивым, о чем свидетельствует
целый ряд фактов. К ним относятся рост числа военных конфлик-
тов, в том числе в Европе, а также рост агрессивного национализма
и международного терроризма. США выполняют роль всемирного
полицейского, а не лидера. Вашингтон не в состоянии контролировать
всю международную систему не только в военном, но и в экономиче-
ском отношении, как показал международный финансовый кризис
1997–1998 гг.
В самих США наблюдался экономический спад на фоне усиления
международной конкуренции за счет региональной кооперации. В Ев-
ропе появилась конкурирующая с долларом мировая валюта. В АТР
быстро укрепляются новые структуры экономического сотрудниче-
ства. В международной системе набирает темпы процесс регионализа-
ции как сопротивление политике глобализации. Претензия США на
политическую и культурную гегемонию встречает протест и находит
выражение в росте антиамериканизма и религиозного экстремизма,
имеющего ярко выраженную антизападную направленность2.
Историко-системное направление о природе войны. Позиция
представителей историко-системного направления близка к теории
циклов. Однако здесь нет претензии на универсальное объяснение
причин войны. В частности, П. Кеннеди — сторонник обобщений на
основе конкретных исторических данных, но без прогноза на будущее.
1
Kennedy P. The rise and fall. P. 533.
2
Global trends and global governance / ed. by P. Kennedy, D. Messner. London:
Pluto Press, 2002. P. 133–141.
В качестве исходного он берет положение о том, что войны возникают

в условиях относительного изменения мощи крупнейших держав,
борющихся за мировое лидерство.
В своей книге «Взлет и падение великих держав» он показывает,
что сила государств формируется в разные периоды в специфических
обстоятельствах и сопровождается сочетанием несовпадающих факто-
ров. В этом проявляется неповторимость исторического развития. В то
же время П. Кеннеди указывает на общую тенденцию — корреляцию
между победой в большой войне и способностью государства-победи-
теля мобилизовать экономическую мощь для военных нужд. П. Кен-
неди отличает стремление выявить не столько причины, сколько
общие условия, при которых в прошлом возникали «большие войны».
К примеру, войны в Европе после 1450 г. связываются с процессами
становления национальных государств, которые пришли на смену
менее эффективным в военном, политическом и экономическом от-
ношении феодальным и монархическим государствам. В последние
годы Филиппа II в Испании и Елизаветы в Британии эти государства
тратили на военные нужды до трех четвертей своей казны. Частые
войны возникали на фоне постоянно растущих долгов правительств,
внутренних налогов и, как следствие, мятежей в большинстве госу-
дарств Европы. Несбалансированность политики привела к тому,
что, несмотря на огромные имевшиеся ресурсы, монархии Габсбур-
гов пришли в упадок, перегрузив экономику военными расходами.
В последующий период 1660–1815 гг. Европа существовала по закону
баланса сил. В государствах сформировались национальные финан-
сово-кредитные системы и собственные геополитические интересы,
конфликт которых и порождал войны этого периода.
Таким образом, начиная с 1500 г., на каждом этапе истории
глобальные войны связаны с неравномерностью экономического
развития в анархичной международной системе. Но эта тенденция,
верная для прошлого, не является для П. Кеннеди универсальной:
она существует в тесной связи с реальной историей, а не пытается
воспарить над ней.
Критика историко-системного направления. Историко-системное
направление в плане методологии ушло не дальше политического
реализма, оставаясь преимущественно «традиционалистским», в духе
Г. Моргентау. Поэтому принятие им ряда положений неореализма
становится априорным. Видимо, не случайно он повторяет ошибки
прогноза, данного той же теорией циклов или структурным реализмом
о том, что СССР останется в пятерке мировых лидеров в XXI веке,
даже несмотря на нарастание внутриэкономического кризиса. По
1.6. Направление нелинейного анализа политики 81
этой причине П. Кеннеди критикуют традиционные историки за

«притягивание» истории к теории политики.
Особенностью историко-системного направления является до-
вольно острая критика в адрес самих же неореалистов. Вполне резон-
но, что острие ее направлено на К. Уолтса. В частности его тезис об
устойчивом и относительно безопасном существовании биполярной
системы. Представитель историко-системного направления Дж. Гэд-
дис писал, что вопреки мнению К. Уолтса в начале 1980‑х гг. мир
стоял на грани ядерной катастрофы, а в конце этого же десятилетия
биполярность исчезла. То есть ни стабильности, ни устойчивости не
оказалось.
По его мнению, ошибка К. Уолтса состоит в излишнем внимании
к схеме полярности вместо изучения источников силы государства
с учетом конкретно-исторической ситуации. Взгляд на междуна-
родную политику сквозь призму военной мощи ведет к ошибкам.
Советский Союз потерпел историческое поражение из-за того, что
его вооруженные силы развивались односторонне. А вот США сумели
сохранить необходимое многообразие компонентов национальной
мощи, включающее военные, экономические, идеологические, мо-
рально-ценностные составляющие. Да и самому понятию биполяр-
ности «теоретики» вслед за К. Уолтсом придают чрезмерное значение.
Дж. Гэддис считает биполярность просто результатом политики
«холодной войны», а не сущностной характеристикой международной
системы1.
Соглашаясь с критикой Дж. Гэддиса, все же отметим, что она тоже
не совсем корректна. Хотя К. Уолтс действительно не разрабатывал
тему источников силы, он вовсе не сводил силу государства к военной
составляющей, указывая на ее комплексный характер. А междуна-
родную политику и К. Уолтс, и неореализм в целом отнюдь не рас-
сматривают только сквозь призму военной мощи. Такой акцент был
характерен для «классического» реализма.
1.6. Направление нелинейного анализа политики

Еще одно направление неореализма, которое претендует преодо-
леть статичность теории К. Уолтса, развивается на междисциплинар-
ной основе (по аналогии с историко-системным направлением). Оно
стало результатом взаимного интереса политологов-международников
и математиков-прикладников. Нелинейный анализ пока представляет
1
Gaddis J. We now know: rethinking cold war history. Oxford: Claredon Press,
1997. P. 284.
собой «технократическую» точку зрения на политические процессы

из-за того, что концепции и методы управления сложными системами,
пришедшие из точных наук, не адаптированы до конца применитель-
но к международно-политической тематике исследований.
Представители этого направления работают над созданием фор-
мальной модели, которая бы имитировала многообразие взаимодей-
ствий в сфере международной политики в виде информационных
потоков. По характеру информационного взаимодействия эта модель,
реализованная на компьютере, должна показывать в режиме реаль-
ного времени, насколько стабильна международная система.
Нелинейный анализ политики получил распространение глав-
ным образом в США и стал популярным в начале 1990-х, на фоне
озвученного Джеймсом Розенау тезиса о «бифуркации», за которым
стояла наметившаяся тенденция к неуправляемости международной
системы после утраты биполярности.
Нелинейным анализом политических процессов занимаются
ученые из Института Санта-Фэ, ведущего «мозгового центра» США
в этой области, а также Университета национальной обороны США,
РЭНД-корпорэйшн, Колумбийского и Мичиганского университетов.
Опираясь на идеи Ивана Пригожина1, по этому пути идут и некоторые
российские ученые2.
Особенности методологии. Главные составляющие методологии
нелинейного анализа можно представить в виде трех компонентов:
концепция нелинейности, набор базовых понятий и программно-
математическое обеспечение для реализации модели. Концепция
нелинейности описывает принципиальную картину окружающего
мира как набор и взаимодействие сложных систем. Базовые поня-
тия не только раскрывают устройство и механизмы существования
сложных систем, но и реализованы в виде математических процедур.
Последние, в свою очередь, лежат в основе программно-математиче-
ского обеспечения.
В основе научного мировоззрения нелинейного анализа лежит
постулат о том, что весь окружающий мир — это сложная система,
1
См.: Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: новый диалог человека
с природой. М.: Наука, 1986.
2
Степин В. С. Теоретическое знание: структура, историческая эволюция. М.:
Прогресс, 2000; Сапронов М. В. Синергетический подход в исторических иссле-
дованиях: новые возможности и трудности применения // Общественные науки
и современность. 2002. № 4. С. 158–172; Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетика
как новое мировидение: диалог с И. Пригожиным // Вопросы философии. 1992.
№ 12. С. 38–51.
которая находится в состоянии не всегда предсказуемых изменений1.

Возможные действия в условиях непредсказуемости как раз находятся
в фокусе изучения различного рода нелинейных процессов: теория
катастроф, изменение погоды, стратегия и тактика боевых действий,
проблемы обеспечения международной безопасности.
Нелинейность противопоставляется линейности — более при-
вычному взгляду на вещи. Линейность предполагает существование
в природе такой упорядоченности, что можно считать любое сложное
целое состоящим из частей, каждая из которых выполняет определен-
ные функции. Изменения в такой системе всегда пропорциональны
некоторому исходному состоянию: чем больше влияния на нее ока-
зывает какой-либо фактор, тем более значительны последствия. По-
ведение сложной системы может быть предсказано потому, что оно
воспроизводится при одних и тех же условиях. События становятся
тем более предсказуемыми, чем тщательнее ведется наблюдение и чем
детальнее анализ получаемой информации. Причинно-следственные
связи, описывающие поведение системы, можно получить в явном
виде путем наблюдений, доказательств и экстраполяции. Линейные
представления хороши для создания систем с заложенным предсказу-
емым поведением, например, для автоматизации производственных
технологий.
Признание же нелинейности законов, которые управляют приро-
дой и обществом, соответствуют совершенно иному мировоззрению.
«Находясь вне равновесия, система может приспособиться к окруже-
нию различными путями… несколько решений возможны при одних
и тех же параметрах. Только случай может решить, какой из сценариев
будет реализован. Тот факт, что только одна из многих возможностей
будет реализована, придает системе историческое измерение — своего
рода «память» о прошлом, которая влияет на дальнейшую эволю-
цию системы»2. В нелинейном мире связь явлений не обязательно
пропорциональна и однозначна; причины и следствия не являются
универсальными; система как целое не сводится к сумме частей и их
функций. Нелинейность означает, что события нельзя предсказать
с заданной достоверностью, но в то же время в определенных пределах
поток событий обладает свойством упорядочивания, или самооргани-
зации. При этом пределы предсказуемости подвижны. Последнее де-
лает неадекватным планирование и управление в обычном, линейном
1
Forrester J. Nonlinearity in high-order social systems // European Journal of
Operational Research. 1987. № 30. P. 104–109.
2
Nicolis G., Prigogine I. Exploring complexity. New York: W.H. Freeman, 1989. P. 14.
понимании. Наиболее эффективная стратегия поведения в подобной

системе — управлять на основе знаний о пределах ее устойчивости.
Интерес к нелинейным системам в общественных науках не
случаен. Социальным системам присуща нестабильность, неопре-
деленность и нелинейность — как раз то, с чем имеет дело анализ
нелинейных систем. Особую актуальность этому направлению при-
дали неспособность теорий международных отношений предсказать
неожиданный коллапс СССР и драматические изменения в Восточ-
ной Европе, а также заметное нарастание хаоса в международных
отношениях, который отмечен перераспределением сфер влияния
и появлением множества новых источников конфликтов. «Малые
войны» более не сдерживаются супердержавами. Поэтому, если не-
линейный анализ будет освоен гуманитарными науками, ожидается
существенный прогресс в их развитии1.
В системе базовых понятий, необходимых для описания сложных
систем, следует начать с зонтичного понятия нелинейности2, которое
ввел Томас Червински. Этот термин служит для описания широкого
круга понятий, чуждых традиционной гуманитарной науке: теория
сложных систем; детерминистический хаос; фракталы; самоорга-
низующиеся системы, далекие от термодинамического равновесия;
сложные адаптивные системы; самоорганизующаяся критичность;
клеточные автоматы3.
Ключевым понятием в рамках нелинейного мировоззрения
считается «сложная адаптивная система» (complex adaptive system), об-
ладающая следующими свойствами:
• Поведение системы в целом складывается как совокупное по-
ведение составляющих ее убывающих по сложности элементов (аген-
тов), каждый из которых может самостоятельно действовать (частицы,
атомы, молекулы, клетки, организмы, экосистемы, земля, вселенная).
• Поведение системы сложнее, чем сумма отдельных взаимодей-
ствий ее агентов.
• В системе поддерживается разнообразие агентов, выполняющих
одни и те же действия. Из них сохраняются наиболее стабильные
и устойчивые.
1
Chaos theory in the social sciences: foundations and applications / ed. by D. Kiel,
E. Elliot. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 1996. P. 3.
2
В американской литературе в качестве синонима «нелинейности» (nonlinear)
часто используется термин «сложность» (complexity), однако последний в русском
переводе не отражает специфику предмета и представляется менее удачным.
3
Czervinski T. Coping with the bounds: speculations on nonlinearity in military
affairs. Washington: Institute for National Strategic Studies, 1998. P. 1.
• В системе с помощью передачи информации имитируется

движение ресурсов между агентами. Агенты и взаимодействия между
ними образуют так называемые сети, которые появляются и исчеза-
ют, обеспечивая приспособление системы. Потоки имеют свойство
порождать новые элементы системы.
Сложные адаптивные системы имеют три механизма, которые
осуществляются агентами. Они помогают системе приспособиться
к меняющимся условиям и работают по принципу обратной связи:
изменение отношений и взаимодействий может распространяться
по системе и приводить к образованию новых структур, которые
влияют на ее поведение. Это, по существу, означает самообучение
системы.
• Устанавливать различие между теми агентами, которых пре-
жде нельзя было различить. Этот механизм порождает новые ме-
та-агенты и способ их организации, обеспечивая в конечном счете
отбор и воспроизводство устойчивых взаимодействий и отсев всех
остальных.
• Способность системы «ожидать» означает, что в ответ на не-
обычные воздействия она способна изменять внутреннюю структуру
так, чтобы приспособиться к этим же воздействиям в будущем. Этот
механизм может работать и как неявное «ожидание» благоприят-
ных последствий, и как выбор вариантов внутренних изменений
системы.
• Приспособление к внешним воздействиям, проявляющееся
в изменении внутренней структуры. Оно происходит с помощью
комбинирования относительно небольшого набора ее базовых эле-
ментов1.
Моделирование реальных сложных процессов с помощью нели-
нейных систем предполагает привлечение нетривиального математи-
ческого аппарата и самых мощных суперкомпьютеров. Математиче-
ский аппарат нелинейного анализа — это новейшие математические
методы решений нелинейных дифференциальных уравнений. Они
выглядят привлекательными для системного анализа политических
проблем благодаря ряду преимуществ:
• описываемый феномен полагается целостным, неразложимым
на части;
Czervinski T. Coping with the bounds. P. 13–27; Chaos theory in the social sciences.
1
P. 1.
• получаемые из уравнений с немногими переменными решения

могут со временем приобретать хаотический характер1 подобно тому,
как социальные системы при относительной простоте устройства
способны к сложному поведению;
• нелинейные системы какое-то время ведут себя линейно, но
затем отношения переменных могут меняться так, что созревают
альтернативы дальнейшего развития (бифуркации);
• нелинейное моделирование позволяет отслеживать историю
развития системы, которая определена через взаимодействие основ-
ных элементов с учетом фактора случайности, который отклоняет ее
эволюцию2.
Таким образом, различные социальные системы, в том числе
международная политика, могут рассматриваться как сложные адап-
тивные системы. Особую сложность и динамику им придает тот факт,
что субъекты системы не пассивны. Источник их активного поведе-
ния — в обладании самосознанием, в способности к самообучению
и активному взаимодействию со средой.
Концепция нелинейного анализа политики. Чтобы реализовать мо-
дель международной политики, необходимо главным образом адап-
тировать понятийный аппарат нелинейного анализа к сложившейся
системе понятий, описывающих эту политику качественно. Конечно,
задача еще далека от завершения, если вспомнить, что система по-
нятий в гуманитарных науках вообще и политических в частности,
далеки от логического совершенства и потому не могут быть в одно-
часье переведены на язык алгоритма. Тем не менее, определенные
шаги в этом направлении уже сделаны.
Подобно бихевиоралистам времен Д. Сингера, представители
нелинейного анализа не склонны проводить четких различий между
международной системой и государством, международной и внутрен-
ней политикой. Для них это системы, устроенные примерно схожим
образом. Они состоят из взаимосвязанных элементов (агентов), каж-
дый из которых способен в ответ на внешнее событие действовать
самостоятельно и оказывать влияние на другие элементы, а также
обратное влияние на систему в целом. Примечательно, что эффект
1
В математике считается, что в отличие от случайного поведения, не за-
висящего от начальных условий, хаотическое возникает в результате действия
набора некоторых факторов в системе. Хаос существует, когда невозможно сделать
долгосрочных предсказаний о системе, потому что в ее состоянии с определенного
времени начинает по экспоненте расти неопределенность.
2
Chaos theory in the social sciences. P. 4–6.
обратного влияния стирает статичные различия между причиной

и следствием, так как они могут меняться местами.
Применительно к международной политике основными субъек-
тами признаются государства, обладающие различными интересами.
Политика государства и других субъектов политики в значительной
мере зависит от системного влияния. Международная система не-
избежно становится потенциально конфликтной и периодически
переходящей из состояния относительной стабильности в хаос. Но
если для К. Уолтса понятие «хаос» связано с принципом упорядочи-
вания, то здесь речь идет о таком характере взаимодействий, который
заканчивается «большой» войной.
Между структурой К. Уолтса и состоянием системы в терминах
нелинейного анализа есть общее в том смысле, что они возникают
спонтанно из множества взаимодействий элементов. «Детерминиро-
ванное поведение объектов существует только благодаря случайной
природе большого количества входящих компонентов — по аналогии
с физическим описанием газа… поведение современных государств
тоже управляется относительно небольшим числом переменных-
детерминант, каждая из которых есть обобщенный комплексный
показатель поведения их многочисленного населения»1.
Содержательно задача нелинейного анализа политики состоит
в том, чтобы создать динамическую компьютерную модель, которая
показывает, как влияет комплекс взаимодействий в системе на субъ-
екты политики. Конечная цель подобного проекта — узнать, в какой
момент времени состояние реальной международной системы дошло
до грани непредсказуемости, чреватой «большой» войной. Динамизм
модели обеспечивается регулярным вводом эмпирических данных
о политических процессах разного уровня: итогах переговоров, хода
военных действий, итогов выборов, и т. д. Состояние модели, отра-
жающей течение политических процессов, оценивается с помощью
вычисляемых в режиме «он-лайн» индикаторов. Они и отражают на-
зревающий кризис в реальных международных отношениях.
В первом приближении для нелинейного анализа понятие систе-
мы близко к традиционному. Система — это совокупность элементов
различной сложности, которые взаимодействуют между собой. По-
ведение системы не сводится к сумме взаимодействий элементов.
Анализ поведения системы направлен прежде всего на изучение вза-
1
Saperstein A. The prediction of unpredictability: applications of new paradigm of
chaos in dynamic systems to the old problem of the stability of a system of hostile nations //
Chaos theory in the social sciences: foundations and applications / ed. by D. Kiel, E. Elliot.
Ann Arbor: The University of Michigan Press, 1996. P. 147.
имодействий всех уровней, а затем на возникающие отношения между

элементами. Однако нелинейных анализ предполагает несравнимо
более сложную концепцию по сравнению другими направлениями
системного анализа. Здесь речь идет не об аналитическом упрощении
реальности, а наоборот, об отражении по возможности всей сложности
и многообразии реальной системы международных отношений. На
ее базе и создаются компьютерные модели, имитирующие динамику
реальных политических систем и процессов.
Исследователи выделяют несколько свойств таких моделей,
опирающихся на базовые функции сложных адаптивных систем,
описанных выше:
• Самоорганизация и накопление новых свойств. Под самоорганиза-
цией понимается способность системы устойчиво воспроизводить свое
поведение в изменяющихся условиях. Одновременно в ответ на внеш-
ние стимулы она постепенно формирует новые собственные свойства.
Это осуществляется через накопление информации об окружающих
условиях и последующее формирование новых моделей поведения.
• Приспособление к внешней среде. Сложная адаптивная система
сохраняет свою структуру в определенных пределах, которые дикту-
ются приемлемым балансом внешних и внутренних условий. Процесс
приспособления не происходит по линейной траектории: система
может находиться в длительном равновесии, прежде чем перейти
в фазу изменения. В случае неспособности к адаптации она обречена
на исчезновение.
• Возможность значительных последствий от малых событий.
Эта ситуация возникает в момент хаотического состояния системы,
когда незначительное событие вдруг влечет за собой драматические
изменения. Понятие хаоса не несет в себе негативной оценки, потому
что является объективным свойством системы.
Чтобы уточнить понятие хаоса, вводится термин «самоорганизую-
щаяся критичность» (self-organized criticality): «многие сложные систе-
мы естественно развиваются до критического состояния, в котором
незначительные события «запускает» цепную реакцию, могущую
повлиять на любое количество элементов в системе… механизмы, ко-
торые ведут к незначительным событиям, совершенно те же, что ведут
к значительным переменам. Более того, сложные системы никогда
не достигают равновесия, а развиваются от одного метастабильного
состояния к иному»1.
1
Mann S. The reaction to chaos // Complexity, global politics, and national security /
ed. by D. Alberts, T. Czervinski. Washington: Institute for National Strategic Studies,
1997. P. 136.
Как видно из свойств сложной адаптивной системы, нелинейное

моделирование дает возможность оценить чувствительность системы
к малым событиям. Другими словами, можно на модели показать,
будет ли система в ближайшей перспективе вести себя хаотично, нахо-
дится ли она на грани выхода из состояния относительной стабильно-
сти. Сторонники нелинейного анализа считают, что подобное знание
призвано помочь ответственному политику избежать неосторожных
шагов в критические периоды истории. В качестве реального при-
мера чувствительности международной системы к малым событиям
они приводят убийство в Сараево, которое спровоцировало началм
Первой мировой войны.
На протяжении минувшего столетия можно было наблюдать три
«пика» достижения критических точек, затем катастрофических изме-
нений с последующей трансформацией мирового порядка и периодом
метастабильности. Это две мировые войны и окончание «холодной
войны». Действительно, после крушения биполярности еще не сло-
жился новый мировой порядок. Мир перешел в состояние изменений
и трансформаций, о котором говорит целый ряд кризисов и рост числа
международных терактов в конце XX — начале XXI века.
Взаимодействие элементов сложной адаптивной системы ими-
тируется в компьютерной модели как движение (потоки) ресурсов
в виде денег, информации, товаров между агентами. Элементы и вза-
имодействия образуют так называемые сети, которые появляются
и исчезают, обеспечивая приспособление системы по принципу
обратной связи.
Потоки имеют свойство порождать новые элементы системы. На-
пример, всякое крупное производство приводит к появлению рабочих
мест, непосредственно с ним не связанных. Хотя эффект «умноже-
ния» рождается из взаимодействия элементов, это происходит на
более высоком уровне организации, чем единичный агент, поэтому
причина «умножения» возникает спонтанно и не обнаруживается
явным образом. Таким образом осуществляются механизмы обратной
связи системы, которые помогают ей приспособиться к меняющимся
условиям.
Нелинейный анализ позволяет учитывать существование между-
народной системы как в синхронном (как в структурализме), так
и в историческом аспекте. Элементы появляются и исчезают как часть
некоторого процесса, который тоже имеет начало и конец. Государ-
ства, армии, военные блоки, общественные объединения рождаются
и уходят в результате конфликтов между государствами, войн, эконо-
мического развития и других процессов. Но изменчивость системы не
является абсолютной. Можно выбрать такие отрезки истории, когда

система представляется статичной — состоящей из фиксированного
числа элементов и взаимодействий. Поэтому принцип нелинейности
не исключает линейного и статичного в системе, а представляет со-
бой более общий случай. Американские ученые говорят о близости
многих понятий нелинейного анализа и диалектики Гегеля-Маркса:
«единство и борьба противоположностей», «закон противоречия» как
условие развития и существования системы.
Перенос концепции нелинейности в сферу международной по-
литики подразумевает, что международная система, как и любая
входящая в нее подсистема, находится в одном из трех состояний:
относительной стабильности, перехода в состояние неустойчивости
и хаоса. Если система стабильна, то воздействия способны оказать
на нее лишь локальное влияние. В состоянии же хаоса волнение
распространяется быстро, часто приводя к разрушительным процес-
сам. Граничное состояние между стабильностью и хаосом наиболее
благоприятно для развития, адаптации и циркуляции информации
в системе. Действительно, понятия «международный кризис» и «хаос»
имеют много общего по смыслу. Кризис означает, что прежние отно-
шения исчерпали себя, что разрушительные политические процессы
начинают преобладать, выявляя по принципу самоорганизации новые
возможности развития и институциональные формы для субъектов
политики и международной системы в целом.
Несмотря на непредсказуемость конкретных событий, нелиней-
ный анализ показывает, при каких условиях возможна их повторяе-
мость. Он способен выделить признаки начинающихся макрополи-
тических изменений, а также предсказать долгосрочную эволюцию
некоторых системных характеристик, но не состояние системы
в целом. По сравнению с другими методами, заимствованными по-
литическими науками, он позволяет наиболее тонко уловить одно-
временно динамику развития социальных систем с учетом их слож-
ности и многоаспектности. В отличие от теории циклов, нелинейный
анализ свободен от ошибок экстраполяции прошлого политического
опыта в будущее.
Некоторые неореалисты стремятся адаптировать нелинейный
анализ к структурной теории К. Уолтса. В книге «Системные эффек-
ты» Роберт Джервис показывает достоинства новых научных веяний,
которые позволяют усовершенствовать системный анализ политики.
Нелинейный анализ позволит вывести структурный анализ политики
на качественно новый уровень по нескольким направлениям.
Во-первых, он позволит прослеживать обратное влияние актора

на систему в целом: как субъект политики, «следуя простым и не-
координированным стратегиям, может произвести агрегированное
поведение1, которое является сложным и упорядоченным, хотя и не
обязательно предсказуемым и стабильным». Следовательно, нели-
нейность помогает найти эффективную государственную стратегию,
которая способна использовать знание о состоянии международной
системы и даже повлиять на нее при условии, что данное государ-
ство — не обязательно великая держава.
Во-вторых, преодолевать статичность структуры К. Уолтса за счет
того, что нелинейный анализ охватывает отношения и взаимодей-
ствия всех уровней при условии, что система находится в состоянии
постоянных изменений.
В-третьих, учитывать сложный характер взаимодействий, кото-
рый проявляется в том, что они имеют множественные последствия,
их эффект бывает нелинейным, а малые события в определенных
условиях могут приводить к значительным изменениям всей между-
народной системы.
В-четвертых, обогатить некоторые концепции и понятия. Одна
из новаций состоит в том, чтобы на системном уровне рассматривать
не только отношения, но и взаимодействия.
В этой связи, если К. Уолтс основное внимание уделяет общим
структурным ограничениям, которые накладывают отпечаток на
политику государств, то Р. Джервис предлагает использовать киберне-
тическое понятие обратной связи, которая может иметь положитель-
ную и отрицательную направленность. Структурная сила К. Уолтса
соответствует отрицательной обратной связи, которая направлена на
самосохранение структуры. Добавляемая положительная обратная
связь соответствует приспособлению структуры к происходящим
событиям. В перспективе это дает возможность трактовать гораздо
шире содержание системного влияния, не сводя его только к рас-
пределению силы2.
Чтобы осуществить синтез теории К. Уолтса и нелинейного ана-
лиза, на первом шаге необходимо качественно интерпретировать
политику в терминах нелинейного анализа.
Направление нелинейного анализа политики о природе войны.
Примером того, как делается такая интерпретация, служит статья
Поведение, которое обнаруживается на системном уровне.
1
Jervis R. Systems effects: complexity in political and social life. Princeton: Princeton
2
University Press, 1997. P. 7–39.

А. Бейерчена1, посвященная анализу книги Карла фон Клаузевица

«О войне». Автор обращает внимание на то, что война предстает как
раз в виде нелинейной системы, хотя немецкий ученый не исполь-
зовал понятия нелинейности. По тексту К. Клаузевица, война —
это «взаимодействие», «не действие живой силы над безжизненной
массой (полное отсутствие сопротивления не будет вовсе войной),
но всегда столкновение двух живых сил». Ход войны представляется
не просто в виде последовательности намерений и событий, а как
система, в которой непрерывно действуют обратные связи в виде
враждебных намерений и действий противников; взаимодействий
по управлению боем; человеческого фактора (ненависть, стойкость,
храбрость). Все это делает войну явлением непредсказуемым по по-
следствиям. Военное противоборство — постоянно меняющиеся
цепочки взаимодействий, включающие в себя также исторический
контекст событий.
Любая конкретная война, по Клаузевицу, связана с исторической
случайностью: «Те же политические объекты могут выявлять раз-
личные реакции разных людей и даже от одних людей, но в разное
время… Между двумя народами и двумя государствами могут быть
такие трения, такая масса горючего материала, что самая легкая ссора
может закончиться совершенно непропорциональным эффектом —
действительным взрывом». Теоретически точное предсказание войны
невозможно, оно «уходит из аналитической определенности в число-
вую вероятность» 2. Влияние исторического контекста означает, что
война не существует изолированно, она связана с другой сложной
системой — политикой. Отсюда происходит второе определение во-
йны, данное К. Клаузевицем, — продолжение политики другими
средствами. Причинно-следственная связь политики и войны под-
вижна. Война оказывает обратное влияние на политику, в результате
чего меняются политические цели, ради которых она ведется. Таким
образом, нелинейность войны проявляется в ее неотделимости от
исторического контекста, в изменяемости самого контекста, в суще-
ствовании обратных связей, в факторе исторической случайности,
в непредсказуемости военных действий. Связь войны и политики
тоже нелинейна.
А. Бейерчен справедливо отмечает, что концепция К. Клаузеви-
ца не отрицает линейности применительно к проблеме войны. Как
военный практик, К. Клаузевиц искал условия, при которых можно
1
Beyerchen A. Clausewitz, nonlinearity and the unpredictability of war // Czervinski T.
Coping with the bounds. P. 161–215.
2
Здесь Клаузевиц цит. по: Beyerchen A. Clausewitz, nonlinearity. P. 171–173.
гарантировать результат. В то же время он был убежден, что линейная

зависимость и предсказуемость в реальности чаще выступают как ис-
ключение, а не правило. Поэтому, рассуждая о ситуации, соответству-
ющей линейной зависимости, он всякий раз оговаривал ограничения,
при которых она достижима.
По К. Клаузевицу, тенденцию «чистой войны» к абсолютным
экстремумам1 может ограничивать политическая цель войны: «Чем
меньше претензии, которые вы предъявляете к оппоненту, тем
меньше вы можете ожидать, что он постарается их отвергнуть…»2
Однако такая линейность возможна лишь в случае, если другие
факторы не оказывают значительное влияние. Речь идет об осо-
бенностях отношений государств-противников и о внутриполи-
тической ситуации.
С точки зрения нелинейного анализа политики война является
результатом изменений, происходящих в системе взаимодействий
государств. Сторонники этого направления понимают отношения
в системе главным образом как взаимодействие, а не упорядочи-
вание. Согласно нелинейной модели, вероятность войны высока,
когда незначительные события приводят к значительным переменам
в международной системе (модели), переводя ее в состояние глобаль-
ной нестабильности, или сильного хаоса. Государства утрачивают
контроль над взаимодействиями друг с другом, и международная
система становится неконтролируемой.
Важно учитывать, что умозаключения делаются исходя из по-
ведения математической модели, которая имитирует реальные по-
литические процессы. Нелинейный анализ вместо ответа о причинах
войны предлагает обращаться к модели международной системы
в динамике ее существования3. Правда, вопрос о том, насколько эта
модель соответствует действительности, остается открытым. Основ-
1
Экстремумы войны (крайние пределы) состоят в следующем: война ведется
с крайним напряжением сил; каждый стремится к полному разгрому противника;
нет потенциальных ограничений на пределы использования силы и арсенал ис-
пользуемых средств. «Чистая война» означает не конкретную войну, а абстрактное
понятие в рамках теоретических рассуждений Клаузевица.
2
Здесь Клаузевиц цит. по: Beyerchen A. Clausewitz, nonlinearity. P. 195.
3
Для определения степени хаотичности системы вычисляется коэффициент
Ляпунова. Эволюция системы описывается неким динамическим пространством
точек, которые являются проекциями характеристик системы, отдельных ее
элементов, а также различных процессов. Когда изменения в ближайшей окрест-
ности данной точки приобретают экспоненциальный характер, считается, что
поведение системы перестает быть предсказуемым. Это означает, что мировая
система находится на грани войны.
ные выводы, которые делаются в рамках нелинейного анализа, пока

не отличаются радикальной новизной, повторяя выводы из существу-
ющих в неореализме гипотез. Сторонники этого направления пока
хотят показать адекватность своих методик и привлечь внимание
более традиционных представителей политических наук. Например,
исследования связи полярности и роста военных расходов государств
показали, что биполярный мир должен быть безопаснее. Тем самым
методом нелинейного моделирования политики подтвержден один
из тезисов теории К. Уолтса.
Критика нелинейного анализа политики. В работах этого направле-
ния не всегда можно выделить концептуальное ядро, которое позво-
ляло бы говорить о близости к той или иной парадигме теории между-
народных отношений. Не случайно приемы нелинейного анализа
используют не только неореалисты. Примером может служить книга
глобалиста Джеймса Розенау «Турбулентность в мировой политике»1
или работа Уильяма Клеменса, «Трансформированная Балтия: тео-
рия сложных систем и европейская безопасность», который идейно
близок неолибералам2.
Пока не удалось в должной мере адаптировать возможности не-
линейного анализа к международно-политической тематике. Это
требует, с одной стороны, взаимных усилий представителей различ-
ных научных дисциплин. С другой стороны, есть еще более сложное
препятствие, которое упирается в недостатки понятийного аппарата,
который наработан политологами-международниками. Неоднознач-
ность и недостаточная четкость определений не дают возможности
перевести их на язык алгоритмов. В качестве примера достаточно
напомнить длительную полемику вокруг того, как различать насилие
и ненасилие в политике, власть и влияние, силу и власть3. В этой связи
весьма популярен тезис С. Лукса о том, что невозможно в принципе
договориться об общепринятом определении понятия «власть».
Ограниченность нелинейного анализа состоит в том, что он не
может дать вероятность конкретных событий при конкретных усло-
1
Rosenau J. Turbulence in world politics: a theory of change and continuity.
Princeton: Princeton University Press, 1990.
2
Clemens W. The Baltic transformed: complexity theory and European security. New
York: Rowman and Littlefield Publishers, 2001.
3
Одна из заметных работ, вызвавших очередную волну дебатов, принадлежит
философу Стивену Луксу: Luks S. Power: a radical view. London: Mscmillan, 1974.
См. таже: Dahl R. The concept of power // Behavioral Science. 1957. № 2.- P. 201–215;
Bachrach P., Baratz M. S. The Two Faces of Power // American Political Science Review.
1962. № 56. P. 947–952; Ледяев В. Г. Власть: концептуальный анализ. М.: РОС-
СПЭН, 2001.
1.7. Частные теории неореализма 95
виях или однозначно предсказать состояние международной системы

в будущем. Поэтому в общественных науках этот метод имеет более
ограниченное применение по сравнению с естественными науками.
Используемый представителями нелинейного анализа специаль-
ный понятийный аппарат зачастую не позволяет выделить специфику
международной проблематики, и она изучается наряду с другими раз-
новидностями сложных систем. За этим «смешением» стоит признание
изоморфизма системных понятий, что, как уже отмечалось, является
только гипотезой. Конечно, все это не мешает «технократическим»
методам оказаться весьма полезными в изучении международной
политики.
В техническом отношении инструментарий нелинейного анализа
слишком сложен, поэтому его может применять лишь квалифициро-
ванный математик-прикладник, овладевший еще и политическими
науками. Это касается не только применения самих методик, но также
интерпретации полученных на модели результатов. Другими словами,
чтобы развивать это направление, потребуется работа целого коллек-
тива для ведения междисциплинарных исследований.
Специалисты отмечают также принципиальные проблемы, кото-
рые пока не имеют решений в рамках самого нелинейного анализа.
Во-первых, увеличение числа элементов системы ведет к быстрому
росту числа парных взаимодействий в рамках модели: на 10 элемен-
тов приходится до 45 взаимодействий, а на 1000 уже 499 500. То есть
количественный рост элементов нелинейной системы приводит
к проблеме — как учесть все возможные взаимодействия. Во-вторых,
хаотическое поведение политических систем сложно выделить из-за
влияния на них неполитических факторов. Другими словами, вза-
имодействия элементов модели, которые служат источником хаоса,
одновременно могут затушевывать, «зашумлять» другие хаотические
процессы, которые и представляют главный интерес.
1.7. Частные теории неореализма

Если общие теории отличают логически связанная система по-
нятий, методология и достаточно абстрактный уровень суждений,
что позволяет изучать международную политику как единое целое
и выявлять закономерности в политических процессах, то частные
теории охватывают отдельные аспекты политики. Обычно они содер-
жательно близки к той или иной общей теории или пытаются развить
ее положения. Частные теории предлагают варианты трактовки того
или иного понятия: «баланс сил», «стабильность», «анархия» и т. д.
Применительно к частным теориям в качестве отличительного

признака удобнее использовать проблемный критерий. В силу того,
что многие авторы обращаются к различной проблематике, они мо-
гут относиться сразу к нескольким из тех направлений, о которых
и пойдет речь ниже.
Во-первых, частные теории связаны с полемикой вокруг концепции
баланса сил. Некоторые исследователи делают попытки уточнить
это понятие. Для этого предлагают выделять четыре типа политики
балансирования: адекватное балансирование, гипербалансирование
(преувеличенный ответ на угрозу), отказ от балансирования, недо-
статочное балансирование (недооценка угрозы или политическая
ошибка, вызванная внутриполитическими факторами)1.
В связи с особенностями трактовки понятия «баланс сил» вы-
деляют «наступательный»2 реализм. Другие его названия — «агрес-
сивный» или «пессимистический» реализм. Сторонники данного
направления делают акцент на стремлении государств максимально
наращивать силу для обеспечения безопасности. В этом отношении
к ним близок упоминавшийся Р. Гилпин, яркий представитель теории
гегемонистской стабильности. Они считают, что только активная по-
литика в этом направлении дает гарантию собственной безопасности.
Основная причина жесткой конкуренции кроется в неопределенно-
сти намерений оппонентов. Поэтому следует ожидать, что в любой
момент сегодняшний «мягкий» режим превратится в агрессивный.
Международная структура уподобляется нерегулируемому рыноч-
ному механизму.
Альтернативой «наступательному» является «оборонительный»3
неореализм. Другие названия — «оптимистический» или «постклас-
1
Schweller R. Unanswered Threats: a Neoclassical Realist Theory of Underbalancing //
International Security. 2004. Vol. 29. № 2. P. 167.
2
Представители: Mearsheimer J. 1) Why We Soon Miss the Cold War // Betts R.
Conflict after the Cold War. Boston: Allyn and Bacon, 1994. P. 44–61; 2) Back to the
Future: Instability in Europe after the Cold War // International Security. 1990. Vol. 15.
№ 1. P. 5–57; Labs E. Beyond Victory: Offensive Realism and the Expansion of War
Arms // Security Studies. 1997. Vol. 6. № 4. P. 1–49; Zakaria F. From Wealth to Power:
the Unusual Origins of America’s World Role. Princeton: Princeton University Press, 1998.
3
Представители: Walt S. The Origins of Alliances; Hopf T. Polarity, the
Offense-defense Balance and War // American Political Science Review. 1991. Vol. 85.
P. 475–493; Van Evera S. Offense, Defense, and the Causes of War // International
Security. 1998. Vol. 22. № 4. P. 5–43; Jervis R. Cooperation under Security Dilemma //
World Politics. 1978. Vol. 30. № 2. P. 167–214; Jervis R. Realism, Neoliberalism, and
Cooperation // International Security. 1999. Vol. 24. № 1. P. 48–50; Snyder J. Myth
of Empire: Domestic Politics and International Ambition. Ithaca: Cornell University
Press, 1991. P. 10–13.
сический». Согласно этой теории, международная система может

создавать не только условия конфликта, но и сотрудничества, поэтому
государство должно заботить достижение оптимальной силы, до-
статочной для защиты интересов. Эта позиция противопоставляется
концепции силы «классического реализма» Г. Моргентау, когда по-
стоянное наращивание силы рассматривалось как самоцель политики
государства. Ссылаясь на то, что издержки на оборону относительно
меньше, представители оборонительного реализма утверждают, что
наиболее благоприятные условия существования получает умерен-
ное государство. Если же государство ведет себя агрессивно, то для
объяснения такой «аномалии» нужно обращаться не к системным,
а к внутриполитическим факторам.
Некоторые исследователи1 объединяют «оборонительную» и «на-
ступательную» логику с понятием баланса, в основе которого лежат
такие компоненты, как уровень технологического развития госу-
дарств, экономические и военные ресурсы, уровень военного искус-
ства. Положительный баланс в сравнении с государством-оппонентом
создает условие для успешности военных действий. Другой вариант —
сравнивать издержки своих наступательных операций с издержками
оборонительных действий потенциального противника. С этой целью
разрабатываются различные количественные показатели для каждой
компоненты баланса и затем выдвигаются гипотетические модели об
условиях, при которых государство выбирало ту или иную внешне-
политическую стратегию.
Основные факторы, которые влияют на баланс обороны и напа-
дения, оцениваются количественно и включают в себя:
• военно-технологическое развитие. Оно состоит из показателей
мобильности вооруженных сил, огневой мощи, защищенности, систем
снабжения, коммуникаций и разведки;
• особенности географического положения. К ним относят уда-
ленность от противника, наличие рек, гор, лесов, пустынь, других
особенностей местности, которые могут затруднить выполнение
боевой задачи;
• военный потенциал. Он измеряется не только в абсолютных
цифрах по количеству войск, но и в доле этих сил на единицу про-
странства. Обычно это фронт предполагаемых боевых действий;
• национализм. Подразумевается измеряемая по косвенным
показателям готовность населения к жертвам военного времени
1
Glaser Ch., Kaufmann C. What Is the Offense-Defense Balance and Can We Measure
It? // International Security. 1998. Vol. 22. № 4. P. 44–82.
и лояльность к значительному росту военных расходов — в мир-

ное1;
• совокупная мощь государства. Она возникает как сумма
собственных резервов плюс резервы завоеванных территорий. Со-
вокупная мощь особенно актуальна, если государство-агрессор не
рассчитывает только на собственные силы, как Германия во время
Второй мировой войны.
В конкретно-исторических обстоятельствах значимость ука-
занных факторов меняется. К примеру, географическое положение
в XIX в. было гораздо важнее, чем в X X в., когда коммуникации
и средства доставки современного оружия «сократили» расстоя-
ния.
Благодаря тому, что концепция «оборонительно-наступательного
баланса» получает численное выражение, она популярна в теоретиче-
ском и прикладном анализе по многим направлениям: политика во-
енных альянсов, сравнительные исследования стратегий государств,
военные доктрины государств, военное сотрудничество, ядерная
стратегия, гонка вооружений.
В некоторых частных теориях пересматривается роль баланса
сил в международной политике. Это связано с расширением спек-
тра угроз безопасности за счет факторов «мягкой силы», ростом
количества международных организаций и объективной необхо-
димостью сотрудничества государств по проблемам глобальной
безопасности.
Сторонников концепции баланса сил как ядра теории междуна-
родной политики называют «узкими» реалистами. К ним относят
наиболее последовательных сторонников структурного реализма2.
(Некоторые авторы причисляют сюда же и «классических» реалистов,
начиная с Г. Моргентау, но едва ли оправдано смешивать неореализм
с реализмом.)
Конечно, такая трактовка национализма является явным упрощением,
1
сделанным для того, чтобы оценивать его с помощью количественных показа-

телей. В действительности национализм явление неоднозначное и несводимое
к простым показателям. В конкретно-исторических условиях он может рассма-
триваться и как негативный, разрушительный для общества процесс (политиче-
ское и культурное подавление малых наций в государстве), и как созидательный
(антиколониальная борьба).
2
Помимо самого К. Уолтса это: Mearsheimer J. The Tragedy of Great Power;
Waltz K. Theory of International Politics; Snyder G. Alliance politics. Ithaca: Cornell
University Press, 1997; Nicholson M. Formal Theories of International Relations.
Cambridge: Cambridge University Press, 1989.
Альтернативное направление — «широкий» реализм1. Его пред-

ставители считают, что баланс сил перестал быть определяющим зако-
ном, уступая место сотрудничеству, поэтому не только распределение
сил, но и другие факторы имеют значительное влияние на политику.
Например, государства для защиты общих интересов активно созда-
ют супранациональные институты. Следовательно, балансирование
уже не является регулярной, или предпочтительной, политикой.
«Широкие» реалисты довольно близки к позициям неолиберальных
институционалистов.
Выделяют также сторонников баланса сил2 и баланса интересов3.
Здесь различие основано на том, что считать главным фактором меж-
дународной политики. Первые подчеркивают важность вида поляр-
ности как показателя распределения силы и пренебрегают влиянием
малых государств. Вторые обращаются к характеру и направленности
внешних угроз и проявлению агрессивных намерений политиче-
ских оппонентов. Автор концепции баланса интересов Стивен Уолт
предложил развернутое понятие «баланс угроз» в качестве главного
механизма международной политики.
Угроза формируется несколькими факторами, в которые, кроме
распределения силы, следует включать географическую близость, на-
ступательный потенциал противника и агрессивность его намерений.
Особый вес имеют намерения политического противника, которые
проявляются в его внешнеполитическом курсе. Сила противника
лежит в основе восприятия угрозы, однако понятия «сила» и «угроза»
не совпадают, так как последнее является идеальным отражением
первого. Таким образом, государство добивается достижения баланса
не только против силы, но и против угроз.
С. Уолт утверждает, что если таким образом переформулировать
концепцию баланса сил, расширятся объяснительные возможности
структурной теории К. Уолтса. Можно изучать, как создаются военно-
1
Представители: Gruber L. Ruling the World: Power Politics and the Rise of
Supranational Institutions. Princeton: Princeton University Press, 2000; Powell R. In the
Shadow of Power: States and Strategies in International Politics. Princeton: Princeton
University Press, 1999; Schweller R. Deadly Imbalances: Tripolarity and Hitler’s Strategy
of World Conquest. New York: Columbia University Press, 1998; Rosecrance R. Has Realist
Become Cost-benefit Analysis? // International Security. 2001. Vol. 26. № 2. P. 132–154.
2
Представители: Mearsheimer J. Back to the Future; Waltz K. Theory of
International Politics.
3
Представители: Walt S. The Origins of Alliances; Glazer Ch. Realists as Optimists:
Cooperation as Self-Help // The perils of anarchy: contemporary realism and international
security / ed. by M. Brown, S. Lynn-Jones, S. Miller. Cambridge: MIT Press, 1995.
P. 377–420.
политические альянсы, как большие и малые государства выбирают

себе союзников и покровителей. Здесь возможны две тактики.
Собственно балансирование означает, что государство объеди-
няется с более слабым союзником против сильного соперника. Так
У. Черчилль объяснял континентальную политику Великобритании
на протяжении нескольких сот лет, такие же соображения высказы-
вал Г. Киссинджер, говоря о необходимости сближения с Китаем для
противостояния СССР.
К тактике подчинения более сильному оппоненту, например,
в виде вступления в военно-политический союз, чаще прибегают
в случае угрозы от намного превосходящего противника. Именно
таким образом предостережения СССР в адрес Норвегии и Турции
не вступать в НАТО были восприняты как слишком сильная угроза
и подтолкнули эти страны как раз в противоположную сторону.
Во-вторых, частные теории обращаются к идеям политэкономии.
Эти теории во многом развивают идеи Р. Гилпина о влиянии эконо-
мики на международную политику. Представители «экономического
реализма» («меркантилистского реализма») особое внимание обраща-
ют на повышение значимости экономических интересов государства.
Они включают в сферу безопасности экономические и технологи-
ческие аспекты в качестве главных, которые вытесняют собственно
военную составляющую1.
В новых условиях экономическая составляющая мощи государства
получает все больший вес. Окончание «холодной войны» сопрово-
ждалось существенными изменениями в мире. Распад советского
блока привел к тому, что идеологическое противостояние перестало
быть доминантой международной политики. Если раньше говорили
о лагере капитализма, социализма и «третьем мире», в основании чего
лежало противопоставление двух социально-политических укладов,
то новое разделение стран стало опираться в основном на степень эко-
номического развития. Победа идеологии либеральной демократии на
некоторое время сделала мир более однородным. Отсюда появились
попытки различать все государства по двум взаимосвязанным пара-
метрам: уровень развития демократии по западным образцам и успехи
рыночной экономики. Все остальное отодвигается на задний план.
1
Heginbotham E., Samuels R. Merchantile Realism and Japanese Foreign Policy //
Unipolar politics: realism and state strategies after the cold war / ed. by E. Kapstein,
M. Mastanduno. New York: Columbia University Press, 1999. P. 182; The Political
Economy of Foreign Policy Behavior / ed. by Ch. Kegley, P. McGovan. Beverly Hills: Sage
Publications, 1981; Gilpin R. The Challenge of Global Capitalism: the World Economy in
the 21th Century. Princeton: Princeton University Press, 2000.
Специфика «экономического реализма» вырастает из признания

связи экономического развития и войны, неизбежного атрибута анар-
хичной структуры международной системы, а также центральной роли
государства в международной политике. Отсюда следует несколько
тезисов, которые характеризуют «экономический реализм».
Это прежде всего активная экономическая политика государства.
На внутриполитическом уровне оно должно разрешать противоречия
между частными и общественными интересами, а на международ-
ном — защищать национальные интересы. Политическому руковод-
ству следует ориентироваться на экономическую самодостаточность
страны для обеспечения военной мощи на случай войны и снижения
зависимости от международной торговли в мирное время. Один из
способов укрепления экономической независимости состоит в соз-
дании национальных резервов важнейших видов ресурсов. Этим
же объясняется скепсис неореалистов по поводу тенденции взаимо-
зависимости, которая вполне способна привести к напряженности
в межгосударственных отношениях, а не только к сотрудничеству,
как считают либералы.
Другая перспектива состоит в том, что экономическое развитие
государства должно учитывать угрозу войны и другие негативные
факторы, которые могут выступать в скрытом виде. В частности,
государство не может позволить рынку абсолютно независимо регу-
лировать производство продукции, если под угрозой оказывается без-
опасность страны. Свободе рыночных отношений государство ставит
совершенно определенный барьер в виде национальных интересов.
Влияние на экономику проявляется и в готовности государства идти
на экономические жертвы ради безопасности. Мировоззрение реали-
стов предполагает, что международное экономическое сотрудничество
всегда будет наталкиваться на значительные трудности как на стадии
достижения договоренностей, так и на стадии их исполнения. Даже
в случаях обоюдной экономической выгоды верх будут брать сооб-
ражения безопасности и относительного выигрыша по сравнению
с партнером. К примеру, в международной торговле следует поддер-
живать выгодный государству баланс, прибегая по необходимости
к протекционизму.
Наконец, поскольку экономическое развитие изменяет баланс
сил, оно неизбежно сопряжено с проблемой войны. В качестве гипо-
тетического примера американские авторы говорят о стране, которая
в течение десяти лет добивается около 7% экономического прироста,
при этом даже не увеличивая долю военных расходов. Уже сам рост,
который сопровождается возрастанием амбиций, создает угрозу во-
енной конфронтации. Согласно «политэкономии реализма», в пост-

биполярном мире следует ожидать, что Китай объективно будет все
более втягиваться в международные конфликты; усилятся попытки
государств влиять на международную экономику в целях защиты сво-
их интересов; между наиболее развитыми странами снизится много-
стороннее экономическое сотрудничество; мировая экономика будет
развиваться по пути регионализации и регионального сотрудничества
гораздо быстрее, чем по пути глобализации; тормозом для дальнейшей
унификации Европы станет экономическое укрепление Германии.
Фокус исследований «экономического реализма» направлен на
выявление механизмов связи между экономическим и политическим
развитием государства. Изучается влияние экономических факторов
на внешнюю политику отдельного государства и состояние между-
народной системы в целом. В частности, выявляется корреляция
экономического развития и конфликтности межгосударственных
отношений, а в более широком плане — политики безопасности1.
Например, в одной из работ2 изучаются идейные основания внеш-
неполитической стратегии современной Японии. Действительно,
внешняя политика этой страны не укладывается в схемы, диктуемые,
скажем, структурным реализмом. Зато она соответствует логике
неомеркантилистского мировоззрения. Это значит, что главными
императивами японской стратегии являются техноэкономические
интересы, которые включают в себя военную безопасность как ком-
поненту, но вовсе не первую. Терминам реализма достаточно полно
соответствует лишь внешнеэкономическая деятельность Японии,
а военно-дипломатические усилия направлены на обеспечение тех-
ноэкономических приоритетов. В этой связи остается актуальной
теоретической задачей дальнейшее изучение взаимовлияния эконо-
мических и военных интересов государства.
В-третьих, наблюдается ревизия некоторых принципов и частичный
возврат к классическому политическому реализму. Эти работы получили
название «неоклассический» реализм. В них можно обнаружить отказ
от упрощений структурного реализма, на которые сознательно пошел
К. Уолтс, и попытку таким образом модернизировать структурный
реализм3.
1
Hirshleifer J. The Dark Side of the Force: Economic Foundations of Conflict Theory.
New York: Cambridge University Press, 2001. См. также: Kapstein E. Two Dismal Sciences
are Better than One — Economics and the Study of National Security // International
Security. 2002/03. Vol. 27. № 3. P. 158–187.
2
Heginbotham E., Samuels R. Merchantile Realism.
3
Neoclassical Realism, the State, and the Foreign Policy / ed. by S. E. Lobell,
N. M. Ripsman, J. W. Taliaferro. Cambridge: Cambridge University Press, 2009.
Представители «неоклассического» направления1 отказываются

от представления о государстве как унитарном рациональном ак-
торе в сфере международной политики. Они обращают внимание
на комплекс внутриполитических факторов, которые влияют на
внешнюю политику государства: борьба элит, конкуренция ветвей
государственной власти, политическая ситуация и т. д. Это дает объ-
яснение, почему государства реагируют по-разному на одно и то же
структурное воздействие. К примеру, в условиях однополярного мира
экспансионизм США принимал столь агрессивные формы при Дж.
Буше-младшем под влиянием внутриполитических факторов, и пре-
жде всего неоконсервативной идеологии. «Неоклассический» реализм
подчеркивает, что для многих государств политика подчинения, а не
баланса сил, носит регулярный характер.
В противовес структурной теории Уолтса, который отделяет тео-
рию международной политики от теории внешней политики государ-
ства, авторы подчеркивает важность их объединения в единое целое.
Ведь структурная теория сама по себе не дает ответа, как конкретное
государство поведет себя в той или иной обстановке, какова его воз-
можная стратегия и кого считать вероятным союзником. Тем самым
«неоклассические реалисты» в определенной мере возвращаются
к традиции классического реализма.
«Неоклассики» подчеркивают, что внешняя политика зависит
в большей мере от силы государства, а распределение силы в между-
народной системе влияет на государство лишь опосредованно. За-
дача теории состоит в том, чтобы показать, как трансформируется
системное влияние на уровне государства: на принятии политических
решений, на умении госаппарата мобилизовать имеющиеся ресурсы.
Поэтому сужение основной функции государства до обеспечения
безопасности, как это делает К. Уолтс, для «неоклассиков» выглядит
неоправданным.
1
Zakaria F. From Wealth to Power: the Unusual Origins of America’s World Role.
Princeton: Princeton University Press, 1998; Snyder J. Myth of Empire; Friedberg A.
The Weary Titat: Britain and the Experience of Relative Decline, 1895–1905. Princeton:
Princeton University Press, 1988; Christensen T. Useful Adversaries: Grand Strategy,
Domestic Mobilization, and Sino-American Conflict, 1947–1958. Princeton: Princeton
University Press, 1996; Wohlforth W. The Elusive Balance: Power and Perceptions During
the Cold War. Ithaca: Cornell University Press, 1992; Schweller R. Deadly Imbalances;
Schweller R. The Progressivism of Neoclassical Realism // Progress in International
Relations Theory / ed. by C. Elman, M. Elman. Cambridge: MIT Press, 2003. P. 65–124;
Rose G. Neoclassical Realism and Theories of Foreign Policy // World Politics. 1998.
Vol. 51. № 1. P. 144–172.
Исследовательская повестка «неоклассиков» выглядит многообе-

щающе, но пока сторонники этой теории не предложили что-нибудь
сравнимое по значимости со структурной теорией К. Уолтса, которую
они пытаются развивать. В частности, непонятно, как же произой-
дет заявленное соединение в единую теорию структурной теории
и теории внешней политики, если они диктуют два принципиально
различных способа анализа. Это как если пытаться в одной фразе
сказать сразу «да» и «нет». Видимо, точка зрения К. Уолтса о сочетании
в конкретно-историческом исследовании двух теорий по-прежнему
более корректна.
В этой связи не случайным представляется эклектизм в исследо-
ваниях представителей «неоклассического» направления. Например,
У. Уолфорт на пути к обновлению теории международной политики
стремится уйти от универсализма, который он находит в структурном
реализме, гегемонизме и теории длинных циклов. Ни одна из этих
теорий не может считаться самодостаточной. Его главный тезис сво-
дится к тому, что концепции баланса сил и гегемонизма нельзя считать
всеобщими. В конкретно-исторических условиях государства могут
проводить политику, соответствующую и той, и другой концепции1.
Но далее У. Уолфорт утверждает, что в сложившейся на пороге
XXI в. ситуации наиболее адекватной следует все же считать идею
гегемонизма. Вместо обращения к анализу исторического контекста
он предлагает своего рода «теоретический плюрализм»: начинает пере-
бирать и комбинировать общие теории, примериваясь к исторической
ситуации. В данном случае, стартовав от положений структурного
реализма, У. Уолфорс пытается «привить» ему идею гегемонизма. Он
пишет, что в конце XX в. надолго сложился стабильный однополярный
мир. За последние 200 лет лидерство США прочнее, чем у какой-либо
из великих держав, известных в истории человечества. Попытки соз-
дания глобального противовеса маловероятны. Удержание лидерства
требует гораздо меньше издержек, чем принято считать, то есть менее
половины ресурсов всех других государств. Само создание антиаме-
риканской коалиции может провалиться из-за межгосударственных
противоречий2. Эта работа У. Уолфорта была опубликована 2000 г.,
но не прошло и 10 лет, как стало очевидно, что США утратили статус
гегемона и международная система возвращается к многополярности.
1
Wohlforth W. The elusive balance: power and perceptions during the Cold War.
Ithaca, London: Cornell University Press, 1993. P. 306–307.
2
Wohlforth W. Stability of a unipolar world // America’s strategic choices / ed.
by M. Brown, O. Cote, S. Lynn-Jones, S. Miller. Cambridge: The MIT Press, 2000.
P. 273–309.
Следуя логике У. Уолфорта — пора опять вспомнить тезис К. Уолтса

о недолговечности однополярной структуры.
Так или иначе, «неоклассический» реализм набирал популяр-
ность в США в начале XXI века, поскольку он отвечал политическим
устремлениям неоконсерваторов во главе с Дж. Бушем-младшим
(2000–2008). Вследствие односторонней внешней политики, которой
придерживался этот президент, и которая внесла заметное напряже-
ние в международные отношения в целом, «неоклассическая» теория
оказалась очень «кстати» и для европейского научно-экспертного
сообщества. Оживление интереса к роли государства в современной
политике связано в еще большей мере с объективными кризисными
явлениями, которые сотрясают вестфальские принципы организации
международной системы. С этой точки зрения для «неоклассического»
реализма открыты большие перспективы.
В-четвертых, существуют гибридные теории неореализма. В них
авторы пытаются соединить преимущества различных неореалисти-
ческих подходов. Одна из них, выдвинутая Ч. Глэйзером, представляет
собой гибрид структурного реализма и наступательно-оборонитель-
ной логики. Она получила название «условный реализм».
В этом случае баланс сил определяется как отношение издержек по
завоеванию территории врага к издержкам по собственной обороне.
Если оборона выгоднее нападения, то государство предпочитает не
ввязываться в войну. Если же для политических оппонентов выгод-
нее нападение, тогда они не могут ощущать себя в безопасности, что
провоцирует гонку вооружений между ними. Даже если государство
ищет безопасности, для него остается притягательной идея превен-
тивного удара по противнику. Выгодность нападения провоцирует
дипломатию с позиции силы.
Согласно этой концепции, соперничество и сотрудничество
являются двумя взаимно дополнительными способами выживания
государств. Основное внимание переносится на изучение условий, при
которых возможны эти варианты политики. Понимание баланса сил
только как соперничества представляется Ч. Глэйзеру односторонним.
Автор считает, что не только распределение силы, но и намерения
государств, которые проявляются в военной политике, значительно
влияют на стратегию государств1.
В-пятых, возникают концепции под влиянием других парадигм. Это
варианты «идейной эрозии» неореализма. Например, под влиянием
конструктивизма возникла новая перспектива развития теории —
Glaser Ch. Realists as optimists: cooperation as self-help // The perils of anarchy.
1
P. 379–381.
«реализм идентичности». Речь идет о связи между анархичной между-

народной системой как соревновательной средой с тем, что каждое
государство при этом обладает своей собственной идентичностью.
Международная система рассматривается сквозь призму социологии
и психологии поведения малой группы. Понятие идентичности в ко-
нечном счете вытесняет «национальные интересы» и «безопасность»,
что представляется весьма спорным моментом. Природа конфликт-
ности видится сторонникам этого направления в том, насколько
интенсивно происходит процесс изменения идентичности государств.
При этом мера для скорости изменения идентичности не предлагается.
Авторы концепции опираются на косвенные показатели на основе
анализа политической терминологии и речи. Например, в отношении
современного Китая это степень вытеснения марксистской термино-
логии за счет националистической; речевые проявления нетерпимости
к маргинальным группам. Государства с близкой идентичностью со-
существуют более мирно, даже если между ними сила распределена
неравномерно. Таким образом, распределение силы вместе с идентич-
ностью определяют характер международной системы1.
В-шестых, эволюция частных теорий связана с построением тео-
рии политики стран «третьего мира». Термин «третий мир» морально
устарел после краха СССР, так как обозначал принадлежность «ни
к капитализму, ни к социализму». Однако другого термина пока не
найдено. К примеру, термин «развивающиеся страны» акцентирует
внимание только на экономическом аспекте. Близкое значение имеет
противопоставление стран по принципу «Север — Юг», пришедшее из
геополитики. Иногда страны «третьего мира» называют периферий-
ными в противовес влиятельным государствам, составляющим «ядро».
В общих политических теориях малым странам традиционно
вообще уделялось минимальное внимание, так как считалось, что
состояние международной системы определяется великими держа-
вами. Интерес к странам «третьего мира» диктуется тем, что при их
количественном росте они способны быстро перейти в состояние
хаоса и стать источником региональных проблем безопасности.
Чтобы компенсировать «пробел» в неореализме, выдвигается
идея создать «младший реализм»2, который должен на основе идей
структурного реализма учитывать особенности и роль развивающихся
1
Johnston I. Realism and Chinese Security in the Post-Cold War Period // Unipolar
Politics. P. 288–291.
2
Ayoob M. Subaltern Realism: International Relations Theory Meets the Third
World // International Relations Theory and the Third World / ed. by S. Neuman. New
York: St.Martin’s Press, 1998. P. 31–54.
государств в международной политике. Однако возникает серьезная

проблема, которую необходимо будет решать на этом пути, потому что
многие фундаментальные понятия неореализма требуют серьезного
переосмысления:
• с точки зрения малых государств, анархия международной
структуры оборачивается иерархией, диктатом великих держав;
• категория силы не имеет для них столь большого значения, так
как эти государства слишком слабы по сравнению со странами Запада;
• изменения во внешней политике государств «третьего мира»
гораздо больше зависят не от распределения силы в международной
системе, а от господствующих внутри этих обществ идей;
• суверенитет в политической истории государств «третьего
мира» не играл системообразующей роли, как на Западе. Длительное
время они были колониями. Государственные институты малоэффек-
тивны и не развиты, часто не способны контролировать внутриполи-
тическую ситуацию. Сюда же относится сохраняющаяся значительная
политическая, экономическая и военно-техническая зависимость от
стран Запада;
• в «третьем мире» понятие «государство» играет относительно
меньшую роль, а «цивилизация», «культура», «движение», «полити-
ческие силы» — гораздо большую;
• дихотомия «война и мир» для их идеологии менее важна, потому
что они и так чаще всего находятся в состоянии военного конфликта,
с одной стороны, со своим окружением, с другой — с великими дер-
жавами. После развала колониальной системы были частые военные
интервенции великих держав, которые в отношении «периферии» до
сих пор остаются правилом, а не исключением;
• в странах «третьего мира» политические отношения между
негосударственными субъектами важнее, чем межгосударственные;
• проблема безопасности приобретает иной акцент при обраще-
нии к государствам «третьего мира». Эти государства гораздо больше
опасались внутренних, чем внешних угроз.
Еще один вариант теории, называемый «периферийный реализм»1,
предлагает другой способ приспособления структурного реализма
к проблематике «третьего мира». Для этого в теории необходимо раз-
личать великие державы, которые сами живут в условиях анархии,
но устанавливают иерархию для остальных, и периферийные госу-
дарства, которые выбирают между подчинением и конфронтацией
1
Escude C. An Introduction to Peripheral Realism and its Implication for the
Interstate System: Argentina and the Condor II Missile Project // International Relations
Theory and the Third World. P. 55–76.
с великими державами. Структурный анализ не способен объяснить

поведение периферийных государств, так как на них влияют в большей
степени не общие, а специфические условия.
Новая идея состоит в том, чтобы дополнить структурный реализм
анализом внешних и внутренних факторов, влияющих на политику
конкретного государства. Определяющая роль в теории должна от-
водиться уровню государства, а не структуры. Во главе угла внешней
политики периферийного государства стоят интересы собственной
экономики, потому что без этого политическую власть ожидает не-
минуемый крах. В общем, эти соображения не противоречат идее
К. Уолтса соединять системный анализ международной политики
с теорией внешней политики государства, но приоритеты перевернуты
наоборот. Кроме того, К. Уолтс не считал возможным осуществить
подобный синтез в рамках одной науки.
К отличительным чертам «периферийного реализма» следует
отнести иное толкование анархии. Структурный реализм берет ее
в абстрактном виде, как преобладающий принцип организации. Здесь
же предлагается считать анархию лишь характеристикой реально
складывающихся отношений, снимая, кстати, довольно неудобную
для неореализма проблему — как сочетать противоречие интересов
государств и возможность сотрудничества. Тогда получается, что анар-
хия сосуществует с упорядоченностью в международных отношениях,
причем порядка в реальном мире гораздо больше. Соответственно
«перевернутой» логике, отвергается и тезис об относительной неза-
висимости внешнеполитической сферы. В ее основе лежат интересы
собственной экономики периферийного государства, потому что без
этого политическую власть ожидает крах. Таким образом, интересы
власти и экономики, формирующиеся на внутриполитическом уровне,
движут политикой государства на международной арене.
Неореализм представляет собой совокупность общих и частных
теорий, которые, несмотря на отличия в методологии и трактовке ряда
концепций, составляют единую парадигму. Единая научно-миро-
воззренческая платформа неореализма включает в себя следующие
компоненты:
• системный подход в методологии;
• анархичность международной системы;
• суверенное государство как ее главный действующий субъект,
конкурирующий с другими государствами;
• безопасность как главная цель международной политики го-
сударства;
• концепция баланса сил в качестве ядра международных от-

ношений.
В то же время, имеющиеся неоднозначности в трактовке этих
понятий в различных теориях неореализма, появление множества
частных теорий, а также признаки идейной эрозии базовых принци-
пов дают основания некоторым критикам неореализма для выводов
о постепенной деградации парадигмы, о «растворении» ее в конку-
рирующих парадигмах.
Основные неореалистические концепции неоднородны с гносео-
логической точки зрения. По сравнению с теорией циклов и теорией
гегемонистской стабильности, структурная теория носит характер
более философии политики, чем инструмента для прогноза или
конкретно-исторического анализа. Последнюю задачу наиболее
адекватно способно решать историко-системное направление, ко-
торое ориентировано на реконструкцию исторического прошлого.
Нелинейный анализ предлагает имитационное моделирование дей-
ствительных политических процессов, которое призвано определять
момент перехода системы отношений в другое качественное состоя-
ние. Определяемое с помощью вычисляемых показателей состояние
хаоса компьютерной модели отражает глобальную нестабильность
реальной международной системы.
Учитывая трудности концептуального и методологического
характера, которые не удается решить до конца, можно говорить
о состоянии определенного идейного кризиса, который переживает
неореализм в целом.
Однако кризис выражается не в отказе от базовых принципов,
а скорее в новом импульсе его внутреннего развития, направленном
на изучение международной политики в ее динамике. Окончание «хо-
лодной войны» привело к обновлению теории циклов, на базе которой
развивается эволюционное направление. Тенденция к неуправляемо-
сти в международных отношениях способствовала быстрому развитию
концепции нелинейного анализа политики, а также появлению мно-
жества частных теорий, направленных на развитие концептуального
аппарата неореализма. В русле междисциплинарности происходит
и возрастание интереса к историко-системному направлению не-
ореализма. Можно добавить, что тенденция к междисциплинарному
синтезу соответствует позиции К. Уолтса, высказанной в его «Теории
международной политики»: полное знание о политике достигается
дополнением теории международной политики теорией внешней по-
литики государства. В этом же направлении работают представители
набирающего популярность «неоклассического» реализма.
В эволюции неореализма очевидны несколько тенденций, свя-

занных с расширением исследовательской проблематики по вопро-
сам международной безопасности и мировой политики. Среди них
отметим перенос внимания от войны к условиям сотрудничества
государств; интерес не только к системным, но и локальным войнам;
изучение взаимовлияния экономического и политического развития
государств и международной системы; расширение понятия без-
опасности за счет невоенных аспектов и глобальных проблем; пере-
осмысление составляющих силы государства; отказ от разделения
внутриполитических и внешнеполитических факторов международ-
ной политики; включение в теоретический анализ не только великих
держав, но и стран так называемого «третьего мира». Последний все
более воспринимается как главный источник системной нестабиль-
ности. Примечательно, что на практике государства-«неудачники»
и государства-«изгои» устойчиво воспроизводятся процессом глоба-
лизации, который многими считается условием дальнейшего развития
не только США, но и мировой системы.
Взгляды неореалистов на сущность войны и неизбежность во-
енного насилия и до, и после окончания «холодной войны», находят
свое практическое оправдание. Тезис либералов об устаревании во-
йны как средства политики повторялся в истории неоднократно, но
каждый раз не оправдывался. Представляется верной точка зрения,
согласно которой изменилась не сущность войны, а ее формы, что
продиктовано отличительными чертами современной международной
системы, новыми угрозами безопасности, развитием экономических
отношений, технологий, коммуникаций и военного дела. В настоящее
время проблема войны сдвинулась на «периферию», ярче проявились
менее заметные в годы «холодной войны» факторы, такие как сепара-
тизм, национализм, этно-культурные и религиозные противоречия.
Контрольные вопросы
1. Чем отличается неореализм от политического реализма?
2. В чем состоит проблема классификации неореализма? Могли
бы Вы предложить свои варианты и обосновать их преимущества?
3. Чем отличаются структурно-функциональный и структура-
листский подход к системному анализу политики?
4. Какие преимущества дает многоуровневый анализ политики?
5. Что такое международная структура и какие свойства припи-
сывает ей структурный реализм?
6. В чем преимущества и недостатки структурализма К. Уолтса?
Литература 111
7. Можно ли утверждать, что Р. Гилпин последовательно развивает

структурную теорию К. Уолтса?
8. Как теория гегемонистской стабильности трактует понятие
анархии?
9. Какова длина цикла согласно теории гегемонистской стабиль-
ности?
10. Как теория гегемонистской стабильности объясняет неизбеж-
ность падения гегемона?
11. В чем состоит специфика методологии историко-системного
направления?
12. Почему из всех парадигм теории международных отношений
среди историков более популярен именно неореализм?
13. Можно ли говорить, что историко-системное направление
предлагает цельную теорию международной политики?
14. Можно ли, по Вашему мнению, в одной теории соединить
теорию международной политики и теорию внешней политики?
15. В чем состоит проблема определения цикла истории и каким
образом он выделяется в теории циклов?
16. Что служит основанием мирового лидерства согласно теории
циклов?
17. Что означает концепция нелинейности?
18. Каковы основные компоненты методологии нелинейного
анализа политики?
19. В чем состоит концепция нелинейного анализа политики?
20. Каковы преимущества и недостатки нелинейного анализа
политики?
21. Насколько состоятельна теория циклов применительно к се-
годняшним международным отношениям?
22. С какими проблемами и почему столкнулась теория циклов?
23. В чем причина войн, согласно общим теориям неореализма?
24. Почему неореализм преимущественно обращается к «боль-
шим» войнам?
25. Как вы оцениваете эвристический потенциал общих теорий
неореализма?
26. Что, по-вашему, нужно, чтобы частная теория стала общей?
Литература
Политический реализм («классический»)
1. Aron R. Peace and war: a theory of international relations. New York:
Doubleday and Co., 1966.
2. Carr E. The twenty years’ crisis, 1919–1939: an introduction to the

study of international relations. London: McMillan, 1946.
3. Morgenthau H. Politics among nations. New York: Knopf, 1967.
4. Morgenthau H. The four paradoxes of nuclear strategy // The American
Political Science Review. Vol. 58. No. 1, 1964.
5. Roots of realism / Ed. by B. Frankel. Portland, London: Frank Cass,
1996.
6. Smith M. Realist thought from Weber to Kissinger. Baton Rouge,
London: Louisiana State University Press, 1986.
Неореализм в целом
1. America unrivaled: the future of the balance of power / ed. by
G. Ikenberry. Ithaca, London: Cornell University Press, 2002.
2. Conflict after the cold war / ed. by R. Betts.. Boston: Allyn and Bacon,
1994.
3. Buzan B. People, States and Fear: an agenda for international security
studies in the post-cold war era. Dorchester: Pearson-Longman, 1991.
4. Buzan B., Jones Ch., Little R. The logic of anarchy: neorealism to
structural realism. New York: Columbia University Press, 1993.
5. Holsti K. The state, war, and the state of war. New York: Cambridge
University Press, 1996.
6. International relations theory and the Third World / ed. by S. Neuman.
New York: St. Martin’s Press, 1998.
7. Krasner S. Sovereignty: organized hypocrisy. Princeton: Princeton
8. Krasner S. Structural conflict: the Third World against global
liberalism. Berkeley: University of Carolina Press, 1985.
9. Mearsheimer J. The False Promise of International Institutions //
International Security. 1994–1995. Vol. 19. № 3. P. 5–49.
10. Mearsheimer J. The tragedy of great power politics. New York: W.W.
Norton, 2001.
11. Powell R. In the shadow of power: states and strategies in international
politics. Princeton: Princeton University Press, 1999.
12. New thinking in international relations theory / ed. by M. Doyle,
G. Ikenberry. Boulder: Westview Press, 1997.
13. Power and conflict in the age of transparency / ed. by B. Finel,
K. Lord. New York: Palgrave, 2000.
14. Realism: restatement and renewal / ed. by B. Frankel. Portland,
London: Frank Cass, 1996.
15. Snyder G. Alliance politics. Ithaca, London: Cornell University
Press, 1997.
16. The perils of anarchy: contemporary realism and international

security / ed. by M. Brown, S. Lynn-Jones, S. Miller. Cambridge: MIT
Press, 1995.
17. The use of force: military power and international politics. Sixth
edition / ed. by R. Art, K. Waltz. New York, London: Rowman and Littlefield
Publishers, 2004.
18. Unipolar politics: realism and state strategies after the cold war / ed.
by E. Kapstein, M. Mastanduno. New York: Columbia University Press, 1999.
19. Walt S. The origins of alliances. Ithaca: Cornell University Press,
1987.
20. Zakaria F. From wealth to power: the unusual origins of America’s
world role. Princeton: Princeton University Press, 1998.
21. Конышев В. Н. Американский неореализм о природе войны:
эволюция политической теории. СПб: Наука, 2004.
22. Конышев В. Н. Американский неореализм о природе сувере-
нитета // ПОЛИТЭКС. 2010. Т. 6. № 4.
23. Конышев В. Н. Американский неореализм о проблемах мировой
политики // Американский ежегодник 2006. М.: Наука, 2008.
24. Конышев В. Н. Разновидности американского неореализма //
Космополис. 2004. № 3(9).
25. Конышев В. Н. Современная американская политическая
мысль: историография неореализма. СПб.: Изд. СПбГУ, 2006.
26. Мельвиль А. Ю. Категории политической науки. М.: МГИМО,
2002.
Теория структурного реализма
1. Waltz K. Foreign policy and democratic politics: the American and
British experience. Berkley: Institute of Governmental Studies Press, 1967.
2. Waltz K. Globalization and American power // The National Interest.
Spring 2000.
3. Waltz K. International politics is not foreign policy // Security Studies.
1996. Vol.6. № 1.
4. Waltz K. Intimations of multipolarity // The new world order:
contrasting theories / ed. by B. Hansen, B. Heurulin. New York: St. Martin’s
Press, 2000.
5. Waltz K. Man, the state and war: a theoretical analysis. New York:
Columbia University Press, 1959.
6. Waltz K. Nuclear myths and political realities // American Political
Science Review. 1990. Vol.84. № 3.
7. Waltz K. Realist thought and neorealist theory // R. Rothstein. The

evolution of theory in international relations. Columbia: University of South
California Press, 1991.
8. Waltz K. Reflections on theory of international politics: a response
to my critics // Neorealism and its critics / ed. by R. Keohane. New York:
Columbia University Press, 1986.
9. Waltz K. Structural realism after the cold war // International Security.
2000. Vol. 25. № 1.
10. Waltz K. Theory of international politics. Readings: Addison-Wesley,
1979.
11. Waltz K. The stability of a bipolar world // Daedalus. Summer 1964.
Vol. 93.
12. Waltz K. Toward nuclear peace // The use of force: military power and
international politics. Second edition / ed. by R. Art, K. Waltz. New York,
London: Rowman and Littlefield Publishers, 1981.
13. Конышев В.Н. О неореализме Кеннета Уолтса // Полис. 2004.
№ 2.
Теория циклов
1. Exploring long cycles / ed. by G. Modelski. Boulder: Lynne Rienner
Publishers, 1987.
2. Evolutionary interpretations of world politics / ed. by W. Thompson.
New York, London: Routledge, 2001.
3. Dark K. The waves of time: long-term change and international
relations. New York, London: Pinter, 1998.
4. Goldstein J. Long cycles: prosperity and war in the modern age. New
Haven: Yale University Press, 1988.
5. Great power rivalries / ed. By W. Thompson. Columbia: University of
South Carolina Press, 1999.
6. Modelski G. Long cycles in world politics. Seattle: University of
Washington Press, 1987.
7. Modelski G., Morgan P. Understanding global war // Journal of conflict
resolution. 1985. Vol. 29. № 3.
8. Modelski G., Thompson W. Leading sectors and world powers: the co-
evolution of global economics and politics. Columbia: University of South
Carolina Press, 1996.
9. Rasler K., Thompson W. The great powers and global struggle 1490–
1990. Lexington: The University Press of Kentucky, 1994.
10. Thompson W., Modelski G. Seapower in global politics, 1494–1993.
Seattle: University of Washington Press, 1988.
Теория гегемонистской стабильности

1. Gilpin R. The political economy of international relations. Princeton:
Princeton University Press, 1987.
2. Gilpin R. The challenge of global capitalism: the world economy in the
21th century. Princeton: Princeton University Press, 2000.
3. Gilpin R. War and change in world politics. New York, Cambridge:
Cambridge University Press, 1981.
4. Gilpin R. The theory of hegemonic war // Journal of interdisciplinary
history. 1988. Vol. 18. № 4.
5. Mansfeld E. The concentration of capabilities and international trade //
International Organization. 1992. Vol. 43. № 3.
Историко-системное направление
1. Bridges and boundaries: historians, political scientists and the study of
international relations / ed. by C. Elman, M. Elman. Cambridge: The MIT
Press, 2001.
2. Gaddis J. We now know: rethinking cold war history. Oxford: Claredon
Press, 1997.
3. Global trends and global governance / ed. by P. Kennedy, D. Messner,
F. Nuscheler. Sterling: Pluto Press, 2002.
4. Kennedy P. Preparing for the 21st century. New York: Random House,
1993.
5. Kennedy P. The rise and fall of the great powers: economic change
and military conflict from 1500 to 2000 / P. Kennedy. New York: Random
House, 1987.
6. Kennedy P. Arm races and the causes of war, 1850–1945 // Strategy in
a global context. New York: Harper, 2000.
7. Liska G. Expanding realism: the historical dimension of world politics.
Lanham: Rowman & Littlefield Publishers, 1998.
Направление нелинейного анализа политики
1. Chaos theory in the social sciences: foundations and applications / ed.
by D. Kiel, E. Elliot. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 1996.
2. Complexity, global politics, and national security / ed. by D. Alberts,
T. Czervinski. Washington: Institute for National Strategic Studies & National
Defense University, 1997.
3. Czervinski T. Coping with the bounds: speculations on nonlinearity
in military affairs. Washington: Institute for National Strategic Studies &
National Defense University, 1998.
4. Guzzini S. Robert Gilpin: the realist quest for the dynamics of power //
The future of international relations / ed. by I. Neumann, O. Woever. London
and New York: Routledge, 1997.
5. Jervis R. Systems effects: complexity in political and social life.
Princeton: Princeton University Press, 1997.
6. King I. Social sciences and complexity: the scientific foundations. New
York: Nova Science Publishers, 2000.
7. Political complexity: nonlinear models of politics / ed. by D. Richards.
Ann Arbor: The University of Michigan Press, 2000.
Критика неореализма
1. Guzzini S. Structural power: the limits of neorealist power analysis //
International Organization. 1993. Vol. 47. № 3.
2. Hall R., Kratochwil F. Medieval tales: neorealist «science» and the abuse
of history // International Organization. 1993. Vol. 47. № 3.
3. Keohane R. The theory of hegemonic stability and changes in
international economic regimes, 1967–1977 // Change in the international
system / ed. by O. Holsti, R. Siverson. Boulder: Westview Press, 1980.
4. Legro J., Moravchik A. Is anybody still a realist? // International
Security. 1999. Vol. 24. № 2.
5. Neorealism and its critics / ed. by R. Keohane. New York: Columbia
6. Neorealism and neoliberalism: the contemporary debate / ed. by
D. Baldwin. New York: Columbia University Press, 1993.
7. Controversies in international relations theory: realism and the neo-
liberal challenge / ed. by Ch. Kegley. New York: St. Martin’s Press, 1995.
8. Ruggie J. The false premise of realism // Theories of war and peace /
ed. by M. Brown, O. Cote, S. Lynn-Jones, S. Miller. Cambridge: The MIT
Press, 1998.
9. Sagan S., Waltz K. The spread of nuclear weapons: a debate. New York,
London: W.W. Norton & Company, 1995.
10. Wendt A. Constructing International Politics // International Security.
1995. Vol. 20. № 1.
Глава II. Неолиберализм
Неолиберализм, возникающий в 1970‑е гг., стал отражением

возврата интереса ученых и политиков к идеям международного
сотрудничества. Этому объективно способствовали исторические
обстоятельства. Именно к началу 1970‑х гг. Советский Союз добива-
ется примерного паритета с США по ракетно-ядерным вооружениям,
что лишало рациональной основы продолжение политики с позиции
силы в прежней форме. Процесс «разрядки» отношений между двумя
супердержавами требовал выработки форм мирного сосуществования
и хотя бы ограниченного сотрудничества. К этому же времени про-
исходит окончательный крах колониальной системы и наблюдается
заметный рост влияния государств «третьего мира». В отношении
с ними также назрел поиск новых, несиловых форм взаимодействия.
Во второй половине XX века влияние неолиберализма на теоре-
тический анализ в области международных отношений возрастает на
фоне усилий государств и международных организаций по демокра-
тизации и гуманизации политики, а также попыток формирования
сознательно регулируемого мирового порядка. Пример успешного
международного сотрудничества показала европейская интеграция,
в рамках которой государства добровольно уступали часть суверените-
та международным организациям. Глобализация некоторых секторов
мировой экономики и финансов тоже объективно способствовала
эрозии суверенитета государств. В то же время для новой волны ли-
бералов суверенное государство по-прежнему оставалось главным
фигурантом международных отношений, а силовая составляющая
политики сохраняла свою важность.
Другое название неолиберализма, плюрализм, связано с тем, что
его сторонники подчеркивают множественность субъектов междуна-
родных отношений, не сводя их к государству. Яркие представители
неолиберализма — Роберт Кохейн, Джозеф Най, Роберт Аксельрод,
Эндрю Моравчик, Фрэнсис Фукукяма, Брюс Рассет, Майкл Дойл,
Эрнст Хаас, Дэвид Митрани.
118 Глава II. Неолиберализм
2.1. Идейные истоки и отличительные черты неолиберализма

Политический идеализм. Идеализм/либерализм как теория и прак-
тика международных отношений получил оформление в проекте
Лиги наций Вудро Вильсона, пакте Бриана-Келлога об отказе при-
менения силы в отношениях между государствами (1928). В научной
литературе идеализм ярко представлен книгой американских авторов
Р. Кларка и Л. Сона «Достижение мира через мировое право» (1966)1.
Долгое время идеализм трактовался в свете уничтожающей критики
Э. Карра, когда термин «идеализм» понимался как утопизм и наи-
вность в суждениях о политике — как недостаточность «реализма».
Идеализм имеет свои истоки в трудах по истории, этике, фило-
софии и праву. Он унаследовал идеи Г. Гроция о возможности и не-
обходимости правового регулирования межгосударственных отно-
шений; веру И. Канта в достижение вечного мира между народами;
рассуждения Дж. Локка и Ж.-Ж. Руссо о доброй природе человека
и общественном прогрессе. Из более близкие идейных корней следует
указать на утопический социализм, либерализм и пацифизм XIX века.
В основе мировоззрения идеализма лежит убеждение, что обще-
ственные отношения, а за ними и межгосударственные, должны
строиться исходя из принципа гармонии, а не конфликта интересов.
Под гармонией понимается набор некоторых условий: мирное су-
ществование, удовлетворение потребностей человека, стремление
к социальному равенству (насколько это возможно). Всякая политика
должна в конечном счете подчиняться принципам гуманизма, морали
и справедливости. Тем самым идеализм обращается к международным
отношениям сквозь призму этической нормы и долженствования.
Основные принципы политического идеализма можно свести
к следующему. Во-первых, отношения между государствами не долж-
ны сводиться к защите только собственных интересов и безопасности.
В политике следует придерживаться принципов морали и справедли-
вости, которые имеют универсальный, общечеловеческий характер.
Во-вторых, основные инструменты политики — переговоры и со-
трудничество, опирающиеся на развитие международного права и об-
щечеловеческие ценности. С их помощью международные отношения
нужно направлять на построение содружества наций, в котором не
будет места аморальной политике, политике с позиций силы и войнам.
В-третьих, государство не является единственным и главным
субъектом международных отношений. Полемизируя с реализмом,
Clark G., Sohn B. World peace through world law. Two alternative plans. Cambridge:
1
Harvard University Press, 1966.

2.1. Идейные истоки и отличительные черты неолиберализма 119
идеалисты утверждали, что все возрастающую роль играют между-

народные организации. Проблема войны решается за счет создания
систем коллективной безопасности на основе добровольного разо-
ружения входящих в них государств и взаимного отказа от войны как
инструмента политики.
В-четвертых, человек, общество, государство являются продук-
тами эволюции, которая имеет прогрессивную направленность. Это
означает, что человек и государство с течением времени должны все
более полно соответствовать универсальным морально-этическим
нормам и законности. В конечном счете, источник прогресса и про-
цветания для всех народов — это опора на здравый смысл, науку
и образование.
Идеи экономического либерализма. Для неолибералов учение ан-
глийских экономистов XVIII века А. Смита и Д. Рикардо о свободной
торговле не утратило своей актуальности. Правда, они придали их
идеям относительно капитала, который в учении классиков эко-
номики был ограничен национально-государственными рамками,
планетарный масштаб и видоизменили идею экономической свободы.
У Рикардо и Смита капитал не рассматривался как столь мобильный
за рубежом, а капиталист был, прежде всего, гражданином своего
государства. В политическом и экономическом отношениях он не
мыслил себя «глобально».
В начале XX века политические идеалисты/либералы начали отка-
зываться от принципа классического либерализма о неограниченной
личной экономической свободе. Лишь часть из них осталась верна
принципу laissez-faire1, а в экономических науках сторонников такого
подхода стали называть либертарианцами2. Социальная действитель-
ность в виде мощных движений протеста и экономические кризисы,
сопровождавшие неуправляемые рыночные отношения (в особен-
ности Великая депрессия 1930‑х гг.), заставили задуматься об идее
политического регулирования экономики. Поэтому политические
идеалисты/либералы вслед за кейнсианцами в экономике выступали
сторонниками ограниченного вмешательства государства в экономи-
ческую жизнь. По их убеждению, главной целью государства должна
быть забота о процветании общества: снижение неравенства, умень-
шение безработицы, сглаживание последствий от неравномерностей
и циклических кризисов экономического развития, характерных для
капиталистического уклада. Далее либеральная мысль экстраполи-
Фр. «позвольте делать»
1
В современном идеологическом спектре либертарианцев относят к не-

2
консерваторам.
ровала идеи экономического либерализма из сферы внутригосудар-

ственной в сферу международную.
Однако наблюдаемая в конце XX в. тенденция глобализации объ-
ективно снижает способность государства защищать свои экономиче-
ские интересы в условиях глобального рынка. Поэтому в мировоззре-
нии уже современных неолибералов произошли очередные поправки:
в условиях глобализации обмен товаров и циркуляция денежных
потоков не должны сдерживаться государственными границами.
Наоборот, государство должно ориентироваться на существование
в условиях глобального экономического рынка. В частности, каждому
государству следует специализироваться на производстве тех товаров
и услуг, которые будут стоить минимальных издержек, и предлагать
их на рынок для обмена. Тогда все товары на глобальном рынке будут
предлагаться по наименьшей стоимости (стоимость рабочей силы
и сырья). Только таким путем можно добиваться более эффективного
использования различных ресурсов и максимального экономического
роста, что через ценовую политику повысит выгоды для всех участни-
ков свободного рынка. Меры протекционизма, наоборот, сохраняют
неэффективные производства и на деле тормозят развитие данного
государства по отношению к тем, кто более последовательно проводит
линию на свободный рынок.
Либеральный пацифизм. Общая идея о неагрессивности либе-
ральных институтов и принципов организации государства восходит
к трудам Иммануила Канта «К вечному миру» (1795), «Метафизика
нравов» (1797) и др. Несколько в ином виде она была сформулирована
в начале XX в. Джозефом Шумпетером1, выдающимся экономистом
и социологом, который попытался объединить экономические и со-
циальные факторы, чтобы объяснить, как может быть достигнуто
мирное сосуществование государств.
Дж. Шумпетер считал, что экспансия европейских империй XIX в.
не означает, что насилие во внешней политике — неизбежная черта
капиталистического уклада как такового. Наоборот, война противо-
речит истинной природе капитализма и является следствием пере-
житков имперского прошлого. Его наиболее характерной чертой было
стремление европейских государств установить монополию в экспорте
своих товаров. Такая политика получали название меркантилизма
и достигла расцвета в XVII в. Другая особенность той эпохи связана
с абсолютизмом, когда монархи действовали не рационально, в инте-
ресах всего государства, а в соответствии с собственными экономи-
1
Schumpeter J. The Sociology of Imperialism // Imperialism and Social Classes.
Cleveland: World Publishing Co., 1955. (Впервые опубликовано в 1919 г.)
ческими и политическими интересами или вовсе иррациональными

амбициями. Монархи всеми силами укрепляли свою власть и склонны
были решать возникающие проблемы силой оружия. В свою очередь,
это вызывало повышения статуса и влияния военного сословия, во-
енных промышленников и других слоев общества, кто имел выгоду
от войн.
Согласно Дж. Шумпетеру, современный капитализм в сочетании
с демократическим устройством государств будет укреплять мир,
потому что иначе капитализм не выживет в столкновении между
милитаризмом и экономическими отношениями. Новый лозунг
капитализма XX в. «демократия, индивидуализм, рациональность»
диктует определенные формы политического поведения. Человеку,
занятому каждый день в производстве товаров, объективная ситуация
подсказывает, что всякая нестабильность невыгодна экономически.
Поэтому демократия, понимаемая как воля большинства, в конечном
счете не будет подчиняться мнению абсолютного меньшинства обще-
ства в лице политической и экономической элиты и не согласится
брать на себя огромные людские и материальные издержки от войн.
В доказательство своих суждений он указывал на то, что в условиях
современного капитализма создаются международные организации
для предотвращения войн. А наиболее демократически развитое из
всех капиталистических государство — США — еще в XIX в. показа-
ли свою антиимпериалистическую направленность, отказавшись от
колониальной политики. США не стали захватывать почти половину
Мексики по итогам победы в войне 1846–1848 гг., хотя имели такую
возможность, что также говорит о тенденции к миролюбию капита-
лизма в целом. Современное демократическое государство, которое
способно получать выгоду из международной торговли, не склонно
к войне, а скорее предпочтет экономические санкции.
Другие представители либерализма, опираясь на опыт Первой
мировой войны, продвигали идею о том, что политика баланса сил
в мировой политике полностью исчерпала себя. Она должна быть за-
менена на систему коллективной безопасности, которая будет предот-
вращать войны совместными усилиями государств. Государства долж-
ны действовать согласно определенным процедурам при разрешении
споров и опираться на нормы международного права. Пользуясь этим
механизмом, великие державы будут сдерживать агрессора. Таким
образом, если в международных отношениях и будет проявляться
неизбежное насилие, то оно будет в рамках справедливости и во имя
установления мира. Этот проект нашел практическое воплощение
в проекте Лиги наций.
Основные черты парадигмы неолиберализма. Формирование не-

олиберализма происходило на фоне активной полемики с другими
парадигмами, и прежде всего с неореализмом. Поэтому многие теории
представляют собой взгляд на политические процессы и явления,
противопоставленный реалистической традиции: «государствен-
ные — негосударственные субъекты политики», «военное насилие —
сотрудничество», «унитарность государства как актора — плюрализм».
Представители неолиберализма уделяют мало внимания кон-
цепции системности при изучении международных отношений,
хотя нередко используют термин «система». Авторы подчеркивают
ее открытый характер для влияния со стороны внешнеполитическо-
го окружения государств, внутриполитических факторов, а также
международных экономических отношений. Неолибералы признают,
что элементы системы — субъекты международных отношений — до
некоторой степени влияют на ее итоговое состояние. Однако, в отли-
чие от представителей неореализма или глобализма, здесь уже не идет
речи, об определяющем влиянии системных факторов на субъекты
политики. Неолибералы подчеркивают, что в системе особенно важны
взаимодействия элементов, а не только отношения.
Неолибералы считают, что государства получают абсолютные
выгоды от международного сотрудничества. Если государство умеет
извлекать для себя пользу из отношений, то для него не является про-
блемой, насколько удачно это получается у других. Правда, иногда
государства могут вести себя нечестно, стремясь к односторонней
выгоде, или просто идти на обман партнера, поэтому нужно создавать
правовые и институциональные механизмы для предотвращения по-
добных отклонений.
Продолжая либеральную традицию, неолибералы доказывают, что
государство постепенно утрачивает главенствующую роль в между-
народной политике благодаря активизации негосударственных
субъектов политики: международных экономических и политиче-
ских организаций, профессиональных объединений, общественных
движений, международных террористических и криминальных
групп и отдельных политических деятелей. Эти субъекты политики
способны составить серьезную конкуренцию государству в сфере
внешней политики.
Представление о государстве как унитарном субъекте междуна-
родной политики неолибералы считают упрощением. Они обращают
внимание на то, что внешнеполитические решения принимаются
в условиях острой конкуренции элит, различных ведомств испол-
нительной и законодательной власти, а также разнонаправленности
интересов разных слоев общества. В отношениях государств все

большую роль играют не официальные межгосударственные кон-
такты, а неформальные контакты между лидерами, чиновниками
и отдельными ведомствами, прямые деловые, научные и культурные
связи между гражданами и неправительственными объединениями
разных стран. Кроме того, неолибералы обращают внимание на тес-
ную связь между сферами внутренней и внешней политики, оспаривая
автономию внешней политики государства, столь характерную для
реалистической традиции.
Анархия международных отношений преодолевается активной
деятельностью международных организаций, которые создаются
государствами для согласования политики. В основе этого согласо-
вания лежат объективно существующие общие интересы государств,
и в этом смысле политика считается игрой с положительной суммой.
Но сотрудничество создается также и целенаправленной политиче-
ской деятельностью, которая опирается на волю к сотрудничеству,
принципы справедливости (в терминах права) и гуманистические
ценности.
Неолибералы обращают внимание на тесную связь между эко-
номическими и политическими процессами. Рост взаимозависи-
мости в сфере экономики, а затем и глобализация меняют характер
политических взаимодействий государств, объективно способствуя
согласованию политики государств, а не конфронтации. Крайняя
степень эскалации конфликта — война — ведет к слишком большим
экономическим затратам даже в случае победы над противником. По-
этому оптимальная политика государства — это не балансирование,
а умение извлекать выгоду при условии экономической и политиче-
ской стабильности международной системы.
Конфликты и войны неизбежны в политике, но неолиберальная
трактовка этой проблемы получает свою специфику. Она состоит
в том, что конфликтность международной системы (происходящая
из-за анархии и несовпадения интересов государств) может быть
отчасти нивелирована не только через заинтересованное взаимодей-
ствие государств, но также через распространение норм либеральной
демократии на недемократические государства. Тем самым фокус
проблемы мира и войны смещается в сторону дилеммы политического
устройства «демократия — недемократия».
Неолиберализм развивает нормативную традицию в объяснении
международных отношений. В этом смысле многие исследования
направлены на выработку принципов, которые должны регули-
ровать международно-политические процессы. Прежде всего,
это моральные основания международной политики и принципы

политической справедливости, закрепленные в международном
праве. А далее на основе всех упомянутых принципов предлагается
формировать доктрину прав человека, под которыми понимается
некий универсальный минимум стандартов, которые ложатся в ос-
нову легитимности деятельности любых национальных и междуна-
родных институтов.
Примечательно, что проблема морали и справедливости увязыва-
ется с ограничением суверенитета государства перед лицом между-
народного права и международных институтов. Неолиберальное
мировоззрение предполагает также развитие механизмов контроля
за справедливым распределением ресурсов и благосостояния в гло-
бальном масштабе, возможно и в ущерб суверенитету государства,
владеющего этими ресурсами (например, водные или лесные ресурсы,
транспортные артерии). Конечно, термин «справедливое» означает не
перераспределение в пользу бедных, а право свободной конкуренции
за доступ к ресурсам для тех государств, которые могут себе это по-
зволить.
Проблема классификации неолиберализма. Четкое разделение
неолибералов на отдельные направления затруднено несколькими
обстоятельствами. Прежде всего, часть этих теорий достаточно близки
к другим парадигмам теории международных отношений. Так, авторы
теории взаимозависимости сами говорят о дополнении неореализма,
попытке синтеза либеральных и реалистических подходов. Поэтому
некоторых неолибералов порой относят к неореалистам. Кроме того,
в рамках неолиберализма не сформировалось общих теорий, которые
бы охватывали международные отношения в целом. Эти теории носят
более частный характер и могут быть отнесены к теориям среднего
уровня. В этом смысле оправдана классификация, которая сводится
к систематизации неолиберальных теорий по проблемному принципу.
2.2. Теория взаимозависимости

Изначально концепция взаимозависимости разрабатывалась
в политэкономии применительно к многосторонним отношениям,
направленным на оптимизацию работы мировых рынков. В изучении
международных политических отношений идея о взаимозависимости
исходит из рассуждений о том, что два и более государств могут одно-
временно зависеть друг от друга в экономической и политической
сферах. Тогда путем к благополучию и процветанию может и должно
становиться международное политическое сотрудничество, а военное
2.2. Теория взаимозависимости 125
насилие в перспективе оказывается неуместным. Формирование те-

ории взаимозависимости связано с работами Джозефа Ная и Роберта
Кохейна.
Основное содержание теории. В теории международных отноше-
ний концепция взаимозависимости начала развиваться в 1970‑х гг.
и была связана с определенными объективными изменениями на
международной арене. Стал наблюдаться рост взаимозависимости
государств по различным направлениям, от обеспечения безопасности
до поставок товаров. Чем более интенсивно развивались связи межу
ними, тем более уязвимыми государства становились от событий,
происходящих далеко от их пределов. Формирование механизмов гло-
бальной экономики (рост влияния транснациональных корпораций,
трансграничное движение капиталов, технологий и рабочей силы)
делало все более заметной тенденцию к снижению влиятельности го-
сударства как главного и унитарного актора международной системы.
Теория взаимозависимости впервые нашла отражение в книге Дж. Ная
и Р. Кохейна «Власть и взаимозависимость: мировая политика в состо-
янии перехода» (1977)1, а затем получила развитие в их последующих
публикациях. Сторонники идеи взаимозависимости заявили, что
политика государства, строящаяся на традиционном взгляде о защите
национальных интересов, не соответствует новым условиям.
Дж. Най и Р. Кохейн обратили внимание на факторы, которые
к середине 1970‑х гг. понижали порог военно-силовой политики для
великих держав. Это риск эскалации ядерной войны, неожиданно
эффективное сопротивление населения слабых государств (опыт
Вьетнама), мало предсказуемое влияние военной кампании на эко-
номику государства, внутренняя антивоенная оппозиция. Военная
сила оставалась самым мощным инструментом, но ее применение
требовало слишком больших издержек от общества, и в этом отноше-
нии ее значимость менялась. Изменение роли силы в международных
отношениях требовало пересмотра устоявшихся за годы «холодной
войны» взглядов на политические процессы.
Политическая практика доказывала необходимость отказаться от
автономного анализа внешней и внутренней политики государства,
столь характерное для реалистической традиции в целом. Дж. Най
и Р. Кохейн в своей книге обращают внимание на существование
тесной связи внутриполитических и внешнеполитических процессов,
которые нуждаются в теоретическом осмыслении. Например, если
согласиться, что силовая политика далеко не всегда оказывается эф-
1
Keohane R., Nye J. Power and Interdependence: World Politics in Transition. Boston:
Little Brown and Company, 1977.
фективной, то как и какие внутренние ресурсы государства следует

мобилизовать для достижения самых разных внешнеполитических
целей?
Кроме того, повысилась и значимость некоторых факторов, вли-
яющих на многие государства, которые более не умещались в тра-
диционные концепции безопасности, баланса сил и национальных
интересов. В частности, Дж. Най и Р. Кохейн обратили внимание на
проблемы в сфере международной экономики и защиты окружающей
среды.
Замысел авторов состоял в том, чтобы предложить такое видение
международно-политических процессов и явлений, которое было бы
противопоставлено взгляду неореализма: не только государства яв-
ляются субъектами международной политики; сила может оказаться
не самым эффективным орудием политики; не существует четкой
иерархии интересов, которыми руководствуются государства в между-
народной сфере. Конечно, это не значит, что реальный мир всегда
совпадает с теоретическими представлениями, которые предлагают
Дж. Най и Р. Кохейн. Авторы книги отмечают, что реальность может
соответствовать позиции неореализма. Но если на этом поставить
точку, то картина мира будет неполной. Другими словами, теория
взаимозависимости не отрицает, а дополняет неореализм, предлагая
альтернативу.
Для того, чтобы описать более сложный характер международных
отношений, предлагается использовать понятие взаимозависимо-
сти. Это понятие определяется авторами в очень общей форме, как
«ситуация, в которой акторы или события в разных частях системы
влияют друг на друга»1. Взаимозависимость двух государств означает,
что каждое из них может получать выгоду, но может и стать уязви-
мым от последствий, наступающих от действий другого государства.
Отношения взаимозависимости на практике не складываются одно-
значно. В одних случаях они асимметричны, в других — каждая
сторона получает примерно равные выгоды. Важно подчеркнуть,
что тенденция к росту взаимозависимости не ведет автоматически
к исчезновению международных конфликтов. Возможно, их число
даже увеличится, но изменится форма принуждения, поскольку
военно-силовое решение далеко не во всех случаях оказывается
наиболее эффективным.
В условиях взаимозависимости государство имеет возможность
искать стратегию, которая позволяет извлекать пользу от изменений
в международной системе. Такая широкая трактовка взаимозависи-
1
Keohane R., Nye J. Power and Interdependence. P. 7.
мости, в общем-то, не претендует на оригинальность, поскольку она

использовалась в политэкономических исследованиях, а до этого
о связи взаимозависимости государств и их безопасности писали
Ф. Суарес, Ф. Де Виториа (XVI в.) и Г. Гроций (XVII в.)1. В этом плане
Дж. Най и Р. Кохейн предложили лишь некоторое уточнение — взаи-
мозависимость может касаться не отдельной сферы, а комплекса всех
отношений: военных, политических, экологических, культурных
и других.
Но далее Р. Кохейн и Дж. Най вводят понятие комплексной взаи-
мозависимости, которое служит своего рода веберовским «идеальным
типом» отношений между государствами, задуманном как противо-
поставление неореалистическому пониманию природы политики.
Реальная политика государств находится где-то в промежутке между
двумя экстремумами, которые представляют неореализм и неолибе-
рализм своими «идеальными типами».
Если взаимозависимость широкое понятие, то комплексная вза-
имозависимость относится только к тем государствам, отношения
между которыми обладают определенными свойствами. Они состоят
в следующем.
• Между государствами, понимаемыми как общество в целом,
сложилось множество видов взаимоотношений. Помимо традици-
онных и официальных каналов общения они включают в себя не-
формальные контакты представителей правящей элиты и деловых
кругов, а также деятельность различных транснациональных корпо-
раций. В действительности существуют отношения традиционные
межгосударственные, на которые и делают акцент неореалисты;
трансправительственные, когда субъектами политики могут высту-
пать подразделения власти, пользующиеся некоторой автономией
внутри иерархии (государство не является унитарным актором);
транснациональные отношения, включающие деятельность непра-
вительственных акторов.
• Повестка межгосударственных отношений многообразна.
Это значит, что вопросы военной безопасности не занимают до-
минирующего положения. Проблемы внутренней и внешней поли-
тики могут быть столь тесно увязаны между собой, что между ними
теряется традиционное различие. Механизмы принятия решений
сложны и неоднозначны, поскольку один и тот же вопрос изучается
1
Франсиско Суарес — испанский теолог-иезуит (1548–1617), работа «О за-
конах»; Франциско де Виториа из Саламанки — испанский теолог-доминиканец
(1486–1546), работа «Об индейцах и праве войны»; Гуго Гроций — голландский
дипломат, юрист и философ (1583–1645), работа «О праве войны мира».
сразу в нескольких государственных ведомствах, согласовывается

на разных уровнях власти, а на конечное решение влияют не только
государственные чиновники, но также группы интересов и другие
неправительственные субъекты политики.
• Роль военной силы в межгосударственных отношениях снижа-
ется, когда возникают отношения комплексной взаимозависимости.
Взаимозависимость формируется в рамках региональных отношений,
внутри альянса государств и в других ситуациях. В этих случаях во-
енная сила уже не актуальна для разрешения экономических споров,
а тем более для решения экологических проблем, которые стано-
вятся все более важными. Для многих развитых демократических
государств стратегическое окружение стало более безопасным. Лишь
в отношении развитых стран к странам «третьего мира» или внутри
«третьего мира» военная сила остается востребованной. Но и в этих
случаях военная сила связана со значительными издержками. Поэто-
му становится выгоднее использовать экономические, а не военные
инструменты для достижения политических целей1.
Таким образом, отношения комплексной взаимозависимости
создают условия для сотрудничества между государствами. Конечно,
эти рассуждения были приложимы не к советско-американским
отношениям, а скорее к политике между развитыми странами За-
пада (Франция — Германия, США — Канада, Великобритания —
Германия). Тенденция к сотрудничеству не отрицает отношений
враждебности. Более того, Р. Кохейн и Дж. Най предлагают рассма-
тривать эти две категории в тесной связи: чтобы понять, как строить
сотрудничество, нужно понимать, при каких обстоятельствах его
не бывает.
Очевидно, что комплексная взаимозависимость не может быть
равнозначной для всех государств. Чаще одно государство более за-
висимо и уязвимо, чем другое. Особенно если отношения взаимоза-
висимости возникают между развитым государством и государством
«третьего мира». Тогда зависимость носит асимметричный характер
и возникает перспектива использовать ее в качестве меры принуж-
дения. Таким образом, понятие асимметричной взаимозависимости
связывает взаимозависимость с понятием власти и силы.
Если рассматривать манипуляции асимметричной взаимозави-
симостью как источник силы, это означает, что одно из государств
попытается влиять на политику другого государства различными
средствами. Но конечный результат не обязательно окажется про-
порционален степени зависимости даже в случае перехода конфликта
1
Keohane R., Nye J. Power and Interdependence. P. 20–21.
в военную фазу. Более уязвимое от взаимозависимости государство

нередко готово на большие жертвы по сравнению с более сильным,
потому что «цена вопроса» для него слишком высока. Получается, что
уязвимое от асимметричных отношений зависимости государство не
обязательно окажется слабее, т. е. связь силы и взаимозависимости
оказывается не прямопропорциональной.
Отношения комплексной взаимозависимости не исключают
и обмана, «нечестного» поведения партнера, которое препятствует
сотрудничеству. Для решения этой проблемы особая роль отводится
растущему числу международных организаций и развитию права.
Они помогают преодолевать анархичный характер международной
системы, оказывая обратное влияние на государства, с которыми они
активно взаимодействуют. В итоге государства должны приходить
к тому, что они имеют единый общий интерес, который может быть
реализован при помощи международных организаций.
Логика неолибералов опирается на следующие доводы. Государ-
ство, прибегающее к обману, может потерять больше в будущем, чем
приобрести в результате нечестного отношения к партнеру. Между-
народная организация может применить санкции к «обманщику»
и одновременно создавать льготы для государств, которые соблюдают
правила. Международные организации будут помогать налаживать
взаимодействие и сотрудничество государств в самых различных
сферах, поэтому обманщик в одной сфере рискует потерять выгоды
в другой. Наконец, каждое государство в рамках организации имеет
возможность наблюдать за партнерами, снижая свои риски. В целом
деятельность международных организаций способствует стабильно-
сти международных отношений, создавая сети политического взаимо-
действия для развития трансправительственных связей и укрепления
коалиций государств.
Концепция взаимозависимости вполне органично сочетается
с рассуждениями о глобализации как тенденции мирового развития.
Р. Кохейн и Дж. Най считают, что взаимозависимость — это важная
часть глобализации: «глобализация — это состояние мира, включа-
ющего сети взаимозависимости между континентами, связанные
потоками капитала и товаров, информацией и идеями, людьми
и силой». Взаимозависимость становится основой нового мирового
порядка, который нужно рассматривать не с традиционной точки
зрения центров силы, а как мир, основанный на усложняющейся,
многоуровневой взаимозависимости государств друг от друга.
После окончания «холодной войны» теория не утратила своей
популярности. Р. Кохейн писал, что военная сила по-прежнему
востребована в тех частях планеты, где не развиваются отношения

комплексной взаимозависимости1. С другой стороны, среди демокра-
тических государств тенденция к взаимозависимости сохраняется.
Этому способствует информационная революция, создающая новые
каналы коммуникаций в сфере международной политики. Все более
свободный доступ к рынкам создал возможности относительного
усиления влияния малых государств и негосударственных акторов.
Если прежде потоки трансграничной информации контролировались
бюрократическим аппаратом, то быстрое удешевление стоимости
передачи и практически неограниченный объем информации углу-
бляют отношения комплексной взаимозависимости, вовлекая в них
негосударственные организации сетевого характера и отдельных
индивидов из разных стран.
В мире, где роль военной силы снижается, развитые государства
вынуждены больше полагаться на различные рычаги влияния, чтобы
добиваться своих целей, например, на экономические. Но на практике
экономические цели обычно связаны с политическими, которые на-
талкиваются на разнонаправленные интересы внутриполитических
и транснациональных акторов. Свои позиции могут быть у между-
народных организаций, в рамках которых ведутся переговоры.
Это ведет к «размыванию» любой иерархии внешнеполитических
целей государства: они получают примерно равный приоритет из-
за нивелирующего влияния других субъектов политики. Поэтому
государственные деятели должны отказаться от традиционного
верховенства военно-политических вопросов при планировании
внешней политики в пользу более широкой повестки, без априорно
заданных приоритетов.
В то же время роль военной силы во внешней политике государств
сохраняет значимость. В особенности это касается государств не-
демократической ориентации, которые находятся за пределами от-
ношений комплексной взаимозависимости. В этих случаях для
неолибералов доводы неореалистов о решающей роли военной со-
ставляющей безопасности сохраняют свою актуальность.
Оценивая теоретическую значимость концепции комплексной
взаимозависимости, Р. Кохейн и Дж. Най считают, что она позволя-
ет изменить структурное представление международной политики.
Неореализм в лице К. Уолтса утверждает, что поведение государств
определяется распределением силы, а взаимодействие и взаимозави-
симость относятся к уровню элементов, а не системы в целом. Р. Ко-
1
Keohane R., Nye J. Power and Interdependence in the information age // Foreign
Affairs. 1998. September–October. 77 (5). P. 81–95.
хейн и Дж. Най относят взаимозависимость к системным факторам,

потому что ее степень не коррелирует со свойствами государств (сте-
пень демократизации, экономический уклад)1. Таким образом, авторы
предлагают считать взаимозависимость неструктурным фактором си-
стемного уровня наряду со способностью государств к сотрудничеству.
Такая позиция основана на тезисе о том, что не только отношения, но
и процессы следует включать в понятие структуры.
Согласно теории, государства не являются унитарным актором
международных отношений. Это касается как системы принятия ре-
шений, в которой участвуют различные уровни власти, так и субъектов
международных отношений, в который заметное участие принимают
транснациональные корпорации, различного рода негосударственные
организации и даже отдельные индивиды. Монополию государства
подрывают неформальные связи между государственными чиновни-
ками и развитие глобальной сферы информационных коммуникаций.
Ограничивающее влияние на государства оказывают международные
режимы, которые в значительной мере формируются нормами и за-
конами, вводимыми международными организациями.
Теория комплексной взаимозависимости позволила авторам
уточнить понятие силы2. В первых работах Дж. Най и Р. Кохейн раз-
личали силу как способность воздействия и как обладание ресурсами
(мощь) — вполне в духе реализма. Новая, либеральная трактовка силы
связана с уточнением природы воздействия. Помимо традиционного
понимания военной силы, названной «жесткой», авторы выделили
«мягкую» силу. Она основана на умении сделать собственные по-
литические цели привлекательными для того, на кого оказывается
воздействие. Мощь современного государства все в большей мере
определяется не обладанием ресурсами, а умением контролировать
поведение других государств и создавать благоприятное политиче-
ское окружение. Прямое насилие, с учетом разрушительной силы
современного оружия, слишком дорого и опасно даже для великих
держав. Завоевание и удержание лидерства в условиях нарастающей
глобализации требует от государства более разнообразных инстру-
ментов. Именно в этом смысле США, сохраняя в XXI веке традици-
онные ресурсы мощи государства, теряют господствующие позиции
в международной системе в целом.
1
Keohane R., Nye J. Power and interdependence revisited // International
organization. 1987. Vol. 41. № 4. P. 746.
2
Nye J. Soft Power: The Means to Success in World Politics. New York: Public Affairs
Group, 2004. См. русский перевод: Най Дж. Гибкая сила. Как добиться успеха
в мировой политике. М.: Тренд, 2006.
«Мягкая» власть находит различные пути влияния: через убеж-

дение, изменение идеологии оппонента, культурное влияние, через
решения международных организаций. Тогда «жесткое» принуждение
не столь актуально. При этом «мягкая» сила во многом опирается на
умение использовать в своих целях свободные потоки информации:
накапливать и перерабатывать их содержание, вбрасывать нужную
информацию, влиять на направленность и содержание глобальных
информационных потоков в собственных интересах. Конечно, «мяг-
кое» принуждение вовсе не отменяет военно-силовые инструменты
политики.
Дж. Най и Р. Кохейн отмечают, что «мягкая» сила достаточно не-
зависима от «жесткой». Об этом говорит тот факт, что многие государ-
ства имеют в политике гораздо больший вес, чем сравнимые с ними
по военным возможностям другие государства. В качестве примеров
можно привести Нидерланды, Канаду, Швецию. С другой стороны,
СССР, сохраняя военную и экономическую мощь, значительно утра-
тил авторитет («мягкую» силу) в Восточной Европе после ввода войск
в Венгрию (1956) и в Чехословакию (1968)
Использование «мягкой» силы в условиях информационной
революции приводит к эффекту перераспределения сил в между-
народной системе в пользу малых государств и негосударственных
субъектов политики. Конечно, нельзя считать эту тенденцию одно-
значной и линейной. Великие державы тоже извлекают преимущества
из глобализации, включая информационную составляющую — как,
например, США. Кроме того, сбор и создание новой информации
требуют значительных вложений.
Еще один вариант трактовки силы связан с последствиями теракта
11 сентября 2001 г. против США. Р. Кохейн ввел понятие «неформаль-
ной» силы применительно к негосударственным субъектам междуна-
родной политики. Террористы использовали уязвимость США, кото-
рая является одним из следствий комплексной взаимозависимости на
уровне государства и негосударственных акторов.
Асимметрия, которую террористы трансформировали в силу,
имела два аспекта. Во-первых, это асимметрия информации, когда
террористы использовали все преимущества открытости инфор-
мационного общества, а государственные органы не имели данных
о возможностях, намерениях и локализации террористических орга-
низаций. Во-вторых, это асимметрия веры, когда смертники уверены,
что они получат вознаграждение по ту сторону жизни, либо вообще
не подозревают, что их жизнь будет принесена в жертву. В то же время
в обществе, подвергшемся атаке, не популярны идеи мученической
смерти за идеалы или выбор жертвой гражданского населения1. При-

мечательно признание Р. Кохейна, что в борьбе с терроризмом как
глобальным феноменом, этим проявлением «неформальной» силы,
основным действующим лицом остается государство.
Особенности методологии. Авторы теории взаимозависимости
предлагают ревизию понятия структуры за счет включения в нее
политических процессов. Это означает, что кроме структуры как
отношения на государства влияют и другие, не-структурные фак-
торы, которые тоже оказывают влияние на всю систему. К их числу
относят способность государств к сотрудничеству. Именно на этом
пути Р. Кохейн и Дж. Най видят возможность преодолеть недостатки
структурного реализма К. Уолтса и получить более полное представле-
ние о взаимодействии структуры и ее элементов (государств) с учетом
обоюдного, а не однонаправленного влияния.
Теория взаимозависимости направлена на то, чтобы расширить
анализ международных отношений за пределы более традиционного
представления о конфликтности интересов государств. Концепция
взаимозависимости не только обращает теорию к теме сотрудничества,
но и позволяет увязывать вопросы внутренней и внешней политики
государства по широкому спектру проблем: экономических, эколо-
гических, политических, военных и других.
Методология теории взаимозависимости носит эклектичный
характер, заимствуя положения из парадигмы неореализма и неоли-
берализма. Общая направленность теории носит компромиссный
характер и состоит в том, чтобы, по признанию самих авторов, при-
мирить неореализм и неолиберализм с помощью объединяющего их
«третьего пути», на который и претендует теория взаимозависимости.
Критика теории взаимозависимости. Теория носит незаконченный
характер в силу ряда причин. Сами авторы претендовали лишь на вы-
движение идеи, а не точное описание политики и тем более создание
инструмента для политического прогноза. В теории остался до конца
не разработанным механизм формирования взаимозависимости: при-
чины, способы, формы, закономерности.
Концепция комплексной взаимозависимости не имеет универ-
сального характера. Она применима лишь к отношениям между
наиболее развитыми либерально-демократическими государствами
современности, да и то с оговорками. Поэтому теория взаимозависи-
мости носит частный характер (теория среднего уровня).
1
Keohane R. The Globalization of Informal Violence, Theories of World Politics, and
«The Liberalism of Fear» // http://essays.ssrc.org/sept11/essays/keohane2.htm
Теория не дает ответа на вопрос о том, каким образом комплексная

взаимозависимость влияет на принятие государственных решений
по вопросам внешней политики. Об этом свидетельствует деление
международной системы на «зоны демократии», где роль военной
силы снижается, и остальной мир, где по-прежнему военно-силовые
методы политики превалируют.
Критики упрекают Р. Кохейна и Дж. Ная в непоследователь-
ности, когда, вставая на либеральную почву, авторы одновременно
стремятся примирить его с неореализмом. Понятия власти и силы,
структуры и структурного влияния заимствовано из неореализма.
В то же время выдвинутая концепция комплексной взаимозависимо-
сти носит ярко выраженный неолиберальный характер. Последствия
теракта 11 сентября заставили авторов вернуться к тезису реалистов,
что государства оказались важнее, чем международные организации
и многостороннее сотрудничество. И все же перспективу дальнейшего
развития теории взаимозависимости ее авторы видят в синтезе идей
неореализма, неолиберализма и конструктивизма.
2.3. Теория режимов

Понятие международного режима начинает формироваться
в 1970‑х гг. Одним из первых его использовал Джон Рагги. Затем теория
режимов получила развитие в работах Стивена Краснера, Орана Янга,
Роберта Кохейна, Артура Стейна, Геральда Мюллера. Под режимом
понимается совокупность формально-юридических и неформальных
норм, которые регулируют международные отношения. Не только нео
либералы, но и неореалисты оперируют понятием международного
режима как ограничителя на действия государства. Однако они под-
черкивают, что определяющая роль остается за государством. Неоли-
бералы же, наоборот, приписывают режимам вполне самостоятельное
структурное значение. Поэтому в фокусе их исследований находится
вопрос — как влияют режимы на внешнюю политику государств.
Всплеск интереса к теории режимов (а в более широком плане
к международным институтам) происходит в 1980-е гг., когда стало
очевидно, что мировой порядок, который установился после окон-
чания Второй мировой войны, претерпевает серьезные изменения.
Это касалось прежде всего самого Запада, чья экономическая и по-
литическая жизнь долгие годы определялась политикой США.
Международную торговлю стал серьезно сдерживать протекционизм
государств, включая сами США. Все больше государств сталкивалось
с проблемой долгового кризиса, что затрудняло денежно-кредит-
2.3. Теория режимов 135
ное регулирование государством собственной экономики. Страны

«третьего мира» проявляли возрастающую экономическую и по-
литическую самостоятельность. В этих условиях многие ученые,
и в первую очередь американские, обратились к изучению режимов
как возможных «детерминант коллективного поведения государств
на уровне международной системы»1. С точки зрения практической
политики для США назрел вопрос, как союзники из числа наиболее
развитых государств Запада будут сотрудничать без доминирования
США, да и насколько возможно тесное сотрудничество на фоне роста
влияния Европы и Японии.
Основное содержание теории. В книге «Международные режимы»,
вышедшей под редакцией С. Краснера2, понятие режима определяется
как совокупность формальных и неформальных принципов (способов
интерпретации фактов, причинных связей, справедливости), норм
(стандартов поведения в терминах прав и обязанностей, закрепленных
в договорах и конвенциях), правил действий, а также сложившихся
процедур согласования и принятия решений, которыми руковод-
ствуются государства для совместного регулирования конкретной
проблемы международных отношений. Режимы могут перейти в но-
вое качество, если меняются их принципы и нормы. Если же ревизии
подвергаются другие элементы, то считается, что изменения незна-
чительны и не выходят за рамки сложившегося режима.
Режимы могут охватывать самые различные области деятельности:
ограничение стратегических вооружений, контроль над вооружения-
ми, защита окружающей среды, права человека, защита интеллекту-
альной собственности, совместная хозяйственная деятельность госу-
дарств. Режимы создаются по вопросам, разрешение которых отвечает
интересам всех присоединившихся к ним государств. Поскольку это
происходит добровольно, создаются условия для сотрудничества
государств, даже если они имеют несовпадающие интересы в других
областях. Примерами устойчивых режимов считаются Всемирная
торговая организация, Конвенция по морскому праву, Конвенция по
запрету химического оружия.
Режимы неоднородны как по своему составу, так и по основным
свойствам. По составу они могут быть двусторонними (договоры по
ограничению стратегических вооружений между США и СССР/Рос-
сией), многосторонними (Конвенция по запрету химического оружия)
1
Young O. International regimes: toward a new theory of institutions // Theories
of International Relations / ed. by Chan S., Moore C. London: Sage Publication, 2006.
Vol. 2. P. 282.
2
International Regimes / ed. by S. Krasner. Ithaca: Cornell University Press, 1983.
и глобальными (МАГАТЭ, Договоры по использованию космического

пространства). Режимы могут сопровождаться созданием постоянно
действующих международных организаций (Всемирная торговая
организация) или не иметь таких эффективных органов (Конвенция
по морскому праву).
Следует учитывать, что режимы и организации относят к между-
народным институтам (установлениям), но их нельзя считать си-
нонимами. Если режим — совокупность норм, которые не могут
самостоятельно реагировать на события, а лишь создают ограничи-
вающие условия (Бреттон-Вудская система), то организация — это
физический субъект в виде офисов, персонала, оборудования, который
играет активную роль в международной политике (Международный
монетарный фонд). Кроме того, если режимы имеют конкретную на-
правленность, то организации могут быть универсальными, как ООН.
Поскольку понятие режима включает в себя слишком разнород-
ные элементы, оно вызывает критику даже среди сторонников этой
концепции. Сложно определить, где же заканчиваются отношения
в рамках режима от других видов международных отношений, если
обратиться к ситуациям за пределами формальных соглашений
государств. Поэтому Р. Кохейн приводит более узкое определение:
«Режимы — это институты вместе с эксплицитными правилами,
по которым достигнуто согласие государств и которые охватывают
конкретную сферу международных отношений»1.
Таким образом, в неолиберализме сложилось два подхода к он-
тологическому статусу международных режимов: функциональный
(бихевиоральный), соответствующий более широкому определению
С. Краснера, и формальный, предложенный Р. Кохейном.
Согласно функциональному подходу, под режимами следует по-
нимать «практики, состоящие из общепризнанных ролей, связанных
наборами законов или конвенций, управляющих отношениями между
«исполнителями» этих ролей»2. Это означает, что существование того
или иного режима определяется эмпирически. Его эффективность
и само существование зависит от того, насколько регулирующие
правила и нормы способны влиять на поведение входящих в режим
государств. Например, крупные государства могут пойти на наруше-
ние, если увидят в этом значительную выгоду. Известно, что США не-
однократно обвиняли в нарушениях в свою пользу правил Всемирной
1
Keohane R. Neoliberal Institutionalism // International Institutions and State
Power: Essays in International Relations Theory. Boulder: West View Press, 1989. С. 4.
2
Young O. International Cooperation: Building Regimes for Natural Resources and
the Environment. Ithaca: Cornell University Press, 1989. P. 13, note 5.
торговой организации. Кроме того, действенность правил, диктуемых

режимом, не связывается с его формально-юридическим закрепле-
нием. Поэтому можно говорить о существовании имплицитных
(неявных) режимов. А реальное содержание режима, опирающееся
на его эффективность, может и не совпадать в точности с формально
закрепленными соглашениями.
Функциональный подход сказывается и на объяснении природы
международного режима: он создается как продукт необходимого вза-
имодействия. Здесь приводится два связанных между собой аргумента.
С одной стороны, создание режима требует порой существенных
затрат, но государства рассчитывают получить различные выгоды,
которые в перспективе оправдают эти затраты. С другой стороны,
уже созданный режим снижает организационные, политические,
финансовые издержки взаимодействия государств, связанные с ве-
дением переговоров, осуществления соглашений и мониторинг их
исполнения.
Сторонники другого, формального подхода, считают, что функ-
циональный принцип не позволяет сформулировать четкое опре-
деление режима, а точнее, границ его существования. Для этого
нужно обращаться к явно выраженным правилам, которым следуют
государства в конкретной области международных отношений. От-
сюда у Р. Кохейна негативное отношение к понятию «имплицитный
режим», поскольку оно упирается в вопрос, насколько же государство
подчиняется правилам данного режима. Исходное определение режима
становится несостоятельным, ведь оно говорит о принципах и нормах,
которыми на практике руководствуется государство. Возникает во-
прос, по каким критериям отличить режим от не-режима, если нормы
и принципы даны неявно?
Правда, и позиция формального подхода небезупречна. Ведь
фиксация на бумаге договора не гарантирует его соблюдения. И дело
не только в том, что конкретное государство решает «отклониться»
от режима. Объективно возникающие политические, экономиче-
ские, природные, технологические изменения способны привести
к ситуации, когда режим перестанет быть эффективным. Например,
повышение доступности технологий в условиях «информационной
революции» ведет к эрозии режима ядерного нераспространения.
И все же формальный подход пользуется большей популярностью,
поскольку обеспечивает конкретное содержание понятия «режим»,
пригодное для анализа. В противном случае возникает проблема
критериев существования режима. Поэтому именно в связи с рабо-
тами Р. Кохейна стали говорить не о концепции, а о теории режимов.
Общая логика рассуждений Р. Кохейна строится на том, что усло-

вия сотрудничества между государствами порождают международные
режимы в качестве инструмента реализации общих интересов.
Р. Кохейн принимает в качестве исходных позиций положения
неореализма о природе политики: государства являются главными
акторами международной политики, а системная анархия оказывает
значительное влияние на взаимодействие государств и ограничивает
их сотрудничество. Государства строят внешнюю политику исходя
из принципов рациональности и эгоизма, преследуя собственные
национальные интересы вне зависимости от успешности политиче-
ского партнера.
Однако затем положения о рациональности и эгоизме принимают
более смягченную форму. У Р. Кохейна речь идет об ограниченной
рациональности, возникающей из-за того, что любой актор имеет
некоторые предельные возможности в доступе и переработке инфор-
мации для принятия решений. В особенности это касается намерений
политического оппонента. Эгоизм как забота только о собственном
интересе, заменяется на более широкое понятие, которое позволяет
включать в понятие собственного интереса благополучие политиче-
ского оппонента.
Говоря о механизме возникновения режимов, Р. Кохейн подчерки-
вает, что его теория применима лишь к тем случаям, когда есть общий
(не обязательно в точности совпадающий) интерес у государств, ко-
торый может быть реализован только через сотрудничество. Конеч-
но, это не означает, что совпадение интересов автоматически ведет
к сотрудничеству. «Сотрудничество возникает в ситуациях, когда
мы имеем дело со смесью конфликтующих и взаимодополняющих
интересов. В таких ситуациях сотрудничество возникает, если одни
акторы приспосабливают свое поведение к существующим или пред-
полагаемым преференциям других»1. Другими словами, сотрудниче-
ство — это взаимная координация политики государств при хотя бы
частичном совпадении интересов. В качестве инструмента для такого
сотрудничества государства создают и используют международные
режимы. Режимы влияют на стратегию принятия решений, образуя
возможности действий за пределами конфронтационного мышления,
свойственного реалистической традиции.
Рассуждения Р. Кохейна о сотрудничестве государств как глав-
ном источнике формирования международного режима некоторые
1
Axelrod R., Keohane R. Achieving Cooperation under Anarchy: Strategies and
Institutions // Cooperation under Anarchy / ed. by K. Oye. Princeton: Princeton University
Press, 1986. P. 226.
исследователи считают неполным. В этой связи О. Янг отметил, что

ситуация меняется, если иметь в виду политику государства-гегемона.
Даже в случае совпадения интересов гегемон не обязательно будет
оформлять согласие с другим государством. Ведь сама идея гегемонии
связана с односторонней политикой, опирающейся на превосходящую
силу и возможность создать требуемый международный институт
независимо от мнения других стран-участников1. Важная и даже
необходимая роль доминирующего государства проявляется в под-
держании уже созданного режима. Например, режим безопасности,
ядром которого после окончания «холодной войны» по-прежнему
остается НАТО, сохраняется в основном благодаря усилиям США.
Таким образом, механизм формирования режима следует увязы-
вать, по крайней мере, с двумя факторами, учитывая роль либо при-
нуждения со стороны гегемона, либо согласия между государствами.
Картина еще более усложняется, если учесть, что на практике встре-
чается сочетание этих двух разных по природе способов взаимодей-
ствия государств. Ярким примером является феномен, получивший
говорящее за себя название — принудительная дипломатия (coercive
diplomacy). Ее суть состоит в том, чтобы угрозой применения силы
изменить мотивации противника, принудив его тем самым изменить
конкретные политические решения или отказаться от определенных
действий.
В противовес рациональному пониманию природы международ-
ных режимов Р. Кохейна существует и другая точка зрения. В ее основе
лежит принцип спонтанного возникновения режима как объективно
необходимого регулятора, которого требует практика и который прямо
не зависит от сотрудничества или принуждения. Эта идея аналогична
самоорганизации на уровне микроэкономики, когда участники могут
создавать эффективные правила и институты для регулярного и вы-
годного взаимодействия.
Важно отметить различие между режимами и формальными меж-
государственными соглашениями. Было бы упрощением понимать их
как синонимы. Режимы как совокупность законов, норм, принципов
и процедур согласования создают условия для достижения согласия
и в этом смысле оказывают на государства структурное воздействие.
А соглашения материализуют, формально фиксируют сотрудничество
между государствами.
1
Young O. International regimes: toward a new theory of institutions // Theories
of International Relations / ed. by Chan S., Moore C. London: Sage Publication, 2006.
Vol. 2. P. 286.
Основная функция международного режима — компенсировать

постоянно и объективно существующий недостаток информации
о политическом оппоненте. Ограниченность информации создает
неуверенность у лиц, принимающих решения, будет ли партнер со-
блюдать подписанные соглашения. В итоге падает эффективность по-
литики: либо оказываются упущенными возможности для получения
обоюдной выгоды, либо запаздывает решение о выходе из соглашения.
Режимы способствуют сотрудничеству, обеспечивая государства не-
обходимой информацией или, по крайней мере, снижая издержки для
ее получения. В качестве примера можно привести режим МАГАТЭ,
включающий процедуры мониторинга, которые и служат источником
такого рода первичных данных.
Кроме того, режимы препятствуют скатыванию к недоверию
и обману. Принципы, нормы и процедуры, создающие данный ре-
жим, нередко являются общими и для других режимов. Тем самым
соблазн нарушить соглашение в рамках данного режима сдержива-
ется потенциальными рисками на других направлениях политики.
Режимы способствуют продлению политического взаимодействия,
что дополнительно поддерживает уже сложившиеся условия со-
трудничества.
Международные режимы создают нормативный фактор, укрепля-
ющий сотрудничество государств. Р. Кохейн называет его «эффек-
том репутации». «Международные режимы позволяют дать оценку
репутации, создавая стандарты поведения… связывая эти стандарты
с конкретными случаями и обеспечивая форумы, часто через между-
народные организации, в которых эти оценки даются»1. Тем самым
нарушение правил повышает политические риски для государства,
уклоняющегося от режима.
Под давлением внешних обстоятельств режим может исчерпать
себя, однако Р. Кохейн делает акцент на противоположном варианте
событий — когда режим остается устойчивым и после того, как исчеза-
ют условия, которые вызвали его к жизни, и он все меньше устраивает
его участников. Практика показывает, что нередко государствам про-
ще изменить существующий режим, чем совершенно от него отказы-
ваться. Такой консерватизм государствам диктуют большие усилия,
уже затраченные на создание и развитие режима.
Особенности методологии. Сторонники теории режимов исполь-
зуют два принципа. Согласно функциональному принципу природа
и функции международных режимов выводятся из особенностей
Keohane R. After Hegemony: Cooperation and Discord in the World Political
1
Economy. Princeton: Princeton University Press, 1984. P. 94.

эмпирического материала — сотрудничества государств по конкрет-

ной проблеме международных отношений. Формальный подход
принципиально не противоречит функциональному, а лишь сужает
элементы режима до юридически закрепленных норм и принципов.
Подобно теории взаимозависимости, теория режимов представ-
ляет собой попытку примирения либеральных и реалистических
взглядов. Тезисы об анархии международной системы, рациональ-
ности политики, стремлении государств защитить свои интересы,
структурном воздействии сочетаются с нормативными суждениями
о природе сотрудничества.
Теория режимов стимулировала междисциплинарные исследо-
вания на стыке международной политики, политэкономии, права
и деятельности институтов. Именно в этом ключе стали изучать
международный торговый режим, международный монетарный
режим, международный энергетический режим, международный
экологический режим.
Критика теории режимов. Проблема определения международного
режима как научного понятия остается по-прежнему актуальной.
Существующие определения сводятся к перечислению элементов, ко-
торые трудно четко отделить друг от друга на концептуальном уровне.
Это касается таких элементов, как практики, убеждения, стандарты,
принципы, нормы, правила, процедуры — их можно трактовать по-
разному.
Теория режимов носит незавершенный характер, что оговари-
вает сам Р. Кохейн, когда ограничивает применимость теории теми
случаями сотрудничества государств, которые уже состоялись. То же
касается судьбы международных режимов, когда акцент делается на
«удачных» примерах, а «неудачные» (и потому неудобные) просто вы-
падают из анализа. Теория не дает однозначного описания механизма
возникновения режима, а многие авторы лишь называют условия при-
менимости теории для интерпретации реальной политики. Остается
недостаточно разработанной проблема, до какой степени государство
следует правилам режима и какие факторы на это влияют. Не ясно, как
связаны стратегия принятия решений государством и отсутствие или
существование режима. Ведь принципиально возможны случаи, когда
режим может войти в противоречие с национальными интересами.
Как следствие, остается открытым и более общий вопрос — о состоя-
тельности режима в качестве системного фактора, на чем настаивают
сторонники теории режимов.
2.4. Теория демократического мира

Теория демократического мира доказывает гипотезу, что либе-
ральные демократии не склонны воевать между собой. Ряд ученых,
изучая статистику войн, выдвинули тезис, что в течение длительного
периода времени (1816–1965 гг.)1 войн между демократиями почти не
было. Идею демократического мира, начиная с конца 1970‑х гг. раз-
вивали в своих исследованиях Мэлвин Смолл, Джэк Леви, Брюс Рас-
сет, Майкл Дойл, Джэймс Рэй, Джон Холл, Джон Оуэн, Т. Клифтон
Морган, Уильям Диксон, Рудольф Раммел.
Идейные истоки теории демократического мира. На формирование
теории повлияли идеи Иммануила Канта, высказанные в трактате
«К вечному миру» (1795) и ряде других работ. Он писал, что в ко-
нечном счете человечество идет к созданию всеобщего правового
общества. Его члены будут пользоваться свободой, которая, однако,
будет совместима со свободой других. Параллельно с формированием
такого гармоничного общества должно устанавливаться состояние
вечного мира между государствами. «Вечный мир» Кант понимал
в терминах международного права, а не человеколюбия: государ-
ства как самостоятельные субъекты могут, имеют право вступать
с друг с другом в полезные отношения даже если эти государства не
являются дружескими. За этим стоит понимание «вечного мира»
как необходимого вектора человеческого развития, поскольку на
ограниченной территории соприкосновение народов со временем
неизбежно. Объективная необходимость порождает мирное со-
существование государств как долг, или нравственный императив
действия (категорический императив в терминологии Канта), даже
если нет ни малейшей вероятности того, что конечная цель будет
достигнута2.
Возможность такой эволюции международных отношений в сто-
рону «мирного союза» Кант связывал прежде всего с идеей республи-
канизма, реализованной в государственном устройстве. Республи-
канизм он понимал как правовую свободу членов общества («когда
каждый может обязать к чему-либо другого юридически, только если
он сам подчиняется закону, требующему, чтобы и его могли обязать
1
Компьютерный банк данных о военных конфликтах был создан в рамках
Межуниверситетского консорциума по политическим и социальным иссле-
дованиям под руководством Дэвида Сингера и Мэлвина Смола. См.: Small M.,
Singer D. The proneness of democrsartic regimes, 1816–1965 // The Jerusalem Journal
of International Relations. 1976. Vol. 1. № 4. P. 50–69.
2
Чанышев А. А. История политических учений. М.: Проспект, 2006. С. 540–541.
2.4. Теория демократического мира 143
таким же образом»1), зависимость всех от закона и равенство всех граж-

дан перед властью закона. Примечательно, что Кант проводил четкую
грань между демократией и республиканизмом. Республиканизм2 как
форма правления означает разделение исполнительной и законода-
тельной власти. А демократия3 как форма господства соответствует не
республиканизму, а другой форме правления — деспотии, поскольку
большинство самовластно навязывает свою волю меньшинству4.
Граждане республики, от которых зависит вопрос о начале войны,
будут с крайней осторожностью оценивать последствия и издержки во-
йны. И наоборот, в нереспубликанском государстве люди, наделенные
высшей властью, более склонны к войне, поскольку перекладывают
издержки с себя на других.
Второй элемент «вечного мира» — создание федерации республик.
Республиканские государства должны постепенно сформировать до-
бровольный союз по типу федерации, внутри которого война станет
нелегитимным инструментом, потому что федеративное государство
будет выступать третейским судьей в случае возникновения споров.
Расширение федерации и норм международного права будет прибли-
жать состояние «вечного мира».
Наконец, третий элемент, о котором пишет Кант — установление
космополитичного (универсального) закона уважения прав ино-
странного гражданина, в какой части федерации он бы ни находился.
Имеется в виду право свободного обмена идеями и товарами. Со-
четание трех элементов эволюционным путем создаст гармонию из
существующего хаоса помимо воли людей.
Эти идеи Канта, но в измененном виде, легли в основу современной
теории демократического мира.
Особенности методологии. Рассуждения сторонников теории
демократического мира по большей части являются эмпирическими
в своей основе, т. е. просто указывают на примеры мирного сосуще-
ствования демократий в различные периоды истории.
1
Кант И. К вечному миру // Сочинения в шести томах. М.: Мысль, 1966.
Т. 6. С. 266.
2
Форма правления говорит о том, каким способом государство осуществляет
власть. Республиканизм противопоставлен деспотии как самовластию, когда
закон исполняется тем, кто его издает.
3
Форма господства говорит о том, сколько человек обладают верховной
властью. Демократия как власть народа противопоставлена власти аристократии
и единоличной власти государя.
4
Кант И. К вечному миру // Сочинения в шести томах. М.: Мысль, 1966.
Т. 6. С. 268.
Для получения объективных доказательств, подтверждающих их

качественную гипотезу, часто используются методы количествен-
ного анализа. В этом плане они вполне успешно используют плоды
«бихевиоральной революции». Например, исходные данные для
подобного анализа были собраны и систематизированы научными
коллективами под руководством американских ученых Стюарта Бре-
мера, Кейта Джэггера и Теда Гарра для последующей обработки на
компьютере1. Эмпирическими источниками послужили, во-первых,
статистический материал о военных конфликтах (всего 3988 за период
1885–1992 гг.) На его основе были составлены ранговые показатели2,
включавшие в себя:
• атрибуты конфликтов (даты начала и окончания конфликта,
количество государств на каждой из конфликтующих сторон, ин-
тенсивность насилия в конфликте, потери живой силы, способ за-
вершения конфликта и др.);
• атрибуты участвующих в конфликте государств (даты начала
и окончания участия в конфликте, принадлежность к одной из сторон
конфликта, мотивы участия, интенсивность насилия, потери в живой
силе, принадлежность к инициаторам конфликта и др.)
Во-вторых, это были количественные данные, описывающие го-
сударства по степени демократичности. При этом подразумевается,
со ссылкой на Канта, что демократичность связана не только с ха-
рактером политической власти. Для нее также характерна активная
международная торговля и широкое участие в международных ор-
ганизациях. Таким образом, степень демократичности описывается
показателями:
• показатели демократичности государства (ранговая переменная
от –10 до +10);
• показатель экономической взаимозависимости (отношение
стоимостного объема двусторонней торговли к валовому националь-
ному продукту);
• количество международных организаций, в которых участвует
государство.
На основе этих количественных данных строятся линейные урав-
нения зависимости, которые описывают конфликтность отношений
1
Данные по военным конфликтам доступны в виде текстовых файлов-ASCII
по адресу http://pss.la.psu.edu/MID_DATA.htm
2
Ранговые показатели описывают изменение какого-либо признака. На-
пример, состояние отношений «союзник, нейтральный, конкурент, противник»
можно описать рангами (баллами) 1, 2, 3, 4. Чем выше ранг, тем более враждебны
отношения. Ранговые показатели, конечно, не так точны, как измерение длины
сантиметром. Ранги часто определяются экспертным путем.
любой пары государств на фоне состояния международной системы

в целом. А далее находится корреляция между степенью демократич-
ности и агрессивностью политики любого из описанных государств.
Вычисления подтверждают главный тезис о том, что демократии менее
склонны к войне между собой.
Основное содержание теории. Особую популярность теория демо-
кратического мира приобрела в самом начале 1990‑х гг., когда исчезло
антагонистическое противостояние между СССР и США, воплоще-
ниями социализма и капитализма. Либеральная мысль вернулась
к вопросу о природе войны в международных отношениях, которые
приобретали новый, менее конфликтный статус. По крайней мере, гло-
бальный военный конфликт перестал быть центральной проблемой
международной политики. И вот тут родилась мысль, что существует
прямая зависимость между состоянием мира и существованием ли-
берально-демократических режимов, несущих в себе идеи республи-
канизма по Канту. Эта идея была подхвачена администрацией вновь
избранного американского президента Б. Клинтона1. Его стратегия
опиралась на тезис о невоюющих демократиях, поэтому всемерное
расширение круга демократических государств стало приоритетной
целью внешней политики.
Повестку теории демократического мира можно свести к трем те-
мам: существует ли причинная зависимость между демократическим
устройством государства и его мирной политикой, на чем такая связь
основана, если она есть, и как такая связь сказывается на формиро-
вании нового мирового порядка.
Современное понимание демократического устройства, к которо-
му обращаются многие сторонники теории демократического мира,
подразумевает несколько признаков:
• выборность высших должностных лиц государства;
• конкуренция политических партий;
• обеспечение права свободного голосования для всех граждан;
• уважение гражданских и политических свобод граждан (базо-
вых прав человека).
Очевидно, что современное понимание демократии не совпадает
с республиканизмом, о котором писал Кант, однако многие сто-
ронники теории демократического мира считают такое прочтение
немецкого классика более соответствующим современности. Они
приводят довод о том, что Кант жил на заре формирования системы
демократических государств. Правда, к моменту его смерти в 1804 г.
Clinton W. Confronting the Challenges of a Broader World // Dispatch. 1993. Vol. 4.
1
№ 39. P. 3.
единственным демократическим государством были США, а идеи

демократии в практическом плане находились на стадии становления
в основном под влиянием жирондистов и якобинцев. Поэтому ссылка
на Канта здесь все же выглядит натянутой.
Другой вариант либеральной демократии представлен у М. Дой-
ла. К существенным признакам он относит наличие рыночной
экономики, суверенитет во внешней политике, обеспеченность де-
мократических прав граждан, представительное республиканское
правительство.
Еще одно решение предложил Дж. Оуэн, который считал, что
следует опираться на мнение политической элиты и общественного
мнения, чтобы понять степень демократичности потенциального
противника. Правда, возникает трудность для получения подобных
данных, относящихся к временам, когда еще не было социологии.
Есть и другие, более узкие критерии отнесения государства
к демократическим: стабильность режима (количество лет, которое
государство существует как демократический режим) и отсутствие
практики политических убийств в государстве1. Эти критерии предла-
гает Б. Рассет, чтобы создать типологию демократических государств.
Но остается неясным, когда наступает качественный рубеж перехода
от периода становления к «реальной» демократии.
Еще более проблема принадлежности к демократии того или иного
государства усложняется, если иметь в виду не только современность,
а весь период развития демократических режимов. Такие институты
демократии, как избирательное право граждан, до XX века касались
далеко не всех (имущественный ценз, отсутствие прав у женщин).
Поэтому приходится «смягчать» критерий всеобщего избирательного
права, ограничивая его, например, до 2/3 мужского населения страны.
Фактически происходит «подгонка» параметров, которые бы описы-
вали государства, традиционно считающиеся демократическими.
Но поскольку исторические пути становления демократии в разных
государствах весьма отличаются, сложно говорить об универсальных
параметрах подобного типа.
В основе современной теории демократического мира лежат ли-
беральные представления о природе человека и государства. Идея об
индивидуальной свободе единичного гражданина экстраполируется
на внешнюю политику государства. Логика состоит в следующем:
если общество состоит из граждан, пользующихся правами свобо-
ды, то и государство, которое их представляет, тоже имеет право
См., напр.: Russett B. Grasping the Democratic Peace. Princeton: Princeton
1

на независимую внешнюю политику. Взаимное уважение прав го-

сударств создает ситуацию, когда граждане могут устанавливать
международные связи без вмешательства государства. Прибыльная
торговля и предоставление образовательных услуг способствуют
формированию взаимных выгод и обязательств, а в конечном счете
порождает уважение к другому государству в общественном мне-
нии. Начиная с конца XVIII века, в Европе и Америке постепенно
формируются демократические режимы, образуя «мирный союз» по
Канту. Сторонники теории демократического мира насчитывают
в современном мире около 40 государств такого рода1. По мере рас-
ширения сообщества демократических государств международные
отношения в целом будут становиться более мирными. Механизм
этой трансформации основан на том, что демократические государ-
ства будут добровольно на практике следовать принципу «вечного
мира», высказанному Кантом, и закреплять его в международных
правовых нормах.
Конечно, из этого нельзя утверждать, что война между демокра-
тиями совершенно невозможна. Есть исключения из общего правила.
Поэтому понятие «война» берется сторонниками теории демокра-
тического мира с некоторыми ограничениями. Им приходится ис-
ключать войны между североамериканскими колониями 1770–1780
и 1812–1914 гг.; Гражданскую войну в США, когда обе воюющие
стороны следует считать демократиями; Первую мировую войну (раз-
вязана Германией и Австро-Венгрией против Англии и Франции).
Видимо, надо признать, что могут быть столь важные мотивации,
когда война неизбежна и между демократиями, либо придется искать
по крайней мере у одной из воюющих сторон признаки «отклонения»
от демократии. Еще один тип войн, который приходится не учиты-
вать — тайные операции, проводимые в других государствах. Напри-
мер, при участии спецслужб США был свергнут режим Сальвадора
Альенде в Чили в 1973 г.
Многие войны «выпадают» из правила потому, что возникают
в силу субъективных причин: ошибочно сформулированных соб-
ственных интересов, неверной оценки намерений политического
оппонента, взаимных опасений. В частности, именно так можно
трактовать причины той же Первой мировой войны.
Кроме того, неолибералы говорят о вынужденных и в этом смысле
справедливых войнах, которые ведут демократии. Например, в случае
нападения или угрозы нападения со стороны недемократических го-
Doyle M. Liberalism and World Politics // Theories of International Relations / ed.
1
by Chan S., Moore C. London: Sage Publication, 2006. Vol. 2. P. 221.

сударств. Авторитарные режимы склонны действовать не по правилам

согласования и правового регулирования, по которым живет сообще-
ство демократических государств, а прибегать к силовому ответу на
внешнеполитические вызовы. Такая позиция сама по себе служит
катализатором войн. Поэтому если случаи войн между демократиями
редки, то между демократиями и недемократическими режимами
войны случаются чаще.
Однако наиболее радикальные сторонники теории демократи-
ческого мира не просто опираются на обобщение эмпирического
опыта, а пытаются доказывать существование причинных связей
между демократическим устройством и миром в отношениях между
государствами. Для этого они переносят рассуждения Канта о респу-
бликанизме на современные демократические государства.
Во-первых, лидеров демократических государств сдерживает не-
желание граждан брать на себя издержки войны и жертвовать своими
жизнями. Лидеры вынуждены прислушиваться к общественному
мнению, так как удержание политической власти зависит от итогов
очередных выборов.
Во-вторых, принцип разделения властей внутри государств,
а также многообразие отношений между ними, создают своего рода
систему сдержек и противовесов, препятствуя агрессивной внешней
политике. Этому способствуют состязательность и открытость власти,
а также многопартийность политической системы.
В-третьих, этому способствует политическая культура, которую
несет с собой демократия. Речь идет о культуре переговоров и согла-
сований, которая стимулирует мирное разрешение споров. Лидеры де-
мократических государств разделяют одни и те же ценности, а потому
они более склонны к поиску компромисса, а не к войне. Сторонники
культурно-нормативного подхода считают, что с течением времени
демократии вырабатывают нормы взаимодоверия и взаимоуважения,
которые и определяют процессы принятия решений в отношении друг
друга. Агрессивные, конфликтные, провокационные, силовые акции,
чреватые вооруженными столкновениями и войнами, представляют
собой разновидности девиантного поведения.
Кроме того, есть дополнительные факторы, которые укрепляют
идею демократического мира. Это развитие норм международного
права и публичности международной политики, которые способ-
ствуют взаимному пониманию и уважению народов. Накопленный
практический опыт сотрудничества поощряет продолжать сотрудни-
чество и дальше, если ближайшие последствия политики государства
не ясны, но потенциально они могут принести обоюдную пользу. Дух
коммерции в условиях роста взаимозависимости и глобализации по-

степенно овладеет всеми народами и тем самым заставит государства
избегать войны. Этой тенденции способствует деятельность между-
народных организаций и транснациональных корпораций.
Правда, как замечает М. Дойл1, не всегда тенденция к установле-
нию демократического мира столь однозначна. Это касается случаев,
когда происходят заметные изменения международной обстановки,
а либеральные государства не оказывают действенной поддержки
своим партнерам. Например, так было с Испанией в 1930‑е гг., когда ей
была необходима военная и политическая помощь против вооружен-
ной радикальной оппозиции. То же касается поддержки Чехослова-
кии, перед которой стоял выбор между защитой независимости и при-
знанием претензий гитлеровского режима на Судеты. Как известно,
история закончилась Мюнхенским сговором, по которому либералы-
союзники предали Чехословакию. В таких ситуациях многое зависит
от позиции лидеров демократического сообщества — как в случае
с США после Второй мировой войны, которые активно способство-
вали развитию демократических стандартов в мире и укреплению
демократических государств (план Маршала, Генеральное соглашение
о тарифах, Всемирный валютный фонд, НАТО, либерализация после-
военных Германии и Японии). Таким образом, ослабление гегемонии
США означало бы опасность для либерального мира.
За время своего существования теория демократического мира
претерпела определенную эволюцию — от «оптимистичной» к более
реалистичной версии. На ранних этапах своего существования ее
сторонники считали, что даже молодые демократии быстро стано-
вятся миролюбивыми. По их словам, уже три года достаточно для
обретения ими новыми демократиями культуры мира и ненасилия2.
Однако практика показывает тенденции иного рода, например, кон-
фликт между Россией и Грузией в августе 2008 г. В этих государствах
не только не наблюдается рост культуры ненасилия, но и еще и про-
исходит откат от норм демократии. И по этой причине сторонники
теории демократического мира вынуждены удлинять сроки и условия
«созревания» демократий и их перехода к миролюбивой внешней по-
литике. Да и само понятие «молодой демократии» вызывает большие
1
Doyle M. Kant, Liberal legacies and Foreign Affairs // Philosophy and public Affairs.
1983. Vol. 12. № 3. P. 232–233.
2
Doyle M. Kant, Liberal Legacies, and Foreign Affairs // Philosophy and Public
Affairs. 1983. Vol. 12. № 3; Rummel, Rudolph J. Power Kills: Democracy as a Method
of Nonviolence. New Brunswick: Transaction Publishers, 1997; Russett B. Grasping the
Democratic Peace. Princeton: Princeton University Press, 1993.
сомнения в связи с тем, что оно крайне политизировано в результате

политики двойных стандартов, проводимой государствами Запада
и НАТО. В итоге под лозунгом укрепления демократии и установ-
ления мира возникают противоположные толкования конфликтов
на Балканах (отделение Косово от Сербии) и на Кавказе (отделение
Южной Осетии от Грузии).
Дальнейшая эволюция теории демократического мира происхо-
дит в направлении более детальной проработки таких проблем, как
уточнение критериев демократии как таковой, разграничение понятий
«война» и «вооруженный конфликт» с указанием количественных па-
раметров этих явлений, объяснения уже упоминавшихся конкретных
исключений из правил теории. Некоторые исследователи расширяют
круг количественных параметров, которые влияют на переменную
«демократический мир».
Критика теории демократического мира. Ссылки сторонников
этой теории на идеи Канта не вполне корректны. Современное по-
нимание либеральной демократии не соответствует республиканизму,
о котором писал Кант. По иронии судьбы, современное навязывание
демократии по всему миру (или процесс демократизации), как раз
демонстрирует тезис о том, что демократия выступает как деспотия —
в полном соответствии с убеждением немецкого энциклопедиста.
И в этом смысле, перенесенная в международную политику, демокра-
тия порождает насилие, а не мир. А с другой стороны, можно легко
найти примеры вполне миролюбивого поведения недемократических
государств. В частности, это касается государств Восточной Европы
после окончания Второй мировой войны1.
Такой парадокс в столкновении теории с политической практикой
выглядит не случайным. Можно привести по крайней мере два довода.
Во-первых, к серьезным недостаткам теории демократического мира
относят ее нормативный, предписывающий характер. Поэтому теорию
можно трактовать как идеологизированную. Во внешней политике
США 1990-х так с теорией демократического мира и было. Доктрина
Б. Клинтона «Расширение и участие» стала практически-политиче-
ским приложением данной теории.
Во-вторых, понятие демократии остается недостаточно четко
определенным, чтобы использоваться для анализа проблемы войны
и мира. Среди сторонников теории нет единства в том, какие призна-
ки считать критерием демократии. Авторы в основном опираются на
данные последних лет, не учитывая историю становления демократии.
1
См. об этом подробнее: Современная мировая политика / под ред. А. Д. Бо-
гатурова. М.: Аспект-Пресс, 2009. С. 171.
Получается, что те же США были демократией в XVIII веке, когда там

было рабство, не было равноправия женщин с мужчинами, а коренные
жители, индейцы, не считались гражданами. Да и в XX веке нелишне
вспомнить, что женщины получили избирательные права в 20‑е гг.
(как и в Великобритании), а негритянское население подвергалось
дискриминации до 60‑х гг. В Швейцарии женщины получили изби-
рательные права только в 1971 г. Есть и другие «отклонения».
Из этого следует, что универсальных критериев демократии нет, но
тогда теория демократического мира утрачивает смысл. Показательно
в этой же связи, что перечни государств либерально-демократического
образца у М. Дойла и З. Моуза не совпадают почти на две трети1. И со-
всем не удивительно на этом фоне, что неореалисты, проведя анализ
практически тех эмпирических данных, показали, что отношения та-
ких признанных демократий, как США, Англия, Франция, Германия
в своей истории были не раз на грани вооруженного конфликта между
собой, и удержали их на практике вовсе не либеральные ценности или
институты, а военно-стратегические причины2.
Практика показывает, что демократические государства воюют
не меньше, чем недемократические. Это говорит против причинной
связи между демократическим устройством и склонностью к войне.
Особенно на этом настаивают представители реалистической тра-
диции. Ведь иначе либеральные демократии должны бы иметь от-
носительно более мирные отношения с государствами любого типа.
Кроме того, само демократическое общество не так уж однородно
в своей демократичности. Например, силовые ведомства любого го-
сударства (министерство обороны, спецслужбы, полиция) нередко
действуют в обстановке закрытости и жесткой иерархии, т. е. вполне
«тоталитарными» методами. Закон о борьбе с терроризмом, принятый
26 октября 2001 г., прямо противоречит Биллю о правах, где говорится
о личных свободах граждан США.
Можно также заметить, что в современных условиях основопо-
лагающий принцип теории демократического мира — «демократии
не воюют между собой» — не срабатывает автоматически. Например,
вооруженный конфликт между Россией и Грузией в августе 2008 г.
проходил между двумя формально демократическими государствами.
Причем, наличие демократии в этих странах формально было при-
1
Spiro D. The Insignificance of the Liberal Peace // Debating the Democratic Peace /
ed. by M. Brown, S. Lynn-Jones, S. Miller. Cambridge: The MIT Press, 1996. P. 208.
2
Lane C. Kant or Can’t: the Myth of the Democratic Peace // International Security.
1994/ Vol. 19. № 2.
знано такими «эталонами» демократии, как США и Евросоюз еще

в 1990‑е гг.
Предлагаемые математические методики не вызывают возраже-
ний, однако эмпирические данные описывают в том числе и такие
периоды из истории «образцов» демократии, которые совсем не впи-
сываются в понятие демократии. В этом признаются и сами авторы
исследований1. Но тогда насколько корректны выводы о корреляции
демократии как общего явления политики с мирной внешней полити-
кой государства, если эмпирические данные описывают вовсе и не
демократию? Сторонники теории демократического мира представ-
ляют такого рода казусы как исключения из общего правила, которые
в будущих исследованиях они надеются каким-то образом учесть.
2.5. Теория неофункционализма

Идейное основание неофункционализма — функционализм. После
окончания Второй мировой войны в мире в целом и в Европе в част-
ности резко усилились процессы интеграции. Что касается Европы, то
интеграция воспринималась европейскими лидерами как эффектив-
ный способ решения проблем, возникших перед странами континента
после войны. Это необходимость восстановления разрушенного во-
йной хозяйства и создания новой модели социально-экономического
и политического развития, а также предотвращения угрозы новой
(третьей) мировой войны.
После двух разрушительных войн перспектива третьей войны
отнюдь не привлекала европейцев. Боязнь немецкого реваншизма,
а также пресловутая «советская угроза», которой некоторые западные
исследователи отводят не последнюю роль в истории европейской ин-
теграции, толкали европейские страны к сотрудничеству. Именно со-
трудничество представлялось единственной формой международных
отношений, которая сможет гарантировать мир и порядок в Европе.
Вместе с тем, такая альтернатива встречала множество препятствий,
например, взаимная неприязнь наций, нерешенные вопросы о спор-
ных территориях, ответственность за развязывание войны, выплата
контрибуций.
Отметим, что поиски путей послевоенного урегулирования
Европы начались еще до окончания Второй мировой войны. Так,
правительства Нидерландов, Бельгии и Люксембурга еще во время
1
Oneal J., Russett B. The Kantian Peace: The Pacific Benefits of Democracy,
Interdependence, and International Organizations, 1885–1992 // Theories of International
Relations. Vol. II / ed. by Chan S., Moore C. London: Sage Publications, 2006. P. 180.
2.5. Теория неофункционализма 153
войны, будучи в изгнании, договорились о тесном экономическом

сотрудничестве после окончания войны. В 1946 г. было подписано
соответствующее соглашение, а два года спустя страны Бенилюкса
отменили таможенные сборы между собой и установили общий внеш-
ний тариф. Пример столь удачного международного сотрудничества
невольно заставлял задуматься о такой перспективе для всей Европы.
Была предпринята попытка объединения Бенилюкса и Франко-ита-
льянского таможенного союза (1949), но это предложение встретило
сопротивление в национальных правительствах и было отклонено.
Неудача этого проекта продемонстрировала необходимость создания
независимого наднационального центра принятия решений.
С самого начала намечалось два пути европейской интеграции —
экономическая и политическая. Сторонники европейской интеграции
на политической почве получили название федералистов, привержен-
цы экономического подхода — функционалистов.
Что касается федерализма, то после окончания второй мировой
войны у теории федерализма появилось очень много сторонников на
уровне европейских политических элит. Они объединились вокруг
У. Черчилля, который стал приверженцем федерализма еще во время
войны. Именно Черчиллю принадлежала отвергнутая Францией
инициатива создания Англо-французского союза (1940) и Совета Ев-
ропы (1943). В своей речи в университете Цюриха в 1946 г. он заявил:
«Существует средство, которое… за несколько лет могло бы сделать
Европу… свободной и… счастливой. Средство это есть воссоздание
европейской семьи, и большее, что мы можем для этого сделать,
обеспечить структуру, благодаря которой Европа будет пребывать
в мире, безопасности и свободе. Мы должны построить нечто вроде
Соединенных Штатов Европы».
Вместе с Черчиллем у истоков объединения Европы стояла целая
группа выдающихся европейских политиков, которых в дальнейшем
назвали «отцами-основателями» европейской интеграции. Считается,
что началом созданию Европейского объединения угля и стали (ЕОУС)
послужила речь министра иностранных дел Франции Роберта Шума-
на на пресс-конференции 9 мая 1950 г. В работе над «планом Шумана»
принимал непосредственное участие главный советник при прави-
тельстве Франции Жан Монне, который представил проект договора
об учреждении ЕОУС. Свою поддержку «плана Шумана» изъявил кан-
цлер ФРГ К. Аденауэр, который неоднократно подчеркивал, что цель
объединения не экономическая, а в высшей степени политическая.
«План Шумана» также поддержали премьер-министр Италии Алкид
Гаспери, министр иностранных дел Бельгии Поль Генри Спаак, ми-
нистр иностранных дел Германии Вальтер Хальштайн и, безусловно,

сам Черчилль. Фактически это означало начало процесса объединения
Европы в соответствие с концепцией федерализма. Безусловно, евро-
пейские лидеры преследовали и экономические выгоды, но на первом
этапе интеграции главной целью было обеспечение безопасности, что
достигалось через экономическое сотрудничество. Главный принцип
был таков: никто не сможет развязать войну, не обладая монополией
на производство угля и стали. И, как показал дальнейший ход евро-
пейской истории, эта цель во многом была достигнута.
Что касается теоретиков федерализма, то к ним относились такие
известные представители либерализма, как Э. Этциони1, А. Спинел-
ли2, Э. Вайнер3, У. Райкер4, К. Дойч5 и проч. Основу западноевропей-
ского единства федералисты видели в общем культурном наследии
и единой системе демократических ценностей, что должно было
обеспечивать базис для политического объединения. Приоритет фе-
дералисты отдавали политической сфере интеграции, прежде всего,
созданию наднациональных институтов, которым национальные вла-
сти должны передать широкие полномочия — только таким образом
гражданам может быть гарантирована политическая и экономическая
безопасность. В итоге предполагалось создание целостной федерации
европейских государств вместо национальных государств, которые
постоянно соперничают друг с другом. Наиболее радикальные версии
федерализма выступали даже за создание мирового правительства6.
Федералисты не уделяли большого внимания экономическим фак-
торам интеграции, зато выступали за скорейшее создание в Западной
Европе федеральной политической структуры.
Следует отметить, что, несмотря на кажущийся политический
радикализм федерализма, его сторонники выступали за необходи-
мость поступательной, эволюционной, интеграции, а не революци-
онные изменения. Федералисты, не менее чем другие направления
либерализма (а тем более политического консерватизма), боялись
радикализации социально-политической ситуации в послевоенной
Европе и прихода к власти левых сил. Дискутируя со своими оппо-
нентами из лагеря функционалистов, они, не колеблясь, выступали
1
Etzioni A. Political Unification. New York, 1965.
2
Spinelli A. Federalism in Europe and in the World. Milano, 1990.
3
Wynner E. World Federal Government in Maximum Terms. Afton, New York:
Fedonat Press, 1954.
4
Riker W. H. Federalism: Origin, Operation, Siginficance. Boston, 1964.
5
Deutsch K. The Analysis of International Relations. Englewood Cliffs, N.J., 1968.
6
Wynner E. Op. cit.
с ними единым фронтом, когда дело касалось совместной борьбы

с коммунистическими силами и идеологией.
Функционалисты выступали за иной подход к интеграционным
процессам, чем федералисты. Они предлагали начать интеграционные
процессы не с политического объединения, а с совместного регулиро-
вания социально-экономических вопросов. То есть, если федералисты
выступали за интеграцию «сверху» (путем принятия соответствующих
политических решений), то функционалисты были сторонниками
интеграции «снизу», базировавшейся на потребностях и инициативе
самих участников объединительных процессов.
По мнению функционалистов, «интеграция снизу» надежней,
прочней, потому что она предпринимается на добровольных началах,
а не по принуждению. Ее практически невозможно обернуть вспять,
так как в ходе нее возникают группы интересов (причем, междуна-
родного, трансграничного характера), которые будут стараться дальше
развивать интеграционные процессы, приносящие им ощутимые
выгоды.
Федералисты же считали, что «интеграции снизу» придется долго
ждать, так как даже потенциально заинтересованным в сотрудниче-
стве группам сложно осознать свои взаимные интересы и наладить
сотрудничество, ибо они находятся в разных странах и разделены
многочисленными барьерами (начиная от государственных границ
и кончая национальными стереотипами и предрассудками). Поэтому
интеграцию нужно «подтолкнуть сверху», т. е. со стороны правящих
элит, которые, как правило, имеют больший кругозор, меньше под-
вержены националистическим настроениям и обладают большими
возможностями для налаживания международных контактов.
Классический функционализм изложен в работах его основателя
Д. Митрани [«Действующая система мира» (1943), «Перспектива инте-
грации: федерализм или функционализм» (1965) и проч.]. Д. Митрани
разрабатывал стратегии для создания постоянного мира между го-
сударствами. Однако, в отличие от федералистов, он не искал форм
для идеального наднационального правительства, скорее, для него
было важнее определить те функции, которыми будет обладать это
правительство1.
В то же время Д. Митрани и другие функционалисты совпадали
с федералистами в базовых (либеральных) принципах. Функциональ-
ный подход к мировой политике, как и федерализм, был сосредоточен
на человеческих нуждах и всеобщем благосостоянии, на пути к ко-
торому можно было поступиться и национальным суверенитетом,
1
Mitrany D. Working Peace System. Chicago: Quadrangle, 1966.
и любой идеологией. Функционалисты выражали свое сомнение

по поводу того, что в долгосрочной перспективе государство-нация
вообще способно обеспечить благосостояние человека. Удовлетво-
рение некоторых потребностей носит наднациональный характер,
поэтому образование надгосударственных структур с вверенными им
широкими функциями неизбежно. В долгосрочной перспективе эти
структуры могут эволюционировать в направлении международного
правительства. Как и федерализм, функционализм преследовал сво-
ей целью разработку такой теории, которая создала бы условия для
окончания конфликта интересов между нациями, что предотвратило
бы и новую войну1.
Как уже говорилось, оба течения либеральной политической мыс-
ли дружно выступали против марксистских теорий, особенно против
учения марксизма-ленинизма о неизбежности классового конфликта
и гибели буржуазного общественного строя. В международном плане
федерализм и функционализм также сообща выступали с критикой
марксистской теории мировой социалистической революции, которая
тоже являлась своеобразной (сверхрадикальной) теорией интеграции.
В этом плане федералистская и функционалистская теории инте-
грации были направлены на укрепление мирового капитализма как
общественно-политической системы, а не на его развал и создание на
его обломках совершенно нового общественно-политического строя,
к чему призывали коммунисты.
Главное отличие двух направлений либерального интеграцио-
низма состояло в том, сколько внимания уделялось политическим
и экономическим аспектам объединительных процессов. Федерали-
сты в большей степени сосредотачивались на учреждении институ-
тов, которые будут контролировать федерацию. Функционалисты же
считали, что всякое объединение только по политическому принципу
обречено на провал. По их мнению, федералистская модель не толь-
ко повышает уровень государствоцентричности, но и способствует
доминированию наиболее сильных государств в рамках интегра-
ционного объединении. Они опасались, что для федералистского
эксперимента прототипом послужит не Конституция США 1787 г.,
а, скорее, федеративная система СССР, которая на практике мало
чем отличалась от унитарной модели. Как уже отмечалось, в отличие
от федералистов, функционалисты считали, что интеграция должна
начинаться с экономической сферы и только потом распространяться
на политику. В этом отношении функционализм был гораздо более
прагматичен, чем федерализм. В частности, предусматривалось, что
1
Mitrany D. The Functional Theory of Politics. New York: St. Marttin’s, 1975.
инициатива сотрудничества должна исходить от самих государств,

благодаря заинтересованности в сближении их экономик и установ-
ления эффективного международного разделения труда. Напротив,
федерализм подвергался критике за то, что национальные интересы
и цели государств практически не учитывались. На практике это оз-
начало бы, что каждое государство отстаивало бы свои собственные
интересы, не желая поступиться ими в пользу абстрактных общих
целей.
Д. Митрани иллюстрировал свой подход к интеграции на примере
создания и развития первого серьезного интеграционного объедине-
ния в Западной Европе — Европейского объединения угля и стали,
созданного в 1951 г. По его словам, если страны А и В заинтересованы
в сотрудничестве в секторе «а», то функциональная логика потребует
создания международных институтов, которые будут координировать
совместную работу сектора. В свою очередь, слаженность такой работы
обеспечит вовлечение в зону общих интересов секторов «b», «c» и т. д.1
Возникает, по терминологии Д. Митрани, «эффект разветвления»
(ramification), когда интеграция в одной области стимулирует подобные
процессы в других сферах. Именно по этому пути и шла европейская
интеграция в начальный период своего существования.
Возвращаясь к теоретическим постулатам функционализма,
отметим, что то в своем «зрелом» виде он предлагал не просто рас-
ширение межгосударственного сотрудничества в отдельных сферах,
которое носило бы чисто технический характер. Он видел в нем путь
к достижению политической цели — интеграции государств в более
широкую общность через постепенное отмирание их суверенитетов.
Как отмечает П. А. Цыганков, своими концепциями функцио-
нализм решительно порывал с тремя господствовавшими в первой
половине XX в. традициями в изучении международных отношений2.
Во-первых, это традиция юридического подхода, который рассматри-
вал международную политику с позиций публичного международного
права, регулирующего взаимодействия между суверенными госу-
дарствами и генерирующего тот «нормативный взрыв», свидетелями
которого стал мир в последние десятилетия XX в.
Во-вторых, традиция политической истории, для которой был
характерен примат государства, понимание международной политики
1
Mitrany D. The Functional Theory of Politics.
2
Цыганков П. А. Эрнст Б. Хаас о функциональном сотрудничестве как
условии преодоления конфликта и достижения политической интеграции //
Теория международных отношений: хрестоматия / сост., науч. ред. и коммент.
П. А. Цыганкова. М.: Гардарика, 2002. С. 316–320.
как конфигурации межгосударственных отношений, подчиненных

в основном внутриполитическим целям.
В-третьих, это традиции подхода классического политического
реализма, где государство является центральным актором, а основной
акцент делается на межгосударственные конфликты и противоборство
как главную черту международной политики. Функционализм, на-
против, рассматривает национальное государство как слишком узкое
для решения новых экономических, социальных и технических про-
блем, которые могут быть решены только на уровне международного
сотрудничества. Поэтому межгосударственные отношения должны
быть перестроены так, чтобы «вертикальную» территориальную
замкнутость заменить на действенные «горизонтальные» структуры,
администрация которых будет координировать межгосударствен-
ное сотрудничество в конкретных сферах. Это позволит устранить
экономические и социальные причины конфликтов, а затем посте-
пенно и безболезненно преодолеть государственные суверенитеты.
В результате длительной эволюции сотрудничество между государ-
ствами станет столь тесным, а их взаимозависимость столь высокой,
что будет не просто немыслим вооруженный конфликт между ними,
будет достигнуто состояние необратимости. Международная среда
претерпит глобальные изменения, благодаря которым солдаты и ди-
пломаты уступят место администраторам и техникам, отношения
между канцеляриями — прямым контактам между техническими
администрациями, а защита суверенитетов — прагматичному реше-
нию конкретных вопросов.
Таким образом, наряду с прагматизмом, функциональному под-
ходу к исследованию интеграционных процессов присуща и некоторая
нормативность. Очевидно и практическое влияние функционализма,
особенно на создание и развитие Организации Объединенных Наций
и, в частности, такого ее института, как ЭКОСОС (Экономический
и социальный совет Объединенных Наций), получившего мандат на
координацию межгосударственной деятельности в соответствующих
сферах. В Хартии ООН уделено значительное внимание именно ее
функциональным обязанностям, а Генеральная Ассамблея форми-
рует такие институты, как Конференция Объединенных Наций по
торговле и сотрудничеству и Организация Объединенных Наций по
индустриальному развитию. Но именно реальное применение по-
ложений функционализма в практике международной интеграции
обнаружило его недостатки.
Критика классического функционализма. Несмотря на то, что те-
ория функционализма во многом верно объясняла природу между-
народной интеграции, она со временем была подвергнута жесткой

критике. Самыми распространенными стали обвинения в излишней
технократичности, наивности и идеалистичности, неспособности
к прогнозированию и недостаточном научном обосновании.
Немало нареканий функционализм вызвал как теория, претендо-
вавшая на воплощение на практике его принципов. Во-первых, его
следствием стала слишком большая децентрализация международ-
ного сообщества, определенная дисперсия его усилий. Громоздкие
и многочисленные технические организации породили новые про-
блемы координации. Одновременно появилась и опасность того, что
параллельно падению значения государственного суверенитета будет
происходить рост суверенитета специализированных организаций.
Так, представитель Международной организации труда на конфе-
ренции в Сан-Франциско отказывался от субординации ООН во имя
суверенитета своей организации.
Во-вторых, обнаружилось, что в реальной практике междуна-
родной интеграции функциональное сотрудничество не ведет авто-
матически к «отмиранию суверенитета». Более того, европейский ин-
теграционный процесс показал, что особенно болезненной является
именно проблема передачи государствами «в общий котел» части их
политических и военных компетенций. Забегая вперед, отметим, что
европейская интеграция «созрела» для «обобществления» внешней
и военной политики лишь к концу 1990‑х гг., когда по результатам
Амстердамского договора ЕС 1997 г. был создан пост Генерального
секретаря Евросоюза по вопросам общей внешней политики и по-
литики в области безопасности. Да и до сих пор эти две сферы менее
всего подчинены транснациональным управляющим органам ЕС,
и национальные правительства стран — членов Евросоюза и поныне
сохраняют над ними свой эффективный контроль.
Главный же недостаток теории функционализма заключался в не-
дооценке политической «составляющей» международной интеграции.
Так, Д. Митрани считал, что создание и деятельность ЕОУС не имеет
политической подоплеки, что было весьма наивным с его стороны.
На самом деле, лежавшая в основе ЕОУС идея французского дипло-
мата и экономиста Ж. Монне (ставшего первым главой Объединения)
о секторальной интеграции была лишь первым этапом более широкого
интеграционного плана, который, наряду с экономическими, вклю-
чал и далеко идущие политические цели (создание «европейского
сообщества наций» и ликвидация раз и навсегда причин для войны
между этими странами).
Вряд ли также можно было согласиться с активно продвигав-

шимся функционалистами тезисом о том, что всякая международная
интеграция по определению хороша и способствует прогрессу стран,
участвующих в ней. Функционалисты, по сути дела, игнорировали
негативные проявления интеграции, а также тот факт, что последняя
развивалась далеко не всегда поступательно, в ее истории были и не-
удачи, и зигзаги, и застой, и даже регресс.
Наконец, в философском плане были сомнения в базовых посту-
латах функционализма. Так, функционалисты в своих теоретических
построениях исходили из предположения о том, что люди по своей
природе — рациональные существа, привыкшие принимать решения
на основе анализа своих интересов, тех выгод и проигрыша, которые
они могли бы получить в том или ином случае. Но на практике по-
ведение и мотивы людей, организаций и государств часто бывают не
рациональными и прагматичными, а иррациональными, что никак
не объяснимо с точки зрения функционализма.
Основные положения неофункционализма. Критика функциона-
лизма «образца» Д. Митрани была адекватно воспринята молодым
поколением сторонников этой теории, которые постарались усовер-
шенствовать ее и которые получили название неофункционалистов.
Признанным лидером этой школы стал американский ученый не-
мецкого происхождения Э. Хаас. Его ставшая впоследствии хрестома-
тийной книга «Объединение Европы» (1958)1 положила начало теории
неофункционализма. Последняя затем получила развитие в трудах
Л. Линдберга, Ф. Шмиттера, Л. Шейнемана и др.
Неофункционализму присуща определенная гибридность его
теоретических постулатов, так как в своих объяснения природы
и направления развития международной организации он пытается
соединить функционализм с федерализмом и даже политическим
реализмом. Неофункционалисты представляли интеграцию, с одной
стороны, политическим феноменом, как ее описывали федералисты,
с другой — процессом, требующим преодоления множества противо-
речий между участниками интеграции и баланса их интересов. Отме-
тим, что отсутствие догматизма и теоретический прагматизм позволил
неофункционализму с легкостью приспосабливаться к меняющимся
политическим реалиям и довольно точно объяснять суть современных
интеграционных процессов.
Наиболее существенным отличием от неофункционализма от
классического функционализма было то, что он выдвигал на первый
1
Haas E. B. The Uniting of Europe: Political, Social and Economic Forces, 1950–57.
Stanford, 1958.
план политику, стремление к политическому сотрудничеству, но через

сотрудничество экономическое. Это позволило ему освободиться от
чрезмерного увлечения экономическими аспектами интеграции, столь
характерного для классических функционалистов, и разработать более
сбалансированную теорию международной интеграции.
Неофункционалисты подчеркивали, что для успеха интеграции
необходимы структурные условия, которым должны отвечать государ-
ства, и отмечают, что логика функциональной интеграции носит не
механический, а вероятностный характер и сам этот процесс зависит
от множества факторов. В частности, Э. Хаас критиковал Д. Митра-
ни за недостаточно полное рассмотрение роли политической власти
в интеграционном процессе, подчеркивая, что власть неотделима
от благосостояния. По его мнению, ориентированная на силу пра-
вительства деятельность в рамках международных программ может
эволюционировать в сторону деятельности, направленной на рост
благосостояния.
Одновременно Э. Хаас пришел к выводу о том, что прагматические
интересы и ожидание экономической выгоды «эфемерны», если не
подкрепляются глубокими идеологическими и культурными сооб-
ражениями. В отсутствие таких соображений процесс политической
интеграции с неизбежностью будет неустойчивым и обратимым. Если
окажется возможным удовлетворить прагматически обоснованные
ожидания, не пытаясь значительно расширить интеграцию, то сотруд-
ничающие стороны не поддержат план такого расширения. В этом, как
полагает Хаас, кроется одно из важных ограничений прагматически
обоснованных ожиданий выгоды.
Э. Хаас в целом поддерживал идею Д. Митрани об «эффекте
разветвления» как об одной из основных движущих сил мировой
интеграции. Но он предпочитал использовать другой термин для
описания этого интеграционного феномена — «эффект перетекания»
(spill-over), который, по его мнению, более точно передавал суть про-
цесса интеграции.
В оригинальной трактовке Э. Хааса, «перетекание» являет собой
создание и углубление интеграции в одном секторе экономики, что
обеспечивает давление на смежные сектора. При этом усиливается
влияние единого наднационального правительства. Если рассматри-
вать это положение на примере ЕОУС, то фактически это означает,
что полная интеграция в сфере угля и стали не будет завершена без
интеграции родственных сфер.
Для того, чтобы идея «перетекания» начала работать, необходимо
соблюдение ряда исходных условий. Одним из таких условий являет-
ся априорная зависимость экономик стран — участниц интеграции.

В противном случае сотрудничество себя не оправдывает. Стоит от-
метить, что определенные сектора экономики потенциально более
подходят для «перетекания», нежели другие. В качестве связующего
звена могут выступать международные торговые союзы (например,
те, что образуют зоны свободной торговли), которые работали бы
более эффективно, если бы правительства стран-участниц поддер-
жали единый валютный курс. А это, в свою очередь, санкционирует
сотрудничество в монетарной политике. Таким образом, процесс
функционального «перетекания» сыграл свою роль в учреждении
Европейской валютной системы в 1979 году.
Определенную роль в валютной интеграции сыграли разрушение
Бреттон-Вудской валютной системы и первый глобальный энергети-
ческий кризис (1973–1975 гг.). Это привело к тому, что, преодолевая
совместными усилиями экономические трудности, страны-члены на-
чинают развивать новые направления интеграции в области экологии,
социальной политики, здравоохранения, науки и техники.
Однако суть процесса «перетекания» заключается не просто
в увеличении взаимозависимости между государствами, но и в том,
что дальнейшая экономическая интеграция потребует создания над-
национального регулирующего органа. В таком случае экономическое
сотрудничество будет подкреплено сотрудничеством политическим.
При этом крайне важно, чтобы политика следовала за экономикой,
а не наоборот. Именно несоблюдение этого основополагающего прин-
ципа стало причиной недееспособности многих проектов объедине-
ния Европы. По мнению Э. Хааса успех интеграции напрямую зависит
от того, насколько способны центральные институты политической
власти сохранять относительную автономность международных эко-
номических формирований, чтобы не разрушить их деятельность при
первом политическом противоречии между странами.
В отличие от традиционных функционалистов, Э. Хаас понимал,
что международная интеграция не является «линейным» процессом,
в ходе нее могут возникать не только «перетекание», но и «эффекты
застаивания» (spill-around) и даже «движения вспять» (spill-back).
То, что Э. Хаас прав в своем «нелинейном» восприятии инте-
грационных процессов, демонстрирует история самой европейской
интеграции, являющейся любимым примером как функционалистов,
так и неофункционалистов. В ее развитии не раз имелись периоды
стагнации, серьезного кризиса как отдельных ее отраслей, так и всего
интеграционного процесса в целом. Часто это было связано с интегра-
цией новых членов (Великобритании и Дании в середине 1970‑х гг.,
Греции, Испании и Португалии в середине 1980‑х гг., постсоциалисти-

ческих стран Центральной и Восточной Европы во второй половине
двухтысячных годов) или глобальными финансово-экономически-
ми кризисами (энергетический и валютный кризисы 1973–1975 гг.,
депрессия рубежа 1970–1980‑х гг., нынешний кризис, длящийся
с 2008 г.). Особенно много конфликтов было из-за аграрной полити-
ки, сферы, где постоянно сталкиваются интересы сразу нескольких
стран — членов Евросоюза, имеющих крупные сельскохозяйственные
секторы их экономик. Нынешний же кризис поставил на грань про-
вала одно из ключевых достижений европейского интеграционного
процесса — еврозону (Европейский валютный союз). Дело дошло до
того, что даже такая лояльная идее валютной интеграции страна, как
Финляндия, выступает за «разноуровневый» валютный союз, который
бы освободил относительно благополучные страны от обязанности
спасать откровенных «нахлебников», паразитирующих на результатах
напряженного труда других, более ответственных членов еврозоны.
Возвращаясь к характеристике взглядов неофункционалистов,
отметим, что Э. Хаас более точно, чем Д. Митрани, описывал меха-
низм зарождения интеграционных процессов. Например, он считал,
что сотрудничество не может начинаться на пустом месте, для этого
необходимы определенные условия: общие экономические интересы,
сходство экономических систем, некоторая степень взаимозави-
симости, политический плюрализм. Важным положением теории
неофункционализма стал тезис о том, что участники интеграции,
в первую очередь, начинали сотрудничество по тем вопросам, по
которым легче всего было договориться. К таковым Э. Хаас относил
сферу так называемой «низкой политики» (low politics), т. е. вопросы,
имеющие базовый, рутинный и вместе с тем неполитизированный
и неидеологизированный характер. Именно таковыми являлись клю-
чевые сектора экономики (уголь и сталь), с сотрудничества в которых
и началась европейская интеграция.
И лишь на последующих этапах международной интеграции, под-
черкивал Э. Хаас и его последователи, возможно создание наднаци-
ональных политических органов, задача которых заключается в том,
чтобы координировать и направлять процесс интеграции. Именно
этой логикой Э. Хаас и объяснял процесс постепенного слияния трех
«моторов» европейской интеграции в 1950–1960‑е гг. — ЕОУС, ЕЭС
и Евратома, — процесс, который завершился подписанием договора
об учреждении единой Комиссии и единого Совета Европейских
сообществ (неофициально называемый Договор о слиянии), под-
писанный 8 апреля 1965 г. в Брюсселе. Данная теоретическая схема
применима и для объяснения дальнейших интеграционных процессов

в рамках ЕС, которые протекали по направлению к формированию
единых валюты, банковской системы, внешней и оборонной полити-
ки, а также централизованных органов. Нынешний кризис еврозоны,
по мнению сторонников неофункционализма, не ставит под сомнение
верность этой теории: просто не все участники объединительных
процессов оказались готовыми к столь быстрым темпам интеграции,
а в ряде случаев (например, Греции) имели место безответственная
финансовая политика и даже откровенное паразитирование на обще-
европейских процессах.
Наконец, неофункционализм более откровенно, чем его «пред-
шественник» функционализм (и в этом он был ближе к федерализ-
му), заявлял, что его стратегической целью является установление
«долгосрочной системы мира в Европе». Одним из ранних и вместе
с тем убедительных свидетельств подобной тенденции для неофунк-
ционалистов стал тот факт, что в 1963 г. в прошлом непримиримые
враги Германия и Франция подписали договор о дружбе. И это слу-
чилось «всего» через 18 лет после окончания самой кровопролитной
и ожесточенной войны в истории человечества.
Критика неофункционализма. Что касается недостатков теории
неофункционализма, то главное, в чем заключалась его критика, —
неясность конечных целей интеграции. Последний этап стратегии
неофункционального объединения Э. Хааса заключался в установ-
лении «долгосрочной системы мира в Европе». Данное положение
не вносило ясности в перспективы дальнейшей интеграции после
установления этой системы, что стало существенным недостатком
теории. Отметим также, что формулирование этой стратегической
цели интеграции происходило еще в условиях «холодной войны»,
когда установление мира в Европы было в принципе невозможно
по причине наличия главного источника военной опасности — рас-
кола континента (и мира в целом) на два противоположных лагеря
(капитализм и социализм).
Критике подвергалась и доставшаяся ему от классического функ-
ционализма вера неофункционализма в безусловно положительный
характер и пользу международной интеграции. По мнению сторонни-
ков этой теории, несмотря на все кризисы и проблемы интеграционно-
го процесса, ему все равно нет альтернативы как на региональном, так
и глобальном уровнях. Нынешние сторонники неофункционализма
(а их немало и среди современных неолибералов) старательно ищут
все новые и новые свидетельства в пользу безальтернативности между-
народной интеграции.
2.6. Либеральный межправительственный подход 165
Подчеркнем в заключение, что, несмотря на указанные недо-

статки, неофункционализм смог вынести критику со стороны своих
противников и адаптировать свою теорию таким образом, что она не
только не утратила свою объясняющую силу до сих пор, но и доста-
точно эффективно демонстрирует свою способность к дальнейшему
совершенствованию и развитию. Как отмечает ведущий российский
специалист в области теории международных отношений П. А. Цы-
ганков, не в последнюю очередь это было обусловлено тем, что Э. Хаас
и его последователи удачно применяли системный подход для обнов-
ления своей теории1.
2.6. Либеральный межправительственный подход

Появление либерального межправительственного подхода (liberal
intergovernmental approach) — результат продолжающегося спора между
различными парадигмами теории международных отношений об
интеграции. На «заре» европейской интеграции споры о ней шли
в основном внутри лагеря либералов: федералисты против функци-
оналистов. В настоящее время сам по себе факт интеграции на реги-
ональном и глобальном уровнях не оспаривает ни одна из парадигм
теории международных отношений. Разногласия касаются природы
интеграции, факторов, ее порождающих, а также масштабов и по-
следствий интеграции для системы международных отношений
в обозримом будущем.
Сформировалось несколько подходов к определению понятия
«международная интеграция» — межправительственный (intergo
vernmental), институциональный (institutional) и коммунитарный
(communitarian).
Межправительственный (межгосударственный) подход раз-
вивается главным образом в рамках неореализма. Его сторонники
отводят приоритетную роль в процессе интеграции национальным
государствам. Сотрудничество между ними возможно только в том
случае, если они имеют общие интересы в той или иной области
международной деятельности. Результатом их взаимодействия на
межправительственном уровне является особая окружающая среда,
которая влияет на появление общих институтов. При этом государ-
ства, создающие международные институты, стараются не терять
контроль за ними и всячески отстаивать свои интересы внутри них.
Очень часто международные институты, несмотря на формально
1
Цыганков П. А. Эрнст Б. Хаас о функциональном сотрудничестве как усло-
вии преодоления конфликта и достижения политической интеграции. С. 316–320.
многосторонний характер, являются лишь прикрытием доминирова-

ния/лидерства одного или нескольких наиболее сильных государств.
Примерами могут служить ФРГ и Франции в ЕС или США в НАТО.
А многие из ныне существующих международных организаций воз-
никли в условиях «холодной войны», когда к интеграции их подтал-
кивало наличие внешних угроз.
В отличие от предыдущего, институциональный подход к интегра-
ции складывался в русле неолиберализма. Наиболее ярким его пред-
ставителем до недавнего времени был уже упоминавшийся Э. Хаас.
Согласно этому подходу, международная интеграция рассматривается
как процесс трансформации национальных практик взаимодействия
с международными институтами, ведущий к созданию особой много-
уровневой системы управления с множеством центров принятия
решений. Последнее обстоятельство породило еще одно название
институционального подхода — плюралистическим1.
Коммунитарный подход более эклектичен, поэтому его трудно
отнести однозначно к какой-то одной парадигме. Он трактует между-
народную интеграцию как процесс эффективного взаимодействия
между социальными общностями в различных областях международ-
ной жизни, а также создания новых сообществ в ответ на новые вызовы
и потребности. В результате этого процесса формируется сообщество,
которое в зависимости от идеологической окраски коммунитаризма
может называться «сообществом безопасности»/security community
(К. Дойч), «глобальным обществом»/global society (М. Уайт), «моно-
хромным обществом»/monochrome society (Э. Этциони)2. Управление
этим сообществом не будет происходить из единого политического
центра, власть в нем будет рассеяна, он будет основан на принципе
саморегуляции.
Либеральный межправительственный подход появился как по-
пытка примирить три указанных подхода к интеграции на базе неоли-
берализма. И хотя его «отцом-основателем» считается Э. Моравчик, на
самом деле это направление имеет более богатую основу и включает
в себя идеи и концепции таких известных неолиберальных теоретиков
как Р. Патнэм, Дж. Рагги и Р. Кохейн.
1
Malhotra V. K., Sergunin A. A. Theories and Approaches to International Relations.
New Delhi: Anmol Publications, 1998. P. 22–26.
2
Avineri S., de-Shalit A. (eds). Communitarianism and Individualism. Oxford:
Clarendon Press, 1992; Bell D. Communitarianism and Its Critics. Oxford: Clarendon
Press, 1993; Etzioni A. The Monochrome Society. Princeton: Princeton University Press,
2001.
2.6. Либеральный межправительственный подход 167
Э. Моравчик выделяет три основных уровня (фазы) формирования

интеграционных процессов1. Две первых фазы заимствованы из тео-
рии «двух-уровневой игры» Р. Патнэма2, третья — из теории режимов
Р. Кохейна.
Первый уровень называется формированием внутренних предпо-
чтений (или внутренний спрос). В угоду коммунитаристам Э. Моравчик
рассматривает, как на процесс интеграционных предпочтений ока-
зывают влияние различные внутригосударственные акторы: группы
интересов, политические партии, законодательные и исполнительные
органы власти. Среди всего этого разнообразия Э. Моравчик все-таки
особо выделяет экономические интересы, которые считает наиболее
важными.
Сторонники либерального межправительственного подхода счи-
тают важным введение этого уровня не только для того, чтобы «умиро-
творить» коммунитаристов, но и для того, чтобы лучше понять, как
формируется внешнеполитический курс участников интеграционных
процессов и насколько внутри них сильны группировки, заинтере-
сованные в международной интеграции и выступающие в роли ее
«моторов». Или, наоборот, обращение к этому уровню анализа бывает
полезным в тех случаях, когда интеграционные процессы не находят
поддержки внутри тех или иных стран. Таким путем можно лучше по-
нять, почему, например, Англия и Дания долго противились вступле-
нию в Европейское экономическое сообщество и что, в конце концов,
заставило их изменить свое отношение к ЕЭС и все-таки вступить
в него. В современных условиях либеральный межправительствен-
ный подход полезен для анализа таких европейских «уклонистов»
как Норвегия и Швейцария, население которых до сих пор не хочет
присоединения к Евросоюзу.
Второй уровень, изучение которого призвано удовлетворить
требования неореалистов, — это межгосударственный торг (или пред-
ложение), приводящий к выработке общих решений, компромиссов,
которые, разумеется, устраивают не всех. Э. Моравчик выделял три
возможных варианта переговорной тактики национальных госу-
дарств, участвующих в интеграции.
Один из них представляет собой тактику односторонних дей-
ствий или угрозу отказа от достижения соглашения. Так себя часто
вела Франция, когда она отстаивала свои интересы в рамках Общей
1
Moravcsik A. Taking Preferences Seriously: A Liberal Theory of International
Politics // International Organization. 51, 4. Autumn 1997. P. 513–553.
2
Putnam R. Diplomacy and Domestic Politics: The Logic of Two-Level Games //
International Organization. 42 (Summer 1988). P. 427–460.
аграрной политики (ОАП) Европейского союза. Последний, учитывая

влиятельную роль Парижа в ЕС, являющегося одним из основателей
этой организации, часто был вынужден идти на уступки «строптивой»
французской аграрной дипломатии.
Другой вариант — это тактика создания альтернативных коалиций
или угрозы исключения кого-либо из интеграционного процесса.
В рамках этой тактики то или иное государство, отказывающееся
идти на компромиссы с большинством, оказывается перед перспек-
тивой исключения из интеграционного объединения или его части.
Используя эту тактику, удалось уговорить Великобританию на при-
нятие принципов ОАП, что, в конце концов, сделало возможным ее
вхождение в Европейский союз.
Наконец, есть еще тактика поиска компромиссов и увязок, в рам-
ках которой участники интеграционного процесса, не забывая о своих
национальных интересах и усиленно торгуясь, все-таки имеют своей
конечной целью достижение соглашения. Собственно говоря, эта
тактика и является основой механизма переговоров как внутри ин-
теграционных объединений, так и между последними и внешними
акторами, пока еще не входящими в эти объединения, но желающими
с ними сотрудничать или присоединиться к ним.
• Последний, третий, уровень — супранациональные институ-
ты, который был предназначен специально для неолибералов. Госу-
дарства, создавшие их, по мнению Э. Моравчика, заинтересованы
в дальнейшем существовании этих институтов, так как, во-первых,
будучи раз созданными, они экономят время и усилия на переговорах
и облегчают достижение новых соглашений; во-вторых, они помогают
национальным правительствам добиться большей автономии от тре-
бований своих граждан, так как всегда могут оправдать свои действия
«высшими интересами» наднациональных структур.
Критика либерального межправительственного подхода. Однако
попытка примирить три указанных подхода не во всем оказалась
удачной — уж слишком они отличаются друг от друга своими тео-
ретическими основаниями. Так, часть критиков либерального меж-
правительственного подхода считает, что Э. Моравчик недооценил
степень апатии населения даже тех государств, которые наиболее ак-
тивно участвуют в интеграционных процессах. Так, в период нацио-
нальных дебатов по ратификации Европейской конституции только
42% испанских избирателей приняли участие в голосовании. Всего
лишь 11% европейцев читали текст этой конституции1. В результате
исследователь часто не в состоянии понять, насколько внутренние
1
BBC World Service. April 23. 2005.
2.7. Теория демократизации 169
предпочтения (спрос) действительно отражают отношение населе-

ния той или иной страны к интеграционным процессам. Отметим
также, что одним из побочных эффектов массового политического
равнодушия населения ЕС стал так называемый «демократический
дефицит» в Евросоюзе: многие важные решения внутри ЕС при-
нимаются «евробюрократами» без серьезного публичного обсуж-
дения. Для сторонников либерального межправительственного
подхода характерен старый недостатк функционалистов — пере-
оценка значимости экономических факторов интеграции в ущерб
другим — политическим, военно-стратегическим, культурным
и прочим — мотивам.
2.7. Теория демократизации

Становление теории демократизации. Бурные процессы демокра-
тизации, происходившие в последние два десятилетия в большинстве
постсоциалистических стран, а также в некоторых развивающихся
странах, вызвали большой интерес мирового научного сообщества.
В центре внимания ученых оказались такие вопросы, как причины,
факторы, методы и этапы демократизации. Возникла также необходи-
мость уточнить само понятие демократии, так как возникшие в «но-
водемократических» странах политические режимы далеко не всегда
укладывались в привычные для Запада представления о демократии.
Пришлось уточнить и типологию демократии с тем, чтобы учесть по-
явившиеся многочисленные переходные, гибридные и девиантные
формы этого общественно-политического устройства.
Необходимо отметить, что изучением процессов демократизации
в мире активно занимались не только неолибералы, привыкшие счи-
тать эту проблематику своей «вотчиной», но и представители других
теоретических школ. Так, близкий к неореализму Сэмюэл Хантингтон
предложил свою систему периодизации демократизации, а часть не-
олибералов приняла ее, несмотря на то, что в рамках этой парадигмы
возникали и собственные варианты периодизации.
Общим для неореалистов и неолибералов было то, что обе парадиг-
мы считали и считают демократию высшей ценностью и достижением
человечества в сфере политики. В этом смысле массовые процессы
демократизации, развернувшиеся в мире на «закате» «холодной во-
йны» и особенно после ее окончания, расцениваются неореалистами
и неолибералами как свидетельство «исторической правоты» и эффек-
тивности демократии как формы общественного устройства.
В то же время эти парадигмы различаются между собой в таких

важных вопросах, как объяснение мотивации стран, решившихся на
проведение демократических реформ, определение факторов, влия-
ющих на процессы демократизации, оценка итогов демократизации
и проч. Например, неореалисты считают, что бывшие авторитарные
и тоталитарные режимы пошли на демократизацию не по доброй
воле и не от «хорошей жизни», их к этому вынудило давление как
изнутри, так и особенно извне — со стороны развитых демократий.
Неолибералы же склонны более оптимистично оценивать силу при-
мера демократии.
Неореалисты в целом довольно скептически оценивают результаты
демократизации, считая, что за редким исключением (постсоциали-
стические страны Восточной и Центральной Европы, принятые в ЕС
и НАТО), большинство реформированных политических режимов
лишь имитирует демократические процедуры, не будучи демократи-
ческими по сути. Неолибералы же более позитивно оценивают итоги
глобального процесса демократизации, считая, что, несмотря на от-
дельные неудачи, он в целом протекал успешно и достиг большинство
поставленных целей.
Неореалисты считают процесс демократизации, прежде всего,
следствием радикального сдвига в общемировом балансе сил: со-
циализм, фашизм и другие недемократичные модели общественного
устройства и развития не выдержали конкуренции с капитализмом —
либеральной демократией, по терминологии Фрэнсиса Фукуямы, —
и были вынуждены признать большую эффективность демократии
и рынка. Однако при этом нет никаких гарантий, что при определен-
ных обстоятельствах например, в случае улучшения экономического
положения и укрепления внутриполитических позиций правящего
режима, демократические «неофиты» не откажутся от вновь обретен-
ных принципов и не вернутся к прошлому. Они ссылаются на пример
В. В. Путина, который, придя к власти на волне демократических
преобразований Б. Н. Ельцина и упрочив экономическое положение
страны, довольно быстро отошел от западной модели демократии,
предложив взамен собственную доктрину «суверенной демократии»,
которую зарубежные исследователи считают слегка замаскированной
под демократию формой авторитаризма.
Неолибералы же, в отличие от неореалистов, не считают процесс
демократизации зависимым от колебаний мирового баланса сил. Для
них демократизация — неотъемлемый компонент процесса глобали-
зации. Наряду с интеграцией, возникновением наднациональных
институтов, информационной революцией демократия принадлежит
к важнейших мегатрендам голбализации. По этой причине неоли-

бералы видят в демократизации необратимый процесс, который,
несмотря на некоторые отклонения от общего курса, невозможно
повернуть вспять.
Основное содержание теории демократизации. Несмотря на то, что
многие направления теории международных отношений занимаются
изучением процессов всемирной демократизации, ведущее место
в этой области все-таки по-прежнему принадлежит неолиберализму.
Наиболее видными представителями этой школы неолиберализма яв-
ляются Г. О’Доннел, М. Дойл, Ф. Шмиттер, А. Степан, Д. Растоу и проч.
В рамках теории демократизации сложилось два основных под-
хода к изучению этого процесса — количественный и качественный.
Сторонники количественного подхода в основном занимаются ис-
следованием того, как и почему в мире происходит рост численности
государств с демократическими режимами. То есть объектом их иссле-
дования являются главным образом бывшие социалистические стра-
ны и развивающиеся страны, имевшие недемократические режимы.
Правда, при этом различные исследователи приводят существенно
отличающуюся друг от друга статистику относительно того, когда
и сколько стран перешли к демократической форме общественно-
политического устройства, что обусловлено отсутствием надежных
критериев для определения того, что считается демократией.
Последователи же качественного подхода подчеркивают, что коли-
чественная сторона процесса глобальной демократизации не является
самой важной, главное — это глубина и прочность демократических
преобразований. Они «ценят» только те случаи, когда демократизация
происходила качественно, в полной мере. Впрочем, и страны с имита-
ционными или несовершенными демократическими режимами они
не считают потерянными для «дела демократии». Нужно только дать
честную оценку состояния демократии в этих странах и помочь им
завершить демократические преобразования.
В отличие от количественного, качественный подход не огра-
ничивается анализом процессов демократизации только в бывших
авторитарных и тоталитарных странах. Его сторонники считают,
что в стороне от процесса демократизации в эпоху глобализации не
может остаться никто, и этот процесс происходит и внутри «старых
демократий» Америки и Европы. Эти страны, оставаясь примером
для «молодых демократий», не могут позволить себе «почивать на
лаврах». Они должны неустанно работать над совершенствованием
собственной модели демократии, искать ее новые формы, постоянно
экспериментировать. Только так можно сохранить свои авторитет
и лидерство в этой области и заодно вдохнуть новую жизнь в старые

доктрины и концепции демократии.
Как и сторонники количественного подхода, приверженцы каче-
ственного метода пришли к выводу, что нужно более четко определить
критерии демократии и на их основе более строго оценивать итоги
демократизации в разных странах и регионах мира.
Неолиберальные теоретики выделяют две основные группы
факторов (переменных), которые обусловливают процесс демокра-
тизации1:
• структурные (independent variables — независимые переменные),
к которым относят объективные процессы и явления — характер
внешней среды, условий (благоприятные или враждебные), в которых
происходит процесс демократизации в той или иной стране, уровень
социально-экономического развития страны, ее место и роль в миро-
вой экономике, социальная структура, доминирующие в обществе
ценности, национальные традиции и проч.;
• процедурные (dependent variables — зависимые переменные), под
которыми понимаются субъективные факторы (личностные особен-
ности политических лидеров, качество политической элиты, нацио-
нальная специфика процесса принятия решений и проч.).
На практике эти факторы активно взаимодействуют друг с другом
и даже могут меняться местами. Принято считать, что структурные
факторы играют определяющую роль в начале процессов демокра-
тизации, процедурные же механизмы влияют на успех или неуспех
демократических реформ. Но при определенных обстоятельствах
субъективные причины могут тормозить действие объективных
факторов и надолго оттягивать само начало процесса демократиза-
ции. Недавняя история «цветных» революций на Арабском Востоке,
направленных на смену авторитарных режимов, не менявшихся по
30–40 лет, демонстрирует силу этих субъективных факторов и вместе
с тем возможные трагические последствия как для самих правителей,
не желавших (или опоздавших) пойти на реформы, так и в целом для
стран, задержавшихся в своем общественном развитии.
Г. О’Доннел и Ф. Шмиттер считают, что демократический транзит
проходит через три основные фазы — либерализацию (подготовка
демократических перемен), собственно демократизацию (проведение
1
Лебедева М. М. Указ. соч. С. 175; Линц Х., Степан А. «Государственность»,
национализм и демократизация // Полис. 1997. № 5; Мадатов А. С. Демократия:
сущность и методологические проблемы исследования. М.: Уникум-Центр, 2000;
Растоу Д. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис. 1996.
№ 5. С. 5–15.
глубоких реформ) и консолидацию (когда правящая элита стремится

закрепить достигнутые успехи и упрочить свою власть)1. Эта схема
может быть применена, например, к новейшей истории России.
Либерализацию можно ассоциировать с периодом «перестройки»
при М. С. Горбачеве, демократизацию в узком смысле слова — с эпо-
хой Б. Н. Ельцина, а консолидацию — с временами В. В. Путина
и Д. А. Медведева.
Что касается периодизации процессов демократизации, то, как
уже говорилось, ряд неолибералов принимает предложенную С. Хан-
тингтоном концепцию «трех волн» демократизации. В соответствии
с этой системой периодизации выделяются следующие исторические
стадии демократизации2.
• Первая «волна» демократизации, длившаяся с 1820-х до
1920‑х гг. За ней последовал «отлив» в демократическом развитии,
связанный с приходом к власти в ряде стран мира авторитарных и то-
талитарных режимов (нацизм/фашизм, сталинизм), а также второй
мировой войной.
• Вторая «волна» (середина 1940‑х — начало 1960‑х гг.), связанная
с поражением нацизма и фашизма в войне, либерализацией в СССР
(и социалистических странах Восточной и Центральной Европы)
после прихода к власти Н.С. Хрущева, а также началом мощного
антиколониального движения и крушением колониальной системы
капитализма. Очередной «отлив» (конец 1960-х — начало 1970‑х гг.)
был результатом прихода к власти ряда диктаторских режимов в Евро-
пе и Латинской Америке, начала «застоя» в СССР и насильственного
подавления попыток модернизировать социализм («пражская весна»
1968 г., события в Гданьске 1970 г.)
• Третья «волна», начавшаяся в середине 1970‑х гг. чередой демо-
кратических преобразований в ряде стран Европы (Греция, Португа-
лия, Испания) и Латинской Америки (Доминиканская республика)
и продолжающаяся до сих пор.
Ряд неолиберальных авторов, например, Ф. Шмиттер, считает,
что с началом демократических преобразований в бывших странах
социализма, а также в Латинской Америке, Африке и Азии на рубеже
1980–1990‑х гг. стартовала четвертая «волна», имеющая поистине
глобальный характер. По мнению сторонников этой точки зрения,
1
O’Donnell G., Schmitter Ph. Transition from Authoritarian Rule. Tentative Con
clusions About Uncertain Democracies. Baltimore, 1986.
2
Huntington S. Democracy’s Third Wave // The Journal of Democracy. 1991. Vol. 2.
№ 2; Huntington S. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century.
Norman and London, 1991.
именно на нынешнем этапе можно говорить о победе демократии

как модели общественно-политического устройства во всемирном
масштабе.
Критика теории демократизации. Теория демократизации является
одной из самых критикуемых концепций неолиберализма, главным
образом по причине ее ярко выраженной нормативности (или, по дру-
гой версии, идеологизированности)1. Неолибералы исходят из поло-
жения о том, что демократия по определению является благом и имеет
универсальный характер, т. е. должна быть учреждена везде, по всему
миру. Они игнорируют тот факт, что многие народы и культуры отвер-
гают демократию как универсальную ценность или, даже понимая ее
преимущества, просто не готовы ввести эту форму государственного
устройства в своей стране. Навязывание же демократии извне против
воли того или иного народа или в ситуации, когда внутренние условия
в стране еще не созрели для этого, ни к чему хорошему не приводит.
Наоборот, это часто оборачивается дискредитацией самой идеи демо-
кратии, внедряемой недемократическими методами.
Теория демократизации подвергается критике еще и потому, что
ее сторонники оказались не в состоянии определить четкие критерии
самого понятия демократии. Попытки неолибералов указать в каче-
стве параметров демократии такие ее атрибуты, как наличие много-
партийной системы, системы свободных и альтернативных выборов,
независимых судебной системы и СМИ, гарантий прав человека и раз-
личных меньшинств, рыночной экономики, защищенность частной
собственности и проч., всякий раз оказывались несостоятельными по
различным причинам2. Так, например, от количества политических
партий степень демократичности той или иной страны напрямую
никак не зависит. В США («эталоне» демократии) де-факто существует
двухпартийная система, ибо мелкие партии не принимаются в расчет.
Политические системы многих демократических стран также тяготе-
ют если не к двухпартийной, то к двухблоковой модели, основанной
на том же принципе электорального «маятника» в сочетании «либера-
лы — консерваторы» или «социалисты — консерваторы» (лейбористы
и консерваторы в Великобритании, социалисты — «голлисты» во
Франции, СДПГ — ХДС — ХСС в ФРГ, социалисты — либеральные
1
Сморгунов Л. В. Методологические проблемы сравнительного исследования
третьей волны демократизации //Вестник Московского университета. Сер. 12.
Политические науки. 1997. № 5.
2
Растоу Д. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис.
1996. № 5. С. 12–13; Doyle M. Kant, Liberal Legacies, and Foreign Affairs // Philosophy
and Public Affairs. 1983. P. 205, 207–208; Archibugi D. The Global Commonwealth of
Citizens. Toward Cosmopolitan Democracy. Princeton: Princeton University Press, 2008.
демократы в Японии, Маарах — Ликуд в Израиле). В то же время в не-

которых странах действуют иногда десятки политических партий и ор-
ганизаций (особенно в период выборов), но качества демократии такая
многопартийность не улучшает. Другие указанные выше «признаки»
демократии также легко могут быть оспорены как необходимые.
Понимая всю проблематичность определения типа политических
режимов, находящихся в процессе «демократического транзита»,
сторонники теории демократии занялись изобретением неологиз-
мов — «несовершенная демократия», «имитационная демократия»,
«гибридная демократия», «нелиберальная демократия»1.
Но эти усилия не увенчались успехом, так как все эти понятия
внутренне противоречивы, нелогичны или вовсе лишены смысла.
К тому же эти словесные упражнения неолибералов дали моральное
право тем самым «имитаторам» демократии изобретать свои соб-
ственные понятия, которые также не имели ничего общего с реальной
демократией. Например, уже упоминавшаяся концепция «суверенной
демократии», придуманная кремлевскими политтехнологами для
того, чтобы убедить и российскую, и зарубежную общественность
в «особом пути» России.
Много претензий, особенно со стороны историков, вызвали
и предложенные приверженцами теории демократизации системы пе-
риодизации процесса демократизации. Если уж авторы этих периоди-
заций умудрились найти 21 (по Р. Диксу)2 или 29 (по С. Хантингтону)3
государств в ходе первой «волны» демократизации, то почему из пе-
риодизации выпали более ранние этапы человеческой истории? Разве
не являлся демократиями ряд городов-полисов Древней Греции, где,
собственно говоря, и возник термин «демократия»? Или демократии
не существовало в Древнем Риме в период Республики? Или не об-
ладали элементамии демокртии феодальные республики и вольные
торговые города Европы и Древней Руси, существовавшие в период
средневековья, да и в более позднее время?
В любом случае сторонникам теории демократизации приходится
признать, что понятие «демократия» имеет конкретно-исторический,
а не абсолютный, вневременной характер и должно постоянно уточ-
няться в соответствии с историческими реалиями и меняющимися
представлениями о сути этого общественно-политического устрой-
ства. Как показывает история даже самых совершенных демократий,
1
См., напр.: Diamond L. Thinking About Hybrid Regimes // The Journal of
Democracy. 2002. Vol. 13. № 2.
2
Dix R. History and Democracy Revisited // Comparative Politics. Vol. 27. № 1. 1994.
3
Huntington S. Op. cit.
они постоянно изменяются: одно дело — «рабовладельческая демо-

кратия» в Америке и «цензовая демократия» в Англии конца XVIII —
первой половины XIX вв. и другое — современная модель демократии,
существующая ныне в этих странах.
Ранее уже упоминалось, что рассматриваемая теория критикова-
лась за слишком оптимистическое видение демократизации, в част-
ности, за то, что она упрощенно представлялась в виде непрерывного,
поступательного процесса, «обреченного на успех». На самом деле,
этот процесс имеет гораздо более сложный характер и может вклю-
чать в себя и зигзаги, и перерывы, и стагнацию, и движение вспять.
Даже новейшая история, скажем, европейских демократий изобилует
примерами не только «приливов», но и «отливов» в развитии демокра-
тических институтов и процедур. А некоторые современные исследо-
ватели, как уже отмечалось, вообще считают, что по мере развития
европейской интеграции происходит централизация власти в ЕС,
и даже возникает «дефицит демократии» в этом транснациональном
образовании. Ряд специалистов считает, что введенные Дж. Бушем-
младшим в рамках мер по борьбе с угрозой терроризма (в первую
очередь, по закону PATRIOT 2002 г.) ограничения на гражданские
свободы и, наоборот, предоставление правоохранительным органам
США больших полномочий существенно урезают демократию в этой
стране и подрывают ее имидж как лидера глобальной демократии на
мировой арене. Наконец, сами представители теории демократизации
признают, что, пользуясь демократическими процедурами, к власти
могут прийти антидемократические силы (победа нацистов на пар-
ламентских выборах 1932 г. и приход к власти Гитлера в Германии —
живой тому пример)1.
Учитывая приведенную критику, нельзя не признать, что эта
теория, во-первых, в целом верно подметила тенденцию к более
широкому распространению демократии как формы правления
в мире (как в ретроспективе, так и на современном этапе развития
человечества), и, во-вторых, способствовала началу плодотворной
дискуссии в общественных науках о сути, исторических типах, дви-
жущих силах, параметрах и направлении развития демократии. Эта
дискуссия до сих пор не завершена и вряд ли будет закончена, пока
существует эта форма общественно-политического устройства. Теория
демократизации оказалась весьма полезной как в практическом, так
и теоретическом планах.
1
Линц Х., Степан А. «Государственность», национализм и демократизация //
Полис. 1997. № 5; Linz D. The Perils of Presidentialism // Journal of Democracy. 1990.
Vol. 1. № 1.
Контрольные вопросы 177
Контрольные вопросы
1. Чем отличаются понятия взаимозависимости и комплексной
взаимозависимости?
2. Какая роль отводится международным институтам в рамках
отношений взаимозависимости?
3. Как связаны понятия взаимозависимости и силы?
4. Какие формы может принимать «мягкая сила»?
5. Как соотносятся взаимозависимость и глобализация?
6. Можно ли утверждать, что рост взаимозависимости однозначно
способствует миру в отношениях между государствами?
7. Что такое международный режим?
8. При каких условиях возникают режимы?
9. Какие режимы вы знаете и в чем их особенности?
10. Какие подходы сложились в трактовке понятия «междуна-
родный режим»?
11. Какие функции приписывают международным режимам?
12. Совпадают ли взгляды И. Канта и современных неолибералов
на понятие «демократия»?
13. Какие признаки демократии принято выделять в рамках тео-
рии демократического мира?
14. Какие причинные связи, согласно теории, существуют между
миром и демократией?
15. Утверждают ли сторонники теории демократического мира,
что войн между демократиями не бывает?
16. Можете ли вы назвать признаки демократии, которые одно-
значно позволяют определять принадлежность любого государства
к демократическим?
17. В чем заключается сходство и отличие федерализма и функ-
ционализма?
18. Назовите наиболее видных представителей этих двух школ.
19. В чем заключается суть «эффекта разветвления» по Д. Ми-
трани?
20. Приведите основные аргументы критиков теории функцио-
нализма.
21. Назовите наиболее значимых представителей неофункцио-
нализма.
22. В чем состоят изменения теории неофункционализма по срав-
нению с традиционным функционализмом?
23. Что такое эффекты «перетекания», «застаивания» и «движения
вспять» по Э. Хаасу?
24. Какие этапы интеграционного процесса выделяют неофунк-

ционалисты?
25. В чем причины «долгожительства» теории неофункциона-
лизма?
26. Каковы причины появления ЛМП?
27. Кто является автором ЛМП?
28. Идеи каких исследователей были положены в основу ЛМП?
29. Почему ЛМП считается «гибридной» теорией?
30. Назовите три основных уровня ЛМП?
31. Соответствует ли европейская интеграция принципам ЛМП?
32. Какие критические замечания вы могли бы сделать в адрес
ЛМП?
33. Что такое «демократический дефицит» в ЕС?
34. В чем заключается сходство и различие между неореализмом
и неолиберализмом в понимании процесса демократизации?
35. Назовите наиболее видных представителей теории демокра-
тизации.
36. В чем заключается различие количественного и качественного
подходов в рамках ТД?
37. Какие факторы лежат в основе процесса демократизации?
38. Охарактеризуйте основные исторические типы (этапы раз-
вития) демократизации.
39. В чем заключаются критические замечания в адрес ТД?
40. Продолжается ли процесс демократизации во всемирном
масштабе и какие свидетельства в пользу его существования можно
найти в современной мировой политической практике?
41. Являются ли «цветные революции» на постсоветском про-
странстве и на Арабском Востоке частью общедемократического
процесса или же это — явления иного порядка? Приведите аргументы
«за» и «против» этих двух подходов.
42. В чем заключается сходство и отличие федерализма и функ-
ционализма?
43. Почему федералисты и функционалисты сообща выступали
против марксистско-ленинских теорий международной интеграции?
В чем заключается кардинальное различие их теоретико-методологи-
ческих подходов к трактовке интеграционных процессов?
44. Назовите наиболее видных представителей федерализма
и функционализма.
45. В чем заключается суть «эффекта разветвления» по Д. Ми-
трани?
46. Приведите основные аргументы критиков теории функцио-

нализма.
47. Назовите наиболее значимых представителей неофункцио-
нализма.
48. В чем состоят изменения в теории интеграции, привнесенные
неофункционализмом, по сравнению с постулатами традиционного
функционализма?
49. Что такое эффекты «перетекания», «застаивания» и «движения
вспять» по Э. Хаасу?
50. Какие этапы интеграционного процесса выделяют неофунк-
ционалисты?
51. В чем заключаются недостатки неофункционалистских теорий
международной интеграции?
52. В чем причины «долгожительства» теории неофункциона-
лизма?
Литература
Теория взаимозависимости
1. Keohane R., Nye J. Power and Interdependence: World Politics in
Transition. Boston: Little Brown and Company, 1977.
2. Keohane R., Nye J. Power and interdependence revisited // International
organization. 1987. Vol. 41. № 4. P. 725–753.
3. Nye J. Power in the Global Information Age: From Realism to
Globalization. New York, London: Routledge, 2004.
4. Nye J. Soft Power: The Means to Success in World Politics. New York:
Public Affairs Group, 2004.
5. Най Дж. Гибкая сила. Как добиться успеха в мировой политике.
М.: Тренд, 2006.
Либеральный межправительственный подход
1. Avineri S., de-Shalit A. (eds). Communitarianism and Individualism.
Oxford: Clarendon Press, 1992.
2. Bell D. Communitarianism and Its Critics, Oxford: Clarendon Press,
1993.
3. Etzioni A. The Monochrome Society. Princeton: Princeton University
Press, 2001.
4. Moravcsik A. Preferences and Power in the European Community:
A Liberal Intergovernmentalist Approach // Journal of Common Market
Studies. December 1993.
5. Moravcsik A. Taking Preferences Seriously: A Liberal Theory of

International Politics // International Organization. 1997. Vol. 51. № 4.
P. 513–553.
6. Putnam R. Diplomacy and Domestic Politics: The Logic of Two-Level
Games // International Organization. 42 (Summer 1988). P. 427–460.
Теория демократизации
1. Линц Х., Степан А. «Государственность», национализм и демо-
кратизация // Полис. 1997. № 5;
2. Мадатов А. С. Демократия: сущность и методологические про-
блемы исследования. М.: Уникум-Центр, 2000.
3. Растоу Д. Переходы к демократии: попытка динамической
модели //Полис. 1996. № 5. С. 5–15.
4. Сморгунов Л. В. Методологические проблемы сравнительного
исследования третьей волны демократизации // Вестник Московского
университета. Сер. 12. Политические науки. 1997. № 5.
5. Archibugi D. The Global Commonwealth of Citizens. Toward
Cosmopolitan Democracy. Princeton: Princeton University Press, 2008.
6. Diamond L. Thinking About Hybrid Regimes. The Journal of
Democracy. 2002. Vol. 13. № 2.
7. Dix R. History and Democracy Revisited // Comparative Politics.
Vol. 27. № 1. 1994.
8. Doyle M. Kant, Liberal Legacies, and Foreign Affairs // Philosophy
and Public Affairs (1983).
9. Huntington S. Democracy’s Third Wave // The Journal of Democracy.
1991. Vol. 2. № 2;
10. Huntington S. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth
Century. Norman and London, 1991.
11. Linz D. The Perils of Presidentialism // Journal of Democracy. 1990.
Vol. 1. № 1.
12. O’Donnell G., Schmitter Ph. Transition from Authoritarian Rule.
Tentative Conclusions About Uncertain Democracies. Baltimore, 1986.
Неофункционализм
1. Кузьмин Ю. С. Общая ассамблея Европейского сообщества угля
и стали и развитие европейской интеграции (1952—1958 гг.). СПб.:
Изд-во СПбГУ, 2002.
2. Лебедева М. М. Мировая политика. М.: Аспект-пресс, 2006.
С. 161–171.
3. Стрежнева М. Европейский союз на пороге XXI века. М., 2001.
4. Теория международных отношений: хрестоматия / сост., науч.
ред. и коммент. П. А. Цыганкова. М.: Гардарика, 2002
5. Altiero Spinelli and Federalism in Europe and in the World. Milano,
1990.
6. Dahlberg K. A. Regional Integration: The Neo-Functional Versus a
Configurative Approach. International Organization. Vol. 24. № 1. (Winter
1970). P. 122—128.
7. Desmond D. Encyclopedia of the European Union. Boulder / London:
Westview Press, 2000
8. Deutsch K. The Analysis of International Relations. Englewood Cliffs,
N.J., 1968.
9. Etzioni A. Political Unification. New York: Lexington Books, 1965.
10. Haas E. B. International Integration: The European and the
Universal Process // International Organization. Vol. 15. № 3. (Summer
1961). P. 366—392.
11. Haas E. B. The Uniting of Europe: Political, Social and Economic
Forces, 1950–57. Stanford, 1958.
12. Haas E. B. and Schmitter P. Economics and Differential Patterns of
Political Integration: Project About Unity in Latin America, International
Organization. Vol. XVIII. № 4. 1964.
13. Mitrany D. A working peace system. London: Quadrangle Books,
1966.
14. Mitrany D. The Functional Theory of Politics. New York:
St. Marttin’s, 1975.
15. O’Neil M. The Politics of European Integration. London: Routledge,
1996.
16. Riker W. H. Federalism: Origin, Operation, Significance. Boston:
Little, Brown, 1964.
17. Rosamond B. Theories of European Integration. London: Houndmills,
2000.
Теория демократического мира
1. Dixon W. Democracy and the Settlement of International conflict //
American Political Science Review. 1994. Vol. 88. № 1.
2. Doyle M. Kant, Liberal legacies and Foreign Affairs. Parts I and II //
Philosophy and public Affairs. 1983. Vol. 12. № 3, 4.
3. Hall J. Liberalism, Politics, and the Market. London: Paladin, 1987.
4. Hurrell A. Kant and Kantian Paradigm in International Relations //
Theories of International Relations. Vol. II / ed. by S. Chan, C. Moore.
London: Sage Publication, 2006.
5. Morgan Т. Democracy and War: Reflection on the Literature //
International Interactions. 1993. Vol. 18. № 3.
6. Oneal J., Russett B. The Kantian Peace: The Pacific Benefits of
Democracy, Interdependence, and International Organizations, 1885–1992 //
Theories of International Relations. Vol. II / ed. by Chan S., Moore C.
London: Sage Publications, 2006.
7. Owen J. How Liberalism Produces Democratic Peace // International
Security. 1994. Vol. 19. № 2.
8. Ray J. Democracy and International Conflict. Columbia: University
of South Carolina Press, 1995.
9. Rummel R. Power Kills: Democracy as a Method of Nonviolence. New
Brunswick: Transaction Publishers, 1997.
10. Russet B. Grasping the Democratic Peace. Princeton: Princeton
11. Weart S. Never at War: Why Democracies Will not Fight Each Other?
New Haven: Yale University Press, 1998.
Теория режимов
1. Cooperation under Anarchy / ed. by K. Oye. Princeton: Princeton
2. Krasner S. (ed.) International Regimes. Ithaca, New York: Cornell
3. Keohane R. After Hegemony: Cooperation and Discord in the World
Political Economy. Princeton: Princeton University Press, 1984.
4. Keohane R. Neoliberal Institutionalism // International Institutions
and State Power: Essays in International Relations Theory. Boulder: West
View Press, 1989.
5. Young O. International Cooperation: Building Regimes for Natural
Resources and the Environment. Ithaca: Cornell University Press, 1989.
Глава III. Глобализм
3.1. Идейные истоки и отличительные черты глобализма

Появление глобализма как самостоятельной парадигмы теории
международных отношений стало, с одной стороны, отражением по-
требности академического сообщества в научном осознании феномена
глобализации, а с другой — неспособностью реализма и либерализма
дать удовлетворительное объяснение новейшим тенденциям в миро-
вой политике. Ученые расходятся во мнении, когда глобализм возник
и в чем заключается его специфика как политической теории.
Не все исследователи согласны даже с самим названием этой
парадигмы и предпочитают именовать его неомарксизмом, струк-
турализмом или радикализмом1. Однако неомарксизм2 — это самая
ранняя, но не единственная школа в рамках глобализма. Другие
школы сосуществуют с неомарксизмом, они во многом являются
родственными, но не совпадают с ним полностью. Что касается на-
звания «структурализм», то оно фиксирует лишь один общий признак
разных школ глобализма — системно-структурную методологию.
При этом разные школы глобализма с разной степенью интенсив-
ности используют (или почти не используют) системно-структурный
подход и родственные ему методы. Кроме того, структурализм не
является родо-видовым отличительным признаком глобализма от
других парадигм теории междунардных отношений. Ведь неореализм
и неолиберализм тоже применяют методы системного анализа и уде-
ляют большое внимание изучению структуры современной системы
международных отношений.
Поэтому «глобализм» представляется наиболее точным и распро-
страненным из всех используемых обозначений. Термин «глобализм»
более четко отражает специфику анализируемой парадигмы в том пла-
не, что называет феномен, который находится в центре ее внимания.
1
Banks M. The Inter-Paradigm Debate // Margot Light and A. J. R. Groom (eds.).
International Relations: A Handbook of Current Theory. London: Pinter Publishers,
1993. P. 17; Waever O. The Rise and Fall of the Inter-Paradigm Debate // Steve Smith,
Ken Booth, and Marysia Zalewski (eds.). International Theory: Positivism and Beyond.
Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 154.
2
Не путать с постмарксизмом, входящим в постпозитивизм
184 Глава III. Глобализм
При этом глобализация в целом считается позитивной тенденцией

в эволюции международных отношений (за исключением некоторых
критических оценок).
Автором термина «глобализм» является Дж. Розенау, который
в начале 1980‑х гг. предложил собственную типологию теории между-
народных отношений. В качестве критерия классификации он взял
единицу анализа, которую различные парадигмы считали ключевой.
Поскольку реалисты считали таковой государство, то в типологии
Дж. Розенау они получили название «государство-центричной» тео-
рии. Либералы использовали в качестве полноценных международ-
ных акторов не только государства, но и меж- и негосударственные
образования (например, международные организации и ТНК). Эта
парагидма была определена как «мультицентричная» или «плюра-
листская». Но часть исследователей-международников не попадали ни
в одну из двух названных категорий. Спецификой этого направления
стало изучение глобальных структур и процессов. По этой причине
Дж. Розенау и назвал их «глобало-центристами» или «глобалистами»1.
В вышедшем в начале 1990‑х гг. учебнике по теории международных
отношений, ставшем классическим, П. Виотти и М. Кауппи закрепили
эту типологию, сделав ее общепринятой2.
Несколько философских учений и социально-политических
концепций оказали влияние на формирование глобализма. Если
обращаться к мыслителям прошлого, то это, прежде всего, учение
И. Канта. Речь идет о его стремление определить универсальные за-
коны, правящие миром, и о концепции установления «вечного мира»
как идеальной модели отношений между государствами. Глобалистов
особенно привлекли те положения И. Канта, в которых он задолго
до «великих дебатов» XX в. предсказал появление иных, кроме го-
сударств, международных акторов. Кроме того, уже в конце XVIII в.
И. Кант заложил основы системы международного права и описал
его основные принципы, которые позднее получили практически-
политическое воплощение3.
Из более поздних учений на становление глобалистской пара-
дигмы оказал существенное влияние марксизм в его разных версиях.
1
Rosenau J. N. Order and Disorder in the Study of World Politics // Ray Maghroori
and Bennet Ramberg (eds.). Globalism versus Realism: International Relations’ Third
Debate. Boulder, Co.: Westview Press, 1982. P. 1–7.
2
Viotti P. R., Kauppi M. V. International Relations Theory. Realism, Pluralism,
Globalism. New York: Macmillan Publishing Company, 1993. P. 8–10.
3
О влиянии И. Канта на становление ТМО см. подробнее: Сергунин А. А.
Иммануил Кант: роль в развитии теории международных отношений. Saarbruken:
Lambert Academic Publishing, 2011.
3.1. Идейные истоки и отличительные черты глобализма 185
В частности, на школы глобализма, которые были заняты изучением

процесса глобализации, развития мирового хозяйства как системы,
отношений Севера и Юга повлияла марксистская политэкономия.
Это теория прибавочной стоимости, системный подход к исследо-
ванию мировой экономики, цикличный характер развития капи-
талистической экономики, определяющее влияние экономических
процессов на политику государства. Те школы глобализма, которые
стремились изменить мир на более справедливых началах, заимство-
вали у марксистов идеи относительно механизма капиталистической
эксплуатации, причин социально-политического и экономического
неравенства, путей революционной трансформации человеческого
общества. Глобалисты, которые занимались поиском путей к обе-
спечению международной безопасности и разрешению конфликтов,
внимательно изучали марксистскую теорию войны и мира, включая
и советский опыт.
Большое влияние на развитие некоторых глобалистских школ
(особенно неомарксизма) оказала Франкфуртская школа с ее при-
стальным вниманием к вопросам взаимосвязи знания и власти,
политической психологии, языку политики. Они также почерпнули
у этой школы многие аргументы для критики капитализма как обще-
ственно-политической системы, либеральной модели демократии.
Более подробная характеристика идейных истоков глобализма будет
дана в разделах, посвященных конкретным школам внутри этой
парадигмы.
Можно выделить следующие отличительные особенности глоба-
лизма как международно-политической теории.
Во-первых, сторонники этой парадигмы считают, что развитие
человечества идет по определенным универсальным (единым, гло-
бальным) законам. Задача науки заключается в том, чтобы понять
логику этих законов и построить в соответствии с ними деятельность
человека и создаваемых им институтов. Попытки игнорировать уни-
версальные законы в практически-политической деятельности будут
иметь негативные последствия для отдельных людей, государств
и всего человечества.
Во-вторых, глобализация воспринимается как воплощение одного
из этих универсальных законов, как очередное указание на единство
человеческой истории и судьбы. Поэтому нет смысла противостоять
глобализации как объективному процессу. Вместо этого следует
понять общую логику ее развития, «отсечь» ее «неправильные» ва-
рианты, которые навязывают отдельные социальные группы или
государства по корыстным соображениям. Наука должна помочь
реализоваться оптимальному направлению глобализации. При этом

глобалисты верят в то, что можно найти гармонию между националь-
ными (государство-центричными) интересами и интересами всего
человечества в целом и создать такой социальный порядок, в котором
все были бы довольны своим местом, ролью и благами, получаемыми
от глобализации.
В-третьих, глобалисты совершенно по-другому трактуют клю-
чевые единицы своего анализа. Государства, международные орга-
низации, ТНК и т. д. являются вторичными, несамостоятельными,
зависимыми акторами. Для глобалистов первичными единицами
анализа являются такие социальные категории, как классы и соци-
альные группы внутри них, расы, нации, религиозные конфессии,
пол1. Именно из них состоят указанные вторичные акторы, которые
и действуют в качестве непосредственных субъектов международных
отношений, порождая иллюзию их самостоятельности и первичности.
По этой причине глобалисты считают важнейшей задачей науч-
ного исследования изучение интересов и мотивов поведения именно
первичных акторов, фактически формирующих внешнюю политику
государств и политический курс международных организаций и ТНК.
В практическом плане глобалисты настаивают на более активном,
непосредственном участии институтов гражданского общества, от-
ражающих интересы и потребности различных социальных групп,
в мировой политике.
В-четвертых, при анализе мировых проблем для глобалистов
определяющими являются не поведение традиционных акторов (го-
сударств, международных организаций, ТНК), а та структура системы
международных отношений, которая существует на тот момент, и при-
сущие ей законы. Сами акторы, с точки зрения глобалистов, являются
вторичными потому, что они вынуждены подчиняться господствую-
щей структуре. Кроме того, эти акторы не являются унитарными, а со-
стоят из множества составляющих их первичных элементов. Внешняя
политика государств и поведение других акторов, безусловно, оказы-
вает большое влияние на мировую политику2 и должно учитываться
при ее изучении. Однако, по мнению глобалистов, влияние этих
субъектов международных отношений на мировую политику имеет
1
Viotti P. R., Kauppi M. V. International Relations Theory. P. 8–10, 449–451;
Amin S. Class and Nation, Historically and in the Current Crisis. London: Heinemann
Educational, 1980.
2
Глобалисты предпочитают термин «мировая политика», подчеркивая
глобальный характер международно-политических процессов в противовес
термину «международная политика», который предпочитают представители
«государство-центричных» парадигм.
свои ограничения и пределы. Мировая политика — не простая сумма

внешних политик отдельных государств и действий других между-
народных акторов, а результат функционирования международной
системы, имеющей собственную структуру и законы развития.
В-пятых, учитывая специфику взглядов глобалистов на природу
международных акторов, становится понятным, почему в построении
своего видения будущего они делают акцент не столько на создании
централизованных, жестко фиксированных транснациональных
институтов (мирового правительства), что присуще неолиберальному
федерализму, — сколько на формировании «глобального гражданского
общества». В таком обществе первичным акторам (социальным груп-
пам) было бы легче реализовать свои потребности. Было бы проще
организовать контроль за централизованными транснациональными
структурами глобального управления, которые, по сути дела, пре-
тендуют на создание глобального квази-государства. Логика глоба-
листов состоит в следующем: раз существует глобальное государство
(правительство), ему должно противостоять глобальное же граждан-
ское общество. Иначе возникнет дефицит демократии, и появится
возможность монополизации власти «глобальными элитами» или
группами государств, которые не желают следовать по оптимальному
пути глобализации («растворяться» в глобализационных процессах),
преследуя свою выгоду.
В-шестых, глобалисты подчеркивают необходимость изучения
системы международных отношений в исторической ретроспективе
и с этих позиций критикуют другие теоретические парадигмы. Рез-
кой критике подвергается реалистическая традиция за отсутствие
«исторического видения» проблем мировой политики. Глобалисты
считают, что только опираясь на историю, можно понять как общую
логику развития мировой политики, так и особенности ее современ-
ного этапа1. Именно историческое знание дает необходимый материал
для познания универсальных законов развития человечества.
По мнению большинства глобалистов, для последних этапов
развития человечества существенное значение имеет возникновение
и развитие/расширение мировой капиталистической системы2. Она до
сих пор играет определяющую роль в развитии современной мировой
1
Wallerstein I. The Modern World System: Capitalist Agriculture and the Origins of
the European World-Economy in the Sixteenth Century. London and New York: Academic
Press, 1974; The Modern World System II: Mercantilism and the Consolidation of the
European World Economy 1600–1750. London and New York: Academic Press, 1980.
2
Wallerstein I. The Modern World System: Capitalist Agriculture and the Origins of
the European World-Economy in the Sixteenth Century; The Modern World System II:
Mercantilism and the Consolidation of the European World Economy 1600–1750.
политики, а крах мировой системы социализма лишь подтвердил этот

непреложный факт. Впрочем, провал идеи социализма в СССР и дру-
гих бывших социалистических странах говорит лишь о том, что там
пытались реализовать «неправильную» версию социализма и делали
это неверными методами. Глобалисты, в особенности неомарксисты,
не отвергают право социалистических идей на существование. Они
считают, что социализм до сих пор остается продуктивной альтерна-
тивой капиталистической модели развития и тем самым заставляет
последнюю постоянно видоизменяться и совершенствоваться.
Что касается современного капитализма, то, по мнению глоба-
листов, ему нужно сохранить такие базовые ценности, как уважение
к частной собственности, индивидуальной свободе, поощрение част-
ного предпринимательства, рыночная конкуренция. В то же время,
следует избавиться от ряда ставших очевидными недостатков. К их
числу относятся сверхэксплуатация рабочей силы и отсталых стран,
хищническое отношение к природным ресурсам и пренебрежение
к экологии, неравенство в распределении доходов и социальная/меж-
страновая поляризация, милитаризм1. Свою задачу глобалисты видят
в том, чтобы помочь эволюционировать обществу в сторону «умного
капитализма», «капитализма с человеческим лицом».
Наконец, в-седьмых, глобалисты уделяют большое внимание из-
учению роли экономических факторов в формировании мировой по-
литики. По их мнению, именно экономика определяет политику, хотя
и обратное влияние не отрицается. Задача исследователя международ-
ных отношений заключается в определении ключевых экономических
тенденций, которые и будут определять развитие всех остальных
секторов мировой политики. В этом смысле глобалисты по-прежнему
разделяют один из центральных тезисов марксизма-ленинизма об
определяющем характере базиса (экономики) во взаимоотношениях
с надстройкой (политические институты и системы) и о том, что «по-
литика есть концентрированное выражение экономики»2.
Несмотря на теоретический радикализм глобализма, у него есть
и общие «точки соприкосновения» с другими «классическими»
1
Emmanuel A. Unequal Exchange: A Study in the Imperialism of Trade. London:
New Left Books, 1972; Radice H. (ed.) International Firms and Modern Capitalism.
Harmondsworth: Penguin, 1979; Rodney W. How Europe Underdeveloped Africa.
Washington, DC: Howard University Press, 1982.
2
«Политическая власть является лишь порождением экономической вла-
сти», — писал К. Маркс в одной из своих работ (Маркс К. Беспорядки в Константи-
нополе. Столоверчение в Германии. Бюджет. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 72).
«Политика есть самое концентрированное выражение экономики…», — повторял
эту мысль В. И. Ленин (Ленин В. И. ПСС. 5‑е изд. Т. 42. С. 278).
парадигмами теории международных отношений — неореализмом

и неолиберализмом.
Так же, как и неореалисты, глобалисты считают государства
весьма важными международными акторами и уделяют изучению
их поведения и роли в мировой политике большое внимание. Но при
этом они призывают помнить о вторичном характере государства,
его сложносоставной природе, а также о тех ограничениях, которая
накладывает на его поведение на мировой арене структура системы
международных отношений.
Глобалисты также указывают на тот факт, что первичные субъекты
международных отношений могут действовать на трансграничной
основе, не очень-то считаясь с национальными суверенитетом и гра-
ницами. Так, капиталисты из разных стран могут сформировать ТНК,
которые будут действовать в интересах этой социальной группы, а не
государств, в которых они оперируют. Рабочие из разных стран также
могут проявлять международную солидарность в борьбе за свои со-
циально-экономические и политические права. Из истории известны
три пролетарских Интернационала, а международное профсоюзное
движение весьма активно до сих пор.
Отдельные этнические и/или религиозные группы также часто
действуют, невзирая на государственные границы. Кстати, их дея-
тельность может приводить к созданию новых государств. Например,
в 1948 г. на территории Палестины был создан Израиль, явившийся
реализацией глобального проекта всемирного сионистского движе-
ния. Косово было создано в качестве самостоятельного государства
также во многом благодаря поддержке косоваров со стороны Албании.
Более 20 млн курдов, проживающих на территории стран Ближнего
и Среднего Востока, до сих пор вынашивают мечту о создании своего
собственного государства — Курдистана. При этом они явно не желают
считаться с государственным суверенитетом Турции, Ирака, Ирана
и Сирии, за счет которых и планируется образовать это государство.
Глобалисты уделяют гораздо больше внимания, чем неореалисты,
взаимосвязи между внутренней и внешней политикой государства,
тому, как и кем формируется международный курс конкретных стран.
Несмотря на то, что неореалисты под влиянием внешней критики
стали больше заниматься изучением роли внутренних факторов в вы-
работке внешней политики государств, они так до конца и не смогли
преодолеть «первородный грех» классического реализма, который не
особенно утруждал себя объяснением, как формируются националь-
ные интересы и внешнеполитическое поведение государств.
Как и неореалисты, глобалисты придают большое значение ана-

лизу особенностей функционирования современной международной
системы. Однако, в отличие от реалистов, они не останавливаются
на идентификации центров силы и в целом на распределении силы
в рамках этой системы. Глобалисты стараются выяснить, какие со-
циальные силы и экономические факторы стоят за этими центрами
влияния, и как будет меняться характер взаимодействия между ними,
а тем самым и общая картина мира.
С неолибералами глобалистов также роднит ряд общих принци-
пов. Некоторые исследователи считают, что в основе обеих парадигм
лежит одна общая философия — вера в доброе начало в человеке,
предпочтительность сотрудничества, а не конфронтации, необходи-
мость поиска баланса интересов, а не сил (известный тезис реалистов)
и проч. Считается также, что глобализм — это «отпочковавшаяся» от
классического либерализма его наиболее радикальная ветвь1. Более
же умеренная версия традиционного либерализма эволюционировала
в неолиберализм. По этой причине глобализм и неолиберализм имеют
много общего между собой.
Так, обе парадигмы уделяют большое внимание роли экономи-
ческих факторов в мировой политике и активно развивают такую
научную дисциплину, как международная политэкономия. Однако
неолибералы, будучи убежденными сторонниками капитализма,
менее склонны к резкой критике недостатков капиталистического
способа производства и той социальной несправедливости, которую
он с собой несет различным странам и народам. В целом неолибералы
менее радикальны в своих предложениях по социально-экономиче-
скому переустройству мира, чем глобалисты, и более оптимистичны
в отношении перспектив развития капиталистической модели как
основы социального устройства мира. К социализму же, в отличие от
глобалистов, они вообще не испытывают никаких симпатий.
Обе парадигмы уделяют большое внимание изучению между-
народной среды (а не только поведению государств, как это делают
неореалисты) и считают, что государства не являются унитарными
1
Однако ряд исследователей не согласен с подобной трактовкой генезиса
глобализма. Они считают, что глобализм имеет свою собственную «родословную»
и ведет свое начало от философии И. Канта (особенно от его теорий «вечного
мира» и «космополитического права»), а также от «утопического социализма»
Сен-Симона и марксизма (классического и в виде ленинизма), который также
делал акцент на изучении мира как целостной системы, развивающегося по
универсальным законам. См. подробнее: Сергунин А. А. Иммануил Кант: роль
в развитии теории международных отношений. С. 3; Banks M. The Inter-Paradigm
Debate. P. 17; Coghan (ed.). Five Views on European Peace. New York: Garland, 1971.
акторами. Но неолибералы не идут так далеко, как глобалисты, ут-

верждающие, что именно международная среда чаще всего является
определяющим фактором поведения государств и других акторов
мировой политики. Неолибералы также не решаются считать клас-
сы, этносы, расы, пол и проч. первичными и главными субъектами
международных отношений, оставаясь приверженными традицион-
ному видению государств, международных организаций и ТНК как
основных политических акторов.
Еще одно сходство между глобалистами и неолибералами за-
ключается в том, что оба эти направления придают важное значение
вопросам стабильного социально-экономического развития различ-
ных стран и народов, ликвидации разрывов в развитии между соци-
альными и этническими группами и различными типами государств
(особенно между экономически развитым Севером и отсталым Югом).
Обе парадигмы выступают за существенное изменение всей системы
международных отношений с тем, чтобы создать более благоприятные
условия развития для тех, кто пострадал от последствий колониализма
или «неправильного» варианта глобализации.
Однако неолибералы и глобалисты расходятся во мнениях от-
носительно причин нынешнего положения дел и способов решения
накопившихся проблем. Так, неолибералы склонны видеть «корень
зла» в допущенных мировой политической и экономической элита-
ми «технических ошибках», а также в перекосах и диспропорциях
слишком быстрого социально-экономического развития мира и его
отдельных регионов на этапе глобализации. Глобалисты же винят во
всех бедах мировой капитализм, который был неспособен справить-
ся с собственными жадностью и эгоизмом. Соответственно, чтобы
исправить ситуацию, неолибералы предлагают меры, в основном,
технического, «косметического» характера (изменить объемы и по-
рядок предоставления помощи развивающимся странам, отрегули-
ровать механизм мировой торговли с тем, чтобы сделать его менее
дискриминационным по отношению к бедным странам и проч.).
Глобалисты же, как уже отмечалось, выступают за радикальное из-
менение самой природы капитализма с тем, чтобы сделать его более
социально ответственным и «гуманным».
Наконец, между глобалистами и неолибералами много общего
в такой области, как трактовка проблем войны и мира. Обе парадиг-
мы выступают против войн и силового решения спорных междуна-
родных проблем и вместе с тем одобряют мирные способы решения
конфликтов. Они признают важнейшую роль международных права
и организаций в урегулировании спорных вопросов и деле обеспе-
чения мира и безопасности. Они всячески способствуют демили-

таризации международных отношений, а также созданию новых
и продвижению существующих режимов в области контроля над
вооружениями и разоружения. Однако глобалисты и неолибералы
по-разному трактуют причины войн и конфликтов и, соответственно,
предлагают сильно отличающиеся друг от друга рецепты решения
существующих проблем и предотвращения новых конфликтов. Как
и в случае с решением социально-экономических проблем, глобали-
сты радикальней неолибералов в своих рекомендациях относительно
переустройства мира и перевоспитания человека (см. раздел о школе
по изучению проблем мира).
Глобализм, как и другие современные парадигмы, не является
монолитным образованием и состоит из множества школ и менее
оформленных направлений. В рамках данного учебника будут рас-
смотрены лишь основные школы — теория зависимости, анализ
отношений между центром и периферией, мир-системный анализ,
школа по изучению проблем мира и неомарксизм.
Отметим, что, как и в случае с другими парадигмами, отдельные
представители глобализма могут достаточно произвольно перемещать-
ся между его разными школами, могут одновременно состоять в двух
или нескольких из них. Случается и вовсе переход в другую теоретиче-
скую парадигму. Так, известный норвежский ученый-международник
Й. Гальтунг одновременно считается одним из основателей школы
по изучению проблем мира, а также представителем мир-системного
анализа и неомарксизма. Дж. Розенау (США) успел «побывать» и в не-
олибералах, и глобалистах (а сам себя называл еще и «первым пост-
модернистом»). Такие авторитетные ученые, как О. Вэвер (Дания)
и П. Йоенниеми (Финляндия) начинали свою научную карьеру как
типичные представители школы по изучению проблем мира, но со
временем эволюционировали в сторону социального конструкти-
визма, т. е. постпозитивизма. Этот «текучий», аморфный характер
глобализма необходимо учитывать при изучении данной парадигмы.
3.2. Теория зависимости

К идейным истокам теории зависимости (англ. dependency theory;
исп. la teoria de la dependencia) относятся различные направления
философской, экономической и политической мысли левого толка,
направленные на поиск социальной справедливости. Среди них
можно найти даже идеи раннего христианства или гуманизма пери-
ода Возрождения, которые выступали против эксплуатации человека
3.2. Теория зависимости 193
человеком и за создание более равноправного и справедливого обще-

ства. Немаловажную роль в идейном становлении теории зависимости
сыграла этика И. Канта и диалектика Ф. Гегеля1.
Однако решающую роль в создании идейной и методологической
базы теории зависимости сыграла марксистская интеллектуальная
традиция. Это не означает, что последователи теории зависимости
были неомарксистами, хотя по своей фразеологии ее представители
были очень похожи на марксистов. Если более точно определять роль
классического марксизма (работ К. Маркса и Ф. Энгельса) в станов-
лении теории зависимости, то можно указать на следующие идеи
и концепции.
Вслед за марксистами последователям теории зависимости уде-
ляют большое внимание изучению природы и различных типов
эксплуатации — в историческом (рабовладельческая, феодальная
и капиталистическая) и функциональном (экономическая, соци-
альная, политическая, духовная) измерениях. Представители теории
зависимости активно использовала тот исторический материал,
которым оперировали марксисты для демонстрации процесса за-
рождения и развития капитализма, появления его различных типов,
становления колониальной системы капитализма. Сторонники те-
ории зависимости заимствовали у классического марксизма подход
к пониманию общества как единого целого. Они также унаследовали
от марксизма интерес к изучению внутреннего устройства общества
и того, как различные составные части общества взаимодействуют
друг с другом2.
Однако особенно заметное влияние на становление теории зави-
симости оказали марксистские и немарксистские концепции импе-
риализма начала XX в. Прежде всего, речь идет о трудах английского
экономиста Джона Гобсона, немецкого экономиста и теоретика со-
циал-демократии Рудольфа Гильфердинга и В. И. Ленина. Их работы
не только объясняли, почему и как возникла колониальная система
империализма, но и содержали описание механизма эксплуатации
колониальных и зависимых стран, который в основе своей сохранился
и после распада указанной системы в послевоенный период.
Дж. Гобсон (1858–1940) был первым автором теории империализма
и ввел в научный оборот сам термин. Он считал, что империализм —
Banks M. The Inter-Paradigm Debate? P. 17.
1
Viotti P. R., Kauppi M. V. International Relations Theory. P. 452; Malhotra V. K.,

2
Sergunin A. A. Theories and Approaches to International Relations. P. 262; Howard J.

Wiarda. Introduction to Comparative Politics: Concepts and Processes. Belmont, CA:
Wadsworth Publishing Company, 1993. P. 66.
это попытка лиц, контролирующих промышленность, продвинуть

излишек товаров и капиталов, которые они не могут продать или
использовать внутри своей страны, за рубеж, на иностранные рынки
товаров и инвестиций1. Именно эта международная экспансия ка-
питализма и служит, по мнениию Дж. Гобсона, источником миро-
вой конкуренции и войн. Но в отличие о марксистов, Дж. Гобсон не
считал империализм неизбежностью в эволюции капитализма как
социально-политического уклада. Он применял понятие империализ-
ма преимущественно по отношению к ряду европейских государств,
включая родную для него Англию, где проблема экспорта товаров
и капиталов за рубеж стояла особенно остро к концу XIX в. Только эта
проблема побуждала государства к активной колониальной политике
и соперничеству на мировых рынках товаров и капиталов.
Р. Гильфердинг (1877–1941), также как и Дж. Гобсон, считал импе-
риализм следствием обострения капиталистической конкуренции за
рынки сбыта товаров и капиталов. Вместе с тем, он постарался более
тщательно изучить механизм зарождения империализма и прежде
всего его политэкономическую природу и сущность. Именно Р. Гиль-
фердинг увязал империализм с появлением монополизма в капи-
талистическом производстве и господством финансового капитала
в экономике и общественной жизни западных стран.
В свою очередь, идеи Дж. Гобсона и особенно Р. Гильфердинга
получили развитие в трудах В. И. Ленина (1870–1924), который по-
старался приспособить теорию империализма к нуждам собственной
теории, обосновывавшей неизбежность социалистической рево-
люции. В. И. Ленин считал империализм «высшей» и «последней»
стадией капитализма, на которой созревают все условия для перехода
общества от капиталистической общественно-экономической фор-
мации к социализму2. В отличие от Дж. Гобсона, В. И. Ленин видел
в империализме итог объективного социально-экономического раз-
вития капитализма, этап, которого нельзя избежать. Так же теперь
рассуждают о глобализации.
Конкуренция между империалистическими державами неизбежно
ведет, с одной стороны, к закабалению слаборазвитых стран и народов,
а с другой — к обострению этой конкуренции и жестоким войнам ми-
рового масштаба. Именно в результате мировой войны капитализм,
перешедший в последнюю стадию своего развития (империализм),
1
См. подробней: John A. Hobson. Imperialism: A Study. Ann Arbor: University of
Michigan Press, 1965. P. 85–86.
2
Ленин В. И. Империализм, как высшая стадия капитализма. ПСС. Т. 27.
С. 399.
и должен погибнуть, освободив место более прогрессивной и гуман-

ной общественно-экономической формации (социализму).
Впрочем, сторонники школы зависимости весьма выборочно по-
дошли к заимствованию теоретического наследия концепций импе-
риализма. Они с энтузиазмом взяли и постарались развить все то, что
касается объяснения механизма колониальной эксплуатации развиты-
ми капиталистическими государствами своих колоний и зависимых
стран. Но оставили в стороне наиболее радикальные выводы типа
неизбежности краха капитализма и торжества социализма, которые
были присущи, скажем, ленинской версии марксизма. Это лишний
раз доказывает, что к марксизму сторонники теории зависимости не
имели прямого отношения. Скорее, они достаточно прагматично ис-
пользовали то, что им было нужно, например, описание механизма
колониальной эксплуатации, но не согласились с теорией всемирной
социалистической революции.
На становление dependencia (как принято называть эту теорию
на профессиональном жаргоне) оказала влияние и теория развития
(модернизации), популярная в западной, прежде всего американской,
политологии в 1950–1960‑е гг. Сторонники этой теории с тревогой
отмечали растущий разрыв в развитии постколониальных и про-
мышленно развитых стран, предрекая, что этот разрыв в скором
времени может послужить источником новых потрясений всемирного
масштаба. Эти исследователи считали, что главными препятствиями
на пути динамичного развития отсталых стран являются наличие
в них традиционного общества и господство культурных ценностей,
несовместимых с духом предпринимательства, на которых основан
капитализм западного образца. Они также считали, что местные
элиты, часть которых получила образование на Западе, должны были
направить все свои усилия на модернизацию ведомых ими стран.
А промышленно развитые страны должны им в этом помогать. От-
части из чувства долга, отчасти — для того, чтобы не допустить по-
падания этих государств под влияние социализма1.
Лидером в вопросе об оказании помощи слаборазвитым странам
со стороны Запада, по замыслу сторонников теории развития, должны
были стать США. Это государство обладало необходимыми для этого
ресурсами, а в глазах развивающихся государств США не были дис-
кредитированы своим «колониальным прошлым», как большинство
европейских государств. В этом плане США, как надеялись последова-
1
Almond G. A., Coleman J. S. (eds.) The Politics of the Developing Areas. Princeton,
N.J.: Princeton University Press, 1960; Almond G. A., Powell G. B. Comparative Politics:
A Developmental Approach. Boston: Little, Brown, 1978.
тели теории развития, будут восприниматься элитами стран «третьего

мира» как альтернатива, с одной стороны, «старым» колониальным
державам, а с другой — слишком радикальному в своих идеях и по-
ступках (но не слишком богатому) лагерю социализма.
Однако теория развития, разработанная на основе преимуще-
ственно западного опыта промышленной модернизации, оказалась
не очень применима к «третьему миру», где существовали совершенно
иные, чем на Западе, социокультурные условия. К тому же, промыш-
ленно развитые государства и прежде всего бывшие страны-метро-
полии отнюдь не спешили выполнять свой «долг», о котором писали
«модернизаторы». Фактически, в первые послевоенные десятилетия
на смену империализму пришел неоколониализм, который делал
особый акцент на экономические инструменты эксплуатации пост-
колониальных и слаборазвитых государств.
Dependencia возникла именно как ответ на теорию развития/модер-
низации, а точнее — как форма интеллектуального протеста против
нее. Она зародилась в среде экспертов, работавших в Экономической
комиссии ООН по Латинской Америке (ЕКЛА) и Конференции ООН
по торговле и развитию (ЮНКТАД). Ключевой фигурой был арген-
тинский экономист и глава ЕКЛА Рауль Пребиш, заложивший основы
теории зависимости1. Заметную роль в создании dependencia сыграли
такие латиноамериканские ученые-экономисты, как С. Фуртадо,
Ф. Кардозо и Т. Дус Сантус2.
В пику сторонникам теории развития/модернизации привер-
женцы dependencia утверждали, что основным тормозом прогрессив-
ного развития стран «третьего мира» является не столько инерция
традиционного общества, сколько дискриминационная политика
развитых стран в области мировой торговли и инвестиций, нацелен-
ная на удержание постколониальных стран в сфере своего влияния.
Для этого страны «первого мира» сознательно поощряли создание
в слаборазвитых странах «двойной экономики», т. е. экономики, где
сосуществовали два сектора — относительно современный, ориенти-
рованный на импортно-экспортные операции, и отсталый, традици-
1
Prebisch R. Towards a Dynamic Development Policy for Latin America. New York:
United Nations, 1963.
2
Furtado C. Economic Development of Latin America. London and New York:
Cambridge University Press, 1977; Furtado C. Accumulation and Development. Oxford
and New York: St. Martin’s, 1983; Cardoso F. H., Faletto E. Dependency and Development
in Latin America. Berkley: University of California Press, 1979; Dos Santos T. El nuevo
caracter de la dependencia. Santiago-de-Chile, 1968; Dos Santos N. The Structure of
Dependence // K. T. Fann and Donald C. Hodges (eds). Readings in U.S. Imperialism.
Boston: Porter Sargent, 1971.
онный, который был практически не связан с мировой экономикой.

Такая организация экономики «третьего мира» давала развитым госу-
дарствам доступ в необходимые им отрасли хозяйства слаборазвитых
стран (преимущественно сырьевые) и одновременно консервировала
экономическую отсталость последних, так как традиционный сектор
«тянул» за собой экономику этих стран и не позволял догонять ушед-
ший далеко вперед промышленный Север1.
Когда же развитые страны все-таки стали позволять отдельным,
наиболее лояльным, странам «третьего мира» осуществлять модер-
низацию, максимум, что оказалось доступным «счастливчикам»,
это — модель «догоняющего роста», которая обрекала эти страны на
вечные «гонки за лидером».
Сторонники теории зависимости также отмечали, что «двойная
экономика» развивающихся стран оказалась в прямой зависимости
от конъюнктуры экономического развития «первого мира». Все спады
и подъемы экономики развитых стран, колебания спроса на те или
иные виды сырья, участие стран Запада в дорогостоящих войнах
и гонке вооружений с социализмом — все это отражалось непосред-
ственным образом на благосостоянии «третьего мира»2.
По сути дела, как доказывали сторонники теории зависимости,
мировая капиталистическая экономика приобрела пирамидальную
структуру, на вершине которой находилась небольшая группа про-
мышленно развитых стран, а в основании — зависимые страны,
выполнявшие роль сырьевого придатка Запада и обслуживавшие
экономику «первого мира». Принципиальный вывод, к которому
пришли приверженцы dependencia, может быть сформулирован сле-
дующим образом: проблемы «третьего мира» в значительной степени
порождены безудержным (и дискриминационным по отношению
к остальной части планеты) экономическим ростом «первого мира».
Отсталость «третьего мира» — результат эгоистической модели бур-
ного развития западного мира.
Под влиянием последователей теории зависимости ЕКЛА разрабо-
тала ряд рекомендаций для развивающихся стран с целью ослабить их
зависимость от «первого мира» и создать условия для более быстрого
экономического роста. В частности, была предложена модель «импор-
тозамещающей индустриализации» в сочетании с введением умеренно
1
Smith T. The Dependency Approach // Howard J. Wiarda (ed.) New Directions in
Comparative Politics. Boulder: Westview Press, 1991. P. 119.
2
Valenzuela J. S., Valenzuela A. Modernization and Dependency: Alternative
Perspectives in the Study of Latin American Underdevelopment // Comparative Politics.
Vol. 10. № 4 (July 1978). P. 544.
высоких таможенных пошлин для защиты производимых в стране

товаров от наплыва зарубежных товаров. Эти и другие рекомендации
учреждений ООН, принятые под влиянием идей dependencia, были
довольно успешно реализованы в некоторых латиноамериканских
странах, например, в Бразилии и Мексике в 1970–1980‑е гг.
Однако далеко не везде эти меры оказались эффективными. Они
вызвали критику даже из стана самих сторонников dependencia. По-
следние отмечали, что модель «импортозамещающей индустриализа-
ции» срабатывала далеко не всегда и не во всех развивающихся стра-
нах. В частности, они указывали на ряд обстоятельства. Внутренний
рынок для производимых в итоге индустриализации потребительских
товаров оказался весьма узким. Сама индустриализация базировалась
преимущественно на импортных технологиях, компонентах и капи-
талах, что в конечном счете не только не укрепляло экономическую
независимость страны, а еще больше «привязывало» ее к транснаци-
ональному капиталу. Экономика «третьего мира» оставалась зави-
симой от иностранной помощи в области технологий и инвестиций1.
Результатом этих дискуссий внутри dependencia стало появление еще
более радикальной версии этой теории — анализа отношений центра
и периферии.
3.3. Анализ отношений центра и периферии

Возникновение этой теории связано с именем американо-гер-
манского экономиста и социолога Андрэ Г. Франка, долгое время
работавшего в странах Латинской Америки, и который на примере
Бразилии и Чили, наиболее развитых стран «третьего мира», по-
старался показать, как работает механизм неоколониальной эксплу-
атации. По его терминологии, между развитыми и развивающими
странами существует «цепь эксплуатации, которая связывает центр
с периферией»2. Периферия мировой капиталистической экономики
не может нормально развиваться, потому что центр лишает ее ресур-
сов, необходимых для этого. Выводы, которые делал А. Г. Франк из
анализа отношений центра и периферии (далее для краткости — те-
ория «центр — периферия»), были весьма радикальными. Чтобы из-
1
H. Bernstein (ed.) Underdevelopment and Development (Harmondsworth: Penguin,
1973); Celso Furtado. Economic Development of Latin America (London and New York:
Cambridge University Press, 1977); Celso Furtado. Accumulation and Development
(Oxford and New York: St. Martin’s, 1983; C. K. Wilber (ed.) The Political Economy of
Development and Underdevelopment. New York: Random House, 1978.
2
Frank A. G. Capitalism and Underdevelopment in Latin America. New York:
Monthly Review Press, 1969.
3.3. Анализ отношений центра и периферии 199
менить существующее положение дел и создать нормальные условия

для поступательного развития «глобальной периферии», необходима
революция и разрыв кабальных отношений с центром.
Следует отметить, что, несмотря на использование А. Г. Франком
марксистской терминологии, ортодоксальным марксистом он не был,
как и другие сторонники теории зависимости и теории «центр — пе-
риферия». Вместо традиционного для марксизма определения капи-
тализма как высокоразвитой формы товарного производства, широ-
кого распространения товарно-денежных отношений, превращения
рабочей силы в товар, он видел суть капиталистических отношений
в интеграции различных стран в международное разделение труда.
В этом смысле А. Г. Франк считал страны Латинской Америки впол-
не капиталистическими еще с XVI в., т. е. с момента, когда Испания
и Португалия начали хозяйственное освоение своих колоний в Новом
Свете. Впоследствии А. Г. Франк распространил свою теорию на весь
«третий мир».
Его последователи С. Амин, Р. Дж. Барнет, Р. Э. Мюллер, А. Эм-
мануэль постарались детализировать его объяснение механизма экс-
плуатации центром периферии1. При этом они постарались найти
иные, чем у марксистов, объяснения природы капиталистической
эксплуатации слаборазвитых стран. Если марксисты видели суть
капиталистической эксплуатации в основном в присвоении капита-
листами прибавочной стоимости, то сторонники теории «центр — пе-
риферия» считали главным источником угнетения «неравный обмен»
продуктами труда между развитыми и слаборазвитыми странами. Как
отмечал А. Эммануэль, в силу исторических причин стоимость труда
в этих странах сильно отличается друг от друга: в центре она высока,
а на периферии гораздо дешевле. Поэтому обмен товарами и услугами
между развитыми и развивающимися странами всегда будет более
выгоден первым. «Третьему миру» остается принять подчиненное,
зависимое положение в структуре международного разделения труда2.
Сторонники теории «центр — периферия» подчеркивали, что
в процессе взаимодействия между центром и периферией формируется
1
Amin S. Unequal Development: An Essay on the Social Formations of Peripheral
Capitalism. Hassocks: Hatvester, 1978; Amin S. Class and Nation, Historically and in the
Current Crisis. London: Heinemann Educational, 1980; Barnet R. J., Muller R. E. Global
Reach: The Power of Multinational Corporations. New York: Simon and Schuster, 1975;
Emmanuel A. Unequal Exchange: A Study in the Imperialism of Trade. London: New Left
Books, 1972; Radice H. (ed.) International Firms and Modern Capitalism. Harmondsworth:
Penguin, 1979; Rodney W. How Europe Underdeveloped Africa. Washington, DC: Howard
2
Emmanuel. Unequal Exchange: A Study in the Imperialism of Trade.
союз капиталистов, представляющих обе стороны и олицетворяемый

ТНК. В вопросе о трактовке роли ТНК в мировой политике особенно
хорошо видна разница между основными парадигмами теории между-
народных отношений. Для неореалистов они — второстепенный ак-
тор, потому что главную роль играют государства. Для неолибералов
ТНК — важный фактор мировой политики, но они являются лишь
одним из многих субъектов международных отношений. Для гло-
балистов же ТНК — это ключевой инструмент в руках капитализма
для эксплуатации «мировой периферии», закрепления ее зависимого
положения в мировой экономике и политике.
В рамках теории «центр — периферия» было предпринято деталь-
ное исследование не только внешних инструментов формирования
механизма зависимости, но и внутренних факторов, способствовав-
ших созданию такого механизма. Были изучены характер земельных
отношений, социальная структура, взаимоотношения между разными
социальными группами, а также роль государства во внутренней жиз-
ни развивающихся стран. Приверженцы теории «центр — периферия»
показали, как эти факторы или их сочетание могут способствовать
усилению зависимости той или иной страны от внешних сил1.
В этом плане большое внимание было уделено изучению процесса
возникновения и функционирования компрадорской буржуазии,
которая и являлась одновременно создателем механизма зависимо-
сти и его живым олицетворением2. Последователи теории «центр —
периферия» возлагали на компрадорскую буржуазию не меньшую
ответственность за нищенское положение стран «третьего мира»
и их зависимость от транснационального капитала, чем на развитые
страны, применявшие неоколониальные методы. Они считали этот
тип буржуазии абсолютно вредоносным, паразитическим и подлежа-
щим ликвидации в первую очередь.
В 1980‑е гг. на смену радикальной версии теории «центр — пе-
риферия» приходит второе, более умеренное, поколение ученых,
разделявших постулаты этой теории. В отличие от своих предше-
ственников, они считают, что бедственное положение «третьего мира»
сильно преувеличено, а его возможности для динамичного развития
преуменьшены. К примеру, разрыв между традиционным и инно-
вационным секторами «двойной экономики» развивающихся стран
оказался вполне преодолимым. Экономика многих периферийных
1
Evans P. Dependent Development: The Alliance of Multinational, State, and Local
Capital in Brazil. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1979.
2
Fernando Henrique Cardoso and Enzo Faletto. Dependency and Development in
Latin America. Berkley: University of California Press, 1979. P. xvi.
3.4. Мир-системный анализ 201
стран смогла модернизироваться, стать более дифференцированной

и интегрированной в мировое хозяйство.
Вопреки прежним оценкам государства как слепого орудия в руках
компрадорской буржуазии, новое поколение ученых видело и ту про-
грессивную роль, которую государство сыграло во многих развива-
ющихся государствах, став инициатором социально-экономических
и политических реформ, направленных на укрепление национальной
независимости.
Наконец, новая волна исследований «центр — периферия», по сути
дела, признала правоту сторонников теории развития/модерниза-
ции, которые указывали на пережитки и стереотипы традиционного
общества как на источник помех успешному внедрению инноваций
и быстрому социально-экономическому прогрессу стран «третьего
мира». Там, где социокультурная среда оказалась неблагоприятной
для реализации модернизационных проектов, никакие усилия ни
местных реформаторов, ни мирового сообщества не смогли принести
пользы. Целый ряд периферийных стран так и «застрял» в пути между
традиционным и модернизированным обществами1.
Вторая волна теории «центр — периферия» проложила доро-
гу новому учению, которое также опирается на идейное наследие
dependencia, — мир-системный анализ2.
3.4. Мир-системный анализ

Возникновение мир-системного анализа связано с именем Имма-
нуила Валлерстайна, долгое время возглавлявшего Центр Ф. Броделя
в Университете штата Нью-Йорк. В своих исторических и методоло-
1
Smith T. The Dependency Approach. P. 121–122.
2
Необходимо отметить, что, несмотря на доминирование в рамках теории
«центр — периферия» «умеренных», радикалы продолжали сохранять некоторое
влияние внутри этой школы. Так, С. Амин даже после окончания «холодной
войны», появления «новых индустриальных стран» и усиления их интеграци-
онных объединений типа АСЕАН, которые достаточно напористо отстаивали
свои интересы в мировой экономике, продолжал говорить о «засилье мирового
капитализма» и эксплуатации «глобальной периферии» «глобальным центром».
Его оценки мирового порядка, возникшего после окончания «холодной войны»,
были весьма пессимистичными, он предпочитал говорить о «кризисе мировой
системы» и о «хаосе в международных отношениях». С. Амин также настаивал
на «исторической ограниченности капитализма» и призывал все «прогрессивные
силы человечества» к объединению их усилий для того, чтобы заменить капита-
лизм на более справедливое общественное устройство (Amin S. A World in Chaos //
Helena Lindholm (ed.) Approaches to the Study of International Political Economy.
Goteborg: PADIGRU, 1992. P. 61–79).
гических установках эта теория опирается на концепцию социальной

истории, разработанную школой «Анналов» (М. Блок, Ф. Бродель,
Л. Февр), на модели экономической глобализации социальной исто-
рии Ф. Броделя, на идею длинных экономических «волн» и циклов
Н. Кондратьева, на некоторые положения марксистской философии,
которую было принято называть историческим материализмом1.
Вместе с тем учение И. Валлерстайна сильно отличается от марк-
сизма в трактовке как экономического, так и общественного устрой-
ства мира, несмотря на то, что этого исследователя упорно пытаются
«записать» в неомарксисты. Да и сам И. Валлерстайн подчас называл
себя именно так.
По мнению Э. Балибара, в отличие от «тезиса [К. Маркса] о при-
мате общественных производственных отношений над производи-
тельными силами, из которого следует, что «противоречия» капи-
тализма — это вовсе не противоречия между производственными
отношениями и производительными силами (между „частным“ ха-
рактером одних и „общественным“ характером других, если следовать
одобренной Энгельсом формулировке), но, помимо всего прочего,
противоречия в развитии самих производительных сил, „противо-
речия прогресса“»2.
Такое «прочтение» идей К. Маркса вряд ли делает И. Валлерстайна
марксистом, пусть и с приставкой «нео», так как наличие противо-
речий в производительных силах не отрицает ни одна теория, в том
числе и антимарксистские теории. А вот суть марксистского учения
как раз и заключается в том, что оно выводит все развитие человечества
и последовательную смену общественно-экономических формаций
из противоречия между производственными отношениями и произ-
водительными силами. Это противоречие периодически возникает
по мере динамичного развития производительных сил и отставания
отношений.
Определенные идеи И. Валлерстайн заимствовал у dependencia
и теории «центр — периферия»: системный подход к анализу миро-
вой политики, особый интерес к международной политэкономии,
фокус на отношениях зависимости между центром и периферией,
критика капитализма. Однако его подход к изучению мировой
1
Его основные принципы: история как деятельность людей; разделение
деятельности, взаимообусловленность и «несимметричность» социальных по-
зиций; капиталистическое развитие и общность мировой истории.
2
Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентич-
ности. М.: Логос-Альтера, Ессе Homo, 2003. С. 12 <http://politzone.in.ua/news/data/
attach/266/klass,rasa,nazia.pdf>
политики отличается тем, что он нацелен на объяснение законо-

мерностей развития всей мировой системы, а не только ее части,
каковой являются отношения между Югом и Севером (центром
и периферией). Еще одно отличие от этих школ заключается в том,
что мир-системный анализ стремится объяснить современную ми-
ровую систему, исходя из логики предшествующего исторического
развития человечества, делая особый акцент на развитии мировой
экономики1.
В рамках мир-системного анализа И. Валлерстайн настаивал
на том, чтобы в качестве ключевой единицы анализа использовать
понятие «мировая система», внутри которой и происходит социаль-
ная жизнь. В качестве аргументов «за» выдвигается невозможность
разделения трех арен человеческой деятельности — экономической,
политической и социокультурной, тесное переплетение которых
и обеспечивает развитие единого социального организма2.
Правда, в поле зрения И. Валлерстайна находится лишь капита-
лизм как мир-система, способная к экспансии в силу большего совер-
шенства по сравнению с иными экономическими системами. Капита-
листический уклад рассматривается как иерархическое образование,
характеризуемое различными уровнями развития. Любые «подвижки»
внутри этой системы, например, попытки тех или иных акторов упро-
чить свое положение или занять более выгодные позиции, сразу же
воспринимаются как угроза чьей-то стабильности. В этой системе все
взаимосвязано, и успех одних одновременно означает поражение или
упадок других. По этой причине какие-либо изменения в мировой
капиталистической системе сопровождаются конфликтами и война-
ми. Диспропорции в развитии ядра и периферии, в качестве которых
выступают развитые и развивающиеся страны, создают напряжение
между ними, которое является источником конфликтов и вместе с тем
дает импульс дальнейшему развитию.
По словам Э. Балибара, объяснительная модель И. Валлерстайна
«позволяет одновременно рассматривать структуру всей системы как
структуру всеобщей экономики, а процесс формирования государств,
политики, направленной на господство, и классовых союзов — как
текстуру этой экономики. И, следовательно, вопрос в том, почему
капиталистические общественные формации обретают националь-
1
Viotti P. R., Kauppi M. V. International Relations Theory. Realism, Pluralism,
Globalism. P. 459; Kegley Ch., Wittkopf E. World Politics: Trend and Transformation.
5th Edition. New York: St. Martin’s Press, 1995. P. 138.
2
Валлерстайн И. Миросистемный анализ: Введение / пер. Н. Тюкиной. М.:
Издательский дом «Территория будущего», 2006.
ную форму, или, лучше сказать, в том, чем нации, сохраняющие

свои специфические черты в «сильном» государственном аппарате,
отличаются от наций зависимых, единство которых сталкивается
с противодействием и изнутри, и извне, и каким образом это отли-
чие изменяется в истории капитализма, из слепого пятна становясь
решающей ставкой»1.
По И. Валлерстайну, условно человеческая история может быть раз-
делена на две ступени: до середины второго тысячелетия н. э. и после
1500 г., когда образуется капиталистическая мир-экономика (КМЭ)2.
На первой ступени локальные общества и цивилизации устанавлива-
ют между собой определенные связи, но эти связи пока существенно не
влияют на их жизнь. Мировая система формируется в ходе образова-
ния империй с выявленными центрами и перифериями, с достаточно
четкими контурами и связями, обусловливающими воспроизводство
и перемещение человеческих ресурсов.
Как уже отмечалось, начиная с XVI в. мир-система формируется на
основании КМЭ. Силы и связи, объединяющие человеческое сообще-
ство, носят все более экономический характер. Концентрация этих
сил в Западной Европе определяет ее привилегированную позицию
на первых порах развития КМЭ и периферийные позиции остальных
стран и регионов мира. В XX столетии центр мир-экономики пере-
мещается в США, и главной проблемой КМЭ становится ее противо-
стояние и взаимодействие с социалистическим лагерем, который
представляется оппозиционной и внесистемной силой. Тем не менее
это противостояние не препятствует продуктивному развитию КМЭ
с 1945 по 1990 гг. Однако уже в 1980‑е гг. определяется перспектива
кризиса существующей модели КМЭ, проявившаяся в финансовых
и энергетических кризисах, а также нехватки дешевой рабочей силы.
В полный рост встала проблема реструктурирования КМЭ и поиска
новой экономической модели, адекватной вызовам эпохи глобали-
зации.
Окончание «холодной войны», распад СССР и социалистической
системы, первоначально трактуемые как возможность усиления КМЭ
и ее лидера США, на деле оказались причинами очередного кризиса
и ослабления КМЭ. Стало ясно, что сформировавшаяся в годы «холод-
1
ности. С. 12.
2
См. его интерпретацию истории КМЭ: Wallerstein I. The Modern World
System: Capitalist Agriculture and the Origins of the European World-Economy in the
Sixteenth Century; The Modern World System II: Mercantilism and the Consolidation
of the European World Economy 1600–1750.
ной войны» биполярная система мира представляла собой механизм

динамического равновесия между двумя центрами, связывавшими
и скреплявшими расположенные вокруг них периферии. Крах же
мировой социалистической системы привел к ослаблению и даже раз-
рушению структур взаимодействия между сегментами мир-системы,
складывавшейся десятилетиями. КМЭ опять приходится искать
новую модель развития в быстро меняющемся мире.
По И. Валлерстайну, в рамках КМЭ сложилась социально-поли-
тическая дилемма, которую необходимо решать в обозримом будущем.
Суть этой дилеммы заключается в том, что вероятными становятся
две траектории дальнейших глобальных изменений:
• путь относительного выравнивания возможностей социально-
экономического развития как между странами-лидерами КМЭ, так
и в отношениях стран-лидеров с периферийными странами (в этом
случае мир-система продолжит развиваться по «демократическому
сценарию»;
• путь создания достаточно жестких иерархических социальных
структур («неофашистский» порядок), позволяющий сохранить «не-
симметричное» распределение экономических возможностей, средств
и доходов между элитами и остальными группами, между центром
и периферией. Однако этот «сценарий» чреват возникновением как
внутри-, так и внесистемных конфликтов. Выбор в пользу того или
иного варианта развития пока не сделан, и, по мнению И. Валлерстай-
на, он «затрудняется отсутствием отчетливо определенной альтерна-
тивной социальной силы, стоящей за разумный выбор»1.
Выбор модели общественного развития остался неразрешенным
для самого И. Валлерстайна. В одной из своих работ он отмечает:
«То, что кончина капитализма не заставит себя долго ждать, пред-
ставляется мне равно и очевидным, и желанным. Это легко показать
через анализ его «объективных» эндогенных противоречий. Равно
очевидным мне представляется и то, что будущее нашего мира оста-
ется открытым и зависит от исхода продолжающейся борьбы за то,
каким он будет. Определяя стратегию перехода к нему, мы фактически
определяем нашу судьбу. Вряд ли мы обретем дельную стратегию,
занимаясь апологией исторической прогрессивности капитализма.
Делая такого рода историографический акцент, мы подвергаем себя
риску оказаться пленниками стратегии, которая приведет нас к «со-
Валлерстайн И. Общественное развитие или развитие мировой системы? //
1
Вопросы социологии. 1992. Т. l. № l. С. 87.

циализму» — к системе, не более прогрессивной, чем та, что мы имеем

сегодня, к перевоплощению той же системы»1.
Со временем у мир-системного анализа появились многочислен-
ные последователи, которые постарались «усовершенствовать» теорию
И. Валлерстайна. К. Чейз-Данн в своих работах попытался преодолеть
присущий И. Валлерстайну «крен» в сторону политэкономии, показав,
что капитализм, стремясь к упрочению своего могущества, использует
не только механизмы экономической эксплуатации, но и военно-по-
литические инструменты2. Норвежский исследователь Й. Гальтунг по-
шел еще дальше, определив империализм как «структурное отношение
господства», обладающее политическим, экономическим, военным,
культурным и коммуникативным измерениями3. Он предлагал рас-
сматривать господство как комплексное явление, а не сводить его
только к одному виду насилия, будь то военное или экономическое.
По Й. Гальтунгу, наибольшие угрозы безопасности порождаются
отношениями государств, которые находятся как бы на границе цен-
тра и периферии. При этом с наибольшей скоростью разрыв растет
между слабейшими из центра и слабейшими из периферии, ускоряя
поляризацию мира. Механизм империализма состоит в следующем.
Слабейшие из западных стран в большей мере тяготеют к своему про-
цветающему ядру, чем считают партнерами таких же слабейших из
периферии. То есть солидарности относительно «бедных» из центра
и бедных из периферии нет. А вот сильнейшие из периферии стремятся
попасть в «золотой миллиард», а не выступить союзниками со своей
более слабой частью периферии. Получается, что, в отличие от цен-
тра, внутри периферии всегда возникают раздирающие ее противо-
речивые интересы, и потому периферия обречена быть более рыхлой
политически, что дополнительно накладывается на экономическое
отставание и усугубляет его. Создается замкнутый круг нарастающего
конфликта, который способна прервать революция, которая должна
перераспределить богатства между бедными и богатыми странами.
В то же время, Й. Гальтунг считал, что революции можно избежать
путем оптимизации и регулирования международных отношений для
сглаживания противоречий. Идеи ненасилия и «структурной силы»
получили развития в том периоде научной деятельности Й. Гальтунга,
1
ности. С. 158.
2
Christopher Chase-Dunn. Interstate System and Capitalist World-Economy: One
Logic or Two?. W. Ladd Hollist and James N. Rosenau (eds.). World System Structure:
Continuity and Change. Beverly Hills, CA: Sage Publications, 1981. P. 31.
3
Johan Galtung. A Structural Theory of Imperialism / Journal of Peace Research.
№ 2. 1971. P. 81–98.
3.5. Школа по изучению проблем мира 207
когда он сам основал школу по изучению проблем мира, о чем пойдет

речь ниже.
А мир-системный анализ несмотря на все эти «усовершенство-
вания» так и не смог дать адекватный ответ на принципиальный
вопрос своих оппонентов: существует ли историческая альтернатива
капитализму? И если существует, то какая? Или, в конце концов,
апологеты мир-системного анализа молчаливо соглашаются с идеей
Ф. Фукуямы о «конце истории» и наступлении «скучного» времени
«бесцельной смены поколений»?
3.5. Школа по изучению проблем мира

Школа по изучению проблем мира (в англ. варианте — peace research
school) имеет давнюю предысторию, ибо общественно-политическая
мысль человечества занимается изучением войн и конфликтов, по сути
дела, с тех пор, когда они существуют. Идея установления «вечного
мира» между народами присуща уже древнеиндийской, древнегре-
ческой и средневековой философиям (Абу-Наср Мухаммед Фараби
(870–950 гг.), Дюбуа (XIV в.), Данте («Монархия», 1317 г.), Марсилий
Падуанский (XIV в.) В позднее средневековье (период Ренессанса
и Гуманизма) подобные идеи можно было найти в трактатах Томаса
Мора «Утопия» (1516 г.), Эразма Роттердамского «Мольба мира» (1517 г.)
и Себастьяна Франка «Боевая книжка мира» (1539 г.).
В Новое время концепцию мира развивали Ян Амос Коменский
(1592–1670 гг., «Необходимо только одно» и «Всеобщий совет чело-
веческому роду…»), Гуго Гроций («О праве войны и мира», 1625 г.),
граф Сюлли («Мемуары», 1634 г.), Уильям Пенн («Опыт о настоящем
и будущем мире в Европе», 1693 г.), Сен-Пьер («Записка о сохранении
вечного мира в Европе», 1713 г.) и Жан-Жак Руссо («Суждение о вечном
мире», 1782 г.).
Особенно подробно принципы миролюбивой политики рассмо-
трел в своих трактатах «Идея всеобщей истории во всемирно-граж-
данском плане» (1784), «Об изначально злом в человеческой природе»
(1792) и «О поговорке „Может быть это и верно в теории, но не годится
для практики“» (1793), «К вечному миру» (1795) Иммануил Кант1.
1
Подробнее об истории ШИПМ см.: Трактаты о вечном мире / под ред.
Ф. В. Константинова. М., 1963; Smith Mary Campbell. Translator’s Introduction //
Kant Immanuel. Perpetual Peace: A Philosophical Essay. London: George Allen & Unwin
Ltd., 1917. P. 7–46; Wilson G. K. A Global Peace Study Guide. London: Housmans,
1982; Wallensteen Peter. The Origins of Peace Research // Peter Wallensteen (ed.). Peace
Research: Achievements and Challenges. Boulder and London: Westview Press, 1988.
P. 7–8.
Из более современных мыслителей основатели школы по изуче-

нию проблем мира (далее для краткости — школа «мирных исследо-
ваний») опирались на духовное наследие великого русского писателя
Л. Н. Толстого и лидера индийского национально-освободительного
движения Махатмы Ганди. Большое влияние на становление «мирных
исследований» оказали идеи английского ученого Л. Ричардсона1
и американского юриста-международника и политолога К. Райта2,
которые первыми начали использовать количественные методы для
изучения истории войн и конфликтов.
Окончательное идейно-теоретическое и институциональное
оформление «мирных исследований» произошли на рубеже 1950–
1960‑х гг. В 1956 г. американские экономист Кеннет Булдинг и ма-
тематик и социолог Анатоль Рапопорт основали при Мичиганском
университете Центр по изучению конфликтов, а в следующем (1957)
году они начали издавать Journal of Conflict Resolution, сыгравший
большую роль в продвижении идей молодого научного направления.
В 1957 г. американский психолог Т. Ф. Ленц образовал в Нью-Йорке
Институт по изучению мира. В 1960 г. возник Институт по изучению
проблем мира в Вашингтоне.
Параллельные процессы развивались и в Европе. В 1957 г. был
основан существующий до сих пор Международный институт мира
в Вене. В 1958 г. была создана Исследовательская группа по изучению
проблем мира в Мюнхене. Наконец, в 1959 г. Йохан Гальтунг создает
Международный институт по изучению проблем мира в Осло, который
быстро превратился в интеллектуального лидера сообщества ученых
и активистов пацифистских движений.
Характерной особенностью «мирных исследований» с само-
го начала была ее организация по сетевому принципу. Созданные
в 1950–1960‑е гг. буквально по всей планете центры и институты по
изучению проблем мира быстро наладили контакты и сотрудничество
друг с другом. Еще одна особенность этого направления глобализ-
ма — тесные связи с миром практической политики. Исследователи,
работавшие в сети институтов «мирных исследований», одновременно
являлись активистами различных антивоенных и пацифистских дви-
жений. Часть их них затем пряняла участие в деятельности социал-
демократических партий и движения «зеленых».
Наконец, к специфике «мирных исследований» следует отнести
и откровенно нормативный характер их теорий. Представители
1
Lewis Fry Richardson. The Statistics of Deadly Quarrels. Chicago: Quadrangle,
1960; Lewis Fry Richardson. Arms and Insecurity. London: Stevens, 1960.
2
Quincy Wright. A Study of War. 2nd ed. Chicago: University of Chicago Press, 1965.
этой школы не скрывают своих симпатий и антипатий в области по-

литики. Они открыто заявляют о своем неприятии войн и насилия
как внутри государств, так и на мировой арене. В то же время они не
менее открыто заявляют о своей приверженности миру и мирным
способам решения всех типов конфликтов. При этом сторонники
«мирных исследований» настаивают на том, что нормативность их
методологического подхода не сказывается на качестве и научности
их исследований.
Исследовательская проблематика «мирных исследований» про-
шла несколько этапов в своем развитии. По словам бывшего ди-
ректора Копенгагенского института по изучению проблем мира
Х. Виберга, на первом этапе, от конца 1950-х до конца 1960‑х гг., эта
школа концентрировалась на изучении таких базовых вопросов, как
причины войн и конфликтов, природа и конкретные формы гонки
вооружений в мире, методы урегулирования конфликтов, формы
посредничества1.
К концу первого периода сложилась довольно любопытная теория
происхождения конфликтов — теория структурного насилия (structural
violence theory), автором которой явился Й. Гальтунг. В отличие от
других школ обществоведческой мысли, которые всячески пытались
свести истоки конфликта к одному-двум факторам (например, маркси-
сты — к экономике, либералы — к неверным восприятиям намерений
друг друга, реалисты — к порочной природе человека), норвежский
ученый попытался создать комплексную теорию конфликта. Он
считал, что причины конфликта нельзя свести к одному фактору, как
правило, истоки конфликта имеют сложносоставной и многомерный
характер. Просто в зависимости от конкретного случая на передний
план выступают те или иные факторы, но и другие причины конфлик-
та нельзя игнорировать. Главное же, на чем настаивал Й. Гальтунг,
по мере исторического развития человечества, насилие все глубже
«встраивалось», проникало в саму «ткань» общества и, в конце концов,
стало неотъемлемой частью социальных структур2.
В свою очередь, если ставить перед собой задачу изживания на-
силия из практики общественной жизни и мировой политики, нужно
радикально менять как все общественное устройство, так и самого
1
Hakan Wiberg. The Peace Research Movement // Peter Wallensteen. The Origins of
Peace Research. Peter Wallensteen (ed.). Peace Research: Achievements and Challenges.
Boulder and London: Westview Press, 1988. P. 44.
2
Johan Galtung. A Structural Theory of Aggression / Journal of Peace Research.
Vol. 11. № 2. 1964. P. 95–119; Johan Galtung. Violence, Peace and Peace Research /
Journal of Peace Research. Vol. 6. № 3. 1969. P. 167–191.
человека (путем воспитания и перевоспитания). Эта рекомендация во

многом перекликалась с учением марксизма-ленинизма, но, в отличие
от последнего, Й. Гальтунг не допускал никаких насильственных
методов для переустройства общества и перевоспитания человека.
Он считал, что насилием насилие не изживешь.
Следующий этап в развитии школы «мирных исследований» на-
ступил в начале 1970‑х гг. и продолжался до конца «холодной войны».
В этот период внимание исследователей в основном сконцентриро-
валась на изучении современных войн и вооруженных конфликтов
(особенно войн во Вьетнаме и на Ближнем Востоке), а также поиске
путей к налаживанию диалога между Востоком и Западом. Одна-
ко и ряд теоретических проблем не прошел мимо внимания мимо
представителей «мирных исследований». Й. Гальтунг инициировал
довольно интересную дискуссию о так называемых «негативном»
и «позитивном» определениях понятия «мир». В частности, он об-
ратил внимание научной общественности на тот факт, что боль-
шинство исследователей определяют понятие «мир» в негативном
плане — как нечто, противоположное войне. Но такие определения
не содержат «позитива»: а что же должно быть после того, как угроза
войны устранена?1
Последовавшая за этим большая дискуссия, в которую оказа-
лись вовлеченными представители других парадигм, дала довольно
интересные результаты и сильно обогатила теорию международных
отношений в плане представлений ученых об «идеальном» устройстве
общества и мирового порядка. С тех пор в науке укоренилось понима-
ние мира и безопасности как не только и не столько защищенности
общества и индивида от внутренних и внешних угроз, а как такого
социального порядка, при котором обеспечиваются благоприятные
условия для творческого развития человека2.
В это же время представители школы «мирных исследований»
приняли участие в межпарадигмальной дискуссии о связи войны и де-
мократии, инициированной неолибералами. Именно в этот период
возникли первые варианты теории демократического мира, которые
и спровоцировали указанную дискуссию. Надо отметить, что «мирные
исследования» пошли несколько дальше самой дискуссии о взаимос-
вязи демократии и войны. Указанные дискуссии послужили отправ-
1
Johan Galtung. The Next Twenty-five Years of Peace Research: Tasks and Prospects.
Wallensteen. Peace Research: Achievements and Challenges. P. 246–257.
2
Øberg J. Nordic Security in the 1990s. L., 1992; Wiberg H. (ed.). Peace and War:
Social and Cultural Aspects. Warsaw, 1995.
ной точкой для разработки собственной типологии войн и внедрения

понятия «структурной войны» в научный оборот1.
Особенно интересны были дискуссии, связанные с уточнением
определения понятия «безопасность» и его многочисленных произ-
водных (дериватов) — «международная безопасность», «национальная
безопасность», «личностная безопасность».
Представители «мирных исследований» обратили внимание на
тот факт, что практически во всех без исключения доктринальных
и нормативных документах по вопросам безопасности, существовав-
ших на тот момент в различных странах, не был преодолен до конца
государствоцентричный подход к проблемам безопасности. Несмотря
на то, что в них постоянно упоминались не только государство, но
и личность и общество, последние часто характеризовались лишь как
объекты, а не субъекты безопасности. Государство было, есть и будет
главным субъектом политики безопасности, но нельзя не видеть того
факта, что подлинная безопасность может быть достигнута только
усилиями всего общества, состоящего из личностей и институтов,
создаваемых ими. Если же видеть в индивидах и обществе лишь «не-
винных овечек», потенциальных жертв, неспособных сами постоять
за себя и нуждающихся во внешней защите, то у государства просто не
хватит ресурсов для выполнения функции их единственного защитни-
ка. И, наоборот, только те государства, которые действуют не в «без-
воздушном пространстве», а активно пользуются помощью индивидов
и общественных институтов, оказываются эффективными в деле
обеспечения безопасности страны. К тому же, как свидетельствует
история, те государства, которые самовольно присваивали себе роль
единственного защитника общества от внутренних и внешних угроз,
рано или поздно отрывались от общества, подменяли его интересы
своими и нередко сами превращались в угрозу личности и обществу2.
Другой существенный недостаток в определениях понятия
«безопасность» — это концентрация на их негативном смысле и не-
внимание к наполнению их позитивным смыслом3. Еще во второй
1
Raimo Vayrynen. Domestic Crises and International Wars. Wallensteen. Peace
Research: Achievements and Challenges. P. 70–71.
2
Наиболее «продвинутые» концепции национальной и международной
безопасности стали включать в себя понятие «личностной безопасности» (human
security). См. подробнее: Макарычев А. С., Сергунин А. А. Расмуссен: НАТО и Россия
больше не представляют угрозу друг для друга (европейская безопасность и ее
новая архитектура) // Современная Европа. 2011. № 1. С. 5–21.
3
Подробнее о дискуссиях по теоретическим проблемам международной
безопасности см.: Сергунин А. А. Международная безопасность: новые подходы
и концепты // Полис. 2005. № 6. С. 126–137.
половине 1960‑х гг. Й. Гальтунг обратил внимание на то, что боль-

шинство экспертов определяют понятия «мир» (peace) и «безопас-
ность» (security) исключительно негативным образом как отсутствие
войны или военных уг�

Учебник Современные Теории Международных Отношений 2013

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Учебник Современные Теории Международных Отношений 2013

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

Санкт-Петербургский государственный университет

Под редакцией профессора,

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета

С56 Современные теории международных отношений: учебник / под

ISBN 978-5-392-10090-3 © Санкт-Петербургский государственный университет, 2013

зиций авторов. Для неогегельянца Ф. Фукуямы это означает конец

Например, одна из традиционных парадигм ТМО в лице поли-

явилось то, какие единицы анализа каждая из парадигм считала ос-

изменить в политике можно, только изменив саму общественную

выделяют несколько этапов соперничества, или «великих дебатов»,

Суть «вторых великих дебатов», которые начались в 1950‑е гг.,

Но есть и несколько иная трактовка содержания «великих деба-

главного «возмутителя спокойствия» — постпозитивизма. Эта пара-

ТМО нуждается в определенной адаптации, что не раз отмечалось

взглядов и установок (научных, политических, идеологических), для

посвященные отдельным аспектам ТМО. Последние сосредоточены

А. А. Кокошина, М. М. Лебедевой, А. В. Торкунова, коллектива

Особо стоит отметить учебную литературу, издававшуюся для

отношений1, а также методологии политического анализа 2 . Эти

Учебник предназначен прежде всего для студентов, проходящих

Неореализм формируется в конце 1970‑х гг., во многом благодаря

1.1. Идейные истоки и отличительные черты неореализма

и причинных связей в истории, которые действуют независимо от

может руководствоваться лозунгом: «Все погибнет, но справедливость

дальнейшего наращивания ядерных вооружений просто не имела

известного на Западе французского ученого Фердинанда де Соссюра.

с франц. А. Сухотина. Екатеринбург: изд-во Уральского ун-та, 1999.

Как бы то ни было, структурализм, показавший свои преимуще-

Важно обратить внимание на онтологический статус социаль-

стоящие супердержавы в лице СССР и США «компенсировали» любые

берущий начало от социологического функционализма В. Парето,

Эшби. Эта теория, рожденная для решения проблем естественных

цель прийти в равновесие.

теории и действительности. Тезис о всеобщем изоморфизме систем —

являются массы живых людей. Кроме того, при проведении исследова-

Альтернативой политике постоянного наращивания силы стано-

ких тенденциях в развитии неореализма. Появление самого термина

сической» версии реализма времен Г. Моргентау. При этом некоторые

1.2. Структурный реализм

американских отношениях начался новый виток холодной войны.

Для этого К. Уолтс один из первых вводит понятие многоуровне-

Основное содержание теории. В теории К. Уолтса важнейшими

in international relations. Columbia: University of South California Press, 1991. P. 29.

(как они организованы, упорядочены). Взаимодействие… происходит

по мере необходимости создавать супранациональные органы управ-

своего суверенитета; неравномерное распределение силы между госу-

К. Уолтса, взаимозависимость, международная интеграция и глоба-

и слабых государств. Но политика баланса имеет существенное значе-

величина, и как отношение, то в случае структуры распределение

наступит «завтра», потому что она имеет дело с воздействиями струк-

вателями Уолтса для изучения распределения сил в международной

сто в международной системе. Уолтс справедливо отмечал, что после

1993. Vol. 18. № 2. P. 50.

Причины войн не следует выводить из тех или иных свойств

полагает опору на достоверное знание об окружающем мире. В поли-

направленных на человека1, в системный анализ международной по-

политическая, культурная антропология.

Еще один недостаток усматривают в том, что структура не остав-

Тенденции современного мира, связанные с трансформацией

1.3. Теория циклов

быть выделены почти в любом временном ряду, поэтому они носят

В теории используется концепция морской силы как главный по-

своеобразный «интерфейс» для интеграции наук о международной

Приводится по: Exploring long cycles / ed. by G. Modelski. Boulder: Lynne