Оболенская, Ю. Л.

Художественный перевод и межкультурная коммуникация.

Оболенская, Ю.Л. Учеб. пособие. - М., Высш. шк., 2006. -335 с.
Страницы сверху
§ 1. Роль художественного перевода.................................................................................................3
в истории культурных взаимосвязей.....................................................................................................3
§ 2. Национальная языковая картина мира и культурные ареалы................................................10
1...............................................................................................................................................................10

РОССИЙСКАЯ
ГОСУДАРСТВЕННАЯ
БИБЛИОТЕКА
гооб
УДК 811.134.2 ББК 81.2Исп О 21

2006002653
Рецензенты:
кафедра испанского языка факультета иностранных языков
МГУ им. М.В. Ломоносова (зав. кафедрой доц. М.М. Раевская);
академик МАНВШ, д-р филол. наук, проф. РУДН Н.М. Фирсова.
ISBN 5-06-005021-1
Пособие посвящено переводу как форме межкультурной коммуникации и содержит
обзор теорий и концепций художественного перевода, видов перевода, его
психолингвистических и социокультурных аспектов, а также истории переводов русской
литературы XIX века в Испании и Латинской Америке.
Интердисциплинарный подход к сложнейшим проблемам теории и практики перевода
позволяет по-новому осмыслить их традиционную трактовку, а оригинальная авторская
концепция процесса перевода и критериев оценок его результатов выявляет
психолингвистическую и социокультурную природу переводческой деятельности.
. Для студентов языковых вузов, занимающихся по специальностям филология, теория и
практика перевода, культурология, история литературной критики. Может быть полезным
для специалистов по этнопсихолингвистике, социолингвистике и компаративистике и для
широкого круга читателей, интересующихся ролью перевода во взаимодействии культур, а
также судьбами произведений отечественной литературы за пределами России.
УДК 811.134.2 ББК 81.2Исп
ISBN 5-06-005021-1 © ФГУП «Издательство «Высшая школа», 2006
Оригинал-макет данного издания является собственностью издательства «Высшая
школа», и его репродуцирование (воспроизведение) без согласия издательства запрещено.

В каноническом тексте Библии не случайно оказались объединены предания о создании

вавилонской башни, смешении языков и разобщении народов. Божья кара была направлена на
то, чтобы люди перестали понимать друг друга, а последовала она вслед за попыткой создания
сынами человеческими, говорившим на одном языке, города вечной славы и башни высотою до
небес как ориентира для всего человечества.
Создаваемые в дальнейшем на сотнях национальных языков памятники языковой
культуры оказались недоступны для иноземцев, и лишь благодаря переводу стало возможно
взаимопонимание людей и созидание храма мировой культуры, воплотившего
общечеловеческие духовные ценности, заключенные в самой Библии, большинству из нас
известной по переводам.
Что же такое перевод, и какова роль художественного перевода в диалоге культур, в
обмене культурными и духовными ценностями? В сущности, перевод художественных текстов
стал первым международным средством массовой коммуникации, поскольку тиражи
иноязычных изданий великих произведений литературы обычно значительно превышают тираж
оригинала.
В.В. Рахманов в статье «Русская литература в Испании», опубликованной в 1933 году, по
этому поводу замечает, что «переводная литература воздействует на широкие читательские
массы, вовлекает их в круг новых интересов, воспитывает в них новые вкусы и требования,
приучает их к новым стилистическим приемам, к новым средствам художественного воз-
действия». А В.Я. Брюсов в предисловии к изданию своих переводов Эдгара По (1924)
высказался еще более категорично: «Давно и убедительно доказано — подлинное влияние на
литературу оказывают иностранные писатели только в переводах».
Переводные произведения становятся частью национальной литературы, способствуют
ее обогащению и развитию, а с другой стороны, в значительной степени благодаря переводам
происходит распространение литературных жанров и стилей, художественных приемов и т.п.
Таким образом, несмотря на стремление национальных литератур к самоидентификации и
сохранению своей самобытности, происходит их сближение, в известной мере
предопределяющее унификацию литературного процесса в странах, культурные контакты
между которыми имеют давнюю традицию.
 Глава 1. ПЕРЕВОД КАК ФОРМА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ НАЦИОНАЛЬНЫХ
ЛИТЕРАТУР И КУЛЬТУР

§ 1. Роль художественного перевода

в истории культурных взаимосвязей
1
Культурные и литературные взаимосвязи между народами диалогичны по своей
природе, но диалог культур предполагает участие более или менее широких слоев
культурноязыковых общностей и поэтому невозможен без перевода; ведь именно в переводах
шедевры мировой литературы известны гораздо большему числу читателей во всем мире, чем в
оригинале — у себя на родине.
Сегодня вряд ли кто-нибудь возьмется оспаривать то, что русская литература стала
достоянием мировой культуры благодаря переводам, а большинство читателей и почитателей
русских писателей за пределами России знакомо с ними только по переводам их произведений.
В XIX веке главным образом из переводов творений русских классиков иностранные читатели
черпали первые сведения о неведомой им, далекой и экзотической России. В сознании
читателей содержание текста чужой национальной культуры усваивалось и осваивалось,
неизменно оценивалось ими как созвучное «духу времени». Поскольку читатели всегда
находили в новых для них героях и ситуациях то, что соответствовало их собственному
мировосприятию, а сами произведения давали ответы на волнующие их именно в этот момент
вопросы.
Итак, русская литература, став в XIX веке достоянием мировой культуры, пополнила ее
сокровищницу, которая отнюдь не является неким хранилищем статичных экспонатов —
текстов культуры, однажды созданных и неизменных. Тексты культуры не только обладают
способностью давать жизнь новым текстам, но и сами живут вечно, постоянно обогащаясь
новыми смыслами. Бытие текста культуры предстает как динамический процесс, в котором
тексты, их авторы и адресаты находятся в бесконечном диалектическом взаимодействии.
Русская литература XIX века, в значительной мере определившая пути развития мировой
литературы XX века, естественно, и сама была бы иной, не впитай она в себя художественное
наследие
Глава 1
15
иных эпох и национальных культур. Причем влияние творений английских, немецких,
французских и, конечно, испанских писателей на русскую литературу и русских писателей
оказалось не только иным, чем в их отечестве, но зачастую и гораздо более сильным.
Следует учитывать и то, что между текстами культуры существует «обратная связь»,
которая обусловливает их опосредованное влияние на собственную культуру: так,
художественный мир Сервантеса, творчески освоенный и по-новому раскрытый в творчестве
таких русских писателей, как Гоголь, Тургенев и Достоевский, на рубеже XIX-XX веков
возвращается в Испанию «отраженным светом» в переводах произведений этих писателей,
впервые обративших внимание на те стороны бессмертного творения Сервантеса, которые не
были отмечены или в полной мере оценены на родине. Можно с достаточной уверенностью
заключить, что во многом благодаря русским писателям, раскрывшим в своих произведениях
новый глубинный смысл донкихотства как жизненной позиции и философии, оно и по сей
день оказывает влияние на мировую и, в том числе, испанскую литературу и духовную жизнь1.
Ведь перевод — не просто новая интерпретация оригинала, он дает тексту оригинала
новое измерение, вводит его в другую культурную систему, в которой существуют иные
ориентиры и «оси координат», причем сам перевод живет в этой новой системе координат
вполне самостоятельной жизнью, не всегда похожей на жизнь оригинала.
Ю.М. Лотман считал, что культура — это память, и она всегда «подразумевает
сохранение предшествующего опыта... Поэтому она всегда связана с историей, всегда
подразумевает непрерывность нравственной, интеллектуальной, духовной жизни человека, об-
щества и человечества» (Лотман, 1994, с. 8).
Культура, как и язык,— явление прежде всего социальное, это одна из форм общения
людей, и ее коммуникативная природа проявляется в любом событии или явлении культуры.
Историю культуры можно представить как процесс сохранения и приумножения текстов
(явлений) культуры в результате их освоения, сопоставления, приятия или неприятия
индивидом и обществом; причем говорить о следовании текстам культуры или их отторжении
возможно лишь в пределах вполне конкретных эпох и географи-
1
Подробнее об этом см. замечательную монографию В. Багно «Дорогами Дон Кихота»
(М., 1988), в которой этой теме посвящено несколько глав.
 16
Часть I
ческих границ, потому что контекст подлинного текста культуры не может
ограничиваться какими-то временными (эпохой его создания) или пространственными
(определенной национальной культурой) рамками, ибо такой текст всегда вписывается в
контекст мировой культуры, культуры человечества.
Художественные литературные произведения — это важнейшая часть культуры, и их-то,
может быть, в первую очередь невозможно рассматривать вне контекста мировой культуры, и
только этот контекст позволяет раскрыть всю глубину смысла художественного произведения,
дает ему возможность вечной и всегда новой жизни.
«Произведение литературы — писал М.М. Бахтин, — раскрывается Прежде всего в
дифференцированном единстве культуры эпохи его создания, но замыкать его в этой эпохе
нельзя: полнота его раскрывается только в большом времени» (Бахтин, 1979, с. 333). Однако и
культура эпохи, и любая национальная культура во всей ее полноте и целостности не могут
рассматриваться как нечто замкнутое и застывшее, «единство определенной культуры — это
открытое единство» (там же).
Открытость единства национальной культуры — залог ее обогащения, а с другой
стороны, она обусловлена и самой природой творчества, в основе которого лежит желание и
надежда человека открыть неизведанные миры или создать свой собственный мир, познать
окружающую его действительность и дать свои ответы на волнующие его вопросы. Кроме того,
и сами тексты культуры взаимодействуют и взаимообогащаются, отражая столкновение не-
скольких взаимодополняющих или взаимоисключающих точек зрения на мир, концепций и
пониманий, то есть вступают внутри культуры в диалогические отношения. Эти отношения
внутри культуры, как и диалогические отношения вообще, не следует упрощенно понимать как
противоречие, борьбу, спор или несогласие, поскольку согласие, как справедливо полагает
М.М. Бахтин,— это одна из важнейших форм диалогических отношений.
2 Историю культуры можно представить и как диалог, в котором участвуют творцы и
осваиваемая ими действительность с одной стороны, и тексты культуры и их адресаты — с
другой. Такой диалог исключает саму идею о возможности потребления культуры некими
пассивными индивидуумами. Ведь процессы создания и восприятия текста культуры — это
всегда активные творческие про-
17
цессы, основанные на диалогических отношениях, для которых характерна
принципиальная незавершенность и открытость. Поэтому текст культуры, созданный
человеком, созидает и самого творца, и воспринимающего его человека.
Вместе с тем, воспринимая текст чужой культуры, мы невольно сопоставляем его со
своим опытом, обогащая его новыми смыслами, давая ему, таким образом, новую жизнь в
новом времени и пространстве. «Чужая культура только в глазах другой культуры раскрывает
себя полнее и глубже... Один смысл раскрывает свои глубины, встретившись с другим, чужим
смыслом: между ними начинается как бы диалог, который преодолевает замкнутость и
односторонность этих смыслов, этих культур. Мы ставим чужой культуре новые вопросы,
каких она сама себе не ставила, мы ищем в ней ответа на эти наши вопросы, и чужая культура
отвечает нам, открывая перед нами новые свои стороны, новые смысловые глубины» (Бахтин,
1979, с. 334-335).
Вполне разделяя это суждение М.М.Бахтина и рассматривая вслед за А.Н.Веселовским
историю литературы в широком смысле как «историю общественной мысли, насколько она
выразилась в движении философском, религиозном и поэтическом и закреплена словом»
(Веселовский, с. 41), приходим к выводу о том, что одну из ведущих ролей во взаимодействии
культур и языков, а особенно в переломные моменты развития национальных культур, играет
переводная литература. История переводов, действительно, позволяет проследить развитие
национального языка и литературы, однако еще важнее то, что переводная литература, отражая
запросы общества и уровень его развития в эпоху создания конкретного перевода, всегда
решает задачи той литературы, на язык которой переводится, и становится неотъемлемой
частью истории национальной культуры в целом.
Так, испанские филологи неоднократно подчеркивали особое влияние итальянской
литературы, языка и культуры в целом на испанскую в XVI века и французской — в XVIII века,
отмечая, что одним из основных путей иноземной «языковой экспансии» всегда была
переводная литература.
Иоганнес Бехер утверждал, что «значительная национальная литература немыслима без
хорошей переводной литературы. Создание высокой культуры перевода способствует росту
данной национальной литературы и созданию ею своего национального характера» (Бехер, с.
63). Виднейший латиноамериканский писа-
18
тель Хорхе Луис Борхес, сам переводивший с нескольких языков, также считал, что
через переводы возможно выработать образцы и каноны национальной литературы, а сам
перевод рассматривал как форму создания культуры и обогащения языка 1. Подтверждением
справедливости этих замечаний может служить история возникновения и развития
национальных литератур Латинской Америки.
Вместе с тем, сама переводная литература, предполагая серийность (множественность
интерпретаций одного и того же оригинала) и невозможность создания конечного перевода (о
чем пойдет речь по второй части этой работы), как нельзя лучше соответствует представлениям
о диалоге автора и создателя перевода и диалогических отношениях между неповторимым и
неизменным оригиналом (в смысле его законченности и целостности как речевого
произведения) и постоянно меняющимися ответами на него — переводами, обусловленными
личностью переводчика и конкретным культурно-историческим контекстом.
Этот диалог культур не оставляет в стороне и исследователей переводной литературы,
принадлежащих своему времени и представляющих прежде всего свою национальную
культуру: опираясь на определенную культурную традицию, исследователь сам становится
участником диалога, а в какой-то мере — составной частью наблюдаемого. Он переносит на
объект наблюдения свой собственный опыт, и критерии его оценки будут отражать его
представления об эстетическом идеале, его жизненную позицию. Поэтому вполне естественно,
что выводы, к которым приходят критики и историки перевода и литературы, да и просто
читатели, оценивая переводные произведения «изнутри» принимающей культуры, и
исследователи истории переводов «извне» (представляющие осваиваемую культуру, например),
редко совпадают. И поэтому так сложен поиск критериев оценки того или иного перевода,
понимание его роли и значения в истории перевода произведений конкретного писателя, а
иногда и национальной литературы в целом.
1
Сам Борхес неоднократно указывал в своих интервью и автобиографиях, что его собственная культура
зиждется на переводах. Подробнее о зачастую парадоксальных взглядах Х.Л. Борхеса на перевод, исходя из
которых он полагал, что оригинал может быть «не верен переводу», можно узнать как из его статей «Sobre el
doblaje», «El enigma de Edward Fitzgerald», «Las versiones homericas», так и из «Автобиографического эссе» и
многих его рассказов.
19
Изучение истории переводов помогает определить роль и место определенного текста
инонациональной культуры в культуре принимающей. Каждый перевод всегда отражает в
равной степени состояние национального языка на определенной ступени его развития,
литературные и художественные пристрастия общества, и поэтому помогает восстановить
картину духовной и интеллектуальной жизни общества. История переводов неотделима от
истории языка и культуры в целом, а поэтому не сводима к описанию этапов, методов перевода,
характеристике и оценке самих переводов, переводческих школ и деятельности отдельных
переводчиков.
Было бы заблуждением или, по крайней мере, упрощением представлять историю
переводов как поступательный процесс, множащий и совершенствующий переводы, при
котором каждый последующий перевод оказывается лучше предыдущего, а количество
переводов автоматически обеспечивает улучшение их качества. Перевод становится фактом
принимающей культуры, отражающим специфику конкретной культурно-исторической си-
туации в стране, а достоинства и недостатки перевода в равной степени зависят от
национальной литературной и переводческой традиции, от традиции восприятия и оценки того,
что переводится, от литературной «моды» (если толковать это понятие как господствующие
эстетические предпочтения, регламентирующие, в числе прочего, проявления «хорошего
вкуса») и, конечно, от способностей самого переводчика.
Появление нового перевода отнюдь не означает исчезновение старого из культурного
обихода, переводы, как правило, не заменяются, вытесняя друг друга, а сосуществуют, причем
ранние переводы влияют не только на последующие переводы и переводчиков, они формируют
и читателя, его литературные вкусы, привычки. Важно и то, что роль и степень влияния
отдельного перевода на последующие отнюдь не прямо пропорциональны его достоинствам.
Критике и читателям бывает далеко не просто отказаться от ставшего привычным и
полюбившегося облика определенного произведения, они могут «не принять» нового Толстого
или Гоголя; а привычка или ностальгия по прежним (детским или юношеским) представлениям
об авторе и известный читательский консерватизм, как правило, отвечают стремлению
издательств выпускать уже «апробированный» перевод, и здесь не на последнем месте оказы-
 20
ваются экономические соображения издателей. Кроме того, следует заметить, что более
поздние переводы по качеству далеко не всегда оказываются лучше ранних.
Исследуя судьбу сервантесовского «Дон Кихота» в России и анализируя его переводы,
В. Багно совершенно справедливо замечает: «Как бы мы не относились к старым переводам,
искажавшим шедевры мировой литературы, именно они, благодаря тому, что иноязычное
произведение оказывалось трансформированным, приспособленным к литературным вкусам
эпохи и духовным запросам современников, становились живым культурным явлением»
(Багно, 1988, с. 186).
Столкновение и сложное взаимодействие переводческих, издательских и читательских
позиций, неизбежно актуализирующих и одновременно сужающих смысл оригинала, всегда
отражается на характере и качествах нового перевода или выборе для публикации одного из
уже имеющихся переводов. И довольно часто это приводит к тому, что последующий перевод,
даже в том случае, если он выявляет новый смысл оригинала, оказывается лишь современным
его прочтением, не обязательно более полным и глубоким, а лишь более соответствующим
данной эпохе, и как раз это обрекает его на возможно яркую, но короткую — в сравнении с
бесконечной жизнью оригинала — жизнь.
4
История переводов, вписываясь в историю национальной культуры, вполне
соответствует основным этапам ее развития, осуществляемой в тот или иной исторический
момент социокультурной политике и эстетическим приоритетам эпохи. Востребованность или
невостребованность конкретного текста определенной исторической эпохой, нацией или
личностями, конечно, далеко не случайны1 . Поэтому в истории переводов, как мы убедимся,
даже, казалось бы, случайные события, как правило, закономерны и под-
1
В самом деле, ведь не случайно первыми издательскими центрами, обратившимися к публикации
переводов русской литературы, в Испании стали процветающие в конце XIX в. города-порты — Барселона и
Валенсия, а в Латинской Америке — страны, тесно связанные коммерческими и культурными взаимоотношениями
со Старым Светом теми же морскими путями — Чили, Аргентина и Уругвай. Портовые города (и особенно в
прошлые века) по вполне понятным причинам были космополитичны и ориентированы как бы «вовне», всегда
были более открытыми и восприимчивыми к иноземным веяниям и влияниям.

21
чинены определенной логике; закономерный характер носят, на наш взгляд, и модели
аккультурации, т.е. пути и особенности вхождения творений определенного иностранного
автора или целой литературы в иноязычную культуру.
Аккультурацией социологи, этнографы и культурологи обычно называют процесс
усвоения личностью инонациональной культуры, не всегда уделяя при этом внимания тем
изменениям, которые претерпевает тот или иной феномен чужой культуры в сознании
усваивающей его личности.
Е.М. Верещагин и В.Г. Костомаров в работе «Язык и культура» достаточно подробно
рассматривают проблему аккультурации в процессе обучения русскому языку, обращая
внимание на формирование личности под влиянием инонациональной культуры. Однако не
следует оставлять без внимания то, что эта важнейшая сторона проблемы аккультурации
личности, на наш взгляд, неразрывно связана с проблемами аккультурации самих текстов ино-
национальной культуры в процессе перевода под влиянием принимающей их культуры и
конкретной личности — переводчика. Перевод художественных текстов как нельзя лучше
отражает и «материализует» в текстах переводов подобные изменения, адаптирующие текст
инонациональной и иноязычной культуры, при которых усвоение инокультурного текста
становится освоением, а сам текст культуры в результате такого освоения — достоянием
отечественной культуры.
Тексты культуры осваиваются на протяжении всей истории их восприятия и усвоения
инонациональной культурой, причем этот процесс не обязательно напрямую связан с историей
их переводов на язык принимающей культуры; не менее важно и то, что аккультурация может
происходить при активном языковом и культурном посредничестве некой «третьей стороны»,
знакомящей «заинтересованную сторону» с неизвестными ей текстами в переводах на свой
национальный язык и в откликах своей критики, то есть в сущности, с отражением текста
оригинала в зеркале своей культуры, своей собственной языковой картине мира. О роли
культурного посредничества европейских стран, и особенно Франции, в знакомстве Испании и
Латинской Америки с русской литературой речь пойдет чуть ниже.
 22
22
Часть I

§ 2. Национальная языковая картина мира и культурные

ареалы
1
Прежде чем перейти к анализу истории переводов русской литературы на испанский
язык в Старом и Новом Свете, проясним свою позицию, позволившую нам объединить и
рассматривать в диалектическом единстве далеко не во всем сходные процессы, связанные со
знакомством, распространением русской литературы и ее влиянием на двух континентах.
Дело в том, что история переводов текстов культуры на один и тот же язык даже в
разных социокультурных контекстах и геополитических ареалах, несмотря на имеющиеся
национальные различия и особенности, будет неизбежно заключать и черты сходства,
вызванные объективно существующей и в общем единой (пусть даже и при некоторых весьма
существенных частных различиях) языковой картиной мира в странах распространения данного
языка.
Как известно, немецкие ученые Л. Вайсгербердт и И. Трир высказали предположение,
что языки обладают преобразующей силой и направляют познавательную деятельность людей в
ту или иную сторону, создавая, тем самым, различные картины мира. Дальнейшие
исследования в различных областях знаний, осмысляя содержание этого понятия,
предположили существование нескольких картин мира: от физической картины мира до
индивидуальной картины мира художника.
Современная психолингвистика считает необходимым принимать во внимание
сосуществование и взаимодействие двух различных картин мира — концептуальной и
языковой, исходя из того, что концептуальная картина мира, в образовании которой участвуют
различные типы мышления, богаче языковой, тогда как языковая картина мира создается на
основе одного типа мышления, обусловленного национальной психологией.
Р.А. Будагов справедливо заметил, что «любой национальный язык — это не только
определенная система обозначений, но и результат своеобразного отражения всей деятельности
людей, говорящих на данном национальном языке» (Будагов, 1976, с. 49).
А Ш. Балли обратил внимание на еще одну сторону этого вопроса, особенно важную для
определения взаимосвязей националь-
Глава 1
23
ного языка и мышления: «...родной язык почти всегда производит впечатление
органического целого, представляющего совершенное единство... (что иллюзорно)... Родной
язык неотделим от нашего мышления. Он тесно связан со всей нашей жизнью — личной и
общественной... он становится для нас символом нашей личности и общества, в котором мы
живем, и эта вера в чуть ли не предопределенную гармонию отвечает глубочайшей потребности
нашего бытия — потребности в равновесии и синтезе» (Балли, с. 28).
Язык, как известно, является одним из признаков общности, по которому одну нацию
отличают от другой, причем в характере языка отражаются национальный характер и
менталитет, этнические стереотипы, особенности психики и национального самосознания. Не
менее важно учитывать и то, что этнокультура нации, включающая в себя совокупность
огромного множества контекстов, и среди них такие, как социально-исторический, гео-
политический, религиозный и др., формирует своего рода психологический фон, который во
многом предопределяет как характер национального языка (и его вариантов), так и
национальную ментальность. Следовательно, можно предположить, что одной из основных
составляющих этого психологического фона является подсознательное, ведь именно
подсознание отражает и «регистрирует» опыт, накопленный предшествующими эпохами и
поколениями соплеменников, естественно, различный в каждом ареале распространения
данного национального языка.
Национальная ментальность, понимаемая современной философией как глубинный
уровень коллективного и индивидуального сознания, непременно включающий и
бессознательное, формируется в зависимости от традиций, культуры, социальной среды и всей
среды обитания в целом, но при этом важно учитывать то, что и она сама, в свою очередь, их
формирует. Иначе говоря, ментальность, представляя собой «совокупность установок и
предрасположенностей индивида или социальной группы действовать, мыслить, чувствовать и
воспринимать мир определенным образом» (Современная западная философия, 1991, с. 176),
является порождающим сознанием1.
1
Сравним приведенное положение испанского писателя с рассуждением известного
венесуэльского лингвиста и этнографа Анхеля Росенблата (род. в 1902 г.), основателя и
директора Института филологии «Андрее Бельо» (Каракас, 1947), который в своей
широкоизвестной работе «Испанский язык
24
Часть
В этой связи особый интерес представляют рассуждения знаменитого испанского
философа X. Ортеги-и-Гассета о специфике, мировосприятия, которое он называет
«жизненным стилем» и «ра-; дикальной ориентацией духа», разных народов в различные эпо-;
хи; в статье «Путевые темы» (1922) он замечает: «Народы' отличаются не внешними условиями
жизни и не тем, что находятся на разных ступенях эволюции человечества (которую мы про-
извольно считаем единой), а разницей в радикальной ориентации* духа. В истории и в
политике существование своего стиля жизни (estilo vital) у каждого народа есть отправной
пункт для всякого даль-; нейшего осмысления» (Ortega у Gasset, 1970, t. 3, р. 382—383).
До сих пор вызывающая противоречивые оценки теория лингвистической
относительности В. фон Гумбольдта (1767—1835) впервые привлекла внимание философов и
лингвистов к проблеме] влияния структуры языка на мышление, тесной взаимосвязи язы-| ка и
мировосприятия носителей данного языка. Сейчас уже вряд| ли кому придет в голову отрицать
роль и значение языка в процес-'l се познания. Е.М. Верещагин и В.Г. Костомаров замечают по
этоЯ му поводу: «...язык играет тут активную роль, воспроизводи логическую мыслительную
картину действительности, вносявэтоЯ исключительно сложный процесс своеобразные
коррективы, на-И кладывая на познание свой отпечаток. В сознании появляется™ сохраняя
свою относительную самостоятельность, наряду с опре-Я деленной системой мыслей как
логической картиной мира, побоч-| ная — лингвистическая картина мира... Эта
лингвистическая картина мира варьируется от языка к языку» (Верещагин, Косто4 маров, 1980,
с. 280).
Теория Гумбольдта в дальнейшем была дополнена гипотезой этнолингвистов о наличии
у каждой лингвокультурной общности
Испании и испанский язык Америки» (1962) развивает вышеупомянутые идеи? Ортеги-и-Гассета и мысль
Унамуно о языке как «крови нации»: «Si el hombr esta formado о conformado рог la lengua, si la lengua es la sangre del
espiritu, si el espiritu esta amueblado con los nombres infmitos del mundo у esos nombres estan; organizados en sistema —
es decir implican una conception general, una filosofla —f hay que admitir no solo unidad de la lengua hispanica, sino la
unidad sustancial de, modo de sen ^No es esto lo que Ortega у Gasset llamaba repertorio comun de lo consabido? La
unidad social — deci'a, por encima de las fronteras politicas, le da el: conjunto de formas, de cosas consabidas, el tesoro
comun de formas de vida que forman: la inexorable estructura del hombre hispanico» (Rosenblat, 1970, p.56).
25
своей собственной картины мира, формирующейся под воздействием как языковых, так
и неязыковых средств, подтверждающей существование глубинных архетипов, которые
обусловливают ментальное и нементальное поведение представителей определенной
лингвокультурной общности.
Не случайно выдающийся испанский писатель и мыслитель Мигель де Унамуно говорил
о «духовном братстве» испаноязыч-ных народов, скрепленном языком, как кровью, поскольку,
по его мнению, язык и является «кровью социального организма». Удивительно перекликается
это суждение философа-испанца с высказанной примерно в то же время (в 1928 году) мыслью
крупного историка русской философии и церкви Г.П. Федотова (1886-1951) о том, что такое
национальный язык: «Язык не есть простое орудие, средство обмена мыслей. Язык — это
тончайшая плоть мысли, не отделимая от ее природы. И не мысли только, а целостного духа.
Поэтому язык есть имя нации, как особого духовно-кровного единства, создающего свою
культуру, т.е. царство идеальных ценностей» (О России и русской философской культуре..., с.
448).
Существующая со времен завоевания Нового Света испанскими конкистадорами на
протяжении трех веков языковая общность, объединяющая различные этнические группы
носителей своих собственных, многовековых традиций, общность исторического,
экономического и политического развития испанских колоний предопределила и сходство
сложившегося в них к началу XIX века социокультурного контекста и привела к тому, что
начавшиеся в первой трети XIX века процессы возрождения или зарождения национальных
культур большинства латиноамериканских стран не были изолированными и протекали в
едином русле.
Дело в том, что в течение трех столетий иберийского господства в Южной Америке,
предусматривавшего насильственное насаждение новой религии, языка и культуры, культурная
жизнь колоний была единой. Просветительская деятельность миссионеров, деятельность
первых на континенте университетов, открытых Уже в первой половине XVII века (в Мехико и
Санто-Доминго), существование единого, пусть и насильно навязываемого, языка общения,
привели к тому, что первые выдающиеся писатели и деятели культуры колониальной эпохи
представляли культуру конти-Нента в целом, а их собственное мировосприятие и опыт, также
как и Их влияние на умы современников, не ограничивались непосредственно окружавшей их
средой.
 26 Часть I
Исследователи латиноамериканской литературы и культуры отмечают двойственность,
характерную для складывавшейся на континенте культуры: сохраняя, а к концу колониального
периода даже усиливая, индейскую традицию, культура коренного населения постепенно, через
формы новой материальной культуры, формы нового языка, в том числе, через переводы
произведений испанской и латинской литературы, сделанные испанскими монахами-
миссионерами на языки науатль и кечуа, испытывала влияние общеевропейской традиции.
В. Кутейщикова и И. Тертерян замечают, что «этническая дву-единость — впоследствии,
с конца XVI века, когда начался массовый ввоз негров-рабов, превращается в триединость, —
коренная черта Латинской Америки, воплотившаяся во всех значительных творениях ее
культуры»1.
В течение трех веков культурные ареалы Старого и Нового Света просто не могли
развиваться изолированно, а к началу XIX века, несмотря на характерный для того времени
национально-освободительный пафос и стремление латиноамериканских стран как можно
скорее освободиться от испанского господства во всех сферах духовной и общественной жизни,
их интересы были одинаково обращены к европейской культуре и ориентировались на единые
культурные ценности и идеалы, воплощением которых в первой трети XIX века для них
являлась прежде всего Франция. Знакомство и общение с европейской культурой стало
мощным стимулом для развития национальных культур латиноамериканских стран на основе
идеи их самобытности, но, вместе с тем, их вхождение в мировую культуру было возможно
только при наличии общего культурного контекста.
Ю. Лотман предположил, что «возникновение культурных ареалов, с одной стороны,
связано с тем, что различные культуры, входя в более сложное единство, создают механизмы
межкультурного общения, усиливают черты взаимного единства. Однако, с другой стороны, их
взаимная заинтересованность друг в друге питается именно непереводимой специфичностью
каждого» (Лотман, 1992, т. III, с. 371).
Таким образом, можно предположить, что языковая картина мира в большой степени
связана с определенной социокультурной
1
Художественное своеобразие литератур Латинской Америки. М., 1976. С. 14.
27
общностью, и это приобретает особое значение, когда речь идет о испаноговорящем
мире. Осознание специфичности своей культуры стало возможным благодаря знакомству с
мировым культурным наследием и его осмыслению, которое, в свою очередь, происходило в
формах, заданных национальным языком, единым для этого разнообразного в этническом и
многих других отношениях мира — испанским.
Венесуэльский филолог и этнограф А. Росенблат в своей работе «Испанский язык
Испании и испанский язык Америки» (1962) замечает по этому поводу: «Наряду с
неизбежными различиями, характерными для разговорно-фамильярной речи, книжная речь
Латинской Америки обнаруживает удивительное единство с книжной речью Испании,
единство, без сомнения, значительно большее, чем английский язык Великобритании и язык
США или португальский язык Бразилии относительно его древней метрополии: единство
грамматической структуры, единство экспрессивных средств. И в соответствии с формулой В.
фон Гумбольдта, согласно которой язык является инструментом порождения мысли, следует
признать единство внутреннего мира, глубинную духовную общность» (Rosenblat, 1970, р. 55—
56).
2
Необычайно глубокая мысль Л. Витгенштейна о том, что «границы моего языка
означают границы моего мира» (Витгенштейн, с. 80), в сущности, служит ключом для
понимания сложнейших и противоречивых процессов взаимодействия культур Испании и
Латинской Америки, обнаруживающих неизменное сходство при, казалось бы, непримиримых
противоречиях в поисках собственного пути.
Рассуждая о национальных особенностях восприятия и оценки иноязычных текстов
культуры, мы забываем о том, что не сама культура влияет на то, как будет «прочитан» (понят)
текст, а культура, отраженная в сознании воспринимающего его человека, и результат
понимания будет зависеть от степени приобщенности данной конкретной личности к
определенной социокультурной общности.
При восприятии и воспроизведении в переводе чужой языковой картины мира,
воплощенной в оригинале новыми языковыми средствами, невозможно избежать отражения в
переводе собственной языковой картины мира. В Латинской Америке XIX века эта