Открыть Электронные книги
Категории
Открыть Аудиокниги
Категории
Открыть Журналы
Категории
Открыть Документы
Категории
УНИВЕРСИТЕТ
Научно-учебный центр
ЯЗЫКИ И КУЛЬТУРЫ СЕВЕРНОЙ ЕВРАЗИИ
им. кн. Н.С. Трубецкого
Г.Г.СЛЫШКИН
Москва
2000
3
ББК 81.
С
Печатается по решению Научно-учебного центра
Языки и культуры Северной Евразии
Московского государственного лингвистического университета
Научный редактор –
доктор филологических наук, профессор В.И.Карасик
Рецензенты:
доктор филологических наук, профессор Г.И.Богин
доктор филологических наук, профессор В.З.Демьянков
академик РАЕН, доктор филологических наук, профессор В.П.Нерознак
Слышкин Г.Г.
Лингвокультурные концепты прецедентных текстов. – М.: Acade-
mia, 2000.
Предисловие
4
выделение прецедентного текста как артефакта культуры, текстового
концепта как ментальной репрезентации этого артефакта, реминисцен-
ции как способа апелляции к текстовому концепту в дискурсе.
Наблюдающаяся в настоящее время в отечественной филологии
вспышка интереса к изучению интертекстуальных связей не случайна,
она имеет глубокие культурные корни. Научные интересы всегда с
большей или меньшей степенью опосредованности детерминированы
общественными запросами (простейший пример – изобретение ядерно-
го оружия во время Второй мировой войны). В данном случае лингвис-
тика чутко реагирует на изменения в дискурсивном поведении социума.
Не секрет, что современная отечественная культура не склонна к тек-
стопорождению. В дискурсах различных слоев общества налицо тен-
денции к ностальгическому переживанию текстовых ценностей преж-
ней эпохи, к осмыслению и компиляции текстов других культур, преж-
де недоступных по идеологическим причинам, к так называемому «сте-
бу» (ерничанью). Дискурс как никогда наполнен разными по степени
эксплицитности фрагментами и оценками чужих текстов. Еще одним
фактором, повлиявшим на активизацию интертекстуальных исследова-
ний, стала все большая визуализация культуры, влекущая за собой из-
менение состава и характера цитируемых текстов. Все большую роль в
осуществлении дискурсивных стратегий играют реминисценции, осно-
вой которых служат фильмы (художественные и мультипликационные),
комиксы, рекламные плакаты и видеоролики, прежде остававшиеся
преимущественно вне сферы внимания лингвистики текста.
Одним из лингвистических понятий, вызванных к жизни этими фак-
торами, стало понятие прецедентного текста, введенное
Ю.Н.Карауловым. Изучению различных сторон бытования прецедент-
ных текстов уделяли внимание многие лингвисты (назовем, например,
работы А.Е. Супруна, В.Г. Костомарова, Н.Д. Бурвиковой, Е.А. Зем-
ской, В.В. Красных, Д.Б. Гудкова, И.В. Захаренко, Д.Б. Багаевой). Дан-
ная монография направлена на рассмотрение не самого прецедентного
текста, но его концепта, т.е. ментальной репрезентации, построенной в
процессе включения информации о тексте в цельную картину мира но-
сителя языка или языкового коллектива.
В первой главе “Концептологический подход к изучению преце-
дентных текстов” рассматривается проблема лингвокультурных кон-
цептов в современной лингвистике, доказывается, что корпус преце-
дентных текстов служит основой для формирования в сознании носите-
ля языка текстовой концептосферы, определяются признаки и виды тек-
стовых реминисценций, служащих средством апелляции к концепту
5
прецедентного текста в дискурсе, выделяются компоненты концепта
прецедентного текста.
Во второй главе “Произведения смеховых жанров как поле исследо-
вания текстовых концептов” рассматривается функционирование кон-
цептов прецедентных текстов в дискурсе и обосновывается целесооб-
разность использования произведений смеховых жанров в качестве по-
ля исследования концептов прецедентных текстов.
В третьей главе “Генетические и функциональные характеристики
концептов прецедентных текстов” рассматриваются факторы, влияю-
щие на генезис концептов прецедентных текстов, и на их основе вы-
страиваются возможные классификации концептов прецедентных тек-
стов. При построении классификации концептов прецедентных текстов
по инициатору усвоения вводится понятие текстового насилия и рас-
сматриваются методы его осуществления. Далее проводится анализ ос-
новных функций концептов прецедентных текстов в дискурсе.
Автор выражает искреннюю признательность своему учителю проф.
В.И.Карасику, рецензентам проф. Г.И.Богину, проф. В.З.Демьянкову и
проф. В.П.Нерознаку, коллективу научно-учебного центра «Языки и
культуры Северной Евразии им. кн. Н.С.Трубецкого.
6
Глава I.
Концептологический подход к изучению прецедентных текстов
7
входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее” [Степанов,
1997: 40].
Концептологический подход направлен на обобщение достижений
культурологии, лингвистики, страноведения, когнитологии, этнологии и
ряда других дисциплин, а также на систематизацию терминов и катего-
рий, которыми эти дисциплины оперируют. “Когда человек живет, об-
щается, действует в мире “понятий”, “образов”, “поведенческих стерео-
типов”, “ценностей”, “идей” и других тому подобных привычных фе-
номенологических координат своего существования (сравнительно лег-
ко фиксируемых уже на уровне обыденной рефлексии), одновременно
на более глубоком уровне бытия он живет, общается, мыслит, действует
в мире концептов, по отношению к которым традиционно понимаемые
понятия, образы, поведенческие стереотипы и т.д. выступают их част-
ными, проективными, редуцированными формами” [Ляпин, 1997: 11].
Интердисциплинарное концептуально-культурологическое направление
активно развивается в современной лингвистике, расширяя ее предмет и
вовлекая в круг ее интересов все больше новых явлений, исследование
которых считалось прежде прерогативой других наук [об истории фи-
лологического концептуализма см.: Нерознак, 1998].
Избыток терминов, своего рода “соревновательность” между ними -
закономерный показатель того, что та или иная отрасль знания пережи-
вает период становления. Наряду с концептом в рамках лингвистиче-
ских дисциплин разрабатываются и другие единицы, призванные синте-
зировать элементы языка и культуры. В качестве основных назовем ло-
гоэпистему и лингвокультурему.
Понятие логоэпистемы введено в лингвострановедческих исследо-
ваниях Е.М.Верещагина и В.Г.Костомарова. Логоэпистема - это знание,
хранимое в единице языка, знание, “несомое словом как таковым - его
скрытой внутренней формой, его индивидуальной историей, его собст-
венными связями с культурой” [Верещагин, Костомаров, 1999: 7].
Термин “лингвокультурема” разработан В.В.Воробьевым. “Лингво-
культурема как комплексная межуровневая единица представляет собой
диалектическое единство лингвистического и экстралингвистического
(понятийного или предметного) содержаний” [Воробьев, 1997: 44-45].
Принципиальное отличие концепта состоит в том, что он, служа ос-
новой синтезного исследования языка и культуры, сам не лежит непо-
средственно ни в языковой (как логоэпистема), ни в культурной сферах,
ни в них обеих одновременно (как лингвокультурема). Концепт есть
ментальная единица, элемент сознания. Именно человеческое сознание
играет роль посредника между культурой и языком. Исследование взаи-
мовлияния языка и культуры будет заведомо неполным без этого свя-
8
зующего их элемента. В сознание поступает культурная информация, в
нем она фильтруется, перерабатывается, систематизируется. Сознание
же отвечает за выбор языковых средств, эксплицирующих эту инфор-
мацию в конкретной коммуникативной ситуации для реализации опре-
деленных коммуникативных целей. Концепт – единица, призванная
связать воедино научные изыскания в области культуры, сознания
и языка, т.к. он принадлежит сознанию, детерминируется культу-
рой и опредмечивается в языке.
Когнитивными исследованиями доказано, что традиционный подход
к мышлению как к процессу оперирования четкими логическими поня-
тиями не отражает сущности ментальной деятельности человека. В на-
учную практику вошла идея “нечетких понятий”. Было выявлено, что
процессу человеческого мышления свойственна нечеткость, поскольку
в основе этого процесса лежит не классическая логика, а логика с не-
четкой истинностью, нечеткими связями и нечеткими правилами выво-
да [Бабушкин, 1996: 12-13]. Культурные концепты также следует рас-
сматривать как ментальные образования с нечеткими границами.
Обратившийся одним из первых в мировой лингвистике к исследо-
ванию концептов С.А.Аскольдов (его статья “Концепт и слово” была
опубликована еще в 1928 г.) считал, что наиболее существенной функ-
цией концептов как познавательных средств является функция замести-
тельства. “Концепт есть мысленное образование, которое замещает нам
в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того
же рода” [Аскольдов, 1997: 269]. “Не следует, конечно, думать, что кон-
цепт есть всегда заместитель реальных предметов. Он может быть за-
местителем некоторых сторон предмета или реальных действий, как,
например, концепт “справедливость”. Наконец, он может быть замести-
телем разного рода [...] чисто мысленных функций. Таковы, например,
математические концепты” [Аскольдов, 1997: 270]. Продолживший рас-
суждения Аскольдова Д.С.Лихачев предложил считать концепт “алгеб-
раическим” выражением значения, которым носители языка оперируют
в устной и письменной речи, “ибо охватить значение во всей его слож-
ности человек просто не успевает, иногда не может, а иногда по-своему
интерпретирует его (в зависимости от своего образования, личного опы-
та, принадлежности к определенной среде, профессии и т.д.)” [Лихачев,
1997: 281]. Таким образом, в русле исследований Аскольдова и Лихаче-
ва процесс образования концептов можно представить как процесс ре-
дукции воспринимаемой многообразной действительности (в том числе
языковой) до лимитов, налагаемых ограниченностью ресурсов челове-
ческой памяти и сознания.
9
Иной подход к определению концепта предлагается
Н.Д.Арутюновой. Концепт трактуется ею как понятие практической
(обыденной) философии, являющейся результатом взаимодействия ряда
факторов, таких, как национальная традиция, фольклор, религия, идео-
логия, жизненный опыт, образы искусства, ощущения и система ценно-
стей. Концепты образуют “своего рода культурный слой, посредни-
чающий между человеком и миром” [Арутюнова, 1993: 3]. Этот подход
явно перекликается с этнографическим определением феномена культу-
ры, сформулированным Э.Б.Тайлором: “культура [...] слагается в своем
целом из знания, верований, искусства, нравственности, законов, обы-
чаев и некоторых других способностей и привычек, усвоенных челове-
ком как членом общества” [Тайлор, 1989: 18]. В рамках такого подхода
акцент делается на контекстуальной связи формирующегося в сознании
индивида или коллектива концепта с уже усвоенными глобальными
общественными ценностями данного социума.
Однако при ближайшем рассмотрении можно заметить, что данные
дефиниции не являются взаимоисключающими, но лишь подчеркиваю-
щими различные стороны формирования концепта. Формирование
концепта мы предлагаем определять как процесс редукции результа-
тов опытного познания действительности до пределов человеческой
памяти и соотнесения их с ранее усвоенными культурно-
ценностными доминантами, выраженными в религии, идеологии,
искусстве и т.д. Такое определение подводит нас к вопросу о соотно-
шении понятий ‘концепт’ и ‘ценность’.
Проблема ценностей в культуре чрезвычайно важна для адекватного
понимания феномена культуры в целом. Известно, что для того, чтобы
охарактеризовать какое-либо понятие и сформулировать его сущест-
венные признаки, необходимо прежде всего установить четкую границу
этого понятия, противопоставить множество предметов и/или явлений,
входящих в него, другому множеству, находящемуся за его пределами.
Поскольку содержание феномена культуры включает в себя все много-
образие деятельности человека и ее опредмеченных результатов, то
противопоставить ему в качестве не-культуры мы должны совокупность
природных явлений, не связанных с функционированием человеческого
разума, одним из важнейших свойств которого является способность к
систематической оценке материальных и идеальных объектов. Как до-
казывает Г.Риккерт, отличить культурные процессы от природных нау-
ка может лишь основываясь на принципе ценности. “Во всех явлениях
культуры мы всегда найдем воплощение какой-нибудь признанной че-
ловеком ценности, ради которой эти явления или созданы, или, если
они уже существовали раньше, взлелеяны человеком; и наоборот, все,
10
что возникло и выросло само по себе, может быть рассматриваемо вне
всякого отношения к ценностям" [Риккерт, 1995: 70]. Поскольку кон-
цепт является единицей культуры, то он непременно должен включать в
себя ценностную составляющую [Карасик, 1996]. Именно наличие цен-
ностной составляющей отличает концепт от других ментальных единиц,
которыми оперирует современная наука (фрейм, сценарий, понятийная
категория и т.п.).
Вечная проблема наук о культуре, сущность которой была сформу-
лирована еще в XIX в. Я.Буркхардтом, состоит в том, что “приходится
разлагать духовный континуум на отдельные часто как будто произ-
вольные категории, чтобы вообще каким-либо образом изобразить его”
[Буркхардт, 1996: 8]. Область культурологических исследований явля-
ется именно той сферой, в которой исследователю труднее всего взгля-
нуть на изучаемое извне, абстрагировавшись от собственной субъек-
тивности. Ему сложно осмыслить изучаемое как систему, поскольку он
сам (т.е. его сознание), будучи носителем культуры, есть не что иное,
как часть этой системы. В области концептологии эта трудность приво-
дит к тому, что в ряде исследований термином “концепт” обозначают
любой произвольно выделяемый участок семантического поля языка.
Эмфатизация ценностного элемента концепта дает возможность избе-
жать подобной ситуации.
Не всякое явление реальной действительности служит базой для об-
разования концепта, но лишь то, которое становится объектом оценки.
Н.Д.Арутюнова отмечает, что для того, чтобы оценить объект, человек
должен “пропустить” его через себя [Арутюнова, 1998: 181]. Этот мо-
мент “пропускания” и оценивания и является моментом первичного
образования того или иного концепта в сознании носителя культуры.
“Оценивается то, что нужно (физически и духовно) человеку и Челове-
честву. Оценка представляет Человека как цель, на которую обращен
мир. Ее принцип - “Мир существует для человека, а не человек для ми-
ра”. [...] Мир представляется оценкой как среда и средство для челове-
ческого бытия. [...] В идеализированную модель мира входит и то, что
уже (или еще) есть, и то, к чему человек стремится, и то, что он воспри-
нимает, и то, что он потребляет, и то, что он создает, и то, как он дейст-
вует и поступает; наконец, в нее входит целиком и полностью сам чело-
век. Более всего и наиболее точно оцениваются человеком те средства,
которые ему нужны для достижения практических целей. Оценка целе-
ориентирована в широком и узком смысле” [Арутюнова, 1998: 181].
Применимость в процессе общения на данном языке оценочных преди-
катов к тому или иному элементу действительности можно считать по-
11
казателем существования в рамках данной культуры концепта, осно-
ванного на этом элементе действительности.
Ценность всегда социальна, а, следовательно, языковые единицы,
выражающие концепты, непременно должны включать в себя социаль-
ный компонент, который, как отмечает Т.Б.Крючкова, есть далеко не у
всех слов. Многие слова нейтральны в социальном отношении (нога,
рука и т.д.). Слова, имеющие социально обусловленное содержание, -
это не обязательно общественно-политическая лексика, но и слова, обо-
значающие обыденные явления повседневной жизни [Крючкова, 1995].
Ценности тесно связаны со способностью человека к созданию гло-
бальных общественных идеалов. “Культура есть направленность, и на-
правлена культура всегда на какой-то идеал, а именно на идеал, выхо-
дящий за рамки индивидуального, на идеал сообщества” [Хейзинга,
1992: 259-260]. Ценности, а, следовательно, и включающие их в себя
концепты, являются по сути отражением отдельных аспектов таких
идеалов. Идеалы эти могут рефлектироваться широкими массами носи-
телей данной культуры, но могут и не поддаваться рефлексии. Так, на-
пример, концепты ‘Третий Рим’, ‘мировая революция’, ‘рыночные от-
ношения’ отражают рефлектируемые идеалы, свойственные различным
периодам отечественной истории. Концепты же ‘душа’, ‘тоска’ и ‘судь-
ба’, которые А.Вежбицкая считает наиболее полно отражающими осо-
бенности русского национального характера [Вежбицкая, 1997, II: 33],
связаны с массово неосознаваемыми и эксплицитно невыраженными
ценностными доминантами русской культуры. Б.Парыгин отмечает, что
в существующей в обществе системе ценностей следует различать цен-
ности санкционируемые и культивируемые официально, с помощью
находящейся в распоряжении государства разветвленной системы
средств, и ценности, которые функционируют лишь на уровне обыден-
ного сознания [Парыгин, 1971:124]. Поскольку одним из фундамен-
тальных свойств культуры является ее интегративность, реализующаяся
в тенденции элементов культуры образовывать согласованное и нераз-
рывно связанное целое [Мердок, 1997:54], то можно говорить о наличии
системных связей между всеми эксплицитно или имплицитно, офици-
ально или неофициально функционирующими в данной культуре идеа-
лами, а также и между выражающими их лингвокультурными концеп-
тами.
Помимо ценностной составляющей в структуру культурного кон-
цепта входят понятийный и образный элементы [Карасик, 1996]. Поня-
тийный элемент формируется фактуальной информацией о реальном
или воображаемом объекте, служащем основой для образования кон-
цепта. Понятие есть “целостная совокупность суждений [...], в которых
12
что-либо утверждается об отличительных признаках исследуемого объ-
екта, ядром которой являются суждения о наиболее общих и в то же
время существенных признаках этого объекта. Понятие [...] не сводится
к дефиниции. [...] Понятие - это итог познания предмета, явления”
[Кондаков, 1975: 456]. В отличие от прочих элементов концепта поня-
тийная составляющая всегда рефлектируется носителем культуры.
К сфере понятийного элемента концепта следует отнести выделяе-
мые Ю.С.Степановым “слои” концепта. Опираясь на примеры концеп-
тов ‘23 февраля’ и ‘8 марта’, исследователь предлагает различать 3 слоя
или компонента, имеющиеся у каждого концепта:
1) основной актуальный признак, известный каждому носителю
культуры и значимый для него;
2) дополнительный, или несколько дополнительных пассивных при-
знаков, актуальных для отдельных групп носителей культуры;
3) внутренняя форма концепта, не осознаваемая в повседневной жиз-
ни, известная лишь специалистам, но определяющая внешнюю, знако-
вую форму выражения концептов [Степанов, 1997: 41-42].
Образная составляющая культурного концепта связана со способом
познания действительности, исторически предшествующим понятий-
ному. В отличие от понятийной она не всегда полностью поддается
рефлексии. Образное познание имеет своим результатом наглядное чув-
ственное представление (мысленную картинку, звуковой образ и т. д.).
Не следует считать, что образ выражает в основном единичное, а поня-
тие - общее. Образные представления путем прототипической категори-
зации действительности также служат целям обобщения. “Люди фор-
мируют конкретный или абстрактный мысленный образ предметов,
принадлежащих некоторой категории. Этот образ называется прототи-
пом, если с его помощью человек воспринимает действительность: член
категории, находящийся ближе к этому образу, будет оценен как луч-
ший образец своего класса или более прототипичный экземпляр, чем
все остальные” [Демьянков, 1996: 144]. В образный элемент концепта
входят все наивные представления, закрепленные в языке, внутренние
формы слов, служащих выражению данного концепта, устойчивые
мыслительные картинки (напр. кит - это рыба; смерть - скелет с косой).
Существующие в индивидуальном сознании языковой личности или
в коллективном сознании языковой группы концепты могут классифи-
цироваться по тематическому признаку. Ю.Д.Апресян, развивая идею
наивной картины мира как совокупности основных концептов языка,
отмечает системность этой картины и считает возможным выделение в
ней наивной геометрии, наивной этики, наивной психологии и т.д. [Ап-
ресян, 1995, II: 351]. Необходимо оговорить, что содержание концепта в
13
понимании Апресяна сводится к семантике языкового знака, чем и вы-
звано употребление термина “наивная картина мира”, противопостав-
ляемого “научной картине мира” [Апресян, 1995, I: 56]. Поскольку,
вслед за В.И.Карасиком, мы исходим из того, что в структуру концепта
наряду с наивно-образным элементом входят также понятийная и оце-
ночная составляющие [см.: Карасик, 1996], то употребление термина
“наивная картина мира” для обозначения тематической группы концеп-
тов не является возможным в данной работе. В дальнейшем мы будем
использовать для этого термин “концептосфера” (термин введен
Д.С.Лихачевым, называвшим концептосферами совокупность потенций,
заключенных в словарном запасе языка в целом или отдельного его но-
сителя [Лихачев, 1993: 5]). Итак, классифицированные по тематическо-
му признаку концепты образуют психологическую концептосферу, гео-
метрическую концептосферу, физиологическую концептосферу и т.д.
Национальная концептосфера включает в себя наивную картину ми-
ра данного языка, формирующую образную составляющую концептов,
национальную систему ценностей, формирующую оценочную состав-
ляющую концептов и определенную сумму информации, необходимую
для успешного общения в рамках данной культуры. Эта сумма инфор-
мации, как научной, так и бытовой, как истинной, так и ложной, фор-
мирует понятийную составляющую концептов.
Концепты являются единицами сознания и отражающей человече-
ский опыт информационной структуры [Кубрякова, 1996: 90]. Сознание
и формирующий его опыт могут быть как индивидуальными, так и кол-
лективными. Следовательно, можно говорить о существовании индиви-
дуальных и коллективных концептов. Поскольку концепты являются
ментальными образованиями с доминирующим аксиологическим нача-
лом, то к ним возможно применять принципы, предложенные
В.И.Карасиком для классификации ценностей. Исследователь считает,
что в зависимости от детерминирующего объекта целесообразно разде-
лять ценности на внешние, т.е. социально обусловленные, и внутренние,
т.е. персонально обусловленные, учитывая при этом, что между выде-
ляемыми группами нет четких границ. “Вероятно, рубежами на услов-
ной шкале персонально-социальных ценностей могут считаться грани-
цы языкового коллектива, соответствующие, в определенной степени,
типам коммуникативных дистанций по Э.Холлу. Таким образом, проти-
вопоставляются ценности индивидуальные (персональные, авторские),
микрогрупповые (например, в семье, между близкими друзьями), мак-
рогрупповые (социальные, ролевые, статусные и др.), этнические и об-
щечеловеческие. Можно выделить также ценности типа цивилизации
(например, ценности современного индустриального общества, ценно-
14
сти средневекового христианства) между этническими и общечеловече-
скими..." [Карасик, 1996: 3]. Соответственно следует различать индиви-
дуальные, микрогрупповые, макрогрупповые, национальные (на совре-
менном этапе исторического развития национальное преобладает над
этническим), цивилизационные, общечеловеческие концепты.
Рассмотрим три примера:
15
лояльность, а толпа со своей стороны выражает им одобрение.
“Никаких выборов до 1985 года!” - такой революционный лозунг
был им близок и понятен.
Поначалу все это меня озадачило, но потом я вспомнил, что
значило в Никарагуа слово “выборы”. В течение своего долгого
правления Сомоса периодически проводил выборы, дабы узако-
нить свою диктатуру, [...] и всякий раз получал огромное боль-
шинство голосов. Для этой толпы слово “выборы” стало сино-
нимом мошенничества. “Никаких выборов” - значит никакого
мошенничества [Грин].
16
жизнь бремя некоторых научных заблуждений, от которых ни
за что не хотел отказываться. Не человек произошел от обезья-
ны, а обезьяна от человека. Огурцы вредны. Писатель Алексей
Толстой - сын Льва Толстого. Лучший в мире пистолет - наган
солдатского образца. Арбузы чрезвычайно полезны. Евреи могут
петь только тенором. Характер мышления зависит от состава
пищи и т. д. [Козачинский].
17
ет существование отдельного концепта для каждого словарного значе-
ния слова [Лихачев, 1997]. Распространенным является подразделение
концептов на лексические и фразеологические, в соответствии со спо-
собом их словарного представления [см., например: Бабушкин, 1996].
С.Х.Ляпин определяет концепт как многомерное идеализированное
формообразование, опирающееся на понятийный базис, закрепленный в
значении какого-либо знака: научного термина, слова или словосочета-
ния обыденного языка, более сложной лексико-грамматико-
семантической структуры, невербального предметного или квазипред-
метного образа, предметного или квазипредметного действия и т.д. [Ля-
пин, 1997: 18]. Преимущество последнего подхода состоит в том, что он
не ограничивает концептную сферу рамками лексико-фразеологической
системы языка, признавая возможность выражения концептов другими
языковыми единицами, а также невербальными средствами. Между
концептивной и семантической сферами языка может иметь место оп-
ределенная асимметрия, т.е. отсутствие жестких взаимно однозначных
отношений. Каждому культурно-языковому концепту и каждому его
аспекту не обязательно будет соответствовать конкретная лексическая
единица. Такая ситуация в принципе невозможна. Однако “даже если
идеосемантическая система данного языка не ‘предусмотрела’ специ-
ального аналога какому-либо концепту, этот концепт может быть опи-
сательно выражен в речи посредством синтагматической конфигурации
словесных знаков” [Худяков, 1996: 102]. Ю.Найда отмечал, что “одной
из точек несовпадения между мыслью и словом является отсутствие в
ряде языков слов для выражения некоторых специфических понятий. В
английском, например, нет различия для трех родов ‘теток’: (1) сестры
отца, (2) сестры матери, и (3) тетки по жене/мужу. Во многих языках
такие различия отражаются в разных лексических единицах, но это во-
все не значит, что говорящие на этих языках имеют такие понятия, а
англичане не могут их мысленно различить. В языке кака (Камерун) нет
понятия, соответствующего ‘кровосмешению’, но люди там вполне
осознают, что это такое, и часто об этом говорят. Тот факт, что понятие
‘кровосмешение’ не получило в языке особой лексической единицы,
еще не означает, что оно не существует для говорящего на кака” [Цит.
по: Соломоник, 1995: 152].
В процессе общения средствами активизации концепта служат в ос-
новном языковые знаки. Существует языковая единица (слово, словосо-
четание, фразеологизм, предложение и т.д.), выражающее концепт в
наиболее полном объеме и общей форме. Эта единица используется
исследователями как имя концепта. Например, для концепта ‘армия’
такой единицей является лексема “армия”, для концепта ‘козел отпуще-
18
ния’ - фразеологизм “козел отпущения” и т. п. Однако имя концепта -
это не единственный знак, который может активизировать его в созна-
нии человека. Любой концепт характеризуется способностью к реали-
зации в различной знаковой форме. Так, например, для активизации в
сознании носителя русского языка концепта ‘деньги’ можно использо-
вать не только лексему “деньги”, но и “финансы”, “капиталы”, “моне-
ты”, “гроши”, “бабки”, “капуста”, “мани”, “презренный металл”, “золо-
той телец” и т.п. К этому же концепту можно апеллировать паралин-
гвистическими средствами: жестом потирания большим пальцем об
указательный и безымянный. Чем многообразнее потенциал знакового
выражения концепта, тем более древним является этот концепт и тем
выше его ценностная значимость в рамках данного языкового коллек-
тива. В процессе своего существования концепт способен терять связь с
некоторыми языковыми единицами, служившими ранее для его выра-
жения, и притягивать к себе новые.
Концепты активизируются в сознании своих носителей путем ассо-
циаций, т.е. по схеме стимул → реакция (S→R). В случаях (1) и (3) сти-
мулы были вербальными: лексемы ‘закон’ и ‘выборы’. В примере (2)
стимулом, вызвавшим активизацию концепта ‘похитители детей’, стал
невербальный раздражитель - папироса в зубах женщины. Разумеется,
одни и те же стимулы могут вызывать в сознании различных реципиен-
тов различные концепты. “... Описание всех рубрик, под которыми за-
несено в память все перечувствованное и передуманное [...], определя-
ется для каждой отдельной вещи всеми возможными для нее отноше-
ниями к прочим вещам, не исключая отношения к самому чувствующе-
му человеку. Так, например, дерево может быть занесено в память как
часть леса или ландшафта (часть целого); как предмет, родственный
траве и кустам (категория сходства); как горючий или строительный
материал (здесь разумеются [...] дрова, бревна, брусья, доски - различно
и искусственно сформированные части целого дерева); как нечто ода-
ренное жизнью (в отличие, например, от камня); как символ бесчувст-
венности и т. д.” [Сеченов, 1953: 255].
Факторами, устанавливающими связь между стимулом и активизи-
руемым им в процессе коммуникации концептом, могут быть индиви-
дуальный опыт коммуникантов, их культурная принадлежность (т.е.
коллективный опыт), ситуативный контекст общения. Э. Хирш отмеча-
ет, что успех коммуникации зависит от общности ассоциаций (shared
associations). Быть полноценным членом какой-либо культуры значит
усвоить чувство информации (sense of information), разделяемое носи-
телями данной культуры. При осуществлении коммуникативного акта
необходимо иметь представление о невербализированных системах ас-
19
социаций партнера [Hirsch, 1988: 59, 68]. Способность коммуниканта
сознательно или бессознательно выбрать адекватные средства для акти-
визации в сознании адресата концепта, обеспечивающего желаемый
перлокутивный эффект, является залогом успешной коммуникации. В
случае принадлежности участников общения к одной культуре этот вы-
бор может проходить бессознательно, благодаря свойственной партне-
рам общности ассоциаций. При межкультурном общении отсутствие
достаточной информации о концептосфере партнера может привести к
непредсказуемым последствиям, вплоть до провала коммуникации.
Случай (3) наглядно демонстрирует такой провал: президент Коста-
Рики использует лексему ‘выборы’, связанную для него с концептами
‘демократия’ и ‘справедливость’, не ожидая того, что в сознании его
слушателей она активизирует концепт ‘мошенничество’. Примечатель-
но, что автор описания (3), писатель Грэм Грин, будучи человеком с
большим опытом межкультурного общения, оказывается способным
определить концептные корни неадекватной реакции толпы.
Осознание и использование того, что знаковая единица, особенно
взятая вне контекста, может служить отсылкой ко множеству различ-
ных концептов, также является важным элементом коммуникативной
компетенции, позволяющим создавать изощренные речевые фигуры,
основанные на двусмысленности: загадки, эвфемизмы, иносказания,
персифляция (насмешка, замаскированная под комплимент), подтексты,
намеки и т.п. (эти явления примерно соответствуют тому, что
В.В.Дементьев [Дементьев, 1999] обозначает термином “непрямая ком-
муникация”). Так, писатель У.Эко, утверждая, что автор ни в коем слу-
чае не должен навязывать читателю собственную интерпретацию про-
изведения, следующим образом объясняет свой выбор заглавия для ро-
мана “Имя розы”: “Заглавие “Имя розы” [...] подошло мне, потому что
роза как символическая фигура до того насыщена смыслами, что смыс-
ла у нее почти нет: роза мистическая, и роза нежная жила не дольше
розы, война Алой и Белой розы, роза есть роза есть роза есть роза, ро-
зенкрейцеры, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет, rosa
fresca aulentissima. Название, как и задумано, дезориентирует читателя.
Он не может предпочесть какую-то одну интерпретацию” [Эко, 1989:
429].
В.П.Нерознак, рассматривая языковую личность человека в терми-
нах лингвистической персонологии, выделяет два основных ее типа: во-
первых, стандартную языковую личность, отражающую усредненную
литературную норму языка, во-вторых, нестандартную языковую лич-
ность, отклоняющуюся от установленных языковых образцов. Тип не-
стандартной языковой личности объединяет в себе два противостоящих
20
уровня речевой культуры: верхний, т.е. писатели, мастера художествен-
ного слова, создающие тексты культуры, и нижний, т.е. носитель языка,
склонный к использованию ненормированной и не включаемой в тек-
сты культуры лексики [Нерознак, 1996: 114-116]. С точки зрения кон-
цептологического подхода нестандартность языковой личности есть
следствие установления в ее сознании таких ассоциативных связей ме-
жду ментальными и языковыми единицами, которые контрастируют с
ассоциациями большинства носителей языка. Это либо свежие, не воз-
никавшие ранее ассоциации, демонстрирующие креативность сознания,
либо ассоциации, проявление которых в данной культуре принято счи-
тать асоциальным.
Всякая единица культуры телеологична. Она создается для удовле-
творения определенных человеческих потребностей. Порождение новой
культурной единицы всегда вызвано наличием определенных лакун в
системе единиц уже существующих. Помимо ценностной, понятийной и
образной составляющих в структуру концепта входят также установки
и стереотипизированные умения функционального использования кон-
цептов в процессе общения. При всем многообразии коммуникативного
потенциала, свойственного каждому концепту, для любого концепта
или тематической концептосферы можно выделить несколько основных
иллокутивных целей, достижению которых служат апелляции к данно-
му концепту или концептосфере в дискурсе. В качестве примера мы
рассмотрим ниже коммуникативные функции обращения к концепту
‘честь’.
Основываясь на собранных примерах из художественной и публици-
стической литературы на английском, немецком и русском языках, а
также при помощи метода интроспекции, нами было выделено три наи-
более стандартных функции использования культурно-языкового кон-
цепта 'честь' в процессе коммуникации:
1) этикетная,
2) мотивационная,
3) провокационная.
Этикет, т. е. социально установленный порядок поведения, служит
для регулирования общения людей в стандартных ситуациях и предот-
вращения конфликтов. Этикет складывается из более или менее жестко
закрепленных формульных моделей поведения [см. подробнее: Карасик,
1992: 88-107]. Этикетное употребление концепта 'честь' сводится к стан-
дартизированному проявлению уважения в чей-либо адрес, признанию
чьих-либо высоких качеств. Среди устойчивых выражений, содержа-
щих апелляцию к концепту 'честь', большое место занимают вежливые
формулы, клише и штампы. Например, to have the honour of somebody’s
21
company; to have the honour to inform somebody; to have the honour of
speaking to somebody; was verschafft mir die Ehre?; habe die Ehre!; Ihr
Wort in Ehren; честь имею кланяться; почту за честь и т. д. Все эти вы-
ражения употребляются в стандартных коммуникативных ситуациях
для установления контакта и поддержания его в определенной тональ-
ности, а, именно, достаточно формальной. Употребление подобных
формул и клише, содержащих концепт 'честь', носит этикетный харак-
тер. Этикетное использование концепта 'честь' весьма характерно для
официального, приподнятого стиля общения. Так, герой рассказа
А.Уилсона “Realpolitik”, вступая в должность директора картинной га-
лереи, говорит при церемонии знакомства с ее ведущим сотрудником:
(5) [...] we all know, that the Gallery is honoured by the presence of the
world’s greatest authority on the Dutch School and a great scholar of
painting generally [Wilson].
[...] все мы знаем, какой честью для галереи является присут-
ствие крупнейшего в мире специалиста по голландской школе и
выдающегося исследователя изобразительного искусства в це-
лом [здесь и далее перевод иноязычных примеров наш – Г.С.].
22
или нет”.
Обращение к гостеприимству немедленно подействовало. На
худом лице заиграла улыбка. “Ну конечно, съезжайте с дороги.
Почтем за честь”.
23
оказывается вовлечен в ссору со своим здоровым сверстником и вызы-
вает того на драку, отклонив предложение своего друга драться вместо
него:
(8) Freddie remarked, “I’ll fight him for you...”. I couldn’t agree to
this. I wanted Steve McIntyre for myself. I had to fight him or else I
would be a sissy. If I didn’t fight him the kids would never again take
notice of what I said. I explained this to Freddie [Marshall].
Фредди сказал: “Я буду драться с ним вместо тебя…”. Я не
мог на это согласиться. Я хотел оставить Стива Макинтайра
себе. Мне необходимо было драться с ним, иначе я буду трусом.
Если я не стану драться с ним, ребята никогда больше не будут
считаться с моими словами. Я объяснил это Фредди.
24
прибегая к значимым для последнего представлениям о чести в качестве
стимула. Апелляция к чести может быть совершенно явной:
(11) The hitch-hiker stood up and looked across through the windows.
“Could ya give me a lift, mister?”
“Didn’t you see the No Riders sticker on the win’shield?”
“Sure - I seen it. But sometimes a guy’ll be good guy even if some
rich bastard makes him carry a sticker.”
The driver, getting slowly into the truck, considered the parts of
the answer. If he refused now, not only was he not a good guy, but he
was forced to carry a sticker, was not allowed to have company. If he
took in the hitch-hiker he was automatically a good guy and also one
whom any rich bastard could kick around. He knew he was being
trapped, but he couldn’t see a way out. And he wanted to be a good
guy. He glanced again at the restaurant. “Scrunch down on the run-
ning board till we get around the bend” [Steinbeck].
Он взглянул на шофера через окно кабины: “Не подбросите
меня, мистер?”
“Ты что не видишь на машине табличку “Пассажиров не бе-
рем”?
“Конечно, я ее видел. Но иногда парень оказывается хорошим
парнем, даже если какой-нибудь богатый сукин сын заставляет
его ездить с такой табличкой”.
Водитель, медленно залезая в грузовик, обдумывал как реаги-
ровать. Если он теперь откажется, то получается, что мало
того, что он не является хорошим парнем, но его еще и можно
заставить ездить с табличкой, ему можно запретить иметь
попутчиков. Если же он возьмет пассажира, то он автомати-
чески становится хорошим парнем, да еще и таким, которого
никакой богатый сукин сын не может ни к чему принудить. Он
понимал, что угодил в ловушку, но не мог найти выхода. И ему
25
хотелось быть хорошим парнем. Он снова оглянулся на ресто-
ран: “Пока не доедем до поворота, примостись как-нибудь на
подножке и пригнись”.
26
являются важными показателями при характеристике данного индивида
как языковой личности. Не случайно писатели, рисуя портрет того или
иного персонажа, часто уделяют существенное внимание его привер-
женности тем или иным текстам.
27
А мама говорила предостерегающе: “Плетью обуха не пере-
шибешь. Сила и солому ломит” [Витицкий].
28
1) Восприятие полученного текста оставляет в сознании невербаль-
ный след и/или ведет к перестройке тезауруса знаний адресата. Сам
текст при этом “уничтожается” в процессе восприятия.
2) Воспринятый текст (целиком или фрагментарно) остается в соз-
нании адресата и, затем, включается во вновь порождаемые тексты в
виде трансформаций или прямых цитат, являясь при этом предметом
рефлексии [Мусхелишвили, Шрейдер, 1997: 86-87]. Эти сохраняющиеся
в сознании тексты и формируют текстовую концептосферу той или
иной культурно-языковой группы.
Подобные тексты обозначаются современной лингвистикой как
“прецедентные тексты”. Ю. Н. Караулов, который впервые ввел данный
термин в научную практику, называл прецедентными тексты “(1) зна-
чимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном
отношениях, (2) имеющие сверхличностный характер, т.е. хорошо из-
вестные и широкому окружению данной личности, включая ее предше-
ственников и современников, и, наконец, такие, (3) обращение к кото-
рым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой лично-
сти” [Караулов, 1986: 105]. Нам представляется, что при исследовании
прецедентных текстов этот термин имеет смысл понимать несколько
шире, сняв некоторые ограничения, введенные его автором. Речь идет о
пункте относительно количества носителей прецедентных текстов. Во-
первых, можно говорить о текстах прецедентных для узкого круга лю-
дей (семейный прецедентный текст, прецедентный текст студенческой
группы и т.д.). Во-вторых, существуют тексты, становящиеся преце-
дентными на относительно короткий срок и не только неизвестные
предшественникам данной языковой личности, но и выходящие из
употребления раньше, чем сменится поколение носителей языка (на-
пример, рекламный ролик, анекдот). Тем не менее, в период своей пре-
цедентности эти тексты обладают ценностной значимостью, а основан-
ные на них реминисценции часто используются в дискурсе этого отрез-
ка времени.
Исходя из определения текста, приведенного в Лингвистическом эн-
циклопедическом словаре [Николаева, 1990], под прецедентным тек-
стом в данной работе будет пониматься любая характеризующаяся
цельностью и связностью последовательность знаковых единиц,
обладающая ценностной значимостью для определенной культур-
ной группы. Прецедентным может быть текст любой протяженности:
от пословицы или афоризма до эпоса. Прецедентный текст может вклю-
чать в себя помимо вербального компонента изображение или видеоряд
(плакат, комикс, фильм). Частые отсылки к тексту в процессе построе-
29
ния новых текстов в виде реминисценций есть показатели ценностного
отношения к данному тексту и, следовательно, его прецедентности.
Прецедентный текст всегда формирует концепт, т.е. социопсихиче-
ское образование, характеризующееся многомерностью и ценностной
значимостью. Любой текст, формирующий коллективный концепт, яв-
ляется прецедентным по определению. К прецедентным текстам вполне
применима приведенная в § 1 классификация. Следует различать мик-
рогрупповые, макрогрупповые, национальные, цивилизационные, об-
щечеловеческие прецедентные тексты. Единственным классом, который
необходимо исключить, является класс индивидуальных прецедентных
текстов. Такое понятие содержало бы противоречие в самом себе. Текст
вполне может служить основой для образования индивидуального кон-
цепта, но прецедентным текст становится лишь в процессе коммуника-
ции, когда носителю концепта удается добиться того, чтобы текст был
включен в систему ценностей какой-либо группы. Простейшим приме-
ром такой коммуникации является общение “автор произведения - чи-
татель (зритель, слушатель)”. Для автора созданное им произведение
всегда обладает ценностной характеристикой и формирует индивиду-
альный концепт. Отсюда, если эта характеристика положительна и ав-
тор считает произведение удавшимся, - стремление к ознакомлению с
текстом окружающих (путем публикации, постановки, чтения вслух,
распространения в рукописном варианте и т.д.) для того, чтобы сфор-
мировать в их сознании концепт данного текста. В случае успеха, то
есть, если с текстом, во-первых, ознакомились, и, во-вторых, текст про-
извел достаточное впечатление, чтобы восприниматься как положи-
тельная или отрицательная ценность, текст формирует коллективный
концепт и становится прецедентным на тот или иной отрезок времени.
Процесс рецепции текста есть процесс смыслообразования, осно-
ванного на содержании текста. “Содержание - это наборы предикаций в
рамках пропозиционных структур. Эти предикации состоят из единиц,
несущих лексические и грамматические значения. Смыслом же называ-
ется та конфигурация связей и отношений между множеством компо-
нентов ситуаций (ситуации мыследеятельности и ситуации коммуника-
тивной), восстанавливая которую или создавая которую, реципиент по-
нимает текст. В отличие от содержаний, которые прямо номинированы
единицами, легко соотносимыми с референтами, смысл имеет тенден-
цию к эзотеричности. [...] Смыслы опредмечены в средствах текстопо-
строения, поэтому восстановление смыслов предполагает работу рас-
предмечивания, восстановления ситуации мыследействия продуцента”
[Богин, 1997, II: 146-147]. Любой текст является полиинтерпретируе-
мым. Как отмечает Р. Барт, множественность осуществляемых смыслов
30
есть не просто допустимая, но неустранимая характеристика текста
[Барт, 1994: 417-419]. Процесс интерпретации текста основывается на
ряде типовых ментальных операций. “Несовпадающие интерпретации
возникают вследствие того, что объект по-разному воспроизводится в
сознании разных субъектов (разное опускается и добавляется), неоди-
наково членится ими, элементы членения по-разному монтируются, в
объекте акцентуируются разные стороны, он проецируется на разные
эталоны и, наконец, ему приписывается различная семантика, то есть он
подвергается альтернативной символизации” [Борухов, 1989: 10]. Чем
большее сходство наблюдается в системах смыслов, усвоенных отдель-
ными членами культурной группы в процессе рецепции и интерпрета-
ции текста, тем больше объем коллективного концепта данного текста и
тем меньше в нем индивидуальных различий. Поэтому в формировании
концепта прецедентного текста значительную роль может играть фигу-
ра интерпретатора - индивида или института, берущего на себя рас-
предмечивание смыслов и транслирующего свою смысловую модель на
культурную группу.
31
видуальном сознании Серафимы, которая затем, опираясь на свой авто-
ритет в данной группе, ретранслирует этот концепт в коллективное соз-
нание. “Борьба миров” воспринимается не как обычное художественное
произведение, но приобретает статус пророчества, священной книги.
Построению настолько оригинального концепта способствуют два мо-
мента исторической ситуации. Во-первых, черты формального сходства
содержания романа с событиями второй мировой войны (воздушные
налеты, зенитная стрельба и т.д.), дающие возможность интерпретатору
истолковать текст как пророческий. Во-вторых, наличие духовной ни-
ши, образовавшейся из-за невозможности использования традиционно-
го священного текста (Библии). Характерно, что, описывая данный
текст, Серафима прибегает к концепту другого текста, являющегося в
христианской культуре стандартом пророчества (“Вот он, “Кокалип-
сис”!).
Прецедентные тексты непременно вписаны в идеологический кон-
текст эпохи, и, в этом смысле, они тесно связаны с рассматривавшимся
В.Н. Волошиновым феноменом жизненной идеологии, определяемой
им как “вся совокупность жизненных переживаний и непосредственно
связанных с ними жизненных выражений”. Жизненная идеология - сти-
хия неупорядоченной и незафиксированной внутренней и внешней ре-
чи, осмысливающей каждое действие и состояние человека. Именно
жизненная идеология вовлекает произведение в конкретную социаль-
ную ситуацию. Произведение связывается со всем содержанием созна-
ния воспринимающих, интерпретируется в духе данного содержания,
освещается им по-новому. "В каждую эпоху своего исторического су-
ществования произведение должно вступить в тесную связь с меняю-
щейся жизненной идеологией, проникнуться ею, пропитаться новыми,
идущими из нее соками. Лишь в той степени, в какой произведение спо-
собно вступить в такую неразрывную, органическую связь с жизненной
идеологией данной эпохи, оно способно быть живым в данную эпоху
(конечно, в данной социальной группе). Вне такой связи оно перестает
существовать, ибо перестает переживаться как идеологически значи-
мое” [Волошинов, 1993: 100].
Под влиянием изменений в жизненной идеологии нации непрерывно
меняется корпус национальных прецедентных текстов, прежние тексты
вытесняются, на их место приходят новые. Реминисценции, апелли-
рующие к прежним прецедентным текстам, не воспринимаются в каче-
стве таковых и могут сами приобрести статус прецедентности, стать
основой для новых реминисценций. “Общеизвестен роман В. Пикуля “У
последней черты”. Многие знают, что это название заимствовано из
ленинской оценки кризиса царизма. Но мало кто помнит, что вождь наш
32
использовал для своей характеристики название нашумевшего романа
М. Арцыбашева “Последняя черта”, романа, который вызвал яростные
споры и даже был предметом судебного разбирательства” [Поляков,
1994: 402]. Идеологическому влиянию подвержен не только состав пре-
цедентных текстов. Меняться может и отношение к способу их функ-
ционирования в дискурсе. Например, процесс общей демократизации
литературы в 1860-70-х годах нашел отражение в широком распростра-
нении использования пословиц и крылатых выражений в качестве за-
главий художественных произведений. До этого заглавия-пословицы
считались уместными лишь в драматических произведениях [Кожина,
1986: 19]. В Советской Грузии наблюдалось учащение цитирования мо-
литв и других религиозных текстов в тостах, являющихся для грузин-
ской культуры одним из наиболее значимых жанров. Исследователи
связывают этот факт с интеллектуальным сопротивлением режиму и
стремлением к укреплению собственной системы ценностей [Kotthoff,
1995]. В фашистской Германии был распространен обычай давать ново-
рожденным имена, ассоциировавшиеся с “Песней о Нибелунгах”
[Клемперер, 1998: 155]. В отечественных риторических текстах постпе-
рестроечной эпохи по большей части отвергается прямое цитирование,
ему предпочитается игра с цитатой, что вызвано негативным отношени-
ем к недавней цитатомании [Синельникова, 1996: 13].
Потребности идеологического характера могут повлечь за собой да-
же изменения самого авторского текста в процессе получения им стату-
са прецедентности и превращения его в концепт, что произошло, на-
пример, с фразой К. Маркса “Религия есть опиум народа”, которая в
массовом сознании видоизменилась в “Религия есть опиум для народа”,
несмотря на то, что такая формулировка совершенно искажает мысль
автора.
Языковой состав национального корпуса прецедентных текстов за-
висит от существующей в данном социуме языковой ситуации. Напри-
мер, для современной России характерен монолингвизм, поэтому пре-
цедентными для современной отечественной культуры становятся тек-
сты либо созданные на русском языке, либо переведенные на него.
Иной была ситуация в дореволюционной России, где бытовала связан-
ная с религиозным фактором диглоссия. Как отмечает В.И.Супрун, в
языковое сознание русского православного человека входили не только
заимствованные литературным языком церковнославянизмы, но и це-
лый набор текстов на церковнославянском языке. “Их состав, объем и
понимание зависели от степени воцерковления носителя языка, уровня
его образования, собственно лингвистических параметров языкового
сознания (языковое чутье, языковая догадка, способность к усвоению
33
языка, врожденная грамотность и т.п.). [...] В значительной степени эти
тексты воспринимались как факты родного языка, особенно краткие
молитвы, почти не содержащие единиц, нуждающихся в переводе”
[Супрун, 1998: 6-7].
Реминисценции, основанные на апелляции к концептам прецедент-
ных текстов, должны отвечать следующим условиям:
1) осознанность адресантом факта совершаемой им реминисценции
на определенный текст;
2) знакомство адресата с исходным текстом и его способность рас-
познать отсылку к этому тексту;
3) наличие у адресанта прагматической пресуппозиции знания адре-
сатом данного текста.
Иными словами, прибегая к концепту прецедентного текста, отпра-
витель речи осознает это сам и рассчитывает на то, что это будет понято
получателем речи, что и происходит в действительности. Ниже мы про-
демонстрируем на примерах случаи нарушения вышеперечисленных
условий.
Героиня рассказа А. Аверченко актриса Ирина Рязанцева, сама того
не замечая, реагирует на любую жизненную ситуацию фразами и моно-
логами из сыгранных ею ролей, чем вызывает крайнее раздражение у
своего возлюбленного.
34
не ты его говоришь.
- А кто же его говорит? - испуганно прошептала она, ин-
стинктивно оглядываясь.
- Это слово говорит графиня Добровольская (“Гнилой век”,
пьеса Абрашкина из великосветской жизни в четырех актах...).
Та самая Добровольская, которую бросает негодяй князь Обдор-
ский и которая бросает ему вслед одно только щемящее слово:
“Уходишь?” Вот кто это говорит!
- Неужели? – прошептала сбитая с толку Ирина, смотря на
меня во все глаза [Аверченко].
35
Наряду с частотой употребления утрате ассоциативной связи между
текстом и порожденным им устойчивым выражением могут способст-
вовать различные изменения в жизни социума, в его жизненной идеоло-
гии. Интересным представляется происхождение фразеологизма петь
Лазаря. Это выражение также связано с прецедентным текстом, но не
является цитатным. Духовный стих “Лазарь бедный”, основанный в
свою очередь на библейском сюжете, был известен на Руси как люби-
мая песня бродячих нищих [ФРР]. Отсюда употребление этого фразео-
логизма в значении “стремиться разжалобить, имея в виду какую-либо
выгоду”. Прецедентным здесь было не столько содержание текста,
сколько исполнение его членами определенной социальной группы. С
исчезновением данной группы текст перестал быть прецедентным, а
выражение петь Лазаря, утратив связь с текстовым источником, пре-
вратилось в обычный фразеологизм. Та же судьба постигла многие биб-
лейские цитаты в силу того, что апелляции к Библии как к положитель-
но оцениваемому прецедентному тексту не поощрялись в советском
обществе: «Часть библейских «крылатых слов» уже успела войти в об-
щенародный список идиом и воспринималась как библейская не более,
чем народная песня «Коробейники», - в качестве текста, принадлежаще-
го конкретному поэту Некрасову. Большое число авторов употребляло
такие выражения, как «Корень зла», «Козел отпущения» или «Кто сеет
ветер, тот пожнет бурю», даже не подозревая, откуда они черпают
материал» [Жельвис, 1996: 203].
Необходимо отметить, что наряду с процессом потери концептом
текста ассоциативной связи с некоторыми знаковыми единицами, может
наблюдаться обратный ему процесс обогащения концепта, когда в соз-
нании носителей языка возникает связь между концептом определенно-
го текста и какой-либо фразой или выражением, не являющимся в дей-
ствительности частью этого текста. Так, например, В.Г. Гак отмечает
случаи, когда Библии приписываются высказывания, которых в ней нет,
что свидетельствует о значительном престиже этого текста:
36
вая личность Шекспира оказывает большое влияние на лексикографов,
заставляя их приписывать ему создание тех фразеологизмов, которые
были лишь популяризированы в текстах его пьес [Куницына, 1998: 10-
11]. Разумеется, подобные случаи не являются широко распространен-
ными, однако они служат еще одним свидетельством того, что преце-
дентные тексты формируют культурные концепты, характеризующиеся
потенциальной способностью терять связь с одними знаковыми едини-
цами и притягивать к себе другие.
При нарушении второго условия, когда адресат ошибочно оценивает
определенный текст как прецедентный, происходит срыв коммуника-
ции, так как часть сообщения, основанная на апелляции к тексту, не
воспринимается адресатом, вызывая у него чувство раздражения, или
воспринимается неверно. Именно это происходит с шуткой новоиспе-
ченного российского государя, героя антиутопии В.Пьецуха “Государ-
ственное дитя”:
37
б) текстовая реминисценция, рассчитанная на свойственное комму-
никативно компетентному индивиду умение распознать в речи собесед-
ника элементы иных текстов. Это чувство аллюзии выражается, как пра-
вило, вопросом “Откуда это?”:
38
читай “Войну и мир”. Целые главы на французском! [Садиев].
39
(15) Лапшин вдруг явственно услышал голос одного из актеров
[...]:
- Да полно вам, дурак ваш Лапшин! [...] Чинуша, чинодрал,
фагот!
“Почему же фагот? - растерянно подумал Лапшин - Что он,
с ума сошел?” [Герман].
40
трансформация текста для достижения определенного перлокутивного
эффекта. Например, обозначение в примере (4) “Апокалипсиса” как
“Кокалипсис” малообразованным носителем языка нельзя считать ква-
зицитацией, так как именно в форме лексемы “Кокалипсис” вошел этот
прецедентный текст в текстовую концептосферу данного индивида.
Аллюзия - наиболее трудноопределимый и емкий вид текстовой ре-
минисценции, что явствует уже из этимологии этого термина (от фр.
allusion - намек). Прием аллюзии состоит в соотнесении предмета об-
щения с ситуацией или событием, описанным в определенном тексте,
без упоминания этого текста и без воспроизведения значительной его
части, т.е. на содержательном уровне. Например, персонаж романа Бул-
гакова “Мастер и Маргарита” поэт Рюхин, глядя на памятник Пушкину,
размышляет:
41
по отношению к смысловому сходству. Например, в романе У. Эко
“Имя розы” отношения между средневековым монахом-сыщиком и мо-
лодым послушником, от лица которого ведется повествование, в соче-
тании с именами этих персонажей (Вильгельм Баскервильский и Ад-
сон), являются аллюзией на героев А. Конан Дойла Шерлока Холмса и
доктора Ватсона. Однако, будучи переброшены в содержательно иной
текст, эти имена вряд ли бы вызвали у читателя ассоциации Адсон →
Ватсон и Вильгельм Баскервильский → “Собака Баскервилей” → Шер-
лок Холмс. В качестве превалирующих в аллюзии всегда выступают
содержательные, а не языковые ассоциации.
Продолжение - текстовая реминисценция, основой которой, как пра-
вило, служат лишь художественные тексты и использование которой
является обычно прерогативой профессиональных писателей. Продол-
жение состоит в создании самостоятельного литературного произведе-
ния, действие которого разворачивается в “воображаемом мире”, уже
известном носителям культуры из произведений другого автора, из ми-
фологии или из фольклора (напр. в романе А. Рипли “Скарлетт” исполь-
зован “воображаемый мир” “Унесенных ветром” М. Митчелл; в повести
Л.-Х. Ольсена “Эрик - сын человека” - мир скандинавской мифологии).
Автор рассчитывает при этом на то, что в пресуппозицию читателя вхо-
дят знания об основных персонажах этого мира, связях между ними,
действующих в этом мире законах. Более того, автор уверен, что исход-
ный текст воспринимается в рамках данной культуры как культурная
ценность (т.е. является концептом) и обладает притягательной для чита-
телей силой, которая будет способствовать популяризации написанного
им продолжения.
Термин “продолжение” вовсе не подразумевает обязательного опи-
сания событий, хронологически следующих после окончания текста-
источника. Объектом описания могут быть предшествующие события
(напр. “Приключения Бена Ганна” Р.Ф. Дерделфилда и “Долговязый
Джон Сильвер” Д. Джуда выстраивают версии жизни персонажей “Ост-
рова сокровищ” до описанного Р.Л. Стивенсоном плаванья на “Испань-
оле”). Продолжение может обрисовывать те же события, что и источ-
ник, но с иной точки зрения (напр. в пьесе Т. Стоппарда “Розенкранц и
Гильденстерн мертвы” действие “Гамлета” показано глазами эпизоди-
ческих шекспировских персонажей Розенкранца и Гильденстерна). Ис-
пользуя термин “продолжение”, мы имеем в виду продолжение разви-
тия или переосмысление художественного мира другого текста, проти-
вопоставляя ему “творение” как создание собственного мира (это нико-
им образом не умаляет самостоятельной высокой художественной цен-
42
ности некоторых продолжений, как, например, “Янки при дворе короля
Артура” М. Твена).
Очень часто продолжение является реакцией на резкий взлет статуса
того или иного текста в данном социуме, расцвет его прецедентности
(напр. “Кольцо тьмы” Н. Перумова, продолжившее эпопею Дж. Р. Тол-
киена “Властелин колец”, было создано в разгар “толкинистского” дви-
жения в России).
По мнению Ю.Н. Караулова, состав отечественного корпуса преце-
дентных текстов формируется в основном из авторских и фольклорных
произведений, русской, советской и мировой классики [Караулов, 1986:
106]. Количественное соотношение различных видов прецедентных
текстов в современной русской культуре будет рассмотрено в следую-
щем параграфе, пока же мы считаем целесообразным отметить, что со-
гласно материалам нашего исследования прецедентность отнюдь не
является прерогативой художественных произведений.
(18) - Таким вот образом, Наина Киевна! [...] Надо нашего нового
сотрудника устроить на две ночи. Позвольте вам предста-
вить... м-м-м...
- А не надо, - сказала старуха, пристально меня рассматри-
вая. - Сама вижу. Привалов Александр Иванович, одна тысяча
девятьсот тридцать восьмой, мужской, русский, член ВЛКСМ,
нет, нет, не участвовал, не был, не имеет, а будет тебе, алмаз-
ный, дальняя дорога и интерес в казенном доме, а бояться тебе,
бриллиантовый, надо человека рыжего, недоброго, а позолоти
ручку, яхонтовый... [Стругацкий, Стругацкий].
43
тем же анкетным текстом (ср.: в песне В.Высоцкого: «… говорит, что
за графу не пустили пятую» - слушатель без всяких затруднений опре-
делял, что речь шла об анкетной графе «национальность»). В США, на-
пример, где каждый штат и каждая фирма могут иметь различные ан-
кетные образцы, такое явление едва ли возможно. Аналогичную ситуа-
цию можно наблюдать и в современной России, утратившей былую
централизованность. Поэтому в дальнейшем мы будем исходить из то-
го, что любой текст может приобрести статус прецедентности при на-
личии благоприятствующих тому особенностей языкового коллектива.
Пример (18) дает нам возможность обратиться к еще одному фено-
мену, принадлежащему к текстовой концептосфере. Если прошлое ге-
роя старуха описывает при помощи прецедентного текста анкеты, то,
обращаясь к его будущему, она использует языковые средства, в кото-
рых носитель русской культуры однозначно распознает цыганское га-
дание. Апеллируя к концепту ‘анкета’, автор стремится спровоцировать
воспроизведение в сознании читателей конкретного, ранее ими воспри-
нятого текста. Апелляция же к концепту ‘гадание’ направлена на актуа-
лизацию не какого-то определенного текста, а знакомого адресатам тра-
диционного плана текстовой композиции. Тексты, в основе которых
лежит определенный целостный композиционный план (напр. “сказа-
ние”, “последние известия”, “рассказ”, “инструкция”), Х. Изенберг оп-
ределяет как “построенные” (“имеющие внутреннее строение”) тексты
и противопоставляет им “непостроеннные” (“не имеющие внутреннего
строения”) тексты (“komponierende - nicht komponierende Texte”) [Изен-
берг, 1978: 47-51]. Помимо фиксированной композиции для таких тек-
стов характерна высокая степень клишированности языка. Композици-
онные структуры и совокупности языковых штампов, которые знакомы
членам той или иной культурной группы, обладают для них ценностной
значимостью и указывают на определенный тип текста, мы будем обо-
значать как “прецедентные жанры”.
44
Пример (19) демонстрирует апелляцию к прецедентному жанру “объяв-
ление”. Легко узнаваемая композиционная структура этого жанра и де-
лает возможным плавное перетекание оригинального авторского текста
в общеизвестный текст объявления. Прецедентные жанры, как и преце-
дентные тексты, служат основой для формирования лингвокультурных
концептов и являются единицами существующей в сознании носителей
языка текстовой концептосферы. Так, в примере (19) автор, представи-
тель молодежной субкультуры 80-х годов, прибегает к концепту ‘объ-
явление’ как к символу ценностных установок и ориентаций “старшего
поколения”, неприемлемых, для представляемой им возрастной группы.
Прекрасным материалом, иллюстрирующим существующие в рус-
ском культурно-языковом сознании концепты прецедентных жанров
художественной литературы, является книга Макса Фрая «Идеальный
роман». Произведение, состоящее из жанровых разделов (авантюрный
роман, анекдот, женский роман и т.д.), представляет собрание заголов-
ков и заключительных абзацев несуществующих текстов. Ниже мы при-
водим три таких текста:
Петр Вербицкий
(Литературная биография из серии ЖЗЛ)
Пасмурным ноябрьским утром 1896 года маленькая похорон-
ная процессия вошла в ограду Дементьевского кладбища. Гроб
великого русского философа-гуманиста сопровождала его вдо-
вая сестра Наталья и несколько соседей по доходному дому на
Уваровской улице, где прошли последние годы его жизни. Про-
свещенная Россия в тот день еще не была готова осознать ве-
личину своей утраты.
Бусси и клоун
(Авторская сказка)
- А ты будешь рядом, когда я проснусь? – спросила Бусси.
Клоун кивнул, и она нырнула под пестрое одеяло [Фрай].
45
ранее текстов, обладающих сюжетно-композиционным и языковым
сходством, т.е. концепты прецедентных жанров.
Текстовая концептосфера занимает большое место в тезаурусе язы-
ковой личности. Реминисценции, основанные на ее единицах, регулярно
используются в процессе общения для достижения различных целей.
Рассмотрим пример коммуникативной ситуации, насыщенной обраще-
ниями к концептам прецедентных текстов:
46
язык. Ну, совершенно неожиданно!
- Йи ты, Ямщиков, с такими взглядами надеешься попасть в
девятый класс? - возгласил он так похоже на Классную Розу,
что все грохнули. Роза онемела. А когда ржание поутихло, она
печально произнесла:
- Докатились. Ямщиков и Петров в одной упряжке. С чего бы
это?
- А я тоже люблю библейские тексты. Вы тут на Редактора
нажали, я и вспомнил: “Плохо, если человек один. Недоброе это
дело и суета сует. Когда упадет, кто поднимет его?” Это из
“Экклезиаста”, глава такая [Крапивин].
47
гарита”. В исторический момент, в который протекала коммуникация,
роман М.А. Булгакова “Мастер и Маргарита” еще не являлся официаль-
но признанной классикой (иначе упоминание романа в сочетании с гла-
голом “начитался” было бы неприемлемо в школьных стенах). В массо-
вом сознании в концепт ‘Мастер и Маргарита’ входил признак некото-
рой неполной легальности, диссидентства. Слова “Мастера и Марга-
риты” начитался в данной ситуации, по авторской интенции, сродни
фразе Больно умный. Неожиданное вступление в общение Е.П., пароди-
рующего прецедентное высказывание Р.А. по поводу девятого класса,
полностью уничтожает эффект идеологических сентенций Р.А. в глазах
Кл., сопоставляя их со стандартной школьной угрозой и осуществляя
таким образом то, что М.М. Бахтин называл снижением, то есть “пере-
водом всего высокого, духовного, идеального, отвлеченного в матери-
ально-телесный план” [Бахтин, 1965: 25]. Свой неожиданный поступок
Е.П. мотивирует, вновь цитатно обращаясь к концепту ‘Библия’.
Данный пример наглядно демонстрирует многообразие апелляций к
текстовой концептосфере в дискурсе. Участники коммуникации обра-
щаются к общечеловеческим текстовым концептам (‘Библия’), межна-
циональным (‘Приключения Тома Сойера’), национальным (‘Мастер и
Маргарита’), прецедентным текстам данного школьного класса (оче-
видно, не раз повторявшаяся фраза классной руководительницы “Йи ты
надеешься попасть в девятый класс?”). Налицо также апелляции к кон-
цептам, не имеющим своей основой конкретных прецедентных текстов,
но также относящимся к текстовой концептосфере. Таковым является
концепт ‘газета’. Словами “Лучше почитай статью в двухтомнике
“Мифы народов мира”. Широкое издание для массового читателя”
В.Я. обращается к авторитетному для советской культуры концепту
‘печатное слово’: то, что официально издано в виде двухтомного спра-
вочника не может содержать ложной информации. К данному моменту
авторитетность этого концепта существенно ослабла.
За каждым прецедентным текстом стоит своя уникальная система
ассоциаций, вызываемых им в сознании носителей языка. Именно эта
включенность в ассоциативные связи с другими языковыми концептами
обусловливает регулярную актуализацию прецедентных текстов в раз-
личных видах дискурса. Эти ассоциативные связи мы будем в дальней-
шем называть аспектами прецедентности. Таковыми могут быть лич-
ность автора, принадлежность к исторической эпохе, сюжет, наиболее
впечатляющие отрывки, величина текста, особенности авторской сти-
листики, история написания и т. д. В структуре концепта прецедентного
текста могут быть выделены внутритекстовые (напр. название, отдель-
ные отрывки, имена персонажей) и внетекстовые (напр. время и ситуа-
48
ция создания, отношение к тексту со стороны социальных институтов)
аспекты прецедентности.
В качестве примеров рассмотрим некоторые данные ассоциативного
словаря русского языка. Реакцией ‘Библия’ испытуемые отвечали на
следующие стимулы: ‘ангел’, ‘вечно’, ‘книга’, ‘милостыня’, ‘от бога’,
‘причастие’, ‘пустыня’, ‘религия’, ‘свято’, ‘стоящий’, ‘Христос’. Эти
материалы позволяют говорить о том, что для носителей русского языка
текст ‘Библия’ является прецедентным в таких своих аспектах, как со-
держание и персонажи (‘ангел’, ‘Христос’), предполагаемое авторство
(‘от бога’), культурная или мистическая ценность (‘вечно’), связь с оп-
ределенной сферой общественного сознания (‘религия’), связь с риту-
альной деятельностью определенного общественного института (‘при-
частие’). Реакцию ‘Мертвые души’ вызвали стимулы ‘Гоголь’, ‘жечь’,
‘отдай’, что указывает на прецедентность аспектов авторства и истории
создания (реакция на стимул ‘жечь’, по-видимому, связана с фактом
уничтожения Гоголем второго тома произведения).
Наличие внетекстовых аспектов прецедентности является для еди-
ницы текстовой концептосферы обязательным, поскольку, формируя
концепт, прецедентный текст непременно должен быть вписан в кон-
текст прочих ценностей данной культуры, обретя с ними ассоциатив-
ную связь. В качестве примера рассмотрим отрывок из мемуаров А.Б.
Закс “Круг чтения в детстве и юности”:
49
этом играет способ усвоения текстов - публичные выступления писате-
ля [об особенностях аксиологического восприятия звучащего текста
см.: Анашкина, 1996]. Решающим же в построении ценностного отно-
шения к тексту оказывается не персональное мнение автора мемуаров, а
оценочный стереотип референтной группы (Ты за Маяковского? Если
да, значит, ты за Советскую власть). Пример (22) демонстрирует так-
же достаточно четкую дифференциацию единиц текстовой концепто-
сферы, основанную на тех же социальных стереотипах: тексты Игоря
Северянина стоят особняком, с клеймом “гнилой Запад”.
Существует ряд текстовых концептов, актуальный слой которых (см.
§ 1) формируется лишь внетекстовыми аспектами. Внутритекстовые же
аспекты оказываются в пассивном слое концепта, а иногда составляют
только его внутреннюю форму, известную узкому кругу специалистов.
Например, большинству носителей современной русской культуры из-
вестно о существовании од, написанных Ломоносовым. Они имеют
представление о том, что эти оды являют собой большую культурную
ценность и сыграли важную роль в становлении отечественной литера-
туры. Однако у них отсутствует сколько-нибудь четкое представление о
содержании данных текстов, в их речи не используются аллюзии на эти
тексты и цитаты из них. Единственной формой реминисценции, апелли-
рующей к концептам подобных текстов, может быть упоминание.
В случае, если аспекты прецедентности текста в сознании участни-
ков общения различны, апелляция к концепту этого текста может обер-
нуться коммуникативной неудачей:
50
только эпитет человек вне всяких подозрений, но и сюжет фильма, в
контексте которого этот эпитет носит явно негативную окраску.
Ю.Н. Караулов отмечал, что знание прецедентных текстов есть по-
казатель принадлежности к данной эпохе и ее культуре, тогда как их
незнание, наоборот, есть предпосылка отторженности от соответст-
вующей культуры [Караулов, 1986: 105-106]. Прецедентные тексты
входят в коллективные общие основания (см. § 1). Национальный кор-
пус прецедентных текстов является существенным элементом культур-
ной грамотности. В теории лакун Ю.А. Сорокина при рассмотрении
культуротаксисов, т.е. сфер, создаваемых этносами вокруг себя для
притяжения или отталкивания автохтонных или неавтохтонных моде-
лей общения, прецедентные тексты определяются как вид лакун, кото-
рый является наиболее диагностирующим степень совместимости одно-
го культуротаксиса с другим [Сорокин, 1994].
В рамках различных культур между аспектами прецедентности од-
ного и того же текста может наблюдаться (и, как правило, наблюдается)
достаточно большое несовпадение. В.И.Жельвис, сопоставляя списки
библейских цитат популярных в русской и английской культурах, отме-
чает множество несовпадений в этих списках. Например, для русской
культуры не стали прецедентными такие выражения, как To lay the axe
to the root of the tree (Класть секиру при корне дерев), There is no dis-
charge of that war (Нет избавления в этой борьбе) и т.п. Исследователь
делает вывод: “Вполне резонно предположить, что та или иная мысль,
высказанная в Библии, по неизвестным нам причинам просто не была
принята в данной национальной культуре. Каковы эти причины? И ка-
ковы причины, заставившие другую культуру не только активно вос-
принять эту мысль (цитату), но и широко пользоваться ею? Для выяс-
нения этого вопроса необходимо глубоко проникнуть в сущность той и
другой национальной культуры, попытаться понять особенности кон-
кретного национального менталитета. Например, предпочтение той или
иной цитаты могло быть вызвано конкретным историческим событием,
удачным использованием ее знаменитым проповедником или – самое
интересное – той или иной стороной национального характера” [Жель-
вис, 1996: 204]. Исследование аспектов прецедентности текстов откры-
вает широкие перспективы изучения менталитета народов, в культуре
которых эти тексты обладают статусом прецедентности.
Недостаток применения метода ассоциативного опроса для выявле-
ния аспектов прецедентности текста заключается в том, что лаконич-
ность ответов реципиентов не дает возможности с уверенностью опре-
делить, каким именно аспектом прецедентности была вызвана та или
51
иная ассоциация (напр. ‘Библия’←‘стоящий’, ‘Мертвые души’ ← ‘от-
дай’).
Для адекватного изучения концептов национальных прецедентных
текстов необходима методологическая основа, дающая возможность
выявления, во-первых, состава национального корпуса прецедентных
текстов, во-вторых, аспектов прецедентности отдельных текстов.
Выводы
52
(напр. время и ситуация создания, отношение к тексту со стороны соци-
альных институтов) аспекты прецедентности.
Прецедентность не является прерогативой художественных, пуб-
лицистических и мифологических текстов. Любой текст может приоб-
рести статус прецедентного при наличии благоприятствующих тому
особенностей жизненной идеологии языкового коллектива.
Глава II.
Произведения смеховых жанров как поле исследования
текстовых концептов
53
Смеховые произведения, с их тенденцией к иносказательности и на-
меку, когда адресат сам извлекает скрытый смысл, получая от этого
удовольствие, широко используют в своих целях элементы культурной
грамотности. Рассмотрим, например, следующий анекдот из цикла “Ар-
мянское радио”:
54
Сейчас ты заснешь, а проснешься уже принцем”. Утром Иван
просыпается от того, что его трясут за плечо: “Принц, принц,
просыпайтесь, пора ехать в Сараево!”
55
скольку концепт ‘расстрел царской семьи’ стал ходячим идеологиче-
ским стереотипом, постоянно муссируемым в масс-медиа как величай-
шая трагедия нашего века, то анекдот (3), по сравнению с анекдотом
(2), прибавляет к себе еще и функцию снижения идеологического фе-
тиша.
Отражая систему ценностей культурной группы и чутко реагируя на
изменения в ней, карнавальная картина мира не может не уделять боль-
шого внимания такой значимой ценностной сфере как прецедентные
тексты.
Мы полагаем, что в качестве основного метода выделения нацио-
нальных прецедентных текстов из общей текстовой массы может ис-
пользоваться анализ произведений смеховых жанров, рассчитанных на
массовое потребление (анекдоты, пародии, юмористические теле- и ра-
диопередачи и т. п.), на предмет встречающихся в них текстовых реми-
нисценций. Иными словами, мы утверждаем, что прецедентные тексты -
это пародируемые и высмеиваемые тексты.
Для обоснования этого утверждения необходимо подтвердить два
положения:
1. Основные прецедентные тексты данного общества непременно
отражаются в популярных в этом обществе смеховых произведениях.
2. Тексты, воспроизводимые в реминисценциях в пределах смеховых
жанров, непременно являются прецедентными.
Для доказательства первого положения необходимо подчеркнуть,
что карнавальное сознание характеризуется стремлением к фамильяри-
зации, снижению, приземлению всего, что воспринимается как значи-
мое и серьезное во внекарнавальной жизни, всех официальных ценно-
стей и фетишей. Чем большую роль играет тот или иной текст в повсе-
дневном (то есть не карнавальном) дискурсе, чем более он важен (а
иногда сакрален), тем сильнее будет компенсаторное стремление сде-
лать его объектом пародии и подвергнуть карнавальному осмеянию,
причем именно в наиболее актуальных для современной жизненной
идеологии моментах, т.е. в том, что мы называем аспектами прецедент-
ности. Поэтому можно утверждать, что концепты основных прецедент-
ных текстов будут непременно актуализироваться в смеховых произве-
дениях и частотность основанных на них реминисценций будет прямо
пропорциональна степени их прецедентности.
Доказательством второго положения служит тот факт, что в силу
специфики жанра смеховые произведения не могут сопровождаться
каким-либо справочным аппаратом (сносками, ссылками, примечания-
ми). Избегается даже возможность запроса адресатом любых дополни-
тельных объяснений. Смеховые тексты предназначены для мгновенного
56
восприятия. Все, что в них пародируется или даже просто упоминается,
должно входить в фоновые знания аудитории и быть для нее актуаль-
ным. Бессмысленно высмеивать никому не известный текст и также
бессмысленно использовать его в качестве средства осмеяния.
Оговоримся, что с точки зрения теории дискурса апелляция к кон-
цептам прецедентных текстов в смеховых произведениях есть лишь
частный случай текстовой реминисценции, используемой в одной из
функций, которые мы рассмотрим в следующей главе. Однако, пароди-
рование, взятое в контексте карнавальной культуры, может служить
своего рода индикатором, “лакмусом” прецедентности. Ранее [напр.
Земская, 1996, II; Красных, 1998; Ростова, 1993] в качестве поля иссле-
дования национального корпуса прецедентных текстов предлагалось
проводить либо ассоциативный эксперимент, либо анализ текстов газет.
Недостаток первого метода состоит в том, что лаконичность ответов не
дает полной уверенности в том связана ли та или иная реакция респон-
дента с прецедентным текстом (напр. по данным ассоциативного слова-
ря русского языка наиболее частотной реакцией на слово “пароход”
было слово “белый”, но является ли это отсылкой к названию произве-
дения Чингиза Айтматова, либо к прецедентной песне, либо вообще не
является текстовой ассоциацией, т.к. пароходы, как правило, действи-
тельно белого цвета, с уверенностью сказать нельзя). Также ассоциа-
тивный метод не всегда позволяет понять, каким аспектом прецедент-
ности текста порождается реакция. Реминисценции, фигурирующие в
современных газетных текстах, как отмечает Е.А.Земская, ориентиро-
ваны в основном на читателя с высшим образованием, т.е. на достаточ-
но узкий слой носителей культуры. Кроме того, в различных газетах
наблюдается ориентация на различные группы прецедентных текстов
(напр. «Независимая газета» и «Сегодня» отдают предпочтение стихо-
творным цитатам, «Московский комсомолец» и «Комсомольская прав-
да» – прецедентным текстам пословичного типа ) [Земская, 1996, II,
167]. Смеховые же тексты (в особенности фольклорные) более демокра-
тичны и универсальны. Согласно карнавальной теории М.М.Бахтина
они направлены на отражение (вернее, искажение) наиболее значимых
культурных ценностей, что и делает их удобным полем исследования
концептов прецедентных текстов.
Нами был проведен анализ пяти компьютерных сборников фольк-
лорных смеховых произведений советского и постсоветского периодов
(в основном, в них вошли анекдоты и, в меньшей степени, частушки,
стишки и афоризмы) на предмет встречающихся в них текстовых реми-
нисценций. В общей сложности было рассмотрено около 1500 тексто-
57
вых единиц, примерно в 16% из них зафиксирован интересующий нас
материал.
Количественный подсчет показывает, что основным объектом реми-
нисценций в подвергшихся рассмотрению смеховых текстах служат
плакатные тексты и цитаты лозунгового характера из классиков мар-
ксизма-ленинизма, составившие около 38% отобранного материала (при
этом нами не учитывались в качестве реминисценций текстовые едини-
цы, входящие в крупные анекдотные циклы, например, о Штирлице, о
Петьке и Василь Ивановиче и т.п., о которых речь пойдет ниже). Будучи
объектом осмеяния, эти тексты-фетиши подвергаются разнообразным
диктальным и модальным трансформациям [см.: Крейдлин, 1989], та-
ким, как субституция (Брежнев умер, но тело его живет!), авторизация
(Плакат на артиллерийской академии: Наша цель - коммунизм), склей-
ка (Вопрос, на который армянское радио не смогло ответить: - Что
будет, когда мы перегоним Америку, катящуюся в пропасть?), оценоч-
ное преобразование (Рабинович глядит на плакат "Ленин умер, но дело
его живет!" - Уж лучше бы он жил!), конкретизация (Однажды чукча
вернулся из Москвы и рассказывает: "Однако, Москву видел, лозунг
"Все во имя человека, все для блага человека" видел и человека этого
видел"), добавление некоторой части (Солдат, помни, когда ты спишь,
враг не дремлет! Спи больше, изматывай врага бессонницей!) и т.п.
Характерно, что круг подвергающихся осмеянию текстов достаточ-
но ограничен. Одни и те же лозунговые тексты порождают большое
количество пародий, зачастую сходных по форме, например:
58
Это вполне подтверждает вывод Т.В. Чередниченко, сделанный на
материалах анализа современных газетных заголовков, о том, что “спо-
соб шутить, состоящий в выворачивании наизнанку одних и тех же
“святынь”, выдает некую зацикленность сознания на иконоборчестве (и
на иконах, с которыми ведется борьба)” [Чередниченко, 1993: 51]. При-
ходится признать, что в современной русской культуре классические
литературные произведения, реминисценции на которые составили в
рассмотренном материале около 25%, уступают в плане прецедентности
политическим фетишам.
Бытование текстовых реминисценций в смеховых произведениях
тесно связано с понятием пародии. В самом общем смысле пародия -
это “комический образ художественного произведения, стиля, жанра”
[Новиков, 1989: 5]. Ю.Н. Тынянов отмечал, что, говоря о пародии, не-
обходимо различать пародичность и пародийность, т.е. пародическую
форму и пародическую функцию [Тынянов, 1977: 290]. Если пародий-
ность ставит перед собой целью представить в комическом свете произ-
ведение или группу произведений, показав их смешные и нелепые сто-
роны, то для пародичности характерна направленность на иные, нетек-
стовые объекты и привлечение текстовых реминисценций лишь в каче-
стве средства создания смехового эффекта (Ю.Н. Тынянов не ограничи-
вает понятие пародии рамками комического, включая в него, по сути,
любую квазицитацию, но мы в данной работе будем понимать пародию
именно как квазицитацию, направленную на достижения комического
эффекта). Для обозначения случаев использования готовой текстовой
формы в целях осмеяния феноменов, лежащих вне концепта данного
текста, нам представляется более удобным использовать предложенный
В.Я. Проппом термин “травестия” [Пропп, 1997: 105]. Итак, в смеховых
произведениях концепты прецедентных текстов могут выступать либо
как объекты осмеяния, либо как средства осмеяния других объектов. В
случаях, когда апелляция к концепту прецедентного текста осуществля-
ется при помощи квазицитации, мы будем соответственно различать
собственно пародию и травестию.
Примером собственно пародии, т.е. квазицитации текста с целью его
осмеяния, может служить следующий текст:
(8) Реклама
- Не знал, что покинешь меня.
- Всего лишь на пару дней.
- Не знал, что так будешь жестока.
- Прекрати.
- Клерасил? Не знал, что у тебя прыщи.
59
- У меня-то прыщи, а у тебя перхоть!
- А у тебя молочница!
- А у тебя новые и старые друзья!
- А у тебя отеки, тяжесть в ногах и понос!
- А ты просто урод!
- Сама дура! Получи!
Регулярно принимая “Абсолют”, вы вновь ощутите полноту
жизни [Кивинов].
60
Портфель министерский для друга готов
И кресло уступит любому Хвостов”. [...].
- Родимый, фон-Штюрмер крадется как тать,
Уж здесь он, мне тяжко, мне трудно дышать. -
Испуганный вождь по Шпалерной летит,
А блоку все хуже, он бредит, кричит.
Кадет погоняет, кадет доскакал,
В руках его мертвый младенец лежал.
61
ли интенцией автора высмеивание этого текста или лишь использование
его как средства создания комического эффекта, есть акт карнавальной
фамильяризации этого текста.
В.И. Жельвис, анализируя употребление инвективной лексики в
культурах мира, отмечает, что в процессе карнавальной фамильяриза-
ции священных норм и понятий, принятых в данном коллективе, “в
контакт могут вступать самые “несочетаемые” предметы и символы,
самые почитаемые вещи и явления могут оказываться в шокирующем
соседстве с самыми профанными. В результате нарушаются строгие,
обязательные для некарнавальных будней табу, в том числе [...] табу на
употребление определенных слов” [Жельвис, 1997: 30-31]. Это вполне
касается бытования концептов прецедентных текстов в смеховых про-
изведениях. Именно контрастность является ведущим средством их
снижения. В процессе восприятия любого текста адресатом осознается,
во-первых, его языковая форма, во-вторых, его содержание. Затем, на
основании формы и содержания, делается вывод о позиции данного
текста в иерархии всех прочих ранее усвоенных адресатом текстов. Со-
ответственно можно выделить три основных уровня создания эффекта
неожиданного контраста между повседневным представлением о пре-
цедентном тексте и его карнавальным отражением:
1) стилистический контраст;
2) содержательный контраст;
3) жанровый контраст.
Стилистический контраст состоит в наполнении смехового произве-
дения языковыми средствами, которые будут восприниматься как несо-
вместимые с текстом-источником. Наиболее простым способом фа-
мильяризации прецедентных текстов при помощи соотнесения их со
сферой “профанного” является использование сниженных слов и выра-
жений:
62
марш” (“Все выше”). Средством фамильяризации в первом случае явля-
ется квазицитация, включающая в себя сниженно-разговорную лексему
канать, во втором случае - прямая цитация чтоб сказку сделать былью,
соседствующая с арготизмами брать на гоп-стоп и братва.
В целях фамильяризации наиболее значимых в данном обществе
прецедентных текстов могут создаваться стилистически сниженные
пародийные произведения достаточно большого объема. Степень сни-
женности используемой в карнавальных целях лексики может варьиро-
ваться от вульгаризмов (напр. существующая в русской культуре ма-
терная версия “Евгения Онегина”) до обычных просторечий (40) и мо-
лодежного сленга (напр. популярное в молодежной субкультуре 80-х
годов “Евангелие от митьков”). Интересный материал предоставляет
нам пример (11), переложение “Сказки о рыбаке и рыбке” А.С. Пушки-
на на профессиональный язык компьютерщиков:
63
рующим между собой областям знания. В примере (11) таковыми были
сказочный текст XIX века и язык технической терминологии.
Прецедентный текст формирует концепт, но он же одновременно
является средством апелляции к другим концептом, выражая опреде-
ленную авторскую интенцию. Так, роман “Евгений Онегин”, формируя
в сознании носителей русской культуры текстовый концепт ‘Евгений
Онегин’, заключает в себе обращения к неисчислимому множеству мо-
ральных, онтологических, эстетических и иных концептов: любовь, вер-
ность, смысл жизни и т.п. При фамильяризации текста содержательный
контраст достигается путем апелляции в тексте пародии/травестии к
концептам статусно или исторически несовместимым с концептом тек-
ста-источника.
64
Ночью, мальчик, надо спать,
Приходи к нам Фредди Крюгер,
Нашу детку покачать [Шаов].
65
сознания выбрать адекватные пути снижения того или иного текста в
его наиболее значимых для массового сознания ценностных и эстетиче-
ских проявлениях.
В примере (16) реминисценции на прецедентный жанр “детская
страшилка” менее выражены, ограничиваясь лишь стихотворной фор-
мой и заключительным мотивом смерти героя. Вместо этого в данном
примере налицо очевидные апелляции к концептам трех прецедентных
текстов: “Малая земля” Л.И. Брежнева, “Похождения бравого солдата
Швейка” Я. Гашека и “Гренада” М.А. Светлова. Концепт ‘Гренада’ ак-
тивизируется в сознании адресата путем квазицитации, ‘Малая земля’ -
упоминания. Реминисценцию на ‘Похождения бравого солдата Швейка’
можно классифицировать как продолжение. Сюжет романа Гашека по-
строен на том, что перед читателем проходит галерея сатирических пер-
сонажей, с которыми армейская жизнь сталкивает главного героя. Про-
должением этой линии является изображаемая в примере (16) встреча
Швейка с бровастым полковником. Текстовый концепт ‘Малая земля’ с
его прецедентным авторством и словосочетание бровастый полковник
отсылают носителя русской культуры к концепту ‘Брежнев’. Карна-
вальное снижение данного концепта происходит путем соотнесения его
с комическими персонажами Гашека. В последней строке четверости-
шия (16) продолжение сводится к абсурду, поскольку Швейк, являю-
щийся, как и всякий трикстер, бессмертным по своей природе, не вы-
держивает встречи с Брежневым и умирает.
66
ность конкретного отрывка (- Какую поэзию любит Андропов? - Пуш-
кина за его слова "Души прекрасные порывы!"), историческая ситуация
создания (Как проходит расследование покушения на Брежнева, со-
вершенного Ильиным? - Теперь КГБ разыскивает его брата, который,
согласно оперативным сведениям, сказал: "Мы пойдем другим пу-
тем!").
Очень часто аспектом прецедентности может быть не характеристи-
ка самого текста, а общественное отношение к нему, его социальный
статус, связь с официальными институтами:
67
концептов ‘произведения Майна Рида’ и ‘произведения Бальзака’. Не
иметь никакого представления об этих текстах хотя бы на уровне факта
их существования для носителя данной культуры смешно, несмотря на
то, что они не входят в школьную программу и не обладают высоким
идеологическим статусом. Если в примере (18) аспектом прецедентно-
сти является официальная причисленность к классике, то в случаях (19)
и (20) таковой служит неофициальная включенность в индекс культур-
ной грамотности данного общества.
Иногда смеховое произведение строится на апелляции к нескольким
аспектам прецедентности текста:
68
лю, часто выводимого на экран при сбоях в работе (Программа выпол-
нила недопустимую операцию и будет закрыта). Всеобщая компьюте-
ризация сделала этот текст прецедентным и, следовательно, открытым
для карнавальных трансформаций. (Еще одним фактором, способство-
вавшим формированию концепта этого текста стала та негативная эмо-
циональная реакция, то состояние фрустрации, которое вызывает у
пользователя появление на экране этого сообщения. Текст приобретает
ценностную значимость и формирует концепт.)
Тексты, в момент своего возникновения оказывающие глубокое,
почти шоковое, фасцинативное воздействие на массовое сознание и
резко приобретающие статус культурного фетиша, становятся основой
для создания анекдотных циклов. Наиболее популярными в современ-
ной русской культуре циклами, базирующимися на текстовых реминис-
ценциях, являются анекдоты о Чапаеве, Штирлице, Шерлоке Холмсе,
поручике Ржевском, Чебурашке (подробный анализ возникновения и
функционирования анекдотных циклов см.: Чиркова, 1997). Характер-
но, что героями анекдотных циклов не стали действующие лица класси-
ческих текстов, известных с детства нескольким поколениям представи-
телей данной культуры (единственным отмеченным нами исключением
являются некоторые персонажи “Войны и мира”, выполняющие второ-
степенные функции в анекдотах о поручике Ржевском). Это подтвер-
ждает, что фактором, провоцирующим возникновение подобных цик-
лов, служит именно резкость вторжения текста в культурную жизнь
языкового коллектива. В пределах современной массовой культуры,
одной из типологических черт которой является тенденция к все боль-
шей визуализации, способностью к подобной культурной экспансии
обладают не печатные тексты, а кинотексты. Именно поэтому практи-
чески все анекдотные циклы основаны на художественных или, реже,
мультипликационных фильмах. В случаях, когда сквозной персонаж
анекдотного цикла возник первоначально в художественном произведе-
нии, которое затем было экранизировано, можно утверждать, что базой
для цикла послужила именно экранизация, а не экранизируемая книга.
Анекдоты более или менее эксплицитно проявляют свою ориентацию
на фильмовые, а не книжные концепты:
69
Как уже упоминалось выше, мы не учитывали анекдоты, принадле-
жащие к подобным циклам, в качестве отдельных текстовых единиц
при количественном подсчете текстовых реминисценций в смеховых
произведениях. Причиной этого послужил тот факт, что, возникнув как
карнавальная реакция на определенный текст, эти циклы постепенно
становятся самодостаточными, теряя текстовую связь с произведением-
источником. Чтобы продемонстрировать постепенность потери этой
связи рассмотрим три примера из цикла анекдотов о Штирлице:
70
ваться полностью. В частности, ни один из встречавшихся нам анекдо-
тов о поручике Ржевском не имеет уже никакой содержательной связи с
фильмом “Гусарская баллада”. Более того, проведенный опрос показы-
вает, что большинство носителей языка не соотносят фигуру поручика
Ржевского с исходным кинотекстом, считая Ржевского таким же фольк-
лорным героем анекдотов, как, например, Вовочка.
В качестве показателя наивысшей прецедентности текста для данной
культуры можно рассматривать его способность порождать одновре-
менно и анекдотный цикл, и отдельные анекдоты, в цикл не входящие:
71
(27) В ЭВМ заложили все анекдоты, чтобы она выдала "средний"
анекдот. Результат:
В Праге Ленин встречает Чапаева и спрашивает его: "Хаим,
ты уже подал документы в ОВИР?"
72
- Мам, я пятерку получил!
- Вовочка, у нас несчастье! Саша в царя стрелял...
Выводы
1. Тексты, прецедентные для той или иной культуры, непременно
подвергаются карнавальной фамильяризации в порождаемых этой куль-
турой смеховых произведениях. Поэтому в качестве основного метода
выделения национальных прецедентных текстов из общей текстовой
массы, а также для выявления аспектов прецедентности того или иного
текста, может использоваться анализ произведений смеховых жанров,
73
рассчитанных на массовое потребление, на предмет встречающихся в
них текстовых реминисценций.
2. Фамильяризация прецедентного текста в смеховых произведе-
ниях может производиться на трех уровнях: стилистическом (наполне-
ние пародии языковыми средствами, контрастирующими с языком па-
родируемого текста), содержательном (апелляция в тексте пародии к
концептам, контрастирующим с содержанием текста-источника) и жан-
ровом (апелляция в тексте пародии к нескольким контрастирующим
между собой текстовым концептам).
Глава III.
Генетические и функциональные характеристики концептов
прецедентных текстов
74
Как отмечал В.Г. Гак, “любое явление, типы существования которо-
го исследуются, характеризуется многими свойствами, аспектами, объ-
ектами, объективно ему присущими, и различные типы могут быть вы-
делены в отношении каждого из этих аспектов. Поэтому одну общую
типологию для данного явления построить невозможно, она отразит
лишь одну - быть может одну из существенных, - но лишь одну сторону
объекта. [...]. Первой задачей типологического анализа является, таким
образом, установление “типологии типологий”, то есть определение тех
разнообразных типологических описаний, которые можно создать в
отношении данного объекта и которые непосредственным образом вы-
текают из природы изучаемого явления, отражая его различные сторо-
ны” [Гак, 1998: 310].
Попытаемся определить основные виды возможных типологий кон-
цептов прецедентных текстов. В процессе генезиса концепта преце-
дентного текста участвуют объект, т.е. текст-источник, и субъект, т.е.
совокупность индивидов, являющихся потенциальными носителями
данного концепта. Текст-источник может участвовать в этом процессе
непосредственно в своей оригинальной форме (в виде печатного текста,
фильма и т.п.), либо опосредованно (напр. в виде пересказа). Знакомст-
во с текстом и последующее его оценивание может протекать по ини-
циативе субъекта или без нее. Исходя из всего этого, мы считаем воз-
можным предложить классификации концептов прецедентных текстов
по следующим основаниям:
а) по носителям прецедентности;
б) по тексту-источнику;
в) по инициатору усвоения;
г) по степени опосредованности.
Классификация концептов прецедентных текстов по носителям пре-
цедентности приводилась нами в первой главе, поскольку она является
универсальной для всех культурных концептов, остальные три мы рас-
смотрим ниже.
75
хи текст. Поэтому к прецедентным текстам могут быть применены лю-
бые типологии, составленные для обычных текстов.
Однако не всякая классификация прецедентных текстов может при-
меняться для исследования ментальных единиц, возникших на основе
этих текстов в массовом сознании, т.е. текстовых концептов. Рассмот-
рим, например, классификацию, предложенную Е.Г. Ростовой. Ею были
выделены следующие пять классов текстов, прецедентных для совре-
менной русской культуры:
1. Тексты, возникшие на русской культурной почве: фольклорные
произведения, авторские тексты, анекдоты, лозунги и т.п.
2. Инокультурные и иноязычные знаменитые тексты, переведенные
на русский язык, а также тексты на иностранных языках (чаще всего на
латыни, реже - на французском и английском).
3. Русские тексты, возникшие на основе иностранных. Такие тексты
являются результатом межкультурного диалога, поскольку они не пере-
носились в русскую культуру механически, а интерпретировались в ней.
К этому же классу относятся русские тексты, основанные на материале
общеизвестных фактов зарубежной истории и культуры.
4. Фольклорные и авторские тексты, возникшие на основе междуна-
родных “бродячих” сюжетов (прежде всего сказки).
5. Тексты, возникшие на основе общечеловеческих прецедентных
текстов [Ростова, 1993].
Хотя автором это не оговаривается, можно сказать, что в основу
данной классификации положен принцип степени автохтонности пре-
цедентного текста для русской культуры. Работа Е.Г. Ростовой выпол-
нялась в рамках методических исследований по преподаванию русского
языка как иностранного, поэтому предложенная ею классификация не-
сомненно удобна именно со страноведческой точки зрения, давая воз-
можность систематизировать знакомство иностранных студентов с рус-
ской культурой, найти моменты соприкосновения между изучаемой и
родной культурами. Однако нельзя сказать, что признак автохтонности
текста является актуальным для большинства членов культурной груп-
пы, для которой текст прецедентен. Проведенный нами опрос демонст-
рирует, что носители концептов прецедентных текстов не дифференци-
руют непосредственно русские фольклорные тексты и тексты, возник-
шие на основе “бродячих” сюжетов, непосредственно русские автор-
ские тексты и русские тексты, возникшие на основе иноязычных. При-
знак автохтонности текста следует отнести к внутренней форме концеп-
та, известной лишь специалистам. Таким образом, данный признак и
построенная на его основе классификация не были бы релевантными
для исследования текстовой концептосферы.
76
Чаще всего к прецедентным текстам применяется жанровая класси-
фикация. Обычно это делается в рамках исследования употребления
текстовых реминисценций в пределах какого-либо функционального
стиля или институционального дискурса. Например, Л.А. Шестак на
материале образных употреблений в языке прессы конца 80-х - начала
90-х гг. говорит о трех группах прецедентных текстов, которыми опе-
рирует русская языковая личность периода перестройки: 1) отвергаемые
лозунги октябрьской революции и социализма; 2) широкое чтиво; 3)
золотой фонд мировой литературы, т.е. классика [Шестак, 1996: 117].
Е.А. Земская, исследуя цитацию в заголовках современных газет, выде-
ляет следующие разновидности прецедентных текстов, включаемых в
заголовки: 1) стихотворные строки; 2) прозаические цитаты; 3) строки
из известных песен; 4) названия художественных произведений; 5) на-
звания отечественных и зарубежных кинофильмов; 6) пословицы, пого-
ворки и крылатые выражения; 7) ходячие выражения эпохи социализма;
7) перифразы Священного Писания; 8) “интеллигентские игры” (тексты
на иностранных языках, или тексты, ориентированные на иностранные
цитаты, или тексты, записанные латиницей) [Земская, 1996, II: 159-167].
Проведенный нами анализ фольклорных смеховых произведений рус-
ской культуры позволяет выделить в качестве основных несколько иные
жанровые группы прецедентных текстов: 1) политические плакаты, ло-
зунги и афоризмы (как социалистической, так и постсоциалистической
эпохи); 2) произведения классиков марксизма-ленинизма и руководите-
лей советского государства; 3) исторические афоризмы; 4) классические
и близкие к классическим произведения русской и зарубежной литера-
туры, включая Библию; 5) сказки и детские стихи; 6) рекламные тексты;
7) анекдоты; 8) пословицы, загадки, считалки; 9) советские песни; 10)
зарубежные песни (служат объектом того, что Е.А. Земская назвала “ин-
теллигентскими играми”). Количество выделяемых групп и их специ-
фика зависят как от материала, так и от исследовательских целей. Для
исследования концептов прецедентных текстов подобная классифика-
ция применяться может, поскольку знание о жанровой принадлежности,
как правило, входит в текстовый концепт, причем в его актуальный
слой.
77
ной культуры. “Можно без преувеличения сказать, что мы живем в море
текстов, одни из которых воздействуют на нас специально, предупреж-
дают: “Не ходите по путям”, “Ток высокого напряжения”; увещевают,
призывают (выполним, встретим, отметим); другие - воздействуют са-
мим фактом своего существования (как тексты нецензурного содержа-
ния, которые энтузиасты пишут на незанятых городских поверхностях).
Их безымянные авторы являются как бы вечными дидактами, а мы - их
невольными учениками” [Рыклин, 1992: 97]. Исходя из способа усвое-
ния, следует различать концепты добровольно и принудительно усвоен-
ных прецедентных текстов.
Субъектами, осуществляющими текстовое насилие (это словосоче-
тание употребляется нами как термин, означающий усвоение текста
при отсутствии у адресата самостоятельно сформировавшейся ин-
тенции ознакомления с текстом, и не подразумевает отрицательной
коннотации), могут быть как индивиды, так и общественные институты.
Методы индивидуального текстового насилия (надпись на заборе, гром-
ко включенная песня и т.п.) не являются, как правило, эффективными
настолько, чтобы способствовать обретению текстом статуса преце-
дентности для большой группы носителей языка.
Институциональное текстовое насилие осуществляется двумя ос-
новными способами: во-первых, директивным методом, во-вторых, ме-
тодом паразитической дополнительности. Директивный способ заклю-
чается в том, что усвоение определенных текстов членами социума
предписывается властными институтами. Директивный способ тексто-
вого насилия всегда вербализуется в форме легитимных для данного
общества документов. Наиболее распространенной формой осуществ-
ления данного способа в современном обществе является школьная
программа.
Школа, с ее функциональной направленностью на социализацию ре-
бенка, является именно тем институтом, в котором закладываются (или
должны закладываться) основы культурной грамотности, т.е. фоновых
знаний, необходимых для успешной коммуникации в пределах данной
культуры. Школьная программа формирует весьма существенную, если
не основную, часть национального корпуса прецедентных текстов, со-
ставляющего один из базовых элементов культурной грамотности.
“Ретрансляция официальной литературной антологии является одной из
важнейших социальных функций школы. Закрепленный школой набор
писательских имен и отобранных текстов для многих является исходной
и, в сущности, конечной точкой познания литературы” [Добренко, 1997:
142]. Тот факт, что произведения, входящие в школьную программу,
являются одним из наиболее важных источников текстовых реминис-
78
ценций, отмечается в ряде исследований [см., например: Дядечко, 1988:
6].
В.М. Живов, исследуя процессы порождения и понимания новых
текстов в письменном дискурсе допетровской России, отмечает, что
основную роль в этих процессах играл механизм ориентации на вы-
ученные наизусть тексты. Заучивание наизусть было основным прие-
мом обучения, и от носителя языка требовалось знание достаточно
большого корпуса церковных текстов. “В этом случае в наиболее экс-
плицитном виде реализуется власть образовательных институций, фор-
мирующих стоящий над индивидом дискурс, который служит ему по-
том всю жизнь; индивидуальное сознание поглощается в этом процессе
доминирующей ментальной традицией” [Живов, 1996: 24]. Выученные
тексты предоставляли готовые блоки для описания различных жизнен-
ных ситуаций и эмоциональных переживаний, автоматически воспроиз-
водившиеся носителем языка, когда он следовал установке на книжный
(т.е. не разговорный) стиль. Современниками вполне осознавался тот
факт, что обучение письменному языку путем заучивания наизусть тек-
стов носит формирующий сознание характер. В конце 1760-х годов
возник проект, согласно которому обучение должно было вестись не
только по церковным книгам, но и по гражданским законам. Обосновы-
вая целесообразность обучения по гражданским законам, авторы проек-
та констатировали, что вследствие заучивания наизусть священных тек-
стов носители языка в обыкновенных разговорах для выражения своего
мнения воспроизводят целые стихи из псаломника. Если же ими будут в
детстве выучиваться законы, то всякое свое действие они будут автома-
тически оценивать с юридической точки зрения [Живов, 1996: 23-25].
Разумеется, что с изменениями в методах обучения зависимость ме-
жду текстовым составом школьной программы и особенностями мыш-
ления, формируемыми у учащихся, перестала быть столь явной и пря-
молинейной. Однако ведущая роль школы в формировании надиндиви-
дуального государственного дискурса сохранилась. Школа - единствен-
ное место, где носителей языка обязывают читать. В отечественной
школе до недавнего времени обязательным был строго определенный
программой список произведений. (Нужно заметить, что отсутствие
единой учебной программы в американских школах расценивается Э.
Хиршем как одна из главных причин недостатка культурно-значимых
фоновых знаний и коммуникативной компетентности у среднего амери-
канца [Hirsch, 1988: 20-21]. В свете этого факта современные тенденции
в российском среднем образовании представляют собой несомненную
культурную угрозу).
79
Все богатство приемов и стратегий педагогического дискурса при-
звано служить созданию стройной всеобъемлющей системы культур-
ных концептов (т.е. того, что философские науки называют мировоз-
зрением), отвечающей идеологическим и социальным запросам данного
общества. Поэтому, не ограничиваясь простой выработкой и закрепле-
нием корпуса прецедентных текстов, советская школа преуспевала так-
же в содержательном формировании концептов отдельных прецедент-
ных текстов в сознании носителей языка, используя для этого подроб-
ный интерпретационный разбор произведений в рамках урочной и вне-
урочной деятельности, эмфатизацию отдельных их аспектов и игнори-
рование других, заучивание ряда отрывков наизусть и т. д. Тот факт,
что навязываемый методом директивного насилия текст есть уже не
столько авторское произведение, сколько результат сотворчества писа-
теля и властных институтов - при ведущей роли последних - вполне
осознается карнавальным миром.
(1) Ворона с куском сыра сидит на дереве. Мимо идет пьяная ли-
са и врезается в это дерево головой. Ворона сыр роняет, и лиса с
ним убегает. Ворона ошалело смотрит ей вслед:
- Ну и ну! Надо же, как басню сократили...
80
превратить в дидактический любой попавший в сферу его действия
текст.
Неизбежным следствием директивной подачи текста является фор-
мализация требуемого от реципиента текстового знания, что также
осознается носителями культуры и подвергается карнавальному осмея-
нию:
81
(3) Егор забрал свою сумку и опять отправился на второй этаж,
к литкабинету: третьим уроком была литература. Характери-
стика образа Чацкого и чтение наизусть его монолога. “Карету
мне, карету!..” Катился бы куда подальше на своей карете, не
пудрил людям мозги. Но Классная Роза будет закатывать глаза:
“Постарайтесь проникнуться глубиной трагедии этого умного,
но ненужного дворянскому обществу человека, понять йискрен-
ний гражданский пафос Грибоедова, с которым он... Громов! У
тебя есть совесть? Что вы там выясняете с Суходольской?”
[Крапивин].
82
ношение его к тексту положительно (замечательные, превосходные
стихи...). Однако он не может игнорировать такой существенный эле-
мент концепта данного текста, как связь со школой. Элемент этот ощу-
щается им как противоречащий общей позитивности данного концепта.
Отсюда стремление разрешить это противоречие, констатировав, что
литературные качества текста нейтрализуют негативность ситуации его
усвоения (Никакие уроки литературы их не убили...).
Вторым распространенным способом текстового насилия является
способ паразитической дополнительности, который заключается в при-
соединении навязываемого текста к каким-либо значимым объектам
человеческой деятельности. Наиболее ярким примером может служить
телереклама: желая ознакомиться с каким-либо текстом (фильмом, пе-
редачей), зритель получает “в нагрузку” (это разговорное выражение
эпохи социализма как нельзя более здесь подходит) рекламный текст.
Репродуцируемые способом паразитической дополнительности тексты,
как правило, достаточно лапидарны. Это либо рекламные, либо плакат-
но-лозунговые единицы. Чем большее количество людей способен при-
влечь тот или иной объект (напр. крупная автомагистраль, универсаль-
ный магазин), тем больше его шансы обзавестись текстами-паразитами.
За большинством текстов, репродуцируемых путем директивного
насилия, стоит давняя культурная традиция. Концепты этих текстов
соотносятся с таким значимым для современного сознания концептом,
как ‘классика’. Авторитет подобных текстов как бы оправдывает в гла-
зах носителей культуры их насильственное внедрение. В отличие от
директивного текстового насилия применение метода паразитической
дополнительности в глазах носителя культуры не мотивировано и по-
этому вызывает более негативное к себе отношение. Так, например, по
данным Русского ассоциативного словаря на стимул “реклама” наибо-
лее частой реакцией опрошенных было “надоела” (12 из 103 ответов).
Также был зафиксирован ряд других негативных реакций на этот сти-
мул: “надоевшая”, “плохая”, “бестолковая”, “задолбала”, “идиотская”,
“навязчивая”, “надоели”, “нервы”, “несодержательная”, “нудная”, “по-
шлая”, “тупая”. Общий объем негативных реакций составил 25%, пози-
тивных - 5%.
Рассмотренные нами смеховые тексты демонстрируют, что тексто-
вые концепты, прецедентность которых является продуктом директив-
ного насилия, чаще привлекаются карнавальным миром для травестий-
ных целей, а тексты-паразиты, как правило, становятся объектом собст-
венно пародирования.
83
- О-о-о! У моей сестренки есть серьезная проблема - прыщи.
Так рожу мыть надо... [Кивинов].
84
(8) - Ручаюсь, что наше проклятое правительство кишит “кон-
сами” [консерваторами - С.Г.]. Знаете, до чего оно додумалось?
Оно запретило нам принудительную обработку потребителя
ультразвуковой рекламой. Но мы не отступили и дали рекламу с
подбором таких слов, которые ассоциируются у потребителя с
основными психотравмами и неврозами американского образа
жизни. Правительство послушалось этих болванов из Департа-
мента безопасности движения и запретило проецирование рек-
ламы на окна пассажирских самолетов. Но и здесь мы его пере-
хитрили. Наша лаборатория сообщает [...], что скоро будет
испробован способ проецирования рекламы непосредственно на
сетчатку глаза [Пол, Корнблат].
85
Культурная группа может строить свой текстовый концепт на основа-
нии:
1) непосредственного восприятия исходного текста;
2) заимствования уже существующего у какой-либо другой группы
(реже - индивида) текстового концепта, репродуцируемого молвой;
3) восприятия реинтерпретации исходного текста в рамках иного
жанра.
В первом случае получение текстом статуса прецедентности и по-
строение текстового концепта зависят, в основном, от внутренних ка-
честв этого текста. При непосредственном восприятии исходного текста
происходит подробно описанное библиопсихологической теорией Н.А.
Рубакина взаимодействие трех факторов: читателя, книги, писателя
(термином “книга” Рубакин обозначает всякое печатное, рукописное
или устное произведение). “Качество всякого текста определяется сово-
купностью всех реакций, какие он произвел, производит и может про-
изводить на всех своих читателей” [Рубакин, 1977: 30]. Будучи возбуди-
телем психических переживаний, любое рукописное, печатное и устное
слово действует тем сильнее, чем больше степень соответствия между
свойствами автора, выразившимися в его произведении, и свойствами
членов общества или его части [Рубакин, 1977: 220]. “Автор или оратор
работают на читателя лишь постольку, поскольку они сумели подобрать
определенно действующие слова и расставить их в определенно дейст-
венном порядке” [Рубакин, 1977: 228]. Пользуясь концептологической
терминологией, можно сказать, что реакция читателей на текст обу-
словлена степенью актуальности для них концептов, активизируемых
данным текстом в их сознании, и адекватностью языковых средств, ис-
пользованных для апелляции к этим концептам. В случае, если активи-
зируемые текстом концепты занимают значимое место в ценностной
иерархии данной группы носителей языка, а языковые средства их ак-
туализации отвечают ее эстетическим стандартам, текст становится для
этой группы прецедентным.
Для формирования текстового концепта, как и любого другого кон-
цепта, индивиду не обязательно знакомиться с объектом материального
мира, послужившим основой для концепта и давшим ему свое имя. На-
пример, для построения концепта ‘Африка’ носителю современной
культуры вовсе не обязательно отправляться на этот материк. Также не
обязательно знакомиться со специальными исследованиями, фотоаль-
бомами, атласами и т.п. Наивные, стереотипные представления об Аф-
рике (напр. в Африке жарко; в Африке живут негры) проникают в соз-
нание носителя культуры еще в детском возрасте. Информация собира-
ется по крупинкам в ходе повседневного общения. Аналогичным обра-
86
зом формируются многие текстовые концепты. Даже не знакомым с
шекспировским текстом носителям современной культуры примерно
известно, кто такие Ромео и Джульетта, какие между ними были отно-
шения и к чему эти отношения привели. Известно им также, что произ-
ведение “Ромео и Джульетта” обладает статусом шедевра. Источником
знания являются текстовые реминисценции, фигурирующие в речи ок-
ружающих. Таким образом, вместо формирования концепта происходит
его заимствование у другой культурной группы (чаще всего у преды-
дущего поколения). В случае, если позднее индивид знакомится с тек-
стом-источником, его реакция на последний может либо совпасть, либо
вступить в противоречие с уже существующим в его сознании концеп-
том данного текста.
87
Молва - феномен, долгое время остававшийся вне сферы внимания
лингвистики и лишь сравнительно недавно ставший феноменом фило-
логического анализа [см.: Fine, 1985; Прозоров, 1997]. “Это понятие
означает целый спектр устно-речевых жанров, каждый из которых
представляет собой череду высказываний, всегда имеющих в виду не-
кое более или менее устоявшееся, исходное или опорное предзнание,
заключенное в соответствующих текстах, действительно авторитетных
или напускающих на себя вид авторитета. Молва - обязательные ряды
текстов. Предельно сжатые или, напротив, растянутые во времени, тек-
сты эти следуют один за другим гуськом или стремглав расходятся вее-
ром” [Прозоров, 1997: 163]. Молва реагирует на каждый значимый для
жизни социума новый культурный факт, способствуя его популяриза-
ции. Вместе с тем молва выполняет функцию хранения и передачи
культурных традиций и стереотипов от поколения к поколению и от
страта к страту. Вышеописанный источник формирования концептов
прецедентных текстов можно называть молвой, но лишь учитывая, что
входящие в подобную молву высказывания могут быть не только уст-
ными, но и письменными.
Если степень авторитетности молвы в обществе достаточно высока,
то противоречие между непосредственным восприятием текста и пред-
лагаемым молвой концептом могут вызывать у индивида не желание
пересмотреть текстовый концепт сообразно собственным впечатлениям
от текста, а лишь чувство фрустрации по поводу своей “неспособности”
адекватно оценить текст.
88
playing of roles, aware of the corruption around him but powerless to move
against it, Hamlet embodies the paralyzing consciousness and self-
consciousness of Western man in our era” (Неспособный ни к действию,
ни к спокойной бездеятельной жизни, увлеченно играющий различные
роли, осведомленный о царящем вокруг него моральном разложении, но
не имеющий сил с ним бороться Гамлет воплощает парализующее соз-
нание и самосознание западного человека нашей эры) [WDCLA]. Тра-
гичность обычно ассоциируется с худощавостью и бледностью. По-
скольку пресуппозиция трагичности Гамлета имеется у читателя еще до
знакомства с пьесой, то он обычно игнорирует тот факт, что Гамлет в
описании Шекспира “тучен и одышлив”.
89
ний весны”, а его кинореинтерпретация. Мы можем говорить о том, что
концепт прецедентного текста сформирован на основе реинтерпретации
этого текста, только в том случае, если носитель культуры видит в ре-
интерпретации лишь вторичное произведение, базирующееся на тексте
с большей культурной ценностью.
90
ственному телевидению многосерийный мультфильм “Суперкнига”,
посвященный библейским сюжетам). Все большее распространение
этого явления свидетельствует о том, что, с одной стороны, непосредст-
венное восприятие прецедентных текстов становится затрудненным для
среднего носителя культуры, но, с другой стороны, знакомство с ними
(хотя бы поверхностное) по-прежнему считается желательным для пол-
ноценного общения. Литературная форма, т.е. фактор, сделавший текст
прецедентным, может утратить свою актуальность, что не мешает кон-
цепту текста продолжать функционировать в качестве культурного сим-
вола, обеспечивающего внутригрупповую интеграцию.
Механическое перенесение свойств реинтерпретации на текст-
источник является свидетельством культурной некомпетентности и про-
является в коммуникативно-отрицательных ситуациях, что было проил-
люстрировано на очень удачном примере Г.И. Богиным: “[...] молодой
иностранец, интересующийся русской литературой и начавший изучать
русский язык, приходит к выводу, что “Евгений Онегин” - это “неинте-
ресная книга” о любовном приключении, на которую не стоит тратить
время. Анализируя причины такого открытия этого нашего знакомого,
мы обнаруживаем, что он романа Пушкина еще и не пробовал читать,
зато купил оперное либретто и прочел его. Очевидно, нет ничего дурно-
го в чтении оперных либретто, но должно быть не менее очевидно и то,
что наш знакомый не вполне овладел дихотомией “текст базовый/ текст
производный”, поэтому первому он приписал замеченные им свойства
второго и счел себя достаточно компетентным в индивидуации текста,
которого он просто не видел” [Богин, 1997, I: 15-16].
В ряде случаев концепты прецедентных текстов формируются в соз-
нании культурной группы под воздействием всех трех рассмотренных
факторов: текста-источника, молвы и реинтерпретаций, или двух из
них. Соотношение между ними демонстрирует степень самостоятельно-
сти мышления членов группы, независимость их текстового вкуса. Пре-
обладание в процессе генезиса концептов прецедентных текстов непо-
средственных впечатлений от текста-источника свидетельствует о том,
что в обретении текстом статуса прецедентности в данной культурной
группе играет ведущую роль получаемое реципиентами “удовольствие
от текста” [см.: Барт, 1994:462-519]. Если концепты строятся, главным
образом, на основе вторичных источников (молвы и реинтерпретаций),
то эстетическая ценность текста для носителей культуры не является
наиболее существенным фактором. Более важна для них социальная
роль прецедентного текста как средства общения и внутригрупповой
интеграции.
91
§ 2. Функции концептов прецедентных текстов
в дискурсе
(1) The next morning [...] an Uncle Tom shuffles into the hotel and
asked for the doctor to come and see Judge Banks [Henry].
На следующее утро какой-то Дядя Том притащился в гости-
ницу и попросил, чтобы доктор пришел осмотреть судью Бэн-
кса.
92
(3) Виртуоз-балалаечник плелся за Мурочкой и, не находя собст-
венных слов для выражения любви, бормотал слова романса:
- Не уходи! Твои лобзанья жгучи, я лаской страстною еще не
утомлен. В ущельях гор не просыпались тучи, звездой жемчуж-
ною не гаснул небосклон... [Ильф, Петров].
93
Текстовый концепт, реализованный в нескольких аспектах своей
прецедентности, может предоставлять коммуниканту материал для ком-
пактного выражения нескольких понятий:
94
Апелляция к прецедентному тексту дает носителю языка возможность
предельно кратко изложить свое видение той или иной ситуации, выде-
лить в ней наиболее существенные моменты, выразить свое отношение.
Наиболее распространенным видом прецедентных текстов, употреб-
ляемых с этой целью, традиционно являются пословицы и близкие к
ним авторские крылатые фразы.
Однако часто употребление текстовой реминисценции сопряжено не
с экономией используемых языковых средств, а с их избыточностью.
(8) And you know, when a man once gets bitten with the virus of the
ideal not all the King’s doctors and not all the King’s surgeons can
rid him of it [Maugham].
И знаете, человека, однажды укушенного вирусом этого
идеала, не смогут избавить от него ни вся королевская медици-
на, ни вся королевская хирургия.
95
так и самому адресанту (см. пример (4): ему самому понравилась эта
шутка, потому что он повторил: - Майор милиции Акакий Акакие-
вич...). Кроме того, апелляция к концепту прецедентного текста часто
выполняет роль эмфазы, выделяя наиболее важную в смысловом отно-
шении часть высказывания (напр. в примере (7) говорящему важно убе-
дить партнера по коммуникации, что копию пленки найти невозможно,
поэтому вместо слабоэкспрессивного “никто не найдет” он прибегает к
реминисценциям на два прецедентных текста: Не сыщут ни Томин, ни
Знаменский, ни сам Шерлок Холмс). Как отмечает А.Е. Супрун, упот-
ребление реминисценций часто связано с желанием оживить знакомыми
образами текст, не претендующий на собственную оригинальность. С
этим связаны регулярные апелляции к прецедентным текстам, напри-
мер, в газетных заголовках [Супрун, 1995: 28].
Наиболее удачные случаи номинативного использования текстовых
реминисценций подхватываются членами языкового коллектива и ста-
новятся объектом столь частого употребления, что постепенно утрачи-
вают всякую оригинальность. Например, довольно слабой экспрессив-
ностью обладает следующий отрывок в силу высокой клишированности
используемого в нем перифраза:
96
затем и к полной лексической или фразеологической абстрагированно-
сти.
Характерная для современной культуры тенденция к визуализации
выдвинула на одно из первых мест среди реминисценций, служащих
номинативным целям, крылатые выражения кинематографического
происхождения. Приведем несколько примеров из словаря киноцитат
В.С.Елистратова: А вдоль дороги мертвые с косами стоят, и тишина…
О тишине затишье в чем-л. (например, в разговоре); иронично о чем-л.
якобы странном, зловещем («Неуловимые мстители»). А в тюрьме сей-
час ужин, макароны… О чем-л., что утеряно безвозвратно; выражение
ностальгии, сожаления по утраченным благам. Произносится со средне-
азиатским акцентом («Джентльмены удачи»). Маловато будет! Шутли-
во о необходимости дать еще чего-л., добавить и т.п. («Падал прошло-
годний снег») [СРК].
Еще одним фактором, побуждающим носителя языка к номинатив-
ному употреблению текстовой реминисценции, может стать стремление
избежать прямой номинации каких-либо моментов действительности,
упоминание о которых представляется говорящему неприличным, бес-
тактным или способным вызвать негативную реакцию адресата. Иначе
говоря, текстовые реминисценции часто употребляются как эвфемизмы.
97
культуры тексте романса близкий аналог создавшейся в отряде ситуа-
ции и апеллирует к концепту этого текста путем прямого цитирования.
При использовании текстовой реминисценции в качестве эвфемизма
коммуникант получает возможность как бы снять с себя часть ответст-
венности за сказанное, перекладывая ее на автора, создавшего текст, на
культурную группу, для которой данный текст является прецедентным,
на самого адресата, который, опираясь на свои фоновые знания, рас-
шифровал иносказание и извлек из него смысл.
Входя в общее основание общающихся, цитируемая фраза может
воспроизводиться не полностью, что ведет к еще большей эвфемизации
высказывания.
98
низкопробных жанров. Однако при рассмотрении данной отсылки к
прецедентному произведению в контексте всего высказывания, можно
отметить, что общий смысл сказанного прямо противоположен позиции
автора цитируемого текста. Если для Некрасова и писателей его поко-
ления тяга к “милорду глупому” представлялась следствием бедности и
безграмотности народа, то Пьецух, напротив, связывает ее с благосос-
тоянием и всеобщей грамотностью, т.е. в данном примере налицо скры-
тая полемика с автором цитируемого текста.
Оценивая какие-либо новые для себя предметы или явления, человек
непременно сравнивает их с им подобными, которые он воспринял ра-
нее. Концепты прецедентных текстов часто актуализируются в речи в
качестве шаблонов для оценки других текстов.
99
[...]. Кремль? Говорит Подсекальников. [...]. Позовите кого-
нибудь самого главного. Нет у вас? Ну, тогда передайте ему от
меня, что я Маркса прочел и мне Маркс не понравился [Эрдман].
100
думаю, что ты думаешь об Х нечто другое, чем я
говорю: ...
говорю это, потому что хочу, чтобы каждый из нас сказал, что он об
этом думает (и почему)
думаю, что и ты хочешь, чтобы каждый из нас сказал, что он об этом
думает и почему
думаю, что, говоря об этом, мы могли бы сделать так, что мы будем
думать одно и то же
я хотел бы, чтобы мы думали одно и то же [Вежбицкая, 1997, I: 106].
В случае персуазивной апелляции к концепту прецедентного текста
к этим моделям добавляются следующие элементы:
думаю, что ты знаешь этот текст
думаю, что ты относишься к нему хорошо
говорю: этот текст подтверждает (опровергает), что...
В качестве средства убеждения могут использоваться как внутритек-
стовые, так и внетекстовые аспекты прецедентности. В первом случае
коммуникант апеллирует к содержанию текста, выбирая из множества
заложенных в нем смыслов те, которые могут быть проинтерпретирова-
ны как созвучные смыслам, выражаемым самим коммуникантом. В ни-
жеследующем примере коммуникация проходит в жанре спора. Участ-
ники - милиционер (М.) и священник (С.). М. желает проникнуть в
храм, чтобы арестовать преступника, С. ему в этом препятствует.
101
М. - представитель власти.
М. должен быть пропущен в храм.
Аргумент С.:
В Библии нечестивцы изгонялись из храма.
М. - нечестивец.
М. не должен быть пропущен в храм.
Аргумент М.:
В Библии из храма изгонялись торговцы.
М. не является торговцем.
М. должен быть пропущен в храм.
Апелляция к концепту прецедентного текста в персуазивной функ-
ции есть попытка провести параллель между событиями, описанными в
тексте, и актуальной для коммуникантов ситуацией, т.е. именно то, что
в юриспруденции называется ссылкой на прецедент.
При использовании в качестве аргумента внетекстовых аспектов
прецедентности текст воспринимается не как авторское слово, заклю-
чающее в себе определенный набор смыслов, но как артефакт культуры,
созданный и существующий при определенных обстоятельствах.
102
(16) коммуникант апеллирует к концепту ‘Библия’ не потому, что он
сам высоко ценит этот текст, а в силу того, что адресатом является свя-
щенник, а местом общения - церковь. Особенно важным становится
этот фактор при межкультурном общении, поскольку авторитет и, соот-
ветственно, персуазивный потенциал одних и тех же прецедентных тек-
стов в различных культурах может быть совершенно разным. Напри-
мер, Д. Таннен указывает на глубокие различия в отношении к посло-
вицам среди носителей различных языков и культур. Исследователь
приводит отрывок из романа нигерийского писателя Чинуа Ашебе, в
котором отправитель речи, желая получить от соседа долг, произносит
шесть предложений одними пословицами. Искусство разговора, отме-
чает Таннен, высоко ценится у данного народа, а пословицы восприни-
маются как “пальмовое масло, с которым нужно есть слова”. Средний
же носитель английского языка, хотя ему известно достаточно большое
количество пословиц, не склонен употреблять их в неироническом
смысле [Tannen, 1989: 39-40].
103
- Иск - б-благородное д-дело [Устинов].
104
Чем более высоким статусом обладает индивид, тем шире круг ком-
муникативных ситуаций, в которых он может включить в свой дискурс
игровой элемент, не рискуя вызвать неодобрение окружающих. Однаж-
ды автору случилось присутствовать на защите докторской диссерта-
ции, в процессе которой между присутствующими возник достаточно
напряженный спор о степени научности пятой главы представленной
работы. Когда очередной выступающий произнес: “Так вот, по поводу
пятой главы…”, один из присутствовавших в аудитории – ученый с
очень высоким авторитетом – достаточно громко сказал с места: “А
может быть пятого пункта?”, вызвав в зале смех и значительно раз-
рядив обстановку. Эта реплика содержала отсылку к текстовому кон-
цепту – анкете советских времен, пятым пунктом которой был вопрос о
национальности. Никакого намека на национальность диссертанта или
выступающего при этом не делалось, ассоциация была чисто формаль-
ной (пятая глава → пятый пункт), но вербализовать ее в ритуализо-
ванной обстановке защиты и добиться коммуникативного успеха мог
лишь человек с высоким социальным статусом.
Людическое использование концепта прецедентного текста часто
связано с применением скрытых, тщательно замаскированных реми-
нисценций, представляющих собой загадки, разгадать которые предла-
гается адресату [о загадке как виде игры см.: Хейзинга, 1992:124-138].
Так, во французском авангардном фильме “Чтица” (режиссер М. Де-
виль) есть следующая сцена:
105
Употребление текстовых загадок с целью развлечения адресата, т.е.
в людической функции, часто граничит с их парольным употреблением,
к которому мы обратимся ниже.
106
Итак, место общения - тюрьма, участники общения - четверо незна-
комых друг с другом людей, принадлежащих к различным националь-
ным и языковым группам, цель общения - опознать среди участников
коммуникации “своих”, т.е. членов определенной политической группы.
Избранное для выполнения этой цели вербальное средство - цитатное
обращение к концепту прецедентного текста “Интернационал”. Почему
именно концепт “Интернационал”? Во-первых, этот концепт имеет по-
литический наднациональный характер, т.е. обращение к нему может
быть распознано членами данной политической группы вне зависимо-
сти от их национальной принадлежности. В описанной ситуации апел-
ляция к концепту “Интернационал” успешно служит цели преодоления
языкового барьера между участниками коммуникации. Во-вторых, зна-
чимым является статус этого текста в данной группе. “Интернационал”
- “название международного пролетарского гимна, гимна Коммунисти-
ческой партии Советского Союза и других коммунистических партий"
[СРЯ]. Гимн - “торжественная песня, принятая как символ государст-
венного или социального единства” [СРЯ], “торжественная песнь на
стихи программного характера” [ЛЭС]. Гимн - это текст, концепт кото-
рого занимает одну из высших позиций в текстовой иерархии группы,
обладая статусом фетиша. “Коллективные идеалы могут формироваться
и осознавать себя только при условии, что они фиксируются в вещах,
которые можно всем увидеть, всем понять, всем представить, например,
в рисованных изображениях, всякого рода эмблемах, писанных или
произносимых формулах [...]. И, несомненно, случается, что благодаря
некоторым своим свойствам эти объекты обладают чем-то вроде привя-
занности к идеалу и естественным образом притягивают его к себе”
[Дюркгейм, 1995: 301]. Апеллируя к концепту “Интернационал”, отпра-
витель речи в описанной ситуации косвенно апеллирует к целому ряду
концептов (‘братство народов’, ‘солидарность’, ‘борьба за светлое бу-
дущее’ и т. п.), формирующих коллективный идеал его группы. Обра-
тим внимание на то, что ни одному из участников коммуникации не
приходит в голову, что слова “Интернационала” могут быть известны
не только члену группы, но и противнику: фашисту, которого посади-
ли сюда подслушивать разговоры. Обращение к сакральному преце-
дентному тексту для уничтожения подозрений или для выявления врага
имеет глубокие мифологические корни. Вспомним, например, что в
средние века от подозреваемого в колдовстве и сношениях с дьяволом
для доказательства его невиновности требовали прочесть молитву (Рас-
сматриваемый нами отрывок носит учебно-дидактический характер и
поэтому жанрово близок к мифу и притче).
107
Текстовую реминисценцию, направленную на доказательство или
эмфатизацию принадлежности отправителя речи к той же группе (соци-
альной, политической, возрастной и т. д.), что и адресат, мы называем
парольной апелляцией к прецедентному тексту в дискурсе. Наличие
своего уникального корпуса прецедентных текстов является признаком
наличия у членов группы чувства групповой идентичности. Апелляции
к этому корпусу служат дальнейшей интеграции внутри группы, по-
скольку, рефлектируя уместность/неуместность употребления реминис-
ценции в процессе общения с определенным партнером, индивид бес-
сознательно усваивает границу между “своими” и “чужими”.
108
Кабакова “Невозвращенец” члены русской националистической органи-
зации, захватив группу заложников, начинают сортировать их на рус-
ских и “инородцев”. Один из критериев отбора - способность воспроиз-
вести наизусть отрывок из “Слова о полку Игореве”. В данном примере
террористы исходят из пресуппозиции: “Русский - это тот, кто знает
наизусть ценный для русской нации текст “Слово о полку Игореве”.
Присваивая себе текст высокой культурной ценности в качестве пароля,
группа стремится оправдать таким образом свои неблаговидные дейст-
вия, придавая им видимость борьбы за какой-либо культурный идеал. В
подобной ситуации знание прецедентного текста становится для носи-
теля языка вопросом выживания.
Использование парольного потенциала концепта прецедентного тек-
ста характерно для заведомо манипулятивных жанров, таких как поли-
тическое выступление или реклама. Например, в рекламном ролике од-
ного из лекарственных средств, аптекарь, только что вручившая посети-
тельнице рекламируемое лекарство, рекомендует ей на прощание ско-
рей идти домой, чтобы не опоздать на “Санта-Барбару”. По замыслу
авторов перлокутивным эффектом данного высказывания, очевидно,
должна была стать такая последовательность силлогических рассужде-
ний:
1) “Санта-Барбара” - то, что нужно человеку.
Аптекарь рекомендует “Санта-Барбару”.
Аптекарь знает, что нужно человеку.
2) Аптекарь знает, что нужно человеку.
Аптекарь рекомендует данное лекарство.
Данное лекарство - то, что нужно человеку.
Тот факт, что концепт сериала “Санта-Барбара” обладает в сознании
носителей русской культуры высоким ценностным статусом, близким к
фетишу, и что апелляция к нему в виде простого упоминания способна
воздействовать на зрительские массы, является для авторов данной рек-
ламы прагматической пресуппозицией. (Кстати, сам текст этой рекламы
становится прецедентным, и аспектом прецедентности оказывается
именно фраза о «Санта-Барбаре», что находит отражение в смеховом
тексте: В подворотне грабят мужика. Грабители приговаривают: «Ну,
давай, давай скорей бабки, а то опоздаешь на Санта-Барбару»).
Употребление в парольной функции не является исключительной
прерогативой текстов-фетишей. Более или менее выраженный элемент
парольности может наличествовать во многих апелляциях к концептам
прецедентных текстов в бытовом дискурсе, причем он связан не только
с актом отправления сообщения, непосредственно содержащего реми-
нисценцию, но и с последующим актом его расшифровки и построения
109
ответа. Парольность и отнесение партнера к классу “своих” базируется
в таких случаях на чувстве удовлетворения, получаемого отправителем
сообщения от того, что текстовая реминисценция, которой он украсил
свою речь, была адекватно понята и оценена, а адресатом - от своей
способности распознать реминисценцию. Здесь вполне претворяется в
жизнь замечание Р. Келлера об экспериментальном характере коммуни-
кативных начинаний. Вступая в коммуникативный контакт, индивид
путем проверки правильности своей гипотезы об индивидуальной ком-
петенции партнера проверяет собственную компетенцию [Келлер, 1997:
262-264].
110
За птичьими гнездами отправились в лес…
Пикеринг: Четыре яичка в гнездышке нашли…
Хиггинс: Взяли по яичку, - осталось там три.
(Оба от души хохочут, радуясь собственному остроумию)
[пер. Е.Калашниковой].
(28) “Well, we needn’t talk about it,” said Frankie. “Now my idea is
that whatever we’re going to do we’d better do it quickly. Is that a
quotation?”
“It’s a paraphrase of one. Go on, Lady Macbeth” [Christie].
“Не нужно об этом говорить”, сказала Френки. “Я считаю,
что, чтобы мы не решили предпринять, лучше это делать бы-
стро. Это цитата?”
“Перефразированная. Продолжай, леди Макбет”.
111
- А-а.
Но Катю провести было не так-то просто!
- Эх, ты Диккенса не читал, - сказала она, - а еще считаешь-
ся развитым.
- Кто это считает, что я развитой?
- Все. Я как-то разговаривала с одной девочкой из вашей шко-
лы, и она сказала: “Григорьев - яркая индивидуальность”. Вот
так индивидуальность! Диккенса не читал [Каверин].
112
Элемент парольности всегда присутствует в таком виде текстовой
реминисценции, как продолжение. Автор, создающий продолжение по-
пулярного литературного произведения, рассчитывает, что то удоволь-
ствие, которое читатель испытал при знакомстве с текстом-источником,
послужит стимулом его стремлению ознакомиться с продолжением. В
заглавии текста-продолжения, как правило, цитируются какие-либо эле-
менты текста-источника (чаще всего имена героев), являющиеся одним
из аспектов прецедентности данного текста (“Скарлетт”, “Приключе-
ния Бена Ганна”, “Вторая тайна Золотого ключика”). Рассуждения по-
тенциального читателя протекают по следующей схеме: “Данный автор
создал продолжение текста, обладающего для меня ценностью.→ Для
данного автора ценным является тот же текст, что и для меня. → Дан-
ный автор принадлежит к разряду своих. → Я буду читать текст данно-
го автора”.
Степень обладания концепта прецедентного текста парольным по-
тенциалом является важной культурной характеристикой как самого
концепта, так и коллектива, для которого этот текст является преце-
дентным.
Выводы
113
продуцируемого молвой; в) восприятия реинтерпретации исходного
текста в рамках иного жанра.
Апелляция к концептам прецедентных текстов в процессе комму-
никации осуществляется в четырех основных функциях: номинативной,
персуазивной, людической и парольной.
Заключение
114
Среди внетекстовых факторов, влияющих на генезис концепта пре-
цедентного текста, мы выделяем два в качестве наиболее общих и зна-
чимых, а, следовательно, пригодных для того, чтобы служить основани-
ем классификаций: инициатора усвоения текста и степень опосредован-
ности усвоения текста. Проблема инициатора усвоения позволяет по-
ставить вопрос о необходимости исследования методов текстового на-
силия и их влиянии на формирование национального корпуса преце-
дентных текстов.
Многомерность ментальной единицы, формируемой прецедентным
текстом, обусловливает разнообразие функций и способов апелляции к
прецедентным текстам в дискурсе. Базируясь на культурно-значимом
вербальном произведении, отражающем актуальные для многих носи-
телей языка фрагменты картины мира, прецедентный текст может ис-
пользоваться в номинативной функции. Обладая авторитетом для дан-
ного социума, он может служить средством убеждения, т.е. применять-
ся в персуазивной функции. Воспринимаясь как нечто застывшее и сте-
реотипное, прецедентный текст становится объектом игры, выступая
таким образом в людической функции. Входя в фоновые знания и обла-
дая ценностной значимостью ограниченной группы, прецедентный
текст может служить средством групповой идентификации, выполняя
парольную функцию. Пять основных способов апелляции к прецедент-
ным текстам в дискурсе (упоминание, прямая цитация, квазицитация,
аллюзия, продолжение) делают возможным актуализировать текстовый
концепт в различных аспектах его прецедентности, с различной степе-
нью интенсивности и эксплицитности.
Занимая значимое место в ценностной иерархии общества, концепты
прецедентных текстов непременно актуализируются в карнавально пре-
образованном виде в смеховых произведениях этого общества. Жанро-
вые особенности смеховых текстов делают их наиболее удобным полем
исследования существующей в сознании данного социума текстовой
концептосферы. В данной работе было проведено исследование тексто-
вых реминисценций на материале отечественного городского смехового
фольклора. Перспективы исследования в этом направлении мы видим в
проведении сравнительного анализа текстовых реминисценций на мате-
риале смеховых произведений в этнокультурном и социокультурном
аспектах, а также в диахроническом плане.
Концептологическое изучение интертекстуальных связей вносит, как
нам представляется, некоторый вклад в решение такой актуальной зада-
чи лингвистики, как построение социолингвистической модели дискур-
са. Лингвокультурный анализ концептов прецедентных текстов может
115
также способствовать исследованию проблемы ценностного отношения
к чужому слову.
116
Список литературы
117
Баранов, 1997 - Баранов А.Г. Когниотипичность текста (к проблеме
уровней абстракции текстовой деятельности) // Жанры речи. Саратов:
Изд-во ГосУНЦ “Колледж”, 1997. С. 4-12.
Баранов, Добровольский, 1997 - Баранов А.Н., Добровольский Д.О.
Постулаты когнитивной семантики // Известия РАН. Серия литературы
и языка. Т. 56. 1997. № 1. С. 11-21.
Барт, 1978 - Барт Р. Лингвистика текста // Новое в зарубежной лин-
гвистике. Выпуск VIII. М.: Прогресс. 1978. С. 442-449.
Барт, 1994 - Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.:
Издательская группа “Прогресс”, “Универс”, 1994. 616 с.
Бахтин, 1963 - Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.:
Советский писатель, 1963. 364 с.
Бахтин, 1965 - Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная
культура средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература,
1965. 528 с.
Бахтин, 1997 - Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, фило-
логии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа //
Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. Анто-
логия. Под ред. проф. В.П. Нерознака. М.: Academia, 1997. С. 227-244.
Белоусов, 1996 - Белоусов А. “Вовочка” // Анти-мир русской куль-
туры. Язык, фольклор, литература. Сборник статей. М.: Ладомир, 1996.
С. 165-186.
Белянин, 1988 - Белянин В.П. Психологические аспекты художест-
венного текста. М.: Изд-во МГУ, 1988. 120 с.
Белянин, Сорокин, 1985 - Белянин В.П., Сорокин Ю.А. Значение ан-
хистонимов в оценке художественного текста // Знаковые проблемы
письменной коммуникации. Межвузовский сборник научных трудов.
Куйбышев: Пединститут, 1985. С. 22-29.
Бергсон, 1992 - Бергсон А. Смех. М.: Искусство, 1992. 127 с.
Беркова, 1991 - Беркова О.В. Типология цитации крылатых слов.
Редкол. жур. “Вестник ЛГУ, сер. истор., яз., литерат.”. Деп. в ИНИОН
РАН 11.02.91. № 43889. 27 с.
Богин, 1984 - Богин Г.И. Модель языковой личности в ее отношении
к разновидностям текстов: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Л., 1984.
31 с.
Богин, 1997, I - Богин Г.И. Речевой жанр как средство индивидуации
// Жанры речи. Саратов: Изд-во ГосУНЦ “Колледж”, 1997. С. 12-23.
Богин, 1997, II - Богин Г.И. Явное и неявное смыслообразование при
культурной рецепции текста // Русское слово в языке, тексте и культур-
ной среде. - Екатеринбург: “Арго”, 1997. С. 146-164.
118
Борухов, 1989 - Борухов Б.Л. Речь как инструмент интерпретации
действительности (теоретические аспекты): Автореф. дис. ... канд. фил.
наук. Саратов, 1989. 17 с.
Борхес, 1994 - Борхес Х.Л. Четыре цикла. // Борхес Х.Л. Сочинения
в трех томах. Т.2. Рига: Полярис, 1994. С. 259-260.
Брагина, 1999 - Брагина Н.Г. Имплицитная информация и стереоти-
пы дискурса // Имплицитность в языке и речи / Отв. ред. Е.Г. Борисова,
Ю.С. Мартемьянов. М.: “Языки русской культуры”, 1999. С. 43-57.
Буркхардт, 1996 - Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии.
М.: Юристъ, 1996. 591 с.
Бушмин, 1966 - Бушмин А.С. Литературная преемственность как
проблема исследования // Вопросы методологии литературоведения.
М.-Л.: Наука, 1966. С. 218-256.
Вежбицкая, 1997, I - Вежбицка А. Речевые жанры // Жанры речи.
Саратов: Изд-во ГосУНЦ “Колледж”, 1997. С. 99-111.
Вежбицкая, 1997, II - Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М.:
Русские словари, 1997. 416 с.
Вежбицкая, 1999 - Вежбицкая А. Семантические универсалии и опи-
сание языков. М.: Языки русской культуры, 1999. 780 с.
Верещагин, Костомаров, 1980 - Верещагин Е.М., Костомаров В.Г.
Лингвострановедческая теория слова. М.: Русский язык, 1980. 320 с.
Верещагин, Костомаров, 1982 - Верещагин Е.М., Костомаров В.Г.
Лингвострановедение и принцип коммуникативности в преподавании
русского языка как иностранного // Современное состояние и основные
проблемы изучения и преподавания русского языка и литературы. Док-
лады советской делегации на V Конгрессе МАПРЯЛ. М.: Русский язык,
1982. С. 56-64.
Верещагин, Костомаров, 1990 - Верещагин Е.М., Костомаров В.Г.
Язык и культура: лингвострановедение в преподавании русского языка
как иностранного. М.: Русский язык, 1990. 246 с.
Верещагин, Костомаров, 1999 - Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. В
поисках новых путей развития лингвострановедения: концепция рече-
поведенческих тактик. М.: Ин-т рус. яз. им. А.С.Пушкина, 1999. 84 с.
Водак, 1997 - Водак Р. Язык. Дискурс. Политика. Волгоград: Пере-
мена, 1997. 139 с.
Волошинов, 1993 - Волошинов В.Н. (М.М. Бахтин). Марксизм и фи-
лософия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о
языке. М.: Лабиринт, 1993. 190 с.
Воробьев, 1997 - Воробьев В.В. Лингвокультурология (теория и ме-
тоды). М.: Изд-во РУДН, 1997. 331 с.
119
Гак, 1998 - Гак В.Г. Языковые преобразования. М.: Школа “Языки
русской культуры”, 1998. 768 с.
Гальперин, 1981 - Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистическо-
го исследования. М.: Наука, 1981. 139 с.
Гудков и др., 1997 - Гудков Д.Б., Красных В.В., Захаренко И.В., Ба-
гаева Д.В. Некоторые особенности функционирования прецедентных
высказываний // Вестник Московского университета. Серия 9 Филоло-
гия. №4. 1997. С. 106-117.
Дворецкая, 1983 - Дворецкая В.С. Цитата из песни в роли заголовка
как стилистический прием. Мордовск. гос. ун-т им. Н.П. Огарева. Деп. в
ИНИОН РАН 20.04.83. № 12793. 9 с.
Дементьев, 1997 - Дементьев В.В. Фатические и информативные
коммуникативные замыслы и коммуникативные интенции: проблемы
коммуникативной компетенции и типология речевых жанров // Жанры
речи. Саратов: Изд-во ГосУНЦ “Колледж”, 1997. С. 34-44.
Дементьев, 1999 - Дементьев В.В. Антропоцентризм непрямой ком-
муникации // Вопросы стилистики. Вып. 28. Саратов: Изд-во Сарат. ун-
та, 1999. С. 48-67.
Демьянков, 1983 - Демьянков В.З. Понимание как интерпретирую-
щая деятельность // Вопросы языкознания. 1983. № 6. С. 58-67.
Демьянков, 1985 - Демьянков В.З. Основы теории интерпретации и
ее приложения в вычислительной технике. М.: Изд-во МГУ
им.М.В.Ломоносова, 1985. 76 с.
Демьянков, 1996 - Демьянков В.З. Прототипический подход // Крат-
кий словарь когнитивных терминов. М., 1996. С. 140-145.
Добренко, 1997 - Добренко Е. Формовка советского читателя. Соци-
альные и эстетические предпосылки рецепции советской литературы.
СПб.: Академический проект, 1997. 321 с.
Дридзе, 1984 - Дридзе Т.М. Текстовая деятельность в структуре со-
циальной коммуникации. М.: Наука, 1984. 268 с.
Дружинин, Савченко, 1996 - Дружинин В.Н., Савченко И.А. Анекдот
как зеркало русской семьи // Психологическое обозрение. № 1 (2), 1996.
С.18-21.
Дымарский, 1996 - Дымарский М.Я. Текстовая компетенция и ее со-
стояние в современной России // Лингвистический семинар. Вып. 1.
Язык как многомерное явление. СПб. Бирск: Изд. Бирского ГПИ, 1996.
С. 33-43.
Дюркгейм, 1995 - Дюркгейм Э. Ценностные и “реальные” суждения
// Дюркгейм Э. Социология. М.: Канон, 1995. С. 286-305.
120
Дядечко, 1989 - Дядечко Л.П. Лингвистическая характеристика ци-
тат-реминисценций в современном русском языке: Автореф. дис. ...
канд. фил. наук. Киев, 1989. 16 с.
Елистратов, 1995 - Елистратов В.С. Русское арго в языке, обществе и
культуре // Русский язык за рубежом. 1995. № 1. С. 82-89.
Жельвис, 1996 - Жельвис В.И. Уроки Библии: заметки психолингви-
ста // Языковая личность: культурные концепты. Волгоград - Архан-
гельск: Перемена, 1996. С. 201-204.
Жельвис, 1997 - Жельвис В.И. Поле брани. Сквернословие как соци-
альная проблема в языках и культурах мира. М.: Ладомир, 1997. 330 с.
Живов, 1996 - Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. М.:
Школа “Языки русской культуры”, 1996. 591 с.
Жирмунский, 1996 - Жирмунский В.М. Введение в литературоведе-
ние. Курс лекций. СПб.: Изд-во С.-Петербург. ун-та, 1996. 440 с.
Земская, 1996, I - Земская Е.А. Клише новояза и цитация в языке
постсоветского общества // Вопросы языкознания. № 3. 1996. С. 23-31.
Земская, 1996, II - Земская Е.А. Цитация и виды ее трансформации в
заголовках современных газет // Поэтика. Стилистика. Язык и культура.
Памяти Татьяны Григорьевны Винокур. М.: Наука, 1996. С. 157-168.
Земская, Китайгородская, Розанова, 1983 - Земская Е.А., Китайго-
родская М.В., Розанова Н.Н. Языковая игра // Русская разговорная речь:
Фонетика. Морфология. Лексика. Жест. М.: Наука, 1983. С. 172-214.
Изенберг, 1978 - Изенберг Х. О предмете лингвистической теории
текста // Новое в зарубежной лингвистике. Выпуск VIII. М.: Прогресс,
1978. С. 43-56.
Какоркина, 1996 - Какоркина Е.В. Новизна и стандарт в языке со-
временной газеты (Особенности использования стереотипов) // Поэтика.
Стилистика. Язык и культура. Памяти Татьяны Григорьевны Винокур.
М.: Наука, 1996. С. 169-180.
Каменская, 1990 - Каменская О.Л. Текст и коммуникация. М.: Выс-
шая школа, 1990. 151 с.
Карасев, 1991 Карасев Л.В. Мифология смеха // Вопросы филосо-
фии. № 7. 1991. С. 68-86.
Карасев, 1992 - Карасев Л.В. Смех и зло // Человек. № 3. 1992. С. 14
-27.
Карасик, 1992 - Карасик В.И. Язык социального статуса. М.: Ин-т
языкознания РАН; Волгогр. гос. пед. ин-т, 1992. 330 с.
Карасик, 1996 - Карасик В.И. Культурные доминанты в языке // Язы-
ковая личность: культурные концепты. Волгоград - Архангельск: Пере-
мена, 1996. С. 3-16.
121
Карасик, 1997 - Карасик В.И. Анекдот как предмет лингвистическо-
го изучения // Жанры речи. Саратов: Изд-во ГосУНЦ “Колледж”, 1997.
С. 144-153.
Карасик, Шаховский, 1998 - Карасик В.И., Шаховский В.И. Об оце-
ночных пресуппозициях // Языковая личность: вербальное поведение.
Волгоград: Изд-во “РИО”, 1998. С. 3-13.
Караулов, 1986 - Караулов Ю.Н. Роль прецедентных текстов в струк-
туре и функционировании языковой личности // Научные традиции и
новые направления в преподавании русского языка и литературы. Док-
лады советской делегации на VI конгрессе МАПРЯЛ. М.: Русский язык,
1986. С. 105 - 126.
Караулов, 1987 - Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность.
М.: Наука, 1987. 261 с.
Караулов, 1994 - Караулов Ю.Н. Русский ассоциативный словарь как
новый лингвистический источник и инструмент анализа языковой спо-
собности // Русский ассоциативный словарь. Книга I. Часть I. М.: “По-
мовский и партнеры”, 1994. С. 190-219.
Келлер, 1997 - Келлер Р. Языковые изменения. О невидимой руке в
языке. Самара: Изд-во СГПУ, 1997. 308 с.
Керквуд, 1989 - Керквуд Г.В. Перевод как основа контрастивного
лингвистического анализа // Новое в зарубежной лингвистике. Выпуск
XXV. М.: Прогресс, 1989. С. 341-349.
Кифер, 1978 - Кифер Ф. О пресуппозициях // Новое в зарубежной
лингвистике. Выпуск VIII. М.: Прогресс, 1978. С. 337-369.
Клемперер, 1998 - Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха. Записная
книжка филолога. М.: Прогресс-Традиция, 1998. 384 с.
Кожина, 1986 - Кожина Н.А. Заглавие художественного произведе-
ния: структура, функции, типология (на материале русской прозы XIX-
XX вв.): Автореф. дис. ... канд. фил. наук. М., 1986. 22 с.
Кондаков, 1975 - Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник.
М.: Наука, 1975. 720 с.
Костомаров, 1989 - Костомаров В.Г. Американская версия лингвост-
рановедения (обзор концепции “литературной грамотности”) // Русский
язык за рубежом. 1989. № 6. С.72-80.
Костомаров, 1994 - Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. Из на-
блюдений над речевой практикой масс-медиа. М.: Педагогика-Пресс,
1994. 248 с.
Костомаров, Бурвикова, 1994 - Костомаров В.Г., Бурвикова Н.Д. Как
тексты становятся прецедентными // Русский язык за рубежом. 1994. №
1. С. 73-76.
122
Красных, 1998 - Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная
виртуальность? (Человек. Сознание. Коммуникация). М.: Диалог-МГУ,
1998. 352 с.
Крейдлин, 1989 - Крейдлин Г.Е. Структура афоризма // Проблемы
структурной лингвистики. М.: Наука, 1989. С. 196-206.
Крысин Л.П. Эвфемизмы в современной русской жизни // Русский
язык конца ХХ столетия (1985-1995). М.: Языки русской культуры,
2000. 480 с.
Крючкова, 1995 - Крючкова Т.Б. Социолингвистические методы ис-
следования лексики // Методы социолингвистических исследований. М.,
1995. С. 162-190.
Кубрякова, 1986 - Кубрякова Е.С. Номинативный аспект речевой
деятельности. М.: Наука, 1986. 156 с.
Кубрякова, 1996 - Кубрякова Е.С. Концепт // Краткий словарь ког-
нитивных терминов. М., 1996. С. 90-93.
Кузнецов, 1982 - Кузнецов А.М. Семантика слова и внеязыковые
знания // Теоретические проблемы семантики и ее отражения в одно-
язычных словарях. Кишинев: Штиинца, 1982. С. 26-33.
Кузнецов, 1987 - Кузнецов А.М. Национально-культурное своеобра-
зие слова // Язык и культура. Сб. обзоров. М.: ИНИОН АН СССР, 1987.
С. 141-163.
Куницына, 1998 - Куницына Е.Ю. Историко-функциональный ас-
пект шекспиризмов: Автореф. дис. ... канд. фил. наук. Иркутск, 1998. 18
с.
Купина, 1983 - Купина Н.А. Смысл художественного текста и аспек-
ты лингвосмыслового анализа. Красноярск: Изд-во Красноярск. Ун-та,
1983. 160 с.
Кухаренко, 1988 - Кухаренко В.А. Интерпретация текста. М.: Про-
свещение, 1988. 192 с.
Ладо, 1989 - Ладо Р. Лингвистика поверх границ культур // Новое в
зарубежной лингвистике. Выпуск XXV. М.: Прогресс, 1989. С. 32-63.
Левицкий, 1998 - Левицкий Ю.А. Проблема типологии текстов.
Пермь: Издательство Пермского университета, 1998. 106 с.
Леонтович, 1996 - Леонтович О.А. Проблема понимания в процессе
межкультурной коммуникации // Языковая личность: культурные кон-
цепты. Волгоград - Архангельск: Перемена, 1996. С. 212-219.
Ли Сяндун, 1991 - Ли Сяндун. Смысловое восприятие русских тек-
стов китайскими читателями: Автореф. дис. ... канд. фил. наук. М., 1991.
20 с.
Лихачев, 1964 - Лихачев Д.С. Текстология. Краткий очерк. М.-Л.:
Наука, 1964. 102 с.
123
Лихачев, 1993 - Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Из-
вестия РАН. Серия литературы и языка. Т. 52. 1993. № 1. С. 3-9.
Лихачев, 1997 - Лихачев Д.С. Смех как мировоззрение // Лихачев
Д.С. Историческая поэтика русской литературы. СПб.: “Алетейя”, 1997.
С. 342-403.
Лотман, 1997 - Лотман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста
// Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. Ан-
тология. Под ред. проф. В.П. Нерознака. М.: Academia, 1997. С. 202-212.
Лурье М.Л. Пародийная поэзия школьников // Русский школьный
фольклор. От “вызываний” Пиковой дамы до семейных рассказов. М.:
Ладомир, ООО “Издательство АСТ-ЛТД”, 1998. С. 430-441.
Лурия, 1998 - Лурия А.Р. Язык и сознание. Ростов-на-Дону: Феникс,
1998. 416 с.
Ляпин, 1997 - Ляпин С.Х. Концептология: к становлению подхода //
Концепты. Научные труды Центрконцепта. Архангельск: Изд-во По-
морского госуниверситета, 1997. Вып. 1. С. 11-35.
Макаров, 1998 - Макаров М.Л. Интерпретативный анализ дискурса в
малой группе. Тверь: Тверской государственный университет, 1998. 200
с.
Маслова, 1997 - Маслова В.А. Введение в лингвокультурологию. М.:
Наследие, 1997. 208 с.
Матевосян, 1997 - Матевосян Л.Б. Прагматический эффект нестан-
дартного употребления стандартных высказываний // Филологические
науки. № 4. 1997. С. 96-102.
Мердок, 1997 - Мердок Дж. Фундаментальные характеристики куль-
туры // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретация культу-
ры. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 49-57.
Мечковская, 1996 – Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. М.:
Аспект-Пресс, 1996. 206 с.
Москвин, 1998 - Москвин В.П. Способы эвфемистической зашиф-
ровки в современном русском языке // Языковая личность: социолин-
гвистические и эмотивные аспекты. Волгоград: Перемена, 1998. С. 160-
168.
Мурзин, Штерн, 1991 - Мурзин Л.Н., Штерн А.С. Текст и его вос-
приятие. Свердловск: Изд-во Урал. ун-та, 1991. 171с.
Мусхелишвили, Шрейдер, 1997 - Мусхелишвили Н.Л., Шрейдер
Ю.А. Значение текста как внутренний образ // Вопросы психологии.
1997. № 3. С. 79-91.
Нерознак, 1996 - Нерознак В.П. Лингвистическая персонология: к
определению статуса дисциплины // Язык. Поэтика. Перевод. Сб. науч.
124
тр. М.: Московский государственный лингвистический университет,
1996. С. 112-116.
Нерознак, 1997 - Нерознак В.П. Теория словесности: старая и новая
парадигмы // Русская словесность. От теории словесности к структуре
текста. Антология. Под ред. проф. В.П. Нерознака. М.: Academia, 1997.
С. 5-8.
Нерознак, 1998 - Нерознак В.П. От концепта к слову: к проблеме
филологического концептуализма // Вопросы филологии и методики
преподавания иностранных языков. Омск: Изд-во ОМГПУ, 1998. С. 80-
85.
Николаева, 1978 - Николаева Т.М. Лингвистика текста. Современное
состояние и перспективы // Новое в зарубежной лингвистике. Выпуск
VIII. М.: Прогресс, 1978. С. 5-39.
Николаева, 1990 - Николаева Т.М. Текст // Лингвистический энцик-
лопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1990. С. 507.
Новиков, 1989 - Новиков В.Д. Книга о пародии. М.: Советский писа-
тель, 1989. 544 с.
Павлович, 1995 - Павлович Н.В. Язык образов. Парадигмы образов в
русском поэтическом языке. М., 1995. 491 с.
Падучева, 1996 - Падучева Е.В. Семантические исследования (Се-
мантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива). М.:
Школа “Языки русской культуры”, 1996. 464 с.
Парыгин, 1971 - Парыгин Б.Д. Основы социально-психологической
теории. М.: Мысль, 1971. 351 с.
Переходюк, 1997 - Переходюк О.В. Язык современного русского
анекдота // Русская речь, 1997. №5. С.124-127.
Пермяков, 1971 - Пермяков Г. Паремиологический эксперимент.
Материалы для паремиологического минимума. полторы тысячи рус-
ских пословиц, поговорок, загадок, примет и др. нар. изречений, наибо-
лее распространенных в живой разговорной речи. М.: Наука, 1971. 48с.
Поляков, 1994 - Поляков Ю.М. Статьи // Поляков Ю. М. Демгоро-
док: Выдуманная история; Апофегей: Повесть; Парижская любовь Кос-
ти Гуманкова: Повесть; Рассказы и статьи. М.: Республика, 1994. С.
369-413.
Потье, 1989 - Потье Б. Типология // Новое в зарубежной лингвисти-
ке. Выпуск XXV. М.: Прогресс, 1989. С. 187-204.
Прозоров, 1997 - Прозоров В.В. Молва как филологическая пробле-
ма // Жанры речи. Саратов: Изд-во ГосУНЦ “Колледж”, 1997. С. 162-
167.
Пропп, 1928 - Пропп В.Я. Морфология сказки. Л.: Academia, 1928.
152 с.
125
Пропп, 1997 - Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. СПб.: Але-
тейя, 1997. 288 с.
Риккерт, 1995 - Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре //
Культурология. ХХ век: Антология. М.: Юрист, 1995. С. 69-104.
Ромашко, 1987 - Ромашко С.А. Культура, структура коммуникации и
языковое сознание // Язык и культура. Сб. обзоров. М.: ИНИОН АН
СССР, 1987. С. 141-163.
Ростова, 1993 - Ростова Е.Г. Использование прецедентных текстов в
преподавании РКИ: цели и перспективы // Русский язык за рубежом.
1993. № 1. С. 7-26.
Рубакин, 1977 - Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. Краткое
введение в библиологическую психологию. М.: Книга, 1977. 264 с.
Руднев, 1997 - Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М.: Аграф,
1997. 384 с.
Рыжков, 1985 - Рыжков В.А. Регулятивная функция стереотипов //
Знаковые проблемы письменной коммуникации. Межвузовский сбор-
ник научных трудов. Куйбышев: Пединститут, 1985. С. 15-21.
Рыклин, 1992 - Рыклин М. Метаморфозы речевого зрения // Рыклин
М. Террорологики. Тарту-Москва: Эйдос, 1992. С. 71-143.
Рюмина, 1998 - Рюмина М. Тайна смеха или эстетика комического.
М.: Знак, 1998. 251 с.
Санников, 1999 - Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой
игры. М.: Языки русской культуры, 1999. 544 с.
Седов, 1996 - Седов К.Ф. Риторика бытового общения и речевая суб-
культура // Риторика. № 1 (3). 1996. С. 139-145.
Седов, 1998 - Седов К.Ф. Современный народный анекдот как рече-
вой жанр // Седов К.Ф. Основы психолингвистики в анекдотах. М.: Ла-
биринт, 1998. С. 3-17.
Седов, 1999 - Седов К.Ф. Становление дискурсивного мышления
языковой личности: Психо- и социолингвистические аспекты. Саратов:
Изд-во Сарат. ун-та, 1999. 180 с.
Сепир, 1993 - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культу-
рологии. М.: Издательская группа “Прогресс”, “Универс”, 1993. 656 с.
Сеченов, 1953 - Сеченов И.М. Избранные произведения. М.: Учпед-
гиз, 1953. 415 с.
Сидоренко, 1998 - Сидоренко К.П. О парадигматике прецедентного
текста // Проблемы теории и практики изучения русского языка. Выпуск
1. М., Пенза: МПГУ, ПГПУ, 1998. С. 123-131.
Сидоров, 1986 - Сидоров Е.В. Коммуникативный принцип исследо-
вания текста // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1986.
Т.45, № 5. С. 425-432.
126
Сильвестров, 1990 - Сильвестров В.В. Философское обоснование
теории и истории культуры. М.: Изд-во ВЗПИ, 1990. 242 с.
Синельникова, 1996 - Синельникова Л.Н. О содержании понятия
“современный риторический текст” // Природа. Общество. Человек.
Вестник Южно-Российского отделения Международной академии наук
высшей школы. 1996. № 2-3. С. 12-13.
Сиротинина, 1998 - Сиротинина О.Б. Социолингвистический фактор
в становлении языковой личности // Языковая личность: социолингви-
стические и эмотивные аспекты. Волгоград: Перемена, 1998. С. 3-9.
Сиротинина и др., 1998 - Сиротинина О.Б., Беляева А.Ю., Нагорнова
Е.В., Соколова О.И., Аблаева Е.В. Зависимость текста от его автора //
Вопросы стилистики: Межвуз. сб. науч. тр. Саратов: Изд-во Сарат. ун-
та, 1998. С. 3-9.
Ситарам, Когделл, 1992 - Ситарам К., Когделл Р. Основы межкуль-
турной коммуникации // Человек. 1992. № 2-5.
Соломоник, 1995 - Соломоник А. Семиотика и лингвистика. М.: Мо-
лодая гвардия, 1995. 352 с.
Сорокин, 1977 - Сорокин Ю.А. Библиопсихологическая теория
Н.А.Рубакина (Критический очерк) // Рубакин Н.А. Психология читате-
ля и книги. М.: Книга, 1977. С. 6-16.
Сорокин, 1985 - Сорокин Ю.А. Психолингвистические аспекты изу-
чения текста. М.: Наука, 1985. 168 с.
Сорокин, 1994 - Сорокин Ю.А. Теория лакун и оптимизация меж-
культурного общения // Единицы языка и их функционирование: Меж-
вуз. сб. науч. тр. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1994. Вып. 4. С. 3-9.
Степанов, 1997 - Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской куль-
туры. Опыт исследования. М.: Школа “Языки русской культуры”, 1997.
824 с.
Супрун, 1993 - Супрун В.И. Ономастическая компетенция как пара-
метр языковой личности // Проблемы формирования языковой личности
учителя русиста: Тез. докл. и сообщ. IV междунар. конф. 12-14 мая 1993
г. Волгоград: Перемена, 1993. С. 58-59.
Супрун, 1995 - Супрун А.Е. Текстовые реминисценции как языковое
явление // Вопросы языкознания. 1995. № 6. С. 17-29.
Супрун, 1998 - Супрун В.И. Церковно-славянский текст в современ-
ном русском языковом сознании // Художественный текст: проблемы
анализа и интерпретации. Тез. науч. конф. 12-13 янв. 1998 г. Волгоград:
Волгоградский муниципальный институт искусств им.
П.А.Серебрякова, 1998. С. 5-7.
Тайлор, 1989 - Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М.: Политиздат,
1989. 573 с.
127
Тарланов, 1995 - Тарланов З.К. Методы и принципы лингвистиче-
ского анализа. Петрозаводск: Издательство Петрозаводского универси-
тета, 1995. 190 с.
Телия, 1998 - Телия В.Н. Номинация // Языкознание. Большой эн-
циклопедический словарь. М.: Большая Российская энциклопедия, 1998.
С. 336-337.
Телия, 1996 - Телия В.Н. Русская фразеология. Семантические,
прагматические и лингвокультурологические аспекты. М.: Школа “Язы-
ки русской культуры”, 1996. 288 с.
Тодоров, 1983 - Тодоров Ц. Семиотика литературы // Семиотика. М.:
Радуга, 1983. С. 350-354.
Толстой, 1997 - Толстой Н.И. Этнолингвистика в кругу гуманитар-
ных дисциплин // Русская словесность. От теории словесности к струк-
туре текста. Антология. Под ред. проф. В.П. Нерознака. М.: Academia,
1997. С. 306-315.
Томахин, 1995 - Томахин Г.Д. От страноведения к фоновым знаниям
носителей языка и национально-культурной семантике языковых еди-
ниц в их языковом сознании // Русский язык за рубежом. 1995. № 1. С.
54-58.
Томахин, Фомин, 1986 - Томахин Г.Д., Фомин Б.Н. Проблематика
сопоставительного лингвострановедения // Научные традиции и новые
направления в преподавании русского языка и литературы. Доклады
советской делегации на VI конгрессе МАПРЯЛ. М.: Русский язык, 1986.
С. 252-261.
Тынянов, 1977 - Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино.
М.: Наука, 1977. 574 с.
Хейзинга, 1994 - Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня.
М.: Издательская группа ‘Прогресс’-‘Литера’, 1994. 554 с.
Худяков, 1996 - А. А. Концепт и значение // Языковая личность:
культурные концепты. Волгоград - Архангельск: Перемена, 1996. С. 97-
103.
Чередниченко, 1993 - Чередниченко Т.В. Между “Брежневым” и
“Пугачевой”. Типология советской массовой культуры. М.: РИК “Куль-
тура”, 1993. 256 с.
Чиркова, 1997 - Чиркова О.А. Поэтика современного народного
анекдота: Дис. ... канд. филол. наук. Волгоград, 1997. 265 с.
Шанский, 1990 - Шанский Н.М. Лингвистический анализ художест-
венного текста. Л.: Просвещение, 1990. 414 с.
Шаховский, 1998 - Шаховский В.И. Интертекстуальный минимум
как средство успешной коммуникации // Языковая личность: система,
128
нормы, стиль. Тез. докл. науч. конф. Волгоград: Перемена, 1998. С. 120-
121.
Шаховский, Сорокин, Томашева, 1998 - Шаховский В.И., Сорокин
Ю.А., Томашева И.В. Текст и его когнитивно-эмотивные метаморфозы
(межкультурное понимание и лингвоэкология). Волгоград: Перемена,
1998. 149 с.
Шейгал, 1996 - Шейгал Е.И. Компьютерный жаргон как лингвокуль-
турный феномен // Языковая личность: культурные концепты. Волго-
град - Архангельск: Перемена, 1996. С. 204-211.
Шестак, 1996 - Шестак Л.А. Славянские картины мира: рефлексы
исторических судеб и художественная интерпретация концептосфер //
Языковая личность: культурные концепты. Волгоград - Архангельск:
Перемена, 1996. С. 113-121.
Шмелев, 1997 - Шмелев А.Д. “Нестандартные” употребления лич-
ных собственных имен в современной прессе // Русское слово в языке,
тексте и культурной среде. Екатеринбург: “Арго”, 1997. С. 74-81.
Шмелева, 1997 - Шмелева Т.В. Модель речевого жанра // Жанры ре-
чи. Саратов: Изд-во ГосУНЦ “Колледж”, 1997. С. 88-98.
Шнейдер, 1993 - Шнейдер В.Б. Планирование актов прагматическо-
го текстообразования. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1993. 88 с.
Щекотихина, 1996 - Щекотихина И.Н. Воспроизводимость текста
(на материале русского и английского языков): Автореф. дис. ... канд.
фил. наук. Орел, 1996. 19 с.
Эко, 1989 - Эко У. Заметки на полях “Имени розы” // Эко У. Имя ро-
зы. М.: Книжная палата, 1989. С. 427-468.
Элиаде, 1996 - Элиаде М. Аспекты мифа. М.: “Инвест - ППП”, СТ
“ППП”, 1996. 240 с.
Ямпольский, 1993 - Ямпольский М.Б. Память Тиресия. Интертексту-
альность и кинематограф. М.: РИК “Культура”, 1993. 464 с.
Auwera, 1979 - Auwera J. van der. Pragmatic presupposition: Shared be-
liefs in a theory of irrefutable meaning // Syntax and Semantics. Vol. 11:
Presupposition. N.Y., 1979. P. 249-264.
Bower, Black, Turner, 1979 - Bower G.H., Black J.B., Turner T.J. Scripts
in memory for texts // Cognitive Psychology, 1979. Vol. 11. P. 177-220.
Clark, 1981 - Clark H.H., Marshall C.R. Definite Reference and Mutual
Knowledge // Elements of Discourse Understanding. Cambridge, etc.: Cam-
bridge University Press, 1981. P. 10-63.
Clark, 1996 - Clark H.H. Using Language. Cambridge: Cambridge Uni-
versity Press, 1996. 436 p.
129
Dijk, 1996 - Dijk T.A. van. Discourse, power and access // Texts and
Practices. Readings in Critical Discourse Analysis. Ed. C.R. Caldas-
Coulthard and M. Coulthard. London, N.Y.: Routledge, 1996. P. 84-104.
Fine, 1985 - Fine G.A. Rumours and Gossiping // Handbook of Discourse
Analysis. Volume 3. Discourse and Dialogue. Ed. T.A. van Dijk. London:
Academic Press, 1985. P. 223-237.
Flick, 1994 - Flick U. Social Representations and the Social Construction
of Everyday Knowledge: Theoretical and methodological Queries // Social
Science Information, 1994. Vol. 33. P. 179-197.
Fowler, 1996 - Fowler R. On critical linguistics // Texts and Practices.
Readings in Critical Discourse Analysis. Ed. C.R. Caldas-Coulthard and M.
Coulthard. London, N.Y.: Routledge, 1996. P. 3-14.
Hirsсh, 1988 - Hirsсh E. D., Jr. Cultural Literacy. What Every American
Needs To Know. N.Y.: Random House, Inc., 1988. 254 p.
Kotthoff, 1995 - Kotthoff H. The Social Semiotics of Georgian Toast Per-
formances: Oral Genre As Cultural Activity // Journal of Pragmatics. Vol.
24. № 4. 1995. P. 353-380.
Lewis, 1969 - Lewis D.K. Convention: A philosophical study. Cam-
bridge, Massachusets: Harvard University Press, 1969. 214 p.
Rose M.A. Parody/meta-fiction. An analysis of parody as a critical mirror
to the writing and reception of fiction. London: Croom Helm, 1979. 201 p.
Schiffer, 1972 - Schiffer S.R. Meaning. Oxford: Oxford University Press,
1972. 170 p.
Sinclair, 1992 - Sinclair J. Priorities in discourse analysis // Advances in
Spoken Discourse Analysis. London; N.Y., 1992. P. 1-34.
Tannen, 1989 - Tannen D. Talking Voices. Repetition, Dialogue and Im-
agery in Conversational Discourse. Cambridge: Cambridge University Press,
1989. 240 p.
130
Источники примеров
Словари
АФС - Добровольский Д.О., Караулов Ю.Н. Ассоциативный фразео-
логический словарь русского языка. М.: Помовский и партнеры, 1994.
116 с.
КС - Ашукин Н.С., Ашукина М.Г. Крылатые слова (литературные
цитаты, образные выражения). М.: Государственное издательство худо-
жественной литературы, 1960. 752 с.
ЛКС - Бабичев Н.Т., Боровский Я.М. Словарь латинских крылатых
слов: 2500 единиц. М.: Русский язык, 1989. 959 с.
ЛЭС - Литературный энциклопедический словарь. Под общ. ред.
В.М. Кожевникова, П.А. Николаева. М.: Советская энциклопедия, 1987.
752 с.
МАС - Словарь русского языка: В 4-х т. Под ред. А.П. Евгеньевой. -
М.: Русский язык, 1981.
РАС - Русский ассоциативный словарь / Ю.Н.Караулов,
Ю.А.Сорокин, Е.Ф.Тарасов, Н.В.Уфимцева, Г.А.Черкасова. Кн.1-6. М.:
“ИРЯ РАН”, 1996-1998.
СОж - Ожегов С. И. Словарь русского языка. М.: Государственное
издательство иностранных и национальных словарей, 1960. 900 с.
СРК - Елистратов В.С. Словарь крылатых слов (русский кинемато-
граф): Около тысячи единиц. М.: Русские словари, 1999. 181 с.
ССЦ - Душенко К.В. Словарь современных цитат: 4300 ходячих ци-
тат и выражений ХХ века, их источники, авторы, датировка. М.: Аграф,
1997. 632 с.
ФРР - Мелерович А.М., Мокиенко В.М. Фразеологизмы в русской
речи. Словарь. М.: Русские словари, 1997. 864 с.
WDCLA - Lass A.H., Kiremidjian D., Goldstein R.M. The Wordsworth
Dictionary of Classical & Literary Allusion. Wordsworth Editions Ltd, 1994.
240 p.
131
Все для вас. №17. 4.03.99.
Герман Ю.П. Дорогой мой человек: Роман. Л.: Лениздат, 1988. 575 с.
Герман Ю.П. Один год. М.: Правда, 1990. 592 с.
Грин Г. Знакомство с генералом, или Как чужая боль стала моей //
Дорсенвиль Р. Умереть за Гаити, или судьба святой Эстер и ее спод-
вижников. Базен Э. И огонь пожирает огонь. Грин Г. Знакомство с гене-
ралом, или Как чужая боль стала моей. Дидион Дж. Сальвадор. М.: Про-
гресс, 1988. С. 223-369.
Дудинцев В.Д. Белые одежды. М.: “Книжная палата”, 1988. 688 с.
Думбадзе Н.В. Избранное в 2-х т. Т. 1. Солнечная ночь. М.: Молодая
гвардия, 1981. 432 с.
Железников В. Пароль // Родная речь. Книга для чтения в третьем
классе. М.: Просвещение, 1982. С. 339-343.
Закс А.Б. Круг чтения в детстве и юности // Чтение в дореволюцион-
ной России: Сб. науч. тр. Вып. 2. М. 1995. С. 161-168.
“Заметки” о прочитанном священника И.С. Беллюстина (1847-1850).
Публикация Е.Ю. Буртиной // Чтение в дореволюционной России: Сб.
науч. тр. Вып. 2. М. 1995. С. 91 - 116.
Зиновьев А.А. Гомо советикус. Пара беллум. М.: Моск. Рабочий,
1991. 414 с.
Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев// Ильф И., Петров Е. Собра-
ние сочинений. Том первый. М.: Государственное издательство художе-
ственной литературы, 1961. С. 27-385.
Кабаков А. Невозвращенец. Новосибирск: Сибирский филиал АСК-
интерпринт, 1990. 37 с.
Каверин В. Два капитана. М.: Машиностроение, 1984. 680 с.
Кассиль Л. Дорогие мои мальчишки. М.: Высш. шк., 1988. 384 с.
Катаев В.П. Белеет парус одинокий // Катаев В.П. Белеет парус оди-
нокий. Паустовский К.Г. Северная повесть; Кара-Бугаз. Полевой Б.Н.
Повесть о настоящем человеке. М.: Дет. лит., 1979. С. 29-249.
Кивинов А. Куколка. Повести. М.: ОЛМА-ПРЕСС; СПб.: Издатель-
ский Дом “НЕВА”, 1998. 487 с.
Кивинов А. Убойный отдел. М.: ОЛМА-ПРЕСС; СПб: Издательский
дом “НЕВА”, 1998. 508 с.
Козачинский А. Зеленый фургон // Нас водила молодость: приклю-
ченческие повести. Волгоград: Ниж.-Волж. кн. изд-во, 1986. С. 106-187.
Крапивин В.П. Собрание сочинений: в 9 т. Том 9. Екатеринбург: Не-
зависимое издательское предприятие “91”, 1993. 576 с.
Лимонов Э. Иностранец. Смутное время. Новосибирск: Сибирские
огни, 1992. 256 с.
132
Маяковский В.В. Юбилейное // Маяковский В.В. Собрание сочине-
ний в восьми томах. Т. 4. М.: Правда, 1968. С.44-53.
Ольсен Л.-Х. Эрик - сын человека: Путешествие в сказочный мир
скандинавских богов. М.: Радуга, 1993. 320 с.
Пол Ф., Корнблат С. Операция “Венера” // Сборник научно-
фантастических произведений. М.: МП “ВСЕ ДЛЯ ВАС”, 1992. С. 3-
164.
Политическая сатира 1894-1918 гг. // Пуришкевич В. Дневник “Как я
убил Распутина”. М.: Советский писатель, 1990. С. 101-126.
Полонский Г. Репетитор. М.: “Советский писатель”, 1984. 320 с.
Поляков Ю.М. Демгородок: Выдуманная история; Апофегей: По-
весть; Парижская любовь Кости Гуманкова: Повесть; Рассказы и статьи.
М.: Республика, 1994. 415 с.
Пьецух В.А. Государственное Дитя: Повести и рассказы. М.: Вагри-
ус, 1997. 448 с.
Пьецух В. Паскалеведение на ночь глядя // Октябрь. 1998. № 9. С.
94-101.
Разговоры в магазине // Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Рус-
ский речевой портрет. Фонохрестоматия. М., 1995. С. 102-113.
Рубинштейн Л.С. Случаи из языка. СПб.: Издательство Ивана Лим-
баха, 1998. 80 с.
Русский школьный фольклор. От “вызываний” Пиковой дамы до се-
мейных рассказов / Сост. А.Ф. Белоусов. М.: Ладомир, ООО “Издатель-
ство АСТ-ЛТД”, 1998. 744 с.
Садиев Р. Столкновение обстоятельств // Студенческий меридиан.
1986. № 9. С. 34-46.
Смирнов В.В. Тревожный месяц вересень. Красноярск: Кн. изд-во,
1987. 376 с.
Стругацкие А. и Б. Поиск предназначения. М.: Текст, ЭКСМО, 1997.
463 с.
Стругацкий А., Стругацкий Б. Страна багровых туч. Днепров А.
Глиняный бог. М.: Детская литература, 1968. 496 с.
Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Трудно быть богом. Понедельник
начинается в субботу. М.: Молодая гвардия, 1966. 432 с.
Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Хромая судьба. Хищные вещи
века. М.: Книга, 1990. 384 с.
Толстая Т.Н. Любишь - не любишь: Рассказы. М.: Оникс, ОЛМА-
ПРЕСС, 1997. 384 с.
Устинов С. Можете на меня положиться // Современный детектив:
Сборник. М.: Изд-во “Кн. палата”, 1988. С. 191-359.
Фрай М. Идеальный роман. СПб.: Азбука, 1999. 272 с.
133
Чехов А.П. Собрание сочинений, т.1. М.: Государственное издатель-
ство художественной литературы, 1960. 584 с.
Шолохов М. Собрание сочинений в девяти томах. Том 2. М.: Худо-
жественная литература, 1965. 416 с.
Эко У. Имя розы. М.: Книжная палата, 1989. 496 с.
Carroll L. The Complete Illustrated Lewis Carroll. Wordsworth Editions
Ltd, 1997. 1166 p.
Christie A. Why didn’t they ask Evans? London: Pan Books Collins,
1981. 188 p.
Henry O. 100 Selected Stories. Wordsworth Editions Limited, 1995. 735
p.
Macdonald R. The Far Side of the Dollar. N.Y.: Bantam Books, 1984.218
p.
Marshall A. I can jump puddles. - Melbourne: Longman Cheshire, 1981. -
243 p.
Maugham W.S. The Kite // Stories By Modern English Authors. M.: For-
eign Languages Publishing House, 1961. P. 16-41.
Puzo M. The Godfather. - N.Y.: Putnam’s Sons, 1969. - 446 p.
Reese J.H. The Symbolic Logic of Murder // Гуттерман Н.Г.,
Полонская Н.К. Я буду ждать. Книга для чтения на английском языке.
Л.: Просвещение, 1980. 175 с.
Shaw G.B. Pygmalion. N.Y.: Dover Publications, Inc., 1994. 82 p.
Steinbeck J. The Grapes of Wrath. - M.: Raduga Publishers, 1984. - 542
p.
Wilson A. Realpolitik // Stories by Modern English Authors. - M.: For-
eign Languages Publishing House, 1961. - P. 113-121.
Компьютерные источники
100 рассказов о Чукче (дискетный вариант).
1001 советский анекдот (дискетный вариант).
Вопросы и ответы советской экспертной системы или армянского
радио (дискетный вариант).
Записки на полях Уставов (дискетный вариант).
Золотая коллекция анекдотов (CD).
Из жизни Штирлица (дискетный вариант).
134
Источники на аудиокассетах
Тимур Шаов и группа “Гроссмейстер”. Музыка, стихи, пение: Т.
Шаов. М., 1997.
Группа “Кино”. Альбом “Группа крови”. Музыка и слова В. Цоя. М.:
Moroz Records, 1994.
135
Тематический указатель
аллюзия 37, 39-41, 49, 51, 53, 54, 80, 105, 115
анекдот 27, 28, 44, 53-57, 60, 66-72, 75, 77
анекдотный цикл 57, 68-72
аспекты прецедентности 47-51, 55,56, 66, 67, 71, 79, 83, 93, 113, 115
внетекстовые аспекты прецедентности 48-49, 52, 67, 99, 101, 102, 115
внутритекстовые аспекты прецедентности 47, 49, 51, 99, 101, 115
директивный метод текстового насилия 77, 79, 80, 83, 84, 114
жизненная идеология 30-31, 34, 52, 55, 75, 115
имя концепта 17, 37
индивидуальный концепт 12, 14, 15, 28
инвективное использование концепта прецедентного текста 100
карнавализация 52, 54-56, 61, 62, 64, 65, 68, 69, 72, 73, 79, 80, 83, 115
квазианекдот 71-72
квазицитация 37-39, 51, 58, 60, 62-65, 70, 83, 103, 115
коммуникативная компетенция 18, 24, 102, 110
лингвокультурема 6
логоэпистема 6
молва 85, 87-89, 91, 114
наивная картина мира 12
нечеткое понятие 7
образная составляющая концепта 9, 11-14, 19, 51, 88, 89
паразитической дополнительности метод 77, 82-84, 114
пародия 42, 47, 55-60, 62, 63, 65, 70-73, 80, 83, 99
педагогический дискурс 79-80
плагиат 36, 92
понятийная составляющая концепта 11- 12, 16, 19, 39, 50, 51, 88, 112
прецедентные жанры 43-44, 64-66, 68
продолжение 37, 41, 51, 65, 113, 115
прямая цитация 27, 31, 37-39, 46, 47, 51, 62, 64, 80, 92, 94, 97-99, 103-
104, 107-108, 112, 115
реинтерпретация 85, 89-91, 114
рекламный дискурс 3, 28, 59, 77, 82-84, 109
реминисценция 55-58, 65-69, 71, 73, 76, 78, 83, 86, 92-100, 103-106, 108,
110-113, 116
текстовая концептосфера 4, 27, 39, 43-45, 47-49, 51, 68, 73, 76, 92,
114-115
текстовое насилие 4, 77-85, 114-115
травестия 58-59, 61, 63, 65, 68, 72, 80, 83
упоминание 37-38, 40, 47, 49, 51, 65, 67, 99, 109, 115
136
ценностная составляющая концепта 8-13, 19, 28, 43, 49, 51, 82, 109, 113,
114
эвфемистическое использование концепта прецедентного текста 97-98
энграмма 81
Авиамарш (песня) 62
авторская сказка (жанр) 44
Алиса в стране чудес (повесть Л.Кэролла) 72, 105
анкета советских времен (текст) 42-43, 105
Анна Каренина (роман Л.Н.Толстого) 102
Апокалипсис (текст) 30, 39
армия 17, 63
Архипелаг ГУЛАГ (роман А.Солженицина) 67
Африка 86
Байрона Дж. произведения 99
Бальзака О. произведения 67
Библия 30, 34-35, 46-48, 50, 51, 77, 90, 101-103
борьба 90, 107, 109
Борьба миров (роман Г.Уэллса) 29-30
Брежнев 54, 65
Бунюэля Л. фильмы 38
Властелин колец (эпопея Дж.Р.Р.Толкиена) 41
Во глубине сибирских руд (стихотворение А.С.Пушкина) 63
Вовочка (анекдотный цикл) 70, 72
Война и мир (роман Л.Н.Толстого) 37, 66, 68, 84, 102
Ворона и лисица (басня И.А.Крылова) 79-80
выборы 14, 17-18
гадание (жанр) 42-43
газета 46
Гамлет (трагедия В.Шекспира) 34, 41, 64, 88
Гете И. произведения 87
Горе от ума (комедия А.С.Грибоедова) 81
Гренада (стихотворение М.А.Светлова) 65
Данте А. произведения 87
Двенадцать стульев (роман И.Ильфа и Е.Петрова) 72, 99
деньги 17
Доктор Живаго (роман Б.Л.Пастернака) 88
дружба 90
душа 10
137
Дэвид Копперфильд (роман Ч.Диккенса) 112
Дюма А. произведения 38
Евгений Онегин (роман А.С.Пушкина) 62-63, 91
закон 13-14, 17
Записки о Шерлоке Холмсе (цикл произведений А.Конан Дойла) 40, 68,
93, 95-96
зарубежный детектив (жанр) 44
Интернационал (песня) 61, 106-107
К Чаадаеву (стихотворение А.С.Пушкина) 63
Каштанка (повесть А.П.Чехова) 110
кит 11
клятва блатная (текст) 108
козел отпущения 17, 35
колыбельная песня 64
компьютерное сообщение (текст) 68
Кому на Руси жить хорошо (поэма Н.А.Некрасова) 98
конфеты 13-14
Король Лир (трагедия В.Шекспира) 94
Кошка, гулявшая сама по себе (мультфильм) 112-113
Кошмар на улице Вязов (фильм) 64
Крейцерова соната (повесть Л.Н.Толстого) 102
кровосмешение 16-17
Лазарь бедный (духовный стих) 34
Ленин В.И. 72
Ленина В.И. произведения и высказывания 31, 57
Лесной царь (стихотворение И.Гете) 59-60
литературная биография (жанр) 44
лозунг 57, 75-76, 82
Ломоносова М.В. оды 49
Макбет (трагедия В.Шекспира) 111
Малая земля (мемуары Л.И.Брежнева) 65
Маркса К. произведения 32, 66, 99-100
Марксизм и вопросы языкознания (произведение И.В.Сталина) 88-89
Мастер и Маргарита (роман М.А.Булгакова) 45-47
Маяковского В.В. произведения 48-49
Мертвые души (поэма Н.В.Гоголя) 48, 51, 93
мировая революция 10
молитва 31-32, 108
мороженое 13-14
народная сказка (жанр) 65, 75, 77
объявление (жанр) 43-44
138
Остров сокровищ (роман Р.Л.Стивенсона) 41
От заката до рассвета (фильм К.Тарантино и Р.Родригеса) 39
Песнь о вещем Олеге (стихотворение А.С.Пушкина) 82
Песня о Нибелунгах 31
похитители детей 14, 17
Похождения бравого солдата Швейка (роман Я.Гашека) 64-65
предвыборные обещания (жанр) 65
Приключения Тома Сойера (роман М.Твена) 45-47
расстрел царской семьи 54-55
реклама 83
реклама корма для собак Chappy 104
реклама шампуня Head and Shoulders 59
речи Н.С.Хрущева 66
Рида М. произведения 66-67
Ромео и Джульетта (трагедия В.Шекспира) 86
рыночные отношения 10
Санта Барбара (телесериал) 109
свобода 63
Северянина Игоря произведения 48-49, 104
Семнадцать мгновений весны (телесериал) 70, 89
Сказка о рыбаке и рыбке (сказка А.С.Пушкина) 54, 62
скандинавские мифы 41
Скотта В. произведения 86
Следствие ведут знатоки (телесериал) 96
Слово о полку Игореве (древнерусская повесть) 109
смелость 90
смерть 11, 65
страшилка (жанр) 64-65
судьба 10
счастье 63
текст 25
тоска
Третий Рим 10
Три мушкетера (роман А.Дюма) 89-90
Три танкиста (песня) 62
У последней черты (роман В.Пикуля) 31
убийство эрцгерцога Фердинанда 54
Унесенные ветром (роман М.Митчелл) 41
Хижина дяди Тома (роман Г. Бичер-Стоу) 92
Чапаев (фильм Г.Н. и С.Д.Васильевых) 54, 68, 71
Чебурашка (серия мультипликационных фильмов) 68, 71
139
честь 19-24
Шекспира В. произведения 35, 86-87
Шинель (повесть Н.В.Гоголя) 93-95
Юбилейное (стихотворение В.Маяковского) 40
140
Оглавление
Предисловие 3
Заключение 114
141