Д. Б.

ГУДКОВ

ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА
МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ

осква «Гнозис»
2003
ББК 81.2Р
Г 93

Издание осуществлено при участии

филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова

Гудков Д. Б.
Г93 Теория и практика межкультурной коммуникации. - М.:
ИТДГК «Гнозис», 2003. — 288 с.
ISBN 5-94244-007-7
Настоящие издание представляет собой курс лекций, посвящен-
ных различным проблемам межкуяьтуриой коммуникации, кото-
рый читается автором на филологическом факультете МГУ как за-
вершающий а рамках специализации «Теория и практика межкуль-
турной коммуникации».
В настоящем курсе рассматривается специфика межкультурной
коммуникации как коммуникации особого типа .представлена ори-
гинальная типология коммуникативных неудач при общении пред-
ставителей различных лиигво-культурных сообществ, предлагаются
пути нейтрализации этих неудач, описываются важные аспекты вза-
имодействия языка и культуры, главное внимание при этом уделя-
ется особенностям хранения культурной информации единицами,
принадлежащими разным уровням языковой системы.
Книга адресована прежде всего лингвистам н культурологами
также всем интересующимся проблемами меж культурной комму-
никации.
ББК81.2Р

ISBN 5-94244-007-7 © Д. Б. Гудков. 2ШЭ

е. ИГГДГК «Гнозис», 2003
 ОГЛАВЛЕНИЕ

Используемые сокращения ............................ 4

Предисловие.................................................. 5
Введение ....................................................... 7
Часть I. Коммуникация как взаимодействие говоря
щих «сознаний» ............................................. 10
Часть И. Межкультурная коммуникация как особый
тип коммуникации ........................................ 51
Часть Ш. Когнитивная база ЛКС и прецедентные фено
мены в межкультурной коммуникации ......... 90
Часть IV. Языковые единицы как хранители культурной
информации.................................................. 141
Заключение .................................................. 270
Список литературы ....................................... 272
 ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

АИ — абстрактное имя
ДИ — двустороннее имя
ИИ — индивидуальное имя
икп
КБ
—
—
индивидуальное когнитивное пространство
когнитивная база
лкс — лингво-культурное сообщество
мкк — межкультурная коммуникация
ндм — национально-детерминированное миними-
зированное представление
п
ои — общее имя
пв — прецедентное высказывание
пи
ПС
—
—
прецедентное имя
прецедентная ситуация
пт
ПФ
—
—
прецедентный текст
прецедентный феномен
РКИ — русский язык как иностранный
яс — языковое сознание
***
АиФ — «Аргументы и факты»
3 — «Завтра»
и — «Известия»
кп — «Комсомольская правда»
мк — «Московский комсомолец»
нг — «Независимая газета»
ни — «Новые известия»
ее — «Совершенно секретно»
сэ
ЦП
—
—
«Спорт-экспресс»
«Центр-плюс»
 ПРЕДИСЛОВИЕ

Данное пособие представляет собой курс лекций для сту-

дентов-филологов, получающих специализацию «Теория
и практика межкультурной коммуникации». Курс этот
является в указанной специализации заключительным.
Прежде чем предложить его читателю, автор должен сде-
лать несколько оговорок.
Во-первых, данная работа во многом повторяет то, что
уже было изложено нами в предыдущих двух книгах1, не-
которые фрагменты которых целиком вошли в настоящее
пособие. Автор решился на подобный шаг ввиду того, что
указанные книги были опубликованы весьма незначитель-
ным тиражом и сегодня найти их не так легко. Кроме того,
эти работы преследовали цели, отличающиеся от тех, ко-
торые стоят перед предлагаемым курсом лекций. В после-
дних материал существенно расширен и соответствующим
образом систематизирован.
Во-вторых, многие из излагаемых здесь положений и
сама концепция, которая предлагается в данном курсе, раз-
раб отаны автором совместно с другими участниками на-
учного семинара «Текст и коммуникация», прежде всего —
с В. В. Красных и И. В. Захаренко. По этой причине с не-
которыми вопросами, обсуждаемыми в этой книге, чита-
1
Гудков Д. Б. Прецедентное имя и проблемы прецедентное«!. М.,
1999; Гудков Д. Б. Межкультурная коммуникация: проблемы обуче-
ния. М., 2000.
тель уже может быть знаком по лекционным курсам
В. В. Красных «Психолингвистика» и «Этнопсихолинг-
вистика», входящих в специализацию «Теория и практи-
ка межкультурной коммуникации». Однако мы считаем,
что повторение в данном случае только полезно, так как
позволяет рассмотреть теоретические положения в аспек-
те их практического применения.
Необходимо также сказать, что большинство из под-
нимаемых нами вопросов, являющихся весьма важными
для современной лингвистики и смежных дисциплин, не
получило до настоящего времени однозначного истолко-
вания, горячие споры продолжаются и сегодня. Мы нико-
им образом не претендуем на то, чтобы предложить окон-
чательное решение, и видим свою задачу в том, чтобы по-
знакомить читателя с наиболее, на наш взгляд, серьезны-
ми, сложными и дискуссионными вопросами из того моря
проблем, которые возникают при теоретическом изучении
межкультурной коммуникации и при непосредственном
участии в ней.
 ВВЕДЕНИЕ

Сегодня, вероятно, не нуждается в доказательствах тезис

о том, что неотъемлемой составляющей коммуникативной
компетенции является культурная компетенция. Это по-
ложение давно уже стало трюизмом. Многочисленные
примеры, часть из которых будет приведена ниже, убеди-
тельно доказывают, что знания собственно вербального
кода (т. е. языка) и правил его использования оказывается
недостаточно для успешного общения с носителем того
или иного языка, необходимо еще овладеть внекодовыми
знаниями, вернее, тем, что принадлежит невербальным
кодам культуры того лингвокультурного сообщества, для
которого используемый язык является родным. Заметим,
что далеко не во всех случаях коды эти могут быть верба-
лизованы.
Одной из главных причин неудач в межкультурной
коммуникации является слабое владение одним из ком-
муникантов знаниями о культуре другого, ибо к этим зна-
ниям говорящий прямо или опосредованно постоянно об-
ращается в своей речи, опирается на них при построении
текста и ведении диалога, они отражаются и закрепляют-
ся в семантике языковых единиц, система ценностей и норм
культуры задают правила вербального (речевого) и невер-
бального поведения речевой личности и т. д. Овладение
основами культуры того лингвокультурного сообщества,
на языке которого ведется общение, является необхо-
димым и обязательным условием успешности этого
общения.
Здесь перед нами возникает целый ряд весьма сущест-
венных вопросов. Различия между двумя культурами
практически неисчислимы, что же именно из всего масси-
ва чужой культуры требует тщательного изучения, теоре-
тического осмысления и практического овладения? Как
именно влияют особенности культуры на язык и его ис-
пользование? И наоборот: каким образом язык отражает
и задает параметры культуры? Где находятся «зоны на-
пряжения» при межкультурных контактах? Каковы типы
неудач, чем они обусловлены, каковы наиболее эффектив-
ные пути их нейтрализации? На эти и другие вопросы мы
постараемся ответить в данной книге.
Легко заметить, что поставленные выше проблемы
далеко выходят за пределы собственно лингвистики в
ее традиционном понимании. Активно ведущиеся в по-
следние десятилетия исследования в области межкультур-
ной коммуникации находятся на стыке нескольких науч-
ных дисциплин и осуществляются в их тесном взаимодей-
ствии. Речь идет о психологии, теории коммуникации,
этнографии, культурологии, социологии, политологии,
семиотики и др. Это заставляет нас в нашем дальнейшем
изложении обращаться к данным названных наук, при
этом в центре нашего внимания находятся особенности
взаимодействия языка и культуры, определяющие специ-
фику речевого поведения участников межкультурной ком-
муникации.
Мы неоднократно будем обращаться к многочислен-
ным примерам коммуникативного взаимодействия пред-
ставителей русского (прежде всего) лингвокультурного со-
общества с носителями иных языков, при этом автор не
ставит своей целью предложить списки конкретных реко-
мендаций по общению русских с представителями тех или
S
иных лингвокультурных сообществ. Наша задача иная.
Мы хотим описать общие принципы межкультурной ком-
муникации, вооружить учащихся методом анализа соб-
ственных коммуникативных неудач, обозначить те «зоны»,
где эти неудачи возможны, показать, как можно их избе-
гать и преодолевать, а также постараемся способствовать
формированию той психологической установки, которая
поможет в осуществлении успешной межкультурной ком-
муникации.
 Часть I
КОММУНИКАЦИЯ КАК ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ
«ГОВОРЯЩИХ СОЗНАНИЙ»

Межкультурная коммуникация (МКК), т. е. общение язы-

ковых личностей, принадлежащих различным лингвокуль-
турным сообществам, как и любая коммуникация, пред-
ставляет собой взаимодействие «говорящих сознаний»
[Бахтин 1998:361]. Этот тезис нуждается в подробном ком-
ментарии, но прежде чем приступить к нему, необходимо
определить основные термины, которыми мы будем опе-
рировать в дальнейшем: язык (ибо именно он является ба-
зовым кодом любой коммуникации), культура, сознание,
лингвокультурное сообщество, языковая личность.
Язык. Данным словом именуют различные феномены,
которые необходимо отличать друг от друга: их смеше-
ние ведет к путанице и неверным умозаключениям. Мож-
но выделить как минимум три понимания языка.
а) Назовем первое из них «глобальным». Согласно ему,
языком должна именоваться любая знаковая система (язык
музыки, язык архитектуры и т, д.), а также совокупность

1
Ср.; «Существует не только язык, состоящий из звуков, слов,
фраз или предложений, существует и гораздо более сложный язык,
состоящий из символов искусства, религии и науки. Каждый из этих
языков имеет свою собственную область применения и свои собствен-
ные правила, свою собственную грамматику» [Кассирер: 141—142].
Попытка показать подобный «язык» в действии предпринята, напри-
мер, Г. Гессе в романе «Игра в бисер».

10
 б) Можно выделить также «широкое» понимание язы
ка как определенного специфического класса знаковых си
стем (состоящих из фонем, морфем, лексем...), т, е. речь
идет о языке вообще, «едином человеческом языке, средо
точии универсальных свойств всех конкретных языков»
[Кибрик А. Е.: 9]. В этом значении указанный термин упо
требляется в таких лредложениях,,как, например: Человек
отличается от животных наличием языка; Среди функций
языка можно выделить коммуникативную, номинатив
ную ... Заметим, что язык в этом понимании есть абстракт
ный мысленный конструкт1, в реальной жизни и в эмпи
рических исследованиях мы имеем дело только с существу
ющими (или существовавшими) этническими языками2.
в) В последнем предложении слово «язык» употреб
ляется в третьем из значений этого термина, т.е. речь идет
о некой «реально существующей знаковой системе, исполь
зуемой в некотором социуме, в некоторое время и в некото
ром пространстве» [Кибрик А. Е.: 9]. Конкретный язык
выступает как реализация инвариантных свойств языка.
В дальнейшем термин «язык» мы будем употреблять, как
правило, в последнем значении, специально оговаривая
случаи, когда будет использоваться широкое понимание
«языка».
Культура. Количество определений данного термина
измеряется сегодня четырехзначными числами [Гуревич:
10]. Дать даже краткий обзор подходов к анализу стояще-
го за этим словом понятия не представляется возможным.
Постараемся предложить максимально обобщенную клас-
1
Ср,:«... Язык — это один из объектов, суверенно конституируе-
мых сознанием, а его современные разновидности есть частные слу-
чаи некоего возможного языка» [Мерло-Понти: 179].
%
В данной работе сознательно не рассматривается вопрос о
реальности / нереальности так называемого онтологического («дог
вавилонского») языка.

П
сификацию пониманий культуры, выделяя то, что пред-
ставляется нам особенно важным для дальнейших рассуж-
дений, не претендуя при этом на всеохватность1.
а) Один из подходов к определению культуры заклю
чается в перечислении составляющих ее компонентов, а
сама она понимается как совокупность этих компонентов.
Так, один из основоположников и признанных классиков
этнографии и культурологии Э. Тэйлор писал: «Культу
ра, или цивилизация2, в широком этнографическом смы
сле слагается в своем целом из знания, верований, искус
ства, нравственности, законов, обычаев и некоторых дру
гих способностей и привычек, усвоенных человеком как
членом общества» [Тэйлор: 18].
б) Наиболее широкое из существующих пониманий
культуры заключается в ее оппозиции природе. Ю. М. Лот-
ман:«... Своеобразие человека как культурного существа
требует противопоставления его миру природы, понимае
мой как внекультурное пространство» [Лотман 92: 44].
Э. Бенвенист называет культурой «человеческую среду, все
то, что помимо выполнения биологических функций при
дает человеческой жизни и деятельности форму, смысл и
содержание» [Бенвенист: 30]. Указанный подход к опреде
лению культуры наиболее четко выражен в следующих
словах Г, Риккерта: «Продукты природы — то, что сво
бодно произрастает из земли. Продукты же культуры про
изводит поле, которое человек вспахал и засеял. Следова
тельно, природа есть совокупность всего того, что возник
ло само собой, само родилось и предоставлено собствен-
1
Обзор и классификация существующих определений, отличаю
щаяся от кашей, содержится, например, в [Маслова].
2
Мы сознательно не останавливаемся иа различии понятий «куль
тура» и «цивилизация», которые далеко не всеми исследователями
понимаются как синонимы и могут резко противопоставляться, как,
например, в философии О, Щпенглера.

12
ному росту. Противоположностью природе в этом смы-
сле является культура, как то, что или непосредственно со-
здано человеком, действующим сообразно оцененным им
целям, или, если оно уже существовало раньше, по край-
ней мере, сознательно взлелеяно им ради связанной с ним
ценности» [Риккерт: 69].
В данной работе мы принимаем именно это («широ-
кое») понимание культуры, сознавая, что не всегда можно
четко и однозначно разделить природу и культуру, ибо
«граница размыта, и определение каждого конкретного
факта как принадлежащего культурной или внекультур-
ной сфере обладает высокой степенью относительности»
[Лотман 92: 45]. Ведь природа может рассматриваться и
как «отчужденное сознание, противопоставленное само-
му себе» [Делез: 28]. Например, такие феномены, как на-
циональные парки, могут рассматриваться и как часть
природы, и как часть культуры [Брудный: 29]. Как «куль-
турные предметы» национальные парки наделены для че-
ловека определенной ценностью, значением, которое вы*
водит их за рамки чисто природного феномена. Пробле-
ма «культурной ценности» природы, являющаяся одной
из центральных при обсуждении столь актуальных на се-
годняшний день экологических проблем, заставляет заду-
маться об условности границы между природой и культу-
рой, но в то же время свидетельствует и о том, что грани-
ца эта существует.
Заметим, что введение категории ценности для
определения культуры (см, слова Г, Риккерта) и обязатель-
ность ее опосредования человеческим сознанием1 позво-

1
«... Под культурой мы в конечном итоге понимаем не что иное,
как совокупность всего того, что человеческое сознание, в силу при-
сущей ему разумности, вырабатывает из данного ему материала»
[Виндельбакд: 62].

13
ляет снять вопрос о разделении материальной и духовной
культуры, так как в человеческом сознании нет границы
между материальным и идеальным. Проблема разграни-
чения материальной и духовной культуры имеет богатую
историю, на которой мы не собираемся здесь останавли-
ваться, лишь хотим подчеркнуть, что мы присоединяемся
к тем исследователям, которые считают данное разграни-
чение нерелевантным, так как ценность любого мате-
риального предмета как культурного феномена опреде-
ляется не его субстанцией самой по себе, а тем значе-
нием, которое приписывается этому феномену человече-
ским сознанием, той ценностью, которой он наделяется в
определенном социуме.
в) При анализе понятия культуры необходимо остано-
виться на антиномии ее социального и индивидуального
характера. Различные исследователи в своих определени-
ях делают акцент на первом или на втором, т. е. культуру,
с одной стороны, рассматривают с точки зрения «филосо-
фии культивирования индивидуальных сил и способнос-
тей человека» [Гудков Л.: 136], а с другой — под культу-
рой понимают определенные формы социального взаимо-
действия1. Иными словами, культура может пониматься
как определенная форма общественного бытия людей и
как форма присвоения личностью коллективного опыта.
Соглашаясь с тем, что «культура есть форма самодетер-
минации индивида в горизонте личности» [Библер: 289],
мы будем обращаться прежде всего не к индивидуальным,
а к коллективным представлениям о «культурных пред-
метах», инвариантам их восприятия, которые хранятся в
1
Ю. М. Лотман: «Культура, прежде всего, — понятие коллектив-
ное. Отдельный человек может быть носителем культуры, может ак-
тивно участвовать в ее развитии, тем не менее по своей природе куль-
тура, как и язык, — явление общественное, то есть социальное» [Лот-
ман 94: 6].

14
коллективном сознании носителей определенной этниче-
ской культуры.
г) Следующий вопрос, на котором необходимо оста
новиться, связан с проблемой национального и универ
сального в культуре. Не вдаваясь в полемику по данному
вопросу, активно дискутируемому в последнее время как
специалистами, так и дилетантами, заметим, что в этом
отношении культура подобна языку, т. е. можно выделить
некие универсальные, инвариантные общечеловеческие
черты культуры, но сама культура выступает всегда в кон
кретных этнических формах, а общечеловеческая культу
ра существует лишь как некоторая абстракция; в реаль
ной жизни мы имеем дело с французской, китайской, рус
ской и другими национальными культурами как отлич
ными друг от друга вариантами воплощения некоего
инварианта.
Вполне естественно, что различные исследователи
выделяют этнодифференцирующую и этноинтегрирую-
щую функцию культуры как одну из основных для послед-
ней (см., напр., [Бромлей: 5—6; Поршнев: 93 и ел.]).
д) Необходимо, наконец, остановиться на таком под
ходе к определению культуры, при котором исследовате
ли этого феномена пытаются выделить наиболее суще
ственные из присущих ему характеристик и выполняемых
им функций. Мы присоединяемся к мнению ученых, выде
ляющих среди основных свойств культуры 1) ее систем
ность, 2) кумулятивность (Ю. М. Лотман: «Одно из важ
нейших определений культуры характеризует ее как не
генетическую память коллектива. Культура есть память»
[Лотман 94: 8]; Ю. В. Рождественский: «Культура, благо
даря обращенности из настоящего в прошлое, есть исто
рическая память» [Рождественский 96:15]), 3) знаковый
характер (Э. Бенвенист: «Этот человеческий феномен —
культура — целиком символичен» [Бенвенист: 30], 4)
15
 коммуникативность (Ю. М. Лотман: «...Культура есть
форма общения между людьми и возможна лишь в такой
группе, в которой люди общаются <...> культура имеет,
во-первых, коммуникационную и, во-вторых, символичес-
кую природу» [Лотман 94: 6]). Приведем еще одно опреде-
ление культуры, которое, на наш взгляд, является весьма
емким, а с другой — включает большинство из указанных
выше признаков рассматриваемого феномена: «Культура
<...>—это выражение человеческих отношений в пред-
метах, поступках, словах, которым люди придают значе-
ние, смысл, ценность» [Брудный: 28]. Культура, таким об-
разом, есть «овеществление отношений между людьми, и
овеществление это семиотично» [Брудный: 19].
Заканчивая данный весьма беглый обзор, заметим, что
пока мы привели только самое общее понимание культу-
ры, к уточнению этого понятия и анализу отдельных аспек-
тов культуры мы обратимся в следующих разделах, посвя-
щенных языковому сознанию и коммуникации.
Взаимоотношение языка и культуры. Взаимосвязь
указанных в заголовке данного раздела феноменов — еще
одна весьма актуальная для решения задач данной рабо-
ты проблема, активно обсуждаемая в гуманитарных нау-
ках со времен В. фон Гумбольдта и не получившая до
настоящего времени однозначного решения. Д. X. Хаймс,
систематизируя различные точки зрения, выделял четыре
основных подхода:
«1) язык первичен (источник, причина, фактор, незави-
симая переменная величина и т. д.);
2) остальная часть культуры первична;
3) ни язык, ни остальная часть культуры не первичны,
они рассматриваются как взаимно определяющие;
4) ни язык, ни остальная часть культуры не первичны,
и то и другое определяется фактором, лежащим в их осно-
16
ве (таким, как «взгляд на мир», Volksgeist, национальный
характер и т. п.)» [Хаймс; 238].
К. Леви-Строс указывал, что язык может рассматри-
ваться как: 1) продукт культуры («употребляемый в об-
ществе язык отражает общую культуру народа»), 2) часть
культуры («он представляет собой один из ее элементов»),
3) условие культуры («именно с помощью языка индивид
обретает культуру своей группы») [Леви-Строс: 65].
Легко заметить, что ни один из перечисленных выше
подходов не отрицает теснейшего взаимодействия языка
и культуры. «С одной стороны, язык как основа культуры,
ее строительный материал, демиург существеннейших ее
частей, предопределяющий некоторые важные параметры
культуры <.,.> с другой стороны, императивы культуры,
предписывающие языку специфические сферы упо-
требления, намечающие функциональные рамки, и — как
результат—"культурный" слой языка как фиксация в нем
отложений культуры, охватывающих в широкой перспек-
тиве весь язык» [Топоров: 184]. Мы полагаем, что язык и
культура находятся в отношениях двунаправленных
взаимозависимости и взаимовлияния; бессмысленно спо-
рить о том, что является первичным, ибо это выводит нас
к неразрешимому (во всяком случае, на уровне сегодняш-
него состояния научных знаний о мире и Человеке) во-
просу о происхождении языка. Язык не может существо-
вать вне культуры, как и культура не может существовать
без языка, они представляют собой нерасторжимое целое,
любое изменение каждой из частей которого ведет к обя-
зательным изменениям другой его части. Взаимосвязь и
взаимозависимость языка и культуры четко выражены в
следующем известном тезисе А. Н. Уайтхеда, с которым
мы полностью согласны: «Человеческая цивилизация есть
продукт языка, а язык есть продукт развивающейся циви-
лизации» [Уайтхед: 366].
 Коммуникация. Можно выделить два противополож-
ных подхода к коммуникации в двух противостоящих
друг другу (по крайней мере, последнее столетие) линг-
вистических парадигмах. Первое направление, которое
может быть названо романтическим и связано в истории
лингвистики с такими именами, как В. фон Гумбольдт,
A. А. Потебня, К. Фоссдер, Л. Шпитцер, подходит к язы
ку как к динамическому феномену, находящемуся в по
стоянной эволюции, предопределяемой творческой энер
гией говорящегоК Эта школа на долгие десятилетия ока
залась почти в полной тени, будучи отодвинутой на вто
рой план структуралистским подходом (Ф. де Соссюр,
B. Брёндаль, Л. Ельмслев, Р, О. Якобсон и др.), рассмат
ривавшим пользование языком как создание по заранее
заданным моделям определенных конструкций из дис
кретных фиксированных единиц, не подвергающихся
серьезным изменениям. Помимо ставшего хрестоматий
ным сравнения с шахматами напрашивается еще одно — с
чрезвычайно популярным ныне детским конструктором
«Lego».
В рамках первого подхода коммуникация восприни-
мается как акт творческого взаимодействия коммуникан-
тов. «Говоря словами Гумбольдта, всякое понимание есть
вместе с тем непонимание, всякое согласие в мыслях —
вместе несогласие. Когда я говорю, а меня понимают, то я
не перекладываю целиком мысли из своей головы в дру-
гую, — подобно тому, как пламя свечи не дробится, когда
я от него зажигаю другую свечу, ибо в каждой свече вос-
пламеняются свои газы. <.„> Чтобы думать, нужно со-
«ntl«*"- ** Ha° автоношшм является не язык с его звуками, а .
котопьш создаетПОЭТ
его, МУ
формирует, двигает и обусловливает в мель-
иной залячТГ™*' ° языкознание не может иметь никакой юшей
nnZ; P ""Жирования духа, как единственно действующей
причины всех языковых форм» [Фосслер: 331].
18
здать (а как всякое создание есть собственное преобразо-
вание, то преобразовать) содержание своей мысли, и, та-
ким образом, при понимании мысль говорящего не пере-
дается, но слушающий, понимая, создает свою мысль»1
[Потебня: 226]. Второй подход наиболее ярко выражен в
ставшей хрестоматийной схеме коммуникации Р. О. Якоб-
сона [Якобсон: 198]:
«Адресант посылает сообщение адресату. Чтобы сооб-
щение могло выполнять свои функции, необходимы: кон-
текст, о котором идет речь <...>; контекст должен вос-
приниматься адресатом и либо быть вербальным, либо до-
пускать вербализацию; код, полностью или хотя бы час-
тично общий для адресанта и адресата (или, другими сло-
вами, для кодирующего и декодирующего); и, наконец,
контакт — физический канал и психологическая связь
между адресантом и адресатом, обусловливающие воз-
можность установить и поддерживать коммуникацию. Все
эти факторы, которые являются необходимыми элемента-
ми речевой коммуникации, могут быть представлены в
виде следующей схемы:
Контекст
, Сообщение
Адресант ------------------------------------- —- Адресат
Контакт
Код»
Сегодня в постструктуралистской парадигме происхо-
дит, как это часто бывало в истории человеческой мысли,
отказ от доминировавшего до этого направления и обра-
щение к предшествовавшему ему. Во многом этим обус-
ловлен и на это повлиял интерес к принципам «диалогиз-

' Ср. также:«... Понимание никогда не представляет собой завер-

шейного статичного состояния ума. Оно всегда имеет характер п
цесса проникновения — неполного и частичного» [Уайтхед: 377].
шенного статичного состояния ума. Оно всегда имеет характер про-
ПЁССЭ ТТПЛМИТГН'ЛИРтлтст __ TiartrtfiTTrtnrt иг 1Т1г«тЧ*1иилГЛЙ ГУиЙТУЙГГТ 377?.

19
ма» М. М. Бахтина1. Многими авторами признается, что
коммуникация как процесс передачи от адресанта к адре-
сату определенного количества битов статичной инфор-
мации, остающейся неизменной как на выходе, так и на
входе, существует лишь в искусственных системах, но не-
возможна при реальном общении языковых личностей2.
Коммуникация при этом рассматривается как процесс вза-
имодействия и взаимокорректировки индивидуального
сознания каждого из коммуникантов3. Достаточно ярко
этот взгляд выражен в следующих словах (приносим из-
винение за столь развернутую цитату); «До тех пор, пока
язык считается денотативным, на него приходится смо-
треть как на некое средство для передачи информации,
как если бы что-то от одного организма передавалось
другому таким образом, что спецификации "отправите-
ля" уменьшали область неопределенности "получателя".

1
Ср.: «... Для говорящего языковая форма важна не как устойчи-
вый и всегда себе равный сигнал, а как всегда изменчивый и гибкий
знак. <...> Задача понимания в основном сводится не к узнанию при-
мененной формы, а именно к пониманию ее в данном конкретном
контексте, к пониманию ее значения в данном высказывании, т. е. к
пониманию ее новизны, а не к узнанию ее тоздественности» [Бахтин
98: 361].
1
Ср.: «Если увидеть в адекватности передачи сообщения основ-
ной критерий оценки эффективности семиотических систем, то при-
дется признать, что все естественно возникшие языковые структуры
устроены в достаточной мере плохо. Для того, чтобы достаточно
сложное сообщение было воспринято с абсолютной идентичностью,
нужны условия а естественной ситуации практически недостижимые
<..,> Очевидно, что совпадение кодов передающего и принимающе-
го в реальности возможно лишь в некоторой весьма относительной
степени. Из этого неизбежно вытекает относительность идентичности
исходного и подученного текстов» Щотман 96: 13—14].
3
Ср.:«... Коммуникация—это в первую очередь не что иное, как
способ внесения той или иной коррекции в образ мира собеседника»
[Леонтьев 99; 272].

20
Но стоит признать, что язык ковнотативен, а не дено-
тативен и что его функция состоит в том, чтобы ориен-
тировать ориентируемого в его когнитивной области, не
обращая внимания на когнитивную область ориентирую-
щего, как становится очевидным, что никакой передачи
информации через язык не происходит. Выбор того, куда
ориентировать свою когнитивную область, совершается
самим ориентируемым в результате независимой внут-
ренней операции над собственным состоянием. "Сообще-
ние" является причиной выбора, однако произведенная им
ориентация не зависит от того, какие репрезентации зак-
лючает в себе это "сообщение" для самого ориентирую-
щего. Строго говоря, никакой передачи мысли между го-
ворящим и его слушателем не происходит. Слушатель сам
создает информацию, уменьшая неопределенность путем
взаимодействий в собственной когнитивной области. Кон-
сенсус возникает лишь благодаря кооперативным взаимо-
действиям, в которых результирующее поведение каждо-
го из организмов служит поддержанию их обоих» [Мату-
рана: 119]. При подобном подходе термины «передача
сообщения» и «восприятие сообщения» понимаются как
метафоры, ибо «сообщение, вернее, его содержание не пе-
редается, а конструируется слушающим (читающим) при
восприятии тел языковых знаков, образующих текст»
[Тарасов 90:10].
Обратим внимание на то, что, конечно, существуют
различные виды коммуникации; тот, речь о котором шла
выше, представляет собой лишь один из возможных. Кро-
ме искусственных систем коммуникации, в которых впол-
не возможен обмен информацией в чистом виде и кото-
рые мы не рассматриваем, существуют по крайне мере три
1
Ср. также: «Функция языка не информировать, а вызывать пред-
ставления» [Лакан: 69].
21
условно выделяемых типа общения1, редко проявляющиеся
в чистом виде и, как правило, выступающие в комплексе
с доминантой того или другого из них. Условно назовем
их «ритуальная коммуникация», «монологическая
коммуникация» и «диалогическая коммуникация»2. О
ритуальных высказываниях и коммуникации этого типа
мы будем подробно говорить ниже и не станем сейчас на
этом останавливаться. «Монологическая комму-
никация» — это та коммуникация, при которой взаимо-
коррекции когнитивных пространств коммуникантов не
происходит, каждый из них озабочен лишь тем, чтобы за-
явить о своей позиции, совершенно не думая каким-либо
образом воздействовать на сознание собеседника. Диалог
(полилог) в данном случае происходит лишь формально,
«диалога» в том смысле, которое вкладывал в это слово
М. М. Бахтин, не лолучается. Классическим примером
подобной коммуникации являются споры Базарова с
Павлом Петровичем Кирсановым. «Диалогическая 3
коммуникация» представляет собой то, что принято на-
зывать «нормальным общением», настоящий диалог (по-
лилог), при котором его участники стараются учитывать
J
Данная классификация не противоречит традиционно выделяе-
мым трем теоретическим моделям коммуникации - информацион-
но-кодовой, инференционной, интеракционной (краткий обзор ука-
занных моделей с богатой библиографией см., напр., в [Макаров: 22-
ро^ы° П0ДХ0ДИТ К РассматРиваемьщ проблемам несколько с иной
СТОРОНЫ -------------- » и ! . ™ | « , и ш O C W W M V V « 1 » м
пиЛ^ Прекрасно понимаем всю условность подобной классификации и
вовсе не претендуем на то, что только она является единствен-™££*?'
СОЗНаваЯ> что МОГ Т
У существовать (и существуют) иные классификации,
построенные на иных основаниях. Отличный от на-
Sfe 86-98]* КЛаСсификации типов коммуникации см., напр., в [Бруд-
™™ТЙ Т6РМИН употРеблен нами сугубо условно, так как речь,
конечно, может идти не только о диалоге, но и о полилоге.
22
индивидуальные особенности друг друга и соответствую-
щим образом «трансформировать» собственное сознание.
Скажем теперь несколько слов об автокоммуни-
кации. Мы не рассматриваем особенности последней
отдельно и считаем ее производной от «диалогической»
коммуникации. Языковое сознание личности, наличие
которого делает возможным и автокоммуникацию, фор-
мируется в дискурсе, обязательно включающем в себя
тот тип общения, который мы назвали «диалогическим».
Толчком, промотором и моделью для автокоммуникации
«#_#'» (ПрИ том, что «Я'» есть другое состояние или
другая стадия перманентной эволюции «Я» [Парментьер:
25]) служит диалогическая коммуникация «Я—Другой»;
«Я'» просто занимает позицию этого «Другого». Автоком-
муникация, таким образом, оказывается редуцированным
вариантом диалогической коммуникации [Атаян: 4]. Мы
не хотим сказать, конечно, что этим положением исчер-
пываются все особенности автокоммуникации, заслужи-
вающие не просто отдельного рассмотрения, но и отдель-
ных работ, анализирующих указанную проблему с пози-
ций психологии, лингвистики, социологии и других дис-
циплин, но лишь демонстрируем свой взгляд на то место,
который данный вопрос занимает в проводимом нами ис-
следовании, какое положение занимает она (автокомму-
никация) в ряду тех объектов, на которые направлено наше
внимание.
Нас интересует именно «диалогическая» коммуни-
кации, и мы понимаем ее как взаимодействие «говоря-
щих сознаний» коммуникантов. Но для того чтобы это
взаимодействие было возможным, необходимо пересече-
ние индивидуальных когнитивных пространств общаю-
щихся; чем больше зона этого пересечения, тем адекват-
нее будет коммуникация. Индивидуальные когнитивные
пространства никогда не могут полностью отличаться,
23
всегда будут какие-то общие «зоны», но при этом они не
могут и полностью совпадать, между ними всегда будут
те или иные отличия, даже у самых близких людей, каж-
дый из которых обладает собственными знаниями и пред-
ставлениями, выражая их на только ему присущем идио-
лекте1. Приведем рассуждения на эту тему Ю. М. Лотма-
на: «В нормальном человеческом общении и, более того,
в нормальном функционировании языка заложено пред-
положение об исходной неидентичности говорящего и слу-
шающего. В этих условиях нормальной становится ситуа-
ция пересечения языкового пространства говорящего и
слушающего:

В ситуации непересечения общение предполагается

невозможным, полное пересечение (идентичность А и Б)
делает общение бессодержательным» [Лотман 92:10].
Несмотря на всю индивидуальность сознания и языко-
вого сознания каждой языковой личности2, мы постули-
руем наличие некоей инвариантной общенациональной
части в сознании каждого полноценного члена лингво-
культурного сообщества и считаем, что «можно наряду с
индивидуальными вариантами говорить о системе инва-
риантных образов мира, точнее — абстрактных моделей,

*: 148J. 24
описывающих общие черты в видении мира различными
людьми» [Леонтьев 99:273]. В дальнейшем мы будем обра-
щаться к исследованию именно этой части русского язы-
кового сознания1.
Язык, сознание, мышление. В процессе вербальной
коммуникации, представляющем собой взаимодействие
«говорящих сознаний» ее участников, коммуниканты об-
мениваются языковыми знаками, именуя ими определен-
ные когнитивные единицы и структуры. Вопрос о том,
можно ли установить тождество между языковыми значе-
ниями и когнитивными единицами, является одним из клю-
чевых при рассмотрении проблемы взаимоотношений язы-
ка, сознания и мышления.
Эта проблема представляется весьма сложной и не име-
ет на сегодняшний день однозначного решения; рассмат-
ривая ее, мы вторгаемся в одну из наиболее проблемных и
малоизученных областей науки о Человеке, ибо «глава о
сознании, несмотря на важнейшее значение этого явления
в понимании психологии и поведения человека, до сих пор
остается одной из наименее разработанных» [Немов: 133].
Сознание, осуществляющее интериоризацию индиви-
дом окружающей действительности в форме определен-
ным образом структурированных и систематизированных
знаний и представлений и отвечающее за фиксацию, хра-
нение и оценку результатов деятельности человека, всту-
пает в сложные взаимоотношения с мышлением и языком.
О характере этих взаимоотношений высказывались часто

1
Ср.: «Социальные явления, язык, миф, нравы, наука, религия,
просто всякий исторический момент вызывают соответствующие
переживания человека, Как бы индивидуально ни были люди раз-
личны, есть типически общее в их переживаниях <...> Этническая
психология — описательная психология, изучающая типические кол-
лективные переживания» [Шпет: 107].
25
полярные мнения1, но не подвергается сомнению тесная
связь трех указанных феноменов, соотнесение когнитив-
ных структур с языковыми единицами и категориями. Со-
знание как последний член указанной триады в различ-
ных работах практически отождествляется с мышлением,
«в современной философской и когнитивной литературе
<■. > неразличение этих понятий и даже их прямое отож-
дествление носит постоянный характер [Кубрякова и др.:
1 /3—176J. Некоторым исследователям это позволяет на-
стаивать на том, что язык, сознание и мышление высту-
пают как разные ипостаси некой единой сущности, обра-
зуют единый ментально-лингвальный комплекс, под ко-
торым понимается «функционирующая на основе челове-
ческого мозга самоорганизующаяся информационная
система, которая обеспечивает восприятие, понимание,
оценку, хранение, преобразование, порождение и переда-
чу (трансляцию) информации; <...> в рамках ментально-
лингвального комплекса <...> мышление — прежде всего
динамическая ипостась, сознание — накопительно-оце-
ночная ипостась, а язык — инструментальная и коммуни-
кативная ипостась» [Морковкин, Морковкина 94: 65]. Та-
ким образом, «мы не можем взять уже в исходном пункте
язык и мышление отделенными друг от друга, а должны
взять единое, выступающее какой-то своей стороной на
поверхность и внутренне еще не расчлененное целое»2
[Щедровицкий: 449—450].

« подходов (условно их можно на-

г^ТИВербаЛИСТСКИМИСИНТетическим)иб«блио- ^°РКОВКИН'
Морковкина 94: 97]; о проблемах
го МЫШления см так
г - *е> *«Ф. [Коул,
6 ЛЬНогоМ
Д
ИИе> ЧТ
ривает ™Г ° У казанный автор фактически рассматривает
сознание как одну из форм мышления; «Мышление выступает
26
 Вопрос об обусловленности сознания и мышления язы-
ком теснейшим образом оказывается связан с проблемой
«языка мысли». Протекает ли мышление в вербальных
формах или существует довербальный уровень мышления?
В отечественной науке как «вербалисты», так и «антнвер-
балисты» ссылаются на Л. С. Выготского, приводя став-
шие хрестоматийными цитаты из классического труда это-
го ученого: «Мысль не выражается в слове, но совершает-
ся в слове» [Выготский: 306J; «Единицы мысли и единицы
речи не совпадают» [Выготский: 354]'.
На вопрос о «вербальности» сознания и мышления, о
том, совпадают ли когнитивные единицы с языковыми зна-
чениями и всегда ли мышление протекает в вербальных
формах, не существует однозначного ответа. Сам же этот
вопрос оказывается теснейшим образом связанным с дру-
гими: являются ли сознание и мышление детерминирован-
ными этническим языком (ведь слово не может не быть
словом конкретного этнического языка) или они незави-
симы от него, можно ли говорить об особой языковой кар-
тине мира, особой «сетке», которую тот или инойязык на-
кладывает на восприятие, членение и категоризацию дей-
ствительности, или отражение человеческим сознанием
мира не зависит от этнического языка, а когнитивные про-
цессы являются универсальными.
Согласно вербалистскому подходу, «мышление <..■>
всегда протекает в вербальных формах, даже если оно
достигает высокого уровня абстракции» [Верещагин,

в двух формах: 1) как образ определенных объектов, та изображение

или отображение, т. е. как фиксированное знание, и 2) как процесс
или деятельность, посредством которой этот образ получается, фор-
мируется; другими словами, мышление выступает, во-первых, как
знание, во-вторых, как познание» [Щедровицкий: 455],
1
Анализ причин подобных, «противоречий» в концепции
Л. С. Выготского см. в [Седов].

27
 Костомаров 83: 16]', «"готовой" мысли до ее вербализа-
ции не существует» [Кубрякова 91а: 54]2. Противники этого
подхода утверждают, что «мысль присутствует в сознании
говорящего человека до того, как начнется процесс
вербализации, и воплощается она в особом знаковом ма-
териале, отличном от словесного языка» [Седов: 8].
Высказываются положения, что существует особый
универсальный язык мысли, имеющий невербальную
природу и единый для всех людей, говорящих на разных
этнических языках, что позволяет осуществлять перевод с
одного языка на другой, носителю одного языка проникать
в семантику другого. «Предметный код — это стык речи
и интеллекта. Здесь совершается перевод мысли на язык
человека. Это значит, что национальные языки имеют
общую генетическую структуру и различаются между
собой только некоторыми способами интеграции того же
предметного кода, который имеет общую структуру для
обработки не только вербальной информации, но и ин-
формации о действительности, поступающей через орга-
ны чувств» [Жинкин 82: 55]. Согласно Н. И. Жинкину,
именно действие универсального предметногокода (УПК)
ооеспечивает «семиотическое преобразование сенсорных
сигналов в предметную структуру, т. е. денотативное отра-
жение действительности» [Там же: 16]. Дж. Фодор гово-
рит о существовании универсального языка мысли, кото-
рый представляет собой язык врожденных когнитивных
примитивов, которые едины для всех языков, но по-раз-
ному кодируются в семантике естественных языков, что

сказав
высказь1ва
"™ * С. Кубрякова делает
Н СЛ Ве <(ГОТОВОЙ
'! ° ». «« как далее она говорит, что
Ф РМЫ МЫШЛения
I ° - вербальные и вербальные

28
позволяют носителю одного языка проникнуть в семан-
тику другого [Fodor: 162 и ел.]- Когнитивные примити-
вы представляют при этом собой своеобразные атомы
доязыкового смысла.
Сознание н языковая картина мира.Естественно, что
антивербалистский подход исключает гипотезу лингви-
стической относительности. Возможны лишь некоторые
национально детерминированные вариации при пере-
кодировке инвариантного кода (УПК, языка когнитив-
ных примитивов]) в некие национальные варианты (этни-
ческие языки), так как языком мысли при этом остается
некий универсальный невербальный «язык», нет смысла
говорить об особом отражении мира носителем того или
иного языка, об особой языковой картине мира.
Так, Г. В. Колшанский утверждает, что нет оснований
ставить вопрос об особом «языковом мире», об особом
членении мира через язык; он полагает, что «языковые
формы не образуют своего "особого царства", а все со-
держание и богатство мышления воплощается в материи
языка, и понятийным миром человека остается отражение
единого объективного мира, укладывающегося в единую
познавательную систему, в целом адекватно передаваемую
любым конкретным языком, являющимся по своим суще-
ственным характеристикам единым для всего человече-
ского рода» [Колшанский 80: 118]. Подобный подход

1
Мы вовсе не ставим знак равенства между концепциями Жинки-
на и Фодора, так как данные исследователи исходят из различных
посылок, их теории совершенно независимы друг от друга и служат
решению различных задач. Разбор этих отличий никоим образом не
относится к числу проблем, рассматриваемых нами в настоящей ра-
боте. Мы лишь хотим показать сходство выводов названных иссле-
дователей по вопросу, который в данный момент находится в центре
нашего внимания.

29
 представляет собой радикальное отрицание самого поня-
тия «языковая картина мира».
Противники данной точки зрения ссылаются н^гипо-
тезу «культурных знаков» Л. С. Выготского, согласно ко-
торой, человек и воспринимаемый им объект «связаны не
только "прямо", но одновременно и "непрямо", через по-
средника, состоящего из артефактов,— культуры» [Коул:
142]'. М. Коул приводит следующую схему подобного
опосредования [Коул: 142]:

М
(артефакт)

S / ___ \ О
(субъект) ------------ * (объект)

^Артефактами М. Коул называет как различные симво-

лы, так и орудия, инструменты, которые часто относят к
материальной культуре; указанный автор настаивает на
«единстве материального и символического в человече-
ском познании» [Коул: 141].
27
Ср. также анализ Р. С. Немовым теории культурно-историче-
ского развития высших психических функций человека, выработан-
ной Л. С. Выготским. «В ней (в указанной теории. —Д. Г.) автор
показал, что главные исторические достижения человечества, в пер-
вую очередь язык, орудия труда, знаковые системы стали мощным
фактором, который значительно продвинул вперед филогенетическое
и онтогенетическое психологическое развитие людей. Пользуясь всем
этим, человек научился управлять собственной психикой и поведени-
ем, сделав их произвольными и опосредованными орудиями и знака-
ми, подвластными его сознанию и воле» [Немов: 94]; А. Р. Лурия:
«Слово удваивает мир и позволяет человеку мысленно оперировать с
предметами даже в их отсутствие, <...> Животное имеет один мир. <-
..> Человек имеет двойной мир» [Лурия: 37].
30
 Основной (хотя, конечно, не единственной) единицей
опосредования при этом является слово, но слово не мо-
жет не быть словом этнического языка, именно «язык яв-
ляется средством связи между другими знаковыми систе-
мами» [Рождественский 90: 64], следовательно, сознание
оказывается опосредовано языком и находится от него в
прямой зависимости1. Сказанное может привести к выво-
ду, что язык выступает своеобразным демиургом культур-
ной реальности. Именно это утверждает гипотеза лингви-
стической относительности, в радикальной своей форме
сформулированная в работах Б. Уорфа, хотя проблемы,
поставленные американским лингвистом, обсуждались
задолго до него и продолжают обсуждаться сегодня2.
1
«С самого начала фило- и онтогенетического развития челове
ческого сознания его субъективным носителем становится речь, ко
торая вначале выступает как средство общения (сообщения), а затем
становится средством мышления (обобщения)» [Немов: 137]. Ср. так
же: «Язык и (первичный) миф, «встроенный» в язык, составляют не
обходимый минимум культуры, развитие которой есть развитие раз
личных потенций, изначально заложенных в языке (и первичном
мифе)» [Касевич 96:128],
2
В качестве примера приведем цитаты только из двух философ
ских работ, которые разделяет почти столетие. «Удивительное фа
мильное сходство всего индийского, греческого, германского фило
софствования объясняется довольно просто. Именно там, где нали
чествует родство языков, благодаря обшей философии грамматики
(т. е. благодаря бессознательной власти и руководительству одина
ковых грамматических функций), все неизбежно н заранее подготов
лено для однородного развития и последовательности философских
систем; точно так же как для некоторых иных объяснений путь явля
ется как бы закрытым. Очень вероятно, что философы урало-алтайс-
ких наречий (в которых хуже всего развито понятие "субъект") иначе
взглянут "в глубь мира" и пойдут иным путем, нежели индогерман-
цы и мусульмане {.,.)» [Ницше: 256].
«... Вся проблематика и понятийный аппарат зарождающейся фи-
лософии как бы закодированы в языке Гомера и Гесиода; так что само
происхождение философской рефлексии правомерно рассматривать

31
 Однако гипотеза Сепира—Уорфа имеет много против-
ников и среди лингвистов, и среди психологов'. Так,
П. Тульвисте на основании анализа экспериментальных
данных делает вывод о том, что различия в мышлении
обусловлены «различиями не между языками, а между рас-
пространенными в той или иной культуре видами деятель-
ности и способами подготовки детей к их выполнению»;
по его мнению, речь должна идти не о лингвистической, а
о «деятельностной относительности», так как «не может
быть и речи о том, будто разным языкам соответствуют
разные типы познавательных процессов» [Тульвисте: 299—
300]. Цитируемый автор, таким образом, не отрицая раз-
личий в картине мира представителей разных культур,
настаивает, что различия эти обусловлены отнюдь не язы-
ком. Соглашаясь с основными положениями, высказанны-
ми П. Тульвисте, изложим некоторые собственные сооб-
ражения в связи с рассматриваемыми проблемами.
Человек, вероятно, способен усвоить любой вид чело-
веческой деятельности и способ ее осуществления, лю-
бую естественно сложившуюся (не декларируемую искус-
ственно) ценностную шкалу, пройти аккультурацию, одна-
ко при возможности «чистого» выбора, который, конеч-
но, существует только гипотетически, он сознательно или
бессознательно будет склоняться к тем видам, способам,
ориентациям, которые выработала его культура, У нас нет
экспериментальных данных, подтверждающих это, но есть
собственный опыт и здравый смысл. Так, любой препода-
ватель русского языка как иностранного скажет, что с аме-
риканцами практически всегда хорошо «идут» игровые

как реализацию предысторической языковой позможности» [Семуш-

KUH. 4ÖL
г^°б31°£гСуЩеСТВу110ЩИХ точек 3Рекия см-
например, в [Коул, Скрибнер],
[Тульвисте], [Горелов, Седов], [Hall].

32
 соревновательные задания, хуже — автоматизирующие
упражнения (дрилл), при минимуме вторых и максимуме
первых материал усваивается лучше; у японцев все совер-
шенно наоборот, но это, конечно, не значит, что японцы
не могут решать подобные игровые задачи.
Таким образом, этнические сознания серьезно отли-
чаются друг от друга, но различия эти могут детермини-
роваться не языком, но социо-культурными условиями.
Этнические особенности сознания могут сохраняться в тех
случаях, когда его носители говорят на разных языках и,
наоборот, когда два различных этно-культурных сообще-
ства являются носителями одного языка. Так, в [Blum-
Kulka и др.] приводятся многочисленные примеры фактов
второго рода, серьезные различия в поведении, вплоть до
конфликтов, между «стопроцентными» американцами и
греками, родившимися в Америке, не владеющими гре-
ческим языком, считающими своим родным английский,
но сохраняющими свою культуру и живущими по ее нор-
мам, а также среди английских индийцев, предки которых
достаточно давно переселились в Англию, владеющих
только английским языком и т. д. Исследования и экспе-
рименты, проведенные названными авторами, свидетель-
ствуют, что сохраняются явные различия в характериза-
ции и категоризации явлений социальной действительно-
сти (напр., отношения социальной иерархии) между анг-
личанами и индийцами. К похожим выводам приходят
В. Гринбаум и С. Кугельмасс на основании исследова-
ний среди детей, родившихся в Израиле в семьях из Запад-
ной Европы и Америки, Восточной Европы и в киббуцах.
Для всех этих детей родным языком является иврит, одна-
ко между названными группами «обнаруживаются серь-
езные различия в когнитивном стиле, требующие различ-
ные стратегии в обучении», что обусловлено прежде всего
различиями в «стратегиях социализации», применяемых
2 - 2541 33
в семьях [Greenbaum, Kugelmass: 106—110]. Можно, таким
образом, говорить, что некоторые черты этнического
культурного сознания оказываются обусловлены отнюдь
не языком, но не поддается сомнению, что черты эти
отражаются в языковом сознании их носителей, наклады-
вают отпечаток на речевую практику последних, в кото-
рой это сознание реализуется. Заметим, что указанные ис-
следователи опирались в своих выводах именно на ана-
лиз дискурсивных практик носителей тех или иных черт
специфического этнического сознания.
П. Дасен утверждает, что, несмотря на горячие споры
и многочисленные исследования, психологи не могут дать
однозначного ответа на вопрос об универсальности ко-
гнитивных процессов. Сам П. Дасен приходит к выводу о
том, что некоторые процессы универсальны, а другие ■—
нет. Различия между ними обусловлены различиями в
культуре. Можно спорить о том, до какой степени эти раз-
личия детерминированы языком, но в любом случае они
находят отражение в языке [Dasen: 155—156]. Похожие те-
зисы отстаивает Э. Рош, которая говорит, что «реальный
мир не есть нечто полностью деструктурированное, некие
общие категории, общность в категоризации мира есть у
всех» [Rosh.: 29], но при этом не отрицается связь языко-
вого кода с категоризацией мира, хотя не всегда эта связь
прямая и однозначная [Rosh: 20—21].
1
В последнее время активизировались лингвистиче-
ские исследования, убедительно свидетельствующие о том,
что языковые категории влияют на восприятие простран-
ства, времени ([Яковлева], [Апресян]), восприятие чело-
веком самого себя и иных людей (компарационные цепоч^
ки Ю. А. Сорокина [Сорокин 94] и его учеников, напр.
[Курбангалиева], [Мруэ]), отражают особенности нацио-
нального характера и оценки явлений внешнего и внут-
реннего мира человека, во многом определяя особенно-
34
ста социального поведения индивида ([Вежбицкая], [Ка-
севичЭб])1.
Языковое и когнитивное сознание. Из сказанного
можно сделать вывод, что/различия в восприятии, катего-
ризации и оценке явлений действительности у представи-
телей различных сообществ оказываются в неразрывной
связи с различиями в языке и культуре этих сообществ. При
этом в культуре «нет ничего, что не содержалось бы в че-
ловеческой ментальности» [Пелипенко, Яковенко: 12]. Все
содержание этой ментальности (сознательное и бессо-
знательное, эксплицитное и имплицитное) обретает свое
существование для «нас», опосредуясь в процессе семиози-
са и подвергаясь кодировке в границах знаковых систем
конкретной этно-культурной общности. Базовым кодом
и основой семиотической системы любой культуры явля-
ется этнический язык2,
Представляется справедливым положение о том, что
смысловое пространство культуры и человеческого созна-
ния задается границами выразительных возможностей ее
знаковых систем [Пелипенко, Яковенко: 64], базирующих-
ся на этническом языке, так как означивание всего, что
дается индивиду в его эмпирическим опыте, не может про-
исходить вне связи с языком, не подводиться под уже име-
ющиеся знаковые формы3.
Сознание в своей внешней, экстериоризированной фор-
ме выступает как социальный опыт, как человеческая куль-
тура [Петренко: 9]. В «школе Выготского» основной со-

1
Обзор различных точек зрения на проблему языковой картины
мира и историю вопроса см. в [Постовалова].
2
Ср.: «Язык — не средство описания культуры, а прежде всего
знаковая квинтэссенция самой культуры» [Пелипенко, Яковенко: 120].
3
Л. Витгенштейн: «Границы моего языка означают границы мое
го мира» [Витгенштейн: 56].

2* 35
держательной единицей обобщения и передачи социаль-
ного опыта считается значение. Но это значение не обяза-
тельно совпадает с языковым значением. Сказанное по-
зволяет вернуться к проблеме соотношения языковых зна-
чений и когнитивных единиц, сформулированной в самом
начале настоящего раздела. «...Множество реальных ка-
тегорий, управляющих поведением, не сводится у челове-
ка к множеству знаемых языковых значений. <...> Не ис-
ключена возможность того, что соответствующая когни-
тивная единица хранится в опыте субъекта без вербализа-
ции — вне фиксации ее определенным знаком» [Шмелев:
50—51], значение же слова «не есть "вместилище знаний", а
лишь форма презентации и актуального удержания зна-
ния в индивидуальном сознании» [Этнопсихолингвисти-
ка: 27]. Когнитивная лингвистика и психосемантика пре-
доставляют достаточно убедительные свидетельства того,
что «многочисленные концепты, не имеющие средства язы-
кового выражения в национальной языковой системе, су-
ществуют в национальной концептосфере и обеспечива-
ют национальную мыслительную деятельность в той же
степени, что и концепты, названные языковыми знаками
национального языка» [Быкова; 3] (см., скажем, приводи-
мый процитированным автором пример лексической ла-
куны в русском языке: человек, говорящий неправду, —
лгун, но человек, говорящий правду — 0; отсутствие со-
ответствующей лексической единицы не мешает русским
оперировать указанным концептом).
Это позволяет различным ученым настаивать на раз-
личении языкового и когнитивного сознания (см., напр,,
[Гальперин П.: 98—99], [Ейгер: 45], [Этнопсихолингвисти-
ка: 28—29]), подчеркивать, что далеко не все содержание
нашего сознания: может быть вербализовано и находит
свое выражение в единицах языкового уровня, например:
«Язык отстает от интуиции. Самое трудное для филосо-
36
фии — это высказать то, что самоочевидно. Наше пони-
мание опережает обычное употребление слов» [Уайтхед:
377]. Соглашаясь с подобным разделением, заметим, что
неверб ализованные когнитивные единицы, которые яе
принадлежат языковому сознанию, локализуются вне
«светлой зоны» сознания, относятся к неосознанному или
неосознаваемому [Ружицкий 95: 36].
При этом возникает следующий вопрос: можно ли в
данном случае говорить о сознании? Не лучше ли поста-
вить вопрос о языковом бессознательном? Ведь те процес-
сы в нашем мозгу, которые происходят при восприятии,
отражении и категоризации нами действительности, спе-
цифика фиксации результатов этих процессов в языке нами
не осознаются, а доступны лишь последующей рефлексии.
Выводы при этом оказываются чисто умозрительными и
субъективными, убедительным свидетельством чему явля-
ется разнообразие точек зрения на те проблемы, которые
мы обсуждаем. Не случайно, что Ж. Лакан практически
отождествляет язык и бессознательное, утверждая, что
«язык императивен по форме, но бессознателен по своей
структуре» [Лакан: 46]. Заметим, что подобный вывод на-
прашивается, если исходить из самой теории и практики
психоанализа, который не рассматривает специально пе-
реход от «языка» сновидений к вербальному рассказу о
сновидении как перевод с одного кода на другой, при ко-
тором, как и при любом переводе, неизбежны искажения
и ошибки в интерпретации. Эта сторона психоанализа не-
однократно подвергалась убедительной и справедливой,
на наш взгляд, критике, сошлемся лишь на такие автори-
тетные работы, как [Бахтин 98: 73—81], [Юнг: 30 и ел.],
[Лотман85: И и ел.].
Мы предпочитаем в дальнейшем говорить о «неосоз-
наваемом» или «неосознанном», а не о «бессознательном»,
так как последний термин обладает столь мощным кон-
37
нотативным фоном и таким разнообразием весьма про-
тиворечивых интерпретаций, что оперировать им стано-
вится затруднительно без четкого объяснения того, что
поднимается под ним в том или ином случае; подобные
же объяснения потребуют отдельной работы, которая по
объему, возможно, будет превосходить настоящую. При
этом мы согласны с неправомерностью жесткого разделе-
ния бессознательного и сознательного, характерного для
психоанализа, и с тем, что сознание должно рассматри-
ваться «в виде многоуровневой системы, включающей как
осознаваемые, так и неосознаваемые компоненты» [Пе-
тренко: 8].
Эксплицитные и эксплицируемые ментальные опера-
ции с когнитивными единицами и структурами, относя-
щимися к уровню неосознаваемого, возможны лишь то-
гда, когда они входят в «светлую зону» сознания, т. е. ко-
дируются на языковом уровне. Языковое сознание (ЯС)
оказывается «таким уровнем сознания, на котором обра-
зы, представления, мыслительные структуры обретают
языковое оформление» [Цридзе 76: 97]. Это обусловлива-
ет то, что «ЯС выступает обязательным условием суще-
ствования и развития всех других форм сознания» [Ейгер:
23], ибо «именно речь составляет основу всех других ви-
дов психической деятельности» [Немов: 78]. При этом
представляется справедливым, что ЯС не тождественно
когнитивному сознанию, «никогда не устанавливается
полного тождества между когнитивными единицами ин-
дивидуального сознания и "знаемыми" языковыми значе-
ниями» [Шмелев: 50]. Заметим, что, по нашему мнению,
сказанное характерно не только для индивидуального, но
и для коллективного сознания.
Сознание и дискурс. Сознание (и прежде всего языко-
вой уровень сознания) реализует себя и выявляет себя в
3S
дискурсе. Дискурс при этом выступает как «необходимая
и имманентно присущая ментаяьности ее само-экстерио-
ризация» [Базылев 97: 7].
Термин «дискурс» весьма неоднозначно понимается в
современной гуманитарной науке (обзор существующих
подходов см., напр., в [Менджерицкая], [Красных 98: 1Ö0
и ел.]). Мы присоединяемся тк мнению тех ученых, кото-
рые рассматривают дискурс как «сложное коммуникатив-
ное явление, включающее, кроме текста, еще н экстралинг-
вистические факторы (знания о мире, мнения, установки,
цели адресата)» [Караулов, Петров: 8]. При таком пони-
мании дискурс обязательно включает в себя «сложную
систему иерархии знаний» [Караулов, Петров: 8], высту-
пает как одновременно социальный, идеологический и
лингвистический феномен, представляет со бой «языковое
использование как часть социальных отношений и про-
цессов» [Менджерицкая: 132—133]. Мы придерживаемся
именного подобного понимания дискурса и в его толко-
вании опираемся на определение Т. ван Дейка: «Дискурс,
в широком смысле слова^ является сложным единством
языковой формы, значения и действия, которое могло бы
быть наилучшим образом охарактеризовано с помощью
понятия коммуникативного события или коммуникатив-
ного акта. Дискурс <..,> не ограничивается рамками
текста или самого диалога. Анализ разговора с особой оче-
видностью подтверждает это; говорящий и слушающий,
их личностные и социальные характеристики, другие
аспекты социальной ситуации, несомненно, относятся к
данному событию» [ван Дейк: 121—122].
Языковое сознание и лингвокультурное сообщество.
Говоря о русском ЯС, мы неизбежно должны рассматри-
вать определенную общность языковых личностей, созна-
ние каждой из которых обладает собственным индиви-
39
дуальным бытием. «Снять» данную антиномию позволяет
понятие многочеловеческой личности. При таком подхо-
де, по словам Н. С. Трубецкого, «каждая частночеловече-
ская личность может быть и индивидуацией (одновремен-
ной) какой-нибудь многочеловеческой личности» [Трубец-
кой: 105]!. Мы имеем возможность наблюдать и исследо-
вать ЯС только в его индивидуальных формах, но при этом
обращаемся именно к той инвариантной части в структу-
ре каждой языковой личности, которая является общей для
всех членов лингв окультурного сообщества и позволяет
(сознательно или бессознательно) как самого себя, так и
иную языковую личность классифицировать как принад-
лежащую /не-принадлежащую к данному сообществу, т. е.
служит для самоидентификации последнего.
Сказанное определяет основной вектор наших иссле-
дований —■ попытаться выделить и описать инвариантную
часть русского ЯС, выявить компоненты, ее формирую-
щие, изучить их взаимоотношения, особенности их акту-
ализации и функционирования в речи.
Ставя вопрос об этническом ЯС, мы неизбежно встаем
перед проблемой определения тех границ, в которых мож-
но говорить о русском, французском, японском и любом
другом этническом ЯС, выделения той группы языковых
личностей, которым оно присуще. Подобную группу мы

1
Ср.: «Национальность есть бытийственная индивидуальность,
одна из иерархических ступеней бытия, другая ступень, другой круг,
чем индивидуальность человека или индивидуальность человечества,
как некой соборной личности. <,„> Человечество есть некоторое по-
ложительное всеединство, и оно превратилось бы в пустую отвлечен-
ность, если бы своим бытием угашало и упраздняло бытие всех вхо-
дящих в него ступеней реальности, индивидуальностей национальных
и индивидуальностей личным. <,..> К космической, вселенской жиз-
ни человек приобщается через жизнь всех индивидуальных иерархи-
ческих ступеней, через жизнь Национальную» [Бердяев; 91—92].

40
называем лингвокультурным сообществом (ИКС), По мно-
гим своим параметрам понятие, стоящее за этим термином,
сближается с понятиями, стоящими за терминами «этнос»
и «нация», основным признаком обозначаемых этими сло-
вами группы людей является общность культуры входящих
в нее индивидов1. При этом одним из основных составля-
ющих, культуры и, следовательно, признаков этнической
дифференциации является язык. «Язык является основным,
ярчайшим и устойчивым показателем этноса» [Толстой:
34]; «Язык связывает людей в этническую общность через
концепты» [Морковкин, Морковкина 97:23—24]. Сущест-
вует, конечно, ряд случаев, когда различные культурные
сообщества пользуются одним языком, и, наоборот, люди,
осознающие свое культурное единство, используют раз-
ные языки, но, думается, что «нормой» все-таки является
единство языка^культуры и этноса. Мы используем термин
лингво-культурное сообщесгво, а не этнос, так как акцен-
тируем свое внимание не столько на биологической, гене-
тической, географической стороне такой общности, что
связано с понятием этноса при любом его понимании2, а
на языковом и культурном единсхве его членов.
1
Ср.: «Среди свойств, присущих людям, для этнического раз
межевания, как правило, особенно существенное значение имеют
характерные черты культуры в самом широком смысле этого слова.
Именно в сфере трактуемой таким образом культуры обычно и со
средоточены асе основные отличительные свойства народов-этносов»
[Бромлей: 54].
2
Ср.: «...Этнос — не биологическое явление, так же как и не со
циальное. Вот почему предлагаю этнос считать явлением географи
ческим, всегда связанным с вмещающим ландшафтом, который кор
мит адаптированный этнос. <...> При изучении этноса мы рассмат
риваем явление природы, которое, очевидно, как таковое и должно
изучаться» [Гумилев: 17]. Мы приводим данное определение вовсе не
потому, что считаем его образцовым {скорее наоборот), но в каче
стве примера того, как природно-географические составляющие вклю
чаются в понятие этноса.

41
 Нельзя не согласиться с тем, что любая социальная
группа, осознающая и конституирующая свое единство
(в том числе и ЛКС), противопоставляет себя другим
группам, основываясь на определенных признаках, кото-
рые играют роль дифференцирующих по отношению к
этим «другим» и интегрирующих по отношению к членам
своей группы: «Субъективная сторона всякой реально су-
ществующей общности людей, всякого коллектива консти-
туируется путем того двуединого и двустороннего явле-
ния, которое мы обозначаем выражением "мы" и "они":
путем отличения от других общностей, коллективов, групп
людей вовне и одновременно уподобления в чем-либо лю-
дей друг другу внутри»1 [Поршнев: 103]. Одним из основ-
ных интегрирующих /дифференцирующих признаков ЛКС
является, по нашему мнению, общность инвариантной
части ЯС его членов. «Культурно-языковое сообщество и
есть ассоциация индивидуумов, построенная на основе
интерсубъективности (сходства) и трансперсональности
(осмысленности) в ер б ально-ассоциативных структур
носителей данного языка»3 [Чернейко, Долинский: 32].
Общность этих структур основывается на общности ин-
вариантных коллективных представлений ЛКС. Единство
коллективного ЯС определяет и определяется общностью
некоего единого, особым образом организованного фон-
да знаний и представлений, который мы называем когни-
тивной базой (подробное определение данного термина
1
Ср. также: «Признаки, выполняющие дифференцирующую функ
цию по отношению к другим локальным культурам, являются инте
грирующими для данной общности» [Антипов и др.: 37].
2
См. интересные свидетельства серьезных различий в ассоциа
тивно-вербальной сети у представителей различных ЛКС в [Залев-
ская 90: 94 и ел.]. Так, например, по свидетельству указанного авто
ра, слово «земля» у 11,5% русских респондентов вызывает ассоциа
цию «родина» (частотная реакция), у американцев со словом earth —
0% ассоциаций «родина»,

42
будет дано в следующей главе), что, в свою очередь, опре-
деляет единство алгоритма восприятия явлений действи-
тельности, системы норм и оценок, детерминирующих
модели социального поведения'.
Языковая личность. ЯС, существуя как коллективное
сознание определенного лингво-культурного сообщества,
являет себя и доступно наблюдению лишь тогда, когда
опосредуется конкретной языковой личностью в ее дея-
тельности (прежде всего речевой деятельности). Сказан-
ное заставляет нас обратиться к рассмотрению того, что
будет пониматься нами под «языковой личностью».
Термин «языковая личность» с 80-х годов и до сегод-
няшнего дня относится к числу «модных» и наиболее упот-
ребительных в современной русистике2; все пишущие о
языковой личности так или иначе апеллируют к ее пони-
манию Ю. Н. Карауловым, который указывает, что она
предстает как «многослойный и многокомпонентный на-
бор языковых способностей, умений, готовностей к осуще-
ствлению речевых поступков разной степени сложности,
поступков, которые классифицируются, с одной стороны,
по видам речевой деятельности (аудирование, говорение,
чтение, письмо), а с другой — по уровням языка...» [Ка-

1
Ср: «Вариативность индивидуального опыта сочетается с инва
риантностью специфичных для некоторого социума языковых и эн
циклопедических знаний, "домеченных" в аксиологическом плане с
позиций принятой этим социумом системы норм и оценок, что обес
печивает понимание передаваемого посредством текста сообщения и
в то же время делает актуальным исследование национально-куль
турной специфики взаимодействия реципиента я текста при выявле
нии универсальных характеристик рассматриваемого феномена)) [За-
леаская 88: 9].
2
Обзор существующих точек зрения, обобщение и систематиза
цию различных пониманий языковой личности см., напр., в [Карау
лов 95], {Красных 97в], [Клобукова 97].

43
раулов 87:29]. Ю. Н. Караулов предложил структуру язы-
ковой личности, состоящую из трех уровней: 1) вербаль-
но-семантического, предполагающего для носителя нор-
мальное владение естественным языком, а для исследова-
теля — традиционное описание формальных средств вы-
ражения определенных значений; 2) когнитивного, едини-
цами которого являются понятия, идеи, концепты, скла-
дывающиеся у каждой языковой индивидуальности в бо-
лее или менее упорядоченную, более или менее системати-
зированную «картину мира», отражающую его иерархию
ценностей; когнитивный уровень устройства языковой
личности и ее анализа предполагает расширение значения
и переход к знаниям, а значит, охватывает интеллектуаль-
ную сферу личности, давая исследователю выход через
язык, через процессы говорения и понимания — к знанию,
сознанию, процессам познания человека; 3) прагматиче-
ского, включающего цели, мотивы, интересы, установки
и интенциональности; этот уровень обеспечивает в ана-
лизе языковой личности закономерный и обусловленный
переход от оценок ее речевой деятельности к осмыслению
реальной деятельности в мире [Караулов 87: 5].
Л. П. Клобукова предлагает рассматривать языковую
личность как «многослойную и многокомпонентную
парадигму речевых личностей, владеющих разными ком-
муникативно-языковыми подсистемами и пользующихся
ими в зависимости от тех или иных социальных функций
общения» [Клобукова 95]. Это представляется верным.
в. в. Красных предлагает следующую схему:
«Человек говорящий»
— -
языковая - коммуникативная -
речевая
личность - личность — ЛИЧНОСТЬ

44
 ««Человек говорящий» — личность, одним из видов
деятельности которой является речевая деятельность; язы-
ковая личность — личность, реализующая себя в комму-
никации, выбирающая и осуществляющая ту или иную
стратегию и тактику общения, выбирающая К использую-
щая тот или иной репертуар средств (как собственно линг-
вистических, так и экстралингвистических); коммуника-
тивная личность — конкретный участник конкретного
коммуникативного акта, реально действующий в реаль-
ной коммуникации» [Красных 97в: 54—55].
Понятие языковой личности не замыкается на индиви-
дуальном пользователе языком, но выходит на уров ень на-
ционального языкового типа. Ю. Н. Караулов указывает
на существование общерусского языкового типа, являю-
щегося предпосылкой существования инвариантной части
в структуре каждой отдельной языковой личности. Имен-
но эта инвариантная часть обеспечивает возможность вза-
имопонимания носителей разных диалектов, социальных
и культурных кодов, а также понимание языковой лично-
стью текстов, значительно отстоящих от нее во времени
[Караулов 87: 38].
Языковая личность и общерусский языковой тип. Мы
все очень различны. Каждый из нас по-своему «знает»
язык, по-своему использует его, обладая собственным иди-
олектом, для каждого из нас та или иная лексема, фразео-
логическая единица) «коммуникативный фрагмент» вклю-
чены в особую парадигму ассоциаций, образов, хранимых
памятью текстов и ситуаций употребления, отличающуюся
от подобных же парадигм других языковых личностей1.
Однако есть некоторые общие черть^ которые объеди-

1
Подробное исследование индивидуального бытования языка см.,
напр., в [Гаспаров].

45
 няют всех тех, для кого русский язык является родным, —
черты, позволяющие носителю языка оценивать то или
иное речевое произведение (вне зависимости от его пра-
вильности / неправильности в отношении системы языка)
как «русское/не-русское». Рассмотрим несколько совер-
шенно различных, на первый взгляд, примеров.
С точки зрения кодифицированного русского языка, выраже-
ния «оплатить за проезд» и «платить для проезда» являются оди-
наково неправильными, нарушающими как установленную нор-
му, так и систему языка. Однако, как показал наш импровизиро-
ванный опрос среди носителей русского языка, первое одно-
значно воспринимается ими как «русское», а второе (являющееся
достаточно типичной ошибкой в русской речи англоговорящих
(.ср.: to pay for...)) -как «не-русское»'. Иностранцы же, находя-
щиеся на высоком уровне владения русским языком, подобного
разграничения провести не смогли, указывая (и справедливо),
что оба данных выражения являются ошибочными.
°ДН0М микР°аитобусе оказалась большая компа- И Р°датаенников>
некоторые из которых давно эми-CTZ« И 10 ЛСТ ЖИВУТ В Указа«ной
стране, другие же, постоянно проживая в России, приехали к
первым в гости. Все собравшиеся владели русским языком как
родным, язык не был Гий If TT' КТ° достаточко Долго жил вне
России. 9-лет-ш7п! ПГК> 6летживУщийв Канаде и посещающий
канадскую Гми^П^аТИЛСЯ К.°идя W за РУлем отцу со следующими
ело-вши «Пагга, поддай газку!» Это замечание вызвало бурное
удив-
СХИЩеНИе СР6ДИ кана
впе1^1° « Д«ев» " не произвело никакогоРихРеаКЦИИ
™ ?п
На <фусских
ПерВНХ
»' Удивившихся скорее неадекватной, с ^ '
' Те объяснили, что мальчик r№b <<п°-рУсски>>> ™
свидетельствует о том, что он язык и в совершенстве владеет
им, а это является

°"анавливаемся
анализи
™ волосе о влиянии узуса на подоб-JZ
ем
РУ ' ™«МУ сложился такой узус, почему T
^««тедьешую» подобному узуальному упо-
жестко «блокируя» второе.
46
редкостью среди детей эмигрантов. Таким образом, высказыва-
ние «Поддай газку» оказалось для людей, давно оторванных от
России, ярко маркированным по критерию «русскость/не-рус-
скость», свидетельством принадлежности пользующейся им лич-
ности к общерусскому языковому типу, того, что личность эта
является именно русской языковой личностью. (Естественно, по-
добные термины в той ситуации не употреблялись.)
Преподаватель русского языка в группе студентов из разных
стран отрабатывал употребление творительного падежа после
глаголов «быть» и «стать». Учащимся было предложено шутли-
вое задание: «Скажите, кем (чем) вы были в прошлой жизни и
кем (чем) станете в будущей?» Студент-кореец дал следующий
ответ: «В прошлой жизни я был книгой, а в будущей жизни ста-
ну буквой». Все русские, которым был рассказан этот случай,
отдавая дань оригинальности ответа, отмечали, что подобный
ход мысли является совершенно «не-русским», крайне сомни-
телен подобный ответ русского студента в похожей ситуации.
Следующий пример заимствован у Ю, Е. Прохорова
[Прохоров 96: 8], который приводит учебный диалог из
учебника русского языка, изданного в Англии.
Иван: Людмила, теперь, когда мы одни, можно задать вам
один интимный вопрос? У вас есть Руслан?
Л ю д м и л а : Что? Руслан? Почему вы спрашиваете?
Иван: Потому, что мне очень интересно.
Людмил а: Я непонимаю...
В данном диалоге, который, по мысли авторов учебника,
должен воссоздать картину реального речевого общения, нару-
шена одна из особенностей этого общения, которая нарушена
быть не может: один из участников беседы не воспринимает текс-
товых реминисценций имени Руслан, являющегося прецедент-
ным, вероятно, для любого русского, уж тем более для девушки,
которую зовут Людмила (трудно поверить, что реальная девуш-
ка никогда не сталкивалась с подобным обыгрыванием своего
имени, которое (обыгрывание) в силу его вопиющей банально-
сти для русского может вызвать досаду, недовольство пошло-
стью и безвкусием собеседника, но никак не непонимание).

47
 Приведенные выше примеры весьма разнообразны,
анализируемые в них высказывания ситуативны, индиви-
дуальны и, может быть, даже окказиональны, они могут
интерпретироваться различным образом, но их объединя-
ет то, что они однозначно оцениваются носителями рус-
ского языка как «русские/не-русские» и, соответственно,
языковые личности, которым они принадлежат, характе-
ризуются как относящиеся/не-относящиеся к русскому
языковому типу.
Национальный компонент в структуре языковой лич-
ности. Необходимо остановиться на еще одной совокуп-
ности проблем, возникающих в связи с понятием языко-
вой личности в его понимании Ю. Н. Карауловым. Речь
идет о национальной составляющей в структуре языковой
личности. «Некоторая доминанта, определяемая нацио-
нально-культурными традициями и господствующей в
обществе идеологией, существует, и она-то обусловливает
возможность выделения в общеязыковой картине мира ее
ядерной, общезначимой, инвариантной части. Последняя,
вероятно, может расцениваться как аналог или коррелят
существующего в социальной психологии <...> понятия
базовой личности, под которым понимается структура
личности (установки, тенденции, чувства), общая для всех
членов общества и формирующаяся под воздействием
семейной, воспитательной, социальной среды» [Караулов
87; 37]. «Для языковой личности нельзя провести прямой
параллели с национальным характером, но глубинная
аналогия между ними существует. Она состоит в том, что
носителем национального начала и в том и в другом
случае выступает относительно устойчивая во времени,
т. е. инвариантная в масштабе самой личности, часть в ее
структуре, которая является на деле продуктом длитель-
ного исторического развития и объектом межпоколенной
48
передачи опыта» [Караулов 87:42). Мы полагаем, что ин-
вариантная часть в структуре русской языковой личнос-
ти, обусловливающей существование общерусского язы-
кового типа, является общность ядерной части языкового
и когнитивного сознания членов русского лингво-хультур-
ного сообщества, причем это ядро также явяяетдя ин-
вариантным, воплощаясь в разнообразии индиввдуальных
и социальных вариантов.
Подведем некоторый предварительный итог и скажем,
что же будет пониматься под языковой личностью в дан-
ной работе и какие ее составляющие представляются осо-
бенно важными.

• Языковая личность — это личность, проявляющая

себя в речевой деятельности, личность во всей совокупно
сти производимых и потребляемых ею текстов.
• Языковая личность обладает сложной многоуровне
вой и многокомпонентной структурой. Можно выделить
три уровня языковой личности; 1) вербально-семантиче-
ский; 2) когнитивный; 3) прагматический.
• Языковая личность представляет собой парадигму
речевых личностей («ролей», позиций в коммуникации, за
дающих стратегии, тактики общения и используемый язы
ковой материал).
• Каждая языковая личность уникальна, обладает соб
ственным когнитивным пространством, собственным
«знанием» языка и особенностями его использования,
можно, однако, выделить национальную инвариантную
часть в структуре языковой личности, обусловливающую
существование общенационального языкового типа и де
терминирующую принадлежность индивида к тому или
иному лингво-кульгурному сообществу. Не существует
языковой личности вообще, она всегда национальна, все
гда (за исключением маргинальных случаев) принадлежит
49
определенному лингво-культурному сообществу. В даль-
нейшем речь будет идти о русской языковой личности.
• Невозможно изучать языковую личность, оставаясь
в пределах языка в его структуралистском понимании,
неизбежен выход за эти границы и привлечение к исследо-
ванию соответствующих проблем данных и методов не
только лингвистики, но и смежных дисциплин (психоло-
гии, этнологии, культурологии и др.).
 Часть II
МЕЖКУЛЬТУРНАЯ КОММУНИКАЦИЯ
КАК ОСОБЫЙ ТИП КОММУНИКАЦИИ

Мы рассматриваем МКК как общение языковых лично-

стей, принадлежащих различным лингв о-культурным со-
обществам. Совершенно очевидно, что общение это явля-
ется не только вербальным. Сообщения, которые посыла-
ют друг другу собеседники, могут кодироваться по-раз-
ному, ведь помимо словесных знаков существуют знаки-
поступки, знаки-вещи, знаки-картинки и т. д. и т. п. Нацио-
нальная семиосфера включает в себя самые разнообраз-
ные коды, каждый из которых отличается своей специфи-
кой по сравнению с аналогичным кодом в другой нацио-
нальной культуре. Ярким случаем является, скажем, семи-
отичность в одной из культур того, что не обладает зна-
ковостью в другой. Чтобы прояснить сказанное остано-
вимся на одном примере, оговорившись сразу, что, воз-
можно, в данном случае проявляется не только нацио-
нальная, но и социальная специфика определенного куль-
турного кода.
Во время моего пребывания в США коллега-американец,
высоко оценивая достоинства одного из профессоров универси-
тета, где мы вместе работали, закончил свое высказывание сло-
вами: «Но у него такой сын...» Я спросил, что имеется в виду. В
ответ коллега указал на стоящий перед нами автомобиль, ска-
зав: «Посмотрите, какая у него машина». Позже выяснилось, что
сын профессора характеризовался как неудачник и никчемный
человек, так как ездил на очень старом и очень дешевом авто-
мобиле. Нужно заметить, что мне внешний вид увиденной ма-
51
 шины совершенно ничего не говорил о ее цене, но даже если бы
я в этом разбирался, то никак не мог бы сделать соответствую-
щий вывод о социальном статусе ее владельца, для меня суще-
ственными казались другие критерии. Таким образом, то, что
обладало ярко выраженной знаковостьго для моего собеседни-
ка, вообще не включалось мной в какой-либо код.
Мы не случайно остановились на случае непонимания
друг друга собеседниками, принадлежащими разным куль-
турам и использующим разные коды. Ведь наиболее ярко
специфика МКК проявляется при анализе отрицательного
материала, т. е, коммуникативных неудач в указанном
типе общения. Ниже мы попытаемся представить класси-
фикацию коммуникативных неудач (КН) в МКК, что по-
зволит нам выявить те «зоны», в которых появление КН
наиболее вероятно и те языковые знаки (ибо наше внима-
ние будет сосредоточено прежде всего на вербальном уров-
не коммуникации), которые в силу их насыщенности куль-
турной семантикой вызывают наибольшие сложности в
употреблении и восприятии, с одной стороны, а с другой —
неадекватное употребление которых с наибольшей веро-
ятностью провоцирует сбои в коммуникации и межкуль-
турные конфликты.
Проблема неудач в межкультурной коммуникации.
МКК, понимаемая как общение представителей различ-
ных лингво-культурных сообществ, в целом вписывается
в приведенную выше схему коммуникации P.O. Якобсона.
Но изучая особенности МКК, мы должны видеть нацио-
нально-детерминированную специфику личности комму-
m™tHT°л' ВЛИЯЮЩУЮ на особенности кодирования сообщения,
формы контакта, восприятие контекста. Названные
компоненты индивидуальны и никогда полностью не
совпадают даже у самых близких людей, но при этом оче-
видно, что при полном отсутствии «зоны пересечения»
^то, впрочем, тоже возможно только в искусственных по-
строениях и не реализуется в реальной действительности)
не может происходить успешной коммуникации, ведь
«общение как знаковое взаимодействие коммуникантов
<... > возможно лишь в том случае, если у коммуникантов
существует общность знаний о реальном мире (энцикло-
педические знания) и о средствах общения (языковые зна-
ния)» [ОТВ: 4]. Таким образом, представляется необходи-
мым определить зону пересечения «коммуникативных про-
странств» всех (или подавляющего большинства) членов
русского (в нашем случае) лингво-культурного сообще-
ства. При всех сложностях решения поставленной задачи
указанная проблема не представляется нам неразрешимой.
Возвращаясь к указанной схеме, заметим, что в теории и
практике обучения иностранным языкам (и русскому как
иностранному в частности) до последнего времени основ-
ное внимание уделялось именно «коду» (т. е. собственно
языку). Это естественно, так как без знания кода сколько-
нибудь полноценное общение оказывается невозможным.
Однако даже самого совершенного знания кода оказы-
вается недостаточно для адекватной коммуникации,
необходимо также овладеть тем, что можно назвать вне-
кодовыми знаниями, Рассмотрим несколько достаточно
разнородных примеров, которые объединяет ТО) что при-
веденные в них коммуникативные неудачи оказываются
обусловленными не «кодовым и», но «внекодовыми»
причинами,
Проблематика и смысл рассказа В, Распутина «Рудольфйо»,
повествующего о любви несовершеннолетней девочки-старше-
классницы ко взрослому женатому мужчине, не был воспринят
студентами-кубинцами, которые совершенно не могли понять
причин, которые мешали герою ответить на чувство влюблен-
ной в него девушки.
Аспиранты-русисты из США, находящиеся на высоком уров-
не владения русским языком, не восприняли смысл одной из
53
 газетных статей, озаглавленной так: «Усы у Руцкого уже есть,
не хватает только трубки». Американцы не понимали, что в дан-
ной статье старательно обыгрывается сходство ее героя со Ста-
линым, при этом последний прямо ни разу не был назван. Такие
атрибуты, как усы и трубка, мгновенно связывающиеся в созна-
нии русского с известным историческим лицом, ничего не гово-
рили американцам,
Необходимо заметить, что коммуникативные неудачи
гораздо чаще встречаются в межкультурной коммуника-
ции, чем в монокультурной, Изучение типов подобных
неудач является одной из базовых проблем лингводидак-
тики и той области прикладной лингвистики, которая за-
нимается описанием языка для его преподавания инофо-
нам. Количество этих неудач огромно, классифицировать-
ся они могут различными способами, по различным кри-
териям. Та классификация, которую мы предлагаем ниже,
стремится объединить коммуникативные неудачи, вызван-
ные незнанием собственно кода и «внекодовые» неудачи.
Типология коммуникативных неудач в межкультур-
нон коммуникации. Как уже говорилось выше, особенно-
сти межкуяьтурной коммуникации наиболее ярко прояв-
ляются при анализе отрицательного материала, т.е. ком-
муникативных сбоев различного типа в общении комму-
никантов, принадлежащих разным лингво-культурным со-
обществам, Изучение этих коммуникативных неудач (КН)
имеет как теоретическое, так и практическое значение —
с одной стороны, позволяет выявить типологические чер-
ты русского когнитивного и языкового сознания1, соот-
ветственно, и русской культуры, определяющие их нацио-
нальную специфику, с другой стороны, дает возможность
обозначить те «зоны» русского культурного пространства,
™ анали^отРи«а^ьного материала при анализе спе .,
напр., [Кукушкина 986].
постижение которых вызывает наибольшие затруднения
у изучающих русский язык инофонов, определить пути сня-
тия этих трудностей и коррекции возможных ошибок, ведь
именно реальные коммуникативные неудачи сигнализи-
руют о различиях в базе знаний коммуникантов [Богу-
славская: 23].
Резко возросший в последние десятилетия интерес к
функциональным и прагматическим аспектам речевого
общения определил всплеск внимания исследователей к
разного рода провалам, сбоям, неудачам в коммуникации.
Только в отечественной лингвистике за относительно ко-
роткий срок появилось большое количество работ, по-
дробно исследующих указанные проблемы. Авторы этих
работ исходят в своем анализе из различных посылок и
ставят перед собой несколько разные задачи, изучая КН,
возникающие при общении «человек — машина» [Горо-
децкий и др.], в устной разговорной речи [Ермакова, Зем-
ская], письменной речи [Кукушкина 98а], в монокультур-
ной коммуникации вообще [Виноградов С], в межкуль-
турной коммуникации [Формановская 98], [Почепцов].
Каждый из перечисленных авторов предлагает собствен-
ную классификацию коммуникативных неудач, выделяет
разные критерии подобной классификации, но при этом
почти все, касающиеся этого вопроса, отмечают сложность
создания однозначной и непротиворечивой классифика-
ции. Несмотря на различия подходов разных авторов к
анализу КН, представленные классификации несут в себе
много общего, описывают те универсальные неудачи, ко-
торые характерны для разных типов общения и форм ком-
муникации. Мы не будем останавливаться подробно на
указанных классификациях и, привлекая материалы тех
или иных авторов в собственных рассуждениях, рассмот-
рим в дальнейшем неудачи именно в МКК, не делая прин-
ципиального различия между устной и письменной речью.
55
 Необходимо сделать еще одну оговорку, МКК пред-
ставителей различных ЛКС может происходить на языке-
посреднике, чужом для коммуникантов, либо на языке
одного из коммуникантов. В дальнейшем мы рассматри-
ваем только те неудачи, которые возникают при общении
инофонов на русском языке с теми, для кого этот язык
является родным.
Рассмотрим основания и критерии классификации ком-
муникативных неудач, предлагаемые различными авто-
рами. Имеет смысл различать коммуникативную и прак-
тическую цель речевого акта: коммуникативная цель
оказывается подчинена практической цели [Городецкий
и др.: 68]. Например, я хочу заставить сына сделать уроки
(практическая цель), прибегаю для этого к речевому воз-
действию, осуществляя угрозу наказания (коммуникатив-
ная цель), в том случае, если он не отправится их делать.
Таким образом, неудачи могут классифицироваться как
широкие (не достигнута практическая цель) и как узкие
(не достигнута не только практическая, но и коммуника-
тивная цель) [Городецкий и др.: 69]. Скажем, мой сын не
понял содержания обращенного к нему высказывания и,
следовательно, не отправился делать уроки (узкая неуда-
ча); он мог отлично понять мою прескрипцию и выражен-
ную при этом угрозу наказания (коммуникативная цель
достигнута), но не отреагировать на мое высказывание
должным образом (практическая цель не достигнута —
широкая неудача). Мы в дальнейшем будем обращать вни-
мание прежде всего на узкие неудачи, анализируя те слу-
чаи, когда коммуникативная цель одного из коммуникан-
тов осталась непонятой или понятой неверно другим ком-
муникантом.
Можно классифицировать КН, исходя из того, кто «ви-
новат» — автор или адресат, т.е. должна ли неудача быть
отнесена к фазе вербализации или к фазе понимания [Го-
56
родецкийи др.: 68], [Ермакова, Земская: 32]. При этом ука-
занные авторы отмечают условность подобного деления,
так как любой диалог представляет собой кооперативное
взаимодействие (даже со знаком «-») и ответственность за
неудачу должны нести все, участвующие в коммуникации.
Мы согласны с последним тезисом и, рассматривая обще-
ние как взаимодействие «говорящих сознаний», отказы-
ваемся от деления КН на те, которые спровоцированы ав-
тором, и те, в которых «виноват» реципиент1, так как, по
нашему мнению, подобное разделение для МКК оказыва-
ется нерелевантным.
Столь же нерелевантной для решаемых нами задач мы
считаем классификацию КН в зависимости от того, в ка-
кой фазе диалогового взаимодействия произошел комму-
никативный сбой (1. один из участников инициирует не-
которую цель; 2. партнер реагирует на его речевое дей-
ствие; 3. первый принимает или не принимает реакцию
второго [Диненберг]),
Весьма важным представляется нам выделение трех
классов причин, которые вызывают КН: 1) порождаемые
устройством языка, 2) порождаемые индивидуальными
различиями говорящих в каком-либо отношении, 3) по-
рождаемые прагматическими факторами [Ермакова, Зем-
ская: 33]. О. Н. Ермакова и Е. А. Земская рассматривают

1
Заметим, что выделение автора и реципиента, конечно, возмож-
но при анализе отдельного речевого действия, но если рассматривать
комплексный коммуникативный акт, включающий в себя последова-
тельность отдельных речевых действии, то легко заметить, что автор
и реципиент постоянно меняются местами, из чего следует, что в
реальном диалоговом взаимодействии (а мы в данный момент обра-
щаемся именно к этому типу коммуникации) не существует жестко
закрепленных позиций «говорящего» и «слушающего», можно лишь
говорить (далеко не во всех случаях) об инициаторе взаимодействия
и его участниках,

57
 неудачи в монокультурной коммуникации и не ставят
своей целью анализировать МКК, мы же, принимая пред-
ложенную ими классификацию, хотим трансформировать
ее для исследования отрицательного материала в обще-
нии представителей различных лингво-культурных сооб-
ществ и будем в дальнейшем говорить о: 1) неудачах, вы-
званных недостаточным владением инофоном русскими
семиотическими системами (прежде всего—русским язы-
ком как базовой знаковой системой русского ЛКС); 2) не-
удачах, вызванных не столько индивидуальными разли-
чиями говорящих (такие неудачи являются универсаль-
ными и характерны для всех видов коммуникации), сколь-
ко национальными их различиями, теми когнитивными
аспектами личности коммуникантов, принадлежащих раз-
ным национальным культурам, которые оказываются де-
терминированы этими культурами; 3) неудачи, вызванные
прагматическими факторами самого разного типа (в даль-
нейшем мы будем называть подобные неудачи дискурсив-
ными и подробнее остановимся на них ниже).
Необходимо сделать еще одно весьма важное замеча-
ние. Указанные выше авторы классификаций КН обраща-
ются к исследованию прежде всего вербального поведе-
ния и вербальных неудач, между тем, если анализировать
не искусственную-(«человек — машина»), а реальную ком-
муникацию, то легко заметить, что вербальное оказыва-
ется чрезвычайно трудно отделить от невербального, это
разграничение практически всегда оказывается достаточ-
но условным. Особенно ярко невозможность, да и ненуж-
ность отделения вербальных знаков от невербальных про-
является при анализе особенностей МКК и возникающих
при этом КН. Неудачи, которые могут быть названы «по-
веденческими», оказываются весьма частотными в МКК
и оказывают самое прямое влияние на собственно вербаль-
ную коммуникацию, которую нельзя рассматривать в
58
 отрыве от семиотики невербального поведения. Мысль
эта вряд ли может претендовать на оригинальность; так,
М. М. Бахтин указывал: «Человеческий поступок есть по-
тенциальный текст и может быть понят (как человеческий
поступок, а не физическое действие) только в диалогиче-
ском контексте своего времени (как репяика, как смысло-
вая позиция, как система мотивов)» [Бахтин 86:478]1. Нам
представляется, что надо говорить не о речевом действии
как составляющей коммуникативного акта, но о рече-
поведенческомакте, ибо «речевое высказывание, обращен-
ное к "другому", регулярно приобретает статус поведен-
ческого акта, а поведенческий акт, рассчитанный на вос-
приятие его "другим", всегда семиотичен» [Арутюнова 92:
41], «речевое действие осуществляется во взаимодействии
с иными типами деятельности и должно, следовательно,
изучаться вместе с ними» [Базылев 94:178],
Очевидно, что основными универсальным источником
КН является непонимание или неадекватное понимание
одним из коммуникантов речеповеденческого акта друго-
го. Если вести речь о МКК, то можно заметить, что КН
провоцируются невладением одним из коммуникантов си-
стемой значений той культуры, на языке которой ведется
общение, причем на этом уровне анализа разделять «вер-
бальные» и «невербальные» неудачи не имеет смысла, хотя
в своем изложении мы постараемся представить как те, так
и другие. В самом общем виде подобная «семиотическая»
классификация выглядит следующим образом.
— Один из коммуникантов совершенно не понимает
значения знака. Наиболее частый случай—незнание ино-
фоном того или иного русского слова или фразеологиз-
ма, Асеста, выражения лица. Например:

1
Проблема семиотики поведения исследуется подробно в различ-
ных работах Ю, М. Лотмана, см., напр., [Лотиан 926], [Лотман 94].

59
 Русский предприниматель в беседе со своим американским
коллегой обратился к тому со следующими словами: «Я был в
одной фирме и забросил там удочку насчет твоего предложения».
Американец совершенно не понял вторичную номинацию «за-
бросить удочку», что привело к непониманию им приведенного
высказывания.
В беседе с немцами русский, заметив вошедшего в комнату
человека, выразительно посмотрел на него и, понизив голос,
постучал костяшками пальцев по краю стола. В контексте про-
исходившего участвующие в коммуникации русские поняли дан-
ный жест как предупреждение о том, что вошедший может доне-
сти начальству о содержании разговора, что он «стукач», для
немцев же приведенный жест остался непонятным.

— Представитель одной культуры приписывает знако-

вые функции незнаковым или асемантичным единицам
другой культуры, и, наоборот, то, что в данной культуре
имеет значение, воспринимается как асемантичное пред-
ставителем другой культуры', Например;
В беседе с кубинским курсантом, обучавшимся в советском
военном училище, его русский сокурсник, рассказывая какую-
то историю, употребил асемантичный обсценный оборот
«-таою мать». Вспыхнула жестокая драка, ибо кубинец вос-
™Я"1аНН0Б ВЬ1Ражение буквально, осемантизировав асемантичный
фразеологизм, являвшийся в том случае просто словом-
оско^блений РСШИЛ> ЧТ° еМУ НаНеоено одно и? самых кратных

Чтода НЬ1ЙСЛ чайха а

" У Р ктерендлямеЖкультурныХ кон- «СР"<<ПРК на6лю^нии над
УДеМ понимать
представителем «не нашей» ?Г "3 его
благоприобретенных лсихиче-
Т0ЛЬК Та К0Т0рые имеются и нас т
ментямГ ° Т' У > ' е. связаны с элементами
культуры, общими ему и нам. Черты благоприобретенные,
ie Таких он
a
себе 3Z BZ ^ "°Р ^ его культуры, которые не находят
[Трубец Т75] В Н КулЬТуре> оста
и^сл для нас непонятными»
60
 Головные уборы (бейсболки) на головах американских сту-
дентов, ноги, поднятые выше уровня стола — все это было вос-
принято вошедшим в аудиторию русским преподавателем, не
имевшим до этого дела с американцами, как сознательная де-
монстрация неуважения к нему, хотя неснятые головные уборы
и свободные позы студентов были лишены каких-либо знако-
вых функций. Как и в предыдущем примере, один из коммуни-
кантов осемантизировал асемантичное.
Многие случаи КН в общении русских с американцами свя-
заны со степенью знаковости улыбки в, соответственно; русском
и американском ЛКС. Для русских улыбка оказывается в значи-
тельно большей степени «означена», чем для американцев, для
последних значение приобретает именно отсутствие улыбки,
которое может восприниматься ими как знак нежелания всту-
пать в контакт или стремления этот контакт прервать.

— Неверное истолкование значения знака, обусловлен-

ное интерференцией. Подобное происходит в тех случаях,
когда тождественные или сходные означающие связаны в
разных ЛКС с различными означаемыми. Неудачи этого
типа весьма разнообразны и сближаются с КН предыду-
щего типа, разделить их порой бывает достаточно, слож-
но. Например:
Проверяя работы болгарских учителей русского языка, про-
ходящих курс повышения квалификации, автор этих строк об-
наружил характерную закономерность в употреблении слова
«амбициозный». В одном из заданий! предлагаемых слушателям,
последние должны были написать положительную характерис-
тику одного из своих учеников. Указанное прилагательное
фигурировало во многих работах, включаясь в такой примерно
ряд: «Он умный, энергичный, амбициозный, трудолюбивый,,.»
Таким образом, качество, обозначаемое данным прилагатель-
ным, воспринималось как относящееся к числу положительных
(оценка «+»), в то время как в русском языке оно вряд ли может
быть включено в подобный ряд (как правило, сопровождается
оценкой «-»). Русский в подобном случае будет говорить не об

61
амбициозности, а о целеустремленности, уверенности в своих
силах и т. п. (возможен оборот «по-хорошему амбициозный»,
но наречие в данном случае подчеркивает особое употребление
рассматриваемого прилагательного). Таким образом, данный
пример является весьма показательным, так как русское слово
амбициозный и болгарское амбициозен, являясь в обоих языках
заимствованным, понятийно (и даже графически) практически
совпадают (согласно русско-болгарскому словарю), но выражае-
мое ими качество занимает различное положение на шкале цен-
ностей каждого из данных лингво-культурных сообществ, что
приводит к различному употреблению названных прилагатель-
ных в речи носителей русского и болгарского языков.
Жест «постукивание костяшками пальцев по столу», упомя-
нутый выше, означает для кубинца пластический эквивалент
глагола «совокупляться» или словосочетания «половой акт», но
в русском ЛКС связан с совсем другими значениями, что при-
водит к неадекватному пониманию русскими кубинцев, исполь-
зующих указанный жест, и наоборот, чему автор этих отрок
неоднократно был свидетелем.

Подобные КН, как и неудачи предыдущего типа, дале-

ко не во всех случаях осознаются коммуникантами имен-
но как неудачи, опасность их в том, что коммуниканты
могут полагать коммуникацию состоявшейся, но невер-
ная интерпретация реципиентом коммуникативной цели
автора речеповеденческого акта часто приводит не про-
сто к коммуникативным сбоям, но к достаточно серьез-
ным межкультурным конфликтам. Позволим себе приве-
сти еще два примера,
Группа американских студентов, находясь на экскурсии в
Ереване, зашла в ресторан. Их обслуживал молодой официант,
идна из американок несколько раз улыбнулась ему, так как, по
ее словам, она сама работала официанткой и знала, какой это
нелегкий труд, поэтому желала подбодрить молодого человека,
яогда студенты выходили из ресторана, официант ждал их у
входа и предложил улыбавшейся ему девушке следовать за ним,
62
ее отказ вызвал у него гневную реакцию, которую поддержали
его стоявшие рядом товарищи, американские студенты вступи-
лись за свою соотечественницу, в результате чего произошла
крупная драка, закончившаяся коллективным приводом в ми-
лицию. Таким образом, улыбка, имевшая для американки зна-
чение «я понимаю ваши трудности», для того, к кому эта улыбка
была обращена, имела значение «я приглашаю тебя к ухажи-
ванию и готова на это ухаживание ответить». Последующее по-
ведение девушки заставило молодого человека чувствовать себя
обманутым и обусловило указанные действия. Неверная ин-
терпретация знака одним из коммуникантов и неготовность к
подобной интерпретации другого коммуниканта привели к
серьезному конфликту.
Следующий пример заимствован нами у А. А. Акишиной и
X. Кано, которые пишут: «У русских (европейцев вообще) при
разговоре принято смотреть в глаза собеседнику. Если человек
отводит глаза, он ведет себя неискренно (ср. отражение этого в
языке: «бегающие глаза (-ки>>, «прятать глаза». —Д. Г.). У япон-
цев, если младший смотрит в глаза старшему, он демонстрирует
дерзость, вызов» [Акишина, Кано: 157-—158]. Указанные авто-
ры приводят в пример случай с немецким бизнесменом, открыв-
шим в Японии фирму, большинство служащих которой были
уроженцами данной страны. Через некоторое время он закрыл
дело, обвиняя своих сотрудников в неискренности, в том, что
они постоянно пытаются его обмануть. Из его объяснений уда-
лось установить, что главное раздражение вызывала у него UBL-
нера японцев избегать смотреть ему в глаза. Это явилось причи-
ной формирования определенного этнического стереотипа и
привело к регулярным коммуникативным неудачам.
Приведенные выше примеры могут служить иллюстра-
цией случаев «внешней» интерференции, когда инофон пе-
реносит знаки и значения своего ЛКС в другую культуру,
в которой эти знаки или вообще отсутствуют или связаны
с другими значениями. Но кроме «внешней», существует
и «внутренняя» интерференция, т. е. инофон пытается опе-
рировать знаками другого ЛКС, но пользуется ими неадек-
63
ватно, например, знак, характерный для весьма ограни-
ченной «зоны» общения, универсализируется, начинает
восприниматься как характерный для всех коммуникатив-
ных ситуаций данного ИКС. Так, студенты-иностранцы
могут активно использовать сленговую лексику в обще-
нии не только со своими сверстниками, но и с преподава-
телями, которые значительно старше, чем они, здороваться
с профессором, употребляя слово «привет» и т. п. В даль-
нейшем мы не будем подробно-останавливаться на слу-
чаях КН, вызванных «внутренней» интерференцией и
ограничимся лишь двумя примерами, связанными с аме-
риканскими кинофильмами.
В одном из них (экранизации «Войны и мира») семейство
Ростовых обедает, используя деревянные ложки и посуду к ia
Хохлома; в другом фильме герой, сын крупного советского ди-
пломата, оставшегося на Западе, в минуту душевной грусти наи-
грывает на балалайке, глядя в ночное небо. У русской аудито-
рии подобные кадры не могут вызвать ничего, кроме смеха, хотя
авторы фильмов рассчитывали на совсем иной эффект и пыта-
лись говорить о достаточно серьезных проблемах.
Количество примеров КН выделенных типов легко
можно умножить1, но и приведенных, на наш взгляд, до-
статочно для иллюстрации тезиса о том, что основной при-
чиной КН в МКК является непонимание инофоном систе-
мы значений той культуры, на языке которой ведется ком-
муникация, и способов их актуализации,
В каждом ЛКС существуют коллективные инвариант-
ные значения и фиксированные означающие, служащие
для их актуализации. Варьирование этих коллективных
значений и способов их означивания может происходить
внутри одного ЛКС как в пределах входящих в него со-
Большое количество примеров невербальных КН в МКК пред-
1

ставлено, иапр,, в [Почищов; 600—605].

64
циумов, так и на индивидуальном уровне. Это может при-
водить к КН в общении людей, принадлежащих одному
ЛКС, даже в общении близких людей, например, членов
одной семьи. При этом подавляющее большинство со-
циализированных языковых личностей, входящих в ЛКС,
владеет не только социо- и идиояектными значениями и
средствами указания на них, но и общенациональными ин-
вариантными означаемыми и их означающими. Отсут-
ствие у некоторого знака такого единого общенациональ-
ного означаемого болезненно переживается членами ЛКС
и может приводить к серьезным конфликтам внутри этого
сообщества. Так, можно указать на разницу в понима*
нии слов «демократ» и «патриот» и их дериватов в раз-
личных социальных группах современного русского ЛКС.
Указанные знаки обладают для входящих в оппозицион-
ные социумы различным понятийным и коннотативным
содержанием. Различия эти вызваны в данном случае
экстралингвистическими причинами, но они находят
свое отражение а языке, проявляются в активной борьбе
за унификацию значения слова, при этом каждая из сто-
рон предлагает свой вариант как единственно возможный.
Подобные КН могут быть названы универсальными и,
вероятно, нет смысла подробно останавливаться на них,
анализируя неудачи, специфические для МКК.
Мы рассматриваем такие КН в МКК, которые обус-
ловливаются тем, что один из коммуникантов не владеет
коллективными инвариантными значениями и способами
их актуализации, характерными для того ЛКС, на языке
которого ведется коммуникация, Это приводит к тому, что
инофон неверно оперирует телами знаков при порожде-
нии речи и неверно связывает означающее и означаемое
при интерпретации высказываний*
«Высказывание», как уже говорилось выше, может
быть не только вербальным. А. Пиз пишет: «Психологами
65
установлено, что в процессе взаимодействия людей от 60
до 80% коммуникации осуществляется за счет невербаль-
ных средств выражения, и только 20—40% информации
передается с помощью вербальных» [Пиз: 5]. Схожие дан-
ные приводит Г. Г. Почепцов, который утверждает, что
по подсчетам исследователей 69% информации, считы-
ваемой с экрана телевизора, приходится на визуальную
коммуникацию [Почепцов: 302]. К сожалению, цитируе-
мые авторы ничего не говорят о методике подобных под-
счетов, поэтому нам весьма трудно оценить их достовер-
ность, но не поддается сомнению важность невербальных
аспектов общения. При этом нормы невербальной ком-
муникации в различных культурах при наличии некото-
рых универсальных знаков (смех — слезы, кулак — откры-
тая ладонь и др.) несколько отличаются друг от друга. Ска-
жем, некоторые из рассматриваемых А. Пизом поз собе-
седника, говорящие о внутреннем состоянии последнего,
являются национально маркированными, трудно предста-
вить их при общении представителей русского ЛКС меж-
ду собой (см., напр.: [Пиз: 199]), Итак, основной источник
КН в МКК — различия в кодах ее участников. Коды эти
не только вербальные, но они фиксируются в языке,
В дальнейшем, дабы оставаться в рамках «чистой
лингвистики», мы будем говорить о неудачах только в вер-
бальной коммуникации, о тех КН, которые спровоциро-
ваны неверными операциями с вербальными знаками, при
всей условности отделения вербального от невербально-
го в коммуникации. В этом отношении понятие КН ока-
зывается тесно связанным с понятием ошибки, ибо имен-
но ошибки инофона при порождении и восприятии речи
на русском языке являются основным источником КН в
его (инофона) общении с представителями русского ЛКС.
Постараемся в самом общем виде классифицировать эти
ошибки,
66
 Ошибки инофона в коммуникации на русском языке
могут быть разделены на «фонетические» и «фонологиче-
ские». Последние термины употребляются нами весьма
условно и призваны подчеркнуть, что ошибки первого
типа, хотя и могут затруднять понимание высказывания,
не «блокируют» это понимание, русский «видит» ошибку,
но способен адекватно интерпретировать коммуникатив-
ную цель инофона, ошибки же второго типа ведут к не-
адекватному пониманию и собственно к коммуникатив-
ным неудачам. Например, если оставаться на уровне фо-
нетики и фонологии, отсутствие редукции [о] в безудар-
ных слогах, заднеязычность [р], придыхательность [т] —
все это «фонетические» ошибки, указанные черты акцен-
та не мешают различению русских фонем; неразличение
же твердости/мягкости русских согласных, скажем, англо-
говорящими, неспособность последних произнести и услы-
шать различия в словах [угъл] и [угъл'], неразличение япон-
цами и корейцами [л] и [р], испаноговорящими — [ч], [ш],
[ш], [ж] — это «фонологические» ошибки, ведущие к иска-
жению смысла высказывания и его неверной интерпрета-
ции. Конечно, подобные ошибки не ограничиваются толь-
ко «низшим» уровнем языка, но встречаются и на всех
иных уровнях. Так, неразличение инофоном лексем дом и
здание приводив как правило, к «фонетической» ошибке,
т. е. смысл высказывания говорящего остается понятен
слушающему, если же инофон путает лексемы цирк и
церковь, то это ведет к «фонологической» ошибке, Бели
обратиться к морфологии, то можно заметить, что слабое
владение такой сложной для инофонов категорией, как вид
русского глагола, может провоцировать как «фонетиче-
ские», так и «фонологические» ошибки. Например, *Я где-
то увидел эту женщину, но не помню где —. «фонетиче-
ская» ошибка: употребление глагола совершенного вида
на месте глагола несовершенного вида в общефактиче-
67
ском значении (видел) не мешает восприятию высказы-
вания; неразличение же видовременных параметров вы-
сказываний Он приехал, когда его отец умирал и Он
приехал, когда его отец умер — «фонологическая» ошиб-
ка. В дальнейшем мы будем рассматривать прежде всего
«фонологические» ошибки, относящиеся к самым разным
уровням языковой системы.
Попробуем теперь предложить классификацию таких
ошибок.
1. «Технические» ошибки, вызванные неверным фоне
тическим или графическим оформлением речи на русском
языке. Причиной этих ошибок является слабое владение
инофоном фонетикой, графикой и орфографией русского
языка. Подобные ошибки и пути их коррекции давно и
подробно изучаются прикладной русистикой, и мы не бу
дем на них останавливаться.
2. «Системные» ошибки, вызванные слабым владени
ем системой языковых значений различного уровня и спо
собов их выражения. Ошибки этого типа также хорошо
известны прикладной русистике и классифицируются, как
правило, по уровням языковой системы. При этом выде
ляются:
—интонационные, вызванные недостаточным понима-
нием смыслоразличительных возможностей русской инто-
национной системы, например;
Автор этих строк был свидетелем тому, как иностранец в
студенческой столовой попросил раздатчицу положить ему рис,
та ответила, что риса нет, не расслышав ее ответ, он спросил;
«Рис есть?», но оформил свой вопрос не с помощью ИК-3 (инто-
нация вопроса без вопросительного слова), а с ИК-2 с резким
усилением интонационного центра, в результате чего вопрос
прозвучал как категорическое утверждение, что глубоко обиде-
ло работницу столовой, начавшую кричать, что она ничего но
прячет, что она не заслужила обвинений в нечестности и т, д, и
т. п.; большое количество примеров ошибок этого типа содер-
жится в [Брызгунова 81];
—лексические, вызванные слабым владением системой
лексических значений русского языка, ошибки этого типа
чрезвычайно разнообразны и могут классифицироваться
различным образом, мы не стремимся дать сколько-нибудь
подробную классификацию и ограничиваемся только дву-
мя примерами в качестве иллюстрации:
* Старый офицер подошел к машине и спросил... вместо Стар-
ший офицер подошел к машине и спросил... (непонимание разли-
чий в семантике прилагательных старый и старший)',
*Ты говоришь очень тихо, я тебя не слушаю вместо ...я тебя
не слышу (непонимание различий в семантике глаголов слушать
и слышать);
— грамматические, вызванные слабым владением сис
темой грамматических значений русского языка; ошибки
эти также весьма разнообразны и нуждаются в разветв
ленной классификации, в число решаемых нами задач не
входит выработка такой классификации; во многих слу
чаях бывает сложно отделить лексические ошибки от грам
матических, так как последние далеко не всегда бывают
представлены в «чистом» виде; постараемся все же приве
сти примеры грамматических ошибок:
*К тебе два часа назад пришел Андрей вместо ...приходил
Андрей (употреблен глагол совершенного вида вместо глагола
несовершенного вида в значении аннулированности результата
действия);
в одном из кинофильмов, которые смотрела группа амери-
канских студентов, был представлен следующий диалог между
мужем и женой:
— Почему ты не спишь?
— Что-то не спится.
Американцы восприняли вторую реплику как совершенно
тавтологичную, что в данной коммуникативной ситуации было
квалифицировано как грубость и отказ продолжать разговор.
69
 (Ср.: — Что ты делаешь? — Я делаю то, что делаю; — Почему
ты так себя ведешь? — Потому.), т. е. не было воспринято типо-
вое значение приведенной выше безличной конструкции, что
привело к коммуникативной неудаче1;
— в отдельную группу могут быть выделены и слово-
образовательные ошибки, но и их весьма сложно бывает
отделить от грамматических и лексических ошибок, речь
идет, например, о Ъапобеждал вместо начал побеждать,
*приездил вместо приезжали др, («зоной» особых сложно-
стей для инофонов является приставочное словообразо-
вание глаголов).
Подчеркнем еще раз, что мы не ставили своей целью
Дать развернутый анализ «технических» и «системных»
ошибок, приведенная классификация носит чисто иллю-
стративный характер и призвана показать отличия оши-
бок первых двух типов от ошибок третьего типа, к по-
дробному разговору о которых мы приступаем ниже. И
«технические» и «системные» ошибки могут быть назва-
ны «языковыми», т. е, можно анализировать и корректи-
ровать их, не выходя за пределы собственно языковой си-
стемы и ее речевой реализации. Эти ошибки хорошо изве-
стны и давно изучаются, как уже было сказано выше. Но
существует большое количество провоцирующих комму-
никативные неудачи ошибок, рассматривая которые не-
возможно оставаться в соссюрианской парадигме и необ-
ходим выход за пределы собственно языка в его структу-
ралистском понимании. Ошибки этого типа, которые мы
условно назовем «дискурсивными», отмечались различны-
ми авторами, но подробно они в прикладной русистике
не изучались и не классифицировались. «Дискурсивные»
' Разнообразные примеры лексико-грамматических ошибок в речи
иностранцев на русском языке и комментарий этих ошибок представ-
лены, например, в [Лексика. Грамматика].
70
 ошибки представляют особый интерес для нас именно в
силу слабой их изученности, и ниже мы пытаемся наме-
тить пути к ликвидации этого пробела.
3. «Дискурсивные» ошибки. Эти ошибки вызваны не
незнанием системы языка, а неверным использованием
этой системы, что обусловливается невладением инофо-
ном системой культурных норм и ценностей (в самом ши-
роком их понимании) того сообщества, на языке которо-
го ведется общение. Ошибки эти весьма разнообразны и
не поддаются однозначной интерпретации, предлагаемая
ниже классификация представляется лишь одной из воз-
можных.
— «Этикетные» ошибки, вызванные незнанием правил
речевого этикета} социально-ролевых аспектов коммуни-
кации, принятых в русском ЛКС. Подобные ошибки обус-
ловливаются, как правило, «внешней» интерференцией,
перенесением этикетных норм и правил коммуникативно-
го взаимодействия из своей культуры в русскую культуру.
Так, различия в социально-ролевых аспектах позиций
«преподаватель» и «студент» в русском и американском
ЛКС приводит к весьма вольному (с точки зрения русско-
го) обращению американских студентов с русскими пре-
подавателями (обращение только по имени, да еще и в
уменьшительной форме — Дима, Володя, Маша> обраще-
ние на «ты» и т. п.), все это может расцениваться русским
как непозволительная фамильярность и приводить к сры-
ву коммуникативного взаимодействия; если китаец отве-
чает отказом на предложение, например, выпить чаю, это
вовсе не означает, что он действительно не хочет пить чай,
по правилам китайской вежливости, предложение долж-
но быть повторено несколько раз, когда же русский после
первого отказа не возобновляет своих просьб, это может
быть воспринято китайцем как невежливость, вызвать
обиду, что, конечно, не способствует успешности комму-
71
 никации. Из всех «дискурсивных» ошибок «этикетные» в
наибольшей степени поддаются систематизации. Видимо,
именно это обусловливает то, что существует достаточ-
ное полное описание формул русского речевого этикета,
разработаны лингвистические и лингвометодические ос-
новы презентации этих единиц инофонам1.
— Ошибки в пользовании стереотипами, «стереотип-
ные» ошибки.
а) Ошибки, вызванные невладением русскими социо-
культурными стереотипами речевого общения, что ведет
к неверному использованию стереотипных речевых фор-
мул. Этот тип близок к предшествующему, часто бывает
достаточно сложно отделить «этикетные» ошибки от «сте-
реотипных», здесь мы приведем примеры «стереотипных»
ошибок, которые не могут быть отнесены к «этикетным».
Так, русский, останавливая такси, осведомляется у води-
теля, согласен ли тот отвезти его по нужному маршруту и
договаривается о цене, но, например, американец или
западноевропеец, перенося стереотип речевого поведения
в данной типовой ситуации из родной ему культуры, сра-
зу садится в такси и называет адрес, что может привести
к тому, что инофон не достигнет практической цели свое-
го речеповеденческого акта, т, е. к коммуникативной
неудаче. Стереотипный для русского в опрос «Вы выходите
на следующей остановке?» может быть воспринят японцем
как непозволительное вторжение незнакомого человека в
его личную жизнь и его планы, т. е. коммуникативная
цель спрашивающего останется непонятой, а практи-
ческая — нереализованной.
Вероятно, к этому типу ошибок нужно отнести ошиб-
ки, связанные с неадекватным использованием элементов
одного речевого жанра в текстах, принадлежащих к ино-
1
См., напр., [Формановская 87]. 72
му речевому жанру. Так, в разных культурах фатическая
речь может использоваться по-разному, для русского не
характерно активное включение элементов фатической
речи в информативное сообщение, что оказывается типич-
ным в речи, например, японца. Приведем пример «дискур-
сивной» ошибки, заимствованный нами в [Акишина, Аки-
шина: 187] и представляющий собой письмо японского
корреспондента русскому адресату,
«Уважаемый господин министр! Сейчас осень. Мы надеем-
ся, что Вы чувствуете себя хорошо. С глубокой радостью я хочу
сообщить, что госпожа N, преподаватель русского языка, ко-
мандированная Вашим министерством, благополучно прибыла
в наш университет и начала активно работать. Несмотря на хо-
лодный сезон, госпожа N хорошо себя чувствует, и мы все очень
этим довольны и спешим Вас обрадовать этим фактом, Позволь-
те мне в этом письме поблагодарить Вас и сотрудников Вашего
министерства, особенно господина X, который, как я знаю, за-
нимается обменом с нашим университетом, за своевременный
приезд госпожи N и выразить надежду на Ваше благосклонное
внимание к нам и в дальнейшем. С глубоким уважением, Ректор
университета (подпись)».
Ю, Е. Прохоров, анализирующий данный пример, ука-
зывает, что «при всех нарушениях национального поля,
тембра и модуса коммуникация все же должна состоять-
ся» [Прохоров 96:48], т. е. реципиент достаточно адекват-
но может воспринять тот смысл, который выражает ав-
тор. От себя добавим, что резкое нарушение этикетных
норм делового, например, письма может вызвать не толь-
ко улыбку, как в данном случае, но и (особенно если не
соблюдены принятые в определенном лингво-культурном
сообществе нормы вежливости) раздражение, что, конеч-
но, не способствует успешной коммуникации. Следующий
пример (о данном случае нам рассказала Г. А, Битехтина)
очень похож на предыдущий и также связан с неверным

73
 (по русским этикетным нормам) оформлением официаль-
ного письма, дня подобного речевого жанра не характер-
но использование таких тропов, как метафора и художе-
ственное сравнение,
Корейские студенты, учащиеся в МГУ, обратились к ректо-
ру университета с просьбой снизить плату за обучение, так как в
связи с тяжелым финансовым кризисом в Корее они не могут
заплатить требуемую сумму в срок. Послание ректору заканчи-
валось словами; «Надеемся, что Вы позволите нам закончить
образование и не лишите нас груди матери, которая нас кормит».
Не откажем себе в удовольствии привести еще одно
официальное письмо, авторство которого принадлежит
аспиранту из Китая. Он в течение семестра не посещал обя-
зательных занятий по русскому языку и не был допущен
преподавателем к сдаче экзамена по этому предмету,
объяснительная записка этого аспиранта к руководителю
сектора аспирантов и магистрантов выглядит следующим
образом (сохраняем пунктуацию подлинника):
Уважаемый начальник! Здравствуйте! Наступила зима и уда-
рили морозы. До сих пор не был на уроке. Я хочу просить у вас
прощения за все свои грехи. В свое оправдание могу только ска-
зать, что у меня плохо со здоровьем. Мне не хотелось бы гово-
рить об этом, но поясница подвернулась, Днем работа — вече-
ром отдых. Дядя-врач, он ухаживал за мной часто. У меня не
большое горе. Дела идут как будто неплохо, сейчас самочувствие
сносное. Боюсь, что я был невнимателен к Вам. Извините! На-
деюсь, что описал все. С приветом. Подпись.
Последний пример характерен тем, что при весьма не-
значительном количестве собственно «языкового брака»
автор письма нарушил, вероятно, максимально возмож-
ное количество речевых стереотипов, характерных для
официального объяснения и для социального взаимодей-
ствия «преподаватель — студент» вообще. Именно поэто-
му данная записка производит комический эффект, что,
74
 конечно, никоим образом не входило в число коммуника-
тивных установок ее автора.
На ошибки подобного типа и ел особы их коррекции в
последнее время обращается внимание в прикладной ру-
систике и лингв одидактике (см., напр., [Прохоров 96]), но
работа эта только начата и требует продолжения.
б) Ошибки, вызванные невладением ментальными
стереотипами русского когнитивного сознания, находя-
щими отражение в речи на русском языке, При контакте
представителей двух различных Л КС обнаруживается
большое количество несовпадающих стереотипов (неких
ментальных образов, актуализирующихся при употребле-
нии той или иной единицы), детерминированных особен-
ностями национальной культуры коммуникантов (напри-
мер, для русских почтальон носит почту, для американ-
цев — возит почту; слово врач, например, у западноевро-
пейца вызывает представление о большом достатке, ко-
торое не возникает у русского, в совершенно разные ассо-
циативные ряды у русского и американца оказывается
включенным слово страховка и т. д.). Далеко не всегда
такие различия приводят к КН, но существует и достаточ-
но большое количество случаев, когда коммуникативные
сбои провоцируются именно неоправданным перенесени-
ем стереотипных образов своей культуры в чужую куль-
туру. Так, различия в употреблении зооморфных харак-
теристик человека, связанных со стереотипным представ-
лением о качествах того или иного животного, находящих
свое отражение в «мифологическом» значении соответ-
ствующего зоонима, могут вызывать непонимание или не-
верное понимание и вести к КН (японец может не понять,
почему русский называет свиньей человека, который во-
все не является толстым, так как у японцев с указанным
зоонимом связано представление не о нечистоплотности
(моральной или физической), но о полноте; испанец на-
75
 зывает щенком злобного и раздражительного человека,
русский — слишком молодого и неопытного человека 1 и т.
д.). То же происходит с этнонимами, за которыми стоят
определенные этнические стереотипы—этнонимы, активно
использующиеся для характеризации в одной культуре,
могут быть неизвестны другой культуре или быть свя-
занными в ней с другими представлениями (например, вряд
ли инофон поймет, что имел в виду русский, назвав кого-
либо чукчей; поляк вызывает у русских представление о
надменности и заносчивости, у американцев — о глупости
и т. д.). Несовпадения в стереотипных представлениях
могут вызывать затруднения и провоцировать КН при
чтении и интерпретации художественного текста (для
кубинца и жителя тропических широт вообще трудно по-
нять смысл строк В. Маяковского: . . Л с сердцем ни разу
бо мая не дожили, IIА в прожитой жизни II Лишь сотый
трель есть, которые абсолютно понятны для русских —
стереотипное представление о мае и апреле у кубинца, жи-
вущего там, где месяцы с марта по октябрь практически
не отличаются друг от друга, существенно разнится от
представления об этих месяцах у русского).
Мы полагаем чрезвычайно важным исследование и
описание базовых стереотипных представлений членов
русского ЛКС, решение этой задачи позволит решить
многие проблемы, возникающие при МКК инофонов и
русских, ^
—■«Энциклопедические» ошибки, вызванные невладе-
нием инофоном теми фоновыми знаниями, которые явля-
ются общими практически для всех социализированных
русских. Например:

Данный пример заимствован нами из [Писанова* 2261 <™*п™М

П0Дче кн ть
Р У > что речь идет именно о стереотипных пред-мрак™' " Не °
реаЛЬных
«Р™ того или ин°™ национального

76
 Аспирант из США, достаточно хорошо владеющий русским
языком, прочитав статью в журнале («Итоги» № 38/98), содер-
жащую интервью с одним из российских предпринимателей, KOJ
торый говорит следующие слова: «Вы поймите, сейчас как 37-й
год. Кощунственно, конечно, сравнивать, но по ощущениям —
вы поймите», интерпретировал приведенное высказывание сле-
дующим образом; «Речь идет о технологической отсталости со-
временной России и бытовой неустроенности жизни, как в ЗО-е
годы». Номинация «37-й год» не была связана для американца с
теми коннотациями и ассоциациями, с которыми она связана для
русского. В результате текст был воспринят совершенно не-
адекватно.
Немецкая студентка, хорошо владевшая русским языком,
совершенно не поняла, почему ее русский знакомый назвал
своего приятеля Левшой, хотя тот, как она заметила, вовсе не
был левшой в собственном смысле этого слова.
Количество примеров подобных ошибок весьма зна-
чительно, они хорошо известны всем, кто занимался ис-
следованием проблем МКК, к ним обращались и продол-
жают обращаться представители лингвострановедения
(см., напр., [Верещагин, Костомаров 83], [Чернявская 97]).
Несколько иной путь анализа КН подобного типа пред-
лагается в таком активно развивающемся сейчас направ-
лении теоретического языковедения, как этнопсихолинг-
вистика, в рамках которой была выработана хорошо ныне
известная «теория лакун» (напр., [Уфимцева, Сорокин],
[Этнопсихолингвистика], [Сорокин 77], [Марковина], [Бы-
кова], [Schoeder et а].]). Лакуна при этом понимается сле-
дующим образом: «Различия (на любом уровне) между
лингв о-культурными общностями, по-видимому, можно
рассматривать как лакуны <...>, свидетельствующие об
избыточности или недостаточности опыта одной лингво-
культурной общности относительно другой» [Уфимцева,
Сорокин: 83]. Из этого следует, что «процесс адаптации

77
 фрагментов ценностного опыта одной лингвокультурной
общности при восприятии его представителями некото-
рой другой культуры, по существу сводится к процессу эли-
минирования лакун различных типов <...>; элиминиро-
вание лакун в тексте, адресованном инокультурному ре-
ципиенту, осуществляется двумя основными способами:
заполнением и компенсацией; заполнение лакун представ-
ляет собой процесс раскрытия смысла некоторого поня-
тия (слова, принадлежащего незнакомой реципиенту куль-
туре) <„.>; суть компенсации состоит в следующем- для
снятия национально-специфических барьеров в ситуации
контакта двух культур, т. е. для облегчения понимания
того или иного фрагмента чужой культуры в текст в той
или иной форме вводится специфический элемент культу-
ры реципиента» [Этнопсихолингвистика: 11—12]. Суще-
ствуют детально разработанные классификации лакун
(см., напр., [Антипов и др.; 88 и ел. и 102—104]).
Никоим образом не оспаривая основные положения
теории лакун, хотим заметить, что она далеко не исчер-
пывает все случаи возможных проблемы в МКК. Авторы,
Пишущие о лакунах (см. указанные работы), обращаются
почти исключительно к анализу художественных текстов
«чужой» культуры и проблемам их перевода на язык рус-
ской культуры. Однако МКК, конечно, не исчерпывается
интерпретацией художественных текстов «чужой» культу-
ры. Кроме того, достаточно часто бывает, что тот или
иной «культурный предмет» присутствует в обеих культу-
рах, но занимает в каждой из них совершенно различное
положение, разное место на ценностной шкале ЛКС, вхо-
Дит в разные ассоциативные ряды и т. д. Рассмотрим сле-
дующий пример.
Монгольские студенты, зная, что на кафедре, где они обуча-
лись русскому языку, существует особая комната, где хранятся
подарки учеников, решили сделать приятное своим претадава-
78
телям. Они вручили им изящно выполненную и, вероятно, доро-
гую чеканку, представляющую собой портрет Чингисхана, как
они сами пояснили при передаче сувенира. Нужно подчеркнуть,
что не было никаких оснований сомневаться в полной искрен-
ности даривших и подозревать их в тайном умысле. Очевидно,
что имя Чингисхан хорошо знакомо как представителям монголь-
ского лингво-культурного сообщества, так и русским; таким о б-
разом, собственно лакуны здесь нет, однако ситуация, чреватая
конфликтом, возникла потому, что информация о Чингисхане
по-разному отобрана и структурирована в каждой го названных
культур. Для монголов этот человек — мудрый правитель и ос-
нователь могучего государства, для русских—беспощадный за-
воеватель. Данное имя, обладая в обоих языках одним экстен-
сионалом, имеет в каждом из них разные интенсионалы.
Авторы теории лакун называют подобные несовпаде-
ния «относительными лакунами» [Антипов и др.: 88], от-
личая их от «абсолютных лакун». Термин «относительная
лакуна» не представляется нам удачным в силу противо-
речивости своей внутренней формы (не может быть отно-
сительного пробела!) и кажется затуманивающим суть по-
добных несовпадений, которые вряд ли имеет смысл ха-
рактеризовать как лакуны. Подобные случаи привлекают
особое наше внимание, так как они особенно конфликто-
опасны при МКК, ибо различия в большинстве случаев
не замечаются коммуникантами, но одно означающее
связывается ими с разными означаемыми, которые могут
обладать совершенно разной аксиологической окраской.
Рассмотрим еще один пример.
Имя «Хиросима» связано в сознании русских с представле-
нием о бессмысленной жестокости, приведшей к страшной ка-
тастрофе и унесшей жизни множества людей. Для большинства
американцев это имя актуализирует представление о вполне ра-
зумной в условиях войны акции, которая, наоборот, позволила
избежать крупных жертв и разрушений, так как благодаря ей
удалось закончить войну без высадки десанта на Японские ост-

79
ров а, что привело бы к гораздо более тяжелым последствиям,
чем результаты бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Очевид-
но, что русский и американец, оперирующие указанным именем,
будут плохо понимать друг друга, а это, в свою очередь, может
привести к КН и даже к межкультурному конфликту.
Кроме этого, теория лакун позволяет наметить подход
к выявлению несовпадений в системе «культурных зна-
ков», но никак не рассматривает способы описания и пре-
зентации знаков одной культуры для представителя дру-
гой. Та концепция прецедентное™, которая активно раз-
вивается нами в последнее время и о которой подробнее
будет сказано ниже, позволяет наметить пути решения
этой проблемы.
4. «Идеологические» ошибки. КН, вызванные различи-
ями в мировоззрении коммуникантов, являются универ-
сальными, характерными и для монокультурной комму-
никации (см,, напр., [Ермакова, Земская: 45], [Виноградов
С: 151]). Нгокемы будем рассматривать КН, провоцируе-
мые различиями в национальных идеологиях; последний
термин понимается нами весьма широко, им мы называем
некую систему социальных, этических, эстетических, по-
литических и т, д. воззрений, являющихся базовыми и ин-
вариантными для той или иной культуры. Обычно подоб-
ные идеологические нормы воспринимаются как универ-
сальные и единственно возможные, они редко подвер-
гаются рефлексии со стороны носителя культуры и экс-
плицируются им. Причиной КН может стать перенесение
идеологических норм своей культуры в другую культуру.
Случаи подобных ошибок и провоцируемых ими неудач
также весьма разнообразны и не поддаются однозначной
классификации. Рассмотрим несколько примеров.
Смысл рассказа А. П. Чехова «Смерть чиновника» был
воспринят японскими студентами следующим образом: автор

80
 смеется над Червяковым и осуждает его за то, что он попытался
перешагнуть установленные социальные рамки и в театре сидел
там, где находятся люди, которые стоят на высшей ступени
общественной лестницы, в то время как ему следовало занимать
место, соответствующее его положению; все, случившееся с Чер-
вяковым потом, есть закономерное следствие того, чтр он нару-
шил правила социальной иерархии.
Таким образом, тот смысл, который, по мнению студентов,
пытался выразить Чехов, может быть сформулирован так: «Всяк
сверчок знай свой шесток».
Наша коллега вела занятия по истории русской литературы
в группе студентов-филологов из Монголии, находящихся на
высоком уровне владения русским языком, При чтении «Слова
о полку Игореве» студенты выразили удивление, что данное про-
изведение считается высокохудожественным и относится к чис-
лу классических. Они объяснили, что объектом художественного
изображения никак не может являться позорное поражение,
свидетельствующее о бездарности военачальника, который при
этом еще и оказался в плену. Поэзия, по их мнению, должна рас-
сказывать о великих победах и воспевать подвиги настоящих
героев, эпизод же, о котором повествует «Слово», никак не
входит в круг тем, допустимых для поэзии.
Совершенно различными оказались границы художествен-
ного / не-художественного в русской и монгольской культурах,
и это привело к тому, что текст, воспринимаемый русскими как
высокохудожественный, не был отнесен монголами к числу та-
ковых. Различия в эстетических категориях привели к КН.
Конечно, неудачи этого типа проявляются не только
при восприятии инофонами русского художественного
текста. Особенности межличностных отношений в том или
ином ЛКС, социальная структура этого сообщества, спе-
цифика санкционируемой обществом системы взглядов от-
ражаются в семантике единиц языка и в текстах самых раз-
ных жанров на этом языке, причем не всегда эксплицит-
но, выявление таких имшшкатур вызывает трудности у
инофона, их непонимание может приводить к КН.
81
 Мой хороший знакомый, американец, несколько лет живу-
щий в Москве и хорошо владеющий русским языком, обратился
ко мне со следующими словами: «Сейчас придет мой друг, с ко-
торым мы познакомились позавчера на одной презентации».
Помню свое удивление тем, что человек, знакомство с которым
началось лишь два дня назад, был назван другом.
Различия в функционировании слог друг и friend, яв-
ляющихся эквивалентами, согласно словарю, объясняют-
ся экстралингвистическими причинами и отражают раз-
личия в особенностях построения межличностных отно-
шений в России и США. Эти различия приводят к несов-
падению структур соответствующих ЛСГ (друг, знакомый,
приятель, коллега...) в русском и американском англий-
ском языках, и различиям в употреблении входящих в эти
ЛСГ слов в речи на данных языках. Указанная группа слов
является весьма значимой для русского, занимает одно из
центральных мест в русском языковом сознании; невер-
ная, с точки зрения русского, референция соответствую-
щих имен может приводить к КН.
Подводя итог нашим рассуждениям о КН, хотим еще
раз подчеркнуть, что приведенная классификация являет-
ся в достаточной степени условной и требующей дальней-
шей разработки и уточнения. Однако и она позволяет вы-
явить те «зоны», в которых наиболее возможны неудачи
и сбои в МКК инофонов и русских, продемонстрировать,
что причины многих из этих неудач являются экстралинг-
вистическими, лежат за пределами собственно языка.
Однако до настоящего временив теоретической и приклад-
ной русистике подобным неудачам уделялось значитель-
но меньше внимания, чем «языковым». Последние могут
считаться достаточно полно изученными и описанными,
Для решения чисто прикладных задач по элиминации по-
добных неудач, вызванных «неязыковыми» причинами, не-
обходимо теоретическое описание тех особенностей рус-

82
 ского языкового и когнитивного сознания, которые пред-
ставляют наибольшие трудности для инофонов и прово-
цируют наибольшее количество КН. Для этого нам пред-
ставляется разумным выявить и описать то общее ядро
коллективного сознания русского ЛКС, которое является
достоянием практически всех членов этого сообщества и
которое мы называем когнитивной базой ЛКС. Именно
когнитивная база является хранилищем тех «культурных
предметов», которые в наибольшей степени отражают цен-
ностную ориентацию членов сообщества, детерминируют
систему их социального поведения. Знакомство с основ-
ными составляющими КБ русского ЛКС изучающих рус-
ский язык инофонов позволит, по нашему мнению, избе-
жать многих неудач в их общении с русскими.
Знания коммуникантов. Полагаем, что приведенные
примеры достаточно убедительно свидетельствуют о том,
что знание кода оказывается недостаточно для адекват-
ной коммуникации, у коммуникантов должна быть и не-
которая общность внекодовых знаний1. Обратимся к сле-
дующей схеме:

Общие знания

знание кода внекодовые

1
Речь в данном случае идет только о языковом коде, так как зна-
ния, о которых мы говорим, принадлежат культурному коду и не яв-
ляются внекодовьши в собственном смысле этого слова.

83
 Как уже говорилось, необходимым условием комму-
никации является наличие общих знаний коммуникантов,
включающих знание кода (т. е. языка как набора разно-
уровневых единиц и правил оперирования ими) и внеко-
Довые знания, т. е. знания, которые выходят за пределы
языка и детерминированы определенной культурой (в ши-
роком понимании этого термина), влияя при этом на ком-
муникацию!. Сразу необходимо оговориться, что граница
между кодовыми и внекодовыми знаниями весьма условна и
не является непроницаемой, язык может рассматриваться
как «отображение социокультурной реальности»
[Леонтьев 96:44], «концептуальное осмысление категорий
культуры находит свое воплощение в естественном ЯЗЫ-
КИ» [Телия 96а: 82). Это еще раз наглядно свидетельствует о
невозможности оставаться в рамках только языковой си-
стемы, если мы хотим добиться от инофона адекватной
коммУнИкации на русском языке, ибо само пользование
этойсистемоиневозможно без овладения минимумомтого
комплекса знаний, который является общим практически
Для всех русских.
Сказанное требует от нас обратиться к изучению струк-
туры знания языковой личности.
Каждый участник коммуникации, являясь языковой
личностью, выступает как: 1) индивидуум, носитель толь-
ко ему присущих черт, признаков, знаний и представле-
нии 2) член тех или иных социальных групп (семья, про-
фессия, конфессия, политическая ориентация и др.);
3) представитель определенного национально-культур-
ного сообщества; 4) представитель человечества.
Следовательно, знания и представления участника
коммуникации могут быть условно разделены на: 1) ин-
Дивидуальны 2) социальные. 3) национальные; 4) уни-
ЛЬНЬШ> М ЖеТ бЫТЬ n e CTaBJieH
° P* ° следующей

84
 Знания и представления коммуниканта

индиви- социаль- нацио- универ-

дуальные ные нальные сальные

Рассматривая данную классификацию, заметим, что

«универсальное» (например, знание элементарной анато-
мии и физиологии человека, мифологических архетипов
и др.), безусловно, влияет на коммуникацию, но именно в
силу своей универсальности не так интересно при изуче-
нии проблем МКК. Не меньшую роль в коммуникации
играют индивидуальные знания и представления, но, бу-
дучи индивидуальными, следовательно, единичными, они
не могут поддаваться обобщению и быть объектом теоре-
тического анализа, предполагают неисчислимую вариа-
тивность. Мы сосредоточим внимание на формах не все-
общих, не индивидуальных, но коллективных знаний и
представлений, понимая под коллективом группу людей,
объединенных неким общим признаком (группой призна-
ков)4 осознающих свое единство и декларирующих его в
той или иной форме1. Заметим, что провести границу меж-
ду «социальным» и «национальным» весьма затруднитель-

1
Последние две характеристики будут отличать членов, напри-
мер, той или иной религиозной конфессии от, скажем, людей с кари-
ми глазами или пассажиров пригородной электрички, которые так-
же объединены общим признаком, но он не является системообразу-
ющим для какой-либо общности и не влияет на ценностные ориента-
ции, мотивации, деятельность членов группы, выделяемой подобным
образом.
85
но (одной из причин этого является отсутствие четкого оп-
ределения понятия «нация»), тем более, что социальное за-
частую обусловлено национальным (формы семьи, иерар-
хия общественных групп и др.)) но тем не менее в дальней-
шем мы постараемся выделить некоторую группу языко-
вых и когнитивных (но означенных в языке) феноменов,
несущих яркий отпечаток национальной обусловленнос-
ти, исследовать специфику бытования этих феноменов в
индивидуальном и коллективном сознании членов русско-
го ЛКС и рассмотреть особенности их актуализации в речи
на русском языке.
Аккультурация инофона. Сказанное определяет инте-
рес к определению и описанию так называемого русского
культурного минимума, который последнее время все
активнее наблюдается в отечественной (см, цитируемые
нами работы сторонников лингвострановедения) и зару-
бежной (см. напр.! [Gerhart], [Vasys и др.]) лингводидакти-
ке. Однако теоретическое описание культурных феноме-
нов, формирующих русскую когнитивную базу, специфи-
ку их бытования в сознании членов русского ЛКС, особен-
ности средств вербальной актуализации этих феноменов
и их функционирования в речи до настоящего времени не
проводилось, несмотря на его очевидную актуальность.
Знакомство инофона с теми знаниями и представлени-
ями, которые являются общими практически для всех чле-
нов русского ЛКС, является необходимым для его (инофо-
на) полноценного участия в МКК на русском языке. Овла-
дение этими знаниями и представлениями осуществляется
в процессе так называемой аккультурации инофона. Дан-
ный термин понимается в современной науке неоднознач-
но, и это заставляет нас коротко остановиться на нем.
Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров называют аккуль-
турацией «усвоение человеком, выросшим в одной на-

86
Цйональной культуре, существенных фактов, норм и цен-
ностей другой национальной культуры» [Верещагин, Ко-
стомаров 83: 11]. Заметим, что в социальной психологии
рассматривается не только этническая, но и социальная
аккультурация, которая наблюдается в тех случаях, когда
человек вынужден жить по нормам культуры новой для
него социальной среды (напр., армия, тюрьма и др.) [Taft].
В дальнейшем мы будем следовать тому (более узкому) по-
ниманию данного термина, которое предлагают Е. М. Ве-
рещагин и В. Г. Костомаров. Данные авторы формули-
руют задачу аккультурации иностранца как одну из важ-
нейших при преподавании русского языка. Последнее по-
ложение вызывает серьезные сомнения. На наш взгляд, в
данном случае не проводится необходимая дифференциа-
ция между двумя типами приобщения к чужой культуре,
которые условно можно обозначить следующим образом:
1) характерные для иммигрантов рекультурация и ре-
социалйзация, требующие серьезной трансформации су-
ществующих связей, моделей поведения и ценностных
установок; для этого процесса, как свидетельствуют ис-
следования, неизбежен этап десоциализации и декульту-
рации [Taft: 127—128]; 2) знакомство инофона, сохраняю-
щего свою принадлежность к определенной национальной
культуре, с культурой страны изучаемого языка; данный
процесс не сопровождается кардинальной трансформа-
цией собственных ценностных установок инофона, кото-
рые продолжают существовать в неизменном виде. Совер-
шенно очевидно, что при преподавании русского языка
как иностранного мы имеем дело почти исключительно
со вторым случаем и не должны ставить перед собой цели
превращения иностранца в «русского», его полного вхож-
дения в русскую культуру как «своего» (в скобках заме-
тим, что это и невозможно).

87
 Справедливой представляется точка зрения Ю.Е. Про-
хорова, который на основании типов взаимовлияния
культур (межкультурные интерференция, конвергенция,
дивергенция и конгруэнция [Прохоров 96: 106]) выде-
ляет четыре типа межкультурных языковых контактов1:
1) соприкосновение, характеризующееся несовпа -
дением стереотипов общения, принятых в разных культу-
рах при контакте на одном языке общения; 2) п р и о б -
щение , которое характеризуется определенным нали-
чием знания стереотипов общения каждой из сторон, но
реально одна из сторон пользуется двумя типами —
своим и чужим, а вторая исходит только из своего типа;
3) проникновение, т. е. такой тип межкультурного
языкового контакта, который рассматривается как система
определенного взаимного учета стереотипов общения,
прежде всего той из сторон, которая использует новый
язык общения; 4) взаимодействие, характеризую -
щееся использованием любым участником общения сте-
реотипов общения любой из двух культур; в частном слу-
чае изучения нового языка/новой культуры речь может
идти о практически полном учете инофоном стереотипов
общенияновой для него культуры [Прохоров 96:107—115].
Иными словами, необходимо исходить из принципа учета
инофоном определенных категорий и моделей новой для
него культуры и адекватного пользования ими, но не из
обязательности их присвоения, не нужно стремиться к
тому, чтобы они заняли место тех категорий и моделей,
которые характерны для его родной культуры. Таким об-
разом, нужно не оценивать те или иные реакции ино-
странца как «неправильные», а предлагать ему принятые
У русских представления, оценки и т. п., не добиваясь
1
О межкультурных контактах в зеркале языка см. также
лев 96]. [Ком-

88
невозможного — того, чтобы последние стали для инофо-
на «своими».
Из сказанного следует, что для нейтрализации многих
неудач в МКК необходимо знакомить инофона с ядерной
частью русской когнитивной базы. Это одна из причин,
обусловливающих актуальность теоретического и прак-
тического описания этой базы и формирующих ее фено-
менов, определению места этой базы в сознании языко-
вой личности.
 Часть Ш
КОГНИТИВНАЯ БАЗА ЛКС
И ПРЕЦЕДЕНТНЫЕ ФЕНОМЕНЫ
В МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ

Когнитивная база, культурное и когнитивные простран-

ства '. Культурным пространством мы называем форму
существования культуры в человеческом сознании. Те или
иные феномены культуры при восприятии их человеком
отражаются в сознании последнего, где и происходит опре-
деленное структурирование отражаемого и устанавли-
вается их взаимоположение, иерархия, т. е, некие систем-
ные отношения отражаемых феноменов. Б. С, Яковлева,
исследуя пространство в языковой картине мира и опи-
раясь на идеи таких ученых, как М. Хайдеггер и В. Н. То-
поров, говорит о «диктате вещей при восприятии и опи-
сании пространства», о том, что «не существует такого
пространства, которое было бы независимо от вещей»
[Яковлева: 38], Это справедливо и по отношению к куль-
турному пространству. В данном случае «вещами», задаю-
щими и формирующими его, выступают феномены куль-
туры, вернее, не сами эти феномены, а представления о
них, существующие в сознании. Эти представления не
являются равноценными, и, соответственно, само куль-
турное пространство выступает как неоднородное.
В культурном пространстве можно выделить центр и
периферию, Центр национального культурного простран-
1
При написании данного параграфа мы опирались на положения,
подробно изложенные в [Гудков, Красных 98] и в [Красных и Др. 97].

90
 ства образуют феномены, являющиеся достоянием прак-
тически всех членов лингво-культурного сообщества. Каж-
дый из представителей последнего обустраивает собствен-
ное пространство, заполняя его феноменами, которые мо-
гут быть значимыми только для него самого, и не призна-
вать центрального положения других феноменов Однако
даже в этом случае он абсолютно свободно ориентирует-
ся в центральной части национального культурного про-
странства, не нуждаясь при этом в каком-либо «гиде».
Представитель же иного национально-культурного сооб-
щества, пытаясь овладеть данной культурой, наоборот,
«блуждает» в центре. Особые трудности у него вызывает
то, что ядерные элементы культурного пространства чрез-
вычайно редко подвергаются осмыслению, рефлексии и
экспликации со стороны тех, для кого это пространство
является родным.
Мы исходим из постулата о национальной детермини-
рованности культурного пространства, которое, естест-
венно, включает в себя «общечеловеческие», универсаль-
ные элементы, но в каждом отдельном культурном про-
странстве они будут занимать свое особое положение.
Культурное пространство включает в себя все суще-
ствующие и потенциально возможные представления о фе-
номенах культуры у членов некоторого лингво-культур-
ного сообщества. При этом каждый человек обладает осо-
бой, определенным образом структурированной сово-
купностью знаний и представлений. Мы, как уже указы-
валось выше, называем такую совокупность индивидуаль-
ным когнитивным пространством (ИКП). При этом суще-
ствует некая совокупность знаний и представлений, кото-
рыми обладают все представители того или иного со-
циума (профессионального, конфессионального, генера-
ционного и т. д.), которую мы определяем как коллектив-
ное когнитивное пространство (ККП). Определенным же
91
 образом структурированная совокупность знаний и пред-
ставлений, которыми обладают все представители того
или иного лингво-культурного сообщества, определяется
нами как когнитивная база1 (КБ).
КБ необходимо отличать от культурного пространства и
даже от центральной его части, хотя в них входят знания
и представления, являющиеся достоянием практически
всех членов лингво-культурного сообщества. Напол-
нение КБ отличается от наполнения культурного про-
странства: первую формируют не столько представления
как таковые, сколько инварианты представлений (суще-
ствующих и возможных) о тех или иных феноменах, кото-
рые хранятся там в минимизированном, редуцированном
виде. Например, говоря о Куликовской битве, мы активи-
зируем определенный набор дифференциальных призна-
ков этого события и присущих ему атрибутов. В зависи-
мости от различных факторов этот набор у двух произ-
вольно взятых индивидов может существенно различаться,
но существует национальный инвариант представления о
Куликовской битве. Культурное пространство включает в
себя существующее и потенциальное2, Потенциальная
«зона» культурного пространства — источник дина-
мических изменений данной культуры, она рождает но-
вые смыслы по инвариантным смыслообразующим моде-
лям данной культуры; с разрушением последних разру-
шается, подвергается глобальной реконструкции или рас-
падению само тело национальной культуры, на ее месте
1
Сам термин заимствован нами в [Шабес], однако мы понимаем
его совершенно не так, как в указанной работе.
О потенциальной сфере культуры уже говорилось в научной ли-
тературе: «Потенциальная сфера представляет собой устойчиво вос-
производимые ментальные Основания данной культуры, принципы,
механизмы и доминирующие способы и направления культурной ак-
тивности» [Пилипенко, Яковенко; 22],
92
образуется иная культура или несколько культур. КБ
оказы