Н. Н. БЪЛОЦВЪТОВЪ.

Коммуна .
пролетодшъ
миссіонеровъ

Отрывки изъ неизданнаго романа „МИХАИЛЪ".

Отъ автора.

Камера обскура.

Лея Нэйнъ.

Особнякъ на Поварской.

Великій Интеллектъ.

Легенда о зернѣ Эдемскомъ.

Коммуна Пролетарскихъ Миссіонеровъ.

Сознательный умалишенный.

Всѣмъ въ Россіи извѣстный писатель.

2015115415
 Отъ автора.

Предлагаемый вниманію читателя сборникъ

„Коммуна Пролетарскихъ Миссіонеровъ" содержитъ
въ себѣ шесть главъ и два отрывка изъ 1-го тома
моего романа „ М И Х А И Л Ъ " , посвященнаго духов-
нымъ проблемамъ современной Россіи.
Хорошо сознавая неизбѣжную для такихъ сбор-
никовъ отрывочность художественнаго впечатлѣнія,
я тѣмъ не менѣе рѣшилъ издать свою брошюру
до выхода перваго тома моего романа, ибо нахожу,
что отсутствіе знаній о духовной жизни современ-
ной Россіи настолько вопіюще, а потребность знанія
въ заграничномъ читателѣ настолько насущна, что
даже моя неболыпая брошюра можетъ сослужить въ
этомъ отношеніи нѣкоторую пользу.
Ни обилія внѣшнихъ фактовъ, ни политичес-
кихъ предсказаній читатель въ моей брошюрѣ не
найдетъ, т. к. занимала меня преимущественно духов-
ная жизнь современной Россіи и ея духовные пути.
По моему глубокому убѣжденію, пути Россіи сокро-
венны для абстрактнаго мышленія, но нѣтъ ничего
сокровеннаго, что не могло-бы сдѣлаться явнымъ
для художественнаго воспріятія. Сокровенное можно
з
и должно выявить во всей его сложности и кон-
кретности только посредствомъ художественнаго
возсозданія идей и тайныхъ импульсовъ, дѣйствую-
щихъ за внѣшней оболочкой соціальныхъ событій.
Лишь такимъ путемъ можно сколько нибудь выра-
зить истинный духовный обликъ Россіи. Первая
попытка разгадать нѣкоторыя духовныя силы въ
ихъ воздѣйствіи на русскую революцію и сдѣлана
мною въ этой брошюрѣ.
И зъ помѣщаемыхъ въ сборникѣ главъ и от-
рывковъ — „Камера обскура" въ романѣ 3-я глава,
„Лея Нэйнъ “— 4-ая, „ Особнякъ на Поварской “— 9-ая,
„Великій Интеллектъ" — отрывокъ изъ 12-ой главы-
„Легенда о зернѣ Эдемскомъ“ входитъ въ 18-ую
главу романа.
Глава „Коммуна Пролетарскихъ М иссіонеровъ11,.
по которой названа вся брошюра, — является 21-ой
главой романа. Несмотря на отсутствіе внѣшняго
дѣйствія и трудности усвоенія этой главы, я все же
считаю ее центральной для всего сборника; всѣ
остальныя главы, тутъ помѣщенныя, лишь поясняютъ
эту главу. Конечно, никакой „Коммуны Пролетар-
скихъ Миссіонеровъ “ читатель въ спискахъ боль-
шевистскихъ организацій не найдетъ. Тѣмъ не
менѣе я смѣю думать, что подобная коммуна въ
Россіи есть, какъ есть въ ней и Камера обскура, и
Зерно Эдемское.
Д вѣ заключительныя главы: „ Сознательный ума-
лишенный“ и „Всѣмъ въ Россіи извѣстный писатель“
входятъ въ романъ въ качествѣ 34-ой и 35-ой
главъ. Въ этихъ главахъ показаны послѣдствія
принятаго компромисса для нѣсколькихъ членовъ
коммуны. Съ такимъ же успѣхомъ можно было-
бы показать судьбы и остальныхъ членовъ коммуны,
но тогда брошюра разрослась бы въ цѣлую книгу,.
что нарушило бы цѣль настоящаго изданія.
Лица, не нашедшія въ брошюрѣ положитель-
ныхъ отвѣтовъ на духовныя проблемы Россіи, быть
можетъ болыие удовлетворятся, ознакомившись съ
романомъ „ М и х а и л ъ " въ его цѣломъ. Первый
томъ его я надѣюсь выпустить къ концу 1921 года.
Въ заключеніе не могу не оградить себя отъ
возможныхъ нападокъ и недоразумѣній. Быть мо-
жетъ, нѣкоторые читатели на основаніи этой бро-
шюры заподозрятъ меня въ антисемитизмѣ. Не имѣя
возможности издать сейчасъ всего романа, кото-
рый самъ собой опровергнетъ такое мнѣніе, я на
всякій случай уже теперь рѣшительно заявляю, что
всякая антисемитическая тенденція мнѣ совершенно
чужда. '
Если тѣмъ не менѣе нѣкоторые вредные им-
пульсы современности и воплощены у меня въ
представителяхъ еврейскаго народа, то къ этому
принудила меня самая безпристрастная художествен-
ная правда.
Абстрактный матеріализмъ нашихъ дней болыне
соотвѣтствуетъ инстинктамъ еврейства, чѣмъ ин-
стинктамъ славянства. Вотъ почему при характе-
ристикѣ этихъ идей, въ ихъ вредномъ вліяніи на
современность, умѣстнѣе и правдивѣе было взять
отдѣльныхъ крайнихъ представителей еврейства. Не-
смотря на это, я глубоко убѣжденъ, что еврейскій
народъ въ его цѣломъ также мало виноватъ въ
соціалистическомъ омраченіи современной Россіи,
какъ мало виновата бываетъ луна при лунномъ зат-
меніи, когда черный конусъ земли закрываетъ отъ
нея свѣтъ солнечный. Во всѣхъ кризисахъ совре-
менности, въ концѣ концовъ, виновата не омра-
ченная луна еврейства, а черный конусъ земли, во
мглѣ котораго мы всѣ обитаемъ.
Къ несчастью этого грознаго чернаго конуса
никто изъ насъ не ви д и тъ ; видятъ только симптомъ
— омраченную луну еврейства, въ ея темномъ обрат-
номъ воздѣйствіи на современную жизнь земли, и
несправедливо обвиняютъ эту луну, какъ источникъ
всѣхъ золъ нашихъ и страданій. Такъ поступаютъ
антисемиты, влекомые смутой, инстинктивной догад-
кой, но не доходящіе до полной правды. Такія
наполовину лишь вѣрныя догадки несравненно опас-
нѣе заблужденій. Вредный характеръ антисемитизма
заключается именно въ томъ, что лелѣется онъ
смутными, инстинктивными догадками, не проника-
ющими въ суть вещей. Въ противоположность
антисемитизму я, если и беру въ своемъ романѣ
отдѣльныхъ крайнихъ представителей омраченнаго
еврейства, то для того лишь, чтобы по нимъ и по
ихъ судьбѣ попытаться разгадать тотъ черный ко-
нусъ земли, который нависаетъ надъ нашей совре-
менностью и въ частности надъ Россіей. Не имѣя
возможности прямо и непосредственно познать дѣй-
ствительныхъ причинъ современнаго зла, я пытаюсь
прослѣдить эти причины хотя бы по ихъ омрача-
ющему вліянію, по тому лунному затменію, которое
онѣ вызываютъ. Такова одна изъ задачъ моего
„ М и х а и ла

Николай Бѣлоцвѣтовъ.
 Камера обскура.

Въ столовой штаба за бутылкой спирта сидѣли штабсъ-

капитанъ Разжигательный и прапорщикъ Пѣночкинъ.
А! Поручикъ! Честь имѣю! Присаживайтесь, пропус-
тимъ рюмочку! — прохрипѣлъ порядочно подвыпившій
Разжигательный. Пѣночкинъ равнодушно перебиралъ струны
гитары и протодіаконскимъ басомъ напѣвалъ.
— Нѣтъ, господа! Увольте! Некогда, — надо въ го-
родъ ѣхать!
Разжигательный удивленно уставился на поручика на-
литыми кровью глазами.
— Да вы никакъ спятили, поручикъ? Развѣ не знаете,
что въ городѣ и по всей Россіи дѣлается? Сразу видно,
что съ неба свалился! Ха! Ха! Ха!
— Что же такое еще? Опять безпорядки, что-ли?
— Ха! Ха! Ха! — Разжигательный закашлялся отъ
смѣха. — Прапорщикъ, а прапорщикъ! А вѣдь онъ и впрямь
ни хрѣна не знаетъ!
Пѣночкинъ равнодушно подмигнулъ. — Ей Богу, Ми-
хаилъ Владиміровичъ, ужъ вы бы лучше дома посидѣли, —
загудѣлъ онъ предостерегающе ухмыляясь.
— Но въ чемъ же дѣло? — удивился Архангельскій.
— Дѣло хрѣновое! Ералашъ, братъ, въМосквѣ и Пе-
троградѣ въ высочайшей градаціи. Ленинъ и Троцкій
Керенскаго къ чортовой бабушкѣ за пазуху отправляютъ!
— зловѣще хрипѣлъ Разжигательный. — А посему, не
угодно ли рюмочку?
— Да, можетъ быть, это все несерьезно? Я не вижу
основаній скрываться.
 Пѣночкинъ переглянулся съ Разжигательнымъ и за-
тренькалъ. — Что же? Поѣзжайте! Арестуютъ васъ какъ
офицера, погоны сорвутъ, изобьютъ или зарубятъ! Ваше
дѣло!
У Архангельскаго заныло сердце. — Но вѣдь если су-
дить по нашей батареѣ, то солдаты большевикамъ не со-
чувствуютъ. Я сейчасъ только что съ занятій. Все спо-
койно. Если бы со мной что нибудь случилось, они меня
освободятъ. Ручаюсь!
— Ха! Ха! Ха! Охъ, дѣвичья простота! Да они васъ
перваго какъ поросенка прирѣжутъ. Все одна сволочь!
— Разжигательный опять влилъ въ себя цѣлый стаканъ
спирта. Онъ уже плохо соображалъ и постепенно прихо-
дилъ въ возбужденіе. Пѣночкинъ съ хитрой усмѣшкой
подливалъ ему непрестанно.
— А всетаки я поѣду!
— Воля ваша, поручикъ! А мы за упокой души ва-
шей помолимся. Ха! Ха! Ха! Эй, Ковальчукъ!!
Вошелъ вѣстовой Разжигательнаго.
— Ковальчукъ! Вотъ какая градація: нравится тебѣ
служба у меня, или не нравится? Можетъ быть на ба-
тарею хочешь?
Ковальчукъ, молодой смуглолицый парень съ непод-
вижнымъ и равнодушнымъ взглядомъ, лѣниво ухмыльнулся.
— Такъ што ндравиться, господинъ капитанъ!
— Ну, то то-же! А коли не нравится, то проваливай
на батарею конскій навозъ разгребать. Я тебя братецъ,
не неволю, силкомъ не держу! Это они сволочи пустое
брешутъ! Коли не нравится — проваливай къ хрѣну, я
тебя, собачій ты сынъ, не держу ! . . . Слышишь, дурень ?
Разжигательный весь налился кровью, и съ силой хва-
тилъ по столу кулакомъ, такъ что задребезжала посуда.
— Слушаю, господинъ капитанъ! безучастно пробор-
моталъ Ковальчукъ.
— Ну, то то-же! А теперь, убирайся штанная гвардія,
къ дьяволу подъ хвостъ! — негодовалъ Разжигательный,
гнѣвно слѣдя, какъ Ковальчукъ, повернувшись въ правую
сторону, на правой же ногѣ, покачнувшись и безсмысленно
притопнувъ, автоматически вываливается изъ столовой.
— Эхъ, собачій сынъ! До сихъ поръ поворачиваться
не умѣетъ! Будь я не Разжигательный, если силкомъ у
себя этого лодыря держу!..
Никто изъ присутствовавшихъ не обратилъ на разы-
гравшуюся сцену никакого вниманія, такъ какъ повторя-
лась она ежедневно и всегда свидѣтельствовала лишь объ
опредѣленной степени опьяненія. — „Штабсъ - капитанъ
Ковальчука уже вызывали“? — „Такъ точно, господинъ
прапорщикъ!“ — „Такъ значитъ уже въ градаціи? — „Не
 иначе! Хи! Хи!“ — Такой разговоръ ежедневно происхо-
дилъ между Пѣночкинымъ и Шутовымъ.
Но на этотъ разъ Разжигательный добавилъ еще но-
меръ.
— И странный это сонъ мнѣ приснился, господа офи-
церы, — началъ онъ надтреснутымъ пьянымъ басомъ . . .
Такая, понимаете-ли, градація! Вижу я, этого, мой Ко-
вальчукъ борова моетъ, да скребницей его скоблитъ, а во-
кругъ поросятки бѣгаютъ, другъ черезъ дружку прыгаютъ.
А на верху, на балконѣ, Хрѣнъ виситъ и кланяется . . . И
вдругъ, этого, боровъ какъ запоетъ и, что вы думаете, не
какъ нибудь, а эту чортову марсельезу французскую. Ну,
я, этого, какъ увидѣлъ подобное безобразіе, — давай Богъ
ноги. А поросятки, какъ заревутъ, загогочутъ, да за мной!
Буркалами поводятъ, щетинятся. . . а я . . . какъ на грѣхъ
нализался . . . ноги словно деревянныя, не дѣйствуютъ . . .
4 Такая, понимаете, градація! Какъ заору я, и проснулся !
А ? Что скажете, господа офицеры ? Сонъ то не безъ
значенія! А?
— До свиданья, господа! — сказалъ Архангельскій
вмѣсто отвѣта и вышелъ.
Въ сѣняхъ къ нему подошелъ извѣстный батарейный
ябедникъ и сплетникъ, старшій писаръ Бѣлкинъ. Бѣлкинъ
носилъ очки, видъ имѣлъ бабій и напоминалъ филина. На
ногахъ его были валенки, сообщающіе его шагамъ непрі-
ятную кошачью мягкость. — Господинъ поручикъ!
— Что вамъ, Бѣлкинъ?
— Такъ что, я хотѣлъ-съ васъ предупредить-съ! ..
— Въ чемъ дѣло?
— Да Шутовъ вашъ, Ванька . . . — Бѣлкинъ понизилъ
голосъ до таинственнаго шепота.
— Что еще такое?
Бѣлкинъ наклонился къ уху поручика: — Воръ-съ!
Вся батарея про то знаетъ! Онъ и васъ обкрадываетъ,
господинъ поручикъ, намедни цѣлый фунтъ сахару у васъ
стащилъ. Истинный Господь!
Бѣлкинъ перекрестился.
— А вамъ то что? — довольно рѣзко спросилъ пору-
чикъ, глубоко презиравшій кляузы и доносы.
Бѣлкинъ забѣгалъ глазами, улыбнулся и закланялся.
— Да я такъ-съ, господинъ поручикъ. Сами понимаете!
Обидно-съ!
Поручикъ поморщидся и, ничего не отвѣтивъ, про-
шелъ мимо Бѣлкина. На дворѣ онъ внимательно взгля-
нулъ въ открытое, веселое и простое лицо Ивана, держав-
шаго за поводъ лошадей, и недоумѣнно пожалъ плечами.
— „Какъ любятъ эти люди наговаривать другъ на друга“,
— пробормоталъ онъ, вскакивая на нетерпѣливо загреба-
ющаго ногой Сѣраго.
— Въ Невель ! — крикнулъ онъ, пуская коня галло-
помъ.
Въ осеннихъ пѣгихъ поляхъ гулялъ пронзительный,
морозный вѣтеръ. Безлистные, придорожные тополя хле-
стали своими вѣтвями въ лицо поручика. Но не обращая
вниманія на вѣтеръ и вѣтви, поручикъ нервно пришпори-
валъ коня; ему не терпѣлось, быстрая скачка возбуждала
желаніе борьбы. Сѣрый фыркалъ и горячился. — „Еще
поборемся! Невозможно, чтобы правда не побѣдила!“ —
бормоталъ поручикъ.
Выглянуло солнце и поручикъ искоса могъ слѣдить
за своей тонкой сгорбленной тѣнью на огромной тѣни
коня.
Всадники въѣхали въ Невель. Чудовищная по грубо-
сти мостовая изъ булыжника принудила ихъ замедлить
темпъ, и поручикъ съ интересомъ оглядывалъ столь хоро-
шо ему знакомый городъ.
Въ сущности, все оставалось тутъ по старому: тѣ-же
неоштукатуренные кирпичные домики съ красными фаса-
дами цвѣта фабричной трубы. Тѣ же замерзлыя огром-
ныя лужи на площади, похожей на сморщенное лицо ста-
рухи, — такъ много обледенѣлыхъ ухабовъ испещряло ее.
Даже и вывѣски все тѣ же. Вотъ: „Мужской портной
Гузикъ — онъ же мадамъ!“, а вотъ, напротивъ, не менѣе
характерная: „Эссенціяизъ подъ Соломона Фледермауза".
Да, все было бы совсѣмъ по старому, если бы не не-
обычное оживленіе на улицахъ, гдѣ евреи и солдаты, до
революціи никогда не бывавшіе вмѣстѣ, теперь слились
въ одну толпу. Появился новый компромиссный типъ: не
то еврей въ солдатской и даже офицерской формѣ, не то
солдатъ, открыто занимавшійся спекуляціей и торговлей,
не хуже любого еврея. Правовѣрные евреи въ лапсерда-
кахъ, съ зонтиками и пейсами, раньше, какъ извѣстно, уни-
женно скрывавшіеся въ минуты народнаго волненія, опа-
саясь черносотенныхъ погромовъ, теперь разгуливали въ
толпѣ, хитро улыбались, братались съ солдатами и каза-
лись праздничными, какъ во время еврейской пасхи. Только
когда проѣзжалъ Архангельскій, ихъ праздничная важность,
на минуту покидала ихъ, и они униженно отпрыгивали въ
сторону.
Еще болыпе, чѣмъ въ день своего возвращенія изъ ла-
зарета, увидѣлъ онъ вокругъ себя враждебныхъ людей.
На площадяхъ кишѣло. Около покосившагося фонаря ог-
лушительно гудѣла летучка. Тамъ солдатъ съ красной
кокардой и съ сальной челкой, торчаіцей изъ подъ ко-
зырька, во все горло оралъ съ тумбы, подкрѣпляя каждое
Ю
 слово увѣсистымъ взмахомъ кулака: — „Товарыши! Долой
баржуевъ . . . Смерть бѣлогвардейцамъ! Довольно они
намъ на голову помоевъ лили! Пора намъ ротъ раскрыть!"...
— „Правильно!“ —■ одобритедьно топоталась толпа: —
„Правильно, товарышъ! “
Поручикъ почувствовалъ себя очень неуютно и на вся-
кій случай, несмотря на грубую мостовую, пустилъ Сѣраго
вскачь. Встрѣчные солдаты чертыхались, но все же от-
прыгивали въ сторону. Нѣсколько камней пролетѣло ми-
мо его головы.
Кое какъ выбравшись изъ враждебной толкучки, Ар-
хангельскій не безъ облегченія вздохнулъ. Особенно не-
пріятное впечатлѣніе произвели на него красные лоскутки,
развѣшанные на всѣхъ домахъ. Въ отличіе отъ національ-
ныхъ флаговъ, которые вывѣшивались только по праздни-
камъ, лоскутки эти висѣли тутъ съ перваго дня революціи
и уже успѣли изрядно почернѣть. -—• „Скоро они и со-
всѣмъ черными станутъ!“ — съ грустью подумалъ пору-
чикъ: — „Несчастный народъ не понимаетъ, куда его ве-
дутъ недоброжелатели! . . Но, конечно, это не можетъ
долго продолжаться . . . Народъ русскій предназначенъ къ
иному, и рано или поздно онъ найдетъ свой путь!“
Съ такими мыслями поручикъ незамѣтно подъѣхалъ
къ дому Леи Нэйнъ. Домъ этотъ былъ расположенъ въ
самомъ концѣ города, около полоцкаго шоссе, имѣлъ садъ,
спускавшійся къ озеру, небольшой палисадникъ съ выхо-
домъ на шоссе и нѣсколько яблонь около балкона. Не
безъ волненія увидѣлъ поручикъ знакомыя мѣста, и сердце
его забилось безпокойнѣе.
„Да! Теперь, когда онъ сталъ крѣпкимъ и сильнымъ
послѣ встрѣчи съ Ангеломъ, теперь, когда такъ явно про-
является въ безсмысленной народной смутѣ абсурдъ и да-
же преступные результаты невѣрія, ему уже легче будетъ...“
— Поручикъ не додумалъ свои мысли. До самаго горла
стучало въ немъ сердце. —- „Легко ли встрѣчаться послѣ
всего, что было, и къ тому же тутъ, въ этомъ домѣ?“ . . .
— Ахъ вона, куды мы пріѣхали, господинъ поручикъі
— фамильярно осклабился Шутовъ, спрыгивая съ сѣдла и
принимая отъ поручика Сѣраго. Въ нѣкоторой мѣрѣ былъ
онъ довѣреннымъ поручика.
Поручикъ слегка покраснѣлъ; фамильярность Ивана
сильно ему не понравилась.
— Подожди меня здѣсь! — отрывисто сказалъ онъ,
слѣзая съ Сѣраго.
— Хи . . . хи . . . хи .. . ! Слушаюсь, господинъ пору-
чикъ! — Шутовъ залоснился широкой русской масляницей
и, вытеревъ рукой носъ, ухарски подбоченился:
— Ужъ вы не сумливайтесь! Мы не безъ понятіевъ...
 Поручикъ вошелъ въ палисадникъ и со стѣсненнымъ
сердцемъ, но рѣшительно гремя шпорами, поднялся на
хорошо знакомое крыльцо. Вотъ корридоръ, а вотъ и
комната Леи. Въ квартирѣ никого нѣтъ . . .
Нѣсколько разъ постучалъ онъ въ дверь. — „Можно!“
проговорилъ за дверью гортанный низкій голосъ каркаю-
щаго иностраннаго тембра.
Михаилъ, не раздумывая, открылъ дверь и вошелъ.
— Закрывай дверь, Шейнелея! — раздался тотъ же
голосъ.
Это не Лея, — пробормоталъ Архангельскій, закрывая
двери, и въ изумленіи остановился.
Въ комнатѣ, куда онъ вошелъ, было совсѣмъ темно.
Ставни на окнахъ были закрыты. — На столѣ стоялъ пред-'
метъ, напоминавшій красный фотографическій фонарь. Отъ
этого предмета исходилъ багровый, густой и мутный свѣтъ,
въ отблескѣ котораго всѣ предметы казались нереальными
и мертвыми. Странная густая атмосфера смутностей, окро-
вавленностей, вызывавшая въ душѣ поручика жуткую сон-
ливость и воспріимчивость къ ужасамъ. Казалось, что съ
того момента, какъ открылась дверь, погрузился онъ въ
совсѣмъ иное бытіе, такія могущественныя усыпляющія
эманаціи исходили, казалось, отъ краснаго фонаря.
Михаилъ сразу былъ опутанъ этимъ нереальнымъ крас-
нымъ міркомъ, настоящій же, шумный, свѣтлый міръ,'міръ
звуковъ и движеній отодвинулся вдругъ въ далекое смут-
ное прошлое. Нѣсколько мгновеній онъ пытался разгля-
дѣть обладателя каркающаго голоса, но различилъ только
чуть брезжущій въ багровыхъ сумеркахъ силуэтъ.
Изъ этихъ багровыхъ сумерокъ тотъ же голосъ спро-
силъ: — Такъ кто же вы, сударь, и зачѣмъ тутъ?
— Я пріѣхалъ къ Леѣ Іосифовнѣ . . . — нѣсколько
смущенно отвѣтилъ Архангельскій, сдѣлавъ движеніе, отъ
котораго звякнули шпоры. — Простите, что я вошелъ сю-
да безъ спроса. Тутъ раныпе жила Лея Іосифовна Нэйнъ.
И я не подозрѣвалъ . . . Можетъ быть вы знаете, гдѣ она?
Съ минуту полумгла молчала, затѣмъ, съ холоднымъ,
насмѣшливымъ интересомъ, спросила: — А зачѣмъ . . .
вамъ Лею Іосифовну?
— Я . . . ея другъ.
— Другъ Леи Іосифовны ? А я и не зналъ, что у Леи
Іосифовны завелись друзья .. . Интересно! Ужъ не тотъ
ли вы господинъ офицеръ, съ которымъ она переписы-
валась 1
Архангельскому стало непріятно.
-— Да, я дѣйствительно переписывался съ Леей и
вообще я съ ней давно знакомъ.
 Полумгла насмѣшливо откашлялась. — О, тогда не
трудитесь объясняться. У Леи Іосифовны отъ меня нѣтъ
никакихъ секретовъ, и какъ бы долго вы ее не знали, я
знаю ее еще дольше. Только, насколько мнѣ извѣстно,
господинъ офицеръ, особенной дружбы между вами нѣтъ.
Руки Архангельскаго сжались.
— Я удивляюсь, что вамъ такъ много обо мнѣ извѣ-
стно, тогда какъ я о васъ ничего не слышалъ.
Каркающая полумгла отрывисто засмѣялась: — Это
только подтверждаетъ мои слова, господинъ офицеръ!
Есть отношенія и . . . о т н о ш е н і я !
Архангельскій началъ подозрѣвать. Онъ рѣшилъ не
сдаваться.
— Ваши намеки, сударь, мнѣ мало понятны. И вооб-
ще я въ неловкомъ и довольно глупомъ положеніи. Я не
знаю васъ и даже не вижу. Болѣе того, я ничего не по-
нимаю! Гдѣ я, и что означаетъ эта темнота? Можетъ
быть, это камера обскура? Можетъ быть, вы занимаетесь
фотографіей и проявляете тутъ снимки ? Въ такомъ слу-
чаѣ, извините за вторженіе! Видимо, вы не особенно
склонны сообщить мнѣ мѣстонахожденіе Леи Іосифовны, и
потому позвольте мнѣ уйти . . .
— Не горячитесь, господинъ офицеръ! — остановила
его багровая полумгла покровительственно-примиритель-
нымъ тономъ. — Лея Іосифовна живетъ въ этомъ же до-
мѣ, и вы ее еще встрѣтите, мнѣ же вовсе не мѣшаете.
Напротивъ, знакомство съ вами доставляетъ мнѣ удоволь-
ствіе. Кхе! Кхе! . . .
Послѣ небольшой паузы полумгла иронически продол-
жала. — Характеръ моей работы требуетъ такого освѣ-
щенія. Все непроявленное всегда боится грубаго дневного
свѣта. Но скоро, господинъ офицеръ, плоды моей работы
увидятъ свѣтъ. Для этого надо только кое что зафикси-
ровать. Кхе! Кхе! . .
— Но я то тутъ при чемъ? — нетерпѣливо спросилъ
Архангельскій.
— Вы, господинъ офицеръ ? О, вы не знаете, госпо-
динъ офицеръ, какъ полезенъ для моей работы разговоръ
съ вами. Я слишкомъ мало разговаривалъ съ людьми, и
это вредитъ моей работѣ.
Архангельскій, собравшись съ духомъ, обрывающимся
голосомъ проговорилъ: •— Я . . . кажется начинаю понимать,
кто вы ... Признаюсь, Лея мнѣ о васъ ничего не разска-
зывала, но теперь, слушая васъ, я понимаю, что уже давно
знакомъ съ вами, и даже боролся съ вами въ ней, въ ея
мысляхъ, въ ихъ строѣ! Да! Конечно, я знаю васъ!
Багровая полумгла заколыхалась отъ крякающаго
смѣха.
 — А что, господинъ офицеръ? Вы, конечно, побѣ-
дили въ этой борьбѣ ? Что ?
— Нѣтъ... — угрюмо сознался Архангельскій. — Я не
могъ побѣдить васъ, такъ какъ не видѣлъ и не зналъ, съ
какой стороны вы нанесете ударъ...
— Кхе! Кхе!.. Ваша искренность, господинъ офи-
церъ, дѣлаетъ и меня искреннимъ, — опять заколыхалась
полумгла съ неподражаемымъ презрѣніемъ: — Мнѣ из-
вѣстно все, господинъ офицеръ!
— Мнѣ нечего скрываться... — неувѣренно пробор-
моталъ Архангельскій.
— Но и нечѣмъ гордиться! Кхе! Кхе!.. — крякнула
полумгла: — Вы поступили, какъ мальчишка, господинъ
офицеръ! И что вы скажете, если даже ваша побѣда
надъ Шейнелеей была подготовлена не вами, чтобы васъ
ослабить и уничтожить? Кхе! Кхе!..
Дрожащій Михаилъ промолчалъ.
— Враги не страшны, господинъ офицеръ, когда ихъ
видно, какъ на ладони. А вѣдь было и такое время, когда
вы мнѣ показались опаснѣе! Но потомъ! Кхе! К х е !..—
каркающая мгла презрительно оборвала.
Архангельскій все больше ощущалъ, какъ умаляется,
становится и въ самомъ дѣлѣ мальчишкой. Онъ въ сущно-
сти ничего не зналъ, о немъ же знали все. Странную кол-
довскую власть пріобрѣтала надъ нимъ эта каркающая
багровая полумгла. Голова его тяжелѣла, онъ становился
безвольнымъ и робкимъ.
Полумгла же продолжала еще насмѣшливѣе: — А вы
думаете, я не знаю, зачѣмъ вы пріѣхали къ Шейнелеѣ,
господинъ офицеръ ? Кхе! Кхе!.. Еще какъ знаю! Вамъ
снова захотѣлось заразить ее вашей мистикой! — Полумгла,
злорадно оборвавъ, вдругъ закончила съ угрожающей си-
лой: — Только не трудитесь, господинъ офицеръ! Это не
пройдетъ! Шейнелея рѣшила жить и работать для рус-
скаго народа, а вы, господинъ офицеръ, должны же при-
знаться, что не особенно склонны принять русскій народъ!
— Я?П Не склоненъ принять?! Да вся моя борьба
съ Леей только оттого и возникла, что она не могла при-
нять русскаго народа, его мистицизма и его высокаго
духовнаго призванія. Напротивъ, не она, а я стою за
народъ русскій. Не она, а я съ народомъ!
Багровая полумгла, беззвучно крякая, смѣялась. —
Оттого то вы, господинъ офицеръ, пользуетесь такой сим-
патіей и пониманіемъ у своего народа! Кхе! К х е !.. И от-
того, должно быть, въ эту самую минуту, пока вы со мной
разговариваете, вашихъ друзей въ Петроградѣ тащитъ за
ноги по улицамъ и разстрѣливаетъ этотъ самый, любящій
васъ народъ !
 — Это — ложь ! — гнѣвно крикнулъ поручикъ.
— Это — д ѣ й с т в и т е л ь н о с т ь ! —-холодно каркнула
багровая полумгла.
— Я знаю свой народъ! — не сдавался Архангель-
скій.
Полумгла опять засмѣялась. — Ой-ли, господинъ офи-
церъ ? ! А хотите я разскажу вамъ одну народную сказку,
въ которой отлично выражена вся народная мораль. По-
смотримъ, какъ вы согласитесь съ этой моралью русскаго
народа, который вамъ такъ извѣстенъ! Кхе! Кхе! .. Я
разумѣю довольно извѣстную сказочку объ Иванѣ Царе-
вичѣ, жаръ-птицѣ и сѣромъ волкѣ.
— Разскажите, — вызывающе сказалъ поручикъ. —
Эту сказку я знаю хорошо. Она выражаетъ глубокія ми-
стическія тайны, въ ней символы духовнаго пути.
— Те-те-те! Господинъ офицеръ! Подождите! —
саркастически прервала полумгла. Символы — символами,
я же, признаться, не мистикъ, а психологъ. Меня интере-
суютъ не символы сами по себѣ, а психологическій выборъ
символовъ. Какъ никакъ, не спроста вѣдь, для выраженія
высокихъ мистическихъ тайнъ народъ избираетъ тѣ или
иные сюжеты. Конечно же онъ беретъ сюжеты, которые
наиболѣе отвѣчаютъ его психологіи, его національному
характеру и тѣмъ бытовымъ условіямъ, въ которыхъ на-
родъ живетъ. Вотъ этотъ то вульгарный и совсѣмъ не
мистическій смыслъ и занимаетъ меня въ русской сказкѣ.
Онъ помогаетъ мнѣ изучить и понять характеръ русскаго
народа и точно знать, что именно можно изъ этого народа
сдѣлать. Кхе! Кхе ! .. Такъ вы позвольте мнѣ на свой
ладъ разсказать эту народную, всѣмъ извѣстную сказку,
на которой воспитывались многія поколѣнія ?
— Я слушаю, — угрюмо отозвался Архангельскій.
Багровая полумгла откашлялась и начала съ непере-
даваемой, ледяной ироніей: — Народная русская сказка
объ Иванѣ Царевичѣ, жаръ-птицѣ и сѣромъ волкѣ.
„У царя Выслава Адроновича былъ садъ, въ которомъ
росли разныя дорогія деревья; въ этотъ садъ стала при-
летать жаръ-птица съ золотыми перьями и поѣдать плоды
съ любимой яблони, гдѣ росли золотыя яблоки. Тогда и
выслалъ царь Выславъ Адроновичъ подкарауливать птицу
по очереди своихъ трехъ сыновей, но — несмотря на обѣ-
щанное солидное вознагражденіе, оба старшихъ царевича
проспали жаръ-птицу; когда же царь сталъ ихъ спраши-
вать, соврали ему, что жаръ-птица не прилетала совсѣмъ.
Если брать оцѣнку буржуазной морали, то это поведеніе,
пожалуй, свидѣтельствуетъ объ умѣренной бдительности и
нѣкоторой недобросовѣстности этихъ двухъ царевичей.
Не такъ-ли?
 „Третій же царевичъ — Иванъ, имѣвшій, должно
быть, болѣе чуткій сонъ, такъ таки и схватилъ воровку
за хвостъ. Птица, положимъ, улетѣла, но оставила въ
рукѣ у царевича перо изъ хвоста. Перо такъ понравилось
царю Выславу, что онъ тотчасъ же послалъ всѣхъ трехъ
царевичей на поиски за жаръ-птицей, конечно, за солидное
вознагражденіе. Съ этого мѣста и начинается интересная
часть сказки.
Полумгла насмѣшливо откашлялась.
„Какъ извѣстно, Иванъ Царевичъ верхомъ доѣхалъ
до перекрестка трехъ дорогъ, гдѣ стоялъ столбъ съ интерес-
ной надписью: „Кто поѣдетъ отъ столба сего прямо, тотъ
будетъ голоденъ и холоденъ, кто поѣдетъ въ правую
сторону, тотъ будетъ здравъ и живъ, а конь его будетъ
мертвъ, а кто поѣдетъ въ лѣвую сторону, тотъ самъ
будетъ убитъ, а конь живъ и здравъ останется". . . . Вы
знаете, господинъ офицеръ, что конь считается вѣрнѣйшимъ
другомъ рыцаря, и Донъ Кихотъ Ламанческій, напримѣръ,
ни за что не разстался бы съ Россинантомъ, а скорѣе
самъ бы умеръ. Не таковъ нашъ Иванъ Царевичъ.
Такъ онъ себѣ ѣдетъ направо, держа въ умѣ, какъ
говорится въ сказкѣ: хотя конь его убитъ будетъ,
зато самъ живъ останется. Кхе! Кхе! . . . . Какъ
по вашему, не свидѣтельствуетъ ли этотъ поступокъ
о нѣкоторомъ вѣроломствѣ Ивана Царевича, объ отсутствіи
дружескихъ чувствъ? А вѣдь онъ могъ и прямо поѣхать,
потерпѣть отъ холода и голода и зато имѣть шансы и са-
мому уцѣлѣть, и коня спасти. Но такая комбинація ему
не приходитъ въ голову. Видимо, Иванъ Царевичъ цѣли-
комъ проникнутъ принципомъ — своя рубашка ближе къ
тѣлу! Кхе! Кхе! . . . Итакъ, онъ себѣ ѣдетъ направо, а
немного погодя выбѣгаетъ сѣрый волкъ и поѣдаетъ бѣд-
ную лошадь. Дѣлать нечего, приходится Ивану Царевичу
осѣдлать сѣраго волка; этотъ волкъ и доставляетъ его къ
царю Далмату, у котораго въ золотой клѣткѣ сидѣла
жаръ-птица. Доставивъ Ивана Царевича къ стѣнѣ цар-
скаго сада, сѣрый волкъ ему точно указываетъ дорогу къ
жаръ-птицѣ, однако, предостерегаетъ его брать клѣтку, во
избѣжаніе нежелательныхъ послѣдствій. Но Иванъ Царевичъ,
увидѣвъ жаръ-птицу въ клѣткѣ, жадничаетъ и хочетъ за-
брать ее вмѣстѣ съ клѣткой. Происходитъ большой скан-
далъ, Ивана Царевича хватаютъ и приводятъ къ царю
Далмату.
„Чтобы квалифицировать этотъ подвигъ Ивана
Царевича съ точки зрѣнія буржуазной морали, намъ при-
дется пожалуй уже прибѣгнуть къ терминологіи уголовнаго
судопроизводства. На нашемъ судебномъ языкѣ этотъ
подвигъ можно заквалифицировать, какъ простое воров-
ство, неудавшееся изъ за жадности. Такъ квалифицируетъ
этотъ подвигъ и царь Далматъ. Но и Далматъ ведетъ
себя немногимъ л)діше. Сперва этотъ царь пробираетъ
Ивана Царевича за воровство, грозясь ославить его имя,
а потомъ обѣщаетъ отпустить его и даже подарить птицу,
если Царевичъ украдетъ для него золотогриваго коня у
другого царя, Афрона.
яТоже самое повторяется и въ очередномъ тридевятомъ
царствѣ у царя Афрона. Иванъ Царевичъ опять не испол-
няетъ обѣщанія, даннаго сѣрому волку, и крадетъ коня
вмѣстѣ съ уздечкой. Его опять ловятъ. И царь Афронъ
опять ставитъ ему условіемъ раздобыть для него Елену
Прекрасную, за что и обѣщаетъ подарить ему коня. Тутъ
мы имѣемъ тѣ же добродѣтели, но надо обратить вниманіе,
что, по буржуазнымъ представленіямъ уголовнаго уложе-
нія, эти подвиги являются уже рецидивомъ, свидѣ-
тельствующимъ о нераскаянности и безсовѣстности Ивана
Царевича. Прослѣдимъ, однако, дальнѣйшіе подвиги этого
румянаго и добродушнаго русскаго героя.
„Съ помощью сѣраго волка безшабашный царевичъ
довольно удачно похищаетъ Елену Прекрасную, что можетъ
быть квалифицировано, какъ простое разбойное нападеніе.
Гораздо интереснѣе продолженіе сказки.
Уже подъѣзжая къ царству Афрона, Иванъ Царевичъ
почувствовалъ неохоту разставаться съ Еленою Прекрасной.
Въ этомъ, положимъ, почти нѣтъ ничего безнравственнаго.
Какъ вы сами знаете, господинъ офицеръ, молодые люди
влюбчивы и часто ради любви жертвуютъ честью, рыцар-
скимъ словомъ и тому подобными пустячками! Кхе! Кхе!...
Полумгла саркастически откашлялась.
„Но вотъ что любопытно: не желая отдавать Афрону
Елену, Иванъ Царевичъ тѣмъ не менѣе хочетъ раздобыть
себѣ и златогриваго коня. Волей - неволей волку прихо-
дится прикинуться Еленой Прекрасной, чтобы Иванъ Ца-
ревичъ, надувъ Афрона, могъ забрать коня и себѣ уѣхать.
„Буржуазная судебная квалификація такова: клятво-
преступленіе и подлогъ. Мотивировка — алчность. Тоже
самое повторяется и съ царемъ Далматомъ, которому Иванъ
Царевичъ не желаетъ отдать за Жаръ-птицу обѣщаннаго
коня. Опять тѣ же подвиги, но теперь уже какъ реци-
дивъ.
„Итакъ, на обратномъ пути Ивану Царевичу удается
завладѣть всѣмъ тѣмъ, что отъ него ускользало въ первой
части сказки. Оказывается, организованный подлогъ го-
раздо выгоднѣе простого воровства.
„На этомъ, собственно, и оканчиваются подвиги Ивана
Царевича, рисующіе его ненасытную, все возрастающую
жадность безсовѣстность, вѣроломство и. склонность къ спе-
куляціи. Но тутъ начинаются подвиги остального персо-
нажа. Уже почти доѣхавъ до дома, нашъ царевичъ при-
курнулъ себѣ подъ деревомъ. Проѣзжавшіе какъ разъ въ
это время братья царевича не нашли предосудительнымъ
приколоть его въ сонномъ видѣ, чтобы заразъ завладѣть
и птицей, и конемъ, и Еленой Прекрасной. Это, конечно,
ничего — во всякой сказкѣ должны быть свои злодѣи!
Но замѣчательно ведетъ себя Елена Прекрасная, которая
искренно любитъ Ивана Царевича. Испугавшись, что ми-
лые родстенники и ее прикончатъ, она соглашается выйти
замужъ за кого нибудь изъ двухъ убійцъ своего возлюб-
ленаго и при томъ поклялась, какъ говорится въ сказкѣ,
всѣмъ святымъ, что не выдастъ его убійцъ. Но стоило
Ивану Царевичу ожить, и эти клятвы забыты: Елена Пре-
красная опять себѣ виситъ на его шеѣ! Кхе! Кхе!.. Тутъ
вамъ и малодушіе, и продажность, и клятвопреступленіе.
Воскресаетъ Иванъ Царевичъ тоже довольно оригиналь-
нымъ образомъ. Сѣрый волкъ ловитъ себѣ вороненка и
таки да заставляетъ стараго ворона притащить откуда
то живой и мертвой воды, угрожая въ противномъ случаѣ
загрызть вороненка. Кхе! Кхе!.. Это самое простое вы-
могательство, пріемъ всѣхъ уличныхъ разбойниковъ. Во-
обще, сѣрый волкъ наиболѣе безкорыстный герой во всей
сказкѣ. Правда, онъ себѣ скушалъ лошадь Ивана Царе-
вича, но зато и послужилъ ему на совѣсть и, надо при-
знаться, что безъ помощи этого сѣраго героя спекулятив-
ный духъ царевича врядъ - ли получилъ столь пышное раз-
витіе! Кхе! Кхе! ..
— Вотъ и вся сказка объ Иванѣ Царевичѣ, жаръ-
птицѣ и сѣромъ волкѣ.
А теперь, если разрѣшите, господинъ офицеръ, я вамъ
сдѣлаю маленькую сводку моральныхъ качествъ и подви-
говъ, которьіе русскій народъ воспѣваетъ въ своемъ героѣ.
Качества эти таковы: недобросовѣстность, вѣроломство,
жадность, склонность къ спекуляціи, безсовѣстность. И
приводятъ эти качества къ слѣдующимъ подвигамъ: во-
первыхъ, къ воровству съ рецидивомъ; во-вторыхъ, къ
разбойничему нападенію; въ-третьихъ, къ организован-
ному подлогу и клятвопреступленію — съ рецидивомъ - же;
въ - четвертыхъ, къ спекуляціи чужимъ имуществомъ, тоже
съ рецидивомъ. Сюда присоединяются черты и подвиги
Елены Прекрасной: малодушіе, продажность, предательство
и клятвопреступленіе. Главной чертой сѣраго волка яв-
ляется безкорыстіе въ преступленіяхъ. Единственная же
мораль, которую можно вывести изъ сказки, такова: при-
вѣтствуя захватный порядокъ, русскій народъ, тѣмъ не
менѣе, находитъ, что организованный подлогъ и спекуля-
ція съ чужимъ имуществомъ выгоднѣе, чѣмъ обычное при-
митивное воровство. Кхе! Кхе!. .
— Какая ужасная пародія!— съ болью вскрикнулъ
поручикъ: можно ли такъ подходить къ народному твор-
честву! Вѣдь это же символы и, если вы хотите, я вскрою
ихъ глубокій смыслъ . . .
Полумгла саркастически засмѣялась.
— Не трудитесь, господинъ офицеръ! Я вѣдь не ми-
стикъ! Меня интересуетъ только вульгарный смыслъ сказки.
Когда я слушаю эту превосходную народную сказку, я се-
бѣ думаю: „Ай-да народъ! Хорошій народъ! Много съ
такимъ народомъ можно сдѣлать! Народъ, свободный отъ
всякой буржуазной морали, отъ всякаго смѣшного благо-
родства, отъ чести, признанія чужой собственности, вѣрно-
сти слову и тому подобныхъ предразсудковъ! Чего только
не сдѣлаешь съ такимъ народомъ! „Вы вотъговорите о ми-
стическомъ смыслѣ сказки. Но отчего, скажите же мнѣ,
этотъ смыслъ такъ далекъ отъ вульгарнаго? Такъ таки и
выходитъ: чѣмъ грязнѣе и безнравственнѣе вульгарная
жизнь народа, тѣмъ удобнѣе брать ее какъ сюжетъ для
мистическихъ откровеній! Кхе! Кхе!.. Что-жъ? Намъ,
психологамъ, придется всѣми силами доставлять вамъ сю-
жеты для вашихъ символовъ, господа интеллигенты. Коли
хотите, ищите себѣ символовъ въ современности, а мы такъ
и быть дадимъ вамъ реальный сюжетъ! Зная народныя
сказки, мы себѣ знаемъ, что можно сдѣлать съ русскимъ
народомъ! Такъ, по рукамъ, господинъ офицеръ? Я го-
товъ быть сѣрымъ волкомъ для Ивана Царевича. Поло-
жймъ, лошадь я себѣ скушаю, но и послужу на совѣсть.
Кхе! Кхе! А когда Ивана Царевича убьютъ его братья,
мы ужъ себѣ найдемъ вороненка и заставимъ стараго во-
рона намъ послужить. А пока, любезные интеллигенты,
углубляйтесь въ мистику, ищите откровеній; мы же бу-
демъ подготавливать сюжетъ! Такъ обѣ стороны будутъ
себѣ довольны. И волки сыты, и овцы цѣлы, какъ гово-
рится у насъ въ Россіи!
Поручику Архангельскому стало дурно. Багровый
сумракъ казался густымъ и клейкимъ. Каркающій голосъ
ворожилъ, колдовалъ, былъ полонъ грѣха и соблазна. По-
ручикъ перекрестился; ему какъ бы полегчало, и онъ даже
рѣшилъ защищаться.
— Вы такъ увѣренно говорите, какъ будто вамъ до-
ступно будущее,— проговорилъ онъ угрюмо.
Изъ полумглы опять донесся крякающій смѣхъ.— А
отчего бы и нѣтъ? Мнѣ дѣйствительно доступно будущее.
Въ этой камерѣ обскурѣ, какъ вы удачно выразились, это
непроявленное будущее доступно моему созерцанію. Я
знаю, что будетъ, господинъ офицеръ, вы же не знаете!
Потому что я бодрствую и вижу суть вещей, вы же дрем-
лете и грезите въ сновидѣніяхъ. Что стоите вы всѣ, вя-
лая, слабая интеллигенція?! Чѣмъ вы всѣ жили? Все по-
слѣднее десятилѣтіе вы только и дѣлали, что углублялись
въ мистическій сюжетъ народной жизни и все дальше ухо-
дили отъ ея реальнаго сюжета. Вы думаете, что знаете
Россію, и народъ понимаетъ васъ? Кхе! Кхе!.. А тѣмъ
временемъ, мы, угнетаемые и презираемые, искали изъ под-
полья доступа къ народной душѣ. Мы поняли' народъ, и
народъ насъ понялъ. И вотъ мы спѣлись, господинъ офи-
церъ, и объединились противъ васъ! Пока вы пребывали
на высотѣ и сражались за донкихотовскіе идеалы, водру-
жая крестъ на Святой Софіи, сѣрый волкъ уже увезъ Иванъ
Царевича! Мы отравили народъ своей ненавистью и на-
травили его на васъ. Берегитесь же народной ненависти!
Она васъ испепелитъ!
Каркающая мгла загремѣла: — Вы думаете, міровая
исторія творится на улицахъ и площадяхъ? Глупцы! Исторія
творится втайнѣ. Въ камерѣ обскурѣ творится она, гдѣ
непроявленная еще мысль и воля управляются тѣмъ, кто
знаетъ! Бѣгите въ свое уединеніе, господа мистики; мы же
будемъ управлять вашимъ народомъ. Ужъ мы то не до-
пустимъ хаоса! Мы по своему сорганизуемъ народъ, сооб-
разуясь съ его національными чертами. Мы уже съѣли ко-
ня, господинъ офицеръ! Иванъ Царевичъ уже сидитъ на
волкѣ, и волкъ себѣ знаетъ, куда его везти.
— Неправда! гадливо закричалъ поручикъ. — Вы не
знаете народа, Ваши мысли мерзостны и гнусны!
— Кхе!? — крякнула полумгла съ холоднымъ, убійст-
веннымъ презрѣніемъ:— Не вы-ли, господа интеллигенты,,
беретесь подчинить себѣ хаосъ? Но какъ? Силой Святого
Духа? Кхе! Кхе!.. Такъ и да, молитесь своему Духу,
пока мы въ нашей камерѣ - обскурѣ не перемѣнимъ хода
міровой исторіи. Тогда приходите къ намъ. Но только
знайте, господинъ офицеръ, — тогда ужъ будетъ поздно-
вато! Тогда диктовать будемъ мы, а вы насъ слушать,
насъ посредниковъ между народомъ и вами!
— Прощайте! — закричалъ поручикъ, собирая остат-
ки мужества. — Я не знаю, кто вы, но вы мнѣ ненавистны,
и я никогда бы болыпе не желалъ съ вами встрѣтиться!
Полумгла заколыхалась. — Кхе!? А всетаки мы еще
встрѣтимся, господинъ офицеръ.
Архангельскій, зажавъ уши, блѣдный и дрожащій огь
возмущенія, распахнулъ дверь и съ шумомъ ее захлопнулъ.
— Навожденіе! С облазнъ!..— твердилъ онъ, опро-
метью выбѣгая въ сѣни.
Тамъ сразу ударилъ ему въ глаза яркій осенній цвѣтъ,
излучающій золото и хризолиты. Прикрывъ глаза, Миха-
илъ однимъ прыжкомъ соскочилъ съ лѣстницы въ пали-
садникъ и уже схватился за калитку, чтобы открыть ее, но
въ тотъ же мигъ какъ бы встрѣчная волна ударила еговъ
грудь. Онъ раскрылъ глаза и, все еще щурясь, застылъ
отъ неожиданности передъ этой новой встрѣчей . . .
По другую сторону калитки, пронизывая его встрево-
женно подозрительнымъ взглядомъ, золотясь въ лучахъ
осенняго хладнаго солнца и опестренная блѣдными узор-
ными тѣнями безлистныхъ яблочныхъ вѣтвей, стояла юно-
шеская любовь Архангельскаго, ослѣпительная Лея Нэйнъ.
 Лея Нэйнъ.

Можно ли такъ измѣниться ? .. Куда дѣвалась ея

строгая скромность, нѣжная дѣвственность ея лица ?
Женщина, стоявшая передъ Архангельскимъ, была
для него новымъ, опаснымъ откровеніемъ. Да — она была
красивѣе, гораздо красивѣе, чѣмъ три года назадъ. Но
странно, — красота ея не радовала; скорѣе могла она
смущать, ослѣплять, вызывать сладкую ненависть и ярость,
такая сила нераскаянности была въ гибкихъ движеніяхъ ея
стройнаго, немного полнаго тѣла. Будучи отъ рожденія
хромоножкой, Лея Нэйнъ и теперь искусно скрывала свою нѣ-
сколько короткую ногу подъ длиннымъ платьемъ, такъ
что рѣдко кто могъ бы замѣтить этотъ тѣлесный ея недо-
статокъ.
Тѣмъ охотнѣе она показывала свои руки. Большія,
тонкія и узкія — онѣ въ нервныхъ пальцахъ и ихъ непре-
рывномъ движеніи таили необъяснимое безстыдство. Эти
трепетные пальцы всегда вздрагивали, двигались, играли, —
какъ щупальца спрута, ищущія къ чему присосаться. Но
замѣчательнѣе всего было ея лицо — неестественно бѣлое,
узкое — оно было обрамлено золотисто-рыжими косами,
поражавшими своей пышностью и напоминавшими гирлянды
изъ осеннихъ дубовыхъ листьевъ. Лицо это имѣло благо-
родный, хорошо развитый лобъ такой формы, какая встрѣ-
чается у евреевъ старинныхъ раввинскихъ фамилій. Изъ
такой семьи, ведущей свой родъ отъ Бенъ-Акибы, проис-
ходила она. Носъ Леи — тонкій съ легкой горбинкой —
лишь по большимъ нервнымъ ноздрямъ напоминалъ о семи-
тической крови. Ея губы отличались выразительной измѣн-
чивостью формы и окраски. Вялыя и блѣдныя, онѣ напо-
 минали коралловую змѣйку, охваченную зимней спячкой;
но приходила минута душевнаго волненія, и внутренній
пламень отогрѣвалъ змѣйку, она начинала шевелиться,
извиваться, становилась горячей, алой и упругой. Зубы
ослѣпительной бѣлизны въ такія минуты часто впивались
въ коралловую змѣйку, такъ что алыя капельки выступали
на ней. Не менѣе измѣнчивы были и изумрудно-зеленые
глаза Леи. То вспыхивали они фосфорически и трепетно
мерцали, то становились они тусклыми, и безнадежная уста-
лость, древняя, присущая только евреямъ скорбь глядѣлась
изъ ихъ мрачныхъ глубинъ, куда не проникало христіанское
солнце радости.
Если къ этому добавить ея любовь къ зеленымъ ша-
лямъ, къ широкимъ шляпкамъ и темнымъ платьямъ, то
образъ, представшій передъ Михаиломъ, окажется доста-
точно полнымъ. И отъ этого образа, какъ всегда, исхо-
дило тонкое, изысканное благоуханіе совершенно особен-
ныхъ духовъ, привезенныхъ Леѣ съ востока. Въ этомъ
ароматѣ было тоже нѣчто порочное и противоесТественное;
казалось, что всю оплодотворяющую силу полей, мудро
разсѣянную по міру, сосредоточивала она въ ароматахъ
вокругъ своего существа, обезплодивъ природу, вырвавъ
у нея ея пьяную мощь оплодотворенія себѣ въ угоду.
Такова была Лея Нэйнъ, внезапно вставшая передъ
Архангельскимъ въ печальномъ свѣтѣ блѣднаго дня и въ
такихъ же блѣдныхъ осеннихъ тѣняхъ. Есть въ возвра-
щающихся страстяхъ много сходства съ испугомъ, съ тѣмъ
напряженнымъ, настороженнымъ испугомъ, который испы-
тываютъ столкнувшіеся враги. Этотъ испугь сковалъ
Архангельскаго, заигралъ его мышцами, прикрылъ его'
глаза. Еще мгновеніе, враги вступятъ въ бой.. Еще
мгновеніе, и вновь найденная страсть опять скуетъ ихъ
новыми цѣпями.
Съ усиліемъ поднялъ Архангельскій глаза и взглянулъ
въ лицо передъ нимъ стоящей женщины. Ихъ глаза встрѣ-
тились, и уловленныя отраженія отступили, готовясь къ
внезапному прыжку.
Лея первая прервала молчаніе. — Вы были въ моей
комнатѣ?—не здороваясь, отрывисто, спросила она. Голосъ
у нея былъ глубокій, низкій и того сипло-страстнаго тем-
бра, какой встрѣчается у пѣвицъ.
— Да . . . къ несчастью, я тамъ былъ, — чуть слышно
отвѣтилъ поручикъ.
— Скажите, кто собственно далъ вамъ право такъ
безцеремонно врываться въ мою личную жизнь послѣ всего
того, что было ? — спросила она съ оскорбительнымъ
высокомѣріемъ.
 — Только боязнь за васъ и желаніе предостеречь, —
медленно и печально отвѣтилъ поручикъ:— Видитъ Богъ,
я болыпе отъ васъ уже ничего не хочу.
Глаза Леи потемнѣли; коралловая змѣйка нервно
дрогнула.
— Должно быть, для того только и пріѣхали, чтобы
сказать мнѣ объ этомъ? Оскорбленное мужское самолюбіе,
не правда-ли? — Ея лицо приняло презрительно скучающее
выраженіе.
— Стыдно! — воспламенился вдругъ Архангельскій: —
Причемъ тутъ самолюбіе? Я хотѣлъ помочь, предостеречь!
— Ха?! Это интересно . . . — съ тѣмъ же презрительно
скучающимъ лицомъ протянула Лея Нэйнъ: Отъ какой же
такой опасности хотѣли вы меня уберечь?
Разволновавшійся Архангельскій не замѣтилъ всей
насмѣшливости вопроса.
— Еще сегодня утромъ я не зналъ, какая вамъ гро-
зитъ опасность, а теперь знаю! — Онъ кивнулъ на домъ.
Брови Леи возрѣяли въ надменномъ удивленіи. —
Ха?! Признаться я никакъ не предполагала, что вы ко
всему прочему въ своемъ націонализмѣ не брезгуете и
сыскомъ. — Она презрительно сморщила носъ. — Несмотря
на мою просьбу — никогда не выпытывать моихъ личныхъ
тайнъ, — вы всетаки это сдѣлали и влѣзли въ чужую жизнь.
Что жъ? Довольны?
Лея нервно застучала пальцемъ по крючку калитки.
Изумрудные глаза ея, непроницаемые какъ ледъ, медленно
углублялись, но по мѣрѣ того какъ она все больше замо-
раживалась и замыкалась, поручикъ распахивался и воспла-
менялся юношескимъ жаркимъ гнѣвомъ.
— То, что я сегодня видѣлъ, дѣйствительно гнусно и
отвратительно! — горячо вскрикнулъ онъ. — Берегитесь
этого страшнаго человѣка!
— О комъ это вы говорите! — слегка раскачиваясь и
презрительно прищурясь, спросила она: — Не о моемъ ли
патронѣ?
Въ послѣднемъ вопросѣ послышался такой высоко-
мѣрный вызовъ, что Архангельскій совсѣмъ потерялъ рав-
новѣсіе. — Объ этомъ фотографѣ, принимающемъ гостей
въ темнотѣ и поносящемъ все прекрасное! закричалъ онъ:
— Объ этой таинственной личности, которая устраиваетъ
шарлатанскія представленія, объ этомъ фокусникѣ, черно-
книжникѣ . . . Называйте его какъ хотите . . .
Лицо Леи совсѣмъ побѣлѣло и стало злымъ.— Успо-
койтесь! — сказала она съ ледянымъ равнодушіемъ. — Я
вижу, что вы все такой же невоспитанный. Тотъ, кого вы
такъ мальчишески аттестуете, и есть мой патронъ. Ника-
кой фотографіей онъ не занимается. У него просто боль-
ные глаза, не выносящіе дневного освѣщенія; вотъ почему
онъ живетъ при красномъ свѣтѣ. Я не знаю, о чемъ вы
•съ нимъ говорили, но во всякомъ случаѣ прошу отзываться
о немъ почтительно, если вы вообще хотите со мной раз-
говаривать. Этотъ человѣкъ мудръ и великъ. Вы недо-
стойны были бы сидѣть въ его присутствіи.
Лея Нэйнъ гордо выпрямилась. Ея широкія ноздри
затрепетали. Но разгоряченный Архангельскій уже забылъ
о всякомъ тактѣ.
— Лея, Лея! — закричалъ онъ, съ горячностью хва-
тая ея ледяную руку. — Не мудрецъ онъ, а врагъ чело-
вѣчества! Теперь то я понялъ, съ кѣмъ боролся за васъ!
Это его мысли вы повторяли! Да, д а . . . конечно! Онъ
васъ околдовалъ .. вы его раба! Его сила — злая страш-
иая сила! Лея, очнитесь, не убивайте своей души!
— Ха! — Лея отступила на шагъ назадъ и жестко
засмѣялась. — Ха! Это даже смѣшно! На васъ прямо не-
возможно сердиться: вы все такой же нелѣпый и взбал-
мошный.. .
Она повела плечами и вызывающе отдернула руку;
непріятный отчуждающій холодокъ подулъ отъ нея на
Архангельскаго; вялая, холодная коралловая змѣйка мед-
ленно свилась въ порочную усмѣшечку.
— Увѣряю васъ . . . онъ врагъ человѣчества . . . — уже
не такъ горячо повторилъ сбитый съ толку поручикъ.
Лея Нэйнъ полуотвернулась отъ него и вдругъ спро-
сила дѣловымъ оффиціальнымъ тономъ: — Скажите. . .
Это все, о чемъ вы хотѣли со мной переговорить, или есть
еще какіе нибудь вопросы? Если не все еще, то зачѣмъ
мы стоимъ тутъ и обращаемъ общее вниманіе? Пойдемте,
пройдемтесь и договоримъ, чтобы поскорѣе покончить съ
этими скучными темами. — Она вызывающе повернулась
къ нему и нетерпѣливо притопнула каблукомъ. — Чтожъ ?
Пойдемте! — сказалъ окончательно притихшій поручикъ,
выйдя изъ палисадника и разсѣянно прикрывъ за собой
калитку. Понуро и грустно зашагалъ онъ рядомъ съ Леей
Нэйнъ по полоцкому шоссе; безымянная, невыразимая то-
ска притушила въ немъ огонь горячечнаго гнѣва.
Лея Нэйнъ тоже какъ будто немного смягчилась и,
снисходительно смѣривъ его съ головы до ногъ, вдругъ
съ мимолетной улыбкой спросила:
— Что скажете?
Поручикъ грустно улыбнулся, но ничего не отвѣтилъ.
Лея Нэйнъ выжидательно повернула къ нему бѣлое узкое
лицо. — Не понимаю я васъ, — немного спустя загово-
рила она уже болѣе мягко, съ чуть замѣтнымъ оттѣнкомъ
сожалѣнія. — Непослѣдовательный вы человѣкъ: то расхо-
дитесь навсегда, пишете оскорбительныя письма, а то
вдругъ непрошенно-негаданно являетесь спасать отъ несу-
ществующихъ опасностей. Не разберешь васъ! И когда
это вы, наконедъ, станете серьезнымъ человѣкомъ и по-
взрослѣете?
Архангельскій по прежнему упорно молчалъ. Такъ
дошли они до неболыпого сквера около моста черезъ
шоссе. Тутъ было тихо, осенняя медленная смерть, непод-
сматриваемая никѣмъ, не торопясь, спокойно и благочестиво
собирала свою ежегодную жатву. Глубокій рыжій слой
перегнившихъ обледенѣлыхъ листьевъ хрустѣлъ и шур-
шалъ подъ ногами. Сизое, низкое небо спускалось къ са-
мымъ верхушкамъ оголенныхъ липъ и березъ.
Глубокая грусть хлынула въ сердце Архангельскаго,.
принеся съ собой нѣжные образы былого. Тутъ, въ этомъ
скверѣ, обдумывалъ онъ передъ отправкой батареи на по-
зиціи то послѣднее возвращенное ему письмо къ Леѣ Нэ-
йнъ. Тутъ сидѣлъ онъ, объятый всепрощающей и прими-
ренной любовью, со слезами на глазахъ и со сладкой
болью въ сердцѣ . . . И какъ она только могла?..
Архангельскій искоса взглянулъ на Лею. Вотъ сидитъ
она тутъ рядомъ съ нимъ на скамейкѣ, внѣшне столь близ-
кая . . . сидитъ и обламываетъ остеклянѣвшую вѣточку тон-
кими нервными пальцами.
— Лея! — печально позвалъ поручикъ.
Лея разсѣянно отбросила вѣтку и, облокотившись на
колѣно, выжидательно повернулась нъ нему. — Н у-съ?
Что скажете? Я уже давно приготовилась васъ послу-
шать! — Въ изумрудинахъ ея глазъ загорѣлся вызовъ, но,.
встрѣтясь съ глазами поручика, вызовъ этотъ вдрутъ усту-
пилъ той знакомой, той древней ненасытной и безнадеж-
ной скорби, которую такъ хорошо зналъ и любилъ въ ней
Архангельскій. Въ слѣдующее мгновеніе, однако, Лея чуть
смущенно отвела глаза и пренебрежительно поморщилась.
— Ну-съ? — бросила она отрывисто.
— Лея! — повторилъ поручикъ хриплымъ отъ волне-
нія голосомъ: — Вы только что упрекнули меня въ непо-
слѣдовательности. Я знаю почему. Но я не знаю, какъ
у васъ хватило слѣпоты отослать то письмо, не прочтя!
Вы не представляли себѣ, какой это былъ черный, дурной
поступокъ!
Лея наклонила бронзоволосую голову и, не глядя на
Михаила, криво усмѣхнулась.
— Нѣтъ! Вы не смѣйтесь! — воскликнулъ тоскливо
поручикъ. — Вѣдь въ томъ письмѣ было заключено мое
живое сердце! Письмо было живымъ, въ немъ частица
меня самого жила.
 — А если ваше сердце мнѣ не нужно? — сухо пре-
рвала Лея Нэйнъ.
Поручикъ гнѣвно покраснѣлъ. — Боже! Какая вы
трудная и темная! Всякое сердце нужно! Мое ли, чужое
ли! Да какъ вы могли отослать это письмо, когда я на-
писалъ его предъ лицомъ смерти, предъ лицомъ Великой
Вѣчности!? Да знаете-ли вы, что означаетъ возвращеніе
такого письма!?
Лея вскинула на него холодные, злые глаза. — Опять
какія нибудь фантазіи!
— Не фантазіи, а страшная дѣйствительность! — воз-
мущенно вскричалъ Архангельскій: — Еще въ средніе вѣ-
ка вѣдьмы имѣли такой обрядъ. Когда имъ надо было
извести врага, онѣ лѣпили фигурку изъ воска ему въ по-
добіе и совершали надъ ней обрядъ смертй. Такой же
обрядъ совершили вы надо мной.
Лея жестко засмѣялась. — Какъ этотъ человѣкъ умѣетъ
все расписывать, — скучающе сказала она въ простран-
ство.
— Да, вы конечно не поймете этого, — продолжалъ
съ возрастающимъ жаромъ Архангельскій: — но если бы
вы знали, какъ замолкъ надо мной сумракъ, когда внесли
ко мнѣ въ комнату ваше письмо! А когда я открылъ это
письмо и увидѣлъ свое дѣтище нераспечатаннымъ.., —
Поручикъ содрогнулся и понизилъ голосъ: — Я услышалъ,
какъ ахнула тишина при видѣ такого святотатства, и какъ
далекій отгулъ пробѣжалъ въ тѣхъ сферахъ, гдѣ царитъ
еще несвершенная судьба... Въ моихъ рукахъ я увидѣлъ
трупъ моего подобія, вложенный въ бумажный гробъ и
опущенный въ желтый почтовый ящикъ, какъ въ могилу.
И ты совершила этотъ гнусный колдовской обрядъ, сама
о немъ не зная, надъ человѣкомъ, идущимъ на смерть!?
Лея Нэйнъ перестала улыбаться и прямо, смѣло, вы-
зывающе взглянула въ лицо поручику.
— Съ тѣхъ поръ я разлюбилъ тебя! — крикнулъ онъ,
отдавшись своей тоскѣ и не обращая вниманія на ея вы-
зовъ. — Я тебя жалѣю, но ты мнѣ страшна !
Лея Нэйнъ замѣтно поблѣднѣла. — Я не могла принять
этого письма» послѣ небольшой паузы сказала она, съ рас-
читанной непроницаемостью: Мнѣ запретилъ мой па-
тронъ!
Архангельскій вскочилъ со скамейки. — Ахъ, такъ это
онъ? И вы все еще не видите, какой онъ темный и страш-
ный?
Лея Нейнъ тоже поднялась и гордо выпрямилась.
Надменная складка легла у ея губъ, — Какимъ бы онъ
ни былъ, онъ сильнѣе васъ! И онъ уже доказалъ вамъ
свою силу...
 Архангельскій сжался и, полуоткрывъ ротъ, изумленно
вперился въ нее.
— Да, Михаилъ! — продолжала Лея Нэйнъ, и въ г
лосѣ ея послышался поручику затаенный вздохъ сожалѣ-
нія. — А вѣдь всемогло быть иначе! Вы сами не знаете,
какъ были близки отъ окончательнаго торжества надо
мной. Было такое время, когда я ослабѣла и запута-
л ась. . .
Взоръ ея на мигъ ушелъ въ прошлое и сталъ нѣж-
нымъ и печальнымъ, но сейчасъ же стряхнувъ съ себя ми-
молетныя чары, она продолжала съ тѣмъ же безжалост-
нымъ спокойствіемъ: — Но вы ничего не поняли и вмѣ-
сто того, чтобы поднять меня, упали вмѣстѣ со мной!
Архангельскій тяжко вздохнулъ и потупился. Лея
Нэйнъ, какъ бы колеблясь, взглянула на него и вдругъ
спросила съ гнѣвной досадой: — А кто виноватъ въ этомъ?
В ы !! Ваша двойственность и слабость. Вы сами упустили
время и соблазнились и сами убили во мнѣ послѣднюю на-
дежду. Я увидѣла, насколько онъ послѣдовательнѣе и
правдивѣе васъ, и вернулась къ нему, къ моей любви . . .
Ея изумрудины вызывающе сверкнули. — Да! Къ
моей любви, самой, первой самой долгой и самой трудной!
Этотъ человѣкъ могучъ! Я долго боролась, но онъ сло-
малъ меня какъ тростинку. Онъ не знаетъ ревности, не
боится измѣнъ. Онъ только смѣется, предвидя все. Да !
Онъ все видитъ, все знаетъ! Онъ мой владыка и гос-
подинъ!
Въ это время въ сосѣдней улицѣ раздались выстрѣлы,
глухой ревъ и топотъ, и на шоссе хлынула группа солдатъ,
гнавшихъ передъ собой окровавленнаго офицера. У офи-
цера были сорваны погоны, изъ носа у него текла кровь;
на лицѣ, сине - сѣромъ, застыло выраженіе тупой животной
покорности. По согнутой спинѣ глухо раздавались удары
здоровенныхъ солдатскихъ кулаковъ. Послѣ каждаго удара
офицеръ, не пытаясь сопротивляться, низко, тупо кланялся
и спотыкался, какъ осовѣлый пѣтухъ. Солдаты же дико,
довольно гоготали и свистали.
Поручикъ посѣрѣлъ, вскочилъ и, не отдавая себѣ от-
чета въ своемъ поступкѣ, съ крикомъ побѣжалъ навстрѣчу
толпѣ. Но еще скорѣе скользнула къ нему Лея Нейнъ и
судорожно вцѣпилась въ его руки.
Сумасшедшій! Куда ты? Хочешь, чтобы и съ тобой
сдѣлали то же самое? вскрикнула она съ боязливой и
гнѣвной жалостью.
Архангельскій, ослабѣвъ отъ безграничнаго отвраще-
нія, пытался освободиться и не могъ. Между тѣмъ, толпа
влилась въ одну изъ улицъ, и шумъ замолкъ. Поручикъ
 въ изнеможеніи опустился на скамью и закрылъ лицо
руками.
— Видѣла? — спросилъ онъ хрипло: — Видѣла, къ
чему приводитъ твоя лживая безбожная мысль? Раньше
мы съ тобой боролись только на словахъ, а теперь вонъ,
взгляни! Наша вражда перешла уже и на улицы, твои
черныя теоріи разстрѣливаютъ моихъ друзей на фронтѣ,
таскаютъ ихъ за ноги по улицамъ столицъ . . . Не сегодня,
завтра отъ нихъ умру и я . . . А ты все еще медлишь
покаяться и бѣжать отъ навожденій!
— Ха! — Лея вызывающе мотнула головой. —
Какъ разъ напротивъ! Пока ты боролся съ нимъ только
въ мысляхъ, ты могъ еще, видя свою слабость, ссылаться
на свой народъ, называть свой народъ богоносцемъ и про-
рочествовать. Но теперь его мысль побѣдила и твой на-
родъ. Его мысль правитъ жизнью, потому что онъ — сама
жизнь, съ ея суровой правдой. А твои слова оказались
пустозвономъ, твои пророчества не сбылись. Кто же правъ?
Ты или факты ? Или ты вмѣстѣ съ какимъ то тамъ фило-
софомъ заявишь, что тѣмъ хуже для фактовъ ? Х а! Х а! —
Лея торжествующе злорадно засмѣялась. Архангельскій,
все еще сѣрый и дрожащій, стоялъ передъ нею потупив-
шись и молчалъ. Тогда, съ хищной граціей она скользнула
къ нему и, взявъ его руку, страстно зашептала: — Н ѣтъ!
Не я должна идти за тобой, а ты за нимъ. Правда жизни
за него, за него великій паѳосъ жизни! А тебѣ остаются
только рыданія и сожалѣнія. Неужели же ты такъ слабъ,
что жалѣешь этого офицера? Это ничтожество, которому
не хватаетъ даже мужества, чтобы умереть достойно, кото-
рый позволяетъ себя погонять, какъ вьючное животное!
И тебѣ не противно ?! Развѣ нельзя давить такихъ, какъ
червей ? — Ея губы брезгливо дрогнули. — Уйди отъ нихъ,
Михаилъ, отъ нихъ, отъ ничтожныхъ! Не прячься отъ
паѳоса жизни, отбрось свою робость, какъ отбросила ее я !
Широкія, страстныя ноздри Леи Нэйнъ расширились,
размерцались; угрюмыя изумрудины зашевелились, набухла
кровью упругая, алая змѣйка, какъ будто тянулась она къ
невидимымъ губамъ милліоновъ.
— Д а ! Я отбросила эту робость, которою ты хотѣлъ
меня испортить, сглазить. Я вернулась къ нему, къ его
правдѣ. И вотъ пришелъ великій паѳосъ революціи, ве-
ликій часъ возвыШенія, власти, дерзанія! Все бросить въ
игру, жить, дерзать, властвовать, смѣяться надъ всѣми
богами мягкотѣлыхъ, опираться ногами въ покорныя го-
ловы милліоновъ, — что передъ этимъ счастьемъ твои
немощные боги, твое младенческое бормотанье молитвъ?..
Нѣтъ, Михаилъ! Смириться долженъ ты, а не я ! Слѣдуй
за великимъ паѳосомъ революціи, бросайся вмѣстѣ со мной
въ мировую политику, покоряй! Властвуй! И тогда ты
самъ увидишь, что не мысли, не теоріи разстрѣливаютъ
этихъ жалкихъ, а сама жизнь, негодующая на ихъ безсиліе,
тупое упрямство и трусость!.. Управляй народомъ и его
дикой волей. . . Стань вмѣстѣ со мной его вождемъ!
Будь моимъ воиномъ, моимъ героемъ. . . И тебя никто
не посмѣетъ тронуть, ты будешь двигать массами и наро-
дами! Знай ! Уже сейчасъ, въ эту минуту мы подымаемся
къ власти, подъ знаменемъ пролетаріата готовимся пере-
страивать міръ! Такъ говоритъ мой патронъ, который
знаетъ все! Иди же и ты за нами ! Не мѣшкай! Вѣдь
все равно, рано или поздно, ты будешь нашъ!
Архангельскій совсѣмъ оробѣлъ и растерялся. Сипло
страстный, такой знакомый голосъ, пьянящія благоуханія,
вздрагивающія, до крови прикушенныя губы и нервные
жадные пальцы, вцѣпившіеся въ его руку — вдругъ при-
давили его бременемъ горячечныхъ воспоминаній. Неза-
мѣтно сталъ онъ склоняться къ Леѣ Нэйнъ, а Лея Нэйнъ,
чувствуя растущую власть надъ нимъ, задыхаясь отъ упо-
енія, шептала: — Дурачекъ мой! Не уходи отъ меня!
Склонись передъ его силой, и мы будемъ вмѣстѣ. Вѣдь
ничто не измѣнилось! Онъ былъ всегда и всегда будетъ.
Онъ не осудитъ насъ за нашу страсть! Дурачекъ ты,
дурачекъ! Мнѣ нужна твоя кровь, твоя горячая, молодая
кровь!
Закативъ потускнѣвшія изумрудины, она съ тихимъ
вздохомъ припала къ его груди. Михаилъ вскрикнулъ и,
сильно отбросивъ ея руку, отскочилъ въ сторону. Въ этотъ
мигь, взмолившись о Верховной Защитѣ, онъ отчетливо
увидѣлъ передъ собой потемнѣвшій ликъ Ангела, сумрач-
ный и скорбный. . . Капля крови текла изъ его раны.
Бѣлыя крылья свисали немощно; золотымъ копьемъ своимъ
указывалъ Ангелъ ему на кого то . . . на блѣдную женщину
съ согбенной головой и съ глазами цвѣта вечерняго неба,
на блѣдную женщину, стоявшую передъ Ангеломъ на
колѣняхъ и безмолвно глядѣвшую на него . . . И какъ бы
тѣнь, отброшенная отъ этихъ видѣній, пробѣжала передъ
нимъ грѣховная близость Леи Нэйнъ съ человѣкомъ изъ
камеры обскуры.
И съ неожиданнымъ для Леи священнымъ отвраще-
ніемъ онъ закричалъ: — Никогда, никогда не раздѣлю я
тебя съ этимъ человѣкомъ! Это могло еще быть, пока я
не зналъ о немъ! Несчастная! Мнѣ уже не о чемъ съ
тобой говорить! Что я могъ, я сдѣлалъ. Мой Ангелъ не
принуждаетъ. Его не доказываютъ. За нимъ слѣдуютъ
молча, въ тишинѣ. А кто не послѣдуетъ за нимъ, самъ
пусть будетъ своимъ судьей!
 Съ этими словами поручикъ отвернулся отъ Леи Нэйнъ
и молча пошелъ по дорожкѣ. Вблизи ужъ опять разда-
вались выстрѣлы и гулъ толпы. Отойдя нѣсколько шаговъ,
Архангельскій невольно оглянулся. Вотъ, стояла она, Лея
Нэйнъ, нѣсколько припавъ на больную ногу, и смотрѣла
вслѣдъ ему съ улыбкой такой безнадежной, такой непони-
мающей тоски, какая бываетъ лишь на лицахъ людей, все
потерявшихъ. Только въ тонкихъ ея пальцахъ все еще
вздрагивала алчная слѣпая страсть; точно щупальца спрута,
у котораго вырвали добычу, извивались они и трепетали.
— Ты уходишь, даже не простясь? — бросила она
ему вслѣдъ, страшно улыбаясь.
Архангельскій не отвѣтилъ; быстро отвернулся онъ и
побѣжалъ. Кричащее состраданіе огласило воплями его
грудь.
— Отлично! — крикнула Лея Нэйнъ и рѣзко, мрачно
засмѣялась: — Но ты еще вернешься! . . Вернешься! . . .
Ты вернешься, но будетъ уже поздно. Слышишь? Бу-
детъ уже поздно, и мы распнемъ тебя вмѣстѣ съ твоимъ
Ангеломъ!
Между тѣмъ, къ поручику уже трусилъ перепуганный
Шутовъ, ведя за поводъ Сѣраго. — Собирайтесь, госпо-
динъ поручикъ! Штойто горячо становицца. Какъ бы и
насъ за одно не прикончили?
Поручикъ, все еще дрожа отъ негодованія, вскочилъ
на Сѣраго и, не оглянувшись на Лею, карьеромъ помчался
по невельскимъ многолюднымъ улицамъ. — „Эй! Сторо-
нись!“ — галдѣлъ сзади Иванъ. Евреи и распоясанные
солдаты съ чертыханіями шарахались въ сторону. Нѣ-
сколько разъ мимо всадниковъ просвистали пули. Обезу-
мѣвшіе отъ выстрѣловъ, криковъ и шпоръ кони, густо
храпя, мчались бѣшенно. Выбитыя подковами искры ярко
вспыхивали на мостовой.
— „Эй черрти! Контреволюціонеры!“ — хрипло кри-
чали солдаты. — „Лови, держи ихъ ребята!“ — Но всад-
ники уже выѣзжали изъ города и, для безопасности свер-
нувъ съ шоссе, понеслись по сжатому ржаному полю. Вѣ-
теръ, свистящій вокругъ ихъ головъ, и бѣшенная скачка
вполнѣ гармонировали съ отчаяніемъ, тоской и стыдомъ,
неистовствовавшими въ груди Михаила. Только уже со-
всѣмъ недалеко отъ Гагарина, въѣзжая въ длинную бере-
зовую аллею, поручикъ попридержалъ храпящаго Сѣраго
и, подождавъ отставшаго Ивана, неожиданно для самого
себя спросилъ:
— Иванъ, ты знаешь сказку объ Иванъ Царевичѣ,
жаръ птицѣ и сѣромъ волкѣ?
 Иванъ, ничему не удивлявшійся и привыкшій къ чуда-
чествамъ поручика, хмыкнулъ: — Такъ точно, господинъ
поручикъ!
— Нравится?
— Такъ точно, ндравица. Занятная сказочка!
— А ты хотѣлъ бы быть Иванъ-Царевичемъ ?
Иванъ прыснулъ и расплылся. — Чудно! Какъ не
хотѣть, господинъ поручикъ, да тольки . . . — Иванъ вздох-
нулъ. — Не про насъ писано!
— А можетъ быть и про тебя, — задумчиво вымол-
вилъ поручикъ.
Уже сильно стемнѣло, когда всадники подъѣхали къ
воротамъ усадьбы. — Іисусе Христе! Да никакъ и тутъ му-
тятъ? — потянулъ Иванъ. И въ самомъ дѣлѣ — раз-
дался гулъ голосовъ, насмѣшливые и оскорбительные сви-
стки, и изъ воротъ усадьбы, конвоируемый двумя солда-
тами, выѣхалъ въ коляскѣ пьяный штабсъ-капитанъ Раз-
жигательный.
— Эй, поручикъ! Сонъ то мой въ руку пришелся! —
прохрипѣлъ онъ, проѣзжая: — Эдакая градація! Коваль-
чукъ — сукинъ сынъ — выдалъ! Въ Армискомъ ѣду съ
высокопоставленными джентльмэнами знакомства зазодить...
Хрѣнъ-бы ихъ побралъ!..
Коляска скрылась въ темнотѣ, и недоумѣвающій, встре-
воженный поручикъ нерѣшительно въѣхалъ во дворъ ба-
тареи. Тамъ сразу почувствовалъ онъ необычное волненіе,
Дворъ — всегда пустой — былъ набитъ солдатами: вездѣ
разговаривали, орали и бранились. Завидя всадниковъ,
толпа угрожающе смолкла.
— Что случилось? — осѣкшимся голосомъ спросилъ
поручикъ.
Нѣсколько солдатъ молча подошли къ Сѣрому и взяли
его за поводья.
— Слѣзай! — коротко и отрывисто сказалъ одинъ изъ
нихъ.
— Да вы никакъ не узнаете меня ? — совсѣмъ уже
опѣшилъ Архангельскій.
— Тебѣ говорятъ: слѣзай!— рѣшительно и сурово
прогудѣлъ голосъ, и толпа вдругъ пришла въ движеніе.
Архангельскій замолчалъ отъ неожиданности, но съ коня
не сходилъ. Въ это время раздался незнакомый Михаилу
гортанный, картавый голосъ: — „Чтотамътакоетоварищи?
Это еще кто?“ И незнакомый человѣкъ съ электрическимъ
фонарикомъ, безцеремонно протиснувшись сквозь толпу,
подошелъ къ Архангельскому и освѣтилъ его.
Архангельскій смутно различилъ горбоносую физіоно-
мію, черную шевелюру и красную кокарду.
 — Это вотъ и есть вашъ бѣглый контрреволюціон-
ный офицеръ, товарищи ? — разглядывая Михаила нагло и
безцеремонно, какъ звѣря, закартавилъ горбоносый субъ-
ектъ.
— Онъ самый, товарищъ! — подобострастно и вмѣ-
стѣ съ тѣмъ самодовольно подхватилъ одинъ изъ солдатъ;
Архангельскій по голосу узналъ предсѣдателя батарейнаго
комитета Барабаша.
— Что это значитъ — по возможности рѣзко вскрик-
нулъ поручикъ.
— Гдѣ вы были, товарищъ? — отрывисто, не отвѣчая
на вопросъ, спросилъ горбоносый брюнетъ: — И кто вамъ
позволилъ безъ разрѣшенія предсѣдателя покидать ба-
тарею?
— А кто вамъ далъ право разспрашивать меня? Я —
офицеръ, и уѣзжалъ, увѣдомивъ объ этомъ командира.
Солдаты сипло захохотали. Поднялся опять шумъ.
— Вы слышали, товарищи? — съ подчеркнутой во-
просительной интонаціей закричалъ картавый брюнетъ. —
Онъ спрашивалъ командира! Сразу видно, что за птица !
Предлагаю вамъ, товарищи, подвергнуть его домашнему
аресту за то, что во время революціоннаго переворота онъ
уѣзжаетъ неизвѣстно куда по приказаніямъ контрреволю-
ціонеровъ.
Архангельскій почувствовалъ гадливую слабость.
— Вѣрно, товарищи, правильно! — подхватилъ Бара-
башъ. — Примѣнительно къ революціонному правитель-
ству, чтобъ . . . значитъ, не разъѣзжалъ безъ спросу.
— Да, Господи! Что же эфто въ самомъ дѣлѣ ? Да
вы, никакъ, одурѣли? Да своего ахвицера . . . Да... какъ
же такъ?... — вступился тоненькимъ голоскомъ перепу-
ганный Шутовъ.
— Молчи, дурной! Холуй барскій! Барамъ пятки
лижетъ . . . да туды же, голосъ подаетъ! — грозно окрик-
нулъ Костенко, съ ненавистью глядя на Шутова. Шутовъ,
мгновенно соскользнулъ съ лошади и скрылся, бормоча
себѣ подъ носъ ругательства.
— А ты тоже помалкивай! — огрызнулся вдругъ на
Костенко высокій широколицый малый, съ лицомъ изры-
тымъ оспой: — Поручикъ нашъ и впрямь хорошіе! Мы
на него никакого вниманія не обращаемъ и всѣмъ отъ
нихъ довольны.
— Ахъ ты, соплякъ эдакой! — загалдѣлъ Барабашъ:
— За офицера голосуетъ, сукинъ сынъ ! А забылъ, што-ли,
какъ тебѣ кажинный день по манежу гоняють да шпы-
няють?
 — А менѣ онъ на позыцыи хваталистомъ обозвалъ!
— угрюмо вступилъ другой солдатъ обиженно - сосредо-
точеннаго вида. — У прошломъ годѣ . . . „Хваталистъ ты,
гритъ, хваталистъ!“
— Такъ вы еще и бранитесь? — злорадно взвизгнулъ
брюнетъ, подступая къ поручику: — И до сихъ поръ ре-
волюціонный народъ на парады гоняете, царскій порядокъ
поддерживаете? Снять его, товарищи, съ сѣдла!
— Да какъ же это можно? Онъ баринъ хорошійі
Свой! — не унимался широколицый малый: — Не позво-
лимъ сваво офицера забижать.
— Что? Бунтовать противъ Армискома? — заоралъ
картавый: — Товарищи, я спрашиваю васъ: сознатель-
ные вы, или не сознательные?
— Сознательные! Товарищъ! — крикнулъ самодовольно
Барабашъ.
— Если вы дѣйствительно сознательные, то должны
сами знать, что офицеры главные враги революціоннаго
народа и царскіе приспѣшники. Довольно они надъ вами
измывались ! Долой, товарищи, офицеровъ! Солдаты мол-
чали угрюмо. Только Барабашъ закричалъ: „Долой!“ и
тоже взялъ Сѣраго за поводъ.
— Если я, дѣйствительно, поступалъ съ вами скверно,
— сказалъ Архангельскій грустнымъ дрожащимъ голосомъ,—
арестуйте меня, господа. Только не давайте распоряжаться
у себя чужимъ! — И онъ самъ соскочилъ съ лошади.
Солдаты молча разступились, давая ему дорогу. Съ
низко наклоненной головой прошелъ Архангельскій въ
канцелярію. На крыльцѣ стоялъ, потирая руки и по празд-
ничному сіяя, старшій писарь Бѣлкинъ. Съ полуробкой,
полунасмѣшливой улыбочкой онъ поклонился поручику.
Вслѣдъ за поручикомъ вошелъ и Барабашъ.
Барабашъ былъ красенъ и потенъ, торжествующе
улыбался, но глядѣть поручику въ глаза избѣгалъ. — Такъ
што, товарищъ, мы васъ, значитъ, тово — заарестовали,
потому теперичи отъ офицеровъ вся дезорганизація. При-
мѣрно, штабсъ - капитанъ нашъ! Безъ васъ тутъ за контр-
революцыю голосъ подалъ, чуть всю батарею не смутилъ.
Мы его за эфто самое съ делехатами въ Армискомъ от-
правили. А прапорщикъ, товарищъ, тотъ за народъ го-
лосовалъ и за эфто командующимъ назначенъ...
— А со мной, что вы думаете дѣлать? — спросилъ
поручикъ, нервно расхаживая по комнатѣ.
Барабашъ пожалъ плечами и со снисходительной ус-
мѣшкой, не глядя на поручика, сказалъ: — А вы, товарищъ,
вѣтрянный, несуразный. Нѣтъ того сознанія, штопъ книжку
почитать, уму - разуму набраться. Прапорщикъ нашъ,
э - вона — и аграрный вопросъ прочли, и интернаціоналъ
знаютъ, и капиталистическое производство намедни изъ
библіотеки потребовали. Съ антересомъ господинъ и пар-
тіи всѣ наизусть понимаютъ, какія только ни на есть... А
вы, товарищъ... — Барабашъ пожалъ плечами: — Вамъ
бы только верхомъ кататься, да пролетаріатъ манежить,
а въ смыслѣ реорганизацыи!.. такъ примѣрно... мини-
мумъ или максимумъ... штопъ самому антересъ про-
явить, пролетаріату помочь сорганизоватііся въ смыслѣ само-
опредѣленія собственныхъ интересовъ, такъ сказать, рабо-
чаго класса и партійной дисциплины вы, товарищъ... — Ба-
рабашъ махнулъ рукой и презрительно фыркнулъ: — Са-
мый послѣдній на всей батареи будете. Такъ, вона, мы
въ порядкѣ постановленія батарейнаго комитета и порѣ-
шили, штопъ васъ не выпущать и книжки вамъ дать,
штопъ съ пролетаріатомъ ознакомились и мозгамъ поше-
велили. Примѣрно Энгельса для минимальнаго ознаком-
ленія съ сознательностью рабочаго класса. Очень полез-
ная книжица...
Поручикъ съ вытаращенными глазами уставился на Ба-
рабаша.
— Барабашъ! Да понимаете ли вы, что несете!
Красный и потный Барабашъ самодовольно усмѣхнулся.
— Минимумъ или максимумъ, товарищъ! Иначе и пред-
сѣдателемъ бы не былъ. И ужъ получше вашего въ
энтихъ дѣлахъ разбираемся.
Архангельскій схватился за голову. — Барабашъ, Ба-
рабашъ! Невыносимый вы человѣкъ! Понимаю я теперь,
что командиръ Майборода васъ съ лѣстницы спустилъ.
Не человѣкъ, а стѣна. Уходите ради Бога! Силъ нѣтъ
смотрѣть на васъ! — поручикъ, тяжело опустившись на
стулъ, отвернулся.
— Да оставьте вы поручика, товарищъ! — загудѣлъ
за спиной у Барабаша, дергая его за рукавъ, старшій
писарь Бѣлкинъ, подслушавшій весь разговоръ. — Не ви-
дите, что-ли, что у него опять горячка начнется!
Барабашъ сплюнулъ. Извѣстно, баржуй, баричъ! Не-
вры показываютъ. Пусть отсидится. Авось уму - разуму
наберется, да книжицы почитаетъ. Нѣтъ того сознанія,
штопъ народу послужить...
И, выйдя изъ комнаты, Барабашъ демонстративно за-
перъ дверь на ключъ.
 IX. Особнякъ на Поварской.

Прошелъ уже годъ съ той поры, какъ Михаилъ вмѣстѣ

съ лихой штурмовой батареей снялся съ позицій.
За это время успѣлъ завершиться сложный процессъ
распространенія коммунистической идеи. Въ глубокомъ
соотвѣтствіи съ законами современнаго сознанія, возникъ
этотъ процессъ сперва въ холодномъ и абстрактномъ раз-
судкѣ страны, въ сѣверной русской столицѣ. Этотъ раз-
судочный центръ Россіи, обычно сухой, съ заграничной
складочкой, въ годъ воцаренія большевизма былъ одурма-
ненъ винными парами разгромленныхъ складовъ, оглушенъ
пьяными голосами матросовъ и ослѣпленъ кромѣшной тьмой
проспектовъ своихъ и улицъ. Изъ разгромленныхъ винныхъ
погребовъ несло перегаромъ, какъ изо рта непробуднаго
алкоголика. Городъ - алкоголикъ былъ неспособенъ на
здоровую критику. Въ его атмосферѣ невозможное каза-
лось возможнымъ, абсурды легко воплощались, гнетъ аб-
стракціи сталъ дѣйствительнымъ кошмаромъ. Тутъ и идеи
болыпевизма могли пустить корни и воцариться, какъ но-
вый государственный строй. И лишь отсюда, окрѣпнувъ,
новая государственная идея смогла проникнуть и въ мягкое,
бездумное сердце Россіи — Москву, завладѣвъ ея святыней
Кремлемъ, гдѣ до сей поры еще стоитъ Царь - колоколъ
и безмолвствуетъ Иванъ Великій. Тамъ, въ Кремлѣ, още-
тинилась эта идея штыками изъ кремлевскихъ древнихъ
бойницъ на Москву. Тамъ черствая теорія коммунизма,
взлелеянная одурманеннымъ разсудкомъ страны, должна
была еще выдержать борьбу съ привычками сердца, съ
распоясанной и срамной деревней. Рябое, хитрое лицо
деревни еще проглядывало всюду, будь то мгновенно воз-
никающая и тутъ же разгоняемая толкучка на перекрест-
кахъ, или ухабы улицъ, затоптанныхъ деревенскими сапо-
жищами, или гремящіе грузовики, лихо облѣпленные това-
рищами. Огромнымъ балаганомъ безъ веселья, окружа-
ющимъ попранную святыню, стала Москва.
Знойный августовскій день 1918 года еще *болыпе
ускорялъ это зловонное гніеніе. Пыльная, ухабистая мосто-
вая была заплевана и загажена. Улицы были облѣплены
спекулянтами, мѣшочниками, папиросниками и солдатами,
продающими казенный сахаръ. Кое гдѣ бродили загнанные,
блѣдные офицеры безъ погонъ. На углахъ гудѣли тол-
кучки и тутъ же разбѣгались при приближеніи лѣниваго
милицейскаго.
Было душно и знойно. На Пречистенскомъ бульварѣ
высоко надъ разнузданной толпой сидѣлъ съ безконечно
скорбной улыбкой бронзовый, согбенный Гоголь, словно
мечтая о широкихъ водныхъ просторахъ и вольныхъ сте-
пяхъ своей страны. Мимо памятника быстро проходилъ
небольшой господинчикъ въ развѣвающемся плащѣ и тем-
ной австрійкѣ. Приподымаясь на ципочки, откинувъ голову
назадъ и поводя восхищенно горящими глазами, онъ жести-
кулировалъ, помахивалъ пальцемъ передъ собственнымъ
носомъ и громко скандировалъ какіе то стихи. Его золо-
тистые волосы ниспадали каскадами на затылокъ. Широ-
кополую черную шляпу несъ онъ въ рукахъ. Не внимая
насмѣшкамъ мальчишекъ папиросниковъ, онъ поглаживалъ
курчавую растительность, вьющуюся подъ подбородкомъ,
и повидимому отсутствовалъ.
У памятника господинчикъ остановилъ свой шагъ и
громко хлопнулъ себя по лбу. Потомъ, выхвативъ запис-
ную книжку и торопливо перелистывая ее, забормоталъ: —
„Къ Монсару — поговорить о „Звѣздной Плоти“ — рано!
Поэтъ еще въ постели. Къ Скалдину въ музей — тоже
рано, еще не отобѣдалъ Скалдинъ. На лекцію въ кружокъ
поэтовъ — тѣмъ болѣе рано! Какъ ни располагай, а оста-
ется два часа . . . Гм!.. Что же дѣлать мнѣ ? “
За послѣднія недѣли Лебеда окончательно завертѣлся.
Кружки поэтовъ, почитатели, друзья-мистики и простые
знакомые мелькали вереницей. И всюду онъ говорилъ,
призывалъ, вдохновлялся и самъ дивился прочности своего
экстаза. Живительныя силы, влитыя въ него Аленушкой,
все не приходили къ концу. Чувство избранія, блаженная
влюбленность въ міръ и Русь, выраставшія изъ образа
Аленушки, побуждали его выступать, проповѣдывать и гре-
мѣть. Его слушали, ему дивились; и такъ, незамѣтно для
него, экстазъ постепенно отъединялся отъ образа, его ро-
дившаго. Блаженная влюбленность, чувство свободы и
избранія стали на первый планъ, эмансипировались. Лебеда
загорался отъ всего. Его огонь былъ нуженъ. Не могъ
онъ не горѣть, и онъ горѣлъ, горѣлъ уже ради горѣнія и
ради всякаго, кто этого горѣнія просилъ. Силой любви
онъ воспользовался какъ средствомъ творчества и мало по
малу сталъ забывать причину вдохновенія — образъ дѣ-
вушки въ ржаныхъ поляхъ. Экстазъ помѣшалЪ ему и
тутъ замѣтить невольную измѣну первоначальному образу,
постепенное перерожденіе и даже вырожденіе поэтическаго
пафоса любви.
Но, лишившись центральнаго образа, поэтъ незамѣтно
растрачивалъ и подлинный огонь, влитый въ него лѣтней
любовью. Сущность жестовъ улетучилась, вывѣтрилась, —
жесты же остались, какъ привычка, какъ потребность, какъ
требуемый другими стиль и ритмъ жизни.
Начиная чувствовать свое обнищаніе, Лебеда сталъ
искать причины всюду, кромѣ своего сердца. Началось
обвиненіе: невниманіе, непониманіе, эксплоатація, давленіе
правящихъ и многое другое поставилъ онъ передъ собой,
какъ враговъ своего вдохновенія. Вниманіе, одобреніе
стали для него тѣми силами, которыя облегчили ему борьбу
за собственный пафосъ. Нужно было всегда кого нибудь
видѣть, восхищать и восхищаться. Вредно, крайне вредно
было оставаться одному.
Вотъ почему Лебеда столь сосредоточенно предался
размышленію о томъ, какъ убить два часа, оставшіеся ему
до очередного посѣщенія.
Нахмуренно перелистывая книжечку, онъ случайно
замѣтилъ всунутый наспѣхъ конвертъ Михаила и просіялъ.
— Спасительный выходъ! Обѣщалъ вѣдь зайти! Неудо
но, да и нужно поэту поближе столкнуться съ хранителемъ
власти народной. Тутъ возникнутъ проблемы, влекущія
духъ къ разрѣшенью!
Сложивъ книжицу, Лебеда рѣшительно заскользилъ
по Арбатской площади мимо возовъ съ картофелемъ и
вышелъ на Поварскую.
Тутъ было прохладнѣе. Привѣтно зеленѣли поса-
женныя вдоль тротуара деревья. Барскіе дворцы, особняки
съ садами и оградами смотрѣли чинно и строго, какъ въ
былыя времена. Лебеда съ наслажденіемъ вдохнулъ запахъ
листьевъ.
Послѣ нѣсколькихъ попытокъ онъ нашелъ нужный
ему особнякъ. — „Не ошибся-ли я? Ужели же тутъ оби-
таютъ представители власти народной? “ Лебеда осмо-
трѣлся съ нѣкоторымъ удивленіемъ. — „Однако! И особ-
някъ! “
 Видимо, сюда еще не докатилась мутная и грязная
волна уличнаго разгула. Разнузданная, срамная деревня
не доплеснулась еще до зеркальныхъ оконъ съ богатыми
гардинами, до литыхъ чугунныхъ рѣшетокъ. Также строго
и степенно, какъ встарь, высились у массивнаго входа
важныя каріатиды, и колонны, увѣнчанныя арками, обрам-
ляли окна цѣльнаго стекла. Словомъ, въ очаровательномъ
особнякѣ на Поварской все оставалось по прежнему. Пере-
мѣнились только хозяева: очаровательный особнякъ былъ
реквизированъ, и жили въ немъ теперь не дворяне древней
екатерининской фамиліи, а народные комиссары Россійской
Совѣтской Федеративной Республики.
Подивившись немного, Лебеда потянулъ кольцо
массивной, обитой мѣдью двери и очутился въ бельведерѣ.
Онъ увидѣлъ предъ собой широкую мраморную лѣстницу,
застланную мягкой красной дорожкой, площадку съ мра-
морными вазами и амурами, двѣ низкорослыя пальмы и
большой акваріумъ съ золотыми рыбками. Лѣпной пото-
локъ былъ изященъ, также какъ и панно Ренессансъ на
стѣнахъ. — „Вотъ такъ особнякъ комиссаровъ! “
Однако, вмѣсто массивнаго двубородаго швейцара въ
ливреѣ, его встрѣтилъ молодой человѣкъ въ коричневомъ
френчѣ.
— Кого вамъ, товарищъ?
— Повидать бы мнѣ Лею Іосифовну Нэйнъ!
— Товарища Нэйнъ ?
— Вотъ именно!
Молодой человѣкъ во френчѣ окинулъ поэта внима-
тельнымъ взглядомъ: — Заполните бланкъ, товарищъ!
— Это зачѣмъ же?
— Нужно, товарищъ! — сказалъ молодой человѣкъ
посуровѣе. — Ваше имя, фамилія, родъ занятій, мѣсто
службы, партію, и по какому дѣлу пришли.
— Но позвольте! Вѣдь я же поэтъ Лебеда! А при-
шелъ я по личному дѣлу!
Молодой человѣкъ во френчѣ пожалъ плечами: „Намъ
все равно: Лебеда, не Лебеда! А анкету заполните".
— . . . сотрудникъ Мусагета!
— Что это? Отдѣлъ наркомпроса?
— Нѣтъ! Мусагетъ! Му-са-гетъ!
Молодой человѣкъ во френчѣ недовѣрчиво скосилъ
глаза и сказалъ по военному: — Потрудитесь заполнить
анкету!
— Тьфу ты! На великокняжескихъ даже пріемахъ
такъ не бывало. Однако!
— Наверхъ, товарищъ! Вторая дверь налѣво.
 Солнце заливало красную дорожку, зажигая золотые
пучки пыли. На второй площадкѣ Лебеда остановился и
прислушался. Низкій женскій голосъ могущественнаго стра-
стнаго тембра звучно и сильно пѣлъ извѣстный романсъ
Грига: „Люблю тебя и жажду ласкъ твои-ихъ!“ — Это
былъ экстазъ плотскаго сліянія, спазмъ любви, тихо зами-
рающій въ рокочущихъ аккордахъ.
У Лебеды застучало въ вискахъ. Туманно и томи-
тельно замаячили за семью вуалями лѣтъ полустертыя вре-
менемъ женскія лица въ ароматахъ цвѣтовъ, пудры, въ
шелестахъ шелка . . . Пригрезились снѣжныя ночи, теат-
ральные разъѣзды . . . заплетающіяся слова . .. увядшіе
облики стараго времени, когда красота еще не исчезла изъ
жизни. Лебедѣ стало какъ будто грустно даже. Здоро-
вая цѣлостность, столь милая ему послѣдніе мѣсяцы, пока-
залась на самый краткій мигъ чуть прѣсноватой. Онъ да-
же не удержался, чтобы не шепнуть себѣ: — „Собственно,
безъ тоски и паденій развѣ можно быть человѣкомъ?" —
А голосъ пѣлъ еще сильнѣе и дерзче: —„Люблю тебя!
Люблю тебя и жажду ласкъ твоихъ!"
— Нѣтъ! Не прожить безъ тоски, — сказалъ Лебед
погромче и, тутъ-же спохватившись, устыдился и, чтобы
не искушаться долѣе, быстро отыскавъ нужную дверь, по-
звонилъ.
Тотчасъ пѣніе оборвалось. Черезъ минуту Лебеда уже
ожидалъ въ салонѣ, съ любопытствомъ и не безъ волненія
оглядываясь. „Вотъ такъ народное представительство! По
княжески живутъ . . . Совсѣмъ по княжески!
Салонъ,куда его ввели, могъ быть названъ образцомъ
вкуса и роскоши; краснаго дерева мебель съ бронзой въ
тонкомъ русскомъ ампирѣ, прекрасный севрскій фарфоръ,
персидскіе тяжелые ковры съ рѣдчайшей красоты узоромъ,
голландской школы марины и пейзажи и нѣсколько порт-
ретовъ Тропининскаго письма въ рамахъ краснаго дерева
служили какъ бы вмѣстилищемъ, гдѣ, затѣйливо танцуя,
размѣстились предметы самой тонкой художественной цѣн-
ности. Благородство формъ оживлялось обиліемъ живыхъ
цвѣтовъ въ вазахъ и корзинахъ и большой золоченой
клѣткой съ пестрымъ попугаемъ. И все было залито
яркимъ солнцемъ, играющимъ золотистой пылью межъ тя-
желыхъ плюшевыхъ портьеръ. Въ воздухѣ стоялъ тон-
чайшій запахъ какъ бы восточныхъ куреній.
Лебеда, почувстовавшій себя нѣсколько неловко, подо-
шелъ къ большому трюмо и внимательно себя осмотрѣлъ.
„Какъ будто и ничего! “ Волосы вились живописно, гал-
стухъ на мѣстѣ, австрійка сидитъ хорошо. Лебеда взялъ
ногтечистку и поспѣшно подчистилъ ногти. — „Ну, ка-
жется, мозоли начинаютъ отходить!"
 Чувствуя себя небезинтереснымъ, Лебеда сталъ уже
болѣе непринужденно, хотя все еще на ципочкахъ, поха-
живать по мягкимъ коврамъ. — „Ужъ не она-ли пѣвица?“
подумалъ онъ съ удовольствіемъ. Безусловно, восточныя
куренія сильно дѣйствовали на его впечатлительность.
Ждать пришлось долго, и Лебеду уже начало томить
нетерпѣніе, когда портьера приподнялась, пропустивъ въ
салонъ Лею Іосифовну Нэйнъ. Сегодня она была еще ос-
лѣпительнѣе, чѣмъ при послѣдней своей встрѣчѣ съ Ми-
хаиломъ. Лицо подъ мягкимъ слоемъ пудры было блѣд-
нымъ, оттѣняя темную бронзу змѣевидныхъ косъ. Корал-
ловая змѣйка, чуть освѣженная косметикой, алѣла. Изум-
рудины глазъ солнечно переливались. Черное шелестящее
платье и зеленая шелковая андалузская шаль увеличивали
ея грацію и стройность. На бѣлой шеѣ горѣло брилліан-
товое колье.
Завидя ее, попугай въ клѣткѣ, до сихъ поръ угрюмо
молчавшій, забилъ красными крыльями и старчески заскре-
жеталъ: „Кь патрону пора! Къ патрону пора! Лея! Лея!
Къ патрону пора!
— Молчи, Пэрроке! — проговорила Лея Нэйнъ звучно,
чуть сиплымъ голосомъ, величественно протягивая Лебедѣ
для поцѣлуя руку. — Рада васъ видѣть у себя, Петръ
Николаевичъ.
Лебеда, вспыхнувшій отъ удовольствія и изумленія,
удержалъ ея руку въ своей и спросилъ: — Многоуважа-
емая Лея Іосифовна! Возможно ли? Небезизвѣстенъ я
вамъ?
— Кому, какъ не намъ, правящимъ, знать настоящихъ
народныхъ поэтовъ? — отвѣтила Лея Нэйнъ, предлагая
Лебедѣ стулъ.
а Лебеда поспѣшно присѣлъ, положивъ на колѣни руки
и съ дѣтскимъ восхищеніемъ глядя на бронзоволосую хо-
зяйку. —- „Какая тонкая культура! Манеры королевы!
День неожиданныхъ открытій!" — вскачь думалъ перепо-
лошившійся поэтъ.
Бронзоволосая хозяйка улыбнулась. — Я даже знаю,
Петръ Николаевичъ, что вы лишь недавно пріѣхали изъ
деревенской глуши. И, признаться, была опять очень об-
радована увидѣть на афишахъ столь уважаемое имя.
Лебеда сдѣлалъ нѣсколько плавательныхъ движеній и,
патетически сдвинувъ брови, задекламировалъ: — Много-
важаемая, любезная Лея Іосифовна . . . я тоже — радъ...
.. Я безконечно радъ опять очутиться въ Москвѣ...
ть въ жизни столицы . . . Только пріѣхавъ сюда,
, какъ любъ мнѣ и дорогъ городъ.
 — Скажите, однако, вы вѣдь долго что то предава-
лись деревенскимъ удовольствіямъ? Гдѣ именно вы побы-
вали?
Лебеда по привычкѣ заерзалъ на стулѣ и окинулъ
сіяя несуществующую аудиторію. — О, въ чудесномъ
краю . . . Въ Калужской губерніи . . . Въ имѣніи „Архан-
гельскомъ“. Тамъ я занимался землей, доступъ искалъ я
къ народной душѣ . . .
Отъ Леи подуло холодкомъ. Удивленно приподняла
она брови. — Представьте! Я тоже слыхала объ этихъ
мѣстахъ и даже объ Архангельскомъ. Тамъ живетъ мой
знакомый . . .
Лебеда, подмываемый величественнымъ равнодушіемъ
послѣднихъ словъ, опять поплылъ. — Отъ Михаила и
знаю о васъ, многоуважаемая Лея Іосифовна. Привѣтъ
свой вамъ шлетъ онъ.
Лидо Леи стало непроницаемымъ.
— Вотъ какъ! Это очень любезно. Тѣмъ пріятнѣе
видѣть васъ тутъ. Но скажите, этотъ мальчикъ попреж-
нему витаетъ въ снахъ? — Лея Іосифовна снисходительно
усмѣхнулась. — Неужели вы, Петръ Николаевичъ, не
могли ему внушить, что жизнь въ глуши въ наше время
— преступна? Вы — съ вашимъ талантомъ, съ вашей спо-
собностью участвовать въ жизни, играть въ ней роль —
мнѣ кажется, могли бы повліять на него . . . Обидно, что
такой въ сущности славный мальчикъ остается лишнимъ,
ненужнымъ человѣкомъ. Хоть онъ и не геній, но чисто-
сердеченъ и даже своеобразенъ пожалуй . . . Онъ могъ бы
много сдѣлать подъ руководствомъ такого человѣка какъ
вы . . . Однако, поговоримъ лучше о васъ.
Лея Іосифовна, усмѣхаясь, покачала укоризненно го-
ловой.
— Такъ долго вы, Петръ Николаевичъ, отдыхали!'
Мы за эти мѣсяцы новую Россію успѣли выстроить . . .
— Не отдыхалъ я . . . работалъ . . . Хотѣлъ подойти
я къ народной душѣ . . . строителемъ сдѣлаться . . .
Лея Іосифовна досадливо поморщилась. — Не цѣните
вы себя, Петръ Николаевичъ! Съ вашимъ даромъ народ-
наго поэта вы уѣзжаете въ глушь проповѣдывать малень-
кой кучкѣ случайныхъ крестьянъ. Почему въ одну де-
ревню, а не въ другую? Деревень вѣдь порядочно. А
въ это время центръ, диктующій и выражающій волювсей
Россіи, остается по вашей милости безъ вдохновеннаго
слова . . . Вы большой эгоистъ, Петръ Николаевичъ!
Лебеда забарахтался, уносимый невнятицей. Лея Іо-
сифовна такъ искусно скользнула по его діалектической
рапирѣ, что краснорѣчивый поэтъ растерялъ всѣ свои
слова.
 Лея Іосифовна не дала ему времени добарахтаться до
отвѣта. Она вздохнула: — Поневолѣ приходится вопло-
щать слова поэта помимо него. ЖалкоІ
Позвольте! — рванулся относимый теченьемъ пловецъ,
но тутъ же замолкъ.
— Вы можетъ не знаете, что въ моемъ лицѣ имѣете
не только ревностную свою сторонницу, но и вершителя
своей поэтической грезы! Удивлены? Но это такъ. Не*
ужели же и вы, столь даровитый и тонкій, раздѣляете
мнѣніе толпы о хранителяхъ народной власти? Къ сожа-
лѣнію, кажется, такъ. Ужъ не собирались ли вы тутъ
увидѣть грубую женщину-солдата, остриженную и скверно-
словящую, съ цыгаркой во рту? Смѣшно! И мало чѣмъ
отличается отъ заграничныхъ представленій о Россіи. Нѣтъ,
милый Петръ Николаевичъ, мы не грубая сила, а носители
самой большой, самой величественной идеи, той же идеи,
которую вы такъ талантливо воспѣвали. Къ сожалѣнію,
наши цѣли требуютъ жертвъ. Улица видитъ жертвы и
клянетъ насъ. Но мы не боимся улицы. Мы не боимся и
Европы! Слишкомъ великъ нашъ завоевательный пафосъ,
чтобы бояться жертвъ.
Лея Іосифовна сдѣлалась торжественно серьезной.
Властно сверкнули изумрудины и коралловая змѣйка за-
шевелилась.
— Позвольте! — всунулся опять Лебеда, но опять былъ
отброшенъ встрѣчнымъ теченіемъ.
— А наша идея велика. Мы хотимъ — знаете чего?
— хотимъ осуществить на землѣ Новое Соборное Сознанье,
воплотить Духъ народа въ героѣ — вождѣ, вызвать къ
жизни новую могучую силу, болѣе великую, чѣмъ элек-
тричество и магнетизмъ: силу всенароднаго экстаза, скон-
центрированную во всенародномъ вождѣ.
— Соборное Сознанье? — вскричалъ Лебеда. — Что
слышу? Не таковъ коммунизмъ декретовъ, газетныхъ
статей!
Лея Іосифовна поморщилась: — Коммунизмъ газетъ
для улицы, для всѣхъ, кто еще не доросъ до новаго со-
знанья. Не для насъ, властвующихъ избранниковъ много-
миліонной воли. Неужели вы думаете, что мы еще при-
держиваемся дѣтскихъ теорій марксизма? Что намъ чужда
мистика жизни? Что мы не религіозны? Что стремимся
изгнать красоту съ земли? Оглянитесь! Видите? Тако-
ва должна стать жизнь народовъ! Изъ земли мы хотимъ
сдѣлать садъ! Но мы не пассивны! Мы дѣйствуемъ, а
не мечтаемъ. Мы опираемся на людей труда. Почему ?
Потому, что въ нихъ сила строителей жизни. Мы идемъ
революціоннымъ путемъ, ибо въ революціи рождается па-
фосъ, а пафосъ и есть та новая сила, та мистическая сила
всенароднаго опьяненія, для которой становится возмож-
нымъ в се!
Лея встала, опираясь рукой на столикъ. Пафосъ о
которомъ она говорила, входилъ въ нее.
О если бы нашелся человѣкъ, способный воспѣть эту
новую идею народнаго вождя!... Пока былъ только одинъ
поэтъ, имѣвшій даръ воспѣвать Грядущее Соборное Со-
знанье и тосковать по великомъ народномъ вождѣ. Это
вы! Поэтъ Лебеда! Вашу идею мы осуществляемъ. При-
шелъ часъ, когда она станетъ дѣйствительностью! Народ-
ный герой близко!
Лебеда, соскочивъ со стула, съ протянутыми руками
устремился впередъ. Теченье было слишкомъ бурно, и
пловецъ началъ захлебываться.
— Но позвольте! Вѣдь это же мистика, вѣдь... это
же я говорилъ въ своихъ книгахъ.
Лея Іосифовна, искусно управляя взятымъ темпомъ, уже
перебила его: — Вы! Конечно, вы! Предтеча Мессіи.
— Что !!!
— Предтеча того, кого мы ожидаемъ — библейскаго
народнаго вождя, говорящаго въ громѣ и молніи.
— Но... Но вѣдь это ж е?.. Нѣтъ! Непомѣрно!..
— Непомѣрно для тщедушной интеллигентской щепе-
тильности, для всѣхъ, у кого гипертрофирована совѣсть...
Не для насъ! Мы не боимся отвѣтственности... Съ нами
грядущій Мессія! Мы предтечи его. Мы мечтаемъ о на-
родѣ, черезъ который будетъ говорить Сверхчеловѣкъ!
Лебеда обомлѣлъ, вытянулся и камнемъ погрузился на
дно. Лея Нэйнъ съ поблѣднѣвшимъ экстатическимъ ли-
цомъ вдохновенно рисовала передъ нимъ совершенно не-
слыханныя перспективы.
— Поймите, — мы не толпу воспѣваемъ, а организо-
ванный народъ. Народъ — подножіе героя... но онъ и
мать героя. Всѣ милліоны должны имѣть доступъ къ
власти... Мы взываемъ къ милліонамъ, ибо знаемъ, что
среди милліоновъ неизбѣженъ герой. Это не то, что вы-
бирать изъ кучки интеллигентовъ. Безмѣрно увеличены
шансы. Среди милліоновъ — не можетъ, вы слышите, не
можетъ не найтись о н ъ , великій вождь. И революція
должна создать условія, при которыхъ этотъ вождь неиз-
бѣжно будетъ вынесенъ на вершину многомилліонной тол-
пой. Онъ не будетъ одинокъ, этотъ геній! Милліоны
прострутся у ногъ его! Его слово будетъ подхватываться
милліонами, ибо поистинѣ онъ будетъ разумомъ, ухомъ,
глазомъ и десницей милліоновъ... И народъ будетъ чтить
въ немъ свою вершину — средоточіе своихъ разбросан-
 ныхъ силъ — и будетъ молиться на него! Насыіценный
пафосомъ милліоновъ, онъ будетъ могучъ и несравнимъ ни
съ кѣмъ. Милліоны станутъ его плотью; онъ ихъ соорга-
низуетъ такъ, что они будутъ послушны чуть замѣтному
кивку. Это ли отрицаніе Личности, Духа, Соборности?
Великій вождь будетъ двигать народомъ какъ Моисей.
Мы его предтечи, мы подготовляемъ народъ. Мы враги
пассивной буржуазной мистики. Но мы за мистику жизни,
мистику борьбы и дерзаній. Мы хотимъ сдѣлать народъ
актеромъ діонисіевскаго дѣйства, участникомъ всечеловѣче-
ской мистеріи массъ. Мы хотимъ, чтобы многомиліонныя
массы могли изрекать магическое имя, чтобы человѣчество
стало стройнымъ хоромъ, воспѣвающимъ Мессію, своего
вождя! Мы устроимъ народныя школы драматическаго
дѣйства. Тамъ народъ будетъ учиться массовой ритмиче-
ской декламаціи и танцамъ — гармоничнымъ массовымъ
движеніямъ, въ которыхъ будутъ участвовать тысячи и
тысячи вздохновенныхъ. До сихъ поръ толпа лишь кишѣла,
нестройно шумѣла и безчинствовала. Этого больше не
будетъ. Мы научимъ толпу тв о р и т ь , изрекать свое слово.
Понимаете поэтъ ? Тысячи тысячъ одновременно подъ пред-
водительствомъ великаго режиссера будутъ ритмически го-
ворить, пѣть и двигаться. Такъ подготовимъ мы плоть для
Мессіи, гармонизуруемъ ее, создадимъ подлинно всенарод-
ное Слово. Подумайте объ этомъ, поэтъ. Какая густота,
какая сверхчеловѣческая мощь, мощь ужасная будетъ въ
этомъ многомилліонномъ колоссѣ, который научится гово-
рить и двигаться по мановенію вождя.
Лея Іосифовна полузакрыла свои изумрудины, горѣв-
шія угрюмой страстью. Ея пальцы зашевелились. Соб-
лазны тончайшей мысли исходили отъ нея.
Лебеда, сорвавшись со стула, заметался по комнатѣ,
окончательно захлебнувшись въ потокахъ на него низри-
нутыхъ. Онъ даже не плавалъ, а просто пускалъ пузыри.
— Ему даже казалось, что онъ видитъ эти пузыри: голу-
бые, большіе прозрачные, они лопались съ легкимъ трес-
комъ.
— Тутъ Сивилла, — голосилъ Лебеда, хватаясь въ экс-
тазѣ за всклокоченные волосы. — Сивиллиновы слышу
пророчества! За Майей грубѣйшихъ явленій открываются
мисты, богини, пророчицы древнихъ временъ! Я былъ
слѣпъ, слѣпъ и глухъ! Бросивъ слово, не смогъ его въ
жизнь. . . погрузить!.. О грядущемъ Христѣ, о Собор-
ности, Новомъ Сознаньи, о героѣ народа — я слышу свои
же слова! Что сказать мнѣ, отвѣтить Сивиллѣ? Я былъ
слѣпъ, но прозрѣлъ . . .
Лея Іосифовна, скрывая усмѣшку, пристально слѣдила
за мятущимся Лебедой.
 — Такъ я и знала! Васъ ослѣпили ничтожные, отор-
ванные отъ быта кружки интеллигентовъ. Они васъ сму-
тили. . . внушили вамъ, что вы знамениты! И вы по бла-
городству нрава терпѣли ихъ безплодное восхищеніе, жер-
твуя осуществленіемъ своихъ желаній.
— Если бы вы знали, какъ они меня утомили! — мор-
щился Лебеда, какъ отъ сильнѣйшей боли. — Какъ усталъ
я отъ этихъ кружковъ никому неизвѣстныхъ поэтовъ!
Лея, опустивъ глаза, искоса слѣдила за нимъ.
— Эти люди не умѣютъ цѣнить геній!—- сказала она
презрительно. — Величайшихъ людей заставляютъ они уми-
рать на чердакахъ и подвалахъ. Вотъ у насъ этого быть
не можетъ! Мы умѣемъ чтить народныхъ поэтовъ! Они
будутъ жить у насъ во дворцахъ, въ красотѣ и роскоши,
ихъ достойной. . . Ихъ творенія не будутъ залеживаться
въ библіотекахъ, а будутъ распѣваться народомъ. Изъ
поколѣнія въ поколѣніе, какъ творенія древнихъ бардовъ.
Лебеда опять энергично поплылъ. — Вотъ именно!
Вы говорите о бардахъ! Поэты должны стать народными
бардами . . . пророками, чтимыми въ массахъ . . . Иначе
нѣтъ смысла въ поэтахъ.
Лея Іосифовна, какъ бы грезя про себя, продолжала:
— 'Нашимъ поэтамъ мы предоставимъ власть — генію, если
геній — власть воспѣваетъ. И облеченный властью поэтъ—
станетъ пророкомъ! Революціонный экстазъ, воля милліо-
новъ будетъ изливаться черезъ него..
Лебеда, не переставая, метался по салону. — Сивилла!
Не знаете вы, какъ много словъ вы моихъ повторили. Не
къ тому ли я шелъ? Да! Къ тому! Таково назначенье
поэта! Связь съ народомъ найдя, искру горѣ принять—-и
народъ воспалить молніей духа!
Лея Іосифовна повела плечами и усмѣхнулась. — До-
вольно понятно, что мы повторяемъ ваши слова, если осу-
ществляемъ тѣ же идеи, которыя вы проповѣдуете. Я
уже говорила вамъ, что почитаю васъ, Петръ Николаевичъ!
— Да . . . Н о . . . Но . . . Д а !.. — забарахтался Лебеда,
утверждаясь на стулѣ. — Вы . . . да!да!
Лебеда чувствовалъ, что теченіе неуклонно относитъ
его влѣво. Властная и гордая Лея подмывала въ немъ
послѣднія возраженія. Не за что было ухватиться. Все
было замѣчательно, если и сомнительно. Но настолько
скользко, что мысль не могла ничего удержать.
— В . . . вы . . . Сивилла! Сивиллиновы рѣчи . . . я се-
годня тутъ слышалъ! — плеснулся Лебеда безпомощно.
Въ это время въ клѣткѣ раздался скрежетъ, и стар-
ческій голосъ съ жуткимъ сарказмомъ захрипѣлъ: — „Гря-
дегь Мессія! Грядетъ Мессія! Смерть контрреволюціоне-
рамъ! Смерть контрреволюціонеррамъ! Народныя мистеріи,
массовыя дѣйства, чрезвычайки, разстрѣлы... О го!О го-
го! Пэрроке мудръ! Пэрроке мудръ! Патронъ все знаетъ . . .
Ого-го! Смерть! Смерть! Смерть!.. “
Лебеда съ незавершеннымъ жестомъ неловко остол-
бенѣлъ, косясь на клѣтку. Лея Нэйнъ скользнула тудасъ
змѣиной стремительностью. — Глупая птица! Молчи! Хо-
чешь опять въ кладовую?!
Схвативъ клѣтку, она потащила ее къ дверямъ. По-
пугай, старчески согнувшись и скрививъ клювъ съ видомъ
жуира, презрительно уставился круглымъ глазомъ на Лебе-
ду. — „Сивиллиновы рѣчи! Сивиллиновы рѣчи! Ого-го-го!
Пэрроке мудръ! — заглушенно донослось уже изъ сосѣд-
ней комнаты.
Лебеда заерзалъ и съежился.
— Ужасно надоѣдливая птица! — успокоительно улыб-
нулась Лея, сглаживая гнѣвную складку: — Отъ прежнихъ
владѣльцевъ . . . Все повторяетъ. Изводитъ. Особенно,
если нѣтъ привычки!
Лебеда все еще ежился.
— Профанація мыслей ужасна въ устахъ неразумныхъ...
Трудно привыкнуть, мнѣ мнится, къ страшнымъ смѣшень-
ямъ истинъ высокихъ съ жаргономъ ужаснѣйшимъ улицъ!
Лея Нэйнъ снисходительно усмѣхнулась. — У васъ
интеллигентскіе нервы, любезный поэтъ!
Лебеда опять сдѣлалъ нѣсколько плавательныхъ дви-
женій. — Кстати . . . скажите . . . терроръ. . . входитъ въ
вашу программу . . . Мнѣ непонятно .. .
Онъ осѣкся. Лея прищурившись блеснула на него
насмѣшливымъ взглядомъ.
— Опять интеллигентская совѣстливость, господинъ
поэтъ! До сихъ поръ вы не выучитесь отличать шелуху
отъ ядра.
— Катаклизма . . . перебои Вселенскаго Сердца . . . Но
ужасно. . .
Лея прикусила губу. — Герои не боятся отвѣтствен-
ности и суда слабыхъ. Великая идея требуетъ жертвъ.
Лебеда сдѣлалъ было два три новыхъ взмаха, но тутъ
же застылъ. На столикѣ затрещалъ телефонный приборъ.
Лея Нэйнъ, чуть замѣтно прихрамывая, проскользнула къ
аппарату.
— Алло! Кремль? Это я . . . да я! Лея!
Изъ телефона до Лебеды донеслось глухое, невнятное
карканье.
 Что? Много работы?.. Подиктовать? Хорошо! Авто-
мобиль уже высланъ? Да! Хорошо! Сейчасъ ѣду! — Лея
повѣсила трубку. Слегка зардѣвшись, съ горящими гла-
зами она подошла къ Лебедѣ.
Лебеда потрогалъ свой лобъ. Несомнѣнно, его отно-
сило теченіемъ. Въ направленіяхъ онъ уже не разбирался.
Образъ дѣвушки въ полѣ померкъ, а въ его ореолъ, ко-
торымъ поэтъ такъ щедро дарилъ московскія аудиторіи,
проникла неожиданно и насильственно бронзоволосая си-
вилла. Казалось, что всѣ ароматы, разсѣянные въ поляхъ,
чистые и нѣжные, вдругъ устремились къ одному центру,
сгустясь въ одуряющее благовоніе духовъ Леи Нэйнъ. Ка-
залось, что вся постепенность приближеній къ народу и
вся безконечность исканій — вдругъ уступили мѣсто еди-
ному центральному порыву. Предъ Лебедой открылась па-
норама царствъ, какъ съ вершины Іерусалимскаго храма . . .
Онъ уже не бродилъ неизвѣстнымъ странникомъ по одной
изъ безконечныхъ дорогъ. Онъ созерцалъ всѣ дороги.
Его воля отсюда могла непосредственно излиться во всѣ
стороны обширной страны. Его экстазъ, лишенный пред-
мета, казалось нашелъ теперь смыслъ, и выходъ, и цѣль.
Поэтъ Лебеда могъ бы говорить уже не словами, а всена-
родными дѣяніями.
Лэя Нэйнъ, ослѣпительно улыбаясь, сгибая бѣлую
шею, мерцала изумрудинами, шуршала шелками и дышала
благовоніемъ утонченнѣйшей культуры.
— А скоро вы уѣзжаете, покидаете насъ, Петръ Ни-
колаевичъ ?
Лебеда заерзалъ на стулѣ.
— Я . . . право не знаю . . . Я думаю . . . впрочемъ,
мнѣ надо подумать .. Да . . . Да ! ..
Лея Нэйнъ усмѣхнулась. — Мнѣ жалко. Вы такой
интересный собесѣдникъ. Мнѣ не съ кѣмъ говорить. Развѣ
улица можетъ понять эти цѣли ? Увѣряю, Петръ Никола-
евичъ, ни съ кѣмъ еще я не была такъ откровенна, какъ
съ вами. Политика!
Лебеда ерзнулъ, забирая вбокъ. — . . . Съ своей
стороны, повторяю, для меня неожиданность встрѣча съ
Сивиллой. Я положительно . . . я до основъ потрясенъ . . .
слышаннымъ здѣсь . . . признаньемъ . . .
Лея Іосифовна дружески улыбнулась. — Я очень сча-
стлива. Однако, скажите мнѣ все-же — неужели мы больше
не встрѣтимся? Был© бы жестоко! Я чувствую, что мы
могли бы договориться до многаго . . .
Лебеда привскочилъ, брызнувъ на собесѣдницу яркимъ
восторгомъ.
 — Лея Іосифовна . . . вѣдь . . . если я и уѣду . . . то
вѣдь не на вѣки . . . буду счастливъ опять повидать васъ . . .
Лея Іосифовна усмѣхнулась. — Вотъ видите, Петръ
Николаевичъ! Ужъ не такіе мы дикіе и некультурные
варвары, какъ насъ пытаются изобразить наши враги и
ихъ безтолковые попугаи. Такъ значитъ вамъ нравится
тутъ у меня ? Вы искренно думаете это ?
— Ваша комната создана для , откровеній . . . Это
жрицы покои. . .
— Очень рада слышать! Значитъ, по вашему спра-
ведливо, чтобы люди, склонные къ прозрѣніямъ, жили въ
такой обстановкѣ ?
— Такъ создалась бы гармонія !
— Приходите же запросто. Я вамъ поиграю, спою.
— Такъ это вы, значитъ, пѣли?
Лея засмѣялась. — Да, я!
— Чудесно! — свистящимъ шепотомъ воскликнулъ
поэтъ, нескрываемо восхищенный.
Въ это время открылась дверь и вышелъ молодой
человѣкъ во френчѣ.
— Товарищъ Нэйнъ, автомобиль поданъ!
— Спасибо, товарищъ! Мы сейчасъ. — Лея изящно
повернулась къ Лебедѣ. — Простите, Петръ Николаевичъ,
мнѣ надо въ Кремль.
Лебеда спохватился. — Простите и вы за задержку.
Я такъ былъ взволнованъ всѣмъ слышаннымъ . . .
— Надѣюсь, что нашъ разговоръ еще будетъ имѣть
продолженіе. Вы куда теперь?
— Въ Румянцевскій музей. На свиданіе съ другомъ.
Ему разскажу я, что слышалъ. Онъ поразится не меныпе
меня. . .
— Я подвезу васъ.
Лебедѣ было довольно непривычно сидѣть въ без-
шумномъ элегантномъ автомобилѣ, два года тому назадъ
принадлежавшемъ царской фамиліи. Онъ ощутилъ себя
внезапно вознесеннымъ надъ сферой, гдѣ царила, прину-
ждала и угрожала власть. Онъ не былъ однимъ изъ тѣхъ,
подстегиваемыхъ голодомъ и терроромъ медленно бреду-
щихъ по улицамъ. Надъ нимъ не висѣлъ декретъ. Онъ
былъ какъ бы въ центрѣ правящаго сознанія, слившись
съ огромнымъ и могучимъ механизмомъ, увлекающимъ его
впередъ. Это не было похоже на прошлое, превосходя
его, какъ исключеніе и рѣдкость превосходитъ бытъ.
Невольно и незамѣтно для Лебеды кровь заструилась
въ немъ сильнѣе. Онъ дышалъ шире, свободнѣе, какъ
въ грезѣ. Уже наполовину ощущалъ онъ себя народнымъ
поэтомъ-вождемъ.
 Выше него, въ сущности, никого уже не было. Передъ
нимъже, какъ матеріалъ передъ твордомъ — лежала Рос-
сія, словно пластичная, мягкая глина, ожидающая прико-
сновенія его руки. Чего только не вылѣпишь изъ этой
глины! Изъ этой данности, которая уже не стѣсняетъ
больше и не сдавливаетъ, а пассивно ожидаетъ внизу.
— Новая эпоха зоветъ! — воскликнулъ поэтъ, у ко-
тораго отъ быстрой ѣзды и перспективъ захватывало
духъ.
— О чемъ вы ? — наклонилось къ нему матовое, тон-
кое лицо подъ широкой шляпой съ перомъ и вуалью.
Сивиллиновы изумрудныя очи усмѣхались и дразнили.
Встрѣчный вѣтеръ развѣвалъ перья шляпы, ву ал ь. . .
— Я мечтаю о новой эпохѣ ! воскликнулъ поэтъ. —
Какое движенье!
-— То ли будетъ! Для тѣхь, кто дерзаетъ — воз-
можно в с е !
Автомобиль выѣхалъ на Арбатскую площадь. Тутъ
сновали мальчишки, продавая папиросы и подростки въ
платкахъ. — „Вотъ спички Лапшина ! Горятъ какъ солнце
и луна! “ „ И р а ! “ „А вотъ,господинъ, „Габай! “ Купите
Габай, господинъ! “ — Продовольственная лавка виляла
длиннымъ хвостомъ; тамъ ругались кухарки и рабочіе, и
робко молчали дамы въ шляпкахъ.
Около Знаменки упражнялись кавалеристы безъ ло-
шадей. Они воображали себя верхомъ и чуть согнувъ
ноги, ретиво поскакивали по площади. — „Направо кру-
гом ъ! “ — командовалъ имъ товарищъ-взводный. — „ Галоп-
пом ъ! “ — Кавалеристы безъ лошадей воображали галопъ
и, причмокивая, неслись по мостовой.
Это были первые намеки на красную армію.
У Румянцевскаго музея автомобиль остановился. Вылѣ-
зая, Лебеда дважды поцѣловалъ перчатку, отъ которой
пахло духами, кожей и пудрой.
— Вотъ, что таится за грубымъ покровомъ смуты
народной!
Лея Іосифовна улыбнулась ему дружественно, по зна-
комому. — Авось до своего отъѣзда еще соберетесь, —
сказала она съ лукавой усмѣшкой.
Лебеда брызнулъ лучистыми глазами. — Если Сивилла
позволитъ! . .
Лея Іосифовна улыбнулась. — До свиданія же, Петръ
Николаевичъ! Мы поговоримъ еще о магической роли
народныхъ поэтовъ, о поэтѣ-предтечѣ. . . Мы другъ друга
поймемъ!
 Лебеда провожалъ быстро летящій автомобиль взо-
ромъ, исполненнымъ изумленія. — „Сивилла! Бронзово-
лосая ж рида! А мы-то считали себя пророками новой
культуры ! . . “.
Между тѣмъ Лея, придерживая узкой рукой свою
шляпу, плавно покачиваясь, неслась по Воздвиженкѣ. Ея
лицо сразу потемнѣло, глубокая грусть глянула изъ глазъ.
— Глупецъ, упрямецъ! — шептала она, прикусывая
коралловый ротъ, вдругъ ставшій блеклымъ и вялымъ. —
Мальчишка! Если бы можно было выбросить изъ памяти . . .
Онъ все отравляетъ.
Глаза ея блеснули гнѣвомъ. — Нелѣпыя привычки
сердца! Когда, наконецъ, я отъ нихъ уйду ?
Она оглянулась по сторонамъ : убогая грязная мосто-
вая, пыль, смрадъ. Офицеръ безъ погонъ, сгибаясь подъ
тяжестью мѣшка, пристально съ глубокой ненавистью гля-
нулъ на нее. Презрительно отразивъ этотъ взглядъ, Лея
Нэйнъ поморщилась. И вдругъ крикнула властно: — Ско-
рѣй, товарищъ! Некогда мнѣ !
Автомобиль помчался, быстрѣе замелькали угрюмыя,
землистыя лица.
— „ А всетаки патронъ будетъ доволенъ! Этотъ
поэтъ станетъ моимъ пѣвцомъ ! “ — шептала сквозь стисну-
тыя зубы Лея Нэйнъ.
Вотъ уже Троицкія ворота Кремля — съ зубчатыми
древними стѣнами. Красное знамя развѣвается надъ ними.
„А всетаки не т ы, а я —■ владѣю сердцемъ Россіи 1
Хоть и безъ счастья, нО власть м о я ! “
Она откинула вуаль. Величавая гордость и пафосъ
отчаянія, поперемѣнно отразясь на матово-бѣломъ лицѣ,
сомкнулись въ недвижномъ, надменномъ спокойствіи. —
„Власть ! Великая власть ! “
Автомобиль стремительно вкатился въ Кремль.
 Великій интеллектъ.

Буля Бортонъ — дальній родственникъ Михаила со

стороны матери — служившій въ качествѣ инженера на
фабрикѣ Владиміра Павловича, намѣревался использовать
свое великобританское подданство, чтобы покинуть Россію
и выхлопотать проѣздъ и для семьи Архангельскихъ.
Это былъ рослый, красивый и франтоватый малый лѣтъ
тридцати, съ англійскою складкою, голубоглазый, совер-
шенно бритый и нафиксатуаренный.
Энергичный, способный и практичный въ своемъ ин-
женерномъ дѣлѣ — онъ тѣмъ бѣднѣе былъ въ жизни
своихъ чувствъ. Дѣло въ томъ, что чрезмѣрно развитый
анализъ явно развивался въ немъ за счетъ моральныхъ
силъ. Буля хорошо это понималъ, и въ глубинѣ души
свои техническія способности ненавидѣлъ, но тѣмъ не ме-
нѣе держался за нихъ, отчасти изъ легкомыслія, а отчасти
изъ тщеславія.
Не имѣя истиннаго творчества въ себѣ самомъ, искалъ
онъ замѣны во всевозможныхъ сенсаціяхъ и оригинальныхъ
выдумкахъ, которыя онъ, однако, никогда не осущест-
влялъ, такъ какъ былъ безхарактеренъ. Фантазеръ безъ
сердца — онъ могъ бы сдѣлаться писателемъ въ духѣ
Уэльса, Конанъ Дойля и тому подобныхъ геніевъ, если бы
не самолюбованіе и тщеславіе, мѣшавшія ему фантазиро-
вать, не пріурочивая своихъ выдумокъ къ собственной
особѣ. Волей неволей Буля пошелъ на компромиссъ. Не
достаточно холодный, чтобы стать самому писателемъ —
въ уэльсовскомъ стилѣ, — и недостаточно горячій, чтобы
дѣйствительно осуществлять желательные подвиги и аван-
тюры, Б уля.. . избралъ благую середину, просто ставши
остроумнымъ и способнымъ вралемъ.
 Мало по малу Буля Бортонъ совершенно изолгался. Лгалъ
онъ съ увлеченіемъ, лгалъ художественно, лгалъ о томъ,
что хотѣлъ бы сдѣлать самъ, но не рѣшался. При этомъ,
однако, всегда помнилъ, что лжетъ, что ему никто не вѣ-
ритъ и не повѣритъ, и это сознаніе налагало на его благо-
образное, бритое лицо гримасу скуки и брезгливости.
— А, здравствуй, Михаилъ! — покровительственно про-
цѣдилъ Буля, входя въ прихожую. — Едва едва разрѣше-
ніе для насъ досталъ на Украину. Не замѣтили сволочи,
что я документы поддѣлалъ. Ловкая работа. Посмотри-ка,
братъ! Х е! Хе! Хе!
Буля показалъ Михаилу выправленныя въ Централь-
номъ Комитетѣ командировки, которыя онъ искусно под-
дѣлалъ самъ. — Пріятно, доложу тебѣ, этихъ мерзавцевъ
за носъ водить! — сказалъ онъ, передавъ документы Вла-
диміру Павловичу и возвращаясь въ зеленую гостинную къ
Михаилу.
— Что же тутъ пріятнаго? Очень, по моему грустно,
что приходится къ такимъ мѣрамъ прибѣгать. — Михаилъ
пожалъ плечами.
— Пхэ?! — Буля презрительно фыркнулъ. — Что за
сентиментальности! Пора бы, кажется, поумнѣть и отъ
квасного патріотизма избавиться. Неужели ты до сихъ
поръ не видишь, что началась классовая борьба, въ ко-
торой всѣ средства хороши. Или мы ихъ прикончимъ, или
они насъ! Никакого примиренія! Ты думаешь, если чест-
нымъ будешь, то на это звѣрье подѣйствуетъ ? Ошиба-
ешся, братъ! Никакого благородства они не понимаютъ.
И чѣмъ ты благороднѣе себя вести будешь, тѣмъ они
больше тебя возненавидятъ. Потому что ненавидятъ они
насъ не за богатство! Эго — вздоръ! Тогда стоило
бы свое богатство отдать и ненависть бы прошла. А она
не проходитъ. И когда они всѣ разбогатѣютъ и разъ-
ѣдятся на наши деньги, то тѣмъ сильнѣе насъ вознена-
видягь. А знаешь, почему? Потому что они благород-
ству крови нашей завидуютъ, уму, интеллигентности и кра-
сотѣ нашей. Хе! Хе! Хе! Знаютъ, что въ какихъ бы
квартирахъ они не жили, какія бы наряды ни одѣвали, въ
какихъ бы экипажахъ ни ѣздили, а стоитъ только на ихъ
физіономіи посмотрѣть, чтобы сразу хама узнать! Хе! Хе! Хе!
А насъ какъ ни раздѣвай — все равно всякій скажетъ,
что баре мы, а не они!
Буля торжествующе посмотрѣлъ на Михаила. — Вотъ
они и бѣсятся за то, что хамами себя чувствуютъ, а насъ
барами. И до тѣхъ поръ не успокоются, пока всѣхъ насъ
не изведутъ, или пока мы ихъ не изведемъ. Вражда, братъ
ты мой, великая, непримиримая и кровавая между двумя
 породами людей. Мы должны властвовать, а они подчи-
няться. Это въ порядкѣ вещей. Внѣшніе признаки это
подтверждаютъ. И нельзя успокоиться до тѣхъ поръ,
пока мы ихъ не загонимъ обратно въ звѣринецъ!
Буля злобно сжалъ кулаки. Сухая, ѣдкая жестокость
исказила его благообразное лицо и сдѣлала его непріятнымъ.
Замѣчая, что Михаилу его разговоры въ тягость, Буля еще
болыпе горячился. Сладострастно выставлялъ онъ напо-
казъ свою некрасивость.
— Если мы не уничтожимъ всѣ эти отбросы человѣ-
чества, то они сожрутъ всю европейскую культуру изъ
одной только ненависти къ болѣе высокой расѣ. Ихъ
хамская кровь толкаетъ ихъ къ союзу съ Азіей и Китаемъ;
они объединятся и вмѣстѣ съ желтолицыми діаволами ри-
нутся на Европу и все изгадятъ, истопчутъ, сожгутъ и
испакостятъ! Да! братъ! Будущее у насъ невеселое, если
сейчасъ же не принять самыхъ рѣшительныхъ мѣръ.
Михаилъ съ плохоскрываемымъ неодобреніемъ слѣ-
дилъ за Булей.
— Какія же мѣры можно принять противъ сотенъ
милліоновъ людей, отстаивающихъ свое человѣческое до-
стоинство? Кто тутъ поможетъ? Чехословаки, бѣлогвар-
дейцы, корниловцы, калединцы или Антанта, или нѣмцы?
Кто спасетъ буржуазію отъ расплаты за ея застарѣлые
грѣхи? Кто?
Буля пренебрежительно прищурился. — Только ду-
раки могутъ надѣяться на оружіе. Ни Антанта, ни Герма-
нія, ни бѣлогвардейцы ничего подѣлать не смогутъ. А то
и у нихъ въ тылу — въ видѣ протеста, начнется возстаніе
рабовъ. Вообще крайне некультурно и глупо идти про-
тивъ этого хаоса съ пушками. Нѣтъ, братъ! Тутъ нужны
новые, я бы сказалъ — рафинированые и утонченные ме-
тоды борьбы ...
Буля самодовольно хлопнулъ Михаила по плечу.
Потомъ, выждавъ краснорѣчивую паузу, продолжалъ
таинственнымъ полушепотомъ: — Впрочемъ, ты можешь
быть совершенно спокоенъ за будущее европейской куль-
туры! Хе! Хе! Ее спасутъ! И знаешь кто?
Буля мефистофельски приподнялъ уголки бровей и,
хлопнувъ себя въ грудь кулакомъ, прошипѣлъ: — Я !!!
— Да ну? — улыбнулся Михаилъ.
Буля, искоса слѣдя за эффектомъ послѣднихъ словъ
и потирая руки, нѣсколько разъ прошелся по гостин-
ной.
— Да! Я, братъ, открылъ замѣчательнѣйшій, скажу
я тебѣ, методъ, чтобы разъ навсегда уничтожить эту ки-
 тайско - большевистскую сволочь! Коренное, братъ, истре-
бленіе! — Буля энергично пихнулъ рукой, какъ бы про-
калывая невидимаго противника. — Какъ клоповъ всѣхъ
выведу! Всѣ триста, или сколько тамъ, милліоновъ Хе! Хе!
Михаилъ вспомнилъ, что Буля — вралъ, и улыб-
нулся.
— Ч то-ж ъ , — разскажи! Это интересно!
— Интересно? Хе! Хе! Я тоже думаю, что инте-
ресно. Главное, разъ навсегда всю эту многомилліонную
мразь съ лица земли смету! Хе! Хе! И при этомъ, что
всего замѣчательнѣе: безъ единой капли крови — самымъ
культурнымъ способомъ... Не придерешься!
— Да ну?!
— Ей Богу! Съ помощью бактеріологіи и агрикуль-
туры. Хе! Хе! Для того и заграницу ѣду, чтобы Антантѣ
свой планъ предложить и патентъ взять.
Буля схватилъ Михаила подъ локоть и продолжалъ
многозначительнымъ, захлебистымъ шепотомъ: — Я, видишь
ли, уже цѣлый годъ опыты производилъ по инфекціи риса
и ржи, т. е. самыхъ насущныхъ предметовъ питанія для
Китая и крестьянской Россіи, исходя изъ того соображенія,
что при большевикахъ интеллигенція все равно будетъ
сидѣть безъ хлѣба, и весь хлѣбъ будутъ въ огромномъ
количествѣ пожирать крестьяне, рабочіе, коммунисты и тѣ
изъ интеллигентовъ, которые насъ предали, а потому тоже
не заслуживаютъ снисхожденія. Что касается Китая, то
тамъ всѣ рисъ жрутъ. Хе! Хеі
— Но я не понимаю! — содрогнулся Михаилъ: —
Ужъ не хочешь ли ты отравить всѣ эти милліоны. . .
— Фэ! — пренебрежительно фыркнулъ Буля: — Это
было бы слишкомъ грубо для меня! Мой методъ куда
тоныие . . . Хе! Хе! Хочешь скажу?
Видно было, что Булѣ не терпится.
— Хочу!
— А ты не проболтаешься?
— Да, нѣтъ же!
— Я потому такъ остороженъ, что вѣдь это великая
тайна, отъ соблюденія которой зависитъ будущее всей Ев-
ропы!
Михаилъ противъ воли усмѣхнулся, но, стараясь сох-
ранить серьезность, сказалъ: — Я ужъ пообѣщалъ тебѣ!
— Ну такъ слушай: я открылъ способъ привить рису
и ржи особую бактерію, которая переходитъ на сѣмена и
передается дальше отъ сѣмени къ сѣмени, выживая и при
температурѣ хлѣбной печи. При этомъ рисъ и рожь, за-
раженные этой бациллой, по вкусу ничѣмъ не отличаются
отъ здоровыхъ сѣмянъ, а между тѣмъ, испытавъ ихъ дѣй-
ствіе на кроликахъ и другихъ животныхъ, я пришелъ къ
наиблестящимъ результатамъ. Хе! Хе! Хе!
Буля злорадно потеръ свои руки.
— Къ какимъ же результатамъ ?
— Хе! Хе! Ты должно быть знаешь, что кролики
плодятся до неприличія быстро. Знаешь?
— Знаю .. .
— Хе! Хе? — Буля скорчилъ довольную рожу и та-
инственно бочкомъ подскочилъ къ Михаилу.
— Такъ вотъ: представь себѣ: покушавъ мой рисъ и
хлѣбъ, кролики остались безъ приплоду! Хе!Хе! Ловко?
— Буля хлопнулъ въ ладоши и затрясся отъ смѣха. — Х е !
Хе! А? Каково?
— Что ты этимъ хочешь сказать?
Буля съ высокомѣрнымъ удивленіемъ уставился на
Михаила. — Неужели ты не понимаешь? Да стоитъ мнѣ
теперь заразить китайскій рисъ и русскую рожь, и всѣ
будущія поколѣнія коммунистовъ. . . вообще не появятся
на свѣтъ Божій! Хе!Хе! Такъ таки и не появятся! Осѣч-
ку всемірную устрою! А? Каково?
— Не понимаю ? — сказалъ Михаилъ.
Буля возмущенно развелъ руками. — Эхъ ты, дурень,
дурень! Что можетъ быть п рощ е?.. Разошлю агентовъ
по Россіи и Китаю и заражу весь рисъ и рожь, и все это
въ великой европейской тайнѣ. Средства возьму у Ан-
танты. Патентъ сохраню! Х е! Хе! Вотъ и дѣло въ шля-
пѣ. Смотришь черезъ сто лѣтъ и не останется ни одного
большевика и ни одного желтаго. И при этомъ — замѣть
— безболѣзненно, нѣжно, безъ всякаго кровопролитія. А?
Каково? Хе! Хе!
— Не понимаю! — упрямо повторилъ Михаилъ.
Буля опѣш илъ.— Да чего же тутъ не понять?
— . . . Не понимаю, какъ ты можешь вообще даже
думать о такой мерзости? Простая мысль объ этомъ уже
грѣхъ. Бррр! Низость какая!
Буля обиженно хмыкнулъ: — Низость?! Пойми, чу-
дакъ! Вѣдь безболѣзненно! Понимаешь? Ни единой
капли крови не пролью, никакихъ страданій никому не
доставлю. Какой же грѣхъ? Какое такое преступленіе?
Китайцы и коммунисты, напротивъ, должны быть благо-
дарны мнѣ, что я аграрный вопросъ такъ легко разрѣшаю
къ общему удовольсгвію. А объ Европѣ ужъ и не гово-
рю! Культуру отъ Азіатскаго чудища спасаю, отъ низшей
расы взбунтовавшихся рабовъ! А ты говоришь — грѣхъ!
Буля возмущенно заходилъ по гостинной.
 Михаилъ нахмурился. — Ты самъ ничего не понима-
ешь! Даже та простая истина отъ тебя закрыта, что и ки-
тайды и большевики въ такой же мѣрѣ входятъ въ со-
ставъ человѣчества, какъ и мы съ тобой. И если китайцы
, страшны и опасны, то это значитъ, что все человѣчество
въ цѣломъ ими хвораетъ и за свою болѣзнь отвѣтственно.
Такъ и революція русская — приступъ общечеловѣческой
болѣзни. Если бы можно было истреблять цѣлые народы
и расы по твоему плану, — все равно болѣзнь бы осталась;
остались бы общечеловѣческая китайщина и общечеловѣ-
ческій большевизмъ — какъ дурныя силы, которыя были
бы лишены желѣзъ, ихъ выдѣляющихъ, внѣшняго выхода
въ міръ, и распространились бы на все человѣчество, из-
нутри его подтачивая и разлагая. Повѣрь мнѣ — если бы
истребить большевиковъ и китайцевъ, какъ ты хочешь,
они возродились бы въ духовной китайщинѣ, которая бы
охватила современемъ Европу: появился бы китайскій стиль,
китайскія стѣны воскресли бы въ европейской философіи,
а китайскій драконъ сталъ бы новымъ божествомъ. Даже
дѣти стали бы рождаться съ китайской раскосой душ ой. . .
Бррр! Вотъ уж асъ!.. Нѣтъ, напротивъ. Это мудро, очень
мудро, что есть Китай и есть большевики. Значитъ какая
то древняя и страшная болѣзнь человѣчества, которая до
сихъ поръ таилась въ глубинѣ сознаній нашихъ, — вышла
наружу и свирѣпствуетъ во внѣшней жизни вокругъ насъ.
Что же, по твоему, лучше было бы, чтобы бѣсы остава-
лись въ насъ? Пусть уже лучше выйдутъ и войдутъ въ
стадо свинное. Такъ по крайней мѣрѣ человѣкъ очистится
— внутренній человѣкъ — и увидитъ, какіе въ немъ бѣсы
были и ужаснется, ипокается!
— Экъ куда закатилъ! — насмѣшливо протянулъ Буля.
— Это метафизика, братецъ, мистика, которая, намъ дорого
можетъ обойтись, если мы тебя послушаемся. А я — за
реальную политику стою! Да-съ! Пусть себѣ внутренній
бѣсъ — гдѣ то внутри сидитъ, только бы вокругъ меня его
не было. Очень ужъ неэстетично! Пакостно! А если мы
его во внутрь загонимъ и запремъ въ бутылку, какъ арабъ
евоего духа, тамъ пусть и сидитъ себѣ до скончанія вѣ-
ковъ на здоровье! Хе! Хе!
Михаилъ возмутился. — Противно тебя слушать, Буля!
Въ мысляхъ безотвѣтствененъ. Несешь все, что въ голову
л ѣ зе т ъ . . . всякую нечисть! Не чувствуешь силу мысли,
оттого и думаешь, что злого духа въ бутылку запрятать
можно, а не замѣчаешь, какъ самъ ежеминутно пробку
пріоткрываешь.
Буля скорчилъ мефистофельскую рожу. — А всетаки
я своего добьюсь! Не желаю больше Китая терпѣть! До-
вольно!
 Михаилъ весело засмѣялся. — И все то врешь! Все
то врешь! Какъ не надоѣстъ? Онъ съ веселымъ изумле-
ніемъ разглядывалъ мефистофельскую рожу Були, чувствуя,
какъ тотъ смакуетъ свою преступность и человѣконенавист-
ничество.
— А вотъ и не вру! — сатанински раскланялся Буля;
— Самъ увидишь, какъ черезъ нѣсколько лѣтъ Азія и Ев-
ропа, при моемъ любезномъ содѣйствіи, порѣдѣютъ!
— Да отстань ты оть меня со своей болтовней! —
отмахнулся Михаилъ: — И безъ того тошно, а онъ еще
всякія гнусности изъ себя извергаетъ . . . Подумаешь — ге-
рой міровой исторіи, а отъ своихъ жертвъ удираетъ, са-
мымъ скромнымъ образомъ.
Буля надулся. — Не удираю, а исторгаю себя изъ
шабаша, чтобы созерцать все съ высоты птичьяго полета
и дѣйствовать раціонально. Буля Бортонъ великій интел-
лектъ!
— Буля Бортонъ — добродѣтельный сынъ своего на-
рода.
— Фе! — недовѣрчиво сгримасничалъ Буля: — Булѣ
Бортону безразлично, какую роль онъ играетъ въ повсе-
дневности. Буля Бортонъ великъ въ своихъ идеяхъ! Онъ
ѣдетъ въ Европу съ новыми откровеніями! . .
Буля гордо выпрямился.
— Хочешь знать правду ? — оборвалъ Михаилъ, усмѣ-
хаясь.
— Ну? — презрительно сощурился Буля.
— Никакихъ ты кроликовъ не кормилъ, а если и
кормилъ то только баснями. Потому что ни риса, ни ржи
у тебя нѣтъ! Никакихъ бактерій ты не открывалъ и ни-
чего не заражалъ, кромѣ своихъ собственныхъ мыслей.
Буля съ видомъ виноватаго мальчика покосился на
Михаила.
— Зато мысли свои ты заразилъ основательно. А за-
разилъ ты ихъ потому только, что самъ объ этомъ не по-
дозрѣваешь. А то бы и этого ты не рѣшился бы сдѣлать.
Буля покраснѣлъ. — О го!?!
— Д а!Д а! Но слушай дальше! То, что ты говоришь,
гораздо опаснѣе, чѣмъ ты думаешь. Самъ то ты все равно
ничего не сдѣлаешь, и дальше разговора не пойдешь. Од-
нако, идеи твои — это до абсурда доведенная бѣлогвар-
дейщина, которая не хочетъ считаться съ послѣдствіями
общечеловѣческаго грѣха и насиліемъ борется съ истори-
ческой необходимостью. Подобная безотвѣтственность
крайне вредна и опасна для человѣчества.
 Буля самодовольно расплылся и опять по мефисто-
фельски поднялъ брови.
— Ага! Сознаешь всетаки, что опасно! Я тоже думаю!
— Вообще врать и изображать изъ себя злодѣевъ —
опасно! — продолжалъ наступленіе Михаилъ. — По сла-
бости своей, ты этого не понимаешь. Оттого и врешь, и
черта разыгрываешь, что черта еще не видѣлъ!
Ого! ?
— Да. Ты просто вралъ! — сказалъ Михаилъ рѣзко.
— Я — великій интеллектъ! — запальчиво закричалъ
Буля: — А вотъ ты дуррракъ!
И, заткнувъ уши, онъ быстро вышелъ изъ гостинной!
 Легенда о зернѣ Эдемскомъ.

Учтивый носъ повернулся къ Михаилу.

— Легенда о зернѣ, которую я сейчасъ прочту Вамъ,
является для братства нашего нѣкимъ символическимъ ос-
нованіемъ. Это своего рода мнемоническій синтезъ духов-
ныхъ истинъ, каковыя намъ всегда надобно держать въ
умѣ и въ сердцѣ, чтобы не сбиться на пути и сохранить вѣр-
ное настроеніе въ работѣ. Досталась же мнѣ эта легенда
отъ моего отца, который наслѣдовалъ ее отъ дѣда; дѣдъ
же отъ прадѣда, отецъ котораго перевелъ эту легенду съ
германской копіи восемнадцатаго вѣка. Предупреждаю
васъ однако, что эта германская копія сильно отличалась
отъ болѣе старинныхъ, являясь только ихъ сводкой. Под-
линникъ же, написанный въ первыхъ вѣкахъ Христіанскаго
лѣтоисчисленія и Іоанновымъ манускриптомъ именуемый,
хранится и по сю пору въ Германіи.
Послѣ этихъ словъ Скалдинъ, не разгибая шеи, всталъ
и подошелъ къ стѣнному шкафу. Оттуда вынулъ онъ ру-
копись, пожелтѣвшую отъ времени и написанную съ чрез-
вычайной любовной тщательностью. Бережно раскрывъ
рукопись, Скалдинъ сѣлъ за письменный столъ, такъ что
лампа ярко освѣтила его учтивый носъ, низко склонив-
шійся къ рукописи. Благоговѣйно помолчавъ съ минуту,
Андрей Андреевичъ принялся за чтеніе, читая медленно,
чуть въ носъ, и тщательно отчетливо скандируя каждое
слово.
— жВъ лѣто 1774 градъ Мюнхенъ по порученію бла-
гочестиваго братства нашего посѣтивъ, дабы съ нѣмецкой
братіей о таинствахъ духа и натуры, также и о служеніи
братству Креста и Розы надлежащимъ образомъ догово-
риться, былъ я, Іоаннъ Скалдинъ, лицезрѣнія зерна Эдем-
 скаго удостоенъ, каковое зерно у наивысшаго брата хра-
нится грядущимъ вѣкамъ во спасеніе. И премного симъ
видѣніемъ дивнымъ потрясенъ, у брата онаго не безъ тре-
пета освѣдомился, что зерно сіе означаетъ и какъ братіи
нѣмецкой изъ сада Эдемскаго вручено быть могло. На
что сей наивысшій братъ всю гисторію зерна Эдемскаго
повѣдать мнѣ соизволилъ и списокъ нѣмецкій мнѣ вру-
чивъ, переложить оный разрѣшилъ, дабы и русская братія
о зернѣ семъ надлежащее знаніе имѣла. Ибо, какъ сей
братъ свидѣтельствуетъ, зерну сему въ лѣта грядущія и
къ намъ на сѣверъ перенесену быть надлежитъ, а посему
намъ, братьямъ россійскимъ, со всякимъ смиреніемъ ожи-
дать надобно сроковъ небесныхъ свершенія и къ храни-
тельству зерна пріуготовиться. Слова сіи зѣло для меня
радостныя въ сердцѣ моемъ запечатлѣвъ и сказаніе сіе на
языкъ нашъ со всякимъ тщаніемъ переложивъ, я, Іоаннъ
Скалдинъ, братіи нашей транскрипцію сію наипочтитель-
нѣйше посвящаю, почитая сей списокъ изъ списковъ наи-
достойнѣйшимъ и всякому брату Креста и Розы въ рато-
ваніяхъ духовныхъ потребнымъ, ибо не токмо многія таин-
ства гисторіи въ семъ сказаніи зѣло прекраснымъ образомъ
въ симболахъ изложены, но и наученія преполезныя даро-
ваны, понеже всякій братъ надлежащій родъ служенія
Христу Господу Нашему изъ сего сказанія почерпать мо-
жетъ и къ лицезрѣнію грядущихъ лѣтъ пріуготовиться.
„Посему я и полагаю, что сія работа моя не безъ
плода пребудетъ, паче же братіи нашей годна быть мо-
жетъ, особливо ежели не только разумомъ внѣшнимъ, но
и со смиреніемъ сердца надлежащимъ проштудирована
братьями будетъ.“
Недостойный братъ Іоаннъ Скалдинъ.
Генваря б, лѣта отъ Р. X. 1775.

яВо Имя Отца и Сына и Святого Духа.

„Особливо на любезность братьевъ благочестиваго Ор-
дена нашего уповая, тако же и потребу вѣку сего, пре-
лестями бѣсовскими немало совращеннаго и таинства тон-
кой натуры забвенію предавшаго, въ умѣ своемъ держа,
дерзнулъ недостойнѣйшій изъ братьевъ высокаго нашего
Ордена въ лѣто сіе отъ Рождества Господа Нашего Христа
тыща шестьсотъ семнадцатое, повелѣнія Внутренняго На-
ставника Своего соблюдая, въ словѣ невразумительномъ
и мало просвѣщенномъ Святое Сказаніе о Зернѣ Эдем-
скомъ и камнѣ мудрыхъ изложить, въ чемъ просвѣщеннѣй-
шей помощи Внѣшняго Наставника своего удостоился, отъ
какового Наставника не токмо всю гисторію вѣковъ истек-
шихъ касательно зерна сего выслушалъ, но и самимъ спис-
комъ Іоаннова Манускрипта на краткій срокъ облагодѣтель-
ствованъ бывъ, съ усердіемъ и ревностью транскрипцію
сію при высокомъ содѣйствіи Внутренняго Наставника сво-
его написавъ и на судъ просвѣщенныхъ вѣка сего пере-
давъ, самъ съ благодарственной мольбой къ Господу Іисусу
Христу обращается, поелику дозволилъ сему недостойнѣй-
шему изъ братьевъ трудъ свой до конца довести.“
Генваря въ 6 день, лѣта отъ Рождества Христова
тыща шестьсотъ семнадцатаго.

СКАЗАНІЕ О ЗЕРНѢ ЭДЕМСКОМЪ.

По грѣхопаденіи праотца нашего Адама, супругой
своей Евой соблазненнаго и отъ Древа Познанія вкусив-
шаго, и изгнаніи сихъ первыхъ человѣковъ изъ Сада Эдем-
скаго напало на нихъ томленіе и боязнь великая; особливо
же Садъ Эдемской, навѣки по винѣ ихъ утраченный, из-
дали непрестанно созерцая, сіи человѣки въ скорби своей
столь много усердствовали, что вопли и стенанія ихнія да-
же и до Самого Господа достигли и Сердце Господне раз-
жалобили. И наивысшаго изъ Ангеловъ своихъ призвавъ,
сказалъ Господь Ангелу сему: достигли до слуха Моего
стенанія человѣковъ, изъ сада Эдемскаго изгнанныхъ за
ослушаніе Слову Моему, и Сердце Мое разжалобили, и
порѣшилъ Господь Твой сихъ человѣковъ утѣшить. Се
Азъ посылаю Тебя; возьми мечъ твой и плодъ сей златой
съ древа жизни сруби, и разсѣки его, и изъявъ изъ зеренъ
его зерно наименьшее, отнеси зерно сіе человѣкамъ сте-
нающимъ. Всего же плода не давай имъ, ибо Господу
Своему согрѣшили, но токмо зерно единое, и вручи оное
тому изъ сыновъ Адамовыхъ, который первый вѣстника
Господня привѣтствуетъ, и скажи сему сыну Адамову, дабы
зерно сіе берегъ и сохранялъ живота своего пуще, ибо въ
зернѣ единомъ все безсмертіе человѣковъ невидимо пребы-
ваетъ. Да хранится зерно сіе изъ рода въ родъ, до того
дня отдаленнаго, когда само солнце съ Запада взойдетъ,
на Востокѣ же опустится. Въ оный же день и на землѣ
самой древо жизни примется, и всякій, отъ плода древа
сего вкусившій, къ безсмертію Ангельскому пріобщенъ бу-
детъ. До той же поры токмо чистые сердцемъ оное древо,
изъ зерна невидимо произростающее, лицезрѣть удостоены
будутъ.
И Ангелъ сей наивысшій содѣлалъ, какъ повелѣлъ
ему Господь, и плодъ съ древа Эдемскаго срубилъ и изъ-
ялъ изъ плода сего зерно наименьшее и, вышедъ изъ саду
райскаго, къ жилищу человѣковъ приблизился. Случилось
же такъ, что и Каинъ и Авель съ Вѣстникомъ Господа
встрѣтились. Ангела же узрѣвъ, Каинъ, первенецъ, недви-
жимъ остался, наипаче лице свое десницею прикрывъ.
Авель же, на землю падше, Ангелу смиренно поклонился.
И съ земли его подъявъ, вручилъ ему Ангелъ зерно рай-
ское, самъ же съ такою рѣчью кь нему обратился: Зерно
сіе изъ саду Эдемскаго самимъ Господомъ тебѣ послано,
дабы въ чистомъ сердцѣ древо жизни лицезрѣть удосто-
ился. Блюди же его свято, ибо въ немъ безсмертіе че-
ловѣковъ и днесь уже невидимо хоронится. Въ день же
весьма отдаленный, въ онь же и солнце само на западѣ
взойдетъ, на востокѣ же склонится, расцвѣтетъ изъ него
на земли райское древо.
Сіи слова услыхавъ, Авель, наипаче предъ Вѣстни-
комъ Господнимъ простершись, Господу хвалу смиренно
вознесъ. Каинъ же, первенецъ, въ сердцѣ немало ожесто-
чился и къ Ангелу подошедъ, его вопросилъ: Вотъ отда-
ешь зерно Эдемское брату моему, а не я ли первенецъ
отца моего Адама? Ангелъ, сіе ожесточеніе увидавъ, зѣло
опечаленъ былъ. И подошедъ къ скалѣ, разсѣкъ ее ме-
чомъ обоюдоострымъ и камень о граняхъ двунадесяти изъ
скалы сей изъявъ, всей силой взора своего на оный ка-
мень воззрился, такъ что двунадесятигранный камень сей
отъ взора Ангельскаго великимъ сіяніемъ исполнился. И
камень сей сіяющій Каину вручивъ, сказалъ ему Вѣстникъ
Господа: Возьми камень сей Ясписъ о граняхъ двунадесяти,
въ него же я всю силу взора моего заключилъ. И ежели
ты сердцемъ чистъ и въ помыслахъ непороченъ будешь, то
въ камнѣ семъ всѣ таинства тонкой натуры и внутренности
земли твоей узришь и всѣ дни великаго творенія. Но ежели
помыслы твои грѣха исполнены, то и свѣтъ взора моего въ
рукѣ твоей омрачится, и камень сей тебѣ въ погибель
будетъ.
Сказавъ сіе, отошелъ Ангелъ отъ сыновей Адамовыхъ.
Каинъ же, двунадесятигранный камень сей съ жадностію
великой утаивъ, внутренне помыслилъ: Вотъ брату моему
Авелю дано зерно изъ сада Эдемскаго, мнѣ же токмо ка-
мень, изъ земли изъятый. И едва помыслилъ сіе, какъ ужъ
и Ясписъ - камень въ рукѣ его померкъ. Примѣтивъ сіе,
тѣмъ паче брата своего Авеля возненавидѣлъ, ибо у него
Зерно Эдемское сохранялось, и каждодневно сей въ сердцѣ
своемъ древо райское лицезрѣть удостоенъ бывалъ.
Когда же ярость Каинова мѣру свою переполнила,
такъ что брата своего умертвивъ, былъ онъ проклятъ
и изгнанъ Адамомъ, то Адамъ не токмо Зерно Эдемское,
но и Ясписъ - камень, Каину дарованный, сохранилъ; воз-
раста же своего достигнувъ, Сиѳу оные дары небесные
вручилъ, каковой, будучи праведенъ, неоднократно неви-
димое древо лицезрѣлъ, въ камнѣ же таинства тонкой на-
туры и шестидневнаго міротворенія. Когда же и Сиѳъ
возраста ему положеннаго достигъ, то передалъ зерно к
камень старшему изъ сыновей своихъ; съ той поры, изъ
рода въ родъ благочестиво передаваясь, хранились дары
сіи на утѣшеніе человѣкамъ и праведникамъ во спасеніе.
Когда же исполины, землю населившіе и завѣты Гос-
подни презрѣвшіе, не токмо лицезрѣть древо райское въ
духѣ, но и насадить его на земли до свершенія сроковъ
вознамѣрились, взрыдалъ Господь и съ Нимъ всѣ іерархіи
небесныя, беззаконіе сіе видя, слезами великими, такъ что
и земля вся оными слезами наводнилась, и весь родъ не-
честивый въ водахъ погибель свою обрѣлъ. Зерно же и
Ясписъ - камень въ Ноевомъ ковчегѣ спасены были. Когда
же земля, слезы Господни воспріявъ, очистилась, завѣщалъ
Ной дары сіи Іафету, сыну своему, каковой и сталъ оные
блюсти во спасеніе рода человѣческаго.
Отъ Іафета благочестивѣйшій изъ народовъ изошелъ,
бога Кришну почитавшій и землю Индійскую населившій.
И имѣлъ онъ семь старцевъ праведныхъ, коимъ Іафетъ
зерно и камень вручилъ. Камень же сіялъ въ странѣ той
не токмо днемъ, но и ночью, понеже народъ былъ благо-
честивъ и крѣпко Господа Своего держался. И не было
въ странѣ той нечестивцевъ, возрастить древо прежде срока
дерзающихъ, ибо народъ сей къ землѣ своей довѣрія
имѣлъ мало, поелику боялся, что сорныя травы зерно въ
ростѣ его заглушатъ.
Когда же народъ Кришны возраста своего достигъ,
вручили мудрецы его зерно и камень народу Агуромазды,
бога Солнечнаго, каковой народъ, мудрецомъ Зороастромъ
управляемый, свято дары сіи въ святилищахъ наидостой-
нѣйшихъ хранилъ. Камень же сіялъ въ странѣ той, но
токмо днями, когда Агуромазда богъ его свѣтомъ своимъ
озарялъ. Ночью же богъ Мрака, Ариманомъ именуемый,
свѣтъ камня сего поглощалъ, такъ что ни одинъ изъ мудре-
цовъ народа сего ночью камень лицезрѣть не дерзалъ.
Зерна же и сей народъ землѣ своей не довѣрилъ, поелику
зѣло опасался, что придетъ ночью прохожій и Зерно Эдем-
ское затопчетъ.
Когда же народъ Агуромазды возраста своего достигъ,
вручили мудрецы его зерно и камень народу Гермеса Три-
смегиста, въ странѣ Кеми, на берегахъ священнаго Нила
обитавшему, каковой народъ мудрецовъ наидостойнѣйшихъ,
Гіерофантами именуемыхъ, имѣлъ. Сіи въ пирамидахъ
египетскихъ зерно и камень благочестиво сохраняли и изъ
поколѣнія въ поколѣніе старѣйшему изъ жрецовъ своихъ
вручали. Камень же Ясписъ сіялъ и въ сей странѣ, не
токмо ночью, при свѣтѣ звѣздномъ, богиню Изиду обли-
 чающемъ, ибо ослабѣли очи человѣческія, при свѣтѣ же
солнечномъ камень сей лицезрѣть не дерзали, ибо свѣтъ
его ихнія очи ослѣплялъ. Зерна же и сей народъ землѣ
своей не довѣрилъ, ибо немало боялся, что окаменѣла
земля, и древо райское на ней не примется.
Случилось же такъ, что мудрость египетская къ ущербу
приблизилась, такъ что и высочайшіе изъ мудрецовъ не-
видимое произростаніе Зерна Эдемскаго созерцать разу-
чились, наипаче же Ясписъ - камень, очи ихнія днемъ ослѣ-
пляющій, по ночамъ силу свѣта своего утратилъ и тайны
тонкой натуры въ себѣ поглотилъ.
Посему и напали на жрецовъ египетскихъ въ тѣ дни
страхъ и скорбь, тѣмъ паче, что и иноземные народы на
страну ихнюю войной возстали и древнія святилища разо-
рить грозили. И созвалъ въ тѣ дни Гіерофантъ Египетскій,
зерна и камня блюститель, всѣхъ младшихъ жрецовъ
своихъ, съ такою рѣчью къ нимъ оборотясь: Старъ
есмь и къ Озирису отплывать готовлюсь. А не далеко
уже и время, когда иноземцы въ предѣлы Египетскіе втор-
гнутся и святыни наши древнія безчестію предадутъ. И вотъ,
сколько не ищу, нѣтъ мнѣ преемниковъ достойныхъ, дабы
Зерно Эдемское и камень мудрыхъ, Ясписомъ именуемый,
сохранить. А посему вотъ вамъ повелѣніе мое. Когда въ
страну Озириса, бога моего, отыйду, и тѣло мое набаль-
самировавъ со всякимъ искусствомъ и надлежащими поче-
стями, какъ и по сану моему подобаетъ, въ усыпальницу
Гіерофантовъ, огь народа скрытую, опустите, то вложите
въ одну руку мою зерно, въ скарабея заключенное, въ
другую же руку камень Ясписъ, а на грудь мнѣ папирусъ
сей возложите, въ коемъ я всю гисторію сихъ даровъ
небесныхъ тщательно изложилъ. Дабы когда Слово Гос-
подне на земли воплотится и мудрость человѣковъ обно-
витъ, мое же тѣло избранники Божіи въ пирамидахъ обря-
щутъ, познать оные избранники удостоились всѣ тайны,
въ сихъ дарахъ заключенныя.
Такое повелѣніе Гіерофанта своего неукоснительно и
съ превеликимъ тщаніемъ выполняя, вложили жрецы по
его смерти въ одну руку ему зерно, въ другую Ясписъ-
камень, на груди же папирусъ, имъ начертанный, возло-
жили.
Іудеи же, издревле въ странѣ сей обитавшіе и по
преданіямъ своимъ о зернѣ и камнѣ освѣдомленные, немало
усердствовали, дабы тѣло Гіерофанта сего отыскать и
дарами оными завладѣть, ибо мнили себя наслѣдниками
сыновъ Адамовыхъ. Однако жрецы египетскіе въ столь
великой тайнѣ мѣсто усыпальницы держали, въ коей сей
Гіерофантъ погребенъ былъ, что Іудеи оные, сколь усердно
ни искали, а усыпальницы сей вожделѣнной не обрѣли.
 Вскорѣ же послѣ сего и Слово на земли воплотилось
и, крестную смерть пріявъ, человѣкомъ во спасеніе вос-
кресло. Земля же Египетская врагами разорена была, и
святилища ейныя преданы великому поруганію. Вошла же
въ силу Александрія, градъ богатый не токмо порокомъ,
но и мудростью человѣческой; въ градѣ же ономъ мудрецы
и филозофы греческіе жительство свое имѣли.
И случилось такъ, что нѣкій арабъ, въ пустынѣ отъ
льва спасаясь, по случаю на усыпальницу Гіерофанта на-
бѣжалъ и какъ левъ настигалъ его, то входъ усыпальницы
отверзъ и гробницу Гіерофантову раскрывъ, манускриптъ
на грудяхъ у муміи узрѣлъ. Ни мало же не разумѣя
въ письменахъ египетскихъ, сей арабъ однако наслышанъ
былъ, что за таковой папирусъ великую мзду въ библіотекѣ
Александрійской предложить могутъ; посему оный папирусъ
присвоивъ, немедля въ Александрію двинулся и за нема-
лыя деньги его библіотекарю Александрійскому уступилъ.
Книжники же Іудейскіе, о семъ новомъ папирусѣ
прослышавъ и оный у библіотекаря увидавъ, съ великой
радостью въ ономъ Гіерофантовъ манускриптъ признали.
А посему араба розыскавъ, немалую мзду ему предложили,
дабы токмо въ краткій срокъ къ усыпальницѣ приведены
быть, и караванъ снарядивъ, не откладывая, въ пустыню
съ арабомъ симъ направились, ликованію великому въ
сердцахъ своихъ предаваясь, ибо уже мнили себя зерна
и камня владыками.
Но случилось такъ, что въ день сей голубь бѣлый съ
неба къ усыпальницѣ Гіерофанта спустился; найдя же входъ
въ нее отверстымъ, въ гробницу безъ помѣхи влетѣлъ.
Тамъ на груди муміи опустясь, трекратно клювомъ своимъ
по рукѣ ей ударилъ. Но какъ не разжалась сія рука, то
ударилъ голубь и по второй рукѣ ударомъ трекратнымъ.
И вотъ разжалась рука сія вторая, и скарабей каменный,
въ коемъ зерно заключалось, изъ руки сей на грудь муміи
выпалъ. Бѣлый голубь, сіе узрѣвъ, заворковалъ радостно
и скарабея въ клювъ свой схвативъ и изъ гробницы еги-
петской вылетѣвъ, кратчайшимъ путемъ небеснымъ въ
пустыню Ливійскую полетъ направилъ.
Въ той же пустынѣ не мало монаховъ благочестивыхъ
обитало, отъ соблазновъ міра себя сохраняя. Былъ же
среди братіи и нѣкій святой старецъ, Досиѳеемъ имену-
емый. Старецъ сей не токмо самъ въ Господа Іисуса Хри-
ста со всею крѣпостью сердца своего вѣровалъ, но и бра-
тію всю въ ученіи святомъ наставлялъ. Голубь же бѣлый
у онаго старца въ пещерѣ обиталъ, понеже Досиѳей ста-
рецъ, купно всю тварь земную жалѣющій, каждодневно
изъ рукъ своихъ голубя сего кормилъ. А посему къ пе-
щерѣ Досиѳея прилетѣвъ, голубь и на сей разъ предъ стар-
цемъ спустился и, крылами біясь, заворковалъ гласомъ
весьма громкимъ. Старецъ, однако, въ молитвѣ жаркой
пребывая, голубя не сразу разсмотрѣлъ, но не ранѣе,какъ
голубь сей бѣлый, на его главу возлетѣвъ, въ ухо ему
ворковать принялся. Тогда токмо Досиѳей старецъ, отъ
молитвы своей отошедъ, не безъ изумленія на голубя воз-
зрился, ибо не случалось еще, чтобы голубь сей, столь
сильно біясь, въ ухо ему ворковалъ. Воззрясь на голубя
и скарабея въ клювѣ его примѣтивъ, Досиѳей старецъ
уразумѣлъ, что голубь сей вѣстникомъ Господа содѣлался;
посему, не колеблясь, скарабея изъ клюва голубинаго ис-
торгъ и, Господа хваля, жуку сему каменному премного
дивился, поелику таковыхъ жуковъ лицезрѣть еще не удо-
стаивался. Засимъ на землю падши, жаркія благодаренія
Господу возносилъ, умоляя Его такоже касательно знаме-
нія голубинаго вразумить, ибо самъ Досиѳей старецъ по
простотѣ своей ни мало не умѣлъ жука, ему дарованнаго,
надлежащимъ образомъ разъяснить.
Случилось же такъ, что пришелъ къ Досиѳею старцу
въ сей день за благословеніемъ нѣкій монахъ, вблизи оби-
тающій, Іоанномъ нарѣченный. Сей былъ человѣкъ позна-
ній немалыхъ, особливо въ наукахъ касательно знаменій
небесныхъ зѣло искусенъ. Сему то Іоанну Досиѳей ста-
рецъ не безъ содроганія внутренняго открылся, сказавши
ему сіи слова : „Братъ Іоаннъ! Знаю тебя, что въ наукахъ
касательно знаменій зѣло искусенъ. Се имѣю знаменіе го-
лубиное, а по невѣжеству своему знаменія мнѣ дарован-
наго не разумѣю, а посему прогнѣвить Господа Бога Мо-
его опасаюсь и сердцемъ о семъ скорблю". Засимъ стар-
цу Іоанну повѣдалъ, какъ голубь ворковалъ, біясь кры-
лами надъ ухомъ Досиѳеевымъ, а также и о жукѣ камен-
номъ; самого же жука Іоанну представилъ.
Скарабея узрѣвши, Іоаннъ тотчасъ догадался, что онъ
изъ гробницъ египетскихъ; и жука искусно раскрывъ, из-
влекъ изъ нутра его зерно Эдемское, каковое зерно Доси-
ѳею старцу вручилъ и молвилъ ему не безъ радости:
„Благослови меня, отче, въ путь невѣдомый, ибо велѣніе
Господа слышу, тайну голубинаго знаменія сего раскрыть;
зерно же блюди до возвращенія моего, ибо возвеселился
духъ мой, посему и уповаю, что зерно тайну въ себѣ за-
ключаетъ немалую.“
Пока изрекалъ Іоаннъ слова сіи, голубь бѣлый надъ
нимъ закружилъ съ воркованіемъ вельми громкимъ, о но-
вой милости Господа свидѣтельствуя. И возликовалъ Іо-
аннъ внутренне, говоря: „Разумѣешь ли, отче, какъ голубь
сей мнѣ путь указуетъ? Благослови меня, отче! И съ
помощью Господа раскрытію тайны попоспѣшествую.“
 И благословилъ Досиѳей Іоанна; Іоаннъ же въ путь
отправился, Господу хвалу гласомъ веліимъ распѣвая и за
голубемъ бѣлымъ неустанно слѣдуя; сей же, по голуби-
ному воркуя, надъ пустыней неусыпно кружилъ и брату
Іоанну на пути его предшествовалъ.
Тѣмъ временемъ и книжники Іудейскіе, арабомъ ве-
домые, къ усыпальницѣ Гіерофанта приблизились и. какъ
скоро завидѣли, что входъ въ гробницу разверстъ, поели-
ку и разбойникамъ пустыни доступенъ, предчувствіемъ го-
рестнымъ исполнились. И слугъ своихъ при верблюдахъ
оставивъ, токмо арабомъ ведомые, шагомъ поспѣшнымъ
къ усыпальницѣ направились и немедля руки Гіерофанта
обыскивать бросились. Завидя же, что одна изъ рукъ от-
верста, въ ней же ни зерна, ни камня не усмотрѣвъ, яро-
стью безмѣрною противу араба исполнились, ибо помыс-
лили въ сердцѣ своемъ, что оный арабъ наслѣдіе ихнее
злостно утаилъ. А посему, смертью ему угрожая, повелѣли
зерно и камень безъ промедленія имъ возвратить. Когда
же онъ отрекся, о дарахъ сихъ не мало не вѣдая, то стар-
шій изъ книжниковъ, кинжалъ свой извлекши, араба онаго
поразилъ. Злодѣйство сіе учинивъ, книжники вторично
къ муміи Гіерофантовой приблизились, дабы и другую изъ
рукъ его осмотрѣть, И какъ рука сія не поддавалась, то
съ силою недоброю за пальцы мертвеца уцѣпившись, ра-
зомкнуть ихъ вознамѣрились. Но не давалась имъ мертвая
рука, доколѣ изъ книжниковъ старѣйшій кинжалъ свой,
кровью арабовой обагренный, межъ пальцевъ мертвеца не
просунулъ. И вотъ какъ бы стонъ тишайшій изъ гроба
поднялся, и разжалась рука мертвая, въ ней же Ясписъ-
камень въ сіяніи ослѣпляющемъ. Старѣйшій же изъ книж-
никовъ, камень сей изъ руки муміи исторгнувъ, остальныхъ
къ молчанію принудилъ и къ послушанію ему, камня сего
обладателю. Но едва токмо слова свои изрекъ, — какъ
померкъ камень въ рукахъ нечестивыхъ; книжники же,
знаменіе сіе узрѣвъ, весьма ужаснулись и изъ усыпальницы
Гіерофантовой бѣжали. Старѣйшій, однако, камнемъ ов-
ладѣвшій, наипаче возжелалъ и зерно Эдемское розыскать,
а посему немедля обратно въ Александрію направился,
уповая папирусъ египетскій изучить, въ немъ же и мѣсто
нахожденія зерна обнаружить.
Случилось же такъ, что едва токмо книжникъ сей съ
караваномъ своимъ къ вратамъ Александріи подъѣхалъ,
какъ и братъ Іоаннъ, голубемъ бѣлымъ ведомый, къ биб-
ліотекѣ Александрійской приблизился. И на порталъ биб-
ліотечный опустясь, забилъ голубь крылами бѣлыми, ука-
зуя симъ новымъ знаменіемъ, что и путь Іоанновъ къ кон-
цу пришелъ. И Господа за милость Его возблагодаривъ,
вошелъ Іоаннъ въ покой библіотечный; тамъ же вскорѣ о
 найденномъ папирусѣ разузнавъ и папирусъ у главнаго
библіотекаря испросивъ, ревностно и съ усердіемъ вели-
кимъ въ изученіе онаго погрузился. Когда же и книжникъ
у библіотекаря оный папирусъ испросить вознамѣрился,
сей, на Іоанна сославшись, въ выдачѣ папируса отказалъ;
но какъ книжникъ въ просьбахъ своихъ упорствовалъ, то
и порѣшилъ библіотекарь дозволеніе свое ему предоста-
вить, дабы вмѣстѣ съ Іоанномъ папирусъ переводилъ.
Такъ что книжникъ съ Іоанномъ совмѣстно надъ папиру-
сомъ трудиться стали. Вскорѣ, благочестивую радость Іо-
анна примѣтивъ, книжникъ уразумѣлъ, что оный и есть
зерна Эдемскаго похититель.
Іоаннъ же, повѣсть о Ясписъ-камнѣ изъ папируса еги-
петскаго почерпнувъ, весьма опечалился, поелику Духъ
Божій открылъ ему, что камень сей книжникомъ похищенъ.
Такъ другъ за другомъ съ подозрѣніемъ великимъ
слѣдя, неустанно оба манускриптъ Гіерофантовъ перево-
дили. И книжникъ манускриптъ на Іудейскій языкъ пере-
ведши, сказаніемъ о камнѣ мудрыхъ его наименовалъ; Іо-
-аннъ же на греческій языкъ его переведши, сказаніемъ о
Зернѣ Эдемскомъ рукопись свою озаглавилъ. Случилось
же такъ, что оба переводчика, въ одинъ день и часъ пе-
реводы свои завершивъ и папирусъ библіотекарю вручивъ,
во-своясьи разошлись каждый въ свою сторону, братъ Іо-
аннъ немало смущенный, а книжникъ въ великой ярости.
Бѣлый же голубь, на порталѣ дожидавшійся, какъ
Іоанна завидѣлъ, тотчасъ предъ лицомъ его взлетѣлъ и въ
пустыню его увелъ новыми путями невѣдомыми, такъ что
книжникъ оный, убійцъ нанявши, дабы брата Іоанна умер-
твить и Зерномъ Эдемскимъ завладѣть, ни съ чѣмъ ос-
тался. Такъ по милости голубиной, смерти избѣжавъ,
братъ Іоаннъ, голубемъ бѣлымъ осѣненный, по пустынѣ
Ливійской неустанно поспѣшалъ, Господа славя гласомъ
вельми радостнымъ.
Случилось же такъ, что братъ Іоаннъ, къ старцу До-
сиѳею пришедши, сего старца уже и на смертномъ одрѣ
засталъ, такъ что едва токмо разъяснить успѣлъ каса-
тельно зерна Эдемскаго и Ясписъ-камня, книжникомъ по-
хищенннаго.
Повѣсть Іоаннову выслушавъ, Досиѳей старецъ Зерно
Эдемское ему вручилъ и, съ нѣжностью отчей благосло-
вивъ, служить оному зерну обязалъ. Предъ смертью же
своей Досиѳей старецъ Духа Святого исполнился и воз-
гласилъ:
и Зерно сіе не прейдетъ, но пребудетъ изъ рода въ
родъ, наидостойнѣйшимъ вручаемое. Всякій же, кто серд-
цемъ чистъ, и нынѣ уже древо райское, изъ зерна неви-
димо произростающее, лицезрѣть удостоится. Когда же
земля возраста своего достигнетъ, и солнце, на Западѣ
взойдя, на востокѣ опустится, дастъ побѣгъ свой зерно
сіе Эдемское въ земли, братской кровью наипаче обагрен-
ной. Ибо самъ Христосъ Спаситель, аки солнце духовное,
свѣтомъ своимъ зерно сіе осѣнитъ и возраститъ изъ онаго
на землѣ той древо райское.
„ Злодѣямъ же, камень похитившимъ, поваднѣй бы
было и на свѣтъ не родиться. Се вижу Ангела со взоромъ
помутившимся, свѣтъ очей своихъ горестно оплакивающаго,
каковой свѣтъ, въ камень симъ Ангеломъ заключенный,
нечестивцами во зло обращенъ будетъ, дабы злато мірское
творить и ярость слѣпую на Господа нашего во тваряхъ
Его разжигать.
„ Но того злодѣи не вѣдаютъ, что по Воскресеніи
Христа Господа Нашего все древле недоброе въ добро
пресуществилось, все же за добро язычниками почитаемое
зломъ содѣлалось, посему и камень сей древнюю силу
свою утерялъ и въ руки нечестивцамъ достался. Понеже
отнынѣ всякій камень земной для праведниковъ во Хри-
стѣ камнемъ мудрости наречется, ибо и сама земля созер-
цанію нашему во внутреннести своей доступна.
„ И объ Ангелѣ ослѣпленномъ не сокрушайтесь, ибо
отнынѣ всякій вѣрующій въ Христѣ свѣтъ очей своихъ
Ангелу уступить можетъ, такъ что и весь свѣтъ свой Ангелъ
сей чрезъ праведниковъ своихъ вернетъ. Наипаче же тѣ
изъ хранителей зерна сего, кои жертвой нечестивцевъ и
камня ихняго падутъ, усиленію Ангельскаго свѣта поспо-
собствуютъ, такъ что чѣмъ болѣе братьевъ своихъ злодѣи
Каиновы погубятъ, тѣмъ ярче свѣтъ очей Ангельскихъ
разгораться будетъ; подъ конецъ же и вся земля со всѣми
ея камнями безчисленными симъ свѣтомъ нетлѣннымъ про-
никнется. Тогда и врата райскія раскроются, и Ангелъ
Господенъ, праведниковъ къ себѣ зазывая, въ свѣтѣ лица
своего человѣкамъ предстанетъ".
Изрекши слова сіи, старецъ Досиѳей духъ свой испу-
стилъ. Братъ же Іоаннъ, слова его пророческія благоче-
стиво записавъ и къ манускрипту приложивъ, братству
Зерна Хранителей основаніе положилъ, каковое братство
втайнѣ основано, дабы отъ нечестивцевъ зерно уберечь.
Передъ смертію же своей Іоаннъ зерно наидостойнѣйшему
изъ братьевъ передалъ, каковой, будучи сердцемъ чистъ,
древо райское въ духѣ лицезрѣть удостоился.
Вскорѣ послѣ сего Магомета приспѣшники войну
противу Христа объявили и до того безчинствовали, что
даже библіотеку Александрійскую по повелѣнію калифа
своего Омара огню предали, такъ что и папирусъ египет-
скій въ огнѣ семъ погибъ. Когда же сіи Магомета при-
спѣшники и монастыри христіанскіе, разорять стали, то
были Зерна Эдемскаго хранители побуждены въ землю
Италійскую переселиться, откуда въ землю Гишпанскую,
гдѣ немалое гоненіе отъ похитителей камня претерпѣли.
Ибо оные нечестивцы, съ Магометомъ союзъ заключивши,
силой камня злато мірское содѣлать вознамѣрились, такоже
и Зерно Эдемское похитить и братьевъ умертвить.
Отъ сихъ нечестивцевъ спасаясь, Зерна хранители
черезъ землю Галльскую въ землю Нѣмецкую перебрались,
гдѣ наидостойнѣйшихъ воспріемниковъ себѣ обрѣли, такъ
что и мужи наипервѣйшіе къ братству ихнему причастіе
имѣли. Въ земляхъ же нѣмецкихъ Зерна Эдемскаго хра-
нители и по сію пору счастливо пребываютъ, завѣты старца
Досиѳея неуклонно блюдя и о зернѣ Эдемскомъ ревнуя.
Отъ братіи сей нѣмецкой, черезъ Внѣшняго Настав-
ника своего, манускрипта Іоанова на краткій срокъ удо-
стоившись, сихъ невразумительныхъ словъ составитель,
сказаніе сіе не безъ содроганія внутренняго приводитъ,
дабы и остальная братія благочестиваго ордена нашего
ему подивилась и великія дѣла Господа, человѣка и натуру
сотворившаго, въ должномъ свѣтѣ гисторіи и безъ сует-
ности вѣка сего лицезрѣть удостоились“.
 Коммуна
Пролетарскихъ
Миссіонеровъ.

На темныхъ, безлюдныхъ, неосвѣщаемыхъ улицахъ

Москвы было тревожно . . . Одиночные выстрѣлы и залпы
словно удары бича, полосующіе спину поверженной рабы-
ни, гулко выщелкивались съ пустынной набережной Москвы
рѣки.
Отъ этихъ непривѣтливыхъ звуковъ становилось жутко
обывателямъ, и даже Михаилъ, привыкшій къ ружейной
перестрѣлкѣ, чувствовалъ себя на улицахъ такъ же без-
пріютно, какъ въ былое время въ линіи огня.
Поднявъ воротъ своего пальто, онъ возможно скорѣе
пытался добѣжать до подъѣзда Скалдинскаго дома, гдѣ
сегодня должно было состояться экстренное собраніе брат-
ства Ангела Филадельфійскаго.
Естественное волненіе Михаила увеличивалось еще и
отъ мысли о предстоящей встрѣчѣ съ Маріей, которую онъ
намѣренно не посѣщалъ уже около двухъ недѣль, выхлопо-
тавъ себѣ въ наказаніе трудную командировку въ Тульскую
губернію, откуда и вернулся только наканунѣ. Всѣ эти
трудные дни одиночества провелъ онъ въ горестныхъ са-
мообвиненіяхъ и въ не менѣе печальныхъ размышленіяхъ
о тягостяхъ зимняго странствія.
Даже теперь, входя въ комнату, гдѣ помѣщалась
ложа братства, онъ все еще испытывалъ робость и не-
пріятное смущеніе, въ особенности же, когда увидѣлъ
прямо передъ собой Марію, дружески бесѣдующую съ
Агніей Платоновной.
 Видъ Маріи поразилъ его. Никогда еще не видѣлъ
онъ ее такой праздничной; на Маріи было черное длинное
платье съ высокимъ воротомъ и тонкой вышивкой на гру-
ди; вышивка эта была изъ стараго потемнѣвшаго золота и
изображала цвѣты и гирлянды. Благодаря тонкой благо-
родной оправѣ, блѣдное серафическое личико Маріи про-
извело на Михаила впечатлѣніе изысканности и царственной
строгости, восхитивъ и смутивъ его.
Агнія тоже принарядилась, и лицо ея — внимательное,
благостное и чистое — показалось^Михаилу сегодня особенно
прекраснымъ.
Замѣтивъ смущеннаго Михаила, обѣ радостно поспѣ-
шили къ нему навстрѣчу: „Вотъ вы, наконецъі" — вос-
кликнула Марія съ облегченнымъ вздохомъ, сердечно по-
жимая ему руку и вся сіяя радостью. — Господи! Какъ я
рада! Никогда я васъ болыпе не пущу такъ далеко. Си-
дите себѣ смйрнехонько въ Москвѣ, а по вечерамъ на
Зачатьевскомъ. Слышите?
— Слышу и радуюсь, и благодарю, — сказалъ растро-
ганно Михаилъ, — я и самъ стосковался по Москвѣ, но
никакъ не думалъ, что мое отсутствіе будетъ замѣчено.
— И еще какъ, — улыбнулась, здороваясь съ нимъ, и
Агнія Платоновна: — Маша мнѣ покою не давала . . . Ужъ
я то ее убѣждала, что ничего съ вами не случится. И
куда тутъ!
Марія опять съ облегченіемъ вздохнула: — Еще бы . . .
Такой маленькій, и вдругъ одинъ одинешенекъ въ чужихъ
краяхъ, среди чужихъ людей . . . Мыслимое ли это дѣло ?
Ужъ какъ я упрекала себя за суровость. Ну, за что я
такъ васъ отпугнула? Безъ родныхъ . . . ребеночекъ, одинъ
одинешенекъ! А я еще суровостью учить васъ вздумала.—
Въ усталомъ голоскѣ Маріи прозвучало такое сожалѣніе,
участіе и самообвиненіе, что Михаилъ окончательно растро-
гался и согрѣлся.
— Я и самъ больше не уѣду отъ васъ, Марія Алек-
сѣевна, — сказалъ онъ съ горячею благодарностью: — мнѣ
и самому не подъ силу разлука; если бы я только зналъ
это раньше. — Михаилъ былъ теперь настолько заполненъ
счастьемъ и такъ берегъ это счастье, что побоялся прод-
лить эту минуту откровенности и потому незамѣченно ото-
шелъ отъ Маріи и Агніи, воспользовавшись тѣмъ, что онѣ
погрузились въ каталогъ Филадельфійской библіотеки.
Отойдя отъ нихъ, Михаилъ съ напряженнымъ внима-
ніемъ принялся изучать помѣщеніе ложи. Это была про-
сторная комната въ три окна, сравнительно хорошо натоп-
ленная. Обои въ комнатѣ были розовые, также и кафедра
была обтянута розовымъ крепомъ. Передъ кафедрой сто-
яло нѣсколько рядовъ мягкихъ, краснаго бархата стульевъ.
Вдоль стѣнъ тянулись полки съ мистическими книгами, по-
даренными ложѣ Скалдинымъ и составлявшими гордость
братства. За кафедрой висѣлъ портретъ учителя, лицо ко-
тораго Михаилъ могъ бы изучать часами, находя въ немъ
все новыя и новыя черты. Надъ портретомъ учителя ви-
сѣла Тайная Вечеря Леонардо; въ углу же, вмѣсто иконы,
виднѣлось изображеніе Ангела Филадельфійскаго, смутно
напоминавшее Михаилу утраченную иконку, и принадле-
жавшее видимо тоже кисти Стрѣшнева. Всѣ эти предметы,
а также длинные ряды книгъ до того увлекли вниманіе
Михаила, что онъ едва замѣтилъ появленіе остальныхъ чле-
новъ братства.
Сперва пришла Серафима Андреевна съ Левушкой,
сразу примкнувшіе къ Агніи и Маріи; потомъ — чопорный,
высокій Томасъ Цвиллингъ, усѣвшійся особнякомъ, съ лѣ-
вой стороны кафедры. Вслѣдъ за нимъ вошелъ, поежи-
ваясь, Постниковъ, который, тоже не вступая ни съ кѣмъ
въ общеніе, загадочно забился въ дальній уголъ, почти
противъ Цвиллинга. Затѣмъ, потирая бѣлыя руки и доб-
родушно посмѣиваясь, появился въ дверяхъ и круглоголо-
вый Феноменовъ.
Увидя его, Цвиллингъ методическимъ жестомъ вынулъ
часы: — Уже восемь часовъ, господа! — Да . . . но Вѣры
Васильевны еще нѣтъ . . . — пробурчалъ Левъ Александро-
вичъ, поправлляя голову на собственной шеѣ.
— Хм . . . да . . . Но что же изъ то го . . . не ждать же
намъ . . . Вѣра Васильевна всегда опаздываетъ . . . Невоз-
можно эмоціональная натура, — безулыбно ухмыльнулся изъ
своего угла Постниковъ,
— Ха! Ха! Х а !.. Эмоціональная натура! Недурно
сказано, — закатился добродушно Феноменовъ, поглаживая
бородку: — я лично тоже не совѣтую ждать В ѣ р у . . .
— Въ такомъ случаѣ я позову сейчасъ Андрей Андре-
евича, — угрюмо вызвался Левушка, направляясь къ двери,
но въ это время дверь открылась, и Андрей Андреевичъ
Скалдинъ самъ вошелъ въ залъ собраній.
Сегодня онъ особенно былъ похожъ на большую,
учтивую, потревоженную птицу. На его согнутой шеѣ, ка-
залось, лежало бремя новой и тяжелой заботы, а маленькое
сдавленное лицо еще болыпе стянулось, прикрывая ду-
шевное смятеніе.
Учтиво поклонившись собранію, Скалдинъ по очереди
обвелъ пристально внимательнымъ взоромъ всѣхъ присут-
ствующихъ.
— Можетъ быть, мы уже откроемъ собраніе? — мед-
ленно и тщательно проскандировалъ онъ: — Сегодня мнѣ
предстоитъ сдѣлать весьма важное заявленіе, которое пот-
ребуетъ немало времени. Тонкій носъ пристально и
вопросительно уставился на Марію.
Марія тотчасъ же встала со стула и, подойдя съ се-
ріознымъ достоинствомъ къ роялю, стоявшему въ углу
комнаты, раскрыла прелюдіи Баха.
Наступила тишина.
Скалдинъ совершенно согнулся въ шеѣ, почтительно
склонивъ свой чуткій носъ. Его примѣру послѣдовали и
всѣ собравшіеся.
И вотъ Е-шоІГный прелюдъ заструился изъ подъ нѣжныхъ
пальцевъ Маріи, заискрился радужными дугами пассажей,
унося въ прохладномъ неземномъ журчаніи думы присут-
ствующихъ — въ моря отзвучавшей гармоніи. Вмѣстѣ съ
другими закачался на зыбкихъ пассажахъ и Михаилъ, ла-
стясь къ текучей мелодіи и сбѣгая вспѣненными кадансами
звуковъ.
Плывя въ этихъ звукахъ, Михаилъ пожалѣлъ, что
есть время и пробужденіе. „Такъ бы сидѣть съ закрытыми
глазами, забывъ о мірѣ съ его стрѣльбой, враждой и при-
нужденіемъ. Такъ бы грѣться въ этой тишинѣ и друже-
ской близости“ . . . Но прелюдъ отзвучалъ, замолкла зву-
ковая зыбь, освѣживъ своими струями всѣхъ участниковъ
собранія, и Михаилъ, открывъ увлажненные глаза, поймалъ
лишь плавный поворотъ строгаго чистаго профиля съ вью-
щимися волосами. Мысленно благословляя Марію и всѣхъ
ея друзей, Михаилъ до того растрогался, что не сразу за-
мѣтилъ даже, какъ Скалдинъ, взойдя на кафедру, открылъ
засѣданіе братства.
— Мои дорогіе друзья! — заскандировалъ торжест-
венно Скалдинъ: — До обсужденія темы предстоящаго
совѣщанія — я хочу извѣстить васъ, что съ сегодняшняго
дня мѣсто покойнаго Михаила Ивановича Стрѣшнева снова
перестало быть незанятымъ. Выражаю по этому поводу
свою искреннюю радость, а также и надежду, что замѣсти-
тель и преемникъ Михаила Ивановича съ честью займетъ
свое мѣсто и завоюетъ наше уваженіе, какъ до сихъ поръ
уже завоевалъ онъ нашу любовь. Позвольте же отъ лица
всѣхъ васъ поздравить вновь вступившаго брата съ посту-
пленіемъ въ нашу ложу и выразить надежду долгіе годы
видѣть его въ нашемъ дружескомъ кругу.
Всѣ лица обратились съ мягкими улыбками къ Ми-
хаилу, который растроганно и смущенно поднялся и, молча,
почтительно поклонился собранію. Вотъ она — великая
минута въ моей жизни! — подумалъ онъ.
Послѣ небольшой паузы Скалдинъ продолжалъ, со-
храняя лишь съ усиліемъ рыцарственную невозмутимость
интонаціи: — Мои дорогіе друзья! Позвольте перейти къ
текущимъ дѣламъ братства. Какъ ни прискорбно мнѣ,
однако я принужденъ вамъ сегодня сообщить одну чрез-
вычайно неутѣшительную новость.
При этихъ словахъ возникло въ залѣ тревожное ду-
новеніе. Взгляды присутствующихъ пересѣкались и засвѣ-
тились напряженнымъ вниманіемъ. Въ это время отвори-
лась со скрипомъ дверь и, смущенно поджавъ губы, съ
видомъ опоздавшей ученицы прошмыгнула въ комнату
Меркурова.
Скалдинъ, укоризненно обративъ къ ней свой носъ,
подождалъ, пока она займетъ свое мѣсто между Агніей и
Маріей. — Да, дорогіе друзья! Новость, о которой я
собираюсь извѣстить васъ, весьма тревожна и касается
непосредственно нашего братства. Мнѣ доподлинно из-
вѣстно, что въ ближайшіе дни назначена регистрація всѣхъ
обществъ и духовныхъ организацій въ Москвѣ, — чего
мы .уже давно опасались. Какъ вы и сами знаете, подоб-
ная регистрація поставитъ наше братство въ совершенно
невыносимое положеніе. Всѣ наши книги и рукописи, всѣ
самыя интимныя бумаги братства должны мы будемъ пред-
ставить невѣжественнымъ ревизорамъ, которые смогутъ
посѣщать даже наши собранія. Но это абсолютно несов-
мѣстимо съ характеромъ нашей духовной работы, которая
не допускаетъ никакого вторженія со стороны. Духовная
жизнь требуетъ конспираціи; многое изъ того, что намъ
извѣстно, не должно быть извѣстно неподготовленнымъ
лицамъ. Но какъ объяснимъ мы это правительству, кото-
рое во всякой конспираціи видитъ лишь контрреволюцію?
Совершенно несомнѣнно, что и мы будемъ приняты за
заговорщиковъ. И насъ либо разгонятъ, либо засадятъ;
либо же должны мы будемъ подчиниться самому грубому
политическому контролю, допустивъ въ свою среду чуждые
намъ и вовсе нежелательные элементы.
При этихъ словахъ, произнесенныхъ съ трагической
грустью, въ залѣ опять прошло дуновеніе, на этотъ разъ
болѣе тревожное. „ Невозможно! Немыслимо!“ — разда-
лись негодующіе голоса.
Скалдинъ нѣсколько мгновеній внимательно обозрѣ-
валъ взволнованныя лица: — По вашему настроенію,
друзья, я убѣждаюсь, что и вы правильно восчувствовали
глубокую серьезность нашего положенія. Несомнѣнно вы
согласитесь со мной, что мы не вправѣ впускать въ свою
среду неподготовленныхъ лицъ. Но съ другой стороны,
вправѣ ли мы разбѣгаться, скрываться въ подполье, укло-
няться отъ честной и культурной борьбы въ такое отвѣт-
ственное время, когда Россія болѣе, чѣмъ когда либо, нуж-
дается въ правдѣ?
 Въ залѣ произошло движеніе. „ Ни въ коемъ случаѣ! “
„ Но, какъ же бы ть?“ „ Что же подѣлаеш ь?" — разда-
лись смятенные голоса.
Среди поднявшагося волненія одинъ Скалдинъ сохра-
нялъ рыцарственную невозмутимость. — Вы спрашиваете,
какъ быть ? Къ счастью по какой то необъяснимый случай-
ности, мнѣ, какъ предсѣдателю, было сдѣлано на дняхъ
одно очень важное предложеніе, которое какъ будто и
даетъ намъ выходъ изъ создавшагося тупика, освобождая
насъ съ одной стороны отъ контроля правительства, а съ
другой стороны, предоставляя намъ широкую арену обще-
ственной дѣятельности. Предложеніе это, которое, кстати
сказать, требуетъ отъ насъ весьма солидныхъ жертвъ,
исходитъ отъ одного немаловажнаго лица, играющаго боль-
шую роль въ современномъ правительствѣ. Передано же
оно было Петру Николаевичу Лебедѣ отъ нѣкоей Леи
Іосифовны Нэйнъ, которая проситъ у насъ разрѣшенія
выступить тутъ въ нашей ложѣ сегодня, чтобы лично озна-
комить насъ со своими условіями.
Кровь ударила въ голову Михаилу: „ Лея Нэйнъ ? “
подумалъ онъ съ величайшей растерянностью: „Лея Нэйнъ
заигрываетъ съ братствомъ. Что же ей нужно отъ насъ?
И что она замышляетъ?“ Однако Михаилъ постарался
скрыть свое волненіе даже отъ своей сосѣдки, Маріи. Онъ
рѣшилъ замкнуться отъ Леи и предоставить братству по-
ступить, какъ оно найдетъ нужнымъ. Въ этомъ рѣшеніи
укрѣпили его совѣты Скалдина. Онъ рѣшилъ не вмѣши-
ваться и не судить. „Имъ лучше видно“, — подумалъонъ:
„Они старше меня“.
Къ удовольствію Михаила всѣ присутствующіе были
настолько захвачены сообщенной новостью, что совершенно
не замѣтили его замѣшательства. — Вы сами понимаете,
милые друзья, — продолжалъ послѣ короткой паузы Скал-
динъ: — вы сами понимаете, что я ни въ коемъ случаѣ
не могъ взять цѣликомъ на свою отвѣтственность разрѣ-
шеніе этого вопроса, несмотря на то, что Петръ Никола-
евичъ Лебеда вполнѣ ручается за порядочность и добро-
желательность Леи Іосифовны Нэйнъ. А посему я и прошу
васъ всѣхъ высказаться: желательно ли вамъ ввиду создав-
шагося положенія поближе познакомиться въ личной бесѣдѣ
съ Нэйнъ съ предложеніемъ совѣтскаго правительства,
или же вы заранѣе отвергаете всякіе переговоры?
Въ комнатѣ поднялся неясный говоръ и шушуканье,
изъ котораго постепенно начали выдѣляться отдѣльные
голоса присутствующихъ. „Съ такимъ предложеніемъ нельзя
не считаться“, — пробасилъ Цвиллингъ. — „Давно бы
такъ — возвѣстилъ изъ своего угла Постниковъ. —
„ Чрезвычайно любопытно послушать“, — замѣтилъ, посмѣ-
иваясь и потирая руки, Феноменовъ. ■— „ Отказываться отъ
испытаній мы не вправѣ“, — строго отозвалась Марія. —
„ Если Петръ Николаевичъ ручается . . . “ — нерѣшительно
вырвалось у Агніи. — „Ему то лучше видно", — довольно
желчно пробурчалъ Левушка, исподлобья смотря на не-
вѣсту. — „Наконецъ то будетъ реальное дѣло“, — успо-
коенно вздохнула Серафима Андреевна. — „Э то. . . пря-
м о . . . какъ помощь свыше“ — растроганно примкнула къ
общему хору Меркурова.
Лишь Михаилъ упорно молчалъ.
Скалдинъ внимательно выслушалъ всѣ замѣчанія, все
ниже и ниже склоняя свой носъ. — Въ такомъ случаѣ,
мнѣ не остается ничего другого, какъ пригласить на собра-
ніе Лею Іосифовну Нэйнъ и Петра Николаевича; кстати
сказать, они находятся сейчасъ въ моемъ кабинетѣ.
При общемъ молчаніи Скалдинъ вышелъ изъ зала и
черезъ минуту появился въ сопровожденіи Леи Нэйнъ и
Лебеды. Вниманіе всѣхъ натянулось какъ струна, и всѣ
глаза пытливо устремились на Лею Нэйнъ, вызвавъ на ея
бѣломъ, прекрасномъ лицѣ легкій румянецъ смущенія.
Михаилъ долженъ былъ сознаться, что вкусъ не измѣнилъ
Л еѣ Нэйнъ и въ этомъ случаѣ. Она видимо расчитала,
куда идетъ. Вмѣсто обычныхъ нарядныхъ туалетовъ было
на ней сегодня строгое, черное платье; единственное укра-
шеніе составляло ослѣпительно играющее кольцо. Брон-
зовые волосы были зачесаны гладко, а на лицѣ и во всѣхъ
ея движеніяхъ выражалось лишь скромное достоинство и
серіозность. Съ достоинствомъ поклонившись собранію,
она вопросительно взглянула на Скалдина.
— Многоуважаемая Лея Іосифовна! — весьма сдер-
жанно обратился къ ней Скалдинъ: — Братство Ангела
Филадельфійскаго нашло нужнымъ выслушать ваше пред-
ложеніе. Прошу занять васъ это мѣсто на кафедрѣ и
познакомить насъ съ вашими условіями.
— Мнѣ очень лестно это слышать, господа, — ска-
зала съ легкимъ поклономъ Лея Нэйнъ и съ тѣмъ же
скромнымъ достоинствомъ взошла на кафедру; слегка при-
крывъ вѣки, она внимательнымъ взглядомъ обвела свою
аудиторію. Мимо Михаила взглядъ ея мелькнулъ съ пол-
нымъ равнодушіемъ и вдругъ на мгновеніе остановился на
его сосѣдкѣ.
Михаилъ насторожился. Несомнѣнно Лея Нэйнъ бы-
стро и жадно оцѣнивала на его глазахъ Марію. Въ свою
очередь и Марія изумленно грустными глазами спокойно
и просто заглянула въ сощуренныя изумрудины Леи Нэйнъ.
Быть можетъ, въ этихъ изумленно грустныхъ глазахъ Лея
Нэйнъ прочла больше, чѣмъ думала прочесть. Быть мо-
жетъ, она ожидала отпора и вызова къ борьбѣ, а не такой
всепрощающей скорбной человѣчности. Быть можетъ и
серафическая головка Маріи, и ея строгое платье съ
вышитыми розами стараго золота произвели на Лею
Нэйнъ болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ ей бы того хотѣ-
лось. Во всякомъ случаѣ Михаилъ съ удовлетвореніемъ
замѣтилъ мимолетное облако скорби на лицѣ Леи Нэйнъ.
Лея Нэйнъ отвела глаза и потупилась. Вслѣдъ затѣмъ
на узкомъ и блѣдномъ лицѣ ея отразилось холодное и
надменное спокойствіе.
Вся эта мимолетная сцена диковиннымъ образомъ выз-
вала въ духовной атмосферѣ зала цѣлую невидимую бурю.
Отъ одного быстраго взгляда, казалось, пришли въ дви-
женіе самыя таинственныя силы души, образуя цѣлый
водоворотъ невидимыхъ теченій вокругъ участниковъ этого
собранія. Казалось, что къ этому молчаливому поединку
взглядовъ присоединились и всѣ остальные, пересѣкая не-
видимыя шпаги, скрещивая незримыя копья. Не только
Михаилъ, но и Скалдинъ, пристально взиравшій на Марію,
замѣтилъ отвѣтную жертвенность на ея лицѣ и, какъ бы
ища опоры отъ чрезмѣрной жертвенности этой, направилъ
вопрошающій взоръ на остальныхъ присутствующихъ. На
этомъ круговомъ пути глаза Скалдина встрѣтились съ
глазами Феноменова, тоже обозрѣвавшаго аудиторію, но
съ видомъ безпечной и добродушной любознательности. Эти
взгляды не могли дать поддержки другъ другу, а потому,
не останавливаясь, разошлись.
Путешествуя по лицамъ присутствующихъ, Феноме-
новъ ехидно и покровительственно перемигнулся съ женой
своей, устремившей на него затуманенные умиленіемъ глаза;
потомъ его круглые глаза тщетно попытались схватить
взглядъ Постникова, но, убѣдившись, что таковой несомнѣнно
пребываетъ въ сферахъ неземныхъ, съ удовольствіемъ
остановились на Лебедѣ, который въ свою очередь сіялъ
навстрѣчу Леѣ Нэйнъ, какъ бы желая освѣтить ея мракъ
своимъ свѣтомъ.
На Лебеду же взиралъ съ довольно холоднымъ недо-
умѣніемъ и Томасъ Цвиллингъ, а также и Агнія Плато-
новна, кроткое лицо которой отразило ясную и все пони-
мающую грусть. Эта все понимающая грусть была пой-
мана сумрачнымъ косымъ взглядомъ Льва Александровича,
что не осталось незамѣченнымъ Михаиломъ и Маріей. Но
отброшенный ясностью Агніи Платоновны Левъ Алексан-
дровичъ тотчасъ потупился.
Въ это мгновеніе Скалдинъ, пытливо блуждающій по
лицамъ, остановился наконецъ на суровыхъ и ободряющихъ
глазахъ Серафимы Андреевны, которые сквозь копья пе-
ресѣкающихся взоровъ мужественно пробились къ нему и
поддержали его въ минуту сомнѣній.
Весь этотъ водоворотъ духовныхъ теченій разбуше-
вался и затихъ въ одну какую нибудь минуту, въ продол-
женіе которой Лея Нэйнъ, вызвавшая всю эту бурю, молча
потупясь, готовилась къ своей рѣчи.
— Позвольте мнѣ господа . . . — заговорила Лея Нэй
спокойнымъ и дружественнымъ тономъ, снова подымая.
глаза, но уже избѣгая глядѣть на Марію: — Позвольтемнѣ
сказать нѣсколько словъ отъ себя передъ тѣмъ, чтобы по-
знакомить васъ съ предложеніемъ совѣтскаго правитель-
ства. Прежде всего, я должна увѣрить васъ въ своемъ
уваженіи и симпатіи къ вашему братству, задачи котораго
и я, коммунистка по убѣжденію, близко принимаю къ сердцу.
Я всегда съ благодарностью вспоминаю о своей встрѣчѣ
съ Петромъ Николаевичемъ, въ которомъ я сразу почув-
ствовала человѣка, родственнаго мнѣ по складу. Отъ Петра
Николаевича я подробно узнала о задачахъ братства и до
того заинтересовалась ими, что не пропускала съ той поры
ни одной лекціи Петра Николаевича, находя, что всѣ его
идеи имѣютъ высочайшую культурную цѣнность. Болѣе
того, я подробно разсказала и своимъ кремлевскимъ
друзьямъ о вашемъ движеніи, чѣмъ сильно заинтересовала
ихъ. Это не удивило бы васъ, если бы вы болыпе знали
нашу среду. Къ сожалѣнію о насъ знаютъ только по на-
слышкѣ и судятъ о насъ на основаніи мелкихъ уличныхъ
коммунистовъ. Но мы, кремлевскіе коммунисты, имѣемъ
также мало общаго съ уличнымъ коммунизмомъ, какъ вы
— съ фанатическими религіозными сектами. Мы люди до-
статочно культурные и отличаемся отъ прочихъ культур-
ныхъ людей только тѣмъ, что строимъ свою жизнь, свою
религію и этику не на отжившихъ вѣрованіяхъ, а на но-
вой революціонной дѣйствительности. Мы — люди новаго
вѣка, труженики грядущаго дня. Вотъ почему и ваше
свѣжее, молодое движеніе, столь непохожее на затхлую
буржуазную религію, такъ симпатично намъ. Вы тоже не
рядовые интеллигенты, господа! Въ васъ живутъ новыя
творческія силы, революціонныя по существу. Вотъ по-
чему и мы, кремлевскіе коммунисты, выдѣляемъ васъ и до-
рожимъ вами, какъ новой русской культурной силою, ко-
торая столь нужна новой проснувшейся Россіи.
Лея Нэйнъ обвела аудиторію серьезнымъ взоромъ, съ
удовлетвореніемъ замѣтивъ на лицахъ живой интересъ къ
своимъ словамъ. — Д а ! Вы нужны намъ, господа, нужны
намъ, вождямъ Россіи, озабоченнымъ ея процвѣтаніемъ.
Съ вами, передовой интеллигенціей русской, мы бы хотѣли
жить въ мирѣ и согласіи. Намъ вѣдь хорошо извѣстно.
что всѣ вы всегда стояли выше имперіалистической поли-
тики и буржуазныхъ программъ. Такіе интеллигенты, какъ
вы, были не нужны буржуазному строю, который съ успѣ-
хомъ обходился и представителями государственной религіи.
Но намъ, строителямъ будущей Россіи, нужны творцы но-
выхъ цѣнностей. Съ другой стороны и вамъ необходимо
имѣть широкое поле дѣятельности. Люди съ такимъ ак-
тивнымъ міровоззрѣніемъ, какъ вы, конечно не могутъ
оставаться при кабинетной работѣ. Соглашеніе и сотруд-
ничество съ нами будетъ вамъ полезно еще и потому, что,
по условіямъ революціоннаго времени, мы волей неволей
принуждены зарегистрировать всѣ общества и организаціи
во избѣжаніе возможныхъ контрреволюціонныхъ выступле-
ній. Исключеній мы ни для кого дѣлать не можемъ.
Какъ намъ ни грустно, но мы должны зарегистрировать и
ваше братство, а въ случаѣ вашего нежеланія — закрыть
его. Д а . . . это грустно . . . Я сама много объ этомъ раз-
мышляла, хорошо понимая, что политическій контроль въ
вашемъ дѣлѣ не можетъ быть терпимъ. Къ счастью, мнѣ
помогъ въ моихъ сомнѣніяхъ мой патронъ, который, изъ
сочувствія къ вамъ, предложилъ мнѣ новую форму сотруд-
ничества, одинаково пригодную и для насъ, и для васъ.
Принявъ эту форму сотрудничества, вы автоматически из-
бавитесь отъ контроля, такъ что самая непріятная сторона
регистраціи для васъ отпадаетъ.
При послѣднихъ словахъ въ залѣ опять произошло
легкое движеніе. Взгляды опять краснорѣчиво пересѣк-
лись, на этотъ разъ отражая внезапную надежду и ожи-
даніе.
Отъ Леи Нэйнъ не ускользнулъ этотъ нѣмой вопросъ.
— Само собой разумѣется, господа, что предлагаемое со-
трудничество требуетъ обсужденій. Позвольте же прочесть
вамъ письменныя условія совѣтскаго правительства, состав-
ленныя моимъ патрономъ, имя котораго пока не подлежитъ
оглашенію.—
Лея Нэйнъ развернула мелко исписанный листъ и во-
просительно замолчала, — „Просимъ . . . “ — поощритель-
но отозвался изъ своего угла Постниковъ. Остальные вы-
жидательно безмолвствовали.
Лея Нэйнъ, положивъ передъ собою бумагу, начала
читать очень ровнымъ, оффиціальнымъ тономъ:
„Условія соглашенія братства Филадельфійскаго съ
Совѣтскимъ Правительствомъ; выработано въ Кремлѣ де-
кабря 1918 года. Идя навстрѣчу Филадельфійскому брат-
ству и желая дать членамъ его болѣе благопріятныя усло-
вія для культурной дѣятельности, Совѣтское Правительство
уполномачиваетъ товарища Нэйнъ сговориться съ Фила-
 дельфійскимъ братствомъ объ условіяхъ совмѣстной работы,
руководствуяеь при семъ нижеслѣдующими указаніями:
Совѣтское Правительство уважаетъ всяческую свободу мнѣ-
ній, однако, считаясь съ исторической необходимостью,
отнюдь не допускаетъ въ Россіи свободу самостоятельныхъ
высгупленій русскихъ гражданъ, не подчиненныхъ Общего-
сударственному надзору. Во избѣжаніе контроля совѣтской
власти, одинаково стѣснительнаго какъ для правитёльства,
такъ и для братства, I совѣтская власть предлагаетъ брат-
ству Филадельфійскому разъ навсегда подчинить внѣшнее
выраженіе своихъ идей революдіонной необходимости.
„Только подчинившись этому условію, братство мо-
жетъ вписаться въ число основныхъ совѣтскихъ организа-
цій и дѣйствовать въ широкихъ масштабахъ, безъ опас-
ности уронить престижъ совѣтской власти.
„Подчинивъ революціонной необходимости внѣшнюю
форму своихъ выступленій, братсгво сохраняетъ, однако,
полную свободу мнѣній, а также и право вкладывать эту
свободу мнѣній въ рамки революціонной необходимости,
такъ какъ совѣтская власть утилизируетъ лишь сами дѣй-
ствія и ихъ реальныя послѣдствія, смысломъ же дѣйствій
не интересуется.
„Первымъ и самымъ важнымъ требованіемъ совѣтской
власти является немедленное переименованіе самого Фила-
дельфійскаго братства, согласно современной оффиціальной
терминологіи. Переименованіе это, будучи чисто оффиці-
альнымъ актомъ, отнюдь не препятствуетъ членамъ брат-
ства именоваться на частныхъ совѣщаніяхъ по старому.
Совѣтская власть уже подыскала новое оффиціальное наз-
ваніе для братства Ангела Филадельфійскаго, каковое и
имѣетъ предложить черезъ своего довѣреннаго, товарища
Нэйнъ.
„Находя терминъ „братство“ для регистраціи совер-
шенно непріемлемымъ, совѣтская власть предлагаетъ вза-
мѣнъ техническое и всѣмъ понятное слово: „коммуна“.
Выраженіе „Ангелъ Филадельфійскій", какъ слишкомъ спе-
ціальный и къ тому же церковный терминъ, тоже не дол-
жно фигурировать въ оффиціальномъ названіи. Вмѣсто
него совѣтская власть предлагаетъ наименовать будущую
коммуну по задачамъ, ею поставленнымъ. Насколько из-
вѣстно правительству, коммуна должна состоять изъ лицъ,
проповѣдывающихъ новую миссію будущей Россіи; такая
задача даетъ право разсматривать членовъ коммуны по ихъ
спеціальности, какъ новыхъ миссіонеровъ, проповѣдую-
щихъ среди современнаго пролетаріата. Будучи пропо-
вѣдниками новой пролетарской идеологіи, они съ правомъ
могутъ быть названы миссіонерами пролетаріата, или про-
летарскими миссіонерами.
 „Принимая во вниманіе все вышеизложенное, — со-
вѣтская власть и предлагаетъ переименовать братство Ан-
гела Филадельфійскаго въ „Коммуну Пролетарскихъ Мис-
сіонеровъ", каковую коммуну и зарегистрировать среди
основныхъ организацій Р. С. Ф. С. Р.
„Съ момента переименованія братства въ коммуну —
совѣтская власть потребуетъ, чтобы дѣятельность коммуны
протекала въ формахъ, установленныхъ революціонной
дѣйствительностью. Такъ, при словесныхъ выступленіяхъ
члены коммуны, независимо отъ содержанія и смысла сво-
ихъ рѣчей, обязаны строго придерживаться совѣтской тер-
минологіи, замѣняя буржуазныя слова пролетарскими, на-
примѣръ: слово с о б о р н о с т ь — современнымъ сло-
вомъ — к о л л е к т и в ъ , слово ч е л о в ѣ ч е с т в о —
словомъ и н т е р н а ц і о н а л ъ , слово ч е л о в ѣ к ъ —
словомъ п р о л е т а р і й , слово Б о г ъ — словомъ п р о -
г р е с с ъ, слово б р а т с т в о — словомъ к о м м у н а и
такъ далѣе, во всемъ строѣ своихъ мыслей, не допуская
въ свою рѣчь ни одного термина буржуазной религіи или
мистики, могущаго озлобить революціонный пролетаріатъ.
При выступленіяхъ иного рода, какъ напримѣръ, въ об-
ласти изобразительныхъ искусствъ, члены также обязаны
придерживаться чисто революціонныхъ сюжетовъ и формъ,
тщательно воздерживаясь отъ всякой субъективной мисги-
ческой символики.
„Взамѣнъ совѣтская власть обязуется не только осво-
бодить коммуну пролетарскихъ миссіонеровъ отъ непосред-
ственнаго вторженія въ частную жизнь ея членовъ, гаран-
тируя неприкосновенность ихъ архивовъ и жилищъ, но и
оказать вышеназванной коммунѣ всяческое содѣйствіе при
ея выступленіяхъ, предоставивъ ей аудиторіи, театральные
залы, художественныя мастерскія и всѣ совѣтскія просвѣ-
тительныя учрежденія.
„При выработкѣ настоящаго обоюднаго соглашенія
совѣтская власть руководствуется интересами обѣихъ сто-
ронъ, учитывая какъ свою нужду въ кадрѣ сознательныхъ
работниковъ, такъ и нужду братства въ широкой народной
аудиторіи для распространенія своихъ идей.
„Заключая настоящее соглашеніе, совѣтская власть
надѣется использовать умственную энергію братства для
своихъ государственныхъ цѣлей; съ другой стороны, со-
вѣтская власть предоставляетъ коммунѣ полную возмож-
ность проповѣдывать свои новыя идеи передъ широкими
народными массами, влагая въ общепринятую совѣтскую
терминологію какой угодно внутренній смыслъ.
„Принимая во вниманіе все вышеизложенное, совѣт-
ская власть не сомнѣвается въ самыхъ дружескихъ отно-
 шеніяхъ обѣихъ сторонъ. — Настоящій договоръ всту-
паетъ въ силу съ момента переименованія братства и вне-
сенія „Коммуны пролетарскихъ миссіонеровъ1* въ число со-
вѣтскихъ организацій“.
Лея Нэйнъ кончила чтеніе и, медленно положивъ до-
говоръ на кафедру, съ тонкой улыбкой подняла на собра-
ніе острыя и пытливыя изумрудины. Въ этотъ моментъ
она не сомнѣвалась въ успѣхѣ. Уже во время чтенія она
ощущала, какъ медленно слагается и строится сложная и
запутанная сѣть отношеній, все болѣе насыщая духовную
атмосферу. Невидимые токи разнаго напряженія и силы
непрестанно струились съ одного мѣста залы къ другому,
сглаживая мимолетныя различія въ духовномъ напряженіи,
свѣтѣ и температурѣ. Ослѣпительныя неровныя вспышки
въ районѣ Лебеды какъ бы перекликались съ омраченной
затуманенностью въ районѣ Скалдина. Незримые циклоны,
кружащіеся надъ Постниковымъ, умѣрялись яснымъ холод-
нымъ безмолвіемъ Томаса. Веселые и безпечные свѣт-
лячки въ районѣ Феноменова то и дѣло отгонялись острыми
углами Серафимы Андреевны. Въ районѣ Меркуровой
чувствовалась умиленная теплота, переходящая въ ясное,
но холодноватое свѣченіе Агніи и въ ледяную замкнутость
Маріи, къ которой тщетно взывала глухая нѣмота Льва
Александровича.
Но во всемъ этомъ хаосѣ еще не сложившагося об-
щаго мнѣнія горделивый огонь Леи Нэйнъ видѣлъ теперь
лишь одного противника — тяжкое безмолвіе Михаила, съ
укоромъ противостоявшаго ей.
Лея Нэйнъ чуть замѣтно нахмурилась. — „Я пони-
маю, господа, что сразу на такое предложеніе отвѣтить
невозможно. Конечно, оно требуетъ самаго детальнаго об-
сужденія, при которомъ мое присутствіе было бы стѣсни-
тельно. Поэтому позвольте мнѣ оставить вамъ этотъ до-
говоръ и уйти въ надеждѣ, что мы видимся съ вами не
послѣдній же разъ? — Лея Нэйнъ дружественно улыбну-
лась. — Результатъ вашего совѣщанія прошу передать
мнѣ черезъ Петра Николаевича. Если Вы довѣритесь намъ
и не отвергнете нашего предложенія, я заранѣе обѣщаю
вамъ свою дружбу и самую преданную помощь.“—
Сказавъ эти слова, Лея Нэйнъ опять пронзила при-
щуреннымъ взглядомъ Марію, какъ бы выпытывая у нея
глубину ея прозрѣній.
Но въ огромныхъ изумленно грустныхъ глазахъ не
было и теперь ни осужденія, ни вызова, ни непріятія.
Лея Нэйнъ, слегка порозовѣвъ, досадливо отвела
глаза и, поклонившись собранію, вышла изъ зала. Съ ус-
лужливой поспѣшностью выбѣжалъ за нею и Лебеда.
 — Не осталась бы она, чего добраго, — угрюмо бур-
кнулъ Левъ Александровичъ, пріоткрывъ дверь и наблю-
дая за уходящей гостьей.
Но хлопнула дверь, взволнованный Лебеда водво-
рился на свое мѣсто, и Левъ Александровичъ, успокоился.
Почти тотчасъ же и духовное напряженіе выравнялось,
противоположности сгладились, и надъ всѣмъ собраніемъ
нависло одно общее облако глубокаго раздумья.
Послѣ недолгаго молчанія поднялся со своего мѣста
Скалдинъ и медленно взошелъ на кафедру. Его сдавлен-
ное птичье лицо было блѣдно отъ грусти и волненія.
— Мои милые друзья, — началъ онъ: — Теперь вы
сами все знаете. Давайте же, не откладывая, разрѣшать
эту трудную проблему. Быть намъ или не быть? Д а ...
какъ это ни прискорбно, а вопросъ ставится именно такъ.
И чтобы его разрѣшить надобно имѣть намъ чрезвычай-
ную, я бы сказалъ, ровность духа и сознаніе своей непо-
мѣрной отвѣтственности. — При этихъ словахъ тонкій носъ
Скалдина окончательно склонился на грудь; какъ большая
печально согбенная птица, стоялъ онъ передъ собраніемъ,
съ пристальнымъ вниманіемъ читая на лицахъ происходя-
щую во всѣхъ борьбу. :— Да, мои милые друзья! Никогда
еще наше братство не стояло передъ столь отвѣтствен-
нымъ шагомъ. Всего же трагичнѣе, что намъ неоткуда
ждать ни помощи, ни совѣта. Учитель недоступенъ. Мы
покинуты и заброшены въ игру историческихъ судебъ.
Какъ найти направленіе, намъ потребное? Если мы расте-
ряемся, ошибемся, то вся будущность Россіи можетъ по-
страдать по нашей винѣ. А вѣдь учитель говорилъ намъ,
что именно мы призваны сказать новое слово Россіи. —
Скалдинъ горестно закачалъ головой. — Милые д рузья...
Смѣю ли признаться вамъ въ одной дерзкой и грустной
мысли? Я началъ сомнѣваться, друзья. Не ошибся ли и
самъ учитель въ оцѣнкѣ Россіи, да и насъ всѣхъ? Посмо-
трите на интеллигенцію русскую! Какое наслѣдіе оста-
влено намъ? Ничего кромѣ могилъ и скорби! Не русская
ли интеллигенція упустила изъ рукъ своихъ власть? Не
по ея ли винѣ и мы живемъ теперь среди варваровъ, враж-
дебныхъ культурѣ? Не по ея ли винѣ намъ зажали те-
перь рты и заставляютъ изрекать слова лживыя и мер-
твыя? А сами мы? Всю жизнь провели мы въ своихъ
кабинетахъ... Среди насъ почти нѣтъ общественныхъ
дѣятелей и даже просто людей практическаго дѣла. Мы
были слишкомъ абстрактны, чтобы взять въ свои руки го-
сударственную власть, доставшуюся рядовымъ интеллиген-
тамъ. А теперь уже поздно. Намъ зажали р ты ... Власть
захвачена варварами. Варвары захватили всѣ области
жизни. И вотъ уже тянутся даже къ духу, которому мы
призваны служить.. . Почва вырвана изъ подъ ногъ на-
шихъ. Только лишь на себѣ надлежитъ намъ держаться
и изъ себя рѣшить свою судьбу.
— Такъ позвольте же мнѣ въ эту отвѣтственную*
минуту прибѣгнуть къ тѣмъ священнымъ словамъ, кото-
рыя являются основаніемъ нашего братства. Быть можетъ
изъ нихъ почерпнемъ мы потребную намъ силу.
Скалдинъ торжественно извлекъ изъ бокового кар-
мана книгу Новаго Завѣта и, раскрывъ откровеніе Іоанна
Богослова, почтительно приблизилъ носъ къ самой стра-
ницѣ. Послѣ небольшой паузы онъ, тщательно скандируя,
чуть въ носъ прочелъ съ видомъ величайшаго уваженія:
„Вотъ я сдѣлаю то, что изъ сатанинскаго сборища тѣхъ,
которые говорятъ о себѣ, что они іудеи, но не суть та-
ковы, а лгутъ, вотъ Я сдѣлаю то, что они придутъ и по-
клонятся предъ ногами Твоими и познаютъ, что Я возлю-
билъ Тебя“.
Голосъ Скалдина слегка задрожалъ. Съ благочести-
вымъ изумленіемъ взглянулъ онъ на собраніе, точно хо-
тѣлъ добавить еще какое то слово. Но, не сказавъ ничего,
только все еще согнувшись въ шеѣ, сошелъ онъ съ ка-
федры и занялъ свое мѣсто около Томаса Цвиллинга.
— Вотъ и все, милые друзья, что я былъ призванъ
сказать вамъ, какъ предсѣдатель. Теперь же я занимаю
свое обычное мѣсто среди васъ, чтобы высказаться на-
равнѣ съ вами тутъ, передъ этой никѣмъ не занятой
кафедрой. — И согбенный Скалдинъ застылъ въ позѣ
мерзнущей подневольной птицы.
Нѣкоторое время всѣ молча собирались съ мыслями;
каждый по своему готовился къ предстоящему важному
рѣшенію. Наиболѣе спокойный и безстрастный Томасъ
Цвиллингъ прервалъ молчаніе первымъ. Совершенно пря-
мой, суховатый, съ чопорно длинной губой, Цвиллингъ
своей высокой фигурой напоминалъ сегодня старинныхъ
оруженосцевъ.
—- Разрѣшите мнѣ высказать свое мнѣніе по поводу
выслушаннаго нами договора, — методически забасилъ
онъ: — Какъ человѣкъ, привыкшій прежде всего считаться
съ закономѣрностью, я нахожу предложеніе Нэйнъ вполнѣ
пріемлемымъ. Только покорностью побѣждаются стихіи.
Большевизмъ же несомнѣнно явленіе стихійное, къ кото-
рому вообще не примѣнима никакая мораль.
— Вы же не будете обвинять молнію, если она уда-
ритъ въ жилой домъ; но зато вы постараетесь устроить
громоотводъ, если не полѣнитесь безстрастно и спокойно
 изучить законы электричества. Совершенно также надо
поступать и съ революціей. Чтобы бороться съ ней, надо
спокойно и безстрастно изучить ее, а также всѣ послѣд-
ствія, которыя она будетъ имѣть для культуры.
— Я, какъ спецъ — много имѣлъ дѣла со статисти-
кой и теоріей вѣроятностей въ ихъ примѣненіи къ соці-
альной и экономической жизни.. . И могу сказать на
основаніи моихъ изученій, что революція и въ особенности
большевизмъ рѣзко противорѣчатъ тѣмъ естественнымъ
законамъ, которымъ долженъ подчиняться здоровый соці-
альный и экономическій строй. Цифры показываютъ, что
большевизмъ неминуемо приведетъ къ голоду, холоду, вы-
миранію, такъ какъ въ его основѣ положены научно оши-
бочныя теоріи.
— Но не забывайте, что большевистскій хаосъ яв-
ляется таковымъ только для насъ, а не для міровой за-
кономѣрности. Хаосъ не отмѣняетъ эту закономѣрность,
напротивъ, онъ служитъ ей, — какъ своего рода
доказательство отъ противнаго. А какъ вамъ должно быть
извѣстно, въ математикѣ доказательства отъ противнаго,
хотя и съ помощью абсурда, но приводятъ къ той же
истинѣ, — какъ и доказательства прямыя.
— Такимъ доказательствомъ отъ противнаго, черезъ
приведеніе къ абсурду принятой первоначально системы, —
является и весь нашъ большевистскій строй. Когда это
будетъ нужно, — мы къ истинѣ придемъ, но не раньше,
чѣмъ до конца изживемъ всѣ абсурды современности.
— Ускорить это косвенное доказательство мы можемъ,
хотя мы не можемъ уже отмѣтить его. Важно, чтобы
смыслъ всѣхъ бѣдствій былъ понятъг какъ урокъ приве-
денія къ абсурду и доказательства отъ противнаго.
— Вотъ этому то пониманію мы и можемъ поспособ-
ствовать. Напримѣръ я, какъ спецъ, очень вѣрю, что ра-
ботая въ націонализированныхъ предпріятіяхъ, я смогу от-
крыть рабочимъ глаза на главные недостатки всей системы
и подготовить ихъ такимъ образомъ къ объективному по-
ниманію основныхъ законовъ производства и потребленія.
Вѣдь рано или поздно абсурдность системы не можетъ не
обнаружиться настолько сильно, что и пролетаріатъ дога-
дается сдѣлать соотвѣтствующіе выводы. Навязывать ему
эти выводы неразумно: но постепенно привести его къ
нимъ путемъ расширенія его естественно - научнаго гори-
зонта не только можно, но и нужно.
— Только трезвое научное знаніе можетъ излечить
пролетаріатъ отъ эксцессовъ и открыть ему глаза на объ-
ективные законы производства и потребленія, по существу
своему независимые отъ политики.
 — Что касается духовной науки, то, пока что, она
врядъ ли можетъ конкурировать съ краснорѣчіемъ цифръ.
Начать надо съ цѣлесообразнаго устроенія хозяйственной
жизни, а уже потомъ воздвигать на этой основѣ культуру
духовную.
— Легализація братства конечно облегчитъ наши вы-
ступленія, а слѣдовательно и процессъ эмансипаціи хозяй-
ственной жизни отъ большевистской политики совершится
сознательнѣе.
. — Ускорить доказательство отъ противнаго, чтобы
поскорѣе привести систему большевизма къ сознательному
абсурду. . . вотъ въ чемъ вижу я внутренній смыслъ на-
шего сотрудничества съ совѣтской властью.
Томасъ Цвиллингъ чопорно умолкъ.
— Вы кончили? — учтиво обратился къ нему Скал-
динъ, повертывая носъ.
— Кажется . . . да . . .
— Въ такомъ случаѣ позвольте и мнѣ сказать свое
слово. Только что выслушанное мнѣніе представляется
мнѣ нѣсколько суховатымъ. Конечно вполнѣ справедливо
видѣть въ революціи закономѣрность, свойственную дока-
зательствамъ отъ противнаго. Но можно ли останавли-
ваться на такомъ формальномъ пониманіи соціальной стихіи?
Не естественно ли спросить себя и о причинѣ, заставившей
Россію стать жертвою такого косвеннаго доказательства
правды? Почему Россія приводитъ соціальную и эконо-
мическую жизнь къ абсурду, вмѣсто того, чтобы прямымъ
и правымъ путемъ осуществлять свои культурныя задачи
въ согласіи съ историческими идеалами? Мнѣ лично ка-
жется, что причину такого ненормальнаго развитія надобно
искать въ ложныхъ матеріалистическихъ теоріяхъ, посѣяв-
шихъ въ Россіи неуваженіе къ духовной культурѣ и отор-
вавшихъ русскую мысль отъ священныхъ духовныхъ тра-
дицій. Вотъ уже цѣлое столѣтіе человѣчество отравляется
матеріалистической ложью. Ложныя идеи матеріализма
лишили людей скромности, благоговѣнія и уваженія къ
культурѣ и развили самые разрушительные и вредные
инстинкты. Можно прямо задохнуться въ чудовищной
лживости нашей эпохи. Эта лживость, это матеріалисти-
ческое скудоуміе, это модное варварство современныхъ
людей — и являются по моему мнѣнію главной причиной
войны и большевизма. Если бы не матеріализмъ, то исто-
рія несомнѣнно обошлась бы безъ этого доказательства
отъ противнаго. Но матеріалистическія теоріи враждебны
культурѣ. Онѣ погубятъ всѣ культурныя традиціи, если
мы имъ не противопоставимъ уже теперь истиннаго духов-
наго ученія объ Ангелѣ Филадельфійскомъ и о грядущей
миссіи Россіи.
 — Недостаточно ускорять процессъ приведенія къ
абсурду; надобно активно обличать матеріализмъ и тѣмъ
самымъ подготовлять господство Ангела. Нельзя забывать,
что въ наше время объ Ангелѣ Филадельфійскомъ мы по-
лучаемъ понятіе только изъ духовной науки. Только
черезъ распространеніе духовныхъ ученій Ангелъ Филадель-
фійской можетъ завоевать свое мѣсто въ современности.
Этимъ опредѣляется, на мой взглядъ, и линія нашего пове-
денія. Пока, мы въ Россіи — единственные носители духов-
ной науки и ея традицій. Народъ еще спитъ, а осталь-
ная интеллигенція недостаточно просвѣщена и потому
ничего не можетъ противопоставить грубому и варварскому
матеріализму. Слѣдовательно, милыя друзья, намъ, какъ
носителямъ духовныхъ идей, не только надо во что бы то
ни стало сохранить свое братство для Россіи, но и добиться
возможно широкой гласности, чтобы-и остальная интелли-
генція русская примкнула къ нашимъ рядамъ. Соображе-
нія эти заставляютъ меня примириться съ предложеніемъ
большевиковъ, хотя ихъ терминологія глубоко меня оскор-
бляетъ. Лично я попытаюсь использовать наше соглашеніе
съ большевиками для того, чтобы прочесть русской интел-
лигенціи цѣлый курсъ лекцій о духовномъ знаніи, поскольку
это будетъ возможно сдѣлать въ матеріалистическихъ тер-
минахъ.
— Имѣющіе уши безусловно узнаютъ истину и подъ
этимъ чернымъ покровомъ; остальные, ушей не имѣющіе,
и не нуждаются пока въ духовной наукѣ, которая только
еще больше отравитъ ихъ ненавистью.
— И такъ, мои милые друзья, я, не взирая на болыпую
скорбь свою, все же готовъ принять этотъ договоръ съ
врагами культуры, ибо вижу необходимость борьбы съ
ними, а также и полную невозможность говорить от-
кровенно. Я согласенъ даже съ оффиціальнымъ переиме-
нованіемъ братства, уповая однако, что эзотерически мы
останемся по прежнему братствомъ Ангела Филадельфій-
скаго. Россія нуждается въ пролетарскихъ миссіонерахъ,
которые одни только и могутъ справиться съ матеріализ-
момъ и его пагубными послѣдствіями.
Скалдинъ торжественно замолкъ, передавъ учтивымъ
жестомъ слово своей сосѣдкѣ, Агніи. Свѣтильники Агніи
ясно затеплились, озаривъ ровнымъ свѣтомъ ея спокойное,
молитвенно сосредоточенное лицо.
— Я хотѣла бы добавить отъ себя еще нѣсколько
словъ... — ровнымъ, спокойнымъ голосомъ заговорила она.
— Хотѣлось бы мнѣ освѣтить внутреннюю причину такого
торжества матеріалистическихъ ученій въ наши д н и . . .
Лично мнѣ кажется, что эти причины — въ полномъ забве-
ніи вѣчной природы идей. Человѣчество потеряло живую
 связь съ міромъ идей. Безкорыстное служеніе идеѣ, какъ
таковой, подмѣнено утилитарнымъ взглядомъ на идею, —
какъ на орудіе классовой борьбы. Міръ идей превращенъ
въ абстрактную идеологію, въ надстройку на экономикѣ,
и относится это не только къ пролетаріату, но и къ бур-
жуазіи. Если бы у буржуазіи не было утрачено живое
воспріятіе идей, то пролетаріатъ не могъ бы такъ легко
трактовать буржуазную мораль какъ классовую идеологію,
какъ надстройку на капитализмѣ . . . Думается мнѣ, что
европейская идеологія стала дѣйствительно только над-
стройкой, и пролетаріатъ не особенно ошибается въ своихъ
одѣнкахъ. Въ былое время идеи парили надъ человѣкомъ,
какъ облака надъ землей, но духовная атмосфера остыла,
и идеи какъ снѣгъ осѣли на землю, на людскія жилища.
Идеи не осѣняютъ людей, а давятъ на нихъ. И я бы хо-
тѣла указать на то, какъ вслѣдствіе такого вырожденія
идей. . . звѣрь изгоняетъ Ангела. Если нѣтъ безкорыст-
ныхъ идеальныхъ импульсовъ къ труду, то возникаютъ на
ихъ мѣстѣ корыстные утилитарные импульсы. Если нѣтъ
національной идеи Ангела, то люди начинаютъ строить
государственную и экономическую жизнь страны, повинуясь
исключительно звѣрю въ себѣ. Вмѣсто самоотверженнойг
любви и жертвъ возникаетъ ненависть и животные ин-
стинкты; вмѣсто идеала внутренней свободы, люди увле-
каются звѣрскими идеалами внѣшней разнузданности. Вездѣ,
во всѣхъ областяхъ происходитъ подмѣна импульсовъ, и
даже творческій духъ порабощается техническими завоева-
ніями. А все отъ того, что утеряно живое общеніе съ
міромъ идей, въ которомъ только и можно найти истин-
ные творческіе импульсы для государственнаго строитель-
ства.
— Вотъ мнѣ и кажется, что въ создавшемся положе-
ніи можетъ помочь только наша готовность самоотвер-
женно принять въ себя идею Ангела Филадельфійскаго и
настолько оживить ее въ себѣ, чтобы и остальные люди
на нашемъ примѣрѣ убѣдились въ силѣ и реальности идей.
Только такъ внесемъ мы въ жизнь новые импульсы и по-
можемъ нашимъ современникамъ вѣрно понять наши слова...
Идеи снова воспарятъ, подымутся къ небу, если мы со-
грѣемъ свой духъ. Онѣ перестанутъ быть налетомъ на
экономикѣ и снова превратятся въ осѣняющія небесныя
сущности. . . Но, чтобы оживить идеи, надо намъ учить не
словами, а личнымъ примѣромъ, личной озаренностью
идеей, и духовными обертонами словъ. Пока мы не явимъ
черезъ себя міръ идей, наши современники все равно не
поймутъ духовнаго ученія, или поймутъ его неправильно.
Если же мы явимъ міръ идей, — какъ импульсъ жизни, то
нашимъ современникамъ не будетъ нужды въ подробно-
 стяхъ изучать духовную науку ; истинныя идеи откроются
имъ, какъ только они уловятъ живую силу идей — на на-
шемъ личномъ примѣрѣ. Мнѣ думается, что очень много
можетъ дать аудиторіи именно въ смыслѣ живого общенія
съ міромъ идей Петръ Николаевичъ Лебеда. Несо-
мнѣнно, онъ проявитъ и въ этой болыпевистской симво-
ликѣ — силу идей и ихъ независимую отъ матеріи жизнь.
— Лично же я, какъ учительница, намѣрена начать
съ воспитанія такого моральнаго отношенія къ идеямъ —
въ дѣтяхъ. Дѣти всего воспріимчивѣе и наиболѣе сво-
бодны отъ классовой морали. Если мы сумѣемъ внушить
дѣтямъ любовь и уваженіе къ національной идеѣ, какъ
таковой, то эта любовь станетъ въ нихъ импульсомъ со-
ціальной дѣятельности; тогда и утилитаризмъ постепенно
очистить свое мѣсто безкорыстному служенію Ангелу Фи-
ладельфійскому, и матеріалистическая идеологія просто не
найдетъ себѣ почвы для распространенія.
— Если большевики предоставятъ намъ школы, то,,
мнѣ кажется, мы не вправѣ отказываться оть широкаго
воздѣйствія своихъ идей на массы и должны принять пред-
ложеніе Нэйнъ. Мы должны бодрствовать и твердо вѣрить,.
что мысли — реальность, что добрыя намѣренія не могутъ
не принести своихъ плодовъ, и что истина — безсмертна.
Агнія Платоновна, скромно потупившись, замолчала.
Слово перешло къ Меркуровой.
Сложивъ губы бантикомъ и съ женственной улыбкой,
Меркурова, по обыкновенію перегоняя себя, спотыкаясь о
собственныя мысли, сбивчиво, но горячо заговорила: — Я
прямо не знаю . . . что и сказать . . . Когда я думаю о
Россіи, то имѣю въ виду вовсе не интеллигенцію, и не
пролетаріатъ, и не дѣтей только, а думаю я главньшъ об-
разомъ о крестьянинѣ русскомъ. Въ немъ я всегда чув-
ствую терпѣливую, многострадальную и все еще дремлю-
щую народную душу. Эта душа ничего общаго не имѣетъ
съ матеріализмомъ и европейскимъ оскуденіемъ. Она еще
только готовится къ своей миссіи. Для меня нашъ кресть-
янинъ — какъ будто мой ребенокъ. . . Съ нимъ я чув-
ствую себя связанной на глубинахъ души. Правда, теперь
этотъ большой ребенокъ очень измѣнился. Его искушаютъ,
но всѣ эти искушенія приходятъ къ нему извнѣ, насиль-
ственно. Большевикамъ приходится агитировать и навязы-
вать свою вредную идеологію. Большевизмъ, марксизмъ,
матеріализмъ и всѣ эти идеи, о которыхъ вы говорили, из-
внѣ отравили народную душу. И теперь народная душа
одержима бѣсами. Народъ бѣснуется. Да . . . Я глубоко
увѣрена, что для нашего простого народа революція — ду-
шевная болѣзнь. Когда я хожу по улицѣ и вижу этихъ не-
счастныхъ крестьянъ, этихъ солдатъ, которые каждую ми-
нуту могутъ ударить, украсть, убить . . . я пытаюсь загля-
нуть въ глубину ихъ души, въ ту глубину, о которой сами
они ничего не подозрѣваютъ. И всегда нахожу тамъ стра-
д ан іе... Народъ самъ не знаетъ, что творитъ. Развѣ у
васъ не захватываетъ сердце, когда вы смотрите въ глаза
нашему мужику, отданному на съѣденіе? Я по крайней
мѣрѣ чувствую себя оплеванной. Чѣмъ я лучше его ?
Вѣдь душа то у насъ общ ая! Вѣдь оба мы страдаемъ
подъ однимъ и тѣмъ же гнетомъ иноземныхъ искушеній!
Пусть онъ убьетъ меня. Все это на поверхности сознанія,
а въ глубинѣ мы жмемся другъ къ другу, какъ бѣдныя,
испуганныя дѣти, которымъ грозятъ злые недруги. Оттого
я и считаю, что мы, наше братство, обязано прежде всего
излечить мужика, указать ему путь къ исцѣленію.
— Помните сказку про Иванушку дурачка и Коньк
Горбунка, — какъ Иванушка дурачекъ — прошелъ сквозь
ухо Конька-Горбунка и сталъ Иванъ Царевичемъ? Нашъ
русскій крестьянинъ — такой Иванушка дурачекъ; намъ
же надо стать Конемъ- Горбункомъ для него, той высшей
человѣческой природой, которая внутреннимъ духовнымъ
слухомъ должна принять Иванушку дурачка и превратить
его въ Ивана Царевича. Поэтому я твердо убѣждена, что
и болыпевистскій договоръ предложенъ намъ самимъ на-
родомъ, душа котораго скорбитъ по очищенію. Насъ при-
зываетъ народъ, и мы должны идти. Лично меня не сму-
щаетъ вопросъ терминологіи, такъ какъ я художница и
могу вліять и говорить черезъ картины. Я вѣдь знаю, что
русской страдающей душѣ нуженъ только намекъ, даже
если сознаніе ничего о немъ и не узнаетъ. Душа народ-
ная тоскуетъ по Ангелу. Я это знаю! Въ глубинахъ на-
родной души уже теперь обитаетъ Филадельфійскій Ангелъ,
ожидающій только намека, чтобы назвать себя въ ней.
Какъ хотѣлось бы мнѣ, чтобы мои картины, написанныя съ
благоговѣніемъ, стали для народа какъ бы иконой чудо-
творной, изгоняющей бѣсовское навожденіе.
Меркурова взволнованно умолкЛа, уступая слово своей
сосѣдкѣ Маріи Алексѣевнѣ.
Марія была строга, блѣдна и сурова. Ея изумленно
грустные глаза смотрѣли вдаль; горькій ротъ былъ сжатъ;
волнистая головка покорно поникла. — Милые друзья мои,
братья м ои. . . — начала Марія и въ ея голосѣ задрожала
углубленная скорбь. — Слова Вѣры Васильевны глубоко
мнѣ близки. Но все же и въ нихъ я не услышала самаго
важнаго для меня признанія. Какъ ни странно, но никто
изъ васъ не сказалъ еще слова о самой Россіи. Говорили
вы о пролетаріатѣ, объ интеллигенціи, о народѣ, но не о
Россіи, не объ огромной равнинной странѣ съ ея скорбной
 снѣговой тайной. Вы обвиняли однихъ и оправдывали
другихъ, но никто изъ васъ не признался въ нашей общей
огромной и непростительной винѣ передъ Россіей. Кто ви-
новатъ? Всѣ мы виноваты. Огромная вина, огромный
грѣхъ лежитъ на всѣхъ насъ за все космическое зло, ко-
торое свирѣпствуетъ теперь въ Россіи. Всѣ мы жили въ
неправдѣ, не думали о томъ, что строимъ свое существо-
ваніе на грѣхѣ нашихъ предковъ, не хотѣли утруждать
себя вопросами содіальной несправедливости, и вотъ по
нашей винѣ Россія потеряла своего Ангела. Онъ ушелъ
въ далекій путь, изгнанный нашими беззаконіями. Вер-
нется ли Ангелъ въ свою страну? Примемъ ли Божью ка-
ру, на насъ ниспосланную? Поймите меня, братья мои! Я
вѣдь говорю не объ отдѣльныхълюдяхъ, которыепогрязли въ
большевизмѣ. Для меня большевики несчастные, ибо на-
иболѣе грѣшны. Ихъ участь ужасна, и ужасны ихъ жер-
твы, приносимыя на алтарь Россіи. Но человѣкъ всегда—
человѣкъ, независимо отъ партіи и взглядовъ. Надъ всѣ-
ми Ангелъ, и ни въ комъ его еще нѣтъ. Но я говорю о духѣ
большевизма, а не о болыпевикахъ. Какъ духъ больше-
визмъ есть бѣсовство, міровое искушеніе, великая сила
звѣря, напавшаго на человѣка. Я не вижу ничего поло-
жительнаго въ большевизмѣ. Духовно — онъ сплошной
ужасъ.
— И опять таки я говорю о Россіи не какъ объ идеѣ
или народной душѣ, а какъ о Духѣ, какъ о Самомъ Ан-
гелѣ Филадельфійскомъ, который витаетъ надъ своей стра-
ной и не можетъ сойти на нее, ибо грѣховны мы! Чтобы
вернуть Россіи Ангела, нужно пойти на большія, очень
большія жертвы, пережить позоръ своей страны, ея без-
благодатное бытіе, и въ этихъ страданіяхъ научиться вели-
кому смиренію. Я предчувствую суровый крестный путь для
нашего братства. Я не радуюсь будущему, но во имя Ан-
гела принимаю его. Нашъ долгъ — претерпѣть насмѣшки,
бичеваніе, распятіе, чтобы духъ народа могъ воскреснуть
въ Россіи. Оттого и я стою за соглашеніе, но безъ иллю-
зій. Эта женщина, эта Лея Нэйнъ, не нравится мнѣ. Но
именно поэтому мнѣ хочется быть къ ней справедливой.
Мы не знаемъ, кто ее къ намъ прислалъ. Можетъ быть,
даже очень вѣроятно, что ее прислали очень дурные и
темные люди. Но вѣдь и эти люди могуть быть лишь
орудіемъ наказанія, ниспосланнаго намъ свыше. Вправѣ
ли мы бѣжать отъ креста? Можетъ быть, когда мы прой-
демъ черезъ это страданіе вмѣстѣ съ нашей страной, то
сойдетъ на Россію настоящее слово. А пока нашъ долгъ
говорить со всякимъ человѣкомъ на такомъ языкѣ, кото-
рый ему наиболѣе понятенъ. Лично я, служа въ коллегіи,
имѣю тамъ дѣло съ людьми самыхъ разныхъ положеній,
начиная съ крестьянъ, большевнковъ и кончая князьями и
графами. И въ общеніи съ этими различными людьми я,
какъ пыталась, такъ и буду пытаться разбудить должное
смиреніе, покаяніе и терпѣніе. Пока это все, что я могу
дать братству. Не пришло еще время, когда можно бу-
детъ выйти съ посохомъ на дорогу и вольно нести свое
слово ожидающей Руси. Вотъ, мои братья, и все, что я
хотѣла вамъ сказать. —
Съ этими словами Марія повернула свое строгое лицо
серафима къ Михаилу. Теперь предстояло говорить ему.
Михаилъ раскрылъ было ротъ, но опять закрылъ его
и, мучительно нахмурившись, нѣсколько разъ провелъ ру-
кой по лбу. Потомъ, чувствуя устремленные на него взгля-
ды, онъ съ трудомъ пробормоталъ: — „Позвольте . . . поз-
вольте мнѣ воздержаться . . . Я чувствую . . . Я чувствую . . .
себя еще такимъ незрѣлымъ . . . Да . . . совершенно незрѣ-
л ы м ъ . . . — Онъ растерянно, блѣдно улыбнулся и замолкъ.
— Э то . . . весьма прискорбно, что вы, Михаилъ Ива-
новичъ . . . именно вы . . . и именно сегодня . . . не можете
намъ ничего сказать, — значительно отчеканилъ Скалдинъ.
Совершенно согнувши шею, съ птичьей пристальностью онъ
воззрился на Михаила.
— Къ великому . . . моему стыду . . . — пробормоталъ
Михаилъ едва слышно.
— Въ такомъ случаѣ — слово принадлежитъ вамъ,
Петръ Николаевичъ, — учтиво обратился Скалдинъ къ Ле-
бедѣ.
Лебеда былъ сегодня тоже гораздо серіознѣе обыкно-
веннаго. Его продолговатые египетскіе глаза вдохновенно
горѣли, и на высокомъ откинутомъ лбу свѣтилась пламен-
ная расплавленная мысль. Растянувъ свой нервный ротъ
въ удивленно-восторженную гримасу и широко размахнувъ
руками, онъ яснымъ легкимъ голосомъ воскликнулъ: — „Ма-
рія Алексѣевна говорила сейчасъ о Россіи. . . объ Ангелѣ,
ищущемъ доступа къ нашей странѣ. Но спрошу васъ,—
г д ѣ . . . эта Россія? Гдѣ тотъ Ангелъ, что рѣетъ въ выси?
Гдѣ духовное зло болыпевизма? Гдѣ распятіе духа? И
отвѣчу на это — русскій Ангелъ, Россія, духовное зло боль-
шевизма, весь хаосъ революціи •— въ насъ!
Послѣднія слова Лебеда бросилъ свистящимъ шепо-
томъ, торжествующе испепеляя аудиторію вдохновленнымъ
огнемъ своихъ глазъ. Потомъ онъ снова громко крикнулъ:
— Современные кризисы, зло революціи — лишь отраже-
нія внутреннихъ кризисовъ, кризисовъ знаній, сознаній,
возрѣній, познаній. Въ насъ мистическій Ргіиз народнаго
опыта. Должны мы проработать дѣйствительность русскую
въ творческомъ актѣ символизаціи. Хаосъ событій офор-
мить мистическимъ внутреннимъ опытомъ, чтобъ возстала,
 какъ Фениксъ изъ пепла, Россія! Чтобъ путемъ посвященія
въ мистеріи русскаго Граля намъ стала Россія. Кто мы?
Скифы ? Да, — скифы! . . Мистеріи скифовъ . . . воскресли
въ хаосѣ народныхъ событій. Безмѣрно далеки мистеріи
скифовъ отъ персональныхъ концепцій Европы. Скиф-
ской Россіи и нынѣ маячитъ соборность сознаній. Въ чемъ
тайна соборности этой ? Въ общности опыта, въ общности
символовъ, взятыхъ изъ опыта, живописующихъ — кризисы
духа. Пусть каждый изъ насъ есть монада, извѣчно отъ
всѣхъ отщепленная: въ непросвѣтленной стихіи народнаго
опыта соприкасаемся всѣ мы!
— Да будетъ намъ общей основой революціонный
нашъ опытъ! На немъ мы споемся съ народомъ. Вотъ
отчего и привѣтствую я предложенье товарища Нэйнъ.
Въ немъ имѣемъ призывъ обратиться къ первичному
опыту, чтобы въ опытѣ этомъ найти символическій путь
посвященія. Въ терминологіи болыпевиковъ не вижу опас-
ности. Въ ней вѣдь трупы мистическихъ смысловъ. Ожи-
вивъ эти трупы, придемъ мы къ реальной символикѣ, об-
щепонятной и общедоступной для всѣхъ.
— Такъ осмысливъ нашъ опытъ въ реальнѣйшихъ
терминахъ, мы поможемъ осмыслить и опытъ Россіи и от-
кроемъ ей путь изживанія кризисовъ.
— Надлежитъ осознать намъ себя въ эмблематикѣ
русскаго быта . . . Иначе не будетъ пути посвященія. Над-
лежитъ намъ вносить свои личные кризисы въ костяное
бряцанье безжизненныхъ терминовъ. Иначе не будетъ ис-
торіи.
— Колебаться позорно, когда передъ нами — „То-
варищъ“. Приглядитесь къ нему: кто „Товарищъ“, клей-
мящій насъ злобнымъ презрѣньемъ, обвиняющій насъ въ
саботажѣ . . . и однако столь близкій и жутко знакомый
„Товарищъ"?. . То не стражъ ли порога, возставшій изъ
нѣдръ подсознанья, преграждаетъ намъ путь въ Филадель-
фію Духа? То не стражъ ли порога въ народномъ ас-
пектѣ, неизжитое низшее „Я“ всей страны передъ нами
встаетъ, какъ „Товарищъ?"
— Саботажникъ, его не пріявшій, не признавшій въ
немъ лика своихъ же грѣховъ, черезъ порогь не пройдетъ.
Только тотъ, кто его лицезрѣть не страшится, только тотъ,
кто протянетъ „Товарищу" руку, облегчивъ ему путь ис-
правленья, только тотъ и пройдетъ чрезъ Порогъ и, пріявъ
на себя злыя судьбы Россіи, пріобщится высокому Духу
Н ар о д а. . .
Лебеда грозно метнулъ пламенемъ въ аудиторію.
— Что жъ? . . . Идите . . . бѣгите отъ стража порога...
Закрывайте Россіи врата въ высочайшія сферы познаній.
Самопознанья бѣгите! Отвернитесь отъ низшаго „Я“ всей
страны. Откажитесь узнать въ немъ свой собственный об-
ликъ . . . И отъ васъ ваше высшее „Я“ — отвернется,
Филадельфіи Ангелъ въ сознаніе къ вамъ не сойдетъ!
Въ звонкомъ и легкомъ голосѣ Лебеды прозвенѣла
пророческая нота. Неожиданно онъ оборвалъ и, опаливъ
собраніе сверкающимъ взглядомъ, опустился на стулъ.
Слово перешло къ Постникову.
Безулыбно усмѣхающееся лицо Бориса Кирилловича
сегодня имѣло особенно неуловимое выраженіе. Съежив-
шись, словно пронизываемый злобными циклонами, и ни на
кого не глядя, онъ, казалось, пребывалъ въ совершенно
недостижимыхъ сферахъ, претерпѣвая тамъ нечеловѣческія
потрясенія.
— Х м . . . д а . . . Петръ Николаевичъ вѣдь правильно
говоритъ, — зловѣще кивнулъ онъ въ пространство. — И
такъ довольно посаботажничали . . . а теперь и расплачи-
ваемся. Я то лично, впрочемъ, объясняю себѣ необходи-
мость работы съ большевиками нѣсколько иначе, чѣмъ
Петръ Николаевичъ . .. Да... х м . . . Полагаю, что всѣ наши
переживанія. . . вовсе не играютъ такой роли въ міровомъ
процессѣ, какъ это думаетъ Петръ Николаевичъ! Угады-
вать цѣли Ангела по собственной персонѣ рискованно.
Гораздо правильнѣе обратиться къ господствующимъ си-
ламъ исторіи и по нимъ угадывать направленіе эволюціи.
Т огда. . . мы гораздо скорѣе освободимся отъ субъектив-
ности . . . Да . . . хм . . . Только обыватели, которые ни-
чего дальше носа не видятъ, могутъ увѣрять, что больше-
вики — преступники . . . Да . . . Хм . . . Сентименталь-
ности! Это все оттого, что судятъ обо всемъ субъективно,
а не съ точки зрѣнія той міровой борьбы, которая теперь
идетъ между бѣлыми и черными ложами . . . Да! Хм . . .
Съ такою сентиментальностью того и гляди угодишь подъ
власть масоновъ. Отставать отъ вѣка опасно. Смотрите-
ка . . . вѣдь ужъ и въ Германіи, небось, началось . . . Хм...
Какое же вамъ еще доказательство? Не сегодня, завтра и
міровая революція начнется. Таковъ ужъ духъ времени...
Въ воздухѣ это виситъ, ничего не подѣлаеш ь. . . Лѣсъ
рубятъ — щепки летятъ. Если бы не было въ больше-
викахъ правды, то не бѣжали бы такъ позорно всѣ осталь-
ныя партіи. Значитъ большевики сильнѣе. И дѣйствуютъ,
какъ власть имущіе. У вѣряю . . . ничего бы у нихъ не
вышло, если бы за ними не стояли міровыя силы . . . Не-
чего и культуры жалѣть, если она оказалась такой немощ-
ной. Большевики — только орудія въ карающей десницѣ
Ангела, котораго предали наши интеллигенты, соблазнен-
ные масонами. Мнѣ и самому иногда ж алко. . . да что по-
дѣлаеш ь?.. Противъ рожна не пойдешь. Это въ насъ
низшая природа возстаетъ и ищетъ всякнхъ недостатковъ,
чтобы себя оправдать и къ старому вернуться. Но, бла-
годарю покорно, если и эти всѣ жертвы даромъ пойдутъ...
Ангелъ Филадельфійскій — въ будущемъ, а не въ про-
шломъ! Хм . . . да. И въ разрушеніяхъ, въ убійствахъ —
большевиковъ тоже нельзя винить. Виноваты тѣ, кто имъ
оказываетъ сопротивленіе: чехословаки, корниловцы и Ан-
танта. . . Они противятся міровымъ цѣлямъ; оттого и
кровь проливается. Чѣмъ скорѣе прекратится сопротив-
леніе, тѣмъ скорѣе и большевики перейдутъ къ созида-
тельной, мирной дѣятельности . . . Хм . . . да . . .
— Поэтому и намъ надо поскорѣе соединиться съ
большевиками, признать въ нихъ орудіе Ангела и поспо-
собствовать тому, чтобы уменьшить сопротивляемость ин-
теллигенціи, которая сама не знаетъ, что дѣлаетъ. Да . . .
х м .. . Надо всегда идти за скрытыми силами исторіи и
смотрѣть впередъ. . . Тогда и эпоха Ангела Филадельфій-
скаго приблизится. Вотъ вы еще увидите, какъ много
болыневики сдѣлаютъ въ мирномъ творчествѣ . . . И по-
нятно! — Власть имѣю тъ. .. Говорятъ — и имъ пови-
нуются. . . Скажутъ народу, чтобы онъ на колѣни всталъ,
— встанетъ! Х м . . . да! Силища! Такая власть — еди-
ная власть — и нужна Россіи, какъ переходъ къ влады-
честву Ангела. А всѣ эти кризисы — явленіе временное,
мимолетное. Лѣтъ десять, двадцать, скажемъ даже сто
лѣтъ пройдетъ . .. и все наладится! Хм . . . д а !. . Есть о
чемъ говорить! Что ли лучше было бы, если бы эта бо-
лѣзнь сидѣла внутри человѣчества, какъ до сихъ поръ ?
Нѣтъ ужъ! Пусть себѣ выходитъ наружу поскорѣе. Тогда
и выздоровленіе приблизится . .. Да! Хм . . . Все равно
противъ рожна не пойдешь! Силища!
Сказавъ эти немногія слова, Постниковъ зажевалъ гу-
бами съ такимъ видомъ, какъ будто бы и вовсе не гово-
рилъ. Но едва замолчалъ онъ, какъ что то угловатое и
стремительное метнулось къ нему. Это взяла себѣ слово
Серафима Андреевна.
— Тошно слушать васъ,Борисъ Кирилловичъ! — раска-
тилась Серафима Андреевна, гнѣвно поглядывая на Постни-
кова. — Опасную игру вы затѣяли: міровыя силы угады-
вать и на этомъ все строить! А что, если ошибетесь?
Нѣтъ ужъ, увольте. Я предпочитаю придерживаться дѣй-
ствительности и судить о томъ, что мнѣ извѣстно на осно-
ваніи здраваго человѣческаго опыта, не одурманиваясь
таинственными воздѣйствіями. Если ужъ говорить о боль-
шевикахъ, то будемъ говорить о нихъ какъ о политиче-
ской партіи, управляющей теперь Россіей, и потому застав-
ляющей съ собой посчитаться. Кто за ними стоитъ, — я
не знаю, да и знать не хочу, а сужу по своему человѣче-
скому разумѣнію, наблюдая и изучая ихъ реальную поли-
 тику и ея послѣдствія. Я глубоко убѣждена, что цѣнность
того или иного движенія прежде всего проявляется въ д ѣ -
ятельности и ея результатахъ. Ни одинъ человѣкъ не
вправѣ оправдывать большевистскія казни, реквизиціи, на-
ціонализаціи, бюрократизмъ, диктатуру пролетаріата, от-
сутствіе всѣхъ свободъ, голодъ и продовольственную раз-
руху. Слышите! И ни одинъ трезвый, здравомыслящій
человѣкъ принять этого не вправѣ, несмотря ни на какія
міровыя оправданія. Эти факты сами по себѣ возмути-
тельны и требуютъ немедленнаго вмѣшательства, незави-
симо огь того, какъ устроится на этой кровавой основѣ
жизнь будущихъ поколѣній. Однако, и при вмѣшатель-
ствѣ тоже приходится считаться съ реальной необходи-
мостыо. Прямо кричать объ этомъ мы не можемъ: пользы
этимъ не принесемъ никакой, а подъ разстрѣлъ угодимъ
обязательно. Надо, зиачитъ, какъ то приспособиться къ
дѣйствительности и дѣйствовать въ рамкахъ реально воз-
можнаго. Вѣдь лучше сдѣлать немного, чѣмъ ничего не
сдѣлать. Это соображеніе заставляетъ и меня примириться съ
соглашеніемъ. Тѣмъ болѣе, что это сохранитъ и наше
братство. На братство же я, какъ человѣкъ практическій
и трезвый, смотрю, какъ на реальную плоть Ангела Фила-
дельфійскаго. Уничтожьте братство, и Ангелъ не будетъ
имѣть реальныхъ формъ для своего выявленія. Слѣдо-
вательно, ради Ангела надо во что бы то ни стало сохра-
нить и братство, — какъ внѣшній центръ, связующій его
со страной, какъ внѣшнее тѣло, какъ церковь, переда-
ющую изъ поколѣнія въ поколѣніе свой реальный
опытъ.
Но важнѣе всего сохранить непрерывность соціальной
жизни — какъ въ духовной, такъ и въ экономической об-
ласти. Если бы русская интеллигенція и наше братство
погибли, то и высокія цѣли духовнаго развитія не могли
бы найти осуществленія. Вотъ отчего необходимо наше
немедленное вмѣшательство.
Что касается способовъ сотрудничества съ большеви-
ками и послѣдствій такого сотрудничества, то этому насъ
научитъ сама жизнь.
— Всего учесть нельзя, а времени терять тоже не
приходится, такъ какъ и самое великое будущее требуетъ,
чтобы уже теперь, сегодня, завтра — дѣлалась нужная под-
готовительная работа, можетъ быть и очень незамѣтная и
маленькая, но все же необходимая.
— На этомъ я пожалуй и кончу. Не забывайте о
сегодняшнемъ днѣ, его потребностяхъ и задачахъ, и не
бойтесь за послѣдствія своихъ поступковъ, если сами
поступки эти вызваны реальнымн насущными потреб-
ностями.
Каскадъ угловъ, стремительныхъ жестовъ и суровыхъ
рокотовъ прекратился. Началось омовеніе рукъ. Кругло
и благодушно заговорилъ Феноменовъ, даже и тутъ не
потерявшій своего шутливаго и легкаго тона.
— Что касается м еня.. Х а -х а !.. то я пойду въ
своемъ скепсисѣ еще дальше Серафимы Андреевны. Да-съ ...
— началъ онъ, вкусно улыбаясь и плавно поглаживая
руки. — Серафима Андреевна не хочетъ, видите ли, счи-
таться съ міровыми силами, посколько онѣ независимы отъ
своего реальнаго проявленія. Ну, а я, ха-ха!.. пожалуй
не особенно довѣряюсь и такъ называемымъ реальнымъ
фактамъ, которые вѣдь всегда сопровождаются нашими
оцѣнками. . . Ха! Ха! Да-съ. Духъ народа, Филадель-
фійскій Ангелъ для меня вообще предметъ за семью печа-
тями, вещь въ себѣ такъ сказать, которую я допускаю,
но, пока что, еще не п о зн аю ... Д а-съ! Ну, такъ вотъ,
я и не склоненъ особенно довѣрять фактамъ и на основаніи
ихъ судить объ Ангелѣ и о большевизмѣ. И самый больше-
визмъ я склоненъ разсматривать не какъ партію, которую
можно признавать или отвергать въ зависимости отъ своихъ
соціальныхъ вкусовъ, а скорѣе какъ соціально психологи-
ческое явленіе. Признаюсь, я довольно много изучалъ
психологическія условія большевизма, т. е. новый психоло-
гическій типъ русскаго человѣка, чтобы лучше понять боль-
шевизмъ — какъ явленіе. Да-съ .. „ Я всегда удивлялся
насколько трудно мнѣ было — правильно почувствовать
психологію рабочаго класса, и потому съ особымъ усер-
діемъ добивался непредвзятости въ этомъ вопросѣ. Вотъ
я и пробовалъ подходить къ большевизму, какъ явленію
эволюціонному, чтобы непредвзято понять, почему этотъ
образъ мыслей оказался доминирующимъ въ настоящую
эпоху. Единственная оцѣнка, допускаемая мною, — есть
оцѣнка эволюціонная, вѣрнѣе, не оцѣнка, а попытка найти
для всякаго явленія связь съ предшествующимн ему фор-
мами. Прежде всего я обратилъ вниманіе на то обстоя-
тельство, что о Россіи нельзя совершенно судить на осно-
ваніи историческихъ примѣровъ . .. Глубокознаменательно,
что Россія со своего дѣтства, едва выйдя изъ подъ опеки
византійской нянюшки, такъ сказать, была сразу же заклю-
чена въ семью атеистическихъ и взрослыхъ народовъ.
Случай пока не бывалый въ исторіи. Всѣ другія страны
переживали свой дѣтскій возрастъ въ кругу религіозныхъ
представленій, которыми ихъ награждали взрослые сосѣди.
Иными словами, онѣ росли въ религіозныхъ и благочести-
выхъ семьяхъ, что конечно не могло не отразиться на нихъ
и въ зрѣломъ возрастѣ. Да - съ . . . А вотъ наша Россія
 напоминаетъ мнѣ мальчишку, очень рано пришедшаго къ
атеизму и оттого штурмующаго всѣ древнія святыни.
Ха! Ха! Такъ рисуются мнѣ и современные большевики.
Мальчишки - атеисты — и больше ничего . . . Ихъ атеизмъ,
нигилизмъ, марксизмъ, матеріализмъ, коммунизмъ и прочая...
свидѣтельствуютъ только о мальчишеской запальчивости,
смѣлости, свободолюбіи. . . ха . . . ха, конечно, о некуль-
турности. Да - съ . . . Но вѣдь мальчишка - атеистъ — вовсе
не такое уже безнадежное явленіе. Я пожалуй предпочту
его . . . благочестивому тупицѣ, покорно повторяющему
чужія вѣрованія. . . Да и самъ я, напримѣръ, былъ въ
семнадцать лѣтъ заядлымъ атеистомъ, а теперь. . . вы
видите меня здѣсь . . . Х а! Х а! Мой атеизмъ, скептицизмъ
и нигилизмъ мнѣ даже помогли освободиться отъ догматики
и выучили меня непредвзятому объективному отношенію
къ міру. Отчего же не предположить, что и наши любез-
ные большевики когда нибудь съ нашей помощью прой-
дутъ такую же эволюцію? Признаюсь, что методологи-
чески, они мнѣ куда ближе хотя бы нашихъ православ-
ныхъ. Увѣряю васъ. Такой мальчишескій матеріализмъ
не опасенъ. Надо же перебѣситься. Я по крайней мѣрѣ
хочу попробовать одинъ экспериментъ съ коммунистичес-
кой молодежью. Думаю прочесть имъ цѣлый курсъ лекцій
по философіи, принявъ методъ скептическаго отрицанія.
Сначала соглашусь съ ними, что Богъ — выдумка, свобода
воли — выдумка и безсмертіе — выдумка, а кончу тѣмъ,
что докажу имъ, что матерія выдумка, и сами они со своей
теоріей самая глупая изъ всѣхъ выдумокъ, — какія до
сихъ поръ были. Х а! Х а!.. Если это мнѣ удастся сдѣлать,
то и вся наша коммунистическая молодежь когда нибудь
окажется на той же стадіи развитія, какъ я самъ. Иными
словами, откроется новый экспериментальный путь для
воспріятія Ангела въ Россіи, ничего общаго не имѣющій
съ догматическимъ православіемъ. Не забудьте того, что
я уже говорилъ: Россія психологически, съ отроческихъ
лѣтъ, отвергаетъ догматы и вѣрованія и должна своими
собственными силами дойти до новаго духовнаго познанія.
При этомъ, конечно, будутъ эксцессы, но это не б ѣ д а . . .
Зато и придетъ Россія къ новому.
— Вотъ кажется. . . ахъ д а . . . что касается выск
занныхъ тутъ мнѣній, то право я выслушалъ ихъ съ вели-
чайшимъ интересомъ. . . Для меня все слышанное тутъ
психологически равноцѣнно, какъ явленіе, а единодушіе
вынесеннаго рѣшенія еще больше укрѣплятъ меня въ пра-
вильности моего метода. Само же предложеніе весьма
пріятно составлено *.. и не безъ остроумія. Коммуна про-
летарскихъ мйссіонеровъ . . . Ха! Ха! Да вѣдь это перлъ!
Съ умными людьми всегда пріятнѣе имѣть дѣло, нежели
 съ глупыми, даже если они не всегда чистосердечны. Не
такъ ли? Ха! Ха!
Феноменовъ съ вкусной улыбкой комически вытара-
щилъ глаза и пріятно поклонился собранію.
— Теперь ваша очередь, Левъ Александровичъ, —
учтиво обратился Скалдинъ къ Левушкѣ, который съ уг-
рюмымъ видомъ исподлобья слѣдилъ за Агніей.
Левушка тряхнулъ своей вполтора раза увеличенной
головой мальчика и, поправившись въ собственномъ тѣлѣ,
довольно хмуро пробурчалъ: — А что же мнѣ то сказать,
Андрей Андреевичъ? Объ Ангелѣ я раньше своей смерти
все равно ничего не узнаю, да и прочіе земляки настолько
еще порабощены плотью, что имъ ли объ Ангелѣ судить?
Я, какъ вы знаете, — простой врачъ и привыкъ смотрѣть
на людей, какъ на паціентовъ. Народную психологію я
тоже невольно ставлю въ связь съ различными органиче-
скими условіями. Я тоже немало наблюдалъ коммунистовъ
въ своемъ лазаретѣ и нахожу, что почти всѣ они — безна-
дежные дегенераты, неспособные по чисто анатомическимъ
причинамъ ни на какія благородныя чувства. Оттого, дол-
жно быть, и матеріалистическія идеи они такъ просто и
легко воспринимаютъ. Отъ дурной наслѣдственности, не-
доѣданій, лишеній и трудной механической работы они во-
обще стали невмѣняемы. Что подѣлаешь, если мозгъ не
въ порядкѣ? Поэтому я и не особенно вѣрю, что глава-
рей коммунизма можно въ чемъ либо переубѣдить. Ихъ
лечить надо, а не переубѣждать. Что касается простона-
родья, которое я тоже часто наблюдалъ, то оно конечно
пробудилось, но, къ сожалѣнію, на слишкомъ ранней ста-
діи жизни, когда все сознаніе направляется. . . на пищева-
реніе. Этого, пожалуй, тоже еще ни у одного народа не
случалось. Обычно народное самосознаніе пробуждалось
лишь послѣ того, какъ здоровыя органическія силы страны
помимо сознанія народнаго устраивали всѣ экономическія
отношенія. Россія же пробудилась еще до того, какъ об-
мѣнъ веществъ наладился, и потому всѣ эти низшія функ-
ціи народной жизни теперь продѣлываются при вмѣша-
тельствѣ незрѣлаго національнаго сознанія. Младенческое
сознаніе русскаго народа оказалось свидѣтелемъ и устро-
ителемъ въ самой низшей области народнаго существованія.
Немудрено, что развивается хищничество, спекуляція и вся-
кія низменныя корыстныя страсти, на которыхъ такъ удач-
но играютъ дегенераты-коммунисты. Оттого то больше-
вики и не ошибаются никогда въ своей тактикѣ. Они ко-
нечно ничего не могли бы подѣлать съ народомъ, если бы
его самосознаніе пробудилось на болѣе высокой ступени,
или же совсѣмъ не пробуждалось. Вѣдь интеллигенцію они
не соблазнили именно потому, что продовольственная раз-
руха и голодъ дѣйствуютъ на той ступени развитія, кото-
рую занимаетъ русская интеллигенція, болѣе или менѣе
очищающе. Для насъ, интеллигентовъ, революція даже
полезна, а то мы слишкомъ сыто, буржуазно жили. Намъ
полезно пострадать, выучиться воздержанію, чтобы голодъ
не доводилъ насъ до состоянія озвѣрѣнія, а, напротивъ,
дѣйствовалъ, какъ очищающій постъ, необходимый для
одухотворенія нашей плоти. Тѣмъ не менѣе, русская ин-
теллигенція — единственный классъ, о которомъ слѣдуетъ
намъ подумать и которому слѣдуетъ помочь. Остальные
классы и сами не пропадутъ. Если мы пристронмся къ
большевикамъ, то и остальной русской интеллигенціи бу-
детъ житься лучше; ее перестанутъ травить, истреблять,
она не будетъ умирать съ голоду, что неминуемо случится,
если интеллигенція будетъ предоставлена самой себѣ, такъ
какъ самой ей никогда не справиться со звѣремъ, съ алч-
нымъ крестьянствомъ и фанатическимъ пролетаріатомъ.
Работать придется очень элементарно, подлаживаясь къ
большевикамъ, какъ къ паціентамъ, какъ къ больнымъ
людямъ. Нечего церемониться, когда интеллигенція уми-
раетъ отъ голоду и болѣзней. Вотъ единственная причина,
почему и я готовъ принять предложеніе этой золотушной
дѣвицы. Для меня, какъ для врача, ничего не измѣнится
послѣ этого соглашенія. Буду попрежнему читать лекціи
о гигіенѣ и лечить больныхъ. Остальнымъ же, и въ осо-
бенности Петру Николаевичу, — лучше видно, что можно
теперь говорить. И если всѣ вы нашли возможнымъ
сотрудничать съ болыпевиками, то ужъ мнѣ то противъ
этого спорить во всякомъ случаѣ не приходится.
Левъ Александровичъ хмуро замолчалъ. Онъ былъ
послѣднимъ. . . На минуту воцарилось довольно тяжкое
раздумье.
— Милые друзья! — сказалъ наконецъ Скалдинъ с
неожиданнымъ для него волненіемъ. — Милые друзья! На-
сколько я понялъ, — разногласій не имѣется. Въ такомъ
случаѣ разрѣшите мнѣ считать предложенныя намъ условія
— принятыми, правда, при одномъ воздержавшемся. Какъ
ни отвѣтственно наше рѣшеніе, какъ ни одиноки и поки-
нуты мы въ эту трудную минуту, мы все же не вправѣ
воздержнваться отъ рѣшенія. Россія насъ ждетъ. Брат-
ство въ опасности. Учитель отдѣленъ отъ насъ небывалы-
ми событіями эпохи. Но можетъ быть учитель видитъ
насъ въ эту минуту духовнымъ взоромъ своимъ и благо-
словляетъ насъ. Будемъ же вѣрить, что и Ангелъ, кото-
рому мы призваны жертвенно служить, насъ не оставитъ.
Вознесемъ свои молитвы къ нему въ этотъ отвѣтственный
и суровый часъ.
 Голосъ Скалдина дрогнулъ. Его высокая согбенная
въ шеѣ фигура выразила величайшее благоговѣніе. Всѣ
встали и тоже, склонивъ головы, пребыли въ безмолвной
молитвѣ. Въ духовной атмосферѣ возникло удручающе
настороженное безмолвіе. Кончивъ молитву, всѣ по оче-
реди подписались на договорѣ, гдѣ виднѣлась уже под-
пись Леи Нэйнъ надъ красной пятиконечной звѣздой.
Послѣ этого всѣ члены братства въ тяжелой заботѣ, не
глядя другъ на друга и не разговаривая, стали расходиться
по домамъ.
— А вы почему сегодня такой потерянный? — спро-
сила Марія, выходя вмѣстѣ съ Михаиломъ на улицу.
Потерянный Михаилъ отвѣтилъ не сразу. — Я ничего
не понимаю, — признался онъ наконецъ.
— Не понимаете? Чего же?
Михаилъ рѣшилъ разсказать обо всемъ. — Я зналъ
уже раньше эту женщину, эту Лею Нэйнъ.
Марія Алексѣевна въ крайнемъ удивленіи даже прі-
остановилась. — Знали раньше? Отчего же вы молчали?
Михаилъ смутился. — Оттого и молчалъ, — отвѣтилъ
онъ: — Самъ то я хорошъ! Кто далъ мнѣ право судить?
Марія рѣшительно взяла его за рукавъ. — Вы сей-
часъ же разскажете мнѣ объ этой женщинѣ, — сказала
она съ тревогой.
Михаилъ не посмѣлъ ослушаться и вкратцѣ разска-
залъ о своемъ знакомствѣ съ Леей, о своей любви и рас-
хожденіи, скрывъ однако подробности своей послѣдней
встрѣчи въ Невелѣ. Попутно разсказалъ онъ также о
любви Лебеды къ Аленушкѣ и о порученіи, которое онъ
далъ Лебедѣ передъ его отъѣздомъ въ Москву.
— Дальше все пошло уже черезъ Лебеду, — винова-
то закончилъ онъ.
— Повидимому, Петръ Николаевичъ съ успѣхомъ
выполнилъ ваше порученіе! — съ горечью замѣтила Марія.
— Мнѣ онъ непріятенъ! — воскликнулъ Михаилъ: —
Онъ . . . долженъ былъ . . . вернуться къ моей сестрѣ . . .
И не вернулся. . .
Марія болѣзненно поморщилась. — Петръ . . . Петръ . . .
узнаю тебя . . . Боже, да какъ же несчастны люди! . . Какъ
искушаются . . . и падаютъ . . .
Въ это время въ отдаленіи съ Москворѣцкой набе-
режной раскатилось нѣсколько выстрѣловъ. Бичеваніе Мос-
квы возобновилось. Марія вздрогнула и схватила Михаила
за руку. — Вы не знаете, какъ болитъ у меня сердце за
братство, за Андрея Андреевича. . . Никогда еще не ви-
дала его въ такомъ сомнѣніи . . .
 Снова защелкалъ бичъ, уже ближе. Черные, пустын-
ные просторы враждебно насторожились . . . Изъ угловъ и
подворотенъ неистово взвылъ пронизывающій зимній вихрь.
Михаилъ рѣшилъ успокоить Марію. — Но вѣдь надъ
нами Ангелъ? — сказалъ онъ, нѣжно пожимая ей руку.
— Вы говорите. . . Ангелъ . . . — задумчиво отозва-
лась она, борясь съ тяжелыми сомнѣніями и тревогой: —
Да! Съ нами Ангелъ . . . Но вѣдь онъ . . . молчитъ?..

)
\

«
 Сознательный умалишенный.

Сергѣй Михайловичъ Феноменовъ, воспользовавшись

воскреснымъ утромъ, съ удвоеннымъ усердіемъ углублялся
въ духовныя свои упражненія. Хозяева квартиры ушли
на рынокъ; торопиться было некуда, пустой желудокъ
заставлялъ быть экономнымъ въ движеніяхъ. Сергѣю Ми-
хайловичу Феноменову положительно не оставалось ничего
иного, какъ лежать въ полураздѣтомъ видѣ на смятой
постели, закинувъ голову, закрывъ глаза и сложивъ на
груди руки — какъ покойникъ въ гробу. Къ такой позѣ
покойника Феноменовъ пріучалъ себя сознательно, находя,
что и сами его упражненія суть ни что иное, какъ репе-
тиція этого окончательнаго акта посвященія въ высшія
тайны бытія.
Мѣрно и спокойно дыша черезъ носъ, преодолѣвалъ
онъ не безъ труда свой хроническій насморкъ. Такое
дыханіе находилъ онъ при упражненіяхъ наиболѣе цѣле-
сообразнымъ. Положеніе сложенныхъ рукъ тоже оказы-
вало ему побочную услугу, смягчая голодное посасываніе
подъ ложечкой, вещь при упражненіяхъ весьма отвлека-
ющую. Но отъ усталости ли, или отъ нездоровья, даже
и эти мѣропріятія мало помогали сегодня Сергѣю Михай-
ловичу, — затекавшія ноги то и дѣло приходилось пере-
двигать, отвлекаясь отъ заданной темы, насморкъ былъ
непреодолимъ и приводилъ чуть ли не къ удушью.
Даже давнишнія достиженія Феноменова сегодня ему
измѣняли, — такъ напримѣръ, не удавалось ему никакъ
отвлечься отъ воспріятія своихъ темныхъ вѣкъ; а вѣдь
бывали у него дни, когда онъ не замѣчалъ этой досадли-
вой черноты и совершенно отвлекался отъ какого бы то
ни было зрительнаго воспріятія — какъ свѣтлаго, такъ и
темнаго. Кромѣ того и созерцаемая идея никакъ не хо-
тѣла отдѣлиться отъ словъ и привычныхъ артикуляцій, чего
при правильныхъ упражненіяхъ опять таки никогда не
должно было быть.
Словомъ, Сергѣй Михайловичъ Феноменовъ оіцутилъ
себя на этотъ разъ основательно увязшимъ въ глиняную
массу тѣлесности, до того основательно, что и все его са-
мочувствіе вдругъ оказалось объятымъ чисто физической
тягучей тошнотой.
Но Феноменовъ былъ настойчивъ. Энергично фырк-
нувъ раза два, онъ подчинилъ себѣ свой носъ, а плотнѣе
прижавъ къ животу руки, парализовалъ на время досадную
тошноту.
Потомъ со свѣжимъ приливомъ силъ ринулся въ ат-
мосферу легкой духовности.
Путемъ внутренняго опыта онъ давно уже зналъ, что
при упражненіяхъ такого рода успѣхъ достигается не моз-
говымъ напряженіемъ, а чисто моральнымъ актомъ воли,
который состоитъ не столько въ усиліяхъ, какъ въ свобод-
номъ дыханіи духа и въ чисто моральномъ интересѣ къ
предмету.
„Думать мозгомъ — это то же самое, что пѣть гор-
ломъ!“ — блеснула въ немъ мысль: — „Какъ при горло-
вомъ пѣніи нѣтъ свободнаго физическаго дыханія, такъ
при мозговомъ мышленіи нѣтъ свободнаго духовнаго ды-
ханія. Мысль должна прорезонировать въ легкихъ духа!“
Подумавъ такъ, Феноменовъ тотчасъ отогналъ отъ
себя и эту мысль: она вѣдь отвлекала его. Но мысль все
же дала ему должное направленіе. Нужное состояніе бы-
ло достигнуто. Блаженное чувство освобожденности отъ
плоти — результатъ безконечнаго усердія и точности уп-
ражненій — постепенно наполнило его. Зарезонировали
духовныя легкія, изъ тѣла постепенно переходилъ онъ въ
мысль. Мысль же была уже не въ настоящемъ, а въ да-
лекомъ прошломъ; космическимъ воспоминаніемъ станови-
лась мысль; Феноменовъ переходилъ въ отсутствующее,
на постели же, тяжело сопя, съ задранной бороденкой и
сложенными на животѣ руками въ позѣ покойника — ко-
снѣла вспухшая отъ голода плоть. Эта плоть спала, пока.
онъ бодрствовалъ въ мысли . . . Еще немного, и осво-
божденный духъ изъ отсутствующаго безпрепятственно
объемлетъ взоромъ покинутую оболочку . ..
Но въ это время громовой ударъ потрясъ и содрог-
нулъ неуклюжее пухлое тѣло созерцателя. Громовой ударъ
рикошетомъ оглушилъ и сумеречно бодрствующій духъ.
Ошеломленный Феноменовъ разверзъ круглые глаза
и глубоко вздохнулъ. Между тѣмъ, громовой ударъ, вер-
 нувшій его въ настоящее, повторился, но теперь это былъ
лишь тихій стукъ въ дверь его комнаты.
„Такъ различны впечатлѣнія для различныхъ состояній
сознанія," — констатнровалъ потревоженный философъ, съ
трудомъ подымаясь съ постели.
— Войдите, не стѣсняйтесь! — крикнулъ онъ своимъ
обычнымъ дружественно шутливымъ тономъ, торопливо
натягивая на себя мятый пиджакъ.
Чопорный, наглухо застегнутый Цвиллингъ дѣловито
шагнулъ въ комнатушку.
— А-а*а! — напыжился Феноменовъ, вставъ въ декла-
маторскую позу: — Томасъ! Рѣдкій гость! Да еще въ та-
кое неурочное время! Въ самый хаосъ — столь враждеб-
ный вамъ — попали!
Съ этими словами Феноменовъ приподнесъ вошед-
шему одну изъ своихъ гнилыхъ улыбокъ, но такъ вкусно,
какъ только онъ одинъ умѣлъ дѣлать.
Томасъ критически оглянулся со своей высоты, чуть
скосивъ внизъ спокойные глаза. Безпорядокъ въ комнатѣ
стоялъ дѣйствительно великій. Отъ философской библіо-
теки Феноменова не оставалось почти ничего, кромѣ нѣ-
сколькихъ полуразорванныхъ книгъ, неряшливо разбросан-
ныхъ на полкахъ и на полу; письменный столъ былъ за-
валенъ журналами, лучинами и остатками нераспроданной
пока посуды. Толстый слой пыли покрывалъ подоконники.
Феноменовъ съ преувеличенной торопливостыо подви-
нулъ гостю стулъ съ подломанной ножкой: — Присажи-
вайтесь, Томасъ ! Хе ! Хе ! . . Хотя мебель и съ дефек-
тикомъ, но если сохранять должное математическое равно-
вѣсіе . . . Ха ! Ха !
— Нѣтъ, я постою! — безъ удивленія и не улыбаясь
на шутку забасилъ Цвиллингъ: — Я на минуту. Не за-
держ у... По дѣлу . . . къ вамъ, Сергѣй Михайловичъ !
Сергѣй Михайловичъ усѣлся на постель и оттуда по-
нимающе полушутливо, полусерьезно кивалъ круглой го-
ловой, плавно поглаживая бородку.
— Дѣло мое не изъ пріятныхъ! — началъ безъ вся-
кихъ предисловій Цвиллингъ. — Оно касается непосред-
ственно васъ въ связи съ помѣщенной вами въ журналѣ
статьи Скалдина. Этотъ поступокъ былъ съ вашей сто-
роны большой неострожностью.
— Ого ! ? Это интересно ! Я весь вниманіе !
Прежде всего, Сергѣй Михайловичъ, скажу вамъ оть,
себя, что считаю ваши выступленія легкомысленной демон-
страціей. Такъ со стихійными силами не борются. Только
безстрастный, холодный расчетъ приводитъ къ результа-
тамъ. Но что сдѣлано, то сдѣлано. Я же пришелъ къ
Вамъ не съ чтеніемъ нотацій, а съ предупрежденіемъ.
 Это ужъ совсѣмъ интересно! — обрадовался Фено-
меновъ, съ важностью поглаживая руки.
Съ тѣмъ же чопорнымъ безстрастіемъ Цвиллингъ от-
куда то сверху скосилъ на него спокойные гл аза: — Про-
тивъ васъ, Сергѣй Михайловичъ, возбуждено преслѣдова-
ніе, — методически началъ о н ъ — это я знаю достовѣрно
отъ Петра Николаевича. Его же извѣстила сама Лея
Нэйнъ. Со дня на день ждите ареста и заключёнія въ
Вечека.
Рогь Феноменова принялъ такую же форму, какъ и
его глаза. — О го ! ? Для меня, признаюсь, такая аргумен-
тація асі Ь о тіп ет нѣсколько неожиданна!
Вдругъ онъ въ комическомъ изнеможеніи вытянулъ
руки и ноги и громко захохоталъ: — Ха-ха-ха ! Вотъ
такъ штука Аримана! А вѣдь я только что закаялся за-
ниматься общественностью. За свою „Феноменологію Духа“
засѣсть думалъ!. . А Ариманъ уже тутъ какъ тутъ. Такъ
значитъ — въ Вечека. . . говорите вы ? Ха ! Ха 1 А вѣдь
тамъ писать не придется, какъ вы полагаете ? А ? Ха! Ха!
Ну и н у ! Ай-да Ариманъ ! • Каналья !
Цвиллингъ сохранялъ обычную серьезность. — Считаю
вашъ смѣхъ неумѣстнымъ! Лично я ничего смѣшного въ
вашемъ положеніи не нахожу!
— Ха! Х а! Ха! Не находите ? Въ васъ просто юмору
нѣтъ, милѣйшій Томасъ.
Но Цвиллингъ попрежнему неулыбался. — Не легко-
мысленничайте ! — сказалъ онъ наставительно: — Совѣтую
вамъ не терять времени и придумать какой нибудь выходъ,
чтобы повернуть естественный ходъ событій въ свою пользу.
Феноменовъ тотчасъ же принялъ самый важный видъ.
— Я весь — серьезность! И такъ, насколько я понимаю,
вы предлагаете мнѣ вступить въ борьбу съ Ариманомъ и
его шутками. . . Легко сказать, но какъ это сдѣлать ?
Вѣдь это же цѣлая проблема!
— Да, ситуація трудна ! — холодно согласился Томасъ
Цвиллингь. — Я лично могу поставить проблему чисто
формально. И это уже ваше дѣло — найти для нея кон-
кретное разрѣшеніе.
— А ну-ка, ну-ка! Интересно! — предвкушалъ Фе-
номеновъ, поглаживая руки.
— Мои соображенія кратки. Прежде всего преду-
преждаю васъ отъ легкомысленныхъ поступковъ, напри-
мѣръ, отъ бѣгства въ провинцію. Н айдутъ! А если не
вайдутъ, то схватятъ Вѣру Васильевну, — это у нихъ прак-
тикуется. Но также не совѣтую вамъ даваться въ руки,
такъ какъ мы совершенно не защищены отъ террора, и
тогда васъ растрѣляютъ въ качествѣ заложника, что было
бы весьма глупо, ввиду вашей талантливости.
 Ха! Ха! Ха! Отвѣтъ совершенно въ моемъ д у х ѣ !
Ни да, ни нѣтъ! Но вѣдь въ мірѣ Аримана Іегііит поп
йаіиг! Покорнѣйше благодарю васъ за совѣтъ . . . Я это
и безъ васъ знаю ! Ха ! Ха !
Цвиллингъ не улыбался. — Вы забываете, — сказалъ
онъ серьезно, — объ одной формальной возможности. Фор-
мально есть средство спасенія: вамъ необходимо реабили-
тировать себя въ глазахъ совѣтской власти.
Ха ! Ха ! Ха ! Иными словами — вы предлагаете мнѣ
явиться съ повинной? Превосходно, восхитительно ! Ваши
формальные выходы, милый Томасъ, математически весьма
вразумительны ! .. Но вы забываете о мотивахъ мораль-
наго порядка, мой милый.
Чопорный Цвиллингъ пожалъ плечами. — Съ повин-
ной ? . . Этого я не говорилъ. Это ужъ ваше дѣло .. ,
Мое же дѣло разсмотрѣть вопросъ чисто формально, чего я,
какъ мнѣ кажется, уже достигъ.
Цвиллингъ важно замолчалъ.
— Ха! Ха! Ха! — засмѣялся Феноменовъ. — И на
томъ спасибо ! Хотя, признаться я отъ этихъ формальныхъ >
разрѣшеній никакой пользы для себя и не усматриваю. . .
Проблема, настоящая проблема! Такъ вотъ значитъ какъ!
Ха ! Ха ! . . Вотъ вѣдь какъ ? Ну спасибо, спасибо !
Давъ ему отхохотаться, Цвиллингъ медленно двинулся
къ нему и, не сгибаясь, чуть скосивъ на корчившагося отъ
смѣха Феноменова свои красивые спокойные глаза, густо
откашлялся.
— До свиданія, Сергѣй Михайловичъ!
Какъ ? вы уже ? . . Да вѣдь мы же еще ни до чего
не договорились! А ?
— До свиданья, Сергѣй Михайловичъ! — такъ же без-
страстно и методично повторилъ Цвиллингъ и, пожавъ
бѣлую руку Феноменова, вышелъ изъ комнаты.
— Ха ! Ха Г Да куда же вы, въ самомъ дѣлѣ ! ? —
крикнулъ ему вслѣдъ Феноменовъ.
Но вотъ хлопнула парадная дверь... Феноменовъ пе-
ресталъ смѣяться, и серьезный, строгій человѣкъ безъ на-
мека на смѣхъ и веселость, со строгимъ и спокойнымъ ли-
цомъ очутился вдругъ на мѣстѣ благодушнаго весельчака.
— яЧто бы стоила моя жизнь, если бы „Феноменоло-
гія Духа “ — осталась не написанной?" вдругъ громко
спросилъ онъ себя. „Если и въ области мысли Ариманъ
побѣдитъ меня — какъ побѣдилъ онъ меня въ обществен-
ности ? “
Еще строже и задумчивѣе стали круглые смѣлые глаза
Феноменова, отразивъ въ себѣ всю скорбь его усталой
плоти. Тяжело и хрипло дохнуло искривленное вспухшее
тѣло.
 „ Стой Феноменовъ! Не падай духом ъ! Неужели
твой аналитическій разумъ не найдетъ другого способа
перехитрить Аримана, кромѣ постыдной сдачи врагу, и
иначе не разрѣшитъ ребусъ, заданный тебѣ этимъ матема-
тическимъ метрономомъ ? “
Феноменовъ засмѣялся.
„ Больше довѣрія къ разуму, больше довѣрія къ ра-
зу м у ! Можетъ быть ты и найдешь спасеніе, не являясь
съ повинной ? Однако, что же ты мѣшкаешь? „ — зато-
ропился онъ вдругъ, дѣлая строгое л и д о : „ Обдумать
ситуацію можно вѣдь и въ другомъ, болѣе безопасномъ
мѣстѣ. Но гдѣ? . . вотъ вопросъ . . . Ха! Х а ! “ Вдругь
онъ хлопнулъ въ ладоши и весело захохоталъ.
„ Нашелъ! На что, спрашивается, у тебя жена, если
ты даже ни разу не навѣстилъ ее? А? Можегь быть
теперь наконецъ явится у тебя достаточный интересъ къ
собственной супругѣ?! Ха! Ха! Ха! Или ты забылъ, что
она пророчица ? .. Кто знаетъ, вдругъ ее и на этотъ разъ
осѣнитъ ? Она, нѣтъ нѣтъ, да и скажетъ что нибудь
сногешибательное! “
Съ этими словами Феноменовъ торопливо натянулъ
рваненькое пальто, напялилъ на круглую стриженую голову
трепанную шляпу, въ драный портфель сложилъ всѣ свои
Писанія и нужные документы и, оглянувшись на всѣ сто-
роны, важно торжественно поклонился.
— Прощай, обитель философіи! Прощай старый
скарбъ . . . Ибо оставляю тебя . . . Да сожретъ тебя Ари-
манъ — чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучш е! ..
Потомъ Феноменовъ торопливо разжевалъ огрызокъ
чернаго хлѣба, случайно найденный на окнѣ подъ шляпою,
чтобы хоть немного избавиться отъ сосущаго чувства подъ
ложечкой, и, еще разъ поклонившись, грузной поступью
вышелъ изъ квартиры.
Дорога на Виндавскій вокзалъ трудйа, — особенно
для такого немощнаго путника, какъ Феноменовъ.
Парило. . . Ранняя осень еще не могла изгнать лѣт-
ней духоты. Несмотря на пыль, духоту и удушливыя
испаренія, Феноменовъ добродушно и хитро улыбался.
Такъ казалось, по крайней мѣрѣ, сухаревскимъ мальчишкамъ-
папиросникамъ, которымъ его искривленная вбокъ фигура
и круглые безбровые глаза показались должно быть достой-
ными самаго громкаго и веселаго смѣха. Да врядъ ли
хоть кто нибудь изъ встрѣчныхъ могъ усмотрѣть въ пух-
лой богемской фигурѣ и гнилой улыбкѣ одутловатаго лица
— глубоко запрятанную усталость, почти отчаяніе.
Мѣщанская улица . . . Что можетъ быть длиннѣе
Мѣщанской улицы для обывателя, нагруженнаго картошкой
и тому подобными предметами питанія, особенно же, когда
до поѣзда остается не болѣе получаса? — Мѣщанская
улица показалась Феноменову символомъ безконечности.
Уже совершенно изнемогшій дошелъ онъ наконецъ до
вокзала и кое какъ вобрался въ нужный дачный поѣздъ.
„Полдѣла сдѣлано. Охъ! Скверная вещь матерія,
очень скверная вещ ь!“
Въ вагонѣ было еще душнѣе; пахло махоркой, сол-
датскими сапогами и селедкой, торчавшей изъ кармана
молочницы — за молоко вымѣняла. Еще немного, и Фе-
номенову оть волненія и усталости не избѣжать бы дур-
ноты, но, къ счастью для него, изъ набѣжавшей низкой
тучки брызнуло прохладнымъ дождемъ, потянуло влагой,
пыль улеглась, солнечный день посвѣжѣлъ и пріятно дох-
нуло запахомъ влажныхъ листочковъ.
Поѣздъ тронулся, пропуская сквозь окна сквознячки,
и Феноменову сразу полегчало. Особенно же бодро, —
почти здорово — почувствовалъ онъ себя, вылѣзая на
нужной станціи.
Тучка сползала ѵза горизонтъ, какъ тряпка, и небо
какъ стекло обмытое тряпкой этой, заглянцовѣло весело.
Полуосеннее солнце нѣжно пригрѣвало одутловатое лицо
Феноменова, а давно позабытая близость природы напол-
нила его благоволѣніемъ и покоемъ.
„— Ха-ха-ха! Воображаю, какъ напугается моя на-
реченная!" — подумалъ онъ съ наслажденіемъ. — „Впро-
чемъ, это не бѣда. Что нибудь придумаемъ.“
Феноменовъ вспомнилъ разсказы Меркуровой и на-
чалъ оріентироваться по предметамъ.
Вотъ зеленый прудокъ! Отлично! А вотъ и красная
дворцовая стѣна! Превосходно! Дорога идетъ вдоль
стѣны . . . Очаровательно! А вотъ никакъ и искомый паркъ.
Все согласуется. Заб оръ . . . ворота . . . сосны ! ..
„Ез 5 ііт т Г — сказалъ Феноменовъ. Несомнѣнно
тамъ, въ сосновомъ паркѣ за заборомъ и помѣщался ря-
домъ съ санаторіей пансіонъ для дефэктивныхъ дѣтей, гдѣ
Меркурова преподавала ритмическую гимнастику и танцы.
„Ну и паркъ! Нѣтъ, положительно только природа
является достойнымъ фономъ космической мысли. Тебѣ
бы тутъ пожить! Тебѣ бы да тутъ подумать . . . Подальше
отъ сумасшедшаго ариманизма и всяческой чертовщины !. .
Да-съ, несомнѣнно! .. Тутъ ты въ одинъ мѣсяцъ сдѣлалъ
бы больше, чѣмъ за цѣлый годъ безтолковой городской
суеты“ . . .
У деревянныхъ воротъ сгорожила старуха приврат-
ница въ черномъ платкѣ и съ шишкой на щекѣ.
— А! Здравствуйте, бабушка! — Феноменовъ, вкусно
улыбаясь, снялъ шляпу и поклонился старухѣ. Старуха
нѣсколько подозрительно взглянула — сперва на шляпу,
ш
потомъ на сапоги, на портфель . . . Пускать постороннихъ
было не приказано.
— Готовъ поспорить, бабушка, что это и есть сана-
торія!
— Она самая! — отвѣтствовала нехотя старуха съ
шишкой. — Да только сюда однѣхъ субъектовъ пущать
дозволено!
Феноменовъ закинулъ голову и зычно захохоталъ. —
Ха! Ха! Восхитительно! Значитъ мнѣ можно!
— Да нешто вы субъектъ? — все еще не довѣряя,
спросила старуха съ шишкой.
— Вотъ именно! — напыщенно закричалъ Феноме-
новъ, подымая палецъ передъ старухой. — Еслй кто иибудь
и можетъ назвать себя субъектомъ, такъ это я ! А при-
шелъ я не зря, а къ женѣ своей, Вѣрѣ Васильевнѣ Мер-
куровой!
Старуха повѣрила. — Ахъ, вона оно ш то ! Эфто —
плясунья! Егоза тая, што съ ребетенками въ упражне-
ніяхъ.
Старуха съ шишкой сокрушенно вздохнула и заки-
вала неодобрительно головой.
— Х а! Х а! О на! Она! Не передадите ли вы ей, ба-
бушка, что мужъ ее видѣть хочетъ.
Старуха опять вздохнула. — Таперя знаю . . . Егоза
такая, плясунья . . . Небось и теперя поди съ робятками
околачивается. Да ужъ ладно . . . Схожу штоли . . . Ужотка,
погоди - ка тутъ.
— Премного благодаренъ! — крикнулъ Феноменовъ
вслѣдъ удаляющейся старухѣ.
Съ минуту онъ постоялъ у воротъ. — „ А отчего бы
и не зайти?
Ворота оказались открытыми. Не торопясь, зашагалъ
Феноменовъ по усыпанной гравіемъ дорожкѣ. Крѣпкій
духъ вѣковыхъ сосенъ веселилъ его обоняніе. Прохлад-
ныя капельки съ древесныхъ иглъ струились ему на бороду;
весело поскрипывалъ гравій и теплый, косой уже лучъ,
попыхивая изъ за стволовъ, прогрѣвалъ его ревматическое
тѣло.
Попискивали птицы, алмазились росинки на т р ав ѣ ;
вдали раскатывался веселый дѣтскій смѣхъ.
„ А вѣдь хорошо твоя Вѣра устроилась! Вотъ тебѣ
и непрактичная. Ха! Ха! “
Гдѣ то совсѣмъ близко свѣжій дѣвичій голосъ запѣлъ
лезгинку и вдругъ изъ кустовъ на дорожку выбѣжала
дѣвушка съ распущенной косой и, вальсируя, съ пѣсней
закружилась вокругъ Феноменова. Глаза дѣвушки были
подняты къ небу, улыбка мечтательна и томна, всѣ ея
движенія выражали самый высокій восторгъ.
 Широко разставивъ ноги и откинувшись назадъ, Фе-
номеновъ круглыми глазами слѣдилъ за плясуньей.
„Настоящее регреіиит тоЬіІе! Видно еще не изсякла
веселость на Руси — по крайней мѣрѣ, если черпать ее
изнутри . . . Вотъ тебѣ отголосокъ елевзинскихъ мистерій“.
Между тѣмъ, вальсирующая дѣвушка съ тѣмъ же
веселымъ мотивчикомъ, скрылась за кустами.
„ Что не говорите, — подумалъ Феноменовъ, — а по-
добныя проявленія я нахожу отнюдь не болѣе безумными,
чѣмъ в^ю большевистскую тактику. Наоборотъ! Женщина
эта никому не вредитъ и вовсе не претендуетъ — какъ
это дѣлаютъ наши почтенные наркомы — чтобы и всѣ
остальные плясали подъ ея дудочку. Просто она очень
веселый человѣкъ, а въ наше время это прямо таки дра-
гоцѣнное качество! “
Удовлетворенный своимъ парадоксомъ, Феноменовъ
еще бодрѣе зашагалъ по дорожкѣ. Не успѣлъ онъ пройти
и десяти шаговъ, какъ увидѣлъ въ гамакѣ рядомъ съ до-
рожкой мечтательнаго старичка съ бабьимъ личикомъ.
Старичекъ, его замѣтивъ, тотчасъ сдѣлалъ видъ,
словно только Феноменова ему и нужно было.
— Эй! — Старичекъ нетерпѣливо подманилъ его
пальцемъ.
Феноменовъ остановился и вѣжливо раскланялся.
— Передайте имъ, — конфиденціально закартавилъ
старичекъ, кивая куда то въ сторону, — передайте имъ,
что не далѣе какъ сегодня ночью я съ Господомъ Бо-
гомъ бесѣдовалъ.
— Вотъ какъ? — округлилъ глаза Феноменовъ. —
Съ Господомъ Богомъ, говорите вы?
— Ну да .. . Ну д а !. . — раздражительно зашамкалъ
старичекъ, досадливо морщась, — со мной это часто .. .
бываетъ .. . Вѣдь на дняхъ. . . — старичекъ понизилъ го-
лосъ и хитро улыбнулся,.. — на дняхъ я переселяюсь. ..
въ пятый этажъ, такъ что отъ Б о га . . . совсѣмъ близко! . .
Онъ . .. вѣдь знаете .. . въ седьмомъ этажѣ живетъ . . . а
я то пока только въ четвертый добрался . . .
Старичекъ опять улыбнулся, но на этотъ разъ нѣж-
ной улыбкой. — Сегодня Богъ мнѣ объяснилъ, что пере-
ведетъ меня еще выше за всѣ мои страданія, чтобы я еще
чаще могъ съ нимъ видѣться.
— Феноменовъ почтительно поклонился. — Въ ва-
шихъ словахъ не нахожу ничего невѣроятнаго. При пер-
вой же возможности передамъ ихъ кому надо.
Приподнявъ свою шляпу, онъ прошелъ мимо ста-
ричка.
„Удивительный старичекъ! Для такого непредвзятаго
мыслителя какъ я . .. вѣдь это же прямо сокровище!. . .
 Подумать только, что ему доступны такія тайны, какъ се-
миричный составъ вселенной! Положнтельно, эти люди
меня все больше и больше заинтересовываютъ.*
Его размышленія были прерваны оглушительнымъ
звѣрскимъ ревомъ. Прямо на него бѣжалъ огромный че-
ловѣкъ, той уродливой, безформенной наружности, которая
безъ ошибки даетъ угадать латыша-красноармейца.
Глазные яблоки бѣгущаго были вытаращены до того,
что вотъ-вотъ . . . и совсѣмъ выкатятся изъ орбитъ. Ог-
ромный ротъ готовъ былъ разорваться отъ рева . . . Без-
форменное лицо, съ грубымъ носомъ и плоскимъ лбомъ,
имѣло землистый оттѣнокъ. Сквозь разорванный воротъ
рубашки былъ виденъ огромный птичій кадыкъ.
— Ау-ау-ау! Ау-ау-ау! Окрушени, окрушени! Спа-
сай сь!.. Бѣлаквартейци пришла!. . Ау-ау!
Вдругъ увидя Феноменова, латышъ со всего размаху
растянулся и, обхвативъ его ноги, завылъ еще надрывнѣе:
— Ау-ау! Я ше не нарошна! Я ше не нарошна! . . Минѣ
приказифаль. . . Я ше биль честни человѣкъ! Этта ни-
прафта, што на минѣ накафаривайтъ . . . Поэтакимъ я не
стрѣляйтъ .. . Поэтакимъ я тольки двацать человѣкъ ра-
стрѣлайтъ . . . Ау-ау!.. Непрафта! Поэтакимъ я тольки...
трицать человѣкъ!.. Я ше не знала, што бѣлаквартейци
пришла . . . Я ше не знала!. . Ау-ау!..
Больной взвылъ еще громче и судорожно задрожалъ.
Но въ это время изъ кустовъ на него ринулись два
служителя въ бѣлыхъ халатахъ . . . И, поднявъ его, быстро
повели по боковой дорожкѣ.
— Ну — я пропаль. . . — сказалъ съ безнадежностью
латышъ, весь осѣдая мѣшкомъ на руки служителей.
Странная группа исчезла въ кустахъ также быстро,
какъ появилась. Озадаченный и •оторопленный этой не-
пріятной встрѣчей Феноменовъ поморщился.
„ — Л аты ш ъ! Значитъ комиссаръ изъ Вечека. Кажется
чрезвычайники всего чаще заболѣваютъ! Много должно
быть русскихъ жизней на совѣсти у этого господина. . .
И всетаки скажу, что находясь тутъ, онъ гораздо нормаль-
нѣе, чѣмъ на свободѣ. Непріятно, но справедливо, когда
возмездіе за преступленія приходитъ не извнѣ, а изнутри.
Въ сущности этотъ человѣкъ удостоился уже при жизни
пережить все го, что остальныхъ его товарищей комисса-
ровъ ожидаетъ только послѣ смерти . . . Если бы больше-
вики уже теперь отличались такой чуткой совѣстью, то
никакого бы коммунизма и на свѣтѣ бы не было. “
Пройдя еще нѣсколько шаговъ, Феноменовъ увидѣлъ
передъ собой межъ сосенъ деревянный флигелекъ съ от-
крытой терассой. Съ терассы доносились голоса и смѣхъ.
Оттуда же пахнуло вдругь вкуснымъ запахомъ жаркого.
 Феноменовъ въ нерѣшительности остановнлся. Пер-
спектива — быть замѣченнымъ администраціей мало ему
улыбалась. Кромѣ того, и усталость давала себя знать.
Оглянувшись по сторонамъ, онъ съ удовольствіемъ замѣ-
тилъ недалеко отъ себя закрытую лужайку; на лужайкѣ же
плетеный шезлонгъ.
— Вотъ и отлично! Отдохнемъ на лонѣ природы,
да подумаемъ о дѣлахъ!
Не раздумывая, направился онъ къ шезлонгу и съ
наслажденіемъ растянулся. Въ тотъ же мигъ спокойное
ощущеніе довольства наполнило его. — „Восхитительно!
Великолѣпно!!! “ Прищурившись смотрѣлъ онъ сквозь
сосновыя верхушки на легкіе ватные клочки облаковъ,
прислушивался къ чириканью и шуму хвои, къ мѣрному
звуку падающихъ съ листьевъ капелекъ, къ голосамъ и
смѣху, — и вдругъ вздохнулъ. Вкусный запахъ жаркого
былъ раздражителенъ. . . „ Что жъ? пожалуй уже года
два . . . я такого запаха не встрѣчалъ . . . А ? “
Не помогало уже и разглаживаніе желудка рукой.
„ О, матерія! “ Феноменовъ вздохнулъ еще протяжнѣе. —
„ Счастливое житье! Счастливая Вѣра. Въ этакій рай
попасть! А люди - то лю ди! За какія нибудь четверть
часа и столько интересныхъ встрѣчъ! Вотъ если бы тебѣ,
Феноменову, да поселиться бы ту тъ . . . въ такомъ благо-
словенномъ мѣстѣ. Ха - х а ! Ужъ ты бы, Феноменовъ,
написалъ бы тутъ, да ужъ, ты бы да написалъ... Да ужъ . . .
тебѣ бы . . . да Феноменову. . . “
Въ мечтахъ и сладкихъ шорохахъ Феноменовъ неза-
мѣтно задремалъ. Проснулся онъ тоже отъ шороха.
Пріоткрывъ одинъ глазъ, онъ замѣтилъ по близости
чудаковатаго сухопараго господина въ синихъ очкахъ и
бѣломъ чесунчовомъ пиджакѣ съ резедой въ петлицѣ.
Господинъ со стыдливымъ любопытствомъ разгляды-
валъ его . . Замѣтивъ, однако, что Феноменовъ пріоткрылъ
глазъ, желтолицый господинъ конфузливо отвернулся и
какъ ни въ чемъ не бывало пошелъ до дорожкѣ.
Феноменовъ опять закрылъ глазъ, но черезъ минуту
былъ принужденъ къ открытію другого гл аза: тамъ, съ
другой стороны, тотъ же сухопарый господинъ въ синихъ
очкахъ и бѣломъ чесунчовомъ пиджакѣ съ резедой, съ тѣмъ
же стыдливымъ любопытствомъ изъ кустовъ наблюдалъ за
нимъ. И опять, замѣтивъ, что Феноменовъ его увидѣлъ,
онъ съ той же виноватой улыбкой на ципочкахъ, самъ себѣ
дѣлая знаки тишины — приложивъ палецъ къ губамъ —
скрылся за кустами.
Такъ повторилось еще раза два. Не было сомнѣнія,
-— застѣнчивый господинъ въ чесунчовомъ пиджакѣ наблю-
 далъ за Феноменовымъ, дѣлая это стыдливо и конфузливо,
какъ дѣти, желающія завязать пріятное знакомство.
Чрезвычайно заинтересованный Феноменовъ наконецъ
не выдержалъ. Снявъ шляпу, онъ съ дружественной улыб-
кой поклонился странному наблюдателю.
— Простите! Ужъ не ваше ли мѣсто я занялъ ?
Услышавъ такое обращеніе, господинъ въ очкахъ
оживленно съ полной готовностью на ципочкахъ подбѣ-
жалъ къ Феноменову. Его желтое, плохо выбритое лицо
растянулось въ виноватую улыбку.
— Такъ это вы !? — захлебисто проговорилъ о н ъ :
— Вы ! О, я уже . . . давно .. . поджидаю васъ ! . . Но
только сейчасъ узналъ о вашемъ прибытіи . . .
— Да, это я ! — серьезно отвѣтилъ Феноменовъ. — Я
самъ только что пришелъ .. . Можетъ быть тутъ нельзя
лежать ?
— О, что вы, что вы! Сколько угодно, — успокои-
тельно зажестикулировалъ господинъ въ очкахъ,— пожа-
луйста, сдѣлайте милость! Я рѣшительно ничего не имѣю
противъ . . . Это мѣсто для васъ приготовлено !
— Вотъ к а к ъ ! — пріятно изумился Феноменовъ.
— Гм! А вы и не знали? А я такъ . . . все знаю
В се. . рѣшительно в с е ! .. Вы думаете, про васъ-то не
знаю ?
— Ха ! Ха !. Даже про меня знаете ?
— Конечно знаю ! — Господинъ въ очкахъ конфиден-
ціально наклонился на уху Феноменова: — Вы вѣдь тоже
насчетъ академіи!
И вдругъ, ударивъ себя въ грудь, онъ воскрикнулъ
величественно и важно : — Въ этомъ дѣлѣ . . . обращай-
тесь ко м нѣ ! . . Отъ меня все зависитъ! Я и есть прези-
дентъ, котораго вы тутъ ищете. Остальные академики
тутъ не распоряжаются ! .. Только я одинъ ! Президентъ !
— О какой академіи вы говорите? — спросилъ за-
интересованный Феноменовъ.
Господинъ въ очкахъ обиженно закачалъ головой.
— Братъ м ой! Вы меня испытуете, — отвѣтилъ онъ
со слезами въ голосѣ. — Какая же можетъ быть еще ака-
демія въ современной Россіи, кромѣ той вольной философ-
ской академіи, куда и вы такъ стремитесь попасть и пре-
зидентъ которой — никто иной, какъ я ! Да и гдѣ еще
найдете вы теперь свободную мысль, какъ не среди чле-
новъ моей вольной философской академіи, гостемъ кото-
рой вы являетесь?
— Ха! Ха! Ха! — смѣялся Феноменовъ, удовлетво-
ренно потирая руки, это вы остроумно изволили замѣтить.
ТолькО пожалуй въ вашей академіи я пока и нашелъ сво-
бодную оргинальную мысль. Я и самъ бы не прочь по-
жить въ этой самой вашей академіи . . . Какъ человѣкъ
созерцательный, такъ сказать, я . . . Ха! Х а ! .. Д а-съ !
Такъ вотъ, скажите мнѣ только. . . какъ попасть въ вашу
академію ? Вѣдь нужно, такъ сказать, пройти извѣстный
стажъ, дипломомъ соотвѣтствующимъ заручиться. Не
такъ ли ?
Желтолицый господинъ въ очкахъ сокрушенно вздох-
нулъ. — Все отъ Бога зависитъ, братъ мой ! . . Вѣдь меня
то сюда самъ Богъ направилъ. Три года провелъ я въ
экстазѣ, бесѣдуя съ Брамакришной, но Господь повелѣлъ
мнѣ вернуться на землю и основать тутъ вольную фило-
софскую академію. Впрочемъ на землѣ я .. мало нашелъ
пониманія. . .
Господинъ въ очкахъ вздохнулъ еще сокрушеннѣе и
круглыя слезы потекли у него по щекамъ.
— Секретаря намъ навязали! всхлипнулъ онъ. —
Ох-ох-ох!. Ибо кто же позаботится обо мнѣ и объ
остальныхъ академикахъ? А секретарь къ намъ попалъ
жестокій, прямо скажу — жесточайшій. Ужасно грубый,
невоспитанный человѣкъ и полная невѣж да! А забралъ
такую власть, что никто теперь не можетъ безъ него по-
пасть въ академію. Ох! Ох! Ох! Очень трудно стало те-
перь попадать сю да! Охъ какъ трудно! Но зато, если
кто нибудь попадаетъ, то ужъ . . . такая вольность, такая
свобода! ..
Господинъ въ очкахъ умиленно поднялъ глаза къ небу.
— Вы только подумайте, — зашепталъ онъ таин-
ственно : — самъ Брамакришна каждую субботу пригла-
шаетъ всѣхъ академиковъ на файфъ о’клокъ !
— Хе! Хе! Хе! — Феноменовъ былъ въ восторгѣ. —
Хе! Хе! Хе! Это дѣйствительно очень соблазнительно . . .
Я положительно хотѣлъ бы у васъ устроиться!..
Президентъ подпрыгнулъ и по дѣтски забилъ въ
ладоши.
-— Я такъ и зналъ... Я такъ и зналъ I — восклик-
нулъ онъ со счастливымъ смѣхомъ.
— Но какъ это сдѣлать, господинъ президентъ? —
вопрошалъ Феноменовъ съ тѣмъ свойственнымъ ему выра-
женіемъ, когда ни за что нельзя было сказать, — шутитъ
ли онъ, или говоритъ серьезно.
— Для этого надо быть такимъ, какъ я! — гордо
сказалъ президентъ, стукая себя въ грудь. — Такая же
оригинальность и свобода манеръ и мыслей! Тогда про-
пускъ и вступленіе обезпечены!
— Ха! Ха! Ха! Оригинальность манеръ и мыслей?
Ну, за этимъ-то дѣло не станетъ. А гдѣ же секретарь ?
Президентъ, сіяя радостью, захлебисто зашепталъ на
ухо Феноменову: — Вотъ видите тамъ за деревьями домъ?
Тамъ онъ и ж нветъ. .. Прямо ндите, не б о й тесь...
Такъ и скажите, что отъ самого президента. Онъ тогда
мигомъ все устроитъ!
Феноменовъ, слушая эту тираду, благосклонно и удов-
летворенно кивалъ круглой своей головой въ тактъ каждой
фразѣ.
Круглячки его глазъ все больше разгорались, изнутри
озаренные новой идеей.
— Ха! Ха! Ха! Отлично! Превосходно, господмнъ
президентъ! Такъ вы говорите въ томъ вотъ д о м ѣ ? ...
Ну-съ . . . а какъ пройти?
Президентъ опять подскочилъ и радостно забилъ въ
ладоши. — Я проведу, я проведу, я проведу! — тарато-
рилъ онъ, заглядывая въ глаза Феноменову, словно опа-
сался, что тотъ передумаетъ и откажется отъ услуги.
Нѣсколько секундъ Феноменовъ колебался: — яВпро-
чемъ, отчего же не сдѣлать тебѣ эксперимента, милѣйшій
Феноменовъ? Вѣдь въ сущности все очень просто. Нужно
только хоть разъ въ жизни до конца говорить то, что ду-
маешь, не приспособляясь къ чужой терминологіи. И до
конца быть естественнымъ и непосредственнымъ, — вотъ
и все!“
— Идемте, господинъ президентъ! Ведите меня ісь
вашему секретарю! — важно улыбаясь, обратился онъ къ
господину въ очкахъ.
Президентъ радостно и нетерпѣливо засуетился и,
таща за руку Феноменова, вприпрыжку ринулся къ бѣло-
му флигелю врачебнаго персонала. Однако-же, чѣмъ ближе
пододвигались они къ флигелю, — тѣмъ неувѣреннѣе и
нерѣшительнѣе становилась припрыжка президента. По-
дойдя-же къ самому флигелю, президентъ и вовсе оста-
новился.
•— Г м ... Знаете что? Вѣдь я то собственно занятъ...
— забормоталъ онъ, отводя въ сторону глаза и конфуз-
ливо улыбаясь. — Дѣло у меня . .. Брамакришна сего-
дня просилъ меня къ себѣ . . . Онъ съ меня требуетъ . . .
Простите!
— Но объясните, куда мнѣ войти! — снисходя къ
этой маленькой слабости, улыбнулся Феноменовъ.
— А вотъ въ эту дверь . . . Сюда и входите . . . —
благоговѣйно зашепталъ президентъ, — а я ужъ побѣгу...
з н а е т е ... Брамакришна, знаете! А я всетаки президенгь...
вѣдь нельзя же . . .
— Вполнѣ съ вами согласенъ, — серьезно отвѣтсгво-
валъ Феноменовъ, но въ это самое время гдѣ то хлопнула
дверь, и прежде чѣмъ Феноменовъ успѣлъ закрыть ротъ,
президентъ стрѣлой метнулся за уголъ флигеля и исчезъ.
 Озадаченный Феноменовъ остановнлся въ нерѣшитель-
ностн.
— „Ха! Ха! Ха! Ай да президентъ! Что-же, ндти
мнѣ, или не идти ? “
Въ ту же секунду ярко представилось ему: арестъ,
заточеніе въ Вечека, невозможность работать, думать, без-
смысленная, животная смерть подъ выстрѣломъ латыша .. .
— Идти! — сказалъ онъ громко и, перегибаясь на бокъ,
отдуваясь, волоча ногу и тараща круглые безбровые глаза,
увѣренно прошелъ во флигелекъ.
Вотъ онъ въ корридорѣ съ выбѣленными известкою
сгѣнами и большими свѣтлыми окнами въ желтыхъ рамахъ.
Передъ нимъ дверь съ надпнсью: „ Дежурный врачъ.
Безъ доклада не входить! “
— „Отлично, превосходно! Дѣйствовать, такъ дѣй-
ствовать! “
Что есть силы ударилъ Феноменовъ портфелемъ по
двери. Съ грохотомъ открылась дверь, и Феноменовъ
какъ былъ — въ шляпѣ — очутился прямо передъ дежур-
нымъ врачемъ.
Сонный докторъ во френчѣ и въ пенснэ, лицомъ по-
хожій на Луначарскаго, недовольно и ворчливо поднялъ
на Феноменова близорукіе глаза. Онъ сидѣлъ за пись-
меннымъ столомъ, заваленнымъ дѣловымн бумагами, ковы-
ряя вставочкой въ зубахъ.
— Безъ доклада! ? !
Разставивъ ноги, Феноменовъ непринужденно остано-
вился передъ столомъ и весело подмигнулъ врачу.
— Ха! Ха! Ха! Безъ доклада! — Онъ комически
раскланялся и, не спрашивая разрѣшенія, развалился въ
кожанномъ креслѣ около стола, въ позѣ полнаго изнемо-
женія.
Докторъ, похожій на Луначарскаго, нахмурился.
— Простите! По какому же дѣлу ? — спросилъ онъ
съ чуть замѣтнымъ раздраженіемъ.
— Ха! Ха! Я только узнать — нѣтъ ли вакансіи
въ вашей вольной философской академіи. . . Хотѣлъ бы
устроиться!
— Ага! — Докторъ съ понимающей усмѣшкой кив-
нулъ головой и уже дѣловымъ тономъ спѣшно добавилъ:
— Изъ восьмого отдѣленія?
— Ха! Ха! Н ѣтъ-съ! Съ четвертаго этаж а!
— Докторъ поморщился. Онъ былъ не въ духѣ,
страдалъ зубной болью и разговоръ явно раздражалъ
его.
— Но кѣмъ же вы присланы ? .. Санитарно-курорт-
ной комиссіей, что-ли ?
 Феноменовъ пренебрежительно отмахнулся. — Что вы,
что вы ! Ничего подобнаго! Меня самъ президентъ сюда
прислалъ. Онъ бы и самъ со мной пришелъ, кабы его
Брамакришна экстренно не вызвалъ.
Врачъ недоумѣнно, но внимательно осмотрѣлъ Фено-
менова съ головы до ногъ.
— Позвольте. Такъ значитъ вы сюда случайно по-
пали?
— Ха! Ха ! Какъ сказать случайно . .. Волею самого
Брамакришны! Какая же тутъ случайность?
— Хм! у субъекта ^и§а ійеагиш . . . — пробормоталъ
про себя докторъ и, сдѣлавъ непроницаемое лицо, еще
болыне сталъ походить на Луначарскаго.
Внимательно вглядывался онъ въ Феноменова, кото-
рый по прежнему пребывалъ въ позѣ блаженнаго изнемо-
ж енія; вытянувъ руки и ноги и комически напыжившись,
онъ весело подмигивалъ допросчику.
— Гм! На что же вы жалуетесь?
— На что жалуюсь ? Х а! Х а! Да болыпе всего по-
жалуй на козни Аримана и его приспѣшниковъ.
— Такъ . . . такъ . . . Женаты ?
— Главнымъ образомъ мистически . . . На Святой
Софіи Пречистой Премудрости.
— Ахъ вотъ какъ? Ну, а съ родителями вашими
какъ обстоятъ дѣла? Они тоже на что нибудь жалова-
лись ?
— Г м ... Къ сожалѣнію на таковой вопросъ отвѣ-
тить вамъ не могу, ибо почитаю себя пока что еще не
рожденнымъ и родителей своихъ не познавшимъ!
— О тлично... „Хм! Ри§;а ісіеагшп несомнѣнная, —
подумалъ докторъ, — надо будетъ поймать его! “
— Вашъ возрастъ ? — спросилъ онъ какъ бы вскользь.
Круглые глаза Феноменова приняли загадочное выра-
женіе.
— Если бы я могъ это сказать! По всѣмъ видимо-
стямъ, я принадлежу къ той категоріи душъ, которыя
пришли на землю съ Сатурна. Помните? Вскорѣ послѣ
выхода луны, конечно. . .
— Помню, помню. . . — поспѣшно поддакивалъ док-
торъ, съ видомъ скучающимъ и безучастнымъ. — А ска-
жите пожалуйста, не жалуетесь ли вы на какія нибудь
видѣнія или на навязчивыя идеи?
— Х а ! Х а! — хлопнулъ себя по колѣнкѣ Феноме-
новъ. — Вы разумѣете шутки Аримана? Еще бы, еще бы!
Все время только и вижу всякія фантомальности. Доходитъ
иной разъ до того, что въ матерію внѣшняго міра повѣ-
рить готовъ, хотя и знаю отлично, что нѣтъ ея. Если бы
не эти шуточки, да развѣ я бы просился въ вашу акаде-
мію ? ЬІо шуточки эти, признаюсь, меня до того доканали,
что внѣ стѣнъ академіи вашей я совершенно не надѣюсь
одержать побѣду надъ фантомами!
— Гм! Ваша профессія?
— Свобода мнѣній со всякихъ м ѣ стъ! Уловленіе
зодіакальныхъ примѣтъ!
Докторъ закашлялся до слезъ и, поморщившись,
нехотя спросилъ: — Что же мнѣ съ вами прикажете дѣ-
лать ? — Онъ пожалъ плечами и зѣвнулъ. — Если бы была
у васъ бумажка. . . — промямлилъ онъ сквозь зѣвокъ.
Феноменовъ понялъ, что еще минута, и его дѣло бу-
детъ проиграно. — „Неужели же ты, Ариманъ, и на этотъ
разъ меня перехитришь? “ — подумалъ онъ съ досадой,
но тутъ же блестящая мысль блеснула въ немъ.
— Хорошо же! Хорошо? — крикнулъ онъ воинст-
венно вращая зрачками. — Погоди у меня, коварныйАри-
манъ ? Если такъ, то я обращу противъ тебя твое же ору-
жіе! Ты думаешь преградить мнѣ путь къ моей д ѣ л и . . .
фантомальными бумажонками, опутать меня бумажными
цѣпями. Хочешь заставить меня повѣрить въ реальность
твоихъ бумаженокъ! Такъ вотъ же я покажу тебѣ, что не
ббюсь твоихъ фантомовъ и иллюзій! ..
И прежде чѣмъ пораженный докторъ успѣлъ преду-
предить его, онъ сгребъ со стола всѣ дѣловыя бумаги,
больничные мандаты и удостовѣренія и началъ ихъ неис-
тово рвать, топтать и комкать.
— Да сгинетъ фантомъ Аримана!.. — заревѣлъ онъ
со всею доступной ему силой.
— Что вы дѣлаете!?! Какъ вы смѣете!!? — взвизг-
нулъ докторъ, страшно краснѣя и бросаясь на него.
— Да сгинетъ фантомъ Аримана! — продолжалъ кри-
чать Феноменовъ, неуклюже топочась на мѣстѣ и вытара-
щивъ глаза до невѣроятности. — Новымъ фантомомъ ду-
маешь меня запугать?!.. Красную харю на менядвинулъ?
Шалишь! Не боюсь я твоихъ фантома,льныхъ образинъ!
Что для свободнаго ума твоя красная х а р я !? .. Бредъ!
Не болыпе! Развѣ что плюнуть!
И съ этими словами Феноменовъ смачно плюнулъ въ
красное лицо доктора.
— Сидоровъ, Митрохинъ, Коноваловъ! . . — завиз-
жалъ докторъ, выхватывая изъ кармана платокъ: — Куда
запропастились черти? Немедленно сестру! Сидоровъ!
Митрохинъ! Коноваловъ!
Феноменовъ между тѣмъ окончательно вошелъ въ
свою роль.
„Будь, что будетъ!" — бѣшенно пронеслось у него въ
головѣ, и онъ бросился къ столу доктора.
 — Нужны ли еще доказательетва болѣе вѣсскія!? —
взревѣлъ онъ.
Не нуждаясь въ доказательствахъ, докторъ устре-
мился къ двери.
— Сидоровъ!. . Митро .. .
Тяжелая чернильница съ красными чернилами, пущен-
ная Феиоменовымъ, сочно хлопнулась въ спину доктора,
заливъ его френчъ красной жидкостью.
— . . . хинъ! Коноваловъ !! !
— Да сгинетъ фантомъ Аримана! Ха! Х а !— ликовалъ
сзади Феноменовъ, безтолково крутясь по пріемной.
— Сидоровъ, Митрохинъ, Коноваловъ. . . — хрипло
донеслось уже издали.
Пока Феноменовъ такъ удачно гастролировалъ въ ро-
ли вольно философскаго академика, старуха привратница
успѣшно исполнила свое обѣщаніе.
Пансіонъ дефективныхъ дѣтей былъ расположенъ въ
одномъ изъ дальнихъ флигелей въ самомъ концѣ боль-
шого парка. Въ настоящій сезонъ пансіонъ былъ абсо-
лютно полонъ, ввиду необыкновеннаго роста дѣтской пре-
сіупности и разврата, ознаменовавшихъ эти годы больше-
вистскаго хозяйничанья и просвѣтительныхъ реформъ.
Истощенныя, испитыя, недѣтски злыя и наглыя дѣти,
со озлобленной душой и полнымъ недовѣріемъ ко взрос-
лымъ, карманные воришки-папиросники, десятилѣтнія про-
ститутки, алкоголики, кокаинисты составляли контингентъ
этого пансіона.
И вотъ тутъ то, среди малолѣтнихъ жертвъ правитель-
ственнаго разврата, и подвизалась Вѣра Васильевна Мер-
курова въ качествѣ преподавательницы ритмической гиы-
настики и танцевъ.
Совѣтское правительство любило насаждать утончен-
ную культуру и кормить дессертами утонченныхъ педаго-
гическихъ пріемовъ, мечтая „судорожными прыжками* обог-
нать замѣшкавшуюся Европу. Въ этой скачкѣ съ пре-
пятствіями Меркурова участвовала совершенно случайно, съ
полнымъ простосердечіемъ полагая, что дѣйствительно спа-
саетъ дѣтей отъ дальнѣйшей деморализаціи.
Какъ разъ за исполненіемъ своихъ обязанностей за-
стала ее старуха привратница.
На лужайкѣ передъ пансіономъ, окруженная дѣтьми,
Меркурова въ розовой короткой туникѣ, въ полотнянныхъ,
туфелькахъ, съ распущенной косой и съ золоченной па-
лочкой въ рукахъ, самозабвенно отдавалась танцамъ.
Безпомощная и безтолковая въ своихъ обычныхъ
движеніяхъ, не умѣвшая и шагу сіупить по мостовой, Мер-
курова тутъ на лужайкѣ удивительнымъ образомъ окры-
лилась . . . Въ увѣренныхъ, плавныхъ жестахъ выражались
сила и розмахъ, совершенно для нея неожиданные. Въ
каждомъ прыжкѣ, въ каждомъ движеніи воплощалась мо-
литва экстатической душ и. . . Голубыя глаза Вѣры Ва-
сильевны мерцали загадочной силой священнаго опьяненія,
и такъ и казалось, что вотъ вотъ преодолѣетъ она свою
вѣсомость и легкой бабочкой вспорхнетъ надъ лужайкой,
а то и вовсе испарится въ надвигающихся сумеркахъ.
Вдохновенная танцовщица настолько увлеклась сво-
имъ собственнымъ исполненіемъ, что не имѣла никакон
возможности услѣдить еще и за своими учениками. И ес-
ли сама учительница и могла приводить въ восхищеніе, то
этого отнюдь нельзя было сказать объ ея ученикахъ. . .
Дефэктивныя блѣдныя дѣти разныхъ возрастовъ, окруживъ
ее нестройной и шумной толпой, разнузданно скакали, дра-
лись, визжали и кувыркались на лужайкѣ. Каждый ребе-
нокъ выплясывалъ все, что ему вздумается, и казалось
былъ въ восторгѣ. Но надъ всѣмъ этимъ хаосомъ плавно
кружилась съ экстатической улыбкой на лицѣ — вся похо-
жая на „Весну“ Ботичелли — Вѣра Васильевна.
Безпорядокъ былъ такъ великъ, крикъ такъ оглуши-
теленъ, а живая модель ритмики такъ опьянена своимъ
исполненіемъ, что подошедшая старуха привратница толь-
ко руками всплеснула, завидя такое преподаваніе.
— Хлысты! Какъ есть хлысты. . . И такъ то подн
полоумные, а тутъ и совсѣмъ закрутятся отъ эфтаго упраж-
ненія триклятаго ! ..
Только кончивъ танецъ, Меркурова замѣтила приврат-
ницу и, узнавъ отъ нея о приходѣ субъекта, ее спраши-
вающаго, догадалась, что съ Феноменовымъ не все благо-
получно, а потому не безъ волненія рѣшила немедленно
его отыскать. Но не легко было закончить столь удачно
начатый урокъ. Дѣти настолько расплясались, что и слы-
шать не хотѣли объ уходѣ веселой учительницы. Окру-
живъ ее плотнымъ кольцомъ, они запротестовали, пуская
въ ходъ кулачки, свнстя, бранясь несовсѣмъ цензурно и
дергая учительннцу за розовую юбочку.
— Дѣтки . . . Да что же это такое ? .. Я обижусь,
дѣтки ! . . — полурастроганно, полуиспуганно взмолилась
Меркурова, стараясь пробиться сквозь кольцо. . . Вдругъ
что то треснуло . . Меркурова поняла, покраснѣла и хнык-
нула . . . Это разорвалась розовая юбочка.
— А ты не саботажничай, стерва! крикн^лъ, вѣрнѣе
хрипнулъ маленькій дегенератъ съ синимъ пятномъ подъ
глазомъ. — А не то донесу! Зря штоли кормятъ васъ
дармоѣдовъ саботажниковъ!
Слезы обиды выступнли въ голубыхъ глазахъ Вѣры
Васильевны.
 — Хоть бы вы удержали дѣтей ! . . — плаксиво обра-
тилась она къ привратницѣ.
— Ахъ ты Боже Ты мой! — поразилась старуха: —
И съ такихъ лѣтъ въ каторжники записамшись! И поютъ
ихъ кормютъ и танцульки устраиваютъ, а между прочимъ
— никакихъ данныхъ!
Наконецъ, поддерживая прорванную юбочку, Мерку-
рова кое какъ улизнула отъ благодарныхъ учениковъ и
уже побѣжала было къ воротамъ, но во время вспомнила,
что безъ разрѣшенія администраціи пріемъ постороннихъ
запрещенъ и, перемѣнивъ свое намѣреніе, рѣшила пови-
дать самого профессора Шильдбаха, главное лицо въ сана-
торіи и большого ея пріятеля.
Идти къ профессору въ прорванной юбочкѣ было
неудобно, — пришлось передъ этимъ забѣжать къ себѣ
переодѣться.
Профессоръ Шильдбахъ, бѣлобровый, красивый ста-
рецъ величаво патріархальнаго вида, имѣлъ незамаранную
научную репутацію, большевикамъ не продавался, а тер-
пѣлся ими только какъ одинъ изъ лучшихъ психіатровъ,
въ которыхъ они нуждались главнымъ образомъ для лече-
нія своихъ же чекистовъ палачей, чаще всего заболѣваю-
щихъ душевными недугами. Говорили, что почтенный ста-
рецъ, на склонѣ лѣтъ охваченный отчаяніемъ и безнадеж-
ностью, злоупотребляетъ кокаиномъ, чтобы хотя бы немного
забыться отъ большевистской дѣйствительности, и что объ
этомъ свидѣтельствуетъ его чрезмѣрно красное лицо и
мѣшки подъ глазами. Но и это оставалось недоказан-
нымъ.
Довѣрчиво, не скрывая своихъ опасеній, разсказала
Меркурова въ нѣсколькихъ словахъ профессору объ опас-
номъ положеніи своего мужа и попросила разрѣшенія при-
нять его въ качествѣ гостя въ санаторію.
— Милый д р у гъ ! О чемъ же намъ говорить ? —
протяжно и по старчески медлительно отвѣтилъ профессоръ:
— Конечно же, возьмите къ себѣ мужа . . . Можетъ быть
на время намъ и удастся его уберечь, но только не думаю,
охъ не думаю, что надолго !
Немного успокоенная Меркурова уже собралась ро-
зыскивать Феноменова, но какъ разъ въ это время въ
кабинетъ профессора ворвался докторъ, похожій на Луна-
чарскаго.
Съ трепанной шевелюрой и съ френчемъ, залитымъ
какъ бы кровью, имѣлъ онъ видъ возбужденный.
— Профессоръ ! Это наконецъ немыслимо ! — закре-
жеталъ онъ: — Наша привратница ни къ черту не годится!
Представьте себѣ: только что ко мнѣ ворвался неизвѣст-
ный субъектъ съ явной фугой ійеагит, совершенно невмѣ-
няемый, разорвалъ всѣ мои бумаги, наплевалъ на меня и . . .
Н ѣ тъ ! Вы только полюбуйтесь ка на мой новый френчъ ! ..
Все онъ ж е ! И никого изъ смотрителей! Такъ вѣдь и
убить могутъ! Адскія, скажу вамъ, условія службы!
— А можно взглянуть на субъекта ? — спокойно
освѣдомился патріархальный старецъ.
Докторъ, похожій на Луначарскаго, раздраженно по-
жалъ плечами и усмѣхнулся. — Сколько угодно! Только
совѣтую вамъ, профессоръ, принять мѣры предосторож-
ности, чтобы онъ вамъ бороду не выдралъ и не заплевалъ,
какъ меня!
— Г м ... Я удивляюсь вамъ, докторъ, — прогово-
рилъ патріархальный старецъ, плавно направляясь къ фли-
гелю врачебнаго персонала. »
Волей неволей и докторъ пошелъ за нимъ.
Услышавъ о привратницѣ и о странномъ субъектѣ
съ фугой, Меркурова исполнилась вдругъ предчувствіями
весьма недобрыми и тоже поспѣшила за профессоромъ.
Уже издали увидѣла она въ окнѣ дежурной комнаты
одутловатое, круглобровое лицо своего супруга . . . Лицо
это выражало воинственное упоеніе и безшабашное веселье!
— Долой призраки, долой фантомы! Ха! Ха! — крик-
нулъ онъ изъ окна Меркуровой, пытаясь доплюнуть до
доктора.
— Сереж а! Сережа! — тоненькимъ голоскомъ про-
стонала Меркурова, бросаясь къ окну.
— Прочь оболочка! Духа хочу! — взревѣлъ Фено-
меновъ, комически поводя глазами и вздуваясь, какъ куз-
нечный мѣхъ.
Съ громкимъ рыданіемъ Меркурова отшатнулась отъ
окна.
Замѣтивъ эту сцену, профессоръ Шильдбахъ остано-
вился.
— Ну, припадокъ уже прошелъ! Или, во всякомъ
случаѣ, проходитъ! — обратился онъ къ доктору. — Не-
медленно дайте больному помѣщеніе и успокоительнаго.
Фуга Шеагшті несомнѣнная, и отпустить его изъ больницы
мы не можемъ.
Докторъ недовольно хмыкнулъ. — Но вѣдь у него
нѣтъ никакихъ препроводительныхъ бумагъ! — Запроте-
стовалъ онъ.
Профессоръ Шильдбахъ перевелъ свой тяжеловатый
взоръ съ плачущей Меркуровой на Феноменова, который
все еще пытался доплюнуть до доктора, къ великому воз-
мущенію послѣдняго, — а потомъ опять на Меркурову.
— Объ этомъ вы не безпокойтесь, докторъ! Я бёру на
себя оформить все д ѣ л о ! Во всякомъ случаѣ выбрасывать
на улицу такихъ больныхъ мы невправѣ.
 И профессоръ, даже не простившнсь съ Меркуровой,
столь-же величественно поплылъ къ себѣ.

Въ тотъ же вечеръ Сергѣй Михайловичъ Феноменовъ

и жена его, Вѣра Васильевна сидѣли въ чистой уютной
комнатіі, отведенной Феноменову, съ бревенчатыми стѣ-
нами, горшочками цвѣтовъ на окнѣ, чистой постелыо н
занавѣсками; въ окно проникалъ запахъ хвои и цвѣтовъ,
на столѣ виднѣлся пирогъ изъ бѣлой муки съ яблоками,
двѣ мясныя котлеты, кофейникъ, блюдечко съ сахаромъ,
кувшинъ молока, не разбавленнаго водой, и два огромныхъ
куска сѣраго хлѣба, жирно намазанныхъ масломъ.
— Объяснишь-ли ты мнѣ наконецъ, Сережа!? Что
все это значитъ, — страдальчески вопрошала Вѣра Ва-
сильевна, устремляя на мужа влажный отъ нѣжности
взглядъ и складывая губы бантикомъ. — Неужели же
ты правда . . . немного сошелъ . . . я хотѣла сказать . . .
захворалъ? . . .
— Ха! Ха! Ха! — Феноменовъ, съ полнымъ удовле-
твореніемъ разрѣзая котлету, плутовато и покровительст-
венно подмигнулъ чувствительной супругѣ. — Конечно же
я . . . сошелъ . .. Умалишенный, самый настоящій, но только
не простой, а такъ сказать „сознательный/ Хо! Хо! С’ еві
1е шоі ѵгаі» . . . Сознательный умалишенный . . . Всѣ другіе
тутъ безсознательные, а я — сознательный. Вотъ и вся
разница между нами.
Меркурова быстро - быстро заморгала.
— Чего ты?
— Ужасно!.. — вздохнула она. — Мужъ въ сума-
сшедшемъ домѣ! Боже мой! — Пластическимъ жестомъ
схватилась она за голову.
— Ха! Х а!.. А ты не ужасайся, глупенькая! Лучше
пей скорѣй кофе, пока не остылъ. Гдѣ это видано въ
наше время! Если бы я только раньше зналъ, что такъ
пріятно быть умалишеннымъ . . . Но, слава Богу! Нако-
нецъ то я устроился . . . Наконецъ то нашелъ надлежащее
примѣненіе своимъ способностямъ и признанъ государст-
вомъ. Ха! Ха!. . . Честь и слава президенту этой чудесной
вольной академіи, что надоумилъ меня! Вотъ теперь мы
заживемъ! Спокойно, безопасно. Ни одинъ комиссаръ не
посмѣетъ схватить. А какой столъ! А какой воздухъ!
Природа!.. Чудеснѣйшій фонъ для свободныхъ мыслей !
И вѣдь цѣлый день пиши, думай, созерцай! . . Мнѣ и
во снѣ никогда такая жизнь не снилась!
Меркурова въ отчаяніи сжала виски. — Но вѣдь это
же ужасно, Сережа! Ты же симулировалъ, притворялся!..
Феноменовъ весь округлился и даже распухъ отъ
удивленія.
 — Я? . . Притворядся ! ? Я ! ? Симулировалъ ? Да что
ты, голубушка! Никогда я не былъ естественнѣе и непо-
средственнѣе, чѣмъ сегодня. И, если хочешь, —- послѣдо-
вательнѣе! Всю жизнь я приспособлялся, а вотъ сегодня
другихъ заставилъ къ себѣ приспособиться. Оттого и на-
гражденъ по заслугамъ за свою непосредственность, ис-
кренность и послѣдовательность. Никакой симуляціи, одна
правда! Оттого только и удалось мнѣ такъ ловко обста-
вить моего коварнаго врага Аримана! Ха! Ха! Да и во-
обще я нигдѣ не видѣлъ такихъ гуманныхъ, естественныхъ
н мудрыхъ людей, какъ въ этомъ чудесномъ паркѣ. Сего-
дняшнія бесѣды мнѣ доставили поистинѣ высокое интел-
лектуальное наслажденіе! Ха! Ха!
Меркурова досадливо поморщилась. — Ахъ, вѣчно
ты остришь, Сережа! Даже въ такомъ глупомъ положе-
ніи, — лишенный свободы и человѣческаго достоинства!
Феноменовъ снисходительно улыбнулся. — А скажи-
ка мнѣ голубушка, гдѣ найдешь ты такую свободу, какъ
здѣсь? А? Гдѣ можно свободнѣе высказываться? Ужъ не
въ Москвѣ ли? Ха! Х а!. . Отпусти меня сейчасъ на ёоль-
шевистскую свободу, я руками и ногами отбрыкиваться
буду! Ха! Ха! Такъ то, дружокъ! Нѣтъ! А какой бога-
тый матеріялъ для констатированій и непредвзятыхъ на-
блюденій? Какіе проблески высшихъ познаній! Какіе ма-
теріалы для моей „Феноменологіи!"... Ты только подумай,
глупенькая! Рѣдко съ кѣмъ я себя такъ хорошо чувство-
валъ, какъ съ моими новыми коллегами по академіи! Ха! Ха!
Среди нихъ я во всякомъ случаѣ найду гораздо больше
пониманія своихъ идей, чѣмъ въ коммунистическихъ ауди-
торіяхъ. Да и ариманической терминологіей связанъ не
буду, какь это было до сихъ п о р ъ . . . Поистинѣ я сего-
дня сдѣлалъ первую попытку говорить на собственномъ
индивидуальномъ языкѣ, и видишь, какъ удачно!
— И все то ты шутишь, все шутишь! — устало
вздохнула Меркурова.
— Ха! Ха! Ха!.. — Феноменовъ искренно веселился.
— И не думаю шутить, голубушка! Напротивъ, у меня
возникли обширнѣйшіе планы, которые я хочу проводить
немедленно. Хочу разводить сознательныхъ умалишен-
ныхъ. Въ наше время вѣдь даже пролетаріатъ уже созна-
тельный сталъ, — важно сказалъ онъ, поглаживая свои
руки, — хочу попытаться создать тутъ изъ имѣющагося
контингента дѣйствительно новую вольную философскую'
академію, ту самую, о которой я тщетно мечталъ въ Мос-
к в ѣ . . . гдѣ можно было бы высказываться безъ риска
быть разстрѣляннымъ или посаженнымъ въ кутузку. Эхъ!
Хорошо было бы привлечь сюда и всю нашу коммуну!..
По крайней мѣрѣ, при здѣшней квалификаціи, насъ не
только не будутъ разстрѣливать, но даже кормить. Вотъ
это такъ была бы настоящая государственная академія,
только безъ казеннаго штампа. Ха! Ха! Вѣдь есть о чемъ
подумать?! Жалко, что эта гуманная затѣя не приняла
общегосударственныхъ масштабовъ, и офиціальные универ-
ситеты все еще держ атся. . . Но вѣдь — рано или поздно
— и всѣ интеллигенты поймутъ, что моя академія, это
единственная квалификація духовныхъ исканій въ Россіи,
когда онѣ не только не преслѣдуются, но даже культиви-
руются. Ха! Ха! Рѣшено! Сегодня же сажусь за разра-
ботку проекта вольной философской академіи для созна-
тельныхъ умалишенныхъ въ Россіи! ..
Феноменовъ весь затрясся отъ смѣха. Круглые сѣрые
глаза заискрились ироническими огонечками. Непринуж-
денно поглаживалъ онъ бородку, покровительственно и
добродушно взирая на жену.
Но и эти идеи положительно не находили въ ней се-
годня отклика.
— Можетъ быть это и такъ, Сережа! Но . . . только
я хотѣла бы знать . . . куда же тогда настоящіе. . . или
какъ ихъ тамъ . . . несознательные сумасшедшіе дѣнутся! . .
И томные глаза Меркуровой увлажнились слезой.
„Всѣмъ въ Россіи извѣстный писатель.“

Какъ несмѣтныя полчища паразитовъ, обгладыва-

ющихъ мертвую безформенную тушу, снуютъ по Москвѣ
милліонныя народныя толпы.
Подобно подземному грому землетрасенія катится
гулъ народныхъ воплей. Земля содрагается подъ бреме-
немъ милліоновъ ногъ. Развѣваются багровыя знамена,
затемняя мерданіе ненастнаго дня.
Какъ вой урагана, какъ ропотъ наводненія проносится
надъ милліономъ головъ громовой кличъ:
„Смерть человѣчности!"
„Долой совѣсть! Долой свободу воли! Долой сво-
бодную мысль!“
„Да здравствуетъ всеобщее рабство!"
„Да здравствуетъ владычество машины!"
„Да здравствуетъ Антихристъ, Великій Патронъ!"
„Да здравствуетъ борьба съ небесной буржуазіей!“
Поэтъ Лебеда, увлеченный милліонами, проплываетъ
изъ улицы въ улицу. Объятый священнымъ ужасомъ
шепчетъ поэтъ Лебеда: „Человѣчество стало безумнымъ!
Оно вызываетъ Антихриста. Искушенье хлѣбами пришло!“
Поэтъ Лебеда готовъ спорить, что шепотъ его невозможно
разслышать въ ураганахъ народныхъ страстей, но тѣмъ
удивительнѣе, что въ ту же секунду изъ толпы подскаки-
ваетъ къ нему человѣкъ, вѣрнѣе-же, вовсе не человѣкъ, а
просто раскосый со скуластымъ приплюснутымъ черепомъ,
съ щелевидными рысьими глазками. — „И откуда онъ
взялся?“
— „Ваше имя, товарищъ?"
 — „Гм? Мое им я?.. Ну что же! Я — поэтъ Лебеда,
всѣмъ извѣстиый въ Россіи писатель . . . Я гуляю . . . Имѣю
я право гулять. Я внѣ классовъ.. . Поэтъ Лебеда!“
Раскосый съ щелевидными рысьими глазками выхва-
тываетъ книжечку и что то заноситъ. — „Поэтъ Лебеда?
Отлично, товарищъ!" И откозырявъ, раскосый съ щеле-
видными рысьими глазками исчезаетъ въ гудящей толпѣ.
Лебеда возмущенъ. Лебеда пожимаетъ плечами;',, Не-
ужели-же даже и думать въ Россіи нынче нельзя безъ
контроля? Или—онъ не подумалъ, сказалъ? . . Непріятно,
признаться, и какъ то неловко! Впрочемъ было бы право
зазорно ему, Лебедѣ, бояться какихъ то раскосыхъ.“
И поэтъ Лебеда, увлекаемый грозными толпами, сно-
ва плыветъ ужъ по улицамъ. Опять прокламаціи, мани-
фестаціи . . . Снова знамена:
„Да здравствуетъ царство Звѣря!“
„Смерть человѣчности!“
„Да изгонится Богъ съ земли! Пусть эмигрируетъ на
небеса!“
„Земля отчуждается въ пользу машинъ и ихъ пове-
лителя — Звѣря!“
„Да здравствуетъ соціализація земного шара!“
„Да погибнетъ Богъ-заложникъ!“
Лебеда негодуетъ опять: „Если была бы позволена
Правда въ Россіи, онъ, поэтъ Лебеда, первый бросилъ бы
слово о Правдѣ! О печати Антихриста, право дающей на
жизнь въ Россіи, о гоненьяхъ и пыткахъ, грозящихъ тому,
кто отвергнетъ печать Сатаны. Онъ, поэтъ Лебеда, онъ
бы крикнулъ, чтобъ слышали всѣ, что Безумье и Глупость
владѣютъ Россіей, что Россія — страна идіотовъ, крети-
новъ, что позорно быть русскимъ въ странѣ идіотовъ.
Онъ . . . поэтъ Лебеда . . . Х м. . . это, что же такое? Ужъ
опять раскосый? Вотъ и книжка уже на готовѣ . . .
— „Ваше имя, товарищъ?“
Хм . . . интересно, кто далъ ему право объ имени
спрашивать мирныхъ прохожихъ? — Я поэтъ Лебеда,
всѣмъ извѣстный въ Россіи писатель . . . Я гуляю... Поэтъ
Лебеда! Съ кѣмъ имѣю я честь ? . .
Но раскосый молчитъ; что-то снова заноситъ онъ въ
книжку. . . Вотъ козырнулъ и исчезъ — точно и не было
вовсе его . . .
Г м ... Непонятно! Право же, надо быть сдержан-
нымъ нынче въ Россіи!"
И опять Лебеда кружится въ грозномъ разгулѣ на-
родномъ и негодуетъ, и презираетъ . . .
„Какъ гнусны эти толпы рабовъ-идіотовъ! Какъ
мерзки эти лозунги страшнаго Звѣря! Какъ же могъ онъ,
поэтъ Лебеда, воспѣвать революцію русскую? . . Поистинѣ
 былъ соблазненъ онъ коварной Савиллой. . . Слишкомъ
поздно узналъ онъ, поэтъ Лебеда, что за ней, за коварной
Савиллой самъ ворожитъ Сатана съ бородой ассирійской!
Но теперь онъ, поэтъ Лебеда, проклинаетъ владычество
Звѣря! Онъ, поэтъ Лебеда, врагъ народа и врагъ рево-
люціи! Онъ, поэтъ Лебеда . ..
— Ваше имя, товарищъ!
Чортъ возьми! Снова ужъ этотъ раскосый!?
— Имя, вы говорите? Чтожъ! Не имѣетъ поэтъ ос-
нованій скрывать всей Россіи извѣстное имя: я поэтъ Ле-
беда, всѣмъ“. . .
Опять подъ козырекъ . . . и ужъ нѣтъ его . . .
„Ну и рѣзвъ. Это можетъ въ конецъ надоѣсть и на-
скучить. И на что ему надобно имя? Все же ему, Ле-
бедѣ, не мѣшаетъ въ этой гнусной странѣ взбунтовав-
шейся черни быть на чеку. . . Еслибъ только предста-
вился случай уѣхать, — ни минуты не сталъ бы онъ ду-
м ать. . . Заграницей навѣрное больше свободы; тамъ куль-
тура, тамъ онъ, Лебеда . . .
— Виноватъ! Что вамъ собственно надо?
— Ваше имя, товарищъ?
— Чортъ возьми . .. Виноватъ — не хотѣлъ я ру-
гаться . . . Это просто нечаянно! Такъ вамъ мое имя? . . .
Превосходно . . . Поэтъ Лебеда . . . всѣмъ извѣстный въ
Россіи. . .
— Отлично, товарищъ! — Снова книжечка, подъ ко-
зырекъ .. . и исчезъ.
Нѣтъ, гулять по Россіи опасно . . . Даже думать опасно
въ Россіи. Благоразумнѣе будетъ ему, Лебедѣ, поскорѣе
добраться до дома!“
Съ невѣроятнымъ трудомъ пробиваясь сквозь толпу,
оглядываясь какъ воръ, не слѣдитъ ли гдѣ либо раскосый,
Лебеда по шумнымъ переулочкамъ благополучно доплы-
ваетъ до Дома Совѣтовъ. . . Вотъ ужъ онъ и на лѣст-
ницѣ, вотъ ужъ онъ въ кабинетѣ . . . Онъ бросается въ
кресло.
„Ухъ! Спасенъ! Слава Богу, раскосый съ рысьими
хищными глазками слѣдъ его потерялъ.“
Съ чувствомъ довольства и даже не безъ злорадства
по адресу раскосаго, поэтъ Лебеда удовлетворенно и
сладко потягивается . . . Въ тотъ же мигъ просыпается онъ.
Непонятно . . . Какъ паралитикъ, неспособный двинуться,
шевельнуть языкомъ, онъ лежитъ на постели. Паралитйкъ
же онъ отъ того, что боится. . . Его ужасъ подобенъ ска-
лѣ стопудовой . . . Онъ буквально засыпанъ, погребенъ,
похороненъ подъ обломками древняго міра. Погребеннаго
заживо глухонѣмое мычанье, вмѣсто воплей, бушующихъ
въ немъ.. .
 Неудивительно! Фосфорисцируя призрачнымъ свѣ-
томъ, съ записной своей книжкой въ рукѣ, къ самой по-
стели его подплываетъ тотъ самый раскосый съ щелевид-
ными рысьими глазками . . .
„Но Боже! То о н ъ . . . и не онъ! Онъ раздутъ, онъ
набухъ, посинѣлъ, почернѣлъ, какъ утопленникъ. Какъ
утопленникъ, плавно колеблемый мутными безднами, изъ
пучины его поглотившей — сквозь окно, изъ глубинъ Все-
народныхъ волненій, безобразно колышась, огромнымъ,
раздутымъ мѣшкомъ, онъ подплываетъ къ постели. Это
о н ъ . . . и не онъ! Не великъ и не малъ: никакой недо-
ступенъ онъ м ѣ р ѣ . . . Весь состоитъ онъ изъ плѣсени
древнихъ лоскутьевъ, и каждый лоскутъ есть личина полу-
истлѣвшая, какъ изъязвленіе. . . Но утопленникъ живъ!
На раздутомъ лицѣ — косо, хищно поблескиваютъ щеле-
видные глазки; ухмыляются тысячи ртовъ, искривленныхъ
злорадной усмѣшкой . . . И изъ тысячи ртовъ раздаются,
какъ гулъ водопада, какъ землетрясенья раскаты, какъ вой
урагана слова: „Здравствуй, товарищъ! Не ожидалъ меня
видѣть такъ скоро? Здравствуй, поэтъ Лебеда, всѣмъ из-
вѣстный въ Россіи писатель. . . Хоть и не вѣрилъ въ ме-
ня ты, поэтъ Лебеда, даже когда говорилъ обо мнѣ въ
своихъ лекціяхъ. . . Ты конечно вѣдь помнишь о нихъ, о
тѣхъ лекціяхъ? .. Денно и нощно всегда я съ тобой, мой
товарищъ! Все ты найдешь въ записной моей книжечкѣ.
Въ ней ничего не забыто! Съ той поры, какъ прочелъ
ты тѣ лекціи, неустанно искалъ я представиться лично по-
эту, но ты .. . слишкомъ разсѣянъ, поэтъ Лебеда, все не
могъ ты замѣтить товарища! Лишь сегодня, пока ты хо-
дилъ и смотрѣлъ на плоды своихъ дѣйствій . . . Что, то-
варищ ъ?.. никакъ не доволенъ? Ты протестуешь, това-
рищъ?! Ты не хочешь признаться въ своихъ отклонень-
яхъ отъ правды? Спорить не буду, товарищъ. Вѣдь я
же не спорщикъ!. . Я просто прилежно пишу за тобою
въ своей книжечкѣ . . . такъ — пустячки, оговорки, про-
ступочки. . . Но сегодня, поэтъ Лебеда, наконецъ — мы
знакомы! Правда, знакомство со мной не особенно, можетъ
быть, лестно. . . но, разъ познакомившись, трудно намъ
будетъ разстаться. Ты же первый меня призывалъ, самъ
всегда говорилъ обо мнѣ въ своихъ лекціяхъ. . . Я при-
шелъ, я явился. Не совсѣмъ то такимъ. .. это правда . .
хотѣлъ бы меня ты увидѣть, но я всетаки тутъ. До
скончанія міра буду стоять предъ тобой, какъ истинный
образъ Россіи, какъ нерезлучный съ тобою товарищъ, твой
терпѣливый вѣритель. Если захочешь свободы, поэтъ Ле-
беда, за-границу захочешь пробраться . . . Чтожъ!. . . По-
ѣзжай за-границу, но съ однимъ лишь условьемъ, поэтъ
Лебеда: съ тобой за-границу поѣду и я! Безъ меня, вѣдь,.
поэтъ Лебеда слишкомъ быстро забудетъ Россію. Чтобъ
напомнить тебѣ о Россіи, я поѣду съ тобой, мой това-
ри щ ъ ! .
Многомилліонный гулъ голосовъ удалялся.. . Зако-
лыхался раскосый, какъ вздутый утопленникъ, уносимый
подводнымъ теченіемъ, зафосфорисцировали замерцали зат-
хлымъ могильнымъ мерцаньемъ отребья, лоскутья.. . и
легіонъ прокаженныхъ гримасъ закривился, мигая раско-
сыми глазками.
— „Не хочу! Не могу!“ — промычалъ Лебеда; и въ
тотъ же мигъ легла на него пучина, всосала его много-
милліоннымъ своимъ грузомъ. Захлебываясь закружился
онъ въ кромѣшной мглѣ. Съ послѣднимъ предсмертнымъ
усиліемъ онъ простоналъ, какъ ребенокъ и разбуженный
собственнымъ стономъ проснулся вторично.
Онъ сидѣлъ передъ рабочимъ своимъ столомъ, свѣ-
сившись на ручку кресла. Сквозь полузадвинутыя порть-
еры вливался тусклый вечерній свѣтъ; въ сумеркахъ бѣ-
лѣла передъ нимъ рукопись начатаго романа, а рядомъ съ
ней душистая записочка Леи Нэйнъ.
„Охъ! Слава Богу, ужасный кошмаръ отошелъ... Что
собственно снилось ему? Апокалипсиса грозные образы?
Царство грядущаго Звѣря? Страшные сумерки Духа! Гроз-
ныя толпы рабовъ! Д а . . . и еще, что гораздо страшнѣе;
— какой то раскосый съ хищными рысьими глазками...
всюду подслушивалъ тайныя мысли его, Лебеды. Каждую
мысль записывалъ въ книжечку.. . Къ счастью, ему уда-
лось убѣжать... Рокотъ подземный остался на улицѣ...
Благополучно ему удалось добѣжать до постели. Кажется
этимъ и кончился страшный кошмаръ. Развѣ что.. . было
еще ощущенье безмѣрнаго груза. .. его подавившихъ об-
ломковъ Вселенной.. . Или было еще что нибудь, чего
онъ, Лебеда, не запомнилъ?
Съ ломотой во всемъ тѣлѣ и со вспотѣвшимъ лбомъ
Лебеда не безъ усилія поднялся съ кресла.
„Несимпатичныя сумерки: чудятся въ нихъ отголоски
страшнаго сна! Лебеда быстро повернулъ электрическую
кнопку; яркій желтый свѣтъ какъ будто успокоилъ его.
Все какъ будто на мѣстѣ: полки реквизированныхъ гдѣ то
у кого то и почему то книгъ . . . Великолѣпныя попада-
лись изданія, — рѣдчайш ія... Чудесные ковры дѣйстви-
тельно художественной работы — откуда они сюда попали,
объ этомъ ему, Лебедѣ, не довелось распросить. Часы
старинныя — бронза ампиръ.. . Пріятная вещь — рекви-
зирована... Нѣсколько статуэтокъ — Богъ ихъ знаетъ
откуда. Словомъ, вокругъ все какъ будто въ порядкѣ...
„Гм... ну и всетаки.. . если подумать, да посмотрѣть, то
какъ будто бы, это конечно лишь кажется.. . ну, а все же
какъ будто.. . не вовсе въ порядкѣ... А?
Лебеда поспѣшно отвернулся отъ бронзовыхъ часовъ
ампиръ, статуэтокъ и роскошныхъ рѣдчайшихъ изданій.
„Нѣтъ ! Рѣшительно — нервы его никуда не годятся.
Вѣдь подумать — который ужъ разъ снится поэту ужас-
ный раскосый. Каждый день норовитъ онъ прикинуться,
изъ за угла промелькнуть, заскулить за спиною п о эта!
Нѣтъ, немыслимо больше такъ жить! Онъ, поэтъ Лебеда,
всѣмъ извѣстный въ Россіи писатель расхвораться рискуетъ
душевнымъ разстройствомъ. . . День и ночь, изнутри и
извнѣ на него налѣзаетъ раскосый субъектъ."
Машинально Лебеда подошелъ къ зеркалу.
„Омерзительно! Въ этомъ небритомъ всклокоченномъ
сонномъ видѣньи ему надлежитъ опознать Лебеду? Только
подумать! Сѣдые виски! У него, Лебеды —- вдругъ сѣ-
дые виски!. . А зрачки, какъ зіяютъ зрачки у субъекта
изъ зеркала! “ — Съ омерзѣніемъ Лебеда отвернулся.
„ Все съ того .совѣщанья въ Кремлѣ: и болѣзнь, и
гнетъ нескончаемыхъ страховъ. . . “ — Лебеда истерически
схватился за голову. — „Лея Нэйнъ виновата во всем ъ! . .
Лея Нэйнъ соблазнила поэта сладкой ложью своихъ обѣ-
щаній. Лея Нэйнъ вѣроломно его обманула."
Взглядъ Лебеды упалъ на душистую записку; запахъ
знакомыхъ благовоній, какъ отрава, исходилъ отъ этихъ
строкъ.
„Но никто не посмѣетъ сказать про поэта, что когда
онъ узналъ объ ужасномъ патронѣ, — онъ остался при
старыхъ грѣхахъ. Ибо онъ, Лебеда, не взирая на чары
сивиллы, отъ иея отошелъ . . . Словомъ, Лея — забыта !
Забыта она несомнѣнно. . . Все забылъ онъ, поэтъ Ле-
беда . . . напримѣръ . . . онъ забылъ и не хочетъ онъ пом-
нить этотъ голосъ ея, сиплострастнаго тембра, переливча-
тый ласковый голосъ сивиллы . .. Позабыта давно и усмѣш-
ка сивиллы . . . трепетанье, извивы коралловой змѣйки, ис-
кушающей древомъ познанья . . . Позабыта и бѣлая полная
ш е я . . . эта ямочка сзади, гдѣ бронзовый локонъ любилъ
пребывать. Эта бѣлая шея при трепещущемъ свѣтѣ ка-
мина, а на ней андалузская мягкая шаль . . . А угрюмый
огонь изумрудинъ съ ихъ призывнымъ и властнымъ мер-
цаньемъ, обѣщающій жуткую страсть 1 Эти тонкіе пальцы
съ ихъ трепетной чуткою жизнью, '— какъ они шевели-
лись безстыдные жадные пальцы. . . И широкая шляпа
съ перомъ, развѣвавшимся въ вѣ тр ѣ . . . А грѣховныя
сказки сивиллы, — эта сладкая пытка свиданій... Постойте!
Вѣдь это не все! Онъ могъ бы еще по минутамъ отмѣ-
тить всѣ жесты сивиллы, и жуткія паузы ихъ встрѣчъ, въ
 которыхъ терялъ онъ сознанье. О Василискъ съ изумруд-
ными взорами! О, сивилла, съ коралловымъ ртомъ! “
Лебеда лѣниво, почти порочно улыбнулся, прикрылъ
глаза и сладко потянулся. — „ О, Василискъ ! .. “
Вдругъ онъ вздрогнулъ: — Г м . . . онъ кажется сдѣ-
лалъ ошибку! Коварная Лея и тутъ, въ мысляхъ его во-
рожитъ . . . Увы . . . какъ живая и жутко желанная . . . она
вдругъ возстала опять передъ нимъ, Лебедой, въ ореолѣ
восточныхъ куреній. Съ порочной усмѣшкой, съ угрюмымъ
мерцаніемъ глазъ: Василискъ ! Не глупо ли было съ его
стороны вспоминать такъ детально всѣ успѣшно забытыя
чары ? “
Лебеда, возмущенно схватившись за волосы, началъ
метаться по комнатѣ, вслухъ бормоча: — „Никогда, ни-
когда не раздѣлитъ поэтъ Лебеда страсть свою и любовь
съ этимъ темнымъ и гнуснымъ патрономъ! “
Лебеда вздохнулъ. — „Да, несомнѣнно, его не любила
сивилла. . . Лишь орудіемъ мести былъ въ рукахъ у нея
Л ебеда! Пусть же узнаетъ она, что поэтъ Лебеда — не-
подкупенъ ! “
Лебеда высоко поднялъ голову, меча изъ глазъ рас-
каленныя копья. — „Не виситъ развѣ тамъ, на дверяхъ
его комнаты надпись, гласящая: „Леѣ Нэйнъ въ эту ком-
нату доступа нѣ тъ ! “? Да, пришлось ей узнать, наконецъ,
что поэтъ Лебеда неподкупенъ. Отмѣнили паекъ! Чтожъ?
Поэтъ Лебеда прокормиться сумѣетъ и самъ, безъ пода-
чекъ Антихриста! Къ аудиторіи доступъ закрыли ему ?
Чтожъ? Поэтъ Лебеда, слава Богу, имѣетъ достаточный
кругъ почитателей. Отказавшись отъ глупыхъ рѣчей въ
пролеткультѣ, онъ, поэтъ Лебеда, получаетъ возможность
засѣсть за работу космической важности . . . “
Съ любовью взглянувъ на свою рукопись, Лебеда
разсѣянно началъ перелистывать страницы, исписанныя
крупнымъ аршиннымъ почеркомъ.
„ Безсмертнѣйшій замыселъ! Только подумать: Миѳо-
творчество Космоса будетъ возсоздано имъ ! Только онъ,
Лебеда, со своей эрудиціей, только онъ, Лебеда, со своей
интуиціей, исходя изъ той мысли, что законы художества
совпадаютъ съ законами, по которымъ построился міръ, —
только онъ, Лебеда, понимаетъ, что и міръ постижимъ
лишь для тѣхъ, кто его возсоздастъ въ своемъ творчествѣ;
нѣтъ иного пути для познанія міра, какъ созданіе новаго
міра. Миѳъ свой въ міръ превративъ, міръ какъ миѳъ
онъ пойметъ, — онъ, поэтъ Лебеда, замышляющіи актъ
мірозданья. Да, великъ его замыселъ! Живописать онъ
задумалъ міровую борьбу іерархіи; законъ Кармы — судьбы
міровой, положилъ онъ въ основу своей композиціи. Въ
правдѣ художества карму вселенскую мыслитъ онъ воз-
создать. Длительность дѣйствія въ этомъ романѣ будетъ
равна Манватарѣ. Отъ момента рожденья земли до ея
неизбѣжной кончины. Черезъ множество жизней прохо-
дятъ герои романа, на протяженіи коего свѣтлые боги битву
ведутъ съ духомъ тьмы. Въ каждой эпохѣ живописуетъ
ей свойственный стиль, по иному беря отношенья сознаній
къ землѣ и къ богамъ. Живописуетъ онъ также, какъ
духи изъ бездны, съ помощью колбъ и ретортъ, микроско-
повъ и всякихъ машинъ человѣку внушаютъ новое дарство
иллюзій, новый, безжизненный міръ созидая внутри чело-
вѣка. Даже явленье Антихриста, послѣдняя страшная бит-
ва, предугадана имъ, Лебедой."
Съ восторженно горящими глазами закрылъ онъ свою
рукопись.
„Вотъ когда онъ создастъ этотъ новый миѳическій
космосъ, тайна стараго космоса будетъ раскрыта. Вѣдь
недаромъ поэтъ Леденцовъ, поэтъ Тюриковъ, Максими-
ліановъ, всѣ философы, всѣ символисты, богоискатели,
богостроители, мистики, маги, пророки и барды, всѣ какъ
есть, увѣряютъ его, что романъ его будетъ космичнымъ.“
Вдругъ Лебеда преувеличенно насупился.
„Но они-жъ и мѣшаютъ поэту работать! Каждо-
дневно, безтактнѣйшимъ образомъ утруждаютъ его посѣ-
тители: богоискатели, богостроители, просто писатели,
просто читатели и почитатели! “
Лебеда заскрежеталъ зубами. Онъ дѣйствительно ча-
совъ восемь въ день принималъ посѣтителей и это, не-
смотря на то, что на дверяхъ его комнаты всегда висѣлъ
грозный аншлагъ, на которомъ аршинными буквами зна-
чилось: „Поэтъ Лебеда доводитъ до свѣдѣнія всѣхъ посѣ-
тителей, что поэтъ Лебеда за работой, что не можетъ поэтъ
Лебеда отвлекаться отъ заданій космической важности, что
преступно тревожить въ работѣ поэта.“
Такъ вотъ, несмотря на подобную грозную анкету, у по-
эта Лебеды постоянно кто-нибудь сидѣлъ: либо писатель,
либо читатель, либо просто почитатель. Заходили всѣ эти по-
сѣтители на минуту, на двѣ, а просиживали часа четыре, ибо
поэтъ Лебеда, разъ принявъ посѣтителя, начиналъ гово-
рить, а начавъ говорить, начиналъ говорить отъ Адама;
а кончалъ онъ не раныпе кончины земного шара, — вѣдь
таковы и были масштабы его космическаго романа. При
такихъ-же масштабахъ поэтъ къ тому-же еще вдохновлялся,
кто бы ни былъ его собесѣдникъ, поэтъ Лебеда вообра-
жалъ себя въ аудиторіи, вертѣлся на стулѣ, какъ уязвлен-
ный, бросая по сторонамъ восхищенные взгляды и говоря
съ такимъ видомъ, словно не въ сороковой и не въ сотый,
а только въ первый, самый первый разъ и только лишь
этому посѣтителю, по секрету, изъ крайней довѣренности,
открываетъ онъ, поэтъ Лебеда, свой великій космическій
замыселъ. Но уходилъ собесѣдникъ, и Лебеда ужъ вопилъ
и метался и, хватаясь за голову, воспалялся священнѣй-
шимъ гнѣвомъ на нарушителя писательскихъ думъ. Опо-
рожненный, съ тошнотой отъ собственной невоздержан-
ности, вопилъ поэтъ Лебеда : — „Вѣдь виситъ же аншлагь !
Нѣтъ ! Не могутъ! Лебеда — всѣмъ извѣстный въ Рос-
сіи писатель — для Россіи работать не можетъ. Цѣлый
день утруждаютъ его посѣтители, загрязняя нѣжнѣйшую
ауру идей, атмосферу божественныхъ мыслей пустопорож-
ней своей болтовней! “
Но сегодня поэтъ Лебеда не ограничился этой тира-
дой. Съ друзей гнѣвъ его перешелъ теперь и на прави-
тельство. Мечась изъ угла въ уголъ, онъ свистящимъ
шепотомъ восклицалъ: — „И съ такими идеями я принуж-
денъ голодать ! ? И съ такими заданьями я, Лебеда, все же
не признанъ Россіей? Если такъ — пусть услышитъ Рос-
сія, что писателямъ русскимъ заклепаны рты не умытыми
лапами грязныхъ невѣж дъ! Что не спастись намъ писа-
телямъ русскимъ отъ шумной совѣтской бездари, что въ
странѣ идіотовъ не можетъ писатель писать! Лучше буду
метельщикомъ улицъ, чѣмъ писателемъ въ этой странѣ! “
Но на этомъ мѣстѣ Лебеда вдругъ осѣкся и даже
пріостановился въ своемъ бѣгѣ.
„Не передержка ли все же такія слова? Правда онъ
голоденъ... хотя несомнѣнно достоенъ презрѣнья паекъ,
ну а всетаки... Да къ тому же и этотъ разрывъ, какъ
никакъ, ну — разрывъ съ этой бронзоволосой, съ этой
гордой сивиллой, словомъ — этотъ разрывъ съ вѣролом-
ной особой вѣдь дается не такъ то легко.. . Правда вы-
вѣшенъ гордый анш лагь.. . Лебеда компромиссовъ не хо-
четъ — ни въ любви, ни въ общественной жизни! Ну, а
всетаки эта сивилла вѣдь могла-же зайти... вѣдь заходятъ
другіе, несмотря на аншлаги. Онъ признаться, ее ожидалъ...
Ожидалъ же ее для того лишь, конечно, чтобы лично ска-
зать ей, что онъ, Лебеда, компромиссовъ не хочетъ, ника-
кихъ компромиссовъ поэтъ Лебеда не желаетъ“. . .
Вдругъ Лебеда остановился вторично, въ своемъ пла-
менномъ бѣгѣ взнылъ. Слово „компромиссъ“, произнесен-
ное имъ въ его мысляхъ, вдругъ напомнило ему о сроч-
ной, неотложной дѣйствительности.. . Взглядъ его сколь-
знулъ по запискѣ. . . *■
„Вѣдь тамъ новость, огромнѣйшей важности новость!
Лея Н эйнъ.. . василискъ Лея Нэйнъ — не совсѣмъ вѣро-
ломна, есть и въ ней огонекъ благородства. Лея Нэйнъ
извѣщаетъ въ душистой запискѣ.. .
Со взнывшимъ сердцемъ Лебеда ринулся къ столу и,
схвативъ душистую записку, жадно ее перечелъ. — Лея
Нэйнъ — какъ никакъ это все-жъ благородно со стороны
Леи Н эйнъ... Лея Нэйнъ извѣщала въ запискѣ о бѣдѣ,
понависшей надъ Скалдинымъ... не позднѣе сегодняшней
ночи... такъ говорилось въ письмѣ".
Лебеда засуетился, забѣгалъ...
„Какъ же могь онъ заснуть, позабыться!? Собирался
пойти — и заснулъ, а проснувшись не меньше чѣмъ двад-
цать минутъ, вмѣсто того, чтобы исполнить свой долгъ и
завѣты возвышенной дружбы, онъ пребывалъ въ настоящей
истерикѣ. Чего добраго, снова придутъ посѣтители, бого-
искатели, богостроители, и задержатъ его, Лебеду, не на
часъ и не на два. Посѣтители — развѣ они понима-
ютъ?“
Такая страшная возможность до того потрясала Ле-
беду, что онъ, какъ былъ, безъ шляпы, сорвавъ на ходу
съ вѣшалки свой плащъ, бѣгомъ ринулся изъ каби-
нета.
„Скорѣй! Скорѣй! Какъ же могъ онъ, поэтъ Лебеда,
позабыть въ тѣ минуты о другѣ!“
Тутъ, на московскихъ неосвѣщенныхъ улицахъ тот-
часъ ощутилъ Лебеда обычную за послѣднее время тре-
вогу, притокъ безпокойства, граничущаго съ тягучей тош-
нотой. — „Не мудрено! Всякій разъ возставалъ передъ
нимъ въ полутьмѣ, то въ одномъ, то въ другомъ облаче-
ніи — тотъ ночной, тотъ раскосый!“
Лебеда плотнѣе завернулся въ свой плащъ и, стара-
ясь не глядѣть по сторонамъ, прибавилъ шагу. Было пу-
стынно; мокро глянцевѣли тротуары; только изрѣдка про-
мелькнетъ въ темнотѣ тѣнь прохожаго.
— „Но это бы все-жъ ничего.. . Вотъ — подворотн
Да, подворотни ужасны! Изъ подворотенъ московскихъ
на него, Лебеду, неизбѣжно косится злорадный раскосый.. .
Кто знаетъ, быть можетъ и сквозь черепную коробку легко
проникаетъ невидимый взглядъ? Да и можетъ ли онъ,
Лебеда, быть увѣреннымъ въ томъ, что не выступитъ вдругъ
изъ любой подворотни раскосый съ книжкой своей и не
спроситъ какъ давеча: ваше имя, товарищъ? Что скажетъ
ему Лебеда?
О тъ этой мысли мурашки заерзали у него по спинѣ.
— „Нѣтъ, положительно, — сыскомъ оккультнымъ и ок-
культнымъ терроромъ насыщена нынче Москва“!
Лебеда пугливо вздрогнулъ: прямо на него, какъ гор-
батое чудище, поводя огненными буркалами, грузно съ
чисто животнымъ, почти что сознательнымъ хрюканьемъ,
наползалъ грузовикъ Вечека.
Лебеда отпрянулъ и съежился. — „Городъ кошма-
ровъ, разстрѣловъ, террора! Городъ оккультныхъ маги-
 ческихъ чаръ! Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, ему, Лебедѣ,
крайне вредно ходить по московскимъ глухимъ переул-
камъ. Вообще ему вредно оставаться и дольше въ Рос-
сіи. Развѣ можетъ въ совѣтской Россіи творить и рабо-
тать писатель? Какъ хорошо, что шаги ужъ предприняты!
Самъ наркомъ Луначарскій хлопочетъ о проѣздѣ его, Ле-
беды, за-граниду. Хоть надежды немного, а все же хло-
почетъ наркомъ Луначарскій“ . . .
Лебеда вздохнулъ. — „Сколько дней потерялъ онъ,
поэтъ Лебеда, всей Россіи извѣстный писатель, обѣгая
наркомовъ, совдепы и всякіе „комы“ этой милой совѣт-
ской республики . . . Отчего же задержка? Говорятъ —
Луначарскій безсиленъ . . . что поэту — не вѣрятъ, боятся
его языка, что враги завелись у поэта . . . Отчего же?
И это возможно. Не приходится долго искать, кто винов-^
никъ, — конечно же это она, эта самая Лея . . . Чувство'
мести, безсилья, боязнь наконецъ, что поэтъ Лебеда за-
границей имъ будетъ опасенъ, что откроетъ ихъ черныя
тайны поэтъ Лебеда за-границей! Ну, конечно же, такъ
— это Лея!“
Размышляя такимъ образомъ, размахивая передъ но-
сомъ пальцемъ и испуская восклицанія самыя неотчетли-
выя, поэтъ Лебеда наконецъ поравнялся со скалдинскимъ
домомъ. „Вотъ только войти бы еще . . . И од н ако!.."
Лебеда замедлилъ шаги. Лебеда остановился. Ле-
беда прибавилъ шагу, Лебеда засѣменилъ съ чрезвычайной
быстротой мимо скалдинскаго подъѣзда. Приэтомъ сердце
поэта стучало такъ громко, что, какъ показалось ему, да-
же на другой сторонѣ Пречистенки прохожіе съ подозрѣ-
ніемъ оглянулись. Словомъ, Лебеда даже зажмурился,
какъ настигаемый охотникомъ страусъ. Дѣло въ томъ, —
онъ готовъ былъ поклясться — дѣло въ томъ, что передъ
самымъ подъѣздомъ, куда ему надлежало войти, у фонаря
въ полутьмѣ, чуть не всталъ передъ нимъ на дорогѣ тотъ
самый. . . ну какъ бы сказать? . . Ну, тотъ самый рас-
косый .. .
„Конечно, поэтъ Лебеда не боится обычныхъ шпи-
ковъ, то есть тѣхъ, кто встрѣчается въ жизни дневного
сознанья. . . Но нестерпимо ему, Лебедѣ, узнавать тутъ
на улицѣ призракъ ночного кошмара. Невыносимъ этотъ
ужасъ случайнаго сходства!“
И вотъ, поэтъ Лебеда, съежившись, зажмурившись,
быстро юркнулъ въ Штатный переулокъ. — „Ухъ! Про-
несло!.. Но сердце то, сердце! Нѣтъ . . . нервы его никуда
не годятся. Бѣднаго Скалдина предупредить не придется.
Что же подѣлать? Довольно съ него, Лебеды, и ночныхъ
откровеній!“
 Постукивая зубами, поэтъ быстро засѣменилъ въ тем-
ноту. Фонарей не было, и жуткія тѣни опрокидывались
отъ домовъ къ домамъ. — „Нѣтъ, съ такою нервозно-
стью выходъ одинъ лишь: прямо на дняхъ, безъ отсро-
чекъ, возможно скорѣе бѣжать за-границу!“
Тревожно озираясь, Лебеда вытеръ со лба потъ —
какой ледянойі — и тяжело вздохнулъ. — „Вотъ гово-
рятъ, уѣзжаютъ же люди, несмотря на запретъ, за-границу;
конечно рискуютъ разстрѣломъ, тюрьмой, — но уѣзжаютъ
однако. Вотъ бы ему, Лебедѣ, такъ уѣхать! Но, къ со-
ж алѣнію . . . да, къ сожалѣнію, онъ вѣдь — поэтъ! Всѣмъ
извѣстный писатель! Не подобаетъ писателю русскому
столь нелегально бѣжать изъ Россіи. Да, наконецъ, если бъ
даже ему и устроили этотъ побѣгъ . . . брррр . . . Съ та-
кими ужасными нервами убѣгать. избѣгая шпіоновъ? Нѣтъ!
Вѣдь тамъ, на г р а н и ц ѣ ...“ — Лебеда быстро обернулся и
вздрогнулъ, — „ . . . тамъ на границѣ сторожитъ раскосый..."
Лебеда согнулся и быстро застучалъ каблуками. —
„Вотъ если бъ ему разрѣшили перебраться легально, онъ
прежде всего разсказалъ бы учителю." Лебеда отпрянулъ
въ сторону: — „Снова почудилось что то . . . несимпатично
мелькнуло тамъ, въ подворотнѣ.. . Несимпатично под-
сматривалъ кто то . . . кто то подслушивалъ, кто то по-
нюхивалъ . . . Правда, вѣдь онъ, Лебеда, выражался не
вслухъ, все же бдительность не помѣшаетъ удвоить! Итакъ
онъ . . . о чемъ же? Ахъ да, объ учителѣ! Онъ разска-
залъ бы учителю все! И учитель, учитель"...
Лебеда вдругъ ощутилъ, какъ горячей волною при-
лила къ щекамъ его кровь. — „Собственно, что же та-
кое сказалъ бы учитель? . . . “
Лебеда незамѣтно для себя остановился и, приложивъ
руку къ потному лбу, болѣзненно задумался. — „Первымъ
дѣломъ учитель спросилъ бы о братствѣ, не искусилось ли
братство позорнымъ сотрудничествомъ.. . Гм... Ну, потомъ
бы учитель спросилъ, какъ все это случилось... А потомъ
бы учитель взглянулъ на него, Лебеду..."
Лебеда ахнулъ, какъ человѣкъ, которому отдавили па-
лецъ. — „Лучше даже не думать о томъ, какъ взглянулъ
бы учитель... Но любопытно, однако, ч т о отвѣтилъ бы
онъ, Лебеда? А?.. Такъ... въ оправданье себѣ? А? — Ле-
беда опять ахнулъ, какъ человѣкъ захлебнувшійся. — Соб-
ственно, если бъ не онъ, Лебеда... Да... это было теперь
несомнѣнно... Если бъ не онъ, Лебеда, — то и коммуны,
проще сказать, компромисса, не существовало бы вовсе въ
Совдепіи, да и Скалдинъ бы не былъ въ опасности!.. Но
поэтъ Лебеда былъ не только виновенъ во всемъ проис-
шествіи, — онъ и въ эту минуту великой опасности, даже
въ эту минуту поэтъ Лебеда“...
 Лебеда, вскрикнувъ, круто повернулъ и бѣгомъ въ
развѣвающемся плащѣ, бросился обратно по Штатному пе-
реулку къ Пречистенкѣ.
— „И какъ только могъ онъ?! Вѣдь это жъ неслы-
хано! Хоть бы теперь искупить, хоть частично — эту вину
передъ Скалдинымъ, братствомъ, друзьями!“
Съ сердцемъ, глухо стучащимъ, съ ерзающими по
спинѣ ледяными мурашками, Лебеда, зажмурившись, ри-
нулся къ скалдинскому дому... — „Только не видѣть...
сдѣлать видъ, что не видитъ, сдѣлать видъ, что онъ самъ
по себѣ, что онъ здѣсь, такъ сказать, обитаетъ, что спѣ-
шитъ онъ домой, такъ сказать, на квартиру.
Но противъ воли глаза его раскрылись, закосились
глаза... фыркающимъ жеребцомъ вздыбился, метнулся въ
немъ ужасъ. — „Нѣтъ! Отвернуться скорѣй. Наблюденіе
сдѣлано... о н ъ несомнѣнно! Потрясающе вѣетъ отъ
этого призрака, потрясающе вѣетъ злораднымъ, глумли-
вымъ презрѣньемъ и, отчего не сказать, — подозрѣньемъ“!
Не дыша, съ помутнѣвшимъ сознаньемъ, быстро про-
юркнулъ Лебеда мимо стоящаго прямо въ подъѣздъ. Бы-
стро, быстро, стуча каблуками, въ развѣвающемся своемъ
плащѣ Лебеда черезъ двѣ, черезъ три, черезъ четыре сту-'
пеньки вознесся по затхлой, кромѣшно темной лѣстницѣ.. .
— „Галлюцинація слуха, иль правда?.. Сзади прыснули,
хмыкнули, шикнули, свиснули. Можетъ быть — просто
откашлялись сзади? Знаю, молъ, я тебя. Ты — поэтъ
Лебеда, мой товарищъ?“
Возносясь черезъ двѣ, черезъ три, черезъ четыре сту-
пеньки, Лебеда ясно понялъ: „тамъ, внизу", стерегутъ,
ожидаютъ... Онъ поэтъ Лебеда, опоздалъ... В ъэтуночь...
Снова расфыркался, вздыбился въ немъ ужасъ. Закосился
ужасъ назадъ. Сладко замирали, цѣпенѣли ноги...
По возможности тихо онъ стукнулъ въ знакомую
дверь. Ровные, четкіе шаги. — „Поскорѣе!..“ Скрипнула,
звякнула дверная задвижка... Узкая полоска свѣта... Тон-
кое птичье лицо съ носомъ Ъіеп с1І5Ііп§;иё глянуло въ
щель.
— Петръ, вы? Что же съ вами? Вы совсѣмъ, вы
словно призракъ!
Лебеда, дѣлая знакъ молчанія, быстро юркнулъ въ
прихожую.
— Дверь! Ради Бога! Закройте скорѣе вы дверь! —
Щелкнулъ замокъ.
— Что такое? — Невозмутимо спокойный, такой
исхудавшій, такой согбенный, со взоромъ учтиво внима-
тельнымъ.
„Какъ сказать ему правду“ — Лебеда все еще дро-
жалъ и нервно перебиралъ пальцами.
 — Насъ тутъ могутъ услышать, Андрей Андреевичъ!
Скорѣй въ кабинетъ!
Въ кабинетѣ даютъ себя знать первые осенніе замо-
розки; сыро, затхло, со стѣнъ течетъ. По прежнему лампа
подъ темнымъ абажуромъ роняетъ на столъ ровный жел-
тый кругъ, а въ углахъ стелятся тѣни. Книгъ не такъ ужъ
много осталось; проданы цѣлыя полки, но все же не мало
еще тутъ осталось воителей въ порѣдѣвшихъ рядахъ съ
корешками, тисненными золотомъ.
Скрывая за обычной сдержанностью тревогу, Андрей
Андреевичъ жестомъ пригласилъ Лебеду на диванъ. Тер-
пѣливо, безмолвно, съ видомъ наставника онъ приготовился
слушать. — „Все же лучше сказать... Быть можетъ
найдется спасительный выходъ...“
— Андрей Андреевичъ! Новость, съ которой при-
шелъ я — ужасна!!! — Лебеда осѣкся и, вынувъ платокъ,
вытеръ холодный потъ. — Я пришелъ вамъ сказать, что
за вами слѣдятъ! Что объявлены вы внѣ закона! Что ужъ
вышелъ приказъ и объ арестѣ вашемъ, что внизу у подъ-
ѣзда сторожитъ раскосый... Въ эту ночь...
Лебеда опять осѣкся. Его широко разверстые глаза вы-
брызгивали ужасныя предчувствія. Сѣдѣющіе кудри рас-
трепались и были влажны отъ пота; хрипло съ трудомъ
онъ дышалъ.
Какъ большая согбенная, замерзающая отъ стужи, но
все еще гордая птица по орлиному недвижно воззрился на
него Скалдинъ.
— Братъ Петръ! Увѣрены ли вы, что не ошибае-
тесь?
Лебеда въ чрезвычайномъ безпокойствѣ подпрыгнулъ
на диванѣ. -— Мнѣ написала сама Лея Нэйнъ... Не про-
стятъ вамъ статьи... Кромѣ того, у подъѣзда. . . Я бою сь!
Въ эту ночь... Какъ во всемъ виноватый, я рѣшилъ иску-
пить... но боюсь — опоздалъ я! Вамъ немедленно надо
бѣжать, если это возможно!
Скалдинъ неспѣша повернулъ свой учтивый носъ, какъ
6ы принюхиваясь къ атмосферѣ. — Такъ ли я понялъ васъ,
Петръ? Вы предлагаете мнѣ бѣжать? — Нотка снисходи-
тельной жалости прозвучала въ его ровной, какъ всегда
четкой рѣчи.
— Да, бѣжать! —- свистящимъ шепотомъ воскликнулъ
Лебеда: — За-границу, къ учителю... Есть надежда! Я
знаю, что многіе люди бѣжали, бѣжали успѣшно... Если
только рѣшитесь!..
Скалдинъ медленно поднялъ свое узкое, худое лицо.
Въ пристальныхъ глазахъ его блеснулъ огонь подавленной
огромной страсти.
 — Братъ Петръ! — сказалъ онъ со скорбной горды-
ней, съ величавой, рыцарственной торжественностью: —
Братъ Петръ! Тысячекратно лучше умереть въ Россіи,
чѣмъ жить гдѣ либо внѣ ея границъ!
Лебеда растерянно, нервно заерзалъ. — Какъ? Вы не
хотите ? Вы предпочтете сидѣть въ чрезвычайкѣ ? Вы ? —
Лебеда безпомощно развелъ руками.
Не сводя съ него пристальныхъ сѣрыхъ глазъ, Скал-
динъ по прежнему торжественно заскандировалъ: — Не
обо мнѣ думайте, Петръ, а о братствѣ, которое мы съ вами
такъ и не сумѣли уберечь!
Скалдинъ поднялся .во весь свой высокій ростъ и, не
разгибая шеи, воззрился съ отеческой скорбью на малень-
каго, все еще трясущагося Лебеду. — Братъ Петръ! На-
стала минута высочайшаго значенія. Я вижу свою судьбу.
Не искушай меня! Возмездіе, меня постигшее, — законно.
Отсюда я не уйду, но то, что можеть быть спасено
отсюда, должно быть спасено! Судьба захотѣла, чтобы ты,
братъ Петръ, былъ для меня вѣстникомъ скорби... Врядъ
ли я еще увижу кого нибудь. Искупи же свою вину и
прими отъ меня то, что не должно попасть въ руки вра-
говъ нашихъ.
Услышавъ такое обращеніе, Лебеда замирая вскочилъ
съ диванчика и съ несвойственнымъ ему смиреніемъ воз-
сіялъ навстрѣчу суровому Скалдину.
— Братъ Петръ! — продолжалъ Скалдинъ съ той-же
торжественной скорбью: — Я хорошо тебя вижу. Ты —
мало достойный членъ братства... По твоей винѣ, изъ за
твоего легкомыслія и тщеславія — начались наши скорби.
Знаю, что ты лжепророчествовалъ, что ты ослѣплялся со-
бой, что ты продавался нашимъ врагамъ, самъ того не
понимая, изъ за легкомыслія и тщеславія, что въ своемъ
безуміи ты неоднократно отрекался отъ правды. Но судьба
привела тебя, и судьба мудрѣе насъ съ тобой, братъ
Петръ!
По мѣрѣ этихъ словъ, Лебеда все больше умалялся.
Совсѣмъ маленькій, дрожащій, со слезами на глазахъ —
онъ только безсильно двигалъ губами и ничего не могъ
сказать. Скалдинъ же росъ и возвышался; все тверже,
все величавѣе становился его сдержанный тонъ.
— Братъ Петръ! Тебѣ надлежитъ искупить всѣ твои
преступленія. Такъ хочетъ твоя судьба. Она привела тебя
сюда и она же выведетъ тебя отсюда. Съ собой же ты
возьмешь то, что составляло тайну моей жизни.
Съ этими словами Скалдинъ торжественно снялъ со
своей шеи цѣпочку. На цѣпочкѣ же этой . . . Нѣтъ, не
могъ Лебеда ошибиться: на цѣпочкѣ же этой висѣлъ ска-
рабей.
 Противъ воли Лебеда закрылъ лицо руками; противъ
воли Лебеда зашатался и упалъ на колѣни передъ Скал-
динымъ . . . Совсѣмъ противъ воли Лебеда зарыдалъ. —
„Возможно ли это ! ? Что думать ему, Лебедѣ ? “
— Братъ П етръ ! — продолжалъ Скалдинъ со все
возрастающей величавостью, перебрасывая цѣпочку на шею
Лебедѣ: — Настала минута раскрыть тебѣ тайну зерна, о
которомъ ты знаешь изъ легенды, что должно оно было
перекочевать въ Россію, чтобы въ будущемъ дать без-
смертные побѣги въ нашей странѣ. Узнай-же, что Священ-
ное Зерно уже перекочевало въ Россію ! Что я, недостой-
нѣйшій, облагодѣтельствованъ былъ высокой честью хра-
нить его при себѣ до сего послѣдняго дня. Да, я хранилъ
его, хотя никогда не созерцалъ, не почитая себя правед*
никомъ, того достойнымъ. Но видно я былъ плохимъ хра-
нителемъ, что теряю зерно Эдемское! Голосъ Скалдина
дрогнулъ. — Я не обманываюсь, братъ Петръ, что и ты не
достоинъ зерна, что зерно для тебя въ наказаніе, а не въ
награду! Ты потрясенъ, ибо до сего дня не вѣрилъ, что
зерно дѣйствительно существуетъ на землѣ. Ты думалъ,
что оно лишь эмблема духовныхъ традицій. Ты считалъ,
что, лишь для дѣтскихъ незрѣлыхъ умовъ зерно вещест-
венно присутствуетъ, и слова легенды понятны дословно.
Можетъ быть, хранительство зерна научитъ тебя тому, что не
только дѣти, извнѣ пріемлющіе зерно эдемское, видятъ за
эмблемами реальность, но и мудрецы, способные въ духѣ,
внутри себя созерцать древо жизни. Измѣни же свой умъ,
братъ Петръ, ибо вотъ зерно, каковое ты почиталъ за
эмблему, вещественно передается тебѣ по волѣ твоей
судьбы. Много лѣтъ я хранилъ его и на немъ учился
смиренію; научись же и ты смиренію и исправься, братъ
Петръ. Помни, что отъ праведнаго хранительства зависитъ
будущность всей культуры. Стань достойнымъ этой вы-
сокой чести. Исправься, братъ Петръ, и спроси у твоей
собственной совѣсти, что тебѣ дѣлать съ зерномъ.
Какъ листокъ, подхваченный смерчемъ, трепеталъ Ле-
беда на колѣняхъ. — „Онъ Лебеда, всей Россіи извѣстный
писатель, мнившій себя возвѣстителемъ высшихъ мистерій,
— онъ, Лебеда, трепеталъ какъ листокъ. Кто же могъ
это думать ? Кто же могъ ожидать ? Это бремя огромной
отвѣтственности, эта тайна, ему порученная ? . . “.
Руки Скалдина дотронулись до его дрожащаго плеча.
— Встань, Петръ! Иди! Ты больше не смѣешь мѣшкать.
Ты не одинъ! Съ тобой зерно.
Лебеда открылъ глаза и всталъ. — „Какъ отрѣшенъ
отъ земли этотъ голосъ, какъ холодна недрожащая эта
рука! Объ ея ледяную недвижимость обожглись его губы,
когда онъ, поэтъ Лебеда, поднявшись съ колѣнъ, прикос-
нулся, рыдая, губами къ рукѣ передавшей зерно . . . Что
было сказать ему, глядя на эту сурово согбенную голову,
если даже въ глаза отчужденнаго, какъ бы ушедшаго
Скалдина больно ему смотрѣть! “
— Я__ вы . . . В ы .. я . . , — голосъ его сорвался.
Широкимъ массонскимъ крестомъ перекрестилъ его
Скалдинъ. До самыхъ дверей проводилъ его Скалдинъ.
Долго сзади, сквозь дверную щель напутствуя, Скалдинъ
слѣдилъ за уходящимъ хранителемъ . . . Потомъ громых-
нула прикрытая дверь, звякнула дѣпь, щелкнулъ затворъ.
— „На своихъ ли ногахъ опускается онъ, Лебеда, въ сте-
регущую зоркую тьму, гдѣ стоитъ у подъѣзда. .. “
Съ судорожной силой прижалъ Лебеда къ груди ска-
р а б е я ... — „Какъ остро и больно жжетъ ему грудь ска-
рабей!.. і
Тамъ, у подъ ѣ зда... С корѣ е... ск о р ѣ е... Въ жел-
тыхъ отсвѣтахъ раскосый косится; съ косою усмѣшкой
косится раскосый; косо глядитъ на раскосаго, какъ насти-
гаемый звѣрь, Л ебеда. . . Фыркаетъ ужасъ, вздымается
ужасъ, ужасъ косится ... Скорѣй!.. “
Обѣгая опасное мѣсто, Лебеда снова зажмурился...
— „Кажется снова . . . тамъ сзади. .. хмыкнули... свистнули,
прыснули, цыкнули... Страшнѣе теперь, чѣмъ когда либо
раньше, попасться имъ въ руки со священнымъ Эдемскимъ
зерномъ.“
Благополучно, никѣмъ незадержанный Лебеда опять
ринулся въ кромѣшвую тьму московскихъ улицъ. Неодно-
кратно онъ останавливался и хватался рукой за грудь, въ
томъ мѣстѣ, гдѣ жегъ его скарабей изъ египетской древ-
ней гробницы.
— „Такъ всетаки значитъ оно не эмблема! Оно су-
щ ествуетъ.. . зерно!?“
И вдругъ Лебеда прокричалъ, прорыдалъ, простоналъ
въ неизбывной тревогѣ: — Я? Поэтъ Лебеда . . . я — Свя-
тыни Эдемской хранитель!?
„Ужели оно не эмблема? Ужели оно существуетъ?
Ужели оно, у него, Лебеды? Никогда онъ не думалъ, что
эти слова такъ страшны, что такъ тяжела міровая отвѣт-
ственность... Словно все бремя земли вдругъ свалилось
теперь на него, Лебеду . . .
— Я — поэтъ Лебеда? . . Я — Святыни Эдемской
хранитель?!..
„Нѣтъ, непомѣрно . . . н е в ѣ р о я т н о !. Вѣдь это же
значитъ, что тема легенды такая же правда, какъ, ска-
жемъ, вотъ этотъ московскій проспектъ!? Ну, а онъ, Ле-
беда, — онъ то мнилъ себя вѣрящимъ, подлиннымъ ми-
стикомъ, даже пророкомъ! Но пришла міровая отвѣтст-
венность и... никакой онъ не вѣрящій, вовсе не мистикъ
и, ужъ совсѣмъ — не пророкъ...“
Съ величайшей непогодой въ душѣ, оглядываясь,
какъ воръ, все скорѣе бѣжалъ во тьмѣ г новый хранитель
Зерна Эдемскаго.
— „Нѣтъ, никто не умѣетъ шутить такъ злорадно,
какъ наша судьба! Онъ, поэтъ Лебеда, онъ подъ личной
своей отвѣтственностыо предрекалъ въ аудиторіяхъ участи
космоса . . . Просто лекторъ, ну скажемъ, не лекторъ —
писатель, ну скажемъ философъ, ну авторъ романа о кос-
мосѣ... Но не хранитель же вѣчныхъ Эдемскихъ святынь!?
„Вѣдь это же разница, надо сознаться, вѣдь это ог-
ромная разница — передъ самимъ ли собой быть отвѣт-
чикомъ, или предъ міромъ боговъ? Право жестоко, и
даже совсѣмъ непосильно — возлагать на него, Лебеду,
міровую отвѣтственность! “
Съ такими смятенными выкликами незамѣтно добѣ-
жалъ онъ до дома совѣтовъ. — „Позвольте! Неужели
же тутъ онъ живетъ? Хранитель зерна — и вдругъ въ
домѣ совѣтовъ! Понятно бы было, что въ домѣ совѣ-
товъ обитаетъ п о э т ъ Лебеда... Но х р а н и т е л ь
з е р н а?.. Несоотвѣтствіе слишкомъ разительно! Почти
до сарказма доходитъ иронія жизни! А вотъ кабинетъ . ..
кабинетъ, такъ сказать... Недурна обстановочка! Понаво-
зили откуда придется... большей частью отъ всякихъ... отъ
прежнихъ... отъ ненужныхъ... ну словомъ, отъ бывшихъ
господъ... Въ обстановочкѣ этой поэтъ Лебеда довольно
удачно писалъ свой романъ о космическомъ творчествѣ . . .
Да... поэтъ Лебеда... Охъ ужъ этотъ поэтъ Лебеда! Но
каково въ обстановочкѣ этой хранителю вѣчныхъ тра-
дицій?...
„Вотъ вамъ и рукопись... Гм... геніальнѣйшій замы-
селъ... Общее мнѣніе богоискателей, богостроителей, про-
сто читателей, просто писателей... Ну, а если онъ такъ,
по иному, поотвѣтственнѣй все оцѣнитъ? Выдумка, голая
выдумка... Вычурно... претенціозно... Безотвѣтственность
полная мысли, недостойная вовсе хранителя...
„А душистая эта записочка? Прянный запахъ знако-
мыхъ духовъ?... Нѣтъ! Никогда, никогда онъ, поэтъ Ле-
беда, больше не встрѣтится съ Нэйнъ!... “
Непреодолимо потянуло его взглянуть на зерно. Дро-
жащей рукой выхватилъ онъ скарабея, нажалъ рукой ка-
кой то выступъ, и крылья жука поднялись . ..
Лебеда зажмурился.
„Нѣтъ! Нѣтъ! Онъ не въ силахъ!“
Быстро закрылъ онъ жука и ..спряталъ его на груди.
Не доставало еще, чтобы онъ, недостойный, посмѣлъ
созерцать древо жизни! Нѣтъ, довольно съ него, съ Ле-
 беды, откровеній! Даже Скалдинъ и тотъ не рѣшился . . .
Нѣтъ! Достаточно будетъ съ него, съ Лебеды, поразмыс-
лить о томъ, что возникнуть должно изъ зерна, ему дан-
наго. Вѣдь никто отъ него не отниметъ вообразитель-
ныхъ силъ. Размышленья такія, напротивъ, его укрѣпятъ,
подготовятъ къ храненію древнихъ наслѣдій . . .“
Ободренный такимъ рѣшеніемъ Лебеда сосредото-
ченно сталъ размышлять о томъ таинственномъ древѣ, ка-
ковое уже теперь невидимо таилось въ зернѣ, ему даро-
ванномъ.
„Когда оно выростетъ, гдѣ? Какую имѣть будетъ
форму? Если придерживаться Апокалипсиса, — дастъ это
древо двѣнадцать плодовъ. . . Но любопытно, въ какомъ
это смыслѣ тамъ говорится объ этихъ плодахъ? Реали-
стически, эмблематически или мистически тамъ говорится
о древѣ? Вѣдь это же вамъ не береза, не липа, не нѣчто
такое, что можетъ возникнуть такъ просто и видимо смерт-
ному взору .. . Ну, а если не просто оно выростаетъ, а
символически только, то снова . . . большая проблема: какъ
нзъ вещественности, изъ зерна — можетъ возникнуть без-
плотное древо? Не значитъ ли это, что все же зерно въ
сущности только эмблема? Что оно для того, чтобъ фик-
сировать мысль, поднимая мышленье къ чистѣйшей идеѣ
зерна!?
„Да, не мало найдется сомнѣній, если помыслишь
проникновенно надъ этой сложнѣйшей проблемой. Онто-
логическихъ, космологическихъ, геологическихъ, біологи-
ческихъ, психологическихъ и историческихъ . . . словомъ, не
мало найдется сомнѣній, противорѣчій, недоумѣній...“
Лебеда разочарованно вздохнулъ. Чѣмъ больше хо-
тѣлъ онъ освѣтить тайну зерна, ему дарованнаго, съ по-
мощью своего ума, — тѣмъ болыпе возникало и новыхъ
трудностей. Наконецъ, уставъ до крайности, новый хра-
нитель зерна_ Эдемскаго, отчаявшись, бросилъ всѣ свои
попытки. Впервые за многіе годы начиналъ онъ сомнѣ-
ваться не только въ своихъ моральныхъ, но и въ умствен-
ныхъ силахъ...
„Не смѣшно ли работать надъ миѳологемою космоса,
если даже не можешь раскрыть ребуса своей собственной
жизни? Онъ, поэтъ Лебеда, всей Россіи извѣстный писа-
тель, прямо обязанъ сознаться, что во всѣхъ, да, во всѣхъ
отношеньяхъ . . . “
Лебеда въ отчаяніи бросился на постель и зарылся
лицомъ въ подушку. — „Неужели зерно? — не эмблема?..
Онъ кажется сталъ понимать, отчего онъ такъ хочетъ,
чтобы было эмблемой зерно..."
Новая догадка его пронзила, потрясла до костей и
опять бросила въ дрожь почти судорожнаго страха...
 „Если зерно не эмблема, то вѣдь и камень, и камня
похитчики?... Кто поручится въ томъ, что не знаетъ рас-
косый... тотъ самый раскосый объ эдемскомъ зернѣ?!., Не
оттого ли раскосый, его стерегущій въ ночи, стоялъ у
подъѣзда? Не оттого ли слѣдитъ онъ за нимъ, Лебедой,
даже въ мысляхъ?.. Не оттого ль, наконецъ, на него, Ле-
беду, такъ косился раскосый, когда выходилъ онъ на
улицу, спрятавъ зерно на груди?!... Кто знаетъ, быть мо-
жетъ, теперь?!..“
Лебеда стремглавъ соскочилъ съ постели и прислу-
шался.
„... быть можетъ, теперь ужъ идетъ онъ по лѣстницѣ,
хищно крадется... склоняется къ скважинѣ.., слушаетъ
мысли его, Лебеды, съ книжкой своею въ рукѣ...“
Лебеда зажегъ верхній свѣтъ.
„Нѣтъ, положительно, эта отвѣтственность невыно-
сима! Она раздавила его, Лебеду... Мысль о томъ, что
ему, недостойному, не уберечься съ зерномъ, будетъ жечь
его денно и нощно...
„Неужели же нѣтъ подостойнѣй хранителя, чтобы
смогъ передать онъ зерно, чтобы смогъ онъ спастись отъ
отвѣтственности?...“
Въ крайнемъ изнеможеніи Лебеда свалился въ кресло.
„Ха! Ха! Ха! Онъ, поэтъ Лебеда, не помышлявшій
въ своемъ маловѣріи, что зерно существуетъ... онъ, поэтъ
Лебеда, сталъ хранителемъ!.. Онъ перебѣжчикъ, виновный
въ ужаснѣйшемъ бѣдствіи, низко предавшій святые завѣ-
ты, вдругъ получаетъ зерно! Какъ могло приключиться
такое несчастье?.."
Закрывъ лицо руками, Лебеда застоналъ. Въ этотъ
часъ представился онъ себѣ слѣпымъ червемъ, всасываю-
щимся въ грязь земли и все же не могущимъ уползти отъ
стопы разгнѣваннаго Бога. Тамъ наверху маячили вели-
кіе, достойные, истинные хранители зерна, которое онъ въ
слѣпотѣ своей почиталъ просто эмблемой...
Вотъ Ангелъ Наивысшій, вотъ Авель и Каинъ, вотъ
поколѣнія праведниковъ и чудовищный родъ исполиновъ,
уничтоженныхъ небесной скорбью; семь старцевъ Кришны,
народъ Заратустры, мумія Іерофанта, въ рукѣ котораго
долгіе вѣка покоилось зерно; бѣлый голубь, въ клювѣ
своемъ уносящій зерно въ пустыню Ливійскую: старецъ
Досиѳей, Іоаннъ монахъ, долгое блужданіе зерна по Ев-
ропѣ... Все-единая космическая цѣпь... И вотъ предпо-
слѣднее ея звено, Скалдинъ, а за нимъ, за Скалдинымъ...
Лебедѣ стало невѣроятно страшно. Вѣдь онъ былъ
послѣднимъ звеномъ цѣпи! Все бремя міровой отвѣтствен-
ности вдругъ сосредоточилось на немъ... — „Вотъ не вы-
несетъ онъ, и порвется вся цѣпь!.. Что тогда?!“
 Лебеда закрываетъ глаза, Лебеда холодѣетъ... Онъ
видитъ опять, онъ видитъ:
Земля содрогнулась подъ бременемъ возставшихъ на
Бога. Какъ вой урагана, какъ гулъ водопада, какъ зем-
летрясенія грозный громъ катятся вопли возставшаго
Звѣря:
„Смерть Человѣчности!"
„Прочь со свободой совѣсти, мысли и воли!“
„Да изгонятся Боги-буржуи на небо!“
„Да здравствуетъ всеобщее рабство, Царство ма-
шинъ!“
„Да здравствуетъ отчужденіе іпара земного!"
„Да погибнетъ заложникъ-Богъ!“
Земля содрогается, меркнетъ солнце, рушатся звѣзды...
„Да здравствуетъ Антихристъ, великій Патронъ!*
Всклокоченный, известково бѣлый Лебеда схватился
за виски и, глухо взнывъ, упалъ на колѣни передъ по-
стелью, уткнувшись въ подушку лицомъ.
„... Если бъ раньше онъ зналъ, что зерно не эмблема!
Если бъ раньше онъ зналъ, что оно существуетъ. Что оно
существуетъ къ тому же въ Россіи, что къ тому же оно
перейдетъ въ его руки! Если бъ только онъ могъ это
знать! По иному онъ жилъ бы и мыслилъ! По иному
служилъ бы Россіи, по иному смотрѣлъ бы въ раскосые
рысьи глазки!“
И Лебеда жалобно, по дѣтски, хныкнулъ, совершенно,
не зная, что дѣлать ему со священнымъ залогомъ безсмер-
тія и всечеловѣческаго обновленія, такъ неожиданно по-
павшимъ въ его руки.
 Оглавленіе:

Стр.
Отъ автора .................................................................... 3

Камера обскура ........................................................ 7

Лея Н э й н ъ ....................................................................22

Особнякъ на Поварской............................................. 36

Великій И н т е л л е к т ъ ...................................................52

Легенда о зернѣ Э д е м с к о м ъ ..................................60

Коммуна Пролетарскихъ Миссіонеровъ. . . . 72

Сознательный у м а л и ш е н н ы й ..................................105

Всѣмъ въ Россіи извѣстный писатель . . . .129

 Н. Н. БѢЛОЦВѢТОВЪ.

і« іі ѵ н и н

стран.
29
строка
13 снизу
Важнѣйшія опечатки.

напечатано:
размерцались; угрюмыя
изумрудины зашевели-
лись
, слѣдуетъ:
размерцались угрюмыя
изумрудины; зашеве-
лилась
46 23 сверху предоставилъ власть — предоставилъ власть
генію ' для осуществленія сво-
ихъ мистерій. Мы счи-
таемъ, что нужно пре-
доставить власть генію
49 19 . вошелъ
55 5 . вралъ враль
59 4 снизу вралъ враль
64 2 . странѣ, не странѣ, но
70 24 сверху въ Христѣ во Христа

ТОМЪ II.
V. КНИГА ГЛАДА и БЕЗДОМНОСТИ.
VI. КНИГА ЗВЪРЯ и ПОГИБЕЛИ.
VII. КНИГА СМЕРТИ и СПАСЕНІЯ. (Эпилогъ).