Kibrik A E I DR M Vvedenie V Nauku o Yazyke 2019

ιϛϞϗϛϏϞϗϕϖϐϛϞϠϑύϝϞϟϏϒϚϚϨϖϠϚϕϏϒϝϞϕϟϒϟϕϙϒϚϕιίθϛϙϛϚϛϞϛϏύ
ρϕϘϛϘϛϐϕϤϒϞϗϕϖϡύϗϠϘϩϟϒϟ
ηύϡϒϑϝύϟϒϛϝϒϟϕϤϒϞϗϛϖϕϜϝϕϗϘύϑϚϛϖϘϕϚϐϏϕϞϟϕϗϕ
ίίβαβκεβίκέπηπλόδψηβ
έβηϕώϝϕϗϕϑϝ
ιϛϞϗϏύ
ήϠϗϕίϒϑϕ

УДК 811
ББК 81
Печатается по постановлению издательско-редакционного совета

филологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова
Рецензенты:
ак. РАН А. М. Молдован, ак. РАН В. А. Плунгян
Введение в науку о языке / А. Е. Кибрик и др.; под ред. О. В. Федоровой и С. Г. Татево-

сова – М.: Буки Веди, 2019. – 672 с. – ISBN 978-5-4465-2188-3.
Издание представляет собой учебник для студентов, обучающихся по специальности

«Фундаментальная и прикладная лингвистика». В нем освещается широкий диапазон
вопросов в области теоретической, прикладной и компьютерной лингвистики, взаи-
модействие языкознания и когнитивной науки, вопросы языкового разнообразия и
языкового родства, а также история языкознания.
В оформлении обложки использованы

рукописные материалы из архива А. Е. Кибрика.
На фронтисписе использована фотография А. Е. Кибрика
работы Анны Лауринавичюте.
ISBN 978-5-4465-2188-3 © Коллектив авторов, 2019

К 80-летию
Александра Евгеньевича Кибрика
От редакторов-составителей
От редакторов-составителей
Этот учебник подготовлен коллективом авторов, в который входят сотруд-

ники и выпускники отделения теоретической и прикладной лингвистики фило-
логического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова — старейшего про-
фильного отделения по данной специальности в нашей стране. Отделение ТиПЛ
было создано в 1960 г., одноименная кафедра образовалась в 1961 г., ее первым
заведующим был Владимир Андреевич Звегинцев (1911–1988). В 1992–2012 гг.
кафедру ТиПЛ возглавлял Александр Евгеньевич Кибрик (1939–2012).
В последние годы жизни Александр Евгеньевич работал над учебным по-
собием «Введение в науку о языке». Идея пособия выросла из курса «Введение
в специальность», который он читал первокурсникам отделения ТиПЛ. К сожа-
лению, Александр Евгеньевич не успел его дописать. Мы, сотрудники и выпус-
кники кафедры ТиПЛ, коллективными усилиями завершили эту работу.
Содержание и структура книги в большой степени определяется содержа-

нием и структурой образовательной программы «Фундаментальная и приклад-
ная лингвистика» на отделении ТиПЛ. Эта программа, формирование которой
продолжается с момента основания отделения, отражает наши представления
о существе высшего профессионального лингвистического образования.
Это прежде всего фундаментальная теоретическая подготовка по всем дис-
циплинам, образующим сумму знаний об основных уровнях языка — фонети-
ке и фонологии, морфологии, синтаксисе, дискурсе и семантике. Успешное
усвоение программы предполагает ознакомление со всеми имеющимися в сов-
ременной лингвистике направлениями теоретизирования и приемами описа-
ния и объяснения языковых фактов. Программа не предполагает ориентации
на ту или иную систему в качестве единственно верной. Напротив, у студентов
есть возможность ознакомиться с разными системами, оценить аргументы за и
против каждой из них и тем самым добиться осознанного теоретического са-
моопределения.
Это, далее, междисциплинарная ориентация программы, которая в первую
очередь предполагает ознакомление с дисциплинами, в которых языкознание
соприкасается с когнитивной наукой. Язык — важнейшая когнитивная систе-
ма, которой его носители обладают в силу принадлежности к биологическому
8 От редакторов-составителей
виду Homo sapiens и которая тесно взаимодействует с другими когнитивными

системами. Изучению этого аспекта языка в программе отводится исключи-
тельно важная роль; ему посвящены сразу несколько дисциплин — от усвое-
ния языка до нейролингвистики.
Это, кроме того, представление о лингвистике как об эмпирической науке,
которая генерирует новое знание, исследуя данные конкретных языков, обна-
руживая в этих данных закономерности и предлагая им объяснение. Такой под-
ход требует наличия двух взаимодополняющих компонентов образовательной
программы. Во-первых, обучающийся должен составить представление об эм-
пирической сложности и многообразии предмета — естественного языка. Этой
цели служат дисциплины, описывающие языковое разнообразие, исторические
аспекты существования языка, его функционирование в социальной среде. Во-
вторых, важнейшее значение приобретает ознакомление с методологией линг-
вистики как эмпирической науки, которой необходимы выверенные процедуры
работы с данными, принципы моделирования исследуемого объекта и экспери-
ментальные приемы проверки теоретических гипотез.
Наконец, это ориентация на изучение современных приложений лингвис-
тической науки, которые позволяют исследовать язык как объект математичес-
кого моделирования, разрабатывать технологии его автоматической обработки
и многое другое. Эта область лингвистики образует естественное целое с соот-
ветствующими областями математики, которые традиционно играют ключе-
вую роль в подготовке квалифицированных специалистов рассматриваемого
профиля (теория множеств, математическая логика, теория вероятностей, ста-
тистика, теория алгоритмов, основы программирования и т. д.).
Таким образом, программа «Фундаментальная и прикладная лингвистика»,
введение в которую предлагает настоящий учебник, стремится охватить все
существенные аспекты современного языкознания и обеспечить студента не-
обходимыми знаниями и навыками для плодотворной научной и практической
деятельности.
«Введение в науку о языке» открывает основополагающая статья А. Е. Киб-
рика «Язык», написанная для Лингвистического энциклопедического словаря,
первое издание которого вышло в 1991 г. По воспоминаниям Антонины Ива-
новны Коваль, жены А. Е. Кибрика, главный редактор словаря Виктория Нико-
лаевна Ярцева сказала про эту статью так: «Если кто-нибудь может написать
лучше, пусть напишет».
Учебник состоит из шести частей и 32 глав (нумерация глав сквозная). Пер-
вая — самая объемная — часть «Теория языка» посвящена описанию «уровне-
вых» языковых явлений — звуковой стороны языка и речи (глава 1 «Фонетика
и фонология»), различных аспектов внутренней структуры слова (глава 2 «Мор
фология»), правил образования языковых единиц, больших, чем слово, — сло-
От редакторов-составителей 9
восочетаний и предложений (глава 3 «Синтаксис»), свойств дискурса и его час-

тей (глава 4 «Дискурс»). Глава 5 «Семантика» посвящена описанию того, как
при помощи естественного языка осуществляется передача информации.
Часть II «Язык и познание» объединяет семь глав, которые описывают ког-
нитивное измерение языка. Глава 6 «Лингвистика в контексте когнитивных
наук» знакомит читателя с областью междисциплинарных исследований поз-
нания, понимаемого как совокупность процессов приобретения, хранения,
преобразования и использования знаний живыми и искусственными системами.
В главе 7 «Когнитивная лингвистика» описывается направление лингвистики,
которое связывает язык с широким кругом явлений, относящихся к познанию.
Глава 8 «Психолингвистика» посвящена описанию процессов порождения и
понимания речи. Механизмы усвоения языка рассматриваются в главах 9 и 10
(соответственно «Усвоение родного языка» и «Усвоение второго языка»).
В главе 11 «Нейролингвистика» описываются мозговые механизмы речевой
деятельности. В завершающей эту часть главе 12 «Невербальная коммуникация»
обсуждаются просодия и язык тела — жесты, мимика, направление взгляда.
Часть III «Языковое многообразие» посвящена сходствам и различиям язы-
ков мира. Глава 13 «Языки мира и языковое разнообразие» содержит общее
введение в проблематику. В главе 14 «Сравнительно-историческое языкозна-
ние» описывается раздел лингвистики, который занимается установлением
родства языков, построением генеалогических классификаций языковых се-
мей, а также реконструкцией незасвидетельствованных языковых состояний.
Раздел лингвистики, описанный в главе 15 «Типология», занимается сравнени-
ем и классификацией языков с точки зрения их структуры. В главе 16 «Социо-
лингвистика» язык рассматривается в его связи с социальными функциями и
механизмами. Наконец, в главе 17 «Кросс-культурная прагматика» описывает-
ся совокупность дисциплин, изучающих воздействие различных социокуль-
турных факторов на языковую структуру и языковую деятельность.
Часть IV «Методы» посвящена современным методам языкознания. В гла-
ве 18 «Интроспекция» обращение к интуиции говорящего рассматривается как
элемент исследовательской методологии. В главе 19 «Эксперимент» вводится
понятие научного эксперимента и описывается его использование в лингвистике.
В главе 20 «Полевая лингвистика» рассматривается комплекс эвристических
методов исследования и описания языка, которым исследователь не владеет и
всю информацию о котором получает от его носителей. Глава 21 «Корпусная
лингвистика» разрабатывает общие принципы и методы создания лингвисти-
ческих корпусов и использования корпусных данных. В главе 22 «Моделирова-
ние» на языковом материале описывается еще один метод исследования —
построение модели некоторого явления, не поддающегося непосредственному
наблюдению. Глава 23 «Транскрибирование устной речи» посвящена представ-
10 От редакторов-составителей
лению устной речи в виде транскриптов. Глава 24 «Квантитативные методы»

предлагает описание исследований, в которых оценивается частотность зави-
симостей между лингвистическими и экстралингвистическими параметрами,
способными влиять на дистрибуцию языковых данных.
Часть V «Прикладная и компьютерная лингвистика» посвящена приложе-
ниям теоретической лингвистики — созданию словарей (глава 25 «Лексикогра-
фия»), накоплению информации о естественных языках, а также методам ее
сбора, хранения и распространения (глава 26 «Документация»), разработке
письменностей (глава 27 «Алфабетизация»), фиксации звучащей речи и пере-
дачи письменной речи средствами другой графической системы (глава 28
«Транслитерация и транскрипция»). Современным компьютерным методам
анализа устной речи и текста посвящены соответственно глава 29 «Автоматиче
ская обработка звучащей речи» и глава 30 «Автоматическая обработка текста».
В главе 31 «Извлечение информации из текста» описана смежная задача — ав-
томатический анализ контента.
Последняя шестая часть книги и одноименная глава 32 «История языкозна-
ния» посвящены описанию лингвистических традиций от I тысячелетия до н. э.
до наших дней.
Для кого предназначен этот учебник? Чем он отличается, например, от
классического учебника «Введение в языковедение» А. А. Реформатского, ко-
торый рекомендован в качестве учебника для студентов филологических спе-
циальностей? Учебник А. А. Реформатского был написан в 1947 г., а последнее
уточненное прижизненное издание вышло в 1967 г. За прошедшие 50 лет лин-
гвистика претерпела огромные изменения. Некоторые ее разделы наполнились
принципиально новым содержанием (например, синтаксис), а многие другие и
вовсе сложились как самостоятельные дисциплины после конца 1960-х гг. (на-
пример, дискурсивный анализ, когнитивные исследования, в значительной
степени компьютерная лингвистика). Другая популярная книга, рекоменду
емая в качестве учебника — «Введение в языкознание» Ю. С. Маслова (первое
издание 1975 г., последнее переработанное издание 1987 г.) также заметно
устарела. В качестве введения в предмет для студентов общефилологического
профиля оба учебника по-прежнему незаменимы, однако отсутствие специа-
лизированного пособия по специальности «Фундаментальная и прикладная
лингвистика» все более воспринималось как существенная лакуна, которую,
как мы надеемся, хотя бы отчасти заполнит это издание.
Учебник будет полезен двум категориям читателей. Во-первых, это студен-
ты, получающие образование по программе подготовки «Фундаментальная и
прикладная лингвистика». Учебник отражает опыт преподавания на Отделе-
нии теоретической и прикладной лингвистики МГУ имени М. В. Ломоносова,
но будет, как мы надеемся, полезен преподавателям и студентам других отделе-
От редакторов-составителей 11
ний с такой же программой, реализуемой сейчас более чем в 20 классических

и технических университетах по всей России — в Санкт-Петербурге, Вороне-
же, Владивостоке, Махачкале, Саратове, Перми и т. д. Студенты бакалавриата
смогут использовать учебник в первую очередь при освоении курса «Введение
в специальность», а также при подготовке к выпускным экзаменам. Студенты
магистратуры и аспирантуры, поступающие на отделения ТиПЛ/ФиПЛ из дру-
гих учебных заведений, смогут подготовиться к вступительным экзаменам.
Учебник может быть полезен и аспирантам, которым предстоит экзамен по
кандидатскому минимуму.
Во-вторых, учебник задуман как энциклопедическое издание, в котором
важная и актуальная информация по основным направлениям современной
лингвистики снабжена многочисленными библиографическими ссылками. Мы
надеемся, что в этом качестве книга окажется востребованной широким кру-
гом студентов, аспирантов и исследователей разных специализаций.
В заключение мы хотим выразить благодарность всем, кто участвовал в

создании этой книги. Идея написания коллективного учебника к 80-летию
Александра Евгеньевича сформировалась у нас меньше года назад. Мы при-
знательны всем нашим авторам — их 23 человека — которые в столь сжатые
сроки смогли перенести на бумагу основные положения своих учебных кур-
сов. Мы благодарим А. М. Молдована и В. А. Плунгяна за благожелательные
рецензии, В. Ю. Гусева за верстку, Е. В. Моргунову за библиографическое ре-
дактирование и Кс. П. Семёнову за оформление обложки. Мы признательны
филологическому факультету МГУ имени М. В. Ломоносова и его декану
М. Л. Ремневой за поддержку нашего начинания.
Мы рады, что учебник выходит в свет накануне 80-летия Александра Евге-
ньевича Кибрика. Мы посвящаем эту книгу его памяти.
Ольга Федорова, Сергей Татевосов

февраль 2019 г.
Введение
Язык 1
А. Е. Кибрик
Язык — основной объект изучения языкознания. Под языком прежде

всего имеют в виду естественный человеческий язык (в оппозиции к искус-
ственным языкам и языку животных), возникновение и существование ко-
торого неразрывно связано с возникновением и существованием челове-
ка — homo sapiens.
Термин «язык» имеет по крайней мере два взаимосвязанных значения:
1) язык вообще, язык как определенный класс знаковых систем; 2) конкрет-
ный, так называемый этнический, или «идиоэтнический», язык — некото-
рая реально существующая знаковая система, используемая в некотором
социуме, в некоторое время и в некотором пространстве. Язык в первом
значении — это абстрактное представление о едином человеческом языке,
средоточии универсальных свойств всех конкретных языков. Конкретные
языки — это многочисленные реализации свойств языка вообще.
Язык вообще есть естественно (на определенной стадии развития чело-
веческого общества) возникшая и закономерно развивающаяся семиотиче
ская (знаковая) система, обладающая свойством социальной предназначен
ности, — это система, существующая прежде всего не для отдельного
индивида, а для определенного социума. Кроме того, на эту знаковую систе-
му наложены ограничения, связанные с ее функциями и используемым
субстанциальным (звуковым) материалом.
Существенно, что язык, обладая внутренней целостностью и единством,
является полифункциональной системой. Среди его функций важнейшими
можно считать те, которые связаны с основными операциями над информа-
цией (знаниями человека о действительности) — созданием, хранением и
передачей информации.
Язык является основной общественно значимой (опосредованной мыш-
лением) формой отражения окружающей человека действительности и са-
мого себя, т. е. формой хранения знаний о действительности (эпистемическая
функция), а также средством получения нового знания о действительности
(познавательная, или когнитивная, функция). Эпистемическая функция
1
Впервые опубликовано как: Кибрик А.Е. 1991. Язык // Лингвистический энцик-
лопедический словарь. М.: Наука.
16 А. Е. Кибрик
связывает язык с действительностью (в единицах языка в виде гносеологи-

ческих образов закрепляются элементы действительности, выделенные,
отображенные и обработанные сознанием человека), а познавательная —
с мыслительной деятельностью человека (в единицах языка и их свойствах
материализуются структура и динамика мысли), т. е. языковые единицы
приспособлены как для номинации элементов действительности (и, далее,
хранения знаний), так и для обеспечения потребностей мыслительного про-
цесса. В то же время язык является основным средством человеческого об-
щения (коммуникативная функция), средством передачи информации от
говорящего к слушающему (адресату). В силу этого свойства языка естест-
венным образом согласованы с потребностями и условиями протекания
коммуникативной деятельности человека, составляющей важнейший ас-
пект его социального поведения, так как общественная, в т. ч. трудовая де-
ятельность человека, невозможна без обмена информацией.
Субстанциальный материал — звуковая (акустическая) природа языка
также накладывает значительные ограничения на общие свойства языка,
в частности предопределяет наличие незнаковых единиц (фонем — звуков)
и линейную организацию знаковых единиц (морфем, слов, словосочетаний,
предложений).
Различают следующие основные социальные формы существования
конкретных языков: идиолект — индивидуальный язык одного конкретного
носителя языка; говор — множество структурно очень близких идиолектов,
обслуживающих одну небольшую территориально замкнутую группу лю-
дей, внутри которой не обнаруживается никаких заметных (территориально
характеризуемых) языковых различий; диалект — множество говоров (в час-
тном случае — единичное), в котором сохраняется значительное внутри
структурное единство (в отличие от говора территориальная непрерывность
распространения диалекта не является его обязательным признаком); язык —
это, как правило, множество диалектов, допустимые различия между кото-
рыми могут в значительной мере варьировать и зависеть не только от чисто
языковых факторов, но и от социальных параметров (языкового самосозна
ния носителей языка, наличия или отсутствия единой письменности, соци-
альной престижности диалектов, численности носителей отдельных диалек
тов, традиции и т. д.).
На определенном этапе национального и/или социального развития
некоторые стихийно существующие и развивающиеся языки вступают в
высшую форму своего существования — форму литературного языка,
характеризующегося социально регламентированной нормированностью и
наличием более или менее широкого диапазона функциональных стилей.
Язык 17
Если в фиксированный момент времени число индивидуальных реали-

заций языка — идиолектов не меньше (а, учитывая двуязычие, больше) чис-
ла говорящих на земном шаре людей (исчисляется миллиардами), то живых
языков в социально признанном смысле насчитывается от трех до семи ты-
сяч (колебания связаны не только с неполнотой инвентаризации конкрет-
ных языков, но и с различиями в принципах их разграничения).
Множественность человеческих языков нельзя считать случайной. Неза-
висимо от решения проблемы происхождения языка требует объяснения
непреложная тенденция языка к изменению. При отсутствии специальной
нормирующей деятельности, направленной на консервацию языкового со-
стояния (ср. классический арабский язык), языки постоянно претерпевают
изменения во всех звеньях своей структуры, происходит их непрерывное
историческое развитие. Конкретные причины этого процесса не вполне вы-
явлены, но несомненно, что они заложены, во-первых, в принципах самого
устройства языка и, во-вторых, в функциональном механизме его использо-
вания. В эпоху научно-технической революции множественность языков
продолжает пока еще довольно успешно противостоять усиливающейся со-
циальной потребности в едином языке. Более того, в современную эпоху
наблюдается укрепление и возрождение многих языков, когда это подкреп-
лено определенными национальными и государственными процессами
(например, в Африке), наряду с давно известным процессом исчезновения
некоторых малых языков, не имеющих письменности и достаточного уров-
ня социального престижа.
Все существующие и существовавшие ранее человеческие языки могут
быть разбиты на группы по принципу родства, т. е. происхождения от опре-
деленной языковой традиции, так называемых праязыков. Близкое родство
часто является очевидным для самих носителей языков (например, родство
русского, болгарского и польского), отдаленное — требует специального на-
учного доказательства. Принято говорить о родственных языках (родство
которых доказано) и неродственных языках (родство которых доказать не
удается). Относительность этого противопоставления демонстрирует ност-
ратическая гипотеза, согласно которой ряд отдельных языковых семей объ-
единяется на более глубоком этапе реконструкции в одну ностратическую
«сверхсемью».
Внутренняя структура языка (т. е. собственно язык) не дана в непосредс-
твенном наблюдении, и о ней можно судить лишь по ее проявлениям и кос-
венным свидетельствам, а именно наблюдая продукты языковой (или, ина-
че, речевой) деятельности — тексты, т. е. исследуя использование конкретных
языков в конкретных речевых ситуациях. Путь познания языка через речь
приводил часто или к неразличению языка и речи, или, напротив, к игнори-

рованию самой речи (речевой деятельности) и ее фундаментального влия-
ния на собственно язык. Между тем понимание принципиального противо
речия между конечностью языка (как устройства, механизма, системы) и его
бесконечным использованием в бесконечно разнообразных речевых ситуа-
циях имеет далеко идущие последствия для правильного понимания при-
роды языка, поскольку это противоречие преодолевается прежде всего в са-
мом языке, в принципах его устройства: все элементы языковой структуры
адаптированы к их использованию в речи.
Семиотическая сущность языка состоит в установлении соответствия
между универсумом значений (всем мыслимым мыслительным содержа-
нием всех возможных высказываний) и универсумом звучаний (совокуп-
ностью потенциально возможных речевых звуков).
Звуковая материя является первичной субстанцией человеческого язы-
ка, по отношению к которой все другие существующие субстанциальные
системы, в частности системы письменности, вторичны. Репертуар звуков и
составляющих их признаков при всем их богатстве ограничен возможностя-
ми речевого аппарата человека. В каждом языке в той или иной степени
используется достаточно представительная часть звуковых признаков, но в
системные звуковые оппозиции включается лишь ограниченное их число
(так называемые различительные признаки — строительный материал ин-
вентаря фонем). Устойчивые для данного языка комбинации звуковых при-
знаков задают множество допустимых в данном языке звуков (и фонем), из
которых строится множество допустимых звуковых последовательностей
(оболочек знаковых единиц).
Универсум значений, в свою очередь, определенным образом членится
каждым языком на стандартные, типовые для этого языка смысловые бло-
ки. Каждый такой смысловой блок является внутренне сложно организован-
ным, т. е. разложимым семантическим объектом, однако, вступая в знако
образующую связь с означающим, он может использоваться говорящим как
единая элементарная сущность, исходный материал для построения более
сложных смысловых структур. Смысловые блоки, которым соответствуют
относительно цельные и самостоятельные означающие (словесные оболоч-
ки), называют лексическими значениями, смысловые блоки, означающие
которых лишены цельности и/или самостоятельности, называют граммати-
ческими значениями (в широком смысле слова). Типичными носителями
лексических значений являются слова (лексемы) и семантически несвобод-
ные сочетания слов (фразеологизмы), типичные носители грамматических
значений — служебные морфемы, синтаксические конструкции (словосоче-
Язык 19
тание, предложение), а также всевозможные операции над этими единица-

ми (грамматические правила).
Смысловые блоки одного языка неэквивалентны смысловым блокам
другого (в частности, объемы значений одноименных грамматических кате-
горий и, более того, практически любых соотносимых в двуязычных слова-
рях пар слов не совпадают), еще более языки различаются по способам деле-
ния универсума значений на лексические и грамматические значения.
Однако, при всем удивительном разнообразии лексических и граммати-
ческих значений, в конкретных языках обнаруживается в то же время и уди-
вительная их повторяемость. Языки как бы заново открывают одни и те же
элементы смысла, придавая им различное оформление, что позволяет гово-
рить, в применении к различным языкам, о тех или иных фиксированных
смысловых блоках универсума значений (предопределяемых в конечном
счете свойствами отражаемого в мышлении человека и независимо от него
существующего мира предметов, событий, отношений и т. п.): о категориях
частей речи, именных классов, значений числа, референциальной соотне-
сенности, о каузативной связи между парами событий, о типовых ролях
участников ситуации (ср. падежи), о способах реализации типового события
(ср. вид, способ действия), о значениях времени, причины, условия, след
ствия (ср. соответствующие типы сложных предложений) и т. п. Поэтому
несопоставимость семантических членений естественных языков не следу-
ет преувеличивать. Во-первых, при обращении к данным многих языков
обнаруживается, что степень покрытия универсума значений и принципы
его членения не произвольны и не беспредельно разнообразны, и, во-вто-
рых, что более важно, — в реальной речевой деятельности эта неэквивалент-
ность членений в большинстве случаев ситуативно снимается, что создает,
в частности, принципиальную возможность перевода с языка на язык (если
снизить требования к тождеству эстетических функций речевых произведе-
ний, наиболее ярко представленных в поэтической речи).
Мир лексических значений закреплен в знаменательной лексике языка.
Слово является простейшим языковым средством номинации фрагмента
действительности (предмета, свойства, явления, события), поскольку в нем
самом осуществляется связь между означаемым (лексическим значением) и
означающим (звуковой оболочкой). Однако язык едва ли выполнял бы свое
назначение, если бы располагал только лексическими средствами номина-
ции, т. к. потребовалось бы столько слов, сколько существует разных фраг-
ментов действительности, о которых можно помыслить. Механизм много-
кратного применения процедуры номинации обеспечивает грамматика.
Грамматика, в отличие от статичного словаря, является динамическим меха-
низмом, состоящим из грамматических значений и системы правил, кото-

рые строят из элементарных смысловых блоков сложные смысловые струк-
туры и в то же время ставят этим структурам в соответствие определенные
звуковые последовательности.
Словарь и грамматика — два тесно связанных и согласованных компо-
нента структуры языка. Их согласованность определяется общностью их ос-
новных функций, а их различия, помимо отмеченных выше различий в
структуре, связаны прежде всего с различием хранения смысловых единиц
в языковой памяти: словарные единицы хранятся как готовые к употребле-
нию, автоматически воспроизводимые двусторонние сущности, в то время
как единицы, в образовании которых участвуют грамматические правила, в
готовом виде в памяти отсутствуют и специально строятся в соответствии с
некоторым коммуникативным заданием. Согласованность словаря и грам-
матики способствует постоянному возникновению в речи единиц промежу-
точной природы, например, таких, в которых осуществляется переход от
свободного, грамматически организованного сочетания слов к устойчивому
словосочетанию, эквивалентному слову (воспроизводимому по памяти, а не
по правилам). Аналогичным образом словообразовательные процессы, созда
ющие новые слова средствами грамматики, в том или ином фрагменте сло-
варного состава постепенно угасают по мере узуального закрепления нового
слова в словаре и его окончательного превращения в единицу лексики.
Грамматические правила, устанавливающие связь между значением и
звучанием, различаются по конечному результату их применения. Наибо-
лее известны и изучены предписывающие правила. Они применяются обя-
зательно и эффективно, если выполнены определенные условия (условия
применимости). Например, в русском языке правилом-предписанием явля-
ется правило согласования в атрибутивной синтагме («новый дом», но «новое
строение») или правило маркировки существительного по числу независи-
мо от счетности/несчетности его семантики («молоко» — ед. ч., «сливки» —
мн. ч., «мнение» — ед. ч., «мнения» — мн. ч.). Применение этих правил обя-
зательно приводит к некоторому положительному результату (к образованию
некоторой языковой формы).
Кроме того, в языке существует значительное количество разрешающих
правил, правил-советов, которые устанавливают не реальное, а потенциаль-
ное соответствие между значением и звучанием. Специфика этих правил
состоит в том, что формирование связи между значением и звучанием
обеспечивается не одним таким правилом, а системой правил. Разреша
ющие правила действуют в тех частях грамматики, где одна и та же языко-
вая форма служит означающим для множества разнородных означаемых,
Язык 21
не находящихся в дополнительному распределении. Типичным примером

такой ситуации является выбор одного из актантов предиката на роль под-
лежащего. В эту систему входят разрешающие правила типа «Агенс может
быть подлежащим», «Тема может быть подлежащим», «Конкретно-рефе-
рентная именная группа скорее может быть подлежащим, чем нереферент-
ная именная группа» и т. д. Данные правила формируют множество актан-
тов-кандидатов на роль подлежащего, но сами по себе не предопределяют
окончательную форму высказывания (ср. «Директор издал приказ» — «При-
каз был издан директором»).
Система разрешающих правил предполагает существование процедуры
выбора из множества разрешенных альтернатив, создающих ситуацию не-
определенности, конфликта, т. е. такую ситуацию, когда одновременно мо-
гут быть применены несколько разрешающих правил. Конфликтно-разре-
шающие правила опираются на прагматический принцип приоритета, при
котором выбор в конфликтной ситуации осуществляется в пользу макси-
мально приоритетной альтернативы. Принцип приоритета, наряду с при-
нципом экономии, заимствован языком из практики речевой и, шире, мыс-
лительной деятельности и демонстрирует онтологическую связь языка с
мышлением.
Большинство грамматических правил непосредственно используется в
формировании смысла строящегося высказывания, т. е. несет определенную
информацию. В частности, правило согласования прилагательных с сущест-
вительным в атрибутивной синтагме манифестирует наличие атрибутивной
связи и не является чисто формальным. Существуют, однако, и формальные
грамматические правила, направленные на приведение звуковой последо
вательности к стандартному виду. Таковы в основном морфологические и
фонетические правила типа всевозможных сандхи, редукции предударных
гласных и т. п.
Не всем значимым языковым сущностям соответствует некоторая сег-
ментная звуковая оболочка. Значительная доля смысла высказывания выра-
жается супрасегментными средствами. В языке существуют также нулевые
знаки, не имеющие означающего, например нулевая связка в русском языке.
В ряде случаев означающим является не звук, а некоторое грамматическое
правило, например операция конверсии, переводящая слово из одной части
речи в другую. Особенно распространено явление компрессии, когда в одном
означающем слито несколько означаемых. По этому принципу организова-
на словоизменительная морфология флективных языков (например, слу-
жебной морфеме «у» в русском языке соответствуют значения «1‑е лицо»,
«единственное число», «настоящее время»). Синтаксическое членение
предложения (в тех языках, где имеются члены предложения) также служит

для компрессии в одном означающем (члене предложения) нескольких
означаемых.
Не имеют специального внешнего формального выражения так называ-
емые пресуппозиции, составляющие существенную часть значения всякого
высказывания.
Все такого рода «отклонения» от простого соответствия между значением
и звучанием обеспечивают языку наибольшую эффективность в выполне-
нии им его основных функций, хотя в то же время значительно осложняют
процесс исследовательской деятельности лингвиста. Но эти исследователь
ские трудности не следует отождествлять со сложностью самого объекта.
Наоборот, чем проще объект устроен (т. е. чем непосредственнее его струк-
тура отражает его функции), тем сложнее его познать (в особенности при
недоучете функционального аспекта).
В языкознании сосуществует достаточно большое количество интег-
ральных концепций (моделей) языка, описывающих его устройство с раз-
ной степенью конкретности, детальности и в конечном счете достоверности.
Эти модели во многом противопоставлены друг другу и существуют на пра-
вах альтернативных гипотез, но часто представление о языке приравнивается
к той или иной модели, хотя число общих свойств, приписываемых языку
всевозможными его моделями, сравнительно невелико. В целом практичес-
ки все существующие модели языка, как статические (классическая тради-
ционная грамматика языка, концепция Ф. де Соссюра, Л. Ельмслева и дру-
гие), так и динамические (генеративная грамматика, модель «Смысл—текст»
и другие), страдают недоучетом функциональной предопределенности язы-
ка, производности его от речевой деятельности и прагматических условий
его использования.
В большинстве моделей языка постулируется уровневая структура. Ко-
личество выделяемых уровней и системные межуровневые связи трактуют-
ся в разных моделях по-разному, но наиболее общепринятым можно счи-
тать выделение фонетики, морфологии, синтаксиса, семантики. Фонетика
относится к уровню звучаний, семантика — к уровню значений, а синтаксис
(и морфология — в тех языках, где она развита) обеспечивает соответствие
между звуками и значениями.
Каждый уровень характеризуется специфическим составом конституи-
рующих его единиц. К основным языковым единицам обычно относят фо-
нему, морфему, слово, словосочетание, предложение.
Конкретные представители одной и той же единицы (фонемы, морфемы
и т. д.) находятся между собой в парадигматических и синтагматических
Язык 23
отношениях. Парадигматические отношения — это отношения в инвентаре,

в системе, отличающие одну единицу данного типа от всех других подобных.
Синтагматические отношения — сочетаемостные (грамматические), уста-
навливающиеся между однотипными единицами в речевой цепи. Единицы
разных типов находятся в иерархических отношениях (морфема — упорядо-
ченная последовательность фонем, слово — упорядоченная последователь
ность морфем и т. д.). В процессе речепроизводства парадигматические
отношения используются в основном на этапе номинации — выбора альтер
нативных способов означивания фрагментов действительности, синтагма-
тические и иерархические отношения участвуют в процессе вербализации и
линеаризации — при построении смысловой структуры и соответствующей
ей правильной линейной звуковой последовательности.
Ввиду наличия единой универсальной базы, предопределяющей грани-
цы возможного разнообразия в устройстве конкретных языков, естественно,
что внутренние структуры конкретных языков обладают большим или
меньшим числом сходных или тождественных черт. Языки, устройство ко-
торых обнаруживает структурную общность в отношении тех или иных ха-
рактеристик, образуют одну структурную группу (типологический класс).
Классификация языков по типам может осуществляться по разным основа-
ниям в зависимости от того, какие характеристики языковой структуры ле-
жат в основе сравнения. В соответствии с этим один и тот же язык может
входить в разных классификациях в разные типы (и, соответственно, груп-
пировки языков). Так, русский язык с точки зрения формально-морфологи-
ческой классификации попадает во флективный тип в отличие от аналити-
ческого типа английского языка, в то время как синтаксически они входят в
один тип номинативных языков, противопоставленных языкам эргативно-
го, активного, нейтрального типа.
Хотя типологическая классификация, в отличие от генетической, не
всегда отражает реальные связи между конкретными языками, она является
одним из существ. инструментов индуктивно-дедуктивного изучения и
представления сущностных свойств языка вообще.
I . Т е о р и я я зы к а
1. Фонетика и фонология 1
А. В. Архипов, П. В. Иосад, П. Д. Староверов
Фонетикой в широком смысле называют раздел лингвистики, изучающий

звуковую сторону языка и речи. В узком смысле различают ф о н е т и к у
как изучение звуков р е ч и (тж. «субстанциальная фонетика») и ф о н о л о -
г и ю, изучающую функционирование звуковых средств в системе я з ы к а
(тж. «функциональная фонетика»). Фонетику часто относят к дескриптив-
ной лингвистике, в то время как фонологию — к теоретической лингвистике.
Развиваются также исследования на стыке фонетики и фонологии (напр.,
направление лабораторной фонологии).
1.1. Фонетика
1.1.1. Артикуляторная фонетика
Артикуляция. Строение речевого аппарата
Артикуляторные классификации звуков
Инструментальные методы исследования артикуляци
1.1.2. Акустическая фонетика
Звуковые колебания в речи
Акустичская теория речеобразования
Акустические свойства основных классов звуков. Форманты
1.1.3. Перцептивная фонетика
Слуховой аппарат человека
Психоакустические шкалы
Экспериментальные методы исследования восприятия
1.1.4. Сегментная и супрасегментная фонетика
1.1.5. Фонетическая транскрипция
1.2. Фонология
1.2.1. Введение: что такое фонология и зачем она нужна
1.2.2. Фонология и морфология. Правила, уровни представления
1.2.3. Порядок правил
1.2.4. Единицы фонологии
Литература для дальнейшего чтения: Кривнова, Кодзасов 2001; Князев, Пожа-

рицкая 2011.
1
Раздел 1.1 написан А. В. Архиповым, раздел 1.2 — П. Д. Староверовым и
П. В. Иосадом.
28 А. В. Архипов, П. В. Иосад, П. Д. Староверов
1.1. Фонетика
Три основных раздела фонетики (в узком смысле) соответствуют процес-
сам, происходящим при порождении речи говорящим (артикуляторная фо-
нетика), распространении звукового сигнала (акустическая фонетика) и вос-
приятии речи слушающим (перцептивная фонетика); см. рис. 1.1.
Фонетика изучает как отдельные звуки, или с е г м е н т ы (сегментная
фонетика), так и признаки, распространяющиеся на последовательности
звуков — слоги, слова и даже целые высказывания (супрасегментная фоне-
тика, или просодия).
Наиболее широко применяемая на практике форма фонетического ана-
лиза — фонетическая транскрипция. Существуют различные виды транс
крипции, различающиеся целями и областью применения, степенью
детализации и используемыми обозначениями. Одной из важнейших
транскрипционных систем является М е ж д у н а р о д н ы й ф о н е т и ч е
с к и й а л ф а в и т (МФА).
Говорящий Слушающий
Коммуникативный замысел Понимание
мысль мысль
ПОРОЖДЕНИЕ РЕЧИ
ВОСПРИЯТИЕ РЕЧИ
Язык
Лингвистический синтез Лингвистический анализ
< лексикон, грамматика >
сообщения сообщения
фонология
фонетическое фонетическое
представление сообщения представление сообщения
Артикуляция Акустика Слуховой анализ
восприятие и
действия речевых органов звуковой сигнал
распознавание сигнала
ПЕРЕДАЧА РЕЧЕВОГО СИГНАЛА
Рисунок 1.1. Общая схема порождения и восприятия звучащей речи
1.1.1. Артикуляторная фонетика

Артикуляцией называют совокупность процессов, в результате кото-
рых говорящий п о р о ж д а е т р е ч е в о й с и г н а л, т. е. произносит конк-
ретные звуки, образующие высказывание. Органы, использующиеся при
артикуляции, образуют р е ч е в о й а п п а р а т человека. Все органы рече-
вого аппарата имеют и неречевое назначение (дыхание, питание и т. д.). Со-
вокупность полостей речевого аппарата называют р е ч е в ы м т р а к т о м.
Фонетика и фонология 29
Речевой аппарат состоит из трех основных отделов. Л е г к и е создают

воздушный поток в нижних дыхательных путях (п о д с в я з о ч н ы й о т -
д е л). Через трахею (дыхательное горло) и г о р т а н ь — сложную систему
хрящей, мышц и связок — воздух проходит в глотку и далее в ротовую по-
лость. Находящиеся в гортани г о л о с о в ы е с в я з к и под действием воз-
душного потока могут колебаться, возбуждая периодические колебания воз-
духа в речевом тракте — г о л о с. Активные органы, находящиеся выше
гортани (н а д с в я з о ч н ы й о т д е л), — я з ы к, г у б ы, з у б ы, н е б н а я
з а н а в е с к а, н а д г о р т а н н и к, — изменяя свое положение и взаимодей
ствуя с другими (пассивными) органами, либо позволяют воздуху свободно
проходить, либо создают на его пути ш у м о о б р а з у ю щ и е п р е г р а -
д ы; небная занавеска открывает или закрывает проход в носовую полость.
На свойства образующегося звука влияет форма и размеры полостей над
связочного тракта, выступающих в качестве а к у с т и ч е с к о г о р е з о н а -
т о р а — глотки, ротовой и носовой полости, — поэтому движения активных
органов могут изменять звучание гласных звуков, не образуя шума.
1. Губы
2. Зубы
3. Альвеолы
ϜϝϠϝϑϏϮ
ϞϝϚϝϠϡϫ 4–6. Твердое небо
7–8. Мягкое небо
(небная занавеска)
9. Увула (язычок)
ϟϝϡϝϑϏϮ
10. Глотка
ϞϝϚϝϠϡϫ
11. Вход в гортань
12. Голосовые связки
13–15. Язык
13. Кончик языка
14. Спинка языка
ϜϏϓϒϝϟϡϏϜϜϗϙ 15. Корень языка
ϒϝϟϡϏϜϫ
ϒϝϚϝϠϝϑϪϔϠϑϮϖϙϗ
ϡϟϏϤϔϮ
ϞϗϨϔϑϝϓ
Рисунок 1.2. Общая схема речевого аппарата

Указанные три процесса: создание воздушного потока (и н и ц и а ц и я),

наложение на постоянный поток периодических колебаний, т. е. голоса
(ф о н а ц и я), создание источников шума и изменение резонаторных свойств
надсвязочной части тракта (а р т и к у л я ц и я в узком смысле) — могут рас-
пределяться между отделами речевого аппарата и по-другому. Так, гортань
имеет чрезвычайно сложное устройство и может участвовать как в артикуля-
ции (например, г о р т а н н о й с м ы ч к и), так и в инициации (т. н. а б -
р у п т и в н ы х и и м п л о з и в н ы х согласных). Существует также класс
звуков (т. н. щелчки, или к л и к и), у которых инициация происходит в ро-
товой полости. Однако ни в одном языке не используются все артикуляци-
онные возможности сразу. Так, в русском литературном языке нет звуков с
нестандартной (не легочной) инициацией, хотя клики могут использоваться
говорящими как неречевые знаки (напр., «щелкнуть языком», «причмок-
нуть губами»).
Артикуляторные классификации звуков. Звуки речи делятся на два

основных типа — гласные и согласные. Г л а с н ы е образуются только при
помощи голосового источника звука, у с о г л а с н ы х голосовой компонент
или отсутствует — есть только шумовой (у г л у х и х ш у м н ы х), — или
сочетается с шумовым (у з в о н к и х ш у м н ы х), или ослабляется за счет
образования неполной преграды (у с о н о р н ы х).
Гласные характеризуются основными признаками р я д а, п о д ъ е м а и
о г у б л е н н о с т и. Ряд и подъем описывают положение языка в простран
стве ротовой полости. Огубленность (лабиализация) соответствует округле-
нию губ и/или вытягиванию их вперед. Следует отметить, что в русском
языке признаки огубленности и ряда взаимно обусловливают друг друга:
все гласные заднего ряда [o] <о>, [u] <у> являются огубленными, и наобо-
рот. Во французском языке, с другой стороны, огубленные гласные имеются
и в переднем, и в заднем ряду; таким образом, гласные переднего ряда мо-
гут быть как неогубленными [i, e, ɛ], так и огубленными [y, ø, œ].
Ряд
передний центральный задний
Подъем
верхний i <и> ɨ <ы> u <у>
средний e <э> o <о>
нижний a <а>
Таблица 1.1. Признаки ряда и подъема для ударных русских гласных
Рисунок 1.3. Рентгенограммы русских гласных

[a] <а>, [i] <и>, [u] <у> (прорисовки)
Основными признаками согласных являются м е с т о о б р а з о в а н и я

и с п о с о б о б р а з о в а н и я, а также ряд ларингальных (связанных с рабо-
той гортани) признаков, включая г л у х о с т ь / з в о н к о с т ь (наличие/от-
сутствие голоса) и п р и д ы х а т е л ь н о с т ь.
По способу образования звуки различаются в зависимости от степени
сужения в речевом тракте и характера возникающей преграды. У с м ы ч -
н ы х ход воздуха полностью перекрывается преградой (например, сомкну-
тыми губами или языком, прижатым к небу). При этом давление воздуха
позади преграды нагнетается потоком, идущим из легких, который в конце
концов обычно разрывает преграду с резким коротким шумом — взрывом
(в з р ы в н ы е). Если же преграда разрывается плавно, переходя в щель, та-
кой смычный называется а ф ф р и к а т о й. У щ е л е в ы х звуков сужение
не бывает полным и шум образуется на всем протяжении артикуляции
щели. А п п р о к с и м а н т ы (полугласные) являются переходным классом
между щелевыми согласными и гласными — воздушный проход у них не-
достаточно широкий, чтобы образовать полноценный по интенсивности и
тембру гласный, но и недостаточно узкий, чтобы возник заметный шум;
это один из типов сонорных. Кроме аппроксимантов, к сонорным также от-
носятся н о с о в ы е, б о к о в ы е и д р о ж а щ и е. Носовыми называются
смычные, при образовании которых открыт носовой проход, благодаря чему
не происходит взрыва, а участие носовой полости как резонатора придает
им характерное звучание. При образовании боковых преграда образуется в
центре ротовой полости, тогда как по бокам проход воздуха остается свобод-
ным. При образовании дрожащих смычка создается на короткое время и
разрывается без сильного взрыва, причем этот цикл может повторяться.
Рисунок 1.4. Рентгенограммы русских согласных [k] <к>, [ʃ] <ш>, [n] <н>
(прорисовки)
По месту образования звуки различаются в зависимости от сочетания

а к т и в н о г о и п а с с и в н о г о а р т и к у л я т о р о в. Например, при об-
разовании г у б н о - з у б н ы х звуков типа русских [f] <ф>, [v] <в> нижняя
губа (активный артикулятор) прикасается к верхним зубам (пассивному ар-
тикулятору), создавая шумообразующую преграду (щель). Для грубой клас-
сификации бывает достаточно указать один артикулятор (обычно актив-
ный): так, различают широкие классы г у б н ы х, п е р е д н е я з ы ч н ы х,
с р е д н е я з ы ч н ы х (или по пассивному органу — п а л а т а л ь н ы х)
и з а д н е я з ы ч н ы х, ф а р и н г а л ь н ы х (пасс.) и л а р и н г а л ь н ы х
звуков. Для более точной дифференциации близких артикуляций, особенно
переднеязычных, может понадобиться указание нескольких специальных
признаков: напр., а п и к а л ь н ы й или л а м и н а л ь н ы й (по участию
кончика или лопатки языка), п л о с к о щ е л е в о й или к р у г л о щ е л е -
в о й (по поперечной форме щели), з у б н о й или а л ь в е о л я р н ы й
(по зоне пассивного артикулятора), и т. д.
И согласные и гласные могут характеризоваться признаками д о п о л -
н и т е л ь н о й а р т и к у л я ц и и (например, н а з а л и з а ц и и у гласных,
п а л а т а л и з а ц и и у согласных), а также д о л г о т ы или н а п р я ж е н -
н о с т и / с и л ы. Кроме того, и гласные и согласные могут иметь сложную
комбинированную артикуляцию (так, дифтонги сочетают две последова-
тельных гласных артикуляции; среди согласных встречается, например, со-
четание губной и заднеязычной артикуляции, как в широко распространен-
ном аппроксиманте [w] или в более редком смычном [kp]).
Фундаментальным свойством естественной человеческой речи является
постоянная и плавная перестройка речевых органов во время артикуляции.
Четкие временные границы между а р т и к у л я ц и о н н ы м и ж е с т а м и,
соответствующими отдельным звукам, как правило отсутствуют. В силу
того, что разные органы имеют различную подвижность и скорость реаги-
Рисунок 1.5. Рентгенограмма русского Рисунок 1.6. Рентгенограмма русского

твердого (веляризованного) мягкого (палатализованного)
губного [p] <п> губного [pʲ] <п’>
рования на нервные импульсы, отдельные элементы артикуляции конкрет-
ного звука в потоке речи могут начинаться заранее, на предшествующих
звуках, или, наоборот, с задержкой, или же сохраняться на последующих
звуках. Кроме того, в беглой речи, не ориентированной на особую четкость
произнесения, целевые положения артикуляторов, характерные для идеали-
зированного произнесения звука, обычно не достигаются даже в середине
артикуляции (в фазе а р т и к у л я ц и о н н о й в ы д е р ж к и). Временнáя
координация компонентов артикуляционного жеста между собой является
важным элементом языкового навыка говорящих на конкретном языке, и
отличия от общепринятых для данного языка схем создают впечатление
иноязычного акцента.
Инструментальные методы исследования артикуляции. Помимо

самонаблюдения (интроспекции) и визуального наблюдения за работой ар-
тикуляторов (в т. ч. с использованием видеосъемки), в современной фонети-
ке разработан широкий спектр методов, позволяющих фиксировать те или
иные артикуляторные параметры, однако большинство из них требуют спе-
циального оборудования, подчас весьма сложного и дорогостоящего. Раз-
личные варианты п а л а т о г р а ф и и (с использованием красителей и фото-/
видеофиксации, электрических датчиков — т. н. «искусственного неба»)
фиксируют зоны соприкосновения активных и пассивных артикуляторов,
в первую очередь языка и неба. П н е в м о о с ц и л л о г р а ф ы регистриру-
ют изменения воздушного потока. Ф о т о - и к и н о р е н т г е н о г р а ф и я
позволяет получать качественные изображения речевого тракта, но сопря-
жена с риском для здоровья испытуемого. Э л е к т р о м а г н и т н ы е а р -
т и к у л о г р а ф ы (EMA) — приборы, записывающие с большой подробно
стью пространственные координаты нескольких миниатюрных датчиков,
которые закрепляются обычно на языке и губах. Приборы для у л ь т р а -

з в у к о в ы х и с с л е д о в а н и й (УЗИ, UTI), будучи менее дорогими, более
портативными и менее инвазивными (т. е. причиняя меньше неудобств го-
ворящему), позволяют получать контуры движущегося языка и отчасти
других артикуляторов. С помощью м а г н и т н о - р е з о н а н с н о й т о м о
г р а ф и и (МРТ, MRI) легче всего исследовать статичные артикуляции, кото-
рые говорящий может растягивать существенно дольше, чем в обычной
речи (напр., гласные или щелевые). Данные МРТ дают комплексное пред-
ставление об укладе всех основных речевых органов, но плохо отражают
быстрые его изменения. Э л е к т р о г л о т т о г р а ф и я (EGG) — неинвазив-
ный метод изучения работы голосовых связок с помощью двух электродов
по бокам горла; он может использоваться в сочетании с другими методами,
напр. УЗИ или артикулографией. Более сложным методом является л а -
р и н г о с к о п и я, при которой производится видеосъемка гортани сверху с
помощью миниатюрной камеры, вводимой через носоглотку или ротовую
полость.
1.1.2. Акустическая фонетика

Звуковые колебания в речи. Акустическая фонетика изучает физичес-
кие свойства звуков речи, их связь с особенностями артикуляции и воспри-
ятия. Центральный раздел акустики составляет а к у с т и ч е с к а я т е о р и я
р е ч е о б р а з о в а н и я. Ее задача — выявить и количественно описать аэро-
динамические и акустические процессы, которые происходят в речевом
тракте при артикуляции. Основы этой теории были заложены еще в XIX в.
Г. фон Гельмгольцем; фундаментальные работы XX века — «Акустическая
теория речеобразования» Г. Фанта (1964), и «Анализ, синтез и восприятие
речи» Дж. Фланагана (1968).
Звуковые колебания в речи представляют собой быстрые изменения
давления воздуха относительно некоторого базового значения (например,
нормального атмосферного давления). Важнейшее для речи различие про-
ходит между периодическими колебаниями (которые человек воспринима-
ет как голос или музыкальный тон) и непериодическими (воспринимающи-
мися как шум). Периодические колебания могут быть простыми и сложными.
Простые периодические колебания совершает, например, камертон; в речи
фактически представлены только сложные колебания, которые можно мате-
матически представить как одновременное наложение некоторого количес-
тва простых колебаний. Простое гармоническое колебание имеет график в
виде синусоиды (см. рис. 1.7) и три основных параметра: амплитуду (размах
колебаний), частоту (обратно пропорциональную периоду колебаний) и
фазу (момент начала колебаний). Любое периодическое колебание можно

представить в виде суммы простых гармонических колебаний со своими
амплитудами, частотами и фазами; такое представление называется спект-
ром звука. В речевой акустике исследуются преимущественно амплитудно-
частотные спектры, поскольку фазы мало влияют на восприятие звука. При
слуховом восприятии амплитуда колебаний (точнее, ее квадрат) соотносит-
ся с громкостью звука, а частота — с высотой тона. Простые гармонические
колебания в составе сложного называются его гармониками. Гармоника с
самой низкой частотой называется основным тоном, а эта частота — часто-
той основного тона (fundamental frequency). Известно, что частоты прочих
гармоник пропорциональны частоте основного тона: так, для основного
тона 110 Гц более высокие гармоники будут иметь частоты 220 Гц, 330 Гц,
440 Гц и т. д.
Рисунок 1.7. Простые гармонические колебания

с различными частотами, амплитудами и фазами
Рисунок 1.8. Сложное периодическое колебание
Акустическая теория речеобразования рассматривает наблюдаемый

речевой сигнал как результат взаимодействия и с т о ч н и к а в определен-
ной точке речевого тракта и р е з о н а н с н ы х с в о й с т в речевого тракта
(иначе, п е р е д а т о ч н о й ф у н к ц и и речевого тракта). Участок речевого
тракта выше источника звука рассматривается как акустическая труба, кото-
рая в силу своих геометрических свойств усиливает или подавляет те или
иные составляющие сигнала из источника (но не может добавлять новых,
которых не было в источнике), т. е. играет роль фильтра; по этой причине
данную теорию также называют «м о д е л ь “ И с т о ч н и к - Ф и л ь т р”».
Одно из важных теоретических допущений состоит в том, что акустические

свойства источника (например, голосового) и фильтра не зависят друг от
друга. К настоящему времени хорошо известно, что независимость голосо-
вого источника и фильтрующих свойств речевого тракта может рассматри-
ваться только как грубое приближение, соответствующее действительности
только в те моменты, когда голосовые связки смыкаются и воздух через них
не проходит. Однако для многих практических целей этого приближения
оказывается вполне достаточно, благодаря чему акустические модели, пост-
роенные на модели «Источник-Фильтр», имеют чрезвычайно широкое при-
менение (например, в вокодерах, при помощи которых речевой сигнал пе-
редается по каналам мобильной связи).
Основными формами графического представления звука в акустике
являются осциллограммы (waveform) и спектрограммы — статические (спек-
тральные срезы) и динамические. Осциллограмма непосредственно отобра-
жает колебания звукового давления, регистрируемые записывающим
устройством. Она дает представление о классе звуков (в зависимости от за-
действованных акустических источников), длительности звуков и отде-
льных фаз их артикуляции (таких как смычка или придыхание), соотноше-
нии звуков по амплитуде. По осциллограмме также можно определить
период основного тона (и, следовательно, частоту) и отслеживать его изме-
нения на протяжении высказывания.
Для более подробного анализа акустических свойств звуков необходимо
обращаться к спектральной информации, в которой наглядно представлены
отдельные составляющие сложного колебания. Изобретение электрических
спектрографов в середине 1940‑х гг. дало мощный импульс развитию акусти
ки; другим мощным толчком она обязана непрерывному развитию цифровых
технологий и инструментов компьютерного анализа звука с конца XX в.
Спектр может быть вычислен с помощью разных алгоритмов, и в зави-
симости от выбора алгоритма и его параметров может содержать различную
информацию. Так, для построения динамических спектрограмм наиболее
широко используется т. н. метод разложения Фурье. Для спектров Фурье ха-
рактерно следующее ограничение: спектрограмма может давать либо очень
точную информацию по частотным составляющим, но плохо учитывать из-
менения сигнала во времени (т. н. узкополосная спектрограмма); либо, на-
против, отражать очень быстрые изменения сигнала, но при этом давать
размытую частотную характеристику (широкополосная спектрограмма).
Первые дают хорошую информацию об отдельных гармониках и об их изме-
нении со временем, что важно, в частности, для изучения интонации. Вторые
хорошо передают информацию о формантах (см. ниже) и о быстрых шумах.
Рисунок 1.9. Попробуйте определить, на какой из двух осциллограмм

представлено произнесение слова «снег», а на какой — слова «дождь»
Акустические свойства основных классов звуков. Форманты.

В спектре гласных наиболее ярко проявляются форманты — частотные об-
ласти, в которых колебания (идущие от голосового источника) усиливаются
благодаря резонансным свойствам речевого тракта. Именно благодаря ме-
няющимся формантам разные положения артикуляторов (языка, челюстей,
губ) создают разное звучание (тембр) гласных. При изменении конфигура-
ции артикуляторов, если характеристики голоса остаются неизменными, из-
меняется только соотношение между гармониками по амплитуде: те гармо-
ники, частоты которых попадают в область какой-либо форманты,
усиливаются, остальные не усиливаются или ослабляются. Наоборот, при
изменении высоты голоса вместе с частотой основного тона повышаются
или понижаются частоты всех гармоник; при этом, если уклад артикуляци-
онных органов не меняется, качество гласного (тембр) сохраняется, посколь-
ку наиболее интенсивно звучат гармоники, попадающие в одни и те же фор-
мантные диапазоны.
Форманты были впервые обнаружены Германом фон Гельмгольцем
(1863); первоначально считалось, что у каждого гласного имеется одна или
две форманты. Впоследствии выяснилось, что у каждого гласного потенци-

ально неограниченное число формант, однако только первые 3–4 из них от-
четливо слышны и используются для различения звуков речи (а наиболее
важными, действительно, являются первая и вторая форманты). В Таблице 1
приведены примерные значения первых двух формант для русских гласных
полного образования.
F2, Гц
F1, Гц
2500–2000 2000–1600 1400–1300 900–800 600–500
и ы у 300
э о 500
а 700
Таблица 1.2. Примерные значениия частот первой (F1) и второй (F2) формант
для ударных русских гласных (Гц)
Существует определенная связь между частотами формант и артикуля-

ционными признаками ряда, подъема и огубленности, хотя эта связь нетри-
виальна. В целом первая форманта связана с подъемом гласных (чем выше
частота F1, тем ниже подъем), а вторая — с рядом (чем выше частота F2, тем
ближе артикуляция гласного к переднему ряду). Однако признак огублен-
ности, например, связан с понижением частот всех формант, поскольку при
округлении и вытягивании губ вперед удлиняется выходное отверстие рече
вого тракта и надсвязочная часть тракта в целом. Третья форманта особенно
значима для некоторых дополнительных артикуляций, как, например, «эри-
зация» (р-образная окраска гласного, как перед <r> в американском англий-
ском) и некоторые типы фарингализации. Особая формантная структура свой
ственна носовым гласным (например, во французском языке): в их спектре
появляются дополнительные так называемые «форманты назализации».
1.1.3. Перцептивная фонетика

Слуховой аппарат человека. В задачи перцептивной фонетики входит
исследование восприятия звука в условиях речевого общения. Сюда отно-
сятся не только вопросы физиологии слуха и устройства слухового аппара-
та, но и вопросы дальнейшей обработки сигналов, принятых рецепторами
слуха, в нервной системе человека, их связь с общими процессами воспри-
ятия и интерпретации языковых сообщений, с условиями речевого общения,
с механизмами усвоения языка и восприятием иноязычной речи. Восприятие
Рисунок 1.10. Русские гласные [i] <и>, [e] <э>, [a] <а>, [o] <о>, [u] <у>
в изолированном произнесении: узкополосная спектрограмма
Рисунок 1.11. Русские гласные [i] <и>, [e] <э>, [a] <а>, [o] <о>, [u] <у>
в изолированном произнесении: широкополосная спектрограмма
звучащей речи проходит в несколько этапов: прием акустического сигнала

и первичный анализ органами слуха; выделение акустических событий и
признаков; лингвистическая интерпретация (идентификация фонем и про-
содических признаков).
Наружное ухо (ушная раковина и слуховой проход) обеспечивают улав-
ливание колебаний воздуха и небольшое усиление частот в речевом диапа-
зоне. Механизм среднего уха — барабанная перепонка и слуховые косточки —
обеспечивают механическое усиление колебаний воздуха и их передачу в
жидкую среду внутреннего уха. Во внутреннем ухе колебания передаются
базилярной мембране (внутри заполненной жидкостью улитки). Разные час-
ти мембраны имеют разную ширину, толщину и упругость, и поэтому по-
разному реагируют на те или иные частоты в спектре сигнала (см. рис. 1.13).
Чувствительные волосковые клетки, расположенные вдоль базилярной мем-
браны, реагируют на колебания отдельных ее участков и генерируют элект-
рические импульсы, которые передаются на слуховой нерв, состоящий из
приблизительно 30 000 нейронов. На дальнейших этапах анализа вычленя-
ются отдельные ключевые признаки сигнала: появление или прекращение
стремечко
наковальня полукружные каналы
молоточек кость
вестибулярный нерв
слуховой нерв
улитка
ушная
раковина преддверие
кость
хрящевая ткань
слуховой проход
барабанная перепонка Евстахиева труба
полость среднего уха круглое окно
овальное окно
кость
Рисунок 1.12. Наружное, среднее и внутреннее ухо человека
периодических колебаний в тех или иных частотных диапазонах, измене-

ние частоты звука, кратковременные (импульсные) шумы и т. п.
Психоакустические шкалы. Психоакустика занимается вопросами

способностей человека к восприятию и различению звуков с заданными
акустическими свойствами. Экспериментально обоснованные психоакусти-
ческие шкалы отражают зависимость между определенными физическими
параметрами звука (такими как амплитуда/интенсивность, частота (или
спектр), длительность) и признаками, воспринимаемыми человеком — гром-
костью, тембром, высотой и т. д. Известно, что восприятие основных физи-
ческих свойств сигнала во многом описывается логарифмической зависи-
мостью. Так, разницу по высоте между чистыми тонами частотой 100 и
200 Гц, 200 и 400 Гц, 400 и 800 Гц человек слышит как примерно одинаковую.
На этом основаны и музыкальные шкалы: так, тональный диапазон в одну
октаву соответствует двукратной разнице по частоте тона.
Экспериментальные методы исследования восприятия. Наиболее

распространенные типы экспериментов в перцептивных исследованиях —
ϙβϥ
1 ϙβϥ
20 βϥ
ϙβϥ
500 βϥ
Рисунок 1.13. Чувствительность разных зон базилярной мембраны

(внутри улитки) к колебаниям разной частоты
ςϟϝϑϔϜϫ ϖϑϢϙϝϑϝϒϝ ϓϏϑϚϔϜϗϮ, ϓΰ
ξϝϟϝϒϠϚϪϧϗϛϝϠϡϗ
φϏϠϡϝϡϏ, βϥ
Рисунок 1.14. Зависимость уровня громкости (в фонах)
от звукового давления и частоты (кривые равной громкости)
эксперименты на классификацию стимулов и на различение стимулов.

С помощью подобных методик исследуется, например, связь между воспри-
ятием определенных звуков и фонологической системой языка. Так, носите-
ли определенного языка склонны разбивать стимулы на столько типов,
сколько категорий различается в этом языке, и не различать стимулы, отне-
сенные к одной категории, даже при больших физических различиях между
ними. Наоборот, стимулы, отнесенные к разным категориям, испытуемые
не смешивают даже при малых физических различиях.
42
ϑϪϠϝϡϏ (ϛϔϚ) А. В. Архипов, П. В. Иосад, П. Д. Староверов
ϦϏϠϡϝϡϏ (βϥ)
Рисунок 1.15. Шкала мелов, характеризующая высоту звука,
и ее связь с частотой (Гц)
Оказывается, что эта категориальность восприятия не определяется толь-

ко фонемным инвентарем языка. Эксперименты с новорожденными детьми,
а также с животными — грызунами, макаками, шиншиллами — показали,
что некоторые изменения в сигнале имеют тенденцию восприниматься
скачкообразно даже в отсутствие фонологических ограничений, специфич-
ных для того или иного языка.
1.1.4. Сегментная и супрасегментная фонетика

До сих пор речь шла о фонетических свойствах отдельных звуков (сег-
ментов). Но существуют также и свойства, которые характеризуют не отде-
льный звук, а более протяженный отрезок речи — слог, слово, группу слов
или целое высказывание. Такие свойства называют супрасегментными, а со-
ответствующий раздел фонетики — супрасегментной фонетикой, или про-
содией. Различают, напр., слоговую, словесную и фразовую просодию. К их
ведению относятся такие явления, как слоговые тоны (в тональных языках),
словесное ударение (в языках с ударением), фразовая интонация.
В языках с ударением, включая русский, каждое слово имеет в своей
структуре один наиболее выделенный, т. е. ударный, слог. Остальные слоги
могут также различаться по выделенности; обычно в цепочке слогов слабые
и сильные элементы по определенным закономерностям чередуются — это
называют метрической структурой слова. Фонетические проявления ударе-
ния и метрической структуры могут быть различными. Традиционно выде-

ляется несколько типов ударения: динамическое (экспираторное), квантита-
тивное (количественное), музыкальное (тональное). На самом деле ударный
слог обычно характеризуется комбинацией нескольких физических пара-
метров, в разных языках различной.
В отличие от языков с ударением, где один слог в слове (ударный) про-
тивопоставляется всем остальным, в тональных языках каждый слог может
нести один из двух или нескольких контрастирующих тонов. Тон как разли-
чительный (фонологический) признак может быть реализован целым комп-
лексом фонетических признаков, включая не только тональные, но и фона-
ционные, тембровые и др. — в этом смысле правильнее говорить о «слоговых
просодиях», чем о «тонах».
Существует два основных типа тональных систем в языках мира, уров-
невые и контурные. В уровневых системах (основной регион распростране-
ния — Африка южнее Сахары) различаются от двух до пяти уровневых (ре-
гистровых) тонов (высокий — низкий, высокий — средний — низкий, и т. д.);
в некоторых из них встречаются также контурные (скользящие) тоны. На-
пример, в языке дан-гуэтá (семья мандé) выделяются пять регистровых то-
нов и три контурных (все три — падающие). Наиболее типичные уровневые
системы включают всего два фонологических тона, высокий и низкий.
Для контурных систем, наиболее известных по языкам Юго-Восточной
Азии, наоборот, типично иметь несколько тонов, большинство из которых
являются контурными (падающими, восходящими и более сложными), но
обычно хотя бы один ровный (чаще высокий). Например, в пекинском ки-
тайском выделяется четыре тона: ровный высокий (1‑й), восходящий (2‑й),
нисходяще-восходящий (3‑й) и падающий (4‑й); во вьетнамском — шесть
тонов.
1.1.5. Фонетическая транскрипция

Самой распространенной формой представления фонетического анали-
за является фонетическая транскрипция — условная запись, отражающая
фонетические свойства исследуемых языковых выражений или отдельных
звуков. Существует множество транскрипционных систем. Широко приме-
няемым стандартом является система транскрипции Международной фоне-
тической ассоциации (МФА, IPA) — международный фонетический алфавит.
Система МФА предназначена для того, чтобы иметь общепринятый способ
для выражения любого фонетического признака, который является фоноло-
гически значимым (смыслоразличительным) хотя бы в одном языке мира.
Важно понимать, что один и тот же фрагмент звучащей речи, одно и то же
Рисунок 1.16. Международный фонетический алфавит (2018)
языковое выражение могут быть по-разному затранскрибированы даже в

одной системе обозначениий (в т. ч. в системе МФА), если иметь в виду раз-
ные цели транскрипции и соглашения о степени ее детальности.
1.2. Фонология
1.2.1. Введение: что такое фонология и зачем она нужна
Фонологией принято называть раздел грамматики, отвечающий за фун-
кционирование звуковых единиц в составе слов. Чтобы понять, что скрыва-
ется за таким достаточно темным определением, нам придется уточнить
несколько основных понятий.
Во-первых, что скрывается за понятием «звуковая единица» и чем такие
единицы отличаются от просто «звуков»? Следует помнить, что фонология,
в отличие от фонетики, — это раздел грамматики. На практике это означает,
что предмет фонологии — не физические события, связанные с производс-
твом и восприятием речи, а более абстрактные закономерности устройства
языковой структуры. Фонология изучает не конкретные свойства звуков, но
свойства абстрактных структур, которым этим звуки соответствуют, или фо-
нологические представления конкретных звуковых явлений.
Во-вторых, мы говорим о функционировании этих фонологических пред
ставлений в составе слов. Здесь мы встречаемся с очень важным свойством
человеческого языка, которое (вслед за французским лингвистом Андре Мар-
тине) принято называть двойным членением (double articulation). Свойство
это заключается в том, что высказывания могут быть разделены как на язы-
ковые единицы, обладающие собственным значением («первое членение»
по Мартине), так и на единицы, которые сами по себе значением не облада-
ют, но при этом способны создавать различия между значимыми единицами.
Если признать существование двойного членения, то следует признать и
то, что несомненно значимые единицы (такие как целые высказывания,
словосочетания или слова) можно проанализировать двумя способами.
С одной стороны, их можно разложить на меньшие по размеру значимые
элементы: так, словосочетания состоят из слов, а слова — из морфем. С дру-
гой стороны, даже неразложимые единицы первого членения (морфемы) в
действительности состоят из незначимых элементов. Системными законо-
мерностями того, как устроены эти незначимые, но различающие значения
элементы, и занимается фонология.
Итак, предмет фонологии — особенности функционирования звуковых
единиц в составе слов. Какого же рода бывают такие особенности? Какими
явлениями интересуются фонологи?
Поскольку цель фонологической теории — объяснительно адекватный
анализ человеческого языка вообще и отдельных языков в частности, этот
вопрос можно поставить и по-другому: какими могут быть различия между
фонологическими системами разных языков? В целом эти различия можно

объединить в три важнейшие группы:
— Набор фонологических единиц
— Распределение и сочетаемость фонологических единиц
— Чередования
Различия в наборе фонологических единиц — пожалуй, наиболее очевид-
ный образец фонологического варьирования. Всякому, кто изучал иностран
ный язык, доводилось сталкиваться с тем, что не все звуки родного языка
присутствуют в иностранном и наоборот. Например, в русском языке есть
только один звук типа [i], а в английском различаются [pʰit͡ʃ] (peach) и [pʰɪt͡ʃ]
(pitch).
Какие звуковые различия могут использоваться в языках мира для раз-
личения слов, а какие — нет? Разные языки используют доступное «акусти-
ческое пространство» по-разному. Пределы типологического варьирования
здесь достаточно широки: например, в области вокализма 2 часто встречают-
ся языки, различающие всего три гласных (обычно, хотя и не всегда, [i u a]),
но нередки системы с пятью или семью гласными (напр., в испанском и
итальянском соответственно), а в датском языке можно насчитать до двад-
цати пяти различных гласных (Basbøll, 2005). Тем не менее варьирование это
не является неограниченным. Например, известны языки типа английского,
где есть противопоставление двух [i]-образных гласных по напряженности
(так принято называть свойство, отличающее [i] от [ɪ]), и языки типа русско-
го, где такого противопоставления нет, но (пока) неизвестны языки, разли-
чающие три степени напряженности таких гласных, хотя в принципе ничего
невозможного в такой системе нет: например, шведский язык, как и англий-
ский, использует это противопоставление, но при этом произношение
шведского ненапряженного [ɪ] существенно отличается от английского [ɪ].
В принципе ничто не мешает ситуации, когда один язык различал бы [i],
«английский» [ɪ] и «шведский» [ɪ], но такие языки пока неизвестны. Опре-
деление универсалий и границ варьирования в том, что касается набора фо-
нологических единиц, — одна из важнейших задач фонологии.
Еще одна сфера варьирования — распределение фонологических единиц
и их сочетаемость. Так, например, в русском языке отсутствуют словофор-
мы, оканчивающиеся на звонкий шумный согласный: слова типа раб произ-
носятся с глухими согласными [p] на конце — в то время как в близкород
ственном украинском такого ограничения нет, и произносится [rab]. Легко
привести и такие примеры, где русский допускает больше свободы по срав-
2
Это слово обозначает систему гласных звуков.
нению с украинским: например, русский допускает на конце слова мягкие

губные согласные (семь, восемь), а украинский — нет (сім, вісім).
Существуют также и ограничения на сочетаемость фонологических еди-
ниц. Например, в русском языке последовательности двух шумных соглас-
ных бывают только двух типов: такие, где все согласные звонкие, и такие,
где все согласные глухие 3. В украинском допустимы еще сочетания, где
звонкий согласный предшествует глухому ([rʲidko] при русском [ˈrʲetkɐ]),
но не наоборот: сочетания типа *[kd] запрещены и в украинском (но допус-
тимы, к примеру, в немецком языке).
Такие ограничения на распределение и сочетаемость фонологических
единиц называют фонотактическими. Знание фонотактики несомненно яв-
ляется одним из аспектов знания отдельного языка: например, носители
часто могут давать суждения о том, могло бы предъявленное им придуман-
ное слово существовать в языке. Русская фонотактика довольно-таки сво-
бодна, но даже в русском языке скорее невозможны слова типа [prt͡skvna]
(как в грузинском) или (с поправкой на невозможность отдельных сегмен-
тов) [tkʷ] (как в салишском языке нухалк). Как бы то ни было, фонотактика,
как и варьирование в наборе фонологических единиц, входит в сферу инте-
ресов фонологической теории.
Несмотря на то что и различия в наборе (часто еще говорят «инвентаре»)
фонологических единиц, и ограничения на их распределение и сочетаемость
представляют для фонологии существенный интерес, в качестве источника
данных о функционировании фонологического компонента грамматики
они обладают важным недостатком: из них сложно извлечь информацию о
том, какие операции наличествуют в фонологической грамматике каждого
конкретного языка. Из одного только факта, что в русском языке отсутству-
ют, например, эйективные согласные или последовательности вроде [dk],
нельзя заключить, что в фонологической грамматике русского языка при-
сутствует механизм, обеспечивающий их отсутствие. Для того чтобы посту-
лировать его наличие, нужно исключить гипотезу, что такие пробелы явля-
ются случайными. Отличить случайные пробелы — связанные, например, с
особенностями исторического развития языка — от принципиально обус-
ловленных грамматическими механизмами можно, если продемонстриро-
вать, что запрещенные структуры активно избегаются в каких-либо грамма-
тических процессах.
В случае пробелов в инвентаре или фонотактических закономерностей
такие механизмы иногда поддаются прямому или косвенному наблюдению:
например, при освоении заимствований или в экспериментах, где участни-
3
Исключение здесь составляют [v] (и [vʲ]), ср. [ˈtvʲordɨi ̯], но [ˈdvʲerʲ].
ки дают прямые суждения о допустимости определенных структур или, на-

пример, выучивают «игрушечные» искусственные языки и затем воспроиз-
водят новые слова. Однако же самый надежный источник сведений о
фонологической системе — это чередования.
1.2.2. Фонология и морфология. Правила, уровни представления

Мы исходим из того, что каждая смысловая единица или м о р ф е м а
(см. главу 2 в наст. изд.) соответствует некоторой последовательности звуко-
вых единиц — это словарное представление морфемы, оно является частью
лексикона. На практике многие морфемы звучат по-разному в зависимости
от контекста. Например корень со значением ‘корова’ перед гласными про-
износится [kɐˈrov], поэтому в именительном падеже с окончанием [-ɐ] име-
ем [kɐˈrovɐ]. Однако перед глухими согласными тот же корень имеет глухой
конечный согласный [kɐˈrof], поэтому с уменьшительным суффиксом [-k]
имеем [kɐˈrofkɐ]. Подобные регулярные изменения в звуковой форме мор-
фем называются ч е р е д о в а н и я м и и описываются в рамках фонологии
(а не морфологии). Причина, по которой произношение корня ‘корова’ ме-
няется с контекстом, никак не связана с данным конкретным корнем: в рус-
ском языке внутри слова вообще не встречаются последовательности шум-
ных согласных, которые бы различались по глухости/звонкости. Отсутствие
слов, содержащих последовательность звуков [vk], и наличие слов, содержащих
[fk] в русском, таким образом, следует из более общего д и с т р и б у т и в -
н о г о о б о б щ е н и я (см. выше). Задача фонологии — точно сформулиро-
вать набор звуковых единиц, дистрибутивных обобщений и чередований,
оперирующих в языке.
Поскольку фонология описывает регулярные чередования, мы также ис-
ходим из того, что морфология этого не делает. Морфология оперирует со
словарными представлениями морфем, и для большинства морфем такое
представление (то есть набор звуков, записанных в лексиконе) только одно —
это представление также называют г л у б и н н ы м п р е д с т а в л е н и е м
(англ. underlying representation) и записывают внутри косых черт, например,
мы можем предварительно постулировать /kɐˈrov/ для ‘корова’. Некоторые
с у п п л е т и в н ы е морфемы могут иметь по нескольку несвязанных глу-
бинных представлений в разных формах (например, корень ‘человек’ во
множественном числе имеет форму /lʲudʲ/), но в целом морфологический
компонент практически никак не изменяет звуковую форму морфем. Имен-
но поэтому глубинное представление многоморфемного слова можно полу-
чить просто приписав друг к другу глубинные представления составляю-
щих его морфем, напр., ‘корова-dim-nom’ /kaˈrov-k-a/.
Для каждого слова в языке фонология описывает переход от глубинного

к п о в е р х н о с т н о м у п р е д с т а в л е н и ю (surface representation, запи-
сывается внутри квадратных скобок). При каждом произнесении/воспри-
ятии слова поверхностное представление реализует/декодирует фонетиче
ский компонент, с учетом конкретной речевой ситуации (см. раздел 1.1).
Фонологические чередования применяются при переходе от глубинного
к поверхностному представлению, и их можно описать при помощи фоно-
логических п р а в и л. Правило ассимиляции по глухости-звонкости в рус-
ском языке обобщает ряд чередований, таких как в примере (1).
(1) Ассимиляция по глухости-звонкости: некоторые примеры
Основа: ном.ед.ч. Диминутив: ном.ед.ч.
a. kɐˈrovɐ kɐˈrofkɐ
pɐˈgodɐ pɐˈgotkɐ
b. rɐˈbotɐ rɐˈbotkɐ
kətɐˈstrofɐ kətɐˈstrofkɐ
В первом приближении, мы можем сформулировать это правило следу

ющим образом: «звонкие шумные согласные становятся глухими перед глу
хим шумным согласным». Данное правило изменит глубинное представление
/kaˈrov-k-a/ в поверхностное представление [kɐˈrofkɐ], и будет применяться
для других аналогичных примеров. Более того, данное правило никак не
связано с суффиксом диминутива, оно применяется во всех случаях, когда
глубинный звонкий согласный встречается перед глухим, ср., напр., /gorod/:
родительный падеж [ˈgorədɐ] с [d], но прилагательное [gərɐtˈskoj] с [t] 4.
Примеры в (1) также иллюстрируют важный вид фонологических чере-
дований: н е й т р а л и з а ц и ю к о н т р а с т а, или ситуацию когда несколько
разных глубинных сущностей на поверхностном уровне реализуются оди-
наково. Перед гласными в русском языке встречаются как глухие, так и звонкие
согласные, но перед глухими согласными — только глухие. Поэтому, напри-
мер, по одной только форме диминутива невозможно определить, заканчи-
вается ли его основа в глубинном представлении на звонкий, как в примере
[pɐˈgotkɐ], или на глухой, как в примере [rɐˈbotkɐ]. В случае примера (1), ней-
4
Для сравнения, русский диминутив /-k/ также вызывает применение более уз-
ких правил, которые ограничены только некоторыми морфологическими контек
стами: напр., конечный велярный взрывной п а л а т а л и з у е т с я в постальвео-
лярный фрикативный: [dɐˈrogɐ] ~ [dɐˈroʂkɐ].
трализация возникает в результате применения правила ассимиляции. Это

правило можно сформулировать чуть более формально как в примере (2).
(2) [+voi] → [–voi] / __ [–voi]
Правила описывают звуковые изменения в терминах ф о н о л о г и ч е
с к и х п р и з н а к о в, о которых мы подробнее поговорим в разделе 1.2.4.
Признак [±voi] описывает глухость/звонкость. Общий формат записи пра-
вил приводится в (3).
(3) B → C / A__D
Где B называется ф о к у с п р а в и л а ; B → C — с т р у к т у р н о е
и з м е н е н и е; A__D — к о н т е к с т п р а в и л а, л е в ы й (А) и п р а -
в ы й (D) соответственно (последовательность ABD называют еще
с т р у к т у р н ы м о п и с а н и е м). Как видно на примере (2), контекст
может быть пустым.
Относительно правила (2) следует сделать несколько замечаний. Во-пер-
вых, формально наше правило упоминает только признак [voi]. Мы исхо-
дим из того, что теория фонологических признаков гарантирует, что при-
знак [voi] есть только у шумных согласных. Во-вторых, такая формулировка
правила весьма предварительная — она не описывает тот факт, что глухие
согласные также становятся звонкими перед звонкими.
Нейтрализация контраста в примерах (1) обусловлена последующим со-
гласным, но часто за нейтрализацию отвечают не соседние звуки, а просто
положение сегмента в слове. В языках мира особенно часто встречается ней-
трализация в т.н. с л а б ы х позициях: на конце слова (перед паузой) и в
безударных слогах. Обе позиции отвечают за нейтрализацию и в русском.
Например, русские гласные /a/ и /o/ в большинстве диалектов контрастиру-
ют только в ударных слогах. Русские согласные на конце слова оглушаются,
см. примеры в (4).
(4) Оглушение: нейтрализация по глухости/звонкости на конце слова
Глубинное представление Номинатив ед. ч. Генитив ед. ч.
a. /xlʲeb/ ˈxlʲep ˈxlʲebɐ
/ˈɡorod/ ˈɡorət ˈɡorədɐ
/mag/ ˈmak ˈmagɐ
/voz/ ˈvos ˈvozɐ
b. /xaˈlop/ xɐˈlop xɐˈlopɐ
/ˈvorot/ ˈvorət ˈvorətɐ
/mak/ ˈmak ˈmakɐ
/ˈgolos/ ˈgoləs ˈgoləsɐ
Оглушение на конце слова в русском языке можно описать с помощью

правила (5).
(5) [+voi] → [–voi]/ __#
Примеры в (4) также иллюстрируют одно из важных расхождений между
фонологией и морфологией. Фонологическое глубинное представление со-
вершенно необязательно совпадает с базовой формой слова. Хотя слово хлеб
в базовой форме номинатива единственного числа произносится как [ˈxlʲep],
глубинное представление этого слова должно иметь на конце сегмент /b/,
поскольку иначе невозможно было бы объяснить, почему в генитиве имеем
[ˈxlʲebɐ], а не *[ˈxlʲepɐ]. Фонологическим глубинным представлением морфемы
является такая ее форма, исходя из которой можно предсказать все поверх-
ностные формы этой морфемы. Такая наиболее информативная форма мор-
фемы совершенно необязательно будет встречаться в словарной или эталонной
форме, такой как номинатив единственного числа для существительных.
1.2.3. Порядок правил

Фонологические правила могут взаимодействовать друг с другом и при-
меняться в определенном порядке. О взаимодействии правил принято гово-
рить в тех случаях, когда одно правило создает возможность для примене-
ния другого правила или, наоборот, убирает такую возможность.
Рассмотрим следующий пример из баскского языка (Hualde 1991). Во
многих баскских диалектах действует правило, согласно которому гласный
нижнего подъема /a/ превращается в [e], если ему предшествует гласный
верхнего подъема [i] или [u]. Это правило (назовем его правилом гармонии
гласных) можно записать так:
(7) Гармония гласных в баскском
[+low] → [–back –low] / [+high] C0 __ («гласный нижнего подъема стано-
вится передним гласным ненижнего подъема, если ему предшествует глас
ный верхнего подъема и, возможно, последовательность согласных»)
Действие этого правила можно наблюдать, например, в алломорфии оп-
ределенного артикля /a/: например, в диалекте региона Бастан gizon ‘чело-
век’ [ɡis̪on], c артиклем gizona [ɡis̪ona], но txakur ‘пес’ [t͡ʃakur], с артиклем
txakurra [t͡ʃakure].
Еще одно правило предполагает подъем всех средних гласных непо
средственно перед другим гласным 5.
(8) Подъем гласных в зиянии
5
Последовательность нескольких гласных иногда называют з и я н и е м (hiatus).
[–high –low] → [+high] / __V («гласный среднего подъема становится

гласным верхнего подъема перед любым другим гласным»)
Например, в том же диалекте asto [as̻to] ‘осел’, с артиклем astoa [as̻tua].
Где же здесь взаимодействие правил? Заметим, что в форме [as̻tua], стро-
го говоря, присутствует контекст для правила гармонии гласных (7): подчерк
нутая последовательность [ua] соответствует структурному описанию этого
правила. Тем не менее эта форма не превращается в *[as̻tue]. Это можно объ-
яснить, если предположить, что правило гармонии гласных применяется до
правила подъема средних гласных в зиянии, когда глубинное представление
/as̻toa/ еще не отвечает структурному описанию правила гармонии, см. (9).
(9) Порядок правил: диалект региона Бастан
ГП /t͡ʃakur-a/ /as̻to-a/
Гармония /t͡ʃakure/ Правило неприменимо
Подъем Правило неприменимо /as̻tua/
ПП [t͡ʃakure] [as̻tua]
Такое решение описывает данные бастанского диалекта, но остается не-

ясным, можно ли принципиально ограничить порядок применения правил:
почему сначала происходит гармония, а затем подъем средних гласных?
Возможны ли языки, в которых эти правила применяются в ином порядке?
Оказывается, да: в других баскских диалектах засвидетельствована именно
такая ситуация. Например, в диалекте города Маркинья гармонию вызыва-
ют все верхние гласные: как присутствующие в глубинном представлении,
так и созданные правилом подъема. В этом диалекте мы наблюдаем как
формы типа [t͡ʃakure], так и формы типа [as̻tue].
(10) Порядок правил: диалект г. Маркинья
ГП /t͡ʃakur-a/ /as̻to-a/
Подъем Правило неприменимо /as̻tua/
Гармония /t͡ʃakure/ /as̻tue/
ПП [t͡ʃakure] [as̻tue]
На примере диалектов баскского мы видим, что порядок применения пра-

вил непосредственно влияет на результат и что разные языковые системы
могут применять одни и те же правила в разном порядке. Таким образом,
кроме глубинного и поверхностного уровней, в фонологии также могут су-
ществовать промежуточные уровни представления, которые возникают в
ходе применения нескольких правил, связанных между собой. Такие проме-
жуточные представления необходимы, чтобы объяснить, почему одно из
правил применяется несмотря на кажущееся отсутствие контекста для него

в поверхностной форме (в таких случаях говорят о «переприменении» пра-
вила, overapplication) или, как в случае бастанского диалекта баскского язы-
ка, почему правило не применяется, даже если контекст для него присутс-
твует («недоприменение», underapplication). Для ситуаций переприменения
и недоприменения правил используется еще общий термин н е п р о з р а ч -
н о с т ь (opacity), и существование непрозрачных дериваций — важный ар-
гумент в пользу фонологических теорий, оперирующих промежуточными
представлениями.
1.2.4. Единицы фонологии

В предыдущих разделах мы подробно рассмотрели, как фонологическая
грамматика может изменять звуковой облик морфем. Несложно увидеть,
что подобный подход к фонологическому компоненту может объяснить и
существование по крайней мере некоторых фонотактических ограничений.
Например, если в языке есть правило оглушения конечных звонких шум-
ных, создающее соответствующие чередования, и при этом в нем также от-
сутствуют слова, оканчивающиеся на звонкий шумный, то можно заклю-
чить, что это ограничение объясняется применением соответствующего
правила 6.
Сосредоточившись на правилах, мы обошли стороной вопрос о том, из
чего именно состоят глубинные, промежуточные и поверхностные представ
ления. В разделе 1.2.1 мы говорили о «фонологических единицах». Какова
природа этих единиц? Какую роль они играют в построении теории фоноло-
гического компонента грамматики? Какими свойствами они обладают?
В рамках большинства распространенных теорий существенно то, что
правила могут менять с в о й с т в а фонологических единиц, но не их при-
роду: если, например, правило конечного оглушения [+voi] → [-voi] / __#
переписывает последовательность /ɡorɐd#/ в /ɡorɐt#/, оно приводит к изме-
нению /d/ в /t/, но при этом и /d/, и /t/ являются единицами одного рода. Мы
называем их с е г м е н т а м и.
Понятие сегмента очень важно для фонологической теории: как мы ви-
дели выше в разделе 1.2.2, правила манипулируют именно ими. Следова-
тельно, нам необходима и теория того, какими бывают фонологические сег-
менты. В современной фонологии обычно принято считать, что сегменты не
6
Вопрос о том, как анализировать фонотактические ограничения, не связанные
с активными чередованиями, остается в современной фонологической теории от-
крытым; ср. недавний обзор в Booij 2011.
являются минимальными, неделимыми единицами представлений; вместо

них эту роль играют р а з л и ч и т е л ь н ы е п р и з н а к и. Всякий сегмент
можно представить в виде набора таких признаков: во многих теориях сег-
менты, собственно, и не имеют особого теоретического статуса, а представ-
ляют собой короткую запись так называемой п р и з н а к о в о й м а т р и ц ы.
В современной фонологии существует много различных признаковых
теорий. Одна из наиболее распространенных была предложена в знамени-
той работе Ноама Хомского и Морриса Халле «Звуковой строй английского
языка» (Chomsky, Halle 1968) 7. В рамках этой теории сегменты состоят из
ряда признаков, описывающих в основном их артикуляторные свойства.
Эти признаки являются б и н а р н ы м и: каждому признаку приписано
одно из двух значений, + или –. Например, нам уже знаком признак «звон-
кости» [±voi]: сегменты, описываемые как [+voi], произносятся с вибрацией
голосовых связок, а сегменты с признаком [–voi] — без нее.
Теория различительных признаков играет важную роль в фонологиче
ской архитектуре. Во-первых, набор признаков считается универсальным,
единым для всех человеческих языков. Из этого следует, в частности, что
любые сегментные различия, существенные для фонологических процес-
сов, должны описываться с помощью одного из признаков, входящих в уни-
версальный набор. Это ограничение позволяет объяснить, например, поче-
му различие между [i] и [ɪ] может быть фонологически релевантным (как в
английском или шведском языке), а различие между «английским» и
«шведским» [ɪ] — нет: первое укладывается в систему универсальных при-
знаков (для него существует признак «напряженности» ([±tense])) 8, а для
двух вариантов [ɪ] такого признака нет, и это различие остается фонологи-
чески «невидимым». Таким образом, теория признаков одновременно явля-
ется и теорией возможных фонологических различий.
Во-вторых, теория фонологических признаков представляет собой и тео-
рию того, какие к л а с с ы сегментов могут участвовать в фонологических
процессах. Как несложно видеть из примеров в разделе 1.2.2, фонологиче
ские правила обычно описываются с помощью значений одного или не-
скольких признаков: такие наборы значений можно наблюдать и в фокусе
правил, и в их структурных изменениях, и в контекстах. Каждое сочетание
значений одного или нескольких признаков описывает множество сегмен-
Во многом эта система представляет собой переработку признаковой теории,

7
предложенной ранее Р. О. Якобсоном в соавторстве с Гуннаром Фантом и тем же

Моррисом Халле (Jakobson et al. 1951).
8
Иногда «напряженность» рассматривается как вариант признака «продвину-
тый корень языка» (advanced tongue root).
тов, которое иногда называют е с т е с т в е н н ы м к л а с с о м. Так, напри-

мер, в русском языке в естественный класс, описываемый как [+voi], входят
все звонкие сегменты, а, например, в класс [–syllabic; +high; –back] — все мяг-
кие согласные. Поскольку любой естественный класс по крайней мере по-
тенциально может фигурировать в фонологических правилах, набор разли-
чительных признаков и правила их сочетаемости 9 описывают группы
сегментов, которые могут участвовать в фонологических закономерностях,
и возможные структурные изменения, предусматриваемые правилами.
Именно поэтому признаковая теория является важной составляющей общей
фонологической теории.
Наконец, несмотря на то что до сих пор мы рассматривали все сегменты
как равноправные составляющие фонологической структуры, оказывается,
что не все фонологические закономерности, описываемые с помощью пра-
вил, имеют вполне одинаковый статус. Для каждого языка можно опреде-
лить набор сегментов, которые присутствуют как в поверхностных пред-
ставлениях (то есть в наблюдаемых формах), так и в глубинных. Самый
простой способ установить, что два сегмента возможны в глубинных пред-
ставлениях, а не порождаются с помощью правил, — найти пару слов, разли-
чающихся только на эти два сегмента (такие пары называются м и н и -
м а л ь н ы м и). Так, напр., русские слова дом [dom] и том [tom] идентичны
друг другу, за исключением [d] ≠ [t]. Существование минимальной пары
показывает, что (по крайней мере в этом контексте) распределение [d] и [t]
не регулируется никаким правилом: если бы такое правило (напр., «началь-
ное оглушение») существовало, оно было бы применено и устранило один
из членов пары из поверхностного представления. Поскольку распределе-
ние этих сегментов непредсказуемо, различие между ними должно отра-
жать различие между сегментами /t/ и /d/ в глубинном представлении. При
этом в русском языке различие между [d] и [t], как и различие между любы-
ми двумя шумными по звонкости, в глубинном представлении возможно
практически в любой позиции, а вот в поверхностных — нет: в русском язы-
ке нет слов, которые различались бы тем, что одно оканчивается на звонкий
шумный, а другое — на соответствующий ему глухой. Причина этому за-
ключается в описанном выше правиле оглушения конечных звонких. Как
мы уже видели, в таких случаях мы говорим о н е й т р а л и з а ц и и проти-
вопоставления шумных по звонкости в определенной позиции (в нашем
случае: в конце слова).
9
А они тоже необходимы: например, в стандартной теории принято считать,
что значения [+high] и [+low] не могут сочетаться в одном сегменте, поскольку язык
не может одновременно находиться в позиции верхнего и нижнего подъема.
Другие правила, напротив, не создают сегментов, которые можно было

бы постулировать для глубинных представлений. Например, в русском язы-
ке действует правило редукции безударных гласных, в соответствии с кото-
рым ударный [a] чередуется с [ə] в непервом предударном слоге: ср. грамо-
та [ˈɡramətɐ], но грамотей [ɡrəmɐˈtʲej]. Несмотря на то что такое чередование
вполне регулярно и может быть описано фонологическим правилом, в рус-
ском языке нет минимальных пар, которые различали бы [a] и [ə]. Более
того, эти звуки н и к о г д а не встречаются в одинаковом контексте: [a] на-
блюдается только в ударных слогах, в которых не встречается [ə] (поскольку
сегмент [ə] возможен только как результат правила редукции, которое в
ударных слогах не действует); напротив, [ə] встречается в безударных слогах,
в которых невозможно [a] (по той простой причине, что /a/ в безударном
слоге подпадает под действие правила редукции). В таких случаях принято
говорить, что два сегмента находятся в д о п о л н и т е л ь н о м р а с п р е -
д е л е н и и. В нашем случае [a] и [ə] находятся в дополнительном распреде-
лении потому, что к глубинному /a/ применяется правило, которое в некото-
рых контекстах превращает его в [ə] 10.
Сегменты, возможные в глубинных представлениях морфем данного
языка, часто называют ф о н е м а м и. Таким образом, в русском языке есть,
например, фонемы /t/ и /d/, но нет фонемы /ə/, поскольку во всех случаях,
где мы наблюдаем в поверхностном представлении [ə], он является произ-
водным от других фонем. Набор сегментов, производных в данном языке от
каждой фонемы, называют еще множеством а л л о ф о н о в этой фонемы:
в русском языке, например, у фонемы /a/ есть аллофоны [ɐ] (в первых пред
ударных слогах), [ə] (в непервых предударных слогах после твердых соглас-
ных), [i] (в безударных слогах после мягких согласных) и т. п. Соответствен-
но, правила, которые создают сегменты, являющиеся в данном языке
фонемами (как, например, оглушение конечных согласных), называют еще
н е й т р а л и з у ю щ и м и, а правила, которые таких сегментов не создают, —
а л л о ф о н и ч е с к и м и.
Определение набора фонем — это не просто техническая тонкость. Как
мы видели выше, уровень глубинного представления (который и содержит
фонемы) является наиболее информативным, поскольку из него исключа-
ются предсказуемые аспекты фонологических процессов. Более того, оказы-
вается, что многие важные обобщения, касающиеся, например, ограниче-
ний на применение правил, аспектов психолингвистических процессов
(напр., восприятия звучащей речи) или исторических изменений языка,
В действительности в русском языке система, конечно, несколько сложнее, но

10
для наших целей такое упрощение допустимо.

оперируют единицами именно этого уровня, что и обусловливает его важ-

ность для фонологической теории.
Описанное выше понимание фонемы характерно для большинства ва-
риантов порождающей фонологии. Иные фонологические теории, не опе-
рирующие набором упорядоченных правил, тем не менее также признают
важность фонемных представлений. В отсутствие теории, допускающей раз-
личие между глубинными и поверхностными представлениями, критерием
фонемного статуса часто оказывается возможность создания смысловых
различий («(лексических) контрастов»), определяемая часто с помощью ми-
нимальных пар. Именно такие критерии применяются, в частности, во мно-
гих знакомых русскоязычному читателю работах — в первую очередь вы-
полненных в рамках Московской и Ленинградской фонологических школ.
Во многих случаях результаты, полученные с помощью таких методов,
совпадают с результатами порождающей фонологии, или очень близки
к ним 11.
Источники иллюстраций
Рис. 1.3 — 1.6 — H. Koneczna, W. Zawadowski. 1956. Obrazy rentgenograficzne głosek
rosyjskich. Warszawa.
Рис. 1.2, 1.12 — Encyclopædia Universalis France.
Рис. 1.13 — Sgbeer (Wikimedia Commons).
Рис. 1.14 — Monedula (Wikimedia Commons).
Рис. 1.15 — Krishna Vedala (Wikimedia Commons).
Рис. 1.16 — Małgorzata Deroń, Patricia Keating, International Phonetic Association.
11
Тем не менее это не всегда так; см. ценный обзор различных представлений о
том, какими бывают лексические контрасты и каков их теоретический статус, в ра-
боте Hall 2013.
2. Морфология
С. Г. Татевосов
Морфология — лингвистическая дисциплина, которая занимается изучени-

ем различных аспектов внутренней структуры слова, выделяя в нем мини-
мальные значащие элементы, или м о р ф е м ы, и исследуя их свойства.
Например, русское слово столиками содержит в себе три морфемы — стол, -ик-
и -ами. Первая обозначает объекты внеязыковой действительности с вертикальными
ножками и горизонтальной поверхностью, вторая передает идею небольшого раз-
мера, а третья выражает значения множественного числа и творительного падежа.
Ни один из этих элементов нельзя подвергнуть дальнейшему разложению на зна-
чащие компоненты. Конечно, столиками состоит из девяти фонем и четырех сло-
гов, однако фонемы и слоги значением не обладают, и их изучение — задача фоно-
логии. Морфемы стол, -ик- и -ами можно встретить не только в составе выражения
столиками, но и отдельно друг от друга. Морфема -ик, например, представлена в
словах ключ-ик, карандаш-ик, гроб-ик, и всякий раз она, как и в слове столиками, со-
здает существительные с предсказуемым значением. Ключик, карандашик и гробик
обозначают предметы того же типа, что и ключ, карандаш и гроб, но при этом указы-
вает, что их размер меньше того, который считается стандартным для ключей, ка-
рандашей и гробов. Важное свойство морфемы -ик состоит в том, что ее способности
соединяться с другими морфемами очень ограничены: в русском языке нет, напри-
мер, существительных *коровик ‘маленькая корова’ или *дверик ‘маленькая дверь’.
Морфема -ами указывает на то, что существительное (как и его зависимые, образу-
ющие вместе с ним именную группу) характеризуются свойствами «множествен-
ное число» и «творительный падеж».
Важнейшая задача морфологии, таким образом, — описать и объяснить, каким
образом носители естественного языка могут создавать слова со сложной внутрен-
ней структурой из отдельных значащих элементов, как они распознают такие эле-
менты в составе слов, построенных другими носителями, и каковы ограничения на
возможность объединять элементы в целое.
2.1. Эмпирическая область морфологии

2.1.1. Морфологические единицы
2.1.2. Морфологические операции
2.1.3. Морфологические контрасты
Морфология 59
2.2. Морфологические модели

2.3. Морфология в ряду других лингвистических дисциплин
2.3.1. Морфология и фонология
2.3.2. Морфология и синтаксис
2.3.3. Морфология и семантика
Дополнительная литература: Spenser 1991; Zwicky, Spenser eds. 1998; Плунгян 2016;
Audring, Masini eds. 2018.
2.1. Эмпирическая область морфологии

2.1.1. Морфологические единицы. Для многих исследователей морфо
логии центральным ее понятием выступает с л о в о, а основной задачей —
исследование его структуры. Носители русского языка, даже не имеющие
специальных лингвистических знаний, согласны, напр., с тем, что слепить,
слепил, слепящий — слова русского языка. В обыденном языке, однако, слово
слово имеет двойственный смысл. С одной стороны, оно обозначает выраже-
ния, которые мы встречаем в конкретных предложениях и словосочетаниях,
как в (1a-b):
(1) a. Утренний свет слепил ему глаза.
b. Слепящий свет ударил с крыльца по глазам.
С другой стороны, слово — это абстрактная единица словаря, содержа-
щая список его лексических свойств, общих для выражений слепил, слепить,
слепящий и т. д. Чтобы убедиться в реальности слова в этом втором значе-
нии, достаточно провести простой мысленный эксперимент. Рассмотрим
предложение:
(2) Утренний свет расонил ему глаза.
Любому носителю интуиция подсказывает, что выражение расонил не
является словом русского языка. Если носитель сомневается в своей интуи-
ции, он обращается к словарю, и пытается найти там нужное слово. Однако
в случае с (2) он проверяет словарь не на предмет наличия в нем слова расо-
нил. Он ищет нечто более общее — выражение расонить, которое выступает
своего рода общей этикеткой для расонил, расонит и любых других возмож-
ных форм этого не существующего в реальности слова. Точно так же, в рус-
ских словарях нет слов слепил, слепит, слепящий, а только слепить.
Это подводит нас к важному уточнению. Слово слово в обыденном языке
обозначает и абстрактную единицу словаря — такую, как слепить, — и ее
конкретные формы, такие как слепил, слепит, или слепить. Чтобы устранить
эту неоднозначность, присущую слову слово, в морфологии вводятся два бо-
60 С. Г. Татевосов
лее технических понятия. Слово как единицу словаря называют л е к с е -

м о й, а его конкретные реализации, встречающиеся в предложениях и сло-
восочетаниях, — с л о в о ф о р м а м и этой лексемы. Выражение расонил
в (2) — словоформа несуществующей лексемы расонить, а слепил — реальной
лексемы слепить. Здесь и далее, чтобы отличать лексемы от словоформ, мы
используем простое орфографическое соглашение: имена лексем записыва-
ются шрифтом малые прописные. Следует обратить внимание, что в русском
языке выражение типа слепить имеет двойственный характер: это и конк-
ретная словоформа, называемая инфинитивом, или неопределенной фор-
мой глагола, и словарная форма, обозначающая лексему слепить.
В том, что слепил — словоформа лексемы слепить, а, например, столом —
словоформа лексемы стол, согласны все существующие описания русской
морфологии. Однако ответить в общем виде на вопрос, представляют ли со-
бой объекты М1 и М2 в произвольном языке словоформы одной лексемы или
разных лексем, оказывается крайне трудно, если вообще возможно. Можно
ли, например, сказать, что столик — словоформа лексемы стол, а делать —
словоформа лексемы (с)делать? Чтобы ответить на этот вопрос, теория должна
сделать критерии выделения лексем и их словоформ максимально общими
и применимыми к материалу любого языка. В качестве одного из таких кри-
териев можно, например, предложить р е г у л я р н о с т ь (см. в частности
Зализняк 1968).
Мы говорим, что для признания объектов М1 и М2 словоформами одной
лексемы, а не отдельных лексем, должно выполняться следующее условие:
контраст, выражаемый с помощью М1 и М2, регулярно воспроизводится на
открытом естественном классе единиц. В русском языке так же, как стол и
столом, различаются слон и слоном, комната и комнатой, мышь и мышью
и бессчетное количество других единиц, относящихся к классу лексем, кото-
рый называется существительные. Существительных, у которых этот кон
траст не выражается, напротив, ничтожно мало. Чтобы убедиться в этом,
достаточно попытаться найти любое выражение типа столом, для которого
невозможно подобрать надлежащую пару типа стол, или наоборот. В соот-
ветствии с таким критерием, стол и столом — словоформы одной и той же
лексемы стол.
Царь и царица, напротив, представляют разные лексемы. Отнюдь не лю-
бое существительное имеет пару, описывающую сущность противополож-
ного пола. Даже среди существительных, обозначающих различающихся по
полу живых существ, этот контраст, по-видимому, недостаточно регулярен.
Хотя в русском языке есть пары типа князь — княгиня, ткач — ткачиха, слон —
слониха, кот — кошка и т. д., для многих, а возможно и для большинства
релевантных слов ничего подобного не наблюдается, ср. например, назва-

ния животных типа як или синица, а также названия профессий типа токарь
или прачка. Соответственно, никто никогда не признает царь и царица сло-
воформами одной лексемы.
Морфологические единицы и операции, которые создают словоформы
одной лексемы, называют с л о в о и з м е н и т е л ь н ы м и, а соответству
ющую область морфологических явлений — с л о в о и з м е н е н и е м. Сюда
относится, например, образование словоформы творительного падежа
единственного числа комнатой лексемы комната или словоформы первого
лица единственного числа настоящего времени читаю лексемы читать.
Процессы, приводящие к образованию новых лексем, относятся к с л о в о -
о б р а з о в а н и ю, а соответствующие единицы и операции называются
с л о в о о б р а з о в а т е л ь н ы м и, или д е р и в а ц и о н н ы м и. Дериваци-
онными отношениями связаны, в частности, лексемы царь и царица.
Существуют, однако, многочисленные случаи, где имеющиеся критерии
(и, в частности, критерий регулярности) не дают четкой картины. Многие
годы длится дискуссия о том, являются ли словоформами одной лексемы
читать и прочитать или подписать и подписывать. Прийти к однозначно-
му выводу мешает тот факт, что контраст, выражаемый таким образом, до-
вольно регулярен, но далеко не стопроцентно регулярен. Для очень многих
глаголов, таких, как побросать (все камни в воду) и прождать (три часа), на-
пример, нет побрасывать и прожидать. Иными словами, регулярность — по-
нятие недостаточно дискретное, и поэтому, кроме ясных случаев, всегда есть
и некоторая серая зона. Дискретной картины не дают и другие критерии
разграничения словообразования и словоизменения, обсуждаемые, в част-
ности, в Haspelmath 2002, а также их комбинации.
Затруднения такого рода побуждают целый ряд исследователей принять
минималистичное исходное допущение, делающее сам вопрос о противо-
поставлении лексемы и словоформы теоретически несущественным:
(3) Единицами словаря выступают морфемы
Если (3) верно, лексема теряет статус абстрактной единицы словаря, по
скольку этот статус закрепляется за морфемой. В таком случае в значитель-
ной степени, а в некоторых теориях — полностью устраняется фундамен-
тальное различие между образованием новых единиц, имеющих статус
лексемы (то есть словообразованием) и образованием словоформ уже пред-
ставленных в лексиконе лексем (то есть словоизменением). И то и другое
становится операцией над морфемами, создающей более сложные их кон-
фигурации из более простых.
Такой взгляд на вещи подкрепляется некоторыми эмпирическими аргу-

ментами, которые указывают как на проблематичность понятия лексемы,
так и на невозможность провести четкую границу между словообразовани-
ем и словоизменением.
В карачаево-балкарском языке (Лютикова и др. 2006) представлено явле-
ние к а у з а т и в и з а ц и и, иллюстрируемое в (4):
(4) a. et eri-di.
мясо таять-pst.3sg
Мясо оттаяло.
b. alim et-ni eri-t-ti.
Алим мясо-ACC таять-CAUS-PST.3SG
Алим разморозил мясо.
(4a) — непереходное предложение, описывающее изменение состояния
единственного участника ситуации. (4b) обозначает к а у з а ц и ю этого из-
менения, которую осуществляет другой участник. Контраст между (4a) и (4b)
имеет морфологическое выражение: элемент -t-/-tir-, который отсутствует
в (4a), но присутствует в (4b) (выбор между двумя вариантами морфемы
определяется фонологическими соображениями). Если учесть, что глаголы
в (4a) и (4b) имеют разные толкования и обозначают ситуации с разным
количеством участников, кажется естественным признать их разными лек-
семами, а -t- рассматривать как элемент системы словообразования. В сло-
варных описаниях карачаево-балкарского языка действительно принята та-
кая практика: мы находим в словарях и глагол эрирге ‘таять’ и глагол
эритирге ‘растапливать, размораживать’. Глагол эритирге ‘растапливать,
размораживать’, однако, может подвергаться дальнейшей каузативизации,
в результате чего образуется двойной или даже тройной каузатив:
(5) alim kerim-ge et-ni eri-t-tir-di.
Алим Керим-dat мясо-acc таять-caus-caus-pst.3sg
Алим попросил Керима разморозить мясо.
(6) alim kerim-den fatima-ʁa et-ni eri-t-tir-t-ti.
Алим Керим-abl Фатима-dat мясо-acc таять-caus-caus-caus-pst.3sg
Алим попросил Керима, чтобы он попросил Фатиму разморозить
мясо.
Следует ли признать эриттирирге ‘просить разморозить’ в (5) и эрит-
тиртирге ‘просить просить разморозить’ в (6) отдельными лексемами? Если
и дальше следовать лексикографической практике, принятой для карачаево-
балкарского и аналогичных языков, ответ оказывается отрицательным:
двойные и тройные каузативы практически не обнаруживаются в словарях.
За таким подходом стоит (возможно, неосознанная) интуиция: перечислять

все такие каузативы в словаре бессмысленно примерно по той же причине,
которая удерживает лингвистов от составления словаря предложений.
Кажется весьма правдоподобным, что процесс каузативизации не имеет
принципиальных грамматических ограничений и полностью рекурсивен:
к глаголу в (5) можно присоединить еще одну морфему -tir/t-, а к тому, что
получится после этого, — еще одну. Результат присоединения все новых и
новых морфем полностью предсказуем: в структуре предложения появляет-
ся еще один актант, а в его семантическую интерпретацию добавляется
информация еще об одном каузирующем событии. Тот факт, что мы не
встречаем в текстах на карачаево-балкарском языке глаголов с десятью кау-
зативными показателями, отражает, вероятно, экстраграмматические огра-
ничения: многоморфемные рекурсивные комплексы создают затруднения
для когнитивных систем, ответственных за их интерпретацию.
Эти соображения указывают на то, что грамматика, которое дает для
каузативов простые правила, описывающие последствия присоединения
каузативной морфемы («добавь каузирующее событие и его участника»),
оказывается существенно более эмпирически адекватной по сравнению
с огромным словарем, перегруженным тысячами каузативных лексем.
Устранение лексемы из понятийного аппарата морфологии снимает эту
проблему.
Тем не менее, несмотря на то, что целый ряд языковых явлений делает
понятие лексемы проблематичным, полный отказ от него может обернуться
существенными эмпирическими потерями. Существует целый ряд процес-
сов, для адекватного описания которого оказывается релевантными понятие
словоформы (или понятий, производных от словоформы). Во многих язы-
ках, например, есть явление гармонии гласных, состоящее в том, что в пре-
делах словоформы допускаются только сегменты с одинаковыми значения-
ми определенных признаков. Так происходит, например, в чукотском языке,
где словоформа может содержать сегменты только одного из двух наборов
в (7); сегменты из первого набора исследователи чукотского языка иногда
называют рецессивными, второго — доминантными:
(7) I (рецессивный) e i u
II (доминантный) a e o
Рецессивные и доминантные сегменты различаются по признаку подъ-
ема (Krause 1980), а их дистрибуция описывается следующим правилом:
любой доминантный сегмент запускает понижение всех рецессивных сег-
ментов в словоформе.
В (8) показано, как комитативный аффикс ma ‘с’ с доминантным гласным

приводит к появлению доминантных гласных в корне. Исходный облик
корня можно увидеть в другой форме, которая называется абсолютивом.
(8) комитатив абсолютив
ɣa-tete-ma titi-ŋə ‘игла’
ɣ-otta-ma uttu-ut ‘дерево’
ɣa-melota-ma milute-t ‘кролик’
ɣa-rʔaw-ma rʔew ‘кит’
В (9), напротив, доминантные сегменты корня воздействуют на сегмен-
ты аффикса эргативного падежа в словах ‘нож’ и ‘дом’:
(9) ɣe-milɣger-e ‘ружье’
ɣe-kupre-te ‘сеть’
ɣa-rarka-ta ‘нож’
ɣ-otra-ta ‘дом’
Наконец, (10) показывает случай, когда гармония гласных происходит в
структуре, содержащей два корня (так называемая инкорпорация прилага-
тельного). Гласные рецессивных прилагательных teŋ ‘хороший’ и tur ‘новый’,
оказавшись в одной словоформе с доминантным корнем, понижаются.
(10) teŋ-kurpe-n ‘хорошая сеть’
taŋ-kawkaw ‘хороший сахар’
tor-kojŋ-ən ‘новая чашка’
tur-kupre-n ‘новая сеть’
Во всех этих случаях словоформа выступает той единицей, которая фигу-
рирует в ключевых эмпирических обобщениях о рассматриваемом делении
(«только доминантные гласные в пределах словоформы»). Без обращения к
понятию словоформы эти обобщения попросту невозможно сформулиро-
вать. Однако как только речь заходит о словоформах, с неизбежностью вста-
ет и вопрос о лексемах — как объектах, возникающих посредством абстрак-
ции отождествления словоформ.
2.1.2. Морфологические операции. Две основополагающие морфоло-

гические операции — а ф ф и к с а ц и я и о с н о в о с л о ж е н и е. Первая
представляет собой соединение в целое двух элементов — а ф ф и к с а и
о с н о в ы. Основа, в свою, очередь, также может состоять из аффикса и (мень-
шей) основы. Аффиксация, тем самым, — рекурсивная операция, создающая
иерархические структуры, упорядоченные отношением части — целого.
Словоформа подзавели (часы), например, образуется соединением показате-
ля множественного числа -и и основы подзавел-, которая, в свою очередь,

представляет собой комбинацию основы подзавед- и показателя временной
референции к прошлому -л. Полная структура словоформы подзавели пока-
зана в (11):
(11)
и
л
под
за вед
Основа, не содержащая в своем составе аффиксов, называется к о р н е м.
В подзавели, в частности, корень — это вед-, все остальные морфемы — аф-
фиксы.
Хотя различие аффиксов и корней имеет фундаментальный характер,
предложить универсальные критерии их различения в произвольном языке
крайне трудно (см., напр., Плунгян 2016). Одно из самых значимых разли-
чий состоит в том, что аффиксальные морфемы образуют закрытый (и чаще
всего относительно компактный) список, тогда как корневые морфемы
представляют собой открытый класс единиц.
Корневые морфемы проявляют ограничения на сочетаемость с аффик-
сальными, в большой степенью обусловленные их л е к с и ч е с к о й к а т е -
г о р и е й. Основные лексические категории в языках мира — г л а г о л, с у -
щ е с т в и т е л ь н о е, п р и л а г а т е л ь н о е и н а р е ч и е; в конкретных
языках могут отсутствовать некоторые контрасты, например, морфологи-
ческое противопоставление прилагательных и наречий. Будучи, существи-
тельным, например, корень стол способен соединяться с именными аффик-
сами, таким, как уменьшительный аффикс -ик, аффикс -ов-, преобразующий
существительные в прилагательные, или падежно-числовой аффикс -ами.
Напротив, он не способен к соединению с глагольным префиксом вы-, пока-
зателем страдательного причастия -м- или прошедшего времени -л. Как
правило, ограничения такого рода описываются как селективные ограниче-
ния, которые аффиксы накладывают на лексическую категорию основы,
с которой соединяются.
Для корней во многих морфологических теориях вводится дополнитель-
ная характеристика — с в я з а н н о с т ь. Корень является с в я з а н н ы м,
если в любой словоформе, частью которой он выступает, представлен, кроме
него, по меньшей мере один аффикс. В противном случае корень является
автономным. Например, корень пис- глагола писать не может образовать
словоформу без помощи аффиксов и тем самым является связанным. Ко-
рень стол, на первый взгляд, автономен, поскольку образует словоформу
стол. Возможно, однако, следует принять анализ, согласно которому любая
словоформа существительного в русском языке представляет собой комби-

нацию основы и падежно-числового показателя, который в именительном
падеже единственном числа имеет нулевой план выражения. В таком слу-
чае корень стол также оказывается связанным, как и любой русский имен-
ной корень. Противопоставление связанных и свободных корней в таком
случае делается для русского языка бессодержательным. Поэтому в понятие
«связанный корень» часто вкладывают более узкий смысл: связанными
признаются корни, которые требуют определенного класса словообразова-
тельных аффиксов. Тогда связанным, например, оказывается корень -у-, ко-
торый нуждается в префиксах об- и раз- (обуть, разуть); большинство дру-
гих глагольных корней делаются автономными.
А ф ф и к с ы, согласно, определению, — это такие объекты, которые пред-
ставлены в составе целого только наряду с основой. Это неотвратимо делает
их связанными морфемами.
В зависимости от расположения аффиксов по отношению к корню, вы-
деляются их частные разновидности — п р е ф и к с ы (размещаются перед
корнем), с у ф ф и к с ы (после корня), и н ф и к с ы (внутри корня в одном
месте), т р а н с ф и к с ы (внутри корня в нескольких местах), ц и р к у м -
ф и к с ы (вокруг корня), и ряд других.
Примером префикса является от- в слове от-кры-ва-ть, примером суф-
фикса — -ва- в этом же слове.
Как циркумфикс некоторые исследователи анализируют выражение раз-
-ся в слове разбежаться (Вася разбежался). Поскольку в русском языке нет
ни глагола бежаться (*Вася бежался) ни глагола разбежать (*Вася разбе-
жал (Петю), заключают они, разбежаться образуется от бежать с помо-
щью сложной морфемы раз-ся.
Примеры инфиксов можно найти в языке улва, в котором морфемы,
обозначающие принадлежность, размещаются внутри корня: sú:lu ‘собака’,
sú:-ki-lu ‘моя собака’, sú:-ma-lu ‘твоя собака’, sú:-ka-lu ‘его/ее собака’.
Трансфиксы — характерная особенность семитских языков. В арабском
языке глагольные корни состоят исключительно из согласных, а аффиксы,
обозначающие залог и вид — исключительно из гласных, и вторые размеща-
ются внутри первых. Например, расположив между согласными корня ktb
со значением ‘писать’ гласные а, мы получаем форму katab со значением
совершенного вида и активного залога (‘написать’). С помощью гласных u
и a образуется форма uktab несовершенного вида пассивного залога (‘пи-
саться’).
Такие явления, как инфиксация и трансфиксация, во многих морфологи-
ческих теориях рассматриваются в одном ряду с другими типами н е к о н -
к а т е н а т и в н о й м о р ф о л о г и и. В широком понимании неконкатена-

тивная морфология включает в себя любые явления, когда соединение двух
морфологических объектов в целое нельзя описать как их простое линейное
соположение. Помимо разрывных морфем, сюда включаются разнообраз-
ные «з н а ч а щ и е ч е р е д о в а н и я » (ср. англ. sit ‘сидеть’ и sat ‘сел’), т о -
н о в а я м о р ф о л о г и я (грамматические контрасты выражаются с помо-
щью тонов), ш а б л о н н а я м о р ф о л о г и я (морфологические объекты
имеют фиксированную просодическую структуру), с у б т р а к т и в н а я
м о р ф о л о г и я (грамматические контрасты выражаются удалением мате-
риала) и некоторые другие.
Т о н о в а я м о р ф о л о г и я иллюстрируется в (12) из языка дида (семья
кру, Кот д’Ивуар) (Sande 2017):
(12) a. e4 li3 ɟa-be3.1 kubə3.1

1sg.nom есть.ipfv кокос-sg вчера
‘Вчера я съел кокос’.
b. e4 li2 ɟa31 koko4.4
1sg.nom есть.pfv кокос постоянно
‘Я постоянно ем кокосы’.
Этот язык различает четыре степени высоты тона, которые подписаны
верхним индексом к каждой словоформе в виде цифр от 1 до 4 (нескольким
тонам в пределах словоформы соответствует несколько цифр; если они реа-
лизуются в разных слогах, то разделяются точкой). Предложения (12a) и (12b)
различаются видо-временными характеристиками: (12a) описывает одно-
кратную ситуацию в прошлом, достигшую кульминации (‘съел’), (12b) обо
значает систематическое повторение таких ситуаций, имеющее место на
интервале, который включает момент речи (‘ем’). Единственное различие
между (12a) и (12b), на счет которого можно отнести этот видовременной
контраст, — различие в тоне: в имперфективном (12b) он на одну ступень
ниже.
Другой характерный пример неконкатенативной морфологии — редуп-
ликация. При редупликации используется морфема, которая имеет фикси-
рованную просодическую структуру, но нефиксированный сегментный со-
став. Например, в языке илокано так образуется множественное число: púsa
‘кот’ — pus-púsa, kláse ‘класс’ — klas-kláse ‘классы’. В этом случае все, что
известно о показателе множественного числа, — это его просодический шаб-
лон, а именно, тяжелый слог. Сегментное содержание слога (в первом слу-
чае /pus/, во втором /klas/) копируется у исходного слова.
Образец субтрактивной морфологии можно найти в некоторых диалек-

тах немецкого, напр., нусбахском (Köhnlein 2018), в котором множественное
число некоторых существительных образуется удалением конечного консо-
нантного сегмента: /hund/ ‘собака’ и /hun/ ‘собаки’, ср. форму литературного
немецкого Hunde.
Выражение столиками содержит ровно один корень — стол. В общем
случае, однако, естественные языки допускают и более одной корневой мор-
фемы в составе слова. В русском языке пример такой возможности — слова
типа человеколюбие или деревообработка, в которых имеется по два корня,
образующих единое морфологическое целое. В таких случаях принято гово-
рить о с л о в о с л о ж е н и и, или о с н о в о с л о ж е н и и.
2.1.3. Морфологические контрасты. Если предположить, что пробле-

ме определения границ лексем, описанной в предыдущем разделе, удалось
найти приемлемое решение, каждой лексеме можно сопоставить набор ее
словоформ. Общее свойство таких наборов состоит в том, что словоформы в
их составе различаются значением одной и более с л о в о и з м е н и т е л ь -
н ы х г р а м м а т и ч е с к и х к а т е г о р и й. Например, словоформы столом
и столами имеют разные значения категории числа, а столом и столе — ка-
тегории падежа.
Значения грамматических категорий, или г р а м м е м ы, такие, как д а -
т е л ь н ы й п а д е ж или м н о ж е с т в е н н о е ч и с л о, отражают к о н
т р а с т ы в дистрибуции и семантике соответствующих словоформ. Грам-
мемы числа, например, указывают на количественный контраст между
сущностями, обозначаемыми именными группами (‘одна сущность’ vs.
‘одна и более сущностей’). Граммемы падежа различают, среди прочего,
типы синтаксических конфигураций, в которых допускается та или иная
именная группа. Именная группа, возглавляемая словоформой существи-
тельного в творительном падеже, например, может выступать агентивным
дополнением в предложениях типа Наполеон был разбит союзниками при
Ватерлоо, а именная группа в дательном падеже не может.
Грамматическая категория является словоизменительной д л я н а б о -
р а с л о в о ф о р м, если среди них хотя бы две несут разные ее граммемы.
Например, категория числа в русском языке является словоизменительной
для набора словоформ лексем слон и большой, и, более того, для набора сло-
воформ любых существительных и прилагательных. Чтобы убедиться в
этом, достаточно сравнить, например, словоформы типа слон и слоны, а так-
же большой и большие. Категория рода является словоизменительной только
для большой и других прилагательных (ср. большой и большая). Среди
с уществительных не находится таких, словоформы которых различались бы

по роду. Все словоформы лексемы слон — мужского рода. Для набора слово-
форм этой лексемы, как и для всех остальных существительных, род — с л о -
в о к л а с с и ф и ц и р у ю щ а я к а т е г о р и я. Эти примеры показывают,
среди прочего, что применительно к русскому языку в целом бессмысленно
задавать вопрос, выступает ли род словоклассифицирующей или словоиз-
менительной категорией.
Отношение между словоформами лексемы и грамматическими катего-
риями характеризуется несколькими важным свойствами. Во-первых, грам-
мемы по преимуществу являются взаимоисключающими. Одна и та же сло-
воформа в нормальных условиях не может быть одновременно словоформой
единственного и множественного числа или прошедшего и будущего вре-
мени. Отклонения от этой тенденции весьма немногочисленны. Один из
характерных случаев — множественное падежное маркирование, когда одно
и тоже имя получает поверхностно выраженную падежную морфологию из
разных источников. Такое наблюдается в танкийском языке лардил, обсуж-
давшемся в работах К. Хейла, Н. Ричардса и Д. Песецкого.
(13) Ngada derlde marun-ngan-i wangalk-i.
я сломал мальчик-gen-acc бумеранг-acc
‘Я сломал бумеранг мальчика’. (Pesetsky 2013, цит. Richards 2007)
В (13) словоформа существительного ‘мальчик’ в качестве посессора в
именной группе ‘бумеранг мальчика’ содержит показатель генитива. В ка-
честве компонента прямого дополнения оно содержит также показатель ак-
кузатива, поскольку в этом языке падеж маркируется не только на вершине
именной группы, но и на всех ее зависимых.
Во-вторых, в общем случае неверно, что любая словоформа содержит ка-
кую-то граммему каждой из грамматических категорий, являющихся для
данного набора словоформ словоизменительными. Например, для набора
словоформ любого русского глагола словоизменительными являются кате-
гории числа, лица и рода (ср. читаю и читаешь, читаю и читаем, читал и
читала, читал и читали). Однако нельзя сказать, что любая глагольная сло-
воформа — это словоформа какого-то лица и рода, поскольку читал, читала
и т. д. не содержат информацию о лице, а читаю, читаешь и т. д. — о роде.
Это тот случай, когда словоизменительная грамматическая категория характе
ризует не все множество словоформ, а лишь его собственное подмножество.
Особый случай возникает тогда, когда создаваемый словоизменитель-
ной грамматической категорией контраст оказывается не эквиполентным,
а п р и в а т и в н ы м. Контраст в этом случае возникает не между двумя раз-
ными свойствами, как в случае с числом или падежом, а между наличием
свойства и его отсутствием. Характерный пример — категория эвиденциаль-

ности в татарском языке. Часть глагольных форм в этом языке допускается
только в том случае, если говорящий не был непосредственным свидетелем
описываемой ситуации, а получил информацию о ней из внешнего источ-
ника, см. Татевосов 2017. Одна такая форма показана в (14).
(14) zinnur jɤkl-a-gan.
Зиннур спать-st-pfct
Зиннур (по)спал. {*Я видел его спящим // OKМне рассказали об этом.}
Есть, однако, и другие формы, одна из которых иллюстрируется в (15):
(15) zinnur jɤkl-a-dɤ.
Зиннур спать-st-PST
Зиннур (по)спал. { Я видел его спящим // Мне рассказали об этом.}
Как видно из (15), последняя совместима с любым источником информа-
ции об описываемой ситуации — и непосредственным и опосредованным.
Для таких случаев открывается две возможности описать характер
контраста (с эмпирической точки зрения, впрочем, они эквивалентны).
Во‑первых, эвиденциальность в татарском языке можно понимать как сло-
воизменительную категорию с двумя граммемами ‘косвенная засвидетель
ствованность’ и ‘отсутствие информации о засвидетельствованности’, кото-
рая определена для всего множества словоформ. Во-вторых, можно принять
соглашение, что эвиденциальность — это категория с одной граммемой, ко-
торая характеризует собственное подмножество словоформ.
Точно такая же дилемма возникает в случае с деривационными катего-
риями, выражаемыми словообразовательной морфологией. Во многих язы-
ках, включая русский, имеются деривационные морфемы, которые создают
из существительных новые существительные, обозначающие тот же тип
сущностей, но с размером, отличным от стандарта — д и м и н у т и в ы (‘раз-
мер меньше стандарта’) и а у г м е н т а т и в ы ‘размер больше стандарта’,
ср. дом — дом-ик — дом-ищ-е. Существительное дом обозначает любые дома,
в том числе домики и домищи и тем самым не содержит в себе информации
о размере. В этом смысле домик соотносится с дом точно так же, как (14)
соотносится с (15). Следует ли в таком случае приписать слову дом граммему
‘отсутствие информации о размере’, не имеющую к тому же никакой морфо-
логической реализации? Соображения общеметодологического характера
подсказывают выбор: отсутствие информации и ее материального носителя
следует понимать как отсутствие самой граммемы.
Традиционно важное место в морфологических исследованиях занимает
вопрос об однозначном соответствии граммем и морфем. В области имен-
ной морфологии, например, ситуация, наблюдаемая в русском языке, систе-

матически воспроизводится в сотнях генетически и ареально независимых
языков: один показатель несет в себе информацию о двух граммемах —
падежа и числа. Такова, например, морфема -ами в слонами. Существует и
огромное количество языков, где на каждую граммему приходится по мор-
феме. Например, в бурятском языке словоформа инструменталиса множест-
венного числа существительного буу ‘ружье’ выглядит как буу-нууд-аар, где
-нууд — показатель множественного числа, а -аар — инструменталиса.
Наблюдения такого рода привели к появлению известной и до сих пор
популярной классификации, выделяющей среди языков, среди прочего,
«ф л е к т и в н ы е» и «а г г л ю т и н а т и в н ы е». И те и другие характеризу-
ются кластером свойств, и одно из важнейших — именно характер соответ
ствия граммем и морфем. В агглютинативных языках типа бурятского оно
будто бы одно-однозначно, тогда как во флективных имеет место совме-
щенное выражение граммем единой морфемой.
Несмотря на привлекательную простоту, классификация, восходящая к
В. фон Гумбольдту, в действительности отражает лишь очень поверхност-
ные наблюдения о небольшом фрагменте грамматики небольшого числа
языков. В типологических исследованиях последних десятилетий накопле-
на значительная сумма наблюдений, указывающая, что в реальности для
выделения таких классификационных единиц, как «флективные языки»
или «агглютинативные языки» имеется очень мало эмпирических основа-
ний. Выяснилось, например, что агглютинативность может присутствовать
в одной части языковой системы и отсутствовать в другой. Даже такие об-
разцово агглютинативные языки как алтайские (к числу которых относится
и бурятский) последовательно агглютинативны лишь в именной подсистеме;
в глагольной этот идеал серьезно нарушается. Лицо и число в бурятском
глагольной словоизменении выражается точно так же, как в русском, — по-
казателями, совмещено обозначающими и то и другое. Не имеют отдельных
показателей и глагольные вид и время. В других языках также наблюдается
значительное варьирование: одно-однозначное соответствие между грам-
мемами и морфемами может быть представлено в одной части системы, но
отсутствовать в другой, а разные параметры, вместе составляющие понятие
«язык алллютинативного/флективного строя», могут варьировать независимо
(Haspelmath 2009).
2.2. Морфологические модели

В морфологической теории имеется несколько направлений теоретизи-
рования, каждое из которых характеризуется собственным набором исход-
ных допущений о том, что есть корни и аффиксы и как они соединяются в
целое. При известном огрублении диапазон имеющихся возможностей мож-
но свести к двум бинарным противопоставлениям (см., напр., Stump 2001).
Первое противопоставление разделяет теории на л е к с и ч е с к и е и
и н ф е р е н т и в н ы е. Оно определяется тем, рассматриваются ли аффиксы
как э л е м е н т ы с л о в а р я или они возникают в результате п р и м е н е -
н и я п р а в и л а.
Лексические теории подходят к аффиксам как к единицам, имеющим
план содержания, в частности, набор граммем некоторой грамматической
категории. Словоформа столами при таком подходе образуется в результате
соединения двух морфем, имеющих сходную природу, — стол и -ами; к аф-
фиксу -ами привязаны граммемы ‘творительный падеж’ и ‘множественное
число’.
К этому классу теорий относятся любые теории, наделяющие аффиксы
статусом з н а к а — со всеми последствиями, к которым ведут имеющиеся
соображения о его семиотической природе. Такова, например, популярная в
России морфологическая теория И. А. Мельчука (Мельчук 1998), который на-
деляет аффиксы планом выражения, планом содержания и синтактикой.
Инферентивные теории не рассматривают аффиксы как элементы сло
варя. Аффиксация — это не соединение двух единиц с одинаковым семиоти-
ческим статусом, а п р о ц е с с, происходящий с корнем. Этот процесс может
описываться правилом, связывающим лексему и словоформу, или, иначе,
обеспечивающим в ы в о д (отсюда название «инферентивные теории»)
нужной словоформы для данной лексемы. Например, инферентивный ха-
рактер имеют школьные описания словоизменения вида (16), где, правда,
допущены некоторые отступления от школьной терминологии.
(16) Чтобы получить форму творительного падежа множественного чис-
ла лексемы стол, необходимо добавить к ее корню последователь-
ность сегментов /ами/.
Первое обсуждение противопоставления лексических и инферентивных
теорий, состоялось, по-видимому, еще в 1950-е годы в работе Ч. Хокетта
(Hockett 1954, см. также Anderson 1992), который использовал для их обозна-
чения термины Item-and-Arrangement и Item-and-Process. Первый термин от-
ражает интуицию, согласно которой морфология — это упорядочивание
(arrangement) корневых и аффиксальных единиц (items). Второй рассматри-
вает морфологию как науку о процессах (processes), происходящих с корне-
выми единицами.
Другое противопоставление разбивает морфологические теории на и н -
к р е м е н т а л ь н ы е и р е а л и з а ц и о н н ы е. За ним стоит два возмож-
ных ответа на вопрос о том, происходит ли при аффиксации приращение

информации. Положительный ответ характерен для инкрементальных тео-
рий: словоформа столами приобретает граммемы ‘творительный падеж’ и
‘множественное число’ б л а г о д а р я аффиксу -ами. Реализационные тео-
рии исходят из противоположного допущения: граммемы ассоциируются с
лексемой некоторым независимым механизмом, а аффикс лишь обеспечи-
вает их планом выражения, или, иными совами, р е а л и з у е т их.
Будучи независимыми, два противопоставления создают пространство
из четырех возможностей в (17):
(17) a. лексическая инкрементальная теория
b. лексическая реализационная теория
c. инферентивная реализационная теория
d. инферентивная инкрементальная теория
Покажем, как могут различаться четыре теории, на искусственных
(и очень упрощенных) примерах. Эти примеры не следует воспринимать
как работающий анализ падежно-числовых словоформ русского существи-
тельного; они сконструированы исключительно в иллюстративных целях.
Образец анализа словоформы дательного падежа единственного числа
комнате на языке теории типа (17а) показан в (18):
(18) Лексическая инкрементальная теория
a. Словарь:  /комнат/ ‘комната’; N
 /е/ ‘dat, sg’; NAff
b. Грамматика: N ⊕ NAff
c. Что происходит:  ⊕  = /комнат/ ‘комната’ ⊕ /е/ ‘dat, sg’ =
/комнате/ ‘комната; dat, sg’
В (18а) в словаре содержатся две морфемы — корень и падежно-числовой
аффикс, а при них — вся необходимая грамматическая и семантическая ин-
формация. Как минимум, это лексическое значение для корня, граммати-
ческое значение для аффикса, и для обоих — некоторая информация об их
дистрибутивном классе. (В (18а) она достаточно произвольным образом за-
писана как N «существительное» или NAff «именной аффикс»). В более пол-
ном и менее иллюстративном анализе русской системы, безусловно, надо
учесть еще и тот факт, что падежно-числовые показатели для разных мор-
фологических классов существительных («типов склонения») различны и
что информация о морфологическом классе также является преимуществен-
но словарной. Для наглядности и простоты мы полностью выносим этот сю-
жет за скобки.
В грамматике хранится информация, предписывающая соединить су-

ществительное с именным аффиксом. В (18b) эта информация, опять же про-
извольным образом, представлена как N ⊕ NAff, где ⊕ — операция конкате-
нации. В (18c) показано применение этой операции к словарным единицам
из (18a): фонологические цепочки объединяются в целое; лексическое значе-
ние соединяется с грамматическим, и на выходе получается словоформа
конкретного существительного с граммемами дательного падежа и единс-
твенного числа.
В таком морфемоцентричном духе устроен морфологический компо-
нент получившей широкую известность в России модели «Смысл — текст»
(Мельчук 1998), а также в еще целом ряде морфологических теорий, напри-
мер, в Lieber 1992. (Подчеркнем важность оговорки «в таком духе»: (18) не
воспроизводит буквально ни анализ И. А. Мельчука, ни анализ Р. Либер, ко-
торые отличаются и от (18), и друг от друга. Эта же оговорка распространя-
ется и на другие аналогичные примеры ниже.)
Возможный вариант лексической реализационной теории показан в (19):
(19) Лексическая реализационная теория
a. Словарь:  /комнат/ ‘комнат’
 /е/ ‘[+marg], sg’
b. Грамматика:
Приписывание граммем:  ⊕ dat [+marg, -quant, +dir], sg
Правило реализации: словарная единица M реализует набор
граммем σ, если лексически привя-
занный к ней набор признаков — под-
множество σ
c. Что происходит:  ⊕ dat [+marg, -quant, +dir], sg =
/комнат/ ‘комнат’ ⊕
dat [+marg, -quant, +dir], sg
⇓
 /е/ ‘[+marg], sg’
Главная особенность такой теории по сравнению с вариантом в (18) — ее
«реализационность», которая заключена в (19b). В (19b) граммемы падежа и
числа возникают у существительного не благодаря аффиксу. Напротив, аф-
фикс появляется как ответ на потребность реализовать граммемы, возник-
шие у существительного независимым образом. В (19b) грамматический
процесс, в результате которого существительное приобретает грамматиче
ское значение, обозначен как «приписывание граммем». О том, как именно
это происходит, существует огромное множество теоретических предполо-
жений, большинство которых сходится в том, что за это отвечает процесс
синтаксической деривации. (Обсуждение деталей, однако, увело бы нас в

сторону.)
Отдельный компонент грамматики — принципы реализации, которые
описывают, как определенный набор граммем получает поверхностное вы-
ражение. Пример в (19) иллюстрирует одну из возможностей: чтобы реали-
зовать набор граммем σ, следует воспользоваться такой словарной едини-
цей M, свойства которой соотносятся с σ как подмножество и объемлющее
множество.
В нашем случае набор граммем состоит из двух элементов — дательный
падеж и единственное число. (19b) опирается на анализ падежа, предложен-
ный Р. О. Якобсоном (Якобсон 1985). Р. О. Якобсон предположил, что падеж
представляет собой комбинацию значений трех признаков — объемности
[± quant], направленности [± dir] и периферийности [± marg]. Датив — это
периферийный необъемный направленный падеж [+marg, -quant, +dir].
(Конкретное содержание этих признаков сейчас несущественно; заинтере-
сованному читателю мы рекомендуем обратиться к первоисточнику.) Имен-
но эту комбинацию, а также признак единственного числа и следует реали-
зовать, подобрав в словаре подходящую словарную единицу. В словаре
(среди прочих, которые не показаны в (19a)) имеется единица /е/. Однако в
отличие от варианта в (18а), ее нельзя назвать показателем дательного паде-
жа единственного числа. В ее словарном представлении задан только при-
знак периферийности [+marg], но ничего не говорится о [± quant] и [± dir].
При такой спецификации единица /е/, согласно (19b), делается пригодной
для реализации любого периферийного падежа единственного числа — не
только датива, но и например, предложного падежа. (И действительно: как
мы знаем, дательный и предложный падежи существительных типа комна-
та имеют одинаковый план выражения. Такое положение вещей называет-
ся п а д е ж н ы м с и н к р е т и з м о м.)
В соответствии с (19с), единица  из (19a) реализует набор граммем,
приписанный единице  в (19b) (реализация в (19c) показана стрелкой),
и на выходе получается словоформа /комнате/ с подобающим набором
граммем.
Для теорий такого типа характерны, как мы видим, аффиксальные сло-
варные единицы, лексическая спецификация которых отлична от реализу
емой. (Например, единица в  в (19a) характеризуется н е д о с п е ц и ф и -
ц и р о в а н н о с т ь ю.) Подход такого рода принят в частности, в т е о р и и
р а с п р е д е л е н н о й м о р ф о л о г и и (Halle and Marantz 1993, 1994 и по
следующая литература), а также в теории, получившей известность под
именем н а н о с и н т а к с и с а (Starke 2010). (Необходимо сделать ту же ого-
ворку, что и в предыдущем случае: (19) отражает общую идею, но не являет-

ся ни распределено-морфологическим, ни наносинтаксическим анализом
словоформы комнате.)
Сохранив теорию реализационной, как в (19), превратим ее из лексиче
ской в инферентивную, сообразно (17c). Образец такой теории показан в (20):
(20) Инферентивная реализационная теория
a. Словарь:  комната /комнат/ ‘комната’
b. Грамматика:
Приписывание граммем:  ⊕ dat, sg = комната, dat, sg
Правило реализации: F…, DAT, SG, … (X, σ) = S(X)е
где Х — лексема, S(X) корень лексемы,
а σ — набор ее граммем
c. Что происходит: F…, DAT, SG, … ( ⊕ dat, sg) = F…, DAT, SG, … (ком-
ната, dat, sg) = /комнате/
Главное отличие этой теории от предыдущих — отсутствие словарной

единицы, соответствующей аффиксу. В словаре хранятся лексемы, а не мор-
фемы (в (20а) лексема, как и прежде, показана шрифтом малые прописные).
Вместо словарной единицы, соответствующей аффиксу, имеется правило
образования датива единственного числа в (20b), которое представляет со-
бой функцию в (18):
(21) F…, DAT, SG, … — это функция, которая, применяясь к лексеме Х с набором
граммем σ, присоединяет к ее корню S(X) сегмент е.
Как и в любой реализационной теории, в частности, в (19), приписыва-
ние граммем — процесс, предшествующий аффиксации и независимый от
нее, (20b). Правило (21) получает на вход лексему с уже приписанным ей
набором граммем и определенным образом модифицирует корень этой лек-
семы, а именно: прибавляет к нему справа сегмент е. Тем самым образова-
ние словоформы — это не комбинирование единиц, имеющих знаковую
природу, как в лексических теориях, а п р о ц е с с, к о т о р ы й п р о и с х о -
д и т с л е к с е м о й.
В (20b) правило опирается на информацию лишь о падеже и числе, кото-
рые подписаны к символу F нижним индексом. В реальности правило долж-
но учитывать больше параметров — в частности, как отмечалось выше,
информацию о синтаксическом и морфологическом классе лексемы Х.
(Отсутствующие, но подразумеваемые параметры помечены отточиями.)
Представителями инферентивных реализационных теорий выступают
м о р ф о л о г и я п а р а д и г м а т и ч е с к и х ф у н к ц и й (Stump 2001;
Bonami, Stump 2017), а также имеющая несколько более ограниченное рас-

пространение с е т е в а я м о р ф о л о г и я (Corbett, Fraser 1993; Brown, Hip-
pisley 2012). Идеи о необходимости инферентивного подхода к морфологии
стали циркулировать в литературе, впрочем, намного раньше (см. Matthews
1972; Aronoff 1994; Zwicky 1985; Anderson 1992).
Имея представленные выше примеры, нетрудно представить себе, как
может выглядеть теория четвертого типа в (17d) — инферентивная, но не
реализационная, а инкрементальная. Мы оставляем это читателю в качестве
упражнения.
У п р а ж н е н и е. Пользуясь форматом из (18)–(19), сконструируйте обра-
зец инферентивной инкрементальной теории.
Какими соображениями можно руководствоваться при выборе из двух
пар возможностей, охарактеризованных выше? За последние десятилетия
специалисты по морфологии накопили внушительный объем эмпириче
ских аргументов за и против каждой из них. В качестве примера приведем
два стандартных аргумента.
Стандартный аргумент против инкрементальных теорий — явление
множественного выражения одной граммемы в пределах словоформы. (22)
иллюстрирует частичную глагольную парадигму мертвого изолирующего
языка тимукуа (Müller 2007):
(22) a. ho-ini-ta-la b. ni-huba-so-si-bo-te-la
1.nom-быть-asp-loc 1.nom-любить-tr-rec-1/2.nom.pl-asp-loc
‘Я есмь.’ ‘Мы любим друг друга.’
c. ci-huba-so-te-le d. ci-huba-so-bo-te-le
2.nom-любить-tr-asp-loc 2.nom-любить-tr-1/2.nom.pl-asp-loc
‘Ты любишь.’ ‘Вы любите.’
e. ano Ø -hewa-na-no f. Ø -ini-ma-bi-la
человек 3.nom-говорить-asp-loc 3.nom-быть-3.nom.pl-asp-loc
‘Человек говорит’. ‘Они суть’.
В этом языке имеются префиксальные согласовательные показатели,
выбор которых определяется синтаксической ролью глагольного аргумента,
а также его лицом. Имеются также суффиксальные показатели, которые от-
ражают лицо и число этого же аргумента. Инвентарь показателей из (22)
собран в таблице (23):
(23) Префиксальные и суффиксальные показатели

sg & pl pl
1 ho-/ni-
-bo
2 ci-
3 ∅ -ma
Из (23) видно, что информация о лице представлена в глагольной слово-
форме при помощи и префиксального и суффиксального показателя. (Прав-
да, префиксы различают первое и второе лица, а суффиксы нет.)
Критики теорий инкрементального типа отмечают, что с точки зрения
этих теорий такая и аналогичная системы намного менее ожидаемы, чем с
точки зрения реализационных теорий. Инкрементальный взгляд на вещи
предполагает, что граммема лица привносится в структуру аффиксами и не
возникают независимо от них. Материал типа (19) в таком случае требует
признать, что при деривации глагольной словоформы задействуются еди-
ницы, выражающие один и тот же семантический компонент, и что этот
компонент входит в деривацию дважды. Такое положение дел часто описы-
вается как я з ы к о в а я и з б ы т о ч н о с т ь (см. Воейкова 2010). Если при-
знать, что в языке есть универсальная тенденция избегать избыточности
(а в сфере сочетаемости лексических единиц такая тенденция, хотя и с оговор-
ками, действительно проявляется, ср. большую или меньшую аномальность
выражений типа начальные азы или трудоустройство на работу), данные
тимукуа начинают выглядеть для инкрементальных теорий проблематично.
Реализационный подход избыточности не предполагает. Любая грамме-
ма представлена в деривации ровно один раз, а тот факт, что она р е а л и -
з о в а н а более чем в одной позиции в словоформе как будто не противоре-
чит никаким известным ограничениям на языковую структуру. Если это
так, реализационные теории получают эмпирическое преимущество.
Второй аргумент — аргумент в пользу инферентивных теорий («аффик-

сы суть правила») против лексических («аффиксы суть языковые едини-
цы»). Суть аргумента сводится к тому, что лексические теории обладают
недостаточной выразительной силой, чтобы объяснить весь наблюдаемый
диапазон морфологичских явлений. Он опирается на многочисленные на-
блюдения о том, что во многих языках многие такие явления выглядят не
как объединение двух отдельных в сущностей в целое, а как процесс, проис-
ходящий с единственной сущностью. В первую очередь это разнообразные
неконкатенативные явления, кратко охарактеризованные выше. Еще один
пример приводится в (24).
В филиппинском языке каллахан так называемый «неперфектный вид»

образуется геминацией («удвоением») согласного (Inkelas 2008). Геминации
подвергается согласный, который непосредственно следует за ближайшим
к левому краю словоформы открытым слогом. В результате этот слог приоб-
ретает коду и делается закрытым. При отсутствии в словоформе такого слога
геминации не происходит:
(24) Выражение видового контраста в каллахан
Основа pili duyag ʔagtu duntuk
Форма с субъектным фокусом um-pilli um-duyyag man-ʔagtu um-duntuk
Форма с объектным фокусом pilli duyyag ʔagtu duntuk
Форма с инструментальным фокусом ʔi-ppili ʔi-dduyag ʔi-ʔʔagtu ʔi-dduntuk
Процессный характер инферентивных теорий («возьми Х и преобразуй
его определенным образом»), как предполагается, делает их значительно
более эмпирически адекватными, чем лексические теории, при анализе яв-
лений такого порядка. Образование «неперфектного вида» в (24) можно
сформулировать в инференциальных терминах (например, в виде правила
«Неперфектный вид образуется устранением ближайщего к левом краю
словоформы открытого слога посредством геминации следующего за ним
согласного»).
Для лексической теории этот материал намного труднее. Если показа-
тель неперфектного вида — это словарная единица, как выглядит эта едини-
ца и каковы ее свойства? Сфера применимости лексических теорий, утверж-
дают их противники, опираясь на примеры типа (24), естественным образом
ограничена явлениями типа аффиксации в русском языке, когда словоформа
образуется линейным соположением двух хорошо вычленимых объектов.
У инферентивных теорий есть, однако, уязвимое место: их выразитель-
ная сила с л и ш к о м велика. Принципиальных ограничений на то, как мо-
гут быть устроены правила и какие манипуляции с материалом они могут
производить, не существует. Можно вообразить, например, правила вида (25)
(Baker, Bobalijk 2002):
(25) a. Чтобы образовать форму будущего времени, следует удвоить пер-
вый согласный и последний гласный сегмент глагола.
b. Чтобы образовать каузатив, следует выстроить сегменты в проти-
воположном порядке.
Таких морфологических процессов не засвидетельствовано, однако ин-
ферентивные теории вряд ли могут объяснить, почему. Именно поэтому в
последние годы значительные усилия многих морфологов были нацелены
на то, чтобы объяснить неконкатенативные явления в конкатенативном
духе. Появление автосегментной фонологии Дж. Голдсмита (Goldsmith 1976)

дало значительный импульс к расширению представлений о возможном
аффиксе: возникли аффиксы в виде сегментных признаков, тоновые аффик-
сы, аффиксы в виде просодических шаблонов и т. д. Дж. Маккарти (McCarthy
1979) показал возможные пути конкатенативного анализа семитской транс-
фиксации. Идеи о том, как избавить морфологическую теорию от инферен-
тивности, продолжают циркулировать и в последующей литературе — см.
примечательные образцы в Zimmerman 2013 и Köhnlein 2018.
2.3. Морфология в ряду других лингвистических дисциплин

В качестве теории, которая описывает и объясняет внутреннее устрой
ство слов и словоформ, морфология тесно взаимодействует с другими линг-
вистическими дисциплинами — с и н т а к с и с о м, ф о н о л о г и е й и
с е м а н т и к о й. Это взаимодействие имеет отчасти эмпирический, отчасти
теоретический характер.
2.3.1. Морфология и фонология. Эмпирическая область взаимодейс-

твия морфологии и фонологии весьма обширна. Мы сталкиваемся с ней вся-
кий раз, когда применение морфологических правил и операций (напр., аф-
фиксация) регулируется фонологическими факторами. В тагальском языке,
например, имеется показатель так называемого акторного фокуса -um-, ко-
торый в комбинации с некоторыми основами представляет собой префикс,
тогда как с другими — инфикс:
(26) a. um+abot ‘доставать’ → um-abot
b. um+tawag ‘звать’ → t-um-awag
c. um + gradwet → gr-um-adwet
Особенность тагальского языка, которую иллюстрируют примеры типа (26),
состоит в следующем (Prince, Smolensky 1993; Kager 1999). -Um- — это пре-
фикс, однако префиксация в тагальском отличается от той, к которой при-
выкли носители языков типа русского. В русском она имеет безусловный
характер: весь фонологический материал префикса обязан предшествовать
материалу корня. У тагальской словоформы есть более важный приоритет:
оптимальная слоговая структура словоформы, а именно, такая структура,
в которой минимизировано количество закрытых слогов. Показатель -um-
располагается настолько близко к левому краю основы, насколько позволяет
это фонологическое ограничение. Для формы umabot в (26а) оптимальная
структура (выделена подчеркиванием) достигается при линейном предшест
вовании показателя, в (26b-c) этот же аффикс реализуется как инфикс:
(27) Форма Количество Удаленность от левого

закрытых слогов края основы (в сегментах)
a. u.ma.bot 1 0
a.um.bot 2 1
a.bu.mot 1 2
b. um.ta.wag 2 0
tu.ma.wag 1 1
ta.um.wag 2 2
ta.wu.mag 1 3
c. um.grad.wet 3 0
gum.rad.wet 3 1
gru.mad.wet 2 2
gra.umd.wet 2 3
gra.dum.wet 2 4
Явление, иллюстрируемое тагальским языком, показывает, таким обра-
зом, эмпирически наблюдаемое положительное взаимодействие морфоло-
гии и фонологии, при котором обе они вносят собственный вклад в постро-
ение языковой структуры. Компонент грамматики тагальского языка,
описывающий дистрибуцию показателя -um-, имеет и фонологическую часть
(«Создай оптимальную слоговую структуру») и морфологическую («Будь
настолько префиксом, насколько возможно»).
Другой характер взаимодействия наблюдается в тех случаях, когда отне-
сение языкового явления к ведению той или другой дисциплины оказыва-
ется взаимоисключающим. Он проявляется прежде всего в том, какие объяс-
нения предлагаются явлению а л л о м о р ф и и, при котором морфема имеет
более одной фонологической реализации. В (28) иллюстрируется парадигма
финитных форм русского глагола писать:
(28) пишу пишем писал писали
пишешь пишете писала
пишет пишут писало
В этой парадигме представлено два алломорфа глагольного корня — пис-
и пиш-. Чем определяется их дистрибуция? В зависимости от ответа на этот
вопрос, анализ алломорфии оказывается либо фонологическим, либо мор-
фологическим. Одна из возможностей опирается на предположение в (29):
(29) В русском языке не сущетвует фонологических правил, позволя
ющих вывести алломорфы, различающиеся на сегменты /с/ и /ш/,
из общего исходного представления.
Если верно (29), то словарная статья глагола писать должна, среди прочего,
содержать информацию о том, что его корень имеет указанные алломорфы.
К этому должны прилагаться правила, описывающие распределения алло-
морфов по клеткам парадигмы. (Примерно такими же правилами, напр.,
должно описываться и распределение алломорфов ид- и шед- у глагола
идти.) Это морфологическое описание алломорфии в корне глаголов типа
писать.
Теория, которая не рассматривает (29) как верное обобщение о русской
фонологической системе, возлагает на себя бремя объяснения д е р и в а ц и и
алломорфов пис- и пиш- из общего исходного представления. Пример такой
деривации (Lightner 1965 c незначительными упрощениями) показан в (30):
(30) a. Исходное представление: pīs + ō + e + t
b. Преобразование напряженного гласного перед ненапряженным в j:
pīs + j + e + t
c. Переходная палатализация
pīš’ + j + e + t
d. Удаление j
pīš’ + e + t
e. Депалатализация ш и ч
pīš + e + t
(30) предполагает, что словоформа складывается из четырех элементов —
корня, тематического элемента -а (фонологическая форма: /ō/), показателя
времени -e- и показателя лица и числа -t. Основополагающие фонологиче
ские процессы, которые, как предполагает этот анализ, активны в системе
современного русского языка, — это преобразование напряженного гласного
в j перед ненапряженным и переходная палатализация (то есть трансформа-
ция комбинации с j, затрагивающая основную артикуляция сегмента). Имен-
но они обеспечивают появление алломорфа пиш- в соответствующих клет-
ках парадигмы. Это сугубо фонологическое объяснение алломорфии.
Выбор одной из этих двух возможностей — в очень существенной степе-
ни теоретическое, а не эмпирическое решение. Оно зависит от того, готов ли
исследователь принять в качестве допущения, что правила, перечисленные
в (30) — часть фонологической системы современного русского языка. Такие
допущения чаще всего невозможно однозначно принять или отклонить по
независимым эмпирическим основаниям. Против (30b), например, говорит
некоторая артикуляторно-акустическая неестественность перехода напря-
женных гласных в j. Зато в пользу анализа в (30) в целом можно привести
материал окказиональных отыменных глаголов (заламиначу от заламина-
тить ‘покрыть ламинатом’), показывающих, что переходная палатализация
сохраняет продуктивность в современном русском языке. Соответственно,

при выборе анализа важнейшую роль начинают играть внутритеоретичес-
кие соображения, например, соображения парсимонии или более общие ог-
раничения на состав и структуру глубинных представлений.
2.3.2. Морфология и синтаксис. Примерно такую же двойственный —

эмпирический и теоретический — характер имеет и в з а и м о д е й с т в и е
м о р ф о л о г и и и с и н т а к с и с а. С одной стороны, существуют явления,
морфологические единицы и морфологические операции, адекватное опи-
сание которых возможно исключительно или преимущественно в синтакси-
ческих терминах. Они столь многочисленны и разнообразны, что полная
каталогизация представляется невозможной, и мы ограничимся двумя
(достаточно произвольно выбранными) иллюстрациями.
В татарском языке (мишарский диалект) дистрибуция морфологического
аккузатива зависит от синтаксической структуры именной группы, занима-
ющей позицию прямого дополнения (Лютикова 2017). Аккузативное марки-
рование возникает, только если именная группа имеет полностью разверну-
тую синтаксическую структуру и содержит позиции для указательных
местоимений, некоторых кванторных слов, генитивного посессора и т. п.
Если это условие не выполнено, и именная группа имеет неполную структу-
ру, аккузативный показатель на прямом дополнении невозможен.
Синтаксические соображения играют ключевую роль и в дистрибуции
глагольных словоформ, отражающих согласование глагола с одним или бо-
лее актантами. В арабском языке в конфигурации, где подлежащее линейно
предшествует глаголу, (31a), последний согласуется с ним по роду и числу,
при обратном линейном порядке, (31b) — только по роду. В этом случае вы-
бирается дефолтная глагольная словоформа третьего лица единственного
числа:
(31) a. ʔal-ʔawlaadu qaraʔu / *qaraʔa d-dars-a
art-мальчики.nom читать.3.pl.m читать.3.sg.m art-урок-acc
b. qaraʔa / *qaraʔu l-ʔawlaad-u d-dars-a
читать.3.sg.m читать.3.pl.m art-мальчики-nom art-урок-acc
‘Мальчики выучили урок’
Данные такого рода, широко представленные в языках мира, указывают
на то, что дистрибуция значительного количества морфологических единиц
обусловлена синтаксическими ограничениями и имеет синтаксические про-
явления. Обусловленности такого рода иногда выделяют в особый круг яв-
лений, называемых морфосинтаксическими, а их изучение, соответственно,
обозначают как морфосинтаксис.
Теоретическое взаимодействие морфологии и синтаксиса как разделов

грамматической теории выстраивается в первую очередь вокруг проблемы
их демаркации («где кончается морфология и начинается синтаксис»). Ре-
шение этой проблемы критически зависит от ответа на вопрос о том, в какой
степени «законы синтаксиса» и «законы морфологии» — это разные зако-
ны, а слова создаются из морфем иначе, чем предложения из слов. Это же
относится к используемым двумя лингвистическими дисциплинами исход-
ным теоретическим допущениям, единицам анализа и т. д.
Система взглядов на морфологию, при которой она мыслится как языко-
вой модуль, полностью отдельный от синтаксиса, известна как л е к с и к а -
л и з м. Противоположная система, исторически более поздняя, в которой
морфология и синтаксис представляют собой нерасчленимое целое, выстра-
ивается в большой степени как отрицание лексикализма и называется, соот-
ветственно, а н т и л е к с и к а л и з м.
Как и во многих других случаях, разрешить эту дилемму на эмпириче
ских основаниях крайне трудно, поскольку многие из напрашивающихся
простых эмпирических аргументов при ближайшем рассмотрении могут
показывать не совсем то, для чего привлекаются. Очень часто, например,
говорят, что правила соединения морфем в слова и слов в предложения не
могут быть идентичными, поскольку предложения и слова имеют слишком
разные свойства. Слова, из которых составляются предложения, п е р е с т а -
в и м ы, по крайней мере, в языках типа русского. Как (32а), так и (32b) пред-
ставляют собой предложения русского языка, причем, по всей видимости,
с одинаковыми условиями истинности:
(32) a. Вася пришел.
b. Пришел Вася.
Единицы, составляющие словоформу пришел, непереставимы. Морфема
при-, занимающая любую позицию, кроме префиксальной, создает невоз-
можное слово:
(33) a. При-ше-л
b. *Ше-при-л
c. *Ше-л-при
Глядя на элементарные примеры типа (32)–(33), мы готовы заключить,
что «законы синтаксиса» и «законы морфологии» действительно различны.
Несмотря на кажущуюся очевидность, в этом рассуждении есть изъян.
Асимметрия в (32)–(33) может иметь более одного источника. Первая воз-
можность: о п е р а ц и и, соединяющие морфемы в слова и слова в предло-
жения действительно различны. (33b-c) невозможны потому, что «законы
морфологии», отличные от «законов синтаксиса», действие которых прояв-

ляется в (32), не дают им явиться на свет. (33b-c) требуют деривации, невоз-
можной с точки зрения морфологического компонента русской грамматики.
Но есть и второе объяснение. Законы морфологии и законы синтаксиса
одинаковы, однако они применяются к объектам с разными исходными
свойствами. Как аффиксы при- и -л, так и корень шед- — связанные морфемы.
Эта информация — неустранимая часть их словарного описания, как и ин-
формация, что при- стремится к левому краю словоформы (т. е. представляет
собой префикс), а -л к правому (т. е. выступает суффиксом). Тогда можно
предполагать, что невозможность (33b-c) вытекает именно из этого. Дерива-
ция (33b-c), нельзя исключить, вполне допустима; некорректен ее результат.
Некорректность — следствие того, что префикс оказался в непрефиксальной
позиции. Переставимость в (32) не подвержена этому ограничению: ни Вася
ни пришел не являются связанной морфемой. Такой взгляд на вещи полно-
стью совместим с идеей, что морфология и синтаксис представляют собой
единый модуль, деривация в (32) и (33) происходит одинаково, и часть этого
единого модуля — ограничения, под которые подпадают структуры в (33),
но не структуры в (32).
Учитывая, что факты в (32)-(33) совместимы более чем с одним объясне-
нием, оказывается, что примеры такого рода не показывают, что морфоло-
гическая и синтаксическая деривация устроены по-разному. (33) может быть
аргументом в пользу лексикализма только в том случае, если есть веские
основания отвергнуть второе объяснение как неверное. В противном случае
(32)–(33) ничего не говорят ни за лексикализм, ни против него.
Не менее трудно обосновать и противоположную, антилексикалистскую
позицию. Известно, что засвидетельствованные в языках ограничения на
порядок аффиксов в словоформе можно объяснить действием грамматиче
ского принципа, получившего название п р и н ц и п з е р к а л ь н о с т и
(Baker 1985). Согласно этому принципу, порядок аффиксов отражает иерар-
хическую организацию синтаксической структуры, в которой аффиксы за-
нимают отдельные позиции. Например, морфологические показатели кау-
затива систематически располагаются ближе к корню, чем показатели
пассива, а показатели пассива ближе, чем показатели прошедшего времени,
потому, что грамматический элемент, ответственный за временную интер-
претацию, находится в иерархической синтаксической структуре выше, чем
элемент, который осуществляет пассивизацию, а тот выше, чем элемент, от-
вечающий за каузативизацию. В (34a-b) показана словоформа карачаево-
балкарского языка и соответствующая ей синтаксическая структура, в кото-
рой обозначены позиции для показателей каузатива (-tɨr), пассива (-ɨl) и

временной референции (-dɨ).
(30) a. kerim cap-tɨr-ɨl-dɨ.
Керим бегать-caus-pass-pst.3sg
Керима заставили бегать.
b. TP

T VoiceP
время
dɨ Voice CausP
залог
ɨl Caus VP
каузация глагол
tɨr и его актанты
cap
Поверхностная цепочка cap-tɨr-ɨl-dɨ образуется при помощи операции,
известной как передвижение вершины, когда глагольная морфема переме-
щается снизу вверх, последовательно соединяясь с вышерасположенными
морфемами. Поскольку каузативный элемент размещается прямо над глаго-
лом, глагол в первую очередь соединяется с ним, и соответствующий пока-
затель оказывается ближайшим к корню. Затем наступает очередь морфемы,
выражающей залог, и так далее. Взаиморасположение аффиксов в словофор-
ме, таким образом, непосредственно считывается с синтаксической структуры
предикации.
Есть, однако, и альтернативное объяснение, которое опирается не на
идеи о синтаксической структуре, а исключительно на соображения о том,
как могут и как не могут семантические элементы, обозначаемые морфема-
ми, соединяться в осмысленное целое. Эта линия анализа эксплицитно
представлена в литературе по меньшей мере начиная с Bybee 1985. Глагол и
его актанты создают дескрипцию ситуации, поставляя информацию о ее ха-
рактере и участниках. Каузатив модифицирует дескрипцию ситуации, до-
бавляя к ней каузирующее событие и его участника. Залог определенным
образом «настраивает» эту дескрипцию, принимая решение о том, кто из
участников станет в предложении подлежащим. Наконец, последней при-
ходит информация о том, как все перечисленное расположено во времени.
Нетрудно показать, что вхождение этих элементов в любом другом порядке
создает объект, проблематичный с точки зрения семантической интерпре-
тации. Например, если каузативная семантика появляется после временной,
предложение останется без информации о том, как каузирующее событие

расположено во времени. Таким образом, верный порядок морфем выводит-
ся исключительно из семантики, без опоры на какую-либо синтаксическую
инфорацию.
Таким образом, в выборе между лексикалисткой и антилексикалистской
позициями, который определяет характер представлений о взаимодействии
морфологии и синтаксиса, ведущую роль начинают играть не эмпириче
ские, а теоретические соображения — такие, как описательная и объясни-
тельная адекватность возникающей в результате системы.
2.3.3. Морфология и семантика. Объем общих теоретических и эмпи-

рических интересов морфологии и семантики обширен и с трудом поддает-
ся исчерпывающему описанию. Предмет морфологии — языковые единицы,
имеющие план содержания, а именно — морфемы и составленные из них
объекты, обладающие упорядоченной внутренней структурой. Соответ
ственно, весь объем задач, который возникает при исследовании значащих
компонентов естественного языка, возникает и в области исследования мор-
фологических единиц и явлений.
Самая важная из них — дать эксплицитную семантическую характери
стику морфологическим показателям, задействованным в словообразова-
нии и словоизменении. Учитывая, что в языках мира практически любая
грамматическая информация может выражаться связанными морфемами,
для семантического анализа морфологических единиц оказывается реле-
вантной практически вся нелексическая семантика.
В области именной морфологии это в первую очередь семантика грам-
матического числа, выражение которого, как показывают типологические
исследования, близко к универсальному. Учитывая, что многие показатели
пространственных отношений имеют аффиксальную реализацию, исследо-
вание их семантики также возникает на морфологическом горизонте.
Во многих языках аффиксальный характер имеют и кванторные выражения,
например, кванторы со значением всеобщности типа ‘каждый’, и, соответ
ственно, в орбиту исследования вовлекается семантика кванторных имен-
ных групп.
В области глагольной морфологии речь идет в первую очередь об иссле-
довании грамматического времени, вида, модальности и эвиденциальности.
Изучение их значений давно превратилось в самодостаточные области
семантической индустрии. Кроме того, в разных языках могут получать
морфологическое выражение практически все известные семантические
операторы сентенциального уровня — такие, как отрицание и вопрос, также
привлекающие колоссальное внимание исследователей. Очень значитель-

ная литература накоплена в последние десятилетия и по семантике кон
струкций, создаваемых сравнительной и превосходной степенями сравне-
ния прилагательных.
Огромен объем плохо исследованных деривационных категорий имени
и глагола. Эти категории подвержены значительному межъязыковому варь-
ированию и частно-языковым ограничениям, которые в большой степени
еще только предстоит понять. В именной области делаются попытки пред-
ложить эксплицитные семантические описания для диминутивов и аугмен-
тативов. Исследователи глагольных дериваций достигли некоторого про-
гресса в понимании показателей, которые воздействуют на структуру
описываемых событий, меняя их количественные характеристики, а также
состав и свойства участников.
Один из крайне немногочисленных типов морфологических единиц, ко-
торые, как предполагается, не вносят вклада в интерпретацию — согласова-
тельные морфемы, такие как лично-числовые показатели русского глагола.
Подводя итог, отметим, что хотя в лингвистике продолжаются оживлен-
ные дискуссии о том, где в точности проходит граница между различными
частными дисциплинами, есть общее понимание того, что именно их взаи-
модействием в конечном итоге обеспечивается решение главной задачи —
построения целостной объяснительной теории естественного языка.
3. Синтаксис
Е. А. Лютикова
С и н т а к с и с (от др.-греч. σύνταξις ‘построение вместе’) — раздел лингви

стики, изучающий и моделирующий правила образования языковых объ-
ектов, более протяженных, чем слово — словосочетаний и предложений.
Синтаксическое описание языка состоит из таксономии исходных единиц
и правил, которые указывают, единицы каких категорий могут соединяться
друг с другом и какого типа объекты получаются в результате соединения.
Синтаксис, наряду с морфологией, традиционно считается одним из компо-
нентов грамматики.
3.1. Синтаксис и другие языковые модули
Уровневая, генеративная и параллельная архитектура грамматики
Синтаксис и морфология
Синтаксис и семантика
Синтаксис и фонология
3.2. Специфика синтаксических объектов и структура синтаксической модели
Свойства синтаксических объектов: неперечислимость, рекурсия, кон-
текстная свобода
Общая структура синтаксической модели
Модель зависимостного синтаксиса
Модель непосредственных составляющих
. Структурный приоритет (с-командование)
3.3. Основные синтаксические домены
Глагольная область
Область функциональной структуры клаузы
Область типирования клауз
Именная группа
Дополнительная литература: А.Е. Кибрик 1992, 2003; Тестелец 2001; Митренина

и др. 2012; Haegeman 1991; Carnie 2002; Radford 2004.
3.1. Синтаксис и другие языковые модули

Модульный подход к теории языка предполагает модель языка, в кото-
рой отдельные компоненты теории — модули — характеризуются внутрен-
90 Е. А. Лютикова
ней автономией, то есть собственными видами объектов и правилами мани-

пуляции с объектами, на которые не могут оказывать влияние внешние по
отношению к данному модулю факторы. При таком подходе синтаксис об-
разует отдельный языковой модуль; его связи с другими модулями и харак-
тер этих связей определяются моделью грамматики.
Наиболее разработанными и востребованными являются два типа моде-
лей грамматики: традиционная для лингвистики у р о в н е в а я м о д е л ь
и м о д е л ь с ц е н т р а л ь н ы м п о л о ж е н и е м с и н т а к с и с а, при-
нятая в генеративной грамматике. На рубеже ХХ–ХХI веков в работах Р. Дже-
кендоффа (Jackendoff 1997 и посл.) в качестве альтернативы генеративной
модели была предложена п а р а л л е л ь н а я м о д е л ь. Все эти модели вы-
деляют синтаксис как самостоятельный модуль языка, однако его отноше-
ние к другим модулям выглядит по-разному.
У р о в н е в а я м о д е л ь предполагает, что языковые модули образуют
пирамиду, выстроенную в соответствии с типом исходных и производных
единиц каждого модуля (см. рис. 3.1). Каждый модуль принимает в качестве
исходных единиц результат работы предыдущего модуля и передает ре-
зультаты собственной работы следующему модулю. В такой модели синтак-
сис занимает промежуточное положение между морфологией и дискурсом:
получая на входе продукт действия морфологических правил — слово, син-
таксис строит из слов словосочетания и предложения, а предложения далее
становятся исходными единицами для следующего модуля — дискурса.
Примером модели, в которой эксплицитно используется уровневое упоря-
дочивание языковых модулей, является модель «Смысл ↔ Текст» (Мельчук
1974/1999) 1.
Дискурс: Предложение → Связный текст

Синтаксис: Слово → Предложение
Морфология: Морфема → Слово
Фонология: Фонема → Комбинация фонем
Рисунок 3.1. Уровневая модель языка
М о д е л ь с ц е н т р а л ь н ы м п о л о ж е н и е м с и н т а к с и с а пос-
ледовательно реализуется в различных версиях генеративной грамматики,
начиная как минимум с монографии (Chomsky 1981: 17) и оставаясь среди ее
В модели «Смысл ↔ Текст» синтаксический уровень завершает иерархию

1
усложнения языковых единиц; над ним доминирует семантический уровень, сопо

ставляющий синтаксической структуре предложения семантическую структуру —
формализованный способ представления значения предложения.
Синтаксис 91
аксиоматических положений в минимализме (Chomsky 2000, 2001). Эта мо-

дель получила название (перевернутой) Y-модели (inverted Y model) из-за
своего графического сходства с перевернутой буквой Y (см. рис. 3.2). Цен
тральное положение синтаксиса в Y-модели обусловлено тем, что именно
синтаксис является единственным генеративным (т. е. порождающим) язы-
ковым модулем, составляющим из лексических единиц, хранящихся в лек-
сиконе, предложение, характеризующееся определенной синтаксической
структурой. Два других модуля — фонологический и семантический — явля-
ются интерпретирующими: они сопоставляют синтаксической структуре
фонетическую репрезентацию (phonetic form, PF) и семантическую репре-
зентацию (logical form, LF). Репрезентации, создаваемые интерпретирующи-
ми модулями, предназначены для внеязыковых когнитивных систем: акус-
тико-перцептивной (PF) и концептуально-интенциональной (LF), вследствие
чего они считаются интерфейсными, то есть обеспечивающими взаимо-
действие между языком и другими когнитивными системами человека.
лексикон
Синтаксис
синтаксическая структура
↙ ↘
Фонологический Семантический
модуль модуль

фонетическая репрезентация (PF) семантическая репрезентация (LF)
Рисунок 3.2. Модель с центральным положением синтаксиса
Следует отметить, что и уровневая, и Y-модель предполагают определен-

ные связи между модулями языка и строящимися репрезентациями. Так,
например, в уровневой модели, строящейся по принципу «от простого к
сложному», синтаксическая информация не может оказывать влияние на
работу морфологического модуля, а морфологическая информация, напро-
тив, может быть видима для синтаксических правил. Наиболее рестриктив-
ная в этом отношении Y-модель предусматривает независимость синтакси-

ческой структуры от фонологической и семантической информации;
фонологический и семантический модули имеют доступ к синтаксической
структуре, но не к результатам работы друг друга. По-видимому, асимметрич
ность во взаимной доступности информации между языковыми модулями
действительно имеет место. Тем не менее были обнаружены разнообразные
языковые феномены, которые оказывается затруднительно интерпретиро-
вать при однонаправленных связях (или отсутствии непосредственных связей)
между модулями. К таким феноменам относятся, например, взаимосвязь
между фокусом (семантика), порядком слов (синтаксис) и фразовым ударе-
нием (просодия); линейная позиция клитик, зависящая от их позиции в
синтаксической структуре и от их просодического класса; влияние лекси-
ческой семантики предиката на его синтаксические связи; и т. п. Определен-
ные трудности вызывает и «вычисление» интерфейсных репрезентаций на
основе синтаксических: наиболее известный пример — видимое отсутствие
изоморфизма между синтаксической и просодической структурой (Selkirk
1984): кажется, что синтаксическая и интонационная структуры предложе-
ния в примере (1) строятся независимо друг от друга по собственным прави-
лам (иерархического вложения синтаксических групп SyntP и конкатенации
интонационных групп IntP), а затем сопоставляются друг другу.
(1) a. синтаксическая структура
[SyntP Это была [SyntP кошка, [SyntP которая поймала [SyntP мышку,
[SyntP которая съела сыр]]]]].
b. интонационная структура
[IntP Это была кошка], || [IntP которая поймала мышку], ||
[IntP которая съела сыр].
Опираясь на такого рода соображения, Р. Джекендофф (Jackendoff 1997,
1998, 2002, 2007) развивает п а р а л л е л ь н у ю м о д е л ь архитектуры грам-
матики, в которой три модуля — фонологический, синтаксический и семан-
тический (концептуальный) — строят независимые репрезентации на осно-
ве правил, специфичных для данного модуля. Грамматика содержит также
правила соответствия между парами репрезентаций, ограничивающие воз-
можные комбинации фонологической, синтаксической и концептуальной
структур в одной языковой единице (см. рис. 3.3).
Несмотря на то, что параллельная модель с легкостью решает проблему
разнонаправленных связей между языковыми модулями, богатство ее выра-
зительной силы и отсутствие каких-либо ограничений, заложенных в самой
архитектуре системы, делает ее менее предпочтительной по сравнению с
более ограничительными моделями.
Фонология Синтаксис Семантика

( фонологические (синтаксические (семантические
правила) правила) правила)
↓ ↓ ↓
фонологические синтаксические концептуальные
структуры структуры структуры
Рисунок 3.3. Параллельная модель Р. Джекендоффа
Синтаксис и морфология. Для европейской лингвистики, развивав-

шейся в русле античной лингвистической традиции (и на материале языков
с богатой словообразовательной и словоизменительной морфологией), ха-
рактерно четкое противопоставление морфологии и синтаксиса, основыва-
ющееся на представлении о слове как о максимальном морфологическом
объекте и минимальном синтаксическом объекте. Среди бросающихся в
глаза отличий между словом и предложением можно назвать следующие
факты: предложение, но не слово, способно к неограниченному распростра-
нению; предложение допускает более сложную иерархическую структуру;
правила комбинации слов в предложении менее идиоматичны, чем прави-
ла комбинации морфем в слове; наконец, предложение соотносится с еди-
ницей речи — высказыванием, а слово, в общем случае, нет. Эти отличия
получают естественную имплементацию, если предположить, что правила
морфологического модуля устроены не так, как правила синтаксического
модуля, и поэтому свойства их продуктов — слова и предложения — разли-
чаются.
Такая картина, однако, представляется идеализированной. Начнем с
того, что граница слова не всегда может быть однозначно определена. Далее,
те признаки, которые противопоставляют слово и предложение, имеют не
абсолютный, а относительный характер: слово чаще идиоматично и имеет
более простую и фиксированную внутреннюю структуру, чем предложение,
но в общем случае слова способны к практически неограниченному услож-
нению (ср. названия химических элементов или композиты в немецком
языке), порядок морфем внутри слова может варьировать, сопровождаясь
регулярными отличиями в значении (ср. последовательность глагольных
деривационных морфем, кодирующих акциональные и актантные преобра-
зования в ряде уральских языков), и наоборот, несвободная структура и
идиоматичность могут характеризовать и более крупные объекты, чем слово
(ср. фразовые идиомы). Соответственно, выбор между противопоставлени-
ем или объединением синтаксиса и морфологии сводится к выбору между

«обычно» и «в общем случае». Наконец, следует принять во внимание и
следующее соображение: и морфологические, и синтаксические правила по
сути выполняют одну и ту же операцию — создают из простых объектов
сложные, соединяя их вместе; в теоретической перспективе более простой и
тем самым предпочтительной является модель, в которой определяется одна
операция соединения (возможно, над объектами разных типов), чем модель,
в которой для разных объектов требуются разные операции соединения
(подробнее об этом см. Marantz 1997). Тем не менее, при моделировании
структуры языковых выражений зачастую приходится постулировать опе-
рации, невозможные в таких рестриктивных моделях синтаксиса, как гене-
ративная граматика. Например, различные виды п о н и ж е н и я (lowering),
то есть операций, в которых передвижение языковых объектов происходит
не в более высокую, а в более низкую позицию в структуре, невозможны в
синтаксисе и моделируются как пост-синтаксические (морфологические,
просодические) передвижения (Embick, Noyer 2001).
Синтаксис и семантика. Необходимость доступа к синтаксической

структуре языкового выражения для правильного вычисления его значения —
основополагающий принцип «взаимоотношений» синтаксиса и семантики,
который называется п р и н ц и п о м к о м п о з и ц и о н а л ь н о с т и, или,
по имени его автора, принципом Фреге: значение составного выражения —
это функция значений его частей и способа их соединения в синтаксичес-
кую структуру. В соответствии с принципом композициональности, для
того, чтобы узнать значение языкового выражения ABC, нужно знать не
только значение единиц А, В и С по отдельности, но и порядок соединения
(композиции) этих единиц: соединяются ли сначала A и B, а затем образо-
вавшийся объект AB соединяется с С, или же сперва соединяются В и С, а
затем А соединяется с ВС (см. рис. 3.4).
[[AB]C] [A[BC]]
[AB] [BC]

A B C A B C
Рисунок 3.4. Варианты композиции выражения ABC
Действие принципа композициональности можно легко обнаружить на

материале с и н т а к с и ч е с к и о м о н и м и ч н ы х к о н с т р у к ц и й —
конструкций, допускающих различный синтаксический анализ и вслед
ствие этого имеющих разные значения. Синтаксическая омонимия является
чрезвычайно полезным явлением для прояснения синтаксической структу-
ры языковых выражений. Великий русский синтаксист А. М. Пешковский
предлагает такой пример: предложение Вели ему помочь имеет два значе-
ния — Вели ему, чтобы он помог, и Распорядись, чтобы ему помогли (Пешков-
ский 1928). Эти значения А. М. Пешковский связывает с различными син
таксическими структурами, которые могут быть сопоставлены этому
предложению. Отличия между ними состоят в том, от чего зависит ему — от
вели или от помочь. Еще один яркий пример, принадлежащий А. Е. Кибрику 2,
представлен в (2). Семантический контраст в этом предложении связан с
возможной интерпретацией причастного оборота обитающие в Южной Аме-
рике как рестриктивного или как аппозитивного, что, в свою очередь, опре-
деляется порядком композиции двух модификаторов — препозитивного
прилагательного в превосходной степени и постпозитивного причастного
оборота — с существительным (см. рис. 3.5).
(2) В музее представлены самые крупные бабочки, обитающие в Южной
Америке.
Рестриктивная интерпретация возникает, когда сперва существительное
бабочки объединяется с причастным оборотом — получаются бабочки, оби-
тающие в Южной Америке, а затем, при соединении с суперлативом, из юж-
ноамериканских бабочек отбираются самые крупные. Обратим вимание, что
такая интерпретация совместима, например, с таким положением вещей,
что самые крупные бабочки в мире обитают в Африке: при указанном по-
рядке композиции суперлативный оператор применяется не ко всем бабоч-
кам, а только к южноамериканским.
Если же порядок композиции модификаторов с существительным дру-
гой — сперва суперлатив, затем причастный оборот — возникает аппозитивная
интерпретация. При соединении суперлатива с существительным возника-
ет дескрипция самые крупные бабочки: суперлатив выбирает из множества
всех бабочек, независимо от их места обитания, самых крупных. Причаст-
ный оборот, присоединяясь позже, уже не может повлиять на свойства мно-
жества, из которого выбирает суперлатив; он интерпретируется как сообща-
ющий некую дополнительную, фоновую информацию о месте обитания
самых крупных в мире бабочек.
2
Этот пример разбирался А. Е. Кибриком на лекциях по общему синтаксису.
Рестриктивная интерпретация:
[[самые крупные] [бабочки, [обитающие в Южной Америке]]]
Аппозитивная интерпретация:
[[[самые крупные] бабочки], [обитающие в Южной Америке]]

Рисунок 3.5. Варианты композиции модификаторов в примере (2)
С и н т а к с и с и ф о н о л о г и я. Характер связей между синтаксичес-

ким и фонологическим модулями относится к весьма актуальной и дискус-
сионной проблематике современной лингвистической теории. Следует от-
метить, что «сфера ответственности» фонологического модуля может
пониматься достаточно широко и включать все механизмы и правила, свя-
занные с озвучиванием синтаксической структуры, то есть с сопоставлени-
ем синтаксической репрезентации фонологической (или даже фонетичес-
кой) строки. Кроме того, в отсутствие морфологии как отдельного модуля на
фонологический компонент ложится часть нагрузки по «сборке» словоформ
из морфем (или формальных признаков).
Здесь мы упомянем лишь несколько направлений в исследовании син-
тактико-фонологического интерфейса. Чрезвычайно важная с теоретиче
ской точки зрения проблематика — взаимодействие синтаксиса и фоноло-
гии в формировании п о р я д к а с л о в. В синтаксических исследованиях
выдвигаются разные гипотезы о том, до какой степени синтаксическая
структура предопределяет линейный порядок — от идеи о полной независи-
мости синтаксической связи и линейного порядка через параметризацию
их соотношения при помощи таких понятий, как п р а в о - и л е в о с т о -
р о н н е е в е т в л е н и е до г и п о т е з ы а н т и с и м м е т р и ч н о с т и
(Kayne 1994), предполагающей, что синтаксическая структура однозначно
задает линейный порядок. Если синтаксическая репрезентация не содержит
никакой информации о линеаризации (например, представляет собой не-
расположенное дерево, как в модели «Смысл ↔ Текст»), то линейное упоря-
дочивание элементов такой репрезентации входит в задачи фонологическо-

го модуля.
Еще одна группа вопросов связана с неполными (фрагментированными)
конструкциями, такими, как, например, фрагментированные ответы на воп-
рос (— Куда уехал Костя? — В Нальчик), односоставные предложения с опре-
деленно-личным подлежащим (Расскажу вам одну историю), номинативные
предложения (Мороз), сочиненные конструкции разной структуры (Где ты
покупал клубнику и огурцы? Огурцы я купил на рынке, а клубнику — в палатке).
Теоретическая интерпретация фонетического пробела может быть и синтак-
сической, и фонологической. Часть неполных конструкций возникает в ре-
зультате собственно синтаксической деривации (такой анализ предпочтите-
лен, например, для номинативных предложений). С другой стороны, пробел
может быть представлен на уровне синтаксической структуры, но получать
нулевое фонологическое выражение. Н у л е в ы м и с и н т а к с и ч е с к и -
м и е д и н и ц а м и обычно оказываются невыраженные подлежащие как
финитных, так и различных нефинитных клауз, например, инфинитивных
или деепричастных оборотов. Наконец, большая группа случаев предпола-
гает э л л и п с и с — фонологический процесс, состоящий в удалении совпа-
дающего материала при наличии эллиптического контекста: — Куда уехал
Костя? — Костя уехал в Нальчик; Огурцы я купил на рынке, а клубнику я купил
в палатке. Выбор между указанными интерпретациями неполных кон
струкций не всегда тривиален: так, например, предложение Где ты покупал
клубнику и огурцы? может быть получено как чисто синтаксическими сред
ствами, сочинением существительных клубника и огурцы, так и быть резуль-
татом эллипсиса: Где ты покупал клубнику и где ты покупал огурцы? Заме-
тим, что с выбором варианта анализа оказывается связан и возможный
формат ответа: при сочинении существительных предполагается одно мес-
то покупки, а при сочинении предложений с эллипсисом ожидается список
пар продукта и места покупки.
Эллипсис является чрезвычайно мощным инструментом синтаксичес-
кой диагностики. Дело в том, что требование совпадения удаляемого мате-
риала с эллиптическим контекстом распространяется не только на фоноло-
гически выраженную строку, но и на различные невидимые элементы
синтаксической структуры, например, нулевые единицы. Поэтому эллип-
сис позволяет проводить очень тонкое сравнение омонимичных языковых
выражений и выявлять их отличия. В примерах (3a-b) мы видим два типа
инфинитивных конструкций при предикате ready ‘готов’: подлежащее глав-
ной клаузы может совпадать с подлежащим инфинитивного оборота (3а)
или с дополнением инфинитивного оборота (3b). Если сочинены конструк-
ции одного типа, то эллипсис возможен (3a-b). Однако в паре конструкций

разных типов эллипсис не происходит (3с). Это означает, что при внешнем
сходстве субъектная и объектная конструкции при предикате ready ‘готов’
имеют разную синтаксическую структуру и поэтому не могут служить эл-
липтическим контекстом друг для друга. В (3d) показан один из возможных
синтаксических анализов рассматриваемых выражений. Объектная конс-
трукция возникает в результате п о д ъ е м а — синтаксического передвиже-
ния дополнения инфинитива в позицию подлежащего главной клаузы (след
от передвижения дополнения обозначен символом t (trace), коиндексиро-
ванным с передвинувшейся группой); подлежащее инфинитивного оборота
выражено особым нулевым местоимением, PRO с произвольной референци-
ей. Субъектная конструкция образуется при подъеме подлежащего инфи-
нитива в позицию подлежащего главной клаузы (след от передвижения рас-
полагается в позиции подлежащего инфинитивного оборота), еще одна
нулевая единица — нулевое анафорическое местоимение — выступает в
роли дополнения инфинитива. Очевидно, что выделенные подстроки не со-
падают, поэтому эллипсис невозможен.
(3) a. Mary is ready to run, and Bill is ready to run, too.
‘Мэри готова бежать, и Билл тоже’.
b. The chicken is ready to eat, and the rice is ready to eat, too.
‘Цыпленок готов (для еды), и рис тоже’.
c. *The chicken is ready to eat, and the children are ready to eat, too.
Ожид.: ‘Цыпленок готов (для еды), и дети тоже (готовы есть)’.
d. The chickeni is ready PRO to eat ti, and the childrenj are ready tj
to eat pro, too.
‘Цыпленок готов (для еды), и дети тоже готовы есть’.
Не только эллипсис, но и многие другие фонологические процессы ока-
зываются чувствительны к синтаксической структуре. Один из часто приво-
димых примеров — стяжение глагола want ‘хотеть’ и инфинитивной части-
цы to в английском языке (wanna-contraction). Примеры (4a-b) показывают,
что нулевое местоимение PRO «пропускает» стяжение, а след от передвиже-
ния относительного местоимения препятствует стяжению.
(4) a. New Haven is the place where I want to / wanna go next.
(a=a′) ‘В следующий раз я хочу отправиться в Нью-Хейвен’.
(= ‘Нью-Хейвен — это место, куда я хочу отправиться в следующий
раз’.)
a′. New Haven is the place where I want PRO to go next.
b. Fred is the guy who I want to / *wanna go next.

(b=b′) ‘Я хочу, чтобы следующим пошел Фред’. (= ‘Фред — это па-
рень, который я хотел бы, чтобы пошел следующим’.)
b′. Fred is the guy whoi I want ti to go next.
Интереснейшие вопросы ставятся в исследованиях синтактико-просоди-
ческого интерфейса. Взаимодействие синтаксических, коммуникативных и
просодических характеристик языковых единиц особенно очевидно при
изучении такого феномена, как и н ф о р м а ц и о н н а я с т р у к т у р а
предложения. Специфика коммуникативных категорий, для выражения ко-
торых используются и синтаксические, и просодические средства, причем
зачастую они оказываются взаимозаменимы (ср. примеры фокусных конс-
трукций в (5)-(6)), требует серьезного осмысления как в отношении их лока-
лизации в процессе деривации предложения, так и в отношении стоящих за
ними формальных признаков.
(5) a. Сейчас пел Яша. (инверсия)
b. Яша сейчас пел. (сдвиг рематического акцента)
(6) a. It was John who made the hamburger. (клефт)
(a=b) ‘Гамбургер сделал Джон’.
b. John made the hamburger. (сдвиг рематического акцента)
3.2. Специфика синтаксических объектов

и структура синтаксической модели
Чтобы понять, как может быть устроена модель синтаксиса естественно-
го языка, нужно выявить такие свойства синтаксических объектов, которые
могут накладывать ограничения на возможную структуру модели.
Самое очевидное свойство синтаксических объектов — их б е с к о
н е ч н о е к о л и ч е с т в о. Под бесконечностью подразумевается отсутствие
процедуры, позволяющей представить все возможные синтаксические объ-
екты в виде конечного (пусть и очень длинного) списка 3. Бесконечность
множества синтаксических объектов тесно связана с другим их свойством —
3
При математическом моделировании синтаксиса естественного языка обычно
принимается модель, в соответствии с которой допустимые синтаксические объек-
ты образуют с ч е т н о е м н о ж е с т в о, то есть множество, равномощное множест-
ву натуральных чисел. Возможность полного описания естественного языка при
помощи такой модели опирается на допущение о к о н т е к с т н о й с в о б о д е по-
рождающих язык правил (см. ниже).
способности к н е о г р а н и ч е н н о м у у с л о ж н е н и ю. Любое синтаксиче

ское выражение может быть расширено — без ущерба для грамматичности —
одним из двух способов: добавлением (еще одного) зависимого к какому-
либо компоненту исходного выражения либо подчинением всего исходного
выражения новой вершине. Многие синтаксические объекты допускают оба
вида расширения. Например, синтаксическое выражение Костя уехал в Наль
чик может быть усложнено и первым способом (Костя после обеда уехал в
Нальчик; Костя уехал в Нальчик на автобусе; Костя уехал в Нальчик, где его
уже ждал Арсен), и вторым (Я не знал, что Костя уехал в Нальчик; Гости
пришли, когда Костя уехал в Нальчик; Если Костя уехал в Нальчик, дома
никого нет). Способность к неограниченному усложнению предполагает,
что синтаксические объекты потенциально бесконечны: нельзя назвать та-
кое число n, чтобы объекты из n слов были допустимыми синтаксическими
выражениями, а объекты из n+1 слова — нет. Конечно, в речи все предложе-
ния (и даже тексты) имеют конечную длину, но важно понимать, что это
ограничение накладывается не синтаксическими правилами языка, а обсто-
ятельствами его использования.
Выше мы уже упоминали о том, что синтаксические объекты имеют
и е р а р х и ч е с к у ю с т р у к т у р у: сложные объекты могут быть разложе-
ны на совокупность более простых объектов, а те, в свою очередь — на еще
более простые объекты, пока декомпозиция не достигнет уровня терминаль
ных (т. е. минимальных, нечленимых с точки зрения синтаксиса) единиц.
При последовательном представлении синтаксических единиц как состоя-
щих из других синтаксических единиц возникает и е р а р х и я в л о ж е -
н и я. Например, предложение (7) может быть проанализировано как иерар-
хическая структура, изображенная на рис. 3.6. Терминальные единицы
обозначены прямоугольниками с затемненным фоном, нетерминальные —
прямоугольниками с белым фоном.
(7) Я знаю, что ты знаешь, что я знаю.
Другой способ описания структуры синтаксического объекта опирается
на отношение с и н т а к с и ч е с к о й з а в и с и м о с т и, устанавливаемое
между терминальными синтаксическими единицами. Синтаксическая за-
висимость представляет собой антисимметричное, антирефлексивное, не-
транзитивное бинарное отношение на множестве словоформ некоторого
синтаксического выражения. Используя известные из школьного курса по-
нятия, можно сказать, что в отношение синтаксической зависимости всту-
пают главное и зависимое слово словосочетания, а также сказуемое и подле-
Я знаю, что ты знаешь, что я знаю.
Я знаю, что ты знаешь, что я знаю.
знаю что ты знаешь, что я знаю.
что ты знаешь, что я знаю.
ты знаешь, что я знаю.
знаешь что я знаю.
что я знаю.
я знаю.
Рисунок 3.6. Иерархическая структура предложения (7) (иерархия вложения)

жащее предложения 4. Отношение зависимости также создает и е р а р х и ю,

но не иерархию отрезков синтаксического выражения, как иерархия вложе-
ния, а иерархию подчинения друг другу терминальных синтаксических
единиц. И е р а р х и я п о д ч и н е н и я для предложения (7) представлена
на рис. 3.7; отношение синтаксической зависимости обозначено стрелками,
ведущими от главного к зависимому.
знаю
я что
знаешь
ты что
знаю
Рисунок 3.7. Иерархическая структура предложения (7) (иерархия подчинения)
В отношение синтаксической зависимости могут вступать не только полно-

4
значные, но и служебные лексемы; в этом существенное отличие излагаемого здесь

подхода от системы анализа, принятой в традиционной русистике.
Аналоги иерархии вложения и иерархии подчинения можно легко

обнаружить и вне лингвистики. Например, иерархию вложения образуют
воинские подразделения (армия состоит из корпусов, корпус — из дивизий,
дивизии — из бригад, бригады — из полков, полки — из батальонов, баталь-
оны — из рот, роты — из взводов, взводы — из отделений, отделение — из
солдат); иерархию подчинения образует отношение «быть подчиненным»
на множестве сотрудников некоторого учреждения или отношение «быть
дочерью» на множестве кровных родственников женского пола.
При помощи иерархии вложения можно обнаружить еще одну важную
характеристику синтаксических объектов — их р е к у р с и в н ы й х а р а к -
т е р. Рекурсивность, или рекурсия — это свойство объекта, состоящее в том,
что его части подобны ему самому. При процедурном представлении объек-
тов, то есть представлении объектов через создающую их процедуру, рекур-
сивность может быть описана как итеративное применение некоторого пра-
вила или группы правил к объекту, который является результатом работы
этого правила (группы правил). Например, правило A → bAb (читается как
«замени символ А на последовательность символов bAb») является рекур-
сивным, поскольку может применяться к результату своей работы — после-
довательности bAb, содержащей A. Аналогичным образом, рекурсивной яв-
ляется цепочка правил A → bB, B → Аa: после применения этой цепочки
правил мы получим выражение bAa, содержащее A — условие для примене-
ния первого правила данной цепочки.
Рекурсивность — одно из базовых свойств многих математических, при-
родных и творческих объектов. Рекурсивно задаются функции, вычисля
ющие конечные и бесконечные ряды, например, последовательность Фибо-
наччи (1, 1, 2, 3, 5, 8, …; каждый следующий элемент последовательности
равен сумме двух предшествующих), функция вычисления факториала
(для n>0 n!=n(n-1)!) и т. д. Примеры рекурсивных объектов в живой природе
показаны на рис. 3.8. Рекурсия как художественный прием используется в
литературе, изобразительном искусстве, кинематографе («рассказ в расска-
зе», «картина в картине»). Визуальная форма рекурсии известна как эффект
Дросте (Droste effect) — изображение, включающее последовательность
уменьшенных копий самого себя; это название данный тип рекурсии полу-
чил от изображения на упаковках какао голландской фирмы Droste, см.
рис. 3.9. Рис. 3.10 представляет собой фотографию с эффектом Дросте (заме-
тим, что и языковое описание этого объекта также рекурсивно).
Рисунок 3.8. Примеры рекурсивных объектов: бронхиальное дерево человека,

лист папоротника, соцветие капусты романеско
Рекурсивность синтаксических выражений наиболее очевидна при ана-

лизе иерархии вложения. Вернемся к рис. 3.6 и рассмотрим придаточное
предложение что ты знаешь, что я знаю. Это синтаксическое выражение
можно отнести к определенному классу — классу придаточных изъясни-
тельных предложений. Заметим, что в него вложено другое синтаксическое
выражение т о г о ж е к л а с с а — придаточное изъяснительное что я знаю.
Важно подчеркнуть, что лексический состав вложенного и объемлющего
синтаксических объектов не обязан совпадать — речь идет о совпадении
синтаксических типов, классов объектов. Рекурсия в синтаксисе, таким обра-
зом, может быть определена как способность синтаксического выражения
класса X включать в свой состав другое синтаксическое выражение класса X.
Рисунок 3.9. Эффект Дросте
Рисунок 3.10. Пример визуальной рекурсии: фотография Морриса Халле

и Ноама Хомского, которые держат фотографию себя,
которые держат фотографию себя.
(Morris Halle and Noam Chomsky holding a 1988 picture of them
holding a 1951 picture of them. Recursion at MIT.)
Нужно понимать, что не любая иерархическая структура, реализующая

иерархию вложения, является рекурсивной. Так, рассмотренная выше систе-
ма классов воинских подразделений (армия > корпус > дивизия > бригада >
полк > батальон > рота > взвод > отделение ) образует иерархию вложения,
однако рекурсия в ней отсутствует. Чтобы сделать такую систему рекурсив-
ной, достаточно допустить, например, что бригада может включать в свой
состав корпус.
Рекурсивные объекты порождаются рекурсивными процедурами. Рас-
смотрим простейшую систему п р а в и л п е р е п и с ы в а н и я (rewriting
rules) в (8), позволяющую из начального символа S (Sentence) получить бес-
конечное количество предложений, и в том числе — предложение (7). Будем
считать, что мы всегда начинаем работу с начального символа S и применя-
ем любые подходящие правила в любом порядке до тех пор, пока промежу-
точные символы — названия классов объектов (SUBJ ‘подлежащее’, PRED
‘сказуемое’, V ‘глагол’, ES ‘придаточное предложение’, С ‘подчинительный
союз’) — не будут заменены на лексемы (которые набраны курсивом). Сис-
тема правил (8) позволяет получить, например, предложения Я знаю (приме-
няем правила (1), (2), (5), (7)), Я знаю, что я знаю (правила (1), (5), (3), (7), (4), (9),
(1), (2), (5), (7)), и т. д. 5
(8) S → SUBJ PRED (1)
PRED → V (2)
PRED → V ES (3)
ES → C S (4)
SUBJ → я (5)
SUBJ → ты (6)
V → знаю (7)
V → знаешь (8)
С → что (9)
Легко видеть, что возможность вложения придаточного изъяснительно-
го внутрь другого придаточного изъяснительного задается цепочкой пра-
вил (1), (3) и (4): они образуют замкнутый цикл, который может выполняться
неограниченное число раз (и предложения будут неограниченное число раз
вкладываться друг в друга).
Система правил в (8) перепорождает (overgenerates), то есть порождает «лиш-

5
ние», неправильные для русского языка предложения *Ты знаю, *Я знаешь, что ты
знаю и т.д. Чтобы учесть предикативное согласование, наша грамматика должна
быть устроена несколько сложнее.
Грамматики естественных языков допускают рекурсию не только таких

синтаксических объектов, как предложение, но и синтаксических объектов
других классов (или, как говорят синтаксисты, с и н т а к с и ч е с к и х к а -
т е г о р и й). Важнейшей рекурсивной категорией является именная группа
(NP, noun phrase) — синтаксическая единица, состоящая из имени существи-
тельного и всех его зависимых. Одна именная группа может непосредствен-
но входить в состав другой именной группы: [NP портрет [NP жены [NP худож
ника]]] (эта запись читается следующим образом: «именная группа худож-
ника входит в состав именной группы жены художника, которая в свою оче-
редь входит в состав именной группы портрет жены художника»). Обеспечить
такую рекурсию можно при помощи одного правила NP → N NP («именная
группа состоит из существительного и другой именной группы; при соеди-
нении существительного с именной группой получается именная группа»).
К опосредованному вложению (то есть вложению, задаваемому рекурсив-
ной цепочкой) способны все синтаксические категории.
Рекурсия синтаксических объектов осознанно или неосознанно исполь-
зуется носителями языка в различных языковых играх. В качестве примера
часто приводится английское шуточное стихотворение «Дом, который по
строил Джек», известное нам в переводе С. Я. Маршака; последняя строфа
этого стихотворения показана в (9). В ней мы можем выделить 10 именных
групп и 9 предложений, которые, чередуясь, вкладываются друг в друга по
одной и той же модели: в предложение в качестве дополнения может быть
вложена именная группа, а в именную групу — придаточное определитель-
ное предложение. Потенциально бесконечный характер языковых объектов,
порождаемых рекурсивной процедурой, обыгрывается в так называемых
докучных сказках («У попа была собака») или в известном монологе «Справ-
ка» в исполнении А. И. Райкина: Дайте мне справку, что вам нужна справка,
что им нужна справка…
(9) [S1 Вот [NP1 два петуха,
[S2 Которые будят [NP2 того пастуха,
[S3 Который бранится с [NP3 коровницей строгою,
[S4 Которая доит [NP4 корову безрогую,
Лягнувшую [NP5 старого пса без хвоста,
[S5 Который за шиворот треплет [NP6 кота,
[S6 Который пугает и ловит [NP7 синицу,
[S7 Которая часто ворует [NP8 пшеницу,
[S8 Которая в [NP9 темном чулане {хранится}
В [NP10 доме, [S9 который построил Джек]]]]]]]]]]]]]]]]]]].
Итак, именно рекурсивность системы правил приводит к тому, что на

основе конечного словаря мы можем строить бесконечное количество язы-
ковых выражений, способных к неограниченному усложнению. Требования
к модели синтаксиса, основанные на эмпирически наблюдаемом противо-
речии между конечностью языковых средств и бесконечностью языковых
выражений, впервые были эксплицитно сформулированы в ранних работах
Н. Хомского: “Returning now to the question of competence and the generative
grammars that purport to describe it, we stress again that knowledge of a language
involves the implicit ability to understand indefinitely many sentences. Hence, a
generative grammar must be a s y s t e m o f r u l e s t h a t c a n i t e r a t e t o
generate an indefinitely large number of structures”
(«Возвращаясь к вопросу о языковой компетенции и генеративных грамма-
тиках, имеющих своей целью ее описание, подчеркнем еще раз, что знание
языка предполагает имплицитную способность понимать бесконечное чис-
ло предложений. Следовательно, генеративная грамматика должна пред-
ставлять собой с и с т е м у п р а в и л , к о т о р ы е м о г у т п р и м е н я т ь -
ся итеративно, порождая бесконечное количество
с т р у к т у р » (Chomsky, 1965: 15-16), перевод мой — Е. Л.).
Наконец, следует обсудить еще одно важное свойство синтаксических
объектов, накладывающее определенные ограничения на формат правил, —
их к о н т е к с т н у ю с в о б о д у. Контекстная свобода синтаксического
объекта заключается в том, что его внутренняя структура не зависит от объ
емлющего синтаксического контекста. Пояснить принцип контекстной
свободы проще всего на конкретном примере. Рассмотрим такую синтакси-
ческую категорию, как именная группа в русском языке. Опираясь на соб
ственные знания языка (и н т р о с п е к ц и ю) или воспользовавшись любым
грамматическим описанием, например, академической Русской граммати-
кой (1980), можно установить, какие компоненты могут входить в состав
именной группы в качестве зависимых, или, иными словами, как может
р а з в е р т ы в а т ь с я именная группа. Неполный список возможных типов
зависимых приводится в (10a-f); разумеется, возможны также различные
комбинации двух, трех и т. д. зависимых разных типов (10g).
(10) a. только вершина: учитель (NP → N)
b. другая именная группа: учитель математики (NP → N NP)
c. прилагательное: новый учитель (NP → A N)
d. притяжательное местоимение: наш учитель (NP → POS N)
e. предложная группа: учитель по призванию (NP → N PP)
f. придаточное определительное: учитель,
которого нам рекомендовали (NP → N S)
g. любые комбинации этих зависимых:

новый учитель математики, которого нам рекомендовали;
наш новый учитель…
Объединяя правила развертывания (10a-f), получаем единое правило
развертывания NP → (POS) (A) N (NP) (PP) (S), где скобки обозначают факуль-
тативный характер зависимого.
Теперь исчислим синтаксические контексты, в которых может появлять-
ся именная группа (список в (11) также не исчерпывающий):
(11) a. подлежащее: X вошел в класс
b. дополнение глагола: Мы встретили X
c. дополнение предлога: Я посмотрел на X
d. зависимое в именной группе: отец X
e. именной компонент сказуемого: Это был X
f. зависимое компаратива: Он был умнее Х
Принцип контекстной свободы гласит, что правило развертывания мо-
жет применяться независимо от того контекста, в который попадет именная
группа. Например, если именную группу учитель математики возможно
поместить в позицию подлежащего (Учитель математики вошел в класс),
то она будет допустима и в других контекстах, перечисленных в (11).
Важность принципа контекстной свободы для моделирования синтакси-
са трудно переоценить: он позволяет анализировать внутреннюю структуру
любого синтаксического объекта вне зависимости от его синтаксического
окружения. Чтобы понять, насколько усложнилась бы синтаксическая мо-
дель для к о н т е к с т н о -з а в и с и м ы х языков, представим себе грамма-
тику, в которой у существительного может быть определение-прилагатель-
ное только в том случае, когда именная группа вложена в предложную
группу, а притяжательное местоимение — только если эта именная группа
находится в составе другой именной группы. Для того, чтобы формализо-
вать такую грамматику, нам потребуется использовать контекстно-зависи-
мые правила развертывания, левая часть которых содержит не только раз-
вертываемую синтаксическую категорию (в данном случае NP), но и контекст,
в котором происходит развертывание определенного типа: в контексте пред-
ложной группы P NP → P (A) N; в контексте именной группы N NP → N (POS)
N.
Всегда ли принцип контекстной свободы соблюдается в естественном
языке? Можно ли полностью описать язык при помощи контекстно-свобод-
ных правил? Случаи нарушения контекстной свободы хотя и редко, но
встречаются. Рассмотрим в качестве примера ограничения на развертыва-
ние групп прилагательного в английском языке. Английские прилагатель-

ные могут присоединять синтаксические зависимые двух типов: препози-
тивные наречия меры и степени (very proud ‘очень гордый’; AP → Adv A)
и постпозитивные предложные группы — дополнения (proud of his son ‘гор-
дый своим сыном’; AP → A PP). Синтаксические контексты, в которых мо-
жет находиться группа прилагательного, включают атрибутивную позицию
(препозитивное зависимое в именной группе, an X man) и предикативную
позицию (именной компонент сказуемого, He is X). В атрибутивной пози-
ции, однако, английский язык допускает только препозитивные зависимые
прилагательных:
(12) a. He is [AP very proud].
‘Он очень гордый’.
b. He is [AP proud of his son].
‘Он гордится своим сыном’.
c. a [AP very proud] man
‘очень гордый человек’
d. *a [AP proud of his son] man
Ожид.: ‘гордый своим сыном человек’
Материал такого рода лингвисты стремятся проанализировать, не при-
бегая к контекстно-зависимым правилам. Возможная аналитическая альтер-
натива здесь связана с допущением об отсутствии тождества синтаксиче
ской категории прилагательного с препозитивным и постпозитивным
зависимым; в таком случае для единиц первого типа доступны оба контек
ста, а для единиц второго типа — только предикативный контекст, и при-
нцип контекстной свободы соблюдается.
Итак, рассмотренные выше свойства синтаксических выражений приво-
дят нас к определенным допущениям о возможном у с т р о й с т в е с и н -
т а к с и ч е с к о й м о д е л и. Для моделирования синтаксического компо-
нента языка нам необходимы исходные синтаксические единицы и система
рекурсивных правил, позволяющих строить более крупные синтаксические
объекты из более мелких. Исходные элементы поступают из л е к с и к о -
н а — хранилища минимальных синтаксических единиц, обладающих
определенными ф о р м а л ь н ы м и (грамматическими) п р и з н а к а м и.
Важнейшим формальным признаком единицы лексикона является ее с и н -
т а к с и ч е с к а я ч а с т е р е ч н а я к а т е г о р и я. Именно на частеречную
категорию в первую очередь опираются правила соединения; кроме того, от
нее во многом зависит набор словоизменительных грамматических катего-
рий лексической единицы. Следует отметить, что частеречная таксономия
распространяется не только на исходные синтаксические единицы, но и на
производные синтаксические объекты: имя существительное при соедине-

нии со своими зависимыми образует именную группу, прилагательное —
группу прилагательного, и т. д. Среди синтаксических категорий выделяют-
ся лексические категории, соответствующие основным частеречным классам
знаменательных лексем, и функциональные категории — носители нелекси-
ческого значения, играющие важную роль в построении синтаксических
объектов разного уровня (например, вспомогательные глаголы, подчини-
тельные союзы и др.).
С и с т е м а синтаксических п р а в и л определяет возможность и ре-
зультат соединения синтаксических единиц в более сложные объекты. Пра-
вила опираются на формальные признаки синтаксических единиц и на их
основе соединяют синтаксические единицы в более крупные, вычисляя при
этом формальные признаки полученных выражений. Например, правила
русского языка позволяют соединить предлог с именной группой и устанав-
ливают синтаксическую категорию полученного объекта как предложную
группу, а также фиксируют падежную характеристику именной группы в
соответствии с управлением предлога.
При синтаксическом анализе словосочетаний и предложений в рамках
некоторой синтаксической модели им сопоставляется с и н т а к с и ч е с к а я
с т р у к т у р а — теоретический конструкт, описывающий деривацию син-
таксического объекта из минимальных синтаксических единиц и определя-
ющий на нем отношения зависимости и/или вложения. Существует два ос-
новных способа графического представления синтаксической структуры:
дерево зависимостей, используемое в теориях зависимостного синтаксиса, и
дерево непосредственных составляющих, используемое в грамматиках со-
ставляющих.
Г р а м м а т и к а з а в и с и м о с т е й основывается на введенном выше
отношении с и н т а к с и ч е с к о й з а в и с и м о с т и, обобщая до него все
возможные виды синтаксического соединения (в том числе и симметричное
соединение, такое как сочинение, соединение подлежащего и сказуемого,
соединение служебных словоформ со знаменательными) и формализуя
и е р а р х и ю п о д ч и н е н и я. Синтаксическая зависимость устанавлива-
ется между минимальными синтаксическими единицами — словоформами.
Ф о р м а л ь н ы м и с р е д с т в а м и выражения зависимости традиционно
считаются управление и согласование. Например, в русском адъективно-
именном словосочетании голубой туман зависимое прилагательное согла-
суется с вершиной-существительным по определенному набору морфоло-
гических категорий, а в предложно-именном словосочетании за туманами
вершина-предлог управляет зависимым существительным и определяет
значение его падежного признака. Традиционная русистика использует по-

нятия согласования, управления и примыкания для классификации синтак-
сической зависимости: среди зависимых выделяются непересекающиеся
классы согласуемых, управляемых и примыкающих (то есть не-согласуемых
и не-управляемых) зависимых. Неадекватность такого подхода как в межъ-
языковом аспекте, так и применительно к русской грамматике убедительно
показана в А.Е. Кибрик 1977c, 1992. А. Е. Кибрик доказывает, что согласова-
ние и управление — это независимые феномены, которые могут быть одно-
временно представлены в словосочетании. Например, в татарском языке
синтаксическое отношение между обладаемым и посессором получает
двойное морфосинтаксическое кодирование (пример (13)): посессор оформ-
ляется генитивом (управление), а обладаемое согласуется с посессором в
лице и числе (согласование). Аналогичное кодирование получает в русском
языке отношение между подлежащим и сказуемым: именительный падеж
подлежащего определяется финитностью сказуемого (управление), а преди-
кативное согласование копирует признаки лица, числа и рода на сказуемое
(согласование). Таким образом, нет формальных оснований усматривать
особый тип синтаксической связи между подлежащим и сказуемым: отно-
шение между ними, как и отношение в татарской посессивной конструк-
ции, можно определить как отношение синтаксической зависимости.
(13) а. укытучы-нын̡ китаб-ы
учитель-gen книга-3
‘книга учителя’
b. минем китаб-ым
я.gen книга-1sg
‘моя книга’
Согласование далеко не всегда сигнализирует о синтаксической зависи-
мости и ее направлении. Согласование может быть как однонаправлено, так
и разнонаправлено с отношением синтаксической зависимости (ср. русскую
адъективно-именную синтагму и татарскую посессивную конструкцию);
более того, согласование возможно между словоформами, не связанными
непосредственно отношением синтаксической зависимости. А. Е. Кибрик
(1992: 109) приводит пример из арчинского языка, где один из аргументов
экспериенциального глагола любить — местоимение я в дательном паде-
же — согласуется по категории именного класса со вторым аргументом этого
глагола:
(14) a. Д=ез бува кьIан.

II=я.dat мать(II) любить.prs
‘Я мать люблю’.
b. В=ез дийа кьIан.
I=я.dat отец(I) любить.prs
‘Я отца люблю’.
Таким образом, согласование в общем случае не может служить морфо-
логическим критерием синтаксической зависимости. Напротив, управление
обычно верно указывает и на наличие синтаксической зависимости, и на ее
направление. Возвращаясь к отношению между подлежащим и сказуемым,
мы можем использовать управление для установления направления синтак-
сической зависимости — от сказуемого к подлежащему.
Анализ структуры предложения в грамматике зависимостей сопоставля-
ет ему д е р е в о з а в и с и м о с т е й — формальный объект, в узлах которо-
го находятся словоформы предложения, а соединяющие их стрелки обозна-
чают отношение синтаксической зависимости между словоформами. На
дерево зависимостей накладываются следующие ограничения: (1) все слово-
формы в предложении связаны непосредственно или опосредованно (отсут
ствуют «непривязанные» словоформы и замкнутые контуры); (2) в каждый
узел входит не более одной стрелки; (3) существует единственный (корне-
вой) узел, в который не входит ни одной стрелки.
Дерево зависимостей особенно удобно для представления синтаксической
структуры н е п р о е к т и в н ы х языковых выражений. П р о е к т и в -
н о с т ь — это формальное свойство предложения, определяемое на его де-
реве зависимостей. Предложение является проективным, если стрелки, обо
значающие отношение зависимости, будучи проведены по одну сторону от
прямой, на которой записано предложение, не пересекаются, и ни одна из
стрелок не обрамляет корневой узел — абсолютную вершину предложения.
Говоря неформально, проективность характеризует «гармоничное» соотно-
шение синтаксической и линейной структуры предложения, при котором
каждое синтаксическое зависимое примыкает к своей вершине, а разделять
их могут либо другие непосредственные и опосредованные зависимые этой
вершины, либо непосредственные и опосредованные зависимые этого за
висимого.
Непроективные структуры часто возникают при изменении «базового»
порядка слов под воздействием как грамматических (например, передвижение
вопросительного местоимения в начало предложения), так и коммуника-
тивных (например, топикализация) факторов. Один из наиболее известных
примеров непроективности, вызванной внешними факторами — непроек-
тивность латинского стиха, в котором порядок слов подчинен ритмической

структуре строки. В (15) приводится первое предложение из поэмы Овидия
«Метаморфозы», которое А. Е. Кибрик всегда разбирал со студентами, де-
монстрируя нарушения проективности и существенные трудности, возни-
кающие при попытке представить его синтаксическую структуру при помо-
щи альтернативного формализма.

(15) In nova fert animus mutatas dicere formas corpora.
‘Дух влечет рассказать о формах, превращенных в новые тела’.
В (15) обнаруживаются многочисленные нарушения проективности — 4
случая пересечения стрелок и 3 случая обрамления корневого узла. Для срав-
нения в (16) и (17) приводятся примеры того же предложения с проектив-
ным порядком слов.

(16) Animus formas mutatas in nova corpora dicere fert.

(17) Animus fert dicere formas mutatas in nova corpora.
Дерево зависимостей может быть дополнительно размечено; разметка
включает уточнение характера синтаксического отношения между слово-
формами (например, определительное, обстоятельственное) и/или его ранг
по сравнению с другими подчинительными связями вершины. Например, в
выражении резко распахнул дверь отношение между распахнул и дверь —
комплетивное (то есть присоединяющее дополнение), а отношение между
распахнул и резко — обстоятельственное. Комплетивное отношение имеет
более высокий ранг по сравнению с обстоятельственным. Подробнее о клас-
сификации синтаксических отношений в дереве зависимостей см. (Мельчук
1974/1999).
Г р а м м а т и к а н е п о с р е д с т в е н н ы х с о с т а в л я ю щ и х форма-
лизует и е р а р х и ю в л о ж е н и я. Основным понятием является понятие
с о с т а в л я ю щ е й, которое получает индуктивное определение: (1) все лек-
сические единицы, входящие в предложение, являются составляющими;
(2) если X и Y — составляющие, то [XY] (результат соединения X и Y, квадрат-
ные скобки обозначают границы составляющей) — составляющая. Макси-
мальной составляющей оказывается всё предложение. Отношение, обратное
отношению вложения — д о м и н а ц и я. Составляющая A доминирует над

составляющей B, если В вложена в А.
Операция соединения моделируется как бинарная; таким образом, все
составляющие, кроме терминальных, делятся без остатка на д в е н е п о
с р е д с т в е н н ы е с о с т а в л я ю щ и е. X является непосредственной
составляющей Y-a, если Y доминирует над Х-ом и не существует такого Z,
что Z доминирует над X-ом, а Y доминирует над Z-ом.
Составляющие являются единицами, в терминах которых формулиру-
ются синтаксические правила. Помимо операции соединения, составляю-
щие могут подвергаться разного рода передвижениям (например, передви-
жение вопросительной составляющей, топикализация), фрагментированию
(выступать неполным ответом на вопрос), сочинению, замене на проформы
(например, местоимения он, где, выражение do so в английском языке, кли-
тики en и y во французском). Ф о р м а л ь н ы м с р е д с т в о м выражения
структуры составляющих можно считать распространение значений грам-
матических категорий в пределах составляющей. Например, в предложении
(18), помимо терминальных составляющих, совпадающих со словоформами,
выделяются составляющие армейского офицера, жизнь армейского офицера и
жизнь армейского офицера известна; последняя составляющая совпадает с
предложением. Мы видим, что в составляющей армейского офицера — имен-
ной группе (NP1) — происходит распространение признака рода, фиксиро-
ванного у существительного, на прилагательное. Когда NP1 вкладывается в
следующую составляющую, NP2 жизнь армейского офицера, она получает ро-
дительный падеж; признак падежа также распространяется на всю NP1.
Наконец, при соединении подлежащего со сказуемым род и число составля-
ющей жизнь армейского офицера распространяются на все предложение и
выражаются в именном сказуемом.
(18) [S [NP2 Жизнь [NP1 армейского офицера]] известна].
Подобное понимание согласования позволяет объяснить случаи согласо-
вания между словоформами, не вступающими в синтаксическое отношение
(пример (14) из арчинского языка). Можно считать, что признаки именной
группы в номинативе распространяются на всё предложение, и затем реали-
зуются как согласовательные на тех составляющих, которые способны к вы-
ражению этих признаков.
Еще более наглядный пример копирования признаков в пределах со-
ставляющей — так называемые н а к л а д ы в а ю щ и е с я п а д е ж и (case
stacking) в танкийских языках Австралии. Структура составляющих предло-
жения (19) из языка каядильт считывается по «падежным» показателям (не
все категории, по которым происходит согласование и показатели которых
включаются в падежную цепочку, являются падежами; часть из них — пре-

дикативные категории, такие как время или модальность). Рассмотрим са-
мую длинную цепочку показателей на словоформе dangka-karra-nguni-naa-
ntha ‘мужчины’. Показатель генитива сигнализирует о включении данной
именной группы в именную синтагму (сеть мужчины). Следующий показа-
тель — инструменталиса — маркирует роль инструмента у именной группы
сеть мужчины; заметим, что, в отличие от русского языка, данный показа-
тель появляется не только на вершине (сетью мужчины), но и копируется на
зависимое поверх показателя генитива. Далее в этом примере можно выде-
лить составляющую, соответствующую группе сказуемого (показатель абла-
тива); в нее входит глагол-сказуемое, именная группа — дополнение и имен-
ная группа — инструмент. Все неглагольные словоформы имеют показатель
аблатива; выбор этого показателя определяется категорией времени, выра-
женной в глаголе. Наконец, все словоформы этого предложения несут на
себе показатель обликвуса, выражающий модальность (должно быть, пойма-
ла). Таким образом, цепочка dangka-karra-nguni-naa-ntha ‘мужчины’ сигна-
лизирует о вложении этой словоформы в именную группу, группу сказуе-
мого с определенным значением признака времени и в предложение с
определенным значением признака модальности.
(19) maku-ntha [yalawu-jarra-ntha yakuri-naa-ntha
woman-obl catch-pst-obl fish-abl-obl
[[dangka-karra-nguni-naa-ntha] mijil-nguni-naa-nth]].
man-gen-instr-abl-obl net-instr-abl-obl
‘Женщина, должно быть, поймала рыбу сетью мужчины’. (Kayardild;
Evans 1995)
Графическое представление структуры составляющих осуществляется
при помощи д е р е в а н е п о с р е д с т в е н н ы х с о с т а в л я ю щ и х, или
дерева НС. В дереве НС показаны все операции соединения, ведущие к де-
ривации предложения. Пример дерева НС показан в (20). Согласно (20),
предложение Хозяйственные упражнения скоро его утешили состоит из двух
НС — хозяйственные упражнения (группа подлежащего) и вскоре его утеши-
ли (группа сказуемого). Группа подлежащего делится на НС хозяйственные
и упражнения; это терминальные составляющие. В группе сказуемого мы
сперва отделяем обстоятельство от сочетания глагола и дополнения (НС ско-
ро и его утешили); затем мы делим составляющую его утешили на НС его и
утешили. Можно читать дерево НС и снизу вверх, начиная с терминальных
составляющих и последовательно собирая все более крупные составляющие,
вплоть до целого предложения.
(20)

Хозяйственные упражнения скоро его утешили.
Возможна и более компактная запись структуры составляющих — при
помощи квадратных скобок. Например, всю информацию дерева НС в (20)
можно представить скобочной записью (21). Скобочная запись, однако, край-
не неудобна, если линейный порядок слов разрывает составляющие. Так, в
примере (9) составляющая темный чулан в доме, который построил Джек
(NP9) разорвана не принадлежащем ей материалом — глаголом хранится.
Его приходится отдельно помечать как не принадлежащий данной состав-
ляющей, однако нет очевидного способа указать в этой записи, в какую со-
ставляющую он входит.
(21) [[[Хозяйственные] [упражнения]] [[скоро] [[его] [утешили]]]].
Разрывные составляющие характерны для непроективных структур. Рас-
сматривавшийся выше латинский пример из Овидия в своей исходной
форме дает структуру составляющих в (22): очевидно, что все составляющие
этого предложения, кроме терминальных и максимальной (самого предло-
жения), являются разрывными. Напротив, проективному примеру (17) соот-
ветствует дерево НС в (23), не содержащее разрывных составляющих.
(22)
In nova fert animus mutatas dicere formas corpora
(23)

Animus fert dicere formas mutatas in nova corpora.
Дерево НС может быть подвергнуто дальнейшей разметке, проясняющей

синтаксическую категорию составляющих. Терминальные узлы размечают-
ся в соответствии с их частеречными категориями, например, N (noun — су-
ществительное), V (verb — глагол), A (adjective — адъектив), P (preposition —
предлог), и т. п. Важным уровнем категориальной разметки является уровень
г р у п п (phrase) — максимальных составляющих, возглавляемых соответ
ствующей вершиной, например, NP (noun phrase — именная группа), VP
(verb phrase — глагольная группа), и т. п. Так, выражению formae mutatae in
nova corpora ‘формы, превращенные в новые тела’ можно сопоставить разме-
ченную структуру составляющих (24):
(24) NP
N AP
formae
A PP
mutatae
P NP
in
AP N
corpora
A
nova
Структура непосредственных составляющих особенно ценна тем, что в
ней содержатся все синтаксические единицы — от минимальных (терми-
нальные составляющие) через промежуточные к максимальным (всё пред-
ложение). В структуре зависимостей промежуточные синтаксические еди-
ницы не представлены непосредственно — полное поддерево (то есть все
зависимые и зависимые этих зависимых) каждого узла является составля
ющей, однако не все составляющие представлены полными поддеревьями.
На структуре составляющих определяется важнейшее синтаксическое
понятие — понятие с т р у к т у р н о г о п р и о р и т е т а, или с-командова-
ния (читается «си-командование», от англ. с(onstituent) command). Структур-
ный приоритет — это независимое от линейного порядка слов отношение
между составляющими А и В, удовлетворяющее следующему определению:
А с-командует В, если составляющая, непосредственно доминирующая над
А, доминирует также и над B, и ни А, ни B не доминируют друг над другом.
В дереве (24) предлог in с-командует именной группой nova corpora, адъек-
тивной группой и прилагательным nova и существительным corpora; имен-

ная группа nova corpora с-командует предлогом in; адъективная группа и
прилагательное nova, а также существительное corpora не с-командует пред-
логом in; именная группа nova corpora не с-командует ни адъективной груп-
пой и прилагательным nova, ни существительным corpora. Структурный
приоритет является условием большинства синтаксических процессов, свя-
занных с взаимодействием двух синтаксических единиц — передвижения,
управления, согласования, связывания. Простейший пример, показыва
ющий значимость структурного приоритета — отличия в возможной интер-
претации анафорического местоимения в предложениях (25а) и (25b). В (25а)
местоимение она может относиться к любой другой участнице (референци-
альный индекс i), но не к Наташе (индекс *j). В (25b) она может обозначать и
другую участницу (i), и Наташу (j). Разгадка заключается в том, что референ-
циальные выражения, такие как Наташа, не могут иметь одинаковый рефе-
ренциальный индекс с с-командующей составляющей (это один из важней-
ших принципов т е о р и и с в я з ы в а н и я, действующий в подавляющем
большинстве языков). В (25а) составляющая она с-командует составляющей
Наташу, поэтому их коиндексация невозможна. В (25b), напротив, между
составляющими её и Наташу с-командования нет, и их коиндексирование
не приводит к нарушению принципов теории связывания.
(25) a. Онаi,*j еще не знает, что мы пригласили Наташуj.
b. Еёi,j соавтор еще не знает, что мы пригласили Наташуj.
3.3. Основные синтаксические домены

Синтаксис изучает и моделирует все виды синтаксических объектов.
Важным достижением синтаксиса является ряд обобщений, накладыва
ющих ограничения на их разнообразие. Здесь мы их сформулируем в самом
общем виде: (1) внутренняя структура групп разных синтаксических катего-
рий устроена единообразно и включает одну вершину и другие группы в
качестве зависимых; (2) важнейшие синтаксические свойства группы, такие,
как ее дистрибуция и формальные признаки, определяются ее вершиной;
(3) зависимые соединяются с вершиной в определенном порядке, отражаю-
щем их семантическую роль и/или обязательность для структуры группы;
(4) синтаксически активными элементами являются группы и вершины
(терминальные составляющие), но не промежуточные составляющие между
вершиной и группой.
Несмотря на то, что структура групп разных синтаксических категорий
поддается такого рода обобщениям, чрезвычайно продуктивным является
целенаправленное изучение с и н т а к с и ч е с к и х д о м е н о в — совокуп-

ностей групп, объединенных более тесными селективными связями, общи-
ми функциями в составе предложения и определенными на них формаль-
ными признаками. Наиболее важными и подробно исследованными
синтаксическими доменами являются: глагольная область, в пределах кото-
рой проецируется аргументная структура глагола — его дополнения и под-
лежащее; область функциональной структуры клаузы, где получают выра-
жение предикативные категории и определяются синтаксические роли
подлежащего (субъекта) и сказуемого; область типирования клауз (clause
typing), в которой определяется синтаксическое «предназначение» клаузы —
главная или зависимая, утвердительная или вопросительная, изъяснитель-
ная, определительная или обстоятельственная, и где может получать син-
таксическую репрезентацию ее логическая и коммуникативная структура
(топикализация, фокализация).
Г л а г о л ь н а я о б л а с т ь представляет собой зону, задаваемую тема-
тическими (семантическими) отношениями между вершиной — предика-
том и ее зависимыми — аргументами. Аргументы лексических вершин мо-
гут быть выражены группами разных синтаксических категорий, однако
наиболее часто в качестве аргументов выступают именные группы, пред-
ложные группы и клаузы (в последнем случае отечественная синтаксичес-
кая традиция говорит о нефинитных оборотах или финитных придаточных
изъяснительных). Важнейший принцип, регулирующий проецирование ар-
гументной структуры, состоит в том, что все аргументы вершины должны
входить в состав группы, возглавляемой этой вершиной, и получать от нее
определенную семантическую роль. Таким образом, семантическая роль мо-
жет рассматриваться как формальный признак, запускающий взаимодейс-
твие вершины, которой нужно заполнить свои аргументные позиции, и ар-
гумента, которому необходимо эту роль получить, чтобы быть правильно
проинтерпретированным. Помимо глагольной группы, или группы лекси-
ческого глагола, VP, в состав глагольной области включаются функциональ-
ные (то есть не лексические) вершины, отвечающие за регулярные модифи-
кации аргументной структуры, связанные с добавлением новых аргументов,
например, каузативная вершина, вводящая каузатора, аппликативная вер-
шина, вводящая бенефактив и некоторые другие типы аппликативных ар-
гументов, результативная вершина, вводящая результирующее состояние,
иногда вместе с его носителем (ср. Dora shouted [herself hoarse] ‘Дора накрича-
лась до хрипоты’, They drank [the teapot empty] ‘Они выпили чайник полно-
стью (= до пустоты)’ ). Предполагается, что не лексическим глаголом, но от-
дельной функциональной вершиной — так называемым легким глаголом,
v — вводится агентивный аргумент, так что в паре английских предложений

The vase broke и John broke the vase группа лексического глагола VP выглядит
одинаково и содержит только пациентивный аргумент the vase. Подобная
структура глагольной области носит название Ларсоновой структуры
(Larsonian structure), по имени предложившего ее лингвиста Р. Ларсона
(Larson 1988). В рамках исследования данного домена активно разрабатыва-
ется гипотеза об изоморфизме структуры глагольного значения, представи-
мого в виде комбинации подсобытий, связанных причинно-следственными
связями, и синтаксической структуры глагольной области. Эта гипотеза ле-
жит в основе направления, известного как л е к с и ч е с к и й с и н т а к с и с
(lexical syntax, l-syntax), и представленного в основополагающих работах
К. Хейла и Дж. Кейсера (Hale, Keyser 1993, 2002), Х. Борер (Borer 2005), Дж. Рэм-
ченд (Ramchand 2008) и др. Наиболее сильный тезис, адекватность которого
исследует лексический синтаксис, состоит в том, что возможные структур-
но-семантические типы глагольных значений, такие как деятельность, из-
менение состояния, свершение, предопределены в конечном итоге ограниче-
ниями, накладываемыми на возможную синтаксическую структуру групп,
образующих глагольную область.
О б л а с т ь ф у н к ц и о н а л ь н о й с т р у к т у р ы к л а у з ы образова-
на последовательностью групп функциональных вершин, доминирующих
над глагольной областью и несущих формальные признаки, соответствую-
щие предикативным категориям, то есть категориям, определяемым на кла-
узе или предложении — финитности, времени, модальности, отрицанию,
(внешнему) виду. Важнейшая функциональная вершина этой области —
предикативная вершина (обозначалась в разное время как Infl(ection), I,
T(ense)), отвечающая за выражение категории времени. Поскольку во мно-
гих языках охарактеризованность клаузы по времени коррелирует с лично-
числовым согласованием сказуемого с подлежащим и возможностью кано-
нического выражения подлежащего (например, именительным падежом),
предполагается, что данная вершина также является носителем согласова-
тельных признаков лица и числа и источником падежа для подлежащего;
в некоторых языках, например, английском или французском, вершина T
вызывает передвижение подлежащего в свою группу, за счет чего оно полу-
чает особую структурную позицию вне глагольной области (см. однако,
(Nikolaeva (ed.) 2007) о различных комбинациях этих параметров, засвиде-
тельствованных в языках мира). Нефинитные клаузы — например, инфини-
тивные — обладают нефинитной вершиной T и поэтому лишены возмож-
ности выражения подлежащего.
Необходимость других функциональных категорий в данном домене была

впервые обоснована в работе Ж.-И. Поллока (Pollock 1989), который показал,
что во французских инфинитивных оборотах имеется структурная позиция,
промежуточная между глагольной областью и T. Среди синтаксистов в на-
стоящий момент нет консенсуса относительно количества функциональных
вершин, образующих функциональный каркас клаузы: представители так
называемого к а р т о г р а ф и ч е с к о г о п о д х о д а, вдохновленного рабо-
тами Г. Чинкве и Л. Рицци (см. программную статью Cinque, Rizzi 2008 и эн-
циклопедическую статью У. Шлонского Shlonsky 2010), ратуют за крайне
дробную и универсальную структуру, включающую все возможные в язы-
ках мира грамматически релевантные признаки, в то время как более уме-
ренное крыло ограничивается минимально необходимым набором вершин,
достаточным для деривации конкретной клаузы в конкретном языке.
Упорядоченность функциональных вершин в структуре клаузы особен-
но ярко проявляется при рассмотрении грамматических свойств синтакси-
ческих единиц, проецирующих неполную функциональную структуру кла-
узы. Речь идет о н о м и н а л и з а ц и я х и других типах составляющих, в
которых на основе не полностью достроенной клаузы образуется группа
другой категории, например, именная или адъективная 6. Наличие имплика-
тивных связей между возможностью выражения различных категорий в не-
финитных клаузах, отмечавшееся во многих типологических работах
(см. Givón 1984), например, «если в номинализации может быть выражено
время, то в ней может быть выражен и вид», «если в номинализации подле-
жащее выражается так же, как и в финитной клаузе, то в номинализации
может быть выражено отрицание», и т. п., получает принципиальное объяс-
нение, если предположить, что функциональные вершины, отвечающие за
выражение данных категорий, выстраиваются в определенном порядке, и
невозможно включить в состав номинализации вышестоящую вершину, не
включая при этом нижестоящую (Alexiadou 2001).
Самый высокий домен образуют функциональные вершины, входящие
в о б л а с т ь т и п и р о в а н и я к л а у з. Важнейшая вершина этой облас-
ти — вершина С. Сокращение C происходит от англ. complementizer ‘компле-
ментатор, комплементайзер’, что означает подчинительный союз типа англ.
that или рус. что, превращающий клаузу в придаточное изъяснительное
предложение (complement clause). Однако в данной вершине могут нахо-
диться не только подчинительные союзы. Обобщая функции комплемен-
тайзеров и учитывая их дополнительную дистрибуцию с вопросительными
Структура такого рода объектов обсуждается уже в Пешковский 1928, где они
6
называются смешанными категориями.

словами, например, в косвенном вопросе (26b), или с инвертированным

вспомогательным глаголом в общем независимом вопросе (26c), или с отно-
сительным местоимением в придаточном определительном (26d), и, нако-
нец, с отсутствием какой-либо выраженной единицы в утвердительном не-
зависимом предложении (26e), можно считать, что в с е клаузы в (26)
содержат вершину С, заполненную различными лексическими единицами
с разными признаками (подобно тому, как в вершине N могут находиться
как одушевленное существительное женского рода сестра, так и неодушев-
ленное существительное среднего рода облако).
(26) a. (I know) that the cat has caught the rat.
‘(Я знаю, ) что кошка поймала крысу’.
b. (I ask) who ∅ the cat has caught who.
‘(Я спрашиваю, ) кого поймала кошка’.
c. Has + ∅ the cat has caught the rat?
‘Поймала ли кошка крысу?’
d. (the rat) which ∅ the cat has caught which
‘(крыса, ) которую поймала кошка’
e. ∅ The cat has caught the rat.
‘Кошка поймала крысу’.
В примерах (26b-e) лексические единицы, заполняющие C, нулевые;
однако это разные единицы, поскольку их формальные признаки различны.
В (26b) нулевой комплементайзер определяет клаузу, с которой соединяется,
как косвенный вопрос и притягивает в свою группу вопросительное слово
who. В (26с) нулевой комплементайзер помечает клаузу как главную (main
clause) и вопросительную, притягивая к себе вспомогательный глагол и тем
самым вызывая его инверсию. В (26d) нулевой комплементайзер делает
клаузу определительной и вызывает передвижение в свою группу относи-
тельного местоимения. Наконец, в (26e) нулевой комплементайзер не про-
изводит никаких видимых эффектов, однако определяет клаузу как утвер-
дительное независимое предложение 7.
Мы видим, что комплементайзеры часто вызывают передвижение со-
ставляющих, как вершин (инверсия), так и максимальных проекций (вопро-
7
Можно было бы считать, что в (26e) комплементайзер отсутствует в принципе,
а тип «утвердительное независимое предложение» клауза получает по умолчанию,
в отсутствие комплементайзера. Этому противоречит, однако, материал многих
языков, где в деривации утвердительных независимых предложений используется
комплементайзер, получающий фонологическое выражение (арабский язык) или
вызывающий передвижение (V2 языки, например, немецкий язык).
сительные и относительные группы). Если в первом случае передвижение

неизбирательно — передвигается содержимое ближайшей к комплементай-
зеру вершины, — то при фразовом передвижении дислокацию претерпева-
ют составляющие определенных типов. С семантической точки зрения их
можно охарактеризовать как операторы, которые в результате передвиже-
ния оказываются в такой позиции, из которой они с-командуют своей сфе-
рой действия. Например, косвенный вопрос (I ask) who the cat has caught who
имеет логическую структуру WHO x. the cat has caught x («Кто тот (одушев-
ленный) х, что кошка поймала х ?»). Передвижение операторов опирается
на их формальные признаки: например, вопросительный комплементайзер
притягивает только составляющие с признаком «вопросительный», не всту-
пая во взаимодействия с другими группами. В результате передвижения
группа оператора оказывается зависимым в группе комплементайзера и —
благодаря этому — самой высокой составляющей в данной клаузе. Посколь-
ку в языках с правосторонним ветвлением эта позиция является крайней
левой, область типирования клауз часто называют л е в о й п е р и ф е р и -
е й к л а у з ы.
Как и в случае с областью функциональной структуры клаузы, в области
типирования клауз может выделяться более одной функциональной проек-
ции. Так, Л. Рицци (Rizzi 1997) предположил, что передвижение топикаль-
ных и фокусных составляющих также происходит на левую периферию,
однако в специально предназначенные для этого группы топика и фокуса.
В развитие этого направления исследований делаются попытки объяснить
коммуникативно-мотивированные передвижения как синтаксические про-
цессы, вызванные совокупностью вершин левой периферии.
Наконец, еще один важный синтаксический домен образует и м е н н а я
г р у п п а. Исследования именной группы, предпринятые в работах А. Са-
больчи (Szabolcsi 1983-84), С. Эбни (Abney 1987) и их последователей, показа-
ли, что структура именной группы имеет много параллелей со структурой
клаузы: в обоих случаях над группой лексической категории, проецирую-
щей аргументную структуру, доминирует совокупность групп функцио-
нальных вершин, задающих грамматически релевантные признаки состав-
ляющей. Можно даже указать на соответствия в расположении разных типов
функциональных категорий: так, ближе к области аргументной структуры
располагаются функциональные категории, отвечающие за квантитативные
характеристики (вид у клаузы, число у именной группы), а дальше — кате-
гории, отвечающие за референциальные характеристики (время и модаль-
ность у клаузы, группы определителя (артикля) и квантора в именной груп-
пе). Во многих языках статус посессора именной группы чрезвычайно
сходен со статусом подлежащего в клаузе: он с-командует всем остальным

материалом своей составляющей и контролирует согласование (см. пример
(13) из татарского языка). Граница (полностью достроенной определенной)
именной группы, как и граница (полностью достроенной финитной) клау-
зы, непреодолима для некоторых типов синтаксического взаимодействия,
таких как согласование или приписывание падежа 8.
Завершая этот раздел, следует отметить, что на сегодняшний день син-
таксис — это один из наиболее активно и динамично развивающихся разде-
лов науки о языке, где разнообразие эмпирических данных, набор привле-
каемых языков, спектр предметных областей, равно как и диапазон
теоретических взглядов необыкновенно широки. Синтаксис претендует на
лидерство в исследовании языковой способности человека и уже многого
добился на этом пути; можно надеяться, что последующие достижения бу-
дут столь же впечатляющими.
8
Проблематика ограничений на действие правил появляется в синтаксической
повестке дня начиная с пионерской диссертации Дж. Росса (Ross 1967), и до настоя-
щего времени образует одну из самых плодотворных и волнующих областей иссле-
дований.
4. Дискурс 1
А. А. Кибрик
В данной главе предлагается эскиз проблематики дискурсивного анализа

как лингвистической дисциплины. Эта проблематика распадается на три
главных круга вопросов — вопросы таксономии, вопросы структуры дис-
курса и вопросы влияния дискурсивных факторов на более мелкие состав-
ляющие. Дискурсивный анализ представляет собой «уровневый» раздел
лингвистики, подобный фонетике, синтаксису и т. д. Дискурсивный анализ
имеет дело с составляющими максимального объема — целыми дискурсами
и их частями. Актуальность дискурсивных проблем в наименьшей степени
зависит от теоретической предрасположенности и научной моды, посколь-
ку, в отличие от основных понятий других разделов лингвистики (фонема,
слово, предложение), целый дискурс — это очевидный факт, не являющийся
теоретическим конструктом. Как собственно лингвистическое научное на-
правление дискурсивный анализ сформировался лишь в последние деся-
тилетия. Учет дискурсивных явлений является необходимой предпосылкой
полноты наших представлений об устройстве языка.
4.1. Введение
4.2. Краткая история и современные направления дискурсивного анализа
4.3. Таксономия дискурса
4.3.1. Модус
4.3.2. Жанр
4.4. Структура дискурса
4.4.1. Глобальная структура
4.4.2. Локальная структура
4.4.3. Теория риторической структуры как интерфейс между локальной и гло-
бальной структурой
4.5. Дискурсивные факторы «точечных» языковых явлений (грамматика, лексика,
просодия, жесты)
4.6. Когнитивное и социальное измерения дискурса
Пререквизиты: Синтаксис; Морфология; Лингвистика в контексте когнитивных наук.
1
При подготовке главы были использованы некоторые материалы работ
А.А. Кибрик 2003, 2009, 2015.
Дискурс 127
XX век в лингвистике в значительной степени прошел под знаком от

рицания языкового употребления как существенного объекта научного
исследования. Концепции Ф. де Соссюра и позже Н. Хомского — самые вли-
ятельные лингвистические концепции XX века — основывались на противо-
поставлении языковой системы и языкового употребления. Согласно этим
концепциям, центральный объект изучения лингвистов — неизменная, не-
зависимая от употребления система знаков или грамматика, хранящаяся в
головах носителей языка. А реальное употребление языка в реальном време-
ни — бесконечный набор случайностей, результат каждый раз уникального
взаимодействия языковой системы с внеязыковыми факторами.
В современной лингвистике представлены и прямо противоположные
теоретические установки, которые постепенно сменяют жесткую оппози-
цию языковой системы и употребления. Подобно прочим эмпирическим
наукам, лингвистика все больше осознает, что наблюдаемая языковая реаль-
ность, осуществляемая в конкретных образцах языкового взаимодействия —
по крайней мере столь же заслуживающий внимания научный объект, как и
невидимая языковая система. Реальное использование языка — это языко-
вая к о м м у н и к а ц и я между двумя, несколькими или многими индиви-
дами. В ходе динамической, разворачивающейся во времени коммуникации
возникает ее след, статический объект — т е к с т. Это может быть письмен-
ный текст, т. е. последовательность графических символов, а может быть и
устный текст — акустический сигнал, который может быть зафиксирован
при помощи звукозаписывающего устройства. Комплексный феномен, объ-
единяющий и динамический, и статический аспекты, в современной линг-
вистике именуется д и с к у р с о м. Таким образом, дискурс — это единство
процесса языковой деятельности и ее результата.
Термин «дискýрс» (фр. discours, англ. discourse) происходит от латинско-
го слова discursus, имеющего большой спектр значений: ‘бегание взад-впе-
ред; движение, круговорот; беспрерывное мелькание; суета; разветвление,
барахтанье; беседа, разговор’. В настоящее время термин «дискурс» имеет
много разнообразных типов употреблений и используется во многих гума-
нитарных науках, связанных с языком, — в лингвистике, литературоведе-
нии, семиотике, социологии, психологии, философии, этнологии и антропо-
логии и др. В настоящей главе рассматриваются лингвистические аспекты
дискурса. Чрезвычайно близко к понятию дискурса понятие д и а л о г. Од-
нако последний термин имеет смысловую коннотацию постоянной смены
говорящего — в отличие от монолога. По этой причине «дискурс», такой
128 А. А. Кибрик
коннотации не имеющий, удобен как родовой термин, объединяющий все

виды языковой деятельности и использования языка.
Поскольку в дискурсе есть противопоставленные роли г о в о р я щ е г о
и а д р е с а т а, сам процесс языкового общения может рассматриваться в
этих двух перспективах. В науке о дискурсе выделяются две различные
группы работ — те, которые исследуют построение дискурса (напр., выбор
лексического средства при назывании некоторого референта), и те, которые
исследуют понимание дискурса адресатом (напр., вопрос о том, как слуша-
ющий понимает редуцированные лексические средства типа местоимения
он и соотносит их с теми или иными референтами). Кроме того, есть еще
третья перспектива — с позиций самого текста, возникающего в процессе
дискурса (напр., местоимения в тексте можно рассматривать безотноситель-
но к процессам их порождения говорящим и понимания адресатом, а прос-
то как структурные сущности, находящиеся в некоторых отношениях с дру-
гими частями текста). В данной главе за основу принята перспектива
говорящего (т. е. порождения), поскольку именно говорящий является тем
субъектом, который создает дискурсивную форму.
Раздел лингвистики, изучающий дискурс, обычно называется д и с
к у р с [ и в ] н ы й а н а л и з (также анализ дискурса, Discourse Analysis) или
д и с к у р с [ и в ] н ы е и с с л е д о в а н и я (Discourse Studies). В рамках кон-
цепции, предлагаемой в данной главе, дискурсивный анализ является уров-
невым разделом лингвистики, занимающимся языковыми единицами мак-
симального объема.
Дискурсивный анализ исследует три основные группы вопросов, кото-
рые будут подробно рассмотрены в настоящей главе. Во-первых, это т а к -
с о н о м и я д и с к у р с а, т. е. деление на различные типы по тем или иным
параметрам. Наиболее значимыми являются параметры модуса и жанра.
Во-вторых, как и любое естественное явление или объект, дискурс имеет
определенную с т р у к т у р у. Это, в первую очередь, глобальная структура —
совокупность крупных блоков, непосредственных составляющих — напр.,
абзацы в газетной статье. Кроме того, существует локальная структура дис-
курса — совокупность минимальных единиц, которые имеет смысл отно-
сить к дискурсивному уровню. Во многих подходах к дискурсу минималь-
ными единицами дискурса признаются единицы, сопоставимые по объему
с предикацией (клаузой).
В-третьих, в дискурсивном анализе рассматривается в л и я н и е д и с -
к у р с и в н ы х ф а к т о р о в на единицы, меньшие, чем минимальная еди-
ница дискурса. Например, выбор референциального средства для того или
иного референта (таких, как Ельцин или первый президент России или он или
Дискурс 129
нулевое выражение) — лексическое явление, но находящееся под непосредс-

твенным воздействием дискурсивных факторов, таких как расстояние до
предыдущего упоминания данного референта.
Каково м е с т о дискурсивного анализа в лингвистике? Один из основ-
ных способов классификации лингвистических дисциплин — с точки зре-
ния объема изучаемого типа составляющих. По этому параметру в качестве
разделов лингвистики традиционно выделяются фонетика/фонология, мор-
фология и синтаксис. Каждая из этих дисциплин имеет дело с более объем-
ными составляющими, чем предыдущая. Наибольшая составляющая, вхо-
дящая в ведение синтаксиса, — предложение. Анализ дискурса входит
именно в эту парадигму дисциплин и занимает в ней завершающую пози-
цию, поскольку дискурс — это максимальная языковая единица. Таким об-
разом, дискурсивный анализ является одним из уровневых разделов линг-
вистики и подобно более привычным ее разделам имеет собственный
специализированный предмет исследования.
Хотя вхождение дискурсивного анализа в число ядерных разделов лин-
гвистики признано еще не во всех научных направлениях, рано или поздно
это наверняка произойдет. Преимущество дискурса перед другими языко-
выми явлениями — то, что это заведомо н е к о н с т р у к т, чего нельзя
с уверенностью утверждать о более мелких языковых единицах и тем более
о теоретических понятиях, которые постоянно пересматриваются лингви
стической теорией.
Дискурс, как и другие языковые сущности (морфемы, слова, предложения),
устроен по определенным п р а в и л а м, характерным для данного языка.
Факт существования языковых правил и ограничений часто демонстрируется
с помощью негативного материала — экспериментальных языковых струк-
тур, в которых правила или ограничения нарушаются. В качестве примера
небольшого образца дискурса, в котором есть такие нарушения, рассмотрим
рассказ Даниила Хармса «Встреча» из цикла «Случаи»:
Вот однажды один человек пошел на службу, да по дороге встретил дру-
гого человека, который, купив польский батон, направлялся к себе восвояси.
Вот, собственно, и все.
В этом тексте нарушены несколько принципов построения рассказа, ко-
торые обычно не осознаются носителями языка, но которыми эти носители
хорошо владеют. Во-первых, в нормальном рассказе должен быть фрагмент,
который именуется кульминацией. В рассказе Хармса есть только завязка, за
которой сразу следует заключительная фраза (кода). Во-вторых, адресат рас-
сказа должен понимать, какова была коммуникативная цель рассказчика,
для чего он рассказывал свой рассказ (чтобы проиллюстрировать некоторую
истину; чтобы сообщить интересную информацию и т. д.). Ничего этого из

рассказа Хармса не ясно. В-третьих, участники повествования обычно долж-
ны упоминаться многократно и выполнять некоторую последовательность
действий; такие участники называются протагонистами рассказов. В дан-
ном случае рассказ завершается, едва только рассказчик успел ввести участ-
ников. Принципы построения рассказа, нарушенные здесь, не являются аб-
солютно жесткими — напротив, это мягкие ограничения. Поэтому когда они
нарушаются, в результате возникает не непонятный текст, а комический эф-
фект. При этом наличие комического эффекта показывает, что некоторые
глубинные принципы существуют. Обнаружение таких принципов и со-
ставляет цель дискурсивного анализа.
В разделе 4.2 настоящей главы показано, как дискурсивный анализ исто-
рически сформировался, и каковы основные направления этой дисциплины
в настоящее время. В разделах 4.3–4.5 рассматриваются три основных круга
проблем, упомянутые выше и исследуемые в дискурсивном анализе. Нако-
нец, раздел 4.6 посвящен когнитивному и социальному аспектам дискурса,
помещающим это явление в более широкий научный контекст.
4.2. Краткая история и современные направления

дискурсивного анализа
Языковое взаимодействие и текст на протяжении веков были предметом
таких дисциплин, как риторика, ораторское искусство, герменевтика, а поз-
же — стилистики и литературоведения. Ряд мыслителей XIX века, такие как
В. фон Гумбольдт и А. А. Потебня, высказывали идеи, которые могут счи-
таться провозвестниками интереса к реальному языковому взаимодействию.
Более близкие по времени в д о х н о в и т е л и дискурсивного анализа — это
ряд научных школ первой половины XX века. Во-первых, это традиция эт-
нолингвистических исследований, ориентированных на запись и анализ
устных текстов разных языков; среди наиболее известных представителей
этой традиции — школа американской этнолингвистики, основанная Фран-
цем Боасом (Boas 1914, 1940). Во-вторых, это швейцарская школа Ш. Балли и
А. Сешеэ, которые, хотя и были публикаторами курса Ф. де Соссюра, в своих
работах предлагали существенно иные идеи. Так, Шарль Балли писал: «если
между речью и языком нет строгих границ, то лингвист имеет право рас-
сматривать их как разные, но смежные феномены…» (Балли 2003: 123). В‑тре-
тьих, это русский формализм 1910–20-х гг. — такие работы, как Якубинский
1923 и в особенности Пропп 1928. В-четвертых, это пражская лингвистическая
школа, созданная Вилемом Матезиусом, в том числе под влиянием предста-
вителей и идей русского формализма, возбудившая интерес к таким поня-
Дискурс 131
тиям, как тема/рема и коммуникативная организация текста (см. Mathesius

1939, русский перевод Матезиус 1967). В ряду вдохновителей дискурсивного
анализа можно было бы назвать и исследования из области соседних наук,
особенно психологические исследования Ф. Бартлетта (Bartlett 1932).
В отечественном языкознании существенные работы, предвосхищающие
дискурсивный анализ, появлялись и позже, ср. в особенности Фигуровский
1948; Поспелов 1948. Эти работы намного опережали свое время, но, как это
часто бывает в России, не получили отклика и развития в своей стране. Ра-
бота Проппа даже фактически вернулась на родину из-за границы, после
публикации ее на английском языке (Propp 1958).
Термин discourse analysis был впервые использован в 1952 г. Зеллигом
Харрисом (Harris 1952); парадоксальным образом, это тот же человек, ко
торый подал Н. Хомскому мысль о синтаксическом анализе при помощи
структур непосредственных составляющих. Однако оформление дискурсив-
ного анализа к а к д и с ц и п л и н ы относится скорее к 1970-м гг. В это вре-
мя появились важные работы европейской школы лингвистики текста (van
Dijk 1972; Dressler 1972; Petöfi 1971, см. также Николаева ред. 1978), британ
ские (напр., Coulthard 1977) и американские работы по дискурсу (Labov 1972;
Grimes 1975; Longacre 1976; Givón ed. 1979; Chafe ed. 1980). К 1980–90-м гг. от-
носится уже появление о б о б щ а ю щ и х т р у д о в, справочников и учеб-
ных пособий, таких как «Дискурсивный анализ» (Brown, Yule 1983), «Струк-
туры социального действия: исследования по анализу бытового диалога»
(Atkinson, Heritage eds. 1984), четырехтомный «Справочник по дискурсивно-
му анализу» (van Dijk ed. 1985), «Описание дискурса» (Mann, Thompson eds.
1992), «Транскрипция дискурса» (DuBois et al. 1992), «Дискурсивные иссле-
дования» (Renkema 1993), «Подходы к дискурсу» (Schiffrin 1994), «Дискурс,
сознание и время» (Chafe 1994), двухтомный труд «Дискурсивные исследо-
вания: междисциплинарное введение» (van Dijk ed. 1997). В нашей стране в
1980‑е гг. появился ряд монографий по лингвистике текста (Гальперин 1981;
Реферовская 1983; Тураева 1986; особенно следует отметить полезную работу
Откупщикова 1982), однако по упомянутым выше причинам дискурсивные
исследования в России в целом значительно отстали от западных, особенно
американских, исследований. Об истории лингвистики текста и дискурсив-
ного анализа см. также обзорные работы Гиндин 1977; Николаева 1978; Демь
янков 1995. Среди относительно новых отечественных работ по теории дис-
курса см. Макаров 2003, Филиппов 2007.
Дискурс — объект м е ж д и с ц и п л и н а р н о г о изучения. Помимо
лингвистики, с исследованием дискурса связаны такие науки, как психоло-
гия, компьютерная лингвистика и искусственный интеллект, философия и
логика, социология, антропология и этнология, литературоведение и семи-

отика, историография, теология, юриспруденция, педагогика, теория и прак-
тика перевода, коммуникационные исследования, политология. Каждая из
этих дисциплин подходит к изучению дискурса по-своему, однако некото-
рые из них оказали существенное влияние на лингвистический дискур
сивный анализ. Особенно это касается психологии и социологии. Особня-
ком от собственно лингвистического анализа дискурса стоит одноименное
философское/культурологическое направление, изначально возникшее во
Франции, см., напр., Серио ред. 1999; Филлипс и Йоргенсен 2004. Как отме
чает Ю. С. Степанов (1995), во «французском» понимании дискурс — это не
столько языковое произведение, сколько выражение некоторой мифологии,
бытующей в культурно-языковой среде. Развитием этого направления явля-
ется так называемый критический анализ дискурса, см. van Dijk 2015. Данное
понимание дискурса вошло в широкий публицистический обиход и сильно
отличается от того понимания, которого релевантно в контексте данной гла-
вы. Существуют, однако, некоторые публикации, в которых лингвистиче
ское и философско-публицистическое понимания дискурса объединяются и
оказывают трудноотделимы друг от друга, см., напр., Johnstone 2002.
Дискурсивный анализ, будучи молодой дисциплиной, весьма неодноро-
ден, и не существует единого подхода, разделяемого всеми специалистами
по дискурсу. Однако можно выделить наиболее популярные на сегодняшний
день подходы. На первом месте в этом смысле стоит направление, известное
как А н а л и з б ы т о в о г о д и а л о г а (Conversation Analysis), см. Sidnell,
Stivers eds. 2012. Анализ бытового диалога был основан в начале 1970-х гг.
группой американских социологов на базе так называемой «этнометодоло-
гии». Этнометодология — течение, возникшее в 1960-х гг. в американской
социологии под лозунгами приверженности эмпирическому материалу, от-
каза от излишнего теоретизирования и априорных схем. Согласно объяв-
ленной цели этнометодологии, аналитику при анализе материала следует
имитировать процедуры, выполняемые рядовыми представителями куль-
турно-этнической группы, пытаться понять процедуры социального взаи-
модействия с позиций «обычного человека». Анализ бытового диалога —
приложение этих общих принципов этнометодологии именно к языковому
взаимодействию. Одной из ключевых работ, положивших начало Анализу
бытового диалога как четко очерченному направлению, стала статья «Про-
стейшая систематика чередования реплик в разговоре» (Sacks et al. 1974).
В работах по Анализу бытового диалога было уделено внимание ряду воп-
росов, мало исследованных лингвистами. В первую очередь это — правила
чередования реплик в диалоге, или, иными словами, правила перехода
Дискурс 133
«права говорить» от одного собеседника к другому. В соответствии с такими

правилами, которые в основном сводятся к вопросу о том, «назначает» ли
текущий говорящий следующего говорящего, выявляются несколько видов
пауз в диалоге, таких как заминка, пауза при смене темы, значимое молча-
ние (отказ говорить). Другое явление, которому было уделено большое вни-
мание, — смежные пары (adjacency pairs), то есть типовые последовательности
реплик, напр., вопрос — ответ, приветствие — приветствие, приглашение —
принятие приглашение и т. д. Внутрь смежной пары может вкладываться
другая смежная пара, как в следующем диалоге: Вопрос 1: «Не подскажете,
где здесь почта?» — [Вопрос 2: «Видите тот киоск?» — Ответ 2: «Да».] — Ответ 1:
«Там надо повернуть направо». Такого рода вложения могут быть много
ступенчатыми. В смежных парах реакции (т. е. вторые части) могут быть
предпочтительными и непредпочтительными. Например, предпочтитель-
ной реакцией на приглашение является принятие приглашение. Непред-
почтительные реакции — такие, как отказ от приглашения, — характеризу-
ются тем, что им обычно предшествует пауза-заминка, а сами они более
длинны и включают преамбулу и мотивировку. Еще одно явление, подроб-
но исследованное в работах по Анализу бытового диалога, — исправления,
или коррекции (repairs), то есть реплики, которые корректируют сказанное
ранее данным говорящим или его собеседником. Также в Анализе бытового
диалога значительное внимание уделяется глобальной организации диало-
га, невербальным и невокальным действиям (ритму, смеху, жестам, фикса-
ции взгляда на собеседнике).
Будучи создан социологами, Анализ бытового диалога приобрел значи-
тельную популярность среди лингвистов. Ряд лингвистов, в первую очередь
американский лингвист С. Томпсон и ее ученики, попытались применить
методы Анализа бытового диалога в собственно лингвистических исследо-
ваниях. В этих работах исследовались в дискурсивной перспективе такие
традиционные проблемы английской грамматики, как свойства прилага-
тельного, зависимые предикации, предикатные имена, принципы употреб-
ления обстоятельственных придаточных в разговорном дискурсе и др.
(см., напр., Ochs et al. eds. 1996).
Другие в е д у щ и е н а п р а в л е н и я дискурсивного анализа в основ-
ном группируются вокруг исследований отдельных ученых и их непосредс-
твенных последователей. Следует упомянуть такие направления, как иссле-
дование информационного потока (information flow) У. Чейфа (Chafe ed. 1980;
Chafe 1994, 2015), когнитивную теорию связи дискурса и грамматики Т. Ги-
вона (Givón ed. 1983; Givón 2001, 2017), экспериментальные дискурсивные
исследования Р. Томлина (Tomlin 1995; Myachykov, Tomlin 2015), «граммати-
ку дискурса» Р. Лонгакра (Longacre 1983), «системно-функциональную грам-

матику» М. Халлидея (Halliday 1994; Martin 2015), Теорию риторической
структуры У. Манна и С. Томпсон (см. раздел 4.3 ниже), общую модель струк-
туры дискурса Л. Поланьи (Polanyi 1988), социолингвистические подходы
У. Лабова и Дж. Гамперса (Labov 1972; Gumperz 1982), исследование стратегий
понимания Т. ван Дейка и У. Кинтша (van Dijk, Kintsch 1983), психолингвис-
тическую модель «построения структур» М. Гернсбакер (Gernsbacher 1990;
Gernsbacher, Givón eds. 1995). Разумеется, этот перечень далеко не полон —
дискурсивный анализ представляет собой чрезвычайно мозаичный конгло-
мерат разрозненных (хотя и не антагонистических) направлений. См. также
более новые работы, показывающие современный спектр дискурсивных ис-
следований — Moder, Martinovic-Zic eds. 2004; Widdowson 2007; А.А. Кибрик,
Подлесская ред. 2009; Gee, Handford eds. 2012; Strauss, Feiz 2013; Федорова 2014b;
Tannen et al. eds. 2015; Sutherland 2016; Goddard, Carey 2017.
М е т о д ы, используемые разными школами дискурсивного анализа,
также весьма разнообразны. В частности, из числа вышеописанных подхо-
дов Анализ бытового диалога и работы Чейфа опираются на естественный
дискурсивный материал. При этом в Анализе бытового диалога обобщения
добываются путем выявления повторяющихся, доминирующих моделей, а
Чейф отдает приоритет методу интроспекции. В последнее время многие
дискурсивные исследования основаны на корпусах — больших и компьюте-
ризованных массивах естественных дискурсов (см, напр., Mehler et al. eds.
2010). В психолингвистически-ориентированных подходах (Федорова 2014b)
эмпирический материал состоит не из естественных, а из эксперименталь-
ных данных, а обработка материала включает стандартное для когнитивной
психологии использование статистических тестов.
Особый круг методологических вопросов связан с транскрибированием
устного дискурса. Любая попытка объективной письменной фиксации
(транскрибирования) устного языка вынуждает решать множество сложных
интерпретационных и технических проблем, неведомых тем лингвистам,
которые изучают исключительно письменные тексты. При фиксации уст-
ной речи важны не «только слова», а множество других явлений — паузы,
просодия, смех, наложение реплик, незаконченность реплик и т. д. Без этих
деталей осмысленный анализ устного дискурса попросту невозможен. При
этом разработка последовательных методов транскрипции и выбор разум-
ного уровня детализации являются чрезвычайно непростыми задачами.
Поэтому в настоящее время принципы транскрибирования устного дискур-
са являются предметом особой научной дисциплины (см., напр., DuBois et al.
1992; А.А. Кибрик, Подлесская ред. 2009), см. также главу 23 в наст. изд.
Дискурс 135
На материале р у с с к о г о я з ы к а дискурсивные явления (хотя и без

употребления данной терминологии) активно исследовались в 1970–80-е гг.
в рамках проекта Института русского языка Академии наук по изучению
русской разговорной речи (см., напр., Земская ред. 1973; Земская и др. 1981).
Был записан и затранскрибирован большой массив устных диалогов и мо-
нологов, которые затем подверглись детальному исследованию. В этом про-
екте разговорная речь рассматривалась на фоне более привычного для лин-
гвистического анализа письменного языка (точнее, кодифицированного
литературного языка). См. также Сиротинина 1974; Лаптева 1976.
Начиная с 1980-х гг. и особенно в 1990-е гг. исследование дискурса стано-
вится важной частью к о м п ь ю т е р н о й л и н г в и с т и к и. В настоящее
время любая конференция по компьютерной лингвистике включает дискур-
сивную секцию. Некоторые важные идеи дискурсивного анализа были
сформулированы в компьютерной лингвистике едва ли не раньше, чем в
теоретической. Так, еще в середине 1970-х гг. Б. Грос ввела понятие фокуси-
рования, которое позже повлияло на когнитивные исследования в области
референции (см. Grosz 1977; Walker et al. eds. 1998). Одна из относительно
недавних обобщающих работ — Stede 2012.
В целом можно заключить, что в настоящее время дискурсивный анализ
вполне сформировался как особое (хотя и междисциплинарное) научное на-
правление.
4.3. Таксономия дискурса

Как и при изучении любого естественного феномена, при изучении дис-
курса встает вопрос о классификации: какие типы и разновидности дискур-
са существуют. В данном разделе рассматриваются две основные классифи-
кации типов дискурса — классификация по модусам (устный / письменный)
и классификация по жанрам, а также более кратко упоминаются классифи-
кации по функциональному стилю и формальности.
4.3.1. Модус. Самый главный классификационный признак, различа

ющий типы дискурса — это м о д у с, т. е. противопоставление между устным
и письменным дискурсом. Это разграничение связано с каналом передачи
информации, или носителем: при устном дискурсе производится звуковой
сигнал, воспринимаемый слухом, а при письменном — графический сигнал,
воспринимаемый зрением. Иногда различие между устной и письменной
формами использования языка приравнивается к различию между дискур-
сом и текстом, однако такое смешение двух разных противопоставлений не
оправдано.
Несмотря на то, что в течение многих веков письменный язык пользо-

вался бóльшим престижем, чем устный, совершенно ясно, что устный дис-
курс — это исходная, фундаментальная форма существования языка, а пись-
менный дискурс является производным от устного и представляет собой
более позднюю, вторичную разновидность языка — и в онтогенезе, и в фи-
логенезе. Более того, большинство человеческих языков и по сей день явля-
ются бесписьменными, то есть существуют только в устной форме. После
того как лингвисты начали признавать (в XIX в.) приоритет устного языка,
еще в течение долгого времени не осознавалось то обстоятельство, что пись-
менный язык и транскрипция устного языка — не одно и то же. Лингвисты
первой половины XX в. нередко считали, что изучают устный язык (в поло-
женном на бумагу виде), а в действительности анализировали лишь пись-
менную форму языка. Удивительным образом и сейчас не все лингвисты
осознают приоритет устного языка, иногда даже предполагается приоритет
письменного; ср. Linell 1982. Хотя письменный язык изучать удобнее в силу
доступности материала, элементарная логика требует признать его вторич-
ность и производность.
Почему идея о приоритете устной формы языка с таким трудом проби-
вала себе дорогу в лингвистике? В ходе развития европейской цивилизации
(и некоторых других цивилизаций) письменная форма языка приобрела
экстраординарную культурную роль. Многие культуры были фактически
созданы вокруг тех или иных сакральных письменных текстов — достаточ-
но упомянуть роль Библии в культуре евреев и позже европейских народов.
Это обеспечило письменной форме языка престиж и создало не всегда экс-
плицируемое, но популярное убеждение, что письменный язык — истин-
ный, «чистый», «правильный», освобожденный от всяких случайностей,
собственно единственная форма языка, заслуживающая просвещенного
внимания ученых, а устный язык — лишь «испорченная» версия этого пра-
вильного языка. Эта точка зрения из обыденного сознания была унаследо-
вана многими поколениями лингвистов. Она нередко просачивается и в на-
учную литературу, даже в ту, которая фокусируется на устной речи. Так,
коллектив под руководством Е. А. Земской, который имеет очень большие
заслуги в области документации устного русского языка и привлечения
внимания к этой форме русского языка, в своих публикациях (Земская ред.
1973; Земская и др. 1981; Земская 1983) явно исходит из предпосылки, что
кодифицированный литературный язык — основная, «немаркированная»
форма русского языка, а русская разговорная речь — некоторое отклонение
от этого идеала.
Дискурс 137
Реальное сопоставление устного и письменного дискурса как альтерна-

тивных форм существования языка началось лишь в 1970-е гг. В частности,
это касается уже упомянутого выше проекта по изучению русской разговор-
ной речи под руководством Е. А. Земской — весьма пионерского для своего
времени. Для традиционной русистики характерно подавляющее преобла-
дание интереса к письменному языку. Ср. Русскую грамматику 1980, кото-
рая основана на иллюстративном материале, почти исключительно взятом
из художественной литературы. Группа Земской указала, что есть объект,
который этими описаниями совершенно не охватывается. Основной вывод,
к которому пришли авторы, состоит в том, что русский язык представляет
собой две различные системы: кодифицированный литературный язык и
разговорная речь. На русском материале Е. А. Земская и ее соавторы откры-
ли и описали многие особенности разговорной речи — такие, как ее творче
ский характер (в том числе в словообразовании) и одновременно клиширо-
ванность, связь с конситуацией, активное использование просодии и жестов.
Впервые были описаны многие принципиально важные явления устного
русского языка — например, тенденция к помещению рематических компо-
нентов в начало синтагмы. Есть и ряд других работ об устной русской речи —
так, О. А. Лаптева (1976) указала на дискретность устной речи, ее порожде-
ние в виде последовательности сегментов, а также на неприменимость стан-
дартного понятия предложения к устной речи. См также Сиротинина 1974;
Сиротинина и др. 2003.
Различие в канале передачи информации имеет принципиально важные
последствия для процессов устного и письменного дискурса (эти последс-
твия исследованы У. Чейфом — см. Chafe 1982). Первое из этих последствий
связано с разным в р е м е н н ы́м р е ж и м о м речи и письма. При устном
дискурсе порождение и понимание происходят синхронизированно, а при
письменном — нет. При этом скорость письма более чем в 10 раз ниже ско-
рости устной речи, а скорость чтения несколько выше скорости устной речи.
В результате при устном дискурсе имеет место явление фрагментации: речь
порождается толчками, квантами — так называемыми интонационными
единицами, которые отделены друг от друга паузами, имеют относительно
завершенный интонационный контур и типично совпадают с простыми
предикациями, или клаузами. При письменном же дискурсе происходит
интеграция предикаций в сложные предложения и прочие синтаксические
конструкции и объединения. Например, в корпусе, исследованном У. Чей-
фом, в устном дискурсе частота номинализаций составила 4,8 на тысячу
слов, в письменном — 55,5. Частота серий предложных групп (типа the ques-
tion of the nature of referential forms in any underlying linguistic structure) для
устного дискурса составила 1,8, а для письменного 16,2.
Второе принципиальное различие, связанное с разницей в канале пере-
дачи информации — наличие / отсутствие к о н т а к т а между говорящим
и адресатом во времени и пространстве: при письменном дискурсе такого
контакта типично нет (поэтому люди и прибегают к письму). В результате
при устном дискурсе имеет место вовлечение говорящего и адресата в ситу-
ацию, что отражается в употреблении местоимений 1 и 2 лица, в указаниях
на мыслительные процессы и эмоции говорящего и адресата, в использова-
нии жестов и других невербальных средств и т. д. При письменном же дис-
курсе, напротив, происходит отстранение говорящего и адресата от описы-
ваемой в дискурсе информации, что, в частности, выражается в более частом
употреблении пассивного залога. Например, при описании научного экспе-
римента автор статьи скорее напишет фразу Это явление наблюдалось толь-
ко один раз, а при устном описании того же эксперимента с большей вероят-
ностью может сказать Я наблюдал это явление только один раз. В корпусе
Чейфа частоты пассивных конструкций (на тысячу слов) составили для уст-
ного и письменного дискурса 5 и 25,4 соответственно, а частоты местоиме-
ний 1-го лица, напротив, 61,5 и 4,6 соответственно.
Следует отметить, что в работе Chafe 1982 автор сравнивает два корпуса
дискурсов, которые различаются не только с точки зрения модуса (устный /
письменный), но и еще по одному параметру, который в отечественной тра-
диции именуется ф у н к ц и о н а л ь н ы м с т и л е м (см., напр., Солганик
2003). Функциональные стили — это разновидности дискурса, соответствую-
щие определенной сфере человеческой деятельности: бытовой, официаль-
ной, научной и т. д. Функциональные стили принципиально независимы от
модуса. Так, дискурс бытового стиля может быть не только устным, но и
письменным (напр., личное письмо), а дискурс научного стиля может быть
и письменным (статья), и устным (доклад). Тем не менее, лексико-граммати-
ческие эффекты, связанные с модусами и функциональными стилями, мо-
гут быть схожими (см. Сиротинина и др. 2003). В частности, и письменный
модус, и научный стиль характеризуются относительно сложным синтакси-
сом по сравнению с устным модусом и бытовым стилем. Когда характерис-
тики, вызывающие схожие явления, соединяются, возникает эффект резо-
нанса. Для максимальной контрастности Чейф использовал научный
письменный дискурс и бытовой устный дискурс. Поэтому различия, пока-
занные в его работе, несколько преувеличены по сравнению с сопоставлением
модусов как таковых. Если стремиться установить именно влияние модуса
Дискурс 139
на характеристики дискурса, следует использовать дискурсы, различающи-

еся ровно по этому параметру.
С этой целью был проведен анализ двух корпусов дискурса, различающих
ся только одним параметром — модусом. Рассматриваемые корпуса (собран-
ные в 1990-е гг. студенткой МГУ Е. Чувилиной) включали одни и те же рас-
сказы, рассказанные одними и теми же рассказчиками в разные моменты
времени — сначала устно, затем письменно. Пример сопоставления двух
идентичных по содержанию фрагментов этих корпусов приведен в табл. 4.1.
Устный дискурс Письменный дискурс

Число предикаций
45 27
(финитных и деепричастных)
Среднее число слов на предикацию 6,9 9,4
Среднее число предикатных слов 1,2 1,7
на предикацию
Число дискурсивных маркеров 6 0
Таблица 4.1. Сопоставительные частоты языковых явлений

в устных и письменных русских рассказах
Эти количественные тенденции подтверждают выводы Чейфа, в особен-

ности те, которые связаны с его оппозицией фрагментация/интеграция.
По сравнению с устным дискурсом, в письменном значительно большее ко-
личество информации упаковывается в предикации, предикации содержат
больше слов и, в частности, больше предикатных слов. Устный дискурс,
с другой стороны, отличается высокой частотой дискурсивных маркеров —
слов, отражающих спонтанный процесс порождения дискурса (таких, как
вот, ну и т. п.). Также можно отметить следующие дополнительные разли-
чия между устными и письменными рассказами. В письменных рассказах
значительно чаще встречаются тяжелые ИГ, состоящие из 4-5 слов, а в уст-
ных рассказах такие ИГ отсутствуют. Для письменного изложения характер-
ны маркеры точности, для устного — приблизительности (напр., по-моему
бутылок пять). Письменные рассказы эксплуатируют элементы официаль-
ного функционального стиля — различные термины, неупотребительные в
разговорном языке слова типа вслед, а для устных рассказов характерны раз-
говорная лексика и порядок слов (закусь, вместе с буквально первым покупате-
лем…). На сайте spokencorpora.ru представлен параллельный устно-письмен-
ный корпус «Веселые истории из жизни», предоставляющий полезный
материал для исследования различий по модусу.
Вопрос о том, является ли письменный язык отдельной системой или

представляет собой «настройку» языка на другой канал сообщения, может
быть изучен на материале младописьменных языков. Действительно, языки
с длительной письменной традицией имели возможность выработать час-
тично автономную подсистему, используемую при письме. Если это так, то
учащиеся писать дети должны фактически изучать новую языковую систему
по сравнению с устным языком, которым они уже владеют. Исследование,
специально направленное на вопрос о том, как устроен письменный дис-
курс на младописьменном языке, было проведено на материале языка нава-
хо (Юго-запад США, атабаскская языковая семья). Один и тот же рассказ был
записан от одной и той же рассказчицы в устной и в письменной форме.
Первоначально был записан устный вариант, затем он был затранскрибиро-
ван и переведен. Через некоторое время рассказчица, обладающая полной
грамотностью на родном языке (достаточно редкое среди индейцев навахо
явление) записала тот же самый рассказ. После этого можно было сравнить
два варианта, различающиеся только модусом. Все остальные переменные —
жанр, функциональный стиль, автор и даже содержание — были зафикси
рованы. Результаты сопоставления оказались следующие (подробнее см.
А.А. Кибрик 2009):
— письменный вариант содержит в полтора раза меньше предикаций, чем
устный;
— предложения письменного варианта длиннее, чем в устном варианте:
2,2 предикации в среднем против 1,9;
— предикации письменного дискурса содержат существенно больше ИГ,
предикации устного дискурса содержат существенно больше частиц
(указательных, эпистемических, коннекторов и др.);
— в письменном дискурсе существенно чаще встречаются различные типы
зависимых предикаций (дополнительные, относительные).
Ср. характерный пример — два отрывка из устного (1а) и письменного
(1б) вариантов, передающие одно и то же пропозициональное содержание:
(1) а. ˀéí shį́į́ ch’ééh kóńjiilˀįįh
то вероятно понапрасну она.толкала.его
‘Она [= орлица] толкала его [= яйцо] понапрасну’
б. ˀáádóó ˀatsáh-ą́ą ˀayęęzhii t’óó siˀán-ę́ę
потом орлица-эта яйцо просто оно.лежит-Отн
ch’ééh yéédilch’iˀ
понапрасну она.трогала.его
‘Потом эта орлица понапрасну трогала яйцо, которое лежало без
движения’
Дискурс 141
Особые элементы, которые есть в устном варианте (1а), — это указатель-

ное местоимение и эпистемическая частица. Явления, имеющиеся в пись-
менном варианте (1б), но отсутствующие в устном, — это эксплицитные
именные группы, указывающие на актанты (в противоположность анафо-
рической доступности, имеющей место в устном варианте), эксплицитный
коннектор ‘потом’, а также использование относительного придаточного,
характеризующего актант в главной предикации.
Очевидно, мы наблюдаем, что младописьменный язык, который не мог
«успеть» выработать специальные конвенции для письменного модуса, не-
медленно развивает те же особенности, что и языки с длительной письмен-
ной традицией. Это более сложный синтаксис, использование более тяже-
лых предикаций, большее количество зависимых предикаций, и с другой
стороны исчезновение различных прагматических маркеров — дейктиче
ских, эпистемических и т. д. Следовательно, письменный модус является в
первую очередь результатом аккомодации немаркированного устного язы-
ка к специфике письменной ситуации использования. Это не значит, конеч-
но, что язык с длительной письменной традицией не может на протяжении
столетий вырабатывать какие-то конвенции, которые отличают его от уст-
ного языка. Но конвенции эти наверняка не случайны: они первоначально
возникают под влиянием особенностей режима передачи сообщения, созда-
ваемого письмом.
Несколько тысячелетий назад письменная форма языка возникла как
способ преодолеть расстояние между говорящим и адресатом — расстояние
как пространственное, так и временное. Такое преодоление стало возможно
лишь при помощи особого технологического изобретения — создания физи-
ческого носителя информации: глиняной дощечки, папируса, бересты и т. д.
Дальнейшее развитие технологии привело к появлению более сложного ре-
пертуара форм языка и дискурса — таких, как печатный дискурс, телефон-
ный разговор, радиопередача, общение при помощи пейджера и автоответ-
чика, наконец, переписка при помощи компьютеров и затем мобильных
устройств. Все эти разновидности дискурса выделяются на основе типа но-
сителя информации и имеют свои особенности. В частности, общение по
электронной почте, возникшее в 1990-е гг. и получившее за это время ог-
ромное распространение, представляет собой письменный дискурс с неко-
торым устным «акцентом». Подобно письменному дискурсу, электронный
дискурс использует графический способ фиксации информации, но подоб-
но устному дискурсу он отличается мимолетностью и неформальностью.
Еще более явным примером соединения особенностей устного и письмен-
ного дискурса является общение при помощи мессенджеров. Исследование
особенностей электронной (цифровой, сетевой, компьютерно-опосредован-

ной) коммуникации является одной из активных областей современного
дискурсивного анализа (см., напр., Baron 2000; Mehler et al. eds. 2010; Herring,
Androutsopoulos 2015; Bou-Franch, Garcés-Conejos Blitvich eds. 2019).
Помимо двух фундаментальных разновидностей дискурса — устной и
письменной — следует упомянуть еще одну: мысленную. Человек может
пользоваться языком, не оставляя при этом ни акустических, ни графичес-
ких следов языковой деятельности. В этом случае язык также используется
коммуникативно, но одно и то же лицо является и говорящим, и адресатом.
В силу отсутствия наблюдаемых следов мысленный дискурс исследован го-
раздо меньше, чем устный и письменный. Одно из наиболее известных ис-
следований мысленного дискурса, или внутренней речи, принадлежит пси-
хологу Л. С. Выготскому (1934).
4.3.2. Жанр. Более частные, но также очень важные различия между раз-
новидностями дискурса описываются с помощью понятия ж а н р. Это по-
нятие первоначально использовалось в литературоведении для различения
таких видов литературных произведений, как, напр., новелла, эссе, повесть,
роман и т. д. М. М. Бахтин (1953) предложил более широкое понимание тер-
мина «жанр», распространяющееся не только на литературные, но и на дру-
гие речевые произведения. В настоящее время понятие жанра широко ис-
пользуется в дискурсивном анализе. Исчерпывающей классификации
жанров не существует, но в качестве примеров можно назвать бытовой диа-
лог (беседу), рассказ, инструкцию по использованию прибора, интервью, ре-
портаж, доклад, политическое выступление, рекламное выступление, про-
поведь и т. д. Эти различия интуитивно очевидны, но определить их
объективно оказывается очень непросто, так же как и построить удовлетво-
рительную классификацию жанров или хотя бы определения отдельных
жанров. Существует несколько подходов к определению жанров. Эти подхо-
ды можно обозначить как социологический, схематический и лексико-грам-
матический.
Социологический подход представлен в работах Дж. Суэйлса (Swales
1990), который предложил определять жанры как атрибуты дискурсивных
сообществ и как реализации типовых коммуникативных намерений, харак-
терных для таких сообществ. Например, в сообществе людей, занимающих-
ся бизнесом, есть типовое коммуникативное намерение «обратиться к неко-
торой фирме с деловым предложением». Для реализации этого намерения
существует специальный жанр «деловое письмо», который является в высо-
кой степени стандартизованным в конкретных культурно-языковых сооб-
Дискурс 143
ществах бизнесменов (Kong 1998). Существует множество частных исследо-

ваний жанров — напр., жанра русского анекдота (Шмелева, Шмелев 2002).
Схематический подход связан с выделением стандартной дискурсивной
структуры, характерной для дискурсов того или иного жанра. Такая стан-
дартная структура именуется ж а н р о в о й с х е м о й; в работах Т. ван Дей-
ка использовался близкий по смыслу термин «суперструктура» (ван Дейк
1989). Так, деловое письмо, согласно Kong 1998, имеет следующую стандарт-
ную схему (вариант английских бизнесменов Гонконга):
— источник сведений о фирме-адресате;
— суть предложения;
— история своей фирмы;
— обоснование предложения;
— формулировка условий;
— другие предложения;
— сердечное завершение.
Существование жанровых схем показывает, что в дискурсе присутствует
элемент соссюровского языка как системы, то есть статический элемент дол-
говременного хранения в памяти, ср. обсуждение в разделах 4.1 и 4.6. Жан-
ровые схемы являются важным научным обобщением, но из них не следует
конкретных сведений о том, каковы языковые характеристики дискурсов
определенного жанра.
По этой причине сформировался лексико-грамматический подход, цель
которого — научиться идентифицировать конкретные дискурсы как прина-
длежащие к определенным жанрам на основании языковых характеристик.
Некоторые из таких ожидаемых характеристик лежат на поверхности. Так,
можно ожидать, что в рассказе предикаты будут часто оформлены глаголь-
ными формами в прошедшем времени совершенного вида, а между клауза-
ми будут встречаться временные коннекторы типа потом. Американский
лингвист Д. Байбер задался вопросом: можно ли приписать жанрам как
культурным концептам устойчивые языковые характеристики? В масштаб-
ном исследовании (Biber 1989) он описал жанрово разнообразный корпус,
содержащий 481 текст, при помощи 67 эмпирически наблюдаемых и коли-
чественно измеримых морфосинтаксических и лексических параметров —
таких, как использование форм прошедшего времени, использование при-
частий, использование личных местоимений и т. п. Эти параметры были
затем объединены в 5 групп сходно варьирующих признаков. В таком 5-мер-
ном пространстве все тексты объединились в 8 кластеров, которые Байбер
назвал «типами текстов». Оказалось, что эти типы текстов достаточно огра-
ниченно коррелируют с жанрами как с культурно отождествимыми концеп-
тами. Например, большинство текстов, отнесенных к жанру «личный теле-

фонный разговор», попали в тот тип текста (один из восьми), который
Байбер обозначил как «близкое межличностное взаимодействие». Но это
большинство составляет всего лишь 62%, т. е. степень корреляции невелика.
Основной вывод Байбера относительно языковых характеристик жанров но-
сит отрицательный характер: жанры неоднородны с лексико-грамматичес-
кой точки зрения.
Причина отрицательного результата Байбера состоит, скорее всего, в сле-
дующем. Устойчивыми морфосинтаксическими и лексическими характе-
ристиками обладают не типы дискурсов (т. е. жанры), а типы изложения,
или т и п ы п а с с а ж е й, т. е. фрагментов дискурса. Обычно (см. напр., Lon-
gacre 1992; Graesser, Goodman 1985) выделяются следующие типы пассажей:
— нарративный (повествовательный);
— дескриптивный (описательный);
— экспозиторный (объяснительный);
— инструктивный;
— персуазивный (убеждающий).
О некоторых из этих типов пассажей известно, что они имеют типичные
языковые характеристики. Примеры таких характеристик приводятся в
табл. 4.2.
Тип пассажа Характерные морфосинтаксические или лексические явления
нарративный прошедшее время, совершенный вид
дескриптивный стативные предикаты
экспозиторный показатели обобщения
инструктивный императивы
персуазивный модальные предикаты типа нужно
Таблица 4.2. Характерные языковые признаки типов пассажей
Далее, дискурс определенного жанра не обязательно является однород-

ным с точки зрения типа пассажа. Например, рассказ в первую очередь со-
стоит из нарративных пассажей, но в нем также, как правило, присутствует
ориентация — начальный дескриптивный тип пассажа. А если так, то нельзя
ожидать, что даже один рассказ будет однородным с точки зрения языковых
характеристик типа тех, что приведены в табл. 4.2. Тем более неудивительно,
что в корпусе Байбера жанры оказались в целом неоднородны с лексико-
грамматической точки зрения.
Дискурс 145
Таким образом, лексико-грамматическое определение жанров, а в пер

спективе и классификация жанров, вероятно должны строиться на основе
первоначального детального исследования типов пассажей. Жанровые схе-
мы можно рассматривать как конфигурации типов пассажей. Тогда, воз-
можно, и жанры в целом могут получить лексико-грамматическое опреде-
ление.
Помимо модуса и жанра, обсужденных здесь относительно подробно,

есть и другие важные таксономические параметры дискурсов, в частности
функциональный стиль (кратко упомянутый в разделе 4.3.1) и формаль-
ность; см. А.А. Кибрик 2009. Иногда для обозначения самых разных таксоно-
мических типов дискурса используется родовой термин «регистр», см.,
напр., Staples et al. 2015. Типы дискурса настолько разнообразны, что суще
ствующие на сегодняшний день модели дискурса обычно хорошо примени-
мы лишь к какому-то из этих типов. Многие актуальные проблемы дискур-
сивного анализа для разных типов дискурса решаются по-разному. В связи
с этим дискурсивный анализ остается мозаичной дисциплиной.
4.4. Структура дискурса

Другой центральный круг вопросов, исследуемых в дискурсивном ана-
лизе — вопросы с т р у к т у р ы дискурса. Это вполне естественно: вопросы
об устройстве изучаемого явления возникают в любой эмпирической дис-
циплине.
Следует различать разные уровни структуры дискурса — макрострукту-
ру, или глобальную структуру, и микроструктуру, или локальную структуру.
Глобальная структура дискурса — это членение на крупные составляющие:
эпизоды в рассказе, абзацы в газетной статье, группы реплик в устном раз-
говоре и т. д. В противоположность глобальной структуре, локальная струк-
тура дискурса — это членение дискурса на минимальные составляющие,
которые имеет смысл относить к дискурсивному уровню. Иерархическое
членение дискурса — от глобальной до локальной структуры — схематиче
ски изображено на рис. 4.1. Понятно, что между уровнями глобальной и ло-
кальной структуры нет жесткой разделительной линии. Это два полюса сре-
ди уровней структуры дискурса.
4.4.1. Глобальная структура. Из чего состоит г л о б а л ь н а я с т р у к -

т у р а дискурса? Иными словами, на какие крупные части распадается дис-
курс? На этот вопрос нельзя ответить единым образом для всех жанров. Не
существует единой теории структуры дискурса для всех жанров. Роман
Рисунок 4.1. Иерархическая структура дискурса
«Война и мир» — это дискурс. Двухминутный разговор по телефону — это

тоже единый, целый дискурс. И тот, и другой дискурс имеют глобальную
структуру. Примеры, рассматриваемые ниже, — это в основном небольшие
образцы дискурса, части их глобальной структуры тоже имеют соответству-
ющий объем.
П р и м е ч а н и е. Здесь используется термин «глобальная структура», а не «мак-
роструктура», поскольку последний термин был использован в специфическом по-
нимании в трудах известного нидерландского исследователя дискурса Т. ван Дейка
(1989). Согласно ван Дейку, макроструктура — это обобщенное описание основного
содержания дискурса, которое адресат строит в процессе понимания. Макрострук-
тура представляет собой последовательность макропропозиций, т. е. пропозиций,
выводимых из пропозиций исходного дискурса по определенным правилам (так
наз. макроправилам). К числу таких правил относятся правила сокращения (несу-
щественной информации), обобщения (двух или более однотипных пропозиций) и
построения (т. е. комбинации нескольких пропозиций в одну). Макроструктура
строится таким образом, чтобы представлять из себя полноценный текст. Макро-
правила применяются рекурсивно, поэтому существует несколько уровней макро-
структуры по степени обобщения. Фактически макроструктура по ван Дейку в дру-
гих терминах называется рефератом или резюме. Макроструктуры соответствуют
структурам долговременной памяти — они суммируют информацию, которая удер-
живается в течение достаточно длительного времени в памяти людей, услышавших
или прочитавших некоторый дискурс. Построение макроструктур слушающими
или читающими — это одна из разновидностей так называемых стратегий понима-
ния дискурса.
Дискурс 147
Между крупными фрагментами дискурса наблюдаются границы, кото-

рые помечаются относительно более длинными паузами (в устном дискур-
се), графическим выделением (в письменном дискурсе), специальными лек-
сическими средствами (такими служебными словами или словосочетаниями,
как а, так, наконец, что касается и т. п.). Внутри крупных фрагментов дис-
курса наблюдается единство — тематическое, референциальное (т. е. един
ство участников описываемых ситуаций), временнóе, пространственное,
событийное. Различными исследованиями, связанными с глобальной струк-
турой дискурса, занимались Т. ван Дейк (1989), Э. Шеглофф (Schegloff 1999),
А. Н. Баранов и Г. Е. Крейдлин (1992), Е. В. Падучева (1965, 1995), Б. Грос и
К. Сиднер (Grosz, Sidner 1986), Д. Кристеа (Cristea et al. 1998) и др.
В письменном дискурсе есть наглядный способ маркирования глобаль-
ной структуры — графический а б з а ц. Люди, использующие письменный
русский язык, очень привыкли к абзацам как графическому средству. Надо,
однако, понимать, что абзацы не являются неотъемлемой характеристикой
письменного дискурса и возникли в истории письма лишь с некоторого этапа.
Явление абзаца как элемента глобальной структуры порождает целый ряд
исследовательских вопросов, в том числе следующие.
1. На каких основаниях пишущий ставит границу абзаца и что это дает
читающему? Имеет ли абзац самостоятельное семантическое содержа-
ние или границы абзацев автоматически выводимы из семантики кон-
текста?
2. Имеет ли абзац какие-либо устойчивые соответствия в устном дискурсе?
Если да, какие? Если нет, то как мы без него обходимся, когда говорим
устно?
Что касается первой группы вопросов, обычно предполагается, что гра-
ница абзаца — это смена топика (Brown, Yule 1983: 95ff.), или, в других терми-
нах, снижение связности. Связность обычно понимается как совокупность
общих для фрагмента дискурса характеристик. Так, Т. Гивон различает ре-
ференциальную, временнýю, пространственную и событийную связность
(Givón 1990: 896). Таким образом, на границе ожидается разрыв по крайней
мере одного из типов связности — смена действующих лиц, смена времени
или места излагаемых событий, разделенность самих этих событий. Более
полувека назад Е. В. Падучева (1965) пыталась определить единство абзаца на
основе употребления кореферентных ИГ, т. е. на основе только одного вида
связности — референциальной. Согласно обнаруженной ею тенденции, в пер-
вом предложении абзаца вводится новый референт, а в последующих — нет.
Рассмотрим в качестве примера фрагмент рассказа Бориса Житкова «Над
водой», в котором были убраны границы абзацев.
1. Аппарат набирал высоты, выше и выше, шел к сежным облакам, которые

до горизонта обволокли небо плотным куполом. 2. Там, выше этих облаков, —
яркое-яркое солнце, а внизу ослепительно белая пустыня — те же облака свер-
ху. 3. Два мотора вертели два винта. 4. За их треском трудно было слушать
друг друга пассажирам, которые сидели в каюте аппарата. 5. Они переписыва-
лись на клочках бумаги. 6. Некоторые не отрываясь глядели в окна, другие, на-
оборот, старались смотреть в пол, чтобы как-нибудь не увидать, на какой
они высоте, и не испугаться, но они чувствовали, что под ними, и от этого не
могли больше ни о чем думать. 7. Дама достала книжку и не отрываясь в нее
смотрела, но ничего не понимала. 8. «А мы все поднимаемся», — написал на
бумажке веселый толстый пассажир, смотревший в окно, своему обалдевшему
соседу. 9. Тот прочел, махнул раздраженно рукой, натянул еще глубже свою
шляпу и ниже наклонился к полу. 10. Толстый пассажир достал из саквояжа
бутерброды и принялся спокойно есть. 11. А впереди, у управления, сидели пи-
лот, механик и ученик. 12. Все были тепло одеты, в кожаных шлемах. 13. Ме-
ханик знаками показывал ученику на приборы: на альтиметр, который пока-
зывал высоту, на манометры, показывавшие давление масла и бензина. 14.
Ученик следил за его жестами и писал у себя в книжечке вопросы корявыми
буквами — руки были в огромных теплых перчатках. 15. Альтиметр показы-
вал 800 метров и шел вверх. 16. Уже близко облака. (Б. Житков, «Над водой».)
В тексте этого фрагмента, как он был опубликован в сборнике рассказов
Житкова, есть 5 абзацев — они начинаются с предложений 1, 3, 8, 9 и 11.
Абзацы перед предложениями 8 и 9 носят характер графической условно
сти — они обусловлены тем обстоятельством, что предложение 8 — это пря-
мая речь, и она может быть выделена как отдельный абзац. Поэтому эти
границы не представляют для нас большого интереса и далее не обсуждаются.
Граница перед предложением 11 имеет формальный маркер — частицу а.
С точки зрения структуры связности, здесь происходит пространственный
сдвиг — действие перемещается из одного пространства (каюта) в другое (ка-
бина пилота). Одновременно происходит референциальный сдвиг — пере-
ход от одной группы участников событий (пассажиры) к другой (экипаж).
Граница абзаца перед предложением 3 обусловлена еще более сущест-
венным пространственным сдвигом, который можно описать как смену
перспективы, то есть точки отсчета, из которой автор предлагает смотреть
на описываемые объекты и события. В первом абзаце мы смотрим на само-
лет из атмосферы, он представляет собой объект, движущийся по небу, а на-
чиная с 3 предложения перспектива переносится внутрь самолета, и реле-
вантный фрагмент действительности ограничивается корпусом самолета.
Дискурс 149
Таким образом, две существенные границы в этом фрагменте — перед

предложениями 3 и 11. Границу перед предложением 1 в рамках данного
отрывка проинтерпретировать нельзя, т.к. не дан предтекст.
В течение ряда лет студентам МГУ, изучающим дискурсивный анализ,
предлагалось следующее задание. Они получали вышеприведенный фраг-
мент рассказа Бориса Житкова с убранными границами абзацев. Каждый
студент должен быть самостоятельно поставить границы абзацев в тех мес-
тах, где это ему представлялось необходимым. При этом было сообщено, что
предложение 1 представляет собой начало абзаца.
В табл. 4.3 приведены результаты одного из таких экспериментов.
Список предложений, перед 1 1 1 1 1 1 1 13

которыми следует поставить 3 7 3 3 3 3 3 7
границу абзаца 11 11 7 7 15 11 7 10
11 15 10 11
11 15
Количество студентов, пред- Всего:
11 3 1 1 1 10 1 2
ложивших данный вариант 30
Таблица 4.3. Результаты эксперимента по расстановке границ абзацев
Границы перед предложениями 3 и 11 оказались очень существенными.

Только три человека (10 %) не поставили границу перед предложением 3,
и только двое (7 %) не поставили границу перед предложением 11. Из этого
следует несколько выводов. Во-первых, безусловно, границы абзацев перед
предложениями 3 и 11 не являются простой графической условностью. Они
маркируют границы между компонентами глобальной структуры дискурса,
и носители языка с 90-процентной вероятностью сходятся в том, где эти гра-
ницы находятся. Во-вторых, абзацы во многом представляют собой избы-
точную информацию. Когда они устранены, носитель языка по другим эле-
ментам формы текста все равно в состоянии восстановить те места, где они
должны быть.
С другой стороны, имеется большое количество случаев, в которых
испытуемые данного квазиэксперимента разошлись в своих суждениях.
В особенности это касается тех тринадцати человек (целых 43 %!), которые
поставили границу перед предложением 15. Вероятно, эти испытуемые про-
интерпретировали предложения 15-16 не как продолжение описания того,
что происходило в кабине управления и, соответственно, было видно пило-
ту, механику и ученику, а как нечто с позиций внешнего наблюдателя-рас-
сказчика, то есть усмотрели здесь существенный разрыв связности. Очевид-
но, это означает, что границы между абзацами не полностью выводимы из
прочей формы текста. То, как их расставляет автор или редактор, несет само-
стоятельную семантическую информацию. Тот факт, что в оригинальном
тексте нет границы абзаца перед предложением 15, сигнализирует адресату:
предложения 15-16 должны интерпретироваться как часть эпизода 11-16, как
то, что происходит в кабине управления и находится в поле зрения экипа-
жа.
В принципе, тот факт, что расстановка абзацев не абсолютно безразлич-
на и не абсолютно предсказуема, не слишком отличает абзацы от других
элементов текстовой формы. Например, в преподавании иностранного язы-
ка иногда используется такой прием, как изъятие из текста всех предлогов и
дальнейшее задание их восстановить. Это, казалось бы неестественное,
упражнение во многих случаях оказывается осуществимым. Нельзя сказать,
что предлоги ничего не значат, но их значение восстановимо из контекста.
Еще больше по своим свойствам абзацы напоминают знаки препинания.
Они тоже во многом избыточны, но иногда оказываются смыслоразличи-
тельными. Абзацы похожи на знаки препинания и в другом отношении —
и те, и другие представляют собой бледные аналоги тех языковых средств,
которые используются в устном дискурсе. Знаки препинания заменяют в
редуцированном и дискретном виде большой репертуар просодических
средств устного дискурса. Абзацы, тоже редуцированно и дискретно, заме-
няют такие маркеры глобальной структуры, как относительно длинные
паузы и специальные дискурсивные маркеры. Cуществует ряд типологи-
чески-ориентированных работ (напр., Grimes 1975; Hinds ed. 1978; Longacre
1983) о разных языках, в которых термин «абзац» используется нейтрально
относительно модуса, т. е. применительно и к устному дискурсу. Согласно
этим работам, абзац помечается неким специальным маркером, типа рус
ского а — ср. использование этого маркера на границе абзаца в примере,
разобранном выше.
Существует несколько традиций описания глобальной структуры диа-
логического дискурса. Во всех случаях в качестве глобальных блоков диало-
га рассматриваются г р у п п ы р е п л и к. Так, в исследовании Баранов,
Крейдлин 1992 была сформулирована модель, основанная на теории рече-
вых актов. Одно из основных понятий этой теории — понятие иллокуции,
т. е. намерения, которое говорящий реализует в речевом акте. Авторы пред-
ложили понятие иллокутивного вынуждения — отношения между такими
парами реплик диалога, в которых первая реплика вызывает или предопре-
деляет вторую. Простейший пример иллокутивно вынуждающего речевого
акта — вопрос, вынуждающий ответ. Группы реплик, связанные отношени-
Дискурс 151
ями иллокутивного вынуждения, авторы назвали минимальными диалога-

ми или минимальными диалогическими единицами (МДЕ).
Другая традиция связана с описанием устного общения и возникла в
рамках Анализа бытового диалога. Как уже было упомянуто в разделе 4.2,
в этом исследовательском направлении используется понятие смежных
пар (adjacency pairs) — групп реплик, весьма похожих на МДЕ (Schegloff,
Sacks 1973).
4.4.2. Локальная структура. В противоположность глобальной структу-

ре, л о к а л ь н а я с т р у к т у р а дискурса — это членение дискурса на ми-
нимальные составляющие, которые имеет смысл относить к дискурсивному
уровню. Во многих исследованиях начиная с 1980-х гг. такими минималь-
ными единицами считаются п р е д и к а ц и и, или к л а у з ы. В работах,
ориентированных непосредственно на устный дискурс, используется ряд
понятий, основанных на наблюдении, что устный дискурс разворачивается
не в виде плавного непрерывного потока, а в виде квантов — или, другими
словами, сегментов, шагов, порций, импульсов или толчков. Устный дис-
курс представляет собой последовательность таких квантов. Сегментация
на кванты — это одновременно и теоретическая, и практическая проблема.
С теоретической точки зрения важно понять объем квантов и почему он
именно такой, каковы признаки границы между ними. С практической точ-
ки зрения необходимы критерии, позволяющие с достаточной объективно
стью передать локальную структуру устного дискурса, графически отразив
его сегментацию в транскрипции.
В литературе по сегментации устной речи используются разнообразные
термины — синтагмы, интонационные группы, ритмические группы, инто-
национные единицы, просодические единицы/фразы и т. д. (Щерба 1955;
Cruttenden 1986; Светозарова и др. 1988; Chafe 1994: 57; Chafe 2001; Хитина
2004; Кривнова 2007; Stelma, Cameron 2007). В настоящей главе используется
термин э л е м е н т а р н ы е д и с к у р с и в н ы е е д и н и ц ы (ЭДЕ), вве-
денный и обоснованный в работах A.A. Kibrik 2000; Литвиненко 2000; А.А. Киб
рик, Подлесская ред. 2009; ср. также Carlson et al. 2003, Stede 2012. Этот термин
представляется предпочтительным, поскольку он отражает функциональ-
ную природу данных единиц, а также позволяет с единых позиций описы-
вать устный и письменный дискурс.
ЭДЕ можно выделить на просодическом основании, при этом они обла-
дают следующими чертами (Брызгунова 1977; Николаева 1977; Светозаро-
ва и др. 1988: 146–147; Кривнова 1989; Levelt 1989: 308; Chafe 1994: 58–59;
А.А. Кибрик, Подлесская ред. 2009):
— единый контур частоты основного тона, типично начинающийся с базо-

вой для данного говорящего частотного уровня с дальнейшим подъемом
и, часто, падением;
— наличие основного акцентного центра, как правило рематического;
— характерный громкостный паттерн: затихание к концу;
— характерный темповый паттерн: ускорение в начале, замедление к концу;
— типичный паттерн паузации: дыхание / планирование пауз на грани-
цах, отсутствие пауз в пределах ЭДЕ.
Просодически выделенные ЭДЕ имеют тенденцию коррелировать с кла-
узами. Это явление было обнаружено в целом ряде языков, включая англий-
ский (Chafe 1994: 65–66; Croft 1995: 845), японский (Iwasaki 1993), китайский
(Tao 1996), тайский (Iwasaki 1996), сасак (Индонезия; Wouk 2008). В корпусе
«Рассказы о сновидениях» (А.А. Кибрик, Подлесская ред. 2009) клаузальные
ЭДЕ составляют более двух третей из всех ЭДЕ. Среди клаузальных ЭДЕ в
«Рассказах о сновидениях» наиболее многочисленную группу представля-
ют канонические ЭДЕ — те, которые содержат лексически полный глаголь-
ный предикат. Они составляют 48 % от всех ЭДЕ корпуса. Клаузальные, но
неканонические ЭДЕ включают в себя клаузы с неглагольным предикатом и
нефинитные клаузы. Неклаузальные ЭДЕ можно разделить на два больших
класса: малые и большие.
Малые ЭДЕ достаточно хорошо представлены (26 %) в корпусе и включа-
ют в себя следующие подклассы: субклаузальные (13,5 %); регуляторные (6,4 %);
усеченные ЭДЕ (5,1 %); специальные иллокуции, такие как различные фор-
мы обращений, звукоподражания и т. д. (1,0 %).
Противоположное отклонение от канонических дискурсивных единиц
можно обнаружить в больших ЭДЕ — тех, что передают больше пропозици-
онального содержания, чем типичная клауза. Большие ЭДЕ составляют 6,3 %
всех ЭДЕ корпуса. Причины, приводящие к формированию больших ЭДЕ,
разнообразны и включают глагольную сериализацию, редупликацию, ин-
финитивные и эпистемические конструкции, конструкции с цитацией и т. д.
(А.А. Кибрик, Подлесская ред. 2009: глава 7). О типах ЭДЕ см. также Подлес-
ская 2011.
С учетом имеющихся отклонений, в целом можно обоснованно сделать
следующее обобщение:
 С точки зрения локальной структуры, дискурс представляет собой це-
почку предикаций.
Феномен предикации занимает центральное место в архитектуре языка.
Предикация одновременно является единицей хранения в долговременной
памяти и единицей речепорождения. Что касается единицы более высокого
Дискурс 153
уровня — предложения, — то его роль и в дискурсивной структуре, и в систе-

ме хранения информации гораздо скромнее. В исследованиях по воспроиз-
ведению ранее полученной вербальной информации обычно выясняется,
что распределение информации по предикациям относительно неизменно,
а объединение предикаций в сложные предложения значительно более из-
менчиво.

4.4.3. Теория риторической структуры как интерфейс между ло-
кальной и глобальной структурой. В Теории риторической структуры,
созданной в 1980-е гг. У. Манном и С. Томпсон (Mann, Thompson 1988), пред-
ложен единый подход к описанию глобальной и локальной структуры дис-
курса. Теория риторической структуры (ТРС) основана на предпосылке о
том, что любая единица дискурса связана хотя бы с одной другой единицей
данного дискурса посредством некоторой осмысленной связи. Такие связи
называются р и т о р и ч е с к и м и о т н о ш е н и я м и. Термин «риторичес-
кие» указывает на то, что каждая единица дискурса существует не сама по
себе, а добавляется говорящим к некоторой другой для достижения опреде-
ленной коммуникативной цели. Дискурсивные единицы (ДЕ), вступающие
в риторические отношения, могут быть самого различного объема — от мак-
симальных (непосредственные составляющие целого дискурса) до мини-
мальных (отдельные предикации). Дискурс устроен иерархически, и д л я
в с е х у р о в н е й и е р а р х и и используются одни и те же риторические
отношения. В этом смысле ТРС является уникальным инструментом, позво-
ляющим е д и н ы м о б р а з о м представить глобальную и локальную
структуру дискурса.
В число риторических отношений (всего их более двух десятков) входят
такие, как Sequence (последовательность), Volitional result (волитивный ре-
зультат), Non-volitional result (неволитивный результат), Condition (условие),
Concession (уступка), Joint (конъюнкция), Elaboration (детализация), Back-
ground (фон), Purpose (цель), Otherwise (альтернатива) и др. ДЕ, вступающая
в риторическое отношение, может играть в нем роль я д р а либо с а т е л -
л и т а. Бóльшая часть отношений асимметрична и бинарна и содержит ядро
и сателлит. Например, в паре предикаций Иван вышел рано, чтобы не опоз-
дать на встречу имеет место риторическое отношение цели; при этом пер-
вая часть является главной и представляет собой ядро, а вторая является за-
висимой, сателлитом. Другие отношения, симметричные и не обязательно
бинарные, соединяют ядра. Таково, например, отношение конъюнкции:
Морж — морское млекопитающее. Он живет на севере. Два типа риторических
отношений напоминают противопоставление между подчинением и сочи-
нением, а список риторических отношений типа «ядро–сателлит» весьма

похож на традиционный список типов обстоятельственных придаточных.
Это неудивительно — фактически ТРС распространяет типологию семанти-
ко-синтаксических отношений между предикациями на отношения в дис-
курсе. Для ТРС несущественно, выражено ли данное отношение союзом со-
ответствующей семантики, или запятой, или же оно соединяет независимые
предложения или группы предложений.
В ТРС разработан формализм, позволяющий представлять дискурс в
виде сетей дискурсивных единиц и риторических отношений. Риторичес-
кая трактовка в принципе не зависит от того, как внешне оформлена та или
иная предикация. Ср. пример (2), в котором всем трем способам выражения
соответствует один и тот же риторический граф (рис. 4.2).
(2) 1. Иван боялся разбудить ребенка
2а. . Он вошел в комнату на цыпочках.
2б. , поэтому он вошел в комнату на цыпочках.
2в. и вошел в комнату на цыпочках.
Рисунок 4.2. Риторический граф, соответствующий примеру (2)
Согласно принятому в ТРС формализму, стрелка в асимметричном отно-

шении направлена от зависимого (сателлита) к главному (ядру). (В принципе,
стрелки логически избыточны, т. к. вертикальный штрих — см. рис. 4.2 —
указывает ДЕ, являющуюся ядром. Поэтому можно пользоваться просто ду-
гами.) Главный критерий выделения ядра состоит в следующем: ядро может
выступать как представитель всей группы.
В качестве примера можно рассмотреть фрагмент (3) из рассказа Б. Жит-
кова «Над водой». Риторический г р а ф, соответствующий этому примеру,
приведен на рис. 4.3. Этот граф содержит случаи как асимметричных, так и
симметричных отношений; входящие в симметричное отношение едини-
цы соединяются с объединяющей их единицей косыми штрихами. Читате-
лю предлагается проанализировать этот граф, пользуясь определениями ри-
торических отношений по ссылке: http://www.philol.msu.ru/~otipl/new/main/
courses/discourse/rhetrel.rtf.
(3) 1. Два мотора вертели два винта.
2. За их треском трудно было слушать друг друга пассажирам, кото-
рые сидели в каюте аппарата.
3. Они переписывались на клочках бумаги.
4. Некоторые не отрываясь глядели в окна,
5. другие, наоборот, старались смотреть в пол,
Дискурс 155
6. чтобы как-нибудь не увидать, на какой они высоте,

7. и не испугаться,
8. но они чувствовали, что под ними,
9. и от этого не могли больше ни о чем думать.
Рисунок 4.3. Риторический граф, соответствующий примеру (3)
Авторы ТРС специально подчеркивают возможность а л ь т е р н а т и в -

н ы х т р а к т о в о к одного и того же текста. Иначе говоря, для одного и
того же текста может быть построен более чем один граф риторической
структуры, и это не рассматривается как дефект данного подхода. Действи-
тельно, попытки применения ТРС к анализу реальных текстов сразу де-
монстрируют множественность решений. Тем не менее, эта множествен-
ность очень ограничена. К тому же, принципиальная возможность различных
трактовок не противоречит реальным процессам использования языка,
а, напротив, вполне им соответствует. Существует ряд весомых подтвержде-
ний того, что ТРС в значительной степени моделирует реальность и пред-
ставляет собой важный шаг в понимании того, как дискурс устроен «на са-
мом деле». Во-первых, сами авторы ТРС приводят процедуру построения
резюме (реферата, краткого варианта) текста на основе графа риторической
структуры. По определенным правилам многие сателлиты в риторических
парах могут быть опущены, а результирующий текст останется связным и
вполне репрезентативным по отношению к исходному тексту. Во-вторых, в
важной работе Б. Фокс об анафоре в английском дискурсе (Fox 1987) было

показано, что выбор референциального средства (местоимение / полная ИГ)
зависит от риторической структуры; см. также A.A. Kibrik 2011.
ТРС изначально была в основном предназначена для описания пись-
менного дискурса. Однако при определенной модификации ТРС может
быть приспособлена и для устного дискурса; такой опыт был предпринят в
работе А.А. Кибрик, Подлесская ред. 2009. ТРС позволяет по-новому подойти
к некоторым традиционным лингвистическим проблемам, таким как рефе-
рирование текста, референциальный выбор, определение дискурсивных
жанров. О некоторых расширениях ТРС см. Carlson et al. 2003; Taboada, Mann
2006. Помимо теории У. Манна и С. Томпсон существует еще много моделей
дискурсивных семантических отношений, см. Grimes 1975; Reichman 1985;
McKeown 1985; Hobbs 1985; Шувалова 1990; Wolf, Gibson 2005.
4.5. Дискурсивные факторы «точечных» языковых явлений

(грамматика, лексика, просодия, жесты)
Третий основной круг проблем, исследуемых в дискурсивном анализе —
в л и я н и е д и с к у р с и в н ы х ф а к т о р о в на более мелкие языковые
составляющие — грамматические, лексические, фонетические, невербальные.
Например, порядок слов в предикации такого языка, как русский, хотя и
является г р а м м а т и ч е с к и м явлением, не может быть объяснен без
апелляции к дискурсивным факторам. Порядок слов чувствителен к харак-
теристикам коммуникативной организации высказывания, которые обыч-
но описываются с помощью понятий темы (исходный пункт высказывания)
и ремы (основной информационный элемент высказывания). Согласно идее,
изначально высказанной чешскими лингвистами (Mathesius 1939; Firbas
1992), более тематические элементы располагаются в предложении раньше,
чем более рематические. Предполагаемая универсальность этой тенденции
была поставлена под сомнение после ряда исследований, в особенности ста-
тьи Р. Томлина и Р. Роудса (Tomlin, Rhodes 1979) об алгонкинском языке од-
жибва (Сев. Америка), где была замечена прямо противоположная тенден-
ция: тематическая информация располагается позже, чем нетематическая.
К настоящему времени накопилось большое количество свидетельств того,
что принцип «рематическая информация вначале» (с вариациями: новое
вначале, неопределенное вначале, важное вначале, срочное вначале) весьма
распространен в языках мира. М. Митун (Mithun 1995) отметила, что при-
нцип «рема вначале» поддерживается просодическими факторами, так как
и рема, и начало предикации склонны к просодической выделенности (более
высокая амплитуда и более высокая частота). Ряд авторов пытается дать ко
Дискурс 157
гнитивные объяснения обоим принципам порядка, однако пока оконча-

тельно не выяснено, почему в одних случаях преобладает один принцип, а
в других — другой.
Русский порядок слов изучался в рамках разных теоретических подходов;
одно из наиболее подробных исследований принадлежит американскому
русисту О. Йокояме. В книге «Дискурс и порядок слов» (Yokoyama 1986, рус-
ский перевод Йокояма 2005) Йокояма предложила когнитивную модель, ос-
нованную на состояниях базы знаний говорящего и адресата и призванную
полностью объяснить порядок слов в русских высказываниях. Одно из на-
иболее полных исследований проблематики темо-рематического членения
в русском языке принадлежит Т. Е. Янко (2001).
Следующее грамматическое явление, объясняемое дискурсивными фак-
торами — выбор между главной и зависимой формой предикации в дискур-
се. Согласно гипотезе ряда авторов (см., напр., Labov 1972a; различные статьи
в сборнике Haiman, Thompson eds. 1988), этот выбор является иконическим
отражением дискурсивной значимости событий: более значимые события,
входящие в основную линию дискурса (mainline), или вынесенные на пер-
вый план (foregrounded), типично кодируются главными предикациями,
а второстепенные события (backgrounded) — зависимыми предикациями.
Данное явление наиболее изучено на материале нарративного дискурса. Ти-
повое исключение из общего правила состоит в том, что временные обстоя-
тельственные придаточные могут входить в основную линию, поскольку
нарратив строится в первую очередь на основе семантического отношения
«последовательность».
Есть и множество других грамматических явлений, управляемых дис-
курсивными факторами — структуры с вынесенным топиком, расщеплен-
ные структуры (cleft), конструкции с маркированием переключения рефе-
ренции (switch-reference), конструкции с определительными придаточными,
сложносочиненные предложения, различные явления пропозициональной
деривации, инверсив, глагольный вид и т. д. См. также Thompson, Couper-
Kuhlen 2005; Mithun 2015.
Пример л е к с и ч е с к о г о явления, объясняемого дискурсивными фак-
торами, — референциальный выбор, т. е. выбор наименования лица или объ-
екта в дискурсе. Такое именование может быть выполнено посредством
полной именной группы (имени собственного — напр., Сергей, или дескрип-
ции — мой сосед снизу, этот алкоголик), посредством местоимения (напр., он)
или даже посредством нулевой формы (как в предложении Пушкин считал,
что Ø должен вызвать Дантеса). Такого рода выбор может быть объяснен
только посредством сочетания дискурсивных факторов — таких, как рассто-
яние до предшествующего упоминания данного участника, роль этого пред-

шествующего упоминания в своей предикации, значимость данного участ-
ника для дискурса в целом и т. д. Разные авторы придают особое значение
разным факторам (см., напр., различные статьи в сборнике Fox ed. 1996). При
этом часто остается неясным, какую роль играют факторы, не являющиеся
центральными в конкретном случае — можно ли их влияние счесть пренеб-
режимо малым или они все же оказывают воздействие на референциальный
выбор. Многофакторный когнитивный подход к референциальному выбору
был предложен в работах автора этой главы; см. A.A. Kibrik 2011. О пробле-
мах референции см. также Арутюнова 1982; Падучева 1985; Шмелев 1995.
Другое лексическое явление, активно исследуемое в связи с влиянием
дискурсивных факторов — так называемые дискурсивные маркеры (дискур-
сивные слова). В самом общем виде дискурсивные маркеры можно опреде-
лить как лексические средства, помогающие встроить данный фрагмент
дискурса в более широкий контекст. К дискурсивным маркерам относятся
коннекторы, помечающие структуру дискурса как такового (напр., союзы
когда, потому что, но, и и т. д.), а также несколько других категорий единиц:
маркеры ментальных процессов говорящего (слова типа вот, ну, так ска-
зать), маркеры контроля над ментальными процессами адресата (слова типа
понимаешь, видите ли) и пр. Исследование дискурсивных маркеров является
одной из наиболее популярных областей на стыке дискурсивного анализа и
лексикологии, см. напр., Schiffrin 1987; Fraser 1999; Maschler, Schiffrin 2015.
О русских дискурсивных словах и сходных с ними лексических элементах
см. Николаева 1985; Баранов и др. 1993; Киселева, Пайар ред. 1998, 2003.
Особая и важная подгруппа дискурсивных маркеров — так называемые мар-
керы обратной связи (backchannels), которые служат подтверждению того,
что собеседник слушает и понимает второго собеседника в диалоге. Это сло-
ва типа угу, понятно и т. п. (см., напр., Schegloff 1982).
Далее, без учета дискурсивных факторов не могут быть объяснены мно-
гие фонетические явления в устном дискурсе — это касается сильного/слабо-
го акцентуирования слов в устной речи, использования интонационных
контуров, паузации и других видов д и с к у р с и в н о й п р о с о д и и. Дис-
курсивная просодия русского языка исследовалась в известных работах
Брызгунова 1977; Николаева 1982; Янко 2001. Этап в изучении этого явления
связан с именем Сандро Васильевича Кодзасова, см. одну из его первых ра-
бот на эту тему Кодзасов 1996 и итоговую книгу Кодзасов 2009. В работах
С. В. Кодзасова были рассмотрены такие компоненты просодии, как разме-
щение акцента, направление тона в акценте, интервал тона в акценте, арти-
куляционная поза, интегральная выделенность, долгота/краткость в акцен-
Дискурс 159
те, маркированная фонация и многие другие. С. В. Кодзасов называет свою

модель комбинаторной, подчеркивая таким образом автономность различ-
ных просодических средств и различных типов значений, которые могут
встречаться в разнообразных сочетаниях. Каждый слой просодии, по
С. В. Кодзасову, передает некоторый тип дискурсивной семантики. Так, раз-
мещение акцента зависит от категории данного/нового. Восходящий тон в
главном акценте иконически кодирует ожидание продолжения, незавер-
шенность, а нисходящий, напротив, завершенность. Долгота кодирует
большое расстояние (физическое, временное или ментальное), и т. д. Комби-
наторная модель просодии противопоставлена подходу, выделяющему не-
сколько интонационных контуров со сложной формальной структурой и
комплексной семантикой. Многие идеи С. В. Кодзасова были взяты за осно-
ву подхода к локальной дискурсивной структуре, реализованного в моно-
графии А.А. Кибрик, Подлесская ред. 2009; см. также Коротаев 2015. Просодия
английского языка описана в таких работах, как Cruttenden 1986; Pierrehumbert,
Hirschberg 1990; Barth-Weingarten et al. eds. 2009.
Просодия представляет собой невербальный, но вокальный информаци-
онный канал, всегда используемый в устной речи. Помимо этого, речь со-
провождается невокальным поведением, которое в целом можно обозначить
как кинетическое. К кинетическому поведению относятся ж е с т ы рук, го-
ловы, других частей тела. Жесты согласованы с вербальным дискурсивным
поведением и, таким образом, также представляют собой формальные еди-
ницы, находящиеся под воздействием дискурсивных факторов. Исследова-
ние жестикуляции является одним из устоявшихся направлений научной
работы на кафедре теоретической и прикладной лингвистики филологичес-
кого факультета МГУ, см. Николаева 2002, 2004, 2013. Проблематика сопро-
вождающей речь жестикуляции и, шире, мультиканальной коммуникации
рассматривается в главе 12 в наст. изд.
4.6. Когнитивное и социальное измерения дискурса

Лингвистика имеет длительную традицию автономизации. Автономная
лингвистика основывается на идее, что языковая система может быть описа-
на и объяснена в пределах себя самой, без апелляции к другим феноменам
(таким, как психика, мышление, мозг, анатомия и физиология человека, об-
щество, культура и т. д.). Сторонники автономного подхода обычно характе-
ризуют любое объяснение языковых фактов, опирающееся на внешние по
отношению к языку феномены, как «не лингвистику». Самая могуществен-
ная школа в современной лингвистике, придерживающаяся позиций авто-
номизации, — это генеративная грамматика. В 1970-80-е гг. как реакция на
автономную лингвистику возник целый ряд направлений, основанных на

прямо противоположном тезисе — тезисе о том, что язык тесно связан с
к о г н и т и в н ы м и функциями человека. Если язык является частью объ-
емлющей когнитивной системы, то естественно ожидать, что многие языко-
вые явления могут найти свое объяснение в когнитивных функциях. К чис-
лу первых работ современной эпохи, выдвинувших на первый план эту
идею, относятся Chafe 1974; Звегинцев 1996 (издание ранее написанных ра-
бот); Lakoff, Johnson 1980; А.Е. Кибрик 1983.
К о г н и т и в н а я л и н г в и с т и к а в нынешнем контексте — ветвь
лингвистического функционализма (см. Демьянков 1995; А.А. Кибрик, Плун
гян 1997), считающего, что языковая форма производна от функций языка.
Однако разные направления функционализма сосредотачиваются на раз-
ных типах функций — напр., семантических ролях, связности текста, комму-
никативных установках и т. д. Когнитивное направление функционализма
особо выделяет роль когнитивных функций и предполагает, что остальные
функции выводимы из них или сводимы к ним. Как писал А. Е. Кибрик,
«в основе современного когнитивного подхода к языку лежит идея целена
правленной реконструкции когнитивных структур по данным внешней
языковой формы. Реконструкция опирается на п о с т у л а т о б и с х о д -
ной когнитивной мотивированности языковой формы:
в той мере, в какой языковая форма мотивирована, она “отражает” стоящую
за ней когнитивную структуру» (А.Е. Кибрик 2008: 205).
Между различными когнитивными феноменами пролегает фундамен-
тальное различие с точки зрения того, какова их роль по отношению к языку.
Одни из них ответственны за использование языка в реальном времени,
в режиме on-line. К когнитивным феноменам типа on-line относятся, в част-
ности, рабочая память, внимание, активация, сознание. Эти феномены свя-
заны с коммуникативной функцией языка — функцией передачи информа-
ции от одного человека к другому.
Феномены другого типа не имеют прямого отношения к функциониро-
ванию языка в реальном времени, а связаны с языком как средством хране-
ния и упорядочения информации — это феномены типа off-line. К феноме-
нам второго типа относятся долговременная память, система категорий и
категоризация, структуры представления знаний, лексикон и т. д. Эти фено-
мены связаны с функцией языка как системы долговременного хранения
информации в голове носителя языка.
Направление, ныне официально известное как «когнитивная лингвис-
тика», оформилось в Северной Америке и Западной Европе в 1980-е гг. Это
направление фактически ýже, чем вся совокупность исследований, посвя-
Дискурс 161
щенных связи языка с когнитивной системой. В современной лингвистике

сложилась такая ситуация, что понятия «когнитивная лингвистика», «ког-
нитивный подход» ассоциируются в основном с работой в области исследо-
вания категорий, лексической семантики, метафоры и т. д., то есть явлений
типа off-line. Большинство исследований, появляющихся под рубрикой
«когнитивная лингвистика», объединены не только представлением о ко
гнитивной мотивированности языковых явлений, но и следованием одной
из двух наиболее известных школ, связанных с именами Дж. Лакоффа (напр.,
Lakoff 1987) и Р. Лангакера (Langacker 1987/1991). Проблематика когнитивно-
лингвистических работ обсуждается в обзорах Демьянков 1994; Кубрякова
1994; Рахилина 1997; Ченки 1997, а также в главе 7 в наст. изд.
В последнее время ситуация начала меняться, и «когнитивная лингви
стика» все чаще включает и дискурсивные исследования, т. е. явления типа
on-line, процессы построения и понимания дискурса. Несомненно, когни-
тивный подход применим и продуктивен в области явлений типа on-line не
в меньшей степени, чем в области семантики; см. van Hoek et al. eds. 1999;
А.А. Кибрик и др. ред. 2015.
Противопоставление и переплетение структуры и функционирования
характерны не только для языка, но и для всего живого. Существуют два
возможных взгляда на любой живой объект — с точки зрения его структуры
и с точки зрения его функционирования. В биологических науках выделя-
ются два раздела — анатомия и физиология. Анатомия — наука о структуре
организма, о его составляющих — крови, скелете, мышцах и т. д. Но не менее
важно понять, как это тело функционирует, и этим занимается физиология.
Анатомия связана со статической структурой, физиология — с динамиче
ским ее использованием, употреблением. Можно было бы прокламировать
идею, что физиология не имеет значения, мы изучаем только то, что можно
пощупать. Но вряд ли есть приверженцы такой идеи в биологии, т. к. чело-
веческое сознание всегда задается вопросом: а для чего это нужно? Для чего
нужно сердце? Для чего нужны мышцы? Как организм выживает при помо-
щи этих органов? Любой вопрос такого типа приводит нас в область физио-
логии, performance, on-line.
Аспекты off-line и on-line постоянно переплетаются. Хотя это противо-
поставление фундаментально, оно не дискретно. Почему? Потому что, во-
первых, употребление формирует структуру: любой анатомический элемент
существует, потому что он выполняет какие-то функции или выполнял их
когда-то. Детерминация формы со стороны функции не является абсолют-
ной. Если бы она была абсолютной, то все живые организмы были бы оди-
наковыми, а в области языка — были бы одинаковыми все языки. Поэтому
есть и обратная зависимость — структура, сформировавшаяся к данному мо-

менту, накладывает ограничения на функционирование.
Поэтому при описании любого языкового явления важно стараться по-
нять, в какой мере его форма определяется его функцией, а в какой мере
имеющаяся форма, каким-то образом кристаллизованная в языке, ограни-
чивает возможности употребления. В целом, чем больше языковая составля-
ющая, тем в целом неестественнее отрешаться от аспекта on-line. Отчасти
это связано с количеством единиц: фонем — несколько десятков, слов — не-
сколько десятков тысяч, дискурсов — бесконечное открытое множество, они
никогда не повторяются. Хотя в них можно усмотреть повторяющиеся моде-
ли (см. раздел 4.3.2), но процессы их продуцирования, их развертки во вре-
мени являются более важными.
Основой когнитивного взгляда на дискурс и язык вообще является учет
того факта, что, пользуясь языком, мы оперируем з н а н и я м и. Использу
емые знания лишь отчасти эксплицируются в дискурсе, большая роль при-
надлежит имплицитным знаниям. Дисциплина, изучающая вопросы им
плицитных знаний, традиционно именуется прагматикой. Операции над
знаниями выполняются при помощи таких когнитивных систем, как созна-
ние, мышление, внимание, память, категоризация.
Таким образом, когнитивный взгляд на дискурс связан с изучением
внутренних процессов, происходящих в мозгу и уме говорящего индивида.
Очевидно в то же время, что дискурс предполагает, как правило, более од
ного участника. Между двумя, несколькими или многими индивидами раз-
ворачивается коммуникация как некоторый обмен знаниями, оценками,
эмоциями. Отсюда следует с о ц и а л ь н ы й аспект дискурса. Даже элемен-
тарный коммуникативный акт между двумя людьми предполагает роли го-
ворящего и адресата. Это простейшие социальные роли, представленные в
коммуникативном акте. Конечно, для коммуникации важны и многие более
устойчивые социальные роли (гендерные, этнические, возрастные, статус-
ные, профессиональные).
Несомненно, различные виды социального взаимодействия относятся к
числу наиболее базовых функций языка. Так, в исследованиях М. Б. Бергель-
сон (2007: 26) выделяются следующие коммуникативные функции языка:
— информирующая функция (включая запрос информации);
— функция взаимодействия и воздействия на адресата;
— аффективная функция (оценка, эмоции);
— изобразительная функция (в т.ч. языковая игра).
Дискурс 163
В книге М. Томаселло (2011), исследующей самые первичные социаль-

ные взаимодействия в фило- и онтогенезе, указываются следующие основ-
ные коммуникативные мотивы:
• просьба;
• информирование (с целью помочь);
• приобщение (sharing).
Между когнитивным и социальным аспектами дискурса нет противоре-
чия. Напротив, эти аспекты с о г л а с о в а н ы между собой. Исходным пун-
ктом для любого акта коммуникации является коммуникативное намерение
в когнитивной системе говорящего. Это коммуникативное намерение затем
разворачивается в семантическую сеть и во внешнюю дискурсивную форму.
Коммуникативные намерения в индивидуальном уме говорящего форми-
руются в соответствии с фактором адресата (Арутюнова 1981) или с моделью
психического (theory of mind; Premack, Woodruff 1978). Говорящий должен
постоянно отслеживать знания, установки, намерения собеседника, без это-
го коммуникация не будет успешной.
В целом можно заключить, что внутренние когнитивные процессы ин-
дивида нужны для того, чтобы обеспечить коммуникацию, а протекающие
коммуникативные процессы, в свою очередь, постоянно индуцируют ког-
нитивные процессы в умах коммуникантов.
5. Семантика 1
И. М. Кобозева, С. Г. Татевосов
С е м а н т и к а (Semantics) — раздел лингвистики, который изучает, как при

помощи естественного языка (ЕЯ) осуществляется передача информации 2.
Язык — относительно устойчивая система знаков, структурирующих и ко-
дирующих опыт, полученный в результате взаимодействия людей с окру-
жающим миром и себе подобными. Этот код служит средством сообщения
знаний, мнений, выражения переживаемых состояний не только между
теми, кто находится в непосредственном общении, но и теми, кто разделен
во времени. Знаки языка (морфемы, слова, синтаксические и итонацион-
ные конструкции) наделены относительно стабильным з н а ч е н и е м. При
этом на их сочетаемость друг с другом и условия их уместного употребле-
ния налагаются определенные ограничения. Выявление и описание значе-
ний, а также с о ч е т а е м о с т н ы х о г р а н и ч е н и й языковых знаков на
уровне морфем входит в задачи м о р ф е м н о й, на уровне слов — л е к с и -
ч е с к о й, на уровне предложений — с и н т а к с и ч е с к о й с е м а н т и -
к и. Когда знаки ЕЯ употребляются в речи, передаваемая ими информация
вступает во взаимодействие с экстралингвистической информацией, как
ситуативной, т. е. поставляемой конкретной ситуацией общения, так и эн-
циклопедической, хранящейся в памяти коммуникантов. В результате та-
кого взаимодействия закодированная знаками ЕЯ информация меняется,
а к т у а л и з и р у е т с я, превращаясь из абстрактного языкового значения
в конкретный с м ы с л, существенными аспектами которого являются со-
отнесенность с объектами и ситуациями действительного или возможного
мира (р е ф е р е н ц и я) и коммуникативное намерение говорящего (и л л о -
к у т и в н а я ф у н к ц и я). Соотнесенность высказывания и употребленных
в его составе именных выражений с действительностью изучается в т е о -
р и и р е ф е р е н ц и и. Механизмы выражения говорящим коммуникатив-
ного намерения своего высказывания и понимания этого намерения слуша-
ющим изучает л и н г в и с т и ч е с к а я п р а г м а т и к а, рассматриваемая
как интегральная часть лингвистической семантики.
1
Раздел 5.5 написан С. Г. Татевосовым, остальные разделы написаны И. М. Ко-
бозевой.
2
Раздел «семантика» выделяется также в логике.
Семантика 165
Пререквизиты: Морфология, Синтаксис.
5.1.1. Значение как неотъемлемая принадлежность языкового знака
5.1.2. Типы информации, заключенной в значении знаков ЕЯ
5.2. Лексическая семантика
5.2.1. Лексическое значение vs. грамматическое значение
5.2.2. Лексическое значение vs. понятие
5.2.3. Системные отношения между значениями слов
5.2.4. Методы выявления и представления лексического значения
5.2.5. Лексико-синтаксическая информация
Семантические валентности слова
Сочетаемость слова
5.2.6. Лексическая многозначность
Виды неоднозначности
Когнитивные механизмы появления у слова нового значения
5.3. Семантика словосочетания: свободные словосочетания vs. фразеологизмы
5.4. Семантика предложения-высказывания
5.4.1. Пропозициональное содержание предложения
5.4.2. Коммуникативный компонент значения предложения
5.4.3. Прагматический компонент смысла предложения-высказывания
5.5. Формальная семантика
5.5.1. Семантика на маленьком примере
5.5.2. Означаемое, домены, логические типы, функции
5.5.3. Интерпретация и композициональность
5.5.4. Дальнейшие действия
Литература для дальнейшего чтения: Апресян 1974; Падучева 1985, 2004; Анна А.
Зализняк 2006; Иорданская, Мельчук 2007; Янко 2001; Вежбицкая 1999; Лакофф,
Джонсон 2008; Кобозева 2012; Heim, Kratzer 1998; Portner 2005.
Первоначально круг вопросов, которые впоследствии вошли в компетен-
цию лингвистической семантики, разрабатывался в рамках ф и л о с о ф и и 3.
3
Философия языка (philosophy of language) стала одним из разделов философии,
посвященным изучению самых общих вопросов, связанных с отношением между
языком, теми, кто его использует, и миром. Раздел «Философия зыка» по традиции
выделяется также в рамках учебного курса «Общего языкознания». В нем трактуют-
ся, в числе прочих, и некоторые общие вопросы семантики, см., напр., раздел «Лин-
гвосемиотика. Язык как система знаков», относимый к ведению философии языка
(«лингвофилософии») в Даниленко 2009: 8–9.
166 И. М. Кобозева, С. Г. Татевосов
Так, современные представления о соотношении иконичности (изобрази-

тельности, мотивированности формы языкового знака его значением) и ус-
ловности (конвенциональности) знаков ЕЯ уходят своими корнями в фило-
софский спор о том, как связаны вещь и ее имя — по природе вещи или по
установлению людей, представленный в диалоге Платона «Кратил». Ряд по-
нятий, которыми оперирует современная семантика (напр., денотат, сигни-
фикат), восходит к средневековой схоластической философии. Используе-
мые современными лингвистами метаязыки для представления значения
единиц языка и смысла высказываний в идейном отношении близки к уни-
версальным языкам мысли, которые пытались создавать в эпоху Просвеще-
ния многие философы, в частности Г. Лейбниц и И. Ньютон.
Существенную роль в развитии лингвистической семантики сыграла
л о г и к а. В рамках логики был заложен фундамент т е о р и и р е ф е р е н -
ц и и. Многие важные понятия лингвистической семантики были впервые
введены логиками, напр., понятие пресуппозиции (в оригинале нем. Voraus
zetzung), введенное Г. Фреге, или импликатуры (implicature), введенное
П. Грайсом. Языки логических исчислений приспосабливаются лингвиста-
ми для целей формального представления смысла предложений.
Полноправным предметом лингвистического исследования содержатель
ная сторона знаков ЕЯ становится лишь в ХIХ в., когда господствующим стал
сравнительно-исторический метод исследования языков. В этот период на-
чалось не умозрительное, а эмпирическое изучение значения языковых
знаков, конкретнее, тех изменений, которым подвергаются значения слов с
течением времени. Данный раздел лингвистики первоначально было пред-
ложено назвать с е м а с и о л о г и е й, нем. Semasiologie (Reisig 1839). Однако
в качестве общего названия для области лингвистики, которая исследует то,
как устанавливается соответствие между формой языкового выражения и
его значением / смыслом, был принят термин с е м а н т и к а (в оригинале
фр. Sémantique), предложенный в Bréal 1897.
Настоящий расцвет семантики начинается в 1960-е гг. Если ранее семан-
тическая проблематика разрабатывалась преимущественно на материале
лексики, то с появлением в 1960-е гг. структуралистских теорий интеграль-
ного описания языка, задающего соответствие между значением предложе-
ния и его звуковой формой — Теории порождающих грамматик (Chomsky
1965), Теории моделей «Смысл» ⇔ «Текст» (Мельчук 1974) и им подобных —
возникла необходимость в описании значений единиц всех уровней анали-
за языка, начиная с морфологического и кончая уровнем предложения,
а также построения правил объединения значений единиц нижестоящего
уровня, следуя которым мы получим адекватное описание значения по
строенной из них единицы вышележащего уровня. А поскольку свой вклад

в значение предложения вносят не только значения слов как единиц слова-
ря, но и значения грамматических морфем, синтаксических конструкций,
просодических маркеров, то область семантических исследований сущест-
венно расширилась, включив в себя помимо лексической семантики также
семантику морфологическую и синтаксическую, к которой может быть от-
несена и семантика линейно-акцентных структур (Янко 2001; Падучева 2016).
Следует отметить, что вопросы семантики, относящиеся к уровню морфем,
по сложившейся традиции относятся к компетенции морфологии и слово-
образования.
В 1970-е гг. получает развитие л и н г в и с т и ч е с к а я п р а г м а т и к а,
возникшая на базе т е о р и и р е ч е в ы х а к т о в, разработанной в рамках
философского направления, именуемого «лингвистической философией»,
или «философией обыденного языка» (Austin 1962; Searle 1969) 4. Лингвисти-
ческая прагматика перешла от анализа предложения как единицы языка,
к анализу высказывания — того же предложения, но рассматриваемого как
единица речи, или дискурса, то есть с учетом коммуникативной цели гово-
рящего и конкретного языкового и экстралингвистического контекста, в ко-
тором оно было или может быть употреблено. Поскольку объектом исследо-
вания в лингвистической прагматике остается соответствие между формой
высказывания и его содержанием — с м ы с л о м 5, вполне правомерным
было включение ее в семантику (см, напр., Lyons 1981; Лайонз 2003; Кобозева
2012) 6.
Примерно в то же время заявляет о себе к о г н и т и в н а я л и н г в и
с т и к а (см. раздел 5.3, а также главу 7 в наст. изд.), ядром которой является
к о г н и т и в н а я с е м а н т и к а, связывающая значение языковых знаков с
познавательными процессами и стремящаяся привести лингвистическое
описание семантических явлений в соответствие с данными, получаемыми
в к о г н и т и в н о й п с и х о л о г и и (см. главу 6 в наст. изд). Параллельно
4
Анализ этой теории и сопоставление ее с отечественными подходами к пост-
роению теории речевой деятельности можно найти в Кобозева 1986.
5
То, что термин смысл неправомерно применять по отношению к предложе-
нию, изолированному от контекста его употребления в речи, обосновано в Звегин-
цев 1976 и подтверждено анализом понятий, выражаемых словами смысл и значение
в обыденном языке в Кобозева 2000.
6
Ср. «Постулат О ГРАНИЦАХ СЕМАНТИКИ: к области семантики (в широком
смысле) относится вся информация, которую имеет в виду говорящий при развер-
тывании высказывания и которую необходимо восстановить слушающему для пра-
вильной интерпретации этого высказывания» (А.Е. Кибрик 1992: 22).
развивается тесно связанное с ф о р м а л ь н о й л о г и к о й направление

ф о р м а л ь н о й с е м а н т и к и (см. раздел 5.5).
Современная семантика — динамично развивающаяся наука. Ответы на
вопросы, которые она ставит, у представителей разных ее направлений —
структурной, когнитивной, формальной семантики — могут различаться.
Мы в данном разделе будем излагать более или менее общепринятые пред-
ставления об устройстве семантики, отмечая там, где это необходимо, раз-
личия в трактовках тех или иных понятий.
5.1.1. Значение как неотъемлемая принадлежность языкового знака.

Естественный язык (ЕЯ) — это сложная, многоуровневая система знаков 7.
Но знаки ЕЯ — это хотя и важнейший, но все-таки частный случай знаков.
Отличительное свойство знаков — их двойственная природа, соединение в
них внешней стороны, имеющей физическую природу, и внутренней, иде-
альной стороны — той информации, которую они в себе заключают. В при-
нципе любой физический объект или явление может стать знаком. Так, на-
пример, сами по себе бокалы или бутылка шампанского являются обычными
физическими объектами (точнее, артефактами) с определенными функция-
ми, но те же предметы станут знаком, если будут обнаружены на столе в
квартире в ходе следствия по делу об исчезновении ее хозяина: они станут
носителями информации о том, что с высокой вероятностью до своего ис-
чезновения хозяин ожидал прихода гостей. Погоны с определенным коли-
чеством звездочек, информирующие о военном звании того, кто их носит;
столбик ртути в градуснике, сообщающий о температуре тела человека,
и тем самым о состоянии его здоровья; государственный флаг, обознача
ющий соответствующее государство, а, например, в руках болельщиков на
трибуне стадиона во время международного матча свидетельствующий о
том, за какую команду они болеют, — все это примеры знаков. Та информа-
ция, носителем которой является знак, называется его значением. Таким об-
разом, наличие значения, или означаемого — это необходимое условие, кон-
ституирующее статус материального объекта или явления как знака. Что
касается носителя значения — означающего 8, то эта сторона знака может
быть «нулевой», то есть состоять в отсутствии материального репрезентанта.
Так, отсутствие лычек или звездочек на погонах военного означает, что их
К естественным языкам относятся не только языки, рассчитанные на слуховое

7
восприятие, но и жестовые языки глухонемых.

8
Термины означающее (фр. signifiant) и означаемое (фр. signifié) для двух сторон
знака ввел основоположник структурного направления в лингвистике — Ф. де Сос-
сюр (Saussure 1916).
обладатель — рядовой, нулевое окончание у существительных во многих

языках имеет значение ‘единственное число’ в противопоставлении мате-
риально выраженному окончанию тех же существительных, обозначающе-
му ‘множественное число’.
Общие свойства знаков и знаковых систем изучает с е м и о т и к а. В се-
миотике знаки подразделяются на п р и р о д н ы е (natural) и у с л о в н ы е
(conventional). В природных знаках их форма хотя бы отчасти мотивирован-
на, т. е. объяснима, исходя из их значения. В и к о н и ч е с к и х природных
знаках означающее подобно означаемому либо по форме, цвету, характеру
движения, звучания или др. их абсолютным качествам (знаки-образы), либо
по количественным, порядковым и т. п. относительным свойствам (знаки-
диаграммы). В и н д е к с а л ь н ы х природных знаках означаемое и означа-
ющее связаны отношениями смежности в пространственно-временном
континууме, разновидностью которых являются отношения обусловленно
сти. В у с л о в н ы х, или к о н в е н ц и о н а л ь н ы х, знаках связь означа
ющего и означаемого не мотивирована, по крайней мере, на текущем этапе
функционирования знака, да и не нуждается в мотивировке: они связаны
произвольно, по договоренности. В наших примерах количество и размер
звездочек или лычек на погонах — знак-диаграмма (чем выше воинское зва-
ние, тем их количество и размер больше); шампанское с бокалами на столе,
государственный флаг в руках болельщиков — знаки-индексы, столбик рту-
ти в градуснике — это одновременно и диаграмма (чем столбик выше, тем
более высокую температуру он обозначает), и индекс (состояния здоровья).
Государственный флаг сам по себе — как правило, конвенциональный знак,
хотя некоторые флаги содержат и элементы образности, как флаг Камбоджи,
в центре которого помещено схематическое изображение находящегося на
ее территории гигантского храмового комплекса Ангкор-Ват. Знаки ЕЯ
в подавляющем большинстве своем конвенциональны 9, хотя есть среди них
и знаки-образы (напр., звукоподражательная лексика), и знаки-индексы
(напр., личные местоимения первого и второго лица, связанные с обознача-
емыми ими участники коммуникативного акта отношением пространс-
твенно-временной смежности).
Знаки ЕЯ имеют сложную структуру, называемую вслед за А. Мартине
(Martinet 1960) д в о й н ы м ч л е н е н и е м. Первое членение — это разло-
9
Сказанное не относится к жестовым языкам, знаки которых по преимуществу
иконичны. Производные знаки ЕЯ, построенные на основе конвенциональных
(ср. стол-ик < стол) также конвенциональны. Их форма мотивирована не непо
средственно их означаемым, а опосредованно — формой производящего знака.
жимость знаков более высокого уровня на знаки нижележащего уровня:

предложений на слова (словоформы), слов на морфемы (морфы) 10:
(1) Пришла весна.
1) пришла / весна
2) при-ш-л-a / весн-а
На обоих уровнях вычленяемые элементы суть знаки со своим означаю-
щим и означаемым, напр., слово весна имеет означающее [в’иeснá] и, если
отвлечься от грамматической части значения этого знака в предложении (1),
означает определенное время года, а морф весн- с означающим [в’иeсн] име-
ет своим означаемым нечто, так или иначе связанное с этим временем года
(в том числе и само это время), ср. весн-ушк-и ‘рыжеватые пятна на коже,
появляющиеся у некоторых людей весной’ 11 (Ожегов 1990).
Второе членение — это разложимость знаков на единицы, которые, сами
знаками не являются. Так, слова и морфемы разложимы на фонемы, кото-
рые собственным означаемым не обладают, ср. фонему [в’] в слове весна,
которая собственного означаемого не имеет, но позволяет отличить это сло-
во от краткого прилагательного тесна, т. е. выполняет так называемую
с м ы с л о р а з л и ч и т е л ь н у ю ф у н к ц и ю. Фонемы не знаки, так как
лишены значения (= означаемого). Можно говорить о втором членении зна-
ков ЕЯ, при котором выделяются единицы означаемого, не имеющие соб
ственного означающего. Так, значения слов кепка и берет разложимы на
семантические компоненты, один из которых — ‘головной убор’ — входит в
означаемое обоих слов, но не имеет соответствующей именно ему формаль-
ной единицы, которая представляла бы этот компонент значения в составе
означающего этих слов. (О разложении означаемого слов на более элемен-
тарные компоненты см. ниже в разделе 5.2.4).
Итак, знаки ЕЯ с необходимостью обладают значением (означаемым),
которое может быть связано с их формой либо произвольным образом (кон-
венционально), либо на основе отношений подобия (иконически) или смеж-
ности (индексально). Значение знаков ЕЯ обладает относительной устойчи-
востью во времени, т. е. эти значения изменяются очень медленно и
незаметно для носителей языка, что обусловлено основной функцией ЕЯ —
коммуникативной. Ведь резкое изменение значения знака по воле говоря-
10
Если в языке отсутствуют основания для выделения уровня слов, то предложе-
ние раскладывается на морфемы.
11
Заключение языкового выражения в так называемые «марровские кавычки»
(‘ ’) означает, что оно служит способом записи значения некоторого другого языко-
вого выражения.
щего с большой вероятностью привело бы к непониманию того, что он хо-

тел сказать.
5.1.2. Типы информации, заключенной в значении знаков ЕЯ. Зна-

ки ЕЯ (как и знаки других знаковых систем) передают информацию четырех
типов: 1) информацию о том или ином фрагменте мира (денотативную);
2) информацию о способе представления этого фрагмента мира в сознании
(сигнификативную); 3) информацию о говорящем и других элементах ком-
муникативной ситуации (прагматическую); 4) информацию о других зна-
ках, которые могут появиться в окружении данного знака (синтаксическую).
Соответственно мы можем говорить о денотативном, сигнификативном,
прагматическом и синтаксическом значении знаков ЕЯ. Проиллюстрируем
введенные понятия на конкретном примере предложения (2):
(2) Мама сейчас спит.
Д е н о т а т и в н ы м з н а ч е н и е м слова мама в контексте предложе-
ния (2), употребленного в речи, иначе говоря, его р е ф е р е н т о м, будет
конкретная женщина, которую имеет в виду говорящий, а денотативным
значением того же слова в лексической системе языка, иначе говоря, его
д е н о т а т о м, будет не какая-то конкретная женщина, а множество всех
объектов в мире, к которым согласно языковым конвенциям применимо
слово мама 12. Денотативным значением предложения (2) в конкретном его
употреблении, т. е. референтом высказывания (2), будет имеющая место в
момент речи ситуация, состоящая в том, что конкретное лицо, обозначенное
как мама, находится в состоянии сна, а денотативным значением того же
предложения (2), изолированного от контекста, будет множество всех ситуа-
ций данного типа, имеющих место в момент речи.
С и г н и ф и к а т и в н о е з н а ч е н и е (с и г н и ф и к а т ) высказывания
(2) — это способ, каким фрагмент мира представлен в сознании говорящего.
Так, та же конкретная ситуация, которая в (2) представлена как нахождение
конкретного референта в состоянии сна (с умолчанием о его местоположении),
в (3) представлена как местоположение того же референта в том же состоянии
на диване:
(3) На диване лежит спящая женщина.
Соответственно, высказывания (2) и (3) могут иметь один денотат, но разли-
чаются своими сигнификатами. В таких случаях также говорят, что (2) и (3),
12 Денотат знака ЕЯ, рассматриваемого как элемент знаковой системы, называ-

ется также его э к с т е н с и о н а л о м.
отсылая к одному и тому же положению дел, имеют разный смысл 13. Сигни-

фикат слова, рассматриваемого как элемент лексической системы — это не
класс обозначаемых им объектов или событий, а совокупность тех призна-
ков, на основании которых они объединены в данный класс (= категорию)
и противопоставлены членам других классов 14. Так, сигнификат имени мама
включает в свой состав признаки ‘человеческое существо’, ‘женского пола’,
‘родитель некоторого Х-а’. Сигнификат глагола спать включает в свой со-
став такие признаки, как ‘физическое состояние живого существа’, ‘вид от-
дыха’, ‘с максимально возможном без ущерба для организма отключении
систем последнего’ (ТКС: 785). Различие между денотатом и сигнификатом
слова ясно проявляется не в системе языка, а в языковом употреблении, ина-
че говоря, при актуализации значения слова: один тот же актуальный дено-
тат (= референт) может быть обозначен языковыми выражениями с различ-
ными сигнификатами. Так, та же женщина, которая в высказывании (2)
названа мамой, в других случаях может быть поименована как Ирина Серге-
евна; парикмахерша; соседка по этажу; женщина с синей сумкой и т. д. Разуме-
ется, при тождестве референта, эти языковые выражения различаются по
своему сигнификативному значению, поскольку несут информацию о раз-
ных его свойствах (собственное имя не сообщает ни о каких свойствах, кро-
ме пола и вероятной национальности).
П р а г м а т и ч е с к о е з н а ч е н и е знака ЕЯ — это содержащаяся в нем
информация о коммуникативной ситуации (КС), в которой он используется,
и в первую очередь, о говорящем — главном элементе КС: об отношении
говорящего к денотату знака (в терминах разнообразных оценочных харак-
теристик типа ‘хорошо / плохо’, ‘много / мало’, ‘свое / чужое’ и т. д.), об отно-
шениях между говорящим и адресатом, об обстановке общения (например,
официальная / неофициальная), о цели, которой говорящий хочет достичь с
помощью своего высказывания и о многих других параметрах КС. Так слово
мама, в противопоставлении с имеющим тот же сигнификат словом мать,
несет информацию о том, что либо его денотат относится к л и ч н о й с ф е -
р е (Апресян 1986) говорящего (Г) или слушающего (С), т. е. является мате-
рью одного из них, либо, обозначая мать некоторого лица Х, не входящего в
личную сферу Г, оно дополнительно выражает дружеское расположение Г
Возможность представить одну и ту же конкретную ситуацию действитель-

13
ности при помощи высказываний, имеющих разный смысл, — пример так называ-
емой в а р и а т и в н о й и н т е р п р е т а ц и и д е й с т в и т е л ь н о с т и (Баранов,
Паршин 1986), осуществляемой при помощи языка.
14
Вместо термина сигнификат также используется заимствованный из логики
термин интенсионал.
к этому лицу. Поскольку в официальной обстановке выражение эмоцио-

нальных отношений не приветствуется, то в контексте такой коммуника-
тивной ситуации для обозначения того же денотата используется слово
мать. Так, даже свою собственную мать не принято обозначать словом
мама в тексте официальной автобиографии, составляемой при поступлении
на службу. Таким образом, в прагматическом значении слова мама содер-
жится определенная информация об отношении Г либо к денотату данного
имени, либо к лицу Х, которому денотат имени доводится матерью. Эту ин-
формацию мы извлекаем из слова мама, даже встретив его в изолированном
от контекста предложении, а значит оно присуще данному слову как эле-
менту лексической системы языка.
К прагматическому значению предложений относится закодированная в
них информация о коммуникативной цели высказываний, которые могут
быть произведены с их помощью. Так, (2) может быть употреблено говорящим
только с целью представить его денотат как принадлежащий действительному
миру, а (4), произносимое с определенной интонацией — с целью выразить,
что описанная ситуация желательна для Г и тем самым побудить С не
препятствовать ее продолжению:
(4) Пусть мама сейчас спит.
В предложение (5) закодирована цель побудить адресата к осуществению
денотируемой ситуации, а в (6) — цель получить от адресата недостающую
информацию о ней:
(5) Займи мне место в первом ряду партера.
(6) В котором часу Иванов вышел из дома?
Таким образом, в означаемом каждого предложения есть прагматический
компонент, содержащий информацию о том, для достижения каких комму-
никативных целей оно предназначено, как правило, выражаемый его мор-
фо-синтаксической и линейно-акцентной структурой.
С и н т а к с и ч е с к о е з н а ч е н и е языкового знака содержит инфор-
мацию о разного рода требованиях, предъявляемых языковым знаком к
другими знакам в его окружении. Данный тип значения хорошо изучен
применительно к слову и называется его с о ч е т а е м о с т ь ю (подробнее
см. ниже в разделе 5.2.5). Сочетаемость для знаков уровня предложения-вы-
сказывания рассматривается в основном на материале диалогов, см., напр.,
Баранов, Крейдлин 1992. Реплика в диалоге не только денотирует некоторую
ситуацию, осмысление, или интерпретация которой задается сигнификатом
(смыслом) реплики, не только содержит в своем означаемом коммуникатив-
ную цель (прагматическое значение реплики), но и предъявляют опреде-
ленные требования к означаемому реплики, которая должна последовать со

стороны собеседника. Так, после реплики (6) при нормальных условиях
(т. е. при соблюдении условий успешности этого речевого акта, о которых
речь пойдет в разделе 5.4.3) следующая реплика должна представлять собой
предложение с вполне определенным денотативным, сигнификативным и
прагматическим значением: это должна быть реплика, денотативно и сиг-
нификативно совпадающая с вопросом во всем, кроме того, что неопределен
ный, неизвестный говорящему элемент денотата вопроса в ответе должен
быть замещен конкретной денотативно-сигнификативной информацией, и
эта реплика должна иметь коммуникативную цель сообщения.
5.2. Лексическая семантика

Лексическая семантика — раздел семантики, изучающий значение слов
как единиц языка (его лексической системы, словаря), т. е. лексем, и как еди-
ниц речи, т. е. словоупотреблений.
5.2.1. Лексическое vs. грамматическое значение. Слова ЕЯ делятся на

два типа 15. Так называемые п о л н о з н а ч н ы е (з н а м е н а т е л ь н ы е,
с а м о с т о я т е л ь н ы е) с л о в а, называющие предметы в широком смысле
этого слова (копейка, идея, совесть), явления (кипеть, голосовать, рад, боль)
и их признаки (кислый, добрый, поздно, легкомысленно), несут основную ин-
формационную нагрузку. Именно такие слова и их сочетания служат так
называемыми «ключевыми словами» при информационном поиске. Зна-
менательные слова образуют открытые классы, которые легко пополняются
при необходимости обозначить новый тип предметов, явлений или свойств.
С л у ж е б н ы е (н е п о л н о з н а ч н ы е, с т р у к т у р н ы е, с т р о е в ы е,
ф у н к ц и о н а л ь н ы е) с л о в а — предлоги (до, без), частицы (ли, небось),
союзы (однако, потому что) играют вспомогательную роль. Они кодируют
информацию о разного рода отношениях (ролевых, пространственных, вре-
менных, причинно-следственных и т. п. отношениях высокой степени абс-
тракции) между предметами, явлениями и признаками, обозначаемыми
при помощи полнозначных слов. Так как количество таких отношений
ограниченно, то служебные слова образуют закрытые классы, которые прак-
тически не пополняются 16.
Если в языке уровень слова не выделяется, то в нем на данные два типа делят-
15
ся морфемы.
16
Если пополнение таких классов и происходит, то не по причине возникнове-
ния новых абстрактных отношений, которые нуждаются в средстве их выражения,
Полнозначные слова наделены л е к с и ч е с к и м з н а ч е н и е м — со-

держащейся в слове информацией об объектах, явлениях и их признаках.
Служебные слова обычно считают имеющими г р а м м а т и ч е с к о е з н а -
ч е н и е. Перифразируя Л. Талми, можно сказать, что лексические значения
отображают «субстанцию» мира, а грамматические — его «структуру»
(Талми 1999: 91–92).
В языках с развитой морфологией означаемое полнозначного слова
(и в системе и в речи) содержит в себе как лексическое, так и грамматическое
значение. Так, если мы рассматриваем слово домик как элемент лексической
системы русского языка, то его лексическое значение — это информация об
объекте, относящемся к классу построек и обладающему признаками мало-
го размера и предназначенности для проживания в нем. Грамматическое же
значение этого слова — это информация о принадлежности его к лексико-
грамматической категории неодушевленных существительных мужского
рода, которую содержат все его словоформы. Если же мы рассматриваем сло-
во домик в речи, то оно будет представлено конкретной словоформой, напр.,
домиком, и в ее грамматическое значение войдут также признаки един
ственного числа и творительного падежа. Иными словами, к грамматиче
скому значению будут отнесены все те элементы означаемого, которые
являются граммемами той или иной грамматической категории. Если у
грамматической категории в языке есть морфологические показатели
(аффиксы, флексии и т. п.), то они также образуют закрытый класс, как и
служебные слова.
Лексическую семантику при изучении полнозначных слов интересует
только лексическое значение, а их грамматическое значение находится в
ведении грамматической семантики. Сложнее обстоит дело со служебными
словами. Рассмотрим два предложения:
(7) а. Аул Х расположен выше аула Y.
б. Аул Х расположен над аулом Y.
Выше и над отражают приблизительно один и тот же признак аула X или
одно и то же пространственное отношение между двумя аулами. Но у пол-
нозначного выше (формы сравнительной степени наречия высоко) — этот
признак или отношение будет рассматриваться как лексическое значение,
а за счет образования вариантов обозначения тех же отношений в результате пере-

хода полнозначных слов в служебные в процессе грамматикализации, ср. сделать
что-л. для (= в интересах) развития региона. Варианты могут различаться по стили
стическим характеристикам или сочетаемостным свойствам, но выражаемое отно-
шение остается тем же.
а у служебного над — как грамматическое, что не может не вызывать вопро-

сов 17. Это побуждает к тому, чтобы относить к ведению лексической семан-
тики не только лексическое значение полнозначных слов (в противовес
грамматическому), но и значение слов служебных независимо от противо-
поставления «лексическое» vs. грамматическое».
5.2.2. Лексическое значение vs. понятие. Лексическое значение пол-

нозначного слова, всегда обозначающего некоторый класс, категорию, тип
объектов или ситуаций внешнего или внутреннего мира, — это идеальная,
ментальная сущность, близкая, хотя и не тождественная той, что в филосо-
фии и других когнитивных науках называется п о н я т и е м об этом классе,
или к о н ц е п т о м (concept). C одной стороны, первое включает в себя не-
которые виды информации, не входящей во второе, а именно прагматиче
скую информацию, напр., об эмоционально-оценочном отношении говоря-
щего к обозначаемому объекту или ситуации (ср. лексическое значение слов
сметанка, чтиво, сдрейфить, придираться) или о том, что говорящий вклю-
чен в ситуацию в качестве ее наблюдателя (так, одно из лексических значе-
ний глаголов цвета типа чернеть, присущее им в типовом контексте В месте
Х чернеет Y, информирует о том, что некий Y воспринимается говорящим в
момент речи как черный; при этом объективно Y может иметь иной цвет,
как в Прозрачный лес один чернеет у А. С. Пушкина, который вряд ли имел в
виду лес, состоящий из обуглившихся при пожаре деревьев). С другой сто-
роны, лексическое значение слова, а точнее, его сигнификативная часть,
включает в себя далеко не все признаки той категории объектов или ситуа-
ций, которые входят в понятие об этой категории, а лишь наиболее замет-
ные различительные признаки, на основании которых данная категория
была в свое время выделена в процессе познания мира и получила соответ
ствующее наименование. Так, в лексическое значение слова река входят такие
различительные признаки обозначаемой категории объектов, как, ‘водоем’,
‘незамкнутый’, ‘естественного происхождения’, ‘достаточно большого разме-
ра’, на основании которых объект, именуемый рекой, отличается от любых
объектов, не являющихся водоемами, а также от водоемов, именуемых озером,
каналом, ручьем. Понятие же о реке включает помимо данных и другие при-
знаки, например, ‘быть основным источником пресной воды для нужд челове-
ка’, ‘обеспечивать возможность для перемещения на плавательных средствах’,
‘быть частью водного бассейна’, ‘питаться за счет поверхностного и подземно-
го стока со своего водного бассейна’ и т. д.
Аргументация в пользу разграничения лексического и грамматического зна-

17
чений в означаемом пространственных предлогов приводится в Селиверстова 2000.

Нередко лексическое значение называют «наивным понятием», противо-

поставляя его «научному понятию», которое воплощает полное и точное на
данной стадии научного познания мира представление о той или иной катего-
рии объектов или явлений. Научные понятия выражаются с помощью терми-
нов — особой категории слов, у которых лексическое значение совпадает с по-
нятием. То же справедливо и в отношении терминов других областей, например,
области права.
Границы категорий, задаваемых признаками, входящими в лексическое
значение обычных слов, размыты. И это соответствует устройству мира, в ко-
тором одни объекты или явления являются типичными представителями не-
которой категории, а другие — нетипичными. Первые называют п р о т о т и -
п а м и категории. Именно их признаки входят в состав лексического значения
слова. Нетипичные, п е р и ф е р и й н ы е члены обозначаемой словом катего-
рии имеют не весь набор признаков, входящих в лексическое значение, но, тем
не менее, и они могут обозначаться данным словом. Так, лексическое значение
слова украсть включает в себя признаки ‘взять’, ‘объект, который взят, является
чужим’, ‘объект взят с целью сделать его своим’, ‘действие совершено без ведо-
ма владельца’, ‘взявший не намерен компенсировать бывшему владельцу ут-
рату данного объекта’. Несомненно, что к данной категории относятся кражи,
совершаемые проникшими в дом ворами. Но если подросток, живущий с ро-
дителями и находящийся на их содержании, в их отсутствие без спроса при-
своил себе найденные в доме деньги, потратил их и не собирается их возме-
щать, то одни могут сказать, что он украл эти деньги, а другие сомневаться в
этом, считая, что эти деньги не чужие.
Несмотря на различия между лексическим значением и понятием, они
суть объекты одной природы — ментальные сущности, отражающие пред-
ставления о мире. В процессе коммуникации слово, передавая информацию,
заключенную в его лексическом значении, одновременно активирует и ту
часть понятийной и/или образной информации о денотате слова, которая
имеет отношение к коммуникативной ситуации, благодаря чему лексиче
ское значение слова в речи обретает с м ы с л. Так, уместность второй репли-
ки диалога (8):
(8) Эх, искупаться бы сейчас! — Тут неподалеку есть река.
объясняется тем, что в смысл слова река в данном контексте помимо призна-
ков реки, входящих в лексическое значение, включается и входящий в поня-
тие о реках признак ‘быть местом купания’. В связи с этим при моделирова-
нии процессов порождения и понимания текста информация, входящая в
лексическое значение слова, и понятийная информация должны иметь оди-
наковую форму представления (= репрезентации). Одной из таких форм яв-
ляются семантические метаязыки, разрабатываемые для целей формального

описания лексических значений, но пригодные и для представления любой
понятийной (= концептуальной) информации (см. ниже).
Активация словом связанной с ним понятийной и образной информа-
ции наблюдается в ассоциативных экспериментах, когда носителям языка
дают слово-стимул и просят записать первые n слов, которые придут им в
голову в связи со словом-стимулом. Среди словесных реакций есть как те,
которые непосредственно соотносятся со словом-стимулом по их лексиче
скому значению (река — вода, водный поток), так и те, значение которых ука-
зывает на знания о мире, ассоциированные с денотатом слова-стимула
(река — рыба, купаться, водные лыжи) или на хранящиеся в памяти образы
конкретных ситуаций, связанных с рекой (река — тишина, бабочки) (Карау-
лов и др.. 1994). Ниже, в разделе 5.2.6, мы покажем, что сходство значений
многозначного слова может основываться не только на сходстве их сигни-
фикатов, но и на сходстве сигнификата одного из значений с ассоциативной
понятийной или образной информацией, связанной с другим значением).
5.2.3. Системные семантические отношения между словами. Лекси-

ка ЕЯ может рассматриваться как множество подмножеств слов, в котором
каждое из подмножеств содержит слова, соотносящиеся с той или иной об-
ластью действительности. Области могут выделяться по-разному. Это могут
быть те или иные виды объектов или веществ, например, виды живых су-
ществ (человек, волк, комар и т. п.), виды искусственных веществ (бензин,
квас), виды элементов земного рельефа (гора, озеро и т. п.), виды небесных
тел (звезда, луна и т. п.), виды частей тела зверей (лапа, коготь и т. п.), виды
перемещения (идти, ехать, плавание и т. п.), виды ментальных состояний
(помнить, предполагать, озарение и т. п.), виды стихийных бедствий (земле-
трясение, засуха и т. п.), определенные сферы деятельности, напр., сфера об-
разования (школа, преподавать, дневник, экзамен и т. п.) и так далее. Множе
ство слов, соотносящихся с той или иной областью действительности
(предметной, или тематической областью) называется с е м а н т и ч е с к и м
п о л е м. Семантические поля (СП) могут вкладываться одно в другое (напр.,
СП осадков входит в СП явлений природы), пересекаться (напр., СП дорож-
ного движения пересекается с СП транспортных средств, т. к. в него входят
названия колесных видов транспорта, с СП осветительных приборов, т. к.
слово светофор входит в оба этих СП и мн. др.). Внутри СП могут быть выде-
лены группы слов, относящиеся к одной и той же части речи, называемые
л е к с и к о - с е м а н т и ч е с к и м и г р у п п а м и (ЛСГ), напр., ЛСГ глаголов
речевой деятельности в СП речевой деятельности.
Слова внутри СП находятся в отношениях, основанных на сходствах и

различиях в их лексических значениях (далее для краткости мы будем на-
зывать лексические значения просто значениями). Такие отношения назы-
ваются с е м а н т и ч е с к и м и к о р р е л я ц и я м и. Основные семантиче
ские корреляции системны в том смысле, что их количество ограниченно,
но при этом они связывают слова внутри многочисленных СП. Корреляция
с и н о н и м и и связывает слова с максимально схожими значениями (вез-
де — всюду, убегать — драпать — улепетывать, свитер — пуловер), корреля-
ция г и п о н и м и и связывает слово, обозначающее род объектов или явле-
ний (г и п е р о н и м) со словами, обозначающими виды этого рода
(г и п о н и м а м и) (сосуд — стакан, чашка, кувшин и т. д.), а корреляция
к о г и п о н и м и и связывает гипонимы одного гиперонима. Корреляция
а н т о н и м и и связывает слова, значения которых противоположны (сы-
тый — голодный, войти — выйти, хороший — плохой), корреляция к о н в е р -
с и в н о с т и — слова, обозначающие одну и ту же ситуацию с несколькими
участниками, но по-разному распределяющие приоритеты между ними (ку-
пить — продать, опередить — отстать). Системными являются и корреля-
ции, связывающие название ситуации с названиями типовых участников и
обстоятельств этой ситуации (лекция — лектор, лекция — слушатель, лек-
ция — кафедра; спектакль — актер; спектакль — зритель, спектакль — сцена).
Некоторые корреляции специфичны для определенных областей, напр.,
корреляция по признаку пола (мужик — баба, петух — курица) релевантна
только для области живого.
5.2.4. Методы выявления и представления значения слова. Для вы-

явления значения полнозначного слова в лексической системе ЕЯ его необ-
ходимо сопоставить с другими словами тех СП, в которое оно входит, и пре-
жде всего с его синонимами и когипонимами. Это нужно потому, что
область, обслуживаемая словами данного СП, разделена между их значени-
ями, и надо установить, какая часть этой области приходится на долю значе-
ния данного слова.
Основным методом выявления структуры значения полнозначного сло-
ва является к о м п о н е н т н ы й а н а л и з — последовательность проце-
дур, применяя которые мы в результате получаем разложение значения
слова (semantic decomposition) на составляющие его с е м а н т и ч е с к и е
к о м п о н е н т ы (семантические признаки, семы), см. Найда 1983. Выше мы
привели результат компонентного анализа значения слова река. Для его по-
лучения нужно было определить гипероним этого слова — водоем, затем
найти все остальные его гипонимы (море, ручей, канал и т. д.), а далее, срав-
нивая их значение со значением слова река, как сравниваются фонемы в

ходе фонологического анализа, выделить их дифференциальные семанти-
ческие признаки. Если слово обозначает не тип сущностей, а тип ситуаций,
то семантические компоненты, по которым значение такого слова отличает-
ся от его когипонимов, могут характеризовать не сам тип ситуации как тако-
вой, а того или иного из ее участников, а это значит, что при анализе надо
сравнивать не значения отдельных слов, а значения сочетаний с этими сло-
вам. Так, выявляя структуру значения глагола расколоть, мы должны срав-
нивать не только сами глаголы, входящие с ним в ЛСГ «разделение объекта
на части», но и их сочетания с дополнениями, чтобы понять, что данный
глагол обозначает разделение на части только таких объектов, которые об-
ладают свойством хрупкости (быстрого распадения на части при ударном
воздействии на объект), как полено, чашка или орех и т. п., но не бумага, хлеб
и т. п. В общем случае слова должны подвергаться семантическому анализу
в составе выражений, минимально достаточных для раскрытия всех отличи-
тельных признаков. Для глагола таким выражением будет обобщенная фор-
мула клаузы, содержащей все его синтаксические актанты в виде перемен-
ных, напр., Х расколол Y на Z частей.
Компонентный анализ служебных слов отличается от вышеописанного.
Это связано с тем, что служебные слова характеризуют не «субстанцию»
мира (т. е. его области), а структуру мира и/или прагматические аспекты
коммуникативной ситуации. В связи с этим они не образуют семантических
полей, внутри которых их можно было бы сопоставлять друг с другом по
значению 18. Чтобы выявить значение служебного слова (если это слово не
является чисто формальным, семантически пустым, как у сильноуправляе-
мых предлогов) надо использовать процедуру э к с п л и ц и р у ю щ е г о
с и н о н и м и ч е с к о г о п е р и ф р а з и р о в а н и я. Она состоит в том, что-
бы в типовом предложении с этим словом заменить его синонимичным вы-
ражением, состоящим из слов, значение которых нам уже известно или
принадлежит к числу простейших неопределяемых понятий. Например,
значение союза но в предложениях типа А, но B (Шла война, но театры рабо-
тали) раскрывает перифраза типа А, B, обычно если A, то не В (Шла война,
театры работали, обычно если идет война, то театры не работают). Такая
перифраза позволяет разложить значение союза но на значение конъюнк-
ции, выражаемое в перифразе бессоюзным соединением А и B, значением
Они вместе с морфологическими показателями грамматических категорий

18
входят в разного рода грамматико-семантические поля: аспектуальности, модаль-

ности, сопоставительного выделения и т. п. Ср. понятие функционально-семанти-
ческого поля в теории функциональной грамматики (Бондарко 1999).
вероятностной импликации, однозначно выражаемой в перифразе соче

танием квантора обычно с союзом если, … то, и значение отрицания,
однозначно выражаемое в перифразе частицей не. При этом важно, что от-
рицание находится в консеквенте импликативного суждения, а не в его ан-
тецеденте. Действительно, перифраза, в которой отрицание относилось бы к
антецеденту …обычно если нет войны, то театры работают была бы не си-
нонимичной исходному предложению.
Результаты компонентного анализа значений должны быть представле-
ны в таком виде, чтобы обеспечивалась их сопоставимость, то есть, чтобы по
форме представления значения слова Х можно было судить о наличии и
степени его сходства со значениями других слов. Для этого разрабатывают-
ся с е м а н т и ч е с к и е м е т а я з ы к и (СМ) — специальные языки, в тер-
минах которых описывается значение слова. «Словарь» таких языков, т. е.
набор семантических единиц, которые выявляются в ходе компонентного
анализа, содержит в сотни раз меньше элементов, чем словарь описываемо-
го языка — языка-объекта, потому что значения многих слов ЕЯ представи-
мы в виде различных конфигураций относительно небольшого количества
элементарных сем (‘вещь’, ‘начинать’, ‘иметь’, ‘делать’, ‘часть’, ‘не’ и т. п.’).
Обычно «слова» словаря СМ записываются при помощи слов языка-объек-
та, которые в этом случае должны пониматься как символы семантических
единиц, соответствующих основным значениям этих слов в языке-объекте.
При использовании слова ЕЯ в качестве элемента СМ его основное значение
нередко приходится уточнять. Так, в СМ, созданном А. Вежбицкой на основе
английского языка, есть элемент ‘say’ (‘говорить’), который не полностью
тождествен значению английского слова say, поскольку первый соответ
ствует идее речевого действия в отвлечении от его формы (устной, письмен-
ной и т. п.), а значение второго включает в себя компонент ‘устности’. По
скольку значения слов ЕЯ, совпадающие по компонентному составу, могут
различаться только синтаксически, то есть способом соединения компонен-
тов в структуре значения, как проанализированные в Fillmore 1971 глаголы
blame «обвинять» и criticize «осуждать», то СМ должен иметь не только свой
словарь, но и свой синтаксис, который может быть как упрощенным и стан-
дартизованным вариантом синтаксиса языка-объекта, так и синтаксисом
какого-либо искусственного языка. напр., языка какого-либо логического
исчисления (пример см. в разделе 5.5 «Формальная семантика»). Семантиче
ские метаязыки для представления лексических значений вполне пригодны
и для описания соответствующих понятий и знаний вообще (энциклопедиче
ской информации), см. напр., СМ «Онтологической семантики» (Nierenburg,
Raskin 2004), который изначально разрабатывался как единый СМ фор
мальной репрезентации как для у н и в е р с а л ь н о й о н т о л о г и и —

иерархической системы понятий о мире, так и для лексических значений в
словарном компоненте модели синтеза и понимания текста на ЕЯ.
Семантические представления, или т о л к о в а н и я значений на СМ
показывают, чем обусловлены корреляции, в которые данное слово вступает
с другими членами своего СП. При синонимии слов наблюдается почти пол-
ное совпадение составляющих их значение компонентов при совпадении
синтаксических связей между ними; гипероним включает в себя только вер-
шинный компонент семантического представления гипонима; у когипони-
мов совпадают их вершинные компоненты; у антонимов компонентные
представления отличаются либо только наличием семы ‘не’ в одном из них,
либо наличием компонента ‘меньше нормы’ в том месте конфигурации сем,
где у антонима находится компонент ‘больше нормы’ и т. д.
Адекватность описаний значений слов, получаемых исследователем в
ходе компонентного анализа может быть проверена при помощи экспери-
ментов с информантами. Примеры таких экспериментов см. в Лич 1983.
5.2.5. Лексико-синтаксическая информация. Лексическая семантика

занимается только теми синтаксическими характеристиками слова, которые
обусловлены его лексическим значением, а не принадлежностью слова к оп-
ределенной грамматической категории. К таким характеристикам относятся
семантические валентности слова и его сочетаемость.
Семантические валентности слова. Когда слово обозначает ситуацию,

то оно не только информирует о некоем типе действия, состояния, местопо-
ложения, свойства или отношения, но и тем самым определяет количест-
венный состав участников ситуации и их роли в ней. Так, слово кража опре-
деляет наличие трех участников обозначаемой ситуации — укравшего,
украденного и обокраденного. Обязательные участники ситуации, обозна-
чаемой словом А, называются его с е м а н т и ч е с к и м и в а л е н т н о с -
т я м и. Естественно, слово А обычно не индивидуализирует свои семантиче
ские валентности, поэтому они представляются при записи значения
данного слове в виде переменных Х, Y и т. д., напр., ‘Х украл Y у Z-а’. Семан-
тические валентности как бы открывают при значении слова А позиции,
которые должны быть заполнены значениями слов или словосочетаний, со-
четающихся со словом А при его употреблении в речи. Значения слов или
выражений, которые заполняют позиции семантических валентностей сло-
ва А при его употреблении называются с е м а н т и ч е с к и м и а к т а н т а -
м и слова А. Так в примере (9):
(9) Карл у Клары украл кораллы.

фигурируют следующие семантические актанты предиката украсть: ‘рефе-
рент по имени Карл’, ‘референт по имени Клара’, ‘кораллы’.
Семантической валентности слова в большинстве случаев соответствует
синтаксическая валентность — способность присоединять к себе другие сло-
ва при помощи тех или иных синтаксических отношений, прежде всего от-
ношения управления. Тем самым семантическому актанту слова А соответс-
твует синтаксический актант — синтаксически связанное с А слово или
синтаксическая группа и наоборот. В случае, если А — глагол, то его синтак-
сическими актантами являются подлежащее и дополнения 19. Именно поэто-
му таблица, задающая соответствие между семантическими и синтаксичес-
кими актантами в модели «Смысл ⇔ Текст» называется м о д е л ь ю
у п р а в л е н и я.
Морфологическое оформление синтаксического актанта B служит озна-
чающим той роли, которую соответствующий ему семантический актант ‘B’
выполняет в ситуации, обозначаемой словом А. Благодаря этому мы пони-
маем, что в (9) Карл — укравший, Клара — та, кого обокрали, а кораллы — ук-
раденное. Однако столь конкретное описание ролей семантических актан-
тов применимо только к предикату украсть и его синонимам. При замене
украл на купил:
(10) Карл у Клары купил кораллы.
придется приписывать семантическим актантам предиката купить другие
роли (покупателя, продавца, купленного), хотя оформление этих ролей бу-
дет таким же, как у украсть, отнять, одолжить и др.. Очевидно, что наблю-
даемое сходство не случайно. Оно как-то связано со сходством значений
таких глаголов. Ведь все они обозначают ситуации, в которых участник Х
делает так, чтобы некоторый объект, до этого момента принадлежавший
участнику Y, хотя бы на время перешел в распоряжение Х-а. Если мы хотим
сформулировать обобщение о том, на какие роли семантических актантов
предикатов указывает проиллюстрированное в (9) и (10) морфологическое
оформление их синтаксических актантов, нам надо перейти к обобщенному
описанию содержания ролей семантических актантов.
Указанные канонические соотношения между семантическими и синтакси-

19
ческими валентностями слова могут нарушаться, см. напр., Апресян 1974: 133–156.
О том, что семантические актанты глагола могут выражаться не только его подле-
жащим и управляемыми группами см. Богуславский 1996: 24–32.
Проблема выработки оптимального уровня обобщения при описании

ролей семантических актантов предикатных слов входит в область общих
интересов семантики и синтаксиса, в котором она выступает как проблема
с е м а н т и ч е с к и х, или т е м а т и ч е с к и х р о л е й. В разных семанти-
ческих и синтаксических теориях предлагаются различные списки таких
ролей. Часто в таких списках присутствуют роли Агенса (Agent — произво-
дитель действия с некоторой целью), Экспериенцера (Experiencer — испыты-
вающий состояние), Бенефактива (Benefactive — тот, чьи интересы затрону-
ты действием Агенса в положительную или отрицательную сторону),
Пациенса (Patient — участник, который изменяется в результате действия
Агенса) и др., см., напр., Филлмор 1981. Используя подобные абстрагирован-
ные от конкретики обозначаемой ситуации роли, мы могли бы сформули-
ровать обобщение, что у глаголов ЛСГ «присвоения физического объекта,
исходно принадлежащего другому» есть три семантическими актанта с ро-
лями Агенса, Объекта Присвоения и Исходного Обладателя, которые коди-
руются соответственно подлежащим, прямым дополнением в вин. пад и
косвенным дополнением у ИГвин. Можно пройти и дальше по линии обоб-
щения, если заметить, что предикаты ЛСГ «присвоения информационного
объекта, исходно принадлежащего другому» — узнать, выведать, списать
(контрольную), и под. — имеют семантические актанты с похожими ролями
и тем же способом их оформления. Различие только в том, что Объект При-
своения в первом случае относится к СП физических объектов, а во втором —
информационных, и к тому же он сохраняется у Исходного обладателя при
его присвоении Агенсом. Таким образом, мы сможем сказать, что одно из
значений конструкции у NPрод — это семантическая роль Исходного Облада-
теля (частный случай еще более обобщенной роли Источника (Source)).
Откуда берутся содержательно различные семантические роли актантов
предикатов? Ответ на этот вопрос дает разложение значения предикатного
слова А на семантические компоненты (семы). Возьмем для примера глагол
отнять в типовом контексте Х отнял у Y-а Z и посмотрим на его упрощен-
ную декомпозицию:
(11) Х отнял у Y-а Z = ‘до момента референции t Y имел Z, а Х не имел Z
и хотел иметь его, или не хотел, чтобы Y имел Z; в t Х делает нечто с
Y и с Z; в результате этого Х начинает иметь Z, а Y перестает иметь Z;
Y не хотел, чтобы это случилось с ним’.
Легко видеть, что роль Агенса глагол отнять приписывает тому синтак-
сическому актанту, который соответствует первому актанту семантического
предиката ‘делать нечто’, роль Объекта Присвоения — второму актанту пре-
диката ‘иметь’, а роль Исходного Обладателя — первому актанту предиката
‘иметь’ до момента референции. Получается, что содержание семантичес-

ких ролей синтаксических актантов слова, которое выражается при помощи
их морфосинтаксического оформления, обусловлено наличием в его лекси-
ческом значении определенных элементарных сем. Таким образом возни-
кает возможность объяснить наблюдаемые модели управления слов исходя
из их лексических значений, т. е. объяснить важный фрагмент синтаксиса
языка через семантику. Поиски такого объяснения — одно из актуальных
направлений исследования в лексической семантике.
Сочетаемость слова. Если семантические валентности слова А опреде-

ляют его синтаксические связи с другими словами, то сочетаемость слова,
или с о ч е т а е м о с т н ы е о г р а н и ч е н и я — это требования, которые
предъявляет слово A к слову B, синтаксически связанному со словом A. Вы-
деляется три типа сочетаемости (Апресян 1974).
М о р ф о с и н т а к с и ч е с к а я с о ч е т а е м о с т ь слова A — это ограни-
чения, которые оно налагает на морфологическую категорию и грамматиче
скую форму слова B, синтаксически связанное со словом A. Так, лексическое
значение синонимов сообщить, известить и оповестить предопределяет
наличие при них трех синтаксических актантов с ролями Агенса, Адресата и
Содержания, но при сообщить Адресат оформляется дательным падежом, а
при известить и оповестить — винительным. Этот пример показывает, что
морфологическое оформление актантов не полностью определяется их се-
мантической ролью даже у почти тождественных по значению слов. Одно
из направлений исследования — это поиск дополнительных семантических
факторов, влияющих на морфосинтаксическое оформление актантов. Такие
факторы выявляются, в частности в ходе изучения явления вариативного
управления (вытереть грибы от земли — вытереть землю с грибов, лечить
от болезни — лечить болезнь и т. п.).
С е м а н т и ч е с к а я с о ч е т а е м о с т ь слова A — требования к значе-
нию слова B, синтаксически связанного со словом A. Обычно это требование
наличия в значении слова B определенного семантического компонента
(признака). О семантических ограничениях на сочетаемость можно говорить
только в тех случаях, когда любое слово B, имеющее требуемый семантиче
ский признак, способно сочетаться с A. Так, если А — спать, то в значении
его единственного синтаксического актанта B должен присутствовать се-
мантический признак одушевленности, если А — боронить, то его прямое
дополнение B должно содержать семантический компонент ‘участок земли’,
если А — перелетный, то определяемое B должно иметь в своем значении
компонент ‘птица’.
Требования семантической сочетаемости, т. е. фактически, отграничения

на возможность двух значений быть непосредственно связанными опреде-
ленным семантическим отношением, обусловлены нашими знаниями о
мире: обозначаемое словом спать состояние возможно только для живых
существ, обозначаемое глаголом боронить действие производится только по
отношению к участкам земной поверхности, покрытым слоем почвы,
а свойством, обозначаемым словом перелетный, обладают только птицы.
Именно поэтому при изучении иностранного языка нам не надо специаль-
но запоминать семантическую сочетаемость переводных эквивалентов рус-
ских слов. Вместе с тем семантические сочетаемостные ограничения играют
важнейшую роль в процессе интерпретации высказываний, позволяя вы-
брать одно из ряда значений многозначного слова. Так, в сочетании прику-
сил язык мы однозначно выберем для слова язык значение ‘орган во рту че-
ловека’, а в сочетании выучил язык — значение ‘система знаков’.
Л е к с и ч е с к а я с о ч е т а е м о с т ь слова A — это не ограничения, на-
лагаемые словом А на означающее или означаемое синтаксически связан-
ного с ним слова B. Это ограничения на то, каким из множества слов {B1, B2,
…, Bn}, в принципе способных выражать значение ‘В’, можно выразить это
значение при слове А. Так, значение ‘в высокой степени’ могут выражать
многие слова: сильный (напр., насморк), большой (напр., успех), резкий (напр,
скачок цен), бурный (напр., аплодисменты) и целый ряд др., но не каждое из
них может выражать это значение в связи со словом дождь, а только сильный
или проливной. Ограничения лексической сочетаемости, в отличие от семан-
тической, не объяснимы экстралингвистическими соображениями, это чис-
то языковые конвенции. Именно поэтому их освоение представляет собой
одну из главных трудностей при овладении иностранным языком. Если
описание семантической сочетаемость слов — одна из основных задач при
моделировании понимания текста человеком, то описание морфосинтакси-
ческой и лексической сочетаемости необходимо при моделированиии син-
теза текста, выражающего заданный смысл. В качестве инструмента описа-
ния лексической сочетаемости в Московской семантической школе был
разработан аппарат л е к с и ч е с к и х п а р а м е т р о в, см. Мельчук 1974;
Апресян 1974; Мельчук, Жолковский 1984.
5.2.6. Лексическая многозначность. Одним из свойств знаков ЕЯ явля-

ется их неоднозначность, отличающая их от знаков искусственных языков.
На лексическом уровне это явление представлено очень широко. Иногда это
случайное совпадение форм разных слов, очень далеких друг от друга по
значению (напр., лук как название вида растения и лук как название вида
оружия). Такая неоднозначность называется о м о н и м и е й. Но гораздо

чаще речь идет о том, что у одного слова имеется несколько значений (напр.,
‘а’, ‘b’, ‘c’, ‘d’), которые связаны между собой по принципу «семейного сход
ства»: у ‘а’ и ‘b’ одинаковые «цвет глаз» и «цвет волос», но разные «форма
носа» и «размер глаз», у ‘а’ и ‘c’ — «форма носа» и «цвет волос» совпадают,
но «цвет глаз» и их «размер» различаются и т. д., только вместо внешних
признаков членов семьи надо подставить те или иные семантические ком-
поненты, входящие в структуру этих значений. Впрочем, достаточно часто
имеет место совпадение компонента одного из значений неоднозначного
слова с компонентом понятийной или образной ассоциации, связанной с
другим значением. Так, по словарю Ожегов 1990 первое и второе значение
слова язык (как в выснуть язык1 и заливной язык2) имеют общий компонент
значения ‘мышечный орган’, а четвертое — ‘о чем-то, имеющем удлиненную,
вытянутую форму’ (как в языки4 пламени, язык4 ледника) не имеет никаких
общих компонентов со значениями 1 и 2, но воплощает схематизированное
представление о прототипической форме языка (образную ассоциацию, ак-
тивируемую словом язык в его первом значении). В теоретической лексиче
ской семантике предлагается систематическим образом учитывать ту ассо-
циативную информацию, активируемую словом, которая, не входя в его
лексическое значение, служит связующим звеном между данным и какими-
то другими его значениями, помещая ее в особую зону словарного описа-
ния, отличную от толкования (см. зоны наивно-энциклопедической инфор-
мации и коннотаций в Активном словаре русского языка (Апресян ред. 2010:
101–103).
Неоднозначность слов можно объяснить, с одной стороны, действием в
языке общего принципа экономии, т.к., при условии взаимно-однозначного
соответствия между означающими слов и их означаемыми пришлось бы
запоминать на порядки больше разных по форме лексем. С другой стороны,
неоднозначность слова вызывается постепенными сдвигами, изменениями
в его означаемом, которые неизбежно возникают при употреблении слова
применительно к денотатам, которые, хотя и отличаются от прототипа, но
имеют с ним много общих черт. С. О. Карцевский писал, что «природа лин-
гвистического знака должна быть неизменной и подвижной одновременно.
Призванный приспособиться к конкретной ситуации, знак может изменить-
ся только частично; и нужно, чтобы благодаря неподвижности другой своей
части знак оставался тождественным самому себе» (там же: 85).
Виды неоднозначности. Можно выделить два типа лексической неод-

нозначности — н е д о о п р е д е л е н н о с т ь (vagueness), называемую также
р е ч е в о й м н о г о з н а ч н о с т ь ю, и (я з ы к о в у ю) м н о г о з н а ч -
н о с т ь, или п о л и с е м и ю (polysemy, ambiguity).
О н е д о о п р е д е л е н н о с т и, или р е ч е в о й м н о г о з н а ч н о с т и
мы говорим тогда, когда некоторые характеристики денотата слова, которые
в его лексическом значении не зафиксированы, в разных ситуативных кон-
текстах могут «определиться» по-разному. Так, изолированное от контекста
предложение Иван кашлянул оставляет нас в неведении относительно того,
действовал ли Иван намеренно, или с ним это произошло помимо его воли.
В конкретной ситуации употребления оно может обозначать либо намерен-
ное действие человека, желающего привлечь к себе внимание или прочища-
ющего горло перед тем, как запеть и т. п., либо рефлекторную реакцию его
организма на какие-либо раздражители. Но главное, что вполне возможно и
такое употребление, в котором говорящий имеет в виду только информа-
цию о характере произведенного кем-то звука, не зная либо не считая важ-
ным аспект намеренности / ненамеренности этого действия. Неоднознач-
ность такого типа и называется речевой (Апресян 1974: 176–178; Анна А.
Зализняк 2006: 21–22).
О п о л и с е м и и, или я з ы к о в о й м н о г о з н а ч н о с т и мы говорим
тогда, когда при употреблении неоднозначного слова в контексте ситуации
говорящий обязательно имеет в виду только одно из его значений. Так, гла-
гол уточнить имеет два значения: 1) ‘сообщить более точную информацию
о чем-л.’, как в (12); 2) ‘сделать так, чтобы получить более точную информа-
цию о чем-либо’, как в (13) и (14). Изолированное от контекста предложение
(15) можно понять в любом из этих значений:
(12) Он уточнил, что приедет не раньше восьми вечера.
(13) Медсестра уточнила у Петра его отчество.
(14) Ученик уточнил написание слова по словарю.
(15) Таксист уточнил, с кем сегодня играет «Ак Барс».
(16) Если вы еще не применяли это средство, то обязательно уточните
противопоказания.
Но говорящий, употребляя (15) в речи, должен иметь в виду только одно
из них. Неопределенность в подобных случаях исключается. При этом во
втором значении остается недоопределенным способ добывания информа-
ции. В одних конкретных случаях, как в (13), это может речевое действие
вопроса, в других, как в (14) — чтение, в третьих, проведение разведки на
местности и т. д. Этот аспект действия говорящий вполне может не закла-
дывать в смысл своего сообщения, как в (16). Это значит, что второе значе-
ние слова уточнить нет оснований дробить на более конкретные, указыва
ющие на способ получения информации.
При этом легко заметить, что в (13) недоопределенный в лексическом

значении глагола способ добывания информации однозначно понимается
как спрашивание благодаря синтаксической связи с группой у NPодуш. По-
добный эффект называется р а з р е ш е н и е м н е о д н о з н а ч н о с т и
с л о в а в к о н т е к с т е. В данном случае лексическое значение глагола
вступает во взаимодействие с единственным из семантически совместимых
с ним ролевых значений конструкции у NPодуш — ролью Исходного Облада-
теля и конкретизируется как ‘Х сделал так, чтобы получить информацию,
которой исходно обладало лицо Y’. По умолчанию (т. е. если не сказано иное)
способом получения информации от лица, которое ею располагает, является
речевой акт вопроса. Так следует ли выделять в качестве отдельного значе-
ния глагола то, которое оно закономерно получает в определенном типе
конструкций?
Критерии установления количества лексических значений многознач-
ного слова, основания для проведения границ между отдельными значени-
ями — одна из дискуссионных проблем теоретической семантики. В струк-
туралистской семантике неоднозначные слова обычно представлены
большим количеством значений и подзначений, в зависимости от характе-
ра и степени их сходства, т.к. в качестве отдельных выделяются все значе-
ния, различия между которыми проявляются в тех или иных синтаксичес-
ких конструкциях. Такое решение может быть удобным для каких-то целей,
но вряд ли адекватно отражает устройство языковой способности человека.
В когнитивной семантике напротив стремятся свести количество выделяе-
мых значений к минимуму, в идеале к одному значению, которое модифи-
цируется под влиянием либо синтаксического, либо ситуативного контек
ста. Часто такое значение, особенно у служебных слов, задается в виде
единой абстрактной схемы, а его различные конкретные употребления по-
нимаются как модификации, или грани этой схемы, проявляющиеся в опре-
деленных типах контекстов, см. напр. Киселева, Пайар ред. 1998.
Когнитивные механизмы появления у слова нового значения. Раз-

ные значения полисемичной лексемы фиксируют синхронное состояние,
которое является результатом диахронического развития ее первичного зна-
чения, которое называют п р я м ы м н о м и н а т и в н ы м з н а ч е н и е м
слова. Значения, развившиеся на основе уже имеющегося, называются
п р о и з в о д н ы м и или п е р е н о с н ы м и. Сам процесс образования у
слова таких значений называется с е м а н т и ч е с к о й д е р и в а ц и е й.
Все конкретные изменения, которым подвергаются значения слов в речи и
которые затем могут «откладываются» в языке в виде отдельных частных
значений многозначного слова, сводятся к двум основным типам — метафо-

ре и метонимии. М е т а ф о р а обычно понимается как перенос слова А,
исходно обозначавшего объект или ситуацию A, на объект или ситуацию Б,
которая обнаруживает то или иное с х о д с т в о с А (см. выше язык1 → язык4),
а м е т о н и м и я — как перенос слова А на объект или ситуацию Б, которая
находится с А в отношении смежности (напр., запрашивание информации в
норме «смежно» с ее сообщением в ответ на запрос, что лежит в основе ме-
тонимического переноса уточнять1 ‘спрашивать’ → уточнять2 ‘сообщать’).
В когнитивной семантике семантическая деривация изучается как по-
верхностное проявление действия когнитивных механизмов. В частности в
теории концептуальной метафоры (Лакофф, Джонсон 2008) метафора пред-
ставлена как инструмент осмысления, концептуализации новой сферы опыта
(«области — мишени») при помощи наложения на нее тех понятий и отно-
шений, которые сформировались в другой сфере опыта («области — источ-
нике») и нашли отражение в прямых значениях слов, относящихся к этой
сфере. Так, на область времени были перенесены категории и отношения,
выделенные в ходе освоения и осмысления пространства, что наглядно по-
казывают те исходно «пространственные» слова, при помощи которых мы
мыслим и говорим о времени (ср. перед, в, конец, следовать за и т. д. и т. п.);
на область речевой коммуникации были перенесены понятия, связанные с
манипуляцией физическими объектами (передавать, получать), на область
межгосударственных отношений — понятия, связанные с межличностными
отношениями (дружба, взимопомощь, бойкот и др..).
Как было сказано выше, слово активирует в сознании не только компо-
ненты своего лексического значения, но и многочисленные понятия, зна-
ния и представления, имеющие отношение к обозначаемой сущности.
В когнитивных науках структуру взаимосвязанных понятий, соотносящихся
с тем или иным объектом или явлением, чаще всего называют ф р е й м о м
(frame), см. Минский 1978; Баранов 1987, а ее структурные элементы — с л о -
т а м и. Так, во фреймы сложно устроенных физических объектов в качестве
слотов входят их составные части, во фреймы животных — среда их обита-
ния, то, чем они питаются, то, как человек их использует и т. п., во фреймах
объектов искусственного происхождения (артефактов) будут слоты матери-
ала, из которого этот объект изготовлен, способа изготовления, назначения
и т. д. Во фрейм ситуации входят типы и роли ее участников, условия ее
возникновения, ее последствия и т. п. Явление м е т о н и м и и при когни-
тивном подходе к ней можно трактовать как применение одного и того же
слова, активирующего данный фрейм, к разным его слотам. Так, имя целого
в ходе семантической деривации регулярно переносится на часть и наобо-
рот, ср., город1 ‘крупный населенный пункт’ → город2 ‘население города’,

слива1‘плодовое растение …’ → слива2 ‘плод этого растения’; имя свойства
части переходит на свойство целого круглый1 (напр., о корже для торта) →
круглый2 (о торте из таких коржей); имя материала переносится на изделия
из него фарфор1 (материал) → фарфор2 (изделия из этого материала); одно и
то же слово может обозначать состояние, переход в состояние и действие,
приводящее в это состояние, ср. англ. opеn1 ‘открытый’(The door was open) —
opеn2 ‘открываться’ (The door opened) 20 — opеn3 ‘открывать’ (I opened the door).
В отличие от метафоры, при метонимии слово не покидает границ одной
сферы опыта, или, используя традиционный семантический термин, — гра-
ниц своего семантического поля.
5.3. Семантика словосочетания:

свободные словосочетания vs. фразеологизмы
Значения сочетаний слов, построенных по правилам синтаксиса ЕЯ,
в общем случае представляют собой результат соединения лексических и
грамматических значений составляющих их слов со значением морфо-син-
таксической конструкции, в которую они входят. Правила такого соедине-
ния называются п р а в и л а м и в з а и м о д е й с т в и я, или к о м п о з и -
ц и и значений (Апресян 1974: 79–94; Падучева 1999). Примером таких правил
может служить правило заполнения семантических валентностей предикат-
ного слова значениями его синтаксических актантов. В формальных репре-
зентациях значений слов на семантическом метаязыке это правило соот-
ветствует заполнению переменных в толковании предикатного слова. Еще
один пример таких правил — правило зачеркивания повторяющихся семан-
тических компонентов сочетания (в том случае, когда повтор не несет до-
полнительной смысловой нагрузки, напр., не используется в целях усиле-
ния, подчеркивания) ср. лингвистическая наука, где компонент ‘наука’
выражен дважды. Разработка полной, непротиворечивой и неизбыточной
системы правил взаимодействия значений представляет собой одну из важ-
ных и сложных задач семантического описания языка.
Словосочетания, в которых соединение значений подчиняется общим
правилам семантической композиции, называются с в о б о д н ы м и, как,
напр., собирать грибы, вытирать насухо, очень болен, новая лодка и т. д. и т. п.
Но в ЕЯ много таких словосочетаний, значение которых по тем или иным
причинам не может быть описано как результат применения общих правил
То, что оpеn2 отличается от opеn1 грамматическим значением, при рассмотре-

20
нии семантической деривации не столь существенно.

взаимодействия значений. Такие сочетания слов называются ф р а з е о л о -

г и з м а м и, или ф р а з е м а м и, а область лингвистики, занимающаяся их
изучением — ф р а з е о л о г и е й.
В области фразеологии построены классификации фразем, основанные
на разных их свойствах, или параметрах (см., напр., Виноградов 1977; Иор-
данская, Мельчук 2007: 213–246; Баранов, Добровольский 2008). Например,
фразема точить лясы ‘разговаривать о чем-то не важном (с точки зрения
говорящего)’ обладает свойствами непрозрачности, переинтерпретации
компонентов, устойчивости (Баранов, Добровольский 2008). Она непрозрач-
на уже потому, что слово лясы вместе с его значением уже выбыло из языка.
Она требует переинтерпретации слова точить, т. е. приписывания ему та-
кого значения, которое отсутствует у него в данном языке. Она устойчива, в
частности синтаксически не трансформируема, ср., долго вели разговор →
вели долгий разговор, но долго точить лясы → *точить долгие лясы. Фразема
подлить масла в огонь ‘вызвать усиление интенсивности конфликтной ситу-
ации’ прозрачна потому что ее значение связано со значением соответству-
ющего свободного сочетания (буквальным значением фраземы) концепту-
альной метафорой КОНФЛИКТ — ЭТО ОГОНЬ (ср. ее отражение в сочетаниях
разгорелась ссора, погасить конфликт, притушить искры конфликта и т. п.);
она требует переинтерпретации обоих компонентов в соответствии с ука-
занной метафорой (огня как конфликта, масла как фактора его интенсифика-
ции), и она устойчива (огонь не заменим на его синоним пламя или имя
другого горючего вещества, к маслу и огню нельзя добавить определений,
разве что в целях языковой игры, ср. Что он ни делал, чтобы их примирить,
это только подливало бензина / подсолнечого масла в полыхающий огонь).
С учетом различий в их свойствах фраземы делят на классы. И д и о м ы ха-
рактеризуются либо непрозрачностью, либо необходимостью переинтер-
претации всех компонентов. Оба приведенных примера фразем относятся,
таким образом, к идиомам. Другой важный тип фразем — к о л л о к а ц и и
отличается тем, что основное, «ключевое» слово, определяющее значение
всего сочетания, выступает в своем обычном, буквальном значении, а дру-
гое слово выбирается для выражения нужного компонента смысла в зависи-
мости от «ключевого» слова. Так, в коллокациях сокрушительное поражение
и головокружительный успех с ключевыми словами поражение и успех при-
лагательные нельзя поменять местами, хотя их значение в данных сочета-
ниях одинаково — ‘в высокой степени’. Выше мы рассматривали подобные
сочетания как проявление ограничений лексической сочетаемости, улавли-
ваемые при помощи аппарата лексических параметров. Таким образом, сфе-
ра фразеологии пересекается со сферой изучения сочетаемости слова.
5.4. Семантика предложения-высказывания

Языковое значение предложения и смысл, которое оно приобретает, ста-
новясь высказыванием в конкретной ситуации его употребления, заключа-
ют в себе те же типы информации, которые можно обнаружить в слове —
денотативный, сигнификативный, прагматический и синтаксический
(см. выше раздел 5.1.2). Естественно, языковые единицы уровня предложе-
ния имеют семантические свойства и семантическую структуру, которые
специфичны именно для них. Только предложение обладает свойством вы-
ражать суждение о чем-либо, которое, будучи соотнесено с действительно
стью, может быть оценено как истинное или ложное. Только предложение-
высказывание расценивается как коммуникативный акт, направленный на
достижение той или иной цели говорящего. Слово же выступает как строи-
тельный материал для предложения. Само по себе, вне предложения, слово
не выражает суждения, не может быть оценено как истинное или ложное, не
указывает на цель говорящего.
В семантической структуре предложения выделяется как минимум три
компонента, выполняющие разные функции: пропозициональный, комму-
никативный и прагматический.
5.4.1. Пропозициональное содержание предложения. Пропозицио-

нальное содержание предложения, или п р о п о з и ц и я — это сигнифика-
тивная, концептуальная часть его значения, которая отображает некоторое
возможное положение дел в его определенной интерпретации, но без оцен-
ки его как имеющего или не имеющего места в мире. Так, предложения
(17)–(19), а также придаточное предложение в (20) при всем различии в их
значениях, имеют одно и то же пропозициональное содержание:
(17) Петя уезжает.
(18) Петя уезжает?
(19) Уезжай, Петя!
(20) Отец не хочет, чтобы Петя уезжал
Все они обозначают ситуацию отъезда с ее участником-Агенсом по имени
Петя, не специфицируя участников с ролями Начальной и Конечной точки.
В (17) помимо пропозиционального содержания выражена также оценка го-
ворящим данной пропозиции как истинной, в (18) выражена неизвестность
говорящему ее истинностной оценки, в (19) и (20) выражена оценка пропо-
зиции как ложной (т.к. обозначаемая ею ситуация, по мнению говорящего,
не имеет места в реальном мире). Пропозиция задает условия истинности
высказывания, в котором она утверждается.
При употреблении предложения содержащиеся в нем имена участников

обозначаемой предикатом ситуации вступают в отношения р е ф е р е н -
ц и и с объектами мира дискурса. Как было сказано выше, слова как едини-
цы словаря языка, денотируют множество всех сущностей, которые могут
быть обозначены данным словом — экстенсионал слова. В дискурсе те же
слова, точнее, содержащие их ИГ соотносятся лишь с той частью этого мно-
жества, которую имеет в виду говорящий, называемой р е ф е р е н т о м И Г.
Тот способ, каким ИГ указывает на свой референт, называется р е ф е р е н -
ц и а л ь н ы м с т а т у с о м (РС) ИГ. С точки зрения теории референции ИГ
может быть разделена на две части — о б щ е е и м я, задающее тот класс, к
которому принадлежит референт, и а к т у а л и з а т о р Р С — выражение,
которое указывает, каким способом надо выбирать референт из эктенсиона-
ла общего имени. Так, в предложении (17) при его типовом употреблении
ИГ Петя отсылает к существующему в мире дискурса лицу по имени Петя,
которое, по мнению говорящего (Г), известно адресату (А) и будет активиро-
вано в его сознании в данной коммуникативной ситуации (при том, что в
принципе А может знать много лиц с таким именем, существующих в мире
дискурса). Такой РС называется референтным определенным. Основным
показателем данного РС в языках с артиклями типа английского или вен-
герского является определенный артикль, а в языках типа русского — указа-
тельные местоимения, употребление которых, в отличие от артиклей, не
обязательно при данном РС ИГ. Сравним предложения (21) — (23):
(21) Один ученый сравнил семантику с владетельной принцессой.
(22) Какой-то ученый сравнил семантику с владетельной принцессой.
(23) Мог ли какой-нибудь ученый сравнить семантику с владетельной
принцессой?
В (21) актуализатор один придает ИГ один ученый РС «референтный сла-
боопределенный» (т. е. Г имеет в виду конкретного известного ему ученого,
и не предполагает, что референт известен А); в (22) актуализатор какой-то
служит показателем РС «референтный неопределенный» (т. е. Г имеет в
виду существующего в действительном мире ученого, о котором он знает
только то, что тот употребил такое сравнение, и не предполагает, что рефе-
рент известен А); актуализатор какой-нибудь в (23) указывает на статус «не-
референтный экзистенциальный» (т. е. Г предполагает существование рефе-
рента в возможном мире, отличном от действительного). Полное описание
РС ИГ на семантическом метаязыке Московской семантической школы дано
в (Падучева 1985). С описанием различных способов соотнесения языковых
выражений с их референтами в других теоретических рамках знакомит
сборник НЗЛ 1982.
5.4.2. Коммуникативный компонент значения предложения. Рас-

смотрим следующие предложения, отмечая при помощи знака «/» — восхо-
дящий фразовый акцент (далее для краткости просто акцент) на слове, при
помощи «\» — нисходящий акцент, а двойным слэшем будем отмечать уси-
ленный, так наз. «контрастивный» акцент:
(24) В коридоре/ мы повесим эту картину\.
(25) Мы повесим эту картину/ в коридоре\.
(26) Эту// картину мы повесим в коридоре\\.
Предложения (24)—(26) при условии, что референты всех ИГ в них тож-
дественны, имеют одно и то же пропозициональное содержание. Это легко
проверить, установив, что если утверждение любого из этих предложений
будет истинно в мире дискурса, то истинными в нем будут и два других.
Значит ли это, что означаемые этих предложений полностью тождествен-
ны, что различия в порядке слов и интонации, или л и н е й н о - а к ц е н т -
н о й с т р у к т у р е (ЛАС) этих предложений (Падучева 2016) семантически
не существенны? Если бы это было так, то данные предложения могли бы
заменять друг друга в любом контексте. Но это не так. Для ответа на вопрос
Что мы повесим в коридоре? подойдет только (24), на вопрос Где мы повесим
эту картину? — только (25), а на вопрос А эту\\ картину мы куда\\ пове-
сим? — только (26). Что же вносит ЛАС в значение предложения?
Она служит средством выражения того его компонента, который в раз-
ных лингвистических теориях называется по-разному: актуальное члене-
ние, функциональная перспектива, упаковка, коммуникативная организа-
ция смысла (КОС), информационная структура. Мы будем использовать
термин Московской семантической школы — КОС, ясно указывающий на
то, что речь идет о компоненте содержания предложения, а не о предложе-
нии как двусторонней единице языка.
Все термины, включая КОС, показывают, что ЛАС не вносит ничего но-
вого в пропозициональное содержание предложения, а только определен-
ным образом структурирует, организует, «упаковывает» его. Это добавля
емая информация о том, как пропозициональное содержание встраивается в
контекст коммуникации, своего рода инструкции адресату о том, как он
должен соотнести поступающую информацию с уже имеющейся. Основны-
ми категориями КОС, в терминах которых как бы размечается пропозиция
предложения являются т е м а / р е м а, д а н н о е / н о в о е, ф о к у с к о н -
т р а с т а . Тема — это то, «о чем» данная пропозиция, тема служит исходной
точкой сообщения. Тема обычно стоит в начале предложения и произносит-
ся с второстепенным (восходящим) акцентом. Рема — то, что сообщается о
теме. Рема обычно стоит в конце предложения и несет главный (нисходя-
щий) акцент. В (24) тема — ‘коридор’, рема —‘мы (там) повесим картину’);
в (25) тема — ‘место, где мы повесим картину’, рема — ‘коридор’, в (26) тема —
‘эта картина’, рема —‘мы повесим (ее) в коридоре’. Противопоставление
д а н н о е / н о в о е отражает активированность / неактивированность ин-
формации в сознании коммуникантов в момент высказывания. Обычно
тема содержит уже активированную в сознании адресата информацию, т. е.
является одновременно и данным, как во всех примерах (24) — (26), но темой
может быть и новое, как в начале рассказа А. П. Чехова «Белолобый» (27),
а ремой — данное, как в (28):
(27) Голодная волчиха / встала, чтобы идти на охоту\.
(28) Состоялся матч чехов с канадцами. Выиграли чехи \.
(Оба примера взяты из Падучева 2016: 56)
Фокус контраста — это такой коммуникативный статус компонента ‘Аi’
в составе пропозиции, который добавляет информацию о включенности ‘Аi’
в контекстно-обусловленное множество {‘А1’,‘А2’, …‘Аn’ } и о том, что ‘Аi’ про-
тивопоставлен всем другим членам этого множества в отношении того
свойства, о котором идет речь в предложении. Показателем фокуса контра
ста служит контрастивный акцент. Фокус контраста представлен в (26), где к
пропозициональному содержанию добавляет информацию о том, что поми-
мо «этой» имеются и другие картины, но они, скорее всего, будут повешены
не в коридоре.
К коммуникативному компоненту значения предложения имеет отно-
шение и целый ряд других категорий, предлагавшихся в семантических ра-
ботах, причем не обязательно посвященных проблематике КОС. Это фон /
фигура в Talmy 1983, коммуникативные ранги в Падучева 2004, психологи-
ческая важность (Мельчук 1974: 65–66), эмфаза (Мельчук 1974: 66; Янко 2001:
64–67), эмпатия (Чейф 1982). Пока эти категории, их содержание, соотноше-
ние с общепринятыми категориями КОС еще недостаточно изучены, и ясно,
что для построения всеобъемлющей теории коммуникативной организации
концептуального содержания предложения потребуется еще много усилий.
5.4.3. Прагматический компонент смысла предложения-высказы-

вания. Смысл высказывания, помимо отображаемой пропозициональным
компонентом ситуации, которую коммуникативный компонент подает в
определенном ракурсе, содержит и прагматическую информацию, т. е. ин-
формацию о говорящем, его отношении к собственному высказыванию, к
тому, о чем он говорит, к собеседнику и другим аспектам коммуникативной
ситуации. Эта информация и составляет прагматический компонент смысла
высказывания.
Иногда этот компонент называют и л л о к у т и в н ы м, имея в виду по-

нятие и л л о к у т и в н о й с и л ы, или и л л о к у т и в н о й ф у н к ц и и (ИФ)
высказывания (Остин 1986). ИФ характеризует высказывание как действие,
совершаемое в определенных условиях с определенной целью, предназна-
ченной для распознавания ее адресатом. Высказывание в его отношении к
манифестируемой в нем цели и условиям осуществления называется и л -
л о к у т и в н ы м а к т о м (ИА) в противовес л о к у т и в н о м у а к т у, со-
вершаемому одновременно с ним и состоящему в чисто языковых операциях:
производстве знаков ЕЯ и соединении их по правилам языка для выраже-
ния некоторого пропозиционального содержания. Иллокутивный акт — это
действие, осуществляемое при говорении (лат. in locutio). Вот как это поня-
тие вводится у Остина. «Чтобы определить, что представляет собой осущест-
вленный иллокутивный акт, следует установить, каким образом мы исполь-
зуем локуцию (пропозициональное содержание — И.К.): спрашивая или
отвечая на вопрос; информируя, уверяя или предупреждая; объявляя реше-
ние или намерение; объявляя приговор, назначая, взывая или критикуя;
отождествляя или описывая и т. п.» (Остин 1986: 86). И л л о к у т и в н а я
ф у н к ц и я (далее ИФ) — это тот компонент смысла, который надо доба-
вить к пропозиции, чтобы стало понятно, с какой целью она вводится в дис-
курс. Об ИФ можно говорить только применительно к высказыванию, а при-
менительно к изолированному от контекста предложению можно говорить
только об и л л о к у т и в н о м п р е д н а з н а ч е н и и или и л л о к у т и в -
н о м п о т е н ц и а л е. Так, в нулевом контексте (и без учета интонации)
предложение Попробуй только! неоднозначно как в отношении пропозици-
онального содержания, так и в отношении ИФ. Две возможных интерпрета-
ции, и соответственно две ИФ этого предложения представлены в (29):
(29) 1) ‘усиленная просьба’ + ‘ты пробуешь (некоторое блюдо)’
2) ‘ответная угроза’ + ‘если ты попытаешься сделаешь это, у тебя бу-
дут большие неприятности’
Итак, в семантической структуре высказывания выделяется дополнитель
ный к пропозициональному содержанию компонент — прагматический, ха-
рактеризующий условия употребления этого предложения, и, в первую оче-
редь, — цель, с которой оно используется. Этот компонент отражается в
языковой структуре используемого предложения с разной степенью экс-
плицитности.
То, что в отечественных грамматиках называется т и п о м п р е д л о ж е
н и я п о ц е л и в ы с к а з ы в а н и я, а в западной традиции — с и н т а к -
с и ч е с к и м т и п о м (повествовательные, вопросительные и побудитель-
ные предложения) отражает всего два типа и один вид ИФ: репрезентативный
тип ИФ (цель — представить ситуацию как имеющую место в мире), побуди-

тельный тип ИФ (цель — побудить адресата осуществить ситуацию), и ИФ
вопроса соответственно. Однако, если принять во внимание не только мор-
фосинтаксическую структуру предложения, но и его лексический состав,
т. е. если рассматривать лексико-синтаксическую структуру в целом, то можно
увидеть, что форма предложения гораздо точнее указывает на типовые ус-
ловия его употребления, в том числе на типовую коммуникативную цель.
Прежде всего существует особый класс предложений, прямо эксплици-
рующий ИФ высказывания, которое производится с их помощью. Это так
называемые п е р ф о р м а т и в н ы е п р е д л о ж е н и я. Основу лексико-се-
мантической структуры этих предложений составляет так называемый и л -
л о к у т и в н ы й г л а г о л, т. е. глагол, относящийся к подклассу глаголов
говорения и содержащий в своем лексическом значении компонент, указы-
вающий на цель говорения и факультативно указывающий на другие усло-
вия осуществления речевого действия, например, просить, поздравлять, уве-
рять, обещать и т. п. Однако наличие иллокутивного глагола не является
достаточным условием для того, чтобы предложение было перформатив-
ным. Иллокутивный глагол должен быть употреблен не для того, чтобы
описать некоторое речевое действие, а для того, чтобы пояснить, какой рече-
вой акт совершает говорящий, употребляя данное предложение. Канониче
ская форма перформативного предложения: подлежащее, выраженное лич-
ным местоимением 1 л., ед. ч. и сказуемое в форме индикатива настоящего
времени активного залога. Например, Поздравляю с днем рождения!; (Я) обе-
щаю вам исправиться. Первоначально понятие ИФ фактически отождествля-
лось со значением иллокутивного глагола, и ИФ трактовалась как семанти-
чески неразложимая сущность. Однако, так же, как значение иллокутивного
глагола разложимо на семантические компоненты (Вежбицка 1985), так и
понятие ИФ следует рассматривать не как неделимое, а как кластер признаков,
каждый из которых соответствует одному из условий успешного осущест-
вления иллокутивного акта. К числу этих признаков в Серль 1986b относятся:
— цель речевого акта;
— психологическое состояние говорящего (ментальное, волевое, эмоцио-
нальное);
— соотношение социальных статусов говорящего и слушающего;
— связь высказывания с интересами говорящего;
— связь высказывания с остальной частью дискурса;
— связь высказывания с деятельностью в рамках определенных социаль-
ных институтов (таких, например, как парламент, суд, церковь);
— стиль осуществления речевого акта.
Данные типы прагматической информации имеют в лексико-синтакси-

ческой структуре предложения свои показатели — и н д и к а т о р ы И Ф.
Наличие в предложении таких индикаторов определяет его иллокутивный
потенциал. Наиболее точным индикатором ИФ является перформативный
глагол в перформативном употреблении. Определенную ИФ имеют и так
называемые речевые клише, например До свидания! (ИФ прощания), Вон от-
сюда! (ИФ требования (покинуть помещение), Г находится в активно-отрица-
тельном эмоциональном состоянии, вызванном действием С). Тип предло-
жения по цели высказывания (повествовательный, вопросительный,
побудительный) указывает только на такой компонент ИФ, как цель говоря-
щего, да и то не точно. Так, побудительное предложение может иметь ИФ
разрешения, цель которого — не побуждать адресата к действию, а снять
препятствия к его осуществлению. Косвенными индикаторами ИФ служат
вводные слова и частицы. Значения многих из них заключают в себе инфор-
мацию прагматического характера, которая предъявляет свои сочетаемост-
ные требования к ИФ высказывания (Кобозева 1989).
Одним из наиболее распространенных способов репрезентации прагма-
тического (иллокутивного) компонента предложения-высказывания явля-
ется характеристика условий его уместного употребления в речи, называ
емых у с л о в и я м и у с п е ш н о с т и. Условия успешности делятся на
четыре типа: 1) у с л о в и я п р о п о з и ц и о н а л ь н о г о с о д е р ж а н и я,
2)  п о д г о т о в и т е л ь н ы е, или п р е д в а р и т е л ь н ы е у с л о в и я,
3)  у с л о в и я и с к р е н н о с т и, 4) с у щ е с т в е н н о е у с л о в и е, или
у с л о в и е н а з н а ч е н и я. Условия первого типа эксплицируют не саму
ИФ, а сочетаемостные требования, которые она накладывает на содержание
пропозиционального компонента смысла высказывания. Существенное ус-
ловие эксплицирует главный компонент ИФ — иллокутивную цель (цель Г,
которую он стремится довести до сознания С при помощи своего высказы-
вания). Подготовительные условия отражают объективные и субъективные
предпосылки, совместимые с выдвижением данной иллокутивной цели, то
есть обстоятельства речевого акта, при отсутствии которых он потерпит ком-
муникативную неудачу. Условия искренности отражают психическое состо-
яние, в котором должен находиться Г, если его высказывание искренно и
серьезно (в отличие от подготовительных условий, нарушение говорящим
условий искренности обычно проходит незамеченным и непосредственно
не влечет за собой коммуникативного провала, хотя и может быть разобла-
чено в дальнейшем). Так, ИФ обещания согласно Searle 1969; Серль 1986а,
Падучева 1985: 24–25 может быть эксплицирована в виде следующих усло-
вий успешности речевого акта обещания, осуществляемого с помощью вы-

сказывания Т:
Условие пропозиционального содержания:
Произнося Т, Г выражает мысль, о том, что Г совершит действие Д в бу-
дущем.
Подготовительные условия:
1. Г в состоянии совершить Д;
2. С предпочел бы совершение Г-им действия Д его несовершению и Г
убежден в том, что это так;
3. Ни Г, ни С не считают, что совершение Г-им действия Д есть нечто
само собой разумеющееся.
Условие искренности:
Г намерен совершить Д.
Существенное условие:
Г намерен с помощью высказывания Т связать себя обязательством со-
вершить Д.
Существуют и другие способы репрезентации прагматической инфор-
мации, передаваемой предложением-высказыванием, напр., модальные
рамки А. Вежбицкой.
5.5. Формальная семантика

Формальная семантика — разновидность семантики, для которой харак-
терно использование методов, понятийного аппарата и приемов теоретизи-
рования, разработанных в различных математических дисциплинах (в пер-
вую очередь в математической логике) и аналитической философии. Как и
«обычная» семантика, формальная семантика нацелена на объяснение се-
мантической компетенции носителей языка, в частности, их способности
соотносить языковые выражения с объектами внеязыковой действительнос-
ти, их суждений о смысловых отношениях между такими выражениями и
возможности выстраивать более сложные смыслы из более простых.
5.5.1. Семантика на маленьком примере. Чтобы увидеть небольшую

часть формальной семантики в действии, разберем простой пример. (По со-
ображениям места мы не имеем возможности обсуждать многие важные
проблемы, альтернативные теоретические решения и подкрепляющие их
эмпирические аргументы. Для обстоятельного ознакомления с предметом
мы рекомендуем читателю обратиться к более подробным введениям в фор-
мальную семантику, напр., Heim, Kratzer 1998; von Fintel, Heim 2017 или
Portner 2005).
Предположим, что русский язык состоит исключительно из простых
предложений типа (30), в котором подлежащее — именная группа, состоя-
щая из имени собственного, а сказуемое — непереходный глагол. Предполо-
жим также, что этот упрощенный, игрушечный русский язык (ИРЯ) лишен
каких-либо семантически наполненных грамматических категорий и гла-
гол соответственно имеет единственную форму — такую, как поет в (30):
(30) Пол Маккартни поет.
Вот первые два вопроса, на которые должен ответить формальный се-
мантист:
— Каково значение предложения (30) и его элементов — именной группы
Пол Маккартни и глагола поет?
— Как значения элементов соединяются в целое и в результате дают значе-
ние предложения?
Носители естественных языков имеют отчетливую интуицию по поводу
смыслового содержания предложений, в частности (30): предложения мож-
но соотнести с внеязыковой действительностью и попытаться выяснить,
правильно ли они описывают то, что в ней происходит. Попытка может быть
успешной или безуспешной. Носитель языка, находящийся на концерте
Пола Маккартни, вероятнее всего, признает предложение (30) правильно
описывающим действительность, или и с т и н н ы м. Носитель, увидевший
Пола Маккартни спящим на концерте Мадонны, по-видимому, признает его
л о ж н ы м. Носитель, который не представляет себе, чем занят Пол Маккар-
тни (или вовсе не знает, кто это такой) вряд ли сможет сказать, истинно
предложение или ложно. Однако всех трех носителей объединяет важное
знание: как должен быть устроен мир, чтобы (30) было истинным. В мире
должен существовать субъект, который носит имя Пол Маккартни, и он дол-
жен быть занят тем, что описывается глаголом петь. Это дает, вероятно, са-
мое распространенное в формальной семантике (хотя и далеко не един
ственное) понимание того, что представляет собой значение предложения:
(31) Мы знаем значение предложения S, если мы знаем его у с л о в и я
и с т и н н о с т и, а именно: как должен быть устроен мир, чтобы S
было истинным.
Семантическая теория должна объяснять суждения носителей языка об
условиях истинности предложений типа (30). Как этого добиться? Ниже мы
изложим, как может быть устроена теория, которая решает эту задачу при-
менительно к ИРЯ, состоящему только из предложений типа (30). Для языка,

более похожего на обычный русский (ОРЯ), теорию потребуется дополнять
и расширять, но самые общие идеи, тем не менее, останутся неизменными.
5.5.2. Означаемое, домены, логические типы, функции. Прежде все-

го следует принять решение об о з н а ч а е м о м каждого языкового выра-
жения, которое возможно в нашем языке. (Часто означаемые называются
более техническим термином д е н о т а т (denotation), однако в современ-
ной семантической литературе на русском языке этот термин не полностью
однозначен (см. раздел 5.1.2), так что ниже мы будем говорить об означае-
мых, а не о денотатах.) Для этого необходимо эксплицитно сформулировать,
какие типы означаемых мы полагаем возможными.
Лексические единицы языка характеризуются их морфосинтаксической
категорией — существительное, глагол, прилагательное и так далее. Из них
в процессе построения грамматической структуры создаются именные груп-
пы, глагольные группы, группы прилагательного. Все такие выражения
характеризуются также семантической категорией, соответствующей т и п у
их о з н а ч а е м о г о. Тип означаемого называется также л о г и ч е с к и м
т и п о м. Для ИРЯ нам понадобится всего три таких типа.
Первый логический тип — с у щ н о с т и (вещи, и н д и в и д ы), из которых
составлено мироздание. Это базовый тип — в том смысле, что он не предста-
вим через какой-то другой род сущего. Существует традиция обозначать
этот базовый тип буквой латинского алфавита е (от англ. entity ‘сущность’).
Соответственно, множество всех сущностей / индивидов можно обозначить
как E. Поскольку реальный мир обширен и слишком сложен, договоримся,
что игрушечный язык описывает не менее игрушечную действительность,
в которой есть всего три индивида на рис. 5.1. В обычной действительности
они известны под именами Пол Маккартни, Мадонна и Брюс Уиллис.
Рисунок 5.1. Множество индивидов
В языках имеется целый ряд выражений, означаемым которых выступа-

ют индивиды. В ОРЯ это, в частности, имена собственные, определенные
именные группы и местоимения. В ИРЯ из них есть только имена собствен-
ные. Множество сущностей образует с е м а н т и ч е с к и й д о м е н, из ко-
торого такие выражения получают свое означаемое. Обычно этот домен
обозначается как De (где D соотносится со словом domain ‘область, домен’).

Соответственно, мы будем говорить, что имена собственные имеют означаемое
типа е или, что то же самое, что их означаемым выступают элементы De.
Второй базовый логический тип — тип и с т и н н о с т н ы х з н а ч е -

н и й, который часто обозначается буквой t (от truth ‘правда, истина’).
В нашей теории истинностных значения будет два — 1 («истинно») и 0
(«ложно»). Множество истинностных значений {0, 1} образует другой домен,
обозначаемый как Dt. Истинностные значения, как показывает предшеству-
ющие обсуждение, возникают в теории в тот момент, когда мы начинаем
думать о значении предложения в терминах его истинности. Предложения
получают свое означаемое из домена Dt.
Кроме базовых логический типов, понадобятся производные. Мы не бу-
дем перечислять их, а зададим с помощью правила:
(32) Если σ и τ — это логические типы, то функция из Dσ в Dτ — тоже
логический тип, где Dσ и Dτ — это множества объектов, имеющих
соответственно тип σ и τ.
Для удобства длинное выражение «означаемое, имеющее логический
тип функции из Dσ в Dτ» будем записывать более кратко c использованием
угловых скобок: «означаемое типа <σ, τ>». Понятие функции вводится в
школьной программе математики, однако для лучшего знакомства с пред-
метом можно воспользоваться любым введением в математику для предста-
вителей других наук, например, введением в математику для лингвистов
Partee et al. 1990.
Работу правила (32) можно увидеть на следующем примере. Мы уже оп-
ределили e и t (сущности и истинностные значения) как (базовые) логиче
ские типы. Согласно (32), функции из De в Dt — это тоже логический тип,
а именно: тип <e,t>. Пример такой функции показан на рис. 5.2.
De (= E) 1 Dt
Рисунок 5.2. Функция из De в Dt
Как показывает рис. 5.2, функция ставит элементам De в соответствие

элементы Dt. Например, Полу Маккартни ставится в соответствие 0, а Ма-
донне — 1. (Вместо «функция ставит объект у в соответствие объекту х» час-

то говорят, что функция о т о б р а ж а е т х в у.)
Правило (29) можно использовать дальше, создавая все более и более
сложные типы. Несколько примеров показано в (33). Все такие типы реле-
вантны для ОРЯ, однако для анализа ИРЯ они не понадобятся.
(33) <e, <e,t>>
<<e,t>, e>
<<e,t>, t>
<<e,t>, <e,t>>
Таким образом, мы получаем систему с двумя базовыми логическими
типами и бесконечным множеством производных. Последние представляют
собой функции.
Следующие два шага тесно связаны. Во-первых, надо соотнести логиче
ские типы и лексико-синтаксические категории языка, то есть, в частности,
определить тип собственных имен и непереходных глаголов. Во-вторых,
надо сопоставить означаемое конкретным языковым выражениям.
Означаемое имеет внеязыковой характер: как индивиды, элементы De,
так и истинностные значения, элементы Dt, и тем более означаемые
функциональных типов — это не часть языка. Приписывание языковым вы-
ражением внеязыкового означаемого называется с е м а н т и ч е с к о й и н -
т е р п р е т а ц и е й. Семантическая интерпретация обычно обозначается с
использованием двойных квадратных скобок ⟦ ⟧ . (В техническом смысле
⟦ ⟧ — это функция, которая называется и н т е р п р е т и р у ю щ е й.) Запись
⟦ Брюс Уиллис ⟧ читается как «семантическая интерпретация имени
собственного Брюс Уиллис» или «означаемое имени собственного Брюс
Уиллис» 21.
Здесь и далее описывается так называемая п р я м а я и н т е р п р е т а ц и я,

21
когда выражениям естественного языка непосредственно сопоставляются некото-

рые внеязыковые сущности в качестве означаемого. В формально-семантических
работах не менее распространена и другая стратегия — стратегия о п о с р е д о в а н -
н о й и н т е р п р е т а ц и и. В последнем случае выражения естественного языка с
помощью отдельного блока правил переводятся на язык-посредник, которым обыч-
но выступает один из языков формальной логики. Интерпретации подвергаются
выражения языка-посредника. Эти две стратегии дают эквивалентный результат.
Недостаток последней — несколько большая громоздкость, достоинство — то, что
все свойства языка-посредника известны заранее, и на это можно опираться в рас-
суждениях про естественный язык, выступающий объектом анализа.
Как мы уже сказали, стандартный взгляд на и м е н а с о б с т в е н н ы е

состоит в том, что они обозначают конкретный индивид. При семантиче
ской интерпретации они получают означаемое из домена De. Вот несколько
примеров:
(34) a. ⟦ Пол Маккартни ⟧ =
b. ⟦ Мадонна ⟧ =
c. ⟦ Брюс Уиллис ⟧ =
Что выступает означаемым одноместных глаголов, например, поет?

Предположим, что в игрушечном мире, как и в обычном, Пол Маккартни и
Мадонна поют, а Брюс Уиллис нет, как показано на рис. 5.3. Поющие инди-
виды обведены пунктирной линией.
Ϟϝϭϡ
De (=E)
Рисунок 5.3. Поющие индивиды из De
Рисунок 5.3 подсказывает простое решение по поводу того, как анализи-

ровать непереходные глаголы типа петь: можно объявить их означаемым
{ }
множество тех, кто поет, как в (35):
(35) ⟦ поет ⟧ = ,
Проблема в том, что среди возможных типов означаемого, заданных

выше, есть только два множества — De и Dt; все остальное — функции. Одна-
ко ни De ни Dt не соответствует тому, что представлено в (35); в (35) речь идет
о с о б с т в е н н о м п о д м н о ж е с т в е De. К счастью, есть способ задать
(35) с помощью функции. Для этого нужна функция из De в Dt, изображенная
на рис. 5.4, которая всех поющих индивидов отображает в 1, а всех осталь-
ных — в 0. (Такая функция как бы исследует индивидов на предмет пения,
и тем, кто поет, выставляет 1, а остальным 0.) Таким образом функция выде-
ляет, или, говоря более техническим языком, х а р а к т е р и з у е т множест-
во поющих: множество состоит ровно из тех элементов De, которые отобра-

жаются в 1.
De (=E) 1 Dt
Рисунок 5.4. Характеристическая функция множества поющих индивидов
Означаемое поет теперь можно представить в виде (36):

(36) ⟦ поет ⟧ — это (наименьшая) функция из множества De в множество
Dt (т. е. выражение типа <e,t>), которая отображает индивида х в 1
тогда и только тогда, когда х поет
Более коротко и технически то же самое, что в (36), можно выразить так,
как показано в (37):
(37) ⟦ поет ⟧ = λx: x ∈ De. х поет
(37) содержит символ «λ» (лямбда). В (37) «λ» указывает, что перед нами
функция. Выражение «х» после «λ» — а р г у м е н т функции. Выражение
«x ∈ De» указывает, что аргумент относится к домену De, множеству инди-
видов. Выражение типа «x поет» представляет собой о п и с а н и е з н а ч е -
н и я ф у н к ц и и. В нашем случае значение функции описывается следу
ющим образом: функция отображает индивида х в 1, если индивид х поет
(и в 0 в противном случае). Таким образом, (37) содержательно полностью
эквивалентно (36) и отличается от него лишь нотацией. (λ-нотация как спо-
соб описания функций имеет настолько широкое распространение, что
именно символ λ для многих лингвистов олицетворяет формальную семан-
тику, «науку о лямбдах».)
Другие одноместные глаголы будут обозначать функции такого же типа,
но характеризующие другие множества. Например, функция в (38) пред-
ставляет собой характеристическую функцию множеств веселящихся инди-
видов:
(38) ⟦ веселится ⟧ = λx: x ∈ De. х веселится
Если игрушечный мир устроен так, как показано на рис. 5.5, эта функция
отобразит в 1 Мадонну и Брюса Уиллиса, а Пола Маккартни отобразит в 0.
Ϟϝϭϡ
De (=E)
ϑϔϠϔϚϮϡϠϮ
Рисунок 5.5. Поющие и веселящиеся индивиды из De
Все эти соображения отвечают на вопрос о том, что выступает означа

емым л е к с и ч е с к и х е д и н и ц, составляющих предложения. Обычная
среди семантистов практика — рассматривать всю совокупность информа-
ции об означающих лексических единиц языка в виде единого словарного
блока, для обозначения которого используются различные символы, напри-
мер, F. В техническом смысле F — это функция, которая получает на вход
лексическую единицу, а на выходе дает ее означаемое:
(39) a. F(Брюс Уиллис) =
b. F(веселится) = λx: x ∈ De. х веселится
В теории в таком случае появляется дополнительное правило:
(40) Если a — единица словаря, то ⟦ a ⟧ = F(a)
«Чтобы узнать интерпретацию лексической единицы а, надо обра-
титься к словарю»
Словарная информация вкупе с информацией об устройстве действи-
тельности критически необходима для интерпретации произвольных язы-
ковых выражений. Чтобы понимать язык, надо знать означаемое отдельных
слов. С другой стороны, как мы уже видели, семантика слов и предложений
устанавливается п р и м е н и т е л ь н о к имеющейся действительности.
(Например, условия истинности предложения (30) таковы, что оно истинно,
если в д е й с т в и т е л ь н о с т и индивид с именем Пол Маккартни нахо-
дится в множестве поющих индивидов.)
Большинство семантистов в своих теоретических построениях делают
этот аспект интерпретации эксплицитным и говорят не об интерпретации
вообще, а об интерпретации о т н о с и т е л ь н о м о д е л и. Моделью, сле-
дуя традиции, унаследованной от логики и философии языка, называется
пара вида <O, F>, где О — это о н т о л о г и я, то есть информация о том, ка-
кого рода сущности образуют структуру действительности, и уже знакомая
нам функция F, приписывающая означаемое лексическим единицам языка.
В рассматриваемом здесь случае онтология исчерпывается множеством ин-
дивидов Е, однако в анализе более полных фрагментов естественного языка

фигурируют значительно более сложные онтологии. Эксплицитное указа-
ние на то, что интерпретация осуществляется по отношению к модели М,
обычно делается в виде верхнего индекса, подписанного к интерпретиру
ющей функции ⟦ ⟧, т. е. ⟦ ⟧М. Соответственно, запись вида ⟦ a ⟧ М читается как
«интерпретация выражения а относительно модели М». В оставшейся части
этого раздела мы будем пользоваться именно такой записью, где М = <E, F>
(E — это множество индивидов на рис. 5.1, а F представляет словарную ин-
формацию, описанную в (34a-c) и (36)–(38).
5.5.3. Интерпретация и композициональность. Следующий вопрос:

когда составляющие соединяются в синтаксическое целое, как взаимодейс-
твуют их означаемые? При ответе на этот вопрос подавляющее большин
ство семантистов руководствуется п р и н ц и п о м к о м п о з и ц и о н а л ь -
н о с т и, который связывают с именем немецкого логика и философа Готлоба
Фреге. Принцип известен во многих (близких) формулировках, одна из кото-
рых приводится в (41):
(41) Значение целого выражения полностью выводится из значения час-
тей и информации о его синтаксической структуре.
В соответствии с этим принципом, в значении предложения (30) пред-
ставлена вся информация, заключенная в его составляющих Пол Маккартни
и поет, и только она. При построении более сложных языковых конфигура-
ций из более простых никакая информация не возникает из ниоткуда и не
исчезает в никуда.
Принцип композициональности, конечно, не абсолютен. Его нарушают,
например, идиомы типа убить время, где значение целого не выводится
т о л ь к о из значений глагола убить и существительного время. Однако
большинство современных семантистов согласно, что именно композицио-
нальность — возможность вывести смысл целого из смысла частей — это
норма, а отклонения от нее — исключения.
В (41) имеется важная часть: «и их синтаксической структуры». Этот эле-
мент определения возникает потому, что для построения значения целого
словосочетания и предложения в общем случае недостаточно знать только
значения слов, из которых оно состоит. Например, в зависимости от синтак-
сической структуры одна и та же цепочка Мать любит дочь может иметь два
совершенно разных прочтения: в одном случае мать выступает подлежа-
щим, а дочь — прямым дополнением, в другом наоборот.
В ИРЯ все предложения имеют очень простую структуру в (42), и для
него это уточнение не имеет принципиального значения.
(42) Предложение
Подлежащее Сказуемое
Однако чем больше то, что мы анализируем, похоже на настоящий язык,

ОРЯ, тем все более критическую роль в интерпретации начинают играть не
только значения отдельных слов, но и то, как они организованы в синтакси-
ческую структуру. Семантика интерпретирует не наборы слов, а именно
синтаксические структуры.
Вернемся к вопросу о том, что происходит с означаемыми, когда соответ
ствующие составляющие объединяются в целое. Как получить означаемое
для предложения, имея означаемые для подлежащего и сказуемого?
Принцип композициональности подсказывает ответ: должны существо-
вать правила соединения означаемых в целое, причем (неосознанное) вла-
дение ими — неотъемлемая часть семантической компетенции носителей
языка. Такие правила называют п р а в и л а м и с е м а н т и ч е с к о й к о м -
п о з и ц и и.
Для нашего случая понадобится ровно одно правило, известное как
п р и м е н е н и е ф у н к ц и и к а р г у м е н т у:
(43) Применение функции к аргументу:
Если синтаксический объект α состоит из компонентов β и γ, причем
⟦ β ⟧ М — это функция, которая осмысленно применима к ⟦ γ ⟧ М,
то ⟦ α ⟧ М = ⟦ β ⟧ М ( ⟦ γ ⟧ М).
Согласно (41), означаемое сложного выражения α получается примене-
нием функции, обозначаемой компонентом β, к аргументу, обозначаемо-
му компонентом γ. При этом должно выполняться очевидное условие:
⟦ β ⟧ М должно быть функцией, и эта функция должна быть применима к
⟦ γ ⟧ М.
Теперь есть все необходимое для завершающего шага. Означаемое под-
лежащего Пол Маккартни показано в (34а), означаемое глагола-сказуемого
поет — в (36) (и в эквивалентной формулировке (35)). Нетрудно убедиться,
что второе — это функция, а первое — подходящий для нее аргумент. Чтобы
построить интерпретацию предложения (30), остается воспользоваться пра-
вилом из (43) и означаемыми лексических единиц. Все шаги интерпретации
показаны в (44); справа обозначена используемая на каждом шаге инфор
мация:
(44) ⟦ Пол Маккартни поет ⟧ М = (43)
⟦ поет ⟧ М (⟦ Пол Маккартни⟧ М) = (34а)
⟦ поет ⟧ М
( ) = (36)
[ λx: x ∈ De. х поет ].

( )
В последней строчке имеется функция, применяющаяся к индивиду, ко-

торый носит имя Пол Маккартни. Согласно (35)–(36), функция дает значение
1 («истинно») ровно в том случае, если он поет. В противном случае она дает
0 («ложно»). Таким образом, теория предсказывает, что предложение (30)
истинно тогда и только тогда, когда в рассматриваемой модели, то есть в
действительности, изображенной на рис. 5.1, Пол Маккартни поет. Посколь-
ку, как показывает рис. 5.3, это действительно так, предложение (27) оказы-
вается истинным. Истинностное значение 1 — это означаемое предложения
(30) применительно к действительности, изображенной на рис. 5.1–5.3.
Таким образом, поставленная выше задача успешно решена для ИРЯ:
мы получили эксплицитную теорию, которая объясняет суждения носите-
лей языка об условиях истинности предложений типа (30).
5.5.4. Дальнейшие действия. Может показаться, что понадобилось

слишком много усилий, чтобы прийти к довольно очевидному выводу. Если
бы естественные языки были устроены, как ИРЯ, это было бы совершенно
справедливое недоумение, а формальная семантика, по крайней мере, в том
виде, в котором мы ее знаем, скорее всего никогда бы не возникла. Однако
языки устроены намного сложнее, и чем более сложные семантические яв-
ления мы пытаемся понять, тем больше проявляется главное достоинство
формально-семантического взгляда на предмет.
Неверно думать, что «формальность» наделяет исследователя каким-либо
сверхъестественными возможностями, недоступными другим. Но она дает
ему в руки инструменты, позволяющие сделать семантические построения
полностью эксплицитными и отрефлектировать в них каждый шаг, что в
конечном итоге позволяет построить достаточно полную теорию значения,
делающую ясные эмпирические предсказания.
Другое важное преимущество описанного выше анализа ИРЯ состоит в
том, что он позволяет рассматривать ИРЯ как ф р а г м е н т ОРЯ. Это означа-
ет, что все сказанное о предложениях типа (30) остается верным, если пони-
мать их не как выражения ИРЯ, а как выражения ОРЯ. В частности, останется
неизменным представления о непереходных глаголах и именах собствен-

ных, правило применения функции к аргументу и целый ряд других аспек-
тов анализа. Анализ необходимо лишь расширять и дополнять.
Завершая этот раздел, перечислим в самом общем виде направления
движения от семантической теории для языков типа ИРЯ к теории для язы-
ков типа ОРЯ.
Прежде всего необходимо распространить анализ на более полный спи-
сок синтаксических структур и семантических явлений обычного языка.
Именные группы, например, могут содержать нарицательное существи-
тельное и его разнообразные модификаторы. Мы должны снабдить означа-
емым выражения типа этот артист, каждый певец, не менее трех красивых
поп-звезд и так далее. Попутно скорее всего выяснится, что далеко не все
именные группы возможно анализировать как имеющие означаемое типа е,
то есть как р е ф е р е н т н ы е.
Надо будет учесть в анализе не только непереходные глаголы, но глаго-
лы с любой аргументной структурой, причем не только сами глаголы, но и
создаваемые ими глагольные группы, такие, например, как в предложении
Пол Маккартни послал Мадонну к Брюсу Уиллису.
Предстоит разработать анализ прилагательных, отражающий достаточ-
но нетривиальные суждения носителей об их значении. (Например, истин-
ность предложения Пол Маккартни выше Мадонны с прилагательным в
сравнительной степени не влечет за собой истинность предложения Пол
Маккартни высокий с тем же самым прилагательным в положительной сте-
пени.) Многие проблемы, которые встретяся при анализе прилагательных,
скорее всего распространяются и на анализ наречий.
Выстаивая семантическое описание ИРЯ, мы с самого начала приняли
упрощение, согласно которому в нашей действительности отсутствует вре-
мя и временные формы глагола ничего не значат. На самом деле информа-
ция о времени играет исключительно важную роль в интерпретации многих
выражений естественного языка. Например, предложение Президент Рос-
сии — Дмитрий Медведев в 2008 году было истинно, в 2015-м ложно, а в 1962-м,
по-видимому, вовсе не имело истинностного значения ввиду отсутствия в
России должности президента.
В анализе ИРЯ не содержится даже намека то, в чем состоит вклад в ин-
терпретацию грамматического вида и чем например, предложение Пол Мак-
картни исполнил песню «Миссис Вандербильт» отличается от Пол Маккартни
исполнял песню «Миссис Вандербильт». (В школе учат, что первое отвечает на
вопрос «Что сделал?», а второе на вопрос «Что делал?», но это не решение
задачи, это уход от решения.)
ИРЯ не дает никаких указаний и на то, как следует анализировать еди-

ничность и множественность, которые в ОРЯ встречаются на каждом шагу.
Категории числа в ИРЯ нет, а значит пока нет и средств, позволяющих по-
нять, почему в предложении На концерте выступали певцы именная группа
во множественном числе певцы понимается как ‘два певца или более’, а пред-
ложении На концерте не выступали певцы — как ‘один певец или более’.
При анализе языка семантике приходится сталкиваться и с огромным
множеством других явлений — относительные предложения, деепричаст-
ные обороты, депиктивные конструкции, временные адъюнкты и многое и
многое другое.
Тем не менее по большому счету для анализа почти всех только что пе-
речисленных явлений семантическая теория требует не радикальных изме-
нений архитектуры, а лишь некоторого расширения выразительных воз-
можностей. В онтологии могут появиться элементы новых базовых типов
(напр., моменты времени, необходимые для анализа темпоральной семан-
тики). Возможно, компоненты онтологии придется понимать не как неупо-
рядоченные множества элементов наподобие E, а как более сложные струк-
туры, упорядоченные различными отношениями. Например, отношение
предшествования скорее всего понадобится для упорядочивания моментов
времени, а отношение части и целого — для анализа множественности. Мо-
гут также возникнуть новые правила композиции. Семантическая система
должна быть обеспечена надлежащим с е м а н т и к о - с и н т а к с и ч е
с к и м и н т е р ф е й с о м, позволяющим ей без излишнего напряжения вза-
имодействовать с синтаксической теорией.
Есть, однако, фундаментальный аспект семантики языковых выраже-
ний, для которого описанная выше система принципиально неадекватна.
Она связана с упомянутыми в разделе 5.1.2 двумя аспектами значения, кото-
рые в российской семантической традиции часто называют д е н о т а т и в -
н ы м и с и г н и ф и к а т и в н ы м. Семантический анализ ИРЯ отражает
только один из них.
Означаемое языкового выражения при таком анализе представляет со-
бой его э к с т е н с и о н а л (≈ денотативный аспект) — объект действитель-
ности (для имен собственных) или множество таких объектов (для одномес-
тных глаголов), пусть и заданное опосредованно, через характеристическую
функцию. (При расширении анализа, как уже было сказано, в качестве экс-
тенсионала станут возможны и более сложные функции, но это не меняет
общую картину.)
Анализ делает одно важное предсказание. Если два выражения а и b
имеют одно и то же означаемое, замена одного на другое не должна влиять
на истинность предложения. И действительно: если верны (45a) и (45b), с

неизбежность верно и (45с).
(45) a. Пол Маккартни встретился с нынешним президентом Уганды.
b. Президент Уганды — Йовери Мусевени.
c. Таким образом, Пол Маккартни встретился с Йовери Мусевени.
Ключевую роль в этом рассуждении играет (45b), которое эксплицитно
утверждает (46):
(46) ⟦ Йовери Мусевени ⟧ М′ = ⟦ президент Уганды ⟧ М′ =
При наличии (46) невозможно, чтобы (45a) было истинно, а (45c) ложно
или наоборот. Ситуация меняется в (47):
(47) a. Пол Маккартни хочет встретиться с нынешним президентом
Уганды.
b. Президент Уганды — Йовери Мусевени.
c. Таким образом, Пол Маккартни хочет встретиться с Йовери Му
севени.
(47a-c) критически отличается от (45a-c) тем, что (47c) не следует из (47a)
и (47b). Предложение (47a) может быть истинно, а предложение (47с) тем не
менее ложно. Так случится например, например, если Пол Маккартни хочет
вручить чек на строительство детского госпиталя в Кампале лично прези-
денту Уганды, но понятия не имеет, кто сейчас работает в этой стране пре-
зидентом. В отличие от (47c), (45c) будет истинным даже в том случае, если
Пол Маккартни за все время встречи так и не узнал, как зовут его собеседника.
Эти примеры показывают, что в языке существуют контексты, в которых
задействуется второй, не экстенсиональный аспект значения языковых вы-
ражений. В (47а) о президенте Уганды может идти речь не как об индивиде,
а как о своего рода идее, функции, совокупности свойств и полномочий.
Примерно в этом смысле выше в разделе 5.1.2 говорилось о сигнификатив-
ном аспекте значения. Этот аспект в формальной семантике принято назы-
вать и н т е н с и о н а л ь н ы м. Соответственно, теория должна предсказы-
вать двойственный характер означаемого языковых выражений, наделяя
каждое из них не только экстенсионалом, но и и н т е н с и о н а л о м.
Семантика ИРЯ, описанная выше, не имеет ресурсов для работы с интен-
сионалами и ничего не может о них сказать. Она э к с т е н с и о н а л ь н а и
поэтому не в состоянии объяснить примеры типа (47а-с). Обеспечить семан-
тику такими возможностями критически важно для построения эмпириче
ски адекватной семантической теории, охватывающей все существенные

измерения естественно-языкового значения.
В очень многих формально-семантических системах решение этой зада-
чи опирается на понятие в о з м о ж н ы х м и р о в (положений вещей, си-
туаций), и интенсионалы задаются через отношение между мирами и экс-
тенсионалами (см. подробное введение в интенсиональную семантику
von Finel, Heim 2017). Возможные миры, кроме того, приносят существенный
эмпирический выигрыш при анализе очень многих семантических явле-
ний — модальности, эвиденциальности, некоторых аспектуальных катего-
рий, конструкций с так называемыми глаголами пропозициональной уста-
новки (хотеть, полагать, верить, считать и т. д.), условных конструкций,
общих и частных вопросов и много другого. Имеются обнадеживающие ре-
зультаты и в области формального описания семантики языковых единиц,
больших, чем предложения, т. е. в области моделирования дискурса.
Современная формальная семантика, оперирующая фрагментами язы-
ков, похожих на ОРЯ, имеет большие наработки и во многих других облас-
тях. Исследования п р е с у п п о з и ц и о н а л ь н о г о с о д е р ж а н и я язы-
ковых выражений превратились в самостоятельную индустрию. Имеются
внушительные достижения в изучении н е д е к л а р а т и в н ы х р е ч е -
в ы х а к т о в, таких, как вопрос и императив. Давно выделились в отдель
ную дисциплину ф о р м а л ь н а я п р а г м а т и к а, которая изучает, какую
информацию носитель может извлечь из семантического содержания язы-
кового выражения, опираясь на определенные гипотезы о коммуникатив-
ном поведении партнеров по обмену информацией. Перечислить все в этом
введении попросту невозможно, а тем, кто чувствует заинтересованность в
семантике формального направления, мы рекомендуем обратиться к специ-
альной литературе. В формальной семантике остается еще очень много не-
решенных проблем, заниматься которыми, возможно, предстоит читателям
этой книги.
Мы рассмотрели лишь самые основные понятия и положения семанти-

ки. Надеемся, что их будет достаточно для первичной ориентации в этой
области и дальнейшего более глубокого погружения в ее проблематику.
I I . Яз ык и п о зна ни е
6. Лингвистика в контексте
когнитивных наук
М. В. Фаликман, О. В. Федорова
Когнитивная наука — область междисциплинарных исследований по

знания, понимаемого как совокупность процессов приобретения, хранения,
преобразования и использования знаний живыми и искусственными сис-
темами. В число областей, составляющих когнитивную науку, входят фи-
лософия сознания, экспериментальная психология познания, нейронауки,
когнитивная лингвистика, компьютерные науки, культурная антропология
и еще целый ряд дисциплин.
Пререквизиты: Эксперимент
6.1. «Когнитивная революция»

6.2. Основные подходы в когнитивной науке
6.2.1. Символьный подход
6.2.2. Модульный подход
6.2.3. Коннекционизм
6.3. Методология и методы когнитивной науки
6.4. Место лингвистики среди когнитивных дисциплин
6.5. Междисциплинарное взаимодействие в когнитивных исследова-
ниях: случай рабочей памяти
Литература для дальнейшего чтения: Фаликман, Спиридонов ред. 2011; Спири-

донов, Фаликман ред. 2012; Федорова 2014a.
6.1. «Когнитивная революция»

Появление когнитивной науки относится к середине XX в. Именно в это
время бурно шло развитие компьютерной техники, и возникали вопросы о
том, сможет ли машина мыслить и общаться с человеком, однако не хватало
знаний о том, как именно мыслит и осуществляет коммуникацию человек.
Однако в США с начала ХХ в. господствовало такое направление, как психо-
логия поведения, или б и х е в и о р и з м, согласно постулатам которого изу-
чать следовало только внешне наблюдаемые реакции, поскольку психиче
ские процессы не могут быть объективно зафиксированы и измерены.
218 М. В. Фаликман, О. В. Федорова
Однако внутри ортодоксального бихевиоризма (Уотсон 1980) тоже наметил-

ся кризис, поскольку стали накапливаться данные, указывающие на то, что
для объяснения внешне наблюдаемого поведения необходимо допущение
внутренних процессов, или «промежуточных переменных» (Толмен 1980) —
таких, напр., как цели или когнитивные карты (пространственные представ-
ления, сформированные на основе прошлого опыта). Эти данные, наряду с
успехами компьютерных наук, новыми тенденциями в лингвистике и пос-
левоенным бурным развитием нейропсихологии, сформировали предпо-
сылки для развития когнитивной науки.
Днем рождения когнитивной науки считается 11 сентября 1956 г. — вто-
рой день работы симпозиума по проблемам переработки информации в
Массачусетском технологическом институте с тремя докладами представи-
телей трех разных дисциплин (Gardner 1985). Во-первых, там прозвучал до-
клад гарвардского психолога Дж. Миллера «Магическое число семь плюс-
минус два», где была представлена ячеечная модель рабочей памяти
человека (Миллер 1964). Во-вторых, политолог Г. Саймон и программист
А. Ньюэлл из университета Карнеги представили первую в мире модель ис-
кусственного интеллекта «Логик-теоретик», которая доказывала теоремы из
области формальной логики (Ньюэлл и др. 1980; Шоу, Саймон 1980). Нако-
нец, в-третьих, с докладом «Три модели описания языка» выступил линг-
вист Н. Хомский. В этом докладе он противопоставил свое представление о
языке моделям, по сути не предполагающим участия человека как познаю-
щего субъекта в порождении и понимании речи (Хомский 1961). Хомский и
ранее был активным участником Междисциплинарного научного общества
в Гарварде и интересовался не только лингвистикой, но и психологией и
философией (см., напр., Thagard 2005). Именно благодаря его выступлению и
последующей публикации его модели, привлекшей множество сторонни-
ков, лингвистика оказалась в числе трех первых дисциплин, сформировав-
ших пространство когнитивной науки, а развитие порождающей граммати-
ки Хомского и связанных с ней направлений лингвистики считаются,
наряду с изобретением компьютеров и развитием экспериментальной пси-
хологии познания, одним из корней современной когнитивной науки в це-
лом (Миллер 2005).
К 1970-м гг. это пространство включало по меньшей мере шесть дисцип-
лин, образовавших так называемый «когнитивный шестиугольник» (Gardner
1985; Миллер 2005): помимо э к с п е р и м е н т а л ь н о й п с и х о л о г и и
п о з н а н и я, к о м п ь ю т е р н ы х н а у к и к о г н и т и в н о й л и н г -
в и с т и к и, это были н е й р о н а у к и, ф и л о с о ф и я с о з н а н и я и
к у л ь т у р н а я а н т р о п о л о г и я (см. рис. 6.1). С самого начала к ним
Лингвистика в контексте когнитивных наук 219
плотно примыкали исследования в области образования (education) — в этой

области работал, в частности, один из «отцов-основателей» когнитивной на-
уки Дж. Брунер (напр., Bruner 1961, 1966). К настоящему времени к числу
этих дисциплин добавились экономика, литературоведение и многие дру-
гие области науки.
Рисунок 6.1. «Когнитивный шестиугольник» (Миллер 2005)
Интересно, что в 1948 г., когда состоялось еще одно знаковое для будущей
когнитивной науки событие, известное как Хиксоновский симпозиум (он
назывался «Мозговые механизмы и поведение»), в его работе еще не прини-
мали участия лингвисты, а выступали только нейробиологи, психологи и
представители активно развивающейся области компьютерных наук. Этот
симпозиум важен тем, что именно на нем Дж. фон Нейман впервые предло-
жил к о м п ь ю т е р н у ю м е т а ф о р у п о з н а н и я (Gardner 1985), кото-
рая на долгие годы стала магистральной для когнитивной науки, обеспечив
единый общепринятый язык для представителей разных дисциплин и сис-
тему общих допущений, связанных с трактовкой познания и процессов ис-
пользования языка как процессов передачи и переработки информации.
Однако благодаря выступлениям Н. Хомского уже в 1960-х гг. лингвис-
тика оказывается в числе ведущих дисциплин когнитивной науки. Впро-
чем, этот рост интереса к языку можно связать и с развитием компьютеров.

На передний план выходит проблематика обработки естественного языка в
контексте развития систем искусственного интеллекта и машинного пере-
вода. В частности, некоторые из этих разработок опираются на классические
исследования памяти как конструктивного процесса, которые проводил
один из признанных основоположников когнитивной науки Ф. Ч. Бартлетт
(1932). Понятие схемы, использованное Бартлеттом для объяснения резуль-
татов экспериментов с припоминанием, стало одним из ключевых в автома-
тических системах обработки текстов, когда такие системы стали разрабаты-
ваться когнитивистами (Schank 1984).
6.2. Основные подходы в когнитивной науке

6.2.1. Символьный подход. Первым подходом в области когнитивной
науки стал прямо развивающий компьютерную метафору с и м в о л ь н ы й
п о д х о д. В символьном подходе подчеркивается, что процесс переработки
информации по сути является процессом оперирования символами, а сами
знания человека могут быть описаны как более или менее сложные сочета-
ния символов. Отсюда следует, что существует единый формат репрезентаций
для всех типов знаний. Поскольку речь идет об оперировании символами,
эти репрезентации носят амодальный характер. Перцептивные и моторные
системы рассматриваются как устройства «ввода–вывода» информации,
а полученное знание представляет собой абстрактный код. Особое внима-
ние уделяется в этом случае правилам работы с кодом, т. е. операциям фор-
мирования, хранения, извлечения и преобразования репрезентаций.
Как у любого технического устройства, ресурсы системы переработки
информации ограничены: поскольку работу этой системы нельзя назвать
безошибочной, о чем говорили результаты многочисленных эксперименталь
ных исследований, то, согласно теореме Шеннона (Shannon 1948), в системе
должен быть «канал с ограниченной пропускной способностью». Следстви-
ем наличия данного ограничения является предположение о последователь-
ности (этапности) переработки информации. Первой моделью, воплотившей
эти принципы, стала модель переработки информации, предложенная
Д. Бродбентом (Broadbent 1958) на основе модели связи К. Э. Шеннона.
Наконец, следствием представления о том, что живые и искусственные
системы переработки информации управляются одними и теми же принци-
пами, стало большее внимание к возможностям моделирования того или
иного познавательного процесса, с меньшим акцентом на исследовании его
нейрофизиологических механизмов, роли телесного опыта познающего
субъекта и т. п.
Лингвистика в контексте когнитивных наук 221
Обсуждаемые представления задали тон экспериментальным исследо-

ваниям и появившимся моделям отдельных познавательных процессов. На-
иболее полно они воплотились в подходе А. Ньюэлла и Г. Саймона к мыш-
лению как оперированию символами (Ньюэлл и др. 1980; Шоу, Саймон 1980),
в двухкомпонентной и трехкомпонентной теориях памяти (Waugh, Norman
1965; Atkinson, Shiffrin 1968), в моделях внимания как отбора (подробнее см.
Фаликман 2006) и др.
Однако уже за первые два десятилетия движения в логике этого подхода
стали очевидны его ограничения. Во-первых, был поставлен под вопрос
единый неспециализированный характер системы переработки информа-
ции: экспериментальные и клинические данные указывали на то, что отде-
льные компоненты этой системы могут работать независимо друг от друга
и выходить из строя, не нанося ущерба работе других компонентов.
Во-вторых, поводом для сомнений послужил символьный характер
представления знаний, не позволявший объяснять развитие и обогащение
знания никаким образом, кроме как его «записи» в систему в готовом виде
или «вычисления» по записанным в систему правилам.
6.2.2. Модульный подход. Единой неспециализированной системе пере

работки информации была противопоставлена идея о складывающемся в ходе
эволюции наборе узкоспециализированных систем — «м о д у л е й», анало-
гичных лезвиям швейцарского армейского ножа, каждое из которых пред-
назначено для решения определенной узкой задачи (Tooby, Cosmides 1994).
В 1983 г. вышла знаменитая книга американского философа Дж. Фодора
«Модульность психики», в которой автор сформулировал новые принципы
построения когнитивной архитектуры и основные критерии выделения мо-
дулей (такие как узкая специализация, локализация в мозге, врожденный
характер, собственная история развития в онтогенезе и т. д.; Fodor 1983).
Было выдвинуто предположение, что когнитивная система состоит из ряда
входных модулей, никак не взаимодействующих и не препятствующих ра-
боте друг друга, и центральной системы планирования и принятия реше-
ния, которая подвержена влиянию слишком большого количества факторов
и потому недоступна для изучения. Сначала в качестве модулей рассматри-
вались преимущественно перцептивные системы, однако вскоре Н. Хом
ский выступил с заявлением, что таким модулем является языковая способ-
ность (Chomsky 1986). Это положение было подвергнуто как теоретической,
там и эмпирической критике (Bates 1994), однако и по сей день продолжает
обсуждаться, в том числе благодаря научно-популярной, но влиятельной
книге С. Пинкера «Язык как инстинкт» (Pinker 1994).
Главная же проблема, которая встала перед модульным подходом — это

проблема когнитивного развития, которое, согласно модульной архитекту-
ре, можно было трактовать лишь как разворачивание генетически заложен-
ных модулей, в то время как данные о высокой пластичности человеческого
мозга и познания противоречили подобного рода представлениям. Наибо-
лее же сильным основанием для критики стали данные о том, что «модуль-
ные» по сути функции (например такие, как зрительное опознание формы
и движения) могут быть реализованы на одном и том же относительно про-
извольном субстрате с минимальной «наследственностью», выражающейся
в скорости проведения нервного импульса (O'Reilly, McClelland 1992). Эта
критика появилась в рамках такого направления, как нейронные сети, или
коннекционизм.
6.2.3. Коннекционизм. Разработки в области искусственных нейронных

сетей начались в 1940‑е гг. (McCulloch, Pitts 1943), однако они были подверг-
нуты разгромной критике в книге М. Минского и С. Пейперта «Перцептро-
ны» (Minsky, Papert 1969), где были подчеркнуты недостатки существовав-
ших на то время архитектурных решений и не были проанализированы
возможности нейронных сетей в плане моделирования познавательных
процессов. И только в 1980‑х гг. начался так называемый «Ренессанс коннек-
ционизма», вследствие которого нейронные сети прочно утвердились в к

Язык

Kibrik A E I DR M Vvedenie V Nauku o Yazyke 2019

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Kibrik A E I DR M Vvedenie V Nauku o Yazyke 2019

Оригинальное название:

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

ιϛϞϗϛϏϞϗϕϖϐϛϞϠϑύϝϞϟϏϒϚϚϨϖϠϚϕϏϒϝϞϕϟϒϟϕϙϒϚϕιίθϛϙϛϚϛϞϛϏύ

Печатается по постановлению издательско-редакционного совета

Введение в науку о языке / А. Е. Кибрик и др.; под ред. О. В. Федоровой и С. Г. Татево-

Издание представляет собой учебник для студентов, обучающихся по специальности

В оформлении обложки использованы

ISBN 978-5-4465-2188-3 © Коллектив авторов, 2019

Этот учебник подготовлен коллективом авторов, в который входят сотруд-

Содержание и структура книги в большой степени определяется содержа-

виду Homo sapiens и которая тесно взаимодействует с другими когнитивными

восочетаний и предложений (глава 3 «Синтаксис»), свойств дискурса и его час-

лению устной речи в виде транскриптов. Глава 24 «Квантитативные методы»

ний с такой же программой, реализуемой сейчас более чем в 20 классических

В заключение мы хотим выразить благодарность всем, кто участвовал в

Ольга Федорова, Сергей Татевосов

Язык — основной объект изучения языкознания. Под языком прежде

связы­ва­ет язык с действи­тель­но­стью (в единицах языка в виде гносеологи-

Если в фиксированный момент времени число индивидуальных реали-

приводил часто или к неразличению языка и речи, или, напротив, к игнори-

тание, предложение), а также всевозможные операции над этими единица-

низмом, состоящим из грамматических значений и системы правил, кото-

не находящихся в дополнительному распределении. Типичным примером

предло­же­ния (в тех языках, где имеются члены предло­же­ния) также служит

отноше­ниях. Парадигматические отношения — это отношения в инвентаре,

А. В. Архипов, П. В. Иосад, П. Д. Староверов

Фонетикой в широком смысле называют раздел лингвистики, изучающий

Литература для дальнейшего чтения: Кривнова, Кодзасов 2001; Князев, Пожа-

1.1.1. Артикуляторная фонетика

Речевой аппарат состоит из трех основных отделов. Л е г к и е создают

Рисунок 1.2. Общая схема речевого аппарата

Указанные три процесса: создание воздушного потока (и н и ц и а ц и я),

Артикуляторные классификации звуков. Звуки речи делятся на два

Рисунок 1.3. Рентгенограммы русских гласных

Основными признаками согласных являются м е с т о о б р а з о в а н и я

По месту образования звуки различаются в зависимости от сочетания

Рисунок 1.5. Рентгенограмма русского Рисунок 1.6. Рентгенограмма русского

Инструментальные методы исследования артикуляции. Помимо

которые закрепляются обычно на языке и губах. Приборы для у л ь т р а -

1.1.2. Акустическая фонетика

фазу (момент начала колебаний). Любое периодическое колебание можно

Рисунок 1.7. Простые гармонические колебания

Рисунок 1.8. Сложное периодическое колебание

Акустическая теория речеобразования рассматривает наблюдаемый

Одно из важных теоретических допущений состоит в том, что акустические

Рисунок 1.9. Попробуйте определить, на какой из двух осциллограмм

Акустические свойства основных классов звуков. Форманты.

две форманты. Впоследствии выяснилось, что у каждого гласного потенци-

Существует определенная связь между частотами формант и артикуля-

1.1.3. Перцептивная фонетика

звучащей речи проходит в несколько этапов: прием акустического сигнала

периодических колебаний в тех или иных частотных диапазонах, измене-

Психоакустические шкалы. Психоакустика занимается вопросами

Экспериментальные методы исследования восприятия. Наиболее

Рисунок 1.13. Чувствительность разных зон базилярной мембраны

эксперименты на классификацию стимулов и на различение стимулов.

Оказывается, что эта категориальность восприятия не определяется толь-

1.1.4. Сегментная и супрасегментная фонетика

ния и метрической структуры могут быть различными. Традиционно выде-

1.1.5. Фонетическая транскрипция

Рисунок 1.16. Международный фонетический алфавит (2018)

языковое выражение могут быть по-разному затранскрибированы даже в

фонологическими системами разных языков? В целом эти различия можно

ιϛϞϗϛϏϞϗϕϖϐϛϞϠϑύϝϞϟϏϒϚϚϨϖϠϚϕϏϒϝϞϕϟϒϟϕϙϒϚϕιίθϛϙϛϚϛϞϛϏύ

связывает язык с действительностью (в единицах языка в виде гносеологи-

предложения (в тех языках, где имеются члены предложения) также служит

отношениях. Парадигматические отношения — это отношения в инвентаре,

В первом приближении, мы можем сформулировать это правило следу

с уществительных не находится таких, словоформы которых различались бы

С и н т а к с и с (от др.-греч. σύνταξις ‘построение вместе’) — раздел лингви

усложнения языковых единиц; над ним доминирует семантический уровень, сопо