************
Совсем не мечта!
https://ficbook.net/readfic/6711534
***********************************************************************************
************
Направленность: Слэш
Автор: MMDL (https://ficbook.net/authors/2622165)
Фэндом: Ориджиналы
Пэйринг и персонажи: м/м
Рейтинг: NC-21
Описание:
Я сам не заметил, когда этот мальчишка с ПРОСТО ОТВРАТИТЕЛЬНЫМ ХАРАКТЕРОМ
превратился в самого настоящего доминанта... Но для меня уже нет пути назад...
Посвящение:
Тем, кого я никогда не забуду...
Примечания автора:
№40 в топе «Слэш по жанру Ужасы»=3
Я не знаю, что со мной происходит: веду себя так, как уже очень давно запретил сам
себе. Какие аморальные вольности я себе позволяю! Рядом сидит шестнадцатилетняя
кузина с букетом цветов для своего классного руководителя, увлеченно смотрит
представление, разыгранное наряженными зверьем детишками, а я, двадцатитрехлетний
взрослый, глаз не спускаю с мальчишки, сидящего через проход от нас. Я усмехнулся,
видя, как он изящно заправляет светлые пряди за ухо. Черт, мило…
— Марк! — Сестра с силой дернула меня за рукав, вместе с тем вырвав с руки
несколько волосинок.
— Ау! Что ты де… — начал было ругаться я, но справа меня снова дернули за одежду,
уже тетя:
Но есть одна проблема: кажется, мой способ сглаживания собственных отклонений дает
сбой… судя по тому, как плотоядно я поедаю мальчишку взглядом и бесстыдно делаю это
уже полчаса.
Ну и куда же он мог пойти? Я здесь ни одного места не знаю, посетил школу кузины
впервые… В какой-то момент я оборвал себя сам: это уже ни в какие ворота не лезет —
как сталкер охочусь на подростка! Он может вообще не вернуться после антракта в
зал, а если и придет, то вполне вероятно, займет другое место. Я его потерял — оно
и к лучшему!
Жизнь убирает ненужных нам людей, отсеивает их, оставляя только тех, кто
представляют хоть малейшую ценность. Преподаватели, которых на улице вряд ли
узнаешь, товарищи, с которыми не виделись десять лет и не вспоминали друг друга ни
разу, — все они ненужные люди, раз присутствуют в твоей жизни только номинально.
Мой девиз: «Не нужно горевать, если что-то идет не так, ведь все происходит лишь в
твоих интересах! Пусть плохо сейчас, но, возможно, сиюминутные мучения заменят
продолжительные муки в будущем!» Длинноватый девиз, я еще должен его доработать… Я
не оптимист, я реалист с упором на эмпиризм: верю и придерживаюсь только тех
взглядов, которые не раз подтверждали свою истинность на моем жизненном пути.
Но, по-моему, я столкнулся с исключением, потому что ненужный человек не потерялся,
как должен был. Я наткнулся на него у раковины, где он сунул голову под включенный
кран. Он разогнулся, и с мокрых волос на школьную форму потекла холодная вода. Пред
его голубыми глазами словно стоял туман, по вине которого он видел все размыто и
очень медленно соображал. Я махнул рукой перед его лицом, но он не отреагировал.
— Я… я горю…
— Я тебя неверно услышал… Повтори, пожалуйста, — как можно спокойнее попросил я.
— Я… горю… очень жарко… — Он тяжело дышал, отчего его голос приобретал томный
оттенок, и медленно шел на меня. На покрытых каплями щеках играл яркий румянец. Я
сделал шаг назад и впечатался спиной в сушилку для рук; чтобы не ляпнуть лишнего,
закрыл ладонью рот. Неуемное воображение рисовало уж очень неловкие картины.
Мальчишка дошел до меня и замер. — Прошу… потрогай…
— А-а… — Я тихо рассмеялся, приходя в себя. Нет, такое восприятие действительности
в корне ненормально, мне лечиться надо…
Я отлип от сушилки и с выражением лица знающего свое дело врача приложил ладонь к
его голове. Я касался чужой кожи, но никак не мог разобрать, холодная она или
горячая. Поэтому выбрал материн способ. Честно, я никакого подтекста не вкладывал в
свои действия, все было мило и прилично, как в детстве! Я придвинулся и коснулся
губами лба мальчишки. Но, очевидно, что-то сделал не так, потому что в следующую
секунду он вырвался, а я получил в глаз. Неповторимое ощущение!
— ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?! — Я согнулся в три погибели, прижимая руку к правому глазу. На
вопрос отвечать было некому: мальчишка со скоростью света унесся прочь. Я иронично
рассмеялся, намочил платок ледяной водой и приложил его к лицу. Будь я ребенком,
разревелся бы от досады, хотя далеко не впервые получил ни за что.
Возвращение к кузине и тетке было похоже на приход домой собаки, жалобно поджавшей
хвост.
— Лизка! — восхитился я, подталкивая сестру к проходу и хлопая изо всех сил. Весь
ее путь до сцены я не спускал с нее глаз, но как только она присоединилась к двум
своим одноклассникам, я подавился вдохом: Дримов Антон — тот самый мальчишка, по
вине которого мне теперь было больно моргать. Он с гордостью принял грамоту за
превосходную успеваемость, как и две его одноклассницы.
По выражению лиц всех троих можно было прочесть, что ни один из них не выучил
выданную директрисой заранее речь. Но смекалистую Лизу такая мелочь не могла
заставить публично осрамиться. Широко улыбаясь, она взяла микрофон:
— Родители мне часто рассказывали о том, как в детстве я всегда брала пример с
моего двоюродного брата! И когда он писал рассказы, я садилась с ним рядом и тоже
записывала в тетрадку истории, рожденные в моем воображении! Я знаю, что любовь к
учебе, прилежность и усидчивость во мне воспитало именно это! Марк, спасибо тебе!
Встань, покажись!
— Удивила… — фальшиво улыбнулся я. Ругаться было поздно: она уже показала меня всей
школе, «поздно пить боржоми».
Награждение подошло к концу, прозвенел последний в этом учебном году звонок, все
похлопали, и включился свет. Родители с цветами бросились поздравлять учителей и
выражать им благодарность за потраченное на их оболтусов время. Тетя потащила Лизку
с собой к ее классному руководителю, а я остался один на один с девочками-
подростками, нерешительно приближающимися ко мне. Кто бы мог подумать, что
любителей моих творений так много, тем более в одном месте сразу. Самая бойкая из
узнавших меня поклонниц во главе клина, образовавшегося передо мной, тянуть резину
не стала:
— Вы же Кирия Руфус, да?
Кругом пошла голова от всего этого гама. Ненавижу встречаться со своими фанатами —
они еще безумнее меня. Я пишу взрослую литературу, хотя литературой это сложно
назвать, а они стоят передо мною и открыто признаются, что читали все…
Одна пара глаз, уставившаяся на меня, отличалась от всех остальных. Во-первых, это
были не женские глаза, а во-вторых, на меня удивленно таращился Антон Дримов. Да,
это всегда шокирует, когда узнаешь, что ты дал по роже знаменитости, пусть и
третьего сорта.
Я выкрутился, кое-как ответив на заданные мне вопросы, махнул тетке рукой, мол,
подожду их у машины, и поспешил покинуть здание школы. Выходил я самым пустынным
коридором, часто попадая в тупик. В очередной раз не придя к выходу на улицу, я
уселся на подоконник. Здесь может вообще не быть второго выхода из здания, так что
я просто подожду, пока все разойдутся, и уже тогда вернусь в зал и выйду тем путем,
что и пришел.
— Ты… — Он откашлялся и заломил себе пальцы левой руки. — Ты… Я слышал, как
девчонки говорили…
— Не незнакомым, — помотал он головой. — Я увидел тебя в зрительном зале, твое лицо
мне показалось знакомым, но я никак не мог вспомнить, откуда я тебя знаю. Поэтому
когда мы случайно встретились в туалете, то решил, что…
— Что я сам тебе как-нибудь сообщу о том, знакомы мы или нет? — догадался я. Да,
интеллект у парня неплохо развит, но жизненного опыта слишком мало: — Ты выбрал не
самое удачное воплощение задуманного. Теперь вспомнил, почему мое лицо тебе
знакомо?
— Извиниться? — улыбнулся я.
Улыбка смылась с моих губ, как рисунок на песке под наплывом морской пены. Что-что
он сейчас сказал?..
— А что я тебе сделал-то? — возмутился я. После встречи с фанатками фраза «ненавижу
тебя» — слишком сильный удар, как ни посмотри.
— Все из-за твоих дурацких книг! — Он перестал говорить спокойно и перешел на крик.
— И чем же мои книги тебя не устраивают?! Если что-то не нравится — просто не
читай! В чем проблема? — Я был настолько возмущен, что поднялся с подоконника,
подсознательно стараясь задавить противника ростом.
Я зарумянился: приятно, когда тебя хвалит не тот, кто всегда это делал, а тот, кто
свято тебя ненавидит.
— Ну и хорошо, я-то что могу сделать?! Писать менее интересные произведения не
собираюсь!
Антон — мне на беду — не нашел, что ответить словесно, поэтому передал все свои
эмоции, заехав мне коленом в пах! И убежал! Охая и постанывая, я уцепился за
подоконник, с которого мне точно не надо было вставать… Чего-чего, а такого я никак
не ожидал. Я знаю, что огромному количеству людей неприятно мое творчество, но
различия во вкусах — вовсе не повод бить кого-то между ног!..
Глава 2
Поерзав в кресле, я придал лицу невозмутимость, хотя руки нервно мяли друг друга.
Ненавижу давать интервью: случайно скажешь что-нибудь не то — потом месяцами будут
кости тебе полоскать. Но деваться мне некуда, и в этот раз увильнуть от встречи с
журналистом, увы, нельзя.
— Здравствуйте, — улыбнулась она, поправляя юбку. — Я так рада, что Вы все же нашли
время на небольшое интервью. — Она положила на журнальный столик включенный
диктофон. — Волнуетесь?
— Просто Марина, — кокетливо завела она непослушный локон за ухо. Нет, меня такими
уловками не проймешь! — Итак, Руфус, расскажите, пожалуйста, над чем Вы сейчас
работаете?
— Да, вопрос очень частый. — Я по-профессорски сцепил руки в замок. — Ответ очень
прост. Как и во всех прежних интервью, я признаю, что поддерживаю ЛГБТ сообщество и
пытаюсь сделать то же, что и зарубежные писатели, сценаристы, режиссеры и прочие —
приложить все усилия, чтобы как можно скорее люди привыкли к разнообразию
сексуальных ориентаций и стали придавать этому такое же небольшое значение, как
цвету волос, например.
— И Вам комфортно было бы находиться в обществе геев? — как-то странно посмотрела
на меня журналистка.
— Нет, не совсем… — замялся я, поглаживая кожаную обивку. — Я из того типа людей,
которые в любовь не верят, но всегда ее ждут.
Глаза Марины сверкнули раньше, чем я понял, что ляпнул на пишущий диктофон. Вот
почему я и не люблю общаться с журналистами! Перед моими глазами уже мелькали
заголовки «Кирия Руфус признает, что он гей!», «Каминг-Аут автора гей-новелл!»
Чувствую, отольется мне еще за эту правду…
Глава 3
Я долго и тихо стоял у двери, надеясь, что надоеда перестанет висеть на звонке, но
пронзительная трель сверлила мне мозг вот уже пять минут без передыху. Мое терпение
подходило к концу, звонящий же получал ни с чем не сравнимое удовольствие,
умудряясь вызванивать разнообразные мотивы. Я не выдержал и отворил дверь.
Лизка съела большой кусок от своей порции, словно я собирался отбирать у нее еду.
— Марк! — Она жалобными глазами промокшего под дождем котенка посмотрела на меня.
— Выручай меня! Мне очень нравится один парень, а к себе домой его пригласить не
могу: нам то мама мешать будет, то сестра — у меня же одна комната с ней на двоих!
А у тебя трехкомнатная квартира почти пустует.
— Нет, — решил я. — Лиз, ты прекрасно знаешь, как я не люблю пускать к себе чужих
людей домой. Это моя квартира, мое личное пространство, и ни с кем я его делить не
хочу.
— Э-эх, как жаль будет, если твое последнее интервью попадет в руки моих родителей…
или твоих… — Она достала из кармана свернутую вдвое страницу, вырванную из
молодежного журнала, и громко зачитала: — «…я и так по результатам тестов латентный
гей… — раскрепощенно рассмеялся юный писатель…»
— Зато теперь буду смеяться я! Так можно к тебе друга в гости позвать?
— Да не может быть! — Я с надеждой посмотрел на сестру. Она одарила меня фирменной
улыбкой проштрафившегося кота. — Да не может быть! — повторил я и пошел к двери под
просьбы Лизы «свалить в лес». Но я все-таки открыл дверь, и двое людей одновременно
оказались в ступоре. — Ты что здесь делаешь?.. — спросил я остолбеневшего Антона.
— Я тут живу, это мой дом. И я уже почти не удивлен, что приглашенный Лизы — ты.
Проходи уж.
У меня стальное терпение, если дело касается людей, не входящих в круг моей семьи,
я всегда придерживаюсь вежливости и такта. Но выслушивать подобное рано утром в
собственном доме да еще и от человека, который дал кулаком мне в глаз да заехал
коленом по ша… довольно слабо защищенному месту в первый же день знакомства… У меня
появились трудности с работой из-за последнего, явно неудавшегося интервью, у меня
кладбищенское затишье в личной жизни, и недавно мать снова устроила мне выговор из-
за моих книг. Все это так внезапно навалилось на плечи тяжелой плитой, что тело
само начало действовать, без команды: рука поднялась над головой Антона, выливая на
его светлые волосы все молоко из бутылки до последней капли. Лизка, выглянувшая из
кухни, вскрикнула и прижала руки ко рту. Антон круглыми глазами глядел в пол. По
его щекам побежали белые струйки, крупные капли запачкали пол и его одежду. А я
продолжал держать пустую бутылку над его макушкой, чтобы стекли последние капли, и
мило улыбаться.
— Это тебе мой ответ за сценку в школе у окна, — вполне дружелюбным тоном озвучил
я. — И еще, совет на будущее: не стоит хамить человеку с отвратительным характером
и прекрасной фантазией — он ответит так, что ты сразу пожалеешь о сказанном.
Антон, не способный сейчас ничего сказать, слизнул с губ капли молока, и я позволил
себе рассмеяться — настолько мило и нелепо он выглядел. Словно на котенка уронили
чашку молока или он сам от излишнего любопытства ее опрокинул на себя.
— Иди за мной, — сменил я гнев на милость и силком затащил его в ванную. — Как
видишь, здесь есть и ванна, и душ — выбирай, что больше по нраву.
Я пожал плечами и закинул джинсы к рубашке: если что, сам будет виноват.
— Тебе что-нибудь нужно? Гель или шампунь…
— Ну ладно, — улыбнулся я широко, как чеширский кот, — без всяких подвохов выполняю
твою просьбу! — и, давясь смехом, закрыл за собой дверь.
Шум воды в ванной затих, и я прислушался. Такой гордый человек, как этот мальчонка,
не будет кричать и звать на помощь, но и ничего не делать он не станет, надеюсь.
Бездействие — скука. Его одежда стирается, а принести ему новую я так хотел, да
только ему же ничего не нужно — пусть справляется сам, раз такой самоуверенный и
наглый.
Я не слушал ругню Лизки касательно того, как я «угостил» ее ухажера молоком. Я был
поглощен предсказанием действий Антона. Уверен, он будет сидеть в ванной и ждать,
пока я сам не вспомню, не иначе… Но скрипнула дверь, и я поразился принципиальности
этого юнца: накинув полотенце на бедра, он пылающими холодной яростью глазами
буравил меня, ни капли не стесняясь находиться практически полностью обнаженным в
присутствии одноклассницы и малознакомого мужчины.
— Ты ведь этого добивался? — Он сел за стол и закинул ногу на ногу в добрых
традициях «Основного инстинкта».
— А что мне еще оставалось делать? — раздраженно спросил Антон. — По-твоему, стоило
сидеть в душе и ожидать тебя с одеждой?
— Не спорю, но я был абсолютно уверен, что ты поступишь именно так. У тебя выходит
удивлять меня буквально при каждой встрече, а этим никто еще не мог похвастаться.
Обычно я «читаю» людей с первого взгляда, такой уж я. Но что у тебя в голове
творится — загадка. И это просто прекрасно.
Комплименты Антона не тронули. Он заговорил со мной лишь после того, как я дал ему
временную одежду. По размеру она, естественно, ему не подошла, но Антон закатал
длинные штанины и висящие, как цепи у привидения, рукава моей сорочки. Результат
напомнил мне, как в детстве я донашивал вещи старшего брата…
— Придется тебе походить в этом. Полтора часа стирает машина, потом пару часов
белье еще подсохнет. Так что ты конкретно задержишься в моем доме.
— Черт, да за что же я тебе так ненавистен? — Я пошел к себе в комнату, Антон
увязался следом. — Я ведь ничего плохого не делаю, никому ничего не навязываю.
Бывает, в книгах резковато высказываю мнение о мирской несправедливости, так это
потому, что иначе ничье внимание на существующие проблемы не обратить. — Мы зашли в
мою «мастерскую», и я упал в компьютерное кресло. — Что-нибудь мне ответишь?..
— По тебе тоже, — пожал плечами Антон. Он взял с полки заинтересовавший его том и
мягко улыбнулся красочной обложке.
— Почему? Из-за того, что ты меня ненавидишь по неизвестной мне причине? Да ну, это
только мне на пользу: ты сбиваешь с меня спесь. Так что, может, попробуем наладить
дружеский контакт? Все равно же я буду твоим родственником в будущем, — хохотнул я,
крутясь в кресле, — двоюродный брат твоей жены!
— Чего?! — Он выдернул с полки книгу потяжелее и швырнул в меня. К счастью, Антон
промахнулся, и четыреста страниц «Дракулы» ударились о стену, а не о мою голову.
— А ничего, да только смотрит она на тебя так же, как на меня — фанатки моих
высокорейтинговых «пописулек». И не будь ты таким чурбаном в любовных вопросах, я
бы уже давно спустил тебя с лестницы, доходчиво объяснив, что близко к Лизке тебя
не подпущу. Но ты внезапно оказался таким хорошим парнем, что на пути вашей любви я
стоять не буду! — театрально добавил я, сложив руки у сердца.
— Эх… — Я поднялся на ноги и поднял выдворенного с книжной полки «Дракулу». — Вот
скажи мне, как человек, настолько легко увлекающийся чтением, может так издеваться
над книгами?
— Ты первый человек, кто так эмоционально переживает из-за книг, но не тревожится
из-за всего остального. Никто, кроме тебя, не терпел мои удары…
Откровенно говоря, я его слегка приревновал в тот момент: я-то думал, что я
особенный и лупит он только меня…
— Не в этом дело. Если бы ты был вспыльчивым, то взрывался бы после каждого удара.
А ты перешел на крик, когда я бросил книгу. Значит, книги для тебя дороже всего,
дороже себя самого в каком-то смысле. В детстве друзей у тебя не было, и их
заменяли книги. И-и судя по твоему взгляду и выражению лица, я распинаюсь впустую:
ты понял все и без моих пояснений, как только услышал сказанное. Снова переведешь
стрелки на меня?
Кажется, пока я все обдумывал, прошло достаточно много времени. Его нахмуренные
брови теперь были вопросительно подняты: он явно ждал от меня хоть какого-нибудь
ответа, а я не мог ничего придумать. Ломано улыбнувшись ни к месту ни ко времени, я
положил книгу на край стола и вышел из комнаты, но Антон снова последовал за мной.
В районе ванной комнаты он меня настиг и замер в дверях, наблюдая, как я умываюсь.
— Мне уйти?
— Нет, — честно ответил я, пару секунд потупив взор. — Нет. Если хочешь, конечно.
Можешь приходить и читать книги, когда заблагорассудится.
— Потому что мне в голову, благодаря тебе, пришел самый витиеватый сюжет, какой
только можно было придумать!
Пальцы без устали стучали по клавиатуре. Я уже давно так наловчился, что мог
печатать, не смотря ни на клавиатуру, ни на монитор, и со стороны, вероятно,
выглядел пугающе: с закрытыми глазами набирал текст — как незрячий, играющий на
пианино. Все было бы замечательно, если бы пара пытливых глаз не следила за мной с
таким активным усердием, что я практически ощущал скольжение взгляда Антона. Но,
надо отдать ему должное, за все прошедшее время мальчишка ни разу меня не отвлек.
Он будто бы и не дышал вовсе. И если бы я не помнил, как впустил его в «рабочий
кабинет» перед началом, то и не понял бы, что он здесь.
— Да. Что?
Я не двигался. Не мог. Я смотрел на это наглое восхищенное мною лицо и никак не мог
отделаться от мысли, что своенравный мальчишка накрепко засел в моей голове…
— Ты все еще дуешься за тот случай? — фыркнул он, поднимаясь с дивана.
— Было больно! — по-детски оправдался я. — Меня били за всю жизнь до тебя всего
дважды!
— По яйцам?
— …Ты же за короткий промежуток времени ударил меня дважды — и оба раза было
чертовски больно! Да что за хрень с тобой?! Зачем вообще руки — и ноги!
— распускать? Словами не выразить отношение? Ты что, животное?
— Иногда иначе беды не избежать, — влет ответил он, посмурнев. Если бы мы были в
мультфильме, над его головой собрались бы грозовые тучи. Впервые моя врожденная
проницательность заработала в его присутствии, и я ясно увидел проблему:
Кажется, над его светлой макушкой сверкнула молния. Значит, я попал в яблочко.
Посверлив меня гневным взглядом, он как-то неестественно кашлянул и спрятался за
отложенной ранее мангой.
— Это игра для тебя? — повысил голос он, вновь швыряясь книгой. Черт, да сколько же
можно бросать мое добро?!
— А для тебя это не была тогда попытка утереть мне нос?
И снова верный ход с моей стороны. Нехотя мальчишка прикусил язык. Если бы у него
под боком была еще какая-нибудь моя вещь, она бы точно полетела в меня. Но книги
рядом с ним закончились, поэтому он бойко зарядил мне носком тапка по ноге. Мне еще
повезло, что это был мягкий тряпочный тапок, а не остроносый ботинок.
— Вот про это я и говорю! Что это только что было? Я заслужил, чтобы ты меня лупил?
— Да!
— Отлично! Чем? — Я вскочил на ноги, компьютерное кресло отъехало к окну и глухо
ударилось о батарею.
— Творчеством своим!
— Да что мои книги тебе сделали? Ты же сам признаешь, что они тебе нравятся!
Он еще раз попытался меня пнуть, но я сумел ударить его ногу своей раньше.
— Хватит меня бить! — рыкнул я. — Что за детский сад?! Я — взрослый мужик, почему
должен терпеть такое неуважение от истеричного ребенка?!
— А почему я должен каждый день страдать из-за твоих идиотских книг?! С какой стати
обязан всякий новый день отбиваться от придурков, обзывающих меня педиком и
унижающих всевозможными способами?! Если бы не было твоих гребаных книг и тебя
самого, не было бы и всего этого!
— Потому что они мне нравятся, будь они неладны! Даже это выражение я узнал от
тебя, не будучи с тобой знакомым! Я разговариваю как идиот, фразами, которые только
в книгах и встретишь! Настолько сильно я старался стать похожим на тебя! На твоих
персонажей! А ты и в реальности такой! — от бессильной ярости Антон всплеснул
руками и до треска ткани сжал диванную подушку под собой.
Я не был уверен, что имею право и дальше его пытать. Спектакль окончен: я больше не
буду кричать и пытаться разговорить его. Испуганный своей собственной
откровенностью мальчишка с беспомощной обидой в глазах смотрел на меня снизу вверх,
и я не придумал ничего лучше, чем опуститься одним коленом на диван рядом с ним и
заключить его в объятия.
В ушах стоял шум, сердце колотилось сбито, чуть с опаской. Я ждал удара, толчка,
щипка, укуса — чего угодно, сулящего мне боль, но никак не того, что он обнимет
меня в ответ. Он спрятал нос под воротник моей рубашки. Хрупкие пальцы слегка
подрагивали от волнения, касаясь моей спины. Я не знаю, сколько мы с ним так
просидели. У меня дико болели ноги и спина, ему тоже, однозначно, было неудобно —
под таким-то углом, — но никто не подавал виду и не спешил разрывать объятия.
По квартире пронеслась трель дверного звонка. В тот момент я люто возненавидел этот
звук… По манере прерывания музыкальной экзекуции не трудно было догадаться, кто
пришел.
Мы далеко не сразу отпустили друг друга: хотелось выиграть хоть одну лишнюю
секунду, чтобы не терять это всеобъемлющее тепло… Но хороший старший брат во мне
просто не мог позволить Лизе стоять на лестничной клетке. Было чертовски неловко
выпускать его из кольца рук, оставлять в полном раздрае на пустом диване в темной
комнате. Чем ближе я подходил к входной двери, тем дальше мы становились с ним друг
для друга. Когда я впустил Лизу в квартиру, мы с Антоном снова были чужими.
Пустой диван сверлил мозг покруче соседской дрели. Эта тишина, эта пустота меня
выжимала по чуть-чуть. В итоге жизни во мне осталось всего на пару глотков, а книгу
в таком состоянии не напишешь, даже на бытовую записку не хватит сил…
Почти неделя минула с того дня, как я позволил себе сомнительную слабость. Как
только Лиза переступила порог квартиры, Антон убежал в выданной ему на время моей
одежде. Мимо меня он пронесся как-то боком, так что я не сумел разглядеть его лицо.
Не увидел его и после объятий, стремясь скрыться от чувства неловкости и самого
этого ребенка — а, выходит, оставил его одного разгребать все созданное моими
поступками дерьмо. Очень по-взрослому…
— Может, я соскучился…
А вы, вероятно, решили, что я позвонил ему?.. С чего вдруг?! Стал бы я с ним так
нежничать! Да и номера его у меня нет. Не представляю, как с ним еще связаться,
кроме как через мою сестру. Но я пока так и не решил, номер я хочу его взять или
просто удостовериться, что он жив-здоров и всего лишь не хочет более меня видеть.
Все-таки «ненавидит или презирает меня» лучше, чем «болен или мертв».
— Тебя что, правда это интересует? — с хитрецой в голосе усомнилась Лиза.
— Ну да, конечно! Я ведь твой брат, так что меня заботят такие вещи! Так как ты?
Как твой «дружок»?
— Антон?
Я было подумал спросить «Кто?» или «А-а, его так зовут…», но решил не устраивать
этот наигранный цирк. Лизка — не дура, она меня мгновенно раскусит.
— А с какой стати, собственно, мне его любить? — взбрыкнулся я. — Это же твой друг,
не мой.
Шах и мат.
После этих ее слов я ощутил жгучее желание рассказать о том, как мы душевно
поговорили с ним у меня в комнате, но я всеми силами подавил этот порыв: то, что
случилось в тот день, было слишком личным, чтобы делиться этим с кем-либо еще. Даже
если это абсолютно ничего на самом деле не значило…
— Мне нужно с ним поговорить. Очень нужно — потому я и звоню. Ты можешь дать мне
его номер телефона?
— То есть неделю, если вместе с выходными?.. — больше для себя, чем для нее,
промямлил в трубку я. — Ладно. Хорошо. Спасибо.
— Что? — переспросил я.
— Говорю, я могу дать тебе адрес, где он живет. У нас в классе когда-то собирали
информацию… Раз у тебя дело срочное…
***
— ПРОВАЛИВАЙ!
— Ну п****ц! — не выдержал я, возмутившись в голос. — Вот это уже просто верх
наглости и неуважения!
— Я не собираюсь с тобой все это обсуждать через дверь! Ты либо меня впустишь, либо
выйдешь сам ко мне!
— Ага, «щас»! — и я, будто назойливый второклашка, повис на звонке. Лизкина школа!
Терпения Антона едва хватило на минуту: дверь раскрылась, и на лестничную клетку
вышел он, укутанный в длинную вязаную кофту и еще более колючую ауру раздражения.
— Проведал? — Уходи.
— Я не болел, — наконец изрек он. — Я просто избегал школы. Всю неделю склоняют
ехать на экскурсию, а мне это не интересно.
— И что же это за экскурсия, раз место ее проведения тебе так не нравится? Или
тема?
— Ты не заходишь.
— Вероятно, просто не хочу. Избегание требует усилий, а мне может быть просто
плевать.
За моей спиной зазвучали глухие шаги, и на лице Антона промелькнул страх. Его
тонкие руки дернулись ко мне в слепой попытке вытолкнул меня вон с лестничной
клетки, отодвинуть как можно дальше от заветной двери и него самого, но я не
шелохнулся, а шаги позади стали громче. Зазвенели ключи, зашуршал продуктовый
пакет, и из-за блеклых перил показался высокий светловолосый мужчина. Глядя на
перебираемые в свободной от пакета руке ключи, он уверенно шел к квартире Антона.
Краем глаза мужчина заметил какое-то темное пятно. Он медленно поднял глаза и
обнаружил, что это самое большое темное пятно — я. В ту же секунду он остановился и
вопросительно уставился на меня. Смотрели мы с ним друг на друга почти с одинаковым
выражением.
— Так пусть зайдет, — будто не слыша его ответа, произнес мужчина и вошел в
квартиру, оставив дверь открытой.
Улыбаясь так широко, как мне только позволяла кожа, я прошел мимо Антона в его дом,
в место, где никогда не была Лизка, да и вообще, похоже, никто никогда не бывал,
судя по гостеприимности Антона. Мальчонка, сутулясь, закрыл дверь, и почему-то я
почувствовал себя в ловушке…
— Спасибо, — наконец обратил он внимание на меня. — Мне приятно думать, что дом
отражает душу его хозяина. А какой дом у Вас? — Он прошел на просторную светлую
кухню и начал выкладывать из пакета продукты. Я терпеливо стоял возле стола, ожидая
предложения сесть.
— Мой дом достаточно большой, уютный, но все же темноват и несколько… пустоват, по
сравнению с Вашим.
— Когда мой дом мне казался слишком темным и пустым, у меня появился Антон. И дом
сразу перестал быть таковым.
Чем больше я об этом думал, тем горячее во мне становилась ярость. Антон никогда и
никого не приглашал к себе домой. Кажется, ему совсем плевать на приставания Лизы,
она абсолютно не интересует его, хотя она красива. Он читает гомо-мангу и мои
голубые книжонки, вечно лупит меня и жалуется, что окружающие часто связывают его с
гейством. А что, если его злость имеет другие корни?.. Что, если он протестует
против любых намеков на гомосексуальность именно потому, что сам гей?.. Он живет со
взрослым мужиком… и в этой самой квартире, за одной из этих дверей — а может быть,
и здесь! — они…
Я упал на подставленный стул будто бы без сил. Болью в висках отдавал водопад
эмоций. Почему я раньше не сложил два и два, почему раньше не подумал, что у него
уже кто-то есть? Все ведь так очевидно, но я видел лишь то, что сам хотел видеть,
отбрасывая неугодные факты, портящие прекрасную картинку, бликующие в моих розовых
очках. Боль и шум становились нестерпимыми; я блуждал глазами по столу в поисках
хоть чего-нибудь, что могло бы отвлечь меня от горестных переживаний, и меж
салфетницей и стойкой с солонкой и перечницей блеснуло что-то металлическое. Рамка
для фотографий. Инкрустированная малюсенькими стекляшками, похожими на бриллианты,
она сияла на солнце, проникающем на кухню сквозь узорчатые переплетения нитей
тончайшего тюля. Схема в моей голове двинулась, меняя внутренние связи. Все факты
остались теми же, но к ним добавился еще один: увиденный мною только что снимок, на
котором этот самый белобрысый мужчина излишне крепко обнимал товарища постарше. Во
взгляде его темноволосого друга было нечто такое, что я встречал уже много раз и в
реальной жизни, и на ТВ; что-то мягкое, тягучее, горячее. То же самое я видел в
глазах Антона, в глазах все еще безымянного для меня блондина и даже в собственных
глазах в зеркале каждое утро.
— Отец…
— Нет, не пойми меня неправильно! Я приятно удивлен. Не думал, что он сможет найти
себе друга под стать. Но друг ли ты ему…
— Я все еще не знаю Вашего имени, — к своему выдержанному молчанию добавил я.
Или из-за моего решения остаться на ужин, или из-за того, как быстро мы нашли общий
язык с его отцом, Антон почти мгновенно скрылся из вида. Где-то там, за углом, до
грубости громко хлопнула дверь.
— Понимаю… — Я всеми силами старался и дальше молчать, но без особого сопротивления
сдался. — Так… как так получилось?.. Мне правда неловко об этом спрашивать, но и не
спросить я не могу.
— Как так — что? — попросил уточнить Влад, раскладывая на разделочную доску овощи
для будущего салата.
— Где мать Антона? Вряд ли при ней Вы бы выставляли такие пылкие фото. Она
умерла?.. Извините за бестактность…
— Нет, она жива. Наверное. Она была очень безответственной особой. — Нож прерывисто
застучал по доске. — Дети ее не особо интересовали — чудом удалось убедить ее не
делать аборт. А как Антон родился, она сделала свой выбор между ним и свободой —
выбор не в его пользу, как можно догадаться.
— И страхи.
Мы ели несколько скованно, но все же душевно. Влад дотошно расспрашивал меня о моей
работе — я рассказывал ему про все во всех подробностях, но не о том, какие книги я
пишу. Все-таки это та часть моего творчества, за которую в приличном обществе мне
частенько бывает стыдно. Но у меня создалось устойчивое впечатление, что он и так
обо всем уже знал, ведь вопросы его были слишком уж узко ориентированны.
Антон закончил есть быстро, по-армейски, и сразу же, поблагодарив отца, умчался в
свою комнату.
— У тебя удивительный иммунитет к его невыносимому характеру, — отметил он, делая
глоток яблочного сока. — В детском саду и в школе дети терпеть его не могли.
Заметив его обособленность, они заинтересовывались им — особенно девочки — пытались
с ним наладить общение, но только зря его обнадеживали: он привязывался к ним,
показывал настоящего себя, без прикрас и социальных ужимок, а им не хватало
терпения или заинтересованности — и они бросали его, снова и снова. Все друзья и
более близкие люди, которых он знал, его бросали…
— …А ты, несмотря на его попытки вытолкнуть тебя из его жизни, никуда не уходишь. И
даже не обижаешься на жестокое отношение с его стороны.
— Ну, я уже не ребенок, чтобы так себя вести… И уж точно не очередная его
фанатка, — перед глазами мелькнуло лицо Лизы.
Я встал из-за стола и пошел туда, где, по идее, располагалась комната Антона. Не
верится… Я увижу его комнату…
Третья его комната являлась сборной солянкой стереотипов о чисто мужской берлоге,
где крошки от закуски усыпали покрывало кровати, а вокруг была разбросана не первой
свежести одежда.
Четвертая комната была светла, бела и идеально вылизана, как если бы у Антона было
сильнейшее ОКР. На письменном столе и полках раскинула крылья симметрия; в платяном
шкафу одежда была развешана и разложена по цветовой гамме.
Пятая комната была простой и уютной. Кое-где виднелась пыль, но в большинстве своем
там было чисто. Деревянная кровать была накрыта узорчатым пледом, из-за загнутого
края которого виднелась большая мягкая подушка. Книжки на полках были потерты,
несмотря на бережное обращение. На столе мирно тикали часы… Эта комната мне
нравилась больше прочих. Ведь если комната — отражение души, то этот мальчик
защищен от тревог, а на сердце у него — хотя бы изредка — тепло и спокойно.
Да, эта комната нравилась мне больше всего, но я принял бы любую, если она его.
Любую — кроме той, что я увидел, распахнув наконец дверь.
Мой взгляд обтесали голые серые стены. Стена. Стена. Стена. Потолок. Пол. Стена.
Одинокая лампочка свисала с середины потолка. В дальнем углу, под окном лежал
матрас, на котором по-турецки сидел Антон, читая книгу. За его спиной сжималась
холодная подушка, укутанная кое-как в рулон из тонкого пледа. Из-за недостатка
освещения тени легли на лицо Антона так, словно никакого совместного обеда у нас не
было — вообще пару дней не были ни обедов, ни завтраков, ни ужинов с полдниками. В
этой позе, в этой чудовищно пустой комнате он был похож на узника. Сию же секунду я
был готов схватить мальчишку за руку и бежать с ним как можно дальше от его
темницы, по пути разбив лицо его отцу за садистские издевательства над ребенком. Но
то были лишь эмоции — а разум мне твердил, что что-то явно не сходилось. Что
организатор данного дизайна сейчас сидит на матрасе, настойчиво делая вид, что
дверь в его комнату так и осталась закрытой.
Я еще раз обвел взглядом стены. Я не на шутку был испуган и не мог пошевелиться.
Кажется, меня повело: чуть больше необходимого я оперся на ручку, дверь начала
открываться сильнее, как вдруг ударилась обо что-то большое, тяжелое, но
определенно тряпочное. Я склонился вперед и вытянул шею. За дверью стояли сумка и
чемодан.
Антон яростно захлопнул книгу и устремил колкий взгляд на меня. Его губы двинулись,
но с них не слетело ни слова, как если бы он в последнее мгновение подавил в себе
желание рассказать правду. Или же ответить гадость. Опыт общения с этим ребенком
подсказывал, что ему все-таки ближе второе.
Я все еще ничего не понимал, но чувствовал, что эти казематы вместо комфортной
личной комнаты самым прямым образом связаны с сумкой и чемоданом. Но я не знал,
можно ли об этом спрашивать. В тот момент я вообще ничего не знал. Если бы это была
одна из придуманных мною комнат, я бы стал рассматривать его книги и другие вещи и
завел бы разговор о них. Но в этой голой, как обглоданная собакой кость, комнате не
было практически ничего. Я даже не мог присесть рядом с Антоном, потому что на
матрасе места едва хватало ему одному да его укутанной подушке. Я не ведал, как
поступать по отношению к человеку в подобной ситуации, но отлично представлял, как
наладить контакт с животным: «Маленький Принц» дал мне вполне четкие указания на
этот случай! Поэтому я переступил порог, плотно закрыл дверь и лег прямо на пол,
раскинув руки и уставившись в потолок. Я был морально готов пролежать так без
движения пару часов, чтобы Антон ко мне «привык». Больше бы, предположил я, не
пришлось, ведь я предусмотрительно лег перед дверью, тем самым заблокировав и ее, и
находящийся где-то в глубине квартиры туалет. Однако вместо пары часов мне
потребовалось полежать от силы минуты две, по истечению которых Антон не выдержал
тишины и, как повелось, швырнул в меня книгой. Детективный роман в двести страниц
больно чиркнул меня по носу и приземлился возле таинственных сумки и чемодана.
— Твой отец.
Антон сверлил меня сощуренными глазами, после чего встал с матраса и произнес:
— Пожалуй, я рискну.
Во мне заиграло ребячество. Я лежал и смотрел на него, изредка лениво моргая и явно
не собираясь отступать. Антон мялся надо мной, изображая властную оскорбленность.
Но я-то видел в его лице нерешительность. Осознание этого так неосмотрительно
позволило прокрасться на мое лицо язвительной усмешке, за что я вмиг получил от
Антона вполне заслуженный пинок по ребрам. Но я не пикнул.
— И что, ты будешь терпеть что угодно? — с неловким любопытством осведомился он.
Я лежал, безвольно раскинув руки, и молча глядел на него снизу вверх, замечая все
больше, как в его выражении исчезает детское недоумение, уступая место взрослой
изыскательности. Недолго думая, он поставил босую ногу мне на грудь. Я ощущал лишь
толику тяжести — он явно меня щадил, или же сама поза была для него важнее
обещанной пытки. Победитель над побежденным… Он надавил чуть сильнее, проверяя,
остановлю ли я его, но я лежал, безропотно и неподвижно. Его взгляд был куда
тяжелее веса, давившего мне на грудь; он был испытывающим, настойчивым, читающим
мысли. Я поспешил сомкнуть веки, но было уже слишком поздно: либо он успел прочесть
все, что я силился от него с таким трудом скрыть, либо был настолько идеальным, что
думал о том же самом. В темноте закрытых глаз я чувствовал, как его нога медленно
двинулась вниз, цепляя складки моей одежды. На ремне она разочаровывающе
остановилась, не решившись пройти желанный путь до конца. Сквозь вуаль ресниц,
незаметно для Антона, я видел, как он снова встал обеими ногами на холодный пол и,
согнувшись, протянул руку. Его пальцы застыли в считанных сантиметрах от моей
ширинки. Потом дернулись назад. Вперед, остановившись там же — будто нас с ним
разделял невидимый силовой барьер. Наконец Антон сделал выбор, убрав руку совсем.
На нервах он прикусил большой палец, терзаясь противостоянием страха и желания.
Мне хотелось что-нибудь ему сказать. Хотя бы «Все останется в этой комнате…», имея
в виду не столько уже свершившееся, сколько еще только предстоящее, но я боялся его
вспугнуть. Каждую секунду не делая ничего, я подтверждаю, укрепляю его слепую
уверенность в том, что я вынесу все, что бы он ни делал. Даже одно мое слово может
разрушить все. А я не могу позволить ему остановиться… мне слишком важно узнать,
сколь далеко он способен зайти…
Антон отпрянул. Его щеки горели от стыда, а руки скользнули в собственные штаны.
Дыхание было частым и приглушенным: он точно надеялся, подавив себя, скрыть от меня
свое возбуждение. Честный и на редкость прямолинейный, он даже не допускал
возможность того, что я все вижу, и по этой причине я чувствовал себя последним
негодяем. Он старался удержаться на весу над моей грудью, полностью поглощенный
собой, не замечая того, что происходило за его спиной — его возбуждение захлестнуло
и меня. В этот самый момент я вполне понимал его чувства! И если бы мои руки не
были раскинуты у него на виду, если бы я мог пошевелиться… Сама мысль быть
застигнутым, страх — даже ужас! — вызывали волны чувственного жара, нисходящего по
всему телу. Этот мальчишка еще не коснулся меня, но уже с легкостью, сам того не
подозревая, добился того, что я едва мог удержать себя в прежнем положении. Его
взгляд помутнел, он будто бы смотрел теперь сквозь меня, не замечая, собственно,
как и я, что непроизвольно я начал дышать в его ускоренном ритме. Там, где его тело
случайно касалось моего, я чувствовал его дрожь. Только сейчас я понимаю, что
вызывало ее отнюдь не удовольствие, а страх Антона перед тем, что он уже наверняка
намеревался сделать…
Забывшись, я открыл глаза. Лицо Антона было бледным и слегка зареванным. Если бы я
верил в мистику, то решил бы, что последние десять минут он был кем-то одержим — и
именно этим вызван оцепеняющий страх в этих огромных блестящих глазах: непониманием
того, что происходит и как с этим теперь жить дальше.
Я понял, что он хочет убежать, раньше, чем это решил сделать он. Я попытался
остановить Антона, прокричать его имя, но не смог это сделать, пока не проглотил. А
к этому моменту дверь уже захлопнулась.
Чудесная ситуация...
Стоит признать, ситуация несколько вышла из-под контроля. Я-то думал, что в итоге
мне перепадет пылкий поцелуй, может, жаркие объятия, но спустить в рот — наверное,
это перебор для первого раза. Хотя получилось, отдаю должное, очень пылко — и, с
натяжкой, поцелуй, просто не совсем в губы…
На эту тему я мог спокойно рассуждать — она мне казалась щекотливой. Но явно не
Антону. Боже, подросток вроде него ни за что не отнесется к подобному с юмором или
простотой, для него это — конец света, позор, отвратительный поступок, может быть,
даже «грех»! Боюсь представить, чего еще успел навыдумывать он за те минуты, пока я
тут размышляю. Мне было необходимо стремглав бежать к нему, пока он не решил, что
его жизнь кончена! Причем это надо сделать так, чтобы Влад не поймал в своем доме
взрослого мужика со стояком, иначе откровенного разговора с элементами
рукоприкладства не избежать! Время терять было нельзя, и я справился с ситуацией
так быстро, как только смог. Риск быть пойманным Владом ничуть не возбуждал: была
огромная разница между страхом быть увиденным Антоном и кем-нибудь еще — но стоило
мне вспомнить его нескромную выходку, как результат не заставил себя ждать. Все-
таки Антон оказался в некотором смысле обычным мальчишкой, так что в углу за
матрасом я нашел упаковку салфеток. Не найдя в этой комнате мусорную корзину, но
желая как можно скорее поговорить с Антоном, я сунул ком из использованной салфетки
в карман. Господи, я, наверное, никогда не делал ничего более абсурдного!..
Из комнаты в поисках туалета или ванны, где мог бы прятаться Антон, я вылетел
пулей, но все же стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Возможно, тогда
мне и казалось, что я быстр и незаметен, но со стороны явно выглядел как человек,
укравший мелочь в магазине.
Вместо того, чтобы подчиниться, я прошел внутрь и загородил дверь спиной. Слева, в
большом округлом зеркале я увидел еще одного Антона, еще более подавленного, чем
Антон из моей реальности.
— Нет, ты не понял: все это закончится. Вообще все. Мы больше не сможем видеться,
говорить.
— Уйди. Пожалуйста… — взмолился он, глубже пряча в колени лицо. — Мне не нужны
сейчас твои нотации…
В моей фантазии я выложил все бойко и смело, но на самом же деле мне потребовалось
три трусливых вздоха, чтобы начать:
— Ты мне нравишься. Меня непреодолимо тянет к тебе. Я думаю о тебе практически
постоянно, мне невыносимо не видеть тебя долгое время, и то, что произошло в
комнате, — на этих словах Антон сжался, и я постарался закончить фразу как можно
скорее: — не было грязным или отвратительным для меня. Можно даже сказать, что я
был счастлив… Я дам тебе время успокоиться. Через три дня ты придешь ко мне домой:
с двух часов дня до четырех часов вечера входная дверь не будет заперта. Ты войдешь
в квартиру, закроешь за собой дверь на замок, пройдешь в мой «рабочий кабинет»,
сядешь на диван и будешь читать. Что угодно. Могу заранее оставить книгу на
подлокотнике. А я наконец смогу дописать новеллу. До встречи.
***
Через три дня Антон сидел у меня на диване, пряча глаза за страницами детективной
историей Чейза.
Комментарий к Глава 7
Дальше будет горячее и изощреннее, обещаю.
Я трижды усмехнулся его смелости. Знай он, о чем я сейчас думаю, ударил бы, как и
достаточно раз до того.
Я не заметил тот момент, когда поднялся из-за стола и подошел к дивану, будто
незаметно перенесся к нему в чрезвычайно коротком прыжке сквозь пространство. Глаз
было не отвести от его слегка сомкнутых губ. Но, несмотря на сильнейшее желание его
хотя бы поцеловать, меня все же отвлекла от Антона измятая бумажка, торчащая из
нагрудного кармана его школьного пиджака. Она выглядела крайне замусоленной, с
краев была порвана — так сильно, что получилась бахрома. Двумя пальцами я подцепил
бумагу за уголок и выудил из чужого кармана практически без единого шороха.
Конечно, я не имел на это право — вот так бесцеремонно вторгаться в его личную
жизнь… но меня душило любопытство: что же такого может скрывать этот мальчишка?
В моих руках был листок, вырванный из большого блокнота, весь исписанный от руки
мелким аккуратным почерком. Я не знал, Антона это почерк или нет, но прочитанное
мне, мягко сказать, не понравилось…
Я не стал читать дальше. Не смог. В груди и горле щемило. Я чувствовал, как лицевые
мышцы сами собой изобразили гримасу боли и отвращения. Хотя страх был бы явно
уместнее. Пальцы не слушались, так что любовное послание мне удалось свернуть кое-
как. Хотелось спрятать его подальше, выкинуть, СЪЕСТЬ! — но только не возвращать
Антону!.. Однако это его письмо. От него — тому, кого он любит... или ему самому
— от того, кто любит его…
Я чувствовал, что тонул… Эта цепочка рассуждения затягивала меня все глубже и
глубже в трясину ревности и отчаяния, неуверенности и страха, тупого и вязкого. Я
не могу пойти и спросить его напрямую! Мы друг другу ничем не обязаны, он не станет
оправдываться, а я зря покажу свою слабость. Разговор по душам все только усложнит,
а если ничего не делать, я сам себя сведу с ума. Так что выход у меня только один:
как-то разобраться во всем в одиночку…
— Хорошо, не проблема.
Идея пройтись мне показалась хорошей: вечерний воздух вытеснит любые лишние мысли
из моей головы, как бывало уже много раз до того. Я вступил в зашнурованные давным
давно раз и навсегда кроссовки, по обычаю сминая пяткой задник, и накинул пальто.
***
На улицах было по-прежнему людно, хоть и темно. Свет от уличных фонарей мерк по
сравнению с мерцанием нескончаемых ярких вывесок. Свернув с зеленой аллеи, мы
спустились в подземный переход. Сбегая вниз по лестнице куда стремительнее меня
(опасающегося споткнуться и прилюдно покатиться по ступенькам, как уже бывало),
Антон то и дело оглядывался. Словно ребенок, бегущий впереди мамки, но боящийся
потерять ее из вида. По пути до дверей метрополитена, при переходе через турникеты,
на лениво спускающем нас эскалаторе мы с Антоном держались в полуметре друг от
друга. Окружающие, глянув в нашу сторону, ни за что бы не подумали, что мы с ним
вообще знакомы. На платформе мы встали у колонны, избегая смотреть друг на друга.
Бегло осматривая веселую группку студентов неподалеку от нас, краем глаза я
заметил, что смущение так и не сошло с лица Антона: кажется, одно мое присутствие
заставляло его чувствовать себя неуютно. Если все дело в том, что случилось три дня
тому назад в его комнате, то почему у меня дома он не смущался и даже спал?
Довольно сложно уснуть, если тебе некомфортно, а стыд — обычно антипод комфорта.
Не понимаю… Это что, его месть?.. Думать было сложно: вся кровь от мозга прилила к
члену…
— О Боже, — неосмотрительно обронил я. Молодые женщины справа обернулись, все еще
не видя Антона из-за моего пальто. Криво им улыбнувшись, я кивнул в сторону рекламы
ипотеки, в которую упирался левой рукой: — Процент упал… здорово…
Дыша как после марафона, я упал горячим лбом на ледяное стекло ближайшей двери.
Антон с необычайно трогательной заботой спрятал мой член, расправил ткань и бережно
застегнул ширинку, будто ничего и не было. Он встал, и мне с сожалением пришлось
оторвать голову от стекла, только-только начавшего охлаждать мои мысли.
— Может, уберешь уже это удивленное выражение лица? — с явным раздражением произнес
он. — Опусти брови.
— А что, они подняты?.. Я не чувствую лица… вообще ничего не чувствую… кроме пульса
в члене…
— …и в конце фильма они просто разъехались кто куда, ни секунды не скучая друг по
другу. Впустую потраченные полтора часа! — подвела итог Лизка, набирая в ложку
бисквитного торта. — Я-то думала, что главные герои вместе останутся, раз спали
друг с другом. А тут…
— Мда, глупый ход для истории, — кивнул я, размешивая слегка подслащенный чай.
Справа от нас на барной стойке, заменяющей на моей кухне обеденный стол, кипел
старый электрический чайник, силящийся забрызгать всех вокруг кипятком. Не считая
страха получить ожог, посиделки у нас были вполне задушевные.
Я сунул в рот ложку приторного, купленного чисто для кузины лакомства и сразу же
постарался утопить его в практически пресном чае. «Встретились, переспали…
веселье…» Что-то это самое «веселье» с неприятным, пусть и действительно уместным
оттенком осуждения мне напомнило. В мыслях промелькнул образ Антона, и сразу заныло
тело там, где он касался меня. Неосознанно я прикрыл губы пальцами и закинул ногу
на ногу, теснее сдвинув бедра. В первое наше «рандеву» в его комнате у меня не было
поводов размышлять о правильности происходящего. Хотя стоило уделить внимание таким
моментам, как его пол, возраст, а также место действия и непродолжительность нашего
знакомства. То есть поводов остановиться было полным полно еще тогда! Но, допустим,
я был слишком шокирован. Нет, не был… Или был?..
— Марк?.. — осторожно позвала меня Лиза. — Ты что, ошпарился? Слишком горячий чай?
Она смотрела на меня с тревогой, однако не прекращала есть: в конце концов, только
в гостях у Лизки появлялась возможность угощаться вкусной, но далеко не самой
полезной едой; а кто еще будет баловать ее, как не старший брат! Мое отношение к
ней не сильно изменилось с годами, поэтому подобные тайные пиршества не казались ей
подозрительными. Только я знал, что в последние дни сладостями изо всех сил
стараюсь заслужить ее прощение, ведь творил с Антоном такое, узнав о чем, она бы,
вероятно, потеряла дар речи. Как, собственно, и я, когда все происходило… Так что
вернее будет «я с ним творил» — или все же «он со мной…»?..
— Так что там с фильмом? — неумело постарался я перевести мысли Лизы подальше от
своей персоны. — Когда стало понятно, что у них это просто… веселье?
— Мне или героям? Я вот до конца фильма думала, что они просто ломают комедию,
стесняются друг другу честно признаться в любви или вроде того. Пока свет в
кинозале не включился, я не поняла, что уже конец: сидела с пустым ведерком от
попкорна на коленях и такая: «Э-э-эй, где мой «happy end»?..» Подруга сказала, что
заметила момент, в котором герои разобрались во всем. Они на свидание пошли, как Он
думал, а Она ему дала от ворот поворот, мол, считала, что они по-дружески спят. И
сейчас выпить пошли тоже…
***
— Нет, просто решили выпить чая с тортом, — ответил я ему из холодильника. — Мы,
кстати, оставили пару кусков: будешь?
Вспомнив про Лизин визит, я припомнил и тему разговора. Повод был более чем
подходящий, на мой взгляд…
— Не хочешь сходить куда-нибудь? — как можно более спокойно озвучил я заранее
вызубренную формулировку и захлопнул холодильник.
— Зачем?
Я задумался. Действительно…
— Мы не враги.
— Ан… — выкрикнул я и осек себя на половине: он уже скрылся за дверью, так что
горланить было бессмысленно.
Уборка заняла какое-то время. Чайник мне было не жалко, я был даже благодарен
Антону за повод поменять это плюющееся кипятком пластиковое чудовище. Но его
реакция на произошедшую мелочь меня встревожила. В иной ситуации я бы лишь оказался
заинтригован, по-сухому, по-научному. Но отец Антона рассказал, что мальчишку
постоянно бросали друзья, стоило его характеру проявиться во всей красе. Учитывая,
как этот ребенок любит все швырять, ломал он чужие вещи, надо думать, частенько.
Может, сейчас он решил, что я из-за чайника разозлюсь и откажусь от него так же,
как и все другие?.. Пока что, кажется, я не так чтобы часто попадал в точку своими
предположениями, но это выглядело вполне логичным. Как и все другие, которые были
явно «в молоко»… Но от меня ведь не убудет!
Мальчишка лежал на диване, на его лице покоился раскрытый том манги. Я постоял пару
секунд в дверях, оценивая, спит ли он. Антон сглотнул, и его кадык предательски
дернулся. Не спит: во сне не глотают. Но ловить его на притворстве я не стал, а
молча сел в компьютерное кресло, продолжая крутить в пальцах околдовавший меня
осколок. Я не включал компьютер, как делал обычно, и отсутствие звука работающей
техники Антона насторожило. Закончив притворяться мертвым, он снял с лица книжку и
обратил свой грустный взор на меня.
— Что это? — указал он взглядом на предмет в моих руках.
— И зачем тебе этот осколок? — спросил он, явно повеселев после моих слов.
— Не за чем. Просто так. В детстве я собирал подобные вещи. Сейчас-то я понимаю,
что коллекционировал хлам, оцарапавшись которым, мог подцепить столбняк, но тогда
все найденное казалось мне настоящем сокровищем. Я даже сейчас, через столько лет,
могу зрительно вспомнить, какие керамические черепки и осколки разноцветного стекла
я находил в земле, покопавшись в огороде. В итоге оказалось, что на месте нашего
деревенского дома когда-то очень давно была свалка. Вот под землей и остался всякий
мелкий сор.
— Нет больше никакой коллекции. Давным давно. А этот осколок выброшу, наверное.
— Раз он тебе не нужен, можешь отдать его мне, — вдруг попросил он, не отводя
сосредоточенного взгляда от осколка. Я протянул ему кусочек пластика. Антон принял
«подарок», не касаясь моей руки, и поднес осколок к глазам. Я не спрашивал его, но
в тот момент мне показалось, что он смотрел на те самые завитки краски, где два
цвета сливались в уникальный один.
— Ты разбил мой чайник, — не слишком верно начал я свою мысль. Ребенок переживал,
что так получилось, а я напоминаю снова — ну не тупой?.. — Так что мне полагается
компенсация.
— Именно так.
— Я больше думал о ресторане, — признался я, крутясь в кресле вокруг своей оси.
— Ты хочешь тратить на меня деньги? Если пойдем в ресторан, тебе придется: у меня
денег нет. Неприятная тема для беседы, если уж на то пошло…
— Посмотри на мою квартиру! — обвел я рукой совсем не дешевую коллекцию книг. — Уж
сводить тебя в ресторан пару сотен раз у меня средств хватит вполне. А то, что у
тебя в шестнадцать нет лишней налички, это нормально. Когда вырастешь, пойдешь
работать, тогда и пригласишь меня куда-нибудь. — Антон встрепенулся и удивленно
посмотрел на меня. Я понял, какую глупость брякнул, и попытался исправиться: — В
смысле, если мы вообще будем к тому времени общаться. — Его лицо наполнилось еще
бóльшим количеством недоумения, и я снова затараторил: — Нет, будем, конечно!
Наверное… конечно… Просто скажи, что я должен сказать, чтобы вытащить тебя в
ресторан!
— Сейчас, чтобы вытащить меня в ресторан, тебе лучше просто замолчать.
Неловким было все. Это затянувшееся молчание. Эти изредка встречающиеся взгляды
через стол… Если люди за столиками вокруг нас весело и увлеченно беседовали и их
окружала аура прекрасного времяпрепровождения, то над нашим столом воздух можно
было ножом резать. Я бы мог предсказать возникшую ситуацию, но мне, элементарно, не
хватило концентрации нарисовать в воображении динамичную, развивающуюся картинку
перед тем, как все-таки добиться от Антона согласия. В тот момент я видел лишь
статичный снимок: залитый электрическим светом зал ресторана, Антон, сидящий
напротив меня, и нависший над ним официант, с выражением лица истинного знатока
тыкающий пальцем в «рекомендованное», хотя само по себе странно слушать советы
человека, который, вероятно, никогда не будет зарабатывать достаточно для того,
чтобы попробовать хоть что-нибудь из данного меню.
Антон посмотрел на меня снисходительно, понимая раньше меня то, что я только-только
начал ощущать. Да, вот оно, это ужасно неправильное чувство, что я педофил,
великолепно.
— Ты привел меня сюда, как сам сказал, для того, чтобы провести время вместе, —
тихо начал Антон, отпив из бокала вишневого сока. — Это ничего, если мы проведем
его в тишине. Все же шесть лет — весомая разница в возрасте: вполне ожидаемо, что у
нас нет общих тем.
— Дома мы чаще ругаемся, чем говорим, причем независимо от того, твой это дом или
мой.
— Что-то же общее все равно у нас быть должно. Ну, например… мы оба знаем Лизу.
— Да, а еще у нас две руки, две ноги и спим мы преимущественно горизонтально.
— Я, например, — поднял он раздраженные глаза на меня. — Уж куда лучше, чем
смотреть пошлятину про современность. А тебе какие?
— Джаз.
Стыдно было признаться, но я даже не знал, как звучит настоящий джаз — не из серий
«Симпсонов»… Чем больше я об Антоне узнавал, тем длиннее мне казался стол,
разделяющий нас. Тем холоднее мне виделась его аристократически бледная кожа. Тем
раздраженнее словно бы становились его глаза. Мы росли в слишком разных семьях: я —
в самой обычной, среднестатистической семье, где походы в музеи и театры чаще
навязывались школьными учителями, а он — с отцом-геем и его партнером в квартире,
наполненной искусством, культурой и стилем. У них на стенах и по сей день висят
дорогие репродукции прекрасных, удивительных картин — у нас в начале 2000-х в
комнате были советские фотообои. Он в шестнадцать лет любит исторические фильмы и
джаз — я в свои шестнадцать любил Брюса Уиллиса и «Rammstein». И до сих пор люблю.
Между нами — пропасть.
— А твоя? — тихо спросил он, напряженно рассматривая мое задумчивое лицо.
— Что?..
— Я смотрю, ты детально все представил, — подивился Антон, сплетая руки на груди.
— Значит, мне уже можно не отвечать.
— И о каком же это веселье идет речь? — низким голосом спросил Антон. Его хмурое
лицо несколько пугало. — Ты с собой хоть раз говорил? С тобой не очень-то весело.
— Да, чтобы хоть немного разбавить тот шквал аномальных событий, которые
происходят, стоит мне приблизиться к тебе! Половина воспоминаний о тебе связана с
моими синяками, другую же половину нужно цензурировать, как гребаный хентай!
— Я требовал с тебя что-то?! С твоей привычкой меня лупить мы уже разобрались: ты
сказал, что и с другими общаешься подобным образом! «Долги» свои тоже направо и
налево раздаешь?!
В глазах Антона пылала ярость. Обрушив на стол кулак, он схватил другой рукой бокал
и плеснул мне в лицо. Он попытался поставить бокал обратно, но перестарался, и
стекло со звоном развалилось на крупные осколки в его ладони. Он вылетел из
ресторана вон, а я не мог пошевелиться. Глаза горели от вишневого сока, но я знал,
что заслужил каждую секунду боли и похлеще. Я перешел черту. Сказал то, за что он
мог бы избить меня — и это бы я тоже всецело заслужил.
Однако не вина удерживала меня на месте. Когда я потянулся к своей салфетке, чтобы
вытереть лицо, моя рука дрожала. Я больше всего на свете хотел рвануть за Антоном
сразу же, как он покинул ресторан, чтобы извиниться, как угодно вымаливать его
прощение. Но я знал, что если встану сейчас, то просто упаду, ведь и ноги были
охвачены дрожью.
В тот миг, когда Антон потерял над собой контроль, явив истинный характер, я
неподдельно, безумно сильно его испугался…
Стоило мне спуститься с крылечка ресторана, как что-то с силой врезалось мне в ногу
пониже колена, и я упал плашмя на тротуар, ободрав о сухой асфальт ладони. Чудом не
приложился еще и головой! Справа от меня на подоконнике ресторана сидел Антон. Из
окна за его спиной струился белый яркий свет, оттеняющий его абсолютно темное
настроение. Будучи в окружении света погруженным в темноту, Антон был как никогда
похож на озлобленного демона, но, присмотревшись, я не заметил в чертах его лица ни
обиды, ни злости — только вязкую вселенскую тоску. Он подпирал голову правой рукой,
поставив локоть на колено. Левую кисть он держал как-то странно, неестественно
развернув ладонью к себе.
Без лишних слов я подал ему руку. Какое-то время он медлил, виновато разглядывая
выступающие из моих ссадин мелкие капли крови, но все же встал с подоконника и
протянул свою левую руку ладонью вверх. В свете уличного фонаря я смог рассмотреть
его рану: она была неглубока, но в крайне неудачном месте — каждое малейшее
движение пальцев будет отдавать резкой болью, пока рана полностью не зарастет.
Хорошо, что рука левая… хотя, постой-ка…
— Ты левша? — спросил я, не выпуская из пальцев его ладонь. — В первую нашу встречу
ты ударил меня левой рукой.
Он улыбнулся, но тоска его никуда не делась. Заметив, что из окон ресторана на нас
бросают встревоженные взгляды посетители, я предложил Антону пройтись. Миновав
перекресток, мы ступили на тропку, ведущую через плохо освещенный парк. Над нашими
головами смыкались переплетения черных на фоне темно-фиолетового неба ветвей,
шумела летняя листва, изредка проносились небольшие, но чрезвычайно стремительные
громкие птицы. Стена из деревьев глушила шумы улиц, ограняющих этот кусочек
природы, застрявший среди многоэтажных каменных махин, машин и светофоров. Под
ногами шумели мелкие камни и пропитанный грязью песок — невероятно умиротворяющий
звук, если идти, как мы, не спеша. Как только я сунул руки в карманы брюк, Антон
взял меня под руку, осторожно перевесив больную левую кисть через мое правое
запястье. Я постарался идти ровнее, чтобы лишний раз его не трясти, но попасть в
его шаг все никак не получалось.
— Куда мы идем? — спросил он без особого интереса. Кажется, так же, как и для меня,
сейчас путь был для него важнее точки назначения.
Антон кивнул, набирая в грудь как можно больше свежего вечернего воздуха. Со
стороны мы наверняка выглядели как пожилая супружеская пара, коротающая вечерок за
совместной прогулкой с вплетениями теплой ностальгии.
— Ты ведь испугался, что я изощряюсь над кем-нибудь еще? — проницательно блеснул
глазами в сумерках Антон.
Антон в недоумении остановился. Мне пришлось тоже, чтобы не сломать ему руку.
— Письмо?..
— Да, написанное на блокнотном листе. «Мой дорогой А.» или как-то так…
Его лицо просветлело, он кивнул и коротко рассмеялся. Ну вот, значит, в чем-то еще
я допустил глупую, сбивающую меня же самого с толку ошибку…
— Засунь руку мне под куртку — туда, где нашел письмо, — попросил он. — У меня ведь
рука ранена…
— А я про карман ничего и не говорил, — кокетливо усмехнулся он. — На то письмо,
про которое ты упомянул, мне ответили…
Я потускнел, опуская греющуюся в тепле его тела руку. Значит, все-таки его написал
сам Антон… кому-то…
— Хочешь угадать, что написал под моим признанием «получатель»?
***
— Ну, вот и готово! — Я бережно прошелся пальцами по краям большого квадратного
пластыря, покрывающего рану Антона, и убрал антисептик в прозрачную пластиковую
коробку, заменяющую мне аптечку. — Надо торопиться, уже поздно. Отведу тебя домой,
пока твой отец не сошел с ума от беспокойства.
— Не сказал бы, что мне по душе эта идея, — деликатно попытался я выразить мысль,
пряча аптечку в верхний кухонный шкафчик. — У меня здесь, так уж получилось,
совершенно нет замков на внутренних дверях…
— Ты опасаешься, что я что-нибудь тебе сделаю? — скептически поднял брови Антон,
посмеиваясь. — У меня рука порезана — как я смогу?
— Ты сам признался, что амбидекстр. К тому же, поход в ресторан уже доказал, что
для «ухаживаний» руки тебе не нужны!
— Ладно, — как обычно сдался я. — На улице непроглядная темень, так что, оставшись
дома, мы оба здоровее будем. Только предупреди отца, чтобы он тебя потом с собаками
по всему городу не искал.
— Я бы перекусил, — добавил он, прикладывая телефон к уху. Мда, ужин в ресторане не
слишком задался: добрую половину заказа мы бросили, разругавшись. Пока я делал
бутерброды из белого хлеба, ветчины и свежих помидоров, Антон дозвонился до
Влада: — Да, все в порядке. Сегодня я заночую у друга… Да, у него… — с нотками
раздражения подтвердил он. — Хорошо… — Антон отнял трубку от уха и протянул ее
мне: — Он хочет тебе что-то сказать.
Удивившись лишь самую малость, я отложил кухонный нож и взял телефон.
— Слушаю, — отозвался я.
— Здравствуй, Марк. Я надеюсь, ты понимаешь, что если обидишь его, я с тебя шкуру
спущу? — Он не пытался меня запугать, в его словах не было ни толики агрессии — она
была ему не нужна. Одного его обещания расплаты уже было достаточно.
— При всем моем уважении, Вы не успеете это сделать. Потому что если я его обижу,
он с меня шкуру спустит.
Кажется, мой ответ его вполне убедил, потому что Влад попрощался и, не дожидаясь
моей заключительной реплики, повесил трубку. Пожав плечами, я вернул мобильный
Антону и продолжил готовку.
***
Выйдя из ванной в синей пижаме, которая, как и любая моя одежда, была несколько ему
велика, Антон завернул в спальню, где я уже заканчивал стелить ему постель.
— С какой стороны ты спишь? — спросил он, осматривая широкую двуспальную кровать с
горизонтальными деревянными рейками в изголовье.
— Я не буду спать с тобой в одной постели, — пояснил я, забирая одну из пухлых
подушек. — Я буду спать на диване в «мастерской».
— Потому что мне захотелось отдать гостю лучшее спальное место. Думаешь, тебе будет
удобнее с твоей раненой рукой спать на диване?
— Нет.
— Я хочу спать с тобой, — приказным тоном сказал Антон, выдирая у меня из рук
подушку и бросая ее обратно на кровать.
— Ты считаешь, у меня нет рычага давления на тебя? — Передо мной больше не стоял
настырный шестнадцатилетний мальчишка. Передо мною был коварный интриган и
беспринципный шантажист! — Когда вернусь домой, я ведь должен буду что-то
рассказать отцу, как провел время, например.
— То есть либо я делаю все, как ты мне приказываешь, либо ты на кукле покажешь
папочке, где плохой дядя Марк тебя трогал?
— Нет, я ведь не подлый. Но ты этого боишься, а я хочу спать с тобой, так что
приходится исполнять роль плохого парня.
Спальню он не покинул, так что, кажется, хотя бы одну мою настоятельную просьбу он
выполнил. Уже что-то.
Когда свет во всей квартире был погашен, я вернулся в спальню. Бледный, будто бы
призрачный свет, просачиваясь сквозь тюль, лениво освещал кровать и матовый
бельевой шкаф за ней. Антон, закутавшись в тонкое, летнее одеяло, точь-в-точь
куколка в кокон, занял половину кровати ближе к шкафу. Забавно: я ведь так и не
ответил на его вопрос, но он безошибочно выбрал правильную сторону кровати — я
всегда сплю ближе к окну. Кусочек темного неба за стеклом меня успокаивает и
помогает скорее уснуть.
Перед тем, как лечь, я приоткрыл стеклопакет, и достаточно прохладный летний ветер
загулял по спальне. В этом поступке был чистый расчет: если в комнате будет
холодно, я вряд ли раскроюсь во сне и, возможно, укрытым, буду в большей
безопасности рядом с этим неуемным сорванцом.
Все звуки в левом ухе одномоментно прогремели мощным взрывом, и моя голова упала
обратно на подушку. Шум из открытого окна слышался приглушенно, как если бы я
слушал, находясь под водой. Вдобавок раздавался назойливый звон. Я дезориентировано
глядел в потолок, пытаясь сообразить, что случилось, когда надо мной нависло
встревоженное лицо Антона. Справа я слышал по-прежнему хорошо, так что его
извинения были вполне четкими. Звон постепенно затих, но левое ухо ощущалось
полностью онемевшим.
— Словом «странно» можно описать все наше знакомство. Но меня это не особо волнует,
я просто пытаюсь понять. Неужто тебе проще мой член в рот взять, чем позволить мне
тебя поцеловать? В чем вообще может быть причина подобного?
— Минет проще поцелуя, — вполголоса поделился накипевшим он. — Чтобы сделать минет,
много способностей не надо: просто повторяешь то, что видел в порно, и делов-то.
Когда целуешься… ты ведь не один все делаешь. Это как танец, в котором нужно не
только понимать, что и как делать, но и взаимодействовать с партнером постоянно,
каждую секунду движения… знать, что он собирается сделать и чего ждет от тебя…
Кажется, я понимал и то, о чем он говорил, и то, что скрывал за всеми этими весьма
правдивыми словами. Головокружение, как и все прочие последствия меткого удара в
ухо, полностью прошло. Приподнявшись, я аккуратно развел его руки и заставил Антона
лечь, прижимая на всякий случай его запястья к подушке и нависая над ним. Он
смотрел мне в глаза с испугом и волнением, прекрасно осознавая, какую черту я
собираюсь помочь ему преодолеть.
— Звучит сложно… — выдохнул Антон, тяжело дыша. Его сердце билось так интенсивно,
что рубашка на груди вздрагивала от каждого удара.
— Отнюдь, — заверил его я, вновь припадая к его губам. Новый мелодичный, полный
смущения стон, и он послушно впустил мой язык, касаясь его своим. Обеими руками он
обхватил меня за шею, морщась от резкой боли под пластырем, но не разрывая поцелуй.
— Мама занята, — коротко ответила Лиза, раскрывая молнию и проверяя, все ли в сумке
на месте.
— Да, есть за что!.. Почему вы вообще учитесь летом? Церемония окончания учебного
года же была несколько недель назад.
— Не все учатся, только классы старшей школы. Нас решили перевести на продвинутую
программу с сентября, а для этого нужно добить тучу учебных часов, — с миной
страдалицы поведала Лиза.
— О, нет, тут моя футбольная форма. Мы всей командой решили больше тренироваться: и
полезно, и весело! Пока! — Она задорно помахала мне рукой и направилась вприпрыжку
дальше по коридору. — Кстати! — На ходу она ловко обернулась. — Антон сейчас в
семнадцатом классе, доделывает задание по психологическому тренингу. Можешь к нему
заглянуть, раз уж ты приехал!
— С какой стати мне вообще должно быть интересно, где там твой дружок?! — крикнул
ей вдогонку я, тут же осматриваясь по сторонам. Лизка встретила меня у двери с
табличкой «15», значит, семнадцатый класс дальше по коридору…
Когда Лизкины громкие шаги полностью утихли, я осторожно нажал на белую пластиковую
ручку и приоткрыл дверь. Все парты в классе были сдвинуты к дальней стенке. На
освободившемся месте перед большой зеленой доской кругом стояли стулья. Заняты из
них были только два. Спиной к доске сидел серьезный мужчина с опрятно зачесанными
назад темными волосами. На носу с заметной горбинкой блестели тонкими стеклышками
овальные очки. Через стульев пять от него сидел Антон, сгорбившись над распечаткой
и сосредоточенно отмечая что-то на ней автоматическим карандашом. Услышав звук
открывающейся двери, он поднял голову, и скромно я махнул ему рукой в проем.
Мужчина в очках вытянул шею и заметил меня.
— Он мне не друг, — угрюмо ответил за меня Антон, и я кивнул в подтверждение его
слов.
— Очень интересно, — заявил психолог, не объясняя нам, что же именно его так
заинтересовало. — Давайте-ка попробуем отойти от обычной инструкции в данном
случае. — Он достал еще две пустых анкеты и раздал нам. — Пройдите снова, только
теперь, Вы… как Вас зовут?
— Марк.
— Только теперь Вы, Марк, отмечаете качества, которые, как Вы считаете, в Вас видят
другие. А ты, Антон, обведи качества, которые видишь в Марке. То есть все то же, но
теперь наоборот.
Антон взглядом передал мне весьма четкое сообщение: «Зачем ты вообще приперся?!
Теперь надо отвечать на еще одну анкету!» — и я окончательно запутался, помогаю я
ему или все только усложняю.
На этот раз Антон заполнил анкету влет, а я понял, почему он так долго не мог
отдать свою первую работу. Картинка у меня получалась весьма депрессивная. Нет, я
люблю себя, и если бы меня спросили, какой я, я бы назвал множество положительных
черт, но то, как меня видят другие… такой вопрос ставит в тупик. Я вспомнил, что
делал для Лизы, ее и своих родителей — обвел прилагательные, исходя из этого. Но
результат меня отнюдь не порадовал…
Я отдал психологу анкету, и он, бросив беглый взгляд на все четыре наших с Антоном
анкеты, заинтригованно усмехнулся, словно увидел среди прилагательных карту
сокровищ.
— Вы оба правы, — подытожил психолог, — потому что вы описали друг друга абсолютно
одинаково. А теперь — про кого это? Глупый, лживый, скрытный, сомневающийся,
грубый, жадный, пассивный, упрямый, трусливый, безрассудный, злопамятный, слабый,
неряшливый, невоспитанный, равнодушный?
— И снова верно: вы оба считаете, что вас видят окружающие такими. У вас двоих в
равной степени занижены представления о своем зеркальном «Я» и при этом вы
абсолютно идентично идеализируете друг друга. Сколько лет вы знакомы?
— Я надеюсь, вы оба не против некоторых заметок? Мне это пригодится в работе.
Антону же это занятие будет зачтено как два учебных часа, а не один. Итак, сколько
времени вы проводите в компании друг друга после знакомства, которое состоялось,
исходя из ваших слов, около двух недель назад?
Психолог снова что-то записал, пробормотав уже полную фразу, расслышать которую мне
не удалось, и этим начал раздражать меня еще больше.
Почему для странных непонятных заданий всякий раз выбирают меня?.. Со школы всегда
так было… Но Антону зачтут больше учебных часов, что бы это ни значило, так что
выбора у меня нет. Я повернулся к мальчишке, но вдохновения это мне не придало. Я
должен был срочно что-нибудь придумать, потому что мое молчание однозначно
затянулось.
— Мне неприятно… что… ты… — постарался я растянуть время, пока меня не озарило: —
Мне неприятно, что ты меня часто бьешь или швыряешь в меня что-нибудь.
— А мне неприятно, что ты нет-нет да ляпнешь что-нибудь этакое, что обязательно
выведет меня из себя, — зло высказал Антон, нахмуриваясь больше обычного.
— А мне неприятно, что ты не способен не лажать! — уже кричал Антон. — Даже сейчас!
Из пятнадцати стульев этот умник выбрал единственный, сев на который, может
свернуть себе шею!..
Как он заметил?..
— Мне же неприятно, что я прикладываю усилия, чтобы поднять настроение или отвлечь
от тягостных мыслей свою девушку, а благодарности в ответ получаю ноль!
— Почему?
— Потому что даже если у него не будет рук, он все равно попытается смягчить мне
падение своим телом, — с полной иронии кривой улыбкой пояснил Антон.
— Хорошо. А Вы, Марк? Если Антону будет дано задание Вас поймать, Вы решитесь
падать?
Две пары глаз изыскательно смотрели на меня. От такого объема внимания волосы
неприятно зашевелились на затылке…
— Забудьте про законы физики. Допустим, что он сможет, поймав, Вас удержать в любом
случае. Каков Ваш ответ?
Мой взгляд блуждал по полу как в лабиринте. Тянуть время и дальше было
бессмысленно… Я взглянул Антону в глаза и, борясь с трусостью, все-таки признался:
— Нет. Я не решусь падать. — Антон смотрел на меня без злости или раздражения. Мой
ответ шокировал его, выбил почву у него из-под ног. Причинил вполне ощутимую боль.
— Прости. Но я не уверен, решишь ли ты вообще меня ловить, или тебе будет
интереснее посмотреть, как я разобьюсь на осколки. Ты непредсказуем, капризен,
изменчив. Я не научился пока предсказывать твои поступки, а без уверенности падать
со стула глупо. Я не знаю, чего от тебя ждать…
— Вы не друзья, — озвучил он. — Вам некомфортно друг с другом общаться, ведь такое
общение приносит боль физическую и психологическую. И вы имеете возможность быть
порознь, но проводите вместе ежедневно по четыре часа, а то и больше. Зачем? Вы не
думали просто перестать контактировать друг с другом?
— Все, что я видел, очень сильно напомнило мне семейную психотерапию, где психологу
приходится сталкиваться с не высказанными годами претензиями и раскормленными
стыдом и виной комплексами. Если бы такая ситуация наблюдалась у мужчины и женщины,
я бы назвал это созависимыми отношениями. Деструктивными, разрушительными
отношениями, которые необходимо прекращать, пока они не поглотили и не уничтожили
самих участников подобных отношений. На той неделе, работая с Антоном, мы выяснили,
что он использует жесткий контроль как стратегию избегания боли. Если ты
контролируешь ситуацию, то знаешь, чего ожидать, готовишься к худшему и
предотвращаешь нежелательные события, насколько это возможно. Вы, Марк, используете
для этих целей перекладывание ответственности. Антон сказал Вам пересесть — Вы
пересели. Антон отвечает на заданные вам обоим вопросы — Вы киваете. Вы вступили со
мной в конфронтацию лишь тогда, когда увидели опасность для Антона в моих словах
про идеализацию, когда усмотрели намек на то, что он хуже, чем Вы о нем думаете.
Если бы такой намек был направлен на Вас одного, Вы бы, вероятно, ничего не
предприняли. Антон зачем-то привязывает Вас к себе, управляя Вами, забирая у Вас
контроль над самим собой, Вы же привязываете к себе Антона, подчиняясь ему,
позволяя управлять Вашими действиями. В таком общении, тем более лишенном дружеской
привязанности, нет ничего продуктивного, одна лишь деструкция. Созависимость — это
болезнь, по сути, и то, насколько быстро она развилась в вашем случае, это очень
тревожный звоночек. Я бы настоятельно рекомендовал вам двоим свести общение до
минимума. Иначе беды не избежать.
— «Мне нравится, что Вы больны не мной, — напел я вполголоса, и эхо разнесло мои
слова по коридору. — Мне нравится, что я больна не Вами… Что никогда тяжелый шар
земной не уплывет под нашими ногами…» — Я умолк и всмотрелся в его печальное лицо,
слегка преобразившееся от призрака улыбки.
— Это значит «оно того стоит»? — смекнул он, припоминая песню целиком. Я даже не
был удивлен, что она ему знакома.
— Дина?..
Раздражает абсолютно все. Пение птиц. Слепящее солнце. Ветер, задувающий пыль с
дороги прямо в глаза. Ненавижу. Кажется, у меня жар… Мимо промчался ребенок на
скейтборде, и у меня возникло сложно сдерживаемое желание выбить из-под него доску…
В актовый зал медленно продвигалась очередь, в которую мне пришлось тоже влиться.
Прямо перед собой я увидел знакомое коричневое пальто. Лиза что-то тараторила этому
растяпе без умолку: заслушавшись, он споткнулся о собственную ногу и чуть не
повалился на старую пыльную ковровую дорожку, но вовремя ухватился за спинку
ближайшего сиденья и устоял. Жаль, хотел бы я увидеть, как он снова падает. Это как
смотреть современную адаптацию фильмов Чарли Чаплина, ей Богу, сплошная забава. Я
занял место справа от основного прохода; Лиза со своей матерью и самым неловким
человеком, которого мне только доводилось видеть, расселись слева. Сняв пальто, он
сложил его и начал опускаться на сиденье, о чем-то эмоционально разглагольствуя.
Очевидно, делать несколько дел сразу — даже таких простых — ему не стоит вовсе, так
как он уселся на самый край сиденья и чудом не съехал на пол. В попытке
восстановить равновесие он нелепо взмахнул руками и ударил пальто по голове
лысеющего мужчину позади: остатки волос последнего наэлектризовались от
соприкосновения с тканью и взвились вверх, словно у него вокруг абсолютно голой
макушки внезапно пророс черный газон. Лиза плакала от смеха, пока этот неумеха
извинялся перед потревоженным незнакомцем. Я как можно тише рассмеялся в кулак.
Везет же Лизе: наверное, каждый день с этим человеком — как жить в американской
комедии пятидесятых.
Хм, странно… Его лицо мне кажется знакомым… Но не думаю, что я видел его где-то
раньше. Да и какая разница, кто он. Мы все равно больше не встретимся. Как же болит
голова…
— Кто она вообще такая и что ей от тебя надо? — Он сел на диван и раскрыл книгу на
середине, даже не собираясь читать.
— Давняя знакомая, с которой ты спал? — в лоб спросил он, сердито шматуя страницы.
— Что молчишь? — Его тон ревнивой жены пробуждал во мне умиление и страх
одновременно…
Я со вздохом запихнул в рот бутерброд и чудом не удавился: плохая идея дышать через
булку…
— Мне все равно, — не слишком правдоподобно ответил он, пряча покрасневшую мордашку
за книгой. — Меня это вообще не касается.
— Рад, что тебе плевать. Потому что мы договорились с ней встретиться.
— Зачем тебе с ней встречаться? — Он говорил, казалось бы, спокойно, однако между
строк мелькали обещания жестокой расправы. Это яблочко совсем недалеко упало от
яблоньки — зуб даю, Влад в детстве был таким же пугающим…
— Это получилось случайно, я сам не рад. Она сказала что-то вроде: «О, я в городе
совсем ненадолго, — начал я передразнивать Дину высоким голоском, — Сегодня увидела
афиши: такой интересный фильм крутят в кинотеатрах, а идти одной как-то скучно да и
вообще…», а я: «Ну да, понимаю, я тоже один в кино не хожу…», а она: «Ну вот и
замечательно! Значит, пойдем вместе!» — и я уже не мог отказаться, потому что
выглядело это так, будто я ее косвенно пригласил…
— И что с того?! — Он уже замахнулся книгой в мою сторону, но на полпути почему-то
замер и через секунду спокойно опустил руку на колени.
— Ты… не швырнул ее в меня… — Я был необычайно впечатлен его самоконтролем, хотя и
не понимал, что же заставило его передумать. Опыт подсказывал мне все равно не
расслабляться, ведь в следующую секунду Антон способен снова изменить свое решение
и все-таки зарядить мне «Сонной лощиной» Ирвинга по темечку.
— Ты сказал, что не любишь, когда я бросаю книги, — холодно ответил он, откладывая
томик на дальний край дивана.
— Не все сразу! — Мимо меня пролетела подушка и уныло застряла между подоконником и
батареей. Немного понизив градус ярости, Антон положил голову на подлокотник. — Я
пойду с тобой.
— А если людей будет не трое, а четверо?.. — вслух подумал Антон, отрывая голову от
подлокотника. В его зеркале души хитро скалились черти.
***
— Не так уж много времени прошло, — пожал плечами я, любуясь затылком Антона на
другой стороне холла.
А ведь она права: для ничего не знающей Лизы сегодняшний поход в кино — самое
настоящее свидание. Антон пригласил ее быстрее, чем я успел с ним все обсудить, да
только разве смог бы я его отговорить? Этот мальчишка неуправляем…
К столику, стоящему рядом с диваном, Лиза и Антон принесли четыре средних ведерка
попкорна.
— Дина, тебе принести что-нибудь попить? — радостно спросила Лиза, сжимая в руке
приличную сумму, оставшуюся после покупки попкорна. Антон без сил упал рядом со
мной на диван, ясно давая однокласснице понять, что напитки она таскать будет сама.
— Здорово! — воскликнула Лиза. Откуда это удивление? Ты же две минуты назад сама
взяла у меня деньги. — Значит, еще и конфет куплю! — Ты и так собиралась их купить,
врушка… — Антон, что будешь пить?
Антон извернулся на диване и лег спиной на мое плечо. Он бы еще на колени мне
голову положил, ей Богу… Справа меня под руку держала Дина, начиная что-то
рассказывать про свою работу — на автомате я ей кивал, изредка угукая, чем отлично
имитировал увлеченность беседой. Слева ко мне прижимался Антон, стремящийся хотя бы
так «пометить территорию». Между молотом и наковальней. Хвала Небесам, быстро
вернулась со сладостями и напитками Лиза и увела Дину в туалет, ведь ходить туда
одной опасно. Раньше бы я посмеялся над этой мыслью, но в наши беспокойные времена…
Как только Дина покинула диван, пространство вокруг меня словно бы раздвинулось,
воздуха стало больше, да и утреннее солнце уже не так сильно бесило за узеньким
окном. Антон больно пихнул меня под ребра, указывая на плакат слева на стене. На
нем парочка классических бесстрашных киношных героев спрыгивала со взрывающегося
Биг-Бена.
— В отзывах в сети я читал, что там довольно много внимания уделено исторической
точности. Сценаристы создали нечто вроде альтернативной истории, при этом вполне
логичной и ничуть не фантастической, минимум неправдоподобных выдумок.
— Глупый, — рассмеялся я, — зачем же нам с ними куда-то идти? Мы можем сходить как-
нибудь одни. Вдвоем. Вместе.
Антон поднялся с моего плеча и обратил на меня почему-то сощуренные глаза, точно он
подозревал меня в коварном умысле.
— Она тебя под руку хватала, — без малейшего следа улыбки поделился наблюдением
Антон.
— И что? Моя бабушка тоже так делала, однако никто пока не подозревал меня в том,
что я сам себе дедушка.
***
Кто-то все булькал и булькал над ухом, настойчиво мешая спать… Да кто там все
угомониться не может?!.. Ах да, я ж в кино… Я сонно приоткрыл глаза и оторвал левый
висок от плеча Антона. Беспалевно. Шею сковывала боль, и не удивительно, ведь я
около двадцати минут проспал на плече человека, заметно ниже меня ростом. Если бы
не проснулся, меня бы вообще парализовало — в такой-то неестественной позе.
— Как?..
Его рука мягко легла мне на бедро, и я чуть не уронил пустое ведерко от попкорна.
Дина справа от меня увлеченно следила за нуднейшим диалогом влюбленных в истории
кинематографа. Ладонь Антона двинулась вверх. Воистину эффективный способ борьбы с
сонливостью! Мне… его остановить?.. Пока я мучился от невозможности сделать выбор,
на экране прозвучала какая-то шутка, и весь зал загоготал. Всполошившись, я скинул
руку Антона и прошипел:
К сожалению, мой шепот получился громче ожидаемого, и из-за левого плеча Антона
показалось недовольное лицо Лизы. Она не расслышала, что же именно я шептал, но
разговоры во время сеанса ее рассердили, и она раздраженно шикнула на меня. Черт
возьми, один домогается, вторая затыкает! — что не так с современными детьми?!..
***
Стоя после окончания сеанса в холле, я чувствовал себя настолько уставшим, будто не
кино смотрел, а вскапывал поле. Фильм я толком не посмотрел, потому что эта
любовная история оказалась той еще нудятиной, а главные герои — беспринципными
развратными бестолочами. Я пытался поспать после того, как уже на десятой минуте
фильма попкорн закончился, но постоянно просыпался от ругни персонажей. Припоминаю,
что всякий раз, как я открывал глаза, в ранее пустом ведерке появлялось немного
попкорна — кажется, Антон подкармливал меня, точно жалкую бродяжку… Мы вчетвером
одевались около полюбившегося мне дивана, когда Дина отвела меня чуть в сторону и
улыбнулась обновленным минуту назад макияжем.
Наверное, впервые я понял, что намеревается сделать Антон, раньше него самого. Лиза
удивленно обернулась, когда его рука коснулась ее плеча. Нет… он не посмеет… не
позволю… Он нетерпеливо придвинулся к ее лицу, но в то же мгновение я предплечьем
обхватил его шею, и мы с Антоном упали назад, на диван.
С того самого дня он носил его на шее… почему?.. Лежа у меня на животе затылком,
Антон смотрел мне в глаза с неизвестным мне доселе выражением. Оно было чем-то
похоже на вину, но мольбы в нем было больше… Не произнося ни слова, я встал и помог
ему подняться.
— Марк, это было нездорово, — нахмурилась Дина. Что это, женская солидарность? У
Лизки есть причины на меня злиться: я лишил ее поцелуя. А у Дины-то что? — Как
вообще можно набрасываться так на людей?! Ты в своем уме?! Еще и одежду ему
порвал!..
— Ты ненормальный!..
Лиза смотрела на меня с ненавистью и слезами. Начиная безмолвно рыдать, она качала
головой из стороны в сторону, отказываясь верить своим глазам. Но реальность
безжалостно проникла в ее сознание, уничтожая нежно-розовые надежды.
— Хорошо, — еще шире улыбнулась Дина и отвела меня в сторонку. Она попыталась
ухватить меня под руку по привычке, но я убрал свою руку:
— Восемнадцать.
Я обернулся на качели. Антон ковырял ботинком сырой песок и не сводил с меня глаз.
— Спасибо.
— Марк, — Дина погладила меня по плечу, но ее взгляд упал на Антона, и рука тут же
спряталась в карман синего пиджака, — с твоей кузиной все наладится, я уверена. Дай
ей время. Ты ведь все же у нее парня увел!
Дину это забавляло. И ее чистый смех уменьшил камень, давящий мне на сердце.
— Марк, я не побегу к твоим родителям стучать, что ты гей. Это твое дело, ты
разбираешься с этим сам. — Она взглянула на изящные позолоченные наручные часы и
вздохнула. — Ну вот, теперь я немного отстаю от расписания. Надо бы поторопиться,
чтобы успеть. Рада была увидеться.
Она потрепала меня по волосам у виска, как делала всегда, пока мы встречались, и,
смеясь, прокричала нахохлившемуся Антону извинения. Я провожал ее взглядом. На
прощание она крикнула:
И я улыбнулся. Если бы не разбитое сердце Лизы, чему я стал виной, на душе был бы
покой, даже счастье. Всего один разговор по душам сделал для меня и Дины то, что не
смогли сделать полтора года отношений. Мы друг друга поняли.
— Хватит пялиться туда, она уже ушла, — недовольно буркнул Антон, звеня цепями
качелей. Я присел на соседние качели, и цепь угрожающе заскрежетала. Вечно забываю,
что они рассчитаны на детей… — Прости за Лизу, — просопел Антон, вжимая в лоб
грязный металл.
Комментарий к Глава 15
Во время написания у меня самого чуть сердце не встало... Морально
готовьтесь...
Я не был зол и, кажется, даже не был расстроен. Я привык. Нечему было удивляться… Я
зашел в квартиру, крутя на пальце ключи, и меня встретил ошеломленный Антон.
— Что с тобой, черт возьми, приключилось?.. — спросил он, оглядывая черные пятна,
почти целиком покрывающие мои когда-то бежевые брюки и белую футболку.
— Не думаю, что такое количество чернил есть смысл вообще пытаться отстирать.
Хорошо хоть, пальто не надел…
— Копался в твоих вещах, — без капли сожаления рассказал он, усаживаясь на барный
стул. — У тебя очень интересная тумбочка в спальне.
Я побледнел… Какая именно тумбочка? С его стороны кровати или с моей?.. Антон
прочел в моих глазах намек на ужас и показал из-за спины наручники, соединенные
короткой цепью. Все-таки тумбочка с моей стороны кровати…
— Это был неудачный подарок, — как можно спокойнее заверил его я, запихивая пустой
пакет в пакет для пакетов. Только у меня осталась эта дурацкая система хранения аж
с советских времен?..
— Нет, не от Дины, от девушки после нее. И чем тебя не устраивает Дина? Она поняла
и приняла тот дурдом, в котором мы существуем с момента нашего знакомства.
Антон облокотился на стойку и подпер щеку правой рукой, в левой крутя на пальце
наручники, совсем как я ключи. Он был согласен со всем, что я сказал о Дине, и это
ему не нравилось.
Я закашлялся. Сок пошел носом, и мне пришлось отвернуться к раковине, чтобы умыться
и прийти в себя.
— Серьезно? — поднялся на ноги Антон. Я отшатнулся, хотя между нами была стойка, и
ударился плечом о холодильник.
— А где хранить подобное?! Может же Лизка найти или мать, если заявится и решит
начать у меня убираться.
— Куда?..
— Ляг, — властно повторил Антон, подавляя меня тоном и взглядом. — Иначе прикую
тебя к батарее.
— Поднять руки куда? Вверх — к потолку, или вверх — к изголовью кровати? Я лежу, у
меня как бы два… верха…
С громким вздохом закатив глаза, Антон сам поднял поочередно мои руки к подушке и
приковал наручниками к деревянным планкам кровати. Металл холодил кожу, цепь
заскользила по лакированной древесине, когда я попытался сдвинуться. Не говоря ни
слова, Антон слез с меня и покинул спальню, провожаемый моим недоуменным взглядом.
Это… была его шутка?.. Месть за Дину, за «подарок» и все в том же духе?.. Он вообще
вернется?.. Сам освободиться я не сумею: если Антон не переложил ключи от
наручников, то они по-прежнему в ящике тумбочки, куда я не смогу дотянуться со
скованными запястьями. Он может хоть прямо сейчас взять мои ключи, запереть меня в
квартире и уйти, от души злорадствуя. Мать проведывает меня редко. У Лизы нет
ключей. Я умру от жажды, прикованный к собственной кровати потому, что закрыл
входную дверь. Я вообще закрыл ее?..
— Надо же. У тебя так сильно бьется сердце, — низким голосом просмаковал он,
вдоволь наслаждаясь тем, что именно он сделал это со мной.
Упираясь правой рукой в матрас, он склонился и поцеловал меня в губы. Даже в этом
поцелуе он подавлял любую мою попытку перенять лидерство, наказав за последнюю
ощутимым щипком за левый сосок. Я со вскриком вздрогнул, и на губах Антона расцвела
торжествующая улыбка. Не отдавая себе в этом отчет, я был зол. В его руках я ощущал
себя загнанным зверем, пойманным диким животным, которого он жестоко и безжалостно
дрессирует, подавляет, заставляет лечь и лизать носок его сапога просто потому, что
он так сказал. Я хмурился, пока он покрывал горячими поцелуями мою шею, плечи,
грудь и живот; я запрокидывал голову, тяжело дыша, выгибался на кровати, чтобы его
руки могли пройтись по моей спине еще раз и еще… Цепь наручников неистово царапала
полировку кровати, делая ассоциацию с плененным истязаемым удовольствием зверем
более красочной и живой… Облизывая слегка покрасневшие губы, Антон дважды потерся
вставшим членом о мою ногу и раскатисто рассмеялся, не спуская с меня глаз. Такой
Антон, полностью лишенный тормозов, мне нравился вдвойне. Он рванул собственную
рубашку, и по полу громко рассыпались мелкие полупрозрачные пуговицы. Голым торсом
он приник ко мне, и я замычал, стиснув зубы от нестерпимого жара, обдавшего мою
грудь. Кожа, казалось, плавилась, и я вздохнул с облегчением, когда мальчишка встал
с меня и протянул руку за ножом. Хотелось облизывать ледяное лезвие, лишь бы только
поглотить хоть немного прохлады.
— Нож… не разрежет штаны… — с заметным усилием выдохнул я, читая его мысли.
— Ткань… жесткая…
Он кивнул и вышел из спальни. Я горел. Жар обращал в пепел любые мысли за считанные
мгновения, так что когда я остался в комнате один, время для меня остановилось. Я
лежал, прикованный к кровати, обратив глаза к потолку, и практически не дышал…
Скрипнула дверь, и мое сердце до боли врезалось в кости, рванув к Антону,
сжимающему на этот раз стальные ножницы. Их острыми концами он прочертил длинную
линию от моего пояса до стопы. Я откинулся на подушку, закрывая глаза. Слушая звук
разрезаемых брюк. Чувствуя бросающий в мурашки холод скользящих по левой ноге
ножниц: от щиколотки до колена — и вверх, до самого пояса… Срезав заодно и нижнее
белье, он словно снял оберточную бумагу со своего подарка. Правую штанину он
оставил нетронутой и с грацией дикого кота слез с постели, непрерывно глядя мне в
глаза. Стоя передо мной, он потянул за плетеный ремень, и тот выскользнул из джинсы
и изящно повис в его руке прежде, чем упасть на пол, звякнув пряжкой. Взгляд Антона
скользнул по моему подрагивающему члену и выступившим каплям смазки, и я с рычащим
стоном откинулся на подушку вновь, почувствовав его взгляд на себе. Сбросив темные
джинсы вместе с боксерами и оставшись в распахнутой белой рубашке, Антон вернулся
на кровать, хищно улыбаясь. Он уместился на четвереньках меж моих ног и провел
языком по члену, вынудив громкий стон сорваться с моих губ. Связанный тончайшей
леской с реальностью, я заметил, как его левая рука из-под покрывала выудила
заранее припрятанную баночку смазки, взятую из моей тумбочки.
— Я держу слово, — невнятно ответил Антон, скользя языком по головке, и я сжал до
белизны кожи деревянную планку, оцарапанную наручниками. Деревяшка со скрипом
двинулась в пазе, но так и не позволила мне освободиться. Погружая мой член в рот
до предела, дабы лишить меня способности говорить, Антон ловко отщелкнул крышку
бутылочки и нанес смазку на пальцы обеих рук. Почему обеих?.. Почувствовав
проникающие в меня прохладные от смазки пальцы, я в истоме замычал в потолок,
прикусывая нижнюю губу чуть ли не до крови. Одного взгляда на Антона хватило, чтобы
окончательно отдаться происходящему: скользя губами по моему члену, мальчишка имел
меня пальцами левой руки, а правой — растягивал себя, томно постанывая. И это у
меня богатая фантазия?! Этот ребенок переплюнул меня, даже не стараясь! Едва
выдержав минуту этой мучительно прекрасной пытки, я простонал:
— С прошедшим… днем рождения… — изрек он, и я с хрипом разделил его смех. Голова
кружилась. Все это время мне не хватало воздуха. Нестерпимо хотелось закрыть глаза
и, элементарно, отключиться. Никогда не засыпал сразу после секса, никогда так не
выматывался. Я без сил валялся в ошметках собственной одежды, не способный и
пальцем пошевелить, точно меня вместо нее продержали час в крутящемся барабане
стиральной машины. Мои веки уже опускались, когда в прихожей что-то с оглушительным
грохотом упало. Адреналин, влившись в кровь, одномоментно затопил усталость.
Пальцы в который раз зависли над клавиатурой, и я затаил дыхание. Ну же… давай…
давай же… ты сможешь… Нет. Пусто! Ни единой мысли в голове! Мразь…
Пока я пробирался к двери, звонок все насиловали и насиловали. Только один человек
способен вытрепать все нервы, всего лишь уткнув палец в кнопку. Я открутил замок,
распахнул дверь — и мне в лицо выстрелила серпантином хлопушка! Я шарахнулся назад
и чуть не снес тумбочку.
— С днем рождения!!! — прокричала Лизка и дунула в громкий праздничный свисток. Она
прыгала на месте, как всегда делала, волнуясь, и я выдавил улыбку. Для нее мои дни
рождения были, есть и, похоже, будут большими праздниками, чем для меня самого. — А
у меня для тебя, конечно же, подарок! — выкрикнула она, и ее голос отозвался в моей
голове болезненным звоном. Надеюсь, ее жизнерадостность не вернет мигрень. Дурацкие
таблетки…
Лиза скинула на коврике обувь и ступила в ее личные тапки, шелестя двумя пакетами.
— Чай! Живо! — со смехом приказала она, и я пошел на кухню выставлять на стойку
кружки побольше. Чайник закипел совсем недавно, и вокруг него на столе был ореол из
обжигающих брызг. Все никак руки не доходят его поменять… Лизка прошлепала в
немного великоватых ей тапках за мной и уселась на барный стул. — Откроешь подарки
сейчас? — заговорщицки прошептала она, поглаживая спрятанную в одном из пакетов
коробку.
Лиза помогла мне стащить с коробки пакет, под которым красовался огромный синий
бант. Лизка всегда любила подобное украшательство! Я поднял крышку: из коробки на
меня смотрело глазами-пуговицами коричневое нечто.
— Пальто! — рассмеялась в ответ Лиза. — Ну же, примерь, тебе понравится! Мне мама
помогала выбирать, так что оно не такое, как те вещи, что я дарила раньше… Но я
сразу на него глаз положила, мать просто подтвердила, что оно хорошее! Примерь!
— Кто?
— Док… ладно, забей. Пальто и правда очень хорошее, спасибо тебе, — уже от всей
души поблагодарил я Лизку, и кузина расцвела.
— А самое главное — оно летнее, так что завтра ты сможешь пойти в мою школу в нем!
— просияла Лиза. — Потом будешь носить это пальто, не снимая, в память о
знаменательном дне!
— Извини, я не уверен, что это хорошая идея. — С кислой миной я снял пальто, пихнул
в обратно в коробку и сел напротив Лизы, разливая по кружкам чай. — Мы с твоей
мамой не очень хорошо ладим. Мне кажется, она ненавидит меня и считает, что я тебя
развращаю одним своим присутствием, потому что — как же так! — пишу такую
непотребщину.
— Тебе кажется, — попыталась заверить меня Лизка, помешивая сахар в личной кружке с
рисованным глазастым зайцем на ней. — Да и глупости все это, я ведь не читаю твои
книги для взрослых. А вот ранние твои произведения мне нравились, хоть там ты и не
уделял вообще никакого внимания любви…
— Прости, но мне не кажется: я так выразился, чтобы смягчить; твоя мать однажды мне
практически дословно все ранее сказанное заявила.
— Но завтра мой день! Завтра меня награждают! И я хочу, чтобы ты был там! С мамой я
договорилась: она не против тебя подвезти. Поедем все вместе. Я, ты — и пальто, —
надула губки Лиза, глядя мне в глаза.
— Черт с тобой, ладно, — как всегда сдался я. Я хоть в чем-то могу ей отказать?..
— Знай, я тобой несказанно горжусь! Самая лучшая ученица в классе — это впечатляет!
— Ну, не самая. Не только меня будут награждать: еще швабру эту крашеную, Ленку, и
одного очень интересного парнишку, — смущенно улыбнулась она, отхлебывая
переслащенный чай.
— Не надо, спасибо, обойдусь без лапочек. Но я за тебя рад! — На стойке свободное
место заняли йогуртовый торт с невероятным нагромождением крема под пластиковым
прозрачным колпаком, бутылка шампанского и несколько пакетов разномастных чипсов, а
также конверт с деньгами в подарок от тетки. Все, кроме последнего, было слишком уж
похоже на ежегодный подарок от моей матери, и я напрягся. — Если ты заезжала к нам
домой, почему приехала одна?..
— Твоя мама не сможет приехать… твои родители поругались… вернее, ругались, когда я
приехала, и, скорее всего, ругаются сейчас, несмотря на то, что прошел уже час с
лишним… Ну, ты понял… Мне жаль…
— Я, будучи ребенком еще, все понял… Не извиняйся. Так даже лучше: отпразднуем
вдвоем, ни с кем не будем делиться. Праздник живота!
Совсем как в детстве, мои наигранные радостные вопли смогли ее обдурить. Искренне
поверив в мой приподнятый настрой, Лиза повеселела и сама. Мы ели торт, и я мог
расслабиться только в те короткие моменты, когда прятал лицо за кружкой чая.
Смотрели комедию, над которой по-настоящему смеялась только она. Пришло время Лизе
уходить: я стоял в прихожей и не мог дождаться, когда же она зашнурует кроссовки и
уйдет. Нет, я люблю ее, очень. Но как же я устал…
— Завтра в семь мы за тобой заедем, — сказала она, поправляя одежду перед зеркалом.
— Может, приглянется тебе швабра-Ленка: вечно размалеванная… — с неприкрытой
завистью пробормотала Лиза.
— Да, спасибо за отличный праздник! — в своей привычной детской манере выкрикнула
она, переступая порог. — Еще раз с днем рождения!!!
В квартире было тихо, на кухне — пусто. Если я закрыл дверь на ключ, то прийти
могла только мать, больше никто. Но я не помню, закрыл ли… тогда меня отвлек Антон.
Я крутил ключи на пальце, а дальше… что я сделал дальше?..
— Господи, Лиза, что ты тут делаешь?! — Я подбежал к ней настолько быстро,
насколько позволял вечно желающий распахнуться халат, и поднял с ее ноги тумбочку.
На голени Лизкины колготки были порваны, но раны я не увидел. — Тебе больно? Ты
плачешь, потому что нога болит?
— НЕ СМЕЙ ПРИКАСАТЬСЯ КО МНЕ МЕНЯ ЭТИМИ РУКАМИ! — Она отняла ладони от лица: ее
глаза не были грустными — в них был шок. — ЧТО ТЫ ТАМ ТОЛЬКО НЕ ТРОГАЛ!..
— НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ ТОЛЬКО, БОЖЕ МОЙ, БОЖЕ МОЙ, Боже мой… — Ее голос затухал, и мне
подумалось, что это хороший знак. Она встала, жалобно шмыгая носом, и мимо меня
гордо прошагала на кухню. Остановившись возле сушилки для посуды, она с недоверием
обернулась и вытерла нос рукавом бежевой кофты. — Ты же не трогал мою кружку-зайку
этими руками?.. — с трогательно по-детски надутыми губками спросила Лиза.
— Я ВИДЕЛА, БОЖЕ МОЙ, БОЖЕ МОЙ, БОЖЕ МОЙ!.. — разразилась она новой порцией
рыданий, падая на барный стул. — Я ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, ПОЧЕМУ-У-У Я ПЛАЧУ! НО СТОИТ МНЕ
ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА, КАК ВИЖУ ВА-А-АС! ЭТО УЖАСНО! НЕТ, ВЫ НИЧЕГО, — поторопилась
добавить она криком, — НО НЕ ВМЕ-Е-Е-ЕСТЕ!.. — Она снова вытерла лицо рукавом,
взяла из сушилки кружку с зайцем и плеснула в нее воды. С каждым глотком ее лицо
приобретало более здоровый оттенок. Громко стукнув кружкой о стойку, Лиза взглянула
на мои ноги. — Почему у тебя только одна штанина? — всхлипнула она.
— НЕ ХОЧУ-У-У!
Она, икнув, кивнула и выпила все без остатка. Я указал взглядом на графин с
питьевой водой, и она послушно наполнила кружку: учитывая, какой я тактичный, Лизка
точно будет еще рыдать…
— Нога болит?..
— Я хотела поговорить… — Лиза в третий раз промокнула нос собственной кофтой — я не
выдержал и подвинул к ней рулон бумажных полотенец. Она, почти не касаясь его,
отмотала ту бумагу, к которой притрагивался я, отшвырнула ее на пол и только потом
оторвала себе кусок. — Надеялась, ты все объяснишь… Прихожу — а у тебя дверь
открыта… я и подумала, что ты меня ждал, что открыто для МЕНЯ-Я-Я!
— Тш-ш-ш, — в приступе легкой паники зашипел я, словно убаюкивая ребенка. Но, как
ни странно, это сработало: Лиза смогла остановить истерику без глотка воды. Она
сделала глубокий вдох; ее голос дрожал.
— Тш-ш-ш… — повторил я.
Это было устрашающе! Такой в детстве она не была! — но в детстве она и не заставала
меня за столь ненормальным занятием! Так что ее вполне можно было понять.
Дверь позади меня тихо раскрылась, и из спальни выскользнул полностью одетый Антон.
— Хотел бы я тоже знать. Подожди тут, ладно? Пей воду. В холодильнике есть сок.
— Не очень. Она выбрала не самый лучший момент для похода в гости.
— Да уж, полный «упс». Тебе вызвать такси? Куда ты вообще собрался?
— Еще в первый мой визит сюда влез в твой телефон, забил свой номер и записал к
себе твой. Ты не заметил?.. — удивился Антон, щурясь.
— Ну, мне никто не звонит… обычно. И я никому не звоню. — Почему-то в моей голове
это прозвучало как «Полковнику никто не пишет…», и я попытался добавить
оптимистичные нотки: — Но я совершенно не против изменить эту традицию мобильного
молчания! Так что… звони…
Мы стояли друг напротив друга, пережившие минут десять назад одно и то же, но
стыдно и неловко почему-то было только мне. Ах да, еще Лизе — и моя неловкость ни в
какое сравнение не идет с ее!
Когда я вернулся к Лизке, она уже полностью успокоилась, только малиновые пятна
вокруг глаз, как у панды, напоминали о недавних слезах. Она доедала найденные в
холодильнике куски торта, и чем больше сладкого поглощала, тем спокойнее и веселее
выглядела.
— У меня бы все равно с Антоном ничего не получилось… раз он такой… как ты…
— Спасибо!
— Чего? — нахмурился я.
— За исполнение ста съедобных желаний, — пояснила она, избегая смотреть мне в
глаза. — И не за один день же… А вообще… постепенно…
Всхлипнув остатками грусти, Лиза спустилась с барного стула и обняла меня, обхватив
вокруг пояса. Абсолютно счастливый, я обнял ее в ответ. Наши объятия продержались
три секунды, как и молчание, нарушенное Лизкой:
— У тебя что, под халатом ничего нет?.. Я через него не чувствую резинку от трусов…
— Слишком низко обнимаешь. Да и для этого халаты и существуют вообще-то — чтобы под
низом ничего не было.
***
Раздался звонок, и я как безумный схватил телефон. Но звонили в дверь. Лизка что-то
забыла?.. Вернулся Антон?.. Мать нагрянула для исключительной насыщенности моего
дня?..
— Где он? — обыденным тоном спросил Влад, и я почувствовал, как его ладони
медленно, но верно смещают мои кости.
— Разумеется, звонил. А друзей у него нет. Кроме тебя. Так, — он резко развернулся,
поднося указательный палец к моему лицу, и я вжался обратно в стенку сам, —
оставайся здесь: если он придет, пусть сразу же позвонит мне. Ты понял?
После ухода Влада я сам неистово нарезал круги по прихожей, как плененный зверь.
Антон… Антон… Антон… В голове пульсировало лишь его имя… Что с ним могло
произойти?.. Зачем я его отпустил?.. Через окно лестничной клетки я смотрел, как он
уходит, а теперь он пропал… На сколько он задержался? На несколько часов?.. Это
ведь не фатально?.. Не обязательно означает трагедию, правда же?.. Антон…
Дыхание было сперто, будто кто-то все сильнее сжимал мою шею. Я оперся на стенку,
перед глазами все плыло. Нет, только не снова… Я не могу проявлять слабость
сейчас — когда неизвестно, где он и что с ним… Я должен что-то сделать…
«Но ты ничего не можешь, — пробудился внутренний голос. — Как и много раз до того…»
И что, мне просто ждать?.. Сесть у входной двери и молить Бога, чтобы с Антоном
было все хорошо?..
Знаю… Я закрыл глаза, царапая ногтями стенку. Чем хуже мне становилось, тем
отчетливее я видел лицо Антона и его улыбку… тем отчетливее слышал его смех… Не
хочу, чтобы от него у меня осталось только это, блекнущие с каждым годом все больше
воспоминания, рассыпающиеся на части, как тлеющая бумага, пока не останется ничего,
за что можно было бы ухватиться…
Я закрыл дверь, но не запер: если Антон придет, пока меня не будет, пусть ждет
внутри, а не на лестнице. Плевать, что могут обокрасть — пусть выносят хоть все из
квартиры!.. На ручку двери я повесил записку:
«ПОЗВОНИ ОТЦУ!»
И сбежал вниз по бетонной лестнице. Он сказал, что пойдет в школу — мне больше
негде его искать. Но даже если все будет впустую, я обязан сделать хоть что-то,
пока могу…
***
— Его отец уже приходил сюда, и мы вместе осмотрели каждый этаж, — пренебрежительно
заладил свое школьный охранник в холле. — Здесь он быть не может: у нас камеры в
коридорах и на каждой лестнице, классы запираются учителями сразу после завершения
занятий.
— Так, я — охранник, моя задача охранять, а не следить, кто где кого учит, —
закатил он глаза. — Идите домой, ребенок погуляет и сам верне…
— От семнадцатого класса ключ сдан? — Я гневно ткнул пальцем в сторону толстого
черного журнала, который охранник держал под мышкой.
— Нет, не сдан, но учитель мог забрать его с собой — такие случаи очень част…
— Зачем тогда вообще нужна отчетность, если всем насрать на нее?! — вспылил я,
размахивая руками. — РЕБЕНОК ПРОПАЛ. Ключ — не сдан. Так, может, класс не заперт?..
— Могу я сам осмотреться тут? — в который раз беспардонно перебил я доходящего до
точки кипения охранника. — Я похожу туда-сюда, увижу сам, что тут пусто — и сразу
же уйду домой, успокоюсь!
— Ваше дело… — взмахнул журналом он, уходя к себе на пост — досматривать
юмористическую телепередачу.
Пальцы ощупали очередную табличку на двери. «17». Я нажал на ручку и дернул дверь,
но она не поддалась. Она не может быть закрыта, пожалуйста… Я потянул ручку,
толкнул дверь плечом — ни в какую сторону она не хотела открываться. Она была
заперта.
— Антон!
На грани нервного срыва я рассмеялся. Склонив голову к его груди, я с горем пополам
перегрыз скотч.
— Ножницы… — выдохнул Антон. — Мы же в школе — тут везде канцтовары, ну что ты…
— Мне уже не надо, — с придыханием улыбнулся я, начиная разматывать его тело. — Я
не способен сейчас думать…
— Психолог попросил некоторых учеников передать ключ учителю, но они решили закрыть
класс сами…
— Почему?..
— Потому что если он узнает, что надо мной издеваются, он заберет меня отсюда.
— Так и хорошо! — Я наконец закончил со скотчем, содрав его с щиколоток Антона, и
заключил охнувшего от неожиданности мальчишку в объятия. Его руки слабо сжали мою
спину.
— Ты не понял, — коснулся его мягкий шепот моего уха, — заберет не из школы, а из
страны… — Я отстранился от Антона, присаживаясь рядом. — Паша, мой второй отец,
предлагал переехать всем вместе в Англию. Отец отказался тогда, полагая, что и для
меня, и для него в России будет лучше — все-таки родина. Но узнай он про буллинг,
он передумает. Сменой школы все не ограничится, поверь.
— Нихрена не лучше! — В сердцах я ударил по полу кулаком, и Антон обратил на меня
удивленный взгляд.
— Я в ярости! Я снес дверь! По мне не видно, что я зол?! Если бы твои обидчики были
здесь, мне бы было глубоко плевать, сколько им лет!
— Ни разу! — все с тем же накалом страстей признался я. — Но как будто это меня
остановило бы, — улыбнулся я и протянул Антону свой мобильный: — Звони отцу.
— Нет, я же не…
— У меня просьба, — вымолвил он, все же поднимаясь с пола, на котором пролежал
связанный по рукам и ногам несколько часов. — Пообещай ее выполнить.
Я смотрел на его разбитые губы, на запекшуюся под носом кровь, на грубые надписи,
покрывающие его опечаленное лицо, чувствовал пальцами его израненные в драке
костяшки — и думал, что даже в таком состоянии он для меня невероятно прекрасен…
— Я обещаю.
— Тогда… возьми меня, — попросил Антон, ведя меня за руку к учительскому столу. По
его коже скользили блики и тени, в глазах мерцал отсвет уличного фонаря. Мы обошли
стол, и он толкнул меня на покрытую меловой крошкой темно-зеленую доску. Его
израненные руки мягко раздвинули пальто и задержались на моей груди, чувствуя
пульсацию сердца через домашнюю футболку, которую я не удосужился поменять, бегом
отправляясь на поиски мальчишки.
— Ты не забыл, где мы?.. Охранник может заявиться в любую секунду… — Я говорил как
можно тише, но напрягать горло и не требовалось: Антон стоял настолько близко, что
его челка касалась моих губ. Казалось, он мог бы услышать мои мысли, придвинься он
ко мне еще ближе…
— Ты сорвал дверь с петель, а он так и не пришел. Маловероятно, что нам кто-то
помешает…
Мне было больно на него смотреть, мне было нестерпимо больно его чувствовать:
против собственной воли я ощущал боль на своих губах, яркую, живую, какую от
малейшего дуновения сейчас испытывал Антон; костяшки ныли, болели ушибленные ребра.
Над ним сегодня уже вдоволь поиздевались — я не мог позволить себе совершить над
ним очередной акт насилия. В тот момент я хотел лишь пожалеть его, помочь
почувствовать себя лучше…
— Ты пообещал, — прошептал Антон и лизнул мое ухо, принимаясь посасывать мочку. У
меня кругом шла голова… Быть может, я еще не пришел в себя после затянувшейся
панической атаки — или же такой малости с его стороны достаточно, чтобы подчинить
меня его воле. Я сопротивлялся, но голова неизбежно заполнялась густым тягучим
туманом. Он вытеснял любые мысли, перебивал все попытки борьбы. Клубясь тяжелыми
седыми вихрями, он оставлял место только для слов Антона, повторяющихся эхом в моем
сознании раз за разом, становящихся со временем только громче, превращающихся в
рокот — и проникающих глубже в само мое естество…
Антон сделал шаг назад и склонился над учительским столом, касаясь его грудью и
животом. Обернувшись, он с улыбкой прошептал:
— Мне еще придется посещать этот класс. Не хочу помнить то, что здесь происходило…
хочу помнить только тебя.
Этой причины мне было достаточно. Я смогу хоть как-то облегчить непосильную для
такого чуткого и трогательного ребенка ношу… Я дал ему обещание, которое обязан
буду выполнить, чтобы не предавать его доверие. Да только я по-прежнему не мог
заставить себя причинить ему, измученному и побитому, даже самую малую крупицу
боли, пусть и смешанную с удовольствием. Когда я приподнял рубашку Антона и стал
оцеловывать его спину, то уже знал, как смогу выполнить данное ему обещание, не
пойдя против собственной сердобольности.
Мои руки скрылись под тонкой лимонной тканью и сомкнулись на груди мальчишки. Антон
томно выдохнул и сильнее прогнулся, теснее прижимаясь сосками к моим пальцам.
Задницей он несдержанно терся о мою ширинку, с каждым движением все отчетливее
чувствуя твердеющий член. Наверное, в его фантазии я грубо трахаю его на
учительском столе, ритмичными толчками затмевая те боль и унижение, что ему
довелось пережить в этом классе всего пару часов назад. Прости, моя радость, у меня
другие планы… Быть может, я сумею тебя приятно удивить…
Мои руки нежно дотронулись до его члена и мошонки, начиная неторопливо ласкать их
через хлопок серых боксеров, и Антон протяжно застонал в запотевшую от его
возбужденного дыхания поверхность учительского стола. Задрав светло-желтую рубашку
до ключиц, он плавно двигался вперед-назад, продолжая тереться затвердевшими
сосками о прохладную парту. Я опустился на колени, снял с мальчишки белье и провел
разгоряченными ладонями по прекрасным упругим мышцам. Антон очаровательно по-детски
зажмурился, ожидая проникновения — сладострастной пытки, способной раз и навсегда
связать этот класс в его памяти лишь со мной и теми минутами, что мы сейчас
переживаем с ним вместе! — но вместо пальцев или члена его подрагивающего входа
коснулся мой влажный язык, и мальчишка обронил поистине мелодичный стон. Его колени
подогнулись, и он упал бы, если б не лежал животом на столе. Ощущая мои губы и
язык, Антон стискивал трепещущими пальцами парту, тяжело дыша. Ненадолго оставив
без внимания колечко мышц, тесно сжимающееся от любого моего прикосновения, я,
облизывая и посасывая, погрузил часть его мошонки в рот и услышал еще одну
поразительно певучую благодарность…
Его ноги бесконтрольно дрожали. Когда я вошел в мальчишку напряженным языком, Антон
вскрикнул от неожиданности вкупе с наслаждением. В ускоренном темпе я трахал его
языком, и класс был наполнен его отрывистыми стонами — музыкой для моих ушей… Не
способный выдержать нахлынувшего смущения и напора удовольствия, Антон замотал
головой, пытаясь говорить меж громких стонов:
Антон уже не стонал — его голос срывался на полный наслаждения крик, эхом
проносящийся не только по классу, но и по коридору снаружи. Все его тело дрожало.
Наконец, оргазм настиг его, и Антон неистово задвигал бедрами, кончая на деревянную
панель учительского стола.
Мне до разрядки было далеко. Придя в себя, Антон обернулся, со все еще спущенными
штанами сел на парту и похотливым взглядом обласкал меня, дрочащего перед ним на
коленях. С королевским великодушие он протянул руку и проник мне в рот двумя
пальцами, уткнувшимися во влажный раскаленный язык. Его пальцы скользили по моим
губам, входя раз за разом все грубее, и на меня накатили воспоминания о нашей
утренней феерии в спальне. Кажется, мы друг друга стоим…
Его хватка ослабла. Он сел прямо и изящно закинул ногу на ногу, ничуть не стесняясь
своей частичной наготы. Я по-прежнему стоял перед ним на коленях, не отводя взгляда
от его гордых глаз. Думается, это и есть мое место — в его тени, на коленях…
Антон накинул мое пальто, прячась в нем с головой, словно в накидку. Он шел,
сутулясь, стараясь быть на пару шагов впереди меня. О причине я догадался далеко не
сразу: мальчишка не хотел, чтобы при свете я мог разглядеть его лицо и слова на
нем.
***
Не знаю, сколько времени прошло. Так ведь всегда и бывает, когда ты спишь… Темнота
перед глазами рассеялась, и я увидел знакомую с детства комнату. Я сидел на жестком
советском ковре рядом с пустым продавленным креслом-качалкой. На моих руках лежал
бежевый плюшевый кролик с удивительно живыми глазами. Я помню его: я назвал его
«Максик»… В обнимку с лучшим другом я поднялся на ноги, едва доставая макушкой до
верха спинки кресла-качалки, и нерешительно пошел к большой зеленой двери. В щель
под ней пробивался яркий желтый свет, зажженный в коридоре. Приложив ухо к двери, я
услышал громкие голоса, долетающие сюда от кухни. Кажется, только такими я эти
голоса всегда и слышал: кричащими, спорящими, полными злобы и бурлящей ненависти… С
заметными усилиями я нажал на тугую дверную ручку и на цыпочках вышел в коридор. За
углом, на пороге кухни невысокая женщина со слезами на заполненных яростью глазах
пыталась перекричать рослого мужчину с застывшем звериным оскалом на лице. Их
скандал закладывал уши, заставлял сердце выбиваться из сил в пустых потугах
остановить эти вопли или хотя бы заглушить их. У меня щипали глаза, и даже надежный
и пушистый Максик не мог облегчить груз эмоций… Я вышел из-за угла и бесшумно
подошел к родителям. Для них, сцепившихся языками, я все еще был незаметен.
— ТЕБЕ СКАЗАЛИ НЕ ЛЕЗТЬ ВО ВЗРОСЛЫЕ РАЗГОВОРЫ! СКОЛЬКО РАЗ Я ПОВТОРЯЛ ТЕБЕ ЭТО?!
— Я… я просто…
Я не мог отдышаться: кошмар все еще сжимал мои легкие. Я бешено водил взглядом по
почти пустому салону автобуса, полностью дезориентированный. Звуки становились
тише — такими, какими они и должны быть. Я закрыл глаза и вытер правой ладонью
покрывшийся потом лоб. Давненько мне не снились настолько гнетущие видения… Рука
Антона сочувствующе сжала запястье, и манжет лимонной рубашки мягко коснулся моей
кожи, отбрасывая мучительный сон как можно дальше. Мне становилось легче дышать,
слабость медленно отступала.
— Нет, — лживо рассмеялся я, проводя рукой по влажным щекам. — Это… потому что я
сонный: глаза слезятся.
***
Все еще скрывая лицо в тени моего пальто, Антон отнял трубку от уха и положил
телефон на стойку.
— Частично сказал правду: что я останусь ночевать у тебя, что я в порядке, но лучше
сразу начать отдыхать и приходить в себя, а не трястись в транспорте по дороге
домой.
— Расслабься, я еще в школе их прочитал. Там было не настолько темно. Так что
просто наплюй и иди уже в ванную, умойся. А лучше сполоснись весь: смой негатив
сегодняшнего дня.
— Может быть… поможешь мне? — осторожно озвучил он, краем глаза следя за моей
реакцией.
Я наконец оставил дверь в покое и, пройдя три шага, присел на опущенную крышку
унитаза — прямо напротив Антона и наполняющейся за его спиной ванны. Антон без
лишней спешки начал расстегивать лимонную рубашку. Его пальцы методично опускались
все ниже, переходя от одной пуговицы к другой, и светло-желтый хлопок обнажил
тонкие ключицы, мерно двигающуюся при каждом вдохе грудь, нежно-розовые соски…
Расстегнув рубашку, он позволил ей соскользнуть с его плеч и перистым облаком
беззвучно опуститься на кафельный пол. Настала очередь ремня, и в движениях рук
Антона не было властности, разившей утром в спальне. Он был мягок и изящен, отчего
невозможно было оторвать от него взгляд. Тихо шелестя, ремень двинулся в петлях,
словно змея, ласкающая тело своего бесстрашного дрессировщика. Выныривая из
последней петли джинсов, ремень почти незаметно перетек по руке Антона на мою шею,
легонько затягиваясь на ней. Мальчишка подошел ко мне вплотную, притягивая к себе
за ремень, и уже мои руки расстегнули его джинсы и в одном растянутом движении
свезли их вниз вместе с бельем. Антон выпустил ремень, переступил через оставшиеся
на полу джинсы и выключил воду. В зыбучей тишине, нарушаемой падением редких
капель, срывающихся с крана, он залез в наполненную ванну — мелодично плескалась
теплая вода. Он опустился в нее по плечи и поманил меня пальцем. Как зачарованный,
я приблизился и склонился над Антоном. Сквозь водную рябь я видел его тело,
манящее — аж сердце стало гулко выбиваться из привычного ритма. Покрытые
сверкающими каплями пальцы сжали мой импровизированный поводок, и я поддался,
опускаясь еще ниже и встречая его нетерпеливые губы. Антон продолжал тянуть за
ремень, погружаясь под воду и утягивая меня за собой. Не дыша, не слыша ничего,
кроме собственного сердцебиения, я ощущал только его губы. Мальчишка медленно
разжал пальцы, и я вынырнул, а следом из воды поднялся и он. По моим волосам на
плечи, спину и грудь струями стекала вода, и футболка потемнела, начав местами
просвечивать. Антон провел ладонями по светлым волосам, убирая их назад, и
откинулся на стенку ванны. По его шее скатывались капли, которые так и тянуло
слизать…
С кухни до нас донесся телефонный звонок, и я нехотя покинул ванную, по пути снимая
Антонов ремень. Судя по тому, чье имя высветилось на экране, разговор предстоял не
из приятных…
***
— Звонила тетка. Им всем срочно нужно поехать на дачу — с ними связались соседи,
там что-то приключилось… Младшую дочку они берут с собой, а Лиза не соглашается ни
в какую. Оставить ее дома одну они не могут, потому что… потому что это Лиза!.. Так
что эту ночь она будет ночевать здесь. Как и ты.
Вдвоем мы дошли до кухни, и Лиза бросила тяжелый рюкзак на барный стул, усаживаясь
на соседний.
— В самый раз! Буду лежать на кровати, смотреть на планшете сериальчик да трескать
что-нибудь!.. Что-нибудь, что у тебя есть… — строя глазки, добавила она.
— Почему это? — вздернула нос Лиза. — Я всегда во время ночевок у тебя сплю на
кровати.
— Да, когда дома только я и ты. Но сегодня здесь Антон, и он не будет спать на
диване.
— А вместе с ним на удобной мягчайшей кровати будешь, конечно же, спать ты, —
недовольно закончила мою мысль Лизка.
— Ну да. Не тебя же рядом с ним положить, — ухмыльнулся я, наслаждаясь запахом еды
и тихим шкварчанием масла.
— Давай решим все как в детстве! — зажглась идеей Лиза, спрыгивая со стула и
залезая в холодильник с головой. — «Я никогда», ну же! — Она вынырнула из холода с
кетчупом, горчицей и майонезом в руках.
Дверь ванной открылась, и к нам подошел Антон, промокающий волосы белым махровым
полотенцем. Надписи на его лице полностью так и не оттерлись, и, бросив на Антона
беглый взгляд, Лиза замерла. Тех нескольких секунд, пока она молчала, хватило,
чтобы вогнать Антона в краску.
— А ты в курсе, что именно это слово на букву «П» по-другому пишется?.. — деликатно
спросила она меня. — Не через «е»…
— Что?.. Это не я писал! — Я раздраженно дернул рукой и чуть не уронил сковороду.
Очередной всплеск моей неловкости вызвал у Антона легкую улыбку, и он занял барный
стул рядом с Лизиным рюкзаком, уже не такой пристыженный.
— Я подумала, что это часть ваших странных «игр». Боже мой… — затихающе
пробормотала она, утыкаясь глазами в пол. Чтобы хоть немного ее отвлечь, Антон
ткнул пальцем в разнообразие соусов в ее руках.
Лиза встрепенулась, словно ее спросили, какой подарок она хочет на день рождения:
на ее губах плясала широчайшая улыбка, а глаза сияли от восторга.
— Мы будем играть в «Я никогда», — счастливо поведала она.
— Мы будем играть в «Я никогда», — повторила Лиза Антону, игнорируя мои протесты.
— И будем все, иначе не интересно! Смысл в том, чтобы говорить «Я никогда не делал
того-то» — и называть то, что другой игрок точно делал. Если ты угадываешь, что он
делал, но не делал ты, то у этого игрока отнимается одна «жизнь» из пяти. Когда
кончаются все «жизни», игрок проигрывает и выпивает стакан вот этой бурды, —
озвучила Лиза свою самую любимую часть правил и потрясла перед лицом Антона
набранными соусами.
— Кажется, я понял, — заинтересованно произнес он. — То есть моя цель как игрока —
заставить всех остальных выпить «коктейль», чтобы остаться единственным
победителем, так? — Лиза с хихиканьем кивнула, схватила из сушилки три стакана и
начала выдавливать в них порционно кетчуп, горчицу и майонез. — А что получает
победитель? Как-то несерьезно, что он просто не будет пить эту жижу.
Я заглянул Лизе через плечо: она заполнила один стакан целиком, планируя сделать то
же с другими двумя.
— Это как?
— На узком диване, тесно прижимаясь, наедине… — всерьез задумался Антон, поглядывая
на меня. Я со скепсисом взглянул на него. — Так уж и быть, буду биться за кровать.
— А из чего тогда был напиток проигравшего, то бишь твой? — ехидно спросила Лиза.
Я понимаю, каков был его расчет: он знает, что у Лизы есть младшая сестра, а
уточнил степень родства, чтобы не рыть яму мне. Но подставку отложила не только
Лизка… Антон изумленно посмотрел на меня, словно я утаил от него грязное прошлое.
— У меня есть старший брат, — пояснил я, сгибая резиновый кружок пополам. Антон
отвел взгляд на прихожую, в его голове роились вопросы, которые было бы слишком
неуместно задавать сейчас, и я с радостью сменил тему: — Моя очередь же? Я…
никогда… не носил платье.
— Я просто ждал идеального питомца, — усмехнулся Антон в мою сторону. Подтекста в
ответе Лиза не усмотрела и, пожав плечами, передала эстафету ему. — Я никогда не
целовался с девушками, — сказал он, глядя мне в глаза. В его взгляде читалась
саднящая печаль, и она лишь усилилась, когда я убрал свою предпоследнюю подставку.
Он всегда будет чувствовать себя так ужасно из-за этого?.. Я ведь ничего не могу
поделать с прошлым, но и видеть его грусть вновь и вновь не способен… — Ты ничего
не забыла? — вдруг спросил Антон, не глядя на Лизку.
Кузина зарделась как маков цвет и вскочила на ноги, чуть не сбив рукавом все три
стакана.
— Извини, я не подумал…
У меня и Лизы осталось по одной подставке, у Антона — две. Но сейчас Лизин ход…
Спародировав позу «Мыслителя», она перебирала в голове варианты, мечтая убить двух
зайцев одним выстрелом: и меня лишить последней «жизни», и ослабить Антона. С
любыми другими людьми игра была бы незатейливой, легкой и веселой; я же умудрился
найти единственных двоих, способных превратить невинную забаву «Я никогда» в
настоящее сражение логиков и стратегов!
— Я никогда… — вдумчиво начала Лиза, и в моих ушах раздалась тревожная барабанная
дробь, — не видела откровенные сны с участием мужчин. — Ни я, ни Антон не
двинулись, и Лиза, недоумевая, нахмурилась. — Серьезно?.. Я думала, что раз вы
такие, то что-то да было, хотя бы однажды… Блин…
Настал черед Антона. Он уже точно знал, что сказать, и смотрел на Лизу как
победитель на проигравшего.
— Я никогда не видел нечто такое, с чем было бы потом трудно смириться, — заранее
торжествуя, произнес он.
— Я не буду убирать свою последнюю подставку, — хмыкнула Лиза. — Если бы я не могла
смириться с увиденным, то не сидела бы сейчас здесь. Так что мимо!
— Не мимо, — поправил ее я, забирая свой стакан и передвигая на его место «павшую»
подставку. Я смотрел на тошнотворную массу так, словно готовился пить все
воспоминания, которые хотел бы забыть… Но набрав побольше воздуха в грудь для
храбрости, я зажмурился и выпил все. Жижи в стакане было на один приличный глоток.
Она жгла язык, разъедала небо, да так сильно, что у меня заслезились глаза.
Прикрывая рот кулаком, я после третьей попытки смог-таки проглотить это и
закашлялся, желая сейчас только одного — воды. — Пить… можно?.. — меж хрипов
спросил я.
— Ты уже свою порцию хлебнул, так что, думаю, да, — покривилась Лиза. После моей
красочной реакции она боялась проиграть еще больше.
Я бегом подорвался к барной стойке и с горла отпил из графина. Вода уняла пожар,
разыгравшийся в моем рту, и лишь когда я вернулся на свое место, игра продолжилась,
разве что теперь мне была отведена роль болельщика или зрителя.
— Марк выбыл, значит, сейчас мой ход, — рассудила Лиза. — Я никогда… не целовала
Марка в губы, — с заметным осадком оскорбленности припомнила она сцену в
кинотеатре.
— Ты ведь понимаешь, что уже проиграла? — спросил он, окончательно деморализуя
Лизку. — Я никогда не был девочкой. Шах и мат. Пей.
В тот момент мне было жалко Лизу. Хотелось укрыть ее большими крыльями, как
матушка-гусыня, и ругать Антона за то, что по его вине у моей двоюродной сестренки
такое потерянное выражение лица. С другой же стороны, в неожиданной твердости
Антона я увидел красивый, в чем-то даже романтичный жест: он отомстил за меня… и
это бы имело смысл, если бы он сам случайно не заставил меня хлебнуть жижи… Вне
зависимости от моих чувств и желаний, спор есть спор, и договоренность нарушать
никто не хотел. Лиза поднесла стакан к губам и начала пить жгучую бурду маленькими
глоточками. Большой просчет! Так она только растянула свои мучения, и пока не
осушила стакан, мычала в стекло и хаотично размахивала свободной рукой, точно
отгоняя комаров. Лизка сделала последний глоток, и ее передернуло так, что стакан
чуть не выскользнул из ее пальцев.
— Ой… — простонала она. — Лучше бы я вас еще раз увидела… чем это пить…
— Так будет честно, правда? — уже все для себя решив, молвил он, нюхая «коктейль».
— Все ведь пили… — Не морщась, не жмурясь и не ерничая, как мы с Лизкой, Антон
спокойно выпил все. Проведя пальцем по окрасившейся в бежевый цвет стенке стакана и
облизав его, Антон пожал плечами: — На вкус ничего особенного. С мясом сочеталось
бы.
— У нас на ужин макароны с сосисками, — все еще пребывая в легком шоке, сказал я.
— Можешь приготовить себе еще этой смеси и использовать как соус.
Так он и сделал…
Невероятный мальчишка…
— Да не за что. — Он тепло улыбнулся и забрал Лизину тарелку тоже, по которой та
старательно развешивала макароны, чтобы их не доедать. Детский сад, раздражает… — А
теперь — чистить зубы и спать, — по-отцовски распорядился он.
— Разумеется.
— И для кого ты держишь эти щетки, — нахмурился я. — Для ночующих у тебя женщин?
Марк тяжело вздохнул, словно один этот вопрос окончательно утомил его.
— Я что, по-твоему, Дон Жуан? Щетки лежат на случай, если у меня будет ночевать
племянница. Но этого давненько уже не происходило, так что почему бы не начать
тратить «коллекцию».
И вот опять. Я не знал, что у него есть племянница. Почему она перестала ночевать
здесь? Я ничего не знаю. Бесит…
— Конечно.
Он отдал мне свой телефон, слегка коснувшись моих пальцев. Для него все эти
случайные прикосновения что-нибудь значат? Или только у меня сердце замирает, стоит
нашим рукам соприкоснуться?..
Чтобы хоть немного разогнать лишь растущее с каждой минутой желание, я снял
блокировку с чужого телефона. Марк не удосужился поставить пароль — ему что, совсем
нечего скрывать? Сейчас для людей в девайсах заключена вся их жизнь, без
преувеличений. Потратив секунду на борьбу с совестью, я влез в список контактов: и
десяти человек не наберется… В списке вызовов и СМС все было так же глухо. Он что,
ни с кем не общается, кроме меня и Лизы?..
Мои губы растянула улыбка легкого удивления. Помню, при первом посещении этой
квартиры мое внимание привлекла коллекция манги Марка. Такое совпадение… занятно!
Нет, я, конечно же, не считаю, что он охотится на подростков, но, Боже, как же это
смешно! Эта статья просто находка! Жаль, я не смогу показать ее Марку, иначе он
перепугается так, что потом и пальцем ко мне не притронется…
Я хохотнул. Так, ладно, в кино я тогда напросился сам, но он пригласил меня сходить
как-нибудь туда вместе, вдвоем. И ранее настойчиво приглашал в ресторан, пока все-
таки не добился своего.
Снова в яблочко, разве нет? Проводить время вместе, делить еду, разговаривать,
бывать друг у друга в гостях — все это ведь делают друзья?..
Ха! И еще три раза «ха»! Как же жаль, что Марк этого не увидит. Я б похохотал в
голос. А так… Кровать подо мной была холодной и слишком большой. Комната — темной и
пустой. Но почему-то спальня таковой больше не кажется, когда в нее заходит он. И
постель становится уютной, если он лежит рядом…
Я поспешил вернуться в спальню, пока меня не заметили. В груди нечто, словно змея,
сжимало сердце тугими кольцами. Что это? Ревность?.. Она — его сестра, нет ничего
странного в том, чтобы целовать на сон грядущий свою младшую сестру. Кажется, он
воспитывает ее как отец: он волнуется о ней, покупает ей подарки, пусть и
съедобные, говорит ей чистить зубы и ложиться в постель. Как еще сказку не читает
перед сном… Я рад, что он относится ко мне не так, как к ней. Я счастлив, что я —
взрослый в его глазах. Но откуда тогда это чувство? Неужели мне хочется часть этой
заботы?..
— Извини, — поморщился Марк, заходя внутрь, — не думал, что ты можешь здесь стоять.
Ванная свободна. Щетку возьми в тумбочке под раковиной, в нижнем ящике.
— Хорошо, спасибо. — Я протянул ему его мобильный, но не торопился отдернуть руку.
— Марк…
— Что?
Можно было бы подумать, что до самого утра мы с Антоном наслаждались друг другом,
но нет. Когда он вернулся из ванной и разделся до белья, я лежал без движения,
мирно сопя в подушку. Сам толком не знаю, зачем притворился спящим и кого больше
хотел обмануть: его или свое собственное тело… Он залез под одеяло, жался,
практически полностью обнаженный, ко мне — я чувствовал предплечьем его горячую
грудь и ритм сердца в ней — но так и не пошевелился. Сегодня Антон чуть не остался
ночевать в школе на полу… побитый, перемотанный скотчем… У него и без меня был
тяжелый день, думал я. Если бы он дал мне хоть малейший, самый прозрачный намек из
всех, я бы не смог остановиться, напрочь забыв о Лизе, спящей или же бодрствующей
всего через две двери от нас. Поэтому я лежал. Поэтому я не шевелился. Поэтому я
практически не дышал и искренне боялся, что мою хрупкую ложь может выдать учащенный
пульс.
Я гнал эту мысль прочь от себя до самого рассвета, но с приходом солнца она все-
таки настигла меня: если бы Лиза застала нас, пока я еще не кончил, я бы смог
остановиться? И единственный честный ответ заставлял меня чувствовать себя
последним грязным мерзавцем на планете. «Нет»… Раз я становлюсь глухим к голосу
разума, значит, Антон — моя мания. Болезнь. Зависимость. Идея фикс. И игнорируя ее
существование, не сопротивляясь ей, я лишь пытаюсь отсрочить неизбежное…
«Поиграем?»
Я усмехнулся, разворачивая листок. Что это еще такое — его «поиграем»? Поиграем во
что? Бумага оказалась страницей, по-варварски вырванной из книги, благо не из моей.
Но чужую книжонку мне все равно было жаль… В моих руках был обрывок из «Красной
Шапочки» — одна лишь иллюстрация, никакого текста. По пыльной желтой тропинке
весело скакала главная героиня, размахивая корзинкой с пирожками. Вокруг нее
возвышались пушистые ели, порхали бабочки, из-за пеньков высовывались лесные
зверьки. В нижнем правом углу ручкой было написано: «7».
Ну и как все это понимать? Антон решил развлечься игрой в загадки? Тогда я уже
проиграл, ведь, кажется, не способен думать как он. Утром он вместе с Лизой
отправился в школу. За ночь кожа впитала остатки надписей на его лице, и более
причин для прогула не осталось. Его телефон разбит, но если Антон все еще с Лизой,
я смогу спросить его о ребусе. Мне нужна подсказка, иначе я не сдвинусь с мертвой
точки. Я нашел Лизу в списке контактов и приложил трубку к уху. Сейчас у них должна
быть перемена…
— Я не по этой причине звоню. Антон с тобой? Сможешь дать ему трубку?
— Слушаю, — отозвался Антон, у меня мурашки пробежали по спине от звука его голоса.
— Я тут под клавиатурой кое-что нашел… — немного издали начал я. — И понятия не
имею, что это. Может, дашь подсказку?
— Смогу организовать тебе подсказку только завтра. А пока просто подумай. Ты ведь
знаешь эту сказку.
— А я тут тоже пытаюсь разгадать твою загадку, — неожиданно сказал он.
— Твоя квартира. Когда Лиза приглашала меня в гости, она сказала, что у ее брата
трехкомнатная квартира. Но кухня за комнату обычно на планах не считается. Значит,
у тебя кухня, совмещенный санузел, одна комната — спальня и вторая комната — твой
рабочий кабинет. Где третья комната, Марк?
— Гораздо интереснее не то, где она, а то, что в ней, — подкинул я дровишек в
костер его интереса.
— Значит, вместе разгадываем загадки друг друга? — услышал я его довольный сверх
меры голос. — Интеллектуальные развлечения — мне это нравится. Твои условия?
— На разгадку моей головоломки тебе дается семь дней с текущего момента. Если никто
из нас не разгадает загадки за неделю, мы вскрываем карты. Если я найду третью
комнату, но ты так и не разгадаешь «Красную Шапочку», я забираю свой единственный
подарок от тебя раньше срока.
— А что я получу, если разыщу ответ на твою «Красную Шапочку», а ты в третьей
комнате так и не окажешься?
Я прижал трубку плечом к уху и скрестил руки на груди. Меня одолевали сомнения.
Рискованно…
— Вот видишь, ты все-таки умен, — разделил мое веселье он. С его стороны «провода»
прозвенел звонок, и дети зашумели еще больше, отправляясь на уроки. — Мне пора
идти. Ты согласен на условия?
Он громко сдул прядь, лезшую в глаза, и осмотрел комнату, словно в первый раз.
— Ты не пошел следить за моими поисками, потому что знал, что вход в третью комнату
в безопасности? — спросил он, раздраженно упирая руки в бока. — Значит, вход здесь?
За книжным шкафом?
— Если я найду вход, правильно укажу место, но не смогу физически открыть «дверь»,
ты же мне скажешь, прав я или нет? — Антон подошел к книжным полкам и заглянул за
шкаф. — Иначе спор с самого начала нечестен.
— Я свою честь тебе уже отдал, — сосредоточенно проговорил он, проходясь пальцами
по стене. — Шкаф прикручен?
— Да. К тому же, подумай, если бы я его двигал, как в детективах, на полу
оставались бы следы, царапины.
— У тебя они расставлены по алфавиту? — поднял одну бровь Антон. — Я думал,
хаотично. Почему тогда Ирвинг стоит сразу после Гашека?.. Авторов на буквы меж «Г»
и «И» у тебя в коллекции предостаточно…
— И мыслями обычно все ограничивается? — немного печально спросил он, выпрямляясь.
— Не похоже, что бы тебе хотелось на меня накинуться. Хотя бы раз.
Антон нахмурился. Кажется, мои слова ткнули его в пучок весьма болезненных
размышлений. Если раньше его пальцы подушечками гладили мою грудь, то сейчас
ощутимо вцепились ногтями чуть ли не в самое сердце. Но я не хотел, чтобы это
болезненное давление оканчивалось, или чтобы вес его тела исчезал с моих бедер.
Пусть злится. Пусть царапает и бьет. Пусть рвет на куски. Только бы был рядом.
— Тебя напрягает мое либидо? — задал он вопрос, который, похоже, уже достаточное
количество времени крутился в его голове на повторе.
«…мы вместе» хотел сказать я?.. Но вместе ли мы? Я признался Антону в том, что он
мне нравится, еще у него дома, но никто не говорил об отношениях. Могут ли у нас
вообще быть отношения, учитывая разницу в возрасте и характер нашего общения?..
— …мы вообще пришли к тому, где находимся сейчас, — продолжил я. — Если бы не твои
усилия, мы бы до сих пор общались как друзья.
— Мы не друзья, — так знакомо покачал головой Антон, словно из моих ранних
воспоминаний о нем.
Он глядел на меня так, будто я рассказал ему самую невозможную из всех сказку. Он
не просто не мог поверить в услышанное — каждое сказанное мною слово было ему
чуждым.
— Да, — кивнул я. — Просто быть рядом. Получать от тебя тумаки. Слушать твои
издевки… Быть на обочине твоей жизни, но все же присутствовать в ней — и плевать, в
какой роли. Хотя если бы ты встречался с кем-то на моих глазах, уверен, я бы
страдал.
— Почему?.. — едва различимо прошептал он, вновь заключая мою голову в свои ладони.
Он приблизился настолько сильно, что мне было буквально больно на него смотреть;
его растроганное лицо упорно расплывалось перед глазами.
Наши уста слились в требовательном поцелуе. Казалось, через него Антон старался
передать мне свою благодарность, всю — до последней капли. Мы как можно теснее
прижимались друг к другу, сплетаясь языками. Проведя рукой по его спине, я
почувствовал кончиками пальцев каждый его позвонок. Как в одном теле может быть
заключено сразу столь многое?.. Несдержанность, страсть, смелость, дерзость,
властолюбие, непомерная гордость! — но и нежность, мягкость, податливость, доброта,
изящество и плавность… Он обжигал и таял, он холодил и согревал, он ранил и
излечивал… Как коллапсирующая звезда, он в сжатом виде вобрал в себя, кажется, весь
мой мир…
Выпустив изо рта его член, я заставил Антона сесть передо мной, придвинувшись
вплотную. Он томно целовал мою шею, пока я доставал свой член из штанов, чтобы оба
вместе обхватить широкой ладонью. На фоне того, что я чувствовал его член своим,
ощущения от движения моей руки меркли. Антон жарко целовал меня в губы, изредка
прерывая поцелуй для глубокого стона: он приникал лбом к моему лбу, стараясь не
отдаляться от меня ни на сантиметр. Моя левая рука несдержанно гуляла по его груди
и подрагивающему животу — я зажимал в тиски желание оставить царапины на его коже,
хоть какой-то след, напоминание о том, что я его касался. Я бы расцветил его шею и
грудь засосами, если б мог оторваться от его губ и языка. Никогда так пылко не
целовался… никогда так сильного никого не хотел… Никогда не сгорал дотла и не желал
этого… Никогда прежде.
Шум крови в ушах и наше громкое дыхание, разделенное на двоих, пересилил раза с
третьего звонок в дверь.
— Это Лиза… — прохрипел Антон, облизывая и без того влажные губы. — Надо… открыть…
«…господин»…
Зайдя в ванную, я взял с сушилки длинную футболку и, надев ее, смог прикрыть не
только голый торс, но и проглядывающий через тонкую ткань брюк стоящий колом член.
Щека горела, но все еще расходящаяся от нее волнами боль немного остужала мой пыл.
Я открыл дверь, впуская Лизу в квартиру, она жужжала над ухом, но как ни старался,
я не мог разобрать ни единого ее слова. Я был не способен думать. Как пес,
обезумевший от гона…
Пирог…
Пирог?..
Пи-ро-г…
Антон, почему пирог?!.. Боже, я понятия не имею, что творится в голове у этого
мальчишки, как он думает! Этот манящий меня ароматом, как в мультфильме, пирог мог
указывать на анаграмму, мог сам быть частью какого-то слова, в нем могло быть
зашифровано число количеством отверстий, из которых в электрическом свете
поблескивала алая начинка… Вишневая?.. Нет, не о начинке мне нужно думать! Осталось
всего шесть дней. Шесть дней до того, как я проиграю. И лучшим исходом будет, если
Антон тоже не сможет найти мою третью комнату. Ведь в ином случае… В моем
воображении всего на секунду нарисовался самодовольный Антон, вжимающий меня в
матрас одним уверенным плавным движением, и все тело неприятно заныло. Я не хочу
оказаться под Антоном. Это… просто не входит в круг моих интересов… Мы живем в
более-менее свободной стране: у меня должно быть право решать. Но даже если Антон
прикажет мне землю жрать, после недолгих препирательств, похоже, я все равно буду
это делать. Мне невероятно повезло, что у мальчишки есть понимание честности и
чести, принципиальности: он не бездумно приказывает, он следует оговоренным
правилам. Как тогда… Воспоминания о его пальцах во мне наполнились слишком яркими
красками, и я дал себе пощечину, выныривая обратно, в реальность.
«Девственность за пирог»!
Пирог…
***
Я ощущал себя Виктором Франкенштейном, под лампой препарируя выпечку.
Хирургическими разрезами я бережно отделил от пирога один кусок и внимательно
изучил начинку. Вишня, м-м-м… Облизав красную сахарную сладость с ножа, я с
аккуратностью ювелира вычистил всю начинку сначала из этого куска, а потом и из
всего пирога, поместив ее в прозрачную стеклянную миску. Никаких записок или
предметов в ней я так и не обнаружилось — похоже, это просто пирог… Я попытался
засунуть всю начинку обратно, чтобы съесть пирог в изначальном виде, но корка из
теста растрескалась и местами обвалилась. Попытки «отремонтировать» пирог не
увенчались успехом. Я психанул и раздубасил оставшуюся хрустящую конструкцию
столовой ложкой, получив гору крошек в фольге. Завершая изощряться над выпечкой, я
смешал «руины» теста с начинкой, и получившееся в итоге месиво съел как йогурт.
***
Я отодвинул телефон от уха, когда динамик чуть не взорвался от хохота Антона. Судя
по всхлипам, он даже прослезился от смеха. Мне впору было чувствовать себя полным
идиотом, но я решил попридержать самокритику для одиночества, а в этот момент — от
всей души порадоваться тому, что я сумел рассмешить этого очаровательного
своевольного ребенка.
— Я так понимаю, что пирог не был подсказкой?.. — с улыбкой предположил я, когда
Антон отдышался.
— Ох, нет, он был, но сам по себе; я бы не стал прятать внутрь какие-то предметы —
ты же обязательно подавился бы. Ну и я оставил две подсказки: ты в спальне под
подушкой ничего не находил?..
— Как умудрился? Подсказка там так положена, что невозможно лечь и не заметить ее
под собой.
— В «мастерской», на диване. — Я подошел к кровати: из-под подушки торчала еще одна
страница с иллюстрацией. На этот раз за Красной Шапочкой из-за дерева наблюдал
серый волк. В углу листка стояла цифра «6». — Ты ведешь отсчет? — догадался я.
— Да, у меня как раз таких страничек на неделю. Выпотрошил свою детскую книгу
сказок — терпеть ее не мог.
— Потому что у этой сказки в корне неправильный конец. — В трубке послышались
шорохи — кажется, Антон тоже лег; я практически чувствовал его рядом, на соседней,
его подушке. — Волк проделал такую впечатляющую работу, чтобы добраться до Красной
Шапочки, но вместо заслуженной награды он получил смерть от рук охотника, который
даже не претендовал на роль главного персонажа истории! Он просто ворвался в дом и
испортил волку всю малину… А еще раздражает, что волк так сплоховал и вместо того,
чтобы напасть на Красную Шапочку в безлюдном лесу, зачем-то преследовал ее до дома,
чтобы разыграть спектакль там… Слишком много усилий, потраченных лишь ради
эффектности. Глупость.
— Под настроение. Зачастую роль жертвы мне приятнее… Так что там с пирогом? В
отличие от тебя, я хочу, чтобы ты разгадал мою загадку. Твоя победа мне выгодна.
— Что правда, то правда! Я бы не стал затевать игру, если бы не мог выиграть при
любом возможном исходе.
— Ты коварен…
— Потому что это ключ… — попытался рассуждать я вслух, но до Шерлока мне явно было
как пешком до Альп. — Потому что… он наведет меня на мысль, укажет направление…
— Да, пирог поможет тебе найти ответ. Но что нужно сделать перед тем, как получить
ответ?
Воодушевившись, я подложил руку под голову. Разумеется, это был совсем небольшой
шажок по направлению к отгадке, но шажок, первый!
— Хорошо, тогда… — Я задумался, покусывая нижнюю губу. — С какой целью куплен этот
пирог?
— Что-то около… тринадцати, — поведал Антон. Голос у него был довольный, значит, я
двигаюсь в правильном направлении.
— Для школьной ярмарки или вроде того. Устраивается для сбора средств на
предстоящий ремонт здания.
Антон рассмеялся.
— Не совсем. Но было бы неплохо, если б ты заглянул… Только после того, как найдешь
правильный ответ. Иначе посещение бессмысленно.
— Это не совсем ярмарка, — скривился Антон, что очень явно отразилось на его тоне.
— Родители учеников ежедневно покупают выпечку, передают ее по очереди в школу, а
организаторы мероприятия продают ее втридорога: что-то вроде кафе для всех
желающих, разместившееся на территории школы. По-моему, проще было собрать с
родителей деньги на ремонт, но раз эта феерия идиотических планов имеет место быть,
почему бы не использовать ее для нашей игры, подумал я. Выпечку мне надо будет
относить завтра и в самый последний день мероприятия.
— Еще как.
— Я должен дать тебе ответ до того, как ты пойдешь туда в последний раз?
— Нет, откровенно говоря, я вообще не должен знать, что ты догадался. Иначе вся
затея теряет смысл.
— Ты… сейчас играешь на моем чувстве вины, что ли? — не поверил я своим ушам.
— Если ты так сильно хочешь, чтобы я добрался до истины, почему просто не скажешь
то, что я должен знать?
— Потому что иначе ничего не получится, — слишком туманно ответил Антон, уже по-
настоящему вздыхая. — Если я буду знать о твоих планах, то все зря. Не получится
создать нужную… атмосферу.
— О моих планах?.. Выходит, отгадка — это действие? Вот, каким образом ты узнаешь,
что я верно разгадал твою загадку: я сделаю то, что нужно.
— Именно. Однако на этом моменте моя помощь заканчивается. Единственное, что я буду
делать дальше, так это оставлять каждый день страницы ненавистной «Красной
Шапочки». Но, кто знает, может быть, я начну относиться к этой сказке лучше…
— Как тебе? — спросил Антон, крутясь передо мной в багровой кенгурухе. В столь
бытовой ситуации я на секунду ощутил себя мужем, отвечающим жене на вопрос: «Не
полнит ли меня это платье?» — так по-домашнему тепло…
— Если я смогу найти третью комнату и получу тебя, то не расстроюсь вообще. Если же
мы оба проиграем… — Он вздохнул, но не закончил предложение. Да, он великолепно
умеет лгать, но не думаю, что сейчас он пытается мною манипулировать: выиграть хоть
что-нибудь в нашем споре для него действительно важно. И от осознания этого моя
тупость стала меня угнетать. Кажется, терзания отразились в полной мере в моих
глазах — стоило Антону взглянуть на меня, как он смягчился и, точно собаку,
потрепал по волосам. — Это игра, только всего. Не нужно придавать ей большое
значение.
— Но ты придаешь…
— Забудь об этом. Я избалованный ребенок, покуксюсь немного и забуду. Так что тебе
не из-за чего переживать.
— А ты чем планируешь заниматься остаток дня? — с пола спросил Антон, не поднимая
головы.
— Не знаю… Работать. Так что до часов десяти вечера лучше мне не звони: после твоих
звонков мне сложно собраться с мыслями.
— Тогда до нашего ночного разговора? — произнес он, забирая с пола свой пакет.
Я молча кивнул. Всякий раз, как провожаю его, мне начинает казаться, что я выдворяю
его, заставляю уйти. В наших прощаниях вечно чего-то не хватает. Но если я поцелую
его, вероятно, возьму прямо здесь… Заставлю упереться ладонями в тумбочку и
неотрывно смотреть в зеркало, как наслаждение окрашивает румянцем лицо Антона, пока
я его беру…
— Марк! — Антон щелкнул пальцами прямо перед моим носом, и я вздрогнул. — Ты
опять, — кратко сказал он.
— Извини.
— Да нет, это даже мило. Хотел бы я видеть облачко твоих мыслей, — ухмыльнулся он,
переступая порог.
Я думал ответить «Тебе не понравится», но, черт возьми, это же Антон! Скорее я
испугаюсь до заикания его мыслей, чем он моих…
Я провожал его взглядом, но заслышав скрип парадной двери, схватил с вешалки старую
серую ветровку и припустил во двор, чуть не забыв запереть дверь в квартиру. Я
ненавижу мухлевать, да только эта чертова загадка «Красной Шапочки» слишком важна
для Антона. Пусть я пойду на сделку с собственной совестью, но прослежу за ним и
догадаюсь, чего он от меня ждет. Я не посмею разочаровать его — этого чувства мне в
его возрасте хватало с лихвой…
Антон свернул с улицы на тропу, ведущую через парк. Эта дорога к школе была
длиннее, но куда живописнее: почти весь парк накрывала тень от раскинувших свои
пышные зеленые ветви широколиственных деревьев, а шумящую под ногами влажным песком
тропу обрамляли с двух сторон высокие кусты. По сочной траве скакали галдящие
воробьи и прочие пернатые в поисках крошек или семян, которые сердобольные
пенсионеры каждое утро разбрасывали для них. В этом прекрасном уголке природы
хотелось упасть спиной на траву и любоваться небом, слушая шум листвы и оставляя
все заботы на потом… Увы, я недолго смог наслаждаться отдыхом души в этом зеленом
крае: Антон быстро преодолел не такой уж и короткий путь, ступив с песка на
асфальт; скоро и мои ноги вновь окажутся на унылом раскаленном тротуаре…
О Господи…
***
В кармане спортивных штанов завибрировал мобильный. До десяти часов вечера было еще
далеко, значит, звонит точно не Антон. А раз не он, то…
— Привет! Чем занят? — Ее жизнерадостность переливалась через край, вгоняя меня в
еще большее уныние.
Спасибо…
— …Эта сказка какая-то уж совсем криповая, — продолжала Лиза. — Мне так с самого
детства казалось, а ведь дети обычно не видят пугающего извращенного подтекста…
— Ну так… волк! Явно взрослый мужичина, плотоядный — опасный и хищный! Видит
маленькую девочку — и давай ходить за ней по пятам через лес, следить из-за
деревьев, заводить с ней разговоры из серии «Я знакомый твоей мамы…» или «Хочешь
конфетку?»… А потом он пробрался в дом, куда она шла, и ждал ее на кровати… Это
жутко! Детям нельзя рассказывать подобное! А про «Ну погоди!» я вообще молчу! Волк
и заяц танцуют вместе, волк в одной из серий к нему домой приходит с шампанским и
цветами… такое ощущение, что все волки в сказках знатные извращенцы и карикатуры на
педофилов.
— О как… — только и смог ответить я. Своим вполне разумным монологом Лиза
уничтожила для меня и сказку, и мультфильм…
Я разгадал загадку за пять дней до окончания школьной ярмарки Антона. Вечер того
дня я провел за чем угодно, но не за обдумыванием своих ближайших планов. Я отгонял
эти мысли чем только мог: я убрался во всей квартире, приготовил домашнюю пиццу с
нуля, написал три громадных главы, а когда домашние дела закончились, пошел по
магазинам, в итоге накупив всякого хлама вроде рогатки для скомканной бумаги,
десятка мячиков-попрыгунчиков и разноцветных вешалок. Я изнывал. Мой мозг привык
работать, мусолить хоть сколько-нибудь значительную мысль, но позволь я ему
активничать, как все мои рассуждения уперлись бы в предстоящее… Антон хочет… чтобы
я сыграл роль серого волка из «Красной Шапочки»… он хочет, чтобы я на него напал…
Я не помню момент, когда провалился в сон, лежа в темноте под кроватью. Сильно
ограниченное пространство всегда успокаивало меня… Перед глазами мелькнул огонек
луны, бросающей блеклые лучи на бесконечный черный лес. Я бежал по снегу,
продираясь через еловые ветви, норовящие впиться в кожу, разодрать одежду,
задержать и позволить волку с ярко горящими в ночи белыми глазами догнать меня. Я
слышал его рык, и от этих раскатистых звуков кровь стыла в жилах. Моя нога по
колено увязла в сугробе, когда я пытался перемахнуть через него. Высвободиться
никак не удавалось: окоченевшие ладони проваливались в снег, не находя опоры. Я
попытался выкопать свою ногу, но за моей спиной всего в паре шагов послышалось
глубокое рычащее дыхание. Я обернулся медленно, боясь дать зверю повод накинуться
на меня. Широкие лапы тяжело ступали по снегу, но и на сантиметр не тонули в нем.
Глаза светились как фары, читая меня всего…
Мое полное отчаяние стало для него сигналом. Зверь бросился на меня, врываясь
внутрь моего сознания, мелькая перед глазами застывшими образами, разносящими мою
душу в хлам! Я закричал, попытался подняться — сбежать от самого себя! — но
ударился головой о каркас, под которым заснул в поисках защиты… Мои щеки были
мокрыми от слез, меня трясло, и от этой дрожи я был не способен вылезти из-под
кровати… Я лежал на холодном полу, запертый внутри собственной головы, и задыхался
от каскадов боли и беззвучных рыданий… Я ослаб — вот почему… Переживания, волнения
из-за найденной отгадки истончили мою стену, и «волк» смог проникнуть внутрь,
просочиться в едва заметную щель… Еще четыре дня подобных мучений я не выдержу… Я
должен быть уверенным, перестать сомневаться, разобраться во всем и продумать
каждую мелочь. Тогда я буду максимально спокоен и, значит, защищен…
***
Самым сложным было встречаться с Антоном в моей квартире и делать вид, что я все
еще думаю над его мозговыносящей головоломкой. Но через день я уже был полностью
уверен в том, что понял его задумку правильно. Я вспоминал его слова, и все они
идеально ложились поверх моей отгадки: «…волк проделал такую впечатляющую работу,
чтобы добраться до Красной Шапочки… напасть на Красную Шапочку в безлюдном лесу…
роль жертвы мне приятнее…» Сомнений быть не может.
Лишь в тот день, когда я смог решить его сказочную загадку, Антон пришел в багровой
кенгурухе. Сама его одежда была очередной подсказкой — вот он, его костюм Красной
Шапочки! А вон там — мой костюм серого волка… Я бросил тревожный взгляд на вешалку,
где на крючке покоилась серая ветровка. Мне суждено было быть волком в ней… Это не
мое стремление к эффектности, которое не так давно критиковал Антон, и не привычка
превращать жизнь в очередной сюжет, в главу, способную витиеватостью затянуть
читателя. На соседнем крючке висело коричневое пальто: теплое, мягкое, укутывающее
и согревающее, точно плед в ненастный день. Серая ветровка была иной: тонкий,
далеко не самый мягкий материал был пронизан холодом, словно его ткали из снежных
нитей, жестких, прочных… В этой шаблонной вещи не было души, пальто же было
пропитано мной — моим характером, моими привычками, моей неловкостью и самой
встречей с Антоном, ведь в тот день я надел пальто впервые!.. Будучи настоящим
собой, я довел себя до нового «приступа»; я не способен выполнить зашифрованную в
детской сказке просьбу Антона. Я не способен. Но способен волк.
День «Х»…
Все несколько часов, проведенные у меня в гостях, Антон был хмурым и подавленным.
На нем красовалась его багровая кенгуруха: в квартире было невероятно жарко, даже
открытые нараспашку окна не спасали от дневного зноя, но Антон стоически переносил
жару, и не думая раздеваться. Я смотрел на его слегка покрасневшее лицо и ощущал в
груди невероятно огромный ком вины: это ведь все — одна большая финальная попытка,
отчаянная надежда, что я догадаюсь о его желании в последнюю минуту… Отрываясь от
пожелтевших страниц пузатенькой книги, позаимствованной когда-то очень давно из
родительской домашней библиотеки, Антон встречал мои печальные глаза и улыбался из
последних сил. Борясь с нарастающим в душе разочарованием, он умудрялся заботиться
в первую очередь обо мне — в этой милой мелочи я видел истинное самопожертвование,
и от этого уровень вины во мне возрастал, а взгляд становился все грустнее. Я
обманываю его… Как те не шибко эмпатичные люди, что заставляют именинника думать,
будто все забыли о его дне рождения: конечно, вечеринка-сюрприз станет для него
настоящим восторженным шоком! — но те часы одиночества, которые он испытывал до
того… пытка… Это я и делаю с ним?.. Пытаю его наигранным непониманием…
— Уже уходишь?..
— Да. Ярмарка подходит к концу через пару-тройку часов, так что я сейчас должен
буду отнести остатки выпечки и… все… Этот кошмар завершится, — кисло улыбнулся он,
уходя из «кабинета».
Антон обулся и посмотрел на меня. Чтобы ничем себя не выдать, я усиленно подумал
обо всех больных щеночках на планете, и мои глаза даже повлажнели.
***
***
Ветер, мягко гуляющий по парку, волновал зеленое море под моими ногами, шелестел
куполом листвы над головой. Редкие фонари уже зажглись какое-то время назад, но
вокруг все равно было темно, точно вечер незаметно для всех обратился в ночь. Я
прижимался плечом к коре широкого ствола, внимательно следя за тропой и вслушиваясь
в шум песка под чужими ногами.
Я позволил Антону беспрепятственно отнести пакет в место назначения. Так проще, чем
после всего разбираться с корзинкой моей Красной Шапочки. Я не знал, но чувствовал,
что обратно он пойдет через этот же парк. Мы не договаривались о каком-то сроке,
но, расстроившись окончательно из-за двойного проигрыша в нашем споре, Антон точно
захочет вскрыть карты как можно скорее и пойдет ко мне, пообещавшему показать вход
в третью комнату в случае нашего общего провала. Однако я выиграл. Так что могу
никогда не раскрывать ему свой секрет. Хочу ли я всегда держать содержимое третьей
комнаты в тайне?..
Замолчи; конечно же, нет! Мне камень для другого… И ты это знаешь, раз ты — это
тоже я. Так что просто не мешайся под ногами…
Да, в детстве. Когда больше не с кем было поговорить. Но теперь у меня есть он…
«Нет, это у меня есть он — он знает меня, неловкого, бытового Марка. А с тобой он
еще толком не знаком. Помнится, он прогнал тебя прочь, когда ты не хотел открывать
Лизе дверь… Ты напугаешь его тем, какой ты, и мы оба потеряем его навсегда…
Передумай…»
«Он не знает, чего хочет — он не знает, каким ты можешь быть. Он — ребенок…»
Тогда логичнее будет все ему показать. Сорвать пластырь мгновенно, а не растягивать
боль. Если потеряю его, то сегодня. Или же он примет и эту часть меня…
Сверкнули горящие гневом глаза, но как только Антон сумел рассмотреть мое лицо,
огонь в них заметно потух. Хороший мальчик… Никому бы не позволил прикоснуться к
себе, кроме меня. Все еще зажимая его рот, я прижался щекой к мягким светлым
волосам. Мой голос отличался от обычного — спокойного и мягкого. Этим вечером через
мои уста слегка хрипловатым низким голосом глаголил волк:
— Попытаешься звать на помощь или убежать — сверну твою хрупкую шейку… Ты понял?..
Антон кивнул. Его дыхание было слабым, но разгоряченным, оно обжигало мою правую
руку. Реалистичность ситуации за то время, пока я поджидал свою желанную жертву,
уже давно распалила меня. Я толкнулся стоящим членом в его джинсы, и мальчишка тихо
замычал в мою ладонь. Мимо скрывающего нас дерева гуляючи шли две девушки, о чем-то
переговариваясь. Близость возможных случайных зрителей окатила меня жаром, и я
повез язычок молнии багровой кенгурухи вниз, продолжая через ткань нашей одежды
ощущать членом его подрагивающее тело. Этот едва различимый звук открывающейся
молнии сейчас казался оглушительным, способным рассекретить нас. Девушки
остановились, но не заслышав что-то. По воле случая они присели на скамейку шагах в
пяти от нас, сделав обстановку еще более напряженной. И не для меня одного: моя
левая рука гуляла по телу Антона, гладя его через одежду, и я очень быстро заметил
его растущее возбуждение.
Стараясь действовать как можно тише, я бросил мальчишку на траву — теперь от двух
громких девушек нас отделяли высокие заросли, колышущиеся на ветру. Антон лежал
спиной на траве, неустанно покусывая губы. Моя тень распростерлась над ним. Я
высвободил член и приставил вплотную к его влажным губам. Мальчишка двинул головой
в сторону, пытаясь отвернуться, но моя левая рука с тяжестью легла на его шею. Он
повернулся, с правдоподобной злобой глядя мне в глаза, и медленно разомкнул губы. Я
погрузился в дарящее наслаждение тепло и окончательно потерял контроль над волком.
Я грубо трахал его рот, упиваясь бессилием мальчишки. Вот что испытывал он, делая
со мной то же в своей комнате?.. Тогда он стеснялся, стыдился своих желаний — но
моему волку стыд неведом. Блик от далекого фонаря плясал на моем счастливом волчьем
оскале. Я продолжал движение, даже чувствуя скорую разрядку. Антон дернулся, но я
не позволил ему отстраниться. Выпей. Выпей все до последней капли. Потому что мне
так хочется.
— Спасибо…
Комментарий к Глава 28
P.S. Не охотьтесь на детей!
Закрыв входную дверь, мы скинули обувь на коврике. Антон шел спиной вперед, ведя
меня за собой — его пальцы крепко сжимали мою футболку, сминая ее на груди. Дойдя
до барной стойки, он оценивающе посмотрел на меня и сделал шаг в сторону спальни.
— Справа, — подтвердил я.
Я высвободился из его надежной хватки и слегка отошел, замирая перед нависшими друг
над другом бельевыми ящиками. Я вытаскивал их по одному и аккуратно, насколько мне
позволяла неловкость, складывал на проседающем покрывале. Когда все ящики оказались
на постели, я указал рукой на заднюю стенку отсека, и Антон с торжествующей улыбкой
ступил на деревянное дно бельевого шкафа. Наверное, он чувствовал себя ребенком,
открывающим путь в Нарнию: в каком-то смысле этого я и желал добиться, правда, для
себя — даже и не допуская, что мою третью комнату когда-нибудь увидят другие. Но
Антон заслужил. Он догадался — тогда, в «кабинете», у книжных полок. Его
рассуждения были абсолютно верны, просто шкафом он ошибся.
— Я могу включить свет… — шепотом произнес я. Я не мог говорить громче — не мог
выдать поселившуюся в голосе дрожь. Все мое тело едва заметно дрожало, а сердце до
боли билось о ребра. Человек — слишком многостороннее существо, чтобы иметь всего
две ипостаси. Антон видел «домашнего» меня. Он видел волка… Такая ли хорошая идея
знакомить его с тем, кем я был в самом начале?.. — Но, может бы, тебе будет лучше
остановиться у этой черты?..
— Боишься, что увиденное для меня будет слишком? — прочел он меня как открытую
книгу.
— Не то слово…
— Хорошо… Тогда ляг на спину. И чуть прикрой глаза рукой — будет светло…
Антон лег, положив кролика себе на живот, и я ледяными от волнения пальцами нажал
на спрятанный в шкафу выключатель.
— Ну все… — тягостно вздохнул Антон, переворачиваясь на живот. Мое сердце дернулось
от острой боли… — Я — Кристофер Робин… — Он протянулся к реке и опустил руку в
мелодично позвякивающее стекло. — Холодно… И правда похоже на воду…
Пока Антон с детской непоседливостью изучал мой комнатный мирок, я стоял неподвижно
в шкафу и не мог поверить своим глазам. Там, в комнате, кто-то есть. И это не сулит
мне ничего плохого… ведь так?.. Не похоже, чтобы он притворялся — кажется, ему
действительно понравилось там…
— Тут странно, — поделился впечатлениями Антон, аккуратно переступая через лес.
— Как будто я в твоей голове… У тебя даже тайны невинные: я-то думал, что узнаю
что-то пугающее о тебе. Хотя взрослый мужчина, имеющий дома детскую комнату, но не
являющийся родителем, все же немного жутковат…
— Эта комната не для меня. Я тут уже давно не бывал и стараюсь вообще лишний раз не
заходить. — Я открыл рот, но никак не мог понять, с какого момента начинать
объяснения. Вероятно, отсюда… — Все, кого ты здесь видишь, для маленького меня были
друзьями. И взрослые, замечая, как много я провожу времени с игрушками, всегда мне
их дарили. К тому моменту, когда играть в плюшевых медведей и остальных мне было
уже стыдно, у меня накопилось что-то около… двух сотен игрушек самых разных
размеров. Они покоились в тумбочках и шкафах родительского дома все те годы, пока я
жил там, но когда переехал, было логичным шагом забрать все свои вещи. Я бы мог
вновь распихать их по ящикам и шкафам, но… решил в благодарность за неодинокое
детство организовать им достойную старость.
— А ведь эта комната — самая большая из трех. И ты отдал ее им… — подметил Антон,
толкая пальцем одну из машинок на деревянной дороге. Желтый «жук» суетливо съехал
по спуску на траву, в которой тут же из-за своих небольших габаритов увяз. Антон
опомнился и обернулся: — Извини, я…
— Я могу принести как-нибудь фосфорные наклейки, если тебе это будет интересно, —
предложил Антон, рассматривая картонное кафе, где за столиком сидела пара
динозавров. — При включенном свете они не будут заметны на фоне белых облаков, а в
темноте получится ночное небо… Благодаря этой комнате я теперь многое понимаю: если
у тебя в потаенных уголках психики — сказочная страна игрушек, то не удивительно,
что ты так пугаешься любых моих инициатив.
— Не смей, — раздраженно обернулся Антон. — Хоть раз попробуешь меня так назвать —
выпорю.
***
Наш двор был большой и зеленый. От хлипкого деревянного крыльца через весь участок
тянулась узенькая заасфальтированная дорожка, прерывающаяся посередине покатыми
цементными ступеньками, с которых я падал каждое лето и разбивал колени в кровь. С
обеих сторон дорожку обрамляли фруктовые и ягодные деревья и кустарники. Сразу
после ступеней слева кусты редели, открывая тропу к покосившейся песочнице и таким
же неустойчивым деревянным скамейкам. Далее на дорожке появлялись восемь каменных
плит, изрисованные мелками вдоль и поперек. Справа от них раскидывала свои нити
паутина троп меж широких грядок, засаженных клубникой, земляникой и различными
овощами да травами. Посреди этой системы дорожек возвышалось огромное абрикосовое
дерево. Его громадные ветви, точно ненавидя друг друга, росли в противоположные
стороны — создавалось впечатление, что ствол был расщеплен молнией в очередную
пугающе прекрасную грозу. В десятый раз за сегодня я взобрался на это дерево,
ободрав предплечья и локти, и уселся на одну из ветвей, оглядывая свои владения.
Отсюда были видны оба сарая возле разрисованных плит, и крыльцо нашего дома,
частично скрытое листвой яблони возле него. Даже улица была видна! Черт, а вдруг и
меня видно с улицы?.. Я не хотел, чтобы меня заметила шумящая весельем компания
детей, и спустился как можно скорее. Футболка зацепилась за корявый ствол, и рукав,
громко затрещав, разорвался. Плохо дело… Если бабушка увидит, опять будет ругать…
Конечно, я всегда могу сделать вид, что сам этого не заметил…
По моей ноге пополз огромный черный жук. Я аккуратно пересадил его на деревянное
ограждение песочницы и присмотрелся. Какие у насекомых все-таки забавные глаза…
Хотелось пить. Со лба градом струился пот. Я попытался убрать длинный чуб, но
непослушные пряди снова упали на лицо, прилипая к коже. Когда во рту пересохло
настолько, что трудно было двигать языком, я смирился с неизбежным. Придется идти
домой, а там бабушка увидит разорванную одежду и обязательно накричит… может быть,
даже ударит… как тогда… Я слишком живо вспомнил ее озлобленное морщинистое лицо,
боль в левой щеке и мокрого белого плюшевого мишку, выпадающего из моих дрожащих
рук на асфальтированную дорожку, — и мои глаза, как и в тот раз, наполнились
слезами. Несправедливо… Ему было жарко, я хотел, чтобы он охладился, поплавав в
воде, он же белый — северный медведь… Ну и что, что вода дождевая в той ванночке:
дождь — чистый… После того случая мне запрещено выносить игрушки из дома во двор…
Я бережно положил лист с приходящим в чувства жуком под ствол жасмина, где на него
никто не сумел бы наступить. Пить из ванночки уже не хотелось… Может, ягоды смогут
утолить мою жажду? И почему я сразу об этом не подумал?! Зато я спас жука!
Пожав плечами, будто кто-то другой произнес мои собственные мысли, я сделал шаг по
направлению к огороду, но из-за попавшего под подошву круглого камня моя нога
поехала, и я упал сперва на колени, а потом и на живот, не сумев подставить руки
вовремя. Как же больно… Удар чуть не вышиб из меня дух… Но хорошо, что этого никто
не увидел!.. О Боже, я же не испачкал травой носки?! Я поднялся, опершись покрытыми
ссадинами ладонями на траву. Белые носки были девственно чисты, но на ободранной
правой коленке уже выступала кровь. Ногу было не согнуть: от любого движения,
тревожащего рану, меня простреливала боль. Как ученый, изучающий результаты
эксперимента, я согнулся и всмотрелся в оголившееся мясо. В рану попала земля и
пара травинок. Нехорошо… Охая и немного посмеиваясь над тем, как же забавно, должно
быть, я выглядел со стороны, я поднялся по деревянным ступеням и прошел в
заполненный прохладой темный коридор. Приближаться к двери, обтянутой неизвестным
мне мягким темно-оранжевым материалом, будто кресло или диван, было страшно, но
выхода у меня не было: перекись-то дома… Не издавая ни скрипа, я проскользнул в не
менее темную прихожую, освещаемую лишь слабыми дневными лучами, пробивающимися
через узорчатый тюль далекого кухонного окна. Из-за расшитой рыжими цветами шторы,
заменяющей двойные двери большой спальни, доносились голоса бабушки и малышки Лизы.
Не могу же я заявиться в комнату в таком виде: кровью я напугаю Лизу. Лучше
подождать, когда бабушка выйдет сама…
С горем пополам — ногу ведь сгибать нельзя! — я снял грязные сандалии и допрыгал до
старого дивана, настолько мягкого, что, усаживаясь на него, вмиг проваливаешься.
Будто покрытое пледом облако! Я ждал — разглядывал великое множество наклеек на
маленьком белом холодильничке, шумящем между входной дверью и громадным сундуком,
придвинутым к дивану. По ноге словно бы снова побежал жук, и я, не глядя, провел
пальцами по коже, чтобы скинуть насекомое, но не травмировать и не убить. Пальцы
стали мокрыми. Кровь от колена уже давно добралась до когда-то белоснежных носков,
пропитывая их. Ну вот… теперь попадет и за носки…
***
— Алло, — весело произнес я, зная, кто звонит впервые со времени моего прибытия в
деревню.
— Конечно, — улыбнулся я. Она всегда так говорит, каждый год. Не помню, когда бы я
праздновал день рождения с родителями, ведь после школы меня всегда увозят сюда…
— А папа будет поздравлять? — без особой надежды спросил я. Мама на несколько
секунд замялась. — Напомни ему, пусть отправит SMS-ку, а то бабушка целый день
будет ворчать, что он меня не поздравил.
— А у нас тут жарко! Мы… ходим на озеро… едим творог… Я видел птицу… — Мои
впечатления о начавшемся пару недель назад летнем отдыхе быстро иссякли, так что я
просто рассмеялся в трубку. Неуместным мой смешок матери не показался, и она начала
что-то рассказывать о городе и о своей работе. Я не понимал ни слова, но
обязательно кивал, словно она могла меня увидеть, и вставлял давным-давно
отработанные шаблоны по типу «О-о-о, как интересно!» или «Ну надо же! А еще что?»
Мне просто было приятно слушать ее голос. Не скоро я смогу услышать его вновь, ведь
она занята…
***
— Он же вернется, правда?.. — спросил я, утыкаясь лицом в чужую руку. Кожа была
тонкой и морщинистой.
— Куда же денется, — без особого беспокойства ответила бабушка. — Он всегда уходит.
Мы уезжаем в город — он живет сам по себе. А когда возвращаемся — опять приходит.
— Он спит зимой на чердаке, ест мышей. Ему хорошо, — отмахнулась она, как и всегда.
— А тебе было бы хорошо на чердаке с мышами?.. Ему некуда деваться… Но мы могли бы
брать его с собой… Ему бы там понравилось, не было бы одино…
***
Прошла неделя с тех пор, как я его видел в последний раз… Сердце было не на месте,
но бабушке, похоже, было все равно. Лиза же — слишком маленькая, чтобы что-то
понимать…
Я вышел на улицу, притворив за собой большую деревянную дверь. Впереди шумел куст
пиона: он был гораздо больше, чем тот, что растет у нас во дворе. Под него вечно
прохожие деревенщины кидают всякий мусор. И вот опять! Я нагнулся, чтобы подобрать
пустую бутылку. Нельзя же делать из растения свалку… Что-то большое и разноцветное
лежало вместе с прочим мусором под кустом. Легкий ветерок развивал белую, серую и
рыжую шерсть… Нет!.. Я отшатнулся, прижимая руки к губам…
«В них было что-то от Антона…» — поразило меня. Я был просто обязан их ему
подарить. Я не имею ни малейшего понятия, нравятся ли ему наручные часы, придутся
ль по вкусу именно эти. Я никогда не видел на его запястье часы: может быть, потому
что их у него, элементарно, нет, а может, потому что такой аксессуар, бесполезный в
эру всесильных мобильных гаджетов, видится ему бессмысленным и обременяющим. Я не
знал. Но ведь каждый подарок — «русская рулетка».
Вернувшись домой с покупкой, я твердо для себя решил, что сделал все правильно:
даже если Антону они не будут нужны, он положит часы на какую-нибудь далекую полку,
где они будут пылиться, быть может, многие годы, оставаясь неизменно присутствующей
в его жизни частичкой меня… И меня несказанно радовала эта мысль, пока я не
вспомнил, как выглядит комната Антона… Ну, положит часы под матрас, какие еще
варианты…
Пока я чах над небольшой серой коробочкой с серебряным логотипом магазина, раздался
звонок в дверь: сдержанный, одиночный, предельно четко сообщающий, кто ко мне
пришел. Я выпустил часы из пальцев, оставив на кухонной стойке, и пошел в прихожую.
— У меня для тебя сюрприз, — сразу с главного начал я, едва отворил дверь и отошел
к любимому косяку.
— У меня для тебя тоже… — сковано улыбнулся Антон, заходя в квартиру согнувшись. Он
был не один.
— Это Везунчик…
— И ты решил по доброте душевной его приютить?.. — с наивной надеждой спросил я.
— У моего отца аллергия на собак. Так что я не могу забрать его к себе.
— О Боже мой, — точно Лиза, выдохнул я. — Ты же понимаешь, что я не смогу выгнать
его обратно на улицу, потому что я не бездушный монстр, и, значит, другого выхода,
кроме как оставить его, у меня нет? Ты вешаешь на меня живое существо, о котором
нужно чуть ли не постоянно заботиться, которое может заболеть, умереть…
Не особо вслушиваясь в мои слова, Антон еле-еле поднял собаку и, пыхтя, поднес ее к
моему лицу. Пес не мигал, и я вновь начал тонуть в его черных-черных глазах: меня
словно затягивало в открытый космос…
— Ты хотя бы уверен, что он не чей-то потеряшка?.. Может, прямо сейчас по улицам
бегает в панике его хозяин, а ты помешал им воссоединиться.
— Да, потому что у меня брюки пахнут курицей, — как-то неловко пояснил Антон. В
качестве подтверждения его слов, пес начал жевать правую черную штанину. — Сегодня
я столкнулся со школьными «шутниками», и они… слегка помусолили наггетсы о мою
одежду, подразумевая, что я… «петух»…
— Нет.
— Да, они тупые как пробки, — тоном коллеги-ученого согласился Антон. — Они даже не
поняли, что в итоге я их поимел, а не они меня.
С очередным «Ну что поделать!» вздохом я махнул Антону рукой, приглашая пройти за
мной на кухню. Мальчишка мигом разулся и через три секунды уже занял свой обычный
табурет. Пес походил кругом по прихожей и улегся на коврике, как хороший мальчик,
исторгая обреченность большими блестящими глазами. Создавалось впечатление, что и в
самый счастливый день Везунчик будет выглядеть так же. Собачья версия Иа-Иа…
— Прости, что скидываю его на твои плечи, — искренне извинился Антон, напряженный и
слегка хмурый.
— Да уж… Я не из тех людей, что быстро приноравливаются к изменениям в их жизни. А
тут сразу такое глобальное…
— Да, ключевое слово «были». — Я прикладывал усилия, чтобы мой голос был ровным и
тихим, но против моей воли через слово начинал проскальзывать гнев. — Я не хотел
снова заводить домашних животных, никого и никогда. Но ты лишил меня права выбора.
— Я понимаю… Остается надеяться, что через два месяца ты проще будешь относиться к
некоторым изменениям, морально подготовившись к ним…
— Первые полтора месяца лета уже пролетели, — улыбнулся куда-то в пол Антон,
подвигаясь ближе к кухонной стойке. Его руки словно искали опору, необходимую в
этот момент… — Осенью будет мой день рождения, и ты должен понимать, какой подарок
я у тебя попрошу.
Я поставил на стойку кружки — так громко, что Везунчик поднял голову с порога. Не
вижу смысла зря обнадеживать мальчишку: лучше объясниться сейчас, чем когда он
настроит еще больше воздушных замков.
— Антон… тебя не устраивает то, что сейчас есть между нами? — осторожно начал я.
— Нет, устраивает. Но я универсал, так что не вижу ничего плохого в том, чтобы
немного разнообразить личную жизнь.
— Разумеется, нет!
— Антон! Тут разговор не о поедании овощей! Нельзя использовать этот довод в такой
ситуации!
— Хорошо, — кивнул он, — тогда другой аргумент: тебе же было приятно, когда в наш
первый раз я вошел в тебя пальцами…
***
— У меня, кстати, для тебя подарок, — как-то совсем знакомо произнес он, отходя к
стойке. Я прошел за ним и сел на крайний табурет. — Я планировал еще вчера отдать,
но ты так внезапно после того нашего разговора ушел, что… — Он закрыл глаза и
поморщился, словно проглатывал слишком личное изречение. — Так что вот.
…хотя я был бы совсем не против такой ролевой… Неплохо развитая благодаря чтению
фантазия уже успела нарисовать обнаженного Марка, сидящего на полу его спальни. Шею
тесно обхватывал красный ошейник с золотым именным брелоком. «Голос, — властным
шепотом приказал я, проводя руками по горячему телу, и с его губ сорвался
отрывистый стон. — Какой хороший песик…»
— Это что, мне? — поднял я на Марка глаза. Он умудрялся улыбаться и как-то неловко
хмуриться, точно не веря, что все-таки решился отдать мне подарок.
— На какую руку? — с радостью отозвался он, высвобождая часы из пористого
материала.
— На левой.
— Тогда и мне на левую, — решил я, протягивая ему руку. Он поднес часы, но я указал
на пол: — Опустись на одно колено.
Он, усмехаясь, крякнул, но его левое колено все-таки коснулось пола. С таких-то
небольших уступок все и начинается: сегодня ты встаешь передо мной на колени, а
завтра — кто знает… Холодный металлический браслет заскользил по запястью, оттеняя
тепло пальцев Марка, придерживающих мою кисть. Я действительно смогу сделать то,
что задумал?.. Даже после того, как он преклонился?.. Я должен. И не ради своего
эго: если он будет все держать в себе, я не смогу ему помочь… Я не передумаю?..
— Да, — нам обоим уверенно ответил я. — Большое спасибо. Я буду бережно с ними
обращаться. — Он довольно улыбнулся и пошел собирать обрывки пакетов с пола. — Есть
еще одна… две просьбы.
— И что же это за просьбы? — Он наскоро закинул весь мусор в одну пустую коробку и
со страшным шумом втиснул ее в мусорное ведро. — Надеюсь, это не еще две собаки?..
— Нет, — ухмыльнулся я, — сущие мелочи. Я хочу посмотреть с тобой кино. В твоем
рабочем кабинете, на диване.
— Неудобно будет: он ведь повернут к книжной полке… Какой фильм ты хочешь
посмотреть?
— Ну… ладно… — пожал плечами он, перенеся все покупки, кроме будки, на стойку.
Свободного места на столе осталось всего ничего. — А какая вторая просьба?
— Это. — Я достал из сумки пластиковую бутылку с напитком, цветом отдаленно похожим
на крепкий чай. — Выпей хотя бы половину, пожалуйста.
— Что там?.. — Он покосился на бутылку с опаской, которая, чем дольше я молчал, тем
больше напоминала откровенный страх. Я открутил крышку и протянул ему бутылку без
лишних разговоров. Он взялся за нее с такой осторожностью, будто та могла
взорваться. Боже, Везунчик пугается меньше, чем ты… Марк поднес горлышко бутылки к
носу и, вдохнув, поморщился. — Ты принес мне алкоголь?.. Зачем?.. Что там вообще?
Проще было сказать, чего там нет… Но смесь получилась безвредная, я трижды все
проверил. Объяснять это Марку было бы пустой тратой времени, так что я лишь отдал
приказ:
— Пей.
— Если бы я хотел тебя убить, то просто бы разлил масло посреди кухни: твоя
карикатурная неловкость закончила бы дело за меня. Пей.
Смотреть, как он подчиняется мне, пусть даже в такой мелочи, было до невозможного
приятно. Интересно, будет ли он когда-нибудь слушаться меня во всем? Безоговорочное
доверие, без вопросов и сомнений… Я не хочу получить слугу. Мне не нужен раб. Но
если он будет зависим от меня, то никуда не сможет деться…
***
— Допустим, это «да». Ты помнишь наш вчерашний разговор? О смене ролей в постели?
— А что… А… А что я тебе тогда сказал?.. Я… не помню… И-и если сейчас совру, то… ты
поймешь, что я соврал, потому что… другое скажу…
— Тогда ты сказал мне всю правду, — попытался я воспользоваться его пьяной логикой.
Он невозможен в любом состоянии… Его раскатистый смех в этот миг меня злил.
Подавшись вперед, я нежно укусил его за шею. Я неторопливо разжал челюсти, и Марк
опустил мутный взгляд на меня. Он глядел в мои глаза долго и тоскливо, будто в него
вселился Везунчик с его извечной немой меланхолией.
— Почему я должен?
— Не знаю, — вымученно улыбнулся он. — Никто не должен… Но… почему-то умирают… Я… Я
устал, понимаешь?.. Не хочу быть больше… окру…окруженным смертью…
Я не мог в полной мере понять то, о чем он говорил. Мне повезло ни разу не
сталкиваться со смертью, даже с гибелью кого-то абсолютно чужого. Но и без этого
понятно было одно: переживать смерти ужасно мучительно…
— Всех… Когда… когда я был мелким… мне подарили на день рождения кота… Пу-шок… — с
нежностью пропел он в потолок. — Так я его назвал… Каждый год мы осенью бросали его
в деревне до конца весны… потому что… так… так она хотела… Как-то раз Пушок загулял
с-саса… с соседской… кошкой… и привел рыжего котенка… своего… Он, представляешь,
всегда крутился рядом…
— Котенок?
— Не-е-ет… Пушок… рядом с котенком… защищал его, охранял… Однажды Пушок пропал на
неделю… Я переживал и ждал его… боясь самого страшного… Помню… как полез в кусты и
увидел там их… Пушка и его котенка… они… они… — Его глаза повлажнели, а дыхание
заметно участилось: его душили слова. — Они лежали вместе… окоченелые уже давно…
Он… он даже после смерти не перестал его защищать, ты представляешь?.. — По щеке
Марка побежала слеза, и я поспешил стереть ее, будто это могло заглушить его
чувства. — Их… убили соседи… не те, у которых кошка, другие… и я все года должен
был ходить и… здороваться, видя их… смотреть в лица убийц — и кивать…
— А… А это еще не самое… ужасное… Я знал, что так случится… Не прямо так, но… Когда
Пушок пропал, мне… ребенку, понимаешь… приснился сон… Даже сейчас его вижу… — Он
закрыл ладонями глаза, силясь отринуть то ли реальность, то ли упомянутый кошмар.
— Я стою на дорожке, у ступеней… А он идет от плит… у сарая… и по ветвям тянутся
его кишки…
Марк вскрикнул в руки, и я, охваченный бессилием, прижал его лицом к моему плечу.
Это всецело моя ошибка… Не надо было лезть в его воспоминания…
— …далеко не все!.. Я… я не могу забыть… я до сих пор стою посреди коридора над
исходящим… пеной кроликом!.. До сих пор сижу в комнате перед клеткой, держа на
руках задыхающегося хорька — и кричу, зову на помощь хоть кого-нибудь из
взрослых!.. До сих пор прощаюсь с умирающим псом… до сих пор чувствую пальцами
холодную шерсть и окоченевшие тела…
— Не чувствуешь, слышишь?! — Я схватил его за руку и до боли прижал к собственной
шее. — Тепло — чувствуешь?! Сосредоточься на мне, давай, ну же… Пожалуйста!..
— Ты тоже умрешь… — Он рыдал в мою рубашку, а руки были слабы и безвольны, точно
тело ему больше не подчинялось. — И Везунчик… Этот чертов пес — Я УЖЕ ЕГО ЛЮБЛЮ!..
ТЫ ЗНАЕШЬ, СКОЛЬКО ЕМУ ЛЕТ?! МОЖЕТ, ОН УЖЕ ОДНОЙ НОГОЙ В МОГИЛЕ!!! А Я ЕГО ЛЮБЛЮ!..
И тебя…
Обхватив Марка за плечи, я силой заставил его лечь вместе со мной на диван.
Прижимая его к себе, совсем как ребенка, я без умолку шептал бессвязную чушь, чтобы
хоть как-то отвлечь его от мучительных воспоминаний. Его руки оказались под моей
рубашкой в поисках живого тепла, и только когда пальцы с силой сомкнулись на
ребрах, Марка перестало трясти. Изредка он тихо всхлипывал, уткнувшись лицом в мою
грудь, но — совершенно точно — засыпал.
Я солгал… Я с горечью признал это, ощущая щекой мягкость его волос. Я нагло солгал
самому себе, прикрывшись рассуждениями о помощи и вреде личных тайн. Я хотел его.
Вот и вся причина. Я хотел добиться своего и потому, размахивая веером морали и
лживой принципиальности, опоил его. И получил по заслугам. Мое наказание — видеть,
как страдает один из тройки самых дорогих мне людей. Вот только… если я виноват…
почему страдает он?..
Слева от меня были витые темные перила, а подо мной — холодные серые бетонные
ступеньки: меня не особо волновало, что на темных штанах останется грязный след —
эта школьная форма мне не нравилась никогда. Справа Антон зашуршал пакетом чипсов,
и я посмотрел в его сторону.
— Со вкусом сыра? — удивился я. — Ты же говорил, что вроде бы такие не любишь…
— Да, — простодушно подтвердил он, наклоняя в мою сторону открытую пачку. — Но ты
любишь.
Почему именно здесь?! Мне так нравилось проводить на этой тихой пустынной лестнице
время с Антоном: обедать, читать, обсуждать что-нибудь вполголоса. А теперь следом
за этими двумя болтушками обязательно набежит целая кудахтающая стая… Конец
уединенным счастливым минутам!
— Если ты ни разу не целовался, то плохо дело: Лиза тебя только что обошла, —
заговорщицки произнес Антон, и уголки его губ приподнялись в едва заметной
полуулыбке.
Он говорил это, искренне веря в собственные слова, но на щеках Антона все равно
расцветал румянец и делал его невероятно милым. Он согнул руки и приблизился к
моему лицу.
— Это… как-то слишком… извращенно… — одолевая одышку всего на пару жалких секунд,
выговорил я.
— Ты что, с ума сошел?! — закричал я, ощутив не столько боль, сколько то запретное,
в чем самому себе давным давно решил не признаваться… Он склонился вновь, стараясь
добраться до моих губ, но я отвернулся до резкой боли в шее. — Да что на тебя
нашло?! Сюда же могут прийти!
— Тут только вход на чердак, сюда никто не ходит, — тихо парировал он. Новый
толчок, и мой вскрик стал похожим на стон.
— И отлично! — ответил Антон с призрачной улыбкой, полной боли и сомнений. Он так и
не сумел добиться поцелуя и провел языком по моей шее, вызывая неконтролируемую
дрожь. Я дернулся, чтобы скинуть его с себя, но случайно развел ноги, и Антон
прижался ко мне плотнее в разы — до сладкого ноющего напряжения! — Ударь меня, если
действительно не хочешь… — прохрипел он, теряя последние остатки самообладания.
— Двинь головой в лицо, укуси до крови, сомкни руки на моей шее и начни душить!
— иначе я не остановлюсь! Потому что я тебе не верю!..
Я зажмурился, чувствуя все его тело через одежду, с каждым движением лишь более
отчетливо.
— Я не могу сделать тебе больно… — слезно признался я, упираясь руками в его грудь,
но приложенных усилий не хватило даже на то, чтобы немного его сдвинуть. Мне
никогда не хватало сил оттолкнуть его…
Я всмотрелся в его спокойное, не обремененное думами лицо. Антон лежал ближе меня к
подлокотнику, отчего мне казалось, что мы стоим — и я ниже него на целую голову.
Этого он и хочет добиться? Быть мужчиной в наших отношениях… сделать мальчишкой
меня… Слабым. Стыдливым. Никчемным… В отличие от меня, у Антона есть сильный
характер, несгибаемый внутренний стержень, амбиции, воля для достижения
поставленных целей. У меня же нет и стремлений. Единственное, что я мог ему
предложить, так это свою взрослость. И то… с горем пополам. Теперь же он
вознамерился лишить меня и этой малости, не заслуживающего внимания превосходства…
Я и так подчиняюсь ему — почему этого ему недостаточно?.. Он жаден. Ненасытен. Он
не остановится, пока не заберет у меня все: пока не подчинит окончательно, не
привяжет к себе, не прикует, не посадит на цепь!.. Не лишит собственных мыслей… Не
сделает безмерно зависимым и оттого жалким…
Без него под боком я не могу написать ни строчки, и это невообразимо сильно меня
злит… Я собирался в сердцах пнуть ножку дивана, но на меня осуждающе посмотрел
Везунчик, оккупировавший место, полюбившееся в свое время и Антону. Такое ощущение,
что мальчишка оставил мне пса, чтобы тот присматривал за мной, будучи его глазами,
и докладывал о каждом шаге. Мда, это уже шиза… Как и допущение, что Антон, пока мы
спали вместе на диване, видел тот же сон, что и я. Чувствовал всем нутром мое
нежелание окончательно довериться ему — и потому не проведывает меня вот уже…
второй?.. Нет, третий день…
Везунчик протяжно заскулил, ругая меня за эгоизм. Чего ты от меня хочешь, псинка?..
Чего все от меня хотят?.. Не зная об Антоне практически ничего, прошлый Я сорвался
с места и побежал проведывать его, узнавать, почему он перестал приходить ко мне.
Нынешний Я сидит в «кабинете» и сгрызает губы до крови вместо того, чтобы сделать
хоть что-то. Три дня назад я сам себе накручивал, что лишаюсь активной роли в
отношениях, а сейчас что? Сижу и жду каких-то действий от Антона? Это значит, я
сдаюсь?..
— Аргх! — издал я неясный звук, ероша спутанные волосы. Пес осторожно спустился с
дивана и посмотрел на дверь. — Что, намекаешь, что мне стоит развеяться?..
— Везунчик перевел взгляд на меня, будто ожидая моего решения. — Ну что же, пошли.
***
Люди кругом мне виделись пылью, летящей по ветру. Дома, в которых ранее я всегда
ценил архитектурный стиль, — каменными стенами огромного лабиринта размером с
город. Пение птиц раздражало слух, солнце жгло сквозь белую футболку плечи и грудь.
На автомате передвигая ногами, я думал лишь о том, чтобы найти тенек и унять
наконец огонь, охвативший мою кожу. И сам не знаю, как оказался здесь — перед
коричневой металлической дверью…
«Я не собираюсь с тобой все это обсуждать через дверь! Ты либо меня впустишь, либо
выйдешь сам ко мне!»
«Ага, «щас»!» — и мой двойник из недавнего прошлого вжал кнопку дверного звонка до
предела, охваченный яркой, искрящейся, словно оборванный провод, злостью. Тогда я
добился желаемого — добился его. Он был как стихия: неуправляемый, резкий, дерзкий,
способный снести все на своем пути, загоревшись какой-либо идеей. Со временем он
смягчился, по крайней мере по отношению ко мне. Так что же ужасного в том, что и я
стал с ним немного другим?..
Черт возьми… Я искренне хотел перед ним извиниться, но слова комом встали в горле,
и, по-прежнему упираясь в комод, я откинулся затылком на стену.
— Ты все еще злишься на меня? — неожиданно спросил Антон, опуская кулаки.
— Злюсь за что?
Антон отвел взгляд всего на секунду — этого ему вполне хватило, чтобы мужественно и
честно, глядя прямо в глаза, признаться:
— Нет, — вяло усмехнулся я, потирая гладко выбритые щеки. — У меня такое ощущение,
что… даже если ты намеренно ножом мне кожу рассечешь, я при всем желании не смогу
начать хуже к тебе относиться. И это меня очень сильно тревожит.
— Ты признался, когда был пьян, — пояснил Антон, с сочувствием глядя мне в глаза.
— И что бы ты сейчас ни сказал, я этому ни за что не поверю. Потому что, похоже,
только в тот момент ты был со мной предельно честен.
— Что угодно. Что тебя терзает. Что не дает тебе довериться мне.
— Я не хочу об этом снова говорить, — покачал я головой, но Антон позволил себе
смешок:
— Нет, это ложь. Потому что не ты один мечешься, не зная, куда деться от эмоций. Я
перестал заходить не для того, чтобы побыть в одиночестве, а чтобы дать тебе время
остыть — чтобы ты меня не возненавидел за содеянное.
— Да, — кивнул Антон, — если бы тебе нужны были все эти недели, чтобы простить
меня. Но ты пришел через три дня, значит, трех дней тебе достаточно.
— Что?.. Нет, ты не понял, прости, мне очень жаль, но я сказал, что не люблю…
— Я делаю шаг, когда слышу от тебя правду. Но никто не говорил, что ты должен
произнести ее вслух, — с непоколебимой уверенностью ответил Антон. — О, ты опять
это подумал! — и он шагнул в третий раз.
— Я не думал! Я вообще ни о чем таком никогда не думал! Что за самомнение?! Почему
ты ни на секунду не допускаешь, что не прав?!
— Потому что я прав, — всплеснул руками Антон. — Давай же, мне остался до тебя
всего один шаг. Продолжаем!
— Нет, не продолжаем! — Я выставил перед собой руки, словно пытаясь остановить
мчащуюся на меня легковушку. — Я говорю то, что думаю на самом деле, но ты меня не
слышишь! Что мне сделать, чтобы ты меня понял правильно?!
— «Может»?
— Да, может.
Мое сердце замерло. Я слышал его шаг. Теплые руки, словно крылья, обняли меня за
плечи, а левого уха коснулся пробирающий до возбужденной дрожи голос:
Комментарий к Глава 35
Рейтинг произведения с NC-17 переключен на NC-21. И если, по вашему мнению,
такие изменения не оправдает сюжет этой главы, то обязательно сделает какой-нибудь
другой в будущем=3
Наши нежные объятия продлились недолго. На кухне что-то загремело, и я только
сейчас вспомнил, что не держу Везунчика на поводке. Этот пушистый Валентин,
поспособствовавший нашему с Антоном воссоединению, опрокинул пластиковую посудину
со сладким тестом и принялся подъедать вовсе не подходящее для собак лакомство с
пола. Нам с Антоном стоило больших усилий оттащить его от миски: добравшись до еды,
он из меланхоличного пса превратился в высокоактивного — прямо собачий депрессивно-
маниакальный синдром! Я поднял его на руки, прижимая к себе со всей имеющейся
силой, но едва мог его удержать. Псина извивалась, как змея, норовя вырваться и
долизать пол.
— Мы на диване…
— …а у тебя дома мы кое-что так и не смогли закончить на диване из-за Лизы.
— Ой, да Господи Боже мой! — вздохнул Антон, хватая меня за футболку и утягивая за
собой. — Я быстрее состарюсь, чем ты перейдешь к действиям!
Светлые волосы разметались по черной диванной подушке. Он лежал в моей тени, но его
глаза искрились ярче, чем солнечные зайчики, скачущие по стеклянным рамам картин.
Ох, и сколько же нечисти меня ждет в этих прекрасных омутах?.. Я не мог просто
смотреть ему в глаза: они зачаровывали меня, проникали вглубь сознания, отключая
все предохранители, выводя из строя любые тормоза. Упираясь согнутыми в локтях
руками в подушку, я целовал Антона, растворяясь в движениях его языка без остатка.
Его ладони синхронно двинулись с моей груди на бока и спину, в какой-то момент
спускаясь на задницу и требовательно сжимая ее. Я промычал нечто осмысленное в губы
Антона, не подумав сперва оторваться от поцелуя, и только теперь распрямил руки и
повторил членораздельно:
— Не понимаю, почему всякий раз на тебя это так действует, — произнес Антон, ни на
сантиметр не сдвигая обе ладони. — Ты признался мне в любви — ты официально мой,
значит, мне принадлежит все твое тело, и я имею право делать с ним все, что сам
захочу. Как и ты с моим. Тебя что-то не устраивает?
— Я не хочу быть таким… — прохрипел я, когда его пальцы двинулись вверх по тому же
маршруту.
— Слабым…
— О какой слабости ты говоришь? Это просто секс: он вообще ни с чем не связан,
кроме как с удовлетворением.
Мой голос надорвался, когда вторая рука Антона начала мягко массировать мои яйца.
Совершенно не ожидая этого от собственного тела, я практически полностью лег на
мальчишку, оставив приподнятыми лишь бедра. Я хотел сказать ему что-то еще,
закончить свою мысль, признать, что меня так сильно волнует, но удовольствие упорно
вытесняло все из моей головы, оставляя только жар. Жар, не просто охватывающий
тело, но и присваивающий контроль над ним. Из-за него я не смог заметить, как и
когда мы с Антоном поменялись местами: когда я успел лечь на диван, а он —
склониться надо мной, точно во сне трехдневной давности. Он ловко снял с меня
футболку, чтобы та не мешала покрывать обжигающими поцелуями плечи и грудь. Зубы
бережно, но сильно сжали мою шею, и пока я «плыл» от, определенно, приятных
ощущений, звякнула пряжка моего ремня — Антон справился со штанами и стащил их,
поддаваясь юношескому нетерпению. Почему я ничего не делаю?.. Я же хотел бороться,
что-то доказывать — но кому?.. Антон припал губами к моему члену, лаская его через
черные боксеры, и я громко выдохнул в потолок. Я был готов уже сам раздеться, лишь
бы только он начал делать минет, как вдруг Антон отстранился и встал с дивана.
— Не смей никуда деваться, — сурово приказал он, уходя в свою комнату.
Щелкнула дверь комнаты Антона, приближались его уверенные шаги… Выйдя из-за угла и
увидев меня, мальчишка тепло улыбнулся, сжимая что-то в руке.
— Я ненавижу себя, — признался я, ловя его голодный взгляд на моем теле.
— Не страшно, — ответил он, подойдя к дивану. — Потому что Я тебя люблю. Спустись
на пол.
Антон лег на пол рядом со мной, головой в другую сторону. Его левая рука
расстегнула штаны и высвободила член, пружинисто уткнувшийся мне в лицо.
— «69»? — в неказистой попытке побороть или хотя бы скрыть свою неловкость
рассмеялся я.
Понятия не имея, что у него на уме, я опустил веки и провел губами по стволу. С
секундной заминкой Антон сделал то же и замер, ожидая моих действий. Мой язык
очертил влажный круг по его головке, как и язык Антона по моей, только на этот раз
почти мгновенно. В этом его задумка? Делать в точности то же, что и я?.. Тогда мне
известно, как поступать… Я подался вперед и взял его член в рот, принимаясь
двигаться неторопливо, тесно обхватив его губами. Мой член погрузился в невероятно
горячий рот Антона. Мальчишка сосал его, идентично повторяя мои движения и темп.
Чем дальше мы заходили, тем более телесной становилась для меня навязанная Антоном
параллель: будто его здесь нет и в помине — только я и мой двойник… Я никогда не
был охвачен подобной фантазией, но сейчас, ощущая движение своих губ и языка на
собственном члене, я все больше погружался в водоворот ноющего возбуждения. Вместе
с тем нить, связывающая меня с реальностью происходящего, истончалась, и вскоре я
не выдержал:
— Я думал, ты сдашься раньше. Признаться, фантазия оказалась не так хороша, как я
думал: доставлять удовольствие тебе гораздо приятнее…
— Антон… — Я так тяжело дышал, что даже короткие слова давались мне с трудом. Раз
уж, разговаривая, я не мог продолжать сосать, то решил дарить Антону наслаждение
рукой. Самому не верилось, что я это скажу… — Если… для тебя это… так важно… то
возьми меня… сейчас…
Мои слова обласкали его слух. Втянув ртом мой член особенно напористо — так, что я
вскрикнул в экстазе, — Антон повернулся ко мне; пальцы не останавливались ни на
мгновение, рьяно насилуя мой зад.
— Я не могу… — произнес он. Его щеки пылали от возбуждения, а язык то и дело
облизывал сексуальные чуть припухшие губы. — Это должно случиться… в день рож…
Мнхм! — Он кончил мне на грудь, и я испытал очередную волну жара. Мало… Хочу еще…
Желаю больше оросившего мою кожу тепла… Хочу, чтобы он кончал на меня снова и
снова, покрыл своей спермой и грудь, и живот… — Я… я не смог подарить тебе себя в
день твоего рождения… — поднял на меня всецело удовлетворенные глаза Антон. — Но
хотя бы с твоим подарком все должно получиться так, как задумано…
— Я не переживаю насчет твоего «не дам», — улыбнулся Антон, вытирая губы тыльной
стороной руки. — Сегодня ты мне тоже ничего позволять не планировал. Так ведь?
Мне было неловко, непривычно рядом с ним, будто это был наш первый секс. Застегнув
ремень брюк, я поднял с пола футболку и замер, перебирая пальцами немного жесткий
материал. В сравнении с его кожей, #разве что шелк будет мягче. Мне всегда
неимоверно сложно привыкнуть к одежде после того, как я касался его. И к
одиночеству, после того, как провел с ним время…
— Нет, спасибо. Мне уже, думаю, пора. Нам, думаю, пора… — поправился я, но Везунчик
был иного мнения: пес перевернулся на спину и, расклячив лапы, грелся в лимонных
солнечных лучах.
Его забота тронула меня до глубины души. Неосознанно опустив взгляд на его губы, я
потянулся к его лицу и испытал небывалое чувство дежа вю. Кажется, когда я так же
подался вперед, он зарядил мне пощечину — даже не единожды. Сколько воды утекло с
той поры…
Щелкнула входная дверь, и прежде, чем мы с Антоном успели среагировать, из-за угла
показался высокий темноволосый мужчина, держащий большущий чемодан на плече, будто
ничего не весящую котомку. Застав меня с оголенным торсом и в считанных сантиметрах
от губ Антона, он явно не был хоть сколько-нибудь обрадован, и выразительные темные
глаза сверкнули злостью. Я не успел заметить движение его руки, а в мою сторону уже
полетел тяжеленный чемодан. Антон вовремя дернул меня к себе, и боль прошибла
только мое правое плечо. С оглушительным грохотом чемодан врезался в стену и упал
на пол.
Ох, так вот она — причина всех моих ранних ушибов и подстроенных Антоном падений…
— Я предупреждал тебя по пути… О, — в поле зрения Влада попал Везунчик, жмущийся к
стене, — надо же. Вы хоть поили его? Тяжело дышит…
Преодолевая боль в плече, задетом чемоданом, я все же смог надеть футболку, пока
Влад наливал в прозрачную миску холодную воду.
— Простите, что притащил сюда пса, — извинился я. — У Вас ведь аллергия…
— У меня нет аллергии на собак, — ответил Влад, ставя перед Везунчиком миску. Пес
принялся жадно хлебать, пол покрылся крупными каплями, а на губах блондина расцвела
нежная улыбка.
Я бросил на Антона осуждающий взгляд. Паршивец, таки обманул меня, чтобы всучить
собаку. Но винить его было не за что. Везунчик за день стал мне родным… Вопрос в
одном: зачем Антону нужно было приводить пса ко мне, не считая, конечно, жалости к
бездомному пушистому созданию, врезавшемуся в стеклянную дверь.
— Спа… Вот не надо вот этого! Меня не было всего пару месяцев! Я приезжаю, и вижу
это. — Очередной его жест в мой адрес — и я в полной мере ощутил себя
нелицеприятной жижей, заплескавшей его чистый пол.
— Он — его парень, Паш, — закончил Влад, поглаживая Везунчика меж ушей. Поймав наши
удивленные взгляды, он встал и усмехнулся: — Я же не идиот, чтобы не понять.
Антон уселся на диван и потянул меня за одежду, приглашая присоединиться: его опыт
подсказывал, что перепалка этих двух мужчин затянется.
Боже… И это — скандал?.. Да, один из них кричит, но даже этот ор пронизан
вежливостью и уважением. Интересно, я был бы такой же сильной личностью, как Антон,
не переходи мои родители во время ссор на личности, не кидайся они обвинениями,
оскорблениями и проклятиями?.. Насколько бы легче мне тогда жилось…
— …всего шестнадцать!
— Не «всего шестнадцать», а «уже шестнадцать», — произнес Влад, кидая Антону два
мытых красных яблока. Мальчишка передал одно мне, вгрызаясь во второе. Могу лишь
предполагать, что Антон рассказывал Владу обо мне и почему тот побоялся даже просто
подкинуть мне яблоко… — Ты всерьез полагаешь, что подростка, тем более мальчика,
можно запереть в пузыре и удержать от становления взрослым?
— У меня есть право голоса? — спросил Антон, прожевав сочный кусок яблока.
Гора мышц двинулась к дивану, и я тут же вжался в спинку, выпучив глаза. Господи,
почему вся их семейка такая пугающая?!
***
— А в итоге сюрприз им сделали мы… — кисло усмехнулся я, и Везунчик заскулил, копая
наружный коврик.
Антон поманил меня указательным пальцем, словно желая прошептать что-то личное, но
вместо этого по-семейному нежно чмокнул в губы.
— Без этого, мне казалось, наши прощания все это время были слишком пусты…
— поделился он. — Ну что же… до завтра?..
— До завтра, — кивнул ему я, не способный стереть с лица глупую широкую улыбку.
Махнув мне на прощание, Антон громко захлопнул дверь. Усиленный эхом шум вспугнул
Везунчика, и пес потянул меня на лестницу — да с такой силой, будто я на поводке
выгуливал волкособа! Потеряв равновесие на первой же ступени, я покатился бы по
лестнице на нижний этаж, если б не уцепился за перила. Но даже это падение не
испугало мое измученное сердце сильнее устрашающе эмоционального Павла. Ничего
хорошего ждать от знакомства с этим человеком лично мне не стоит…
— И как тебя вообще отпустили ко мне с ночевкой после того «милого» семейного
обеда, на котором я присутствовал…
— Отец о таких вещах узнает первее меня. Паша тоже далеко не дурак, но уж отвлечь
его от моей личной жизни отец как-нибудь да сумеет.
— Как будто я хочу — они ж мои родители! — крякнул Антон, умывшись. Шум воды смолк,
и Антон обернулся. Капли стекали по его щекам, блестели на ресницах и промокших
прядях светлых волос. — Тебя дожидаться? — с очевидным намеком спросил он.
— Не думаю, что есть смысл. Сегодня буду работать допоздна. Но проснемся мы вместе,
так что все в порядке!
«Привет!
Хотела спросить,
как прошла ночь?;)»
«Благодаря тебе отлично:)
Спасибо».
«Надеюсь, следующая наша
встреча состоится?
Жду — не дождусь!»
«Я тоже, если честно.
Не думал, что это будет…
настолько увлекательно…»
«Что сказать! Я — мастер
своего дела!;)
Хотя практика с тобой
помогает и мне стать
искуснее…»
«Куда уж искуснее:))
В четверг? У тебя?»
«Да, в 18:00
я буду свободна
для тебя».
«Договорились!»
***
Когда я ложился в постель на свою половину, Антон уже давно спал, обняв обеими
руками подушку. Ненавижу себя за то, что не рассказываю ему столь важное… Но если
признаюсь, переложу с больной головы на здоровую. Облегчу свою долю, взвалив на
него непосильный груз. Не могу поступить с ним так…
Я обрушился правым ухом на подушку, продолжая смотреть на лицо Антона, бледное из-
за света полной луны. Мальчишка лежал на спине, по самую шею укрывшись толстым
пуховым одеялом. По… Почему пуховым?.. Разве сейчас не лето?..
— Антон?.. — Я приподнялся и потянулся под одеялом к его ладони. Пальцы будто
коснулись льда, и я отдернул руку, скидывая одеяло на самый край кровати. — Антон!
Я навис над ним, но моя тень не сделала его лицо живее: лунный свет был не при
чем — вся его кожа была напрочь лишена цвета и тепла… От кончиков моих пальцев по
белоснежной щеке Антона начала расползаться паутина мраморных узоров. Одного лица
ей было мало, она захватывала все его тело. Глубокая трещина пролегла там, где я
коснулся его, и с тихим треском на подушку упал кусок гладкого камня, оголив
незащищенную более кожей алую плоть. Сквозь светлую, точно разбавленную кровь,
вытекающую из раны, я мог различить верхнюю десну и зубы.
— О нет…
— Помоги ему… — прошептал низкий хриплый голос в моей голове. Я чувствовал, как по
рукам стекает темная вязкая грязь, твердея и превращаясь в жесткую серую ткань.
— Он кричит — ему больно… Ему никто не сумеет помочь, кроме тебя… — двигались мои
губы. Руки сжали шею Антона, чувствуя жар голых мышц. Его крик оборвался, и мои
пальцы сцепились крепче. — Вот видишь… — с улыбкой на моем лице тихо произнес
волк, — Он уже не кричит — ему уже лучше. А через минуту станет еще…
— Марк!!!
Антон мне врезал наотмашь, и от столь мощной оплеухи я упал с постели на пол, к
прикроватной тумбочке. Боль вышибла отголосок кошмара, и я смог вдохнуть.
Она бойко ухватила меня под руку, и мы стали удаляться от одноклассников, покидая
тень шумящих листвой деревьев. Ветер раздувал наши волосы, трепал легкую летнюю
одежду. Разогретый июльским солнцем асфальт припекал мои ноги сквозь тонкие джинсы,
но Лизе, одетой в светло-желтый сарафан, он был не страшен. Одноклассница искренне
улыбнулась, заметив мой взгляд, и кивнула в сторону небольшого летнего кафе.
Сидя под шуршащим полосатым тентом, я смотрел, как она делает у вагончика заказ, и
испытывал целый спектр эмоций.
Страх, ведь я вспомнил, что случилось этой ночью… Как же он кричал… Он задыхался по
пробуждении, а я сам не догадался, что нужно сделать. Если я и впредь буду таким
недогадливым, он скорее умрет рядом со мной, чем проживет «долго и счастливо»…
Вину, допуская, что ужасы в жизнь дорого мне человека привнес лишь я сам…
— О ваших с братцем амурных делах? Ой, да ладно, я уже смирилась! Пока вы не
занимаетесь сексом у меня на глазах, я буду в порядке!
Лиза пожала плечами, вытащила из-под верхнего куска багета кружок помидора и съела
его отдельно.
— Помню, в детстве мне одно время снились тяжелые сны, в которых я падала с самого
верха эскалатора и потому просыпалась. Было так страшно, что я даже подумывала
вообще перестать спать: я тогда была маленькой и не особо представляла, как я
избавлюсь от сна, но план такой был, — слабо улыбнулась Лиза и скомкала абсолютно
чистую салфетку. — Я думала, меня никто не сможет понять. Но Марк рассказал, что
ему тоже снятся кошмары и даже посоветовал несколько способов, которые временно
помогали ему и всецело помогли в итоге мне избавиться от пугающих снов. Конечно, он
поступил тогда не очень умно, рассказав, что ему снится, маленькому ребенку,
который из-за детской впечатлительности мог перенять его сны, но ничего такого,
слава Богу, не случилось, да и держать все в себе ему было вредно… Тогда мне
показалось, что он стал лучше выглядеть, просто поделившись увиденным.
Ветер подул сильнее и унес ком Лизиной салфетки прочь со стола — вместе с моим
чувством вины. Хорошо, если не я — причина его страданий…
— Мертвецы…
— Ты хоть раз гулял с ним возле каких-либо животных? — с доброй усмешкой спросила
она. Я вспомнил, что с Марком у нас пока было только две прогулки: одна — после
крайне неудачного похода в ресторан, а вторая — по дороге домой после игры в
изнасилование… Так что принять Лизин вопрос за риторический было лучшим решением, и
я промолчал. — Он здоровается с голубями, — наконец сказала она.
***
— Сегодня… — На чудовищно долгое для меня мгновение Марк задумался и вновь
неосознанно обтер взглядом телефон. — Сегодня у меня много работы…
Лжец… Бесит…
Его пальцы вернулись на клавиатуру, только теперь стук клавиш меня раздражал. Меня
раздражало все: как с гулом проезжают за окном машины, как этот беспринципный лжец
сопит, как шелестят страницы у меня в руках. Огреть бы этим детективом обманщика по
кумполу, может, хоть тончайшая ниточка прямолинейности появится…
— Эм… да.
Лгун… В покер тебе не играть. Хотя мне же это на руку: как-нибудь обязательно
раздену в карты тебя догола…
Он вернул телефон на стол и уже занес руки над клавиатурой, когда я подал голос:
— Все равно.
Кивнув, он, точно Везунчика, погладил меня по волосам и ушел на кухню. Если Марк
решит сделать бутерброды, то времени на задуманное у меня не так уж и много.
Откинув книгу в сторону, я по дивану, ползком добрался до стола и завладел чужим
телефоном. Как и прежде, не запаролен. Марк, Марк, Марк, даже скрытничая, ты
лажаешь… Всего пара секунд мне понадобилась на то, чтобы открыть список его
переписок. В самом верху значилось абсолютно новое имя, которого — я помню — не
было в записной книжке. «Александра»… Что еще, черт возьми, за Александра?!..
Бесит… Судя по дате первых сообщений, они начали переписываться на следующий день
после того, как я напоил его. После того, как мы временно перестали с ним видеться.
Левой рукой я прихватил всю челку разом и завел ее на макушку, замерев в этой позе.
Мне не мешали волосы, но в тот момент, как картина нелицеприятной реальности начала
выстраиваться в моей голове, возникла психологическая необходимость вцепиться во
что-нибудь, пусть только в пряди волос…
Сегодня четверг.
Обеспокоенный взгляд Марка обжигал мой лоб. Я склонился над тарелкой с омлетом,
ковыряя его вилкой; я старался не показывать истинных эмоций, но, очевидно, сейчас
контролировать свое тело — и в особенности лицо — так хорошо, как раньше, не мог…
— Что, нужно было приготовить что-нибудь другое? — стыдливо спросил он, решив, что
дело в его кулинарных навыках.
— Но ты совсем не ешь. Тебе плохо? — Перекинувшись через стойку, он коснулся губами
моего лба — совсем как в день нашего знакомства. — Температура вроде в норме…
— задумчиво проговорил он. — Может, позвонишь Владу, скажешь, что останешься на
ночь у меня? Не хочу, чтобы ты ехал куда-то, когда тебе нездоровится. К-конечно,
если тебе хотелось бы остаться, — неуверенно добавил он, отворачиваясь к раковине и
принимаясь намывать и без того чистые кружки.
Ну как он может мне изменять? Разве что, его захомутала эта Александра, заговорила,
задурила ему голову. Отец был прав: Марк в бытовом плане полнейший идиот. Он не
способен выживать самостоятельно. Дома он в абсолютной безопасности, как луговая
собачка в норе, но стоит высунуться наружу, и его тут же унесет в когтях какой-
нибудь хищник. Бьюсь об заклад, эта Александра — та еще хищница…
Марк оглянулся и напряженно свел брови. Его глаза смотрели не столько на меня,
сколько на мою правую руку: погрузившись в размышления, я случайно согнул вилку
градусов на тридцать. Я тут же попытался выпрямить ее, но, похоже, злость придавала
мне сил, которых прямо сейчас не хватало.
Я кисло ему улыбнулся — мышцы лица отказывались подчиняться, как после долгой
болезни.
— Хорошо. Раз ты плохо себя чувствуешь, мне купить каких-нибудь лекарств?.. У тебя
что-нибудь болит? Жарко? Есть слабость?
Марк в тот же миг погрустнел; я понял слишком поздно, что сделал в корне
неправильный ход: он вспомнил ночной инцидент… Переиграть такое не получится, он
уже зацепился за эту мысль и будет виноватым и подавленным до самого утра…
Его блуждающий взгляд метнулся к часам, и страдания тотчас отступили.
— Может, все же не пойдешь? — с надеждой спросил я, поднимая на него усталые глаза.
— Мне нужно… — прошептал он, опуская руки. Ничто больше не связывало нас. Я
явственно ощущал прозрачную стену, воздвигнутую им. Стену, за которую мне напрямую
не пробраться. Он прижался губами к моему виску, и я зажмурился, впитывая ощущения
в память насильно.
Тепло его прикосновений оставило меня. Тихие шаги удалялись. Я стоял посреди темной
холодной спальни — перед пустотой, где еще полминуты назад стоял он… Не похоже,
чтобы ему приходилось делать то, чего бы он сам не хотел. И в таком случае… имею ли
я право удерживать его?.. Захлопнулась входная дверь, и я рванул в прихожую. Забрав
запасной ключ из ящика тумбочки, я вышел на лестницу и запер дверь в квартиру.
Сквозь оконное стекло я видел Марка, подходящего к высоким решетчатым воротам,
отделяющим двор и улицу, и помчался по ступеням вниз, вон из парадной.
Нет! Не отпущу его, даже если он будет умолять оставить его в покое! Свяжу, запру в
третьей комнате, откуда он никогда не сможет сбежать и где его никто не найдет!..
Плевать, насколько это нездорово! Я его не отпущу…
***
Чтобы преследовать его, мне не нужно было скрываться и нырять в толпу. За весь путь
он ни разу не оглянулся. Пару раз на пешеходных переходах без светофора его чуть не
сбила машина — у меня едва сердце не остановилось… Но он, кажется, даже не заметил,
что был на ниточке от страшных переломов или смерти. Не отрывая глаз от асфальта,
он шел будто бы на автопилоте.
Он прошел мимо больших каменных ступеней неизвестного мне здания, золотую табличку
которого прочесть я не успел, вернулся, двигаясь спиной вперед, и открыл тяжелые
деревянные двери. Выждав несколько секунд, я взбежал по ступеням и тоже вошел
внутрь. Вокруг было достаточно людно. Группки молодых парней и девушек громко
беседовали, словно желая перекричать всех остальных. Протиснувшись сквозь очередь к
автомату с напитками, я заметил Марка, проходящего через турникет. В пальцах у него
была зажата белая пластиковая карта, но отсутствие таковой у меня не помешало мне
последовать за ним. Прямо перед будкой охранника я перемахнул через турникет, но
всем было глубоко плевать. Впереди, проходя через еще одни тяжелые двери, Марк
отбил левую руку. Пока со скрипом двери закрывались, я видел, как этот недотепа
морщился и тряс кистью, точно это могло заглушить боль.
Не зная, что меня ждет за очередными дверями, я как можно тише приоткрыл одну из
них и выглянул наружу. Интуиция, шепнувшая мне сбавить темп преследования, вновь не
подвела: в пяти шагах от меня в пестрящем зеленью и цветами внутреннем дворике
стоял Марк. Он сдвинулся вбок, отшатнувшись от чьей-то длинной тонкой руки,
попытавшейся дотронуться до его спины, и я смог разглядеть его собеседницу.
— …как можно скорее, — услышал я ее волевой строгий голос. — Диван нас уже
заждался.
Мне стало окончательно все равно, заметят они меня или нет. Я шел через двор
напрямик, вытаптывая цветы на попадающихся грядках. Не могу их упустить… Не позволю
ее когтистым лапам добраться до него… Ни за что в мире… Я потерял их из вида всего
секунд на пятнадцать, когда за их спинами захлопнулась дверь. От всей души надеясь,
что этого времени будет недостаточно для того, чтобы потерять их окончательно, я
покинул солнечный двор и оказался в пустынной, заполненной прохладой приемной. В
голову медленно проникала тихая монотонная музыка, будто я пришел в мотель, который
всеми силами пытались облагородить. На журнальных столиках у пухлых коричневых
диванов валялись разноцветные брошюры, в прозрачных вазах поблескивал синий песок
вперемешку с глянцевыми и матовыми камнями в тон. За высокой стойкой одиноко горел
монитор; на спинке компьютерного кресла висело красное пальто, но его владелицы не
было видно. Что же, отсутствие людей мне только на руку. Воспользовавшись
возможностью осмотреться, я прошел вглубь приемной и натолкнулся на три двери. В
щели только под одной из них горел свет. Я мягко надавил на дверь кончиками
пальцев, но та не поддалась. Если нажму на ручку, подобное не останется
незамеченным; что же делать?..
— Итак, — произнесла Александра. Зашумела кожа: она присела в кресло или на диван.
— Что же еще изменилось с прошлого раза?
— Это не ответ на мой вопрос, — мягко сказала женщина. — Что происходило в этих
снах?
Марк молчал. Я мог только слышать их, но в моем воображении он на нервах заламывал
руки.
— Какая разница? — с заметной грубостью в голосе отозвался Марк. — Это не имеет
никакого отношения к нашей беседе.
— Имеет. Если я не буду знать, что для Вас представляет этот человек, я не смогу в
полной мере Вам помочь.
— Он мой друг, ясно?.. Как член семьи… настолько близкий друг…
— Да…
— Да, — перебила его Александра, судя по шуршанию обивки, меняя позу. — Не думаю,
что проблема в страхе потерять этого близкого друга. А для того, чтобы нам вместе
разобраться, в чем именно она заключается, мне необходимо знать, что Вы видели.
— Я плохо помню, что было в первой части сна… Во второй рука мертвеца утащила меня
на дно озера. В третьей… — Марк вздохнул так громко, что это было слышно мне. — Я
не знаю, как это описать… Он был мертв, лежал со мной рядом. Я попытался его
оживить, но он начал разваливаться на части, словно сделанный из керамики… Кровь
заливала постель, он очнулся и начал кричать от боли, а я, не найдя решения
лучше, — убил его… задушил…
— Вас что, из всего рассказанного именно это зацепило?! Это просто сон! Мог быть
необитаемый остров, могла быть походная палатка, а могла быть постель. Случайно
выбранные декорации, не более.
— Марк, сейчас Вы перечислили места, где двое людей могут остаться наедине друг с
другом. И я не думаю, что случайности в психологии уместны. Помимо этого кабинета,
я консультирую также в центре психологической помощи, ориентированном на ЛГБТ-
сообщество. Не нужно выражаться эвфемизмами вроде «близкий друг» или списывать
обстоятельства Ваших сновидений на случайность. Я пойму. Просто впредь говорите как
есть. По поводу второй части сна… У меня создалось впечатление, что человек, смерть
которого Вы видите, фигурировал и в ней тоже, это так?
— Я не знаю… Я не видел там никого. Никого из людей. Видел ужа. А потом рука
схватила меня за ногу, и я утонул.
— Я не видел…
— Вы… Вы ведь и так все прекрасно поняли, зачем мне это вслух говорить?! — вспылил
Марк. Зашуршала ткань его брюк, следом донеслись неторопливые шаги, в просвете под
дверью нарезала круги его тень.
— Вслух важно проговаривать не для меня, а для Вас же. Полезно уметь признавать
очевидное.
— Ладно… — Марк опустился на кожаный предмет мебели. — Он убил меня. Я не видел
его, но знаю, что это был он.
— Да… Но я это сделал, паникуя. Желая потушить терзающую его агонию. Навряд ли он
решил спасти меня от муки, когда я просто плавал в озере.
— Я их часто видел. Озеро из сна — настоящее озеро, оно существует в реальности. И
точно так же плавал в нем, когда был ребенком. И видел ужа. Это реальное
воспоминание.
— И что Вы чувствуете, когда вспоминаете этот кусочек детства? Только его, не сон.
— Это уж! — рассмеялся Марк. — Он не ядовитый! Ужи никогда не были опасны,
занимались своими змеиными делами, когда попадались мне…
— Хотите знать, что — лишь по моему мнению — могут значить Ваши сны? — наконец
спросила Александра, и я напрягся. Сомневаюсь, что эта женщина могла упустить хоть
что-то. То, что она скажет в следующий момент, и будет истиной…
— Хочу.
— Вы чувствуете, что этот человек разрушает привычный Вам стиль жизни. На озеро,
где царили, по Вашим словам, спокойствие и безопасность, он привнес хаос и страх.
Но при всем при этом… Вы считаете наиболее страшной последнюю часть сна. Что
наводило на Вас больший ужас из всего происходящего там?
— Он кричал…
— Не убийство?
— Нет, то, что он… Я дотронулся до него, и поэтому от его тела начали откалываться
куски… Ему было мучительно больно по моей вине…
— Да…
Что?..
— …но…
— Но я не способен это сделать. И не потому, что это мания или… что-то вроде нее. Я
не хочу расставаться с ним. Мне с ним комфортно. Я ни с кем никогда так себя не
чувствовал.
— Да. И что? Может быть, мне нужна эта встряска?! Может быть, когда в моей жизни
происходит что-то, а не размеренное, лишенное событий ее течение, я нахожу смысл
жить?.. Саша, я понимаю, что мы придерживаемся правил, ролей «консультант-клиент»,
но сейчас я хочу сделать паузу. Прямо в этот момент я понял, что не представляю,
зачем пришел сюда. Мне приснился тот кошмар только потому, что я испытывал вину.
Вину за то, что не рассказал ему о наших с тобой встречах. Когда его не было рядом,
мне нужна была помощь, и ты прекрасно выполнила свою работу, я спал как младенец.
Но раз он снова рядом со мной, зачем мне приходить сюда? Если мы перестанем
встречаться, то врать мне опять будет не о чем, чувство вины со временем сотрется,
и кошмары уйдут.
— Ты ведь осознаешь, что в норме людей не мучают кошмары из-за чувства вины за
нераскрытую тайну настолько небольших масштабов?
— Да. Ну и пусть. Я, ох, как далек от понятия нормы. По твоим же словам, я боюсь
ему навредить, и это похоже на правду…
Дверь открылась слишком резко и со всей силы двинула меня по плечу. Я поднял глаза
на Марка, ошарашенного, но все же счастливого. Я долго думал над тем, что же ему
сказать, и в итоге нашел единственную верную фразу:
— Я согласен поговорить.
— Как тебе вообще такое в голову пришло? — ошеломленно спросил я. — Я что, похож на
человека, который будет заводить интрижки?
— Почем мне знать? — сердито буркнул Антон, пойманный на оплошности. — Это мои
первые отношения: я в принципе не могу знать, кто и на что способен…
— Извините, — прыснула Лизка с миской попкорна в руках. — Я думала, что вышла новая
серия моего любимого сериала, но, к сожалению, нет, поэтому, раз уж попкорн уже
ссыпан из упаковки в тарелку, посмотрю, чем ваша сцена закончится.
— А вы здорово ладите в последнее время, — заметил я под шум пересыпающегося в еще
одну прозрачную глубокую миску соленого попкорна.
— Да, мы неплохо сдружились, — просияла Лизка, неловко толкая Антона в плечо так,
что его барный стул покачнулся. — Слово за слово, и оказалось, что ваши извращенные
забавы — не помеха нашей дружбе.
— И ты считаешь, что такая формулировка меня «утешит»? — с нескромным смешком
спросил я.
— Нет, мне все равно, — честно ответила она. — Я хотела мягко подвести тебя к
предложению как-нибудь погулять всем вместе. Все-таки лето на дворе. В самом
разгаре! А ты в четырех стенах. Не дело!
— Она права, — поддакнул Антон, запуская руку теперь уже в мою миску с попкорном.
— На пляж бы, — мечтательно вздохнула Лиза. Состроив подозрительно задумчивую мину,
она протянула руку к моей миске, и я резко отодвинул ее в сторону Антона. — Почему
мне нельзя? — сощурилась Лиза.
— У тебя точно такой же попкорн! Ешь свой! — повторил я заученную еще в далеком
детстве фразу.
— Значит#, ты так и не поборол свой бзик «Каждый должен есть из своей миски!», — с
видом ученого кивнула она, — но позволяешь брать у тебя попкорн ему.
— Ему… можно… — растерялся я. А ведь и правда, я не люблю, когда кто-то сует руки в
мою еду. Не из-за микробов — просто не люблю. Ненавижу есть, не поделив все сразу:
я окажусь самым учтивым и в итоге получу меньше остальных, уступая из вежливости.
Когда Лиза потянулась к миске, я отдернул ее моментально, не особо задумываясь над
тем, что делаю. Но рука Антона ощущалась… точно моя…
Я не сразу обратил внимание на то, что все это время сверлил Антона невидящим
взглядом.
Антон улыбнулся мне так, словно я подарил ему обручальное кольцо, и его неуместная
восторженность заразила и меня. Мы стояли над миской попкорна и глупо улыбались
друг другу, совсем позабыв о тех серьезных вещах, что зареклись обсудить, покидая
Александру.
— Мда, — крякнула Лиза, оставляя свой стул и направляясь обратно в мой «рабочий
кабинет», — слишком приторно! Разберитесь с этим, мальчики!
Захлопнулась дверь, и, кажется, на кухне стало не так светло, как было раньше. Это
всегда было особой способностью Лизы — делать мир более ярким и приятным местом, и
раз Антон к ней потянулся, то не только для меня, а для любого ее друга,
нуждающегося в ободрении или заботе.
— Она всегда интуитивно знала, когда, где и кому нужна. Моя «Супер Лиза»…
Я занял стул напротив Антона, и несколько минут мы молча жевали попкорн, мысленно
благодаря мою кузину за то, какая она. Чиркнув пальцами по дну своей половины
миски, Антон обтряс руки и облокотился на стойку, подбирая слова поточнее.
— Тебя понесло вообще не в ту степь, я про другое. — Он умолк, будто оценивая,
стоит ли игра свеч. — Мы… уже играли в мою «Красную Шапочку»… попробовали игру в
двойников у меня дома… но…
— У тебя есть еще какие-то сценарии в воображаемом списке? — попытался я угадать
его задумку.
— А почему ты задаешь такой вопрос? — выиграл я тем самым немного времени на
«подумать».
Я отошел к столешнице, взял графин с водой и начал пить с горла — громко и долго,
как верблюд. Надо было потянуть время, чтобы уложить все услышанное в нужные
ячейки. Нет… чтобы понять, что отвечать…
— В каком захочешь, разумеется, — ответил Антон. — Твои же фантазии. Если мне нужно
что-то сделать, то просто скажи.
— Да.
— Эм, прости, что? — выдал Антон самую восковую улыбку из всех возможных.
Давать задний ход было уже слишком поздно: даже если я решу отшутиться, Антон не
поверит мне и будет рыть носом землю, пока не докопается до истины. К тому же,
разве я давеча сегодня не решил рассказывать ему по возможности всю правду?.. Дал
слово самому себе — придерживайся его хотя бы день, чтобы окончательно не прослыть
тряпкой…
— А ты хочешь всего лишь увидеть меня в платье?.. Или что-нибудь сделать, пока я
так одет? — с очевидным намеком уточнил Антон.
— Ты хочешь увидеть меня в платье, чтобы погрузиться в фантазию о том, как
встречаешься с девушкой? — не то зло, не то обиженно спросил он.
— Будет тебе платье, — с улыбкой пообещал он. — Дай мне немного времени.
Солнце шпарило через широкое окно, и мои ноги, лишь частично скрытые черными
полиэстеровыми шортами, уже горели. Но поделать что-то с этим я не мог — не из
электрички же выпрыгивать навстречу прохладному ветерку, верно?
Вагон был полон. Слева, у окна сидел Антон, увлеченно любуясь весьма однотипным,
хоть и живописным пейзажем; напротив нас, тоже у окна, расположилась Лиза,
уткнувшаяся носом в мобильник. Время от времени она отрывалась от приложений лишь
для того, чтобы поворчать на солнечные блики, мешающие разглядеть тот или иной
элемент игры. Вокруг шумели люди, их разговоры не смог перегрохотать даже стук
колес. Рядом со мной сидела деловитая старушка с рассадой, объясняющая незнакомой
пожилой супружеской паре, занявшей места рядом с Лизой, что-то о помидорах и
огурцах. Беседа была до того скучна, что подслушивать ее абсолютно не было желания.
Погружаясь в свои мысли, я излишне увлекся, и яркий, жарящий свет солнца в
реальности заменили блеклые серые лучи моей памяти, покрытой толстым слоем пыли.
Давненько я не заглядывал туда… Напротив меня на абсолютно пустой скамейке возле
окна сидел недовольный заспанный мальчишка. Из-под наполовину расстегнутой темно-
синей осенней куртки высовывался черно-серый свитер, колючий даже на вид. Ребенок
качал ногами, обутыми в коричневые резиновые сапоги, водил по запотевшему стеклу
маленьким тонким пальцем, пытаясь нарисовать хоть сколько-нибудь приемлемого кота.
Ничего не получалось, и он с еще большим раздражением откинулся на спинку
деревянного сидения.
— «Не прислоняться: мало ли какие люди о спинку терлись», — уныло повторил ребенок
уже вызубренные предупреждения.
Пес какое-то время еще смотрел на него, точно говоря: «Эх, ты… даже ногой погладить
меня не хочешь…» — и положил морду обратно на лапы, печально отворачиваясь…
Солнце снова резало глаза и шпарило кожу. Я согнулся и заглянул под свое сидение.
Совсем чуть-чуть мы сидели молча, касаясь друг друга плечами. Но тут колено Антона
намеренно задело мое, и я поднял на него глаза.
Сам того не заметив, я бегло огляделся, будто забыл, сколько народа вокруг.
— Они… услышат…
— И? Теперь не разговаривать совсем, что ли? Мы этих людей никогда больше в нашей
жизни не увидим. Какая разница?
Антон ухватил меня под руку и мягко опустился виском на мое плечо. Лиза на секунду
вынырнула из игры, и мобильный телефон, направленный на нас с Антоном, издал звук,
характерный для фотоаппарата. Я с осуждением взглянул на развеселившуюся кузину,
задорно показывающую мне язык.
— Просто у меня есть одна грандиозная идейка, как слегка улучшить твою фантазию, но
для этого придется чуть-чуть потерпеть… — заинтриговал меня еще больше Антон.
— Удивительно, что Лиза уговорила тебя поехать на пляж, — продолжил он. — Правда,
когда ты написал в СМС что-то вроде: «Надень шорты — день будет жарким!» — я,
признаться, подумал немного иное…
— Не сказал бы, что испытал разочарование. Все-таки возможность увидеть друг друга
в настолько не обыденной обстановке… необычайно интересна.
***
— Не хочу жаловаться, — заговорил он, пряча руки в глубокие карманы длинных бежевых
шортов, — но не слишком ли далеко мы уехали лишь для того, чтобы сходить на пляж?..
— Это сюрприз, — ответил я, силой вытаскивая его левую руку из кармана и сплетая
наши пальцы. На дороге, кроме нас, никого не было, так что проявление нежности вне
дома сейчас далось мне легко. — Потерпи совсем чуть-чуть.
Мы поднялись на крыльцо, и я уже другим ключом открыл входную дверь. Лиза по-царски
махнула рукой:
— Чего, например? — кивнул ей я. — Воды из-под крана? В этом доме никто не ночевал
месяцами, тут нет еды. Я сперва должен буду съездить в супермаркет в близлежащий
городок. А ты пока пей сок из своего рюкзака.
— Но я же его для пляжа припасла, — по-детски надула губки Лиза.
— Я тогда поеду прямо сейчас, а дом тебе покажет Лиза, — сказал я Антону, пряча
цепочку с ключами обратно под футболку.
— А с тобой нельзя? — как можно тише спросил Антон, будто от громкости его голоса
зависела и степень его «наглости» в моих глазах.
— Если тебе подойдет материн велосипед по росту, то почему бы и нет. Лиза, ты пое…
Мне не было смысла договаривать: все было понятно и без слов. Присосавшись к
пластиковой белой трубочке, Лизка развалилась в кресле, а сок покоился на ее
вздымающейся от дыхания груди. Не уверен даже, слышала ли она меня, разморенная
жарой и долгим скучнейшим путешествием.
— Так, понятно, поедем только мы… Лиза, ты за домом сможешь присмотреть, или мне
его закрывать на ключ?
***
— Да, но это не сама фантазия, не ее суть. Там… в другом дело… — туманно ответил
он, только сейчас оставляя дерево в покое.
Я призадумался.
— Секс на дереве?..
— Но мы можем это сделать сейчас? Раз мы уже почти что в лесу…
— К сожалению, нет, — вздохнул Антон, обнимая колени. — Для задуманного мне нужны…
кое-какие аксессуары. А я их еще не прикупил.
Так. Но я промолчал. На этот раз просто потому, что это был риторический вопрос:
Антон и так явно был в курсе того, насколько он прав.
— Мы ведь сегодня пойдем на пляж? — внезапно узнал Антон, на самом деле ничуть не
меняя тему.
Он улыбнулся. В самом начале нашего знакомства от этой улыбки у меня бы кровь стыла
в жилах, но теперь, когда я, кажется, заразился его тягой к новому и неизведанному,
она сулила мне яркие эмоции и неповторимые ощущения…
Комментарий к Глава 41
Да, увы, развитие сюжета про платье переносится на небольшое количество глав,
но того требует произведение, и автор в этом случае бессилен. Такое бывает.
— …и она так все наше совместное детство поступает! — продолжал вещать я. — Один
раз ее Бог уже наказал: ехала передо мной, на спуске с горки специально затормозила
и себе же цепь сорвала.
— Не сказал бы, что верю… — туманно ответил я. — Я… надеюсь… А ты?
— Мои родители атеисты, так что и я, наверное, тоже, — пожал плечами Антон. — А ты,
Лиза?
— Бабушка говорила, что Бог есть! — откликнулась она, вновь начиная передо мной
испытывать судьбу. — Значит, он есть!
— Уверена, Бог любит меня такой, какая я есть!!! — что было мочи закричала Лиза,
тормозя. Мое переднее колесо столкнулось с ее задним! Лизка устояла, вовремя вернув
обе ноги на землю — а я вместе со своим велосипедом завалился на бок, поднимая
облако пыли.
***
Когда утрамбованная машинами земля сменилась под нашими ногами песком, сквозь
который то тут, то там пробивались робкие пучки зелени, мы спешились и оставшиеся
пару минут пути преодолели на своих двоих, везя велосипеды за рули. Из-за стены
деревьев и высоких кустарников доносились веселые возгласы нескольких десятков
голосов и шум волн. Деревья слева поредели, и мы втроем наконец ступили на типичный
приозерный пляж. Солнце разогревало песок, в котором копошилась ребятня с
разноцветными ведерками, совками и формочками. Где-то сбоку из открытой машины,
припаркованной прямо у камышей, раздавалась придирчивая мелодия повторяющегося
радио-хита. Женщины в солнцезащитных очках и неимоверно широкополых соломенных
шляпах болтали на берегу и поглядывали, как их чада на мелководье топят друг друга
со смехом и визгами. Немногие мужчины загорали на песке, дремля или почитывая
газеты, другие же спасались от жен и детей на самой середине озера, куда не долетал
галдеж с берега. Молодежь не слишком интеллигентного вида оккупировала шаткие
скамейки, распивая пиво среди белого дня.
Я хотел заверить его, что все в порядке, но язык не повернулся ему солгать. Я
открыл рот — и тут же сомкнул губы, подозрительно озираясь. Давненько я не бывал в
столь людных местах…
Лизка, как знаток данного пляжа, уже выискала лучшее, с ее точки зрения, место: у
линии, где столкнулись песок и трава. На зелени развалился ее велосипед, как и наши
через полминуты, а на песок легло большое бежевое покрывало, которое она еще дома
по-варварски примотала скотчем к багажнику. Энтузиазм из нее фонтанировал!
Расстелив покрывало, Лизка села на него, тут же вскочила, сняла блузку и бриджи,
поправила где только можно купальник невнятного розово-оражневого цвета, уселась на
покрывало вновь, скрутила одежду в ком, подложила под голову, поерзала на нем и
неудовлетворенно начала закапывать ноги по щиколотки в песок. Время вокруг нее
будто бы шло совсем иначе: мы с Антоном только-только аккуратно разместили
велосипеды на траве, а Лиза уже освоилась на этом пляже настолько, что могла идти
знакомиться со всеми вокруг, как делала в раннем детстве. Радует, что она уже
выросла из того возраста, когда заставляла меня играть с ней в догонялки и
выматывала как быка на корриде.
— Кому-то нужно будет присмотреть за вещами, так что идите пока, купайтесь. Лиза же
уже в купальнике. А я потом.
Услышав свое имя, кузина в прыжке поднялась на ноги, схватила Антона за руку и
поволокла его к воде. Мальчишка все время тревожно оглядывался, словно боясь, что
меня украдут вместе с велосипедами. Он заходил в воду спокойно — Лиза в нее с
разбегу упала, и поднятой волной обратно к берегу чуть не унесло визжащих
ребятишек. Картина была до того знакомой, что через завесу настоящего время от
времени начинало просвечивать далекое прошлое: другой песок, другие камыши, другое
озеро… Маленькая, но невероятно громкая девочка в трусах с котятами несла к воде
большой плавательный круг. На ее руках уже красовались надувные «крылья», но так и
ей, и ее родителям, и мне было только спокойнее. Даже не верится, что тот озорной
карапуз, бросающийся с берега песком в воду, чтобы окончательно ее замутить,
превратился в сверхактивную взрослую девушку. Взрослую телом, но, судя по
поведению, никак не разумом — оно и к лучшему! Побыть сдержанной скучной взрослой
Лиза всегда успеет, а окунуться в детство вновь не удастся, увы…
— Ты что, пытался утопить ее? — спросил я у Антона, стоящего над одноклассницей с
нотками вины в прекрасных небесного цвета глазах.
— Он в меня как будто из таза водой плеснул — и прямо в рот… — пробурчала в
покрывало Лиза, обнимая голову руками.
— Я не специально. Может, это тебя Бог наказал?.. — ухмыльнулся он куда-то в бок, и
я с суровой полуулыбкой посмотрел на него. «Бог наказал», да?.. Где-то сегодня я
это уже слышал… Антону хватило одного взгляда мне в глаза, чтобы понять: я все про
него знаю. Виновато попинав босой ногой песок, он спросил: — Ты ведь пойдешь сейчас
купаться, да?.. Лиза за вещами последит…
Вот паршивец… Но говорить с ним при Лизе смысла уж точно не было. Так что, взявшись
двумя руками за низ футболки, я начал раздеваться.
Антон напряженно следил, как я снимаю шорты, потом кивнул, подперев подбородок
кулаком, и тоном ученого проговорил:
Оставляя Лизу на покрывале, мы двинулись к воде. Антон молча шел рядом, но я опять
чувствовал, как видоизменяется, перестраиваясь, на этот раз всего одна мысль в его
голове. Найдя желанную формулировку, он все же озвучил:
— Ты ведь понимаешь, что это то же самое, как если бы у Лизы на купальник было
надето нижнее белье?.. Развозбуждающе и странно.
— Ну что поделать, — подходя к воде, пожал плечами я, — ты сам выбрал меня, такого
развозбуждающего и странного.
Антон улыбнулся, заходя в воду по пояс, далее он уже плыл. Меня тянуло сделать
прыжок, как Лиза, чтобы беспардонно забрызгать всех вокруг, поднять волну, добавить
веселья в ежедневную рутину, в какую обязательно превращается купание, если каждое
утро тебя выгоняют на озеро чуть ли не хворостиной, как было у меня в детстве. Но
раз Антон ведет себя по-взрослому рядом со мной, то и я должен держать марку. Так
что в воду я погрузился практически без брызг, чинно плывя вперед.
— А это… то самое озеро, про которое ты рассказывал Александре? — осторожно узнал
Антон, удаляясь вместе со мной от берега, только спиной вперед.
На несколько секунд Антон потупил взор — не знаю как, но я понял, что ему
вспомнилась моя бледность сразу по прибытию на пляж. И больше вопросы задавать он
не стал. В отличие от меня!
— Скажи-ка, а Бог наказал Лизу за что? За то, что она с велосипеда меня скинула?
— Возможно… — уклончиво ответило «божество», резко меняя курс. Мне пришлось сделать
то же, раз уж я хотел продолжать беседу. Берег теперь был слева от нас и по-
прежнему удалялся; заросли камыша редели, и впереди из шелестящей на ветру зелени
постепенно выныривали три массивных светло-серых валуна.
Я хохотнул и набрал в рот воды, отдающей тиной. Представляю, каково было Лизе: она
эту водицу не просто попробовала, а наглоталась ею по-полной! Антон, конечно, тот
еще коварный злодей, но никто прежде за меня не вступался, пусть и в манере
«психопата»… Приятно, когда хотя бы один человек на твоей стороне…
Пока я раздумывал, злиться мне на Антона или быть благодарным ему, мы подплыли к
берегу и валунам так близко, что мои ноги чиркнули по дну. Антон вышел из воды на
пятачок, окруженный этими необъятными камнями, и поторопил меня мановением руки.
— Ты что, целенаправленно сюда меня вел? — спросил я, разгребая руками воду, чтобы
вырваться наконец из словно не желающего меня отпускать на сушу озера. Антон
кивнул:
— Я приметил это местечко, пока плавал вместе с Лизой. Решил, что оно подойдет
лучше всего…
— Лучше всего для чего?.. — осторожно уточнил я, выйдя наконец к камням. С пляжа,
раскинувшегося левее, доносились голоса и музыка, а в широкие зазоры меж валунами
можно было увидеть отдыхающих.
— Не будет ведь совсем уж крайней степенью наглости, если я попрошу тебя о
римминге, правда?
Только услышав столь откровенное словцо, сорвавшееся с его уст, я ощутил, как
запульсировала кровь, приливающая к моему члену. Как под такой невинной внешностью
и первичной внутренней холодностью, отстраненностью может скрываться маленький
суккуб?.. Но каким бы ни был ответ на этот вопрос — я все равно от Антона буду в
восторге!
— Будь так добр, — намеренно переигрывая, заворковал Антон. — Вылижи меня как
следует!
Его язык прошелся по моей щеке, и пусть просьба была явным приказом, я зачел
«прогиб». Или, что куда вероятнее, я просто не мог отказаться ему подчиняться…
Стоя надо мной на четвереньках, как можно ниже опустив бедра, Антон приспустил
плавки прямо перед моим лицом. Более ясный намек на то, чего же именно он от меня
требует, сложно представить! Погладив его промежность и стерев с кожи капли озерной
воды, я свез боксеры Антона до колен, помогая снять их полностью. Последний элемент
одежды, отделяющий мальчишку от наготы, отправился на ближайший камень. Тем
временем мой член высвободился из шорт. Антон мучительно медленно целовал его
влажными губами, изредка проходясь языком по всей длине. Лишь ощутив широкую
поверхность моего языка, Антон взял член в рот, принимаясь его сосать. Что это —
благодарность за выполнение его просьбы-приказа? Или же «пряник» за успешное
подчинение? Элемент моей дрессировки…
Чем тщательнее я вылизывал анус Антона, тем трепетнее мальчишка делал минет. Меж
всхлипами проскальзывали его певучие стоны, и, признаться, они сейчас были мне
гораздо важнее, чем движения его губ и языка. Оторвавшись от пульсирующего колечка
мышц, я лег затылком на песок, обронив всего одно слово:
— Сядь.
Антон выпустил член изо рта и обернулся. Он прекрасно расслышал меня, но для пущей
уверенности все же решил уточнить:
— Что?..
Его удивленное лицо порозовело; редко мне удается вызвать у него смущение, и я
особенно люблю эти моменты, ведь именно в них проявляется то ядро хрупкости и
ранимости, которое спрятано под семьюдесятью слоями властности и своевольности, но
все же составляет фундамент его личности. Основу того человека, которого я люблю…
Выпрямив спину, Антон накрыл собой мое лицо. Он громко застонал, когда мой язык
вошел в него значительно глубже, чем до того. От повторяющихся раз за разом
проникновений Антон терял контроль. Он не мог тихо дышать — лишь шумно втягивать
воздух и выдыхать сплошными стонами. Его ноги все сильнее дрожали, как и ладони,
упирающиеся мне в грудь. Не выдержав долго такой сладкой пытки, Антон кое-как
добрался до двух левых валунов, прогибаясь и разводя руками ягодицы — натягивая
кожу и трепещущий от ласк сфинтер до предела.
— Возьми меня, — последовал новый приказ, и мальчишка уткнулся лицом в зазор между
двумя камнями. — Хочу представлять, как ты имеешь меня там, в окружении толпы…
— Обожаю это ощущение, когда ты кончаешь в меня… — с сексуальной хрипотцой изрек
он, прижимаясь теснее к моим бедрам.
— Не стоит говорить нечто подобное… Иначе тебе снова придется меня удовлетворять… А
пробыть еще дольше на этом солнцепеке — лучше убей меня…
После секса может хотеться спать. После него может хотеться пить или есть. Но
никогда у меня после соития не возникало желание, мать твою, плавать!
Как такового, выбора у меня, в принципе-то, и не было. «Плыть обратно на пляж или
поселиться на пятачке, окруженном тремя каменными глыбами» — так себе варианты… Я
нехотя заползал в воду, Антон же был полон сил. Вероятно, в нем играла юность, а во
мне ее запас иссякал. Путь назад казался длиннее в два-три раза. Порой я
останавливался, набирал побольше воздуха в легкие и ложился на воду, чтобы немного
отдохнуть. Антон же с естественностью русала плескался где-то неподалеку, вежливо
ожидая меня. В одну из таких минутных передышек, пока мелкие волны шумели, силясь
поглотить мое тело, а белоснежные облака лениво скользили по чистому голубому небу,
меня посетила въедливая мысль. «Разве могут мужчины в возрасте, связываясь с
молоденькими прошмандовками, чувствовать себя моложе, чем они есть?» Когда рядом со
мной Антон, я зачастую ощущаю себя разваливающимся на части стариком — и причиной
тому никак не разница в возрасте: возраст — просто цифра. Всему виной его
выносливость, активность, энергичность… все то, что обычно свойственно молодежи, но
почему-то все меньше свойственно мне, хотя, казалось бы, двадцать три года…
— Но ты ж… меня выловишь, правда? — сплюнув попавшую в рот озерную воду, спросил я.
— Я хочу, чтобы ты свалил восвояси, — гордо ответила Лиза, сплетая руки на груди:
сейчас для нее это было не столько выражение негодования, сколько защита бюста от
бесстыдного взгляда настырного кавалера. — Повторяю: мне это не интересно!
Парень уже открыл рот, как вдруг нависшая над ним моя тень сбила его с мысли.
Обернувшись, он шарахнулся на шаг, но в следующую же секунду вернул бесстрашно-
обозленное выражение лица; позади меня зашуршал песок — это подоспел Антон,
искренне не понимающий, что происходит и по какой причине.
— А что такое? — громко, нараспев, спросил предводитель своей маленькой банды,
распаляясь. — Я бы быстро вернул ее тебе: сучка с таким острым языком мне на два
раза не нужна — и одного будет достаточно! — Его свита гадко рассмеялась. Антон,
прошипев что-то, дернулся вперед, но мое плечо вовремя его остановило.
— Все сказал? — сдержанно уточнил я, не сводя с хама сердитых глаз. — А теперь
убирайся.
— А что такое? — повторился он, делая смелый шаг вперед. — Или ты не ее парень, а
вон этот твой п*дорок?
Мои руки схватили языкастого подростка за грудки раньше, чем такая мысль вообще
сформировалась в моей голове. Его лицо вмиг побледнело, как только черные шлепанцы
оторвались от песка. Подняв ублюдка на полметра, я исподлобья взглянул в его
испуганные глаза.
— И… — борясь с шоком, начал он, — это же ты припас для меня, когда Лиза пригласила
меня к тебе домой впервые?..
Я шарахнулся от него так же, как и проученный невежда от меня минутой ранее.
— Как Я на такое должна реагировать!!! — крикнула Лиза. Она с силой дернула меня за
руку, чуть не вывихивая ее, и я болезненно приземлился задом на покрывало. Кузина
положила голову мне на плечо, с нежностью обхватывая за локоть. — Спасибо…
— Вас долго не было… — обиженно добавила она. — И чем занимались столько времени…
***
Не знаю, сколько времени прошло с той минуты, как я, переодевшись в сухую чистую
одежду, вышел на крыльцо и занял одно из двух плетеных кресел. Вокруг уже успело
стемнеть. Где-то у забора в высокой траве громко стрекотали кузнечики. У одиноко
горящей над входной дверью лампы кружилась мошкара, привлеченная единственным
источником света в ночи. Изредка с главной дороги долетал шум машин, проезжающих по
навеки утрамбованной земле, и как только все затихало, на несколько секунд
стрекотание становилось оглушительным.
— Как тут тихо, — произнес он, наблюдая за колышущимися на легком ветру листьями
ближайших кустов.
— Антон… — Он повернул голову, когда мои пальцы легли поверх его. — Если нечто
подобное вновь произойдет… я не буду бездействовать… Сразу ударю того, кто только
попробует оскорбить тебя или Лизу…
— И что?
— А то, что без навыков шансов на победу в настоящей драке у тебя маловато, —
вздохнул он, переводя взгляд на ночную темноту. — Вообще, я до сих пор удивлен, что
твои кулаки девственны. Как бы пошло это ни звучало, — рассмеялся он, очевидно, как
и хохотнувший я, подумав про фистинг. — Телосложение у тебя хорошее, силы хоть
отбавляй — как? Ты ведь не занимаешься спортом, я более чем уверен.
— Ну, у меня дома есть гантели, — пожал плечами я, по-прежнему разглядывая его
прекрасные длинные пальцы. — И отжиматься весело, если рассыпать по полу драже и
подбирать их без помощи рук.
— Ты серьезно? — встрепенулся я, и кресло тихо скрипнуло. — Но… ты ведь будешь моим
спарринг-партнером в таком случае?
— Даже если я буду бить тебя в полную силу? — спросил он немного погодя.
— А с чего ты взял, что я шутил? — Его пальцы накрыли мои и с силой сжали их,
словно я вот-вот собирался убежать вон с участка, а теперь, к сожалению, не смогу.
Кажется, в моем взгляде опять отразился страх, и на губах Антона расцвела пугающая
еще больше властная полуулыбка. — Подобные забавы — это не больно, уверяю. Флоггеры
из мягкой кожи даже не оставляют следов…
— Я и сам об этом много думал, — поделился Антон, не выпуская мою руку. — Сперва я
был согласен со школьным психологом: что я пытаюсь подчинить тебя, чтобы удержать
рядом, не дать отдалиться окончательно. Но сегодняшние события пробудили во мне не
страх потери. Я видел, как ты поднял того придурка — как напрягались твои мышцы под
кожей, покрытой каплями воды, как тебя заполнил гнев, как он отразился на твоем
лице… Я сиюминутно захотел подчинить тебя себе, потому что ты стал похож на самого
настоящего зверя. Как когда насиловал меня в парке…
Я рвано выдохнул, прикрыв глаза. Его слова ласкали мои уши, точно он касался их
языком, а жар затапливал уже не только лицо, но и шею, и грудь под тонкой белой
футболкой. Дуновения прохладного ветра были бессильны и ничуть не охлаждали будто
бы плавящуюся кожу.
— А это ничего, что мы останемся здесь ночевать? — опомнился Антон и ослабил
хватку. Вовремя: мои пальцы уже пульсировали. — С Везунчиком все будет хорошо?
— Да, перед поездкой я отдал его матери. На неделе она его привезет обратно… Уже
поздно. Пора на боковую. Лиза, вероятно, уже выбрала комнату, в которой будет
спать. Ты сможешь выбрать из оставшихся двух.
— Вот и хорошо…
Комментарий к Глава 43
Согласно данным Фикбука, "написано 200 страниц, 42 части" — ура двум
сотням!=3
========== Глава 44 ==========
Сложно выразить, насколько же я был рад вернуться домой, в родную квартиру. Без
Везунчика в этих стенах было невероятно пусто, хотя, казалось бы, отчего — он ведь
никогда не шумел и не носился по комнатам, лишь молчаливо поглядывал на меня, лежа
на полу или на диване. Со дня на день мать привезет его ко мне, а пока придется
вновь существовать рядом с давно знакомым соседом — одиночеством.
— Мы тихо… — ответил он, не переставая мягко тереть мой встающий член.
Мне было нестерпимо жарко из-за летнего пекла, не унимающегося даже ночью. Я был бы
рад развалиться на кровати в гордом одиночестве — но лежал вместе с ним. Был бы
счастлив поскорее уснуть и перестать маяться от духоты — но целовал Антона,
чувствовал его язык, скользящий между моими губами; горячие ладони, обжигающие
щеки; кончики пальцев, касающиеся мочек и время от времени поглаживающие их. Я не
превозмогал себя, ничего не делал через силу. Каким-то невообразимым образом
упоение Антоном спасало и от жары, и от кошмаров, и от тягостных мыслей,
призывающих их. Одно присутствие этого мальчугана в моей жизни берегло меня от
всего, что пытало раньше… Оставшиеся до рассвета часы мы пламенно целовались,
соприкасались сочащимися смазкой членами, водили руками по коже друг друга, не
нарушая медленного и оттого в чем-то возвышенного ритма. Ритма гораздо более
неспешного, чем биение наших сердец…
***
С лестничной клетки на меня смотрели чарующие, как и семь лет назад, серо-зеленые
глаза. Их обладатель был высок и атлетичен. Не слишком короткие жесткие волосы по
цвету были ближе всего к свинцовому осеннему небу, с коим всего несколько лет назад
перестали ассоциироваться… Минувшие годы лишь самую малость отразились на
харизматичном прямоугольном лице, добавив нотки истинной мужественности. Если
прошло семь лет, то сейчас этому человеку должно быть где-то… тридцать… тридцать
один…
— Брат сказал, где я живу? — спросил я, наблюдая, как он снимает беговые кроссовки.
— Только если на диване. — С глубоким вздохом, как вежливый, но усталый хозяин или
лишенный профессионализма дворецкий, я понурено препроводил человека из моего
далекого прошлого к стойке и указал на правый табурет. — Садись только туда.
— А почему нельзя на левый? — заинтересованно спросил он, занимая указанное место.
— Холодной воды, если можно. На улице невообразимое пекло… Удивлен моему появлению?
— Его голос был бодр и весел, словно энергией подпитывала сама неожиданность
сложившейся ситуации.
— Семь лет прошло: сам-то как думаешь? — Плеснув воды из графина, я поставил полный
стакан перед собеседником, но тот не торопился начинать пить. Взгляд глаза в глаза
нервировал, вынуждал воображаемых змей в животе скручиваться тугими кольцами,
сдавливая кишки… Присев напротив, я заинтересованно разглядывал собственные
пальцы — змеи засыпали. — Удивительно, что ты вообще связался с братом: я думал, вы
разругались еще семь лет назад. С чего бы вдруг возобновлять общение?
— Допустим. Но что это меняет? Целая вечность минула. Я как будто впустил в дом
незнакомца — даже не знаю, как к тебе обращаться. «Алексей»? Слишком формально.
«Леша»? Словно фамильярничаю. «Алекс» или «Лекс»? Все эти ники канули в лету вместе
с той порой, когда вы с братом дни напролет играли в стрелялки.
По-прежнему полный стакан загремел по столу, освобождая место для широкой ладони,
прильнувшей к полировке.
— Чт…
…Под мощными черными волчьими лапами захрустел девственный снег, выпавший целую
вечность назад. Не способный вырвать ногу из глубокого сугроба посреди темного
леса, я обернулся на рычащего зверя.
— Что ты вообще помнишь из того времени? — прозвучало далекое эхо Лешиного голоса.
Ладони мерзли, увязая в снегу. Я оглянулся, как только позади пророкотал волчий
рык, и вокруг вновь не было ничего, кроме бескрайних снегов и черных пик елей,
тянущихся к космической пустоте.
Я вспоминал…
7 лет назад…
— Можно чуть потише? — осторожно спросил я, почесывая питомцу макушку. — Сим боится
громких звуков.
— Так, может, не нужно было сюда припираться с кроликом? — в своей обыкновенной
грубой манере ответил Валик, не отрываясь от монитора.
Меня тянуло добавить еще кое-что: рассказать брату о том, какая ссора вновь
разразилась, когда мама попросила отца сделать телевизор потише; о том, что ушла
она спать днем из-за боли в сердце после этого скандала… Но принцип «не выноси сор
из избы» склеил мне губы, ведь в комнате мы были не одни.
— Не задирай нос, — угрюмо ответил Валик, оставляя компьютерное кресло. — У моей
мышки клик проглючивает.
— Да-да-да, — скептически проговорил победитель, и я беззвучно рассмеялся, опустив
лицо.
Лекс поднялся со стула, медленно прошел к дивану и сел справа от меня. Пока я
слышал его шаги, каждый из них приглушенным раскатом грома отзывался внутри моей
головы…
— О, ты говоришь это всем, кто скидывает твое бездыханное тело за пределы карты!
— Чуть посмеявшись, мы замерли на диване. Только Сим хаотично дергал носом. — Если
честно, мне немного жаль, что ты — лишь приходящий в гости друг Вэла. Если бы ты
был моим братом, а он — твоим другом, мне было бы куда проще и приятнее жить.
— А что он такого ужасного делает? — удивился Лекс, нежно почесывая Сима меж ушей.
— Ну, например, в последнее время — а это примерно год! — он не упускает любой
возможности сказать, что у меня «жопа кошелем». Не знаю, чего он прицепился к моей
пятой точке, но я уже стараюсь ходить по отношению к нему всегда передом, чтобы
лишний раз не напоминать про «убойную остроту». Обхожу его так, словно за спиной
краденое прячу.
— …А на его приколы просто наплюй. У кого что болит, тот о том и говорит: когда Вэл
садится на стул, его кости гремят так, будто где-то рядом сбивают кегли.
— Ты… промахнулся… — неловко указал я взглядом на его руку. — Кролик рядом. Ты меня
держишь за ногу…
— Да? — как-то уж слишком рассеянно спросил он, не глядя вниз. — Ну надо же.
— Ну… да…
Краснея еще больше, я умолк. Указательным пальцем Лекс мягко поглаживал Сима по
белой лапе, продолжая греть мое бедро ладонью. Воздух пропитался запахом его
одеколона, и, вдыхая как можно глубже, я прикрыл глаза…
***
Ночью того же дня…
В последнее время мне все чаще стали сниться эти странные сны… Наверное, такие
сновидения и посещают слепых с рождения людей — состоящие из кромешной темноты
перед глазами.
Я чувствовал, как тепло скользило по внутренней стороне моего бедра. Как кончики
пальцев проникали под ткань боксеров, очерчивая линию по ноге, обжигающую точно
разогретый обруч. Как вторая рука спускалась с шеи на плечо, с него — на грудь и
замирала. Как через пару секунд она плавными круговыми движениями принималась
массировать неразвитые мышцы, и к члену медленными темпами начинала приливать
кровь…
Обронив тихий стон, я согнул правую ногу, и ладонь с бедра наконец-то сдвинулась.
Тепло ласково касалось яичек, вскользь спускаясь к ягодицам и поднимаясь вновь.
Возбудившись до предела, я шумно втянул носом воздух, и легкие заполнились знакомым
одеколоном. Никогда бы не подумал, что запахи могут сниться… Этот аромат я узнаю из
тысячи…
— Алеша…
***
Перед ним на кривых лакированных досках стоял системный блок. Одна его боковая
панель была откручена и лежала рядом. Используя баллон со сжатым воздухом, Валик
вычищал пыль, насосавшуюся внутрь через кулер.
— А что? — прокряхтел Валик, утопая в пыли, и ухмыльнулся: — Влюбился, что ли?
Воцарившееся молчание было мучительным только для меня: Валик-то решил, что я
безмолвно сношу очередную его «превосходную» шутку… Я сжал кулак, и два винтика до
боли врезались в кожу.
— Возможно… — Я виновато опустил лицо. — Он… добрый… Ему нравится, как я играю на
пианино… С ним весело и интересно…
— Марк. Он — парень. И старше тебя на восемь лет. Не неси бред. Это отвратительно.
«Отвратительно…» Мои кулаки сжались еще сильнее. Брат отвернулся, и только за его
спиной я позволил вытереть повлажневшие глаза. «Отвратительно…»
«Отвратительно…»
«Отвратительно…»
***
Этот сон… Я был вне себя от счастья, осознав, что он вернулся. Ну почему он снится
только раз в пару дней, а иногда и всего раз в неделю!..
В непроглядной темноте тепло снова окутывало меня. Фантомные руки гладили торс, не
пропуская ни одного его обнаженного участка, требовательно, но ласково сжимали
бедра. Там, где они касались меня, вспыхивал жар, и вот я уже горел почти весь…
Я не мог дышать спокойно: каждый мой вдох обращался в хрип, каждый выдох — в полный
наслаждения стон. Я умирал в постели, впервые испытывающий подобный экстаз!
Разрядка не заставила себя долго ждать: я кончил с мычащим вскриком, но по-прежнему
ласкающий меня огонь поглотил все без остатка.
Какое-то время я лежал без движения, пытаясь привести мысли в порядок. Жар
отступал, но усмирить дыхание все равно не удавалось. Открыв глаза в затопивших мою
комнату сумерках, я попытался ощупать трусы — надо было разобраться, кончил я
только во сне или еще и в реальности. Поверх приспущенных до яиц боксеров лежал
обмякший член, весь мокрый и скользкий. Не понял… Я мастурбировал во сне?.. Но ни
на животе, ни на груди, ни на белье не было ни капли спермы.
***
— Понятно. Иди.
Я отступил от стола, но перешагнуть через порог так и не смог. Пальцы до боли сжали
косяк, и я обернулся.
— НЕ ПРОИЗНОСИ ЭТО ИМЯ БОЛЬШЕ НИКОГДА! С ЭТОГО ДНЯ ТАКОГО ЧЕЛОВЕКА НЕ СУЩЕСТВУЕТ,
ТЫ ПОНЯЛ?!
Даже родное окружение безопасной комнаты не помогло унять дрожь, охватившую теперь
еще и губы. Я рухнул на винтовой табурет и ослабевшими пальцами поднял крышку
пианино. Чтобы вспомнить, как управлять собственными руками, мне потребовалось
время, но вот заиграли верные клавиши. Пропуская первый куплет песни, единственной
способной передать мое состояние, я влился в проигрыш, и чем дольше я играл, тем
сильнее пальцы вбивали клавиши. Музыка оплетала мое сердце, перенаправляя хотя бы
малую часть терзающей его боли в музыкальный инструмент и обращая муку — в звук…
Мой голос дрожал, а из-за выступивших слез я играл почти вслепую. Дыхание срывалось
с каждой страстной нотой, усиливая ее в моей голове, насыщая болью и подавленным
криком…
Я уже открыл рот, чтобы оспорить его последнее заявление, но в памяти всплыло
скептически глядящее на меня лицо Антона, и я прикусил язык. Сам хорош, ничего не
скажешь. Но…
— Не важно! — опомнился я. Всплеснув руками, я чудом не сбил со стола графин. — И
что это за разговоры о том, что в вашей с братом ссоре замешан я?
— Как-то ночью он застал меня, когда я делал тебе минет, — влет ответил Лекс.
Стыд вспыхнул со столь ужасающей силой, будто кто-то огрел меня тазом по затылку.
Схватившись за голову, я закружил перед стойкой, способный повторять лишь Лизину
мантру для справления со стрессом, силящимся раздавить психику неподготовленного
человечка точно пресс.
— Боже мой… Боже мой!.. Боже мой, Боже мой, БОЖЕ МОЙ! — с впечатляющим
разнообразием интонаций стенал я, до боли вцепившись в волосы. — Как… Чт… БОЖЕ МОЙ!
Да что с тобой не так?!
— Я спал!!!
— Нет, не спал. У тебя был чуткий сон — я видел по утрам: ты просыпался, стоило
матери открыть дверь в твою комнату. Когда я навещал тебя по ночам, ты не мог не
проснуться. Но тебе было выгодно спать, правда же? С твоим-то гомофобным отцом и не
менее гомофобным братом.
— Назовем это командировкой. Подумал, что поездка именно в эту страну и именно в
этот город — знак свыше, и пора бы восстановить былые мосты.
— Не только. С Валиком тоже. Понятное дело, и семи лет ему не хватило, чтобы
остыть, но в ходе весьма резкого телефонного разговора всплыла одна очень
интересная деталь… и вот я здесь.
— «Деталь»?..
— Что? Нет, пхф… — Я фыркнул еще трижды прежде, чем понял, что это уже явный
перебор. Правдоподобно солгать не вышло, как, собственно, и всегда, и пришлось
экстренно откапывать зрелую рассудительность среди истощенных внутренних ресурсов.
— Даже если нечто подобное и имело место быть, прошло семь лет. Семь лет! Или ты
думал, что приедешь, а я брошусь к тебе на шею? Это — розовые сопли даже по меркам
сверхидеализированных низкопробных романов.
— Разумеется. Но раз ты тогда питал ко мне больше, чем просто дружескую симпатию,
что мешает зародиться этому чувству вновь?
— Сперва я хотел ответить тебе: «Это невозможно потому, что мое сердце уже
занято», — откровенно признался я, зацепившись взглядом за одинокую шерстинку
Везунчика на полу. — Но ты посчитал важным усматривать «знаки», так что почему бы и
мне не сделать так же? Ты здесь — это знак! Знак того, что я должен высказать все
накопившееся на душе за первый едва не сокрушивший меня год. Всего один год, ведь
оставшиеся шесть я о тебе не вспоминал. Почти двенадцать месяцев я продолжал
хранить тускнеющую с каждым днем надежду получить от тебя весточку. Я первым
срывался, когда в доме звонил телефон. Всякий раз я чуть ли не навстречу почтальону
бежал, неизменно не находя ни одного письма, адресованного мне. Я бы смог понять
тайную переписку, тайные встречи, тайные звонки, но… Ты был единственным человеком,
бывавшим в том доме, с кем я мог поговорить. И ты бросил меня, даже не подумав
связаться со мной, так ведь?
— О, я уже успел об этом подумать — только что. Я бы не оставил его одного ни за
что на свете, если бы он нуждался во мне. Я бы поддерживал его и защищал, чего бы
мне этого ни стоило, просто потому, что я ему нужен. Потому что мои чувства — не
пустая бравада. Чем, выходит, не мог похвастаться ты.
Тяжело вздохнув, Лекс прикрыл глаза ладонью. Кажется, мои слова достигли его
совести. Когда он снова заговорил, его голос больше не был пропитан оптимизмом и
самоуверенностью. Он был заполнен сожалением, пронимал своей глубиной.
— Да, но ты всегда был куда умнее, чем люди твоих лет. Поэтому нечестно сравнивать
мою бестолковость с твоей вдумчивостью.
Зверь внутри меня повел мордой из стороны в сторону, словно ему в глаза полетел
серпантин. Редко кто-либо делает комплименты, не надеясь при помощи них чего-то
добиться…
Лекс медленно оставил табурет и подошел ко мне на шаг. Его руки сжали мои локти,
перечеркивая возможность отстраниться, однако и это не помогло ему приблизиться к
моему лицу: впервые за долгое время воспользовавшись гибкостью, я отклонился так,
будто в рот мне пытались залить щедрую порцию касторки. Остроумный и в меру грубый
комментарий уже готовился сорваться с моих уст, когда краем глаза я заметил
движение в прихожей. Еще секунда — и к голове Лекса устремилась его спортивная
сумка. В последнее мгновение он успел отпрыгнуть, и «снаряд», вскользь коснувшись
стойки, сбил почти пустой графин и рухнул на пол, в окружение осколков.
— Да ладно, он не был ценным… — громким шепотом сообщил я. Услышав голос Антона, я
испытал истинное облегчение, ведь сначала грешным делом решил, что это Павел явился
по мою душу… Меня не особо пугает перспектива общественного осуждения, но в дрожь
бросает от одной только мысли о том, как жестоко второй отец Антона может захотеть
со мной расправиться…
Кажется, только я из всех присутствующих не смог уловить, что же имел в виду Антон,
но его точный выпад принес ему победу в словесной перепалке. Безрадостно
усмехнувшись, Лекс забрал из-под стойки сумку и взвалил ее на плечо.
— Тебе есть, где ночевать? — крикнул я ему вдогонку. Было ясно: Лекс уходит с
концами, а не отправляется на часовую прогулку по городу. — Дать денег на отель?
Судя по тону, мое предложение его тронуло. Прощаться на такой ноте было куда
приятнее… Тихо хлопнула входная дверь, и мой висок заныл по вине сосредоточенного
взгляда Антона.
— Есть о чем поговорить… — наконец сказал он, от подавленной злости поджимая губы.
— Похоже на то…
Долгое молчание угнетало… Согнувшись над барной стойкой, Антон прятал лицо за
светлой челкой. Даже волосы его в эти минуты поникли, потяжелели и потеряли цвет.
Тряхнув головой, он усмехнулся в потолок, совсем как в кабинете школьного
психолога, когда узнал о моем недоверии.
— Я… я понимаю, как это глупо… — вымолвил он, стараясь лишний раз не смотреть в мою
сторону. — Наивно и по-детски… Но со всеми этими твоими бывшими девушками и
подарками, которые я никогда уже не смогу получить!.. Я надеялся, слепо верил, что
я — первый и единственный мужчина, в которого ты влюбился… А… этот!.. — Он взмахнул
рукой в сторону пустой прихожей, и задетый рукавом стакан Лекса звякнул. Антон со
злостью схватил его, метнулся к раковине, заглушая громкое дыхание шумом воды. Хотя
бы через мытье стакана он стремился избавиться от следов присутствия другого
возлюбленного в моей жизни, но онемевшие пальцы не смогли удержать стекло, и на дно
раковины просыпались крупные осколки. Кулак Антона обрушился на столешницу, потом
на кран, и вода затихла. Лишь одинокие капли оглушительно срывались с металла на
стекло.
— Я не злюсь, Марк!.. — воскликнул он, давя подошвами осколки графина. — Мне
больно… Я… я впервые в жизни настолько не уверен… не уверен, что ты не сорвешься с
места и не побежишь сейчас за ним!..
— С того, что ты влюбился в него в шестнадцать! Выходит, он для тебя — как ты для
меня! А я бы понесся за тобой…
— Так! — Грубее, чем следовало, я схватил его за руку и вывел с осколков. С каждым
шагом все тише хрустело стекло. — То, что я испытывал к кому бы то ни было семь лет
назад, ничего в данный момент не значит. И не только из-за минувшего срока. То была
просто первая глупая влюбленность, несерьезное чувство! Эмоции, вот и все…
— А у меня сейчас тоже несерьезное чувство, по-твоему?! — вскинул голову Антон,
упираясь в меня испуганным взглядом.
— Но ты ведь тоже тогда хотел всю жизнь провести с этим человеком?!
— Ты же только что ответил «не знаю» на вопрос, серьезны ли мои чувства… Так как ты
можешь верить мне?..
— Я верю всему, что ты говоришь. Верю, что для тебя оно так и есть. Но никто не
знает, что случится завтра, послезавтра: может, в твоей жизни появится кто-то
лучше…
— Выходит… мы оба одинаково не доверяем друг другу? — спросил он, заламывая руки.
— Выходит, что так… Но это ведь норма: многие и после десяти лет отношений все
равно относятся друг к другу с недоверием. Никогда не знаешь, что даже у самого
родного человека в голове. Я вот на 99,9% уверен, что ты никогда даже и не
подумаешь мне изменять, но ведь всегда остается эта несчастная десятая, когда твои
поступки могут зависеть не столько от тебя, сколько от сложившихся обстоятельств.
Так что невозможно быть уверенным в чем-то полностью. Как говорится, «добро
пожаловать в клуб»!
Заключив мою кисть в свои горячие ладони, Антон поднял на меня небесные глаза.
— Я рад, что хотя бы по-прежнему первый и единственный мужчина, который касался
твоего тела.
В моем сознании грянул гром. Вспышка молнии прорезала щемящую пустоту и озарила
меня: Антон слышал не весь разговор. Он не знает о том, что случалось некоторыми
ночами семь лет назад…
***
Шаг. Еще и еще… Кажется, я не двигался с места — это дверь медленно приближалась ко
мне, скручивая пространство коридора, укорачивая его. Рука нерешительно сжала
дверную ручку, но и простого прикосновения оказалось достаточно для того, чтобы
дверь распахнулась сама.
Посреди знакомой мне с детства комнаты стоял Вэл — я с легкостью узнал его со
спины. Неестественно плавно он разворачивался, позволяя увидеть то, что держал
обеими руками. Маленький щенок бесконечно черными глазами-бусинами посмотрел на
меня, тряхнув коричневой шерстью.
— Вэл… — осторожно окликнул я его, делая шаг вперед. — Отдашь мне собаку?..
— Вэл, какого черта?! — чуть не плача, выкрикнул я. Этот визг… Я должен что-то
сделать, обязан помочь… Ему же больно!.. — Вэл, отдай его мне…
Лицо брата изуродовала звериная гримаса ярости. Его руки обхватили тельце щенка,
точно плюшевую игрушку, и напряглись. Визг стал громче! Везунчик бился от боли,
скулил не переставая! Я попытался добраться до него, хотя бы дотянуться! — но
продолжал лишь двигаться на месте, словно погруженный в воду.
— НЕ ПРОИЗНОСИ ЭТО ИМЯ БОЛЬШЕ НИКОГДА! С ЭТОГО ДНЯ ВЕЗУНЧИКА НЕ СУЩЕСТВУЕТ, ТЫ ПО-
НЯЛ?!
Пес взвизгнул в последний раз: руки Вэла сжали его хрупкое тельце и резко двинулись
в разные стороны! Я кричал, барахтаясь в вязком воздухе! Лицо пытала боль, будто
кто-то медленно, слой за слоем, снимал с меня кожу. Невидимая сила потянула меня
назад, в открывшуюся голубую дверь. Я погружался в темноту коридора, все еще видя,
как с обнажившихся белоснежных ребер разорванного надвое щенка на пол стекала
кровь…
— Марк! Марк, черт тебя дери! — одарил меня Антон очередной, быть может, уже
десятой по счету пощечиной. Я хватал губами воздух. Соль непрекращающихся слез
разъедала щеки и виски. Я рывком поднялся с подушки, схватил с тумбочки мобильный и
открыл список контактов. Щелкнув по сенсорному экрану, я приложил трубку к уху и
замер, в преддверии сердечного приступа вслушиваясь в гудки.
— К-конечно, что с ним может быть не так… Почему ты спрашиваешь? Что случилось?..
— Хорошо-хорошо…
В динамике зашуршало одеяло, раздались неспешные пошаркивания, со скрипом открылась
дверь.
— Да все с ним хорошо: он спит в своей корзине, — наконец услышал я и облегченно
выдохнул, обрушиваясь затылком на подушку.
— Спасибо…
— Я завтра его привезу. Нечего волноваться. Ложись уже спать. Хорошо?
— Хорошо, мама…
— Что я должен тебе ответить? Ты поверишь мне, если я скажу, что, да, скрываю, но
это нечто, способное сделать твою жизнь хуже, то, чего ты не захочешь знать, посему
раскрывать подобный секрет мне не стоит?
Скрипнул матрас — Антон навис надо мной. Его зрелая проницательность проникала
внутрь моей головы, усмиряя остатки кошмара.
— Ты уверен, что не хочешь мне об этом рассказать? — вполголоса спросил он. — Тебе
ведь плохо, ты страдаешь. Иначе бы так не кричал сквозь сон.
— Мне плохо, лишь пока я сплю. Тебе будет плохо перманентно, — здраво расставил
приоритеты я.
Антон кивнул, впервые безропотно примиряясь с моим решением. Что это? Проявление
его доверия? Выходит, дневной разговор изменил не только меня: раньше я бы
отмалчивался, отрицал наличие кровавых сновидений, чем только больше гвоздей
вколачивал бы в крышку своего гроба. Но стоило мне честно признаться хотя бы в том,
что я действительно имею от Антона секрет, и на душе стало светлее. Как если бы я
разделил с ним эту ношу: отдал часть, достаточную для того, чтобы мне стало легче,
но не способную подкосить его.
— Боль тебе помогает? — прямо спросил Антон. Сглотнув ком стыда за собственную
слабость, я кивнул, и Антон продолжил: — Если за счет боли тебе удается справляться
с обсессивными мыслями, то, используя ее, возможно и вообще избавиться от кошмаров.
Надо только понять, как именно это сделать. И у меня есть идея, проверенная наукой.
— Не бойся. Настоящую боль я тебе причинить просто не сумею. Будет не страшнее
шлепка по рукам.
Утром следующего дня мне было непросто. Выворачивающий душу наизнанку образ из
ночного кошмара полностью так и не оставил меня, и чтобы хоть немного почувствовать
себя лучше, пришлось утопить его в белом вине. «Картина маслом»: сижу на
подоконнике в спальне с початой бутылкой вина… На меня можно было бы навесить ярлык
«So freaking gay!», но я пил не из бокала, а с горла, так что жеманства или
изящности мне не доставало. Внизу, на улице, запекался асфальт, обдавая жаром
снующих прохожих в красочных легких одеждах. От пекла за стеклом мне сделалось еще
тоскливее; пасмурная погода, мокрые тротуары, ветер, нещадно раскачивающий дорожные
знаки, точно порадовали бы меня, но город заключил в свои удушливые объятия
завершающий лето август.
Вино глухо булькнуло, и я осознал, что осталось его уже вдвое меньше. Самое время
остановиться, если планирую сегодня приниматься за работу: за мое пьяное творчество
вряд ли кто-то будет платить.