Открыть Электронные книги
Категории
Открыть Аудиокниги
Категории
Открыть Журналы
Категории
Открыть Документы
Категории
************
Совсем не мечта!
https://ficbook.net/readfic/6711534
***********************************************************************************
************
Направленность: Слэш
Автор: MMDL (https://ficbook.net/authors/2622165)
Фэндом: Ориджиналы
Пэйринг и персонажи: м/м
Рейтинг: NC-21
Описание:
Я сам не заметил, когда этот мальчишка с ПРОСТО ОТВРАТИТЕЛЬНЫМ ХАРАКТЕРОМ
превратился в самого настоящего доминанта... Но для меня уже нет пути назад...
Посвящение:
Тем, кого я никогда не забуду...
Примечания автора:
№40 в топе «Слэш по жанру Ужасы»=3
Я не знаю, что со мной происходит: веду себя так, как уже очень давно запретил сам
себе. Какие аморальные вольности я себе позволяю! Рядом сидит шестнадцатилетняя
кузина с букетом цветов для своего классного руководителя, увлеченно смотрит
представление, разыгранное наряженными зверьем детишками, а я, двадцатитрехлетний
взрослый, глаз не спускаю с мальчишки, сидящего через проход от нас. Я усмехнулся,
видя, как он изящно заправляет светлые пряди за ухо. Черт, мило…
— Марк! — Сестра с силой дернула меня за рукав, вместе с тем вырвав с руки
несколько волосинок.
— Ау! Что ты де… — начал было ругаться я, но справа меня снова дернули за одежду,
уже тетя:
Но есть одна проблема: кажется, мой способ сглаживания собственных отклонений дает
сбой… судя по тому, как плотоядно я поедаю мальчишку взглядом и бесстыдно делаю это
уже полчаса.
Ну и куда же он мог пойти? Я здесь ни одного места не знаю, посетил школу кузины
впервые… В какой-то момент я оборвал себя сам: это уже ни в какие ворота не лезет —
как сталкер охочусь на подростка! Он может вообще не вернуться после антракта в
зал, а если и придет, то вполне вероятно, займет другое место. Я его потерял — оно
и к лучшему!
Жизнь убирает ненужных нам людей, отсеивает их, оставляя только тех, кто
представляют хоть малейшую ценность. Преподаватели, которых на улице вряд ли
узнаешь, товарищи, с которыми не виделись десять лет и не вспоминали друг друга ни
разу, — все они ненужные люди, раз присутствуют в твоей жизни только номинально.
Мой девиз: «Не нужно горевать, если что-то идет не так, ведь все происходит лишь в
твоих интересах! Пусть плохо сейчас, но, возможно, сиюминутные мучения заменят
продолжительные муки в будущем!» Длинноватый девиз, я еще должен его доработать… Я
не оптимист, я реалист с упором на эмпиризм: верю и придерживаюсь только тех
взглядов, которые не раз подтверждали свою истинность на моем жизненном пути.
Но, по-моему, я столкнулся с исключением, потому что ненужный человек не потерялся,
как должен был. Я наткнулся на него у раковины, где он сунул голову под включенный
кран. Он разогнулся, и с мокрых волос на школьную форму потекла холодная вода. Пред
его голубыми глазами словно стоял туман, по вине которого он видел все размыто и
очень медленно соображал. Я махнул рукой перед его лицом, но он не отреагировал.
— Я… я горю…
— Я тебя неверно услышал… Повтори, пожалуйста, — как можно спокойнее попросил я.
— Я… горю… очень жарко… — Он тяжело дышал, отчего его голос приобретал томный
оттенок, и медленно шел на меня. На покрытых каплями щеках играл яркий румянец. Я
сделал шаг назад и впечатался спиной в сушилку для рук; чтобы не ляпнуть лишнего,
закрыл ладонью рот. Неуемное воображение рисовало уж очень неловкие картины.
Мальчишка дошел до меня и замер. — Прошу… потрогай…
— А-а… — Я тихо рассмеялся, приходя в себя. Нет, такое восприятие действительности
в корне ненормально, мне лечиться надо…
Я отлип от сушилки и с выражением лица знающего свое дело врача приложил ладонь к
его голове. Я касался чужой кожи, но никак не мог разобрать, холодная она или
горячая. Поэтому выбрал материн способ. Честно, я никакого подтекста не вкладывал в
свои действия, все было мило и прилично, как в детстве! Я придвинулся и коснулся
губами лба мальчишки. Но, очевидно, что-то сделал не так, потому что в следующую
секунду он вырвался, а я получил в глаз. Неповторимое ощущение!
— ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?! — Я согнулся в три погибели, прижимая руку к правому глазу. На
вопрос отвечать было некому: мальчишка со скоростью света унесся прочь. Я иронично
рассмеялся, намочил платок ледяной водой и приложил его к лицу. Будь я ребенком,
разревелся бы от досады, хотя далеко не впервые получил ни за что.
Возвращение к кузине и тетке было похоже на приход домой собаки, жалобно поджавшей
хвост.
— Лизка! — восхитился я, подталкивая сестру к проходу и хлопая изо всех сил. Весь
ее путь до сцены я не спускал с нее глаз, но как только она присоединилась к двум
своим одноклассникам, я подавился вдохом: Дримов Антон — тот самый мальчишка, по
вине которого мне теперь было больно моргать. Он с гордостью принял грамоту за
превосходную успеваемость, как и две его одноклассницы.
По выражению лиц всех троих можно было прочесть, что ни один из них не выучил
выданную директрисой заранее речь. Но смекалистую Лизу такая мелочь не могла
заставить публично осрамиться. Широко улыбаясь, она взяла микрофон:
— Родители мне часто рассказывали о том, как в детстве я всегда брала пример с
моего двоюродного брата! И когда он писал рассказы, я садилась с ним рядом и тоже
записывала в тетрадку истории, рожденные в моем воображении! Я знаю, что любовь к
учебе, прилежность и усидчивость во мне воспитало именно это! Марк, спасибо тебе!
Встань, покажись!
— Удивила… — фальшиво улыбнулся я. Ругаться было поздно: она уже показала меня всей
школе, «поздно пить боржоми».
Награждение подошло к концу, прозвенел последний в этом учебном году звонок, все
похлопали, и включился свет. Родители с цветами бросились поздравлять учителей и
выражать им благодарность за потраченное на их оболтусов время. Тетя потащила Лизку
с собой к ее классному руководителю, а я остался один на один с девочками-
подростками, нерешительно приближающимися ко мне. Кто бы мог подумать, что
любителей моих творений так много, тем более в одном месте сразу. Самая бойкая из
узнавших меня поклонниц во главе клина, образовавшегося передо мной, тянуть резину
не стала:
— Вы же Кирия Руфус, да?
Кругом пошла голова от всего этого гама. Ненавижу встречаться со своими фанатами —
они еще безумнее меня. Я пишу взрослую литературу, хотя литературой это сложно
назвать, а они стоят передо мною и открыто признаются, что читали все…
Одна пара глаз, уставившаяся на меня, отличалась от всех остальных. Во-первых, это
были не женские глаза, а во-вторых, на меня удивленно таращился Антон Дримов. Да,
это всегда шокирует, когда узнаешь, что ты дал по роже знаменитости, пусть и
третьего сорта.
Я выкрутился, кое-как ответив на заданные мне вопросы, махнул тетке рукой, мол,
подожду их у машины, и поспешил покинуть здание школы. Выходил я самым пустынным
коридором, часто попадая в тупик. В очередной раз не придя к выходу на улицу, я
уселся на подоконник. Здесь может вообще не быть второго выхода из здания, так что
я просто подожду, пока все разойдутся, и уже тогда вернусь в зал и выйду тем путем,
что и пришел.
— Ты… — Он откашлялся и заломил себе пальцы левой руки. — Ты… Я слышал, как
девчонки говорили…
— Не незнакомым, — помотал он головой. — Я увидел тебя в зрительном зале, твое лицо
мне показалось знакомым, но я никак не мог вспомнить, откуда я тебя знаю. Поэтому
когда мы случайно встретились в туалете, то решил, что…
— Что я сам тебе как-нибудь сообщу о том, знакомы мы или нет? — догадался я. Да,
интеллект у парня неплохо развит, но жизненного опыта слишком мало: — Ты выбрал не
самое удачное воплощение задуманного. Теперь вспомнил, почему мое лицо тебе
знакомо?
— Извиниться? — улыбнулся я.
Улыбка смылась с моих губ, как рисунок на песке под наплывом морской пены. Что-что
он сейчас сказал?..
— А что я тебе сделал-то? — возмутился я. После встречи с фанатками фраза «ненавижу
тебя» — слишком сильный удар, как ни посмотри.
— Все из-за твоих дурацких книг! — Он перестал говорить спокойно и перешел на крик.
— И чем же мои книги тебя не устраивают?! Если что-то не нравится — просто не
читай! В чем проблема? — Я был настолько возмущен, что поднялся с подоконника,
подсознательно стараясь задавить противника ростом.
Я зарумянился: приятно, когда тебя хвалит не тот, кто всегда это делал, а тот, кто
свято тебя ненавидит.
— Ну и хорошо, я-то что могу сделать?! Писать менее интересные произведения не
собираюсь!
Антон — мне на беду — не нашел, что ответить словесно, поэтому передал все свои
эмоции, заехав мне коленом в пах! И убежал! Охая и постанывая, я уцепился за
подоконник, с которого мне точно не надо было вставать… Чего-чего, а такого я никак
не ожидал. Я знаю, что огромному количеству людей неприятно мое творчество, но
различия во вкусах — вовсе не повод бить кого-то между ног!..
Глава 2
Поерзав в кресле, я придал лицу невозмутимость, хотя руки нервно мяли друг друга.
Ненавижу давать интервью: случайно скажешь что-нибудь не то — потом месяцами будут
кости тебе полоскать. Но деваться мне некуда, и в этот раз увильнуть от встречи с
журналистом, увы, нельзя.
— Здравствуйте, — улыбнулась она, поправляя юбку. — Я так рада, что Вы все же нашли
время на небольшое интервью. — Она положила на журнальный столик включенный
диктофон. — Волнуетесь?
— Просто Марина, — кокетливо завела она непослушный локон за ухо. Нет, меня такими
уловками не проймешь! — Итак, Руфус, расскажите, пожалуйста, над чем Вы сейчас
работаете?
— Да, вопрос очень частый. — Я по-профессорски сцепил руки в замок. — Ответ очень
прост. Как и во всех прежних интервью, я признаю, что поддерживаю ЛГБТ сообщество и
пытаюсь сделать то же, что и зарубежные писатели, сценаристы, режиссеры и прочие —
приложить все усилия, чтобы как можно скорее люди привыкли к разнообразию
сексуальных ориентаций и стали придавать этому такое же небольшое значение, как
цвету волос, например.
— И Вам комфортно было бы находиться в обществе геев? — как-то странно посмотрела
на меня журналистка.
— Нет, не совсем… — замялся я, поглаживая кожаную обивку. — Я из того типа людей,
которые в любовь не верят, но всегда ее ждут.
Глаза Марины сверкнули раньше, чем я понял, что ляпнул на пишущий диктофон. Вот
почему я и не люблю общаться с журналистами! Перед моими глазами уже мелькали
заголовки «Кирия Руфус признает, что он гей!», «Каминг-Аут автора гей-новелл!»
Чувствую, отольется мне еще за эту правду…
Глава 3
Я долго и тихо стоял у двери, надеясь, что надоеда перестанет висеть на звонке, но
пронзительная трель сверлила мне мозг вот уже пять минут без передыху. Мое терпение
подходило к концу, звонящий же получал ни с чем не сравнимое удовольствие,
умудряясь вызванивать разнообразные мотивы. Я не выдержал и отворил дверь.
Лизка съела большой кусок от своей порции, словно я собирался отбирать у нее еду.
— Марк! — Она жалобными глазами промокшего под дождем котенка посмотрела на меня.
— Выручай меня! Мне очень нравится один парень, а к себе домой его пригласить не
могу: нам то мама мешать будет, то сестра — у меня же одна комната с ней на двоих!
А у тебя трехкомнатная квартира почти пустует.
— Нет, — решил я. — Лиз, ты прекрасно знаешь, как я не люблю пускать к себе чужих
людей домой. Это моя квартира, мое личное пространство, и ни с кем я его делить не
хочу.
— Э-эх, как жаль будет, если твое последнее интервью попадет в руки моих родителей…
или твоих… — Она достала из кармана свернутую вдвое страницу, вырванную из
молодежного журнала, и громко зачитала: — «…я и так по результатам тестов латентный
гей… — раскрепощенно рассмеялся юный писатель…»
— Зато теперь буду смеяться я! Так можно к тебе друга в гости позвать?
— Да не может быть! — Я с надеждой посмотрел на сестру. Она одарила меня фирменной
улыбкой проштрафившегося кота. — Да не может быть! — повторил я и пошел к двери под
просьбы Лизы «свалить в лес». Но я все-таки открыл дверь, и двое людей одновременно
оказались в ступоре. — Ты что здесь делаешь?.. — спросил я остолбеневшего Антона.
— Я тут живу, это мой дом. И я уже почти не удивлен, что приглашенный Лизы — ты.
Проходи уж.
У меня стальное терпение, если дело касается людей, не входящих в круг моей семьи,
я всегда придерживаюсь вежливости и такта. Но выслушивать подобное рано утром в
собственном доме да еще и от человека, который дал кулаком мне в глаз да заехал
коленом по ша… довольно слабо защищенному месту в первый же день знакомства… У меня
появились трудности с работой из-за последнего, явно неудавшегося интервью, у меня
кладбищенское затишье в личной жизни, и недавно мать снова устроила мне выговор из-
за моих книг. Все это так внезапно навалилось на плечи тяжелой плитой, что тело
само начало действовать, без команды: рука поднялась над головой Антона, выливая на
его светлые волосы все молоко из бутылки до последней капли. Лизка, выглянувшая из
кухни, вскрикнула и прижала руки ко рту. Антон круглыми глазами глядел в пол. По
его щекам побежали белые струйки, крупные капли запачкали пол и его одежду. А я
продолжал держать пустую бутылку над его макушкой, чтобы стекли последние капли, и
мило улыбаться.
— Это тебе мой ответ за сценку в школе у окна, — вполне дружелюбным тоном озвучил
я. — И еще, совет на будущее: не стоит хамить человеку с отвратительным характером
и прекрасной фантазией — он ответит так, что ты сразу пожалеешь о сказанном.
Антон, не способный сейчас ничего сказать, слизнул с губ капли молока, и я позволил
себе рассмеяться — настолько мило и нелепо он выглядел. Словно на котенка уронили
чашку молока или он сам от излишнего любопытства ее опрокинул на себя.
— Иди за мной, — сменил я гнев на милость и силком затащил его в ванную. — Как
видишь, здесь есть и ванна, и душ — выбирай, что больше по нраву.
Я пожал плечами и закинул джинсы к рубашке: если что, сам будет виноват.
— Тебе что-нибудь нужно? Гель или шампунь…
— Ну ладно, — улыбнулся я широко, как чеширский кот, — без всяких подвохов выполняю
твою просьбу! — и, давясь смехом, закрыл за собой дверь.
Шум воды в ванной затих, и я прислушался. Такой гордый человек, как этот мальчонка,
не будет кричать и звать на помощь, но и ничего не делать он не станет, надеюсь.
Бездействие — скука. Его одежда стирается, а принести ему новую я так хотел, да
только ему же ничего не нужно — пусть справляется сам, раз такой самоуверенный и
наглый.
Я не слушал ругню Лизки касательно того, как я «угостил» ее ухажера молоком. Я был
поглощен предсказанием действий Антона. Уверен, он будет сидеть в ванной и ждать,
пока я сам не вспомню, не иначе… Но скрипнула дверь, и я поразился принципиальности
этого юнца: накинув полотенце на бедра, он пылающими холодной яростью глазами
буравил меня, ни капли не стесняясь находиться практически полностью обнаженным в
присутствии одноклассницы и малознакомого мужчины.
— Ты ведь этого добивался? — Он сел за стол и закинул ногу на ногу в добрых
традициях «Основного инстинкта».
— А что мне еще оставалось делать? — раздраженно спросил Антон. — По-твоему, стоило
сидеть в душе и ожидать тебя с одеждой?
— Не спорю, но я был абсолютно уверен, что ты поступишь именно так. У тебя выходит
удивлять меня буквально при каждой встрече, а этим никто еще не мог похвастаться.
Обычно я «читаю» людей с первого взгляда, такой уж я. Но что у тебя в голове
творится — загадка. И это просто прекрасно.
Комплименты Антона не тронули. Он заговорил со мной лишь после того, как я дал ему
временную одежду. По размеру она, естественно, ему не подошла, но Антон закатал
длинные штанины и висящие, как цепи у привидения, рукава моей сорочки. Результат
напомнил мне, как в детстве я донашивал вещи старшего брата…
— Придется тебе походить в этом. Полтора часа стирает машина, потом пару часов
белье еще подсохнет. Так что ты конкретно задержишься в моем доме.
— Черт, да за что же я тебе так ненавистен? — Я пошел к себе в комнату, Антон
увязался следом. — Я ведь ничего плохого не делаю, никому ничего не навязываю.
Бывает, в книгах резковато высказываю мнение о мирской несправедливости, так это
потому, что иначе ничье внимание на существующие проблемы не обратить. — Мы зашли в
мою «мастерскую», и я упал в компьютерное кресло. — Что-нибудь мне ответишь?..
— По тебе тоже, — пожал плечами Антон. Он взял с полки заинтересовавший его том и
мягко улыбнулся красочной обложке.
— Почему? Из-за того, что ты меня ненавидишь по неизвестной мне причине? Да ну, это
только мне на пользу: ты сбиваешь с меня спесь. Так что, может, попробуем наладить
дружеский контакт? Все равно же я буду твоим родственником в будущем, — хохотнул я,
крутясь в кресле, — двоюродный брат твоей жены!
— Чего?! — Он выдернул с полки книгу потяжелее и швырнул в меня. К счастью, Антон
промахнулся, и четыреста страниц «Дракулы» ударились о стену, а не о мою голову.
— А ничего, да только смотрит она на тебя так же, как на меня — фанатки моих
высокорейтинговых «пописулек». И не будь ты таким чурбаном в любовных вопросах, я
бы уже давно спустил тебя с лестницы, доходчиво объяснив, что близко к Лизке тебя
не подпущу. Но ты внезапно оказался таким хорошим парнем, что на пути вашей любви я
стоять не буду! — театрально добавил я, сложив руки у сердца.
— Эх… — Я поднялся на ноги и поднял выдворенного с книжной полки «Дракулу». — Вот
скажи мне, как человек, настолько легко увлекающийся чтением, может так издеваться
над книгами?
— Ты первый человек, кто так эмоционально переживает из-за книг, но не тревожится
из-за всего остального. Никто, кроме тебя, не терпел мои удары…
Откровенно говоря, я его слегка приревновал в тот момент: я-то думал, что я
особенный и лупит он только меня…
— Не в этом дело. Если бы ты был вспыльчивым, то взрывался бы после каждого удара.
А ты перешел на крик, когда я бросил книгу. Значит, книги для тебя дороже всего,
дороже себя самого в каком-то смысле. В детстве друзей у тебя не было, и их
заменяли книги. И-и судя по твоему взгляду и выражению лица, я распинаюсь впустую:
ты понял все и без моих пояснений, как только услышал сказанное. Снова переведешь
стрелки на меня?
Кажется, пока я все обдумывал, прошло достаточно много времени. Его нахмуренные
брови теперь были вопросительно подняты: он явно ждал от меня хоть какого-нибудь
ответа, а я не мог ничего придумать. Ломано улыбнувшись ни к месту ни ко времени, я
положил книгу на край стола и вышел из комнаты, но Антон снова последовал за мной.
В районе ванной комнаты он меня настиг и замер в дверях, наблюдая, как я умываюсь.
— Мне уйти?
— Нет, — честно ответил я, пару секунд потупив взор. — Нет. Если хочешь, конечно.
Можешь приходить и читать книги, когда заблагорассудится.
— Потому что мне в голову, благодаря тебе, пришел самый витиеватый сюжет, какой
только можно было придумать!
Пальцы без устали стучали по клавиатуре. Я уже давно так наловчился, что мог
печатать, не смотря ни на клавиатуру, ни на монитор, и со стороны, вероятно,
выглядел пугающе: с закрытыми глазами набирал текст — как незрячий, играющий на
пианино. Все было бы замечательно, если бы пара пытливых глаз не следила за мной с
таким активным усердием, что я практически ощущал скольжение взгляда Антона. Но,
надо отдать ему должное, за все прошедшее время мальчишка ни разу меня не отвлек.
Он будто бы и не дышал вовсе. И если бы я не помнил, как впустил его в «рабочий
кабинет» перед началом, то и не понял бы, что он здесь.
— Да. Что?
Я не двигался. Не мог. Я смотрел на это наглое восхищенное мною лицо и никак не мог
отделаться от мысли, что своенравный мальчишка накрепко засел в моей голове…
— Ты все еще дуешься за тот случай? — фыркнул он, поднимаясь с дивана.
— Было больно! — по-детски оправдался я. — Меня били за всю жизнь до тебя всего
дважды!
— По яйцам?
— …Ты же за короткий промежуток времени ударил меня дважды — и оба раза было
чертовски больно! Да что за хрень с тобой?! Зачем вообще руки — и ноги!
— распускать? Словами не выразить отношение? Ты что, животное?
— Иногда иначе беды не избежать, — влет ответил он, посмурнев. Если бы мы были в
мультфильме, над его головой собрались бы грозовые тучи. Впервые моя врожденная
проницательность заработала в его присутствии, и я ясно увидел проблему:
Кажется, над его светлой макушкой сверкнула молния. Значит, я попал в яблочко.
Посверлив меня гневным взглядом, он как-то неестественно кашлянул и спрятался за
отложенной ранее мангой.
— Это игра для тебя? — повысил голос он, вновь швыряясь книгой. Черт, да сколько же
можно бросать мое добро?!
— А для тебя это не была тогда попытка утереть мне нос?
И снова верный ход с моей стороны. Нехотя мальчишка прикусил язык. Если бы у него
под боком была еще какая-нибудь моя вещь, она бы точно полетела в меня. Но книги
рядом с ним закончились, поэтому он бойко зарядил мне носком тапка по ноге. Мне еще
повезло, что это был мягкий тряпочный тапок, а не остроносый ботинок.
— Вот про это я и говорю! Что это только что было? Я заслужил, чтобы ты меня лупил?
— Да!
— Отлично! Чем? — Я вскочил на ноги, компьютерное кресло отъехало к окну и глухо
ударилось о батарею.
— Творчеством своим!
— Да что мои книги тебе сделали? Ты же сам признаешь, что они тебе нравятся!
Он еще раз попытался меня пнуть, но я сумел ударить его ногу своей раньше.
— Хватит меня бить! — рыкнул я. — Что за детский сад?! Я — взрослый мужик, почему
должен терпеть такое неуважение от истеричного ребенка?!
— А почему я должен каждый день страдать из-за твоих идиотских книг?! С какой стати
обязан всякий новый день отбиваться от придурков, обзывающих меня педиком и
унижающих всевозможными способами?! Если бы не было твоих гребаных книг и тебя
самого, не было бы и всего этого!
— Потому что они мне нравятся, будь они неладны! Даже это выражение я узнал от
тебя, не будучи с тобой знакомым! Я разговариваю как идиот, фразами, которые только
в книгах и встретишь! Настолько сильно я старался стать похожим на тебя! На твоих
персонажей! А ты и в реальности такой! — от бессильной ярости Антон всплеснул
руками и до треска ткани сжал диванную подушку под собой.
Я не был уверен, что имею право и дальше его пытать. Спектакль окончен: я больше не
буду кричать и пытаться разговорить его. Испуганный своей собственной
откровенностью мальчишка с беспомощной обидой в глазах смотрел на меня снизу вверх,
и я не придумал ничего лучше, чем опуститься одним коленом на диван рядом с ним и
заключить его в объятия.
В ушах стоял шум, сердце колотилось сбито, чуть с опаской. Я ждал удара, толчка,
щипка, укуса — чего угодно, сулящего мне боль, но никак не того, что он обнимет
меня в ответ. Он спрятал нос под воротник моей рубашки. Хрупкие пальцы слегка
подрагивали от волнения, касаясь моей спины. Я не знаю, сколько мы с ним так
просидели. У меня дико болели ноги и спина, ему тоже, однозначно, было неудобно —
под таким-то углом, — но никто не подавал виду и не спешил разрывать объятия.
По квартире пронеслась трель дверного звонка. В тот момент я люто возненавидел этот
звук… По манере прерывания музыкальной экзекуции не трудно было догадаться, кто
пришел.
Мы далеко не сразу отпустили друг друга: хотелось выиграть хоть одну лишнюю
секунду, чтобы не терять это всеобъемлющее тепло… Но хороший старший брат во мне
просто не мог позволить Лизе стоять на лестничной клетке. Было чертовски неловко
выпускать его из кольца рук, оставлять в полном раздрае на пустом диване в темной
комнате. Чем ближе я подходил к входной двери, тем дальше мы становились с ним друг
для друга. Когда я впустил Лизу в квартиру, мы с Антоном снова были чужими.
Пустой диван сверлил мозг покруче соседской дрели. Эта тишина, эта пустота меня
выжимала по чуть-чуть. В итоге жизни во мне осталось всего на пару глотков, а книгу
в таком состоянии не напишешь, даже на бытовую записку не хватит сил…
Почти неделя минула с того дня, как я позволил себе сомнительную слабость. Как
только Лиза переступила порог квартиры, Антон убежал в выданной ему на время моей
одежде. Мимо меня он пронесся как-то боком, так что я не сумел разглядеть его лицо.
Не увидел его и после объятий, стремясь скрыться от чувства неловкости и самого
этого ребенка — а, выходит, оставил его одного разгребать все созданное моими
поступками дерьмо. Очень по-взрослому…
— Может, я соскучился…
А вы, вероятно, решили, что я позвонил ему?.. С чего вдруг?! Стал бы я с ним так
нежничать! Да и номера его у меня нет. Не представляю, как с ним еще связаться,
кроме как через мою сестру. Но я пока так и не решил, номер я хочу его взять или
просто удостовериться, что он жив-здоров и всего лишь не хочет более меня видеть.
Все-таки «ненавидит или презирает меня» лучше, чем «болен или мертв».
— Тебя что, правда это интересует? — с хитрецой в голосе усомнилась Лиза.
— Ну да, конечно! Я ведь твой брат, так что меня заботят такие вещи! Так как ты?
Как твой «дружок»?
— Антон?
Я было подумал спросить «Кто?» или «А-а, его так зовут…», но решил не устраивать
этот наигранный цирк. Лизка — не дура, она меня мгновенно раскусит.
— А с какой стати, собственно, мне его любить? — взбрыкнулся я. — Это же твой друг,
не мой.
Шах и мат.
После этих ее слов я ощутил жгучее желание рассказать о том, как мы душевно
поговорили с ним у меня в комнате, но я всеми силами подавил этот порыв: то, что
случилось в тот день, было слишком личным, чтобы делиться этим с кем-либо еще. Даже
если это абсолютно ничего на самом деле не значило…
— Мне нужно с ним поговорить. Очень нужно — потому я и звоню. Ты можешь дать мне
его номер телефона?
— То есть неделю, если вместе с выходными?.. — больше для себя, чем для нее,
промямлил в трубку я. — Ладно. Хорошо. Спасибо.
— Что? — переспросил я.
— Говорю, я могу дать тебе адрес, где он живет. У нас в классе когда-то собирали
информацию… Раз у тебя дело срочное…
***
— ПРОВАЛИВАЙ!
— Ну п****ц! — не выдержал я, возмутившись в голос. — Вот это уже просто верх
наглости и неуважения!
— Я не собираюсь с тобой все это обсуждать через дверь! Ты либо меня впустишь, либо
выйдешь сам ко мне!
— Ага, «щас»! — и я, будто назойливый второклашка, повис на звонке. Лизкина школа!
Терпения Антона едва хватило на минуту: дверь раскрылась, и на лестничную клетку
вышел он, укутанный в длинную вязаную кофту и еще более колючую ауру раздражения.
— Проведал? — Уходи.
— Я не болел, — наконец изрек он. — Я просто избегал школы. Всю неделю склоняют
ехать на экскурсию, а мне это не интересно.
— И что же это за экскурсия, раз место ее проведения тебе так не нравится? Или
тема?
— Ты не заходишь.
— Вероятно, просто не хочу. Избегание требует усилий, а мне может быть просто
плевать.
За моей спиной зазвучали глухие шаги, и на лице Антона промелькнул страх. Его
тонкие руки дернулись ко мне в слепой попытке вытолкнул меня вон с лестничной
клетки, отодвинуть как можно дальше от заветной двери и него самого, но я не
шелохнулся, а шаги позади стали громче. Зазвенели ключи, зашуршал продуктовый
пакет, и из-за блеклых перил показался высокий светловолосый мужчина. Глядя на
перебираемые в свободной от пакета руке ключи, он уверенно шел к квартире Антона.
Краем глаза мужчина заметил какое-то темное пятно. Он медленно поднял глаза и
обнаружил, что это самое большое темное пятно — я. В ту же секунду он остановился и
вопросительно уставился на меня. Смотрели мы с ним друг на друга почти с одинаковым
выражением.
— Так пусть зайдет, — будто не слыша его ответа, произнес мужчина и вошел в
квартиру, оставив дверь открытой.
Улыбаясь так широко, как мне только позволяла кожа, я прошел мимо Антона в его дом,
в место, где никогда не была Лизка, да и вообще, похоже, никто никогда не бывал,
судя по гостеприимности Антона. Мальчонка, сутулясь, закрыл дверь, и почему-то я
почувствовал себя в ловушке…
— Спасибо, — наконец обратил он внимание на меня. — Мне приятно думать, что дом
отражает душу его хозяина. А какой дом у Вас? — Он прошел на просторную светлую
кухню и начал выкладывать из пакета продукты. Я терпеливо стоял возле стола, ожидая
предложения сесть.
— Мой дом достаточно большой, уютный, но все же темноват и несколько… пустоват, по
сравнению с Вашим.
— Когда мой дом мне казался слишком темным и пустым, у меня появился Антон. И дом
сразу перестал быть таковым.
Чем больше я об этом думал, тем горячее во мне становилась ярость. Антон никогда и
никого не приглашал к себе домой. Кажется, ему совсем плевать на приставания Лизы,
она абсолютно не интересует его, хотя она красива. Он читает гомо-мангу и мои
голубые книжонки, вечно лупит меня и жалуется, что окружающие часто связывают его с
гейством. А что, если его злость имеет другие корни?.. Что, если он протестует
против любых намеков на гомосексуальность именно потому, что сам гей?.. Он живет со
взрослым мужиком… и в этой самой квартире, за одной из этих дверей — а может быть,
и здесь! — они…
Я упал на подставленный стул будто бы без сил. Болью в висках отдавал водопад
эмоций. Почему я раньше не сложил два и два, почему раньше не подумал, что у него
уже кто-то есть? Все ведь так очевидно, но я видел лишь то, что сам хотел видеть,
отбрасывая неугодные факты, портящие прекрасную картинку, бликующие в моих розовых
очках. Боль и шум становились нестерпимыми; я блуждал глазами по столу в поисках
хоть чего-нибудь, что могло бы отвлечь меня от горестных переживаний, и меж
салфетницей и стойкой с солонкой и перечницей блеснуло что-то металлическое. Рамка
для фотографий. Инкрустированная малюсенькими стекляшками, похожими на бриллианты,
она сияла на солнце, проникающем на кухню сквозь узорчатые переплетения нитей
тончайшего тюля. Схема в моей голове двинулась, меняя внутренние связи. Все факты
остались теми же, но к ним добавился еще один: увиденный мною только что снимок, на
котором этот самый белобрысый мужчина излишне крепко обнимал товарища постарше. Во
взгляде его темноволосого друга было нечто такое, что я встречал уже много раз и в
реальной жизни, и на ТВ; что-то мягкое, тягучее, горячее. То же самое я видел в
глазах Антона, в глазах все еще безымянного для меня блондина и даже в собственных
глазах в зеркале каждое утро.
— Отец…
— Нет, не пойми меня неправильно! Я приятно удивлен. Не думал, что он сможет найти
себе друга под стать. Но друг ли ты ему…
— Я все еще не знаю Вашего имени, — к своему выдержанному молчанию добавил я.
Или из-за моего решения остаться на ужин, или из-за того, как быстро мы нашли общий
язык с его отцом, Антон почти мгновенно скрылся из вида. Где-то там, за углом, до
грубости громко хлопнула дверь.
— Понимаю… — Я всеми силами старался и дальше молчать, но без особого сопротивления
сдался. — Так… как так получилось?.. Мне правда неловко об этом спрашивать, но и не
спросить я не могу.
— Как так — что? — попросил уточнить Влад, раскладывая на разделочную доску овощи
для будущего салата.
— Где мать Антона? Вряд ли при ней Вы бы выставляли такие пылкие фото. Она
умерла?.. Извините за бестактность…
— Нет, она жива. Наверное. Она была очень безответственной особой. — Нож прерывисто
застучал по доске. — Дети ее не особо интересовали — чудом удалось убедить ее не
делать аборт. А как Антон родился, она сделала свой выбор между ним и свободой —
выбор не в его пользу, как можно догадаться.
— И страхи.
Мы ели несколько скованно, но все же душевно. Влад дотошно расспрашивал меня о моей
работе — я рассказывал ему про все во всех подробностях, но не о том, какие книги я
пишу. Все-таки это та часть моего творчества, за которую в приличном обществе мне
частенько бывает стыдно. Но у меня создалось устойчивое впечатление, что он и так
обо всем уже знал, ведь вопросы его были слишком уж узко ориентированны.
Антон закончил есть быстро, по-армейски, и сразу же, поблагодарив отца, умчался в
свою комнату.
— У тебя удивительный иммунитет к его невыносимому характеру, — отметил он, делая
глоток яблочного сока. — В детском саду и в школе дети терпеть его не могли.
Заметив его обособленность, они заинтересовывались им — особенно девочки — пытались
с ним наладить общение, но только зря его обнадеживали: он привязывался к ним,
показывал настоящего себя, без прикрас и социальных ужимок, а им не хватало
терпения или заинтересованности — и они бросали его, снова и снова. Все друзья и
более близкие люди, которых он знал, его бросали…
— …А ты, несмотря на его попытки вытолкнуть тебя из его жизни, никуда не уходишь. И
даже не обижаешься на жестокое отношение с его стороны.
— Ну, я уже не ребенок, чтобы так себя вести… И уж точно не очередная его
фанатка, — перед глазами мелькнуло лицо Лизы.
Я встал из-за стола и пошел туда, где, по идее, располагалась комната Антона. Не
верится… Я увижу его комнату…
Третья его комната являлась сборной солянкой стереотипов о чисто мужской берлоге,
где крошки от закуски усыпали покрывало кровати, а вокруг была разбросана не первой
свежести одежда.
Четвертая комната была светла, бела и идеально вылизана, как если бы у Антона было
сильнейшее ОКР. На письменном столе и полках раскинула крылья симметрия; в платяном
шкафу одежда была развешана и разложена по цветовой гамме.
Пятая комната была простой и уютной. Кое-где виднелась пыль, но в большинстве своем
там было чисто. Деревянная кровать была накрыта узорчатым пледом, из-за загнутого
края которого виднелась большая мягкая подушка. Книжки на полках были потерты,
несмотря на бережное обращение. На столе мирно тикали часы… Эта комната мне
нравилась больше прочих. Ведь если комната — отражение души, то этот мальчик
защищен от тревог, а на сердце у него — хотя бы изредка — тепло и спокойно.
Да, эта комната нравилась мне больше всего, но я принял бы любую, если она его.
Любую — кроме той, что я увидел, распахнув наконец дверь.
Мой взгляд обтесали голые серые стены. Стена. Стена. Стена. Потолок. Пол. Стена.
Одинокая лампочка свисала с середины потолка. В дальнем углу, под окном лежал
матрас, на котором по-турецки сидел Антон, читая книгу. За его спиной сжималась
холодная подушка, укутанная кое-как в рулон из тонкого пледа. Из-за недостатка
освещения тени легли на лицо Антона так, словно никакого совместного обеда у нас не
было — вообще пару дней не были ни обедов, ни завтраков, ни ужинов с полдниками. В
этой позе, в этой чудовищно пустой комнате он был похож на узника. Сию же секунду я
был готов схватить мальчишку за руку и бежать с ним как можно дальше от его
темницы, по пути разбив лицо его отцу за садистские издевательства над ребенком. Но
то были лишь эмоции — а разум мне твердил, что что-то явно не сходилось. Что
организатор данного дизайна сейчас сидит на матрасе, настойчиво делая вид, что
дверь в его комнату так и осталась закрытой.
Я еще раз обвел взглядом стены. Я не на шутку был испуган и не мог пошевелиться.
Кажется, меня повело: чуть больше необходимого я оперся на ручку, дверь начала
открываться сильнее, как вдруг ударилась обо что-то большое, тяжелое, но
определенно тряпочное. Я склонился вперед и вытянул шею. За дверью стояли сумка и
чемодан.
Антон яростно захлопнул книгу и устремил колкий взгляд на меня. Его губы двинулись,
но с них не слетело ни слова, как если бы он в последнее мгновение подавил в себе
желание рассказать правду. Или же ответить гадость. Опыт общения с этим ребенком
подсказывал, что ему все-таки ближе второе.
Я все еще ничего не понимал, но чувствовал, что эти казематы вместо комфортной
личной комнаты самым прямым образом связаны с сумкой и чемоданом. Но я не знал,
можно ли об этом спрашивать. В тот момент я вообще ничего не знал. Если бы это была
одна из придуманных мною комнат, я бы стал рассматривать его книги и другие вещи и
завел бы разговор о них. Но в этой голой, как обглоданная собакой кость, комнате не
было практически ничего. Я даже не мог присесть рядом с Антоном, потому что на
матрасе места едва хватало ему одному да его укутанной подушке. Я не ведал, как
поступать по отношению к человеку в подобной ситуации, но отлично представлял, как
наладить контакт с животным: «Маленький Принц» дал мне вполне четкие указания на
этот случай! Поэтому я переступил порог, плотно закрыл дверь и лег прямо на пол,
раскинув руки и уставившись в потолок. Я был морально готов пролежать так без
движения пару часов, чтобы Антон ко мне «привык». Больше бы, предположил я, не
пришлось, ведь я предусмотрительно лег перед дверью, тем самым заблокировав и ее, и
находящийся где-то в глубине квартиры туалет. Однако вместо пары часов мне
потребовалось полежать от силы минуты две, по истечению которых Антон не выдержал
тишины и, как повелось, швырнул в меня книгой. Детективный роман в двести страниц
больно чиркнул меня по носу и приземлился возле таинственных сумки и чемодана.
— Твой отец.
Антон сверлил меня сощуренными глазами, после чего встал с матраса и произнес:
— Пожалуй, я рискну.
Во мне заиграло ребячество. Я лежал и смотрел на него, изредка лениво моргая и явно
не собираясь отступать. Антон мялся надо мной, изображая властную оскорбленность.
Но я-то видел в его лице нерешительность. Осознание этого так неосмотрительно
позволило прокрасться на мое лицо язвительной усмешке, за что я вмиг получил от
Антона вполне заслуженный пинок по ребрам. Но я не пикнул.
— И что, ты будешь терпеть что угодно? — с неловким любопытством осведомился он.
Я лежал, безвольно раскинув руки, и молча глядел на него снизу вверх, замечая все
больше, как в его выражении исчезает детское недоумение, уступая место взрослой
изыскательности. Недолго думая, он поставил босую ногу мне на грудь. Я ощущал лишь
толику тяжести — он явно меня щадил, или же сама поза была для него важнее
обещанной пытки. Победитель над побежденным… Он надавил чуть сильнее, проверяя,
остановлю ли я его, но я лежал, безропотно и неподвижно. Его взгляд был куда
тяжелее веса, давившего мне на грудь; он был испытывающим, настойчивым, читающим
мысли. Я поспешил сомкнуть веки, но было уже слишком поздно: либо он успел прочесть
все, что я силился от него с таким трудом скрыть, либо был настолько идеальным, что
думал о том же самом. В темноте закрытых глаз я чувствовал, как его нога медленно
двинулась вниз, цепляя складки моей одежды. На ремне она разочаровывающе
остановилась, не решившись пройти желанный путь до конца. Сквозь вуаль ресниц,
незаметно для Антона, я видел, как он снова встал обеими ногами на холодный пол и,
согнувшись, протянул руку. Его пальцы застыли в считанных сантиметрах от моей
ширинки. Потом дернулись назад. Вперед, остановившись там же — будто нас с ним
разделял невидимый силовой барьер. Наконец Антон сделал выбор, убрав руку совсем.
На нервах он прикусил большой палец, терзаясь противостоянием страха и желания.
Мне хотелось что-нибудь ему сказать. Хотя бы «Все останется в этой комнате…», имея
в виду не столько уже свершившееся, сколько еще только предстоящее, но я боялся его
вспугнуть. Каждую секунду не делая ничего, я подтверждаю, укрепляю его слепую
уверенность в том, что я вынесу все, что бы он ни делал. Даже одно мое слово может
разрушить все. А я не могу позволить ему остановиться… мне слишком важно узнать,
сколь далеко он способен зайти…
Антон отпрянул. Его щеки горели от стыда, а руки скользнули в собственные штаны.
Дыхание было частым и приглушенным: он точно надеялся, подавив себя, скрыть от меня
свое возбуждение. Честный и на редкость прямолинейный, он даже не допускал
возможность того, что я все вижу, и по этой причине я чувствовал себя последним
негодяем. Он старался удержаться на весу над моей грудью, полностью поглощенный
собой, не замечая того, что происходило за его спиной — его возбуждение захлестнуло
и меня. В этот самый момент я вполне понимал его чувства! И если бы мои руки не
были раскинуты у него на виду, если бы я мог пошевелиться… Сама мысль быть
застигнутым, страх — даже ужас! — вызывали волны чувственного жара, нисходящего по
всему телу. Этот мальчишка еще не коснулся меня, но уже с легкостью, сам того не
подозревая, добился того, что я едва мог удержать себя в прежнем положении. Его
взгляд помутнел, он будто бы смотрел теперь сквозь меня, не замечая, собственно,
как и я, что непроизвольно я начал дышать в его ускоренном ритме. Там, где его тело
случайно касалось моего, я чувствовал его дрожь. Только сейчас я понимаю, что
вызывало ее отнюдь не удовольствие, а страх Антона перед тем, что он уже наверняка
намеревался сделать…
Забывшись, я открыл глаза. Лицо Антона было бледным и слегка зареванным. Если бы я
верил в мистику, то решил бы, что последние десять минут он был кем-то одержим — и
именно этим вызван оцепеняющий страх в этих огромных блестящих глазах: непониманием
того, что происходит и как с этим теперь жить дальше.
Я понял, что он хочет убежать, раньше, чем это решил сделать он. Я попытался
остановить Антона, прокричать его имя, но не смог это сделать, пока не проглотил. А
к этому моменту дверь уже захлопнулась.
Чудесная ситуация...
Стоит признать, ситуация несколько вышла из-под контроля. Я-то думал, что в итоге
мне перепадет пылкий поцелуй, может, жаркие объятия, но спустить в рот — наверное,
это перебор для первого раза. Хотя получилось, отдаю должное, очень пылко — и, с
натяжкой, поцелуй, просто не совсем в губы…
На эту тему я мог спокойно рассуждать — она мне казалась щекотливой. Но явно не
Антону. Боже, подросток вроде него ни за что не отнесется к подобному с юмором или
простотой, для него это — конец света, позор, отвратительный поступок, может быть,
даже «грех»! Боюсь представить, чего еще успел навыдумывать он за те минуты, пока я
тут размышляю. Мне было необходимо стремглав бежать к нему, пока он не решил, что
его жизнь кончена! Причем это надо сделать так, чтобы Влад не поймал в своем доме
взрослого мужика со стояком, иначе откровенного разговора с элементами
рукоприкладства не избежать! Время терять было нельзя, и я справился с ситуацией
так быстро, как только смог. Риск быть пойманным Владом ничуть не возбуждал: была
огромная разница между страхом быть увиденным Антоном и кем-нибудь еще — но стоило
мне вспомнить его нескромную выходку, как результат не заставил себя ждать. Все-
таки Антон оказался в некотором смысле обычным мальчишкой, так что в углу за
матрасом я нашел упаковку салфеток. Не найдя в этой комнате мусорную корзину, но
желая как можно скорее поговорить с Антоном, я сунул ком из использованной салфетки
в карман. Господи, я, наверное, никогда не делал ничего более абсурдного!..
Из комнаты в поисках туалета или ванны, где мог бы прятаться Антон, я вылетел
пулей, но все же стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Возможно, тогда
мне и казалось, что я быстр и незаметен, но со стороны явно выглядел как человек,
укравший мелочь в магазине.
Вместо того, чтобы подчиниться, я прошел внутрь и загородил дверь спиной. Слева, в
большом округлом зеркале я увидел еще одного Антона, еще более подавленного, чем
Антон из моей реальности.
— Нет, ты не понял: все это закончится. Вообще все. Мы больше не сможем видеться,
говорить.
— Уйди. Пожалуйста… — взмолился он, глубже пряча в колени лицо. — Мне не нужны
сейчас твои нотации…
В моей фантазии я выложил все бойко и смело, но на самом же деле мне потребовалось
три трусливых вздоха, чтобы начать:
— Ты мне нравишься. Меня непреодолимо тянет к тебе. Я думаю о тебе практически
постоянно, мне невыносимо не видеть тебя долгое время, и то, что произошло в
комнате, — на этих словах Антон сжался, и я постарался закончить фразу как можно
скорее: — не было грязным или отвратительным для меня. Можно даже сказать, что я
был счастлив… Я дам тебе время успокоиться. Через три дня ты придешь ко мне домой:
с двух часов дня до четырех часов вечера входная дверь не будет заперта. Ты войдешь
в квартиру, закроешь за собой дверь на замок, пройдешь в мой «рабочий кабинет»,
сядешь на диван и будешь читать. Что угодно. Могу заранее оставить книгу на
подлокотнике. А я наконец смогу дописать новеллу. До встречи.
***
Через три дня Антон сидел у меня на диване, пряча глаза за страницами детективной
историей Чейза.
Комментарий к Глава 7
Дальше будет горячее и изощреннее, обещаю.
Я трижды усмехнулся его смелости. Знай он, о чем я сейчас думаю, ударил бы, как и
достаточно раз до того.
Я не заметил тот момент, когда поднялся из-за стола и подошел к дивану, будто
незаметно перенесся к нему в чрезвычайно коротком прыжке сквозь пространство. Глаз
было не отвести от его слегка сомкнутых губ. Но, несмотря на сильнейшее желание его
хотя бы поцеловать, меня все же отвлекла от Антона измятая бумажка, торчащая из
нагрудного кармана его школьного пиджака. Она выглядела крайне замусоленной, с
краев была порвана — так сильно, что получилась бахрома. Двумя пальцами я подцепил
бумагу за уголок и выудил из чужого кармана практически без единого шороха.
Конечно, я не имел на это право — вот так бесцеремонно вторгаться в его личную
жизнь… но меня душило любопытство: что же такого может скрывать этот мальчишка?
В моих руках был листок, вырванный из большого блокнота, весь исписанный от руки
мелким аккуратным почерком. Я не знал, Антона это почерк или нет, но прочитанное
мне, мягко сказать, не понравилось…
Я не стал читать дальше. Не смог. В груди и горле щемило. Я чувствовал, как лицевые
мышцы сами собой изобразили гримасу боли и отвращения. Хотя страх был бы явно
уместнее. Пальцы не слушались, так что любовное послание мне удалось свернуть кое-
как. Хотелось спрятать его подальше, выкинуть, СЪЕСТЬ! — но только не возвращать
Антону!.. Однако это его письмо. От него — тому, кого он любит... или ему самому
— от того, кто любит его…
Я чувствовал, что тонул… Эта цепочка рассуждения затягивала меня все глубже и
глубже в трясину ревности и отчаяния, неуверенности и страха, тупого и вязкого. Я
не могу пойти и спросить его напрямую! Мы друг другу ничем не обязаны, он не станет
оправдываться, а я зря покажу свою слабость. Разговор по душам все только усложнит,
а если ничего не делать, я сам себя сведу с ума. Так что выход у меня только один:
как-то разобраться во всем в одиночку…
— Хорошо, не проблема.
Идея пройтись мне показалась хорошей: вечерний воздух вытеснит любые лишние мысли
из моей головы, как бывало уже много раз до того. Я вступил в зашнурованные давным
давно раз и навсегда кроссовки, по обычаю сминая пяткой задник, и накинул пальто.
***
На улицах было по-прежнему людно, хоть и темно. Свет от уличных фонарей мерк по
сравнению с мерцанием нескончаемых ярких вывесок. Свернув с зеленой аллеи, мы
спустились в подземный переход. Сбегая вниз по лестнице куда стремительнее меня
(опасающегося споткнуться и прилюдно покатиться по ступенькам, как уже бывало),
Антон то и дело оглядывался. Словно ребенок, бегущий впереди мамки, но боящийся
потерять ее из вида. По пути до дверей метрополитена, при переходе через турникеты,
на лениво спускающем нас эскалаторе мы с Антоном держались в полуметре друг от
друга. Окружающие, глянув в нашу сторону, ни за что бы не подумали, что мы с ним
вообще знакомы. На платформе мы встали у колонны, избегая смотреть друг на друга.
Бегло осматривая веселую группку студентов неподалеку от нас, краем глаза я
заметил, что смущение так и не сошло с лица Антона: кажется, одно мое присутствие
заставляло его чувствовать себя неуютно. Если все дело в том, что случилось три дня
тому назад в его комнате, то почему у меня дома он не смущался и даже спал?
Довольно сложно уснуть, если тебе некомфортно, а стыд — обычно антипод комфорта.
Не понимаю… Это что, его месть?.. Думать было сложно: вся кровь от мозга прилила к
члену…
— О Боже, — неосмотрительно обронил я. Молодые женщины справа обернулись, все еще
не видя Антона из-за моего пальто. Криво им улыбнувшись, я кивнул в сторону рекламы
ипотеки, в которую упирался левой рукой: — Процент упал… здорово…
Дыша как после марафона, я упал горячим лбом на ледяное стекло ближайшей двери.
Антон с необычайно трогательной заботой спрятал мой член, расправил ткань и бережно
застегнул ширинку, будто ничего и не было. Он встал, и мне с сожалением пришлось
оторвать голову от стекла, только-только начавшего охлаждать мои мысли.
— Может, уберешь уже это удивленное выражение лица? — с явным раздражением произнес
он. — Опусти брови.
— А что, они подняты?.. Я не чувствую лица… вообще ничего не чувствую… кроме пульса
в члене…
— …и в конце фильма они просто разъехались кто куда, ни секунды не скучая друг по
другу. Впустую потраченные полтора часа! — подвела итог Лизка, набирая в ложку
бисквитного торта. — Я-то думала, что главные герои вместе останутся, раз спали
друг с другом. А тут…
— Мда, глупый ход для истории, — кивнул я, размешивая слегка подслащенный чай.
Справа от нас на барной стойке, заменяющей на моей кухне обеденный стол, кипел
старый электрический чайник, силящийся забрызгать всех вокруг кипятком. Не считая
страха получить ожог, посиделки у нас были вполне задушевные.
Я сунул в рот ложку приторного, купленного чисто для кузины лакомства и сразу же
постарался утопить его в практически пресном чае. «Встретились, переспали…
веселье…» Что-то это самое «веселье» с неприятным, пусть и действительно уместным
оттенком осуждения мне напомнило. В мыслях промелькнул образ Антона, и сразу заныло
тело там, где он касался меня. Неосознанно я прикрыл губы пальцами и закинул ногу
на ногу, теснее сдвинув бедра. В первое наше «рандеву» в его комнате у меня не было
поводов размышлять о правильности происходящего. Хотя стоило уделить внимание таким
моментам, как его пол, возраст, а также место действия и непродолжительность нашего
знакомства. То есть поводов остановиться было полным полно еще тогда! Но, допустим,
я был слишком шокирован. Нет, не был… Или был?..
— Марк?.. — осторожно позвала меня Лиза. — Ты что, ошпарился? Слишком горячий чай?
Она смотрела на меня с тревогой, однако не прекращала есть: в конце концов, только
в гостях у Лизки появлялась возможность угощаться вкусной, но далеко не самой
полезной едой; а кто еще будет баловать ее, как не старший брат! Мое отношение к
ней не сильно изменилось с годами, поэтому подобные тайные пиршества не казались ей
подозрительными. Только я знал, что в последние дни сладостями изо всех сил
стараюсь заслужить ее прощение, ведь творил с Антоном такое, узнав о чем, она бы,
вероятно, потеряла дар речи. Как, собственно, и я, когда все происходило… Так что
вернее будет «я с ним творил» — или все же «он со мной…»?..
— Так что там с фильмом? — неумело постарался я перевести мысли Лизы подальше от
своей персоны. — Когда стало понятно, что у них это просто… веселье?
— Мне или героям? Я вот до конца фильма думала, что они просто ломают комедию,
стесняются друг другу честно признаться в любви или вроде того. Пока свет в
кинозале не включился, я не поняла, что уже конец: сидела с пустым ведерком от
попкорна на коленях и такая: «Э-э-эй, где мой «happy end»?..» Подруга сказала, что
заметила момент, в котором герои разобрались во всем. Они на свидание пошли, как Он
думал, а Она ему дала от ворот поворот, мол, считала, что они по-дружески спят. И
сейчас выпить пошли тоже…
***
— Нет, просто решили выпить чая с тортом, — ответил я ему из холодильника. — Мы,
кстати, оставили пару кусков: будешь?
Вспомнив про Лизин визит, я припомнил и тему разговора. Повод был более чем
подходящий, на мой взгляд…
— Не хочешь сходить куда-нибудь? — как можно более спокойно озвучил я заранее
вызубренную формулировку и захлопнул холодильник.
— Зачем?
Я задумался. Действительно…
— Мы не враги.
— Ан… — выкрикнул я и осек себя на половине: он уже скрылся за дверью, так что
горланить было бессмысленно.
Уборка заняла какое-то время. Чайник мне было не жалко, я был даже благодарен
Антону за повод поменять это плюющееся кипятком пластиковое чудовище. Но его
реакция на произошедшую мелочь меня встревожила. В иной ситуации я бы лишь оказался
заинтригован, по-сухому, по-научному. Но отец Антона рассказал, что мальчишку
постоянно бросали друзья, стоило его характеру проявиться во всей красе. Учитывая,
как этот ребенок любит все швырять, ломал он чужие вещи, надо думать, частенько.
Может, сейчас он решил, что я из-за чайника разозлюсь и откажусь от него так же,
как и все другие?.. Пока что, кажется, я не так чтобы часто попадал в точку своими
предположениями, но это выглядело вполне логичным. Как и все другие, которые были
явно «в молоко»… Но от меня ведь не убудет!
Мальчишка лежал на диване, на его лице покоился раскрытый том манги. Я постоял пару
секунд в дверях, оценивая, спит ли он. Антон сглотнул, и его кадык предательски
дернулся. Не спит: во сне не глотают. Но ловить его на притворстве я не стал, а
молча сел в компьютерное кресло, продолжая крутить в пальцах околдовавший меня
осколок. Я не включал компьютер, как делал обычно, и отсутствие звука работающей
техники Антона насторожило. Закончив притворяться мертвым, он снял с лица книжку и
обратил свой грустный взор на меня.
— Что это? — указал он взглядом на предмет в моих руках.
— И зачем тебе этот осколок? — спросил он, явно повеселев после моих слов.
— Не за чем. Просто так. В детстве я собирал подобные вещи. Сейчас-то я понимаю,
что коллекционировал хлам, оцарапавшись которым, мог подцепить столбняк, но тогда
все найденное казалось мне настоящем сокровищем. Я даже сейчас, через столько лет,
могу зрительно вспомнить, какие керамические черепки и осколки разноцветного стекла
я находил в земле, покопавшись в огороде. В итоге оказалось, что на месте нашего
деревенского дома когда-то очень давно была свалка. Вот под землей и остался всякий
мелкий сор.
— Нет больше никакой коллекции. Давным давно. А этот осколок выброшу, наверное.
— Раз он тебе не нужен, можешь отдать его мне, — вдруг попросил он, не отводя
сосредоточенного взгляда от осколка. Я протянул ему кусочек пластика. Антон принял
«подарок», не касаясь моей руки, и поднес осколок к глазам. Я не спрашивал его, но
в тот момент мне показалось, что он смотрел на те самые завитки краски, где два
цвета сливались в уникальный один.
— Ты разбил мой чайник, — не слишком верно начал я свою мысль. Ребенок переживал,
что так получилось, а я напоминаю снова — ну не тупой?.. — Так что мне полагается
компенсация.
— Именно так.
— Я больше думал о ресторане, — признался я, крутясь в кресле вокруг своей оси.
— Ты хочешь тратить на меня деньги? Если пойдем в ресторан, тебе придется: у меня
денег нет. Неприятная тема для беседы, если уж на то пошло…
— Посмотри на мою квартиру! — обвел я рукой совсем не дешевую коллекцию книг. — Уж
сводить тебя в ресторан пару сотен раз у меня средств хватит вполне. А то, что у
тебя в шестнадцать нет лишней налички, это нормально. Когда вырастешь, пойдешь
работать, тогда и пригласишь меня куда-нибудь. — Антон встрепенулся и удивленно
посмотрел на меня. Я понял, какую глупость брякнул, и попытался исправиться: — В
смысле, если мы вообще будем к тому времени общаться. — Его лицо наполнилось еще
бóльшим количеством недоумения, и я снова затараторил: — Нет, будем, конечно!
Наверное… конечно… Просто скажи, что я должен сказать, чтобы вытащить тебя в
ресторан!
— Сейчас, чтобы вытащить меня в ресторан, тебе лучше просто замолчать.
Неловким было все. Это затянувшееся молчание. Эти изредка встречающиеся взгляды
через стол… Если люди за столиками вокруг нас весело и увлеченно беседовали и их
окружала аура прекрасного времяпрепровождения, то над нашим столом воздух можно
было ножом резать. Я бы мог предсказать возникшую ситуацию, но мне, элементарно, не
хватило концентрации нарисовать в воображении динамичную, развивающуюся картинку
перед тем, как все-таки добиться от Антона согласия. В тот момент я видел лишь
статичный снимок: залитый электрическим светом зал ресторана, Антон, сидящий
напротив меня, и нависший над ним официант, с выражением лица истинного знатока
тыкающий пальцем в «рекомендованное», хотя само по себе странно слушать советы
человека, который, вероятно, никогда не будет зарабатывать достаточно для того,
чтобы попробовать хоть что-нибудь из данного меню.
Антон посмотрел на меня снисходительно, понимая раньше меня то, что я только-только
начал ощущать. Да, вот оно, это ужасно неправильное чувство, что я педофил,
великолепно.
— Ты привел меня сюда, как сам сказал, для того, чтобы провести время вместе, —
тихо начал Антон, отпив из бокала вишневого сока. — Это ничего, если мы проведем
его в тишине. Все же шесть лет — весомая разница в возрасте: вполне ожидаемо, что у
нас нет общих тем.
— Дома мы чаще ругаемся, чем говорим, причем независимо от того, твой это дом или
мой.
— Что-то же общее все равно у нас быть должно. Ну, например… мы оба знаем Лизу.
— Да, а еще у нас две руки, две ноги и спим мы преимущественно горизонтально.
— Я, например, — поднял он раздраженные глаза на меня. — Уж куда лучше, чем
смотреть пошлятину про современность. А тебе какие?
— Джаз.
Стыдно было признаться, но я даже не знал, как звучит настоящий джаз — не из серий
«Симпсонов»… Чем больше я об Антоне узнавал, тем длиннее мне казался стол,
разделяющий нас. Тем холоднее мне виделась его аристократически бледная кожа. Тем
раздраженнее словно бы становились его глаза. Мы росли в слишком разных семьях: я —
в самой обычной, среднестатистической семье, где походы в музеи и театры чаще
навязывались школьными учителями, а он — с отцом-геем и его партнером в квартире,
наполненной искусством, культурой и стилем. У них на стенах и по сей день висят
дорогие репродукции прекрасных, удивительных картин — у нас в начале 2000-х в
комнате были советские фотообои. Он в шестнадцать лет любит исторические фильмы и
джаз — я в свои шестнадцать любил Брюса Уиллиса и «Rammstein». И до сих пор люблю.
Между нами — пропасть.
— А твоя? — тихо спросил он, напряженно рассматривая мое задумчивое лицо.
— Что?..
— Я смотрю, ты детально все представил, — подивился Антон, сплетая руки на груди.
— Значит, мне уже можно не отвечать.
— И о каком же это веселье идет речь? — низким голосом спросил Антон. Его хмурое
лицо несколько пугало. — Ты с собой хоть раз говорил? С тобой не очень-то весело.
— Да, чтобы хоть немного разбавить тот шквал аномальных событий, которые
происходят, стоит мне приблизиться к тебе! Половина воспоминаний о тебе связана с
моими синяками, другую же половину нужно цензурировать, как гребаный хентай!
— Я требовал с тебя что-то?! С твоей привычкой меня лупить мы уже разобрались: ты
сказал, что и с другими общаешься подобным образом! «Долги» свои тоже направо и
налево раздаешь?!
В глазах Антона пылала ярость. Обрушив на стол кулак, он схватил другой рукой бокал
и плеснул мне в лицо. Он попытался поставить бокал обратно, но перестарался, и
стекло со звоном развалилось на крупные осколки в его ладони. Он вылетел из
ресторана вон, а я не мог пошевелиться. Глаза горели от вишневого сока, но я знал,
что заслужил каждую секунду боли и похлеще. Я перешел черту. Сказал то, за что он
мог бы избить меня — и это бы я тоже всецело заслужил.
Однако не вина удерживала меня на месте. Когда я потянулся к своей салфетке, чтобы
вытереть лицо, моя рука дрожала. Я больше всего на свете хотел рвануть за Антоном
сразу же, как он покинул ресторан, чтобы извиниться, как угодно вымаливать его
прощение. Но я знал, что если встану сейчас, то просто упаду, ведь и ноги были
охвачены дрожью.
В тот миг, когда Антон потерял над собой контроль, явив истинный характер, я
неподдельно, безумно сильно его испугался…
Стоило мне спуститься с крылечка ресторана, как что-то с силой врезалось мне в ногу
пониже колена, и я упал плашмя на тротуар, ободрав о сухой асфальт ладони. Чудом не
приложился еще и головой! Справа от меня на подоконнике ресторана сидел Антон. Из
окна за его спиной струился белый яркий свет, оттеняющий его абсолютно темное
настроение. Будучи в окружении света погруженным в темноту, Антон был как никогда
похож на озлобленного демона, но, присмотревшись, я не заметил в чертах его лица ни
обиды, ни злости — только вязкую вселенскую тоску. Он подпирал голову правой рукой,
поставив локоть на колено. Левую кисть он держал как-то странно, неестественно
развернув ладонью к себе.
Без лишних слов я подал ему руку. Какое-то время он медлил, виновато разглядывая
выступающие из моих ссадин мелкие капли крови, но все же встал с подоконника и
протянул свою левую руку ладонью вверх. В свете уличного фонаря я смог рассмотреть
его рану: она была неглубока, но в крайне неудачном месте — каждое малейшее
движение пальцев будет отдавать резкой болью, пока рана полностью не зарастет.
Хорошо, что рука левая… хотя, постой-ка…
— Ты левша? — спросил я, не выпуская из пальцев его ладонь. — В первую нашу встречу
ты ударил меня левой рукой.
Он улыбнулся, но тоска его никуда не делась. Заметив, что из окон ресторана на нас
бросают встревоженные взгляды посетители, я предложил Антону пройтись. Миновав
перекресток, мы ступили на тропку, ведущую через плохо освещенный парк. Над нашими
головами смыкались переплетения черных на фоне темно-фиолетового неба ветвей,
шумела летняя листва, изредка проносились небольшие, но чрезвычайно стремительные
громкие птицы. Стена из деревьев глушила шумы улиц, ограняющих этот кусочек
природы, застрявший среди многоэтажных каменных махин, машин и светофоров. Под
ногами шумели мелкие камни и пропитанный грязью песок — невероятно умиротворяющий
звук, если идти, как мы, не спеша. Как только я сунул руки в карманы брюк, Антон
взял меня под руку, осторожно перевесив больную левую кисть через мое правое
запястье. Я постарался идти ровнее, чтобы лишний раз его не трясти, но попасть в
его шаг все никак не получалось.
— Куда мы идем? — спросил он без особого интереса. Кажется, так же, как и для меня,
сейчас путь был для него важнее точки назначения.
Антон кивнул, набирая в грудь как можно больше свежего вечернего воздуха. Со
стороны мы наверняка выглядели как пожилая супружеская пара, коротающая вечерок за
совместной прогулкой с вплетениями теплой ностальгии.
— Ты ведь испугался, что я изощряюсь над кем-нибудь еще? — проницательно блеснул
глазами в сумерках Антон.
Антон в недоумении остановился. Мне пришлось тоже, чтобы не сломать ему руку.
— Письмо?..
— Да, написанное на блокнотном листе. «Мой дорогой А.» или как-то так…
Его лицо просветлело, он кивнул и коротко рассмеялся. Ну вот, значит, в чем-то еще
я допустил глупую, сбивающую меня же самого с толку ошибку…
— Засунь руку мне под куртку — туда, где нашел письмо, — попросил он. — У меня ведь
рука ранена…
— А я про карман ничего и не говорил, — кокетливо усмехнулся он. — На то письмо,
про которое ты упомянул, мне ответили…
Я потускнел, опуская греющуюся в тепле его тела руку. Значит, все-таки его написал
сам Антон… кому-то…
— Хочешь угадать, что написал под моим признанием «получатель»?
***
— Ну, вот и готово! — Я бережно прошелся пальцами по краям большого квадратного
пластыря, покрывающего рану Антона, и убрал антисептик в прозрачную пластиковую
коробку, заменяющую мне аптечку. — Надо торопиться, уже поздно. Отведу тебя домой,
пока твой отец не сошел с ума от беспокойства.
— Не сказал бы, что мне по душе эта идея, — деликатно попытался я выразить мысль,
пряча аптечку в верхний кухонный шкафчик. — У меня здесь, так уж получилось,
совершенно нет замков на внутренних дверях…
— Ты опасаешься, что я что-нибудь тебе сделаю? — скептически поднял брови Антон,
посмеиваясь. — У меня рука порезана — как я смогу?
— Ты сам признался, что амбидекстр. К тому же, поход в ресторан уже доказал, что
для «ухаживаний» руки тебе не нужны!
— Ладно, — как обычно сдался я. — На улице непроглядная темень, так что, оставшись
дома, мы оба здоровее будем. Только предупреди отца, чтобы он тебя потом с собаками
по всему городу не искал.
— Я бы перекусил, — добавил он, прикладывая телефон к уху. Мда, ужин в ресторане не
слишком задался: добрую половину заказа мы бросили, разругавшись. Пока я делал
бутерброды из белого хлеба, ветчины и свежих помидоров, Антон дозвонился до
Влада: — Да, все в порядке. Сегодня я заночую у друга… Да, у него… — с нотками
раздражения подтвердил он. — Хорошо… — Антон отнял трубку от уха и протянул ее
мне: — Он хочет тебе что-то сказать.
Удивившись лишь самую малость, я отложил кухонный нож и взял телефон.
— Слушаю, — отозвался я.
— Здравствуй, Марк. Я надеюсь, ты понимаешь, что если обидишь его, я с тебя шкуру
спущу? — Он не пытался меня запугать, в его словах не было ни толики агрессии — она
была ему не нужна. Одного его обещания расплаты уже было достаточно.
— При всем моем уважении, Вы не успеете это сделать. Потому что если я его обижу,
он с меня шкуру спустит.
Кажется, мой ответ его вполне убедил, потому что Влад попрощался и, не дожидаясь
моей заключительной реплики, повесил трубку. Пожав плечами, я вернул мобильный
Антону и продолжил готовку.
***
Выйдя из ванной в синей пижаме, которая, как и любая моя одежда, была несколько ему
велика, Антон завернул в спальню, где я уже заканчивал стелить ему постель.
— С какой стороны ты спишь? — спросил он, осматривая широкую двуспальную кровать с
горизонтальными деревянными рейками в изголовье.
— Я не буду спать с тобой в одной постели, — пояснил я, забирая одну из пухлых
подушек. — Я буду спать на диване в «мастерской».
— Потому что мне захотелось отдать гостю лучшее спальное место. Думаешь, тебе будет
удобнее с твоей раненой рукой спать на диване?
— Нет.
— Я хочу спать с тобой, — приказным тоном сказал Антон, выдирая у меня из рук
подушку и бросая ее обратно на кровать.
— Ты считаешь, у меня нет рычага давления на тебя? — Передо мной больше не стоял
настырный шестнадцатилетний мальчишка. Передо мною был коварный интриган и
беспринципный шантажист! — Когда вернусь домой, я ведь должен буду что-то
рассказать отцу, как провел время, например.
— То есть либо я делаю все, как ты мне приказываешь, либо ты на кукле покажешь
папочке, где плохой дядя Марк тебя трогал?
— Нет, я ведь не подлый. Но ты этого боишься, а я хочу спать с тобой, так что
приходится исполнять роль плохого парня.
Спальню он не покинул, так что, кажется, хотя бы одну мою настоятельную просьбу он
выполнил. Уже что-то.
Когда свет во всей квартире был погашен, я вернулся в спальню. Бледный, будто бы
призрачный свет, просачиваясь сквозь тюль, лениво освещал кровать и матовый
бельевой шкаф за ней. Антон, закутавшись в тонкое, летнее одеяло, точь-в-точь
куколка в кокон, занял половину кровати ближе к шкафу. Забавно: я ведь так и не
ответил на его вопрос, но он безошибочно выбрал правильную сторону кровати — я
всегда сплю ближе к окну. Кусочек темного неба за стеклом меня успокаивает и
помогает скорее уснуть.
Перед тем, как лечь, я приоткрыл стеклопакет, и достаточно прохладный летний ветер
загулял по спальне. В этом поступке был чистый расчет: если в комнате будет
холодно, я вряд ли раскроюсь во сне и, возможно, укрытым, буду в большей
безопасности рядом с этим неуемным сорванцом.
Все звуки в левом ухе одномоментно прогремели мощным взрывом, и моя голова упала
обратно на подушку. Шум из открытого окна слышался приглушенно, как если бы я
слушал, находясь под водой. Вдобавок раздавался назойливый звон. Я дезориентировано
глядел в потолок, пытаясь сообразить, что случилось, когда надо мной нависло
встревоженное лицо Антона. Справа я слышал по-прежнему хорошо, так что его
извинения были вполне четкими. Звон постепенно затих, но левое ухо ощущалось
полностью онемевшим.
— Словом «странно» можно описать все наше знакомство. Но меня это не особо волнует,
я просто пытаюсь понять. Неужто тебе проще мой член в рот взять, чем позволить мне
тебя поцеловать? В чем вообще может быть причина подобного?
— Минет проще поцелуя, — вполголоса поделился накипевшим он. — Чтобы сделать минет,
много способностей не надо: просто повторяешь то, что видел в порно, и делов-то.
Когда целуешься… ты ведь не один все делаешь. Это как танец, в котором нужно не
только понимать, что и как делать, но и взаимодействовать с партнером постоянно,
каждую секунду движения… знать, что он собирается сделать и чего ждет от тебя…
Кажется, я понимал и то, о чем он говорил, и то, что скрывал за всеми этими весьма
правдивыми словами. Головокружение, как и все прочие последствия меткого удара в
ухо, полностью прошло. Приподнявшись, я аккуратно развел его руки и заставил Антона
лечь, прижимая на всякий случай его запястья к подушке и нависая над ним. Он
смотрел мне в глаза с испугом и волнением, прекрасно осознавая, какую черту я
собираюсь помочь ему преодолеть.
— Звучит сложно… — выдохнул Антон, тяжело дыша. Его сердце билось так интенсивно,
что рубашка на груди вздрагивала от каждого удара.
— Отнюдь, — заверил его я, вновь припадая к его губам. Новый мелодичный, полный
смущения стон, и он послушно впустил мой язык, касаясь его своим. Обеими руками он
обхватил меня за шею, морщась от резкой боли под пластырем, но не разрывая поцелуй.
— Мама занята, — коротко ответила Лиза, раскрывая молнию и проверяя, все ли в сумке
на месте.
— Да, есть за что!.. Почему вы вообще учитесь летом? Церемония окончания учебного
года же была несколько недель назад.
— Не все учатся, только классы старшей школы. Нас решили перевести на продвинутую
программу с сентября, а для этого нужно добить тучу учебных часов, — с миной
страдалицы поведала Лиза.
— О, нет, тут моя футбольная форма. Мы всей командой решили больше тренироваться: и
полезно, и весело! Пока! — Она задорно помахала мне рукой и направилась вприпрыжку
дальше по коридору. — Кстати! — На ходу она ловко обернулась. — Антон сейчас в
семнадцатом классе, доделывает задание по психологическому тренингу. Можешь к нему
заглянуть, раз уж ты приехал!
— С какой стати мне вообще должно быть интересно, где там твой дружок?! — крикнул
ей вдогонку я, тут же осматриваясь по сторонам. Лизка встретила меня у двери с
табличкой «15», значит, семнадцатый класс дальше по коридору…
Когда Лизкины громкие шаги полностью утихли, я осторожно нажал на белую пластиковую
ручку и приоткрыл дверь. Все парты в классе были сдвинуты к дальней стенке. На
освободившемся месте перед большой зеленой доской кругом стояли стулья. Заняты из
них были только два. Спиной к доске сидел серьезный мужчина с опрятно зачесанными
назад темными волосами. На носу с заметной горбинкой блестели тонкими стеклышками
овальные очки. Через стульев пять от него сидел Антон, сгорбившись над распечаткой
и сосредоточенно отмечая что-то на ней автоматическим карандашом. Услышав звук
открывающейся двери, он поднял голову, и скромно я махнул ему рукой в проем.
Мужчина в очках вытянул шею и заметил меня.
— Он мне не друг, — угрюмо ответил за меня Антон, и я кивнул в подтверждение его
слов.
— Очень интересно, — заявил психолог, не объясняя нам, что же именно его так
заинтересовало. — Давайте-ка попробуем отойти от обычной инструкции в данном
случае. — Он достал еще две пустых анкеты и раздал нам. — Пройдите снова, только
теперь, Вы… как Вас зовут?
— Марк.
— Только теперь Вы, Марк, отмечаете качества, которые, как Вы считаете, в Вас видят
другие. А ты, Антон, обведи качества, которые видишь в Марке. То есть все то же, но
теперь наоборот.
Антон взглядом передал мне весьма четкое сообщение: «Зачем ты вообще приперся?!
Теперь надо отвечать на еще одну анкету!» — и я окончательно запутался, помогаю я
ему или все только усложняю.
На этот раз Антон заполнил анкету влет, а я понял, почему он так долго не мог
отдать свою первую работу. Картинка у меня получалась весьма депрессивная. Нет, я
люблю себя, и если бы меня спросили, какой я, я бы назвал множество положительных
черт, но то, как меня видят другие… такой вопрос ставит в тупик. Я вспомнил, что
делал для Лизы, ее и своих родителей — обвел прилагательные, исходя из этого. Но
результат меня отнюдь не порадовал…
Я отдал психологу анкету, и он, бросив беглый взгляд на все четыре наших с Антоном
анкеты, заинтригованно усмехнулся, словно увидел среди прилагательных карту
сокровищ.
— Вы оба правы, — подытожил психолог, — потому что вы описали друг друга абсолютно
одинаково. А теперь — про кого это? Глупый, лживый, скрытный, сомневающийся,
грубый, жадный, пассивный, упрямый, трусливый, безрассудный, злопамятный, слабый,
неряшливый, невоспитанный, равнодушный?
— И снова верно: вы оба считаете, что вас видят окружающие такими. У вас двоих в
равной степени занижены представления о своем зеркальном «Я» и при этом вы
абсолютно идентично идеализируете друг друга. Сколько лет вы знакомы?
— Я надеюсь, вы оба не против некоторых заметок? Мне это пригодится в работе.
Антону же это занятие будет зачтено как два учебных часа, а не один. Итак, сколько
времени вы проводите в компании друг друга после знакомства, которое состоялось,
исходя из ваших слов, около двух недель назад?
Психолог снова что-то записал, пробормотав уже полную фразу, расслышать которую мне
не удалось, и этим начал раздражать меня еще больше.
Почему для странных непонятных заданий всякий раз выбирают меня?.. Со школы всегда
так было… Но Антону зачтут больше учебных часов, что бы это ни значило, так что
выбора у меня нет. Я повернулся к мальчишке, но вдохновения это мне не придало. Я
должен был срочно что-нибудь придумать, потому что мое молчание однозначно
затянулось.
— Мне неприятно… что… ты… — постарался я растянуть время, пока меня не озарило: —
Мне неприятно, что ты меня часто бьешь или швыряешь в меня что-нибудь.
— А мне неприятно, что ты нет-нет да ляпнешь что-нибудь этакое, что обязательно
выведет меня из себя, — зло высказал Антон, нахмуриваясь больше обычного.
— А мне неприятно, что ты не способен не лажать! — уже кричал Антон. — Даже сейчас!
Из пятнадцати стульев этот умник выбрал единственный, сев на который, может
свернуть себе шею!..
Как он заметил?..
— Мне же неприятно, что я прикладываю усилия, чтобы поднять настроение или отвлечь
от тягостных мыслей свою девушку, а благодарности в ответ получаю ноль!
— Почему?
— Потому что даже если у него не будет рук, он все равно попытается смягчить мне
падение своим телом, — с полной иронии кривой улыбкой пояснил Антон.
— Хорошо. А Вы, Марк? Если Антону будет дано задание Вас поймать, Вы решитесь
падать?
Две пары глаз изыскательно смотрели на меня. От такого объема внимания волосы
неприятно зашевелились на затылке…
— Забудьте про законы физики. Допустим, что он сможет, поймав, Вас удержать в любом
случае. Каков Ваш ответ?
Мой взгляд блуждал по полу как в лабиринте. Тянуть время и дальше было
бессмысленно… Я взглянул Антону в глаза и, борясь с трусостью, все-таки признался:
— Нет. Я не решусь падать. — Антон смотрел на меня без злости или раздражения. Мой
ответ шокировал его, выбил почву у него из-под ног. Причинил вполне ощутимую боль.
— Прости. Но я не уверен, решишь ли ты вообще меня ловить, или тебе будет
интереснее посмотреть, как я разобьюсь на осколки. Ты непредсказуем, капризен,
изменчив. Я не научился пока предсказывать твои поступки, а без уверенности падать
со стула глупо. Я не знаю, чего от тебя ждать…
— Вы не друзья, — озвучил он. — Вам некомфортно друг с другом общаться, ведь такое
общение приносит боль физическую и психологическую. И вы имеете возможность быть
порознь, но проводите вместе ежедневно по четыре часа, а то и больше. Зачем? Вы не
думали просто перестать контактировать друг с другом?
— Все, что я видел, очень сильно напомнило мне семейную психотерапию, где психологу
приходится сталкиваться с не высказанными годами претензиями и раскормленными
стыдом и виной комплексами. Если бы такая ситуация наблюдалась у мужчины и женщины,
я бы назвал это созависимыми отношениями. Деструктивными, разрушительными
отношениями, которые необходимо прекращать, пока они не поглотили и не уничтожили
самих участников подобных отношений. На той неделе, работая с Антоном, мы выяснили,
что он использует жесткий контроль как стратегию избегания боли. Если ты
контролируешь ситуацию, то знаешь, чего ожидать, готовишься к худшему и
предотвращаешь нежелательные события, насколько это возможно. Вы, Марк, используете
для этих целей перекладывание ответственности. Антон сказал Вам пересесть — Вы
пересели. Антон отвечает на заданные вам обоим вопросы — Вы киваете. Вы вступили со
мной в конфронтацию лишь тогда, когда увидели опасность для Антона в моих словах
про идеализацию, когда усмотрели намек на то, что он хуже, чем Вы о нем думаете.
Если бы такой намек был направлен на Вас одного, Вы бы, вероятно, ничего не
предприняли. Антон зачем-то привязывает Вас к себе, управляя Вами, забирая у Вас
контроль над самим собой, Вы же привязываете к себе Антона, подчиняясь ему,
позволяя управлять Вашими действиями. В таком общении, тем более лишенном дружеской
привязанности, нет ничего продуктивного, одна лишь деструкция. Созависимость — это
болезнь, по сути, и то, насколько быстро она развилась в вашем случае, это очень
тревожный звоночек. Я бы настоятельно рекомендовал вам двоим свести общение до
минимума. Иначе беды не избежать.
— «Мне нравится, что Вы больны не мной, — напел я вполголоса, и эхо разнесло мои
слова по коридору. — Мне нравится, что я больна не Вами… Что никогда тяжелый шар
земной не уплывет под нашими ногами…» — Я умолк и всмотрелся в его печальное лицо,
слегка преобразившееся от призрака улыбки.
— Это значит «оно того стоит»? — смекнул он, припоминая песню целиком. Я даже не
был удивлен, что она ему знакома.
— Дина?..
Раздражает абсолютно все. Пение птиц. Слепящее солнце. Ветер, задувающий пыль с
дороги прямо в глаза. Ненавижу. Кажется, у меня жар… Мимо промчался ребенок на
скейтборде, и у меня возникло сложно сдерживаемое желание выбить из-под него доску…
В актовый зал медленно продвигалась очередь, в которую мне пришлось тоже влиться.
Прямо перед собой я увидел знакомое коричневое пальто. Лиза что-то тараторила этому
растяпе без умолку: заслушавшись, он споткнулся о собственную ногу и чуть не
повалился на старую пыльную ковровую дорожку, но вовремя ухватился за спинку
ближайшего сиденья и устоял. Жаль, хотел бы я увидеть, как он снова падает. Это как
смотреть современную адаптацию фильмов Чарли Чаплина, ей Богу, сплошная забава. Я
занял место справа от основного прохода; Лиза со своей матерью и самым неловким
человеком, которого мне только доводилось видеть, расселись слева. Сняв пальто, он
сложил его и начал опускаться на сиденье, о чем-то эмоционально разглагольствуя.
Очевидно, делать несколько дел сразу — даже таких простых — ему не стоит вовсе, так
как он уселся на самый край сиденья и чудом не съехал на пол. В попытке
восстановить равновесие он нелепо взмахнул руками и ударил пальто по голове
лысеющего мужчину позади: остатки волос последнего наэлектризовались от
соприкосновения с тканью и взвились вверх, словно у него вокруг абсолютно голой
макушки внезапно пророс черный газон. Лиза плакала от смеха, пока этот неумеха
извинялся перед потревоженным незнакомцем. Я как можно тише рассмеялся в кулак.
Везет же Лизе: наверное, каждый день с этим человеком — как жить в американской
комедии пятидесятых.
Хм, странно… Его лицо мне кажется знакомым… Но не думаю, что я видел его где-то
раньше. Да и какая разница, кто он. Мы все равно больше не встретимся. Как же болит
голова…
— Кто она вообще такая и что ей от тебя надо? — Он сел на диван и раскрыл книгу на
середине, даже не собираясь читать.
— Давняя знакомая, с которой ты спал? — в лоб спросил он, сердито шматуя страницы.
— Что молчишь? — Его тон ревнивой жены пробуждал во мне умиление и страх
одновременно…
Я со вздохом запихнул в рот бутерброд и чудом не удавился: плохая идея дышать через
булку…
— Мне все равно, — не слишком правдоподобно ответил он, пряча покрасневшую мордашку
за книгой. — Меня это вообще не касается.
— Рад, что тебе плевать. Потому что мы договорились с ней встретиться.
— Зачем тебе с ней встречаться? — Он говорил, казалось бы, спокойно, однако между
строк мелькали обещания жестокой расправы. Это яблочко совсем недалеко упало от
яблоньки — зуб даю, Влад в детстве был таким же пугающим…
— Это получилось случайно, я сам не рад. Она сказала что-то вроде: «О, я в городе
совсем ненадолго, — начал я передразнивать Дину высоким голоском, — Сегодня увидела
афиши: такой интересный фильм крутят в кинотеатрах, а идти одной как-то скучно да и
вообще…», а я: «Ну да, понимаю, я тоже один в кино не хожу…», а она: «Ну вот и
замечательно! Значит, пойдем вместе!» — и я уже не мог отказаться, потому что
выглядело это так, будто я ее косвенно пригласил…
— И что с того?! — Он уже замахнулся книгой в мою сторону, но на полпути почему-то
замер и через секунду спокойно опустил руку на колени.
— Ты… не швырнул ее в меня… — Я был необычайно впечатлен его самоконтролем, хотя и
не понимал, что же заставило его передумать. Опыт подсказывал мне все равно не
расслабляться, ведь в следующую секунду Антон способен снова изменить свое решение
и все-таки зарядить мне «Сонной лощиной» Ирвинга по темечку.
— Ты сказал, что не любишь, когда я бросаю книги, — холодно ответил он, откладывая
томик на дальний край дивана.
— Не все сразу! — Мимо меня пролетела подушка и уныло застряла между подоконником и
батареей. Немного понизив градус ярости, Антон положил голову на подлокотник. — Я
пойду с тобой.
— А если людей будет не трое, а четверо?.. — вслух подумал Антон, отрывая голову от
подлокотника. В его зеркале души хитро скалились черти.
***
— Не так уж много времени прошло, — пожал плечами я, любуясь затылком Антона на
другой стороне холла.
А ведь она права: для ничего не знающей Лизы сегодняшний поход в кино — самое
настоящее свидание. Антон пригласил ее быстрее, чем я успел с ним все обсудить, да
только разве смог бы я его отговорить? Этот мальчишка неуправляем…
К столику, стоящему рядом с диваном, Лиза и Антон принесли четыре средних ведерка
попкорна.
— Дина, тебе принести что-нибудь попить? — радостно спросила Лиза, сжимая в руке
приличную сумму, оставшуюся после покупки попкорна. Антон без сил упал рядом со
мной на диван, ясно давая однокласснице понять, что напитки она таскать будет сама.
— Здорово! — воскликнула Лиза. Откуда это удивление? Ты же две минуты назад сама
взяла у меня деньги. — Значит, еще и конфет куплю! — Ты и так собиралась их купить,
врушка… — Антон, что будешь пить?
Антон извернулся на диване и лег спиной на мое плечо. Он бы еще на колени мне
голову положил, ей Богу… Справа меня под руку держала Дина, начиная что-то
рассказывать про свою работу — на автомате я ей кивал, изредка угукая, чем отлично
имитировал увлеченность беседой. Слева ко мне прижимался Антон, стремящийся хотя бы
так «пометить территорию». Между молотом и наковальней. Хвала Небесам, быстро
вернулась со сладостями и напитками Лиза и увела Дину в туалет, ведь ходить туда
одной опасно. Раньше бы я посмеялся над этой мыслью, но в наши беспокойные времена…
Как только Дина покинула диван, пространство вокруг меня словно бы раздвинулось,
воздуха стало больше, да и утреннее солнце уже не так сильно бесило за узеньким
окном. Антон больно пихнул меня под ребра, указывая на плакат слева на стене. На
нем парочка классических бесстрашных киношных героев спрыгивала со взрывающегося
Биг-Бена.
— В отзывах в сети я читал, что там довольно много внимания уделено исторической
точности. Сценаристы создали нечто вроде альтернативной истории, при этом вполне
логичной и ничуть не фантастической, минимум неправдоподобных выдумок.
— Глупый, — рассмеялся я, — зачем же нам с ними куда-то идти? Мы можем сходить как-
нибудь одни. Вдвоем. Вместе.
Антон поднялся с моего плеча и обратил на меня почему-то сощуренные глаза, точно он
подозревал меня в коварном умысле.
— Она тебя под руку хватала, — без малейшего следа улыбки поделился наблюдением
Антон.
— И что? Моя бабушка тоже так делала, однако никто пока не подозревал меня в том,
что я сам себе дедушка.