Эссе.

Предисловие.
Современная эпоха отличается доселе невиданными темпами технологического прогресса.
Мы умеем синтезировать химические вещества, не встречающиеся в природе. Мы
производим столько энергии каждый день, сколько хватило бы на весь 19 век, а
количество информации в мире благодаря человеку ежегодно увеличивается на треть.

Мы производим и потребляем как никогда много, что подтверждается беспрецедентно

большим населением нашей планеты, и это было бы невозможно без технологий. С
помощью технологий люди стараются решить проблемы настоящего и заглянуть в
будущее, однако те же самые технологии могут играть и во вред. Сегодня наука готова
развеять огромное количество мифов о столь любимом людьми прогрессе, начиная с
тревожного факта, что современный человек глупеет от использования гаджетов и
продолжая беспримерно высоким уровнем депрессии и психических расстройств,
охвативших общество лишь недавно. При этом растет количество людей, верящих в
имманентную полезность технологий, с чем я лично не могу согласиться. Любая
технология – инструмент, и решение о его применении всегда остается за человеком. Но,
несмотря на всю серьезность этого решения, мы продолжаем принимать его неверно. В
чем же причина этого?

Технология как социальная сила.

Американский математик Теодор Качинский готов был стать (и стал) преступником,

пытаясь изменить мир или хотя бы сообщить ему о том, что технологический путь
развития – путь погибели. В своем скандальном манифесте он отмечает: «Невозможно
прийти к ПОСТОЯННОМУ компромиссу между технологией и свободой, потому что
технология вне всяких сомнений является более мощной социальной силой, и она
ежеминутно покушается на свободу посредством ПОВТОРЯЮЩИХСЯ компромиссов.
Рассмотрим, например, моторизованный транспорт. Когда-то пешеход мог гулять везде,
где ему хочется, ходить собственным шагом, не соблюдая правил дорожного движения, и
он был независим от систем технической помощи. Когда были внедрены автомобили, они,
казалось, увеличили человеческую свободу. Они не отнимали свободы у пешехода, никто
не принуждался заводить машину, если она не была ему нужна, а любой, кто решался
приобрести её, мог с её помощью путешествовать гораздо быстрее, чем пешком. Но
введение моторизированного транспорта скоро изменило общество в том смысле, что
человеческая свобода перемещения оказалась чрезвычайно ограниченной. Когда
автомобили стали многочисленными, появилась крайняя необходимость регулировать их
эксплуатацию. В машине, особенно на плотно заселённой территории, человек уже не
может просто так направиться туда, куда он хочет, со своей собственной скоростью, его
движение сдерживается транспортным потоком и различными дорожными правилами. Он
связан всевозможными обязанностями: лицензионными требованиями, водительским
экзаменом, продлением срока регистрации, страхованием, необходимым для безопасности
техническим обслуживанием, ежемесячной оплатой кредита. Кроме того, использование
моторизованного транспорта больше не является необязательным. С тех пор, как его
ввели, устройство наших городов изменилось таким образом, что большинство людей
больше не живут от места своей работы, торговых зон и развлекательных центров на
расстоянии, которое можно пройти пешком, так что они ПРИНУЖДЕНЫ зависеть от
автомобиля».

Технологии порабощают человека, готового на многое ради комфорта, даже если этот
комфорт гибелен. Это означает лишь одно: даже осознав вред той или иной технологии,
человек не всегда в силах с ней расстаться. В конце концов, он будет не понят
остальными. Любой отказ от технологий воспринимается как иррациональность,
граничащая с безумием. Но в чем причина такой слепой веры некоторых людей в
прогресс?

Причины человеческой технофилии.

Философ Мартин Бубер, рассуждая на тему человеческого одиночества, разделял

историческое время на эпохи обустроенности и бездомности. В эпоху обустроенности
человек чувствует себя органичной частью космоса – как в обжитом доме. В эпоху
бездомности мир уже не кажется гармонически упорядоченным целым, и человеку трудно
найти себе "уютное место" в нем, – отсюда чувство неприкаянности и "сиротства".
Причем хоть одна эпоха и сменяла другую, одиночество, по мнению мыслителя, лишь
усиливалось.

«Самочувствие» обустроенности характерно, например, для мышления древних греков.

Однако когда на смену античной модели мира стало приходить еще не оформившееся в
цельную религию одно известное авраамическое учение, наступила эпоха бездомности,
фиксируемая Святым Августином, терзаниями которого наполнена его собственная
«Исповедь». Однако христианство стало укрепляться, строя человеку новый дом, которым
европеец довольствовался долгое время.

Концепция Бубера – интересный способ видения исторического процесса, однако не

существует никаких гарантий, что механизм смены эпох будет неизменно работать и
дальше. И хотя любые циклические модели истории интересны и не верифицируемы, я, не
ставя под сомнения генеральную идею Бубера, вынужден не согласиться с её
оформлением.

По моему мнению, любое историческое событие – это не существующая сама по себе

точка в отчете времен. Событие определяют не его предпосылки и последствия, а
принадлежность к той или иной исторической тенденции. Соответственно история
складывается не из событий, а из тенденций. И главной тенденцией на протяжении
последних двух с половиной тысяч лет стало разбожествление мира, его расколдовывание.

Сначала люди верили во многих Богов, затем в одного, хоть и всемогущего, а теперь люди
и вовсе отходят от религиозной жизни, даже не понимая, что нынешняя эпоха – лишь
крайнее, но не последнее воплощение этой тенденции. «Бог умер, вы убили его – вы и я!»
- говорил Ницше, фиксируя это разбожествление и предвкушая то, что принесет в новый
мир европейский нигилизм. В двадцатом веке уже Жан-Поль Сартр скажет: « У человека в
душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её как может». Отказ от веры оказался
путем к неприкаянности, бездомности, которой ныне не видно конца, и именно это
служит объяснением той технофилии, которая многими воспринимается как вершина
разумности. Человек стремиться с помощью неё обрести новый дом, более материальный,
чем прежние. Технологический прогресс – следствие непреодолимой тяги человека
создать вокруг себя сплошное пространство «второй природы», где он смог бы
чувствовать себя как за каменной стеной.

Хрупкость.

Безуспешность подобного взгляда на мир подтверждает время: технологический процесс

подчинил себе людей, что отчетливо видно из примеров Теодора Качинского. Если бы мы
контролировали технологический процесс и делали это, принимая во внимание
исторические факты, наш мир был бы куда более приятным местом для жизни. Мы знаем
о естественном отборе и уже сейчас способны усиливать его искусственно, но вместо
этого мы строим перинатальные центры, где спасаем детей, не выживших бы в иных
ситуациях. Это кажется нам гуманным, но это ложная гуманность, тяжким грузом
ложащаяся на плечи следующих поколений. Мы знаем, что интеллект детерминирован
генами, но продолжаем верить в силу образования. Мы знаем, что питаемся совсем не так,
как наши предки. Современная медицина говорит нам, что это вызывает болезни
пищеварительной системы, а возможно, и депрессию [1]. Но мы продолжаем упиваться
комфортом, надеясь, что рано или поздно наука все же построит для нас столь заветный
дом, заодно избавив от мучительных болезней. Поэтому не особо пытаемся сдерживать её.
Без Бога над головой царя в ней не бывает.

Гипотеза Ника Бострома о «хрупком мире» не лишена смысла. Человек уже создавал
вещи, угрожающие всему человечеству. Это и ядерное оружие, и смертоносные штаммы
болезней, и тоталитарные идеологии «нового типа». С учетом технологического
прогресса, который и не думает останавливаться (что, впрочем, вовсе не означает, что он
бесконечен), вероятность вытаскивания «черного шара» лишь увеличивается. Можно
надеяться на то, что рано или поздно мы вновь обуздаем технологический прогресс, но это
произойдет только если он все же сможет предоставить нам новый дом, и даже в этом
случае сохранится опасность, что «черный шар» Бострома окажется «черным лебедем»
Талеба.

Однако «хрупкий мир», как мне кажется, это не только про потенциальную
одномоментную гибель, но еще и про текущую его мозаичность, не позволяющую
человеку выстроить непротиворечивое и стабильное мировоззрение.

Антихрупкость.

Я глубоко убежден, что у человечества есть все шансы избежать гибели, ведь, как и любой
другой живой организм, человеческий обладает свойством саморегуляции. Знания
(научные) и сознательность вкупе с волей позволяют уже сейчас отдельным людям
выбирать срединный путь, не полагаясь на технологии, но и полностью не отказываясь от
них. Люди, не способные даже ограничить себя в технологиях, а точнее, в комфорте,
который они несут, становятся внешне зависимыми, теряют свою автономность и, как
следствие, способность к саморегуляции. Иными словами, такие люди перестают быть
живыми в полном смысле этого слова, что означает одно: свойство антихрупкости, столь
необходимое в нашем хрупком мире, им недоступно. Другую крайность здесь
представляют люди, «уходящие в лес». Одним из таких был и упомянутый мною Теодор
Качинский. Проблема этих людей также заключена в хрупкости, ведь люди, обладающие
технологиями, могут легко взять над ними верх. Никто не отменял эффективности
технологий. Вопрос лишь в том, за счет чего эта эффективность возрастает. Ведь
неслучайно с увеличением объема памяти электронных устройств человеческая память
стала ухудшаться.

Я полагаю, что безумный темп жизни современного человека вынуждает его смотреть на
жизнь в целом лишь оглядками, суета поглощает его, и это не даёт возможности
воспринять её в процессе, а не запечатленной в моменте. Если этот темп будет преодолен,
то это станет первым шагом к возвращению духовности. Человеку нужно вновь научиться
удивляться, и я говорю не о том удивлении, с которого начинается наука и которое
служит лишь для придания интенции ученому, разгадывающему загадку. Я говорю о том
удивлении, которое не проходит и не заканчивается, которое нельзя исчерпать, об
удивлении вещам, которые гораздо больше нас. Это будет первый шаг к обретению дома,
который когда-то был покинут, но который, в отличие от дома науки, точно может
существовать.

Выводы и пояснения.

Мои суждения о ходе исторического процесса легко подвергнуть критике, принимая во

внимание, что они справедливы хоть в какой-то мере лишь для Европы и её истории.
Однако все они на самом деле касались цивилизации в целом, ведь помимо европейской
цивилизации никакой другой ныне и не существует. Процитирую русского историка
Сергея Владимировича Волкова, высказывавшегося на эту тему: «Цивилизация-то в
настоящее время (и уже достаточно давно) – одна единственная. Это цивилизация, грубо
говоря, европейца, по отношению к которой все остальное – «локальные варианты»,
различающиеся той или иной степенью «полноты соответствия». Реалии ее: от пиджаков
и кинофильмов до компьютеров и ракет – «общеобязательны». Можно пять раз в день
молиться или измысливать себе какую-то особую «духовность», но деваться от нее
некуда. Поэтому невозможно ни «поменять» ее (не на что), ни вообразить себе ее
«схлопывание» (а что вместо нее?). Так уж сложилось».

Другой вопрос может касаться неполного раскрытия темы «вредности» современных

технологий. На мой взгляд, первейшими примерами, её иллюстрирующими, является
урбанизм и рождаемость. Из-за строительства больших городов люди вынуждены жить
вдали от природы, испытывать зависимость от поставок продуктов питания и подачи
воды, страдать от плохой экологии. А комфорт, приносимый современными
технологиями, опять-таки не без урбанизма и всеобщей расколдованности, заставляет
людей рожать все меньше. Причем эта проблема коснулась всех технологически развитых
стран, что в Америке, что в Европе, что в Азии, что в Океании. Это еще раз подчеркивает
глобальность европейской технологической цивилизации и её глубинные недостатки.

1 - https://www.bbc.com/ukrainian/vert-fut-russian-47389900
Пример Качинского открыто иллюстрирует, что существует проблема зависимости
человека от технологий, однако, она, безусловно, не самостоятельна.