Мы будем повторять это неустанно из раза в раз: индивидуализм является тем, что

составляет особенность анархизма и отличает его от всех остальных философских и

социальных учений. Только анархизм предлагает индивидуальное освобождение и
отрицает ценность так называемого «коллективного освобождения», купленного ценой
тысячи отречений, влияющих на независимость «Я». Лишь это учение обнажает обман и
жульническую суть так называемых «общественных договоров», при которых личность
остаётся ни с чем – без гарантий и бессильной. Анархизм теряет всякий смысл в своём
существовании, если он перестаёт являться источником бунта «Я», подавленного
социальными Молохами, – выразителем индивидуального утверждения воли и права жить
вне эксплуатации и тирании.
В силу этих и других причин, мы именуем себя «субъективистами». Мы придаём большое
значение субъективности – внутренней деятельности, формированию и развитию
мыслящей личности. Знаменитое изречение «Я мыслю, следовательно, я существую»
остаётся для нас выражением первостепенной истины[1]. Жизнь без размышлений не стоит
того, чтобы жить. Мы знаем, что только повсеместное отсутствие свободной мысли
позволяет тиранам беспрепятственно царствовать над массами людей. Поэтому мы
считаем, что внутреннее освобождение является необходимым шагом, который неизбежно
должен предшествовать любой попытке социального освобождения.
****

Но человеческий разум, склонный впадать в крайности, а также любящий чёткие формулы

и точные, хотя и произвольные, классификации, потакает увеличению пропасти между
«Я» и «Не-Я», между субъективным и объективным, между объектом и субъектом!
Исходя из разных философских предпосылок, различные мыслители так вознесли
внутреннее «Я» человека, что весь остальной Мир был низведён до узких границ сознания
отдельного мыслящего субъекта.
Под тем предлогом, что всё, что мы знаем о внешнем мире, есть не что иное, как
представление, которое мы о нём формируем, и что это представление варьируется от
личности к личности, философы стали отрицали существование универсальных истин и
всякого рационального познания, которое является или могло бы стать источником такой
же истины для всех людей. Спутав чувственное «Я» с рациональным, они утверждали, что
существуют только единичные истины и множество интерпретаций внешнего, которые
основываются на различной чувственности. Некоторые из них, доводя свои рассуждения
до логического конца, стали и вовсе отрицать существование всякой объективной
реальности. Из этих идей и умозаключений последовало немало интерпретаций.
Кто-то начал проповедовать отрешённость от внешнего мира, став тем самым апостолом
псевдосвободы, которая достигается лишь после изживания из себя всякого желания и
избавления от всякой связи человека с земным. Чрезмерность практики такого чистого
созерцания приводила их к глубочайшему мистицизму. Они учили полной отрешённости
и смирению, не понимая, что последнее есть не что иное, как более возвышенная форма
гордыни.
Другие же проповедовали иную гордыню, полную надменной суровости и нелюдимости,
забывая, что человек не может удовлетворять свои потребности и использовать свои
способности без помощи других. Среди них находились и те, кто вполне отвергал
действенные средства, с помощью которых человек постигает и исследует мир:
наблюдение и эксперимент, которые они стремились заменить метафизической интуицией
– сестрой религиозного откровения. Короче говоря, во имя субъективизма некоторые
философы и моралисты излагали часто довольно противоречивые идеи, но все они, так
или иначе, на практике приводили к одной максиме: «Воздерживайся и крепись»,
предлагая тем самым личности в качестве компенсации безмятежные радости мысли,
направленной на саму себя и ради собственного усовершенствования и очищения.
****

Столкнувшись с этими различными интерпретациями, не будет лишним ещё раз

прояснить почему и каким образом мы, как анархисты, являемся субъективистами.
Мы питаем глубокое уважение к индивидуальным различиям и желаем быть свидетелями
появления и развития сильных, доблестных и стойких личностей – приверженцев самой
совершенной формы терпимости, с помощью которой станет возможным реализация
отличных идей жизни в различных социальных условиях. Поэтому, как видите, мы вовсе
не отвергаем субъективизм. Индивидуальное сознание человека всегда считалось нами
sine qua non (с лат. «необходимым условием») всякого освобождения.
Но мы остаёмся реалистами. Наша субъективная жизнь начинается тогда, когда в наш
мозг поступает сигнал об необходимости удовлетворить потребность в пище...
Внешний мир, следовательно, не безразличен мне, поскольку он обеспечивает мою мысль
всем тем, что она использует для собственной деятельности. Я считаю несомненным тот
факт, что всё моё отношение ко всему сущему я опосредую исключительно через самого
себя, что, например, не позволяет мне чувствовать или ощущать что-либо вместо моего
ближнего. Но помимо чисто субъективной области, затрагивающей индивидуальные
различия в чувствовании, не существует ли более всеобщей сферы интеллектуального
знания? Спрашиваю я это риторически, поскольку знаю: в мире существуют общие
истины, бунтовать против которых не станет ни один здоровый человек. Так, помимо
чисто лично приобретённого знания, существует и область коллективного знания, которой
я не могу пренебречь, не лишив себя крайне полезных средств самореализации.
Что касается тех, кто под предлогом субъективизма объявляет всякое желание слабостью
и потому отвергает его, то их идеал представляется нам столь же едва ли разумным, как и
идеал тех, кто хочет, чтобы мы отреклись от всякого здравомыслия под предлогом
признания относительности всякой истины.
Мы желаем владеть самим собой так же сильно, как и все остальные – личность,
порабощённая своими страстями, неспособна к освобождению. Но не стоит и забывать,
что «чем больше кто-либо стремится уподобиться ангелу, тем больше он превращается в
животное»[2], как подметил один из отнюдь не самых худших мистиков.
Зачем мне избавляться от своих желаний и страстей, если вместо этого я, подчинив их
себе, могу не быть их рабом? Могу ли я вообще искоренить из себя все мои жизненные
устремления, не искалечив себя? Нет... Идеалы йогов нам не подошли бы. А Эпиктет,
советующий нам холодно отнестись к смерти нашего любимого человека, и вовсе
вызывает у нас негодование!
Мы хотим жить всем телом, душой, чувствами, сердцем и мозгом как поочерёдно, так и
одновременно. Всякое же дробление живого существа воспринимается нами лишь
очередным препятствием на пути к истинному счастью.
Наш субъективизм никоим образом не отдаляет нас от объективного мира, отрицать роль
и важность которого было бы, как мы считаем, инфантильно.
Никакая изоляция и никакое систематическое воздержание не кажутся нам разумными.
Чувствуя свою обязанность в наведении мостов между субъектом и объектом, мы тем
самым учимся примирять между собой кажущиеся противоположности и осознавать
опасность всяких абсолютизаций. А потребность во внешней жизни, поле действия для
мыслящей воли, усилиях и рисках, которые ей сопутствуют, приводит нас к важным
поискам путей примирения между двумя фундаментальными тенденциями нашего
существования: стремлением к индивидуальности, одиночеству и стремлением к
социальности, ассоциации.

Примечания переводчика:
1. Знаменитое изречение философа Рене Декарта, утверждающее принцип, который был
положен в основание философских взглядов мыслителя. Декарт постулировал этот
принцип как первичную достоверность, в которой невозможно усомниться, а потому
именно этот принцип служит отправной точкой в построении достоверного знания. Пьер
Шардо разделяет абсолютно это воззрение.
2. Здесь автор ссылается на высказывание Блеза Паскаля, которого и называет
«мистиком». В русском переводе полная цитата выглядит так: «Человек – не ангел и не
животное, и несчастье его в том, что чем больше он стремится уподобиться ангелу, тем
больше превращается в животное» (фр.: «L’homme n’est ni ange ni bête, et le malheur veut
que qui veut faire l’ange fait la bête»).