Милан Вурдеља (Милан Вурделя)

Гефсиманский мотив

« [...] Я сказал вам, что это Я; итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут, да сбудется
слово, реченное Им: из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого. Симон Петр, у
которого был меч, выхватил его, ударил слугу первосвященника и отсек ему правое ухо.
Слугу звали Малх. » 
(Евангелие от Иоанна)

Капают тона свеже настроенной лютни, а с неба цвета презрелой шелковицы

луна кашлает паутинную белизну. Капают подёргивания
слишком длинных ногтей маэстро,
и ухо слышит их совсем живописно.

Тогда пахнет воздух, весь переломленный в прозрачной растяжимости,

фиолетовый; пахнет дрожью поющих тел,
пахнет первым куском груши после обглоданного козьего ребра,
пахнет всем известным волнением свадьбы.
И девичьей щедростью пахнет воздух, а ухо его,
сладкого, слышит.

Однако – призыв пойти. Три свадебных гостъя опоясывают нож

и дубинку. А ухо, как цветок, из-под шлема торчит у одного из них.
Его зовут Малх.
Пусть свадьба продолжается, пусть всё будет таким же, каким уху было слышно,
так же живописным и свежым, и белым, и сладким и синим:
как лютня, как луна, как шелковица, как девичья щедрость.
Капитан говорит, что хорошо было бы подня ться к Гефсиманскому саду.

Этот крутой склон, скользкий как покров змеи, этой ночью не скрипит,
а вздыхает под сандалиями. Скрежещуще трясутся металлические рубашки,
и лезвии звонко хлопают об бедра, не мешая тишине
(капитан дал приказ сделать оружие тише)
серебряные выстрелы луны гладят растения, так что мурлычут от наслаждения
оливки, инжиры, и сливы; и самшит и кусты дикие.
Единственное, что уху не слышно –
близость Иешуи из Назарета с землёй, пока шепчет молитвы,
лёжа как витрувианский человек, а кровавый его зной
с лица травы отпрыскивает,
и как будто тот же звон слышится, и струна лютни снова жужжит.
А апостол первый храпит, а апостол второй скрежещет зубами во сне.
Ангел утешает невнятной песней – как каждый ангел знает.

Иешуа неизмельчён.
Он бормочет о кувшине, который мог бы его обойти,
но, уже решён, он ожидает солнце, которое, целуя,
будет печь его на Склепе.
(Если ухо Малха ничего из этого не слышит, как можно
в целом представить бдение Назаретянина Иешуи?)

Арест, при суматохе, при еврейско-арамейском проклятии,

судорога в горле, при римском ругательстве –
так всегда сокрушается властелин
над голым бунтом угнетённого –
и арест при неумолимом, морзеовском печатании Письма.

Некоторые мухи роятся в туманном паре земли,

а не длится тот грустный иудейский закат, и полночь давно
согнулась под беспорядком человеческо-божьей ссоры.
Ухо под шлемом Малха, вдруг, слышит собственной резки свисток.
(А Пётр от Равия получает упрёк.)
Он осознаёт детали, этот презрелый листь лотоса,
упавший кровавым в кусты:

так заканчивается невинное торжество человека в цветочном апреле,

когда даже и мясным мухам позволяется радоваться
остаткам пасхального пира.
Так заканчивается благозвучная наивность,
навсегда обузданная барабанами смерти, барабанами спасения.
Исцелённое ухо Малха, последнее завещание чуда Иешуи,
проводит, сейчас, новый ораторий:
на память, на искупление и воскресение задолженного человека.
Так забывается щедрость блудных в свадебной ночи девиц,
а когда рассветает прозрачное и молочное утро,
они его не беспокоят укусами греха и поцелуями покаяния.

перевод: Сандра Богунович

Кристина Радомирович