МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

имени М.В. ЛОМОНОСОВА

На правах рукописи

Семина Анна Андреевна

ГЕОРГИЙ ИВАНОВ И РУССКИЕ ПОЭТЫ

ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА
(С. ЧУДАКОВ, И. МЕЛАМЕД, Д. НОВИКОВ, Б. РЫЖИЙ)

Специальность: 10.01.01 – русская литература

АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
кандидата филологических наук

Москва – 2018
 ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Творчество поэта первой волны эмиграции Г. Иванова оказалось в

фокусе внимания критиков еще при жизни автора 1, однако его
фундаментальное изучение началось только в 1960-70-х гг23. В России
всплеск интереса к наследию поэта пришелся на эпоху Перестройки и
первого постсоветского десятилетия, когда литература русского зарубежья
вновь оказалась доступна массовому читателю. Неслучайно именно на это
время приходится период творческого расцвета Дениса Новикова и
интенсивного становления Бориса Рыжего. Игорь Меламед также издает
первый сборник стихов «Бессонница» в 1994 г. Примечательно, что и
Д. Новиков, и И. Меламед учились в Литературном институте имени
А.М. Горького, где тогда, по свидетельству О. Нечаевой, Г. Иванову был
посвящен отдельный спецкурс4.
Вопрос о влиянии Г. Иванова на перечисленных поэтов второй
половины ХХ в. так или иначе в критике затрагивался не раз, однако с
позиций аргументированного литературоведческого анализа данная
проблема была поставлена только в статье А.Ю. Арьева 5, где исследователь
рассматривает некоторые параллели поэзии Б. Рыжего с творчеством
Г. Иванова и А. Блока. На интуитивном уровне рецепцию Г. Иванова
прозревали: у Д. Новикова – К. Кравцов6 и О. Нечаева7; у Б. Рыжего –

1
Например, в статьях В. Ходасевича («О новых стихах» (1916), «Распад атома» (1938)); Р. Гуля («Георгий
Иванов» (1956)) и др.
2
К таковым относятся, к примеру, исследования американских славистов: Марков В.Ф. Русские цитатные
поэты: Заметки о поэзии П. А. Вяземского и Георгия Иванова (1967); Agushi I. The poetry of Georgij Ivanov //
Harvard Slavic Studies. 1970. Vol. V, P. 109–158.
3
Практически исчерпывающий обзор истории изучения жизни и творчества Г. Иванова представлен в
следующей работе: Кочеткова О.С. Оценка творчества Георгия Иванова в современном литературоведении
// Вестник Новгородского государственного университета. 2017. № 2. С. 29–31.
4
Нечаева О. Примечания // Новиков Д.Г. Река – облака / Сост. Ф. Чечика, О. Нечаевой; вступ. ст.
К. Кравцова; подг. текста, прим. О. Нечаевой. М.: Воймега, 2018. С. 444.
5
Арьев А.Ю. Блок, Иванов, Рыжий. О стихах Бориса Рыжего [Электронный ресурс] // Звезда, 2009. № 9.
URL: http://magazines.russ.ru/zvezda/2009/9/aa12.html (дата обращения: 04.08.2018).
6
Кравцов К.П. Заостриться острей смерти. Заметки о Денисе Новикове. Часть I [Электронный ресурс] //
Лиterraтура. URL: http://literratura.org/issue_criticism/804-konstantin-kravcov-zaostritsya-ostrey-smerti.html (дата
обращения: 04.08.2018).
7
Нечаева О. Указ. соч.
3
Н. Непомнящих8; у И. Меламеда – К. Кравцов9, Е. Иванова10 и В. Куллэ11; у
С. Чудакова – В. Шубинский12 и С. Куняев13. Частота размышлений о том,
что подобное влияние имело место, таким образом, определяет
актуальность настоящего исследования, чья цель – доказать, что
биографический и художественный опыт Г. Иванова оказался
востребованным в творческой практике указанных поэтов, и, возможно,
поставить вопрос о переоценке того места, которое Иванов занимает в
пантеоне русских поэтов Серебряного века. Помимо социокультурной
ситуации, способствовавшей популярности наследия «первого поэта
эмиграции» в постсоветской России, рецепция его творчества названными
авторами одновременно была обусловлена изначальной созвучностью их
художественных миров, ведь, по замечанию А.Н. Веселовского,
«заимствование предполагает в воспринимающем не пустое место, а
встречные течения, сходное направление мышления, аналогические образы
фантазии»14.
Если для И. Меламеда, Д. Новикова и Б. Рыжего обращение к наследию
Г. Иванова оказалось во многом обусловлено социокультурной ситуацией, то
в случае С. Чудакова подобное знакомство состоялось, скорее, вопреки духу
его эпохи. Еще недавно стихи Чудакова, как и фантастическая для своего
времени судьба их создателя, оставались достоянием узкого круга ценителей
и знакомых поэта. Только в 2007 г. благодаря В.И. Орлову и И.А. Ахметьеву

8
Непомнящих Н. «Чувство смерти» в поэзии Бориса Рыжего // Борис Рыжий: поэтика и художественный
мир: сб. науч. статей и докл. / под ред. Н.Л. Быстрова, Т.А. Арсеновой. Москва; Екатеринбург: Кабинетный
ученый, 2015. С. 142.
9
Кравцов К.П. Уроки Игоря Меламеда [Электронный ресурс] // Культурная эволюция. URL:
http://yarcenter.ru/blogs/konstantin-kravtsov/uroki-igorya-melameda/ (дата обращения: 04.08.2018).
10
Иванова Е.А. Поэт катастрофического сознания. Памяти Игоря Меламеда [Электронный ресурс] //
Prosōdia. 2015. № 3. URL: http://prosodia.ru/?p=1174 (дата обращения: 04.08.2018).
11
Куллэ В.А. Существо поэзии [Электронный ресурс] // Свой вариант. URL: http://mspu.org.ua/recense/2162-
sushhestvo-poyezii.html (дата обращения: 04.08.2018).
12
Шубинский В.И. Имярек, или Человек (с) изнанки (Сергей Чудаков. Справка по личному делу)
[Электронный ресурс] // Новый мир. № 5, 2015. URL: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2015/5/14chud.html
(дата обращения: 10.08.2018).
13
Сергей Чудаков: Справка по личному делу / Сост. и комм. И.А. Ахметьев, В.И. Орлов. М.: Культурная
Революция, 2014. С. 432.
14
Веселовский А.Н. Разыскания в области русского духовного стиха. СПб.: Тип. Имп. АН, 1889. ТТ. XI –
XVII. Вып. 5. С. 115–116.
4
вышло в свет собрание его стихотворений «Колёр локаль» 15, а в 2014 –
«Справка по личному делу» – книга воспоминаний о Чудакове, составленных
по принципу коллажа, удивительно созвучному собственной поэтике
автора16. В 2011 г. также увидели свет воспоминания Л.Г. Прыгунова
«Сергей Иванович Чудаков и др.»17, открывающие личность поэта с подчас
неожиданной стороны. В связи с этим говорить о фундаментальном
филологическом изучении поэзии Чудакова на данный момент не
приходится, – что, в числе прочего, и делает настоящее исследование
актуальным.
Изучение наследия И. Меламеда и Д. Новикова сегодня также
находится на начальном этапе своего развития, что во многом обусловлено
сравнительно небольшой хронологической дистанцией (И. Меламед умер в
2014 году, Д. Новиков – в 2004). Несмотря на это, посмертные собрания их
сочинений уже были изданы: это двухтомник И. Меламеда «Арфа
Серафима»18 / «О поэзии и поэтах»19, вышедший в свет в 2014-15 гг., и
сборник Д. Новикова «Река – облака»20 (2018). Посвященные И. Меламеду и
Д. Новикову исследования в большинстве случаев представляют собой
рецензии на сборники стихотворений, воспоминания современников или
некий целостный обзор жизненного и творческого пути с привлечением
литературоведческого анализа тех или иных черт их поэтики.
Нельзя не отметить настоящий расцвет, который в данный момент
переживает филологическое изучение текстов Б. Рыжего. Жизни и
творчеству поэта посвящены отдельные монографии Ю. Казарина2122, И.

15
Чудаков С.И. Колёр локаль. М.: Культурная Революция, 2007.
16
Сергей Чудаков: Справка по личному делу / Сост. и комм. И.А. Ахметьев, В.И. Орлов. М.: Культурная
Революция, 2014. 512 с.
17
Прыгунов Л.Г. Сергей Иванович Чудаков и др. М.: РУДН, 2011. 349 с.
18
Меламед И.С. О поэзии и поэтах: Эссе и статьи. М.: ОГИ, 2014. 204 с.
19
Меламед И.С. Арфа серафима: Стихотворения и переводы. М.: ОГИ, 2015. 380 с.
20
Новиков Д.Г. Река – облака / Сост. Ф. Чечика, О. Нечаевой; вступ. ст. К. Кравцова; подг. текста, прим.
О. Нечаевой. М.: Воймега, 2018. 488 с.
21
Казарин Ю.В. Поэт Борис Рыжий. Москва; Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2016. 324 с.
22
Казарин Ю.В. Внутренний мир и миры Бориса Рыжего. Москва; Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2018.
234 с.
5
Фаликова23; усилиями екатеринбургских ученых Т.А. Арсеновой и Н.Л.
Быстрова издан сборник научных трудов 24, освещающих те или иные
аспекты его поэтики. Начало данному процессу было положено журналом
“Russian Literature”, который посвятил исследованиям о поэзии автора
отдельный номер25. Собрание произведений Б. Рыжего «В кварталах дальних
и печальных…» было издано в 2014 г. и впоследствии неоднократно
переиздавалось26, однако назвать его полным собранием сочинений не
представляется возможным.
Механизмы рецепции в литературоведении уже достаточно изучены и
подробно описаны. Начало данному процессу было положено в
исследованиях по исторической поэтике А.Н. Веселовского, Д.С. Лихачева,
М.Л. Гаспарова, С.Н. Бройтмана... Диалогическая природа литературного
произведения, лежащая в основе рецепции как таковой, была подробно
рассмотрена М.М. Бахтиным, отметившим, что «текст живет, только
соприкасаясь с другим текстом (контекстом)»27 и что «только в точке этого
контакта текстов вспыхивает свет, освещающий и назад и вперед,
приобщающий данный текст к диалогу»28. Одному из частных (и наиболее
очевидных) проявлений рецепции – цитате – посвящены работы И.В.
Фоменко, Е.А. Козицкой, Н.В. Семеновой, Р.Д. Тименчика и др.; ситуация
«текст в тексте» и сопутствующее ей порождение новых смыслов не раз
оказывалось в сфере внимания Ю.М. Лотмана. Проблема рецепции лирики
того или иного поэта в творчестве другого автора также оказалась
востребованной литературоведами: ей уделяли внимание А.П. Авраменко,
З.Г. Минц, В.В. Мусатов и др. Труды всех названных выше исследователей

23
Фаликов И.З. Борис Рыжий. Дивий камень (серия ЖЗЛ). М.: Молодая гвардия, 2015. 382 с.
24
Борис Рыжий: поэтика и художественный мир: сб. науч. статей и докл. / под ред. Н.Л. Быстрова,
Т.А. Арсеновой. Москва; Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2015. 228 с.
25
Russian Literature, vol. 1, 2010.
26
Например: Рыжий Б.Б. В кварталах дальних и печальных: Избранная лирика. Роттердамский дневник. М.:
Искусство-XXI век, 2017. 576 с.
27
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 384.
28
Там же.
6
так или иначе составили теоретико-методологическую базу настоящей
работы.
Научная новизна исследования определяется тем, что впервые
творчество целого ряда поэтов второй половины ХХ века рассматривается в
русле преемственности по отношению к наследию Г. Иванова. Помимо этого,
поэзия С. Чудакова, И. Меламеда, Д. Новикова и Б. Рыжего впервые
становится объектом диссертационного исследования. Филологическое
осмысление творчества указанных авторов во многом находится на
начальном этапе своего развития, и попытка взглянуть на их лирику сквозь
призму влияния поэта-эмигранта выявляет некие характерные константы их
художественного мышления и мировосприятия, значимые для дальнейшего
изучения данного круга поэтов.
Задачи диссертации – рассмотреть и описать те пути, по которым
вслед за Г. Ивановым в своих художественных исканиях идут С. Чудаков,
И. Меламед, Д. Новиков и Б. Рыжий; показать, в какой мере наследие
Г. Иванова оказалось востребованным указанными поэтами, и попытаться
установить причины, по которым его биографический и художественный
опыт вошел в резонанс с их жизненной и творческой практикой.
Специфика поставленной проблемы требует комплексного подхода,
сочетающего сравнительно-сопоставительный, биографический, культурно-
исторический и герменевтический методы исследования. Подобный подход
позволил рассмотреть контактные и типологические литературные связи,
произвести жанровый и стилевой анализ значимых с точки зрения
обозначенной рецепции поэтических текстов, а также системно рассмотреть
прямые апелляции указанных авторов к личности и творчеству Г. Иванова.
Для решения поставленных задач были выявлены некоторые
характерные для художественного мира Г. Иванова черты, наличие которых
в поэзии С. Чудакова, И. Меламеда, Д. Новикова и Б. Рыжего могло бы
свидетельствовать о влиянии на них поэта-эмигранта. К таковым относятся, к
примеру, экзистенциальность сознания лирического героя, танатологическая
7
символика, музыкальность, фрагментарность, лаконизм, наличие целого ряда
определенных образов и мотивов, столкновение категорий прекрасного и
безобразного в пределах одного текста; стихотворения, герой которых
говорит о себе в прошедшем времени. Было бы логично возразить, что
подобные черты не являются специфическими свойствами поэзии Г. Иванова
и, так или иначе, фигурируют в творчестве многих других поэтов. Вместе с
тем представляется, что сочетание этих черт, воплотившееся в его поэзии,
действительно приближается к уникальному и, взятое в совокупности, в
творчестве другого поэта может рассматриваться как своеобразный
ивановский «код», свидетельствующий о рецепции или о литературном
«диалоге».
Разговор о влиянии поэта-эмигранта на представителей разных
генераций поэтов второй половины ХХ века был бы неполным без
предварительного прояснения черт, составляющих портрет индивидуального
стиля Г. Иванова. Надо сказать, что данная проблема уже не раз оказывалась
в сфере внимания литературоведов и лингвистов: работа Е.А. Кац посвящена
описанию языковой личности, которая представлена в поэтическом
идиолекте Г. Иванова 29; исследование А.В. Трушкиной освещает
характерные особенности его эмигрантского творчества 30, а в диссертации
Е.А. Якуновой представлен анализ своеобразия художественного мира
ранней лирики автора 31. Докторская диссертация И.А. Тарасовой посвящена
«моделированию индивидуальной концептосферы» поэтов Г. Иванова и И.
Анненского32. Особенности поэтики прозы Г. Иванова рассмотрены в
исследовании О.Е. Елагиной33. По-видимому, наиболее точно и полно
специфику творческой манеры Г. Иванова обозначил А.И. Чагин: «Одна из
29
Кац Е.А. Языковая личность в поэтическом идиолекте Георгия Иванова: автореферат дис. … канд. филол.
наук. М., 2009.
30
Трушкина А.В. Особенности поэтического мира Георгия Иванова 1920-1950-х годов: автореферат дис. …
канд. филол. наук. М., 2004.
31
Якунова Е.А. Своеобразие художественного мира ранней лирики Георгия Иванова: дис. ... канд. филол.
наук. Череповец, 2004.
32
Тарасова И.А. Поэтический идиостиль в когнитивном аспекте (на материале поэзии Г. Иванова и
И. Анненского): автореферат дис. … доктора филол. наук. Саратов, 2004.
33
Елагина О.Е. Проза Георгия Иванова: особенности поэтики: автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 2012.
8
разгадок своеобразия, неповторимости мира Георгия Иванова и его
поэтической судьбы – в том, что здесь соединились вещи противоположные,
а порой и взаимоисключающие друг друга; более того, что все здесь и
держится, выстраивается на этой череде противостояний. Откровенное,
подчеркнутое эстетство – и обнаженное скорбящее сердце; акмеистическая
изысканность, изощренность поэтического рисунка – и все поглощающая
стихия музыки; изящество поэтической миниатюры – и суровая
лаконичность лирического дневника»34. Именно подобная многогранность и
противоречивость (противоречивость, впрочем, только на первый взгляд),
очевидно, стала залогом того, что творчество Г. Иванова оказалось
созвучным духовным запросам представителей самых разных литературных
поколений. Помимо этого, нельзя также не отметить характерное для лучших
образцов его лирики обилие «воздуха» – некий «люфт» между строк,
позволяющий читателю «достроить» текст в соответствии с особенностями
собственного индивидуального опыта. Минимализм и лапидарность позднего
Иванова, по-видимому, не удалось превзойти еще никому: никакие другие
стихи в русской поэзии так не приблизились к афоризму. Именно это
качество наделило их вневременнóй актуальностью: они всегда живы, всегда
современны – как неизменно современны пословицы и крылатые выражения.
Теоретическая значимость работы связана с новым и необычным
теоретическим ракурсом, позволяющим рассмотреть творчество С. Чудакова,
И. Меламеда, Д. Новикова и Б. Рыжего в свете его диалогического
взаимодействия с художественным опытом Г. Иванова. В исследовании
затрагиваются такие теоретико-литературные аспекты, как эволюция
принципов выражения авторского сознания, метафорика, жанровая
специфика поэзии авторов, особенности их индивидуального стиля.
Практическая ценность исследования заключается в том, что его
материалы можно использовать в курсах лекций и семинаров по истории
34
Чагин А.И. Истоки пути: от «Лампады» к «Дневникам» // Г.В. Иванов: Материалы и исследования: 1894–
1958: Международная научная конференция. М.: Изд-во Литературного института им. А.М. Горького, 2011.
С. 8.
9
современной поэзии, по теории литературной рецепции, а также по
творчеству Г. Иванова, С. Чудакова, И. Меламеда, Д. Новикова и Б. Рыжего в
целом.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Востребованность наследия Г. Иванова в творчестве поэтов второй
половины ХХ века обусловлена, с одной стороны, возросшей популярностью
поэта-эмигранта, чьи произведения реактуализировались в сознании русского
читателя вместе с потоком «возвращенной» литературы, а с другой –
особенностями личностного и творческого склада С. Чудакова, И. Меламеда,
Д. Новикова и Б. Рыжего – поэтов, обладавших экзистенциальным
мироощущением и часто осознававших современные им ситуации как
«пограничные». В случае С. Чудакова, Д. Новикова и Б. Рыжего подобной
оптике во многом способствовал исторический климат; для И. Меламеда
решающими стали обстоятельства личной жизни поэта: тяжелая травма и
утрата близких людей.
2. Все рассматриваемые поэты второй половины ХХ в. испытали
влияние Г. Иванова осознанно: рефлексия о его личности и творчестве
присутствует в лирике всех четырех авторов. Среди текстов Б. Рыжего
можно обнаружить даже попытку «диалога» с Г. Ивановым, когда
лирический герой-поэт, обращаясь к мэтру, просит «отпустить» его и
освободить от поэтического творчества, тем самым указывая на безусловную
значимость опыта поэта-эмигранта в собственном становлении. В наследии
Д. Новикова также присутствуют стихотворения, содержащие прямое
обращение к поэту-эмигранту или посвящение ему. Лирика С. Чудакова
обнаруживает примеры самоотождествления героя-поэта с Г. Ивановым,
попытку соотнести свой опыт с ситуацией изгнания, ставшей предметом
рефлексии Иванова в эмиграции.

10
 3. Система явных и имплицированных35 ивановских цитат и
реминисценций в поэзии С. Чудакова, И. Меламеда, Д. Новикова, Б. Рыжего
в совокупности со спецификой мотивной и образной структуры их лирики
свидетельствует о сильном непосредственном влиянии творчества Г. Иванова
на их поэтику.
Основные положения работы прошли апробацию на одиннадцати
научных конференциях: XXIII, XXIV, XXV Международной научной
конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов»
(Москва; 2016, 2017, 2018 гг.); V Международной научной конференции
"РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XX–XXI ВЕКОВ КАК ЕДИНЫЙ ПРОЦЕСС
(ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ И МЕТОДОЛОГИИ ИЗУЧЕНИЯ)" (Москва, 2016 г.);
Всероссийской конференции «Поэтика текста. Памяти Игоря Владимировича
Фоменко» (Тверь, 2017 г.); XXI и XXII Международной конференции из
цикла «ФЕНОМЕН ЗАГЛАВИЯ» (Москва; 2017, 2018 гг.); VI
Международной конференции аспирантов и молодых учёных
«(Авто)биографический миф в литературе и искусстве» (Москва, 2017 г.);
Международной научной конференции «Русский логос: горизонты
осмысления» (Санкт-Петербург, 2017 г.); Международной научной
конференции «Маргиналии-2017: границы культуры и текста» (Торжок, 2017
г.); Международной научной конференции «Связь времен: история искусств
в контексте символизма» (Москва, 2017 г.).
Основные положения диссертационного исследования представлены
автором в тринадцати публикациях, девять из которых размещены в
изданиях, рекомендованных ВАК, в том числе в шести изданиях,
рекомендованных Ученым советом МГУ имени М.В. Ломоносова.
Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и
библиографии. Общий объем работы – 257 с. Библиографический список
включает 241 наименование.

35
Термин Е.А. Козицкой. См.: Козицкая Е.А. Цитата в структуре поэтического текста: дис. … канд. филол.
наук. Тверь, 1998.
11
 ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении характеризуется процесс осмысления и публикации
наследия Г. Иванова и рассматриваемых поэтов в России, определяется
актуальность проблемы, научная новизна работы, предмет и методы
исследования, формулируются цели и задачи диссертации, раскрывается ее
научно-практическая значимость и указываются формы апробации.
В первой главе «Творчество Георгия Иванова в рецепции Сергея
Чудакова» анализируется поэзия С. Чудакова в свете испытанного ею
влияния судьбы и наследия Г. Иванова, характеризуется мотивная и образная
структура лирики С. Чудакова, выявляются неявные отсылки к
произведениям Г. Иванова и имплицированные цитаты. В главе также
приводится анализ тех стихотворений С. Чудакова, которые при ближайшем
рассмотрении оказываются либо обращены к Г. Иванову, либо посвящены
ему. Помимо этого, преемственность по отношению к Г. Иванову в лирике С.
Чудакова проявляется в танатологическом характере осмысления истории
России (метафорой истории в стихах Чудакова становится крематорий;
умирание поздний Г. Иванов избирает в качестве ключевой метафоры
изгнания) и в попытке сопоставить ее с неким театрализованным
представлением. О трагическом разладе обоих поэтов с выпавшей на их долю
эпохой также свидетельствует выбор юродства как особой художественной
стратегии. Так, Г. Иванов примеряет маску юродивого в «Распаде атома» и в
«Посмертном дневнике», апеллируя к образам вымышленных «зверьков»
(Размахайчика и др.) и переходя на особый язык; для С. Чудакова юродство
явилось способом свободного самовыражения в тоталитарном государстве,
возможностью осветить жизнь советского обывателя с изнаночной стороны:
«оглушены трудом и водкой / в коммунистической стране / мы остаемся за
решеткой / на той и этой стороне»36.

36
Чудаков С.И. Колёр локаль. М.: Культурная Революция, 2007. С. 133.
12
 С ранним Г. Ивановым С. Чудакова сближает повышенный интерес к
стилизации, о чем свидетельствует так называемая «китайская» поэма37 и
некоторые другие стихотворения. В осмыслении поворотов российской
истории и для Иванова, и для Чудакова ключевым становится образ
Пушкина. Как и в случае Г. Иванова, миф о Пушкине для Чудакова включает
в себя три неразрывно связанных компонента: семантику смерти, образ
«страшной» России и топос бесконечного заснеженного пространства –
символическую контаминацию первых двух элементов.
В первом параграфе «Экзистенциалистские категории в творчестве
Г. Иванова и С. Чудакова» рассматривается творчество указанных авторов
сквозь призму основных философем экзистенциализма; доказывается, что
экзистенциальность сознания лирического героя С. Чудакова обусловлена не
только перипетиями судьбы и личностными особенностями автора, но и
установкой на продолжение традиции Г. Иванова.
О связи творчества позднего Г. Иванова с экзистенциализмом уже было
сказано много. Как отмечал Ю. Терапиано, в эмиграции «Георгий Иванов с
большой остротой ощутил горькую правду о новом человеке, его
опустошенность, потерю веры в прежние идеалы, душевную тревогу и
трагический скептицизм своих современников» 38.
Катастрофа изгнания стала для Г. Иванова той самой экзистенциальной
пограничной ситуацией, когда человек обращается к поиску глубинных
основ бытия, которые позволили бы ему обрести почву под ногами.
Отчаяние, смерть и богооставленность становятся мотивными
доминантами его лирики. По словам О.А. Чехуновой, в эмиграции «для
лирического героя Иванова характерен трагический мотив смыслоутраты, он
пребывает в состоянии балансирования на грани жизни и смерти, реального и

37
Чудаков С.И. Оставшись летом в Москве, подражаю китайским авторам. Поэма в 30 четверостишиях
[Электронный ресурс] // Знамя. № 10, 2015. URL: http://znamya.litiz.ru/publication.php?id=6053 (дата
обращения: 22.08.2017).
38
Терапиано Ю.К. О поэзии Георгия Иванова // Терапиано Ю.К. Литературная жизнь русского Парижа за
полвека (1924–1974): Эссе, воспоминания, статьи. Париж; Нью-Йорк: Альбатрос; Третья волна, 1986. С. 147.
13
трансцендентного бытия, прошлого и будущего, свободы и
необходимости»39.
Биографические предпосылки формирования экзистенциального
мироощущения Чудакова были заложены уже в детстве: по свидетельству
современников, поэт рассказывал, что «родился в Магадане, в семье
начальника лагеря, и прожил там восемь лет. Он помнил, как зеки убили его
пятилетнего сверстника, держали трупик в проруби и, регулярно упражняясь
в каннибализме, спасали свою грешную плоть» 40. Именно в детстве
сформировалось его трагическое мироощущение, в соответствии с которым
человек оказывается по-экзистенциалистски «заброшен» в мир, где он всегда
одновременно и преступник, и жертва:

…Остались мы с носом остались вдвоём

Как дети к ладошке ладошка
Безвыходность климат в котором живём
И смерть составная матрёшка <…>

Заманят заплатят приставят к стене

Мочитесь и жалуйтесь богу
О брат мой попробуй увидеть во мне
Убийцу и труп понемногу41

Неудивительно, что советская действительность вызывала у поэта

однозначное неприятие, заставляя подчеркивать свою маргинальность и
оппозиционность. Подобное ощущение чужеродности окружающему
сближало его с Г. Ивановым в эмиграции. Фактически проживая в Советском
Союзе, С. Чудаков мог быть назван «внутренним» эмигрантом, человеком,
сознательно выбравшим амплуа изгоя в советском обществе.
Формулируя экзистенциалистский тезис о «заброшенности» человека в
мир, Ж.-П. Сартр отмечал: «…человек осужден быть свободным. Осужден,

39
Чехунова О.А. Циклическая структура поэтических сборников Георгия Иванова 1930-х годов как
отражение экзистенциальной картины мира: автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2012. С. 7.
40
Михайлов О.Н. Русский Вийон // Чудаков С.И. Колёр локаль. М.: Культурная Революция, 2008. С. 4.
Вопреки данным сведениям, В.И. Орлов отмечает, что Чудаков родился в Москве, однако детство
действительно провел в Магадане.
41
Чудаков С.И. О как мы легко одеваем рванье… // Чудаков С.И. Колёр локаль. М.: Культурная Революция,
2007. С. 46.
14
потому что не сам себя создал, и все-таки свободен, потому что, однажды
брошенный в мир, отвечает за все, что делает» 42. С.Г. Семенова в своих
исследованиях делает акцент на особом бытийном статусе эмигрантских
литераторов, которые «были исторгнуты в классическую экзистенциальную
ситуацию заброшенности… буквальной заброшенности в чужой,
“абсурдный” мир, посторонность, одиночество…» 43. В поэзии С. Чудакова
данный мотив присутствует не однажды: «Женщина сказала: «брошена» / а
мужчина – «вброшен» / дурно пахнущее крошево / выблеванных брашен…» 44.
Под женщиной в приведенном фрагменте угадывается А. Ахматова
(«Брошена! Придуманное слово…» 45), а под мужчиной, по-видимому, Ж.-П.
Сартр: последующие две строки являются аллюзией на «Тошноту» –
художественный манифест экзистенциализма.
Бог в лирике обоих авторов также представлен в духе неатеистического
экзистенциализма – как адресат протеста «заброшенного» в мир героя.
Стихотворение «Все на свете пропадает даром…» Иванов завершает
призывом к Создателю уничтожить мир, поскольку его бессмысленность
порождает в душе героя трагический диссонанс: «Размозжи его одним
ударом, / На осколки звездные разбей! / Отрави его горчичным газом / Или
бомбами испепели – / Что угодно – только кончи разом / С мукою и музыкой
земли!»46. Стихотворение Иванова переосмысляется Чудаковым в категориях
советского быта: «Боже-господи, выдь на момент / В этот мир твой
полутораспальный / И зубной социальный цемент / Преврати в динамит
социальный»47.
Второй параграф «Метафора “распада” как онтологическая
категория в творчестве Георгия Иванова и Сергея Чудакова» посвящен

42
Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. М.: Политиздат, 1989. С. 327.
43
Семенова С.Г. Два полюса русского экзистенциального сознания: Проза Георгия Иванова и Владимира
Набокова-Сирина // Новый мир. 1999. № 9. С. 183.
44
Чудаков С.И. Указ. соч. С. 60.
45
Ахматова А. Проводила друга до передней… // Ахматова А. Малое собрание сочинений. СПб.: Азбука,
Азбука-Аттикус, 2012. С. 49.
46
Иванов Г.В. Собр. соч.: В 3 т. М.: Согласие, 1994. Т. 1. С. 428.
47
Чудаков С.И. Пианино диваны ковры… // Чудаков С.И. Указ. соч. С. 33.
15
рассмотрению метафоры «распада», являющейся магистральной в творчестве
обоих поэтов и реализующейся на самых разных уровнях художественного
текста. «Распад» у Г. Иванова и С. Чудакова представлен и как физическое
разложение (смерть); и в контексте экспериментов первой трети ХХ века по
расщеплению атомного ядра; и в виде тенденции к фрагментарности,
воплотившейся в структуре и рамочном тексте большинства стихотворений
Г. Иванова (преимущественно эмигрантского периода) и С. Чудакова.
Расщепленное сознание лирических героев поэтов также становится
предметом их художественного осмысления.
По словам Ю. Терапиано, новое время принесло «новое углубление
всеобщего кризиса душ», вследствие чего «прежнее, уверенное в себе
благополучие западного мира сменилось тревогой и сомнением», «почва»
«потеряла устойчивость», и отовсюду задул «“ветерок небытия”» 48.
Примечательно, что духовный кризис человечества сопровождался целым
рядом научно-технических достижений: «Научные открытия, следующие
одно за другим, сократили пространство и время, создали небывалый темп
жизни, а главное – до невероятных пределов расширили область
фантазии…»49. Указанные трансформации и значительное увеличение
скорости человеческой жизни, по-видимому, не могли не отразиться и на
поэзии, которая со второй трети ХХ века все чаще обнаруживает склонность
к фрагментарности. Подобная тенденция во всей полноте реализовалась в
эмигрантской поэзии Г. Иванова, – c одной стороны, под влиянием
экзистенциальной поэзии Ф. Тютчева 5051, с другой – будучи порождением

48
Терапиано Ю.К. О поэзии Георгия Иванова // Терапиано Ю.К. Литературная жизнь русского Парижа за
полвека (1924–1974): Эссе, воспоминания, статьи. Париж; Нью-Йорк: Альбатрос; Третья волна, 1986. С. 149.
49
Там же.
50
Подробнее о влиянии Ф. Тютчева на Г. Иванова см.: Семина А.А. Мотив распада в творчестве Георгия
Иванова: наследие символизма и экзистенциализм // Вестник Новосибирского государственного
университета. 2017. Т. 16. № 9. С. 193–205.
51
Интересно, что истоки минимализма Г.В. Зыкова также прозревает в интересе Ю. Тынянова к Ф. Тютчеву.
См.: Зыкова Г.В. О некоторых эстетических основах русской авангардной поэзии (футуризм – формализм –
концептуализм) // Вестник Московского университета. 2000. № 5. С. 8. «Минималистскую» инструментовку
эмигрантских стихотворений Г. Иванова отмечает А.В. Леденев: Леденев А.В. Редукция сенсорной
образности в поздней лирике Георгия Иванова // Русская литература XIX–XXI веков: метаморфозы смысла:
Юбилейный сборник научных трудов, посвященный Н.И. Якушину и В.В. Агеносову. М.: ИМПЭ им. А.С.
Грибоедова, 2017. С. 164.
16
своей эпохи. Вероятно, опыт Г. Иванова сыграл не последнюю роль в том,
что фрагментарность стала характерной чертой творческой манеры С.
Чудакова.
Предваряя справедливые замечания о том, что поэтика «распада» во
многом была характерна и для символистов 52, хочется все же отметить, что
«расщепленность» их художественного мира была имманентной природы,
что отмечал еще В. Гофман: «Цель искусства – раскрыть душу художника,
единственную и неповторимую, выразить ее сокровенную сущность, ее
содержание, которое изменяется с каждым мгновением и не зависит от
внешнего объективного мира»53. В противоположность подобному
представлению, мотив «распада» в творчестве Г. Иванова и С. Чудакова
явился прежде всего реакцией на болезненные изломы времени, которые
поэты осознавали как личную трагедию и глобальную онтологическую
катастрофу. То, что символисты только смутно предчувствовали и пытались
отразить в своих эстетических прозрениях, для Иванова и Чудакова
воплотилось в повседневной реальности, приняв очертания сбывшегося
кошмара. Обращение к поэтике «распада» стало для них проявлением
экзистенциального мироощущения личности, очутившейся по воле истории в
условиях неизбывного одиночества, один на один с «бытием-к-смерти».
Зачастую «распад» смысловых связей в стихотворении используется
Чудаковым для выявления абсурдности официального советского дискурса 54
и служит ему своеобразной формой протеста: «продайте родителя убейте
руководителя / абонементные книжечки приобретайте у водителя…» 55.
Абсурдность дискурса у Чудакова становится симптомом абсурдности
52
Показательны, например, следующие наблюдения о романе А. Белого «Петербург» в рецепции Н.
Бердяева: «В своей интерпретации романа Бердяев… сосредоточился на уяснении сфер проявления «больной
гениальности» автора, которая гальванизирована «ощущением наступления новой космической эпохи».
Болезненное мировосприятие, доводящее до предела символистское двоемирие, выражается в «Петербурге»
запечатлением всеобъемлющего распада – в универсуме, социальной действительности, человеческой душе,
в общем интеллектуальном пространстве…». Цит. по: Ничипоров И.Б. Литература в призме философии:
Н. Бердяев о романах А. Белого [Электронный ресурс] // Портал «Слово». URL: http://www.portal-
slovo.ru/philology/41770.php (дата обращения: 26.02.2017).
53
Гофман В.В. Язык символистов // Литературное наследство. 1937. Т. 27–28. С. 56.
54
К данному приему также активно обращались «лианозовцы».
55
Чудаков С.И. Спорная добыча полководца… // Чудаков С.И. С. 21.
17
советской системы в целом и возникает при попытке описать ее крайние
проявления («продайте родителя» может указывать на историю Павлика
Морозова, а «убейте руководителя» – на внутренние распри партийных
лидеров, нередко оборачивающиеся их «устранением»). Г. Иванов в своем
творчестве предвосхитил рефлексию о «бессмыслице» не только
официального языка, но и основополагающих нравственных ценностей:

Я слышу – история и человечество,

Я слышу – изгнание или отечество.

Я в книгах читаю – добро, лицемерие,

Надежда, отчаянье, вера, неверие…56

«Нигилизм» позднего Г. Иванова, неоднократно отмечаемый

исследователями, проявляется здесь в «уравнивании» антагонистических
начал: «добро» и «лицемерие», «вера» и «неверие» становятся контекстными
синонимами, взаимно обессмысливая друг друга в ситуации перечисления:
«Где все, навсегда потеряло значение…»57. В «Распаде атома» подобный
нигилизм достигнет своего апогея, придя к выводу, что «все слова одинаково
жалки и страшны»58. Поэтика коллажа, нарочитого «сталкивания» лозунгов с
целью их взаимного обессмысливания проявилась и здесь, воплотившись, по
замечанию Е.Д. Гальцовой, в «уродство политическое, совершенно
очевидное в первоначальном замысле, согласно которому «Атом» должен
был кончаться иначе: “Хайль Гитлер, да здравствует отец народов Великий
Сталин, никогда, никогда англичанин не будет рабом! ”» 59.
В условиях агрессивного, разрушительного века, с его стремлением
привести всякую индивидуальность к единому знаменателю, склонность к
«распаду», болезненность, хрупкость у поэтов выступают неотъемлемыми
свойствами личности и погибшей культуры. Здоровье и самоуверенность,

56
Иванов Г.В. Указ. соч. С. 262.
57
Там же.
58
Иванов Г.В. Распад атома // Иванов Г.В. Собр. соч.: В 3 т. М.: Согласие, 1994. Т. 2. С. 7.
59
Гальцова Е.Д. На грани сюрреализма. Франко-русские литературные встречи: Жорж Батай, Ирина
Одоевцева и Георгий Иванов // Сюрреализм и авангард. М.: ГИТИС, 1999. С. 109–110.
18
напротив, становятся приметами «толстокожего» человека массы: «Одно из
свойств мирового уродства – оно представительно»60. Культура безвозвратно
ушедшей России также предстает в стихах поэтов беспомощной: «В
измереньи божеского срока / На расхристе дьявольских стихий / Догорят в
библиотеке Блока / Пушкина бессильные стихи…» 61. Как отмечают
исследователи, в приведенном стихотворении «история прошедших с
момента смерти Пушкина полутора веков сжимается до двух узловых точек
— его физической смерти и неизбежного выветривания следов его влияния у
поэтов следующих поколений, связанного с неизбежным концом “старой
России”. На последнем этапе водоразделом выступает пожар в усадьбе Блока
(1921) – отсроченное следствие революционного перелома» 62. Подобное
представление демонстрирует читателю и «Распад атома»: «Пушкинская
Россия, зачем ты нас предала?»63.
Пристальное внимание к поэтике распада и фрагментарность лирики
обоих поэтов явились приметами времени – эры, когда идеалы и ценности
пушкинской России оказались растоптаны человеком массы, в душе которого
абсурд советского дискурса и системы в целом не порождал трагического
диссонанса. В подобных исторических условиях даже искусство
провозглашается Г. Ивановым и С. Чудаковым «бессильным» и «жалким», –
и все же именно оно в итоге становится оправданием их испытаний и
тотального одиночества.
Во второй главе «Георгий Иванов в литературно-критической и
поэтической рецепции Игоря Меламеда» через призму влияния Г. Иванова
рассматривается поэзия и эссеистика И. Меламеда. Стилевые и
переводческие предпочтения обоих авторов чрезвычайно схожи: и Иванов, и
Меламед оставили след в литературе как переводчики поэтов «озерной
школы». Будучи одновременно филологом, переводчиком и автором статей о
60
Иванов Г.В. Указ. соч. С. 6.
61
Чудаков С.И. Все четвертьтона и полумеры… // Чудаков С.И. Указ. соч. С. 47.
62
Корчагин К. Проклятый поэт эпохи синхрофазотронов [Электронный ресурс] // НЛО. 2009. № 99. URL:
http://magazines.russ.ru/nlo/2009/99/kk26.html (дата обращения: 23.08.2017).
63
Иванов Г.В. Указ. соч. С. 32.
19
современной поэзии, Меламед является поэтом, в большей степени склонным
к рефлексии и самоанализу, и в своих критических статьях и эссе
«проговаривается» о влиянии Г. Иванова неоднократно. Интересно, что он
безошибочно распознает «отзвук» ивановского голоса и у целого ряда других
современных поэтов (Е. Блажеевский, И. Хролова), таким образом
подтверждая мысль о том, что влияние Г. Иванова на русскую поэзию второй
половины ХХ века действительно было явлением распространенным и не
может быть исчерпывающе освещено настоящей работой.
В первом параграфе «Георгий Иванов в критических статьях и эссе
И. Меламеда» рассматривается образ Г. Иванова, сложившийся в его
эссеистике. В статьях и эссе Меламеда Г. Иванов выступает в качестве
подлинного мастера, чьи стихи являются воплощением совершенства и своей
гармонией могут служить доказательством бытия Бога даже тогда, когда
герой ощущает свое экзистенциальное одиночество и обвиняет Его в
несовершенстве мира («Не станет ни Европы, ни Америки…», «Все на свете
пропадает даром…» и др.). Несколько раз имя Г. Иванова Меламед называет
в одном ряду с Пушкиным. Чрезвычайно важными и, по-видимому,
резонирующими с собственными взглядами становятся для Меламеда
замечания Иванова о Блоке 64, о Мандельштаме 65, о природе таланта66, о
взгляде Пушкина на отношения поэта и толпы67…
Интересно, что, вопреки декларируемому Меламедом неприятию
безысходной интонации поздних стихов Г. Иванова, стихи самого Меламеда
критики и литературоведы склонны характеризовать практически в тех же
самых категориях: так, анализируя «Городские ямбы», В. Куллэ замечает:
«Невольная, скорее всего, перекличка с “совершенными и страшными”
(Меламед) стихами Георгия Иванова обнажает здесь одновременно силу и

64
Меламед И.С. Совершенство и самовыражение // Меламед И.С. Указ. соч. С. 66.
65
Меламед И.С. Указ. соч. С. 91; 93.
66
Меламед И.С. Указ. соч. С. 38.
67
Меламед И.С. Поэт и Чернь // Меламед И.С. Указ. соч. С. 114–115.
20
слабость авторской позиции...»68. Е.А. Иванова прямо называет его «поэтом
катастрофического сознания»: «Игорь Меламед был поэтом
катастрофического сознания, а его лирический герой – подлинно
трагическим героем. <…> Каждое стихотворение было для него в каком-то
смысле последним»69. О катастрофичности сознания Г. Иванова уже
говорили не раз – например, А.Ю. Арьев70.
Как и Г. Иванов71, И. Меламед считал, что подлинная поэзия нуждается
в оправдании определенным трагическим опытом. Излишне вспоминать,
сколько раз пожелали «горя» начинающему Г. Иванову, чтобы последний
обрел свой собственный голос 72.
Второй параграф «Георгий Иванов в поэзии Игоря Меламеда»
включает в себя два подраздела. В первом подразделе «Отсылки к
творчеству Г. Иванова в лирике И. Меламеда» рассматриваются наиболее
очевидные и репрезентативные реминисценции произведений Г. Иванова в
стихотворениях И. Меламеда, а также лексические и метрические цитаты. Во
втором подразделе «Мотивные и образные параллели в поэзии Г.
Иванова и И. Меламеда» предпринимается сопоставительный анализ
текстов стихотворений Г. Иванова и И. Меламеда, который
продемонстрировал общность мотивной и образной структуры их лирики. К
числу ключевых для обоих поэтов образов, тем и мотивов относятся музыка,
смерть (и семантически связанные с ней умирание, кладбище, а также ее
мифологемы – ладья, отплытие), боль, снег, свет (и его разновидности

68
Куллэ В.А. Существо поэзии [Электронный ресурс] // Свой вариант. URL: http://mspu.org.ua/recense/2162-
sushhestvo-poyezii.html (дата обращения: 05.01.2018).
69
Иванова Е.А. Поэт катастрофического сознания. Памяти Игоря Меламеда [Электронный ресурс] //
Prosōdia. 2015. № 3. URL: http://prosodia.ru/?p=1174 (дата обращения: 08.01.2018).
70
«В отличие от Пушкина, Георгий Иванов обладал катастрофическим, несчастным сознанием… Сознание
влекло Георгия Иванова к катастрофе, к приятию грязи и тлена как органических атрибутов ничтожного
земного пребывания художника. И с той же очевидностью ему была явлена нетленная природа внутренним
слухом улавливаемых гармонических соответствий всей этой духовной нищеты – блаженному, уводящему в
"иные миры" музыкальному космосу». Цит. по: Арьев А.Ю. Жизнь Георгия Иванова. Документальное
повествование. СПб.: ЗАО «Журнал “Звезда”», 2009. С. 172; 174.
71
«Я верю не в непобедимость зла, / А только в неизбежность пораженья. / Не в музыку, что жизнь мою
сожгла, / А в пепел, что остался от сожженья». Цит. по: Иванов Г.В. Друг друга отражают зеркала… //
Иванов Г.В. Собр. соч.: В 3 т. М.: Согласие, 1994. Т. 1. С. 321.
72
Например, В. Ходасевич и К. Чуковский.
21
сиянье / мерцанье), звезда, пустота. Для лирических героев Иванова и
Меламеда часто характерны отчаяние, богоборчество, экзистенциальность
сознания, катастрофичность мироощущения. Для выражения их состояний
поэты прибегают к символике синего и черного цветов. Наиболее значимыми
в русской литературе фигурами для обоих авторов выступают Пушкин,
Лермонтов и Тютчев. В поэтике можно также выделить общие черты: это
фрагментарность, склонность к автоцитации и автодиалогу.
Как следует из «Словаря ключевых слов поэзии Георгия Иванова»,
одним из наиболее ярких индивидуально-авторских преобразований
Ивановым традиционных поэтических образов стало наделение их
танатологической семантикой. Символами смерти в его творчестве
выступают такие слова и словосочетания, как черный, звезда, снег, музыка,
сиянье, ночь, закат, тьма, роза, омела, черно-рыжая страница, стена,
дверь, забор73. Большинство из отмеченных И.А. Тарасовой лексем
наделяются семантикой смерти и в поэзии Игоря Меламеда. С учетом
большого количества явных и имплицированных ивановских цитат и
реминисценций последнее обстоятельство позволяет сделать однозначный
вывод о генезисе подобной трансформации.
Третья глава «А мы – Георгия Иванова…»: Г. Иванов в рецепции
Дениса Новикова» посвящена проблеме влияния Г. Иванова на творчество
поэта постсоветского времени Д. Новикова. Своим учителем Георгия
Иванова Новиков назвал сам в стихотворении «А мы, Георгия Иванова /
ученики не первый класс…» 74. Выбор поэтом личного местоимения
множественного числа мы свидетельствует о том, что опору на
художественный и биографический опыт Иванова Новиков осмыслял не как
проявление собственных индивидуальных предпочтений, а как черту,
способную объединить поколение молодых поэтов (в случае Новикова,

73
Тарасова И.А. Словарь ключевых слов поэзии Георгия Иванова. Саратов: Издательский центр «Наука»,
2008. С. 165.
74
Новиков Д.Г. Река – облака / Сост. Ф. Чечика, О. Нечаевой; вступ. ст. К. Кравцова; подг. текста, прим.
О. Нечаевой. М.: Воймега, 2018. С. 112.
22
возможно, студентов Литературного института) в некую единую общность.
Представляется, что выбор местоимения здесь мотивирован не просто
парафразом из стихотворения Иванова «Свободен путь под
Фермопилами…»75, но действительным ощущением духовного родства с
некоторым кругом близких Новикову поэтов, для которых, по его мнению,
творчество Г. Иванова также оказалось чрезвычайно значимым.
Апелляция к художественному миру Г. Иванова в поэзии Д. Новикова
присутствует не только в виде прямого указания на данную преемственность,
но и в форме посвящений, явных и имплицированных цитат, отсылок к
произведениям и биографии поэта-эмигранта, стилевых предпочтений
автора. В эссеистике Д. Новиков также неоднократно обращается к наследию
Г. Иванова.
В первом параграфе «Без читателя» предпринимается попытка
проследить творческую эволюцию Д. Новикова и установить причины, по
которым художественный мир Г. Иванова вошел в резонанс с
мировосприятием Д. Новикова. Творческая эволюция Дениса Новикова
представляет собой сложный и драматичный путь осмысления судьбы
постсоветской России и роли поэта в новых исторических обстоятельствах.
Путь этот был отражен в четырех прижизненных книгах, а их заглавия
ознаменовали его разные этапы: от понимания своей поэтической миссии как
дара свыше (сборники «Условные знаки», «Окно в январе») – к осознанию
неизбежной в новом социокультурном контексте девальвации поэтического
слова (книга «Караоке») и к творческому «самосожжению», которое
осуществляет поэт, оказавшийся не нужным ни своей стране, ни своему
времени («Самопал»). Итогом данного пути стал «нулевой текст»: в
последние годы жизни Новиков полностью отказался от творчества.
Мироощущение Д. Новикова в России второй половины 1990-х гг. и
его видение собственного положения в обществе оказались созвучны

75
«А мы – Леонтьева и Тютчева / Сумбурные ученики…». Цит. по: Иванов Г.В. Свободен путь под
Фермопилами… // Иванов Г.В. Собр. соч.: В 3 т. М.: Согласие, 1994. Т. 1. С. 387.
23
мироощущению и самовосприятию Г. Иванова в эмиграции. Как и Г. Иванов,
поздний Новиков творил и пребывал в чуждой ему социальной среде; не
рассчитывал на то, что его поэзия будет услышана массовым читателем-
современником; не верил, что она окажется востребованной при жизни поэта.
Как и в случае позднего Г. Иванова, стихи Новикова в постсоветской России
оказались значимы лишь для узкого круга знакомых и истинных ценителей
поэзии.
Второй параграф «Учись естественности фразы» посвящен
выявлению общих черт творческой манеры Г. Иванова и Д. Новикова. Поэтов
роднит ориентация на максимальную естественность и лаконизм поэтической
речи. Говоря о стиле Дениса Новикова, критики и исследователи
неоднократно отмечали его лапидарность: «Его нетрудно цитировать
наудачу, по строке или по строфе – он афористичен, формулировочен,
завершен чуть не в каждой фразе»76. Афористичность поздних
стихотворений Г. Иванова также не раз становилась предметом внимания
исследователей. Характерен отзыв В. Крейда о сборнике «Розы» (1931):
«Строки чеканные, афористичные, богатые смыслом, и в то же время в них
минимум литературных приемов»77.
Наряду с лаконизмом, не раз отмечалась и особая естественность
стиховой ткани Д. Новикова: «Был ли Новиков мастером стиха? Был. Но свое
мастерство не выпячивал. Его как бы не видно»78. В хрестоматийном
стихотворении «Учись естественности фразы…» 1999 г., созданном на
основе пушкинского «Храни меня, мой талисман…»79, Новиков, по-
видимому, обращается именно к Г. Иванову:

Учись естественности фразы

у леса русского, братан,
пока тиран куёт указы.

76
Фаликов И.З. Денис Новиков. Виза (рец. на кн.) [Электронный ресурс] // Знамя. 2008. № 2. URL:
http://magazines.russ.ru/znamia/2008/2/fa17.html (дата обращения: 04.03.2018).
77
Крейд В.П. Георгий Иванов. М.: Молодая гвардия, 2007. С. 258.
78
Степанов Е. Денис Новиков, «Виза», М.: «Воймега», 2007 (рец. на кн.) [Электронный ресурс] // Дети Ра.
2008. № 1 (39). URL: http://www.reading-hall.ru/publication.php?id=400 (дата обращения: 04.03.2018).
79
Новиков Д.Г. Указ. соч. С. 452.
24
 Храни тебя твой Мандельштам.

Валы ревучи, грозны тучи,

и люди тоже таковы.
Но нет во всей вселенной круче,
чем царскосельские, братвы80.

В качестве образца для подражания, на первый взгляд, избирается

Мандельштам. В последней строке в роли подобных ориентиров
представлены «царскосельские», к которым можно отнести равно как поэтов
пушкинской плеяды, так и поэтов начала ХХ в. – в том числе и Г. Иванова.
Интересно, что стихотворение О. Мандельштама «Царское Село» (1912)
посвящено именно ему. В этой связи представляется возможной следующая
интерпретация стихотворения Д. Новикова: в тексте он обращается к Г.
Иванову, которого во время создания стихотворения (1999 г.) ощущает
особенно близким в сходной ситуации культурной и общественной изоляции
(«братан»); оборот «твой Мандельштам» указывает на давнюю дружбу
Иванова с репрессированным поэтом 81. Под тираном, кующим указы,
понимается Сталин, чья активная партийная деятельность совпала по
времени с поэтическим расцветом Г. Иванова в эмиграции, где слог поэта
обретает удивительную естественность. В подобном контексте указание на
русский лес как на необходимый поэтический ориентир может служить
напоминанием Г. Иванову о покинутой родине и призывом не забывать
живого родного языка. Обращение «братан», употребляемое по отношению к

80
Новиков Д.Г. Указ. соч. С. 196.
81
Ситуацию расстрела О. Мандельштама Г. Иванов воссоздает в стихотворении «Это было утром рано…»,
которому предпослан эпиграф из стихотворения Мандельштама «Что поют часы-кузнечик…»: «Но черемуха
услышит / И на дне морском простит...». «Оглохшая» от звука выстрела черемуха в стихотворении
Иванова не прощает расстрелявших поэта-друга. См.: Иванов Г.В. Указ. соч. С. 533. Его же в стихотворении
«Четверть века прошло за границей…» Иванов называет «мертвым другом». Данное обозначение
неоднократно встречается в эмигрантских стихах Г. Иванова – по-видимому, подразумевая прежде всего О.
Мандельштама, например: «Письма от мертвых друзей получаю / И, прочитав, с облегчением жгу…» (цит.
по: Иванов Г.В. Белая лошадь бредет без упряжки… // Иванов Г.В. Указ. соч. С. 401); «Тише, тише. За
полярным кругом / Спят, не разнимая рук, / С верным другом, с неразлучным другом, / С мертвым другом,
мертвый друг» (цит. по: Иванов Г.В. Только звезды. Только синий воздух… // Иванов Г.В. Указ. соч. С. 305).
Значимость памяти об О. Мандельштаме для Г. Иванова в эмиграции сложно переоценить. Ситуация
получения писем от погибшего друга, воссозданная Ивановым в стихотворении «Белая лошадь бредет без
упряжки…», возможно, послужила для Д. Новикова поводом представить Мандельштама в анализируемом
стихотворении кем-то вроде ангела-хранителя Иванова.
25
Г. Иванову, выражает ощущение особого родства с поэтом-эмигрантом и
одновременно демонстрирует ему наглядное проявление живой русской
речи.
Общей – хотя необходимо признать, что едва ли специфичной – чертой
лирики обоих авторов является также ее предельная искренность. В
послесловии к сборнику Новикова «Окно в январе» (1995) И. Бродский
отмечал: «Стихи Новикова – разговор с самим собой, а говоря с собой,
человек не повышает голоса и не кривляется»82. То же самое можно сказать и
о Г. Иванове: «отличительная черта его поэтического стиля –
непосредственная исповедальность “лирического дневника”» 83. После
катастрофы изгнания его мироощущение обогатилось трагическим ракурсом,
а поэтика пришла «к отказу от поэтических красивостей… к скупости
выразительных средств»84. В «Посмертном дневнике» стихи Г. Иванова
«перерастают» поэзию в ее традиционном понимании и приближаются к
документу.
Не будет преувеличением сказать, что практически все характерные
черты поздней лирики Г. Иванова (максимальная естественность
поэтической речи, предельная исповедальность, искренность, минимализм
художественных тропов) воплотились и в поэзии Д. Новикова – в первую
очередь в его последней прижизненной книге «Самопал» 1999 г.
В четвертой главе «Рецепция поэтики Георгия Иванова в
творчестве Бориса Рыжего» рассматривается, как и в каких формах
наследие Г. Иванова оказало влияние на поэта конца ХХ столетия.
Совокупность явных и имплицированных цитат, реминисценций, аллюзий в
стихах Рыжего, а также их мотивная и образная структура свидетельствуют о

82
Бродский И.А. Частный голос из будущего (послесловие) // Новиков Д.Г. Окно в январе. Нью-Йорк:
Эрмитаж, 1995. С. 98.
83
Злочевская А.В. Георгий Владимирович Иванов // История литературы русского зарубежья (1920-е –
начало 1990-х гг.): Учебник для вузов / Под ред. А.П. Авраменко. М.: Академический Проект; Альма Матер,
2011. С. 316.
84
Чагин А.И. Истоки пути: от «Лампады» к «Дневникам» // Г. В. Иванов: Материалы и исследования: 1894 –
1958: Международная научная конференция. М.: Изд-во Литературного института им. А.М. Горького, 2011.
С. 11.
26
сильном влиянии поэта-эмигранта; несколько стихотворений посвящено ему
непосредственно (как, например, «Ивáнов» и «Иванóв»).
Центральной темой поэзии Г. Иванова и Б. Рыжего становится тема
смерти. Общей для поэтов выступает рефлексия о будущей смерти в образе
конечного пункта некого расстояния:

Отполированный тюрьмою,
ментами, заводским двором,
лет десять сряду шёл за мною
огромный урка с топором. <…>

И что ни миг, чем расстоянье

короче между ним и мной,
тем над моею головой
очаровательней сиянье85.

В приведенном фрагменте Б. Рыжий обыгрывает стихотворение Г. Иванова,

где будущая смерть героя также осмысляется категориях пространственно-
временного континуума:

…Жду, когда исчезнет расстоянье,

Жду, когда исчезнут все слова
И душа провалится в сиянье
Катастрофы или торжества86.

Преломляется в поэзии Рыжего и самое известное стихотворение Г. Иванова

о самоубийстве из сборника «Розы» (1931) «Синеватое облако…». «Следы»
данного текста присутствуют в двух стихотворениях Рыжего последнего года
жизни. Хотя непосредственно теме самоубийства посвящено только одно из
них, в обоих лирический герой прощается с чем-то очень дорогим для него:
«Белые яблони. Облака / Синие. Ну, пока, / молодость, говорю, прощай. /
Тусклой звездой освещай мой путь. / Всё, и помнить не обещай, / сниться не
позабудь»87; «Надо дачу сначала купить, / чтобы лес и река / в сентябре

85
Рыжий Б.Б. Отполированный тюрьмою… // Борис Рыжий. Горный инженер [Электронный ресурс] //
Знамя, 2000. № 3. URL: http://magazines.russ.ru/znamia/2000/3/righiy.html (дата обращения: 24.12.2016).
86
Иванов Г.В. Указ. соч. С. 456.
87
Рыжий Б.Б. Гриша-Поросёнок выходит во двор… // Рыжий Б.Б. Стихи. СПб.: Пушкинский фонд, 2016.
С. 331.
27
начинали грустить / для меня, дурака. / Чтоб летели кругом облака. / Я о
чём? Да о том: / облака для меня, дурака. / А ещё, а потом, / чтобы лес
золотой, голубой / блеск реки и небес. / Не прохладно проститься с собой /
чтоб – в слезах, а не без»88.
Ключевым в поэзии обоих авторов становится образ музыки, который
находится в самой тесной взаимосвязи со смертью. Для лирических героев
обоих поэтов характерно экзистенциальное мироощущение и обида на Бога, а
также рефлексия о мировом уродстве и мировой пошлости.
Первый параграф «“Посмертные стихотворения” Георгия Иванова
и Бориса Рыжего» доказывает, что при создании стихотворений, герой
которых говорит о себе в прошедшем времени, Рыжий во многом выступает
наследником Г. Иванова. Как отмечает Ю. Казарин, именно «Посмертный
дневник» Г. Иванова Б. Рыжий ценил особенно высоко и неоднократно
цитировал89. Вместе с тем подобные стихотворения были характерны для
Г. Иванова еще задолго до появления данного цикла, в том числе и в ранний
период творчества. У Рыжего подобные тексты также присутствуют на
протяжении всего творческого пути.
Характерным признаком стихов подобного рода является особый,
внебытовой ракурс, благодаря которому лирический герой говорит о себе в
прошедшем времени (в особенности это касается употребления глаголов
«жил» и «был», где субъектом действия выступает сам герой – «я»). Текст,
таким образом, воспринимается реципиентом как послание из небытия.
Поводом считать себя мертвыми для лирических героев обоих авторов
становится память о самом дорогом, но уже невозможном в их настоящем и
будущем. Вследствие этого жизнь, которая продолжается на момент
создания стихотворения, обесценивается и не может считаться жизнью.
Настоящему времени в подобных стихотворениях принадлежит только

88
Рыжий Б.Б. С антресолей достану «ТТ»… // Рыжий Б.Б. Стихи. СПб.: Пушкинский фонд, 2016. С. 339.
89
Казарин Ю.В. Поэт Борис Рыжий. Москва; Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2016. С. 198.
28
описание мира в том состоянии, в каком он оказывается без героя, –
например, описание его могилы:

…Над белым кладбищем сирень цветет,

Над белым кладбищем заря застыла,
И я не вздрогну, если скажут: «Вот
Георгия Иванова могила…»90.

В противоположность лирическому герою Иванова, герой Рыжего

видит свой последний приют в более урбанистическом ключе:

…мы все лежим на площади Свердловска,

где памятник поставят только мне91.

Как и для Г. Иванова, для Рыжего музыка оказывается тесно связана со

смертью – часто она присутствует в его лирике в виде похоронной музыки.
Во втором параграфе «Модификации жанра отрывка в лирике
Георгия Иванова и Бориса Рыжего» сопоставляется поэтика авторов в тех
случаях, когда их стихи обнаруживают те или иные черты жанра отрывка. И
Г. Иванову, и Б. Рыжему была свойственна ориентация на Золотой век
русской поэзии. Для обоих поэтов также характерна установка на
фрагментарность, которая объясняется тяготением к предельной искренности
лирического выражения. Исповедальность лирики Г. Иванова отмечали еще
современники поэта, провозгласившие его лицом «парижской ноты»;
искренность стихов Рыжего также неоднократно становилась предметом
внимания литературоведов92. Как представляется, фрагментарность
выступает одним из ключевых аспектов, в русле которых влияние поэтики Г.
Иванова на художественный мир Рыжего проступает особенно явно, что
подтверждается лексическими и метрическими цитатами из произведений Г.
Иванова и отсылками к ним.

90
Иванов Г.В. Я не хочу быть куклой восковой… // Иванов Г.В. Указ. соч. С. 509.
91
Рыжий Б.Б. Я помню всё, хоть многое забыл… // Рыжий Б.Б. Стихи. СПб.: Пушкинский фонд, 2016. С.
269.
92
Goldberg S. Original sincerity: some thoughts on the poetry of Boris Ryžij // Russian Literature, vol. 1, 2010,
pp. 67–83.
29
 Общей, характерной как для Г. Иванова, так и для Б. Рыжего (и, по-
видимому, восходящей к Ф. Тютчеву) модификацией отрывка становится
стихотворение, первая строка которого формально не содержит начального
многоточия, но при этом является будто продолжением некой реплики или
мысли. Начальными элементами первых строк подобных стихотворений
выступают частицы «только», «это», «ну», «не», союзы «и», «а» и некоторые
другие. Интересно, что в подобных стихотворениях Рыжего отсылки к
творчеству Г. Иванова встречаются чаще: «содержание» будто подсказывает
источник, откуда позаимствована «форма».
Параграф третий «“Стихотворения-картины” и “стихотворения-
фотографии” Георгия Иванова и Бориса Рыжего» посвящен тем
произведениям авторов, в которых содержится описание остановившегося
мгновения. Для Рыжего подобные тексты можно условно назвать
«стихотворениями-фотографиями»; Г. Иванов фокусируется на описании
полотен (экфрасис) и воссоздании предсмертных ощущений лирического
героя. Стихотворения, запечатлевающие «застывшие» мгновения, у обоих
поэтов выступают символом победы искусства над временем, смертью и
разрушением, – что самому художнику не дано. Часто в подобных
стихотворениях присутствует не только воссоздание той или иной картины
или фотографии, но и рефлексия по поводу судьбы тех, кто ее когда-либо
созерцал. И у Г. Иванова, и у Рыжего произведение искусства оказывается
долговечнее человека.
В поэзии Г. Иванова при обращении к данной теме можно проследить
эволюцию (в ранних стихотворениях – описания картин и гравюр, в более
поздних – фиксация петербургских воспоминаний, воссоздание
предсмертных мгновений и единичных ощущений лирического героя). В
лирике Б. Рыжего подобного развития не обнаружено: на протяжении всего
творческого пути поэт прибегает к образу фотографии, наделенному для него
особым значением. Выступая связующим звеном между настоящим,
прошлым и будущим, фотография у Б. Рыжего присутствует не только в
30
текстах, содержащих соответствующие авторские указания, но и в тех
стихотворениях, которые лишены специальных обозначений, но являются
фотографическими по своей сути. Характерными чертами при обращении
поэта к стихам подобного рода становятся указательные частицы «вот»,
«это», назывные предложения, ироническая тональность описания, а также
особый, «внебытовой» угол зрения, в соответствии с которым изображаемое
видится лирическим героем в системе координат не только земного
существования, но и вечности. Как и для Рыжего, для Г. Иванова при
обращении к подобным стихотворениям характерно употребление назывных
предложений, создающих у читателя «эффект присутствия», а также
апелляция к вечности, которая является прерогативой изображений, но не
человека, их созерцающего.
В четвертом параграфе «Антиномия прекрасного и безобразного в
стихотворениях Г. Иванова и Б. Рыжего» рассматриваются те
стихотворения, в которых особое значение приобретает конфликт категорий
прекрасного и безобразного, явленный в пределах одного текста. У Г.
Иванова безобразное представлено концептами «грязи» и «тлена»; у Рыжего
также образом лирического героя большинства стихотворений и его речью,
сочетающей слова «высокого штиля» со сниженной – иногда нецензурной –
лексикой. Соединение и взаимодействие данных, на первый взгляд
антагонистических, начал создает необходимый уровень напряжения в
поэтическом тексте, за счет чего стихотворение достигает особой силы
воздействия на читателя. Подобное противопоставление, с одной стороны,
усиливает выразительность образа, представляющего прекрасное начало, а с
другой – как в большинстве стихотворений Рыжего – являет читателю
«истинное лицо» автора, проступающее за намеренно неприглядной маской
лирического героя.
Для поэзии начала ХХ в. подобное парадоксальное сопряжение было
весьма характерным, в связи с чем говорить об уникальности лирики
Г. Иванова в этом отношении было бы не совсем правомерно. Однако именно
31
в творчестве Г. Иванова подобный прием получил биографическое
«оправдание», ту смысловую законченность, которую сообщает искусству
только размах трагедии. Изгнание, переживаемое поэтом с особым
драматизмом, возвело данный метод в иную, метафизическую плоскость,
отделив его от чисто технических экспериментов начала века непроходимой
пропастью, по другую сторону которой «кончается искусство, и дышат почва
и судьба». Рыжий в этом случае выступает «наследником» экзистенциальной
традиции Г. Иванова, поскольку его обращение к аналогичному приему
обладает не экспериментальным, а по-настоящему трагическим пафосом.
Для Г. Иванова подобный прием стал характерен уже в эмиграции,
когда под действием отчаяния и предчувствия скорой смерти внимание его
героя фокусируется на низменных реалиях человеческого существования.
Для Рыжего, в свою очередь, прием «снижения» пафоса за счет обращения к
«непоэтическим» предметам и персонажам является основополагающим
принципом поэтики. Интересно, что, по-видимому, следуя традициям
Г. Иванова, в подобных стихотворениях Рыжий часто прибегает к приему
«неожиданного финала», заставляющего звучать по-новому весь
предшествующий текст.
Заключение главы подводит к размышлениям об общности
трагического мироощущения Г. Иванова и Б. Рыжего. Оба поэта осмыслили
собственный опыт и опыт своих современников сквозь призму трагического
экзистенциального сознания, мучительно ищущего опору в хаосе
меняющейся действительности. На рубеже эпох художники оказываются в
пограничных ситуациях: в случае Г. Иванова подобным «водоразделом»
стала революция 1917 г. и последующая за ней катастрофа изгнания;
становление Рыжего пришлось на переломный момент распада СССР, когда
многие его современники сменили заводы на криминальные группировки и
погибли. В новом, «страшном» мире лирический герой поэта становится их
самосознанием, выразителем их коллективного переживания разрушения

32
прежних устоев одновременно с невозможностью предложить взамен какую-
либо альтернативу.
В Заключении подводятся итоги работы, намечаются контуры
дальнейших научных разысканий.
Как показало исследование, для С. Чудакова, И. Меламеда, Д.
Новикова и Б. Рыжего художественный мир поэта русского зарубежья Г.
Иванова оказался чрезвычайно значимым: их творчество содержит
множество имплицированных и явных цитат и реминисценций из
произведений поэта-эмигранта, а также отсылок к его биографии; образная и
мотивная структура их лирики созвучна ключевым образам и мотивам
поэзии Г. Иванова. Всем перечисленным поэтам было присуще характерное
для Г. Иванова экзистенциальное мироощущение, в случае С. Чудакова, Д.
Новикова и Б. Рыжего также во многом продиктованное трагическими
поворотами исторического процесса. Советский маргинал и изгой С.
Чудаков, «потерявший» читателя в постсоветской России Д. Новиков,
похоронивший близких друзей в криминальной агонии «лихих 90-х» Б.
Рыжий – все они в своем творчестве так или иначе воплотили атмосферу
витающего в воздухе общественного неблагополучия, которое поэт по своей
природе ощущает острее других. В случае И. Меламеда катализатором
подобной экзистенциальной оптики послужили обстоятельства личной
жизни автора: утрата близких людей, тяжелая травма позвоночника,
перипетии личных отношений.
Общие черты, роднящие лирику поэтов с художественным миром
Г. Иванова, таковы: это музыкальность; фрагментарность; лапидарность;
насыщенность танатологической образностью; стремление к предельной
простоте и естественности поэтического высказывания; катастрофичность
мироощущения лирического героя; антитеза бессмысленности и «уродства»
земного бытия, которое часто изображается как источник страданий героя,
«мировому торжеству» вечности. Именно перечисленные черты для

33
рассмотренных авторов составляют узнаваемый «почерк» Г. Иванова и, в той
или иной мере, воплотились в поэзии каждого из них.
Проведенные сопоставления способны подвести к новому пониманию
таких историко-литературных проблем, как эволюция поэтического
мышления и языка в ХХ в., взаимодействие литературных практик диаспоры
и метрополии во второй половине ХХ столетия, механизмы создания
художественного текста и его последующей рецепции в иной
социокультурной среде. Помимо этого, результаты настоящей работы,
возможно, подводят к переосмыслению того места, которое Г. Иванов
занимает в пантеоне русских классиков ХХ века.

Основные положения работы отражены в публикациях, вышедших в

свет в изданиях, рекомендованных для защиты в диссертационном
совете МГУ имени М.В. Ломоносова по специальности 10.01.01 – Русская
литература:
1. Антиномия прекрасного и безобразного в поэтическом тексте: Георгий
Иванов и Борис Рыжий // Вестник славянских культур. 2017. Т. 43. С.
178–188.
2. Голос из небытия: «посмертный дневник» Георгия Иванова и Бориса
Рыжего // Вестник Челябинского государственного университета. 2016.
№ 12 (394). Вып. 103. С. 88–95.
3. Модификация жанра отрывка в лирике Георгия Иванова и Бориса
Рыжего // Вестник Бурятского государственного университета. Серия:
Педагогика, филология, философия. 2017. Вып. 3. С. 179–189.
4. Мотив распада в творчестве Георгия Иванова: наследие символизма и
экзистенциализм // Вестник Новосибирского государственного
университета. Серия: История, филология. 2017. Т. 16. № 9. С. 193–205.
5. Поэтика застывшего мгновения в стихотворениях Георгия Иванова и
Бориса Рыжего // Вестник Брянского государственного университета:

34
 исторические науки и археология /литературоведение/ языкознание/
педагогические науки. 2016. № 4 (30). С. 161–165.
6. Поэтические сборники Георгия Иванова 1910-х годов: пути
творческого самоопределения // Вестник Российского университета
дружбы народов. Серия: Литературоведение. Журналистика. 2016. № 3.
С. 24–32.

Также были опубликованы статьи в журналах, рецензируемых ВАК:

7. «Распад» в творчестве Георгия Иванова и Сергея Чудакова: генетика
фрагментарности // Вестник Северного (Арктического) федерального
университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2018. № 1. С.
128–137.
8. Резонанс трагического звучания: поэзия Георгия Иванова в рецепции
Бориса Рыжего // Вестник Балтийского федерального университета
им. И. Канта. Серия: филология, педагогика, психология. 2017. Вып. 2.
С. 71–79.
9. Эстафета экзистенциализма: Георгий Иванов и Сергей Чудаков //
Общественные науки. 2017. Т 1. № 2. С. 153–165.

Публикации в других изданиях:

10. Георгий Иванов и Игорь Меламед: параллели художественных миров
// Материалы Международного молодежного научного форума
ЛОМОНОСОВ-2018 / Отв. ред. И.А. Алешковский, А.В. Андриянов,
Е.А. Антипов [Электронный ресурс]. М.: МАКС Пресс, 2018.
11. Послезвучие катастрофы: революция 1917 г. в поэзии Георгия
Иванова // «Эхо русского народа»: отражение истории России ХХ века
в поэтическом и песенном творчестве: материалы IV Международной
молодежной научно-практической конференции. Омск: Изд-во ОмГТУ,
2017. С. 135–138.

35
12. Посмертный дневник Георгия Иванова как документ умирания
[Электронный ресурс] // Международная конференция Маргиналии-
2017: границы культуры и текста (под ред. А.Г. Кравецкого,
М.Ю. Михеева): тезисы докладов. М., 2017. URL: http://uni-
persona.srcc.msu.ru/site/conf/marginalii-2017/thesis.htm.
13. Эволюция лирического самовыражения Георгия Иванова // Русская
литература XX–XXI веков как единый процесс (проблемы теории и
методологии изучения): V Международная научная конференция;
Москва, МГУ имени М.В. Ломоносова, 8–9 декабря 2016: Материалы
конференции / Ред.-сост.: Леденёв А.В., Спиваковский П.Е. М.: МАКС
Пресс, 2016. С. 155–159.

36