Ирина ГОВОРУХА

ЭСИМДЕ
Киев «Саммит-книга»

УДК 821.161.1(477)’06-311.4 Г57

Г57
Иллюстрация на обложке:
Фотоколлаж «Эсимде» автор Кузьмик Алла (Украина)
Говоруха, Ирина.
Эсимде / Ирина Говоруха. — Киев : Саммит-книга, 2021. — 416 с.
ISBN 978-966-986-411-6
Александра Виноградова — пятилетняя девочка, живущая в довоенном Ленинграде. В
городе дворцов, мостов, фонта- нов и коммунальных квартир. По выходным ее водят в
кафе «Норд», в будни — на фильм «Тимур и его команда». Катают на речном трамвае и
рассказывают байки о невском ледоходе.
Вторая половина 1941 года становится временем больших испытаний. Сперва из семьи
уходит отец, затем — война, бло- када, голод. Не остается ни родителей, ни
заботливых соседей, ни Невы. Только зима, съедающая все на своем пути.
Дорога к счастью оказывается слишком длинной. Она вьет- ся между горами, ущельями,
вдоль теплого берега Иссык-Куля. У девушки появляются новые родители, друзья,
увлечения. Новое солнце и робкие сердечные чувства. А еще — молитва, состоящая из
одного слова. Героиня безостановочно повторяет «эсимде», что означает «помню каждый
прожитый миг».
УДК 821.161.1(477)’06-311.4
Все права защищены.
Полное или частичное воспроизведение материалов книги возможно только с письменного
согласия правообладателя. Профессиональная поддержка — Адвокатское объединение
«Менюк и партнеры».
© Ирина Говоруха, 2021 ISBN 978-966-986-411-6 © «Саммит-книга», 2021

Памяти Токтогон Алтыбасаровой

Это случилось поздним летом. Жара еще стояла знат- ная, пыль ложилась кругами, и
желтоголовые корольки выводили свои высокочастотные рулады. В один из дней, работая
над эссе о героизме, наткнулась на крохотную заметку: в августе 1942 года
семнадцатилетняя ком- сомолка из Киргизии Токтогон Алтыбасарова взяла под свою
опеку сто пятьдесят детей, прибывших из блокад- ного Ленинграда. Далее — скупые
факты о том, что все выжили и много лет поддерживали связь со своей мамой Тоней.
Я замерла. Застыла. Мигом представила не умею- щих толком говорить двухлеток,
дошкольников и под- ростков, проехавших почти пять тысяч километров в теплушках.
Изможденных дистрофиков, прибывших из голодного и холодного балтийского города в
малень- кое село Курменты, окруженное величественными го- рами Тянь-Шаня. Саму
Токтогон — худенькую девушку в ситцевом платье. Ее страх и силу. Ее боль и
мужество. Ее благородную душу. В тот момент появилось ощуще- ние, будто кто-то взял
за руку и попросил: «Напиши об этом. Расскажи о великой материнской любви. О много-
гранной Киргизии и ежедневных подвигах. О любви двух сирот. О мужчине и женщине. О
мучительной правде».
7

Ирина Говоруха
Так родились мои герои: Саша Виноградова и Роман Щербаков. Галка-котлета и Юрочка,
ослепший от голо- да. Добродушная ленинградка Пелагея и заносчивый му- зыковед
Фридерика. Марфа, Акация, Сергей... Начались переговоры с Муратом Мусаевичем, сыном
Токтогон, и невероятной девушкой Улар, директором Обществен- ного фонда «Токтогон
Алтыбасарова». С их помощью я узнала все-все. Увидела утопающее в яблонях и урюке
село Курменты, шуструю речку Ак-Булак, петляющие улицы с прокаленным песком,
пастбища, полные желтого лечебного адониса, здание детского дома и величествен- ное
озеро Иссык-Куль, розовеющее в холодное время года от кочующих фламинго.
Работа над книгой продолжалась ровно год. Все это время я мысленно общалась с
ушедшей Токтогон и про- сила ее благословения. Она подсказывала, поправляла, а
когда история обрела целостность, одобрила и со спо- койным сердцем вернулась на
свои счастливые, благост- ные небеса.
Ирина Говоруха

Сколько может выдержать человек? Гораздо больше, чем ему кажется. Человек может
много, может все
и еще столько же.
ЧАСТЬ 1
Ленинград, 1941 г.
В то утро Сашка проснулась от нервного родитель- ского шепота и предчувствия
плохого. Мама с папой сидели в углу их вытянутой по типу железнодорожного вагона
комнаты и перебрасывались острыми фразами в ритме пинг-понга.
— И как долго длится твой «лямур»?
— Чуть больше года.
— Сколько?!
Папа привычно растопырил холеные пальцы и опу-
стил на колени. Видимо, репетировал концерт и вы- искивал верную ноту си на струне
ля. На руках располз- лись белые мучные пятна (у отца была редкая кожная болезнь) и
стали еще заметнее в утреннем мышином свете.
— Неважно.
Даниил Гранин
9

Ирина Говоруха
— Кто она?
— Флейтистка.
— Такая же посредственность, как и ты?
— Дура.
Мама никак не отреагировала на скверное слово.
Вместо этого обозначила взглядом вечно сырые углы, будто перекрестила.
— Жить где будете?
— С ее родителями. У них отдельная квартира.
— Надо же, а дети есть?
— Ждем пополнения.
Акация вскрикнула и быстро приклеила ладонь к гу-
бам. Затем вытянула шею и взглянула на дочку. Саша лежала, накрывшись с головой. В
комнате постукива- ли часы и напряженные мысли. Матовое солнце изо всех сил
цеплялось за остывающие фонари, пытаясь вытянуть из них остатки электричества.
Голландская печка привычно гундосила – который год не справля- лась с городской
влагой. Шутка сказать, триста дней в году — густые промозглые туманы, северо-
западные ветра, циклоны с Атлантического океана и Балтики. Озноб, зубная боль,
простудный и астматический ка- шель. Солнца — с гулькин нос. За окном гудела поли-
вальная машина и вздыхала простуженная Нева.
— Почему решил признаться?
— Я же сказал, ребеночек будет.
— Как себя чувствует счастливая мамаша?
— Груша? Хорошо.
— Неглубокое имя.
Сергей вытянул жилистые ноги, и в коленях раздал-
ся скрежет.
10

Эсимде
— Не глубже твоего, — мужчина наклонил голову, нащупал парочку нужных нот и запел:
— Белой акации гроздья душистые, вновь аромата полны...
Акация шикнула и выставила вперед обе руки, будто собиралась наложить типичные
акушерские щипцы.
— А о Сашке ты подумал?
— А что тут думать? Буду к ней приходить.
— По воскресеньям?
— Может, по субботам, еще не решил.
— Что ж так долго тянул с уходом?
— Тебя люблю.
— Надо же! А ее?
— И ее тоже. Я предложил Груше компромиссный
вариант в виде проживания по графику, но она наотрез отказалась.
Акация коротко хохотнула, резко подскочила и про- шлась по комнате. Четыре шага к
окну, три — назад. Нарисовала ногой крест, видимо, собираясь исполнить фигуру из
аргентинского танго, выудила из кармана ха- лата несколько шпилек и зажала губами.
Подняла воло- сы, закрутила в кокон и прошепелявила:
— Даже у медузы больше извилин, чем у тебя.
Саша украдкой наблюдала за родителями. Мама в гневе казалась еще красивее. В глазах
— золотистое мерцание, на щеках — румянец, грудь в конусообразном бюстгальтере-
пуле, переданном из-за границы, вздыма- лась вверх-вниз. Папа, напротив, выглядел
проиграв- шим. Худой, угловатый, с поджатой одной ногой. Выли- тый циркуль «Козья
ножка».
11

Ирина Говоруха
На общей коммунальной кухне уже громыхали кастрюлями и чайниками. Фридерика
Самсоновна с узким, не расширяющимся ни в каком месте лицом и парадно подведенной
бровью, видимо, уже выкурила свою первую утреннюю сигарету, грациозно сжимая ее
между пальцами, как ромашковый стебелек, и варила кофе. Зерна покупала в Гастрономе
No 1, а приходящая раз в неделю домработница энергично молола его в ко- фемолке и
только потом принималась за мытье полов и помещений общего пользования. Сама
Фридери- ка, сорокалетняя коренная ленинградка, занималась исключительно
искусством, слыла талантливым му- зыковедом и писала статьи в журналы. Посещала ма-
никюрный кабинет, что могли позволить себе только избранные, и имела красноречивые,
вечно танцующие руки. Рассекала ими воздух, будто клинком, или при- глаживала все
вокруг: и полки с кастрюлями, и табу- реты, и соседок, озадаченных бульонами и
зелеными щами. Она никогда не была замужем и очень горди- лась этим фактом. А еще —
тридцать пятым размером ноги. Жила с кошкой, такой же худой и высокомерной, как и
ее хозяйка. Из гостей принимала только бедно одетых учеников консерватории и таких
же непрезен- табельных аспирантов, но никогда добивающихся ее внимания мужчин.
Говорила, что ее воротит от муж- ского неуемного аппетита и немытых шей. С соседями
общалась несколько заносчиво и чаще всего записками типа: «Дамы и господа! Просьба
не сушить на кухне нижнее белье. У нас не рабочее общежитие и не колхоз, а квартира
в центре Ленинграда».
12

Эсимде
Пелагея — женщина объемных форм, глубоко верую- щая, с приметными бородавками на
лице в виде желтых изюмин вставала до восхода и первым делом марширо- вала на
кухню. Круглосуточно хозяйничала, мастерски выводила запах сырости из рыбных
бульонов и сдабри- вала уху рюмкой сотерна. Никогда не беспокоила сон- ных сигов 1
и не полностью закрывала кастрюлю крыш- кой. Угощала фирменным компотом из
«кружовника», говорила басом и тайком посещала могилу Матроны Босоножки2, не
признающей ни домашних туфель, ни сапог, ни атласных башмаков с ботами. Бывало,
шепо- том жаловалась Акации, что храмы безжалостно закры- вают, поэтому на Пасху на
всенощной чуть не померла. Народу набилось столько, что невозможно было нало- жить
на себя крест.
Жила с мужем — военным на пенсии. Их единствен- ный сын погиб в Финскую войну, и
эта боль никогда не отпускала. С ней приходилось рубить капусту, штопать гамаши,
смазывать куриные яйца парафином и бережно заворачивать в бумагу. Бегать минтелем 3
на рынок и об- ращаться к услугам перекупщиков. У тех было в нали- чии все: от
различной мануфактуры и хромовой кожи до ниток, красящих порошков и патефонных игл.
1 Род промысловых лучеперых рыб семейства лососевых.
2 Матрона Щербинина, блаженная православная. Приняла обет
странничества босиком. Получила широкую известность как со- ветчица в тяжелых
обстоятельствах жизни и целительница. При- нимала по пятьсот человек в день. В 1911
году объявила: «Вместе со льдом и водой уйду от вас». Так и случилось, старица
почила, когда на Неве начался ледоход.
3 Проворно, шустро (городской фольклор).
13

Ирина Говоруха
Пелагея не снимала с шеи Семистрельную икону Божией Матери. Вот как отправила сына
на фронт, так и стала молиться о смягчении злых сердец и умиротво- рении гнева. Все
хвори лечила «Каплями датского коро- ля» и единственная из жильцов запасалась
продуктами впрок, вызывая тихое, но заметно подчеркнутое нео- добрение. Подобное
считалось признаком мещанства и даже невежеством. Чего у нее только не было: и све-
жий зеленый горошек, и соленые огурчики, и сушеные на сквозном ветру грибы. Спелые
помидоры сперва приваривала, затем растирала на сите, сливая сок в чи- стые
бутылки. Накрывала пергаментной бумагой, за- вязывала сеном, ставила в котелок с
холодной водой и томила двадцать минут, считая от первого кипения. К солению грибов
подходила с той же тщательностью. Вечно тусклые лисички заботливо мыла, выкладывала
на решето, обдавала воздухом. После укладывала в боч- ку, перестилая укропом,
эстрагоном и листьями черной смородины, словно парадными простынями. Заливала
соленой водой — чем соленее, тем дольше грибы сохра- нятся — и придавливала гнетом,
как кулаком.
Раз в неделю устраивалась за разделочным столом и писала письмо сестре. Самым
подробным образом рассказывала о своем житие-бытие и о том, что со снаб- жением
стало веселее. Чулки уже можно купить без очереди, правда, не шелковые, а еще —
носки и белые та- почки. Мужских галош нет. В свободном доступе — не- сколько
сортов колбасы, печенья, сельдь. Масло и сахар в продаже ежедневно. Плохо с
электролампами, поэто- му приходится пользоваться свечами. В комиссионном драповое
пальто — шестьсот рублей. По заборной книж-
14

Эсимде
ке4 можно получить хлеб, подсолнечное масло, марга- рин, макароны и бумазеи метров
пять. В конце — обя- зательная приписка: «Прости, что ничего не высылаю. Посылки из
Ленинграда до сих пор запрещены».
Всякий раз Фридерика, наблюдая за ее грузной позой, широко расставленными молочными
коленями, выгля- дывающими из-под пышной цветастой юбки, хмыкала:
— Нужно жить не в угоду желудку, а в угоду душе. О великом думать, а не о тюре,
отварном рубце и ценах на печенье.
Пелагея отвечала добродушно:
— Да не скажите, питаться нужно рационально. Фридерика поглаживала узел жемчужных
бус и уко-
ризненно качала головой с тщательно завитыми воло- сами. Ей в соседке не нравилось
абсолютно все: прими- тивный ум, дряблый живот, подвязанный полотенцем,
внушительный, с трудом протискивающийся в дверной проем зад и даже набивные ромашки
на ситцевом пла- тье. Вечно румяные от плиты щеки, стертые от беско- нечных стирок
кончики пальцев и пятки, напоминаю- щие безжизненную почву старухи Атакамы5. Манера
связывать между собой две сумки и закидывать на пле- чо, как делали приехавшие из
какого-нибудь Селезнево или Емельяновки.
Пелагея все понимала, но не обижалась. Молча чи- стила засорившуюся кухонную
раковину, как правило, не в свое дежурство, и смиренно объясняла:
4 Книжка члена кооператива с талонами на получение, забор определенного вида и
количества товара.
5 Пустыня Атакама в Чили, одно из самых засушливых мест на Земле.
15

Ирина Говоруха
— Каждому свое. Одному — рисовать скрипичные ключи, а другому — выносить помои.
Планида у меня такая.
Изредка, исключительно наедине, Авенир Иванович тактично замечал:
— Зря вы так, Фридерика Самсоновна. Да, Пелагея Петровна достаточно земная и
понятная и не дотягива- ет до ваших высоких стандартов, вот только одной му- зыкой
сыт не будешь.
Женщина брезгливо вскидывала голову, так что под- бородок торчал дулом пистолета, и
издавала не то ко- роткий смешок, не то полуденный залп:
— Не скажите. На мой взгляд, чрезмерная сытость отупляет.
Останавливала Сашу, норовящую прошмыгнуть на лестницу с вареным яйцом:
— Александра, никогда не выходи на улицу с едой: ни с бутербродом, ни с яблоком.
Это неприлично. Обе- дать нужно, придирчиво вымыв руки и сидя за столом.
Муж Пелагеи с соседями дружбы не водил. На кух- ню являлся в кителе без погонов и
спортивных штанах. На улицу надевал фуражку и шинель, чтобы лишний раз напомнить
окружающим о своем когда-то высоком положении. Ведь командовавший однажды,
командует всегда. Бесконечно наставлял жену, как правильно гото- вить кисели и
пироги, а она слушала молча не пререка- ясь. Однажды слишком долго распекал за
неправильно пожаренную воблу, и Авенир Иванович не выдержал:
— Уважаемый, слишком много чести. В первую ми- ровую вобла наряду со ржавой
селедкой входила в ни-
16

Эсимде
щенские военно-коммунистические пайки, а вы возво- дите ее в ранг лосося.
Тот шумно выдохнул, будто попытался остудить за- варной, оранжевый от присутствия
шафрана кулич, но на следующий день опять дотошно рылся в ведре с ра- ками,
купленными по большому блату:
— Сколько тебе объяснять, что раков следует выби- рать с толстой, крепкой кожей, а
ты купила с мягким че- репом. Это означает, что они недавно перелиняли и еще не
совсем здоровы.
Пелагея, вся красная от быстрой ходьбы или высоко- го давления, быстро кивала всеми
своими бородавками и сосредотачивалась на смородиновом варенье. Варила его в медном
тазу и периодически встряхивала, будто играла на бубне. Затем оставляла студиться,
спрятав от мух под цветастой кисеей.
Марфа Хрисафовна — неисправимая оптимистка, пользующаяся своим отчеством только по
большим праздникам, носила челку-валик, платья и блузы в го- рошек и редко
появлялась дома. Обожала праздники и шумные застолья, трижды была официально заму-
жем, а неофициально — затруднялась посчитать. Обе- дала в столовых, а ужинала в
ресторанах куриными кот- летами, фаршированными печенью и именующимися
«метропольками». Во всем копировала супругу товари- ща Молотова, научившую
советских гражданок красить губы, кокетливо щелкать пудреницами, прореживать брови,
раскраивать креп-жоржет и считавшую, что «лю- бая для собственной красоты всегда
может урвать ми- нуту-другую».
17

Ирина Говоруха
Летом щеголяла в сарафанах, оголяющих плечи, зи- мой — в белой шубе, купленной за
две тысячи рублей, и шила наряды у надомниц. К Пелагее относилась снисходительно и
даже доставала для нее чугунные сковородки, прекрасно сохраняющие тепло. Не брезго-
вала угоститься творожными варениками, посыпанны- ми тертой булкой, или грибными
щами со снитками6, искренне нахвалила ее стряпню, а потом подставляла крохотную
фарфоровую чашечку под турку Фридери- ки и подмигивала:
— Кофе — не водка, много не выпьешь.
Женщина отличалась веселым нравом, часто и бес- причинно хохотала и ничем не
озадачивалась. Бывало, сталкиваясь на общей кухне задами, заводила тяже- лым,
идущим из стоп, голосом:
Эх, привольно мы живем – Как в гробах покойники: Мы с женой в комоде спим, Теща в
рукомойнике.
Легко расставалась с надоевшими платьями, на- скучившими поклонниками, приевшимися
пластин- ками. Любила удобно устроиться на кухне с журналом и с иронией зачитать
популярную статейку, к примеру, «Что дала крестьянке Октябрьская революция». Де-
монстративно листала «Работницу», предлагающую женщинам заняться слесарным делом:
«Слесарное дело не требует ни значительного мышечного напряжения,
6 Рыба, мелкая озерная форма европейской корюшки.
18

Эсимде
ни поднятия больших тяжестей. Оно вполне доступно человеку средней физической силы
и не заключает в себе каких-либо особенных вредностей. Женщина безо вся- кого
ущерба для своего организма может заниматься слесарным делом».
Распевала с Сергеем песни из фильма «Дети ка- питана Гранта», Пелагее докладывала,
где выбросили баранину, а Сашку водила в Гастроном No 1. Демон- стрировала цветные
витражи и дубовые полки, полные нарядных коробок и банок, перевязанных всевозмож-
ными ленточками, шнурами, бантами. Лампы в виде ландышей, лепнину, золото, зелень в
кадках и хру- стальную люстру. Говорила, что жить нужно так, чтобы на все хватало:
и на шоколад, и на осетра, и на трюфель. Затем подплывала к кассе и пробивала для
девочки зефир.
С Авениром Ивановичем спорила насчет шампан- ского. Доказывала, что советское
шампанское — самое вкусное, и цитировала Микояна: «Весело стало жить, значит, и
выпить можно». Сосед просил не горячиться:
— Идею мы позаимствовали у французов, но по- рядком упростили, решив, что
лягушатники слишком усложнили ее: три года в бочках, три года в бутылках. Так
советский «интеллигент» никогда не дождется пузырчатого вина. Поэтому сжали срок
выдержки до двадцати пяти дней. А что? Дешево и сердито. Нари- совали гражданку,
этакую учительницу словесности, вазочку пальчикового винограда и бокал-креманку.
Вывели каллиграфически: «Советское шампанское» — лучшее виноградное вино.
19

Ирина Говоруха
Об Авенире Ивановиче никто ничего не знал. Оди- нокий образованный старик с
загнутым кончиком носа, напоминающим цифру шесть. Его волосы курчавились, хотя
давно выцвели и поредели, а глаза светились блед- но-голубым, будто каждый день
протирал их чистой ве- тошью.
Поговаривали, что Иванович — сокращенное отче- ство, на самом деле он Иоаннович, а
эта пятикомнатная квартира когда-то принадлежала ему. Затем в девятнад- цатом,
когда сверху решили, что человеку не нужен дом, достаточно и девяти квадратных
метров, владельца по- теснили, вселив разношерстную развеселую публику — вчерашних
крестьян и аристократов, прислугу и домов- ладельцев, музыкантов и матросов.
Он держался всегда чуть в стороне. Интеллигент с прекрасными манерами и россыпью
родинок вокруг узких губ. На кухню выходил при полном параде и за- втракал
однообразно: хлеб, масло, бекон и вареное яйцо. Видел собственными глазами
костюмированные балы, Кровавое воскресенье, последнего российского царя и Ленина.
Помнил нагих с красными повязками «Долой стыд» и даже «Мурзилку» с голыми детьми на
обложке. При его жизни случилось зарождение кинематографа, появилось радио и
возобновились Олимпийские игры, а столицу из Петербурга перенесли в Москву.
Наблюдал столкновение трамвая No 8 с товарным поездом и от- крытие Кировского
универмага. Плакаты «Отец, не пей, лучше купи детям книжки», конный трамвай,
передви- гающийся со скоростью семь километров в час, и сопут- ствующую шутку:
«Конка, догони цыпленка». «Склад русских сыров Е. Кобозева» на месте Гастронома No
1
20

Эсимде
и экипажную фабрику немецкого мастера Шварце там, где сейчас Дом Красной Армии.
Первых тверских моро- женщиков, которым запрещали торговать возле выгреб- ных ям и
их бидоны с зеленым, розовым и кофейным пятнадцатикопеечным. Жил всегда один,
ежедневно брился, знал несколько языков, но никогда свои знания не афишировал.
Акация, Сергей и пятилетняя Саша занимали самую дальнюю комнату. Акация — ладная,
фигуристая и всег- да свежая, благодаря румянам цвета гвоздики. Сер- гей —
длинноногий, угловатый, запятнанный витилиго и получивший прозвище Жираф. Сашенька
— един- ственный ребенок на всю пятикомнатную квартиру. Ее любили, баловали,
угощали только появившимися конфетами «Мишка на севере» и водили в кино. «Тимур и
его команда» смотрела трижды, поэтому на всю жизнь запомнила деревянный забор с
криво нарисованной звездой и двух девочек. Одна — важная с чемоданами и шляпными
коробками, а вторая — чисто белошвейка. Резное крыльцо, птичьи морденты и шуструю
боевую пацанву, выглядывающую из голубятни.
Радио распевалось «Маршем энтузиастов». Авенир Иванович принимал водные процедуры,
привычно ро- няя свой и чужие тазы. Фридерика и Пелагея пребыва- ли в угрюмом
молчании. Первая, уже щедро надушен- ная «Красной Москвой», цедила принципиальными
губами кофе, вторая возилась с курой. Марфа, вгляды- ваясь в так и не погасшее
небо, декламировала:
21

Ирина Говоруха
И, не пуская тьму ночную На золотые небеса, Одна заря сменить другую Спешит, дав
ночи полчаса.
В этот момент Акация, сузив глаза и пощипывая пе- реносицу, вынесла вердикт:
— Вот что, Сереженька. Сегодняшние планы не ме- няем. Ты обещал дочери парк и
мороженое. Вечером, когда уснет, сложу твои вещи. Скажу, что ушел на войну.
— На какую?
— Черт его знает. Мало ли что. Вон только зим- няя кампания закончилась, перед этим
— гражданская в Испании. В «Правде» напечатали про налеты Люфтваффе на город Суонси
в Уэльсе. За три ночи центр города стал попелищем, перекрыв кислород двум сотням
мирных жителей. О будущей войне все давно говорят, поэтому не сегодня завтра она
начнется. Вопрос времени.
Сергей, видимо не готовый к подобному повороту событий, к тому, что не будет слез,
уговоров и сантимен- тов, бросил любимое:
— Ну, это какая-то диалектика.
Затем резко встал и свалил скрупулезно выполнен- ную копию Петрова-Водкина. На полу
оказался разно- шерстный, одетый в малиновое народ, празднующий новоселье, а заодно
и Петропавловская крепость, печка с трубой и выцветшая икона со светильниками.
— Я думал, ты умнее и современнее, что ли. Вспом- ни Крупскую и ее отношение к
происходящему. Они прекрасно уживались вместе.
22

Эсимде
Акация расхохоталась, и ее смех напомнил шорох игральной кости. Затем выставила
руку и покивала на- пряженным указательным пальцем:
— Сирожа, ты не Ле-нин!
Ленинград — северный город, расположенный меж- ду Финским заливом Балтийского моря
и Ладожским озером, недалеко от Хельсинки, Выборга, Таллина и Ве- ликого Новгорода,
всегда суров, неразговорчив и капри- зен. В солнечные минуты — параден, в остальное
вре- мя — угрюм. Бесконечно грешен и свят. Беспредельно уныл и весел. Город
дворцов, загородных резиденций, садов, мостов, площадей, лошадей, всадников,
колонн, фонтанов, соборов, храмов, сфинксов, белых ночей, ма- лахитовых каминов,
дворов-колодцев и вросших в зем- лю окон. Хранилище чьих-то видений, искушений,
полдней, чаепитий, распутий и лунных ночей. Мадонн с полуголыми младенцами,
кающихся, каторжников, бурлаков, воинов, медных змиев, юношей, играющих на лютнях,
казаков, сочиняющих насмешливые пись- ма, и ваз с ирисами, жасмином и розой
дамасской. Город контрастов, пронизывающих ветров, опер, икон, абстракций,
коммуналок и доходных домов. Каналов, речушек, садов. Парадных и черных лестниц.
Прямых и перпендикулярных улиц. Тонов и полутонов.
В нем пахнет сырой землей, замшелыми камнями, речной водой и солью от близлежащего
моря. Ладаном ото всех церковных папертей и порталов. Болотом и ти- ной — из
Петергофских фонтанов. Ранним летом — огу- речным ароматом корюшки из распахнутых
столовских и квартирных окон. Глубокой осенью — конопляным
23

Ирина Говоруха
маслом от ушедших в прошлое фонарей, а еще керо- сином и спиртом. Зимой — глыбами
несвежего сне- га и мерзлым чугуном. Запах исходит от «Зеленого», «Красного» и
«Синего» мостов, переброшенных через Мойку, а также от многочисленных львов,
грифонов, фонарей, ажурных ворот и памятников.
Редкое солнце, что всегда под углом и не бывает в зе- ните, мутным рыжим пятном
валандается по мостовым и летающим эркерам. Привычно задерживается на кры- ше
некогда кожевенного завода господина Брусницына, а затем перемещается на
шестигранные башни доход- ных домов, главное Адмиралтейство и две коралловые
колонны, еще помнящие о своем фонарном прошлом. Чаще всего в городе господствуют
мороси, и первым делом достается мятно-зеленому куполу Дома Зингера и червонно-
золотому — Исаакиевского собора. Белье здесь сохнет целую вечность, а накопившаяся
влага ис- паряется нудно, до греческих календ. Луны огромные, с легким пепельно-
розовым отливом. Ночи — длиной в Транссибирскую магистраль.
Ленинград имеет свой цвет. Минимум ампирных — слишком вульгарно, зато миллион
оттенков охры, ко- ралла, несколько мешков оливок и всевозможные нити желтого:
восковой, соломенный, молодой пшеницы и, возможно, даже ротанга с мимозой. Все
интелли- гентно, приглушенно и благородно. Фасады, колонны, штукатурка. Доминирует
базальтово-серый, пыль- но-серый, светло-розовый, темно-розовый, отдаленно и
пастельно-синий. Совсем чуть-чуть томатно-красно- го, и только шпили и купола —
золотые, «чтобы чаще Господь замечал».
24

Эсимде
В нем живут сдержанные, интеллигентные, госте- приимные и очень осторожные люди.
Неторопливые, даже порой заторможенные, что, видимо, связано с кли- матом, и
обожающие поразмышлять. Потомки аристо- кратов, общающиеся быстро и легко,
романтики и ли- рики, склонные к рефлексии и плюрализму, большие патриоты и
гуманисты, ставящие материальное на де- сятое место. У каждого — крепкая связь с
Эрмитажем. В нем обязательно работали либо бабка, либо тетка, либо свекровь.
Одеваются бедно, зато чистят ботинки и знают графики разведения мостов, что
Кировского, что Республиканского, именуемого всеми Дворцовым, что Лейтенанта
Шмидта. Загорают стоя у стен Петро- павловской крепости — некоторые даже не
дожидаясь окончания ледохода, сверяют часы по полуденному залпу пушки, уважают
ржаной хлеб и вечно хлюпают носом в силу хронического насморка. Никогда не разве-
шивают стирку на виду, предпочитая чердаки и чуланы.
Длинная, величественная Нева, утыканная разво- дными мостами и мостиками, берет
начало из Ладож- ского озера. В ней хватает крупных и незначительных водоворотов с
пляшущей по кругу водой и затягиваю- щей в себя и ветку, оброненную вороной, и
неповорот- ливое бревно, свалившееся с борта сухогрузной баржи. Замерзает река
ближе к Андрееву дню, давая долго- жданный отдых мостам, а вскрывается в первой
декаде апреля, примерно к девятому числу.
В декабре вода темнеет, будто готовится к сложному разговору, затем появляются
редкие льдины, прибыв- шие прямиком из Карелии. Со временем этих льдин
25

Ирина Говоруха
становится больше, и они плывут, толкаясь, переругива- ясь, ссорясь между собой за
первенство. Взбираются на берег, разбиваются об опоры и гранитные шары. В ито- ге
кажется, что посреди Невы произошла пьяная драка с крушением мебели и битьем
посуды. За одну един- ственную ночь все осколки, ледяные бугры и трещины замирают,
а река превращается в гранитную брусчатку. Она не годится для катания на коньках,
лыжах и пе- ших прогулок, ведь лед от берега к берегу — неровен, нервозен,
вздыблен. Взъерошенный и ощетинившийся. Абсолютно безалаберен.
Подобный беспорядок сохраняется всю зиму до первых симптомов весны. Затем то
раньше, то позже начинается ледоход, но непременно в Шлиссельбур- ге. Лед идет по
Неве сердито и со скрежетом. Заметно торопится, спеша пожать руку Литейному мосту.
Одни льдины — толстые, как рождественские пряники, вто- рые — тонкие, напоминающие
оконное стекло. С высо- ты водяных дроздов кажется, что на черном атласе раз-
леглись гигантские алмазы.
Ледовое шествие длится недолго, всего пять дней. Затем наступает недельное затишье,
и затевается новый ледоход, на этот раз — ладожский. Он более интелли- гентен:
толстые голубые льдины чинно дрейфуют по Неве и кивают случайным прохожим. Между
ними — отражение неба и города. Облака, кровли, шпили. Купо- ла и кресты.
С окончанием ледохода закрадывается робкая, едва уловимая весна со своими скудными
тремя градусами тепла. Заключительным аккордом звучат белые ночи и расцветшие белые
пионы. Солнце больше не в состо-
26

Эсимде
янии юркнуть за горизонт, поэтому вечерние сумерки сливаются с утренними. В такие
минуты все жильцы собирались на кухне, а Авенир Иванович рассказывал одну
занимательную историю за другой:
— Как-то раз некий Никита Михайлов гостил у при- ятеля в поселке Усть-Ижоре,
славящемся своими кир- пичными заводами (пятнадцать при ста шестидесяти пяти
дворах), двумя пристанями, почтовой станцией, православной церковью, часовней,
школой, лесной бир- жей, сапожной мастерской, двумя постоялыми дворами и шестью
трактирами. Друзья посидели в охотку, а потом развеселившийся Михайлов во
всеуслышание заявил, что вернется в Петербург по Неве (расстояние — чуть больше
двадцати километров). В тот же момент прыгнул на проплывающую льдину и сделал рукой
«привет», ви- димо, решив, что сможет управлять глыбищей, как ло- шадью, а та
обязуется плыть смирно и в аккурат возле берега. Сперва все шло по плану, но на
очередном пово- роте смельчака вынесло на середину реки, и он оказался посреди
ледяной воды. За его авантюрой наблюдали про- хожие, забили тревогу, и между Ново-
Саратовкой и Ры- бацким к нему подошли несколько лодок...
На кухне всегда было людно. В кастрюльках кипе- ли бульоны и праздничные наваристые
щи, состряпан- ные с квашенной капустой, белыми грибами и свиной рулькой. Пахло
мочеными яблоками, калиброванными огурцами и кипяченым бельем. Ароматы поднимались,
смешивались, закручивались в конусную пружину. У каждой хозяйки имелось коронное
блюдо. У кого-то — суп из слив, у кого-то — обжаренные телячьи мозги. Все
27

Ирина Говоруха
угощали, угощались, принюхивались, снимали пробы, мычали, жаловались на дороговизну
и на то, что этим летом невозможно купить помидоры.
У общей плиты нередко разгорались жаркие споры. Препирались, какой рыбный бульон
вкуснее: сварен- ный с глазами или без глаз, шептались о мистике Об- водного канала
и сочувствовали Чуковскому, жившему через три дома, еще до Сашиного рождения.
Фридерика утверждала, что неоднократно видела, как тот прогули- вался к
Таврическому саду (Парк культуры и отдыха имени Первой пятилетки, который многие
ненавидели из-за давно минувших встреч мужеложцев), но никогда не подходила,
опасаясь взрывоопасного характера:
— Длинный такой, как швабра, с мясистым носом и насмешливыми глазами.
Авенир Иванович деликатно откашливался и вспо- минал, что неоднократно встречал
поэта ночью, так как тот страдал от бессонницы. Возмущался предвзято- стью Надежды
Крупской, окрестившей его стихи «чу- ковщиной», «невероятной галиматьей и
буржуазной мутью» и написавшей разоблачительную статью в газе- те «Правда». Вдова
великого вождя называла детского писателя болтуном, не уважающим советского
ребенка. Ставила в упрек крокодила с сигаретой, шакала, играю- щего на гитаре, и
излишества в виде пряников, ста фун- тов мармелада и тысячи порций мороженого.
Считала сказки, не ведущие к классовой борьбе, вредными.
Пелагея в неизменной саржевой юбке выковырива- ла тесто из-под ногтей и
поддакивала:
— Интересно, как бездетная может понять, что нужно детям? Только и умела, что
призывать не заси-
28

Эсимде
живаться в декретах и стращала кухонным рабством. Отупением от горшков, квашней,
поганых ведер, а я как вспомню своего двухмесячного сыночка в яслях, так до сих пор
душа болит. Закутаю в скатерть или старую юбку и волоку за несколько километров, а
по- том, оттрубив смену на заводе, тащу домой. Для таких, как я — темных и
непонятливых — рисовали разъяс- нительные плакаты. На одном домашний заплаканный
ребеночек сидел на голом полу по соседству с веником и ушатом воды, а на втором —
детсадовский на белом резном стульчике размахивал красным флажком и ну- кал
деревянную лошадку. Первый утверждал, что дома скучно, второй, болтая нарядными
ботиночками, что в яслях дюже весело.
Так и коротали время. Пытались реабилитировать «Муху-цокотуху», запрещенную из-за
именин, мещан- ства и кулацкого накопления, повторяли с Сашкой стихи и счет
десятками, анализировали, когда в Ле- нинграде жилось лучше: до или после прихода
совет- ской власти. Сергей кипятился. Загибал на пальцах: асфальт, водопровод и
троллейбус, курсирующий по пяти маршрутам. Бани, прачечные, столовые и фабри- ки-
кухни. Авенир Иванович расстроенно махал несги- баемой рукой, будто палкой:
— Что с вами говорить? Ни мысли, ни анализа! Одна вызубренная наизусть газета.
В особо напряженные минуты Акация вплывала на кухню:
— Граждане, только не волнуйтесь. Взволнованный человек — все равно, что
оторвавшаяся от причала лод- ка. А вас тут таких пятеро.
29

Ирина Говоруха
С ходу переводила разговор на профессора Сперан- ского. Он знал четыре языка,
основал первый детский дом грудного ребенка, а вот настоящей жизни не нюхал.
Видимо, сам никогда не стирал, иначе не рекомендовал бы кипятить пеленки по три
часа и добавлять в воду четыреста граммов мыла, пятьдесят граммов соды и не-
сколько столовых ложек керосина. Множественно по- лоскать в ледяных водах и сушить
непременно на све- жем ветру.
— Пусть бы пришел и продемонстрировал измучен- ным матерям искусство настоящей
стирки.
Коммунальная квартира располагалась в старом кирпичном доме, построенном еще в 1882
году по ули- це Салтыкова-Щедрина, 13. Потолки — рослые, больше трех метров, в
каждой комнате — по два узкоколейных окна с видом во двор-колодец, вместительная
тридца- тиметровая кухня и широкий, заставленный всякой по- лезной мелочью,
коридор. В нем находились счетчики, наружная проводка, вешалка для ключей. Возле
каждой квартиры — ящик для хранения овощей: худющей чума- зой моркови и такого же
мелкого, не больше куриного яйца, картофеля.
На входной двери — табличка, заказанная Фридери- кой у мастера, чеканящего на
латуни, меди, алюминии и серебре. На ней основательно устроился скрипичный ключ,
взлетали хвостатые ноты и зияла надпись: «Квар- тира высокой культуры». Чуть ниже —
инструкция по звонкам. Авениру Ивановичу звонили единожды, будто давали короткий
залп. Фридерика Самсоновна люби- ла все протяжное, поэтому откликалась на четыре
по-
30

Эсимде
ловинные ноты. Виноградовым следовало названивать «чардаш» (Сергей очень гордился
своей идеей), Марфа Хрисафовна вообще не заморачивалась, говорила, кому надо, пусть
стучит кулаком и кричит: «Марфа!» И толь- ко у Пелагеи звонок был без причуд, самый
простой, не короткий и не длинный.
В общей сложности в квартире были прописаны восемь человек, а не двадцать восемь,
никогда не под- саливались чужие блюда, не писались записки угро- жающего характера
и не составлялись расписания проветривания кухни открыванием форточки. Ее рас-
пахивали часто и широко. Жили дружно, слаженно, на глазах друг у друга. Каждый до
чужеродной латочной нитки знал исподнее своего соседа, различал кроват- ный скрип,
храп и шарканье тапок. Все были в курсе, что у Пелагеи Петровны секс с супругом раз
в месяц, а у Акации с Сереженькой — каждый день. У Марфы еще полным ходом идут
менструации, а у Фридерики наступила ранняя менопауза. Акация безоговорочно любит
своего супруга, а супруг — всех женщин в радиу- се Литейного округа.
Одни обсуждали насущное, типа ярмарки промтова- ров и мужского демисезонного пальто
(артикул 7–30) стоимостью триста семьдесят семь рублей. Другие — возвышенное. К
примеру, будущую премьеру оперы «Лоэнгрин» в рамках культурного обмена между СССР и
Германией и бенефис известнейшей балерины Елены Люком, отмечающей свое
пятидесятилетие. Фридери- ка восхищалась ее танцами, наполненными высоким
внутренним содержанием, и восторгалась артисткой, которой чужды заученные движения
и позы. Пелагея
31

Ирина Говоруха
растерянно помешивала ванильный соус и внедрялась в беседу невпопад:
— А мой дурачок в последнем письме радовался до- полнительному пайку: целым ста
граммам сала и столь- ким же — водки.
Саша Виноградова — белокожая девочка со светлы- ми прямыми волосами, заплетенными в
косички-кор- зинки, и глазами, постоянно меняющими свой цвет с зе- леного на
коричневый и даже синий, гордилась своим городом Ленина — колыбелью трех революций.
Услы- шав эту претенциозную фразу, представляла младенче- скую люльку, а в ней
троих: не то взволнованных дека- бристов, не то заплаканных народников, разбуженных
холостым выстрелом Авроры. Интересовалась микро- бами, в частности, умеют ли те
разговаривать, и задава- лась вопросом, почему кровь красная, а вены синие.
Ее мама Акация работала в роддоме акушером-ги- некологом. Выписывала журнал
«Медицинский работ- ник» и читала, отмечая строки простым карандашом. Нахваливала
какого-то Булгакова и его рассказ о мо- лодом докторе, сделавшем «поворот на
ножку». Шила к Первомаю обновки. Носила муслиновые платья, рас- писанные ромашками,
а еще шляпку, сумочку и туфли, совпадающие по цвету. Любила все белое: халаты, цве-
ты, ночи. После дежурства забегала в гастроном, чтобы купить мужу селедочное масло,
а дочери — молочных карамелек, именуемых «Стаканом молока». Во всем ис- кала
хорошее и повторяла: «Граждане, самое главное — это правильный настрой. Женщины с
явно выражен- ным оптимизмом рожают на порядок легче и быстрее».
32

Эсимде
Папа закончил Ленинградскую консерваторию, играл в симфоническом оркестре партию
второй скрип- ки. Претендовал на первую, но ему не хватало характера и удачи, а
«правильные руки» и труд — еще далеко не все. Сергей руки берег. Посуду не мыл,
швабру не таскал, в баскетбол не играл. Короче говоря, совершенно ничего не делал.
Обожал корнфлекс 7 и ел его в больших количе- ствах со сметаной и сахаром.
Упражнялся в игре изредка, и Фридерика, всякий раз слушая пассажи, возмущалась:
— Господи, неужели непонятно, что скрипку нуж- но держать между головой и сердцем?
Тогда в музыке будет присутствовать и частичка ума, и частичка души. А вы,
Сироженька, просто водите смычком, как пилой. Каждый день играете одинаково, что в
среду, что в пят- ницу, что в субботу, а должны по-разному. Одну и ту же вещь, но
чуть по-другому.
Сергей улыбался, оголяя два ряда малиновых де- сен. Постоянно пил чай и рисовал
автомобили. Писал с ошибками даже свое имя, и однажды оставил писульку с просьбой
не занимать нижнюю левую конфорку, черк- нув в конце — «Сирожа». С тех пор его так
и называли.
Фридерика первое время пыталась образумить скри- пача и приводила в пример Иегуди
Манухина, уснув- шего от многочасовых репетиций прямо на сцене, но потом поняла,
что ничего толкового из него не получит- ся. Сергей больше всего на свете любил
спать и что-то праздновать. После концертов возвращался под утро и вечно что-то
роняя пробирался по коридору. Авенир Иванович, уже бодр и умыт, встречал его со
словами из «Евгения Онегина»:
7 Кукурузные хлопья.
33

Ирина Говоруха
Что ж мой Онегин? Полусонный В постелю с бала едет он.
А Петербург неугомонный Уж барабаном пробужден.
Сергей пьяно икал. Акация быстро открывала дверь и втаскивала его за шкирку, как
загулявшего кота. Фри- дерика морщилась и бормотала: «Ну что такая умница нашла в
подобной бездарности?» Пелагея облизывала ложку: «Дурак всегда красному рад». Марфа
понимаю- ще кивала: «Видимо, в постели знаток!»
Молодая семья жила в угловой комнате с потолком, украшенным гипсовым орнаментом,
чуть растрескав- шимся от времени. Сашка, засыпая рассматривала его, словно
волшебный ковер или карту. Скользила сонным взглядом по крепкому буфету из черного
лакированного дуба, в котором хранились фотоаппарат, посуда, белье, скатерти, обувь
в обувных коробках, бинокли, шляпы и платки. Старые подшивки «Ленинградской правды»
с часто повторяющейся фразой: «Тяжелые штормовые тучи повисли над Балтикой».
Самую большую ценность представляли аквари- ум с золотыми рыбками и этажерка, на
которой гро- моздились учебники по родовспоможению, почтовые карточки с
изображением белесой Октябрьской го- стиницы и Ватного острова с еле уловимыми
Амери- канскими горами в саду Госнардома. Почетное место на полке занимала
поваренная книга «Кухня на плите и на примусе», полная рецептов супов на телячьих
поч- ках, мяса под соусом из хрена, картофельного печенья
34

Эсимде
и вегетарианского кофе, для приготовления которого следовало высушить кружочками
сладкую морковь, а затем смешать один к одному с жареной пшеницей, смолоть и
хранить в чистой сухой банке. Подобный напиток рекомендовали готовить из жженого
риса по- полам с морковью или из сладких желудей с винными ягодами.
Больше всего Сашка любила играть с коллекцией открыток по охране материнства и
младенчества, да- тированной еще 1928 годом. Тасовала и складывала веером. На одной
из них — женщина, напоминающая самоварную куклу, строчит на машинке, а внизу преду-
преждение, что шитье на ножной машинке вредно для беременной. На второй в люльке,
обгаженной мухами, пищит младенец. Рядом на столе с недопитым квасом, вином, репой,
тряпками копошатся мухи и пауки. Под иллюстрацией — перечень причин желудочно-
кишеч- ных заболеваний у детей, среди которых — кормление плохим коровьим молоком и
кутание ребенка, особенно летом. На третьей — мать в лаптях и сарафане обнимает
свое чадо, а предостережение гласит, что через поцелуи передается сифилис, дифтерит
и инфлюэнца. Строгий призыв: «Матери, не целуйте своего ребенка в губы и никому не
позволяйте его целовать». Сашка бежала к Марфе и уточняла, что такое сифилис.
Женщина не- возмутимо вела пышным плечом:
— Это такой экзотический цветок.
Пелагея шикала и ставила перед девочкой тарелку гречневой каши. Сверху камнями —
темные куски го- вяжьей печени:
— Ешь, ради бога, а то бледная, как поганка.
35

Ирина Говоруха
Когда Саше исполнилось три года, Фридерика объ- яснила девочке геометрические
фигуры, и та сходу за- помнила ромб, четырехугольник, квадрат. Как-то раз музыковед
заваривала вечерний чай и громко, чтобы услышали остальные жильцы, задала вопрос:
— Александра, пить чай — это наша с тобой...? Девочка, недолго думая, звонко
ответила:
— Трапеция!
Фридерика всегда называла Александру полным име-
нем. Произносила и замирала, наслаждаясь мажором ви- брации. Вслушивалась в эхо
ясной, как солнце в мороз- ный день, буквы «р», наполняющей полость рта рокотом и
величием. Было в нем что-то французское, к примеру, длинный форшлаг8, поэтому
никому в своем присут- ствии не разрешала называть девочку упрощенным Саня или
Санек, точно так же, как и себя Фитой или Фике.
Саша обожала кататься на трамвае. Радовалась, что уже взрослая и переросла
кондукторский парапет9. Город из окна казался ажурным. Всюду кованные бал- коны,
расфуфыренные фасады, завитушки и вензеля. Повозки с лошадьми, грузовики,
велосипеды. Хоро- шо одетые люди. Красавцы-трамваи состояли из трех
8 Мелодическоеукрашение,состоящееизодногоилинескольких звуков.
9 В ленинградских трамваях кондуктор стоял за метровым па- рапетом. Если ребенок
был ниже ростом — ехал бесплатно, если макушка хоть на сантиметр поднималась над
ограждением — приходилось платить. Родители, не желающие расставаться с кровно
заработанными, ругались с кондуктором и утверждали, что ребенок кажется выше из-за
головного убора. Отсюда и вы- ражение «метр с кепкой».
36

Эсимде
вагонов и сновали от одной остановки к другой с некой торжественностью. Смахивали
на пузатые буфеты, поз- вякивающие чайными сервизами на двенадцать персон. Ими
управляли водители в фуражках.
Каждую поездку девочка воспринимала как при- ключение и пыталась запомнить все-все:
чистильщиков обуви, предлагающих шнурки, магазин «Рыба» и посуд- ную витрину с
большим выбором ножей и ложек, сое- диненных на манер клеверного листа. «Почта.
Телеграф. Телефон». На открытой машине — смеющиеся пожар- ные. «Очки и пенсне по
рецептам врачей». Мойку, канал Грибоедова, Фонтанку. В воде отражалось вечно тяже-
лое небо и хохотали серебристые чайки.
В воскресенье плотно завтракали картофелем по-пушкински10. Летом ездили в Слуцк,
где широ- кая медлительная Славянка, незатейливый горбатый мост с большими
ноздрями, круглая холодна баня, за- ношенные колоннады и раздолье. Дубы, березы,
ситец луговой травы. В холодное время года гуляли вдоль Невы, а потом взбодрившиеся
обилием тинного возду- ха и порядком проголодавшиеся отогревались в кафе «Норд» — в
небольшом помещении с низкими потол- ками и столами, задрапированными зеленым
сукном, среди многочисленных фарфоровых медведей. Папа привычно заказывал для
девочек пирожные, а себе — кофе с огнем. Пил его, прищурив один глаз, и говорил:
«Акация, вечером с тебя „чих-пых“». Мама смущалась и закрывала дочери уши.
10 Сваренный в мундире картофель, обжаренный на сковородке вместе с сырокопченой
свиной грудинкой до румяности и при- порошенный зеленью.
37

Ирина Говоруха
По возвращении читали рассказы Пришвина, Би- анки и «Приключения Оливера Твиста».
Замахнулись даже на «Дерсу Узала» Арсеньева, но Саша слишком быстро устала от
непонятных слов, вроде Сихоте-Али- ня, Такеме и миноносцев. Читала, как правило,
мама, а папа в этот момент складывал руки в крендель, суту- лился и смотрел в одну
точку. Оживал во время игры «Если бы». Что, если бы исчезло солнце? Не лаяли
собаки? Не заканчивалось лето? Однажды задал маме вопрос: «Кем бы ты была, если бы
не стала доктором?» Акация не думала ни минуты: «Доктором».
Она души не чаяла в своей профессии. Говорила, что по тому, как женщина дышит,
кусает губы, поджи- мает пальцы на ногах, может определить стадию родов. Облачалась
в свой белый халат с таким величием, буд- то народная артистка в концертное платье,
а потом за- ходила в родзал и первым делом объявляла:
— Навсегда запомните этот день! Он самый важ- ный в жизни, ведь сегодня вы станете
мамой. Можно дважды выйти замуж, получить красный диплом, от- дохнуть в Сочи, но
тот момент, когда вы впервые уви- дите своего ребенка, ни с чем не сравнить.
Гордилась, приняв великана весом 6,5 килограммов, и болезненно переживала, когда
женщины отказыва- лись от детей. Как правило, это были студентки, при- ехавшие в
Ленинград из глубинки. Еще сами не при- жились и не освоились, а тут — пузо, не
умещающееся в единственное пальто. В таких случаях деловито шла на почту и давала
родителям роженицы телеграмму. Те послушно приезжали и нервно топтались на крыль-
38

Эсимде
це. Чувствовали себя неловко, тысячу раз извинялись и всем без разбору кланялись:
старшей медсестре, се- стре-хозяйке, кондукторше в вагоне и продавщице мо-
роженого. Терялись при виде Эрмитажа, Фрунзенско- го универмага и даже никогда не
мелеющей Невы.
Однажды взяла дочь с собой на работу, и пока бега- ла в женскую консультацию, Сашка
застыла перед яр- ким плакатом. На нем нескладная женщина в балахоне держала на
вытянутых руках такого же неудавшегося мальца и утверждала: «Полно в консультациях
— пусто на детских кладбищах».
— Мама, что это?
Акация быстро повернула голову дочери в другую сторону и заставила смотреть на
белую чисто выкра- шенную дверь:
— Ничего, просто художник без воображения.
С того дня стала еще больше оберегать дочку от зем- ных страстей и сочинять
собственные сказки. Никаких отрезанных заячьих лап и крошечек-хаврошечек, по-
вадившихся лазать в коровьи уши, только обычная де- вочка, отдаленно напоминающая
Сашу. Она ездила на верблюдах, поднималась в горы, двигалась по Шелко- вому пути. В
каждой истории синело небо, стыли озе- ра, доспевали ореховые сады, наливались
сладостью абрикосы, и расплескивалось желтым чаем солнце. В итоге девочка быстро
засыпала с полным «сладос- тей» ртом.
Акация возвращалась с дежурств утром, часам к де- сяти и сразу бежала в ванную,
чтобы снять лифчик и смыть с себя брань — некоторые роженицы грязно ру- гались. С
порога объявляла, кто родился:
39

Ирина Говоруха
— Две девочки: одна — будущая балерина, а вто- рая — настоящая повариха. Щеки алые,
сама в перетяж- ках, лежит облизывается. Не хватает только поварешки.
За сутки успевала принять до десяти младенцев, а бывало, ни одного. Тогда грустила,
пила морков- ный кофе Пелагеи, рассматривала заспанную улицу и высматривала
февраль:
— Почему февраль?
— Пик рождаемости. Люди летом чаще женятся. Еще сентябрь — неплохой месяц для
пополнений. Это детишки, зачатые в новогоднюю ночь.
Однажды вернулась тихая. Некоторое время отси- живалась в комнате, а потом не
выдержала и вышла раз- делить свое смятение. В тот день у нее рожала женщина на
заказ. Такого еще не было, а может, и было, но тща- тельно скрывалось. Люди
известные. Наняли простую тетку, и мужу пришлось — или он это делал с большим
удовольствием — с ней жить, покуда у той не прекра- тился цикл.
Акация ходила из угла в угол и пыталась нащупать правильные слова:
— Нукактакоевозможно?Каквыносить,выслушать между ребрами тихие толчки, в муках
родить и отдать?
Марфа и Фридерика пожимали плечами. Они не ве- дали подобных чувств. Пелагея с
нажимом резала лук, а затем отложила нож и присела рядом. Авенир Ивано- вич,
вскипятивший чайник, уже занес ногу над порогом, а потом вернулся и встрял в
разговор:
— Это совсем не новость. Подобное водится еще с библейских времен. Еще за две
тысячи лет до Рожде- ства Христова жила себе в Хевроне стареющая пара —
40

Эсимде
Аврам и Сара11. История очень запутанная и напрочь лишенная чистоты и духовности.
Сперва Аврам отдал свою жену на пользование фараону, а взамен получил несметные
богатства: крупный и мелкий скот, ослов, ло- шаков, верблюдов и рабов. Затем Сара
вернулась, но бо- гатство никто не отобрал, и зажили они на широкую ногу, вот
только жена оказалась бесплодной. Думали-думали и решили попросить об услуге
служанку Агарь. В один из дней Аврам смело вошел в шатер, разделся сам и раз- дел
польщенную рабыню. Та родила, а Сара приняла младенца на свои колени и нарекла
Исмаилом. Дальше было много всего: Сара стала Саррой, а Аврам — Авра- амом, мужчин,
в том числе и девяностодевятилетнего Авраама, обрезали, а Агарь изгнали в пустыню.
Мужчина помолчал. Растер безостановочно ноющее плечо, подхватил чайник и ушел в
свою комнату. Марфа заговорщицки наклонилась вперед:
— Авенир Иванович все больше по сказкам, а я вам — житейское. Мой первый муж был
мужчиной уди- вительной красоты. Большой, громкий, синеглазый. Беременела я от него
часто, видимо, семя имел крепкое, но детей никогда не хотела. Бегала на аборты чуть
ли не каждые две месяца. А вот у моей лучшей подруги все складывалось иначе. Она
бредила младенцем, строчила пеленки, но ничего не получалось. Тогда я придумала
неплохой вариант. Наши мужья были немного похожи- ми, оба статные, белозубые,
шумные, вот и посоветовала родить от моего. А какая разница? Мне не жалко, а под-
руге — счастье. Она долго сомневалась, переживала,
11 СогласноСвященномуПисанию,Сарабылаединокровнойсе- строй и женой Аврама.
41

Ирина Говоруха
а потом решилась. Вскоре родила мальчика, и мы про- должили дружить семьями. Я со
своим, правда, потом развелась, но совсем не по этой причине.
Акация и Сергей познакомились в относительно сы- том тридцать пятом году. Как раз
массово открывались фабрики-кухни, предлагающие гражданам невиданное дельфинье и
тюленье мясо, блюда из одуванчиков и сои. Разрешили ставить новогодние елки и
запустили трол- лейбусное движение. Появились пивные «американки» с высокими
стойками. В них звучали патефоны или по- скрипывал баян. В вино-водочных глаза
разбегались от белых и красных сухих вин, коньяков, настоек, консер- вов, сыров,
колбас, печенья и карамели в обертке и без. Помимо всего прочего предлагали спички,
папиросы, сахар, горчицу, чай. Любой желающий мог пригубить наперсток ликера,
закусить пряником и выкурить папи- росу, будто поставить восклицательный знак.
Горожане пытались идти в ногу со временем и друж- но избавлялись от пузатых
комодов, шифоньеров и рез- ных столов, опасаясь ярлыка — «мурло мещанина»12. В моду
вошел спортивный стиль, и молодые люди натя- нули белые майки и шорты. Вступили в
гимнастические союзы и спортивные объединения, пропагандирующие здоровый образ
жизни. Женщины переобулись в туфли с открытой пяткой, но не сняли белые носки.
Массово делали перманентные завивки и акцентировали внима- ние на губах с красной
помадой. В витринах мелькали загадочные надписи типа «Только здесь вы узнаете, что
12 Из стихотворения Маяковского «О дряни».
42

Эсимде
такое „Эскимо-пай“. Тайна будет раскрыта». И ровно через месяц ленинградцы оценили
вкус нового мороже- ного на палочке, обандероленного в блестящую фольгу.
Распробовали блюда из тюльки, воблы и хамсы.
Город активно молодел и развивался. Начинал утро не громоздким «Интернационалом», а
веселеньким хитом Дмитрия Шостаковича — «Песня о встречном». Товарищ Киров
побеспокоился о настроении сво- их подопечных и добился, чтобы жители Ленинграда и
Ленинградской области просыпались под его люби- мую мелодию. Только намечался
рассвет, тут же из ре- продукторов раздавалась мощь тридцати скрипок, двух арф,
нескольких флейт, тромбонов, фаготов, туб и кон- трабасов. За ними вступал
человеческий хор с бодрым «Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает
река...»
Молодые люди познакомились в трамвае-американ- ке. Те ходили уже целый год и
продолжали впечатлять салонами, отделанными деревом, и сиденьями из нату- рального
дуба, стоящими вдоль стен. Казалось, в вагоны затолкали сквер со скамейками. Все
окна — сдвижные, можно было ехать, распевая песни. У Акации существо- вало этакое
трамвайное гадание: если подойдет вагон цвета вишни — повезет, если банально
красный — день будет хорошим, но без особых изысков, а вот если голу- бой — пиши
пропало, можно возвращаться домой.
В тот день Акация — без пяти минут доктор — заце- пилась каблуком о реечный пол, а
Сергей ее подхватил. Пригвоздил взглядом, заботливо растер щиколотку и чувственно
напел «Крутится, вертится шар голубой».
43

Ирина Говоруха
Девушка поблагодарила и безвозвратно попала в плен его баритона и рук, оставляющих
на коже пупырышки.
Вечером пригласил на танцы и с такой тщательно- стью начистил зубным порошком
парусиновые туф- ли, что после их па на танцполе остался белый круг. На следующий
день угостил мороженым — на проспекте 25 Октября открылись сразу два магазина.
Самым вкус- ным оказалось мокко и крем-брюле. Развлекал байка- ми. Выглядел
импозантно. В дождь щеголял по городу в блестящих, выстеленных войлоком галошах,
сшитых на фабрике «Красный Октябрь». После каждого, на его взгляд, удачного
выражения повторял емкое слово «ди- алектика».
Когда Акация впервые пришла к нему домой, по- разилась пестротой. На окнах —
ситцевые занавески с красноармейцами, убирающими хлопок, на столе — скатерть с
ткачихами. Постельное белье имело громкое название «буденовцы», а покрывало —
«шестеренки». На этажерке — гоночные автомобили. На стене — пла- кат с изображением
глобуса и человеческой ноги в глян- цевой галоше, обещающей прошагать весь земной
шар и не сноситься. Слоган соответствующий, в духе Мая- ковского: «Резинотрест —
защитник в дождь и слякоть. Без галош Европе сидеть и плакать».
Акация в модном крепдешиновом платье слегка брезгливо рассматривала этот по-
настоящему револю- ционный уголок и уже тогда поняла, что у Сережи нет вкуса и
нужно будет самой принимать решения.
Вскоре сыграли комсомольскую свадьбу без колец, но зато со штампами в паспорте, и
Акация переехала к Сергею. Навела уют. Прониклась уважением к со-
44

Эсимде
седям. Молодожены съездили на «Красной стреле» в жестком купейном вагоне в
свадебное путешествие (на мягкий денег не хватило) и целый день гуляли по столице.
Спустились в метро и проехали десять станций от Горького до Сокольников, выстояли
очередь в камен- ный мавзолей и посетили Государственный историче- ский музей.
Взглянули на саблю Наполеона Бонапарта и на самовар Михаила Кутузова. Затем снова
прыгнули в поезд и вернулись в Ленинград.
Сервис поражал воображение. Пассажирам на время пути выдавали шашки и шахматы.
Имелся буфет и те- лефонный переговорный пункт, с которого на станциях Бологое и
Малая Вишера можно было связаться с Мо- сквой, Лондоном и даже Парижем. Сергея
подобные возможности мало интересовали, все больше половые сношения, именуемые
кокетливым «чих-пых». Бли- зость скрипач ставил на первое место, а музыка, любовь,
чувство долга — все потом, потом. Главное — длинная, как меблировочная музыка Эрика
Сати13, прелюдия, а затем несколько десятков поступательно-возвратных движений,
исполненных на разный манер. Акация не сопротивлялась. Муж проделывал с ее телом
такое, что, казалось, еще один взлет — и она больше никогда не вер- нется на землю.
Весной тридцать шестого родилась Сашка. Акация лежала в одной палате с пловчихой
Клавдией Алеши- ной, которой лучшие газеты отдавали целые полосы.
13 Короткая музыкальная фраза или пьеса, сыгранная по кругу множество раз.
Например, достаточно однообразную пьесу Эри- ка Сати «Неприятности» рекомендовалось
повторять 840 раз.
45

Ирина Говоруха
Спортсменка лишь успела рассказать, что мамка кор- мила ее грудью до четырех лет, а
плавать она научилась в фабричной трубе с помощью надутой воздухом наво- лочки, как
вдруг непроизвольно застонала и отправи- лась в родовую. Санитарка прибежала через
двадцать минут:
— У Алешиной — ягодичник, у акушерки давление двести тридцать на сто сорок, доктор
как раз кесарит! Выручайте!
Пришлось бежать, принимать роды и тут же ложить- ся на место Алешиной.
Вскоре Саша отправилась в ясли, Акация вернулась на работу, и жизнь закрутилась еще
быстрее. Ползунки, ветрянки, открытие концертного сезона у папы, первая принятая
тройня у мамы. Еще одно замужество Марфы, запрет на аборты и резко выросшая женская
смертность. Отныне лишних грудничков находили задушенными, заколотыми шилом и
утопленными в уборных.
Снова весна, невский и ладожский лед, новый ро- яль у Фридерики, похоронка на сына
Пелагеи и статьи в прессе о том, что роды — это приятное и естественное
времяпрепровождение женщины. Патетический фильм «Сталинское племя». В нем ребята
физкультурники боксировали груши, прыгали на скакалках и просто шли молодцами. Все
как на подбор: с широкими плеча- ми, выпуклой грудью, крупными гениталиями и
детски- ми открытыми лицами.
Чаще всего Сашка играла у Пелагеи и с интересом разглядывала обстановку: деревянную
кровать, стулья в чехлах и обязательный абажур с бахромой. Вот как
46

Эсимде
написал о нем журнал «Общественница», так Пелагея и приобрела модную вещь. На
этажерке — два снимка: на одном — голый ребенок, лежащий на животе, толстой попкой
кверху, на втором — сидящая Пелагея с рассеян- ным взглядом, а позади хмурый муж.
Его тяжелая рука покоится на женском плече и, по всей вероятности, не дает
возможности ни охнуть, ни вздохнуть.
Белый бюст Ленина, Северные рассказы и брошю- ра Ворошилова «Будет ли война?». С
первой страницы утверждалось, что «вооруженные до зубов капиталисты готовятся к
неизбежному столкновению». Далее следо- вал чайный сервиз Ленинградского
фарфорового завода, подстаканники и пингвин с пингвиненком. Фирменная коробка
городской ниточной фабрики с разноцветны- ми вязальными нитками ирис, пришедшими на
смену кроше. Черная швейная машинка с резными узорами и белой ручкой. На самом
почетном месте — коллекция погибшего сына. Серебристый ГАЗ-А-Аэро, ГАЗ-60,
предназначенный для северных экспедиций, хлебная, пожарная и пивная машины.
Мотоциклисты, санитар- ная машина и автомобиль ГАЗ-М1 «Эмка». Пелагея ежедневно
протирала их от пыли и приговаривала:
— Ну что, сыночек? Отвоевал? Я не плачу. Честно, не плачу. Просто страсть как
обнять хочу.
Затем подмигивала притихшей девочке:
— Смотри, смотри, Сашенька, обиход у нас прост. Супруг по возвращении с прогулки
садился с газетой
под абажур и поджимал верхнюю губу к носу. Поучал: — Ты опять купила русака?
Сколько раз тебе го- ворить, что беляк на порядок вкуснее. Письма следует вскрывать
правильно. Что тебе стоит взять ножницы
47

Ирина Говоруха
и с того краю, где рисунок, аккуратно отрезать узкую полоску? А ты все рвешь, будто
безрукая.
Рассказывал, что зимнюю обувь целесообразно при- обретать летом, а летнюю — зимой,
фото следует делать только когда пребываешь в хорошем настроении, а пе- ред тем как
покупать куропаток, желательно как сле- дует разобраться в этом вопросе. У молодых
куропаток кожа на ногах желтоватая, у старых — темно-красная.
Пелагея кивала, называла мужа шпиёном и усажива- ла девочку на колени. Учила играть
на расческе:
— У нас тут все грамотные, на пиянинах балуются, а мы с тобой, Сашенька, сыграем
по-простому.
Прижимала к гребешку бумагу и выводила что-то скрипучее, но неизменно народное-
хороводное.
Весна в тот год выдалась особенно яркой, и к концу мая воздух прогрелся до
двадцати. На клумбах синели анютины глазки и источали нежный будуарный аромат.
Начался сев овощей, в Москве открылась выставка ме- теоритов, а на монетном дворе
во всю чеканили медали. Академик Цицин успешно обратил однолетнюю пше- ницу в
многолетнюю, и полным ходом шла подготовка к лермонтовским дням. На острове Вольный
открылась детская военно-морская база, а на киностудии «Мос- фильм» готовили
главную премьеру лета — лирическую комедию «Сердца четырех» с Валентиной Серовой в
главной роли.
10 июня в городе состоялся выпускной бал, и двад- цать тысяч нарядных школьников
пришли в Госнардом и заполнили все уголки сада. Посмотрели в Стеклянном театре
концерт, поиграли в шахматы под руководством
48

Эсимде
заслуженного мастера спорта Романовского и послуша- ли речь Героя Советского Союза
Чуйкова. На следую- щий день в парках с приличным опозданием зацвела черемуха, а в
понедельник 16 июня мама с папой отпра- вились на лекцию о жизни и творчестве
великого проле- тарского писателя Максима Горького. Саша сквозь сон слышала
шуршание маминой юбки, пыльцу духов и па- пино любимое: «А теперь чих-пых, чих-пых,
чих-пых...»
Жизнь в Ленинграде била ключом. Строились ре- месленные училища, фабрика смычковых
инструмен- тов и Дом полярника. На Ленхладокомбинате присту- пили к выпуску новых
сортов мороженого, и горожане оценили пломбир в вафельных стаканчиках. Дмитрий
Шостакович писал одну симфонию за другой, а Исаак Бродский — портреты
большевистских лидеров. Осо- бенно ему удавался Ленин на фоне Кремля, Волхостроя,
Путиловского завода и Красной Армии, берущей курс на Польский фронт. Между
Германией и СССР шел культурный обмен, и на сцене берлинской Штаатсопер
пользовалась успехом опера Глинки «Жизнь за царя».
То роковое воскресное утро задержалось на несколь- ко часов. Небо, привычно
затянутое облаками, выгля- дело заезженным и избитым. Легкий западный ветер
тормошил Неву, и та, пританцовывая и экспрессивно подергивая плечами, направлялась
к берегу каскадом оборок.
Ветер заученно обдавал сыростью Петропавловскую крепость, Дом с саламандрой
инженера Веревкина, ще- дро отделанный гангутским красно-розовым гранитом, и
восьмиколонный Дом кино с фруктовой гирляндой на
49

Ирина Говоруха
крыше. Он до сих пор стыдился первой премьеры — на- спех слепленного фильма
«Уплотнение».
Термометр показывал плюс восемнадцать. Ночью прошли грозы, вымыв улицы и проспекты
гигантской шваброй. В кинотеатре на улице Михайлова шел фильм «Чапаев». На всех
афишных тумбах красовались пла- каты новой ленты «Антон Иванович сердится». Обув-
ная фабрика перешла на пошив летних сандалий и ту- фель, и в газете появилась
хвастливая заметка о том, что ежедневно с конвейера сходит двадцать тысяч пар
обуви. На Крестовском острове намечались соревно- вания по теннису, а вечером
планировался массовый велопробег, участником которого мог стать всякий
физкультурник, имеющий письменное разрешение от врача.
Газеты напоминали о самом длинном дне в году и о самой короткой ночи. Вот только
никто даже пред- ставить себе не мог, насколько увеличится ленинград- ская ночь.
До самого завтрака Сашка обдумывала родитель- ский разговор. Вспоминала Ленина,
медузу и какую-то женщину со вкусным именем Груша. Играла со своим гуттаперчевым
пупсом и нетерпеливо поглядывала на дверь — ждала маму с завтраком. Никто из
жильцов не ел на кухне, разве что по особым случаям. Папа суетил- ся. Выглядывал во
двор, пересчитывал свои рубашки и носки. Бегал кому-то звонить и возвращался с
наспех припечатанной улыбкой.
Из кухни аппетитно пахло. По воскресеньям Пела- гея пекла пирожки со щукой, Авенир
Иванович жарил
50

Эсимде
корюшку, Марфа варила рассольник с картошкой, пер- ловкой, солеными огурчиками и
непременно добавляла льезон 14. Фридерика в кои веки нарезала винегрет с рас-
пластанной сельдью, дольками — морковь, картофель, соленые огурцы и лук.
Акация, Сергей и Сашка вышли на улицу ближе к полудню. Мама — в крепдешиновом
платье и кожа- ных туфлях, папа — в костюме. Он всегда одевался ще- гольски. Саша —
в коротеньком сарафане, демонстриру- ющем трусики, ведь всем известно: чем короче
одежда, тем удобнее играть. Мама никогда ничего не покупала на вырост, и девочке не
приходилось закатывать штани- ны и рукава.
Хорошего настроения хватило ровно до первого ре- продуктора. Он висел высоко, а
голос в нем, будто об- валянный в белой булке, все куда-то карабкался, но по-
стоянно соскакивал. Взбирался и снова падал. Молодая семья остановилась, проглотила
сказанное и как по ко- манде, не сговариваясь, повернула обратно. Мама шла на
носках, словно по только что укатанному асфальту, опасаясь за сохранность каблуков.
Папа откашливал- ся, видимо, пытаясь избавиться от рупорных хлебных крошек,
облепивших гортань. Девочка попыталась по- чесать спину о мамин локоть, а потом
крепко прижала ее ладонь к своей прохладной щеке.
Детвора гоняла тряпичный мяч. Дети постарше пре- бывали в оживлении. Радовались
окончанию будней и началу героической эпохи. Лезли на деревья, чтобы
14 Жидкая смесь яиц, молока и воды или желтков и сливок; обе- спечивает связку
пищевого продукта.
51

Ирина Говоруха
получше рассмотреть вражеские самолеты — вдруг те собьются в стаи. В этот момент
испуганная женщина в одной водянистой комбинации выскочила из подъезда и закричала:
«Дети! Срочно домой!» Ее крик напомнил вопль чайки, учуявшей близость шторма, и
стало не по себе. Мимо прошел дворник в чистом белом переднике и почему-то в
противогазе. Из-за угла вынырнули воен- ные и взбудоражили улицу маршем. Девочка
спросила невпопад:
— А кто такая Груша?
Папа уставился на свои ботинки, а мама присела на корточки и улыбнулась. От улыбки
кожа почему-то сильно натянулась и треснула в уголках губ:
— Груша, доченька, это очень сладкий фрукт, ког- да-то называемый «хрушей». Он
сладкий, сочный, улуч- шает настроение.
Затем с издевкой в голосе обратилась к Сергею:
— Правда,Сироженька,настроениеунасхотькуда?
В тот день коммунальная квартира собралась за об- щим столом. Авенир Иванович сидел
прямой и белый от обрушившихся переживаний. Пелагея, привыкшая ко всему, уже
пережившая самое страшное, даже бровью не вела. Молча накрывала на стол, помешивала
в ка- стрюле ленивые щи и бормотала:
— Ничего-ничего, пообвыкнем. С бедой нужно ночь переспать.
Ее муж восседал красный, видимо, разбитый высо- ким давлением. Фридерика, впервые
без бус и в берете, надетом задом наперед, возбужденно крутила радиоточ- ку. Марфа
в неуместно нарядном платье с подкладными
52

Эсимде
плечами и тюрбаном на голове тихонько плакала. Все испытующе смотрели на
краснолицего оратора и терпе- ливо ждали, когда соберется с мыслями. Тот выглядел
как после бани:
— Конечно, мы все это предвидели. Предчувство- вали вражескую провокацию и
понимали, что две мощ- ные машины, такие, как СССР и Германия, двигаются навстречу
друг другу на запредельной скорости, и стол- кновение неизбежно. В школах вовсю
учили военному делу, вот только почему-то были уверены, что воевать будем на
территории врага.
Жильцы как по команде подались вперед, боясь упу- стить хоть малейшую подробность:
— Насамомделемыдостаточнокрепкостоимнано- гах. У нас хорошо развита промышленность
и прекрас- но подготовлена армия. Чего только стоят танк Т-34 и штурмовик Ил-2. Так
что броня крепка. Думаю, война закончится, прежде чем успеем испугаться. Максимум,
через две недели.
За столом одобрительно выдохнули и пришли в дви- жение. Женщины метнулись к плитам,
и каждая сняла с огня свой давно вскипевший чайник. Достали из тум- бочек
магазинное и сбивное домашнее печенье. Сергей хлебнул из первой попавшейся чашки,
потрогал паль- цами обожженные губы и сделал резкое движение, на- поминающее
спиккато15. Фридерика поднесла ко рту ложку варенья и так широко открыла рот, что
присут- ствующие с легкостью могли пересчитать все ее зубы.
15 Музыкальный штрих, используемый на струнных смычковых инструментах. Извлекается
броском смычка на струну; получа- ется короткий отрывистый звук.
53

Ирина Говоруха
По радио звучали военные марши. Саша неожиданно для всех вскочила и обняла папины
колени:
— Папочка, умоляю, не уходи!
Тот просверлил жену взглядом:
— Вотвидишь,иненужноничегопридумывать.Все
очень удачно сложилось. Акация закашлялась:
— Я не хотела.
— Я тоже не хотел.
Позже, когда жильцы разошлись по комнатам, Ака- ция с Сергеем по привычке прижались
висками в вечно темном коридоре и спутали пульсы. Саша услышала, как мама шепнула:
— Ненавижу!
Папа улыбнулся в ответ:
— Зря. Я все еще тебя люблю.
— Что ты намерен предпринять?
— Каждый должен заниматься своим делом. Ты —
принимать роды, я — играть. — Кому?
— Была бы музыка, а слушатели найдутся. Вот Шо- стакович пишет свою симфонию и вряд
ли захочет ме- нять клавиши на оружие. Чем я хуже Шостаковича?
Фридерика, шествующая в клозет, уцепилась за по- следнюю фразу и задушевно пропела:
— Ничем, Сироженька. Где ты, а где какой-то Шо- стакович.
Затем не выдержала и выплеснула на изменника всю свою ярость, ведь слух об их
расставании прокатился коммунальной квартирой молниеносно:
54

Эсимде
— Врядлимыстобойещесвидимся,поэтомузапом- ни: ты — никто. Всю жизнь проведешь на
вторых рядах и даже если выучишь и сносно исполнишь сложную партию, дирижер все
равно пожмет руку не тебе. Он по- благодарит первую скрипку.
Сергей покрутил пальцем у виска, но Фридерика не унималась:
— Даже путевые обходчики, стучащие по вагонным колесам молотками, имели музыкальный
слух лучше, чем у тебя.
Саша попыталась протиснуться между родителями, но мешал раздутый чемодан.
На улицу вышли под вечер, когда горизонт затянуло первыми сумерками, чисто каменным
углем, вот толь- ко мама улыбалась вместо того чтобы плакать. Сергей наспех их
обнял и поспешил перейти дорогу. Не вы- держал и оглянулся. Акация подняла ладонь и
сделала «козу рогатую», что означало «поторапливайся». Тот послушно засеменил, но
снова дернулся своей коротко стриженной головой. Женщина умоляющим голосом
попросила:
— Хоть ты помаши ему, а то видишь, ждет. Саша закрыла лицо руками и зарыдала.
На следующий день с самого утра поднялся ветер, онемело радио и исчезли стрижи. На
крышах появи- лись прожекторы, норовящие превратить небосвод в ученическую тетрадь
в косую линию. Улицы заполо- нили военные на лошадях и люди с красными повяз- ками.
Растерянные горожане обсуждали две новости: еще непонятную войну и открытие
движения по новому
55

Ирина Говоруха
автобусному маршруту No 10, связывающему площадь Растрелли с проспектом Маклина.
Некоторые возму- щались дороговизной билета в целых семьдесят копеек.
Большинство ринулось скупать продукты, и под каждым магазином вытянулись волнистые
линии оче- редей. Толпились у сберкасс, пытаясь изъять все сбере- жения. По
Некрасова до кондитерского отдела — мамы с детишками. В одни руки давали по
килограмму, и за день продали даже залежавшиеся какао «Золотой яр- лык» и дорогущий
фигурный шоколад за семьдесят пять рублей. К вечеру на прилавках осталась лишь
соль. На афишах театра имени Кирова чья-то решительная рука перечеркнула красным
оперу «Лоэнгрин», а поверх на- писала «Иван Сусанин». Ведь как можно слушать вра-
жескую музыку и аплодировать?
По проспекту, заняв всю его ширину, тянулись не- скончаемые колонны красноармейцев
с вещмешками, скатками шинелей и винтовками за спиной. На фронт забирали всех, даже
слабовидящих. Шутили: «Нем- ца рассмотришь — убьешь». Парни шли нога в ногу во
главе со своими командирами. Прохожие замирали и с тревогой провожали каждую
оболваненную голову. Неожиданно из всех подъездов стали выскакивать жен- щины с
бидонами, чашками, ведрами, полными холод- ной воды. Будущие защитники с
благодарностью пили, не выходя из колонн. Ленинградки прочесывали глаза- ми их
ряды. Искали братьев, коллег, знакомых.
Приготовления к войне начались сразу, и во дворах выросли горы песка. Взрослые
насыпали их в кастрюли, чайники, тазы и носили на чердаки и к витринам магази- нов.
Доверху забивали мешками оптику «Очки и пенсне
56

Эсимде
по рецептам врачей» и закусочные. Точно так же посту- пали с памятниками. Через
несколько дней появились плакаты с изображением хорошо сложенной женщины,
призывающей всех ленинградок изучать производство и заменять рабочих, ушедших на
фронт. Дама фигури- ровала в рубашке в тонкий рубчик с лямками подтяжек и с очень
неудачной стрижкой. Казалось, волосы намо- тали на локоть, а потом отсекли топором.
К подобным призывам давно привыкли, так как периодически им бросали клич сложить в
коробки для рукоделия игол- ки с кружевами и осваивать тракторы. Брать курс на
авиацию. В стране популяризировался образ девуш- ки с характером, как в фильме
«Дочь моряка». Акация называла подобное пошлостью, а потом обнимала дочь и шептала
поверх тугих светлых кос:
— Сашенька, что бы ни случилось, помни, ты де- вочка! Не тракторист, не танкист, не
всадник и даже не сварщица. Ты прежде всего женщина и только потом все остальное.
Никому не разрешай превращать себя в бес- полое существо, способное лишь послушно
выполнять команды и размахивать молотком.
Саша слушала и тыкалась в теплый материнский живот. Искала потерянный покой.
Мечтала проснуться, и чтобы все было по-прежнему: мама возвращается с ра- боты
воодушевленная рожденной двойней, а папа, пах- нущий одеколоном и чем-то полынным,
дарит ей белые нечесаные цветы.
Июль выдался жарким. Температура поднималась до тридцати, поэтому спали с открытыми
окнами. В ти- пографии имени Володарского стали печатать хлебные
57

Ирина Говоруха
карточки, планируя регулярно менять шрифт, сетку, цвет. К концу месяца началась
эвакуация, и первым де- лом вывозили специалистов и рабочих заводов с семь- ями, а
также государственные и научные учреждения, сокровища Эрмитажа, Русского музея и
пригородных дворцов. Детей отправляли в эвакуацию без родителей, и матери, с
которыми проводили широкую разъясни- тельную работу, молча пришивали к одежде
лоскуты с домашними адресами, наспех целовали упругие розо- вые щеки и вручали с
собой по две-три плитки шоко- лада. Дети расправлялись со сладостями еще до отхода
поездов.
Малышей от двух лет собирали на Дворцовой пло- щади и определяли в машины «черные
вороны». На Варшавском вокзале усаживали в обычные дачные ва- гоны: на сто человек
— одна нянька и один руководи- тель. Большую часть отправляли в отдаленные районы
Ленинградской и Новгородской областей: Крестецкий, Валдайский, Мошенской, Демянский
и Лычковский. Туда, где находились традиционные места детского от- дыха —
пионерские лагеря с дачами. Вот только, как оказалось, навстречу войне.
Утро четверга в детском саду началось с суеты. Вос- питательницу вызвали к
заведующей, и та вернулась опухшая от слез. Объявила: «Мы едем в большое путе-
шествие». Потом схватила мешок и стала заталкивать в него игрушки. Далее явился
парикмахер с машинкой и всех мальчиков обрили наголо. Когда настал черед девочек,
поднялся крик. Модницы крепко держались за свои челки, банты, косы и вопили:
«Пожалуйста, не нужно! Меня теперь мама не узнает».
58

Эсимде
В этот момент подошли автобусы, и со стрижками пришлось повременить. Нянечка
пыталась собрать со столов недоеденный после завтрака хлеб, но ее осекли коротким:
«Не положено!» Малышня, построившись парами, нетерпеливо заходила в салон и дралась
за ме- сто у окна. Ехала, разглядывала взбудораженный город, окрыленных и крепко
спящих львов. Бегущих, шагаю- щих, плачущих. Когда показался людный вокзал, дети
притихли. Боязливо заходили в вагоны и постоянно за- давали один и тот же вопрос:
— А где моя мама? Когда она меня заберет?
На перроне было не протолкнуться: провожающие, отъезжающие, носильщики. Нервные
женщины и муж- чины. Голубокожие от раритетного солнца дети. Тюки, узлы, свертки.
Что-то потерявшие и потерявшиеся. За- плаканные и не к месту веселые. Косы-
корзинки, соло- менные шляпы, платочки на плечах и сыпучая летняя пыль, зудящая в
горле.
Неожиданно, расталкивая всех локтями, пронеслась дама в белом халате. Она
неестественно запрокидывала голову и кричала, краснея лицом. Кричала долго, на-
стойчиво, безостановочно. В какой-то момент в их пере- полненный вагон влетело
натужное:
— Са-ша! Саша! Александра Виноградова!
Дети ожили:
— Так это же твоя мама! — и прижали девочку
к стеклу.
Саша с большим удивлением рассматривала свою
самую лучшую в мире маму, у которой растрепалась прическа и широко распахнулся
халат, под которым привычно пестрели цветы. Женщина потеряла одну
59

Ирина Говоруха
туфлю, но даже не заметила этого. Носилась по перрону и барабанила кулаками во все
окна. Увидев дочку, рас- кинула руки и потребовала:
— Откройте! Немедленно откройте окно!
Воспитательница трусливо выполнила ее прось- бу, и Акация без особых церемоний
схватила дочку за лямки сарафана и вытащила на перрон. Завыла, заце- ловала,
рассыпая по вискам искры. Молоденькая вос- питательница, тотчас позеленевшая и
подурневшая, возмутилась:
— Что вы себе позволяете? Вы что, умнее всех? Это распоряжение свыше. Приказ.
Акация моментально пришла в себя и спросила с та- ким достоинством, будто не
упражнялась минуту назад в челночном беге, а все это время вела прием в кабинете и
отчитывала барышню, явившуюся впервые на осмотр на тридцать шестой неделе:
— Скажите, пожалуйста, у вас есть дети?
Воспитательница с круглыми совиными глазами за- держалась в ответом:
— Еще нет. А что?
Мама улыбнулась на этот раз снисходительно и еще раз припечатала губами Сашкин нос:
— Вот когда будут, тогда и продолжим разговор.
Вагоны качнулись, и из них донесся нестерпимый детский плач. Тут же, скрипя и
цепляясь за родной пер- рон, потянулся караван, заполненный несмышленыша- ми, не
умеющими шнуровать ботинки и толком гово- рить. Панамки, плюшевые зайцы, куклы и
грузовики. Искривленные от крика рты. Ручейки слюны на под- бородках. Полные
бессилия глаза. С собой — одна пара
60

Эсимде
трусиков. Из продовольственных запасов — только би- дон воды. Дети визжали от
безысходности, и хотелось вручную остановить состав. Успокоить, остудить горя- чие
макушки, раздать крох матерям. Одна из эвакуиру- ющихся с заводом уточнила у
проводницы:
— Куда везете детей?
Ответ унесло ветром в сторону, но любопытная ма- дам успела выхватить несколько
слов и медленно опу- стилась на чемодан:
— Куда-куда? Там же идут бои...
Стоящая рядом дородная матрона в парадном душ- ном платье щелкала семечки:
— Не сейте панику. Правительство лучше знает.
Вечером на кухне собрался совет жильцов. Акация стояла в центре и казалась
прозрачной. Держала дочь за руку и не спускала с нее глаз. Затем со свистом глотну-
ла еще сытного, наваристого кухонного воздуха и тор- жественно начала:
— Товарищи! Сашин садик сегодня эвакуирова- ли, и теперь девочка все время будет
находиться дома. У меня дежурства, сами понимаете, женщины не могут повременить с
родами, поэтому, возможно, кто-то готов в дни моего отсутствия за ней присмотреть?
Марфа, Пелагея, Фридерика и Авенир Иванович не сговариваясь дружно ответили:
— Я!
В этот момент раздался грохот, и вбежала соседка сверху. Увидев Сашу, оторопела:
— А твоя что, не уехала? — Нет, я не пустила.
61

Ирина Говоруха
Женщину будто завели ключом:
— Что ты себе думаешь? Почему ребенка не спаса- ешь? Все держишь возле своей юбки?
Ты бы видела, каких несли в вагоны — лысых, беззубых, с пустышка- ми. В ползунах,
шапках на вырост и пальто. Сажали на лавку, целовали в темечко и выбегали. Те в
окна: «Мама! Мама!» Только нужно проявлять твердость. Сказала ехать — значит,
ехать. Лично наблюдала, как мальчонке мамаша заголила рубашечку и тушью на спинке и
животике вывела его имя, фамилию, имена родителей и домашний адрес. А твоя —
большая дева- ха! Целых пять лет! Может ехать сама хоть на Север- ный полюс, хоть в
Краматорск. Я на тебя пожалуюсь. Сообщу куда следует.
Акация слушала, постукивая ладонью по столу, будто пыталась поделить монолог на
ровные части. Успокоить ее слишком участившийся пульс. Когда женщина решила пойти
по третьему кругу и опять на- чала описывать и вокзал, и мамаш, и какие-то особые
ботиночки, не выдержала:
— Маруся, ты своих отправила?
Маруся поперхнулась слюной, и из глаз брызнули слезы:
— Отправила.
— Двоих?
— Нуда.
— Вот и молодец. А я свою никуда не отправлю.
Во-первых, потом не найду, во-вторых, никто не станет ее любить и заботиться так,
как родная мать. Это тебе понятно?
— Непонятно. Государство позаботится лучше.
62

Эсимде
Акация отвернулась спиной, всем своим видом по- казывая, что разговор окончен.
Пелагея двинулась на соседку с миской, полной рыбьих пузырей. Авенир Ива- нович
дрожащей, но все еще галантной рукой впервые в своей жизни указал женщине на дверь.
Фридерика нервно затянулась, и сигарета больше не вздрагивала между пальцами
ромашковым стебельком.
Лето получилось слишком коротким. Одни уезжали и спешно диктовали поручения,
просьбы, адреса бли- жайших родственников. Другие оставались. Ленинград- цы
держались за жилье, понимая, что по возвращении у них больше не будет своего угла.
Через неделю вернули десять вагонов вывезенных детей. Исхудавших, заикающихся, с
поносами и тяже- лыми ранениями. Их никто не встречал. Отцы и матери все силы и
время отдавали фронту. Собаки, оставлен- ные эвакуировавшимися, рыскали по помойкам
и выли. От этого воя становилось не по себе, и горожан упрямо преследовали дурные
предчувствия.
В небе появились заградительные аэростаты — воз- душные шары на тросах, мешающие
самолетам летать низко. В Эрмитаже зияли пустые рамы с привычными подписями:
Рембрандт «Святое семейство» и «Разго- вор». Еще месяц назад над табличкой «синела»
комна- та, и женщина в черном халате что-то отвечала только проснувшемуся мужчине,
но теперь всем было не до живописи. Не до завивок, платьев и нарисованных по
последней ленинградской моде сердечек на губах.
Новости доходили искаженными, и наступило вре- мя слухов. Поползли сплетни о
врагах, разгуливающих
63
Ирина Говоруха
в форме работников милиции или в штатском и пыта- ющихся взорвать важнейшие пункты,
поджечь колхо- зы, повредить радиосеть, телеграф, телефон. Устроить панику,
завербовать новых агентов и шпионов. Остано- вилась обувная фабрика «Скороход».
Ввели карточки, и закрылись все коммерческие магазины. Появилась военная цензура, и
в письмах запретили жаловаться и ныть. Послания с намеком на пораженческие настро-
ения не доходили до своих адресатов. Радиовещание стало круглосуточным, и все чаще
в нем прятался сер- дитый мужской голос. Пелагея целыми днями рыскала по городу,
запасаясь продуктами. Авенир Иванович, постаревший и уменьшившийся в росте,
одобрительно кивал:
— Все правильно, голубушка, все правильно. Ленинградцы всегда слыли наивными и
легкомыслен- ными людьми. Ходят в магазины налегке и берут про- дукты на два дня.
Двести граммов сыра, полбуханки хлеба, два колечка колбасы. Сейчас нужно скупать
ке- росин, соль, спички и продукты с длительным сроком годности: крупы, сухари,
макароны.
Фридерика отворачивалась к стене и непривычно помалкивала. Она все еще
редактировала ноты и пре- подавала в музучилище.
Город изо всех сил пытался казаться прежним. Про- должали ходить трамваи, тряслись
грузовики с хле- бом, горели фонари, жарились плюшки и гудели сушу- ары16 в
парикмахерских. В пельменных еще валил от
16 Оборудование для бережной сушки волос в парикмахерской, салоне красоты.
64

Эсимде
тарелок пар, и кисло пахло уксусом, а в продуктовых отоваривали чаем, сигаретами,
крупой. Еще работали магазины, театры, зоосад, а в кинотеатре шел фильм «Боксеры».
В сберегательную кассу захаживали муж- чины в белых рубашках с закатанными
рукавами. Женщины еще рожали здоровых карапузов, а их груди наливались молоком.
Марусю она узнала с трудом. Соседка шла по улице Щедрина и охотилась за собственной
тенью. Периоди- чески прикрывала голову двумя исцарапанными рука- ми и норовила
спрятаться под фонарь или магазинный козырек. В ее растрепанных волосах запеклась
кровь. Сандалии держались на одной лямке. Поравнявшись с Акацией, посмотрела
исподлобья и шикнула:
— Не переживай, и тебя догонит! Клянусь!
На следующий день в роддоме рассказали о случив- шемся на станции Лычково. Одна из
коллег, нервно и глубоко затягиваясь, то с конца, то с самого начала пыталась
воссоздать масштабы трагедии. При этом икала, остервенело дергала себя за шиньон и
растирала глаза, накрашенные сапожным воском.
Как оказалось, дети ехали без одежды и запасов еды. Двенадцать вытянутых вагонов.
Их собралось так много, что первое время сидели по очереди, да еще на каждой
станции и полустанке подбегали родители и умоляли взять только одну Любочку или
братьев-по- годок. Умеющих ходить сажали на подножки, ползаю- щих передавали через
окна. Брали всех, даже годова- лых. Брали, покуда не собралось две или даже целых
три тысячи детей. Точно не считали. Было не до этого.
65

Ирина Говоруха
Поезд двигался затрудненно, пропуская военные эшелоны. Больше стоял, чем вздрагивал
и тыкался но- сом в синюю мерцающую даль. Бесконечно сдавал на- зад, цепляя
колесами сгущенный летний воздух, и еще больше натягивал собственный блуждающий
нерв.
В дороге детей не кормили, и за восемь бесхлебных дней у многих выросли крылья. На
станции Лычково, что в трехстах километрах от Ленинграда, впервые вы- садили, чтобы
налить по тарелке супа, но, когда малыши возвращались в вагоны, началась бомбежка,
невзирая на отметку состава красным крестом. Дети метались, размазывая то, что
выпало из штанишек. У многих от шока и страха началась медвежья болезнь 17.
Никто не мог вспомнить, сколько налетело самоле- тов. Одни утверждали — два или
три, другие — двад- цать пять. Запомнилось только, что планировали они низко,
практически задевая электропровода, и при- цельно расстреливали мелькающие рыжие и
русые завитки. Панамки, шапочки, затертые от долгой носки воротники. Справившись с
задачей, стервятники за- драли железные носы и со спокойным сердцем развер- нулись
на базу, предвкушая заслуженный обед: полто- ра килограмма отварного картофеля,
говяжье жаркое и суп из консервированных овощей.
Станция замерла от пережитого. На дубовых и ака- циевых ветках болтались стопы,
плечики, лоскуты. Вороны кружились низко и предвкушали свое пир- шество. Жара
стояла, как в аду, останки разлагались
17 Состояние,прикоторомнафонестрессаучеловеканачинает- ся понос.
66

Эсимде
слишком быстро, и местные женщины протяжно выли, собирая то, что осталось от детей.
Через пару дней на станцию Лычково приехали ма- тери. Одни бродили между
окровавленных путей, мед- ведей с погремушками и оглушали мир потусторонни- ми
птичьими голосами. Другие, движимые призрачной надеждой, бежали в лес и подрывались
на минах. Тре- тьи топились в реке Полометь. Остальные тихо сходили с ума и
несказанно радовались. Мотали из тряпок кукол и качали их до самого Ленинграда.
К концу августа привычно похолодало, Нева по- скучнела, а небо все чаще
раздражалось косохлёстами. В магазинах почти не осталось продуктов, у горожан —
велосипедов, их отобрали для нужд фронта. Ввели за- прет на пользование
электроприборами и ограничили выдачу керосина до двух с половиной литров. Шпиль
Петропавловского собора спрятался под серым чехлом, особо ценные дома — под
маскировочными сетками. На улицах исчезли зонты и яркие афиши. Испарилось цер-
ковное золото, используемое немцами в качестве ориен- тиров. Купола закрасили
специальной краской и укута- ли в парусину. Пурпурный Зимний стал седым.
Земля превратилась в траншеи и окопы. Витрины укрылись под досками, а окна — под
полосками из газет, наклеенных крест-накрест. Кто-то пустил слух, что та- кая
хитромудрая конструкция сохранит стекло в случае бомбежки, вот только Сашку
подобная аппликация пу- гала. Поэтому мама разрешила ей вырезать «Айболита» и
украсить окна пальмами, орлами, китами и доктором, скачущим на мохнатом волке.
67

Ирина Говоруха
В один из еще летних, но уже нестерпимо сырых вечеров Пелагея постучала в комнату
Акации. Та уже натянула ночную сорочку и собиралась немного почи- тать. Сашка
наблюдала едва намеченные, будто через сложенную вчетверо марлю, сны.
Женщины присели за столом и соприкоснулись лба- ми. Пелагея заплакала и тут же себя
оборвала. Заикну- лась о десяти неделях и начала загибать непослушные пальцы.
Акация шевелила губами вместе с соседкой, и сквозь дрем доносилось мелодичное:
— Июнь,июльили—оГосподи!—май?Так,давайте еще раз. Какой срок?
— Уже больше десяти недель.
— А точнее?
— Двенадцать. Акация присвистнула:
— Чего же вы ждали? Что само рассосется?
Пелагея выудила из кармана носовой платок, напо- минающий снежный шар, а потом
смутилась и засунула обратно.
— Не знаю. Думала, поднатужусь, передвину шкаф, принесу с рынка мешок картошки, и
он потихоньку оторвется. Да и боялась кому сказать. Мне сорок пять, мужу —
пятьдесят. Стыдно-то как! Может, выпить ка- кие-то травки?
Акация побледнела.
— Вы понимаете, о чем меня просите? За аборты — уголовная ответственность. Мне
грозит год тюрьмы, а если что-то пойдет не так, то целых восемь. Это серьез- ная
процедура: возможно кровотечение и даже останов- ка сердца.
68

Эсимде
Пелагея оробело кивнула, подхватилась и зашаркала к двери.
— Что вы намерены делать?
— Попробую вскрыть сама.
Акация постучала напряженной ладонью по столу: — Несмейте!
Лучшепоищитеквартиру.Явсесделаю. Через несколько дней женщины шли под руку в на-
правлении Мойки. Не разговаривали, не смеялись, не гла- зели по сторонам. В
продуктовой сумке у одной позвяки- вали инструменты, у другой мягко шуршали
простыни, пеленки, сменное белье. Одна полагалась на науку, вто- рая — на Бога.
Первая в десятый раз мысленно открыва- ла шейку и вводила нож-кюретку, напоминающий
петлю с острым краем. Разрывала водный пузырь и расчленяла плод на части.
Раздавливала голову щипцами и вздраги- вала от хруста костей. Выскабливала полость
до скрипа. Вторая не смела в таком грешном деле молиться. Наобо- рот, просила у
Всевышнего самой нестерпимой боли.
Вернулись под вечер смертельно бледные. Акация первым делом юркнула на лестницу
покурить, Пела- гея — на кухню. В этот момент вошел муж, смерил су- пругу
недовольным взглядом и сделал замечание:
— Нехорошо... Опаздываешь с ужином на целых де- сять минут. А у меня, между прочим,
язва.
С первых дней сентября расточительно рассыпалось древесное золото, и тополя с
помеченными верхушка- ми, будто опущенные в гуашь, вытянулись по стойке смирно. В
Петергофе почернели шишки черной ольхи, а в парке имени Ленина, именуемом по
старинке Алек- сандровским, разлегся жженый янтарь. Неву бороздили осунувшиеся
листья и плотные белковые туманы. Ими
69

Ирина Говоруха
хотелось наполнить кондитерские мешки, украсить бордюры и перила розами, звездами и
морскими ракуш- ками. Всюду пахло сухой горчицей, мелкой ромашкой и зелеными, не
успевшими набраться сока, яблоками. Полынью, неопределенностью, войной.
В один из вечеров метроном припустился галопом, затем зарыдала сирена, вдали что-то
громыхнуло, и люди бросились врассыпную. Мелькали мыски, пятки, белые носочки.
Матери бежали с детьми, тряся тех, словно гру- ши. Дети беззвучно плакали, широко
открыв розовые, заевшиеся манной кашей, рты. Казалось, куда-то устре- мился целый
город с заводами, церквями, дворцами и пароходами. Со всеми невскими рукавами и
каналами. С только ему присущим опечаленным небом. Взвинчено лаяли собаки. Сыпались
крошкой стекла. Кричали поте- рянные в суматохе дети: «Мама! Мамочка! Я здесь!»
Акация схватила Сашу на руки, прижала к себе, будто хотела срастись с дочерью
кожей, и попыталась перекри- чать свой и ее страх:
— Не бойся, это такие учения! Слышишь меня? Это просто взрослая игра.
Вместе с Марфой они спустились в бомбоубежище и с трудом нашли свободное место.
Марфа сидела в об- нимку с небольшим мешочком чечевицы и не могла вспомнить, зачем
захватила сплюснутую крупу с собой. Авенир Иванович прятаться наотрез отказался, а
Фри- дерика как раз слушала в театре музкомедии «Летучую мышь».
Какая-то дама уважительно держала перед собой га- зету и читала обращение Сталина
еще от третьего июля. На весь подвал раздавалось ее торжественное:
70

Эсимде
— Советские патриоты и патриотки! Изучайте во- енное дело! Готовьтесь стать умелыми
защитниками Родины! Да здравствуют народные мстители — от- важные советские
партизаны и партизанки! Рабочие и работницы, инженеры и техники предприятий, изго-
тавливающих вооружение и боеприпасы для фронта! Работайте с удвоенной энергией! Все
для фронта, все для победы!
Женщины и девушки! Овладевайте мужскими про- фессиями, заменяйте мужчин, ушедших на
фронт! Изу- чайте дело противовоздушной и противохимической обороны, санитарное
дело, связь! Помогайте Красной Армии громить немецко-фашистских захватчиков!
Саша слабо понимала смысл зачитанного и ждала, чтобы ораторша замолчала. Акация,
почувствовав ее напряжение, объявила сказку. Зареванные, наспех оде- тые детишки
сползли с материнских колен и подошли поближе, чтобы послушать о снежной королеве,
раз- бившемся на мелкие осколки зеркале и северных мон- страх. Окунуться в
привычный мир чудес.
Акация рассказывала с воодушевлением, ста- раясь придать собственному голосу толику
мягко- сти и покоя. В итоге нечто чудесное, оформленное в большой светящийся шар
поднялось вверх и осве- тило бомбоубежище огромной праздничной люстрой. В ней
роились белые пчелы и дружили дети по имени Герда и Кай.
Женщина, сидящая рядом, покосилась:
— Ишь, певица! Откуда силы берешь? Мне сейчас не до сказаний. Тут выжить бы и не
сойти с ума.
— Просто у меня дочь.
71

Ирина Говоруха
Тетка в надетых на босую ногу мужских туфлях фыркнула:
— Вот невидаль. У меня их трое.
Акация задержала взгляд на почерневшем потолке, одинокой угасающей лампочке и с
нажимом объяснила: — В моей жизни осталась только дочь. Поэтому я сделаю все
возможное, чтобы она не запомнила войну. Ей еще жить, учиться, любить, рожать
малышей. Я хочу
ее сберечь для более возвышенных целей.
Женщина подвигала своими гигантскими каблука-
ми-подковами:
— Надо же как завернула! А я своих шалопаев вос-
питываю подзатыльником и не рассовываю войну по карманам. Не прячу под юбкой. Пусть
видят! Пусть за- поминают! Пусть закаляются.
Акация обняла Сашу, и они стали раскачиваться, будто в лодке:
— Никогонеслушай.Укаждогосвоядорога.Укаж- дого своя собственная война.
К девяти вечера все вернулись домой. Запыхавша- яся Фридерика по третьему кругу
рассказывала, как в антракте началась воздушная тревога, и администра- тор с
напускным спокойствием попросил стать ближе к стенам, так как на потолке нет
перекрытий. Зрители послушно выполнили распоряжение и простояли ми- нут сорок,
внимая отдаленным голосам зениток. После отбоя спектакль отыграли в ускоренном
темпе, опуская второстепенные арии и дуэты. Марфа трясла чечевич- ным мешком и
ругала подкованную тетку. Пелагея тер- пеливо выслушала всех и объявила о кончине
мужа:
72

Эсимде
— Вот, как дали тревогу, так и помер, видимо, от сердца. Поначалу схватил
чемоданчик и бодренько мет- нулся к входной двери, а потом зашипел гусем и осел. Я
к нему, а у него уже ледяные руки и кошачьи глаза. Это же надо, какая приятная
смерть! Как жил налегке, так и помер. Никогда не спешил в камыши, все в лопу- хах
отсиживался. А мне накануне сон приснился. Иду по проспекту почему-то в одной
туфле, а на каждом де- реве болтается черная материя типа дешевого атласа. Я ее
срываю, заталкиваю в сумку, собираясь утопить в Неве, а она появляется снова.
Женщина поморгала воспаленными сухими глазами:
— Ну да ладно. Главное, уже все сделала: подвяза- ла подбородок, обмыла как
положено, тряпки сожгла, а глиняную чашку, из которой поливала, разбила. Оде- ла,
положила в карман партийный билет (покойный очень просил) и прочла «Святый Боже».
Пелагея коротко поклонилась и вернулась в свою комнату. Села возле покойного,
поставила на колени его дорожный чемодан и тихонько запричитала:
— Вот и хорошо. Вот все и закончилось. Видимо, не нужно тебе видеть это нашествие.
Зря, что мосластый, а сердце нежное. Дунь и рассыплется.
Соседки зашли гуськом и робко перекрестились. Акация присела рядом и обняла вдову
за плечи:
— Нучтожевынаснедождались?Всесамидасами.
Пелагея посмотрела растерянно, будто малый ребе- нок, оставшийся без няньки:
— Мненепервина,авамвозитьсяспокойникомни- какого антереса нет.
73

Ирина Говоруха
Хоронили на следующий день, боязливо поглядывая в небо. Опасались повторных
налетов. За гробом шла Пелагея и Авенир Иванович. Два мужниных сослужив- ца и Марфа
в неуместно театральном платье, сшитом по косой. Женщина при любых обстоятельствах
была гото- ва к новым знакомствам и отношениям. Акация дежури- ла в роддоме, а
Фридерика осталась с Сашей разбирать одну из новых песен Дунаевского. Музыковед с
особой страстью «лупила» по клавишам и приговаривала:
— Ты еще слишком мала для похоронных дел. По- этому, Александра, будем петь про
праздник.
Девочка щербато улыбалась и тоненько выводила:
Чтоб огни сверкали, Чтобы все плясали, Смех наш звенел кругом...
На следующий день Сашу оставили на попечении Пелагеи. Сперва они выпили
разбавленный кофе со сгущенным молоком, затем съели кашу. Всегда снис- ходительная
и равнодушная к еде, музыковед активно «орудовала» ложкой и комментировала, что
отныне Управление по делам искусств разрешает зрителям находиться в зале в верхней
одежде. Это позволит на- много быстрее спускаться в бомбоубежище. На кухню зашел
Авенир Иванович в теплом жилете и растерянно огляделся. В одной руке сжимал
железную кружку, а во второй — конфету. Пелагея молча зачерпнула овсянки и
поставила перед ним тарелку.
Чуть позже оделись потеплее и отправились на по- иски продуктов. В магазинах еще
можно было купить
74

Эсимде
пряники из овса и немного сахара. Если повезет, то даже макароны, топленый жир и
муку.
Солнце смотрело исподлобья. В лужах отражалось небо и жилые окна, лишенные былого
легкомыслия. Тучи бежали в одном направлении, а потом резко оста- навливались,
оголяя синюю шмальтовую полосу. Люди передвигались быстро, гонимые
неопределенностью. Мимо прошли две уставшие женщины. Одна рассказы- вала о ночной
бомбе, упавшей на крышу фабрики мо- роженого и завода сухого льда. Вторая — о
сброшенной немцами бочке селедки.
Девочка крепко держала Пелагею за руку и повторя- ла скороговоркой вражескую
эпиграмму:
— Чечевицу доедите — Ленинград отдадите. Чече- вицу доедите — Ленинград отдадите.
Пелагея некоторое время безучастно слушала девча- чий речитатив, а потом вырвала
невесть откуда взявшу- юся листовку и растоптала своими огромными бесфор- менными
туфлями:
— Руки бы вам повыдергивать по самые майки!
Подошел трамвай и звякнул столовым серебром. Пе- лагея с девочкой поравнялись с
парапетом и оплатили проезд. Вагон тут же пошатнулся, как от головокруже- ния, и
рысцой побежал по рельсам. Обогнал студенток, конный патруль и аллею сахаристых
кленов. Неожи- данно возле уснувшей клумбы с кохиями остановился. В вагоне стало
зябко от обрушившейся тишины. Кон- дукторша побежала к водителю, вернулась сама не
своя и махнула рукой на дорогу. По трамвайным путям в сто- рону вокзала бежало
черное полчище крыс.
75

Ирина Говоруха
Через неделю в большом зале филармонии состоял- ся концерт. Акация привычно
дежурила, поэтому Фри- дерика взяла девочку с собой. С ними увязалась Пела- гея, не
слишком доверяющая педагогическому таланту музыковеда, и для нее с трудом выбили
билет.
Вечер обещал быть интересным. Народ все прибы- вал, и многие располагались на
подставных стульях. Пелагея настороженно рассматривала белые колонны и хрустальные,
расширяющиеся книзу, люстры, а Сашка напряженно следила за рассаживающимися
музыканта- ми. За всеми скрипками, виолончелями и глуховатым контрабасом. Все
высматривала приметные пятна на руках и длинные циркульные ноги. Только ее отца
среди исполнителей на струнных инструментах не было.
Дали третий звонок, на сцену вышел сам Шостако- вич, и зрители устроили ему
затяжную овацию. Всем хотелось понятного, звенящего колоколами Спаса на Крови,
пахнущего набережными и золотистыми пыш- ками мира. Все искали друг у друга
поддержки, поэтому с большим уважением заглядывали великому компози- тору в глаза.
Тот играл прелюдии сосредоточенно, ши- роко растопырив пальцы и с легкостью касаясь
самых редко используемых нот. Затем выступила солистка Ленинградского театра оперы
и балета Ольга Иордан со своим резко очерченным танцем, а поэты прочли стихи. В
зале царила душевная атмосфера, а между артистами и зрителями — самая теплая связь.
Они замирали, когда делали вдох музыканты, и раскачивались, когда те пе-
реворачивали ноты или опускали свои трости-смычки.
Назад шли пешком. За ними увязался мужчина с абсолютно дикой внешностью: бледный,
узколицый,
76

Эсимде
в пыльной великоватой одежде. Он несся, падал, с тру- дом поднимался на ноги,
разъезжающиеся в стороны, и без конца повторял:
— Нужно торопиться!
Пелагея только вела плечом и приговаривала:
— Вот и бегите себе минтелем.
Он продолжал двигаться каким-то нелепым пристав-
ным шагом, с ужасом глазея по сторонам, и стращал:
— Нужно торопиться, немец близко.
Всегда сдержанная и величественная Фридерика
со злостью замахнулась своей театральной сумкой, и тот оторвался от нарядных дам,
оставив после себя тревожный воздух и сбитую в масло пыль. В воздухе уже вовсю
громыхало, и женщины, не сговариваясь, покрепче сжимали Сашины ладошки, предрекая
позд- нюю сентябрьскую грозу, а когда добрались до пышеч- ной, остолбенели. Снаряд,
попавший ровно по центру, превратил здание в неопрятное гнездо с торчащими балками,
свисающими сковородками и ржавыми кляк- сами. На тротуаре лежала молодая девушка, а
рядом валялась ее красивая оторванная голова. Чуть даль- ше корчился одичалый
мужчина и пытался доползти к своим рукам. Правая застряла между балками, ле- вая —
исчезла без следа. Пелагея закрыла Саше глаза, но было поздно. Девочка все увидела
и закричала, не издав ни единого звука. Фридерика стала медленно оседать, но
соседка безжалостно ее встряхнула и рас- толкала пощечинами:
— Не здесь! Упадете в обморок дома.
На противоположной стороне улицы стояла молодая мать и трясла грудного ребенка.
Малыш орал и не уни-
77

Ирина Говоруха
мался, и она вместе с ним сходила с ума. Тыкала в рот свой грязный палец, тот с
жадностью сосал, а потом заводился пуще прежнего. Рядом присела трехлетняя девочка,
держась за материнскую юбку абсолютно бес- кровной рукой, и смотрела в одну
несуществующую точку. Пелагея окликнула:
— Куда идете?
— Не знаю, в наш дом попала бомба, будем про- ситься к кому-нибудь на первый этаж.
— Почему на первый?
— Ближе к бомбоубежищу.
Вторая девушка с небольшим чемоданчиком вино-
вато объяснила, хотя ее никто ни о чем не спрашивал: — Я вот тоже ушла. Все бежали,
и я ушла.
Саша стала проситься в туалет. Пелагея подняла де-
вочку на руки, но штанишки уже промокли полностью: — Не бойся, милая. Это все не
по-настоящему. Не
взаправду. Не всерьез.
Фридерика, еще не совсем пришедшая в себя, писк-
нула:
— Александра, это снимается кино.
По возвращении Авенир Иванович шепотом рас-
сказал, что на Суворовском проспекте разбомбили го- спиталь. Больные, в том числе
тяжелые, выскочили на улицу и неслись куда глаза глядят. Их отлавливали,
отогревали, отпаивали водкой.
К концу сентября дворцовый город на Неве превра- тился в призрак с пористыми
стенами, заунывными сиренами и продырявленными мыслями. Женщины и мужчины резко
постарели, стало непонятно, кто дви-
78

Эсимде
гается навстречу: неопытная девушка или депрессив- ная старуха. Люди уравнялись во
всем: в цвете лица, морщинах, нервозности и не покидающем ни днем ни ночью
напряжении. Натянулись улыбки и нервы. Взрослые стали ссориться. На первый взгляд —
без причины, но детям казалось, что родители их больше не любят.
В один из дней женщина этажом ниже истерично отчитывала ребенка. Тот горько плакал
и просил про- щения за случайно пролитый компот. Мамка не уни- малась, гремела
крышками и сокрушалась, что варить больше не из чего. Пелагея слушала у окна,
почесывая живот поварешкой:
— Ишь, как вскинулась. Гавкает и гавкает. Пой- ду-ка отнесу ей для взвара яблок и
груш.
Изменились темы разговоров. Речь шла уже не о те- атрах и постановках, а о фугасных
и зажигательных бомбах, об ударной волне, о том, что никак от этого все- го не
спрятаться. С придыханием — о хлебе и молоке. Ребята во дворе лепили морду Гитлера
из песка и били ее лопатами. От этого становилось чуточку легче.
Бомбежки и артобстрелы начинались всегда в одно и то же время — около 20:00 и
длились часа два. За это время можно было трижды умереть и трижды воскрес- нуть.
Ухо постоянно зудело и прислушивалось. За- поминало: если снаряды свистят, это
чужие снаряды. Научилось отличать гул наших и немецких самолетов. Жить под звук
метронома.
В подвалы бежали целыми домами, подъездами, детскими садами. Метроном переживал
очередной
79

Ирина Говоруха
нервный срыв, и, казалось, по заледенелому небу по- торапливается злая тетка на
высоких каблуках. Дети научились быстро и деловито одеваться. Без слез, ску- ления,
попыток остаться дома и забиться в щель. Та- щили в бомбоубежище любимых медведей и
кукол. Услышав: «Внимание, внимание, город подвергается артиллерийскому обстрелу.
Движение прекратить, на- селению — укрыться», матери надевали на детей свои пальто
и вешали на шею карточки. Говорили: «Если меня убьют, ты сможешь продержаться
месяц-другой». Так поступала Акация и каждая вторая мать, живущая на грани своих
возможностей.
В бомбоубежищах сидели плотно, плечо к плечу. Слушали Совинформбюро:
«Ко всем женщинам города Ленина! Ленинградские женщины, матери, жены, сестры! В
трудную для всех нас минуту мы обращаемся к вам. Артиллерийские сна- ряды ложатся
на улицах Ленинграда. Враг обрушивает- ся на дома, на госпитали. Не было, нет и не
будет у жен- щин врага более страшного, нежели фашист. Там, где прошла нога
фашистских бандитов, там слезы и горе, надругательства и пытки. Ленинградская
женщина! Гони прочь от себя слезы! Ими не залить пламени пожа- ра. Ими не
воскресить убитых! Помните об этом! За- щищайте ваших детей, жизнь которых
находится под угрозой. Не щадя сил и жизни, обороняйте родной город. Ключи города в
ваших руках. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Скорее Нева потечет вспять,
нежели Ленинград будет фашистским».
80

Эсимде
Бывало, по окончании тревоги воспитательницы выводили наспех одетых детей и дружно
падали в обмо- рок. На месте яслей зияла черная дыра.
В городе появились первые голодающие с темными, практически черными лицами. Ими
стали беженцы, ко- торым не полагались продуктовые карточки. Несчаст- ные стояли
под закрытыми магазинами или сидели с протянутой рукой.
Из разрушенных домов вытекало тепло, радость, свет. Самые уродливые, по словам
Пелагеи, находились в Стрельниковом переулке. В одном из зданий напрочь срезало
угол, и оголились буфеты, диваны и старинные часы с длинным маятником. На
подоконниках валялась всякая всячина: кукла с поднятыми вверх руками, пенс- не,
чье-то незаконченное шитье. Цвел едко-розовым рождественник, будто его никоим
образом не коснулась война.
Еще в одной квартире не оказалось двух стен. В крес- ле сидела обезумевшая старуха
и вязала крючком. Ря- дом — ржавая ванная и стеллаж с книгами. Еще вчера в этом
доме пили чай с пирожными, читали «Приклю- чения капитана Врунгеля», перерисовывали
открытки, журили непослушных детей и варили рассольники, а се- годня — пыль,
грохот, смерть. С крыш безостановочно сталкивали фугасные бомбы. Их тушили
покрывалами и полами собственного пальто.
Ежедневно шли дожди, и в кратчайшие сроки рас- ползлась изящная ленинградская
сырость, избавиться от которой не было никакой возможности, сколько чаю не пей. У
женщин сошел румянец и волосы повисли
81

Ирина Говоруха
паклей. Детей больше не нужно было уговаривать есть. Они сидели за столами и с
повышенным вниманием следили за амплитудой ножа. С мольбой заглядывали в кастрюли,
а потом стучали напряженными ложками: тук-тук-так.
В городе все стремительно менялось, и от подобных перемен становилось не по себе.
На швейную фабрику «Комсомолка» женщины принесли собственные ма- шинки и продолжали
обшивать фронт. Прядильно-ни- точный комбинат имени Кирова перешел на выпуск
маскировочных сетей, а все родильные дома стали го- спиталями. Остался единственный
— на улице Лаврова, в котором давали дополнительный хлеб, тридцать-со- рок граммов
крупы и бульон, сваренный на костях. Это помогало женщинам родить ребенка.
Из их квартиры никто не уехал. Авенир Иванович считал себя слишком старым,
Фридерика — чересчур гордой, Пелагея боялась новых мест и новых людей, Марфе, как
оказалось, было не к кому — все ухажеры эвакуировались, а Акация не могла бросить
своих бе- ременных. В перерывах между операциями и родами теперь топила печи,
носила воду и колола дрова. Ме- дикаментов не хватало, вместо ваты использовали мох
и сосновые опилки.
В октябре пришли первые заморозки, в неотаплива- емых квартирах стало невыносимо
холодно. Женщины толкались на кухне в пальто среди холодных приму- сов и шептались
над одним медленно нагревающимся чайником. На днях приняли решение есть вскладчину
и обогреваться у одной печки. Пелагея варила общий забеленный мукой суп с двумя
десятками макаронин.
82

Эсимде
Накануне деловито пересчитала все свои банки и при- кинула, что продовольствия
хватит недели на две-три. Поэтому съездила на капустное поле, что на Средней
Рогатке, и нарубила топором промерзших кочерыжек. Накопала «сладкой»18 земли и
сварила леденцовой ка- рамели. Авенир Иванович попробовал и похвалил, что не
отличить по вкусу от дореволюционной «Ландрин». Даже присутствует правильная
горчинка.
Фридерика, заострившаяся и напоминающая кро- вельный гвоздь, постоянно искала
какое-то теплое ме- сто и носила на себе шесть пар шерстяных колгот. Боя- лась хоть
кому-то признаться, что ворочается в постели и корит себя за упущенные возможности.
За то, что не запаслась консервами, рыбьим жиром, мукой, сахаром, копченой
колбасой. Экономно курила берклен19, ра- довалась Пелагеиному кофе из желудей и
конфетам из дуранды. Марфа больше не хохотала и не бегала на свидания. Не
выщипывала брови и не наряжалась в платья с интересным декором. По ночам ей снилась
белая булка, тушеная зайчатина и кузовок питательных грибов. Авенир Иванович с
каждым днем все глубже по- гружался в беспросветное молчание и больше не вспо-
минал Шостаковича, плачущего от бессилия в момент получения партийного билета. У
композитора было два выбора: либо в партию, либо в ссылку. Не рассказывал, что тот
болел за «Зенит» и вел блокнот с записями счета
18 8 сентября 1941 г. в результате налета германской авиации полностью сгорели
Бадаевские склады, на которых хранилась мука и сахар. Земля пропиталась сахаром, и
жители собирали застывшую патоку.
19 Курительнаясмесьизопавшихберезовыхикленовыхлистьев.
83

Ирина Говоруха
каждой игры. Видел музыку без инструмента и сочинял сразу на бумаге. Все жильцы
страдали от голода и не представляли, как его заглушить. Каждый считал сво- им
долгом накормить Сашу, и девочка единственная из всех не ощущала в желудке
перочинный нож.
Когда настроение в квартире стало упадническим, Акация собрала жильцов на кухне.
Накануне перечита- ла статью в журнале «Военно-санитарное дело» и теперь знала о
голоде все. О его уловках и доминировании мозга:
— Дорогие мои, если так и дальше будет продол- жаться, нас ждут непростые, но
посильные времена. На самом деле человек может жить без пищи даже не- сколько
месяцев, главное условие — отменное здоровье. А у нас есть нюансы: у Авенира
Ивановича — давление, у Фридерики — астенический тип телосложения, у Пе- лагеи —
очень похоже на сахарный диабет. Поэтому да- вайте будем стойкими и поддержим друг
друга. Мозг — очень хитрый товарищ. Он потребляет много углеводов, глюкозы и ищет
запасы внутри, меняя алгоритм обмена веществ в свою пользу. Поэтому скоро у нас
иссякнет мышечная масса, органы потеряют половину своего веса, а мозгу хоть бы хны
— уменьшится всего на два- три процента. Поначалу у нас обострятся ощущения жизни.
Мысли станут звонкими, ясными, отчетливыми. Вспомнятся все увиденные постановки и
все прочитан- ные книги. Со временем наступит безразличие. Вялость,
заторможенность, апатия. Именно на этом этапе нужно быть особо сплоченными и не
допустить исчезновения человечности. Держаться друг за дружку, не нервничать и не
злиться, ведь голод — коварный товарищ, он имеет свойство накапливаться.
84

Эсимде
Фридерика, похудевшая чуть ли не наполовину, ис- пуганно пискнула:
— А дальше что?
Акация тепло улыбнулась:
— А дальше закончится война, мы наедимся вдо-
воль хлеба, щей, пирогов. Отогреемся! Станем жить, как прежде.
Снег выпал пятнадцатого октября и больше не таял. Красная армия оставила Мариуполь,
Вязьму, Брянск. Ленинградцы знали об огромных потерях, и настроение из подавленного
ушло в самые низы. По всему городу отключили телефоны, и родственники не имели воз-
можности общения. Не было воды и света. Чувство го- лода росло, крепчало, казалось
бесконечно навязчивым.
Квартира держалась ради Сашки. Соседи пытались создать для нее прежнее настроение,
поэтому каждый вносил свою лепту. Фридерика наигрывала детские пес- ни холодными
негнущимися пальцами; Пелагея делала пудинги из перловки, раздробленной пшеницы и
балова- ла девочку картофельными пирожными; Авенир Ивано- вич снабжал водой. Акация
с трудом волочила ноги по- сле дежурств, но непременно бодрым голосом объявляла:
— Товарищи, мы пережили еще один трудный день, а это значит, что на день
приблизились к победе!
В ноябре побелело все: трубы, корабли, загогулины мостов. Копья, лилии и русалки на
кованных решетках. Фасады, колонны, фонари. Нева стала твердой, почти что
картонной. Небо — грузным. Воздух — сжатым. Ве- тер остервенело гонял тучи и
одиноких ворон. Те давно растеряли свою дерзость и стаи. На улицах появились
странно одетые люди, живущие от тарелки к тарелке.
85

Ирина Говоруха
Апатичные, ничем не интересующиеся, никого не замеча- ющие. Голод выгрыз их
внутренности. Бланжевое солнце вставало поздно и садилось в обед, часам к двум. В
кои веки просыпалось красное, и тогда Пелагея звала всех к окну:
— Ишь как объярилось!
Все остальное время валандались сумерки, быстро застывающие до кисельной тьмы,
поэтому ленинградцы обрели иные радости. Утешались безветренным днем, видом полной
луны и удачно купленным печеньем с по- видлом, отдающим гарью и керосином.
В один из особо голодных дней Акация полезла в шкаф и за стопкой постельного белья
нашла при- прятанный Сергеем корнфлекс. Целых четыре пачки кукурузных хлопьев,
которые, как утверждал произво- дитель, хороши с молоком, киселем и бульоном. Им
ра- довались как манне небесной.
Пелагея теперь постоянно куда-то ходила за про- дуктами и возвращалась с раздобытым
мешочком пше- на. Несколько раз едва не упала в Обводной канал и не единожды
блудила в собственном дворе, не в состоянии разглядеть подъезд. Передвигалась по
памяти или по примеру слепых — с выставленными вперед руками. Варила студни из
столярного клея (из одной плитки — три тарелки) и добавляла для вкуса перец,
гвоздику, лавровый лист. Выставляла тарелки на подоконник, а поутру, сбрызнув
уксусом, с гордостью вручала Фриде- рике, Марфе, Авениру Ивановичу. Восторженно
нахва- ливала: и полезен, и питателен. На сладкое предлагала земляной чай с
ароматом шоколада. Все ели с аппети- том и больше никто не подшучивал и не смеялся,
что
86

Эсимде
женщина вместо «что» говорит «што», вместо «дрож- жи» — «дрозжи», на «тротуар» —
«панель», а на «утят- ницу» — не иначе как «латка». Пелагея даже замахнулась
приготовить мороженое, но Акация не позволила, ведь та собралась брать снег с крыши
и мешать с какими-то слад- кими, оставшимися с мирных времен, витаминками.
Тонкая пугливая свеча стала единственным источ- ником света. Собранные из
консервных банок коптилки закрашивали потолки, стены и лица, будто черным фло-
мастером. Дети лепили из грязи хлеб, стараясь сделать кирпичики поровнее, а потом
продавали его за бумаж- ки. Садились напротив друг друга и уточняли: «А что бы ты
хотел сейчас съесть?»
15 ноября горожане насчитали пятнадцать налетов, видимо, в этом проявлялся
своеобразный немецкий юмор, и в тот же день им урезали хлеб до ста двадцати пяти
граммов. Всегда помпезный «Елисеевский» наце- пил на себя новый плакат. На нем
немец с обезьяньей мордой топтался по голым детям и куда-то волочил их мать. Внизу
настойчивый призыв — уничтожить немец- кое чудовище. Всякий раз проходя мимо, Сашке
закры- вали глаза. Говорили, что в городе закончились яркие акварели, вот художники
и рисуют то тушью, то углем.
Самолеты летали сдвоенным клином и гудели, раня обостренный до боли слух. Шли с
севера, полностью закрывая вялое солнце. Дети научились спать стоя и на ходу, но
продолжали верить, что к Новому году все за- кончится и праздник будут встречать в
свободном и сы- том городе. С ватным Дедом Морозом, серпантином и серебряной
звездой.
87

Ирина Говоруха
Акация, стараясь не думать о своей странно смешан- ной одышке, дряблой коже,
увеличенных лимфоузлах и резкой боли в икрах, упрямо надевала белый халат поверх
шубы и шла кесарить или принимать стреми- тельные роды. Роженицы выглядели
плачевно. Гряз- ные, с сальными волосами и немытыми ногами. Не- которые приводили с
собой детей, и те по-старушечьи шарили языками в ртах. Искали крошки. Ее коллеги
рекомендовали усыплять новорожденных, так как тех нечем кормить, но она
воздерживалась от выполнения таких рекомендаций.
С началом войны называла детей «гномами», и больше не существовало «поварих»,
«летчиков», «актрис». Большинство женщин, страдающих от аме- нореи, узнавали о
своем положении случайно, когда дети уже выбивали чечетку. До этого считали большие
животы опухшими от голода.
По возвращении из роддома больше не торопилась снимать лифчик. Вместо этого
прихрамывала на кух- ню и просила стакан кипятка. Прихлебывала и рас- сказывала о
своих роженицах. Одна между схватками признавалась, что сейчас отдыхает, так как
больше не может слышать голодный плач своих детей. Старшая девочка еще ничего,
терпит, а младшая кричит безоста- новочно: «Дай! Дай! Дай!» Ползает по полу и
собира- ет ртом грязь в надежде на съестные крошки. Пелагея крестилась и давала
клятву, что Сашеньку они в обиду не дадут — костьми лягут, но спасут ребенка.
Акация расхаживал из угла в угол, чтобы согреться, и сокрушалась:
— Господи, роженицы на девятом месяце весят по сорок кило. Животов вообще не видно.
Дети вылетают
88

Эсимде
пулями. Одна потуга — и ребенок у меня в руках. Редко какой дотягивает до двух с
половиной кило. Все с за- павшими родничками и открытыми ртами. Постоянно ищут
грудь, а не находя, заходятся от крика.
Затем замечала Сашин напряженный взгляд и резко меняла тему. Уточняла, когда
Пелагея испечет им свою фирменную кокурочку 20, и бережливо высыпала в мис- ку
небольшую горсть муки. Продолжала едва разборчи- вым шепотом:
— Половинадетейумираютвпервыесутки.Матери рожают от страха во время артобстрела, а
не потому, что время пришло. Каждые третьи роды — кровотечения, перед которыми мы
бессильны. Я теперь не только при- нимаю роды. Я теперь с разрешения абортной
комиссии делаю аборты и на двадцатой, и на двадцать шестой не- деле. Поводом
является лишь одно — дистрофия. Люди явно сходят с ума. Вчера инженер устроился
служите- лем в прозекторскую в надежде кормиться последами. Вы представляете?
Последами!
Авенир Иванович, не отходящий от женщин ни на шаг, обеспечивающий коммунальную
квартиру водой и дровами, обреченно качал головой:
— Снабжение Ленинграда всегда было на низком уровне, город привык питаться с колес,
поэтому устро- ить в нем голод — задача легко выполнимая. Подобное я уже наблюдал и
понимаю, к чему все идет. В семнад- цатом году объявили, что низы не хотят по-
старому, верхи не могут по-новому, и стали низы, не отличающие север от юга и не
представляющие, в какой стороне Чер- ное море, а в какой — Париж, воплощать в жизнь
идеи
20 Сдобная лепешка.
89

Ирина Говоруха
Маркса и Ленина. Посыпались один за другим «Декрет о мире», «Декрет об отмене
смертной казни», «Декрет о войне» и реформа русской орфографии. Народ и так писал с
ошибками или вообще не писал, а тут изъяли «ять» и отменили в окончаниях слов
твердый знак. Пе- реписали классиков.
В мае восемнадцатого наступили такие же темные времена: голод, холод, террор,
безнаказанность, эпиде- мии и дети, играющие в виселицу. У нас во дворе маль- чишка
повесил свою сестренку. Январь девятнадцатого шокировал массовой смертностью, улицы
заполнились сиротами, потерявшими обоих родителей. Морской путь для ввоза
продовольствия оказался закрытым, же- лезные дороги работали сугубо на фронт, и это
повлекло за собой бесхлебье. В одни руки выдавали осьмушку — 50 граммов,
закончились дрова, уголь, нефть, пришлось разбирать деревянные дома, чтобы
обогреться. Люди ели себе подобных. Водопровод подавал в полтора раза меньше воды,
как правило, не хлорированной, и это спровоцировало вспышку сыпного тифа. Лошадей
съе- ли, и мусор вывозить оказалось не на чем. Не хватало лекарств, мыла, докторов.
Всюду «плясали крысы». За сыпным тифом пришла холера, за ней — грипп-испанка и
дизентерия.
К двадцатому году из почти двух с половиной мил- лионов осталось тысяч семьсот, не
больше, и я впервые видел Петроград таким жалким и беспомощным.
Фридерика отвернулась к стене и заплакала, Марфа схватила Сашу на руки и пообещала
сшить новую ку- клу. Пелагея молча достала продуктовую сумку и по- корно
направилась к входной двери.
90

Толкучка у Кузнечного рынка и днем и ночью не смыкала глаз. По рядам сновали тени,
изъеденные дис- трофией. Все на одно лицо: серые, поникшие, пыльные. Сбивались в
кучи и вздрагивали от малейшего звука. В руках сжимали золотые запонки, шерстяные
отрезы, желтые и лакированные ботинки, чайники типа само- варов на углях,
фотоаппараты с увеличителем и дрели. Опасались сладковатых котлет, ведь только
человечина имела сладкий привкус. Когда толпу разбавлял кто-то сытый, краснощекий,
в добротном тулупе и с громким, полным здоровья и сил голосом, от него пятились,
счи- тая людоедом. Людоеды шагали по-деловому, а из их ртов клубился плотный пар. У
остальных — реденький, кисельный, совершенно бестелесный. Изможденные женщины
спрашивали рис для своих детей, страдающих от голодных поносов, интеллигентки
пытались выме- нять хлеб на кольца с бриллиантами, сироты меняли ни- кому не нужные
довоенные отрезы на черствые горбуш- ки. Разбогатевшие гробовщики и спекулянты с
мешками белого лакомого сахара на ухо предлагали эвакуацию че- рез Ладогу за три
тысячи рублей, а если с комфортом на самолете, то цена вопроса — шесть тысяч.
По возвращении замерзшая Пелагея привычно писа- ла письма:
«Время наступило муторное. Люди жуть как об- трепались. Мрут огулом21. На рынке
каждый хочет объегорить. Сто граммов хлеба стоят тридцать рубе- лей, столько же
масла — восемьдесят, один килограмм
21 Все вместе, скопом.
Эсимде
91

Ирина Говоруха
мяса — двести, конины — сто пятьдесят, кило картофе- ля и пятьдесят граммов чая —
шестьдесят, стограммо- вая плитка шоколада «Спорт» — сто шестьдесят, одна
шоколадная конфета — пять рубелей. За дамское кроли- чье манто дают пуд картофеля,
за карманные часы — полтора кило хлеба, за валенки с калошами — четыре кило жмыха.
Но ничего, держимся. Даже умываемся че- рез день».
С приходом зимы чувство голода стало нестерпи- мым. Пустые желудки работали очень
интенсивно, зверели в ожидании еды и создавали большое нерв- ное напряжение. Авенир
Иванович садился пить чай и по привычке аккуратно помешивал ложкой в чашке, хотя
сахара в напитке давно не было. Стеснялся своего внешнего вида и уже которую неделю
не снимал пальто. Брился наощупь, превращая чужое одутловатое лицо в сплошные раны.
Бывало, проверял банки, кастрюли, углы, вдруг что-то закатилось, а потом причитал:
— Господи,дочегоядошел!Читаюкнигу,авсемыс- ли о бутерброде. Господи, помоги
сохранить человечес- кое обличье!
Фридерика передвигалась с трудом, опираясь на палку, и подолгу сидела возле печки.
Жаловалась, что больно сидеть, стоять, ходить, вся обувь стала тесной. Ее лицо
пожелтело, а голос стал дребезжащим и не муж- ским, и не женским. Музыковед ходила,
как в замедлен- ной киносъемке, и с трудом ворочала опухшим языком. Забывала слова,
тональности и больше не рассматрива- ла музыку с научной точки зрения. У женщины
спер- ва опухли ноги, затем голова. Глаза превратились в две
92

Эсимде
слепые щелки. Во рту все перемешалось, кислое каза- лось сладким, а сладкое —
кислым. Она переехала жить к Пелагее, так как ее окно давно вылетело и его при-
шлось «зафанерить».
Изредка выходя на улицу, привязывала к себе порт- фель — не хватало сил носить в
руке — и зачем-то шла в консерваторию. Старалась не вспоминать, как на днях в
проезжающую мимо бочку с повидлом попал снаряд, варенье пролилось на заледенелую
мостовую, и она вме- сте с другими женщинами опустилась на колени и сли- зывала его
прямо с грязных камней. Мимо медленно проехала машина, доверху груженая животастыми
по- койниками, и Фридерика даже услышала, как внутри преставившихся булькала вода,
но продолжала на четве- реньках грызть зубами розовый от повидла лед. Ей уже не
верилось, что когда-то были другие времена со сво- бодной продажей изюма и конфет:
батончиков и рако- вых шеек. Каждое утро просыпалась от голодного зуда, мгновенно
разрастающегося до исполинских размеров. Волновалась, что вот-вот сойдет с ума или
уже давно живет сумасшедшей. Искала еду везде: под полами, за батареями, за обоями.
Пелагея ее жалела и старалась раздобыть лишний кусок. Вот только ничего не помо-
гало, и женщина стремительно превращалась в мумию.
Пелагея трудилась из последних сил. Готовила дрож- жевые супы: сперва пропускала
дрожжи через мясо- рубку, затем высушивала и варила. На вид получалось как с
макаронами, а по вкусу — чисто грибной. Делала четверговую соль, держа ее в мешочке
с золой, покуда та не приобретала запах сваренного вкрутую яйца, и по- сыпала хлеб,
напоминающий сырую глину. Разбавляла
93

Ирина Говоруха
томатный сок и поила соседей едва закрашенной водой. Из кофейной гущи пекла
лепешки. Пыталась делать уборку, и их квартира еще не выглядела запущенной.
Укладывая Сашку, прятала в постель два хорошо нагре- тых утюга, но и это не
спасало. Утром приходилось от- дирать от тощей детской шеи примерзший платок.
Акация продолжала собирать жильцов на кухне и читать им лекции про стресс и
дистрофию:
— Вы поймите, все взаимосвязано. Стресс утяже- ляет дистрофию, а та в свою очередь
может послужить толчком к бурному развитию базедовой болезни. Как показывает
практика, дистрофией прежде всего забо- левают нервные и тревожные. Люди с
неустойчивой нервной системой. Нам, женщинам, крупно повезло. У нас есть жировые
запасы, кроме того, теперь сохраня- ется белок, выбрасывающийся с менструальной
кровью, и вообще для поддержки энергетического равновесия нам требуется меньше
пищи.
Жильцы соглашались. На ощупь передвигались по квартире и делили поровну испеченный
из бумаги, муки, клея, опилок и мелко просеянного песка хлеб.
Город превратился в призрак и залег на морское дно. Опустел, зарос инеем, отяжелел
от обвисших проводов и застывших посреди улиц трамваев. Солнце поднима- лось
изначально слабым, но упорно пыталось соскрести со стен иней и отмыть особо грязный
фасад. Затем обес- силенное разбивалось, и невозможно было смотреть на еще чуть
теплые осколки.
Жизнь на дне имела свои особенности. Не было ото- пления, водопровода и
канализации. Женщины больше
94

Эсимде
не кипятили белье и не развешивали чулки. Не спори- ли, в чем лучше варить варенье.
Не размышляли о том, что у молодых куропаток на ногах желтая кожа, а у ста- рых —
темно-красная. Носили одновременно два паль- то — одно поверх другого.
Дома превратились в глухие норы, и только детские охрипшие голоса оживляли их
криками. Голоса теря- лись в глубинах отцовских шапок и пузатых посудни- ков, еще
не пущенных на дрова.
Авенир Иванович сильно сдал, но еще хорохорился. Наматывал длинный молодецкий
грязно-белый шарф и отправлялся за водой. Ходил к Неве исключительно утром, так как
к обеду уже не имел сил. Ведро к вечеру промерзало до дна, и приходилось лед
колоть. Пелагея держалась на собственных жировых запасах и молитве. Молилась
Матроне Босоножке, считая юродивую самой сильной святой. Акация — ради дочери и
истощенных рожениц. Сашка — за счет любви окружающих, прине- сенного из роддома
комка мерзлой каши и Пелагеиной стряпни.
Снег не убирали, и дороги превратились в ледяные горы. Мороз крепчал день ото дня,
на Ладоге начались бураны. Многие машины сбивались с курса и терялись среди метелей
и льда. Шоферы гнали, вдохновленные лозунгом: «Каждые два рейса обеспечивают десять
с по- ловиной тысяч ленинградских жителей. Борись за два рейса!» Некоторые
замахивались на три ходки, засыпа- ли прямо за рулем и обретали покой в полыньях.
Трамваи намертво примерзли к рельсам. От Мо- сковского вокзала до самой Невской
лавры тянулась цепь обледенелых, засыпанных снегом троллейбусов,
95

Ирина Говоруха
и Сашке постоянно хотелось подтолкнуть их плечом. Спрятать в теплое депо.
Ленинград стал пешеходным. Замолчал и обветрил- ся. По широким пустым проспектам
сомнамбулами бродили люди с черными лицами и большими носами. Время от времени
раздавался душераздирающий крик. У кого-то украли карточки или только что
полученный хлеб. Многие стали уповать только на Бога, и богослу- жения проходили
почти всегда в переполненных церк- вях. Литургию вопреки церковным канонам служили
на ржаной просфоре, а вместо вина использовали свеколь- ный сок.
Со всех улиц, переулков, площадей тянулись санки с мертвецами, зашитыми в простыни.
Казалось, везут куколки гигантских насекомых. У большинства усоп- ших ноги
волочились по льду, будто почивший сопро- тивлялся из последних сил, не желая быть
сосланным на переполненное кладбище. Их везли медленно, обо- рачиваясь. Боялись
потерять. Частенько умерших скла- дывали друг на друга. Также поступали с
одновременно преставившимися детьми, родителями, соседями. До- роги превратились в
стекло. Сотни бредущих с водой падали, проливали воду, превращая проспекты в катки.
Холод не имел жалости. Казалось, дома промерз- ли насквозь до фундамента, и каждая
фанера, кирпич, рама, ступенька и паркетная доска при малейшем нажи- ме издавали
бессмысленно пустой звук. У многих от мо- роза распухали суставы и фаланги.
Невыносимо болели зубы, и постоянно хотелось спать. Люди приседали в на- дежде
вздремнуть минутку и больше не поднимались. Разреженный зимний воздух с экономным
количеством
96

Эсимде
кислорода загущал кровь и замедлял кровоток. На то, чтобы добраться до булочной или
до ближайшей прору- би, уходил весь день.
Каждое утро Акация натягивала шапку-ушанку и обходила их когда-то звонкую квартиру.
Кричала изо всех сил:
— Дорогие мои, не залеживаемся! Девочки, встаем! Авенир Иванович, чайник вскипел.
Требовала крошечную пайку хлеба делить на три час- ти, но обязательно обжаривать
или подсушивать хотя бы на буржуйке, чтобы убить микробы. Ведь на каждом куске —
немытые пальцы нескольких человек.
После ужина обнимала дочь и привычно рассказы- вала о теплых странах. О месте, где
постоянно солнечно, а если и случаются зимы, то они мягкие, приглушенные,
подсиненные. Сашка слушала не шевелясь. Прижима- лась к маме тощим тельцем и
подставляла под губы ма- кушку:
— В этой стране солнце не покидает небосвод. Оно мягко ползет по горам, по головам
грецких садов, гре- ет пастбища и спины лошадей. Обволакивает озера. В садах растут
необычайно вкусные плоды — большие оранжевые абрикосы, полные густого сахарного
сиропа. Зимой холодный воздух прилетает из Арктики. Пока долетит — согреется. Летом
— приходит тепло из север- ной Африки, Ирана и Афганистана.
— Мамочка, давай туда поедем.
Акация соглашалась и еще крепче прижимала дочь. Затем, не ослабляя объятий,
ложились спать и укрыва- лись тремя-четырьмя одеялами. К утру на верхнем на-
растала корка льда.
97

Ирина Говоруха
Из-за непрекращающихся морозов окончательно замерз аквариум вместе с поблекшим
золотом рыб и теперь маячил посреди комнаты ледовой глыбой. На стенах расцвела
изморось. Температура в комнате не поднималась выше жалких плюс три. От голода по-
стоянно болело в животе. Казалось, в нем поселилась скребущаяся мышь или дятел.
Каждый, превозмогая судороги, головокружение и ватную слабость, пер- вым делом
пытался накормить Сашку, и девочка еще держалась. Она даже могла пробежать по
коридору и улыбнуться своими бледными, почти синими губа- ми. У всех постоянно
текла слюна. Ее вытирали, спле- вывали, но она упорно заполняла рот.
Чтобы выжить, стали продавать вещи. Пелагея меняла на еду все: посуду, мужнины
ватные штаны и обручальные кольца. В пустующем шкафу остава- лись только вещи сына,
а на полке — его коллекция детских машинок, к которым не прикасалась. Гово- рила,
будет помирать, но никому не отдаст. Радова- лась выменянным конфетам «Крыжовник»,
токай- скому вину и с гордостью наливала всем по столовой ложке. Вот только ноги
превратились в две колоды, а зубы не просматривались за опухшими деснами. Те
раздались дрожжевым тестом и с трудом помещались во рту.
Акация отнесла на толкучку свое шерстяное белье, затем сшитые до войны два платья
из маркизета. За них дали всего по сто граммов хлеба. За полушубок из каракуля —
два кило. В ход пошли заграничный шарф в крупный горошек, патефон и пластинки. Их
покупа- ли в мирное время задорого — по восемнадцать рублей.
98

Эсимде
Авенир Иванович безжалостно пожертвовал отто- манкой — шикарным диваном, купленным
перед самой войной, и бостоновым костюмом. Выручил немного пшена, большую луковицу
и бутылку хвойной воды. Добро делили честно. На всех.
Марфа держалась за наряды и объясняла это тем, что еще предстоит устраивать личную
жизнь. Единственная из всех, чтобы отвлечься, ходила в кино. Смотрела ге- роические
фильмы «Чапаев», «Александр Невский», «Минин и Пожарский». Сообщала, что, когда в
кино- хронике показывали фюрера, мальчишки расстрели- вали его из рогаток.
Хулиганам здорово доставалось от работников кинотеатра, но они все равно таскали в
кар- манах камни. Сашка в пальто, перешитом из взрослого, и берете с помпоном
улыбалась и еле слышно просила:
— Расскажи еще.
Марфа, пытаясь развеселить девочку, рисовала себе усы и талантливо копировала
Гитлера.
В квартире с каждым днем становилось все холод- нее, и верхнюю одежду не снимали
третий месяц. Не мылись. Не стирались. Не укладывали волосы мягкой волной. Девочка
боялась темноты, и они с мамой сшили солнце. Набили его ватой и подвесили к люстре.
— Доченька, смотри. У нас солнце светит круглосу- точно.
Саша внимательно смотрела и ничего не видела.
— Мама, а когда вернется папа?
Акация всякий раз вздрагивала от такого просто-
го и вместе с тем мучительного вопроса и интенсивно растирала грудь. Отмечала
чувство тяжести в области солнечного сплетения весом в бетонную стену.
99

Ирина Говоруха
— Когда закончится война.
Женщина тайком рассматривала их общее фото. На нем они прижались друг к дружке
щеками, но смотрели в разные стороны. Папа разглядывал Газ М-1 — открытую машину с
брезентовым верхом, с апломбом колесившую по Невскому, мама вопросительно поднимала
брови, буд- то пыталась ответить на вопрос, как более эффективно обезболить роды.
Сережа перед войной бредил автомо- билями и завидовал Шостаковичу, разъезжавшему по
своим композиторским делам. Власть за особые заслуги награждала личным транспортом
стахановцев, летчиков, полярников, художников и композиторов.
— Мама, а когда закончится война?
Акация садилась на корточки, приглаживала Саши- ны волосы, выбившиеся из-под шапки,
и убедительно отвечала:
— Возможно, завтра.
Вот только завтра все никак не наступало. Вме- сто этого в подворотнях появились
кошачьи головы, и Фридерика очень переживала за своего пропавшего кота. Закончились
гробы и все съестное. Ленинградцы съели все ремни, кожаные переплеты и даже волосы
у кукол. Хлеб обваливали в соли и запивали пятью ста- канами кипятка. В подворотнях
валялись оструганные человеческие кости, как правило, берцовые. Участились жалобы
на кровавые поносы. Молодые постарели, ста- рые отправились на тот свет.
Почтальоны носили почту под обстрелами, втянув голову в плечи. Затем хорошо
поставленными голосами дикторов радио выкрикивали: Соловьева, Харитоно- ва,
Матлюкевич. Женщины волновались, тянули руки,
100

Эсимде
тут же открывали конверты и с жадностью поглощали строчку за строчкой.
Однажды Марфа принесла домой странный конверт с пометкой: Ленинград, первой
попавшейся девушке. Задумчиво покрутила в руке, а потом произнесла:
— Чем черт не шутит, — и открыла.
Незнакомый рядовой Павленко желал познакомить- ся. Извинялся за кривизну почерка,
так как писал но- чью в землянке. Рассказывал о легком ранении в пра- вую ногу и о
том, как отважно бьет немецкую гадину. С фотографии смотрел веснушчатый парень в
штат- ском. В белой рубашке и штанах на подтяжках. В самом низу — приписка: «Не
вспоминай, когда посмотришь, а как вспомнишь — посмотри». Фридерика, лежащая под
печкой в лохмотьях и без конца выковыривающая глину, с трудом уточнила:
— И что, будешь отвечать?
Марфа хмыкнула:
— Ато!Ипарнютеплее,имне—сердечныепережи-
вания.
С тех пор Марфа сочиняла письма рядовому Пав-
ленко, воюющему где-то под Севастополем, и старалась не вспоминать свой
унизительный поход за тушенкой.
Как-то раз по радио объявили, что на руки будут давать по двадцать пять граммов
американской тушен- ки, и она загорелась этой идеей. Собрала все карточки и
прикинула, что получится целых сто пятьдесят грам- мов. Можно закипятить
четырехлитровую кастрюлю и сварить божественный суп.
В очереди стояла всю ночь и всего пару раз прихо- дила домой греться. Когда
наконец-то добралась до
101

Ирина Говоруха
прилавка, и продавщица бухнула на бумажку несметное богатство, состоящее из жира,
слизи, хрящей, ее тут же оттеснили в сторону, прижав к облезшей стене. Жен- щина
окинула взглядом торговый зал и поняла, что не видит. Видимо, от голода ослепла.
Так и стояла жалкая со своей пропитанной жиром бумажкой, ожидая, пока перед глазами
не рассеется пелена. Когда люди обрели свои контуры, потолки — высоту, а рассвет —
едва уло- вимую розовинку, поняла, что не будет никакого супа. Ее тушенку кто-то
жадно съел. Марфа тогда с трудом выбралась на улицу и поковыляла домой.
Музыковед слегла в первых числах декабря и больше не вставала. Лежала с пустым
флаконом духов «Крас- ная Москва» и все нюхала, представляя возвращение прежних
времен с лекциями, концертами и Шуманов- скими вечерами. Продала свой инструмент за
кило хле- ба и растеряла все смыслы.
Сперва сняла бусы и повязала на голову платок. Днями напролет грелась возле печки,
покуда на живо- те не прогорела кофта. Все ждала прорыва Кулика22, обещавшего
спасти город, и жаловалась на звон в ушах. Вспоминала съеденное ранее: и судака,
залитого яйца- ми, и вареники со сливами, сваренные в двух кастрюлях, хитро
устроенных друг в дружке, чтобы получилось медленное варение. Стала называть хлеб
хлебчиком, а суп — супчиком, и Пелагея качала головой:
— Не иначе как скоро умрет.
22 Осенью 1941 года маршалу Григорию Кулику, командующему 54-й армией, было
поручено прорвать блокаду. Синявская опера- ция и последующие за ней попытки
потерпели неудачу.
102

Эсимде
Фридерика напоминала ребенка и постоянно про- сила есть. Мечтала по окончании войны
каждый день варить чечевицу и поливать ее маслом. Марфа, еще не растерявшая свою
прямоту, уточняла:
— А как же духовная пища? Уже не в ходу?
Музыковед отворачивалась к стене и безутешно пла- кала. Пелагея бежала подоткнуть
одеяло и вытереть слезы, как маленькой:
— А хотите я вам сыграю на расческе?
— Очень хочу!
Слушала внимательно, а потом пыталась засунуть
голову между коленями. От нее уже пахло лаком для ногтей (мозг доедал сердечную
мышцу) и участились позывы к мочеиспусканию. Туалет не работал, и женщи- на
постоянно присаживалась над кастрюлей. С натугой открывала дверь и спускала
содержимое с лестницы. Страдала от невыносимой жажды и выпивала в день не меньше
сорока стаканов. Ела чайной ложкой соль и ста- ралась избегать зеркала. Всегда
утонченная, модно оде- тая, образованная, с недавних пор превратилась в чу- довище.
Живот раздуло, в нем постоянно раздавалось урчание. Отекшие ноги не помещались ни в
валенки, ни в сапоги.
Перед Новым годом стало еще хуже, женщина дер- жалась за одеяло ломкими посиневшими
ногтями. Ака- ция измеряла температуру и отворачивалась. Ртуть зависла на отметке
тридцать четыре и пять. Когда под- носили чашку с разведенной до синевы сгущенкой,
выменянной Пелагеей на Обводном канале, широко раскрывала рот и вываливала ярко-
розовый язык с глу- бокими вмятинами от зубов. Жадно пила, изо всех сил
103

Ирина Говоруха
сжимая ручку чашки. В канун праздника открыла глаза и прохрипела:
— Хлеба.
Акация заботливо положила ей в рот сухарик. Му- зыковед облегченно вздохнула и
померла, не проглотив ни крошки.
В иные миры уходили массово. Многие на ходу, примерзая к стенам. Саша постоянно
спрашивала маму, почему люди не двигаются. Та поначалу говори- ла о превращении в
мумии, золотых масках и пахучих смолах, затем придумала летаргический сон и приво-
дила в пример норвежку по имени Августина Лингард. О ней написали в газетах еще
перед войной. Женщина после сложных родов проспала более двадцати лет и ни капельки
не постарела.
С самого утра сосульки проткнули «трамваи-буфе- ты». На досках трепыхались
объявления о невиданном ранее — продаже кипятка. Рядом — предупреждение коменданта,
что откапывание человеческих трупов и употребление их в пищу карается смертью. На
углу Щедрина и Потемкинской простоволосая женщина раз- махивала двумя кусками мяса
и выкрикивала:
— Это же баранина! Баранина!
В толпе стыдливо прятали глаза и шептались, что не- счастная прикончила своего
мужа.
Пелагея с Марфой везли Фридерику на кладбище и с удвоенным вниманием смотрели под
ноги. Высох- шая до кости музыковед, все больше напоминающая хищную птицу, в
последний раз разглядывала своих подруг. Их натянутые спины, молчаливые плечи и за-
104

Эсимде
тылки. Домой вернулась только Пелагея. На обратном пути началась бомбежка, и Марфу
убило осколком. Де- вочке сказали, что к тете Марфе приехал рядовой Пав- ленко и
забрал ее к себе.
Через несколько дней Акация вернулась подавлен- ной. Пелагея и Авенир Иванович
привычно ее окружи- ли, но женщина никак не могла собраться с мыслями. Искала
глазами стулья, на которых всегда сидели Мар- фа и Фридерика. Затем убедившись, что
Саша увлечена нарезкой хлебных карточек, не выдержала и поделилась тем, что было на
сердце.
— Приходитсегоднякомнебарышня.Ничеготакая, еще не растеряла былую красоту, но лицо
уже пастозное и зубы начали гнить. Села напротив и плачет: «Помоги- те, пожалуйста,
очень нужно сделать аборт». — «Сколь- ко у вас недель?» — «Двадцать пять». Тут я
взорвалась: «Вы с ума сошли! Поздно. Слишком поздно. Это уже хороший малыш. С
ресницами и ногтями. Сосет палец, икает, дергает пуповину!» — «Вот именно, доктор,
он без конца дергает пуповину и требует есть. А мне нечего ему предложить. Сама еле
хожу. Умоляю, доктор, сде- лайте мне аборт».
Я была непреклонна и указала ей на дверь. Тогда она взмолилась: «Сереженька
говорил, если будет совсем невмоготу, чтобы пришла к вам. Вы женщина строгая, но
справедливая. Поможете». Я не сразу ее поняла и даже переспросила, какой-такой
Сереженька. А по- том еще раз внимательно посмотрела на карту, прочла имя
Агриппина, и меня как кипятком обдало: «Так вы та самая Груша?» Она кивнула и
спрятала рябое лицо
105

Ирина Говоруха
двумя руками. После этого я уже себя не сдерживала: «Вам никто не расскажет таких
подробностей, а я рас- скажу. Хотите знать, что в этот момент будет чувство- вать
ребенок? На ваши страдания мне наплевать, а вот на детские — увольте. Сперва я
проколю ваш живот тол- стой иглой и с помощью шприца вытяну околоплодную жидкость.
Вместо нее закачаю солевой раствор, ваш сын или дочь наглотается его под завязку и
начнет медленно и мучительно умирать, испытывая жуткую агонию. За- тем у него
начнутся предсмертные судороги, а через не- сколько часов у вас — роды. Вы пройдете
все круги ада и родите мертвеца. Но бывают исключения из правил, и малыши
появляются на свет живыми. В таких случаях мы бросаем их на подоконник, и те дают
дуба от переох- лаждения. Ну как вам картинка? Впечатляет? Готовить шприц?»
У бедняжки начались позывы к рвоте, и я наконец-то опомнилась. Дала направление в
столовую и велела приходить каждую неделю. Уже в двери беременная обернулась:
«Сереженька совсем плох. Похудел, худо с нервами. Отбирает мой хлеб». — «А вы не
отдавайте! Больше гуляйте, хотя бы по квартире, и старайтесь ду- мать о хорошем».
Женщина еще больше растерялась: «О чем?» Я не смогла промолчать: «Ну, конечно же, о
вашей большой любви!»
Вязкую кухонную тишину растревожил стук. Ака- ция с трудом встала и направилась к
двери. На пороге стояла неузнаваемая Маруся и надломленным голосом просила одолжить
стакан молока.
Пелагея задохнулась:
— Какое молоко? Его давно и в помине нет.
106

Эсимде
Маруся всхлипнула и пожаловалась, что нечем кор- мить детей.
— Но у вас нет детей.
— Как нет? А это кто?
Женщина возмущенно подняла руки: в одной сжи-
мала веник, а во второй — лыжную палку.
— Вот же они, мои мальчишки. Просто исхудали,
не узнать.
Затем, заметив в глубине коридора Авенира Ивано-
вича, как с цепи сорвалась:
— Тыещежив?Даведьтебеужестолет!Зачемтебе
жить? Господи, почему он жив, а мои дети померли? Где твоя хваленая справедливость?
Почему сволочи здравствуют, а честные люди умирают?
Пелагея решительно закрыла дверь, обняла старика и потащила его на кухню:
— Не берите в голову! Голод выел ее мозг.
Сашка хлюпала носом и пыталась восстановить мир и согласие. Звенела пустыми чашками
и декламирова- ла стихи, которые из-за недоедания почти не помнила. Акация, не
представляя, как сгладить нервозность, за- стрявшую между чайниками, примусами и
стаканами, в которые когда-то наливалось кислое пахтанье, заго- ворила невпопад:
— Представляете, еще одна осень — и Сашка пой- дет в школу. Сошьем на заказ
парадный фартук с гоф- рированными крылышками и повяжем газовые банты.
Затем увела дочку в комнату и долго укладывала под холодные одеяла. Укрывала
стеганой ватой, а по ощущениям — невским льдом. Устраивала голову в су- гроб
гусиного пуха. Натягивала поглубже шапку, в ко- торой не нагревались уши, и качала:
107

Ирина Говоруха
— Ничего,доченька,придетвесна,имыналовимко- рюшки. Я тебе таких рыбных котлет
нажарю!
Сашка пыталась рассмотреть мамины губы, но те тонули в абсолютной темноте. Девочка
не могла вспом- нить, как выглядит весна и электричество, какого цвета плитка
шоколада и вкус рыбных котлет.
Эвакуироваться теперь хотели все. Одичавшие ле- нинградцы с разбитыми от
многочисленных падений ли- цами жаждали единственного: эвакуации, пищи и тепла.
Ладога не могла выдержать всех нуждающихся, и жен- щины усаживали полумертвых детей
в одеяла и реши- тельно ступали на лед. Их уговаривали, упрашивали, объясняли, что
не осилят путь в тридцать километров, но те упрямились. Говорили, что не в силах
смотреть на муки своих когда-то непоседливых мальчишек, а по ту сторону льда хоть
какая-то надежда.
Матери упрямо двигались вперед — навстречу ехид- ному ветру. Тот обжигал лицо,
съедал кожу до кости, но женщины не обращали внимания, озадачиваясь, не за- дувает
ли их детям. В очередной раз обернувшись и уви- дев, что Ванька, обожающий дутые
пирожки и книжки про пиратов, или Леночка, мечтающая о балете, стали хрустальными,
молча садились рядом и ждали своего конца. Некоторые раздевались, оголяя спины,
чтобы мороз поскорее пробрал.
Как-то раз Авенир Иванович спустился на третий этаж к своему товарищу и вернулся,
держась за серд- це. На кухонных столах лежали трупы его тещи, жены и сына, а тот
трясся рядом над пайкой хлеба и делил ее
108

Эсимде
на пятьдесят частей. Раскладывал по коробочкам, пере- сыпал черным сахаром и
расставлял коробочки в шах- матном порядке. Соседского визита даже не заметил.
В тот вечер Авенир Иванович, умывающийся в од- ной столовой ложке воды и еще
меняющий раз в неделю воротнички, впервые заговорил об эвакуации. Акация гладила
его по спине и шептала:
— Мой дорогой, вы не выдержите дорогу. У вас дис- трофия второй степени, а на озере
мороз до минус пяти- десяти. В кузове холодно, порывы ветра с трудом сдер- живает
лишь брезент. Замерзнете, так и не увидев берег Кобоны. Я часто хлопочу о матерях-
дистрофичках. Они доезжают, но все как одна теряют на Ладоге младенцев. Машину на
ухабах немилосердно трясет, а они настоль- ко ослабевшие, что не могут удержать
драгоценные свертки, и на утро обслуживающие дорогу собирают де- сяток закоченевших
мальчиков и девочек.
В канун Нового года у Нарвских ворот переверну- лись санки с подарками, и на снег
посыпались конфеты в праздничных блестящих фантиках. Прохожие наво- стрили уши,
воры подняли воротники. Женщина, везу- щая добро, стала припадать над помадными
конфетами раненым зверьком и кричать не своим голосом:
— Люди, не грешите, это для детдомовцев!
Десяток прохожих мигом выстроились в шеренгу и закрыли искушение для тех, кто уже
не владел собой.
Большая часть города слегла и стала рассматривать потолок, напоминающий бушующее
Баренцево море. Держащиеся на ногах ели муку, когда остановились пе- карни, и
носили нагрудные значки «светлячки». Те были
109

Ирина Говоруха
незаметными с неба, но отлично видимыми на земле. Главное, зарядить от коптилки или
горящей спички.
Усопшие постоянно снились живым. Каждую ночь Пелагея просыпалась в поту и
рассказывала, что Фриде- рика бродит по их коммунальной квартире, просит хлеба и
требует снять с себя бесформенный простынный бала- хон. Спрашивает, где ее ноты,
бусы и сигареты. Пелагея крестилась, зажигала страстную свечу и молилась за упо-
кой ее души. Акация молча слушала и курила. Скрыва- ла, что к ней во сне приходит
плачущая Марфа в своих нарядных молочных туфлях и жалуется на боль в груди. Сетует,
что осколок предназначался не ей, а Пелагее.
В последнее время доктор дымила слишком часто, прикрываясь тем, что курево здорово
притупляет го- лод, а это значит, что Сашке достанется больше хлеба. Поэтому
затягивалась табаком, смешанным с высушен- ными кленовыми листьями, и называла
смесь «Сказ- ками венского леса». В ту зиму попыхивали все, даже десятилетние
подростки.
Теперь Пелагея всюду брала Сашку с собой, боясь оставлять одну в квартире, чтобы не
съели. Женщина похудела вполовину и, заметив такие явные изменения, шепнула в
мутный зеркальный ободок:
— Ну, здравствуй, дистрофия Шротовна Щей-Без- вырезовская. Вот ты и меня догнала.
Затем проковыляла на кухню, прикрутила к столу мясорубку и погладила, чисто живую:
— Если бы не ты, мы бы все давно померли.
Однажды по дороге в булочную увидели на снегу мертвую женщину. Она лежала на краю
тротуара, ви-
110

Эсимде
димо, упала с воза, когда сани с покойниками накрени- лись на ухабе. Поначалу
решили, что это лежит мане- кен из ателье «Смерть мужьям», настолько покойница была
красивой. В роскошном темном платье с глубоким вырезом и со сверкающей брошью.
Изящные смуглые руки с коротко обрезанными ногтями и волосы тяжелы- ми волнами.
Затем постановили, что это певица из Ле- нинградского театра музыкальной комедии.
Казалось, сейчас встанет, отряхнется, подведет губы перламутром и споет арию из
какой-нибудь легкой праздничной опе- ретты. К примеру, из «Веселой вдовы». Вот
только жен- щина продолжала лежать, оттеняя своей сохранившей- ся молодостью
грязный немытый декабрьский снег.
Пелагея еще крепче сжала Сашину руку и уставилась тяжелым взглядом в искривленный
горизонт. Девочка сосредоточенно считала уличные трупы: 29, 30, 32...
Новый год встретили тихо. Первым делом выреза- ли снежинки и наклеили на окна. Саша
радовалась, но от холода не могла удержать ножницы в руках. Поэто- му просто сидела
и наблюдала, как это делают взрос- лые. Провожала взглядом каждую линию, завитушку,
узор. В коробке с игрушками нашлись конфеты, кото- рые вешали на дерево в прошлом
еще мирном году. Их оказалось много. Целых десять. Пастила, высохшая до сухариков,
грецкие орехи, несколько ирисок «Кис-Кис» и конфеты в бонбоньерках.
В январе на месяц дали сто граммов сахара, полкило пшена и пятьдесят граммов масла.
Декабрьскую карточ- ку аннулировали. Пелагея долго делила крохи на кухне, а потом
писала сестре: «Не знаю, жива ли ты еще, но мы, как видишь, живы. Хлеб подорожал до
семисот рубелей,
111

Ирина Говоруха
кило крупы — пятьсот, масло — полторы тысячи рубе- лей. Сахара нет. Пачка папирос —
сорок. Шесть поле- ньев дров — двести пятьдесят».
Пятого числа Акации выделили пригласительный на городскую елку в кинотеатре на
Манежной площа- ди, и Сашу сопровождали Пелагея и Авенир Иванович. Мужчина
передвигался с трудом, но еще отказывался от палки. По дороге сделал попытку
рассказать, что по- началу кинотеатр назывался «Сплендид-палас», затем в двадцатые
был переименован в «Рот-Фронт», но за- кашлялся и замолчал.
В холле стояло скромно украшенное дерево. На него таращились опухшие дети и клоун в
великоватом рыжем парике. Он старательно показывал фокусы, но зрители не
реагировали и не смеялись. Две воспитательницы — одна в кружевном, еще довоенном
жабо, а вторая — по- проще, в пуховом платке — пытались расшевелить го- стей и
завести их в хоровод. Малыши послушались, но не смогли взяться за руки. На такое
простое действие не хватало сил. Терпеливо рассматривали лысоватую елку, утыканную
бумажными фонарями, покуда не объявили, что пришло время позвать Деда Мороза:
— А ну-ка, давайте хором крикнем: Дед Мороз!
Дети открыли рты, но из них выползло шипение. Они попробовали еще раз, но
получилось только хуже. Не- ожиданно один мальчик не выдержал и срывающимся го-
лоском поинтересовался, когда же будет обед. Клоун по- терял свои шары. Дед Мороз
так и остался за кулисами. Организаторы прервали представление и усадили детей за
стол. Подали суп из хряпы23, крохотную котлету, хря-
23 Верхние листья в кочане капусты, обычно не идущие в пищу.
112

Эсимде
пу на гарнир и кисель из эссенции. А еще подарок в виде яблока, одного печенья и
восемнадцати изюмин. Саша подарок принесла домой и попросила разделить поровну.
Снег скрипел так громко, что становилось больно ушам. Промерзли все окна, перила,
орлы, лошади, звез- ды. Воздух затвердел в мрамор. Бомбоубежища стали мертвецкими,
а некоторые трупы лежали в нем с дека- бря. Хлеб делили с помощью линейки. Никто не
смеял- ся, не бегал, не танцевал. Не вспоминал, как в мирное время катался на
«американских горах». Не гордился близким соседством с Маяковским и балериной Ксе-
шинской. Появились объявления «Меняю все на хлеб. Нина Зиновьева, кв. 36», «Меняю
на продукты золотое кольцо с сапфиром, портсигар серебряный, набор граве- ра.
Приходите по адресу Невский, 108, кв. 5».
«Ленинградская правда» выходила ежедневно, вот только с четырех страниц сократилась
до двух. Отчаяв- шиеся матери отдавали детей на попечение государства, и очень
быстро детские сады превратились в детские дома. По улицам потоком шли люди. Никто
и никому больше не уступал дорогу, не кивал, не спрашивал: «Как дела?» и «Как
поживает Леночка?» Ленинградцы, буд- то зомби, направлялись прямо на редкие
фыркающие грузовики, и водителям приходилось поминутно сигна- лить, резко брать
вправо и жать на тормоза.
Мертвые на грузовиках ехали стоя. Для экономии места покойников ставили, как
оловянных солдати- ков. У крыс от голода вытянулись морды и напоминали акульи.
Живые замерзали в самых немыслимых позах: сидя, на коленях, на боку. Закутанные,
раздетые кем-то,
113

Ирина Говоруха
раздевшиеся самостоятельно, по всей вероятности, ис- пытывая предсмертный приступ
мнимой внутренней жары. Некоторых удавалось отогреть горячими утюга- ми и отпоить
валерьянкой. Лица горожан изменились до неузнаваемости. Деформировались черты,
смести- лись пропорции, перекосились мышцы. У Пелагеи из- за длительной голодовки
начали расти усы и борода. У Авенира Ивановича выпали зубы все до одного.
Он все так же ходил за водой. Вставал рано, около пяти, привязывал к поясу бидон с
кружкой и ковылял к Фонтанке. Старался в очереди быть первым. Затем опускался на
колени и зачерпывал трижды (блокадное нерушимое правило). Кому не удавалось набрать
воды с трех попыток, отходил в сторону и снова занимал оче- редь в хвосте.
Как-то раз вернулся расстроенный и долго возму- щался каким-то бессовестным,
испортившим лунку ке- росиновым ведром, а через несколько дней в журнале «Звезда»
напечатали стихотворение:
А нынче пьют из Невки, из Невы, метровый лед коли хоть ледоколом, обмершие до
синевы, обмениваясь шуткой невеселой. Что уж на что, мол, невская вода, да и за нею
очередь куда,
А тут еще какой-то испоганил всю прорубь керосиновым ведром. И все стуча от холода
зубами владельца поминают не добром: Чтоб он сгорел в аду, чтоб он ослеп, чтоб
потерял он карточки на хлеб.
114

Эсимде
Авенир Иванович выучил стих наизусть и повторял, как молитву. С тоской пересказывал
мальчишеский раз- говор:
— Тебя мамка бьет?
— Нет.
— А тебя?
— Да.
— За что?
— За то, что прошу есть.
Старался не думать, как беззубая молодая женщина
со свернутой на бок шеей, будто после поездки на верх- ней полке пассажирского
поезда, рассказывала про ка- кого-то партийного функционера. Он сварил на общей
кухне курицу и на глазах у голодного ребенка с аппе- титом съел. Вторая жаловалась
на опухоль под рукой и на ногу, сперва посиневшую, а потом укоротившую- ся на
восемь сантиметров. Третья рассказывала о своем начитанном старшем ребенке. Вот
только приходится разрывать книги на три-четыре части, так как не может удержать ее
вес, и о младшем, оставленном на санках. Замешкалась всего на минуту, а когда
повернулась — его уже и след простыл.
В нескольких метрах от лунки лежала вмерзшая в тротуар девочка. Чья-то бессердечная
рука вырезала у нее кусок ягодицы.
Со временем все привыкли к тревогам и больше не спускались в бомбоубежища. Стоило
метроному начать пороть горячку, Акация укладывала Сашку на кровать и ложилась
сверху, приговаривая:
— Меня осколок только ранит, а тебя убьет.
115

Ирина Говоруха
Пелагея из соседней кровати бухтела:
— Даладновам,Акация.Вдоменапротивженщине, кормящей грудью, залетевшим осколком
снесло голо- ву. Так и сидели до прихода дворника: безголовая мать и живой,
продолжающи