Б. Рассел.

Дескрипции

Теория дескрипций была описана английским математиком Б. Расселом, она

стала существенным вкладом в развитие философии языка.

Теория утверждает, что для проведения логического анализа текстов

необходимо преобразование описательных выражений естественного языка -
«дескрипций» в логически корректную форму, что дает возможность вернуть
здравый смысл реальности, в противном же случае, из-за исходно неверной
посылки при анализе предложений возможны логические парадоксы.
Использование методов теории дескрипций позволяет, проводя логический
анализ, обнаружить проблемы, связанные с использованием языка. При этом,
задача философского исследования сводится к проведению глубинного
логического анализа языка, проникающего под поверхностную грамматику и
фиксирующего подлинные языковые структуры. Сам логический анализ при
этом завершается только тогда, когда исследователь доходит до простых
символов и, следовательно, до простых объектов.

Дескрипции бывают двух видов – определенные и неопределенные

(неоднозначные). Неопределенная дескрипция имеет форму «a so-and-so»
(пер. - такой-то; некий объект, обладающий такими-то признаками), а
определенная дескрипция представляет собой сочетание типа «the so-and-so»
(в единственном числе).

Также Б. Рассел поднимает проблему значимости реальности. Большинство

логиков, которые занимаются этим вопросом, стояло на неверном пути:
видели более надежную опору анализа в грамматической форме, чем она есть
на самом деле, также они не принимали во внимание грамматические
различия. Например, считается, что предложения «Я встретил Джонса» и
«Я встретил одного человека» имеют одну и ту же грамматическую форму,
но в действительности это не так: в первом предложении есть имя реального
лица – Джонс, а второе включает пропозициональную функцию, которую
можно эксплицировать.

Ввиду отсутствия аппарата пропозициональных функций многие логики

пришли к заключению, что существует мир нереальных объектов. Этой
точки зрения придерживается австрийский философ и психолог А. Мейнонг.
Он утверждает, что можно говорить о «золотой горе», «круглом квадрате» и
т. п., причем наши суждения о них могут быть истинными; следовательно,
эти предметы должны иметь некоторое логическое бытие, иначе
предложения, в состав которых они входят, были бы бессмысленными. Б.
Рассел высказывает свою точку зрения, что в подобных теориях отсутствует
чувство реальности. Существует только один мир – мир «реальности», и,
например, фантазии Шекспира являются составной частью этого мира и
мысли, излагаемые в его сочинениях, вполне реальны. Также реальны и
мысли, возникающие при чтении его произведений. Чувство
действительности необходимо логике, здоровое чувство реальности
необходимо для корректного анализа суждений о золотых горах, круглых
квадратах и подобных псевдообъектах.

Но может возникнуть вопрос: если не существует ничего вне

действительности, как могли бы мы допустить в наш анализ
несуществующее? Рассел отвечает следующим образом: анализируя
суждения, мы, прежде всего, делаем операции с символами, и, наделив
значением группы символов, которые на самом деле его лишены, мы тем
самым допустим существование несуществующего в единственно
возможном смысле, а именно в качестве описаний предметов.

Подходя к главной проблеме своей работы - определению слова the (в

единственном числе), автор отмечает важный момент: искомая дефиниция
относится не к изолированной дескрипции, а к суждениям, в которых она
употребляется. В случае с неопределенными дескрипциями это достаточно
очевидно, едва ли кто-нибудь мог бы предположить, что a man «человек
вообще» является конкретным объектом, который может быть определен сам
по себе. Хотя, например, Сократ- человек, Платон – человек, из этого нельзя
заключить, что неопределенная дескрипция человек означает то же самое, что
означает имя Сократ, а также то же самое, что означает имя Платон, т.к. эти
имена имеют явное разное значение. Из этого становится очевидно, что
сущее определенно: если это человек, то это вполне определенный человек -
данный человек, а не кто-либо другой. Так в мире нельзя обнаружить
«человека вообще», противопоставленного конкретным людям, поэтому мы
даем определение не человеку вообще, т.е. не неопределенной дескрипции
человек, а тем суждениям, в которых она встречается.

Сказанное относится и к определенным дескрипциям формы «the so-and-so».

Это подтверждается различием между именами и определенными
дескрипциями. Например, возьмем выражение «Скотт является автором
“Ваверлея”» (Scott is the author of Waverley), где Скотт – имя, а автор
“Ваверлея” – дескрипция, оба эти выражения относятся к одному лицу.

Имя - простой символ, прямо обозначающий индивидуальный объект,

который и составляет значение имени, существующее само по себе и не
зависящее от других слов. Имя Скотт - простой символ, потому что оно
хотя и делится на части (а именно отдельные буквы), но последние не
представляют собой символов. Выражение же автор «Ваверлея» не является
простым символом, поскольку образующие его слова также символы.

Таким образом, суждение, содержащее дескрипцию, не тождественно

суждению, в котором дескрипция заменена именем, даже если это последнее
именует тот же объект, который дескрипция описывает. Очевидно, что
суждение «Скотт есть автор “Ваверлея” » отлично от суждения «Скотт есть
Скотт». Если заменить дескрипцию автор “Ваверлея” именем другого лица,
суждение будет ложным и, следовательно, уже не будет тем же суждением.

Но можно сказать, что наше суждение имеет ту же форму, что и суждение

«Скотт есть сэр Вальтер», где сообщается, что два имени относятся к одному
объекту. На это можно ответить, что если предложение «Скотт есть сэр
Вальтер» в действительности означает «лицо по имени Скотт» идентично
лицу по имени «сэр Вальтер», то эти имена фигурируют в функции
дескрипций: индивид ими не именуется, а описывается как носитель
соответствующего имени. Имена часто так и употребляются, причем нет
никаких внешних признаков, говорящих в какой именно функции они
использованы. Когда имя употреблено по назначению, то есть только для
указания на предмет речи, оно не является частью ни утверждаемого нами
факта, ни лжи, если наше утверждение окажется ошибочным,— оно не
больше чем элемент той системы символов, которой мы пользуемся, чтобы
выразить мысль.

Когда мы заменяем имя дескрипцией, те пропозициональные функции,

которые всегда истинны, могут оказаться ложными, если дескрипция ничего
не описывает, поскольку, когда в суждение вводится дескрипция, оно
перестает соответствовать значению данной пропозициональной функции.

Определенные дескрипции отличаются от неопределенных только одним:

импликацией единичности. Мы не можем говорить о «the inhabitant of
London» - «этом обитателе Лондона», поскольку проживание в Лондоне не
составляет признака только одного объекта. Так, суждения, относящиеся к
«the so-and-so», всегда имплицируют соответствующие суждения,
касающиеся «so-and-so», с той разницей, что определенная дескрипция
относится к единичному объекту. Так, например, суждение «Скотт является
автором “Ваверлея”», не могло бы быть истинным, если бы это произведение
вообще не было бы написано или если бы оно принадлежало перу ряда лиц,
то есть если бы существовало несколько одноименных произведений.
Можно располагать обширными сведениями, касающимися описываемых
термов, то есть знать много суждений «the so-and-so», не зная в то же время,
чем же является этот «the so-and-so» в действительности, или, иначе, не зная
ни одного суждения формы «x есть the so-and-so», в котором х было бы
именем собственным.

Исходя из этого, можно считать, что в любом знании, выраженном словами -

исключая такие слова, как этот, тот и некоторые другие, значение которых
меняется в зависимости от ситуации,— не могут фигурировать никакие
имена в строгом смысле этого термина, то, что кажется именем, на самом
деле является дескрипцией. Можно спросить, существовал ли Гомер, но этот
вопрос был бы излишним, если бы Гомер было подлинным именем.
Суждение «the so-and-so существует» значимо независимо от того, истинно
оно или ложно; но если дано тождество «a есть the so-and-so» (в котором а -
имя собственное), то выражение «a существует» лишено значения. Только в
отношении дескрипций - определенных или неопределенных - суждения о
существовании осмысленны, ведь если а – имя, то оно должно называть
нечто: то, что ничего не называет, именем не является, а значит, приняв на
себя функцию имени, становится незначимым символом.

Когда дескрипции входят в состав суждений, необходимо различать то, что

может быть названо их первичными и вторичным употреблением, или
вхождением. Первичное употребление заключается в суждении, содержащее
дескрипцию, и которое является результатом подстановки дескрипции на
место переменной x в некоторой пропозициональной функции ȹx; вторичное
употребление соответствует тем случаям, когда в результате подстановки
дескрипции на место переменной ȹx создается только часть суждения.
Например, «Нынешний король Франции лыс», где дескрипция нынешний
король Франции употребляется в первичной функции, и все суждение ложно.
Суждение «Нынешний король Франции не лыс» неоднозначно. Если взять «х
лыс» и заменить переменную дескрипцией нынешний король Франции, а
затем ввести отрицание, то употребление дескрипции будет вторичным, и
суждение окажется истинным; но если начать с отрицательного суждения «x
не лыс» и в нем произвести замену х дескрипцией, то дескрипция имеет
первичное употребление, а суждение является ложным. Смешение
первичного и вторичного вхождений составляет источник ошибок в
отношении дескрипций.

Так теория дескрипций является важной как для логики, так и для теории
познания.