DOI:

Это произведение доступно по лицензии Creative Commons

«Attribution-NonCommercial»
(«Атрибуция — Некоммерческое использование») 4.0 Всемирная

КЛОДЕЛЬ И ДОСТОЕВСКИЙ: ВОПРОСЫ СОТЕРИОЛОГИИ

Татьяна Александровна Кашина,
Оксана Алексеевна Дубнякова

Аннотация: в данной статье осуществляется попытка сравнения

сотериологических идей в творчестве Ф. Достоевского и П. Клоделя. Для обоих авторов
тема спасения является центральной. Несмотря на то что писатели принадлежат к
различным богословским традициям, их взгляды во многом сходны. Так, грех, согласно
обоим авторам, есть некое отклонение от прямого пути; более того, писатели убеждены
в том, что грех каждого человека дурно влияет на весь мир. Грех, однако, не является
последним словом как для Клоделя, так и для Достоевского, поскольку в каждый
момент в человеке может совершиться переворот – для этого ему достаточно
подчиниться воле Божией. Оба автора также ставят вопрос о возможности
апокатастасиса – всеобщего спасения, не отвечая на него однозначно, причем ключевую
роль в этом сюжете играют герои-«критики».
Ключевые слова: грех, счастливая вина, спасение, апокатастасис.
Информация об авторе: Татьяна Александровна Кашина (РГГУ), Оксана
Алексеевна Дубнякова (МГПУ)

CLAUDEL AND DOSTOEVSKY: ISSUES OF SOTERIOLOGY

Tatiana Alexandrovna Kashina,
Oksana Alekseevna Dubnyakova

Abstract: This article attempts to compare soteriological ideas in the works of

F. Dostoevsky and P. Claudel. For both authors, the theme of salvation is central. Despite the
fact that the writers belong to different theological traditions, their views are largely similar.
Thus, sin, according to both authors, is a kind of deviation from the straight path; moreover,
the writers are convinced that the sin of every person affects the whole world. The sin,
however, is not the last word both for Claudel and for Dostoevsky, since a person may
experience a transformation at any moment - it is enough for him to submit to the will of God.
Both authors also raise the question of the possibility of apocatastasis - universal salvation,
without answering it unequivocally, and the «critics» heroes play the key role in this plot.
Keywords: sin, felix culpa, salvation, apocatastasis
Information about the author: Kashina Tatiana Alexandrovna, Russian State
University for the Humanities (Moscow), Dubnyakova Oxana Alexeevna, Moscow City
University
 Поль Клодель читал Достоевского преимущественно в период своего духовного
становления, о чем он, в частности, сообщает в письме к рассказывает в своей
переписке с А. Жиду от 30 июля 1908 г. В той же переписке он называет основной
заслугой Достоевского то, что последний «извлек крест со дна ренановской клоаки и
болот девятнадцатого столетия»1.
Крест является символом искупления и одним из терминов христианской
сотериологии — раздела догматического богословия, посвященного проблеме греха и
спасения. Не строя предположений о том, насколько сотериологические идеи русского
писателя могли повлиять на Клоделя, мы поставили своей задачей сравнить
воплощение этих идей в художественном творчестве обоих писателей. Материалом для
настоящего исследования стал роман Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» (1879) и
пьеса П. Клоделя «Атласный башмачок» (“Le soulier de satin”, 1929). В обоих
произведениях тема спасения открыто заявляется авторами как центральная: как можно
понять уже из эпиграфов (см. о них далее в наст. статье), пьеса Клоделя посвящена
причудливой трансформации греха во благо, роман же Достоевского связан с
евангельским образом семени, которому должно упасть в землю и умереть, дабы
принести плод.
Безусловно, Клодель и Достоевский, принадлежа к разным христианским
традициям, находились и внутри несколько различающихся богословских контекстов.
Католическая сотериология не во всем сходна с православной (следует сразу
оговориться, что речь идет о богословской трактовке вопроса, которая может далеко не
всегда полностью совпадать с народной или даже с литургической традицией). Если
проследить историческое развитие христианской сотериологии, то одной из важнейших
для ее становления фигур можно назвать блаженного Августина — родоначальника
западно-христианского учения об искуплении. Так, принято считать, что именно с
фигурой Августина связано появление формулы “felix culpa” («счастливая вина»),
которую сегодня каждый католик слышит за пасхальным богослужением: “О felix
culpa, quae talem redemptorem meruit”2. Августин писал: «Он (Бог. — Т.К., О.Д.) решил,
что лучше делать из зла добро, чем допустить, чтобы совсем не было зла» 3.
Соотносится с данным высказыванием и приписываемый Августину комментарий на

1
Claudel P., Gide A. Correspondance, 1899–1926 / Préf. et notes par R. Mallet. P.: Gallimard,
1949. P. 239.
2
«Счастливая вина, заслужившая такого Искупителя» (лат.).
3
Блаженный Августин. Энхиридион к Лаврентию, или О вере, надежде и любви. М.:
Сибирская благозвонница, 2017. С. 000 (гл. 27).
Послание к Римлянам (8: 28: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по [Его]
изволению, все содействует ко благу»): “etiam peccata” («и грехи — тоже»). Именно эта
фраза станет эпиграфом к «Атласному башмачку».
Формула “felix culpa” православным богословием не признаётся верной,
поскольку в ней может прочитываться своего рода необходимость для Бога во зле. Так,
Е.Н. Трубецкой, например, пишет: «Для всякой сколько-нибудь чуткой совести
очевидна ложь этого решения, которое делает зло необходимостью для самого Бога,
понимает зло как необходимое для Бога средство осуществления добра»4. (Заметим,
однако, что в намеренно парадоксальной формуле латинских отцов идея
необходимости скорее особым образом понимается: согласно христианскому
богословию, грех никак не является необходимым Богу для того, чтобы усыновить во
Христе человечество, однако искупления не может быть без вины, как и спасения – без
того, от чего спасать; только в этом смысле вина может назваться счастливой. И
именно формулировка Августина об этом свидетельствует.)
Другое серьезное расхождение между западным и восточным догматическим
богословием касается понимания термина «первородный грех»: католическая
августинианская традиция говорит о наследовании каждым человеком в момент своего
зачатия греха Адамова (в современном катехизисе Католической церкви все люди
называются соучастниками греха прародителей), тогда как, согласно православному
богословию, наследуемым является лишь искажение природы, которое повлек за собой
грех первых людей; это искажение — смертность.

***
В 1906 г. Клодель составляет своеобразную догматическую выжимку из
христианского учения, называя ее «Резюме всей христианской доктрины» (“Résumé
sommaire de la Doctrine Chrétienne”), а затем отправляет ее своим друзьям — А. Жиду,
А. Фонтену, Ф. Жамму и Ж. Ривьеру. В ней он кратко, своими словами, формулирует
основы христианской сотериологии.
Клодель понимает грех, искупление и спасение следующим образом: Творец
создал все вещи «весьма хорошими» (Быт. 1: 31), то есть идеально соответствующими
своему назначению и свидетельствующими о своем Создателе, а нарушение этого блага
произошло в тот момент, когда свободное создание предпочло избрать за конечную

4
Трубецкой Е.Н., кн. Смысл жизни. Берлин: Книгоиздательство «Слово», 1922. С. 113.
Курсив автора.
цель само себя вместо Бесконечного Бога. Следствием такого ошибочного выбора
(конечное существо избрало само себя за цель) становится Конец — то есть смерть,
отделенность, ограниченность. Грехом человек «крадет» у Бога собственное тело — и
не может его вернуть самостоятельно, поскольку украденное невинным не может быть
возвращено греховным. В крестной жертве Христос принимает конец и смерть — и
этим разрушает отделенность и ограниченность человека. Единством со Христом через
участие в жизни Церкви тело верующих возвращается Богу.
Клодель заканчивает свой текст следующим размышлением:

Итак, вечная радость недалека от нас. Это вовсе не мечта, не

неумеренный аппетит — а органическая и правомерная нужда нашей природы,
самая основная. «Царствие Небесное внутрь вас есть». Оно заключается в
свободном акте нашей воли, мы должны дать свое согласие Благодати, которая
нас настойчиво добивается. Царствие – покорность принимаемому «порядку».
Оно состоит в восстановлении порядка: тварь покорна своему Творцу и, в свою
очередь, участвует в Его жизни. Да будет воля Твоя5.

В приведенном тексте Клодель дает определение греха как ошибочного

предпочтения: в его формулировке, грех есть выбор «самого себя за конечную цель,
вместо Бога, не имеющего конца». Сделанным неверно выбором, согласно Клоделю,
нарушается общемировая гармония. Отметим, что в современном (созданном после
Второго Ватиканского собора) катехизисе Католической церкви об этом говорится
сходным образом: «Часто отказываясь признавать Бога как свое начало, человек тем
самым нарушает порядок, направляющий его к его конечной цели, и в то же время всю
гармонию как по отношению к самому себе, так и по отношению к другим людям,
всему творению»6.
Данное определение в полной мере находит свое место в пространстве
«Атласного башмачка». Грехом в пьесе будет называться подобный ошибочный
выбор — умаление собственного призвания, полученного от Бога.
Так, поездка доньи Пруэз в Могадор могла бы стать грехом, если бы героиня
согласилась на изначальное предложение дона Камильо:

5
Claudel P., Gide A. Correspondance. P.: Gallimard, 1949. P. 65–66.
6
Катехизис Католической церкви. М.: Рудомино, 1996. С. 98.
 Д о н К а м и л ь о. <...> И именно там (в Африке, где находится Могадор. — Т.К.,
О.Д.) я выкрою владенье для себя, дерзкое убежище для меня одного
между двумя мирами.
Д о н ь я П р у э з. Для вас одного?
Д о н К а м и л ь о. Для меня одного. Малюсенькое убежище <...>.7

Дон Камильо не только умаляет свое призвание, но он словно замыкает его на

самом себе. Донье Пруэз такого измерения оказывается недостаточно. Позволим себе
предположить, что ее отказ обусловлен не только тем, что она не любит дона
Камильо — вспомним, что бежать с Родриго она точно так же откажется. Как замечает
католический теолог Ханс Урс фон Бальтазар, «пытка этой ограниченности, встающая,
словно стена, между их (Пруэз и Родриго. — Т.К., О.Д.) двумя душами, является столь
сильной, что препятствие в виде брака Пруэз с доном Пелайо кажется всего лишь ее
ничтожным отголоском»8.
Однако донья Пруэз окажется готовой поехать в Могадор, как только дон
Пелайо даст ей «соразмерное ее душе» задание:

Д о н П е л а й о. Крепость, которую жалует вам король, чтобы вы удерживали ее

до самой смерти,
Именно это я приехал сообщить вам, Пруэз, поручение,
соразмерное вашей душе:
Проще умереть, чем вернуть эти ключи9.

Любовь между Родриго и Пруэз, на первый взгляд, представляется противной

призванию, которое дается им Богом, и может показаться, что именно она является
«центральным» грехом произведения. Тем более что эпиграф, “etiam peccata”, однажды
прямо повторится в тексте пьесы — в сцене разговора Пруэз, находящейся на пороге
смерти, с Ангелом-хранителем:

Д о н ь я П р у э з. Любовь вне таинства брака — не грех ли это?

А н г е л - х р а н и т е л ь. Даже грех! Грех тоже служит.
7
Клодель П. Атласный башмачок / Пер. с фр. и сост. Е.М. Богопольской, науч. ред. Т.П.
Понятиной. М.: Alma Mater, 2010. C. 57.
8
Balthasar H.U. von. “Le Soulier de satin” de Paul Claudel. Genève: Ad Solem, 2002. P. 51.
9
Клодель П. Атласный башмачок. С. 165.
 Д о н ь я П р у э з. Значит, было благом, что он любил меня?
А н г е л - х р а н и т е л ь. Благом было то, что ты научила его желанию10.

Первый вопрос Пруэз может показаться не лишенным морализма — и ответ

ангела будто подтверждает, хоть и частичную, но правомерность вопроса. Ангел
словно говорит: «Да, это грех, хотя он и послужил благу». Однако следующий вопрос
переворачивает предыдущий: Пруэз беспокоится не о своей, с моралистической точки
зрения незаконной, любви к Родриго, а о его к ней любви. В своей же любви она
кажется уверенной, поскольку знает, что следует воле Божией. Однако неуловимая
граница между святостью и грехом в душе Пруэз постоянно нарушается, одновременно
с тем, как то натягивается, то раскручивается леска на запястье Ангела-хранителя. Это
позволяет читателю убедиться в том, что морализм драме Клоделя не свойственен.
Грех в «Атласном башмачке» обнаруживается только там, где любовь к Богу и
подлинная любовь к другому человеку стоят не на первом месте; иначе говоря, грех
там, где Пруэз выбирает то, что не является благом для Родриго.
Подтверждение этому можно увидеть уже в следующем действии, когда дон
Камильо пытается убедить Пруэз отказаться от возлюбленного, потому что ее любовь
«не от воли Божьей». Героиня отказывается принять подобную постановку вопроса:

Д о н К а м и л ь о. Крест будет полным лишь тогда, когда все,

что есть в вас не от воли Божьей, будет уничтожено.
Д о н ь я П р у э з. Ужасные слова!
Нет, я не откажусь от Родриго!
<...>
Д о н К а м и л ь о. Так умрите тогда через задушенного в вас Христа,
Призывающего меня страшным криком,
а вы отказываетесь мне его дать!
Д о н ь я П р у э з. Нет, я не откажусь от Родриго!
<...>
Д о н К а м и л ь о. Но откуда тогда этот свет на вашем лице?11

10
Там же. С. 287–288.
11
Там же. С. 325–326.
 Четырежды не отказываясь от Родриго, Пруэз словно дает символический ответ
на троекратное отречение апостола Петра. Можно предположить, что свет, сияющий на
лице Пруэз, символизирует именно преодоление ею дихотомии «плотское —
божественное», преодоление янсенистского искушения полагать, что свобода человека
не играет никакой роли в спасении.

***
В «Братьях Карамазовых» слово «грех» встречается часто и особенно
настойчиво повторяется в поучениях старца Зосимы об общемировой вине и о вине
каждого за всех и за вся. Эта идея общей причастности ко греху заставляет вспомнить
об упомянутой выше западной идее общего греха в Адаме. Однако в романе
Достоевского сложно увидеть идею именно унаследованного греха. Скорее, грехом
называется отказ человека уподобиться Христу. Так, Зосима говорит: «<...> [ты]
виновен, ибо мог светить злодеям даже как единый безгрешный и не светил»12.
«Единый Безгрешный» — наименование Христа в православной богослужебной
традиции. Другими словами, каждый человек виновен в общемировом грехе тем, что не
становится тем, кем призван стать — то есть Христом.
Интересно отметить, что в свой дневник Клодель переписывает очень созвучные
строки Леона Блуа: «Человек, совершающий нечистый поступок, омрачает, быть
может, тысячи сердец, которых он не знает, которые ему таинственным образом
соответствуют и которые нуждаются в том, чтобы этот человек был чист» 13.
В пространстве романа Достоевского можно увидеть множество определений
греха, одно из которых связано с самим названием книги. Грех существует только там,
где человек перестает осознавать себя частью единого тела человечества, частью
человеческого братства — во многом именно об этом говорит старец Зосима. Когда
человек забывает о таком своем родстве, он и совершает грех (в романе это, в первую
очередь, грех убийства, к которому оказываются причастными все персонажи). Так,
Иван, надеющийся, что брат возьмет на себя реализацию его тайного желания смерти
отца («Один гад съест другую гадину»14) и упорно отказывающийся признавать себя

12
Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т.
М.: Наука, 1972–1990. Т. 14 (1976). С. 292.
13
Цит. по: Claudel P. Journal: En 2 vol. / Introd. par F. Varillon; texte ét. en annot. par F.
Varillon et J. Petit. P.: Gallimard, 1968–1969. (Bibliothèque de la Pléiade. T. 205, 213). Vol.
1. P. 612.
14
Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. С. 129.
частью мироздания (что выражается в его «возвращении билета Богу»), оказывается
виновным — при формальной невинности — в грехе отцеубийства.
В обоих анализируемых произведениях встречается очень своеобразная
метафора греха: грех – это прежде всего отклонение от прямого пути. В этом смысле
сложно не вспомнить об извилистых линиях из эпиграфа «Атласного башмачка»,
которыми «Бог пишет прямо», равно как и о словах из молитвы отца Иезуита: «<...> и
если он (дон Родриго. — Т.К., О.Д.) не идет к Тебе через то, что есть в нем чистого,
пусть войдет в Твое царствие чрез то, что есть в нем темного, и если не прямым путем,
/ То окольным, и если не через простоту, то через все, что есть в нем неоднозначного, и
трудного, и путаного <...>»15. В Братьях Карамазовых, в устах Мити, такое отклонение
получает название «переулка», или даже «нравственного переулка»: «<...> я всегда
переулочки любил, глухие и темные закоулочки, за площадью, — там приключения,
там неожиданности, там самородки в грязи. Я, брат, аллегорически говорю. У нас в
городишке таких переулков вещественных не было, но нравственные были»;16 «<...>
недостойный скроется в переулок навеки — в грязный свой переулок, в возлюбленный
и свойственный ему переулок, и там, в грязи и вони, погибнет добровольно и с
наслаждением»17.

***
Грех, согласно христианскому богословскому пониманию, приводит человека в
ад — место отсутствия Бога. Ад в «Братьях Карамазовых» понимается как
отъединение, разобщение людей, связанное с уже упомянутой потерей осознания себя
как единого организма, братства. Об этом говорит, например, старец Зосима: «И что же
выходит из сего права на приумножение потребностей? У богатых уединение и
духовное самоубийство, а у бедных — зависть и убийство <...>»18. Это же
подчеркивается притчей о луковке, в которой грешники не могут выбраться из ада
лишь потому, что не способны признать собственное единство: баба отказывается
назвать «свою» луковку общей и поэтому падает назад в огненное озеро.
Однако ни грех, ни даже ад не представляются в обоих произведениях
неустранимым злом.

15
Клодель П. Атласный башмачок. С. 40
16
Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. С. 100.
17
Там же. С. 108.
18
Там же. С. 284.
 Оба эпиграфа к пьесе Клоделя, формула Августина “etiam peccata” и
португальская пословица «Бог пишет прямо кривыми линиями» (которая кажется
почти синонимичной августиновской фразе «Бог решил, что лучше делать из зла добро,
чем допустить, чтобы совсем не было зла»), говорят о существовании даже у греха
спасительного потенциала. Свободный акт главной героини, доньи Пруэз, вверяющей
свой башмачок (иначе говоря, каждый свой шаг) Богоматери, становится
возможностью для спасения как самой Пруэз, так и всего мира клоделевской пьесы —
и именно это дает название произведению.
Эпиграф к роману «Братья Карамазовы», евангельская цитата «Истинно,
истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется
одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12: 24), тоже указывает на
важнейшую для романа проблематику спасения человека и мира. Тема спасительного
спуска под землю в «Братьях Карамазовых» реализуется, прежде всего, через
важнейший внутренний сюжет, заявленный как в эпиграфе, так и в имени центрального
персонажа — через сюжет спуска богини плодородия Цереры (Деметры) в Аид, сюжет
элевсинских мистерий19. Достоевский вводит его в роман в том числе и напрямую,
через отрывок из баллады Ф. Шиллера «Элевсинский праздник» (“Das Eleusische Fest”,
1797), который, в переводе В.А. Жуковского, декламирует Дмитрий:

Чтоб из низости душою

Мог подняться человек,
С древней матерью-землею
Он вступи в союз навек20.

Дмитрий недоумевает, как именно должен состояться предлагаемый ему союз с

землею: «<...> как я вступлю в союз с землею навек? Я не целу́ю землю, не взрезаю ей
грудь; что ж мне мужиком сделаться аль пастушком?»21. Ответ на свой вопрос он
получит: именно Дмитрию будет предложено повторить путь Деметры — спуститься
под землю (в прямом и в переносном смысле), приняв добровольное страдание за
человечество.

19
См.: Касаткина Т.А. Священное в повседневном: двусоставный образ в
произведениях Ф.М. Достоевского. М.: ИМЛИ РАН, 2015. С. 399–400.
20
Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. С. 99.
21
Там же.
 Родриго, во многом схожему с Митей персонажу, понадобится весь четвертый
день «Атласного башмачка», чтобы освободиться от тщетности (vanité) мира. Он станет
еще раз искать исполнения своих идей («расширить землю»), еще раз поверит
сильному миру сего, королю Испании, который посмеется над ним и унизит его,
обесценит как его идеи, так и саму его жизнь, которая в конце концов не будет — в
самом буквальном смысле — ничего стоить. Однако, с христианской точки зрения,
подобное обесценивание в глазах мира имеет значительную ценность в глазах Бога:

Донья Семь М е ч е й. <...> Это так здорово, так возвышенно —

повиноваться!22

Обоим персонажам Клоделя и Достоевского для спасения необходимо пройти

долгий очистительный путь, лежащий через своеобразное сошествие во ад. Однако
одновременно с этим длинным путем героям постоянно предлагается и иной,
быстрейший путь. Так, в «Атласном башмачке» донья Семь Мечей, отвечая Родриго,
полному сомнений в том, что он сможет встретиться с Пруэз на Небесах, произнесет:
«Но то, что вы сказали, это же настоящий ад! Вот именно такие непростительные
мысли рождаются от нечего делать. Пока мы любим, всегда можно что-нибудь
придумать. Вместо того чтобы думать о себе, почему бы не подумать о ней?»23
Подобный переворот способен происходить как в мире Клоделя, так и в мире
Достоевского. Каждый персонаж в любой момент может сделать свою жизнь раем, для
чего ему достаточно повернуться к Богу, или к Другому — к ближнему. В пространстве
обоих произведений подобный переворот, даже если это может показаться не всегда
сразу очевидным, означает то же самое, о чем Клодель говорит в своем «Резюме всей
христианской доктрины»: спасение — в том, чтобы подчинить свою волю воле Творца,
вернуться к замысленному Им порядку вещей. На христианском языке это принято
называть смирением (в современной католической традиции — скорее, целомудрием:
любовью, включающей в себя жертву).
О подобном смирении свидетельствует, например, рассказ о предсмертном
покаянии брата Зосимы, Маркела:

22
Клодель П. Атласный башмачок. С. 460.
23
Там же. С. 449.
 <...> была такая Божия слава кругом меня: птички, деревья, луга, небеса,
один я жил в позоре, один все обесчестил, а красы и славы не приметил вовсе.
<...> Пусть я грешен пред всеми, зато и меня все простят, вот и рай. Разве я
теперь не в раю?24

О том же говорит сам Зосима, предлагая своеобразный «рецепт» лекарства от

общечеловеческого греха:

Одно тут спасение себе: возьми себя и сделай себя же ответчиком за весь
грех людской. Друг, да ведь это и вправду так, ибо чуть только сделаешь себя за
всё и за всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что оно так и есть в
самом деле и что ты-то и есть за всех и за вся виноват25.

Есть ли противоречие между двумя путями, предлагаемыми героям обоих

произведений: продолжительным путем искупления и спонтанным внутренним
переворотом? Данное противоречие можно счесть лишь кажущимся, если вспомнить
слова отца Иезуита из первой сцены «Атласного башмачка»: «Вы скажете — это
жертвоприношение, а ведь мой выбор подобен всего лишь едва заметному мановению
руки»26. Это противоречие также вполне в духе евангельских антиномий: так, сам
Христос одновременно может говорить и о крайней узости врат, ведущих в Царствие
Небесное, и о легкости Своего бремени27.
Можно заметить, что именно из позиции смирения, как это ни парадоксально, в
душах героев зарождается ощущение собственной силы и гимн хвалы Богу. Так
происходит с заключенным в тюрьму Митей в конце романа:

И, кажется, столько во мне этой силы теперь, что я всё поборю, все
страдания, только чтобы сказать и говорить себе поминутно: я есмь! В тысяче
мук — я есмь, в пытке корчусь — но есмь! В столпе сижу, но и я существую,
солнце вижу, а не вижу солнца, то знаю, что оно есть. А знать, что есть
солнце, — это уже вся жизнь28.

24
Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. С. 263.
25
Там же. С. 290 275.
26
Клодель П. Атласный башмачок. С. 39.
27
Ср.: Мф. 7: 14; 11: 30.
 Очень сходное чувство, как представляется, переживает в последней сцене
пьесы и Родриго, тоже, в свою очередь, закованный в цепи:

В т о р о й с о л д а т. Вы находите, что ночь, в которую вас везут, чтобы посадить

в тюрьму или продать, как раба, прекрасна?
Д о н Р о д р и г о. Я никогда не видел ничего великолепнее! Как будто небо
впервые открылось для меня. Да, это прекрасная ночь, ночь, в которую я
праздную наконец мое обручение со свободой!29

В обоих случаях исполнение этого «гимна» кажется безумием для прочих

слышащих его персонажей, однако читателю оно представляется совершенно
органичным, поскольку в нем нельзя не почувствовать катарсическое начало. Этот
гимн символизирует центральный момент искупительного пути героя.

***
В клоделевском «Резюме христианской доктрины» напоминается о том, что
человек может вернуться к Богу только через Церковь. Согласно определению
катехизиса, Церковь есть «тот корабль, который “хорошо движется посреди века сего
дыханием Духа Святого под распущенными парусами Креста Господня”» 30. В
«Атласном башмачке» образ корабля-Церкви неизменно присутствует: в начале драмы
мы видим корабль, на котором находится «крест» с распятым отцом Иезуитом,
духовником и братом дона Родриго, а в конце пьесы — тоже на корабле — происходит
духовное перерождение самого Родриго и его символическая передача в руки
монахини-кармелитки.
Однако, как произведение Клоделя, так и произведение Достоевского
(последнее, вероятно, в большей степени) ставят — не разрешая его, впрочем,
окончательно— вопрос о том, возможно ли спасение для нераскаянных грешников,
вопрос об апокатастасисе. Теория апокатастасиса, всеобщего спасения (или
восстановления), не признаётся верной ни католическим, ни православным
богословием. Однако многие древние отцы Церкви сочувствовали этой теории и
разрабатывали ее. Одним из сторонников апокатастасиса принято считать и Исаака
28
Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы (продолжение) // Достоевский Ф.М. Полн.
собр. соч.: В 30 т. М.: Наука, 1972–1990. Т. 15 (1976). С. 31.
29
Клодель П. Атласный башмачок. С. 493.
30
Катехизис Католической церкви. С. 205–206.
Сирина — и книга именно его духовных сочинений символически покрывает
украденные лакеем Смердяковым деньги во время сцены, предшествующей
самоубийству этого героя.
Смердяков — персонаж, который с детских лет занимается критикой Бога:
сначала он критикует Священное Писание, а позже дойдет до критики христианского
мученического подвига. В «Братьях Карамазовых» еще несколько персонажей тоже
заявляют о себе как о критиках: 31 это и Ракитин, работающий в отделении критики в
журнале, и Иван, который ставит себя в позицию критика Божьего мира, и великий
инквизитор, судящий самого Христа. Но самым, возможно, известным в этой плеяде
критиков является Черт.
В «Атласном башмачке» тоже присутствует своего рода критик, дон Камильо —
человек жестокий и вероотступник. Интересно, что и черт в «Братьях Карамазовых», и
дон Камильо в «Атласном башмачке» очень сходным образом говорят о необходимости
своего присутствия – причем именно как критиков – в Божием мире:

Д о н К а м и л ь о. Множество невежественных поклонников, только

и знающих, что повторять при любом случае «Аминь»,
не стоят одного просвещенного критика32.

Ср. слова Черта у Достоевского: «Нет, ступай отрицать, без отрицания-де не будет
критики, а какой же журнал, если нет “отделения критики”? Без критики будет одна
“осанна”»33.
Однако можно заметить, что черт с инквизитором, с одной стороны, и
Камильо — с другой, не стоя́т на совершенно одинаковых позициях. Так, если великий
инквизитор уверенно упрекает Христа в том, что Тот пришел только ради праведных и
сильных, то во фразе дона Камильо: «<...> как будто он (Бог— Т.К., О.Д.) явился только
для праведных»34, — можно услышать искреннюю надежду на собственное спасение.
В «Братьях Карамазовых» ожидаемый апокатастасис описывается как, во-
первых, совершенная гармония, а во-вторых — как объяснение всего того, что в

31
См. лекции Т.А. Касаткиной по теме; напр.: URL: https://www.youtube.com/watch?
v=BdwhTyvG73A&index=59&list=PLDOc44HOHh_XmCcRk-DIO4ihHqAujZv2a (дата
обращения: 11.01.2019).
32
Клодель П. Атласный башмачок. С. 321.
33
Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы (продолжение). С. 77.
34
Клодель П. Атласный башмачок. С. 54.
несовершенном мире человеку было непонятно. Иван Карамазов говорит об этом
следующим образом: «Я хочу видеть своими глазами, как лань ляжет подле льва и как
зарезанный встанет и обнимется с убившим его. Я хочу быть тут, когда все вдруг
узнают, для чего всё так было»35. Интуиция, ожидание этой гармонии наполняет и весь
«Атласный башмачок». Почти повторяя слова Ивана Карамазова, донья Музыка так
говорит об этом ожидании: «Все разрозненные движения, я знаю, сольются однажды в
согласный аккорд <...>»36.
Если финал клоделевской пьесы, фраза «Избавление плененных душ», — это
своеобразный финальный «согласный аккорд» произведения, то стоит отметить, что и в
«Братьях Карамазовых» образ абсолютной гармонии присутствует уже внутри самого
романа. Это можно увидеть в сцене у одра мальчика Илюши: убийца (сам Илюша)
оказывается прощенным своей жертвой (собакой Жучкой, которая в восторге лижет
ему лицо), точно так же, как сам он прощает своим бывшим мучителям — остальным
мальчикам, находящимся в комнате. А в финальной сцене эти двенадцать мальчиков у
могильного камня замученного ими же Илюши закладывают своеобразный
символический фундамент новой Церкви.

Список литературы
1. Блаженный Августин. Энхиридион к Лаврентию, или О вере,
надежде и любви. М.: Сибирская благозвонница, 2017. 192 с.
2. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. М.: Наука, 1972–1990. Т.
14, 15 (1976). 512 + 624 с.
3. Касаткина Т.А. Священное в повседневном: двусоставный образ в
произведениях Ф.М. Достоевского. М.: ИМЛИ РАН, 2015. 528 с.
4. Катехизис Католической церкви / Пер. с лат. М.: Рудомино, 1996.
758 с.
5. Клодель П. Атласный башмачок / Пер. с фр. и сост. Е.М.
Богопольской, науч. ред. Т.П. Понятиной. М.: Alma Mater, 2010. 520
с.

35
Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. С. 222.
36
Клодель П. Атласный башмачок. С. 241.
6. Трубецкой Е.Н., кн. Смысл жизни. Берлин: Книгоиздательство
«Слово», 1922. 284 с.
7. Balthasar H.U. von. “Le Soulier de satin” de Paul Claudel. Genève: Ad
Solem, 2002. 76 p.
8. Claudel P. Journal: En 2 vol. / Introd. par F. Varillon; texte ét. en annot.
par F. Varillon et J. Petit. P.: Gallimard, 1968–1969. (Bibliothèque de la
Pléiade. T. 205, 213). Vol. 1: 1904–1932. xc + 1503 p.
9. Claudel P., Gide A. Correspondance, 1899–1926 / Préf. et notes par R.
Mallet. P.: Gallimard, 1949. 399 p.