«Атласный Башмачок» - это «духовное и художественное» завещание Поля

Клоделя, последняя, самая крупная и, возможно, самая загадочная его религиозная

драма, в центре которой - история запретной любви между главными героями, доньей
Пруэз и доном Родриго. Можно также сказать, что это драма о таинственном браке,
которому невозможно осуществиться на земле, но который невероятным образом,
через жертву, которую принесут возлюбленные, будет заключен в вечности, что
вовлечет одновременно в дело спасения всю вселенную. Фон Бальтазар, который стал
переводчиком драмы на немецкий, в предисловии к ней говорит, в частности,
следующе: «Родриго и Пруэз, таким образом, - это первая христианская любовная пара
в мировой литературе, поскольку их великая земная страсть сразу же осознается как
вопрос именно религиозный».
Термины «небытие», «ничто» и «отсутствие» неизменно повторяются на
протяжении всей пьесы Клоделя и являются ее ключевыми словами. Это, возможно, не
слишком удивительно, если вспомнить о том, что центром клоделевской драмы
является своеобразный апофатический брак. Однако использование этих терминов
кажется порой противоречивым и не всегда ясным.
Слово небытие используется в Атласном башмачке по преимуществу
персонажами Доньи Пруэз, Дона Родриго, Дона Камильо и ангела-хранителя.
Напомню, что Донья Пруэз и дон Родриго – это главные герои драмы, Дон
Камильо – это жестокий и неоднозначный персонаж, второй муж доньи Пруэз, он
мусульманин. Ангел-хранитель – это своеобразное альтер-эго главной героини,
сверхъестественный персонаж, дважды появляющийся в пьесе.
Кажется, что в понимании термина «небытие» разными персонажами есть
определенное различие, и особенно это становится ясно из сцены диалога между Пруэз
и Камильо. В этом диалоге персонажи говорят о двух радикально различающихся
типах небытия, причем эти типы противопоставляются друг другу. Так, Дон Камильо
говорит о том, что верит в Бога бесконечно великого, такого великого и сильного, что
человек в сравнении с ним – «ничто». Для Камильо такое положение вещей не только
приемлемо, но и единственно возможно: человек занимает отведенное ему место в
мироздании, и место это – небытие.
Пусть Он остается Богом и пусть оставит нам наше
небытие. Если мы перестанем быть полностью Небытием,
Кто займет наше место, чтобы полностью
свидетельствовать, что Бог существует?
 Он на своем месте, а мы — на нашем, на веки вечные.
Однако, согласно дону Камильо, человек, это «небытие», это ничто, является
также неизмеримо могущественным, поскольку имеет возможность закрыться от Бога –
тогда как единственным желанием последнего – с точки зрения христианского
богословия, с которым персонаж Клоделя полемизирует, - было бы войти в
человеческое сердце. Камильо отказывается предоставить свою пустоту Богу:
В моей власти помешать Ему сотворить образ,
для которого Он предназначал меня.
Тот, что, насколько я знаю, незаменим.
Отсюда рождается упрек, который бросает ему Пруэз:
…единственное, в чем Бог нуждается,
Вы, опираясь на ваше основополагающее различие,
хотели сохранить для себя,
Предпочитая тому, что существует.
Пруэз говорит о том, что понимание небытия доном Камильо противостоит
христианскому. Небытие Камильо делает из человека ничто, атом, причем это ничто
сконцентрировано на себе самом, и отделено от Бога и творения. Тогда как небытие, о
котором говорит Пруэз, кажется, принципиально иное: человек отказывается от всего
(прежде всего, от своей воли), чтобы впустить в себя Бога, а через Него – все
мироздание.
Заметим, что, согласно небольшому сотериологическому тексту, написанному
Клоделем в 1906 году, первородный грех состоит в том, что творение выбирает за
конечную цель себя, вместо Бога, не имеющего конца – и таким образом оказывается
отделенным от Бога.
В Атласном башмачке присутствует множество образов такого сущностного
отделения человека от Творца и творения, и многие из этих образов связаны с
персонажем дона Камильо. Так, в начале третьей сцены первого дня мы узнаем, что
Камильо доволен своей позицией в африканской крепости Могадор, поскольку там есть
« мель у входа
в бухту длиной сорок футов, которая стоит мне время
от времени одного или двух баркасов и слегка досаждает
неожиданным посетителям.»1.

1
 Пруэз отвечает ему на это, делая акцент на одиночестве и отделенности, которые
влечет за собой позиция Камильо следующими словами: «Но это также преграждает
путь для подкрепленья
и затрудняет снабжение.».
Эта сознательная отделенность Камильо от всего: от Испании, от дворянства, от
короля, от Бога, от других людей – неустанно подчеркивается им самим, он неизменно
противопоставляет себя остальным. Так, с некоторым презрением он говорит:

Есть люди, которые находят уготовленное им место уже

при рождении,
Сдавленные и зажатые, как зерно кукурузы в плотном
початке:
Религия, семья, родина.

Затем, когда Камильо заговорит о своей любви к Пруэз, он предложит ей

заполнить абсолютную пустоту его сердца, занять в нем место Бога.
Донья Пруэз
И что же это за такая бесценная вещь, которую вы мне
предлагаете?
дон камильо
Место рядом со мной, где больше абсолютно ничего нет!
“Nada”17, бр…!
Представляется, что именно так Камильо понимает любовь: женщина выжигает
все в сердце мужчины, она заполняет его собой.

DON CAMILLE
Не говорят ли поэты, что та, которая любит, томится
от невозможности стать всем для своего избранника?
Ей хочется, чтобы он вожделел только ее.
Смерть и пустыню несет она своей любовью.

Однако Пруэз понимает любовь принципиально иначе – она хочет не заменить

Бога в сердце возлюбленного, не опустошить его сердце с тем, чтобы он нуждался
только в ней, а хочет, напротив, принести ему Бога и жизнь:
 DOÑA PROUHÈZE
О! Вовсе не смерть, но жизнь хотела бы я принести тому,
кого люблю.
Жизнь, будь даже ценой моей!

Однако не только Камильо говорит о небытии в контексте своей любви к Пруэз.

Дон Родриго также говорит о небытии и пустоте, произнося очень сходные слова:

DON RODRIGUE
Я жажду небытия, в которое она так хочет ввергнуть меня.
Ведь только в абсолютной пустоте, я знаю, смогу
я соединиться с ней.
Однако, можно увидеть, что термин небытие в устах Родриго и Камильо имеет
различное значение. Так, в этой реплике Родриго продолжает:

<…> Я хочу вызвать ее в свидетели преграды между нами,

столь сущностной, что та, другая, установленная этим
мужчиной, что взял ее до меня, — лишь слабое
подобие,
Эта бездна, простирающаяся до основ бытия,
Которую будет дано нам преодолеть не стараниями
и заслугами, но лишь в вере друг в друга, в нашем
взаимном обете на вечность.
Я знаю, что она сможет стать моей лишь в безвозмездном
даре.
Различие между «пустотой», о которой говорят Камильо и Родриго, кажется,
состоит в различии отношений этих персонажей к теме Бога. Небытие, которого
ожидает Родриго, связано с «этой преградой», этой бездной существенной
невозможности быть наполненным чем-то, кроме Бога, о которой говорит, например,
Ганс Урс фон Бальтазар в своем предисловии к «Атласному Башмачку». Родриго
предчувствует то, что Пруэз хочет с ним сделать (она выскажет это в сцене Луны):
обнажить его пустоту, пробить в нем бесконечно огромную брешь, через которую он
сможет принять Бога.
 Когда не будет для нас больше никакой возможности
оторваться друг от друга, когда он навеки прилепится
ко мне в этом невозможном браке, когда не будет у него
способа оторваться от мощного притяжения моей
плоти, от этой безжалостной пустоты, когда я смогу
засвидетельствовать его небытие моим, когда в его
небытии не останется больше тайны, что не поверялась
бы моим,
Вот тогда я отдам его Богу, беззащитного
и растерзанного, чтобы Он ударом грома заполнил его
разом, и тогда я получу супруга, и бога буду держать
я в объятьях моих!”

Небытие, о котором здесь говорит Пруэз, тесно связано с идеей подчинения

Божией воле.
Образ такого подчинения присутствует в пьесе с самого ее начала, он вводится
фигурой отца-иезуита, привязанного к обломкам мачты своего корабля:

Да, верно, что привязан я к кресту, но крест этот

не привязан уже ни к чему. Он плывет в свободном море.

Здесь снова используется слово ничто, которое противопоставлено «нада» дона

Камильо: ничто, о котором говорит иезуит, – есть освобождение от всего, чтобы
следовать за Богом; ничто дона Камильо – это абсолютная пустота, куда он не впускает
ни Бога, ни другого человека (кроме Пруэз; и эта часть реальности, способная его
заинтересовать, становится в конце концов его спасением). Таким образом, можно
говорить о двух типах небытия – одно состоит в отделении от всего – от Бога и
творения, в то время как второе заключается в возвращении к Богу, воссоединении со
всем творением, о чем говорит иезуит:

Я вбираю в себя, я пользуюсь всем этим неделимым

творением, разом единожды созданным Господом,
с которым я сам неразрывно сплавлен внутри его
 Святой воли, отказавшись от собственной.
Об этом же говорит Пруэз, когда обращает к Родриго следующие слова :
« Освободись от всего! Отбрось все! Отдай все, чтобы все получить! »2.

Однако было бы несправедливым сказать, что позиция дона Камильо – это

абсолютное отрицание Бога и жизни. Проблема Бога волнует его, он неизменно
сравнивает себя с блудным сыном, ушедшим из отчего дома. Он, например, спрашивает
Пруэз о том, какой «эффект» произвел на «отчий дом» его уход. Камильо взволнован
проблемой соотношения человека и Бога, можно сказать, он только ей и живет. И его
требование, адресованное Пруэз, дать ему Христа, тем более ярко свидетельствует о
том, насколько мучительна и важна для него эта проблема. Больше того, и Пруэз как
будто симпатизирует этому «ничто», к которому свел себя Камильо. Представляется,
будто даже такое полное отрицание, к которому он пришел, лучше иллюзии полноты.
Словно бы состояние небытия является отправным пунктом для состояния истинной
полноты, и – даже ошибочное – оно лучше жизни «верующих» обывателей,
считающих, что с Богом легко поладить:

Опасный старик, о котором

нам твердят священники, почему бы нам не поладить
с Ним?
Это почти ничего не стоит, Он ведь никого
не стесняет и занимает так мало места!

В этой реплике Клодель говорит о месте, которое человек уступает Богу в своей жизни,
то есть о подлинном размере человека. Камильо чувствует громадность Бога и поэтому
делает выбор удалиться и закрыться от Него. Однако он не признает полумер в
отношениях с Богом, что заставляет вспомнить слова Апокалипсиса: «о, если бы ты
был холоден, или горяч! 16Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из
уст Моих.». Позиция теплохладности противна натуре Камильо, и, может быть, именно
поэтому его позиция абсолютной «холодности» является более религиозной и более
надежной, чем может показаться.

2
 Слово небытие встречается также несколько раз в диалоге Доньи Пруэз и
Ангела-Хранителя. Ангел называет землю «пленницей, хрупкой пульсирующей смесью
бытия с небытием». Земля – один из важнейших концептов пьесы Клоделя; можно
вспомнить о том, как Родриго называет землю яблоком, что висело в райском саду – и
до сих пор там висит. Если принять эту метафору, можно в пьесе Клоделя понимать
землю как пространство непрерывного выбора: человек непрерывно или выбирает себя
за конечную цель или же подчиняется Божьей воле. Небытием на земле, в таком
случае, можно назвать все, что строит границы вокруг своего «я», а бытием – то, что
разрушает эти границы, уступая место Бытию – Богу.
Другое соотнесение бытия с небытием происходит в той же сцене, когда
происходит погружение Пруэз в «огненные воды» Божественной природы. Пруэз
говорит об испытываемом ею экстазе следующими словами: «небытие, в которое я
погружаюсь каждый миг, и прикосновение Господа к моим губам, воскрешающее
меня»
То есть райское блаженство состоит в непрестанной жажде Бога и непрестанном
ее утолении. Представляется, что здесь речь идет о втором из ничто, о небытии
положительном, небытии жажды, которая может быть утолена только Божеством.
Эти два непрестанно чередующиеся смысла слова небытие заставляют подумать
о небытии в пьесе Клоделя как о моменте выбора. Если состояние небытия – это
ощущение человеком абсолютной пустоты, «дырки размером с Бога», то человек в
любой момент волен выбрать, что сделать с этой пустотой в себе – выстроить границы,
замкнувшись на себе, что делают так часто, например, Камильо и Родриго, или
отдаться благодатному течению Божественной воли, о котором говорит Иезуит.
Эта догадка подтверждается тем, как последний раз в устах ангела слово
небытие прозвучит, когда он будет открывать Пруэз будущее Родриго в странах
Востока.

Он принесет с собой достаточно собственных грехов,

чтобы разобраться в их мраке.
Бог подарил ему достаточно радости, чтобы он смог
понять их отчаяние.
Это Небытие, на берегу которого они столь давно
застыли, эта Пустота, возникшая за отсутствием Бытия,
где играет отсвет Неба, нужно же было принести и им
Бога живого, чтобы они полностью поняли его.
Не сам Родриго принесет с собой Бога, но для того,
чтобы его отсутствие оказалось явственно для всего
этого сидящего скопища, нужно было, чтобы появился
Родриго.
Здесь обнаруживается связь между двумя типами небытия. Пустота, оставленная
отсутствием бытия, способна «отразить в себе небо», однако для того чтобы это
случилось, нужно, чтобы произошло некое событие. В данном случае – событие
присутствия Родриго должно проявить нехватку Бога.
Нечто сходное можно увидеть в диалоге Родриго с дочерью, с Доньей Семь
Мечей. Родриго говорит об отсутствии Пруэз, которое ему представляется
безвыходным.
Это ее
отсутствие навсегда, да, моя дорогая, и даже когда вы еще
были живы, и я держал
Вас в объятиях своих,
В том единственном объятии, после которого
не останется упований,
Кто знает, было ли оно чем-то иным,
Чем началом и познаванием
Бездонной и безнадежной жажды,
К которой я был предназначен,
Жажды чистой и без всякого вознаграждения?

Дочь возражает ему и говорит, что он находится в аду, что он замыкается на себе –
тогда как способ выйти из небытия – это повернуться к другому (другим).

донья семь мечей

Но то, что вы сказали, это же настоящий ад! Вот именно
такие непростительные мысли рождаются от нечего делать.
Пока мы любим, всегда можно что-нибудь придумать.
Вместо того чтобы думать о себе, почему бы
не подумать о ней?
Таким образом, выходом из состояния небытия, пустоты и отсутствия является
открытость. Каждый персонаж в любой момент своей жизни может сделать из небытия,
которое представляется адом, рай. Для этого достаточно повернуться к Богу или к
Другому, к своему ближнему. Однако для того чтобы впустить в себя этот рай, человек
должен сначала быть полностью опустошен, и именно из этого вытекает
положительность и необходимость термина «небытие» в пьесе Клоделя.