Л.А.Асланов
Культура и власть
Философские заметки
Книга первая
Москва
2001
ББК 63.3(0)
А 90
Асланов Л.А.
А 90 Культура и власть. Философские заметки. Кн. 1. — М.: Изд-во ИТРК,
2001. — 496.
ISBN
Вместо предисловия
Мы живем в необычное время, которое лучше всего определяется такими
словами, как развал, смута, кризис, а то и попросту — бездна, т. е. мы
живем среди безвременья, причем не только в какой-то безысходной
неупорядоченности, но и в наполненной суетой пустоте. Кто-то кинулся с
головой в омут буржуазного накопления, кто-то незатейливо ворует, кто-то
стоически выживает, а кто-то откровенно радуется своему мещански-
потребительскому существованию. Есть довольные, есть и недовольные. Есть
бодрые и сникшие. Есть и страдающие. Есть и уходящие. Строптивое и
безжалостное безвременье, обозначенное наступлением на высокое, на
благородное, на доброе. Сколько унижения культуры, мировоззренческого
образования, науки.
Но безвременье наше отличается парадоксальным взлетом человеческой мысли,
желанием лучших умов разобраться в происходящем, понять представший перед
изумленным человеком мир, наконец, сохранить и приумножить знание,
поддерживающее и освещающее человека и его жизнь.
Наука теснима, она многое теряет, но не исчезла. Не исчезли и люди науки
— в самом простом, но и в самом знаменательном смысле. Наука жива. Более
того, она энергично (и самокритично — для гуманитарной, обществоведческой
науки) ищет новые подходы и решения. Идет новое осмысление нового мира.
Под тяжестью безвременья бьется острая научная мысль, это безвременье
преодолевая.
Живой пример — представляемая читателю книга. Книга обществоведческая,
гуманитарная, культурологическая, однако сделанная ученым-естественником.
Да, она написана не в традиционном для гуманитариев ключе — это
действительно работа ученого-естественника, но с каким уважением к
гуманитарному знанию она выполнена, не говоря уже о скрупулезности и
добросовестности, проявленных автором при исследовании непривычного, но
ставшего ему дорогим предмета. Как пришла ученому-химику идея заняться
изучением цивилизаций, по-видимому, — тайна, хотя сам автор, конечно же,
увлеченно рассказывает о своих наблюдениях за жизнью Нидерландов и
Англии, где ему пришлось находиться по своим профессиональным делам, но
все-таки само обращение к социальной теме, наверное, зов судьбы.
Л.А. Асланов успешно справился с поставленной перед собой задачей. Я с
большим интересом знакомился с рукописью книги, поддерживая автора в его
нелегком труде и воздерживаясь благоразумно от всяческих «гуманитарных
советов». Работа, на мой взгляд, должна максимально сохранять авторский
рисунок — она вполне оригинальна и хороша как раз тем ,что выполнена
ученым-естественником.
Я узнал о работе, когда она уже была в основном выполнена. Начальное
удивление сменилось конечным удовлетворением. Книга получилась. Но не
только книга. Думаю, что любой ученый-обществовед должен с огромным
вниманием отнестись к утверждаемой автором версии развития европейских
цивилизаций (я не оговорился — именно цивилзаций), как и к обоснованию им
зарождения развития экономических (товарообменных, денежных) отношений,
на базе которых и из которых в конечном итоге сформировалась современная
экономическая цивилизация (термин мой. — Ю.О.). Уверен, что ученым,
размышляющим над природой экономики, как и того же капитализма, а вместе
с этим и социализма, как и ученым, думающим над возможностью «третьего»
пути, есть, что взять из настоящей книги, возможно, сопряженной и с
крупным научным открытием. Немало полезного найдет читатель и для
компаративного осмысления российской цивилизации, ее исторических путей,
актуального состояния, будущих тенденций. В книге, повторяю, много всего
интересного и важного, часто просто неожиданного. Такую книгу нужно
знать, она воистину просвещает — неназойливо, но верно.
В заключение мне хотелось бы лично поздравить Л.А. Асланова с
замечательной книгой. На это у меня есть нетривиальное право: когда-то, в
далекие сороковые и пятидесятые годы, мы учились с Леонидом
Александровичем в одной московской школе (№588, что у церкви Николая
Чудотворца в Хамовниках, ныне в начале Комсомольского проспекта), но не
были тогда знакомы (я был в младших классах, а Леонид Александрович — в
старших). Познакомились и подружились мы уже в Московском университете. О
своей школе (до 1954 г. — мужской) мы сохранили самые добрые
воспоминания. Любопытно, что школа за всю свою историю, а была она
открыта в 1938 г., знает всего двух директоров, что, безусловно,
свидетельствует о ее уровне и стабильности (кстати, это была тогда — в те
времена — обыкновенная городская школа, а не какой-нибудь лицей, да еще и
платный).
Л.А. Асланов — активный член президиума Философско-экономического
собрания, член Научного совета Центра общественных наук при МГУ, член
редакционно-издательского совета журнала «Философия хозяйства». Пользуясь
случаем, я выражаю Леониду Александровичу искреннюю признательность не
только за монографию, но и за участие в нашей общей научной и
организационной деятельности.
1.
Директор
Центра общественных наук при МГУ Ю.М. Осипов
Оглавление
ВВЕДЕНИЕ 11
Литература 13
ЧАСТЬ I. ФРАГМЕНТЫ ТЕОРИИ 14
Глава 1. Культурология 14
Глава 2. Психология 26
2.1. Культура как социально-психическое явление 26
2.2. Культурно-историческая психология 28
Глава 3. Синергетика 35
Заключение 51
Литература 54
ЧАСТЬ II. НИДЕРЛАНДЫ 57
Глава 4. Географическое описание 57
4.1. Строение поверхности 57
4.2. Климат 60
4.3. Поверхностные и грунтовые воды 60
4.4. Грунты. Торфяники 61
Глава 5. Предыстория 62
5.1. Заселение лёссов и валов 62
5.2. Заселение песчаных грунтов 65
5.3. Крестьянское хозяйство 66
Глава 6. Заселение маршей 68
6.1. Терпы 69
Глава 7. Романский период 71
7.1. Покорение Галлии 72
7.2. Распад империи 73
7.3. Социально-экономическое развитие Нижних стран 75
7.4. Положение в регионе на завершающем этапе римского господства 77
7.5. Романизация германцев 79
Глава 8. Германская колонизация Британских островов 80
8.1. Фризы. Восхождение 80
8.2. Англы и саксы 83
8.3. Морское судоходство и торговля 85
Глава 9. Темные века и раннее Средневековье 87
9.1. Франки 87
9.2. Фризы. Расцвет 95
Глава 10. Нижние страны в X—XIII вв. 99
10.1. Фризы. Общественное устройство 99
10.2. Голландия 114
Глава 11. Нижние страны в XIV—XVI вв. Возникновение Нидерландов 125
11.1. Голландия, Зеландия, Брабант 125
11.2. Бургундский период 128
11.3. Реформация церкви и ее предтечи 133
11.4. Смена династии 144
11.5. Противоборство с Карлом V 150
11.6. Конец монархии 155
11.7. Фризы. Упадок 159
Заключение 160
Литература 161
ЧАСТЬ III. ПОРТУГАЛИЯ 163
Глава 12. Реконкиста 163
12.1. Независимость Португалии 164
12.2. Люди и земли 166
Глава 13. Государственное строительство после Реконкисты 170
13.1. Феодальные отношения 171
13.2. Торговля и ремесла 172
13.3. Администрация и кортесы 173
13.4. Кризис 176
Глава 14. Ависская династия 179
14.1. Начало заморской колонизации и торговли 179
14.2. Всепроникающая королевская власть 184
14.3. Радикальные изменения португальского менталитета 188
14.4. Великие географические открытия и торговля 192
14.5. Инквизиция 197
14.6. Испанский период 201
Глава 15. Браганская династия 205
15.1. Правление Помбала 209
15.2. Конец XVIII в. и бразильский период. Революция 1820 г. 215
15.3. От революции к революции 218
Глава 16. Республика 223
16.1. «Новое государство» 225
16.2. Революция 1974 г. 236
Заключение 241
Литература 243
ЧАСТЬ IV. АНГЛИЯ 245
Глава 17. Начало 245
17.1. Англосаксы 245
17.2. Нормандия 254
17.3. Завоевание Англии нормандцами 256
Глава 18. Анжуйская династия 270
18.1. Власть в XII—XIII вв. 271
18.2. Общественное и экономическое развитие Англии
в XII—XIII вв. 277
18.3. XIV век 299
Глава 19. XV век 310
Глава 20. XVI век 315
Глава 21. XVII век 330
21.1. Предреволюционный период (до 1640 г.) 330
21.2. Революция. Республика. Протекторат 354
21.3. Реставрация 381
Глава 22. XVIII век 389
22.1. Социальные перемены 390
22.2. Виги 391
22.3. Колониальная политика 393
22.4. Промышленность и транспорт 397
22.5. Радикализм 401
22.6. Новые тори 403
22.7. Корреспондентские общества и права человека 405
22.8. Международное положение Англии 408
22.9. Религия и нравственность 409
Глава 23. XIX век 411
23.1. Промышленность 411
23.2. Парламентская реформа 413
23.3. Чартизм 418
23.4. Хлебные законы 421
23.5. Экономика в середине века 422
23.6. Эмиграция 430
23.7. Экономическое развитие во второй половине XIX в. 435
23.8. Самоорганизация трудящихся. 437
23.9. Государственное регулирование. Образование 440
23.10. Нравственность как средство борьбы за власть 443
Глава 24. ХХ век 445
24.1. Начало века 445
24.2. Между двумя мировыми войнами 449
24.3. Вторая мировая война 453
24.4. Период восстановления 455
24.5. Консерватизм конца века 460
Заключение 484
Литература 491
2.
Памяти
Рема Викторовича Хохлова
ВВЕДЕНИЕ
Процессы, происходящие в российском обществе с конца 80-х гг., поставили
перед десятками миллионов россиян вопросы о внутренних причинах
периодических крушений России, о ее перспективах и путях к устойчивому
развитию. Появилось множество публикаций, в которых авторы излагают свое
видение проблем и способы их решений. Однако в большинстве из них выводы
делаются на основе анализа развития России за относительно короткий
исторический период, сопоставления с процессами развития других народов
мимолетны, и нередко политическая вкусовщина застилает авторам глаза.
Крах России в конце XX в. — не первый в ее истории, и поэтому
целесообразно вспомнить, что считала нужным делать в подобной ситуации
русская интеллектуальная элита, скажем, в 20-х гг. Вот как обобщил мысли
своего поколения высланный в 1922 г. из Советской России философ И.А.
Ильин: «Современный русский политик, к какому бы возрасту он ни
принадлежал и в какой бы стране он ни находился, должен продумать до
конца трагический опыт русского крушения и затем обратиться к истории. Он
должен отыскать в истории человечества живые и здоровые основы всякой
государственности, основные аксиомы права и государственного здоровья и
проследить их развитие и судьбу русской истории. Тогда ему откроется
судьба русского государства — источники его силы (чем держалась и крепла
Россия?), ход его великодержавия (рост России вопреки всем затруднениям и
препятствиям) и причины его периодических крушений... И пусть он
всмотрится в современное положение России и пусть попытается представить
себе ее грядущие очертания... И тогда — пусть он выскажет публично то,
что он увидит» [1, 151].
Но российские политики не вняли этому совету. Реформы 90-х гг. дали
образцы слепого копирования опыта других народов, приоритета политики над
экономикой, причем такой политики, за которой отчетливо видны корыстные
интересы самих политиков. Стало очевидным, что неоправданные ожидания,
связываемые с иллюзией неограниченных возможностей управления обществом,
порождают в который раз в истории России излишнюю самоуверенность,
наносящую обществу огромный вред. «Что же касается самих управляющих, то,
когда речь заходит об управлении людьми и о политике в особенности, им
вновь представляется практически все возможным вопреки математически
строго доказанным утверждениям о том, что заданная цель управления
достижима не при любых начальных условиях и существуют принципиальные
ограничения на возможности управления» [2, 22].
Выявление основных тенденций общественного развития — процесс сложный в
силу многогранности этого явления. Нами выбрана одна из самых важных и
острых тем — власть и сопровождающая ее коррупция. На Руси с последней
сжились и, зная все ее омерзительные проявления (см. напр.: [3; 4]),
считают неизбежным злом.
Коррупция — продажность должностных лиц — это не изолированное от
культуры народа явление, поэтому изучение условий формирования культур
народов является главной задачей книги. В работе в качестве научно-
теоретической основы выбраны культурология, культурно-историческая
психология и синергетика (см. ниже), которые взаимно дополняют и уточняют
друг друга. Основные положения этих наук в минимально необходимом для
понимания текста книги объеме будут рассмотрены в первой части.
Изучение причин коррупции — деликатнейшая тема. Она не может быть решена
с наскока, поэтому первая книга и первые части второй посвящены путям
формирования культур разных народов, и только потом будут сделаны
обобщения, касающиеся власти и коррупции.
Рем Викторович Хохлов в конце 1975 г. поставил перед собой и автором этой
книги задачу, связанную с коренным улучшением научных исследований в
области обществоведения в Московском университете, и тем самым вовлек
автора в круг обществоведческих проблем. 15-летнее общение с ведущими
учеными Московского университета дало возможность автору выработать
собственный взгляд на проблемы обществоведения, который получил отражение
в этой книге.
Книга написана не для узкого круга профессионалов, а для широкого круга
читателей. У многих из них могут возникнуть сомнения, нужно ли было в
издании, рассчитанном на такую аудиторию, использовать многочисленные
исторически обусловленные термины. К сожалению, этого нельзя избежать,
так как за каждым из них стоит строго определенное социально-историческое
содержание. Поэтому словарь иностранных слов может оказаться полезным при
чтении данной книги, несмотря на то, что все термины при первом их
употреблении в тексте определены.
Ссылки на литературу в тексте приведены в квадратных скобках. Первое
число ссылки означает номер в списке литературы, второе и последующие
числа, отделенные от первого запятыми, — страницы в указанном
литературном источнике. Число, выделенное жирным шрифтом, означает номер
тома. Разные источники внутри одной ссылки разделены точкой с запятой.
Автор приносит благодарность профессорам Московского университета Юрию
Михайловичу Осипову за доброжелательное и внимательное отношение к работе
над данной книгой и помощь в ее публикации и Леониду Ивановичу Глухареву
за дружеское расположение и поддержку, оказавшиеся очень важными для
завершения начатой рукописи, португальскому философу и журналисту Динишу
Онофре за неоценимую помощь в уточнении третьей части книги, профессору
Амстердамского университета Хендрику Схенку за чрезвычайно полезную
литературу и интерес к работе.
Литература
3. Ильин И.А. О грядущей России. Избранные статьи / Под ред. Н.П.
Полторацкого. М.: Воениздат, 1993.
4. Шабров О.Ф. Политическое управление: проблемы стабильности и
развития. М.: Интеллект, 1997.
5. Литовкин В. Генералы растратили миллиарды // Известия. 1996. 3 апр.
6. Филиппов В. Дорожный обман // Известия. 1997. 11 янв.
ЧАСТЬ I
ФРАГМЕНТЫ ТЕОРИИ
Глава 1. Культурология
В 1947 г. произошло знаменательное событие — Индия, великая страна с
древней культурой, обрела независимость. Считалось, что, сбросив
колониализм, тормозивший экономическое развитие, она начнет быстро
наверстывать упущенное время, однако к 10-летнему юбилею страна пришла с
относительно скромными достижениями. Изучить этот неожиданный феномен
Организация Объединенных Наций поручила своему эксперту, шведскому
экономисту, впоследствии лауреату Нобелевской премии по экономике ,
Гуннару Мюрдалю, который в своей трехтомной книге «Азиатская драма»
пришел, казалось бы, к неожиданному для экономиста выводу: причиной
медленного экономического развития независимой Индии является культура
народа.
Вот что Гуннар Мюрдаль пишет в самом начале своей книги: «Теоретики-
экономисты... в течение длительного периода времени были склонны к тому,
чтобы сформулировать общие положения, а затем постулировать их как
имеющие силу для любого периода и любой страны. В современной
экономической теории существует тенденция точно следовать этому
направлению. Для такой самонадеянности при конструировании экономических
выводов нет никакого практического оправдания. Но даже отвлекаясь от
недавно возникшей тенденции, следует помнить, что мы унаследовали от
классической экономической науки теоретические ценности, которые всегда
претендовали на придание им более общего значения без достаточного на то
основания. Сама идея, использованная при их построении, исходит из
всеобщей применимости, которой эти теории фактически не обладают. До тех
пор пока использование таких теорий ограничивается западными странами, их
претензия на всеобъемлемость не может причинить большого вреда. Но когда
теории и идеи, соответствующие конкретным условиям западного мира и,
таким образом, содержащие реальные представления лишь об определенной
социальной действительности, используются для исследования совершенно
иных процессов в слаборазвитых странах Южной Азии, последствия становятся
весьма серьезными» [1, 87—88]. И далее: «социальная и экономическая
структура стран Южной Азии в своей основе радикально отличается от
структуры, существующей в развитых странах Запада. В социологии редко
делается упор на создание всеобъемлющей системы теории и концепций. Это,
очевидно, можно объяснить тем, что явления, от которых абстрагируются при
экономическом анализе, — взгляды, правовые и другие институты, обычаи,
жизненный уровень и в широком смысле слова — культура — значительно
труднее охватить в систематизированном анализе, чем так называемые
экономические факторы. В странах Южной Азии «экономические факторы»
нельзя изучать изолированно от окружающей социальной действительности»
[1, 93—95].
Книга Мюрдаля — образцовое культурологическое произведение,
примечательное во многих отношениях. В частности, ее автор обращает
внимание читателя на необходимость деликатного отношения к проблемам
культуры, а также осмотрительной их постановки внутри национальной среды.
Желательность изменения взглядов и обычаев в странах Южной Азии хотя и
признается в самой общей форме, обычно не выставляется на передний план в
публичных выступлениях. Публичные дискуссии почти никогда не выливаются в
форму требования проводить особые политические мероприятия, направленные
непосредственно на изменение взглядов и обычаев. Этот вопрос
замалчивается даже при формулировании политики в области образования.
Будучи иностранцем, Мюрдаль обсуждает культуру не отдельного народа, а
стран Южной Азии, тем самым избегая упреков в оскорблении национальных
чувств индийцев, но в силу неизбежности обращения к индийской культуре он
опирается на авторитет национальных лидеров и напоминает, что Дж. Неру
писал об Индии: «Мы вынуждены иметь дело с имеющей вековую историю
практикой, образом мышления, образом действия. Мы должны отказаться от
многих из этих традиционных образов мышления, традиционных методов,
традиционных способов производства, традиционных систем распределения и
потребления. Мы должны отказаться от всего этого ради того, что можно
назвать более современным способом действия. Пробным камнем прогресса
страны является то, как далеко мы оказались в использовании современной
техники. Современная техника следует за современным мышлением. Вы не
можете овладеть новой техникой на базе отсталого мышления. Она не будет
работать» [1, 117]. По-видимому, считая одну ссылку недостаточной,
Мюрдаль цитирует слова высшего духовного авторитета Индии ХХ в. Махатмы
Ганди: «Молодые индийцы должны прийти к рациональному и объективному
пониманию материальных достижений. Они должны найти в себе силы и желание
разорвать семейные связи; попрать обычаи и традиции; поставить
экономическое благосостояние выше преклонения перед коровой, мыслить
категориями ферм и производства, а не категориями золотых и серебряных
украшений; работать вместе с представителями низшей касты, нежели умирать
с голоду в рядах представителей высшей касты; думать о будущем, а не о
прошлом; сосредоточиваться на материальных достижениях, а не на
предопределении. Это чрезвычайно трудные изменения, которые надо
рассматривать в индийской социальной структуре и идеях. Но их, вероятно,
нельзя и избежать» [1, 121].
Прежде чем анализировать в деталях особенности культуры народов Южной
Азии, Мюрдаль обсуждает ныне общепризнанную цель социальной революции,
без которой невозможен подъем экономики —создание «нового», или
«современного человека», и приводит краткое и ясно сформулированное
(пусть и не совсем полное) описание черт такого человека:
«1) производительность;
2) трудолюбие;
3) аккуратность;
4) точность;
5) бережливость;
6) скрупулезная честность (которая в конечном счете окупается и
является условием повышения эффективности во всех социальный и
экономических отношениях);
7) рациональность в принятии решений (освобождение от привычки
полагаться на неизменные обычаи, от групповых интересов и фаворитизма, от
религиозных предрассудков и предубеждений, приближение к рационально
рассчитывающему «экономическому человеку» западной либеральной
идеологии);
8) готовность к переменам (для экспериментирования в новых областях и
для динамичности в смысле географическом, экономическом и социальном);
9) способность использовать возможности по мере того, как они
возникают в изменяющемся мире;
10) энергичная предприимчивость;
11) прямота и уверенность в своих силах;
12) сотрудничество (не ограничивающее, а по-иному направляющее
эгоистические стремления в социально благоприятные каналы; принятие
ответственности за благоденствие общины и нации);
13) готовность к определению перспективы (отказ от мелкой спекуляции;
предпочтение капиталовложений спекуляции; производственной деятельности —
торговле, финансам и т. д.)» [1, 120—121]. Эта характеристика
современного человека нам еще неоднократно понадобится, поэтому она
воспроизведена полностью.
Будучи проницательным и эрудированным исследователем, Мюрдаль начинает
анализ причин застойности обществ стран Южной Азии с религии, считая ее
ритуализованным и стратифицированным комплексом высокоэмоциональных
убеждений и оценок, которые санкционируют святость, запреты и
неизменность унаследованных общественных институтов и порядков, образ
жизни, взгляды и обычаи. Религия действует как огромная сила социальной
инерции, считает Мюрдаль [1, 149—150].
Вслед за независимостью в Южной Азии распространились «идеалы
модернизации». Они стали «официальным кредо», почти национальной религией
и являются одной из самых главных черт «нового национализма» [1, 114].
Для национальной элиты, пытающейся вырвать страну из застоя, укрепление
национализма — это средство преодоления сдерживающих факторов
прогрессивного развития [1, 161]. Это еще одно наблюдение Мюрдаля,
справедливое не только для Южной Азии, но и для Японии, Южной Кореи,
Тайваня, Сингапура, Гонконга, Таиланда и ряда других стран, сделавших
рывок в развитии во второй половине ХХ в.
Третий вывод Мюрдаля касается государственного планирования, которое было
воспринято в Южной Азии как неотложная необходимость. «Этот вывод
неизбежен, — пишет Мюрдаль, — так как в Южной Азии ощущается очевидный
недостаток частной инициативы как в промышленности, так и в сельском
хозяйстве; здесь слаб предпринимательский средний класс, который сыграл
такую важную роль в развитии Запада; существует много других социальных и
экономических условий, которые являются тормозом развития. Поэтому
общепризнано, что страны этого района должны полагаться на государство,
уповая на его инициативу, капиталовложения, предприимчивость, руководство
и всеобъемлющее планирование. Частный бизнес и правительства Запада,
вступая в отношения с правительством Южной Азии, также заинтересованы в
наличии всеобъемлющего плана, который включает согласованные проекты,
гарантирует их осуществление. В полном противоречии со своей
идеологической позицией во внутренней политике все западные правительства
и бизнесмены поддерживают государственное планирование в Южной Азии.
Международный банк реконструкции и развития (МБРР) проявлял готовность
направить своих экспертов для оказания помощи в разработке планов тем
странам, которые в ней нуждались, например, на Цейлон, в Бирму и Таиланд.
Межгосударственные организации, правительства, частные фонды и
университеты посылают во все страны этого района своих специалистов по
планированию» [1, 175—176].
«Массы стран Южной Азии приучены ждать или требовать, представлять
требования правительству, не проявляя при этом особой готовности изменить
привычный уклад своей жизни. А это не способствует экономическому
развитию, так как цель планирования в отсталой и бедной стране состоит в
том, чтобы добиться от народа рационализации привычного образа жизни и, в
частности, побудить его к более упорному и целеустремленному труду для
улучшения своей собственной судьбы» [1, 176].
Планирование в Южной Азии стало средством принуждения населения к
интенсивной и регулярной работе. Однако государственное планирование,
хотя и положительно повлияло на развитие Южной Азии, все же не смогло
совершить чуда и быстро преобразовать общество.
Государственное планирование в странах Южной Азии было необходимостью и
по другой причине — в культурах народов важное место занимает
эгалитаризм, который закреплен в конституциях этих стран.
В классических индийских философских системах человеческое «я»
оказывалось обусловленным реальностью сверхличного духа, по отношению к
которому телесное «я» — временное и преходящее явление. К тому же вера в
карму как череду переселения души делает бытие каждого индивида условным,
лишает его самостоятельной ценности. «В восточных культурах человек
осознает себя и воспринимается во многом в зависимости от той среды, в
которой он действует. Человек рассматривается как совокупность
партикулярных обязательств и ответственности, вытекающих из его
принадлежности к семье, общине, клану, религиозной общине, государству»
[2, 247, 248].
Это коренным образом отличает общества Южной Азии от Западной Европы.
Если в странах Западной Европы рост неравенства (социального и
экономического) был двигателем прогресса, то в Южной Азии, наоборот,
ликвидация неравенства ускоряет прогресс [1, 185]. Экономическое
неравенство приводит, например, к тому, что преуспевающая часть общества
вкладывает деньги не в производство, а в средства роскоши, поэтому
единственным путем расширения производства остается консервация всего
населения в одинаково бедном состоянии и использование национального
дохода для развития производства, инфраструктуры, образования и т. д. И
Мюрдаль делает вывод: «Вне всякого сомнения, такое рассмотрение проблемы
равенства должно привести к радикальным политическим выводам. Ссылки на
западный опыт, не учитывающие условий, характерных для Южной Азии,
приводят к довольно консервативным выводам» [1, 186].
Однако эгалитаризм соседствует в культуре Индии со своей
противоположностью. «В Индии веками скрупулезно соблюдаются классовые и
имущественные различия, а личные отношения характеризуются
бессердечностью, поражающей иностранного наблюдателя. Многие из тех, кто
искренне выступает за радикальные эгалитарные реформы, проявляют грубость
и подчас бессмысленную жестокость, когда сталкиваются с представителями
низших слоев населения не как с общественной группой, а как с отдельными
индивидуумами. Не удивительно, что в стране с такими устоявшимися
взглядами и привычками шумные требования экономической и социальной
революции имеют чаще всего показной характер. За этим стоят интересы
могущественного крупного капитала, выделяющего необходимые средства для
политической деятельности. Большой опыт подсказал им, что радикальные
заявления могут служить успокоением для "радикалов" и подменять реальные
действия.
Индия управляется избранной группой людей из высших слоев населения,
которые используют политическую власть для защиты своего
привилегированного положения. Большинство членов парламента и
законодательных собраний, избранных в результате всеобщих выборов,
принадлежит к привилегированным классам. Они, не мешкая, голосуют за
высокие оклады для себя и строительство домов с удобствами гораздо выше
среднего уровня. Награждая себя политическими постами, присваивая
привилегии, прибегая к различным видам коррупции, они часто извлекают еще
больше выгод из своего положения как представителей народа. Естественно,
эти политики не хотят принимать реформ, которые могли бы эффективно
урезать власть и богатство высших слоев общества. Им противостоят массы,
которые чрезвычайно бедны, забиты и безгласны, разъединены кастовой
системой, обременены общинными узами. Они не организованы в такой мере,
чтобы предъявить высшим слоям общества требования о более справедливом
обращении. Они даже не представляют достаточно ясно свое бедственное
положение и считают, что их тяжелая судьба предопределена небесами» [1,
192—193].
Самым актуальным в странах Южной Азии являются преобразования,
направленные на повышение эффективности сельского хозяйства, в котором
занята очень большая часть населения. В противовес западным странам,
считает Мюрдаль, в условиях Южной Азии успехи на пути к достижению
социально-экономического равенства являются предпосылкой значительного и
устойчивого увеличения производства. Политика проведения земельных
реформ, в которой проблема неравноправия обходится, вряд ли приведет к
существенным, а тем более прочным результатам [1, 527].
Мюрдаль приходит к выводу о том, что в сложившейся веками практике
землепользования в странах Южной Азии из всех предложений о земельной
реформе национализация земельных владений могла бы показаться более
благоприятной альтернативой. В этом случае можно было бы преодолеть
фрагментацию и распыление мелких участков, ввести рациональные методы
землепользования и планирования, более продуктивно использовать
технические возможности ирригации и достичь большей экономии, которую
дает рациональное использование источников электроэнергии. Все эти
преимущества убедительно говорят в пользу предложений о широких мерах по
объединению существующих земельных владений в более крупные коммерческие
хозяйства [1, 532].
Если же к национализации земли не прибегать из-за отсутствия у
государства подготовленных кадров, то, согласно обобщенным Мюрдалем
заключениям экспертов, возможно было бы радикальное перераспределение
земли, находящейся в частной собственности, но для того, чтобы
радикальное перераспределение земли стало постоянным фактором,
способствующим подъему сельского хозяйства, его необходимо дополнить не
менее решительной ликвидацией старых долгов ростовщикам и запретом брать
у них взаймы, а также законодательством, не разрешающим закладывать и
продавать землю. Ясно, что такие действия сделали бы радикальную
земельную реформу политически еще менее приемлемой. С учетом
перечисленных трудностей создается впечатление, что радикальное
перераспределение земли — несмотря на его большие преимущества как меры,
которая сразу же разрешила бы проблему статуса и достоинства неимущих
слоев населения, — даже в теории не может считаться удовлетворительной
альтернативой нынешнему положению [1, 532].
Анализ всех вариантов привел Мюрдаля к выводу о целесообразности
капиталистического способа ведения хозяйства, но при условии принятия
ряда законов, в том числе налоговых, которые были бы направлены на
искоренение существующего сочетания самых отрицательных черт
капиталистического и феодального укладов экономики. «Не подлежит
сомнению, — заключает Мюрдаль, — что добиться устойчивого подъема
сельского хозяйства в Южной Азии удастся только в том случае, если
традиционное отвращение к упорному физическому труду, и в особенности
труду в качестве наемного работника, будет выкорчевано из экономической
системы и из сознания людей». Вряд ли стоит повторять, что традиционное
отношение к труду нельзя быстро изменить.
Существенным тормозом социально-экономических преобразований в странах
Южной Азии является безграмотность или малограмотность большей части
населения. «За исключением отчасти Англии, все ныне высокоразвитые
западные страны, будучи еще на пороге индустриализации, обладали большим
преимуществом почти сплошной грамотности. В некоторых случаях такой
уровень образования был достигнут на десятилетия или даже на целые
поколения раньше начала индустриализации. Значение этого для адаптации
индустриальных рабочих, для приобретения квалификации и привычки к
дисциплине было очень велико. Южноазиатские страны лишены такого
преимущества» [1, 400]. «Южноазиатские страны нуждаются в такой
программе, которая одновременно воздействовала бы на множество факторов,
сдерживающих их развитие, и координировала все изменения с целью ускорить
экономическое развитие — именно в этом состоит основная задача
планирования» [1, 406].
В странах Южной Азии не существует такого понятия, как «резервная армия
труда». В отличие от стран Западной Европы, где безработица была важным
фактором развития производства за счет полученных сверхприбылей,
вкладывавшихся в новые средства производства и оборотный капитал, в
странах Южной Азии любая попытка рассматривать неиспользуемую рабочую
силу как резерв рабочей силы логически должна предполагать проведение
определенной политики. Величина этого резерва есть функция намечаемых
политических мероприятий. Ее нельзя определить и измерить «объективно»,
как независимый от них факт. Таковы особенности культуры народов этого
региона.
Основы культуры народов Южной Азии зарождались и веками поддерживались в
общине, осуществлявшей «распределение, размещение и использование
основного источника существования — земли. Право принимать решения по
этим вопросам принадлежало сельской общине (или племени) либо как единому
целому, либо через лицо, возглавляющее ее. Община могла перераспределить
землю между своими членами, если увеличивалось население или случались
стихийные бедствия. В пределах общины каждая семья имела право
возделывать землю для своих нужд; ее можно было согнать с занимаемого ею
земельного участка только по приговору сельской общины или от ее имени.
За исключением доли, выплачиваемой в виде дани племенному вождю, каждая
семья могла свободно распоряжаться собранным урожаем. Но земледелец не
имел права свободно передавать землю, которой он пользовался. Право
распоряжаться землей оставалось исключительно за сельской общиной или ее
главой. Власть общины распространялась не только на фактически
обрабатываемые участки. Она могла распоряжаться всеми землями,
окружающими деревню или поселок, независимо от того, возделывались они
или нет. Таким образом, невозделанные земли представляли собой резерв,
который можно было использовать в случае роста населения или для замены
истощенных участков» [1, 283].
Часто утверждают или допускают, не имея на то достаточно веских
оснований, что низкий коэффициент использования рабочей силы можно
объяснить одним лишь недостатком капитала. Оказывается, это не главная
проблема. «Ученые, в особенности в Индии, постоянно подчеркивали, что
экономическое развитие невозможно без коренного изменения отношения к
труду. Особенно откровенно высказывался по этому поводу Неру. Реже
подчеркивался тот факт, что изменение отношения к труду предполагает
радикальное изменение общественных институтов, в частности роли общины»
[1, 364].
«Пытаясь установить систему политической демократии, основанной на опыте
и институтах Запада, страны Южной Азии сталкиваются с огромными
трудностями. Поэтому, возможно, есть смысл задать вопрос, не следовало бы
им вместо этого попытаться повторить ту более раннюю стадию политического
развития, через которую прошли западноевропейские страны. Не могли бы они
попытаться установить надежное правление высших слоев, характерное для
западных стран в период их индустриализации? Не стало ли бы это лучшим
отправным пунктом для достижения политической демократии, чем их
теперешнее государство? Краткий ответ состоит в том, что колесо истории
нельзя повернуть вспять, чтобы дать возможность государствам этого района
пройти ту политическую эволюцию, которую совершили западные страны».
Таково мнение Мюрдаля, эксперта экстракласса.
Итак, из вышеизложенного видно, что книга Г. Мюрдаля, появившаяся в самом
начале 60-х гг., находилась в сильнейшем диссонансе с безраздельно
господствовавшей в то время теорией модернизации развивающихся стран. На
протяжении 50-х — начала 70-х гг. теория модернизации в целом
разрабатывалась в рамках концепции «вестернизации», основанной на идее
универсальности западного либерализма, полагавшего, что все страны и
народы в своем развитии проходят одни и те же «стадии роста» по мере
увеличения ВНП, совокупного дохода и накоплений. Инициатором стал Запад,
который кроил модернизацию по своим меркам.
Многочисленные и тяжелые провалы курсов на интенсивную «вестернизацию» в
странах Азии и Африки, острая реакция общества на ее пагубные последствия
заставили пересмотреть саму идею модернизации. Впрочем, это сделано
только серьезной наукой, а в публицистике по-прежнему бытуют призывы
«войти в мировую цивилизацию», под которой подразумевается прежде всего
американский образ жизни.
Стали проводиться сравнительные исследования процессов развития.
Первостепенное внимание стало уделяться сопоставлению социокультурных
систем, прежде всего религии как фактора, формирующего такие системы. В
результате были сделаны следующие выводы.
1. В прямолинейном виде политика модернизации ведет к дезорганизации,
разрушению и хаосу в обществе, социальным потрясениям, срыву и отказу от
реформ.
2. В процессах модернизации особую роль играют сложившиеся в обществе
духовные ценности, трудовые ориентации, менталитет, «символические
структуры» и тип сложившихся элит.
3. Модернизация сопровождается оживлением прежнего духовного
состояния, имеющего жизненно важное значение для сохранения стабильности
общества [2, 2, 122—125].
«Азиатская драма» дала сильный толчок развитию культурологии [2].
Пересказ основ культурологии здесь неуместен, однако определение понятия
необходимо. Во избежание недоразумений, причина которых кроется в
многозначности слова «культура», нужно сделать несколько пояснений,
прежде чем использовать основы культурологии для анализа исторических
путей развития народов.
«Словарь русского языка» дает толкования семи значений слова «культура»
[3, 2, 148], а «Словарь иностранных слов и выражений» — пяти, из которых
первое, самое общее, покрывает все остальные: культура — это «исторически
определенный уровень развития общества, творческих сил и способностей
человека, выраженный в типах и формах организации жизни и деятельности
людей, в их взаимоотношениях, а также в создаваемых ими материальных и
духовных ценностях» [4]. Другими словами, культура — это все то, что
знает, умеет и чем обладает человечество. Культура — это материальное и
духовное наследие людей. Ни один человек не может объять всю культуру
человечества даже в духовной ее части. Специализация, как форма
разделения труда, неизбежна для общественного прогресса. В этих условиях
каждому человеку необходимо знать, кроме профессии, и ту часть
человеческой культуры, которая определяет функционирование человеческого
общества. Без этих знаний человек живет по воле случая, а не по своей
воле.
Одним из самых удачных определений, полно раскрывающих глубокое
содержание понятия «культура», является то, которое будет использоваться
в данной книге и которое сформулировано социальными психологами М.-А.
Робером и Ф. Тильманом: «Культура — это образ жизни, присущий группе. Это
система нормальных реакций, которые можно ожидать от любого члена группы
в той или иной жизненной ситуации. Культура включает в себя общий способ
производства, поведения, самовыражения, систему и иерархию ценностей; она
включает ту или иную мораль, те или иные обычаи, тот или иной язык. Она
является совокупностью действий, взглядов и мыслей, санкционированных
обществом и сложившихся в группах» [5, 31]. Кратко говоря, культура
включает в себя неписаные правила человеческого общежития.
Очень часто под культурой понимают искусство и литературу, несмотря на
то, что в упомянутые выше толкования семи значений слова «культура» ни
то, ни другое не входит [3, 2, 148]. Согласно приведенному определению
понятия «культура», искусство и литература несут культуру, являясь ее
частью, и существуют как специфические формы общественного сознания.
К определению понятия культуры, данному Робером и Тильманом, по сути
своей близко понимание смысла культуры, характерное для отечественной
историографии. В.О. Ключевский так определил культуру, описывая два
главных предмета исторического изучения — историю культуры и историческую
социологию: это степень накопления опыта, знаний, привычек, с одной
стороны, улучшающих частную жизнь отдельного человека, а с другой —
устанавливающих и совершенствующих общественные отношения между людьми, —
словом, выработка человека и человеческого общежития [6, 1, 34].
Ключевский особо подчеркивал социальную природу культуры: «Успехи
людского общежития, приобретения культуры, которыми пользуются в большей
или меньшей степени отдельные народы, не суть плоды только их
деятельности, а созданы совместными или преемственными усилиями всех
культурных народов, и ход их накопления не может быть изображен в тесных
рамках какой-либо местной истории, которая может только указать связь
местной культуры с общечеловеческой, участи отдельного народа в общей
культурной работе человечества или, по крайней мере, в плодах этой
работы» [6, 1, 35—36]. Такое осмысление культуры и истории, роли
деятельности народа в процессе формирования культуры сделало труды
профессора Московского университета В.О. Ключевского самыми
предпочтительными для изучения исторических условий формирования русской
культуры, и именно они легли в основу соответствующей части этого
исследования.
Существуют и другие определения культуры, которые не вошли в словари
русского языка и иностранных слов. Например, Б.С. Ерасов пишет: «В самом
общем и сжатом виде культура — это процесс и продукт духовного
производства как системы по созданию, хранению, распространению и
потреблению духовных ценностей, знаний, представлений, значений,
символов» [2, 1, 88]. Это определение не включает способ материального
производства. Обычно при узком определении понятия «культура» самое
широкое понятие называют не культурой, а цивилизацией, но и термин
«цивилизация» имеет, согласно тому же словарю, четыре существенно
различных толкования. Термин «цивилизация» появился в середине XVIII в.
сначала во французском, затем в английском, а потом в немецком языках [7]
и изначально был антонимом слова «варварство». Со временем этот термин
приобрел множественное толкование (см., напр.: [4]), а в последние
десятилетия понятие «цивилизация» вводится в категориальный аппарат
философии [8], и даже делаются попытки построить новую науку —
цивилиографию [9].
В этой запутанной ситуации необходимо выбрать теоретическую основу для
собственного исследования. Начнем с признания профессионала очень высокой
квалификации: «Отсутствие общепринятого понятия цивилизации, поскольку
каждая школа без оговорок вкладывает свое содержание в эту категорию,
делает невозможным его научный анализ, а оперирование этой категорией
допустимо лишь при четком разъяснении, что под ней подразумевается» [9,
14]. Остается лишь добавить то, что все сказанное относится и к понятию
«культура», а поэтому и предмет культурологии как науки до сих пор плохо
определен, если только в каждой из работ по культурологии не дается
определения понятия «культура».
Чем же определяется выбор для данного исследования определения термина
«культура», данное Робером и Тильманом и процитированное выше, и почему
не будет использоваться понятие «цивилизация»? В современных трудах по
культурологии несправедливо и в ущерб делу обходится молчанием
взаимосвязь культуры и психики людей, культура — часть психики,
передаваемая из поколения в поколение в процессе культурации индивидов
[10, 24—31], та часть, которую иногда психологи называют консервативной
частью психики. Поэтому основные закономерности культурологии надо
связывать с психологией для более полного их понимания. Психология же
термин «цивилизация» вообще не использует, по этой причине он не будет
использоваться и ниже. А выбор определения термина «культура»,
предложенного Робером и Тильманом, вызван не только ясностью формы, но
главным образом тем, что авторы, являясь социальными психологами,
настолько точно отразили взаимосвязь культуры и психики людей, насколько
это возможно в рамках короткой дефиниции.
Таким образом, признавая потребность в культурологии при анализе
общественного развития, приходится искать наиболее эффективные решения в
области психологии с целью их использования для изучения закономерностей
общественного развития.
Глава 2. Психология
2.1. Культура как социально-психическое явление
Люди каждого последующего поколения начинают свою жизнь в мире предметов,
явлений и понятий, созданных и накопленных предшествующими поколениями.
Участвуя в производственной и общественной деятельности, они усваивают
богатства этого мира и таким способом развивают в себе те человеческие
способности, без которых окружающий мир им чужд и непонятен. Даже
членораздельная речь формируется у людей каждого поколения лишь в
процессе усвоения ими исторически сложившегося языка, не говоря о
развитии мышления. Никакой, даже самый богатый личный опыт человека не
может привести к формированию отвлеченного логического, абстрактного
мышления, потому что мышление, как и речь у людей каждого последующего
поколения, формируется на основе усвоения ими уже достигнутых успехов
познавательной деятельности прежних поколений.
Наука располагает многочисленными достоверными фактами, доказывающими,
что дети, с самого раннего детства изолированные от общества, остаются на
уровне развития животных. У них не только не формируются речь и мышление,
но даже их движения ничем не напоминают собой человеческие; они даже не
приобретают свойственной людям вертикальной походки. Известны и другие,
по существу, обратные примеры, когда дети, принадлежавшие по своему
рождению к народностям, пребывающим на первобытном, т. е. дородовом
уровне развития, с пеленок попадали в условия высокоразвитого общества, и
у них формировались все способности, необходимые для полноценной
интеллектуальной жизни в этом обществе [11, 415].
Все эти научно зарегистрированные факты свидетельствуют о том, что
человеческие способности не передаются людям в порядке биологической
наследственности, а формируются у них прижизненно в особой, существующей
только в человеческом обществе форме — в форме внешних явлений, в форме
явлений материальной и духовной культуры. Каждый человек учится быть
человеком. Чтобы жить в обществе, мало иметь то, что дает природа. Нужно
овладеть еще и тем, что было достигнуто в процессе исторического развития
человеческого общества [11, 414].
Процесс усвоения человеком культуры, в том числе языка, мышления,
трудовых навыков, правил человеческого общежития и многого другого, что
входит в культуру, совпадает с процессом формирования психики человека,
которая суть явление социальное, а не биологическое. Поэтому здесь было
бы точнее вести речь не о культуре, а о психике людей. Однако последнее
невозможно. Психика людей эволюционировала во времени, а поэтому она, как
и культура, является категорией исторической. Изучать психику ушедших из
жизни людей невозможно, хотя современная этнология отчасти восполняет
этот пробел, а культура прошлых эпох оставила материальные (книги,
строения, орудия производства и т.п.) и духовные (предания, обряды,
традиции и т. д.) следы, по которым можно составить научно-обоснованную
систему взглядов на развитие человеческого общества. Но все же, ведя речь
о культуре, нельзя упускать из виду тот факт, что за ней кроется психика
людей — продукт общественного развития и мощнейшее средство воздействия
на природу, в том числе и на само человеческое общество.
Главный итог усвоения культуры состоит в том, что у человека формируются
новые способности, новые психические функции. В результате обучения у
человека развиваются физиологические органы мозга, которые функционируют
так же, как и обычные морфологически постоянные органы, но являются
новообразованиями, отражающими процесс индивидуального развития. «Они-то
представляют собой материальный субстрат тех специфических способностей и
функций, которые формируются в ходе овладения человеком миром созданных
человечеством предметов и явлений — творениями культуры» [11, 421].
Продукты исторического развития человеческих способностей не просто даны
человеку в воплощающих их объективных явлениях материальной и духовной
культуры в виде, готовом для усвоения, а лишь заданы в них в виде кодов,
например, звуками в речи или буквами в письменности. Чтобы овладеть этими
достижениями и сделать их своими возможностями, инструментами, ребенку
нужен наставник, учитель. В процессе общения с ними ребенок обучается.
Таким образом, процессы усвоения культуры и формирования психики — суть
воспитания. С прогрессом человечества воспитание усложняется, становится
продолжительнее. «Эта связь между общественным прогрессом и прогрессом
воспитания людей является до такой степени тесной, что по общему уровню
исторического развития общества мы безошибочно можем судить об уровне
воспитания и, наоборот, по уровню развития воспитания — об общем уровне
экономического и культурного развития общества». Связь между воспитанием,
культурой и психикой настолько прочная и важная, что к ней неизбежно
придется еще вернуться, сделав здесь самые общие замечания [11, 423].
2.2. Культурно-историческая психология
В современной психологии существует несколько концептуальных подходов к
решению существующих в этой науке проблем. Один из них — культурно-
историческая психология, основателем которой является знаменитый
российский психолог Л.С. Выготский [12]. Согласно его замыслу, психология
должна изучать не сформировавшуюся и представшую перед исследователем
психику испытуемого человека, как это делалось во многих других
экспериментальных направлениях психологии, например, бихевиоризме, а
психику, находящуюся в постоянной трансформации, формировании, так как
наиболее продуктивно и единственно правильно для психолога рассматривать
развивающегося, эволюционирующего человека. Поэтому познание психики
наиболее рационально в ходе реальной практической работы психолога,
например, на поприще педагогики или лечебной практики, или
психологической поддержки работником особо ответственных профессий,
связанных с риском для жизни больших масс людей и т. д.
Основой культурно-исторической теории Л.С. Выготского является учение о
знаковой организации психики человека. Например, память не фиксирует
происходящее подобно фотоаппарату и магнитофону, а имеет опосредованную
структуру, элементами которой являются различные мнемотехнические приемы
и средства, т. е. особые коды (знаки), выработанные в ходе эволюции
человечества и усваиваемые каждым человеком в ходе его психического
развития. Эти знаки вырабатываются в истории народа и фиксируются в его
культуре. Они передаются от поколения к поколению благодаря системе
воспитания, культурации индивида. Знаки всегда опосредуют отношения людей
(например, речь, мимика, жесты и т. д.) и даже человека к самому себе.
Когда человек пытается овладеть своим поведением, а значит, овладеть
своей психикой, то он в это время «изготавливает» особый знак, который
затем выступает в качестве средства организации действия по овладению
человеком своей психикой.
Вот как оценил культурно-историческую психологию американский психолог
Майкл Коул в своей книге «Культурно-историческая психология. Наука
будущего»: «Направление, разрабатывавшееся Львом Выготским, Александром
Лурия и Алексеем Леонтьевым, не собиралось стать ни отдельной ветвью, ни
особым подходом. Оно было задумано как разрешение "кризиса в психологии",
как общая психологическая рамка, внутри которой различные традиционные
подобласти психологии представали как сферы разделения труда, а не
конкурирующие подходы к одному и тому же объекту исследования. Их
формулировка культурно-исторической теории и связанная с ней методология
никоим образом не были независимым изобретением, выношенным в полной
изоляции. Л.С. Выготский и его коллеги были широко начитаны в современной
им психологии, переводили и писали предисловия к трудам Д. Дьюи, У.
Джеймса, П. Жане, Ж. Пиаже, З. Фрейда, Л. Леви-Брюля, Э. Дюркгейма,
гештальт-психологов и многих других. Одновременно они сделали (по крайней
мере, в то время) то, чего не сделали другие: узаконили культурную
психологию, которая могла вобрать в себя обе стороны психологии В.
Вундта. Принятая ими методология позволяла теоретически осмыслить
различные области социальной практики и снискать социальную поддержку»
[13, 50].
Сам М. Коул разработал направление в психологии, которое было им названо
культурно-исторической теорией деятельности [13, 128], т. е. выбрал тот
аспект, которым особо плодотворно до него занимался профессор Московского
университета А.Н. Леонтьев. «Центральный тезис русской культурно-
исторической школы состоит в том, — пишет М. Коул, — что структура и
развитие психических процессов человека порождаются культурно
опосредованной исторически развивающейся практической деятельностью» [13,
131]. Последние два слова в этой фразе являются ключевыми.
Как писал А.Н. Леонтьев, «анализ деятельности составляет и решающий
пункт, и главный метод научного познания психического отражения,
сознания. В изучении форм общественного сознания — это анализ бытия
общества, свойственных ему способов производства и системы общественных
отношений. В изучении индивидуальной психики — это анализ деятельности
индивидов в данных общественных условиях и конкретных обстоятельствах,
которые выпадают на долю каждого из них» [14, 23].
Деятельность — не аддитивная единица жизни телесного, материального
субъекта. В более узком смысле, т. е. на психологическом уровне, это
единица жизни, опосредованной психическим отражением, реальная функция
которого состоит в том, что оно ориентирует субъекта в предметном мире.
Иными словами, деятельность — это не реакция и не совокупность реакций.
В каких бы, однако, условиях и формах ни протекала деятельность человека,
какую бы структуру она ни приобретала, ее нельзя рассматривать как
изъятую из общественных отношений, из жизни общества. При всем своем
своеобразии деятельность человеческого индивида представляет собой
систему, включенную в систему отношений общества. Вне этих отношений
человеческая деятельность вообще не существует.
Само собой разумеется, что деятельность каждого отдельного человека
зависит при этом от его места в обществе, от условий, выпадающих на его
долю, от того, как она складывается в неповторимых индивидуальных
обстоятельствах. Основной характеристикой деятельности является ее
предметность [14, 81—84].
Мышление формируется вследствие особого психического процесса —
интериоризации. Интериоризацией называют переход, в результате которого
внешние по своей форме процессы с вещественными предметами преобразуются
в процессы, протекающие в умственном плане, в плане сознания; при этом
они подвергаются специфической трансформации — обобщаются, вербализуются
(делаются словесными), сокращаются и, главное, становятся способными к
дальнейшему развитию, которое переходит границы возможностей внешней
деятельности.
Возникает сознание — отражение субъектом действительности, своей
деятельности, самого себя. Сознание есть со-знание, т. е. индивидуальное
сознание может существовать только при наличии общественного сознания и
языка, являющегося его реальной основой. В процессе материального
производства люди производят также язык, который служит не только
средством общения, но и носителем фиксированных в нем общественно-
выработанных значений. Сознание — не биологическая функция мозга,
сознание порождается обществом, оно производится [14, 95—98].
Мышление — это внутренняя деятельность. Внутренняя деятельность,
происходя из внешней практической деятельности, не отделяется от нее и не
становится над ней, а сохраняет двустороннюю связь с ней. Переходы
внешней деятельности во внутреннюю и наоборот возможны благодаря общности
строения двух видов деятельности.
Понятие деятельности неразрывно связано с понятием мотива.
Основными «составляющими» отдельных человеческих деятельностей являются
осуществляющие их действия. Действием называется процесс, подчиненный
представлению о том результате, который должен быть достигнут, т. е.
подчиненный сознательной цели. Подобно тому, как понятие мотива
соотносится с понятием деятельности, понятие цели соотносится с понятием
действия.
Действие имеет особое качество, особую его «образующую», а именно,
способы, какими оно осуществляется. Способы осуществления действия А.Н.
Леонтьев назвал операциями. Действия соотносимы с целями, операции — с
условиями [14, 101—107].
Деятельность индивида всегда предметна. Предметная деятельность порождает
чувственные образы — эту всеобщую форму психического отражения.
Чувственные образы качественно преобразуются в значения, являющиеся
важнейшими «образующими» человеческого сознания. Хотя носителем значения
является язык, но не он творец значений. В значениях представлена
интериоризованная форма существования предметного мира, его свойств,
связей и отношений, раскрытых совокупной общественной практикой.
На ранних этапах общественного развития, когда еще сохраняется общность
мотивов деятельности участников коллективного труда (скорее, борьбы за
выживание), значения, как явления индивидуального сознания, находятся в
отношениях прямой адекватности, что показано современной этнологией. Это
отношение, однако, не сохраняется. Оно разлагается вместе с разложением
первоначальных отношений людей к материальным условиям и средствам
производства, возникновением общественного разделения труда и частной
собственности. В результате общественно выработанные значения начинают
жить в сознании людей как бы своей жизнью. Это обстоятельство ставит
психологию перед необходимостью различать сознаваемое объективное
значение и его значение для субъекта. В последнем случае А.Н. Леонтьев
вводит представления о личностном смысле — еще одной «образующей»
сознания, которая определяет пристрастность человеческого индивидуального
сознания [14, 140—145].
Осознание индивидом явлений действительности может происходить только
посредством усваиваемых им извне «готовых» значений — знаний, понятий,
взглядов, которые он получает в общении. Это создает возможность внесения
в его сознание, навязывания ему искаженных или фантастических
представлений и идей, в том числе таких, которые не имеют никакой почвы в
его реальном, практическом жизненном опыте. Лишенные этой почвы, они
обнаруживают в сознании человека свою шаткость; вместе с тем, превращаясь
в стереотипы, представления и идеи, как и любые стереотипы, способны к
сопротивлению, так что только серьезные жизненные конфронтации могут их
разрушить. Но и их разрушение не ведет еще к устранению
дезинтегрированности сознания, его неадекватности, само по себе оно
создает лишь его опустошение, способное обернуться психической
катастрофой. Необходимо еще, чтобы в сознании индивида осуществилось
перевоплощение субъективных личностных смыслов в другие, адекватные им
значения.
Индивид не просто «стоит» перед «витриной» покоящихся на ней значений,
среди которых ему остается только сделать выбор. Если индивид в
определенных жизненных обстоятельствах и вынужден выбирать, то этот выбор
делается не между значениями, а между сталкивающимися общественными
позициями, которые посредством этих значений выражаются и осознаются [14,
154, 155].
Культура реально существует лишь в своей концептуализированной форме. Ее
носители — это, конечно, конкретные люди, каждый из которых частично ее
усваивает; в них она персонифицируется и индивидуализируется, но при этом
она образует не личностное в человеке, а то, что, напротив, является в
нем безличным, как, например, общий язык, знания, предрассудки, мода и т.
п.
Человек ребенком вступает в жизнь лишь как индивид, наделенный
определенными природными свойствами и способностями, а личностью
становится лишь в качестве субъекта общественных отношений в процессе
своей деятельности, т. е. личность человека так же, как и его сознание,
порождается деятельностью, личностью не рождаются, личностью становятся.
Поэтому никто не говорит о личности младенца, несмотря на его ярко
выраженную морфологическую индивидуальность. Личность есть относительно
поздний продукт общественно-исторического и индивидуального развития
человека [14, 169—173].
Личность изменчива, как и сама жизнь, и вместе с тем она сохраняет свое
постоянство. Устойчивость личности человека выдвинула проблему «я» в
качестве особой проблемы психологии личности.
Реальным базисом личности человека является совокупность его общественных
по своей природе отношений к миру, но тех отношений, которые реализуются
в процессе деятельности человека, точнее, совокупности его разнообразных
деятельностей.
В ходе развития субъекта отдельные его деятельности вступают между собой
в иерархические отношения, которые характеризуются их «отвязанностью» от
состояний организма. Эти иерархии деятельности порождаются их собственным
развитием, они-то и образуют ядро личности. Узлы, соединяющие отдельные
деятельности, завязываются в той системе отношений, в которые вступает
субъект [14, 182—186].
Развитие, умножение видов деятельности индивида не просто приводят к
расширению их «каталога». Одновременно происходит их центрирование вокруг
немногих главнейших, подчиняющих себе другие.
За соотношением деятельностей стоит соотношение мотивов, а мотивы
определяются потребностями, что и приводит к необходимости анализа
последних.
Развитие человеческих потребностей начинается с того, что человек
действует для удовлетворения своих элементарных, витальных потребностей;
но далее это отношение обращается, и человек удовлетворяет свои витальные
потребности для того, чтобы действовать. Это и есть принципиальный путь
развития потребностей человека [14, 188—195].
Таковы основные идеи теории Леонтьева, к которым мы неоднократно будем
возвращаться.
Теперь можно сформулировать первую задачу исследования: изучение
формирования деятельности разных народов и влияния деятельности на
сознание людей и культуру народов. Еще в XIX в., начиная с Александра
Гумбольдта, если не раньше, было известно, что на так называемый
национальный характер народа, что, на наш взгляд, есть грубый слепок с
культуры народа, влияет географическая среда. Да, действительно,
географическая среда на ранней стадии развития человеческого общества
заставляет людей к ней приспосабливаться и тем самым навязывает вполне
определенную деятельность, которая и формирует сознание людей, а в ходе
поколений и культуру народа. Но с развитием производительных сил народы
меняют географическую среду, самый яркий пример — это Нидерланды. Когда
географическая среда приспособлена человеком к своим нуждам настолько,
что перестает оказывать воздействие на его деятельность, то на первое
место выступают другие виды деятельности, и именно они начинают
формировать сознание людей наряду с традиционной культурой. Это означает,
что влияние географической среды на культуру народа — это исторически
преходящая частность, а деятельность людей — это непреложный закон
психологии, справедливый всегда. Поэтому надо проследить смену видов
деятельности народа на протяжении всего периода его существования для
того, чтобы выявить механизмы формирования его культуры и предложить
способы позитивного влияния на культуру людей путем целенаправленного
изменения их деятельности.
Цель настоящего исследования — не изучить все в деталях, а как во всяком
философском осмыслении, выявить главные закономерности, тенденции с тем,
чтобы искать решения интересующих нас проблем не по всему полю, а на
определенной полосе, много меньшей площади, чем все поле. Для этих целей
культурно-историческая психология является очень полезным инструментом.
Однако есть еще одна возможность сделать выводы более надежными.
Известно, что природа психики социальна, а это означает, что
индивидуальное сознание человека на самом деле является огромным
множеством взаимодействующих между собой элементов. Свойства множеств
взаимодействующих элементов изучает особая наука — синергетика. На
примерах столь разных объектов, как реакции химических веществ, волновые
физические процессы, поведения популяций биологических организмов,
демографические процессы в обществе, экологические проблемы, и многих
сотен других объектов самой разной природы, а главное — на основе
компьютерного моделирования систем нелинейных уравнений синергетика
выявила общие закономерности поведения сложных систем. Синергетика,
стремительно завоевывающая признание в научном мире, уверенно выходит за
рамки концепции, и многими учеными уже признается не только как теория
самоорганизации, но и как новая методология, новая парадигма, новое
мировоззрение, поскольку охватывает вопросы эволюции Вселенной, генезиса
и функционирования сложных био- и социосистем, становясь, по сути,
теорией бытия [15, 96]. Конечно, у психики могут и даже должны быть свои
особенности, так как это самый сложный для синергетики объект
исследования, но спрашивается, почему наиболее общие закономерности,
представляющие интерес именно для философского обобщения, в психологии и
в теории деятельности, в частности, должны быть принципиально иными, чем
те, которые синергетике уже хорошо известны? Скорее всего они в основных
чертах те же самые (см. ниже). Тогда получается следующая картина. Те
области науки, где эксперименты можно поставить очень точно (что
позволяет вскрыть механизмы процессов, протекающих во множествах
взаимодействующих между собой элементов), используются для выявления
общих законов синергетики, а затем эти общие законы применяются для
дополнения, уточнения или дополнительной аргументации выводов психологов.
Конечно, всякие переносы чреваты ошибками и требуют большой осторожности,
но философское осмысление нуждается в столь общих чертах, что ошибка
кажется маловероятной.
Глава 3. Синергетика
В название этой главы вынесено слово, которое еще не вошло в словари
русского языка или иностранных слов и выражений, за исключением «Словаря
новых иностранных слов» Н.Г. Комлева [16]. Но и у этого слова существуют
как минимум три толкования; два из них приведены в вышеназванном словаре
[16, 102], а третье широко используется в естественнонаучной литературе:
синергетика — это наука о самоорганизации. Именно в этом смысле слово
«синергетика» будет употребляться в этой книге.
О синергетике написано уже немало философских книг, в которых делается
попытка обобщить главные закономерности сложных систем, выявленные в
естественных науках, применить их для анализа общественного развития [17—
23]. Речь пока идет об осмыслении принципов синергетики по отношению к
проблемам обществоведения, но делаются и первые попытки математического
моделирования социальных явлений. Пока что результаты скромные, но это
лишь начало пути, который, судя по всему, будет чрезвычайно плодотворным.
Для поставленных в этой книге проблем важным является то обстоятельство,
что проблемы психологии человека относятся к классу задач, решаемых
синергетикой [24, 6], и поэтому применение принципов синергетики в
настоящем исследовании необходимо настолько, насколько это сейчас
возможно.
Синергетика изучает системы, состоящие из огромного множества
взаимодействующих частиц (слово «частицы» здесь использовано в обобщающем
смысле и может быть заменено по желанию на «объекты», «индивиды»,
«субъекты рынка» и т. д. и т. п.). Основы этой науки были заложены
применительно к физической химии профессором Свободного университета в
Брюсселе Ильей Романовичем Пригожиным, награжденным за полученные им
результаты Нобелевской премией. Он назвал эту науку наукой о
самоорганизации, или наукой о сложном. Позже немецкий физик Г. Хакен
успешно применил те же принципы к исследованию явлений в квантовых
генераторах и предложил ныне широко используемое название «синергетика».
Синергетика появилась не сразу, не в силу озарения. С начала ХХ в. стало
расти осознание того, что весь окружающий мир не может быть описан
законами только классической механики. Люди в практической деятельности
сталкивались с явлениями, которые не могли быть описаны в рамках
известных на тот период теорий, построенных для детерминированных систем,
например, небесной механики. Оказалось, что необходимо знать законы
стохастических процессов, в частности, развитие радиосвязи и телефонных
сетей потребовало развития теории нелинейных систем.
С процессами самоорганизации в химических системах, их математическими
моделями в рамках кинетического подхода можно познакомиться в книгах И.Р.
Пригожина и ученых его школы (напр.: [25; 26]) или прочитать о них в
компактной и информативной книге И.К. Кудрявцева [27]. На примере
химических и отчасти физических систем ниже будет рассмотрен
категориальный аппарат синергетики, будут раскрыты основные понятия и
представления синергетики, точнее, те из них, которые кажутся
необходимыми для философского осмысления процессов общественного
развития.
Множество взаимодействующих частиц приобретает способность к
самоорганизации в том случае, если это множество образует так называемую
открытую систему, способную обмениваться энергией, массой и информацией с
окружающей средой. Если система, обладающая названными свойствами,
способна эволюционировать, то ее называют диссипативной системой. Иногда
такую систему называют нелинейной. Термин «нелинейность» систем
заимствован из математики. Он означает определенный вид математических
уравнений, которые используются в математических моделях открытых систем,
находящихся вдали от равновесия. Такие уравнения содержат неизвестные
величины в степенях, больших, чем единица, или коэффициенты, зависящие от
свойств среды. Нелинейные уравнения могут иметь несколько качественно
различных решений. Этому множеству решений соответствует множество путей
эволюции системы, моделируемой нелинейными уравнениями [19, 21]. Допустим
для примера, что диссипативной системой является жидкость, а нас
интересует гидродинамическое поведение этой жидкости. Каждая молекула
системы имеет определенные координаты и импульс, меняющиеся со временем.
Было предложено строить для таких систем фазовые пространства, т. е.
такие абстрактные математические пространства, в которых изменения
координат и импульсов частиц отражаются траекториями или точками.
Множество неподвижных точек и траекторий в фазовом пространстве образуют
фазовый портрет динамической системы. Наличие точек и траекторий (линий)
позволяет говорить о структуре фазового портрета каждой конкретной
системы. Кроме того, у фазового портрета существуют ограниченные
множества, обладающие своей собственной структурой. Примером таких
множеств является замкнутая кривая, называемая предельным циклом и
соответствующая в фазовом пространстве периодическому процессу. Точки, к
которой траектории в фазовом пространстве направляются по спиралям,
называются устойчивыми фокусами. И предельный цикл, и устойчивый фокус
Пуанкаре назвал аттракторами. В аттракторах плотность траекторий
максимальна. Если система попадает в поле притяжения определенного
аттрактора, то она неизбежно начинает эволюционировать к этому
устойчивому состоянию, строиться по плану, заложенному в аттракторе, т.
е. в текущий момент своего развития система определяется ее будущим
конечным видом [19, 143].
Позднее под аттракторами стали пониматься также «реальные структуры в
пространстве и времени, на которые выходят процессы самоорганизации в
открытых нелинейных средах. Структуры-аттракторы выглядят как цели
эволюции. В качестве таких целей могут выступать… различные типы
структур, имеющих симметричную, правильную архитектуру и возбуждаемых в
среде в некотором смысле резонансно». Возбуждение симметричных структур,
маловероятное при случайных флуктуациях, возможно под воздействием
информации.
Итак, под аттрактором в синергетике понимают относительно устойчивое
состояние системы, которое как бы притягивает к себе все множество
траекторий системы, определяемых разными начальными условиями. За
аттракторами стоят визуальные образы «воронок», которые свертывают,
втягивают в себя множество траекторий, предопределяют ход эволюции
системы на участках, даже отдаленных от непосредственного «жерла» такой
«воронки» [19, 39—40].
Аттракторы обладают замечательной особенностью: если система, находясь в
аттракторе, испытывает внешнее воздействие, выводящее систему из этого
состояния, то она спустя некоторое время вновь вернется в аттрактор.
Такое свойство системы, находящейся в аттракторе, называется
асимптотической устойчивостью.
Переменные состояния систем, состоящих из огромного числа
взаимодействующих частиц, представляют собой либо средние значения по
мгновенным состояниям на данном временнóм интервале, либо наиболее
вероятные значения, которые могут приниматься этими переменными. Поэтому
регистрация мгновенных состояний системы показала бы наличие отклонений
от средних значений макроскопических переменных состояний. Такие
отклонения возникают в системе спонтанно, независимо от внешней среды.
Эти внутренние отклонения называются флуктуациями [26, 82].
Всякий процесс эволюционного стихийного развития сопровождается фоном
случайностей. Огромное их большинство проходит для эволюции бесследно.
Природа пробивает себе дорогу через множество тщетных попыток, пустых
проб. Например, количество видов животных и растений, сохранившихся на
земле, составляет менее 1% от тех, что на ней были; остальные погибли в
ходе эволюции [19, 74].
Диссипативные системы — сильно неравновесные. В них возможны неустойчивые
состояния. В таких системах на определенном для каждой системы удалении
от состояния равновесия флуктуации вместо того, чтобы затухать (как в
равновесных системах), наоборот усиливаются и завладевают всей системой,
вынуждая ее эволюционировать к новому режиму. Эти явления возникают в так
называемой нелинейной области, в которой свойства системы моделируются
нелинейными уравнениями [17, 194—195].
Величины флуктуаций резко увеличиваются вблизи так называемых точек
бифуркации (см. ниже) по сравнению с неравновесными состояниями, далекими
от точек бифуркаций, и тем более по сравнению с равновесными состояниями.
Гигантские флуктуации, чередуясь, создают впечатление хаоса, но на самом
деле система прощупывает, какая из флуктуаций наиболее соответствует как
состоянию самой системы, так и внешним условиям. Любая из них по стечению
обстоятельств, а не в силу детерминированного выбора может стать началом
эволюции системы в совершенно неожиданном направлении [17, 56].
На уровне математического описания бифуркация означает разветвление
решений нелинейного дифференциального уравнения. Физический смысл
бифуркации таков: точка бифуркации — это точка разветвления путей
эволюции открытой нелинейной системы [19, 40].
Следует подчеркнуть, что при недостаточной удаленности от равновесия
нелинейность процесса сама по себе не может привести к множественным
решениям. В сильно неравновесных системах может совершаться переход от
беспорядка к порядку. Новые динамические состояния материи —
диссипативные структуры — отражают взаимодействие данной системы с
окружающей средой.
Диссипативные структуры являются результатом противоборства двух
противоположностей: накачки энергии средой в систему и оттока энергии за
счет теплопроводности или излучения; притока массы реагирующих веществ и
рассеяния их за счет диффузии или стока продуктов реакции. Иными словами,
диссипативные структуры возникают на потоке энергии или массы (а также
информации).
Возникновение диссипативных структур в физических системах очень ясно и
просто объяснено в работе Е.Н. Князевой и С.П. Курдюмова: «поведение
любой системы может быть представлено бесконечным рядом гармоник (мод) с
временным коэффициентом перед каждой. Если в модели линейной системы
различные виды гармонических колебаний (гармоник, или мод) независимы, то
в модели нелинейной — устанавливается вполне определенная связь между
ними. Причем характер этой связи всецело определяется нелинейностью. Дело
может обстоять таким образом, что один вид колебаний (одна гармоника)
энергетически поддерживается в силу открытости системы, т. е. туда
накачивается энергия. В таком случае поступающая энергия
перераспределяется — в силу нелинейности — не по всему спектру колебаний
(мод), а сугубо избирательно. То есть в нелинейной среде могут
поддерживаться, подпитываться энергией лишь определенные виды колебаний,
определенные гармоники.
В нелинейной среде избирательность может быть вызвана неравномерным по
спектру затуханием процессов, хотя энергия передается по всему спектру
гармонических колебаний без пропусков. В любом случае подпитка энергией
по спектру и ее восприятие — в комплексе — происходят избирательно…
Рассеивающий (диссипативный) фактор действует, в любой системе. Вообще
говоря, все затухает, но не одинаково. В силу нелинейности диссипацией
"выжигаются", уничтожаются, гасятся лишь некоторые виды колебаний
(гармоник), которые недостаточно поддерживаются энергетически. А
остальные виды колебаний (гармоник) "выживают" и усиливаются опять-таки в
силу нелинейности. Причем разрушаемые и растущие, подпитываемые гармоники
могут достаточно долго сосуществовать, создавая переходный процесс к
развитому асимптотическому состоянию, которое определяется всего
несколькими гармониками…
Диссипативные процессы и рассеяние являются, по сути дела,
макроскопическими проявлениями хаоса на микроуровне. Хаос, стало быть, —
не зло, не фактор разрушения, а сила, выводящая на аттрактор, на
тенденцию самоструктурирования нелинейной среды» [19, 80—82].
Можно констатировать, что для возникновения эффекта локализации
(структуры) в среде (системе) необходимы два фактора. Во-первых, среда
(система) должна быть открытой, т. е. в нее должны поступать вещество,
энергия или информация, компенсирующие потери на рассеяние, затухание,
диссипацию. Во-вторых, необходима нелинейность, обусловливающая
определенные связи между гармониками (модами), которые приводят к
избирательной чувствительности системы к внешним воздействиям.
В нелинейных системах, образующих диссипативные структуры, механизмы
формирования структур на микроуровне имеют положительные обратные связи.
В химических системах такой связью является автокаталитическая реакция,
входящая в цепь реакций, протекающих в системе. В этой реакции продукт
является катализатором, который, вступая в реакцию в этом качестве, не
только сохраняется, но и увеличивает свое содержание в системе. Впрочем,
нелинейное кинетическое уравнение получается и в цепных разветвленных
реакциях, экзотермических реакциях (при ограниченном теплоотводе) из-за
повышения температуры системы, в тех сложных реакциях, в одной из стадий
которых имеются два или более промежуточных вещества и в ряде других
случаев, что означает, что нелинейные химические реакции весьма
распространены, причем множество их протекает в организмах человека,
животных и растений.
Теперь можно перейти к чрезвычайно важному понятию, определяющему ни
много ни мало фазовый портрет системы, но удивительно редко
встречающемуся в философской литературе. На эволюцию системы влияет
изменение некоторых характерных для данной системы параметров, которые
могут произвольно меняться. Эти параметры называются управляющими или
контролирующими [26, 71]. «Выбор управляющих параметров порой
представляет собой весьма непростую задачу. Он делается, как правило,
либо на основе уже имеющейся информации о системе, либо на основе
дополнительных исследований. В обоих случаях возможны и ошибки в выборе,
поэтому критерии сравнительной степени упорядоченности должны давать и
возможность контроля правильности сделанного выбора.
В разных системах управляющими могут служить самые разнообразные
параметры. Приведем несколько примеров. В классических и квантовых
генераторах роль управляющих параметров играют величина обратной связи
или накачки. Возможно, однако, и управление путем внешнего переменного
воздействия. Наличие нескольких управляющих параметров открывает
возможности поиска наиболее эффективных путей самоорганизации» [20, 112—
113].
Впрочем, нередко управляющими параметрами являются не отдельные, казалось
бы, сильно влияющие на состояние системы величины, а совокупность
нескольких таких величин [27, 112], что лишний раз свидетельствует о том,
что выбор управляющих параметров сложен.
В химических системах управляющими параметрами обычно являются
концентрации отдельных исходных веществ или продуктов реакции,
поддерживаемых окружающей средой на заданном уровне. В колебательных
химических реакциях это приводит к режиму, который называется «химические
часы».
Обычно в философской литературе уделяется внимание хаосу, аттракторам и
соответствующим им диссипативным структурам (порядку), но не упоминается
о том, что быть или не быть аттракторам и, если быть, то каким, какому
количеству, в каких областях фазового пространства — все это зависит от
управляющих параметров. Поэтому правильно выбрать управляющие параметры
значит докопаться до корней всех причин состояния системы (хаотического
или диссипативно упорядоченного).
К числу важнейших свойств нелинейных систем относится их когерентность.
Система ведет себя как единое целое, т. е. так, как если бы между любыми
частями системы существовали сколь угодно дальнодействующие связи.
Возьмем для примера химическую систему. Несмотря на то, что силы
межмолекулярного взаимодействия являются короткодействующими (радиус
взаимодействия в 109 — 1010 раз меньше размеров системы), система
структурируется подобно тому, как если бы каждая молекула была захвачена
в общий процесс. Благодаря этому свойству химическая реакция в системе
протекает либо как колебания концентраций реагентов во времени, и тогда
говорят о нарушении временной симметрии, или как пространственные
структуры, называемые нарушением пространственной симметрии [17, 229].
При этом надо обратить внимание на различие в поведении одной и той же
системы: в равновесном состоянии молекулы всей системы ведут себя
независимо друг от друга, и только в диссипативных структурах —
когерентно. Форма проявления активности системы зависит от типа ее
нелинейности, причем неравновесные переходы, когерентно охватывающие
макроскопические области пространства, возникают даже в идеальных
системах, в которых можно полностью пренебречь межмолекулярными
взаимодействиями [26, 92].
Важным понятием теории самоорганизации (синергетики) является критическая
размерность пространства, в котором существует рассматриваемая система.
Эта критическая размерность устанавливается исходя из условия близости
двух величин: времени выравнивания неоднородностей системы за счет
диффузии (это время зависит от размерности пространства, а именно,
диффузия замедляется по мере уменьшения размерности пространства) и
времени протекания химических процессов, которые вблизи точки бифуркации
замедляются, но в силу локального характера процесса это замедление не
зависит от размерности системы. При размерности системы, равной или
большей критической, когерентность возможна. В противном случае диффузия
оказывается не способной коррелировать различные пространственные ячейки
системы, и бифуркация не состоится. Конкретная структура системы слабо
влияет на критическую размерность. В основном критическую размерность
определяет степень доминирующей в данной системе нелинейности и тому
подобные, казалось бы, формальные особенности математической модели.
Именно поэтому можно дать универсальную классификацию совершенно
различных систем, например, химической, биологической и социологической,
основываясь на качественно аналогичных особенностях поведения [26, 195].
Наконец, еще одно замечание по поводу когерентности нужно сделать в связи
с терминологией. Первоначально это свойство нелинейных систем, далеких от
равновесия, было обнаружено в термодинамике и получило название
дальнодействующих корреляций, но позже в физике появился другой термин —
когерентность, который стал вытеснять первый. Синергетика —
междисциплинарная наука, и поэтому некоторый разнобой в терминах
существует, но с течением времени он уменьшается.
Равновесному состоянию термодинамической системы соответствует тепловой
хаос, в котором частицы системы ведут себя независимо друг от друга.
Такой хаос совершенно бесплоден. Источником порядка является
неравновесность. Она порождает порядок из так называемого
детерминированного хаоса, где частицы ведут себя когерентно.
Чем дальше система уходит от равновесия, тем больше колебательных частот
появляется в системе. Взаимодействие колебаний с разными частотами
способствует возникновению больших флуктуаций. Область на бифуркационной
диаграмме, определяемая значениями параметров, при которых возможны
сильные флуктуации, обычно принято называть хаотической. Но это не
простой хаос. В нем содержатся те аттракторы, на один из которых система
выйдет, образовав диссипативную структуру. Такой хаос чреват порядком,
он-то и называется детерминированным хаосом, в отличие от теплового
хаоса, который соответствует равновесным состояниям, определяемым в
термодинамике принципом максимума энтропии [17, 225].
Для процессов самоорганизации важнейшим состоянием систем является
хаотическая динамика. Связанная с разупорядоченностью неустойчивость
движения позволяет системе непрерывно прощупывать собственное
пространство состояний, выбирая некоторые состояния, создавая тем самым
информацию и сложность. Являясь результатом какого-то конкретного
механизма, эти состояния выбираются со стопроцентной вероятностью,
поэтому проблема выбора конкретной последовательности из очень большого
числа априорно равновероятных последовательностей попросту не возникает.
Динамическая система в хаотическом состоянии — это своего рода сепаратор,
отбрасывающий огромное большинство случайных последовательностей и
сохраняющий лишь те из них, которые совместимы с динамическими законами
данной системы [26, 224].
Понятие детерминированного хаоса позволяет проиллюстрировать особую
важность управляющих параметров. Обычно в философской литературе, так же
как и в естественнонаучной, детерминированный хаос рассматривается
исключительно как творческое начало. Делается вывод о том, что хаос в
общественном развитии необходим для построения лучшего будущего.
Однако детерминированный хаос в точке бифуркации может вести не только к
прогрессу, но и к деградации. Все зависит от выбора управляющих
параметров, которые задают фазовый портрет. При соответствующем выборе
управляющих параметров в фазовом портрете появляются аттракторы
самоуничтожения, о чем свидетельствуют массовые самоубийства животных,
например, китов. Да и резкий рост самоубийств в такие периоды, как,
например, реформы в России, подтверждает этот вывод.
Человек и общество являются самыми сложными из эволюционирующих систем.
Обладая интеллектом, они могут делать сознательный выбор
постбифуркационного состояния [22, 136]. Ошибка в выборе (случайная или
навязанная исподволь со стороны) тоже ведет к деградации и
самоуничтожению. Система может прогрессивно развиваться только в том
случае, если флуктуации «прощупывают» все без исключения возможности
системы и выбирают наилучшую из них. Если же это «прощупывание» не
доведено до конца и прервано чьей-то волей, объявившей некую цель
единственно верной, то это уже не самоорганизация, а то, что политики
называют тоталитаризмом.
В связи с этой темой всплывает еще одна не менее важная. Тип
диссипативной структуры в значительной степени зависит от условий ее
образования. Например, существенную роль в отборе механизма
самоорганизации могут играть внешние поля, в частности, гравитационное
или магнитное поля Земли для ряда физических и биологических систем. В
сильно неравновесных условиях системы начинают «воспринимать» внешние
поля, в результате чего появляется возможность отбора тех конфигураций
системы, которые учитывают внешнее воздействие [17, 55, 220].
Человеческое общество каждой страны, будучи открытой системой, испытывает
влияние внешней среды, в частности, других обществ, что и есть «внешнее
воздействие», являющееся одним из управляющих параметров.
Очень сложные нелинейные системы, такие как человек или общество, могут
находиться в состояниях, напоминающих хаотические, но таковыми не
являющихся. Есть системы с так называемыми странными аттракторами.
Изображение странного аттрактора в фазовом пространстве — не точка и не
предельный цикл, как у устойчивых структур, а некоторая область, по
которой блуждают параметры системы. Эти системы не являются полностью
неустойчивыми, потому что для них возможны не любые состояния, а лишь те,
которые находятся внутри ограниченной области фазового пространства, т.
е. изменения системы ограничены строго определенными рамками [19, 28—29].
Механизмы возникновения странных аттракторов до сих пор не удалось
выяснить настолько, чтобы понимать роль отдельных параметров системы в
появлении странных аттракторов. Существуют лишь некоторые качественные
модели хаотического поведения [26, 151].
Одним из удивительных свойств эволюционирующих систем является постоянный
рост темпов эволюции. Эволюция мира есть не просто создание все
усложняющихся структур, но и изменение темпов эволюции. Восходя по
ступеням сложности от неживого к живому и от живого к человеку, процессы
все более плотно «упаковываются», свертываются, их ход ускоряется [19,
50]. Интервалы между бифуркациями сокращаются, и это наглядно видно на
примере развития человеческого общества.
До сих пор рассматривались те основы синергетики, которые характерны для
эволюционирующих систем, обменивающихся со средой энергией и массой. При
обмене информацией все сказанное сохраняется, но появляются некоторые
дополнительные особенности.
Рецепция информации — процесс неравновесный, поскольку рецепция
информации означает возникновение определенной упорядоченности в
воспринимающей системе (см. гл. 2), следовательно, этот процесс далек от
равновесия. Другими словами, рецепторная система — диссипативная,
переходящая под влиянием информационного потока в состояние,
соответствующее диссипативной структуре [22, 33].
В эволюции человечества начало каждого события — это создание новой
информации, а значит, шаг в развитии; далее следует адаптация — этап
повышения ценности информации, сопровождающийся потерей ее новизны и
увеличением сложности, уходом от равновесия к бифуркации, что приводит к
обострению чувствительности систем к внутренним и внешним флуктуациям,
разрушающим организацию системы, переводящим ее в хаотическое состояние.
Затем снова выход из хаоса из-за нового события-информации, запоминаемого
системой [22, 74].
Генерация ценной информации возможна, когда в динамической системе есть
так называемый перемешивающий слой. Его особенность по сравнению со
странным аттрактором состоит в том, что фазовые траектории как входят,
так и выходят из него. Динамический слой обязательно должен быть в
информационной системе, так как он обеспечивает возникновение новой
информации, которое происходит случайно, независимо от начальных условий
системы.
Согласно одной из синергетической моделей, перемешивающий слой возникает
в информационной системе в процессе эволюции последней, в ходе которой
элементы системы могут перемещаться, т. е. диффундировать. Если исходное
состояние системы хаотическое, то на первом этапе образования
динамического слоя в системе зарождаются отдельные фрагменты
перемешивающего слоя, затем они расширяются, образуя границы друг с
другом и заполняя всю систему, число областей начинает уменьшаться за
счет их укрупнения, при этом криволинейные границы между областями
выпрямляются, и постепенно в процессе поглощения малых областей большими
образуется перемешивающий слой.
Такая эволюция системы сопровождается ростом ценности информации вплоть
до самых высоких из возможных значений. Причиной роста ценности
информации являются антагонистические отношения между первоначальными
областями. Эволюционирующая система многократно проходит бифуркации.
Ценная информация выживает, менее ценная гибнет. Роль рецептора выполняют
возникающие диссипативные структуры, сложность которых увеличивается. Эта
общая схема для эволюции Вселенной, Солнечной системы, биологической
эволюции, наконец, эволюции языка и культуры в целом [22, 137]. Во всех
эволюционирующих системах создание новой информации имеет характер
фазового перехода. Конечно, изменчивость информационных систем
ненаправленна, но результаты эволюции приводят к росту ценности
информации, потому что растущие области системы лежат в области
аттрактора, а гибнущие — далеко от него [22, 98—104].
Одна из целей науки — это прогнозирование развития событий. В
значительной мере эта цель заявлена и утверждена наукой прошлых эпох. Со
времен Лапласа считалось, что будет достигнута такая степень развития
науки, начиная с которой можно будет предсказывать будущее. В этой связи
представляет интерес уникальное в истории науки публичное извинение
президента Международного союза чистой и прикладной математики сэра Джона
Лайтхилла, сделанное им от имени своих коллег, за то, «что в течение трех
веков образованная публика вводилась в заблуждение апологией
детерминизма, основанного на системе Ньютона, тогда как можно считать
доказанным, по крайней мере с 1960 года, что этот детерминизм является
ошибочной позицией» [20, 237].
Ну а каковы прогностические перспективы синергетики? Г. Николис и И.
Пригожин задают этот вопрос и отвечают на него так: «Способна ли эволюция
привести систему к глобальному оптимуму или же каждая гуманитарная
система представляет собой уникальную реализацию некоторого сложного
стохастического процесса, для которого никак нельзя установить правила
заранее? Положительный ответ нужно дать на второй вопрос, а не на первый.
Опыт прошлого бесполезен для предсказания будущего, он лишь может
подсказать, чего надо не допускать во избежание повторения ошибок» [26,
276].
Нелинейные эволюционирующие системы исследуются в самых разных
направлениях. В Институте прикладной математики РАН группа исследователей
совместно с учеными Московского университета решает задачи, в которых
варьируется только характер начального воздействия на одну и ту же
систему, причем имеется в виду не изменение интенсивности, а
пространственная конфигурация, топология этого воздействия. В результате
в системе возникают разные структуры. Это является еще одним примером
влияния среды на систему [19, 23].
Там же изучаются «режимы с обострением», т. е. режимы сверхбыстрого
(нелинейного) нарастания воздействия источника на нелинейную систему,
когда воздействие неограниченно возрастает за конечное время. В этих
условиях под неустойчивостью понимаются главным образом режимы
сверхбыстрого нарастания процессов с нелинейной положительной обратной
связью, а точнее, вероятностный характер распада сложно организованных
структур вблизи момента обострения [19, 33].
Энергия, масса, информация проходят потоком через открытую систему, а
поэтому в каждой системе есть источники и стоки энергии, но роль первых и
последних неравноценна. За счет стоков могут образовываться стационарные
неравновесные структуры, исторически они стали исследоваться первыми.
Нелинейные источники приводят к возникновению нестационарных
(эволюционирующих) неравновесных структур [19, 21].
Важной является идея возможной иерархии сред. Для создания все более
сложных структур необходимы среды с возрастающей нелинейностью разных
типов. Разным нелинейностям соответствуют разные типы структур. Каждая
новая среда с новыми свойствами, со своими нелинейностями обладает своим
спектром форм [19, 49].
Теперь перейдем к главному. Что надо выбрать в качестве управляющих
параметров, определяющих фазовый портрет развития общества? Самый простой
ответ — это деньги, капитальные вложения и т. п. Ответ привлекателен
потому, что упомянутый параметр исчисляем и поэтому построение
математической модели возможно, а без математической модели синергетика
малопродуктивна. Однако деньги — не самый важный управляющий параметр. На
основании изложенного в предыдущей главе из культурно-исторической
психологии следует, что практическая деятельность людей должна быть
важнейшим управляющим параметром. Управляющих параметров у такой системы,
как общество, может быть много, причем, напоминаю, в качестве
управляющего параметра может быть комбинация простых параметров. С
определенностью можно только сказать, что контрольные параметры лежат не
в одной лишь экономике, а практическая деятельность является
синтетическим управляющим параметром, включающим в себя множество
«простых».
Воззрение на законы экономики как на нечто фундаментальное,
предопределяющее деятельность общества, зародившееся в XVIII в. в рамках
североморской культуры, есть один из аспектов того механистического
мышления, того лапласовского детерминизма, за ошибки которого Дж.
Лайтхилл принес публичные извинения. Законы синергетики требуют иного
рассмотрения общественного устройства, что будет сделано ниже по мере
рассмотрения исторических условий формирования культур народов.
Показательно то, что традиционные рамки экономических теорий стали
тесными для наиболее дальновидных и вдумчивых экономистов, о чем
свидетельствует книга Г. Мюрдаля «Азиатская драма», цитировавшаяся выше.
Из отечественных авторов можно выделить книгу Ю.М. Осипова [28], в
которой практическая деятельность людей рассматривается не с точки зрения
традиционной экономики, учитывающей отношения людей только в пределах
производства, распределения, обмена и потребления материальных благ и
услуг, а с позиций теории хозяйства. «Производство — феномен культуры.
Производство — культура, но производство есть и производство культуры.
Производство — общекультурный процесс, организация производства —
самоорганизация культуры» [28, 104]. Если в этом отрывке заменить
«производство» на «производственная деятельность», что нисколько не
исказит его смысла, то содержание отрывка целиком совпадет с содержанием
трех глав этой части книги. Более полезным понятием, чем экономика, для
понимания нижеизложенного является «хозяйство». Хозяйство,
рассматриваемое Ю.М. Осиповым, гораздо шире экономики: «хозяйство — сфера
жизнедеятельности человека, его взаимодействия с природой, создания и
потребления материальных благ»; «хозяйство — сама жизнь!» [28, 124].
Чрезвычайно важным, целиком совпадающим с представлениями синергетики
является характеристика хозяйства и хозяйствования как постоянно
обновляющихся процессов: «обновляемость, т. е. возникновение новых
состояний, показывает необратимость хозяйственного процесса,
невозможность его движения вспять, тем более повторения в обратном
порядке уже пройденного. И как бы хозяйствующие субъекты ни пытались
предвидеть и определить будущие ситуации, они могут их предусматривать
лишь в общих чертах и создавать лишь отчасти. Обновляемость хозяйства —
процесс в основе объективный» [28, 153]. В этом отрывке четко описана
необратимость эволюции и принципиальная невозможность детерминизма,
утверждаемая синергетикой (см. выше).
Можно сопоставить две характеристики сущности хозяйственного механизма,
которые дает Ю.М. Осипов.
1. «Определяя хозяйственный механизм, нельзя допускать и такого,
близкого к механистическому, его толкования, согласно которому механизм
предстает лишь как система поверхностных или "явленческих" элементов
производственной организации. Попытки представить хозяйственный механизм
лишь как "систему производственных отношений" или как "систему законов"
фактически лишают механизм необходимых механизменных признаков:
хозяйственный механизм предстает как бы "бестелесным", эфемерным, неким
комплексом отношений или свойств, а не социально-материальных элементов,
связанных между собой в единый работающий организм. Получается механизм
без механизма» [28, 154].
2. «Нет ничего более иллюзорного, чем убеждения, что механизм сам по
себе организационно нейтрален, что ему можно предложить какую угодно
программу и добиться от него каких угодно результатов. Механизм,
бесспорно, воспринимает внешнюю информацию, в том числе и прямые команды,
но реагируя на них предлагает и свой вариант исполнения, борется за него.
Это естественно: механизм стремится к оптимальному для себя
функционированию, а поэтому приспосабливает под себя любые внешние, в том
числе и директивные, влияния» [28, 155].
Вторая цитата — суть прекрасное описание асимптотической устойчивости
системы, которая, испытав внешнее возмущение, после некоторого
переходного периода возвращается в свой аттрактор (см. выше). А первая —
это отказ от применения ньютоновского механизма к эволюционирующей
системе, каковой является хозяйственный механизм (этот вопрос давно и
окончательно решен синергетикой и о нем в этой книге даже не упоминается
в силу общеизвестности).
Наконец, абсолютно верно еще одно важное утверждение: «Возникновение
нового механизма — отнюдь не простая смена форм и методов хозяйствования,
это переделка всего общества, всей культуры. Это переделка людей» [28,
158]. Нет хозяйственного механизма вне культурного контекста. Вырвать
хозяйственный механизм из одной культуры и имплантировать в другую
совершенно невозможно. Это показали результаты исследований Г. Мюрдаля,
упоминавшиеся в гл. 1 этой части книги. Следовательно, важным вопросом
является степень сходства или различия культур. Если, например, культуры
Индии и Англии существенно различны, то вправе ли россияне сделать вывод
о том, что их культура столь близка культурам США или Англии, что перенос
хозяйственного механизма этих стран в Россию возможен? Ответ на этот
вопрос бегло и убедительно дать нельзя. Необходимо изучить условия
формирования культур начиная от глубин веков и до наших дней.
Во многих философских трудах анализируется и подчеркивается совпадение
выводов, которые делают культурология и синергетика (см. напр.: [19—23]).
Это не удивительно, потому что общество является эволюционирующей
системой, культура является квинтэссенцией общества, а поэтому законы
синергетики применимы к анализу общественного развития. Но возникает
вопрос, а надо ли прибегать к синергетике на столь ранней стадии ее
развития, когда она еще не может построить всеобъемлющих математических
моделей общественного развития, не ограничиться ли пока одной
культурологией? Синергетика вскрыла основные закономерности эволюции
общества, показала, что естественным путем общественного развития
является эволюция. Этот вывод не результат политических пристрастий, а
итог объективного научного анализа открытых нелинейных систем. Социальные
революции синергетиками справедливо истолковываются как бифуркации,
являющиеся составными звеньями эволюции, однако следует понять, почему
некоторые бифуркации выделяются столь сильно, что их принято называть
революциями. По-видимому, дело в том, что на общественное развитие и
состояние психики людей оказывает особо сильное влияние обмен информацией
с внешней средой. Обмен с внешней средой массой и энергией имеет большое
значение для физиологического состояния человеческого организма. В
естественных науках, наоборот, изучены процессы, где решающее значение
имеют обмены массой и энергией, поэтому влияние обмена информацией
изучено недостаточно полно для понимания всех особенностей
функционирования социальных систем. В частности, по этой причине перенос
закономерностей синергетики с материального мира на социум требует
большой осмотрительности.
Кроме того, прежде чем дать еще один ответ на поставленный вопрос, надо
прояснить другую проблему: что такое теория или закон общественного
развития и что называется теорией или законом в естественных науках? Что
является доказательством законов или теорий в гуманитарной и
естественнонаучной областях знаний?
В естественных науках теории и законы доказываются строго математически
или экспериментально, но количественно, а формулы закона или теории
(именно формулы, а не формулировки) позволяют каждому убедиться в их
справедливости (более того, ни один серьезный ученый-естественник не
начинает строить свою теорию или готовить эксперимент, пока сам не
перепроверит доказательства справедливости исходных для него посылок).
Все аргументы, входящие в доказательство закона или теории, логически
количественно (т. е. математически) связаны и самодостаточны. В
гуманитарных науках аргументы взаимодополняемы, но как бы много их ни
было, никогда нельзя отвергнуть возражение о том, что все они подобраны
тенденциозно или их недостаточно в силу ограниченности знаний в данный
момент. Даже большое число аргументов в пользу какой-либо точки зрения не
стоят их небольшого числа, но связанного в строгое доказательство. Без
строгих доказательств при наличии разрозненной, пусть и многочисленной,
аргументации теорий и законов быть не может, могут быть только концепции,
требующие строгого доказательства.
В силу того, что в синергетике многие положения доказываются строго
математически, они более предпочтительны по сравнению с культурологией
даже при качественном, предварительном рассмотрении гуманитарных проблем.
Из всего сказанного, однако, нельзя сделать вывод о том, будто
культурология не нужна. Культурология в понимании, изложенном выше (см.
гл. 1.), дает сведения, без которых построение синергетических моделей
математиками невозможно. Но этот аспект к данной книге прямого отношения
не имеет. Итак, законы синергетики наряду с культурологией будут
использоваться в данной книге ради повышения достоверности сделанных
здесь выводов.
Уже в конце 70-х гг. стало очевидным, что благодаря синергетике
естественные и гуманитарные науки впервые в истории стали образовывать
единое целостное мировидение, создавая давно искомую новую методологию
познания. За гуманитариями и теперь остается исследование механизмов
общественного развития, а за математиками — построение моделей с учетом
этих механизмов, поэтому совместная, а значит, взаимопонимаемая и
взаимодополняемая работа обществоведов и естественников — это уже не
ближайшая перспектива, а требование сегодняшнего дня. Но и сейчас
философский анализ позволяет сделать следующее важное заключение.
Известно, что в силу асимптотической устойчивости вывести систему из
аттрактора невозможно (см. выше). Это может означать, что
индивидуалистическая культура капиталистического общества, имеющая свой
фазовый портрет, не возникла из другой, предшествовавшей ей феодальной
формации (обладавшей своими собственными аттракторами), а всегда
существовала и развивалась параллельно другим культурам. Иными словами
можно полагать, что формационная теория общественного развития
оказывается несправедливой, о чем писал Г. Мюрдаль (см. гл. 1) и многие
другие авторы-культурологи. Ниже будет рассмотрено, где зародилась и как
распространялась капиталистическая культура. При этом для анализа будет
привлекаться лишь культурно-историческая психология. Основные положения
синергетики будут использованы только после рассмотрения исторического
материала и на его основе, т. е. в конце второй книги, дабы не превратить
серьезную науку в легкомысленное манипулирование терминами.
Заключение
В отличие от формационной теории, которая утверждает, будто развитие
человеческого общества суть смена одной общественно-экономической
формации другой, более прогрессивной (первобытно-общинное общество
уступает место рабовладельческому, которое сменяется феодальным, а затем
капиталистическим), все изложенное ниже исходит из постулата, что на
земном шаре под воздействием среды обитания возникли зародыши разных
культур, особенности каждой из которых обусловливались деятельностью,
продиктованной спецификой среды обитания каждого народа. В дальнейшем
культуры не только развивались самостоятельно, но взаимодействовали между
собой, конфликтуя и взаимообогащаясь, и эти процессы составляют суть
всемирно-исторического развития.
Под самостоятельным развитием культур подразумеваются те изменения,
которые происходят под воздействием меняющейся со временем деятельности
народа. Изменение практической деятельности народа означает изменение
управляющих параметров системы, что может приводить к изменению фазового
портрета (исчезновению одних аттракторов и появлению новых). В этом
смысле развитие капиталистической культуры в недрах феодальной есть
гетерогенный, медленный, крайне болезненный процесс, охватывающий, как
правило, не все общество, а только часть, что приводит к конфликтам
внутри общества вплоть до гражданских войн и революций, в результате
которых одна часть общества навязывает силой другой части свою культуру.
Такой путь прошла, например, Франция.
Во Франции культура народа становилась капиталистической не в результате
постепенной и поголовной эволюции населения, а путем возникновения и
последующего разрастания части населения, называвшейся гугенотами и
исповедовавшей кальвинизм. Борьба двух культур — традиционной феодальной
и гугенотской (сходной с североморской) — была кровавой. Гугенотские
войны (1562—1594) были отмечены массовой резней гугенотов в Париже в
печально знаменитую Варфоломеевскую ночь 1572 г., когда были уничтожены
30 тыс. гугенотов, добивавшихся сближения с Нидерландами и помощи
Нидерландам в их борьбе с Испанией, истреблением гугенотов в Васси
(1562), повлекшим гугенотские войны и т. д.
Возникновению кальвинизма в католической Франции способствовало ее
соседство с Нидерландами и с долиной Рейна, где североморская культура
демонстрировала французам свое превосходство, свои возможности быстрого
развития и большей эффективности жизнеустройства. Смена французской
феодальной культуры на капиталистическую — это не результат имманентного
процесса развития, а итог внешнего влияния. Великая французская революция
1789 г. стала возможной только тогда, когда силы той части населения
Франции, культура которой была североморского типа, превзошли силы
французов с традиционной феодальной культурой. Но вслед за революцией
1789 г. во Франции произошла череда революций и восстаний, отражавших
борьбу двух культур — феодальной и североморской. Развитие культуры
Франции — это особая, очень большая и поучительная тема для исследования.
В соответствии с поставленной в предисловии задачей, в последующих частях
будут рассмотрены исторические условия становления и развития культур (а
иногда и их отживания) разных человеческих общностей. Для современного
российского массового сознания США (и Англия среди европейских стран)
являются образцом для подражания, поэтому общественные процессы в
историческом развитии этих стран необходимо рассмотреть в этой книге.
Понять историю культуры Англии и даже США в отрыве от Нидерландов и в
целом от североморской культуры оказалось невозможным, поэтому Нидерланды
тоже включены в рассмотрение. В России очень редко упоминают о
североморской культуре, бытует представление о западноевропейской
культуре, с которой якобы и следует сравнивать российскую культуру.
Оказывается, это ошибочное представление. На крайнем западе Европы, в
Португалии, культура гораздо более сходна с российской, чем с английской
или нидерландской, и это объясняется тем, что исторические условия
формирования культур Португалии и России во многом схожи. Во избежание
огульности обобщений португальская культура должна быть рассмотрена столь
же внимательно, сколь и североморская.
Для России, государства многонационального, федеративного, очень важно
знать все тонкости взаимодействия культур, их взаимообогащения,
столкновений и т. д. Прекрасным примером для изучения межкультурных
взаимодействий являются США. Здесь произошло столкновение индейской,
североморской и африканской культур (точнее, культур народов Западной и
Тропической Африки, хотя и не исключительно только этих двух частей
континента). Высокий уровень развития науки в США дает достаточное
количество надежных источников для относительно полного рассмотрения
поставленных в этой книге проблем.
Однако на американском континенте есть еще одна требующая пристального
внимания страна — Бразилия. По территории, минеральным ресурсам,
благодатному климату, обилию солнца и влаги, количеству населения и т. д.
и т. п. Бразилия не уступает, а превосходит США; например, в США нет и не
было алмазов, а бразильские алмазы —одна из вех мировой истории. Но
различия в социально-экономическом развитии двух стран огромны.
Спрашивается: почему? Казалось бы, в Бразилии взаимодействуют те же три
культуры, что и в США: индейская, западноевропейская и африканская,
причем последняя представлена одними и теми же областями Африки как в
США, так и в Бразилии. Главная причина различий социально-экономического
развития США и Бразилии заключается в том, что в США так называемая
западноевропейская культура представлена североморской культурой, а в
Бразилии — португальской.
В этой книге будут рассмотрены исторические условия формирования культур
Нидерландов, Англии и Португалии. Вторая книга в продолжение первой будет
включать Западную и Тропическую Африку, США, Бразилию и, наконец, Россию.
Конечно, для сопоставительного анализа полезно было бы включить в книгу
анализ таких важнейших культур, как арабская, индийская, китайская,
японская, еврейская и др., но Россия всегда тяготела к европейским
культурам, а поэтому тремя западноевропейскими культурами мы и
ограничимся. Книга пишется для российского читателя, т. е. с учетом
культурных традиций и представлений россиян.
У нетерпеливого читателя может возникнуть сомнение в необходимости
сопоставлений культур давно минувших эпох далеких стран для поиска
решений российских проблем. Однако без этого нельзя понять суть дела и
преодолеть мировоззренческий кризис, возникший в российском обществе.
Потеря ориентиров — вот что тревожит людей гораздо сильнее, чем ошибки
прошлого, так как отсутствие ориентиров болезненно отзывается в людях.
Характерно, что опыт социологических и социально-психологических
исследований, организованных в США, показывает, что личность страдает,
если она ограничена узкопрагматической ориентацией, если она не понимает
исторические перспективы, если она лишена позитивной социальной программы
на будущее. Подобное состояние часто переживается личностью как трагедия
и оказывается связанным с болезненными явлениями в общественном сознании.
Теоретическое осмысление общественного развития, которое включает все
ценное, что было выработано всеми науками, — настоятельная необходимость,
и эта книга — попытка сделать вклад в общее дело.
Литература
1. Мюрдаль Г. Современные проблемы «третьего мира». М.: Прогресс,
1972; (сокращенный перевод книги Asian Drama. An Introduction into the
Poverty of Nations. Vol. 1—3. N.Y.: Pantheon. A division of Random
House).
2. Ерасов Б.С. Социальная культурология. Ч. I, II. М.: АО «Аспект
Пресс», 1994.
3. Словарь русского языка / Под ред. А.П. Евгеньевой: В 4 т. / АН
СССР. Ин-т рус. яз. М.: Русский язык, 1981—1984.
4. Словарь иностранных слов и выражений. М.: Олимп, ООО Изд-во АСТ —
ЛТД, 1997.
5. Робер М.-А., Тильман Ф. Психология индивида и группы. М.: Прогресс,
1988.
6. Ключевский В.О. Соч.: В 9 т. М.: Мысль, 1987.
7. Мусорина Н.Г. К вопросу о возникновении понятия «цивилизация». М.,
1993. Деп. в ИНИОН РАН №15792 от 23.02.84.
8. Клягин Н.В. Происхождение цивилизации (социально-философский
аспект). М.: РАН, Ин-т философии. 1996.
9. Черняк Е.Б. Цивилиография. Наука о цивилизации. М.: РАН, Ин-т
всеобщей истории. 1996.
10. Психология: Учеб. / Под ред. А.А. Крылова. М.: Проспект, 1998.
11. Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М.: Изд-во Моск. ун-та,
1981.
12. Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика, 1983.
13. Коул М. Культурно-историческая психология. Наука будущего. М.:
Когито-Центр, 1997.
14. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат,
1977.
15. Общая теория управления: Курс лекций. М.: Российская академия
управления. Центр Гос. кадров. политики и социального управления, 1994.
16. Комлев Н.Г. Словарь новых иностранных слов. М: Изд-во Моск. ун-та,
1995.
17. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с
природой. М.: Прогресс, 1986.
18. Курдюмов С.П. Законы эволюции и самоорганизации сложных систем. М.:
Ин-т прикладной математики АН СССР, 1990.
19. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Законы эволюции и самоорганизации
сложных систем. М.: Наука, 1994.
20. Самоорганизация и наука: опыт философского осмысления. М.: Ин-т
философии РАН, 1994.
21. Волновые процессы в общественном развитии. Новосибирск: Изд-во
Новосибирск. ун-та, 1992.
22. Мелик-Гайказян И.В. Информационные процессы и реальность. М.:
Наука. Физматлит, 1997.
23. Иванов В.Г. Синергетическая природа социальных модернизаций. Тверь:
Тверской гос. техн. ун-т, 1995.
24. Крылов В.Ю., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. Психология и
синергетика. М.: Ин-т прикладной математики РАН, 1990.
25. Николис Г., Пригожин И. Самоорганизация в неравновесных системах.
М.: Мир, 1979.
26. Николис Г., Пригожин И. Познание сложного. Введение. М.: Мир, 1990.
27. Кудрявцев И.К. Химические нестабильности. М.: Изд-во Моск. ун-та,
1987.
28. Осипов Ю.М. Опыт философии хозяйства. Хозяйство как феномен
культуры и самоорганизующаяся система. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990.
ЧАСТЬ II
НИДЕРЛАНДЫ
О народе Нидерландов надо писать не в прозе, а стихами. Судите сами:
крохотная страна, около 40% территории которой отвоевано у моря и которая
лежит ниже уровня мирового океана [1, 16], является третьей страной в
мире по экспорту сельскохозяйственной продукции, уступая только таким
колоссам, как США. Но сельскохозяйственная продукция составляет лишь 20%
экспорта Нидерландов, а остальное — это продукция наукоемких технологий.
Ничего подобного в мире нет. И это при условии, что страна бедна
природными ресурсами (недавно только началась промышленная добыча газа).
Все, что достигнуто поколениями нидерландцев, сделано их волей, умом и
трудом. Спрашивается, как это стало возможным? Почему же огромная,
богатая ресурсами Россия стоит у порога Нидерландов с протянутой рукой?
Глава 4. Географическое описание
Предварительное замечание. В научной литературе давно утвердился термин
«Нижние страны». Он означает территорию, охватывавающую современные
Нидерланды, северо-восточную часть Бельгии, и относится к тому периоду,
когда Нидерландов как страны не существовало: еще не был дифференцирован
язык, не было устоявшихся границ, налаженных торгово-экономических и
культурных связей внутри страны и т. д.
4.1. Строение поверхности
Нидерланды — низменная страна. Кроме 40% всей территории, расположенной
ниже уровня моря, еще 30% территории возвышается в пределах 1 м над
уровнем моря. Самая высокая точка — 321 м над уровнем моря — находится на
крайнем юго-востоке, в районах гестов — древнеледниковых и
перигляциальных равнин со средними высотами 40—60 м над уровнем моря.
В рельефе большей части Нидерландов сохранились следы влияния покровных
оледенений. Достоверно установлено, что ледниковый покров дважды проникал
на территорию Нижних стран в среднем плейстоцене, причем позднее
оледенение было максимальным [1, 17]. Ледник, двигаясь, образовал
моренную гряду по линии Амстердам — Арнем, местами поднимаясь до 100 м и
выше. Особенно значительных размеров достигают гряды в Велюве [1, 17—18].
Моренная гряда перегородила русло Рейна, текшего на север, и с тех пор и
по ныне устье Рейна повернуто на запад. Ледник выскоблил дно Северного
моря, поэтому оно мелководное и имеет очень пологие берега у
континентальной части Европы, начиная с Бельгии на западе и до северной
оконечности Ютландского полуострова на северо-востоке [2, 13].
Дальнейшее формирование рельефа древнеледниковой области определялось
перигляциальными процессами. Долины заполнялись наносными покровами,
спускавшимися со склонов моренных гряд, которые при этом сглаживались.
Под влиянием интенсивных процессов выветривания на всей территории
Нидерландов накапливались покровные пески, за исключением Южного
Лимбурга, где отлагались типичные лессы.
Многие формы рельефа в песчаных местностях, например, продольные дюны на
морском берегу оказали большое влияние на раннее заселение Нижних стран.
Дюнам предшествовало образование береговых песчаных валов. Это
происходило в период послеледниковой, так называемой фландрской
трансгрессии (повышенной активности) моря около 8 тыс. лет назад.
Береговые валы отгородили от моря низменную в тех местах сушу, и в
условиях большого стока пресной воды из рек Шельды, Мааса, Рейна начались
процессы заболачивания и торфообразования.
Приблизительно в 2500 г. до н. э. море прорвало дюнный барьер на западе и
севере Нидерландов, вторглось в болотистые низины, частично их размыло и
нанесло слой глины. Так началось формирование современных маршей. Маршами
называется незатопляемая морским приливом прибрежная полоса суши шириной
около 50 км, тянущаяся от устья Шельды до северной оконечности
Ютландского полуострова. Море в этих местах очень мелководное, и дно,
обнажаемое морским отливом, называется ваттами. Марши, ватты, дюны и
песчаные валы — все тесно взаимосвязаны друг с другом [1, 19].
С точки зрения геологического строения марши состоят из слоя глины, торфа
и располагаются на древнем плейстоценовом песчаном основании. На нем
археологические раскопки обнаруживают следы обитателей этих мест эпохи
неолита. Слой глины был нанесен на песчаное основание морем, а в море
глина веками вместе с илом и торфом выносилась из многочисленных рек:
Эйссела, Вехта, Эмса, Везера, Эльбы, не говоря о Рейне, Маасе и Шельде.
Образование маршей стало возможным из-за особенностей геологического
строения рассматриваемой прибрежной полосы Северного моря. Берег здесь на
десятки километров вглубь материка плоский как стол и очень постепенно
повышается над уровнем моря по мере продвижения вглубь материка. Дно по
мере удаления от берега очень постепенно опускается вниз, поэтому илистые
выносы рек здесь легко задерживаются. Во время штормов взмученные глина и
ил выплескиваются на берег и остаются на песке. Образовывавшийся травяной
покров препятствовал смыву отложений в море последующим штормом и
задерживал от уноса новые отложения, приносившиеся морем. Захороненная
новыми наносами трава увеличивала содержание гумуса в почве, а свежая
поверхность грунтовых отложений вновь зарастала травой. Так постепенно
образовался весьма толстый слой плодородной почвы.
Существование ваттов и маршей гидрологически взаимосвязано, причем
пологость ваттов тоже имеет значение, так как на обрывистом берегу марши
во время отливов быстро обезвоживались бы. Ширина ваттов достигает 30 км
при перепаде высот уровня моря в периоды отлива и прилива 2—2,5 м. Такое
сочетание гидрогеологических условий редко встречается на земном шаре.
Созданию маршей способствовали не только геологическое строение земной
коры, но и ветры в этой части Европы. Часто ветры во время штормов
нагоняют воду с моря на сушу на многие километры вглубь континента,
временно повышая уровень моря на несколько метров. Поэтому марши имеют
ширину около 50 км. Третий фактор, повлиявший на возникновение маршей,
тоже геологический. Реки, впадавшие в море, формировали по берегам
наносные глиняные валы, препятствовавшие оттоку воды с маршей. Со стороны
моря с течением времени образовались песчаные валы и дюны как результат
деятельности морского прибоя. Эти валы и дюны тоже мешали оттоку
нанесенной штормом и ветром воды, что способствовало заиливанию маршей.
Море имеет две фазы своего состояния — трансгрессии, т. е. активного
моря, с множеством жестоких штормов и наводнений, приводивших к
формированию и возвышению маршей, и регрессии, в течение которой море
спокойно, отложения на маршах постепенно обезвоживаются и обсыхают, но во
многих местах вода сохраняется и начинаются процессы торфообразования.
Конечно, процесс формирования маршей зависел от локальных особенностей
геологического строения, поэтому марши неравномерны, но общей
закономерностью является существование торфяных болот в промежутке между
маршами и материковой частью суши. В болота стекает вода с материка (с
так называемых песчаных грунтов), и они питают многие реки, текущие в
море. Наносные береговые валы этих рек являлись естественными проходами
сквозь болота с материка на марши как для людей, так и для скота.
Примерно в 700 г. до н. э. период трансгрессии перешел в период регрессии
и на маршах возникли тучные, хотя и переувлажненные солоноватые луга [3,
398].
4.2. Климат
Климат всего побережья морской, мягкий. В его западной части
среднегодовая температура +10°С, а января +3°С; дождливых дней — не менее
половины в году. Среднегодовое количество осадков 700 мм. В среднем три
часа ежедневно идет дождь. Небо часто затянуто облаками, поэтому считают
среднегодовое количество солнечных часов, а не дней: их около 1600. Такие
климатические условия в сочетании с плодородием почв чрезвычайно
благоприятны для сельского хозяйства, но повышенная влажность, а местами
заболоченность долгое время делали земледелие невозможным.
Сила ветра быстро уменьшается от побережья вглубь страны — соответственно
в среднем за год 30 и 13 м/сек, но и последней вполне достаточно для
работы бесчисленных ветряков, откачивающих круглые сутки воду. Однако
бывают и туманы, при которых преобладают штили и южные ветры [1, 22—27].
4.3. Поверхностные и грунтовые воды
Реки Нидерландов очень полноводны. Годовой сток достигает 110 млрд м3.
Сток грунтовых вод составляет половину поверхностного. Особое место
занимает Рейн, на долю которого приходится 70 млрд м3 годового стока. Для
нижнего течения Рейна характерен приатлантический тип режима с зимним
максимумом стока, когда уровень достигает 13 м от ординара. Сталкиваясь с
морской приливной волной, рейнские воды выходят из берегов, разрушая
плотины вдоль берегов от моря далеко вглубь страны. Такие наводнения
часты, но бывают катастрофические наводнения, если штормовой нагонный
ветер совпадает с высоким приливом, а уровень воды в Рейне повышен из-за
обильных дождей.
Обильные осадки и их равномерное годовое распределение, в сумме
превышающие испарения, теплая бесснежная зима приводят к постоянному и
повсеместному подпитыванию грунтовых вод. Помимо климатических условий в
Нидерландах важную роль играет напорное подпитывание в тех местах,
которые находятся ниже уровня моря. Почти повсеместно на глубине от 1 до
15 м залегает мощный водопроницаемый песчаный горизонт, обеспечивающий
интенсивный напорный приток воды сквозь грунт [1, 28—33].
4.4. Грунты. Торфяники
Плодородие лессов и низкое плодородие песчаных грунтов вряд ли требуют
комментариев. Более важно знать особенности торфяников (столь
распространенных в Нижних странах), обнаруживающиеся при их использовании
человеком.
После осушения болота прекращается жизнедеятельность растений-
торфообразователей, происходят осадка торфа и его консолидация
(уплотнение) в результате удаления гравитационной воды. Начинается
процесс активного биохимического разложения органогенной массы до
углекислоты, воды и нитратов. Биохимическая сработка торфа приобретает
направленный характер. Ее темпы обусловлены тремя факторами: глубиной
залегания грунтовых вод, характером сельскохозяйственного использования
почв и климатическими условиями региона.
Особенно разрушительными оказываются применение самотечного осушения и
использование дренированных торфяных почв для размещения пропашных
культур. В этом случае разложение торфа протекает весьма интенсивно — до
2—3 см/год, поэтому за столетие уровень грунта понижается на 2—3 м.
Реальные темпы сработки торфа оказываются еще более высокими, так как
культура пропашных на торфяных почвах при самотечном осушении обычно
сопровождается ветровой эрозией, а также поверхностными и глубинными
пожарами.
Правда, в Нидерландах всегда был фактор, который смягчал сработку торфа.
Осушение торфяников проходило в таких условиях, при которых уровень
грунтовых вод был достаточно высоким и капиллярная кайма грунтовых вод не
отрывалась от нижних слоев торфа.
К тому же в Нидерландах при использовании торфяных почв применяли так
называемую голландскую культуру, которая была эффективна при условии, что
осушительные каналы подходили к городам. По каналам торф привозили в
города для использования в качестве топлива, а из городов отходы
транспортировали для компостирования в места выемки торфа.
Если торфяной грунт используется не для возделывания пропашных культур, а
для пастбищ, биохимическая сработка торфа достигает 0,5—1,0 см в год [4,
332—335].
Польдерные (см. ниже) осушительные системы по сравнению с самотечными
обеспечивают понижение базиса эрозии, но не останавливают биохимическую
сработку торфа в верхних слоях грунта.
На торфяниках для лугов и пастбищ нужна наименьшая глубина осушительных
канав или каналов (всего 0,8—1,0 м) по сравнению с полями (1,0—1,2 м) или
садами (1,2—1,4 м) [4, 268—272].
Рельеф, климат, почвы и воды — эта та среда, к которой веками
приспосабливался человек и которая определяла деятельность людей,
формировавшую их сознание и культуру.
Глава 5. Предыстория
Предыстория Нидерландов тесно переплетена с предысторией всей Западной и
Северной Европы. Это связано с географическим положением района. Вся
территория, кроме плодородного Лимбурга, была не слишком привлекательной,
с точки зрения поселенцев. Основную часть территории составляли густые
леса на Арденнах, песчаные почвы и марши, постоянно находившиеся под
угрозой катастрофических наводнений. Местность была бедна минеральным
сырьем: ни меди, ни олова, ни серебра, ни янтаря — ничего такого, что
было известно людям, жившим до нашей эры. Впрочем, железо стало
добываться где-то с VIII—IV вв. до н. э., а уголь — лишь начиная со
Средних веков. Развитие района началось в Средних веках, а в
предысторический период ничего подобного не было.
Однако на этом клочке земли остались отчетливые следы многих культур.
Нижние страны находились на западной оконечности большой балтийской
равнины, по которой пролегали миграционные пути многих народов. Они
располагались в дельте крупнейших рек Западной Европы — Рейна и Мааса, а
с запада к их территории прилегала дельта Шельды. По рекам проходила
часть миграционных путей. Сообщение с Британскими островами по морю было
обычным делом.
Нижние страны — это перекресток дорог Запад—Восток и Север—Юг. На этой
территории даже в предысторические времена концентрировалась информация о
всей Европе, которую несли мигранты, торговцы и т. д. [5, 13—15].
5.1. Заселение лёссов и валов
Самые первые стойбища охотников в Нижних странах существовали уже около
250 тыс. лет назад. Но ледниковые периоды не позволили людям остаться
здесь надолго. Полагают, что многочисленные стойбища людей возникли в
этом районе 13 тыс. лет назад, в конце палеолита. 10 тыс. лет назад
началось потепление климата, и на территории Нижних стран стали
расселяться охотники и собиратели. В пищу шли мясо животных, рыба, плоды,
семена, грибы, мед и пр.
Жизнь охотников (постоянное скитание по изведанной территории) определяла
социальную организацию. Группа охотников, составлявших стойбище, и
названная исследователями бандом, насчитывала обычно 15—20 человек и
состояла из 1—8 семей. Они совместно использовали определенную
территорию, добывая жизненные средства, необходимые для выживания. Между
такими группами должны были существовать связи, которые позволяли
образовывать брачные пары для воспроизводства населения. У каждой группы
должно было быть столько связей, сколько необходимо для обеспечения
контактов между, как минимум, 175 индивидами. Это число обеспечивало, по
оценкам антропологов, воспроизводство людей. На самом деле такие
объединения бандов состояли из 200—500 человек, т. е. достигался
компромисс между двумя противоречивыми тенденциями: с одной стороны, чем
больше территория для охоты, тем легче охотнику, но дальше до соседнего
банда и труднее образование брачных пар; с другой стороны, чем больше
людей в объединении бандов, тем выше плотность населения и труднее
добывать средства для жизни.
Территория обитания людей, говорящих на одном диалекте, называется
«социальная территория». Охотники, использовавшие один и тот же тип
кремниевых наконечников стрел, обитали на полосе Северо-Западно-
Европейской низменности, простиравшейся от низовий Мааса до устья Одера.
На этой огромной площади в 120 тыс. км2 могло проживать и добывать
пропитание не более 1200 человек с учетом субарктических условий
существования того времени [3, 191—211].
Следы самых ранних земледельцев в Нижних странах, которые удалось
обнаружить, датируются примерно 5300 г. до н. э. Они обитали в лессовой
зоне Рейна и Южного Лимбурга. Спустя некоторое время земледельцы
появились в Бельгийском Лимбурге. Из-за специфичного лентообразного
орнамента на гончарных изделиях их назвали лентгончарами. Их предки жили
четыре поколения назад в Средней Европе. Жилось им там достаточно
спокойно, и их количество стало быстро возрастать. Однако из-за
возникшего напряжения с обеспечением жизненно необходимыми средствами
часть населения откололась и эмигрировала с насиженных мест. Эти
колонисты, пройдя около тысячи километров, остановились на лессовом
плато, принеся с собой навыки земледелия. Крестьяне поддерживали контакты
с охотниками из близлежащих мест и обменивались с ними разными
предметами, но обмена со всеми частями Нижних стран не было. И только
спустя две тысячи лет после этого первые земледельцы осели в средней и
западной частях Нидерландов. При этом люди не отказывались от охоты и
собирательства, но дополняли свой достаток земледелием и скотоводством.
Если рассматривать только крестьян, поселившихся на лессе приблизительно
в 5300 г. до н. э., то они адаптировали агротехнические приемы,
заимствованные их предками на Ближнем Востоке и освоенные в Средней и
Восточной Европе, к климатическим и почвенным условиям устья Рейна. При
этом им приходилось вырубать липовые леса, а не хозяйствовать в привычной
степи, строить деревянные постройки вместо домов из известняка, терпеть
более дождливый климат и отдавать предпочтение в животноводстве крупному
рогатому скоту и свиньям, вместо привычных овец и коз. Поголовье в стаде
животных первой и второй групп зависело от ландшафта: овцы и козы
переносят стужу на открытых местах, а коровы и свиньи — нет.
Расположение поселений характеризовалось двумя условиями: наличием
плодородной почвы и близостью водоемов, т. е. на границах лессовых плато,
вблизи ручьев и рек. Плодородная почва, а не охотничьи угодья определяли
места поселений. На лессе у воды почва была всегда влажной, и все пышно
росло. Поэтому леса вырубались ради пашни.
Лентгончары культивировали горох, чечевицу, лен, мак. При раскопках
обнаружены также яичный белок, растительное масло и животный жир. На
земледельческую активность указывают кремниевые серпы и жернова. Был
обнаружен также силос с содержавшимся в нем зерном. Охота, рыболовство и
собирательство занимали скромное место — вероятно, менее 10% мяса
добывалось охотой. Главным источником белка было животноводство, в
котором доминировал крупный рогатый скот.
Старейший плуг в Северо-Западной Европе датируется примерно 3500 г. до н.
э. Плуг тянула упряжка быков. Но первобытный плуг не переворачивал
земляной пласт. Он появился на Ближнем Востоке и использовался в
Восточной Европе, где влажность земли была низкой, и ее надо было
сохранять. По существу, земля лущилась, а не вспахивалась. Тягловыми
животными в Нижних странах были быки, начиная с IV тысячелетия до н. э.
Наглядным свидетельством использования бычьих упряжек и плуга является
гравюра на камне, найденная в Южной Швеции и относящаяся к бронзовому
веку. Первые свидетельства о верховых, но не тягловых лошадях в Северо-
Западной Европе относятся приблизительно к 3000 г. до н. э.
Производство овечьей шерсти было важным видом деятельности. Древнейший
обнаруженный образец шерстяной ткани в Европе относится к III тысячелетию
до н. э. Ранее, по-видимому, использовались лишь кожа и лен. Наконец,
важной отраслью хозяйства стало молочное животноводство.
На стыках областей проживания охотников и земледельцев первые видели, что
последние при тех же затратах труда имеют больше полезных продуктов, и
перенимали новый для них образ жизни, но селективно, так, чтобы с
максимальной пользой применять свои навыки. В III—IV тысячелетиях до н.
э. на одном квадратном километре могли прокормиться 50 крестьян, но всего
лишь один охотник или собиратель [3, 213—225].
5.2. Заселение песчаных грунтов
Приблизительно в 3500 г. до н. э. в Нижние страны пришли новые колонисты,
на этот раз из Северной Германии и Южной Скандинавии. Обосновавшись в
средней и северо-восточной частях Нидерландов, они занимали менее
плодородные песчаные почвы, но благодаря плугу могли использовать большие
площади и обеспечивать относительно большое население жизненными
средствами.
В северо-восточной части Нидерландов открытые места, которые
первоначально принимались за пастбища, оказались полями, которые
существовали в предыдущие века. Процессы исчезновения лесов и снижения
плодородия почв начались на Дрентском плато еще в период неолита на тех
полях, которые располагались на вересковых пустошах, подстилавшихся
торфяниками [3, 224—233].
Исконное положение крестьян, при котором производился некоторый избыток
продуктов, шедший на обмен для приобретения неместных товаров, стало
меняться приблизительно с 2100 г. до н. э. с началом использования
бронзовых предметов. Бронза стала использоваться в качестве материала,
заменявшего камень и кость, но была дорогой и редкой, так как
месторождений сырья — меди и олова — в Нидерландах нет. Поэтому бронза
стала выполнять функцию средства накопления, что привело к началу
процесса расслоения людей по уровням достатка. Даже изделия из железа,
ставшие обычными на территории Нидерландов, сырье для которых было
местным, длительное время из-за высокой температуры выплавки относились к
числу престижных предметов.
Бронза появилась на территории Нидерландов после 2—3-векового периода
господства медных предметов. Медь добывалась в Уэльсе и Австрии, а олово
— в Корнуолле. На территорию Нидерландов поступала ирландская бронза,
встречалась шотландская, испанская, южно-французская бронза. При
раскопках были найдены бронзовые застежки для одежды, вязальные спицы,
оружие, шлемы, латы. Железо использовалось взамен бронзы для изготовления
рабочих инструментов и оружия: серпы, мечи, наконечники копий. Из железа
впервые стали делать удила для лошадей и острия плугов. Добыча железа
началась на территории Бельгии, где располагались богатые руды (гематит,
лимонит и т. д.). Извлечение железа было примитивным, и шлаки содержали
до 40% железа. Однако руды перерабатывалось много, и только в одном из
мест провинции Намур скопилось 7 тыс. куб. ярдов шлака общей массой 13,5
тыс. т [5, 145]. Бронза тоже использовалась наряду с железом, но более
всего для ювелирных изделий. Впрочем, ювелирные изделия и предметы
туалета изготавливались и из железа. Однако археологические раскопки
показали, что мест для выплавки железа, несмотря на наличие сырья, в
Нидерландах было мало. Существовали не только местные, но и внешние
источники и бронзовых, и железных предметов, например, в Австрии, Южной
Германии, Южных Альпах, Северной Италии. Правда, в Северных Нидерландах
было обнаружено мало предметов, свидетельствовавших о торговле на большие
расстояния в те времена. Поступали эти изделия за счет меновой торговли.
На местном уровне они перераспределялись в виде подарков родственникам
или при церемониальных актах.
Главным товаром, шедшим на обмен, из известных ныне была на территории
Нидерландов морская соль, которую получали выпариванием на южном
побережье у устья Рейна, т. е. в местах, наиболее близких к местам
меновой торговли с Британскими островами и вверх по Рейну. Соль была
нужна для консервирования продуктов питания. Конечно, на обмен шли
продукты земледелия и животноводства, трудоемкость производства которых
из-за особого плодородия лесса могла быть ниже, чем в прилегающих
районах.
5.3. Крестьянское хозяйство
Многочисленные следы полей железного периода были обнаружены на песчаных
почвах — главным образом благодаря аэрофотосъемке — в Дренте, Гронингене
и Гулдере. Они занимают участки в 100—150 акров, разделенные сетью низких
земляных валов на неправильные полоски по 4—10 акров. То, что эти места
были действительно полями, доказано по следам плугов и по агрономическим
анализам почвы. Происхождение этих земляных валов объяснено тем фактом,
что крестьяне в определенный момент сняли неплодородный верхний слой
почвы и сложили его по краям своих полей. В других местах тот же период
или позже для разделения полей были использованы дренажные канавы, и
одновременно плодородная почва из этих канав распределялась по
поверхности полей [5, 145].
Доисторическое крестьянское хозяйство состояло из дома, сарая и изгороди,
которая удерживала коров внутри участка. Крестьянская семья жила под
одной крышей с домашним скотом, причем для жилья отводилась наименьшая
часть помещения. Обычная длина здания была 18 м, а ширина от 4 до 6 м
(встречались дома и 65 м длиной). В доме было 20—30 коров. Доминировал
крупный рогатый скот; овцы, козы, свиньи и лошади были побочной ветвью
хозяйства, причем их роль убывала в приведенном порядке. Например,
лошади, использовавшиеся лишь для охоты, были исключительно в зажиточных
хозяйствах. В качестве тяглового скота использовались быки. В маленьких
строениях на дворе хранились запасы питания и семян, а также корм на всю
зиму.
Зерно всегда было важнейшим злаком в растениеводстве. При неблагоприятных
обстоятельствах вместо полеводства занимались ткачеством или
оконтуриванием участков. Последнее было распространено на низлежащих
землях, например, в Западной Фрисландии. Там участок обозначался рвом,
который был нужен для осушения полей, да и дерева или камней для заборов
было мало. На вышележащих землях в восточной и северо-восточной частях
Нидерландов контуры ранних участков видны до сих пор. До нашей эры был
известен один тип землеустройства — кельтские поля. Название «кельтские
поля» понимается не как ограниченный региональный феномен, несмотря на
обманчивое название. Кельтские поля обнаружены главным образом вне
областей обитания кельтов. Этот феномен принадлежит Северо-Западной
Европе, включая Великобританию, и датируется железным веком. Удлиненный
участок шириной около 35 м вначале ограждался посредством забора из
прутьев, чтобы не допускать диких зверей и коров и держать коров внутри
участка после жатвы, использовать землю в качестве пастбища и
одновременно унавоживать участок. По краям дренажных рвов оставлялись
полоски земли шириной 4—5 м, на которые десятилетиями и даже столетиями
выбрасывались сорняки, корни и другой мусор. В конце удлиненного участка
выделялась часть приблизительно 30х30 м2 для временного пребывания
крестьянского хозяйства. Каждая семья имела несколько полей, что
позволяло чередовать обработку земли и пара, вносить удобрения и
использовать севообороты. Это сохраняло плодородие почв и позволяло
пользоваться полями длительное время. Все это приводило к более высокой
плотности жителей, которая, впрочем, в рассматриваемой местности не
превышала 12—15 человек на 1 км2. Землевладения, разбитые на множество
участков, возникли не в силу сложного рельефа, а на совершенно плоской
местности; например, в железном периоде на торфяниках западной части
Нидерландов существовали такие крестьянские хозяйства. Соответственно не
было больших поселений: деревня на 50 дворов была редким исключением [3,
237—254]. Все это описание приведено здесь для того, чтобы показать, что
никогда на территории Нидерландов не было подсечно-огневого земледелия,
характерного для германской марки.
Предельно важным фактом археологии является отсутствие всяких следов
какого-либо места, которое выполняло бы функцию экономического центра, и
военных гарнизонов, предназначавшихся для обороны или нападения. Не было
никакого административного подчинения в отношениях между поселениями.
Такой была ситуация в низинной Бельгии, Нидерландах и Северо-Западной
Германии приблизительно в 200 г. до н. э. В конце железного периода
произошли изменения: на территории северной части Нидерландов появились
дифференциация (внутри общины возникает разделение труда) и стратификация
населения (расслоение общества на группы в соответствии с их
имущественным положением и влиянием). Отсутствие воинских гарнизонов
означало, что защита осуществлялась ополчением, а значит (тем более в
отсутствии администрации), никто не мог воспользоваться военной силой для
угнетения соплеменников [3, 255]. Это создавало предпосылки для
формирования особой культуры свободных людей.
Глава 6. Заселение маршей
Когда марши были еще не заселены, крестьяне на прилегавшей к болотам
перенаселенной суше страдали из-за ветровой эрозии. Естественно, тучные
пастбища маршей со временем крестьяне стали использовать для своих нужд.
Сначала стада коров перегонялись вдоль рек с песчаных грунтов на сухие
марши на летний период. Приблизительно с 500 г. до н. э. крестьяне стали
переселяться с песчаных грунтов на берега рек (точнее, береговые валы) на
территории маршей. Жители маршей поддерживали тесные контакты с
крестьянами, оставшимися на песчаных грунтах, что имело важные социальные
последствия. Дело в том, что на маршах земледелие оказалось рискованным,
животноводство же развивалось прекрасно. Это привело к специализации
производства и меновой торговле, формировавшим сознание и культуру в
большей мере жителей маршей, чем жителей песчаных грунтов, так как у
последних было типичное для тех времен натуральное хозяйство [3, 339].
Еще одно немаловажное следствие состояло в том, что в рационе питания
жителей маршей было много белка, что было существенно для
физиологического развития людей. Наконец, ограниченные возможности
заставляли жителей маршей быть очень пытливыми. С годами в результате
экспериментов обнаружилось, что некоторые сельскохозяйственные культуры
все же могут давать хорошие урожаи на маршах — это лен, вика, ячмень,
овес, но те же самые почвы оказались неподходящими для пшеницы или проса.
На торфяниках существовали участки, пригодные для овощеводства, — бугры
вдоль стариц рек и береговые валы вдоль протоков, но их площадь была
слишком мала, чтобы производить достаточное количество продуктов питания.
Таким образом, колонисты на маршах зависели от внешнего мира не только в
смысле строительного леса, топлива, камня или металла, но и в смысле
хлеба. Продукты земледелия доставались им в обмен на сыр и кожи [3, 255].
6.1. Терпы
Однако самой главной проблемой жителей маршей были жестокие наводнения,
особенно частые в периоды трансгрессии моря, отмеченные в 350—300 гг. до
н. э., 250—500 гг. н. э. и 800—900 гг. Первоначально люди селились на
первозданных маршах, как таковых, но вскоре для защиты от наводнений себя
и своего хозяйства они стали строить искусственные насыпные холмы и
располагать на их вершинах свои дома и хозяйственные постройки. Эти
холмы, называемые терпами, тянутся от Северной Голландии до Юго-Западной
Дании [6, 10]. Строго говоря, слово «terp» на фризском языке означает
«поселение, деревня», а сам холм имеет другое название — «wierde», но
«terp» во Фрисландии не существовал без «wierde». В X—XI вв. фризы
соорудили земляные плотины вокруг всей своей территории, и первоначальное
значение терпов отпало, но влияние терпов на формирование особой
терпеновой культуры людей было до Х в. огромным, сохранилось оно и
впоследствии, так как на основе терпеновой культуры развилась
североморская культура.
Терпы были распределены по маршам неравномерно. Они жались к источникам
пресной воды и водным путям сообщения — озерам, рекам, протокам [3, 395—
397]. Активность моря заставляла одну часть жителей покидать марши, а
другую — наращивать терпы. Но в периоды регрессии возникали новые терпы,
не говоря о заселении покинутых. Поэтому до того времени, когда марши
стали защищать плотинами и шлюзами, сформировались четыре поколения
терпов.
Периоды трансгрессии моря длились от полувека и более, и наводнения не
были непрерывными, поэтому люди успевали нарастить терпы. Твердо
установлено, что все терпы сразу никогда не покидались людьми.
Преемственность жизни и терпеновой культуры сохранялась непрерывно.
Терпы были индивидуальные и деревенские. Самый большой имел площадь 10 га
и высоту 5 м. Первоначально заселялись самые высокие части маршей. Они
привлекали к себе наибольшее количество крестьян, которые селились
относительно близко друг к другу из-за ограниченной площади таких
привлекательных мест. Это были бестерповые, так называемые флак (vlak)-
поселения. Первая же трансгрессия заставила каждого из крестьян
подгребать под себя землю, создавая индивидуальный терп. В дальнейшем
терпы в таких скоплениях были соединены валами, а еще позже все
пространство внутри территории, обнесенной валами, было засыпано землей.
Получался терп с круглой или овальной площадкой наверху. На деревенском
терпе дома располагались по кругу жилой частью внутрь, а стойла — по
краям, которые были наклонными от центра терпа, чтобы отходы от животных
стекали за пределы терпа. В центре терпа был пруд с пресной водой, по-
видимому, на случай пожара, а в каждом доме — колодец. Хотя марши были
засолены, недостатка в пресной грунтовой воде не было [3, 399].
Судя по глиняной посуде, приблизительно в 50 г. до н. э. в эти края
пришли новые люди и протофризский период закончился. С тех времен и до
наших дней сохранился тип жилых домов, в которых жилая часть и коровник
находятся под одной крышей. В отсеках на две коровы животные стоят
головой к внешней стене. Так было в давние времена, так есть и сейчас,
что свидетельствует о стойкости культурных традиций [5, 155].
Любопытно, что в тот период, когда стали возводиться терпы, т. е.
приблизительно в 300—350 гг. до н. э., территория современных провинций
Утрехта и Южной Голландии была почти не заселена [5, 149]. Жители терпов,
возведенных на маршах от Эйссела до Везера, получили изначально общее
этническое название «фризы». Будучи выходцами из германских племен, они
сильно отличались от них. Обычная германская марка занималась в те
времена переложным подсечно-огневым земледелием, которое было невозможно
на маршах из-за отсутствия лесов и часто происходивших морских
наводнений. Жизнь на индивидуальных терпах, индивидуальное владение
скотом при обилии пастбищ создали предпосылки для формирования особой
терпеновой культуры, отличавшейся крайним индивидуализмом.
К востоку от реки Везер на маршах жили саксы, чья культура была очень
близка к культуре фризов [6, 53], а на территории нынешней земли ФРГ
Шлезвиг-Гольштейн — англы, наконец, к северу от англов на Ютландском
полуострове — юты. Эта полоса маршей стала колыбелью североморской,
исходно терпеновой культуры.
Глава 7. Романский период
С I в. до н. э. и до начала V в. н. э. Северо-Западная Европа развивалась
под воздействием культуры Римской империи, быстро романизируясь. На
территории Нидерландов этот процесс проходил к югу от нижней части русла
Рейна. Племена, жившие к северу от Рейна, хотя и испытали влияние римской
культуры, но все же их экономическое, социальное, политическое развитие
пошло в ином направлении.
С I в. до н. э. в западной части Европы очень важное влияние на
направление развития оказывала система общественных отношений,
называвшаяся патронажем. Суть ее состояла в том, что наиболее зажиточные
люди оказывали покровительство и снабжали товарами тех, кто брал на себя
обязательство служить патрону, в том числе и в его военных формированиях.
Последние назывались клиентелой патрона. Преданность патрону была важной
частью системы, но переход от одного патрона к другому не исключался.
Довольно часто было так, что клиент был патроном по отношению к другому
человеку, однако не все население было вовлечено в систему патронажа. В
конце железного периода отношения «патрон — клиентела» в значительной
мере обеспечивали вертикальную интеграцию кельтских племен и родов. Через
клиентелу осуществлялось влияние на принятие решений родом или племенем,
а поэтому, чем больше была клиентела, тем выше было социальное положение
патрона в роде или племени. По горизонтали группы и лица были связаны в
союзы соглашениями об эквивалентности, соответствовавшими размерам
клиентел, а значит, власти лидера. Система патронажа и союзов патронов
возникла в кельтских племенах, начиная со II в. до н. э., и была перенята
от римлян в силу контактов с ними.
Создание и поддержание системы патронажа и союзов требовали постоянных
раздач имущества, которое добывалось внешней торговлей, монополизацией
внутренней торговли, грабежами, присвоением военной добычи и платежами
клиентов. Патроны перераспределяли продукты, поступавшие от клиентов-
аграриев, другим клиентам, например, торговцам, ставя их в зависимость от
патронов. Крестьяне, сильно зависевшие от погоды, влиявшей на урожай,
становились клиентами в первую очередь. Патронам не удавалось поставить в
зависимость только тех из них, которые трудились на особо плодородных
землях, каковыми были в основной своей массе почвы на территории
Нидерландов. Поэтому на территории Нидерландов к началу новой эры
патронажная система была развита гораздо слабее, чем у кельтов, а поэтому
клиентелы были малочисленные, слабые, отношения внутри общин и родов
более равноправные. Таким общественным отношениям способствовало также
местоположение Нидерландов — в стороне от римского влияния,
изолированность местожительства болотами. Хотя территория Нидерландов и
лежала в непосредственной близости от торговых путей, сами торговые пути
не проходили через эту территорию, что тоже предотвращало романизацию
племен.
Германские племена к востоку от Эльбы повторили путь развития кельтов
посредством патронажной системы, но с отставанием по времени на три века
[3, 267—269].
7.1. Покорение Галлии
В середине I в. до н. э. римские владения поглотили кельтские территории
в Галлии. Юлий Цезарь, в 54 г. до н. э. возглавлявший римскую провинцию
на территории нынешнего Прованса на юго-востоке Франции, за один год с
отрядом в 25 тыс. воинов завладел почти всеми кельтскими землями вплоть
до средненидерландского речного района. Легкость завоевания объяснялась
тем, что патроны кельтских общин на основе заключенных с Цезарем
договоров стали клиентами Цезаря. Подчинить племена, жившие между Рейном
и Везером, не удалось из-за недоразвитости патронажной системы в этой
части Северо-Западной Европы. Конечно, сказались и преграды на пути войск
(болота, густые леса). В последующие десятилетия спонтанные и
организованные римлянами миграции племен по южному берегу низовья Рейна
на подконтрольной римлянам территории стали одним из важнейших явлений в
развитии юга территории Нидерландов.
Военные стычки с германскими племенами заставили императора Августа
отбросить все договоры и ввести в 16 г. прямое правление римской
администрации. Все покоренные кельтские территории были поделены на три
части, и в северную часть были включены север современной Франции,
Бельгия и маленькая часть Нидерландов, лежавшая к югу от низовья Рейна.
Были образованы 5—6 военных баз, где находились легионы, созданы
вспомогательные кельтские войска. Римские армии проникали на территорию
Нидерландов по правобережным притокам Рейна и через устья рек Эмса,
Везера и Эльбы. Еще в 9 г. племена на всей этой территории были
подчинены, обложены данью, все рынки были взяты под контроль, но держать
там войска было невозможно из-за болот и наводнений, поэтому их отводили
на южный берег Рейна. До 47 г. римляне периодически завоевывали фризов и
уходили, пока, наконец, эти попытки не были оставлены императором
Клавдием, и отношения с фризами стали регулироваться на основе
патронажной системы и союзнических отношений.
В I в. система оборонных сооружений римлян вдоль Рейна претерпела
существенные изменения. Из-за вражды претендентов на императорский трон в
68 г. в Риме разразилась война. Часть легионов была отозвана в Рим, а для
охраны границы стали использоваться наемники с Пиренейского полуострова,
Британских островов и из числа придунайских народов. Только в низовьях
Рейна несли службу 23 когорты этих наемников и 4 легиона римлян, что в
сумме составило 40 тыс. бойцов.
Привычные общественные структуры, существовавшие у местных племен до
римлян, были использованы для формирования римской администрации. Основой
административного деления был сивитас (civitas), так Цезарем были названы
племя и территория, им занимаемые. Исчезло представление о роде.
Сохранившееся название рода «пагус» стало означать лишь территориальную
единицу. Административная реформа началась с Галлии и была повсюду
завершена к концу I в. н. э. На территории Нидерландов в пограничных
сивитасах оказались батавы и каненефаты. Восстание батавов 69—70 гг. было
направлено против разрушения автохтонной социальной структуры и стало
ярким примером конфликта культур.
Повседневная администрация сивитаса была в руках магистратколлегии,
которая избиралась сенатом, что повторяло местный обычай руководства
советом знатью. Магистратколлегия составлялась из видной аристократии
различных родов. Таким образом, властное положение традиционной родовой
аристократии приняло романизированную форму и поменяло содержание:
родовая аристократия стала служить пришельцам. Продвинуться по службе
можно было на военном поприще. С начала II в. крупные землевладения стали
присваиваться административными коллегиями, что быстро увеличило число
клиентов родовой знати, выступавшей в роли патронов [3, 270—274].
7.2. Распад империи
В конце II в. отчетливо проявилась опасная для Рима тенденция: римляне
стали избегать военной службы. Поэтому приходилось привлекать наемников
во вспомогательные войска из числа членов союзных племен. Например,
несколько кавалерийских подразделений фризов служило в Британии и
охраняло стену Адриана в Северной Англии [3, 323].
Взаимодействие с Римской империей на протяжении многих поколений ускорило
социальное расслоение фризов и эльбских германцев. Хотя и в меньшей
степени и позже, но утвердились патронаж-клиентельские отношения.
Романизация жителей маршей выражалась также в том, что они, будучи на
службе у римлян, изучали военную тактику, вооружения и распространяли
некоторую часть богатств на территориях своего традиционного обитания. С
начала III в. племена, жившие между Рейном и Везером, все чаще вторгались
в богатую Галлию, перезаключая с римлянами договора. В то время на запад
хлынули племена, жившие у Балтийского моря. Союзные прирейнские племена
стали искать защиту у своего патрона, Рима, но тщетно. Легионы отзывались
в Рим, где бушевала гражданская война: в период 235—285 гг. сменилось 50
императоров. К тому же разразилась эпидемия чумы, приблизительно в 270 г.
защита границы в низовьях Рейна перестала существовать, и германские
племена с территории Нидерландов вторглись в пределы империи, разрушая
все римское на своем пути.
Приблизительно в 300 г. император Диоклетиан и его преемники заключили
договора с мятежниками, и тогда впервые появилось упоминание о франках,
которые, по договору, должны были защищать северные границы империи. Была
изменена система оборонных сооружений. Смысл всех этих перемен сводился к
одному — сделать армию дешевле.
Западная часть территории Нидерландов в конце III в. была пуста и не
только потому, что из-за войн население ушло в глубь империи, но также и
из-за наступления моря на сушу — это было началом периода трансгрессии
моря. На южном берегу, там, где раньше жили батавы, расположились
салические франки. В 341 г. они заключили договор с римлянами, став
федератами римлян. После 350 г. франки занимали уже всю территорию
батавов. Тем самым римляне на некоторое время обезопасили жизненно важные
связи с Британскими островами, которые были поставщиками зерна.
В 402 г. римские войска со всей границы по Рейну были отозваны в Рим.
Франки остались предоставленными сами себе, территория Нидерландов в V в.
потеряла свое значение для Рима, Британские острова обособились и исчезли
на несколько веков из исторических источников [3, 274—276].
7.3. Социально-экономическое развитие Нижних стран
Марши на западе Нидерландов во II в. н. э. были покинуты людьми из-за
избыточного переувлажнения. Марши на севере Нидерландов тоже опустели,
хотя на самых больших терпах жизнь продолжалась. Конечно, на миграцию
населения маршей сказывались и контакты с Римской империей. В IV и V вв.
жители переселились на близлежащие песчаные места, большие их группы
искали приюта внутри Римской империи, а также, согласно историческим
источникам, искали добычу и новые торговые места [3, 278—279].
Сельское хозяйство и ремесла
К северу от устья Рейна, на песчаных грунтах, в течение II в. произошли
изменения: были ликвидированы кельтские поля и одновременно возникли
больших размеров и более тщательно структурированные поселения, в которых
земельные участки были огорожены, кроме того, проложены общественные
дороги, т. е. возросла степень организации поселений. Размеры
крестьянских хозяйств были более-менее одинаковы, что может
свидетельствовать об отсутствии или низкой дифференциации населения. Но в
III в. возникли и стали усиливаться различия между хозяйствами:
выделились более крупные и более мелкие из них. Возник также новый
феномен: селения, в которых жило несколько сотен человек. По-видимому,
это были укрепленные места, откуда местная элита контролировала целый
район. Впрочем, в другом поселении III—IV вв. с несколькими сотнями
жителей были сосредоточены получение и обработка железа.
В первые века романское присутствие существенно не изменило сельское
хозяйство на территории Нидерландов. До конца II в. остались кельтские
поля. Земля обрабатывалась упряжками быков. С начала новой эры стал
использоваться плуг, переворачивавший землю. Возделывались ячмень,
бобовые, лен. Разводились овцы, козы, свиньи, крупный рогатый скот как
тягловая сила для полевых работ, а также для заготовки мяса и шкур,
шерсти, рогов. В районах земледелия существовало ремесло: ткачество,
изготовление одежды, обработка железа для местных и региональных нужд.
Уже с конца бронзового века к северу от Рейна железная руда добывалась из
донных осадков ручьев и из отложений в плейстоценовых песках на плато
Велюве и около города Неймегена. Железо выплавлялось в маленьких
самодельных печах [3, 279—292].
Торговля
В конце железного периода и в начале романского периода существовали
региональные места обмена излишков продукции земледелия, полученных на
сухих песчаных почвах, на животноводческую продукцию, поступавшую из
районов торфяников и глинистых почв. Обмен оставался до начала романской
эпохи ограниченным конкретной местностью.
Хотя римляне с самого начала создали многочисленные виллы (организации,
обязанные производить продукты питания для войск и администрации), их
продукции было недостаточно, и жители окрестных мест стали предлагать
излишки своего производства, что повлияло на стабилизацию рынка. Рынок
повлек за собой интенсификацию использования почв, рост применения галло-
романской земледельческой техники. Знания римлян в области земледелия и
сельхозтехники в Галлии использовались весьма широко, проникали они и за
Рейн.
В пограничной зоне по Рейну существовали три традиционных формы обмена:
взаимный обмен, перераспределение (подарками, ритуальными акциями и т.
п.) и рыночный механизм. Римское присутствие имело важнейшее значение для
развития рыночной экономики. Была создана новая инфраструктура рынка. На
юге Нидерландов ради снабжения римских войск была создана система
наземных и водных путей (включая каналы), портов и складов. По-видимому,
в Домбурге, располагавшемся в устье Шельды, находился транспортный узел,
из которого совершались челночные рейсы на Британские острова, а также
отправлялись транспорты в Кельн и Бордо.
На территории Нидерландов торговля шла бойко из-за того, что на малой
территории существовали разные природные условия и дешевые водные
транспортные пути, в частности, плодородные глиноземы Северной Франции,
очень подходившие для производства пшеницы, торфяники и глины вдоль рек и
морского побережья Нидерландов, где процветало скотоводство, песчаные
грунты, пригодные для выращивания разных культур, наконец, полезные
минералы (железная руда) и горючее (торф).
И все же главным стимулом развития рыночной экономики была система
налогов, введенная римлянами. Налоги собирались частично натурой,
частично деньгами. Римляне принуждали местных жителей к тому, чтобы
товары местного производства или продукты питания продавались в военных
лагерях или на рынках городских центров. Важнейшее звено в рыночной
экономике составляли солдаты, которые должны были сами платить за свое
питание деньгами, полученными из государственной казны, пополнявшейся в
свою очередь налогами.
Самым важным товаром были продукты сельского хозяйства. По Роне и Рейну
из Средиземноморья привозили для солдат оливковое масло, вино и рыбный
соус. Зерно поступало из Галлии.
Транспорт находился в руках галлов, которые были объединены в шкиперские
и торговые гильдии. Они несли прямую ответственность под страхом смерти
перед императором и его представителями, хотя есть свидетельства того,
что работали они за свой личный счет. Они перевозили, кроме упомянутых
продуктов, строительные материалы, традиционные продукты местного
производства, а также ткани, специи.
Существовал также рынок услуг для нужд имперской армии: ремонт
снаряжения, транспортных средств, обработка металла, выдувка стекла,
гончарное дело, кладка кирпичных печей, добыча железа, меди, свинца и
цинка, изготовление базальтовых жерновов для помола зерна и т. д.
Таким образом, во время римского присутствия в низовье Рейна существовала
широкая романизированная зона однородной культуры населения. Особой
культурой отличались лишь народы приморской зоны севера Нижних стран [3,
292—299].
7.4. Положение в регионе на завершающем этапе римского господства
Производство продукции сельского хозяйства к юго-западу от Рейна
отставало от потребностей армии и администрации Римской империи. Начиная
приблизительно с конца II в. и определенно в III в. римляне вывозили
зерно даже с территории Нидерландов, несмотря на то, что, согласно
историческим источникам, зерновые были невысокого качества (высокой
влажности) и их было мало из-за низкой урожайности и истощения земли.
Традиционно в те времена проблема с хлебом решалась путем ограбления
соседних племен в ущерб стабильности в регионе. Еще в I в. писарь из
Толсума (на территории Франции) составил акт о покупке фризского крупного
рогатого скота. К югу от Рейна было слишком мало скота, чтобы покрыть
потребности армии в обуви, обмундировании и палатках. В 175 г. император
Аурелий запретил вывоз продуктов питания. Это поставило предводителей
германских племен, живших на правом берегу Рейна, в трудное положение. В
соответствии со старой германской традицией племена с последней четверти
II в. в больших масштабах прочесывали зажиточные и богатые пищей римские
и галльские районы, что облегчалось ослаблением защиты границы по Рейну
из-за внутриполитических проблем в Риме. Кроме того, предводители
германских племен в обмен на товары поставляли римлянам свое ополчение, в
котором была нужда из-за нехватки римских наемников.
Со второй половины II и в III в. начался подъем уровня Мирового океана,
что сократило посевные площади из-за подъема грунтовых вод на территории
Нидерландов.
Многие виллы на территории Галлии и собственно Римской империи были
покинуты. Но численность военных гарнизонов в IV в. была той же, что и во
II в., причем главным образом за счет германских кавалеристов, чьи лошади
требовали дополнительных поставок фуража.
Германские провинции Римской империи и Северная Галлия совсем не могли
справиться со снабжением армии, поэтому стал необходим подвоз зерна из
Британии через Рейн и Булонь-Кельн. Но транспорты с зерном не могли
пробиться из-за набегов грабителей.
К югу от Рейна поселились франки. Причем иногда франков принуждали
селиться в Галлии для возрождения опустевших сельскохозяйственных
районов. Это было большое демографическое и этническое переселение. Для
римлян же это было последним шансом наладить снабжение городов и армии.
В пограничных районах, отделявших римские владения от германского мира,
взаимодействовали три социокультурные системы. Римская система была
воплощена в сложном и развитом государстве. Система характеризовалась
высокой степенью централизации и специализации в экономическом,
административном управлении, военном деле и религиозной жизни, социальной
дифференциацией и иерархией, рыночной экономикой. Германские племена не
имели этих качеств, но кельтские сообщества обладали более сложной
организацией, чем германские: более централизованным общественным
управлением, социальной и экономической дифференциацией и специализацией.
Их хозяйство было способно производить некоторый избыток продуктов, в
отличие от германского, производившего только самое необходимое.
Римская империя проводила политику противопоставления племен друг другу,
но как ни велика была сила империи, ее никогда не было достаточно для
окончательного и удовлетворительного решения проблемы утверждения
господства Рима. Постоянно прибегая к прямой интервенции, империя
использовала разные формы политического влияния. Во-первых,
устанавливались отношения «патрон-клиентела» с теми предводителями
племен, которые были согласны сотрудничать с римской властью. Во-вторых,
не все племена или даже их отдельные роды попадали в одинаковое
положение. Римляне дифференцировали разные группы, отбирая те, которые
были в тот конкретный период и в нужном римлянам месте наиважнейшими. В-
третьих, в места постоянного проживания племен переселялись группы из
более развитых племен, и через эти группы проводилось имперское влияние
на местное население. Все это вместе взятое было осуществлением принципа
«разделяй и властвуй» (divide et impera) [3, 300—319].
7.5. Романизация германцев
Экспансия Римской империи внешне выглядела исключительно как захват, но в
глубине протекал очень важный процесс окультуривания местных племен. До
прямого захвата территории Нижних стран римляне установили патронажные
отношения с племенами, населявшими все прилегавшие германские территории.
Наиболее конкретным проявлением этих отношений было предоставление
германцами ополчений в качестве вспомогательных войск при дальнейших
завоеваниях римлян. Ополчения действовали под руководством своих лидеров
племен, выполняя общие с римскими легионами боевые задачи. К таким
племенам на территории Нижних стран относились фризы, батавы, каненефаты
и тюнгри. В ответ римляне одаривали предводителей племен предметами,
которые в глазах клиентов были престижными и тешили их тщеславие, для
римлян же были дешевыми пустышками, например, пожалования прав римского
гражданина или же дополнительные привилегии в виде освобождения от
налогов в обмен на военную службу.
Таким образом, на первоначальном этапе романизацией была затронута
мужская часть населения Нижних стран и только в военной сфере. О
романизации экономики и управления не могло быть и речи. Мужчины изучали
римскую технику боя, оружие, латинский язык и письменность.
Так было в период римской экспансии. Затем наступил период стабилизации,
к началу которого римляне создали вдоль южного берега Рейна цепь
пограничных сооружений и военных лагерей, в которых находились римские
легионы. Граница стала местом общения населения Нижних стран с кельтским
населением Римской империи, которое быстро романизировалось. Римская
культура диффундировала сквозь границу медленно, и различие степени
романизации кельтов Галлии и германцев Нижних стран со временем
возрастало.
К югу от границы экономическая и административная романизация
стимулировалась интеграцией местной аграрной системы и римской военной
организации: надо было кормить 20—30 тыс. римских легионеров и
чиновников. Вокруг военных укрепленных пунктов возникли поселения,
ставшие прообразом городов. В них были сосредоточены административные,
экономические и религиозные функции. Среди этих населенных пунктов были и
центры управления областями проживания отдельных племен. В этих центрах
располагались местные рынки. Предводители племен получали места
чиновников в местном управлении и проводили романскую внутреннюю
политику, а именно: будучи патронами по отношению к своим соплеменникам,
они направляли аграрную продукцию местного населения через рынки в
торговый оборот. Вспомогательные войска племен в период стабилизации были
организованы уже по римским принципам: воинские подразделения состояли из
500—1000 человек, были вооружены и постоянно расселены на месте римских
легионов. Именовались эти воинские отряды по названиям племен, из которых
рекрутировались солдаты для профессиональной воинской службы. Солдаты,
прослужившие во вспомогательных войсках 25 лет, могли получить римское
гражданство вместе с женой и детьми, и это несмотря на то, что официально
солдаты во время службы не имели права быть женатыми [3, 320—322].
Глава 8. Германская колонизация Британских островов
Колонизация Британских островов англосаксами была подготовлена Римской
империей, и важную роль в этом процессе сыграли фризы, приняв в нем
прямое участие.
8.1. Фризы. Восхождение
Фризы, располагаясь к устью Рейна ближе, чем саксы или англы, оказались в
очень выгодном положении для посреднической торговли. Кроме того, фризы
не раз давали отпор римлянам и заставили с собой считаться настолько, что
римлянам пришлось арендовать право рыбной ловли в водах Фрисландии.
Авторитет фризов как мореходов и купцов уже во II—III вв. был столь
высок, что Северное море называлось Фризским морем [7, 24—30].
Первые сведения о фризах от римлян зафиксированы в 12 г. до н. э., когда
римский полководец Друз переправился через Рейн, достиг устья Везера и,
попав в страну фризов, повелел населению сдавать бычьи шкуры для нужд
римской армии и выставлять вспомогательный корпус для римского войска.
Эти почти союзнические обязательства свидетельствуют о мирном захвате
Фризии, поэтому фризы сумели сохранить свои древние общественные
институты. Римляне ставили для надзора за фризами наместников, один из
которых был настолько жаден, что в 28 г. н. э. фризы распяли на крестах
сборщиков податей, а карательную экспедицию полностью уничтожили. Как
отметил Тацит, считавший фризов воинственным народом, это прославило
фризов среди германцев.
В 47 г. римляне силой покорили фризов, объявили земли фризов своей
собственностью, выстроили там форты для размещения военных сил и ввели
римские законы. Казалось бы, победа была полной, но недаром граница
Римской империи была установлена по Рейну, оставляя фризов за пределами
империи. По-видимому, у римлян не было уверенности в том, что им удастся
справиться с фризами. Фризам быстро удалось восстановить обычные формы
правления, они перестали платить дань, заняли земли на правом берегу
Рейна за пределами той территории, которую им отвели римляне. Римские
войска вновь потеснили фризов, но углубляться в их болотистую страну не
стали.
В 69—70 гг. фризы присоединились, наряду с канинефатами, хавками и
другими племенами, к восставшим батавам. Но из-за племенных междоусобиц
восстание было подавлено. С того времени и до середины II в. установились
мирные отношения римлян и фризов [7, 32—35].
«Фризы стали играть значительную посреднеческую роль в оживленных
торговых связях между Римом и так называемой Свободной Германией. Их суда
шли от Рейна вдоль побережья Северного моря, через устья Везера и Эльбы,
к датским островам, до берегов Балтийского моря, на остров Готланд;
торговля проникала в глубь материка. Недаром далеко на Севере были
известны изделия римских ремесленников, которые доставлялись туда
фризами. Фризы успешно торговали в приграничных с Империей районах и в
римских областях. Например, уже в 300 г. они появились на рейнских рынках
в качестве продавцов скота, который по-прежнему оставался одной из
главных статей их экспорта.
Косвенные данные свидетельствуют об увеличении в те времена поголовья
содержавшегося скота — расширились те части жилого дома, где были стойла.
Главными потребителями продуктов скотоводства на Рейне являлись римские
населенные пункты и сторожевые посты на границе. Германцы продолжали
экспортировать зерно и янтарь, всегда игравший важную роль в их торговле
с Римом. "Живой" товар — рабы — пользовался спросом с обеих сторон и
недостатка в нем не было, пока продолжались военные походы римлян и
вторжения германцев. Торговцы из римских провинций направлялись к фризам
с товарами и за товаром. Германцы, жившие в непосредственной близости от
границ Империи, начали закупать у фризов изделия из стекла, серебряные и
золотые сосуды, итальянские вина, испанское оливковое масло. По-прежнему
предпочтение отдавалось керамике» [7, 36].
В отличие от германских племен, обитавших к югу от низовья Рейна, жители
Нижних стран жили своей жизнью, отличной от жизни на территориях,
подвластных Римской империи. Романизация фризов была поверхностной.
Жители маршей занимались разведением преимущественно крупного рогатого
скота. Издавна существовали прядение шерсти и ткачество. Хотя плодородие
почв вполне допускало занятие земледелием, последнее не развивалось из-за
частых наводнений, в процессе которых соленая вода если не смывала, то
губила посевы. И все же раскопки обнаруживают зерна ячменя, вики, льна, а
также следы границ земельных участков, которые располагались радиально на
склонах терпов. Склоны терпов меньше, чем пастбища заливались водой во
время наводнений и располагались близко к стойлам животных — источникам
удобрений. Границами участков служили водоотводные канавы.
Крестьянский дом совмещал под одной крышей жилую часть и стойло для
скота, имел размеры в длину 9—23 м и самые большие из них имели 26 стойл
для коров, т. е. стадо крестьянина достигало 52 коров.
Среди ремесел была развита обработка кости, из которой делались гребни,
иглы, флейты, веретена, ткацкие принадлежности, коньки и т. д. Предметы
обихода, инструменты, строительные материалы, топливо для обогрева и
кремации (у жителей маршей не было захоронений) и т. д. нужно было
привезти с песчаных грунтов.
Римляне получали скот, шкуры, сыры, янтарь, отдавая взамен престижные
предметы. Рядом историков поступление от римлян фризам предметов роскоши
истолковывается как признак расслоения фризского общества. Однако границы
земельных участков на склонах терпов свидетельствуют о том, что земли как
на высоких частях терпов, так и внизу были поровну разделены между
крестьянами, т. е. в главном соблюдался принцип равенства. В конце
римского владычества стратификация у фризов отсутствовала [3, 401—404].
В конце III в. франки прорвались вдоль очищенного римлянами от людей
правого берега Рейна к устью Шельды. Они также захватили земли в
центральных и южных провинциях современных Нидерландов. Батавы оказались
ассимилированы со временем франками, а фризы опять сохранили
независимость в своих традиционных местах обитания [7, 41—42].
8.2. Англы и саксы
О ранней истории англов известно мало. Археологи еще не нашли
местожительства англов, но на берегу Северного моря на Ютландском
полуострове обнаружены поселения народа, который жил небольшими
земледельческими общинами. Саксы, обитавшие на севере германской равнины,
не имели короля, жили малыми группами во главе с предводителем. Будучи
представителями терпеновой культуры, они были очень близки к фризам. В
Саксонии на берегу Везера археологи обнаружили деревню, которая возникла
как отдельная ферма в конце I в. до н. э. Постепенно поблизости появился
ряд терпов, которые, соединившись, образовали деревню в 30 домов,
располагавшихся на терпе радиально, т. е. так же, как во фризских
деревнях. В последующие века селение росло, но приблизительно в 450 г.
люди его оставили [8, 44].
Полагают, что смешанная англосаксонская культура сформировалась в начале
III в. с превалированием черт культуры англов к северу от Эльбы, а саксов
— к западу от нее. Это не значит, что существовала миграция англов на юг
или саксов на север. Англы и саксы торговали с фризами, получая от них
римские товары (бронзу, стекло, изделия из тонкой красной керамики,
монеты), а продавали янтарь, меха, продукты животноводства, скот, собак и
рабов.
Англы и саксы служили военными наемниками у римлян на Британских
островах. Их задачей была борьба с пиктами — варварским племенем на
севере Британии. Даже после развала Римской империи, в середине V в.
группа англов была ввезена в Британию романизированными кельтами и
поселена как союзник в Кенте (Юго-Восточная Англия) с той же самой целью
— защищать от набегов пиктов. Так что дорога на Британские острова
англам, саксам и фризам (см. выше) была проложена римлянами.
Миграция англов, т. е. переселение с семьями, началась еще в конце IV в.
Об этом свидетельствует, в частности, ставшая в то время популярной на
североморском побережье крестообразная брошь с булавкой. Ее находили в
Северной Германии, Ютландии, Фризии и Англии, но первоисточник броши —
восточная часть Гольштейна, южная часть Ютландского полуострова.
Существуют археологические факты, свидетельствующие о том, что брошью не
торговали и ее не подделывали, не копировали, она распространялась из
одного места вместе с мигрантами.
Впрочем, саксы знали дорогу на Британские острова и по другой причине.
Саксонские пираты часто разбойничали у берегов Британии, и для борьбы с
ними в III—IV вв. были построены форты. В 410 г. саксы атаковали
Британию, но римляне отбились.
Колонизация Британии англами и саксами началась в середине V в. с таких
мест, как Йоркшир и Норфолк, где на рубеже IV и V вв. уже существовали
достаточно большие поселения германцев.
Колонизации Британии предшествовало восстание англосаксонских наемников в
Кенте, которые захватили Юго-Восточную Англию, вытеснив коренное
романизированное население на континент — в Бретань и Нормандию —
провинции Франции. Восстание было вызвано не экспансионистскими целями, а
неплатежами наемникам, что неудивительно после распада Римской империи.
Англосаксы встретили упорное сопротивление. Через 50 лет после начала
конфликта они все еще сражались в Сассексе и Гемпшире, т. е. в 100 милях
от Кента, а в начале VI в. потерпели поражение на юго-западе Британии,
которое временно остановило их экспансию, и значительная часть
англосаксов вернулась на континент. Такая эвакуация оказалась поспешной,
так как в середине VI в. англосаксы закрепились в Южной Британии, начав
последнюю и успешную фазу завоевания Британии. Одной из причин поражений
англосаксов могло быть то обстоятельство, что в соответствии со своими
традициями они селились малыми группами или даже поодиночке.
В период 550—580 гг. сопротивление романизованного автохтонного населения
прекратилось. Одной из причин такой неспособности противостоять нашествию
англосаксов был кровавый и распутный режим, правивший коренным населением
и подавивший волю людей к сопротивлению. Победа англосаксов прервала
процесс развития романизованной Британии [8, 45—56].
Во время Великого переселения народов (III—VII вв.) взаимодействие
культур фризов, саксов и англов стало весьма интенсивным. Последние,
двигаясь с востока по побережью Северного моря с традиционных мест
обитания, маршей Саксонии и Ютландии соответственно, примерно к 400 г.
расселились от Эльбы до Западной Фрисландии, а также на глиноземах в
провинциях Фрисландии, Гронингене, Дренте.
Но фризские культура и язык устояли, а это значит, что они оказали
влияние на саксов и англов. Взаимопроникновение, взаимовлияние и
взаимообогащение культур отразились в языке — важнейшем компоненте любого
этноса: фризский язык и поныне вместе с английским входит в англофризскую
группу языков, и чем глубже в глубь веков, тем больше их сходство [7, 43—
44]. «Взаимодействие разных этносов заложило на территории традиционного
расселения фризов основы для создания нового типа культуры с
превалированием фризского компонента» [7, 46]. С учетом последующего
развития событий можно считать Фрисландию колыбелью североморской
культуры.
8.3. Морское судоходство и торговля
Переселению англов и саксов на Британский остров немало способствовали
фризы, которые были лучшими мореходами тех времен в Североморье. Недаром
часть фризов тоже переселилась вместе с англосаксами. История мореходства
в Северном (Фризском) море свидетельствует о том, что опыт
кораблестроения и судовождения накапливался веками и до прихода римлян.
Торговля металлами, осуществлявшаяся через Ла-Манш еще в средний
бронзовый век, означает, что мореходство существовало в Северном море
задолго до римлян. В поздний бронзовый и ранний железный века таким
способом на континенте удовлетворялся спрос на олово, а в поздний
железный век из Британии через пролив поступали золото, железо и другие
металлы, зерно, крупный скот, рабы, охотничьи собаки, шкуры, а на острова
везли вино, стекло, гончарные изделия.
Суда со скоростью 5 узлов пересекали пролив за один световой день уже в
VI в. до н. э. Вероятнее всего, они ходили под парусами (кожаными или
рейчатыми), а не на веслах [9, 46].
Грузы в Римскую Британию в основном поступали по Рейну. Римские морские
суда обычно имели водоизмещение 340 т. С речных судов грузы в устье Рейна
переносили на морские суда, а затем вновь на речные, но уже в устье
Темзы. Речные плоскодонные баржи имели в длину до 34 м. Мачта стояла
близко к носу и предназначалась не столько для паруса, сколько для
крепления каната при буксировке вдоль берега. Такие суда не могли
выходить в Северное море [9, 82].
У фризов было два типа морских судов — когги и хюльки. Фризский когг имел
плоское дно. На коггах плавали от устья Рейна до Скандинавии. Казалось
бы, плоскодонные, легко опрокидывающиеся суда не пригодны для морских
плаваний. Килевые суда римлянам были уже известны. Однако плоское дно
было совершенно необходимо именно для переходов в Скандинавию. В те
времена из-за отсутствия навигационных приборов и маяков существовало
только каботажное плавание, в ходе которого шкипер мог ориентироваться по
приметам на берегу. Все дно от устья Рейна до северной оконечности
Ютландского полуострова — это ватты, и только на плоскодонном когге можно
было держаться в прямой видимости у берега.
Впрочем, не все дно когга было плоским, дно на носу и корме было
наклонным. Это тоже диктовалось условиями плавания на илистых ваттах. При
отливах когг мог сесть на мель. Во время прилива вода поступала под
носовую и кормовую части когга, и он всплывал. Целиком плоскодонное судно
прилипло бы ко дну моря и было бы затоплено приливом, так как
выталкивающая сила равна разности сил, действующих на дно судна со
стороны воздуха и со стороны воды, и если вода не поступает под дно
судна, то нет и выталкивающей силы. Судя по всем этим деталям, фризы были
очень мастеровым народом.
В Юго-Западном Североморье фризы использовали круглодонные банановидные
корабли с низкими бортами — хюльки. Внутри судна хюльки имели плоское
дно, длинные плоские бак и корму. Последние были необходимы для
управления хюльком, который имел в качестве рулей два весла — по одному
на носу и на корме. Фризы использовали хюльки для торговли с Англией, а
начиная с VIII в. со славянами. И хюльки, и когги были парусными судами.
В разных частях Скандинавии во времена Римской империи (II—III вв. н. э.)
были разные лодки и суда. На Ютландском полуострове были найдены в
погребениях долбленки длиной 3—10 м, сделанные из дубовых бревен, которые
после выдалбливания сердцевины нагревались на открытом огне, в результате
чего борта лодки расходились в стороны, а для предотвращения изменения
формы внутрь вставлялись деревянные рамы — распорки. Как женщины, так и
мужчины захоранивались в своих лодках.
Лодки ютов и англов делались не только из дуба, но и из липы. Такие лодки
находили в англосаксонских захоронениях Англии.
Уже во II—III вв. в Ютландии стали строить суда из досок, скрепленных
железными гвоздями, но лодки оставались гребными, как и долбленки. На них
можно было передвигаться только вдоль берега. Еще в V в. англы и юты
предпочитали весельные суда. Фризы как мореходы были на голову выше, чем
саксы или англы. Сильный толчок к каботажным плаваниям и торговле фризов
в VI в. дали миграции аварских и славянских племен в середине VI в. Они
перекрыли торговые пути между Византией и Скандинавией. В то время никто
не мог пересечь Северное море от Британии до Скандинавии, поэтому фризы
попали в положение доставщиков грузов, шедших с Рейна, и встречных
товаров. Так длилось два века.
До IX в. фризскими торговцами были крестьяне, мореходы и купцы в одном
лице. Они жили на маленьких фермах, воздвигнутых на терпах у протоков и
ручьев. Когги были хорошо присопосблены к плаванью на мелководье.
Фрисландия стала быстро богатеть и во все возрастающей мере оказывать
влияние на развитие своеобразной североморской культуры [9, 89—113].
Подведем итоги, что нового стало известно о культуре фризов. Итак, каждый
крестьянин был скотоводом, судовладельцем (это был единственный вид
транспорта в условиях маршей), судостроителем и купцом. Разнообразие
видов деятельности, как упоминалось в первой части этой книги, активно
формирует сознание, которое закрепляется в культуре людей. Кроме того,
эти виды деятельности затрагивали всех поголовно, т. е. это была народная
культура. Таким образом, терпеновая крайне индивидуалистическая культура
стала тем корнем, из которого выросла североморская культура,
воспринявшая от терпеновой крайний индивидуализм.
Глава 9. Темные века и раннее Средневековье
С концом романского периода (V в.) начались темные века в истории Нижних
стран. И только в VII в. эта часть Европы появляется на исторической
сцене. Из источников IV в. известно о массовом исходе из Нижних стран. В
III—IV вв. и, быть может, в V в. большие группы франков и других
германцев пересекали границу, проходившую по Рейну, отчасти как мародеры,
отчасти как мигранты.
Причины массового исхода многочисленны. Во-первых, тысячи солдат-
германцев отправлялись с границы в разные места, в том числе и в Рим. За
ними последовали многие от них зависевшие обитатели деревень и городов.
Во-вторых, IV—V вв. были периодом великого переселения народов, и
племена, шедшие с востока, теснили германцев на запад, за Пиренеи. Так,
например, в исторических источниках упоминается о том, что салические
франки вступили в борьбу с галлами в Южной Бельгии и Северной Франции для
того, чтобы обосновать Франкское королевство, а также о том, что фризы
вместе с англами, саксами и ютами переселились в Англию. В-третьих, после
распада Римской империи пришлось приспосабливаться к новым условиям тем
племенам, которые были поставлены в зависимость от романского рынка.
Морское побережье Нижних стран в III—VI вв. стало малообитаемым из-за
роста уровня моря, рек и грунтовых вод, а также ухудшения климата. По-
видимому, земледелие переживало в IV—VII вв. трудные времена. Жители
восточного и северного берегов Рейна устремились в опустевшие города и
виллы Галлии [3, 329—330].
9.1. Франки
В V в. предводители франков, считая себя преемниками римской власти,
основали в Кельне правительство по принципу Римской империи. Римская
рыночная экономика с ее разнообразной специализацией стала основой
саморегулируемой системы. Исключениями были король со своими
приближенными и епископ с прелатами. В городах упало изготовление
традиционных ремесленных изделий, но осталось производство предметов
роскоши для короля, знати и церкви: стекла, высококачественной керамики,
изделий из меди и бронзы, а также железа для оружия и инструментов. По
этой причине население городов сократилось, а оставшиеся горожане
занимались земледелием.
Распад Римской империи повлек тяжелые последствия для вилл (крупных ферм,
производивших продукты питания и сырье для армии). Некоторые опустели, и
их пашни заросли лесом, другие были заняты местными жителями, третьи
заселены мигрантами с северного берега Рейна. Слово «вилла» вновь
появилось во франкских источниках VI в., согласно которым крестьяне
Северной Франции получали часть земли виллы в пользование за арендную
плату натурой и барщиной, а в южных Нижних странах землевладелец получал
только арендную плату.
Еще в IV в. появились первые епископаты и были заложены епископальные
соборы в Кельне и Трире. Таким образом, романизация франков оказалась
достаточно устойчивой и обеспечила преемственность власти Римской империи
в области основ экономики, управления, религии и т. п. на территории к
югу от нижнего течения Рейна.
Одним из важнейших механизмов преемственности культуры Римской империи
была церковь, которая хранила прежнюю организацию, управление, латинский
язык общения, а также научные труды и связи с Римом. Первым франкским
королем был Кловис (Clovis), в русской историографии именуемый Хлодвигом.
К северу от Рейна в V в. большая часть территории стала необитаема.
Прежние места обитания заросли лесом. Исключением было морское побережье.
Исторические источники в течение всего периода упоминали фризов, а
археологические данные убедительно свидетельствуют о том, что область
терпов на маршах Северных Нидерландов всегда была обитаема, причем жители
придерживались традиций в отношении типов жилых домов, в то время как на
песчаных грунтах Дренте тип жилищ полностью поменялся. Это означает, что
на терпах культурные традиции не прервались, в других же районах
Нидерландов такое случилось.
Район Дренте был непрерывно обитаем с железного периода. Это означает,
что полной депопуляции Нижних стран в IV—V вв. не было и непрерывность
своих культурных традиций фризами обеспечивалась.
В V в. франкские предводители обосновались в Римских административных
центрах. Во второй половине V в. Рим утратил связи с периферией, и на
месте отдельных областей империи образовались королевства с центрами в
Кельне, Трире, Париже и т. д., в которых сочетались черты как германской,
так и римской культур. В начале VI в. Хлодвиг завоевал ранние франкские
королевства и основал империю Меровингов, названную так в честь его деда.
Важным событием стало крещение Хлодвига в 496 г., которое в дальнейшем
стало истолковываться как причина его побед, а это способствовало
распространению христианства. Так были изначально связаны в сознании
людей государство и церковь.
Отношения королей династии Меровингов со знатью было основано на личном
престиже суверена. Он владел казной, которая пополнялась военной добычей
и податями. Король привязывал к себе знать раздачей пожалований из казны.
Эта система исчерпала себя в VII в., когда казна опустела, и содержание
золота во франкских монетах упало. Король объявил себя владельцем всей
земли, участки которой давались знати в лен, т. е. король остался
собственником земли. Знать не была еще полным владельцем земли; у нее не
было аллодов, т. е. землевладений, которыми она могла распоряжаться как
собственностью. Ленные владения могли наследоваться знатью, что привело к
дифференциации знати по происхождению и родству.
Около 600 г. империя франков легко захватила романизированный юг Нижних
стран вплоть до Неймегена, но последующие захваты встречали ожесточенные
отпоры местных племен. В 630—640 гг. была подчинена средняя часть Нижних
стран вплоть до Утрехта, но франки не смогли одолеть фризов, чьи владения
тогда простирались от г. Брюгге (Бельгия) до реки Везер. Средняя часть
Нижних стран была окончательно аннексирована в 690 г. Около 720 г. франки
подчинили себе фризов на большей части побережья, но на востоке и севере
Нидерландов борьба была длительной и кровопролитной. Лишь в 793 г. Карл
Великий разбил фризов, затем саксов и дошел до границ Дании в Южной
Ютландии. Это событие произошло в эпоху Каролингов.
После завоевания Нижних стран франками стали распространяться религия,
язык, технические знания, усложнилась экономическая система, предводители
местных племен стали встраиваться в структуру территориального управления
франков. Власть короля франков была упрочена крещением племен Нижних
стран. Церковь утверждала божественное начало королевской власти и
собственности короля. Епископат был основан в Утрехте, так как главной
его задачей было обращение фризов в христианство.
Распад империи Каролингов был вызван четырьмя причинами. Во-первых, не
было преодолено враждебное отношение покоренных племен к завоевателям.
Во-вторых, император (король Карл Великий в 800 г. принял титул
императора) ввел сильно децентрализованное управление, построенное, как
встарь, на личных контактах со знатью. Такие контакты поддерживались с VI
в. посредством объезда королем своих земель. Были построены особые
дворцы, которые король регулярно посещал, встречался с местной знатью и
принимал решения. С разрастанием империи объехать все ее части стало
столь затруднительно, что личные контакты ослабли и местная знать
получила возможность действовать независимо. В-третьих, возникла проблема
преемственности власти, и борьба за трон разгорелась после 840 г. В
результате возникли два осколка империи — немецкий и французский.
Слабость центральной власти особенно сильно проявилась во второй половине
IX в., когда начались набеги викингов, но император не выполнил свою
феодальную обязанность перед вассалами и не пришел на помощь. Это порвало
все феодальные узы, связывавшие императора и местную знать.
С тех пор стали создаваться княжества, в которых сосредоточивались
средства от платы за пользование землей, пошлин за проезд и рыночные
места, чеканки монет. Князья владели той землей, которую когда-то дал им
в лен король, но после утраты сильного и полезного феодалам суверена
земля стала наследоваться, делиться и переходить из рук в руки
посредством заключения браков по всей территории империи. Эту практику
князья защищали силой оружия [3, 331—347].
Торговля
Экономическая рыночная структура с высокой степенью дифференциации и
специализации производства и сферы обращения, внедренная Римской империей
в Нижних странах, исчезла с ее распадом. Но в VII и VIII вв. вновь
проявились дифференциация и специализация. Ремесла и межрегиональная
торговля оказались в руках специалистов, находившихся в отдельных
селениях. В тех областях Нижних стран, которые были подвластны франкам,
рыночные площади на берегах рек, использовавшихся в качестве транспортных
путей, возникли как на местах бывших римских поселений (например,
Маастрихт в центральной части бассейна Мааса, Кельн, Трир, Майнц,
Дуйсбург на Рейне), так и в новых поселениях (например, Дорестад или
Девентер).
В VII—VIII вв. предпочитали торговать дорогими товарами, обладавшими
высокой стоимостью, что объяснялось низкой грузоподъемностью судов того
времени. Торговали изделиями из золота, серебра, олова, бронзы, меди и
железа, дорогой керамики, стекла и драгоценными камнями. Впрочем,
торговали также жерновами, вином, тканями, солью и рабами. В то время
преобладала меновая торговля, и монеты были особым товаром. Они еще не
стали платежным средством. Монеты исчезли из Нижних стран с распадом
Римской империи. В V в. этот регион достигали редкие экземпляры римских
монет, использовавшиеся как украшения, амулеты и знаки престижа. Римские
золотые солиды и серебряные триенсы были прототипами, которые были
сделаны в 575 г. В Нижних странах первые монеты были отчеканены
приблизительно в 600 г. в Маастрихте и, возможно, в Неймегене франкскими
чеканщиками монет. В Дорестаде чеканка франкских монет была учреждена в
640 г., а затем после полувекового перерыва в 690 г. Фризы приблизительно
в 650 г. начали чеканить золотые солиды, а в VIII в. они ввели новую
серебряную монету сеатту. Эту монету археологи находят на всей территории
от долины реки Роны до Бирки в Скандинавии (рядом с современным
Стокгольмом).
В VII—VIII вв. в бассейне Северного моря и долинах рек, в него впадающих,
а также в долине реки Роны и в районе Балтийского моря динамично
развивалась межрегиональная торговля, простиравшаяся на расстояния от 100
до 2000 км. При этом уникальным было положение Нижних стран. Для них были
доступны и важны три торговых пути: из центра бассейна Мааса и из долины
Рейна в Балтийское море через центр Нижних стран по берегу Северного
моря; из тех же отправных областей, но на юго-восток Англии через центр
Нижних стран; с северо-запада Франции на юго-восток Англии (прямо через
пролив или из устья Шельды).
Благодаря своему местоположению Нижние страны играли важную роль в
межрегиональной торговле в начале Средневековья. Во всех франкских
источниках самыми активными торговцами, начиная с VII в., называются
фризы. Они торговали в долинах Мааса, Рейна и по Северному морю, везде,
где теперь находят их монеты сеатты. Франкские же торговцы
межрегиональной североморской торговлей не занимались. Это следует из
того, что в тех же источниках они не упоминаются вовсе, но зато
описываются фризские кварталы виси во франкских городах и других торговых
местах.
В VIII в. фризская торговля процветала на Балтике. Фризы везли сюда
керамику, стеклянные бусы, специально сделанные на экспорт стеклянные
изделия с толстыми стенками, бронзовые чайники, тазы, блюда, миски и т.
д. У балтийских славян фризы покупали меха и рабов. Торговля с Англией
через пролив велась в основном без фризов, так как конечной точкой на
континенте была река Канш, а в Англии — Саутэмптон, т. е. в стороне от
места обитания фризов. Но фризы играли главную роль на торговом пути в
Юго-Восточную Англию из рек Шельды, Рейна и Мааса. На этом пути
располагался, например, Домбург. В этих местах в раскопках обнаруживается
множество фризских монет, более того, предводители Юго-Восточной Англии
стали чеканить монеты в виде точной копии фризской сеатты.
В VI—VII вв. обычное поселение в Нижних странах насчитывало от силы пять
крестьянских хозяйств. Каждый сам производил нужные ему продукты питания,
предметы обихода (за редким исключением тех предметов, которые необходимо
было купить, например, железных инструментов и жерновов).
Картины торговых мест в VII в. сильно отличаются от этого натурального
хозяйства. Там люди жили исключительно за счет торговли, которая
притягивала к себе производство, специализировавшееся на обработке
дерева, кости, камня, металлов и стекла, изготовлении ювелирных изделий и
украшений, т. е. производство, которое для крестьян было трудоемким и
побочным или требовало больших инвестиций в сырье и техническое оснащение
производства.
Торговцы жили в таких поселениях совершенно отдельно от аграрного
населения. Это было характерно для раннего Средневековья на Балтике, в
Англии и у франков. Крупнейшим торговым местом на территории Нижних стран
был Дорестад. В раннем Средневековье Рейн делился на главное русло,
направленное к северу, так называемый Кривой Рейн, и западную ветвь Лек.
Дорестад был основан недалеко от развилки на том берегу Кривого Рейна,
где течение было слабее (на изгибах рек течение слабее у внутреннего, по
отношению к изгибу, берега).
Дорестад быстро разросся после покорения фризов франками в 690 г. На
западном берегу Кривого Рейна за короткое время выросло огромное
поселение длиной около 3 км. Приблизительно в 875 г. поселение было
покинуто.
Поселение образовало полосу вдоль берега Рейна с застройкой и главной
дорогой — улицей вдоль берега. Дома стояли вплотную друг к другу и
группировались в прямоугольные дворы по 2—4 дома. Деревянные дома были
небольшими, меньше 15 м в длину, и состояли из торговой и жилой частей.
Во дворах стояли большие строения 17—30 м в длину, 6—8 м в ширину. В них
были сосредоточены производственные мастерские: плелись корзины в
качестве тары для товаров, вились веревки, дубились кожи, размещались
кузницы, из костей и рогов делались гребни, иглы, веретена, обрабатывался
янтарь, работали ткачи, делалось оружие и ювелирные изделия.
От кромки воды к домам вели деревянные настилы, по которым грузы с судов
доставлялись в дома и в обратном направлении [3, 351—357].
Сельское хозяйство
В Средние века были два периода, в течение которых земледелие Нижних
стран радикально менялось: VIII—IX вв. и XI—XIII вв. В VIII—IX вв. было
развито скотоводство: свиньи, крупный рогатый скот, овцы, козы, куры,
гуси. Охота в снабжении продуктами питания имела малое значение, за
исключением ловли птиц сетями; была развита рыбная ловля. На полях
выращивались рожь, ячмень, овес, лен. Из зерновых делали кашу, пироги и
пиво. Лен шел на ткани и для получения масла из семян. На крестьянском
дворе выращивались бобовые, овощи, а также травы ради получения
красителей для тканей. С VIII—IX вв. началось культивирование фруктовых
деревьев. Сельхозкультуры выбирались в соответствии с почвами. В V—VI вв.
выращивание ржи было предпочтительнее, так как эта культура менее
требовательна к почве и климату, но ее постепенно вытеснила пшеница.
После озимой ржи выращивались яровые ячмень и овес (к тому же овес хорошо
растет на переувлажненных почвах). Свиньи откармливались во дворе, а
летом и осенью в лесах. Крупный рогатый скот и овцы паслись на открытых
участках пустоши, где росли трава и кусты, а овцы еще и на вересковых
пустошах.
Специализация аграрного производства начиналась с приспособления к
почвенным условиям (тип почв, влажность и т. п.). На возвышенности Велюве
на песчаных почвах сеяли рожь, а на переувлажненных некислых почвах —
овес и ячмень. Существовала система внутренних и внешних полей. Поселения
ставились на лучших землях. Ближайшие к поселению земли были внутренними,
они хорошо удобрялись и интенсивно использовались. Обширное пространство
за внутренними полями было внешним полем. Почвы были там более тяжелыми
для обработки, мало удобренными и годились только для посевов ржи, если
использовались для пашни. Остальные земли, бедные известью, или пески,
отводились только под пастбища. В других, более увлажненных местах,
например, в Дренте и Северном Брабанте, на возвышенных участках почвы
размещались поля, а на низких — пастбища и сенокосы, иногда сеяли овес.
Крестьянские дворы там располагались между пашней и пастбищем.
В VIII—IX вв. в сельском хозяйстве произошли радикальные изменения. На
сухих почвах крестьянские хозяйства стали собираться в деревни, а размер
крестьянского хозяйства увеличился. Если в V—VII вв. поселение состояло
не более чем из двух дворов, то в VIII—IX вв. в деревне было 10 и более
дворов. В VIII—IX вв. на сухих землях увеличились количества надворных
построек, стогов сена и скирд хлеба. Между сухими участками земли начали
осваивать марши и долины рек, там появились новые поселения. Этот процесс
начался в VII в., но в VIII—IX вв. он ускорился. Удлиненные сухие валы,
располагавшиеся вдоль рек, были вовлечены в сельскохозяйственный оборот.
В западной части Нижних стран в VIII—IX вв. стали заселяться и
обрабатываться марши в устьях Мааса и Рейна.
Рост количества крестьянских дворов, расширение усредненного
крестьянского двора и освоение новых земель стали возможны в результате
замены тягловой силы с быков на лошадей и использования нового плуга.
Лошади по сравнению с быками работают в более быстром темпе и обладают
большей выносливостью. До VIII в. лошадей нельзя было использовать в
качестве тягла, так как не было нужной упряжки, например, хомута, хотя
уже были подковы.
С римских времен в Нижних странах были два типа плугов. Первый из них
существовал исстари, а второй появился с римлянами и с ними исчез. Однако
он вновь появился и стал широко применяться с VIII в. после завоевания
Нижних стран франками. Этот более прогрессивный тип плуга был возрожден в
период империи Меровингов.
Завоевание франками Нижних стран способствовало феодализации, которая
выразилась в создании крупных землевладений, и появлению феодальных
отношений: земля стала отдаваться в лен вассалу в обмен за ратную службу.
Крестьяне обязаны были платить подати, а поэтому увеличивать
производительность, используя знания франков, в частности, о том, как
использовать лошадей в качестве тягловой силы. Однако феодализация
заметно затронула только южную часть Нижних стран.
Что касается укрупнения селений, то, по-видимому, это было вызвано
повышением роли инструментов, сделанных из железа (плуг, подковы,
элементы упряжи, транспортные средства, телеги или плавсредства и т. д.).
Все это требовало текущего ремонта в кузнице. Каждому крестьянину иметь
все кузнечное оборудование и навыки было непосильно, поэтому поселение
группами в 10 и более дворов стало неизбежностью [3, 361—365].
9.2. Фризы. Расцвет
Фризы, оказавшись с конца VIII в. в составе Франкской империи, были
вынуждены принимать христианство. У них существовал культ плодородия.
Особенно почиталась богиня плодородия Фрейя. Один из дней недели,
пятница, был назван в ее честь: Friday — у англичан, Freitag — у немцев,
Vrijdag — у нидерландцев, Fredag — у шведов. Культовые сооружения
возводились вблизи воды. Поклонение источникам воды, ключам, родникам —
всему, что было связано с водной стихией, — древняя традиция фризов,
которую не смогло до наших дней искоренить христианство за 12 веков,
прошедших с момента христианизации фризов.
Католицизм шел не один, он нес с собой власть франкских феодалов. Эта
власть была не просто порабощающей, она была чуждой культуре фризов, а
поэтому вызывала полное неприятие. Под воздействием франков и набегов
викингов фризы меняли свое местожительство от устья Шельды до устья
Везера, но сохраняли свою культуру. Каждая акция неповиновения фризов
власти заканчивалась уничтожением христианских церквей и убийством
священников. Фризы люто ненавидели духовенство, видя в них пособников
власти.
Представления фризов о жизнеустройстве были объединены и зафиксированы во
«Фризской правде» («Lex Frisionum»). Она была составлена в VIII в., а
первая запись ее текста сделана в 802 г. на латинском языке; тогда же она
была окончательно принята на Аахенском съезде. Согласно «Фризской
правде», фризское общество в основном состояло из равноправных свободных
членов. Из их числа выделялись знатные люди — мобили и эделинги. Были и
полусвободные люди — литы, социальное положение которых было
промежуточным между свободными и рабами (сервами). Эделинги имели больше
имущества и могли стать патронами других свободных фризов. Свободные люди
могли попасть в зависимость даже от литов, так как среди последних уже
существовала имущественная дифференциация.
Литы во Фризии имели земельный надел в наследственном пользовании, могли
приобретать имущество, им выплачивался виргельд (возмещение за уголовное
преступление, совершенное против свободного или лита), разрешалось носить
оружие, служить в войсках, выступать на народном собрании. Сервы, в
отличие от литов, оставались собственностью владельца и не были правовым
субъектом.
«Фризская правда» документально зафиксировала главный принцип жизни этого
народа: «Все фризы должны быть свободными», причем этот принцип
распространялся на всех фризов, в том числе на северных (малых), которые,
в отличие от больших, жили на маршах Шлезвига, у границы с Данией [7, 58—
71].
Торговля
В Средние века достигла расцвета древняя фризская торговля,
существовавшая и в античное время. Фризы бойко торговали в Англии,
Скандинавии, а также вдоль Рейна. В Лондоне и Йорке у них были свои
кварталы; они основали колонию в Бирке (Швеция). В Майнце фризский
квартал в IX в. слыл лучшей частью города, а в Кельне колония фризских
купцов пользовалась доброй репутацией.
Кроме традиционного ареала Рейн — Северное море, фризские купцы освоили
Балтику до острова Готланд, а несколько позже, в 1224 г., один из купцов
Гронингена добрался со своими товарами до Смоленска [10, 56]. У них были
самые надежные корабли — когги. Именно фризам поручили оснащение кораблей
крестоносцев для Первого крестового похода (1096—1099).
В XII—XIII вв. фризская торговля была поглощена общенидерландской
торговлей, но в эпоху Каролингов о высоком положении в обществе фризских
купцов свидетельствует тот факт ,что им был положен самый высокий
виргельд [7, 87—90].
Понятие «фризская торговля» относится ко всем формам международного
обмена товарами, осуществлявшегося водными путями. В нее жители Нижних
стран были вовлечены с самого начала Средних веков. Фризское общество,
как никакое другое, было сосредоточено на торговле, причем торговля и
вода были неразрывно связаны. Фрисландию надо рассматривать не как
территорию, а как совокупность водных путей сообщения. Устья рек и места
раздвоения русел были излюбленными для поселений. Фризы контролировали
большую часть водных путей между внутренними, незаболоченными районами и
морским побережьем от Шельды до Везера. Их поселения были типично
торговыми; они, например, все были у воды и не были отделены от
транспортного водного пути сушей. Это была торговая империя, в которой
действовали не централизованные власти, а законы самоорганизации [11, 26—
29].
Фризская торговля в раннем Средневековье имела целый ряд особенностей.
Она была тесно связана с крестьянским хозяйством. Каждый фриз занимался и
крестьянским хозяйством, и торговлей. Таким образом, у фризов
экономическая дифференциация и специализация отличались в VII—VIII вв. от
других народов в Западной Европе. В областях фризских терпов не известно
ни одного торгового места, но существовала чеканка монет. Удивительно, но
фризские предводители и знать никогда не упоминаются в исторических
источниках в связи с торговлей. Фризские торговцы главным образом
поставляли товары от продавца покупателю, хотя и неясно, делали они это
на свой риск и по собственной инициативе или же оказывали услугу клиенту.
Из товаров, произведенных самими фризами, в ходу была одежда из шерсти. В
каждой фризской семье пряли шерстяную пряжу, ткали шерстяные ткани, шили
одежду и доставляли ее на продажу на своем же суденышке [3, 357—359].
Статьями экспорта фризов были мясо, шкуры, кожа, шерсть, молоко, рыба.
Зерно тоже экспортировалось, но чаще импортировалось. Велась транзитная
торговля вином, керамикой, стеклом, солью. Фризы вели торговлю рабами и
оружием [7, 90].
Раскопки на побережье Северного моря и особенно фризских терпов позволили
обнаружить столько монет VI—VII вв. (в основном тремиссы), сколько
суммарно найдено в Северной и Центральной Германии, Бельгии и
Люксембурге, а франкских гончарных изделий на территории Вестерго и
Остерго (две главные области Фрисландии) так много, как по всей
территории Франкского Королевства. Такое скопление богатства не может
быть следствием ничего другого, кроме торговли, причем очень успешной
[11, 32].
Фризы были уникальными купцами не только потому, они монополизировали
транспорт на Рейне и в Северном море, не только благодаря своему
мастерству кораблевождения, а потому что были очень нетипичны для раннего
Средневековья. Средневековые источники высоко оценивали надежность
фризских купцов как торговых партнеров на европейском рынке [7, 100]. Это
свидетельство многого стоит. Прекрасными мореходами были и викинги, но
они не слыли купцами (хотя и торговали), потому что в одном месте грабили
и убивали, а в другом — продавали награбленное. Пиратство на море и
грабеж на дорогах были заурядными делами в те времена, поэтому купцы
всегда были вооружены, они были одновременно и стойкими, и умелыми
бойцами, способными постоять за себя. Недаром войска франков не могли
справиться с ополчением фризов более века. В раннем Средневековье
вооруженный и сильный купец редко воздерживался от соблазна ограбить
более слабого, попавшегося ему на дороге. Судя по свидетельствам
современников, фризы были первыми в Европе, кто отказался от этой
варварской практики. И это тоже привело к колоссальному рывку вверх
фризского народа, сделавшему такой, как сейчас казалось бы, простой и
естественный шаг. Это был прорыв в североморской культуре.
Продолжая тему культуры фризов, можно вспомнить широко распространенную
точку зрения, согласно которой христианская церковь несла культуру
варварам, к каковым причислялись и фризы. Да, это так, но церковь в те
времена утверждала, что производство прибыли является самым тяжким
смертным грехом. В применении к фризам, производившим прибыль в
результате торговли, и, если толковать шире, в отношении к североморской
культуре это означало, что культурные ценности христианства и
североморских народов были прямо противоположны. Фризы, противостоя
христианской церкви и феодалам, сохранили свою культуру, передали все
лучшее другими народам и заложили начало тому процессу, который позднее
получил название Реформации церкви и сущностью которого был отказ народов
североморской культуры от тех культурных ценностей, которые навязывало
христианство, позаимствовав их с феодального юга Европы.
В VIII—IX вв. купцы уже были связаны не с землей, а с городом или
торговым поселением, т. е. появились профессиональные торговцы. Они
добирались до ближайшего торгового места для обмена товарами. Торговые
места принадлежали владельцам земли, в том числе королям, но владельцы
торговых мест не были владельцами судов, и торговцы были от них
независимы. Графы, епископы и франкские короли следовали за событиями и
собирали налоги, но не управляли процессом. Фризы всегда были хозяевами
положения на рынке.
Вначале фризские купцы пользовались в торговых местах специально
узаконенной протекцией как фризы, а затем как профессиональная группа,
организовавшая свое сообщество. На следующем этапе развития купцы
образовали торговые поселения, включая колонии по всему периметру
Северного моря. Считается, что такими торговцами были младшие сыновья:
старшему доставалась земля, а младшие кормили свои семьи торговлей [11,
30—32]. Этот установившийся у фризов порядок имел чрезвычайно важные
последствия, на обсуждении которых более убедительным будет остановиться
не здесь, а в следующей главе.
Еще одно обстоятельство бросается в глаза в этот период фризской истории.
Франки в VIII—IX вв. (позже империя распалась) повсюду навязывали
выгодную им манориальную систему владения и пользования землей, но
Фрисландии это не коснулось, особенно северной прибрежной области,
которая была менее всего франкизована. Землевладения там использовались
на совсем иных принципах вследствие иной, более коммерциализованной
экономики [11, 23].
В VIII—IX вв. население Фризии растет, заселяются новые территории, новые
районы мелиорируются, например, Западная Фрисландия на севере провинции
Северная Голландия. Наиболее важной новинкой этого времени являются
торговые поселения, которые возникли вследствие изменений в организации
торговли на большие расстояния [11, 23—24]. В VII—IX вв. торговля
интенсифицировалась из-за появления избыточных продуктов, особенно в
латифундиях, включая монастырские. Но в IX в. начались набеги викингов,
причем такие разрушительные, что епископ Утрехта покинул Фризию.
Вторжения викингов заставили фризов, как это было неоднократно в
предыдущие века, под воздействием врагов, перестроить торговлю. Вместо
уничтоженного центра торговли Дорестада возникло несколько других:
Медемблик, Девентер, Тил, Ставерен. Фризы активизировали свои торговые
центры на Рейне, на Балтике, добрались до Финляндии.
Итак, в заключение отметим очень важный исторический факт: в V—IX вв.
между Англией, Фрисландией, Северной Германией и Скандинавией, т. е. по
периметру Северного моря, установились связи, способствовавшие
формированию североморской культуры [11, 17], причем ведущую роль играла
в те времена самая богатая и динамичная из всех перечисленных стран —
Фрисландия [11, 11], чей вклад в североморскую культуру трудно
переоценить.
Глава 10. Нижние страны в X—XIII вв.
В Средние века политического единства в Нижних странах не было. Земли
Нижних стран по частям принадлежали разным вассалам Франкской империи,
причем каждый из них имел в своем ленном владении и другие земли, но
считал земли Нижних стран для себя относительно неважными, периферийными,
отделенными от основных частей их ленов топкими болотами и из-за
труднодоступности выпадавшими из активного использования. Такое положение
защитило исконную народную культуру Нижних стран и прежде всего фризов от
культуры феодальной Европы, способствовало становлению уникальной
североморской культуры.
10.1. Фризы. Общественное устройство
Вскоре после начала II тысячелетия Фрисландия попала в феодальную
зависимость от Брюнонов. Однако последние были не в состоянии
распространить свою власть на Фрисландию и присоединить ее на деле,
неформально, к своим землевладениям. Кроме того, у них были напряженные
отношения с императором, и фризскую часть своего лена Брюноны отдали под
залог епископу Утрехта. Наследник Брюнонов Хендрик де Ветте ван Нордхейм
силой оружия пытался отобрать Фрисландию у утрехтского епископа, но
рыцари епископа, поддержанные фризами, нанесли ему сокрушительное
поражение. Последующий наследник Брюнонов был бездетный, и после его
смерти Фрисландия осталась за епископом Утрехта. В этот период получили
развитие не только церковные, но и светские организации. Высшим
гражданским чиновником во Фрисландии в те времена стал франа. Фране
подчинялся в том числе и суд, который нерегулярно заседал в разных
районах и возглавлялся чиновником, называвшимся шерифом. Епископ сам
ежегодно объезжал свои владения, чиня суд. В 1165 г. епископ Утрехта был
вынужден отдать часть своих прав графу Голландии. Франа как чиновник
сохранился, но попал в опалу к императору, выбрав своими сюзеренами
епископа и графа. Теперь уже граф был уполномочен посещать Фрисландию и
вершить суд. С течением времени графы Голландии заполучили от епископа
Утрехта все феодальные права на Фрисландию [12, 41].
Культура народа (с поправкой на интересы власть имущих) в той ее части,
которая затрагивает правила поведения людей в обществе, фиксируется в
законах, в судопроизводстве, поэтому целесообразно рассмотреть эту
сторону жизни фризов. Самый древний свод законов фризов — это
упоминавшаяся уже «Фризская правда». В ней обнаруживается явное сходство
с «Правдой салических франков», что очень странно: ведь все, что известно
о жизни фризов, свидетельствует об очень сильных их отличиях от франков.
«Фризская правда» была написана на латыни, а значит, скорее всего,
духовными лицами, которые не могли составить документ в виде,
противоречившем установкам их сюзерена, короля. Конечно, маловероятна и
фальсификация законов. Просто во «Фризской правде» оказались, по-
видимому, записанными только те законы, которые мало или совсем не
противоречили «Салической правде» — и волки сыты, и овцы целы.
Гораздо больший интерес представляют 17 хартий и 24 «областных права»
местностей Фрисландии, записанные около 1080 г. [12, 46, 55], но дошедшие
до нас в списках XIII в. [7, 107]. Это были уже те времена, когда фризы
не могли допустить различий между их обычным правом и записями этих прав,
на основе которых принимались решения в судах. Совсем недаром появление
этих документов называют «событием чрезвычайной важности, имевшим
политическое, правовое, социально-экономическое и культурное значение»
[7, 107].
Право собственности
Первая хартия гарантировала фризам четкие права на их недвижимость.
Третья и четвертая хартии излагали эти права более детально. Семья имела
абсолютные права на землю. Личная власть над семейной землей была сильно
ограничена, но и не было закона, который бы ставил чьи-либо права,
например, государства, над семейной собственностью на землю. Оба эти
фундаментальных принципа прошли испытания временем, но появились
дополнения после покорения фризов франками. Землю стало возможно потерять
в результате измены королю, подарить церкви во спасение души; можно было
ее продать и выручку потратить на паломническое хождение в Рим
пилигримом. В спорных случаях о земле ответчик в суде представлял 12
свидетелей, подтверждавших собственность ответчика на спорную землю.
Между 1166 и 1196 гг. было записано собрание правовых предписаний, так
называемое «Старое шерифское право», в котором право на ферму,
крестьянское хозяйство изложено в терминах, означавших власть свободного
фриза над его территорией, его движимым имуществом, женой и детьми, а
также над его слугами [12, 47—71].
В старофризском праве было право имения земли, что является
разновидностью собственности на землю. Оно было конституционно важным
правом. В 21-м параграфе «Старого шерифского права» говорится, что
оружие, которое свободный фриз должен носить, зависит от количества земли
в крестьянском хозяйстве, ему подвластном; то, что это крестьянское
хозяйство, включая землю, должно быть его собственностью, при этом не
говорится. По-видимому, по мнению голландских графов, составивших «Старое
шерифское право», не было различий с точки зрения военнообязанности
крестьян, имеет ли он землю в собственности или как феодальной лен. Но в
другом месте того же правового документа, а именно там, где
рассматривается процессуальный вопрос, становится ясно, что речь идет о
собственности на крестьянское хозяйство, в том числе на землю. Таким
образом, требование готовности к вооруженной защите сводится к тому, что
каждый свободный фриз имеет определенное количество собственности в своей
власти для того, чтобы нанять бойцов, вооружить себя и своих наемников и
еще заплатить возможные штрафы. Право иметь собственность и обязанность
защищать ее были взаимосвязаны. Обладание собственностью в том имуществе,
которым фриз распоряжался, определяло его общественное положение, его
сословие в юридическом смысле. Фриз мог иметь феодальный лен и право
власти в нем, но не иметь собственности, тогда для него существовала иная
процедура: он мог только присягнуть на святынях там, где были церковные
или королевские земли [12, 85].
Итак, право собственности признавалось только за свободными фризами.
Свобода фризов
Понятие о свободе у фризов со временем менялось и представления о свободе
IX и XV вв. совершенно различны. В VI части «Фризской правды» описано
одно из условий потери свободы. Если женщина была замужем за литом, то
она и ее дети становились литами. Сохранить свободу себе и своим детям
такая женщина могла только в том случае, если давала клятву о том, что
сама не была литом, не знала о сословном положении мужа, а узнав, порвала
с ним всякие отношения. В XI части того же документа описан случай, когда
свободный, обладающий собственностью фриз утверждает, что некто
самовольно или в силу обстоятельств прикинулся литом, а когда нужда
миновала, вновь заявил о себе как о свободном человеке. Такой фриз
навсегда оставался литом, т. е. каждый мог сделать себя литом сам. По-
видимому, такой самозванный лит служил свободному фризу и «сидел» под
ним, а поэтому был обязан служить своему господину, а также находиться
под его юрисдикцией. Свободные были независимыми людьми. Эти правила не
изменились после того, как фризы были завоеваны франками и во Фрисландии
была установлена королевская власть. Полная свобода свободных фризов была
нарушена насилием, и свободные фризы стали подданными короля. Однако
различия между свободным и несвободным фризом остались. Изменилось только
содержание в силу перемен в критериях свободы: все «стояли» под королем,
но свободными были те, кто «не сидел» под господином.
Однако не все те, кто «не сидел» под господином, были свободными фризами.
Были люди, не относившиеся ни к свободным, ни к литам, но они и не
образовывали в обществе отдельного сословия, у них не было никакого
общественного статуса, они были изгоями. Их называли фрилингами. Они не
имели никакого отношения к королю, а следовательно, не могли пользоваться
защитой и покровительством короля, но могли «сидеть» под кем-либо из
свободных фризов. Многие из них были когда-то свободными людьми, но
потеряли свою свободу.
Существовало правило, согласно которому измена королю каралась смертной
казнью, а все имущество изменника и земля конфисковывались. Но было и
другое не менее жестокое наказание за трусость. В так называемом F-тексте
17-ти хартий и 24-х законов о земле описывается показательный случай. Из
двух братьев, которых франа послал на строительство плотины, один сбежал
из Фрисландии, а другой стал строить плотину. Первый через некоторое
время вернулся, но между братьями уже возникло принципиальное различие.
Брат, строивший плотину и тем самым защищавший землю фризов, стал
этелингом, а беглец — фрилингом, потому что не создал никакого этеля.
Текст гласит: «Тот, кто из страны сбежал, тот никогда не получит этеля».
На защиту земли от врагов или водной стихии призывались все с 12-летнего
возраста. (Если точнее придерживаться фризского языка тех времен, то не
12-летнего, а 12-зимнего возраста.) Фрилинг лишался всех прав, в том
числе наследования движимого и недвижимого имущества крестьянского
хозяйства, у него не могло быть семьи. Фрилинг был «освобожден» от всех
прав. Существовала взаимосвязь между свободой и правом. Свободный — это
член, обладавший всеми правами, несвободный (лит) имел частичные права,
находясь под юрисдикцией господина, фрилинг был совершенно бесправным.
Интересно была зафиксирована свобода слова в 7-й хартии: все фризы
свободны в своих законопослушных помыслах и могут свободно говорить и
отвечать [12, 93—97].
После завоевания Фрисландии франками обладание недвижимостью и землей
было поставлено в зависимость от преданности королю франков, а обладание
землей стало определять сословие, превратилось в условие и признак
свободы владельца. Но не король перераспределял землю между фризами, а
поэтому не земля, дарованная королем, была причиной свободы фризов, а
наоборот, обладание, согласно фризским традициям, землей, при условии
преданности королю, стало определять понятие «свободный фриз».
Ослабление королевской власти в Империи франков повлекло не только
ослабление принуждения, которое исходило от суверена по отношению к его
вассалам, но и неспособность феодала помочь своим подданным. Нарушалась
основа феодальных отношений. Во многих частях империи это привело к
независимости герцогов, князей, баронов, которые в своих владениях
установили отношения, в точности копировавшие порядки, существовавшие в
Империи франков. Во Фрисландии сохранялись свои традиции, в том числе и
традиционное деление на свободных и несвободных фризов: свободные фризы
имели землю и недвижимость, а несвободные «сидели» под их свободными
господами. Однако произошло глубокое изменение: если до франкского
владычества фриз, будучи свободным, имел землю (при низкой плотности
населения в дофранкские времена каждый свободный фриз мог создать свой
терп на пустующем участке маршей, а несвободный не мог этого сделать из-
за необходимости работать на своего господина), то в послефранкские
времена обладание землей (к тому времени уже защищенной от наводнений
плотинами, а свободных земель на маршах не осталось) стало определять
свободу фризов. Обладание землей определяло общественное положение фриза,
в частности, давало ему право голоса [12, 98—99].
Часто в литературе с некоторым оттенком романтизма высказывается мнение о
том, что в период 1100—1300 гг. во Фрисландии совсем не было несвободных.
Согласно этой концепции, в начале XII в. должно было произойти массовое
освобождение несвободных фризов и вместо антиподов «свободный —
несвободный» возникли «землевладелец» и «свободный арендатор», Фрисландия
будто бы стала крестьянской республикой с «умеренной демократией». Увы,
продолжают сторонники этой концепции, в начале XIV в. возник слой
«толстых крестьян» (фермеров), которые имели гораздо больше земли, чем
среднее крестьянское хозяйство. Споры между ними разрушили традиционную
судебную систему фризов. Более того, в погоне за выгодой каждый из них
старался стать совершенно независимым от окружения (хоофделингом). Эти
«новые богатые» подчинили себе свободных арендаторов, и крестьяне стали
опять несвободными.
Идейным отцом этой концепции стал Марк Блок, который в конце XIX — начале
XX вв. на основе ограниченного количества исторических документов обратил
внимание на то, что во фризских источниках после 1200 г. не было
упоминаний о сервах, а значит, сделал он вывод, несвободных фризов не
стало. Вторым аргументом, который использовал Блок, был тот факт, что в
Средние века фризы были знамениты своим свободолюбием, поэтому о сервах
во Фрисландии, по мнению Блока, не могло быть и речи. Эта концепция
оказалась чрезвычайно популярной. Понятие «фризская свобода» стало
истолковываться приверженцами этой концепции как свобода от персональной
зависимости. Если же еще более углублялись в проблему фризской свободы,
то оказывалось, что в Средние века ее надо было понимать как политическую
свободу. Сторонники блоковской концепции доходили до лубочной картины:
свобода у фризов имела двойной смысл — свобода княжеской власти и свобода
личности от персональной власти.
Существуют два переплетающихся понятия — «фризская свобода» и «свобода
каждого отдельного фриза». Первое понятие лежит в политической плоскости
и основано на привилегиях, которые Карл Великий дал фризам. Эти
привилегии в сравнении с теми, что получили другие народы, были
уникальными: отвод земли под плотины, особенности налогообложения, права
на землю, система управления — все это и многое другое было Карлом
Великим сохранено в том виде, в котором существовало у фризов, феодальные
порядки внедрялись здесь осторожнее, чем где-либо в его огромной империи.
Это объясняется рядом причин. Во-первых, правление Карла Великого совпало
с расцветом фризской торговли, ее упадок, который будет вызван набегами
норманнов, еще не наступил. Резать курицу, несшую золотые яйца, было
бессмысленно. Во-вторых, условия жизни и хозяйствования на маршах столь
сильно отличались от тех, которые были распространены повсюду в Империи
франков, что обычные мотивы феодальных отношений теряли смысл. Например,
основой феодальных отношений являлась защита сувереном своих вассалов и в
ответ — служба последних суверену. Но Карл Великий не мог обеспечить
защиту фризских купцов в Англии, Швеции или на Северном и Балтийском
морях, а потому не смел навязать свои феодальные претензии в том объеме,
в каком это он делал по отношению к другим вассалам. К тому же он не мог
игнорировать свободолюбие и боевитость фризов, живших в непосредственной
близости к центру его империи, а также мореходные способности фризов,
благодаря которым добраться до Кельна по Рейну фризам не составляло
большого труда [12, 99—100].
Привилегии Карла Великого использовались фризами и много позже, особенно
после 1345 г. (после окончания правления голландских графов во
Фрисландии). Фризы веками утверждали, что Карл Великий даровал им все
права и теперь они не нуждались в том, чтобы иностранные землевладельцы
ими правили; они служили императору без каких-либо посредников в виде
князей и графов. В Западной Фрисландии фризская свобода была политическим
постулатом, направленным против голландского графа, претендовавшего на
власть во Фрисландии.
Свобода каждого отдельного фриза не покоилась на королевских привилегиях,
а зависела от его рождения от свободных родителей. Она защищалась не
мечом, а судом. Именно лично свободные фризы и составляли тот народ,
который получил привилегии Карла Великого. К нему относились не
несвободные фризы и фрилинги, а только лично свободные. Только они имели
конституционное право голоса. Привилегии Карла Великого были даны не
народу в социологическом смысле, а только правовому сообществу лично
свободных фризов.
Если придерживаться концепции М. Блока, то надо сделать вывод о том, что
до 1500 г. все фризы владели землей, коли были свободными, но это
противоречит фактам, о которых свидетельствуют фризские источники: до
1500 г. постоянно возрастало количество свободных арендаторов, которые
обрабатывали чужую землю, но не находились под юрисдикцией землевладельца
и отстаивали свои интересы в общем порядке в суде.
Блок сделал вывод об исчезновении после 1200 г. несвободных фризов на том
основании, что во фризских источниках исчезло латинское слово «servi».
Однако, как отметил Алгара, многократно встречается слово «onderzaat»,
которое означает «человек, сидящий под другим», т. е. еще одно название
несвободного фриза, подвластного своему господину. Степень подчиненности
зависела от соотношения сил господина и человека. Несвободный фриз мог
быть домашним слугой, солдатом, пахарем на поле господина,
«крестьянином», который трудится на ферме господина и т. д. В последнем
случае несвободный фриз был похож на другую категорию землепользователей,
которые во фризских источниках называются ландзатами. Они тоже работали
на чужой земле, но не были обязаны это делать, хотя в том и нуждались, а
несвободные «крестьяне» были обязаны обрабатывать землю, даже если того и
не хотели [12, 101—103].
Общественная организация
Основой фризского общества, средоточием его вольнолюбивых устремлений
была сельская община с ее самоуправлением, в течение столетий
сопротивлявшаяся натиску светских и церковных феодалов.
Вся нидерландская Фрисландия делилась на независимые общины во главе с
выборными — гритманами. Известно, что одна из функций сельских и
городских общин Фрисландии заключалась в организации коллективных усилий,
направленных на обуздание Северного моря и многочисленных рек и речушек,
протекавших по фризским землям. Этим же во многом занимались
создававшиеся в сельской местности крестьянские товарищества [7, 103,
108].
Существует средневековый нидерландский свод законов и правил
общественного поведения, названный «Rüstringer Rechtsregels», подобный
британскому «Magna Carta». В нем есть и такая запись: «Мы, фризы,
создадим и будем сохранять сооружения для защиты от моря, золотой пояс
которых опояшет всю Фрисландию, в котором каждый участок дамбы будет
таким же, как и следующий, и против которого соленое море будет биться
день и ночь» [2, 25].
Общины формировали те обычаи, которые позже стали обычным правом. Суровые
условия жизни требовали солидарности членов общин, нарушавшие это
требование становились фрилингами, отсеивались из общества. Такая
бескомпромиссная селекция вырабатывала у членов общин сознание своей
принадлежности к этой группе людей, т. е. способствовало появлению
общинного, коллективного сознания, того что в Нидерландах называют
«сознанием солидарности» или «сознанием коллективизма», которое также
проявлялось в борьбе с морем и в какой-то степени питалось этой борьбой.
Интересно, что на протяжении столетий в Нидерландах сохранялась эта
традиция своего рода общинной (коллективной) безопасности.
Даже в настоящее время, несмотря на существование в Нидерландах
специального ведомства, осуществляющего возведение дамб, плотин и т. п.,
главными исполнителями проектов являются провинциальные организации,
опирающиеся, как и прежде, на местные органы самоуправления (магистраты,
советы сельских общин). Права и обязанности фризских общин всегда были
четко сформулированы. Например, в одном из документов XII в. говорится:
«...мы, фризы, должны гарантировать от моря и содержать в хорошем
состоянии обруч, опоясывающий всю Фрисландию» (имеется в виду цепь плотин
и дамб, сдерживавших воды Северного моря, и впадавших в него рек) [7,
103—104].
Полагают, что наименование «фризы» первоначально относилось к жителям
маршей. Позже область проживания фризов расширилась и стала захватывать
некоторые лесные территории, но эта колонизация проходила в Средние века
постепенно и началась, вероятно, в XI в., когда уровень моря стал
подниматься и фризы стали искать более высокие места внутри континента.
Но дело не только в миграциях фризов. В Средние века фризы были
независимы от феодалов, поэтому они не несли феодальные подати. Это
влияло на культуру фризов, а также на культуру жителей прилегающих
областей, главным образом тех, кто располагал по побережью Северного
моря. Для жителей побережья фризы были примером свободы от феодальных
податей, дававшим возможность заявить и свои права, как это было,
например, в Скандинавии, не знавшей феодализма. Более того, даже в
областях, прилегавших к маршам со стороны материка, жители при первой
возможности спешили объявить себя фризами, дабы снять с себя тяготы
феодальных податей [12, 7].
Во Фрисландии, где центральная администрация не существовала, деревни и
области были независимыми политическими и общественными единицами.
Особенностью общин было вымирание старой знати; в этих условиях влиянием
пользовались только землевладельцы вне зависимости от знатности рода.
Один из крупнейших землевладельцев был головой области или деревни. Он
избирался на собрании области. Влияние народа на отправление правосудия и
участие его в решении многих вопросов управления оставались, несмотря на
все политические превратности. Во Фрисландии избирались все, даже
приходские священники, не говоря о судьях деревенских судов [10, 41].
Общины объединялись в области. Хроники зафиксировали общефрисландский
орган управления — ландтаг, на который посылалось по одному депутату от
каждой из областей. Этих выборных представителей называли рувордами, т.
е. хранителями мира, спокойствия. Средневековые документы сообщают, что в
первой четверти XIII в. руворды собирались ежегодно по вторникам после
праздника Троицы близ г. Ауриха. Местом сбора и своеобразным символом
свободы был доисторический курган, называвшийся «Упсталбоом» —
«Upstalbeam» (фриз.): буквально — дерево, под которым проходили сборы. К
этому «алтарю свободы», по образному выражению известного фризского
ученого ХVI—ХVII вв. Уббо Эммиуса, на протяжении XIII — первой половины
XIV столетия стекались посланцы фризских земель. Но источники называют
также и более раннюю дату, а именно 1101 г., указывая при этом, что до
апреля названного года союз Упсталбоом «держал» в своих руках все
прибрежное пространство к востоку от р. Вли, т. е. фризские земли,
которые отправляли своих посланцев на ежегодный сбор [7, 106].
То был союз семи приморских областей. Во главе каждой области стоял
местный орган самоуправления — малый ландтаг; известно, что малые
ландтаги также собирались ежегодно (в период между двумя большими). «В
ведении местных органов самоуправления находились суд, разбор локальных
дел, а также подготовка вопросов, подлежавших решению на большом
ландтаге; например, защита торговцев от грабителей. Зачастую на
региональном уровне не удавалось достичь согласия по территориальным
спорам между отдельными общинами, могли вызывать разногласия совместная
прокладка дорог и — что жизненно важно особенно для прибрежных районов
Нидерландов — возведение дамб, плотин, укрепление береговой линии,
сооружение отводных каналов, т. е. борьба людей с водной стихией за свое
существование. Документы той эпохи зафиксировали даже годы наибольшей
активности рувордов: в XIII столетии это 1216, 1224, 1231 гг., а в первой
половине XIV в. — с 1323 по 1327 г.» [7, 106].
Суды
Выше упоминалось об общинном сельском выборном гритмане. Вообще говоря,
гритманы во Фрисландии были не только общинные. Гритман — это самое общее
название; у них было множество специализаций: земельный, налоговый,
рыночный и др. Гритманы были разных уровней власти.
Гритман земли (земель в XIII в. было две — Остерго и Вестерго — к востоку
и западу от реки Боорн соответственно) имел как административные, прежде
всего военные, так и юридические функции. Как военный он был
предводителем ополчения земли, должен был организовывать защиту от чужих
феодалов и преследовать непослушных. Как судья он заседал в земельном
суде, в компетенцию которого входили тяжелые преступления и крупные
гражданские дела. Он налагал за непослушание денежный штраф в 2 фунта.
Суд земли формировался гритманами особых районов земли. Например, в
Остерго таких районов было 18. Как правило, земельные суды находились под
наблюдением духовенства.
Гритман района не имел никаких военных обязанностей. Он судил за менее
крупные преступления и менее важные гражданские дела. Ему помогали два
или более судей более низкой ступени. Гритман района должен был также
надзирать за соблюдением законов.
Судьи более низкой ступени назывались gagrietman, что можно перевести как
пеший гритман (он же atta, или tollegrietman, что означает гритман,
крутящийся как волчок). Они судили только за самые незначительные
проступки, например, за нарушение клятвы, но при условии, что жалобщик
мог подтвердить свою жалобу показаниями свидетеля. Впрочем, в некоторых
местах в полномочия гритмана входило наложение штрафа менее, чем 2 фунта.
В его функции иногда входил надзор за соблюдением законов.
Земельный суд был форумом для господ, а районные суды — для народа.
Деление на господ и народ было отражено и в обязанностях шерифа,
чиновника, назначавшегося графом и представлявшего его интересы, который
должен был собирать деньги со всего населения на поддержание мира и
согласия в равных частях с господ и с народа.
Уставное правило гласило: никто никогда не мог быть дольше одного года в
должности гритмана, и по истечении этого срока нужно было передать все
дела преемнику [12, 18—21].
Судопроизводство определялось нормами обычного права. С XIII в. римское
право также стало применяться, но в общине оставалось только обычное
право, которое противостояло навязывавшемуся феодальному праву. Самым
низшим судом был деревенский суд, где заседали присяжные, а высшим судом
в графский период (1165—1345) был так называемый хофдинг, состоявший из
графа и его вассалов. Этот суд принял название суда, существовавшего до
графского периода, но изменил правила правосудия на феодальные. В
результате фризы игнорировали хофдинг, заявляя, что такой суд они вершили
и без графа. С окончанием графского периода хофдинг был ликвидирован.
Графы не добились распространения своей власти на Фрисландию. Земельная
аристократия, особенно в Вестерго, успешно сопротивлялась попыткам графов
Голландии наладить во Фрисландии феодальную систему и подчинить ей
судебную систему. В течение графского периода фризы добились «свободы
противостоять» графу, который по европейским представлениям тех времен
был сувереном в своем лене [12, 42]. В источниках X—XI вв. постоянно
указывается на непокорность и несговорчивость фризов, их нежелание
подчиняться голландским феодалам. Стоило назначить в Западной Фрисландии,
находившейся в графстве Голландия, балью (чиновника, облеченного судебной
властью), который не был сведущ в вопросах самоуправления общин и
пренебрегал древними традициями фризов, как в 1274 г. крестьянское
ополчение нескольких областей двинулось на Харлем, а оттуда к р. Амстел,
уничтожая на своем пути отряды знати и укрепленные замки. Пришлось
бедолаге-графу заключить соглашение о нейтралитете с общинным плотинным
ведомством и несколькими крестьянскими общинами и дать гарантии фризам в
исполнении им их древних обычаев [7, 112]. О фризах говорили: «Фризы
склоняются лишь перед Богом». До XIV в. фризы подчинялись местным
выборным правителями, сохраняя слой свободных крестьян, существовали
традиционная судебная и военная организация и система местного
самоуправления [7, 114].
Появление Западной Фрисландии в графстве Голландия требует пояснения. В
эпоху римского завоевания на месте залива Зейдерзе был густой лес,
окружавший большое озеро Флево. Оно соединялось с Северным морем рекой
Фленум. Озеро Флево питали реки Амстел и Эйссел. Когда римляне соединили
каналом воды Эйссела с Рейном, озеро стало выходить из берегов и
постепенно наступать на лес. Берега превращались в топкие болота, а озеро
все больше приближалось к Северному морю. В 1287 г. разбушевавшееся в
очередной раз Северное море обрушилось на дюны и прорвало их в нескольких
местах, морская вода проникла в «сердце страны», дошла до озера Флево и
соединилась с ним, образовав обширный залив Зейдерзе [13, 80—81]. Море
разорвало Фрисалндию на две части заливом.
Административное и общественное управление
Представителями графа на местах были шерифы — низкопоставленные служащие,
обязанные следить за состоянием гидротехнических сооружений и пресекать
правонарушения на территории, занимаемой этими сооружениями. Полномочия
шерифа были ограниченными; например, он мог оштрафовать на сумму не более
2 шиллингов. Были шерифы и с узкими полномочиями — шериф рынка или шериф
областного суда. Шерифами исчерпывались административные должности.
Высшим представителем общественного управления был франа, унаследовавший
круг своих полномочий с дографских времен. Он занимался самыми тяжелыми
преступлениями, например, насилием, грабежом, непреднамеренными
убийствами. Он возглавлял военные экспедиции, штрафовал на сумму 2 фунта,
т. е. не менее, чем мог оштрафовать максимально граф. Таким образом,
общественный порядок поддерживался без графа и его слуг [12, 26].
В 1345 г. произошло важное для истории Фрисландии событие: права
голландского графа на включение Фрисландии в его лен были отвергнуты
фризами, и начался период так называемой «фризской свободы». Фризы
заявили, что с этого момента они подчиняются только императору франков и
никому не позволят встать между ними и императором. После этого наступил
период, когда действовали сильные центробежные силы; областные суды
распались, остались только земельные, возобновились опалы [12, 12, 42].
Тому были причины, одна из которых в соответствии с избранными
хронологическим порядком будет рассмотрена в следующей главе.
Права наследования
Согласно «Зеландской хартии» от 1290 г., правом наследования у фризов был
майорат: лен должен был быть наследован старшим сыном, если же у отца
были и младшие сыновья, то старший давал своим братьям вознаграждение [7,
110].
Эта типичная для феодальной Европы формулировка малозначима для
Фрисландии. Во-первых, как изложено выше, феодализм так и не смог
укорениться в народе, культура которого была враждебна феодальным
порядкам, а поэтому наследование лена в применении к Фрисландии — не
более, чем клочек бумаги. Во-вторых, земля свободного фриза, семейная
собственность, наследовалась его старшим сыном, а младшие сыновья, как
упоминалось в предыдущей главе, кормили свои семьи торговлей.
Имеются ясные свидетельства того, что землевладение было для фризов
важным фактором успешной торговли и мореплавания даже до франкского
вторжения. Аналогично в Норвегии в XI в. мореходы и купцы рассматривали
землевладение надежной опорой, источником их силы. В связи с этими
фактами высказывается суждение о том, что особое использование
землевладений могло вести к особой экономике и социальной структуре [10,
52].
Если вдуматься, то торговля и мореплавание на таких утлых суденышках, как
когги и хюльки, были рискованными мероприятиями. Гибель судна с товарами
в море означала потерю основного и оборотного капитала, даже если
владельцу удавалось спасти свою жизнь. В раннем Средневековье во
Фрисландии не было ни страховых обществ, ни банков, но нельзя допустить и
мысли, что фризская торговля веками процветала в отсутствие механизма
восполнения неизбежных потерь на море.
По-видимому, основой такого механизма была земля. Она выполняла роль как
банка, так и страховой компании.
Допустим, купец возвращался с выручкой, размеры которой не позволяли
купить или построить новое судно про запас, да и нелепо было бы этим
заниматься. Как сохранить выручку на черный день? Как эти выручки
накапливать? В условиях меновой торговли это было проблемой: спрятать
особо ценные предметы нельзя, так как в отсутствие хозяина их могли
украсть, да и стоимость их не возрастала. Другое дело земля. Ее украсть
нельзя. И если ее покупалось столько, сколько позволяли средства, то она
давала ренту. Если и следующие торговые переходы через море были удачны,
то размер земельного участка мог достигать размеров, превышавших
стоимость судна и оборотного капитала. Когда же появлялась необходимость,
то можно было построить новое судно или закупить новый товар взамен
погибшего. Так как до франкского вторжения все фризы занимались
торговлей, купцы-профессионалы еще не появились, то такой механизм, в
котором земля выполняла функцию средства накопления, приводил к тому, что
землевладения должны были продаваться и покупаться в массовом порядке, а
эта деятельность должна была формировать особый коммерционализованный
склад сознания и культуры. Земля у фризов была издревле вовлечена в
рыночные отношения.
Заморская торговля на Североморье была столь опасным делом, что в Англии
купец, трижды переплывший Ла-Манш на свои средства с торговыми целями,
удостаивался прав тэна. Так повелось от короля Уэссекса Альфреда Великого
(871—900) [14, 138]. Тем самым стимулировалась внешняя торговля. Тэны
были самыми уважаемыми и зажиточными членами сотни (сотнями назывались
структурные единицы графств Англии). Зажиточность определялась в те
времена в Англии по количеству движимого и недвижимого имущества, прежде
всего земли. Это означало, что за три торговых перехода с Британского
острова на материк и обратно купец мог купить столько земли, сколько
нужно было для того, чтобы стать тэном.
Создание каких-либо общин, в которых в складчину купцы собирали бы
средства на случай катастрофы одного из них, полностью исключено крайне
индивидуалистическим характером культуры фризов; нельзя забывать, что в
те времена не было средств связи, регистрации судов и т. п. Это не
позволяло подтвердить или опровергнуть заявления о катастрофе на море,
без чего ни одна страховая компания существовать не может. Каждый фриз
все делал сам, на свой страх и риск.
Вернемся к праву наследования. Разделить землю между сыновьями означало
раздробить землевладение так, чтобы ни одному сыну оно не стало бы
страховкой. В этих условиях старший сын становился продолжателем дела
отца. Возникает вопрос: почему старший? Каботажное плавание по Северному
морю в отсутствие навигационных знаков по приметам на берегу требовало
большого опыта, а значит, времени для обучения. Нужно было также знать
все приметы перемены погоды, места для отстоя судов во время штормов, все
мели. Любая ошибка стоила не только имущества, но и жизни; море
непрерывно вело жестокий естественный отбор мореплавателей, которым нужна
была и физическая сила, а поэтому наследовать имущество отца дочь не
могла; старший же брат имел преимущество перед младшими в смысле
выживания. Наследование старшим сыном было актом заботы о жизни младших
сыновей и всех дочерей.
Такое право наследования похоже на майорат, но с ним не имеет ничего
общего. Суверен, отдавая вассалу лен, был не заинтересован в его
дроблении вассалом, но суверен сплошь и рядом дробил свой аллод;
например, Империя франков была разделена между наследниками. Вот что
записано в «Салической правде», в титуле LIX «Об аллодах»: §5. «Земельное
же наследство ни в коем случае не должно доставаться женщине, но вся
земля пусть поступает мужскому полу, т. е. братьям» [15, 56]. Нет и
намека на то, что все наследство передается одному брату. У фризов же
земля собственника, т. е. на феодальном языке аллод, дроблению не
подлежала. Назовем такой тип наследования североморским.
Доказать эту гипотезу документально, по-видимому, невозможно из-за
темноты веков. Но привести аргумент в ее пользу, кроме процитированных
выше свидетельств [11, 52], можно будет в следующем параграфе, а здесь
добавим следующее.
В титуле ХХ «Салической правды» законом закреплено привилегированное
положение женщины, что, казалось бы, противоречит титулу LIX «Об
аллодах», в котором женщины дискриминируются. Это противоречие можно
устранить, если предположить, что обладание землей было не привилегией, а
тяжелой обязанностью, связанной с ее защитой и обработкой. Таким образом,
понять смысл законов и обычаев тех времен можно только при одновременном
учете прав, обязанностей и заботы о будущем.
По-видимому, титулы ХХ и LIX остались с момента первой записи «Салической
правды» в начале VI в. при короле Хлодвиге как отражение обычного права,
а наследование лена в тексте «Салической правды» могло появиться только с
начала XI в., после того как первый король Франконской династии
(Франкония граничила с южными окраинами Саксонии) Конрад II (1024—1039)
утвердил наследственность рыцарских ленов и это правило, получившее
название майората, стало распространяться по Европе. Сопоставление этих
фактов свидетельствует в пользу нетождественности феодального майората и
того, что выше названо североморским наследованием.
Наконец, какой была судьба младших братьев? На этот вопрос лучше ответить
в следующей части книги, посвященной Англии. На более позднем и хорошо
документированном материале будет показана так называемая вертикальная
социальная мобильность, сыгравшая важную позитивную роль в развитии
североморской и, в частности, англосаксонской культуры.
Вертикальная социальная мобильность заключалась в том, что младшие
братья, не имея капитала, шли на выучку к другим торговцам или
ремесленникам, а позднее к юристам, врачам и т. п. Они несли с собой
субкультуру своих семей, которая позволила их предкам добиться успеха.
Рядом с ними такими же, как они, учениками были молодые люди из простых
семей, которые перенимали основы культуры предпринимательства не только
от хозяев-наставников, но и от своих сотоварищей. Тем самым достигалась
гемогенизация культуры всех жителей Нижних стран. Вертикальная социальная
мобильность предотвращала расщепление общества на два разделенных
общественных слоя — высший и низший — обмен между которыми был невозможен
или затруднен.
10.2. Голландия
В позднее Средневековье изменившиеся условия жизни дали новые импульсы
развитию сельского хозяйства. Почвы истощались, и приходилось
перебираться на новые места. И хотя леса были редкими, им наносился ущерб
из-за порубок, делавшихся для построек домов на новых местах. Древесина
шла на дрова, из нее делали уголь для производства железа. Последствия
уничтожения лесов на Велюве были ужасны. Уже в VII в возникли подвижные
песчаные барханы, а в X в., спасаясь от них, переселялись целые деревни.
Такие же явления наблюдались в Дренте и в Северном Брабанте. Пришлось
находить решения, которые позволили бы поддерживать плодородие почв и
избегать переселений, а также бороться с подвижными песчаными барханами.
Этим средством стало использование удобрений, что привело, в частности, к
постоянно используемым полям и постоянным поселениям. В XI—XIII вв.
продолжался рост специализации аграрного производства, что привело к
распространению системы торговли в Нижних странах на большие расстояния и
в больших объемах, связанной с перевозками товаров по воде к рынкам,
действовавшим на перекрестках торговых путей [3,336].
Сельское хозяйство
Характерным для XI—XIII вв. нововведением стало использование торфа в
качестве удобрения на сухих песчаных почвах. Навоз смешивался с
компостированной травой ( или вереском, или с торфом). При этом возникала
потребность в хозяйственном использовании торфяников: на единицу площади
пашни требовались три единицы площади торфяников. Этот прием стал широко
применяться со второй половины X в., хотя был известен и в IX в., а на
Северо-Фризских островах — с железного периода. Удобрение торфом,
имевшимся в избытке, позволило перейти на непрерывное из года в год
возделывание зерновых. В октябре сеяли рожь, в августе собирали урожай, а
в октябре вновь сеяли рожь. На удобрение полей оставалось два месяца.
Один раз за 10—15 лет земле давали «отдохнуть»: озимые не высевались, а
вместо них сеялись яровые. 20—30% урожая составляли овес, ячмень и лен.
Торф на песчаных почвах не только служил удобрением, но и удерживал
влагу.
Ежегодно уровень пашни от внесения удобрений поднимался на несколько
миллиметров, но с течением времени возник слой толщиной от полуметра до
метра особой почвы, так называемый esdek (es — общинные земли, dek —
покрытие). Следствием возникновения этого очень плодородного почвенного
слоя стало постоянное использование полей в Дренте, Оверзее,
Гельдерланде, Утрехте, Брабанте и Фландрии.
Вторым важным нововведением стал колесный плуг. Он позволял точно
выдерживать глубину вспашки, надежно переворачивал землю, что давало
возможность успешно бороться с сорняками. Для выравнивания поверхности
пашни стало применяться боронование. В плуг впрягалась пара лошадей.
Вскоре в Нижних странах резко вырос спрос на овес, да так, что пришлось
осваивать пустоши и строить деревни на многих переувлажненных почвах,
вовлекая их тем самым в оборот. На возвышенности Велюве, вокруг которой
располагались фермы, выращивавшие овес, стали разводиться лошади.
Использование колесного плуга сделало разворот всей упряжки более
трудным. По этой причине участки стали длинными. Старые участки вокруг
Дренте отличались от тех, что были введены в оборот с XI по XIII вв.
Итак, в XI—XIII вв. возросла специализация хозяйств. На вересковых
пустошах разводили овец, в долинах рек преобладало молочное производство.
Крупное специализированное производство способствовало росту рынка.
Сворачивалась побочная деятельность крестьян, например, переработка
шерсти на одежду, выделка кожи, изготовление гончарных изделий,
натуральное хозяйство быстро уступало место товарному. К XIV в.
производство зерна стало отставать от спроса и его предпочитали завозить
из стран Балтии. Войны и неурожаи привели к сильным колебаниям цен на
хлеб, что вызвало гибель многих мелких крестьянских хозяйств в Западной
Европе, специализировавшихся на зернопроизводстве, депопуляцию сельской
местности, сдвиг аграрного сектора к разведению скота и, прежде всего,
овец. Одновременно в Англии, Франции и Германии опустели деревни. В
Нижних странах крестьяне, несмотря на сложную обстановку, легче
справились с трудностями, так как уже в XIII в. в скотоводстве
существовала достаточно глубокая специализация и от производства зерна
крестьянские хозяйства целиком не зависели [3, 366—369].
Распашка торфяников
Как менялась деятельность людей и как она формировала их сознание, видно
на примере освоения торфяников.
До IX в. Западно-Нидерландская приморская область состояла из череды
широких прибрежных валов и дюн, которые прерывались устьями рек. За ними
от Фландрии до Фрисландии лежали марши и торфяные болота. Эта область
торфяников была рассечена реками на отдельные поля, которые, следуя от
края поля к его центру, состояли из трех зон:
— болота, переходящего в долину реки, которая имела береговые валы
(со стороны моря болото граничило с маршами; береговые валы несколько
возвышались над водой и болотами, и на них рос кустарник и низкие деревца
ольхи, березы и ивы);
— залитых водой торфяников, поросших осокой и тростником;
— более высоко расположенных торфяников, с которых вода стекала
ручейками на края болот, и торф обезвоживался; такие места в центре
торфяных полей были покрыты мхом, а на разбросанных кочках рос вереск.
Эти центральные относительно сухие части были недоступны из-за
непроходимых болот вокруг.
В раннем Средневековье жители западной части Нижних стран распахивали
песчаные почвы по краям болот, поэтому прибрежная полоса дюн была плотно
населена. В IX в. в этой прибрежной зоне произошли радикальные изменения
ландшафта. Песчаные валы сильно разрушились из-за роста амплитуды
приливов и отливов, что привело к расширению устьев рек. Это понизило
уровень воды в реках и привело к более глубокому обезвоживанию
торфяников, что сделало их проходимыми и приемлемыми для поселения на них
людей. Однако после разрушения песчаных валов, располагавшихся вдоль
берега моря, штормы стали смывать торфяники в море (особенно яростный
шторм был в июне 834 г.). Обезвоживание торфяников продолжало расти.
В Х в. эрозия береговых песчаных валов достигла такого уровня, что
началось их распыление. Это сопровождалось понижением уровня грунтовых
вод и дальнейшим обезвоживанием торфа. Дюны потеряли лесной покров и
остались беззащитными под порывами ветра. Все жители этой полосы
вынуждены были искать новые места жительства на подсохших торфяниках.
Наконец, в XII в. эрозия морского берега приняла катастрофические формы,
когда прибрежные песчаные валы совсем исчезли и торфяники стали добычей
морских волн. Они были смыты морем с берегов Северной Голландии и
Фрисландии. В Зеландии исчезли целые торфяные поля между Маасом и
Шельдой, и остались лишь острова, покрытые глиной. Распашки торфяников
тоже повлекли изменения. Торф стал быстро окисляться и эродировать.
Распашка торфяников началась в западной части Северной Голландии, т. е.
на границе с Западной Фрисландией. Там возникли с VIII в. новые
поселения. Многие из них исчезли из-за эрозии торфа. Сначала поселения
ставились прямо на торфяниках, а с Х в. — на терпах.
Масштабная распашка торфяников в этом районе началась с XII в. Сначала
нужно было обезводить торф. Для этой цели по границе земельного участка
рыли узкие каналы, по которым из торфа стекала вода. По этой причине
участки были узкими (середина широких участков не могла обезвоживаться),
длинными и параллельными друг другу. Чем больше участков примыкало друг к
другу, тем лучше обезвоживался торф, особенно на центральных участках.
Отсюда линейное построение деревень и их укрупнение: для деревень на
торфяниках характерна ленточная застройка домов, при которой участки были
вытянуты перпендикулярно ряду домов, а дорога шла вдоль домов. Такие
деревни достигали в длину нескольких километров.
Сначала на торфяники были перенесены натуральные многоцелевые
крестьянские хозяйства. Ставились дома, и велось земледелие на самых
сухих, самых высоких участках, а низины отводились под луга для скота.
Спустя некоторое время стали насыпать плотины в конце участков, чтобы
защитить участки от паводков. Окисление торфа и его обезвоживание
приводили к оседанию грунта, из-за чего вода текла с болотистых участков
на пашню, поэтому пашня начинала заболачиваться. Решение было простым:
прежняя заболоченная пашня превращалась в пастбище, а на наиболее сухие
места насыпался торф из осушительных канав ради повышения уровня пашни. В
результате возникло так называемое нагребное разделение земли на участки.
Каждый крестьянин делал это индивидуально, поэтому задний край пашни был
на каждом участке в разных местах — у одних пашни было больше, у других —
меньше. Распашка торфяников продолжалась до тех пор, пока не дошли до
городских окраин.
Люди были вынуждены приспосабливаться к жизни на болотистых торфяниках.
Дома ставились на подушках из смеси глины и торфа для предотвращения
проникновения воды в жилища. Глину брали со дна и берегов рек и ручьев.
Со временем такие основания оседали и приходилось насыпать новый слой.
Под стены домов в мягкий грунт забивали сваи. За период 950—1150 гг.
наибольшая часть торфяников в западных Нижних странах была распахана. Это
время в старой литературе именуется не иначе, как «Великая распашка».
В те времена все пустые земли были собственностью короля, которые он
раздавал своей знати, а те, выделяя участок земли крестьянину, получали
взамен от крестьян подати и барщину. В Х в. центральная власть Каролингов
ослабла, и знать стала пользоваться правом короля по своему усмотрению.
До Х в. торфяники распахивались без всякого разрешения: никому и в голову
не приходило за такие гиблые места брать плату или платить, но традиции
соблюдались, и налоги за когг (корабль) и весло платились так же, как и
всеми жителями деревень, расположенных на песчаных почвах.
В конце Х в. граф Голландии, желая получить хоть что-то от торфяных болот
проявил инициативу, введя строго определенную процедуру, названную копэ
(cope). В соответствии с этим правилом граф продавал кусок нераспаханного
торфяника посреднику, локатору (locator), который распродавал участки
крестьянам. Возникла эта система первоначально в южной части Голландии
(но не Нидерландов! Это принципиально важно, так как в Южных Нидерландах
существовала типично феодальная система землепользования), где наибольшая
часть торфяников была распахана уже в XI в. Крестьянин покупал участок
шириной 112 м и длиной 13,5 или 27 км, т. е. 15 или 30 га. И этот участок
надо было оградить со всех сторон осушительной канавой (учитывая глубину
канав, указанную в 4.4, можно посчитать объем вынимавшегося грунта!).
На торфяниках, распаханных по системе копэ, в конце Х в. применялись еще
старые налоги, а в XI в. для копэ-участков появилась новая форма налогов.
Крестьянин имел землю в своей собственности и был свободен от феодальных
обязательств. За исключением цены крестьянин платил локатору ежегодно
мизерные тайнсы (tijns), которые были знаком признания графской власти, а
не настоящим налогом. С тех пор распашка торфа стояла отдельно от
феодальной системы ленов и обязательств. В XII и XIII вв. это привело к
новым социальным отношениям. Таким образом индивидуалистическая культура
и связанная с ней капиталистическая форма общественного устройства имеют
в своей основе частную собственность на землю, возникшую задолго до
появления машинного производства! [3, 372—377].
Возникает вопрос: почему именно граф Голландии, а не кто-то другой в
Европе ввел продажу земли еще в Х в.? Как известно, спрос рождает
предложение. Население Голландии состояло из этнических саксов, франков и
фризов (Западная Фрисландия до сих пор входит в состав Северной Голландии
на правах особого района). Если в соседней Фрисландии действительно
веками существовала купля-продажа земли, то в Голландии мог возникнуть
платежеспособный спрос на землю. Пойти на нарушение вековых феодальных
традиций и начать торговать пашней голландский граф не мог, а продать
бросовые земли ему не составляло труда. В Голландии спрос на землю при
обязательном условии ее купли-продажи мог возникнуть потому, что
голландцы были не только крестьянами и рыбаками, а прежде всего купцами.
Таким образом, косвенно подтверждается гипотеза о североморском
наследстве и взаимосвязи морской торговли с землевладениями, без которых
морская торговля голландцев не могла бы получить тот размах, какой ей был
присущ (см. ниже).
Плотины и польдеры
А тем временем природная среда в XII—XIII вв. продолжала меняться. Эрозия
морского берега стала угрожающей. В устьях Мааса, Ваала и Лека вода стала
идти вспять. Устье Старого Рейна засыпало песком, принесенным ветром. В
1134, 1163, 1170 и 1196 гг. во время штормов были жестокие наводнения,
причинившие огромный вред. К югу от Мааса были смыты в море все
торфяники, и на их месте образовались голые острова. Во многих местах на
ручьях возникли запруды и появилось множество малых озер.
Наводнения XII в. заставили крестьян защищать свою (собственную!) землю
от стихии. Началось повсеместное возведение дамб, ограждавших поля от
наводнений. В устьях рек возводились дамбы и шлюзы. Не всегда эти
сооружения выдерживали удары штормов: в 1220 и 1231 гг. у островов Фоорне
и Путтен дамбы были разрушены. Первоначально эта деятельность была
стихийной и ограниченной по объемам работ. Деревни организовывались в
общества по защите от водной стихии, а точнее, по регулированию вод, и
следили за уровнем грунтовых вод на торфяниках. Эти общества должны были
обнести весь свой район плотинами, в результате чего появились польдеры,
а также следить за функционированием осушительной системы. Так как эта
работа требовала колоссальных усилий и гигантских затрат труда, то в
течение XIII в. водорегулирующие общества преобразовались из региональных
координирующих организаций в общества по содержанию польдеров. Прекрасный
пример самоорганизации, формировавшей сознание людей и культуру народа!
Граф и его подручные не возглавляли этот процесс, а были лишь его
свидетелями. Историю творили собственники земли.
Местные органы, координировавшие работу по защите от водной стихии, были
названы ватерсхаппен (waterschappen) и состояли из фермеров,
землевладельцев и горожан, которые отвечали за сбор денег и планирование
работ по осушению (дренажу), строительству каналов и дамб. Эти
организации обладали значительной властью, и к XVI в. их насчитывалось
около двух тысяч.
В Нидерландах всегда существовали очень строгие законы по отношению к
тем, кто осмеливался нанести ущерб дамбам: им отрубали руку.
Строительство и содержание дамб всегда было ужасно трудоемкой работой,
требовавшей усилий многих поколений людей. В самых опасных местах
строилось три ряда дамб: первый ряд (ближайший к морю) назывался
«сторожем», второй — «соней» (т. е. заснувшим за спиной всегда несущего
вахту «сторожа»), а третий — «мечтателем».
Дамбы защищали страну не только со стороны моря, но и по берегам рек, так
как в случае наводнений реки вздувались, и вода захлестывала польдеры.
Дамбы оседали, и их постоянно наращивали. Например, в Дордрехте главная
дамба, построенная в XI в., теперь на 6 футов ниже, чем прежде, и
нарастить ее нельзя, потому что на ней построены дома и магазины. Во
время наводнений двери всех зданий плотно закрываются, и они вместе со
стенами домов выполняют роль дамб [2, 26—29].
Несмотря на выполненные в XII в. работы по защите от водной стихии,
торфяники продолжало смывать, и потребовались существенное укрепление
плотин и развитие их сети. Ценность торфяников для полеводства сильно
упала, и опять населению пришлось приспосабливаться к новым условиям, что
привело к радикальным экономическим и социальным последствиям [3, 377—
379].
Специализация производства
Проявились две тенденции. Часть населения, следуя качественным изменениям
почв, занялась скотоводством, в результате чего возник новый тип
хозяйства. Крестьянские хозяйства сконцентрировались на производстве
молочных продуктов и шерсти. Потребовались новые пастбища. Наиболее
предприимчивые крестьяне быстро богатели и расширяли свои владения в
соответствии с общеизвестными рыночными механизмами. В XIII в. появилась
категория богатых крестьян (hereboeren). С возникновением этой социальной
группы появились усадьбы на берегах широких вырытых каналов. Они были
особенно многочисленны в Южной Голландии и Утрехте, где каналы
сохранились до сих пор, хотя усадьбы и не уцелели. Владения крестьян были
собственностью свободных владельцев. В этой крохотной части Европы
феодализм отсутствовал изначально, а регулирование отношений было
финансовым. Крестьяне имели полную свободу для социальной и экономической
деятельности, минуя феодальную знать.
Другая тенденция проявилась в том, что владелец земли полностью бросал
сельское хозяйство и начинал заниматься другой, неаграрной деятельностью.
Таковой исходно была добыча торфа, например, в качестве топлива. Сначала
торф обезвоживали и брали с поверхности, но с начала XV в. добывали из-
под воды. Эта деятельность вела к истощению торфяников; на месте добычи
оставались озера. Затем появилась специализация в торговле, судоходстве,
рыбной ловле и ремеслах. В тех местах, где протоки или каналы из
торфяников впадали в реки, образуя сеть водных путей, ведших из торфяных
районов, возникали новые города.
Эти две тенденции — специализация в животноводстве и специализация в
неаграрной деятельности — привели в итоге в определенной части западных
Нидерландов к изменениям в экономике и социальной структуре. В 1514 г. по
поручению графа Нидерландов была проведена перепись населения, имущества
и профессий ради упорядочения налогообложения. Специализация в
животноводстве была характерна для Западной Фрисландии и Южной Голландии.
В устьях Рейна, Мааса люди занимались торговлей, судоходством и
рыболовством. Там существовала и добыча торфа, бывшая довольно прибыльным
делом.
Итак, натуральное хозяйство медленно, но верно вытеснялось рыночной
экономикой. В XVI в. произошла полная трансформация сельской местности
Голландии (только этой провинции), которая характеризовалась
— специализацией как в аграрном, так и неаграрном секторах экономики;
— коммерциализацией, ростом рыночных отношений.
Развитие рыночной экономики привело к инвестициям в сельское хозяйство.
Стали использоваться удобрения, интенсивные методы скотоводства и
садоводства [3, 379—381].
Рост городов
Процесс урбанизации Нижних стран в Средние века не может быть понят на
основе изучения возникновения и роста одних только городов. Не существует
центра без периферии. Урбанизация — это процесс дифференциации региона,
перераспределение внутри региона функций управления и производства с
целью дальнейшей специализации, разделения труда и на этой основе
повышения производительности труда.
Города на севере Нидерландов возникали не из-за привилегий феодала, на
чьей земле находился город, а в результате естественного роста деревень,
т. е. процесс их возникновения и статус отличались от всех городов
Европы. В Нижних странах не было кровопролитной борьбы городов с
феодалами [10, 42]. Города были самоуправляемыми единицами. Принцы,
лишенные феодальной собственности, сами стремились в города и не только
не мешали их росту, но всячески ему содействовали. Политика принцев
состояла в том, чтобы предоставить ограниченную автономию всем местечкам,
которые становились торговыми центрами, т. е. местными рынками, морскими
и речными портами.
Деревни богатели рыбной ловлей и торговлей с Англией и Фландрией и быстро
превращались в города. Товары доставлялись по рекам, особенно по Рейну,
из глубины Европы, использовались и товары местных ремесленников [10, 53—
55].
В Нижних странах урбанизация в Средние века имела три фазы. Первая из них
была вызвана специализацией производства в раннем Средневековье, которая
породила рыночные места. Как правило, на этих местах в 950—1200 гг.
возникали и росли города. Вторая фаза охватывает XIII в. и первую
половину XIV в. В этот период урбанизация ускорилась под воздействием
возраставшего разделения труда и активной роли территориального
управления. Третья фаза была относительно короткой — вторая половина XIV
в., — но чрезвычайно важной: развитие большинства городов остановилось,
но рост морских портовых городов стал колоссальным.
Первая фаза (950—1200). Важным фактором предыстории урбанизации было
отделение торговли и ремесел от сельскохозяйственного производства. В
Нижних странах этот процесс начался с VIII в. Торговцы и ремесленники
стали постепенно селиться около торговых мест, где ремесленники
первоначально делали далеко не все, а только весьма специфические товары,
например, предметы роскоши и инструменты из железа, предназначенные не
только для местных рынков, но и для торговли на больших расстояниях.
Однако в целом в обществе продолжало доминировать натуральное хозяйство,
когда каждый крестьянин сам производил для себя все: питание, одежду,
посуду, мебель, инструменты, транспорт и т. д.
В Х—XII вв. развитие сельского хозяйства (использование удобрений,
интенсификация зернопроизводства и появление колесного плуга) и повышение
производительности труда крестьян создали предпосылки для быстрой
дифференциации ремесел, а последнее в свою очередь способствовало
первому. Развитию торговых мест способствовали местные феодалы: знать,
епископы, монастыри. Ради поступлений от налогов они проявляли инициативу
и основывали поселения, надзирали за торговлей, охраняли покупателей и
торговцев. Для защиты от набегов бандитов строились укрепления, торговые
места обносились валами. В этот период на важнейших торговых путях —
реках Шельде, Маасе и Рейне — возникли такие города, как Антверпен,
Брюгге, Гент, Дордрехт, Лейден и Утрехт.
Вторая фаза (1200—1350). Этот период характеризуется резким ростом
городов. Феодалы, не получавшие от крестьян податей в силу частной
собственности крестьян на землю, давали всяческие привилегии городам,
чтобы от растущих городов получать все больше налогов. Но наиглавнейшим
стимулом роста городов была экономика. К торговле на большие расстояния
добавилась торговля товарами массового спроса. Например, к тому времени
строительного леса в Нижних странах не осталось, и его завозили с Рейна,
шерсть же завозили из Англии из-за ее лучшего качества по сравнению с
местной. В западной части Нидерландов стала развиваться торговля зерном,
привозившимся с Балтики. Повышение производительности труда, вызванное
разделением труда и совершенствованием производства, привело к
безработице. Безработные увеличивали население городов, становясь
грузчиками, матросами и т. д. Рыночные места на выходах водных путей из
торфяных районов стали превращаться в большие города: Дельфт, Роттердам,
Амстердам, Эдам и т. д. Окончание названий городов «дам» означало их
расположение у плотины. К тому времени для защиты от наводнений на реках
возвели плотины и в них были сделаны шлюзы для прохода судов. Шлюз был
естественным местом встречи товаров из-за моря и местных товаров, поэтому
там возникали рыночные места, рядом с которыми селились торговцы и
ремесленники, возникли и развивались города.
Развитие ремесел в городах можно проиллюстрировать на примере ткачества.
Ткани исстари делались в деревнях на вертикальных станках, в которых нити
основы ткани висели вертикально и натягивались грузом, а уток вплетался в
основу. В XIII в. появились горизонтальные ткацкие станки, идея
конструкции которых сохраняется и поныне — нити основы натянуты через
одну, уток продевается с помощью челнока.
В этот период исчезло в деревнях и сосредоточилось в городах гончарное
производство, что сопровождалось усовершенствованием печей для обжига,
процесса подготовки глины, гончарного круга, а главное — стандартизацией
продукции в силу ее массового производства. Все это резко снизило
издержки производства по сравнению с кустарным производством гончарных
изделий в деревнях. С 1350 г. гончарные изделия из красной глины стали
экспортироваться, в частности, в Англию. Возникли специализированные
производства ножей, ножниц, топоров и т. д.
Третья фаза (1350—1400) развития городов вызвана началом дифференциации
самих городов. Причиной такой дифференциации послужило разделение
судоходства на речное и морское: морские суда стали столь велики, что не
входили в русла рек, а речные были слишком опасны для мореходства и
невыгодны по сравнению с крупными кораблями.
До XII в. как для речного, так и для каботажного плавания использовались
одни и те же суда с широким плоским дном, сделанным из двух рядов досок,
стянутых шпангоутами. На это дно клали грузы. С XIII в. борта судов и
грузоподъемность стали выше. Над носовой и кормовой частями судна стали
делать плоские дополнительные палубы, рулевые весла располагались спереди
и сзади. Этот новый когг в XIII и XIV вв. был самым знаменитым типом
судна как на реках, так и морях.
Создание крупных морских судов привело к перевалке грузов с морских судов
на речные и наоборот. Морские суда ходили по Северному и Балтийскому
морям, вдоль берегов Франции и Испании до Португалии и в Средиземное
море. В местах перевалки грузов особенно быстро стали развиваться
портовые города, например, Амстердам, Роттердам. Но это привлекло к
оттоку капиталов и рабочей силы из внутренних городов Нижних стран,
которые вступили в полосу застоя.
Разделение труда вызвало появление новых форм социальной организации. С
XIV в. появились гильдии — цеховые объединения ремесленников и купцов в
городах, цель которых состояла в охране местных рынков от конкуренции
пришельцев из других городов. Гильдии контролировали качество товаров и
обучение ремеслам. Затем гильдии потребовали и добились
привилегированного положения в городских администрациях. В этих условиях
возник городской патрициат — группы влиятельных преуспевающих горожан,
которые заправляли делами в гильдиях и городских управах. Население
городов было пестрым по сравнению с деревнями. Статус купца зависел от
предмета и региона его торговли (купцы-мореходы имели более высокий
статус, чем купцы-речники). Социальная дифференциация существовала и у
ремесленников. Ткачи, металлисты и пивовары имели больший авторитет, чем
красильщики тканей, обувщики, гончары. Еще ниже котировались
грузоперевозчики, портовые грузчики, вдовы и старики.
Настоящая революция произошла в 1160—1170 гг. в результате начала
производства кирпича. Глины и горючего (торфа) в Нижних странах было
много, а камня не было. До XIV в. из кирпича строились монастыри, церкви
и т. п., но с XIV в. кирпич стал использоваться и для строительства жилых
домов [3, 383—391].
Глава 11. Нижние страны в XIV—XVI вв.
Возникновение Нидерландов
Начиная с XIV в. лидером североморской культуры становится Голландия,
принявшая эстафету от Фрисландии. Голландцы как народ сложились на основе
саксов, франков и фризов [7, 119], причем первый и последний этнические
элементы обеспечили преемственность культуры Североморья.
11.1. Голландия, Зеландия, Брабант
В Голландии, в отличие от Фрисландии, правил принц (ранее граф), но его
права были ограничены, и уже в XII—XIII вв. права принца и народа были
точно определены. В обществе, где подавляющее большинство населения
считало себя свободными людьми, феодальные претензии были лишены
оснований. В Зеландии и Утрехте феодальные традиции были прочнее. Против
феодалов в XII—XIII вв. неоднократно вспыхивали восстания, которые
заканчивались расширением прав народа; феодалы в этой части Европы,
оторванной от влияния сильных государств, быстро утрачивали свой
суверенитет.
В быстро развивавшихся районах, подобных Голландии, жизнь заставляла
искать активные формы общественного устройства в борьбе с водой за землю,
за создание дамб и за мелиорацию, которые были жизненно необходимы.
Общественная администрация в этих районах развивалась очень быстро.
Каждая деревня со временем стала ответственной за определенную часть
дамбы, и все ее жители были обязаны принимать участие в решении общих
задач. Это привело к тому, что управление этими работами оказалось в
руках жителей деревень. Их представители решали вопросы, связанные с
дамбами. Они издавали местные законы, выводили жителей из деревень на
работы, устанавливали налоги для покрытия издержек, наказывали нерадивых.
Графы никогда не вмешивались в их дела. Многовековая совместная борьба с
водой за землю сделала голландцев очень корпоративным народом, причем
корпорация организовывалась демократическим способом.
Если от болот или моря отвоевывался новый участок земли, то организация
дела несколько менялась. Содержали польдер (участок осушенной земли) его
владельцы, проводившие мелиоративные мероприятия. Администрация графа
выступала в роли смотрителя, а реальное руководство осуществляла
выбиравшаяся фермерами администрация. Эти органы самоуправления польдеров
сохранились до сих пор.
На приморских территориях превалировало старое обычное право. В 1300 г.
каждый сельский район Голландии и Зеландии имел собственные кодексы
частного права, основанные целиком на древних традициях, но более или
менее приспособленные к обстоятельствам того времени [10, 43—46].
Города Брабанта, где феодальные порядки были сильнее, чем в Голландии,
Зеландии или Фрисландии, положили начало новому явлению. В XIV в. они
стали давать ссуды своим герцогам, но при условии постоянного контроля за
финансовой администрацией, причем изначально не делалось никаких попыток
перехватить политическую власть, просто это было обычным средством,
обеспечивавшим возврат ссуд. Банкиры не ссужали деньги без гарантий.
Более того, герцог-должник брал обязательство не расточать свои владения,
которые служили основой для создания средств, предназначавшихся для
возврата долга. Таким образом банкиры ограничивали права герцога на
значительную часть или даже на все владение. Это имело важные
политические последствия.
Впервые в истории Нижних стран группы людей выражали желание образовывать
политические объединения для того, чтобы противостоять иностранному
контролю. К этому сводились многочисленные хартии, которые герцоги
Брабанта и другие принцы Нижних стран вынуждены были давать своим
подданным. Согласно этим хартиям, самая ранняя из которых датирована 1312
г., государство Брабант становилось такой общественной единицей,
политический характер которой отличался от статуса его принца, и
управлялось объединенной администрацией принца и его подданных. Конечно,
в разных провинциях Нидерландов существовали свои особенности, но было
заложено магистральное направление политического развития.
Все эти новые элементы политической жизни сочетались со старыми
традициями, которые обязывали правителей советоваться со своими
вассалами, а это приводило к новому институту, штатам, т. е. собранию
делегатов, которые представляли главные политические и экономические силы
страны. Церковь в Нижних странах не была ни тем, ни другим, поэтому
духовенство не принимало участия в ассамблеях штатов и не было нигде
представлено.
Уже в середине XIV в. штаты приобрели громадную силу. Представительные
органы возникли также во Франции и в Англии, но во Франции они были
вскоре уничтожены, а английский парламент более века завоевывал свои
права. В Нидерландах же рост влияния штатов шел быстро и
беспрепятственно. Изменения произошли лишь тогда, когда правившие
династии вымерли и им на смену пришли иностранные династии (формально
испанские, но фактически немецкие Габсбурги).
Постепенно ассамблеи штатов превратились из группы финансовых заимодавцев
и советников в представительские организации, которые заняли место рядом
с центральной властью, принцами. Соотношение их сил определяло
политическую структуру власти, например, в Брабанте во времена слабого
принца Венцеля практически вся власть принадлежала штатам. В развитии
либеральных социальных институтов Нижние страны были впереди южных и
восточных соседей благодаря сохранению прежних вольностей, но главным
образом благодаря активной деятельности, вызванной условиями обитания,
деятельности, быстро развивавшей сознание людей и культуру народа [10,
62—65].
11.2. Бургундский период
Во второй половине XIV в. политический статус Нижних стран претерпел
значительные изменения: иностранные династии заменили отечественные, и
Нижние страны оказались в составе Бургундии — буферного государства между
Францией и Германией. Главой Бургундии был герцог Филипп II.
Управление каждой провинцией Нидерландов было делом не одного принца, а
главным образом ассамблеи штата. Самым важным фактором процесса
объединения Нижних стран было отношение ассамблей штатов к вхождению
одной провинции за другой в состав Бургундии. Во всех случаях большинство
в ассамблеях штатов было за присоединение к Бургундии. Каждая провинция
хотела оставаться независимой, и нигде не было желания объединяться, но
при гарантированной внутренней автономии федерация отвечала желаниям
большинства жителей. Условиями вхождения каждой провинции Нижних стран в
состав Бургундии были сохранение полной административной независимости и
отсутствие любых обязательств участия в политических или военных
предприятиях герцога без согласия ассамблеи своего штата. Примеров, когда
одна или более провинций отказывали герцогу в снабжении войском или
деньгами — множество. В период правления бургундийцев и сменивших их
Габсбургов штаты никогда не колебались. Это стало одной из глубинных
причин восстания против испанского короля Филиппа II в XVI в.
Так, в каждой провинции Нижних стран не стало персонифицированных
правителей. Каждая провинция имела договор на управление лично с герцогом
Бургундии. Герцог назначал своего представителя из числа богатых местных
аристократов для председательствования на суде, в ассамблее штата, для
командования войсками и т. п.
Административная система Бургундийского федеративного государства была
копией французской, что не удивительно, если вспомнить, что герцоги
Бургундии всегда считали себя отпрысками французской королевской семьи.
Начиная с бургундийского периода истории Нижних стран, феодальные
концепции и институты стали внедряться в политическую организацию Нижних
стран, создавая напряжение, которое вылилось в конце XVI в. в
революционный взрыв. В XIV в. принцы правили в Нижних странах с помощью
личных советников, а когда возникала необходимость, советы дополнялись
известными людьми. Расширенный совет стал ассамблеей штата, т. е.
институтом, обладавшим своими собственными правами; а узкий круг
советников при принце превратился в институт без точно определенных
функций. Но и при этом такой совет оказался очень полезен для
провинциальной администрации. Дело в том, что бургундский герцог не мог
брать с собой расширенный совет провинции туда, куда направлялся он сам,
но не мог существовать без советников, нужных ему для решения задач,
находившихся в его компетенции. Решение было простым: все провинциальные
советы были удвоены, и один совет следовал за герцогом Бургундии, а
другой оставался в своей провинции и решал местные проблемы. Следствием
было подчинение местных советов совету при герцоге. Так возник Великий
совет, который возглавлялся премьер-министром герцогства. Вскоре герцог
Филипп убедился, что возить с собой целый караван повозок и карет
невозможно, и определил постоянное место пребывания Великого совета,
который стал обычным административным органом.
Возникновение этих советов не было значимым событием, однако важным был
принцип этих новаций: с тех пор и впредь администрация провинций стала
безличной. Это утвердило норму культуры, согласно которой провинции имели
свои собственные индивидуальности, которые нельзя было смешивать с
персоной их правителей. В силу необходимости управление перешло в руки
профессиональных администраторов, т. е. людей, знавших церковные законы и
римское право. Но римское право никогда не действовало в Нижних странах.
Никакие другие законы, кроме законов, основанных на национальных обычаях
и вытекавших из старогерманских правовых принципов, не принимались в
судах во внимание, хотя римское право широко изучалось. Только в XVIII в.
римское право официально было принято в судопроизводстве, но и то только
в тех случаях, когда обычное право не давало законы, которые могли быть
применены. Так что распространенное утверждение о том, что римское право
породило индивидуалистическую культуру, на поверку оказывается
неприменимым к североморской культуре.
Города конфликтовали с новыми центральными органами и стали направлять в
них оплачиваемых ими чиновников, знавших законы. Этим чиновникам
поручалось защищать обычаи и свободы, которые подвергались яростным
атакам со стороны правительственных органов. В 1477 г. провинция
Голландия начала обсуждать вопрос о назначении постоянного адвоката для
защиты ее интересов, но только в 1525 г. первый такой оплачиваемый
адвокат был назначен.
В Нижних странах существовал нескончаемый конфликт между юристами
бургундской администрации и представительными группами из народа. Юристы
заставляли подчиняться самовольных людей чужеземным законам, что
порождало напряжение, и в 1461 г. в епископате Льежа, точнее, в той его
части, где говорили по-голландски, вспыхнуло восстание. Восставшие
выслеживали и убивали всех юристов, обвиняя их в высасывании крови из
людей посредством иностранных законов.
Итак, в целом федерация была поддержана населением, хотя по источникам
права были сильные трения между населением и правительством. Желая
сэкономить время и деньги, герцог Филипп II вместо того, чтобы ездить по
провинциям, в 1463 г. в Брюгге созвал ассамблеи штатов на общее
заседание. Но Генеральных штатов, наподобие французских, не получилось,
потому что во Франции они собирались ради объединения «духовенства,
аристократии и городов», трех слоев общества, а в Нижних странах — для
объединения вертикальных структур, каковыми являлись отдельные провинции.
Генеральные штаты в Нижних странах остались формальностью, так как
властные полномочия имели только провинциальные ассамблеи. Обычно герцог
выдвигал требования общему собранию всех асамблей штатов, а переговоры
затем велись с ассамблеями штатов каждой провинции по отдельности.
Отсутствие единства ослабляло Бургундию, поэтому герцог Филипп II
действовал в Европе осторожно, но, конфликтуя с Францией и будучи
союзником Англии, одновременно присоединял западные феодальные владения
Германии. Его сын Карл Смелый был прямой противоположностью отцу. В 1477
г. он погиб в сраженье, а Бургундия была расчленена. Единственная дочь
Карла Смелого унаследовала Нижние страны, единство которых всячески
укреплялось ради независимости от Франции и Германии. Эти усилия совпали
с желанием правящих верхов Нижних стран держаться сообща. Ассамблеи, как
и прежде, хотели получить новые хартии, гарантировавшие им полную
региональную независимость, но в то же время они хотели иметь общую
хартию для унификации всех провинций и требовали, чтобы им было позволено
собирать Генеральные штаты в любое время без созыва их принцем, чтобы
назначения в Великий совет совершались под их контролем и определенное
количество мест в нем было отдано каждой провинции. Ассамблеи не
возражали более против центрального правительства, но искали способ, как
сделать его «своим» [10, 71—83].
Торговля
В раннее Средневековье Нижние страны были посредниками в торговле между
Англией, Скандинавией и Германией. Объемы торговли были ограниченными. По
мере роста важности торговли рейнские города установили прямые связи с
Англией, что послужило причиной упадка торговли Нижних стран в XIII в. и
вынудило нидерландских купцов искать новые решения.
На новом этапе стала зарождаться и развиваться торговля на Балтике. Она
имела для Нидерландов исключительно важное значение. Балтийская торговля
стала колыбелью голландской коммерции, а затем и банков.
С открытием балтийских рынков и развитием прядения и ткачества во
Фландрии положение радикально изменилось. Нидерланды опять оказались на
перекрестке главных европейских торговых путей. В дополнение к ним стала
развиваться морская торговля с Италией, Венецией и Южной Европой в целом.
Нидерланды, всегда воевавшие против воды за землю, повернулись лицом к
океану как источнику средств, позволявших им обустроить свою страну. В
этом был коренной перелом, произошедший в XIII в.
В конце XIV в. начался период нидерландских изобретений. Открытие в 1384
г. способа засола сельди, дававшего возможность долго хранить ее в
бочках, стало золотоносной жилой для прибрежных деревень Нидерландов.
Этот товар всегда был в цене. В 1416 г. была сплетена первая большая
рыболовная сеть, давшая начало новой статье экспорта и т. д. Все это
обеспечивало Нижние страны собственными товарами [10, 57—58].
Приблизительно в 1377 г. Ганза достигла вершины своего могущества.
Фризское прибрежное судоходство было подавлено еще в XIII в., а торговля
голландцев была под неусыпным присмотром лордов от торговли с берегов
Эльбы и Траве. Если голландские капитаны пускались в плавание по найму
ганзейцев, то им позволялось заходить в балтийские порты, а также
продавать малоценные товары вокруг Ютландии и в балтийских городах. Но
прибыльными товарами, например, фландрской одеждой или русскими мехами,
дозволялось вести торговлю только ганзейским купцам, которые следовали из
Гамбурга в Любек не вокруг Ютландии, а по Эльбе, Траве и затем по каналу
до Балтийского моря.
Как только голландцы познакомились с балтийскими торговыми путями, они
стали покупать товары польских и русских производителей без посредников
из Ганзы. Ганза с 1417 г. запретила голландцам торговать на территории
Германии, но голландцы в начале XV в. торговали сельдью и солью от
Бискайского залива до Новгорода. Запрет на торговлю в Германии
способствовал отдалению нидерландцев от немцев и формированию отдельного
государства.
В 1426 г. после того, как голландцы появились в Дании, которую Ганза
считала своей вотчиной, она запретила голландским судам проходить через
пролив Зунд в Балтийском море. Началась война, длившаяся с перерывами
четыре столетия. Вначале она обрела форму пиратских набегов. Война 1430—
1441 гг. подорвала ганзейскую систему, но и голландцам приходилось
трудно. Ганза ввела запрет на торговлю всех членов лиги с Голландией, что
привело к голоду в этой стране.
Особенность этой войны была в том, что капитаны и моряки Голландии вели
войну частным порядком. Герцог Филипп Бургундский не захотел втягиваться
в конфликт, который мешал его политике. Мореходы и горожане
проигнорировали просьбы и угрозы своего сюзерена точно так же, как
несколькими годами раньше они пропустили мимо ушей декларацию своего
правителя о войне с Англией и продолжали торговать с врагами своего
герцога, пренебрегая его сердитыми протестами — это ли не убедительная
демонстрация силы духа, инициативы, умения брать ответственность на себя,
самоорганизации.
Голландцы выстояли. По мирному договору их корабли получили право плавать
по Балтике, и через некоторое время они начали быстро расширять торговлю,
которая полстолетия спустя сделала их равными, а затем и более богатыми,
чем ганзейцы. В 1476 г. порт Данциг посетили 168 судов из Любека и 156 из
Голландии, а 20 лет спустя количество голландских судов во много раз
превышало количество ганзейских. Во второй половине XV в. Нижние страны
стали морской и торговой державой [10, 88—90].
Из всех торговых операций внутри Нидерландов самой примечательной была
торговля землей. В начале XVI в. в Голландии продажа земли была столь
обычным явлением, что существовал прейскурант продажной стоимости земли в
строгом соответствии с ее качеством и объемом затрат, необходимым для ее
использования. Купить землю мог любой человек, поэтому влияние
титулованных феодальных особ в Северных Нидерландах было много ниже, чем
во Фландрии. Но голландское бюргерство по сравнению с фландрийским было
беднее и не занималось торговлей, промышленностью или ремеслами. Бюргеры
Голландии в основном были ростовщиками, дававшими ссуды под земельную
собственность [16, 124—128].
11.3. Реформация церкви и ее предтечи
Уже в XIV в. на побережье Нижних стран сложились капиталистические
принципы хозяйствования. Но североморская культура населения постоянно
сталкивалась с навязывавшимся извне феодальным влиянием. Как бесцеремонно
поступали нидерландцы со светскими феодалами, уже было проиллюстрировано
выше. Церковь так же, как феодал, влачила жалкое существование. Но у
церкви оставались средства духовного влияния: от имени Бога католическая
церковь добивалась от населения подчинения всем феодальным порядкам,
шедшим вразрез с нормами североморской культуры. Конфликт был неизбежен.
Задолго до Реформации в Европе зарождались и разрастались ереси.
Например, вальденсы (лионские бедняки) были приверженцами ереси,
возникшей в последней четверти XII в. в Южной Франции и
распространившейся в Северной Италии, позже в Германии и Чехии. Название
произошло от имени лионского купца Пьера Вальда, который, раздав свое
имущество, в 1176 г. создал общину «совершенных», дававших обет не
владеть золотом и серебром и т. д. Движение вальденсов особенно
распространилось в горных районах Юго-Западной Швейцарии и Савойи.
Вальденсы проповедовали чтение Евангелия на родном языке и отвергали
монопольное право священников на совершение церковных таинств. В 1184 г.
папа Люций III отлучил вальденсов от церкви, но позже папа Иннокентий III
позволил вальденсам создать свою особую церковную организацию с выборным
духовенством (так называемые католические бедняки). Секта вальденсов
сохранилась до ХХ в. в Швейцарии, Савойе, Пьемонте.
На примере вальденсов видны коренные отличия протестантизма от ересей:
протестантизм не только не проповедовал бедность и не расточал богатства,
но и приумножал его; он был враждебен феодальным порядкам, а вальденсы
принимали их как должное, т. е. в своих основах ереси и протестантизм
коренным образом различались. Единственно, чем они внешне были схожи, так
это отдельными аспектами организации церковной жизни и общим протестом
против безнравственности духовенства.
Аморальность католического духовенства и монашества была лишь поводом для
Реформации церкви, запалом той бомбы, взрывчаткой в которой был конфликт
двух культур — североморской, с одной стороны, и феодальной — с другой.
Сама Реформация была восстанием народов североморской культуры против
чуждых феодальных порядков.
Североморская культура к XIV—XV вв. распространилась с территории Нижних
стран не только по побережью Северного моря, но и по долине Рейна.
Динамизм этой культуры был захватывающим для народов, вовлеченных в
торговые и прочие контакты с Нижними странами. Через рейнскую область
культура индивидуализма распространилась (или сомкнулась с подобными
культурами) в Швейцарии и Чехии. Культура народов предопределила
распространение протестантизма на всей этой территории.
В XIV—XV вв. конфликт двух культур приобретал разные формы, но
мировоззренческий его аспект мог быть выражен только религиозным
движением, так как Средневековье не знало других форм идейной борьбы.
Одно из таких движений возникло во Фрисландии, в долине реки Эйссел, в г.
Девентер и распространилось по всем Нижним странам и многим областями
Германии. Оно начиналось с братства совместной жизни, основанного
Герардом Грооте.
Герард Грооте и братства совместной жизни
Герард Грооте родился в Девентере в 1340 г. в семье видного городского
советника. Его обучение в школе началось в родном городе, а затем
продолжилось в Аахене и Кельне. Позже он три года учился философии,
медицине, церковному праву и логике в университете Парижа. В 1358 г.,
получив степень магистра искусств и пробыв еще некоторое время в Париже,
он отправился совершенствовать свои знания в Прагу. Вернувшись домой,
Грооте был удостоен чести представлять город при папском дворе в
Авиньоне, где он успешно провел переговоры с папой Урбаном V по вопросам
пошлин и налогов.
Таким образом, Грооте начинал свою жизнь вполне преуспевающим человеком.
Но он видел лицемерие монашества и духовенства, их аморальный образ
жизни, постоянно сталкивался с людьми, осуждавшими церковное ханжество и
корысть. За пять лет наблюдения, дискуссий и раздумий Грооте превратился
в аскета. Перелом произошел во время пребывания в монастыре
Монникхаузена. В этот период на Грооте оказал большое влияние Джон
Рюйсбрук, настоятель августинианского монастыря Грунендаля, которого
Грооте впервые посетил в 1375 г., а в 1379 г. монахи Монникхаузена уже
были поражены силой убеждений и страстной аргументацией Грооте.
В самом конце 1379 г. он получил чин дьякона от епископа Утрехта и начал
читать проповеди в Девентере, Зволле, Кампене, Амерсфорте, Амстердаме,
Харлеме, Лейдене, Утрехте, Дельфте, Генте и во множестве малых селений.
Грооте обладал поразительной силой убеждений. Люди приходили на его
проповеди за многие километры, бросив работу и даже пренебрегая пищей,
дабы успеть вовремя. Желавших его услышать не вмещали самые большие
церкви. Грооте обличал аморальность, торговлю церковными должностями,
физическую и интеллектуальную леность монахов, их лицемерие, алчность. Он
называл монахов волками в овечьей шкуре, призывая прихожан следовать
Христу, а не церковникам. Повсеместно там, где Грооте обращался к народу,
возникали группы людей, объединявшихся по общности взглядов, им
проповедывавшихся.
Грооте оставался странствующим проповедником до 1383 г. Он снискал
громадный авторитет у прихожан, но нажил много врагов в среде
духовенства, которых душила зависть и ненависть к человеку, так яростно
их бичевавшему. Они обратились с жалобой к епископу Утрехта и потребовали
запрета проповедей Грооте на том основании, что он был лишь диакон, а не
священник. Епископ встал на сторону массы духовенства, и Грооте вынужден
был прекратить свои проповеди. Но это было пирровой победой его врагов. В
1383 г. Грооте, вынужденный переосмыслить свое положение, сформулировал
новую идею. Совершенно недостаточно, сказал он, чтобы духовенство было
образованным. Народ должен тоже уметь читать и сам решать, в чем суть
Священного Писания. (Представьте себя в XIV в. вам предлагается научиться
читать, писать и самому, без священника, истолковывать Священное Писание.
И это свершилось в массе народа! Герард Грооте инициировал еще один вид
деятельности людей, а значит, оказал громадное влияние на развитие
сознания людей, а за ним и культуры.) Религия должна быть личным делом
всех мужчин и женщин, утверждал Грооте. Вылечит ли посещение церкви
духовную болезнь человека, спрашивал Грооте и отвечал: «Конечно, нет».
Прихожанин должен делать больше, чем слушать проповедника, он должен
читать и думать сам. Тем самым Грооте положил начало изоляции верующих от
церковной бюрократии. Это было началом процесса, ставшего самым важным из
всех предшествовавших Реформации.
Грооте не ограничился призывом. Он стал переводить по частям Библию на
родной язык, сопровождая перевод пояснениями. В частности, Грооте
утверждал, что высший закон — это Закон Божий, а поэтому нельзя
повиноваться ни одному человеку, даже Папе Римскому, если слово
человеческое противно Закону Божию.
Принципиально важными в учении Грооте были так же наставления,
побуждавшие постоянно трудиться, бороться с меланхолией, унынием,
удрученностью. Деятельность Грооте считал залогом успеха и презирал
праздность. Иными словами, Грооте проповедывал ценности североморской
культуры.
Следует подчеркнуть, что Грооте не порывал с церковью. Он даже старался
урезонить еретиков, что спасло ему жизнь.
Грооте никогда не был учителем, но страстно был предан идее просвещения
народа. Он считал, что залогом успешной реформации церкви является
образование молодежи. Будучи основателем движения Христианского
возрождения (Devotio Moderna), Грооте стал духовным отцом всех тех, кто
прошел школу воспитания братств совместной жизни, в том числе Томаса
Кемписа, Гансфорта, Эразма Роттердамского, Хегиуса, Агриколы, Лютера,
Цвингли, Бюсера, Кальвина и Лойлы.
Последователями Грооте были многочисленные миряне, жившие обычной мирской
жизнью в своих домах. Но часть последователей объединялась в братства и
сестринства совместной жизни. Они сохраняли и распространяли идейное
наследие Грооте. Наконец, были и такие, кто образовывал монастырские
общины.
Братства и сестринства имели свои уставы, первый из которых был написан
самим Грооте, но эти сообщества не были монастырями, их челны не давали
обета, могли покинуть братство (но после этого не могли в него вновь
вступить). Члены братств и сестринств были прихожанами местных церквей,
как и все миряне. В каждом братстве был выборный голова, который следил
за порядком. В сестринствах матрона наказывала провинившихся лишением их
доли в общем имуществе и даже исключением из сестринства. Однако передача
имущества братству или сестринству новым членом не предусматривалась, и
каждый мог сохранять за собой свое добро. Общая собственность
зарабатывалась совместным трудом. Изначально все заработанное раздавалось
членам братства, однако после смерти Грооте в августе 1384 г. (но до
образования первого монастыря) равнодушие к заработку стало столь
очевидным, что поневоле пришлось формировать общий фонд.
Братства и особенно сестринства совместной жизни повсеместно подвергались
травле со стороны духовенства. Их членов на улице называли лоллардами и
призывали к сожжению на костре. Перед смертью Грооте посоветовал своим
последователям основать монастыри ради защиты своего образа жизни и
оказания поддержки тем, кто останется в миру, причем он высказал
предпочтение Августинианскому ордену, который имел не столь жесткие
правила, как другие ордена [17, 9—59].
Члены любого братства не давали обета подчиняться ректору, никто не мог
грозить им наказанием. Члены братств (но не сестринств) подчинялись
только Христу. Это создавало атмосферу равенства. Не выборный голова, а
все братство корректировало поведение каждого своего члена, если в том
возникала необходимость. Ректор братства занимался хозяйственными
вопросами. Из сложившихся правил, по которым жили братства, в 1413 г.
была создана конституция.
Заповеди Христа признавались монахами в XV в. одна за другой
невыполнимыми. Но что было особенно вредным, так это преследование
духовенством тех, кто находил в себе силы вернуться к истокам
апостольской церкви. Братства совместной жизни назывались еретическими
[17, 76—79]. Нужно было искать способы защиты.
От двух главных домов братств в Девентере и Зволле возникло множество
других, например, в Дуйсбурге, Гронингене, Гауде, Делфте, Утрехте,
Неймегене и др. Много братств возникло в Германии по течению Рейна,
например, в Кельне, Везеле, Висбадене, Бюцвахе, Марбурге, Эммерихе и др.,
а также в Нижней Саксонии: в Херфорде, Остерберге, около Оснабрюка и в
самом Оснабрюке. Наконец, братства были основаны в Генте, Антверпене,
Бюсселе, Льеже, Граммонте и др. Таким образом, движение Христианского
возрождения получило распространение главным образом в Нижних странах и
прилегающих районах Германии и Франции, т. е. там и влияние
индивидуалистической культуры было наиболее сильным, где население веками
занималось торговлей.
Хотя члены братств давали обет, включавший в себя бедность, их стиль
жизни не был аскетичным, просто они жили в труде и без излишеств. После
1400 г. их одежда и питание улучшились, они стали заниматься упражнениями
на свежем воздухе.
Никто из членов братств не был так знаменит, как англичанин Дж. Уиклиф
или чех Ян Гус, но они образовывали обширную организацию Христианского
возрождения, на протяжении полутора веков через сеть своих школ
просвещали народ и влияли на массовое сознание, готовя переворот,
названный Реформацией. Братства утверждали примером свой стиль жизни,
свое сознание, мораль, которые соответствовали культуре народа Нижних
стран и прилегающих районов Германии и Франции. Братства не только
следовали культуре народа, но и старались ее очистить от привнесенных
феодальной церковью порядков [17, 110—121].
Школы
Джон Селе был уроженцем Зволле. Он получил степень магистра, по-видимому,
в Праге и стал ректором школы в Зволле вскоре после 1374 г. Селе был
сподвижником Грооте, и сам Грооте его очень высоко ценил. Селе
реформировал школу в Зволле столь удачно, что в ней одновременно учились
до 1200 мальчиков, были ученики и из очень отдаленных мест: Кельна,
Утрехта, Брабанта, Фландрии, Вестфалии, Голландии, Саксонии, Фризии,
Гельдерланда и т. д. Его школа стала прототипом для многих последователей
вплоть до начала ХХ в. Селе исключил из обучения всю схоластику и
формализм. Тысячи его учеников стали приверженцами принципов движения
Христианского возрождения. Селе помогал бедным ученикам. Он много
зарабатывал с помощью своей школы и на эти деньги построил прекрасную
библиотеку, оснастив ее книгами и организовав туда свободный доступ [17,
91—97]. Джон Селе был ректором школы в Зволле с 1375 по 1417 г. После
смерти Селе школы его типа были основаны многими братствами, но главными
были школы в Зволле, Девентере и Мюнстере.
Один из выпускников школы в Зволле Александр Хегиус стал самым знаменитым
учителем в Северной Европе. Он родился в 1433 г. в Вестфалии. Хегиус был
учителем в разных школах, созданных братствами, а в 1483—1489 гг. стал
ректором школы в Девентере. Когда он учительствовал в Эммерихе, то
познакомился с Агриколой и выучился греческому языку. Настойчиво
пропагандируя классическую литературу, философию, он поощрял изучение
своими учениками латыни и греческого, не говоря уж о родном языке. Его
школа в Девентере разрослась до 2200 учеников, впрочем, в Эммерихе у него
было 1500 учеников. К нему ехали из Кельна, Страсбурга, Льежа, Магдебурга
и других центров, где образование по тем временам было вполне
удовлетворительным. Память о Хегиусе до сих пор сохранилась в городах и
весях долины реки Эйссел.
Система образования, взявшая начало от идей Грооте и Селе, до 1455 г.
развивалась без влияния итальянского Ренессанса, и только после 1455 г. в
образование были привнесены лучшие идеи классики. Идеи итальянского
Ренессанса были с энтузиазмом восприняты в Девентере и Зволле, а оттуда
они, трансформированные христианским Ренессансом, разошлись не только по
Нижним странам, но и по Германии. В частности, в Девентере до 1500 г.
было опубликовано более 450 работ классиков.
Одним из наиболее известных гуманистов долины Эйссел был Ортвин Гратиус,
высокообразованный человек, прекрасный поэт, знаток латыни, великолепный
учитель, он подвергался безудержной травле современных ему мракобесов. Но
он, как и другие сторонники Христианского возрождения, обладал
незаурядным мужеством, твердостью характера, терпением, трудолюбием, т.
е. всем тем, что свойственно культуре народа Нижних стран, позволявшей
добиваться успеха, казалось бы, в невыносимых условиях [17, 122—129].
Монастыри
Особенно старались напакостить братствам монахи-доминиканцы. Их атаки
были очень опасны. Пришлось последовать совету Грооте и ради защиты
Христианского возрождения построить в 1386 г. монастырь в Виндесхайме. В
1387 г. шесть братьев принесли обет целомудрия, бедности и повиновения.
Но повиновения Христу, а не епископу Утрехта, на чьей территории были
воздвигнуты здания монастыря, и никому другому. Никакого подчинения
каким-либо правилам, кроме тех, которые они приняли для себя сами [17,
84]. Столь необычный для монахов обет был следствием приверженности
личной свободе, которая была нормой культуры фризов и саксов. Монастырь
стал тем центром кристаллизации, из которого выросла конгрегация
Виндесхайма, ставшая центром монастырской реформы, распространения книг и
т. д. Несколько лет братство Девентера и конгрегация Виндесхайма
действовали так, как если бы они были члены одного братства.
Конгрегация Виндесхайма возникла в 1394 (или 1395 г.) и пользовалась
привилегиями Папы Римского и епископа Утрехта. Совместно с братством
Девентера конгрегация ежегодно основывала религиозные общины и монастыри
в разных городах Нижних стран и Германии. К середине XV в. конгрегации
принадлежали десятки монастырей, не говоря о множестве религиозных общин.
Стремительное развитие конгрегации, которая не имела больших денег и не
пользовалась бóльшим покровительством церковной верхушки, чем другие
монастыри, объяснялось тем, что конгрегация несла идею личной веры,
личной связи с Господом, она предлагала то, что было созвучно культуре
народа и было продуктом многовекового духовного развития народа, в
частности, утверждалось, что животворящая вера состоит в «хорошей
работе», проповедовались умеренность в расходах, важность просвещения.
Эта вера сплачивала людей в совместном труде, заставляла забыть лень и
зависть; монастыри и общины начинали богатеть. Влияние конгрегации в
обществе было столь велико, что после отказа принять в нее богатейшую
группу монастырей Ньюверка из-за праздности монахов, порожденной их
архаичным уставом, цитадель лености согласилась изменить свой устав на
устав конгрегации Виндесхайма. Монастыри конгрегации Виндесхайма и
женский монастырь Дипенфен помогли в XV в. реформировать сотни монастырей
в Нижних странах, Германии и Франции. В 1395 г. папа Бонифаций одобрил
вновь разработанную конституцию конгрегации Виндесхайма, которая
основывалась на идеях и традициях братств совместной жизни.
К началу XVI в. конгрегация уже прошла период своей активности и
устоялась в приобретенных ею формах. Хотя позитивные процессы развития
пробивали себе дорогу, например, к началу XVI в. конгрегация начала
экспорт книг, тем не менее не изменила ни одной из традиций церкви:
сохранились индульгенции, поклонение святым и т. д. Но конгрегация
произвела огромный сдвиг в утверждении традиционной народной
североморской культуры, в ее очищении от феодального влияния, которое
осуществлялось до XV в., в том числе и церковью, и подготовила реформацию
Лютера, Кальвина, Цвингли и Лойолы [17, 136—156].
Вессель Гансфорт
Сильное влияние на развитие и распространение идей христианского
ренессанса оказал Вессель Гансфорт. Лютер после того, как прочитал книги
Гансфорта, писал о нем в 1522 г. так: «...человек выдающихся способностей
и редкой силы духа; совершенно очевидно, что он истинный ученик Бога...
Если бы я читал его произведения раньше, мои враги могли подумать, что
Лютер все почерпнул у Весселя: так его дух соответствует моему. Но теперь
мои удовлетворение и мужество возросли, и у меня нет ни малейшего
сомнения в том, что я учил истине, потому что он, живя в столь отличное
от моего время, под другим небом, на другой земле и при столь отличных
обстоятельствах так созвучен мне во всех отношениях и не только по
смыслу, но даже по употреблению почти тех же слов».
Позже Лютер назвал Гансфорта «самым христианским автором». Но если
Гансфорт столь великий мыслитель, то почему же он остался почти
неизвестным?
Вессель Гансфорт родился в 1419 (или 1420 г.) в бедной семье и с детства
зарабатывал себе на жизнь. Но добрая женщина, чье имя — Ода Яргес —
заслуживает быть известным, помогла мальчику получить образование.
Гансфорт учился сначала в Гронингене, а с 1432 г. в Зволле, где школу
возглавлял Джон Селе, сделавший к тому времени свою школу столь
известной, что по его модели создали свои гимназии Джон Штурм в
Страсбурге и Джон Кальвин в Женеве.
В 1449 г. Гансфорт стал студентом университета в Кельне. Уже в 1450 г. он
стал бакалавром, а в 1452 г. — магистром. В 1455 г. после пребывания в
Париже он стал профессором университета в Кельне, через год переехал в
Гейдельберг, а еще год спустя вернулся в братство Зволле. Но в том же
1458 г. вновь приехал в Париж и оставался там до 1469 г. Перемена мест,
равно как и его переписка со многими университетами, была связана не с
поиском удобного места, а с накоплением знаний, и остановка Гансфорта в
Париже на 11 лет связана только с тем, что парижский университет того
времени был лучшим в Европе.
В 1469 г. он совершил паломничество в Рим. Там он познакомился с
несколькими членами папского суда и с двумя из них имел публичный диспут
об индульгенциях. Один из его оппонентов уже дискутировал с Гансфортом в
Париже и советовал ему держать в Риме язык за зубами.
Большое значение имела дружба Гансфорта с Франческо делла Ровере, который
вскоре стал папой Сиксом IV. К тому времени (1470) Гансфорт был лично
знаком со многими церковными лидерами по всей Европе. В 1470 г. Гансфорт
вернулся в Париж, а в 1473 г. получил письмо от епископа Утрехта, в
котором епископ предупреждал Гансфорта о грозившей ему опасности и
предлагал свои владения в качестве убежища. Для развращенного,
коррумпированного духовенства Гансфорт был безусловно опасен.
Но Гансфорт поехал в Рим к своему другу папе Сиксу IV и на предложение
Папы просить у него все, что угодно, Гансфорт попросил Библию на
греческом и иврите из библиотеки Ватикана. «Глупец, — отвечал Папа, —
почему ты не просишь у меня епископство и что-либо подобное?». «Потому
что оно мне не нужно», — ответил Гансфорт. Гансфорт не доверял переводам
и хотел знать первоисточники. Он посетил Флоренцию, Венецию, Базель, где
изучал греческий и иврит, а затем по Рейну прибыл в долину Эйссела.
Заслуга Гансфорта состоит в том, что он, обладая знаниями, которые вряд
ли имел кто-либо из его современников, своим авторитетом способствовал
утверждению ценностей североморской культуры, росту самосознания народа.
Противореча римской церкви, Гансфорт в то же время избегал лобовых
столкновений и разрыва с ней, избрав эволюционный путь развития. Он
никогда не обращался к народу, пробуждая в нем сознание необходимости
реформации церкви. Он никогда никому не давал читать книг. Он делился
своими мыслями только с близкими людьми и учеными. Это позволяло ему не
давать реакционному духовенству поводов для обвинений, но через близких к
нему посредников распространять свои идеи.
Лютеру в 1521 г. работы Гансфорта показал Роде, ректор школы Братства в
Утрехте. Лютер со своим предисловием опубликовал известные ему труды
Гансфорта в 1522 г. Совпадение взглядов Лютера и Гансфорта закономерно.
Лютер говорил о том, что в Магдебурге, где он жил в 1497 г., он ходил в
школу братства совместной жизни. В 1515 или 1516 г., т. е. за 1—2 года до
того момента, когда были обнародованы знаменитые 95 тезисов, Лютер сделал
весьма красноречивое признание: «Нигде я не нашел такого ясного
объяснения первородного греха как в труде Герарда Грооте "Благословен
есть человек"». Лютер читал книгу Зерволта «Духовное вознесение» до 1516
г., а также читал в Эрфурте учебники Габриэля Била, который был знаком с
Гансфортом, а позже стал ректором школы братства в Бюцбахе около Майнца.
Движение Христианского возрождения утверждало нормы североморской
культуры исключительно силой личного примера, посредством просвещения и
образования народа в создававшихся братством школах. Дж. Уиклиф или Ян
Гус не сказали ничего более революционного, чем Гансфорт, но открыто
порвали с римской церковью. Это сделало их известными, но ограничило
влияние на культуру народа: изменения культуры народа требуют
деятельности народа, длительного времени и постоянных усилий, поэтому
такая задача по плечу не одиночкам, а организациям, движениям, каковым
было и Христианское возрождение [17, 191—225].
Движение Христианского возрождения
Итак, движение Христианского возрождения в разные периоды своей истории
(1380—1520) состояло из трех главных ветвей: братств, школ и монастырей.
Большой вклад этого движения в подготовку Реформации церкви получил
международное признание, но одновременно отдельные ветви движения
подвергались острой критике. Например, великий гуманист и мыслитель Эразм
Роттердамский называл братства совместной жизни душой невежества,
несмотря на их нескончаемую работу во имя просвещения народа.
Движение Христианского возрождения было массовым и включало не только
членов братств, монахов конгрегации Виндесхайма, учителей и учащихся
школ, но множество мирян, которые усвоили главное требование движения:
научиться читать, писать и самостоятельно, без помощи священника
проникнуть в Святое Писание. Величие Герарда Грооте состоит в том, что он
не просто выдвинул эту идею, но и создал организацию, вовлекшую массы
народа в мыслительную деятельность, всячески поощрял просвещение народа,
вызвав к жизни школы братств и указал способ выживания движения во
враждебной обстановке, подсказав на смертном одре идею создания
монастырей, несмотря на то, что всю жизнь всех отговаривал от намерения
постричься в монахи.
Живя во Фрисландии и будучи носителем ее культуры, Грооте в своем
осмыслении окружавшей его жизни, судя по результатам его деятельности,
руководствовался представлениями об эволюционном развитии общества. Он
предвосхитил идею организации массового движения ради развития культуры
народа, которой руководствовались такие великие деятели, как Махатма
Ганди и Мартин Лютер Кинг. Движение Христианского возрождения —
прекрасный пример самоорганизации масс в условиях преследований и травли.
У последователей движения Христианского возрождения утвердился особый
стиль жизни: когда они видели ошибки других людей, они делали вид, что их
не замечают. На атаки монахов они не отвечали. Заработанные деньги
тратили на книги, а не на роскошь или украшательство своего дома.
Наконец, деньги тратились на благотворительность. Без малого полтора века
деятельности членов движения дали свои результаты, подготовив Реформацию.
Движение Христианского возрождения стало массовым потому, что оно
проповедывало идеалы, корнями уходившие в североморскую культуру,
защищало то, что людям было дорого и близко, от навязывавшихся извне норм
феодальной культуры. На одном осуждении распутства духовенства сплотить
массы для активной деятельности на многие поколения в условиях
преследований и угроз было бы невозможно. Движение не просто подготовило
Реформацию церкви, оно идейно защитило народную североморскую культуру,
основы которой стали содержанием протестантизма, принявшего христианскую
оболочку. Протестантизм как религия и идейное течение утвердился там, где
этому религиозному учению соответствовала культура народа, сложившаяся за
предыдущие столетия. Недаром Нижние страны как ядро североморской
культуры были последовательными и ревностными поборниками протестантизма.
Движение Христианского возрождения и произошедшие от него институты
распространились на восток и юго-восток от городов на Эйсселе. Они дошли
по Рейну до Эльзаса, по нижней Германии до Ростока и даже до Пруссии,
проникли из Фрисландии в Голландию и Северный Брабант, но в южных Нижних
странах затронули только самые известные центры, например, Антверпен.
Фактически в XV в. было подготовлено то, что произошло в начале XVI в.:
образование нижнегерманского культурного единства, не зависимого от
западных Нижних стран и от Верхней Германии (к югу от середины Эльбы).
Североморская культура утверждалась вдоль берега Северного моря, на
равнинах Германии, в гористых областях юга [10, 27].
Движение Христианского возрождения мало известно русским читателям,
поэтому здесь ему было уделено достаточно внимания. О Реформации же
церкви написано и переведено на русский язык множество книг. Русским
читателям, к счастью, хорошо известна деятельность и творчество
почитаемого в России Эразма Роттердамского, проведшего 12 лет в братствах
совместной жизни в Девентере и Зволле и бывшего воспитанником движения
Христианского возрождения [17, 227]. В Нидерландах Реформация церкви
стала последним этапом борьбы североморской культуры против чуждой и
навязывавшейся извне культуры феодальной.
11.4. Смена династии
Герцогиня Мария вышла замуж за Максимилиана Австрийского, сына императора
Святой Римской империи, что привело к смене династии, претендовавшей на
власть в Нижних странах. Спустя 5 лет после брака Мария Бургундская в
возрасте 24 лет умерла. Непрерывными бунтами население Нижних стран
создало невыносимую обстановку чужестранному правителю. Максимилиан, хотя
и стал регентом своего четырехлетнего сына, который рассматривался как
«естественный» наследник, был грубо выставлен из страны. Генеральные
штаты после некоторых колебаний признали его регентом, но при условии,
изложенном ими абсолютно ясно, а именно: только для воспитания их
(Генеральных штатов) политических взглядов. Генеральные штаты заключили
мир с Францией и ради вящей уверенности в необратимости событий передали
маленькую дочь Максимилиана в руки его смертельного врага, короля Луиса;
они же решили, что герцог Бургундский не стоит того, чтобы за него
драться. Генеральные штаты предупредили Максимилиана, что они не будут
воевать ради политических маневров регента и платить налоги Габсбургской
династии. Они обвинили Максимилиана в ограблении страны и вывозе их
богатства в Германию. Спустя много лет Максимилиан, получив корону в
Германии, вернулся в Нижние страны; придворные поэты воспели его как
наследника Цезаря, но он был предан суду гильдиями Брюгге. У него на
глазах были казнены его друзья, и он сам, император, был поставлен на
колени перед алтарем на рыночной площади в Брюгге и поклялся, что никогда
не будет мстить за перенесенные оскорбления. После освобождения он
нарушил клятву, и по всей Фландрии, Брабанту, Голландии и Утрехту
вспыхнул бунт, который возглавил принц Филипп из Клеве. Он призвал всех
жителей Нижних стран объединиться против Габсбургов, которые планировали
включить Нижние страны в Австрийскую империю. «Нидерланды, — провозгласил
принц Филипп, — принадлежали только Богу и солнцу, и никаким королям и
императорам». Это было еще одним толчком к отделению Нижних стран как от
Франции, так и от Германии.
У читателей может возникнуть естественный вопрос: неужели сильные армии
Франции, Австрии и других стран Европы не могли подавить малочисленный,
раздираемый внутренними противоречиями народ? Но каждый раз, когда Нижним
странам грозила опасность, народ объединялся, и нидерландцы сами
разрушали созданные многовековым трудом плотины. Так было и в XVI в. в
период борьбы с испанцами, и в XVII в., когда стране угрожало французское
нашествие. Бросить своих солдат, закованных в латы, в такую западню мог
только безумец [18, 14].
В 1494 г. регентство Максимилиана кончилось, и его сын Филипп стал
герцогом Нижних стран. Он был целиком под влиянием нидерландского
окружения. Им, 16-летним подростком, управляла высшая аристократия. Их
политикой был мир с Францией, восстановление торговли с Англией и полное
игнорирование Германии. Они были безразличны к бургундскому наследству.
Не быть втянутыми в большой европейский конфликт — вот была их высшая
цель. Во внутренней политике они стремились к умеренно централизованной
монархии, при которой власть распределялась бы между принцем и
ассамблеями штатов. То, что молодой герцог Филипп был наследником трона в
Вене и императорской короны, вселяло в них только страх. Герцог Филипп
нужен был им только как «национальный» принц. Но судьба распорядилась
иначе.
Герцог Филипп женился на третьей дочери Фердинанда Арагонского и Изабеллы
из Кастильи. Четыре года спустя все претенденты на испанский трон умерли,
а Филипп стал наследником не только Австрии, но и Испании, Неаполя,
Сицилии и Америки. Его линия поведения тотчас же стала определяться не
интересами Нижних стран, а династическими испанскими проблемами.
Например, выгодное коммерческое соглашение с Англией было волюнтаристски
разорвано и заключено новое, более выгодное для Англии, ради союза
Испании с Англией против Франции. Генеральные штаты, которые не
жаловались на отмену многих привилегий, вырванных у Марии и Максимилиана,
мигом захлопнули свои кошельки перед перспективным королем многих стран.
«Никаких денег для династических войн», — было мгновенной реакцией высших
классов провинций. Но в 1506 г. герцог Филипп умер, и все унаследовал его
сын Карл. Пока он был малолетним, Нижними странами управлял номинально
Максимилиан, как регент, но на самом деле его дочь Маргарета, как
«управительница». Она учитывала интересы Нижних стран, возможно, под
воздействием сильной оппозиции аристократии. Карл был провозглашен
герцогом в 15 лет, и после этого аристократия могла проводить свою
традиционную политику еще некоторое время. В 16 лет Карл стал королем
Испании, Неаполя и Америки, а в 19 — императором, начав свою карьеру, в
которой Нижним странам отводилась второстепенная роль.
Император Карл V был последним «естественным» принцем Нижних стран. Почти
всю оставшуюся жизнь он провел за пределами родины. При его правлении
Нижние страны были международно признаны как Объединенные провинции [10,
95—98]. В отсутствие Карла V Нижними странами управляло его
правительство, состоявшее из высшей аристократии. Представители
аристократии были губернаторами провинций, советниками и командовали
войсками. Один человек, как правило, совмещал службу в нескольких таких
конторах одновременно. Техническая административная работа выполнялась
людьми из числа джентри (нетитулованное малоземельное дворянство),
бюргеров, обученных своему делу юристов и членов церковной иерархии.
Скучные и сложные проблемы административной работы и финансов были не по
вкусу высшей аристократии, которая к тому же с негодованием отвергала
влияние простонародья на высокую политику. Понимая, что одной высокой
политикой не обойтись, Карл V декретом 1531 г. разделил Великий совет на
две части: Секретный совет для административной работы и Государственный
совет, небольшую группу персональных советников высокого ранга, для
вопросов общей политики. Административное руководство и финансы тем самым
были обеспечены, но неизбежным следствием стала монополия высшей знати на
политические решения. Знать к тому времени считала себя защитником страны
в силу своего командного положения в конной милиции, рекрутировавшейся из
числа джентри и содержавшейся за счет Генеральный штатов. Такая
концентрация власти в руках высшей аристократии не могла состояться без
борьбы.
После 1543 г. войны между провинциями, сотрясавшие Нижние страны все
Средние века, закончились. Стал расти материальный достаток. Например,
один из итальянцев, посетивший Нидерланды в 1567 г., не мог найти слов
для выражения своего восторга богатством страны, процветанием торговли и
сельского хозяйства, количеством городов, маслом, сыром, лошадьми,
коровами, деревьями вдоль дорог. «Хотя Голландия не производит вина, —
писал он, — жители пьют его больше, чем те, кто его делает».
На протяжении правления Максимилиана северные провинции сильно страдали
от гражданских войн и войн с провинцией Гелдерланд: поля были вытоптаны,
малые города обезлюдели, море было небезопасно для плавания из-за налетов
фризских пиратов. Все это не остановило развития, но тормозило его.
Свободные крестьяне, работавшие на своих собственных землях, все еще
преобладали в западной прибрежной зоне и в Фрисландии. В Гронингене,
например, 1/7 земли принадлежала монастырям, а все остальные церковные
земли составляли менее 1/8 части пашни. Эти земли сдавались в аренду
держателям, чье положение было более твердым, чем у современных фермеров.
Оставшиеся 3/4 сельскохозяйственных угодий принадлежали, главным образом,
свободным крестьянам, а знать владела 1/12 частью земли. В Голландии
ситуация была более сложная, так как доля земли, принадлежавшая бюргерам
и знати, была больше, чем во Фрисландии, но и там свободные крестьяне
были владельцами большей части земли, на которой они работали. Например,
в районе Рийнланд 40 тыс. акров были собственностью крестьян, а 24 тыс.
акров сдавались в аренду. Церковь обладала в Голландии 1/10 частью
земель. Эти сведения заслуживают доверия, так как они получены из книг, в
которых регистрировались налоги.
В Голландии было около 200 семей знати, которые обладали правами сеньоров
в деревнях, но эти права были ограничены: сбор поголовного налога с
потомков бывших крепостных, взимание пошлины за проезд по дорогам,
проходившим по землям сеньора, права на рыбную ловлю и охоту. Все эти
источники дохода были закреплены традицией и обычно давали мало. Сеньор
был главным землевладельцем в своей деревне, но в среднем землевладения
самого сеньора не превышали 400 акров. Более того, влияние аристократии
было ограниченным и с течением времени убывало. Вокруг городов главные
дороги были сделаны горожанами. Город Амстердам постепенно скупил
сеньориальные владения вокруг городских стен, чтобы иметь возможности для
расширения и контролировать экономическую деятельность жителей
близлежащих деревень.
В Голландии в 1550 г. было четыре аристократа, которые суммарно
контролировали, но не прямо владели 39 тыс. акров земли из 309 тыс.
имевшихся в Голландии. Голландские джентри были высшим классом, но они не
обладали такими влиянием и богатством, чтобы стать господствующим слоем.
У них были конкретные функции в голландском обществе. Они жили в тесном
соседстве с бюргерами и крестьянами и представляли интересы последних,
чей голос не был слышен в одиночку. Джентри вели самые важные дела
сельской экономики и организации. Обычно именно они были контролерами
дамб и полдеров, прокладывали новые дренажные системы. Джентри, особенно
в Зеландии, отличались особым прилежанием.
Количество ферм постепенно возрастало, а их средний размер соответственно
уменьшался. Процветавшее сельское хозяйство не могло обеспечить
население. Исправить положение можно было отвоевыванием земли у моря и
внутренних водоемов, но в первой половине XVI в. обстановка для такой
задачи была неблагоприятной. Много усилий потребовалось в Зеландии, где в
1509, 1530 и 1532 гг. произошли чрезвычайно сильные наводнения и острова
стало размывать. Стало очевидным, что отдельным местным общинам борьба с
морем непосильна, поэтому был установлен центральный или провинциальный
контроль за мелиоративным хозяйством. Нужны были специальные фонды, и
нужда в них породила в 1515 г. «мелиоративные индульгенции». Во время
путешествия по Голландии 15-летний Карл V увидел плохое состояние
некоторых важных мелиоративных сооружений. Зная, что в Риме были введены
индульгенции ради сбора денег для постройки собора Св. Петра, и сочтя,
что мелиоративные сооружения важнее, чем самая великолепная архитектура
Ренессанса, он предотвратил распространение индульгенций в Нидерландах и
получил от Папы Римского подобное право, но для тех, кто делал вклад в
содержание мелиоративных сооружений. Одновременно Рим согласился на 10%-
ный налог на доходы церкви ради той же цели. Более 75 тыс. дукатов было
получено только от индульгенций, но, если верить Эразму Роттердамскому,
на ремонт мелиоративных сооружений не было потрачено ни пенса. В
Голландии крупномасштабные мелиоративные работы, включая осушение
участков моря и озер, начались только после того, как в городах сложился
богатый класс буржуазии, пожелавшей рискнуть большими капиталами в этих
весьма спекулятивных проектах.
В этот период в Голландии и Зеландии возросла экономическая важность
производства молочной продукции. Но только молоко и продукты его
переработки не обеспечили бы этим провинциям особого положения, которого
они добились за несколько десятилетий. Штаты Голландии ясно изложили суть
дела в петиции императору Карлу: «Очевидно, что провинция Голландия — это
только маленькая страна, не очень велика вдоль побережья и еще меньше
вширь, омывается морем с трех сторон. Она должна быть защищена
мелиоративными сооружениями от моря, что ведет к большим затратам на
каналы, дамбы, плотины, ветряные откачивающие воду насосы и т. п. Кроме
того, имеется много дюн, болот и внутренних водоемов, которые растут день
ото дня (из-за опускания суши. — Л.А.), делая землю непригодной для полей
и пастбищ. По этой причине жители с их женами и детьми вынуждены
защищаться ремесленным производством и коммерцией, с тем чтобы привезти
сырье из зарубежных стран и экспортировать товары в Испанию, Португалию,
Германию, Шотландию и особенно в Данию, а также страны Северной Европы.
Через это они покупают огромное количество пшеницы. Следовательно,
главным производством страны является судоходство и связанная с этим
торговля, от которых живут многие люди, как купцы, шкиперы, моряки,
кораблестроители и плотники».
В 60-х гг. XVI в. Голландия и Зеландия посылали почти по 600 судов с
командой 20 человек каждый ежегодно только для рыбной ловли. Рыболовные
суда бывали на промысле по полгода, а остальное время они использовались
как грузовые суда для торговли с Норвегией, Испанией и в Балтийском море.
В 1563 г. 850 судов из 1220, прошедших через пролив Зунд, принадлежали
Нижним странам, а 455 из них были голландскими. В дальнейшем судоходство
на Балтике росло, и в 1565 г. пролив Зунд прошли 2130 голландских судов
из общего их числа 3480.
С XVI в. ростовщики и купцы Брюгге и Антверпена стали главной финансовой
опорой всех португальских заморских предприятий. Голландские и зеландские
моряки быстро включились в коммерческую эксплуатацию вновь открытых
португальцами районов мира, сначала их суда фрахтовались для перевозки
товаров из Лиссабона на север, затем в соответствии с хартией, полученной
от португальцев, под португальским флагом и т. д.
Корабли и люди, зарегистрированные в налоговых списках, были из всех
частей Голландии. Это не значит, что коммерческие предприятия были
распространены по всей стране. Жители всех прибрежных деревень и городов
имели свои доли в судоходстве и рыболовстве, но они были, главным
образом, наемными работниками купцов больших городов, особенно
Амстердама. Бедные деревенские жители никогда не могли сколотить капитал,
необходимый для мореходства. Даже для ловли сельди кроме оплаты судна
надо было затратить 1—1,5 тыс. гульденов для обеспечения промыслового
сезона. Северные сельские районы Голландии экономически зависели от
купцов Амстердама. Иными словами, в начале XVI в. уже происходила
концентрация капитала в области морского судоходства.
По сравнению с Антверпеном Амстердам мог показаться небольшим портом: в
первом ежегодно под погрузкой-разгрузкой находились по 2500 судов, а во
втором — 500. Но у Антверпена не было своих судов и судостроения, а все
амстердамские суда не только принадлежали купцам Голландии, но и были
построены на верфях провинции, правда, из импортной древесины. Поэтому
Амстердам имел лучшие перспективы для развития, так как почти все
капиталы оставались в городе.
Итак, Голландия в начале XVI в. была страной мореходов и крестьян,
свободных и относительно зажиточных в благоприятные времена, но не
богатых; верхний класс общества состоял из добропорядочных и самовольных
сельских аристократов и мелких, но предприимчивых капиталистов в главных
городах. Джентри пользовались своими правами в сельских местах, а
капиталисты использовали все свое влияние и власть для контроля за
положением в городах.
Условия в восточных провинциях были иными. Зарубежная торговля городов на
реке Эйссел быстро уменьшалась, так как войны с соседней провинцией
Гелдерланд задушили ее, и она была обречена из-за конкуренции с
Голландией. Но внутренняя торговля скотом, металлами, углем процветала,
хотя и не могла сравниться по своей прибыльности с заморской. На востоке
сельская аристократия имела больше власти в общественных делах и в
сельской экономике.
Лесистый район провинции Гелдерланд и песчаная равнина в провинции
Оверэйссел (т. е. не прибрежная зона) были единственными местами в Нижних
странах, где часть крестьянства еще была крепостной. Повинности были
нетяжелыми, права крепостных гарантировались обычным правом, древние
свободы сохранялись [10, 106—111].
11.5. Противоборство с Карлом V
Непрерывные, систематические противоречия между центральной феодальной
властью и местными капиталистическими институтами вылились в скрытый, но
всегда существовавший конфликт между представителями императора и
народом. Монархия была лишь шаткой федерацией автономных провинций,
нацеленных на независимость, а каждая провинция была не более, чем союзом
городов и сельских районов, чьи интересы чаще конфликтовали, чем
находились в гармонии. При Карле V, как правило, отсутствовавшем в
регионе, провинцию в качестве политической единицы представляла ассамблея
штатов, а не монарх. Штаты естественно развились в постоянно действующие
институты, жизненно важную часть правительственной системы со своими
собственными чиновниками и собственными фондами. Чиновники центрального
правительства рассматривались как представители инородной, иностранной
власти.
Убеждение, что штаты не только представляют, но и есть провинция, было
особенно сильным на северо-востоке Нидерландов, вовсе не знавшем
феодализма. Хотя и покоренные силой, штаты этих провинций взяли за
правило утверждать, что они признали Карла V своим принцем свободно, по
собственной воле, по особому контракту с Габсбургами, который налагал на
обе стороны особые обязательства. В 1533 г. Карл V попытался учредить
Совет провинции Оверэйссел и отнести многие проблемы к компетенции Совета
как кассационного суда. Штаты Оверэйссела заявили, что о таком институте
никогда никто не слыхивал и просто проигнорировали его существование. В
провинции Гелдерланд возникла такая же борьба. Штаты провинции приняли
Совет по «контракту» с Карлом, но обвинили эту организацию в нарушении их
привилегий. В 1560 г. члены штатов образовали альянс для того, чтобы дать
отпор нововведению короля. Они даже назначили особый комитет для проверки
законности каждого акта Совета, и каждый раз, когда королевские чиновники
пытались упомянуть о «писаных законах», т. е. о римском праве, возникала
буря протестов.
Общий фронт, образованный против Карла V, отнюдь не означал союза
провинций или штатов. Каждая провинция была сценой конфликтов интересов,
да так часто эти конфликты сопровождались насилием, что страна
оказывалась на грани гражданской войны. Кроме того, в конце Средних веков
существовал постоянный антагонизм между светским миром и духовенством.
Проступки негодных представителей духовенства и их злоупотребления
духовной властью вооружили светских людей в их борьбе против привилегий
священников. И все же такие злоупотребления вызывали ярость горожан в
меньшей степени, чем конкуренция монастырей в торговле вином и пивом, в
производстве и продаже одежды и домашней утвари вне гильдий и ниже ими
фиксированных цен. Городами все больше и больше овладевала тревога из-за
угрозы их свободе и постепенного, но неуклонного стяжательства земель
духовенством [10, 112]. Для исправления положения в ответ на многие такие
жалобы издавались новые и усиливались существовавшие законы: внутри
городских стен было запрещено законом передавать владения церкви. Закон
запрещал распространять юрисдикцию церковных судов на граждан, не
связанных непосредственно с церковью и т. п. [19, 28].
Конституционные позиции духовенства были слабыми. Только в провинции
Утрехт духовенство было сильно представлено в ассамблее штатов. Во
Фрисландии и Зеландии его голос еще был слышен. Все остальные же
ассамблеи штатов состояли сплошь из светских лиц. Духовенство реагировало
вяло, зная, что правительство поддерживает светскую власть.
В условиях жестокой конкуренции нидерландцы продолжали изобретать и
осваивать все лучшее, что находили по всему миру. Со второй половины XV
в. наиболее предпочитавшимся типом морских судов стали трехмачтовые
каравеллы, обладавшие трехслойной подводной обшивкой корпуса и удобным в
управлении такелажем, что придавало им быстроту и маневренность. Они
использовались с марта по сентябрь, круглый же год ходили на
упоминавшихся выше хюльках, менее быстроходных и маневренных, чем
каравеллы, но более устойчивых, прочных, что было важно в зимние штормы.
К тому же они могли ходить против ветра круглый год.
Переворот в голландском и мировом кораблестроении произошел во второй
половине XVI в., когда использовавшиеся издавна для каботажных плаваний
бойеры и для рыбной ловли бойсы были приспособлены для заморских
путешествий. Их отличительной особенностью были прямоугольные, а не
треугольные паруса. На их основе был создан новый тип судна — бот,
быстрый, простой в управлении; малая осадка бота при грузоподъемности 100
т позволяла подходить прямо к причалам без перевалки грузов на лихтеры и
обходиться экипажем в 5—6 человек, делая 3—4 рейса (например, в Пруссию
за хлебом) в навигацию. Даже ганзейские купцы предпочитали арендовать
голландские суда.
С середины XVI в. стали строиться и большегрузные суда (до 600 т), но они
были дороги, их стоимость равнялась доходной части бюджета города
Роттердама. В 60-х гг. XVI в. Голландия располагала 800 судами
грузоподъемностью 200—700 т и большим количеством судов с
грузоподъемностью 100—200 т [16, 77—78].
Торговая политика Англии в XIV—XVI вв. была направлена на сокращение
экспорта во Фландрию сырой шерсти и вывоз сукна. За два столетия
английский экспорт сырой шерсти к 1532 г. сократился в 30 раз, однако это
было нидерландцами компенсировано импортом из Испании. Но главное, было
налажено производство саржи и атласа из местного льняного сырья. В 1540
г. только на английский рынок было поставлено продукции на 100 тыс.
марок. Цех льноткачей, например, в Генте, стал крупнейшим в середине XVI
в., причем терпя жестокую конкуренцию от деревенских льноткачей [16, 38].
Большая конкуренция между городом и деревней существовала не только у
льноткачей. Деревни постоянно боролись с промышленной монополией городов
посредством производства товаров и торговли пивом и вином, не подчиняясь
гильдиям с их регулированием цен и находясь вне обложения городскими
налогами. В сельской местности заправляли джентри. Города отвечали
скупкой пригородных сеньорий и усиливали ту часть своей экономической
политики, которая ограничивала возможность феодалов. Постоянные усилия
городов, направленные на уничтожение промышленной деятельности деревень,
сделали отношения между горожанами и селянами очень напряженными.
Противоречия между городом и деревней были не единственными в Нидерландах
XVI в. Город противостоял городу, а внутри городов существовала вражда
между жителями. Муниципальные финансы были повсеместно расстроены в
результате долгих войн и тяжелых обложений центральным правительством.
Конечно, обвинялся во всех трудностях правящий класс аристократов. Не
имея голоса в правительствах городов, гильдии постоянно оказывали
давление, опираясь на олигархов. Были и другие организации, способные
замолвить слово за горожан. Каждый город вынужден был содержать городскую
гвардию для собственной защиты. Горожане, вступавшие в эту гвардию,
избирали себе офицеров и часто имели собственные здания для собраний и
военных учений. Когда горожане противостояли правившей монархии, у них за
спиной была вооруженная сила города. Они могли сбросить существовавшую
систему и установить более демократическое правительство, но поддерживали
тех олигархов, на которых они полагались в деле радикальной реорганизации
общественного устройства и подчинения центральной власти противостоявших
групп и интересов.
Всем этим общественным фракциям с их индивидуальными правами
противостояли профессиональные правительственные чиновники в Брюсселе. То
были юристы, знавшие римское право и полностью убежденные в законности
прав принца на абсолютный суверенитет. Они презирали традиционные
институты и несовершенство древнего обычного права, вмешивались в
отправление правосудия сельскими джентри, перечисляя письменно так много
замечаний, как только было возможно провинциальным судам, где
рассматривались дела, и только профессиональный судья мог найти выход из
лабиринта ордонансов и статутов. Они агитировали против привилегий
провинций, городов, районов, которые, однако, ревниво защищались,
тщательно собирались, переписывались и вверялись заботам чиновников
ассамблей штатов. Государственный прокурор Голландии в этих условиях стал
в середине XVI в. главным архивариусом провинции. «Странно, — заявили
однажды штаты провинции Оверэйссел, — что наш принц стал учреждать
должности, о которых люди никогда ничего не слышали, и порядки, никогда
не допускавшиеся штатами провинций». В то же время в Утрехте чиновники
императора разводили руками: «Уму непостижимо, Его Величеству Императору
и его слугам не позволено наказать одного из своих подданных, даже из
духовенства, без согласия других подданных Его Величества». В этих двух
заявлениях отражается одна из сторон конфликта, который перерос в
революцию во второй половине XVI в.
К середине XVI в. в Нидерландах накопилось горючего материала достаточно
для того, чтобы спалить всю страну, даже если не считать духовного
конфликта, разделившего людей на два агрессивно противостоявших лагеря.
Реформация началась за границей, но нашла своих первых мучеников в Нижних
странах. Лютер имел стихийную поддержку части духовенства, но как только
саксонский протестантизм стал известен в Нижних странах, он подвергся
критике большинством реформаторов и в конце концов был отвергнут в пользу
более индивидуалистического и радикального учения, возникшего в
Швейцарии. Реформаторы обратились к кальвинизму, который предлагал ясную,
логичную и демократичную церковную организацию, принципы которой были
приемлемы для общественного мнения Нижних стран. Однако мысли Эразма
Роттердамского, критиковавшего лютеранизм, но не удовлетворившегося и
кальвинизмом, остались животрепещущими и в значительной мере определили
развитие религиозной жизни Нидерландов. Он не мог согласиться с тем, чему
был свидетель: менялось второстепенное — форма церкви, но мало уделялось
внимания главному — духу. Без духовного обновления новая церковь,
утверждал Эразм, возродит злоупотребления старой. Штаты Голландии,
запрещая публичные дискуссии по религиозным вопросам, руководствовались
идеями Эразма Роттердамского, т. е. нормами североморской культуры.
Лютеранизм распространялся в тех частях Нижних стран, где торговые и
другие контакты с Германией были очень тесными. Но реформаторы вскоре
повернули в сторону Цвингли; анабаптизм быстро набирал силы в массах,
причем не только бедных, но и среднего достатка. Император Карл V,
испытывавший сильное влияние римско-католической церкви в Испании, решил
использовать религиозный конфликт для укрепления монархизма в Нижних
странах и в 1552 г. декретом приказал преследовать всех еретиков без
соблюдения существовавших форм правосудия. Тем самым отменялась даже уже
действовавшая в Нижних странах инквизиция, и именем императора вводился
произвол. Это шло вразрез со всеми традициями. Декрет был воспринят как
атака на свободы, защищенные хартиями. Так религиозная борьба
превратилась в конституционный конфликт.
Многие правительства городов, аристократы, сельские судьи и даже главные
советники, т. е. лояльные и послушные слуги имератора, восстали против
этого нововведения. Некоторые высокопоставленные чиновники подали
прошения об отставках. Это привело к тому, что за все время правления
Карла V в Нижних странах было казнено лишь 223 человека. Погибло,
конечно, больше; например, только во время подавления восстания
анабаптистов в 1535 г. было убито около 30 тыс. человек.
Карл V на это ответил новым драконовским декретом против реформации.
Сотни протестантов эмигрировали в Англию, Эмден, Кельн, Аахен.
В 1555 г. Карл V отрекся от престола и передал Австрию своему брату, а
Испанию и Нижние страны — сыну Филиппу [10, 113—123].
11.6. Конец монархии
Всего лишь несколько лет спустя после восшествия на престол короля
Филиппа проявились первые явные признаки Великой нидерландской революции
— самого важного этапа истории Нидерландов, — которая началась восстанием
высшей аристократии и быстро распространилась как антииспанское и
антикатолическое движение, опиравшееся главным образом на джентри и
бюргеров. Затем, после короткого периода репрессий, вспыхнула всеобщая
революция, в которой участвовали все, независимо от религиозных,
политических взглядов или социального положения. Но результат борьбы
разительно отличался от того, чего ожидал любой из участников революции.
Разрозненные, всегда враждовавшие между собой Нижние страны, порвав с
испанским владычеством, не рассыпались, не стали искать новой
консолидирующей силы в лице Англии или Франции, жители региона не стали
эмигрировать в Германию, но объединились и создали независимую республику
огромной мощи, с сильными традициями свободы и твердым сознанием своей
силы и способности достойно себя утвердить среди великих держав Европы. В
течение одного поколения группа судовладельцев и купцов умеренного
достатка выросла в политическую силу, которая негодовала из-за малейшего
посягательства на ее суверенные права со стороны древних и мощных
монархий. По существу, революция была войной североморской культуры
против культуры феодальной. За рождением первой в мире республики с
затаенным дыханием следили даже очень далекие страны: «турки и московиты
вникали в события, происходившие в Нижних странах, с интересом и
расхождением мнений».
Король Испании Филипп II родился и получил воспитание в духе
превосходства всего испанского над всем остальным и категоричного
отрицания иностранных идей. Даже если бы он пожелал уважать права и
обычаи неиспанских подданных, он был не способен понять, что для них
значат их национальные привычки и институты.
Вместе с троном Филипп II унаследовал войну с Францией на южной границе
Нижних стран. Война, пусть и победоносная, расстроила финансы, и Филипп
стал добиваться от Нижних стран денег. Генеральные штаты согласились
раскошелиться, но только с условием, что деньги рассматривались как
общественный фонд, а не собственность короля. За этим стоял вопрос, будут
ли провинции самоуправляемыми и независимыми или они покорятся монаршей
воле. По мнению Генеральных штатов, Нижние страны должны были вести
собственную внешнюю политику нейтралитета, находясь в составе испанской
империи, а внутреннее устройство поддерживать в соответствии с
национальными традициями.
В войне против Франции Голландия и Зеландия были предоставлены сами себе
в борьбе против французской морской блокады, которая была направлена
против купеческих и рыболовных судов, т. е. основы благополучия этих
провинций. Интересы страны требовали дружбы с Англией, а Филипп II
конфликтовал с королевой Англии Елизаветой, и англичане грабили суда
Нижних стран. Северо-восточные провинции, которые неохотно признали своим
сюзереном отца Филиппа II, не нашли даже упоминания о признательности за
те их деньги и кровь, которые были отданы ради борьбы с французским
врагом испанских интересов. По этим причинам Генеральные штаты
соглашались выделить деньги при условии их целевого использования для
защиты страны. Более того, они не соглашались на использование даже части
средств на оборону других частей испанской империи. Наконец, они изложили
свое мнение о том, что должно быть сделано против посягательств
инквизиции на судопроизводственные прерогативы провинций.
Филипп II, носитель феодальной культуры, заносчивый монарх, не ожидал
такого оборота дел. Он поступил так, как привык действовать в Испании,
добиваясь успеха. Были введены тяжелые налоги, но отдельные аристократы
от них освобождались и даже ранее уплаченные налоги им возвращались. А
чтобы умиротворить жителей Антверпена, были выпущены на свободу пять
протестантов. Но это не помогло, и Филипп в соответствии со своими
феодальными представлениями, стал раздавать аристократии высокие ордена,
большие суммы денег, большие чины в Государственном совете, назначать
губернаторами провинций и даже командующими испанским гарнизоном.
Аристократы индивидуально принимали все назначения и ордена, кроме
командования испанскими отрядами, но хотели знать, какое реальное влияние
в правительстве они будут иметь. Генеральные штаты потребовали от короля
национальное правительство, национальную армию и национальную полицию.
Конфликт разрастался.
В 1559 г. Филипп II получил от Папы Римского декрет, который был, по сути
конкордатом с королем, определившим положение католической церкви в
Нижних странах. Согласно этому документу, кандидатов в епископы выдвигал
король, и он же платил жалованье новым прелатам. Штаты провинций
подвергли сомнению право короля платить из средств провинций. Ничего
подобного не предусматривалось «контрактом», по которому северо-восточные
провинции признали Карла V, а потому провинции настаивали на незаконности
конкордата. Кроме того, конкордат предписывал объединить некоторые
старинные монастыри с епископальными доменами, это автоматически делало
назначенных королем епископов членами ассамблей штатов. Это было насилием
над Нижними странами, так как ставило под угрозу независимость ассамблей
штатов. Случись такое, и церковь стала бы государственным институтом.
Архиепископом король назначил главного политического советника
правительства Гранвиля.
Покидая Нижние страны, Филипп передал управление своей сестре Маргарете и
Государственному совету, но внутри совета назначил внутренний совет,
состоявший из трех человек, среди которых главным был назначен тот же
Гранвиль. Король потребовал от Гранвиля сообщать все лично ему, королю,
тем самым сделав свою сестру без ее ведома формальным главой Нижних
стран. Все решения готовились королем и Гранвилем. Совмещение высших
церковного и государственного постов одним лицом соответствовало
представлениям Филиппа II о высших принципах административного
устройства. Но это шло вразрез с представлениями жителей Нижних стран,
согласно которым церковь перестала быть Господней и пала до мирской.
Антагонизм между королем и его подданными стал неразрешимым: либо
монархия, либо конституция — так встал вопрос.
Первые пять лет после отъезда Филиппа II прошли в борьбе Гранвиля с
аристократами, которые образовали лигу взаимопомощи. Тем самым высший
класс предвосхитил французскую Фронду. Они издевались над правительством,
язвили, но не покушались на основы государственного устройства.
Единственно, чему они яростно воспротивились, так это вовлечению войск
Нижних стран в гражданскую войну во Франции. После этого Филипп II
вынужден был признать, что не может рассчитывать на Нижние страны в своей
внешней политике.
Со временем наместница и сестра короля Маргарета добилась от короля
высылки Гранвиля из Нижних стран, но попала в зависимость от влиятельных
аристократов, которые стали заявлять о себе как о лидерах нации. Высшая
аристократия состояла почти исключительно из валлонцев, не знавших
голландского языка. Они надменно вели себя по отношению к бюргерам и
джентри, поэтому не имели поддержки в народе. Они не могли ни о чем
договориться между собой, сражаясь друг с другом за превосходство,
хотели, чтобы король объединял их, но править желали единолично. В общем
это была беспомощная публика, явно не годившаяся в отцы народа. В Нижних
странах постепенно крепла организованная сила — кальвинисты,
противостоявшие королю как в политике, так и в религии. Их община была, в
отличие от лютеран и анабаптистов, очень дисциплинирована в вопросах
доктрин и морали. Вновь и вновь женевские лидеры оказывали на них
давление, требуя, чтобы те повиновались Богу прежде, чем королю, а также
руководствовались общими правилами в правах и обязанностях народа по
отношению к их королю. Эти правила включали право восстать, если король
преследует Божью церковь или свой народ, но при условии, что не народ, а
кто-то из числа наделенных законной властью возьмет руководство движением
на себя. Кальвинистские церкви действовали в подполье до отмены
инквизиции. Кальвинисты знали, что свои права они могут взять у короля
только силой.
Единственной выдающейся фигурой среди аристократов был Вильгельм
Оранский. Уже к 1550 г. он был самым богатым аристократом Нижних стран.
Вильгельм Оранский заявил на Государственном совете, что надо положить
конец произволу короля, который направляет религиозную жизнь своих
подданных, чем всех шокировал. Аристократия по-прежнему лавировала и
искала компромиссы.
5 апреля 1556 г. сотни офицеров армии и конной милиции прошли молчаливой
процессией по улицам Брюсселя к резиденции Маргареты с тем, чтобы вручить
петицию против продолжения религиозных преследований. Это была первая
политическая демонстрация вооруженных сил против администрации.
Безнадежное положение правительства немедленно было использовано
кальвинистами. По всему югу Нижних стран прошли митинги, вернулось много
изгнанников. Фонды, собранные, казалось бы, на невинные цели, позволили
нанять тысячи солдат в Германии. Политическая напряженность выросла до
таких размеров, что агитацию нельзя было уже пресечь. Король оставил
Маргарету без поддержки и без инструкций.
В августе 1556 г. рабочие Западной Фландрии, возбужденные денонсацией
римской церкви кальвинистскими священниками, штурмовали церкви, ломая
иконы, святотатствуя над всем, что было свято католикам. Бунт быстро
перекинулся на Амстердам и Гронинген. Маргарета предоставила свободу
лютеранам и кальвинистам. Ее попытка собрать хоть какие-то силы сразу
мобилизовала военные силы кальвинистов, во главе которых стал Бредероде —
один из четырех крупнейших аристократов голландского, а не валлонского
происхождения. Только тогда Филипп II передал Маргарете средства, которые
позволили ей собрать силы для отпора, а восставшие не проявили
организованности, не имея цели. Их вооруженные силы и фонды таяли.
Оставшись без оплаты, наемники разбежались. Сотни восставших были
повешены, кальвинисты хлынули в эмиграцию. Так с временного поражения
началась Великая нидерландская революция [10, 124—136].
11.7. Фризы. Упадок
Существенное замедление развития Фрисландии произошло в период «фризской
свободы» 1345—1498 гг. Одной из важных причин этого явления было то, что
мы называем коррупцией.
Начиная с XIV в. появились новые господа, которые стали называться
хоофделингами (впрочем, хоофделингом мог быть и монастырь). Хоофделинги
отличались от обычных свободных фризов господскими правами, а именно
юрисдикцией над сидевшими под ними несвободными фризами, правом налагать
опалу, правом на кабалу, сбор налогов и чеканку монет. Их права
распространялись на определенную территорию. Однако не все свободные
фризы были одного ранга, были более высокие и более низкие. Хоофделинги
образовали в XIV и XV вв. высшее сословие свободных. Они имели больше
чести и авторитета, нежели обычные свободные фризы, как например, фермеры
и зажиточные арендаторы. Хоофделинги вели господский образ жизни: не
работали на земле, оставляя этот труд «сидевшим» под ними, они образовали
военизированную касту, поселились в укрепленных жилищах и имели наемных
военнослужащих. Выше себя они власти не признавали, беззакония и
преступления, ими совершаемые, обычно оставались не обжалованными в суде,
отомстить можно было только мечом.
Хоофделинги произошли из числа чиновничества, которое исполняло функции
управления в Империи франков. Хоофделинги появились после того, как
имперская власть во Фрисландии стала едва заметной и местные чиновники
продолжали собирать налоги, чеканить монету и т. д. уже ради собственной
корысти [12, 103—105]. В тот период во Фрисландии были сильны
центробежные тенденции. Районные суды распались, остались только
земельные, господские; возобновились опалы. В 1491 г. вспыхнуло восстание
крестьян, известное как «восстание хлеба и сыра», в ответ на лихоимство
сборщиков налогов и откупщиков [7, 119]. На первый взгляд хоофделингами
могли стать только выходцы из местной знати и духовенства, так как во
Франкской империи административные функции выполняли, как правило, они.
Однако знать считала для себя низкими места гритманов в областных судах,
и эти места занимались незнатными свободными фризами. Сословия во
фризском обществе не были закрытыми кастами, и между ними шел постоянный
обмен. Фермер мог стать хоофделингом, и, наоборот, хоофделинг мог
потерять свой статус превратиться в фермера. Богатые фермеры, особенно
происходившие из родов хоофделингов, были неотличимы от последних [12,
105]. Таким образом, коррупция была свойственна достаточно широкой
категории лиц. Это и не удивительно. Все народы прошли через стадию
развития, отмеченную коррупцией, но народы североморской культуры, в том
числе и нидерландцы, раньше других от нее отказались и выработали
механизмы ее подавления. В Англии и США это произошло только во второй
половине XIX в. (см. ниже).
Заключение
На этом рассмотрение исторических условий возникновения и развития
североморской культуры в Нидерландах закончено. О Великой нидерландской
революции и последующем развитии этой страны написано множество книг, и
нет смысла их переписывать.
Весь XVII в. Англия прилежно изучала у нидерландцев все: кораблестроение,
мореходство, сельское хозяйство, промышленное производство, науки,
искусство и т. д. Вопреки широко распространенному в России мнению,
именно Нидерланды, а не Англия, стали первой капиталистической державой,
и Англия была вынуждена догонять. Начиная с XVIII в. Нидерланды уступили
лидерство в развитии североморской культуры Англии.
Однако и в XVIII в. и позже Нидерланды продолжали оказывать сильное
влияние на дальнейшее развитие и распространение североморской культуры.
Яркий пример — Соединенные Штаты Америки, которые, казалось бы,
отпочковались от Англии. Американская политическая система совпадает с
системой Нидерландской республики и сильно отличается от английской.
Например, США в целом и каждый штат имеют письменные конституции, а у
Англии ее никогда не было. Палата представителей США избирается на
определенных срок и не может быть распущена исполнительной властью, в
Англии же палата общин может быть распущена кабинетом министров в любой
момент. Сенат США состоит из избираемых представителей штатов, по два от
каждого штата, причем одна треть состава обновляется каждые два года, и
сенат обладает широкими полномочиями. Палата лордов в Англии до 1999 г.
состояла из пожизненно входивших в нее лордов и была ограничена в правах.
Тайное голосование было введено в США сразу после достижения
независимости в 1776 г., а в Англии — только в 1872 г.
Религиозная свобода в США и Нидерландах существовала всегда, а в Англии
отбор в университеты Оксфорда и Кембриджа по религиозному признаку был
отменен лишь в 1871 г. В Англии традиционно существовала государственная
церковь, а в США таковой не было, так же как не было ее в республиканских
Нидерландах. До 1845 г. в Англии существовала цензура печати. За критику
коррупции властей можно было по решению суда уплатить штраф и попасть в
тюрьму. В Нидерландах же издавна и в США с 1791 г. свобода слова и прессы
охраняется законом.
С XVII в. в США сложилась широкая сеть школ, которые поддерживались
общественными фондами, причем эта поддержка обеспечивалась законами
штатов. В Нидерландах бесплатные школы для детей существуют с XIV в., а
обязательное образование — с XVI в. В XVII в. все население Нидерландов
умело читать и писать. В Англии система массового школьного образования
возникла лишь в 1870 г.
Феминизм американок коренится в традициях Нидерландов. Равноправное
положение женщины в семье и нидерландском обществе еще в Средние века
вызывали удивление иностранцев: жена и муж были равноправны, в том числе
и в бизнесе. В Англии, согласно общему праву, мужу разрешалось бить жену
при условии, что палка была не толще пальца, а собственность семьи
принадлежала только мужу [20]. В чем особенности развития Англии,
приведшие к различиям культур Англии и Нидерландов, двух стран
североморской культуры, будет рассмотрено в части 4.
Литература
1. Серебряный Л.Р. Нидерланды. Очерки страноведения. М.: Мысль, 1974.
2. Jenkins A.C. The golden Band. Holland's fight against the sea.
N.Y.: Coward-McCann, Inc., 1968.
3. Pre- & Protohistoric van de Lage Landen. Ouder Redache van J.H.F.
Bloemers & T. Van Dorp. De Haag: Open Universiteit, 1991.
4. Зайдельман Ф.Р. Мелиорация почв. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1996.
5. Laet S.J. de. The Low Countries. N.Y.: Praeger, 1958.
6. Terpen mens en milien. Samenstelling J.W. Boersma. Tweede druk.
Groningen: Triangelreeks, 1972.
7. Решина М.И. Фризы. Проблемы этнокультурного развития. М.: РАН, Ин-т
этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая, 1996.
8. Dixon P. Barbarian Europe. Oxford: Elsevier Publ., 1976.
9. Maritime Celts, Frisians and Saxons. Papers presented to a
conference at Oxford in November 1988 / Ed. S. McGrail. L.: Council for
British Archaeology, 1990.
10. Vlekke B.H.M. Evolution of the Dutch Nation. N.Y.: Roy Bubl., 1945.
11. Heidinga H.A. Frisia in the first millennium. An outline. Utrecht:
Stichting Matrijs, 1997.
12. Algara N.E. Enkele rechtshistirische aspecten van de grondeigenden
in westerlauwers Friesland. Groningen: Noodhoff, 1966.
13. Бусыгин А.В. Побеждающие море. О Голландии и голландцах. М.: Мысль,
1990.
14. Левицкий А.Я. Города и городское ремесло в Англии в X—XII вв. М.:
Изд-во АН СССР, 1960.
15. Салическая правда. М.: МГПИ. Ученые записки. Т. 62. 1959.
16. Чистозвонов А.Н. Реформационное движение и классовая борьба в
Нидерландах в первой половине 16 в. М.: Наука, 1964.
17. Hyma A. Christian renaissance. A history of the «Devotio Moderna».
Grand Rapids, Michigan: The Reformed Press, 1924.
18. Бусыгин А.В. Нидерланды. М.: Мысль, 1986.
19. The Netherlands / Ed. B. Landheer. Berkeley & Los Angeles: Univ.
California Press, 1944.
20. Coenen Trorchiana H. A. van. Holland. The birthplace of American
political, civic and religions liberty. An Historical Essay. Chicago:
James H. Rook company Publishers, 1915.
ЧАСТЬ III
ПОРТУГАЛИЯ
Во II в. до н.э. весь Пиренейский полуостров был завоеван и включен в
состав Римского государства. Влияние культуры Древнего Рима было очень
сильным, и христианство — государственная религия Римской империи —
осталось частью культуры населения полуострова и по сей день.
В 711 г. из Африки на полуостров ворвались арабские войска, и к 713 г.
там установилось правление арабских халифатов. Это произошло
приблизительно через сто лет после первой проповеди создателя ислама
Мухаммеда. Экспансия ислама в тот период была очень активной.
Христианское население сосредоточилось на севере территории — в нынешней
Португалии, начав некоторое время спустя движение по освобождению страны,
названное Реконкистой и ставшее одним из важнейших этапов истории страны,
оказавшим глубокое влияние на культуру народа.
Глава 12. Реконкиста
Вначале Реконкиста шла медленно, что было связано с традицией
престолонаследия в христианских королевствах Пиренейского полуострова:
каждый король делил королевство между своими детьми, одному из которых,
самому удачливому, только к концу жизни удавалось вновь объединить
королевство ценой междоусобиц. В конце XI в. из Африки накатилась новая
волна мусульман — берберские племена, причем более воинственные, чем
предыдущие. Постоять за христианскую веру прибыли франкские рыцари и
одному из них, Анри Бургундскому, приблизительно в 1096 г. в ленное
владение было отдано графство Португальское, часть Леонского королевства.
С того времени начинается история Бургундской династии, правителей
Португалии, родоначальник которой взял себе имя Энрике. С самого начала
Энрике искал пути к усилению своей власти, в частности, привлекал и
закреплял население на своей территории. Во все времена и у всех народов
высшей ценностью была свобода, и Энрике жаловал городам и даже деревням
форалы — документы, в которых были зафиксированы права и привилегии
жителей (частичное освобождение от налогов, смягчение повинностей) и
отражены правовые отношения населения с центральной властью, например,
запрещение въезда во владение всем должностным лицам короля, прямое
подчинение королю через его представителей на местах, минуя феодальную
аристократию. Вот один из примеров, как Энрике постепенно находил
признание в качестве суверена, добиваясь верховной власти над
региональными феодалами. В Коимбре вспыхнуло восстание против одного из
аристократов, пытавшегося подчинить себе этот город. На сторону
восставших встал и Энрике, который с энтузиазмом был встречен жителями
Коимбры. В этой обстановке Энрике даровал Коимбре форал, в котором среди
прочих свобод в возвышенных выражениях пожаловал местной общине
монастырь, а, по представлениям того времени, это мог сделать только
король. Форал был принят, а это означало, что население Коимбры приняло
его королевское покровительство. В тот период Энрике находился в опале со
стороны Леоно-Кастильского и Арагонского королевств, и в знак
благодарности за солидарность и поддержку включил в форал, дарованный
Коимбре, право иметь свой выборный городской орган самоуправления —
консельюш (1111). Это был первый орган городского самоуправления на
севере Португалии.
12.1. Независимость Португалии
Сын Энрике Афонсу Энрикеш в 18-летнем возрасте начал править той частью
Португалии, которая находится между реками Дору и Миньо, в 1128 г., а
закончил в 1185 г., продвинув свои границы до реки Тежу и далее на юг до
городов Эвора и Бежа, т. е. он освободил Коимбру (территорию страны между
реками Дору и Мондегу) и больше половины Лузитании (территория к югу от
реки Мондегу).
Воинские успехи Афонсу Энрикеша были обусловлены поддержкой населения,
которая была получена в ответ на форалы Лиссабону, Сантарену, Визеу и др.
Форалы жаловались и инородному населению — арабам и франкам, а также
монастырям, т. е. всем, кто осваивал земли, пускал их в хозяйственный
оборот и приносил налоги.
На стыке XII и XIII вв. в Португалии исчезла личная зависимость крестьян
(servidãn da gleba) и прикрепление их к земле [1, 14]. До Реконкисты
самой многочисленной группой населения были крепостные. Реконкиста
позволила многим крепостным либо получить вольную, либо убежать [2, 54].
Реконкиста совпала с борьбой против феодальной зависимости от Леоно-
Кастильской монархии, где императором с 1135 г. был двоюродный брат
Афонсу. Афонсу Энрикеш не был королем по двум причинам: его отец носил
титул графа, а мать была хотя и любимой, но незаконнорожденной дочерью
короля, поэтому не унаследовала королевства. Кроме того, по законам тех
времен, Афонсу Энрикеша перестали считать графом сначала в Леоно-
Кастильском королевстве, а затем и в Ватикане с тех пор, как он восстал
против своего сюзерена.
В борьбе за королевский титул и независимость Португалии Афонсу Энрикеш,
пользуясь своими заслугами в борьбе за христианскую веру, пытался
заручиться поддержкой Папы Римского, в те времена единственного
авторитета в вопросах признания государственности. Благосклонность Папы
Римского была нужна еще и потому, что христианская митрополия в Браге
была ликвидирована им в первой четверти XII в. за согласие епископа Браги
стать антипапой Григорием VIII. Строить самостоятельное португальское
государство с населением, давно принявшим католичество, без митрополии
было невозможно, поэтому Афонсу вассальной зависимостью от Папы Римского
решал две проблемы сразу. В 1144 г. папа Люций II ради поддержки
Реконкисты и углубления своего влияния на Пиренейском полуострове признал
Португалию независимой, но назвал ее лишь землей, а не государством, а
Афонсу Энрикеша — не королем, а лишь герцогом.
35 лет потребовалось Афонсу Энрикешу для того, чтобы папа Александр III
признал его королем (1179). За это Афонсу Энрикешу пришлось дать большие
привилегии церкви и платить ежегодно Папе дань — две марки деньгами,
отдав ему единовременно крупную сумму денег вперед. Так начиналась особая
зависимость португальской монархии от церкви. Леонская монархия к тому
времени ослабла, так как после смерти Афонсу VII в 1157 г. два его сына
разделили владения отца на две части и, оставшись королями, потеряли
право быть императорами [2, 41—43].
Впрочем, добиться своего Афонсу Энрикешу помогла обстановка. Папа Римский
только под давлением внутрицерковных распрей (так называемой схизмы,
выражавшейся, в частности, в том, что существовали четыре разных
антипапы) издал бумагу, в которой признавалось Португальское королевство
и ежегодная ленная дань повышалась почти в четыре раза. Это было
окончательным юридическим актом международного признания Португалии [1,
35].
Реконкиста была завершена в 1250 г. завоеванием южной оконечности страны,
т. е. почти на полтора века раньше, чем Реконкиста победоносно
завершилась в Испании — факт немаловажный как для утверждения
национального самосознания, так и для последующего развития стран
Иберийского полуострова, в частности, приоритета географических открытий.
12.2. Люди и земли
Север страны
До начала активной фазы Реконкисты с середины XI в. до середины XII в.
территория Португалии сохранялась и была равна приблизительно 42 тыс.
км2. Она была удивительно однородна по климату, растительности, почвам,
типу поселений людей, обычаям землевладения, религии, политическим и
административным традициям, языку. Это сообщество сопротивлялось любым
внешним нападкам и было едино.
Плотность населения была высокой. Юг Португалии по реке Дору был
фронтовой зоной в борьбе с маврами. Судя по численности прихожан и
количеству церковных приходов, население страны в то время составляло 400
тыс. человек. Несмотря на множество войн и нашествий, население никогда
не покидало своих мест и жило трудом в маленьких крестьянских хозяйствах
с малыми наделами земли. Городов было мало и население жило в деревнях.
Самый крупный город Брага утратил часть своего населения и территории по
сравнению с периодом Римской империи, но, находясь на перекрестке дорог,
обладая крепостными стенами, окружавшими 14 га земли, Брага сохранила
свое значение для Португалии. Вторым по численности населения и по
территории, окруженной крепостной стеной, был город Коимбра.
Период правления короля Саншу I (1185—1211) отмечен расчленением
сохранившихся с римских времен землевладений, так называемых вилл:
половинки, трети и четверти прежних владений переходили по наследству
возраставшему количеству сыновей в качестве средств к существованию, а
также как воплощение христианской философии социальной справедливости. В
пределах одной виллы еще меньшие наделы, закрепленные за одной семьей,
были разделены между здравствовавшими наследниками, даже если они
формально были объединены для сбора налогов. Аллодиальные держания, т. е.
свободные от ленный повинностей, становились все меньше и во многих
случаях были экономически абсурдны. Майората в Португалии изначально не
было, он был привнесен позже. Из-за дефицита земли началось переселение
людей в города и другие сельские районы.
Преимущественно переселялись на ближайшие пустоши в долинах рек Миньо и
Дору в районе Порту. Южнее реки Мондегу число таких новых деревень
составляло 15% от общего их количества. Переселение не было результатом
Реконкисты, а являлось следствием острой нужды в земле, причем люди
стремились в давно известные им места, а не подальше от своих родных
деревень.
Большинство земли принадлежало церкви. Земли, завоеванные в ходе
Реконкисты и принадлежавшие прежде исламским мечетям, передавались вновь
создававшимся монастырям. Огромные посмертные пожертвования от королей,
знати и даже простых людей сделали церковь крупнейшим землевладельцем.
Церковь, кроме того, покупала земли. Например, францисканцы и
доминиканцы, прибывшие в Португалию в начале XIII в., быстро сравнялись в
богатстве и мощи с другими монашескими орденами. В XIII в. земель,
попавших под мертвую руку церкви, оказалось столь много, что король
Афонсу II (1211—1223) стал первым монархом, запретившим церкви скупку
земель, но оставившим право приобретения земли в частную собственность
духовным лицам. Его сын Саншу II (1223—1245) запретил и это, а также
дарение земли церкви. Его смещение с королевского трона было отчасти
следствием его противостояния привилегиям церкви.
Король был вторым (по количеству земли) собственником. Его владения
сформировались за счет завоеванных в результате Реконкисты
государственных земель и выморочных наделов. Доходы короля полнились
также рентой и данью от его новых фиделисов (верноподданных) и
арендаторов.
Остальная земля почти целиком находилась в руках знати, это была, хотя и
меньшая, но значительная часть земли. Земля, которой обладала знать, была
либо подарена королем, либо получена по праву завоевания, позже были
нередки случаи захвата земель, данных королем в держание, в аллодиальную
собственность. Участки земли каждого знатного португальца были разбросаны
по всей стране. При Афонсу II в 1220 г. была введена в практику проверка
прав знати на землю.
Наконец, немного земли находилось в собственности свободных крестьян и
общин как сельских, так и городских.
Кроме крепостных, были свободные фермеры и слуги, которые были вольны в
своих решениях и действиях. Они работали по контракту. Вследствие
Реконкисты их число выросло, особенно после XII в. Но к северу от р. Дору
они были в меньшинстве даже к XIII в.
Главным видом сельскохозяйственного производства было животноводство, а
земля использовалась под пастбища. Климат Миньо и севера Бейры был очень
благоприятен для разведения крупного рогатого скота. Даже цены
устанавливались по количеству голов скота. На втором месте в
животноводстве стояли овцы и козы, а на третьем — лошади.
В земледелии преобладали виноградарство и льноводство, в меньшей степени
садоводство. В зерноводстве господствовали пшеница и просо (в Миньо),
ячмень и рожь. Обычными занятиями были ткачество полотен и виноделие.
Некоторое значение имело рыболовство на океаническом побережье.
Хозяйство было натуральным. Денежное обращение существовало, но не было
распространено. С X по XII в. Афонсу Энрикеш первым отчеканил две свои
золотые монеты, одна из которых была нужна для торговли с испанским
севером, а другая — с арабским югом. Торговля постепенно оживлялась. В
конце XI в. появились первые городские рынки, а в конце XII в. — ярмарки.
Внешняя морская торговля имеет мало примеров, хотя португальский берег
был с IX в. известен варягам и крестоносцам. Начало такой торговли
следует отнести к 1194 г., когда фламандский корабль с коммерческим
грузом потерпел крушение на португальском берегу [2, 45—57].
Юг страны
На арабском юге, где преобладает засушливая равнина, население
расселялось не равномерно, а по большим городам и деревням, что было
непривычно для северян.
Экономическая деятельность базировалась на сельском хозяйстве.
Производились пшеница, фрукты, оливковое масло, было налажено орошение.
Развитыми были рыболовство и соледобыча. Животноводство существовало, но
о нем известно мало. Велась добыча золота, серебра и олова.
На побережье Алгарви была развита морская торговля с отдаленными
арабскими странами, а также судостроение. Процветала внутренняя торговля.
Было развито денежное обращение, в том числе налажена чеканка золотых,
серебряных и медных монет. Процветали ремесла вплоть до производства
бумаги.
Формально земля принадлежала государству, но фактически она была в руках
землевладельцев. Значительная часть земель использовалась ради того,
чтобы вырученные средства шли на содержание мечетей, и эта земля была как
бы церковной. Государство в исламских странах было очень богато, потому
что через калифа, представлявшего государство, оно обладало не только
землей, но и городской собственностью, средствами производства, например,
мельницами, прессами, печами и т. п. Без учета этих обстоятельств нельзя
понять, сколь богатым стал король Португалии после Реконкисты.
Папы римские, глядя на это богатство, вынашивали идею крестовых походов
против мавров на Пиренейском полуострове. Испанским рыцарям было даже
запрещено участвовать в Первом походе крестоносцев в Палестину. Начиная с
Третьего восточного крестового похода папы римские призывали португальцев
участвовать в них. Но одновременно португальцы просили и получали
поддержку крестоносцев шесть раз: 1147 г. — завоевание Лиссабона, 1189 г.
— дважды, 1190, 1197, 1217 гг. Особенностью западных крестовых походов
было то, что, кроме общих религиозных целей, они учитывали интересы
короля, а именно, приобретение новых земель, правда, через богоугодное
завоевание их у мавров.
Португальская Реконкиста привела к массовой миграции мусульман на
территорию современной Испании и в Северную Африку. Но половина населения
осталась, так называемые мосарабе — прежде всего христиане, евреи. На юг
с севера устремились переселенцы, привлекаемые множеством льгот [2, 65—
79]. Очень важно то обстоятельство, что в результате Реконкисты все члены
португальского (северного) общества повысили свой экономический и
социальный статус. Король, церковь и знать повысили свои наследуемое
имущество и влияние, безземельные свободные крестьяне приобрели землю,
многие крепостные стали свободными крестьянами или ремесленниками.
Христиане арабского юга избавились от особо высоких налогов. Новое
общество возникло в XII и XIII вв. Его благополучие определяли король и
церковь — благодетели, воле которых надлежало следовать ради собственного
блага. Король и церковь все сумели решить и сделать в прошлом, на них
надо полагаться всегда. Король и церковь — властелины, хозяева всех
подданных королевства.
Так под влиянием исторических фактов формировалось мировоззрение
португальцев, призванных беспрекословно повиноваться монарху. Оно
подавляло самостоятельную деятельность подданных короля, обрекая их на
ожидание изъявления высшей воли. Эта несамостоятельная деятельность
формировала особый склад сознания, который передавался из поколения в
поколение в виде культуры. В частности, не могли не возникать
«столкновения между северными христианами, людьми грубой культуры и
манер, высокомерными к побежденным южанам, неожиданно вознесенными к
таким социальным условиям, к каким они не были готовы, и южными
христианами, более утонченными в силу арабского образа жизни, мыслящими
как горожане, вынужденными жить с пришельцами, которых они рассматривали
как низшую касту. Существовала проблема распределения земли и домов,
социальной иерархии, власти и административных должностей» [2, 81].
К северу от реки Мондегу бóльшая часть земли была занята победителями
безвозмездно. Это была оккупация земли, рассматриваемой как свободная.
Существовало несколько видов захватов. Частично захваты организовывались
властью (королем, церковью, знатью), иногда совершались по частной
инициативе. Можно полагать, что большая часть аллодиальных земель на
севере была захвачена. К югу от реки Мондегу такие захваты совершались
значительно реже, так как Реконкиста стала организованным и
централизованным делом. Королевская власть не признавала захваты, и земли
только распределялись королем. К югу от реки Тежу король оставил земли
для себя.
Деятельность религиозно-военных орденов также препятствовала захватам.
Бóльшую часть тяжести войны вынесли эти ордена, они одержали победы.
Участие знати было минимально. Поэтому распределение земель на юге
принципиально отличалось от севера. Это были самые крупные землевладения,
во многом сохранившиеся до наших дней.
Для себя и своих приближенных король придержал существенную часть
захваченного, а именно — города. Ни один город не был дарован религиозно-
военным орденам. Они были самоуправляемыми сообществами (Реконкиста
способствовала становлению и распространению муниципальных организаций
городов). Поступавшие от них налоги, львиная доля домов, печей, прессов и
других средств производства принадлежала монарху. Некоторые города были
позже отданы членам королевской семьи в качестве удела, но лишь на время
их жизни.
Когда победители поселились в южных городах, то встретились с
традиционным самоуправлением. Не было нужды вводить новации, и новые
власти во многом просто заимствовали прежние порядки. Но остаться в
прежнем виде организация общественной жизни не могла, так как северяне
принесли с собой свои законы. Поэтому самоуправление было воспринято
только частично. Во многих городах все официальные лица должны были
утверждаться королем. Самоуправление было ограничено жесткой системой
налогов и куцыми полномочиями правосудия. Король (хозяин) мог вмешаться в
любой момент. Осталась жить традиция Северной Португалии, согласно
которой на все требовалась строгая команда центра. [2, 81—83].
Глава 13. Государственное строительство
после Реконкисты
Четыре столетия до Реконкисты Португалия была военным лагерем,
готовившимся к отпору захватчикам. Военная структура управления и
государственного строительства с королем во главе продолжила свою
традицию и после окончания Реконкисты.
13.1. Феодальные отношения
Вассалитет, как институт, был установлен в Португалии в XIII—XV вв.
Вначале королевские пожалования не могли переходить по наследству, но с
течением времени наследование стало общепринятой практикой, хотя и
намного позже, чем в других феодальных странах Европы, настолько высокой
была зависимость от короля. Только к XIII в. фьефы, подобные тем, что
существовали во Франции, появились в Португалии. Многие королевские
пожалования приобрели форму майората, т. е. неотчуждаемого, неделимого и
бессрочного наследования в одной и той же семье, обычно на правах
первородства и, как правило, мужчинами. Это относилось к большим
землевладениям, маленьким домам, конторам и даже рентам. Португальские
фьефы (феоды) жаловались королем вместе со значительным количеством
обременительных условий, например, служб. Военная и административная
служба, однако, не были существенным условием для королевского
пожалования: эти услуги оплачивались. Все обладатели фьефов имели ряд
иммунитетов, а именно: запрет на вход королевским должностным лицам,
отсутствие королевских налогов; право владельца фьефа осуществлять
административную, судебную и финансовую автономию.
Король удерживал за собой часть прав, которые никогда не становились
полем деятельности его подданных, пусть даже и от имени короля. Таковыми
были верховная юрисдикция и право вмешательства в вопросы наследования.
Специфика условий, при которых образовывалось Португальское государство,
привела к тому, что феодализм не был таким, каким он был во Франции и
многих других странах Западной Европы. Во всех сеньориях за португальским
королем было последнее слово в судебных делах. В XIII в. король стал
урезать иммунитеты и полную автономию феодалов. Проверки законности
владений, начатые Афонсу II, дополнялись проверками наследства, которые
продолжались до конца XIV в. и достигли апогея при короле Динише (1279—
1325). C 1325 г. король запретил создавать феодалам суды, а в конце XIV
в. так «уточнил» законы о королевских земельных пожалованиях, что
значительная часть феодальных вотчин вернулась короне.
В XIII в. население Португалии не превышало 1 млн человек, и
распределялось оно по территории страны неравномерно. Плотность населения
была высокой на севере, люди жили в многочисленных деревнях, а крупные
города были на юге. Посредине страны места были малолюдными. На побережье
существовали рыбацкие деревни. На севере быстро развивался только город
Порту: в XIII и XIV вв. он вырос в несколько раз и в 1354 г. добился
феодальной автономии, став зависимым только от короны. Его богатство
росло на заморской торговле, в частности, с Нижними странами, Италией,
Англией. Но самым динамичным городом был Лиссабон. Он был связан со всеми
европейскими рынками начиная с XIII в. Уже в конце XII в. португальские
купцы получили, будучи в Лондоне, от английского короля привилегии и
гарантию безопасности. Они торговали в Бордо и Кельне, но главным образом
во Фландрии [2, 86—90].
13.2. Торговля и ремесла
В 1293 г. король утвердил систему страхования всех судов, загрузившихся в
Португалии или зафрахтованных португальскими купцами для заграничного
плавания. Часть собранных сумм хранилась во Фландрии, а часть —
оставалась в Португалии. С середины XIV в. в Брюгге существовал
официальный португальский торговый дом.
В 1353 г. португальцы подписали с королем Англии Эдуардом III договор о
безопасности торговли сроком на 50 лет, который затем был официально
подтвержден королем Португалии Афонсу IV. Португалия вывозила фрукты,
соль, вино, оливковое масло, мед, пробку, воск, животный жир, кожу,
шкуры, а из Англии, Фландрии и Франции ввозила текстиль, готовую
английскую одежду. Португальских купцов за границей было в XIII и в
начале XIV в. больше, чем иностранных купцов в Португалии. По тем
временам Португалия была маленькой страной и не представляла большого
интереса для активности зарубежных торговых партнеров.
Другой зоной торговых интересов Португалии были королевства и княжества
Иберийского полуострова и Средиземноморье. Странам этого региона
португальский экспорт был не нужен. Но Португалия оказалась мостом в
торговле севера Европы с Испанией и Средиземноморьем. За это она получала
золото и серебро, специи, сахар, шелк и т. п.
Торговля с Италией стала развиваться немного позже, но с 70-х гг. XIII в.
генуэзцы, флорентийцы, венецианцы и др. захватили торговлю с Португалией
почти целиком в свои руки, вплоть до организации поселений в крупных
портах Португалии. Постепенно они вытеснили португальцев из торговли
севера Европы со Средиземноморьем, взяв на себя перевозки грузов. Их опыт
и богатство обеспечили им покровительство португальских королей. Они
ссужали деньгами и имели политический вес, пользуясь своей близостью к
Ватикану. Изначально именно итальянцы способствовали совершенствованию
португальского флота и техники навигации.
Португальские ярмарки никогда не играли той важной роли, какая была у них
во Франции или Фландрии, и не становились градообразующими центрами. Хотя
они и сделали вклад в развитие португальской международной торговли, но
не стали местами встреч купцов разных стран. Только время от времени их
посещали кастильские и итальянские купцы. Главным образом на ярмарках
заключали сделки португальские купцы, специализировавшиеся на торговле с
севером, со Средиземноморьем и в самой Португалии [2, 32—95]. Среди
португальских товаров почти не было предметов ремесленной переработки
сырья. Кораблестроение, мыловарение, производство тары и бочек,
производство ювелирных изделий — вот короткий список того, что было
представлено на рынке. Процветали вместе с торговлей только те ремесла,
которые ныне называются службами сервиса, и кораблестроение, достигшее в
Португалии замечательной высоты и искусства. Португальские каравеллы
славились на всю Европу. Собственно, и сам тип корабля — каравеллы — был
создан португальцами [1, 47].
Для создания конкурентоспособной продукции в Средние века ремесленникам
было необходимо объединяться в цехи для снижения цен на закупаемое сырье,
продажи продукции по максимально возможным ценам, снижения издержек
производства и т. п. Разобщенные португальские ремесленники не
выдерживали конкуренции на международном рынке с корпорациями иностранных
ремесленников. Корпоративизм ремесленников и создание цехов в Португалии
тормозились сильным вмешательством и контролем со стороны короля и
негибких муниципалитетов, пресекавших все, что потенциально могло
составить оппозицию королю. Первые хорошо организованные корпорации
ремесленников появились лишь в конце XV в. [2, 96].
13.3. Администрация и кортесы
Управление страной из единого центра требовало создания многочисленного
аппарата чиновников. С конца XIII в. роль центра в Португалии нарастала.
Уже в XIV в. чиновники центрального правительства были специалистами в
области гражданского и обычного права с университетским образованием. Они
информировали короля о состоянии дел и давали предложения по принятию
решений.
В силу того, что король был и верховным судьей, при дворе с начала XIV в.
сформировались три суда — по гражданским, по уголовным делам, а также по
охране королевской казны, владений и доходов. Первый находился в
Сантареме (позже в Лиссабоне), второй сопровождал короля в поездках по
стране, а третий был министерством финансов. Особый магистрат управлял
полицией.
Усложнялась и росла администрация местного управления. В муниципалитетах
создавались местные магистраты, функции которых были строго
специализированы. Два из них занимались делами евреев, два других —
сиротами и опекунами. Были местные прокурор, казначей. Были созданы
архивы. Каждый в череде монархов считал своей высшей целью добиться
централизации. Муниципалитеты старались получить права самоуправления, но
все конфликты кончались победой короля. Уже с самого начала существования
Португалии культура людей формировалась их деятельностью, направленной на
исполнение монаршей воли, в том числе на пресечение всякого
корпоративизма в обществе, как потенциальной опасности королю, а вслед за
ним и всей Португалии. Это обстоятельство не позволяла португальцам
поступать с королем так, как поступали со своими графами, герцогами и
королями нидерландцы или англичане.
Со второй половины XIII в. к алкайдам, представителям короля на местах,
добавились новые чиновники, назначенные королем для того, чтобы следить
за четким отправлением судопроизводства и соблюдением государственного
порядка. Они, в отличие от алкайдов, перемещались по Португалии,
добиваясь унификации применения законов. В XIV в. для укрепления
правосудия, закона и порядка были введены должности коррегедоров.
Появились внешние судьи, прибывавшие на места для вершения правосудия.
При Афонсу IV дело дошло до того, что решения местных судей должны были
утверждаться королем, а управление правосудием было монополизировано
короной. Афонсу IV провел реформу, согласно которой были проведены
местные выборы новых магистратов, которые должны были помогать судьям по
всем вопросам правосудия. Он также назначил новых судей для надзора за
завещаниями и наследствами. Бюрократия быстро разрасталась [2, 97—98].
С 1254 г. знатные горожане стали привлекаться к заседаниям королевской
курии, что постепенно привело к возникновению португальских кортесов,
которые собирались по королевскому призыву за 486 лет 122 раза на период
от двух недель до нескольких месяцев. Избежать участия городов было
невозможно, так как от них зависело, принять или отвергнуть королевскую
просьбу о субсидии на войну, королевское бракосочетание или изменение
содержания драгоценного металла в монетах, которые чеканились для
королевства в Браге.
Португальские кортесы состояли из трех сословий: духовенства, знати
(членов королевского совета) и горожан, причем после общего заседания, на
котором выступал король, каждое сословие заседало отдельно, обсуждая и
вырабатывая общие требования и выбирая тех, кто от имени сословия
выступал перед королем. В ответ на эти выступления многие требования
городов удовлетворялись, в частности, сохранились документы о
неправильном сборе пошлины, искусственном занижении цен на рынке
королевскими чиновниками, принудительных общественных работах по
постройке стен и укреплений, обязательства содержать королевскую свиту и
королевскую семью в то время, когда они приезжали в город, требования к
тем, кто занимался торговлей, платить налоги наравне с купцами, не
прикрываясь сословными привилегиями, в противном же случае бросать свою
торговлю [1, 57—58].
Значение кортесов особенно возросло с конца XIV в. после того, как города
и кортесы отстояли право на португальский трон для королей Ависской
династии. Основную военную силу и финансовую опору нового короля Жуана I
(1385—1433) магистра Ависского ордена, составляли не монастыри и рыцари и
не столько высшая знать, сколько жители городов. Поэтому жители ряда
городов и их округ освобождались от части налогов, в том числе на хлеб,
вино и мясо, от налога на торговые сделки. Жителей Лиссабона из числа
зависимых и лиц низкого звания было принято считать свободными, торговцы
освобождались от таможенных и торговых пошлин по всей Португалии.
Наиболее преуспевавшие горожане, получавшие не только привилегии, но и
поместья, сосредоточивали свои интересы в аграрной сфере. Все эти
изменения привели к объединению интересов купечества и части дворянства,
которые вылились в захват заморских территорий, рабов и развитие
колониальной торговли [1, 72, 86].
В XI в. при соборах и монастырях появились школы с целью подготовки
духовенства. Согласие Папы Римского на предложение группы
священнослужителей о создании университета в Лиссабоне было дано в 1288
г. Это была высшая школа для будущего духовенства. Гражданские лица стали
учиться в нем только по прошествии некоторого времени. До XV в. условия
существования университета были трудными, а его престиж низким, впрочем,
как и во всей Европе той поры. Знать обучала своих детей дома с помощью
приглашенных преподавателей.
Большую часть трофеев, захваченных в ходе Реконкисты, король и знать
вложили в церковные строения. Вот почему в такой относительно бедной
стране, как Португалия, в XIII и XIV вв. было огромное количество
соборов, аббатств, приходских церквей, часовен, не говоря о монастырях.
Гражданских зданий было немного. Небольшая самостоятельность органов
местного управления, их зависимость от короля, отсутствие местного
самоуправления, подобного фландрийскому и английскому, привели к тому,
что все важные местные акты совершались общественностью в соборах,
церквях. Гражданская архитектура ограничивалась замками, крепостными
стенами городов, водоводами, фонтанами и т. п. [2, 100—107].
13.4. Кризис
До середины XIV в. не было никаких признаков кризиса. В 1340 г. король
издал знаменитый закон, в котором говорилось, что аристократия тратила
слишком много и вела к разрушению государства. В то же время торговцы и
ремесленники процветали. Доходы аристократии от их владений снизились и
не могли сравниться с прибылью торговцев и ремесленников. Не будучи
способной вложить средства в торговлю или другие прибыльные предприятия,
знать мечтала продлить период своего процветания, вызванного Реконкистой.
Тот же королевский закон 1340 г. отразил появление наемных рабочих как
мобильного слоя населения.
В 1348 г. эпидемия чумы унесла жизни трети населения Португалии, если не
больше. Она опустошила прежде всего города. После эпидемии население
стало переселяться в города, и в 1350—1370 гг. в Лиссабоне, Порту и Эворе
были построены дополнительные крепостные степы. Например, в Лиссабоне в
1373—1375 гг. ими были обнесены 103 га. Новые вспышки чумы (1356, 1384,
1415 и более поздние годы) уничтожали население как на севере, так и на
юге страны.
Те, кто переселялся в города в поисках заработка, не имели ничего для
торговли или занятий ремеслом, пополняли слой разнорабочих, влача жалкое
существование. Известны восстания в 1371, 1383—1385 гг., а также в 1438—
1441 и в 1449 гг. В сельской местности не хватало рабочих рук. Многие
дома оказались покинутыми. Оставшиеся крестьяне отказывались работать и
искали больший заработок. Знать обратилась к королю, который сам
столкнулся с такими же трудностями. В результате королевская власть
издала законы 1349—1401 гг., которые принуждали работать за прежнюю плату
в тех же местах, что и прежде. Была введена паспортная система, и рабочие
были распределены среди землевладельцев. Закон 1375 г. привязал рабочих к
прежней профессии, запретив свободу выбора работы и зафиксировав низкий
уровень зарплаты. Но борьба за свободу трудовой деятельности
продолжалась, и столетие спустя все ограничения были отменены.
Недостаток рабочих рук в деревне привел к тому, что сократились посевные
площади, но увеличились пастбища и стало развиваться овцеводство, а также
в определенной мере разведение крупного рогатого скота. Стало развиваться
производство шерсти, и в XIV—XV вв. шерсть стала продаваться во Фландрию.
До середины XIV в. не было нехватки зерна, затем постепенно снабжение
зерном стало проблемой. Хлеба не хватало из-за роста городов и ухода
населения из сел. Возросло производство вина и оливкового масла, так как
оно было менее трудоемким. Для снабжения зерном требовалось развитие
морской торговли. Землевладельцы стали отдавать свои ставшие убыточными
имения религиозным орденам, церквям, соборам (чьи владения не облагались
налогами), желая купить спасение души. Законом это было запрещено, но он
нарушался в тот трудный период, когда Страшный суд ожидался каждый день
[2, 108—112].
Сразу после эпидемии чумы 1348 г. собственность церкви многократно
возросла. Королевские запреты стали бессильны. Но духовенство не было
готово использовать такое богатство. Земля не обрабатывалась. Налоги в
казну перестали поступать. Церковь стала сдавать землю в аренду на 1—3
жизни в соответствии с обычным правом.
На фоне эпидемий чумы и сельскохозяйственного кризиса население
потянулось вслед за феодалами к церкви. Возникли новые монашеские
братства и благотворительные общества. По всей Португалии создавались
госпитали, приюты, лепрозории и т. п.
К этому сельскохозяйственному кризису добавился финансовый. В Португалии
стала ощущаться нехватка золотых и серебряных монет, поэтому торговля
часто становилась меновой. В то же время она процветала. Купцы даже стали
образовывать свои объединения в Лиссабоне, однако они не могли
контролировать местную администрацию, действовавшую от имени короля и
находившуюся в руках потомственных рыцарей, которые тоже выиграли от
сельскохозяйственного кризиса, потому что освободились от подчинения
феодалам.
Крепнувшая в борьбе с аристократией буржуазия получала благосклонность
короля, помогая ему добиваться большей централизации и политического
контроля. Революция 1383—1385 гг. была отражением всех этих изменений.
События второй половины XIV в. и начала XV в. привели к коренным
изменениям во внутренней политике королевского двора. Буржуазия убедилась
в необходимости ссужать короля деньгами, а королю стала очевидной
необходимость постоянного доверия влиятельных слоев общества. На
протяжении столетия, от Афонсу IV до Афонсу V, стали созываться кортесы.
Король Жуан I был даже избран на кортесах, в которых впервые участвовала
буржуазия. Кортесы просили его созывать их ежегодно, однако король этого
не сделал, но все же собирал кортесы в конце XIV — начале XV вв.
достаточно часто.
В XIV—XV вв. образование приходило в упадок. В попытках как-то справиться
с возраставшими проблемами единственный португальский университет
переводился королем из Лиссабона в Коимбру и назад в Лиссабон четыре раза
за названный период. Жалованье преподавателям уменьшалось, студенты
предпочитали учиться за границей, влияние университета на общество было
ничтожным.
Уже в начале XIV в. большáя часть Лиссабона была собственностью короля. В
дополнение к тому, что было захвачено в ходе Реконкисты, короли поколение
за поколением скупали дома, магазины, да так активно, что вызывали ропот
жителей. Но в итоге население получило защиту в лице верховной власти, а
король, как владелец, — полную поддержку лиссабонцев. Никакого
противостояния с органами городского самоуправления, как это традиционно
наблюдалось в Лондоне, у короля Португалии не было и в помине [2, 113—
119].
По завершении Реконкисты в правление Афонсу III (1245—1279) встал вопрос,
что делать с рыцарями, принявшими на себя значительную часть воинских
тягот и оставшихся без дела. Особая сложность состояла в том, что
множество рыцарей входило в духовно-рыцарские ордена, не просто
обладавшие высокой степенью самостоятельности, но и нередко имевшие
корни, а то и руководство в Кастилье. Усиление духовно-рыцарских орденов
было чревато вмешательством Ватикана во внутренние дела Португалии.
Король Диниш (1279—1325) постепенно добился португализации всех орденов и
заложил традицию избрания их магистров из членов королевской семьи.
Военные традиции в сочетании с навыками торгового мореходства привели к
тому, что с легкой руки ордена Сантьяго все ордена принялись прокладывать
новые морские пути, завоевывать и осваивать для короны новые заморские
земли [1, 29, 39].
Диниш нанял генуэзцев для создания португальского флота. Он создал в 1317
г. орден Иисуса Христа (иезуитов), которому передал собственность ордена
тамплиеров. Орден иезуитов стал одним из самых эффективных инструментов
короля в борьбе за дальнейшую централизацию страны и надзора за
заморскими, особенно бразильскими, владениями короля [2, 122].
Глава 14. Ависская династия
Новая династия, начало которой положил Жуан I (1385—1433), пересмотрела
свое отношение к сословиям. Жуан I окружил себя юристами, бюрократами и
искал поддержку у купцов, как португальских, так и иностранных. Он
возводил на высокие должности не представителей знатных родов, а
буржуазию, низшую аристократию и даже ремесленников, т. е. всех тех, кто
составлял базу поддержки его восхождения на трон и доказал свою верность.
В местных административных органах ремесленники бросили вызов
землевладельцам.
Однако концентрация земельной собственности укрепила позиции новой группы
земельной аристократии, противостоявшей сильной королевской власти. В
ответ на это Жуан I резко повысил доходы своей семьи, сделав своих
сыновей герцогами, причем одного из них, Энрикеша Мореплавателя, назначил
магистром самого богатого ордена иезуитов, а еще двух — магистрами двух
других монашеских орденов, которые тоже обладали большой земельной
собственностью. Такие действия короля были вызовом всей аристократии и
церкви, но авторитет монарха остался непоколебим. Столь сильна была идея
самодержавия в культуре португальцев [2, 128—130].
14.1. Начало заморской колонизации и торговли
В начале XV в. в Португалии сложилась непростая обстановка. Маврские
корсары продолжали совершать набеги на побережье Португалии из своих
портов на северо-западе Африки, а португальское воинство был бессильно
из-за непредсказуемости места и времени очередного удара. От грабежей
корсаров страдали интересы короля, аристократии, буржуазии. В 1415 г. под
командованием короля Жуана I и при участии почти всей аристократии
рыцарско-монашеские ордена атаковали один из коммерческих и стратегически
важных военных форпостов мавров — Сеуту в Марокко — и захватили ее.
Оставив там сильный гарнизон, король с добычей вернулся назад. С тех пор
началось присоединение заморских территорий, которое, начавшись как
завоевание, затем приобрело характер географических открытий и торговой
экспансии. Удар по Сеуте преследовал еще одну цель. Португалия прекратила
традиционные и бесплодные попытки конкурировать с Леоно-Кастильским
королевством за первенство на Иберийском полуострове и обратила всю свою
энергию на заморскую торговую экспансию, которой мешали корсары Сеуты и
Танжера. После покорения Сеуты был захвачен и Танжер, хотя и не сразу и с
большими потерями.
В начале XIV в. в кораблестроении и навигации Португалии произошли
существенные усовершенствования. Например, стал применяться руль на
судне, который существует и поныне, он заменил рулевое весло. Через
арабские страны из Китая дошел до португальцев компас. Отовсюду
привозились морские справочники, содержавшие морские карты, описания
маршрутов движения судов, портов и т. д. Это позволяло прокладывать курс
корабля по компасу и отказаться от плаваний вдоль береговой линии. Все
заимствования старательно совершенствовались португальцами: нанимались
картографы, специалисты по навигации, кораблестроители и т. д. из самых
передовых стран. Но прошло еще целое столетие до начала Великих
географических открытий, которым короли Португалии долгое время отдавали
приоритет. В первой половине XV в. португальцы на основе традиционного
арабского судна создали каравеллу, обладавшую малой осадкой, тремя
треугольными парусами и приспособленную для долгих плаваний. Каравелла
могла идти по курсу, который составлял с направлением ветра угол более
евышало 50 т, а команда состояла не
менее, чем из 20 человек. К тому времени были накоплены и
систематизированы знания в области астрономии и математики. От древних
греков через арабов дошли представления о сферичности земли. Величина
меридиана по экватору отличалась от современного значения менее, чем на
20%. Португальцы заимствовали у иберийских арабов астролябию (угломерный
прибор для определения широты и долготы точки земного шара по солнцу и
звездам). Наконец, моряками и купцами были накоплены географические
знания, особенно много их поступало из арабского мира, а также из
итальянских городов-государств. Они не были точны, но их было достаточно
для того, чтобы ставить реальные цели экономического и политического
характера, например, открытие морского пути в Индию, из которой
караванными тропами в Венецию доставлялись специи, шелк, слоновая кость и
другие чрезвычайно ценные по тем временам товары.
Но главной проблемой Европы был дефицит такого монетарного материала, как
золото, отсутствие которого препятствовало развитию торговли, а за ней и
ремесел. Европейцы к началу XV в. уже знали от арабов, что золото есть
где-то в Африке, южнее Сахары. Нападение португальцев на Сеуту в
значительной мере было обусловлено их желанием захватить пути доставки
золота через Сахару в Европу. Португалия оказалась среди европейских
государств ближе всех к источникам африканского золота и стала искать к
ним морской путь.
Кроме прагматичных задач у португальских христиан были две других,
которые имели значение для организации экспедиций в неведомое — это
борьба с неверными и спасение собственных душ подвигом во славу
христианской церкви. Такая страна, как Португалия, где влияние религии
было чрезвычайно сильным, имела в этом смысле преимущество перед другими,
где подобные мотивы не были столь значимы [2, 131—133]. Надо ли говорить,
то церковь горячо благословляла намерения португальских королей
организовывать походы против неверных.
Нельзя не отметить, что португальцы смогли объединить мореплавателей
многих стран для заморских плаваний. Итальянцы, контролировавшие большую
часть дальней морской торговли Португалии, принимали участие в подготовке
и осуществлении почти всех португальских экспедиций, преследуя свои
коммерческие цели. Они многому научили португальцев, будучи
заинтересованными в успехах экспедиций. Вместе с португальцами в
экспедициях участвовали арагонцы, баски, каталонцы, кастильцы,
североевропейцы и, конечно, арабы.
Начинались морские экспедиции совсем не так, как «всепортугальское»
предприятие. Только с конца XV в. они были монополизированы короной.
Первопроходцы была разведчиками неведомого.
Большая роль в истории Великих географических открытий, последовавших в
результате морских экспедиций, принадлежит сыну короля Жуана I Энрикешу
Мореплавателю, магистру ордена иезуитов, человеку богатому и
неординарному. Он интересовался астрономией, математикой и естественными
науками, собрал вокруг себя немало ученых, итальянских экспертов по
торговле и европейских докторов, гостеприимно встречая иностранных
путешественников, выслушивая и щедро одаривая их. Все это требовало
больших денег, которых ему всегда не хватало. Поэтому он занимался
предпринимательством, извлекая прибыль из мельниц, производства
красителей и мыла, работорговли. Будучи правителем Алгарви и Сеуты,
Энрикеш Мореплаватель учредил ряд монополий, например, на ловлю тунца.
Постепенно он оказался вовлеченным в мореходство, несмотря на то, что
кроме Северной Африки, коей он был правителем, нигде не был. Многие его
рыцари были кораблевладельцами, и он мог использовать их возможности,
например, промышляя пиратством. Однако планы Энрикеша Мореплавателя
вначале не шли далее завоевания Северной Африки. Только одна треть
морских экспедиций в 1415—1460 гг. (до его смерти) состоялась по его
инициативе, другие же две трети были инициированы королями (Жуаном I,
Дуарте, Афонсу V, Жуаном II, Мануэлем I), регентом Педро, феодалами,
купцами. Энрикеш Мореплаватель создал навигационную школу, собирая и
развивая знания и средства, необходимые для мореплавания, которые
использовались многими другими для достижения собственных целей. Таким
образом, португальские крузады XV в. — это не доблесть отдельных людей, а
сложное социально-экономическое явление, отвечавшее потребностям развития
Португалии [2, 141—143].
Первой целью португальцев в начале XV в. было исследование западного
берега Африки и открытие «золотой реки», откуда золото поступало в
исламский мир. 30 лет понадобилось для того, чтобы описать берег Африки
до мыса, за которым на восток простирался Гвинейский залив. Этот мыс
первоначально принимался за конец Африки. К середине XV в. португальские
мореплаватели составили карты направлений ветров и течений в Атлантике,
описали Саргассово море, открыли и начали хозяйственное использование
островов, находившихся на этом пути, например, остров Мадейра стал
поставщиком вина, зерна и сахара уже в 60-е гг. XV в.
Но одной из первых из важнейших статей португальского экспорта из Африки
стали рабы (с 1441 г.). Берег Гвинеи стал невольничьим рынком.
Португальцы частично захватывали африканцев, но преимущественно меняли их
у арабов и африканцев же на одежду и другие товары. Рабы продавались
португальцами пиренейским и европейским странам, а также направлялись на
сахарные плантации Мадейры. Частично они доставлялись и в Португалию [2,
149—158]. Со временем значение работорговли для Португалии только
возрастало. Например, между 1511 и 1513 гг. корона от продажи королевских
рабов ежегодно получала 7 млн реалов. Для сравнения: в 1506 г. торговля
индийскими пряностями давала казне 14—16 млн реалов, а золотом — 48 млн
реалов. Но в 1559 г. ситуация изменилась. Индийская торговля сошла на
нет, золото приносило 14—19 млн реалов, а работорговля в среднем за год в
середине столетия — около 35 млн реалов [11, 32].
Первое африканское золото было доставлено в Португалию в 1442 г.
Африканцы купили за него пшеницу. Одежда, одеяла, посуда, серебро и
прочие товары поставлялись в Африку в обмен на золото. Судя по укреплению
португальской валюты, стабилизации цен в Португалии, эта торговля была
очень успешной.
До 1443 г. торговля и мореплавание в Африку были свободными, хотя 20%
прибыли поступало в казну короля по старой традиции Реконкисты. Только
Энрикеш Мореплаватель и его брат Педру, два принца, были освобождены от
этих поборов. В 1443 г. Энрикеш Мореплаватель получил монополию на всю
торговлю с африканским побережьем к югу от мыса Бужадор, в том числе и
право на 20% прибыли. Эти привилегии были даны ему его старшим братом
Педру, который в то время был регентом и нуждался в поддержке.
Монополия торговли, конечно, не означала монополии мореплавания. Нужно
было лишь предварительное согласие Энрикеша Мореплавателя. Если торговец
направлялся в Африку на своем судне, то он отдавал 25% прибыли, а если
брал судно у Энрикеша Мореплавателя, то платил 50% прибыли. А прибыль
всегда превышала 100%, иногда достигая 700%. После смерти Энрикеша
Мореплавателя его привилегии перешли к короне [2, 159—160].
После 1450 г. начался рост населения Португалии, а с ним и миграция
португальцев на поселения в новые заморские территории, из сельских
районов в города, с гор на равнины. В это же время после введения
инквизиции произошло изгнание евреев и арабов. Выросло количество судей и
чиновников. Были проведены реформы с дроблением административных районов,
что требовало увеличения бюрократического аппарата. Позже первая перепись
населения (1527—1532) показала, что в Португалии было 280 528 домашних
очагов, т. е. 1—1,5 млн человек. 20% жили в маленькой провинции Миньо,
историческом сердце Португалии, а 20% были рассеяны по просторам Алентежу
и Алгарви. Северные города стали набирать силы; вторым городом после
Лиссабона стал Порту. Однако население стало увеличиваться совсем не из-
за начавшегося ввоза рабов. По разным источникам, их количество в
Португалии никогда не превышало 5—10 тыс. человек. В основном африканские
рабы были сосредоточены в Лиссабоне, где составляли одну восьмую часть
населения города.
В сельском хозяйстве в 1450—1550 гг. произошли большие изменения: стала
возделываться кукуруза, ввезенная из Бразилии, осушались болота,
вырубался кустарник, распахивались вновь осваиваемые участки земли,
пастбища уменьшались, поголовье скота падало, а с ним снижалось и
производство молочных продуктов.
Ремесла развивались плохо. Дела спорились только в кораблестроении и
производстве неглазурованного фарфора. Там было занято много рабочих, и
требовались большие капиталы. Оба производства принадлежали короне. В
кораблестроении португальцы были в то время вне конкуренции [2, 165—170].
С середины XV в. в Португалию хлынул поток диковинных товаров: золота,
сахара, специй, рабов, ценных сортов древесины, слоновой кости,
красителей, семян сельскохозяйственных культур. Они реэкспортировались по
странам Европы и быстро превзошли по стоимости все статьи традиционного
португальского экспорта, хотя последние и приносили доход стране. Как
обычно, вся заморская торговля принадлежала узкому кругу лиц: королю,
малой группе влиятельных феодалов, как светских, так и церковных, и
считанному числу купцов, как правило, иностранных или использовавших
иностранные капиталы. Португалия импортировала из Европы текстиль, зерно
и металлические изделия, нужные для торговли в Африке. Вся торговля с
Африкой была сосредоточена в Лиссабоне и к югу от него. Роль севера
страны была незначительной.
Король ввел в портах Португалии и в торговых городах Европы специальных
чиновников, которые соблюдали коммерческие интересы монарха. В Брюгге, а
позднее в Антверпене и в других городах Европы появились колонии
португальских купцов, иностранные же купцы селились в портах Португалии.
Развивалась таможня. Быстро разрастались рынки, которые стали
предпочтительным источником доходов короля, феодалов и муниципалитетов.
Развитию торговли способствовали новые золотые португальские монеты —
крузаду. В Азии государство, имевшее такие деньги, считали очень богатым
и охотно завязывали с ним деловые отношения. Португальский язык
превращался в средство международного общения как в торговле, так и в
науке. Португальские миссионеры составили первые в Европе словари
японского, китайского и других языков народов мира.
Все, что добывалось Португалией, быстро и легко тратилось. Например, в
1478 г. 81% всех денежных средств государства ушло на содержание
королевской семьи и ежегодные пожалования вассалам короля. Денег на
разраставшуюся администрацию не хватало, и в казне всегда был дефицит.
Доходы росли, но расходы росли еще быстрее. В 1477 г. дефицит Португалии
составил 12 тыс. крузаду; за период 1450—1550 гг. короной было сделано
множество займов, долг короны достиг к 1557 г. 2 млн крузаду [2, 171—
177].
14.2. Всепроникающая королевская власть
Безответственное правление Афонсу V (1438—1481) привело к резкому
сокращению королевского домена и увеличению владений феодалов, причем не
всех, а не более чем 15 семей. Став королем в 1449 г. в 17-летнем
возрасте, Афонсу V предоставлял знати феодальные вольности и старинные
привилегии все свое долгое правление, что привело к расточительству
государственных ресурсов на предметы роскоши, откату Португалии в области
науки, предпринимательстве, развитии национальной экономики.
Король Жуан II (1481—1495) сокрушил наиболее влиятельных феодалов, вернув
себе часть земель, но главное, чего он добился, это лишения всех феодалов
многих старинных привилегий, сделав шаг к абсолютной власти короля.
Например, владения феодалов были лишены иммунитета, и королевские
чиновники могли беспрепятственно входить во владения феодалов;
королевские субсидии были поставлены в зависимость от службы феодалов
королю по назначению монарха. Вследствие этих изменений знать переехала
из своих владений ко двору короля, попав под контроль монарха и тесня на
государственной службе старый административный аппарат, складывавшийся со
времен Жуана I, что привело не только к укреплению власти короля, но и к
росту расходов из казны: количество феодалов, получавших королевские
денежные пожалования, увеличилось с 1092 при Афонсу V до 2493 при Жуане
III (в середине XVI в.). Феодалы были офицерами армии и флота на родине и
в заморских территориях, дипломатами, вели поиск новых земель и
обеспечивали их колонизацию и т. п. [2, 180].
Светских феодалов того времени можно разделить на три группы. Самые
крупные землевладельцы получали денежные дотации из казны за постоянное
нахождение при дворе на ведущих постах гражданской администрации и
военного командования. Феодалы, обладавшие меньшей земельной
собственностью, но весьма состоятельные, не были придворными и дотаций не
получали. Они были судьями, администраторами среднего звена, офицерами,
адвокатами, профессорами университета. Мелкие феодалы, фидалго, были
чиновниками низшего звена, имели вес на уровне местного управления и
самоуправления [9, 62].
Религиозно-военные ордена были все время постоянной и особо прочной
опорой короля с тех пор, как в начале XV в. их возглавили члены
королевской семьи. После 1550 г. Папа Римский согласился с переходом двух
из числа самых богатых орденов во владения государства формальным
назначением короля Португалии их правителем. После этого впервые в
истории Португалии королевские владения составили более половины
территории страны и превзошли владения всех других португальских феодалов
не только по размерам, но и по доходам. Так был сделан еще один шаг к
абсолютизму.
Королевская семья к концу XV в. прибрала к рукам и все наиболее
значительные епископаты Португалии, при этом один человек был епископом в
нескольких епископатах одновременно. Например, сын Мануэля I Афонсу
(1509—1540), став кардиналом в возрасте 8 лет, совмещал четыре
епископата, в том числе и такие большие, как в Эворе и Лиссабоне. Это
делалось ради увеличения влияния короля в государстве в ущерб влиянию
церкви.
Развитие португальского общества шло под неослабным контролем и влиянием
королевской власти. На стыке XV и XVI вв. стал выделяться общественный
слой легистов — гражданских служащих, работников магистратов, юристов,
университетских профессоров и т. д. Сливками этого общества были врачи и
фармацевты. Эта группа населения зависела от зарплаты, которую платила
корона, хотя и получала гонорары от населения. Корона следила за их
квалификацией, контролировала исполнение ими своих обязанностей,
назначала на службу и т. п. При этом надо помнить, что большáя часть,
если не большинство, чиновничества имело церковный статус, пользуясь
привилегиями и влиянием церкви.
Другое сословие, существовавшее в Португалии на рубеже XV—XVI вв., было
горожанами, иначе называвшимися «чистыми» людьми (из-за того, что они не
выполняли физической работы). В их число входили землевладельцы и купцы,
частично инвестировавшие деньги в землю. Они контролировали муниципальные
органы, заседали в кортесах. Это не была буржуазия. Хотя их влияние росло
благодаря поддержке короля, торговля хирела, тогда как торговые обороты
короля и его семьи, знати и чиновников, не говоря об иностранцах,
откупивших часть португальской торговли, росли. Эта группа португальцев
была одной из опор короля и им поощрялась, поэтому у нее не было
потребности рисковать в конкурентной борьбе на рынке.
Ремесленники к концу XV в. растеряли те крохотные привилегии, которые
имели ранее, и не смогли создать корпоративные цеха, хотя и нуждались в
защите своих интересов, в том числе от конкуренции. Точнее, такие
корпорации в конце XV в. были созданы, но как результат королевской воли,
политики короны. От таких объединений, в которые ремесленников загоняли
насильно, последние не получали никакой пользы. Их культура не содержала
достаточной степени инициативности; корпоративизм, требовавший постоянных
усилий не только для создания, но и для сохранения дееспособности
организации, не мог пробить себе дорогу. В обществе, лишенном
вертикальной мобильности населения, веками приученного ждать указующих
инициатив монарха и церкви, ремесленники не имели никаких шансов
выдвинуть из своей среды людей, которые бы обладали предприимчивостью
буржуазии.
Долгие традиции неписаных обычаев и религиозных объединений в братства
подготовили ремесленников для принятия постоянного порядка, предписанного
королем, поэтому, повинуясь процессам централизации страны, ремесленники
приняли за должное усиление королевского контроля и его опеку. В 1487 г.
король приказал, чтобы каждая организация ремесленников (образованных по
видам ремесла) приняла по два представителя короля в качестве
надзирателей за экономической и профессиональной деятельностью
ремесленников. Такие надзиратели были назначены муниципалитетами. Два
года спустя первое положение об объединении ремесленников было принято
сапожниками и кожевенниками Лиссабона. Оно содержало правила об условиях
работы, ценах и найме рабочих. В начале XVI в. все ремесленники были
охвачены такими объединениями в наиболее крупных городах. Каждая
корпорация имела свое знамя и святого заступника.
Назначению надзирателей и созданию положений о корпорации предшествовало
официальное учреждение ассамблей из 24 или 12 членов, которые
признавались королем и муниципалитетами в качестве представителей
существовавших ремесленников. Только в самом начале своего существования
ассамблеи имели какое-то подобие прав, но вскоре они их полностью
потеряли, за исключением тех ассамблей, которые находились в Лиссабоне.
Показателен тот факт, что кортесы в 1481—1482 гг. горько жаловались на
ассамблеи корпораций ремесленников, считая скандалом появление у них даже
ничтожных прав, пусть и пожалованных королем.
В 1512—1521 гг. была пересмотрена судебная система в сторону большей
централизации. Суды были поставлены под более жесткий контроль монарха
при помощи магистратов. Наряду с другими преобразованиями в 1532 г. был
учрежден Суд совести и порядка. Его судьями, называвшимися магистрами,
или депутатами, были как духовные, так и светские лица, хотя первые
преобладали. Этот трибунал быстро стал инструментом королевского
вмешательства в дела церкви. Король поставил во главе трибунала
религиозно-военные ордена и дал им все полномочия для решения ряда
вопросов.
Еще один суд, созданный в тот период королем, был святой Палатой
инквизиции; он стал влиять на все стороны жизни народа, что привело к
деградации предпринимательства, науки и т. д.
В результате судебных реформ вновь разрослась бюрократия. За период 1481—
1521 гг. в полтора раза было увеличено количество так называемых внешних
судей, назначавшихся королем, а их возможности были расширены и
укреплены.
После 1538 г. большинство судей стали получать жалованье из королевской
казны вместо получения подношений от людей, как было прежде, что служило
постоянным источником конфликтов и жалоб.
Правительством проводилась политика централизации государства,
усиливалась королевская власть, значение же кортесов становилось все
меньше. Они собирались в среднем 1,5—2 раза в год в течение периода 1434—
1481 гг., один раз в 3 года — в 1481—1502 гг. и только трижды — в 1502—
1544 гг. Постепенно даже самые богатые и влиятельные люди королевства
забыли о своем праве контролировать правительство или даже советовать ему
что-либо. Король стал полагаться только на бюрократию.
В 1492 г. было централизовано даже оказание медицинской помощи. Например,
в Лиссабоне все многочисленные маленькие больницы, существовавшие за счет
частных фондов, были закрыты и учрежден один большой госпиталь. Ко всем
прежним источникам финансирования были добавлены щедрые королевские
субсидии. В отсутствие конкурентоспособной предприимчивости населения
королевской власти приходилось брать инициативу на себя по всем вопросам,
дабы не отстать в развитии от других стран Европы [2, 181—189].
14.3. Радикальные изменения португальского менталитета
1525—1550 гг. стали периодом португальского гуманизма, который корнями
уходил в планетарное христианское мессианство и схоластику XII в. Это
позже схоластика стала ассоциироваться с чем-то костным, реакционным, а в
то время она была сильной, отважной, рыцарской наукой, борьба за ее идеи
приводила людей на костер, так как она защищала человека, мыслящего
свободно. Схоластика дала западноевропейской, в том числе и
португальской, философской мысли смелость и гибкость. Но к XIV в. она
стала своего рода искажением философии, идейным анклавом папства [3, 271—
272]. Схоластика насаждалась в учебных заведениях, готовивших, как
Лиссабонский университет, духовенство.
Ученые, собиравшиеся вокруг Эрникеша Мореплавателя, ставили перед собой
сугубо практические цели и руководствовались совсем иными, чем
схоластика, соображениями, о которых сказано следующее: «Португальская
мысль... вращалась вокруг реалистической проблематики определенного,
ограниченного, конкретного объекта. Коммерческий, космополитический
характер португальской жизни конца XV — начала XVI вв., возможно, и
содействовал проявлению этой черты: назовем ее прагматической. Это
становится ясно при чтении литературы времени принцев дома Ависа, где
чувствуется, что мы имеем дело с характером, которому чужды взлеты
воображения и чисто абстрактные теоретические построения. Здесь с
очевидностью отдается предпочтение практическому разуму, чувству
полезного, непосредственного. Более того, здесь четко выделяется глубокое
чувство наивного человеческого реализма, земная любовь к человеческой
действительности» [4, 26].
Так было накануне Великих географических открытий. Однако под влиянием
иезуитов, подчинивших своему влиянию всю духовную жизнь и образование в
Португалии при короле Жуане III, занимавшем престол в 1521—1557 гг., и
ожесточенно боровшихся против Реформации церкви, королевская власть
постепенно стала приспосабливать культуру Португалии к идеологическим
нуждам борьбы против Реформации. Смерти нескольких детей подряд сделали
Жуана III, начинавшего свое правление покровителем наук и искусств
европейского масштаба, мистиком.
Гуманизм эпохи Возрождения, сформировавшийся в Португалии в значительной
мере под воздействием новых познаний, появившихся в процессе Великих
географических открытий, и давший людям возможность развивать новые
концепции, был задушен сначала риторическим гуманизмом иезуитов, а затем
их фанатизмом, воинствующим мракобесием, духовным монополизмом и
повседневным произволом. Начавшаяся было утверждаться традиция позитивной
культуры прервалась, и практическая мысль превратилась в католический
образ мышления. Прервалась одна из ведущих нитей древней португальской
культуры, ориентировавшейся на опыт. Практический реалистический смысл
был утрачен, а культура отклонилась в сторону комментариев [4, 26—27].
Наука стала «очищаться» от всего, что не соответствовало патриархальным
нормам.
Вклад Португалии в культуру Ренессанса состоял в научных трудах по
навигации, астрономии, медицине, фармацевтике, ботанике, картографии,
механики, математике и, конечно, географии, где содержание науки
португальцами было полностью или почти полностью обновлено. Кроме того, к
новым знаниям фактов португальцы добавили новый метод познания, строго
основанный на опыте.
В те времена в Европе существовало странное, с точки зрения читателя XXI
в., воззрение на мир и процесс его познания. То, что написали за века
классические авторы и их комментаторы, было истиной в последней инстанции
и не должно было подвергаться пересмотру или сомнению. Если же реальные
наблюдения доказывали обратное, то это лишь означало, что наблюдения
ложны и являются происками дьявола или результатом болезни тела. Этому
учили в университетах. Долгое время такая концепция и практический опыт
сосуществовали, несмотря на очевидные противоречия. Концепция стояла
непоколебимо вопреки очевидным фактам. Не было авторитета, который смог
бы поколебать средневековую схоластику. Нужна была воистину научно-
культурная революция, чтобы преодолеть такой абсурд, и ее совершили
португальцы. Революция опыта, как ее называют, подорвала существовавшие
порядки и вызвала энергичное сопротивление тех, чье благополучие
держалось на неколебимости предрассудков. Революцию опыта считали
еретической, абсурдной и аморальной. Она принесла свои жертвы за победу.
Вклад португальцев в мировую науку неоценим, несмотря на то, что он до
конца еще не изучен. Он открыл дорогу английским и французским ученым
XVII в. и эпохе Просвещения [2, 203—204].
Инквизиция была введена в Португалии в 1515 г. Она нужна была королю для
централизации власти и контроля всех сторон жизни Португалии. Судьи
инквизиции, будучи духовными лицами, назначались королем, а их власть,
делегированная Папой Римским, была независимой от церковной юрисдикции,
т. е. церковь Португалии вмешиваться не могла, Папа был далеко, и король,
по сути, вершил суд инквизиции. Недаром Жуан III упорно настаивал на
учреждении инквизиции в Португалии. В конце концов в 1536 г. инквизиция
была разрешена Папой, но с серьезными ограничениями, и только в 1547 г.
эти ограничения были сняты.
В условиях гонений на еретиков, организованных инквизицией,
возглавлявшейся королем, не могло быть и речи о реформации церкви,
начавшейся с 1517 г. в Германии и Швейцарии. «Словарь истории Португалии»
середины ХХ в. даже не содержит такого слова, как «реформация». На
территории Португалии не было отмечено ни одного случая пропаганды
лютеранства или кальвинизма. И даже рьяная инквизиция, которая
предназначалась для борьбы с отклонениями от католицизма, в своих
расследованиях ни разу не нашла доказательств существования
протестантизма в Португалии.
Но названная причина была не единственной и не самой главной. Один из
виднейших португальских историков Оливейра Маркеш считает культуру
Португалии главной причиной невосприимчивости к протестантизму.
Португальцам неприемлемы базовые принципы реформации, они противны их
культуре. Конечно, король, инквизиция и иезуиты закрыли контакты
Португалии с внешним миром, недаром закон 1541 г. запрещал португальским
студентам учиться за рубежом. Однако и в настоящее время, спустя четыре
столетия, в Португалии нет основ для протестантизма [2, 205—206].
Всю противоречивость интеллектуальной жизни Португалии в первой половине
XVI в. можно проиллюстрировать на примере реформы университета. Реформа
не была актом ученых, преследовавших просветительские и гуманистические
идеалы. Она была проведена государственной властью и несла печать
политической централизации. Дисциплина в университете была низкой как у
студентов, так и преподавателей. Университет подрывал необсуждаемый
авторитет короля в самой столице, где сплетней, напряженности и без того
было много. Но изменить что-либо было трудно, так как университет был
корпоративной организацией с выборными органами управления. Обладая
квалифицированными юристами, легистами, учеными, университет знал, как
напомнить королю и его советникам о своих привилегиях и как их отстоять.
Кроме того, он требовал культурной монополии в стране наподобие торговых
монополий, выдававшихся королем. И это несмотря на то, что университет не
мог в то время нести гуманистическую культуру, потому что был центром
схоластики и средневековых предрассудков, искоренявшим все новые
европейские тенденции.
Первые трения университета с королем начались при Мануэле I, который под
видом передачи новых зданий и повышения зарплаты ввел новый устав (между
1499 и 1504 гг.), сильно ограничивший традиционную автономию, в попытках
справиться с университетской вольницей. Преподаватели и студенты дары
приняли, а устав проигнорировали. Тогда Жуан III предпринял коренную
реформу. Он решил избавиться от университета. 1536—1537 учебный год стал
последним для университета в Лиссабоне. Новый университет был открыт в
Коимбре. Именно новый, потому что был набран новый состав преподавателей
и было испрошено разрешение у Папы Римского на его открытие. Университет
в Лиссабоне был организован заново лишь в 1911 г. после падения монархии.
В университете Коимбры по сравнению с Лиссабонским университетом
изменились программы обучения. Пять направлений — теология, церковные
законы, право, медицина и искусство, к которому относилась и математика,
— остались неприкосновенными, но количество учебных курсов и их объем
удвоились. Большинство преподавателей новых курсов прибыли из престижного
в Европе университета Саламанки (Испания, Леон). Устав нового
университета в Коимбре подчеркивал подчинение королевской власти и
уменьшал традиционные связи университета с Папой Римским и церковью.
Университет был изначально образован как инструмент государственной
власти. Ректор более не избирался, а назначался монархом [2, 196—197].
О постепенном повороте королем менталитета португальцев в конце XV —
середине XVI вв. в застойное русло узкосектантского религиозного
фанатизма свидетельствует также факт изгнания евреев из Португалии
королем Мануэлем I в 1496—1497 гг., несмотря на то, что леоно-кастильские
евреи, спасаясь от гонений, перебрались в Португалию после того, как
заключили договор с королем Португалии и заплатили ему деньги. Несколько
тысяч евреев приняли баптизм и под именем «новые христиане» остались до
окончательного их изгнания в 1534 г. Оставшиеся в Португалии новые
христиане в дальнейшем подвергались преследованиям, запретам на отдельные
виды деятельности, на вступление в брак с аристократией и т. п. [2, 213],
особенно в тех случаях, когда их подозревали в тайном исповедании
иудаизма.
14.4. Великие географические открытия и торговля
После смерти Энрикеша Мореплавателя в 1460 г. было признано узкое
направление внешней экспансии Португалии. Главным и единственным
направлением всех дел и мыслей короны до Жуана II была Северная Африка. В
ноябре 1468 г. корона отдала в аренду частному лицу монополию на торговлю
с западным африканским побережьем. В контракте содержалось условие,
согласно которому арендатор был обязан исследовать сто лиг (около 500 км)
побережья Африки каждый год. В 1473 г. этот контракт был продлен на год.
К концу срока аренды португальцы описали берег Африки до 2° южной широты,
открыв ряд островов. Будучи торговцами, они давали названия разным местам
побережья по товарам, которые там находили: Берег Слоновой Кости, Золотой
Берег и т. д.
В 1474 г. дела внешней экспансии Португалии перешли в руки принца Жуана
(будущего короля Жуана II). Именно он (или его наставники) впервые создал
программу исследований и поставил цель: открыть и освоить для торговли
путь в Индию. Жуан II придал долговременный характер и четкую поэтапность
делу Великих географических открытий. В 1482 г. началась работа.
Исследовались не только морской берег Африки или острова, но и все
большие реки, текущие с востока. В 1488 г. три каравеллы под
командованием Бартоломеу Диаша обогнули южную оконечность Африки, вопреки
поверию о том, что за ней жили монстры, обрекавшие мореплавателей на
погибель. Полагая, что дальнейший путь в Индию будет уже не так страшен,
Диаш назвал то место мысом Доброй Надежды (изначально оно называлось
мысом Штормов).
В те годы в Лиссабоне и на острове Мадейра жил генуэзец Христофор Колумб.
Он изучал навигационную науку и географию, участвовал в морских
плаваниях, например, в Гвинею. В 1483 и 1484 гг. он предложил королю
Жуану II достичь Индии, двигаясь по морю на запад. В те годы была
известна гипотеза флорентийца Тосканелли о том, что Португалию от
Дальнего Востока через Атлантический океан отделяли 135° долготы (на
самом деле 217°). Португальцы не занимались чистой наукой, а прокладывали
торговый путь в Индию, т. е. решали сугубо экономическую и духовно-
религиозную задачу. Поэтому Колумбу было отказано в снаряжении
экспедиции. К тому же, зная направления ветров и течений в Атлантическом
океане, португальцы могли предвидеть, где Колумб откроет новые земли.
Когда Колумб, вернувшись из первой экспедиции в Америку, посетил в 1493
г. короля Португалии, тот указал ему, что открытые им земли принадлежат
Португалии, согласно Алкасовашскому договору с Испанией 1479 г. о разделе
нехристианского мира (к югу от Канарских островов все земли, какие
предстояло открыть, принадлежали Португалии, а к северу — Испании). Жуан
II немедленно направил посланников ко всем католическим королям и
приказал подготовить флот для того, чтобы вступить во владение новыми
землями. Запахло войной с Кастильей.
Переговоры с Испанией начались немедленно. Испанцы настаивали на том,
чтобы меридиан, проходящий через 100 лиг (около 500 км) на запад от
Азорских островов, был еще одной границей раздела мира между Испанией и
Португалией, а именно: к востоку от него все земли принадлежали бы
Португалии, а к западу — Испании. Здесь отчетливо проявилось знание
португальцами мира, которого никто другой не имел. Тордесильясский
договор 1494 г., скрепленный папской буллой, провел эту границу в 370
лигах от островов Зеленого Мыса, а это означало, что португальцам
отходила тогда еще неоткрытая Бразилия. Если посмотреть на карту, то и
выбор островов Зеленого Мыса, а не Азорских островов не покажется
случайным. Карта, находящаяся в лиссабонском королевском дворце,
составленная много раньше 1500 г., содержит обозначения земель в том
месте, где находится Бразилия. Но эти земли были в запаснике
португальцев. В те времена географические открытия были научно-
техническим предприятием и своего рода коммерческой тайной. При Жуане II
они были строго засекречены [17]. Португальцы концентрировали силы на
поисках торгового пути в Индию для развития торговли.
Васко да Гама отплыл в Индию из Лиссабона на трех каравеллах в
сопровождении вспомогательного судна в июле 1497 г. Обогнув мыс Доброй
Надежды, он приступил к изучению африканского берега к востоку от южной
оконечности континента. Вскоре он достиг арабских территорий и смог взять
на борт проводника, показавшего ему путь в Индию, куда прибыл 18 мая 1498
г. А летом 1499 г. Васко да Гама, преодолев огромные трудности и потеряв
один корабль, вернулся домой.
Немедленно была снаряжена еще более мощная экспедиция под руководством
Педро Алвариша Кабрала, отбывшая в Индию в марте 1500 г. Без видимых
причин (не было никаких непредвиденных обстоятельств, в том числе
стихийных) корабли отклонились от курса Васко да Гамы в юго-западном
направлении и 22 апреля 1500 г. официально открыли Бразилию. Одно судно
было отправлено в Португалию с вестью об открытии, а остальные
проследовали в Индию, куда прибыли в августе 1500 г. В июле 1501 г.
экспедиция вернулась назад с товарами, принесшими прибыль, превзошедшую
самые смелые ожидания [2, 217—222].
Экспедиции Бартоломеу Диаша и Васко да Гамы финансировались в некоторой
степени частными лицами. В первые годы после 1498 г. торговля была
свободной при 5%-ной пошлине. Но прибыли были такими огромными, а
конкуренция столь свирепой, что вмешалась корона. В 1504 г. был
установлен контроль над всей торговлей с Востоком. Все товары
регистрировались королевской службой и продавались по фиксированным ценам
с выплатой выручки владельцу. Таможенные сборы повысились до 30%. В 1506
г. король объявил государственную монополию на весь импорт и продажу
пряностей, шелка и шеллака; на экспорт серебра, золота, меди и кораллов;
на торговлю с Гоа (впоследствии главной португальской базой в Индии) и
другими факториями Португалии. Только корона могла снаряжать и посылать
корабли в Индийский океан. Эта система сохранялась до 1570 г. Конечно,
корона не осуществляла все необходимые для торговли действия сама; она
подписывала контракты с частными лицами, предоставляя им транспорт и
услуги колониальной администрации. Такими частными лицами часто бывали
чиновники и даже члены корабельных команд, не говоря об аристократии и
новых христианах. Переплетение государственного с частным давало простор
для коррупции.
Главную прибыль давали специи. Монополия на специи стабильно давала
короне чистую прибыль величиной 89%. Африканское золото в 1500—1520 гг.
поступало в Португалию в количестве 700—840 кг ежегодно; по прибыльности
оно занимало второе место. Третье же место в торговле занимали рабы. В
1450—1500 гг. ежегодно поставлялось в среднем по 750 человек. Но
существовало и много других товаров (слоновая кость, шкуры, камедь из
Африки; шелк, фарфор, керамика, произведения искусства, сахар из Индии),
каждый из которых уступал трем перечисленным, но доходы от всех вместе
взятых были огромными.
В 1515 г. торговля специями в Португалии достигла 1 млн крузаду, т. е.
величины доходов португальской церкви. Торговля золотом, серебром, медью
давала доход 475 тыс. крузаду, сахар — 250 тыс. крузаду. Доходы от специй
и золота Африки составляли 40% доходов государства. В 1518—1519 гг.
заморская торговля дала 68% поступлений в казну, т. е. королевство
держалось на морской экспансии. Правда, и затраты были велики: в 1522—
1551 гг. корона терпела ежегодно убытки в 100 тыс. крузаду из-за
кораблекрушений и пиратства.
Королевский контроль сделал Лиссабон обязательным портом для всей
заморской торговли, но он, как и Португалия в целом, не был конечным
пунктом товаров из Африки и Индии. Он был торговым узлом, перевалочным
пунктом. При этом нельзя забывать, что португальцы освоили торговлю между
странами Индийского океана и извлекали из нее тоже немалый доход.
Индийская палата в Лиссабоне была органом королевской администрации,
которая контролировала всю торговлю от имени короля, назначала
колониальных чиновников, устанавливала правила, регулировавшие
деятельность администраций на местах, выдавала хартии частным лицам.
Палата вела архив, имела департамент цен и бухгалтерию, канцелярию с
регистрацией всех писем, управляла оборудованием и обороной заморских
владений, снаряжала суда. Штат чиновников быстро разрастался. Был свой
судья для решения споров, своя охрана. Кроме того, существовала отдельная
контора, называвшаяся Домом рабов, для соответствующей торговли [2, 258—
262].
Торговая монополия с Востоком твердо удерживалась государством более
полувека. Тем не менее постоянные нарушения отдельными лицами и
возраставшая контрабанда сделали ее фикцией, причем дорогой. В 1564 г.
была сделана первая попытка заключить контракт с группами частных лиц. В
1570 г. корона объявила свободу торговли с Индией, за исключением перца,
который остался монополией государства, так же как экспорт серебра и
меди.
В 1576 г. система торговли вновь изменилась. Вместо свободы для всех
корона доверила монополию торговли с Индией частным компаниям. В 1581 г.
вновь была введена свобода торговли, кроме шелка и перца (монополия на
шелк принадлежала государству, а на перец — группе купцов). После 1586 г.
государство подписало контракты с Обществом португальских купцов на 12
лет. В период с 1598 по 1642 г. была введена монополия государства, после
чего торговля стала свободной, кроме государственной монополии на
торговлю корицей.
Торговля специями существенно сократилась после середины XVI в.: к 1628
г. по сравнению с 1547 г. ее объем уменьшился в 20 раз. Не удивительно,
что корона ликвидировала свою монополию на торговлю специями [2, 343—
344].
Оливейра Маркеш считает, что самым важным условием успеха восточной и
африканской торговли была сильная королевская власть, которая
обеспечивала организацию, национальное единство, необходимые для общих
усилий на главных направлениях экономики. С этим нужно согласиться в
применении к Португалии, но не к Нидерландам, где организация и все
остальное достигались без сильной королевской власти, на основе
самоорганизации, действовавшей в обществе, культура которого коренным
образом отличалась от португальской.
Для португальцев самой большой проблемой изначально был дефицит
квалифицированных кадров: капитанов, навигаторов, администраторов,
офицеров и генералов, миссионеров, экономических советников и многих
других. Королевская служба была бесконечным кадровым резервуаром, и все
сыновья состоятельных родителей, лишенные наследства, согласно правилу
майората, шли на эту королевскую службу. Никто не брался за торговлю или
ремесло в роли ученика, как это было в Англии или Нидерландах, социальная
вертикальная мобильность была нулевой.
Нехватка кадров была столь значительной, что многие специалисты
принимались из-за рубежа. И в то же время удушающая обстановка
бюрократизма и коррупции (этого неизбежного следствия абсолютизма) гнала
с родины многих молодых способных португальцев, не находивших способа
реализовать себя в своей стране.
Оливейра Маркеш правильно указывает на то, что в Нидерландах уже в то
время существовал сильный средний класс предпринимателей, буржуазии,
способный вести экспансию, самостоятельно, без короля, организуя,
направляя, финансируя ее и реинвестируя нажитое в дело. Такого класса,
отмечает Оливейра Маркеш, в Португалии не было. Португальская экспансия
была государственным предприятием, которому сопутствовали интересы
частных лиц. Она начиналась на принципах заинтересованности в извлечении
прибыли. Но со временем эти принципы были подменены политическим
давлением в сочетании с королевской монополией, а это потребовало
бюрократического аппарата таких размеров, который съедал всю прибыль, не
будучи заинтересованным в ее росте. Кроме того, и это одно из главных
обстоятельств, повлиявших на развитие Португалии, бюрократический
аппарат, состоявший из аристократии, имел представления о феодальных
привилегиях, и это позволяло знати и церкви значительную часть прибыли
забирать себе, тратя ее на роскошь, а не на реинвестирование. В
результате государство постоянно испытывало нехватку капиталов и
обращалось за зарубежными займами, которые постепенно приводили к тому,
что Португалия стала возить товары из-за моря для других, а не для себя.
Обогащение Португалии было мнимым, фактически же росла долговая
зависимость страны.
Оливейра Маркеш оспаривает мнение многих историков, согласно которому
коррупция и бюрократизм играли решающую роль в подрыве стабильности
Португальской империи в XVI в. Он утверждает, что факты не подтверждают
эту точку зрения и коррупции в Португалии и ее заморских владениях было
не более, чем в других подобных странах той эпохи. Не вмешиваясь в этот
спор, следует, однако, добавить, что культура португальцев ставила народ
в зависимость от власти: она была терпимой к таким ее изъянам, как
коррупция, содержала элемент фатализма. Средний же класс Англии или
Нидерландов, предприимчивая буржуазия, в том числе и та, которая
вкладывала деньги в сельскохозяйственное производство, держали свою
монархию в узде, и изрядная коррупция королевской власти, существовавшая
в Англии в XVI в., хотя и вредила обществу в целом, одновременно
побуждала средний класс Англии туже натягивать удила, направляя в конце
концов монархию в нужном ему направлении, а именно: деньги
сосредоточивались у предпринимателей, а корона была в зависимости от
последних, а не наоборот, как это наблюдалось в Португалии [2, 264—265].
14.5. Инквизиция
Инквизиция постепенно росла, крепла и, наконец, превратилась в
государство в государстве. Ее бюрократия превышала королевскую, тоже
немалую. Например, во всех портах имелись так называемые посетители
судов, каждый из которых сопровождался писцом, переводчиком и
вспомогательным служащим; эти бригады обследовали прибывавшие суда и
конфисковывали еретические материалы. Вся инквизиторская бюрократия
оплачивалась казной.
Было и много платных осведомителей. Стать таковым для простого человека
означало освободиться от налогов, аристократам полагалась особая награда.
Эти осведомители были влиятельны в кортесах и муниципальных советах.
Король назначал главного инквизитора, но только Папа Римский мог отлучить
его от должности, так как главный инквизитор был папским представителем.
Главный инквизитор назначал всех, кто ему был подчинен. Правила и
процедуры были секретом для народа, а с 1613 г. даже для короля. Любая
анонимка принималась к рассмотрению. Более того, заточенному в тюрьму не
сообщали причину ареста. Любой домысел или слух о еретическом поведении
воспринимались для обвинения как твердо установленный факт. Смертная
казнь не могла быть приведена в исполнение инквизицией, поэтому
обвиненных в ереси передавали для сожжения на костре королевскому палачу.
С 1543 по 1648 г. было сожжено 1379 человек, а осужденных за тот же
период было 19 247. Сотни людей умерли в тюрьмах без суда. Это особенно
справедливо по отношению к периоду потери независимости 1580—1640 гг.,
когда испанская инквизиция задавала тон и в Португалии.
Развитие заморской торговли привело к росту португальских купцов,
количество которых в Лиссабоне достигло максимума в 1550 г. Их было более
восьмисот на стотысячный город. Конкуренция с королем, знатью, а главное,
с гораздо более богатыми зарубежными купцами, которым доставались самые
прибыльные дела, спустя столетие привела к их увяданию. Главной причиной
неудач португальских купцов были особенности их культуры: владея всей
внутренней торговлей, они медленно реинвестировали деньги, отрывая их на
некоммерческие цели, а именно, на церковь; они не рисковали, не были
корпоративными людьми и, будучи многочисленными и относительно бедными,
не образовывали больших компаний и трестов, опасаясь того, что такие
объединения поглотят и разорят их. Такие опасения до сих пор живы в
португальском бизнесе и являются одной из особых черт португальской
культуры.
Наконец, инквизиция была постоянной угрозой тем, кто осмеливался
развивать контакты с зарубежьем. Особенно сурово инквизиция следила за
купцами и использовала все поводы для конфискаций. Это было связано с
тем, что многие португальские купцы были одними из главных
распространителей опыта межкультурного и межконфессионального общения, к
тому же некоторые из них были новыми христианами, а инквизиция ставила
своей целью бороться с иудаизмом, в котором она подозревала новых
христиан. Португальские купцы покидали Португалию, развивая свой бизнес в
Антверпене, Брюгге, Амстердаме или Лондоне. С середины XVI в. количество
португальских купцов стало быстро уменьшаться. В Европе шел процесс
концентрации капитала, и португальские купцы не выдерживали конкуренции с
крупными зарубежными компаниями [2, 288—293].
В стране была установлена строгая цензура. Она появилась в 1520 г., но
была поверхностной. После появления инквизиции в 1540 г. все книжные
магазины регулярно стали инспектироваться. Спустя некоторое время
инквизиция получила право посещать частные дома после смерти человека,
обладавшего (даже по слухам) книгами и рукописями.
В 1543 г. первый список запрещенных книг появился в Италии, затем в
Испании (1546) и, наконец, в Португалии (1547). Португальский список
содержал лишь 160 иностранных наименований. Четыре года спустя он
разросся до 495, в том числе 13 португальских и испанских. С тех пор до
середины XVII в. этот список постоянно обновлялся и расширялся. В нем
регулярно увеличивалось число португальских запрещенных изданий: 50 книг
в 1561 г., 94 в 1581 г. и 330 в 1624 г. Запрещалось все, что было
противно «нашей святой Вере и хорошим обычаям». Под запрет попали все
классики португальской литературы, например, части произведений
гениального Камоэнса. Книги, не запрещенные полностью, владельцы, в том
числе и книготорговцы, должны были приносить в инквизицию, где некоторые
страницы вырывались. Запрещенные книги сжигались.
Инквизиция не имела монополии на цензуру. Король и епископы занимались
тем же. Так что книги подвергались тройной цензуре, и некоторые из них
изымались из пользования спустя годы после их издания. Португалия была
отрезана от научного и культурного прогресса в Европе, появилась
подпольная литература, но она никогда не пользовалась значительным
влиянием.
Анализ книг, изданных с середины XVI до конца XVII в., показывает, что их
было мало (по две книги в год), но научных изданий было еще меньше.
Большой вклад в развитие науки XVII в. сделали протестанты, например,
Исаак Ньютон, но его книги в Португалии были запрещены [2, 301—303].
Со второй четверти XVI в. в Португалии началась реформа католической
церкви, как реакция на протестантизм. Не вдаваясь во все детали, можно
упомянуть лишь о некоторых: частная собственность монахов была запрещена,
изменились методы привлечения в ордена и формы избрания аббатов, акцент
был сделан на дисциплине и повиновении. Воинский аспект религиозно-
военных орденов угас. Многие монастыри были объединены, а некоторые
ликвидированы ради укрепления материальной базы оставшихся. Но число
орденов, монастырей и монахов продолжало расти. Каждый король, королева,
аристократ и даже буржуа тратили большие, порой неимоверные деньги на эти
цели. В течение XVI в. было построено более сотни новых монастырей, и их
число достигло в 1628—1630 гг. 450. При этом монархия укрепила свое
положение тем, что подчинила себе в 1550 г. два богатых ордена Сантьяго и
Авис.
Самым мощным был орден иезуитов. Главным объектом их внимания была
молодежь, и иезуиты сумели монополизировать образование в стране.
Университет в Коимбре с 1576 г. стал государственным институтом, и его
устав с 1612 г. не подвергался изменениям более столетия. В университете
были все уровни образования — от начального до высшего. Университет
всегда сопротивлялся иезуитам, старавшимся взять под контроль все
образование в Португалии, поэтому в 1559 г. в Эворе иезуитами был открыт
еще один университет, но он был много меньше коимбрского. Иезуиты
добились также введения с 1561 г. правила, согласно которому прием на
факультет правоведения был возможен только после получения диплома
Колледжа искусств, который они контролировали.
Судьба Колледжа искусств (в котором преподавалась и математика) весьма
показательна. В момент его основания он был гуманистической школой с
блестящим педагогическим коллективом. В скором времени стало очевидным,
что колледж являлся очагом свободомыслия, угрозой очень узкому
иберийскому толкованию религии и потенциальным источником новых течений
христианства. Только что созданная инквизиция арестовала и заточила
несколько преподавателей, а после пяти лет атак Колледж искусств был
«очищен» от своих лучших, но непокорных элементов, став смиренным
инструментом борьбы с протестантизмом. В 1555 г. король объединил его с
Колледжем иезуитов.
Конечно, желание иезуитов подчинить себе все образование встречало
сопротивление других монашеских орденов, Коимбрского университета,
кортесов (1562). Однако они не могли противостоять силе. Иезуиты,
инквизиция и корона были прочно спаяны в борьбе против ереси, т. е.
против всего нового, в том числе обуржуазивания, которое ассоциировалось
с протестантизмом. Множество учителей было уволено, арестовано, заточено.
Мысль в университетах и школах замерла. Научный и культурный прогресс в
любых проявлениях был заморожен на столетие в угоду догматизму [2, 285—
300].
В Португалии опять усилились рост и роль знати, особенно придворной
исконной аристократии. Несмотря на свои предрассудки, связанные с
пренебрежением к производительному труду, к торговле и прибыли,
аристократы заняли все руководящие, влиятельные посты в системе
государственного управления. Свои же собственные состояния некоторые из
них передоверяли наемным администраторам, умевшим управлять. Казна
тощала, но и аристократы не становились богаче, так как тратили свои
деньги не на инвестиции, а на роскошь и церковь. Это приводило к тому,
что хозяева даже больших земельных владений сдавали арендаторам землю
небольшими участками, вместо самостоятельного ведения крупного хозяйства
[2, 281—282].
Ремесленников и крестьян жизнь не заставляла искать способы повышения
производительности своего труда, так как с каждого прибывавшего из
колоний корабля деньги текли рекой, цены на продовольствие и вина
взвинчивались так, что на вырученные за хлеб и вино деньги жители
портовых городов могли жить в бездействии и довольстве до прибытия
следующего корабля с сокровищами. Воцарившаяся праздность, порожденная
легкими деньгами, усиливала развращение прежде всего населения Лиссабона.
Самое активное население ринулось за море, бросив производство. Менее чем
за столетие в колонии выехало 280 тыс. человек — это в два с половиной
раза больше, чем население Лиссабона того времени [1, 93].
14.6. Испанский период
Умерший в 1557 г. Жуан III оставил наследником престола Себастьяна —
болезненного трехлетнего ребенка, страдавшего физическими недугами и
психическими расстройствами. По состоянию здоровья он не мог жениться,
поэтому смена королевской династии была предрешена. Ни при регентах
малолетнего наследника, ни во время правления самого Себастьяна в
Португалии ничто не изменялось, все замерло. Эпоха открытий и экспансии
канула в Лету. Все мечты были обращены к воспроизведению славных времен
завоевания Северной Африки, все делалось по наставлениям святой церкви и
к удовольствию высшей аристократии.
В 14 лет Себастьян возглавил правительство. Его навязчивой идеей было
покорение Марокко. В 1578 г. он вывел в африканскую пустыню 15,5 тыс.
пехоты и 1,5 тыс. всадников против 8 тыс. пехоты и 41 тыс. всадников
помимо ополчения. Ради осуществления этого похода Португалия залезла в
долги. В результате Себастьян пропал без вести, 7 тыс. бойцов,
представлявших цвет португальской аристократии, были убиты, остальные
пленены. Спаслось менее сотни. На эту авантюру было затрачено около
половины годового бюджета Португалии. Размеры выкупов за пленных были
баснословными. Они усугубили и без того плачевное состояние финансов
страны.
Португальский трон, согласно правилам наследования, перешел в 1580 г.
дяде Себастьяна, испанскому королю Филиппу II, который предоставил
Португалии автономию, за исключением внешней политики. Администрация
осталась сплошь португальской, ни один испанец не мог быть назначенным в
гражданскую или церковную администрацию, суд или армию. Вице-король мог
быть испанцем, но только будучи членом королевской семьи. Новые законы
могли вводиться только кортесами, созванными в Португалии, и только
португальцами. Заморские территории управлялись только португальцами по
существовавшим законам. Официальным языком оставался португальский.
Валюта сохранялась, бюджеты Португалии и Испании не объединялись. Король
мог жаловать португальские земли только португальцам. Таможни на границе
были ликвидированы, что благоприятствовало ввозу пшеницы из Испании в
Португалию. Кроме того, 300 тыс. крузаду было даровано испанской короной
для выкупа пленников из Марокко.
После хаоса, который существовал при Себастьяне, правление Филиппа II
было воспринято высшими сословиями португальцев как благо. Первым
непопулярным и отрезвлявшим актом испанского правительства, определявшего
внешнюю политику, было участие 31 португальского корабля в составе
испанской армады (в целом 146 судов) против Англии в 1588 г. Армада была
разбита англичанами, и большинство португальских судов не вернулось
домой.
В 1602 г. при Филипе III (Филип II умер в 1598 г.) начались нарушения
автономии Португалии: испанские министры были назначены в Совет
Португалии и в Финансовый совет, в 1611 г. возросло налогообложение. Ряд
подобных нововведений привел к распространению среди португальцев нового
идейного течения сопротивления — себастьянизма. Ранние формы
себастьянизма (в начале XVII в.) были верой в спасение португальского
короля в битве в Марокко и в скорое его возвращение «в одно туманное
утро». Позднее себастьянизм, существовавший долгие века,
трансформировался в веру в то, что некий спаситель вернет Португалии
независимость и величие. Обратите внимание: в соответствие с одной из
сильнейших культурных португальских традиций ожидалось, что не народ
добьется свободы, а герой, божий посланник, освободит народ; народ же
ждет освободителя. Этот миф вынашивался прежде всего низшими классами,
народными массами, которые порой устраивали бунты, пытаясь приблизить
время пришествия их спасителя. Детали этой версии несущественны. Главное
состоит в другом. В XVII в. в Англии уже сформировалось твердое убеждение
о том, что нельзя доверять управление страной одному лицу; в Нидерландах
о предоставлении всей власти одному лицу и речи никогда не было; главный
же стержень культуры португальцев предопределял абсолютную монархию как
единственный вектор развития страны. В культуре народа существовали
сильная несамостоятельность и зависимость от господина, от лидера,
потребность в нем. Самодеятельное, предприимчивое, инициативное
население, каковым является буржуазия, почти отсутствовало, и ее
формирование шло очень медленно. Все это свидетельствовало о том, что
путь развития португальского общества существенно отличался от
английского и особенно от нидерландского.
Постепенно себастьянизм превратился в форму патриотизма, движением
сопротивления Иберийскому союзу [2, 307—319].
Филипп III умер в 1621 г., оставив 16-летнего наследника Филиппа IV. Была
намечена обширная программа реформ, направленных на централизацию власти,
но события их опережали. Нидерландцы и англичане стали нападать на
португальские заморские владения и суда (на испанские тоже, но это не
является здесь предметом рассмотрения). Португальцы несли большие потери
и нуждались в средствах на фортификацию, морской флот и т. п.
В 1600 г. по сравнению с 1500 г. португальский флот безнадежно отстал и в
количественном, и в качественном отношениях от флота Нидерландов.
Конструкции португальских кораблей следовали канонам галеонов и карак
(вооруженные купеческие суда). Корабелы Португалии медленно перенимали
новые тяжеловооруженные, но маневренные и быстроходные фрегаты голландцев
и англичан. В азиатских владениях португальцы продолжали использовать
малые, легковооруженные, гребные суда, которые были эффективны против
местных лодок, но безнадежно отставали от голландских судов. Техническое
превосходство голландцев позволило им вытеснить португальцев из Азии.
Между 1629 и 1636 гг. около 150 португальских судов было захвачено только
голландцами в азиатских водах. Это была невосполнимая потеря для
Португалии. Голландцы в 1637—1644 гг. блокировали Гоа в Индии, завоевали
Цейлон в 1638 г., вытеснили португальцев с части островов в Атлантическом
океане и из нескольких капитаний Бразилии, из Японии и захватили Малаку,
стратегически важную в 1641 г. [5, 2, 391—392].
В XVII в. Нидерланды имели территорию вдвое меньше, чем Португалия, и
такое же население — 2 млн человек, — но создали свою заморскую империю,
вытеснив португальцев из их анклавов [2, 263]. Это произошло потому, что
португальцы везде предлагали непривлекательные товары своего производства
или те же нидерландские товары, но по более высокой цене, чем
нидерландцы, а поэтому их не хотели брать ни в Индии, ни в Японии, ни в
других странах. Тогда короли Португалии начинали все навязывать силой, а
это приводило к обратной негативной реакции, приводившей к замещению
Португалии Нидерландами. На азиатских просторах в конкуренции побеждала
та из европейских культур, которая делала акцент на индивидуальной
предприимчивости, изобретательности, дававшая простор индивидуальной
инициативе, что позволяло исключить коррупцию, висевшую тяжелым грузом на
королевских монополиях Португалии. Португальская культура,
сформировавшаяся за четыре столетия мавританского господства и
закрепленная успехами Реконкисты в период правления Афонсу Энрикеша,
оставалась воинственной, ориентированной на захваты, а не на
экономическую деятельность. Реконкиста сформировала сознание двух
поколений людей, живших при Афонсу Энрикеше, закрепила завоевания как вид
деятельности и на протяжении последующих веков вела к воспроизведению
исторического опыта народа, в котором предприимчивость отсутствовала.
Возник замкнутый порочный круг: из-за отсутствия индивидуальной
предприимчивости в народе власть брала на себя всю инициативу по развитию
страны, а это закрепляло культурные традиции, согласно которым все в
стране должна делать власть без участия народа. Власть же следовала
культурной традиции эпохи Реконкисты: управляла страной командная
централизованная военизированная общественная организация во главе с
королем, ориентированная на захват.
После потери флота в составе испанской армады португальцы требовали от
испанского правительства защиты, поскольку испанский король взял на себя
всю внешнюю политику. При этом португальцы отказывались увеличивать
налоги и проводить реформы, отвечая бунтами. И все же налоги были
увеличены, централизация проводилась неуклонно. Все это вело к восстанию
португальцев.
Экономическая ситуация с начала 20-х гг. XVII в. резко ухудшилась.
Торговля с Индией уменьшилась втрое по сравнению с 1595 г. В Африке и в
Азии португальцев все больше замещали нидерландцы и англичане. Даже
бразильские товары перестали регулярно поступать в Португалию из-за
разбоя на морях.
Португальская торговля была перенесена в испанские порты, в результате
чего португальские города стали приходить в упадок. По сравнению с
периодом независимости в Португалии резко выросли налоги, которые
землевладельцы переложили на крестьян, и те стали покидать свои земли;
посевы зерновых сокращались, возник постоянный дефицит хлеба [1, 109].
Тысячи португальцев переселялись в Новый Свет, вывозя свои сбережения и
усугубляя положение Португалии.
Испания находилась в столь же отчаянном положении и помочь ничем не
могла, поэтому в Португалии стало шириться мнение о том, что Испания —
источник всех бед. В ноябре 1640 г. аристократия тайно поддержала герцога
Браганского, главу северного старинного знатного рода, в качестве
претендента на португальский трон. 1 декабря группа аристократов
атаковала королевский дворец в Лиссабоне и провозгласила своего
ставленника королем Жуаном IV, который явился в Лиссабон несколько дней
спустя. Всюду в Португалии и в заморских территориях эта весть была
принята с энтузиазмом. Только Сеута осталась под властью Испании.
Буржуазия, в отличие от революции 1383—1385 гг., в перевороте не
участвовала и о нем не знала. Ее роль после 1640 г. свелась к пассивному
ожиданию. Иезуиты поддержали Жуана IV, что было важно для короля и стало
причиной роста престижа и силы этот ордена впоследствии. Но инквизиция
осталась благосклонной к испанскому королю, и Жуану IV понадобилось много
сил и времени для поисков баланса сил с инквизицией, что неудивительно,
если вспомнить, что инквизиция была государством в государстве.
Глава 15. Браганская династия
Независимость Португалии не изменила ее экономического или международного
положения. Из-за многолетней войны с Испанией дела шли от плохого к
худшему. Португальцы потеряли контроль за Аравией и Персидским заливом
(1650). Победа Кромвеля в Англии втянула Португалию в войну на стороне
роялистов, которая закончилась поражением Португалии и договором,
согласно которому Португалия открыла доступ англичанам в страну и во все
заморские владения и предоставила англичанам возможность
руководствоваться британскими интересами в организации перевозок внутри
португальской империи.
28 лет Португалия не могла уладить отношения с Папой Римским,
обострившиеся из-за жалобы Испании на лиссабонский переворот 1640 г. В
1668 г. 20 из 28 епископств не имели законных прелатов. Это создавало в
Португалии сильные трения. Договор с Испанией о мире и нерушимости границ
был подписан Португалией в 1668 г. после многолетней изнурительной войны.
Жуан IV (1642—1656) избегал жесткого абсолютизма, распределяя свои
полномочия среди знати и бюрократии. Его наследник Афонсу VI (1656—1683)
был физически и психически не способен к государственному правлению, и
аристократия, особенно ее консервативная часть, усилила свои позиции.
Неспособная без твердой централизации отстоять свои интересы, Португалия
подписала в 1661 г. кабальный договор с Нидерландами в дополнение к тому,
который чуть раньше заключила с Англией [2, 329—333].
Когда обременительные для Португалии договоры 1641—1642, 1654 и 1661 гг.
вступили в силу, то они оказались убийственными для португальских купцов.
Английские, нидерландские, немецкие и французские купцы, поселившись в
Лиссабоне, заняли все главные позиции. Инквизиция, действуя
беспрепятственно, громила португальских предпринимателей, заподозренных в
связях с заграницей. Португальская буржуазия оказалась в безнадежном
положении и пошла на убыль.
Договор 1703 г. между Португалией и Британией установил своего рода
неоколониальные отношения: Британия согласилась покупать португальские
вина, но Португалия стала открытой для британского текстиля, который
стоил много дороже вина, и разница покрывалась Португалией бразильским
золотом (см. ниже), которое перетекало из Лиссабона в Британию и сыграло
немаловажную роль в создании условий для английской промышленной
революции [8, 9—10].
В XVII в., когда в Англии цехи ремесленников сошли с исторической сцены,
корпорации ремесленников в Португалии только достигли прочного положения.
Их деятельность была направлена против всех новаций и тех, кто вопреки
корпоративным правилам вводил новые методы производства. Корпорации
ремесленников играли в производстве товаров ту же роль, что в другие
времена университеты в интеллектуальной жизни португальцев, а инквизиция
и иезуиты — в духовной. Ремесленников крепко держали в узде. Их
корпорации лишились представительства в кортесах и муниципальных советах,
где места были заняты аристократией и духовенством.
Кортесы собирались во второй половине XVI в. только пять раз и еще пять
раз в 1641—1668 гг., когда нужно было восстановить независимость
Португалии. Абсолютизм набрал силу, и кортесы стали не нужными монарху
[2, 294—298].
Правительство пыталось инициировать создание торговых компаний. В 1649 г.
была основана компания по торговле с Бразилией. Ей была выдана хартия на
20 лет, но капиталов не хватало, и в 1662 г. компания была
национализирована короной, став еще одним государственным департаментом,
ответственным за сопровождения караванов коммерческих судов и охрану их
от пиратов.
Денег не хватало на самое необходимое, и португальское правительство с
1641 по 1668 г. четырежды уменьшало содержание серебра в монетах, в итоге
оно было снижено в два с лишним раза, а содержание золота — почти в 3
раза. Доходы от заморских территорий в XVII в. падали [2, 276—278].
Угасавшую торговлю с Востоком заменил импорт бразильского сахара, что
позволило короне спасти свою финансовую систему от полного краха. Но для
производства сахара нужны были рабы. Местные индейцы по ряду причин для
этого не годились. В 1570—1600 гг. в Бразилию было привезено 50 тыс.
африканских рабов, в 1600—1650 гг. — 200 тыс., в 1650—1670 гг. — 150 тыс.
Половина рабов погибала в пути или вскоре после прибытия в Бразилию.
Работорговля была монополией короны. Каждый работорговец платил королю от
22 до 80 тыс. крузаду ежегодно.
Еще одной статьей экспорта, являвшейся монополией короны, была древесина.
Пора табака началась после 1650 г. Табак сменил сахар в качестве главной
статьи бразильского экспорта. Наконец, в XVII в. передовые позиции в
экспорте Бразилии занял хлопок. Торговля сахаром, табаком, хлопком, и др.
была свободной, корона получала только налоги. На все продукты земледелия
платился налог ордену иезуитов, которые в Бразилии представляли
правительство [2, 361—364].
С 1670 г. конкуренция испанских, французских и английских колоний в
Америке сбила цены на сахар, табак и хлопок. Застой в торговле 70-х гг.
XVII в. заставил правительство впервые в португальской истории развивать
собственные мануфактуры, например, производство шелковых и шерстяных
тканей, но результаты были ограниченными, и после 1690 г., когда внешняя
торговля вновь начала расти, все попытки стимулировать португальскую
промышленность были прекращены. Дело в том, что в конце XVII в. началась
добыча золота в Бразилии, и в Лиссабон было доставлено в 1699 г. 725 кг,
в 1701 — 1785, в 1714 — 9000, в 1720 — 25 000, в 1725 г. — 20 000 кг.
Поток золота гарантировал затяжной наркоз португальской промышленности и
застой в развитии крестьянского хозяйства. Дворянство наслаждалось
импортом, оплаченным грабежом колоний [5, 400—401]. С началом добычи
золота в Бразилии (1693) португальские промышленные товары проиграли
импортным в конкурентной борьбе. Политика развития промышленности была
отменена, а один из ее авторов покончил жизнь самоубийством.
Дворянство не могло и не хотело быть предприимчивым. В отсутствие
инвестиций, крестьяне вели натурально-оброчное хозяйство на землях
феодалов, уровень жизни крестьян едва ли превышал прожиточный минимум и
мало изменился в XVIII в. со времен Средневековья [5, 402].
С 1725 г. золотой поток из Бразилии стал ослабевать, и в 70-х и 80 х гг.
Португалия получала чуть больше, чем по 1 т золота ежегодно. Общее
количество золота, полученного из Бразилии, многократно превысило то, что
было вывезено Португалией из Африки и Испанией из Америки в XVI в. Но
главным образом золото оседало в Англии, Нидерландах, Генуе и других
европейских странах. Оно стимулировало европейскую экономику и особенно
английскую. Важно отметить, что и в начале XVIII в. право на золото имела
только португальская корона, которая, следовательно, и несла
ответственность за нерадивое использование несметного богатства. Однако
традиционная ориентация культуры португальцев на абсолютную монархию
оставалась незыблемой [2, 389—392].
Вторая попытка развития промышленности была предпринята в Португалии в
начале кризисного периода после 1712 г. Французские и английские
капиталы, мастера и машины были привлечены для строительства новых
мануфактур по производству текстиля и стекла. Была построена большая
железоделательная фабрика, приняты меры для развития производства мыла,
бумаги, кожи, шелка, пороха, для поддержки судостроения. Но результаты
были плохими [2, 383].
В тот период, когда поток золота из Бразилии только начал ослабевать, в
Португалию с 1728 г. стали поступать бразильские алмазы, что немного
продлило призрачное благополучие страны.
В начале XVIII в. аристократия отчетливо разделилась на две группы. Одна
из них — «аристократы шпаги» — состояла из тех, кто был связан с прошлым,
ценил свою родословную и кровное родство, защищал отжившие методы
руководства и экономической деятельности, подчеркивал роль земельной
собственности и сельского хозяйства. Другая — «аристократы мантии» — тех,
кто признавал получение титула государственными служащими, образованными
людьми и даже буржуазией, заинтересованными в развитии торговли и
промышленности, а также в получении доли прибыли. За каждой группой
стояла поддержка из-за рубежа: за первыми стояли Франция и Испания, а за
вторыми — Англия и Нидерланды. Деятельность определяла сознание.
Жуан V (1706—1750) упрочил положение короны в стране, расширив бюрократию
и слой интеллигенции. «Аристократией шпаги» он успешно управлял
пожалованиями и подарками и имел власть над нею. Португальский
королевский двор состязался в великолепии с двором французского короля.
Бразильское золото позволяло это делать не только королю, но и
аристократии. Были воздвигнуты величественные дворцы, церкви. Это был век
пьянства, обжорства, разврата, оргий и кутежей. Король и многие
аристократы имели детей от монахинь, женские монастыри стали публичными
домами аристократии, а не религиозными обителями. И даже в разгар этого
«веселья» инквизиция продолжала регулировать общественное поведение,
смотря сквозь пальцы на «грешки» королевского двора и безжалостно
преследуя любые следы религиозной ереси. Инквизиция до ее отмены в 1769
г. многих отправила на плаху, сделав Португалию страной, презираемой
просвещенной частью Европы. Вольтер описывал, как монахи и монахини,
толпившиеся на улицах Лиссабона, казались часто более многочисленными,
чем обычные граждане. Не проходило и получаса без религиозной процессии,
перед которой все должны были преклонить колени либо быть арестованными
агентами инквизиции [8, 10; 2, 240]. Старая знать стала сходить со сцены
и вынуждена была принять вызов от «аристократии мантии» (бюрократии,
просвещенных людей, а позже и богатых торговцев). Она удалилась в свои
имения и усилила влияние в местных органах власти, особенно на севере [2,
395]. Назревали перемены.
15.1. Правление Помбала
Король Жузе I (1750—1777) назначил министром иностранных дел и военным
министром Себастьяна Жузе Помбала, который стал фактическим правителем
Португалии. При правительстве Помбала появились первые успехи экономики
Португалии. Опять в период депрессии правительство способствовало
организации сотен малых предприятий по очистке сахара и т. п. Были
введены льготы на импорт сырья, монополия на продажу в течение
определенного срока, снижены налоги, привлечены иностранные специалисты;
но главное, была разрушена косная корпоративная система ремесленников.
Однако из всего разнообразия производств развились только хлопко- и
шелкоткацкие мануфактуры. Все производства были ориентированы на
потребление внутри страны и в колониях. Они просуществовали до начала
промышленной революции в Англии, после чего дешевые и качественные
английские товары в конкурентной борьбе вытеснили португальские на
внутреннем рынке Португалии и ее колоний. К 1805 г. португальский экспорт
в колонии упал по сравнению с 1800 г. на треть, а к 1820 г. — почти в
четыре раза. Высшая точка развития португальской промышленности была
достигнута в 1811—1813 гг.; тогда в Португалии было более 500
предприятий, но 183 из них были устаревшими, 8 закрывались и только 6
новых начали работу.
В третьей четверти XVIII в. Португалия продолжала жить в основном
продажей колониальных товаров стран Европы и торговлей европейскими
товарами в своих колониях. Главным экспортным товаром самой Португалии
оставалось вино, но его производство и доставка главному потребителю,
англичанам, находились в основном в руках английских купцов и фирм,
львиная доля которых была основана в Португалии. Португальский экспорт в
те годы был традиционен: оливковое масло, соль, кожа, фрукты.
Из Европы в Португалию поступали текстиль (главным образом из Англии),
промышленное оборудование, предметы металлообработки, пшеница и т. п.
В первую половину XVIII в. Португалия импортировала больше, чем
экспортировала, а дефицит покрывался бразильским золотом. Дефицит в
торговле только с Англией в 1761 г. превысил 1 млн ф. ст. Затем дефицит
торговли с Англией стал уменьшаться, благодаря политике Помбала, и в 1780
г. впервые появился маленький профицит величиной 41 012 ф. ст. До 1809 г.
Португалия имела профицит ежегодно за исключением 1797 и 1799 гг.
Португальцы пользовались плодами своего промышленного развития в
благоприятной международной обстановке. Однако выброс дешевых
промышленных товаров из Англии и новая напасть — наполеоновское вторжение
1807—1811 гг. — разрушили недолгое благополучие; в 1810 г. дефицит
составил 11 млн крузаду, в 1811 — 79 млн, в последующие годы дефицит
несколько уменьшился, но оставался тяжелым бременем для страны.
При Помбале была разработана программа промышленного роста, который
предусматривал займы и приглашения зарубежных мастеров. Стекольный завод
был основан в Лиссабоне, текстильные фабрики — в Лиссабоне и в ряде
районов страны, железообрабатывающие — в трех городах, включая Лиссабон.
Для поддержки португальских производителей законом было запрещено носить
импортную одежду, шляпы, ленты, браслеты и т. п. Стекло, посуда, черепица
тоже перестали закупаться за рубежом. Поддержку получило судостроение.
Помбал в 1765 г. приказал вырубить часть виноградников, дабы засеять поля
пшеницей, но и после этого 15—18% всего потребляемого в Португалии зерна
приходилось закупать за границей [2, 381—386]. В XVIII в. сельское
хозяйство Португалии не претерпело существенных изменений. Земля по-
прежнему принадлежала знати, монастырям и кое-где на юге — городам. Земля
сдавалась в долговременную аренду лаврадорам — зажиточным лицам, имевшим
влияние на местные власти, крупных же хозяйств не было. Землевладения
делились на мелкие участки и сдавались для обработки крестьянам в оброк.
На юге Португалии 75% крестьян были поденщиками, из-за эмиграции и отмены
рабства в 1773 г. постоянно ощущался дефицит крестьян [5, 412].
Помбал реформировал полицию. Им была создана агрессивная государственная
полиция, имевшая власть для ареста любого человека, кто проявил оппозицию
или даже был заподозрен правительством. Привычные к произволу инквизиции
португальцы восприняли такие полномочия спокойно. В 1780 г. прерогативы
полиции были расширены, а в 1801 г. была учреждена королевская
полицейская гвардия. Полиция активно преследовала всех, кто разделял идеи
Французской революции. После принятия законов Помбала (1751—1753)
арестовать любого человека стало намного легче. В целом судебная система
была укреплена посредством расширения возможностей не только для
судопроизводства, но также и для репрессий, предшествовавших суду. Эта
репрессивная политика вытекала из концепции государственного деспотизма.
В 1770 г. была проведена реформа системы образования. В университете
Коимбры стали преподаваться естественные науки. Было основано несколько
школ для высших и средних слоев населения с преподаванием на родном
языке. Но образование не затронуло крестьянства и низшие городские слои
[5, 408].
В XVIII в. авторитет духовенства у простых людей сохранился. Но у
чиновников, знати, интеллектуалов влияние духовенства упало. Одной из
причин этого был тот факт, что духовенство снизило дисциплину. С
усилением королевской власти и централизации государства привилегии и
прерогативы духовенства постоянно урезались, и одновременно рост влияния
и богатства церкви вел к тяге к роскоши и беззаботной жизни части
духовенства [2, 398]. 19 января 1759 г. Помбал издал указ о секвестре
всего имущества ордена иезуитов как в пределах португальского
королевства, так и в его колониальных владениях. Сотни иезуитов были
высланы из Португалии. Иезуиты пользовались отжившими представлениями и
превратились в тормоз развитию общества. Их желание создать
теократическое государство столкнулось с монархией, и иезуиты потерпели
поражение. Помбал по дипломатической линии принял меры и добился изгнания
иезуитов из Франции и Испании, а в 1773 г. — ликвидации ордена: вняв
требованиям всех католических держав, папа Климент XIV издал знаменитую
буллу о запрещении ордена иезуитов «во благо интересов церкви и мира во
христианстве» [6, 247, 248].
Подобные же события произошли с инквизицией. С упрочением абсолютизма
инквизиция утратила свое место в государстве. Самодержец не мог терпеть
инородного государства внутри своего собственного. С 1684 по 1747 г.
инквизиция осудила 4672 человека, из которых 146 были сожжены заживо, что
означало уменьшение рвения инквизиторов, но за 1750—1759 г. было осуждено
1107 и 18 сожжены. Однако инквизиция была не уничтожена, а преобразована
в королевский суд, главой которого Помбал, будучи главным инквизитором,
назначил своего брата. Новое положение об инквизиции было введено в
действие в 1774 г. Инквизиция превратилась в политический трибунал,
каравший именем короля.
Белое духовенство процветало. Кардиналы, архиепископы, епископы и прочие
церковные аристократы мало отличались от знати. Церковная иерархия была
зарезервирована для аристократов, как и прежде. В 1668—1820 гг. 80%
церковных сановников принадлежали аристократическим родам. Духовенство
продолжало принимать и продвигать непервородных сыновей знати, которые в
силу майората не имели своей собственности, и дискриминировало тех, кто
имел простое происхождение.
В XVIII в. в Португалии не было национального крупного капитала, не было
банков. Мелкая буржуазия была многочисленна и активна, но она противилась
новым формам предпринимательства, была враждебна всем видам организации,
была бедна или обладала ограниченными средствам. Она целиком зависела от
знати, бюрократии, церкви, чьим клиентом являлась. Так проявлялись
особенности португальской культуры.
Но к концу XVIII в. произошли некоторые значительные изменения. Крупная
буржуазия стала появляться, и начался процесс переориентации мелкой
буржуазии со знати, бюрократии и церкви на крупную буржуазию, у которой
она нашла столь желаемое покровительство. Крупная буржуазия, имея
поддержку в лице государства и союзника — многочисленную и активную
мелкую буржуазию, начала оформляться в класс, осознававший свои
собственные интересы. Этот процесс длился почти весь XIX в.
Часть крупной буржуазии не была связана с торговлей. Она владела крупными
участками земли и вкладывала свои капиталы в сельское хозяйство,
продукцию же сбывала крупным посредникам в городах. Крупных португальских
промышленников в XVIII в. не было.
В XVIII в. стало расти офицерство армии и флота, и меняться его состав.
Офицеру стали нужны профессиональные, в том числе инженерные знания. В
XVIII в. и в начале ХIX в. большинство офицеров были аристократами, но
выходцев из чиновничества и буржуазии становилось все больше.
Просвещенный деспотизм был последней фазой королевского абсолютизма. Это
строй, при котором королевская власть была безгранична. Традиционный
абсолютизм признавал служение короля пользе государства (по обычному
праву), законам природы, законам Бога и законам, которые король издает
для страны. Деспотизм означал, что польза и обычай не имели значения,
законы природы истолковывались королем, законы Бога заложены в самом
короле, а церковь была подчинена королю. Наконец, законы королевства
королю не писаны. Таким образом, просвещенный деспотизм стремился
подчинить всех воле короля, уничтожить все привилегии, основанные на
традиции, отвергнуть все органы контроля центральной власти, добиться
независимости церкви от Ватикана. Деспотизм способствовал промышленному
развитию страны и тормозил импорт, поддерживал монополии, развивал
бюрократию, использовал строгую государственную цензуру.
Просвещенный деспотизм начался с правления Жузе I. Его главным
архитектором был маркиз де Помбал, и этот режим просуществовал до
революции 1820 г. В 1769 г. был издан «Закон здравого смысла», который
обосновывал каждый закон или обычай здравым смыслом. Хотя закон пытался
определить, что есть «здравый смысл», он внес много неточностей и
субъективизма, дав судьям и судам широкий простор для истолкований и
политического давления. Закон 1769 г. разрушил правовую систему
Португалии, не заменив ее на новую. В 1790 г. был издан еще один закон,
продолживший линию на подчинение всех и всего власти короны [2, 402—407].
Закон 1790 г. отменил, по крайней мере формально, суды феодалов. Были
устранены остатки иммунитетов, запрещавших чиновникам короля входить во
владения феодалов. Была также унифицирована администрация судов [2, 395].
В стране несмотря на развитие науки и образования не было свободы. В 1768
г. была ликвидирована прежняя цензура и введена новая, политическая,
которой было поручено следить за содержанием всех печатных изданий. Как и
прежде, были запрещены книги атеистической или даже некатолической
направленности, антиправительственного содержания, направленного на
подрыв существовавшего общественного порядка. Проверки частных библиотек
продолжались. Вскоре после создания высшему государственному органу
цензуры было подчинено все образование в стране.
Заслуга Помбала состоит в том, что, подавив сопротивление знати и церкви,
а порой и народа и предоставив свободу действий буржуазии, он невольно
подготовил Португалию к либеральной революции. Провалившаяся попытка
дворцового переворота дала возможность Помбалу провести в 1758 г. аресты
среди аристократии, особенно сопротивлявшейся реформам, из них полдюжины
как еретиков спалить на костре, а остальных заточить или сослать. Годом
позже последовала расправа над пособниками заговорщиков — иезуитами, тоже
сопровождавшаяся сожжениями на костре. Участие иезуитов в заговоре было
наиболее очевидной причиной их изгнания из Португалии, но не
единственной. К тому времени сложилось ненормальное положение в Бразилии,
где иезуиты установили собственные порядки, которым следовала
значительная часть населения колонии. В Португалии иезуиты блокировали
развитие образования, а их привилегии вошли в противоречие с
государственным деспотизмом. Но начав в 1758 г., Помбал до конца
правления преследовал всех, включая церковь, кто сопротивлялся его
политике просвещенного деспотизма.
Смерть короля Жузе привела к отставке Помбала и даже к его ссылке.
Однако к тому времени буржуазия заняла прочное положение в португальском
обществе и продолжала укрепляться. Этого не могли игнорировать ни
монархия, ни аристократия, ни церковь [2, 414—424]. Например, в 1770 г.
было официально объявлено, что профессия торговца — благородная,
необходимая и полезная. Указом правительства государственным чиновникам
вменено было в обязанность иметь специальное образование, которого не
было у родовой аристократии, что еще более ослабляло «аристократов шпаги»
в пользу «аристократов мантии». Смерть Жузе I и свержение Помбала ничего
не изменили в этом течении событий, наоборот, процесс ускорился, и в 1790
г. был отменен обычай назначения знати на важные посты в администрации и
правосудии, отменено право феодалов вершить суд, и все судебные функции
были переданы королевскому суду [2, 395; 5, 413].
Поразительным был итог правления Помбала в области финансов. К 1777
г. государственная казна была в ужасных долгах, а военный флот
деградировал [5, 408]. Это в значительной мере объясняется тем, что,
будучи политически независимой, Португалия экономически сильно зависела
от Англии, и эта зависимость возрастала с начала XVIII в. до Второй
мировой войны [2, 420]. Главная же причина бедности Португалии и
зависимости ее от Англии крылась в неконкурентоспособной культуре народа.
15.2. Конец XVIII в. и бразильский период. Революция 1820 г.
Деспотическое государство конца XVIII в. с его сложной всепроникающей
бюрократической машиной тратило все больше средств. В начале XVIII в.
были введены налоги на продажу мяса и вина. Это было первым нарушением
постановления кортесов от 1641 г., согласно которому налог нельзя было
вводить без народного согласия. Налоги были введены потому, что они,
наряду с налогами на табак и т. п., вопреки народным представлениям
давали казне поступлений много больше, чем бразильское золото.
Последний раз кортесы собирались в 1697—1698 гг. по желанию короля для
принесения присяги сыну короля как будущему королю. Кортесы не проявили
достаточной степени согласия с королевским желанием, и их больше никто не
собирал. Абсолютизм к тому времени набрал силу и мог вводить налоги без
согласия с представителями населения.
Другим свидетельством наступления эпохи абсолютизма было отмирание
советов знатных граждан Португалии, с которыми советовался король. При
Жуане V влияние этих советов постепенно исчезло, вся власть
сосредоточилась у правительства [2, 391—394].
В последние 20 лет XVIII в. значительно возросла доходность торговли.
Главной статьей экспорта из Бразилии стал хлопок, экспорт вин в Британию
удвоился. 10—20 судов ежегодно приходили с азиатскими товарами, по
сравнению с 1—2 в год за предыдущие полтораста лет. Но это была последняя
удача Португалии в восточной торговле, вызванная трудностями, с которыми
столкнулись Нидерланды в период Великой французской революции.
Однако в то же время португальская промышленность не развивалась. Первые
механические ткацкие станки были закуплены в Британии только в 80-х гг.
XVIII в. и то в малом количестве. Британский экспорт промышленных товаров
полностью уничтожил хилые португальские железоделательные заводы и
несколько видов текстильного производства.
Особенностью последней четверти XVIII в. было дальнейшее укрепление
нарождавшегося с середины века относительно сильного, зажиточного
независимого среднего слоя граждан, не связанного с аристократией. К 1800
г. купечество насчитывало 80 тыс. человек на трехмиллионное население.
Купцы особенно оживились после отмены монополии на торговлю в 1777 г. Их
культурный уровень был ниже, чем у купцов Англии и Франции, а
религиозность выше, чем у французской буржуазии. В большинстве своем это
были мелкие торговцы, как правило, в прибрежных городах, но все вместе
они начали создавать островок влияния и независимости в португальском
обществе. Одновременно аристократия продолжала сдавать позиции. Знать
была меньше вовлечена в заморскую торговлю, по сравнению с предыдущим
временем, и трудно адаптировалась к изменениям [5, 413, 414]. Наконец, в
1773 г. был отменен статус «чистоты крови», что отражало упадок влияния
аристократии, несмотря на возвращенные ей в конце 70-х гг. сословные
привилегии.
В конце 1806 г. Наполеон объявил блокаду Британских островов, а так как
Португалия не прервала своих связей с Англией, то он направил свои войска
в Лиссабон. Португальский королевский двор эмигрировал в Бразилию под
защитой британских военных кораблей, оставив в Лиссабоне беспомощный
регентский совет. С марта 1809 до 1820 г. Португалией фактически правил
английский генерал Уильям Бересдорф [2, 427].
После прибытия короля и правительства Португалии в Бразилию положение
колонии радикально изменилось. Для развития торговли были открыты все
порты. От этого наибольшую выгоду получила Англия. В 1813 г. экспорт в
Португалию упал в три раза и более никогда не достигал уровня 1807 г.
Импорт из Португалии снизился вдвое и навсегда остался меньше уровня 1807
г. Стали строиться дороги, была создана общебразильская почтовая служба
вместо локальных офисов. Королевским указом стали повсюду создаваться
мануфактуры. В Рио-де-Жанейро был создан трибунал общего назначения,
основан Бразильский банк (1808), финансовая служба. Капитании были
преобразованы в провинции, возникла Академия военно-морского флота,
артиллерии и фортификаций и Академия изящных искусств. В отсутствие
университета, первая из них взяла на себя роль образовательного центра,
что надолго определило высокую образованность офицерства Бразилии на фоне
ее населения, роль и влияние военных во всех сферах жизни. Были основаны
музей, национальный театр, национальная библиотека, ботанический сад,
типография, военный архив. До того момента в Бразилии не было газет,
книги привозились из Португалии или доставлялись контрабандой. Это было
следствием желания властей Португалии держать Бразилию и особенно ее
молодежь на привязи [2, 455—456].
После отражения трех нашествий Наполеона в Португалии казна была пуста,
долги огромны. Страны-победительницы, решавшие на Венском конгрессе
вопросы послевоенного устройства и контрибуций, проявили полное
безразличие к стране, потерявшей в войне четверть миллионов человек.
Королевская семья осталась в Бразилии, ставшей более значимой, чем
метрополия. В 1815 г. Бразилия была провозглашена королевством
наследником португальского трона доном Педру. А в послевоенной
Португалии, отрезанной от Бразилии, основа экономического механизма —
торговля — не смогла возобновиться. В стране не было лидера, если не
считать формальный королевский совет, а точнее сказать, командующего
войсками британского генерала Бересдорфа. Такое положение было нетерпимым
для португальского общества. В 1818 г. в Порту образовалась тайная
группа, состоявшая из 8 буржуа, 3 офицеров и 2 юристов. Португальская
буржуазная революция началась в августе 1820 г. Вначале единственным
требованием восставших было устранение Бересдорфа и возврат короля из
Бразилии, но король не проявил интереса к возвращению, и в ноябре
либеральная верхушка реконсолидировалась. Образовался гражданский совет,
а затем в 1821 г. собрались кортесы, которых не было с 1698 г. В отличие
от традиционных кортесов прошлого, они состояли из 39 представителей
магистратов городов и юристов, 21 учителя, 16 человек духовенства, 10
военных, 6 врачей, 5 земледельце и 3 купцов — всего из 100 человек.
Изменения состава кортесов по сравнению с сословно-дворянскими
клерикальными кортесами прошлого были очевидны. Кортесы приняли новую
конституцию, которая ликвидировала абсолютизм, гарантировала гражданские
права. Парламент должен был избираться прямым всеобщим голосованием, но
право голоса не предоставлялось женщинам, безграмотным и монахам,
легальная юрисдикция сеньоратов и церковных приходов ликвидировалась.
Специальные церковные суды и суды инквизиции были запрещены.
При таком повороте дел Жуан VI согласился в 1821 г. вернуться в Бразилию,
оставив своего сына Педру королем Бразилии, который под давлением
бразильского общества и в результате настойчивой политики Великобритании
объявил себя в 1822 г. императором независимой Бразилии. В 1825 г.
Португалия признала независимость Бразилии.
Первая португальская конституция появилась в неудачный момент. На
протяжении декады после Венского конгресса (1815) во всей Европе делались
попытки восстановить абсолютные монархии. Внутри страны либеральные
реформаторы имели узкую социальную опору. В 1820 г. только 9% населения
могло быть отнесено к среднему классу. Собственная промышленность не
могла встать на ноги под напором английских товаров, а поэтому не было
даже перспективы возрастания экономически независимого среднего класса.
По существу, в Португалии конституция провозгласила свободу, равенство и
братство, обогнав пол-Европы по части либерализма, но это произошло в
обстановке бедности, экономической отсталости [8, 13]. Конституция в этих
условиях не могла удержаться долго и была ликвидирована в 1823 г. После
кончины Жуана VI его сын Педру вернулся в 1826 г. в Португалию из
Бразилии и вместо отмененной конституции немедленно обнародовал новую
конституционную хартию. Эта хартия стала основным декретом
конституционной монархии в Португалии, действовавшим вплоть до
республиканской революции 1910 г., если не считать отдельные поправки,
принятые за этот период. Хартия предоставила исполнительную власть
королю. Был создан двухпалатный законодательный орган с палатой
депутатов, избираемой непрямым голосованием, и высшей палатой, члены
которой назначались пожизненно, а места в ней передавались по наследству.
Высшая палата назначала всех министров и имела право абсолютного вето на
законодательство. Гражданские права были урезаны по сравнению с
конституцией 1822 г. [5, 517—520].
15.3. От революции к революции
В 1828 г. усилиями традиционалистов, отстаивавших идею абсолютной
монархии, хартия была отменена, традиционные кортесы, состоявшие из трех
частей — дворянства, духовенства и горожан, — восстановлены, либералы же
изгнаны из правительства. Португальские традиционалисты потерпели
поражение только в мае 1834 г. после братоубийственной вооруженной
борьбы. Гражданская война 1832—1834 гг. между традиционалистами и
либералами определяла путь развития Португалии. В этой борьбе принц
Мигель — лидер португальских традиционалистов — получил поддержку
духовенства, провинциальной аристократии и, следовательно, части
крестьянства, особенно на севере страны, а его брат Педру олицетворял
либеральные интересы. Влияние традиционалистов было подорвано захватом
собственности церкви и мигелистской аристократии в период правления
либералов. Затем последовала земельная реформа, целью которой было
обеспечение государства средствами для погашения государственного долга,
но результатом стало возникновение лендлордов из числа зажиточного
купечества, которые до конца ХIX в. оставались активной политической
силой. Крестьяне при этом только потеряли: земель у них стало меньше, а
феодальные подати остались [8, 14]. Были отменены все церковные и многие
феодальные налоги и долги, началась ликвидация ограничений использования
права собственности, владений, начиная с наименьших. Были запрещены
монополии, снижены налоги; судебная власть отделена от исполнительной,
провозглашено равенство граждан перед законом. Избирательное право при
избрании палаты депутатов было непрямым. Сначала мужчины в возрасте 25
лет и старше выбирали выборщиков от провинции, но из таких граждан, кто
имел годовой доход не менее 200 тыс. реалов, а потом уже выборщики
избирали депутатов.
Согласно конституции, исполнительная власть принадлежала королю. Он
назначал всех членов правительства. С 1834 г. король стал назначать
председателя Совета министров. Португальская форма власти делала короля
ключевой фигурой. Он назначал пэров верхней палаты кортесов, созывал
кортесы, мог распустить палату депутатов, увольнял членов правительства,
объявлял амнистии и помилования, налагал отлагательное вето на законы,
принятые парламентом. Для осуществления этой функции при короле
существовал совещательный орган — Государственный совет, все члены
которого (их число было не определено) назначались бессрочно королем.
Согласно судебной реформе 1832—1835 гг., только судьи самой низшей
инстанции, жулгаду, избирались, а суды в кумарках и реласан, так же как и
Верховный суд, назначались королем. В судах был введен институт
присяжных, создана прокуратура. Генеральный прокурор короны и прокуроры
реласан назначались королем.
После ряда изменений законов в 1842 г. сложились новые административное
деление и система управления страной. Португалия была разделена на
округа, делившиеся на конселью, а те — на приходы. Король назначал в
округе губернаторов и советы округов, а генеральная жунта округа
избиралась. Администраторы конселью и управляющие приходов тоже
назначались королевским правительством. Муниципальные палаты при
администраторе конселью избирались прямым голосованием жителей.
Административный кодекс 1878 г. несколько децентрализовал власть,
временно предоставив выборным органам широкие полномочия, а
административный кодекс 1886 г. ликвидировал жунты округов, усилив
административную централизацию. Административные кодексы 1895 и 1896 гг.
также были направлены на ужесточение правительственного контроля за
местной властью [9, 84—86].
От поражения традиционалистов пострадали и те, кто их поддерживал, —
духовенство, которого насчитывалось в то время 30 тыс. человек (1%
населения, т. е. больше, чем в любой католической стране), треть из них в
монастырях. В 1834 г. у всех монастырей церквей была конфискована земля и
многочисленная собственность. Но действия властей не были
антикатолическими, и нормальные отношения с Папой Римским были сохранены.
Влияние церкви на массы было по-прежнему очень сильным.
Нарождавшаяся буржуазия, победившая традиционалистов, приобрела
конфискованные земли по цене, ниже рыночной, причем 60% стоимости были
оплачены государственным кредитом. Это политика продолжалась в течение
десятилетий, усугубляя долги государства.
Не вдаваясь во все детали политической борьбы, важно отметить, что
действие хартии было восстановлено в феврале 1842 г. умеренно либеральным
правительством. Оказалось, что в стране с населением, превышавшим 3 млн
человек, правом голоса обладают 36 400 человек, т. е. 0,7% населения, и
только 4500 человек могут быть избраны в парламент [5, 523—528].
С 1851 г. в правительстве доминировали финансовые и аграрные олигархи и
их клиенты из высшего класса. Две партии, Возрождения и Историческая
(позднее называвшиеся Прогрессивной), чередовались у власти.
Идеологические различия между ними значили меньше, чем личное влияние
политиков. Как только правящая партия привыкала к своему положению,
монарх предлагал власть другой. Этот период власти известен как
ротативизм. Такая система, отягощенная олигархией, не могла не подорвать
себя. К 80-м гг. республиканизм стал главной идеей образованных,
политически активных людей. Развал системы ротативизма был вызван
возобновлением колониальных захватов в 90-х гг. и, в частности, той
африканской территории, где сейчас находится Зимбабве, приведших к
столкновению Португалии и Великобритании, росту патриотизма,
республиканизма, раздорам в правящей элите [8, 15—16].
В 1852 г. хартия была дополнена первым дополнительным актом, согласно
которому вводились прямые выборы в парламент, несколько расширялись
полномочия парламента. Португалия стала одной из первых стран Европы, где
отменялась смертная казнь за политические преступления, а с 1867 г. и за
уголовные. Смертная казнь была оставлена только в войсках и только в
военное время.
Но политические реорганизации не решали экономических проблем, которые
нарастали, и к 60-м гг. в Португалии сложилось одно из наихудших
положений в ее истории. За период 1854—1869 гг. государственный долг
удвоился, когда же он достиг 50 дол. на душу населения, наступил крах:
королевские драгоценности были проданы, королевские владения заложены, но
растраты и коррупция продолжались.
Экономическое развитие Португалии началось в начале XIX в. с производства
текстиля для внутренних нужд и экспорта в Бразилию. Это начало было
вызвано войной с Наполеоном и затем независимостью Бразилии. За два года
(1820—1822) было организовано 177 новых производств, появилась 1031
мастерская. За последующие 18 месяцев до конца 1823 г. их число выросло
на 20%. Следующая волна индустриализации началась с 1835 г., но и к 1845
г. только 30 из 634 производств, из которых лишь отдельные могли
называться фабриками, обладали паровыми машинами. Первая железная дорога
была построена в 1856 г., и к 1877 г. длина железнодорожных путей не
достигла и тысячи километров. В Португалии в 1870 г. было только 150
инженеров.
Средние и крупные землевладельцы стали главными обладателями
национального богатства и получили возможность контролировать
деятельность правительства. В 1821 г. появился Лиссабонский банк, к 1858
г. в Португалии было 3 банка, к 1867 — 13, а в 1875 — 51. Вклады в банках
возросли в 8 раз с 1858 по 1875 г. Первыми банкирами были купцы-оптовики.
Но финансовые возможности банков были скромными, а поэтому деньги не
инвестировались в промышленность, и преобладали краткосрочные займы под
большой процент для финансирования перевозки грузов или ипотечных
операций. Страна жила на займах, и национальный долг быстро рос: в 1855 —
94 518 контуш (1 контуш=1000 реалов), 1865 — 201 207, 1890 — 592 613,
1910 — 878 590.
Уже с 1835 г. стали увеличиваться площади обрабатывавшихся земель,
начался рост сельскохозяйственного производства, но увеличение этого
роста наблюдалось с 1890 г. Это связывается с отменой всех ограничений на
право собственности на землю в 1863 г. Однако в 1868 г. средняя площадь
обрабатываемого участка была очень мала для экономически выгодного
использования — 1,55 га, причем количество участков (5 678 385) почти в
1,5 раза превосходило все население страны [5, 533—539].
К концу ХIX в. по сравнению с его началом португальское общество сильно
изменилось. В 1821 г. аристократия и буржуазия составляли 1% населения,
духовенство — 2%, средний класс — 9%, а крестьянство — 88%. Для сравнения
— в 1890 г. средний класс возрос до 15%, 61% работавших был занят на
сельскохозяйственных работах, 18,4% были рабочими. Изменение деятельности
меняло сознание людей.
Главная характеристика крестьян и рабочих Португалии — это их общая
безграмотность, а следовательно, в соответствии с законом неучастие в
выборах. В 1890 г. правом голоса могли воспользоваться только 874 528
грамотных мужчин (18,7% населения), а в 1910 г. из-за ужесточения закона
о выборах таким правом пользовались только грамотные мужчины старше 21 г.
с годовым доходом от 500 реалов, а именно, 650 341 человек (11,6%). К
1913 г. электорат Португалии резко снизился из-за эмиграции в Бразилию
(77 тыс. человек только в 1912 г.), причем в большей степени страну
покидали грамотные мужчины. Снижение электората произошло, несмотря на
то, что по сравнению с 1910 г. в 1913 г. был отменен имущественный ценз и
число имевших право голоса должно было возрасти [5, 543].
Начальные школы в Португалии до начала ХIX в. были церковными.
Государство стало эпизодически обращать внимание на школьное образование
лишь во второй половине ХIX в. В 1820 г. на 10 тыс. населения было в
среднем 2,5 школы (все католические), в 1870 — 6, а в 1900 — 9. Число
школ в 1900 г. достигло 4 тыс., из них государственными были 74,2%.
Культура португальских крестьян за ХIX в. не изменилась. Их основная
черта, кроме безграмотности, — чрезвычайная религиозность. По
свидетельству специалистов, португальский язык был единственным в Европе,
в котором отсутствовало богохульство. В словарях богохульным словам на
английском, немецком и других языках не находились эквиваленты в
португальском языке. Даже во второй половине ХХ в. (не опечатка!)
отчетливо видно церковное влияние на одеяние и набожность крестьянок,
особенно в историческом сердце Португалии — округе Миньо.
Недовольство населения Португалии нарастало. Стала усиливаться
политическая оппозиция режиму. Нигилизм, русский анархизм, пробившие себе
дорогу в Португалии (симптоматичный факт!) под влиянием русской революции
1905 г., стали широко распространенными настроениями среди рабочих,
солдат и моряков. Активно действовала тайная боевая организация
республиканской партии Португалии, так называемая карбонария, основанная
в 1898 г. В мае 1907 г. монарх решил ликвидировать парламент и назначить
королевского диктатора. 1 февраля 1908 г. король и наследник были убиты в
тот момент, когда открытый экипаж пересекал одну из главных площадей
Лиссабона. Обе главные политические партии распались на две-три группы,
началась чехарда правительств. Количество забастовок промышленных рабочих
в 1910 г. возросло по сравнению с 1909 г. в 5 раз. Оставшийся в живых
второй сын короля Мануэль не готовился в наследники и оказался в
чрезвычайно сложном положении. 3 октября 1910 г. начался мятеж на флоте,
закончившийся 5 октября 1910 г. победой восставших, которых было
меньшинство, но приказы начальства не выполнялись ни низшими офицерами,
ни сержантами правительственной армии. В тот же день последний король
покинул Португалию, и страна стала республикой [5, 559].
Глава 16. Республика
Сформировавшая правительство республиканская партия обвинила католицизм
во враждебном отношении к радикализму среднего класса и потребовала
полного устранения влияния католицизма на политику Португалии. Протесты
церковных иерархов против антирелигиозной политики были отвергнуты
правительством. Когда епископ г. Порту стал настаивать на свободе слова и
защищать привилегии церкви, то был смещен, так же как и другие высокие
церковные сановники. Официально церковь и государство были разделены в
апреле 1911 г. Собственность церкви попала под светский контроль. С этого
момента не разрешалось завещать или дарить собственность церкви, а треть
ее сборов передавалась на светскую благотворительность. Число семинарий
было сокращено с 13 до 5, преподавание Закона Божия в школах
ликвидировано. Было запрещено носить церковную одежду на публике.
Священникам, которые отказывались от сана, правительством предлагалась
работа, в результате чего 800 из 6800 священников по всей Португалии
покинули свои приходы в первый год республики [5, 559—560]. Однако
гонения на церковь не затронули северные сельские районы, где влияние
церкви как было, так и осталось по сей день особенно сильным.
Были ликвидированы все титулы и почти все награды. Началось расширение
школьного образования. Право на забастовку было легализовано в 1911 г.
Была проведена налоговая реформа. Первый республиканский парламент был
избран в мае 1911 г. всеобщим голосованием мужчин, а в августе того же
года появилась новая конституция, согласно которой парламент избирал
президента на четыре года. Парламент был двухпалатным: нижняя палата,
ассамблея, избиралась прямым голосованием, а верхняя палата, сенат, —
нижней палатой из числа ее членов в количестве трети от численности
членов нижней палаты. Оставшиеся две трети нижней палаты образовывали
собственно ассамблею. Конституция фиксировала гражданские свободы и право
неприкосновенности личности (аналог английского закона о
неприкосновенности личности 1679 г. — Habeas Corpus Act). С 1910 по 1926
г. сменилось 44 правительства, произошло 24 восстания и 158 всеобщих
забастовок.
Первая республика погибла из-за коррупции чиновников. В крупных масштабах
ею было поражено правительство, сформированное лидером демократической
партии Силвой. К 1926 г. демократы иссякли политически, так же как к 1910
г. монархисты, и несмотря на большинство в парламенте (более 51% мест),
полученное в 1925 г., провалили управление страной. Это был период
разгула коррупции, казнокрадства. Самая крупная финансовая афера в
истории западного капитализма произошла в Португальском банке именно в
1925 г. Финансовый аферист Артур Виржилио Рейс в частном порядке печатал
эскудо, но не как фальшивомонетчик, а через Португальский банк [5, 571;
8, 138].
В мае 1926 г. восставшие войска сместили правительство Силвы — это был
18-й государственный военный переворот после свержения монархии,
означавший конец республики. Военные взяли власть и даже провели в марте
1927 г. плебисцит по избранию прези