Ссылка на материал: https://ficbook.

net/readfic/11654298

Ромашки цветут в октябре

Направленность: Слэш
Автор: iriskasviski (https://ficbook.net/authors/2945724)
Фэндом: Stray Kids
Пэйринг и персонажи: Хван Хёнджин/Ли Феликс
Рейтинг: R
Размер: 243 страницы
Кол-во частей: 20
Статус: завершён
Метки: Маленькие города, Буллинг, Одиночество, Ангст, Драма, Hurt/Comfort, AU

Описание:
Феликс потерял смысл слова "счастье" ещё несколько лет назад. Хёнджин стал
его воплощением.

Посвящение:
Лине.

Публикация на других ресурсах:

Уточнять у автора/переводчика

Примечания:
Я очень ревностно отношусь ко всему, что дорого моему сердцу, и этот текст
является одной из таких вещей. Надеюсь, вам он станет так же дорог.

Визуал: https://pin.it/6nktfWw
♡: https://t.me/+N90GYmDfe-UxNmJi
 Оглавление

Оглавление 2
Part 1. 3
Примечание к части 12
Part 2. 13
Примечание к части 24
Part 3. 25
Примечание к части 34
Part 4. 35
Примечание к части 46
Part 5. 47
Примечание к части 57
Part 6. 58
Примечание к части 69
Part 7. 70
Примечание к части 81
Part 8. 82
Part 9. 93
Part 10. 106
Примечание к части 114
Part 11. 115
Part 12. 128
Part 13. 145
Примечание к части 156
Part 14. 157
Part 15. 166
Part 16. 178
Примечание к части 189
Part 17. 190
Part 18. 209
Part 19. 222
Part 20. 237
Примечание к части 254
Сноски: 255
Part 1.

Тёмно-зелёными пятнами, сливаясь в единое цельное полотно, за

пыльным окном плацкартного вагона мелькают хвойные деревья. В поезде
пахнет лапшой быстрого приготовления и совсем немного чаем. Летом солнце
восходит рано, намного раньше, чем просыпаются пассажиры дальних поездок,
и золотит побитый временем столик, где стоит чья-то полупустая кружка,
бутылка с водой и неубранные столовые приборы, завёрнутые в выцветший
платок.

Парень тяжело вздыхает, опираясь лбом о стенку прямо рядом со стеклом, и

наблюдает, как хвойные леса сменяются зеленеющими в середине лета полями,
где, если сойти с поезда, можно рассмотреть редкие высокие одуванчики и
сиренево-розовые головки луговых васильков. Он, кажется, всё ещё помнит
прикосновения жёсткой осоки к нежной мальчишечьей коже, чувствует тот
фантомный запах озера, местами затянутого тиной и слышит ласковый женский
голос, скорее зовущий к обеду. И под ногами в истоптанных детских сандалиях
мягкая трава, нагретая солнцем, и оно светит в самые глаза, не прекращая,
всюду создаёт белые блики. А голос всё зовёт и зовёт, и улыбка чужая сияет
ничуть не хуже солнца.

Платформа, на которую выходит парень, практически пуста — сюда никогда не

приезжало много людей, что раньше, что сейчас. Вокруг шумит спокойный лес,
через который проходит знакомая, поросшая травой тропинка — по ней до
единственной ближайшей остановки. Хотя Феликс совершенно не против
пройтись по родным местам вновь, сил на столь длительную прогулку совсем не
остаётся. Солнце только взошло, но неспокойный сон в трясущемся плацкарте
даёт о себе знать. Старенький автобус с потёртыми кожаными сидениями
навевает не меньше воспоминаний, чем цветущие поля. Он трясётся по
неровным дорогам совершенно не лучше поезда, так, что непременно отобьёшь
себе лоб, если прислонишься к стеклу, поэтому всю дорогу остаётся только
наблюдать, держа на коленях небольшую дорожную сумку.

Феликс выходит на такой же пустующей остановке, идентичной той, на которой

садился. В той самой высокой осоке, которую он так хорошо помнит, громко
стрекочут кузнечики. Бабочки порхают пёстрыми крылышками над клонящимися
к земле колокольчиками, и пахнет чем-то до боли знакомым, но неизвестным.

Спустя несколько минут ходьбы вдалеке показывается дом. Он выглядит всё так
же, как в детстве: то же широкое крыльцо, отворённые деревянные окна, на
узких подоконниках за которыми непременно стоят цветы, небольшие
пристройки для домашних птиц и мамин огородик на заднем дворе. И ощущение
такое, словно время отмоталось на несколько лет назад, когда не было ещё
знания шумного города и привычки пить кофе по утрам. Феликс вдыхает полной
грудью и шагает навстречу своим воспоминаниям.

— Хорошо доехал? Сильно устал в дороге? — у мамы на лице за это время

пролегли парочка новых морщинок, но, когда парень смотрит на неё сейчас,
радостную и хлопочущую рядом с ним, думает, что они делают её только краше.

— Нет, я в порядке, — отвечает он, проходя в дом следом за женщиной и

оставляя дорожную сумку у порога. Феликс медленно разувается — голова
немного кружится от свежего, незагрязнённого воздуха.
3/255
— Проголодался? Я как раз завтрак начала готовить, проходи скорее. Какой чай
будешь? Женщина за прилавком посоветовала взять травяной, но у меня ещё с
бергамотом остался. И мяты я совсем недавно нарвала, буквально вчера, — она
всё ходит по дому, словно в спешке. Берёт в руки различные вещи и тут же
ставит на другое место, как при уборке, несмотря на то, что в доме порядок. И
вот теперь, она стягивает с двери сохнущее полотенце и мнёт его в руках, и тут
же проходит на кухню. — Или может ты не пьёшь чай? Я могу заварить кофе,
здесь где-то есть… — и она залезает в подвесной шкафчик. Феликс видит, как
подрагивают её пальцы, пока женщина неловко переставляет баночки в поисках
кофе, которого у неё нет. Он знает, потому что мама никогда не пила кофе.

— Давай лучше с бергамотом, — мать смотрит на него, когда Феликс осторожно

касается её руки, немо моля прекратить поиски несчастной несуществующей
банки, и легонько улыбается. Она кивает с тяжёлым вздохом. Парень садится за
стол. За его спиной нагретый заранее чайник бряцает о плиту. Наверное, всё
ещё волнуется. Тюль, висящий прямо у окна над столом, мерно покачивается и,
словно волны морские, напоминает о детстве. Всё здесь напоминает.

— Как там отец? — миссис Ли ставит перед сыном горячую кружку, а сама
садится рядом, подпирая рукой подбородок, и смотрит внимательно, как всегда
смотрят матери на своих сыновей. Они видят в лицах уже взрослых мужчин тех
маленьких мальчиков, которые прятались за их юбками, когда чего-то
стеснялись или страшились; тех мальчиков, которые навсегда останутся для них
лишь воспоминаниями.

— Нормально. Работает много, как и всегда, — Феликс пожимает плечами,

отпивая из кружки, и тут же морщится — горячо.

— Годы идут, а он всё не меняется, — произносит она несколько хрипло и мнёт в

руках собственный фартук.

Отец работал столько, сколько Феликс его знал и столько же, сколько его знала
мать. Он всегда был карьеристом, старался сделать так, чтобы семья ни в чём не
нуждалась, но по итогу, лишился этой самой семьи. Ничего действительно
страшного не произошло, но, когда пришло время выбирать между переездом в
город и здешней провинцией, он ожидаемо выбрал первое.

Для отца взять и уехать — дело простое. Мама же никогда не стремилась жить в
шумном мегаполисе и становиться женой влиятельного богача. Она не
представляла себя где-либо, кроме здешних мест, в которых она родилась и
выросла. Здесь была вся её жизнь без остатка и просто так оторвать от сердца
самую важную её часть ради каких-то там карьерных высот она не могла. И не
смогла бы никогда, Феликс уверен. Папа забрал его с собой, под предлогом того,
что он, как никто другой сможет обеспечить сыну хорошую жизнь. Это было
объективно. Мама согласилась. Она знала, что в городе мальчик получит
намного больше возможностей, будет иметь хорошее образование и, в будущем,
работу. Феликс не возражал. Интересных ребят, с которыми можно было бы
проводить время, здесь не было, а занятий, которыми мог бы занять себя
развивающийся со скоростью света двенадцатилетний мальчик, и подавно. В той
маленькой школе, где он учился, друзей у Феликса практически не было. Так,
только мальчишки, с которыми он мог погонять мячик на стриженном поле, и то
не всегда. Поэтому переезд в город не казался ему такой уж большой трагедией.
А вот материнское сердце, очевидно, сильно тосковало всё это время.

4/255
Разумеется, мама приезжала к ним с отцом погостить на какое-то время, они
часто созванивались с Феликсом и иногда разговаривали часами, но долгого
пребывания в шумном и пыльном городе она выдержать не могла, а телефонные
разговоры никоим образом не могли заменить настоящее живое общение матери
с ребёнком. Из-за этого, когда Феликс позвонил ей и сообщил, что в этот раз
собирается приехать к ней сам, к тому же на неопределённый срок, для миссис
Ли эта новость стала как снег в разгаре июля. Тот, который хочется собрать в
ладошки и натереть им лицо от радости.

Феликс, по правде говоря, никогда не тяготел к природе. Последние несколько

лет он был плотно занят учёбой, поэтому времени на что-то другое практически
не оставалось. А если и оставалось, он проводил его с друзьями. Не то чтобы он
мог назвать этих людей лучшими или самыми настоящими в его жизни — может,
так оно и было — но с ними приятно было выпивать по вечерам, иногда весело
обсуждать какие-то будоражащие мир новости или сериалы, которые
безостановочно крутят по ТВ. Парни вечно обсуждали девушек, девушки парней,
деньги, секс, учёбу, работу. Каждый варился в своём личном адском котле,
разбрызгивая яд проблем на всех своих знакомых. И в какой-то момент Феликс
понял, что вся его жизнь превратилась в обыкновенный день сурка. Дом-учеба-
дом-бар-учеба-дом-кафе. На голову, и без того кипящую от горевших дедлайнов,
давило всё происходящее. Но теперь сессия закрыта, от знакомых, которых
Феликс мог бы назвать друзьями, ни слуху, а он сидит за столом небольшого
родного домика на окраине провинциального городка, где не был последние
десять лет уж точно, и пьёт крепкий чай с бергамотом.

— Я постелила тебе на втором этаже в твоей старой комнате, — говорит она,

наблюдая, как сын осторожно тянет чай и иногда дует, чтобы не обжечься. —
Надеюсь, ты не против.

— Конечно не против, мам, — Феликс кивает, поджимая губы. Ему хочется

сказать, чтобы она так не переживала, что его устроят любые условия, которые
она сможет ему предоставить, и что он вовсе не хочет быть для неё обузой, но
сам видит, что не будет. Он подаётся вперёд и накрывает её тёплую родную
ладонь своей, нежно поглаживает по тыльной стороне. — Спасибо, что
разрешила приехать.

— Глупости, Феликс. Я рада, что ты захотел приехать сам. Спасибо за это, —

женщина улыбается ему краешком губ. Она никогда не скажет сыну о том, как
всё это время хотела увидеть его здесь и с какой тяжестью на сердце покидала
это место, когда приходилось уезжать к ним в город. Она никогда не скажет
ему, какую тоску переживало материнское сердце по своему единственному
ребёнку, который оставил её небольшое гнёздышко так рано — намного раньше,
чем это бывает у других.

Феликс оставляет полупустую кружку на столе и берёт руки мамы в свои,

поднося их к губам и целуя. Кожа на пальцах слегка потресканная из-за
постоянных работ в саду и по дому, не такая, как у городских женщин и
девушек, которые без остановки увлажняют руки всевозможными кремами. Но
от этого они становятся только роднее. Юноша помнит, как она гладила его по
щекам перед сном, приговаривая, что он мальчик, которого ей подарила судьба
и вселенная, и как она его любит. А Феликс только улыбался и чуть морщился,
когда женщина целовала его в нос, а после уходила, оставляя дверь чуть
приоткрытой.

5/255
— Я пойду вздремну парочку часов, хорошо? — говорит он, поднимаясь на ноги, и
мама подскакивает за ним.

— Конечно-конечно… ты наверняка устал в дороге, — она разглаживает фартук

на животе. — Я старалась ничего не трогать в твоей комнате, там только
несколько коробок со старыми книгами осталось, совершенно не знаю, куда их
девать… Но я скоро придумаю. Попрошу соседа, он поможет всё перенести или…
сами как-нибудь, в общем…

— Мам, — обрывает он её, касаясь плеч, — всё хорошо, правда. Не переживай

так, — и улыбается, чтобы показать, что ей и правда не обязательно так
напрягаться ради него. Это ведь он должен ей помогать. Всегда должен был.

Феликс не успевает опомниться, как чувствует чужие руки, обхватывающие его

талию. Мама прижимается щекой к его плечу. Выйдя из секундного оцепенения,
он обнимает женщину в ответ и слышит, как та тоненько всхлипывает. Её нос
слегка покраснел, как и глаза, в которых еле заметно стоят слёзы.

— Прости… просто я так счастлива, что ты приехал, — она отрывается и смотрит

на сына, поджимая губы. Его привычка. Он много чего взял от матери. Женщина
приглаживает чуть растрепавшиеся волосы и, шмыгнув носом, кивает сама себе.
— Ну… иди в комнату.

Он выходит, оставляя мать наедине со своими мыслями, и, когда уже ступает на

лестницу, слышит, как отодвигается стул и вновь шмыгает чужой нос. Феликсу
жаль, что он не так близок с мамой, как должны быть близки дети со своими
родителями. Всё время в городе он рос в какой-то странной прострации, вечно
находясь в кругу общения, не составлявшем его семью. Рядом был только отец,
сутками задерживавшийся на работе — именно поэтому Феликсу пришлось
научиться самостоятельно готовить с тринадцати лет, убирать всю квартиру,
когда в бардаке жить надоедало, и пользоваться стиральной машинкой. Папа
был рядом только в некоторые моменты, но не всегда, когда родительская
поддержка была парню необходима. В тяжёлые вечера он находил утешение в
самом себе или в длительных переписках с людьми, которых на тот момент
называл друзьями. Сейчас их в его жизни, разумеется, нет.

Нет смысла отрицать — мамы иногда не хватало. Иногда парню казалось, что его
настоящая жизнь, полная улыбок и искреннего счастья осталась в этом
небольшом городке, где-то среди лесов или цветущих весной полей. Или в этом
небольшом домике, куда он теперь вернулся. И мама ушла вместе с этой
жизнью. Не она сама — редкие встречи и разговоры всё же были, как уже
упоминалось, — но ощущение того тепла, что она дарила, будучи рядом, та
любовь, искренняя и неподкупная, почему-то больше не ощущалась таковой. И
это всё же ранило детское сердце, пускай, Феликс никогда этого и не признавал.

Половицы, на удивление, не скрипят, пока он поднимается наверх. Дверь в

детскую, на которой раньше висел плакат какой-то гоночной машины, теперь
выкрашена в чисто белый. Парень немедля заглядывает внутрь.

Здесь и правда мало чего изменилось, несмотря на то, что с последнего визита
Феликса прошло чуть ли не десять лет. Однако, пылью здесь не пахнет — мама
наверняка убиралась перед его приходом и обязательно проветривала весь дом.
Феликс осторожно прикрывает за собой дверь и приподнимает уголок рта,

6/255
замечая на кровати потрёпанные мягкие игрушки. У него никогда не было
любимых, сколько парень себя помнит они служили лишь украшением комнаты,
чем-то наподобие декоративных подушек, ничего более. Здесь же, у кровати,
стоят те самые большие коробки со старыми книгами, которые раньше
хранились в комнате родителей. Он осторожно обходит их, обводя глазами, и
пробирается к деревянному шкафу. Когда-то, когда Феликсу было не больше
пяти, все дверцы сплошь были облеплены наклейками от жвачек — мальчики, с
которыми он учился, любили закупаться этими дешёвками после школы, а
наклейки зачастую выкидывали вместе с фантиками. Но не Феликс. Он невесомо
проводит рукой по тому месту, где должны были остаться следы от клейкой
стороны, но сейчас сюда прикрепили зеркало.

Внутри пустые полки, наверняка приготовленные специально для него. Внизу,

под небольшой вешалкой, стоит парочка коробок с обувью и выглядывает
красная лента. Феликс щурит глаза и с интересом нагибается, чтобы ухватиться
за атлас. Он аккуратно выуживает со дна шкафа, из-под коробок, большого
измятого красного воздушного змея. У него совсем давно оторвалась ниточка,
металлические прутики погнулись, а красный уже совсем не такой яркий, как
раньше, но Ликс всё равно улыбается, крутя змея в руках. Внутри, совсем рядом
с сердцем что-то странно колет и будто сжимается. В голове словно ярким
бликом проскакивает новое воспоминание, но так же быстро ускользает, так что
парню не удаётся за него ухватиться. Он трясёт головой, убирая игрушку на
место, и возвращается к кровати.

Странно вновь находиться здесь. Чувствовать под собой пружинящий старый

матрас, видеть стены, некогда обклеенные детскими рисунками и вспоминать
венок из одуванчиков на гвоздике, вбитом в дверь. Мама часто плела такие
летом из пушистых жёлтых цветочков, которые отец называл сорняками, но
потом всё же носил на голове сплетённый матерью венок. Сейчас, конечно,
венка уже нет, как и гвоздя, потому что дверь, судя по всему, давно заменили,
но в комнате всё ещё стоит тот запах тёплого летнего утра и цветов, которым
навсегда пропиталось его беззаботное детство.

Он укладывается на постель, сдвигая в сторону игрушки. Прямо так, в одежде, и

утыкается носом в мягкий плед. За окном лишь изредка голосят птицы и ни одно
живое создание боле не может потревожить сна, в который Феликс так
неумолимо быстро проваливается, пока внизу, выйдя на веранду, стирает с щёк
слёзы и лучезарно улыбается, вздыхая, счастливая мама.

////

Лёгкий ветер играет в волосах, пока парень вышагивает по асфальтированной

дороге. Он проснулся всего парой часов ранее и, почувствовав себя намного
лучше, не нашёл другого занятия, как прогуляться по округе, как хотел сделать
изначально. Он суёт руки в карманы джинсов, останавливается и осматривается
по сторонам. Людей рядом нет, только легонько качается высокая трава, через
которую проходит совсем узенькая, будто протоптанная одним человеком
тропинка. Внимание привлекает раскидистая крона одинокого дуба, растущего
вдалеке. И почему-то Феликс вглядывается в него, чувствуя странное шевеление
в груди. Что-то неясное словно нашёптывает ему на ухо идти в ту сторону. И
Феликс поддаётся этому шёпоту, сворачивая с дороги.

В высокой траве громко и раздражающе стрекочут кузнечики, и прочая живность

7/255
вроде мошек и комаров лезет в лицо, пока он пробирается по этой узенькой
тропинке. Вскоре она выводит его на расчищенную от зарослей местность.
Вдалеке за дубом вновь начинаются редкие леса и рощицы, что делает это место
максимально уединённым и отдалённым от всего остального мира. Феликс
подходит ближе.

Он уже собирается дойти до самого дерева, чтобы коснуться рукой шершавой

коры, но вдруг останавливается прямо напротив. Взгляд его падает на
единственное место, где примята трава. Он стоит так недолго, рассматривая
пустующее место, где словно недостаёт чего-то. Недостаёт кого-то.

На языке приторно кисло и сладко одновременно. Рот полнится слюной, пока за

щекой тает леденец. Стёртые об траву колени жжёт так, что хочется попросить
кого-нибудь подуть на них, но мальчик терпит. Его всегда учили терпеть. А
солнце, проникая сквозь ветви вновь в глаза светит, слепит, пока рядом чужой
голос ласкает слух.

Феликс прикасается к коре. И правда шершавая. Ведёт пальцами, обходя вокруг

всего широкого ствола и смотрит вверх, туда, где солнце проникает сквозь
ветви.

Flashback

Красный змей ярким пятном выделяется на фоне ясного лазурного неба.

Мальчик бежит со всех ног, подняв голову и широко улыбаясь. Он не может
оторвать глаз от летящего, словно настоящий феникс, змея, верёвочку от
которого сжимает в своих маленьких ладонях. Чёлка жидких волос то и дело
спадает на глаза, а мальчик всё бежит и всё смеется. Здесь, на пустом поле,
усеянном мягкой короткой травой, запускать этот летающий аппарат лучше
всего. И он вдыхает полной грудью, чувствуя себя самого птицей, парящей на
свободе.

А после его ноги путаются, запинаясь одна за другую, колени приземляются на

траву. Мальчик шипит, когда чувствует тупую боль, и думает, что мама
непременно заставит обрабатывать раны, если таковые появятся. Только спустя
пару секунд он поднимает голову обратно к небу и замечает, что выпустил из
рук змея. Детское сердце сжимается в страхе, глаза расширяются. Он тут же
мигом поднимается на ноги и бежит ещё быстрее, позабыв о саднящих коленях,
старается нагнать змея и схватиться за верёвочку, пока ветер не унёс его
далеко. Но пальцы короткие, ловкости не хватает, и верёвка всё продолжает
ускользать, с каждым разом отдаляясь всё сильнее.

— Нет! — вырывается тонким детским голосом, когда он видит, как змей влетает
в листву и моментально путается, застревая в косматых ветвях.

Он смотрит наверх, понимая, что самостоятельно залезть и достать не получится

— рост не позволяет. Поэтому не находит лучше решения, чем начать прыгать,
стараясь зацепиться за верёвку. Он прыгает изо всех сил, дыхание сбивается, но
верёвки не получается коснуться даже кончиками пальцев. Мальчик
останавливается, грустно вздыхая. Отходит, чтобы взглянуть на змея ещё раз
издалека, и вдруг замечает незнакомый силуэт, привалившийся к широкому
стволу между выпирающими корнями.

Только чуть обогнув дуб, получается рассмотреть сидевшего. Слегка отросшие

8/255
волосы цвета каштана и внимательный взгляд, направленный в книгу — первое,
что бросается в глаза. На лице спокойствие, даже какое-то странное
умиротворение, не свойственное мальчикам в этом возрасте. Он выглядит чуть
старше, худой, долговязый. Ноги длинные, в шортах по колено, растянуты на
траве. Ступни босые — обувь небрежно валяется рядом с торчащими оттуда
носками. Парень наверняка прячется в тени дуба от жары, несмотря на то, что в
такое время большинство уходит купаться на речку, а не сидеть в одиночестве.
Да и здесь практически никто никогда не ходит, странно видеть здесь людей.

— Эм… привет? — поднимает руку мальчик, заставляя другого оторваться от

книги. Чужой взгляд, тут же упавший на его лицо, оказывается непривычно
тёплым. Казалось, должно быть наоборот.

— Привет, — тихо отвечает тот и прикрывает книгу, зажимая между страницами

палец. Повисает пауза. Слова почему-то совсем отказываются срываться с языка
под таким пристальным разглядыванием. Мальчик потирает ладошки друг о
друга.

— Не мог бы ты… помочь мне? — спрашивает он, поджимая губы. — Там змей
воздушный в ветках застрял. Мой. Но я не могу дотянуться, — и пальцем
указывает в сторону веток. Парень голову поворачивает молча, затем снова
смотрит на мальчика перед собой. А после кивает, вкладывая в книгу дубовый
лист вместо закладки.

Он удивительно быстро и ловко забирается на дерево, цепляясь за ветки,

подтягивается на руках, где нужно и упирается в кору всё такими же босыми
ногами — даже не обулся. Змей оказывается распутан за считанные секунды и
отпущен на свободу, мягко спадая на землю. Мальчик улыбается ярко, тут же
хватая в руки своего воздушного спутника, и благодарит слезающего с дерева
парня, неглубоко кланяясь.

И кажется, всё. Нужно бы поскорее уйти и не мешать чужому уединению, но

ноги почему-то, в тот момент, когда место у дуба на траве вновь оказывается
занято, а книга открыта, врастают в землю подобно корням деревьев. И язык
просто не слушается хозяина, когда сам произносит:

— А ты… почему здесь?

— Просто. Нравится, — пожимает плечами тот. — Я всегда сюда прихожу.

— Почему? Разве ты не должен купаться в такую жару, как все остальные? —

интерес бурлит в жилах и остановить его потоки никак не получается.

— Я не особо часто гуляю с остальными.

— Понятно, — пауза. Затянувшаяся пауза, во время которой они продолжают

лишь смотреть друг на друга, не двигаясь с места. Нужно ведь уходить. Да,
сейчас самое время. Это ведь так легко — просто развернуться и сделать шаг.
Просто… — Чем занят?

— Читаю, — он показывает книжку, название которой рассмотреть не

получается. — А ты, я вижу… воздушного змея выгуливаешь? — спрашивает он,
наверное, просто из вежливости.

9/255
— Да нет уже… — мальчик немного мнётся, прежде чем подойти ближе и
опуститься на траву. Он смотрит на своего красного змея и кладёт его рядом,
скрещивая ноги. Парень неотрывно наблюдает за его действиями.

— Как тебя зовут? — спрашивает.

— Феликс, — парень улыбается в ответ. Легонько так, совсем по-доброму.

— Хочешь, я почитаю тебе вслух, Феликс? — и Ли смотрит на него невинно, как

оленёнок, большими глазами, а после кивает. Ему очень интересно, что он тут
читает, сидя в одиночестве. — Это стихи, — поясняет парень, опуская взгляд
обратно в книгу. Он лижет уголок губ, и смотрит на Феликса, как бы проверяя,
слушает ли тот, и, чуть прокашливаясь, начинает читать.

Мягкий, чуть хриплый голос ласкает слух. Рифмы перекликаются друг с другом в
каждом новом стихотворении. И каждое из ранее прочитанных сливается с тем
непримечательным шумом природы, создавая идеальную гармонию, так, что
Феликс слушает как заворожённый. Наблюдает, как чужие карие глаза бегают
по длинным и коротким строфам, как полные губы приоткрываются или
растягиваются в лёгкой улыбке. А маленький Феликс слушает внимательно,
напитываясь каждым словом, как цветок после долгой засухи. Ему впервые кто-
то читает стихотворения с таким упоением и впервые он по-настоящему кого-то
так внимательно слушает.

Парень время от времени поднимает на него взгляд и тихонечко улыбается,

замечая, как Ли заинтересован. У него всё ещё щиплет коленки, но эта
незначительная боль быстро забывается, как и змей, недавно бывший
трагедией.

— Ты можешь сесть ближе, если хочешь, — говорит парень, указывая на место

рядом с собой. И Феликс тут же пододвигается. Он тянет шею, чтобы заглянуть в
книгу и увидеть те строчки, которые ему читают. А в груди так внезапно сердце
стучит сильно, и тепло становится в животе, будто на него грелку положили.

И голос начинает вновь. Феликс не знает, сколько точно проходит времени,

может, они сидят тут уже целую вечность, и его родители успели состариться за
это время, как и он сам. Чуть позже он, когда парень предлагает почитать ему
небольшие рассказы, заслушавшись, укладывает ему голову на плечо, как
привык делать с мамой.

— Вот этот мой любимый, — парень показывает пальцем в текст, переворачивая

страницу, и улыбается тепло. Теплее, чем солнце.

— Прочитай, пожалуйста, — просит Феликс, а у самого, когда два юношеских

взгляда встречаются так близко, сердце трепещет. Он совсем не обращает на
это внимание, наверное, это просто волнение. Он часто волнуется по пустякам.

— Хорошо, — отвечают ему. Парень облизывает губы, пока Феликс тянет носом
воздух и прикрывает глаза, всё так же, устроив голову на чужом плече:

— «Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне

10/255
Безмолвно, как звезды в ночи, —
Любуйся ими — и молчи…»

End of Flashback

Феликс прислоняется спиной к стволу дуба, громко выдыхая, и крутит в руках

подобранный с земли лист. Внутри оседает непонятное чувство, такое, будто
проводишь рукой по пыльной коробке, в которой лежит нечто ценное. Вроде
неприятно, но в то же время радуешься, что сохранил эту самую коробку.

Из собственных мыслей его вдруг вырывает шевеление со стороны. Высокий

силуэт показывается оттуда же, откуда пришёл сам Феликс — с заросшего поля.
Ли тут же отлипает от ствола, обращая всё внимание на приближающегося
парня. Его чуть отросшие каштановые волосы треплет ветер, лёгкая белая
рубашка облепляет худощавое тело, развеваясь со спины. Он идёт, смотря в
землю, в руках что-то очень похожее на небольшой блокнот и книжку — Феликс
не может рассмотреть должным образом. У самого парня просыпается
ощущение, что его здесь быть не должно, что нужно поскорее сматываться. И
чувство это очень знакомое, потому что он остаётся стоять на месте.

Подойдя к самому дубу парень останавливается, поднимая наконец голову, и

окидывает Феликса взглядом.

— Добрый день? — он склоняет голову на бок. Феликс всматривается в его лицо,

словно пытается что-то прочитать по нему. — Не пугайтесь так, я лишь забыл
здесь некоторые свои вещи, — поджимает губы он, обходя дерево и поднимая с
земли парочку карандашей, которые Ли совершенно не заметил. Ему хочется
сказать, что он не пугается, но губы не разлепляются. — Если вы пришли сюда
подумать, то сделали правильный выбор, — говорит парень. — Здесь спокойно,
— он кивает сам себе и улыбается одними лишь губами. Феликсу кажется, что
глаза его эта улыбка совсем не трогает. Они остаются холодными, даже будто
немного тусклыми, не такими, как у всех остальных людей.

— Да… спокойно, — бурчит Феликс себе под нос так, что его ответа, наверное,
даже не слышно. Незнакомец, правда, и шагу назад больше не делает. Лишь
стоит напротив, крутя в руках остро заточенный — совершенно не выглядит,
будто его заострили точилкой, скорее обстругали — карандаш.

— Удивительно, что вы сюда забрели, — говорит вдруг он. Феликс смотрит с

непониманием. — Здешние-то люди не особо интересуются… подобным, а вы,
кажется, приезжий. Удивительно, — ветер треплет волосы им обоим, немного
шумит в ушах.

— С чего выводы, что я приезжий?

— Не так уж много тут молодых людей, чтобы не запомнить лиц, — парень уже
разворачивается, чтобы уйти, но почему-то вот так просто дать ему это сделать
Феликсу не позволяет его собственное нутро.

— Как, — он делает шаг вперёд, — как твоё… ваше имя? — тот останавливается
и поворачивает голову через плечо.

— А твоё?

11/255
— Феликс, — выдыхает он без доли сомнения или беспокойства.

Незнакомец недолго молчит, щуря глаза, всматриваясь в чужое лицо. У Феликса

в этот момент, кажется, щёки напитываются краснотой. А после пауза
прерывается.

— Приятно познакомиться, Феликс… — он легонько улыбается всё так же, не

трогая глаз и, развернувшись, молча направляется обратно к тропинке. Феликс
смотрит ему в спину, пока незнакомец не скрывается из виду окончательно.

Ли не понимает зачем, но всё же следует совету, садясь у корней дуба и

вытягивая ноги на траве. Вот только не на том месте, которое уже насижено
другим человеком, а рядом. Потому что он всегда садился рядом. Феликс
поднимает голову, упираясь затылком в ствол, и слышит, как наверху шуршат
листья и где-то там, в рощах и лесах громко поют птицы. И правда спокойно.
Тихо и умиротворённо. Совсем как десять лет назад, думает он.

Он теряет счёт времени, прислушиваясь к собственным раздумьям, которые

клубятся как пар изо рта на морозе. Ему мерещится мамин голос, зовущий
маленького сына домой, потому что уже начинает темнеть, и красный змей,
летящий птицей по небу. Феликс приоткрывает глаза, когда чувствует
щекочущие прикосновения у себя на руке, и замечает пёструю божью коровку.
Она быстро ползет до его пальцев, пока парень вглядывается в чёрные
пятнышки на её крыльях, а после, дойдя до кончиков, взлетает.

Его раздумья окончательно прерывает птица, непозволительно громко машущая

крыльями. Она садится на ветку прямо над Феликсовой головой и глупо ею
крутит в разные стороны. Парень усмехается без улыбки и проводит рукой по
выступающим корням в последний раз перед тем, как вдохнуть полной грудью и
подняться на ноги.

— Безмолвно, как звезды в ночи… — шепчет он себе под нос, вновь пихая руки в
карманы и направляясь всё к той же тропинке. Феликс лишь раз оглядывается
на раскидистое дерево, прежде чем скрыться из виду. А на языке всё ещё
приторно кисло и красным по лазурному рябит в глазах.

«Приятно познакомиться, Феликс…»

Наверное, с этим местом его всё же связывает куда больше, чем он предполагал.

Примечание к части

Захотелось чего-то нежного. Думаю, из этого может получиться нечто

прекрасное.

12/255
Part 2.

Велосипед летит по обочине, подгоняемый безустанно крутящимися

педалями. На ручке болтается вручённая матерью хлопковая сумка. Парень
смотрит по сторонам, вглядываясь в даль, словно что-то ищет. Ветер без
остановки треплет светлые волосы. До города ехать от силы двадцать минут, но
если как следует поднажать, то можно справиться и за пятнадцать.

Мама поручила Феликсу сбегать на рынок и закупить некоторые продукты,

потому что, по её словам, в холодильнике через пару дней повесится мышь.
Парень без каких-либо возражений согласился и, взяв из женских рук сумку и
список необходимых покупок, вскочил на велосипед.

Сегодня погода жаркая, солнце нещадно палит, нагревая макушку, поэтому

Феликс жалеет, что не надел ничего на голову. В городе носить головные уборы
не приходилось — всегда было где спрятаться от солнца — да и жары как
таковой практически не было. Поэтому сейчас парень, заворачивая на более
узкую дорогу, поднимает руку к глазам, чтобы ни в кого по случайности не
врезаться.

Здесь, где на узеньких улицах лишь местами стоят автомобили, появляется

ощущение, что ты попал совершенно в другую вселенную. Феликс
всматривается в проходящих мимо людей не только для того, чтобы ненароком
их не сбить, но и потому что выглядят они совершенно… иначе. Одеты все
достаточно просто и легко, женщины, не стесняясь, вяжут на головы платки,
чтобы укрыться от солнца, в углу у небольшой лавки с различными
безделушками играют дети. Феликс останавливается почти в самой середине
улицы, невольно задерживает внимание на молодых парнях, судя по всему,
грузчиках, вносящих коробки в приоткрытую дверь дома. Старушка
придерживает им дверь, пока те, смотря друг на друга, растягивают на своих
загоревших лицах дружеские улыбки и вскоре скрываются в помещении.

Блуждать по улочкам приходится не так уж долго. Вспоминая разъяснения

матери, Феликс быстро находит местный рынок. По её словам, продукты здесь
намного лучше, нежели в обычных магазинах, потому что всё свежее,
выращенное знакомыми руками. Парень не спорит. Просто проходит под настил,
которым укрыт весь рынок, и идёт к лавке с кисломолочными продуктами, катя
велосипед рядом с собой. Он просит грузную темноволосую женщину свесить
ему немного сыра и дать бутылку молока. После быстро закупается мясом,
отмахиваясь от жужжащих рядом ос, и следует к широкой лавке с различными
овощами и фруктами. Феликс рассматривает внимательно, чтобы не взять домой
чего порченного, когда слышит рядом, выделяющиеся из кучи остальных,
звонкие голоса. Небольшая компания подростков резво переговариваются.
Настолько, что парню удаётся расслышать едва ли не каждое слово.

— Слышали? Этот чудик сегодня с утра опять был на ржаном поле. Мой дед его
видел.

— Неудивительно. Он там походу теперь живёт.

— Скажи деду, пусть, в следующий раз, как его увидит, кинет в него пару яиц.
Он же всё равно петух, — парень, говорящий это, хрюкает со своей же остроты.

13/255
— Ага, петух ещё какой. Надо его как-нибудь подловить на этом поле, а то в
последнее время он наверняка забыл, где его место, — звучит весьма
угрожающе. Феликс продолжает стоять на месте, делая вид, что выбирает
помидоры, на деле отведя взгляд в сторону.

— Я слышал, что в последнее время он вообще слетел с катушек, — говорят

загробным голосом. — Говорят, он даже не плакал на похоронах собственной
матери.

— Спорю на то, что он там смеялся. Как чокнутый, — усмехается ещё один голос.

— Да-а, эта тема никогда не уляжется, — громко вздыхает чужой голос прямо у
Феликса под ухом, так, что тот вздрагивает от неожиданности, тут же поднимая
голову. Он видит перед собой крепкого парня с волосами чуть темнее соломы,
большим носом, с широкими, словно бычьими ноздрями, и большими добрыми
глазами. Этот контраст никак не укладывается у Феликса в голове, заставляя
парня промаргиваться, пока незнакомец напротив, кстати, стоящий за лавкой,
смотрит на ту небольшую группу подростков.

— О ком они говорят? — спрашивает Феликс, нахмурив брови.

— Да есть тут один чудаковатый паренёк, местная шпана любит до него

докапываться. Ты ведь приезжий? Не забивай этим голову, — парень лезет под
прилавок, чтобы добавить в корзины овощей. — Сын миссис Ли, верно?

— Да… а она что, говорила тебе? — в недоумении интересуется Феликс. Он этого

парня впервые в жизни видит, а тот уже в курсе что, где и как. Вот что значит
небольшой город.

— Вообще, нет. Ба мельком о тебе упомянула, — он кряхтит, передвигая

тяжёлые мешки под прилавком, а после выпрямляется. — У тебя глаза как у неё,
и носы у вас одинаковые. А ещё эти, — он тыкает себе по щекам, — веснушки. У
неё такие же, — Феликс машинально прикасается к собственному лицу. Он
никогда и не думал особо об их с матерью схожести.

— Так вы всё же знакомы?

— Ага, есть такое. Бан Чан, — он протягивает Феликсу руку, и тот всё ещё с
небольшим сомнением её пожимает. — Можно просто Чан.

— Феликс. Но ты, наверное, уже в курсе, — Чан коротко усмехается в ответ на

его слова. — Мама попросила купить овощей, вот, — он протягивает парню
список, чтобы не перечислять всё самому. — Будь добр, свешай по списку.

— Уно моменто, — заверяет его Чан. Феликс, во время того, как он набирает в
мешочки нужные овощи, никак не может отделаться от мысли о том самом
чудике, про которого говорили школьники за его спиной. Однако, полностью
погрузиться в мысли ему не дают, потому что парень справляется быстрее, чем
Феликсу того хотелось бы.

— Спасибо, — говорит он и, принимая из рук Чана мешочки и складывая их в

хлопковую сумку, отдаёт деньги.

— Ну, ещё увидимся, — с воодушевлением говорит парень и улыбается, так что

14/255
на щеках тут же проявляются небольшие ямочки. Феликс не может удержаться
от мысли о том, что этот Бан Чан выглядит как сплошной ходячий контраст и не
меньше. Люди обычно представляют собой нечто одно целое, сочетаемое между
собой, а у этого ни голос, ни эта добродушная, даже какая-то наивная,
доверчивая улыбка совершенно не вяжется с видом грузного широкоплечего и
широкобрового мужика. Однако на первый взгляд ему всё же не дашь больше
двадцати пяти.

— Да-а, увидимся, — Феликс поднимает руку в знак прощания и, сам того не

осознавая, чувствует, что говорит чистейшую правду. Внутри почему-то живёт
нечто неописуемое, говорящее, что Чан сыграет в его дальнейшей жизни отнюдь
не последнюю роль.

Всю дорогу до дома он прокручивает в своей голове, как кассетную плёнку туда-
сюда, мысль не столько о неожиданно встретившемся ему Чане, который,
кажется, знает о Феликсе больше, чем он сам, сколько слова о той шпане и
чудике, которого они задирают, видимо, уже не первый год. Ли в курсе о
существовании буллинга, и нет совершенно ничего удивительного, что даже в
такой глуши как этот маленький и, казалось бы, тихий городок, тоже есть дети,
подвергающиеся травле со стороны своих сверстников. Это никогда не
закончится, если здраво посудить. Сильные всегда будут принижать слабых,
такая своеобразная пищевая цепочка в обществе, и всё это накручивание себя
никак не поможет ситуацию исправить. Да и нечего исправлять. Феликс этого
«чудика» даже не знает. Так почему же эта мысль въелась в его извилины и
никак не хочет уходить?

Он не знает.

Просто продолжает быстрее крутить педали, выезжая с узких улиц на широкое

шоссе, и старается не вглядываться в поля, чтобы не давать своему скупому
воображению воли. По дороге он обращает внимание лишь на высокого худого
парня, залезшего на яблоню в саду одного из домов. Он крепко держится за
ветви, срывая с них плоды и совершенно беспорядочно скидывая их, судя по
всему, в корзину, стоящую на земле. Лицо его уловить не получается — оно
размазывается от скорости, до которой Феликс, сам не заметил, как разогнал
велосипед. Единственное, что он слышит — протяжный свист и чужой
неразборчивый голос за своей спиной, когда уже проезжает неизвестный дом.
Но несмотря на это, сомневаться в том, что свист и голос принадлежали тому
парню на яблоне, почему-то, совсем не приходится.

Феликс доезжает до дома быстрее, чем думал. Мама, судя по звукам, убирается
в саду. Непонятно, правда, что там ещё можно убирать, поскольку все цветы
находятся в идеальном порядке. Кажется, ни одного сорняка рядом с ними даже
под микроскопом не получится обнаружить. Парень оставляет продукты на
кухне на небольшом столике и подходит к двери, выходящей на задний дворик,
полностью усаженный цветами. Мама всегда любила растительность дома и,
когда Феликс ещё рос здесь, только начинала высаживать что-то сама и
потихоньку собирать букеты для друзей и знакомых. Сейчас, насколько он знает,
она плотно занялась флористикой, которую изучала по различным библиотечным
книжкам и видеороликам. В один из её визитов к сыну в город она рассказала,
что пыталась даже купить курс по флористике, но у неё ничего не вышло. Отец
подарил ей его на следующий день рождения.

— Ты уже вернулся? Какой шустрый, — смотрит мельком на сына женщина,

15/255
вставшего в проходе. Она опрыскивает из пульверизатора белые колючие
кустарники роз, аккуратно придерживая бутон за нижние лепестки. Феликс
наблюдает с какой нежностью она обращается с хоть и хрупкими, но
обыкновенными цветами. Многие люди вовсе не видят в цветах ничего
завораживающего. Для них одуванчики — обычные сорняки, а ромашки —
малютки, на чьих лепестках только гадать на любовь. Розы — просто розы,
вредные и колючие, пионы — просто пионы. Мама же всегда видела в них что-то
большее. Каждый цветок был для неё, как отдельное существо со своей душой,
именно поэтому она предпочитала живые цветы срезанным, несмотря на то, что
работала чаще всего с последними.

— Да, тут ведь недалеко. Тебе помочь чем-нибудь? — она задумывается

ненадолго, оставляя между ними висящую тишину, которую Феликс боится
прервать, а после произносит:

— В большой комнате стоят две орхидеи, принеси их мне, пожалуйста. А то пора

бы их наконец пересадить.

Парень кивает на это поручение, тут же удаляясь в глубине дома. «В большой

комнате» повторяет он про себя. Раньше эта комната называлась «наша с
отцом», но с тех пор, как они развелись, и Феликс вместе с папой переехал в
город, мама перестала называть какие-либо вещи их общими. Наверное,
пыталась в полной мере справиться с мыслью о расставании, думает Феликс.
Развод никогда не был её инициативой, скорее простой необходимостью, нежели
настоящим желанием. Мама любила их больше всего на свете и делала для них
всё, что могла, но это не помогло связать их жизненные пути достаточно крепко,
и вот сейчас Феликс боится, что по швам треснуло абсолютно всё. Не только
брак родителей, но и материнская любовь.

Он поднимается по лестнице и входит в комнату, некогда называвшуюся

родительской, осматривается по сторонам лишь в поисках орхидей, но всё же
невольно цепляется взглядом за обрывки прошлого, с такой ясностью тут
оставленные. Комната, конечно, изменилась за последний десяток лет. Не то
чтобы Феликс даже будучи маленьким часто бывал здесь, у него были и
поинтереснее места для игр, но тем не менее, многое, из того, чего здесь теперь
нет, ему удалось запомнить. Например, фотография родителей со свадьбы,
висевшая над комодом, теперь заменена небольшой картиной. Вряд ли мама
знает имя этого художника, её удовлетворяет хотя бы то, что полотно делает
комнату не такой пустой. Старые книги, которые теперь, очевидно, покоятся в
коробках в старой Феликсовой комнате, заменены новыми, с красивыми
глянцевыми переплётами и белыми страницами. Парень рад, что мама читает
так же часто, как делала это раньше. Хоть что-то осталось от неё прежней.

Двуспальная кровать выглядит слишком громоздкой для одного человека и,

наверное, женщине в ней спать достаточно одиноко. Окно прикрывает белый
тюль, пропускающий в помещение яркий свет, как и во всех других комнатах. На
комоде книга с торчащей цветастой закладкой, а рядом с ней полупустая кружка
с уже остывшим чаем, который мама заварила как раз перед его уходом. Обычно
женщина старается поддерживать в доме постоянный порядок и не оставлять
кружки в других комнатах, но в этот раз она выглядела слишком уж задумчивой,
поэтому вряд ли запомнила, что вообще пила сегодня чай. Узкий подоконник
уставлен цветочными горшочками, среди которых Феликс и находит две
цветущие орхидеи. Он осторожно, как в музее, пересекает комнату, сам не
понимая, почему так остерегается притрагиваться здесь хоть к чему-то, берёт в

16/255
обе руки по цветку и решает как можно скорее удалиться.

Трудно сказать, насколько сильно сказался на десятилетнем мальчике развод

родителей. Тогда это было что-то из разряда сложных взрослых дел, в которые
не хотелось совать носа, поэтому Феликс слепо доверялся матери с отцом и
делал то, что они считали нужным. Бесполезно отрицать, что он скучал по маме
хотя бы первое время, ещё до того, как его накрыло бесконтрольной волной
всевозможных подростковых проблем, учёбой, новыми знакомствами. Они
созванивались чуть ли не каждый день, мальчик старался в красках рассказать
маме о новой школе и о людях, с которыми познакомился, пока та слушала его с
упоением и в тайне с ноющим сердцем. Женщина всегда хотела быть рядом с
ним, со своим сыном. Она хотела бы переживать с ним пубертатный период,
возможно, непонимание друг друга, первую влюблённость; хотела бы слушать от
них с мужем о машинах или рыбалке, о бизнесе, в котором ни черта не смыслила.
Она очень хотела бы, чтобы жизнь её семьи сложилась иначе, чтобы не
пришлось выбирать. Но получилось так, как получилось. Временами она всё ещё
корит себя за то, что не поехала тогда вместе с ними и дала браку на почве
разногласий развалиться. Как бы «Неужели я бы не смогла приспособиться к
жизни в городе?», и множество других вопросов, которые она себе задавала,
боясь на деле получить ответ. Потому что знает, что не смогла бы. Всегда знала.

— Вот, держи, — говорит Феликс, ставя прозрачные горшочки на траву рядом с

мамой. Та благодарно ему улыбается. — Что-то ещё?

— Нет, — женщина качает головой. — Ты и так уже много чем помог, отдохни.
Можешь сходить прогуляться, погода сегодня замечательная.

«Жара» — думает Феликс. Он жару не особо любит. Собственно, как и холод. Не

нравится ему всё это впадение в погодные крайности.

— Немного не для меня, — поджимает губы, — пожалуй, найду себе занятие где-
нибудь в доме, — он указывает большим пальцем себе за спину и пятится назад,
пока мама одобрительно кивает и уже возвращает внимание к цветам.

Диалоги их все эти полтора дня выглядят весьма натянутыми. Будто пытаешься
найти общие темы с человеком, которого видишь первый раз в жизни. Немного
странно, с учётом того, что Феликс разговаривает с собственной матерью, с
которой у него, казалось бы, так много общего. Если быть честным хотя бы с
самим собой, на душе это оседает липкой неприязнью. Не к чему-то
конкретному, а просто к тому, что выходит. Он надеялся, что всего этого
непонимания удастся избежать и как-то даже упускал из виду, что едет в гости к
человеку, с которым практически перестал нормально общаться, но, видимо,
слишком много воды утекло за последние десять лет их разлуки, так что теперь
игнорировать факт невозможности лёгкого и спокойного понимания и общения
со своей матерью не получается.

Феликс вообще достаточно мало думал, когда принимал решение резко собрать
вещи и рвануть не на какие-нибудь острова, а в глухой домик детства в
небольшом пригороде небольшого малоизвестного городка, чтобы сменить
обстановку. Конечно, он мог сделать это ещё сотней различных способов, но
первым, пришедшим в голову, и к тому же самым правильным, почему-то
оказался приезд сюда. В дом, некогда называвшийся родным, где уже взрослый
Феликс считает ступеньки, поднимаясь по лестнице в свою комнату, как делал
годами ранее. У него ровно ноль мыслей о том, чем бы он мог заняться. Всё, чего

17/255
ему хочется — отключиться от проблем, на постоянной основе крутящихся в его
голове. Он приехал сюда именно для того, чтобы отвлечься, но по итогу всё
никак не может оставить безостановочные размышления об учёбе и отцовском
бизнесе, которым тот загружает его голову последние пару лет.

Парень открывает дверь и встаёт прямо на пороге. Смотрит на стоящие всё на

том же месте коробки с книгами, на неразобранную вчера сумку и
развороченную кровать, которую он так и не удосужился застелить с утра.
Феликс суёт руки в карманы и медленно вышагивает до середины комнаты,
пытаясь понять собственные чувства. Внутри всё мешается, невозможно
разобрать что-то конкретное. Это тоска по городу? Это из-за непривычной
атмосферы? Это нахлынувшие воспоминания?

Парой минут позже стоять как истукан ему надоедает, поэтому Феликс, громко
выдыхая, шагает к коробкам. Он двигает их к стене, стараясь не порвать, чтобы
освободить в и так не особо большой комнате место. После заправляет кровать,
поглядывая в окно, где лишь изредка по своим делам снуют люди. Попутно
взбивает подушку, как всё детство для него делал отец перед сном. А после
принимается наконец за неразобранные вещи, складывая их в свой прежний
шкаф, и старается не думать о том, как ощущение детства, проведённого здесь,
искажаясь, начинает поминутно исчезать.

////

Ноги шуршат травой, пока мальчик быстрым шагом направляется к высокому

дереву. На коленях пластыри поверх запёкшихся ранок. Уже совсем не жжётся.
Он останавливается, поднимая взгляд от земли. На голове новенькая шляпа,
которую мама купила только вчера. Он выбрал её, чтобы быть похожим на
ковбоя, и радовался весь остаток дня, практически не снимая убора с головы.
Мальчик смотрит вперёд и широко улыбается, завидев у дерева знакомую
высокую фигуру. Неужели снова!

— Привет, — радостно восклицает Феликс, подбегая ближе. Темноволосый

паренёк поднимает на него голову. Вновь босой. На коленях раскрытый блокнот
с чистыми страницами. В руке вертится огрызок карандаша. Он щурится, потому
что свет попадает ему прямо в глаза сквозь ветки. Феликс боится, что он его не
узнает, поэтому вытирает вспотевшие ладошки о шорты, когда паренёк всё же
добродушно усмехается:

— Привет, ковбой, — у мальчика на душе тут же легчает. Парень хлопает по

месту рядом с собой и тот усаживается, скрестив ноги. — Давно не виделись.

И правда давно, думает Феликс, но в реале просто кивает.

— Чем… занимаешься на этот раз? — он заинтересованно, как познающий мир

ребёнок, поглядывает на неизвестный блокнот.

— Рисую.

— Здесь же ничего нет, — он смотрит вдаль на поле и лес, виднеющийся ближе

к горизонту. Только крапинки гуляющего скота отсюда можно рассмотреть, и
птиц, то и дело порхающих над головами. — Кого ты рисуешь?

18/255
— Не знаю, всё, что в голову придёт, — пожимает плечами парень. И улыбается.
Так тепло и глупо, смотря лишь на пока что пустой разворот своего блокнота. А
Феликс чувствует, как от этой улыбки в животе словно зажигается маленькое
солнышко. Он осторожно ползёт изучающим взглядом по лицу парня. На
длинных ресницах будто оседают капельки света. Загорелая карамельная кожа,
и милая небольшая родинка на носу, которая сразу же бросается в глаза. Губы
слегка обкусаны, на шее будто совсем недавно начавший проявляться кадык в
обрамлении слабых венериных колец. Руки, украшенные еле заметными
шрамиками. Тёмные волосы, слишком короткие, чтобы заправить за ухо, но
слишком длинные, чтобы не лезть в глаза. И Феликсу в этот момент, когда
парень так лёгонько усмехается, начиная выводить что-то на бумаге, думает,
что перед ним сидит самый необычный человек, какого он когда-либо встречал.
— Хочешь?

Парень достаёт из кармана несколько конфет в разноцветных обёртках и кладёт

их на ладонь прямо перед Феликсом. Тот кивает, выбирая фиолетовую, и только
потом замечает, что у паренька за щекой тоже леденец. Он кладёт конфету на
язык и тут же морщится. Парень напротив него тихо смеётся, пока на языке у
Феликса кисло-кисло. Тот жмурит глаза, быстро конфету разгрызая, и тянет
носом аромат свежей травы под ногами и тепла чужого тела, прислонённого
спиной к дубовой коре.

А рот всё полнится слюной. И на языке всё кисло-кисло. И тембр чужой мягко
что-то под ухом бормочет. И ресницы Феликсовы трепещут…

Сновидение рассеивается, когда парень открывает глаза, поднимается и

смотрит вокруг, понимая, что он всё ещё находится в своей же комнате. И нет
здесь никакого дуба, никакой травы и других людей. А во рту вместо приятной
кислоты только жажда просыпается.

Он трёт глаза, падая обратно на подушки. За окном только начинает

разгораться рассвет. Мелкой паутиной стоит меж деревьев белый туман, а
птицы уже вовсю напевают свои излюбленные трели. Феликс понимает, что
попытки заснуть обратно просто тщетны, когда вдруг вновь вспоминает
разговор на рынке, почему-то не дававший ему покоя весь вчерашний вечер. Он
глубоко вдыхает, ещё недолго думая, и смотрит на восходящее солнце, кусая
губу.

Правду ли говорят, что спонтанные решения всегда оказываются самыми

лучшими?

И, откидывая одеяло, Феликс поднимается с кровати.

////

Он старается как можно более бесшумно выбраться из дома, чтобы не разбудить

маму, и сесть на велосипед. Если быть честным, то он совершенно не знает, что
делает и куда собирается ехать в такую рань. Просто что-то в груди
подсказывает ему, что прокатиться по туманным безлюдным дорогам будет
намного лучше сна именно этим утром.

Высокая трава всё ещё покрыта росой, поэтому Феликс мочит кеды, выезжая на
широкую дорогу. Мчится мимо домиков, в которых люди ещё с огромной

19/255
вероятностью спят, потому что, когда он уходил, часы над дверью показывали
всего половину пятого. Парень доезжает до открытой местности, как раз до того
самого поросшего сорняками некошеного поля, за которым растёт многолетний
дуб. Он останавливается и приподнимается, чтобы рассмотреть, не сидит ли кто
подле дерева, но даже со своим стопроцентным зрением не замечает ни единого
силуэта. Задумчиво нахмурив брови, Ли сначала упирает взгляд себе под ноги, а
после обводит им просторы рядом с собой. По другую сторону поле скошено —
наверняка здесь время от времени пасут скот — и парень обращается к
практически взошедшему солнцу.

«Слышали? Этот чудик сегодня с утра опять был на ржаном поле. Мой дед его
видел»

Феликс усаживается обратно на велосипед и разворачивается. Утренняя

влажность приятно холодит кожу, пока он едет, приподнявшись с сидения, и
высматривает в ближайшей местности хотя бы одну высокую фигуру.

— Ржаное поле… ржаное поле… — повторяет он себе под нос, когда наконец
видит жёлто-зелёное полотно, освещённое золотым утренним солнцем. Феликс
притормаживает, улавливая выглядывающее из колосьев тёмное пятно волос. А
затем, подъезжая ближе, останавливается.

Он видит лишь чужой затылок и мягкую на вид ткань рубашки цвета синей
лазури на выглядывающем торсе. Рука машет слегка беспорядочно сначала
справа, где-то в колосьях, а после перед собой, и Феликс щурится, пытаясь
понять, что незнакомец делает. Он оставляет велосипед на подножке у дороги и
шагает в высокую рожь, смотря только на парня, на всякий случай, чтобы не
потерять его из виду. Но тот продолжает стоять на месте, не обращая никакого
внимания на явно приближающегося и шуршащего колосьями Феликса за его
спиной. Подойдя достаточно близко, чтобы можно было увидеть парня во весь
рост, Ли замечает деревянную верхушку этюдника, выглядывающего из-за
фигуры. И отчего-то удивляется ещё сильнее.

— Так это ты, – еле слышно произносит Феликс, убеждаясь, что перед ним стоит
именно тот, о ком он думал. – Ты здесь рисуешь. А я-то думал… — продолжает
тихо. Парень напротив, даже не вздрогнув, тут же замирает.

— Думал, что я делаю что?

— Не знаю, но судя по разговорам, что-то не особо пристойное, — он пожимает

плечами.

— Для некоторых людей и поэзия Гинзберга была чем-то не особо пристойным,

но его это не остановило, — то ли с усмешкой, то ли с уколом произносит парень
и наконец медленно поворачивается к Феликсу лицом. — Так неужели меня
должно?

— Нет… — запинается тот, — я не это имел в виду, — парень, ничего не отвечая,

возвращается к этюднику. У Феликса нет ни единой идеи, о чём можно было бы
спросить. Он вообще не знает, для чего конкретно сюда приехал. Убедиться, что
«Чудик», про которого шла речь, это именно тот, о ком он думал? Или чтобы
знать, что его никто не тронул и парень всё ещё в порядке? — Ты… не сказал
мне своё имя в прошлый раз.

20/255
— А тебе и правда так интересно?

Да. Да, ему действительно интересно, и глупо будет это отрицать. Весь этот
парень ужасно походит на воплощение странности во всей её красе.

— Про тебя здесь, похоже, на каждом углу говорят. Удивительно, что я ещё не в
курсе.

— У тебя из головы ещё городской шум не выветрился, Феликс, — вздыхает

парень. — И я бы посоветовал меньше слушать людей. Здешние жильцы весьма
слепы, — он кидает последнее предложение через плечо, и Феликс замечает на
его мелькнувшем лице подобие грустной улыбки.

— И всё же. Как твоё имя? — «Чудик», произносит он про себя.

Повисает недолгая пауза, прерываемая лишь играющим в волосах и шуршащих

колосьях ветром. Тишина эта кажется весьма успокаивающей, в то время как
Феликс, не отрываясь, смотрит на уже не такого уж и незнакомого парня. Тот
поворачивается на все сто восемьдесят градусов, так, что Ликс тут же замечает
измазанные в краске кончики пальцев. Лёгкая лазурная рубашка развевается на
ветру вместе с тёмными прядями волос, пока парень, крутя в одной руке кисть, а
в другой держа палитру, всматривается в Феликсово лицо. А после произносит:

— Зови меня Хёнджин.

Так вот, значит, как. Хёнджин.

— Приятно познакомиться, Хёнджин, — кивает ему Ли и подходит чуть ближе. —

Так… ты и правда приходишь сюда рисовать в такую рань? Зачем?

— Ты ведь сам ответил на свой вопрос. Рисовать. Писать, если быть точнее, —
спокойно отмечает тот. Феликс обходит этюдник, чтобы иметь возможность
смотреть на Хёнджина и одновременно не отвлекать его от работы.

— Понимаю, но разве не легче делать это с фотографии. Одна секунда и щёлк, —

он показывает руками будто нажимает на спусковой механизм фотоаппарата. —
Вот и готова картинка, с которой можно рисовать, — Хёнджин усмехается и
качает головой, словно Феликс несёт несусветную чушь, пока смешивает новые
цвета на деревянной палитре. Сам Ликс не может заставить себя оторвать
взгляд от чужих бледно-персиковых губ и рук, так тщательно мешающих краски
друг с другом.

— Это называется референс, — Хёнджин поднимает голову.

— А?

— Картинка, с которой можно рисовать, — это референс, — объясняет он. — И я

знаю, что так можно. Просто с натуры пейзажи получаются намного лучше, —
Хван отвлекается от работы, осматривая оранжево-розовое небо у Феликса за
спиной и раскинувшееся на километры ржаное поле, и вдыхает полной грудью.

— Так ты художник.

— Скорее любитель. Художник слишком уж громко сказано, — качает головой.

21/255
— И что ты обычно рисуешь? — Хёнджин в ответ слегка задумчиво пожимает
плечами.

— Всё, что в голову придёт, — он делает на холсте несколько мазков краски, в то

время как Феликс ловит себя на желании заглянуть за этюдник и получше
рассмотреть, что же там получается. Сам Ликс в искусстве хуже чайника, из
художников ему известны только Леонардо да Винчи и Микеланджело, и те лишь
из школьной программы, ибо блистательную «Мона Лизу» невозможно не знать.
Для него вся эта живопись была и является чем-то далёким и непонятным.
Сложно поверить, что какая-то не очень реалистичная мазня может растопить
человеческое сердце и заставить чувствовать хоть что-то. — Для меня это
своеобразная… медитация. Если ты понимаешь, о чём я.

— Если честно, не особо, — Феликс суёт руки в карманы кофты. Он буквально

всем телом чувствует эту странную атмосферу, которой заряжается воздух,
когда он стоит рядом с Хёнджином. — Не понимаю всего этого… — он обводит
рукой этюдник с красками, — искусства.

Парень вновь ухмыляется, кладёт кисть в небольшой деревянный ящичек под

планшетом и принимается закрывать краски.

— Не беспокойся. Ты не один такой. Почти все люди на свете не понимают

искусства. Любого. Не обязательно именно живопись, — он поднимает голову, и
Феликсу не нравится тот взгляд, которым Хван его одаривает. Не нравится,
потому что он никак не может понять, как этот загадочный, вроде как
затравленный, но при этом достаточно смелый юноша к нему относится.

— Это ты сейчас таким образом половину планеты глупой назвал?

— Нет. Я уже говорил, что люди слепы. Иногда глухи, иногда глупы. Все по-
разному. Однако они не смогут изменить истины, — Ли хмурится, когда тот
присаживается на корточки и подбирает с земли небольшой футляр с
карандашами, складывая туда помещающиеся кисти.

— Истины?

— Да, — выдыхает Хёнджин и, смотря прямо в глаза, говорит: — Искусство — вот

единственное, что спасёт мир от гибели.

— Вот оно что, — усмехается Феликс, отводя взгляд в сторону. Он уж точно не

такой разговор он себе представлял, когда уезжал из дома с восходом солнца. —
А как же любовь и красота?

— Это лишь частицы, которые помогают творить. Любовь и красота никогда не

смогут потягаться с кистью и словом, потому что последние создают первых.
Сотворённое не может покорить создателя.

Феликс на несколько секунд задумывается, оставляя их обоих в тишине. Ещё

немного сонный мозг, не привыкший к столь ранним подъёмам, отказывается
воспринимать подобные философские рассуждения, поэтому парень решает
просто ответить:

— С виду ты не похож на циника.

22/255
— Я им и не являюсь, — он убирает краски, ловко складывает ножки этюдника,
превращая его в маленький чемоданчик, а в другую руку берёт недописанный
холст. После выпрямляется и вновь смотрит на Феликса. Бог знает, сколько раз
они пересеклись взглядами за этот наикротчайший разговор, выудить из
которого действительно ценную информацию даже не представляется
возможным. — Циники не могут быть художниками. И даже любителями.

Хёнджин ещё недолго глядит ему в глаза, после чего разворачивается и

начинает двигаться через высокие колосья к дороге. Вот так просто уходит.
Феликсу даже не верится. Какая-то его часть, именно та, что господствовала в
городе, могла бы посчитать такое обрывание диалога равносильным плевку в
лицо, но, почему-то, смотря в спину удаляющемуся парню, Феликс не чувствует и
капли раздражения. Всё, что наполняет его голову — непонятный осадок, как
после пары по философии, но не такой занудной как обычно.

— И ты просто вот так уйдёшь? — Феликс быстро перебирает ногами, стараясь

не запнуться, чтобы догнать парня.

— А ты ждёшь от меня ещё чего-то? — бросает Хёнджин, даже не повернувшись.

Они уже подходят к дороге.

— Ну, не знаю. Обычно люди заканчивают мысль, перед тем как уйти. Или хотя
бы прощаются нормально, — говорит он с нескрываемым подстреканием.
Может, где-то внутри он всё-таки немного злится, потому что до не совсем
проснувшегося мозга начинает доходить смутное ощущение, что его прямо
сейчас выставляют дураком.

— Не думал, что мы уже прощаемся, — они выходят на обочину, именно туда, где
стоит оставленный Феликсом велосипед, и встают друг напротив друга.

— Поэтому начал уходить.

— Но ведь ты пошёл за мной, — Феликсу бы хотелось описать этот тон как

флегматичный, но увы, это слово не подойдёт. Он скорее… немного колющий. Но
не настолько, чтобы поморщиться. Скорее наоборот.

Хёнджин смотрит Феликсу в глаза, вглядываясь в каждый поочерёдно. Парень

не знает, чего такого он рассмотрел в его совершенно обычных карих, но такое
пристальное внимание даже немного смущает. Феликс усмехается в тишину,
делая шаг назад, и суёт руки в задние карманы.

— Думаю, вот теперь точно прощаемся, — говорит он. Хван перехватывает холст
поудобнее и поджимает губы, в то время как Ликс подходит и снимает
велосипед с подножки. — Приятно было… поговорить, — как-то натянуто
слышится с его стороны. Но не говорить ведь, что это был один из самых
странных диалогов, которые ему приходилось вести за последние пять лет. Он
оборачивается к Хёнджину и поднимает руку в прощающемся знаке. Тот,
стоящий всё на том же месте делает то же самое, слегка улыбаясь, и напоследок
говорит:

— До встречи, — прямо перед тем, как Феликс кивает и, перекинув одну ногу,
встаёт на педали.

23/255
Хёнджин ещё недолго смотрит на удаляющуюся по дороге фигуру, а после
разворачивается и направляется в противоположную сторону. Феликс, крутя
педали, вновь чувствует ветер в волосах и приятный холодок на коже, но уже не
обращает на это внимание. Его голова всю дорогу до дома остаётся забита лишь
одним человеком.

«И вправду какой-то странный», — думает он. И почему-то не может не

улыбнуться сам себе.

Зови меня Хёнджин.

Примечание к части

Вероятнее всего, пока вы это читаете, я выпадаю из сети, отмечая день

рождения Чонина.
Ну и ещё немножечко свой...
Обнимаю ♡

24/255
Part 3.

Окончательно Феликс открывает глаза, когда время переваливает за

полдень. Он проспал ещё несколько часов, с того момента как вернулся с
незапланированной «велопрогулки», и теперь на протяжении нескольких минут
пытается понять кто он и где находится. К счастью, сделать это удаётся
незадолго до того, как парень спускается вниз и застаёт маму ходящей из кухни
в сад и обратно. Она ставит на кухонный стол небольшие горшочки с какими-то
длинными ростками, в которых Феликс совершенно не разбирается, и в этот же
момент улыбается ему.

— Мне нужно отнести всё это кое-куда, хочешь со мной? — спрашивает она,
кивая на растения, которые уже начала ставить в пакеты. Феликс, в свою
очередь, понимая, что заняться ему больше нечем, соглашается. Женщина
продолжает временами бормотать себе что-то под нос в то время, как достаёт из
печи пирог с золотистой корочкой, перекладывает его на большую плоскую
тарелку и накрывает полотенцем. Феликс её слушает не особо, быстро умываясь
из раковины и наливая себе стакан холодной воды.

Совсем скоро они выдвигаются в нужном направлении.

Всю дорогу мама неуклюже пытается пояснить что и как, завести разговор, но
ни одна тема не удерживается достаточно долго. Феликс хотел бы поддержать
диалог, ответить что-то стоящее, показать, что ему на самом деле не так
безразлично их общение, как, наверное, кажется на первый взгляд, но выходит у
него из рук вон плохо. В голове каша непонятно из-за чего, слова не вяжутся в
предложения, и всё, что он может в данный момент времени — лишь бездумно
брести рядом с матерью, наблюдая за тем, куда та его поведёт, неся в руках
пакеты с рассадой.

Мельком, пока они идут, мама упоминает о том, что уже давно занимается
флористикой здесь, продавая цветы в небольшой лавке, делая букеты на заказ
из дома, а также выращивает некоторые сложные для посева саженцы для
семьи Бан. Объясняется это тем, по словам мамы, что миссис Бан считает её
поистине искусной садовницей и доверяет ей именно те растения, которые
наиболее тяжко приживаются на их земле. Всё это потому, что нет ещё ни
одного растения, которое женщина не смогла бы вырастить. Некоторые считают,
что она обладает каким-то секретом, магическими способностями самой Флоры,
которые позволяют ей делать такие вещи. Сама женщина на такие нелепости
лишь смеётся и машет рукой. Ведь она знает, что весь секрет, вся её магия
заключается в простой любви к своему делу и действительно бережном
обращении с такими нежными созданиями, как цветы или любые другие
растения, имеющие способность цвести или плодоносить.

Вскоре в поле зрения появляется большой трёхэтажный дом за массивным

забором. Как Феликс понимает чуть позже — тот самый дом семьи Бан. Он
мельком связывает в своей голове парня, что видел на рынке, и женщину с такой
же лучистой улыбкой и ямочками, открывающую им дверь после
непродолжительного звона. Феликс отмечает светло-русые волосы чуть ниже
плеч, удивительную крепость фигуры, ведь морщинки в уголках глаз и на лбу
говорят о том, что ей явно не меньше сорока пяти.

Феликс чувствует себя так же некомфортно, как чувствуют себя пятилетние

25/255
дети, впервые пришедшие в гости к друзьям родителей. Они втроём пересекают
небольшой дворик с беседкой, и парень замечает довольно массивную гаражную
пристройку рядом с домом. Женщины о чём-то мило переговариваются, мама
отдаёт миссис Бан принесённый пирог, пока Ликс плетётся где-то сзади, всё
больше рассматривая незнакомую местность, а вместе с этим погружаясь в свои
мысли.

Он чувствует себя некомфортно, когда они оказываются внутри довольно

тёплого и приятного дома, не знает к чему можно прикасаться, что брать и куда
садиться, поэтому просто молча отдаёт пакет с саженцами миссис Бан и
останавливается возле барной стойки, судя по всему, в столовой.

— Может, ты хочешь чаю, Феликс? — спрашивает женщина, оборачиваясь.

— Спасибо, но я, пожалуй, откажусь, — он осторожно опирается бёдрами о

стойку, смотря на кивающую миссис Бан.

— Мы недолго, — уверяет его мама, словно ему и правда всё ещё пять, и он не
способен ориентироваться в чужом доме и говорить с людьми без её помощи.
Феликс одобрительно кивает.

— Такой взрослый… — ухватывает он краем уха чужой полушёпот, пока

женщины скрываются в глубине дома, оставляя Ликса, как он думает, наедине с
собой.

Парень осматривает просторное помещение, обставленное в лучших традициях,

и пытается понять, для чего же нужен такой большой дом. Он, живя в обычной
квартире столько лет, вовсе не представляет себе, сколько уборки требует такое
пространство, да и кому вообще нужно столько места. За окном, в которое
Феликс устремляет свой взгляд, виднеются какие-то деревья. Наверное, это
вишни или яблони, так он думает, потому что территория дома достаточно
большая, чтобы иметь свой собственный небольшой фруктовый садик.

— Пришли всё-таки, — вдруг раздаётся голос за его спиной. Феликс, вздрогнув,

тут же оборачивается, но видит перед собой никого иного как Бан Чана, того
самого парня, стоявшего за лавкой. Он подходит ближе и протягивает руку,
которую тот преспокойно принимает. — Думал увидеть вас только завтра-
послезавтра, — говорит он так, будто Феликс всю свою жизнь за матерью
хвостиком таскается. Чан становится подле него, практически касаясь своим
плечом чужого, так что Феликс спешит немного отодвинуться. Он не фанат
тактильности, да и вообще какого-либо близкого контакта с незнакомыми ему
людьми.

— Так… вот откуда ты знаешь мою маму, — говорит он, складывая руки на груди.

— Да, она уже довольно давно помогает нам с некоторой рассадой. Они с ба
хорошо ладят, — отвечает Чан, тут же встречаясь с нахмуренным взглядом. —
Бабушка держит лавку, в которой я подрабатываю, чтобы ей помогать. Она уже
стара для самостоятельной высадки, а мама в этом ничего не смыслит, поэтому
обычно мы просим помощи у миссис Ли. А в свою очередь снабжаем её
некоторыми семенами цветов.

— Вот оно что, так у вас тут прям бизнес, — хмыкает Феликс.

26/255
— Да, можно и так сказать.

— Дом большой, но здесь так тихо, — произносит он почти шёпотом и скорее для
самого себя, хотя знает, что Чан его слышит.

— Это пока, — смеётся тот, — обычно на третьем этаже происходит кровавое

месиво, просто сейчас Лукас и Ханна у друзей, — как Феликс понимает из
последующего контекста, Лукас и Ханна — его младшие брат и сестра.

Оказывается, в этом доме живёт всё семейство Бан, вместе с бабушкой и

дедушкой, занимающих комнату на нижнем этаже. Выше родители, а над ними
все трое детей, которые время от времени устраивают настоящий балаган и с
лёгкостью могут перевернуть дом вверх дном, если им только дать повод. И им
совершенно не помешает то, что самому старшему из них вообще-то уже за
двадцать, а остальные двое не то чтобы сильно отстают.

Феликс узнаёт, что семье Чана принадлежит одна из городских ферм, где они
содержат скот и выращивают продукты, тем самым зарабатывая на жизнь.
Неплохой такой заработок получается, судя по всему, потому что содержание
такого большого дома и количества людей явно требует немалых затрат. Ликс
думает, что это семейство выглядит точно вышедшее из кинофильма. Он
совершенно не удивится, если в семейных альбомах у них куча фотографий за
праздничным столом, не удивится, если на каникулы к ним частенько
отправляют племянников или каких-нибудь троюродных братьев, потому что в
таких семьях родными считаются люди даже после третьего колена, или же
если они устраивают коллективные генеральные уборки, а по вечерам
собираются и ужинают все вместе за большим круглым столом. Впрочем, Чан как
раз выглядит как воспитанник такого дома, наверное, именно поэтому все эти
предположения не вызывают у Феликса какого-либо удивления.

— Я… — хрипло тянет Чан, — знаю, что здесь не особо весело. Особенно

городским, — Феликс незаметно фыркает. Все с таким странным
пренебрежением называют его «городской», будто сами живут в отдалённых
африканских поселениях и говорят на языке суахили, а он вынырнул прямиком
из трёхтысячного года и среди остальных ведёт себя как настоящий
неандерталец. Да, может он и не знает всех прелестей уборки за скотом,
походов в лес, и продукты покупает в обычном магазине, но это не значит, что
он не из мира сего и что нужно при каждой удобной возможности говорить «ты
же городской».

— Я сюда по своей воле приехал, а не в ссылку, поэтому, думаю, найти занятие

не будет такой уж проблемой.

— Разумеется, но я не об этом. В общем, — парень чешет затылок, пытаясь

правильно подобрать слова, — мои школьные друзья не так давно приехали.
Неплохие ребята. Поэтому, чтобы не скучать в одиночестве, можешь позависать
с нами, если захочешь.

— Эм-м… — тянет он задумчиво.

Это, конечно, приятно, что кто-то волнуется о его чувствах во время пребывания
здесь, но не то чтобы Феликс в этом сильно нуждался. Он смотрит на Чана
несколько отстранённо и отвечает:

27/255
— Я подумаю, спасибо.

После таких слов и слегка нахмуренных бровей можно подумать, что Феликс
лишь вежливо отказывается от предложения, поскольку ставит себя куда выше
этих «неотёсанных деревенских пацанов». Хотя это совершенно не так.

Его всего лишь не особо прельщает мысль такого быстрого знакомства и

мгновенного доверия со стороны. Он привык осторожничать, привык, что люди
зачастую могут врать и делать больно, поэтому последнее время Феликс
практически не имеет новых знакомств. К тому же — что самое главное — он
приехал сюда далеко не за тем, чтобы водить временную дружбу с людьми,
даже такими хорошими с виду, как Бан Чан. Он не считает лучшей затеей
привязываться здесь хоть к кому-то, с кем-то сближаться по причине того, что
рано или поздно всё равно уедет. Он преследовал лишь мысль о спокойствии, об
отдыхе от городской суеты, о смене дня сурка на что-то более примечательное,
когда ехал сюда. Его не интересует ни дружба, ни компании, ни умение
ухаживать за цветами. Всё, чего Феликс хотел изначально и хочет до сих пор —
выплыть из прострации собственных мыслей и проблем, которые каждый день
душили его в Хондэ.

Да, может, это и не было таким хорошим решением — сменять одну обстановку
на другую, более спокойную, но не менее монотонную. Это как из одного дня
сурка перепрыгнуть в другой, ведь со слов Чана, здесь нечем заняться таким как
он, «городским». Однако с его прибытия прошло всего ничего, но он уже успел
подхватить какой-то слушок, познакомиться с двумя людьми и вспомнить кучу
тёплых моментов из детства, так что, может, всё не так уж и плохо.

— В любом случае, как надумаешь, ты знаешь, где меня найти, — Феликсу

хочется спросить, откуда он должен знать, но он решает всё же промолчать.
Разберётся, если понадобится.

Диалоги с Чаном кажутся ему весьма исчерпывающими. Наверняка он не тот

человек, с которым будешь долго-долго обсуждать что-то одно, уходя всё
дальше в дебри, или скакать с темы на тему, так, что разговор не будет иметь
конца и края. И он определённо не тот человек, который может заворожить
своим голосом, необычными познаниями или неординарным мышлением. Не то
чтобы это плохо, просто… таких большинство. И каким бы хорошим этот парень
ни был, Феликса он практически не цепляет. Хотя многим, наверное, хотелось бы
иметь такого друга или партнёра, как Бан Чан.

Он соврёт, если скажет, что не хотел бы, чтобы Чан вдруг оказался именно таким
собеседником. Загадочным, интересующим, неиссякающим. Самому Феликсу
давно надоело искать подобных людей. Ему кажется, что их вовсе не осталось на
планете, потому что все, с кем бы он ни знакомился, в университете, в кафе или
в тиндере говорили об одном: учёба, семья, работа, деньги. В общем, о том, что
их беспокоит.

И это надоедает.

Разумеется, Феликс не имеет ничего против выслушивания чужих проблем и

поддержки, он и сам иногда может с тяжёлым вздохом пожаловаться на задачи
невыполнимого уровня и усталость, но не каждый же чёртов раз. Людям
свойственно зацикливаться на своих проблемах, безгранично говорить о них,
повторяя одно и то же по кругу, обсуждать различные житейские трудности, но

28/255
со временем это, мягко говоря, надоедает. Феликс устал выслушивать одно и то
же из разных уст и думать про себя «у меня у самого проблем не меньше, почему
я должен выслушивать ещё и твои». И ему ужасно хочется встретить хотя бы
одного человека, который будет чувствовать этот мир чуть глубже, мыслить чуть
абстрактнее и вести чуть более интересные диалоги. Но таких вряд ли много
осталось.

Мама возвращается спустя минут двадцать. Они с миссис Бан так же

разговаривают, входя обратно в столовую, будто и не прекращали. Мама
улыбается, кажется, даже счастливее, чем когда они только сюда пришли.

— Пообедаете с нами? — спрашивает женщина, кивая на стол, где оставили

принесённый пирог. Мама кидает вопросительный взгляд на Феликса, который в
свою очередь пожимает губами, как бы говоря «как хочешь», но всё же качает
головой.

— Нет, мы, наверное, пойдём.

— Ладно, — вздыхает миссис Бан и тянется, чтобы приобнять женщину. Феликс

так и не может понять, подруги они или просто знакомые, потому что не помнит,
чтобы мама вообще когда-либо с кем-то крепко дружила. Все люди были для неё
знакомыми или приятелями. Своими лучшими друзьями она считала только свою
семью. Очень жаль, думает Феликс. — Большое спасибо тебе за помощь.

— Перестань, мне только в радость возиться с растениями, — отмахивается та.

Они прощаются быстрее, чем Феликс предполагал, и покидают дом семьи Бан,
направляясь обратно тем же путём, каким пришли.

Феликс, сунув руки в карманы, то смотрит по сторонам, то опускает взгляд себе

под ноги. У мамы после этого визита явно поднялось настроение, поэтому она
дышит полной грудью и шагает куда резвее, нежели до этого. Парень невольно
улыбается, смотря на неё. Ему намного больше нравится, когда она ведёт себя
легко и не беспокоится, что может что-то неправильно сделать или сказать. Ему
нравится видеть её такой, как раньше.

— Видела, вы с Чаном о чём-то болтали, — говорит мама, как бы невзначай.

— Да, немного, — Феликс пожимает плечами.

— И о чём говорили? Если не секрет.

Он вдруг задумывается о том, что подобному любопытству матерей наверняка

обучают на каком-то курсе перед рождением ребёнка, иначе как объяснить этот
вечно заговорщический тон и безграничное желание узнать о ребёнке все
подробности его личной жизни. Феликса это, конечно, нисколько не злит.
Наоборот, он считает даже милым то, что она задаёт такие вопросы.
Удивительно, что в самый первый день она не спросила у него что-то наподобие
«Ну что, девочка-то у тебя есть?».

— Ничего особенного. Предложил потусоваться вместе как-нибудь.

— Бан Чан прекрасный юноша, — произносит она так, словно это не очевидная
вещь. — Будет хорошо, если вы всё-таки подружитесь.

29/255
Если бы я вообще собирался водить здесь настоящую дружбу с кем-то.

Если быть честным, то Феликс не уверен даже в том, что когда-то ощущал на
себе, что значит настоящая дружба. Он помнит своих старых одноклассников,
мальчиков с которыми играл в футбол или вышибалы и девочек, которые плели
ему незамысловатые цветастые браслетики из бисера. Он помнит среднюю
школу, уже в городе, где стараешься как пиявка прицепиться к кому-нибудь,
влиться в компанию, лишь бы не ходить поодиночке. Помнит ребят, с которыми
заканчивал старшую школу, свои первые вечеринки и отношения, а после
университет, однокурсников, ребят с курсов по рекламе. Но почему-то нигде, ни
в одном человеке не помнит того, кого мог бы назвать настоящим другом.
Именно тем, за кем и в огонь, и в воду взаимно, кому можно доверить всё,
включая детские травмы и плаксивые песни в плейлисте. В его памяти таких
нет.

И это осознание почему-то резко нагружает его пустующую голову.

Он понимает, что не особо помнит лица тех ребят, с которыми был знаком, пока
жил здесь. Лица, их семьи, голоса — всё это как-то забылось, расплылось в
памяти. Остались только имена, которые он вряд ли ещё когда-нибудь услышит.
Но Феликс всё же вспоминает, что есть один человек, чьё лицо и голос он просто
не в силах забыть. Он не помнит лишь его имени.

— Мам, — тихо зовёт он, пиная камушек под ногами.

— А?

— Ты что-нибудь знаешь о парне, которого зовут Хёнджин? — он задумчиво

смотрит вниз и хмурит брови. Женщина тут же робеет.

— Хёнджин… — хмыкает она, сбавляя темп. — Да, я кое-что слышала… — её тон

такой, словно она стыдится того, что знает, и Феликса это только сильнее
настораживает. Что же не так с этим парнем? Почему никто не может подобрать
нормальных слов, чтобы его описать?

— Я тоже. Кажется… он здесь не особо кому-то нравится, — лучше сказать

никому не нравится, учитывая то, как быстро все съезжают с данной темы и
пытаются поменьше о Хёнджине распространяться, точно он какой-то
прокажённый здесь в округе.

— Он весьма странноватый мальчик, — поджимая губы, отвечает мама. — Про

него пускают множество слухов, но я стараюсь не верить всему этому. Да и
вообще не моё это дело.

— Я слышал, как ребята на рынке грозились «показать ему своё место», поэтому
пытаюсь понять, за что его так недолюбливают. Вот и всё.

— Людям не всегда нужен повод, чтобы кого-то недолюбливать, Феликс, —

звучит мягко. — Иногда достаточно одной искры, чтобы начался пожар, так же
как достаточно одного неверного слова, чтобы развязать войну.

Феликс не может сказать, что считает этого парня абсолютно нормальным. Есть
в нём что-то, что не сильно бросается в глаза, но тем не менее полностью меняет
твоё представление о человеке. Как неуловимое ощущение лёгкости внутри во

30/255
время нахождения в одиночестве или запах чистоты от проходящей мимо
девушки. Люди не обращают внимания на подобные мелочи.

Они виделись лишь дважды. Перемолвились десятком слов и несколькими

взглядами. Не больше.

Его не должно всё это волновать.

— А почему ты вдруг спросил? — спрашивает мама.

— Да так… слышал про него просто, стало интересно, — Ликс пожимает плечами.
Желание продолжать этот разговор почему-то отпадает.

— Ну хорошо, — произносит на выдохе, а после прибавляет как бы невзначай: —

Надеюсь, у вас с Чаном всё же получится какая-нибудь дружба. Было бы
действительно неплохо.

— Да-а, неплохо… — задумчиво тянет он хриплым голосом. На деле он даже не

слышит, что говорит мама, потому что вновь погружается куда-то в свои мысли,
где пребывает всю оставшуюся половину пути.

Феликс поднимает голову лишь тогда, когда понимает, что они свернули и
пошли немного другим путём. Более коротким или более длинным — ему без
разницы. Они проходят несколько жилых домиков, что-то наподобие здания
почты, а после небольшую расчищенную от высокой травы местность. Феликс
останавливается на потрескавшемся тротуаре, заметно отставая от матери, и
смотрит на овальное пространство. Здесь, в и без того вытоптанной детскими
ногами за долгие годы траве можно увидеть проплешины и корявую попытку
начертить разметку. Рядом с Феликсом железные, покрытые облезлой белой
краской ворота, значительно меньше стандартных — парню доходят
приблизительно до плеча. Точно такие же на другой стороне поля.

Небольшая группа мальчиков, крича и бранясь всеми возможными

ругательствами, носится по полю. Они пинают друг другу мяч, совершенно не
похожий на профессиональный футбольный, что никого не заботит, и даже не
замечают наблюдающего за ними Феликса.

Парень выдыхает через нос, подходя ближе, и легонько касается пальцами

ржавеющей железки. Кажется, с тех времён их больше не красили.

Flashback

День ясный. На небе ни облачка. Чистый воздух ласкает кожу. Лето в самом
разгаре.

Последний раз Феликс забегал домой не меньше трёх часов назад, чтобы налить
полную полторашку воды и убежать обратно. Она закончилась почти сразу, как
мальчик вернулся на поле, потому что пошла из рук в руки к каждому игроку
команды. И вот теперь, когда опустошённая бутылка валяется рядом с парочкой
рюкзаков, все ребята дружно носятся по полю, играя в футбол.

Ли никогда не был особым любителем подобных игр, но в классе почти все

мальчики увлекались только карточками «Человек-Паук», моделями машин и
футболом, поэтому выбора особо не оставалось. Он до сих пор думает, что в

31/255
команду его позвали лишь для количества, ибо игрок из него такой себе. Но и на
этом спасибо, как говорится. Всяко лучше, чем тухнуть дома в такой прекрасный
летний день.

Обычно их две маленькие команды состояли лишь из одноклассников и тех

ребят, кто учился в параллели. Редко к ним присоединялись девочки, правда
играть из них решались лишь единицы, да и у тех получалось немногим лучше,
чем у Феликса. Но в этот раз он видит несколько новых лиц. Это парни постарше,
на год-два уж точно, потому что выглядят они, несмотря на небольшую разницу,
крупнее и выше их, малолетних.

Феликс, конечно, не против, чтобы к ним присоединился кто-то ещё, но эти трое
почему-то не внушают ему абсолютно никакого доверия. У одного из них,
самонадеянного выскочки, как Ликс называет его в своей голове, вместе с
растрёпанными волосами видимо растрепались все мозги, потому что эта
надменная улыбка и пафосный на первый взгляд вид уж точно не внушают
никакого доверия. Рядом с ним щуплый, но не менее энергичный мальчик, лицо у
него ничем не примечательное, светлые волосы и, кажется, кривые зубы. Чем-то
даже на безумца смахивает. А третий, тот, что стоит по правую руку, наоборот —
высокий и крепкий для своего возраста, со смешной причёской и
незаинтересованным выражением лица.

Феликс запоминает лишь что-то наподобие «Эй, малышня, дайте мячик

попинать», а после все трое старших мальчиков оказываются в команде
противников. Ли считает это слегка нечестным — они старше и сильнее,
неравное какое-то деление. Но спорить всё же не решается. Ему вообще всё
равно, кто выиграет, а кто проиграет.

Вскоре разыгрывают мяч. Игра начинается. Правда, всё происходит как в

тумане. На фоне кричат немногие болельщики, видимо, знакомые этих трёх
старших, где-то рядом выругиваются игроки Феликсовой команды, вратари в
напряжении ждут на своих местах, а на поле носятся, тяжело дыша, мальчишки,
в попытках отобрать у соперников мяч. Сам Феликс бегает из стороны в сторону,
стараясь понять, нужна ли кому-нибудь его помощь, и при этом глубоко
сомневается в том, что вообще сможет сделать пас или повести мяч к воротам.

Он уже забывает, кто в какой команде состоит, следит глазами за передачами,

за чужими ногами и вдруг слышит, как кто-то кричит его имя. Мальчик
поднимает голову и видит, как ему летит пас. В груди громко стучит сердце,
когда он немного неумело принимает и, забыв, как ориентироваться в
пространстве, бегло смотрит по сторонам. Ему снова что-то кричат, когда
Феликс понимает, что нужно бежать к воротам. Он быстро перебирает ногами,
стараясь не потерять мяча и уже добирается до половины поля в надежде
сделать передачу, когда чувствует удар в плечо. Ноги путаются и долгожданный
гол ускользает прямиком у него из рук. Феликс падает на землю, хватаясь за
плечо и морщась от тупой боли, но всё же находит в себе силы открыть глаза и
взглянуть на толкнувшего его человека.

Сверху вниз на него смотрит именно та нахальная морда с издевательской

кошачьей улыбкой. А внутри только сильнее гнев закипает. Феликсу хочется
обматерить этого глупого старшеклассника и врезать ему точно так же, но не
успевает он даже подняться, как парень уносится прочь вместе с мячом. «Будь
мы на настоящем футболе, этому придурку бы точно показали красную
карточку» — думает Феликс, продолжая лежать на спине. Он устал и, наверное,

32/255
пролежал бы так на траве до самого конца игры, если бы был уверен, что никто
его не затопчет.

В следующий момент над мальчиком нависает чужая тень, и Феликс думает, что
кто-то из команды пришёл ему помочь. Как никак травма может быть! Но это
оказывается лишь тот парень со смешной причёской, друг нахального. Феликс
окидывает его не менее презрительным взглядом, прямо перед тем, как парень
протягивает ему руку.

— Давай, поднимайся, — Ли с нескрываемой неохотой принимает чужую помощь

и встаёт на ноги. — Ты как?

— А сам как думаешь? — огрызается он, растирая плечо, и смотрит вдаль, на

парня, забивающего гол. — Придурок…

— Да, иногда он бывает бесячим, — вздыхает тот и хлопает Феликса по спине. —

Но ты прости его, ладно? Думаю, он не специально.

«Ага, как же, — усмехается про себя Ликс, — и улыбка на его морде мне тоже
показалась».

Он поджимает губы и, продолжая сверлить незнакомца взглядом, кивает. Ему

больше ничего и не остаётся, даже если он знает, что всё это было не случайно.
Феликсу не хватит физической силы надавать лещей этому чёрту на ножках.
Даже смысла пытаться нет.

Ликс дёргает плечом, стряхивая с себя чужую руку, и уходит с поля. Встаёт
около рюкзаков и с лёгкой обидой наблюдает за тем, как игра продолжается.
Будто никто даже не заметил его падения и ухода. Всем плевать. Поэтому он
разворачивается, прихватывая с собой пустую бутылку из-под воды, и
окончательно уходит, не замечая, как ему в спину упирается взгляд одного
старшеклассника со смешной причёской.

End of flashback

К его ногам подкатывается мячик, заставляющий вынырнуть обратно в

реальность. Он ударяется о носки его кроссовок и останавливается. Феликс
поднимает голову и видит, как мальчик, бегущий за мячом, вдруг встаёт
столбом. Его слегка напуганный взгляд заставляет губы Феликса изогнуться в
лёгкой ухмылке, а после оторвать наконец руку от железки ворот и дать
мальчику пас.

— Спасибо, — кричит тот и благодарно улыбается, ловя мячик и убегая обратно к

команде.

Непонятно почему, но на душе у парня становится так тепло от этого

маленького, но искреннего «спасибо», он улыбается шире и смотрит за тем, как
продолжается игра. Интересно было бы сейчас увидеть тех ребят, с которыми он
некогда учился, несмотря на то, что друзьями они никогда не были. Просто
посмотреть, как они изменились, кем стали...

— Феликс! — окрикивает его вдруг мамин голос. Парень резко оборачивается. Он

уже и забыл, что был с ней всё это время. — Ты идёшь или как?

33/255
— А… да, уже иду, — говорит он и, кинув на мальчишек последний взгляд,
оставляет поле и направляется к матери. До дома осталось совсем немного.

Примечание к части

Извините за долгое отсутствие, авторка немного утонула в самобичевании и

сомнениях.
♡♡♡

34/255
Part 4.

«Тебе нужно делать правильные вещи, малыш. Будь словно белый

лебедь на тёмной фотографии»

Знакомый голос из наушников мягкими волнами ласкает слух. Парень мерно

покачивает ногой, лёжа на кровати. Он смотрит в потолок, сложив руки на
животе, и выглядит так, словно собирается познать всю бренность бытия. Если
он не уже, конечно.

Феликс быстро понимает, что значили все те предостережения о скуке, которая

непременно ему светит, раз он городской. Однако он не думает, что именно это
стало причиной его скучания, в ходе которого он уже битый час рассматривает
потолок комнаты, подбирая песни из плейлистов под настроение. И в конечном
итоге останавливается на Cigarettes after sex. По ощущениям у него в груди всё
так же тягуче, непонятно и смешанно, как в текстах этих песен, что хочется
нажать на кнопку выключения и прекратить думать.

Ему постоянно кажется, что необходимо что-нибудь сделать, занять чем-то руки
и голову, которую не покидает навязчивое желание быть полезным — потому что
иначе какой смысл его нахождения здесь? С другой стороны, о чём бы Феликс ни
подумал: чтение, уборка, прогулки — ничего из этого его не привлекает. Всё
выглядит таким же однообразным и серым, каким было в городе. Дни похожи
друг на друга, люди хоть и поспокойнее, но всё такие же занятые, просто
обязанности у них несколько другие. И Феликсу думается, что и здесь он
ошибся. Это место не для него, не его тарелка, не его дом. И это только сильнее
расстраивает и заставляет злиться на самого себя и на окружающих.

Но вот вскоре песня стихает, и парень слышит, как на улице шумит двигатель
машины. С интересом приподнявшись на локтях, — ведь ни прав, ни машины у
мамы никогда не было — он выглядывает в окно, выходящее к самому крыльцу.
Там, прямо к самому дому, подъезжает незнакомый слегка потрёпанный жизнью
пикап цвета хаки. В массивном кузове лежат несколько больших мешков и стоят
вёдра с неизвестным наполнением. Феликс щурится, всматриваясь в окно с
водительской стороны и видит, как из машины вскоре выпрыгивает Чан.
Неизвестно, что конкретно в этот момент заставило Феликса подняться с
постели, кажется, впервые за весь день, и спуститься вниз: может, это интерес
или всё-таки обыкновенное желание избавиться от скуки — он и сам не
понимает. Но всё равно медленно спускается с последних ступеней лестницы
именно тогда, когда мама уже приглашает Чана пройти в дом. Тот, привычно ей
улыбаясь, заходит лишь за порог и роется в карманах ветровки.

— Феликс, — поворачивается к нему женщина, когда замечает чужое

присутствие, и её голос заставляет Чана машинально взметнуть вверх голову.

— Привет, — коротко бросает он, и Ли кивает в ответ, приваливаясь плечом к

стене.

— Какими судьбами?

— Да вот, — Бан Чан достаёт из кармана лёгкой куртки несколько бумажных

пакетиков, чем-то похожих на конверты для писем, — пришёл отдать миссис Ли
семена, вы в прошлый раз забыли, — он протягивает пакетики маме, которая тут
35/255
же принимает их с тихим охом и одаривает гостя благодарной улыбкой.

— Не хочешь, случаем, перекусить чего-нибудь? — спрашивает она, пока Феликс

подходит и встаёт рядом, скрещивая руки на груди.

— Я бы с радостью, но меня ждут ребята, — парень переводит взгляд на

Феликса, как будто к нему обращается. — Решили сегодня встретиться,
побродить по городу, как раз, может, зайдём поедим, — пожимает плечами,
заставляя Ли усмехнуться. Он быстро раскусывает этот завлекающий манёвр,
который использует Чан, поэтому говорит:

— Да? Неплохая идея.

— Неужели? Хочешь присоединиться?

— Друзья-то не будут против? — будто и не думает отвечать на вопрос, но всё

равно подходит чуть ближе, словно бросает вызов. Бан упрямо, но при этом
спокойно смотрит в глаза.

— Не будут.

Феликс хмыкает. Ему несвойственно такое поведение, но сегодня настроение

почему-то до того хреновое, что желание с кем-нибудь поспросить или
попетушиться резко возрастает. Особенно когда в поле зрения появляются не
очень-то знакомые люди, перед которыми совершенно не стыдно. Мама тихо
наблюдает за ними, словно боится проронить хоть слово. После недолгой паузы
Чан таки отступает за порог, приподнимая брови, и Феликс, быстро обувшись,
хватает с крючка толстовку на замке и бросает на женщину взгляд. Та
поджимает губы и улыбается, маша рукой. Феликс понимает, что мысленно она
радуется за него, ведь сын пытается завести новых друзей, пообщаться хоть с
кем-то. Но она просто не знает, что парень нуждается совершенно не в этом.

Дверь дома закрывается тогда, когда Феликс уже садится в пикап и захлопывает
за собой дверцу. В салоне пахнет каким-то типичным ароматизатором для
автомобилей, который обычно вешают на зеркало заднего вида. Однако здесь
оказывается намного чище, чем парень предполагал: панель протёрта, как и все
окна с зеркалами, на руле кожаная обивка, на сидениях, что удивительно,
тканевые чехлы. Наверное, Чан действительно любит эту развалину, раз так за
ней ухаживает, замечает он про себя, как раз в тот момент, как хозяин пикапа
садится на своё место.

— Заедем сначала к бабушке на рынок, нужно продукты передать, — бросает он,

поворачивая ключ зажигания, и вскоре выруливает, чтобы выехать на главную
дорогу.

— Без проблем, — флегматично отвечает Ликс, пожимая плечами. Ему на самом

деле вообще всё равно куда они поедут, лишь бы дома не сидеть и мозги себе не
ковырять. Не то чтобы его сильно радует скорое знакомство с друзьями Чана,
как и само, кажется, неизбежное сближение с этим парнем, но выбора особо не
остаётся. Хоть возможность занять себя разговором будет, пускай и не особо
интересным. — Твой пикап?

— Ага. С виду не новый, но внутри тот ещё жеребец, — усмехается парень,

хлопая по рулю. Явно гордится своей машиной.

36/255
— Родители подарили?

— И да, и нет, — говорит тот. — Я работаю на них, фактически. У нас общий

семейный бюджет, поэтому сложно сказать. У отца есть похожий форд, только
больше, мы на них обычно работаем, но этот, по сути, принадлежит мне.

— Круто, — качает головой Феликс, смотря в окно. Он разбирается в машинах

ровно настолько, чтобы иметь возможность поддержать разговор, но почему-то
конкретно этот поддерживать не хочется. Он, если честно, вообще без понятия,
о чём с этим парнем разговаривать. Что там обычно обсуждают с новыми
знакомыми?

Но, как оказалось, проблема решается сама собой.

— Включить что-нибудь? — спрашивает Чан и тянется к магнитоле. Феликс

бросает на него поверхностный взгляд и скучающим тоном произносит:

— Как хочешь.

— Какую музыку слушаешь? — он смотрит за дорогой, пока настраивает

громкость левой рукой. — Рок, джаз, металл, инди… шансон?

Ли прыскает, подпирая щёку рукой. Попытка пошутить Чану действительно

удаётся, как ни крути.

— Да я вроде не выгляжу на семьдесят, чтобы слушать шансон. Или всё же стоит

чаще смотреться в зеркало? — возражает Феликс, садясь поудобнее.

— Я просто спросил, — парень отнимает от руля обе руки буквально на пару

секунд, чтобы показать, что не при делах. — Может, семьдесят это твой
ментальный возраст, откуда мне знать?

— Мой ментальный возраст, к твоему сведению, равен настоящему. А про вопрос

о музыке, — Феликс тянется к магнитоле и нажимает несколько кнопок, включая
какую-то незнакомую, но довольно неплохую песню, — я меломан.

— Так всё-таки слушаешь шансон, получается, да? — Бан не упускает

возможности подстебнуть, от чего Ли лишь смеётся, откидываясь на спинку
кресла.

— Не настолько меломан!

Они как-то незаметно въезжают в окрестности центра города, так что Феликс
тут же начинает узнавать места, мимо которых проезжал в прошлый раз.
Конечно, здешний центр многим отличается от того, в котором привык бывать
он. Здесь тебе ни небоскрёбов, ни обширных парков с высаженными как под
копирку деревьями, ни вездесущих автомобилей и пробок, от которых постоянно
рябит в глазах. Этот центр вовсе выглядит, как сошедший с полотен
девятнадцатого века. Мощённые камнем дороги улиц, ряды жилых домиков из
дерева или белого кирпича, небольшие лаконичные многоэтажки, которые
заканчиваются на четырёх-пяти этажах. Если присмотреться, в общем-то, не
заметишь ничего необычного: те же люди, те же вещи, машины, здания,
деревья. Но если воспринимать картину города целиком, создаётся впечатление

37/255
неизведанного спокойствия и тепла.

Чан, аккуратно виляя по улочкам, неизвестно через какие закоулки — хотя он

наверняка отлично здесь ориентируется — подъезжает к рынку, где стоят ещё
несколько авто, судя по всему, других торговцев. Они оба выходят из машины, и
парень тут же принимается стаскивать на землю мешки, в которых сложены
овощи и фрукты — как Феликс понял уже потом.

— Тебе помочь, может? — стоять и наблюдать за напрягающимся Чаном как-то

ему не особо нравится.

— Возьми вёдра спусти, — парень кивает на кузов, где остаётся всего ничего, и
выпрямляется. Феликс спускает на землю остатки привезённых продуктов,
отряхивает ладони и смотрит на всю эту груду, которую скорее всего теперь
нужно отнести к прилавкам. Но не успевает он даже полной грудью вдохнуть,
как за спиной раздаётся чужой голос, тут же заставляющий обернуться.

— А вот и наш фермер, — громко говорит парень, пихая руки в карманы

джинсов. Он ухмыляется, смотря прямиком на Чана, который в свою очередь
тоже растягивает губы в улыбке. — Как продвигаются ваши коровьи дела?
Небось, навоза завались.

— Превосходно, мистер юрист. Смотрите, как бы в этом навозе не оказаться, —

Бан подходит ближе и, пожимая парню руку, втягивает его в дружеские
объятия, так что рассмотреть его удаётся лишь тогда, когда они друг от друга
отлипают.

Феликс мельком осматривает стройную, даже можно сказать несколько

модельную фигуру — парень явно ходит в зал или занимается каким-то спортом
— подмечает для себя строгие черты лица, аккуратный нос, руки с местами
выступающими венами, блеск в озорных глазах и тягучую кошачью ухмылку, от
которой по затылку вдруг пробегает холодок. Не успевает Феликс
сориентироваться во всём происходящем, как из-за спины незнакомца выходит
ещё один. На вид более грозный, широкоплечий парень, но несколько ниже
первого. Тёмные прямые волосы спадают на глаза, на шее красуется пара цепей,
а объёмная холодно-серая толстовка делает и без того крепкое тело похожим на
небольшой танк, готовый к сражению.

— Это угроза? — говорит последний и щурится, словно сам собирается угрожать.

— Ещё какая, — отвечает Чан не без ухмылки, и немного погодя здоровается и с

ним. Феликс в попытках скрыть интерес смотрит себе под ноги, но долго быть
вне поля чужого зрения не получается. Потому что Бан Чан тут же представляет
их друг другу: — Феликс, это Минхо и Чанбин, мои давние друзья, — обращается
он к нему. — Это Феликс. Сын миссис Ли. Приезжий, — эти самые Минхо и Чанбин
смотрят на него с неким прищуром, от которого становится как-то не по себе, но
спустя пару секунд тишины наконец подходят ближе, чтобы пожать Ли руку. И
тот, конечно же, нисколько не противится.

— Приезжий, значит. Откуда ты? — спрашивает Минхо.

— Хондэ. Классика, — отстранённо пожимает плечами.

— Столичный… Даже интересно, что ты забыл в такой глуши, — парень смеётся,

38/255
но не над Феликсом, это сразу понятно. То ли его веселит комичность ситуации,
то ли осознание того, что он не один приезжает из мегаполиса — или откуда он
там вообще — в маленький городок. Ли рассматривает его уже без какого-либо
стеснения, но, несмотря на саркастичный тон и игривость в глазах, не думает
ничего плохого. Минхо вызывает ощущение нейтральности, выглядит человеком
для неплохого времяпрепровождения, но вряд ли представляет собой кого-то
отличающегося от всех тех, с кем Феликс знаком в Хондэ.

— Приехал к матери, повидаться, подышать чистым воздухом. А вы откуда?

— Пусан, оба, — подаёт голос Чанбин, — уехали поступать вместе, когда школу
закончили. Жаль Чана с собой не забрали. Скучает тут уже который год без нас,
бедняжка.

— Ой, отвали, — отмахивается тот, — лучше помогите мешки и вёдра к прилавку

отнести, а потом уже будем языками трепать сколько влезет.

Он хлопает Чанбина по плечу и сам берёт в руки по мешку. Справляются они

достаточно быстро и почти без напряга, поэтому, когда женщина, стоящая
сегодня за прилавком, благодарит их, парни кивают и прощаются, благополучно
возвращаясь к пикапу.

— Ну что… Куда теперь? — интересуется Феликс. У него нет ни единого

представления, куда здесь вообще можно сходить и где обычно развлекается
молодёжь.

— Предлагаю навестить нашу любимую «Олимпию», — мурлычет Минхо,

поворачиваясь к парням, и идёт спиной вперёд. Ли хмурится на его слова, но Чан
ему тут же поясняет:

— «Олимпия» — это старое кафе, которое держит местная старушка. Оно

существует ещё со времён того, как мы были карапузами, а может и дольше. Но
это не мешает ему быть единственным заведением, в котором время от времени
зависают школьники или студенты, если такие вдруг находятся.

— Я помню, как мы ещё мелкими постоянно тёрлись рядом, но никогда не

заходили, потому что боялись, что нас выгонят, — Чанбин тепло улыбается,
выуживая из своей головы эти воспоминания. Все четверо уже пускаются вдоль
по улице, и Феликс старается не отставать, внимательно следя за разговором.

— Ну не знаю, я вот заходил и совсем не боялся, — Минхо пожимает плечами и

устремляет самодовольный взгляд в небо, тут же получая от Чанбина тычок в
бок.

— Да ты вообще всегда лез, куда не надо было! Не человек, а натуральное шило

в жопе.

— Зато теперь я беру от жизни всё, что захочу, — он театрально поднимает

палец вверх и ставит одну руку на бок, петушась, как павлин. Феликса это даже
смешит. Давно он не видел таких дружеских перепалок.

— Скорее жизнь берёт от тебя всё, что захочет, — подстрекает Чан, с которым
Феликс идёт рядом, на что в ответ получает нечто похожее на «Фермеров
вообще не спрашивали». Вскоре, после нескольких поворотов и пройдённых

39/255
вдоль улиц, которые Ли удаётся должным образом рассмотреть, они добираются
до назначенного места и тут же заходят внутрь.

Как оказалось, «Олимпия» представляет собой некий гибрид простого кафе и

бара, где подают самый настоящий алкоголь. Совершенно неудивительно, что
это место так популярно среди школьников, особенно если кассир или официант
страдают склерозом и не спрашивают документы. Внутри оно выглядит, конечно,
куда приличнее, нежели снаружи, где висит немного запылённая вывеска, а на
двери налеплена какая-то старая выцветшая афиша. В общем, может это такой
декор, кто ж его знает. Феликсу особо не принципиально, где тратить своё
время. У него его навалом. Именно поэтому сейчас он следует за парнями к
столику в самом углу, у окна, и думает, что всё, на самом деле, не так уж и
плохо. Это вам, конечно, не Старбакс и не Тейлор Кофе, но тоже сойдёт,
особенно с учётом того, что кофе здесь вряд ли распивают чаще двух раз за
день.

Феликс занимает место у самого окна, напротив Минхо и Чанбина, пока Чан
быстро подзывает официантку и опускается рядом. Слишком молодая, уставшая,
но вежливая девушка принимает у них заказ, который состоит в основном из
пива на четверых и сета с закусками. В принципе, чего и стоило ожидать. Феликс
не раз был на таких посиделках в Хондэ, когда одногруппники отмечали какой-
нибудь очередной день студента или чей-нибудь день рождения. Обычно он
приходил чисто за компанию, но все эти «вечеринки» не особо отличались друг
от друга. Почти все люди там не были друзьями как таковыми, не было там
никакой семейной атмосферы и тёплого веселья, все просто пили, травили
какие-то шутки, обсуждали преподов или свои личные проблемы. Остальное
никого не интересовало.

Так и теперь Феликс не ждёт ничего нового ни от этого знакомства, ни от

посиделок, на которые добровольно согласился. Всё пойдёт по одному и тому же
сценарию, и вечер этот закончится дома, в кровати с привкусом пивной горечи и
полного неудовлетворения на языке. Очередной день сурка. Всё повторяется по
кругу.

— Чем ты занимаешься, кстати, Феликс? — Минхо складывает руки на столе.

— Пока что учусь. Менеджмент, последний курс, — быстро поясняет он. — А вы?

— Я окончил инженерно-технический, работаю на одну компанию. Минхо на

магистратуре юрфака, — Чанбин поднимает голову, когда к ним вдруг подходит
официантка и ставит на стол закуски вместе с пивом, и произносит: — Спасибо.

— Юрфак? Я думал, туда идут только потому что родители пихают. Либо, когда
идти больше некуда, — Феликс пожимает плечами и берёт в руки бутылку. —
Или тебя тоже не по своей воле запихнули?

— Нет, я сам пошёл. В планах сдать квалификационный экзамен и получить

удостоверение, чтобы работать адвокатом. Меня радует перспектива того, что в
будущем я смогу просто спорить с людьми, качая свои и чужие права, и получать
за это деньги, — парень улыбается, явно довольный таким положением вещей, и
закидывает в рот пару сухариков. Признаться честно, Феликс даже немного
завидует таким людям, как Минхо. У них уже всё на десять лет вперёд
продумано, вся жизнь по полочкам расписана, иди себе по карьерной лестнице и
радуйся. А он сам как какой-то потерянный стоит на середине пути и не знает

40/255
куда ему дальше двигаться.

— Да-а, ты прям идеально впишешься. Тебя хер переспоришь, — Чан качает

головой.

— А то. Надо знать свои сильные стороны, — Ли складывает руки на груди. —

Мне вот что интересно, когда вы вообще познакомились? — он обводит взглядом
Чана и Феликса, хмуря брови.

— Несколько дней назад. Но, как оказалось, были знакомы уже заочно, — Феликс
обводит пальцем горлышко бутылки.

— Моя бабушка и мама давно знакомы с миссис Ли. Она упоминала тебя
несколько раз, — Чан смотрит на парня, сидящего рядом. — А потом в конце
июня сказала, что ты собираешься скоро приехать. С таким воодушевлением
говорила, кстати.

Феликс опускает взгляд и незаметно поджимает губы, делая пару глотков из

бутылки. С воодушевлением. Ощущение такое, будто это было кодовым словом
для разблокировки режима «Чувствовать себя ужасным сыном».

— Да, мы… довольно давно не виделись, — бубнит он куда-то себе под нос. — А
вы здесь какими судьбами, тоже просто в гости?

— Мы каждое лето по возможности приезжаем. Хотя бы на месяц или на пару

недель. В основном да, с родственниками увидеться, да с друзьями или старыми
знакомыми, — Со прислоняется к спинке дивана. — Плюс приятно повидать
родной город, отдохнуть на природе.

— Ага, отдохнёшь тут с вами, — вскрикивает Минхо возмущённо и смотрит на

друга. — Мы как ни приедем, постоянно какая-нибудь хрень произойдёт. То
трактор в грязи застрянет, так, что потом вытягивать приходится, то шпана
какая-то палками начнёт кидаться. Меня в начале недели вообще заставили на
яблоню лезть, потому что я видите ли самый высокий в семье, — парень
кривится, заставляя всех остальных дружно засмеяться. — Все руки себе
поободрал об эти ветки.

— Так говоришь, будто в первый раз. К тому же, — Чан делает глоток из бутылки
и слегка морщится, — на яблоню это не в малину и не в шиповник залезать.
Совсем уже от труда отвык, ай-ай-ай, — парень качает головой, как отец,
попрекающий сына за проступок.

— Иди ты, — смеётся Минхо и кидает в того несколько орешков с подноса с

закусками.

Следующие пару часов проходят за такими же неторопливыми разговорами, в

ходе которых парни поглощают уже по третьей или четвёртой бутылке
алкоголя. Поднос с закусками быстро пустеет, за окном медленно, но верно
начинает заходить солнце, а люди с улиц уже спешат по домам. Феликс пьёт
немного, больше слушает чужие, оказавшиеся весьма интересными, истории, в
которых Чанбин повествует ему о том самом застрявшем тракторе, Чан
вспоминает их зажигательный выпускной, а Минхо старается защитить свою и
без того опороченную рассказами друзей личность. Поэтому, когда все четверо
встают из-за стола, расплачиваются и выходят наконец на ставшую прохладной

41/255
и пустой улицу, Феликс, поддерживая под мышки шатающегося Минхо,
выпившего больше всех, чувствует в груди странную лёгкость.

Его место вскоре занимает Чан, который, очевидно, уже не первый раз видит
друга в немного перебравшем состоянии. Они тащатся по улицам и даже не
представляют, как будут добираться до дома, потому что трезвым из них не
остался никто, да и вряд ли Бан согласился бы доверить свой пикап чужим
рукам. Через некоторое время, пока Минхо продолжает бубнить себе под нос
какой-то пьяный бред, а Чанбин и Чан, как самые верные друзья, идти рядом и
поддакивать каждому его слову, попутно смеясь, Феликс плетётся немного
позади. Он рассматривает ночной небосвод, не скрытый высотками или
лесистыми кронами деревьев, наблюдает за мирными домиками, в которых
готовятся ко сну или уже спят незнакомые люди, и вдыхает полной грудью
прохладный аромат вечера, не чувствуя в нём и капли заводских токсинов.

Вдруг взгляд его падает на небольшую и едва ли заметную вывеску зелёного

магазинчика — единственного поблизости заведения, где горит яркий свет и не
висит таблички «закрыто». Феликс останавливается, пытаясь разглядеть что-
нибудь на полках, но с такого расстояния получается не особо, поэтому он
мельком проверяет ребят, уже довольно сильно ушедших вперёд, и думает, что
ничего страшного не случится, если он лишь немного посмотрит. С Минхо они и
без его помощи прекрасно справятся.

На вывеске красной краской по дереву выведено «Mr. Dickens». Феликс

осторожно подходит ближе и заглядывает внутрь магазинчика сквозь витрины.
Там в, казалось бы, полнейшем беспорядке на полках стоит огромное количество
книг разных форм и размеров. На центральном столе, занимающем чуть ли не
всё пространство, так что проходы выглядят весьма узкими, тоже разложены
стопки с книгами настолько, что место походит на магазин Оливандера из
«Гарри Поттера», где тронь хоть один ящичек и за ним рухнет всё остальное. За
стеклом витрины мягко переливается гирлянда, несмотря на то, что сейчас
далеко не зима и Рождество совсем не скоро, и висит небольшой плакат,
гласящий «СКИДКА 50% НА ВСЁ», что придаёт ещё больше уверенности, что
большим спросом данное заведение явно не пользуется. Феликс не находит на
двери таблички с надписью, как и внутри никого не видит, поэтому решает всё
же открыть дверь и войти внутрь.

Звоночек тоненько оповещает о приходе посетителя, но к нему никто не

выходит. Парень проходит до центрального стола, рассматривая слегка
обветшалое помещение с вытянутыми вдоль стен стеллажами из тёмного и,
наверное, не менее старого дерева. Здесь слегка пахнет пылью, старой бумагой,
дубом и печатной краской. И хотя старые вещи и здания обычно отталкивают
Феликса, это кажется ему довольно уютным. Особенно из-за мягкого тёплого
света, разливающегося по обложкам старых и относительно новых книг,
уложенных на большом столе.

Он протягивает руку и касается какой-то неизвестной ему книги в старой

тканевой обложке, которая за время своего существования успела превратиться
из белой в серую. На ней неразборчивые слова, кажется, на французском —
автор и название.

— Мы работаем до семи, — Феликс вздрагивает от внезапного голоса,

прокатившегося по помещению, и взметает голову. Сердце в миг быстро
заходится и с такой же скоростью приходит в норму, когда около прилавка он

42/255
видит знакомую вытянутую фигуру. Хёнджин.

— Почему ты тогда всё ещё здесь? Время половина девятого, — Феликс смотрит
на настенные часы прямо над головой Хвана, пока тот стоит как ни в чём не
бывало, опершись на стойку кассы, и глядит на парня.

— Разве запрещено оставаться на работе допоздна? — он складывает пару

книжек на прилавке в стопку и ставит куда-то на полку рядом с собой. Повисает
тишина. Феликс не находится, что ответить на столь глупый вопрос. Почему
сразу запрещено? При чём здесь это вообще? Вопрос ведь был в другом…

— На двери не было таблички «закрыто» и здесь горел свет. Поэтому я подумал,

что можно зайти, — Ли кладёт руки в задние карманы джинсов и подходит чуть
ближе, будто пытается поймать на себе внимание Хёнджина, которое
бесповоротно обращено к стеллажам с книгами.

— К незнакомым людям ты тоже домой без спросу заходишь? — Феликс

столбенеет от такого, казалось бы, грубого вопроса в лоб. Его будто хотят
надурачить. Высмеивают, оборачивают его же слова против него самого вот уже
который раз. И ему хотелось бы состроить хмурую гримасу, нагрубить Хёнджину,
развернуться и уйти отсюда, но этот тон — спокойный и совсем не колкий —
действует совершенно иначе. Сначала он и правда хмурится на сказанные слова,
но когда Хёнджин поворачивается наконец к нему и взгляды их встречаются,
Феликс понимает, что его вовсе не хотели обидеть. Хоть замечание и было
достаточно колким. — У них на дверях тоже не висит таблички «закрыто».

— А незнакомые люди часто продают старые книги на французском? — парирует

парень, указывая подбородком на ту книгу, которую рассматривал ранее.
Хёнджин ухмыляется. Один-один.

— Не знал, что тебя так интересует французская литература, — Хван пожимает

плечами и берёт со спинки стула тёмно-серый плащ, который тут же вешает на
руку.

— Не знал, что ты работаешь в книжном магазине, — взгляд парня снова

обращается к нему, и Феликс приподнимает брови. Он не собирается так просто
сдаваться. Хёнджин звенит ключами, поднятыми с прилавка и спускается с
небольшого подъёма в конце помещения, где стоял всё это время. Он шагает по
узкому проходу, попутно бросая Феликсу:

— Я уже ухожу, — а после останавливается у входной двери, приоткрывая её и

гася свет. — Можешь пойти со мной, если хочешь.

Феликс следует за парнем, практически не думая. Конечно, он и так не

собирался оставаться здесь в одиночестве, но и идти за каким-то парнем,
который является для него почти что незнакомцем, в его планы тоже не
входило. Поэтому из двух зол, сулящих ему нечто непременно новое и
неизвестное, он выбирает второе.

Хёнджин закрывает магазин, кладёт ключи в карман и, перекидывая плащ себе

на плечо, поворачивается к Ли. Смотрит немного свысока, так непроницаемо и
туманно, что Феликс не в силах понять, что творится у этого человека в голове.
Он не может объяснить даже сам себе в чём заключается та странность,
которую все так яро замечают и остерегаются в этом парне. Ощущение такое,

43/255
что от Хёнджина просто исходит какая-то непривычная, едва уловимая аура,
затмевающая всё остальное впечатление. А в глазах его, что немного светлее
его, Феликса, глаз, будто за бетонной стеной таится огонёк тепла. И это он,
закованный где-то внутри, спрятанный ото всех и тщательно оберегаемый так
притягивает и интересует Феликса. Он видит в этих глазах что-то знакомое,
будто встречался с ними уже не раз, но никак не может вспомнить где и когда.

«Ну это уже какая-то мистика, бред» — думает Ликс, быстро моргая.

— Что смотришь?

— Ничего, — спокойно отвечает Хван и через пару секунд пятится назад. —

Идём.

Они пускаются в путь в мирной тишине, которая наполняется лишь ударами

подошвы о камень дороги. Город окончательно затихает вместе с садящимся
солнцем. В Хондэ такого никогда не случалось, потому что в больших городах
или даже их отдельных районах жизнь кипит день и ночь. Жить в центре там
невозможно из-за нескончаемого рычания двигателей под окнами, светящихся
вывесок круглосуточных магазинов или людей, которым, почему-то не спится
даже ночью. А здесь всё такое… мирное что ли? Будто всех разом накрыло
большим полотном, заколдовав сном, и только Феликс с Хёнджином под
покровом темноты смогли избежать этой участи и побыть на свободе. Ли едва не
растягивает губы в улыбке от собственного воображения, но тут же трясёт
головой, чтобы вернуться в реальность.

Хёнджин, подняв голову, смотрит в чужие зашторенные окна, на кладку домов и

на птиц, усевшихся на парапетах зданий. Он выглядит так, словно идёт совсем
один; словно Феликса не существует не просто рядом, а вообще в том мире,
который крутится у него перед глазами. И парень вдруг начинает чувствовать
себя лишним. Хёнджин точно на нимф смотрит, таких маленьких и невидимых,
которые появляются лишь для избранных, к которым Феликса не причисляют, и в
глазах его, кажется, отражается свет, несмотря на то, что все источники
освещения вокруг погашены.

— Почему ты вернулся сюда? — слышится как сквозь дымку тумана, что Ли вновь
трясёт головой и непонимающе смотрит на повернувшееся к нему лицо.

— Что, прости?

— Почему приехал сюда, спрашиваю.

— А, — Феликс опускает глаза куда-то в землю, которая успевает совершенно

незаметно смениться с мощёных улиц города на знакомый асфальт главной
дороги, ведущий к пригороду. Он размышляет совсем не долго, ловя себя на
мысли, что заезженное «Навестить родных» не является чистой правдой.
Поэтому пожимает плечами и с тихим выдохом отвечает: — Не знаю, на самом
деле…

— Бежишь от проблем, да? — так ненавязчиво и просто. Хван смотрит куда-то

вдаль.

— Нет конечно, что за бред? — прыскает Феликс, но резкое недовольство, будто

его оскорбили этой фразой, почти сразу слезает с его лица.

44/255
— В этом нет ничего такого. Все люди бегут от проблем… Загвоздка лишь в том,
что, куда бы ты ни отправился, от них не убежишь.

Этот нерасторопный и мягкий тон заставляет парня поднять глаза и посмотреть

на идущего рядом Хёнджина. С чего он вообще взял, что Феликс бежит от своих
проблем? Ему ведь просто нужно проветрить голову, сменить обстановку. Он
возьмётся за всё, как только приедет обратно в город, он верит, что пока нужно
просто поднабраться сил и разложить всё по полочкам в своей голове, чтобы
продумать всё наперёд и нигде не ошибиться. Отец ведь учил его всегда быть
стратегом. Вот зачем он здесь, а не для того, чтобы убежать от проблем.

И он хочет возразить, высказать всё, что с такой скоростью пронеслось только

что в его голове, но когда их взгляды в очередной раз встречаются, Феликс
произносит:

— И почему ты так уверен в этом? Что от проблем нельзя убежать.

Хёнджин заполняет лёгкие прохладным, почти ночным воздухом и вновь

отвлекается куда-то на открывшиеся взору поля и небольшие домики
начавшегося пригорода. И Феликс ждёт, что сейчас он скажет что-то
философское, как в прошлые разы, что-то непонятное, из-за чего его статус
«чудика» подтвердится. Ли уже готовится открыть рот, чтобы поторопить парня,
но слышит:

— А почему ты думаешь иначе? — и это смешит, потому что они буквально

перекидываются вопросами, не давая ни одного ответа и запутывая друг друга
всё больше.

— Потому что на любое событие извне можно повлиять, — Хван усмехается на

его слова. — Что?

— Ничего. Пусть будет так.

— Ну уж нет, говори. Ты ведь считаешь иначе, — Феликс останавливается, тем

самым заставляя парня сделать это же. Комично, только за руку схватить его не
хватало, чтобы уж точно как в сопливой дораме получилось. Однако Хёнджин не
упирается и, задерживая глубокий, но холодный, словно безжизненный взгляд
на лице Феликса, отвечает:

— Потому что проблемы никогда не бывают извне, — Ли глупо моргает. Тот

делает глубокий вдох и доканчивает на выдохе: — Они всегда внутри.

А после, не дожидаясь, пока Феликс придёт в себя, продолжает идти.

Последнему приходится постоять так ещё несколько секунд, чтобы принять всё
сказанное, и только потом пуститься вдогонку. Он чувствует себя так, будто
фолиантом по голове ударенный, а Хёнджину, кажется, всё равно.

— Ты всегда такой отстранённый или я тебе просто чем-то не нравлюсь? —

перестаёт томить парень, потому что если прямо сейчас ему делают одолжение
в общении, лишь бы не обидеть, то он развернётся и уйдёт. Не нужны ему
подобные поблажки.

— Ты не не нравишься мне, Феликс. Не знаю, наверное, всегда, — признаётся

45/255
Хёнджин. — Просто я не могу понять, что тебе от меня нужно и пытаюсь дать
тебе возможность самому сказать об этом.

Что ему нужно? Можно подумать Феликс сам об этом знает. Только чёрт в курсе
того, почему он зашёл в этот магазин сегодня, почему сорвался на несчастное
ржаное поле в то раннее утро и почему сейчас следует за этим парнем в
совершенно неизвестном направлении, когда следовало бы идти домой. Сам Ли
не имеет об этом даже малейшего представления.

— Ничего мне от тебя не нужно. Может, я просто подружиться хочу, поговорить,

узнать тебя. Может, ты интересен мне. Я сам не понимаю… — сегодня не хочется
врать и увиливать. Он ответит то, что думает, и будь, что будет.

Хван молчит. Плащ покачивается у него на плече, так что Феликс невольно
задаётся вопросом, почему он его не надел и не холодно ли в одной рубашке.

— Хорошо, — говорит вдруг парень. — Что тебе интересно?

— Можно подумать, я знаю, — бурчит тот себе под нос, заставляя Хёнджина
усмехнуться. И только сейчас, понимая, каким детским выглядит их разговор,
Феликс замечает, как красиво играет на губах чужая улыбка, и улыбается сам. —
Я давно ни с кем не знакомился.

— Да… я тоже.

Ли чувствует, как внутренне медленно спадает тревога, всё это время

державшая его в железных тисках, а вместо неё где-то над желудком
разливается первый тоненький лучик солнечного тепла. Прямиком под ночным
небом. Первая точка соприкосновения.

Примечание к части

Эта глава должна была выйти намного раньше, но, к сожалению, из-за ситуации
в стране на данный момент я практически не могу писать. Я бы очень хотела
радовать вас новыми главами и как-то отвлекать, но сейчас меня хватает только
на небольшие зарисовки. Я пишу "Ромашки" и дальше, но в очень медленном
темпе, поэтому не могу гарантировать скорое продолжение. Простите.

Если вам будет интересно другое моё творчество, то можете присоединиться к

каналу в телеграме, я там публикую небольшие ау и другие мысли:
https://t.me/+N90GYmDfe-UxNmJi

Очень хочется надеяться, что вы находитесь в безопасности.

Пожалуйста, будьте осторожны и берегите себя ♡♡♡

46/255
Part 5.

— Чем ты занимаешься? — спрашивает Хёнджин. Они оба потеряли счёт

времени, пока шли. Ночь словно полностью окутала и поглотила их
существование, поэтому следить за временем просто нет смысла. По крайней
мере, пока не взошло солнце.

— Пока что учусь просто. Оканчиваю университет, — непринуждённо отвечает

Феликс, пиная под ногами какой-то камушек.

— Нравится?

— Терпимо… — парень пожимает плечами. На самом деле он понятия не имеет,

нравится ли ему учёба на своём факультете, как и не уверен в том, чем будет
заниматься в будущем. Это даже немного пугает. — Ну, пойдёт, я имею в виду.

— Я понял.

В высокой траве стрекочут сверчки. На небе тускло мерцают звёзды. Феликс

суёт руки в карманы своей куртки и не понимает, как Хёнджин до сих пор не
мёрзнет. Может, ему нравится холод? Зачем тогда плащ? Может, он мазохист и
ему нравится причинять себе вред? Хотя последнее, наверное, вряд ли.

С каждым наступлением тишины Феликс не упускает возможности погрузиться в

свои мысли. Непонятно зачем, там уже всё на три тысячи раз передумано и
переверчено. Во время всего пути он был инициатором каждого разговора,
пытался найти тему, которую можно ненавязчиво обсудить, чтобы не смущать ни
Хвана, ни себя самого, но в этот раз, Хёнджин начинает говорить первым.

— Ночь — одно из самых прекрасных явлений на Земле, ты так не думаешь? —

мечтательно произносит он. По правде говоря, Феликс вообще не думает о ночах
или днях, это ведь всего лишь время суток. Что в этом может быть интересного?
Но чтобы не ломать чужую иллюзию отвечает:

— Да, наверное.

— Иногда я поражаюсь тому, как бывает красива природа, — парень вдыхает

полной грудью. — В любом её проявлении. Если бы я мог наблюдать за цунами
вживую и при этом не умереть, я бы согласился, не раздумывая.

— Цунами? Звучит несколько эгоистично.

— Почему? — с искренним непониманием интересуется Хёнджин. Даже как-то

по-детски наивно, так что Феликсу не хочется рушить его мечты.

— Это ведь очень опасно. Если не пострадаешь один ты, то пострадают другие,
их дома и семьи, — перечисляет тот и видит, как Хёнджин почти глаза
закатывает, отворачиваясь. Нет, ну правда, настоящий ребёнок.

— Ты воспринимаешь всё в штыки. Дело не в том, умру я или подвергну

опасности людей. Я говорю о красоте бушующих волн, несмотря на то, что они
смертельны, — в голосе слышится некоторое раздражение на то, что Феликс
обращает внимание совершенно не на те вещи. Они говорят об одном и том же,
47/255
и в это же время о разном. — Просто представь, что там нет никаких людей, —
заключает Хёнджин уже тише. — Только я и волны.

Я и волны. Очень похоже на мою жизнь. Вечно бросает в неизвестном

направлении, а плавать я так и не научился.

Феликс вдумывается в чужие слова намного сильнее, чем обычно. Ему кажется,
что Хёнджин говорит загадками. В каждой его реплике будто существует какой-
то подтекст, который под силу разгадать лишь людям, имеющим доступ к чужой
душе. У Феликса этого доступа нет, а поэтому Хван представляется ему
состоящим из сплошных вопросов, не просто неизвестным, а скорее
неизведанным человеком. И при этом слишком знакомым. Наверное, именно
поэтому Феликс никак не может утихомирить свои чувства и оставить Хёнджина
в покое. Ему нужно узнать ответы.

— Ты только рисованием увлекаешься? Или ещё чем-нибудь?

— Я много читаю. Живопись и литература — мои верные спутники по жизни, —

Феликсу хочется ответить, что он заметил, потому что Хёнджин невообразимо
красиво говорит. Не так, как люди делают обычно. У него неплохо поставлена
речь и явно немаленький словарный запас. Хоть цитатник заводи с некоторыми
его выражениями.

Почему-то сейчас парню становится даже немного стыдно за себя. Он чувствует

себя совершенно культурно необразованным. Не то чтобы он совсем безграмотен
и в жизни ни одной книги не прочёл, вовсе нет. Он хорошо знает школьную
программу, но в обычной жизни предпочитает простые детективы философским
и психологическим романам, поэтому не может назвать себя таким уж большим
любителем литературы. В его запасе ни одного произведения Кафки, Золя или
даже Брэдбери. Хёнджин же выглядит как человек, читающий именно их. Хотя,
кто его знает? Феликс уже ни в чём не уверен.

Внезапно они оба останавливаются и, подняв голову, Ли замечает рядом

небольшой одноэтажный домик, выкрашенный бледно-жёлтой краской. А ведь
он даже не заметил, как шёл за Хёнджином всё это время, забыв, что живёт
совершенно в другом месте. На дворе уже не меньше одиннадцати, а он понятия
не имеет, как отсюда выйти. Когда бегло осматривается вокруг, парень
замечает, что домик находится вдали от других, будто отделённый от стада
ягнёнок. Хван ступает на низенькое деревянное крыльцо. Феликс, не двигаясь,
смотрит на него.

— Ты можешь остаться на ночь, если хочешь, — произносит первый и отворяет

дверь. Он бросает на Ликса взгляд через плечо. Тот мнётся на месте, словно
смущается или боится. Может, он просто брезгует, откуда ему знать. Хёнджин
кивает куда-то в сторону: — Темно уже, а ты вряд ли знаешь дорогу, так что
пешком дойдёшь только к рассвету. Заходи. Я не кусаюсь.

Странно всё это. И безрассудно. И глупо. Ужасно глупо: Феликс понимает. Но всё
равно делает шаг вперёд и совсем скоро оказывается в тёмном помещении. Он
ещё никогда не ночевал у малознакомых людей. Он вообще не помнит, когда
оставался на ночь у кого-либо из своих друзей, поэтому подобное поведение
кажется ему ещё большей дикостью.

После прохладной улицы в помещении кажется немного душно. Однако здесь не

48/255
пахнет привычным теплом, как у мамы, едой или травами. Феликс различает
лишь слабый запах растворителя, жжёных спичек и бергамота. В маленькой
прихожей тесно, а Хёнджин даже не включает свет, поэтому столкнуться с ним
носами становится ещё более боязно. Феликс прикрывает за собой дверь и
медленно снимает обувь. Он слышит, как поскрипывают половицы от шагов
Хвана, но с места не двигается, дабы ни на что не наткнуться. Свет загорается
дальше, ближе к центру, куда перетекает прихожая.

Место чем-то похоже на гостиную. Здесь стоит диван, небольшой стол прямо под
окном, где в куче лежат различные бумаги, стоит высокая банка с длинными
кистями и заострёнными карандашами, полка со старыми книгами, наверняка
взятыми из магазина, и парой почти догоревших до основания свечей. Здесь нет
ни телевизора, ни больших шкафов и зеркал, которые обычно можно найти у
человека в гостиной. Всё просто и в беспорядке: разобранный этюдник с
недописанным полотном, стопка блокнотов рядом с книгами на полке, на стуле
тряпка и синяя рубашка, вымазанные в краске. Всё в каком-то хаосе, где,
кажется, невозможно жить, но на фоне Хёнджина он выглядит довольно
гармонично. Таким и должен быть его дом.

Хван молча шагает в спальню, пока Феликс тихо рассматривает место, где
оказался. Несмотря на всю эту обстановку, неизвестность, в которой обычно
должно быть неудобно настолько, что будешь бояться тронуть лишнюю вещь, он
чувствует себя вполне спокойно. Как будто он здесь был, будто это место ему
как родное, и чувство это странно знакомое.

Парень возвращается быстрее, чем ожидалось, кидает в угол дивана подушку и

расстилает плед, так же не говоря ни слова. Феликс на самом деле благодарен
ему за такую, пускай и мизерную, но заботу. Хёнджин мог ведь просто оставить
его на улице, его не должно волновать, каким способом Ли будет добираться до
дома. Но сейчас он здесь, расстилает ему покрывало на диване, будто они
старые знакомые, и взбивает подушку.

А после разворачивается и шагает в спальню.

— Даже ничего не скажешь? — вырывается из уст Феликса.

— А ты хочешь что-то от меня услышать? — Хёнджин поворачивается к нему

лицом и останавливается всего в нескольких шагах от дверного прохода. — Ты
устал. И выпил. Не думаю, что сейчас лучшее время грузить нас обоих
ненужными разговорами.

Ненужными.

Подумать только, они ведь и правда им сейчас ни к чему.

— Спасибо, — говорит Феликс, когда Хван уже отворачивается и бросает ему

короткое:

— Спокойной ночи, Феликс.

— И тебе, — почти шепчет себе под нос тот с полной уверенностью, что Хёнджин
его даже не расслышал. Свет в спальне гаснет и он, понимая, что день
окончательно подходит к концу, снимает с себя верхнюю одежду, оставаясь в
футболке и штанах. Спать в таком, конечно, будет не особо удобно, но другого

49/255
выхода не остаётся. Вряд ли они с Хваном за последние часы стали настолько
близки, чтобы делиться одеждой.

Феликс тушит свет и укладывается на спину, сгибая одно колено и укладывая

одну руку под голову. Глубоко вдыхает запах незнакомого дома и понимает, что
всё ещё не чувствует никакой тревоги или неудобства. Ему здесь… вполне
комфортно. И это даже немного пугает. Феликс испытывает такое впервые.

Он закрывает глаза, прислушиваясь к звукам снаружи, а в голове отзвуком

отдаётся чужой голос. Перед глазами стоят чужие, тоже карие, но намного
теплее чем у него, Феликса. Будто за ними душа горячая, любящая, жаждущая
жизни. Он не замечает, как расплывается реальность, потому что как
посторонний наблюдатель в фильме упивается ещё одним давно забытым
воспоминанием.

Flashback

— Безмолвно, как звезды в ночи, —

Любуйся ими — и молчи…

Феликс останавливается на одном из камешков и растерянно молчит, понимая,

что забыл, как там говорится дальше. Парень, сидящий на булыжнике напротив
поднимает голову, отрываясь от своего блокнота и тихонько подсказывает:

— Как сердцу высказать себя…

Мальчик радостно улыбается, когда вспоминает следующие строчки и

принимается вновь прыгать с камня на камень. Он с ритмом вычитывает
стихотворение и на каждом ударном слоге перепрыгивает на новый камень,
стараясь при этом не поскользнуться и не упасть прямиком в воду. Здесь,
конечно, не глубоко, но не хотелось бы промочить кроссовки. Не потому что
жаль обувь — бежать домой сейчас просто очень не хочется.

— Другому как понять тебя?

Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изречённая есть ложь —
Врывая, возмутишь ключи…

— Питайся ими — и молчи, — почти шепча продолжает за него парень и попутно

чиркает что-то карандашом в блокноте.

В этот раз они встретились так же, как и в прошлые, — совершенно случайно.
Феликс искал ребят, с которыми договаривался погулять в прошлый раз, но
никого так и не встретил, поэтому лучшим решением его было — пойти к ручью.
Он совсем небольшой, зато чистый и красивый. А ещё тут иногда можно найти
лягушек и поиграть с ними. Ликс уже делал так пару раз.

Однако вместо лягушек он наткнулся на всё того же рисующего мальчика,

которого несколько раз до этого встречал под дубом. Удивительно, ведь если
Феликс искал его намеренно, то никогда не мог найти. Он будто испарялся и
появлялся только тогда, когда сам посчитает нужным. И теперь мальчик весь
светится своей немного наивной детской улыбкой от одного только ощущения
чужого присутствия.

50/255
Он скучал. Ему не хватало этого странного парня, читающего стихи.

Тот его любимый, что парень читал Феликсу в прошлый раз, он удивительным
образом умудрился запомнить. Наверное, потому что ему самому понравилось, и
он попросил повторить одно и то же стихотворение раз пять, не меньше. Парень
соглашался все пять раз. И вот теперь он, зная его практически наизусть, словно
считалочку, зачитывает вслух. Несмотря на то, что смысла вовсе не понимает.

— Лишь жить в себе самом умей

Есть целый мир в душе твоей…

Феликс вдруг замолкает и вновь останавливается. Теперь взгляд у него весьма

озадаченный — мальчик хмурит брови и смешно дует губы. Старший поднимает
на него глаза и уже собирается напомнить следующую строчку, предполагая,
что тот просто её забыл, но его перебивают.

— Есть целый мир в душе твоей… Раз так, то почему нужно жить в самом себе?
— мальчик поднимает полный замешательства взгляд на парня напротив. Тот,
отведя глаза, думает несколько секунд, после чего улыбается мягко, как делает
почти всегда, и говорит:

— Потому что есть люди, которые могут поранить этот мир. Он очень хрупкий,
его нужно беречь, — он кладёт руку себе на грудь, и Феликс машинально делает
то же самое. Где-то там, под тканями тела бьётся его детское сердце. — Я бы
хотел сказать тебе, что это не так, и в мире нужно любить всех и вся, но…
Правда не всегда может быть такой, какой мы хотим её видеть. Поэтому нужно
уметь защищать свой мир от других, злых людей.

Феликс смотрит на свою руку так, словно не верит в услышанное и

одновременно верит настолько, что боится.

— Хён, а если я… не знаю, как его защищать… Что мне делать? — голос звучит
слегка ломко, будто вот-вот задрожит. — Или вдруг, даже если я буду знать как,
то кто-нибудь, кто сильнее меня всё равно придёт и всё сломает? Что же делать
тогда?

Улыбка едва не сползает с лица парня, но он натягивает её, лишь бы не напугать

своего маленького друга, несмотря на то, что у самого внутри больно колет.
Если бы он только знал, как защитить свой мир, то непременно поделился бы
этим с Феликсом. У парня щемит сердце, и он немного сжимает губы, оставляя
блокнот на камне и поднимаясь на ноги. Он подходит к Феликсу и касается
своей рукой его, всё ещё прижатой к груди.

Мальчик поднимает на него свои полные искреннего испуга глаза и смотрит

неотрывно. Старший сжимает одной рукой ладонь Феликса, а вторую
протягивает к голове и нежно гладит по волосам, улыбаясь. Он тихо и немного
хрипло произносит:

— Тогда я буду защищать твой мир. От чего бы то ни было, — и Феликс

чувствует, как в животе у него что-то подскакивает. Девочки в школе вроде
называют это «бабочки в животе», но он без понятия, как они там появляются.
Ли же считает, что это похоже на пузырьки счастья и тепла, которые доходят до
груди и заставляют губы растянуться в улыбке, а голову доверительно кивнуть.
Он чувствует, как в груди мелко трепещет сердце от этих невесомых

51/255
прикосновений, от взгляда глаза в глаза, где он читает ту же неподдельную
поддержку, что слышит в словах.

— Обещаешь? — сам не замечает, как шепчет он.

— Обещаю, — кивает хён и прижимает к себе. Феликс смыкает руки у него за

спиной, вжимается носом в плечо и тянет запах бергамота и тепла чужого тела,
прикрывая глаза. Ему нравится стоять вот так, обниматься со своим хёном и
забывать о том, что в мире есть ещё хоть что-то важнее этого.

Феликс верит ему безотказно.

End of flashback

Парень открывает глаза, когда слышит, как что-то стукает об деревянный пол.
Тихо хлопает входная дверь, и Феликс, потирая глаза и приподнимаясь на
локтях, расфокусировано смотрит на оставляющего рядом с порогом собранный
этюдник и холст Хвана. За окном только наступило утро, не больше девяти часов
уж точно, так какого чёрта этот парень только сейчас возвращается домой? Он
вообще ночевал здесь, или ушёл сразу, как только Феликс уснул?

— Уже проснулся, — констатирует Хёнджин и, разуваясь, и проходит до места,

выделенного под кухню.

— Ты вообще ложился? — парень садится на диване и разминает затёкшую шею.

— В одно время с тобой. Просто проснулся раньше, — попутно он открывает

навесные шкафчики и быстро что-то ищет. Ему что, серьёзно нравится вставать в
такую рань или он смеётся?

— Насколько раньше? — Ли проверяет время на телефоне. Половина девятого.

Обычно в это время он только едет на пары.

— Около пяти, — тот пожимает плечами и ставит на плиту чайник.

Электрического дома нет. Если бы Феликс присмотрелся, то понял, что здесь
вообще-то много чего нет, что обычно можно найти дома у людей. Мультиварка,
посудомойка, телевизор. Остаётся надеяться, что Хёнджин хотя бы знает о
таком приспособлении, как телефон, иначе напрашивается вывод, что он и вовсе
оторван от внешнего мира. Как Маугли.

— Пяти? Зачем так рано? — ответа на вопрос не следует. Феликс тушуется,

потирая лицо ладонями. — Ладно. И куда ты тогда ходил?

— Ты ведь уже сам обо всём догадался, — и он прав, Ликс действительно

догадывается, раз уж парень принёс с собой этюдник и холст. Просто ему
почему-то требуется словесное подтверждение того, что Хёнджин опять уходил
рисовать ни свет ни заря. Феликс поднимается на ноги и бросает короткий
взгляд на почти полностью покрытый краской холст. — Ходил на пленэр.
Дописывал работу.

Они замолкают, пока Хёнджин продолжает возиться с чем-то на узенькой кухне,

которую и кухней-то сложно назвать. Там ведь даже не позавтракать нормально.
И Феликс вдруг задумывается о том, почему молодые люди не уезжают из этого
маленького города? Очевидно же, что в мегаполисе возможностей будет больше.

52/255
Да, там труднее адаптироваться, иногда может болеть голова, постоянное
движение и раздражают некоторые вещи, но заработать на жизнь там будет
гораздо проще, потому что свободные руки нужны на каждом углу. С Чаном всё
примерно ясно, у него тут семья, большой дом и собственная ферма, ему нет
необходимости уезжать. Но Хёнджин? Быть может у него просто нет денег на
переезд или он боится неизвестности? Он ведь немногим старше Феликса, так
почему прожигает свою жизнь в какой-то глуши, в маленьком домишке совсем
один?

— Наверное, я никогда этого не пойму, — фыркает он, — думаю, я просто не

восприимчив к искусству, — Феликс скорее пытается убедить в этом себя,
нежели Хёнджина.

— А ты пытался его понять?

Вопрос ставит парня в ступор. Что за глупости? Конечно, пытался. Ему нравится
театр, он был там достаточно много раз, нравится музыка, не классика,
разумеется, она иногда слишком скучная, зато Ли очень любит кинематограф,
наверное, как и многие другие в наше время.

— Люди любят говорить, что не понимают, даже не удосужившись попробовать,

— Хван поворачивается к нему лицом.

— Я пробовал.

— И что почувствовал?

— Ничего, — почти огрызается Феликс. Знает, что это неправильно, но он

ненавидит, когда кто-то яростно пытается его переубедить.

— Значит, не пробовал, — флегматично заключает Хёнджин и отворачивается

обратно к плите. Почему он так за это зацепился? В мире тысячи людей, не
понимающих всей этой непонятной разноцветной мазни на холстах, всех этих
«Композиций номер 7» и «Чёрных квадратов», однотипных пейзажей и
натюрмортов. Так почему Хёнджина так волнует то, что думает по этому поводу
именно Феликс?

— А что я по-твоему должен был почувствовать? Как вообще картина может

вызвать в человеке какие-то чувства? — парень усмехается, словно Ли несёт
полнейший бред, сам того не осознавая.

— Точно так же как всё остальное, что ты можешь увидеть, прочитать или
услышать. Я не смогу описать это. Нужно понять самому, — тон его всё такой же
ровный, но в нём проскакивают нотки обиды.

— Ты ведь сам сказал, что половина планеты такая. Люди бывают глупы, слепы и
глухи, забыл? Так с чего ты взял, что я не один из таких? — выпаливает он и
сжимает губы. Хёнджин вновь поворачивается и опирается на столешницу
позади себя. Он смотрит прямо Феликсу в глаза, устало и неоднозначно. Видно,
что на самом деле он не злится так, как мог бы, и возможно даже не хочет
ругаться из-за таких пустяков, а после произносит:

— Я знаю.

53/255
Ну всё, хватит с него этого. Хватит с них обоих. Становится понятно, что
компромисса в этом найти, увы, не получится. Дабы не ухудшать ситуацию ещё
сильнее, Феликс хватает с подлокотника дивана свою кофту, суёт телефон в
задний карман, стараясь не обращать на парня никакого внимания, быстро
обувается и выбегает на улицу.

Кажется, за эту неделю, что он провёл в по сути родном городе, его состояние
только ухудшилось. То накрывает тоска, то раздражение хлещет через край. Что
хуже всего — контролировать этот безостановочный выплеск эмоций не
получается. Ругаться с Хёнджином, практически единственным человеком,
которому удалось хоть чем-то заинтересовать Феликса, в его планы не входило.
И он даже не знает, почему так вспылил в этот раз: от того, что ему
безостановочно пытались навязать чужие принципы или потому что Феликс сам
не знает говорит он правду или нет. Он путается, но не хочет, чтобы об этом
знали другие люди. Они могут посчитать это признаком слабости.

Отстаивать собственную правду всегда легче, чем принять истину из чужих уст.

Мысль об их своеобразной перепалке, возникшей буквально из воздуха, не

покидает Феликса до самого дома. Зачем Хёнджин пытался ему что-то доказать?
Вряд ли он поступает так со всеми остальными, кто ничего не смыслит в
искусстве. Хотел воспитать в нём достойного собеседника? Но зачем тратить на
это силы, он ведь и так знал, что Феликс далёк от всего этого. Почему сам
предложил пойти вместе с ним, если знал, что интересующие их темы скорее
всего не пересекутся? Почему разрешил переночевать у себя и даже создать
иллюзию некого общения, если для него так важны темы, которые Ли не в
состоянии понять? Почему между ними вдруг стало так много вопросов, когда
они практически незнакомые люди? И почему Феликс вообще продолжает
думать об этом?

Он не знает.

Остановившись у двери дома парень замечает, что всё это время едва ли не
бежал сюда. Он глубоко дышит, быстро восстанавливая дыхание, но внутрь
зайти пока не решается. Мама, конечно, вряд ли станет предъявлять своему
давно совершеннолетнему сыну за то, что он не ночевал дома, но его беспокоит
вовсе не это. А голос внутри, отдающийся одной единственной фразой.

«Я знаю»

Знает что?

Как он вообще может что-то знать, если видит Феликса третий раз в своей
жизни? И как Феликс может всё также тянуться к нему всем своим нутром,
словно подсолнечник, проведший половину жизни в тени и теперь жадно
напитывающийся солнцем.

Что его так влечёт? И почему он сам продолжает Хёнджина от себя отталкивать?

Парень с шумом выдыхает последний раз перед тем, как отмахнуться от мыслей,
словно от надоедливых мух, и перешагнуть порог дома.

Феликс почти сразу же встречается с глазами матери, выходящей из кухни.

Наверное, услышала, как он подходил. На слегка побледневшем лице у неё

54/255
читается беспокойство, сменяющееся облегчением, когда она видит перед собой
сына. Под глазами тонкой синевой пролегли круги, будто она плохо спала эту
ночь, или вовсе не смогла сомкнуть глаз. Феликсу в миг становится совестно,
хотя неприятный осадок от бывшего разговора всё же остаётся.

— Как… погуляли вчера? — женщина пытается максимально сгладить тон. Мама

никогда не была особенно вспыльчивой, мало кричала и ругалась, но сейчас
будто ведёт себя ещё тише обычного. Держит все свои чувства под замком.

— Нормально, — отвечает Феликс, не желая вдаваться в подробности.

— Ты у Бан Чана оставался, наверное, да? — он слышит, как ей хочется сказать

«Почему ты не предупредил меня?», «Я так волновалась, где ты был, чёрт
возьми?» или «Ты совсем обо мне не думаешь». Слышит, как ей хочется
повысить голос и показать ему, что она не могла найти себе места всю эту ночь.
Но мама почему-то этого не делает. А Феликсу от этого только хуже становится.

Лучше бы накричала, ей богу.

— Да, — коротко отвечает юноша и желает поскорее удалиться в комнату. Он не

знает, что будет там делать, просто хочется тишины и покоя. Просто хочется
побыть одному, потому что в голове безбожный кавардак, с которым просто
невозможно сосуществовать.

Мама поджимает губы, наблюдая за ним.

— Хорошо, но ты… ты позвони мне в следующий раз, как соберёшься остаться у

кого-то. Или заранее предупреди. Я не против, просто мало ли что может
случиться, и я…

— Я понял, мам, — говорит он резче, чем хотел. И тут же жалеет об этом.

— Хорошо, — она кивает несколько робко, будто какая-то прислуга, а не хозяйка

этого чёртова дома, и быстро удаляется обратно на кухню. Она что, боится его?
Настолько чувствует неродным присутствие собственного сына, что не может и
слова вымолвить без робости и страха его задеть? Куда делась та женщина,
которая прижимала его к своему сердцу? Которая могла поругать его за плохие
поступки? Куда делась мама того маленького Феликса, которой ему так не
хватает?

И куда делся тот маленький Феликс, которого так не хватает ей?

Но прямо сейчас взрослый Феликс поднимается к себе в комнату, некогда

принадлежащую доброму ребёнку, верящему в волшебство и сказки, и
пускавшему по небу воздушных змеев. Он чувствует себя паршиво. Совершенно
потерянный, совершенно далёкий от внешнего мира, совершенно незнакомый
для знакомых людей. Ему жаль всё то время, что они с мамой потеряли, потому
что сейчас вернуть прежнее общение, на которое он внутренне так надеялся,
уже не представляется возможным. Утекло слишком много воды. Он слишком
повзрослел. Слишком изменился. И она к этому не готова.

Никто не готов.

Невидимая черта, за которую ты переступаешь после совершеннолетия, как бы

55/255
становясь взрослым, настолько размывается во времени, что становится уже не
понятно, переступил ли ты её и где вообще находишься на данном этапе жизни.
Но переход этот неизбежен, он ждёт все добрые, ранимые и даже ещё не
родившиеся детские сердца. Феликс хорошо это понимает. Он знает, что со
временем, когда ты становишься старше, ответственность увеличивается. Твой
внутренний ребёнок усмиряется, засыпая где-то подкоркой сознания, уступая
место более зрелому и расчётливому созданию. И не можешь ты больше пускать
змея по небу, обливаться водой в жаркие дни, звонко хохоча, не можешь верить
в сказки, потому что понимаешь, что никакого волшебства и в помине не
существует. Ты становишься взрослым. И пылающее сердце твоё каменеет
вместе с тем, как мозг напитывается знаниями об этом бренном мире.

И это осознание душит.

Но разве хоть у одного из нас есть выбор?

Время не повернуть вспять, не стать обратно ребёнком, не вернуться в

беззаботное детство. Приходится жить здесь и сейчас с тем, что у тебя есть. И
никому не важно, желаешь ты быть рациональным взрослым и отвечать за свои
поступки или нет. Тебя просто кидают в этот океан событий без лодки и умения
плавать, а то, как ты будешь оттуда выбираться — только твои проблемы. Так и
Феликс будто барахтается всё время где-то в самом центре Тихого океана,
прямиком над Марианской впадиной, пытаясь разобраться, куда двигаться
дальше.

Парень опускается на кровать, укрывая голову руками и тяжело вздыхая. В ушах

шум, в висках пульсирует, а внутри проклёвывает скорлупу ощущение полной
безнадёги.

Какой в этом всём смысл? Зачем он приехал сюда, если это делает всю ситуацию
только хуже? Собирался проветрить голову, разложить всё по полочкам, но
сейчас сидит в комнате и грузится ещё сильнее. Он надеялся, что место, далёкое
от шума и привычной рутины растормошит его, добавит новых красок в жизнь, а
по итогу получилось совершенно наоборот. Он запутался ещё сильнее. Будто
нить под названием «Ли Феликс» ускользает из его рук, оставляя только полую
оболочку, внутри которой густым дымом клубятся сомнения, страхи, вопросы.

Не легче ли собрать вещи и уехать прямо сейчас? Это ведь намного лучше, чем
терять время, стараясь что-то наладить, отстроить прежний дом из гнилых
досок. Он уже не станет тем мальчиком, которого так любила его мама, он не
готов заводить новых друзей, которые с огромной вероятностью окажутся
временными, у Феликса нет сил на то, чтобы копаться в странностях Хёнджина и
корпеть над всем тем, что этот парень так пытается ему внушить.

Больше всего на свете парню сейчас хочется разубедить себя в этом. Сказать
себе, что всё на самом деле не так, что всё будет в порядке, со всем можно
разобраться. Но сделать этого не получается. Феликс не может разжать те
тиски, в которые сам себя зажимает. В его голове красным постоянно горит
табличка, которую отец ещё в самом детстве вкрутил ему в подсознание. «Успех
равно счастье».

Феликс всё детство видел, как отец пашет на работе, чтобы подняться в статусе,
заработать больше денег, обеспечить себя и сына всем необходимым. И
маленький мальчик, наблюдая за всем этим: подписи бумаг, работа на дом,

56/255
бессонные ночи и приличные суммы на картах — конечно же стал думать, что
так и будет выглядеть его будущая жизнь. Он знал, что должен пойти по стопам
отца, чтобы все труды того не были напрасными, поэтому поступил на
менеджмент. Его никогда не интересовала сфера бизнеса, но, когда ты
становишься взрослым, выбирать между тем, что интересно, и тем, что
выгоднее, не приходится. Ты автоматически решаешься на второе.

Может, именно поэтому он чувствует себя так потерянно. Он всё это время
настолько сильно был сконцентрирован на учёбе и окружающих его проблемах,
что совершенно забыл о том, что на самом деле его интересует.

Если человеку каждый день говорить, что он дурак, он в это поверит.

Так и Феликс поверил во всё, что ему говорили с самого детства. Поверил во всё
настолько, что теперь не может отличить чужое мнение от его собственного.
Будто он больше не знает не просто того, чего хочет от своей жизни. Он не знает
даже того, кем является.

Маленький мальчик, заблудившийся в лабиринтах чужих стремлений.

Он проводит ладонями по лицу, открывая глаза, и туманно осматривает комнату.

Неужели он и правда надеялся на что-то хорошее, когда ехал сюда? Думал, что
найдёт ответы, что появится человек, который возьмёт его руку в свою и
проведёт по нужному пути, покажет, кто он есть на самом деле. Глупо. Наивно и
глупо надеяться на спасение со стороны.

Телефон в заднем кармане джинсов отдаётся вибрацией, на которую Феликс тут

же переключает своё внимание. Он быстро снимает блокировку и смотрит на
всплывающие уведомления. Внутри вдруг становится странно холодно и
неприятно, а брови сводятся к переносице, пока он открывает диалог и читает
сообщение.

А после прижимает ко рту ладонь, потирая подбородок, и вновь смотрит вокруг.

Взгляд падает на наполовину разобранную сумку с вещами, которую, между
прочим, ещё не поздно собрать обратно. Купить билеты на поезд и вернуться в
свою обычную рутину, раз уж здесь спасения найти не удалось.

Феликс кидает телефон куда-то на кровать и падает головой на подушку.

Хочется в душ, есть, потому что он так и не позавтракал, и спать по новому
кругу, лишь бы ничего не видеть и не слышать. Он прислушивается к звукам
природы, играющим за окном, и поджимает губы.

Экран телефона, лежащего в ногах, всё ещё бледно светится. Там открыт всё тот
же диалог с единственным новым сообщением:

Папа: Домой когда собираешься?

Примечание к части

Оставьте пару слов, не уходите молча. Обратная связь от вас – лучшая награда ♡

P. S. Надеюсь, вы в безопасности.
57/255
Part 6.

Феликс вяло наблюдает из окна за качающимися ветвями деревьев. В

кружке, немного пожелтевшей от времени, плавно качаются остатки
горьковатого чая с осадком на дне. Ли не привык добавлять сахар. Мама вновь
копошится в саду. Со вчерашнего дня они так и не говорили. Лишь перекинулись
парой слов по утру, прежде чем заняться своими делами.

Время летит незаметно — Феликс понимает это только тогда, когда смотрит на
часы. Половина шестого. Оказывается, уже вечер. Он даже не может вспомнить,
на что угробил весь этот день. Поздно проснулся, посмотрел в потолок, подумал,
послушал музыку, пытался почитать первую попавшуюся в руки книгу, но текст
оказался слишком нудным, и он оставил это занятие. И вот теперь он сидит на
кухне, чувствует себя немногим лучше, чем вчера, но всё так же паршиво, и
наблюдает за неизменностью природы. Однотипно. То же, что вчера. Даже
погода не меняется. Будто находишься внутри фотографии, запечатлённой на
века, кадр которой уже никак не изменишь.

В дверь стучат неожиданно. Феликс успевает только резко повернуть к

прихожей голову и свести брови к переносице, когда мама уже появляется в
доме, направляясь к двери. Парень со своим странным, но волнующим, словно
толчок интуиции, чувством поднимается, оставляя кружку на столе, и встаёт у
дверного косяка кухни, чтобы иметь возможность видеть, кто вдруг заявился в
этот раз. И хотя мозгом Феликс ожидает увидеть новое лицо, сердце говорит ему
совершенно об обратном. И оказывается правым.

За приоткрытой дверью он видит высокий долговязый силуэт с тёмными

волосами и словно неизменной тёмно-синей рубашкой — на этот раз поверх
белой футболки. Хёнджин мерно моргает, смотря на маму Феликса, с интересом
осматривая как бы знакомую, но совершенно чужую фигуру. На её лице
непонимание от того, что этот парень забыл в её доме и как нашёл сюда дорогу,
но оно, кажется, тут же рассеивается, когда Хван смотрит вглубь дома и
выуживает оттуда напряжённый вид Феликса. Женщина смотрит на сына, после
снова на Хёнджина и спрашивает:

— Вы… к Феликсу?

Тот молчит несколько секунд, будто не может разлепить губ, и контакт с Ли не

прерывает. «Что-то не так» — думает последний. Между ними сейчас
совершенно не чувствуется той враждебности, которая обострилась в
последнюю их встречу. Хотя, может обострилась она только у Феликса —
Хёнджин же был вполне спокоен как до перепалки, так и во время неё.

— Да, — кивает Хёнджин. — Если вы не возражаете… — он словно парой лёгких

кивков даёт понять, что им с её сыном необходимо поговорить наедине. Мама,
конечно же, всё понимая, отходит от двери, подзывая Феликса, но при этом
кидает на него какой-то многозначительный взгляд, говорящий «Потом
обсудим». Парень не особо уверен, что у них когда-нибудь снова дойдёт до
обсуждения чего-либо. Слишком широка пропасть — напоминает он себе, с
тяжёлым выдохом смиряясь и подходя к входной двери.

Хёнджин складывает руки за спиной, как пятилетний ребёнок, когда собирается

рассказывать, какую-то занимательную историю. Однако лицо его
58/255
непроницательно, без какой-либо агрессии и осуждения за вчерашнее утро.
Феликс ступает слегка недоверчиво и останавливается прямо перед ним,
складывая руки на груди.

— Ну и зачем ты пришёл? — спрашивает.

Парень вдыхает полной грудью и смотрит куда-то в сторону. Наверное, на те же

колышущиеся ветки деревьев, на которые смотрел сам Феликс минутой ранее.

— Мы не попрощались вчера. И вроде как не закончили мысль.

Эта фраза заставляет Ли усмехнуться. Он тут голову ломает над собственным

будущим и становлении себя как личности в этом грёбанном обществе вечно
растущих карьер, а этот парень просто приходит и говорит, что они вдруг не
закончили мысль вчерашнего разговора, превратившегося в ссору. Выглядит до
ужаса бредово и ощущается примерно так же. Наверное, у Хёнджина всё
действительно в жизни настолько просто, что находится время размышлять о
таких мелочах, как общение с Феликсом, брошенные им фразы и ещё какой-
нибудь невразумительной ереси. Хотя всё же нельзя не согласиться — Феликс и
сам иногда о таком думает.

— Да? А я думал мы всё решили. Я ведь сказал: я не восприимчив к искусству. Я

его не понимаю, и всё, — говорит он на этот раз намного спокойнее. — Баста,
Хёнджин. Это просто не моё.

— Это не так.

Феликс устало выдыхает. Повезло же ему связаться с таким упёртым человеком.

Желание закрыть перед Хёнджином дверь возрастает всё сильнее, потому что,
если они продолжат в таком же духе, очередной перепалки не избежать.
Именно об этом думает Феликс, пока его внимание вновь не привлекает чужой
голос.

— Город лишает людей чувствительности. Они часто теряются во всей этой

суматохе, какофонии звуков, серости масс, забывая о настоящих истоках жизни.
О том, что по сути является частью их самих, — он делает паузу, смотря Феликсу
в глаза. Глубоко и проницательно, как не смотрит практически никто. — Ты
просто потерялся, Феликс.

Парень в удивлении широко раскрывает глаза. Кто-то действительно сказал это

вслух?

Он ведь и сам понимает, что потерялся. Вот только точку отсчёта найти никак не
может. Он практически не помнит себя маленьким мальчиком, но точно знает,
что детство, проведённое в кругу полноценной семьи, было самым лучшим
периодом в его жизни. От этих воспоминаний на душе так же тепло, как от
прикосновения голыми ступнями к траве, нагретой солнцем. Феликс знает, что
давно не может понять, правильный ли он выбрал путь в жизни, и эта мысль не
перестаёт гложить его днём и ночью. И теперь он слышит это из чужих уст,
совершенно неподдельно удивляясь.

Хёнджин попадает в самую точку.

— А тебе-то от этого что?

59/255
— А я просто хочу помочь тебе найтись.

Звучит как самое страшное и одновременно самое заманчивое предложение в

его жизни. Феликс понимает, что Хёнджин не маг, не волшебник, чтобы по
велению палочки превратить его жизнь в рай на Земле. Он также понимает, что
Хёнджину не под силу исправить всю ситуацию, вправить парню мозги или
указать, куда стоит двигаться дальше. Хёнджин не пророк и не ясновидящий. Но
эта фраза всё равно воспринимается так, будто Феликс собирается передать
штурвал своего корабля кому-то другому, практически незнакомому человеку. И
это действительно страшно. Потому что неизвестно: утонешь ты или выживешь,
если возьмёшь другой курс.

«Найтись? Интересно, как ты это собираешься сделать?» — хочется спросить

Феликсу, но он лишь молчит и вглядывается в чужое выражение лица, полное
серьёзности.

— Ну так что? — прерывает тишину Хёнджин. Феликс кусает нижнюю губу, крутя
в голове уже почти стёртые шестерёнки. А после вздыхает, наспех обуваясь, и
кидает маме куда-то в глубину дома:

— Я схожу прогуляюсь.

Она невнятно отвечает «Хорошо», в тот момент, когда Феликс уже закрывает за
собой дверь и пускается вслед за Хёнджином туда, куда тот собирается его
повести. И в этот раз это почему-то даже немного волнительно. Он не знает,
чего от этого парня можно ожидать и как вообще принимать его неоднозначную
помощь в попытке «найтись».

— Почему ты так уверен, что знаешь, что делать? — вдруг спрашивает Феликс. В
этот раз они даже не выходят к главной дороге — Хёнджин ведёт его к редким
рощицам через слегка поросшее поле, под вечер ожидаемо кишащее
насекомыми.

— Я не уверен, — парень пожимает плечами. — Просто… пытаюсь делать то, что

говорит мне душа.

— И что она тебе говорит? — Хёнджин приподнимает уголок губ.

— Делать то, что и всегда, — он оборачивается через плечо, и легкий ветер

колышет выбившиеся из хвоста пряди волос. Феликс невольно засматривается
на его лёгкую улыбку, не касающуюся глаз, на переливающиеся бликами в
постепенно садящемся солнце волосы. — Искать прекрасное.

Феликс не представляет, что подразумевается под «прекрасным», потому что

всю жизнь не задумывался над значением этого слова. Что он сам считает
прекрасным? Чью-то внешность, утренний кофе, деньги? Или может это что-то
более значительное или приятное глазу.

— Не отставай, — говорит Хван, когда они отходят достаточно далеко и наконец

начинают ступать между редких деревцев, учащающихся через каждые десять
метров. Феликс немного настораживается — разумно ли идти с ним в какую-то
чащу, где не ориентируешься? Правда пути назад уже нет. Хёнджин продолжает
идти вперёд.

60/255
В лесу (если вообще можно его так назвать) пахнет свежей травой и корой
деревьев, что вполне ожидаемо. Над головами где-то далеко то и дело порхают
и кричат птицы. Хорошо, что они не встречают никакой живности, иначе Феликс
бы испугался не на шутку. Под ногами хрустит хворост и с высоких травинок,
когда проходишь мимо, постоянно слетает какая-то живность. Ли старается не
отставать от парня. Попутно всматриваясь в окружение. Лес как лес, ничего
интересного, вроде как.

— Так куда мы идём? — удосуживается наконец спросить он, перешагивая через

ствол повалившегося дерева.

— Скоро увидишь.

И вот снова эта неоднозначность. В чём проблема просто рассказать? Нет,

обязательно нужно держать всё в секрете.

Вскоре Феликс видит, как деревья начинают редеть, а вдали является просвет, в
котором можно различить начало поросшего поля — примерно такого же, как
они уже проходили. Хёнджин выводит его из зарослей, останавливаясь возле
крепкого деревца, и касается его ствола ладонью. Кора тёмная, цвета горького
шоколада и на вид ужасно шершавая. Феликс подходит ближе и встаёт по левую
руку от парня, смотря вперёд, туда же, куда и он.

Ли уже собирается нарушить царящую идиллию и спросить, что они всё-таки тут
забыли и где то прекрасное, что ему собирались показать, когда взгляды их,
словно по заговору, встречаются. Хёнджин молча поворачивается корпусом и
делает несколько шагов спиной вперёд, как бы завлекая Феликса за собой. Они
обходят ствол и только тогда парень замечает подвешенные к крепкой ветке
верёвочные качели. Самодельные, очевидно, ведь вместо привычных
пластиковых сидений здесь обычный кусок обструганной доски, а вместо
специальных верёвок или цепей — тонкие плетёные канаты.

Ничего толком не объясняя, Хёнджин садится на одну часть качели и, подняв

глаза на застопорившегося Феликса, хлопает по месту рядом с собой.

— Иди сюда.

Парень ступает несколько робко и умещается рядом. На качели места мало,

приходится сидеть вплотную друг к другу. Однако Феликс не испытывает
никакого отвращения, ощущая тело Хвана так близко. Неизвестно сколько на
часах времени — он даже телефона с собой не взял — но, судя по медленно
спускающимся сумеркам, уже перевалило за восемь. Странно, ведь ему
казалось, что они добрались сюда довольно быстро.

— И… что ты хотел мне показать? — спрашивает он, боясь нарушить мерное

молчание.

— Нужно немного подождать. Скоро увидишь, — голос у Хёнджина с хрипотцой.

Мягкий, спокойный, неторопливый. И вид такой же. Феликс смотрит на то, как
парень приваливается виском к одному из канатов и продолжает просто
смотреть вперёд. Качели под ними немного покачиваются от лишних движений,
заставляя ветку, к которой они привязаны, тихо постанывать. Внизу, среди
травы, пучками выглядывают ярко жёлтые цветы с неизвестным Феликсу

61/255
названием, над которыми кружатся последние дневные пчёлки.

Рядом с ними ни души. Впереди раскидывается поле, где смешиваются травы

различных видов, высокие колосья и полевые цветы, которые часто принимают
за сорняки. Где-то совсем далеко начинается перелесок, похожий на тот, что
парни сегодня проходили. Небо всё больше утемняет тон, а солнце, будто с
каждой минутой, всё сильнее близится к горизонту, скрытому за лесами и
высокой травой.

— «Лучшая жизнь — это жизнь, состоящая из соприкосновения с природой на

свежем воздухе», — произносит Хёнджин.

— Что?

Феликс поднимает брови, сталкиваясь с чужим взглядом, когда тот поясняет:

— Это Ван Гог, — понятнее от этого не становится. Парень поудобнее

устраивается, прижимаясь к канату плечом. — В прошлый раз ты спросил у меня,
почему я не могу рисовать просто с фотографии. Вот настоящий ответ на твой
вопрос. Так я соприкасаюсь с природой.

— Поэтому ты привёл меня сюда?

— Не совсем, — заискивая произносит он. — Я хочу показать тебе то, что обычно
скрыто от людского глаза за призмой обыденности.

И снова понятнее не становится. Вся эта необъяснимая загадочность только

подогревает интерес, несмотря на то, что рядом с Хёнджином Феликс чувствует
себя полнейшим дураком.

— Закрой глаза, — Ли с недоверием моргает, но всё же смиряется, успокаивая

нервы и говоря самому себе, что ничего страшного не случится. Хёнджин ведь
адекватный. Вроде. — Хорошо. Глубоко вдохни, — он делает то, что сказано. — И
медленно выдыхай, прислушиваясь ко всем звукам, которые тебя окружают, —
Феликс начинает медленно выпускать воздух из лёгких. Он улавливает далёкий
звук сверчков, шелест листвы у них над головами, поскрипывание ветки и
размеренное дыхание Хёнджина рядом с собой. — Почувствуй запахи вокруг
тебя. Сухая кора деревьев, сок зелёных листьев, вечерний ветер, пригнанный с
юга, дикий, необузданный, от него веет свободой, — и он ощущает.
Прислушиваясь к полушёпоту парня, Феликс концентрируется на всём
перечисленном, и ему кажется, что он улавливает даже самые тонкие запахи.
Кустистая трава, опылённые цветы, запах заходящего солнца и того самого
южного ветра. А ещё краски. Масляной краски и бергамота, смешанные с
индивидуальным ароматом кожи. — Почувствуй, что всё, что находится вокруг
тебя, в данный момент реально. Что ты живёшь здесь и сейчас, — Феликс
проводит пальцем по канатной косичке, ощущая её шероховатость, чувствует,
как носки кроссовок касаются земли, а рука, лежащая на дощечке, прикасается
не только к обструганному дереву, но и немного к ткани чужих шорт. Он
чувствует на своей коже чужое тепло и лёгкую прохладу вечера так, что по
спине невольно бегут мурашки. Плечи постепенно расслабляются, пока парень
продолжает сидеть так с закрытыми глазами, вдыхать и выдыхать свежий
полевой воздух и быть частью того, что его окружает. Быть частью своей
собственной жизни. Здесь и сейчас. — А теперь… открывай.

62/255
Он медленно раскрывает глаза и поднимает голову. Сердце в груди отдаётся
сильным ударом по рёбрам, а дыхание на пару секунд замирает. Небо окрашено
в смешение оранжевого и красного на самом горизонте и плавно втекающего
фиолетового, с похожими на сладкую вату розовыми облаками, будто
застывшими на небосводе. Поле также отливает закатным солнцем, в то время
как деревья чернеют на пастельном фоне, создавая сильнейший контраст между
земным и небесным.

— Это так… — тихо начинает Феликс.

— Прекрасно, — доканчивает за него Хёнджин.

Ли поворачивает голову, оглядывая чужой профиль, подставленный под

золотистые лучи. Взгляд Хёнджина неотрывно направлен на заходящее солнце.
Такое, казалось бы, обыкновенное явление, происходящее абсолютно каждый
день, именно сегодня ощущается совершенно по-другому. В голове сплошная
пустота, ни единой мысли, которая могла бы сломать или хотя бы потревожить
эту идиллию, когда в сердце словно загорается маленькая, но разносящая давно
забытое тепло спичка. В этот момент, осматривая вблизи чужой профиль, Феликс
впервые понимает, насколько Хёнджин на самом деле красивый.

Этот фактор стирается под впечатлением от его личности, но когда вы сидите

вдвоём в такой тишине и по-настоящему пытаетесь прикоснуться к чему-то
прекрасному, то словно открываешь для себя человека по новой. У Хёнджина
красивые полные губы цвета малины, медовая кожа, на которой местами
виднеются маленькие шрамы и родинки, длинные ресницы и поразительно
чистый взгляд, полный неподдельной любви. Хёнджин действительно видит
прекрасное в том, что окружает их прямо сейчас. Для него это место имеет
колоссальную важность, привести сюда Феликса наверняка равносильно тому,
чтобы впустить его в незащищённую уязвимую душу. Хёнджин влюблён во всё,
что принадлежит природе. И Феликс, смотря на него, на секунду верит в то, что
сможет так же влюбиться в жизни. Когда-нибудь точно.

Хван подгибает под себя одну ногу и свешивает вторую к земле, прислоняясь к
одному канату спиной. Феликс опирается виском о канат со своей стороны,
возвращая взгляд к горящему закату. Они сидят в тишине на мерно
покачивающейся из стороны в сторону качели, вдыхают полной грудью нежный
цветастый воздух и просто наслаждаются моментом, когда день идёт к своему
завершению, и мир вдруг ставится на паузу. У Феликса такое впервые. Он
прислушивается к дыханию Хёнджина в ожидании, что тот что-нибудь скажет,
но за каждым вдохом следует лишь выдох и ничего более.

Когда небо всё больше синеет, наливается фиолетовым, а солнце опускается всё
ниже, Феликс позволяет себе оторвать взгляд и, тихо прочистив горло,
произнести:

— Это было действительно красиво, но… — Хван обращает к нему спокойный

взгляд и говорить от этого, почему-то становится только сложнее, — Хёнджин,
это не значит, что одним закатом ты можешь изменить моё мировоззрение. То,
что я почувствовал тепло, смотря на небо, ещё не говорит о том, что мне под
силу понять остальное. Хотя бы потому что я не понимаю в этом смысла…

— Тебе не нужно понимать смысл, — голос ровный, приятный, — нужно просто

чувствовать. Понимание придёт само.

63/255
Феликс мнётся, поджимая губы. Он не особо понимает даже сути их разговора.
Что и зачем Хёнджин хочет до него донести? К чему всё это может привести?
Или может это очередное пускание времени в никуда?

— Не знаю, всё это как-то…

— Феликс, — он оборачивается на своё имя и встречается с Хваном взглядами, —

давай с тобой просто договоримся. Ты дашь мне время, а я попробую доказать,
что всё, в чём ты так сомневаешься, есть в тебе самом.

— Всё, в чём я сомневаюсь?

— Искусство, — коротко поясняет Хёнджин и легонько улыбается.

Феликсу хочется смеяться с его наивности и настойчивости. Он, честно говоря,

вообще не понимает намерений этого парня, как причины, по которым он так
сильно привязан к столь абстрактным вещам, как красота или «прекрасное». И
это непонимание почему-то подогревает в нём странный интерес к личности
Хёнджина, который, кстати, вообще никак о себе всё это время не
распространялся. Сколько бы Феликс не врал самому себе, но ему хочется узнать
Хёнджина получше, понять, где пролегают корни его «чудаковатости» и почему
все обходят этого парня стороной. А ещё Феликсу ужасно скучно сидеть дома в
своей старой комнате дни и ночи напролёт, размышляя, чем бы таким себя
занять. Так что…

… почему бы не дать Хёнджину шанс?

— И что будет, если ты не сможешь?

Где-то в глубине души Феликс не хочет знать ответа на свой вопрос. Но не

спросить тоже не может.

Наверное, он воспринимает весь этот разговор слишком серьёзно…

— Я оставлю тебя в покое, — пожимает плечами Хёнджин. — Если ты ничего не

почувствуешь, я не буду тебя мучить или внушать что-то. Это ведь не секта
какая-то. Так что, если ты захочешь, то я просто прекращу и больше не подойду
к тебе.

— Так радикально? Или это чисто из принципа?

— Не думаю, что смогу по-другому, — Хёнджин вновь отворачивается уже к

почти потухшему закату и тяжело вздыхает. У Феликса вдруг появляется
странное чувство, будто парень что-то недоговаривает, но он списывает это всё
на излишнюю тревожность. Он смотрит на опустившиеся уголки губ Хвана и на
слегка напряжённые брови и кусает губы. Феликс понятия не имеет, чем
обернётся вся эта идея, но решает, что никаких глобальных катастроф они уж
точно не вызовут, поэтому разрезает тишину одним:

— Я согласен.

Хёнджин кивает в ответ.

64/255
— Хорошо, Феликс, — а после он поднимается с места и говорит: — Идём, скоро
начнёт сильно темнеть.

Ликс встаёт с места и, оставляя позади себя одинокие шатающиеся качели,

следует прямиком за Хёнджином. В своей голове он не может прекратить
задаваться вопросом «Почему я ему верю?», но наяву продолжает идти за ним по
тем же небольшим перелескам и полям без какого-либо сомнения.

Где-то в глубине души Феликс чувствует, что Хёнджину можно доверять.

Вот только объяснить этого себе не может.

////

Почти ровно в полдень следующего дня Феликс ускользает из дома по причине

«не могу сидеть на месте» и не находит ничего лучше того, как прогуляться по
округе. Он старается отключить голову и идти туда, куда глядят глаза — к чему
только не приводит полное отсутствие воображения и безысходность.
Наблюдает лишь за собственными ногами, шагающими то по асфальту, то по
обычной пыльной земле, и прокручивает в мыслях какие-то быстро заедающие
песни, которые обычно даже не слушает.

Феликс идёт так минут двадцать, прежде чем поднимает наконец голову и
натыкается на знакомый высокий забор с выглядывающим домом и садовыми
деревьями. Поразительно, как его ноги вообще запомнили дорогу. Ворота, через
которые обычно выезжают машины, открыты, и парень, не подавляя
любопытства, подходит ближе, чтобы рассмотреть, что происходит внутри.

За забором, около гаража, его встречает не менее знакомый пикап цвета хаки и
его хозяин, старательно загружающий что-то в кузов. Феликс еле заметно
улыбается, суёт руки в карманы и шагает к Чану. Тот наверняка сегодня весь в
работе — он ведь здесь не просто балду гоняет триста шестьдесят пять дней в
году — но это не мешает Ликсу опереться пятой точкой на капот машины и
произнести:

— Работаешь, — скорее как утверждение, нежели вопрос. Чан только сейчас

замечает рядом чужую персону и, отвлёкшись, привычно приветливо улыбается.

— Ну как видишь, — он отряхивает руки, загрузив всё нужное в кузов, и

пожимает Феликсу руку. — А ты какими судьбами? Миссис Ли отправила?

— Нет, сам пришёл. Ноги привели, — Феликс пожимает плечами и признаёт

нехотя: — Вышел прогуляться. Надоело на месте сидеть, — Чан прищуривается.
Определённо понял, что был прав изначально, но вслух, конечно же, ничего не
говорит. Только шумно вздыхает и смотрит на пикап, упирая руки в бока.

— Я, конечно, по факту на работе, но если хочешь, то можешь присоединиться.

Не то чтобы Феликсу очень хочется, и он добивался именно этого, но всё же

решает не отказываться. Непонятно, когда им овладело такое отчаяние, чтобы
скитаться повсюду и искать себе какое-либо занятие или общения. Он ведь
изначально не собирался заводить здесь друзей. Но весь вчерашний вечер
Феликс никак не мог перестать думать об их странном договоре с Хёнджином, а
сегодня его словно и след простыл. Ни слуху ни духу, а самостоятельно

65/255
заявляться к парню домой как-то не особо тактично. Поэтому да, Феликс
выбирает сесть в пикап к Бан-не-особо-интересному-собеседнику-Чану и поехать
с ним невесть куда изучать все прелести сельской работы.

От дома семьи Бан до целинных земель ехать не так уж долго — Феликс, по

крайней мере, не замечает, как течёт время.. Отъезжая достаточно далеко, всё
ещё в относительной тишине, они наконец прекращают петлять по неровным
дорогам, выезжая на трассу. Чан включает на магнитоле AC/DC— You Shook Me
All Night Long, расслабляясь, жмёт на газ и приоткрывает окна с обеих сторон,
запуская в салон свежий воздух. Феликс жмёт на кнопку, опуская стекло до
конца, и высовывает руку на улицу, подставляя её под волны прохладного ветра.
Задумчиво смотрит на собственные пальцы, словно перебирает что-то в воздухе.

— Почему ты не поехал в город со своими друзьями? — спрашивает.

— Не знаю, я не нуждался в этом, — парень пожимает плечами.

— И тебе никогда не хотелось уехать в город? Ну в смысле, жить как

большинство молодёжи и всё такое.

— М-м, — тянет тот, — нет, как-то не особо. В плане, съездить к кому-нибудь в

гости там, посмотреть архитектуру или просто по делам — тогда другой
разговор. Но чтобы жить… мне не хотелось, — Чан поглядывает на Феликса,
уставившегося в окно. Он не может понять, к чему такие вопросы. Неужто уже
заскучал и собирается обратно в город? — К тому же, тогда в этом не было
смысла. Здесь моя семья, а я с самого начала знал, что когда вырасту, то
присоединюсь к семейному бизнесу. Уедь я вместе с парнями, вряд ли моя жизнь
сложилась бы многим лучше. Да и семью бросать как-то не хотелось.

Ли еле заметно усмехается и выпрямляется, прижимаясь спиной к сидению.

— Обычно дети наоборот стараются как можно скорее вырасти и начать

зарабатывать, лишь бы съехать от своих родителей.

— Ну… таким детям только посочувствовать, наверное, — Феликс на это ничего

не отвечает. Может, если бы у него была такая же большая дружная семья, как у
Чана, то он бы смог его понять. Минхо и Чанбин уехали учиться, Чану же это по
окончанию школы было не нужно. Вся его жизнь была изначально устроена, а
самому мальчику просто повезло направить свои желания и амбиции в
правильное русло и продолжить развивать то, над чем всё это время трудились
его родители. Поэтому сейчас он совершенно ни о чём не жалеет.

— А как же дружба на расстоянии и всё такое? Не сложно разве?

— Так говоришь, будто нам лет по десять, — смеётся Бан Чан. — В дружбе на
расстоянии нет ничего страшного, если она нужна вам обоим. Для поддержания
связи существует интернет — иногда весьма хреновый в нашей местности, но
это решаемо, — к тому же, парни каждое лето приезжают в гости, а я близко
общаюсь с их семьями, — он так просто говорит об этом, что Феликс даже
немного удивляется. Ему всегда казалось, что если человек уезжает, то общение
со временем непременно прекратится. Особенно с учётом того, что здесь и
правда весьма хреновая связь.

Это ж какая должна быть дружба, чтобы, имея совершенно разные жизненные

66/255
пути, не прекращать общения…

Чан заворачивает на кошенное зелёное поле, и только когда пикап

останавливается, Феликс замечает с правой стороны два больших классических
красных амбара с серой кладкой крыши. Краска на дереве, правда, подслезла со
временем, а крыша местами поросла мхом, но всё это не критично. По крайней
мере, если не исправляют, значит, не критично, так думает Феликс, вылезая из
машины. Напротив амбаров расстилается уже весьма привычное зелёное поле —
за время своего пребывания Ликс только поля и видит.

— Должно быть вы давно дружите, раз всё ещё общаетесь, — говорит Феликс,
пока Чан подходит к амбару и со скрипом открывает двери.

— Не думаю, что всё зависит от этого, но да. Общаемся мы ещё со школы, —

парень открывает двери нараспашку и заходит внутрь. Феликс, объятый
интересом, идёт следом. Внутри стандартно пахнет навозом, слышится огромное
количество всякого шороха, мычания и блеяния, сливающихся в одно целое. Чан
продолжает рассказывать, проходя дальше: — Мы с Минхо были
одноклассниками, а у Чанбина отец работал на нашей ферме пастухом. Иногда
он брал Чанбина с собой на работу, а когда кто-то из моих родителей приезжал,
чтобы проверить, как идёт работа, я напрашивался с ними, чтобы поиграть с
сыном пастуха, — он улыбается воспоминаниям и опирается руками о
деревянные ограждения, осматривая скот.

— Сейчас он здесь не работает? — Феликс встаёт рядом и смотрит на

молоденького ягнёнка за оградой.

— Нет, вышел на пенсию, как только Чанбин уехал учиться. Обычно я не

занимаюсь выпасом скота, но наш нынешний пастух приболел, поэтому так, — он
отряхивает руки и шагает к выходу из амбара. Возвращается спустя минуту,
держа на поводке трёхцветную австралийскую овчарку. Та спокойно плетётся
рядом, и когда хозяин останавливается, садится у ног и смотрит вверх. — Это
Шелли, наша помощница.

— Такая спокойная, — Феликс улыбается, присаживаясь на корточки, и

протягивает к собаке ладонь. Чешет ей за ухом, произнося себе под нос: —
Привет, Шелли.

Собака ластится к его руке, заставляя хмурого Феликса улыбнуться, пока Бан
Чан отпускает поводок и идёт открывать ограждения — овец нужно выгнать на
выпас. Несколько коров, которых Ликс заметил изначально, остаются в амбаре —
Чан сказал, что они пасутся реже, поэтому для них приходится притащить сено,
хранящееся в углу. Как только парень выгоняет всех овец на улицу, Шелли
бежит на знакомый свист, чтобы наконец размять лапы и приняться за работу.

— Идём, — Чан кивает головой в сторону небольшого стада и сам выходит на

улицу.

Выглядит занимательно — два молодых парня, один городской, другой

сельчанин, идут вслед за кучкующимся стадом овец, подгоняемым Шелли к
более зрелым травам. Занимательно как минимум потому что пастухи из них
никакущие — с Феликса так точно — ни соломенных шляп, ни посоха, который
моментально возникает в воображении, когда говоришь слово «пастух».

67/255
Они отходят на приличное расстояние прежде, чем стадо наконец
останавливается. Шелли внимательно следит, на случай возобновления
движения, пока Чан и Феликс медленно шагают неподалёку, чтобы не
простаивать на месте. Последний цепляется большими пальцами за шлёвки и
смотрит себе под ноги, потому что солнце на открытой местности слепит глаза.

— Ты сказал: «Я с самого начала знал, что присоединюсь к семейному бизнесу»,

— говорит он, одновременно привлекая внимание Чана.

— Ага.

— И тебе даже в детстве не хотелось стать… ну не знаю, космонавтом каким-

нибудь, например. Или врачом там, — Феликс передёргивает плечами, пытаясь
вспомнить, какие профессии вообще интересуют мальчиков в детстве. Чан
отвечает, кажется, практически не задумываясь:

— В детстве я хотел стать суперменом, — и посмеивается сам над собой. — А

так… думаю, все мои желания в детстве были незначительными. В более
осознанном возрасте я начал понимать, что хочу пойти по стопам отца, особенно
когда он стал брать меня с собой на работу. Я вырос в этой среде, мне здесь
комфортно. Как в своей тарелке.

Феликс глаз не поднимает. Он думает о том, как бы и ему хотелось с самого

детства знать, кем он хочет быть. Таким людям совершенно не нужно грузить
голову мыслями о будущем, метаться между вариантами, они уже знают, куда
себя пристроить. Но таких, наверное, один на миллион.

Он быстро съезжает с темы, когда понимает, что начинает вновь тонуть в

самобичевании. Говорит что-то про музыку, спрашивает про работу на ферме, в
общем, всё что угодно, лишь бы не возвращаться к молчанию. Выпас овец
оказывается вещью небыстрой. Они проводят в поле около трёх часов, если не
больше, перед тем, как Чан даёт Шелли команду гнать скот обратно к амбарам.
За этот промежуток времени Ли удаётся узнать немного о Чановых брате и
сестре, попутно упоминая, что он в семье единственный ребёнок, вспомнить
пару каких-то глупых шуток про фермеров, поиграть с резвой Шелли и вдоволь
насмотреться на гуляющую живность. В общем и целом, думает Феликс, когда
они с Бан Чаном загоняют в амбар последних овец, день выдался не таким уж
плохим.

По дороге назад из колонок пикапа звучит что-то спокойное и совсем не

запоминающееся. Феликс по-прежнему наблюдает за мелькающим видом из
окна, Чан по-прежнему смотрит за дорогой и подпевает себе под нос. В какой-то
момент Феликса посещает желание спросить что-нибудь про Хёнджина. Чан
живёт здесь всю жизнь, хоть что-то он ведь должен знать, разве нет? Хотя бы
самую малость…

Но Феликс так и не решается.

— Тебя довезти до дома? — спрашивает Бан Чан.

Было бы неплохо, конечно, но…

— Нет, давай до тебя. Я оттуда прогуляюсь.

68/255
— Ну ладно, — выдыхает тот и сворачивает по нужному пути. Спасибо за то, что
не приходится повторять дважды.

Вскоре машина паркуется на том же месте, откуда началось сегодняшнее

Феликсово приключение. По ощущениям, время близится к восьми, когда парни
вылезают из пикапа, захлопывая дверцы, и подходят друг к другу. Феликс
поджимает губы, поднимая голову, и уже собирается попрощаться, когда взгляд
его неожиданно цепляется за краснеющее позади Чана небо.

«Я хочу показать тебе то, что обычно скрыто от людского глаза за призмой
обыденности»

Феликс, наверное, впервые чувствует, как внутри гулким эхом отбивается

сердце, когда в голове звучит чужой голос, а глаза жадно впитывают красоту
того малого кусочка неба, которую ему дозволено увидеть с такого ракурса.

— На что ты смотришь? — спрашивает Чан, оборачиваясь, и Феликс вспоминает,

что вообще-то находится тут не один. Он несколько раз моргает, фокусируя
взгляд на лице парня. Что это было вообще?

— Ни на что, — качает головой, а затем протягивает руку. — Спасибо за…

проведённое время? — он пожимает плечами, не зная, как подобрать слова, но
Чан на это совершенно не обращает внимания, пожимая протянутую ладонь.

— Не за что, Феликс. Я всегда рад тебя видеть, — и слышать это оказывается

странно приятно.

— Ну тогда… до встречи, получается?

— Да, до встречи.

Они разрывают зрительный контакт, когда Феликс направляется к открытым

нараспашку, как с утра, воротам. Чан загоняет пикап в гараж, в то время как Ли
выходит на ту же дорожку, что привела его сюда, и останавливается столбом,
устремляя взгляд наверх.

Облака золотятся в вечернем сиянии солнца, а Феликс, перед тем как

продолжить путь, сам того не понимая, на пару секунд задерживает дыхание.

«Это так…»

«… прекрасно»

Примечание к части

69/255
Part 7.

Всё мальчиком по жизни, о любовь,

без устали, без устали пляши,
по комнатам расплескивая вновь,
расплескивая боль своей души*

Орёл… Решка… Монета подлетает в воздух, совершая бесчисленное количество

оборотов и попадает обратно в ладонь. Снова решка. Потемневший со временем,
прошедший через сотни тысяч людских рук металл, к великой жалости, ни капли
не поблёскивает на солнце, так скудно проникающем в помещение сегодняшним
днём.

Обычно его маленькая гостиная залита светом, несмотря на то, что из

освещения в ней всего лишь маленькая подвесная лампочка без плафона и
высокий светильник у дивана. Зимой их вполне хватает. В остальное время года
в небольшом домике господствует всепоглощающее солнце и это не может не
греть душу. Парень, лёжа на диванчике, где некогда спал его новоиспечённый
знакомый, монотонно моргает, пока смотрит в потолок таким сложным взглядом,
будто хочет найти в нём что-то новое. Монетка нагревшимся железом скользит
между пальцев в ловком перекатывании. А после снова летит вверх и, падая,
попадает в сжимающуюся ладонь.

Орёл.

Из другой комнаты слышится какая-то старомодная мелодия на помотанном,

временами шуршащем радиоприёмнике. Эти звуки, хоть временами весьма
надоедающие, отлично скрашивают одиночество и иногда даже позволяют о нём
полностью забыть. Например, когда в дневной программе крутят любимые песни
The Oh Hellos или Мэтта Холубовски, что встречается ну уж слишком редко.
Поэтому чаще всего приходится слушать то, что попадается. Но Хёнджин не
жалуется. Просто иногда ему хочется самому управлять играющей дома
музыкой. Под хорошую песню, как известно, и работается в разы легче.

У изножья дивана, прямо на полу лежит книга в тёмно-бирюзовой потрёпанной

обложке под кожу с лаконичным белым шрифтом «Ги де Мопассан», меж
страниц которой в роли закладки вложен карандаш. Напротив стоит этюдник всё
с тем же незаконченным холстом — Хёнджин планировал дописать его сегодня
вечером, но желание брать в руки кисть, как назло, не посещает его уже второй
день. Закрывая глаза на пару минут, он вдыхает полной грудью, и словно под
томной дымкой перед ним тянется вереница картинок. Ему всегда нравилось
проматывать в голове словно лентой кинофильма воспоминания, выдуманные
ситуации, нереальные сюжеты или красочные сны, так твёрдо отложившиеся в
памяти. Он словно нашёл свою собственную волшебную машину, способную
перемещать его во времени и пространстве вплоть до других вселенных. Но
сейчас Хёнджину видится не один из его снов или сюжетов недавно
прочитанного рассказа Мопассана из сборника, взятого на время в магазине,
вовсе нет. Перед ним нечто иное. Некто иной.

Он может поклясться, что слышит близкий шорох зелени, струящийся под

ногами мелкий ручей и задорный детский смех, сопровождающийся прыжками
70/255
по булыжникам. Топ-топ, топ-топ. Плечи расслабляются, позволяя телу мягко
растекаться по диванному покрывалу. Хёнджин чувствует запах краски,
исходящий от его одежды, несмотря на то, что сейчас он одет в совершенно
чистые вещи. Мазки краски беспорядочно ложатся на грунтованный холст,
добавляя намеченному тону оттенков. За спиной чужое присутствие. В ушах
стоит чужой голос. Хёнджин запрещает себе повернуться, хотя в груди что-то
моментально сжимается сначала от страха, а после от трепещущего
неизвестного предвкушения. Парень вдыхает глубже, сжимая в ладони монету.
Тело мерно покачивается, ступни тонут в траве, виском он ощущает
шероховатость верёвки. А после перед глазами так ясно и чётко — светлые
пряди волос небрежно спадают на ухоженный лоб, обычно большие глаза с
озадаченным взглядом прикрыты, ресницы еле заметно трепещут, сухие губы
приоткрываются на выдохе, а кожу практически на всём лице покрывают мелкие
рыжеватые крапинки, словно кляксы от самой тонкой кисти во вселенной —
кисти природы. Хёнджин почти может почувствовать, как выравнивается чужое
дыхание, а если приблизится достаточно, то ощутит его на своей коже, но он
лишь продолжает наблюдать. Не может не засмотреться на умиротворённую
красоту столь близкого и в то же время далёкого лица. Не может выпустить из
своей памяти юноши с поцелуями солнца на щеках.

Юноши, который стал этим самым солнцем.

Хёнджин знает, что смотреть на спящих людей слишком странно и не особо

прилично, но всё ещё всеми силами пытается внутренне оправдать себя за
излишнюю несдержанность. То туманное утро он помнит, как нельзя чётко вовсе
не из-за красоты рассвета или необычного пробуждения, а из-за
умиротворённого выражения лица, уложенного на тыльную сторону ладони
щекой, взъерошившиеся во время сна светлые волосы и трепещущие при еле
слышном посапывании ресницы. Он не мог удержаться от того, чтобы тихо
присесть на корточки рядом со спящим парнем и, наклонив голову, пару минут
любоваться мягкими чертами. Феликс самый красивый человек, которого он
когда-либо встречал. Именно об этом думал Хёнджин в тот момент.

Чувства парня по отношению к Феликсу так же смешаны, как мысли последнего.

Там, внутри, столько различных цветов мешается, что невозможно предугадать,
какой оттенок ты увидишь следующим. Может это будет серо-зелёный —
помутнение видения, путаница, словно натыкаешься в озере на вязкую тину,
пелена непонимания, застилающая глаза. Может, карминово-красный —
повышенный голос, жжение в районе груди, упёртость и нежелание слушать.
Или небесно-голубой — осязаемое спокойствие, тепло чужого тела рядом,
внимательность к словам и действиям друг друга вместе с лёгкой улыбкой и
сорвавшимся с губ: «Я согласен».

Он узнал, что сын миссис Ли, местной флористки, приятной, но весьма

меланхоличной женщины, у которой он единожды решился купить потрясающе
красивый букет белых нарциссов для домашней композиции, скоро должен
приехать в город. Хёнджин подслушивал не специально, лишь краем уха
подхватил, когда закончившееся дома молоко и масло вынудили его идти на
рынок средь бела дня — обычно он приходит рано утром, пока народу не особо
много, желания находиться в толпе, а тем более стоять в очередях у него нет.
Хёнджин так же не планировал видеться с этим самым сыном миссис Ли, но
судьба, кажется, решила иначе, саморучно приведя Феликса к нему. И Хёнджин
соврёт, если скажет, что он не рад хоть немного такому исходу событий.

71/255
Мысли об этом парне гуляют в его голове каждодневно. Проскакивают
мимолётом, пока Хёнджин стоит за мольбертом или готовит очередную порцию
чая, и отделаться от них не получается. Последний раз они связывались не
меньше трёх дней назад, и всё это время Феликс в голове никак не давал Хвану
покоя. Как не даёт и сейчас.

Парень ловит монетку последний раз и даже не смотрит, что выпало: орёл или
решка — обессилено кладёт руку себе на живот и перекатывает железо меж
пальцев. Тяжело вздыхает, всё так же смотря в потолок, а после опускает
ступни на пол и поднимается. Хёнджин шепчет себе под нос что-то невнятное,
на ум приходят какие-то строчки давно забытого стихотворения, и он, медленно
шагая по своей маленькой гостиной, старается вспомнить, как же оно
продолжается, это стихотворение. Взгляд его вдруг падает на незашторенное
окно, за которым вместо привычного чистого неба сгущаются облака. Дождя
быть не должно, но солнце сегодня вряд ли случится увидеть. На столе всё тот
же творческий беспорядок, среди которого на вершине небольшой стопки лежит
чёрный скетчбук. Хёнджин подходит ближе, берёт его в руки и, ещё раз
взглянув в окно, решает, что неплохо будет поделать хотя бы небольшие
наброски, раз уж к этюдам рука сегодня ни в какую не тянется.

Он садится за стол, попутно прибирая тот небольшой беспорядок, который

обычно на нём творится: освобождает место для работы. Раскрывает альбом с
набросками и ищет в стаканчике карандаш — такой же острый, обструганный
канцелярским ножом, как и все остальные. Хёнджину нравится работать без
ластика, он считает, что так зарисовки получаются куда живее, особенно с
учётом того, что он очень часто рисует с натуры. Если пролистнуть несколько
страниц назад, можно увидеть на листах цвета слоновой кости наброски людей,
работающих в поле или на рынке рано утром, быстрые зарисовки деревьев
различных пород, кошек, цветов и много чего ещё. Хван не слишком
привередлив в рисовании, хотя писать людей с натуры ему ещё стоит поучиться
— слишком уж сложно учиться правильной рисовке, когда натуры постоянно
двигаются, приходится работать ужасно быстро. Но сейчас в голове нет ни
единой идеи для наброска. Пейзаж, открывающийся из окна, находящегося
прямо над столом, уже сотню раз был изображён на листах, и больше не
вызывает особого вдохновения. Поэтому Хёнджин, опуская карандаш к
страницам, начинает выводить то, что первое приходит ему на ум.

Сначала на бумаге рождаются подсолнухи с извивающимися лепестками и

огромными сердцевинами, после стакан с кистями, стоящий на углу стола. Так
идёт время. В груди легчает. Будто Хван выплёскивает все накопившиеся
эмоции и размышления в эти небольшие зарисовки. И он настолько увлекается,
что совершенно не замечает, как начинает вырисовывать на новом листе
очертание человеческого лица. Не выделяет детали — только общие массы
накладывает. Худые щёки, маленький милый нос, словно у мышки, аккуратные
губы бантиком и россыпь хаотичных веснушек. Глаза не трогает — не уверен,
что сумеет изобразить их достойно. А когда отрывается от работы, сам
удивляется тому, что получилось. Он ни разу не портретист, но та часть
наброска, над которой он незаметно корпел, сразу даёт понять личность
нарисованного. Хёнджин смотрит в свой скетчбук неотрывно, вглядываясь,
наверное, в каждый штрих, будто пытается осознать, как его руки пришли к
такому, но сделать этого у него так и не получается.

Раздаётся резкий громкий удар об оконное стекло.

72/255
Хван крупно вздрагивает, тут же подняв голову. По стеклу стекает вниз
полупрозрачная вязкая субстанция с редкими ошмётками желтка. Яйцо. Не
успевает он опомниться, как в окно врезается ещё одно. Хёнджин подрывается
на ноги и впервые в жизни думает: как же хорошо, что он не открыл окно.
Подходит ближе и, приложив руку к бровям, пытается вглядеться в людей,
решивших потешиться над продуктами и невинным человеком. Хёнджину
хочется увидеть там кого угодно: старого дедушку, маленьких несмышлённых
ребят возраста около десяти — однако все его надежды идут крахом. Не так
далеко от его дома стоит небольшая, но знакомая Хвану компания подростков,
во главе которой невысокий худощавый мальчик, судя по всему наевшийся
борзянки, а рядом его сообщники. Все они держат по яйцу в руках, наверное,
готовятся к новому нападению, а парень посередине дерзко усмехается.
Хёнджин тяжело вздыхает. Глупо было надеяться, что от него отвяжутся, раз
наступило затишье, не так ли? Длилось оно не так долго, как хотелось бы.

Чонин — так зовут мальчика, который какой уже по счёту год поганит Хёнджину
жизнь чисто ради собственной забавы, чем только подкрепляет всеобщую
недолюбленность к нему. Конечно, Чонин не первый, кому приходит в голову
найти в Хёнджине мишень для гнобления, на которую он то и дело выливает
ушаты с дерьмом, но именно он является главной занозой в заднице. По крайней
мере последние пару лет уж точно.

Он невыносимый заносчивый маленький поганец, то и дело придумывающий

очередное потешение над Хёнджином, который по сути совершенно ничего ему
не сделал. Они даже не знакомы лично, Хван узнал его имя случайно: услышал
от одного из его дружков. Ребята, окружающие Чонина, очевидно, его
одногодки. Мальчишки не больше шестнадцати лет, у которых ещё прыщи
пубертатные с лица толком не сошли — хотя не то чтобы Хёнджин считал это
каким-то недостатком, просто иногда хочется их хоть чем-то задеть. Они, на
самом деле, не играют никакой роли, утонув под огромным эго Чонина,
постоянно держащим их рядом с собой, как псов на привязи. Хёнджин уверен:
они не имеют даже своего собственного мнения, постоянно таскаясь за
парнишкой, который обладает среди них хоть каким-то мало-мальским
авторитетом, видят в нём лидера своей маленькой нищей стайки и покорно
следуют всем приказам, потому что слепо верят в то, что Чонин поступает, как
настоящий гангстер. Но на деле он лишь лидер, зарабатывающий уважение
запугиванием других. И Хёнджин его нисколько не боится. Он, если честно, уже
ко всему этому привык.

У него нет никакого желания постоянно тратить свои силы, чтобы дать отпор
Чонину, вступать с ним в какие-то перепалки или тем более драки. Это
буквально время на ветер, да и плюсов его жизни это не прибавит. Хёнджин уже
пытался однажды давать отпор людям, которые по каким-то неизвестным до сих
пор причинам находили в нём врага народа и принимались выливать весь
имевшийся у них гнев на него единственного. Но сколько бы он ни ругался,
сколько бы ни влезал в драки и просил отстать — его не слышали. Ни тогда, ни
сейчас. Весь город принимает его за чудика — Хёнджин об этом знает. Но он
больше не хочет с этим бороться. Он устал. И, наверное, если переубедить
людей не в его силах — и никогда не было — так тому и быть.

Хёнджин тяжело вздыхает, когда слышит, что подростки за окном начинают

свистеть и кричать что-то. Он последний раз вглядывается в эту небольшую
толпу, замечая робкого мальчика, стоящего будто в стороне: он тоже держит в
руке яйцо, но совершенно ничего не кричит и не замахивается. Это даже

73/255
удивляет и возможно поселяет в груди Хвана малюсенькую надежду. Понять бы
ещё к чему эта надежда относится.

— Эй, петушара, — слышится с улицы, — опять на местном поле ошиваешься? —

Хёнджин, игнорируя, отходит от окна. Многие земли здесь, особенно поросшие
поля, на самом деле никому не принадлежат, так что он имеет полное право
ходить и рисовать где захочется. И Чонин наверняка об этом знает, просто ищет
способ прикопаться. — Ты туда больше не суйся, а то не дай бог заразу
разнесёшь! — ребята, стоящие рядом, гогочут, а после Хван слышит, как в
стекло по новой врезаются яичные снаряды.

Разумеется, подобное поведение можно списать на подростковые капризы,

дурашливость и много чего ещё, но разве это станет достойным аргументом?
Многие подростки в своём возрасте прекрасно осознают все последствия таких
выходок, понимают, что другие тоже имеют чувства и задеть их, на самом деле,
проще простого. Может, Чонин тоже является таким понимающим ребёнком. Но
точно в отношении кого-то другого. Не Хёнджина.

Вопросами «за что?» и «почему?» он перестал задаваться уже очень давно —

когда понял, что не получит на них вразумительного ответа. О причинах можно
лишь только догадываться, и Хёнджин делал это уже сотни раз. «Я как-то не так
выгляжу?», «Я что-то не то говорю?», «Я кого-то обидел? Подставил? Поступил
неправильно?», но в конечном счёте это ни к чему не привело. Точного ответа он
не знает до сих пор. Ненависть просто существует как ненависть, многие даже
не ищут причин для её оправдания. Сам же Хёнджин давно понял, что
оправданий ненависти нет. Войны всегда можно избежать.

— Слышал? Мой дед сказал, чтобы ты не совался туда больше, шизик, — кричит
уже другой голос. Хёнджин в это время закрывает скетчбук и убирает его
обратно в стопку.

— Вали из нашего города, чёртов фанатик! — ещё один.

И всё ещё ничего нового. Хван столько раз слышал, что ему здесь не место, и
столько же раз усмехался этим словам с небольшой горечью на лице, как делает
и сейчас.

Ирония состоит в том, что Хёнджин в этом городе родился и вырос. Это
буквально его родина, где раньше жила его семья, где он знает каждую
тропинку, каждый уголок и практически каждое лицо, поэтому так легко может
отличить здешних от приезжих. В этом месте живут его душа и сердце, а самое
главное — здесь все его воспоминания. Так что гнать его в шею, чем некоторые
постоянно занимаются, как минимум абсурдно. Вот только жаль, что до людей
этого никак не донести.

Если пытаться сломать камень деревянной палкой, успехом это не увенчается.

Хёнджин пережидает, когда крики на улице окончательно стихнут, и подростки

уйдут восвояси, оставив его в покое. Происходит это минут через десять —
возможно, они подумали, что парень вовсе не дома. Ему же лучше. Поняв, что
удалось пережить очередное «нападение» без серьёзных последствий, Хёнджин
выходит на улицу, попутно захватив с собой влажную тряпку с кухни. Нужно
ведь чем-то стирать яйца с окон, пока это всё не засохло к чертям.

74/255
Он протирает стекло, даже не поморщившись от вязкой прохладной субстанции,
собирающейся на тряпке. Придётся протирать ещё раз: разводы всё равно
остались. «Ну хорошо, хоть не тухлыми» — думает Хван, уходя прополоскать
тряпку, а после возвращается обратно. Взгляд у него пустой, на лице и нерв не
дёргается, будто всему его нутру поровну, что здесь только что произошло.
Может, психика просто-напросто уже адаптировалась к такой жизни, может,
парня уже просто ничего не удивляет. Он и из ситуаций похуже этой выбирался,
особенно когда ещё в школе учился. Всем известно, что дети — самые жестокие
существа на планете. Особенно те, что не чувствуют жалости к окружающим.

Это лишь вырастая, человек учится сочувствию — или же его ребёнку прививают
родители, — понимает, что просто так бить и оскорблять других людей нельзя.
Дети же, особенно в младшей-средней школе могут вести себя как самые
настоящие звери. Если один ребёнок увидит в другом слабость или просто
хорошую мишень для вымещения гнева — быть беде. А если эта мишень ещё и
начнёт сопротивляться…

Нередко всё может доходить до буквального втаптывания в грязь, когда чужой

ботинок давит на грудь, вся школьная форма измазана хрен знает чем, а рядом
валяются недавно купленные тетради. Хёнджин, к великому сожалению, знает
об этом не понаслышке.

Но сейчас он лишь наполняет лёгкие воздухом, стараясь избавиться от тяжести,

нагружающей черепную коробку, и проводит по стеклу последний раз. Вроде
чисто. А вот в груди всё такой же неприятный осадок, к которому привыкнуть,
почему-то, сложнее всего.

Хван шагает обратно в дом и лишь прикрывает за собой входную дверь, не

замечая, что та захлопнулась не до конца. Он полощет тряпку под краном на
кухне, уставившись сосредоточенно-усталым взглядом на струю воды, когда
чувствует лёгкое прикосновение к ноге. Опустив глаза вниз, он замечает
котёнка с чисто-белой шерсткой, трущегося о его ногу и отчаянно просящего,
чтобы его погладили. Хёнджин улыбается этому маленькому чуду, как обычно
появившемуся из ниоткуда и вытирает руки.

— Как это ты снова прошмыгнула ко мне? — парень присаживается на корточки

и мягко опускает ладонь кошке на голову, поглаживая массирующими
движениями. Животное ластится к тёплой, практически родной руке и протяжно
мурчит. — Неужели я не закрыл дверь? — спрашивает он в пустоту, зная, что
ответа не последует. А жаль, иногда Хёнджину очень хочется, чтобы животные
умели говорить. — Где же тогда твой друг, а, Сона? — кошка лишь тычется
носом ему в ладонь. Вскоре со стороны прихожей слышится топот ещё двух пар
лапок, после чего в поле зрения появляется уже другой котёнок — чёрный с
белой мордочкой. Он мяучит, подбегая ближе к Хёнджину и трётся о колено, чем
заставляет парня ещё шире улыбнуться от такого милого зрелища. — Вот ты где.
Привет, Биоль, — он гладит чёрного котёнка по спине, пока тот продолжает
временами мяукать.

Хёнджину нравится проводить время в окружении животных — в особенности

котов, которые, кажется, готовы каждый божий день дарить ему всю свою ласку
и тепло, не прося ничего взамен (кроме еды, разумеется). И он бы с радостью
ещё немного поиграл с ними, если бы вдруг не поднял голову и не вспомнил про
недоделанные наброски в блокноте. Надо бы их закончить, иначе совсем скоро
рука забудет даже то, как держать карандаш и придётся нарабатывать всё

75/255
сначала. Конечно, войти в строй у Хёнджина никогда не занимало много
времени, если вдруг случались периоды, когда он чувствовал резкое отвращение
ко всему, что делает, но, как ни крути, они проходили и в конечном итоге он всё
равно возвращался к искусству. Теперь период совершенно не такой — Хёнджин
хочет творить, но стены этого дома не дают ему вдохнуть полной грудью,
должным образом прочувствовать всё то, что творится у него внутри, поэтому
сердце беспрестанно рвётся наружу. Работать на природе всегда приятнее, чем
в четырёх стенах.

По этой причине Хван всё же поднимается на ноги, нехотя оставляя своих

маленьких друзей бродить по дому. Наверняка они вновь заберутся куда-нибудь
под диван или к нему в спальню, чтобы погреть свои тощие хвостики под
одеялом — парень совсем не против. Ему даже нравится ощущать в доме чужое
присутствие, пускай, и не совсем человеческое.

Хёнджин привычно захватывает с собой скетчбук, парочку карандашей, которые

тут же умещает в глубокие карманы лёгких штанов, повязывает волосы
болтающейся на руке резинкой и, закрыв за собой дверь, выходит из дома.

У него нет плана того, куда идти и что конкретно рисовать — Хёнджин и сам не
знает, чего хочет. Всегда, когда происходит подобное, он решает довериться
интуиции и своему внутреннему «я», поэтому следует туда, куда ведут его
собственные ноги. Хорошо, что это внутреннее «я» его ещё никогда не
подводило.

////

Прогулка вдоль дороги занимает около часа, на протяжении которого Хёнджин

попеременно бормочет себе под нос строчки из стихотворений, внезапно
пришедшие на ум. А вскоре, доходя до некошенного уже который год поля,
сворачивает в высокие заросли. Не стоило и сомневаться, что ноги приведут его
именно сюда. Хёнджин шагает по узкой вытоптанной временем тропинке к
виднеющемуся вдали раскидистому дубу в надежде найти там спокойствие и
упоение, привычно слиться с природой. Однако, поднимая взгляд, на лице его на
долю секунды искажается удивление. Шаг невольно замедляется, когда парень
различает чужую фигуру, сидящую у подножия мощного ствола.

Феликс, скрестив ноги в позе лотоса, опирается макушкой о твёрдую кору.

Хёнджин замечает, что у него закрыты глаза только тогда, когда подходит
значительно ближе. Парень мерно дышит, совершенно не замечая чужого
присутствия, словно погруженный в сон. И это заставляет Хвана слегка
улыбнуться.

Ли выглядит красиво с приподнятым к небу лицом, словно невидимая рука

природы держит его за подбородок. И хоть солнце не светит сегодня так ярко,
чтобы с чёткостью выделить острые линии челюсти и аккуратный округлый нос,
усыпанные небрежными веснушками, Хёнджину всё равно нравится это
скромное зрелище. Он специально сильнее шуршит ногами о траву, привлекая к
себе внимание, и Феликс незамедлительно распахивает глаза.

— Привет, — торопливо говорит он и, приподнимаясь на руках, придвигается

ближе к стволу, как будто старается сжаться в размерах.

76/255
— Привет, — монотонно слышится в ответ от Хёнджина. Они не виделись всего
несколько дней, так почему в груди у него такое ощущение, что с их последнего
разговора прошли недели? — Ты… давно тут?

— Не особо. Может, минут тридцать, — Феликс пожимает плечами, подтягивая к

себе колени, когда парень проходит мимо.

— Не ожидал увидеть тебя здесь, — Хёнджин опускается на холодную траву по

левую руку от Феликса и так же прислоняется спиной к грубой коре.

— Да я и сам не ожидал от себя, что приду, — с губ парня срывается какой-то

нервный смешок, как бы окрашивая все сказанные им слова в оттенок «Бред,
которым я не управляю». Но Хёнджин его понимает. — Знаешь, меня, —
продолжает Феликс уже более спокойно и осторожно, будто делится чем-то
секретным или просит совета. Странно, Хвану казалось, что после той
договорённости, которая стала их последним разговором, их отношения
наоборот опустятся ниже недр земли. Он бы совершенно не удивился, если бы
Феликс решил сбежать от него, оборвать связи, если бы назвал его «чудиком»
или «пугалом», как все остальные. Хёнджин бы не удивился, нет. Но больно было
бы не на шутку, — меня сюда словно магнитом притянуло. Глупо звучит, правда?

Хёнджин смотрит на блокнот в своих руках и, немного помолчав, качает головой.

— Вовсе нет, Феликс. Это не глупо, — а после он обращает свой взгляд на

сидящего рядом парня. У того на лице мешается выражение лёгкого удивления
и благодарности. Можно подумать, что ему всю жизнь говорили, что он делает
что-то не так, осуждали за каждый сделанный выбор и не считались с его
мнением. Хёнджин искренне надеется, что это не так. — Почему ты так
считаешь?

— Не знаю, — он вновь пожимает плечами, вздыхая. — Просто странно. Не

думал, что меня когда-то будет привлекать место, как это. Всего лишь дуб,
трава и глушь. Это вроде как не моё.

— Откуда ты можешь знать, что твоё, а что нет, если не пробовал как минимум
половину вещей в этой жизни? — повисает пауза. То, как Феликс думает все эти
несколько несчастных секунд, буквально ощущается в воздухе.

— Тебе обязательно задавать такие сложные вопросы?

— Нет, но мне интересно, что ты ответишь, — он смотрит на него, зная, что у

Феликса вряд ли найдутся ответы на все заданные вопросы: слишком уж они
абстрактны и философски — но рассуждать о невозможном и сложном иногда
бывает лучше, чем сидеть в тишине, не так ли?

В случае с Феликсом, в этом даже не приходится сомневаться.

— Хорошо. Я не знаю, что тебе ответить, — посмеивается он без толики

раздражения. Атмосфера между ними заметно разрядилась, по сравнению с
прошлыми встречами, пускай, те в большинстве своём и были случайны. —
Спроси о чём-нибудь другом.

Спросить о чём-нибудь другом?

77/255
На самом деле Хёнджину хотелось бы задать Феликсу, наверное, миллиард
всевозможных вопросов, начиная от того, какой у него любимый цвет и
заканчивая тем, что первое он помнит из своего детства. Он мог бы бесконечно
обсуждать с ним какую-нибудь теорию цвета или ранние произведения Эмиля
Золя, читать и анализировать стихотворения или часами разглядывать закаты,
если бы те могли столько длиться. Но вряд ли такая возможность у него когда-
нибудь появится.

— Ладно, тогда я спрошу, — говорит Феликс после продолжительного молчания

со стороны. Наверное, Хёнджин слишком сильно задумался. — Зачем ты
изначально шёл сюда? До того, как увидел меня.

— Обязательно задавать такие сложные вопросы? — парирует в ответ Хёнджин с

лёгкой улыбкой. А после глубоко вдыхает и отвечает честно: — Мне нравится
бывать здесь, когда идти больше некуда. Ощущение, что это место
единственное, до которого не смогут добраться люди и что-то здесь разрушить.
Я прихожу сюда по разным причинам, — Феликс слушает внимательно, садясь в
пол-оборота. Хван не поднимает глаз, поглаживая большим пальцем обложку
чёрного скетчбука. — Когда хочется уйти от мира, подумать или просто посидеть
в тишине. Когда стены дома давят на голову или вдохновение ускользает сквозь
пальцы. Единение с природой обычно лечит лучше любых лекарств.

— И что из этого вело тебя в этот раз?

— Наверное, сердце.

Феликс подвисает, когда их глаза вдруг встречаются, и, кажется, даже

перестаёт дышать на пару секунд. Его не покидает странное ощущение
фантомности, которое появляется каждый раз, как Хван оказывается рядом. Он
не похож на нечто живое, каждый разговор с ним полон невнятности мысли,
расплывчатый, не имеющий чётких границ. Его присутствие вызывает
неизвестную смесь чувств внутри у Феликса, в которой он никак не может
разобраться, а от слов и мыслей, которые Хёнджин порой произносит вслух так
чётко и неожиданно, по спине бегут мурашки. И он даже представить себе не
может, с чем всё это связано. Феликс, наверное, впервые в жизни сталкивается с
подобным.

От Хёнджина исходит тепло — он это чувствует. Вот только сам себе этого
объяснить не может. Но может этого и не нужно делать?

Феликс обращает свой взгляд куда-то к покачивающимся веткам. Хёнджин

стягивает со ступней обувь и наконец открывает скетчбук. Кладёт его на
согнутые колени, как уже привык и ставит карандаш на бумагу. В глаза
бросаются чужие высокие чёрные кеды, особенно красиво смотрящиеся в
невысокой траве, рядом с мелкими, почти в конец стоптанными цветочками, и
Хёнджин решает, что зарисовать их было бы неплохой идеей. Он намечает
общую форму лёгкими штрихами, незаметно поглядывая на натуру, и мысленно
просит Феликса не двигать ногами, дабы не испортить зарисовку. Одновременно
с этим в животе зарождается инородное чувство вины, как будто он делает что-
то запретное, рисуя чужую обувь без ведома хозяина, но Хёнджин старательно
это чувство игнорирует.

— Ты обычно рисуешь людей? — спрашивает Феликс. Хван, не отрывая взгляда

от бумаги отвечает:

78/255
— Нет.

— Почему? Я думал, в настоящее время большинство именно этим и занимается.

Редко вижу, чтобы кто-то рисовал пейзажи или натюрморты по своей воле.

— Значит, я тот самый редкий случай, — усмехается парень и поясняет. — Для

того, чтобы рисовать людей, нужно изучать анатомию и делать много набросков,
чтобы хорошо чувствовать натуру... У меня этих знаний и умений нет.

— Всем нам приходится учиться, чтобы освоить что-то новое, это не

удивительно, — Феликс передёргивает плечами. Хёнджин вообще-то в курсе и
он учится. Очень медленно и только тогда, когда есть желание. И если бы
Феликс только знал, чего стоит такое обучение... Его абсолютно не прельщает
мысль творчества через силу, потому что выглядеть оно будет не лучше
бездумной мазни, а чувствовать будешь себя подобно выжатой половой тряпке.
К тому же не нашёлся ещё ни один человек, которого Хёнджину хотелось бы
рисовать бесконечно, чтобы в итоге овладеть техникой до полного
превосходства.

Хван штрихует набросок аккуратно, мелкими штрихами со средним нажимом

мягкого карандаша, чтобы придать обуви на листе хотя бы отдалённо
приближённый к настоящей ткани кед тон. И пока он, выводя линией короткие
травинки, прислушивается к дыханию со стороны, то ощущает, как верёвки,
невидимо душившие его, кажется, с самого утра, наконец спадают. Прохладная
трава приятно холодит ступни, будто ступаешь в утренний ручей, а спиной
ощущается шершавая кора старого тёплого дуба. Хёнджин прикрывает глаза
всего на мгновение, всем телом чувствуя это неописуемое родство момента,
будто перенёсся на года назад, но его быстро возвращают в реальность.

— Хёнджин, ты… Никогда не думал о жизни вне этого места? — в голосе

Феликса слышится неуверенность. — Ну я о том, чтобы переехать куда-нибудь в
город или просто уехать путешествовать, чтобы не сидеть на одном месте.

Хёнджин с ответом медлит. В памяти мгновенно всплывают картинки небольшой

коммунальной комнаты, за окнами которой царит постоянный шум,
проникающий в дома и перманентно раздражающий слух. На улицах зачастую
серо, солнце посещает людей редко, а ещё в наполненном каждый раз новыми и
новыми незнакомыми лицами метро пугает не столько грохот, сколько
какофония неприятных запахов и слишком подозрительных личностей. И на
столе бумага изорванная, рядом с кучкой карандашей, руки, подпирающие
голову и зажмуренные глаза от давящего на мозг осознания ненужности,
гнетущего одиночества и невозможной мизерности собственного внутреннего
мира.

Парень часто моргает, выдыхая накалённый в лёгких воздух.

— Думал. И пробовал, — коротко отвечает он, прикрывая скетчбук.

— И всё равно вернулся? — с недоумением заламывает брови Феликс.

— Как видишь, — Хёнджин не горит желанием развивать эту тему. Может, ещё
слишком сыры воспоминания или слишком рыхла почва, но по его отстранённому
тону Феликс понимает сразу, что лучше ничего дальше не спрашивать. Однако

79/255
делать этого и не приходится. — Город — это не моё, если тебе интересно.

— Понял. У моей мамы так же, — кивает Ли, поджимая губы. — Ей не нравится
шум и выхлопные газы. Голова начинает болеть и всё такое прочее, — звучит
тихо и словно в оправдание. Хван старается не обращать на это внимание. Не
время сейчас поднимать тему семьи, да и не хочется как-то. — А
путешествовать? Ты хотел бы куда-нибудь съездить? — спрашивает парень уже
более оживлённо. Разговор о том, чтобы уехать куда-нибудь на край света
всегда спасает ситуацию. Как минимум потому что Феликс ещё ни разу не видел
человека, который сказал бы, что не хочет нигде побывать.

— Навсегда — нет. Я бы не хотел уезжать насовсем, — он выдерживает паузу

перед тем как продолжить. — Но мне бы очень хотелось побывать во Франции. В
Арле или в Провансе, где должно быть не так шумно и людно, как в Париже.
Может, ещё Лейден в Нидерландах, я слышал, что там просто прекрасно гулять
по ночам. А значит и рассветы там фантастические.

Феликс слушает его внимательно, хоть и не знает ни о нахождении Арля, ни

Лейдена, но почему-то верит и про спокойствие, и про восхитительные ночные
прогулки. Сам он никогда в полной мере не задумывался о том, какие города
хотел бы посетить. Первое время ему хватало Сеула, а потом уже появилось
желание уехать куда-нибудь, лишь бы не сидеть на одном месте. Однако
единственной его поездкой заграницу оказался недельный отдых в Нью-Йорке,
который и отдыхом-то назвать весьма сложно.

— Почему именно туда? — Феликс поворачивается, опираясь виском о ствол

дерева и смотрит на размышляющего Хёнджина.

— Не знаю. Магнитом тянет, — а после Хван медленно поднимает глаза и

поворачивается лицом к парню. Он подтягивает ближе колени, и Феликс еле
заметно прикусывает губу. Он не может понять почему, но рядом с Хёнджином
иногда даже дышать становится страшно. Не потому что он пугает или выглядит
как-то устрашающе, вовсе нет. Скорее потому, что парень этот для Феликса всё
ещё как белый лист с лёгким наброском формы. Боишься как-то не так
выдохнуть, потому что он вот-вот превратится во что-то эфемерное и исчезнет,
растворится в воздухе прямо на глазах. Ли понятия не имеет, как вообще мог
влезть с ним в перепалку, подумать, что Хёнджин его как-то дурачит, ведь этот
человек совершенно не представляет опасности. Вряд ли у Хвана вообще была
хоть одна мысль как-то насолить Феликсу или выставить его идиотом. Он
понимает это только сейчас.

Только сейчас, когда произвольно вглядывается в тягучие тёмно-шоколадные

глаза, на дне которых когда-то точно искрился свет. Такой же, какой искрится
сейчас в груди у Феликса. Он уверен, что когда-то Хёнджин определённо был
самым счастливым человеком на этой планете, и надеется, что сейчас он
счастлив не меньше. Ли чувствует, как медленно краснеют кончики его ушей,
потому что Хван смотрит так же долго и неотрывно в самые глаза, будто тоже
пытается найти в них ответы на все вопросы. И когда Хёнджин медленно
моргает, поправляя прядь тёмных отросших волос, выбившую из хвоста, Феликс
впервые задумывается над тем, что хотел бы к этим волосам прикоснуться.

Разве это не странно: хотеть прикоснуться к чужим волосам? Хотеть провести

пальцами по карамельной и мягкой на вид коже, хотеть смотреть в глаза
человека часами, считать его родинки и слушать его голос без остановки.

80/255
Феликсу всё это чуждо. Поэтому где-то внутри прямо сейчас у него зарождается
позорный страх и желание скрыться от собственных мыслей, ударить себя,
выбить из головы весь этот бред, но он не может. Не может перестать сидеть и
прислушиваться к чужому дыханию, смотреть на раскрывающиеся временами
губы и спадающие на глаза тонкие прядки волос. Потому что Хёнджина хочется
узнавать, как бы сильно Феликс этому не противился.

И ему кажется, что прямо сейчас, находясь где-то между реальностью и

прострацией, словно заколдованный, Ли наконец начинает медленно, но верно
осознавать…

— Что смотришь? — практически шепчет Хёнджин из приоткрытых губ.

— Ищу прекрасное, — Феликс совершенно точно сейчас не контролирует свою

речь. Хотя говорит чистую правду. Наверное, Хёнджин какой-то заколдовавший
его кудесник, который просто отказывается это признавать.

— И как… поиски? — интересуется Хван в мягкой усмешке. Всё такой же, не

трогающей глаз, как и раньше.

Феликс отвечает без зазрения совести:

— Лучше некуда.

И улыбается ярче солнца.

Примечание к части

* — Иосиф Бродский

81/255
Part 8.

— И как… поиски?
— Лучше некуда.

На губах Хёнджина смущённая улыбка, которую он старается тут же спрятать,

отвернувшись обратно к своему скетчбуку. А Феликсу кажется, что он полностью
разучился контролировать своё тело. Он совершенно не планировал говорить
подобного, но и сказать, что жалеет теперь, несмотря на дико бьющееся в
грудной клетке сердце, не может. Хёнджин, оказывается, может стесняться…

Воспоминания об этом дне слишком яркие, чтобы стереть их из памяти. Но

Феликс, если честно, и не пытается. Он сидит в углу кровати, накрыв ноги
тонким одеялом, — он не выходил из комнаты с самого своего пробуждения. На
согнутых коленях держит раскрытую книгу с весьма пожелтевшими страницами
и непривычным для современности мелким шрифтом. Феликс понятия не имеет,
что это за автор и, кажется, даже не помнит названия того, что читает, но это и
неудивительно — он взял в руки первое попавшееся глазу чтиво, лишь бы занять
себя чем-нибудь.

Но сосредоточиться на тексте всё равно получается с трудом. На лице из раза в

раз расплывается мягкая, немного глуповатая улыбка, когда Хёнджин из его
воспоминаний повторяет:

— Неужели? — этим приторно-нахальным тоном, которым обычно играются, а не

спорят. И Феликса это забавляет.

Хёнджин в тот день так гармонично смотрелся с приглушённо серыми тонами

неба в прохладной тени дуба, которая мягко спадала на них обоих. Пряди его
тёмных, непривычных на первый взгляд для парня длинных, волос играли на
ветру, будто море, колышимое волнами. И этот тёмный цвет так хорошо
выглядит на фоне светло-карамельной кожи, не такой, как у большинства
корейцев. Слишком странный, но такой обычный…

Хёнджин прекрасно выглядит за работой.

Сердце Феликса даже сейчас делает кульбит, когда он невольно думает о том,
как хотел до волос Хвана дотянуться, чтобы заправить эти явно мешающие, но
такие притягательные пряди за ухо. Ему нужно подтверждение о том, что этот
странный парень не плод его воображения.

— Что ты рисуешь?
— Это секретная информация.
— Если так, то однажды я её рассекречу.

Дверь в комнату вдруг приоткрывается, из-за чего Феликс невольно

вздрагивает, взметая голову. Улыбка с лица моментально пропадает, а книга в
руках прикрывается, словно его застали за чем-то непристойным или каждая его
мысль написана на лице чёрным по белому. В комнату несколько робко сначала
заглядывает, чтобы убедиться, что Феликс не спит, а после медленно проходит
мама. Вид у неё нервозный, движения какие-то скованные, а губы изогнуты в
линии, напоминающей улыбку, вот только не особо настоящую. Может, Феликса
и не было с ней рядом долгое время, но искренние эмоции от наигранных он
82/255
сможет отличить в любом случае. Слишком сильна сила счастья матери таким,
каким он его запомнил.

— Думала, ты ещё спишь, — тихо произносит женщина, проходя до середины

комнаты. Феликс откладывает книгу в сторону, даже не удосужившись вложить
меж страниц закладку. В одной руке у мамы тарелка, от которой исходит весьма
приятный запах, а в другой полотенце, которое она привычно сминает пальцами.

— Нет, я уже давно проснулся, — парень поджимает губы, словно извиняется.

— Просто ты не спустился к завтраку, и я… — она смотрит на тарелку в своей

руке. — В общем, вот. Приготовила тебе гренки, как ты любишь. Или… любил.

Феликс действительно в детстве обожал французские гренки, которые однажды

попросил маму приготовить, найдя рецепт в какой-то книге. Он помнит, как два
дня подряд ел только их и ничего больше, — сладкие и солёные, с соусом или с
джемом. Но сам он так и не научился готовить их настолько хорошо, насколько
это делала когда-то мама, хотя, казалось бы, чего тут сложного? Наверное,
мамину еду ничто и никогда не сможет заменить, как бы глупо это ни звучало.

Парень, правда, не голоден от слова совсем, но всё равно благодарно женщине

улыбается, когда она ставит тарелку на узкий стол.

— Спасибо большое, — кивает он, смотря на маму. — И да. Я до сих пор их

люблю, — лицо её после этой фразы заметно проясняется, будто часть
непонятного беспокойства на время оставляет её истерзанную сомнениями
душу. Но Феликс всё равно чувствует ужасную вину.

Ему кажется, что это он виноват в том, что мама так переживает. Он почти
уверен в том, что до его приезда с ней всё было в порядке. Она жила свою
жизнь, радовалась дням и вечерам, занималась любимым делом, читала книги и
пила чай с мятой, время от времени приезжая в гости к семье Бан. А тут
появился блудный сын, который ни с того ни с сего всполошил все её нервы,
наверняка напомнил о неизбежном расставании, которое настигло их в прошлом
и, конечно же, о бывшем муже, которого та всем сердцем любила.

Как жаль, что этой любви не хватило, чтобы удержать брак.

— Замечательно, — улыбается она более искренно, и Феликсу кажется, что мама

уже собирается уходить, но та остаётся на месте и выглядит так, словно сейчас
начнёт переминаться с ноги на ногу. — Чем занимаешься?

— Да ничем особенным, — он специально подгибает ноги сильнее, освобождая

место на кровати, а после указывает на свободный край подбородком. Мол
«садись, не стой, как неродная». И мама, на удивление, понимает.

Она присаживается на краешек постели, разглаживая ткань пододеяльника,

пока Феликс неотрывно за ней наблюдает. Он почему-то только сейчас замечает
серебрящиеся на свету волосинки в собранной низкой шишке и выступающие на
беспрестанно работающих руках вены, худые щёки с загорелой кожей от
постоянного нахождения под солнцем и проявившиеся носогубные морщинки.
Мама выглядит не так, как десять лет назад, а намного старше, и признание
этого даже самому себе даётся невозможно тяжело.

83/255
— Ты так часто стал убегать куда-то, — говорит она. — Познакомился с кем-то?

Феликс заминается. Он не знает точно, как мама отнесётся к его общению с

Хёнджином, да и делиться сейчас этим слишком шатким миром, чтобы давать ей
повод для переживаний или надежд, не хочется. Не то чтобы он боится бурной
реакции или стесняется Хёнджина, будто он какой-то подзаборный монстр, вовсе
нет. Просто это общение ему почему-то хочется спрятать за закрытыми дверьми,
чтобы ни с кем не делиться.

— Там… друзья Чана, с которыми я был в прошлый раз, — отвечает он, стараясь
не смотреть женщине в глаза.

— Хорошие ребята?

— Ага, — кивает, — они раньше тут жили и теперь каждое лето в гости
приезжают. А так в городе учатся.

— Правда? Как их зовут? — с интересом спрашивает она. Если смотреть со

стороны, то их диалог будет выглядит точно Феликсу не больше шести-семи лет,
и он рассказывает о проведённом дне в школе со всеми захватывающими
детскую душу подробностями.

— Минхо и Чанбин, — Феликс подтягивает к себе колени и обхватывает их

руками. — Мы ходили с ними в какое-то старое кафе и потом… тусовались,
короче.

— Ну понятно, — мама вздыхает, осторожно накрывая руку сына своей. Будто

боится причинить ему боль обычным касанием. — Я рада, что ты находишь здесь
людей, с которыми тебе интересно. Может быть станет не так скучно, и ты
останешься на подольше, — она смотрит куда-то на свою ладонь, которой
поглаживает чужую, и кусает губы.

Феликс не может скрыть жалости, которая проскакивает в его глазах. Мама

выглядит такой уязвимой и… слабой, что ли. Он не помнит, когда она была такой
последний раз.

— Я постараюсь, мам, — пытается уверить её юноша, хотя сам не понимает, что

чувствует, произнося эти слова. На самом ли деле он хочет задержаться здесь
или же лучше вернуться в город? Пока что на этот вопрос не представляется
возможным ответить.

— Хорошо, — женщина, не поднимая на него глаз, встаёт на ноги и, бросая

напоследок тихое: — поешь, не забудь, — выходит прочь из комнаты. Феликс
может поклясться, что её глаза были на грани слёз. И от этого к горлу словно
ком подкатывает.

Ли чувствует это неприятное, скользкое ощущение вины у себя под каждым

сантиметром тонкой кожи. Его глаза точно только сейчас открылись и увидели
картину целиком. Мама не боится его. Она боится его потерять. А Феликс
просто-напросто не знает, что с этим делать. И вместе с этим ощущает, как под
диафрагмой словно тяжёлый груз подвешивают за сердце. Потому что это он
виноват в том, что мама так себя чувствует и чувствовала все эти несчастные
десять лет.

84/255
Разумеется, человек может со многим свыкнуться. Можно научиться жить с
болью, даже с самой сильной. Так же как и с тоской, с обидой и злостью. Человек
способен примириться абсолютно со всем. Вот только какой ценой?

Феликс знает, что мама дорожила их семьёй больше всего на свете, но он

никогда не задумывался над тем, как на ней сказался их с отцом переезд в
город. Как сказалось расставание с родным сыном, которому она посвятила всё,
что могла, и которому дарила всю возможную любовь. Который приезжает
спустя десять лет и не может даже нормального диалога с ней завести, по-
человечески рассказать о своей жизни, поделиться переживаниями. С сыном,
который больше не воспринимает свою собственную мать.

На языке вмиг становится горько. Феликс невольно сжимает челюсти: злится сам
на себя. За бездействие, за отсутствие чувств, за непонимание. За то, что уехал,
оставив маму в полном одиночестве, когда она так сильно нуждалась в
поддержке. За то, что иногда не звонил, потому что «не было времени», за то,
что не делился с ней важными вещами по видеосвязи и несколько раз даже
забывал поздравить с днём рождения. Наверное, она чувствовала себя ужасно в
такие моменты. Наверное, где-то в глубине своего огромного сердца даже
обижалась на него за проявленное равнодушие, но всё равно говорила, что
понимает и нисколько не злится. Она знала, что у Феликса началась другая
жизнь, в которой для неё совсем нет места, и старалась не мешать, но теперь он
думает, что лучше бы они созванивались каждый день, лишь бы не терять былую
связь. Лишь бы снова ощутить прежнее родство, которого Феликсу так не
хватает.

Кусок в горло не лезет, но парень всё же встаёт с кровати, уже забыв о книге,
которую читал до этого, и подходит к столу. От гренок, приготовленных мамой,
всё ещё исходит приятный аромат, на какие-то несколько секунд переносящий
Феликса далеко во времени, на их старую, ещё не отремонтированную кухню
этого двухэтажного дома, куда он радостно спускался по утрам. Он отламывает
вилкой кусочек гренки и отправляет себе в рот, тяжело вздыхая. На вкус всё те
же. Хоть что-то в его жизни остаётся неизменным. Маленький Феликс в его
мыслях радостно хлопает в ладоши и широко улыбается, когда Феликс в
настоящем всё же берёт тарелку с завтраком в руки и возвращается на кровать,
продолжая есть.

////

В книжном магазинчике, стоящем посреди тихой даже днём улицы, привычно

пусто. Сюда мало кто заходит, но людей вполне можно понять. К ним редко
завозят свежие издания или какие-то другие новинки. Обычно здесь продают
что-то вроде раритетов, фолиантов, различной старой литературы на других
языках, от китайского до итальянского. Но Хёнджину всё равно нравится место
его работы. Для него этот магазинчик навевает какие-то приятные
воспоминания и завлекает своей атмосферой тепла и уединения, будто
находишься в своей маленькой норке, где тебя никто не тронет.

Прямо сейчас Хван взбирается вверх по лестнице, чтобы стереть пыль с верхних
книжных полок — по-другому не получается, шкафы доходят до самого потолка.
Он старается смотреть за книгами, обращаться с ними аккуратно настолько,

85/255
насколько это возможно, поэтому раз в смену обязательно проводит влажную
уборку и раскладывает на массивный стол в самом центре некоторые новые
книги.

Если честно, это место из-за своего нетипичного товара больше походит на
какую-то барахолку или букинистический магазин, несмотря на то, что
современные авторы здесь тоже имеются. Хозяйка охотно поддерживает
начинающих писателей, которые предлагают ей разместить у себя свою
продукцию или провести пресс-конференцию по случаю выпуска новой книги.
Хёнджин каждый раз удивляется, что и в таком маленьком городе находятся
люди, которых издают. Он, между прочим, даже решался купить книгу на такой
пресс-конференции, но особого следа в его памяти она не оставила.

Хёнджин аккуратно стирает с верхней полки тонкий слой пыли, когда

колокольчик над дверью издаёт характерный звон. Парень машинально
поворачивает голову к витринам. Его взгляд тут же падает на блондинистую
макушку, а после на сверкающую улыбку, обращённую прямиком к самому
Хёнджину с приподнятого Феликсова лица. Сердце в груди словно икает,
заставляя сжатые на перекладинах лестницы ладони чуть ослабнуть, когда по
пустоте магазина разносится:

— Высоко ты забрался, — заставляя Хёнджина глупо растянуть губы в улыбке и

посмотреть вниз.

— Отсюда вид лучше, — парирует он, собираясь с силами и возвращаясь к

уборке. Каждый раз, когда Феликс появляется в поле его зрения, то непременно
переманивает на себя всё внимание. Нельзя этому поддаваться, иначе он может
подумать что-то не то. Но Хёнджину непосильно сложно сопротивляться.

— И что успел разглядеть?

— Путника «Иду туда, не знаю куда. Ищу то, не знаю что», — Хёнджин
усмехается, отталкиваясь от полки, и лестница послушно отъезжает чуть
дальше.

— Интересно, о ком же ты, — притворно удивляется Феликс, опираясь бёдрами о

массивный стол и молча ведёт пальцами по обложке какой-то незнакомой книги.
Мама почти сразу после их разговора убежала по делам, оставив сына на
съедение его собственным мыслям. А он, вот, приплёлся сюда. И теперь даже не
понимает, для чего. — Ты… сегодня снова останешься допоздна?

Хёнджин бросает на него короткий взгляд.

— Я почти всегда остаюсь допоздна. А что?

— Ничего, я просто… — Феликс потирает шею и старается не поднимать на

парня глаза. — Думал, может мы снова сходим прогуляться.

— Пытаешься заполнить скучные будни? — с какой-то стороны Хван попадает в

точку, но одновременно с этим звучит так, будто Феликс использует его как
развлечение и не больше. Друг на час, чтобы скоротать время, придворный шут.
И от этих слов, почему-то, хочется отмыться как можно скорее.

— Вовсе нет, я… — начинает он, но Хван вдруг перебивает.

86/255
— Я понимаю. Не оправдывайся. В этом нет ничего плохого, — их взгляды
встречаются, когда Феликс поджимает губы и смотрит несколько виновато.
Сегодня он весь день чувствует себя, будто должен быть наказан за все грехи
этого мира. И сын из него плохой, и друг никудышный. Хотя бы с одной ролью в
этой несчастной жизни он может справиться нормально? — Я сказал, что
работаю допоздна, — говорит вновь Хёнджин, начиная спускаться, — но это не
значит, что мы не можем провести время вместе.

Окончательно спустившись, он подходит ближе к Феликсу и встаёт напротив.

— В каком смысле?

— Можем остаться здесь. Нам не обязательно куда-то идти, — парень

осматривает место своей работы и суёт руки в задние карманы хлощевых брюк.
— Если тебе, конечно, по душе торчать весь день в книжном магазине.

— Шутишь? Я всё детство провёл, копаясь в маминых книгах на полках. А в них,

между прочим, даже картинок не было, — Феликс ведёт пальцем по старой
книге в мягкой обложке с надписью «L`art». В груди у него теплеет то ли от
атмосферы магазина, который напоминает об их прошлой встрече здесь, то ли от
того, что Хёнджин так легко согласился скоротать с Феликсом время.

— Хорошо. Идём, — говорит он, направляясь к небольшому возвышению, где

находится стойка продавца. Феликс покорно следует за ним, поднимаясь по
небольшой лестнице. Хёнджин ведёт его вглубь, куда-то за книжные стеллажи,
где по всем законам сказок должна находиться Нарния, особенно в таком
странном месте, как это. Но на деле, когда перед ним открывается узкая
деревянная дверца, то Феликс видит ничто иное, как обыкновенную кладовку,
любезно выделенную для персонала.

Хёнджин пригласительно кивает, пропуская Феликса вперёд, несмотря на то,

что даже для них двоих эта комнатушка будет непозволительно мала. Он не
имеет ни малейшего понятия, зачем парень его сюда притащил. Неужто скажет
просто сидеть тут и не высовываться? Вот так и провели время вместе. Стоп…
Вместе?

Когда это Феликс вообще стал думать о них вместе, а?

— Ты намерен меня тут спрятать? — спрашивает он, осматривая узкое, но на

деле достаточно уютное помещение.

— Ничего подобного, — качает головой Хёнджин, видимо, воспринимая его слова

всерьёз. А после заходит сам и прикрывает дверь, оставляя лишь небольшую
щель. — По времени у меня должен быть обед. Садись, — он указывает на стул
за спиной Ли, а сам усаживается на несколько сваленных друг на друга коробок,
набитых неизвестно чем.

— Оу, вот как, — бурчит себе под нос Феликс и садится напротив. Он крутит
головой по сторонам, в то время как Хван роется в рюкзаке, наверное, в поисках
обеда.

И вдруг здесь, в малюсенькой кладовой, Феликс, который так тяжело уживается

с новыми знакомыми и не переносит вторжения в своё личное пространство,

87/255
понимает, что не чувствует никакого отторжения. Его не пугает расстояние
между ним и Хёнджином, которое так мало, что ещё пара сантиметров и их
колени непременно столкнутся. Не пугает всё это нагромождение вещей,
приглушающее свет и делающее атмосферу намного интимнее. Феликс
чувствует себя вполне комфортно, смотря на Хвана, кладущего на коробку
рядом с собой небольшой заранее собранный обед. Интересно, он каждый раз
готовит себе?

— Так… почему именно книжный магазин? — спрашивает, пока Хёнджин берёт в

руки палочки.

— Просто, — парень пожимает плечами. — Мне всегда нравились книги и не

особо нравились люди. А здесь много хорошей литературы и почти всегда мало
покупателей.

— Не нравятся люди?

— На это есть свои причины, — коротко отвечает Хван и отправляет в рот

немного удона с овощами. Феликс лишь кивает сам себе, мол «понятно» и
больше не расспрашивает. Ему не хочется лезть не в своё дело, с учётом того,
что они с Хёнджином по большому счёту даже не друзья. Он понятия не имеет
кто они друг другу: знакомые, приятели? Поэтому то, что парень отмалчивается
вполне нормально. Феликс о себе-то не особо распространяется. — Будешь? —
чужой голос моментально возвращает Ли в реальность, и он обращает на парня
взгляд.

— А… нет-нет, спасибо. Я не голоден, — говорит он, когда вопрос наконец

доходит до его головы. Живот предательски урчит, потому что еда,
приготовленная Хёнджином, действительно неплохо пахнет. А ещё он не ел где-
то последние пять часов, ибо просто не мог себя заставить. Феликс тут же
отводит смущённый взгляд и ругается на желудок, который так нагло его
спалил.

Хёнджин медлит, тыкая лапшу в контейнере палочками, а после набирает

немного и, подставив на всякий случай ладонь, молча протягивает Феликсу. Тот
смотрит смущённо, так, будто планирует сейчас же замотать головой и
отказаться, но Хёнджин лишь ближе придвигает руку с лапшой. Вот же…

Ли медленно и осторожно наклоняется чуть вперёд и, не разрывая с Хёнджином

зрительного контакта, принимает с его рук еду. Он начинает быстро
пережёвывать, возвращаясь в прежнее положение, и чувствует, как щёки
постепенно начинают наливаться краской. Однако стоит признать, что удон Хван
готовит превосходно.

Ему до ужаса неудобно, но парень вновь накручивает на палочки лапшу и

протягивает ему. Феликс смотрит на еду как и в первый раз и думает «Я что
тебе, ребёнок что ли?» и хмурит брови, когда Хёнджин, не сдержавшись,
усмехается.

— Что? — спрашивает он.

— Ты такой забавный, когда смущаешься, — честно отвечает тот, и, когда Ли

всё-таки с немного обиженным видом принимает еду, продолжает тихо
усмехаться себе под нос.

88/255
— Ничего я не смущаюсь, — бурчит Феликс с набитым ртом, но в глаза всё же не
смотрит. Неужели так обязательно выставлять его в глупом свете?

— Брось, — Хёнджин смотрит в контейнер, перемешивая удон, и перед тем как

набить рот говорит: — Это мило, — тем самым заставляя облизнувшегося
Феликса вспыхнуть ушами и отвернуться, скрывая появившуюся из ниоткуда
улыбку.

////

«Мне нельзя уходить из зала во время работы, поэтому когда хочется от всего
укрыться, я прячусь здесь» сказал ему Хёнджин после того, как они вышли из
кладовки окончив весьма затянувшийся обеденный перерыв. Он указал на
деревянную стойку, за которой обычно и должен находиться продавец. На ней
касса и несколько бумаг с ручками, неизвестно для чего, а внизу пустое
пространство. Ужасно маленькое так, что залезть туда можно как минимум сидя
на корточках, поэтому Феликс вначале посмотрел слегка недоверчиво, но после
всё же согласился. Провести время под каким-то столом — вот уж на что он
точно не рассчитывал.

Но теперь он сидит здесь, уютно забившись в один уголок и подтянув к себе

колени, и даже нисколько не жалуется. Хёнджин умещается в другом углу — что
весьма необычно, потому что с его длинными ногами вместиться сюда вдвоём
практически нереально. Он становится таким крошечным из-за своей худобы и
сложенных в позе лотоса ног, а ещё падающей на лицо частичной темноты.
Феликс не может этому по-тихому не улыбнуться.

За всё это время в магазине не было ни одного посетителя, хотя прошло уже
порядком больше двух часов с тех пор, как Феликс сюда пришёл. Но, наверное,
им же от этого лучше. Хёнджин ведь сам сказал, что ему не особо нравятся
люди. Феликс искренне надеется, что он в этот список не попадает. А то было бы
ну очень неудобно.

— И чем ты обычно занимаешься, когда сидишь тут? — интересуется Ли, проводя

кончиком пальца по старому дереву. Не сказать, что место для пряток отменное,
но оно по какой-то причине много для Хёнджина значит, раз он говорит, что
любит сидеть здесь. Значит, есть в нём что-то необычное, что-то тёплое, чего
Феликсу пока (или вообще) не дано знать.

— Читаю обычно, — Хван пожимает плечами. — Здесь много книг, которые мне
нравятся.

Феликс невольно наблюдает за его мимикой. За почти неподвижными бровями,

глазами с редким прищуром, которые Хёнджин фокусирует на собственных
руках, пока говорит, на губах, которые изредка облизывает шустрым языком.
Удивительно. Этот человек ведь невозможно красив, как люди этого не
замечают?

— Почитаешь мне? — просит он тихо, прислонившись виском к дереву и всё так

же обнимая колени руками. Хёнджин смотрит ему в глаза, а в собственных

89/255
проскакивает неосязаемая надежда и капля удивления, которые Феликсу не
удаётся поймать. Он лишь робко кивает, вылезает из их небольшого укромного
местечка и вскоре возвращается уже с книгой в руках. Усаживается в прежнюю
позу и коротко поясняет:

— Это сборник сочинений. Брэдбери.

Ли кивает, наблюдая за тем, как парень осторожно открывает книгу и пробегает

глазами по первым строчкам. От чего-то Феликсу кажется, что он теряется на
пару секунд, когда смотрит сначала на него, а потом обратно в книгу. Но вскоре
Хёнджин прочищает горло и начинает вслух:

— «Безмятежное утро. Город, укутанный во тьму, нежится в постели. Погода

насыщена летом. Дуновение ветра — блаженство. Тёплое дыхание мира — ровно
и размеренно. Встань, выгляни из окна, и тебя мгновенно осенит — вот же он,
первый миг всамделишной свободы и жизни, первое летнее утро…»*[1], — и
Феликс вслушивается в этот приятный, местами басистый говор, прикрыв глаза.
По телу разливается тепло, пока Хёнджин повествует ему об июньских ветрах,
кислых яблоках, морях ясеня и мальчике по имени Дуглас.

«Сегодняшний день благоухает, как большой безымянный сад, выросший ночью

за горами и наполнивший землю, насколько хватает взгляда, тёплой свежестью»
читает Хёнджин, и Ли думает, что сегодняшний день благоухает скорее как
треск огня в камине и запах жжёных свечей вместе с родственным теплом. И
Феликс растворяется в этом благоухании, утопает в нежности чужого мерного
голоса, желая навсегда закольцевать пространство и время, чтобы остаться
здесь и слушать, слушать, слушать Хёнджина без остановки. Потому что голос
его странно знакомый, греющий душу.

Они сидят так долгое время — Феликс теряет счёт. Но всё хорошее не может
длиться вечно. Хёнджин едва успевает дочитать строчку «Ты станешь, кем
захочешь. Никто не сможет тебе помешать», которая отзывается у Феликса в
груди ярким стуком, как раздаётся неожиданный звоночек около двери. Хван
подскакивает на ноги и случайно стукается о край стойки, хватаясь за голову.
Феликс тут же ахает, сначала испугавшись, но после, когда Хёнджин натягивает
на лицо дежурную улыбку, продолжая потирать место ушиба, но при этом вести
себя как ни в чём не бывало, его едва не прорывает на смех. Приходится зажать
рот ладошкой, пока парень говорит посетителю стандартное:

— Здравствуйте, подсказать вам что-нибудь?

Посетитель, невысокий престарелый мужчина, спрашивает, нет ли у них в

магазине томика с рассказами Бальзака, желательно на английском. Хёнджин,
задумчиво сведя брови к переносице, выходит в зал и, ступая на первую
ступеньку деревянной лестницы около стеллажей, проводит пальцами по
корешкам книг, после чего достаёт нужную и подаёт мужчине в руки. Тот
неспешно листает, проверяет содержание, а после кивает, мол «подходит».
Хёнджин, вернувшись за кассу, пробивает принимает деньги и желает уже
уходящему мужчине хорошего дня.

Феликса, сидящего всё это время под столом, прорывает. Он смеётся негромко,
глядя Хёнджину в глаза, когда тот присаживается на корточки.

— Что смешного? — спрашивает.

90/255
— Твой невозмутимый тон и натянутая улыбка, — тянет в ответ Феликс, вновь
приваливаясь к ножке стола затылком. — Очень солидно.

Хван хмыкает, садясь на прежнее место, и вновь берёт в руки книгу. Он уже не
читает вслух, просто бегает глазами по рандомным строчкам, пока Феликс
теребит ткань на собственной футболке. А после произносит:

— Эта история с плохим концом?

Хёнджин, недолго думая, отвечает:

— С красивым.

Ли немного грустно усмехается. С красивым. И что это, чёрт возьми, может

значить..?

Наверняка, если спросить об этом Хёнджина, он скажет, что не бывает хороших

или плохих концов. Бывает только жизнь — реальная или описанная в книгах —
но каждая из них рано или поздно заканчивается. И заканчивается весьма
примитивно. Одинаково.

Но если Хёнджин назвал конец красивым, Феликс ему поверит.

— Знаешь, я… — начинает он хрипло, — не люблю грустные концы и долгие

прощания.

— Почему?

— Слишком слезливо. Жизнь человека не спасёшь слезами, только если ты не

птица Феникс. А если уж уезжать, то молча, без лишних фраз. Прощальные
объятия и поцелуи только отягощают сердце. И ранят душу…

Хёнджин ничего не отвечает. Лишь мерно поглаживает корешок книги и смотрит

в пустоту, пытаясь осмыслить сказанные Феликсом слова.

И на языке от этого почему-то вмиг становится горько.

////

Феликс возвращается домой вечером, когда за окнами домов уже начинает

постепенно холодать и смеркаться, а кузнечики в тихой траве стрекочут всё
громче. Он, с непонятно откуда взявшейся улыбкой на лице, тихо прикрывает за
собой дверь и снимает обувь.

В доме не горит свет. Наверняка мама уже легла спать, думает Феликс и
осторожно пробирается к лестнице, чтобы принять душ и увалиться в постель,
прокручивая в голове воспоминания сегодняшнего дня. Но не тут-то было.

Доходя до лестницы, он замечает блеклый свет настольной лампы на кухне.

Заглядывает одним глазком, потому что не может удержаться, и видит маму,

91/255
тихо сидящую у окна. Она сминает пальцами бумажку от чайного пакетика и
наблюдает за происходящим на улице, подперев щёку рукой. Шишка, в которую
обычно заплетены её волосы, немного растрепалась. Наверное, женщина много
работала сегодня. А Феликс даже не знает толком, что она делала и как прошёл
её день.

Парень останавливается, кусая губы. Мама тяжело вздыхает, потирая уставшие

глаза, а после проводя ладонями по лицу. На нём выражается такая тоска, что у
Ликса невольно щемит сердце. Как бы ему хотелось подойти ближе и обнять её,
спросить, что случилось, утешить. Но одновременно с этим подобные мысли
кажутся ему лишними, неуместными. Будто она оттолкнёт, отвернётся,
спрячется. Мама не хочет, чтобы Феликс видел её слабость, не хочет, чтобы он
переживал, но разве это возможно? Да, родственные чувства остыли, и он не
знает, как их теперь воскресить, но это ведь не значит, что город высосал из
него и простое человеческое сожаление.

Но как только он собирается сделать первый шаг, чтобы всё-таки хоть

попробовать осуществить задуманное, как останавливается. Мама поднимается
со своего места и медленной усталой походкой направляется к выходу из кухни.
Она поднимает глаза уже у самого дверного проёма и как будто даже
удивляется, когда видит перед собой сына.

— Ох, ты уже пришёл, — выдыхает она, смотря на растерянного Феликса.

— Да... — кивает он коротко, хватаясь за поручень около лестницы. — Вот,

только пару минут назад зашёл.

— Хорошо… думала, ты будешь позже, — она так же устало усмехается, потирая

пальцами переносицу. Очевидно, очень сильно хочет спать. Феликсу хочется
спросить, как она провела день, чем занималась и почему выглядит так
измученно, но он слишком тормозит. — Я, пожалуй, пойду лягу пораньше.
Спокойной ночи, Феликс.

— Да, спокойной… — успевает он сказать перед тем, как женщина скрывается в

темноте спальни. А на душе так паршиво от собственного бездействия. С
маминой стороны всё это Феликсово равнодушие наверняка выглядит как
настоящие высокомерие. Может, она думает, что он просто повзрослел и теперь
ему с ней неинтересно? Чёрт его знает.

Но сейчас, сколько бы он ни думал, сколько бы ни строил догадок, в этот

поздний час остаётся лишь одно — подняться к себе и провалиться в
поглощающий реальность томительный сон.

92/255
Part 9.

В комнате душно, несмотря на открытое окно. Солнце жарит с самого

утра без остановки, поэтому, чтобы не сгореть, в обед приходится прятаться под
крышей дома. Минхо, лёжа на кровати, вздыхает и закрывается рукой от солнца,
попадающего прямо на него.

— Феликс, задвинь шторку, шары слепит, — просит он, отворачиваясь к стене, но

прохладнее не становится. Кажется, от этой жары вообще никуда не деться.
Хоть в ледяную воду окунайся, ей-богу.

— Просто ляг головой на другую сторону, — устало стонет он, поднимаясь с

другой одноместной кровати, что стоит напротив. Ему повезло больше, сюда
солнце почти не достаёт. Феликс всё же подходит к окну и дёргает штору, хотя
понимает, что Минхо она никак не спасёт. И оказывается прав.

— Ну твою ж… — старший Ли выругивается и резко переворачивается на

кровати, ложась головой к близстоящему шкафу. Феликс садится обратно,
пустым, разморённым от жары взглядом пялясь в пол. — Ненавижу жару.

— Часто здесь так? — интересуется Ликс, проводя по лицу руками. Где там Чан и
Чанбин потерялись? Они минут двадцать назад ушли вниз, чтобы найти в гараже
вентилятор, потому что кондиционер здесь, увы, не предусмотрен. Хотя после
парочки таких жарких деньков, миссис Бан определённо начинает о нём
задумываться.

— В июле может с недельку палить, обычно, — бурчит Минхо. Лёгкий ветерок

наконец чудом проникает в комнату, заставляя обоих парней блаженно
вздохнуть. Феликс ложится на спину, подкладывая руки под голову и задумчиво
пялится в потолок. Жуёт губы, как перед новым знакомством, несмотря на то,
что видит Минхо уже не первый раз.

Сегодня они собрались у Чана дома. Родители его уехали по работе, так что
дома остались лишь бабушка и дедушка, которые обычно выше второго этажа не
поднимаются. Младшие, по словам самого Бана, тусуются где-то на улице,
поэтому Минхо и Феликсу, так лихо бездельничающим, предоставили в их
скромное распоряжение комнату Чана на третьем этаже. Вторая кровать здесь
стоит временно: у Лукаса ведётся ремонт, поэтому он пока что живёт с братом.

За время своего пребывания у семьи Бан Феликс успел заметить, что здесь,
вообще-то, достаточно приятно находиться. Гармоничные тона мебели, удобное
расположение, тишина — хотя с последним Феликсу наверняка просто повезло.
Он чувствует, что от этого места веет семейным очагом, который все члены их
большого семейства старательно поддерживают. И понимает, что чувство это
ему не особо-то и знакомо. Быть здесь как-то по-больному хорошо. Ли чувствует
себя мазохистом, потому что он рад за Чана, но сердце его с хрустом сжалось
сегодня, когда парень любовно чмокнул миссис Бан на прощание, перед тем как
они с мужем скрылись за дверьми.

Феликс, на самом деле, уже который раз внутренне задаётся вопросом: как же
получаются такие дружные семьи? Это просто удачное сложение обстоятельств,
люди встретили друг друга в нужное время в нужном месте? Кто-то не убил
бабочку пару десятков лет назад, поэтому повезло именно этой семье? Или это
93/255
тяжелый труд и кучи ссор за стенами дома? Несмотря на то, что второе намного
реальнее, надеяться всё же хочется на первое. Так хоть есть минимальная
возможность снять часть груза со своих плеч и переложить его на судьбу. Как бы
«Ну не повезло, так уж случилось». Однако головой он понимает, что это не
поможет.

— Феликс, — голос Минхо выводит его из задумчивости.

— М?

— На что залип? — он подминает под себя подушку, поворачивая голову на

Ликса.

— Да так. Комнату рассматриваю, — врёт и не краснеет. Ему нет никакого дела

до комнаты Чана, которая, в общем-то, ничем не примечательна. Всё просто: две
кровати, письменный стол, какие-то учебники — наверное, принадлежат Лукасу,
— шкаф с одеждой и парочка фотографий на стене. Всё как у людей.

— Точно, ты же здесь впервые, — щёлкает пальцами Минхо. В тишине с ним

сидеть практически невозможно: постоянно найдёт, за что зацепиться и
завязать разговор. Так и сейчас, садясь, он продолжает тянуть нить на себя,
разматывая клубок: — Мы в детстве частенько здесь зависали. Ещё до того, как
Чан познакомил меня с Чанбином, я любил приходить к нему в гости и играть в
карты или музыку слушать, — Чан был практически единственным мальчиком, у
которого был аудиопроигрыватель. А все, у кого были подобные штуки
автоматически считались крутыми.

— Чанбин не учился с вами?

— Нет, мы вообще случайно познакомились, точнее Чан нас познакомил, когда

мама меня запрягла ехать картошку копать. Спасибо, что сейчас они эти участки
продали, иначе я бы ни за что сюда не приехал больше, — парень смеётся своим
воспоминаниям, потому что копаться в земле под палящим солнцем ему
приходилось довольно часто. Такой загар хрен забудешь. — Я, если честно,
вообще не понимаю, почему они тогда стали общаться со мной, — усмехается
Минхо и переворачивается на спину, потирая глаза, — я реально был той ещё
занозой в заднице.

— Думаю, все в детстве такие, — Феликс пожимает плечами и рассматривает

собственные носки. Он, конечно, не может припомнить ничего криминального из
своего детства, но поведение всех детей временами оставляет желать лучшего.

— Ага, если бы. Тебе повезло, что мы в то время не общались. Наверное,

посмотри я на себя тогда со стороны, то сам бы дал себе по морде.

Сейчас по Минхо такого совершенно не скажешь. Молодой человек довольно

приятной наружности, весьма образованный, с едким юмором и острым языком,
который не всегда играет ему на руку, как рассказывал Чанбин. Довольно
энергичный, прямолинейный, с ним легко находиться рядом, но в то же время
немного стеснительно, потому что не всегда можно предугадать, что Минхо
выпалит в тот или иной раз. Хотя, по словам Чана, в незнакомых компаниях он
ведёт себя многим сдержаннее и спокойнее, нежели с друзьями. Феликсу к
такому не привыкать.

94/255
— Чан сказал, ты жил здесь раньше, — упоминает старший Ли. Феликс молча
кивает, не смотря в глаза. — Почему уехал?

— Отец увёз, — отвечает незаинтересованно. — Мне было двенадцать, никто

особо не спрашивал.

— Понятно, — Минхо шумно выдыхает, создавая губами звук похожий на «Пу-пу-

пу», и добавляет, смотря на Феликса: — Классно, наверное, вернуться после
стольких лет. Посмотреть, как всё изменилось. Или наоборот. Не изменилось, —
он усмехается, заставляя Феликса сделать то же самое.

— Да, ничего так, — говорит он, хотя на деле совершенно не понимает, что он
чувствует от этого своего приезда. Изменилось тут всё или нет, не имеет
значения, потому что изменился сам Феликс.

Минхо только открывает рот, чтобы сказать что-нибудь, как дверь в комнату
Чана резко открывается, но вместо самого парня появляется юная девушка.

— Чан, ты не видел мою… — начинает она уж черезчур звонко, но тут же

затихает, когда не находит брата в комнате. Девушка упирается взглядом в
Минхо, ступорясь. — Ой, привет, Минхо.

— Привет, Ханна, — Феликс осматривает черты её лица, кажется, слишком

сильно схожие с Чановыми. Длинные смоляные волосы, убранные в хвост,
аккуратный прямой нос и розовые губы, явно подчёркнутые помадой. Девушке
на вид около семнадцати, и она, если честно, совершенно не похожа на ту, кого
можно назвать «деревенской». Она переводит на Феликса несколько смущённый
и недопонимающий взгляд. Минхо тут же спохватывается: — А, это Феликс.
Феликс, это Ханна, сестра Чана.

— Привет, — парень поджимает губы, приветственно приподнимая ладонь.

Ханна тут же отводит взгляд в сторону и заправляет прядь волос за ухо,
проговаривая тихо:

— Здравствуй, — после чего, слегка покраснев, хватается за ручку двери. —

Ладно, я пойду, — и прикрывает за собой, скрываясь в коридоре.

— Думаю, ты ей понравился, — говорит Минхо, пока Ликс продолжает

неоднозначно смотреть на дверь, за которой скрылась Ханна.

— Чего?

— Не знаю, обычно она так себя не ведёт, — ухмыляется тот, но Феликс в ответ
лишь хмурится.

— Это не значит, что я тому причина, — не хватало ему ещё понравиться какой-
то девчонке. Что ещё за курортный роман?

Больше Минхо ничего ему не сказал. Только неоднозначно посмотрел, а дальше

тишина. Феликс решил не обращать на это внимания. Его сейчас не особо
интересует вся эта полюбовная фигня. Да и вообще никогда особо не
интересовала. Он был в отношениях дважды и оба этих раза ничего путного из
них не вынес. Иногда Феликсу кажется, что легче вовсе быть одному всю жизнь,
чем найти человека, с которым ты будешь чувствовать себя комфортно, с

95/255
которым тебе будет интересно находиться в любое время суток. Ведь вы должны
понимать друг друга, поддерживать, быть рядом в трудные моменты, и редко
когда можете уделить время самим себе, особенно если приходится жить
вместе. Эти идиллии, о которых бесконечно пишут в книгах, любовь до гроба,
стопроцентная совместимость — всё это видится Феликсу невозможным.
Эфемерным, слишком хорошим. Идеальным. В жизни такого не бывает.

Поэтому, если бы его попросили выбрать между спокойным одиночеством и

беспокойными отношениями, он бы без колебаний выбрал первое.

Вскоре Чан таки возвращается в комнату и радостно сообщает, что они наконец
достали вентилятор. Парни устанавливают его у окна, в то время как появляется
Чанбин, держащий в руках несколько бутылок с холодным пивом.

— К тебе тут Ханна заходила. Искала что-то, — сообщает Минхо, пока Чан
нажимает кнопки на вентиляторе. Тот наконец начинает работать, обдувая
парней по очереди приятным прохладным ветерком.

— Да я в курсе. Столкнулся с ней на первом этаже. Эта клуша опять просрала

где-то зарядку от телефона, — Бан усаживается на постель рядом с Минхо и
открывает бутылку. Любой человек, который увидел бы их впервые, подумал бы,
что парни совсем алкаши, раз при каждой встрече распивают что-то спиртное,
но на деле здешнее пиво, как Феликс уже успел проверить, пьянит мягко и
практически незаметно. Не везёт больше всех тут лишь Минхо: его, почему-то,
уносит слишком быстро.

— Она так изменилась за последний год. Ещё недавно коротышкой же была.

— Чужие дети всегда быстро растут, — говорит Чанбин и отпивает из бутылки.

— А ты, я смотрю, уже глаз положил. Губу закатай, — Чан с вызовом поднимает
брови, смотря на друга, но все понимают, что он это не всерьёз.

— Ой-ой-ой, уже ничего не скажи ему. Заняться мне больше нечем. Ты вон лучше
Феликсу об этом скажи, она как помидор покраснела, когда его увидела, и
быстренько смылась, — Минхо кивает на юношу, в то время как тот взметает
взгляд, которым встречается с Чаном. Последний удивлённо наклоняет голову.
Только этого ему не хватало.

— Не смотри так на меня, это он себе что-то там надумал, — Ли поднимает руки,
мол он вообще не при делах, и кивает на Минхо, которого вся эта ситуация
забавляет да и только. Чан в ответ посмеивается. Ему, если честно, вообще
фиолетово, кто и почему нравится его сестре. Она уже давно самостоятельная и
может справиться без его советов, поэтому парень старается без спроса к ней не
лезть.

Феликс не думает, что мог бы понравиться кому-то, кроме как внешне. Он в

курсе, что у него весьма миловидное лицо, на которое в их время ведутся многие
девушки, но смысла это особого не имеет. Внешностью отношения, увы, не
скрепишь. Будут держаться как на соплях. Интересы у него вряд ли с кем-то
пересекутся, потому что Феликс сам-то не до конца знает, что ему нравится,
чтобы рассказывать об этом другим. Характер весьма обычный, занятия тоже, да
и сам он в целом какой-то не особо примечательный. Феликс никогда не считал
себя особенным. Так может, именно поэтому он не может найти себе друзей.

96/255
Может, проблема на самом деле заключается в нём самом, а не в окружающих
его людях?

— Да ладно вам, можно подумать вы в семнадцать лет не влюблялись, —

отмахивается Чанбин. Даже спустя такое непродолжительное общение, Со
кажется Феликсу самым лояльным из них всех, хотя выглядит наоборот, весьма
грозно. Ровно до того момента, пока не начнёт улыбаться, конечно. — Никогда не
забуду, как ты пытался ухлестнуть за Юной, — говорит он Чану, заставляя того
отвернуться и сделать вид, что он никого не слышит.

— Боже, это которая жила в соседнем доме? Мы у них ещё ягоды временами
подворовывали, — Минхо тычет в друга пальцем. «Любят они, однако, копаться в
своих воспоминаниях» — думает Феликс, как обычно сидя рядышком и наблюдая
за разговором.

— Ага, он с ней ещё на выпускной ходил, — Со оборачивается к Феликсу и

продолжает: — Его бабушка тогда сразу же записала Юну в невесты.

— Она всего один раз её так назвала! — возмущается Бан, прикрывая глаза
рукой. Видно, как ему стыдно за своих друзей, но Феликс лишь улыбается,
слушая заинтересованно.

— Она, кстати, как? Вы созванивались?

— Бабушка? На первом этаже, сходи сам спроси, — язвит Чан, но когда Чанбин
закатывает глаза всё же отвечает: — Нет, мы… мы не разговаривали с ней. Уже
довольно давно.

— Она уехала? — подаёт вдруг голос Феликс и все взгляды моментально

устремляются на него. Немного некомфортно.

— Да. Получила грант на обучение где-то в Канаде. Её родители говорят, что ей

там нравится, — парень пожимает плечами и делает несколько глотков, как бы
закрывая тему. В компании повисает неловкая тишина. Будто они совершенно
случайно наступили на больное место или залезли в слишком личное для Чана,
несмотря на то, что между ним и Минхо с Чанбином нет практически никаких
секретов. Феликсу от этого немного не по себе.

Он замечает по Чанову выражению лица, что эта девушка значит для него
слишком много. Может, он и правда был в неё без памяти влюблён, может, это
было лишь мимолётное увлечение в старших классах, по которому он временами
тоскует или наоборот: с теплом вспоминает. Феликсу неизвестно. Он понимает
только одно — Юна явно была ему небезразлична. И Чан явно жалеет о том, что
их общение прервалось.

— Кхм, ладно, — вклинивается наконец Минхо, приподнимаясь. — А ты, Феликс.

Как обстоят дела с твоими подростковыми похождениями?

— Да никак особо, — хмыкает он. — Не думаю, что вообще был когда-то по-
настоящему влюблён, — старший Ли на такое заявление широко открывает
глаза. — Был в отношениях дважды, уже когда переехал в город, но… как-то не
сложилось, в общем.

— Хреново.

97/255
— Не всё так плохо. Может, ты просто ещё не нашёл ту самую, — Чанбин
подбадривающе хлопает Феликса по плечу, и тот кивает для вида.

Не то чтобы Феликс совсем перестал верить в любовь, просто… он как-то не

особо её ищет. Да и есть ли смысл от всего этого, если «той самой» на свете
просто не существует.

Парни беседуют долго. Выпивают попутно ещё по бутылочке, съедают по порции

мороженого, так удачно оказавшегося у Чана в морозилке. Жара к вечеру
начинает спадать и погода становится куда приятнее. От выпивки языки
развязываются, но благо, что Минхо не успевает особо унести. Феликса
размаривает совсем немного, голова становится легче, а в рот словно смешинка
попадает. Парни шутят через каждое слово, от чего он невольно смеётся
каждый раз. За окном темнеет, когда родители Чана возвращаются домой.

Они слышат голос миссис Бан, зовущий помочь разобрать продукты. Чан и
Феликс становятся добровольцами.

— Привет, мальчики, — улыбается женщина, когда парни спускаются с лестницы.

Отец Чана заносит в дом два пакета: один с мясом, другой с молочкой. — Сынок,
там в машине ещё картошка, забери её тоже, унеси в гараж.

— Будет сделано, капитан, — откликается он. Женщина шутливо треплет сыну

волосы, когда тот проходит мимо. Феликс, наблюдая за её широкой улыбкой,
которая прямо-таки лучится любовью, поджимает губы. Как только Чан
скрывается из поля зрения, он подходит к столу и начинает потихоньку
разгружать пакеты.

— Ох, спасибо, Феликс, — благодарит миссис Бан, принимая из его рук молочку и
составляя всё в холодильник. — Мясо оставь, я его потом разберу, — она
забирает у него сыр и как бы ненавязчиво спрашивает: — Чем занимались
сегодня?

— Ничем особенным. Говорили обо… всяком.

— Надеюсь, мы тебя не особо стесняем, — мягкий тон. Феликс чувствует себя

странно. У Чана действительно очень дружелюбная и спокойная мама, которая с
пониманием и теплом относится к друзьям своих детей и любит их самих. Всех
троих непосед самой чистой любовью.

— Нет-нет, ни в коем…

— Ничего себе, как ты вымахал, — раздаётся мужской голос из гостиной. Это

мистер Бан вернулся. Феликс даже не заметил, как потерял его из виду. —
Привет, Феликс, — мужчина пожимает ему руку, пока юноша отчаянно пытается
выйти из ступора, чтобы произнести:

— Добрый вечер… — он понятия не имеет, почему сейчас всё это внимание от

родителей Чана так сильно его смущает. Может, потому что эти люди могут
помнить о его детстве намного больше, чем он сам?

— Ты не стесняйся, чувствуй себя как дома, — мужчина слегка хлопает его по

плечу, получая неуверенный кивок в ответ. С улицы слышится Чанов голос.

98/255
— Ещё нужно что-нибудь?

— С остальным сами справимся, спасибо, Чан-и, — миссис Бан целует сына в

щёку, проходя к другой стороне кухни, чтобы достать ножи для разделки мяса.
— Надеюсь, мы несильно вам помешаем. Ты, кстати, не видел Ханну и Лукаса?

— Они сказали, что останутся с ночёвкой у Джонги. Ханна сказала, у них там
новый сезон какого-то сериала вышел, — от мамы слышится только глухое «ну
хорошо», прежде чем Чан переводит взгляд на Феликса и кивает в сторону
веранды. Мол «Пошли постоим». Феликс беспрекословно следует за ним.

На улице тепло, намного лучше, чем днём, когда солнце палило нещадно. Воздух
сухой — дождя давно не было. Феликс вдыхает полной грудью, прислоняясь
спиной к стене дома. Вечером гулять здесь просто прекрасно, это невозможно
отрицать. За спиной Чана, где раскидывается редкая роща, вновь заходит
солнце, только на этот раз оно находится уже у самого горизонта.

Бан достаёт из кармана шорт пачку сигарет, и Феликс недоумённо поднимает

брови.

— Не думал, что ты куришь.

— Не на постоянке. Так, балуюсь иногда, — он вынимает одну сигарету,

зажимает губами и смотрит на Ли. — Будешь? — тот, недолго подумав,
протягивает руку. Чан поджигает сигарету себе и Феликсу, убирая зажигалку с
пачкой обратно в карман, и выдыхает смог к потолку широкой веранды.

Феликс не увлекается сигаретами. Он курил некоторое время — когда только

поступил в университет, потому что нужно было как-то справляться с
навалившимся стрессом, но в итоге бросил. У него, к счастью, нет склонности к
каким-либо зависимостям. А сейчас просто, ну… за компанию.

Он затягивается, смотря, как Чан отходит к перилам веранды и, опираясь на них

руками, наблюдает за спокойствием природы. Где-то в доме слышатся чужие
приглушённые разговоры, вдалеке кричат напуганные и согнанные с полей
вороны. Атмосфера наполняется тягучей близостью, которую, кажется, можно
ощутить, если провести по воздуху рукой.

— Ты был влюблён в неё? — спрашивает Феликс. — В Юну.

Чан выдерживает паузу. А после горько усмехается и, затянувшись, отвечает:

— Да, — вот так просто, без лишних увиливаний. — Да, был.

— По-настоящему?

— Смотря что ты под этим подразумеваешь, — он поворачивается к Феликсу и

опирается о перила бёдрами.

— Она знала об этом?

— Знала, — кивает парень. — Но грант, который она получила, был её

единственной возможностью и самой большой мечтой. Она ещё с седьмого

99/255
класса хотела учиться за границей, а я… не имел никакого права держать её
здесь, — в глазах его читается явное сожаление и немая, но горькая радость за
девушку.

— Значит, ты действительно сильно любил её, — Феликс отталкивается от стены

и, вдыхая дым, подходит ближе к Чану.

— С чего ты так решил?

— Только настоящая любовь может заставить человека пожертвовать своим

счастьем во благо другого. Во всех книгах об этом пишут, — он облокачивается о
перила и стряхивает пепел. — А ты выглядишь, как типичный принц из книжек.

Бан Чан хрипло смеётся на его слова и тоска с его лица совсем немного
исчезает. Феликс чувствует, как в груди у него завязывается тугой узел,
давящий на диафрагму, когда он слышит счастливые голоса родителей парня в
стенах дома. Это не зависть, вовсе нет, скорее… как давить на больное. У
Феликса уже давно болит сердце за собственную маму, к которой он никак не
может подступиться. Он забыл, что значит материнская любовь и не знает, как
заставить себя об этом вспомнить. Боится, что если начнёт вновь с ней
сближаться, то всё это закончится провалом и ещё большей болью для них
двоих. Феликс ужасно хочет увидеть перед собой ту самую маму, которую
оставил здесь десять лет назад, которую обнимал на платформе вокзала и
которой махал рукой из уезжающего поезда. Но он боится, что она уже не
полюбит его, как раньше.

Ведь разве это возможно?

— Тебе так повезло с семьёй, — тихо произносит он и, затянувшись в последний

раз, тушит тлеющий окурок о поднесённую Чаном пепельницу. — Брат, сестра,
счастливые родители. Действительно, как в сказке.

— Не говори так, ты ведь не знаешь всего, через что нам пришлось пройти, —
произносит парень без укора. — Всем в мире бывает тяжело, даже если ты этого
не видишь.

— Вы хотя бы не боитесь проявлять друг к другу хоть какие-то чувства. Чтобы

понять, что вы любите друг друга, не нужно иметь соколиный глаз, — Феликс
опускает взгляд на шелестящую под лёгким ветром траву. — Ощущение, что я
навсегда забыл, каково это… — Ли не знает, зачем сейчас выливает всё это на
Чана. Может, потому что чувствует в нём незримую поддержку, видит человека,
которому можно доверять. Ему необходимо кому-то выговориться. — Наверное,
именно это случается, когда видишь родного человека спустя практически
десять лет тишины. Он перестаёт быть родным.

— То, что ты не помнишь, каково это — быть любимым — не значит, что ты

больше не любим, — Феликс поднимает на Чана глаза. У того взгляд искренний и
чистый, от которого вдруг дышать становится чуть легче. — Иногда у вас просто
теряются точки соприкосновения, поэтому приходится искать новые. Или в
крайнем случае… возрождать всё из пепла, — Бан тушит сигарету рядом с
Феликсовым окурком и выдыхает последний клубок дыма, подняв голову к
заметно потемневшему небу. В доме уже давно зажгли свет, поэтому их обоих
обдаёт тёплыми лучами, когда Чан открывает дверь и молча заходит внутрь.
Феликс идёт следом.

100/255
Встреча плавно перетекает в незапланированную ночёвку. На улице
стремительно темнеет, а миссис Бан любезно предлагает парням остаться,
предоставив Феликсу кровать Лукаса, которую он до этого уже успел
«опробовать».

Уже укладывая голову на подушку и слушая чужое сопение на соседней кровати,

Феликс разлепляет глаза, быстро набирая сообщение на телефоне. «Остался у
Чана. Не волнуйся» — пишет он и, кусая нижнюю губу, отправляет. Глаза
слипаются, а тело потихоньку становится ватным. Феликс не замечает, как
засыпает с телефоном в руках, так и не прочитав простое «Хорошо» от абонента
«Мама».

////

Феликс возвращается домой после обеда, плотно позавтракав вместе с семьёй

Чана, потому что те ну уж слишком настаивали. Отказываться было бы
неприлично. Но он, в общем-то, не жалуется. Ли прочитал мамино сообщение
только с утра и это, признаться честно, заставило его улыбнуться. Однако,
прийдя домой, он обнаружил дверь закрытой. Повезло, что накануне он таки
прихватил с собой ключ.

Оказывается, что мамы нет дома, поэтому Феликс моментально задаётся

вопросом, куда же она могла уйти. Вчера перед сном и сегодня с самого утра он
размышлял над словами Чана и думает, что найти новые точки соприкосновения
идея весьма неплохая, вот только где их искать… Это остаётся нерешённой
проблемой.

Парень устало плетётся к лестнице, чтобы вновь забраться к себе в берлогу,

потому что ничего лучше в голову ему не приходит. Но, проходя мимо комнаты,
когда-то бывшей родительской, взгляд его невольно цепляется за книжный
стеллаж. Может, взять одну из книг, чтобы скоротать время? Интересно, есть ли
у мамы Брэдбери…

Феликс осторожно пересекает комнату, подходя к стеллажу, и проводит по

цветастым корешкам пальцами. Перед глазами мелькают названия и авторы, но
ни одного знакомого он здесь не видит. Раньше книг здесь было в разы больше.
Феликс доходит до конца верхней полки и присаживается на корточки, чтобы
заглянуть на нижнюю. Он быстро пробегается глазами по корешкам и
останавливается на самом углу, откуда выглядывает самая большая по высоте
книга. На ней ни автора, ни названия. Только спустя несколько секунд до
Феликса доходит, что это и не книга вовсе. Это фотоальбом. Парень хватается за
тёмно-зелёный корешок и выуживает его с полки.

Он присаживается на заправленную постель и, аккуратно проведя по твёрдой

обложке, заворожённо открывает альбом. Феликс помнит, что, когда он ещё был
маленьким, у его отца водился небольшой плёночный фотоаппарат. На него и
делались все фотографии, которые здесь хранятся. Только парень и понятия не
имел, что их так много. Внутри у него странно теплеет, когда Феликс
переворачивает страницу за страницей.

Вот он ещё совсем маленький, лежит на пелёнках и грызёт какую-то цветастую

погремушку. Маме не больше двадцати пяти, на лице её ни единой морщины, а

101/255
волосы лёгкими волнами спадают на плечи. Она улыбается, смотря на сына,
который в свою очередь с интересом уставился в камеру. Феликсу не верится,
что это было так давно.

На следующей фотографии ему пять. Мальчик с тоненькими ножками в лёгких

шортах и какой-то старой майке с рисунком из мультфильма сидит на
ступеньках крыльца. Феликс с лёгкостью узнаёт этот дом, цветы, высаженные
прямо у лестницы — белые пионы — и синюю дверь за спиной, какой она была
ещё до смены. Белокурые волосы коротко стрижены, ноги босые с грязными
ступнями. Мальчик на фотографии щурится от попадающего на глаза солнца.
Рядом покорно сидит пушистый соседский сенбернар. Маленький Феликс
обнимает собаку за шею и смотрит куда-то вдаль. Взрослый Феликс не
сдерживает улыбки.

Следующая. Семь лет. Папино большое кресло в их гостиной, приглушённый

свет, старая зажжённая лампа. Феликс сидит на коленях у отца и держит в
руках раскрытую красную книгу. В ней было много детских сказок и больших
цветных иллюстраций — он помнит. Маленький Феликс любил листать её
часами, и даже если не читать, то просто рассматривать картинки, потому что по
ним легко было вспомнить о написанном. Наверное, её и сейчас можно найти в
тех коробках на втором этаже, если постараться. У папы на носу нацеплены
очки, сам он одет в какую-то клетчатую рубашку, на шее болтается крестик.
Мужчина внимательно смотрит в книгу, именно туда, куда читающий мальчик
тычет пальцем. Они читают сказку вслух. Феликс ненадолго задерживает взгляд
на молодом лице отца. Ему кажется, что даже через фотографию можно
почувстствовать тот едрёный запах одеколона, которым тот пользовался. Взгляд
у отца мягкий, тёплый, наполненный любовью. Сейчас он совершенно изменился.

Сердце Феликса непроизвольно сжимается. Он переворачивает страницу.

Встречает множество фотографий мамы. Вот она в поле. Вот работает в саду,
скрываясь от солнца широкопольной шляпой. Вот загорает, лёжа у реки, и
улыбается во все тридцать два. Она лучится счастьем на этих магически
запечатлённых на старую плёнку воспоминаниях. И счастье это можно ощутить
лишь проведя кончиками пальцев по фотографии. Здесь она такая молодая,
полная надежд и мечт, дышащая полной грудью. Феликсу моментально
становится больно за то, что всего этого мама лишилась. Она будто постепенно
потухла, угасла, как самая красивая свеча, которая до этого казалась тебе
вечной. Верить в это не хочется.

Ещё сильнее не хочется думать о том, что это всё произошло из-за него. Из-за
Феликса.

Ему девять. На улице палит солнце, плечи сильно загорели, на носу появились
первые веснушки. Рядом в густой траве стоит первый двухколёсный велосипед,
за ручки которого Феликс хватается обеими руками. За спиной его просторное
поле для первого катания, на лице радостная улыбка. Он пока не знает того, что
навернётся с этого велосипеда пару-тройку раз уж точно, разобьёт в кровь оба
колена и набьёт синяки на бёдрах и лодыжках. Зато научится кататься.

Всё его детство, сколько Феликс себя помнил, было наполнено различными
синяками, мелкими шрамами и ссадинами, потому что лез он везде, где было
интересно, и даже если его никто не просил. Сейчас он об этом нисколько не
жалеет.

102/255
Ему десять. Дома топят камин и работает обогреватель. Мама лежит на ковре в
гостиной, сложив руки на животе. Обесцвеченные волосы её распластались по
полу, на пальце сверкает обручальное кольцо — сейчас она его больше не носит.
Женщина наблюдает за тем, как её сын, сидя на полу, вешает на одну из веток
ёлки игрушку. Близится Новый год, рядом с ёлкой стоит коробка со старыми
стеклянными игрушками, мишурой и гирляндами. В том же году Феликс вырезал
из бумаги кучу снежинок, чтобы расклеить их по всему дому и придать
«праздничной атмосферы». Мама посмеялась, но разрешила.

Сейчас Феликс не встречает Новый год дома. Эта традиция давно потерялась во
времени. Обычно он ходит куда-то с одногруппниками или вовсе забивает хрен и
ложится спать ещё до боя курантов. Но как, наверное, было бы приятно снова
посидеть за столом всей семьёй, поговорить, посмеяться… Он скучает по той
семье, которая у него была до переезда. Очень скучает.

Феликс переворачивает страницу. Взгляд его падает на фотографию, которую

он, кажется, до этого не видел. Он совершенно не помнит, как она была сделана,
поэтому хмурит брови и вытаскивает её из-под плёнки. На ней мама и он, лет
десяти-одиннадцати. Они сидят на большом покрывале, вокруг них высокая
трава, меж которой виднеются яркие полевые цветы. Они прячутся в теньке под
невысоким деревцем. На покрывале полупустой контейнер и мешочек с
фруктами: яблоками, грушами и персиками. Мама держит руки Феликса в своих,
рот её приоткрыт, будто она что-то объясняет. Мальчик смотрит на жёлто-
оранжевые цветы в своих руках и слушает с интересом. И так хорошо становится
от маминых прикосновений, от её мелодичного голоса, который парень точно
слышит сквозь фотографию…

— Феликс? — он резко взметает голову, отрываясь от фотографии. В проходе

стоит удивлённая мама. — Не думала, что ты уже вернулся.

— Да, я… мы разошлись пораньше, — Феликс поджимает губы, смотря маме в

глаза. Она тут же замечает в его руках альбом.

— Что это у тебя тут? — подходит ближе и с лёгкой улыбкой опускается рядом.
Она протягивает руки, чтобы взять у Феликса альбом и перетащить его себе на
колени. Улыбка её становится только шире, когда она начинает рассматривать
их старые фотографии. Наверное, чувствует то же самое, что и Феликс
несколькими минутами ранее.

— Случайно на него наткнулся. Вот, решил посмотреть, — говорит он и

наблюдает за маминой реакцией, пока та неотрывно перелистывает страницы.

— Ты здесь такой маленький. Кажется, что это совсем недавно было, —

неверяще говорит она. А после показывает на фотографию сына в какой-то
дурацкой зимней шапке: — Помню, как мы собирались в школу и ты постоянно
капризничал, как тебе не нравится эта шапка, а новую мы никак не могли
собраться и сходить купить.

— Я был капризным ребёнком?

— Вовсе нет, — отмахивается она. — Мне казалось, что ты самый послушный

мальчик на свете. Такой тихий и спокойный, пока дело не дойдёт до прогулок на
улице. Там тебя было не остановить. Отец только и успевал ловить тебя, чтобы

103/255
носом с землёй не встретился. Ой, а вот эту фотографию мы сделали, когда
ездили к реке купаться все вместе. Тебя из воды было не вытащить, думала,
окочуришься там. До самого вечера пробыли! — восклицает она, а сама
посмеивается. — Но мне понравилось.

— Да, мне тоже, — тихо произносит Феликс. — А… ты помнишь, что происходит

здесь? — он протягивает ей ту фотографию, которую до сих пор держал в руках.
Мама смотрит на неё внимательно и вздыхает.

— Это был день, когда мы решили выбраться отдохнуть. Устроили небольшой

пикник, я испекла банановый пирог, твой отец купил фруктов и захватил камеру.
Мы остановились под деревом на пустом поле. Оно всё было усыпано
превосходными дикими цветами, — почти шёпотом повествует она. — А потом я
нарвала высоких одуванчиков и сплела тебе венок. Ты так улыбался тогда.
Называл его короной природы. И после попросил научить тебя плести венки так
же, — она улыбается, но улыбка эта какая-то горькая. — Видишь, я держу твои
руки в своих. Показываю, как правильно заправлять стебельки. Странно, что ты
этого не помнишь…

В груди у Феликса с треском сжимается сердце. Глаза щиплет. Смотреть на маму

невозможно.

— Прости меня, — шепчет он и лижет нижнюю губу, не решаясь поднять на

женщину глаза. В горле встаёт ком.

— Брось, Феликс, это ведь всего лишь…

— Нет. Мам, — он нерешительно поднимает взгляд. Ли трёт костяшки пальцев, в

носу щиплет и говорить становится невообразимо тяжело. Почему перед
родителями всегда так сложно извиняться? — ты… прости меня, пожалуйста. Не
за фотографию, я… — он теряется, поднося сложенные лодочкой руки к лицу.
Феликс чувствует, как глаза накрывает тонкой солёной пеленой. — Прости, что я
испортил тебе жизнь. За то, что уехал тогда с отцом и почти забыл о тебе. Мне
так жаль…

— Феликс, сынок, ты чего, — она обеспокоенно заглядывает в его побледневшее

лицо, нежно кладёт руку на одну щёку и заставляет взглянуть себе в глаза. Это
невыносимо. — Всё в порядке…

— Нет, — качает головой тот. — Я заметил, как ты тревожишься рядом со мной.

Боишься сказать или сделать что-то лишнее. А я… ничего не мог поделать с
этим. Потому что не знаю, как вернуть ту связь, которая пропала где-то во
времени. Я… — он запинается, сглатывая и собираясь с мыслями, — боюсь, что
ты больше не любишь меня, как раньше. Что вообще ничего больше не будет,
как раньше…

— Нет, вовсе нет, Феликс, — она берёт его руки в свои. — Я люблю тебя,
слышишь? Я всегда любила тебя и буду любить, вне зависимости от того,
сколько тебе будет лет, какими будут твои интересы или где ты будешь
находиться. Я боялась сказать тебе что-то не то, потому что не знала, как ты
отреагируешь, ведь прошло столько лет и ты изменился, но… это не значит, что
ты мне больше не сын или что я люблю тебя меньше, чем раньше, — Феликс в
ответ глупо шмыгает носом. — Люди меняются, и это нормально. Но ты всегда
останешься моим маленьким цветочком, слышишь? — парень кусает губу и

104/255
мелко кивает. У мамы у самой на глазах начали наворачиваться слёзы. Она тянет
сына за плечи, увлекая его в самые тёплые и родные объятия, которые у Феликса
были за последние десять лет.

Женщина гладит его по волосам, пока Феликс утыкается носом в её плечо и

вдыхает приятный цветочный аромат её кожи. Он чувствует, как бьётся в груди
мамино сердце, потому что его от волнения заходится не меньше. И пока мама
нежно гладит его по волосам и спине, успокаивает и дарит ту недостающую
любовь, которую Феликс больше не надеялся ощутить, внутри у него словно
рвутся нити, держащие тяжёлый груз. Но груз этот не падает — он
превращается в воздушные шары и плавно испаряется, оставляя после себя
долгожданную лёгкость.

Трудно поверить в то, что это всё-таки случилось. Трудно поверить, что для того,
чтобы заглушить сотни мыслей, роившихся в Феликсовой голове, хватило одного
искреннего разговора.

— Я тоже люблю тебя, мам, — слышится от него глухо.

— Моё ты солнце, — Феликс слышит, как она улыбается и блаженно прикрывает

глаза.

Тревожность окончательно уходит, уступая место приятному чувству родства. И

Феликс тонет в нём, не пытаясь спастись.

Мама любит его.

Она всё ещё любит своего прекрасного сына.

Феликс вздыхает и прижимается к матери сильнее.

Теперь он как никогда понимает, что означает, возрождать из пепла.

105/255
Part 10.

Вода в раковине окрашивается в грязно-серый, стекая в слив. Хёнджин

промывает кисти и, стряхнув лишнюю воду, кладёт их сушиться, пока сам
промакивает руки полотенцем. Дома тихо и свежо. И даже намного чище, чем
обычно. На подоконнике ваза с цветами, на мольберте напротив недавно
дописанный холст — Хёнджин оставил его сохнуть — но в остальном полный
порядок. Даже на столе. Весьма непривычно.

В груди вибрацией отдаётся приятный мандраж. Непонятно, почему он вообще

так волнуется, ничего особенного ведь не планируется. Хван кусает щёку,
протирая тряпкой раковину, и ставит чайник на плиту. На всякий случай.

Последние пару дней он провёл за написанием натюрморта из веточек олеандра

и чтением небольших повестей каких-то малоизвестных французских писателей.
И всё шло относительно спокойно, пока вчера во время работы в магазине не
произошло…

— Ты не против встретиться завтра? — наклонив голову, тонко спрашивает

Феликс. Хёнджин старается не отвлекаться от пересчёта кассы.

— Что-то случилось?

— Нет, просто так, — пожимает плечами Ли, внимательно наблюдая за чужими

действиями.

— Хорошо, приходи завтра. В любое время. Я буду дома, — отвечает Хёнджин

практически безразлично. Феликс списывает это всё на сосредоточенность на
работе. А после согласно кивает и через некоторое время скрывается за дверью
магазина.

И вот теперь, стоя на кухне у себя дома Хёнджин не может понять, кто вообще
тянул его за язык. Но на размышления о своём поступке у него не хватает
времени, ибо как только Хван собирается сесть, со стороны двери раздаётся
стук.

— Привет, — перед его глазами тут же предстаёт лучистая улыбка на светлом

худом лице. Хёнджин отходит, бурча приветствие себе под нос, и пропускает
Феликса внутрь. — Так… мы куда-то пойдём, или… — Ли ненавязчиво суёт руки в
карманы и поворачивается к парню лицом. Тот, закрывая дверь, бросает:

— Не думаю. Хочу сегодня побыть дома.

— Оу, ладно, — Феликс разувается и, наблюдая за Хёнджином, следует за ним на

кухню. Там же он замечает кисти, сохнущие рядом с раковиной и несколько
измазанных краской тряпок. — Я сильно отвлёк тебя?

— Нет, я как раз закончил к твоему приходу, — парень становится около плиты,
перехватывая взгляд Феликса. Почему-то в момент становится неловко. — Ты
голоден?

— Я бы выпил кофе, — он потирает шею. Хёнджин отворачивается, чтобы

открыть навесной шкафчик, однако ничего оттуда не достаёт. Повисает тишина.
106/255
Феликс невольно рассматривает разноцветные баночки и пакетики с рассыпным
чаем.

— Кофе нет. Могу… сделать какао, — говорит Хван и в голосе его слышится
некоторое смущение. Феликс старается подавить в себе смешок от
представленной в голове картинки, как парень холодными зимними ночами в
своём доме читает очередную книжку и пьёт сладкий какао с зефиром. Слишком
непривычно. Не таким Феликс представлял себе Хёнджина. Разве художники не
помешаны на кофеине? — Если не хочешь, так и скажи, — парень уже
собирается закрывать дверки, когда Феликс очухивается.

— Да-да, давай какао, — произносит он, а сам пытается не выдать глупую, не

сползающую с лица улыбку. Хорошо, что Хёнджин её не видит.

Пока парень копошится на кухне и греет молоко в железной турке, Феликс

проходит в импровизированную мастерскую-гостиную. На мольберте натюрморт
со светло-голубым фоном и нежными розовато-белыми цветами в
полупрозрачной вазе. Ли наклоняет голову, подходя ближе, и всматривается в
наложенные на холст мазки краски. Воздушные цветения олеандра хорошо
смотрятся в контрасте с сухими ветками и холодным стеклом вазы. Феликс
невольно засматривается на полотно, совсем не замечая, как Хёнджин
оказывается в комнате.

— Готово, — парень едва не вздрагивает, обернувшись. Хван держит в руке

кружку с горячим какао и смотрит прямо в глаза.

— Спасибо, — благодарно кивает тот. Внимание Ликса возвращается к картине.

— Часто ты такое пишешь?

— Натюрморты? — вздыхает Хёнджин. — Тогда, когда нет желания выходить из

дома. Обычно я стараюсь работать на природе, — говорить, почему сегодня
Хёнджин остаётся дома, несмотря на хорошую погоду, ему не хочется. Может,
когда-нибудь потом, когда очередной неприятный, словно песочный осадок, от
оставленного «дружелюбного» послания на дверях сегодняшним утром
полностью исчезнет. — Люблю… живую натуру.

— Живую?

Хёнджин молча смотрит на юношу несколько долгих секунд. После чего

поворачивается, кидая загадочное:

— Идём.

Они проходят в достаточно скудно обставленную спальню. Здесь только кровать,

небольшой старенький комод для одежды, на котором царит всё тот же
непобедимый беспорядок, что ранее был на столе, пара стульев и сложенный
этюдник. Феликс бегло осматривается, пока Хёнджин открывает небольшую,
практически незаметную тёмную кладовку. А после зажигает в ней свет.

Хёнджин отходит чуть в сторону, позволяя Феликсу заглянуть внутрь. Тот

подходит ближе и чуть ли не разивает рта. Маленькая кладовая от и до
заставлена и увешана холстами в несколько рядов. Внизу стоят большие
картины на подрамниках, рядом с ними несколько стопок листов, на которых
можно разглядеть различные зарисовки, быстрые пейзажи, наброски углём и

107/255
соусом, рисунки пером и тушью. Огромное количество пейзажей леса, полей,
чужих домов, натюрморты, букеты цветов, вазы с фруктами… Здесь же
несколько акварелей — лёгких и нежных, но не менее прекрасных, чем работы
маслом. Кажется, здесь столько полотен, что можно создавать индивидуальную
выставку.

— Это всё твоё? — шепчет парень восторженно. Не верится, что это всё дело рук
Хёнджина.

— Ну, получается так, — тот пожимает плечами, опираясь спиной о дверной

косяк. Феликс поворачивается к нему лицом, стоя посередине кладовой.

— Почему ты не продаёшь их?

— Я пишу не для того, чтобы заработать. Это для души… — говорит Хван после
недолгой паузы и касается пальцами края близстоящего холста. — К тому же,
здесь мало кто интересуется искусством. Тем более моим, — Феликс чувствует,
как у него самого внутри расплывается капля горечи. Он не может осознать, что
такого человека как Хёнджин здесь презирают и остерегаются. В нём нет и
малости тех пороков, которыми обладают другие люди; те, с кем Феликс
общался в городе. Хёнджин совершенно не такой, как о нём говорят. Он не
чудик. Он просто… другой. — Ты сказал, что не понимаешь, как человек может
что-то почувствовать, просто смотря на картину, — голос выводит Феликса из
мыслей. — Выбери любую, которая нравится тебе больше всего.

Последняя фраза немного ставит в ступор. Которая нравится больше всего…

Феликс осматривается. Хёнджин стоит в стороне и торопить его не собирается,
давая время на раздумья, пока у того цвета и образы перед глазами мешаются.
Вскоре Феликс, присев на корточки, высматривает чуть ли не в самом углу
полотно, которое уж слишком сильно притягивает к себе внимание. Он достаёт
его, чуть кряхтя, и устанавливает на другие подрамники так, чтобы оно не
съехало.

На первый взгляд это всего лишь обычный, ничем не примечательный пейзаж.

Алое закатное небо, которого практически не встретишь в этих краях, и густые
тёмные тучи, затягивающие его с левой стороны. Кажется, будто они собираются
вобрать в себя весь свет, нагнать хандру и скорбь по ушедшему солнцу. Вдали
знакомо чернеет лес, а зелень на первом плане словно освещена фонариком.
Поднимаясь к небу, мерцают мелкие пятнышки — светлячки. И всё это
воздушное действо отражается в рябости спокойного озера.

Хёнджин вовсе не считает свои работы произведениями искусства. Из него не

выйдет великий художник, он не сможет создать какое-либо нововведение в
живописи — кажется, что уже и так создали всё, что можно. Его не запишут в
книгу художников, не примут в совет или академию и не расскажут о нём
потомкам. Но ему это и не нужно. Ему хватает просто вот так: жить в маленьком
доме, писать для себя тихие родные просторы и мечтать однажды побывать в
тех местах, которые пишут в своих картинах другие живописцы.

Феликс склоняет голову на бок, рассматривая полотно, когда слышит чужой

вздох у себя за спиной. А затем руки Хёнджина ложатся ему на плечи.

— На живопись нужно смотреть издалека, — говорит он и тянет парня на себя,

заставляя сделать пару небольших шагов назад. Кладовая слишком маленькая,

108/255
чтобы держать дистанцию. Феликс чувствует как практически прижимается
спиной к груди Хёнджина. Тот рук с плеч не убирает, произнося: — Вот теперь
смотри.

И Феликс смотрит, пока за спиной у него отчётливо ощущается Хёнджиново

дыхание. Немного щурит глаза, всматриваясь в кустистые облака, которые так и
норовят нагнать тревогу. Он почти ощущает холодный ветер, который гонит эти
самые облака и гнёт верхушки чёрных деревьев вдали. От воды так же тянет
холодом и свежестью. Феликс помнит это озеро — оно находится не так далеко
от места, где они с мамой однажды собирали цветы. И вот теперь он вдыхает
полной грудью, практически ощущая влажность воздуха и легкий запах тины,
который идёт от озера. Облака и высветленная трава отражаются в мерно
покачивающейся воде, звук их магическим образом доносится до ушей Феликса.
И от всей этой прохлады и темноты становится тревожно страшно. Остаться
одному, заблудиться, не смочь найти выход и остаться на берегу озера, попав
под ледяной ночной дождь.

Но вот от плеч мягко ползут по спине чужие касания. Длинные пальцы еле
ощутимо ведут по лопаткам, а осязание чужого присутствия и тепла осторожно
обволакивает, помогает расслабиться. Феликс медленно переводит взгляд на
алеющее пятно неба — единственную часть полотна, которое, кажется, лучится
теплом. И на душе у парня вдруг становится так спокойно. Словно он
неосознанно находит своё горячее алое закатное солнце, которое, как и на этой
картине, готово быть вечно рядом, прогоняя от души и сердца все переживания
и страхи, помогая пережить все невзгоды и неудачи.

Хёнджин аккуратно, стоя позади, наблюдает за замершим, словно каменная

статуя, Феликсом, и старается не спугнуть. Лишь медленно подбирается к его
уху и шепчет невесомо:

— Чувствуешь?

И по телу от этого шёпота бежит дрожь. Рядом с Хёнджином невыносимо тепло,

словно касаешься рукой этого самого алого заката. Мягкий тембр его голоса
заполняет разум, окутывает сознание. Всего одно слово, и сколько оно вызывает
внутри. С Феликсом такого никогда не случалось.

Чувствуешь?

Конечно, чувствует. Наверное, даже намного больше, чем должен. Всё это
кажется каким-то волшебством.

Феликс слабо кивает, потому что не в силах вымолвить хоть слово. Во рту сухо,
тело обдаёт странным жаром, и парень едва не вздрагивает, когда ощущает
прикосновение к своему запястью. Пальцы Хёнджина осторожно ползут к его
ладони.

— Можешь прикоснуться, — говорит он и, держа в своей руке ладонь Ликса,

тянется к картине, позволяя пальцам юноши дотронуться до мазков масляной
краски. Холст шершавый, покрыт ощутимо толстым слоем густой краски в
некоторых местах. Феликс затаивает дыхание. Позволяя Хвану управлять, он
ведёт кончиками пальцев по озеру, а после и по розовеющим лучам яркого
солнца, сливающимся с облаками. В музеях и на выставках так делать не
разрешается. Феликс чувствует себя особенным.

109/255
Если честно, рядом с Хёнджином всё становится особенным.

Вся магия рушится, когда парень отпускает руку Феликса и чуть отходит назад.
Последний промаргивается, смахивая с разума неизвестную дымку, и немного
стеснённо смотрит в пол. А после произносит:

— Кажется, теперь я понял. Спасибо, — Хёнджин в ответ на это лишь кивает,

поджимая губы, и шагает спиной вперёд, окончательно покидая кладовую. Ли
ещё недолго стоит, переведя взгляд на полотно, и прикасается рукой к
розовеющей щеке. Что это только что было, чёрт возьми?

Чуть позже, когда румянец окончательно спадает, а голова становится трезвой,

Феликс, беря в руки уже остывшее какао, усаживается на диван, на котором
ночевал в прошлый раз. Хёнджин отодвигает стул и садится напротив, закинув
ногу на ногу. Он небрежно крутит карандаш между пальцев и изредка
поглядывает в окно, в то время как Ликс практически не в силах оторвать от
парня взгляд.

— Не думал, что тебе настолько нравится живопись. Да и вообще рисование, —

произносит он, пряча нос в кружке.

— Всегда нравилось. Чем старше я становился, тем больше этим интересовался.

Начал изучать других художников, когда был подростком, ну и как-то дошёл до
этого, — парень пожимает плечами, будто всё, что он делает, ничего не стоит.
Так, лишь увлечение.

— У тебя есть любимые художники?

— Голландцы, в основном. У них золотые руки, — выдыхает Хёнджин и смотрит

на свои руки, немного задумавшись. — Рембрандт, Вермеер, Питер Клас. Из
остальных: Делакруа, Фрагонар, Айвазовский, Ренуар. Перед их работами можно
стоять целую вечность, — он останавливается, поднимая на Феликса глаза. — Но
ты ведь даже не знаешь, кто это, верно?

— Я слышал о Ренуаре. Он вроде женщин рисовал, — поднимает глаза к потолку,

вспоминая. Хёнджин хрипло смеётся.

— Да. Он импрессионист, и других работ у него полным полно, но да… Портреты

женщин и детей он писал искуснее всего. Мне нравится его техника, — со
стороны окна вдруг слышится тихий скрежет, будто кто-то стучит или царапает
стекло. Губы Хёнджина растягиваются в улыбке, когда он переводит взгляд в ту
сторону и приподнимается, чтобы открыть окно. На стол маленькими лапками
мягко шагает белый котёнок. Он тихо мяучит и ластится к Хёнджину,
подставляющему руки и почёсывающему малыша за ушками. — Привет,
маленькая. Пришла нас навестить?

— Это твоя? — прерывает своё молчание Феликс, смотря на кошку.

— Она уличная, но воспринимает меня, как хозяина. Хотя, мы скорее друзья, —

Хёнджин с нежностью гладит белёсую кошку по спине. — Её зовут Сона, —
говорит он, когда Феликс поднимается и осторожно подходит ближе, чтобы не
спугнуть животное.

110/255
— Ну здравствуй, Сона, — произносит он, поднося руку к её мордочке. Кошка
опасливо обнюхивает чужие пальцы, а после ластится и к его ладони тоже.
Феликс не сдерживает улыбки. В ту же минуту из открытого окна появляется
ещё одна пушистая голова. Чёрный котёнок с белой мордочкой сходит на стол и
садится рядом с Соной.

— Это Биоль. Мальчик. И ужасный непоседа, — поясняет Хёнджин, смотря на

котёнка, и почесывает его подбородок.

— Не думал, что ты так любишь животных.

Хёнджин затихает на некоторое время. Улыбка исчезает с его лица и заменяется

напряжением.

— Сона и Биоль спасли меня однажды. Я у них в долгу, — в голосе слышится

нота отчаяния. Феликс смотрит с сожалением, но ничего не спрашивает. Почему-
то ему и без пояснения ясно, что на долю Хёнджина выпала тяжёлая судьба. —
Они — всё, что у меня есть.

И сердце от этих слов сжимается.

Пока в голове Феликса безустанно крутятся шестерёнки, Хёнджин вспоминает

насмешливую улыбку, преследовавшую его с самой школы, которая со временем
сменилась другой, приносящей не меньше неприятностей. Чонин не появлялся в
поле зрения после того инцидента с яйцами, но Хёнджин практически уверен,
что долго это затишье не продлится. Никогда не длилось.

— Ты здесь больше ни с кем не общаешься?

— Есть ли смысл общаться с людьми, которые тебя не понимают? — спрашивает

Хван и поднимает на парня глаза. Намного легче существовать в обществе
котов, которые никогда и ни за что не станут тебя осуждать, чем безрезультатно
стараться доказать людям, что ты нормальный.

— Ну со мной же ты общаешься.

— Не сравнивай себя с другими. Ты — не они, — Феликс не особо понимает, чем

он отличается от остальных. Ему всегда казалось, что он абсолютно такой же
как большинство. Ничем не примечательный, просто живущий свою жизнь, со
стандартными интересами и скучными буднями. Как и миллионы людей нашей
планеты. Но Хёнджин, очевидно, видит в нём то, для чего сам Феликс
непростительно слеп. — Самое главное, что у меня есть я сам. А общества книг
вполне хватает, чтобы вовсе не знаться с людьми.

— Книги — не панацея. Они не заменят настоящих чувств.

— В этом вся суть. Некоторых чувств в этой жизни мне хватило сполна.

Flashback

На улицах города весьма шумно в обеденное время. Хёнджин, проработав вчера

до двух часов ночи, проспал ранний подъём, а в холодильнике, как назло, не
оказалось ничего съестного. Именно поэтому сейчас он неохотно пробирается

111/255
через толпу людей, поближе к рыночным прилавкам. В больших деревянных
ящиках лежат фрукты и овощи, в сумке у парня уже купленная парой минут
назад ещё тёплая буханка свежеиспечённого хлеба. Девушка, работающая в
пекарне, даже улыбнулась ему, пока Хван расторопно насчитывал нужную
сумму. Немного неловко. Но всё равно приятно. День, несмотря на незадавшееся
утро, идёт неплохо. По крайней мере пока.

Хёнджин подходит ближе. Глаза разбегаются от ярких цветов и ароматов: где-то

рядом продают специи, где-то пекут сладкие булочки, а от ящиков перед ним
идёт потрясающий запах свежих фруктов.

— Будете брать что-нибудь? — спрашивает полноватый низенький мужчина лет

сорока. Хёнджин мечет глазами от фруктов к чужому лицу, не зная, на чём
остановиться.

— Да, можно полкило яблок, пожалуйста.

За спиной слышатся чьи-то громкие разговоры, к которым очень скоро

прибавляется пацанячий гогот. Небольшая компания старшеклассников
проталкивается сквозь толпу, забыв про все нормы этикета. Они толкаются и
шумят, привлекая к себе внимание. А после взгляд одного из них падает на
фигуру насчитывающего деньги Хёнджина. Парень шепчет себе под нос,
перебирая мелочь из одной руки в другую. Через плечо перекинут ремешок
сумки, отросшие для нужной длины волосы убраны в хвост. Он надеется, что ему
хватит денег на то, чтобы купить яиц. Продавец завязывает целлофановый
мешок и передаёт его покупателю, пока за спиной у последнего тихо шуршат
чужие шаги. Хёнджин уже принимает пакет, попутно убирая оставшиеся деньги
в сумку, когда чувствует резкий рывок в районе пояса, слышит треск ниток и
мальчишечий смех.

Мир сливается в одно пятно. Хёнджин роняет на землю деньги, мешок с

яблоками рвётся и те высыпаются под ноги. Парень едва не падает сам, успевая
удержать равновесие, и когда более-менее приходит в себя, видит, как
удаляются от него три незнакомые фигуры. Только один мальчик из компании
стоит рядом, словно шокированный, и смотрит с сожалением.

Хёнджин не понимает: остаться ему собирать то, что рассыпалось, или бежать
за сумкой, которую так нагло сорвали с его плеча. Но, не успев взвесить все за и
против, он выбирает второе. Поэтому тут же пускается догонять воров.

Неизвестно, что этим мальчикам нужно: может, они думают, что в сумке у
Хёнджина лежит много денег, или они настолько голодные, что буханка хлеба
для них на вес золота. В принципе, оно не особо важно — они воры, как ни крути.

Хван бежит за мальчишками так быстро, как только может, практически не

замечая прохожих и едва ли не врезаясь в них. Те пытаются запутать его, как
мыши глупого кота, разбегаясь в разные стороны, но Хёнджин далеко не глупый.
Он продолжает преследовать темноволосого щуплого мальчика, в руке которого
болтается Хёнджинова сумка с оторванным ремешком. Дыхание сбивается, ноги,
не привыкшие к физическим нагрузкам, начинают ныть. Его тело слишком слабо,
чтобы догнать более молодое и шустрое. Вскоре мальчик забегает в безлюдный
переулок, где пахнет какой-то гнилью, и, остановившись напротив
запыхавшегося Хёнджина, показательно вытряхивает всё содержимое сумки на
землю. Хлеб выпадает из пакета, пачкаясь в пыли, — теперь его только голубям

112/255
скормить — оставшаяся мелочь высыпается из карманов вместе с ключами,
громко звеня об асфальт. Хёнджин смиренно наблюдает, как незнакомый
мальчишка с поганой наглой ухмылочкой глумится над его вещами.

— Зачем всё это? Что я тебе сделал? — недоумённо хмурит брови Хёнджин. Ему,
конечно, не привыкать, но на душе всё равно гадко, как в самый первый раз.

Мальчик кидает сумку на землю.

— Чтобы ты знал своё место, чудила, — плюётся тот. — Посмотрим, как после
этого ты будешь зазывать к себе молоденьких парней, извращенец хренов.

Он сплёвывает себе под ноги и, кинув огненный взгляд на Хёнджина, убегает

прочь. Хван шаркает ногами и присаживается на корточки, чтобы подобрать все
разбросанные вещи. Он кусает губы невольно, тяжело вздыхает, отряхивая
испачканную в пыли ткань. В груди тяжелеет от накатившего отчаяния и давней
обиды, которые приходится глотать чуть ли не всю жизнь. Он собирает
рассыпавшуюся мелочь, думая о том, что о яблоках, оставленных у прилавка,
можно забыть…

Боже, когда же всё это наконец закончится?

Хёнджин чувствует, как глаза начинает предательски жечь, и поэтому часто

моргает, чтобы не дать воли своим непрошенным чувствам. Подумаешь, в
первый раз что ли? Он всё же подбирает испорченный хлеб, думая позже
скормить его птицам, когда рядом возникает чужая тень. Хван поднимает
голову.

Перед ним стоит смуглый мальчишка, тоже состоящий в той компании. Щуплый с
несоразмерно пухлыми щеками и несколько напуганным взглядом. Отросшая
чёлка цвета угля лезет в глаза, на коленях и локтях пара ссадин. Хван смотрит с
непониманием и спрашивает недоверчиво:

— Чего тебе? — выходит даже грубее, чем он ожидал. Паренёк мнётся с ноги на
ногу и, отведя взгляд, протягивает ему мешок с яблоками и горстку просыпанной
Хёнджином мелочи. Складка меж бровей последнего моментально
разглаживается.

— Простите, — бросает ему незнакомец, когда Хёнджин принимает вещи из его

рук. И, не дав вымолвить даже слова благодарности, срывается с места и
удаляется в ту же сторону, куда убежали его друзья, оставляя парня кусать губы
и с непониманием смотреть на мешок яблок в своих руках.

End of flashback

Когда какао заканчивается, а вдоволь наигравшиеся коты засыпают,

устроившись на диване между Хёнджином и Феликсом, последний, вновь
переведя взгляд на натюрморт, спрашивает:

— У тебя не так много натюрмортов с цветами, почему сейчас именно олеандр?

— Откуда ты знаешь, что это олеандр? — не скрывая удивления, спрашивает

Хёнджин. Феликс в ответ пожимает плечами.

113/255
— От мамы. Раньше она часто рассказывала про разные цветы. Я запомнил
олеандр лучше всего, потому что он ядовитый. А ещё он ей очень нравится.

Хёнджин слабо поднимает уголок губ. Наверное, мама Феликса действительно

прекрасная женщина. Он недолго молчит перед тем, как уставиться куда-то
перед собой, уперев локти в колени, и сказать:

— Цветок назвали так в честь сына богов, Олеандра. По легенде, когда-то давно
над одним городом проснулся вулкан, и людям пришлось немедленно спасаться,
но дорогу перегородило большое озеро, — Феликс поглаживает спящего Биоля
по голове. — Чтобы помочь горожанам, Олеандр выпил воду из озера, но больше
не мог двигаться. Он спас людей, но сам погиб в раскалённой лаве, — Хван
обращает свой взгляд к пышным розовым цветам. — Олеандр помогает людям и
по сей день — из него делают множество лекарств. На языке цветов он означает
"Внимание"… Наверное, поэтому я выбрал именно его.

— Который раз поражаюсь тому, что ты говоришь, — прыскает Феликс. В этот

момент он неожиданно сам для себя понимает, как же сильно схожи взгляды его
мамы и Хёнджина. Тот еле сдерживает улыбку.

Между ними повисает тишина. Ненапряжённая, мягкая, непривычная. Её

разбавляют только мурчание котов и человеческое дыхание. Хёнджин невольно
погружается в свои мысли. Феликс крутит меж пальцев взятый со стола
карандаш.

— Nature morte переводится как «Мёртвая природа». Поэтому я редко рисую

натюрморты. Я уже говорил, что мне больше по душе всё живое, — выдаёт вдруг
парень. Взгляды их встречаются.

— Кроме чувств? Вместо них ты выбираешь книги, — Феликс старается звучать

без колкости, просто повторяет то, что Хёнджин сказал ранее. Начувствовался
уже.

— Зависит от того, какие именно чувства ты имеешь в виду, — Хван опускает

глаза, облизывая пересохшие губы. К той тонкой нити, что пролегает между
ними двумя, кажется, можно прикоснуться рукой. Ощутить всю ту
недосказанность и отвлечённость, с которой протекает каждый диалог. И
Феликс даже не понимает, нравится ему всё это или нет. Он лишь путается от
происходящего ещё сильнее. На вопрос Хёнджина ответа не следует, поэтому,
немного помолчав, он спрашивает сам: — Ты пойдёшь домой или останешься на
ночь?

Феликс не уверен, что знает ответ на этот вопрос.

Примечание к части

Большое спасибо за ваши отзывы. Я вижу и читаю каждый, несмотря на то, что
отвечаю не всем. Ваша поддержка действительно значит для меня больше, чем
может показаться ♡

114/255
Примечание к части Nothing Breaks Like A Heart — Ten Fe

Глава получилась достаточно тяжёлой, поэтому, пожалуйста, будьте аккуратны

при прочтении. Если вам сейчас плохо, лучше отложите прочтение и вернитесь
чуть позже.

P.S. Мне приходит много сообщений в пб, спасибо вам, что оставляете их. Не
думайте, что доставляете мне неудобства. Я знаю, что при вычитке могу
пропускать ошибки и опечатки, иногда весьма глупые, (редактура не мой конёк),
поэтому и оставляю пб открытой.
Приятного прочтения)

Part 11.

Этот мир может причинить тебе боль

Он наносит глубокие раны и оставляет шрамы
Всё разбивается, но ничего не разбивается так, как сердце.

Вереница неумолимо жарких дней окончательно подошла к концу, чему просто

нельзя не порадоваться. Цветы в саду колышет лёгкий ветер, он же гонит по
чистому небу редкие облака. Феликс прячется в тени дома, сидя на лавочке
рядом с крупными белыми пионами — как жаль, что к концу месяца они
окончательно отцветут. Он ждёт маму, обещавшую сделать им холодного чая и
найти в шкафу старый плед, и рвёт высокие одуванчики, растущие прямо подле
лавочки — мама их практически никогда не вырывает.

В тот день, когда Хёнджин поставил его перед вопросом «Уйти или остаться»,
Феликс выбрал первое, несмотря на то, что в доме парня он чувствует себя
ничуть не хуже, чем в своём. Ему, конечно, хотелось остаться, хотелось выпить
чаю с бергамотом, ещё раз посмотреть на Хёнджиновы картины и говорить о
чём-то странном, понятном только им одним. Но дома его ждала мама, которая,
как оказалось, несколько часов корпела над ужином и переживала, что Феликс
снова решит ускользнуть к кому-то из здешних знакомых. Она не скрывала того,
что боялась вновь потерять его. В человеческих отношениях абсолютно ничего
не может поменяться по щелчку пальца, поэтому женщина думала, — да и у
Феликса проскальзывала такая мысль — что тот их искренний разговор, полный
признаний, был лишь минутной слабостью, которая вскоре забудется.

Хорошо, что их опасения-таки не оправдались.

«Я совсем не помню этого, — сказал маме Феликс, смотря на фотографию с

пикника. — Ты научишь меня заново плести венки?»

«Обязательно», — ответила она тогда с лучистой улыбкой, освещающей всю

тёмную комнату.

И вот теперь Феликс поднимается на ноги, держа в руке пучок одуванчиков,

когда женщина наконец появляется в поле зрения. Как и обещала, прихватив с
собой плед и графин с холодным чаем, она увлекает за собой сына ближе к
солнцу, которым, кажется, никак не может насытиться, хоть и живёт здесь всю
свою жизнь. Феликс усаживается на расстеленный на траве плед рядом с мамой
115/255
и тянется, чтобы налить в стакан чай, пыхтя:

— Сейчас умру от жажды, — женщина тихо посмеивается, подгибая под себя

ноги, и берет в руки несколько сорванных одуванчиков. Парень выдыхает, когда
стакан наконец оказывается пуст, и спрашивает: — Ну так что, начнём?

— Странно, что ты вообще попросил меня об этом. Я думала, цветы тебя больше
не интересуют, — она будто с тихой скорбью о прошлом поглаживает пушистую
головку одуванчика и подносит его к носу.

— Мне будет интересно всё, что интересно тебе. Я знаю, что за последние годы
многое поменялось и наша связь, которая была десять лет назад, заметно
истощала, но… Мне бы хотелось вновь наладить её, чего бы это ни стоило, —
говорит Ли искренне, невесомо касаясь руки матери. Та поджимает губы.

— Так, ладно, — говорит она, усаживаясь поудобнее, и незаметно шмыгает

носом. Слова сына в очередной раз растрогали её. — Давненько я этим не
занималась, как бы самой вспомнить, что нужно делать, — усмехается немного
нервно. Миссис Ли берёт в руки пару цветков, скрещивая стебли под самыми
головками, и загибает один из стеблей, показывая Феликсу. Тот делает то же
самое. Затем следующий одуванчик — крест, оборот. Ещё один — крест, оборот.
Феликс повторяет за матерью, удивляясь, как вообще мог забыть настолько
простую комбинацию движений. Иногда он, конечно, затягивает слишком
сильно, так что стебелёк одуванчика рвётся, но это не так уж страшно. Вскоре
горстка цветов, медленно, но верно начинающих увядать, связывается в один
своеобразный канат. Кончик последнего стебля обвивается вокруг начала и
закрепляется среди других цветков. И вот, Феликс держит в руках венок из ярко
жёлтых одуванчиков, такой же, какой мама, улыбаясь, нацепляет ему на голову.
Конечно, у неё вышло в разы ровнее и красивее, но разве это имеет значение? —
Тебе идёт желтый цвет.

Феликс в свою очередь надевает маме на голову свой венок.

— Тебе тоже.

Напряжение, которое Феликс так явно ощущал всё время с момента самого
своего приезда, незаметно пропало. Разумеется, они с мамой не стали до
невозможного близки просто по щелчку пальцев, но хотя бы вести разговоры
стало не так сложно. Теперь они оба знают, что чувствуют одно и то же.
Осталось только найти точку соприкосновения.

Желая продлить момент совместного времяпрепровождения, Феликс берёт в

руки новую пару одуванчиков и аккуратными движениями начинает плести
новый венок. Мама тихонько наблюдает за его действиями, держа в руке стакан
с чаем. В груди у неё, где-то в районе сердца, теплеет от вида сына,
сосредоточенного на своей незамысловатой работе. Несколько лет назад они
точно так же сидели в поле, когда Феликс учился плести свой первый венок под
её пристальным наблюдением. Он перебирал стебли тонкими пальчиками и то и
дело облизывал уголок губ. Тогда она сама была в разы моложе. Теперь же
вместо маленького мальчика перед ней сидит взрослый крепкий юноша с
выраженными чертами лица, ловкими пальцами и широкими плечами. В нём
лишь отдалённые черты того мальчика, которого она знала ранее. Феликс
превратился в настоящего мужчину и с этим, хочешь не хочешь, придётся
мириться.

116/255
Парень морщится, выпрямляясь, и касается рукой шейного отдела.

— Шея затекла, — тут же поясняет он и, прекратив жаловаться, возвращается к

венку. Мама отставляет стакан в сторону и касается Феликсова плеча.

— Давай, иди сюда, — говорит она и хлопает по бедру. Её длинная цветастая

юбка распласталась почти на половине покрывала. Немного непривычно видеть
маму в таком — обычно она носит что-то рабочее, чтобы не жалко было: джинсы,
длинные шорты. Но платья и юбки, по скромному мнению Феликса, идут ей
гораздо больше. Изящный обхват талии, стройные ноги в каких-нибудь туфлях
или босоножках, длинные волосы, собранные в хвост или завитые бигудями. Он
знает — мама любит подобное. Просто ходить так особо некуда.

Она легонько тянет его за плечо, укладывая головой на собственные бёдра, и

смотрит сверху вниз на непривычно улыбающегося и щурящегося от яркого неба
над головой сына. Он сгибает ноги в коленях, опускает руки, в которых всё ещё
держит недоплетённый венок, себе на живот и встречается с мамой взглядом.
Феликс видит, как в её глубоких тёмных глазах плещется любовь, которой ему
всё это время так не хватало. Ему хочется обхватить мамину талию, уткнуться
лицом ей в живот, представляя себя маленьким пятилетним ребёнком, и
провалиться в страну сладких сновидений. И в то же время хочется остаться в
настоящем.

Парень отрывает взгляд от веснушек на её лице — точно таких же, какие

рассыпаны на его собственном, — и вновь принимается за венок.

— Могу я спросить? — затаивает дыхание он.

— Конечно.

— Почему ты… не пыталась удержать папу? Просто дала ему забрать меня и
уехать, — Феликс напрягается в плечах, концентрируя всё своё внимание на
цветах, в то время как маму этот вопрос, кажется, совершенно не смущает. Она,
немного помолчав, с лёгкой горечью отвечает:

— В этом не было смысла. Всё к этому шло. Он хотел развивать бизнес, я хотела
спокойной семейной жизни. Наши пути разошлись. Так бывает, — в её словах нет
боли или разочарования, наверное, всё это давно прошло. Но Феликсу от этого
не легче. — Ты поехал вместе с отцом, потому что мы оба считали, что это будет
самым разумным решением для твоего будущего. Мы много говорили об этом и
пришли к обоюдному согласию, хоть это и было тяжело, — Феликс сводит брови
к переносице. — Если человек хочет уехать — ты не сможешь его удержать.
Иногда нужно просто смириться и отпустить, — она тяжело вздыхает и тихо
произносит: — Но иногда я думаю, что всё же стоило поступить иначе.

Феликс не знает, что в её понятии значит «иначе», но думает, что это явно
кардинально изменило бы его жизнь. Он мог бы продолжать жить с мамой,
завести здесь друзей и никогда не узнать о прелестях и недостатках большого
города, мог бы никогда не увидеть своего отца или общаться с ним только по
телефону, оставить их с мамой связь такой же прочной, какой должна быть
связь между матерью и ребёнком. Однако жалеть о прошлом лишь пустая трата
времени. Никакого «иначе» всё равно никогда не получится. Остаётся только
жить дальше, со всеми принятыми ранее решениями и разгребать последствия.

117/255
— Он писал мне, кстати, — как бы невзначай говорит Феликс. Мама нежно
поглаживает его по волосам. — Спросил, когда я собираюсь возвращаться.

— И что ты ответил? — скрывая опаску интересуется женщина. Она не хочет,

чтобы Феликс подумал, мол она держит его здесь насильно и категорически
против, чтобы уезжал, вернувшись к своей привычной жизни. Ведь она правда не
хочет.

— Сказал, что пока не знаю, — пожимает плечами. Он чуть поворачивает голову

в сторону небольшого цветочного сада и наблюдает за пчёлами, жужжащими
над бутонами. А после вспоминает нежный олеандр на грунтованном холсте и
озеро, выполненное маслом так искусно, что нельзя не назвать его
произведением искусства. — Думаю, мне тут и правда начало нравиться.

— Я очень рада этому, сынок, — Феликс чувствует в волосах её родные, чуть

шершавые пальцы, пока подгибает кончик последнего стебля, наконец замыкая
венок. И на душе у него так легко как, кажется, никогда не было.

«Сынок» из маминых уст звучит замечательно.

Они сидят так какое-то время, не говоря ни слова. Из дома доносятся

приглушённые звуки телевизора, работающего крайне редко. Феликсу хорошо.
От проснувшегося наконец чувства родного дома, от ощущения того, что мама
прямо сейчас рядом с ним и никуда не денется, от припекающего августовского
солнца и незаметной пыльцы цветов, оседающей на пальцах. Он впервые за
долгое время чувствует себя по-настоящему живым и важным. Он впервые за
долгое время чувствует себя по-настоящему дома.

— Тебе не было одиноко здесь всё это время? — спрашивает он, водя пальцем по
подолу маминой юбки. Чай почти закончился, одуванчики потихоньку начинают
увядать, теряя свою привычную яркость и красоту.

— Разумеется, было, временами, — честно отвечает та. — Но у меня всегда была

Лина. Она стала моим спасением, — Феликс непонимающе поднимает на маму
глаза. Она тут же поясняет: — Миссис Бан, мама Чана. Мы познакомились
примерно через год после того, как вы уехали. Тоска съедала меня, но потом
появилась она, и всё… немного наладилось, — Феликс думает, что нужно будет
непременно поблагодарить миссис Бан. — Иногда человек, появившийся в твоей
жизни так внезапно, может эту самую жизнь спасти. Всем нам нужен кто-
нибудь, кто будет рядом.

Ли невольно задумывается, есть ли в его жизни такой человек. На которого он

смог бы без сомнений опереться, доверить все свои секреты, открыть перед ним
душу…

Есть ли такой человек у Хёнджина?

Феликсу хочется в это верить.

— Кстати, Бан Чан, кажется, и правда неплохой парень, — признаётся он

наконец вслух, вспоминая ямочки на чужих щеках. Да, может в нём нет ничего
выделяющегося, к чему привыкаешь, пока живёшь в густонаселённом городе, —
там каждый третий не такой как все — но зато теперь Феликс с уверенностью

118/255
может сказать, что Чан хороший собеседник и прекрасный друг. С ним странно
комфортно находиться рядом, легко говорить на тонкие душевные темы в
вечерних сумерках и ещё легче смеяться, потому что чувства юмора ему не
занимать. Удивительно, а ведь Феликсу изначально казалось, что они ни в какую
не сойдутся во взглядах.

— Знаю, он замечательный юноша. Хорошо, что вы всё-таки подружились.

— Не только с ним. Минхо и Чанбин тоже хорошие ребята. Забавные и с ними

есть о чём поговорить, — слышится из его уст, словно говорит девятилетний
мальчик. Мама медлит.

— А что насчёт… Хёнджина? Тот парень, что приходил к нам однажды. Кажется,
так его имя, — спрашивает она неуверенно, будто прощупывает почву:
безопасно ли говорить об этом. Феликс немного напрягается и даже не знает,
что ответить. Что насчёт Хёнджина?

А что насчёт него вообще может быть?

Только сейчас Феликс задумывается над тем, что совершенно не понимает, кто
они друг для друга. Друзья, приятели, хорошие знакомые? На каком из этих
воображаемых уровней находятся их отношения? Однако чем больше об этом
думаешь, тем больше кажется, что все эти уровни не имеют абсолютно никакого
значения. Никто ведь не знает, где именно заканчивается грань дружбы и
начинается что-то большее. Никто не в курсе, в какой момент человек вообще
становится тебе другом. И Хёнджин со своей неординарностью и буйством
чувств, которое каждый раз вызывает у Феликса любое его действие или даже
элементарное присутствие, в эти рамки нисколько не вписывается.

Именно поэтому Феликс отвечает просто:

— Ну… Ничего особенного.

— Вы… дружите? — продолжает мама. Хотелось бы Феликсу самому узнать ответ

на этот вопрос.

— Наверное, что-то типа того. Не знаю, просто общаемся, — он пожимает

плечами и берёт в руки один из венков, чтобы хоть чем-то себя занять. — Он…
хороший на самом деле. Не такой, как о нём говорят.

— Я и не верю тому, что обычно говорят. Люди слишком склонны к слухам и

вранью, чтобы верить им наслово, — спокойно говорит она. Где-то вдалеке
слышится пение птицы. — Тебе ведь нравится общаться с ним?

Вопрос скорее риторический, но Феликс всё равно кивает. Ему определённо

нравится общаться с Хёнджином. Настолько, что мысли о нём не покидают Ликса
на протяжении всего дня.

— Ну вот. Это самое главное. Не важно, что говорят другие. Они никогда не
будут вправе решать за тебя.

Нельзя отнимать у человека право выбора.

— Думаю, тебе бы он тоже понравился, — парень несдержанно улыбается. В

119/255
глазах у него играют искорки каждый раз, как он принимается говорить про
Хёнджина. Мама это подмечает.

— Да? И почему же? — интересуется удивлённо.

Потому что он такой же волшебный. Такой же недоступный, неземной. Потому

что я не заслуживаю вас обоих.

— Ему тоже нравится живая природа и цветы, говорит, что они намного лучше
сорванных — мёртвых. И он не переносит шумы города, предпочитает тишину и
свежий воздух выхлопным газам, — Феликс копается в своей памяти, стараясь
выудить ещё что-нибудь из их сходств. — А ещё книги. Да. Он просто обожает
читать.

— Должно быть, он интересный собеседник.

— Не то слово. Иногда Хёнджин говорит такие вещи, которые я даже не

понимаю. Приходится несколько раз в голове прокручивать, чтобы дошло, —
усмехается Ли. И, немного помолчав, добавляет: — Я не встречал таких, как он.
Знаешь, будто лучащихся солнцем. В нём есть что-то, что недоступно другим. И
это притягивает. Но, получается, далеко не всех, — мама не перебивает,
слушает внимательно. — Это человек, которого хочется узнавать бесконечно, и,
кажется, не хватит и тысячи часов, чтобы наговориться. И при этом хочется
просто сидеть рядом и молчать, будто слова ничего не значат, потому что
взгляды говорят всё за тебя… Ты встречала когда-нибудь таких людей?

Женщина задумывается. А после растягивает губы в мягкой улыбке и последний

раз проводит по волосам сына рукой.

— Встречала.

— И кто это был?

— Мой сын, — говорит она неожиданно. До Феликса поначалу не особо доходит.

— Мой маленький Ли Феликс был именно таким человеком.

И после этих слов внутри у него что-то неминуемо переворачивается.

////

Феликс пробирается через кустарники и высокую траву, искренне надеясь не

нахватать клещей и не получить сотню комариных укусов. Где-то вдалеке уже
виднеется знакомое ветвистое дерево и самодельные качели с шероховатыми
верёвками.

Они с Хёнджином условились встретиться в этот же день после обеда на месте,

которое знакомо только им. Внутри у Феликса, где-то в районе живота, играет
волнение, неизвестно чем вызванное. Вроде бы они виделись не так давно,
чтобы успеть соскучиться, но Феликсу с каждым днём всё больше и больше
начинает казаться, что он не может вынести и минуты без Хёнджина или хотя бы
мыслей о нём. Наверное, это можно уже приписать какому-нибудь

120/255
помешательству и спокойно передать парня в руки психиатру. Но пока что
Феликс добирается до верёвочных качелей и, бегло осмотревшись, опускается
на них.

Вокруг привычно тихо, не слышно ничего, кроме шума природы. Феликс пришёл
на пятнадцать минут раньше договоренного, поэтому со спокойной душой
отталкивается носком кед от земли, раскачивая качели. «Наверняка Хёнджин
придёт вовремя, такие люди как он обычно очень пунктуальные» — думает он.
Взгляд парня падает на высокие дикие ромашки, растущие пучками неподалёку.
В голову закрадывается одна мысль…

Феликс подходит и аккуратно срывает несколько цветков, а затем возвращается

на место. Он скрещивает два цветка прямо под бутонами и начинает
переплетать их друг с другом, вплетая следующие. Мысли его уносятся куда-то
далеко, выходят из-под контроля, и он позволяет им блуждать где-то на
задворках сознания. Какие цветы у Хёнджина любимые? Венок на его голове
должен смотреться превосходно, будто создан только для него. Или ему вовсе
не нравятся венки? Что первым он скажет, когда увидит Феликса? Он думает о
нём сейчас? Улыбается ли он от этих мыслей? Потому что Феликс да.

Когда он заканчивает, пятнадцать минут иссякают. Хёнджин должен прийти с

минуты на минуту. Феликс принимается за второй венок, срывая ещё несколько
ромашек.

Проходят следующие пятнадцать минут. А кажется, будто все тридцать.

Хёнджина всё ещё нет. Должно быть он уже в пути, просто немного опаздывает.
Он ведь не мог забыть, верно? Никогда не забывает. Только не с Феликсом.

Парень укладывает оба венка рядом с собой на качели и прислоняется виском к

шероховатой верёвке. Мерное покачивание нисколько не успокаивает. Феликсу
кажется, что время тянется неумолимо медленно. Пятнадцать минут. Двадцать.
Тридцать. Все они словно растягиваются в сутки и месяцы. В груди зарождается
неприятное чувство беспокойства.

Что могло случиться?

Феликсу свойственно накручивать себя без повода, однако сегодня его

беспокойство совершенно не кажется беспочвенным. Хёнджин бы предупредил,
если бы не смог прийти. Он бы не оставил Феликса одного, не кинул и не
заставил ждать целый час в одиночестве с надеждой на его скорый приход. Он
бы так не поступил. Правда же?

Феликсу очень хочется в это верить.

Поэтому он с тяжелым вздохом и тревожными мыслями поднимается с качелей,

нацепляет один венок себе на голову, а второй вешает на руку. Неохотно
проверяет время на разряжающемся телефоне и, бросив последний взгляд на
голубое небо, заката на котором они должны были сегодня дождаться, уходит
по тому же пути, по которому приходил.

Он ждал этой встречи — нет смысла отрицать. Феликс много думал. Обо всём. О
Хёнджине, о том, что он к нему чувствует на самом деле. Друзья ли они. Значит
ли он вообще хоть что-то для Хёнджина. И ему бы очень сильно хотелось
развеять все свои сомнения, просто поговорив с ним. Но ничего не вышло. И вот

121/255
теперь Ликс понятия не имеет, что ему делать: сделать вид, что ничего не было
и просто уйти домой или всё же наведаться к Хвану…

С одной стороны, его может не оказаться дома, в таком случае он действительно

просто забыл. Если же он там, что Феликс ему скажет? Спросит как дела или
почему он не пришёл? Это даже в мыслях глупо звучит. Внутри буря из
сомнений, которые, кажется, невозможно развеять. И Феликс мечется как меж
двух огней, боясь признать самому себе, что выбор был сделан ещё в тот
момент, когда он плёл второй венок.

Парень сворачивает в противоположную сторону от своего дома.

Он должен знать, если что-то случилось.

////

Феликс не чувствует страха, взбираясь по ступенькам на невысокое крыльцо

Хёнджинова дома. Только некоторое волнение, когда заносит руку для стука по
дереву и замечает, что дверь не заперта. Даже немного приоткрыта. Он с
опаской медленно толкает её и заглядывает внутрь.

Никого нет.

Парень переступает порог и уже хочет спросить, есть ли кто дома, как со
стороны кухни до его ушей доносится ясный и чёткий звук, прорезающий
тишину. Кто-то всхлипывает. И Феликс сразу понимает, кто.

— Хёнджин? — пальцы, держащие венок, расслабляются, и тот падает на пол. За

ним летит другой, что находился на Феликсовой голове, когда парень делает
несколько резких размашистых шагов в сторону кухни, не разуваясь. А после
замирает. Потому что в увиденное слишком больно верить.

Хёнджин, сидящий на полу, поднимает на него глаза полные слёз. Согнувшись,

он держит на своих коленях белого котёнка, пока рядом бегает чёрный и
жалостно мяучит. На кухне беспорядок: ящики открыты и, кажется, вывернуты
наизнанку, будто в них что-то лихорадочно искали. На полу разлита вода,
шерсть котёнка, которого держит парень, в некоторых местах влажная. Открыта
аптечка и всё её минимальное содержимое высыпано на столе: таблетки в
мягких упаковках, вата, перекись водорода. Но весь этот хаос нисколько
Феликса не волнует. Он словно в ступоре смотрит лишь на Хёнджина и с каждой
секундой сердце его всё более болезненно сжимается.

У Хвана глаза красные от слёз и по лицу растёрты солёные дорожки. Губы

искусаны едва ли не в кровь, и тело дрожит подобно листу осины. Его словно
бьёт в лихорадке. Видно, что он просидел так уже не один час, и, очевидно,
чувствует себя в край измождённым, но котёнка из рук не выпускает. Феликс
медленно переводит взгляд на Сону, кажущуюся такой крохотной в
Хёнджиновых руках. Тело её мягкое, как тряпичная кукла, содрогается вместе с
телом Хёнджина, без конца поглаживающего её по животу. В этот момент
Феликс с ужасом осознает, что Сона не дышит.

122/255
Всё это происходит менее чем за десять секунд и как только парня накрывает
неумолимым осознанием происходящего, он сам падает на колени напротив
Хвана.

— Что случилось… — кажется, самый ублюдский вопрос, который только можно

сейчас задать. Хёнджин еле как связывает слова.

— Фе… ликс... Я не знаю, она… я пытался помочь, но… Что-то съела… — Феликса
накрывает оцепенение. Нет, этого не может быть. Как такое могло произойти?
Хёнджин прижимает к себе бездыханное тельце котёнка, и вновь по щекам его
скатываются горячие слёзы. — Я не могу, не могу, не могу… — повторяет он, как
умалишённый, закрыв глаза. Биоль не успокаивается, путаясь рядом.

— Хей, хей, посмотри на меня, — говорит Феликс, касаясь щёк Хёнджина, чтобы
привести его в чувства. Хотя ему и самому бы это не помешало. Хван, поджимая
губы, поднимает на него глаза, в которых не читается ничего, кроме самой
настоящей незаслуженной боли, и шмыгает носом. Феликсу кажется, что в этот
момент весь тот волшебный мир, который он строил в своей голове, идёт крахом.
— Ты знаешь, что произошло?

Хёнджин моргает часто перед тем как с трудом разлепить губы и хрипло
произнести единственное:

— Бездомных собак травили. Кормом, — этих четырёх слов хватает для того,
чтобы у Феликса перехватило дыхание. Чёрт…

— Хёнджин, мне… мне очень жаль, — это действительно так, парень замечает,
вот только никому эта жалость сейчас не поможет. Ни кошке, которая уже
испустила свой последний вздох, ни самому Хёнджину, которому словно нож
воткнули меж рёбер. Давно он не ощущал такого. И надеялся, что подобное
никогда не повторится. Наивный.

В жизни ты только и делаешь, что теряешь.

Кажется, уже должно быть не больно.
Но больно каждый раз, как в первый.

Феликс смотрит на него в полной растерянности, не зная, как подобрать слова.

Что говорить людям в момент, когда они теряют самых преданных друзей прямо
на своих руках? Вряд ли «Всё будет хорошо» станет хорошим вариантом.

— Это так несправедливо… — выдавливает из себя парень и вновь всхлипывает.

— Она не заслужила этого… не заслужила…

— Я знаю, Хёнджин. Знаю, — шепчет он тихо и, придвинувшись ближе, кладёт

ладонь ему на плечо. Феликсу неумолимо хочется обнять Хёнджина. Прижать к
себе, успокоить. Но он совершенно не знает как. Даже слово лишнее боится
проронить.

Но Хвану и не нужно, чтобы он что-то говорил. Ему нужно, чтобы Феликс просто
был рядом. Чтобы он не оставлял его.

Поэтому, когда Феликс снимает с близстоящего стула белое полотенце и кладёт

на него тело Соны, аккуратно забирая её из рук Хёнджина, тот нисколько не
сопротивляется. Хотя под рёбрами всё ещё пульсацией отдаётся острое чувство

123/255
безысходности и жгучей, как раскалённая кочерга, несправедливости. Но сил на
злость у него уже не хватает. Эмоциональная встряска выжала из него всё до
последней капли. Внутри осталась лишь пустота и ничего более. Может, оно и к
лучшему?

Ли тем временем на дрожащих руках уносит тельце Соны подальше от парня. У

самого в горле ком встаёт и глаза начинают бесконтрольно слезиться, когда он,
накрыв мордочку кошки полотенцем, оставляет её в небольшой коробке на
узком крыльце. Укладывает так, чтобы было похоже, что маленькая Сона всего
лишь спит, и чтобы сердце за неё не болело так нещадно. Феликс смотрит на неё
последний раз перед тем как рвано вдохнуть, сморгнуть слёзы и направиться
обратно. Нужно взять себя в руки. Нельзя раскисать. Он нужен Хёнджину.

Тихой походкой вернувшись обратно, он видит, как Хван, согнувшись, касается

своим лбом лба Биоля и одновременно с этим чешет ему под мордочкой. Котёнок
прикрывает глаза и ластится ближе, но Хёнджин лишь обхватывает ладонями
его мордочку и оставляет на макушке горький поцелуй. В его глазах плещется
столько боли, что часть её невесомо передаётся Феликсу.

Он подходит ближе, наливает в стакан немного воды и подаёт его Хёнджину.

Тот смотрит с непониманием, растерянностью и благодарностью вместе.
Дыхание у него рваное, слёзы стоят в глазах беспрерывно, но тело истощается
сильнее с каждой минутой. Такой эмоциональной встряски никто не выдержит.
Хёнджин уж тем более. Поэтому, когда стакан с водой медленно пустеет, Феликс
помогает парню подняться на ноги и ведёт его в комнату, чуть поддерживая. Он,
если честно, без понятия, что в таких случаях делать и говорить. Сам находится
в оцепенении, несовместимом с поддержкой кого-то другого. Справиться
помогает лишь мысль о том, что Хёнджину приходится в разы хуже.

— Нужно будет по-пох-хорон… — начинает Хван, когда Феликс укладывает его в

постель. Выглядит так, словно он бредит: речь прерывистая, кажется, очень
тяжело парню даётся, всё новые и новые эмоции вперемешку со слезами
неистово рвутся наружу. Перед глазами стоит безжизненное тело Соны и
ощущение такое, что его вот-вот накроет новой волной.

— Я знаю. Мы обязательно сделаем всё, как положено. Но сейчас тебе нужно

немного поспать, хорошо? — спрашивает он, садясь на кровать. Парень ничего
не отвечает, будто и не слышит вовсе. — Хёнджин, хорошо? — медленный кивок.

Феликс оставляет обувь у изножья постели и осторожно ложится, устроившись

напротив. Хёнджин дышит тяжело и моргает устало, кажется, что он вот-вот
отключится. Волосы его растрепались, глаза припухли от слёз, а губы налились
алым от безостановочных покусываний. Он выглядит разбитым до жжения под
рёбрами, до невозможности вдохнуть полной грудью, потому что каждый вздох,
приносящий жизнь, сравни агонии от осознания чужой смерти. Маленькой, но
такой ужасно значимой.

Их взгляды встречаются, когда Феликс укладывает свою голову на подушку.

Хёнджин смотрит ровно, неотрывно, в то время как он бегает глазами
встревоженно по его лицу. Невыносимо. Невыносимо наблюдать за всем этим без
возможности что-то сделать. Поэтому Феликс, тяжело выдыхая, наконец
решается. Он придвигается чуть ближе, обнимая Хёнджина, притягивает к себе
и прикрывает глаза. Тот поддаётся каждому действию, желая раствориться в
чужом тепле. Феликсу кажется, что он чувствует, как гулко стучит Хёнджиново

124/255
сердце. Или может это его собственное молотом бьёт по ушам.

Тело парня постепенно расслабляется под Феликсовыми прикосновениями. Он

успокаивающе поглаживает Хёнджина по спине, прислушивается к его дыханию,
которое постепенно начинает выравниваться. И Феликс уже думает, что тот
засыпает, как тишину между ними прорезает хрипловатый, словно после срыва,
голос, шепчущий где-то в районе шеи:

— Спасибо.

— За что? — спрашивает он.

— За то, что ты рядом, — тихо отвечает Хёнджин, прикрыв глаза. А затем

неумолимо проваливается в беспокойный сон.

Феликс неохотно отстраняется от него, вновь ложась напротив, и кусает губы.

Ему, если честно, страшно даже вдох сделать. Ведь Хёнджин сейчас выглядит
таким хрупким и уязвимым со своими трепещущими во сне ресницами,
прерывистым дыханием и нахмуренными бровями. Пряди растрепавшихся волос
щекочут ему щёки, поэтому Ли аккуратно заносит руку над его лицом и невесомо
заправляет за ухо прядь волос. Сердце в этот момент мучительно сжимается.

Ты тоже не заслужил всего этого.

Я забрал бы всю твою боль, если бы мог.

The Year I Was Undone — Matt Holubowski

Феликс не знает, сколько проходит времени, пока он лежит вот так без сна
рядом с Хёнджином. Мысли его уносятся далеко, куда-то на периферию
сознания. И та призма, через которую он всё это время смотрел на
происходящее, призма солнечного волшебства, вдохновения, которое Хёнджин
вселяет сам того не осознавая, призма нежности и размеренности течения
времени, где человек раненный непременно сможет вылечиться. Призма утопии.
Она разбивается на тысячу мелких осколков.

Существовал ли на самом деле тот Хёнджин, каким его всё это время видел
Феликс? Стойкий, спокойный, чувственный. Слишком мудрый для своих лет,
наверное, потому что много читает (других причин ведь быть не может).
Человек, который дарит улыбку и вселяет желание жить одним своим видом…
После оказывается сломленным.

Неужели Хёнджин действительно настолько одинок?

Стоило задуматься над этим гораздо раньше, ещё тогда, когда он впервые
привёл Феликса к себе домой. Когда показывал свои картины и знакомил его с
Соной и Биолем, называя их своими единственными друзьями. Ведь это так
очевидно. Может, именно поэтому Хёнджин так уцепился за него —
единственного человека, который не считает его ненормальным. Но если так, то
где пролегает эта грань между нормальностью и ненормальностью? Между
адекватностью и безумием. Как узнать, если ты её перешагнул? Феликс уверен,
что эта черта не менее размыта чем та, что определяет взрослый ты или нет.

125/255
Иначе как можно оправдать то, что Хёнджин оказался нормальнее всех
остальных, кого Феликс когда-либо знал?

Одиночество — достаточно большое несчастье, нечто вроде тюрьмы.

Феликс поворачивает голову, наблюдая за умиротворением, которое накрывает

Хёнджина словно плед, но взгляд его соскальзывает чуть ниже от худой
оголённой шеи к рукам. Длинные рукава белой мешковатой футболки задрались,
открывая предплечья с выступающими у запястий боковыми косточками. Только
сейчас до Феликса доходит осознание: Хёнджин всегда носил вещи с длинным
рукавом. Рубашки, футболки. И он ни разу не видел, чтобы Хёнджин эти рукава
закатывал. Теперь он понимает почему. А на глазах в очередной раз невольно
выступают слёзы.

На нежной карамельной коже рук видны ровные светлые, давно зажившие

порезы. Они идут прямым столбцом вверх и скрываются где-то под тканью
рукавов, оставляя на коже мелкий, но заметный рельеф. В груди у Феликса что-
то безжалостно рвётся.

«Если хочешь умереть, нужно резать вдоль, а не поперек» – услышал он

однажды от девочки, с которой учился в одном классе. Это был чужой разговор,
совершенно его не касавшийся. Он видел шрамы на руках одной из
одноклассниц и начал немного переживать за неё, но ощущение, что все это не
его дело, пересиливало. Сейчас же от этих мыслей в горле встаёт ком.

«Если хочешь умереть…»

Но кто сказал, что люди, которые причиняют себе вред, действительно хотят
умереть? Может, они просто не знают, куда деть эмоции, разрывающие их
изнутри? Может, они заглушают душевную боль физической, потому что так её
легче пережить. Потому что эта боль разъедает их настолько, что сил на крик о
помощи не остаётся. Потому что провести лезвием по руке, переключиться,
привести себя в чувства, вернуться в этот, материальный мир посредством
физической боли для них гораздо легче, чем сказать кому-то о своих проблемах.

Или может, это и есть своеобразный крик о помощи?

«Если хочешь умереть…»

Хёнджин хотел умереть?

Призма бьётся вновь. На миллион осколков.

Когда за окнами начинают опускаться сумерки, парень под боком ворочается,

томно приоткрывает расфокусированные глаза, тут же находя перед собой
Феликса, смотрящего в потолок. А после громко вздыхает.

— Ты здесь, — говорит он сипло. Так, словно боялся, что всё произошедшее

окажется сном. Хотя, может оно было бы к лучшему.

— Я никуда не уйду, — заверяет его Феликс, поворачиваясь на бок. Ему не

хочется делать ситуацию хуже, спрашивая про Сону или порезы, которые он
увидел случайно. Но в голову кроме этого, как назло, ничего не идёт. — Как… ты
себя чувствуешь?

126/255
Поначалу Хёнджин ничего не отвечает. Вопрос глупый до ужаса и очевидный
ровно на столько же. Феликс готов ударить себя за то, что вообще решил его
задать, но тишина, которая может повиснуть между ними почему-то пугает
гораздо сильнее.

— Будто мне прострелили сердце, и единственное, что я смог сделать —

заклеить дыру пластырем, — говорит он наконец. Невыносимо. — Немногим хуже
обычного получается, — звучит флегматично. Хёнджин поворачивается на спину,
уставив пустые глаза в потолок и, кажется, почти забывает, что Феликс лежит
рядом. Он медленно моргает. Феликс тянет носом воздух, положив руку под
щёку, когда Хван вновь разлепляет губы и тихо произносит: — Порой мне
кажется, что внутри я пуст до абсолютизма. Что я выдумал себе всю любовь к
поэзии и живописи, что нет во мне никакого света, да и вообще внутреннего
мира в целом, — он пытается усмехнуться, но получается слишком горько. — Что
во мне и во всём, что я делаю, нет никакого смысла, ценности, ничего… Всё это
лишь пустота, которую я отчаянно пытаюсь заполнить.

Феликсу тяжело дышать. Он отказывается верить в то, что говорит Хёнджин. Всё
это сущий бред. За него говорит печаль, боль, отчаяние. Но никак не сам
Хёнджин. Феликс уверен.

— Это не так, — качает головой он. — Хёнджин, ты самый замечательный

человек из всех, кого я знаю, — Ли боязливо касается своей ладонью чужой,
привлекая внимание. Глаза у парня всё ещё красные, с полопавшимися в них
капиллярами, но это не отталкивает.

— Знаешь, у какого инструмента самые тонкие в мире струны? — спрашивает он

неожиданно. — У человеческой души, Феликс. И иногда мне кажется, что мои
разорваны к чертям, — его голос полон кристально чистого отчаяния. Того, что
скрывалось всё это время за ширмой безразличности к окружающим и извечном
желании отстраниться от мира. Хёнджин действительно знает то, что
недоступно большинству людей. Он знает, что такое настоящее одиночество.

— Тогда… я найду способ их починить, — уверенно заявляет Феликс.

Хёнджин поджимает губы. Ему очень хочется в это верить. Ведь, наверное,
только одному Феликсу это под силу.

— Ты уже это делаешь, — произносит он очень тихо.

— Как?

— Находишься рядом, — отвечает Хёнджин и укладывает свою ладонь поверх

руки Феликса.

Боль не исчезает бесследно, но если разделить её на двоих, станет чуточку

легче. Феликс готов забрать часть Хёнджиновой боли. Вопрос лишь в том, готов
ли тот её отдать.

127/255
Примечание к части Я вычитала эту главу только наполовину, поэтому заранее
извиняюсь за глупые ошибки/опечатки
Приятного прочтения ♥

Part 12.

Феликс задумчиво помешивает ложкой чай, пока рядом на сковороде

шкварчит яичница — всё, что он смог придумать для сегодняшнего завтрака.
Утро ленивое, никак не получается собрать мозги в кучу и полноценно
переварить пережитые за последние двое суток события. В небольшом
отдалённом от остальных доме тихо. Намного тише, чем у мамы. Там после
девяти часов поблизости во всю начинает кипеть жизнь, а здесь… здесь ты
будто предоставлен сам себе настолько, что даже петушиный крик до ушей не
долетает. За спиной слышатся тихие медленные, словно призрачные шаги.
Феликс вовремя приходит в себя, снимая с плиты яичницу.

Недавно проснувшийся Хёнджин выглядит измотанным. Из него будто высосали

всю душу, оставив только тонкую, незаметную оболочку. На это больно смотреть.

Парень садится за стол, не говоря ни слова. Даже простого «Доброе утро» не

звучит. Феликс всё понимает. Они простились с Соной в тот же день, в полночь,
выкопав небольшую могилку рядом с домом. Хёнджин больше не плакал, но в
глазах его стояла неизмеримая тоска. Он присел на корточки, поглаживая сырую
землю, и шёпотом пообещал, что обязательно посадит здесь самые красивые
цветы. Феликс стоял поодаль, давая возможность друзьям окончательно
проститься, и еле сдерживал рвущиеся наружу слёзы.

Они заснули так же, в одной постели, слушая успокаивающее дыхание друг
друга, и погружённые каждый в свои мысли. Феликс впервые за долгое время
делил с кем-то кровать и чувствовал себя немного неудобно, но Хёнджин ясно
давал понимать, что его это нисколько не стесняет. Он рад находиться рядом с
ним.

И вот теперь они встречаются на кухне, не перемолвившись ни словом, потому

что Феликс проснулся часом ранее, и вслушиваются в унылое шкварчание масла
на сковороде. Парень отрывается от помешивания чая, который уже успел
подостыть, и с тяжёлым вздохом поворачивается лицом к Хёнджину. Тот сидит,
уставившись в стол пустыми глазами. Взгляд невольно падает на помятые
рукава футболки, под которыми вновь скрываются предплечья. Изрезанные.

Феликс гонит из головы все ужасные мысли, старается уверить себя, что это не
его дело и сейчас уж точно не лучшее время для подобных вопросов. Но все его
попытки тщетны. Каждый раз, как он об этом думает, сознание начинает
рисовать ему самые душераздирающие картинки, которые никак не получается
стереть.

— Я готовлю яичницу. Надеюсь, ты ешь такое, — говорит он, чтобы разбавить

тишину. Хёнджин переводит на него взгляд. Сегодня он по крайней мере
кажется живее вчерашнего. Это лучше чем ничего. Хван кивает. — Как… ты себя
чувствуешь?

— Уже не так плохо, как было, — выдыхает парень. Часть камня, лежащего на
душе Феликса, спадает. — Спасибо. Без тебя я бы не справился, — хотелось бы,
128/255
чтобы эти слова прозвучали менее горько. Феликс поджимает губы.

— Не за что, — говорит он и отворачивается обратно к плите. Ощущение, что они

поменялись местами. — Я буду рядом столько, сколько понадобится, — чистая
правда. Он не собирается уходить сегодня, он останется завтра, если Хёнджин
его об этом попросит, будет готовить ему, читать ему вслух, как они делали это
в книжном магазине, обнимать, пока он не уснёт и ему не перестанут сниться
кошмары. Феликс не позволит, чтобы с Хёнджином вновь случилось что-то
плохое.

Почему?
Потому что он так чувствует.

Хёнджин странным, необъяснимым образом въелся в его жизнь хуже самых

приторных духов, поселился где-то под коркой мозга. Феликс даже не заметил,
когда это произошло. Неужели он так быстро успел привязаться к человеку? Он
не знает. Знает лишь то, что Хёнджина ему хочется защищать от всего
остального мира.

Знаешь, у какого инструмента самые тонкие в мире струны?

Феликс присаживается напротив, поставив перед Хваном тарелку с завтраком —

такую же как перед собой. И невольно думает над тем, не познакомить ли ему
Хёнджина с Чаном и остальными парнями. Наверное, они смогли бы найти общий
язык, раз уж это получилось сделать с Феликсом. Хёнджину не помешала бы
хорошая компания друзей, на которых он смог бы положиться в случае чего.
Может, это хоть как-то заполнит пустоту, о которой он говорит, и избавит его от
вечного одиночества.

Они завтракают в тишине, прерываемой бряцанием железа о тарелки. Феликс

изредка поглядывает на Хвана, выражение лица которого теперь кажется даже
излишне спокойным для того, кто меньше суток назад потерял домашнее
животное. Может, это такая защитная реакция или Феликс просто не знает
парня достаточно хорошо, чтобы предугадывать его самочувствие, но это, тем не
менее, немного удивляет. Вслух он, разумеется, ничего не озвучивает, пряча
глаза в кружке с чаем. Хёнджин даже ничего не сказал по поводу того, что
Феликс так бессовестно начал хозяйничать в его доме, словно ему вообще нет до
этого дела. С другой стороны, может, так оно и есть.

— Не хочешь сходить прогуляться по городу сегодня? — спрашивает он между

делом. Хёнджин неотрывно смотрит в свою тарелку.

Скорбь — дело привычное и приходит уже не первый раз. С ней возможно

справиться, как и со всем в этом мире, если так посудить. «Пора бы уже
привыкнуть, — твердит себе Хёнджин. — Всё равно это уже никого не спасёт.
Так какой смысл?» Но мысли от этого не исчезают. Разумеется, за долгие годы
он научился справляться со скорбью намного быстрее остальных людей. Но
тоски, от которой избавиться в разы труднее, никто не отменял.

Не хочешь сходить прогуляться по городу сегодня?

Хёнджин готов идти с Феликсом хоть на край света, провести с ним каждую
минуту каждого дня, если бы представилась такая возможность. Он не любит
шумные места, не любит толпы людей, которые окружают тебя со всех сторон,

129/255
как рыбу в косяке. Ему больше по душе выходить на улицу рано утром или
наоборот поздно вечером, чтобы воздух свежее и лиц меньше. Но если Феликс
хочет вытащить его из дома именно сегодня, именно после обеда, то он не
сможет ему отказать.

Поэтому в ответ лишь пожимает плечами и отвечает:

— Давай, почему нет.

Они выходят из дома сразу же, как стрелка часов переваливает за час дня.
Атмосфера по-прежнему напряжённая. Настолько, что боишься что-либо сказать.
Как атомную бомбу разминировать — одно неверное действие, и всей этой
маленькой хрупкой идиллии придёт конец.

Идут пешком, не утруждая себя велосипедами или другим транспортом.

Наверное, Хёнджину нравятся долгие прогулки — Феликс ни разу не видел,
чтобы он на чём-то разъезжал. Нахождение на свежем воздухе здорово
помогает разгрузить голову и напрячь ноги, которые за время пребывания здесь
успели привыкнуть к постоянным физическим нагрузкам в виде неустанных
походов туда и обратно.

До города не меньше сорока минут. Феликс, если честно, даже не знает, зачем
потащил Хёнджина туда, где ему определённо будет некомфортно находиться.
Ляпнул первое, что пришло в голову, лишь бы вытащить его из этой коробки с
давящими стенками, иначе они оба непременно сошли бы там с ума.

— Я чувствую, что ты волнуешься, — говорит вдруг Хёнджин, смотря куда-то в

сторону. Феликс отрывает взгляд от своих кед. — Боишься меня задеть, будто
теперь я стал другим человеком. Это не так, Феликс, — оба парня чуть
притормаживают, и их взгляды встречаются. — Я всё такой же. Ничего не
изменилось. Прекрати меня бояться.

— Я просто не знаю, что могу говорить, а что нет, — он передёргивает плечами.

— Не хочу случайно надавить на больное и ранить ещё сильнее.

— Ты не ранишь меня, — заверяет Хёнджин без доли сомнения. — Ты на такое не

способен, — каждое его слово только сильнее грузит голову Феликса. Они
шагают вдоль главной дороги. Скоро должны показаться первые знакомые
городские здания. — Страдать и не жаловаться – вот единственный урок,
который нужно усвоить в этой жизни.[2] Я его уже усвоил.

— Звучит весьма пессимистично, не находишь? От постоянных страданий только

в могилу лечь хочется.

— Да. Поэтому нужно научиться с ними уживаться.

Феликс ничего на это не отвечает, хоть и считает в корне иначе. Как можно
сжиться со своими страданиями? Как можно опустить руки и всю жизнь
провести, уговаривая себя не умирать раньше времени, лишь потому что так
нужно? Его всегда учили стремиться к лучшему, но здесь речь совершенно не о
заслугах. Он не понимает, как можно принять то, что отравляет твою жизнь,
прекратив попытки избавить себя от страданий.

Сегодня на улицах города не так много людей, как обычно. Хёнджин шагает
130/255
рядом без неприязни или страха, но по лицу видно, что это место нравилось бы
ему куда больше, будь здесь безлюдно. Они медленно пересекают несколько
узких улочек, находящихся на окраине, встречают по пути молодую пару —
девушка европейской внешности стоит, прислонившись к стене лопатками, пока
над ней нависает высокий широкоплечий парень, они улыбаются друг другу
игриво, что заставляет с небольшим смущением отвести глаза и не мешать. Чем
ближе к центру, тем больше скопление людей. Из окна вдруг слышится
незнакомая музыка, кажется, на итальянском, и Феликс осознаёт, что каждая
маленькая деталь вроде этой придаёт этому месту только большей сказочности.
С одной стороны он понимает, почему Хёнджину здесь так не нравится — его
лицо знакомо практически каждому, как и личность, в не самом хорошем свете.
Но с другой, сейчас ведь всё в порядке, никто не обращает на них даже
малейшего внимания. Они просто сливаются с толпой, вдыхая всеобщее
расслабление. Лето определённо благотворно действует на людей. По крайней
мере они начинают меньше ворчать.

Навстречу парням по переулку, местами заставленному машинами, несутся дети.

Хёнджин, будто внезапно вынырнувший из прострации, вместо того чтобы
отойти в сторону, встаёт столбом. Дети не смотрят перед собой, в надежде что
умные взрослые отойдут в сторону. Феликсу приходится ухватиться за чужую
ладонь и потянуть Хёнджина на себя, чтобы в него никто случайно не врезался.
Хван, слегка дезориентированный, прижимается к нему вплотную, быстро
промаргивается, но ладони из чужой руки не вынимает.

— Прости, я задумался.

— Да ничего страшного. Просто дети, — улыбается Феликс, обращая внимание

на убегающую малышню, у которой только пятки сверкают. — Идём.

Он, нисколько не стесняясь, тянет Хёнджина за собой. Вскоре их руки

расцепляются, но приятное прикосновение оседает на коже неосязаемой
пыльцой. Феликс прячет смущённую улыбку, которая появляется не пойми от
чего, и чуть сжимает ладонь. У него из-за Хёнджина в последнее время какие-то
неполадки с сердцем.

Парни проходят рядом с небольшим магазинчиком, напоминающим тот, в

котором работает Хёнджин. Только здесь вместо книг и надписей о распродаже
на витринах наклеены позолоченные буковки, а на виднеющихся прилавках в
специальных контейнерах расставлены художественные принадлежности:
кисти, тюбики с масляными красками, маркеры, карандаши. Хёнджин невольно
останавливается, когда взгляд его цепляется за содержимое этих полок. Он,
будто ребёнок, выпрашивающий у родителей сладости, вглядывается в холсты и
разноцветные баночки красок за витринами. А после обращается к Феликсу.

— Ты не против, если мы зайдём? Мне нужно купить парочку карандашей.

— Конечно, — говорит он и шагает внутрь вслед за Хваном. Глаза моментально

разбегаются от всех мелочей, которыми наполнен магазин. Ассортимент здесь,
конечно, совершенно не такой, как в городе: там магазины для творчества
намного больше. Этот же больше похож на обычный канцелярский магазинчик с
самыми ходовыми товарами. Но Хёнджина это нисколько не смущает. Феликс
сомневается, что он вообще был в больших магазинах, где одной только красной
краски будет пятьдесят разных видов от всех возможных фирм. Но, тем не
менее, парень изначально подходит вовсе не к стенду с карандашами. Он идёт

131/255
смотреть холсты.

Ли молча наблюдает за парнем, который медленно переходит от одного стенда к

другому, и понимает, что только покупкой карандашей это не закончится. Они
застрянут здесь на добрые полчаса, как застревал отец с ним самим в магазине
игрушек или в отделе со сладким, потому что хочется купить всё и сразу, никак
не получается выбрать что-то одно. А если не получится купить, то можно хоть
посмотреть или потрогать. Парень невольно улыбается этому сравнению в своей
голове.

Спустя пятнадцать минут ожидания, он говорит завороженному Хёнджину:

— Я быстро смотаюсь на рынок, куплю кое-что из продуктов. Подождёшь меня

здесь, хорошо?

— Угу, — глухо слышится в ответ.

Небо начинает медленно затягиваться тучами — Феликс понимает это, когда

переступает порог магазинчика и направляется по мощёной дороге в сторону
рынка. Наверное, будет дождь, думает он, с самого утра солнце скрывается за
облаками. Парень минует пару коротких улочек и выходит к небольшому
скоплению людей, аккуратно лавирующему меж прилавков. Пробирается чуть
вглубь, попутно нащупывая деньги в кармане. Феликс скользит взглядом по
различным продуктам, но направляется к одному конкретному прилавку.
Знакомая тёмная макушка совсем скоро появляется в поле зрения.

— Привет, — улыбается Ли, подходя ближе и привлекая к себе внимание. Чан

поднимает голову от кассы.

— О, привет, Феликс. Какими судьбами?

Тот поначалу молчит, смотря на обилие фруктов перед ним, но после

останавливает свой выбор на персиках.

— Мне нужно штук пять персиков и черешни килограмм где-то, — Бан тут же
кивает ему и начинает набирать ягоды в мешочек. — Как… твои дела? Есть что
нового?

— Дела в порядке. Да и нет, вроде, всё по-старому. В то же время на том же

месте, как видишь, — усмехается парень. — Ты как?

На редкость хреново, хочется ответить, но Феликс молчит, задумываясь. На

самом деле он уже почти не чувствует той тяжести, что окутывала его вчера
вечером. Хотя в голове всё так же много мыслей и вопросов, на которые он не
знает ответов, сейчас всё это вроде как немного растряслось, начало
раскладываться по полочкам. Ну или по крайней мере ему так кажется.

— Да нормально, — пожимает плечами. Он передаёт Чану деньги и складывает

продукты в пакет. Он довольно давно не виделся с Чаном и парнями. В
последние дни все его мысли и свободное время были заняты Хёнджином. Не то
чтобы Феликс жаловался, это ведь было его решение, просто в этот момент,
смотря Бан Чану в глаза, Ли с лёгким ужасом осознаёт, что всё это время скучал
по их маленькой уютной компании. — Как там… Минхо с Чанбином?

132/255
— Первого постоянно семья запрягает работать, приходится отмазываться, — не
без смеха рассказывает он. — Чанбин большую часть времени тусуется со мной.
Помогает на ферме и всё такое прочее. Вспоминает былые времена, так сказать.

— Могли бы и Минхо тоже отмазать. Чтобы с вами работал.

— Не-не, ему полезно будет. Пусть вся его гиперактивность сливается в пользу
его семьи, — Чан скрещивает руки на груди. И после недолгой паузы, почёсывая
подбородок, восклицает: — Точно, чуть не забыл! Мы в конце следующей недели
собираемся съездить в поле, разжечь костёр, пожарить мясо и всё такое.
Заночуем там же, если повезёт с погодой. Хочешь присоединиться?

Мясо на костре, приятная компания, выпивка и музыка на любой выбор из

колонок Чанова пикапа. Звучит просто потрясающе.

— Ещё спрашиваешь! — Феликс вздымает брови. Кто от такого вообще

откажется? Однако всё это вдруг навевает ему мысль, которая уже
проскакивала в его голове за последние сутки…

Хёнджину не помешала бы хорошая компания друзей, на которых он смог бы

положиться в случае чего. Может, это хоть как-то заполнит пустоту, о которой
он говорит, и избавит его от вечного одиночества.

В самом деле, может, это не такая уж и плохая идея.

— Только, Чан… послушай, — он как-то незаметно сам для себя понижает голос.
— Могу я привести с собой ещё кое-кого?

Поначалу тот несколько раз глупо моргает.

— Да, конечно, — и Феликс незаметно с облегчением выдыхает, будто для него

этот момент был самым важным во всей жизни. Хрен пойми, что с ним вообще
происходит в последнее время. — Только с вас тогда выпивка.

— Договор, — улыбается Ликс и салютует парню на прощение двумя пальцами.

На душе у него почему-то постепенно становится легче.

Феликс находит Хёнджина стоящим около художественного магазина и

потеряно смотрящим по сторонам. Из заднего кармана у него торчит несколько
купленных карандашей. Парень ковыряет носком асфальт, наконец замечая
приближающегося к нему Феликса, и непроизвольно улыбается. Кажется,
становится легче здесь не одному Ликсу.

— Итак, куда теперь? — спрашивает он, когда Феликс подходит ближе,

покачивая пакетом.

— Есть у меня одна идея, — Ли смотрит парню в глаза и заговорщически кривит

губы. — Идём.

— Куда? — Хёнджин ступает следом за ним.

— Сам поймёшь, просто иди за мной.

— Господи боже, надеюсь, кто-нибудь однажды научит тебя пользоваться

133/255
языком, — театрально вздыхает Хёнджин.

— Жду не дождусь.

Они вновь выходят на главную дорогу, удаляясь от толпы людей. Становится в

разы тише. Феликс, шагая подле Хёнджина, большую часть времени смотрит
себе под ноги и раздумывает над их с Чаном разговором. Идея и впрямь кажется
ему неплохой. Вот только это не отменяет странного тянущего чувства страха,
которое зарождается где-то под диафрагмой. Хёнджин привычно смотрит вдаль,
сунув руки в карманы. Им хорошо в тишине. Молча шагать рядом всё же лучше,
чем вести диалог ни о чём, лишь бы только заполнить пустоту. Наверняка,
Хёнджин уже догадался, куда они идут, но предположений своих так и не
выдвигает. Просто в один момент поворачивается к Феликсу, достаёт что-то из
кармана и спрашивает:

— Хочешь?

Феликс, посмотрев на раскрытую перед ним ладонь, обнаруживает на ней две

небольшие конфеты в разноцветных шуршащих обёртках. Интересно, сколько
они лежат у него в кармане? Так и не дав ответа, Ли тянет руку и берёт себе
фиолетовую. Хёнджин разворачивает и закидывает в рот зелёную. Они
продолжают идти, пока Феликс несколько мгновений прожигает конфету,
зажатую между пальцев, взглядом. Его почему-то накрывает резким чувством
дежавю. Но чуть позже он всё же снимает с леденца обёртку и отправляет его за
щеку. Кислая. Так, что во рту сразу океан слюны набирается, а до носа доносится
приторный запах винограда. Парень сглатывает подслащённую слюну и
медленно переводит взгляд на Хёнджина, чуть тормозя.

Аромат свежей травы и тепла чужого тела. Тихий гортанный смех и вкус кислых
фруктовых конфет. Шершавая кора дуба за спиной и солнце, просачивающееся
сквозь раскидистые ветви.

Феликс замирает на секунду, прекращая перекатывает конфету языком, и

смотрит в спину идущему Хёнджину. Тот, кажется, совсем ничего не замечает.

Не может быть, проносится у него в голове. Это ошибка, я себя накручиваю.

Просто дежавю, ничего более, с ужасом талдычит он себе.

— Ты чего? — выглядывает из-за плеча Хёнджин. Феликс чувствует с какой

неимоверной силой в груди бьётся сердце.

— Н-ничего, — приходится быстро взять себя в руки, засунуть эти непонятные

думы куда-то в коробку «на будущее» и поравняться с парнем, сделав вид, будто
ничего не было. Ведь ничего действительно не было. Феликсу просто
показалось, разве нет?

Добираются до дома Феликса они чуть быстрее, чем ожидалось. Леденцы на

языках давно растаяли, небо всё сильнее затянули тучи, ветер стал заметно
холоднее. Не видно ни одного солнечного луча. Без них все пейзажи, которые до
этого золотились на глазах, словно блекнут. Атмосфера из тёплой и спокойной
незаметно становится меланхоличной. От такой только в пледе с кружкой
горячего чая прятаться. Феликс совершенно не против именно этим заняться.

— Зачем мы пришли к тебе? — интересуется Хёнджин, когда они уже взбираются

134/255
на крыльцо. Ли пожимает плечами.

— Погода портится, и тебе не нравится находиться в городе, среди людей, я ведь

вижу. У тебя в гостях я уже был, так что… подумал, почему бы нет, — говорит он
на одном дыхании, будто оправдывается. На самом деле он и сам до конца не
знает всех причин, по которым в нём проснулось такое резкое необоснованное
желание привести Хёнджина к себе домой. Он даже без понятия, чем они будут
заниматься всё это время. Последние сутки им хочется только молчать, потому
что слова явно будут излишни.

Хван кивает, несколько робко перешагивая порог Феликсова дома. Он, как
уличный кот, которого впервые пустили в помещение, осторожно снимает обувь,
осматриваясь по сторонам. Феликс быстро стреляет взглядом по пустующему
пространству и пытается понять, одни они или нет. Дверь на задний дворик
оказывается открытой, из-за чего по полу тянет сквозняком. На втором этаже
должно быть теплее, но нужно будет достать обогреватель на всякий случай.

— Феликс, это ты? — слышится мамин голос.

— Я-я, — парень опирается плечом о косяк двери, ведущей на задний двор, и

улыбается сидящей на коленках на траве матери. Её видимо совершенно не
смущает то, что земля остыла, и она с лёгкостью может заболеть. — Чем
занимаешься?

— Пропалываю ирисы. Скоро закончится цветение, стараюсь сохранить эту

красоту ещё на немного, — она переводит взгляд на фиолетовые соцветия.
Ирисы — одни из её любимых цветов, насколько Феликс помнит.

— Я там персиков купил, можно пирог испечь, — он указывает себе за спину

большим пальцем, на кухонный стол, где оставил продукты, и краем глаза через
дверной проход кухни замечает Хёнджина, мнущегося между лестницей и
прихожей.

Дом у Феликса гораздо больше чем его собственный — двухэтажный с большими

комнатами, уютной кухней и задним двориком, пускай и маленьким. Старая
светлая деревянная отделка чуть пожелтела от времени, принимая мягкий
рыжеватый оттенок. На стенах ни картин, ни фотографий, в воздухе чуть
ощутимый аромат хлопка и чистящих средств — наверное, сегодня убирались. А
самое главное, здесь не царит той угнетающей атмосферы одиночества, которая
время от времени заглядывает в дом Хёнджина. И от этого дышать становится
чуть легче.

— Отличная идея. Сейчас я закончу и мы… что там? — спрашивает женщина,

когда замечает сына смотрящим себе через плечо.

— А, да. Мам, я… не один. Надеюсь ты не против, — она отряхивает руки и

поднимается на ноги, стараясь разглядеть, кто пришёл вместе с Феликсом. За
его спиной показывается тёмная шевелюра, а затем и слегка растерянное лицо,
потому что гость заметно выше самого Феликса.

— Не против, конечно, — говорит она, переводя взгляд с сына на стоящего

позади него парня. Феликс отходит чуть в сторону, открывая её взору чужую
худую фигуру целиком. — Здравствуй.

135/255
— Здравствуйте. Хёнджин… Хван… Хван Хёнджин, — молодой человек тут же
подаётся вперёд и протягивает ей руку. Феликс тем временем старается
спрятать глупую ухмылку. Хёнджин что, волнуется?

— У меня руки немного… — миссис Ли показывает ему испачканные вовремя

прополки ладони, но тот ничуть не смущается. Бормочет лишь «Ничего
страшного» перед тем, как пожать её руку. — Ли Соён, мама Феликса. Приятно
наконец познакомиться, Хёнджин.

— Взаимно, — говорит Хван, а сердце у самого ритм учащает. Ужасно

волнительно почему-то вот так знакомиться с мамой Феликса. Конечно, он не раз
видел эту женщину и даже говорил с ней, когда покупал нарциссы, но жать её
руку вот так… официально? Очень странно. Он не придаёт значения её
скромному «наконец», списывая это на то, что про него в этом городе знает
каждый второй. Наверняка и она знает всё, что о нём говорят. От этого
становится только более неловко.

Хёнджин мельком заглядывает ей за спину, где яркими и нежными пятнами

расплывается, кажется, целое маленькое море цветов. Взгляд его невольно
останавливается на начавших отцветать ирисах, растущих близко-близко друг к
другу.

— У вас прекрасный сад. Особенно ирисы. И флоксы, — добавляет он, когда

замечает мягкие голубые пучки рядом с высокими пионами. Феликс молча
наблюдает за их разговором.

— Ох, ты правда так думаешь? — вздыхает она, оборачиваясь к цветам.

— Конечно, у вас всегда получаются самые замечательные букеты. Я покупал

один как-то раз. Белые нарциссы. На полотне они вышли потрясающе. Хотя я,
конечно, предпочёл бы рисовать в саду, а не срывать цветы, — последнее
предложение он произносит хриплым полушёпотом, осматривая сад, и
практически не замечает на себе внимания миссис Ли.

— Вот как, — хмыкает женщина. — Понимаю тебя, мне тоже больше нравятся
живые растения. И ты можешь порисовать здесь в саду, если захочешь.

— Вы серьёзно? — неверяще моргает тот.

— Конечно, — в этот момент на плечо ей приземляется капелька воды. За ней

ещё одна. И ещё. Феликс смотрит на небо. Тучи сгущаются. — Идёмте внутрь,
дождь начинается.

Миссис Ли быстро собирает свои садовые принадлежности, загоняет парней в

дом и заходит сама, закрывая дверь. Феликс смотрит на Хёнджина, бесконечно
сканирующего интерьер его дома. А после произносит:

— Мы пойдём наверх, хорошо? Приготовим пирог с утра вместе, если хочешь.

— Не беспокойся, я сама управлюсь. Идите, — улыбается мама, споласкивая руки

под тёплой струёй воды. Феликс кивает, берёт Хёнджина за предплечье и тянет
за собой к лестнице. Дождь снаружи в это время только усиливается. Барабанит
по стёклам и карнизам, словно танцует чечётку.

136/255
Они поднимаются на второй этаж и скрываются в комнате Феликса. Та находится
практически под самой крышей, если не считать малюсенького чердака, в
который от силы поместится парочка коробок. Здесь стук дождя слышно ещё
отчётливее. Окно, не закрытое до конца, ужасно гремит, и Феликс спешит
поскорее закрыть его на щеколду. Наверное, стоит предложить маме поставить
пластиковые окна.

В комнате, как и ожидалось, весьма прохладно. А ещё непривычно захламлено.

Хоть вещи и разложены по своим местам, коробки со старыми книгами и старые
вещи, вытащенные Феликсом из шкафа перед его уходом вчера создают
ощущение полного хаоса. Хёнджина это, кажется, совершенно не волнует, он
всё так же осматривается по сторонам, невольно подцепляя различные детали.
Заправленная кровать, окно, по стеклу которого лупит дождь, лёгкие занавески,
старый платяной шкаф с чуть расшатанными дверцами, вещи, свешанные на
спинку стула. Всё это так подходит Феликсу. Единственное, что кажется чужим
— холод, которым веет от стен. Под ногами Хёнджин ощущает круглый мягкий
ковёр, когда проходит на середину небольшой комнаты, и смотрит на коробки с
книгами.

— Прости за беспорядок, — говорит Феликс, — мне казалось, тут чище.

— Всё в порядке, — уверяет его Хёнджин и наблюдает за тем, как парень

садится на кровать. — Это у меня обычно дома бардак.

Феликс хлопает по покрывалу рядом с собой и двигается в сторону, забираясь на

кровать с ногами. Хёнджин осторожно садится рядом.

— Кажется, ты понравился моей маме, — усмехается он. Хван склоняет голову на

бок.

— Правда?

— Да. Я в этом ни капли не сомневался. Вы с ней, оказывается, очень похожи, —

Феликс вздыхает, теребя пальцами край футболки, и ёжится от холода. — Надо
обогреватель притащить, а то мы в конец тут замёрзнем, — с этими словами он
поднимается и скрывается за дверью комнаты в неизвестном направлении.
Хёнджину ничего не остаётся, кроме как ждать.

В доме Феликса он чувствует себя странно. Вроде хорошо, приятно, даже

несколько по-родному. Но с другой стороны всё это кажется диким,
непривычным… неправильным. Он не помнит последний раз, когда вообще был у
кого-то в гостях. Для него это максимально нестандартная роль — роль гостя.
Даже в то время, когда он жил в городе, ходить было не к кому. За тот недолгий
промежуток времени, что он прожил вдали от родных земель ему так и не
удалось ни с кем сдружиться: почти всё своё время парень проводил, запершись
в комнате от постоянного шума и незнакомых людей, а на улицу выходил только
по сильной нужде, потому что чуять этот смрад и ненужность вокруг себя было
невыносимо.

Он невольно перемещает рассеянное внимание на коробки со старыми книгами.

Они к себе так и тянут. Хёнджину всегда приятно возиться с книжками вроде
этих — они даже помоложе тех, какими он торгует в магазине. Он задумывается
над тем, что хранят внутри себя эти неизвестные томики, какими авторами
полнятся эти коробки и почему эти книги вообще лежат здесь без дела.

137/255
Наверняка там есть что-нибудь интересное.

Хёнджин встаёт и перемещается в сторону коробок, обещая себе лишь одним

глазком взглянуть на то, что там хранится. Присаживается на корточки и берёт в
руки одну из книг. «Отец наших отцов», Бернар Вербер, читает Хёнджин на
обложке. Книга на английском, кажется, одно из первых изданий. 1999 год.
Какой-то современный писатель, думает он и откладывает книгу в сторону.
Берёт следующую. Гюстав Флобер в оригинале. Франция. Книга достаточно
старая с мягкой потёртой на углах обложкой и пожелтевшими от времени
страницами. Однако шарма и привлекательности своей она от этого не
утрачивает. Хёнджин верит, что иногда за блеклыми обложками скрываются
настоящие произведения искусства.

За спиной раздаются шаги, и через считанные секунды Феликс влетает в

комнату с небольшим обогревателем в одной руке и переноской в другой.
Хёнджин взметает голову и наблюдает за тем, как парень быстро подключает
обогреватель, ставит его на пол и растирает руки. Замёрзли, наверное.

— Что делаешь? — спрашивает он, подходя ближе и садясь на корточки рядом.

— Решил посмотреть, что в коробках, — Хёнджин смотрит на его руки,

продолжая держать в своих книгу. — Замёрз?

— Да, немного.

Не говоря больше ни слова, Хван кладёт книгу на место и с максимально

невинным взглядом, всё ещё похожий на потерявшегося котёнка, сначала мягко
касается холодных рук Феликса, а после обхватывает их лодочкой. Согревает.
Ладони у Хёнджина большие и тёплые. И кожа странно мягкая для человека,
который постоянно держит в руках то кисть, то карандаш.

Феликс чувствует, как по спине бегут мурашки от чужих прикосновений и словно

в шоке смотрит на их руки. Что с ним происходит?

— Ты совсем не мёрзнешь, что ли? — спрашивает он с нервной усмешкой и

быстро отводит взгляд в сторону. Вопрос риторический, Феликсу просто нужно
что-то сказать, потому что тишина в таком положении начинает звенеть в ушах.

А ещё он с ужасом понимает, что не хочет, чтобы Хёнджин его руки отпускал.

— Почему эти книги тут лежат?

— А, это, — Феликс смотрит на коробки. — Они раньше стояли в шкафу в

родительской комнате. Мама очень много читала. Они все старые и зачитанные,
поэтому она собрала их в коробки, чтобы освободить место для новых.

— И куда их? — спрашивает парень настороженно.

— Не знаю, — пожимает плечами, — в макулатуру может. Или отдаст кому-

нибудь. Ей они всё равно теперь не нужны вроде как.

Хёнджин смотрит туда же, куда Феликс, и думает недолго, перед тем как
предложить:

138/255
— Тогда… могу я забрать их в магазин? Думаю, хозяйка только рада будет. Да и
разве не жалко столько книг выкидывать, — Ли замечает с какой заботой парень
говорит об этих бездушных кусочках бумаги, которые значат для него больше,
чем для большинства людей.

— Да… да, думаю, можешь. Вряд ли мама будет против. Но надо всё равно у неё
спросить, — тихо отзывается Ликс. — Но всё же их нужно перебрать. Не все
книги здесь можно выставить на продажу, какие-то придётся выбросить, потому
что они просто не пригодны для чтения. Здесь есть книги, которые лежат ещё со
времён моей бабушки. Она тоже была изрядной любительницей литературы.

— Хорошо, — Хёнджин выпускает руки Феликса из своих и полностью садится на

пол. Тот моментально прижимает ладони к себе, чтобы опять не замёрзли, и
сжимается в комок, наблюдая за действиями Хвана. Он аккуратно вытаскивает
пару книг, просматривает их, обращая внимание на автора и название,
проверяет страницы, переплёт, состояние обложки и наличие заметок, а после
откладывает в сторону.

Он что действительно прямо сейчас хочет заняться перебиранием этих старых

книг? Хотя у Феликса вообще-то не было особых планов, поэтому он с немного
смешанными чувствами, но без возражений, садится рядом и тоже берёт в руки
книгу. Повторяет все действия за Хёнджином.

От книг пахнет старостью. Пожелтевшей бумагой и старой печатной краской. За

окном раздаётся первый раскат грома, заставляющий едва не подпрыгнуть на
месте, а дождь тем временем превращается в самый настоящий ливень.

— Прости за глупый вопрос, наверное, но… — начинает Феликс, неожиданно сам

для себя. Сердцебиение ускоряется, а мозг прокручивает вопрос, с которым он
мучается последние сутки. — Вчера вечером ты говорил про одиночество, и я
хотел спросить… Ты всегда был одинок?

Хёнджин замирает, держа в руках раскрытую книгу. Кусает губы, подбирая

слова, и не знает, как бы правильно донести нужную мысль до Феликса.

— Смотря что ты принимаешь за одиночество, — отвечает он, не смотря в глаза.

— Физическое одиночество — когда никого нет рядом, ты один в пустой комнате
и тебе даже не с кем поговорить — нет. Практически никогда. В детстве со мной
была мама, позже одноклассники — те, которые не считали меня помешанным,
разумеется, но таких были единицы, — а ещё позже Биоль и… Сона, — он делает
передышку, чтобы вдохнуть поглубже. — Душевное одиночество — когда тебе
кажется, что никто в мире не способен понять тебя и что нет человека, который
мыслил бы как ты сам — постоянно.

Феликс поджимает губы. И совершенно не знает, что сказать.

Постоянно.

Постоянное чувство одиночества. Разве это не убивает? Как яд. Медленно, но

верно. Растекается по жилам, сосудам, наполняет организм, парализует
конечности и захватывает разум. А после убивает тебя. Морально и физически.

Проходит примерно полчаса, когда первая коробка полностью пустеет. Книги

разделяются на две стопки: те что отправятся в магазин — их большая часть — и

139/255
те, что пойдут на макулатуру. Первую стопку осторожно складывают обратно в
коробку. Феликс планирует чуть позже попросить Чана помочь им с перевозкой
всего этого добра в «Mr. Dickens» и практически уверен, что тот ему не откажет.

Как только парни пододвигают к себе вторую коробку, на улице вдруг слышится
сильный раскат грома. Ощущение такое, что от него трясётся пол под ногами. И
в следующий миг свет в комнате гаснет как по щелчку пальцев. Феликс слегка
напугано смотрит в ту сторону, где предположительно сидит Хёнджин, и видит
лишь кромешную темноту. За окном за это время успело заметно стемнеть, да и
небо наглухо затянуто тучами, поэтому совершенно не удивительно, что он
совсем ничего не видит.

— Чёрт, наверное, молнией попало, — бурчит он себе под нос, поднимаясь, и

старается не наткнуться на что-нибудь и не свалиться. Дополнительного
источника энергии в доме нет, так что, кажется, придётся выкручиваться как в
старые добрые. Пока идёт такой сильный ливень, никто не приедет чинить
электричество. Радует хотя бы то, что они не одни такие — в соседних домах
тоже всё вырубилось.

— Ты куда? — спрашивает Хёнджин, когда слышит удаляющиеся шаги.

— Спущусь, попрошу у мамы свечи и спички. Сиди тут, — поясняет он и, держась

за стену, спускается по лестнице. Хёнджин тяжело вздыхает.

Феликс возвращается через пару минут, расставляет по периметру комнаты

свечи разного размера и длины, вручает Хвану зажигалку и просит помочь.
Вскоре комната озаряется приглушённым тёплым мерцанием дюжины ярких
огоньков. Обогреватель перестал работать, поэтому в комнате совсем скоро
снова станет холодно. Феликс снимает мягкое покрывало с постели и
оборачивается в него, а Хёнджину протягивает вытащенный из шкафа
цветастый плед. Тот лишь кладёт его рядом с собой, словно не мёрзнет вовсе, а
после возвращается к книгам.

— Смотри, что нашёл, — с улыбкой говорит он, когда Феликс возвращается на

своё место. Хёнджин показывает ему небольшой томик, на котором золотыми
буквами выгравировано «У. Шекспир», и завороженно раскрывает на странице с
содержанием. Феликсу нравится наблюдать за ним, таким искренним,
вовлечённым. Это намного лучше Хёнджина разбитого. Парень театрально
откашливается, прежде чем произнести:

— Как мне уверить в доблестях твоих

Тех, до кого дойдёт моя страница?
Но знает Бог, что этот скромный стих
Сказать не сможет больше, чем гробница…

Голос Хёнджина, пока он читает один из Шекспировских сонетов, становится

более тихим и мягким. Бархатистым и непривычно приятным. Феликса второй
раз за день накрывает странным чувством дежавю. Он слушает внимательно, с
упоением проглатывая каждую строчку, и не может понять, почему голос,
которым Хёнджин читает, чувствуется так… по-родному.

— Попробуй я оставить твой портрет,

Изобразить стихами взор чудесный, —
Потомок только скажет: «Лжёт поэт,

140/255
Придав лицу земному свет небесный!»…

Что было бы если бы Хёнджин сам писал стихи? Написал бы он что-нибудь о

Феликсе?

— И этот старый, пожелтевший лист

Отвергнет он, как болтуна седого,
Сказав небрежно: «Старый плут речист,
Да правды нет в его речах ни слова!»…

Правда ли то, что люди идеализируют тех, в кого влюблены? В таком случае,
есть ли в Хёнджине хоть один изъян?

— Но доживи твой сын до этих дней,

Ты жил бы в нём, как и в строфе моей!

Только когда Хёнджин заканчивает читать и поднимает на Феликса глаза, тот

осознаёт, что не дышал всё это время. Их взгляды встречаются и сердце внутри
будто колет не пойми от чего. А ещё ужасно хочется услышать этот бархатистый
тон снова.

— Кажется, Шекспир прямо-таки был создан для тебя, — улыбается Феликс

краем губ и берёт в руки следующую книгу, чтобы хоть чем-то себя занять.
Кажется, в этой коробке хранятся исключительно сборники стихов, потому что
на обложке Ли читает имя «Эмили Диккенсон», но когда открывает книгу, из неё
едва ли не сыплются страницы. Корешок совсем развалился. Один листок всё же
вылетает и падает куда-то Феликсу в ноги, пока тот передаёт Хвану книгу со
словами: — Вряд ли это можно починить, лучше сдадим на переработку.

Тот кивает, убирая сборник в нужную стопку. Феликс тем временем поднимает
вылетевший из книги листок и понимает, что это далеко не книжная страница.
Она тетрадная. Тетрадный листочек в клеточку, а на нём неаккуратным детским
почерком выведены несколько четверостиший. Он, конечно, измялся и потускнел
за это время, но текст остался неизменным, так что сейчас Феликс даже может
его разобрать.

— Что там? — интересуется Хёнджин, подсаживаясь чуть ближе к правому боку

парня. Ли поджимает губы и чувствует как сердце бьётся у него в животе, пока
глаза бегут по строчкам.

— Стихотворение, — сипло отзывается он.

Хёнджин сверяет его заинтересованным и слегка настороженным взглядом.

Чтобы не слышать собственных мыслей, Феликс прислуживается к дождю, но это
не помогает. Ощущение, что его вот-вот накроет непреодолимой волной
воспоминаний. Или уже накрыло.

— Прочитаешь?

Во рту сухо. Феликс прокашливается, стараясь игнорировать нарастающее

волнение. А после читает:

— Молчи, скрывайся и таи

И чувства, и мечты свои —

141/255
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне…

Голос едва ли не начинает дрожать. Морщинка меж бровей у Хёнджина

мгновенно разглаживается. Он видит. Читает всё по Феликсовым глазам.

— Как тебя зовут?

— Феликс.
— Хочешь я почитаю тебе вслух, Феликс? Это стихи.

— Безмолвно, как звёзды в ночи, —

Любуйся ими — и молчи…

Мягкий, чуть хриплый голос ласкает слух. Рифмы перекликаются друг с другом в
каждом новом стихотворении. И каждое из ранее прочитанных сливается с тем
непримечательным шумом природы, создавая идеальную гармонию.

Он чувствует, как внутри непозволительно сильно тяжелеет. Феликс видит всё

это, словно на фотографиях. Воспоминания резкие и яркие, как молнии за окном.
Единственное, что возвращает его в этот мир и одновременно заставляет
забыть, как дышать, тихое:

— Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?...

Феликс в следующую секунду откладывает в сторону лист, потому что понимает,

что даже спустя столько лет помнит стихотворение наизусть.

— Мысль изречённая есть ложь —

Взрывая, возмутишь ключи,
Питайся ими — и молчи…

— Чем… занимаешься на этот раз?

— Рисую.
— Здесь же ничего нет. Кого ты рисуешь?
— Не знаю, всё, что в голову придёт.

— Лишь жить в себе самом умей…

Он чувствует, как Хёнджин придвигается чуть ближе. Чувствует жар его тела,
слышит его дыхание и продолжает смотреть прямиком в глубокие карие глаза, в
которых отражается мерцание свечей.

— Есть целый мир в душе твоей, — вторит ему Хван и невесомо прикасается
кончиками пальцев места под сердцем. Феликс чувствует, что его мир рушится
на части.

— Есть целый мир в душе твоей… Раз так, то почему нужно жить в самом себе
— Потому что есть люди, которые могут поранить этот мир. Он очень хрупкий,
его нужно беречь. Я бы хотел сказать тебе, что это не так, и в мире нужно
любить всех и вся, но… Правда не всегда может быть такой, какой мы хотим её
видеть. Поэтому нужно уметь защищать свой мир от других, злых людей.

142/255
— Хён, а если я… не знаю, как его защищать… Что мне делать? Или вдруг, даже
если я буду знать как, то кто-нибудь, кто сильнее меня всё равно придёт и всё
сломает? Что же делать тогда?
— Тогда я буду защищать твой мир. От чего бы то ни было.

Феликсу хочется смеяться сквозь слёзы. Потому что его наконец накрывает
осознанием, словно гигантской морской волной, и уносит далеко-далеко,
заполняя все лёгкие солёной водой. Дыхание у Хёнджина прерывистое — он
тоже затаивает его время от времени и не отрывает от Феликса взгляда. Ему
кажется, что он сходит с ума прямо в эту минуту.

— Таинственно-волшебных дум…

Он осторожно ползёт изучающим взглядом по лицу парня. На длинных ресницах

будто оседают капельки света. Загорелая карамельная кожа, и милая небольшая
родинка на носу, которая сразу же бросается в глаза. Губы слегка обкусаны, на
шее будто совсем недавно начавший проявляться кадык в обрамлении слабых
венериных колец. Руки, украшенные еле заметными шрамиками. Тёмные волосы,
слишком короткие, чтобы заправить за ухо, но слишком длинные, чтобы не лезть
в глаза.

И это осознание, которым его накрывает… Оно имеет такую разрушительную

силу, что хочется закричать в голос. Потому что Феликс понимает, что человек,
сидящий прямо сейчас перед ним является точной копией мальчика из его
воспоминаний. Схожие, но повзрослевшие черты лица, отросшие тёмные волосы,
родинка под глазом и на носу, которую еле заметно. Лицо Хёнджина, мальчика,
имя которого он не помнил и не знал вовсе, мальчика, который подарил ему
лучшие дни его детства, который заставлял его улыбаться и доводил одной
своей улыбкой слабую детскую душу до пресловутых бабочек в животе, сейчас
можно рассмотреть в самых мельчайших деталях, потому что оно находится
непозволительно близко.

— Их оглушит наружный шум… — шепчет Хёнджин, продолжая стихотворение.

Его любимое, между прочим. Сознание у Ликса расплывается, как и окружающий
мир. В нём не остаётся ничего, кроме Хёнджина. — Дневные разгонят лучи…

Ли чувствует, как чужие слова оседают мёдом на его собственных губах.

Хёнджин близко. Настолько, что можно ощутить аромат, который от него
исходит, почувствовать жар, которым пышет тело и услышать, как часто бьётся
сердце. Феликсу хочется потеряться, раствориться в этом моменте. Он словно
поддаётся какому-то заклинанию, теряя рассудок.

— Внимай их пенью и…

— Молчи… — выдыхает последним Хёнджин и через секунду его губы касаются

чужих.

Феликс не успевает опомниться, прикрывая глаза, когда чувствует мягкие, чуть

шершавые губы на своих, которые сначала лишь робко прикасаются, а после
нежно сминают его собственные. Происходящее не укладывается в голове. Это
был Хёнджин. Всё это время Хёнджин. Он был так близко, пока Феликс думал,
что больше никогда не встретит того загадочного мальчика, по которому его
сердце и мозг сходили с ума. Он чувствует, как Хван затаивает дыхание, как
прикасается одной рукой к его плечу, а вторую продолжает держать там же —

143/255
под сердцем.

Неужели он всё это время был так слеп?

Парень сидит в оцепенении, боясь пошевелиться. В ушах шумит кровь,

перекрывая стук дождя и раскаты грома. Как вдруг мягкость и тепло пропадают.
Хёнджин отстраняется. Приходится открыть глаза и встретиться с не менее
напуганным взглядом Хвана.

Они не отдаляются далеко друг от друга — пара сантиметров и их носы вновь

столкнутся. Феликс нетерпеливо облизывает губы. Внутри ютится какофония
чувств и эмоций, которую просто невозможно разобрать. Ему плохо и хорошо
одновременно. Он запутался. Он ничего не понимает.

Он хочет поцеловать Хёнджина ещё раз.

— Мы… только что..? — едва может произнести он, неотрывно смотря в глаза.

— Да… — полушёпотом выдыхает Хёнджин и сглатывает вязкую слюну. Он

боится услышать то, что Феликс скажет дальше. А тот и вовсе не знает, что ему
стоит сказать, поэтому просто молчит, выжидая. Хочется отстраниться. Или
притянуть Хёнджина обратно. Хван беспокойно кусает внутреннюю сторону
щеки. Внутри зарождается страх ошибки. Зачем он это сделал? — Прости, я…
мне не стоило…

Феликс в ответ только мотает головой. Берёт лицо Хёнджина в свои маленькие
ладошки, не позволяя ему отодвинуться, и, не сказав больше ни слова, целует
сам. Ему не хочется думать о том, насколько это неправильно, не хочется
забивать голову ненужными размышлениями, не хочется чувствовать что-либо
ещё в этом мире, видеть и слышать, кроме Хёнджина, который робко кладёт
ладонь ему на шею и придвигается ближе. Феликс ощущает, как в груди горит и
как немеют конечности от чужих тёплых прикосновений. Он чуть наклоняет
голову, позволяя Хёнджину сминать свои губы и делает то же самое в ответ.
Мягко касается нижней, сжимает, чувствуя на щеке горячий выдох через нос.
Затем верхней. Хван запускает руку в белокурые волосы, другую положив на
линию челюсти, и мягко поглаживает щёку. Феликс тает, позволяя себе
раствориться в этом моменте.

Хёнджин цепляется за него и целует как самое драгоценное, что есть на этом
свете. И молит о том, чтобы этот тёмный вечер при свечах, стихотворениях и
тихом шёпоте в самые алые губы длился вечно.

Потому что Феликс и правда всё, что у него есть.

144/255
Part 13.

Феликс выдыхает, упираясь руками в столешницу. Рядом лежит

телефон с включённым фонариком. Света всё ещё нет. На газовой плите греется
чайник. По правде говоря, пить или есть сейчас совсем не хочется: он по горло
сыт собственными мыслями. Напротив стоят две кружки, в каждой из которых по
чайному пакетику. За окном ещё мелко покрапывает уже поуспокоившийся
дождь. Капли словно молоточком стучат по черепу. Кап. Кап. Феликс вздыхает,
поворачивается и опирается о столешницу бёдрами.

Чёрт возьми.

Несколькими минутами ранее его губы сливались воедино с губами Хёнджина.

Ли чувствовал запах его кожи, его прикосновения, жизнь, которой Хёнджин
наполнен. Её капелька словно передалась через это интимное прикосновение и
ему самому. А когда они окончательно оторвались друг от друга, и взгляды их
встретились, мир, вознёсшийся к небесам, в одночасье рухнул обратно, принося
с собой неловкость, запутанность и незнание, что делать дальше.

Феликсу нужно подумать. Нужно пару минут в тишине: он понял это по гулко
стучащему сердцу и ощущению незамедлительного конца. Единственное, что он
придумал — тактично предложить Хёнджину чай. Тот, конечно, согласился.
Феликс уверен, что он тоже сыт своими мыслями по горло.

И вот теперь он стоит в пустой тихой кухне, пока Хёнджин сидит всё там же, на
втором этаже, и, наверное, так же как Феликс, безостановочно прокручивает в
голове сцену их поцелуя. Они оба хотели этого, оба чувствовали одно и то же,
Феликс знает. Но что это значило? И к чему это их приведёт? Он даже уже не
задумывается о нормах морали и глупых стереотипах, которыми наполнено
общество. Феликс поцеловался с парнем, хотя никогда не думал о каких-либо
чувствах к своему полу, но это не вызывает у него никакого отвращения. Говорит
ли это о чём-то? Половину своей жизни он прожил в более-менее толерантном
Сеуле, но это не значит, что у него не остаётся вопросов к самому себе.
Целоваться с парнем безусловно странно, особенно когда ты сам парень, но
разве это не второстепенная проблема. Гораздо больше его волнует, как к этому
всему относится Хёнджин, выросший в глуши, как так вышло и будет ли это
значить что-то в будущем. Но всё-таки, как бы оно ни было, сколькими бы
вопросами он ни задавался, чётко Феликс знает лишь одно.

Ему понравилось целоваться с Хёнджином.

И он бы хотел сделать это ещё раз.

Почему он не разглядел в Хёнджине того мальчика у дуба? Почему не провёл

параллель, не спросил про его прошлое, были ли они знакомы раньше? Он ведь
только теперь замечает, как сильно они похожи на самом деле. Но на этот
вопрос не так уж сложно найти ответ…

Феликс усмехается, вспоминая их редкие встречи у дуба. Хёнджин появлялся в

самые неожиданные моменты, и даже когда маленький Феликс пытался его
найти, ничего не выходило. Он был словно привидение. Нечто неосязаемое,
эфемерное. Что-то такое, что доступно только взгляду маленького мальчика и
никому более. Хёнджин был единственным, кому Феликс не пытался угодить и
145/255
от кого не хотелось уходить. Никогда. Хотелось остаться рядом с ним, слушать
его мерный голос, класть голову на плечо, читать стихи. Рядом с Хёнджином
Феликсу всегда поразительно сильно хотелось жить.

Он не знал его имени. Хёнджин его так и не сказал в то время. Феликс звал его
просто «хён» и не жаловался. На первый взгляд они не были близки. Были
практически никем друг для друга, встречаясь лишь по воле случая, но в
глубине души Феликс понимал, что ближе Хёнджина у него никого нет. Он был
единственным, кому нестрашно довериться. Человеком, которому Феликс
доверял все свои чувства и эмоции. Ходячим вдохновением, лучиком счастья в
его тусклой жизни. Ему нравилось узнавать Хёнджина, говорить с ним или
просто сидеть в тишине. С ним было комфортно. Но когда Хёнджин касался его
руки, разрешал положить голову себе на плечо или говорил что-то наподобие «я
всегда буду защищать тебя» и «ты самый прекрасный человек, которого я знаю»,
у Феликса внутренности переворачивались и сердце стучало как бешеное.

Чайник разрезает тишину кухни своим нарастающим свистом, и парень тут же

спохватывается, чтобы снять его с плиты. Разливает кипяток по кружкам и,
вновь вздохнув, поднимается на второй этаж.

Хёнджин сидит на полу, прислонившись спиной к боковине кровати, и

перелистывает страницы какой-то книги, лежащей рядом с ним. В голове его
пусто, почти сплошной вакуум и немного тревоги. Феликса нет уже десять
минут. Шуршание страниц и шум дождя немного успокаивают.

Феликс не прав, думая, что мысли сжирают Хёнджина так же, как его самого. Он
давно уже переварил всё, что чувствует по отношению к этому солнечному
мальчику. Его волнует лишь их спонтанный поцелуй и то, как себя чувствует
Феликс после этого. Он ведь не просто так сбежал под предлогом заварить чай,
верно? Хёнджин далеко не глупый, он знает, что подобные ситуации способны
вызвать у человека диссонанс, но всё это время ему казалось, что для Феликса
это не станет шоком. Наверное, он ошибся.

За дверью слышатся тихие шаги и вскоре Ли появляется на пороге, держа в

руках две кружки чая. Идёт он медленно и на Хёнджина старается не смотреть.
Хотя когда их взгляды всё-таки встречаются, губы его дрогают в еле заметной
нервной улыбке. Феликс садится на пол рядом с Хваном, так же приваливаясь
спиной к боковине кровати, ставит кружки между ними и продолжительное
время смотрит на свои руки. В воздухе заметно напряжение. Тишина
дискомфортно давит на уши. Необходимо что-то сказать. Феликс берёт кружку в
руки, грея пальцы, и теребит этикетку от пакетика.

— Это, эм… не странно, что мы..? — начинает он неуверенно.

— Поцеловались? — доканчивает Хёнджин, поворачивая к парню голову. К чаю

не притрагивается. — Нет… не думаю, что это странно, — Феликс поднимает на
него глаза.

— Хорошо, — он кивает, кажется, сам себе. — Хорошо, потому что я тоже, — Хван
несколько раз хлопает глазами, а после свободно выдыхает. Чувствует, как
вместе с воздухом выходит тревога и напряжение, а после не замечает, как
легонько улыбается.

Атмосфера моментально разряжается. Феликс улыбается в ответ и отводит

146/255
взгляд в сторону. Хёнджин не может удержаться от того, чтобы пробежаться
глазами по аккуратным чертам его лица, по тонкой шее и хрупким на вид
плечам. Он почти не изменился. Хёнджин будто видит перед собой всё того же
двенадцатилетнего мальчика, которого встретил летом десять лет назад. Взгляд
его стал намного живее, чем был сразу после возвращения сюда, когда они
увиделись в первый раз. Тогда у дуба, прийдя забирать забытые карандаши, он
сразу узнал Феликса, ещё до того, как он назвал своё имя.

Их каждый раз сводила судьба. И этот не был исключением.

— Так, это был ты всё это время. Мальчик, который достал мне змея десять лет
назад, — говорит Феликс. — Почему ты не сказал?

— Я не был уверен, что ты меня помнишь. И не видел смысла ворошить прошлое.

Многое изменилось с того времени, — он замолкает на несколько секунд,
смотрит на нетронутую кружку чая, и продолжает: — Но, наверное, в глубине
души я хотел, чтобы ты сам догадался.

— До меня долго доходит, как ты успел заметить, — смеётся. Дождь вновь

усиливается. Небо за окном прорезает светом, и эхом раздаётся раскат грома.
Феликс невольно вздрагивает. — Удивительно, что ты вообще меня запомнил, в
детстве я на это даже не надеялся.

Хёнджин качает головой, немного грустно усмехаясь.

— Вовсе не удивительно, — Феликс легонько хмурит брови. Это ещё почему? —

Ты ведь был моим единственным другом. Как я мог тебя забыть?

Складка меж бровей разглаживается. Парень чувствует укол совести.

Единственным другом. Он был его единственным другом в то время как думал,
что ничего для Хёнджина не значит. Неужели он всегда был таким? Чудиком,
изгоем? Когда Феликсу было двенадцать, ему казалось, что у таких парней, как
Хёнджин, должно быть много друзей. Они ведь интересные, симпатичные,
хорошо шутят время от времени. Но Хван был закрытым. Он мало разговаривал и
много рисовал, читал несвойственных для мальчиков того возраста авторов и
любил тишину. Может, поэтому у него не сложилось в общении с другими?

— Я слышал, что многие здесь считают тебя чудиком… поэтому тебе не нравятся
люди? — осторожно спрашивает он. Хёнджин глубоко вдыхает.

— Меня считали чудиком всегда, с самой школы и до настоящего времени. Это

забавно, ведь я всегда тянулся к людям. Вот только люди никогда не тянулись
ко мне.

— Почему? — у Феликса это никак в голове не укладывается. Он не видит ни

одной причины даже просто недолюбливать Хёнджина, не говоря уже о том,
чтобы его ненавидеть.

— Не всегда есть единая причина, почему ты становишься своеобразным

отбросом общества. Я… — он запинается, быстро подыскивая слова, и бегает
глазами по полу. — Я не знаю, почему, — Феликс молчит, не зная, что сказать. —
Может, им не нравилось то, что я рисую, может ещё что-то…

— То, что ты рисуешь? Что не так с рисованием? — возмущённо спрашивает Ли.

147/255
Это одна из самых тупых причин для ненависти. Хотя, вряд ли тут уже есть, чему
удивляться. Хёнджин недолго молчит, прежде чем посмотреть на него и сказать:

— Как-то раз я попросил девочек в школе попозировать мне за конфеты. Угадай,

сколько из них согласились. Правильно, ни одной, — он горько усмехается,
вспоминая об этом. — А потом кто-то пустил слух, что я предлагаю
одноклассницам всякие непотребства за деньги…

Феликс кривится на этих словах. Как же отвратительно. Наверное, правду

говорят о том, что дети — самые жестокие существа на планете.

— Я пытался развешивать объявления около полугода назад или больше,

предлагал побыть натурой молодых людей за деньги, конечно, хоть и
небольшие. Но история почти с точностью повторилась… Надеюсь, теперь ты
понимаешь, почему я не рисую людей, — Феликс мелко кивает. Ему хочется
подползти поближе и обнять Хёнджина. Видно, что вспоминать об этом ему
даётся с трудом и болью, которая хоть со временем и притупилась, но всё равно
приносит некоторый дискомфорт. Он уже жалеет о том, что попросил рассказать
обо всём этом.

— На самом деле у меня тоже особо не было друзей здесь, — попытка хоть как-
то подбодрить. Феликс знает, что это не поможет Хёнджину избавиться от
фантомного ощущения помоев, которые на него выливали несколько лет подряд
в школе, но может ощущение того, что он не один переживал что-то подобное
поможет. — Моим одноклассникам было не особо интересно со мной. Они просто
были, но близко я ни с кем не общался. Был как тень. И ты… получается, тоже
был моим единственным настоящим другом, — может даже чуть больше, чем
просто другом, прибавляет он про себя. Хёнджин благодарно поджимает губы.

Они недолго сидят в тишине. Ровно до тех пор, пока дождь не начинает
надоедать обоим. Хёнджин не возмущается, но Феликс видит это по его лицу.
Поэтому тянется за своим телефоном, лежащим на постели, и забирается в
плейлисты. Убавляет громкость, нажимает на «Ontario – Amor Novo» и кладёт
телефон между ними. Музыка начинает доноситься из динамиков по
нарастающей, заставляя Хёнджина на пару секунд прикрыть глаза. Он касается
затылком мягкого матраса и дышит ровно, пока Феликс поглядывает на его
предплечья, вновь скрытые длинными рукавами.

Может, это и не его дело, но он должен знать. Хёнджин слишком дорог ему.

Однако Хван, всё ещё не размыкающий век, опережает его, тихо произнося:

— Песня очень красивая, но ты не мог бы… включить другую. Для меня, —

Феликс не знает, но, наверное, догадывается, что смартфона у Хёнджина нет.
Для связи с другим миром он пользуется домашним телефоном, и то такие
моменты происходят не особо часто. Он действительно словно оторванный от
мира. От мира, который его не принимает.

— Конечно, — кивает Ли. — Какую?

— Chance with you — mehro.

Несмотря на медленный интернет, Феликс быстро находит нужную песню и

включает, ставя на повтор. Кладёт телефон на прежнее место и кусает губы,

148/255
наблюдая за тем, как Хёнджин медленно растворяется в играющей музыке.
Голос певца как сладкая вата обволакивает, спокойный мелодичный
инструментал создаёт странную, непередаваемую атмосферу. Феликс думает,
что именно так ощущается Хёнджин. Прямо как эта песня.

Я слышал всё о тебе

Все те вещи, что они говорят
Ты легенда этой школы

— Хёнджин.

— М?

— Мне нужно знать кое-что, — говорит он, а сам внутри трясётся. Глаза в глаза
смотрит. Парень кивает в знак согласия и позволяет Феликсу придвинуться
ближе. Тот оставляет кружку и подползает к Хёнджину на коленях, садясь прямо
напротив.

Движения робкие, опасливые. Он боится надавить на больное, боится залезть

туда, где ему не место. Но обратной дороги нет.

Ликс опускает взгляд на чужие предплечья и медленно тянет руки к рукавам

неизменной рубашки. Хёнджин замирает, не в силах пошевелиться. Внутри
стягивается комок страха. Феликс почти не дышит, когда осторожно закатывает
рукав до локтя, оголяя нежную кожу, усыпанную шрамами. Совсем не похожими
на те, что оставляют коты или случайные царапины. Скорее на те, что остаются
после лезвий или ножей. Феликс чувствует, как грудь сдавливает, словно вокруг
неё обвивается лиана. Хёнджин глаз не поднимает, виновато кусает щёку
изнутри.

— Пожалуйста, скажи мне, — шёпотом просит Феликс. — Почему..?

Губы не размыкаются, словно клеем склеены. Он понимает, что поделиться

нужно. Он хочет рассказать Феликсу правду, но почему это оказывается
настолько сложно?

— Феликс, я… — голос его ломается. Парень вдыхает почти рвано, старается

собраться с мыслями.

Наш мозг — примечательная вещь. Самый необычный и сложный механизм из

ныне существующих. Его способность записывать в памяти самые важные,
счастливые и не очень моменты жизни просто необыкновенна. Но помимо
запоминания он может также эти воспоминания удалять. Делать тусклыми,
стирать с концами, избавляя людей от боли, которую они переживали в тот или
иной момент времени. Самые тяжёлые травмы, самую сильную боль, будь то
физическую или моральную, мы забываем. Мозг делает это специально, дабы не
заставлять нас страдать постоянно. Но стоит кому-то напомнить о том, что
человеку пришлось пережить, показать фотографию, услышать голос,
почувствовать запах, который запустит этот механизм и заставит вспомнить…
боль вернётся.

Хёнджин помнит самые тяжёлые моменты своей жизни. Он не забывает ни один

из них, но откладывает в тёмный пыльный ящик, заверяя себя, что нужно жить
дальше, как бы плохо ни было. Ведь умереть — значит сдаться.

149/255
Феликс наблюдает за спектром эмоций, сменяющихся на лице парня и, чтобы
вернуть его в реальность — потому что Хёнджин явно утопает в собственной
голове — ведёт пальцами вверх к локтю, оглаживая порезы. Они давно не болят,
прижились, но Феликс всё равно действует аккуратно, касается почти невесомо.

— Ты можешь рассказать мне всё, слышишь? Я рядом, — говорит он и

наклоняется. Ли оставляет лёгкий поцелуй на середине предплечья и слышит,
как Хёнджин глубоко вдыхает.

— Тяжело жить, когда ты чувствуешь себя ненужным. Особенно, когда ты

подросток, — заключает парень. Феликс выпрямляется. — Всё своё детство я
провёл с мамой, которая была моей поддержкой и опорой. Отца я никогда не
видел, и не скажу, что хотел. Мы жили небогато, в небольшом домике на
окраине и, в общем-то были счастливы. Детство, таким как я его помню, было
прекрасным. Но в школе всё изменилось, — Хёнджин сглатывает. Феликс
подбадривающе сжимает его ладонь и хмурит брови. — Я выбивался, считался
придурошным до конца обучения. А когда выпустился… мама предложила мне
поступить в университет в городе. Подальше от всего этого, начать новую
жизнь, так сказать. Я согласился. А, когда переехал – пожалел, — парень
вспоминает свою маленькую коммуналку, серость и холод городских улиц,
флегматичные лица прохожих и страх, который окутывал его всё время. По
спине невольно бегут мурашки. — Я рисовал всю свою жизнь, но пока жил в
городе, ничего не мог из себя выдавить. Я чувствовал, будто никто в мире не
помнит и не знает о том, что я существую. Друзей или даже хороших знакомых у
меня не было. Мама была далеко и созваниваться мы могли пару раз на неделе.
Было страшно и холодно. Постоянно очень холодно. Единственное место,
которое спасало меня — картинная галерея. В ней я мог проводить часы и
чувствовать себя почти дома, — на губах проскакивает еле заметная улыбка.
Она исчезает через каких-то три секунды, потому что после этого глаза
Хёнджина становятся влажными, и он произносит: — А потом мне сообщили, что
мамы больше нет, — Феликсу кажется, что в этот момент его бьют под дых. —
Кистозный фиброз. То, что она дожила до своих лет уже было чудом. Я вернулся
на похороны и больше не уезжал.

— Я слышал, что в последнее время он вообще слетел с катушек, — говорят

загробным голосом. — Говорят, он даже не плакал на похоронах собственной
матери.

— Спорю на то, что он там смеялся. Как чокнутый, — усмехается ещё один голос.

Парень вспоминает, как стоял у свежей могилы, в которую несколькими

минутами ранее был зарыт гроб. Он прощался с матерью так, чтобы никто не
слышал, но одновременно с этим не мог принять настоящее. То, что он видел,
казалось неправдой. Сон, страшный чёрно-белый кинофильм, но никак не его
жизнь. Хёнджин не мог проронить слезы, пока смотрел на могильную плиту с её
именем, но когда за ним закрылась дверь их маленького домика, в котором он
провёл всю свою никчёмную жизнь, чувства захлестнули его точно цунами.
Слёзы текли без остановки, рыдания вырывались бесконтрольно. Он пролежал
на постели матери несколько часов, посчитав, что прошло всего каких-то пара
жалких минут. Вдыхал её запах, вспоминал всё, что с ней связано, стараясь
отпустить и убедить себя жить дальше.

Удивительно, ведь у него тогда почти получилось.

150/255
Хёнджин кусает губы, пока Феликс отчаянно пытается найти, что сказать.
Последние недели он подозревал, что у парня на самом деле не такая простая
судьба, как может показаться, но такого он точно не ожидал.

— Поэтому ты сделал это? Из-за мамы?

Хёнджин качает головой.

Если бы я мог повернуть время вспять

Я бы сделал этот выстрел
Я бы рискнул всем

— Она была единственным человеком, на которого я мог положиться.

Единственной, кто был рядом. И я скучал. И скучаю до сих пор, но… тяжело было
не поэтому, — Феликс двигается ближе, игнорируя острое желание прижаться к
Хёнджину и защитить его от всего мира. — Когда умерла мама, я понял, что
никому на самом деле не нужен. Моя жизнь не стоит ни гроша. Никакой пользы,
не для кого и не для чего больше жить. Это осознание было словно гром среди
ясного неба. Оно затмило всё остальное. И тогда я подумал… зачем мне жить?

Хван смотрит на свои руки, не моргая. Он помнит чётко каждый момент, каждое
своё действие. Помнит, как пустота съедала его, как невозможность чувствовать
что-либо сковывала его по рукам и ногам. Он понимал, что ничего в мире больше
не имеет значения. Он никому не нужен и никто не нужен ему. Так в чём же
тогда смысл оставаться здесь? Терпеть всё это. Ради чего?

Он нашёл лезвие в ванной и долго смотрел на свои руки, не зная, стоит ли оно
того. Хёнджин хотел, чтобы это чувство ушло. Он хотел, чтобы всё закончилось.
Ему нужно было понять, есть ли в его существовании хоть какой-то смысл и
стоит ли его продолжать. А после сделал первый порез. Сморщился от жжения.
Физическая боль заглушила все остальные мысли. Второй. Третий. Приятно
чувствовать хоть что-то. Неприятно, что единственное, чего ты можешь этим
добиться — боль.

— Я делал это, потому что хотел, чтобы всё закончилось. Но с каждым новым
порезом, моё сознание откидывало меня всё дальше. Я видел те воспоминания, о
которых давно забыл. И они придали мне сил, чтобы жить дальше. Мама,
солнечное тепло, свежий воздух, цветы, люди из детских воспоминаний,
прохожие, которые очень редко, но улыбались мне. Я видел всё это, —
признаётся он тихо. — После этого я понял, что не могу умереть. И тогда я стал
пытаться найти смысл. Стал жить ради цветов, жить ради закатов и рассветов,
ради стихотворений и картин, в которых находил упоение, — он поднимает на
Феликса глаза и смотрит в упор. У того дыхание замирает. — А ещё… я стал
жить ради того, чтобы однажды снова взглянуть в глаза маленького
веснушчатого мальчика с красным змеем в руках. И сказать ему о том, что он —
лучшее, что со мной случалось.

Феликс не выдерживает такого напора эмоций, отпускает руку Хёнджина и,

пробравшись меж его ног, прижимается к нему и обнимает за шею. Хван
прикрывает глаза, обвивая руками Феликсову грудную клетку, и утыкается
лицом ему в плечо. Он чувствует, как быстро у Ликса бьётся сердце, как
подрагивают собственные пальцы рук, и как груз, державшийся на плечах,
немного спадает. Феликс шмыгает носом. Хёнджин не хочет, чтобы он плакал из-

151/255
за него, но понимает, что слышать подобное из его уст тяжело. Особенно для
восприимчивого Феликса.

Я до сих пор не могу понять,

Ты из тех, кто сводит меня с ума.
Ты ищешь здесь любовь?

Хван поглаживает его по лопаткам. «Всё хорошо, не переживай за меня»,

хочется сказать ему. «Мне уже не больно» пытается передать всеми фибрами
души.

Феликс запускает пальцы в тёмные волосы и отстраняется, чтобы взглянуть

парню в лицо. Нос его слегка раскраснелся, но он не плачет. Хёнджин старается
улыбнуться и с облегчением выдыхает, когда Ли берёт его лицо двумя руками,
чуть наклоняет и касается губами лба.

Если бы я мог повернуть время вспять

Я бы сделал этот выстрел
Просто чтобы у меня был шанс быть с тобой...

— Быть с тобой, — хрипло пропевает Хван последнюю строчку, когда Феликс

кладёт ладони ему на плечи. Последняя нота инструментала стихает, чтобы
поставленная на повтор песня началась заново.

У Ли внутри с новой силой трепещут все возможные органы. Он выдыхает устало

и прислоняется лбом ко лбу Хёнджина. Прислушивается к его дыханию.

Ты — лучшее, что со мной случалось.

////

Феликс взбивает подушку на своей кровати и поправляет одеяло. Время уже

давно перевалило за полночь и спать хочется ужасно. Себе он постелил в
гостиной и сейчас готовит место для Хёнджина, ушедшего в ванну, чтобы
умыться. Ливень, кажется, не собирается заканчиваться. Думается ему, завтра
на улице их ждёт потоп.

— Ты не останешься? — слышит он голос у себя за спиной. У Хёнджина чуть

намокли передние пряди волос, а взгляд затуманился. Он тоже устал за сегодня.

Феликс кидает подушку обратно на кровать и поворачивается к нему лицом.

Суёт руки в задние карманы.

— Посплю в гостиной, — Хёнджин на это ничего не отвечает, хотя в нём горит

отчаянное желание попросить Феликса остаться. Почему именно сейчас им
нужно расстаться на целую ночь? Ведь сейчас они стали ближе чем когда-либо.
— Спокойной ночи, — говорит он и гасит свет, выходя из комнаты.

— Спокойной.

Уже лёжа на диване и подтягивая к подбородку одеяло, Феликс переваривает

152/255
все слова, прозвучавшие сегодня в его комнате. Всё это время он видел
Хёнджина как самого комфортного и солнечного человека, который вдохновляет
людей, заставляет их полюбить жизнь и помогает открыть красоту мелочей.
Разве такой человек не должен быть самым счастливым? Как монахи, познавшие
смысл жизни. Однако всё оказалось с точностью наоборот. Хёнджин был разбит,
а после самостоятельно собран по кусочкам, и теперь только и делает, что
пытается сохранить эту хрупкую конструкцию собственной души.

Люди часто говорят, что художники слишком восприимчивые и ранимые, но

никто почему-то не задумывается, из-за чего. Многие из них пережили такие
вещи, которые большинству и не снились.

Феликс был его единственным другом с самого начала и до настоящего момента.

И осознавать это сложнее, чем кажется. Прошло столько времени… Вот только
это совершенно не ощущается. Будто все эти десять лет они не расставались ни
на минуту, будто Феликс знал Хёнджина всю свою жизнь.

Он ведь тоже хотел увидеть того мальчика у дуба ещё раз. Он тоже немо
дорожил их общением и скучал, когда уехал, пускай они и не были так уж
хорошо знакомы. И теперь, зная, что Хёнджин и тот мальчик это один и тот же
человек, раскрываясь перед ним и принимая его таким, какой он есть, залечивая
его шрамы и копая глубже в душу, где цветут самые прекрасные цветы во
вселенной, Феликс думает: друзьями ли они были? Потому что порхающие в
детском желудке бабочки говорят немного о другом.

И теперь, после их поцелуев, после той близости, что они пережили сегодня,
Феликс думает, что он, возможно, влюблён в Хёнджина. И, возможно, был
влюблён в него задолго до сегодняшнего вечера.

Эти мысли, между тем, его совсем не пугают. Конечно, странно вот так
осознавать чувства к человеку, которых ты совершенно не ждал. Но ни
отвращения, ни ненависти к себе, ни метания между двух огней он не
испытывает. Иногда вещи просто случаются, верно? Необязательно пытаться
найти всему объяснение.

С другой стороны, его волнует вопрос: что будет дальше? И вот это
действительно пугает. Даже в больших городах бывает страшно признаться в
том, что ты отличаешься от окружающих тебя людей. Особенно если это
касается человека, с которым ты встречаешься. Люди осторожничают,
скрываются, стараются лишний раз не появляться на улицах вместе. А здесь…
город маленький, почти все друг друга знают. Подвергать Хёнджина опасности и
давать людям почву для новых слухов? Строить отношения в секрете за
закрытыми дверьми? Хочет ли Хёнджин вообще какого-то будущего для того,
что у них случилось? Или для него это просто секундный порыв чувств?

Феликс тяжело вздыхает.

За окном вновь раздаётся раскат грома. За ним сверкает молния. Парень

вздрагивает. Феликс ненавидит грозу с самого детства, потому что зубы каждый
раз начинают отбивать чечётку, хочется забраться под одеяло и зажать уши
руками, лишь бы не слышать этого грохотания за окном. Так и сейчас, он
посильнее кутается в одеяло и жмурит глаза, надеясь как можно скорее заснуть,
но ничего не выходит. Вновь гром. Дом сотрясается. В гостиной холоднее, чем в
комнате, тело Феликса дрожит. Хочется прижаться к кому-нибудь.

153/255
Буквально через десять минут, когда в комнате на втором этаже за окном вновь
где-то далеко бьёт молния, Хёнджин открывает глаза. Вовсе не от того, что
боится, а потому что внутрь проникает полоска света. Дверь приоткрывается и
на пороге показывается Феликс с накинутым на плечи одеялом. Хёнджин видит,
как мелко дрожат его руки, и приподнимается.

— Что случилось? — спрашивает он обеспокоенно.

— Я… грозы боюсь, — признаётся Феликс и кусает губы. — Могу я… лечь с тобой?

— Конечно, — отвечает тот и моментально сдвигается, прижимаясь спиной к

холодной стене. Феликс ложится рядом, прячет холодные ноги в тепле под
чужим одеялом. Кровать маленькая, поэтому приходится максимально
прижиматься друг к другу, чтобы не свалиться. Но никого такая близость особо
не смущает. Хёнджин задумчиво смотрит на Феликса, глаза которого слипаются.
А после с осторожностью ползёт рукой и обнимает парня поперёк. Прижимает к
себе. — Так лучше? — спрашивает шёпотом.

— Мгхм, — мурчит невнятно в ответ Ли и устраивает голову поудобнее.

На улице в очередной раз гремит, но он больше не ощущает страха. Хёнджин

держит его крепко.

////

Утро Феликс встречает в своей кровати, в тепле под двумя одеялами. В

одиночестве. Во сне он, видимо, ворочался, поэтому теперь лежит у стены и
потирает глаза. Вид у него, очевидно, заспанный и помятый, но сейчас его это не
особо волнует. Он приподнимается на локтях и осматривает комнату, пытаясь
найти Хёнджина, но тут же понимает, что его здесь нет. Неужели он просто так
взял и ушёл?

Парень быстро встаёт на ноги, так что в глазах сразу же темнеет, и держится за
изголовье кровати. А после быстро сбегает по лестнице. На первом этаже
отчётливо чувствуется запах выпечки и фруктов. Слышно, как начинает свистеть
чайник. Ликс проверяет комнату мамы. Пусто. Обращает внимание на порог.
Обувь Хёнджина здесь. Напряжение, взявшееся из ниоткуда, медленно начинает
спадать, когда он заглядывает на кухню. Мама читает книжку, потягивая
горячий чай из кружки, пока в духовке печётся пирог. На столе остатки персиков
и открытый мешочек с черешней. По полу тянет холодом.

— Доброе утро, мам, — говорит он, приглаживая волосы. Женщина тут же

откладывает книгу.

— Доброе, сынок. Как спалось?

— Да нормально… вроде, — Феликс пожимает плечами и замечает, как мама

поджимает губы, чтобы скрыть улыбку, а затем и вовсе прячет лицо в кружке с
чаем. Наверное, она увидела пустой диван в гостиной и сразу же всё поняла.
Кончики ушей немного краснеют, но парень делает вид, что ни о чём не

154/255
догадывается. — Ты случайно не видела Хёнджина? — она тут же указывает
пальцем на дверь, ведущую на задний дворик. Феликс медленно подходит и
выглядывает на улицу через небольшую щёлку. Его тут же обдаёт холодным
ветром, оставшимся после ночного ливня, и парень ёжится.

Он тут же замечает Хёнджина, сидящего в очевидно мокрой траве на маленьком

раскладном стульчике. Он укутан в какую-то старую поношенную куртку,
которая раньше вроде как принадлежала Феликсову отцу. На коленках лежит
несколько листов и большая книга в роли планшета. Парень мельком
поглядывает на ирисы, напротив которых сидит, и делает быстрые зарисовки
аккуратными вымеренными штрихами. Феликс сильнее приоткрывает дверь,
наблюдая в открытую, и не может сдержать улыбки, когда Хёнджин всё же
поднимает голову и замечает его.

— Ранняя пташка? — спрашивает он.

— Решил не терять времени. Миссис Ли ведь сказала, что цветение скоро

закончится, — Хван заправляет за ухо волосы. Феликс обнимает себя руками,
пытаясь согреться.

— Не настолько скоро ведь, — усмехается. — Заходи, тут холодно сидеть.

— Сейчас, ещё один набросок, — уверяет его Хёнджин и вновь обращается к

бумаге. — Они замечательные, Феликс.

Феликс ему, конечно, верит, цветы у мамы действительно замечательные, все до

единого, но он уверен, что скоро закоченеет вместе с Хёнджином. К тому же
мама уже достаёт пирог из духовки, а у него впервые за последние дни
проснулся хоть какой-то аппетит.

— Ничуть не сомневаюсь. Но как по мне, позавтракать вместе куда лучше, — он

видит, как Хёнджин перестаёт водить карандашом по бумаге и вскоре
поднимается со своего места.

— Уговорил, — бросает он, забегая в дом, и попутно клюёт Феликса в лоб так,
чтобы мама не увидела. Господи, ну что за… Хочется назвать его глупым, но
даже для этого у Ликса язык не поворачивается. Он просто смущённо улыбается,
закрывая дверь, и шагает за стол.

В груди у него трепещет сердце, когда он смотрит на довольного Хёнджина,

сидящего за их небольшим столом. Он показывает миссис Ли свои наброски,
которые успел сделать, и она восхищается каждым. Он обещает обязательно
прийти ещё раз и написать этюд маслом, если она ему позволит. Женщина
одобрительно кивает головой, приговаривая «конечно-конечно». Ей только в
радость, что к её саду проявляют такое внимание.

Феликсу эта картина кажется почти ненастоящей. Нынешний Хёнджин так не

похож на того, что он видел вчера вечером. Сейчас он улыбчивый, внимательный
и нежный, а вчера был разбитый, покалеченный и уязвимый. Как могут два этих
образа существовать в одном человеке с таким маленьким промежутком
времени?

Сколько Хёнджину понадобилось, чтобы научиться так контролировать свои

эмоции?

155/255
И что он чувствует сейчас на самом деле?

Феликс садится за стол и старается не думать ни о чём плохом. В памяти сами по

себе всплывают строчки из вчерашней песни. Он краем глаза поглядывает на
сделанные Хёнджином наброски.

Если бы я мог повернуть время вспять

Я бы сделал этот выстрел
Просто чтобы у меня был шанс быть с тобой

Быть с тобой.

Примечание к части

Я, признаться честно, по-настоящему влюблена в эту главу. Надеюсь, вы

насладились прочтением.
Хочу сообщить вам, что на ближайшие 2-2,5 недели у меня не будет доступа к
ноутбуку (и к тексту, соответственно) тк я уезжаю, поэтому относительно новых
глав ничего обещать не могу.
Спасибо вам за то, что продолжаете читать и что поддерживаете.
Всех с месяцем гордости ♡♡♡

156/255
Part 14.

Лепестки ромашек мягко шелестят в руках. Тонкие пальцы ловко

скручивают стебельки один за другим, сплетая набросанные в кучку цветки в
длинную цепочку. Над головой шуршат дубовые листья. Всего через каких-то
одну-две недели они начнут желтеть, а затем массово опадать, оставляя только
толстые ключковатые ветви. Феликс вдыхает полной грудью и старается
насладиться моментом в полной мере.

Хёнджин сидит на своём привычном месте, сбросив обувь, купает ноги в ярко-
зелёной траве. Бриджи скатались в коленях, на которых парень держит блокнот
и что-то безустали записывает в нём простым карандашом. Поверх футболки
наброшена лёгкая джинсовка, которую хорошо бы было снять — ему наверняка
ужасно жарко — но Хёнджин всё же следует своим принципам. И всё ещё прячет
руки.

Феликс ничего не имеет против. Просто до сих пор не может привыкнуть к тому,
что знает.

Он заправляет последний стебелёк так, как учила мама, и смотрит на готовый

ромашковый венок в своих руках. Поправляет криво лежащие соцветия и
задумчиво произносит:

— Хёнджин.

— М?

— Как ты думаешь, что это между нами было? В комнате, — Хёнджин от

блокнота не отвлекается, будто вовсе не слышит вопроса. Может, он считает его
глупым. Феликс думает об их поцелуе чаще, чем хотелось бы. А точнее, он
думает об этом постоянно.

Ему так и не предоставилось адекватной возможности обсудить произошедшее,

хотя Феликсу ужасно хотелось это сделать. По правде говоря, это было
необходимо им обоим. Хёнджина, конечно, их положение дел не особо тревожит,
но Феликс из его головы не выходит, как ни крути. Он и раньше не выходил, но
теперь практически там поселился. А Ликс… попросту не знает, как себя вести.
Ему не составляет труда признаться самому себе в том, что поцелуй произошёл
по доброй воле, и в том, что ему понравилось. Не стыдно говорить, что он
целовался с парнем, и что чувства, которые ощутил, были, кажется, самыми
сильными в его жизни. Ему лишь важно знать, что об этом думает Хёнджин и во
что это всё выльется для них обоих.

— Я о поцелуе, — поясняет он детальнее, поднимаясь с травы. Феликс

подползает к Хёнджину и невесомо кладёт ему на голову венок. Белые лепестки
ромашек прекрасно смотрятся в сочетании с его тёмными волосами. Это
заставляет Хвана наконец оторваться и резко отложить блокнот. Даже не по
себе немного становится от того взгляда, который он направляет на Феликса. А
после выдаёт неожиданно:

— Я думаю, я люблю тебя.

Феликс почти давится воздухом.

157/255
Чёрт возьми, вот так сразу?

— Почему? — единственное, что он сейчас может вымолвить. Слова Хёнджина,

как молотом по голове. Кажется, они уже успели раствориться в воздухе, но в
ушах всё ещё стоит звон. У Хёнджина лицо безмятежное, будто он решил это
для себя уже давно, а теперь озвучил вот так, на одном выдохе. Резко, без
предупреждений. Феликс не знает, что думать.

— Просто. Людям не нужна причина, чтобы любить кого-то, — говорит он и

продолжает смотреть в глаза немигающего Феликса, которые вот-вот заслезятся
от сухости. — Но если тебе она всё же нужна, — Хван поднимает руку, чтобы
коснуться чужих светлых волос и убрать пряди с глаз, — за твою искренность, за
понимание и поддержку, за заботу, за твою улыбку и смех, за нежность и
чувственность, которыми ты наполнен до краёв. И за то, что рядом с тобой мне
не нужно притворяться. Я люблю тебя за всё это.

Ли чувствует, как в районе сердца словно рождается новое солнце.

— И ещё за миллион других причин.

Слишком романтичный, думает Феликс и не может сдержать смущённой улыбки.

Настолько, что с ума сводит.

Хёнджин снимает со своей головы венок и одевает его на Ликса, который

усаживается рядом, привалившись своим плечом к чужому. Маленький лесной
эльф, умиляется про себя парень, когда смотрит, как цветы путаются в
блондинистых волосах.

— Почему ты… так быстро принял то, что влюблён в меня? — спрашивает Ли
тихо, будто боится спугнуть. Ему всё ещё сложно поверить в то, что выросший в
такой глуши парень может оказаться толерантным и не испытывать ни
малейшей капли гомофобии к себе или окружающим. Рождённым и воспитанным
без стереотипов и предрассудков. Несмотря на то, что на дворе XXI век. Это
практически нереально.

— Потому что для меня понятие любви совершенно не такое, как у других людей,
— просто поясняет он. — Любовь — это не просто чувство. Это свет внутри
человека, который подпитывает его душу на протяжении всей жизни. Не важно к
чему или к кому, — и в этой ёмкой фразе Феликс улавливает всё. Хёнджин не
боится влюбиться в парня, потому что его социальные рамки расширены. Их
почти не существует, если так посудить. А душа его слишком сильно изранена
жизненными обстоятельствами, чтобы ограничивать себя и своё мышление, тем
самым лишая себя хоть какой-то капли удовольствия. — Любовь — она как якорь.
Дарит ощущение жизни и заставляет за эту жизнь цепляться. Помогает обрести
хотя бы какой-то смысл.

Парень ненадолго задумывается. А затем отрывает голову от коры дуба и

поворачивается к Хёнджину.

— Получается, я и есть твой смысл?

Хёнджин кусает губу и медленно моргает. И через пару долгих секунд вместо
ответа подаётся вперёд, чтобы встретиться с губами Феликса. Тот отвечает, не

158/255
медля. Укладывает руку на линию челюсти и льнёт ближе, горячо выдыхая через
нос. Хёнджин целует его нежно, не напирает и не торопит. И Феликсу нравится
эта тягучая сладость, которая наполняет его доверху. Он чувствует, как парень
мельком проводит языком по нижней губе, так что от внезапной влажности по
затылку бегут мурашки. Хёнджин невообразимый.

Когда поцелуй разрывается, Ликс почти бешено начинает бегать глазами по

Хёнджинову лицу. А тот смотрит томно из-за полуприкрытых век и вдыхает
глубоко. Лицо Хёнджина так близко, что ещё пара сантиметров и они столкнутся
носами или сольются в очередном поцелуе, которых Феликсу оказывается
чертовски мало. Он может уловить запах, который исходит от парня —
смешанный, совершенно отличный от того, что представляешь себе, когда
видишь Хвана издалека. От него не пахнет цветами или свежестью. Здесь
душистый запах бергамота, карандашной стружки, старой печатной краски и
солнца. Феликс не ощущает горячего воздуха, который оседает на его
разгорячённых губах, зато отчётливо чувствует, как Хёнджин, поднеся руку к
его лицу, проводит по нижней губе большим пальцем, чуть надавливая, пока
юноша неотрывно глядит в его глаза и… тонет.

Никто и никогда из посторонних не говорил Феликсу так прямо, что любит его.
Для многих эти слова значат слишком много, чтобы разбрасываться ими. Для
других не значат ничего. Феликсу пора понять, что сравнивать Хёнджина со
всеми, кого он знал до этого момента, попросту бесполезно. Для него сказать «Я
люблю тебя» так просто не потому что эти слова для него ничего не значат, а
потому что он не видит смысла прятать от Феликса свои чувства. Он не боится
быть открытым, показаться каким-то не таким, ведь терять ему по сути нечего.
Он хочет говорить то, что чувствует, не увиливая, и хочет, чтобы Феликс знал
правду. Поэтому теперь, оставляя на чужих губах быстрый целомудренный
поцелуй, которого Ликсу моментально становится недостаточно, просит:

— Позволь мне нарисовать тебя.

— Меня?

— Угу.

— Просишь меня побыть твоим натурщиком? — спрашивает Феликс слегка

удивлённо и при этом игриво. Ужасно хочется целоваться. Боже, что Хёнджин
делает с ним?

— Прошу тебя быть моим музом, — улыбается Хёнджин, поддерживая парня за

талию, пока тот, повернувшись, нависает над ним. Феликс хихикает. —
Пожалуйста.

— Можно подумать, я бы смог отказаться, — говорит он и позволяет Хёнджину

себя обнять. Парень улыбается, укладывая голову на плечо Хвана и почти
утыкаясь лбом в кору дуба. Хёнджин окольцовывает его за талию поглаживает
по лопаткам, как делают с маленькими детьми. — Хёнджин, что будет теперь? —
спрашивает он тихо и настороженно. Тот молчит, поджимая губы. Хотелось бы
сказать что-то утешительное. Такое, что люди думают, когда надеятся на
хороший финал. Но слов подобрать не получается. Он не знает.

— Всё будет как обычно. Не думаю, что стоит заглядывать далеко в будущее.

159/255
— Да, но… Я имею в виду не станет ли от этого хуже? Для людей из маленьких
городов подобное — дикость.

— Для людей из маленьких городов любое отклонение от нормы — дикость.

Даже самое малое. Мне уже нечего бояться, я не переживаю насчёт этого. И тебе
не стоит, — успокаивающе говорит Хёнджин. Почти шепчет на ухо. — Мнение
людей о тебе — это их проблемы, а не твои. Хуже от этого ты не становишься.

И ты тому пример, думает Феликс. Сам он всё ещё ощущает себя потерянным,
будто под ногами шатающаяся платформа, делающая весь мир неустойчивым. У
него нет желания решать что-то именно сейчас, потому что оно имеет риск
сломаться так же быстро, как возвелось.

Телефон в заднем кармане отдаётся вибрацией, и Феликсу приходится

отлипнуть от Хёнджина, чтобы прочитать пришедшее сообщение.

Чан:
Как делишки?
Не хочешь сходить в «Олимпию» сегодня?

Феликс хмурится и кусает щёку изнутри. А затем переводит взгляд на Хёнджина,

который с интересом накручивает на палец длинную травинку. Он уже давно
думает над тем, чтобы познакомить Хвана с парнями и практически уверен в
том, что из них получится неплохой тандем. Чанбин окутает его почти отцовским
теплом, Минхо растормошит, а Чан подарит ощущение защиты, которого
Хёнджину уж точно не хватает.

— Что-то случилось? — спрашивает парень задумчивого Ликса.

— А, нет-нет, — отвечает тот и быстро возвращает внимание к телефону.

Феликс:
Всё окей
Сегодня не могу, извини
Занят немного

Чан:
Миссис Ли запрягла?

Ликс поджимает губы.

Феликс:
Типа того

Чан:
Помощь не нужна?
Я сегодня свободен

Феликс:
Не, спасибо
Пьянка у костра всё ещё в силе?

Чан:
Обижаешь

160/255
Конечно
И это не пьянка!
Так, культурные посиделки

Феликс:
Точно-точно
Возьму с собой Кафку и пряжу
Почитаем вслух и свяжем шарфик

Чан:
Ахаха
Добро)

Улыбаясь, парень гасит телефон и убирает его обратно в карман. Он кладёт

ладони Хёнджину на шею и поглаживает нежную кожу, на которой тёмными
крапинками рассыпаются несколько родинок. Чётко выделяющееся адамово
яблоко так и тянет оставить рядом поцелуй, и Феликс, сам того не замечая,
облизывает губы. Ведёт холодным пальцем к линии челюсти, привлекая к себе
внимание.

— У тебя всегда такие холодные руки или ты нервничаешь? — спрашивает вдруг

Хван, наконец оставляя травинку в покое. Феликс хмурится.

— Нервничаю?

— У мамы всегда холодели руки и ноги, когда она переживала, — поясняет. Ликс
издаёт протяжное «М-м» и качает головой. Хёнджин приваливается затылком к
дубу, сильнее открывая обзор на шею. Теперь Феликс может рассмотреть
очертания ключиц, которые всё это время прятались под тканью футболки, и
проступающие вены. У него впервые в жизни появляется желание попробовать
чужую кожу на вкус. И это даже немного пугает.

— Ну так… — начинает он слегка неуверенно, а после, когда Хёнджин смотрит

на него, растягивает губы в довольной улыбке и приближает своё лицо к чужому.
Наверное, ещё несколько дней назад подобные действия казались бы ему чем-то
немыслимым. Говорить о таких вещах, сидеть к Хёнджину так близко и безбожно
сильно хотеть целовать его. Феликс теряет грань, которую успел перешагнуть
так скоро, влюбившись в это невооброзимо прекрасное создание. — Нарисуешь
меня, как одну из своих француженок? — спрашивает Ликс с несколько игривым
смешком. Хёнджин хмурится.

— Француженок?

— Это шутка такая. Фраза из «Титаника», где Роза просит Джека… — он смотрит
на непонимающего Хёнджина и удивляется, что подобные вещи вообще нужно
объяснять. А потом понимает, что он скорее всего не видел этого фильма. —
Ладно, забей, — вздыхает Феликс.

— Нет, расскажи, — настаивает тот. — Что значит, «как одну из своих

француженок»?

Господи боже, он что, серьёзно? Феликс уже жалеет о том, что ляпнул такое. Ну
неужели Хёнджин вообще кино не смотрит? Не может же он быть оторванным от
всего мира. Хотя…

161/255
— Ну, там в общем… — он отводит взгляд и чувствует, как по шее течёт жар.
Перед глазами всплывает та самая сцена из «Титаника», и Феликс лихорадочно
пытается придумать, как объяснить Хёнджину, не смотревшему этот фильм, то,
что в этой сцене происходит. И одновременно с этим не сгореть со стыда. —
Джек художник, а Роза м-м… девушка из высшего общества. И вот они в общем
встречаются на Титанике, влюбляются, и Роза, которая очень любит искусство,
просит Джека… нарисовать её, — Феликс смотрит куда-то вверх на ветки
деревьев, затем вниз, на траву, в то время как Хёнджин неотрывно наблюдает за
его губами и бешеными глазами. Он готов смотреть куда угодно, лишь бы не на
Хёнджина. — И они эм-м… приходят в её каюту, Джек садится и достаёт альбом,
а Роза… — Феликс чувствует, как чужие ладони прожигают ему бока. Они и
раньше там лежали, но теперь прикосновения ощущаются в разы острее. — Роза,
кхм, снимает с себя одежду и… ложится на диван. И Джек рисует её… Вот.

Феликс поджимает губы и решается наконец посмотреть на Хёнджина. Щёки у

него полыхают, точно обгорели на солнце. Он не имеет ни малейшего понятия,
что Хёнджин теперь думает о нём. Наверняка воспринимает как какого-то
извращенца. Ну и ужас. Он уже хочет сказать, что сморозил глупость и
извиниться, как на лице парня с коротким смешком прорезается мягкая улыбка.
Феликс теряется. Хёнджин, не сдержавшись, начинает смеяться.

— Над чем ты… — начинает было Ли, но после до него доходит. Он несильно
ударяет по плечу заливающегося Хёнджина и возмущается: — Так ты меня
надурачил! Ты смотрел этот фильм, да? Признавайся, — а затем принимается
щекотать парня, чтобы заставить того смеяться сильнее. Смех Хёнджина, по
правде говоря, как бальзам на душу. Лучше пения любых птиц. — Заставил меня
пересказывать тебе эту чёртову сцену!

— У тебя весьма хорошо получилось, — говорит Хёнджин, когда его наконец

отпускает. Краснота понемногу начинает сходить с лица Феликса.

— Ой, ну спасибо!

— Я же говорил, что ты забавный, когда смущаешься. Мне нравится, —

произносит парень хрипло и притягивает к себе поуспокоившегося Феликса. Тот
прикрывает глаза и позволяет втянуть себя в медленный поцелуй, в котором
однозначно хочется раствориться.

Хёнджин трепетно сминает его губы своими, и Феликсу кажется, что он

прикасается к лепесткам цветов — настолько нежными и невесомыми кажутся
губы парня. Сердце стучит где-то в ушах, а тело прекращает слушаться. Феликс
льнёт ближе, вплетая пальцы в чужие волосы, и не может насытиться. Слишком
хорошо, чтобы быть правдой.

////

Августовская ночь, выбранная для поездки на природу, оказалась потрясающе

тёплой. Неподалёку в высокой траве оглушительно громко шумят сверчки. Пикап
освещает своими фарами темноту поросшего старого поля. Здесь давно ничего
не садят, потому что почва изжила своё, пришлось на время забросить эту
местность, поэтому парни уже не первый раз приезжают сюда летом отдохнуть
от родных и заночевать на природе. Луна на чистом небе светит ярко,

162/255
гармонично смотрясь в тандеме с россыпью блестящих звёзд. Чан вместе с
Чанбином вытаскивают из зарослей травы старое бревно. Минхо расчищает
место с золой и выкапывает неглубокую ямку, убирая сухую траву и делая
небольшие бортики, чтобы огонь не вышел за пределы и не сжёг всё поле к
чертям. Они не первый раз занимаются таким.

В кузове машины две упаковки сосисок и шампура, а ещё несколько старых

подушек, которые с собой не жалко притащить, и плед. На заднем сидении
пикапа лежит свёрнутая на всякий случай палатка и спальный мешок. Чан
думает, что с такой хорошей погодой просто грех не остаться сегодня на ночь.
Он отряхивает руки, когда они наконец опускают бревно недалеко от места для
костра, и вдыхает свежий ночной воздух. Нужно будет принести ещё одно.

— Скоро они придут? — спрашивает Чанбин, выпрямляясь.

— Ликс сказал, минут через двадцать, когда я писал ему. Пятнадцать уже
прошло, — отвечает Чан, когда сверяется с часами.

— А с кем он будет, ты знаешь? — интересуется Минхо и набрасывает в

углубление принесённого заранее хвороста.

— Понятия не имею, — Чан пожимает плечами и шагает к пикапу, чтобы

включить музыку и разбавить надоевшую тишину.

— Интересно, кого Феликс успел подцепить тут у нас. Вроде всех в лицо знаю, а
в голову никто не лезет, — Минхо добавляет немного розжига и старается
поджечь ветки, но ничего не выходит. У него с огнём никогда не складывалось.
На помощь приходит Чанбин.

— Может, не всех знаешь. За время нашего отсутствия постоянно что-то

меняется. Кто-то мог переехать, — рассуждает вслух он. Поначалу парень
отдирает кусок коры от брёвнышка и поджигает его, а затем, когда тот
разгорается, сует его вглубь сухих веток. Огонь начинает медленно но верно
разрастаться по всем веткам, вскоре поджигая и толстые брёвнышки.

В это же время Феликс, шагающий впереди и покачивающий пакетом в одной

руке, набирает полные лёгкие воздуха. Внутри у него почему-то зарождается
некое беспокойство, которое он усиленно старается игнорировать. Хёнджин
идёт следом, не особо понимая, куда его вообще ведут — Ликс отказался
раскрывать ему все тайны. Но он парню доверяет, поэтому особо не переживает.

— Кажется, почти пришли, — говорит Феликс, всматриваясь вдаль. Там, на фоне

мелкого леса и высокой травы он замечает массивный пикап и три тёмные
фигуры в пылающем освещении пока что невысокого костра. Останавливается
на пару секунд, давая себе возможность окончательно переварить всё
происходящее. Хёнджин равняется с ним и встаёт рядом.

— Всё в порядке? — спрашивает.

— Да, — Феликс кивает, вздыхая, и пытается улыбнуться, чтобы скрыть

поедающее его волнение. — Идём.

Они пробираются по темноте к свету. Чем ближе они подходят, тем отчётливее
становится слышно музыку и разговоры, которые ведут парни. Феликс

163/255
отмахивается от надоедливых комаров и наконец входит в круг света,
изливающегося от костра. Хёнджин немного медлит, оставаясь в тени, когда
замечает чужие лица, обращённые к ним. Становится немного не по себе.

Феликс дружелюбно улыбается всем присутствующим и здоровается с парнями,

пока Хёнджин наблюдает издалека. Он почти не моргает, сканируя чужие лица,
и почти сразу же понимает, что не совсем уж они чужие. Сердце словно в тиски
сжимает, и парень на время забывает, как дышать. Не от того, что безмерно
ждал этой встречи. Наоборот. Надеялся, что она никогда больше не произойдёт.

— Ну так кто твой гость? — спрашивает Чан. Феликс оборачивается и зазывающе

машет рукой. Хёнджин не чувствует земли под ногами. К горлу подступает
тошнота. Пусть кто-нибудь прямо сейчас скажет, что это шутка.

— Иди сюда, — говорит Феликс так же, как мамы, когда подзывают своих
стеснительных детей. Вот только Хёнджин не смущается. Ему хочется сбежать.
Уйти, не сказав ни слова. И забыть эти лица раз и навсегда. В особенности одно
конкретное лицо.

Но он этого не делает. Собирает все свои силы в кучу, делает глубокий вдох и
шагает, являя своё лицо всем остальным. Чан удивлённо поднимает брови.
Минхо, который продолжает возиться с костром, не обращает особого внимания.

— Это Хёнджин, — представляет его Ли. Все парни моментально замирают. У

Хёнджина во рту становится сухо. Минхо медленно поднимает на него взгляд. —
Хёнджин, это Чан, Чанбин и Минхо, — он показывает на каждого поочерёдно, при
этом смотря только на Хвана. Чанбин прокашливается. — Вы, наверное, слышали
друг о друге, город ведь небольшой… Но почему бы не познакомиться
нормально, так?

— Да, верно. Эм… рад знакомству, — Чан подходит ближе и учтиво протягивает
парню ладонь. Тот робко и с опаской её пожимает. Чанбин делает то же самое.
Хёнджин сверяет его недоверчивым взглядом. Брови Феликса сводятся к
переносице, но прежде, чем он успевает спросить у Хвана хоть что-то, Бан
забирает из его рук пакет с напитками и идёт к пикапу, приговаривая: — Ну раз
уж все в сборе, пора поесть, не так ли? Мангал мы не брали, поэтому будем
жарить сосиски вместо мяса.

— Всё в порядке? — спрашивает Феликс, подойдя к Хёнджину. Тот собирается

кивнуть, когда Чанбин окликает их обоих.

— Идите сюда, садитесь.

Хван старается смотреть в землю, чтобы не видеть чужих лиц. Располагается

рядом с Ликсом, на самом краю бревна и, притянув к себе колени, складывает на
них руки, обнимая самого себя. Ничего не хочется сильнее, чем сжаться в комок
до размера атома или стать незаметным, как невидимка. Находиться здесь
ужасно некомфотно. Ему кажется, что беглые чужие взгляды оставляют самые
настоящие следы на коже, прожигают в нём дыры. Парню вручают банку пива,
которую он открывает лишь из вежливости.

Минхо садится на второе бревно, лежащее неподалёку. Чан опирается бёдрами о

кузов пикапа, а Чанбин садится рядом со старшим Ли. Костёр совсем скоро
разгорается до нужных размеров. Древесина начинает трещать, но атмосферы

164/255
это не прибавляет. Все чувствуют то яркое напряжение, витающее в воздухе.

— Так и часто вы здесь собираетесь? — подаёт голос Феликс, стараясь разбавить

тишину. Даже музыка, льющаяся из колонок пикапа не помогает.

— Хотелось бы чаще, на самом деле. Нам нравится тусоваться на природе. Вдали

ото всех, — рассказывает Чан. Ликс кусает губы. — Взял Кафку и пряжу? —
усмехается тот, вспоминая их переписку. Феликс смеётся слегка неестественно,
но это уже лучше, чем ничего. У них завязывается непринуждённый диалог, к
которому вскоре подключается и Чанбин. Минхо сверлит взглядом костёр и
стучит пальцами по жестяной банке.

Один только Хёнджин чувствует себя не в своей тарелке. Внутри у него ураган
из эмоций, которые требуют, чтобы их выплеснули, но парень продолжает
делать невозмутимое выражение лица. Делает вид, что всё в порядке. Но всё
ведь ни черта не в порядке.

Ведь каждый раз, когда он закрывает глаза, то возвращается на добрые

двенадцать лет назад.
И перед ним снова это нахальное лицо и жестокая ухмылка. Втоптанные в грязь
вещи и режущие слух слова, которые он никогда не простит.

И вряд ли когда-нибудь сможет забыть.

165/255
Part 15.

Минуты текут друг за другом, а легче не становится. На виски давит, он

почти не слышит разговоров со стороны и на секунду кажется, что скоро начнёт
задыхаться. Но он всё ещё в трезвом уме и добром здравии.

Хёнджин разрешает себе поднять глаза от земли, в которую пялится последние

полчаса, и обратить их на парня, сидящего на другом бревне. Худощавый, с
атлетичным телосложением, каштановые прямые волосы, точно и не менял
причёску все эти двенадцать лет. Большие усмехающиеся глаза, аккуратные
тонкие губы и острый язык, который никогда не скупился на грубости.
Иррациональный страх смешивается с нарастающим гневом. Кажется, банка в
руке либо сейчас затрясётся, либо превратится в лепёшку.

Феликс настороженно на него поглядывает. Он будто чует какие-то феромоны,

исходящие от Хвана, которые в момент выдают все его мысли и чувства.
Поднимает брови озадаченно и пытается понять, что не так. Но выходит у него
так себе.

Чужие слова просачиваются как сквозь толщу воды. «Всё в порядке?» —

спрашивает голос, и парень кивает. Чан бегло следит за ним: Хёнджин чувствует
как его горячий взгляд пробегает по лицу и рукам. Чанбин, тот грузный паренёк
с широкими плечами и тёмной чёлкой, вовсе делает вид, что не замечает его.
Оно и к лучшему. Хван опускает голову. Как только всё закончится, он скажет
Феликсу, что не хочет связываться с этими парнями и мирно покинет их
«братское логово» в надежде никогда сюда не возвращаться.

Разговор, вошедший наконец в привычное русло, — потому что о Хёнджине,

который ведёт себя тише воды ниже травы все наверняка позабыли — медленно,
но верно начинает набирать обороты. Из личных тем сегодня ничего не
затрагивают, зато после нескольких глотков пива начинают обсуждать
автомобили. Феликс, хоть этим и не особо интересуется, старается делать вид,
что всё понимает.

— Я тебе говорю, прислушайся, когда едешь, — Минхо указывает на пикап, возле

которого стеной стоит Чан. Наверное, готовится защищать свою ненаглядную. —
Подвеска реально дребезжит. Скажи же? — он поворачивается к Чанбину,
который в свою очередь поднимает руки в капитулирующем жесте.

— В ушах твоих дребезжит. Я только недавно проверял его, и всё с подвеской

нормально, — говорит Чан, складывая руки на груди.

— Ой, а ты прям такой механик охрененный. Отдай мастеру лучше, пусть

посмотрит.

— К твоему сведению, я всё детство с отцом в гараже проторчал, — парень

тычет в друга пальцем. — Может я и не механик, но с машинами я обращаться
умею. Даже лучше, чем ты можешь себе представить.

— Лучше бы ты так с девушками обращался, как с тачками. Может, нашёл бы

кого уже, — усмехается Минхо. Чан закатывает глаза и, улыбаясь, отпивает ещё
пива. Ли ставит свою бутылку на землю и потягивается, смотря на трещащий
огонь. На улице совсем немного похолодало, но Хёнджин почему-то всё равно
166/255
остро желает к кому-нибудь прижаться. — Не, всё-таки, надо было фольксваген
брать, — Чанбин после этих слов устало закрывает лицо руками, потому что
знает, что обычно за этим следует. Бан глубоко вдыхает.

— Что ты прикопался к моему пикапу? Мне и с фордом хорошо живётся, работает

как конь и служит долго.

— Форд. Америка, — с пренебрежением морщит нос парень. — Фольксваген

звучит престижнее. К тому же немецкие машины, как известно, выше качеством
и намного надёжнее.

— Престижнее, не престижнее, тьфу. Я машину покупал, чтобы ездить, а не

чтобы выпендриваться. Главное, что комфортная и дело своё делает на ура, а
всё остальное…

Чан не успевает закончить свою ответную тираду за честь старенького форда,

как природную тишину прорезает звонок смартфона. Удивительно, как в этой
глуши вообще связь ловит. Чанбин поднимается с бревна, достаёт из кармана
шорт телефон и, глянув на экран, кидает:

— Извините, — а затем отвечает и быстро удаляется в сторону высокой травы.

Феликс замечает, как на лице его начинает играть улыбка, когда он произносит
мягкое «Привет, как ты?». Удивительно, как такой человек как Со, создающий
впечатление плохого парня, на самом деле может растекаться в такую
умилительную зефирку от одного звонка. Наверное, там кто-то важный.

Минхо следит за другом, а затем отхлёбывает из бутылки с занимательной

ухмылкой. Феликс поднимает одну бровь.

— Что? — спрашивает он. Хёнджин незаметно косится на Минхо, но тот даже

внимания на него не обращает. Кивает подбородком на Чанбина и, понизив
голос, объясняет:

— К ним в компанию несколько месяцев назад устроилась одна девушка.

Экономистом. Симпатичная вроде, блондиночка. Ну и их поставили над одним
проектом вместе работать. Не прошло и недели, как наш Бинни поплыл, —
хихикает он, как будто рассказывает какую-то нелепую школьную сплетню. Губы
Феликса невольно растягиваются в улыбке. — У них вроде как ещё ничего
серьёзного. Пока. Но ты же видел, как у него глаза загорелись? — Минхо
смотрит на Чана. — Так что, думаю, это надолго не затянется. Я ими займусь, — и
он с видом царя взметает подбородок вверх. Хёнджин напрягает желваки и
смотрит в землю.

— Господи, ты такой сплетник, — смеётся Чан и прикрывает глаза пальцами.

Минхо иногда просто невыносимый. Но к этому быстро привыкаешь, и уже даже
комфортно становится. Феликс на себе опробовал, он знает, о чём говорит. — А
ещё чёртов сводник. Не вздумай им всё похерить.

— Зачем вообще нужно лезть в то, что тебя не касается, — бурчит себе под нос
Хёнджин, но все слышат его в силу стоящей тишины. Он сказал что-то впервые
за всё то время, как тут оказался, поэтому сейчас три пары глаз удивлённо
уставлены на него. Парень сжимает челюсти и старается не думать ни о чём
плохом, но у него не получается от слова совсем. Сколько дерьма произошло в
его жизни просто потому что люди не умеют держать языки за зубами, а носы

167/255
при себе, и не соваться туда, куда их не просят. Может, если бы ему в своё время
дали просто жить так, как он хочет, не было бы всего, что ему пришлось
перетерпеть.

— Да я же помочь просто хочу, — Ли пожимает плечами. Голос у него такой,

будто мать только что отругала. И это удивляет. Минхо не может заткнуть даже
Чан, а уж смутить тем более. Но стоило только Хёнджину открыть рот…

— А он тебя просил об этом? — шаткое спокойствие, которое царило между ними

вмиг пропадает, когда Хван поднимает голову и смотрит Минхо прямо в глаза.
Тот такого напора не выдерживает. — Вот и я думаю, что нет. Так какого хрена
ты лезешь? — когда Хёнджин неосознанно начинает повышать голос, все резко
напрягаются. Даже Чанбин, который словно был в другом мире, обращает на них
внимание и бросает в трубку «Я позвоню позже», чтобы вернуться к друзьям.

— Что в этом такого? Мы ведь др-

Минхо не успевает договорить, как Хёнджин с силой сжимает банку в руке.

Почти нетронутое пиво выплёскивается ему на ладонь. Конечности напряжены, в
глазах точно огонь пылает. Чан мечет взгляд между Хваном и Ли, но не
вмешивается. Феликс, который впервые видит Хёнджина в таком состоянии,
даже немного пугается. Его застают врасплох, и слова застревают в глотке.

— Что в этом такого?! Действительно, дайте-ка подумать! — он наклоняет

голову. — Да то, что такие люди как ты — сраные эгоисты. Для вас жизни других
людей ничего более, кроме как незначительный эпизод, который можно
перекрутить и выкинуть из своей собственной.

— Хёнджин… — старается остановить его Феликс, но выходит слишком тихо.

Хван его не слышит.

— Вы постоянно суёте свой нос туда, куда собака свой хвост не совала, а потом
закрываете глаза на всё, что натворили. Правильно, а что? Не ваша же жизнь
оказывается разрушена, правда? Какая разница! — Минхо ничего на это не
отвечает. Лишь виновато опускает глаза. Хёнджин поднимается со своего места
и чувствует, как на плечо ложится чужая большая ладонь. Бан Чан.

— Тише, друг, давай не будем сейчас…

— Никакой я тебе не друг, — парень дёргает плечами, стряхивая ладонь. На

лице выражается явное отвращение. — И хватит уже его защищать. Из года в
год я слышал одно и то же. «Он не хотел», «С ним такое бывает», «Не обращай
внимания». Надоело, понятно тебе? Открой уже глаза, — они с Чаном
практически одного роста. Пара десятков сантиметров и они могли бы
столкнуться лбами, но Бан лишь смотрит на него с укором и каплей вины и
делает шаг назад.

У Феликса сердце от страха скоро начнёт пробивать рёбра. Он даже не заметил,

как их вечер принял такой оборот. А ещё его шокирует практически каждое
Хёнджиново слово, хотя он и не понимает, к чему тот клонит. Ощущение, что
есть ещё что-то, спрятанное далеко в прошлом, что-то, что витает в воздухе, но
Феликс этого попросту не замечает.

— К чёрту всё это, — плюётся Хёнджин. Он бросает банку, которую до этого

168/255
сжимал в руке, на землю, и пиво выливается, впитываясь в сухую почву. Парень
обходит костёр, переступает через бревно под тяжёлые взгляды со стороны и
скрывается в темноте. Повисшая тишина давит на барабанные перепонки.
Феликсу хватает нескольких секунд, чтобы осознать, что произошло, подняться
и броситься вдогонку.

Он останавливает Хёнджина, хватая его за плечо, примерно в пяти метрах от

парней. По загривку бегут мурашки: то ли от неожиданно прохладного ветра, то
ли от холодного взгляда, которым прожигает его Хёнджин, когда
поворачивается. На лице его гримаса усталости, отвращения и обиды. Глубокой
детской обиды, которая вновь выходит наружу.

— Погоди, — тихо произносит Феликс. Он не знает, что стоит спросить или

сказать в таких ситуациях. Сердце колотится ужасно. Он хмурится. — За что ты
так с ним?

— За что я так с ним? — Хёнджин только сильнее вспыхивает. — За что ты так со

мной? Зачем ты привёл меня сюда?

Он не может прекратить думать о том, что Феликс обо всём знал. Что всё это
было сделано только ради того, чтобы в очередной раз посмеяться над
Хёнджином, выставить его дураком, напомнить о прошлом, в котором его
ежедневно мешали с грязью. Феликс сам выбрал эту компанию и, очевидно,
хорошо в ней себя чувствует. Так зачем ему сдался Хёнджин? И неужели всё, что
он говорил и делал было лишь игрой?

— Ты сказал, что ужасно одинок. И я подумал, что компания друзей не повредит.

Они ведь хорошие, я… просто хотел как лучше, — оправдывается тот. У Хвана в
ушах море шумит. Ледяное, бездонное, почти чёрное. Так и хочется окунуться в
него, забыться, задержать дыхание и выгнать из себя все мысли и чувства.
Остудить гнев, который жидкой лавой стекает по венам. Но у него не
получается.

— Не нужны мне никакие друзья, неужели непонятно?! — почти кричит он.

Феликс замирает. — Я не просил тебя о помощи, так с чего ты взял, что она мне
нужна?

Перед ним прямо сейчас совершенно чужой человек. Хёнджин, которого он

знает, не сказал бы подобного, не повысил бы голоса и не стал бы зачинщиком
перепалки. Хёнджин, который трепетно относится ко всему живому, хранит под
сердцем любимые стихи и рассказы, который целует нежно и трепетно… сейчас
будто не существует на Земле. Лицо у парня бледное, чуть подрагивают пальцы,
челюсти сжаты.

— Хорошо, ладно… Тебе не нужны друзья, я понял. Но необязательно ведь

ругаться. Знаю, иногда Минхо несёт чушь, но ведь он не со зла…

— Не со зла? Да этот человек вообще моральных принципов не имеет. Странно,

что ты этого не заметил, он ведь твой друг, — язвит Хёнджин, не давая парню
закончить. — Общайся с ними сколько хочешь, но меня в эту компанию не
втягивай, — он уже разворачивается и собирается окончательно уйти, но Феликс
не даёт этого сделать, возражая:

— Ты не можешь грести всех под одну гребёнку. Не все люди такие как те, кто

169/255
издевались над тобой. Если считать, что все одинаковые и бояться людей как
огня, на всю жизнь останешься одиноким, — Ликс понижает голос на последних
словах. Его самого начинает раздражать эта упёртость и непонимание, с
которыми Хёнджин пытается донести до него что-то ясное лишь ему одному. Он
будто совершенно разучился говорить, слушать и слышать.

Хёнджин лицом к нему не поворачивается. Лишь выдыхает раскалённый воздух

через нос, прикрывает глаза и низким голосом отвечает:

— Я лучше сдохну в одиночестве, чем буду общаться с такими людьми, как он.

Феликс не успевает обронить ни слова, как парень размашистыми шагами

пускается прочь по той же тропинке, в которой они едва ли не часом ранее
пришли сюда. Подумать только, как быстро всё может измениться. Всего каких-
то шестьдесят минут, а Феликс из бодрого и полного сил превратился в жгучий
комок негодования и глубокой обиды на человека, который является для него
почти самым близким. Он сжимает челюсти и чувствует, как в груди неприятно
ссаднит. Феликс злится на Хёнджина за то, что тот повёл себя так несдержанно,
не понимает, к чему нужно было высасывать проблему из воздуха, а затем
убегать, толком не объяснившись. А ещё ему ужасно стыдно перед парнями за
то, что такой приятный вечер обернулся настоящим балаганом.

Парни замолкают сразу же, как видят фигуру приближающегося Ликса. Кто-то
крутит в руке полупустую бутылку, кто-то смотрит в пол. Между всеми тремя
чувствуется очевидное натяжение. Феликс знает, что они обсуждали, пока его
не было, но сейчас его это не особо волнует. Он молча суёт руки в карманы
кофты и садится обратно на бревно. Чан прокашливается и, облизнув губы,
спрашивает:

— Всё нормально?

Ли берёт в руку оставленную банку с пивом. Говорить не хочется. Лучше бы

просто в комок сжаться до размеров атома и притвориться, что его не
существует. Но парень всё равно втягивает носом воздух и флегматично
отвечает:

— Да, — а затем делает большой глоток алкоголя. Парни переглядываются

между собой настороженно. Будто они действительно таят какой-то секрет, о
котором Феликс не имеет понятия. И от этого становится не по себе.

Потому что вопрос «Говорить или не говорить» впервые стоит настолько остро.

////

Хёнджин шагает по главной дороге, уставив глаза в темноту. Кажется, чем

дольше он идёт, тем сильнее мёрзнут руки, но в груди всё также горит
негодование. Взять под контроль мысли никак не получается, поэтому не
остаётся ничего кроме того, чтобы дать им волю. И это становится причиной его
погружения в пучину отчаяния и страха с каждой чёртовой секундой.

Он чувствует, что его в очередной раз оставили, променяли, сначала приласкали,

а потом бросили на произвол судьбы. Пусть так, думает Хёнджин, будто в
первый раз. Но только от понимания, что перед ним в тот момент стоял Феликс,

170/255
боль усиливается в разы. Его отбрасывает на годы назад, как было тогда, когда
он делал первые порезы на руках. Хёнджин видит чужие лица, чувствует удары,
слышит смех. И вся эта смесь затмевает его разум. Он старается дышать глубже,
но лёгкие сдавливает. По щекам вот-вот польются несдержанные горячие слёзы.
Парень чувствует бесконтрольное желание ударить что-нибудь, иначе это
чувство разорвёт его на части.

Прохладный воздух на коже не чувствуется. Не остужает внутренности, не

успокаивает дыхания. Его будто вовсе нет. Хёнджин в вакууме. Ещё чуть-чуть и
он перестанет дышать.

Картинки в голове становятся слишком яркими, а навязчивые мысли слишком

громкими, когда парень сходит с обочины ближе к высоким стеблям кукурузы.
Он уже думает переломать их, почувствовать, как трескаются сочные зелёные
стебли в руках, но останавливается. Откуда-то с середины поля слышится
вороний крик, а затем чёрная птица смешивается с тёмным ночным небом.
Хёнджин поднимает голову. Луна сегодня сияет ярче обычного.

Хван тяжело вздыхает, закрывает глаза и садится на корточки, накрывая голову

руками. Чёрт возьми, когда же это всё закончится…

Flashback

Со стороны слышатся приглушённые крики и гогот. Мальчик машинально

прикрывает голову руками, когда чувствует удар в плечо и по инерции делает
несколько шагов назад. В нём силы точно в маленькой безобидной собачке,
которая только и может что кричать во всё горло на своих обидчиков. Вот только
Хёнджин не кричит, когда его ударяют в плечо второй раз. Он сжимает губы и с
глухим стоном падает на землю. С утра шёл дождь, на улице всё ещё сыро.
Хёнджин чувствует, как штанина выглаженных мамой брюк намокает, попадая в
небольшую лужицу.

Четверо мальчиков его возраста стоят подле, окружив Хвана со всех сторон, и
злобно усмехаются. На их лицах ни капли жалости, будто чужие страдания
только питают их чёрные прогнившие души. Физиономии незапоминающиеся,
почти незнакомые, искажённые едким смехом. Изо ртов то и дело вылетают
какие-то обидные несвязные фразы, но Хёнджин слышит и понимает каждую.
Они пронзают его тело вместе с ударами и походят на настоящие пули.

— Ну давай, поднимайся! Чего же ты не даёшь отпор?! А, куколка? — несколько

месяцев назад одноклассники стали использовать это слово в качестве
оскорбления. Хёнджину это казалось нелепым. Прямо как сейчас.

— Только и умеешь, что каракули свои в тетрадках рисовать, — плюётся другой

мальчик.

— А обнажёнку ты тоже рисуешь? За девчонками в раздевалку подсматриваешь,

извращуга? — смеётся низкий голос и смех этот вскоре подхватывают
остальные. Хёнджин слышит, как бжикает замок на его рюкзаке. Руки испачканы
в грязи, по телу то и дело прилетает очередной удар, к счастью, не такой, чтобы
осталась гемматома. Может, сегодня он отделается только синяками. Но,
несмотря на это, гнев в нём закипает с каждой секундой, с каждым оброненным
словом этих ублюдков.

171/255
— Какого хрена вам от меня нужно?! — вскрикивает он, взметая голову и
закрывая лицо рукой. Он никогда в жизни не подглядывал за девочками и даже
не знает, как выглядит настоящее обнажённое женское тело. Всё, что ему было
доступно — старые репродукции картин из библиотечных книжек. Но те
женщины вовсе не были похожи на девочек и девушек, которых видел Хёнджин.
Однако вместо ответа он слышит как шаркает о землю чужой ботинок, что-то
хлюпает, и на его форму комками летит грязь. Отросшая чёлка лезет в глаза,
мальчик старается закрыть лицо, но грязь всё равно попадает на щёку.

— Нет-нет, — вопрос Хвана игнорируют, будто не слышат вовсе, — он под

девчонок косит! Глянь, какие патлы отращивает. Надо же, может ещё и пол
сменишь? — снова шаркание ботинка, снова ошмётки грязи. Хёнджин слышит,
как за его спиной кто-то суёт руку в рюкзак и шелестит тетрадными листками. —
Или ты думаешь это красиво? Спешу разочаровать, ты выглядишь как настоящее
чучело! — очередной раскат смеха.

— Не трожь! — кричит он, но подняться не получается. Мальчик думает о своих

волосах, за которые все прохожие так цепляются, словно длину больше пяти
сантиметров можно носить только девочкам. Хёнджину нравятся длинные
волосы и он мечтает однажды отрастить их настолько, чтобы иметь возможность
делать небольшой хвостик. Но теперь, когда к его персоне из-за причёски
приковано ещё больше внимания, у него возникает резкое желание состричь всё
к чертям. Лишь бы на него перестали глазеть.

Мальчик за его спиной с усмешкой, прямо назло старающемуся вырваться из

замкнутого круга Хёнджину вырывает из тетради на кольцах несколько листков
и кидает их в лужу. Бумага быстро намокает и рисунки, сделанные чёрной
гелиевой ручкой на одном из уроков, превращаются в расплывчатые пятна.

Хёнджину хочется зарычать от злости. Какое право они имеют прикасаться к его
рисункам? Какое право имеют даже просто смотреть на них без разрешения?

— Уймись, куколка, — его толкают носком ботинка в грудь, оставляя на жилетке

сероватый след. Хёнджин морщится то ли от отвращения, то ли от обиды,
которую приходится глотать. Он слишком слаб, чтобы дать таким ребятам
физический отпор, но при этом слишком горд, чтобы молча принимать те
словесные ушаты с дерьмом, которые на него прямо сейчас выливают.

Тот же мальчик, что оставил на желетке Хёнджина след, присаживается на

корточки. Выглядит он не особо знакомо, может пересекались пару раз от силы
— город маленький, на лицо всех выучишь, хочешь того или нет.

— Слушай, а правду говорят, что все художники чокнутые? Или что все они
педики? К кому относишь