Доклад на тему

«Феномен мертвой матери»

Содержание
Вступление…………………………………………………………………………………….2
1. Феномен «мертвой матери». Причины материнской депрессии……………………4
2. Младенческая депрессия. «Мертвая» мать-«мертвый» ребенок …………………...6
3. Защитные механизмы. Дезинвестиция и зеркальная идентификация…………….8
4. Перенос и его особенности у пациентов с комплексом «Мертвой матери»……....11
Выводы……………………………………………………………………………………….15
Список использованной литературы……………………………………………………..16
 2
Вступление
Взгляд. Голос. Касание. Это все, что присуще «живой» матери.(Рис. 1.1)
Это все то, что способствует психическому рождению ребенка. Мать поднимает
ребенка на поверхность бытия из глубины его младенческих грез.
(Ребенок: «Ты жива, значит я живой, ты существуешь значит я существую , ты
чувствуешь – значит я чувствую. Все, что происходит с тобою, происходит со мною».)
Рис. 1.1 Взгляд. Голос. Касание

(Процесс сепарации матери и ребенка критически условен. Внезапное

преждевременное разрушение этой связи может быть приравнено ребенком к
отречению его матерью. Этот процесс обязуется быть плавным и последовательным.
 3
Полное Рождение ребенка состоит из «физического появления» и
«психического пробуждения» и за этим Рождением стоит один человек – Мать. Вот
почему я бесспорно отдаю материнству главенствующую роль на самых ранних
этапах становления психики ребенка. Но, хочу напомнить о случаях – исключениях,
когда после физического рождения ребенок лишается матери по самым разным
причинам. Как тогда быть? Наверное, это случай везения, когда лицо, которое
заменяет мать, обладает той проницательностью и чуткостью, которая поможет
создать крепкий эмоциональный контакт. (И здесь одно из самого важного – взгляд.
Опять таки, взгляду в психоанализе отводится отдельное почетное место, но об
этом не здесь.)
Ранний период развития ребенка характерен своей уязвимостью и пластичностью.
Подобно детской хрупкой кости, подобно не сформировавшемуся скелету, как опоры для
тела, так же психика ребенка слишком хрупка и податлива. Но в этой ее бесформенности
зиждется ее же грандиозность или же трагизм. Именно первые годы жизни в руках матери
(или лица ее заменяющего насколько это возможно в эмоциональном плане!) являются
предрешением всей дальнейшей жизни человека (не исключительно во всех случаях, но в
большинстве своем).
Эта удивительная связь…
Каков же детский ответ на разрушение этой связи?
Каковы последствия такого еще не установленного или разорванного контакта?
 4
1. Феномен «Мертвой матери». Причины материнской депрессии.
Здесь как раз мы и поговорим о материнской депрессии как о главном факторе,
который способствует психической травматизации ребенка. Но, чтоб внести некую
ясность, напомню о том, как подразделяет Грин происхождение тревоги, которая играет
центральное место в онтогенетическом структурировании субъекта.
Грин говорит о том, что есть тревога кастрационная и есть тревога вытеснения или
потери. Грин, не подразделяет тревогу на различные виды по времени ее проявления в
разные периоды жизни субъекта. Он предлагает структурную концепцию, которая
организовывается вокруг двух парадигм, в соответствии с особенным характером каждого
из них.
Красная и белая тревоги.
Начну с того, что все формы тревоги – равно деструктивность.
Грин выделяет два класса тревог: красные и траурных цветов (черная и белая).
Итак, что же Грин имеет ввиду?
Дело в том, что в класс красных тревог он относит кастрационную тревогу и весь
ансамбль тревог, которые связанные с «маленькой вещицей отделенной от тела, и не
важно о чем речь - о пенисе, фекалиях или о ребенке. То есть, этот класс тревог всегда
упоминается в контексте членовредительства и кровопролития» .
Что касательно класса тревог «траурных цветов» (черная – как тяжелая депрессия;
белая – как состояние сквозной пустоты), то эти тревоги всегда связаны с какой либо
потерей (потеря объекта, груди, покровительства сверх-Я и т.д.). Эти тревоги никогда не
употребляются в кровавом (красном) контексте. Деструктивность тревоги потери всегда
носит особый характер.
А. Грин: «Моя гипотеза состоит в том, что мрачная чернота депрессии, которую
мы можем законно отнести за счет ненависти, обнаруживающейся на психоанализе
депрессивных больных, является только вторичным продуктом, скорее следствием, чем
причиной «белой» тревоги, выдающей потерю; потерю, понесенную на нарциссическом
уровне… «Белая» серия – негативная галлюцинация, белый психоз и белое горе, все
относящееся к тому, что можно было бы назвать клиникой пустоты или клиникой
негатива, - является результатом одной из составляющих первичного вытеснения, а
именно: массивной радикальной дезинвестиции, оставляющей в несознательном следы в
виде «психических дыр», которые будут заполнены реинвестициями, (но эти
реинвестиции станут только) выражением деструктивности, освобожденной таким
ослаблением либидинозной эротики».
 5
Касаясь непосредственно феномена "мертвой матери" – он был выделен,
назван и изучен известным французским психоаналитиком Андре Грином. Статья
Андре Грина первоначально была представлена в виде доклада в Парижском
психоаналитическом обществе 20 мая 1980 года.
Понятие "мертвая мать" А. Грин называет базовым по отношению к исследованию
происхождения травмы в младенчестве и раннем детстве.
Хочу сразу отметить, что речь идет не о физической «полной» смерти, которая
ведет к исчезновению объекта как такового, а о смерти психической, которая
подразумевает физическое присутствие объекта, но, тем не менее, его частичную или
полную отрешенность от происходящего вокруг, в особенности ребенка. Погруженность
в собственное горе, то есть депрессия здесь приравнивается А. Грином к психической
смерти. Мертвая мать – отсутствующая мать. (А. Грин: « Основная черта этой
депрессии в том, что она развивается в присутствии объекта, погруженного в свое
горе». Речь идет о той материнской «погруженности в себя», которая разрывает
установившуюся связь или не позволяет возникнуть вообще взаимосвязи между
матерью и ребенком, которая крайне необходима на раннем развитии психики
младенца . В этом случае для младенца – «Мать не есть отражение, мать не есть
отыгрывание, мать не есть реакция». Другими словами говоря - «Мать не есть».
Ребенку не в кого проектировать страхи, переживания, эмоции, с которыми
самостоятельно он не способен справиться. Проективная идентификации, функция
которой столь важна для нормального психического развития ребенка, для его
успешного преодоления депрессивной ( и отчасти шизоидно – параноидной) позиции
не исполняется. Объектные отношения обретают деструктивность.)
Что же может послужить причиной материнской депрессии? Потеря любимого
человека, родственника, близкого друга или же другие превратности судьбы в
собственной семье или семье родителей – вся эта классика горя нагружает каждого
человека (субъекта) тяжелейшей ношей, справляется с которой каждый субъект по-
разному, в зависимости от своей психологической конституции (и внешней поддержке).
(Но, что важно… А. Грин говорит: « разнообразие этиологических факторов из за
которых мать впадает в депрессию здесь очень велико. Но, важно подчеркнуть -
самый тяжелый случай (вызывающий депрессию у матери) – это смерть другого
ребенка в раннем возрасте. Тогда и происходит резкое, действительно мутационное
изменение материнского имаго».
 6
2. Младенческая депрессия. «Мертвый» ребенок – «мертвая» мать
Ранняя потеря мысленного объекта, всегда удовлетворяющего, может приводить к
пустоте психоза. Это депрессивное состояние сопровождается переживанием ребенком
тотальной пустоты (или черный дыры, которая порождает интенсивные переживаниями
тревоги потери объекта, именно тревоги потери, а не кастрационной, которая связана с
Эдиповым комплексом), которая имеет отношение к отсутствию эмоционального вклада,
то есть декатексиса.
Как же образуется эта пустота? А образуется она на месте разорванной, (как
бы)уничтоженной либидинозной (энергетической ) связи между ребенком и матерью. За
потерей смысла следует обесценивание всяких объектных отношений.( Известно, что
каждый образ или объект в психике человека обязательно катектируется,
т.е.происходит некоторое энергетическое вложение в его психическую
репрезентацию. Как пишет А. Грин: "катексис" – это то, что делает жизнь
человека плохой или хорошей, но обязательно имеющей значение, эмоционально
значимое..) Таким образом, Грин утверждает, что именно потеря катексиса играет
ключевую роль у формировании феномена "мертвой матери".
Грин прекрасно описывает картину угасания ребенка. Цитирую: «Наличие у
ребенка подлинной живости, внезапно остановленной в развитии, научившейся
цепляться и застывшей в этом оцепенении, свидетельствует о том, что до
некоторых пор с матерью у него завязывались отношения счастливые и аффективно
богатые. Ребенок чувствовал себя любимым, несмотря на все непредвиденные
случайности, которых не исключают даже самые идеальные отношения. С
фотографий в семейном альбоме на нас смотрит веселый, бодрый, любознательный
младенец, полный нераскрытых способностей, в то время как более поздние фото
свидетельствуют о потере этого первичного счастья…Трансформация психической
жизни ребенка в момент дезинвестиции его матерью при ее внезапном горе
переживается им, как катастрофа».
(Грубо говоря, в таком состоянии, для самой матери требуется «контейнер»
для переживаний с которыми она сама справиться не может. В таком случае
должен появиться третий субъект. Происходит цепная реакция. Мать проектирует
часть своих негативных эмоций в «другого», тем самым становясь способной
инроецировать в себя переживания младенца (или ребенка постарше). В другом
случае, поверженная в депрессию мать эмоционально отвергает ребенка, не может
понять его и, соответственно, дать то, что ребенку надо, то есть исполнить свою
основную функцию).
 7
Известно, что чувство, которое устанавливается у ребенка в самых ранних
отношениях с его матерью, является базовым, на основании которого и складывается его
дальнейшее взаимодействие с другими людьми. Ребенок теряет всякое значение
отношений как таковых. Ребенок отзеркаливает «мертвую мать», становясь таким же
мертвым. Таким же мертвым для других, какой мертвой была мать для него. Глухой,
слепой и немой. Но это не означает, что пропадает та сильнейшая нужда в другом. Она
обращается в обратное. «Ты мне настолько сильно нужна, что уже не нужна». Человек
будет безудержно искать связь, но с такой же силой ее отвергать, разрушать и
обесценивать.
Если связь с матерью уже была установлена, но по причинам материнской
депрессии разрушена, ребенок переживает предательство на онтологическом,
экзистенциальном, глобальном уровне. Предается мир ребенка. Вся его психическая
вселенная интроецированная в мать разрушается, потому что «разрушилась мать».
Младенец переживает «конец мира».
(Хотелось бы отметить из собственных наблюдений. Одно из важнейшего у
формировании объектных отношений есть доверие. Дети верят каждому слову и
действию матери, или человека ее заменяющего, потому что истинность ее
действий, движений, эмоциональных реакций говорит об истинности, об условной
«реальности» существования самого ребенка. Связь с реальным, нерушимым,
истинным, догматическим, константным миром строится исключительно на
доверии. Дети безоговорочно верят своим родителям, потому что они есть
структурой их истинной реальности. Потеря доверия к родителю порождает
недоверие и сомнение в собственном существовании. (Ребенок: «Она смотрит только
на меня, ей нужен только я. Я ей не нужен– она не смотрит на меня» ). Утрата
чувства реальности (правды) одно из тяжелейших последствий для
несформировавшейся, не окрепшей психики ребенка, слабое (нецелостное) Эго не
способно удачно защититься от разрухи. )
 8
3.Защитные механизмы. Дезинвестиция и зеркальная идентификация.
Теперь я хочу более детально остановиться на защитных механизмах Эго ребенка,
против этого горя.
В своей неравной борьбе ребенок пытается защититься от тревоги как бы
несколькими фронтами. После неудачи первого, ребенок задействует следующий фронт,
оснащенный защитами другого рода.
Вначале ребенок, теряя материнский объект, совершает попытки восстановить с
ней отношения и борется с тревогой такими защитами как искусственная веселость,
ажитацией, бессонница, ночные страхи и т.п.
После того как эти защиты не смогли вернуть ребёнку любовь матери, его Я
задействует серию защит второго фронта. Такими защитами являются дезинвестиция
материнского объекта и несознательная идентификация с мёртвой матерью.
Вот что пишет Грин об дезинвестиции. Цитирую: « Белая серия – негативная
галлюцинация, белый психоз и белое горе, все относящееся к тому, что можно было
бы назвать клиникой пустоты или клиникой негатива, - является результатом
одной из составляющих первичного вытеснения, а именно: массивной радикальной
дезинвестиции, оставляющей в несознательном следы в виде «психических дыр»,
которые будут заполнены реинвестициями, но эти реинвестиции станут только
выражением деструктивности, освобожденной таким ослаблением либидинозной
эротики » (Аффективная дезинвестиция - является психическим убийством
объекта, совершаемым без ненависти. Эта операция не вытекает из
разрушительных влечений, но на ткани объектных отношений с матерью
образуется дыра.)
Дезинвестиция объекта и идентификация с мёртвой матерью происходят одна за
другой в тесной связи. Дело в том, что ребенку больше ничего не остается, как прибегнуть
после неудачной ажитации, искусственной веселости и т.д. к зеркальной идентификации с
«мертвой матерью», чтоб хоть как то вернуть близость, (Ребенок: «если я не могу вернуть
тебя, а терять не хочу – я стану тобою»). Этот процесс схож с мимикрией (подражанием)
или реакционной симметрии (проявление симпатии к реакциям матери). По Грину,
идентификация - это условие и отказа от объекта и его сохранение в то же время по
каннибальскому типу. Такая идентификация в купе с дезинвестицией происходит
по мимо воли субъекта. Именно это сочетание является той заковыристой причиной
возникновения психической трагедии ребенка. (Объект будто не исчезает, а
становится мертвой частью самого ребенка). В этом и состоит ее отличие от иных
 9
дезинвестиций. (Другие случаи дезинвестиций предполагают избавление субъекта от
объекта, что обращается в пользу первого.)
Потеря смысла для младенца. Вторым фактом является потеря смысла для
младенца. Как пишет Грин, потеря смысла влечет за собой развитие вторичной ненависти
(которая не является продолжением ни первичной, ни фундаментальной). Цитирую:
«Вторичная ненависть проступает в желаниях регрессивной инкорпорации, и при этом – с
окрашенных маниакальным садизмом анальных позиций, где речь идет о том, чтоб
властвовать над объектом». Понятие любви становиться расщепленным и
дисгармоничным. Нежность и чувственность слишком болезненны, ведь оживляют память
о самой прекрасной, но утраченной любви (Ребенок: «Нежность и чувственность слишком
предательски. Я любил напрасно и был повержен такой любовью »). Такой субъект ищет
объект по его способности запустить изолированное наслаждение одной или нескольких
эрогенных зон, без слияния во взаимном наслаждении двух целостных объектов».
Также, мы можем наблюдать как поиск потерянного смысла структурирует
преждевременное развитие фантазматических и интеллектуальных способностей Я..
Цитирую : «Результативность и ауторепарация идут рука об руку в достижении
одной цели: превозмогая смятение от потери груди и сохраняя эту способность,
создать грудь переноску, лоскут когнитивной ткани, предназначенный
замаскировать дезинвестиционную дыру, в то времяч как вторичная ненависть и
эротическое возбуждение бурлят у бездны на краю…Такая сверхинвестированная
интеллектуальная активность необходимо несет с собою значительную долю
проекции. Ребенок пережил жестокий опыт своей зависимости от перемен
настроения матери. Отныне он посвятит свои усилия угадыванию или
предвосхищению »
Вопреки погребенной внутри «мертвой матери», вопреки собственной «нежизни»
Я ребенка пытается жить, реализуясь или в творчестве или в науке, или в том и другом
вместе взятом. Раненое Я пытается совладать с травматической ситуацией, выискивая
разгрузку. Но все сублимации ребенка обречены. Цитирую (я лучше описать не смогла):
« Эти сублимации вскроют свою неспособность играть уравновешивающую роль в
психической экономии, поскольку в одном пункте субъект остается особенно уязвим – в
том, что касается его любовной жизни. В этой области любая рана разбудит такую
психическую боль, что нам останется только наблюдать возрождение мертвой матери,
которая, возврящаясь на авансцену, разрушит все сублимационные достижения, которые
хоть и не утрачиваются, но временно блокируются».
 10
Субъект навсегда становится уязвим в своей любви. Место для нее хоть и пусто,
но занято в то же время. Цитирую: «Маршрут субъекта напоминает погоню за
неинтроецируемым объектом, без возможности от него отказаться или его потерять,
тем более, без возможности принять его интроекцию в Я, инвестированное мертвой
матерью. В общем, объекты данного субъекта всегда остаются на грани Я - и не
совсем внутри, и не совсем снаружи. И не случайно, ибо место в центре- занято
мертвой матерью ».
 11
4. Перенос и его особенности у пациентов с комплексом «Мертвой матери»
Что характерно, пишет Грин, основные жалобы и симптомы, с которыми субъект
вначале обращается к психоаналитику не носят депрессивного характера. Симптоматика
сводится к неудачам в любовной и профессиональной жизни, осложняясь более менее
острыми конфликтами.
Итак, в чем же загвоздка? Цитирую: «Нередко бывает, что, спонтанно, рассказывая
историю своей личной жизни, пациент невольно заставляет психоаналитика задуматься о
депрессии, которая должна бы или могла бы иметь место там и в то время в детстве
анализанта, о той депрессии, которой сам субъект не придает значения. Эта депрессия
лишь иногда, спорадически достигавшая клинического уровня в прошлом, станет
очевидной только в переносе…На первый план выступает нарциссическая проблематика,
в рамках которой требования Идеала Я непомерны, в синергии либо в оппозиции к Сверх
– я. Налицо ощущения бессилия. Бессилия выйти из конфликтной ситуации, бессилия
воспользоваться своими дарованиями, преумножать свои достижения или же, если
таковые имели место, глубокая неудовлетворенность их результатами». Эти симптомы
указывают ни на что другое как на повторение инфантильной депрессии, базовой чертой
которой является ее развитие в присутствии объекта, погруженного в свое горе»
(Напомню, в комплексе «мертвой матери» речь не идет о депрессии от реальной
потери объекта, то есть дело не в проблеме реального разделения с объектом,
покинувшим субъект. (Кстати, в чем разница между смертью как таковой (назовем ее
физической) и психической. Физическая смерть хотя бы объясняет причину
«исчезновения объекта», что позволяет субъекту справиться с горем. Нет ничего
лучше для развязывания психических узлов как константные знания, которые дают
достоверный ответ на вопрос. Но символическая смерть всегда подразумевает
отсутствие достоверного ответа и объяснения для ребенка, символическое
исчезновение объекта куда хуже для «психического» ребенка. Субъект не может
объяснить происходящего, (ребенок ищет кого то на роль виновника – себя, отца, или
даже того, кто символически умер (ведь она умерла (то есть мать) не от
несчастного случая, не от болезни, ее никто не убил намеренно – это она сама
решила умереть, это был ее выбор, она не смогла быть сильнее ради меня, а говорила,
что я единственное, что нужно ей для счастья). Ребенок может догадываться о
причине психической смерти матери, строить гипотезы, но им не будет
подтверждения и так по кругу вечности. (Цитирую: «Трансформация психической
жизни ребенка в момент резкой дезинвестиции его матерью при ее внезапном горе
переживается им, как катастрофа. Не нужно долго объяснять какую
 12
нарциссическую травму представляет собою такая перемена…такая травма
состоит в преждевременном разочаровании и влечет за собой кроме любви, потерю
смысла, поскольку младенец не находит никакого объяснения , позволяющего понять
произошедшее».))
Далее, что касательно непосредственно переноса – соответственно проблеме он
очень своеобразен. и в этом случае к нему нужно подходить с особым вниманием. (Как
мы помним, ортодоксальный психоанализ практически отрицал перенос в работе с
нарциссическими пациентами.) В ходе анализа перед нами вырисовывается пациент,
потерпевший крах собственного нарциссизма. Пациент с утраченным смыслом.. (Субъект
«носящий» смерть матери как свою собственную. (Мать забрала с собою мое «Я». Я не
имею права быть.) Вопрос в том, что же он спроектирует на психоаналитика? Чем будет
наполнен этот перенос?
Для начала, с чего же состоит такой пациент (вернее, его структурирующая часть.
Часть, которая будто бы подытоживает каждый его прожитый день.)? Из пустоты, как
бессмыслия в итоге всех своих стремлений. (Ребенок: «Я могу, но зачем мне мочь? Какой
смысл») Из страха потери. Из бесконечной борьбы против собственной ничтожности (Как
бы прекрасен он не был вопреки). Из тягости собственного существования. Из попыток
возродить мертвую мать, с возрождением которой он вернет себе право «быть».(. Ведь,
связь, которая имела место быть не может просто исчезнуть. Субъект бессознательно
находиться в поисках способа ее восстановить).
В ходе анализа такой пациент питает к аналитику особые чувства. Грин пишет, что
они часто носят негативно окрашенный характер. Цитирую: "Такая неприязнь
оправдывается рационализациями типа: "Я знаю, что перенос - это обманка и что с вами, в
действительности и во имя ее, ничего нельзя, так чего ради?" Эта позиция сопровождается
идеализацией образа аналитика, который хотят и сохранить как есть и соблазнить, чтобы
вызывать у него интерес и восхищение"
То есть, анализант всеми возможными путями пытается вовлечь психоаналитика в
свои ежедневные драмы, сделав его соучастником, как будто перед нами ребёнок,
пытающийся привлечь интерес и завоевать любовь матери.
В этом переносе Грин отличает две черты:
- Первая - это неприрученность влечений: субъект не может ни отказаться от
инцеста, ни, следовательно, согласиться с материнским горем.
- Вторая - самая примечательная - анализ индуцирует пустоту. То есть, как только
аналитик затрагивает элемент комплекса мертвой матери, субъект ощущает себя на время
опустошенным. Но эта пустота лишь отвод для глаз, некий камуфляж горящей страсти в
 13
центре которой находится материнский объект, и к которой нельзя прикоснуться, не
обжегшись.
А. Грин: «Перенос есть геометрическим местом сгущения и смещения,
перекликающихся между фантазией первосцены, Эдиповым комплексом и оральными
объектными отношениями, которые представлены двойной записью: периферической
( обманчивой) и центральной (подлинной ) вокруг белого горя мертвой матери.
Обманчива по сути и потеря с матерью подлинного контакта, который тайно
поддерживается в глубинах души, и все попытки замены одного тайного контакта
объектами заместителями обречены на неудачу»
В анализе пациентов с комплексом «мертвой матери» А. Грин выделяет две
тактики терапии:
1) Использование методов классического психоанализа (Несет опасность
повторения отношения с мертвой матерью в молчании. Исход такого метода понятен.
Часто такой анализ обрывается раньше времени. Как раз таки здесь интерпретирование
психоаналитика не уместно, каким бы умелым оно не было. Не подкрепляя, а отягощая
Эго субъекта – терапевт рискует раздавить пациента.)
2. Тактика, которая состоит в том, чтоб, - «…используя рамки психоанализа как
переходное пространство, делать психоаналитика объектом всегда живым,
заинтересованным, внимающим своему анализанту…»
И как раз таки Грин в своей работе придерживается второй тактики.
Почему же в этом случае аналитик должен быть «живым»? Максимально
внимающим речам пациента и разделяющим его переживания, но конечно же оставаясь
сильным и целостным, как то дополнительное Эго, которым была для пациента «живая»
мать. То есть анализанту нужно нарциссически инвестированным психоаналитиком (так
как ранее был нарциссически инвестирован матерью). Как говорит Грин, именно
пассивность здесь конфликтуализирована. Ведь пассивность и отречение сопровождали
«смерть матери» и идентификацию ребенка с ней.
Как только психоаналитик вернет к жизни ту часть ребенка, что идентифицировала себя с
мертвой матерью, произойдет странный выверт. (А. Грин не просто так называет такой
эффект «вывертом», а не поправлением. Вывертом, который избавляет от мучений в
некоторой степени, но не от зависимости. Деструкция развития таких диадных отношений
мать-ребенок уже определила дефектность или искажение их зрелой формы. (А зрелость
эта на самом то деле так и не произойдет)). Теперь давнишняя зависимость ребенка от
матери подвергается инверсии, с этого момента мать сама зависит от ребенка. Цитирую:
«Как объяснить это изменение? За манифестной ситуацией скрывается фантазия
 14
инвертированного вампиризма. Пациент проводит свою жизнь, питая свою мертвую мать,
как если бы он был единственным, кто может о ней позаботиться. (Питать мертвую
мать – это значит поддерживать за печатью тайны самую раннюю любовь к
примордиаальному объекту, погребенному первичным вытеснением незавершенного
разделения меж двух партнеров первичного слияния.) Хранитель гробницы, единственный
обладатель ключа от ее склепа, он втайне исполняет свою функцию кормящего родителя.
Он держит свою мертвую мать в плену, и узницей она становится его личной
собственностью».
Дело в том, как пишет Грин, желание вернуть мать к жизни для такого субъекта является
крайне амбивалентным.
Цитирую: «Здесь возникает парадокс: мать в горе или мертвая мать, если она и потеряна
для субъекта, то, по меньшей мере, какой бы огорченной она ни была, она - здесь.
Присутствует мертвой, но все-таки присутствует. Субъект может заботиться о ней,
пытаться ее пробудить, оживить, вылечить. Но если, напротив, она выздоровеет,
пробудится, оживет и будет жить, субъект еще раз потеряет ее, ибо она покинет его,
чтобы заняться своими делами и инвестировать другие объекты. Так что мы имеем дело с
субъектом, вынужденным выбирать меж двух потерь: между смертью в присутствии
матери или жизнью в ее отсутствии.
По сути своей комплекс «мертвой матери» - это патологический процесс сепарации-
индивидуации. (в ходе которого возникает не просто разрыв с объектом, а погребение
субъектом своего Я в мертвом материнском объекте, который погребен в этом же
субъекте).
 15
Выводы
Проблема Феномена «мертвой матери»
Мама – единственное чудо природы, с которым бессильна нас разлучить даже
смерть(Л.С. Сухоруков).
Вопрос излечения – парадоксальный. Что есть болезнь? Что есть здоровье? Человек
постоянно балансирует где–то «меж».
У пациентов с комплексом «мертвой матери» потеря субъекта не может полностью
заместиться иными интроецированными объектами. В момент, когда ребенок «терял»
мать – мать была вселенной. Потерю такого масштаба невозможно возместить. В условно
нормальном развитии субъект разрывает связь с материнским объектом плавно,
поступательно, как будто пуповина медленно и все больше и больше растягивается,
становясь все тоньше, пока не порвется на ниточке, со страхом и переживаниями но
совершенно иными, не столь травмирующими, а структурирующими личность
последствиями. С феноменом мертвой матери состоит дело иначе, здесь разрыв меж
матерью и ребенком резкий и болезненный и как следствие его - не «развить», а
травмировать.
Проблема в том, что успешность терапии в таких клинических случаях под большим
и волнующим вопросом: Продвинемся ли мы столь глубоко, чтобы распознать этот
комплекс и хватит ли сил и терпения у пациента, чтоб не сбежать раньше времени.
К сожалению, на практике такие случаи довольно не просто идентифицировать, а
еще реже – прийти к счастливому завершению. Увы, но часто психоанализ таких
пациентов остается незавершенным или, скорее, прерванным и не то, чтоб по
причине отсутствия положительной динамики, а речь идет именно о негативном
результате. Из-за несносности негативных пробужденных переживаний пациенты
часто отказываются от продолжения, видя «в этом всем действии»
бессмысленность и придаются отчаянию.
Уместно ли говорить об актуальности проблемы рассматриваемого здесь комплекса?
Пока мы далеки от того дня, когда сам человек утратит свою актуальность; когда
перестанут рождаться дети, так как рождались и превратности жизненных ситуаций
утихнут сами собой.
 16
Список использованной литературы
1. Андре Грин. Мертвая мать /. Французская психоаналитическая школа Под ред. А.
Жибо, А.В. Россохина.– СПб.: Питер, 2005. – С. 333-361.
2. Винникот.Д. «Игра и реальность»./Роль матери и семьи как зеркала ребенка в развитии
ребенка, 2015. 208с.
3. Кляйн М., Айзекс С., Райвери Д., Хайманн П. «Развитие в психоанализе», Изд.
Академический проект., 512 с.
4. Кляйн М. Ненависть. Зависть. Любовь и сочувствие., Изд. Астер-Х 2012.,116
5. Фрейд З. Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Истерия и страх / Торможение,
симптом и тревога / З. Фрейд
6.Фрейд. Малое собрание сочинений/Скорбь и меланхолия; пер. с нем. Р.Додельцева, О.
Медем, Я. Когана.-СПб.:Азбука, 2020.-608

Автор: Виктория Цефей-Клюева

Киев, Украина, 2022