© Алексей Голубев

ФИНЛЯНДИЯ В ЗАПАДНОМ
ПОЛИТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
В ПЕРВОЕ ПОСЛЕВОЕННОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ*
Понятие «финляндизация», вошедшее в широкий оборот
с подачи западногерманского политика Франца Йозефа Штрауса
в 1969 г. в связи с приходом к власти в ФРГ коалиционного прави-
тельства под руководством социал-демократа Вилли Брандта, на
следующие два десятилетия прочно закрепилось в западном поли-
тическом лексиконе. Во второй половине 1970-х — начале
1980-х гг. оно употреблялось в англоязычном политическом дискур-
се даже чаще, чем более широкое понятие «советизация»1, подразу-
мевая, что любые уступки в отношениях с СССР приведут к утрате
национального суверенитета во внешней политике и к «ползучей
советизации» Запада, как это, по мнению западных аналитиков,
произошло в Финляндии2.
Возникновение данного понятия отразило то внимание, кото-
рое уделялось советско-финляндским отношениям на Западе.

* Исследование выполнено при финансовой поддержке фонда Gerda

Henkel Stiftung, проект AZ 03/SR/10 «West German Political Discourse of

the 1960s—1980s on Finlandization and its Impact on the Finnish Domestic
Politics and Soviet-Finnish Relations».
1 Дата анализа корпуса англоязычных документов Web-сервисом Google

Ngram, данные доступны по запросу: http://books.google.com/

ngrams/graph?content=Finlandization%2CSovietization&year_start=1969&year_
end=1991&corpus=0&smoothing=3 (доступ осуществлен 5 мая 2012 г.). Для
того же периода наблюдается увеличение употребления понятия «финлян-
дизация» в немецком языке за счет уменьшения употребления понятия «со-
ветизация»: http://books.google.com/ngrams/graph?content=
Finnlandisierung%2CSowjetisierung&year_start=1969&year_end=1991&corpus=
8&smoothing=3 (доступ осуществлен 5 мая 2012 г.).
2 См., например: Ørvik N. Sicherheit auf finnisch: Finnland und die Sow-

jetunion. Stuttgart-Degerloch, 1972; Laqueur W. The political psychology of

appeasement: Finlandization and other unpopular essays. New Brunswick,
NJ, 1980.

257
Что более важно, популярность этого сугубо языкового, или дис-
курсивного, феномена в западной политической прессе и лите-
ратуре (а советско-финляндские отношения для подавляющего
большинства авторов оставались умозрительной категорией, по-
знаваемой исключительно через текст) дает представление о роли
языковой деятельности в международной политике во время хо-
лодной войны. Исследования последних десятилетий сделали
общим местом тот факт, что политическая деятельность в прин-
ципе не может осуществляться иначе, чем посредством особых
политических языков, или дискурсов, которые «предваряют [по-
литические решения. — А. Г.], облекают их в слова, символизи-
руют, легитимируют и интерпретируют»1. Область политическо-
го языка, таким образом, рассматривается как важная политиче-
ская практика. В этом отношении изучение политических
дискурсов оказывается задачей не менее важной для историка,
чем изучение событийной канвы того или иного исторического
периода, так как именно в речевой деятельности (которая может
осуществляться в устной или письменной форме, а также посред-
ством визуализации — например, в форме карикатуры) возника-
ют и функционируют те символические ресурсы, которые потом
облекаются в «реальные» решения.
В данной статье предпринимается попытка рассмотреть ин-
теллектуальный фон, предшествовавший возникновению поня-
тия «финляндизация» среди правых политических кругов в За-
падной Европе и США, а именно первоначальное накопление
фактов о специфике советско-финляндских отношений в первое
послевоенное десятилетие (до середины 1950-х гг.). Именно на
этапе возникновения дискурса (в нашем случае — западного дис-
курса о советско-финляндских отношениях) происходит форми-
рование того, что в современной методологии называется архи-
вом, т. е. совокупности эмпирических фактов, устойчивых оце-
нок, стереотипов, аргументов, которые в конечном итоге
формируют относительно герметичную систему2. Ее дальнейшее

1 Steinmetz W. New Perspectives on the Study of Language and Power in

the Short Twentieth Century // Political Languages in the Age of Extremes,

Edited by Willibald Steinmetz. London, 2011. P. 4—5.
2 Фуко М. Археология знания. Киев, 1996; См. также: Sekula A. The

Body and the Archive // October. 1986. Vol. 39 (Winter). Р. 3—64.

258
развитие хотя и связано с ее объектом, но протекает по своим за-
конам и, в конечном итоге, само начинает оказывать влияние на
тот феномен действительности, который оно призвано описы-
вать1. Источниками данной работы являются тексты из полити-
ческой прессы и литературы США, Великобритании и Австрии,
посвященные советско-финляндским отношениям, начиная с
момента заключения Парижского мирного договора 10 февраля
1947 г. и до середины 1950-х гг. Наша методика работы с этими
документами основана на анализе дискурса, где основное внима-
ние уделяется не истинности или ложности содержащихся в них
высказываний, а их эффективности с точки зрения формирова-
ния знания о послевоенной Финляндии.
Из Второй мировой войны Финляндия, несмотря на участие в
ней на стороне нацистской Германии, вышла с позитивным обра-
зом в западной политической прессе. Основную роль здесь сыг-
рало символическое помещение Финляндии на стороне Запада в
нарастающем послевоенном противостоянии между социалисти-
ческим и капиталистическим блоками. Для западных наблюдате-
лей было важно экстраполировать это на историю, представляя
Финляндию как форпост западной цивилизации уже со Средне-
вековья, как «политический, социальный и культурный оплот
Запада против варварского Востока»2. В качестве агрессора в этом
противостоянии между Востоком и Западом указывалась россий-
ская сторона, которая «на протяжении последних семисот лет»
стремилась покорить Финляндию3. Любопытно, что Чехослова-
кии многие из данных авторов отказывали в праве считаться ча-
стью «западной цивилизации» на основании принадлежности

1 Наиболее подобным известным исследованием герметичной систе-

мы знания и дискурсивных практик является «Ориентализм» Эдварда

Саида: Said E. Orientalism. London, 1978.
2 Anderson A. T. The Soviets and Northern Europe // World Politics. 1952.

Vol. 4. № 4 (Jul.). Р. 476.

3 Hampden Jackson J. Finland since the Armistice // International Affairs.

1948. Vol. 24. № 4 (Oct.). Р. 506. Фактически все проанализированные ав-

торы придерживались примордиалистских взглядов на историю фин-
ской нации, которую они рассматривали как отдельную политическую
силу задолго до XIX в.: Spencer A. Finland Maintains Democracy // Foreign
Affairs. 1953. Vol. 31. № 2 (Jan.). Р. 302.

259
чехов и словаков к славянской — восточной, в их интерпрета-
ции, — семье народов1. Создание подобного контраста между Че-
хословакией и Финляндией объяснялось, очевидно, утратой за-
падной демократической формы правления в первой и ее сохра-
нением во второй в результате событий 1948 г., однако оно же
свидетельствует и о сохранении влияния научного расизма на
политическую литературу этого периода. Похожий контраст с
историческими аллюзиями и элементами научного расизма
строился и между советской Эстонией, которую один из авторов
изобразил как стремительно превращающуюся в часть Азии, и
сохранившей свою европейскую чистоту Финляндией: «В ясный
день, если смотреть из Хельсинки, на другом берегу Финского
залива можно увидеть эстонский берег. Это словно смотреть
вглубь веков из цивилизации двадцатого века в ее чистом виде на
какой-нибудь темный закоулок империи Чингисхана2. <…>
Можно только делать предположения, какой процент эстонского
населения был депортирован; наиболее вероятно, что примерно
одна треть. На их место переселяются из дальних уголков СССР
советские граждане, многие из них азиаты…»3.
«Цивилизационное» противостояние между «европейской»
Финляндией и «азиатской» Россией акцентировалось и примени-
тельно к автономному периоду финляндской истории, в кото-
рый, как подчеркивал один из авторов, российское самодержавие
не сумело оказать «сколько-нибудь значительного влияния на
финские институты и культуру»4. Как еще более важный факт,
подчеркивалось то, что финны как нация оказались невосприим-
чивы к коммунистическим идеям и сумели отстоять демократи-
ческий путь развития в ходе гражданской войны 1918 г. и в пери-
од между двумя мировыми войнами5. Советская агрессия против
Финляндии в 1939 г. и упорное сопротивление последней рас-

1 Bellquist E. C. Finland Democracy in Travail // Western Political Quar-

terly. 1949. № 214. Р. 227; Spencer A. Finland Maintains Democracy … P. 302.

2 Hampden Jackson J. Russia, Finland and Estonia // Contemporary Re-

view. 1952. Vol. 181. Is. 1 (Jan.). Р. 334.

3 Ibid. P. 336.
4 Kaliiarvi T. V. Finland Since 1939 // Review of Politics. 1948. Vol. 10. P. 212.
5 Wuorinen J. H. Democracy gains in Finland // Current History. 1951.

Vol. 21. № 124. Р. 210; Kaliiarvi T. V. Finland Since 1939 … Р. 212.

260
сматривались как еще одно доказательство высоких моральных
качеств финской нации, и большинство авторов оправдывало
вступление Финляндии в войну против СССР в июне 1941 г. либо
как единственную альтернативу неминуемой советской оккупа-
ции, либо как справедливое стремление вернуть утраченные в
1940 г. территории. Оккупация советской Карелии при этом объ-
яснялась благородным в своей основе стремлением финнов «вос-
соединиться» с восточными карелами и тем самым спасти их от
русификации1.
Подобная интерпретация истории Финляндии в западной по-
литической прессе и литературе конструировала образ финнов и
Финляндии как исторически основанный на противостоянии
между Востоком и Западом. Нелюбовь ко всему «восточному»,
иными словами русскому или советскому, и уважение ко всему
западному превращалась тем самым в часть финского характера.
Британский политик, путешествовавший по Финляндии в 1953 г.,
воспроизводил в своих путевых очерках характерный для данно-
го дискурса анекдот, связанный с объявлением Великобританией
войны Финляндии в декабре 1941 г.: [Мой финский хозяин. —
А. Г.] рассказал эпизод из своих военных воспоминаний. «Однаж-
ды, — по его словам, — я сидел в лесной землянке с несколькими
солдатами из моего лыжного подразделения, когда по радио объ-
явили, что Британия объявила нам войну. Крестьянин-
призывник с трехдневной бородой поднялся и, направившись к
выходу, сказал: “Ну что ж, нужно побриться, раз уж нам теперь
придется воевать и с джентльменами!”»2.
Причины подобного конструирования финляндской истории
крылись, очевидно, в стремлении авторов представить — и тем
самым сформировать — Финляндию как союзника Запада в кон-
фронтации с социалистическим блоком. Один из авторов в связи
с этим писал: «Знак, на котором жирными буквами будет напи-
сано “Не входить”, должен быть установлен надписью на восток
на советско-финляндской границе, и эта линия должна быть
официально признана [Западом. — А. Г.] как оборонительный

1 Mead W. R. The Finnish Outlook, East and West // The Geographical

Journal. 1949. Vol. 113 (Jan. — Jun.). Р. 9—11.

2 Coles S. F. A. My Discovery of Finland // Contemporary Review. 1953.

№ 183 (Jan.). Р. 232.

261
фронтир, а не как линия, где начинается умиротворение агрес-
сора»1.
Однако при подобной постановке проблемы возникал вопрос,
почему Финляндия, в отличие от других восточноевропейских
стран, оказавшихся после войны в сфере влияния Советского
Союза, не была «советизирована». Именно на него пытались от-
ветить исследователи в послевоенных публикациях о Финлян-
дии. Все авторы указывали, в первую очередь, на крупный размер
репарационных выплат со стороны Финляндии в пользу СССР,
что интерпретировалось как стремление советского руководства
использовать их в качестве рычага давления на финскую полити-
ческую жизнь. Сами репарации, равно как и территориальные
потери Финляндии, характеризовались как однозначно неспра-
ведливые. То, что Финляндии удавалось их выплачивать и при
этом заново отстроить Лапландию и расселить население ото-
шедших к СССР территорий, западные аналитики называли не
иначе как «чудом», поиски которого приводили их к объяснению
через особенности финского национального характера2.
Еще большее внимание в западной прессе и литературе уде-
лялось политическому давлению на Финляндию со стороны со-
ветского руководства. Формирование Демократического Союза
народа Финляндии — партийной коалиции, которую возглавила
разрешенная в 1944 г. компартия Финляндии, — интерпретиро-
валось как попытка советского руководства использовать фин-
ляндские демократические институты для получения власти
финскими коммунистами и превращения Финляндии в одну из
стран «народной демократии». Финские коммунисты при этом
рассматривались как марионетки Кремля, не обладающие неза-
висимой политической программой. В этом отношении показа-
тельны метафоры, через которые они характеризовались: это ме-
тафоры предательства («квинслиги»3, или изменники1), преступ-

1 Wuorinen J. H. Finland Stands Guard // Foreign Affairs; an American

Quarterly Review. 1953. Vol. 32. Is. 1 (Jan.). Р. 660.

2 Hampden Jackson J. Finland since the Armistice … P. 506; Hampden Jack-

son J. Russia, Finland and Estonia … P. 335; Wuorinen J. H. Finland Stands

Guard … P. 652.
3 H. G. The Soviet Union and Finland: As Seen by a Norwegian // The

World Today. 1953. Vol. 9. № 8 (Aug.). Р. 218.

262
ления (финские коммунисты, как бандиты и головорезы2, а их
требования, как априори, «незаконные»3), а также болезни (при-
сутствие коммунистов в правительстве, как «заражение»4) и здо-
ровья (финское общество, как обладающее «иммунитетом» к
коммунизму5). Советский Союз и его политика при этом часто
описывались метафорами стихийного бедствия, такими как на-
воднение6 или нашествие саранчи7.
Неудивительно, что подобный символизм приводил авторов
рассматриваемых текстов к необходимости моральной оценки
послевоенных событий в Финляндии, которая бы выражала за-
падную позицию по этим вопросам. Эта оценка была достаточно
прямолинейной: Финляндия представлялась в ней как образец
сопротивления советскому влиянию, который должен был вдох-
новлять другие западные страны, а готовность или неготовность
поддержать ее должна была свидетельствовать о моральной силе
или слабости Запада в его противостоянии с Востоком: «Финлян-
дия сегодня… является ключевым регионом… который необхо-
димо защищать и не сдавать. Отказаться от ее защиты будет оз-
начать не что иное, как проведение Западом политики, которая
не будет иметь никакого морального оправдания и нанесет не-
поправимый ущерб его престижу…»8.
Подобная моральная оценка о месте Финляндии в холодной
войне неизбежно влияла и на то, как формулировался ответ на
главный вопрос, связанный с советско-финляндскими отноше-
ниями в послевоенные годы: почему Финляндия смогла избежать
советизации в отличие от других стран в сфере влияния СССР.
Среди причин указывались экономические интересы советского

1 Wuorinen J. H. Democracy gains in Finland … P. 210.

2 Spencer A. Finland Maintains Democracy … Р. 305.
3 Fischer A. J. Finland Revisited // Contemporary Review. 1948. № 173

(Jan.). Р. 167; Kaliiarvi T. V. Finland Since 1939 … Р. 224.

4 Wuorinen J. H. Democracy gains in Finland … P. 210.
5 Spencer A. Finland Maintains Democracy … P. 304.
6 Ibid. Р. 302; Scott F. D. Scandinavia. Harvard: Harvard University Press,

1950. P. 215.
7 Coles S. F. A. My Discovery of Finland … P. 233.
8 Wuorinen J. H. Democracy gains in Finland … P. 208.

263
руководства1 или его политический прагматизм, когда достиже-
ние советских интересов (в первую очередь, обеспечение безо-
пасности Ленинграда) в результате договоров 1944 и 1947 гг. уст-
раняло необходимость советизации Финляндии2. Однако доми-
нантным объяснением, воспроизводившимся фактически во всех
проанализированных источниках этого периода, оставался фин-
ский национальный характер3. Как подытоживал свою интер-
претацию советско-финляндских отношений один из авторов,
«если посмотреть внимательнее, то можно увидеть, что хотя ком-
мунистическое наводнение затопило угрожающе большую тер-
риторию [Финляндии. — А. Г.], дальше оно уже не поднимется:
то непреодолимое препятствие, на котором оно остановилось,
называется финский характер»4.
Акцент на моральном аспекте холодной войны, выразившийся
в признании моральных качеств финской нации как основного
препятствия ее советизации, являлся наиболее важным факто-
ром, стоящим за формированием на Западе знания
о Финляндии в послевоенный период. Однако эта же моральная
(с элементами религиозной5) оценка противостояния между со-
циализмом и капитализмом, лежащая в основе правого полити-
ческого дискурса на Западе, вскоре стала причиной изменивше-
гося отношения к внешней политике Финляндии.
Ряд западных авторов уже в начале 1950-х гг. отмечали, что
особое положение Финляндии как страны, оказавшейся в совет-
ской сфере влияния, но сохранившей западную политическую и

1 Spencer A. Finland Maintains Democracy … P. 305; Hampden Jackson J.

Russia, Finland and Estonia … P. 337.

2 H. G. The Soviet Union and Finland: As Seen by a Norwegian …; Ander-

son A. T. The Soviets and Northern Europe …

3 Bellquist E. C. Finland Democracy in Travail … P. 226; Finland: Between

Two Worlds // New York Times. 1953. November 6. P. 26; Hampden Jackson J.
Finland since the Armistice … P. 510; Wuorinen J. H. Democracy gains in Fin-
land… P. 208.
4 Spencer A. Finland Maintains Democracy … P. 302.
5 Многие исследователи отмечали важность религиозных аллюзий и

использования религиозной риторики в западных политических языках,

в том числе в годы холодной войны, напр.: Gentile E. Politics as Religion.
Princeton: Princeton University Press, 2006.

264
экономическую систему, может использоваться Советским Сою-
зом в пропагандистских целях как свидетельство якобы мирного
характера своей внешней политики1. Как следствие, с середины
1950-х гг. начинается критика прагматичной позиции финлянд-
ского руководства, стремившегося устраниться из идеологиче-
ской и политической конфронтации, построенной на жестком
биполярном восприятии послевоенного мироустройства. В 1953 г.
Карл Грубер, министр иностранных дел Австрии в 1945—1953 гг.,
опубликовал книгу «Между освобождением и свободой», в кото-
рой упоминал про дебаты о «финской политике» в Австрийской
народной партии. Финская внешняя политика получила его не-
гативную характеристику, так как она, по его мнению, неизбежно
должна была привести к утрате Финляндией суверенитета2.
Джон Вуоринен, один из апологетов Финляндии в этот период, с
сожалением упоминал в 1954 г. о том, что стремление финлянд-
ского правительства избежать открытой конфронтации исполь-
зуется на Западе как свидетельство утраты ею независимой поли-
тики3.
Подобное изменение в оценках Финляндии в правом полити-
ческом дискурсе и дальнейшее вытеснение точек зрения, рас-
сматривавших модель советско-финляндских отношений как
приемлемый вариант нейтралитета, в либеральный дискурс
представляется неизбежным именно в силу специфики того об-
раза Финляндии и финнов, который был сформирован на на-
чальном этапе холодной войны. Когда Финляндия, этот сконст-
руированный в западном политическом мнении традиционный
форпост Запада в его противостоянии с Востоком, начала дейст-
вовать как независимая политическая сила, стремившаяся пре-
следовать собственную политику, это самым очевидным образом
нарушило «чистоту»4 ее позиции в воображаемом биполярном
противостоянии между Востоком и Западом. Для дискурса, в ко-

1 Kaliiarvi T. V. Finland Since 1939 … Р. 225; Wuorinen J. H. Democracy

gains in Finland … P. 208; Spencer A. Finland Maintains Democracy … P. 305.

2 Gruber K. Zwischen Befreiung und Freiheit: der Sonderfall Österreich.

Wien, 1953. S. 253—254.

3 Wuorinen J. H. Finland Stands Guard … P. 653.
4 Метафоры «незагрязненности» Финляндии коммунизмом, как мы

упоминали выше, широко использовались в подобных текстах.

265
тором незадолго до этого вполне типичной была фраза о том, что
«финны никогда не давали сбить себя с толку рассуждениями о
предназначенной им судьбой роли моста между Востоком и За-
падом»1, Финляндия как страна, сделавшая во внешней политике
ставку на своем положении как посредника между двумя блока-
ми, была обречена в скором времени стать символом умиротво-
рения «восточного агрессора» и добровольного отказа от сувере-
нитета, что и получило выражение в понятии «финляндизация».

1 Spencer A. Finland Maintains Democracy … P. 302.

266