Имплицитность в языке и речи (под ред. Е.Г. Борисовой) (1999)

МПЛИЦИТНОСТЬ
В ЯЗЫКЕ
И РЕЧИ
STUDIA PHILOLOGICA
STUDIA PHILOLOGICA
имплицитность
В ЯЗЫКЕ
И РЕЧИ
Ответственные редакторы
Е. Г. Борисова и Ю. С. Мартемьянов
«ЯЗЫКИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ»

Москва 1999
ББК 81-2я43
И 54
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда
(РГНФ)
проект 96-04-06116
И 54 Имплицитность в языке и речи / Отв. ред. Е. Г. Борисова,

Ю. С. Мартемьянов. — М: «Языки русской культуры»,
1999. — 200 с.
ISBN 5-7859-0033-5
Коллективная монография включает в себя работы, посвященные
различным языковым единицам, которые содержат в той или иной степе-
ни неявную, имплицитную, информацию, извлечение которой предполага-
ет либо логический вывод, либо также учет дополнительных сведений, в
частности фоновых знаний и т. п. Рассматриваются факты семантики, от
слов с их морфологией и связных синтаксических единиц, вплоть до
предложений-высказываний и целых текстов. Отдельно говорится об им-
плицитности и ее раскрытии в прикладных исследованиях - описываю-
щих язык рекламы, подходы к преподаванию иностранных языков (рус-
ского для иностранцев) и к переводу.
В послесловии делается попытка проинтерпретировать описанные
подходы к снятию имплицитности - используя средства трансформацион-
ной грамматики.
Книга может быть интересна широкому кругу языковедов-теоретиков
и специалистов по прикладной лингвистике.
ББК 81-2я43
ИМПЛИЦИТНОСТЬ В ЯЗЫКЕ И РЕЧИ

Отв. редакторы Е. Г. Борисова и Ю. С. Мартемьянов
Издатель А. Кошелев
Текст дается в авторской корректуре.
Подписано в печать 10.03.99. Формат 70x100 1/16.
Бумага офсетная № 1, печать офсетная, гарнитура «Школьная».
Усл. изд. л. 16,125. Заказ № 534 Тираж 1000.
Издательство «Языки русской культуры».
129345, Москва, Оборонная, 6-105; ЛР № 071304 от 03.07.96.
Тел. 207-86-93. Факс: (095) 246-20-20 (для аб. М153).
E-mail: mik@sch-Lrc.msk.ru
Каталог в ИНТЕРНЕТ http://postman.ru/~lrc-mik
Отпечатано с оригинал-макета во 2-й типографии РАН.
121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6.
ISBN 5-7859-0033-5
) Авторы, 1999
СОДЕРЖАНИЕ
Имплицитная информация в языке и речи

Под ред. Е. Г. Борисовой и Ю. С. Мартемъянова 7
Предисловие (Е. Г. Борисова и Ю. С. Мартемьянов при участии
И. И. Акимовой) 9
Глава I
ИМПЛИЦИТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ В ЛЕКСИКО-
ГРАММАТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ ЯЗЫКА 15
Раздел 1
ИМПЛИЦИТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ
НА МОРФОЛОГИЧЕСКОМ УРОВНЕ (Е. Г. Борисова) 15
Раздел 2
ИМПЛИЦИТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ В ЛЕКСИКЕ (Е. Г. Борисова) 30
Раздел 3
И СТЕРЕОТИПЫ ДИСКУРСА (Я. Г. Брагина) 43
Глава II
НА СИНТАКСИЧЕСКОМ УРОВНЕ 58
Раздел 1
МЕТАЯЗЫК ПРЕДЛОЖЕНИЯ-ВЫСКАЗЫВАНИЯ: ОТ ЭКСПЛИЦИТНОЙ
ГЛУБИНЫ К ИМПЛИЦИТНОЙ ПОВЕРХНОСТИ (Ю. С. Мартемьянов)... 58
Раздел 2
СРЕДСТВА ЭКСПЛИКАЦИИ СВЯЗИ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
(бессоюзные предложения, частицы, союзы) (Е. Г. Борисова) 76
Глава III
НА УРОВНЕ ТЕКСТА 81
Раздел 1
ИМПЛИЦИТНЫЕ СМЫСЛЫ КАК СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ СЕМАНТИКО-
ПРАГМАТИЧЕСКОГО ПОТЕНЦИАЛА ВЫСКАЗЫВАНИЯ
(Я. Л. Муханов) 81
Раздел 2
О ТЕКСТООБРАЗУЮЩЕЙ ФУНКЦИИ
ИМПЛИЦИТНЫХ СМЫСЛОВ ВЫСКАЗЫВАНИЯ (диалог)
(И. Л. Муханов) 88
Раздел 3
ИМПЛИЦИТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ И ТИПЫ РЕЧЕВЫХ АКТОВ
(речевой акт ПРИЗНАНИЕ) (Я. А Шаронов) 95
Раздел 4
РЕЧЕВЫЕ ТРАДИЦИИ И ЭТИКЕТ (Л. В. Фролкина) 108
Содержание
Раздел 5
АФОРИЗМ: ПРОБЛЕМА ПОСТРОЕНИЯ
ИМПЛИЦИТНОГО ТЕКСТА (Ю. С. Мартемъянов) 115
Глава IV
КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ
ИМПЛИЦИТНОЙ ИНФОРМАЦИИ 124
Раздел 1
«РУССКОСТЬ» КАК ИМПЛИЦИТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ
В ЛЕКСИКЕ И ФРАЗЕОЛОГИИ (М.Д. Зиновьева) 124
Глава V
В ПРИКЛАДНОЙ ЛИНГВИСТИКЕ 134
Раздел 1
ИМПЛИЦИТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ И ПРЕПОДАВАНИЕ
НЕРОДНОГО ЯЗЫКА (М. Д. Зиновьева при участии Е. Г. Борисовой
и Л. В. Фролкиноп) 134
Раздел 2
В РЕКЛАМЕ И ПРОПАГАНДЕ (Е. Г. Борисова, Ю. К. Пирогова
при участии В. Э. Левит) 145
Раздел 3
ПЕРЕВОД ПРЕДЛОЖЕНИЯ: ОТ СИНТАКСИСА ИМПЛИЦИТНОГО
К ЭКСПЛИЦИТНОМУ И ОБРАТНО (Ю. С. Мартемъянов) 152
ПОСЛЕСЛОВИЕ (Ю. С. Мартемьянов) 163

ТРАНСФОРМАЦИОННОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
РАССМОТРЕННЫХ СЛУЧАЕВ «ИМПЛИЦИТНОСТИ» 163
ЗНАЧЕНИЕ СЛОВА: ПУТИ ВЫЯВЛЕНИЯ 165
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ СТЕРЕОТИПОВ: ОТ ЗАДАННОГО СОДЕРЖАНИЯ
К СЛОВАРЮ И СИНТАКСИСУ 174
ОПИСАНИЕ РЕЧЕВЫХ АКТОВ:
ПРАГМАТИКА ВЫСКАЗЫВАТЕЛЬНОСТИ 182
РЕЧЕВЫЕ ИМПЛИКАТУРЫ
И ИХ ТРАНСФОРМАЦИОННОЕ РАСКРЫТИЕ 187
ЛИТЕРАТУРА 193
RESUME 200
В ЯЗЫКЕ И РЕЧИ
Под ред. Е. Г. Борисовой и Ю. С. Мартемьянова
Е. Г. Борисова, М. Д. Зиновьева, Ю. С. Мартемьянов, И. И. Муханов,

Ю. К. Пирогова, Л. В. Фролкина, И. А. Шаронов при участии И. И.
Акимовой, В. Э. Левит
«Имплицитная информация» звучит почти как оксюморон: если ин-

формация, то она должна передаваться, если имплицитная — значит, не
передается в явном виде единицами языка. Однако современный языко-
ведческий аппарат позволяет иметь дело и со столь противоречивым
явлением, каким является имплицитный способ передачи какого-то со-
держания.
В последние два десятилетия появилось значительное количество
работ, в которых рассматриваются имплицитные способы передачи ин-
формации (они отражены в списке литературы), проведено несколько
конференций. В основном возможности изучения имплицитной инфор-
мации способствовало развитие прагматики, когда в поле зрения линг-
вистов попали действия участников общения, которые не сводятся к
простому опознаванию языковых знаков. Выяснилось, что содержание
сообщения получается также и в результате дополнительных усилий
слушающего.
Для выявления имплицитной информации важным моментом ока-
зался отказ от соссюровского замыкания лингвистики исключительно
на языке. Изучение взаимосвязи языка и культуры, столь популярное в
последние годы, дает материал для изучения той информации, которая
основывается на общих знаниях говорящего и слушающего о традициях,
речевом этикете, культурных коннотациях. Проведенная в 1995 году в
Институте русского языка имени А. С. Пушкина конференция «Импли-
цитная информация в языке и речи» показала, что в этой области на-
коплен значительный объем сведений, которые пришла пора свести вое-
дино. Необходимо составить представление о том, что может быть
источником сведений, которые не передаются в явном виде, каковы ме-
ханизмы их извлечения, как следует учитывать особенности имплицит-
но передаваемых сведений в прикладных направлениях языкознания.
Именно эта задача и стояла перед авторами данной работы.
Авторы не претендуют на исчерпывающую полноту как с библио-
графической точки зрения, так и в аспекте выявления типов имплицит-
ности. Очевидно, что те лингвистические постулаты, которые лежат в
8 Имплицитная информация в языке и
основе исследования, далеко не единственно возможные. Иные подходы

могут выявить новые факты, относящиеся к имплицитному в языке.
Однако попытка сведения разнородных представлений и типов импли-
цитной информации в одном исследовании представляется полезной для
тех, кто будет работать в данной области в дальнейшем.
Работа коллектива авторов была распределена следующим образом:
Предисловие написано Е. Г. Борисовой и Ю. С. Мартемьяновым
при участии И. И. Акимовой.
Глава первая: Имплицитная информация в лексико-грамматиче-
ской системе языка
— первый и второй разделы написаны Е. Г. Борисовой,
— третий раздел — Н. Г. Брагиной.
Глава вторая: Имплицитная информация на синтаксическом уровне
— первый раздел — Ю. С. Мартемьяновым,
— второй раздел — Е. Г. Борисовой.
Глава третья: Имплицитная информация на уровне текста
— первый и второй разделы — И. Л. Мухановым,
— третий — И. А. Шароновым,
— четвертый раздел — Л. В. Фролкиной,
— пятый — Ю. С. Мартемьяновым.
Глава четвертая: Культурологические аспекты имплицитной ин-
формации — целиком написана М. Д. Зиновьевой.
Глава пятая: Имплицитная информация в прикладной лингвистике
— первый раздел — написан М. Д. Зиновьевой при участии Е. Г. Бо-
рисовой и Л. В. Фролкиной.
— второй раздел — Е. Г. Борисовой и Ю. К. Пироговой при уча-
стии В. Э. Левит
— третий раздел — Ю. С. Мартемьяновым.
Послесловие написано Ю. С. Мартемьяновым.
Авторы будут благодарны за любые замечания и соображения по

существу работы.
Работа выполнена при финансовой поддержке Российского госу-

дарственного научного фонда проект 96—4—06116.
ПРЕДИСЛОВИЕ
О. Любое описание языковой системы и производимый на его основа-

нии анализ *>ятгпгп-ттгтКп тек^тя угутяыяяяидярт соответствие МвЖДУ ВЫ-
ражением и содержанием. Однако вследствие асимметрического дуа-
лизма знака это не взаимно-однозначное соответствие, ср. «мы извлекаем
(понимаем) из отдельного высказывания значительно больпхе_инфррма-
ции, чем содержится в нем как в языковом образовании» (Звегинцев
1976).
Задача полного установления и отражения содержания заставляет
учитыватъ~фрагментьг смысла, которые не вполне находят, выражение в
устной и письменной речи. Это может быть связано с актуализацией
общих знаний о мире, с расчетом на собственные мыслительные дей-
ствия говорящего. Сюда же относится и_иавлече*ше дополнительной
информации из сообщения аиривлечением сведений о свойствах языка:
понимание интонации, служебных слов, синтаксических конструкций.
Наконец, понимание .несказанного возможно за счет знаний прагмати-
ческого характера, т. е. представлений о речевых стратегиях говорящего,
о традициях речевого этикета. Выявление и описание этих разнородных
явлений — задача сборника.
Существует два подхода к определению имплицитности с точки
зрения выражаемости. А. В. Бондарко считает _ИМТТТТРГКЯТТИРЙ семанти-
ческие^элементы, не выраженные явно д но вытекакшл,ие--из.-эксплицитно
выраженных средств. Другие ученые (Шендельс 1977, Лекант 1986) счи-
тают, что «не может быть не выраженного смысла». Авторы сборника
придерживаются того мнения, что неявное выражение смысла возможно
за счет содержательных импликаций, осуществляемых в процессе рече-
вой деятельности.
1. Общие положения
Предметом нашего сборника является та информация, которая не со-
ставляет непосредственно значения компонентов текста (слов, граммем
и т. п.), зафиксированных в словаре, и однако воспринимается слушате-
лем этого текста. То, что такая информация имеется, известно не только
лингвистам, но и всем носителям языка, знающим, что такое намек и
подтекст, понимающим, что одно и то же можно выразить развернуто
или более сжато, например: Следует закрыть окно, потому что иначе
ты можешь простудиться или Закрой — простудишься.
Имплицитное содержание текста представляет собой основной пред-
мет таких научных дисциплин, как герменевтика, а в значительной сте-
пени и литературоведение. Понятно, что хотя бы поэтому предлагаемый
сборник не претендует на исчерпывающее раскрытие темы «имплицит-
10 Предисловие
ная информация в речи». Рассматриваются только те аспекты импли-

цитности, которые непосредственно связаны с языковой системой и ее
функционированием (в том числе и со сверхфразовыми единствами и
проблемами организации связного текста). В частности, предметом рас-
смотрения оказывается_с£манхика ^х^лн.оананнь1х_ и служебных слов (с
учетом коннотаций, культурного компонента значения), значение ряда
грамматических категорий (так называемое номинативное граммати-
ческое значение), значение синтаксических конструкций и интонации,
семантика некоторых речевых формул и текстовых фрагментов.
Существуют различные понимания того, что такое имплицитная
информация. Мы считаем, что это та информация, для получения кото-
рой требуются усилия слушателя, не сводимые к сопоставлению ^языко-
вым единицам их значений ^т. е. «опознанию» единиц в тексте). Для
объяснения и обоснования нашей точки зрения мы приводим то пред-
ставление о речевой деятельности, которое принято авторами работы.
2. Природа имплицитной информации

Для определения сущности имндиниз^найинформации,следует предста-
вить понимание слушающим текста как речемыслительный процесс.
(Кстати заметим, что имплицитная информация связана и с речемысли-
тельной деятельностью говорящего, о чем еще будет говориться). Со-
гласно почти единодушному мнению лингвистов, такой процесс включает
в себя сопоставление обнаруженных в реневож_п_отоке единиц со слова-
рем (или списком строевых средств языка) и установлением их значе-
ния, что ведет к созданию семантического представления у слушающего,
т. е. к передаче информации от говорящего.к слушающему. Такой про-
цесс, несомненно, имеет место в реальности, его нельзя игнорировать, од-
нако сейчас очевидно, что эта картина неполна. Доказательством этого
может служить принципиальная неконгруэнтность (несовместимость)
дискретных и даже конечных языковых средств и бесконечной действи-
тельности (что проявляется в «поисках нужного слова», использовании
заведомо неточных обозначений с операторами как бы, нечто вроде,
буквально и т. п.). Следовательно, для отражения действительности нуж-
ны дополнительные операции, не сводимые к отождествлению значе-
ний языковых знаков.
Сопоставим результаты отождествления значений знаков с тем се-
мантическим представлением высказывания, которое возникает у слу-
шателя. Рассмотрим фразу Мне из классиков, взятую из диалога в биб-
лиотеке. Семантическое представление, сосхавленное из значения слов
и граммем, не дает однозначного понимания и может включать сведения
типа 'что-то, относящееся (значение родительного падежа и предлога) к
лицам, признаваемым образцом (значение слова классик), должно быть
адресовано (значение дательного падежа) говорящему (местоимение пер-
Предисловие 11
вого лица)'. Семантическое представление, соответствующее нашему

реальному пониманию, приблизительно таково: 'говорящий не очень
вежливо просит, Видимо, у служащего, дать ему книги, принадлежащие
авторам прошлого, чье творчество получило широкое признание'. Для
получения такого представления нам пришлось: восстановить синтак-
сическую структуру предложения, включив пропущенное слово дать (или
прошу), уточнить при помощи конхекста, ситуации (место разговора —
библиотека) и знаний о культуре знанениеслова классик, отбросить про-
чие понимания, на основании знаний о речевом этикете сделать вывод о
степени вежливости высказывания и о его допустимости в данной ситуа-
ции. При этом мы очертили только основные наиболее вероятные ком-
поненты того, что может понять слушающий из сказанного. Можно пред-
положить, что недостаточно вежливое отношение связано с обидой или
недостаточным воспитанием говорящего. И хотя эти предположения
далеки от стопроцентной достоверности, в некоторых случаях они могут
быть важны для понимания текста (например, если дальше идет репли-
ка Девушка, вы напрасно сердитесь как реакция на недостаточную
вежливость просьбы).
Таким образом, получается, что дополнительные^хыслительные опе-
рации слушающего включают: а) восстановление лакун в представле-
ниях какого-либо уровня (например, неполноту_синтаксических струк-
тур), б) извлечение дополнительной информации с учетом контекста,
фоновых и прагматических знаний, в) «отграничение» замысла говоряще-
го от других интерпретаций (отбрасывание неверных пониманий), г) оп-
ределение нереализованных в данном тексте потенций высказывания
(выявление «заднего смысла»). По крайней мере три операции из выше-
перечисленных ведут к обогащению содержания сообщения за счет ин-
формации, не выраженной эксплицитно.
3. Речепорождение и речемыслителъные операции

Для конкретного описания речемыслительных операций опреде-
лим представление речепорождения, в котором все вышеперечислен-
ные операции могли бы найти место. Мы принимаем многоуровневое
представление языка и движение с уровня на уровень при речевой дея-
тельности (в соответствии с положениями модели «Смысл-«->Текст» и
других [Мельчук 1995]. Однако, в отличие от многих существующих
представлений, мы не считаем это движение всегда последовательно
однонаправленным: возможны возвраты (например, говорящий, начав
подбирать средства фонетического уровня и обнаружив неблагозвучие,
может вернуться на синтаксический уровень, чтобы изменить порядок
слов и тем самым убрать неудачное стечение звуков) и т. п.
Основной особенностью нашего представления речевой деятельнос-
ти является введение момента выбора наиболее удачного средства из
нескольких возможных (естественно, если имеется только одно возмож-

ное средство выражения нужного смысла, процедура речепорождения
сводится к уже известной).
Говорящий не просто порождает последовательность структур, пре-
творяющуюся в последовательность слов. Он выбирает из нескольких
единиц (слов, морфем, синтаксических конструкций) те единицы, кото-
рые точнее всего выражают замысел говорящего (см. Борисова 1996).
Слушающий знает о стремлении говорящего к максимальной точности
и легкости понимания (это зафиксировано в постулатах Грайса) и учи-
тывает это при понимании. То есть, говорящий выбирает то, что о л иже
всего к его замыслу, для того чтобы быть наиболее полно понятым слу-
шателем, а слушатель, учитывая эту стратегию, понимает именно то, что
задумал говорящий. Как мы видим, здесь рассматривается все понима-
ние как речемыслительная операция. В частности, слушающий в состоя-
нии самостоятельно сделать выводы о каком-то смысле, не выраженном
в явном виде из-за отсутствия средств в языке, и таким образом по-
нять говорящего, желавшего это выразить. Такой смысл получается в
результате импликаций, которые делает слушающий (и которые пре-
дусматривает говорящий) с учетом контекста, прагматических сведе-
ний (в том числе и названного выше правила выбора) и фоновых зна-
ний. Естественно, такие выводы могут быть и не сделаны. Поэтому в
отличие от информации, сообщаемой в явном виде, сведения, получае-
мые в скрытом виде (имплицитная информация), надо рассматривать
отдельно.
Такое понимание имплицитности заставляет по-новому поставить
вопрос о границах значения: если мы можем приписать слову (грамме-
ме) новое значение, то соответствующий ему смысл уже нельзя рассмат-
ривать как имплицитный, даже если он и может быть получен слушаю-
щим в результате импликаций.
Представленная выше модель понимания речи предусматривает
достаточно широкую полосу промежуточных случаев, когда какой-то
смысл, достаточно часто и легко выводимый слушателем из уже закреп-
ленного за словом (граммемой) значения, становится новым значением
слова (граммемы) или оказывается близким к этому. Например, значе-
ние «факта действия» выводимо из значения несовершенного вида (в
первую очередь, многократности), а значение сохранения результата —
из значения совершенного вида (см. Борисова 1997). Однако обычно
эти значения рассматриваются как частные значения соответствующих
видов.
Можно ввести критерии, позволяющие провести грань между от-
дельным значением и выводом из значения. Можно признать некото-
рый смысл новым значением единицы X тогда, когда предполагается,
что говорящий знает, что для выражения данного смысла он может ис-
пользовать единицу X. Иными словами, решающим критерием призна-
Предисловие 13
ния отдельного значения оказывается положение не слушающего, а го-

ворящего. Именно на этом мы будем основывать признание информа-
ции имплицитной. Однако учитывая необходимость максимально ши-
рокого охвата случаев, сводимых к имплицитности, иногда мы будем
затрагивать и пограничные случаи, которые могут по нашему критерию
не считаться проявлением имплицитности (естественно, оговаривая это).
4. Основные принципы определения

имплицитной информации
Мы рассмотрели место имплицитной информации в модели рече-
порождения. На основании этого рассмотрения можно сделать вывод о
признаках имплицитной информации, которые можно использовать для
отграничения нужного нам материала. Поскольку имплицитная инфор-
мация предполагает некоторые усилия слушающего, которые могут быть
более или менее успешными, имплицитная информация понимается с
нестопроцентной надежностью, в отличие от эксплицитной, понимание
которой обязательно для любого носителя языка. Например, пропущен-
ный глагол в рассмотренной выше фразе Мне из классиков восстанав-
ливается неоднозначно, притом что его имплицитность для всех оче-
видна. То же можно обнаружить и при анализе других случаев, однозначно
относимых к имплицитным. Поэтому признак неоднозначности можно
распространить на все случаи имплицитности, в том числе и на спорные,
не вполне очевидные, пограничные.
Особо следует сказать об информации, передаваемой служебными
словами, интонацией, некоторыми конструкциями, иногда в значениях
слов (таковой является, например, ассоциативная информация в полнознач-
ных словах или коммуникативная информация в значениях усилитель-
ных частиц). С одной стороны, эта информация извлекается из значений
языковых элементов, т. е. в большем или меньшем объеме содержится в
словаре, как и значения слов (вербальная информация), ср. значение слова
слякоть, «отягощенное» отрицательными ассоциациями, или значение
частицы же, включающее коммуникативную информацию (известность
сообщаемого слушающему, см. [Храковский, Володин 1986: 178]. С дру-
гой стороны, ее извлечение не является обязательным (по крайней мере,
в полном объеме), что сближает ее с имплицитной информацией. Мы
называем эту информацию невербальной и тоже рассматриваем ее в
дальнейшем среди различных типов имплицитной информации.
Имплицитная информация является результатом речевой деятель-
ности. Поэтому неудивительна ее связь с речевыми актами определен-
ного типа, в первую очередь с косвенными, когда сообщение или вопрос
могут использоваться для передачи просьбы (Лучше, когда окно откры-
то = откройте окно), жалобы (Почему меня никто не понимает?) и
т. п. В нескольких разделах третьей главы данной работы рассматри-

ваются вопросы имплицитной передачи сообщения о типе речевого акта.
Работа состоит из пяти глав. В первой главе описываются фраг-
менты языковой системы, которые используют имплицитную информа-
цию в своем функционировании. Фрагменты системы рассматривают-
ся в соответствии с уровневым представлением языка. Отдельные
разделы посвящены имплицитной информации, относящейся к уров-
ням морфологии, лексики и фразеологии.
При анализе лексики и фразеологии учитывались имплицитная
информация ассоциативного и коннотативного плана, метафора и внут-
ренняя форма слова и фразеологизма, а также имплицитная (и невер-
бальная) информация, составляющая содержание служебных слов. При
анализе морфологических явлений отмечается имплицитная информа-
ция при транспозиции (использовании одной граммемы вместо другой,
например настоящего времени вместо будущего), при использовании
нулевых морфем, а также в случае конкуренции (употребление вида для
выражения сохранения результата).
Во второй главе рассматриваются явления синтаксиса как предло-
жения, так и сверхфразовых единств в комплексе с проблемами дискур-
са. На синтаксическом уровне имплицитная информация возникает при
бессоюзном выражении синтаксических отношений. При переходе на
уровень сверхфразовых единств роль имплицитной информации возрас-
тает. Частично такая информация эксплицируется частицами, конверса-
тивами и интонацией. Однако в них передача информации производит-
ся с опорой на коннотационный компонент значения, ее тоже следует
рассматривать как объект наших исследований (хотя бы до определен-
ной степени).
В третьей главе рассматриваются способы экспликации имплицит-
ной информации, возникающей в связном тексте. Она возникает не только
при организации сверхфразовых единств, но и при понимании текста в
целом.
В четвертой главе анализируется имплицитная информация, опре-
деляемая фоновыми знаниями представителей одной цивилизации.
В пятой главе анализируются способы обращения к имплицитной
информации в прикладных целях: в компьютерной лингвистике, при
преподавании языков, в анализе языка рекламы и политики.
Глава I
В ЛЕКСИКО-ГРАММАТИЧЕСКОЙ
СИСТЕМЕ ЯЗЫКА
Раздел 1
НА МОРФОЛОГИЧЕСКОМ УРОВНЕ
В данной главе рассматриваются случаи, когда источником имп-

лицитной информации, восстанавливаемой слушателем при восприя-
тии текста, являются средства выражения морфологических категорий.
Это встречается не так часто, как в лексике или в синтаксисе. Некото-
рые случаи (как, впрочем, и при анализе других единиц) вызывают со-
мнение в своей «имплицитности». Тем не менее, они тоже будут вклю-
чены в рассмотрение.
В соответствии с провозглашенными нами принципами, можно счи-
тать, что имплицитная информация в грамматике представлена случая-
ми, когда а) какая-то грамматическая категория выражается нулевой
морфемой (например, родительный множественного женского рода), б) од-
на граммема употребляется вместо другой, т. е. грамматическая катего-
рия получает возможность в контексте выражать значение, обычно ей
не присущее (например, при переносном употреблении времени), в) при
возникновении некоторых дополнительных оттенков значения (типа со-
хранения результата у совершенного вида, невежливости у несовершен-
ного вида повелительного наклонения при выражении просьбы). (Мы
не исключаем наличие каких-то других явлений, тоже подводимых под
интересующую нас категорию).
Все эти случаи имеют разнородные источники имплицитности ин-
формации, которые иногда могут вызывать споры относительно степени
выраженности передаваемой информации. В соответствии с принятым
нами решением, мы рассмотрим все случаи, которые в той или иной
степени могут трактоваться как случаи имплицитной передачи инфор-
мации.
16 Глава I Раздел 1
1. Нулевое выражение граммем

«Морфологический нуль» (т. е. использование формы без флексии
для обозначения какой-либо граммемы, например родительного падежа
множественного числа у имен I склонения) вызывает много споров (см.
Мельчук 1995). С точки зрения структурализма отсутствие поверхност-
ного выражения в системе — это такой же знак, как и то, что имеет
форму (нулевые флексии падежей, нулевые окончания лиц в англий-
ском спряжении). При такой трактовке отнесение морфологического
нуля к случаям имплицитной передачи грамматической информации
излишне: мы можем считать, что знак имеется, следовательно, передача
информации эксплицитна.
Однако в некоторых случаях возникают споры. Особенно противо-
речив случай с нулевой связкой есть в русском и с нулевым артиклем
в западноевропейских языках.
1.1. Для предложений с именным сказуемым без связки (кроме
русского, они встречаются в семитских языках, финно-угорских, в китай-
ском, когда именная часть — прилагательное, и ряде других) возможны
две интерпретации. В первом случае есть возможность считать, что во
фразах он дурак, он красив, он красивый действительно связки нет, а
имя обретает свойства «предикативности», т. е. может само по себе со-
держать «отнесение сообщения к реальности», которое характеризует
синтаксическую категорию предикативности, обычно выражаемую гла-
голом. Другая интерпретация предполагает постулирование связки, при-
нимающей нулевую форму выражения.
Если встать на первую точку зрения, можно считать, что в перечис-
ленных примерах имплицитно выражено значение предикативности.
Правильному восстановлению этого значения способствуют средства
выражения, связанные с более высоким — синтаксическим уровнем:
порядок слов, именительный падеж сказуемого, интонация законченного
предложения.
Другая точка зрения — о наличии нулевой связки — не исключает
возможности интерпретации этих примеров как случаев имплицитно-
сти грамматической информации. В отличие от морфологического нуля
в парадигме имени здесь у нас отсутствует не одно окончание, которое
нетрудно объявить нулевым, но и все слово. Следовательно, даже если
считать его нулевой словоформой, необходимо принять во внимание не-
обходимость его восстановления в тексте (аналогично эллипсису), что
заставляет и в этом случае относить это явление к имплицитной инфор-
мации.
Остается вопрос, на какой из этих двух точек зрения следует оста-
новиться. Видимо, решение будет разным для разных языков, а в рус-
ском — для разных частей речи. Одно дело существительные, другое —
Имплицитная информация на морфологическом уровне 17
краткие формы прилагательных. Это различие выявляет поведение ча-

стицы и у которая требует экспликации есть в первом случае (Я думаю,
он будет специалист — Он и есть специалист) и запрещает это во
втором случае: нельзя сказать *Он и есть красив). Что касается полных
прилагательных, то здесь частица и употребляется с есть перед относи-
тельными прилагательными: Нам нужен железный кран — А он и есть
железный. Видимо, для второго случая (краткие прилагательные) ре-
шение о «предикативности» формы и реальном отсутствии связки наи-
более правдоподобно. Однако надо учитывать, что выбор решения об
имплицитной словоформе или об ее отсутствии — это не произвол
исследователя. Приводимые каждой стороной факты реально существуют
в языке и являются проявлениями двух противоположных тенденций.
Поэтому описание «морфологического нуля» должно включать сразу
две точки зрения.
1.2. Нулевой артикль (или его отсутствие) в большинстве случаев с

именами собственными, перед притяжательными местоимениями —
может рассматриваться как имплицитное выражение одной из граммем
категории определенности (нечто вроде «заведомой определенности»), а
может быть результатом нейтрализации грамматической оппозиции (т. е.
отсутствие знака не является значимым), ср. англ. My mother met Paul,
нем. Meine Tochter sah Paul и т. д.
Здесь перед нами нередкое в морфологии противоречие между обя-
зательностью выражения грамматической категории и отсутствием не-
обходимости выразить те значения, которые имеют соответствующие
граммемы. То же мы видим при рассмотрении категории числа у веще-
ственных существительных, ср. молоко, сливки. В таких случаях выбор
граммемы оказывается немотивированным (это может быть только един-
ственное, как у слова тушь, или только множественное, как у слова черни-
ла). В тех же случаях, когда грамматическая категория может выражаться
нулем (например, нулевой неопределенный артикль множественного числа
в английском и немецком), употребляется и это средство, за которым не
имеется означающего. В некоторых языках принимается прямо проти-
воположное решение, и одна из граммем становится обязательной, как
определенный артикль при притяжательном местоимении в итальян-
ском языке: il mio figlio.
Интересно, что отсутствие противопоставления одного значения
нередко ведет к возникновению других. Отсюда новые значения множе-
ственного числа слов воды, пески. В немецкой разговорной речи стано-
вится обязательным определенный артикль при собственном имени, если
этот человек знаком: die Nadja. В таком случае, нулевая позиция перед
именем собственным получает значение неопределенности: Nadja — одна
из тех, кого зовут Надя.
Итак, мы видим, что нулевое выражение какого-либо грамматиче-

ского значения не является устойчивым способом. Или это значение
берут на себя другие компоненты конструкции (например, краткие при-
лагательные в предложениях с нулевой связкой), или развиваются но-
вые противопоставления. Однако в течение какого-то времени в языке
могут существовать оппозиции, одним из средств выражения которых
оказывается нуль, т. е. значимое отсутствие единиц. Поскольку их рас-
шифровка требует от слушающего дополнительных усилий, их можно,
по крайней мере в одной из интерпретаций, относить к имплицитным
средствам выражения грамматического значения.
2. Транспозиция
(переносное употребление одной граммемы
вместо другой граммемы той же категории)
«Транспозиция», т. е. переносное употребление одной граммемы
какой-то категории вместо другой граммемы той же категории наблю-
дается в русском языке при выражении глагольного времени (Прихожу
вчера домой...) и наклонения (Упал! Отжался! Выполнять!), при выра-
жении числа существительного (Француз прошел...). К этому же ряду
можно отнести и употребление одного лица глагола и местоимения вме-
сто другого (чаще всего второго лица): Только придешь домой, как в
дверь звонят. Во многих других языках наблюдаются случаи перенос-
ного употребления именно этих же категорий (например, практически
во всех западноевропейских языках встречается настоящее в значении
будущего (см. Гак 1977).
Есть все основания считать такие случаи проявлением имплицитного
способа передачи информации. Действительно, мы не можем считать,
что среди значений настоящего времени есть значение прошедшего и
будущего: это уничтожило бы саму идею содержательных оппозиций.
Следовательно, соответствующие смыслы возникают в семантическом
представлении сообщения благодаря некоторым действиям слушающе-
го, что является признаком имплицитности информации.
Возникает вопрос: почему возможно переносное употребление грам-
мем именно этих категорий? Легко видеть, что все эти категории имеют
номинативное содержание (т. е. то, которое может выражаться лекси-
чески, см. [Зализняк 1967]. Это и понятно: о переносном употреблении
можно говорить, только если граммемы выражают такое значение. В
противном случае, т. е. если речь идет о синтаксическом значении, мар-
кирующем только синтаксические связи в предложении и тексте, как
падеж, род прилагательных и т. п., невозможен перенос значения. Одна-
ко в русском языке есть и другие категории, которые характеризуются
номинативным содержанием: вид глагола, степень сравнения при лага-
тельного. Употребление одной степени сравнения вместо другой (напри-

мер, положительной вместо сравнительной) в русском языке не отмече-
но. (Что касается видов глагола, то этот случай будет рассмотрен особо).
Подобного рода явления могут рассматриваться как:
— нейтрализация категорий (т. е. что для случая Я пошел категория
времени не выражена вовсе),
— как сохранение категории из предшествующего контекста (При-
шел я вчера домой, сижу, отдыхаю сохраняет значение прошедше-
го времени от глагола пришел),
— как выражение категории другими (лексическими) средствами (Вче-
ра иду я — значение прошедшего времени уже выражено наре-
чием). Как нам кажется, тут требуется учет одновременно несколь-
ких точек зрения (как и с рассмотренным выше нулем). Поскольку
во всех случаях предполагается определенное дополнительное уси-
лие слушающего, переносное употребление при любой из трех при-
веденных интерпретаций можно рассматривать как проявление им-
плицитности в передаче грамматической информации.
Рассмотрим отдельно случаи транспозиции категорий на примере
русского языка.
2.1. Транспозиция времен глагола — наиболее изученный случай
переносного употребления граммем. В русском языке встречаются:
— настоящее время вместо прошедшего (настоящее историческое Иван
Грозный покидает Москву и отправляется в Александрову Сло-
боду, настоящее репортажное Вратарь парирует удар, настоящее
разговорное Иду я вчера...),
— будущее вместо прошедшего и настоящего (которое интерпретиру-
ется и как настоящее совершенного вида: Жил я хорошо, приду
домой, поем и сплю),
— настоящее вместо будущего (Завтра идем в кино),
— прошедшее вместо будущего (Я уехал).
Основным источником восстановления подлинного значения грам-
мемы времени является контекст. Для настоящего исторического ис-
точником можно признать и знание культурного фона (знание о том,
когда реально жили герои повествования). Следует иметь в виду, что
настоящее историческое обязательно следует за употреблением прошед-
шего времени или за указанием на отрезок времени в прошлом, т. е.
осуществляется сохранение значения из предшествующего контекста:
ни устный, ни письменный текст не может начинаться со слов Иван
Грозный восходит на престол. Если такое встретится, оно, как и любая
аномалия, произведет впечатление художественного приема. Необходи-
мо указание даты или ввод в события: Шестнадцатый век,... или Рос-

сия переживала непростые времена...
Для настоящего репортажного и разговорного употребление про-
шедшего в предыдущем контексте необязательно. Обычно в репортаже
имеется обстоятельство времени, которое и выполняет функции задания
временных параметров: Решающие события произошли за пять минут
до конца матча. Нападающий гостей выходит к воротам, вратарь
парирует удар.
Для настоящего разговорного и это не обязательно. Здесь отнесе-
ние к нужному моменту осуществляется за счет прагматических аспек-
тов: собеседник знает, что делает и видит в настоящий момент говоря-
щий, и понимает, что фраза, в которой речь идет о чем-то другом, не
может относиться к настоящему (Иду я — говорит собеседник, который
сейчас стоит, следовательно, к настоящему моменту сообщение отнести
нельзя).
Аналогичные рассуждения применимы и к употреблению настоя-
щего вместо будущего. Утверждения, что такая транспозиция имеет место,
только когда речь идет о ближайшем будущем (Гловинская 1982), вер-
ны лишь для предложений без указания на время (Я покупаю дом).
Если же указание на время есть, то событие может относиться и к более
отдаленному будущему: В конце лета я пишу письмо другу и мы встре-
чаемся или К пенсии я собираю деньги, покупаю дом.
Все эти случаи связаны с употреблением настоящего времени, кото-
рое можно интерпретировать как более нейтральное, вместо более марки-
рованных прошедшего и будущего.
Иным оказывается употребление будущего вместо прошедшего и
настоящего, что связано с его аспектуальной особенностью: правило от-
носится только к простому будущему, что позволяет интерпретировать
его как совершенный вид настоящего времени (Бондарко 1971).
Наконец, употребление прошедшего в значении будущего связано с
узким кругом лексем и может интерпретироваться как фразеологизо-
ванные конструкции Я пошел, мы поехали, но невозможно *Ну, мы под-
считали в значении 'Сейчас подсчитаем'. Для этого случая очевидно
знание собеседниками значения и правил употребления этих конструк-
ций.
Таким образом, переносное употребление времени в основном сво-
дится к нейтрализации временных различий в форме настоящего вре-
мени, притом что время восстанавливается или за счет предшествую-
щего текста, или за счет обстоятельств, или за счет выводов из
прагматической ситуации и фоновых знаний.
2.2. Лицо глагола. Этот случай обычно не рассматривается как транс-

позиция, хотя употребления одного лица вместо другого отмечены ис-
следователями. Во-первых, это употребление лица в определенно-лич-
ных и обобщенно-личных предложениях. Здесь переносным оказывает-

ся употребление второго лица единственного и множественного числа
(третье лицо множественного числа не является переносным употребле-
нием лица, так как действительно речь идет об объекте разговора, пусть
и неопределенном, что соответствует значению третьего лица). Обычно
утверждается, что обращение к адресату призвано оживить текст. Вто-
рое лицо множественного числа действительно носит характер такого
литературного приема, ср.: За четверть часа до захождения солнца,
весной, вы входите в рощу с ружьем, без собаки. Вы отыскиваете себе
место где-нибудь подле опушки, оглядываетесь, рассматриваете пис-
тон, перемигиваетесь с товарищем. (И. С. Тургенев. Записки охотни-
ка). Этот прием встречается в различных языках.
Употребление второго лица единственного числа не является столь
прозрачным. Это может быть употребление второго лица вместо перво-
го при рассказе об обычных действиях говорящего (придешь домой —
там ты сидишь). Гораздо реже второе лицо заменяет третье (я его по-
нимаю: придешь домой усталый, так поневоле выпьешь). Здесь исполь-
зование второго лица в обобщающем значении явно шире литератур-
ных рамок, хотя носитель и ощущает некоторое побуждение к эмпатии
через обращение к адресату. Более того, второе лицо глагола не под-
крепляется использованием местоимения (кроме отдельных стихо-
творных примеров: Весь ты перезябнешь, рук ты не согнешь, и домой
тихонько, нехотя бредешь. И. Суриков). Следует заметить, что боль-
шинство европейских языков не использует второе лицо в обобщенном
значении, предпочитая третье лицо или особый залог.
Определенно-личные предложения характеризуются и видо-вре-
менными особенностями: они передают постоянно совершающиеся или
возможные действия, хотя для этого используется и совершенный вид.
Все эти характеристики вместе способствуют восстановлению истинно-
го значения второго лица (а кстати, и вида).
2.3. Наклонение глагола. Здесь мы встречаемся с использованием ин-

финитива и прошедшего времени вместо императива: Встать! Встали
все, быстро/ Возможность передачи повелительности инфинитивом, кото-
рый, собственно, никаких граммем категории наклонения не содержит,
распространена настолько, что это можно считать особым значением
инфинитива. В принципе инфинитив может употребляться и в значе-
нии изъявительного наклонения: Грешить бесстыдно, беспробудно
(А. Блок) и в значении сослагательного (С волками жить — по-волчьи
выть). Однако в роли повелительного инфинитив встречается чаще, а
значение этого наклонения оказывается не вполне имплицитным, так
как оно передается интонацией.
Прошедшее время для выражения повеления используется только
в разговорной речи и просторечии и только в сочетании с совершенным
видом. Оно может выражать или грубый приказ, или, напротив, побуж-
дение к действию в ситуации обучения: Побежали, детки, побежали.
Здесь используется обозначение желаемого состояния как средство при-
зыва к достижению этого состояния.
Близким к этому является использование настоящего времени изъ-
явительного наклонения для выражения побуждения: Аплодируем все,
аплодируем! Кончили аплодировать. В обоих случаях значение побуж-
дения частично извлекается из интонации (которая, впрочем, гораздо
менее отличается от обычной повествовательной, чем в инфинитивных
предложениях), а частично из прагматических соображений — речевой
ситуации. Говорить о развитии новых значений у прошедшего и настоя-
щего времени как будто нет оснований. Переход от основных значений
этих граммем к переносным может быть восстановлен как цепь импли-
каций. Для грубого повеления: говорящий называет действие в прошед-
шем времени, потому что считает, что оно должно было уже произойти,
следовательно его нужно немедленно сделать. Для «обучающего повеле-
ния», допускающего и настоящее время, можно восстановить цепь: гово-
рящий считает, что действие уже совершается так, как надо, следова-
тельно, его легко сделать и нужно сделать.
2.4. Число существительного. Известны следующие случаи использова-
ния одного числа вместо другого: единственное число означает, что сово-
купность предметов воспринимается как масса (кирпич привезли), един-
ственное может обозначать родовое понятие в обобщающем значении
(друг так не поступает). Наконец, разговорная речь знает и более ши-
рокое употребление единственного числа вместо множественного с опре-
деленными лексемами или группами лексем: со словами волос, с обозна-
чениями неопределенных групп людей или животных (мужик нынче
хилый пошел, кулик сейчас на тяге). Это можно считать расширением
предыдущих случаев употребления единственного числа.
Иногда встречается трактовка этого случая как отдельного значе-
ния лексемы (брус — ствол дерева со стесанными боковинами и состоя-
щий из таких стволов строительный материал [см. Падучева 1985]), так
и единственного числа как граммемы (единственное генерическое).
Существуют и случаи, когда множественное число используется
вместо единственного. Это случаи нейтрализации, когда говорящий мо-
жет подразумевать и единичность, и множественность объекта: когда
придут друзья, надо их встретить.
2.5. В ряду категорий, допускающих употребление одной граммемы в
значении другой, логично было бы увидеть и глагольный вид. Действи-
тельно, правила выбора вида нередко настолько причудливы, что некото-
рые случаи, например совершенный вид в ограниченно-кратном значе-
нии (Он сказал это три раза), очень схожи с употреблением одной
граммемы вместо другой (в данном примере — вместо несовершенного

вида в значении многократности). Однако в целом ситуация с выбором
вида глагола сложнее, хотя и тут обнаруживаются случаи, когда можно
говорить об имплицитной информации. Они касаются некоторых част-
но-видовых значений и будут рассмотрены в третьем параграфе данно-
го раздела.
2.6. Подведем итоги рассмотрения случаев транспозиции и нейтрализа-
ции в грамматических категориях. Мы обнаружили имплицитную ин-
формацию в грамматике в тех случаях, когда граммемы употреблялись
для передачи смыслов, не совпадающих со значениями, которые обычно
имеют эти граммемы. В грамматической теории такие случаи рассмат-
риваются либо как транспозиция (использование одной граммемы вместо
другой, как при употреблении времен), либо как нейтрализация значе-
ния граммем (как при генерическом употреблении числа). Для нас важ-
но, что в обоих случаях слушающий должен делать некоторые самостоя-
тельные выводы для понимания того, что хотел сообщить говорящий.
Здесь, однако, возникает вопрос: а нельзя ли считать, что у этих
граммем возникает новое значение, например значение прошедшего исто-
рического у настоящего времени, значение первого лица у глаголов вто-
рого лица и т. п. В принципе вопрос о новом значении в целом в лингви-
стике сложен, а в морфологии у него возникают и особые аспекты. Как
мы уже замечали, о новом значении единицы X имеет смысл говорить
тогда, когда предполагается, что говорящий знает, что для выражения
данного смысла он может использовать единицу X. Однако имеется и
чисто морфологический аспект определения значения, связанный с
основным свойством грамматической категории — быть системой про-
тивопоставлений значений. В таком случае предположение, что у настоя-
щего времени одно из значений совпадает с основным значением про-
шедшего времени, а другое — с будущим, разрушает всю систему. Вместе
с тем, нельзя не признать, что говорящий по-русски знает, когда он вме-
сто будущего может употребить настоящее время. И эти условия раз-
личны в разных языках. Следовательно, имеет место узуализация таких
употреблений.
Из рассмотренных выше случаев такие проблемы не встают при
описании значений инфинитива, поскольку для него возникают возмож-
ности выражения граммем тех категорий (наклонения), которые у него
отсутствуют. Поэтому в принципе можно признать наличие у него зна-
чения повелительности. Однако из соображений широты охвата мы этот
случай не исключили из рассмотрения.
Остальные случаи, независимо от того, как решается проблема со
значением граммемы, подходят под наше определение имплицитности.
Употребление одной граммемы вместо другой всегда создает неопреде-
ленность, требующую усилий слушающего. Действительно, услышав
высказывание Он привез кирпич, слушающий должен сделать вывод, идет

ли речь об одном кирпиче или о машине кирпича.
Заслуживает внимания выбор заменяющей граммемы при транс-
позиции. В некоторых случаях (настоящее вместо будущего и прошед-
шего) можно говорить о переходе к наименее маркированной граммеме.
Собственно грамматическое значение в этом случае выражается вне гла-
гола, «за скобками».
Более сложным представляется замена вторым лицом единствен-

ного числа глагола первого и третьего лица. Здесь представление о мар-
кированности достаточно спорно. Что же касается «выноса за скобки»
грамматического значения, то вряд ли оно правомерно. Возможность
имплицитного выражения лица и наклонения, наверное, можно связать
с прагматическими соображениями. В частности, второе лицо как лицо
адресата может быть признаком проявления эмпатии. В основе такой
замены можно реконструировать нечто вроде «представь себя на моем
(его) месте». Однако нельзя сбрасывать со счетов то, что такая эмпатия
сопряжена с дополнительным оттенком значения — обычности, что сви-
детельствует о ее закрепленности в языке.
Аналогично, при заменах наклонений идея повелительности у на-
стоящего времени может рассматриваться как вывод слушающего с до-
бавлением смысла 'говорящий надеется, что обозначаемое состояние
уже почти имеет место'. Так, фразу учителя Дети, взяли ручки, пишем
можно интерпретировать как 'учитель хочет думать, что дети уже дела-
ют желаемое'.
Средствами экспликации являются для слушающего контекст и
общие фоновые знания (в случае с «французом», когда фоновые знания
не позволяют думать, что нашествие совершает один человек).
3. Имплицитная передача оттенков значения

До сих пор мы рассматривали в качестве имплицитной информацию,
соответствующую значению иной граммемы. Известно, что граммема
может быть многозначной. С точки зрения получения информации оди-
наково значимы противопоставления настоящего и будущего времени и,
к примеру, значений процессности и многократности несовершенного
вида. Просто во втором случае выявление значения осуществляется бла-
годаря контексту, а не передается особой формой глагола. Поэтому импли-
цитной можно считать и информацию, которая представляет собой но-
вое, непостоянное значение граммемы. (Вопрос об имплицитности и
новизне значения здесь решается так же, как и в случае с лексическим
значением слова).
3.1. Рассмотрим некоторые частно-видовые значения, которые

имеют возможность передавать дополнительную (по сравнению с содер-
жанием значения) информацию. Новое значение возникает у совершен-

ного вида — значение «сохранение результата» (ср. приходил почталь-
он и ушел и пришел почтальон, он здесь [см. Рассудова 1982]). Это
значение возникает не всегда: для этого необходимо прошедшее время
глагола, определенные свойства лексического значения (результат дей-
ствия может легко ликвидироваться, ср. прийти, вымыть). Значение
сохранения может быть выведено из основных значений видов и времен
и из принципов Грайса, описанных выше. Можно восстановить такую
цепочку выводов. Говорящий имеет возможность использовать оба вида
глагола для сообщения о совершившемся факте (для совершенного вида
это обычная функция, но и несовершенный вид в общефактическом зна-
чении тоже передает эту информацию, ср. Спасибо, я обедал). Модели-
руя понимание этих сообщений слушающим, говорящий учитывает, что
совершенный вид явным образом обозначает достижение результата, тогда
как несовершенный только имеет эту возможность наряду с возмож-
ностью обозначать не доведенное до результата действие (ср. Я обедал,
когда меня позвали к телефону).
Поэтому говорящий оценивает свое намерение с точки зрения того,
должен ли он упоминать о результате действия. Сообщение о наличии
результата становится актуально, если сообщается о том, что уже про-
изошло (иначе не будет результата), и если результат действия может и
отсутствовать — если кто-то пришел, он может быстро уйти, а вот если
что-то разбили или построили, результат действия будет сохраняться
долго или всегда.
Если речь идет о наличии результата, очевидно, что будет выбран
совершенный вид. Для глаголов «постоянного результата» вроде выше-
названных наличие результата — тривиальное следствие из факта дости-
жения результата. Но и для интересующих нас глаголов движения и
ряда других, чей результат легко устраним, употребление совершенного
вида при сообщении о результате более естественно, чем несовершенного,
поскольку несовершенный вид не всегда обозначает достижение резуль-
тата и говорящий выбирает совершенный вид как наиболее однознач-
ный и понятный. (Более точно, следует сказать, что из несовершенного
вида тоже можно получить вывод о наличии результата, но он длиннее и
менее надежен — вывод о достижении результата при употреблении
несовершенного вида не является стопроцентным. Стремясь к экономии
усилий слушающего и к однозначности, говорящий согласно прагмати-
ческим законам обязан пойти более коротким и надежным путем, то
есть употребить совершенный вид, если есть результат. Подробно эти
вопросы рассматриваются [Борисова 1996]).
В результате для слушающего возникает зависимость «если резуль-
тат есть, то говорящий употребит совершенный вид». Отсюда вывод:
если употреблен несовершенный вид, то результата в настоящий момент
может и не быть. В принципе на основании частно-видовых значений
такой же вывод мог бы быть сделан и из употребления совершенного

вида (результат достигнут, а потом ликвидирован). Но поскольку слушаю-
щий знает, что этот смысл говорящий передал бы несовершенным видом
глагола, то, основываясь на постулатах Грайса и веря в стремление гово-
рящего к понятности, предполагает, что если уж употреблен совершен-
ный вид, то это для передачи чего-то, что несовершенный передал бы
хуже. Это что-то — информация о результате, о его существовании к
моменту, описываемому в тексте. (Схожее использование прагматиче-
ских постулатов в [Rappaport 1985].)
Таким образом, слушающий, восстанавливая цепочку выводов го-
ворящего, воспринимает информацию «результат сохранен», которая, стро-
го говоря, не входит в значения совершенного вида. Говорить о том, что
в таких случаях совершенный вид имеет особое частно-видовое значе-
ние, вряд ли целесообразно, поскольку появление информации «резуль-
тат сохранен» связано со значительными грамматическими и лексичес-
кими ограничениями.
3.2. К оттенку совершенного вида можно отнести и ожидаемость
действия. Так, вопрос Ты сходил к врачу? понимается носителями рус-
ского языка так, что визит к врачу ожидался (Рассудова 1982). Однако
нигде мы не обнаружим значения ожидаемости действия у совершенно-
го вида: фраза Я сегодня сходил к врачу уместна и тогда, когда визит не
планировался заранее.
Значение ожидаемости выявляется только у глаголов в прошед-
шем времени в общевопросительных и отрицательных предложениях,
ср. Извини, я не принес обещанного. Как и в случае с оттенком «сохра-
нения результата», оттенок ожидаемости связан и с определенными
лексическими ограничениями. Это глаголы, не относящиеся к так на-
зываемым попыточным, или конативным, так как у последних отрица-
ние с совершенным видом означает отсутствие достижения результата,
ср. я не открыл хитрого замка. Появление нового оттенка значения и
в этом случае определяется возможностью вывода из факта употребле-
ния того или иного вида.
Рассмотрим возможные стратегии говорящего при выборе вида в
сообщении об отсутствии действия: я не сходил к врачу. Оба вида сооб-
щают о факте действия. Если у говорящего есть сведения, что действие
ожидалось, он скорее остановится на совершенном виде: совершенный
вид передает значение однократности, что связано с ожидаемым дей-
ствием. Несовершенный вид тоже может сообщать об однократном дей-
ствии, но это не единственное его значение, поэтому согласно прагмати-
ческим постулатам говорящему следует выбрать более простой и
однозначный вариант.
Соответственно, слушающий, увидев употребление совершенного
вида с глаголом, в котором вид не может означать достижение — недо-
стижение результата (выше мы отметили это лексическое ограничение),

делает выводы о возможных соображениях говорящего, употребившего
именно этот вид глагола. Как и в случае с сохранением результата, боль-
шая вероятность выбора совершенного вида при сообщении об ожидае-
мом действии для слушающего означает, что если употреблен несовер-
шенный вид, ожидаемости действия нет. Отсюда употребление
совершенного вида становится показателем ожидаемого действия.
Как мы видим, эта информация также имплицитна — она не вхо-
дит непосредственно в значение видов или времени, или лексем. И хотя
можно говорить об определенной степени узуализации таких употребле-
ний, новых видовых значений здесь постулировать невозможно.
3.3. Имеется еще некоторое количество контекстов, в которых достаточ-
но регулярно видовая оппозиция получает дополнительные смысловые
нагрузки. Эти случаи собраны в пособиях по русскому языку как иност-
ранному (Рассудова 1982). Очевидно, что какие-то дополнительные от-
тенки возникают едва ли не при каждом употреблении видовой формы
глагола в результате выводов слушающего из значения контекста и т. п.
Естественно также, что между частыми, узуализированными оттенками
и чисто индивидуальными «довесками» есть немалое число промежу-
точных случаев, когда оттенки значения возникают редко, но все-таки
могут повторяться и регистрироваться в грамматиках. В нашей работе
мы не ставим себе целью перебрать возможно большее количество та-
ких случаев. В этом нет необходимости, поскольку приведенный меха-
низм извлечения слушающим такой информации (и соответственно, ме-
ханизм закладывания говорящим этой информации в сообщение),
основанный на прагматических постулатах, рассмотрен в общих чертах
на примере двух наиболее частых случаев. Поэтому мы рассмотрим только
некоторые контексты, в которых возникает имплицитная информация
особого рода.
Одним из таких случаев является появление модальных значений
возможности/невозможности и разрешения/запрета у видов глагола.
Наиболее четко это проявляется в инфинитивах после слова нельзя. Так,
нельзя открыть чемодан обычно означает физическую невозможность,
а нельзя открывать чемодан — запрет. В утвердительном варианте —
после слова можно — это противопоставление теряет четкость: если
можно открывать, как и в предыдущем случае, означает алетическую
модальность — разрешение, то можно открыть может обозначать оба
вида модальности — и возможность, и разрешение.
Однако и в контекстах после нельзя отмеченная выше закономер-
ность (хорошо известная аспектологам) не является строгим правилом.
Так, можно использовать несовершенный вид для выражения невозмож-
ности: В такой воде нельзя плавать — ноги от холода сведет и совер-
шенный вид для выражения запрета: Нельзя отвернуться от дпмы в
момент, когда она к тебе обращается. В этих предложениях выбор

вида диктуется какими-то иными соображениями, более важными для
передачи, чем различия в модальностях, которые для приведенных при-
меров и так очевидны. Следовательно, и в этом случае мы имеем дело со
стратегиями выбора вида, основанными на прагматических соображениях.
Поэтому оттенки деонтической и алетической модальностей можно рас-
сматривать как имплицитную информацию, выводимую слушателем
наряду с другими оттенками из значений видов и модального слова
нельзя.
Здесь можно представить такую стратегию говорящего. Оба вида в
принципе могут использоваться и для передачи запрета, и для передачи
невозможности — выбор вида в основном определяется необходимостью
передачи длительности, повторяемости и других собственно видовых
значений. Именно это мы видим в примерах, которые выше рассматри-
вались как исключения из правил. Однако тогда, когда эти смыслы не
играют особой роли, говорящий может выбрать тот вид, который позво-
ляет наиболее легко и однозначно понять его замысел. Если ему нужно
сообщить о запрете, то таковым будет несовершенный вид, поскольку он
может передавать постоянство действия запрета (для совершенного вида
этот оттенок значения может быть выведен или привнесен контекстом,
однако это делает текст менее легко понимаемым, поэтому нежелатель-
но). Если же употребить совершенный вид в контексте отрицания, то это
может означать недостижение результата, откуда в сочетании со значе-
нием слова нельзя легко выводится оттенок физической невозможности
(тогда как из несовершенного вида это вывести сложнее).
3.4. Рассмотрим также особый тип имплицитной информации — праг-

матический, который передается видовой оппозицией в императиве.
Известно, что при выражении приглашения более вежливо употребить
несовершенный вид: Угощайтесь, а для выражения просьбы — совер-
шенный: Передайте, пожалуйста, соль. Как мы видим, невозможно
приписать какому-либо виду значение вежливости. Следовательно, при-
ходится считать, что оттенки вежливости передаются имплицитно. Они
выводятся из прагматических постулатов — на этот раз, из специальных
постулатов вежливости (Leech 1983) и из видовых и императивных зна-
чений. Согласно постулатам вежливости, просьба должна быть мини-
мальной (отсюда уменьшительность типа Передайте на билетик или
ПрисяОоте, пожалуйста). Что касается приглашения, то хотя об этом
нигде, насколько нам известно, не говорится, логично считать обратное:
приглашение должно быть по возможности неограниченно. Несовершен-
ный вид в императиве имеет значение повторяемости действия или на-
чала процесса (см. Рассудова 1982). Естественно, когда требуется эти
значения передать, соображения вежливости уже во внимание не при-
нимаются и вполне нормальной будет просьба Приходите, пожалуй-
ста, каждый выходной и т. п. Однако если необходимости в передаче

этих собственно видовых значений нет, более вежливо просить мини-
мум — хотя бы об одном действии, причем не о его немедленном начале —
вежливее не настаивать на этом. Поэтому просьба, выраженная совер-
шенным видом, воспринимается слушателем как более вежливая.
Аналогично, при выражении приглашения такой вывод делается,
если употреблен несовершенный вид, предоставляющий слушателю боль-
ше возможностей — его приглашают не только на один раз, но на не-
сколько: Приходите к нам в гости, ему позволяют (если это соответ-
ствует контексту) начать действие прямо сейчас: Садитесь. Выявлению
этой имплицитной информации способствует интонация, а также экспли-
цитные средства выражения вежливости: этикетные формы типа по-
жалуйста, будьте добры и т. п.
3.5. Подводя итоги рассмотрению имплицитных случаев передачи от-

тенков грамматических значений, отметим параллель с передачей импли-
цитной информации лексическими средствами. И там и там перед нами
пограничные случаи между особыми значениями языковых единиц (что
заставило бы нас считать передачу информации эксплицитной) и выво-
дами из контекста, которые осуществляются постоянно в ходе речевой
деятельности. Рассматриваемые нами случаи можно выделить как ти-
пичные, поскольку выводы слушателя в них несколько узуализирова-
ны. Тем не менее, выделяются все основные признаки имплицитной
информации: необходимость усилий слушающего, возможность неодно-
значного понимания, поскольку такой же выбор вида может опреде-
ляться другими соображениями в стратегии говорящего.
Мы рассмотрели имплицитную передачу оттенков на примере од-
ной грамматической категории — глагольного вида. Аналогичные вы-
воды могут быть сделаны и для особых значений граммем категории
числа, когда возникают оттенки типа «сорт» (вина, сыры), а также для
других категорий с номинативным содержанием в языках мира.
В целом можно признать, что восприятие информации, передавае-
мой грамматической системой языка, оставляет много возможностей для
активной деятельности слушающего: часть информации должна восста-
навливаться слушающим, поскольку передается имплицитно.
Раздел 2
ИМПЛИЦИТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ В ЛЕКСИКЕ
1. Учитывая неоднозначность понятия имплицитности, сразу ого-

ворим, как будет определяться имплицитность информации, передавае-
мой за счет собственно лексических средств (без учета грамматики и
интонации). Представление об имплицитности информации, передавае-
мой лексическими (и фразеологическими) средствами, базируется на
нашем понимании имплицитности, описанном в предисловии. Основным
признаком мы считаем факультативность имплицитной информации:
она восстанавливается слушающим, и поэтому результат восстановле-
ния может быть неоднозначный.
Сразу следует отграничить имплицитность лексической информа-
ции, возникающей в тексте, и имплицитность, которую можно связать со
словарным значением слова. Имплицитность в тексте возникает в ре-
зультате взаимодействия словарных значений слов с контекстом, посколь-
ку формы этого взаимодействия практически всегда связаны с речемыс-
лительной деятельностью. Слушающий осуществляет референцию, т. е.
соотнесение слов с обозначаемыми ими фрагментами реальности, а так-
же восстанавливает регулярно пропускаемые куски смысла (типа связи
между высказываниями Осторожно и Я вижу, где слушающий до того,
как ответить, восстанавливает подразумеваемую часть смысла первой
реплики: 'впереди опасность X, об этом ты, возможно не знаешь'). Де-
лаются и более общие выводы о мире, окружающем говорящего и слу-
шающего, типа понимания намеков, распознавания скрываемого смысла
и т. п. Они приводятся в прочих главах этой книги.
В данной главе мы рассматриваем только тот аспект имплицитно-
сти, который так или иначе определяется лексическим значением. Наше
рассмотрение имплицитных компонентов словарного значения опирает-
ся на наблюдения за поведением слова в речи: выявляются случаи появ-
ления эксплицитно не выраженной информации, определяются ее ис-
точники, т. е. фрагменты семантического представления, базируясь на
которых, слушающий при помощи выводов и обращения к фоновым зна-
ниям получает новую информацию, из выявленного оставляются для
рассмотрения те случаи, когда появление имплицитной информации свя-
зано с лексическим значением слов и фразеологизмов.
2. Прежде чем переходить к различным типам имплицитности, свя-
занным с лексическим значением, обсудим одно из пониманий импли-
цитности, которое в данной работе не принимается. По нему, имплицит-
ным является все, что требует экспликации, то есть передачи другими
средствами, более полно и ясно выражающими некоторую информацию.
Нередко говорят об экспликации и по отношению к значениям лексем.
Имплицитная информация в лексике 31
Так, толкование понимается как экспликация лексического значения

слова. Однако действительно ли такая экспликация составляет часть
речемыслительнои деятельности слушающего или она относится только
к профессиональной работе лингвиста или лексикографа?
Как нам кажется, можно считать, что носители языка достаточно
полно и однозначно понимают основные значения слов и экспликация
потребна только тем, кто плохо знает язык или отдельные его подъязы-
ки (например, научную или политическую терминологию).
Рассмотрим один из наиболее показательных случаев, когда часть
денотативного компонента значения вызывает трудности при его обна-
ружении в процессе толковании слова. При описании значения слова
реять лексикографу непросто выявить его отличия от слова развевать-
ся (флаг реет — флаг развевается) (пример Ю. Д. Апресяна). Тем не
менее, для носителя несовпадение значений очевидно, следовательно, ин-
формация, отличающая эти слова, передается при употреблении слова
реять.
Как кажется, в данном случае особенность такой информации свя-
зана с тем, что в значении отражается и зрительное представление (а
также представление, связанное с другими органами чувств). Оно яв-
ляется неэксплицитным в том смысле, что требует особых усилий при
переводе в вербальный ряд. Однако его отнесение к имплициной инфор-
мации может быть осуществлено только с определенной натяжкой. По-
этому затруднения при составлении толкования мы не рассматриваем
как проявления имплицитности и в дальнейшем не анализируем.
Тем не менее, и в лексическом значении слова можно обнаружить
фрагменты, для восстановления которых слушателю мало знать значе-
ние слова, а требуется приложить дополнительные умственные усилия.
Можно выделить следующие случаи понимания имплицитности в лек-
сическом значении. Во-первых, это некоторые компоненты значения, в
основном неденотативного характера (коннотативные,, ассоциативные,
эмотивные). Отдельно следует отметить пресуппозицию (презумпцию).
Во-вторых, это коммуникативное значение,, соотносящее значение лексемы
(обычно служебной) с коммуникативными и текстовыми явлениями.
Наконец, имплицитной может считаться информация, передача которой
оказывается факультативной при восприятии слова. Это внутренняя
форма слова и фраземы, культурная аура (происхождение, использова-
ние в прецедентных текстах и т. тт.). Рассмотрим каждый из перечис-
ленных случаев.
1. Имплицитная информация
и компоненты лексического значения
1.0. Как уже упоминалось в предисловии, компонент значения в
принципе не должен считаться имплицитной информацией, поскольку
при восприятии значения слова слушающий получает всю информацию,

содержащуюся в его значении. Однако восприятие части такой инфор-
мации как неэксплицитной (неявной, скрытой) не вызывает сомнений
(см. Кустова, Падучева 1994) и должно быть описано с позиций ее обна-
ружения и экспликации,. Выявление такой информации будем прово-
дить на основании тех принципов, которые описаны в предисловии: им-
плицитной является информация, которая попадает в представление
слушающего благодаря его специальным усилиям, а признаком такой
информации является необязательность ее получения при понимании,
нестопроцентность ее восстановления слушающим.
Обратимся к предложенной в первой главе модели речепорожде-
ния, для того чтобы представить, какие операции необходимы слушаю-
щему при понимании замысла говорящего, когда речь идет о получении
лексической информации. Слушающий понимает, что говорящий выби-
рает из нескольких слов наиболее подходящее, такое, что слушающий,
учитывая контекст и предварительные знания, сможет самостоятельно
сделать необходимые выводы и восстановить замысел говорящего. Именно
этим и занимается слушающий, доверяя, что говорящий выбрал дей-
ствительно такую лексику, которая требует минимальных усилий слу-
шающего (в первой главе это отмечалось как следствие из постулатов
Грайса). Таким образом, в смысле любой словоформы в тексте присут-
ствует изрядное количество имплицитной информации.
Как мы уже отмечали, часть информации может одновременно и
выводиться слушающим, входить в значение слова (или, по крайней мере,
быть узуально связанной с этим значением). При этом наблюдается боль-
шое число промежуточных случаев от очевидно нового значения (одна-
ко легко восстановимого любым носителем, как говорят, «прозрачно-
го») до более или менее очевидного совпадения со словарным значением,
слегка отягченного определенной связью с установившимся контекстом.
Примером первого можно считать значение 'объем, входящий в данную
емкость* у слова стакан (дыпил-етак&н воды). Пример второго — смысл
слова волна в примере «волны ходят по ржи» (обычны волны на воде,
однако можно считать, что на воде это только наиболее частый случай, а
в принципе в значение этого слова вода входить не должна). В той мере,
в какой выводимая слушателем информация входит в значение слова,
она представляет собой имплицитную часть значения. Таким образом,
сюда можно включить, с одной стороны, внутреннюю форму слова, а с
другой — те компоненты значения, которые отражают возможную отне-
сенность слова к тем или иным ситуациям употребления, что нередко
расценивается как коннотация.
1.1. Возникает вопрос: является ли имплицитной та информация,

которая составляет пресуппозициональную часть значения. Напомним,
что пресуппозицией (по другой терминологии — презумпцией) называ-
ется часть значения, которое не подвергается отрицанию, когда отрица-

ние относится к данному слову. Так, в глаголе казаться в значении,
реализуемом в примере Мне показалось, что вы что-то возразили, пре-
суппозицией признается (см. Апресян 1990) часть 'говорящий ничего
не считает по поводу истинности Р \ Классическим примером здесь
считается слово холостяк, в значение которого включают смыслы 'муж-
чина', 'взрослый', 'неженатый', притом что в предложении Он не холос-
тяк отрицается только смысл 'неженатый'.
Если следовать распространенной точке зрения на пресуппозицию
как на часть значения слова, то ее нельзя считать имплицитной информа-
цией — часть значения обычно считается эксплицитно передаваемыми
сведениями. Однако есть случаи, когда то, что относят к пресуппозиции,
можно вообще не включать тв значение слова. Например, пресуппози-
циональный компонент в глаголе казаться включен в толкование по
аналогии с толкованиями слов знать, ошибаться и другими предика-
тами, в значение которых входит представление говорящего о том, «как
обстоит дело на самом деле». Видимо, достаточно было бы считать, что
казаться передает только представление субъекта о нетвердой уверен-
ности в чем-то.
В отличие от глагола казаться глагол знать включает в себя смысл
истинности некоторой информации, известной субъекту, и эти сведения
об истинности, действительно, не отрицаются, ср. Он не знал о его приез-
де значит, что приезд был, не было только знания. Глаголу знать посвя-
щена обширная исследовательская литература (см. библиографию к ра-
боте [Арутюнова 1980]), в которой обычно признается, что фрагмент
значения 'имеет место Р ' — пресуппозиция.
Рассмотрим, почему этот фрагмент не отрицается — ведь если он
входит в значение глагола, то отрицание в принципе может относиться и
к нему. Однако если у говорящего есть необходимость отрицать именно
эту информацию, он может использовать другие глаголы: не происхо-
дит, не имеет места. Слушающий знает об этой возможности, поэтому
отрицание с глаголом знать не будет пониматься как отрицание факта.
Приведенные нами рассуждения «с опорой на здравый смысл» на
самом деле базировались на применении постулатов Грайса о коопера-
ции говорящего и слушающего. Совершенно аналогичным образом можно
объяснить и «неотрицание» смыслов 'человек', 'мужчина' и 'взрослый'
в значении слова холостяк. Иными словами, в значениях некоторых
слов есть смыслы, которые не отрицаются, поскольку это удобнее делать
при помощи других слов (Заметим, что если вместо обычного отрицания
будет применено контрастное, то отрицание возможно: Он не знал, а
только полагал, см. Падучева 1977). В любом случае неотрицаемая
информация никак не может быть признана имплицитной — она вхо-
дит в значение слова, передается говорящим и воспринимается слушаю-
щим без дополнительных усилий.
2 — 534
1.2. Под коннотациями (см. Говердовский 1970) обычно понимают

те компоненты значения, которые не служат для обозначения каких-
либо явлений нШПшгвистической реальности (т. е. не являются денота-
тивными). Сюда относят экспрессивный компонент (показатель особого
отношения говорящего к предмету речи, см. Телия 1993), эмоциональ-
ный компонент (отражающий эмоции говорящего, см. [Лукьянова 1986]),
а также ассоциативный компонент, т. е. возможные ассоциации, вызывае-
мые данным словом. Естественно, эти компоненты взаимосвязаны^ что и
дает исследователям основание объединять их в нечто общее.
Эмоциональные, экспрессивные и оценочные моменты входят в зна-
чение слова, но не вполне однозначно соотносятся с ве_рбальным спосо-
бом представления информации. Возможность интерпретации этой ин-
формации как имплицитной усиливается за счет того, что часть
информации становится факультативной для передачи и обнаруживает-
ся в результате некоторых дополнительных усилий слушающего (хотя,
возможно, и не всегда осознаваемых). Например, степень экспрессивно-
сти слова, эмоциональная составляющая его значения могут варьиро-
вать в разных идиолектах. Например, для одного носителя предатель
может быть сильно экспрессивным словом (близким к бранному) и отра-
жать эмоциональное отношение презрения. Для другого же оно может
быть малоэкспрессивным («Я понимаю, что я предатель, но не вижу в
этом ничего особенного») и практически не нести эмоциональной окраски.
Следовательно, определение эмоционального и экспрессивного со-
ставляющих значения слова во многое осуществляется слушателем.
Слушатель использует сведения об интонации:, синтаксисе, контексте,
речевой ситуации, чтобы установить истинное намерение говорящего —
обругать, упрекнуть, пожалеть и т. п. Это те же действия, которые харак-
терны при работе с имплицитной информацией любого типа. Например,
при интерпретации фразы «Предатель», — сказала она и потрепала
его по затылку слушающий принимает во внимание не только значе-
ние слова предатель, но и знания о применении жестов (потрепать по
затылку можно при проявлении ласково-фамильярного отношения, сведе-
ния недовольства к шутке). В результате оценочный компонент слова
предатель будет существенно видоизменен: это уже не резкое осужде-
ние, а шутливый упрек. Полностью исчезает возможный эмоциональ-
ный компонент — негодование, смешанное с брезгливостью. В то же
время денотативный компонент значения слова предатель — 'тот, кто
предал, сделал что-то в пользу противника' — остается практически без
изменения.
В еще большей степени у нас есть основания относить к имплицит-
ной информации ассоциации с лова. Тут возникает проблема: насколько
тесно связаны ассоциации со значением слова. В некоторых случаях эта
связь очевидна. Доказательством этой связи может служить то, что не-
которые ассоциации могут влиять на сочетаемость СЛОБ. (которая в ос-

новном определяется значениями слов). Например, ограничение на соче-
таемость слова глубокий (возможна глубокая ночь, но не глубокий день),
глубокая осень, но не глубокая весна и т. п.), кроме чисто узуальных
соображений (несвободная сочетаемость), может определяться еще и
ассоциациями слова глубокий, которые включают представления о тем-
ноте и прохладе.
Есть и случаи меньшей связи ассоциации со аначением-елова, кото-
рые тем не менее стоит учитывать. Рассмотрим слове жизиъ^ Основная
часть коннотативного компонента слова связлна с положительными .ас-
социациями, хотя в целом слово не признается эмоционально или оце-
ночно окрашенным (нет противоречия в словосочетаниях тяжелая жизнь,
избавиться от такой жизни). Однако в число ассоциаций входит и
слово смерть. Эта информация, нормально нб передаваемая слушателю,
тем не менее может оказаться значимой. Например, использование в
рекламе словосочетания на всю жизнь может вызвать нежелательные
мысли о смерти и поэтому обычно отвергается. (Слоган Похудей на всю
жизнь оценивается многими фокус-группами отрицательно: видимо, ас-
социация со смертью подкрепляется словом похудеть).
В случае более явной эмоциональной окрашенности слова, отражае-
мой в словарях, например мужичонка или деревенщина, говорить об
имплицитности информации сложнее. Однако очевидно, что степень
имплицитности может принимать различные значения и переход от
одного очевидного случая (информация имплицитна, как в рассмотрен-
ном выше случае) к другому (ничего имплицитного в информации нет)
допускает много промежуточных случаев.
Важным источником имплицитной информации являются кон-
нотации, определяемые культурным контекстом. Их роль важна при
употреблении штампов, или стереотипов дискурса (см. Bragina 1996, Teliya
et al. in print). Такие словосочетания, как ленинский стиль работы, напо-
леоновские планы, имплицитно содержат информацию, которая понят-
на, только если известно, что в определенном обществе принято воспри-
нимать В. И. Ленина как мудрого учителя, а Наполеона — как полководца,
стремящегося к завоеванию мира.
1.3. Еще один источник информации, которая передается (по край-
ней мере, до какой-то степени) имплицитно, — это актуализация значе-
ния слова в контексте, переход его в содержание высказывания, которое
оказывается богачег чем составляющие его слова. Следовательно, появ-
ляющуюся при этом информацию можно считать имплицитной. Рас-
смотрим, как появляется такая информация.
Один из источников — референция, соотнесение показателей
референции (местоимений, артиклей) с объектами. В этом случае из
обозначений объектов, свойств и действий, относящихся к определенным
классам, слова превращаются в укаеания на конкретные предметы, со-

бытия (рг.утттргугнля^тся денотяттия). Содержание обогащается за счет тех
знаний, которые имеются у слушающего лхласителъно данного объекта,
свойства и т. п. Так, содержание предложения Математик подловил
неуспевающих может рассматриваться как 'тот, кто профессионально
занимается математикой, сделал нечто, что позволило ему узнать что-то,
что скрывали от него те, кому не хватало времени для чего-либо'. Учет
более подробных значений может конкретизовать содержание — напри-
мер, о математике станет ясно, что имеется в виду не ученый, а учитель.
Однако и в этом случае после установления референтных отношений
полученная информация обогатится. Так, когда слушающий поймет, кто
конкретно математик, а кто неуспевающие, слушающий сможет себе
представить, как именно осуществлялось действие: учитель задал слож-
ную задачу или, выполняя другие функции, нашел место, где неуспеваю-
щие куршгй, и т. п. Появится оценочная информация, которая в исход-
ном предложении не содержалась, — слушающий, знающий отношения
говорящего с математиком и с неуспевающими, поймет, нравится ли опи-
санное событие говорящему или нет.
Естественно, подавляющее бртт^птмч^твп ИЯВТГРКЯРМКТУ ТЯКИМ обра-
зом фактов индивидуальны и не относятся к языку, не могут быть обоб-
щены. Однако если они затрагивают более или.менее значительную общ-
ность людей, возникает еще один источник имплицитной информации —
выводы, которые делает слушающий после установления референтов и
привлечения фоновой информации, общей для всей социальной группы.
Это могут быть знания, общие для всей нации (разновидность этого слу-
чая рассматривается в четвертой главе), или сведения, известные только
жителям одного региона^лшгример пользующееся определенной репу-
тацией место (кафе «Минутка» в одном из районов — место продажи
наркотиков), или директор завода, которого все знают в заводском посел-
ке, и т. п. Такая информация уже нуждается в какой-то регистрации,
поскольку она может использоваться в имплицитном виде в текстах,
становящихся известными и за пределами данной общности людей. В
художественной литературе роль такой регистрации играют примеча-
ния. Наиболее важные случаи отражаются в страноведческих словарях.
1.4. Наконец, третий источник имплицитной информации, возни-

кающий при употреблении лексики в речи — это так называемый фа-
культативный компонент значения. При описании некоторых лексем
лексикографы и лексикологи отмечают наличие в их значении фраг-
ментов смыслв, которые встречаются не во всех употреблениях, и в этом
смысле не являются обязательным. (И."Богуславский говорит о нейтра-
лизуемых фрагментах значения, см. Богуславский 1985, Зализняк 1994).
Иногда таковой оказывается самая существенная часть знадшния.
(В некоторых толковых словарях эта информация предваряется, словом
обычно). Например, идти — «п^редвигаться^переступая ногами» (Оже-

гов 1990), т. е. поднимая и оцуская ноги поочередно. В принципе, можно
идти и не поднимая- ног: идти шаркая и т. п. Таким образом, то, чему
предшествует слово обычно, оказывается так называемым прототипом
(см. Вежбицка 1996), т. е. тем. что в первую очередь воспринимает слу-
шатель (ХОТЯ контекст потом может «отменить» эту часть толкования).
Поэтому такие фрагменты значения вряд ли можно отнести к импли-
цитным. Однако если фрагмент значения малозначим, то его актуализа-
ция при понимании не вполне вероятна и этот фрагмент можно причис-
лить к имплицитной информации^ Например, скакать значи^ (наряду с
прочим) 'ехн:ть на скачущей лошади'. Варианты поездки — верхом или
в запряженной такой лошадью повозке (санях) — представляют факуль-
тативные компоненты значения, которые выявляются благодаря кон-
тексту, т. е. в освговном передаются имплицитно.
С факультативными компонентами связаны и логически выводи-
мые (потенг^иально) части значения лексики, проявляющиеся в тексте.
Например, в значение слова о&ёдать не входит 'становиться сытым'.
Однако этот вывод происходит во многих диалогах {Спасибо, я обедал).
Такие регулярно выводимые фрагменты смысла могут учитываться в
словарях (см. Кустова, Падучева 1994), поскольку их учет необходим
при компьютерном моделировании понимания текста.
К этому же виду имплицитной информации относится и намек
(см. Кобозева, Лауфер 1988), который сознательно эксплуатирует это свой-
ство лексики. Обычно под намеком, т. е. заведомо неэксплицитной ин-
формацией, понимаются случаи^ когда процесс восстановления нужных
импликаций достаточно очевиден для говорящего и слушающего, т. е.
эти импликации не вполне вероятны (если они достаточно вероятны,
участники речевого акта просто не замечают их и для их восстановле-
ния требуются усилия лингвистов, что демонстрируется в данной кни-
ге). Так, высказывание Не удалось сегодня пообедать вполне может ока-
заться намеком на просьбу об обеде, поскольку возможная цепочка
импликаций, основанная на выводе из лексического значения слова обе-
дать, Ведет именно к такому заключению: не обедал — значит, скорее
всего, голоден, а и * этого е некоторой долей вероятности следует, что
желательно, чтобы егх> покормили.
Как мы видим, при намеке эксплуатируются регулярные выводы
из лексического значения, однако они, включаясь в цепочку, становятся
существенно менее вероятными. В целом намек связан с использованием
контекста и культурных традиций (см. четвертую главу книги).
2. Имплицитная лексическая информация

и условия коммуникации
Рассмотрим теперь типы импдицихко передаваемой информации,

связанной с условиями коммуникации^ типом- речевого_акта, отношения-
ми между участниками общения и т. п. Такая информация обычно пе-
редается интонацией и служебными словами, а такой способ передачи в
какой-то степени можно считать имплицитным. Доказательством имп-
лицитности можно считать эксплицируемость этой информации при пе-
рифразах, а также факультативность ее восприятия.
Рассмотрим отдельные случаи имплицитной передачи коммуника-
тивной информации.
2.1. Имплицитная информация в служебной лексике

Значение служебного слова состоит из нескольких компонентов:
номинативного, синтаксического, коммуникативного, референтного. В слу-
жебном слове чаще всего эти компоненты синкретичны, трудно отдели-
мы, и во многих случаях для их понимания требуются дополнительные
речемыслительные действия слушающего. Это позволяет отнести их к
лексемам, в значение которых входит имплицитная информация.
2.1.1. Усилительные частицы
Значение частиц относится к числу наиболее трудно дефинируе-
мых, т. к. в их значении можно выявить и функциональный компонент
(усилительная функция у частиц же, да и ряда других). А с другой
стороны, имеется собственно лексическое значение, о чем свидетель-
ствует связь с семантикой исходного (общего) значения частицы (на-
пример, для же это известность сообщаемого слушателю, см. [Борисова
1982]). Существует определенная взаимосвязь между функциями час-
тицы и ее семантикой, а в пределах последней — между общим и част-
ными значениями. И, как и в случае с полнозначной лексикой, эта связь
частично узуализирована, а частично выводима слушателем на основа-
нии знания общего значения, контекста и другой информации, общей
для говорящего и слушающего.
Рассмотрим для примера частицу -то. Слушающий получает ин-
формацию о выделении какого-либо слова в высказывании. Более конк-
ретная информация об особенностях этого выделения может быть слу-
шателем выведена из основного значения частицы -то и контекста.
Основное значение можно сформулировать как 'обрати особое внимание
на данный предмет речи'. Слушающий из контекста понимает, почему
этот предмет речи заслуживает особого внимания. Например, в выска-
зывании Это-то он может, а вот другое... особое внимание к предмету
сообщения вызвано противопоставлением. Здесь можно восстановить

такую цепочку выводов:
Слушающий понимает: надо обратить внимание на слово это как
предмет речи, важно, что сказанное относится к это, следовательно, к
другому оно не относится.
Получившийся вывод повторяется в контексте и, таким образом,
подчеркивает передаваемое союзом а значение противопоставления.
Значение противопоставления можно считать в какой-то степени
закрепленным за частицей. Однако понимание приведенного предло-
жения возможно, как с обращением к этому новому значению частицы,
так и без него, только на основании системы вывода. Это позволяет
считать данный компонент значения имплицитным.
Кроме этого, значение частицы содержит и другие имплицитные
фрагменты. Например, возникает некоторый эмоциональный «довесок» —
чувство досады. Его можно считать следствием из контраста между вер-
ностью высказывания («это он действительно может») и ограниченностью
этой верности: говорящий утверждает, что надо обратить внимание на
предмет сообщения, следовательно, сообщение относится к данному пред-
мету, следовательно, сообщение не относится ни к чему другому, что мо-
жет вызывать сожаление.
Аналогичным образом можно считать имплицитным компонентом
оттенок удивления при употреблениях -то в следующих примерах:
Иван-то женился/ Деньги-то кончились!
Здесь можно представить такую цепочку. Слушающий понимает:
говорящий обращает особое внимание на предмет речи, следовательно,
важно, что сказанное относится именно к этому предмету, следователь-
но, этого не ожидали, а неожиданность вызывает удивление.
Мы отметили имплицитную передачу номинативного (лексическо-
го) компонента значения слова. Частицы используются и при импли-
цитной передаче синтаксических отношений в бессоюзных сложных
предложениях, о чем говорится в следующей главе.
2.1,2. Междометия
Междометия воспринимаются как один из источников имплицит-
ной информации, поскольку передаваемое ими содержание, как прави-
ло, с большим трудом поддается экспликации. В семантике междоме-
тий можно увидеть два слоя. С одной стороны, это более общие значения
типа основных эмоций (удивление, возмущение, страх, гнев и т. п.). Эти
значения оказываются общими у ряда междометий, которые мы не вос-
принимаем как синонимы, ср. Ах, как плохо и Ой, как плохо. Для их
различения мы должны определить общие значения каждого междоме-
тия и посмотреть, как эта общность проявляется в каждом конкретном
значении. Естественно, эта часть семантики тоже определяется эмоция-

ми, а иногда и ощущениями, перекликающимися с физическими. Так,
для междометия ох общим значением можно признать ощущение тя-
жести, которое присутствует и при выражении гнева (Ох, какой он него-
дяй!), и при выражении страха (Ох! Что это?) (см. Борисова 1996).
Таким образом, семантика междометий действительно оказывает-
ся наиболее имплицитной даже по сравнению с другими служебными
словами. С одной стороны, она практически вся сводится к эмоциональ-
ному компоненту значения, с другой — получение нужного смысла осу-
ществляется при помощи вывода из общего значения, что тоже пред-
ставляет собой источник имплицитности.
2.1.3. Служебные слова с текстообразующей функцией

Некоторые частицы и модальные слова служат для маркировки
частей текста: начала (а, кстати, эй), конца текста или реплики (вот,
таким образом), смены темы (тут, кстати, да) и т. п. Подробней о
некоторых из них будет говориться в главе III. Здесь же отметим, что
текстообразующие функции являются производными от значений слу-
жебных слов. И хотя можно говорить об определенной узуальной зак-
репленности этих функций, последние выводятся слушателем при по-
мощи импликаций из лексических значений. (Ситуация соответствует
той, которая наблюдается при сопоставлении различных значений, вы-
водимых из значения слова — в некоторых случаях они закреплены
узуально уже настолько, что это производные значения слов.) Рассмот-
рим служебное слово А (и в функции союза, и в функции частицы оно
имеет много общего, поэтому не будем уточнять его частеречный ста-
тус). Оно имеет значение 'следующая информация будет новой'. В этой
роли он выступает как сопоставительный союз: Он мал, а она большая,
т. к. если бы сообщалась не новая информация, союз а был бы неумес-
тен, ср. Он мал, а она невелика. Именно это значение и позволяет ему
выполнять функцию маркера начала диалога: говорящий оповещает о
том, что собирается сообщить новое.
2.1.4. Коммуникативная информация

Иногда служебные слова передают сведения о представлениях го-
ворящего об известности/новизне сообщаемого (же, ведь, -то, этот са-
мый), например: Я же тебе говорил об этом — очевидно, что сообщает-
ся то, что должно быть слушающему уже известно. Частица показывает,
что эта известность вполне осознается говорящим, иначе у слушающего
может сложиться неправильное представление о том, что говорящий
считает известным, а что нет. Из факта сообщения известного можно
сделать вывод, что новым является не эксплицитное содержание, а те
импликации, которые могут быть выведены. Это может быть понима-
ние, что известный факт приведен потому, что он что-то объясняет (Не
ходи, ты же болен = 'не ходи, потому что ты болен'), или, как в данном
случае, потому что известность вызывает возмущение отсутствием реак-
ции и т. п.
Наконец, нередко значение служебного слова можно оценить как
сведения о важности передаваемой информации или ее части (а неред-
ко и неважности — как у частицы там): это выделение сообщаемого
частицей да, обращение внимания на тему частицей -то и т. п.
Все эти сведения передаются в комплексе. Например, в значение
частицы же входят и сведения о неновизне сообщения (иногда факуль-
тативно), и сведения о важности сообщаемого, и сведения о месте репли-
ки с частицей в тексте (она встречается в ответных репликах). Есть
основания считать значение же в основном имплицитной информацией,
поскольку передаваемые сведения являются невербализованными, иног-
да факультативными.
2.2. Отдельно следует сказать об отнесенности слова к условиям
употребления, то есть к определенным функциональным стилям. Эта
информация не входит в значение лексемы, хотя в чем-то и связана с
ним. Так, можно с определенной степенью уверенности предположить,
что слова осел (в переносном значении) или башка стали характерны
для разговорной речи или для просторечия благодаря их эмоциональ-
ной и экспрессивной окрашенности.
Как правило, сведения об условиях употребления слова не являют-
ся информацией, передаваемой в речи: условия речевого общения уже
известны участникам (ведется ли беседа устно, читается ли текст), а сло-
во просто выбирается в зависимости от этих условий. Однако иногда
употребление слова, указывающее на условия общения, оказывается зна-
чимым. Например, выбрав разговорную лексику вместо нейтральной
говорящий демонстрирует фамильярность в отношениях с собеседни-
ком (или читателем). В таком случае информация о принадлежности
слова к определенному стилю оказывается имплицитной.
3. Факультативная часть лексического значения

Мы отмечали, что факультативность компонента значения является
одним из признаков, позволяющих считать эту информацию имплицит-
ной, и уже сталкивались с факультативными компонентами денотатив-
ного и коммуникативного значения. Сейчас речь пойдет об информации,
которую не относят к значению слова,однако она тоже может воспри-
ниматься при общещш^В^ещую^че^>едь_это исторяческая_информация —
внутренняя форма слова, а кроме тpтJ2uL_paaJгичнaя культурная информа-
ция (иногда входящая во внутреннюю форму слова).
Внутренняя форма слова представляет собой многоабразное явле-

ние, от наивной этимологизации (которая может совпадаФь~€-научной, а
может и не совпадать) вплоть до связи значений многозначного слова.
То, что участники общения учитывают связь..прямого и:переносного зна-
чений слова осел, несомненно, должно быть отражено в описании семан-
тики, а поскольку эта связь не, входит непосредственно в значения слов,
ее можно отнести к имплицитной.
Учет имплицитной информации такого типа связан с общим пони-
манием взаимосвязи значений в слове, упомянутой выше. Исходное зна-
чение может служить источником логических выводов слушающего,
приводящих к производным значениям. Поскольку они закреплены в
словаре, такой вывод в большинстве случаев не осуществляется. Однако
то, что он возможен, показывает «оживление-» щ^оторыхляет-афор^дажа-
щих в основе значений. Например, внутренняя форма слова свинья в
значении 'нехороший человек' активизируется во фразе Ну, может,
пока еще не свинья, а только поросенок. Слова свинья и поросенок свя-
заны в прямом значении. Здесь же используется соотношение между
этими словами при использовании слова свинья в переносном значении.
Известно, что связи, присущие внутренней форме слова, могут ис-
пользоваться, создавая целую систему сопоставлений типа «время —
ресурс», «душа — вместилище» и т. п. (см. Лакофф, Джонсон 1987).
К этой же проблеме относится и понимание метафоры, иронии и
некоторых других тропов.
Проблемы культурных ассоциаций будут рассматриваться далее.
4. Выводы
Мы сочли возможным считать имплицитной ту информацию, ко-
торая передается благодаря лексике и которая является вербализуемой,
но невербализованной (т. е. требующей комментария для однозначного
понимания), а также факультативной. Основным признаком такой ин-
формации является то. что ей сопутствует ряд речемыслительных опе-
раций, не сводимых к простому отождествлению значения лексем. Это
в первую очередь логический вывод из значения слова, а нередко и из
контекста, из фоновых~знаний. Кроме того, имплицитная информация
может быть связана с ассоциациями, также дополняющими то содержа-
ние, которое воспринимает „слушающий.
Другими разновидностями имплицитной информации мы сочли
эмоциональную информацию, сведения коммуникативного характера.
Имплицитная информация постоянно присутствует в семантике
слова в виде потенциальных связей между различными значениями, в
том числе и в виде внутренней формы слова.
Имплицитная информация и стереотипы дискурса 43
Раздел 3
И СТЕРЕОТИПЫ ДИСКУРСА
Вступление. Общие положения

Проблема имплицитности имеет непосредственное отношение к
выявлению и исчислению культурных коннотаций, поскольку последние
преимущественно относятся к области непроявленного знания в языке.
Описание культурных коннотаций составляет основу лингвокультуро-
1
логического анализа , проводимого на материале фразеологии.
При рассмотрении материала я буду опираться на следующие по-
ложения.
— К культурным моделям относятся архетип, стереотип, а также
его разновидности — идеологема, «социологема». Типологичес-
ки разные устойчивые словосочетания реализуют разные куль-
турные модели. Метафорические словосочетания тоска душит,
давит, сосет — архетип (Брагина 1998); неметафорические сло-
восочетания — первая любовь, материнская ласка, загадочная
русская душа — стереотип; женские слезы, женские интриги
— социологему; чувство законной гордости — идеологему.
— В основании устойчивости словосочетаний могут лежатв^куль-
турные коннотации, кореферентно связанные с разными типами
дискурса: социально-идеологическим, литературным, философ-
ским, народно-поэтическим. -Словосочетания типа первая любовь,
братские чувства, материнская забота, женская гордость, в
отличие от сочетаний типа вторая любовь, сестринские чув-
ства, отцовская забота, детская гордость рассматриваются
как устойчивые, при этом их устойчивость обусловлена не се-
мантическими, грамматическими или лексическими ограниче-
ниями на сочетаемость, а исключительно культурной связанно-
стью (Bragina 1996).
— Культурная коннотация не всегда осознается субъектом речи,
вместе с тем она играет важную роль в определении его иден-
1
Лингвокультурологическая интерпретация единиц языка, прежде всего
фразеологии, разрабатывается в рамках Научного семинара по фразеологии под
руководством проф. В. Н. Телии. Она также ставилась в ряде работ (Bragina,
1996,1998а, 19986, Oparina 1998, Sandomirskaya, Oparina 1996, Sandomirskaya 1998, Телия
1993, Teliya et al. 1994, Телия 1995, Телия 1996, Teliya et al. 1998). В них фразео-
логические единицы рассматривались как результат взаимодействия языка и
культуры, делались попытки определить и описать культурные коннотации в
языке.
тичности. Возможны, например, ситуации, когда высказываемые

субъектом речи идеи вступают в противоречие с культурными
коннотациями языковых единиц, используемых для оформле-
ния этих идей (атеистические идеи, оформленные языковыми
средствами, заимствованными из религиозного дискурса; демок-
ратические идеи, в оформлении которых использовались клише
тоталитарного периода и т. д.).
Культурная коннотация может быть определена как установка на

дискурс: политический, социально-идеологический, философский, лите-
ратурный, религиозный, мифологический, народно-поэтический (см. также
Телия 1993).
Культурная коннотация есть языковая функция памяти, она обуслов-
ливает узнавание (общий культурный код настоящего) и припоминание
(общий культурный код прошлого) слов, словосочетаний в их отноше-
нии к определенному типу дискурса. Культурная коннотация может
выступать как условие устойчивости словосочетаний.
Культурная коннотация также выполняет функцию хранения. За
счет культурной коннотации выражение может сохранять свою целост-
ность и неделимость. Например, плеоназмы типа горе горькое, скука скуч-
ная, путем-дорогою, как кажется, продолжают существовать в языке
благодаря культурной коннотации, устанавливающей связь с народно-
поэтическим дискурсом. (Существование плеоназмов «корнями» уходит
в практику заговоров, в которых предмет или лицо заклиналось всеми
могущими к нему относиться обозначениями.)
Многие идеологические клише — советский человек, социалисти-
ческий порядок — коннотативны, они устанавливают связь с идеологи-
ческим дискурсом периода тоталитаризма.
Культурные коннотации в большинстве своем есть область импли-
цитных конвенциональных знаний. Г. Грайс (1985, 221), рассматривая
конвенциональные импликатуры, приводит такой пример: если говоря-
щий произносит Он англичанин, и поэтому он храбр, то тем самым он
имплицирует, что его храбрость следует из факта его принадлежности к
английской нации.
Приведенный Г. Грайсом пример примечателен тем, что в основа-
нии высказывания, точнее, в глубинном основании конвенциональной
импликатуры лежит культурная модель. «Царю зверей» льву в каче-
стве главной черты предписана смелость. Это находит выражение и в
устойчивых сравнениях: храбрый как лев, смелый как лев (англ. as
brave as a lion), «Британский лев» — национальная эмблема Великобри-
тании и, шире, символ Великобритании и нации в целом. Следовательно,
фраза Он англичанин, и поэтому он храбр и ее конвенциональная импли-
катура имеют в своем основании культурную модель.
Я рассмотрела данный пример для того, чтобы показать, что изуче-

ние культурных моделей и их языкового воплощения может дать инте-
ресный и богатый материал для теории имплицитности. Культурные
коннотации, относимые к области «конвенционального имплицитного»,
позволяют не только прояснить позицию говорящего (проблема куль-
турного узнавания) и снять «культурную глухоту» в ситуации межкуль-
турного общения (проблема культурной переводимости), но и сделать
шаг к описанию коллективной культурной идентичности, что составляет
очень сложную, но необычайно увлекательную задачу.
Культурно-языковые модели: стереотип.

Первичные и вторичные стереотипы дискурса
Культурные коннотации участвуют в создании стереотипа. чЯ бы
хотела рассмотреть стереотип как оперативную модель, с помощью кото-
рой общество регулируется и контролируется.. Стереотип может также
рассматриваться как культурная категория, влияющая на формирова-
ние коллективной культурной идентичности. Он может быть описан как
1) коллективный, т. к. он разделяется всеми членами социума, обеспечи-
вая взаимопонимание между его членами; 2) нормативный, т. к. члены
социума обычно рассматривают его как норму (или правило); 3) воспро-
изводимый, поскольку он регулярно воспроизводится в неизменяемой
форме в вербальных или в невербальных текстах. Как правило, вербаль-
ные стереотипы составляют уровень фразеологии (Telia et al. 1994). Сте-
пень их связанности соответствует устойчивым словосочетаниям.
Я не буду рассматривать вопрос о том, каким образом стереотипы
включены в невербальные тексты, такие как различные стратегии пове-
дения, способы жизни и думания, влияющие на / формирующие опреде-
ленный тип культурного поведения, создающие стереотип «героя своего
времени». Эта проблема требует отдельного разговора.
Меня в первую очередь интересуют языковые стереотипы (языко-
вые клише).
Языковые стереотипы могут быть представлены предложениями,
абзацами, целыми текстами. Наибольший интерес, как кажется, пред-
ставляют «малые формы»: устойчивые неметафорические словосочета-
ния, или стереотипы дискурса, такие как пушкинский гений, братские
чувства, материнская ласка. Стереотипы дискурса культурно специ-
фичны. Следует при этом оговориться, что культурная специфика не
является синонимом национальной специфики. Очевидно, что разные
культуры могут в разной степени совпадать, что в частности ведет к
совпадению культурных коннотаций.
В основании устойчивости и повторяемости стереотипов дискурса
лежит культурная связанность. Фактически они являются цитатами
разных типов дискурса. Они лишены авторства. Они нормативны и обыч-
ны. Словари не описывают их культурную специфику, в отличие, напри-

мер, от идиом или от «крылатых слов».
С одной стороны, они имеют все свойства стереотипа, хотя они ме-
нее всего осознаются как таковые.
Они — языковая привычка, замены идей. Они представляют собой
ритуализованный язык, в них теряется функция сообщения. Они фик-
сируют установленный порядок во времени, отсутствие изменений в по-
рядке. В определенном смысле слова можно говорить, что они фиксируют
время, замедляя его ход. Соответственно, устаревание стереотипов дис-
курса указывает, что в дискурсе произошли определенные изменения, а
это в свою очередь указывает на движение времени. И в этом смысле
можно говорить об их историчности.
В явном виде историчность стереотипов дискурса проявляется, когда
они фиксируют взгляд на историческую личность, на историческое собы-
тие: наполеоновские планы, ленинский стиль руководства. Соответствен-
но их можно рассматривать как культурный код, как фрагменты коллек-
тивно воспроизводимой культурной и исторической интерпретации.
Можно различать первичные и вторичные стереотипы дискурса
Первичные стереотипы конструируются внутри культурной модели на
основе реальных фактов. Они представляют собой результат культур-
ной обработки реальных фактов, ситуаций и т. д.
Я буду описывать первичные стереотипы на материале мифологи-
зации реальных исторических лиц и ритуализации способов эмоцио-
нального выражения.
Вторичные (или рефлексивные) стереотипы формируются внутри
разных типов дискурса, а затем включаются в реальность. Если первич-
ные стереотипы демонстрируют способ, которым реальность включается
в культуру, вторичные стереотипы показывают, каким образом культура
включена в язык, а затем в реальность.
Первичные стереотипы.
Мифологизированные имена исторических лиц
Историческая фигура Наполеона в культурно-языковой модели
конструируется как «Великий Завоеватель», «Победитель», и в этом
конкретном значении она описывается языком. Мы говорим: поза На-
полеона, наполеоновские планы (англ. Napoleonic ambitions, Napoleonic
syndrome), и не существует таких устойчивых словосочетаний как напо-
леоновские неудачи, наполеоновская катастрофа, поскольку Наполе-
он как историческое лицо, культурно обусловлен. (Ср. также «Мы все
глядим в Наполеоны...») Он является канонической фигурой для роман-
тического дискурса (литература, живопись, скульптура), под влиянием
которого собственно и произошла мифологизация личности. Интерес-
ным в связи с этим представляется высказанная А. Иваницким (1996:
23) мысль о том, что в Наполеоне Пушкин видел историческое воплоще-

ние «Медного Всадника»: «На образ «чудотворного строителя»-циви-
лизатора, каким Петр как будто предстает в век Просвещения, налага-
ется образ вселенского воителя, «Божьей грозы».
В советской идеологической модели Ленин описывается как «Муд-
рый, Добрый Учитель». Это подтверждается такими словосочетаниями
как: заветы Ленина, выполнять заветы Ленина, ленинский стиль ру-
ководства (как канонический стиль руководства), ленинская простота,
учиться жить по-ленински. Такие сочетания, как, например, ленинская
беспощадность, изворотливость Ленина в рамках этой модели невоз-
можны, соответственно и во фразеологии советской эпохи.
«Поэт-Гений» ассоциируется в русской культуре с Пушкиным.
(Имена Достоевского, Толстого, Гоголя менее стереотипны в языковом
отношении.) Мы говорим: пушкинский гений, гений Пушкина. Такие
словосочетания, как талант Пушкина, способности Пушкина, окка-
зиональны.
«Отравитель», «Злая Бездарность», противопоставленная «Гению»,
ассоциируется с образом Сальери: салъерическая зависть, сальериева
мука. Возможно, данные словосочетания стали устойчивыми не без влия-
ния пушкинской трагедии «Моцарт и Сальери».
Культурные коннотации, выявляемые на уровне словосочетаний,
могут трансформироваться на уровне высказываний в конвенциональ-
ные импликатуры, например: Ваня — наш Пушкин имеет импликату-
ру «Пушкин — Поэт-Гений» => (Говорящий считает, что) Ваня — Поэт-
Гений / пишет гениальные стихи. Мы все глядим в Наполеоны имеет
импликатуру «Наполеон — Великий Завоеватель, Победитель» => (Го-
ворящий считает, что) мы все хотим стать / мыслим себя Великими
Завоевателями, Победителями. По сути дела конвенциональные импли-
катуры данного типа представляют собой случаи простейших аллюзий.
Первичные стереотипы. Способы выражения эмоций, чувств
К первичным стереотипам относятся также словосочетания, обра-
зованные именами, обозначающими способы выражения / проявления
эмоций, чувств. Эмоции импульсивны: они природны, однако их описа-
ние в языке культурно детерминировано. Аффективная природа чувств
и их культурная интерпретация объединены. Язык содержит стерео-
типное описание того, как люди выражают свои эмоции. Я имею в виду
телесные способы выражения эмоций.
Каждая эмоция имеет стереотипную форму выражения, описывае-
мую языком с помощью устойчивых словосочетаний. Любые отклоне-
ния от нормативного выражения эмоции лежат за пределами языковой
устойчивости. Более того, отход от стереотипа может квалифицировать-
ся как шаг к безумию. Язык достаточно жестко регламентирует выра-
жение эмоций. В реальности человек может улыбаться или смеяться,
когда он чувствует горе, поднять брови кверху, если чувствует неожидан-
ную радость или может застыть от неожиданного счастья. Но подобные

типы телесных реакций не стереотипны. Мы говорим улыбаться от
радости, но не улыбаться от горя, хотя существует выражение горь-
кая улыбка.
Можно сказать поднять брови от удивления, остолбенеть от
страха, но сочетания поднять брови от радости, остолбенеть от сча-
стья не являются устойчивыми.
В реальности радость и печаль могут быть объединены, человек
может одновременно испытывать оба чувства (ср. печальная радость),
но в языке возможно только сиять / светиться от радости и тем-
неть от печали. Замены типа сиять / светиться от печали и тем-
неть от радости не допускаются, хотя, в принципе, печаль может быть
светлой (Ср. пушкинское Печаль моя светла), но здесь речь уже идет о
состоянии души, а не о телесной реакции. (О цветовой симптоматике
эмоций см. [Апресян, 1995: 366—373; Арутюнова, 1997: 59—61]).
Так в языке соединяется описательная функция с культурной. С
одной стороны, сочетания возникают как результат наблюдения за реакция-
ми человека, с другой стороны, имеет место культурная обусловленность:
конкретная эмоция соединяется с конкретным типом реакции.
Имплицитная информация, содержащаяся в рассмотренных сте-
реотипах, является конвенциональной. Если я говорю: Она покраснела,
значит ей стыдно или Он поднял брови, значит он удивился, тем са-
мым я указываю на конвенцию: «все, кто краснеют, испытывают стыд»,
«все, кто поднимают брови, удивляются». Конвенции могут естествен-
ным образом нарушаться, и тогда следствие оказывается ложным. Я
могу получить в ответ: Нет, она часто краснеет без всякого повода.
Нет, он просто обрадовался.
Стереотип переживания чувства2 имеет следующие функции:
(1) он выполняет роль образца, который способствует узнаванию, а
также дифференциации чувств3;
(2) он обусловливает возможность имитировать чувства4;
2
Как кажется, подобные функции имеют и стереотипы возраста. О стереоти-
пах возраста см. [Крейдлин, 1996].
3
Ж-П. Сартр (1993), анализируя телеологичность эмоций/чувств, по сути
дела описывает культурный стереотип, например состояние пассивной печали:
«Предпочитают полумрак полному свету, тишину — звукам, одиночество ком-
наты — толпе общественных мест и улиц. Как говорят: „Чтобы остаться наеди-
не со своей болью". Это не совсем верно. Действительно, считается хорошим
тоном выглядеть пребывающим в глубоком раздумье о своем горе» (137).
1
В упомянутой работе Ж-П. Сартра различаются ложные эмоции, или фор-
мы поведения, — такие, которые направлены на реальный мир. и актерские
эмоции, которые обращены к фиктивному миру. И те и другие являются ре-
зультатом имитации, а не собственно переживанием. «Впрочем, существуют
ложные эмоции, которые являются только формами поведения. Если мне дела-
ют подарок, который меня интересует только отчасти, я, возможно, буду внешне
(3) он ритуализует процесс переживания чувства.

Существование подобных стереотипов во многом обусловлено социа-
лизованностью чувств. Личность в обществе не может быть бесстраст-
на. Но формы эмоционального выражения регламентированы.
Сильное влияние на формирование культурного стереотипа оказы-
вают два типа дискурса: литературный и идеологический. Чувства мо-
гут имитироваться для выполнения некоторой роли (ср. наигранные
чувства), для создания социальной маски. В этом случае языковые кли-
ше включаются как составная часть в модель стереотипного поведения.
Под влиянием романтической литературы в 1-ой трети XIX в. было
модно выражение печали, разочарованности. Это был способ жизни, ду-
мания, философствования, это была форма поведения в обществе и т. д.
Естественному чувству грусти, печали был придан статус социально зна-
чимого, модного чувства, способного выразить умонастроение общества.
Поэту Байрону — статус образца, «объекта для подражания», что соб-
ственно и формирует культурный стереотип. В языке стереотипными
были словосочетания утраченные радости, увядшая юность, увядшая
душа, ранние разочарования, мрачное уединение и т. д.
В сталинские времена, когда идеи социального оптимизма явля-
лись составной частью идеологической модели, эмоции также подверга-
лись идеологической дифференциации. Они разделялись на социально
значимые, такие как радость, счастье, ликование (светлые чувства), и
социально вредные, такие как тоска, грусть, печаль (темные чувства), и
очевидным образом в дискурсе преобладала эстетика света: светлое бу-
дущее, светлая дорога к коммунизму, светлый путь. Радость и свет
были доминирующими темами в живописи и в скульптуре. Поэзия А. Ах-
матовой рассматривалась как социально вредная. «Хнычущие интелли-
генты» порицались разными способами, вплоть до репрессий.
Таким образом, первичные стереотипы — это словосочетания, ко-
торые воспроизводят фрагменты «реальности», но выбор воспроизводи-
мых фрагментов и способ их языковой интерпретации культурно
обусловлены.
Вторичные (рефлексивные) стереотипы. Они возникают в ре-
зультате культурной транспозиции в язык мифологем, идеологем, лите-
ратурных и народно-поэтических образов.
Рассмотрим некоторые примеры.
Стереотип «Женственности», «Красоты», «Благородства» ассоции-
руется в русской культуре с героинями Тургенева и Толстого. Эти сте-
реотипы содержатся в сочетаниях тургеневские девушки, толстовские
девушки.
выражать сильную радость. Буду хлопать руками, прыгать и танцевать. Однако
это только комедия. Отчасти я позволю ей захватить себя, и неточно было бы
сказать, что я не рад. Однако радость моя неистинна, я ее оставлю, отброшу от
себя, как только мой гость уйдет» (1993, 140).
Стереотип «Бескорыстия» и «Благородства» связан с Дон-Кихотом.

В языке присутствуют такие словосочетания, как воевать с ветряными
мельницами, рыцарь печального образа.
Стереотип «Страдающего Философа», задающегося вопросом о
«смысле жизни, бытия», ищущего на него ответ, — в образе Гамлета:
гамлетовский вопрос.
Вторичные стереотипы могут иллюстрироваться словосочетания-
ми, относящимися к религиозному, народно-поэтическому типам дис-
курса: ангел и ангельское терпение, ангельская доброта, черт и чер-
товский характер, сатана и сатанинская гордость, русалка и русалочьи
глаза и т. д.
Таким образом, вторичные стереотипы являются результатом транс-
позиции культурных знаний в язык.
Смена культурных коннотаций в разных типах дискурса

(ценностный, профанный, иронический периоды)
Характеризуя культурные коннотации как область имплицитной
информации, не всегда осознаваемой носителями языка, следует отме-
тить, что в разные исторические периоды культурные коннотации —
«смысловые позиции» могли в полной мере осознаваться.
Это отчетливо прослеживается на словах/словосочетаниях, кото-
рые наделялись дополнительным «ценностным» смыслом, служили для
выражения идеалов общества или отдельной культурно значимой груп-
пировки. Периоды возникновения и смены культурных коннотаций
можно определить как ценностный, профанный, иронический. Первый
период формируется как система запретов, второй — как система нару-
шения запретов, третий — как система обыгрывания ценностности, как
литературный прием. Во все эти периоды культурные коннотации осоз-
наются в полной мере и высказывание формируется с учетом конвенцио-
нальных импликатур, точнее, ориентируется на конвенциональные им-
пликатуры.
Ценностный (часто сакрализованный) период: слово/сочетание
употребляется в строго определенных контекстах и имеет ценностную
ориентацию на общественный идеал, что и создает условия для возник-
новения культурных коннотаций.
Профанный период: слово/словосочетание имеет телеологическую
ориентацию, т. е. употребляется в эстетических, агитационно-пропаган-
дистских целях, служит фигурой риторики.
Иронический период обозначает смену установки. Культурные кон-
нотации сакрализованного языка подвергаются обыгрыванию.
Смена культурных периодов ценностный — профанный — ирони-
ческий приводит к смене культурных коннотаций.
Ценностный период характеризуется следующими условиями.
— Важным источником культурных коннотаций является ВЕРА 5 .

Слова, сочетания, фрагменты текста приобретают символьное зву-
чание, сакрализуются. Это также обусловливает устойчивость
словосочетаний. Формируется сакрализованный язык, воспро-
изводимый «в готовом виде», а не создаваемый каждый раз
заново. Как правило, ему придается статус вечного языка. Он
воспринимается в этом случае как Символ (Православия, Като-
лицизма, Протестантизма) — в христианском религиозном дис-
курсе; как Символ Идеологии (новой религии) в политическом
дискурсе; как Символ Литературы/Литературного течения (в
литературном дискурсе) и т. д.
— Круг людей, использующих такой язык, ограничен; происходит
жесткое разграничение на «своих» и «чужих».
— Формируется система запретов (табу) на употребление его в
неадекватной ситуации, «не по делу».
— Формируется система запретов на употребление языковых еди-
ниц, содержащих элементы «другой веры».
Профанный период характеризуется нежестким соблюдением усло-
вий ценностного периода (начальная стадия), и затем полным несоблю-
дением (конечная стадия). «Ценностные», «сакрализованные» слова /
словосочетания присваиваются «чужими», используются в неадекват-
ной ситуации. Происходит смешение разных культур и противореча-
щих друг другу идеологий. Осуществляется манипулирование ценностью,
ее фетишизация.
В иронический период «ценностные», «сакрализованные» слова не
присваиваются «чужими», но цитируются, обыгрываются.
Подобные процессы можно проследить в разное историческое вре-
мя и в разных дискурсах. Приведу несколько примеров.
Архаический период (мифологический дискурс)

6
В архаический период существовало разделение языка на обыден-
ный, который мыслился как «необработанный» (gnathbeltre),n сакраль-
г>
Анализу языковых значений слова вера посвящен ряд интересных работ
(Селезнев 1988; Шмелев 1993). Однако нам представляется достаточно близ-
ким то определение, которое приводит В. И. Даль (1955: 331). Вера 'уверен-
ность, убеждение, твердое сознание, понятие о чем-либо, особенно предметах выс-
ших, невещественных, духовных'; || 'верование; отсутствие всякого сомнения
или колебания о бытии и существе Бога; безусловное признание истин, откры-
тых Богом'. Соответственно верующий человек — это человек, у которого есть
представление, понимание существования высших духовных предметов, истин-
ность которых не требует доказательств, не нуждается в них.
н
Приводимые ниже данные основываются преимущественно на положе-
ниях, высказанных в книге «Историческая поэтика» (Гринцер 1994).
ный, «обработанный» язык (beltre /оЬш^е), или «язык людей» и «язык

богов». «Язык богов» включал в себя звукоподражаение, архаические
слова, метафорические иносказания, метонимии, синонимические дубле-
ты, намеренные словоизменения. Сакральное слово одновременно было
и магическим, и мифологическим, поскольку заклинания, ритуальные
песни неотделимы от определенных представлений о предках, духах,
богах. Слияние сакрального слова, сакральной формулы с мифологемой
устанавливало связь с традицией, с прошлым, давая слову дополнитель-
ную сакрализацию.
«Языком богов» владели «мудрецы», «жрецы», «шаманы». Владе-
ние «языком богов» было ключевым в их вербальном поведении. Язык
использовался строго в определенных ситуациях, связанных: 1) с обрядом,
с религиозно-магическим ритуалом; 2) с предметом речи, относящимся
к сфере общинного предания, к традиционной или к пророческой «муд-
рости». Очевидно, что «язык богов» был культурно коннотирован. При-
чем культурное узнавание «языка богов» часто осуществлялось на уров-
не формы, поскольку смысл мог сознательно затемняться.
Позже слова/словосочетания теряют магическую функцию. На ос-
нове сакрального языка появляются тропы, развивается эстетическая
функция языка. Ценностный период сменяется профаническим. Тропы
есть выражение профанной сущности текста 7 . Они все более начинают
ощущаться как украшения (Гринцер 1994: 55) 8 .
Прямым наследником «языка богов» становится «язык поэтов».
«Сказители» отделились от «шаманов» и «мудрецов» — владельцев
«языка богов» в поздний архаический период. Идея поэтического языка
как «языка богов» продолжает существовать в культуре. В этом случае
поэт воспринимается «больше, чем поэт» 9 .
7
Ср. замечание Б. А. Успенского (1994: 306) о том, что в самом мифологи-
ческом
8
тексте метафора как таковая не осознается и, следовательно, невозможна.
Смену сакрального, пророческого слова на профанное точно выразил Н. С. Гу-
милев в стихотворении «Слово»:
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города <...>
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что слово это Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
9
Это можно проследить в разных высказываниях. Ожидание великого по-
эта становится сродни ожиданию пророка, Мессии. «На вопрос корреспондент-
Итак, в архаический период существовал сакральный язык. Круг

людей, использовавших его, был ограничен. Сакральный язык употреб-
лялся в строго определенных ситуациях. Профанный период начался с
изменения функции: магическое слово стало выполнять эстетическую
функцию.
Религиозный дискурс. Примером культурной коннотированности
служит церковнославянский язык. Как пишет Б. А. Успенский (1994:
340), «церковнославянский язык понимался на Руси не просто как одна
из возможных систем передачи информации, но прежде всего как систе-
ма символического представления православного вероисповедания, т. е.
как Икона Православия». Соответственно следование языковому кано-
ну оценивалось как правильное поведение, а отход от него — как отход
от веры. Разделение на «своих» и «чужих» осуществлялось жестко:
христианин — еретик.
На использование некоторых словосочетаний были наложены ог-
раничения: словосочетание солнце праведное (soljustiae) употреблялось
только по отношению к Богу и не могло относиться к человеку; прото-
поп Аввакум протестовал против использования сакральных эпитетов
по отношению к царю, например считал недопустимым, чтобы царей
называли святыми (святой государь царь). В древнерусских епитимей-
никах неоднократно встречается правило, запрещающее говорить дождь
идет, за это полагалось сто поклонов, т. к. в употреблении этого сочета-
ния усматривалось оживление языческих верований. В данном случае
речь идет о запрете на употребление культурно маркированных языко-
вых единиц в неадекватной ситуации, а также о запрете на употребле-
ние словосочетаний, содержащих элементы «другой веры».
Литературный дискурс. В разные периоды отдельные слова, сло-
восочетания становились символами определенного литературного на-
правления и, что более важно, символами веры, т. е. подвергались сакрали-
зации. Достаточно показателен в этом отношении пример с символизмом.
Л. Я. Гинзбург (1987) пишет: «В речи символистической интеллиген-
ции с большой буквы писались и серьезно произносились слова Бездна,
Вечность, Искупление. Это были слова с положительным знаком, выра-
жавшие несомненные идеологические ценности. В речи народнической
интеллигенции так же ценностно звучали слова: личность, лучшие по-
рывы, на страже общественных интересов, Высшие женские курсы...
Обе культуры кончились <...> Но в то же время символистическая речь
ки: «Что внушает надежду?» — Л. Васильева ответила: «Думаю, что родился

или скоро родится великий поэт <...> Его пора настает, и новый великий поэт
так же осознает и выразит свое время, как Пушкин или Есенин»(АИФ, 1997).
«Каждая ситуация зона ознаменована пророчеством. Такие пророчества прини-
мают форму поэтических произведений. Примерно за сорок лет до наступления
первого тысячелетия Вергилий писал в своей знаменитой четвертой эклоге:
„Круг последний настал"». (В. Микушевич, «Ситуация зона», 1996).
неудержимо быстро спускалась к обывателю. <...> Слова, пустые, как

упраздненные ассигнации, слова, не оправданные больше ни творчески-
ми усилиями, ни страданиями, ни социальными потрясениями, в свое
время положившими основания их ценности. В обывательском высоком
слоге, подобранном по признаку красивых слов, безразлично смешивает-
ся терминология разных культур и противоречивых идеологических
систем».
Первый этап охарактеризован как выражающий несомненные идео-
логические ценности. Отмечается ограниченный круг людей, использую-
щих сакрализованный язык, — символистическая интеллигенция в
первом случае и народническая интеллигенция — во втором. Оба про-
тивопоставлены обывателю (оппозиция «свой» — «чужой»). Затем в
языке обывателя происходит смешение стилей: профанический этап.
Идеологический дискурс. После Октябрьской революции в России
процесс возникновения новой идеологии, а по сути дела, новой религии,
также ознаменовался частичной сакрализацией некоторых слов и сло-
восочетаний, например классовая борьба, относительно которого один из
революционных лидеров (Карл Радек) заметил, что это словосочетание
еще надо уметь употреблять, имея, возможно, в виду, что не каждому
можно позволить это делать (Рыклин 1993: 89). Так был сформулиро-
ван запрет на употребление словосочетания как в неадекватной ситуа-
ции (речь шла о статье, посвященной Гёте), так и «чужим» (западным
философом В. Беньямином).
При редактировании словарей достаточно сильно редуцировались
фразеологизмы, содержащие слова Бог и черт. Бог запрещалось писать с
большой буквы, т. е. была сформирована система запретов на употребле-
ние единиц языка, непосредственно содержащих элементы «другой веры».
В иронический период идеологическая модель разрушается и про-
исходит обыгрывание клише. Это, например, типично для посттотали-
тарного периода (эффект ерничества [Земская, 1996: 23]).
В романе В. Набокова «Дар» ирония используется как литератур-
ный прием, проявляющий отношение главного героя, Годунова-Чердын-
цева, к канонической фигуре 60-х годов XIX века — Н. Г. Чернышев-
скому. Эффект иронии достигается, в частности, за счет иронического
взгляда на ценностные клише того времени. Создание «новой веры»
описывается как подмена христианской религии, как перемещение ее
символов в новый дискурс:
Проследим и другую, тему «ангельской ясности». Она в даль-
нейшем развивается так: Христос умер за человечество, ибо любил
человечество, которое я тоже люблю, за которое умру тоже. «Будь
вторым Спасителем», советует ему лучший друг, — и как он вспы-
хивает, робкий! слабый! (почти гоголевский восклицательный знак
мелькает в его «студентском» дневнике). Но «Святой Дух» на-
добно заменить «Здравым Смыслом» <...> Биографы размеча-
ют евангельскими вехами его тернистый путь (известно, что чем

левее комментатор, тем питает большую слабость к выражениям
вроде «Голгофа революции») (1975: 242).
Новая вера создается путем введения и подмены клише: ангель-
ская ясность, Здравый Смысл (с большой буквы!) вместо Святого Духа,
Голгофа революции.
Ироническое обыгрывание ценностных клише содержится также
в следующих отрывках:
<он> вообще прославился неумением что-либо делать своими
руками (при этом постоянно лез помогать ближнему: «да не
суйтесь вы не в свое дело, стержень добродетели», грубовато го-
варивали ссыльные) (1975: 253).
И вовсе уж пагубными для него были попытки его освобо-
дить, попытки сами по себе смелые, но кажущиеся бессмыслен-
ными нам, видящим с изволока времени разность между обра-
зом «скованного великана» и тем настоящим Чернышевским,
которого только бесили старания спасителей <...> (1975: 320)
Мифологизированная личность сопоставлена с «реальной», этим
достигается ироническая установка на тексты «шестидесятников» XIX
века. Личность «главного героя» — Н. Г. Чернышевского подвергается
демифологизации.
Имплицитная культурно-языковая информация

и идентичность говорящего
Здесь важно выделить два вопроса: в какой мере культурная ин-
формация, присутствующая в языке, в частности в форме устойчивых
словосочетаний, осознается говорящим. И второй — в какой мере реаль-
ность языка оказывает влияние на личность говорящего.
Культурное в языке большей частью относится к области непрояв-
ленного, т. е. знания, которое присваивается носителями тем же спосо-
бом, как присваивается сам язык в его устной форме. Это, однако, не
означает, что реальность языка не оказывает влияния на носителя язы-
ка, на формирование личности говорящего.
Могут возникать парадоксы идентичности: идеи говорящего всту-
пают в противоречие с тем культурным кодом, который содержат стерео-
типы/ Приведу пример — начало книги О. Ивинской (М.: 1992) «Годы
с Борисом Пастернаком»:
Как известно, 1988 год стал переломным в литературной судь-
бе Бориса Пастернака на его родине: в журнале «Новый мир»
был наконец опубликован главный труд его жизни, как он сам
считал, роман «Доктор Живаго», оконченный в 1956—1957 го-
дах. Более тридцати лет понадобилось роману, чтобы пройти по-

истине крестный путь к своему главному читателю, одолеть та-
кие преграды, как однозначное отрицание идеологической оли-
гархии, бюрократически-чиновничья ненависть, шельмование и
травля со стороны «собратьев по перу», не погнушавшихся ни-
какими средствами, чтобы унизить и оскорбить и автора, и его
создание.
Сочетания: год стал переломным — часто употреблялось в идео-
логическом, политическом дискурсе (о переломных моментах говори-
лось, когда речь шла о революции или о войне), литературная судьба,
главный труд жизни (литературный дискурс — подобные сочетания
типичны для высокого чиновничьего стиля) и далее по тексту: шельмо-
вание и травля со стороны «собратьев по перу», не погнушаться ни-
какими средствами — стереотипы политического и идеологического
дискурса советского времени. Данный отрывок может идентифициро-
ваться как относящийся к идеологическому дискурсу советского вре-
мени. При этом образ автора (литературного чиновника), который выс-
траивается при чтении текста, вступает в определенное противоречие с
тем образом человека, который выстраивается на знании его биогра-
фии (Ивинская, сидевшая в сталинских лагерях — поздняя любовь Па-
стернака — прототип Лары в «Докторе Живаго»). Возникает два раз-
ных восприятия одной и той же личности. Пока что остается вопросом,
в какой степени личность детерминирована стереотипами и, в частно-
сти, вербальными стереотипами. «Моя субъективность — не более чем
всеобщность стереотипов», — писал Р. Барт (1994).
Таким образом, язык и культура могут рассматриваться как парт-
неры по коммуникации. Культура может самоописываться, саморепре-
зентироваться в языке. Следует отметить, что культурные категории
включены в лингвистические механизмы, и фразеология хорошо иллю-
стрирует это положение.
Заключение
Изучение стереотипов дискурса, как, собственно, и значительной части
фразеологии, находится на пересечении разных направлений. С одной
стороны, взгляд на фразеологию как на диалогические высказывания,
«третий язык», возникший в результате диалога языка и культуры, ста-
вит вопрос о выявлении и, по возможности, исчислении культурных мо-
тивов или, точнее, культурных модальностей, присутствующих в языке.
Здесь возникает необходимость говорить об элементах мифологического,
религиозного мышления, об институализации языка, подвергающегося
воздействию политики и идеологии. С другой стороны, нельзя оставить
без внимания ту поразительную способность стереотипов дискурса завое-
вывать сознание говорящего. В большинстве случаев говорящий исполь-
зует их в речи безотчетно, т. е. не осознавая те культурные коннотации,

которые они содержат. Типична реакция носителей языка на попытки
выявить некоторые мифологические сюжеты или социальные, идеологи-
ческие установки, содержащиеся в устойчивых словосочетаниях: «Да, но
мы ведь так не думаем!» И это справедливо. Личность подвергается об-
работке собственным языком, точнее, теми культурными модальностями,
которые он содержит, и, соответственно, определенной трансформации
почти незаметно для себя. Это дает право провести некоторую аналогию
между стереотипами и областью коллективно-бессознательного, в трак-
товке К. Г. Юнга. Но это уже отдельная тема для разговора.
Как было замечено выше, стереотипы влияют на формирование
ментальности и с их помощью общество регулируется и контролирует-
ся. Таким образом, они могут служить и служат как инструмент влас-
ти. Тиран действует не только физическим насилием, но и формами
извращения языка. Однако проблема «языка власти» очень специаль-
ная, вопрос об имплицитности таких извращений встает лишь в послед-
нюю очередь, и поговорить об этом лучше тоже в особой работе.
Глава II
НА СИНТАКСИЧЕСКОМ УРОВНЕ
Представление об имплицитности языковой информации чаще все-

го связывают с явлениями синтаксического уровня языковой системы.
Именно на этом уровне встречается такое явление имплицитной переда-
чи информации, как эллипсис. Очевидным образом являются импли-
цитными связи между предложениями, в том числе и в бессоюзном, слож-
ном предложении. Об этих явлениях написано немало работ, и мы
специально на них останавливаться не будем. Будут рассмотрены неко-
торые особые случаи.
Раздел 1
МЕТАЯЗЫК ПРЕДЛОЖЕНИЯ-ВЫСКАЗЫВАНИЯ:
ОТ ЭКСПЛИЦИТНОЙ ГЛУБИНЫ
К ИМПЛИЦИТНОЙ ПОВЕРХНОСТИ
Метаязык предложения
Предлагается некоторая версия метаязыка для описания предло-
жения, использовавшаяся при построении экспериментальной системы
перевода (см. Мартемьянов 1964, 1978, 1981).
Этот метаязык, точнее — его грамматика — состоит, в первом при-
ближении, из д в у х синтаксических о т н о ш е н и й , а именно
— отношения валентного +R[...]V (~= предикативно-дополнитель-
ного)
— и отношения юнктивного +R{...}J (~= номинализующего, или
определительного)
и двух типов правил:
— правило развертывания всякого отношения на д в е иерархи-
зованные с о с т а в л я ю щ и е :
= «валент» (или предикат), главная составляющая,
R[]v = «ад-валент» (дополнение), зависимая составляющая;

Метаязык предложения-высказывания... 59
- (A)R{}J = «юнкт» (представительный элемент номинали-

зации, или определяемое), главная составляющая,
+R{}J ->
- R{}j = «адъюнкт» (представление номинализуемой преди-
кации в качестве определения), зависимая составляю-
щая.
— правила осложнения получаемых при развертывании составляю-

щих тем или иным из заданных отношений:
+R[K]v
+R{F}J +AR[N]V
NB. Отношение юнкции превращает валентное отношение — пре-

дикацию (высказывание) в имя, уже лишенное высказывательности, —
для включения дополнением в новые валентные отношения (высказы-
вания): в юнкте указывается, по какой из своих составляющих эти отно-
шения номинализуются: по некоторому дополнению {v}, валенту {V} или
валентному высказыванию в целом {+V} или {F} (= «тот факт, что»);
адъюнкт, помимо этого указания, содержит и само высказывание, но
уже как определение к юнкту, с местоименным напоминанием (типа
«который») о вынесении в юнкт выбранного представительного элемента.
После развертывания начального и каждого из осложняющих от-
ношений на пары составляющих (главная — зависимая) образуется их
связная структура с иерархизацией внутри каждой пары:
rR[N]V |- ... р ...

LR[KE]v LR[KE]V => LR[KE]v
+R{F}J => rR{F}J ... rR{F}J
LR{F}j &rR{F}j LR{F}j
LAR[NA}V A
r R[NA]V
R[NA]v
Самоосложение отношений.
Их различение по относительной тесноте
в составе структуры
Главные составляющие названных отношений, в первую очередь

валентных, могут осложняться таким же, повторяемым отношением, с
его развертыванием на (вновь осложняемые) составляющие:
60 Глава II Раздел 1
•R[N]V r
R[N]V R{V}J
+R[K]V rR[K]V +R{V}J TR{+V}J
LR[K]v LR{+V}J
L L
-R[N]v R[N]v R{V}j
Итак, кроме единого правила развертывания всякого отношения,

грамматика включает набор разнообразных правил осложнения, указы-
вающих, для каждой из составляющих развернутого отношения, каким
из допущенных отношений она может осложняться — с последующим
развертыванием и т. д. Существенно, что грамматикой допускается мно-
гократность осложнения, когда некоторое отношение осложняет глав-
ную составляющую такого же отношения, введенного и развернутого
ранее. Для валентного отношения такое «самоосложнение» может быть
не более чем трехкратным: в результате, после развертывания послед-
него валентного осложнения, может получиться максимальная 4-х ва-
лентная структура. (Пятая валентность для глагола излишня, ибо, как
оказалось, это — внеглагольное обстоятельственное отношение).
Канонизация относительного порядка отношений

Из сказанного следует, что порядок осложнения валентных состав-
ляющих валентным же отношением задает для валентностей, оказав-
шихся в рамках получающейся многовалентной структуры, относитель-
ную тесноту:
— от исходной валентности — N, которая безразлична к тесноте,
— через все более тесные — М и L —,
— вплоть до самой тесной валентности — К.
Помета тесноты указывается в скобках [], уточняющих имя валент-
ности в составе структуры:
г
R[N]V
R{M}V
r
r
R{L}V
r-R{K}V
LR{K}v
L-R{L}v
L
R{M}v
LR{N}v
Указанным выше соответствием задается канонический порядок

валентностей глагола — его исходного, наиболее эксплицитного преди-
кативного представления, и производных, трансформированных вариан-
тов (см. ниже). Канон имеет вид упорядоченных помет N>M>L>K, от
самой «внешней»(М) до самой «тесной» (К), присваиваемых валентным
отношениям в составе вербальной (глагольной) структуры:
NMLK при n=4, NLK при n=3, NK при п=2.
Лингвистически допущение самоосложнения отношений имеет
смысл для описания реальных многовалентных глаголов-предикатов.
Тотчас встает вопрос, каким образом эта n-валентная структура, состоя-
щая из развернутых отношений с их главной и зависимой составляю-
щими, должна соотноситься с единственным глагольным словом.
Решение его вытекает из правильного понимания структуры неод-
нократного осложнения-развертывания: главным для зависимой состав-
ляющей более внешнего отношения выступает валентная составляющая,
осложненная структурой всех предшествующих развернутых осложне-
ний:
1. 2. 3.
r R[N]v
-R[L]V R[L]v
rR[K]V дарю r-R[K]V дарю TR[K]V дарю
LR[K]V книгу L-R[K]v книгу L R [ K ] V книгу
-R[L]v другу LR[L]v другу
-R[N]v Я
Другими словами, н е п о с р е д с т в е н н о главной составляю-

щей валентное слово является для дополнения только по самой тесной
валентности К (см. 1), а к дополнениям по очередной из менее тесных
валентностей — L-M или только N (см. 2, 3) — оно выступает уже в
осложнении всеми более тесными валентными отношениями. И напро-
тив: лишь после того, как полная n-валентная структура (с пометами
NK, NLK или NMLK) получена из п—1-ой (с пометами N, NL или NML)
путем осложнения ее главной составляющей n-ным (К-тым) валент-
ным отношением, само глагольное слово сопоставляется всей этой п-
валентной структуре только по этому последнему, самому тесному (К)
отношению, как осложнение его главной составляющей. Тем самым,
как уже было сказано, непосредственно-зависимым от глагольного сло-
ва оказывается лишь последнее, самое тесное (К-тое) из дополнений, а
каждое менее тесное зависит уже не только от самого глагольного слова,
но от целой валентной структуры, состоящей либо из одного, самого тес-

ного отношения (с индексом К), либо из двух (с индексами K-L), либо,
наконец, из трех (индексы K-L-M), получая во всех этих случаях помету
наименее тесной валентности N.
Введение каноничного порядка осложнений для многовалентной
структуры опирается на естественную гипотезу о том, что более тесная
валентная связь в терминальной (словесной) цепочке реализуется более
близким расположением дополнения относительно валентного слова и
потому меньше нуждается в маркировке управляемого дополнения, и
наоборот. Ср. английские фразы, где «оттеснение» некоторого исходно
более тесного валентного отношения, например — (I) give Pete smth — не-
которым менее тесным приводит к появлению у первого более маркиро-
ванного управления:
A
R[M]V —
-R[L]V — F R[L]V-
rR[K]Vgive > pR[K]V give
LR[K]vPete LR[K]V the book
LR[L]V a book LR[L]V to Pete
L
-R[N]vI R[N]vI
Особое внимание следует обратить н а то, что в каноне л и ш ь самое

внешнее валентное отношение, — ч ь я г л а в н а я составляющая осложнена
всеми остальными о т н о ш е н и я м и , — а своим дополнением управляет к а к
«подлежащим» (им. пад.), обладает в ы с к а з ы в а т е л ь н о й «си-
лой» — с т а т у с о м или р а н г о м в ы с к а з ы в а н и я (см.:
Martemianov 1971, 1976).
Различение сомоосложненных отношений

по абсолютному (ролевому = глубинно-падежному) имени
Свойство относительной тесноты отношений, задаваемое некоторым
каноническим порядком осложнений одних валентностей другими — с
учетом, например, все более слабой отмеченности валентных управлений,
может при отказе от канона (вследствие прагматически-обусловленных
преобразований, см. ниже) нарушаться, приводя порой, как в английс-
ком языке, даже к изменению управления (см. выше). Тем самым оно не
может быть постоянным средством надежного различения-отождеств-
ления внутри многовалентной структуры. Возникает настоятельная по-
требность введения абсолютного отождествления валентностей.
В качестве постоянных имен сходным валентностям предикат-

ных слов из близких семантических подклассов придано, помимо внеш-
него, сменного управления, управление постоянное, смысловое, называю-
щее роль, которую должно играть, относительно многовалентного
предиката, дополнение именно по этой валентности — так называемый
«глубинный падеж» (см.: Fillmore 1966, Мартемьянов 1970)), например:
А — агент
ПЕТЯ читает книгу
В — объект, подвергающийся активному воздействию
ПОЭТА изгнали из страны
С — ситуация как объект мысли
Я знаю, что ПЕТЯ БОЛЕН. Я считаю, что У ПЕТИ ЕСТЬ НАДЕЖДА
Е — множество
Олег был ПРОГРАММИСТОМ
F — шкала сравнения
Петя выше МАШИ
G — объект сравнения
ПЕТЯ выше Маши
Н — объект обладания
Петя имеет КНИГУ
К — тема, повод
Он говорит О ПЕТЕ, что тот умный
Р — параметр
ОБЪЕМ работ невелик
Q — объект восприятия
Петя читает КНИГУ
S — обладатель
У ПЕТИ есть талант
Т — носитель пассивного состояния
ПЕТЯ считает, что он прав
X — прочее
Указание на роль содержится при обеих составляющих валентности

в уточняющих скобках [] после пометы о тесноте, позволяя явным обра-
зом указать произведенное нарушение канона и, например, как в анг-
лийском синтаксисе, соответствующее изменение внешнего управления:
R[N]V R[MA]V — R[MA]V —

"R[L]V [-R[LS]V — pR[LH]V —
ГЯ[К]Ударю Г R[KH]V give > rR[KS]Vgive
I— R[K]v книгу L R[KH]v the book L R[KS]v P e t e
LR[L]V Пете L-R[LS]v t o Pete LR[LS]V a book
R[N]v Я R[MA]v I -R[MA]v J

Уместно уточнить, что предлагаемое обозначение роли условное:

грамматически его следует рассматривать как юнкцию по имени над
тем высказыванием, где эта роль имени присваивается:
Петя [А] читает [Q] книгу = Петя, который является агентом

действия, читает книгу.
Петя [Т] считает, что он прав = Петя, который является носите-
лем состояния, считает, что он прав.
В случае юнкции по факту в целом, чьи роли остаются у внутрен-
него предложения или вообще отсутствуют («морозит»), экспонируется
сам этот факт.
Факт, который имеет место, есть то, что морозит.
Описательные возможности глубинных структур

применительно к предложениям
Возвращаясь к глубинной грамматике как инструменту задания
метаязыковых описательных единиц, уточним, что те составляющие строя-
щихся структур, которые предполагается проверить на соответствие сло-
вам последовательной цепочки описываемого предложения, объявляют-
ся для этого терминальными и для осложнения словами отмечаются
знаками входа в словарь ($). Обнаружение на выходе такого словарного
входа очередного слова (точнее — словоформы) из описываемой фразо-
вой цепочки как раз и является способом подтвердить адекватность по-
строенной (под)структуры этой описываемой (под)цепочке.
Для реализации данного способа необходимо:
— чтобы каждый знак $ словарного входа имел определенное син-
таксическое описание; им считается некоторая подструктура из той ка-
тегоризованной ветви дерева, которую такой знак замыкает, и при этом,
— чтобы синтаксически описанный знак словарного входа $ имел
в качестве словарного выхода (= осложнения) только адекватные сло-
воформы, т. е. как раз с теми синтаксическими свойствами, которые
соответствуют синтаксической категоризации определенной из подструк-
тур входной ветви.
Только при совпадении с одной из таких словоформ очередное це-
почечное слово подтверждает адекватность предложенной (подструкту-
ры в качестве описания рассматриваемой (под)цепочки.
П р и м е р . Пусть построены некоторые (под)структуры 1—4, стро-
ившиеся как описания фразовых цепочек а, б, в, г:
Древесные структуры
(с нарастанием осложняемых подструктур)
1) 2) 3) 4)
Г R[N]V $
LR{N}V
rR{+V}J$
L R {+V}j
rR[N]V $ г R[N]V $
LR{M}V LR{M}V
rR{+V}J$ pR{+V}J$
LR{+V}j LRJ
|-R[N]V$ rR[N]V$ rR[N]V$
LR[M]V LR[N]v LR[N]V
rR{V}J$ |-R{V}J$ r R{V}J$
L
R{V}j
j-R[NT]V - R[NT]V - R[NT]V r R[NT]V
jrR{KQ}V$ r R{KQ}V
i-R{KQ}V$ t-R[KQ}V $
LR[KQ]v $ LR[KQ]V LR[KQ]v $ LR[KQ]V $
LR{NT}v$ L R{NT}v -R{NT}v$ LR{NT}v$
Фразовые цепочки:
a) Надеется кое-на-что Петр
6) Слаба надежда О Петра
в) Продолжается слабая надежда Петра
г) Неверно, что продолжается слабая надежда Петра
И пусть дан словарь, включающий словарные входы >$EL определенной
синтаксической категоризациии R...>, на выходах которых (EL: ...) пре-
дусмотрены, наряду с прочими, также и подходящие по категоризации
словоформы из предложенных фразовых цепочек:
Словарь:
L
R[NT]V
r R[M]v
rR{KQ}V >$EL:... надеется, ... r R{V}J >$EL:... надежда
L
r R[NB]V >$EL:... (есть) слаба R{NC}v
Г R{+V}J >$EL:...(TOT факт), что
Г R[NC]V >$EL:... (есть) неверно LR[KQ]V >$EL:...кое-чт

Язык

Имплицитность в языке и речи (под ред. Е.Г. Борисовой) (1999)

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Имплицитность в языке и речи (под ред. Е.Г. Борисовой) (1999)

Загружено:

Авторское право:

МПЛИЦИТНОСТЬ

«ЯЗЫКИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ»

И 54 Имплицитность в языке и речи / Отв. ред. Е. Г. Борисова,

ИМПЛИЦИТНОСТЬ В ЯЗЫКЕ И РЕЧИ

Имплицитная информация в языке и речи

ПОСЛЕСЛОВИЕ (Ю. С. Мартемьянов) 163

Е. Г. Борисова, М. Д. Зиновьева, Ю. С. Мартемьянов, И. И. Муханов,

«Имплицитная информация» звучит почти как оксюморон: если ин-

основе исследования, далеко не единственно возможные. Иные подходы

Авторы будут благодарны за любые замечания и соображения по

Работа выполнена при финансовой поддержке Российского госу-

О. Любое описание языковой системы и производимый на его основа-

ная информация в речи». Рассматриваются только те аспекты импли-

2. Природа имплицитной информации

вого лица)'. Семантическое представление, соответствующее нашему

3. Речепорождение и речемыслителъные операции

нескольких возможных (естественно, если имеется только одно возмож-

ния отдельного значения оказывается положение не слушающего, а го-

4. Основные принципы определения

т. п. В нескольких разделах третьей главы данной работы рассматри-

В данной главе рассматриваются случаи, когда источником имп-

1. Нулевое выражение граммем

краткие формы прилагательных. Это различие выявляет поведение ча-

1.2. Нулевой артикль (или его отсутствие) в большинстве случаев с

Итак, мы видим, что нулевое выражение какого-либо грамматиче-

тельного. Употребление одной степени сравнения вместо другой (напри-

мо указание даты или ввод в события: Шестнадцатый век,... или Рос-

2.2. Лицо глагола. Этот случай обычно не рассматривается как транс-

ных и обобщенно-личных предложениях. Здесь переносным оказывает-

2.3. Наклонение глагола. Здесь мы встречаемся с использованием ин-

граммемы вместо другой (в данном примере — вместо несовершенного

высказывание Он привез кирпич, слушающий должен сделать вывод, идет

Более сложным представляется замена вторым лицом единствен-

3. Имплицитная передача оттенков значения

3.1. Рассмотрим некоторые частно-видовые значения, которые

жанием значения) информацию. Новое значение возникает у совершен-

такой же вывод мог бы быть сделан и из употребления совершенного

стижение результата (выше мы отметили это лексическое ограничение),

момент, когда она к тебе обращается. В этих предложениях выбор

3.4. Рассмотрим также особый тип имплицитной информации — праг-

ста, каждый выходной и т. п. Однако если необходимости в передаче

3.5. Подводя итоги рассмотрению имплицитных случаев передачи от-

ИМПЛИЦИТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ В ЛЕКСИКЕ

1. Учитывая неоднозначность понятия имплицитности, сразу ого-

Так, толкование понимается как экспликация лексического значения

при восприятии значения слова слушающий получает всю информацию,

1.1. Возникает вопрос: является ли имплицитной та информация,

ется часть значения, которое не подвергается отрицанию, когда отрица-

1.2. Под коннотациями (см. Говердовский 1970) обычно понимают

которые ассоциации могут влиять на сочетаемость СЛОБ. (которая в ос-

классам, слова превращаются в укаеания на конкретные предметы, со-

1.4. Наконец, третий источник имплицитной информации, возни-

обычно). Например, идти — «п^редвигаться^переступая ногами» (Оже-

2. Имплицитная лексическая информация

Рассмотрим теперь типы импдицихко передаваемой информации,

2.1. Имплицитная информация в служебной лексике

сообщения вызвано противопоставлением. Здесь можно восстановить

значении. Естественно, эта часть семантики тоже определяется эмоция-

2.1.3. Служебные слова с текстообразующей функцией

2.1.4. Коммуникативная информация

3. Факультативная часть лексического значения

Внутренняя форма слова представляет собой многоабразное явле-

Вступление. Общие положения

тичности. Возможны, например, ситуации, когда высказываемые

Культурная коннотация может быть определена как установка на

Я рассмотрела данный пример для того, чтобы показать, что изуче-