Роберт Бернс
Бревно останется бревном
Джон
Но десять раз в последний час
, Ты свистни - тебя не заставлю я
Навеки останусь я сыном твоим!
Прощайте, вершины под кровом
снегов,
Прощайте, долины и скаты лугов,
Прощайте, поникшие в бездну леса,
Прощайте, потоков лесных голоса.
В горах мое сердце... Доныне я там.
По следу оленя лечу по скалам.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу.
Брюс – шотландцам
Вы, кого водили в бой
Брюс, Уоллес за собой, -
Вы врага любой ценой
Отразить готовы.
Близок день, и час грядет.
Враг надменный у ворот.
Эдвард армию ведет -
Цепи и оковы.
Тех, кто может бросить меч
И рабом в могилу лечь,
Лучше вовремя отсечь.
Пусть уйдут из строя.
Пусть останется в строю,
Кто за родину свою
Хочет жить и пасть в бою
С мужеством героя!
Бой идет у наших стен.
Ждет ли нас позорный плен?
Лучше кровь из наших вен
Отдадим народу.
Наша честь велит смести
Угнетателей с пути
И в сраженье обрести
Смерть или свободу!
Ты свистни – тебя не заставлю я
ждать
Ты свистни - тебя не заставлю я
ждать,
Ты свистни - тебя не заставлю я
ждать,
Пусть будут браниться отец мой и
мать,
Ты свистни, - тебя не заставлю я
ждать!
Но в оба гляди, пробираясь ко мне.
Найди ты лазейку в садовой стене,
Найди три ступеньки в саду при
луне.
Иди, но как будто идешь не ко мне,
Иди, будто вовсе идешь не ко мне.
А если мы встретимся в церкви,
смотри:
С подругой моей, не со мной говори,
Украдкой мне ласковый взгляд
подари,
А больше - смотри! - на меня не
смотри,
А больше - смотри! - на меня не
смотри!
Другим говори, нашу тайну храня,
Что нет тебе дела совсем до меня,
Но, даже шутя, берегись, как огня,
Чтоб кто-то не отнял тебя у меня,
И вправду не отнял тебя у меня!
Ты свистни - тебя не заставлю я
ждать,
ждать,
Не остановится песок,
А он, как жизнь, бежит…
Будь счастлива, моя любовь,
Прощай и не грусти.
Вернусь к тебе, хоть целый свет
Пришлось бы мне пройти!
Пробираясь до калитки
Пробираясь до калитки
Полем вдоль межи,
Дженни вымокла до нитки
Вечером во ржи.
Очень холодно девчонке,
Бьет девчонку дрожь:
Замочила все юбчонки,
Идя через рожь.
Если кто-то звал кого-то
Сквозь густую рожь
И кого-то обнял кто-то,
Что с него возьмешь?
И какая нам забота,
Если у межи
Целовался с кем-то кто-то
Вечером во ржи!..
Джон Андерсон
Джон Андерсон, мой старый друг,
Подумай-ка, давно ль
Густой, крутой твой локон
Был черен, точно смоль.
Теперь ты снегом убелен, -
Ты знал немало вьюг.
Но будь ты счастлив, лысый Джон,
Джон Андерсон, мой друг!
Джон Андерсон, мой старый друг,
Мы шли с тобою в гору,
И столько радости вокруг
Мы видели в ту пору.
Теперь мы под гору бредем,
Не разнимая рук,
И в землю ляжем мы вдвоем,
Джон Андерсон, мой друг!
Подруга угольщика
- Не знаю, как тебя зовут,
Где ты живешь, не ведаю.
- Живу везде - и там и тут,
За угольщиком следую!
- Вот эти нивы и леса
И все, чего попросишь ты,
Я дам тебе, моя краса,
Коль угольщика бросишь ты!
Одену в шелк тебя, мой друг.
Зачем отрепья носишь ты?
Я дам тебе коней и слуг,
Коль угольщика бросишь ты!
- Хоть горы золота мне дай
И жемчуга отборного,
Но не уйду я - так и знай! -
От угольщика черного.
Мы днем развозим уголек.
Зато порой ночною
Я заберусь в свой уголок.
Мой угольщик - со мною.
У нас любовь - любви цена.
А дом наш - мир просторный.
И платит верностью сполна
Мне угольщик мой черный!
Любовь и бедность
Любовь и бедность навсегда
Меня поймали в сети.
Но мне и бедность не беда,
Не будь любви на свете.
Зачем разлучница-судьба -
Всегда любви помеха?
И почему любовь - раба
Достатка и успеха?
Богатство, честь в конце концов
Приносят мало счастья.
И жаль мне трусов и глупцов,
Что их покорны власти.
Твои глаза горят в ответ,
Когда теряю ум я,
А на устах твоих совет -
Хранить благоразумье.
Но как же мне его хранить,
Когда с тобой мы рядом?
Но как же мне его хранить,
С тобой встречаясь взглядом?
На свете счастлив тот бедняк
С его простой любовью,
Кто не завидует никак
Богатому сословью.
Ах, почему жестокий рок -
Всегда любви помеха
И не цветет любви цветок
Без славы и успеха?
Честная бедность
Кто честной бедности своей
Стыдится и все прочее,
Тот самый жалкий из людей,
Трусливый раб и прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Пускай бедны мы с вами,
Богатство -
Штамп на золотом,
А золотой -
Мы сами!
Мы хлеб едим и воду пьем,
Мы укрываемся тряпьем
И все такое прочее,
А между тем дурак и плут
Одеты в шелк и вина пьют
И все такое прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Судите не по платью.
Кто честным кормится трудом,
Таких зову я знатью,
Вот этот шут - природный лорд.
Ему должны мы кланяться.
Но пусть он чопорен и горд,
Бревно бревном останется!
При всем при том,
При всем при том,
Хоть весь он в позументах, -
И в орденах, и в лентах!
Король лакея своего
Назначит генералом,
Но он не может никого
Назначить честным малым.
При всем при том,
При всем при том,
Награды, лесть
И прочее
Не заменяют
Ум и честь
И все такое прочее!
Настанет день и час пробьет,
Когда уму и чести
На всей земле придет черед
Стоять на первом месте.
При всем при том,
При всем при том,
Могу вам предсказать я,
Что будет день,
Когда кругом
Все люди станут братья!
Был честный фермер мой отец
Был честный фермер мой отец.
Он не имел достатка,
Но от наследников своих
Он требовал порядка.
Учил достоинство хранить,
Хоть нет гроша в карманах.
Страшнее - чести изменить,
Чем быть в отрепьях рваных!
Я в свет пустился без гроша,
Но был беспечный малый.
Богатым быть я не желал,
Великим быть - пожалуй!
Таланта не был я лишен,
Был грамотен немножко
И вот решил по мере сил
Пробить себе дорожку.
И так и сяк пытался я
Понравиться фортуне,
Но все усилья и труды
Мои остались втуне.
То был врагами я подбит,
То предан был друзьями
И вновь, достигнув высоты,
Оказывался в яме.
В конце концов я был готов
Оставить попеченье.
И по примеру мудрецов
Я вывел заключенье:
В былом не знали мы добра,
Не видим в предстоящем,
А этот час - в руках у нас.
Владей же настоящим!
Надежды нет, просвета нет,
А есть нужда, забота.
Ну что ж, покуда ты живешь,
Без устали работай.
Косить, пахать и боронить
Я научился с детства.
И это все, что мой отец
Оставил мне в наследство.
Так и живу - в нужде, в труде,
Доволен передышкой.
А хорошенько отдохну
Когда-нибудь под крышкой.
Заботы завтрашнего дня
Мне сердца не тревожат.
1
Мне дорог нынешний мой день,
Покуда он не прожит!
Я так же весел, как монарх
В наследственном чертоге,
Хоть и становится судьба
Мне поперек дороги.
На завтра хлеба не дает
Мне эта злая скряга.
Но нынче есть чего поесть, -
И то уж это благо!
Беда, нужда крадут всегда
Мой заработок скудный.
Мой промах этому виной
Иль нрав мой безрассудный?
И все же сердцу своему
Вовеки не позволю я
Впадать от временных невзгод
В тоску и меланхолию!
О ты, кто властен и богат,
Намного ль ты счастливей?
Стремится твой голодный взгляд
Вперед - к двойной наживе.
Пусть денег куры не клюют
У баловня удачи, -
Простой, веселый, честный люд
Тебя стократ богаче!
Он меня поцеловал
Он меня поцеловал
И ушел по склонам гор.
На уступы серых скал
Все гляжу я с этих пор.
Пощади его в пути,
Дробный дождь, трескучий град.
Горных троп не замети
На вершинах, снегопад!
В бледном сумраке ночном
Не кружись, метель, над ним, -
Пусть он спит спокойным сном
И проснется невредим.
Пусть меня он назовет
И в долину кинет взгляд.
Путь ведет его вперед,
А любовь зовет назад.
Забыть ли старую любовь
Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?
Забыть ли старую любовь
И дружбу прежних дней?
За дружбу старую -
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.
Побольше кружки приготовь
И доверху налей.
Мы пьем за старую любовь,
За дружбу прежних дней.
За дружбу старую -
До дна!
За счастье юных дней!
По кружке старого вина -
За счастье юных дней.
С тобой топтали мы вдвоем
Траву родных полей,
Но не один крутой подъем
Мы взяли с юных дней.
Переплывали мы не раз
С тобой через ручей.
Но море разделило нас,
Товарищ юных дней...
И вот с тобой сошлись мы вновь.
Твоя рука - в моей.
Я пью за старую любовь,
За дружбу прежних дней!
За дружбу старую -
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.
Давно ли цвел зеленый дол
Давно ли цвел зеленый дол,
Лес шелестел листвой,
И каждый лист был свеж и чист
От влаги дождевой.
Где этот летний рай?
Лесная глушь мертва.
Но снова май придет в наш край
И зашумит листва...
Но ни весной, ни в летний зной
С себя я не стряхну
Тяжелый след прошедших лет,
Печаль и седину.
Под старость краток день,
А ночь без сна длинна.
И дважды в год к нам не придет
Счастливая весна.
Когда кончался сенокос
Когда кончался сенокос,
И колыхалась рожь волной,
И запах клевера и роз
Струей вливался в летний зной,
Когда в саду среди кустов
Жужжала сонная пчела, -
В тени, в загоне для коров
Беседа медленная шла.
Сказала Бесси, наклонясь
К своей соседке древних лет:
- Идти я замуж собралась.
- Ну что ж, худого в этом нет.
Твоих поклонников не счесть,
А ты, голубка, молода.
Ты можешь выбрать - время есть -
Себе усадьбу хоть куда!
Взяла бы Джона ты в мужья
Из Баски-Глена. Парень - клад.
А знаешь, курочка моя,
Где есть достаток, там и лад.
- Ну что мне Джон! На что мне он!
Я на него и не взгляну.
Свои амбары любит Джон, -
Зачем любить ему жену!
Мне Робин по сердцу давно,
И знаю, - я ему мила.
Я за словцо его одно
Весь Баски-Глен бы отдала!
- Но жизнь, малютка, не легка.
К богатству, к счастью - путь крутой. Пусть говорят: ты жнешь, не сея.
И верь мне, полная рука
Куда сильней руки пустой.
Кто поумней, тот бережет.
У тех, кто тратит, нет ума.
И уж какой ты сваришь мед,
Такой и будешь пить сама!
- О да, за деньги не хитро
Купить поля, луга, стада,
Но золото и серебро
Не купят сердца никогда!
Пусть мой удел - убогий дом,
Пустой амбар и тесный хлев, -
Вдвоем мы лучше заживем
Всех королей и королев.
Конец лета
Пророчат осени приход
И выстрел в отдаленье,
И птицы взлет среди болот,
И вереска цветенье,
И рожь, бегущая волной, -
Предвестье урожая,
И лес ночной, где под луной
Я о тебе скучаю.
Вальдшнепы любят тихий лес,
Вьюрки - кустарник горный.
А цапли с вышины небес
Стремятся в край озерный.
Дрозды в орешнике живут,
В тиши лесной полянки.
Густой боярышник - приют
Веселой коноплянки.
У каждого обычай свой,
Свой путь, свои стремленья.
Один живет с большой семьей,
Другой - в уединенье.
Но всюду злой тиран проник:
В немых лесных просторах
Ты слышишь гром, и жалкий крик,
И смятых перьев шорох...
А ведь такой кругом покой.
Стрижей кружится стая.
И нива никнет за рекой
Зелено-золотая.
Давай пойдем бродить вдвоем
И насладимся вволю
Красой плодов в глуши садов
И спелой рожью в поле.
Так хорошо идти-брести
По скошенному лугу
И встретить месяц на пути,
Тесней прильнув друг к другу,
Как дождь весной - листве лесной,
Как осень - урожаю,
Так мне нужна лишь ты одна,
Подруга дорогая!
Полевой мыши
Зверек проворный, юркий, гладкий,
Куда бежишь ты без оглядки,
Зачем дрожишь, как в лихорадке,
За жизнь свою?
Не трусь - тебя своей лопаткой
Я не убью.
Я понимаю и не спорю,
Что человек с природой в ссоре,
И всем живым несет он горе,
Внушает страх,
Хоть все мы смертные и вскоре
Вернемся в прах.
Но я винить тебя не смею.
Ведь надо жить!.. И ты скромнее,
Чем все, крадешь.
А я ничуть не обеднею -
Была бы рожь!
Тебя оставил я без крова
Порой ненастной и суровой,
Когда уж не из чего снова
Построить дом,
Чтобы от ветра ледяного
Укрыться в нем...
Все голо, все мертво вокруг.
Пустынно поле, скошен луг.
И ты убежище от вьюг
Найти мечтал,
Когда вломился тяжкий плуг
К тебе в подвал.
Травы, листвы увядшей ком -
Вот чем он стал, твой теплый дом,
Тобой построенный с трудом.
А дни идут...
Где ты в полях, покрытых льдом,
Найдешь приют?
Ах, милый, ты не одинок:
И нас обманывает рок,
И рушится сквозь потолок
На нас нужда.
Мы счастья ждем, а на порог
Валит беда...
Но ты, дружок, счастливей нас...
Ты видишь то, что есть сейчас.
А мы не сводим скорбных глаз
С былых невзгод
И в тайном страхе каждый раз
Глядим вперед.
Горной маргаритке
О скромный, маленький цветок,
Твой час последний недалек.
Сметет твой тонкий стебелек
Мой тяжкий плуг.
Перепахать я должен в срок
Зеленый луг.
Не жаворонок полевой -
Сосед, земляк, приятель твой -
Пригнет твой стебель над травой,
Готовясь в путь
И первой утренней росой
Обрызгав грудь.
Ты вырос между горных скал
И был беспомощен и мал,
Чуть над землей приподымал
Свой огонек,
Но храбро с ветром воевал
Твой стебелек.
В садах ограда и кусты
Хранят высокие цветы.
А ты рожден средь нищеты
Суровых гор.
Но как собой украсил ты
Нагой простор!
Одетый в будничный наряд,
Ты к солнцу обращал свой взгляд.
Его теплу и свету рад,
Глядел на юг,
Не думая, что разорят
Твой мирный луг.
Так девушка во цвете лет
Глядит доверчиво на свет
И всем живущим шлет привет,
В глуши таясь,
Пока ее, как этот цвет,
Не втопчут в грязь.
2
Так и бесхитростный певец,
Страстей неопытный пловец,
Не знает низменных сердец -
Подводных скал -
И там находит свой конец,
Где счастья ждал.
Такая участь многих ждет...
Кого томит гордыни гнет,
Кто изнурен ярмом забот, -
Тем свет не мил.
И человек на дно идет
Лишенный сил.
И ты, виновник этих строк,
Держись, - конец твой недалек.
Тебя настигнет грозный рок -
Нужда, недуг, -
Как на весенний стебелек
Наехал плуг.
Элегия на смерть моей овцы
Пишу стихами или прозой,
А по щекам струятся слезы.
Судьбы исполнились угрозы:
Погас мой свет.
Живут на свете овцы, козы,
А Мэйли нет!
Моя душа тоской объята.
Я потерял не клад богатый, -
Иная, тяжкая, утрата
Гнетет певца.
Меня любила, точно брата,
Моя овца.
Таких друзей на свете мало.
Меня узнав за два квартала,
Она по городу бежала
За мной вослед
И так сердечно отвечала
На мой привет.
Она была овцою кроткой,
Ходила чинною походкой
И не валила загородки
В чужом саду.
Грехов за век ее короткий
Я не найду.
Ее кудрявого барашка
Кормлю я хлебом или кашкой.
Увы, он так похож, бедняжка,
На мать свою,
Что я над ним вздыхаю тяжко
И слезы лью.
Она была не нашей местной
Овцой, породы неизвестной:
Приплыл ее прапрадед честный,
Большой баран -
С ее прабабушкой совместно -
Из дальних стран.
Никто не снял с нее овчины.
Увы, единственной причиной
Ее безвременной кончины
Была петля...
И так же душишь люд невинный
Ты, конопля!
Пускай же все порты Дуна
Настроят дудки или струны.
Пусть соберутся ночью лунной
Ко мне певцы
Прославить память Мэйли юной,
Моей овцы!
Ода шотландскому пудингу
В тебе я славлю командира
Всех пудингов горячих мира, -
Могучий Хаггис, полный жира
И требухи.
Строчу, пока мне служит лира,
Тебе стихи.
Дородный, плотный, крутобокий,
Ты высишься, как холм далекий,
А под тобой поднос широкий
Чуть не трещит.
Но как твои ласкают соки
Наш аппетит!
С полей вернувшись, землеробы,
Сойдясь вокруг твоей особы,
Тебя проворно режут, чтобы
Весь жар и пыл
Твоей дымящейся утробы
На миг не стыл.
Теперь доносится до слуха
Стук ложек, звякающих глухо.
Когда ж плотнее станет брюхо,
Чем барабан,
Старик, молясь, гудит, как муха,
От пищи пьян.
Кто обожает стол французский -
Рагу и всякие закуски
(Хотя от этакой нагрузки
И свиньям вред),
С презреньем щурит глаз свой узкий Его сосед - сапожник Джон -
На наш обед.
Но - бедный шут! - от пищи жалкой
Его нога не толще палки,
А вместо мускулов - мочалки,
Кулак - орех.
В бою, в горячей перепалке
Он сзади всех.
А тот, кому ты служишь пищей,
Согнет подкову в кулачище.
Когда ж в такой руке засвищет
Стальной клинок, -
Врага уносят на кладбище
Без рук, без ног.
Молю я Промысел небесный:
И в будний день, и в день
воскресный
Нам не давай похлебки пресной,
Яви нам благость
И ниспошли родной, чудесный,
Горячий Хаггис!
Тэм О`Шентер
Когда на город ляжет тень
И кончится базарный день,
И продавцы бегут, задвинув
Засовом двери магазинов,
И нас кивком сосед зовет
Стряхнуть ярмо дневных забот, -
Тогда у полной бочки эля,
Вполне счастливые от хмеля,
Мы не считаем верст, канав,
Мостков, опасных переправ
До нашего родного крова,
Где ждет жена, храня сурово
Свой гнев, как пламя очага,
Чтоб мужа встретить, как врага.
Об этом думал Тэм О'Шентер
Когда во тьме покинул центр
Излюбленного городка,
Где он наклюкался слегка.
А город, где он нализался -
Старинный Эйр, - ему казался
Гораздо выше всех столиц
По красоте своих девиц.
О Тэм! забыл ты о совете
Своей супруги - мудрой Кэтти.
А ведь она была права...
Припомни, Тэм, ее слова:
"Бездельник, шут, пропойца старый,
Не пропускаешь ты базара,
Чтобы не плюхнуться под стол.
Ты пропил с мельником помол.
Чтоб ногу подковать кобыле,
Вы с кузнецом две ночи пили.
Ты в праздник ходишь в божий дом,
Чтобы потом за полной кружкой
Ночь просидеть с церковным
служкой
Или нарезаться с дьячком!
Смотри же: в полночь ненароком
Утонешь в омуте глубоком
Иль попадешь в гнездо чертей
У старой церкви Аллоуэй!"
О жены! Плакать я готов,
Припомнив, сколько мудрых слов
Красноречивейшей морали
Мы без вниманья оставляли...
Но продолжаем повесть. Тэм
Сидел в трактире перед тем.
Трещало в очаге полено.
Над кружками клубилась пена,
И слышался хрустальный звон.
Был верный друг его до гроба:
Не раз под стол валились оба!
Так проходил за часом час.
А в очаге огонь не гас.
Шел разговор. Гремели песни.
Эль становился все чудесней.
И Тэм О'Шентер через стол
Роман с трактирщицей завел.
Они обменивались взглядом,
Хотя супруг сидел с ней рядом.
Но был он, к счастью, погружен
В рассказ, который начал Джон,
И, голос Джона прерывая,
Гремел, как туча грозовая.
То дождь, то снег хлестал в окно,
Но пьяным было все равно!
Заботы в кружках потонули,
Минута каждая плыла,
Как пролетающая в улей
Перегруженная пчела.
Блажен король. Но кружка с пивом
Любого делает счастливым!
Но счастье - точно маков цвет:
Сорвешь цветок - его уж нет.
Часы утех подобны рою
Снежинок легких над рекою.
Примчатся к нам на краткий срок
И прочь летят, как ветерок.
Так исчезает, вспыхнув ярко,
На небе радужная арка...
Всему на свете свой черед.
И Тэм из-за стола встает.
Седлает клячу он во мраке.
Кругом не слышно и собаки.
Не позавидуешь тому,
Кто должен мчаться в эту тьму!
Дул ветер из последних сил,
И град хлестал, и ливень лил,
И вспышки молний тьма глотала,
И небо долго грохотало...
В такую ночь, как эта ночь,
Сам дьявол погулять не прочь.
Но поворот за поворотом, -
О'Шентер мчался по болотам.
Рукой от бури заслонясь,
Он несся вдаль, взметая грязь.
То шляпу он сжимал в тревоге,
То пел сонеты по дороге,
То зорко вглядывался в тьму,
Где черт мерещился ему...
Вот, наконец, неясной тенью
Мелькнула церковь в отдаленье.
Оттуда слышался, как зов,
Далекий хор чертей и сов.
Невдалеке - знакомый брод.
Когда-то здесь у этих вод
В глухую ночь на берегу
Торговец утонул в снегу.
Здесь у прибрежных этих скал
Пропойца голову сломал.
Там - под поникшею ракитой -
Младенец найден был зарытый.
А дальше - тот засохший дуб,
Где женщины качался труп...
Разбуженная непогодой,
Река во тьме катила воды.
Кругом гремел тяжелый гром,
Змеился молнии излом.
И невдали за перелеском,
Озарена туманным блеском,
Меж глухо стонущих ветвей
Открылась церковь Аллоуэй.
Неслись оттуда стоны, крики,
И свист, и визг, и хохот дикий.
Ах Джон ячменное Зерно!
В твоем огне закалено,
Оживлено твоею чашей,
Не знает страха сердце наше.
От кружки мы полезем в ад.
За чаркой нам сам черт не брат!
А Тэм О'Шентер был под мухой
И не боялся злого духа,
Но клячу сдвинуть он не мог,
Пока движеньем рук и ног,
Угрозой, ласкою и силой
Не победил свою кобылу.
Она дрожа пошла к вратам.
О боже! Что творилось там!..
Толпясь, как продавцы на рынке,
Под трубы, дудки и волынки
Водили адский хоровод
Колдуньи, ведьмы всех пород.
И не кадриль они плясали,
Не новомодный котильон,
Что привезли к нам из Версаля,
Не танцы нынешних времен,
А те затейливые танцы,
Что знали старые шотландцы:
Взлетали, топнув каблуком.
Вертелись по полу волчком.
На этом празднике полночном
На подоконнике восточном
Сидел с волынкой старый Ник
И выдувал бесовский джиг.
Все веселей внизу плясали.
И вдруг гроба, открывшись встали,
И в каждом гробе был скелет
В истлевшем платье прошлых лет.
3
Все мертвецы держали свечи.
Один мертвец широкоплечий
Чуть звякнул кольцами оков,
И понял Тэм, кто он таков.
Тут были крошечные дети,
Что мало пожили на свете
И умерли, не крещены,
В чем нет, конечно, их вины...
Тут были воры и злодеи
В цепях, с веревкою на шее.
При них орудья грабежа:
Пять топоров и три ножа,
Одна подвязка, чье объятье
Прервало краткий век дитяти.
Один кинжал, хранивший след
Отцеубийства древних лет:
Навеки к острию кинжала
Седая прядь волос пристала...
Но тайну остальных улик
Не в силах рассказать язык.
И Тэм и Мэг - его кобыла -
Видали все, что в церкви было,
Безмолвно стоя у дверей.
Кружились ведьмы все быстрей,
Неслись вприпрыжку и вприскочку, Не сдобровать твоей кобыле, -
Гуськом, кружком и в одиночку,
То парами, то сбившись в кучу,
И пар стоял над ними тучей.
Потом разделись и в белье
Плясали на своем тряпье.
Будь эти пляшущие тетки
Румянощекие красотки,
И будь у теток на плечах
Взамен фланелевых рубах
Сорочки ткани белоснежной,
Стан обвивающие нежно,
Клянусь, отдать я был бы рад
За их улыбку или взгляд
Не только сердце или душу,
Но и штаны свои из плюша,
Свои последние штаны,
Уже не первой новизны.
А эти ведьмы древних лет,
Свой обнажившие скелет,
Живые жерди и ходули
Во мне нутро перевернули!
Но Тэм нежданно разглядел
Среди толпы костлявых тел,
Обтянутых гусиной кожей,
Одну бабенку помоложе!
Как видно, на бесовский пляс
Она явилась в первый раз.
(Потом молва о ней гремела:
Она и скот губить умела,
И корабли пускать на дно,
И портить в колосе зерно!)
Она была в рубашке тонкой,
Которую еще девчонкой
Носила, и давно была
Рубашка ветхая мала.
Не знала бабушка седая,
Сорочку внучке покупая,
Что внучка в ней плясать пойдет
В пустынный храм среди болот,
Что бесноваться будет Нэнни
Среди чертей и привидений...
Но музу должен я прервать.
Ей эта песня не под стать,
Не передаст она, как ловко
Плясала верткая чертовка,
Как на пороге бедный Тэм
Стоял недвижен, глух и нем,
А дьявол, потеряв рассудок,
Свирепо дул в десяток дудок.
Но вот прыжок, еще прыжок -
И удержаться Тэм не мог.
Он прохрипел, вздыхая тяжко:
"Ах ты, короткая рубашка!.."
И в тот же миг прервался пляс,
И замер крик, и свет погас...
Но только тронул Тэм поводья,
Завыло адское отродье...
Как мчится пчел гудящий рой,
Когда встревожен их покой,
Как носится пернатых стая,
От лап кошачьих улетая,
Иль как народ со всех дворов
Бежит на крик "Держи воров!" -
Так Мэгги от нечистой силы
Насилу ноги уносила
Через канаву, пень, бугор,
Во весь галоп, во весь опор...
О Тэм! Как жирную селедку,
Тебя швырнуть на сковородку.
Напрасно ждет тебя жена:
Вдовой останется она.
Ее бока в поту и в мыле.
О Мэг! Скорей беги на мост, -
И покажи нечистым хвост, -
Боятся ведьмы, бесы, черти
Воды текучей, точно смерти!
Увы, еще перед мостом
Пришлось ей повертеть хвостом.
Как вздрогнула она, бедняжка,
Когда Короткая Рубашка,
Вдруг вынырнув из-за куста,
Вцепилась ей в репей хвоста...
В последний раз собравшись с силой,
Рванулась добрая кобыла,
Взлетела на скрипучий мост,
Чертям оставив серый хвост.
Ах, после этой страшной ночи
Во много раз он стал короче!
На этом кончу я рассказ.
Но если кто-нибудь из вас
Прельстится полною баклажкой
Или Короткою Рубашкой, -
Пусть вспомнит ночь, и дождь, и
снег,
И старую кобылу Мэг!..
Эпиграммы:
К портрету духовного лица
Нет, у него не лживый взгляд,
Его глаза не лгут.
Они правдиво говорят,
Что их владелец - плут.
Эпитафия бездушному дельцу
Здесь Джон покоится в тиши.
Конечно, только тело...
Но, говорят, оно души
И прежде не имело!
Поклоннику знати
У него - герцогиня знакомая,
Пообедал он с графом на днях.
Но осталось собой насекомое,
Побывав в королевских кудрях.
Надпись на могиле школьного
педанта
В кромешный ад сегодня взят
Тот, кто учил детей.
Он может там из чертенят
Воспитывать чертей.
При посещении богатой усадьбы
Наш лорд показывает всем
Прекрасные владенья...
Так евнух знает свой гарем,
Не зная наслажденья.
На лорда Галлоуэй
I был престол,
В его роду известных много,
Но сам он не в почете.
Так древнеримская дорога
Теряется в болоте...
II
Тебе дворец не ко двору.
Попробуй отыскать
Глухую, грязную нору -
Душе твоей под стать!
Книжный червь
Пусть книжный червь - жилец
резного шкафа
В поэзии узоры прогрызет,
Но, уважая вкус владельца-графа,
Пусть пощадит тисненый переплет!
Надгробная надпись
Прошел Джон Бушби честный путь.
Он жил с моралью в дружбе...
Попробуй, дьявол, обмануть
Такого Джона Бушби!
О черепе тупицы
Господь во всем, конечно, прав.
Но кажется непостижимым,
Зачем он создал прочный шкаф
С таким убогим содержимым!
Надпись на могиле сельского
волокиты
Рыдайте, добрые мужья,
На этой скорбной тризне.
Сосед покойный, слышал я,
Вам помогал при жизни.
Пусть школьников шумливый рой
Могилы не тревожит...
Тот, кто лежит в земле сырой,
Был им отцом, быть может!
Происхождении одной особы
В году семьсот сорок девятом
(Точнее я не помню даты)
Лепить свинью задумал черт.
Но вдруг в последнее мгновенье
Он изменил свое решенье,
И вас он вылепил, милорд!
Потомку Стюартов
Нет, вы - не Стюарт, ваша честь.
Бесстрашны Стюартов сердца.
Глупцы в семействе этом есть,
Но не бывало подлеца!
На благодарственном молебне по
случаю победы
О лицемерье, служишь ты молебны
Над прахом всех загубленных тобой.
Но разве нужен небу гимн
хвалебный
И благодарность за разбой?
Ответ "верноподданным
уроженцам шотландии"
Вы, верные трону, безропотный скот,
Пируйте, орите всю ночь напролет.
Позор ваш - надежный от зависти
щит.
Но что от презрения вас защитит?
При посещении разрушенного
дворца
шотландских королей
Когда-то Стюарты владели этим
троном
И вся Шотландия жила по их
законам.
Теперь без кровли дом, где прежде
А их венец с державой перешел
К чужой династии, к семье из-за
границы,
Где друг за другом следуют тупицы.
Чем больше знаешь их, тиранов
наших дней,
Тем презираешь их сильней.
Переводчику Марциала
О ты, кого поэзия изгнала,
Кто в нашей прозе места не нашел, -
Ты слышишь крик поэта Марциала:
"Разбой! Грабеж! Меня он
перевел!.."
Ответ на угрозу злонамеренного
критика
Немало льву вражда ударов нанесла,
Но сохрани нас бог от ярости осла!
Актрисе мисс Фонтенелль
Эльф, живущий на свободе,
Образ дикой красоты,
Не тебе хвала - природе.
Лишь себя играешь ты!
Позабудь живые чувства
И природу приневоль,
Лги, фальшивь, терзай искусство
Вот тогда сыграешь роль!
К портрету известной мисс Бернс
Полно вам шипеть, как змеи!
Всех затмит она собой.
Был один грешок за нею...
Меньше ль было у любой?
Ярлычок на карету знатной дамы
Как твоя госпожа, ты трещишь,
дребезжа,
Обгоняя возки, таратайки,
Но слетишь под откос, если оси
колес
Ненадежны, как сердце хозяйки!
О золотом кольце
- Зачем надевают кольцо золотое
На палец, когда обручаются двое? -
Меня любопытная леди спросила.
Не став пред вопросом в тупик,
Ответил я так собеседнице милой:
- Владеет любовь электрической
силой,
А золото - проводник!
Красавице, проповедующей свободу
и равенство
Ты восклицаешь: "Равенство!
Свобода!"
Но, милая, слова твои - обман.
Ты ввергла в рабство множество
народа
И властвуешь бездушно, как тиран.
4
Надпись на могиле эсквайра,
который был
под башмаком у жены
Со дней Адама все напасти
Проистекают от жены.
Та, у кого ты был во власти,
Была во власти сатаны.
Эпитафия преподавателю латыни
Тебе мы кланяемся низко,
В последний раз сказав: "Аминь!"
Грешил ты редко по-английски.
Пусть бог простит твою латынь!
Мисс Джинни Скотт
О, будь у скоттов каждый клан
Таким, как Джинни Скотт, -
Мы покорили б англичан,
А не наоборот.
Лорд-адвокат
Слова он сыпал, обуян
Ораторским экстазом,
И красноречия туман
Ему окутал разум.
Он стал затылок свой скрести,
Нуждаясь в смысле здравом,
И где не мог его найти,
Заткнул прорехи правом...
Проповеднику лемингтонской
церкви
Нет злее ветра этих дней,
Нет церкви - этой холодней.
Не церковь, а какой-то ледник.
А в ней холодный проповедник.
Пусть он согреется в аду,
Пока я вновь сюда приду!
Трактирщице из Рослина
Достойна всякого почета
Владений этих госпожа.
В ее таверне есть работа
Для кружки, ложки и ножа.
Пускай она, судьбой хранима,
Еще полвека проживет.
И - верьте! - не промчусь я мимо
Ее распахнутых ворот!
О плохих дорогах
Я ехал к вам то вплавь, то вброд.
Меня хранили боги.
Не любит местный ваш народ
Чинить свои дороги.
Строку из Библии прочти,
О город многогрешный:
Коль ты не выпрямишь пути,
Пойдешь ты в ад кромешный!
Надпись на могиле честолюбца
Покойник был дурак и так любил
чины,
Что требует в аду короны сатаны.
- Нет, - молвил сатана. - Ты зол, и
даже слишком,
Но надо обладать каким-нибудь
умишком!
Эпитафия твердолобому трусу
Клади земли тончайший слой
На это сердце робкое,
Но башню целую построй
Над черепной коробкою!
Художнику
Прими мой дружеский совет:
Писать тебе не надо
Небесных ангелов портрет,
Рисуй владыку ада!
Тебе известней адский лорд,
Чем ангел белокурый.
Куда живее выйдет черт,
Написанный с натуры!
Девушке маленького роста
На то и меньше мой алмаз
Гранитной темной глыбы,
Чтобы дороже во сто раз
Его ценить могли бы!
Эпитафия владельцу усадьбы
Джемс Грив Богхед
Был мой сосед,
И, если в рай пошел он,
Хочу я в ад,
Коль райский сад
Таких соседей полон.
Нетленный капитан
Пред тем, как предать капитана
могиле,
Друзья бальзамировать сердце
решили.
- Нет, - молвил прохожий, - он так
ядовит,
Что даже червяк от него убежит!
В защиту акцизного
Вам, остроумцам, праздным и
капризным,
Довольно издеваться над акцизным.
Чем лучше ваш премьер или
священник,
С живых и мертвых требующий
денег
И на приход глядящий с укоризной?
Кто он такой? Духовный ваш
акцизный!
Капитану Ридделю при
возвращении газеты
Газетные строчки
Прочел я до точки,
Но в них, к сожалению, мало
Известий столичных,
Вестей заграничных.
И крупных разбоев не стало.
Газетная братья
Имеет понятье,
Что значат известка и глина,
Но в том, что сложнее, -
Ручаться я смею, -
Она, как младенец, невинна.
И это перо
Не слишком остро.
Боюсь, что оно не ответит
На все бесконечное ваше добро...
Ах, если б у солнца мне вырвать
перо
Такое, что греет и светит!
Три вывески
I Но в этих достоинствах кто-то иной, К оружью, граждане! Вперед, плечо
Напоминает он лицом
Ту вывеску, что над крыльцом
Гремит, блестит,
Лаская слух и взор,
И говорит:
"Здесь постоялый двор",
II
Как эта голова чиста, пуста,
Припудрена, искусно завита!
Такую видишь в лавке брадобрея.
И каждый, кто проходит перед нею,
дни и те же говорит слова:
- Вот голова!
III
А эта голова
Могучего напоминает льва,
Но только льва довольно мирного
Трактирного.
Стихи, написанные алмазом на
окне гостиницы
Мы к вам пришли
Не тешить взгляд
Заводом вашим местным,
А для того,
Чтоб смрадный ад
Был местом,
Нам известным,
Мы к вам стучались
Целый час.
Привратник не ответил.
И дай нам бог,
Чтоб так же нас
Привратник ада встретил!
Эпитафия старухе Гриззель Грим
Лежит карга под камнем сим.
И не могу понять я,
Как этой ведьме Гриззель Грим
Раскрыла смерть объятья!
Эпитафия Вильяму Грэхему,
эсквайру
Склонясь у гробового входа,
- О смерть! - воскликнула природа,
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать!..
Надпись на официальной бумаге,
которая предписывала поэту
"служить, а не думать"
К политике будь слеп и глух,
Коль ходишь ты в заплатах.
Запомни: зрение и слух -
Удел одних богатых!
По поводу болезни капитана
Френсиса Гроуза
Проведав, что Френсис в объятиях
смерти,
Топ-топ - прибежали к одру его
черти.
Но, слыша, как стонут под грузом
больного
Тяжелые ножки кровати дубовой,
Они отказались принять его душу:
Легко ли поднять эту грузную тушу!
Зеркало
Ты обозвал меня совой,
Но сам себя обидел:
Во мне ты только образ свой,
Как в зеркале, увидел.
Знакомому, который отвернулся
при встрече с поэтом
Чего ты краснеешь, встречаясь со
мной?
Я знаю: ты глуп и рогат.
А вовсе не ты виноват!
Джонсону
Мошенники, ханжи и сумасброды,
Свободу невзлюбив, шипят со всех Как! Иностранные когорты
сторон.
Но если гений стал врагом свободы, - Как! Наши львы падут простерты
Самоубийца он.
Лорду, который не пустил в свои
палаты поэта
и его друзей, интересовавшихся
архитектурой
Пред нами дверь в свои палаты
Закрыли вы, милорд.
Но мы - не малые ребята,
А ваш дворец - не торт!
Эпитафия самоубийце
Себя, как плевел, вырвал тот,
Кого посеял дьявол.
Самоубийством от хлопот
Он господа избавил.
Эпитафия крикливому спорщику
Ушел ли ты в блаженный рай
Иль в ад, где воют черти, -
Впервые этот вздорный лай
Услышат в царстве смерти.
Эпитафия церковному старосте,
сапожнику Гуду
Пусть по приказу сатаны
Покойника назначат
В аду хранителем казаы, -
Он ловко деньги прячет.
Мистеру Вильяму Моль оф Пан
Мур, которого поэт
увидел в новом элегантном
фаэтоне на скачках (бегах)
Я согласиться должен, что бесспорно
Твой новый фаэтон имел успех.
Так некий вор мечтал, чтоб выше
всех
Ему соорудили столб позорный.
***
Недаром, видимо, господь
Когда-то посулил:
Не только души, но и плоть
Восстанет из могил.
А то б вовеки не воскрес
Души лишенный Кардонесс!
Клод Жозеф Руже де Лиль
Марсельеза
Идем, сыны страны Родныя!
День славы взрезывает мрак.
На нас поднялась тирания,
Взнесен окровавленный стяг.
Вы слышите в тиши безлюдий
Ревущих яростно солдат?
Они идут убить ребят
И жен, припавших к нашей груди!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Чего хотят злодеи эти,
Предатели и короли?
Кому кнуты, оковы, сети
Они заботливо сплели?
То вам, французы! А какое
Безумье нам наполнит грудь!
То нас хотят они вернуть
В повиновение былое!
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Закон нам продиктуют свой?
Перед наемною ордой?
О боги! Скованные руки
Для нас готовят узы пут!
5
Из подлых деспотов придут
Владыки множить наши муки!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Дрожите, низкие тираны,
Для каждой стороны позор
Предательские ваши планы
Свой угадали приговор.
Чтоб с вами биться — все солдаты!
Пусть не один герой падет —
Земля других произведет,
Всегда готовых для расплаты!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Француз, как воин благородный
Бей иль удары береги,
Не трогай жертвы несвободной,
Что гонят против нас враги.
Но этот деспот кровожадный,
С Буйе в союз вступивший род,
Тигр этот злобный, что грызет
Грудь матернюю беспощадно!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Фридрих фон Шиллер
К радости
Радость, пламя неземное,
Райский дух, слетевший к нам,
опьяненные тобою
Мы вошли в твой светлый храм.
Ты сближаешь без усилья
Всех разрозненных враждой,
Там, где ты раскинешь крылья,
Люди - братья меж собой.
Хор
Обнимитесь, миллионы!  След священный божества.
Слейтесь в радости одной!
Там, над звёздною страной, -  Перед тем, кто смерть одолевает,
Бог, в любви пресуществлённый!
Кто сберёг в житейской вьюге
Дружбу друга своего,
Верен был своей подруге, - влейся в
наше торжество!
 Кто презрел в земной юдоли
Теплоту душевных уз,
Тот в слезах, по доброй воле,
Пусть покинет наш союз!
Хор
Всё, что в мире обитает,  Божество не явится очам;
Вечной дружбе присягай!
Путь её в надзвездный край,
Где Неведомый витает.
Мать-природа всё живое
Соком радости поит,
Всем даёт своей рукою долю счастья
без обид.
Нам лозу и взор любимой,  Я ищу печально в тверди звездной:
Друга верного в бою,  В те года сынов Девкалиона
Видеть Бога херувиму,  Из богов не презирал никто;
Сладострастие червю.
Хор
Ниц простерлись вы в смиренье?
Мир! Ты видишь Божество?
Выше звёзд ищи Его;
В небесах Его селенья.
Радость двигает колёса
Вечных мировых часов.
Свет рождает их хаоса,
Плод рождает из цветов.
С мировым круговоротом  И блаженный был сродни богам.
Состязаясь в быстроте,
Видит солнца в звездочётам
Недоступной высоте.
Хор
Как светила по орбите,  В царство сказок возвратились боги,
Как герой на смертный бой,  Как дворцы, смеялись ваши храмы; Покидая мир, который сам,
Братья, в путь идите свой,  На истмийских пышных торжествах Возмужав, уже без их подмоги
Смело, с радостью идите!
С ней мудрец читает сферы,  Колесницы подымали прах.
Пишет правды письмена,
На крутых высотах веры
Страстотерпца ждёт она.
Там парят её знамёна
Средь сияющих светил,
Здесь стоит она склонённой
У разверзшихся могил.
Хор
Выше огненных созвездий,
Братья, есть блаженный мир,
Претерпи, кто слаб и сир, -  Прославляя плясками вино;
Там награда и возмездье!
Не нужны богам рыданья!
Будем равны им в одном:
К общей чаше ликованья
Всех скорбящих созовём.
Прочь и распри и угрозы!
Не считай врагу обид!
Пусть его не душат слёзы
И печаль не тяготит.
Боги греции
В дни, когда вы светлый мир учили
Безмятежной поступи весны,
Над блаженным племенем царили
Властелины сказочной страны,-
Ах, счастливой верою владея,
Жизнь была совсем, совсем иной
В дни, когда цветами, Киферея,
Храм увенчивали твой!
В дни, когда покров воображенья
Вдохновенно правду облекал,
Жизнь струилась полнотой творенья,
И бездушный камень ощущал.
Благородней этот мир казался,
И любовь к нему была жива;
Вещим взорам всюду открывался
Где теперь, как нас мудрец наставил,
Мертвый шар в пространстве
раскален,
Там в тиши величественной правил
Колесницей светлой Аполлон.
Здесь, на высях, жили ореады,
Этот лес был сенью для дриад,
Там из урны молодой наяды
Бил сребристый водопад.
Этот лавр был нимфою молящей,
В той скале дочь Тантала молчит,
Филомела плачет в темной чаще,
Стон Сиринги в тростнике звучит;
Этот ключ унес слезу Деметры
К Персефоне, у подземных рек;
Зов Киприды мчали эти ветры
Вслед отшедшему навек.
К дщерям Пирры с высей Геликона
Пастухом спускался сын Лето.
И богов, и смертных, и героев
Нежной связью Эрос обвивал,
Он богов, и смертных, и героев
К аматунтской жертве звал.
Не печаль учила вас молиться,
Хмурый подвиг был не нужен вам;
Все сердца могли блаженно биться,
Было все лишь красотою свято,
Не стыдился радостей никто
Там, где пела нежная Эрато,
Там, где правила Пейто.
В вашу честь курились фимиамы,
Стройной пляской, легкой и живою, Да, ушли, и все, что вдохновенно,
Оплеталось пламя алтарей;
Вы венчали свежею листвою
Благовонный лен кудрей.
Тирсоносцев радостные клики
И пантер великолепный мех
Возвещали шествие владыки:
Пьяный Фавн опережает всех;
Перед Вакхом буйствуют менады,
Смуглый чашник льет волну отрады землю!
Всем, в чьем кубке сухо дно.
Охранял предсмертное страданье
Не костяк ужасный. С губ снимал
Поцелуй последнее дыханье,
Тихий гений факел опускал.
Даже в глуби Орка неизбежной
Строгий суд внук женщины творил,
И фракиец жалобою нежной
Слух эриний покорил.
В Елисейских рощах ожидала
Сонмы теней радость прежних дней;
Там любовь любимого встречала,
И возничий обретал коней;
Лин, как встарь, былую песнь
заводит,
Алкестиду к сердцу жмет Адмет,
Вновь Орест товарища находит,
Лук и стрелы - Филоктет.
Выспренней награды ждал воитель
На пройденном доблестно пути,
Славных дел торжественный
свершитель
В круг блаженных смело мог войти.
Преклонялся тихий сонм богов;
Путь пловцам с Олимпа озаряет
Луч бессмертных близнецов.
Где ты, светлый мир? Вернись,
воскресни,
Дня земного ласковый расцвет!
Только в небывалом царстве песни
Жив еще твой баснословный след.
Вымерли печальные равнины,
Ах, от знойно-жизненной картины
Только тень осталась нам.
Все цветы исчезли, облетая
В жутком вихре северных ветров;
Одного из всех обогащая,
Должен был погибнуть мир богов.
Там тебя, Селена, больше нет;
Я зову в лесах, над водной бездной:
Пуст и гулок их ответ!
Безучастно радость расточая,
Не гордясь величием своим,
К духу, в ней живущему, глухая,
Не счастлива счастием моим,
К своему поэту равнодушна,
Бег минут, как маятник, деля,
Лишь закону тяжести послушна,
Обезбожена земля.
Чтобы завтра сызнова родиться,
Белый саван ткет себе она,
Все на той же прялке будет виться
За луною новая луна.
Может плыть по небесам.
Что прекрасно, унесли с собой,-
Все цветы, всю полноту вселенной,-
Нам оставив только звук пустой.
Высей Пинда, их блаженных сеней,
Не зальет времен водоворот:
Что бессмертно в мире песнопений,
В смертном мире не живет.
Раздел земли
Зевс молвил людям: «Забирайте
Ее дарю вам в щедрости своей,
Чтоб вы, в наследство высший дар
приемля,
Как братья стали жить на ней!»
Тут всё засуетилось торопливо,
И стар и млад поспешно поднялся.
Взял земледелец золотую ниву,
Охотник – темные леса,
Аббат – вино, купец – товар в
продажу,
Король забрал торговые пути,
Закрыл мосты, везде расставил
стражу:
«Торгуешь – пошлину плати!»
А в поздний час издалека явился,
Потупив взор, задумчивый поэт.
Все роздано. Раздел земли
свершился,
И для поэта места нет.
«О, горе мне! Ужели обделенным
Лишь я остался – твой вернейший
сын?» –
Воскликнул он и рухнул ниц пред
троном.
Но рек небесный властелин:
«Коль ты ушел в бесплодных грез
пределы,
То не тревожь меня своей мольбой!
Где был ты в час великого раздела?»
–
«Я был, – сказал поэт, – с тобой!
Мой взор твоим пленился светлым
ликом,
К твоим словам мой слух прикован
был.
Прости ж того, кто в думах о
великом
Юдоль земную позабыл!»
И Зевс сказал: «Так как же быть с
тобою?
Нет у меня ни городов, ни сел.
Но для тебя я небеса открою –
Будь принят в них, когда б ты ни
пришел!»
Песнь о колоколе
Вот уж форма затвердела,
Обожжённая огнём.
Веселей, друзья, за дело —
Выльем колокол! Начнём!
Пусть горячий пот
По лицу течёт, —
Труд наш, если бог поможет,
6
Славу мастера умножит. Чуть покроется налётом —
Время приступать к литью.
В счастливый миг, с дерзаньем А теперь ковшом
новым Пробу зачерпнём
И речи мудрые придут: И проверим живо, всё ли
Ведь, сдобренный разумным словом, Там слилось по нашей воле.
Живей и радостнее труд.
Итак, всё вдумчиво обсудим, Где сила с лаской в дружной смеси,
Чтоб не трудиться наугад. Тепло и строгость в равновесье,
Презренье тем ничтожным людям, Там звук отменно чист всегда.
Что необдуманно творят. И тот, кто друга выбирает,
В том человека украшенье Пусть сердцем сердце проверяет, —
И честь, живущая века, Ведь грёзам — день, слезам — года.
Что сердцем чует он значенье Вот невеста молодая.
Того, что делает рука. Вкруг чела венок лежит.
В божий храм людей скликая,
Больше в яму положите Медный колокол гудит.
Дров сосновых, дров сухих, Ах, мгновенье золотое!
Чтобы сжатое в укрытье Праздник счастья и весны!
Пламя охватило их. Вместе с поясом, с фатою
Медь сперва расплавь, Неземные тают сны.
Олова прибавь, Жар сердца пройдёт,
Чтобы к вящей нашей славе Любовь остаётся.
Всё слилось в едином сплаве! Цветок опадёт,
Но плод разовьётся.
И то, что ныне в яме тёмной Муж выйдет в простор
Рука усердная вершит, Житейского поля;
С высокой башни в мир огромный Чтоб радостной доли
О нашей славе возвестит; И счастья добиться, —
И, трогая сердца людские, Он будет трудиться,
Потомков звоном будет звать, С людьми состязаться,
Сливаться с хором литургии, В борьбе изощряться,
В груди скорбящего рыдать; За благом гоняться.
И что сынам земли в наследье И вот уж добро без конца и без края
Во мгле готовит рок слепой, В амбары течёт, наполняет сараи,
Всё отзовётся в гулкой меди И множатся службы, и ширится
Тысячекратною волной. двор.
И всюду хозяйка
Цель всё ближе час от часу: Царит молодая,
Плавка в блёстках пузырей. Мать нежных малюток,
Поташу прибавьте в массу, И правит с уменьем
Чтобы плавилась быстрей. Семьёю, именьем,
Живо, не зевай! И девочек учит,
Пену всю снимай! И мальчиков школит,
Чтоб металл и наших внуков И вечно в заботе,
Трогал чистотою звуков. В движенье, в работе,
И дом бережёт,
Пусть колокол, зовя к веселью, И множит доход,
Пошлёт младенцу свой привет, И в ларчик душистый сбирает
Когда, склонясь над колыбелью, пожитки,
Мать сторожит его рассвет, И крутит на прялке немолкнущей
Пока в объятьях сладкой дрёмы нитки,
Он мир встречает незнакомый И прячет в сундук стародавних
И дремлют в золотом тумане времён
Его надежды и желанья. Волнистую шерсть и мерцающий
Но год за годом мчится вслед, лён,
И, верный доброму завету, И мир охраняет семейного круга,
Уходит отрок, вдаль влеком, Не зная досуга.
Он бродит с посохом по свету
И вновь вступает в отчий дом. И с балкона дома отец,
И здесь, как неземное диво, Всё хозяйство взглядом окинув, —
Вдруг видит юный пилигрим: В новом доме каждый венец,
Ресницы опустив стыдливо, Двор, сараи из свежих брёвен,
Подруга детства перед ним. Скирды хлеба с крышей вровень,
И вот с тоской невыразимой Скот в задворье жирный, сытый,
В глуби встревоженной души В поле волны зрелого жита, —
Он ловит каждый взгляд любимой Молвит, гордый собой:
И тайно слёзы льёт в тиши. «Создан моим трудом,
Вздыхая, бродит вслед за нею, Против беды любой
Покинув шумный круг друзей, Век устоит мой дом!»
В полях срывает он лилею Но судьба хитра и лжива,
И молча преподносит ей. Краток с ней союз счастливый.
О грёзы счастья, трепет тайный! Срок пришёл — и горе в дом.
Любови первой светлый сон!
Душе открылся мир бескрайный, Смесь уже давно поспела:
И взор блаженством озарён! Весь в зазубринах излом.
О, если б, вечно расцветая, Подставляйте желоб смело
Сияла нам пора златая! И с молитвою начнём.
Краны открывай!
Смесь бурлит водоворотом, Боже, счастья дай!
Стержень опущу в струю, Дай нам счастья и удачи
В форму слить металл горячий!
Огонь священный! Испокон
Великих благ источник он.
За всё, что строим, что творим,
В душе огонь благодарим.
Но страшен этот дар богов,
Когда, свободный от оков,
Лавиной с каменных вершин
Летит он, неба вольный сын.
Горе, если невозбранно
Мчится он неудержим
С дикой силой урагана
По строеньям городским!
Ведь стихии обуяны
Злобою к делам людским.
Вот из тучи
Льётся щедро
Дождь могучий.
Но из тех же чёрных туч
Молний луч.
Чу, набат на башне бьют!
Все бегут!
Багровеет
Небосвод.
То не солнечный восход!
Гарью веет.
Дым столбом.
Гул кругом.
Клокоча и свирепея,
Смерча дикого быстрее
Вьются огненные змеи.
Пышет жар; огнём объятый,
Рухнул дом; трещат накаты.
Душен воздух раскалённый,
Плачут дети, плачут жёны,
С воем звери
Бьются в двери,
Люди мечутся, как тени,
Все бежит, ища спасенья.
Ночь светла, как день весенний.
По рукам легко и бодро
Мчатся вёдра,
В небо бьют воды потоки.
Вдруг сорвался вихрь жестокий,
Закружился, и, стеня,
Подхватил он столб огня,
И, сдружившись, две стихии
В брёвна бросились сухие,
На дощатые сараи;
Будто в ярости желая
Закружить весь шар земной
В страшной вьюге огневой.
Вверх поднялся коловертью
Исполин!
Средь руин,
Отступив пред высшей силой,
Человек стоит уныло,
Видя всё в объятьях смерти.
Стихло всё.
В пепелище
Сиротливо ветер свищет,
Бродит ужас,
И в оконницы слепые
Смотрят тучи грозовые
С высоты.
Бросив взор,
Взор прощальный
На печальный,
Чёрный, опустевший двор,
Хозяин в путь собрался дальный.
Пусть всё под пеплом, всё мертво, -
Он тем утешен, слава богу,
Что, сосчитав родных с тревогой,
Увидел — все вокруг него.
Форма налита, как чаша.
Славно потрудились мы!
Но каким созданье наше
Выйдет в божий свет из тьмы?
Вдруг да сплав не тот?
Вдруг да газ пройдёт?
И пока работа длится,
В двери к нам беда стучится.
В родной земли святое лоно
Мы льём горячий сплав, равно
Как пахарь лучшее зерно
Бросает с верой непреклонной,
Что в добрый час взойдёт оно.
Как плод, что жизни нам дороже,
Земле мы с верой предаем,
Что встанет с гробового ложа
Он в мире радостном, ином.
С башни дальней
В небосвод
Погребальный
Звон плывёт.
Провожает колокол сурово
В путь последний странника
земного.
Ах, то верная супруга,
Мать малюток неутешных,
Отошла в долину смерти
От любви и ласки друга,
От хозяйства, от детей,
Что росли на радость ей
День за днём, за годом год
Под лучом её забот.
Ах, судьба без сожаленья
Дома связь разорвала,
Обитает в царстве теней
Та, что матерью была!
Вместе с ней любовь святая,
Кротость нежная ушла.
Скоро в дом войдёт чужая
Без любви и без тепла.
Что ж, пока не остудится
Медь, чтоб колоколом стать,
Беззаботен, словно птица,
Каждый может отдыхать.
Звёздочки горят.
Подмастерье рад:
Звон его вечерний манит.
Только мастер вечно занят.
Одиноко в роще тёмной
Путник весело шагает
К хижине своей укромной.
У ворот толпятся овцы,
И вразвалку
Крутолобые коровы
В стойло сумрачное входят.
Воз тяжёлый
Со снопами
Подъезжает.
Он венками
И цветами
Весь повит.
Вот идут с весёлой песней
Толпы жниц.
Стихли улицы и рынок.
Собралась вокруг лампады
Вся семья; и городские,
Скрипнув, заперлись ворота.
Ночь ложится.
Но спокойный
Мирный житель не боится
Тьмы густой:
В ней, быть может, зло таится,
Но не спит закон святой.
О святой порядок — дивный
Сын богов, что в неразрывный
Круг связует всех, кто равны,
Городов зиждитель славный,
Что с полей ли, из лесов ли
7
Дикарей собрал под кровли,
Их спаял в единой речи,
Нрав привил им человечий,
Дал им для совместной жизни
Высший дар — любовь к отчизне!
Сотни душ в одном порыве,
В сопряженье дружных рук
Трудятся на мирной ниве,
Охраняют общий круг.
Каждый счастлив, каждый волен,
И, как равный средь людей,
Кто работает, доволен
Скромной участью своей.
Труд — народов украшенье
И ограда от нужды.
Королю за трон почтенье,
Нам почтенье за труды.
Мир блаженный,
Дух единства,
Охраняйте
Стражей верной город наш!
Пусть отныне не ворвутся
Злые вражеские толпы
В эту тихую долину,
Где извечно
В синей чаше поднебесья
Тишина.
Пусть же города и веси
Кровью не зальёт война!
Разберите брёвна сруба.
Отслужил — долой его!
Ах, как сердцу видеть любо
Смелой мысли торжество!
Бей по форме, бей!
Смело, не робей!
Чтобы мира вестник новый
Нам явился без покрова!
Разбить её имеет право
Лишь мастер мудрою рукой.
Но горе, если хлынет лава,
Прорвавшись огненной рекой!
С громовым грохотом на части
Она взрывает хрупкий дом
И, словно пламя адской пасти,
Все губит на пути своем!
Где диких сил поток развязан,
Там путь к искусству нам.заказан.
Где торжествует своеволье,
Нет ничего святого боле.
И горе, если накопится
Огонь восстанья в городах,
И сам народ крушит темницы
И цепи разбивает в прах.
И меди грозные раскаты
Раскалывают небосвод:
То колокол — любви глашатай —
Призыв к насилью подаёт.
Бегут с оружьем горожане,
«Свобода! Равенство!» — орут.
Кипит на площади восстанье,
Вершит свой беспощадный суд.
И жёны в этот час суровый,
Свирепей тигров и волков,
Зубами разрывать готовы
Сердца испуганных врагов.
Здесь всё забыто: благочестье,
Добро и дружба; вместо них —
Разгул вражды и чёрной мести
И пиршество пороков злых.
Опасен тигр, сломавший двери,
Опасно встретиться со львом,
Но человек любого зверя
Страшней в безумии своём.
И горе тем, кто поручает
Светильник благостный слепым.
Огонь его не светит им,
Лишь стогны в пепел превращает.
Боже, радость нам какая!
Вот, по милости творца,
Колокол стоит, сверкай
От ушка и до венца.
Зорькой золотой
Блещет шлем литой,
И в гербе горит реченье,
Славя новое творенье.
Друзья, кольцом
Вкруг колокола тесно станем
И, верные благим желаньям,
Его Согласьем наречём.
К единству, дружбе, благостные
Пусть он людей зовёт отныне,
И в мире то исполнит он,
Чему он нами посвящён.
Пусть, в небесах паря над нами,
Над жизнью жалкою земной,
Перекликается с громами,
С далекой звёздною страной.
И свой глагол вольёт по праву
В хорал блуждающих планет,
Создателю поющих славу,
Ведущих вереницу лет.
И пусть, рождённый в тёмной яме,
О светлом вечном учит нас
И Время лёгкими крылами
Его тревожит каждый час.
Велениям Судьбы послушный
И сам к страданьям глух и слеп,
Пусть отражает равнодушно
Игру изменчивых судеб.
И звуком, тающим в эфире,
В свой миг последний возвестит,
Что всё непрочно в этом мире,
Что всё земное отзвучит.
Ну-ка, дружно за канаты!
Вознесём его в простор,
В царство звуков, под богатый
Голубых небес шатёр!
Взяли! Разом! В ход!
Тронулся! Идёт!
Пусть раздастся громче, шире
Первый звон его о Мире!
Начало нового века
Где приют для мира уготован?
Где найдёт свободу человек?
Старый век грозой ознаменован,
И в крови родился новый век.
Сокрушались старых форм основы,
Связь племён разорвалась; бог Нил, И он подступает к наклону скалы
Старый Рейн и Океан суровый —
Кто из них войне преградой был?
Два народа, молнии бросая
И трезубцем двигая, шумят
И, делёж всемирный совершая,
Над свободой страшный суд творят. И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Злато им, как дань, несут народы, Волна за волною; и к небу летит
И, в слепой гордыне буйных сил,
Франк свой меч, как Бренн в былые Пучина бунтует, пучина клокочет… винограда;
годы,
На весы закона положил.
Как полип тысячерукий, бритты
Цепкий флот раскинули кругом
И владенья вольной Амфитриты
Запереть мечтают, как свой дом.
След до звёзд полярных пролагая.
Захватили, смелые, везде
Острова и берега, но рая
Не нашли и не найдут нигде. И он, упредя разъяренный прилив,
Спасителя-бога призвал,
Нет на карте той страны счастливой, И дрогнули зрители, все возопив, —
Где цветёт златой свободы век, Уж юноша в бездне пропал.
Зим не зная, зеленеют нивы, И бездна таинственно зев свой
Вечно свеж и молод человек. закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.
Пред тобою мир необозримый!
Мореходу не объехать свет; Над бездной утихло… в ней глухо
Но на всей земле неизмеримой шумит…
Десяти счастливцам места нет. И каждый, очей отвести
Не смея от бездны, печально
Заключись в святом уединенье, твердит:
В мире сердца, чуждом суеты! «Красавец отважный, прости!»
Красота цветёт лишь в песнопенье, Все тише и тише на дне ее воет…
А свобода — в области мечты. И сердце у всех ожиданием ноет.
Баллады: «Хоть брось ты туда свой венец
золотой,
Кубок Сказав: кто венец возвратит,
«Кто, рыцарь ли знатный иль латник Тот с ним и престол мой разделит
простой, со мной! —
В ту бездну прыгнет с вышины? Меня твой престол не прельстит.
Бросаю мой кубок туда золотой: Того, что скрывает та бездна немая,
Кто сыщет во тьме глубины Ничья здесь душа не расскажет
Мой кубок и с ним возвратится живая.
безвредно,
Тому он и будет наградой Немало судов, закруженных волной,
победной». Глотала ее глубина:
Все мелкой назад вылетали щепой
Так царь возгласил, и с высокой С ее неприступного дна…»
скалы, Но слышится снова в пучине
Висевшей над бездной морской, глубокой
В пучину бездонной, зияющей мглы Как будто роптанье грозы недалекой.
Он бросил свой кубок златой.
«Кто, смелый, на подвиг опасный И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
решится? Как влага, мешаясь с огнем,
Кто сыщет мой кубок и с ним Волна за волною; и к небу летит
возвратится?» Дымящимся пена столбом…
И брызнул поток с оглушительным
Но рыцарь и латник недвижно стоят; ревом,
Молчанье — на вызов ответ; Извергнутый бездны зияющим
В молчанье на грозное море глядят; зевом.
За кубком отважного нет.
И в третий раз царь возгласил Вдруг… что-то сквозь пену седой
громогласно: глубины
«Отыщется ль смелый на подвиг Мелькнуло живой белизной…
опасный?» Мелькнула рука и плечо из волны…
И борется, спорит с волной…
И все безответны… вдруг паж И видят — весь берег потрясся от
молодой клича —
Смиренно и дерзко вперед; Он левою правит, а в правой добыча.
Он снял епанчу, и снял пояс он свой;
Их молча на землю кладет… И долго дышал он, и тяжко дышал,
И дамы и рыцари мыслят, безгласны: И божий приветствовал свет…
«Ах! юноша, кто ты? Куда ты, И каждый с весельем: «Он жив! —
прекрасный?» повторял. —
Чудеснее подвига нет!
Из темного гроба, из пропасти
И взор устремил в глубину… влажной
Из чрева пучины бежали валы, Спас душу живую красавец
Шумя и гремя, в вышину; отважный».
И волны спирались и пена кипела:
Как будто гроза, наступая, ревела. Он на берег вышел; он встречен
толпой;
К царевым ногам он упал;
Как влага, мешаясь с огнем, И кубок у ног положил золотой;
И дочери царь приказал:
Дымящимся пена столбом; Дать юноше кубок с струей
Не море ль из моря извергнуться И в сладость была для него та
хочет? награда.
И вдруг, успокоясь, волненье легло; «Да здравствует царь! Кто живет на
И грозно из пены седой земле,
Разинулось черною щелью жерло; Тот жизнью земной веселись!
И воды обратно толпой Но страшно в подземной
Помчались во глубь истощенного таинственной мгле.
чрева; И смертный пред богом смирись:
И глубь застонала от грома и рева. И мыслью своей не желай
дерзновенно
8
Знать тайны, им мудро от нас В нем жизнью небесной душа От страха сердце помутилось; И люди кинулись к пританам,
сокровенной. зажжена; А витязь молодой, Немедля требуя от них
Отважность сверкнула в очах; Как будто ничего с ним не Над песнопевцем бездыханным
Стрелою стремглав полетел я туда… Он видит: краснеет, бледнеет она; случилось, Казнить преступников самих.
И вдруг мне навстречу поток; Он видит: в ней жалость и страх… Спокойно всходит на балкон;
Из трещины камня лилася вода; Тогда, неописанной радостью Рукоплесканьем встречен он; Но где они? В толпе несметной
И вихорь ужасный повлек полный, Его приветствуют красавицыны Кто след укажет незаметный?
Меня в глубину с непонятною На жизнь и погибель он кинулся в взгляды… Среди собравшихся людей
силой… волны… Но, холодно приняв привет её очей, Где укрывается злодей?
И страшно меня там кружило и било. В лицо перчатку ей И кто он, этот враг опасный, —
Утихнула бездна… и снова шумит… Он бросил и сказал: «Не требую Завистник злой иль жадный тать?
Но богу молитву тогда я принес, И пеною снова полна… награды». Один лишь Гелиос прекрасный
И он мне спасителем был: И с трепетом в бездну царевна Об этом может рассказать.
Торчащий из мглы я увидел утес глядит… Ивиковы журавли
И крепко его обхватил; И бьет за волною волна… К Коринфу, где во время оно Быть может, наглыми шагами
Висел там и кубок на ветви коралла: Приходит, уходит волна Справляли праздник Посейдона, Теперь идёт он меж рядами
В бездонное влага его не умчала. быстротечно: На состязание певцов И, невзирая на народ,
А юноши нет и не будет уж вечно. Шёл кроткий Ивик, друг богов. Преступных дел вкушает плод.
И смутно все было внизу подо мной Владея даром песнопенья, Быть может, на пороге храма
В пурпуровом сумраке там; Перчатка Оставив Регий вдалеке, Он здесь упорно лжёт богам
Все спало для слуха в той бездне Перед своим зверинцем, Он шёл, исполнен вдохновенья, Или с толпой людей упрямо
глухой; С баронами, с наследным принцем, С дорожным посохом в руке. Спешит к театру, бросив храм.
Но виделось страшно очам, Король Франциск сидел;
Как двигались в ней безобразные С высокого балкона он глядел Уже его пленяет взоры Треща подпорами строенья,
груды, На поприще, сраженья ожидая; Акрокоринф, венчая горы, Перед началом представленья
Морской глубины несказанные чуды. За королём, обворожая И в Посейдонов лес густой Скамья к скамье, над рядом ряд,
Цветущей прелестию взгляд, Он входит с трепетной душой. В театре эллины сидят.
Я видел, как в черной пучине кипят, Придворных дам являлся пышный Здесь всюду сумрак молчаливый, Глухо шумящие, как волны,
В громадный свиваяся клуб, ряд. Лишь в небе стая журавлей От гула множества людей,
И млат водяной, и уродливый скат, Вослед певцу на юг счастливый Вплоть до небес, движенья полны,
И ужас морей однозуб; Король дал знак рукою — Станицей тянется своей. Изгибы тянутся скамей.
И смертью грозил мне, зубами Со стуком растворилась дверь:
сверкая, И грозный зверь «О птицы, будьте мне друзьями! Кто здесь сочтёт мужей Фокиды,
Мокой ненасытный, гиена морская. С огромной головою, Делил я путь далёкий с вами, Прибрежных жителей Авлиды,
Косматый лев Был добрым знамением дан Гостей из Спарты и Афин?
И был я один с неизбежной судьбой, Выходит; Мне ваш летучий караван. Они явились из долин,
От взора людей далеко; Кругом глаза угрюмо водит; Теперь равны мы на чужбине, — Они спустились с гор окрестных,
Один меж чудовищ с любящей И вот, всё оглядев, Явившись издали сюда, Приплыли с дальних островов
душой, Наморщил лоб с осанкой Мы о приюте молим ныне, И внемлют хору неизвестных,
Во чреве земли, глубоко горделивой, Чтоб не постигла нас беда!» Непостижимых голосов.
Под звуком живым человечьего Пошевелил густою гривой,
слова, И потянулся, и зевнул, И бодрым шагом вглубь дубравы Вот перед ними тесным кругом
Меж страшных жильцов подземелья И лёг. Король опять рукой махнул — Спешит певец, достойный славы, Из подземелья друг за другом,
немова. Затвор железной двери грянул, Но, притаившиеся тут, Чтоб древний выполнить обряд,
И смелый тигр из-за решётки Его убийцы стерегут. Выходит теней длинный ряд.
И я содрогался… вдруг слышу: прянул; Он борется, но два злодея Земные жёны так не ходят,
ползет Но видит льва, робеет и ревёт, Разят его со всех сторон: Не здесь родные их края;
Стоногое грозно из мглы, Себя хвостом по рёбрам бьёт, Искусно лирою владея, Их очертания уводят
И хочет схватить, и разинулся рот… И крадётся, косяся взглядом, Был неискусен в битве он. За грань земного бытия.
Я в ужасе прочь от скалы!.. И лижет морду языком,
То было спасеньем: я схвачен И, обошедши льва кругом, К богам и к людям он взывает, Их руки тощие трепещут,
приливом Рычит и с ним ложится рядом. Но стон его не достигает Мрачно-багровым жаром плещут
И выброшен вверх водомета И в третий раз король махнул рукой Ушей спасителя: в глуши Их факелы, и бледен вид
порывом». — Не отыскать живой души. Их обескровленных ланит.
Два барса дружною четой «И так погибну я, сражённый, И, к привиденьям безобидны,
Чудесен рассказ показался царю: В один прыжок над тигром И навсегда останусь нем, Вокруг чела их, средь кудрей
«Мой кубок возьми золотой; очутились; Ничьей рукой не отомщённый Клубятся змеи и ехидны
Но с ним я и перстень тебе подарю, Но он удар им тяжкой лапой дал, И не оплаканный никем!» В свирепой алчности своей.
В котором алмаз дорогой, А лев с рыканьем встал…
Когда ты на подвиг отважишься Они смирились, И пал он ниц, и пред кончиной И гимн торжественно согласный
снова Оскалив зубы, отошли, Услышал ропот журавлиный, Звучит мелодией ужасной
И тайны все дна перескажешь И зарычали, и легли. И громкий крик и трепет крыл И сети пагубных тенет
морскова». В далёком небе различил. Вкруг злодеяния плетёт.
И гости ждут, чтоб битва началася… «Лишь вы меня, родные птицы, Смущая дух, волнуя разум,
То слыша, царевна с волненьем в Вдруг женская с балкона сорвалася В чужом не бросили краю! Эринний слышится напев,
груди, Перчатка… все глядят за ней… Откройте ж людям, кто убийцы, И в страхе зрители, и разом
Краснея, царю говорит: Она упала меж зверей. Услышьте жалобу мою!» Смолкают лиры, онемев.
«Довольно, родитель; его пощади! Тогда на рыцаря Делоржа с
Подобное кто совершит? лицемерной И труп был найден обнажённый, «Хвала тому, кто, чист душою,
И если уж должно быть опыту снова, И колкою улыбкою глядит И лик страдальца, искажённый Вины не знает за собою!
То рыцаря вышли, не пажа младова». Его красавица и говорит: Печатью ужаса и мук, Без опасений и забот
«Когда меня, мой рыцарь верный, Узнал в Коринфе старый друг. Дорогой жизни он идёт.
Но царь, не внимая, свой кубок Ты любишь так, как говоришь, «О, как безгласным и суровым Но горе тем, кто злое дело
златой Ты мне перчатку возвратишь». Тебя мне встретить тяжело! Творит украдкой тут и там!
В пучину швырнул с высоты: Не я ли мнил венком сосновым Исчадья ночи, мчимся смело
«И будешь здесь рыцарь Делорж, не отвечав ни слова, Венчать любимое чело?» Мы вслед за ними по пятам.
любимейший мой, К зверям идёт,
Когда с ним воротишься, ты; Перчатку смело он берёт Молва про злое это дело Куда б ни бросились убийцы, —
И дочь моя, ныне твоя предо мною И возвращается к собранью снова. Мгновенно праздник облетела, Быстрокрылатые, как птицы,
Заступница, будет твоею женою». И поразились все сердца Мы их, когда настанет срок,
У рыцарей и дам при дерзости такой Ужасной гибели певца. Петлёй аркана валим с ног.

9
Не слыша горестных молений,
Мы гоним грешников в Аид
И даже в тёмном царстве теней
Хватаем тех, кто не добит».
И так зловещим хороводом
Они поют перед народом,
И, чуя близость божества,
Народ вникает в их слова.
И тишина вокруг ложится,
И в этой мёртвой тишине
Смолкает теней вереница
И исчезает в глубине.
Ещё меж правдой и обманом
Блуждает мысль в сомненье
странном,
Но сердце, ужасом полно,
Незримой властью смущено.
Ясна лишь сердцу человека,
Но скрытая при свете дня,
Клубок судьбы она от века
Плетёт, преступников казня.
И вдруг услышали все гости,
Как кто-то вскрикнул на помосте: Но ты не верь, здесь хитрый ков,
«Взгляни на небо, Тимофей,
Накликал Ивик журавлей!»
И небо вдруг покрылось мглою,
И над театром сквозь туман
Промчался низко над землёю
Пернатых грозный караван.
«Что? Ивик, он сказал?» И снова Мы торжествуем над врагами:
Амфитеатр гудит сурово,
И, поднимаясь, весь народ
Из уст в уста передаёт:
«Наш бедный Ивик, брат невинный, Испуган гость нежданной вестью... с молвой ужасной Отперлись пред
Кого убил презренный тать!
При виде стаи журавлиной
Что этот гость хотел сказать?»
И вдруг, как молния, средь гула Не доставалися оне.
В сердцах догадка промелькнула,
И в ужасе народ твердит:
«Свершилось мщенье Эвменид!
Убийца кроткого поэта
Себя нам выдал самого!
К суду того, кто молвил это,
И с ним — приспешника его!»
И так всего одно лишь слово
Убийцу уличило злого,
И два злодея, смущены,
Не отрекались от вины.
И тут же, схваченные вместе
И усмирённые с трудом,
Добыча праведная мести, —
Они предстали пред судом.
Поликратов перстень
На кровле он стоял высоко
И на Самос богатый око
С весельем гордым преклонял:
«Сколь щедро взыскан я богами!
Сколь счастлив я между царями!»—
Царю Египта он сказал.
«Тебе благоприятны боги;
Они к твоим врагам лишь строги
И всех их предали тебе;
Но жив один, опасный мститель;
Пока он дышит... победитель,
Не доверяй своей судьбе».
Еще не кончил он ответа,
Как из союзного Милета
Явился присланный гонец:
«Победой ты украшен новой;
Да обовьет опять лавровый
Главу властителя венец;
Твой враг постигнут строгой местью;
Меня послал к вам с этой вестью
Наш полководец Полидор».
Рука гонца сосуд держала:
В сосуде голова лежала;
Врага узнал в ней царский взор.
И гость воскликнул с содроганьем:
«Страшись! Судьба очарованьем
Тебя к погибели влечет.
Неверные морские волны
Обломков корабельных полны:
Еще не в пристани твой флот».
Еще слова его звучали...
А клики брег уж оглашали,
Народ на пристани кипел;
И в пристань, царь морей крылатый,
Дарами дальних стран богатый,
Флот торжествующий влетел.
И гость, увидя то, бледнеет.
«Тебе Фортуна благодеет...
Здесь тайная погибель скрыта:
Разбойники морские Крита
От здешних близко берегов».
И только выронил он слово,
Гонец вбегает с вестью новой:
«Победа, царь! Судьбе хвала!
Флот критский истреблен богами;
Его их буря пожрала».
«Ты счастлив; но судьбины лестью ним: «Узы вечного обета Приняла
Такое счастье мнится мне:
Здесь вечны блага не бывали,
И никогда нам без печали
И мне все в жизни улыбалось;
Неизменяемо, казалось,
Я силой вышней был храним;
Все блага прочил я для сына...
Его, его взяла судьбина;
Я долг мой сыном заплатил.
Чтоб верной избежать напасти,
Моли невидимые власти
Подлить печали в твой фиал.
Судьба и в милостях мздоимец:
Какой, какой ее любимец
Свой век не бедственно кончал?
Когда ж в несчастье рок откажет,
Исполни то, что друг твой скажет: уводило... Для него ж одно: Ждать, Иль с жизнию друг мой простится».
Ты призови несчастье сам.
Твои сокровища несметны:
Из них скорей, как дар заветный,
Отдай любимое богам».
Он гостю внемлет с содроганьем:
«Моим избранным достояньем
Доныне этот перстень был;
Но я готов властям незримым
Добром пожертвовать любимым...»
И перстень в море он пустил.
Наутро, только луч денницы
Озолотил верхи столицы,
К царю является рыбарь:
«Я рыбу, пойманную мною,
Чудовище величиною,
Тебе принес в подарок, царь!»
Царь изъявил благоволенье...
Вдруг царский повар в исступленье заплачу —
С нежданной вестию бежит: Приемлю судьбу без боязни,
«Найден твой перстень драгоценный, Но дай лишь три дня мне до казни:
Огромной рыбой поглощенный, Я замуж сестру мою выдать хочу,
Он в ней ножом моим открыт». Тебе же, пока не вернусь к палачу,
Останется друг мой порукой.
Тут гость, как пораженный громом, Солгу — насладись его мукой».
Сказал: «Беда над этим домом!
Нельзя мне другом быть твоим; И, злобный метнув на просящего
На смерть ты обречен судьбою: взгляд,
Тиран отвечает с усмешкой:
Бегу, чтоб здесь не пасть с тобою...»
Сказал и разлучился с ним. «Ступай, да смотри же — не мешкай.
Быстрее мгновенья три дня пролетят,
Рыцарь Тогенбург И если ты в срок не вернёшься назад,
«Сладко мне твоей сестрою, Милый Его я на муку отправлю,
рыцарь, быть; Но любовию иною Не Тебя ж на свободе оставлю».
могу любить: При разлуке, при
свиданье Сердце в тишине — И И к другу идёт он: «Немилостив рок!
любви твоей страданье Непонятно Хотел я покончить с проклятым,
мне». Он глядит с немой печалью — И быть мне, как вору, распятым,
Участь решена; Руку сжал ей; Но дал он трёхдневный до казни мне
крепкой сталью Грудь обложена; срок,
Звонкий рог созвал дружину; Все уж Чтоб замуж сестру мою выдать я
на конях; И помчались в Палестину, мог.
Крест на раменах. Уж в толпе врагов Останься порукой тирану,
Пока я на казнь не предстану».
сверкают Грозно шлемы их; Уж
отвагой изумляют Чуждых и своих.
И обнял без слов его преданный друг
Тогенбург лишь выйдет к бою:
Сарацин бежит... Но душа в нем все И тотчас к тирану явился,
тоскою Прежнею болит. Год прошел Мерос же в дорогу пустился.
без утоленья... Нет уж сил страдать; И принял сестру его юный супруг.
Не найти ему забвенья — И покинул Но солнце обходит уж третий свой
рать. Зрит корабль — шумят круг,
ветрилы, Бьет в корму волна — Сел И вот он спешит в Сиракузы,
и поплыл в край тот милый, Где Чтоб снять с поручителя узы.
цветет она. Но стучится к ней
напрасно В двери пилигрим; Ах, они И хлынул невиданный ливень тогда.
Уже погружает он посох
В потоки на горных откосах.
она; И, погибшая для света, Богу И вот он выходит к реке, но беда! —
отдана». Пышны праотцев палаты Бурлит и на мост напирает вода,
Бросить он спешит; Навсегда И груда обломков чугунных
покинул латы; Конь навек забыт; Гремит, исчезая в бурунах.
Власяной покрыт одеждой, Инок в
цвете лет, Неукрашенный надеждой Он бродит по берегу взад и вперёд,
Он оставил свет. И в убогой келье Он смотрит в смятенье великом,
скрылся Близ долины той, Где меж Он будит безмолвие криком, —
темных лип светился Монастырь Увы, над равниной бушующих вод
святой: Там — сияло ль утро ясно, Лишь ветер, беснуясь, гудит и ревёт.
Вечер ли темнел — В ожиданье, с Ни лодки на бурном просторе,
мукой страстной, Он один сидел. И А волны бескрайны, как море.
душе его унылой Счастье там одно:
Дожидаться, чтоб у милой Стукнуло И к Зевсу безумный подъемлет он
окно, Чтоб прекрасная явилась, Чтоб взгляд,
от вышины В тихий дол лицом И молит, отчаянья полный:
склонилась, Ангел тишины. И «Смири исступлённые волны!
дождавшися, на ложе Простирался Уж полдень, часы беспощадно летят,
он; И надежда: завтра то же! А я обещал, лишь померкнет закат,
Услаждала сон. Время годы Сегодня к царю воротиться,
как ждал он, чтоб у милой Стукнуло
окно; Чтоб прекрасная явилась; Чтоб Но тучи клубятся, и ветер жесток,
от вышины В тихий дол лицом И волны сшибаются люто.
склонилась, Ангел тишины. Раз — Бежит за минутой минута.
туманно утро было — Мертв он там И страх, наконец, в нём решимость
сидел, Бледен ликом, и уныло На зажёг,
Он смело бросается в грозный поток,
окно глядел.
Валы рассекает руками,
Плывёт — и услышан богами.
Порука
Мерос проскользнул к Дионисию в
И снова угрюмою горной тропой
дом,
Но скрыться не мог от дозорных, — Идёт он — и славит Зевеса,
И вот он в оковах позорных. Но вдруг из дремучего леса,
Тиран ему грозно: «Зачем ты с Держа наготове ножи пред собой,
мечом Выходят разбойники буйной толпой,
За дверью таился, накрывшись И, путь преграждая пустынный,
плащом?» — Грозит ему первый дубиной.
«Хотел я покончить с тираном». —
«Распять в назиданье смутьянам!» И в вопле Мероса — смертельный
испуг:
«О царь! Пусть я жизнью своей «Клянусь вам, я нищ! Не владею
10
И самою жизнью своею!
Оставьте мне жизнь, иль погибнет
мой друг!»
Тут вырвал у вора дубину он вдруг,
И шайка спасается в страхе,
Три трупа оставив во прахе.
Как жар сицилийского солнца
жесток!
Как ломит колени усталость!
А сколько до цели осталось!
«Ты силы мне дал переплыть чрез
поток,
Разбойников ты одолеть мне помог,
— Поет, звенит!
Ужель до царя не дойду я
И друга распнёт он, ликуя!»
Но что там? Средь голых и
выжженных круч
Внезапно журчанье он слышит…
Он верить не смеет, не дышит…
О чудо! Он видит — серебряный
ключ,
Так чист и прозрачен, так нежно
певуч,
Сверкает и манит омыться,
Гортань освежить и напиться.
И вновь он шагает, минуя в пути
Сады, и холмы, и долины.
Уж тени глубоки и длинны.
Два путника тропкой идут впереди.
Он шаг ускоряет, чтоб их обойти,
И слышит слова их: «Едва ли, —
Мы, верно, на казнь опоздали».
Надежда и страх его сердце теснят,
Летят, не идут его ноги.
И вот — о великие боги! —
Пред ним — Сиракузы, пылает закат,
И верный привратник его Филострат,
Прождавший весь день на пороге,
Навстречу бежит по дороге.
«Назад, господин! Если друга не
спас,
Хоть сам не давайся им в руки!
Его повели уж на муки.
Он верил, он ждал тебя с часу на час, Найдешь ты счастье
В нём дружбы священный огонь не В своей любви!
погас,
И царь наш в ответ на глумленье
Лишь гордое встретил презренье».
«О, если уж поздно, и он на кресте,
И предал я друга такого,
Душа моя к смерти готова.
Зато мой палач не расскажет нигде,
Что друг отказался от друга в беде!
Он кровью двоих насладится,
Но в силе любви убедится».
И гаснет закат, но уж он у ворот,
И видит он крест на агоре,
Голов человеческих море.
Верёвкою связанный, друг его ждёт,
И он раздвигает толпу, он идёт.
«Тиран! — он кричит, — ты
глумился,
Но видишь, я здесь! Я не скрылся!»
И в бурю восторженный гул перерос,
Друзья обнялись, и во взоре
У каждого радость и горе,
И нет ни единого ока без слёз,
И царь узнаёт, что вернулся Мерос,
Глядит на смятённые лица, —
И чувство в царе шевелится.
И он их велит привести перед трон,
Он влажными смотрит очами:
«Ваш царь побеждённый пред вами.
Он понял, что дружба — не призрак,
не сон,
И с просьбою к вам обращается он:
На диво грядущим столетьям
В союз ваш принять его третьим».
Иоганн Вольфганг фон Гете
Зезенгеймские песни:
Майская песня
Как все ликует,
В цвету долина,
В огне зенит!
Трепещет каждый
На ветке лист,
Не молкнет в рощах
Веселый свист.
Как эту радость
В груди вместить!—
Смотреть! и слушать!
Дышать! и жить!
Любовь, роскошен
Твой щедрый пир!
Твое творенье —
Безмерный мир!
Ты все даришь мне:
В саду цветок,
И злак на ниве,
И гроздный сок!..
Скорее, друг мой,
На грудь мою!
О, как ты любишь!
Как я люблю!
Находит ландыш
Тенистый лес,
Стремится птица
В простор небес.
А мне любовь лишь
Твоя нужна,
Дает мне радость
И жизнь она.
Мой друг, для счастья,
Любя, живи,—
Свидание и разлука
Душа в огне, нет силы боле,
Скорей в седло и на простор!
Уж вечер плыл, лаская поле,
Висела ночь у края гор.
Уже стоял, одетый мраком,
Огромный дуб, встречая нас;
И тьма, гнездясь по буеракам,
Смотрела сотней черных глаз.
Исполнен сладостной печали,
Светился в тучах лик луны,
Крылами ветры помавали,
Зловещих шорохов полны.
Толпою чудищ ночь глядела,
Но сердце пело, несся конь,
Какая жизнь во мне кипела,
Какой во мне пылал огонь!
В моих мечтах лишь ты носилась,
Твой взор так сладостно горел,
Что вся душа к тебе стремилась
И каждый вздох к тебе летел.
И вот конец моей дороги,
И ты, овеяна весной,
Опять со мной! Со мной! О боги!
Чем заслужил я рай земной?
Но — ах!— лишь утро засияло,
Угасли милые черты.
О, как меня ты целовала,
С какой тоской смотрела ты!
Я встал, душа рвалась на части,
И ты одна осталась вновь...
И все ж любить — какое счастье!
Какой восторг — твоя любовь!
Стихи к лиде:
Вечерняя песня охотника
Брожу я по полю с ружьем,
И светлый образ твой
В воображении моем
Витает предо мной.
А ты, ты видишь ли, скажи,
Порой хоть тень мою,
Когда полями вдоль межи
Спускаешься к ручью?
Хоть тень того, кто скрылся с глаз
И счастьем пренебрег,
В изгнанье от тебя мечась
На запад и восток?
Мысль о тебе врачует дух,
Проходит чувств гроза,
Как если долго в лунный круг
Смотреть во все глаза.
К месяцу
Зыбким светом облекла
Долы и кусты,
В мир забвенья унесла
Чувства и мечты.
Успокоила во мне
Дум смятенных рой,
Верным другом в вышине
Встала надо мной.
Эхо жизни прожитой
Вновь тревожит грудь,
Меж весельем и тоской
Одинок мой путь.
О, шуми, шуми, вода!
Буду ль счастлив вновь?
Все исчезло без следа -
Радость и любовь.
Самым лучшим я владел,
Но бегут года.
Горек, сердце, твой удел -
Жить в былом всегда.
О вода, шуми и пой
В тишине полей.
Слей певучий говор твой
С песнею моей,-
По-осеннему ль черна,
Бурно мчишься ты,
По-весеннему ль ясна,
И поишь цветы.
Счастлив, кто бежал людей,
Злобы не тая,
Кто обрел в кругу друзей
Радость бытия!
Все, о чем мы в вихре дум
И не вспомним днем,
Наполняет праздный ум
В сумраке ночном.
Римские элегии:
Камень, речь поведи
Камень, речь поведи! Говорите со
мною, чертоги!
Улица, слово скажи! Гений<1>, дай
весть о себе!
Истинно, душу таят твои священные
стены,
Roma aeterna<2>! Почто ж сковано все
немотой?
Кто мне подскажет, в каком окне
промелькнет ненароком
Милая тень, что меня, испепелив,
оживит?
Или, сбившись с пути, не узнал я
дорогу, которой
К ней бы ходил и ходил, в трате
часов не скупясь?
Обозреваю пока, путешественник
благоприличный,
Храмы, руины, дворцы, мрамор
разбитых колонн.
Этим скитаньям конец недалек. В
одном только храме,
В храме Амура, пришлец кров
вожделенный найдет.
Рим! О тебе говорят: «Ты — мир».
Но любовь отнимите,
Мир без любови — не мир, Рим без
любови — не Рим.
Чувствую радостно я вдохновенье
Чувствую радостно я вдохновенье
классической почвой,
Прошлый и нынешний мир громче
ко мне говорят.
Внемлю советам, усердно листаю
творения древних,
Сладость новую в том изо дня в день
находя.
Ночью ж Амур к другим меня
призывает занятьям:
Так, вполовину учась, счастлив я
ныне вдвойне.
Впрочем, я ль не учусь, когда
нежную выпуклость груди
Взором слежу, а рукой вдоль по
бедру провожу?
Мрамора тайна раскрылась; закон
постигаю в сравненьях:
Глаз, осязая, глядит, чувствует,
гладя, рука.
Если ж дневные часы порой на
любимую трачу,
Трату часом ночным мне возмещает
она.
Ночью не сплошь поцелуи у нас,
ведем и беседы;
Сон одолеет ее — в замыслы я
погружусь.
Было не раз, что, стихи сочиняя в
объятьях у милой,
Мерный гекзаметра счет пальцами
на позвонках
Тихо отстукивал я. Любимая дышит
в дремоте —
Мне дыхания жар грудь до глубин
опалит.
Факел меж тем разжигает Амур,
времена вспоминая,
Как триумвирам своим ту же услугу
дарил.
О, как в Риме радостно мне
О, как в Риме радостно мне! Давно
ль это было?
Помню, серый меня северный день
обнимал.
Небо угрюмо и грузно давило на
темя; лишенный
Красок и образов мир перед усталым
лежал.
Я же о собственном «я», следя
недовольного духа
11
Сумеречные пути, в помыслов глубь
уходил.
Ныне мне лег на лоб светлейшего
отсвет эфира,
Феб-жизнедавец призвал к жизни и
форму и цвет.
Звездами ночь ясна, и звучит она
музыкой мягкой;
Ярче, чем северный день, южного
месяца свет.
Что за блаженство смертному мне!
Не сон ли? Приемлет
Твой амврозийный<1> дом гостя,
Юпитер-отец?
Вот я лежу и руки к твоим
простираю коленам
В жаркой мольбе: «Не отринь,
Ксений-Юпитер<2>, меня!
Как я сюда вошел, не умею сказать:
подхватила
Геба<3> меня, увлекла, странника, в
светлый чертог.
Может быть, ты вознести героя
велел, и ошиблась
Юная? Щедрый, оставь, что мне
ошибкой дано!
Да и Фортуна, дочь твоя, тоже поди,
своенравна:
Кто приглянулся, тому лучшее в дар
принесет.
Гостеприимцем зовешься, бог? Не
свергай же пришельца
Ты с олимпийских высот вновь на
низину земли».
«Стой! Куда взобрался, поэт?» —
Прости мне! Высокий
Холм Капитолия стал новым
Олимпом твоим.
Здесь, Юпитер, меня потерпи; а
после Меркурий,
Цестиев склеп<4> миновав, гостя
проводит в Аид».
Мальчик, свет зажигай
«Мальчик! Свет зажигай!» — «Да
светло! Чего понапрасну
Масло-то переводить? Ставни
закрыли к чему?
Не за горою, поди, за крышами
солнце укрылось —
Добрых полчасика нам звона ко
всенощной ждать».
«Ох, несчастный! Ступай и не спорь!
Я жду дорогую.
Вестница ночи меж тем, лампа,
утешит меня!»
Сонеты:
Встреча
До подбородка прячась в плащ
суровый,
Я шел дорогой мрачной и скалистой. Обретал без мук, без боли
Потом спустился в тень долины
мглистой,
Смятенный, к отступлению готовый. В мир, где предкам уваженье,
Вдруг девочка прошла — как будто Где просторно вере правой,
новый
Лик отделился от плеяды чистой
Возлюбленных, взлелеянных
лучистой
Поэзией. Зарделся день багровый.
Я мимо пропустил ее. Стремилась
Душа сама согреть свои пустыни.
Я следом шел, томясь в тяжелых
платьях.
Но миг настал. Она остановилась,
Я задохнулся в чопорной личине.
Отброшен плащ. Она в моих
объятьях.
Говорит она
Ты так суров, любимый! С изваяньем
Своим ты схож осанкой ледяною.
Ты словно мрамор холоден со мною, Ты Гафиза пой святого,
А он теплеет под моим дыханьем.
Отбросит друг забрало пред
свиданьем,
Лишь враг под маской прячется
стальною.
Зову тебя — проходишь стороною. Ибо здесь певца обитель,
Замри, как тот, застигнутый ваяньем! Ибо эта песнь живая
К кому из двух мне ринуться с
мольбами?
Наносят оба мне за раной рану —
И мертвый, и живущий жизнью
мнимой.
Довольно! Слов не тратя перед вами, И для видящего ока  Где под песню птицелова
Так долго камень целовать я стану, Тайный смысл являет он.
Что сам расторгнешь нас, тоской
томимый!
Прощание
Взором вымолвлю в молчанье,
Что уста не скажут ввек,
Трудно, трудно расставанье,
Пусть я - сильный человек!
Грустен будет в то мгновенье
Сам любви залог живой:
Томно рук прикосновенье,
Поцелуй не жарок твой.
Было время, ротик нежный -
Как он мог меня зажечь!
Так фиалочки подснежной
Нам мила простая речь.
Мне ж не плесть тебе веночек!
Не дарить, как прежде, роз.
Нас, Франциска, мой дружочек,
Средь весны убил мороз.
Западно-Восточный диван:
Гиджра
Север, Запад, Юг в развале,
Пали троны, царства пали.
На Восток отправься дальный
Воздух пить патриархальный,
В край вина, любви и песни,
К новой жизни там воскресни.
Там, наставленный пророком,
Возвратись душой к истокам,
В мир, где ясным, мудрым слогом
Смертный вел беседу с богом,
Свет небес в земном глаголе.
Где чужое - в небреженье,
Тесно мудрости лукавой
И где слово вечно ново,
Ибо устным было слово.
Пастухом броди с отарой,
Освежайся под чинарой,
Караван води песками
С кофе, мускусом, шелками,
По безводью да по зною
Непроезжей стороною.
Где тропа тесней, отвесней,
Разгони тревогу песней,
Грянь с верблюда что есть мочи
Стих Гафиза в пропасть ночи,
Чтобы звезды задрожали,
Чтоб разбойники бежали.
На пиру и в бане снова
Угадав за покрывалом
Рот, алеющий кораллом,
И склоняя к неге страстной
Сердце гурии прекрасной.
Прочь, завистник, прочь, хулитель,
Возлетит к преддверьям рая,
Там тихонько постучится
И к бессмертью приобщится.
Гинкго билоба
Этот листик был с Востока  Где моей кифары струны
В сад мой скромный занесен,  Зорь соперницами были.
Существо ли здесь живое  Где, свежо и бодро снова,
Разделилось пополам?  Сердце брало, что хотело.
Иль, напротив, сразу двое 
Предстают в единстве нам?  Лес не старится с годами,
И загадку и сомненья  Но и вы не старьтесь тоже,
Разрешит мой стих один;  Дайте жизнью вслед за вами
Перечти мои творенья,  Насладиться молодежи.
Сам я — двойственно един.
Четыре блага
Арабам подарил Аллах
Четыре высших блага,
Да не иссякнут в их сердцах
Веселье и отвага.
Тюрбан - для воина пустынь
Он всех корон дороже.
Шатер - в пути его раскинь,
И всюду кров и ложе.
Булат, который тверже стен,
Прочней утесов горных,
И песню, что уводит в плен
Красавиц непокорных.
Умел я песнями цветы
Срывать с их пестрой шали,
И жены, строги и чисты,
Мне верность соблюдали.
Теперь - на стол и цвет и плод!
Для пира все готово,
И тем, кто поученья ждет,
Предстанет свежим Слово.
Стихии
Чем должна питаться песня,
В чем стихов должна быть сила,
Чтоб внимали им поэты
И толпа их затвердила?
Призовем любовь сначала,
Чтоб любовью песнь дышала,
Чтобы сладостно звучала,
Слух и сердце восхищала.
Дальше вспомним звон стаканов
И рубин вина багряный,-
Кто счастливей в целом мире,
Чем влюбленный или пьяный?
Дальше - так учили деды -
Вспомним трубный голос боя,
Ибо в зареве победы,
Словно бога, чтут героя.
Наконец, мы сердцем страстным,
Видя зло, вознегодуем,
Ибо дружим мы с прекрасным,
А с уродливым враждуем.
Слей четыре эти силы
В первобытной их природе -
И Гафизу ты подобен,
И бессмертен ты в народе.
В настоящем - прошлое
В блеске утра сад росистый,
Роз и лилий ароматы,
А подальше — старый, мшистый,
Тихо спит утес косматый.
Лес приветливый у склона,
Замок ветхий на вершине,
И вершина примиренно
Наклоняется к долине.
Пахнет так, как там, где юны
Были мы, где мы любили,
Чаща тихо шелестела,
И никто вас бранным словом
«Себялюбец» не обидит.
В каждом возрасте дано вам
То, в чем мудрый счастье видит.
День угас, но с этой верой
Я несу Гафиза людям:
Радость жизни полной мерой
С жизнелюбом пить мы будем.
Блаженное томление
Скрыть от всех! Подымут травлю!
Только мудрым тайну вверьте:
Все живое я прославлю,
Что стремится в пламень смерти.
В смутном сумраке любовном,
В час влечений, в час зачатья,
При свечей сиянье ровном
Стал разгадку различать я:
Ты - не пленник зла ночного!
И тебя томит желанье
Вознестись из мрака снова
К свету высшего слиянья.
Дух окрепнет, крылья прянут,
Путь нетруден, не далек,
И уже, огнем притянут,
Ты сгораешь, мотылек.
И доколь ты не поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой.
Из Вильгельма Мейстера:
Миньона
Ты знаешь край лимонных рощ в
цвету
Ты знаешь край лимонных рощ в
цвету,
Где пурпур королька прильнул к
листу,
Где негой Юга дышит небосклон,
Где дремлет мирт, где лавр
заворожен?
Ты там бывал?
Туда, туда,
12
Возлюбленный, нам скрыться б
навсегда.
Ты видел дом? Великолепный фриз
С высот колонн у входа смотрит
вниз,
И изваянья задают вопрос:
Кто эту боль, дитя, тебе нанес?
Ты там бывал?
Туда, туда
Уйти б, мой покровитель, навсегда.
Ты с гор на облака у ног взглянул?
Взбирается сквозь них с усильем
мул,
Драконы в глубине пещер шипят,
Гремит обвал, и плещет водопад.
Ты там бывал?
Туда, туда
Давай уйдем, отец мой, навсегда!
Баллады:
Дикая роза
Мальчик розу увидал,
Розу в чистом поле,
К ней он близко подбежал,
Аромат ее впивал,
Любовался вволю.
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
«Роза, я сломлю тебя,
Роза в чистом поле!»
«Мальчик, уколю тебя,
Чтобы помнил ты меня!
Не стерплю я боли».
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
Он сорвал, забывши страх,
Розу в чистом поле.
Кровь алела на шипах.
Но она - увы и ах!-
Не спаслась от боли.
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
Рыбак
Бежит волна, шумит волна!
Задумчив, над рекой
Сидит рыбак; душа полна
Прохладной тишиной.
Сидит он час, сидит другой;
Вдруг шум в волнах притих...
И влажною всплыла главой
Красавица из них.
Глядит она, поет она:
«Зачем ты мой народ
Манишь, влечешь с родного дна
В кипучий жар из вод?
Ах! если б знал, как рыбкой жить
Привольно в глубине,
Не стал бы ты себя томить
На знойной вышине.
Не часто ль солнце образ свой
Купает в лоне вод?
Не свежей ли горит красой
Его из них исход?
Не с ними ли свод неба слит
Прохладно-голубой?
Не в лоно ль их тебя манит
И лик твой молодой?»
Бежит волна, шумит волна...
На берег вал плеснул!
В нем вся душа тоски полна,
Как будто друг шепнул!
Она поет, она манит -
Знать, час его настал!
К нему она, он к ней бежит...
И след навек пропал.
Лесной царь
Кто скачет, кто мчится под хладною
мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын
молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка
приник;
Обняв, его держит и греет старик.
"Дитя, что ко мне ты так робко
прильнул?" -
"Родимый, лесной царь в глаза мне
сверкнул:
Он в темной короне, с густой
бородой". -
"О нет, то белеет туман над водой".
"Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Веселого много в моей стороне:
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои".
"Родимый, лесной царь со мной
говорит:
Он золото, перлы и радость сулит". - Я уйду опять в мой темный скит!"
"О нет, мой младенец, ослышался
ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул
листы".
"Ко мне, мой младенец; в дуброве
моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей: Молодой Эрот,
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять".
"Родимый, лесной царь созвал
дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных
ветвей". -
"О нет, все спокойно в ночной
глубине:
То ветлы седые стоят в стороне".
"Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты
мой". -
"Родимый, лесной царь нас хочет
догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко
дышать".
Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит; С женихом не чаявшая встречи,
Ездок погоняет, ездок доскакал...
В руках его мертвый младенец
лежал.
Коринфская невеста
Из Афин в Коринф многоколонный "Мне не быть твоею, отрок милый,
Юный гость приходит, незнаком,-
Там когда-то житель благосклонный Скоро буду взята я могилой,
Хлеб и соль водил с его отцом;
И детей они
В их младые дни
Нарекли невестой с женихом.
Но какой для доброго приема
От него потребуют цены?
Он - дитя языческого дома,
А они - недавно крещены!
Где за веру спор,
Там, как ветром сор,
И любовь и дружба сметены!
Вся семья давно уж отдыхает,
Только мать одна еще не спит,
Благодушно гостя принимает
И покой отвесть ему спешит;
Лучшее вино
Ею внесено,
Хлебом стол и яствами покрыт.
И, простясь, ночник ему зажженный
Ставит мать, но ото всех тревог
Уж усталый он и полусонный,
Без еды, не раздеваясь, лег,
Как сквозь двери тьму
Движется к нему
Странный гость бесшумно на порог.
Входит дева медленно и скромно,
Вся покрыта белой пеленой:
Вкруг косы ее, густой и темной,
Блещет венчик черно-золотой.
Юношу узрев,
Стала, оробев,
С приподнятой бледною рукой.
"Видно, в доме я уже чужая,-
Так она со вздохом говорит,-
Что вошла, о госте сем не зная,
И теперь меня объемлет стыд;
Спи ж спокойным сном
На одре своем,
"Дева, стой,- воскликнул он,- со
мною
Подожди до утренней поры!
Вот, смотри, Церерой золотою,
Вакхом вот посланные дары;
А с тобой придет
Им же светлы игры и пиры!"
"Отпусти, о юноша, я боле
Непричастна радости земной;
Шаг свершен родительскою волей:
На одре болезни роковой
Поклялася мать
Небесам отдать
Жизнь мою, и юность, и покой!
И богов веселых рой родимый
Новой веры сила изгнала,
И теперь царит один незримый,
Одному распятому хвала!
Агнцы боле тут
Жертвой не падут,
Но людские жертвы без числа!"
И ее он взвешивает речи:
"Неужель теперь, в тиши ночной,
То стоит невеста предо мной?
О, отдайся ж мне,
Будь моей вполне,
Нас венчали клятвою двойной!"
Ты мечты напрасной не лелей,
Ты ж сестре назначен уж моей;
Но в блаженном сне
Думай обо мне,
Обо мне, когда ты будешь с ней!"
"Нет, да светит пламя сей лампады
Нам Гимена факелом святым,
И тебя для жизни, для отрады
Уведу к пенатам я моим!
Верь мне, друг, о верь,
Мы вдвоем теперь
Брачный пир нежданно совершим!"
И они меняются дарами:
Цепь она спешит златую снять,-
Чашу он с узорными краями
В знак союза хочет ей отдать;
Но она к нему:
"Чаши не приму,
Лишь волос твоих возьму я прядь!"
Полночь бьет - и взор, доселе
хладный,
Заблистал, лицо оживлено,
И уста бесцветные пьют жадно
С темной кровью схожее вино;
Хлеба ж со стола
Вовсе не взяла,
Словно ей вкушать запрещено.
И фиал она ему подносит,
Вместе с ней он ток багровый пьет,
Но ее объятий как ни просит,
Все она противится - и вот,
Тяжко огорчен,
Пал на ложе он
И в бессильной страсти слезы льет.
И она к нему, ласкаясь, села:
"Жалко мучить мне тебя, но, ах,
Моего когда коснешься тела,
Неземной тебя охватит страх:
Я как снег бледна,
Я как лед хладна,
Не согреюсь я в твоих руках!"
Но, кипящий жизненною силой,
Он ее в объятья заключил:
"Ты хотя бы вышла из могилы,
Я б согрел тебя и оживил!
О, каким вдвоем
Мы горим огнем,
Как тебя мой проникает пыл!"
Все тесней сближает их желанье,
Уж она, припав к нему на грудь,
Пьет его горячее дыханье
И уж уст не может разомкнуть.
Юноши любовь
Ей согрела кровь,
Но не бьется сердце в ней ничуть.
Между тем дозором поздним мимо
За дверьми еще проходит мать.
Слышит шум внутри необъяснимый
И его старается понять:
То любви недуг,
Поцелуев звук,
И еще, и снова, и опять!
И недвижно, притаив дыханье,
Ждет она - сомнений боле нет -
Вздохи, слезы, страсти лепетанье
И восторга бешеного бред:
"Скоро день - но вновь
Нас сведет любовь!"
"Завтра вновь!" - с лобзаньем был
ответ.
Доле мать сдержать не может гнева,
Ключ она свой тайный достает:
"Разве есть такая в доме дева,
Что себя пришельцам отдает?"
Так возмущена,
Входит в дверь она -
И дитя родное узнает.
И, воспрянув, юноша с испугу
Хочет скрыть завесою окна,
Покрывалом хочет скрыть подругу;
Но, отбросив складки полотна,
С ложа, вся пряма,
Словно не сама,
Медленно подъемлется она.
"Мать, о мать, нарочно ты ужели
13
Отравить мою приходишь ночь?
С этой теплой ты меня постели
В мрак и холод снова гонишь прочь?
И с тебя ужель
Мало и досель,
Что свою ты схоронила дочь?
Но меня из тесноты могильной
Некий рок к живущим шлет назад,
Ваших клиров пение бессильно,
И попы напрасно мне кадят;
Молодую страсть
Никакая власть,
Ни земля, ни гроб не охладят!
Этот отрок именем Венеры
Был обещан мне от юных лет,
Ты вотще во имя новой веры
Изрекла неслыханный обет!
Чтоб его принять,
В небесах, о мать,
В небесах такого бога нет!
Знай, что смерти роковая сила
Не могла сковать мою любовь,
Я нашла того, кого любила,
И его я высосала кровь!
И, покончив с ним,
Я пойду к другим,-
Я должна идти за жизнью вновь!
Милый гость, вдали родного края
Осужден ты чахнуть и завять,
Цепь мою тебе передала я,
Но волос твоих беру я прядь.
Ты их видишь цвет?
Завтра будешь сед,
Русым там лишь явишься опять!
Мать, услышь последнее моленье,
Прикажи костер воздвигнуть нам,
Освободи меня из заточенья,
Мир в огне дай любящим сердцам! Плач напрасный! Крик бесплодный! Должна — нет участи хуже! —
Так из дыма тьмы
В пламени, в искрах мы
К нашим древним полетим богам!" К яме огненной несут.
Баядера
Магадев, земли владыка,
К нам в шестой нисходит раз,
Чтоб от мала до велика
Самому изведать нас;
Хочет в странствованье трудном
Скорбь и радость испытать,
Чтоб судьею правосудным
Нас карать и награждать.
Он, путником город обшедши
усталым,
Могучих проникнув, прислушавшись Он был мой в лобзаньях рая,
к малым,
Выходит в предместье свой путь
продолжать.
Вот стоит под воротами,
В шелк и в кольца убрана,
С насурмленными бровями,
Дева падшая одна.
«Здравствуй, дева!» - «Гость, не в Мужем не был он твоим,
меру
Честь в привете мне твоем!»
«Кто же ты?» - «Я баядера,
И любви ты видишь дом!»
Гремучие бубны привычной рукою, А за мужем лишь жена.
Кружась, потрясает она над собою
И, стан изгибая, обходит кругом.
И, ласкаясь, увлекает
Незнакомца на порог:
«Лишь войди, и засияет
Эта хата, как чертог;
Ноги я твои омою,
Дам приют от солнца стрел,
Освежу и успокою,
Ты устал и изомлел!»
И мнимым страданьям она помогает, И в его объятьях дева
Бессмертный с улыбкою все
примечает,
Он чистую душу в упадшей прозрел. Раскаянье грешных любимо богами,
Как с рабынею, сурово
Обращается он с ней,
Но она, откинув ковы,
Все покорней и нежней,
И невольно, в жажде вящей
Унизительных услуг,
Чует страсти настоящей
Возрастающий недуг.
Но ведатель глубей и высей
вселенной,
Пытуя, проводит ее постепенно
Чрез негу, и страх, и терзания мук.Торжественно совершает обряд
Он касается устами
Расписных ее ланит -
И нежданными слезами
Лик наемницы облит;
Пала ниц в сердечной боли,
И не надо ей даров,
И для пляски нету воли,
И для речи нету слов.
Но солнце заходит, и мрак наступает, При всем своем царственном лоске,
Убранное ложе чету принимает,
И ночь опустила над ними покров.
На заре, в волненье странном,
Пробудившись ото сна,
Гостя мертвым, бездыханным
Видит с ужасом она.
Совершился рока суд,
И брамины труп холодный
И слышит она погребальное пенье, Во всем виноваты Жан-Жак Руссо,
И рвется, и делит толпу в
исступленье...
«Кто ты? Чего хочешь, безумная,
тут?»
С воплем ринулась на землю
Пред возлюбленным своим:
«Я супруга прах объемлю,
Я хочу погибнуть с ним!
Красота ли неземная
Станет пеплом и золой?
Он и в смерти будет мой!»
Но стих раздается священного хора: Знай приседают без лени
«Несем мы к могиле, несем без
разбора
И старость и юность с ее красотой! Присела пятая — подает
Ты ж ученью Брамы веруй:
Ты зовешься баядерой,
И не связана ты с ним.
Только женам овдовелым
Честь сожженья суждена,
Только тень идет за телом,
Раздайтеся, трубы, кимвалы,
гремите,
Вы в пламени юношу, боги, примите,
Примите к себе от последнего сна!» Бог Аполлон
Так, ее страданья множа,
Хор безжалостно поет,
И на лютой смерти ложе,
В ярый огнь, она падет;
Но из пламенного зева
Бог поднялся, невредим,
К небесам взлетает с ним.
Заблудших детей огневыми руками
Благие возносят к чертогам своим.
Г.Гейне
Мария-Антуанетта
Как весело окна дворца Тюильри
Играют с солнечным светом!
Но призраки ночи и в утренний час
Скользят по дворцовым паркетам.
В разубранном павильоне de Flor
Мария-Антуанетта
Утреннего туалета.
Придворные дамы стоят вокруг,
Смущенья не обнаружив.
На них — брильянты и жемчуга
Среди атласа и кружев.
Их талии узки, фижмы пышны,
А в ножках — кокетства сколько!
Шуршат волнующие шелка.
Голов не хватает только!
Да, все — без голов!.. Королева сама,
Стоит перед зеркалом без головы
И, стало быть, без прически.
Она, что носила с башню шиньон
И титул которой так громок,
Самой Марии-Терезии дочь,
Германских монархов потомок, —
Теперь без завивки, без головы
Стоять среди фрейлин незавитых
И безголовых к тому же!
Вот — революции горький плод!
Фатальнейшая доктрина!
Вольтер и гильотина!
Но удивительно, странная вещь:
Бедняжки — даю вам слово! —
Не видят, как они мертвы
И до чего безголовы.
Все та же отжившая дребедень!
Здесь все, как во время оно:
Смотрите, как смешны и страшны
Безглавые их поклоны.
Несет с приседаньями дама d’atour1
Сорочку монаршей особе.
Вторая дама сорочку берет,
И приседают обе.
И третья с четвертой, и эта, и та
И госпоже надевают чулки,
Падая на колени.
Ей пояс. А шестая
С нижнею юбкой подходит к ней,
Кланяясь и приседая.
С веером гофмейстерина стоит,
Командуя всем парадом,
И, за отсутствием головы,
Она улыбается задом.
Порой любопытное солнце в окно
Посмотрит на все это чудо,
Но, старые призраки увидав,
Спешит убраться отсюда!
На горном утесе стоит монастырь.
Струится Рейн под обрывом.
Глядит сквозь решетку на водную
ширь
Монахиня взором тоскливым.
Челнок по сверкающей глади
скользит,
От блеска заката багровый.
Он яркой и пестрою тканью покрыт,
Увенчан веткой лавровой.
Поет светлокудрый пловец-великан,
В челне белопарусном стоя.
И пурпур, которым обвит его стан, -
Аттического покроя.
С ним вместе прекрасные девы
плывут.
Все девять стройны, белолики.
Гармонию девственных тел выдают
Свободные складки туники.
Поет светлокудрый, касаясь рукой
Лиры золотострунной.
И вольная песня тревожит покой
Монахини - пленницы юной.
Напрасно ко лбу поднимает она
Для крестного знаменья руку.
Душа ее горьким блаженством
полна,
И сладко терпеть эту муку.
«Жоффруа Рюдель и Мелисандра
Триполи»
В замке Блэ ковер настенный
Вышит пестрыми шелками.
Так графиня Триполи
Шила умными руками.
И в шитье вложила душу,
И слезой любви и горя
Орошала ту картину,
Где представлено и море,
И корабль, и как Рюделя
Мелисанда увидала,
Как любви своей прообраз
В умиравшем угадала.
Ах, Рюдель и сам впервые
В те последние мгновенья
Увидал ее, чью прелесть
Пел, исполнен вдохновенья.
Наклонясь к нему, графиня
И зовет, и ждет ответа,
Обняла его, целует
Губы бледные поэта.
Тщетно! Поцелуй свиданья
Поцелуем был разлуки.
Чаша радости великой
Стала чашей смертной муки.
В замке Блэ ночами слышен
Шорох, шелест, шепот странный.
Оживают две фигуры
На картине шелкотканой.
И, стряхнув оцепененье,
Дама сходит с трубадуром,
И до света обе тени
Бродят вновь по залам хмурым.
Смех, объятья, нежный лепет,
14
Горечь сладостных обетов,
Замогильная галантность
Века рыцарей-поэтов.
«Жоффруа! Погасший уголь
Загорелся жаром новым.
Сердце мертвое подруги
Ты согрел волшебным словом».
«Мелисанда! Роза счастья!
Всю земную боль и горе
Я забыл — и жизни радость
Пью в твоем глубоком взоре».
«Жоффруа! Для нас любовь
Сном была в преддверье гроба.
Но Амур свершает чудо, —
Мы верны и в смерти оба».
«Мелисанда! Сон обманчив,
Смерть — ты видишь — также
мнима.
Жизнь и правда — лишь в любви,
Ты ж навеки мной любима!»
«Жоффруа! В старинном замке
Любо грезить под луною.
Нет, меня не тянет больше
К свету, к солнечному зною».
«Мелисанда! Свет и солнце —
Все в тебе, о дорогая!
Там, где ты, — любовь и счастье,
Там, где ты, — блаженство мая!»
Так болтают, так блуждают
Две влюбленных нежных тени,
И, подслушивая, месяц
Робко светит на ступени»
Но, видениям враждебный,
День восходит над вселенной —
И, страшась, они бегут
В темный зал, в ковер настенный.
«Диспут»
Во дворце толедском трубы
Зазывают всех у входа,
Собираются на диспут
Толпы пестрые народа.
То не рыцарская схватка,
Где блестит оружье часто,
Здесь копьем послужит слово
Заостренное схоласта.
Не сойдутся в этой битве
Молодые паладины,
Здесь противниками будут
Капуцины и раввины.
Капюшоны и ермолки
Лихо носят забияки.
Вместо рыцарской одежды —
Власяницы, лапсердаки.
Бог ли это настоящий?
Бог единый, грозный, старый,
Чей на диспуте защитник
Реб Иуда из Наварры?
Или бог другой — трехликий,
Милосердный, христианский,
Чей защитник брат Иосиф,
Настоятель францисканский?
Мощной цепью доказательств,
Силой многих аргументов
И цитатами — конечно,
Из бесспорных документов —
Каждый из героев хочет
Всех врагов обезоружить,
Доведеньем ad absurdum1
Сущность бога обнаружить.
Решено, что тот, который
Будет в споре побежденным,
Тот религию другую
Должен счесть своим законом.
Иль крещение приемлют
Иудеи в назиданье, —
Иль, напротив, францисканцев
Ожидает обрезанье.
Каждый вождь пришел со свитой!
С ним одиннадцать — готовых
Разделить судьбу в победе
Иль в лишениях суровых.
Убежденные в успехе
И в своем священном деле,
Францисканцы для евреев
Приготовили купели,
Держат дымные кадила
И в воде кропила мочат...
Их враги ножи готовят,
О точильный камень точат.
Обе стороны на месте:
Переполненная зала
Оживленно суетится
В ожидании сигнала.
Под навесом золоченым
Короля сверкает ложа.
Там король и королева,
Что на девочку похожа.
Носик вздернут по-французски,
Все движения невинны,
И лукавы и смеются
Уст волшебные рубины.
Будь же ты хранима богом,
О цветок благословенный...
Пересажена, бедняжка,
С берегов веселой Сены
В край суровый этикета,
Где ты сделалась испанкой,
Бланш Бурбон звалась ты дома,
Здесь зовешься доньей Бланкой.
Короля же имя — Педро,
С прибавлением — Жестокий.
Но сегодня, как на счастье,
Спят в душе его пороки;
Он любезен и приятен  О народ — жестокий мститель!
В эти редкие моменты,  Тот, кто вами был замучен,
Даже маврам и евреям  К нам явился как Спаситель.
Рассыпает комплименты.
Господам без крайней плоти
Он доверился всецело;
И войска им предоставил,
И финансовое дело.
Вот вовсю гремят литавры,
Трубы громко возвещают,
Что духовный поединок
Два атлета начинают.
Францисканец гнев священный
Здесь обрушивает первый —
То звучит трубою голос,
То елеем мажет нервы.
Именем отца, и сына,
И святого духа — чинно
Заклинает францисканец
«Семя Якова» — раввина,
Ибо часто так бывает,
Что, немало бед содеяв,
Черти прячутся охотно
В теле хитрых иудеев.
Чтоб изгнать такого черта,
Поступает он сурово:
Применяет заклинанья
И науку богослова.
Про единого в трех ликах
Он рассказывает много, —
Как три светлых ипостаси
Одного являют бога:
Это тайна, но открыта
Лишь тому она, который
За предел рассудка может
Обращать блаженно взоры.
Говорит он о рожденье
Вифлеемского дитяти,
Говорит он о Марии
И о девственном зачатье,
Как потом лежал младенец
В яслях, словно в колыбели,
Как бычок с коровкой тут же
У господних яслей млели;
Как от Иродовой казни
Иисус бежал в Египет,
Как позднее горький кубок
Крестной смерти был им выпит;
Как при Понтии Пилате
Подписали осужденье —
Под влияньем фарисеев
И евреев, без сомненья.
Говорит монах про бога,
Что немедля гроб оставил
И на третий день блаженно
Путь свой на небо направил.
Но когда настанет время,
Он на землю возвратится, —
И никто, никто из смертных
От суда не уклонится.
«О, дрожите, иудеи!.. —
Говорит монах. — Поверьте,
Нет прощенья вам, кто гнал
Бога к месту крестной смерти.
Вы убийцы, иудеи,
Весь твой род еврейский — плевел,
И в тебе ютятся бесы.
А твои тела — обитель,
Где свершают черти мессы.
Так сказал Фома Аквинский,
Он недаром «бык ученья»,
Как зовут его за то, что
Он лампада просвещенья.
О евреи, вы — гиены,
Кровожадные волчицы,
Разрываете могилу,
Чтобы трупом насладиться.
О евреи — павианы
И сычи ночного мира,
Вы страшнее носорогов,
Вы — подобие вампира.
Вы мышей летучих стая,
Вы вороны и химеры,
Филины и василиски,
Тварь ночная, изуверы.
Вы гадюки и медянки,
Жабы, крысы, совы, змеи!
И суровый гнев господень
Покарает вас, злодеи!
Но, быть может, вы - решите
Обрести спасенье ныне
И от злобной синагоги
Обратите взор к святыне,
Где собор любви обильной
И отеческих объятий,
Вы убийцы, иудеи,
О народ — жестокий мститель!
Тот, кто вами был замучен,
К нам явился как Спаситель.
Весь твой род еврейский — плевел,
И в тебе ютятся бесы.
А твои тела — обитель,
Где свершают черти мессы.
Так сказал Фома Аквинский,
Он недаром «бык ученья»,
Как зовут его за то, что
Он лампада просвещенья.
О евреи, вы — гиены,
Кровожадные волчицы,
Разрываете могилу,
Чтобы трупом насладиться.
О евреи — павианы
И сычи ночного мира,
Вы страшнее носорогов,
Вы — подобие вампира.
Вы мышей летучих стая,
Вы вороны и химеры,
Филины и василиски,
Тварь ночная, изуверы.
Вы гадюки и медянки,
Жабы, крысы, совы, змеи!
И суровый гнев господень
Покарает вас, злодеи!
Но, быть может, вы - решите
Обрести спасенье ныне
И от злобной синагоги
Обратите взор к святыне,
Где собор любви обильной
И отеческих объятий,
Где святые благовонный
Льют источник благодати;
Сбросьте ветхого Адама,
Отрешась от злобы старой,
И с сердец сотрите плесень,
Что грозит небесной карой.
Вы внемлите гласу бога,
Не к себе ль зовет он разве?
На груди Христа забудьте
О своей греховной язве.
Наш Христос — любви обитель,
Он подобие барашка, —
15
Чтоб грехи простились наши,
На кресте страдал он тяжко.
Наш Христос — любви обитель,
Иисусом он зовется,
И его святая кротость
Нам всегда передается.
Потому мы тоже кротки,
Добродушны и спокойны,
По примеру Иисуса —
Ненавидим даже войны.
Попадем за то на небо,
Чистых ангелов белее,
Будем там бродить блаженно
И в руках держать лилеи;
Вместо грубой власяницы
В разноцветные наряды
Из парчи, муслина, шелка
Облачиться будем рады;
Вместо плеши — будут кудри
Золотые лихо виться,
Девы райские их будут
Заплетать и веселиться;
Там найдутся и бокалы
В увеличенном объеме,
А не маленькие рюмки,
Что мы видим в каждом доме.
Но зато гораздо меньше
Будут там красавиц губки —
Райских женщин, что витают,
Как небесные голубки.
Будем радостно смеяться,
Будем пить вино, целуя,
Проводить так будем вечность,
Славя бога: «Аллилуйя!»
Кончил он. И вот монахи,
Все сомнения рассеяв,
Тащат весело купели
Для крещенья иудеев.
Но, полны водобоязни,
Не хотят евреи кары, —
Для ответной вышел речи
Реб Иуда из Наварры:
«Чтоб в моей душе бесплодной
Возрастить Христову розу,
Ты свалил, как удобренье,
Кучу брани и навозу.
Каждый следует методе,  День разрушенного храма,
Им изученной где-либо...  Не играет бог наш с рыбой,
Я бранить тебя не буду,  А молчит весь день упрямо.
Я скажу тебе спасибо.
«Триединое ученье» —
Это наше вам наследство:
Мы ведь правило тройное
Изучаем с малолетства.
Что в едином боге трое,
Только три слились персоны, —
Очень скромно, потому что
Их у древних — легионы.
Незнаком мне ваш Христос,
Я нигде с ним не был вместе,
Также девственную матерь
Знать не знаю я, по чести.
Жаль мне, что веков двенадцать
Иисуса треплют имя,
Что случилось с ним несчастье
Некогда в Иерусалиме.
Но евреи ли казнили —
Доказать трудненько стало,
Ибо corpus'a delicti2
Уж на третий день не стало.
Что родня он с нашим богом —
Это плод досужих сплетен, —
Потому что мне известно:
Наш — решительно бездетен.
Наш не умер жалкой смертью
Угнетенного ягненка,
Он у нас не филантропик,
Не подобие ребенка.
Богу нашему неведом
Путь прощенья и смиренья,
Ибо он громовый бог,
Бог суровый отомщенья.
Громы божеского гнева
Поражают неизменно,
За грехи отцов карают
До десятого колена.
Бог наш — это бог живущий,
И притом не быстротечно,
А в широких сводах неба
Пребывает он извечно.
Бог наш — бог здоровый также,
А не миф какой-то шаткий,
Словно тени у Коцита
Или тонкие облатки.
Бог силен. В руках он держит
Солнце, месяц, неба своды;
Только двинет он бровями —
Троны гибнут, мрут народы.
С силой бога не сравнится, —
Как поет Давид, — земное;
Для него — лишь прах ничтожный
Вся земля, не что иное.
Любит музыку наш бог,
Также пением доволен,
Но, как хрюканье, ему
Звон противен колоколен.
В море есть Левиафан —
Так зовется рыба бога, —
Каждый день играет с ней
Наш великий бог немного.
Только в день девятый аба,
Целых сто локтей длина
Этого Левиафана,
Толще дуба плавники,
Хвост его — что кедр Ливана.
Мясо рыбы деликатно
И нежнее черепахи.
В Судный день к столу попросит
Бог наш всех, кто жил во страхе.
Обращенные, святые,
Также праведные люди
С удовольствием увидят
Рыбу божию на блюде —
В белом соусе пикантном,
Также в винном, полном лука,
Приготовленную пряно, —
Ну совсем как с перцем щука.
В остром соусе, под луком,
Редька светит, как улыбка...
Я ручаюсь, брат Иосиф,
Что тебе по вкусу рыбка.
А изюмная подливка,
Брат Иосиф, ведь не шутка,
То небесная услада
Для здорового желудка.
Бог недурно варит, — верь,
Я обманывать не стану.
Откажись от веры предков,
Приобщись к Левиафану».
Так раввин приятно, сладко
Говорит, смакуя слово,
И евреи, взвыв от счастья,
За ножи схватились снова,
Чтобы с вражескою плотью
Здесь покончить поскорее:
В небывалом поединке —
Это нужные трофеи.
Но, держась за веру предков
И за плоть, конечно, тоже,
Не хотят никак монахи
Потерять кусочек кожи.
За раввином — францисканец
Вновь завел язык трескучий:
Слово каждое — не слово,
А ночной сосуд пахучий.
Отвечает реб Иуда,
Весь трясясь от оскорбленья,
Но, хотя пылает сердце,
Он хранит еще терпенье.
Он ссылается на «Мишну»,
Комментарии, трактаты,
Также он из «Таусфес-Ионтоф»
Позаимствовал цитаты.
Но что слышит бедный рабби
От монаха-святотатца?!
Тот сказал, что «Таусфес-Ионтоф»
Может к черту убираться!»
«Все вы слышите, о боже!» —
И, не выдержавши тона,
Потеряв терпенье, рабби
Восклицает возмущенно:
«Таусфес-Ионтоф» не годится?
Из себя совсем я выйду!
Отомсти ж ему, господь мой,
Покарай же за обиду!
Ибо «Таусфес-Ионтоф», боже, —
Это ты... И святотатца
Накажи своей рукою,
Чтобы богом оказаться!
Пусть разверзнется под ним
Бездна, в глуби пламенея,
Как ты, боже, сокрушил
Богохульного Корея.
Грянь своим отборным громом,
Защити ты нашу веру, —
Для Содома и Гоморры
Ты ж нашел смолу и серу!
Покарай же капуцина, -
Фараона ведь пришиб ты,
Что за нами гнался, мы же
Удирали из Египта.
Ведь стотысячное войско
За царем шло из Мицраим
В латах, с острыми мечами
В ужасающих ядаим.
Ты, господь, тогда простер
Длань свою, и войско вскоре
С фараоном утонуло,
Как котята, в Красном море.
Порази же капуцинов,
Покажи им в назиданье,
Что святого гнева громы —
Не пустое грохотанье.
И победную хвалу
Воспою тебе сначала.
Буду я, как Мириам,
Танцевать и бить в кимвалы».
Тут монах вскочил, и льются
Вновь проклятий лютых реки;
«Пусть тебя господь погубит,
Осужденного навеки.
Ненавижу ваших бесов
От велика и до мала:
Люцифера, Вельзевула,
Астарота, Белиала.
Не боюсь твоих я духов,
Темной стаи оголтелой, —
Ведь во мне сам Иисус,
Я его отведал тела.
И вкусней Левиафана
Аромат Христовой крови;
А твою подливку с луком,
Верно, дьявол приготовил.
Ах, взамен подобных споров
Я б на углях раскаленных
Закоптил бы и поджарил
Всех евреев прокаженных».
Затянулся этот диспут,
И кипит людская злоба,
И борцы бранятся, воют,
И шипят, и стонут оба.
Бесконечно длинен диспут,
Целый день идет упрямо;
Очень публика устала,
И ужасно преют дамы.
Двор томится в нетерпенье,
Кое-кто уже зевает,
И красотку королеву
Муж тихонько вопрошает:
«О противниках скажите,
Донья Бланка, ваше мненье:
Капуцину иль раввину
Отдаете предпочтенье?»
Донья Бланка смотрит вяло,
Гладит пальцем лобик нежный,
После краткого раздумья
Отвечает безмятежно:
«Я не знаю, кто тут прав, —
Пусть другие то решают,
Но раввин и капуцин
Одинаково воняют».
«Валькирии»
На земле — война... А в тучах
Три валькирии летучих
День и ночь поют над ней,
16
Взмылив облачных коней.
Власти — спорят, люди — страждут, (Не разбавленным водицей,
Короли господства жаждут.
Власть — превысшее из благ.
Добродетель — в звоне шпаг.
Гей, несчастные, поверьте:
Не спасет броня от смерти;
Пал герой, глаза смежив,
Лучший — мертв, а худший — жив.
Флаги. Арки. Стол накрытый.
Завтра явится со свитой
Тот, кто лучших одолел
И на всех ярмо надел.
Вот въезжает триумфатор.
Бургомистр или сенатор
Подлецу своей рукой
Ключ подносит городской.
Гей! Венки, гирлянды, лавры!
Пушки бьют, гремят литавры,
Колокольный звон с утра.
Чернь беснуется: «Ура!»
Дамы нежные с балкона
Сыплют розы восхищенно.
И, уже высокочтим,
Новый князь кивает им.
«Два рыцаря»
Сволочинский и Помойский —
Кто средь шляхты им чета? —
Бились храбро за свободу
Против русского кнута.
Храбро бились и в Париже
Обрели и кров и снедь;
Столь же сладко для отчизны
Уцелеть, как умереть.
Как Патрокл с своим Ахиллом,
Как с Давидом Ионафан,
Оба вечно целовались,
Бормоча «кохаи, кохан».
Жили в дружбе; не желали
Никогда друг другу зла,
Хоть у них обоих в жилах
Кровь шляхетская текла.
Слившись душами всецело,
Спали на одной постели;
Часто взапуски чесались: -
Те же вши обоих ели.
В том же кабаке питались,
Но боялся каждый, чтобы
Счет другим оплачен не был, —
Так, и не платили оба.
И белье одна и та же
Генриетта им стирает;
В месяц раз придет с улыбкой
И белье их забирает.
Да, у каждого сорочек
Пара целая была,
Хоть у них обоих в жилах
Кровь шляхетская текла.
Вот сидят они сегодня
И глядят в камин горящий;
За окном — потемки, вьюга,
Стук пролеток дребезжащий.
Кубком пунша пребольшим
Не подслащенным) они
Уж успели подкрепиться.
И взгрустнулось им обоим,
Потускнел их бравый вид.
И растроганно сквозь слезы
Сволочинский говорит:
«Ничего бы здесь, в Париже,
Но тоскую я все больше
По шлафроку и по шубе,
Что, увы, остались в Польше».
И в ответ ему Помойский:
«Друг мой, шляхтич ты примерный;
К милой родине и к шубе
Ты горишь любовью верной.
Еще Польска не згинела;
Все рожают жены наши,
Тем же заняты и девы:
Можем ждать героев краше,
Чем великий Ян Собеский,
Чем Шельмовский и Уминский,
Шантажевич, Попрошайский
И преславный пан Ослинский».
«Теперь куда?»
Ну, теперь куда?.. Опять
Рад бы встретиться с отчизной,
Но, качая головой,
Разум шепчет с укоризной:
«Хоть окончилась война,
Но остались трибуналы.
Угодишь ты под расстрел!
Ведь крамольничал немало!»
Это верно. Не хочу
Ни расстрела, ни ареста,
Не герой я. Чужды мне
Патетические жесты.
Я бы в Англию уплыл, —
Да пугают англичане
И фабричный дым... От них
Просто рвет меня заране.
О, нередко я готов
Пересечь морские воды,
Чтоб в Америку попасть,
В тот гигантский хлев свободы, -
Но боюсь я жить в стране,
Где плевательниц избегли,
Где жуют табак и где
Без царя играют в кегли.
Может быть, в России мне
Было б лучше, а не хуже, —
Да не вынесу кнута
И жестокой зимней стужи.
Грустно на небо смотрю,
Вижу звездный рой несметный, -
Но нигде не нахожу
Я звезды моей заветной.
В лабиринте золотом
Заблудилась в час полночный, —
Точно так же, как и я
В этой жизни суматошной.
Аутодафе»
Блеклый розан, пыльный локон,
Кончик банта голубого,
Позабытые записки,
Бредни сердца молодого, —
В пламя яркое камина
Я бросаю без участья,
И трещат в огне остатки
Неудач моих и счастья.
Лживо-ветреные клятвы
Улетают струйкой дыма,
И божок любви лукавый
Улыбается незримо.
И гляжу, в мечтах о прошлом,
Я на пламя. Без следа
Догорают в пепле искры, —
Доброй ночи! Навсегда!
Вордсворт
Нас семеро
Ребенок простодушный, чей
Так легок каждый вдох,
В ком жизнь струится, как ручей,
Что знать о смерти мог?
Я встретил девочку, идя
Дорогой полевой.
«Мне восемь», — молвило дитя
С кудрявой головой.
Одежда жалкая на ней
И диковатый вид.
Но милый взгляд ее очей
Был кроток и открыт.
«А сколько братьев и сестер
В твоей семье, мой свет?»
Бросая удивленный взор,
«Нас семь», — дала ответ.
«И где ж они?» — «Ушли от нас
В далекий Конвей двое,
И двое на море сейчас.
А всех нас семь со мною.
За нашей церковью в тени
Лежат сестренка с братом.
И с мамой мы теперь одни
В сторожке с ними рядом».
«Дитя мое, как может вас
Быть семеро с тобою,
Коль двое на море сейчас
И на чужбине двое?»
«Нас семь, — ответ ее был прост, —
Сестра моя и брат,
Едва войдешь ты на погост —
Под деревом лежат».
«Ты здесь резвишься, ангел мой,
А им вовек не встать.
Коль двое спят в земле сырой,
То вас осталось пять».
«В цветах живых могилы их.
Шагов двенадцать к ним
От двери в дом, где мы живем
И их покой храним.
Я часто там чулки вяжу,
Себе одежку шью.
И на земле близ них сижу,
И песни им пою.
А ясной летнею порой,
По светлым вечерам
Беру я мисочку с собой
И ужинаю там.
Сначала Джейн ушла от нас.
Стонала день и ночь.
Господь ее от боли спас,
Как стало ей невмочь.
Мы там играли — я и Джон,
Где камень гробовой
Над нею вырос, окружен
Весеннею травой.
Когда ж засыпал снег пути
И заблестел каток,
Джон тоже должен был уйти:
С сестрой он рядом лег».
«Но если брат с сестрой в раю, —
Вскричал я, — сколько ж вас?»
Она в ответ на речь мою:
«Нас семеро сейчас!»
«Их нет, увы! Они мертвы!
На небесах их дом!»
Она ж по-прежнему: «Нас семь!» —
Меня не слушая совсем,
Стояла на своем.
Кукушка
С восторгом слышу голос твой,
Кукушка, гость весны!
О, кто ты? — птица, иль пустой
Лишь голос с вышины?
Я слышу твой двухзвучный стон,
Здесь лежа на траве;
Вблизи, вдали — повсюду он
В воздушной синеве.
Долинам весть приносит он
О солнце, о цветах,
А мне — волшебный сладкий сон
О прошлых чудных днях.
Пленяй, как некогда, мне слух!
Доныне, гость долин,
Ты мне не птица; нет, ты дух,
Загадка, звук один, —
Тот звук, который в прежни дни,
Как школьник, я искал,
Везде, и в небе, и в тени
Дерев, и в недрах скал.
Бывало, целый день везде
В лесах, лугах брожу;
Ищу повсюду, но нигде
Тебя не нахожу.
Так и теперь я слушать рад
Твой крик в лесной тени.
Я жду: не придут ли назад
Давно минувши дни.
И снова кажется мне мир
Каким-то царством снов,
Куда принесся, как на пир,
Ты, вешний гость лесов!
Агасфер
Многопенные потоки,
Пробежав скалистый путь,
Ниспадают в дол глубокий,
Чтоб умолкнуть и заснуть.
Стая туч, когда смирится
Гнев грозы и гул громов,
Шлемом сумрачным ложится
На зубчатый ряд холмов.
День и ночь косуля скачет
По скалам среди высот,
Но ее в ненастье прячет
От дождя укромный грот.
Зверь морской, что в океане
Крова мирного лишен,
Спит меж волн, но их качанья
Он не чувствует сквозь сон.
Пусть, как челн, грозой гонимый,
Пляшет ворон в бурной мгле, —
Рад он пристани родимой
На незыблемой скале.
Робкий страус до заката
По пескам стремит свой бег,
Но и он спешит куда-то
В сень родную — на ночлег…
Без конца моя дорога,
Цель все так же впереди,
17
И кочевника тревога
День и ночь в моей груди.
Нарциссы:
Как тучи одинокой тень,
Бродил я, сумрачен и тих,
И встретил в тот счастливый день
Толпу нарциссов золотых.
В тени ветвей у синих вод
Они водили хоровод.
Подобно звездному шатру,
Цветы струили зыбкий свет
И, колыхаясь на ветру,
Мне посылали свой привет.
Их были тысячи вокруг,
И каждый мне кивал, как друг.
Была их пляска весела,
И видел я, восторга полн,
Что с ней сравниться не могла
Медлительная пляска волн.
Тогда не знал я всей цены
Живому золоту весны.
Но с той поры, когда впотьмах
Я тщетно жду прихода сна,
Я вспоминаю о цветах,
И, радостью осенена,
На том лесистом берегу
Душа танцует в их кругу.
Сонет
Нет зрелища пленительней! И в ком
Не дрогнет дух бесчувственно-
упрямый
При виде величавой панорамы,
Где утро — будто в ризы — все
кругом
Одело в Красоту. И каждый дом,
Суда в порту, театры, башни, храмы,
Река в сверканье этой мирной рамы,
Все утопает в блеске голубом.
Нет, никогда так ярко не вставало,
Так первозданно солнце над рекой,
Так чутко тишина не колдовала,
Вода не знала ясности такой.
И город спит. Еще прохожих мало,
И в Сердце мощном царствует
покой.
Люси
Какие тайны знает страсть!
Но только тем из вас,
Кто сам любви изведал власть,
Доверю свой рассказ.
Когда, как роза вешних дней,
Любовь моя цвела,
Я на свиданье мчался к ней,
Со мной луна плыла.
Луну я взглядом провожал
По светлым небесам.
А конь мой весело бежал –
Он знал дорогу сам.
Вот наконец фруктовый сад,
Взбегающий на склон.
Знакомый... крыши гладкий скат
Луною озарен.
Охвачен сладкой властью сна,
Не слышал я копыт
И только видел, что луна
На хижине стоит,
Копыто за копытом, конь
По склону вверх ступал.
Но вдруг луны погас огонь,
За крышею пропал.
Тоска мне сердце облегла,
Чуть только свет погас.
“Что, если Люси умерла?” –
Сказал я в первый раз.         
Среди нехоженых дорог,
Где ключ студеный бил,
Ее узнать никто не мог
И мало кто любил.
Фиалка пряталась в лесах,
Под камнем чуть видна.
Звезда мерцала в небесах
Одна, всегда одна.
Не опечалит никого,
Что Люси больше нет,
Но Люси нет - и оттого
Так изменился свет.
К чужим, в далекие края
Заброшенный судьбой,
Не знал я, родина моя,
Как связан я с тобой.
Теперь очнулся я от сна
И не покину вновь
Тебя, родная сторона -
Последняя любовь.
В твоих горах ютился дом.
Там девушка жила.
Перед родимым очагом
Твой лен она пряла.
Твой день ласкал, твой мрак скрывал Как дитя во сне.
Ее зеленый сад.
И по твоим холмам блуждал
Ее прощальный взгляд.    Нежно в ней растёт прибой,
Забывшись, думал я во сне,
Что у бегущих лет
Над той, кто всех дороже мне,
Отныне власти нет.
Ей в колыбели гробовой
Вовеки суждено
С горами, морем и травой
Вращаться заодно.
Дж. Г. Байрон
Стансы к Августе:
Когда был страшный мрак кругом,
И гас рассудок мой, казалось,
Когда надежда мне являлась
Далеким бледным огоньком;
Когда готов был изнемочь
Я в битве долгой и упорной,
И, клевете внимая черной,
Все от меня бежали прочь;
Когда в измученную грудь
Вонзались ненависти стрелы,
Лишь ты во тьме звездой блестела
И мне указывала путь.
Благословен будь этот свет
Звезды немеркнувшей, любимой,
Что, словно око серафима,
Меня берег средь бурь и бед.
За тучей туча вслед плыла,
Не омрачив звезды лучистой;
Она по небу блеск свой чистый,
Пока не скрылась ночь, лила.
О, будь со мной! учи меня
Иль смелым быть иль терпеливым: Но, пусть никем я не любим,
Не приговорам света лживым, —
Твоим словам лишь верю я!
Как деревцо стояла ты,
Что уцелело под грозою,
И над могильною плитою
Склоняет верные листы.
Когда на грозных небесах
Сгустилась тьма и буря злая
Вокруг ревела, не смолкая,
Ко мне склонилась ты в слезах.
Тебя и близких всех твоих
Судьба хранит от бурь опасных.
Кто добр — небес достоин ясных;
Ты прежде всех достойна и
Любовь в нас часто ложь одна;
Но ты измене не доступна,
Неколебима, неподкупна,
Хотя душа твоя нежна.
Все той же верой встретил я
Тебя в дни бедствий, погибая,
И мир, где есть душа такая,
Уж не пустыня для меня.
Стансы для музыки
Кто сравнится в высшем споре
Красотой с тобой?
Точно музыка на море
Нежный голос твой.
5 Точно музыка в тумане
На далёком океане,
В час, как ветры, в сладких снах,
Чуть трепещут на волнах
В полночь месяц чуть колышет
Воды в глубине;
Лоно моря еле дышит,
5 Так душа, полна мечтою,
Чутко дышит красотою;
Зачарованный тобой.
Стансы
Кто драться не может за волю свою,
Чужую отстаивать может.
За греков и римлян в далеком краю
Он буйную голову сложит.
За общее благо борись до конца —
И будет тебе воздаянье.
Тому, кто избегнет петли и свинца,
Пожалуют рыцаря званье.
Из дневника в Кефалонии:
Встревожен мертвых сон, — могу ли
спать?
Тираны давят мир, — я ль уступлю?
Созрела жатва, — мне ли медлить
жать?
На ложе — колкий терн; я не
дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце…
В день, когда мне исполнилось
тридцать шесть лет
Должно бы сердце стать глухим
И чувства прежние забыть,
Хочу любить!
Мой листопад шуршит листвой.
Все меньше листьев в вышине.
Недуг и камень гробовой
Остались мне.
Огонь мои сжигает дни,
Но одиноко он горит.
Лишь погребальные огни
Он породит.
Надежда в горестной судьбе,
Любовь моя — навек прости.
Могу лишь помнить о тебе
И цепь нести.
Но здесь сейчас не до тоски.
Свершается великий труд.
Из лавра гордые венки
Героев ждут.
О Греция! Прекрасен вид
Твоих мечей, твоих знамен!
Спартанец, поднятый на щит,
Не покорен.
Восстань! (Не Греция восстань —
Уже восстал сей древний край!)
Восстань, мой дух! И снова дань
Борьбе отдай.
О мужестве! Тенета рви,
Топчи лукавые мечты,
Не слушай голосов любви
И красоты.
Нет утешения, так что ж
Грустить о юности своей?
Погибни! Ты конец найдешь
Среди мечей.
Могила жадно ждет солдат,
Пока сражаются они.
Так брось назад прощальный взгляд
И в ней усни.
Еврейская мелодия
Будь я сердцем коварен, как ты
осудил,
От Шалима вдали я б теперь не
бродил.
Мне лишь было отречься от веры
отцов,
Чтобы свергнуть навеки проклятье
веков.
Ты, я знаю, безгрешен: грешит
только раб,
Ты правдив и могуч – я преступен и
слаб,
Но пускай я и смертью свой грех не
сотру,
В своей вере живи, а в моей – я умру.
За нее я терял, сколько дать ты не
мог,
И про то знает Он, нас карающий
Бог,
Моя скорбь и надежда во власти Его,
А в твоей – моя жизнь, что отдам за
Него.
Шелли
Англия в 1819 году
Слепой старик и вечно в дураках —
Король. Ублюдки-принцы — даже
этой
Семейки срам, чей Кембридж — в
кабаках, —
Грязнее грязи, сволочь, сброд
отпетый.
Пиявки щеголяют в париках,
Убийцы нацепляют эполеты,
Народ стращая — загнанный в
правах,
Голодный, босоногий и раздетый.
Незыблемый Закон, нагнавший страх
На всех, кто не златит его кареты,
Продажная религия в церквах,
Продажных депутатов пируэты —
Вот Англия! Вот кладбище! — О, где
ты,
Кровавый призрак с пламенем в
очах?
 Ода западному ветру
18
О буйный ветер запада осенний!
Перед тобой толпой бегут листы,
Как перед чародеем привиденья,
То бурей желтизны и красноты,
То пестрым вихрем всех оттенков
гнили;
То голых пашен черные пласты
Засыпал семенами в изобилье.
Весной трубы пронзительный раскат
Разбудит их, как мертвецов в могиле,
И теплый ветер, твой весенний брат,
Взовьет их к жизни дудочкой
пастушьей,
И новою листвой оденет сад.
О дух морей, носящийся над сушей!
Творец и разрушитель, слушай,
слушай!
II
Ты гонишь тучи, как круговорот
Листвы, не тонущей на водной
глади,
Которую ветвистый небосвод
С себя роняет, как при листопаде.
То духи молний, и дожди, и гром.
Ты ставишь им, как пляшущей
менаде,
Распущенные волосы торчком
И треплешь пряди бури. Непогода —
Как бы отходный гробовой псалом
Над прахом отбывающего года.
Ты высишь мрак, нависший невдали,
Как камень громоздящегося свода
Над черной усыпальницей земли.
Там дождь, и снег, и град. Внемли,
внемли!
III
Ты в Средиземном море будишь
хляби
Под Байями, где меж прибрежных
скал
Спит глубина, укачанная рябью,
И отраженный остров задремал,
Топя столбы причалов, и ступени,
И темные сады на дне зеркал.
И, одуряя запахом цветений,
Пучина расступается до дна,
Когда ты в море входишь по колени.
Вся внутренность его тогда видна,
И водорослей и медуз тщедушье
От страха покрывает седина,
Когда над их сосудистою тушей
Твой голос раздается. Слушай,
слушай!
IV
Будь я листом, ты шелестел бы мной.
Будь тучей я, ты б нес меня с собою.
Будь я волной, я б рос пред
крутизной
Стеною разъяренного прибоя.
О нет, когда б, по-прежнему дитя,
Я уносился в небо голубое
И с тучами гонялся не шутя,
Тогда б, участник твоего веселья,
Я сам, мольбой тебя не тяготя,
Отсюда улетел на самом деле.
Но я сражен. Как тучу и волну
Или листок, сними с песчаной мели
Того, кто тоже рвется в вышину
И горд, как ты, но пойман и в плену.
V
Дай стать мне лирой, как осенний
лес,
И в честь твою ронять свой лист
спросонья.
Устрой, чтоб постепенно я исчез
Обрывками разрозненных гармоний.
Суровый дух, позволь мне стать
тобой!
Стань мною иль еще неугомонней!
Развей кругом притворный мой
покой
И временную мыслей мертвечину.
Вздуй, как заклятьем, этою строкой
Золу из непогасшего камина.
Дай до людей мне слово донести,
Как ты заносишь семена в долину.
И сам раскатом трубным возвести:
Пришла Зима, зато Весна в пути!
Облако
Я влагой свежей морских побережий
Кроплю цветы весной,
Даю прохладу полям и стаду
В полдневный зной.
Крыла раскрою, прольюсь росою,
И вот ростки взошли,
Поникшие сонно на влажное лоно
Кружащейся в пляске Земли.
Я градом хлестну, как цепом по
гумну,
И лист побелеет, и колос.
Я теплым дождем рассыплюсь
кругом,
И смех мой — грома голос.
II
Одену в снега на горах луга,
Застонут кедры во мгле,
И в объятьях метели, как на белой
постели,
Я сплю на дикой скале.
А на башнях моих, на зубцах
крепостных
Мой кормчий, молния, ждет.
В подвале сыром воет скованный
гром
И рвется в синий свод.
Над сушей, над морем по звездам и
зорям
Мой кормчий правит наш бег,
Внемля в высях бездонных зовам
дивов влюбленных,
Насельников моря и рек.
Под водой, в небесах, на полях, в
лесах
Ночью звездной и солнечным днем,
В недрах гор, в глуби вод, мой видя
полет,
Дух, любимый им, грезит о нем
И слепит, как бегу я, грозя и ликуя, Ручьи вливаются в реки,
Расточаясь шумным дождем.
III
Из-за дальних гор, кинув огненный В ласках, полных любовью.
взор,
В красных перьях кровавый восход Волею неземною
Прыгнул, вытеснив тьму, на мою
корму,
Солнце поднял из дальних вод.
Так могучий орел кинет хмурый дол
И взлетит, золотясь, как в огне,
На утес белоглавый, сотрясаемый
лавой,
Кипящей в земной глубине.
Если ж воды спят, если тихий закат Потоки лунного света
Льет на мир любовь и покой,
Если, рдян и блестящ, алый вечера
плащ
Упал на берег морской,
Я в воздушном гнезде дремлю в
высоте,
Как голубь, укрытый листвой.
IV
Дева с огненным ликом, в молчанье холодный ветер стонет,
великом
Надо мной восходит луна,
Льет лучей волшебство на шелк
моего
Размятенного ветром руна.
Пусть незрим ее шаг, синий гонит он Лежит.
мрак,
Разрывает мой тонкий шатер,
И тотчас же в разрыв звезды, дух
затаив,
Любопытный кидают взор.
И гляжу я, смеясь, как теснятся,
роясь,
Миллионы огненных пчелок,
Раздвигаю мой кров, что сплетен из
паров,
Мой ветрами развеянный полог,
И тогда мне видна рек, озер глубина,
Вся в звездах, как неба осколок.
V По году;
Лик луны я фатой обовью золотой,
Алой ризой — солнечный трон.
Звезды меркнут, отпрянув, гаснут
жерла вулканов,
Если бурей стяг мой взметен.
Солнце скрою, над бездной морскою
Перекину гигантский пролет
И концам на горы, не ища в них
опоры,
Лягу, чудом воздвигнутый свод.
Под сияюще-яркой триумфальною
аркой
Пролечу, словно шквал грозовой,
Приковав неземные силы зыбкой
стихии
К колеснице своей боевой.
Арка блещет, горит и трепещет,
И ликует мир подо мной.
VI
Я вздымаюсь из пор океана и гор,
Жизнь дают мне земля и вода.
Постоянства не знаю, вечно облик
меняю,
Зато не умру никогда.
Ибо в час после бури, если солнце —
в лазури,
Если чист ее синий простор,
Если в небе согретом, создан ветром
и светом,
Возникает воздушный собор,
Я смеюсь, уходя из царства дождя,
Я, как тень из могилы, встаю,
Как младенец из чрева, в мир
являюсь без гнева
И сметаю гробницу мою.
Философия любви
Реки бегут к низовью.
Ветры сплелись навеки
Все замкнуто тесным кругом.
Сливаются все друг с другом, —
Почему же ты не со мною?
Небо целует горы.
Волн распахнулись объятья.
Отвергнутые — шлют укоры
Розам кичливым их братья.
Ластятся к синей глади.
Но на что мне, скажите, все это,
Если ты со мною в разладе?
 Осень
Теплое солнце слабеет,
Голые ветки вздыхают,
бледные цветы умирают;
А год
На земле, своем смертном ложе,
в саване листьев мертвых,
Уходите, месяцы, уходите,
С ноября по май,
В печальнейщем наряде, —
Следуйте за гробом
мертвого холодного года,
И как серые тени стойте у могилы.
Ледяной дождь падает,
Сжатый червь ползет,
Реки вздуваютс,
Гром звонит в колокол
Благие ласточки улетели,
и каждая ящерица ушла
В свое жилище.
Уходите, месяцы, уходите,
Оденьтесь в белое, черное, и серое;
Пусть ваши легкие сестры играют;
Вы, следуйте за гробом
Мертвого холодного года,
И озелените его могилу слезами.
Опошлено слово одно
Опошлено слово одно
И стало рутиной.
Над искренностью давно
Смеются в гостиной.
Надежда и самообман —
Два сходных недуга.
Единственный мир без румян —
Участие друга.
II
Любви я в ответ не прошу,
Но тем беззаветней
По-прежнему произношу
Обет долголетний.
Так бабочку тянет в костер
И полночь — к рассвету,
И так заставляет простор
Кружиться планету.
Вордсворту
Поэт Природы, ты горюешь вновь
О том, что минуло и не вернется.
Дни детства, юность, дружба и
любовь —
Об этих снах грустить лишь
остается.
Я знаю эту грусть. Но никогда
Ты не делил со мной другой
печали…
Ты, словно одинокая звезда,
Мерцал над шхуной в бурном,
зимнем шквале.
Ты неприступной высился скалой
Над ослепленной, яростной толпой…
В почетной бедности всегда
стремился
К Свободе, к Правде твой звенящий
стих…
Таков ты был, теперь ты изменился,
—
О, как мне жаль, что ты забыл о них!
К Мери Годвин
Гляди, гляди – не
отвращай свой взгляд!
Читай любовь в моих
глазах влюбленных,
Лучи в них
отраженные горят,
Лучи твоих очей
непобежденных.
О, говори! Твой голос
– вздох мечты,
19
 Моей души
восторженное эхо.
, себя в нем видишГляди, гляди – не
отвращай свой взгляд!
Читай любовь в моих глазах
влюбленных,
Лучи в них отраженные горят,
Лучи твоих очей непобежденных.
О, говори! Твой голос – вздох
мечты,
Моей души восторженное эхо.
В мой взор взглянув, себя в нем
видишь ты,
Мне голос твой – ответная утеха
.Мне чудится, что любишь ты меня,
Я слышу затаенные признанья,
Ты мне близка, как ночь сиянью
дня,
Как родина в последний миг
изгнанья!
 Изменчивость
Мы, словно облака вокруг луны, —
Летим сквозь ночь, трепещем и
блистаем.
Сомкнется тьма — и вмиг
поглощены,
Мы навсегда бесследно исчезаем.
Мы точно звуки несогласных лир —
Ответ наш разный разным
дуновеньям.
Не повторит на хрупких струнах мир
То, что с прошедшим отошло
мгновеньем.
Мы спим — расстроен сновиденьем
сон.
Встаем — мелькнувшей мыслью
день отравлен.
Веселье, плач, надежда, смех и стон
— сохранена —
Что постоянно в мире? Кто избавлен
От вечных смен? — Для них
свободен путь.
Ни радость, ни печаль не знают
плена.
И день вчерашний завтра не вернуть.
Изменчивость — одна лишь
неизменна.
 Лето и зима
Был ослепительный июньский день.
Тревожить воду ветру было лень.
На горизонте громоздились кучи
Плавучих гор — серебряные тучи.
И небосклон сиял над головой
Бездонною, как вечность, синевой.
Все радовалось: лес, река и нивы.
Поблескивали в роще листья ивы.
И шелестела в тишине едва
Дубов столетних плотная листва…
II
Была зима — такая, что с ветвей
Комочком белым падал воробей.
Закованные в ледяные глыбы,
В речных глубинах задыхались
рыбы.
И до сих пор не замерзавший ил
В озерах теплых, сморщившись,
застыл.
В такую ночь в печах пылало пламя,
Хозяин с домочадцами, с друзьями
Сидел и слушал, как трещит мороз…
Но горе было тем, кто гол и бос!
Ода к греческой вазе
О ты, приемыш медленных веков,
Покой — твой целомудренный
жених.
Твои цветы пленительней стихов.
Забыт язык твоих легенд лесных.
Кто это? Люди или божества?
Что гонит их? Испуг? Восторг?
Экстаз?
О девы! Прочь бежите вы стремглав.
Как разгадать, что на устах у вас?
Вопль страха? Дикий возглас
торжества?
О чем свирель поет в тени дубрав?
2 скорбящей,
Звучания ласкают смертный слух,
Но музыка немая мне милей.
Играй, свирель, заворожив мой дух
Безмолвною мелодией своей.
О юноша! Ты вечно будешь петь.
Деревья никогда не облетят.
Влюбленный! Не упьешься негой ты,
Вотще стремишь к любимой
страстный взгляд.
Но не умрет любовь твоя и впредь,
И не поблекнут милые черты.
3 Та песня, что не раз
Счастливый лес! Не бойся холодов!
Ты не простишься никогда с
листвой.
Счастливый музыкант! В тени дубов
Не смолкнет никогда напев живой.
Счастливая, счастливая любовь!
Нам сладостна твоя святая власть.
Наполнена ты вечного тепла.
О что перед тобой слепая страсть,
Бесплодный жар вдыхающая в кровь,
Сжигающая пламенем тела.
4 забвенье,
Куда ты, жрец, телицу поведешь?
В гирляндах — шелк ее крутых
боков.
Где в плоть ее вонзишь священный
нож?
Где жертвою почтишь своих богов?
А почему пустынен мирный брег?
Зачем людьми покинут городок?
Безлюдны площадь, улица и храм.
Не ведать им ни смуты, ни тревог.
Спит городок. Он опустел навек.
А почему — никто не скажет нам.
5
В аттическую форму заключен
Безмолвный, многоликий мир
страстей,
Мужей отвага, прелесть юных жен
И свежесть благодатная ветвей.
Века переживешь ты не спроста.
Когда мы сгинем в будущем, как
дым,
И снова скорбь людскую ранит
грудь,
Ты скажешь поколениям иным:
«В прекрасном — правда, в правде
— красота.
Вот знания земного смысл и суть».
Ода Меланхолии
Не выжимай из волчьих ягод яда,
Не испивай из Леты ни глотка,
И Прозерпине для тебя не надо
Сплетать из трав дурманящих венка; Доносит отсветы во мрак ветвей.
Для четок не бери у тиса ягод,
Не позволяй предстать своей Психее И полночь благовонная нежна,
Ночною бабочкой, пускай сова
Тебя не кличет и пускай не лягут
Над тенью тени, став еще темнее, — Дарит деревьям, травам и цветам,
Печаль твоя останется мертва.
Но если Меланхолия туманом
Внезапно с неба низойдет к земле, терний,
Даруя влагу травам безуханным,
Скрывая каждый холм в апрельской
мгле, —
Тогда грусти: над розою пунцовой, Я в Смерть бывал мучительно
Над блеском радуги в волне
прибрежной,
Над несравненной белизной лилей,
— Стихи о ней слагая в упоенье;
А если госпожа с тобой сурова,
То завладей ее рукою нежной
И чистый взор ее до дна испей.
Она дружна с Красою преходящей,
С Весельем, чьи уста всегда твердятТы будешь петь, а я под слоем дерна
Свое «прощай», и с Радостью
Чей нектар должен обратиться в яд, —
— Любой народ с тобою милосерд.
Да, Меланхолии горят лампады
Пред алтарем во храме
Наслаждений, —
Увидеть их способен только тот,
Чей несравненно утонченный гений
Могучей Радости вкусит услады:
И во владенья скорби перейдет.
ты,
Ода соловью
От боли сердце замереть готово,
И разум — на пороге забытья,
Как будто пью настой болиголова,
Как будто в Лету погружаюсь я;
Нет, я не завистью к тебе томим,
Но переполнен счастьем твой напев,
—
И внемлю, легкокрылая Дриада,
Мелодиям твоим,
Теснящимся средь буковых дерев,
Среди теней полуночного сада.
О, если бы хотя глоток вина
Из глубины заветного подвала,
Где сладость южных стран
Веселье, танец, песня, звон кимвала;
О, если б кубок чистой Иппокрены,
Искрящийся, наполненный до края,
О, если б эти чистые уста
В оправе алой пены
Испить, уйти, от счастья замирая,
Туда, к тебе, где тишь и темнота.
Уйти во тьму, угаснуть без остатка, И выроню перо я поневоле,
Не знать о том, чего не знаешь ты,
О мире, где волненье, лихорадка,
Стенанья, жалобы земной тщеты;
Где седина касается волос,
Где юность иссыхает от невзгод,
Где каждый помысел — родник
печали,
Что полон тяжких слез;
Где красота не доле дня живет
И где любовь навеки развенчали.
Но прочь! Меня умчали в твой
приют
Не леопарды вакховой квадриги, — В Ничто уходят Слава и Любовь.
Меня крыла Поэзии несут,
Сорвав земного разума вериги, —
Я здесь, я здесь! Кругом царит
прохлада,
Луна торжественно взирает с трона
В сопровожденье свиты звездных
фей;
Но темен сумрак сада;
Лишь ветерок, чуть вея с небосклона,
Цветы у ног ночною тьмой объяты,
Но внятны все живые ароматы,
Которые в урочный час луна
Шиповнику, что полон сладких грез,
И скрывшимся среди листвы и
Уснувшим здесь и там,
Соцветьям мускусных, тяжелых роз,
Влекущих мошкару порой вечерней.
влюблен,
Когда во мраке слушал это пенье,
Я даровал ей тысячи имен,
Быть может, для нее настали сроки,
И мне пора с земли уйти покорно,
В то время как возносишь ты во тьму
Свой реквием высокий, —
Внимать уже не буду ничему.
Но ты, о Птица, смерти непричастна,
В ночи все той же песне
сладкогласной
Внимал и гордый царь, и жалкий
смерд;
В печальном сердце Руфи в тяжкий
час,
Когда в чужих полях брела она.
Все та же песнь лилась
проникновенно, —
Влетала в створки тайного окна
Над морем сумрачным в стране
забвенной.
Забвенный! Это слово ранит слух,
Как колокола глас тяжелозвонный;
Прощай! Перед тобой смолкает дух
—
Воображенья гений окрыленный.
Прощай! Прощай! Напев твой так
печален.
Он вдаль скользит — в молчание, в
И за рекою падает в траву
Среди лесных прогалин, —
Что было это — сон иль наважденье?
Проснулся я — иль грежу наяву?
Когда страшусь, что смерть прервет
мой труд
Когда страшусь, что смерть прервет
мой труд,
И в житницы томов не соберут
Зерно, жнецом рассыпанное в поле,
Когда я вижу ночи звездный лик
И оттого в отчаянье немею,
Что символов огромных не постиг
И никогда постигнуть не сумею,
И чувствую, что, созданный на час,
Расстанусь и с тобою, незабвенной,
Что власть любви уже не свяжет нас,
—
Тогда один на берегу вселенной
Стою, стою и думаю — и вновь
Ода к осени
Пора плодоношенья и дождей!
Ты вместе с солнцем огибаешь мызу,
Советуясь, во сколько штук гроздей
Одеть лозу, обвившую карнизы;
Как яблоками отягченный ствол
У входа к дому опереть на колья,
И вспучить тыкву, и напыжить
шейки
Лесных орехов, и как можно доле
Растить последние цветы для пчел,
Чтоб думали, что час их не прошел
И ломится в их клейкие ячейки.
Кто не видал тебя в воротах риг?
Забравшись на задворки экономии,
На сквозняке, раскинув воротник,
20
Ты, сидя, отдыхаешь на соломе;
Или, лицом упавши наперед
И бросив серп средь маков
недожатых,
На полосе храпишь, подобно жнице,
Иль со снопом одоньев от богатых,
Подняв охапку, переходишь брод;
Или тисков подвертываешь гнет
И смотришь, как из яблок сидр
сочится.
Где песни дней весенних, где они?
Не вспоминай, твои ничуть не хуже,
Когда зарею облака в тени
И пламенеет жнивий полукружье,
Звеня, роятся мошки у прудов,
Вытягиваясь в воздухе бессонном
То веретенами, то вереницей;
Как вдруг заблеют овцы по загонам;
Засвиристит кузнечик; из садов
Ударит крупной трелью реполов
И ласточка с чириканьем промчится
К МОРЮ
Шепча про вечность, спит оно у
шхер,
И, вдруг расколыхавшись, входит в И прыгали они, как псы с их
гроты,
И топит их без жалости и счета,
И что-то шепчет, выйдя из пещер.
А то, бывает, тише не в пример,
Оберегает ракушки дремоту
На берегу, куда ее с излету
Последний шквал занес во весь
карьер.
Сюда, трудом ослабившие зренье!
Обширность моря даст глазам покой. Вскормившей молоком
И вы, о жертвы жизни городской,
Оглохшие от мелкой дребедени,
Задумайтесь под мерный шум
морской,
Пока сирен не различите пенья!
Де Виньи
Смерть волка
Как над пожарищем клубится дым
летучий,
Над раскаленною луною плыли тучи. когтями,
Мы просекою шли. Недвижно
мрачный лес,
Чернея, достигал верхушками небес.
Мы шли внимательно - и вдруг у
старой ели
Глубокие следы когтей мы
разглядели;
Переглянулись все, все затаили дух, власти,
И все остановясь, мы навострили
слух.
- Всё замерло кругом. Деревья не
дышали;
Лишь с замка старого, из
непроглядной дали,
Звук резкий флюгера к нам ветер
доносил,
Но, не спускаясь вниз, листвой не
шелестил, -
И дубы дольние, как будто бы
локтями
На скалы опершись, дремали перед Свалился наземь пёс в конвульсиях
нами.
На свежие следы пошел один из нас -
Охотник опытный: слух чуткий,
верный глаз
Не изменял ему, когда он шел на
зверя, -
И ждали молча мы, в его уменье
веря.
К земле нагнулся он, потом на землю
лег,
Смотрел внимательно и вдоль и
поперек,
Встал и, значительно качая головою,
Нам объявил, что здесь мы видим
пред собою
След малых двух волчат и двух
волков больших.
Мы взялись за ножи, стараясь ловко
их
Скрывать с блестящими стволами
наших ружей,
И тихо двинулись. Как вдруг, в
минуту ту же,
Ступая медленно, цепляясь за сучки,
Уж мы заметили - как будто огоньки
-  Я думал о вдове красивой и суровой.
Сверканье волчьих глаз. Мы дальше
всё стремились,
И вот передние из нас остановились.
За ними стали все. Уж ясно видел
взгляд
Перед волчицею резвившихся
волчат,
громким лаем,
Когда, придя домой, мы лаской их
встречаем;
Но шуму не было: враг-человек
зверям
Повсюду грезится, как призрак
смерти нам.
Их мать-красавица лежала перед
ними,
Как изваяние волчицы, славной в
Риме,
живительным своим
Младенцев, призванных построить
вечный Рим.
Спокойно волк стоял. Вдруг, с
молнией во  взгляде,
Взглянув кругом себя, поняв, что он
в засаде,
Что некуда бежать, что он со всех
сторон
Людьми с рабами их борзыми
окружен,
Он к своре бросился, и, землю взрыв
С минуту поискал, кто злее между
псами...
Мы только видели, как белые клыки
Сверкнули с жертвою, попавшею в
тиски.
Казалось, не было такой могучей
Чтоб он разжал клыки огнем
дышавшей пасти:
Когда внутри его скрещался нож об
нож,
Мы замечали в нем минутную лишь
дрожь;
Одна вслед за другой в него влетая,
пули
В тот только миг его значительно
шатнули,
Когда задавленный, из челюстей
стальных,
немых.
Тогда, измерив нас уж мутными
глазами,
В груди и в животе с вонзенными
ножами,
Увидев в близости стволов грозящих
круг, - И мчится вдаль, стремясь неведомо
До выстрела еще, он на кровавый луг куда; 
Лег сам - перед людьми и перед Там стынет озеро, в чьей глади вечно
смертью гордый - сонной 
Облизывая кровь, струившуюся с Мерцает только что взошедшая
морды. звезда.
Потом закрыл глаза. И не единый
звук Пока за гребень гор, где мрачный
Не выдал пред людьми его бор теснится, 
предсмертных мук. Еще цепляется зари последний луч, 
Владычицы теней восходит
II колесница, 
Не слыша более ни выстрела, ни Уже осеребрив края далеких туч.
шума,
Опершись на ружье, я увлечен был Меж тем, с готической срываясь
думой. колокольни, 
Охотники давно преследовать пошли Вечерний благовест по воздуху
Волчицу и волчат - и были уж вдали. плывет, 
И медным голосам, с звучаньем
Смерть мужа разделить она была б жизни дольней 
готова, Сливающимся в хор, внимает
Но воспитать детей повелевал ей пешеход.
долг,
Чтобы из каждого хороший вышел Но, хладною душой и чуждой
волк; вдохновенью 
Чтобы не шел с людьми в их городах На это зрелище взирая без конца, 
на стачки, Я по земле влачусь блуждающею
Чтоб голод выносил, но чтоб не брал тенью: 
подачки, - Ах, жизнетворный диск не греет
Как пес, который гнать из-за куска мертвеца!
готов
Владельцев истинных из их родных С холма на холм вотще перевожу я
лесов. взоры, 
На полдень с севера, с заката на
III восход, 
О, если б человек был также духом В свой окоем включив безмерные
твёрд, просторы, 
Как званием своим "царя зверей" он Я мыслю: «Счастие нигде меня не
горд! ждет».
Бесстрашно умирать умеют звери
эти; Какое дело мне до этих долов,
А мы - гордимся тем, что перед ними хижин, 
дети! Дворцов, лесов, озер, до этих скал и
Когда приходит смерть, нам трудно рек? 
перенять Одно лишь существо ушло — и,
Величие зверей - умение молчать. неподвижен 
Волк серый! Ты погиб, но смерть В бездушной красоте, мир опустел
твоя прекрасна. навек!
Я понял мысль твою в предсмертном
взгляде ясно. В конце ли своего пути или в начале 
Он говорил, твой взгляд: "Работай Стоит светило дня, его круговорот 
над собой, Теперь без радости слежу я и
И дух свой укрепляй суровою печали: 
борьбой Что нужды в солнце мне? Что время
До непреклонности и твердости мне несет?
могучей,
Которую внушил мне с детства лес Что, кроме пустоты, предстало б мне
дремучий. в эфире, 
Ныть, плакать, вопиять - всё подло, Когда б я мог лететь вослед его
всё равно. лучу? 
Иди бестрепетно; всех в мире ждет Мне ничего уже не надо в этом
одно. мире, 
Когда ж окрепнешь ты, всей жизни Я ничего уже от жизни не хочу.
смысл проникнув, - 
Тогда терпи, как я, и умирай, не Но, может быть, ступив за грани
пикнув". нашей сферы, 
Оставив истлевать в земле мой
Ламартин бренный прах, 
ОДИНОЧЕСТВО Иное солнце — то, о ком я здесь без
меры 
Когда на склоне дня, в тени Мечтаю, — я в иных узрел бы
усевшись дуба  небесах!
И грусти полн, гляжу с высокого
холма  Там чистых родников меня пьянила
На дол, у ног моих простершийся, б влага, 
мне любо  Там вновь обрел бы я любви
Следить, как все внизу преображает нетленной свет 
мгла. И то высокое, единственное благо, 
Которому средь нас именованья нет!
Здесь плещется река волною
возмущенной  Зачем же не могу, подхвачен
21
колесницей  Будь мне подругою — и знай, что я Ах, я вспоминаю ясно, был тогда
Авроры, мой кумир, вновь О время, неужель позволено тот прах декабрь ненастный,
встретиться с тобой?  судьбою,  Целую, где земли ты ножкою И от каждой вспышки красной тень
Зачем в изгнании мне суждено Чтоб дни, когда любовь все радости коснёшься; скользила на ковер.
томиться?  свои  Но если ты на миг один у нас в Ждал я дня из мрачной дали, тщетно
Что общего еще между землей и Дает нам, пронеслись с такой же гостях ждал, чтоб книги дали
мной? быстротою,  И скоро к ангелам на ангельских Облегченье от печали по утраченной
Как горестные дни? крылах, Линор,
Когда увядший лист слетает на Любив меня лишь миг, на небо По святой, что там, в Эдеме ангелы
поляну,  Ах, если бы хоть след остался вознесёшься, зовут Линор,—
Его подъемлет ветр и гонит под наслаждений!  То вспомни обо мне в блаженных Безыменной здесь с тех пор.
уклон;  Неужели всему конец и навсегда,  небесах. Шелковый тревожный шорох в
Я тоже желтый лист, и я давно уж И время воротить нам радостных пурпурных портьерах, шторах
вяну:  мгновений  Злобный гений Полонил, наполнил смутным ужасом
Неси ж меня отсель, о бурный Не хочет никогда? меня всего,
Когда задумчивый, унылой,
аквилон! И, чтоб сердцу легче стало, встав, я
Сижу с тобой наедине, 
Пучины прошлого, ничтожество и повторил устало:
И непонятной движим силой,
ОЗЕРО вечность,  «Это гость лишь запоздалый у
Лью слёзы в сладкой тишине;
Итак, всему конец! К таинственному Какая цель у вас похищенным порога моего,
Когда во мрак густого бора
брегу  часам?  Гость какой-то запоздалый у порога
Тебя влеку я за собой;
Во мрак небытия несет меня волной,  Скажите, может ли хоть раз моя моего,
Когда в восторгах разговора
И воспротивиться на миг единый беспечность  Гость-и больше ничего».
В тебя вселяюсь я душой;
бегу  Поверить райским снам? И, оправясь от испуга, гостя
Когда одно твоё дыханье
Не в силах якорь мой. встретил я, как друга.
Пленяет мой ревнивый слух;
Ах, озеро, скалы, леса и сумрак «Извините, сэр иль леди,— я
Когда любви очарованье
Ах, озеро, взгляни: один лишь год свода  приветствовал его,—
Волнует грудь мою и дух;
печали  Пещеры, — смерть от вас с весною Задремал я здесь от скуки, и так тихи
Когда главою на колена
Промчался — и теперь на самых тех мчится прочь!  были звуки,
Ко мне ты страстно припадёшь
местах,  Не забывай хоть ты, прелестная Так неслышны ваши стуки в двери
И кудри пышные гебена
Где мы бродили с ней, сидели и природа,  дома моего,
С небрежной негой разовьёшь,
мечтали,  Блаженнейшую ночь! Что я вас едва услышал»,— дверь
И я задумчиво покою
Сижу один в слезах! открыл я: никого,
Мой взор в огне твоих очей:
В час мертвой тишины, в час бурь Тьма — и больше ничего.
Тогда невольною тоскою
Ты так же со скалой угрюмою освирепелых,  Тьмой полночной окруженный, так
Мрачится рай души моей.
шептало  И в берегах твоих, играющих с стоял я, погруженный
Ты окропляешь в умиленьи
И грызло грудь ее могучею волной  волной,  В грезы, что еще не снились никому
Слезой горючею меня;
И ветром пену с волн встревоженных И в соснах сумрачных, и в скалах до этих пор;
Но и в сердечном упоеньи,
кидало  поседелых,  Тщетно ждал я так, однако тьма мне
В восторге чувств страдаю я.
На ножки дорогой. Висящих над водой, не давала знака,
«О мой любезный! ты ли муки
Слово лишь одно из мрака донеслось
Мне неизвестные таишь?»
О вечер счастия! где ты, когда я с И в тихом ветерке с прохладными ко мне: «Линор!»
Вокруг меня обвивши руки,
нею  крылами,  Это я шепнул, и эхо прошептало
Ты мне печально говоришь,
Скользил по озеру, исполнен И в шуме берегов, вторящих мне: «Линор!»
«Прошу за страсть мою награды!
сладких дум,  берегам,  Прошептало, как укор.
Открой мне, милый скорбь твою!
И услаждал мой слух гармонией И в ясной звездочке, сребристыми В скорби жгучей о потере я
Бальзам любви, бальзам отрады
своею  лучами  захлопнул плотно двери
Тебе я в сердце излию.»
Согласных вёсел шум? Скользящей по струям. И услышал стук такой же, но
Не вопрошай меня напрасно
отчетливей того.
Моя владычица . . . . . . . . . . . .!
Но вдруг раздался звук средь Чтоб свежий ветерок дыханьем «Это тот же стук недавний,—я
Люблю тебя сердечно, страстно,
тишины священной,  ароматным  сказал,— в окно за ставней,
Никто сильней любить не мог!
И эхо сладостно завторило словам,  И даже шелестом таинственным Ветер воет неспроста в ней у окошка
Люблю — но змий мне сердце
Притихло озеро — и голос тростник,—  моего,
гложет,
незабвенный  Все б говорило здесь молчанием Это ветер стукнул ставней у окошка
Везде ношу его с собой,
Понесся по волнам: попятным:  моего,—
И в самом счастии тревожит
«Любовь, заплачь о них!» Ветер — больше ничего».
Меня какой-то гений злой.
«О время, не лети! Куда, куда Только приоткрыл я ставни —
Он, он — мечтой непостижимой, —
стремится  ПРИЗЫВАНИЕ. вышел Ворон стародавний,
Меня навек очаровал
Часов твоих побег?  Шумно оправляя траур оперенья
И мой покой ненарушимой
О, дай, о, дай ты нам подоле своего;
О, ты, которая мне в душу заглянула, И нить блаженства разорвал;
насладиться  Без поклона, важно, гордо, выступил
Как странница земли, как горний «Пройдёт любовь, исчезнет
Днем счастья, днем утех! он чинно, твердо;
серафим радость»,
С видом леди или лорда у порога
Твоя любовь лучом во тьме блеснула Он мне язвительно твердит,
Беги для страждущих, — довольно моего,
Глазам восторженным моим. «Как запах роз, как ветер, младость
их воззвала  Над дверьми на бюст Паллады у
Явися мне, прелестное созданье, С ланит цветущих отлетит».
Судьба на жизни путь! —  порога моего
Лети и притупи их рока злое жало  Скажи мне имя, родину и цель: Сел — и больше ничего.
Земля ль твоя святая колыбель, Э.А.По
И счастливых забудь. И, очнувшись от печали, улыбнулся
Иль ты небесное дыханье Ворон
я вначале,
Напрасно я прошу хоть миг один у Не завтра ль озарит тебя веков Видя важность черной птицы,
рока:  светило, Как-то в полночь, в час угрюмый, чопорный ее задор,
Сатурн летит стрелой.  Или тебя здесь небо осудило утомившись от раздумий, Я сказал: «Твой вид задорен, твой
Я говорю: о ночь, продлись! — и Идти в изгнании по трудному пути?.. Задремал я над страницей фолианта хохол облезлый черен,
блеск востока  Ах, кто б ты ни была, с каким бы одного, О зловещий древний Ворон, там, где
Уж спорит с темнотой. назначеньем, И очнулся вдруг от звука, будто кто- мрак Плутон простер,
О дочь земли, иль гостья горних то вдруг застукал, Как ты гордо назывался там, где
Любовь, любовь! Восторгов мест, Будто глухо так затукал в двери дома мрак Плутон простер?»
неужели  Позволь мне жизнь с твоим моего. Каркнул Ворон: «Nevermore».
Не подаришь ты нам —  боготвореньем «Гость,— сказал я,— там стучится в Выкрик птицы неуклюжей на меня
У нас нет пристани, и время нас без Тебе, как дар любви моей, принесть! двери дома моего, повеял стужей,
цели  Когда ты на земле здесь с нами Гость — и больше ничего». Хоть ответ ее без смысла, невпопад,
Мчит быстро по волнам». остаёшься, был явный вздор;

22
Ведь должны все согласиться, вряд
ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица,
вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села,
вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой «Nevermore».
Ворон же сидел на бюсте, словно
этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в
ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни
пером не шелохнувши,
И шепнул я вдруг вздохнувши: «Как
друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет, как
надежды с этих пор».
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
При ответе столь удачном вздрогнул
я в затишьи мрачном,
И сказал я: «Несомненно, затвердил
он с давних пор,
Перенял он это слово от хозяина
такого,
Кто под гнетом рока злого слышал,
словно приговор,
Похоронный звон надежды и свой
смертный приговор
Слышал в этом «nevermore».
И с улыбкой, как вначале, я,
очнувшись от печали,
Кресло к Ворону подвинул, глядя на
него в упор,
Сел на бархате лиловом в
размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом Ворон,
вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо Ворон,
вещий с давних пор,
Хриплым карком: «Nevermore».
Так, в полудремоте краткой,
размышляя над загадкой,
Чувствуя, как Ворон в сердце мне
вонзал горящий взор,
Тусклой люстрой освещенный,
головою утомленной
Я хотел склониться, сонный, на
подушку на узор,
Ах, она здесь не склонится на
подушку на узор
Никогда, о, nevermore!
Мне казалось, что незримо
заструились клубы дыма
И ступили серафимы в фимиаме на
ковер.
Я воскликнул: «О несчастный, это
Бог от муки страстной
Шлет непентес-исцеленье от любви
твоей к Линор!
Пей непентес, пей забвенье и забудь
свою Линор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица
ты иль дух зловещий!
Дьявол ли тебя направил, буря ль из
подземных нор
Занесла тебя под крышу, где я
древний Ужас слышу,
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у
Галаадских гор,
Обрести бальзам от муки, там, у
Галаадских гор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица
ты иль дух зловещий!
Если только бог над нами свод
небесный распростер,
Мне скажи: душа, что бремя скорби
здесь несет со всеми,
Там обнимет ли, в Эдеме,
лучезарную Линор —
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут
Линор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
«Это знак, чтоб ты оставил дом мой,
птица или дьявол! —
Я, вскочив, воскликнул: — С бурей
уносись в ночной простор,
Не оставив здесь, однако, черного
пера, как знака
Лжи, что ты принес из мрака! С
бюста траурный убор
Скинь и клюв твой вынь из сердца!
Прочь лети в ночной простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
И сидит, сидит над дверью Ворон,
оправляя перья,
С бюста бледного Паллады не
слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлете,
словно демон тьмы в дремоте,
И под люстрой, в позолоте, на полу,
он тень простер,
И душой из этой тени не взлечу я с
этих пор.
Никогда, о, nevermore!
Аннабель Ли
Это было давно, это было давно,
В королевстве приморской земли:
Там жила и цвела та, что звалась
всегда,
Называлася Аннабель-Ли,
Я любил, был любим, мы любили
вдвоем,
Только этим мы жить и могли.
И, любовью дыша, были оба детьми
В королевстве приморской земли.
Но любили мы больше, чем любят в
любви,—
Я и нежная Аннабель-Ли,
И, взирая на нас, серафимы небес
Той любви нам простить не могли.
Оттого и случилось когда-то давно,
В королевстве приморской земли,—
С неба ветер повеял холодный из
туч,
Он повеял на Аннабель-Ли;
И родные толпой многознатной
сошлись
И ее от меня унесли,
Чтоб навеки ее положить в саркофаг,
В королевстве приморской земли.
Половины такого блаженства узнать
Серафимы в раю не могли,—
Оттого и случилось (как ведомо всем
В королевстве приморской земли),—
Ветер ночью повеял холодный из туч
И убил мою Аннабель-Ли.
Но, любя, мы любили сильней и
полней
Тех, что старости бремя несли,—
Тех, что мудростью нас превзошли,
— Вдоль вершин и горных склонов, —
И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,
Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с
душой
Обольстительной Аннабель-Ли.
И всетда луч луны навевает мне сны
О пленительной Аннабель-Ли:
И зажжется ль звезда, вижу очи
всегда
Обольстительной Аннабель-Ли;
И в мерцаньи ночей я все с ней, я все
с ней,
С незабвенной — с невестой — с
любовью моей-
Рядом с ней распростерт я вдали,
В саркофаге приморской земли.
Мы воскликнули разом: «Психея!
Улялюм Кто тут спит?!»-Я и вещий мой ум…
Небеса были пепельно-пенны, «Улялюм,— подсказала Психея,—
Листья были осенние стылы, Улялюм! Ты забыл Улялюм!»
Листья были усталые стылы, Сердце в пепел упало и пену
И октябрь в этот год отреченный И, как листья, устало застыло,
Наступил бесконечно унылый. Как осенние листья, застыло.
Было смутно; темны и смятенны Год назад год пошел отреченный!
Стали чащи, озера, могилы.- В октябре бесконечно уныло
Путь в Уировой чаще священной Я стоял здесь у края могилы!
Вел к Оберовым духам могилы. Я кричал здесь у края могилы!
Мрачно брел я в тени великанов — Ночь Ночей над землей наступила-
Кипарисов с душою моей. Ах! зачем — и забыв — не забыл я:
Мрачно брел я с Психеей моей, Тою ночью темны, вдохновенны
Были дни, когда Горе, нагрянув, Стали чащи, озера, могилы
Залило меня лавой своей, И звучали над чащей священной
Ледовитою лавой своей. Завывания духов могилы!
Были взрывы промерзших вулканов, Мы, стеная,— она, я — вскричали:
Было пламя в глубинах морей- «Ах, возможно ль, что духи могил —
Нарастающий грохот вулканов, Милосердные духи могил —
Пробужденье промерзших морей. Отвлеченьем от нашей печали
Пепел слов угасал постепенно, И несчастья, что склеп затаил,—
Мысли были осенние стылы, Страшной тайны, что склеп затаил,
Наша память усталая стыла. —
Мы забыли, что год-отреченный, К нам на небо Астарту призвали
Мы забыли, что месяц — унылый Из созвездия адских светил —
(Что за ночь-Ночь Ночей! — Из греховной, губительной дали,
наступила, С небосвода подземных светил?»
Мы забыли,— темны и смятенны
Стали чащи, озера, могилы), Страна снов
Мы забыли о чаще священной,
Не заметили духов могилы.
По тропинке одинокой
И когда эта ночь понемногу
Я вернулся из страны,
Пригасила огни в небесах,—
Где царит во тьме глубокой
Огоньки и огни в небесах,—
Призрак Ночи-сатаны,
Озарил странным светом дорогу
На окраине далекой,
Серп о двух исполинских рогах.
Средь отверженных духов —
Серп навис в темном небе двурого,— Вне пространства и веков.
Дивный призрак, развеявший страх, Там деревья-великаны,
—
Облеченные в туманы,
Серп Астарты, сияя двурого,
Невидимками стоят;
Прогоняя сомненья и страх.
Скалы темные глядят
И сказал я: «Светлей, чем Селена,
С неба красного — в озера,
Милосердней Астарта встает,
Беспредельные для взора…
В царстве вздохов Астарта цветет
Льют безмолвные ручьи
И слезам, как Сезам сокровенный,
Воды мертвые свои,
Отворяет врата,— не сотрет
Воды, сонные, немые
Их и червь.- О, Астарта, блаженно
В реки темно-голубые.
Не на землю меня поведет-
Там, белея в тьме ночной,
Сквозь созвездие Льва поведет,
Над холодною водой,
В те пределы, где пепельно-пенна,
Точно спутанные змеи,
Лета-вечным забвеньем-течет,
Вьются нежные лилеи.
Сквозь созвездие Льва вдохновенно, И во всяком уголке, —
Милосердно меня поведет!»
И вблизи и вдалеке, —
Но перстом погрозила Психея:
Где виднеются озёра,
«Я не верю огню в небесах!
Беспредельные для взора, —
Нет, не верю огню в небесах!
Где, белея в тьме ночной,
Он все ближе. Беги же скорее!»
Над холодною водой,
Одолели сомненья и страх.
Точно спутанные змеи,
Побледнела душа, и за нею
Вьются нежные лилеи, —
Крылья скорбно поникли во прах,
Возле дремлющих лесов, —
Ужаснулась, и крылья за нею
Близ плеснеющих прудов,
Безнадежно упали во прах,—
Полных гадов и драконов, —
Тихо-тихо упали во прах.
Я ответил: «Тревога напрасна!
С каждым шагом на пути
В небесах — ослепительный свет!
Странник может там найти
Окунемся в спасительный свет!
В дымке белых одеяний
Прорицанье Сивиллы пристрастно, Тени всех Воспоминаний…
И прекрасен Астарты рассвет!
Чуть заметная на взгляд,
Полный новой Надежды рассвет!
Дрожь колеблет их наряд;
Он сверкает раздольно и властно,
Кто пройдет близ тени дивной, —
Он не призрак летучий, о нет!
Слышит вздох ее призывный.
Он дарует раздольно и властно
То — давнишние друзья,
Свет Надежды. Не бойся! О нет,
Лица, некогда живые, —
Это благословенный рассвет!»
Те, что Небо и Земля
Так сказал я, проникнуть не смея
Взяли в пытках агонии.
В невеселую даль ее дум
Кто, судьбой не пощажен,
И догадок, догадок и дум.
Вынес бедствий легион,
Но тропа прервалась и, темнея,
Тот найдет покой желанный
Склеп возник. Я и вещий мой ум,
В той стране обетованной.
Я (не веря) и вещий мой ум — Этот дальний, темный край
23
Всем печальным — чистый рай! кричать, кричать, кричать!
Но волшебную обитель Только плакать о пощаде,
Заслонил ее Властитель И к пылающей громаде
Непроглядной пеленой; Вопли скорби обращать!
Если ж он душе больной А меж тем огонь безумный,
Разрешит в нее пробраться, — И глухой и многошумный,
Ей придется любоваться Все горит,
Всем, что некогда цвело, — То из окон, то по крыше,
В закопченное стекло. Мчится выше, выше, выше,
По тропинке одинокой И как будто говорит:
Я вернулся из страны, Я хочу
Где царит во тьме глубокой Выше мчаться, разгораться, встречу
Призрак Ночи-сатаны, лунному лучу,
На окраине далекой, Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть
Средь отверженных духов, — до месяца взлечу!
Вне пространства и веков. О, набат, набат, набат,
Если б ты вернул назад
колокола Этот ужас, это пламя, эту искру, этот
взгляд,
Этот первый взгляд огня,
Слышишь, сани мчатся в ряд,
О котором ты вещаешь, с плачем, с
Мчатся в ряд!
воплем, и звеня!
Колокольчики звенят,
А теперь нам нет спасенья,
Серебристым легким звоном слух
Всюду пламя и кипенье,
наш сладостно томят,
Всюду страх и возмущенье!
Этим пеньем и гуденьем о забвеньи
Твой призыв,
говорят.
Диких звуков несогласность
О, как звонко, звонко, звонко,
Возвещает нам опасность,
Точно звучный смех ребенка,
То растет беда глухая, то спадает,
В ясном воздухе ночном
как прилив!
Говорят они о том,
Слух наш чутко ловит волны в
Что за днями заблужденья
перемене звуковой,
Наступает возрожденье,
Вновь спадает, вновь рыдает медно-
Что волшебно наслажденье-
стонущий прибой!
наслажденье нежным сном.
4
Сани мчатся, мчатся в ряд,
Похоронный слышен звон,
Колокольчики звенят,
Долгий звон!
Звезды слушают, как сани, убегая,
Горькой скорби слышны звуки,
говорят,
горькой жизни кончен сон.
И, внимая им, горят,
Звук железный возвещает о печали
И мечтая, и блистая, в небе духами
похорон!
парят;
И невольно мы дрожим,
И изменчивым сияньем
От забав своих спешим
Молчаливым обаяньем,
И рыдаем, вспоминаем, что и мы
Вместе с звоном, вместе с пеньем, о
глаза смежим.
забвеньи говорят.
Неизменно-монотонный,
2
Этот возглас отдаленный,
Слышишь к свадьбе звон святой,
Похоронный тяжкий звон,
Золотой!
Точно стон,
Сколько нежного блаженства в этой
Скорбный, гневный,
песне молодой!
И плачевный,
Сквозь спокойный воздух ночи
Вырастает в долгий гул,
Словно смотрят чьи-то очи
Возвещает, что страдалец
И блестят,
непробудным сном уснул.
Из волны певучих звуков на луну
В колокольных кельях ржавых,
они глядят.
Он для правых и неправых
Из призывных дивных келий,
Грозно вторит об одном:
Полны сказочных веселий,
Что на сердце будет камень, что
Нарастая, упадая, брызги светлые
глаза сомкнутся сном.
летят.
Факел траурный горит,
Вновь потухнут, вновь блестят,
С колокольни кто-то крикнул, кто-то
И роняют светлый взгляд
громко говорит,
На грядущее, где дремлет
Кто-то черный там стоит,
безмятежность нежных снов,
И хохочет, и гремит,
Возвещаемых согласьем золотых
И гудит, гудит, гудит,
колоколов!
К колокольне припадает,
3
Гулкий колокол качает,
Слышишь, воющий набат,
Гулкий колокол рыдает,
Точно стонет медный ад!
Стонет в воздухе немом
Эти звуки, в дикой муке, сказку
И протяжно возвещает о покое
ужасов твердят.
гробовом.
Точно молят им помочь,
Крик кидают прямо в ночь,
Прямо в уши темной ночи
Каждый звук,
То длиннее, то короче,
Выкликает свой испуг,—
И испуг их так велик,
Так безумен каждый крик,
Что разорванные звоны,
неспособные звучать,
Могут только биться, виться, и
24