Протоиерей Андрей Ткачев

Андрей Ткачев
Сила книги
«Издательство Сретенского Монастыря»

2017
УДК 002.2
ББК 76.10
Ткачев А.
Сила книги / А. Ткачев — «Издательство Сретенского
Монастыря», 2017
ISBN 978-5-7533-1317-1
«…Всякий из нас, читая книгу, общается с автором, прикасается душой

к душе и участвует в таинстве общения сердца с сердцем». В этих словах
— суть новой работы известного писателя-миссионера протоиерея Андрея
Ткачева. Из любви к слову, утверждает автор (и с этим нельзя не согласиться),
вырастают человеческие привязанности, нередко приводящие человека к делу
всей его жизни. Хорошая книга — сокровищница знаний, учитель и друг,
духовный наставник. Обязанность каждого из нас — читать, размышлять о
прочитанном, прививать эту насущную потребность детям. Для массового
читателя.
УДК 002.2
ББК 76.10
© Ткачев А., 2017

ISBN 978-5-7533-1317-1 © Издательство Сретенского
Монастыря, 2017
А. Ткачев. «Сила книги»
Содержание
Следом за героем 5
Своя мера 7
Проект «Робинзон» 9
Троянский конь литературы 10
Чтобы не затеряться в джунглях 10
24 буквы – и Слово 11
Много, но не многое 14
Парадокс Уайльда 15
Когда книги жгут 16
Ловушка всеядности 17
Память не горит 19
«Что в имени тебе моем?» 20
Гамлет за рулем 20
Власть героя 22
«Онегин» и космос 23
А подать сюда… автора! 25
Казус Конфуция 25
На дружеской ноге 26
Живое и мертвое 28
И душа с душою говорит 29
Тексты – убийцы 30
Кровь на газетных листах 30
«Зараза в головах» 32
На войне как на войне 33
Занимайся словом Бога! 34
Заповедь чтения 34
Не только фарисейство 36
Люди, слова и цифры 37
Ради Писания 38
Храм и книга 39
Прогноз Гюго 39
Всё в едином 40
Увлекая легкостью 43
Не соперники, но соработники 44
Habent sua fata libelli 45
Блокадный Августин 45
У последней черты 47
Сверх судьбы 48
Кодифицированный внутренний мир 49
Не точка, но многоточие 52
4
Протоиерей Андрей Ткачев

Сила книги
Следом за героем
ОДИН мне знакомый человек в пору нежной и восприимчивой юности прочел трилогию
Теодора Драйзера. Ту самую, где есть «финансисты», «титаны» и «стоики». Внимательно про-
чел. Умилился размаху, позавидовал глубине страстей и способам их удовлетворения. Слож-
ностям устрашился, но и смелости преодоления сложностей позавидовал. Возжелал, конечно,
последовать примеру идеально выведенного на страницы неидеального персонажа – и стал со
временем бизнесменом. Книга, так сказать, воплотилась в читателе. Он – не подумайте – не
только Драйзера читал. Он многое читал и ограниченным в познаниях не был. Но Драйзерова
трилогия – бац! – и сделала с его сердцем то, что сделал сыр с Лисой у Ивана Андреевича
Крылова:
Вдруг сырный дух Лису остановил:

Лисица видит сыр, —
Лисицу сыр пленил…
Пленилось сердце. Остановилось прежнее течение жизни. И однажды плененное «сыр-

ным духом» сердце будет, пожалуй, всю жизнь искать воплощения своих грез поры первой
любви. И найдет что-то, и разочаруется в чем-то, и утешится чем-то (не без того). Но это будет
движение поезда вслед за локомотивом, паровозиком даже, где роль поезда сыграет жизнь,
а роль паровозика – в юности прочитанная с любовью большая книга.
Другой известный мне человек прочел Федора Михайловича Достоевского. Раньше, чем
Драйзера. (Тут ведь важно, чтó раньше прочтешь.) И не всего Достоевского он прочел, а только
«Братьев Карамазовых». Да и не все его там увлекло. Но мушкетерский точечный укол в сердце
произвела глава о русском иноке в первой части романа. И то, что нужно пострадать; и то, что
нужно всю тварь благословить, к любви через покаяние прийти; и то, что из тишины и без-
вестности придут всенародные помощники, как и раньше приходили… В общем и целом эта
глава заставила его плакать, бегать по друзьям с открытым фолиантом, убеждать, ссориться
5
и спорить. Из друзей одни вступали в спор, другие смеялись, третьи попросту не открывали
двери. Но да пусть их, друзей. Дело не в них, а в том, что одна глава из одного романа при-
вела (непредсказуемо, как говорят – совершенно случайно) мирского молодого человека со
временем в монастырь. Потому что если есть такое явление как русский инок и если в нем
могут быть разрешены все вопросы русской и мировой истории, то нужно быть не до конца
честным человеком, чтобы плакать над романом, а жизнь не менять. Честный человек, если
уж что, обязан жениться. И если уж заплакал над строчками, через око в душу заползшими
и там разлившими свет, то надо делать что-то. Даже этим самым русским иноком становиться
надо. А как иначе?
6
Своя мера
ИНАЧЕ никак. И так или иначе человека делают книги. Или их отсутствие. Человек
лепится буквами и страницами, как лепится глина руками гончара. Вернее, не буквами и стра-
ницами, а смыслами, которые в них живут и через них дышат. Есть и другие пути. Есть Авраам,
говоривший с Богом и не читавший книг, потому что ему не была подарена письменность. Есть
Антоний Великий, спросивший философов: «Что раньше – книги или ум?» – «Ум, – отвечали
философы. – Ведь из ума – книги». – «Следовательно, – сказал Антоний, – очистившему ум
не нужны пергаменты». Философы умолкли, умолкнем на время и мы.
Помолчав, продолжим. Антоний был прав. Дело только в мере человеческой. Один –
глубокий колодец, каков Антоний. О нем будут писать книги, и он станет причиной появления
обширной литературы. Но много ли таких, как Антоний? Опять помолчим. Таковых единицы
в истории, не только в эпохе. Нельзя норму великих вменять в обязанность малым. Малые
под нормой великих согнутся и переломятся, отчаются и взбунтуются. Не только святости не
достигнут, но и элементарной человечности рискнут лишиться. Малым нужна книга. Хоро-
шая. Правильная. И не одна. Пусть Авраам книг не читал. Зато Моисей при дворе фараона
уже читал, и ни одна из них не была Божественного происхождения. А потом и писал, и дик-
товал, и заповедовал не отпускать книгу закона от очей во все дни. Потому что у всех разная
мера. И если вы соберетесь в театр (только проверенный, ибо там всякое бывает), а вам с упре-
ком скажут, что святой Серафим или святой Сергий в театр не ходили, то будьте спокойны.
Отвечайте, что вы со святыми себя не меряете; что отцы в пустынях ели твердую пищу, а мы
в городах едва молочную перевариваем. Говорите, что мы еще не в гору идем, а едва на ногах
стоять учимся. Нам разжиженная эстетикой нравственная пища куда полезнее неподъемной
подчас аскетики. На время, конечно. Не навсегда. Такова же и литература.
7
8
Проект «Робинзон»
ОНА, литература, целые страны рождает. Вот что такое, к примеру, США, как не вопло-
щение «Робинзона Крузо»? Человек, далекий от святости и одержимый жаждой заработка,
попадает на безлюдный остров. Мучится, плачет, потом смиряется. Осознает все произошед-
шее как действие Промысла. Начинает обживаться. На помощь ему – целый сундук инструмен-
тов из старой жизни. Там и топор, и винтовка, и сухой порох, и даже зерна для посадки. Циви-
лизация Робинзона, как капля семени, высадилась на острове в лице его одного. И он пошел
засеки рубить, землю копать, семена сеять, одежду шить, дичь стрелять… Библию читать. До
этого он набожен не был, а на острове по неизбежности стал. У протестантов монашества нет,
так Робинзон стал невольным анахоретом. А там и проповедником. В христианской истории
именно монахи и были самыми успешными проповедниками и «культуртрегерами». Таков по
необходимости и протестант Робинзон. Он сам кается, молится и читает Писание, а потом
и находит местную паству в лице Пятницы.
Вроде бы невинная фантазия. Однако как велика сила идеи! Разве белые колонисты,
пересекшие Атлантику на корабле «Мейфлауер», не везли с собой в новую землю всю свою
цивилизацию? Везли. Эта цивилизация была материализована и в Библии, и в орудиях труда,
и в представлениях о жизни, которые вместе с людьми (в их головах и сундуках) пересекали
Атлантику. А разве беглецы и переселенцы не чувствовали себя новыми людьми на новой
земле, как некий новый коллективный Адам или новый Израиль? Чувствовали. Они и обну-
ляли историю, сознательно делали все, чтобы начать ее заново. А разве местные индейцы не
были в их глазах дикарями на манер Пятницы или филистимлян, которых нужно либо приве-
сти к христианской вере, либо уничтожить? Были. Именно по такому мысленному стандарту
и развивалась колонизация Новой Англии. И это вовсе не значит, что книгу Дефо колонисты
считали за бизнес-план. Это значит, что литература предугадывает шаги всемирной истории,
пробивает в умных чащах мысленный путь прежде того, как по этому пути пойдут ноги стран-
ников или поплывут корабли искателей приключений и (или) религиозной свободы.
9
Троянский конь литературы
Чтобы не затеряться в джунглях
В ПОДРОСТКОВОМ возрасте нужно читать о путешествиях, пиратах, приключениях.

Фенимор Купер, Жюль Верн, Роберт Стивенсон… Какая-то невосполнимая потеря угадыва-
ется там, где подросток не зачитывается за полночь, не мечтает над книгой, не представляет
себя одним из ее героев. Потом, когда его обожжет изнутри неукротимо просыпающаяся сила
пола, когда он начнет томиться и грустить, ему может не удаться взять в руки томик поэзии
или серьезную книгу о той жизни, где не так много приключений, зато много слез и ошибок.
А как же не сойти с ума в период созревания без умного шепота хорошей книги? И в зрелом
возрасте, не привыкший читать, он не потянется к философии, к религии, к истории. Он про-
сто останется недоразвитым. И только потому, что у него нет навыка того молчаливого собе-
седования с автором, спрятавшимся в буквах, – навыка, именуемого чтением.
Наша эпоха, бегущая в пропасть стремглав и теряющая по дороге накопленные столети-
ями навыки, должна знать, что́ вырастает из человека, не привыкшего к чтению. И что́ пред-
ставляет собой общество, состоящее из нечитающих людей. Образ затерянного в джунглях
некогда цветущего города появляется в воображении при этих мыслях. Вспомните мультфильм
«Маугли» или фильм Фрэнсиса Копполы «Апокалипсис сегодня». В первом случае бандерлоги
скачут по увитым лианами руинам храмов и дворцов. Во втором – сумасшедший белый вождь
чинит суд над жителями джунглей среди развалин древней цивилизации. А ведь раньше и там,
и там кипела иная жизнь: звучала музыка, выслушивались советы мудрых. Теперь все кончи-
лось. И чем сменилось? Новым варварством на треснувших камнях никому не понятного про-
шлого. Так уже бывало в истории, и кто поклянется, что так более быть не может? Может. Мы
уже сегодня топчем треснувшие камни непонятного прошлого, которое до тех пор не загово-
рит с нами, пока мы не подружимся с книгой.
10
24 буквы – и Слово
ЧТО бы ни читал человек, он читает Евангелие. Пусть эта мысль не кажется ни дерзкой,
ни наивной. Впрочем, она и дерзка, и наивна одновременно, потому что она истинна. Христос
в Откровении Иоанна назвал Себя Альфой и Омегой, Началом и Концом. Альфа и омега –
это первая и последняя буквы греческого алфавита. И надо же, чтобы Слово Отца и Премуд-
рость Божия добровольно вместили Себя полностью в рамки алфавита и, как камень оправой,
ограничили Себя буквами первой и последней! Между альфой и омегой, включая их самих,
всего 24 буквы. И все богатство мира внешнего, а также богатство мира внутреннего, челове-
ческого, может быть закодировано при помощи самых разных сочетаний этих 24 малых знаков.
Да и Сам Господь, однажды воплотившийся от Девы, вновь воплощается, но уже в письменных
знаках, поддается записи. Теперь можно думать, что все записанное буквами человеческими
недалече от Бога. Всюду, где есть альфы и омеги, беты и гаммы, всюду, где есть текст, должен
быть и Христос.
Собственно, изначально люди к письменности так и относились. Письменность не для
утренних газет придумана, а для фиксации Откровения. Справа ли налево, как у семитов, или
слева направо, как у нас, или столбиками, как на Востоке, она, письменность, всегда сверху
вниз и никогда снизу вверх. Она не вверх растет, как Вавилонская башня, а вниз опускается,
как дождь на пашню.
Один знакомый человек, физик по образованию, окончил курсы, позволяющие препо-
давать Закон Божий. Но работает по-прежнему в школе учителем физики. Его спрашивают:
«Что ж вы Закон Божий не преподаете?» Он отвечает: «Как же! Преподаю». – «Так вы же
физику преподаете!» – «А это чей закон? Разве не Божий?»
11
Физика, без сомнения, есть Божий закон. И химия, и биология, и география тоже.
К любой книге о природе могут быть эпиграфом слова: Взгляните на птиц небесных
(Мф. 6, 26); или Посмотрите, как растут полевые лилии (Мф. 6, 28). Почему бы учебники
12
астрономии не надписывать словами из псалма: Когда взираю я на небеса Твои – дело Твоих
перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, то что есть человек, что Ты помнишь его,
и сын человеческий, что Ты посещаешь его? (Пс. 8, 4–5).
Таковы дела и с музыкой, и с математикой. Таковы дела с историей и литературой.
И сказка о золотом ключике есть все та же притча о блудном сыне, только оформленная языком
сказки. Притча о блудном сыне – это и «Кружной путь, или Блуждания паломника» Клайва
Льюиса. В эту притчу вообще рискует поместиться вся великая литература, где есть и утрата
себя, и стремление вернуть утраченное счастье. Да и как не вместиться в эту притчу доброй
половине литературы, если вся жизнь отдельного человека и всего человечества в нее вмеща-
ется?
13
Много, но не многое
ЕСТЬ люди, не умеющие собирать грибы. Они их просто не видят. Опытный грибник
идет следом за неумелым новичком, и у него полное лукошко, тогда как у новичка пусто. Так
же и с литературой. Прочесть книгу – это все равно что в лес сходить. А вот понять книгу –
значит вернуться домой с грибами: с лукошком собранных смыслов. Кто, к примеру, не читал
«Мертвые души» Гоголя? Но многие ли из читавших поняли, что они имели дело именно
с мертвыми душами? То есть с душами, которые по дару Творца бессмертны, однако же уми-
рают своей особой смертью, если отлучаются от Бога и живут вне Его о них замысла.
Или «Ревизор» того же Гоголя. Мимо всех нюансов фабулы, мимо исторических усло-
вий возникновения комедии это – апокалипсическое видение. Хлестаков ничтожен, но возве-
ден на неслыханную высоту (на кратчайшее время) страхами измаравшихся в грехах людей.
Таков механизм поклонения антихристу и всякого временного торжества грандиозных обма-
нов. А между тем настоящий Ревизор есть и Он близ, при дверех. «Ревизор» – это книга, гово-
рящая о Христе и антихристе гораздо точнее и больше, чем одноименная трилогия Мережков-
ского в тысячу страниц.
Чтобы возвращаться из леса с грибами, а не просто ходить в лес, нужно читать «много,
но не многое». Так говорили древние: «не многое, но много». Именно так один из друзей
моей юности и учил меня читать. Сам он прочитывал раза по три в год все те же «Мертвые
души» и «Братьев Карамазовых». Эффект более действенный, нежели если бы он прочел всю
«Британскую энциклопедию».
Там ум растекся бы по всей Вселенной, а здесь заострился и закалился, не обременяясь
фактами, но вырастая по сути. Много, но не многое. Это вполне относится и к Евангелию
с Псалтирью.
14
Парадокс Уайльда
ТО, ЧТО богословие в литературе подобно начинке пирога, начинке, без которой пирог
не пирог, а лишь буханка хлеба, не должно нас смущать. Это не пропаганда и не заранее при-
думанная клерикалами каверза. Это просто жизнь души внутри евангельских интуиций. Это
чудо творчества, наконец. Творчества, которое от благодати Святого Духа. Писатели не состо-
яли на службе у Церкви. Они могли спорить и даже воевать с нею. Но в лучших творениях
своих выходили на иные пласты бытия, где Божие вступало в свои права, а человеческое под-
чинялось.
Прочтите непредвзято сказки Корнея Чуковского. Про то, как Айболит летит на орле (!) –
символе евангелиста Иоанна – к бегемотикам в Африку. Про то, как крокодил Солнце прогло-
тил. Про Федору, которой воспротивились бездушные вещи. Всюду вы почувствуете намек на
духовную проблематику. Не важно, зашифрованный это сознательный намек или плод твор-
ческого бессознательного. Так или иначе, там повсюду евангельская парадигма. А раз так, то
смело цитируйте Чуковского там, где люди хотят насильничать над миром, и тушить солнце,
и маленьким тараканом запугивать больших животных.
Или Оскар Уайльд. Сам по жизни далекий от христианской нравственности, он тем не
менее чуток к совести и прикосновениям Бога к совести. Вот он пишет «Портрет Дориана
Грея». Пишет о том, как гниет душа, проданная за красоту тела и телесные же наслаждения.
Ведь это учение апостола Павла! Тот пишет о внешнем и внутреннем человеке, об их анта-
гонистичных отношениях, о борьбе. Но стоит нам пойти к людям со словами о борьбе внеш-
него тленного человека и внутреннего нетленного, как на нас зашикают и заставят замолчать.
Нас обзовут ретроградами и ненавистниками земной любви. На нас ополчатся всем арсена-
лом заржавелых пик и алебард, доставшихся в наследство от безбожного гуманизма. Но мы не
будем так поступать. Мы призовем на помощь певца эстетики, несчастного красавца Оскара.
Уж с ним-то спорить вы не будете. Не его ли надгробие обцеловано на Пер-Лашез миллионами
уст поклонниц? Не он ли жертва ханжества и гомофобии? Однако вот он говорит о том же,
о чем и апостол Павел, только облекая смысл в одежды художественного текста, а не пропо-
веди. Ну, вы согласны с ним? А раз с ним, то и с Павлом. А раз с Павлом, то и с Иисусом, рас-
пятым за наши грехи. Так литература превращается в доброго троянского коня, завозя спецназ
евангельских идей на территорию озлобленного и враждебного небу города.
И что тут добавить, кроме банального: «Учиться надо. Читать и думать».
15
Когда книги жгут
ЕСЛИ бы книги были безделицей, их бы не жгли. А так жгут. Жгут регулярно и аргумен-
тированно. Халиф Омар ибн Хаттаб сжег Александрийскую библиотеку, сопроводив поджог
сакраментальной фразой: «Если во всех этих книгах есть то, что есть в Коране, то зачем они?
А если в них нет того, что есть в Коране, то тем более зачем они?» Жег книги Гитлер. Жег
марксистов и ленинистов, но также Брехта, Ремарка и еще многих, кого считал вырожденцами
и выразителями бессмысленности.
Вообще везде, где есть законченное, откристаллизованное мировоззрение, люди будут
с удовольствием печатать одни книги и с удовольствием сжигать другие. Печатать Новый Завет
и сжигать сонники и гороскопы. Или печатать Коран и сжигать Евангелие. Или печатать «Майн
Кампф» и сжигать все остальное. Печатать документы пленума и жечь все, где говорится
о Боге. Речь не о гонениях на людей. Речь о неприятии враждебных идеологий. Огонь и вода
не мирятся.
16
Ловушка всеядности
МЫ, ХРИСТИАНЕ, не исключение. В книге Деяний описывается сожжение оккульт-
ных книг покаявшимися после проповеди апостолов людьми. Это не варварство. Это – доб-
ровольный акт уверовавших людей, переоценивших свое прошлое. Да мы и сейчас отдали бы
с радостью огню справочники по идольским требам, чернокнижие, всякие источники разврата
и соблазна – все то, что портит души, сквернит умы, множит соблазны. Сегодня, как и всегда,
если некто, покаявшись, спрашивает: «А что мне делать с той бесовской литературой, которую
я собирал и которой зачитывался?» – мы отвечаем: «Сожги». Людей никогда не жги, но сожги
книгу, содержание которой есть яд, от действия которого ты исцелился. Именно так и не иначе.
А вы что хотели? Вы хотели бы в духе новейших поветрий: чтобы христиане любили всех
без разбору и были душечками? Этакими хомячками, милыми, безобидными? Хорошо бы, но
грех любить христианин не должен. На грех он может быть зол. И ларек с печатной порногра-
фией для него совсем не то же самое, что ларек с мороженым. А вот что поистине странно
и неестественно, так это соседство «Playboy» и Житий святых на одной магазинной полке.
Всеядность едва ли лучше однобокого фанатизма. Слово больше ценилось в эпоху самиздата
и цензуры, чем в эпоху свободы и книжных лавок, забитых чепухой. Всеядность и безразли-
чие – симптомы духовной анемии. Это безжизненность. И если сегодня все можно: и порно-
журнал, и Евангелие со святоотеческим толкованием стоят рядом, – то завтра, не ровен час,
будет все нельзя. То есть ничего вообще нельзя, потому что крайности сходятся. Есть у край-
ностей такое свойство. Вчера – все вообще можно. А сегодня – все вообще нельзя. Именно
так и бывает.
17
18
Память не горит
В ТОМ ГОДУ, когда умер Сталин, в 1953-м, в Америке вышел в свет роман Рэя Брэдбери
«451 градус по Фаренгейту». Американцы, они, знаете ли, консерваторы еще те. Наши литры
и километры им до лампочки. У них свои пинты, галлоны, баррели, мили и т. п. У них и градусы
не по Цельсию. По Фаренгейту. Температура, указанная в заглавии, – это температура горения
бумаги. А бумага – тот самый твердый материал, на котором оттискиваются эфемерные, как
кажется поначалу, но всесильные, как оказывается в итоге, мысли.
В романе Брэдбери книги жгут. Все как-то неожиданно получилось. Строили-строили
общество счастья, давали блага, облегчали доступ к наслаждениям. И потом случилось то,
о чем говорил в мультике Чебурашка: «Мы строили, строили и наконец построили!» Постро-
или общество зомбированных идиотов, которые живут в виртуальной реальности больших
домашних экранов (уже в 1951 году в США было 10 миллионов домашних телеприемников!).
Книги стали не то что не нужны, а просто опасны. Читающий человек мало ли чего приду-
мает и отчудит… Не надо книг. Их сначала перестали печатать. А потом стали сжигать. Для
сжигания привлекли пожарные команды. Кто не знает, это в сознании американцев – герои.
Герои-добровольцы. Вот эти герои-добровольцы стали ездить по городам с баками, полными
керосина. Тушить уже нечего. Технологии так ушли вперед, что ничего уже не горит. Техника
обогнала этику, и пожарники теперь жгут, а не тушат. Жгут они книги.
Сюжет закручивается лихо. Пожарник утаскивает с пожара (сжигания) пару книг, читает
их и… прозревает. Далее – конфликт с системой, внутреннее расследование, угроза смерти,
бегство… Но жизнь приводит главного героя в некое гетто или некие катакомбы. Там живут
люди, сбежавшие от «нового мироустройства». И они хранят в памяти главные тексты умира-
ющей цивилизации. Один человек всего запомнить не может. Но я могу выучить 40 псалмов
(могу), а ты – еще 40. Кто-то может выучить наизусть «Гамлета», а кто-то – «Онегина» (у нас
будто бы и Маяковский знал «Онегина» почти наизусть). Так запоминаются Евангелие Иоанна,
Екклесиаст, Иов, Притчи Соломона, Толстой, Достоевский и т. д. Перед нами катакомбное
человечество времен нового варварства. Не хватает только апостола Петра, как в «Камо гря-
деши» у Генриха Сенкевича. Но отсутствие апостолов вполне компенсируется апостольским
духом тех, кто противится (без крови и восстаний) новому безбожию со всесилием телевиде-
ния.
Эту книгу надо прочесть. И еще надо (даже не читая книгу Брэдбери) заучивать наизусть
псалмы Давида и сонеты Шекспира. Это спасет. А если и не спасет некоторых (которых уже
ничто не спасет, но они и читать не будут), то все же поможет многим остаться людьми. Или
стать ими. Человеком нельзя быть. Им нужно сначала стать. И без книг это невозможно.
19
«Что в имени тебе моем?»
Гамлет за рулем
ЕСТЬ такие сервисы вызова такси, где на телефон клиенту приходит короткое сообщение
о прибытии машины и указывается имя водителя. Вызываю однажды машину, получаю эсэмэс:
автомобиль марки (предположим) «Нисан», цвет (предположим) черный, водителя зовут Гам-
лет. Вообще-то я не помню точно марку и цвет той машины, но не забуду имя водителя. Без
всяких «предположим» водителем был Гамлет. «Очень, – думаю, – интересно знать, какой же
из себя этот таксист Гамлет. В берете? Со шпагой? С грустными глазами, как у Смоктунов-
ского?..» Приезжает машина, я выхожу из дома, сажусь в салон. За рулем восточного вида
человек лет сорока. Худой, коротковолосый, в щетине. Ничего нордического. Ничего потусто-
роннего и загадочного. Спрашиваю: «Вы Гамлет?» Он говорит: «Гамлет. Куда ехать?» Я отве-
тил, и мы поехали.
Но ведь интересно же: почему Гамлет? Почему не Дон Кихот, не д’Артаньян? Я спросил.
Без подколок. По-доброму. Он говорит: «А у меня папа был театрал. Врачом работал. Простым
врачом. Не начальник больницы, не чиновник. Просто участковый доктор. Но влюблен был
в театр без памяти. Мог километров за сто в Баку ехать на спектакль или на оперу и потом
ночью возвращаться, чтобы утром быть на работе. Вот он меня Гамлетом и назвал». Спраши-
ваю: «А еще братья и сестры есть?» – «Есть». – «А они, – говорю, – Джульетты, Офелии, Мер-
куцио?» Он невозмутимо крутит руль (привык небось к таким вопросам): «Нет. У них простые
имена. Только я один – Гамлет». Едем дальше молча. Я улыбаюсь в окно. По-доброму. Потом
говорю: «Вы ведь азербайджанец, да? Если в Баку отец в театр ездил, значит – азербайджанец.
А знаете, был еще такой азербайджанец, которого Онегиным звали…» Теперь уже он улыба-
ется: «Нет, не знаю».
20
21
Власть героя
А ТАКОЙ точно был, и звали его Онегин Гаджикасимов. Семейство было с родослов-
ной. Приставка «Гаджи» к фамилии – это знак, что в роду были праведники. Его мать была
филологом и любила без ума русскую литературу. В 1937 году страна отмечала 100-летие
со дня смерти Александра Сергеевича Пушкина. Так она и назвала родившегося у нее в тот
год сына Онегиным. Младшего брата Онегина, кстати, назвали тоже литературно: Низами –
в честь известнейшего персидского поэта Низами Гянджеви. Брат тоже родился в какую-то
годовщину. Ну, вы поняли: семья интересная. Онегин (который из Азербайджана) тем еще
интересен, что был одним из самых известных поэтов-песенников. Валерий Ободзинский его
песни пел. «В каждой строчке только точки после буквы ”л“… Сказать хотел, но не сумел…»
Это у многих на слуху. И Бюльбюль-оглы пел. И кто только не пел. А еще, так как в СССР меж-
дународное авторское право не действовало, Онегин смело переводил западные шлягеры на
русский, совершенно меняя смысл. В общем, превращал «One way ticket to the blues» в «Синий-
синий иней». Дело было прибыльное. Деньги, известность и все атрибуты первого и второго. Но
в 1985 году Онегин стал Олегом. Крестился и принял православие. Потом пришел в Оптину,
где стал Силуаном. Умер в схиме с именем Симеон. Погребен где-то в районе Домодедова. Вот
такая история. «Этого азербайджанского Онегина не знаете?» – спрашиваю у таксиста Гам-
лета. Он говорит: «Нет. Не знаю. Мы приехали». Я расплатился, попрощался с Гамлетом. Иду
и думаю. Вернее – вспоминаю:
И было сердцу ничего не надо,

Когда пила я этот жгучий зной…
«Онегина» воздушная громада,
Как облако, стояла надо мной.
Это Анна Ахматова. Сына в честь Пушкина она не назвала, но поэзией того зачарована
была. И как же точно выразилась: «воздушная громада». А я думаю: кого-то же еще в честь
Пушкина назвали. Точно. Вспомнил: Вампилова, драматурга, в честь Пушкина Александром
назвали. Вампилова потрясающего, который «Утиную охоту» написал и «Старшего сына».
И «Дом окнами в поле», и «Провинциальные анекдоты». Который вообще был уникум и само-
родок. Все, что написал, – в точку. Он еще меньше Пушкина прожил. В 35 утонул в Байкале.
В 1972-м.
«И туч плывут по небу корабли. / Но каждая могила – край земли» (Иосиф Бродский).
А родился он в том же 1937-м, что и Онегин. В юбилейный год. И надо же, какая власть,
думаю, у Пушкина над судьбами людей! И не только у Пушкина, но и у Онегина; не только
у Шекспира, но и у Гамлета. Не только, то есть, у автора, но и у персонажа. Он вроде бы тень,
вымысел – а тоже действует. «Воздушная громада». «Воздушная», но «громада».
22
«Онегин» и космос
А ЕЩЕ иду и вспоминаю Германа Титова. Дублера Гагарина и второго в мире космо-
навта. Я про него фильм документальный видел. Этот Германом стал в честь героя пушкин-
ской «Пиковой дамы» (хотя я сына в честь такого героя назвать побоялся бы). И сестра у него –
Земфира. Эта – в честь снова пушкинских «Цыган», тех, где еще Алеко (хотя я в честь такой
героини дочку тоже назвать побоялся бы). У них – у Германа с Земфирой – батька учителем
русской литературы был где-то на Алтае. И, видно, любил творчество «солнца русской поэ-
зии» не шутя. Называл детей не по святцам, а по школьной программе. Вот назови он сына
не в честь Германа, а в честь хотя бы Ленского – Владимиром, Титов, быть может, первым
в космос полетел бы: есть слух, что партия не хотела посылать на орбиту русского человека
с именем Герман. Юрий лучше. Привычнее. Теплее. Так или нет, но второй в мире космонавт
тоже Пушкина любил. Ему Пушкин жить помогал. Точнее, выжить.
Космонавтов тренируют и дрессируют так, что до космоса еще не всякий доберется:
можно на земле приказать долго жить от перегрузок и несчастных случаев. И сколько их таких,
пионеров неба, скончавшихся при тренировках на земле! Один из видов испытания – сурдока-
мера. Это такое место, где нет ни одного звука и полная темнота. Там надо сидеть. Иногда сут-
ками. А на тебя смотрят врачи всякие, и ты весь в датчиках. Тебя проверяют на переносимость
одиночества, неподвижности и отсутствия внешних раздражителей. Проще говоря, проверяют,
сойдешь ты с ума в космосе или не сойдешь. Так вот, Герман Титов в сурдокамере читал вслух
«Евгения Онегина» целыми главами. Чтобы сохранить психическое здоровье. Чтобы выйти из
этой камеры полезным для общества человеком. И читал он так много, что у наблюдавших за
ним специалистов создалось впечатление, что Титов знает наизусть всего «Онегина». Но он
и Маяковского знал, и еще что-то. Эрудит был и умница. Одним словом, вышел он из камеры
полезным для общества космонавтом. И попробуй теперь скажи, что для освоения космоса
нужны только инженеры, только физика, только сложная техника.
Для того чтобы к звездам летать, надо прежде на звезды смотреть. А смотреть на звезды –
это уже поэзия, при отсутствии которой ты всю жизнь будешь только в землю смотреть, словно
потерял что-то.
Больше ничего в тот день я вспомнить не успел, потому что мне недалеко идти было от
места высадки из машины Гамлета. А если честнее, то я ничего больше пока про жизнь Онегина
вне классной комнаты по литературе не помню. «Но не хватило мне чернил, / А карандаш
сломался» (Сергей Михалков). Вот вспомню или узнаю, тогда расскажу. Честное слово.
23
24
А подать сюда… автора!
Казус Конфуция
В ЗРЕЛОМ возрасте, почти на старости лет, Конфуций решил заняться музыкой. Этот
«каприз» посещает великих нередко. Сократ тоже в зрелых годах занялся музыкой. Почти
перед смертью. Ради совершенства души, конечно, а не ради славы или убивания времени.
Итак, Конфуций нашел великого мастера по имени Ши Сян и стал под его началом дергать
струны на традиционном китайском инструменте – цине. Выучив несколько классических
аккордов, Конфуций отказался продолжать обучение и все еще играл то малое, что выучил.
Учитель сказал: «Пора двигаться дальше». Конфуций ответил: «Я еще не постиг смысла того,
что играю». Учитель немного погодя снова сказал: «Вы уже поняли. Хорошо поняли. Пошли
дальше». Конфуций вновь ответил: «Техникой я овладел, но смысла еще не понял». И так
продолжалось долго.
Я не цитирую. Я передаю общий дух и стиль специфического разногласия. Конфуций
хотел чего-то большего, чем просто механическое овладение техникой. Наконец мудрец про-
сиял лицом, направил взор вдаль и произнес: «Я представляю себе этого человека». Вслед за
этим Конфуций словесно описал образ автора той мелодии, которую играл. И учитель музыки
Ши Сян поклонился Конфуцию дважды, потому что тот безошибочно назвал имя автора леген-
дарной классической мелодии, которую играл. Автора, укутанного седыми облаками древно-
сти, сквозь которые Конфуций узнал его по звукам рожденной им мелодии. Сказанное напря-
мую относится к книгам.
25
На дружеской ноге
КОГДА мы читаем книгу, что мы делаем? Бегаем глазами по строчкам, слагаем буквы
в слова, постигаем смыслы? Конечно, так. А еще? А еще мы общаемся с душой автора. Как
Конфуций через мелодию коснулся души ее автора и сумел описать даже облик последнего,
так и всякий из нас, читая книгу, общается с автором, прикасается душой к душе и участвует
в таинстве общения сердца с сердцем. У тебя (меня, него) может быть в друзьях и близких Пла-
тон и Аристотель, Чарльз Диккенс и Уильям Теккерей, Лев Толстой и Федор Достоевский. К их
душам мы прикасались, а их души с той же степенью власти прикасались к нам. Отношение
к творчеству автора – это, скорее всего, скрытое отношение к личности автора. Как в посло-
вице: «Не по хорошу мил, а по милу хорош». Ну вот не люблю я его! Гадок он мне! Значит,
и книги его – гадость. Или напротив: чудный он человек, даже если заблуждается – чудный.
Люблю я его. Чувствую в нем что-то, помимо текста, красивое или нежное. А раз его люблю,
то и написанное им. Так повсюду и повсеместно неосознанно действует душа человеческая.
Таинство чтения сродни таинству музыкального исполнения. Вот автор (Бетховен, Рах-
манинов, Мусоргский и т. д.) слышит небесные звуки. Он страдает, как беременная женщина,
и передает их, эти звуки иного мира, нотной грамоте и бумаге. Больше передать их некому.
Адекватно ли он их передает? Адекватно, но с неким зазором. КПД отнюдь не 100 процентов.
Потом исполнитель читает нотную запись гения и воспроизводит ее на инструменте. Понял ли
он до конца то, что играет? Не вносит ли он слишком много своего в то, что написано другим?
Вопрос на засыпку. Слишком много людей насилуют собственными интерпретациями чу́дные
откровения немногих авторов. Музыка страдает от этого. Театр страдает от этого. («Онегин»
один, а извращений на тему этого текста не меряно.)
26
27
Живое и мертвое
ТАК ЖЕ и с книгами. Достоевский, он один и тот же. Цельный, чудный, странный, но
неделимый. А интерпретаций его творчества – миллион. Жестокий талант, псих с пером в руке,
пророк будущего мира, знаток глубин человеческой природы, консерватор и мракобес, святой
писатель… Это все он, и мы еще далеко не все сказали. Очевидно, что тексты его, как некую
партитуру, читают самые разные исполнители, внося в замысел свое и вытесняя авторское.
Тут, собственно, целый рой мыслей. Вот первая из них: читая текст, ты вплотную при-
ближаешься к личности автора. Ты дружишь с ним. Дружишь больше, чем дружили современ-
ники. У тех с автором были денежные нерешенные дела, обиды, споры, ревность и т. п. Было
все то телесное, уходящее, мелкое и удручающее, все то гниющее, которое застилает вечность
от близорукого взора. Твоя же дружба чище. Достоевский у тебя в долг не брал, да и ты у него –
тоже. Ты с ним не спорил и не ругался. Просто смыслы. Просто идеи и прозрения. Просто!
Что может быть лучше? Вот Гоголь был уныл и подавлен. Он вечно был без денег. Он то и он
се… Прочь эту лишнюю информацию. Я с Гоголем общаюсь в мире чистых смыслов, и в этом
мире он – мой друг и наставник. Это – великая вещь. Мертвое в Гоголе смерть взяла. А вечное
в Гоголе книга сохранила. И надо смириться перед автором и перед тем, что ему открыто. Не
надо заслонять своими интерпретациями данное ему откровение. Чтение (как и музыкальное
исполнение) предполагает смирение.
28
И душа с душою говорит

ЗАЧЕМ, кстати, читать святых отцов? Чтобы набраться цитат и громить ими, как дуби-
нами, своих духовных соперников? Надувать щеки и грудь и делать вид, что ты лично знаешь
«Шульберта»? Этот так сказал: бац! А тот так сказал – в ответ: бац! Конечно нет. Не для этого.
Отцов нужно читать, чтобы свой дух соединить с их духом, приложить свой дух к духу вели-
ких людей. Коснуться. Почувствовать. Затрепетать. Читать, чтобы усвоить их образ мыслей,
их подход к жизненным сложностям. Чтобы смотреть на мир, хоть иногда, глазами святых –
Исаака, Антония, Макария, Игнатия. Иначе все без толку. Иначе – чванство и ложное знание,
которое надувает, но не назидает. Только для личного знакомства со святыми стоит читать
книги святых. Личное знакомство же родит, в свою очередь, молитву, подражание, желание
научиться и уподобиться. Личное знакомство и есть старчество. А еще – учение, предание,
школа святости и вообще все чу́дное и пренебесное.
Читаешь книгу великого, но не святого человека – помолись за него. Читаешь книгу дей-
ствительно святого человека – попроси, чтобы он молился о тебе. Ты не книгу просто чита-
ешь. Ты с душой общаешься. Эту тайну чтения нужно во все школьные программы включить.
Тексты текстами, но душа, текст родившая, всегда больше текста, рожденного ею. И в книгах
нужно не слова искать, а душу. От одних душ нужно бежать стремглав. К другим душам так же
стремглав приближаться. И только такой подход к чтению кажется мне осмысленным и нрав-
ственным. Только такой.
29
Тексты – убийцы
Кровь на газетных листах
МАРИЮ Антуанетту убили памфлетами. Всю монархию французскую притащили на

эшафот не иначе, как выстелив дорогу на казнь листовками, трактатами, прокламациями и про-
чими текстами. Хочешь убить человека и не сесть за это в тюрьму – пусти о нем слухи. Хочешь
усилить слухи, дать сплетням как можно более широкий ход – включай печатный станок, опла-
чивай услуги типографии. Это подлинный вид духовного убийства, предшествующий часто
убийству физическому. «Королева – иностранка!», «Королева презирает народ и сорит день-
гами!» А вот уже вскоре: «Король – безвольный рогоносец!» И там уже рукой подать до следу-
ющего лозунга: «Монархия вообще не нужна! Долой Бурбонов! Дворян под нож!» Тут и Руссо
с теорией общественного договора как нарочно явился – не запылился. И вскоре гильотина,
эта «мебель правосудия», как ее называли, залязгала повсеместно «во имя народа Франции»
по всем уголкам страны.
Нам трудно соединить воедино образ мальчишки-разносчика газет и отсеченную голову,
упавшую в корзину. А между тем связь эта нерушима. Вот он стучит деревянными башмаками
по мостовой и кричит: «Свежие новости! Свежие новости! Королева сказала, что те, у кого
нет хлеба, должны есть пирожные! Покупайте новости о бессовестной королеве!» А вот уже
везут ее, оболганную и униженную, на площадь Согласия (бывшую Людовика XV), чтобы под
крики толпы, вечно жадной до зрелищ, помочь душе королевы быстрее добраться до неба. Это
звенья одной цепи. Причем не очень длинной.
30
Мы традиционно хвалим книги, ибо они и свет, и хлеб, и лекарство. Хвалим букварь,
хвалим Евангелие, хвалим медицинский справочник и томик лирической поэзии. Но нужно
сказать и то, что книги бывают ядом. Вообще яд и лекарство – это одно и то же вещество,
употребляемое в разных пропорциях. «То, что не может отравить, не способно и вылечить», –
говорили древние. Исключением может быть только эффект плацебо.
Причастие, к примеру, – это не символ, не воспоминание, а факт. Это – Тело Христово.
Это лекарство, если принимать его с верой и любовью. И это же – яд для тех, кто причащается
и не верует. Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает (1 Кор. 11, 30). Так
же и книга. Она лечит, прогоняет тоску, знакомит с теми, кого нет рядом. «Хорошая книга
сродни прекрасному путешествию», – говорил Декарт. «В книгах лучшие люди мира без зави-
сти и жадности делятся с нами своими лучшими мыслями», – он же. Но если есть реальное
лекарство, значит, может быть отравление. Либо сознательное, либо от неумелого пользования.
Легкомысленных, не чуявших беды Бурбонов уничтожили ровно ставшие в ряд, наподо-
бие войска, слова и буквы памфлетной критики. Российскую империю тоже опрокинули на
спину тонкие листки папиросной бумаги с надписью «Искра». С газетенки ведь все начина-
лось. Газетенка была и пропагандистом, и агитатором, и организатором. Не было радио, не
было телевидения, и до поголовной грамотности было еще далеко. И кто бы мог подумать, что
такая сила таится в нехитрых текстах политического или экстремистского характера? «У вас
полиция, у вас армия, цензура, деньги, власть. А у нас – газетенка. Еще посмотрим, кто кого».
И, о ужас, они, бесы революции, были правы.
31
«Зараза в головах»
А ВСЯ сложность в том, что коль скоро мысль превратится в текст, а растиражирован-
ный текст обеспечит доставку мысли по головам, то из всех видов борьбы с ложной мыслью
останется только один – аскетический. Кроме аскетов, кроме тех, кто умеет бороться с помыс-
лами, никто более не научился выгонять из сознания засевшую туда мысль. И таких аскетов
всегда немного. Прочие просто обречены принимать в голову все, что в них летит из невиди-
мого мира: от анекдотов и сплетен до откровенно бесовских знаний и глубин сатанинских.
Это хорошо понимала Екатерина Великая. Однажды она вела беседу с Павлом (своим сыном
и будущим императором) о революционных брожениях в Европе, и Павел сказал что-то вроде:
«Ух, я бы их пушками». На что мать ответила приблизительно следующее: «Экий ты дурак.
У них зараза в головах. Какая пушка мысли из головы выгоняет?» Очень верные слова венце-
носной особы. Человек, носящий мысль, засевшую в сердце, похож на оленя, убежавшего на
время от охотника, но раненого. Он уносит в печени стрелу и далеко не уйдет. Изнеможет.
Обессилеет. По кровяному следу его догонят-таки собаки, и – прощай. Это мы говорим о злых
мыслях. О тех, принимая которые, Каин опускал лицо и ходил угрюмый. И Раскольников, как
в бреду, ходил по пыльным тротуарам, нося в себе ядовитую идею. И сыновья Иакова, отрав-
ленные завистью, не могли спокойно ни видеть Иосифа, ни слышать его голоса, пока не реши-
лись причинить ему зло.
32
На войне как на войне

ЛИЧНАЯ свобода человека сегодня невозможна без навыков умения работать с инфор-
мацией. Будешь есть все подряд – непременно мошенники вытянут из тебя деньги, шулеры
убедят купить бесполезное лекарство, сектанты затянут в одну из бесчисленных общин. И тот
же навык работы с информацией, серьезного отношения к информации нужен целой стране как
гарант суверенитета. Бюджет одной вражеской радиостанции вряд ли равен стоимости совре-
менного танка. Меньше гораздо. И это при том, что танк рассчитан всего на несколько минут
современного боя, а радиостанция, как пулеметное гнездо с бесконечным количеством патро-
нов, стреляет с утра до вечера по сердцам и головам людей, не считаясь с расстоянием.
Идет война. Скрытая, духовная, мысленная, непримиримая. Успехи христиан в этой
войне обессиливают зло и не пускают скрытые конфликты в открытую, горячую фазу. А про-
игрыш в этой войне неизбежно приводит в действие силы хаоса, которые не щадят никого,
включая вчерашних своих адептов. Тех тоже растопчут за ненадобностью.
Читать не спеша, читать с карандашом, обдумывать прочитанное. Проверять факты, ана-
лизировать, советоваться с теми, кому доверяешь, кто жил дольше и знает больше. Держать
мысль на расстоянии, не влюбляться в каждую новую идею сразу, не принимать и не отвергать
ничего поспешно. За память Божию держаться, как в детстве за мамину руку. Эти и другие
навыки умного труда и внутренней борьбы нужны сегодня всякому человеку. Вчера тоже были
нужны, но вчера мы еще не жили и прошлое не судим. Мы сегодня живем. Нам в сегодняшних
соснах, которых, как всегда, три, дай Бог не заблудиться.
33
Занимайся словом Бога!
Заповедь чтения
ГОВОРЯ о книгах, было бы и странно, и непростительно обойти вниманием единствен-

ный народ в мире, которому дана заповедь о чтении и изучении. Это, как вы догадались, народ
еврейский. То, чем теперь свободно владеют (если хотят и стараются) христиане, ранее было
в безраздельном пользовании только этого народа. Имеется в виду возвышенное учение Мои-
сея о сотворении мира, история патриархов, сладкая и таинственная Псалтирь Давида, Соло-
моновы притчи, пророчества, заповеди. И было сказано им: Да не отходит сия книга закона
от уст твоих; но поучайся в ней день и ночь, дабы в точности исполнять все, что в ней напи-
сано (Нав. 1, 8). И еще сказано о словах Бога: …Внушай их детям твоим, и говори о них, сидя
в доме твоем и идя дорогою, и ложась и вставая (Втор. 6, 7). По сути, всегда занимайся словом
Бога и поучайся в нем. И даже так сказано: …И навяжи их в знак на руку твою, и да будут
они повязкою над глазами твоими, и напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих
(Втор. 6, 8–9). «Пусть будет память обо Мне, куда бы ты ни глянул», – говорит им Господь,
и больше никакому народу это не было сказано.
Но теперь и мы вступили в Завет. Новый. Некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда
непомилованные, а ныне помилованы (1 Пет. 2, 10). Значит, и нам, не как телесным, но как
духовным детям Авраама, нужно взять на плечи тяжесть духовных усилий. Читать, размыш-
лять, говорить, внушать детям.
От смысла этих слов и от труда, ими навязываемого, обычно отмахиваются, приводя
несколько аргументов. Ну, во‐первых, мы не евреи и не нам это сказано. У нас есть Новый
Завет. Ветхий свою силу потерял. Вроде бы да, все верно. Но поглядите на лучших из нас.
Монахи, те всегда с книжкой. На службах своих долгих только и делают, что читают и поют,
поют и читают. И в кельях над книгами сидят. И так всю жизнь. Разве это не исполнение запо-
веди? И четки у них, как знак, на руке, и клобук на глазах, как повязка, и вообще все, что их
34
окружает, напоминает о Боге. А святые епископы? Кого ни возьми, все, как пчелки, в книги
зарывались. И Василий Великий, и Тихон Задонский, и Феофан Затворник. Да и мало ли кто
еще! И Псалтирь святая, прочитываемая по уставу еженедельно, в первом самом псалме убла-
жает мужа, поучающегося в законе Господнем день и ночь. Так что первый аргумент – никакой
не аргумент.
35
Не только фарисейство
ДРУГОЕ дело сказать: что толку от этих упражнений? Все постепенно сводится к фор-
мализму. Поинтересуйтесь еврейской практикой. Да, прикрепляли коробочки со словами на
руку – тфилин называется. И на косяки дверей свитки со словами привесили. Это называется
мезуза. Но разве это залог проникания слова в сердце? Не залог еще. Поэтому Господь Иисус
Христос так строг в Евангелии к любителям оцеживать комаров и проглатывать верблюдов
(см. Мф. 23, 24). Строг ко всякому бездушному и гордому формализму, ко всяким краше-
ным гробам и сосудам, мытым снаружи, но полным мерзости внутри. И фарисейство из духов-
ной практики превратилось в именование явления, в образ внутренней гнилости при внешнем
благообразии. Так зачем тогда это? Или еще скажем: они читали-читали, молились-молились,
ждали Мессию, ждали… но вот Он пришел – и Его отвергли и осудили! Одни не узнали, запу-
тались, помрачились. Другие сознательно подняли руки на Невинного. А ведь читали и изу-
чали святые книги столетиями. И что?
Признавая тяжесть и справедливость вопросов, все же скажем вот что. Мы вовсе не фари-
сеев, осуждаемых Господом, в пример ставим. Ставим в пример фарисеев, похваляемых Гос-
подом. Например, апостола Павла. Тот воспитывался при ногах Гамалиила, учителя Израи-
лева. Павел не стыдился в Послании к Галатам напоминать, что он по воспитанию – фарисей.
И учитель его показал себя в книге Деяний как человек рассудительный, боящийся пролить
кровь неповинную. Хвалим мы и Никодима, приходившего ко Христу ночью. Этот раб Божий
потом осмелится просить Тело Иисусово у Пилата и погребет Спасителя, когда ученики раз-
бегутся. Хвалим Елеазара вместе с мучениками Маккавеями. Они еще не за Христа страдали,
так как не приходил еще тогда Христос. Они страдали за верность закону Ветхому и правилам
его. Но Церковь Христова достойно чтит их между мучениками.
Сличите страдание Веры, Надежды, Любови и матери их Софии со страданием Соломо-
нии и семи ее сыновей. Ведь это зеркальные отображения, равные по славе. И все эти люди
не были невежды. Они читали Писание и соблюдали заповеди. Старались жить, как сказано
о родителях Предтечи, поступая по всем заповедям и уставам Господним беспорочно (Лк. 1,
6). Если бы не такие люди, ничего в истории не было бы. Ничего, кроме вселенского разврата
и крайнего запустения.
Поэтому отдадим должное закону Ветхому. Ведь не будь храма, некуда было бы ввести
трехлетнюю Отроковицу Мариам. Негде было бы Ей и воспитаться в жилище Божием. Не будь
синагог, где бы еще собирать Иисусу Христу иудеев, чтобы сказать им слово? А будь синагога
пуста и бесполезна, разве читал бы Сам Христос посреди собрания пророка Исаию (см. Лк. 4,
17–19)? Разве беседовал бы со старцами в храме, будучи двенадцати лет? Нет, пренебрегать
всей этой глубиной и богатством преступно. А вот читать сто́ит и думать сто́ит. Но еще –
молиться и смирять сердце перед Господом, чтобы не раскармливать внутри сердца жирную
пиявку самомнения.
36
Люди, слова и цифры

ИТАК, евреи – книжный народ по определению. Все это видно и на мирской жизни.
Замечено давно, что еврей искусен там, где есть цифра или слово. А также музыка, поскольку
она есть звучащая математика. Нося в крови многовековую привычку предков к чтению, ана-
лизу, запоминанию, еврей, уходя из религии куда-то на сторону, найдет себя в математике,
физике, поэзии. Для доказательства этих слов просто полистайте историю науки или литера-
туры. Там, где нужна пластика, движение, наглядное изображение, их немного. Был запрет на
изображения, но было повеление читать. Значит, ищите их там, где есть звук, слово и цифра.
Когда-то они были земледельцами, во что теперь поверить сложно. Но потом надолго потеряли
землю в наказание и вынужденно стали ремесленниками, аптекарями и т. п. Их пальцы при-
липали к перу, клавишам или струнам не от боязни физической работы. Это слишком поверх-
ностное объяснение. Сама жизнь в рассеянии заставляла их выживать не мускульной силой,
а умом и мелкой моторикой пальцев. Им не нужно завидовать за чрезмерный ум. Хотя бы
потому, что ум у них обычный, человеческий. Совершенно тождественный вашему и моему.
Но необычайность судьбы их связана с историей Завета и с Книгой – Писанием. Оттуда же все
их успехи как народа. Оттуда же – от Руки, подарившей Книгу, – все их исторические наказа-
ния. Наблюдая за ними, можно многому научиться. В том числе отношению к книгам.
37
Ради Писания
ГОСПОДЬ наш сказал нам: …Если праведность ваша не превзойдет праведность книж-
ников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное (Мф. 5, 20). «Превзойти» означает
сначала достичь некоего уровня, а уже потом превысить его. Достичь – и лишь потом превы-
сить. Вот несколько примеров того, что нам следует превзойти.
Учитель и ученик беседовали прогуливаясь. Учитель сказал: «Вот то поле было моим.
Я продал его, чтобы, имея деньги, не отвлекаться от изучения Писания». Идут дальше. Опять
говорит учитель: «Вот тот виноградник был моим. Я продал его, чтобы, имея деньги, не отвле-
каться от изучения Писания». Дальше идут. Опять говорит учитель: «То озеро было моим.
Я продал его, чтобы, имея деньги, не отвлекаться от изучения Писания». Ученик наконец вос-
клицает: «Учитель, вы обнищали ради Писания?!» На что слышит ответ: «Я продал то, что
Бог творил семь дней, ради того, чтобы изучать непрестанно то, что Бог диктовал на Синае
Моисею сорок дней».
Или еще пример. Жена раввина упрекает мужа в том, что он давно ей ничего не покупал,
тогда как соседний раввин купил жене золотые сережки. Тот отвечает: «Когда у них не было
хлеба, а тот раввин не отрывался от Книги, жена его обре́зала себе косы и купила в дом муки.
Теперь Бог дал ему деньги и он отблагодарил жену. А ты ничего подобного не делала».
Таких примеров достаточно много. И не смущайтесь, прошу вас, христиане, что какие-
то истории раввинов предлагаются вам в урок. Господа нашего Иисуса Христа тоже называли
этим именем. Равви, где живешь? (Ин. 1, 38–39) – спросили ученики в самом начале. Раввуни!
(Ин. 20, 16) – воскликнула уже воскресшему Христу Магдалина. Дело не в частностях. Дело
в том, чтобы присмотреться: а что такое есть у тех, чью праведность нам непременно нужно
превзойти, чтобы стать наследниками Царства Небесного? Ведь если у физика или химика
есть подобная любовь к своему предмету, как у помянутых любителей Священного Писания
к своему, то быть этим химикам и физикам Нобелевскими лауреатами. И у нас непременно
должна быть подобная любовь к словам Господа. Да и зачем мы вообще умеем читать, если не
будем читать Писание? Ведь помните, что сказал Вальтер Скотт перед смертью? Он попросил
у детей, окружавших его одр, Книгу. «Какую?» – спросил зять, имея в виду, что книг в доме
очень много. «Есть только одна Книга в мире, сынок», – ответил умирающий писатель. Он
имел в виду Библию.
38
Храм и книга
Прогноз Гюго
В СВОЕМ романе «Собор Парижской Богоматери» Виктор Гюго развивает мысль о про-
тивостоянии книги и здания, точнее – книги и храма. «Вот что убьет тебя», – говорит Гюго
о книге, обращаясь к храму. Мысль весьма оригинальна. Согласно убеждению автора все вели-
кое до Гуттенберга воплощалось в камне. Все идеи требовали стройплощадки, камня, резца,
большого объема. А после изобретения печатного станка книга заявила свои права на рас-
пространение истины и всех превозмогла. Книга дешевле и легче таких громад, как древние
соборы. Она распространяется по миру, как пух, влекомый ветром. Как солнечный луч, она
неуловима. Ее можно положить в карман и нести куда хочешь. Тогда как храм требует огром-
ных затрат при возведении и затем при эксплуатации.
Внутри храма живет ансамблем, группой, семьей все то, что потом разлетится на отдель-
ные виды искусства. Вот он стоит посреди города как великан. Крещение и венчание, пение
и проповедь, икона, витраж и скульптура – все живет в нем так, как ягода, гриб и зверь живут
в лесу. Органически. Естественно. Потом икона превратится в живопись и потребует себе
отдельных залов и выставок. Вслед за ней каменными прыжками поскачет скульптура. Музыка
запоет отдельно от литургии, ораторство с кафедры переместится в парламент и на партийные
трибуны. И они забудут о храме. Стыдливо забудут о том, что ему были обязаны столетиями
своей напряженной жизни. Свои новые обиталища они тоже назовут храмами: храм искусства,
храм знания… А начало этому уходу из-под купола дома молитвы положило, по мысли Гюго,
книгопечатание.
39
Всё в едином
ХРАМ жив внутри и снаружи. В доме людей собирает очаг, в городе – храм. Так раньше
было, пока очаг не сменился телевизором. В храме хорошо думать одному, когда утреня уже
отслужена, а вечерня еще не начата. И в храме хорошо петь всем вместе, когда наступил празд-
ник, или пост, или важное народное событие. Жизнь из храма переливается на улицу, на пло-
щадь, туда, где торговцы ставят свои лотки, где актеры разыгрывают сценки по воскресным
дням. Все, что нужно знать человеку, храм возвещает с утра до вечера каждым своим образом,
каждым лучом света, окрасившимся при прохождении сквозь витражное стекло. То, что Бог
есть, ясно как белый день. Достаточно взглянуть на кафедральные громады, возводившиеся
столетиями. И Бог есть, и Христос воскрес, и мир не хаос, а порядок и стройность. Об этом
древние соборы умеют говорить круглые сутки тем, у кого есть уши, чтобы слышать. И если
в ту эпоху, когда храм и книга еще не стали антагонистами, книги пишутся, то они сами похожи
на соборы.
40
«La Divina Commedia» Данте – это собор. В нее, в эту книгу, и входишь как под своды.
Здесь все переплетено и органично связано: богословие и астрономия, история и современ-
41
ность, поэзия и философия. Весь мир внутри. Гюго прямо и называет Данте и Шекспира стро-
ителями храмов. Их творчество монументально. Его видишь издалека и осеняешься крестом.
42
Увлекая легкостью
ДРУГОЕ дело книги позднейших эпох. С храмом их не сравнишь, да они и не претендуют
на это. Слово всегда строит здание. Но какое? Блиндаж, палатка, придорожное кафе. Тюрем-
ный барак, солдатская казарма, заводской цех. Мало ли зданий можно выстроить из слов-кир-
пичиков взамен пугающих размерами громадин, пускающих внутрь только крещеных!.. Гюго
прав. Книжка выступила на борьбу с храмом, как легкий пехотинец против тяжеловооружен-
ного рыцаря. Книжка стала проповедовать что угодно и повсюду. А так как ее стало много, рот
ей уже не заткнешь. Храм звал человека к себе, чтобы заняться душой человека. Книга сама
побежала к человеку, чтобы заняться тем же. Очевидно, что преимущество в скорости и удоб-
стве на ее стороне. Она расплодила вольнодумство, умножила споры, подлила масла в огонь
тщеславия. «Зачем мне ходить в храм, если я помолюсь дома?» – говорит теперь тот, кто не
молится никогда. «Зачем мне слушать священника, если я сам прочту Евангелие?» – говорит
тот, кто читает одни лишь газеты.
Но совсем без зданий книга не осталась. Ей тоже нужны дома помимо типографий и биб-
лиотек. Борющаяся с древними соборами, легкая и доступная книга стала призывать к жизни
сонмище иных зданий, соперничающих с храмами. Сначала это были театры и музеи, потом
биржи и выставки, теперь мегамаркеты и спортивные арены. Они принимают внутрь себя
тысячи и миллионы людей, тихо, а порой и открыто посмеиваясь над пустующими церквами.
В войне за душу человека дом молитвы проигрывает домам торговли и развлечений.
43
Не соперники, но соработники
МЫ ВРЯД ли воспринимаем храм и книгу ,как соперников. Хотя бы потому, что и в хра-
мах читаются книги. Да и сам Гюго написал книгу о храме. О соборе Парижской Богоматери.
То есть породнил в рамках одного произведения искусство письма и печати с легендой седой
старины, разыгравшейся на ступенях древнего святилища. И здесь есть некий вызов и задача.
Величие и жизненная сила будут сопутствовать тем народам и тем цивилизациям, которые
смогут соединить любовь к книге с живой любовью к храму. Наши храмы построены не для
того, чтобы водить туда туристов, хотя и это само по себе – явление замечательное. Наши
храмы, которые во множестве были порушены (под влиянием специфических идей, вычитан-
ных в книжках), нужно восстанавливать. Но и книжку из рук не выпускать. Кто верил еще
недавно, что возможно на месте бассейна близ станции метро, названной в честь анархиста
Кропоткина, возродить Храм Христа Спасителя? Сколько было скепсиса и сомнений! А ведь
стои́т и собирает богомольцев.
Восстановление домов молитвы в нашем Отечестве по сути близко к борьбе с неграмот-
ностью. Складывать буквы в слова мы умеем, но вот только что́ читаем? Чтобы читать насущ-
ное, живое и чистое, нужны храмы, в которых человек услышит о верном направлении дви-
жения.
Дружба храма и книги – знак непобедимости. Гюго, конечно, был прав в своих остро-
умных отступлениях в романе. Но это западная проблематика, вечно противопоставляющая
знание вере или благодать – добрым делам. Восточное мышление способно соединять и при-
мирять в едином религиозном опыте противоречивые воюющие западные категории. У нас
и первопечатником был клирик – дьякон Иван Федоров. В нашем варианте Гуттенберг вовсе
не обязан ссориться с каменотесами и иконописцами. Строить храмы и писать книги нужно
одновременно, так, чтобы книга приводила в храм и храм учил разбираться в книгах. Эпоха
того и ждет, и требует.
44
Habent sua fata libelli
Блокадный Августин
И КНИГИ имеют свою судьбу (Habent sua fata libelli). Это одно из крылатых латинских
выражений. Сам по себе похожий на конструктор, по-своему изящный, но все же более строгий
и чеканный, латинский язык породил множество крылатых выражений. Крылатых, скорее, как
самолеты, нежели как птицы. Фраза о собственной судьбе книжек одна из таких. За судьбами
книг можно следить так же пристально и с таким же удивлением, как за судьбами людей.
Вот «Исповедь» блаженного Августина – книга, которую на пути получения знаний
совершенно не объедешь. Книга, которую ты обязан прочитать хоть в юношестве на студенче-
ской скамье, хоть в зрелости, зашивая дыры в образовании. В XVIII веке ее переводит иеро-
монах Агапит (Скворцов) и она выходит под редакцией митрополита Платона (Левшина).
В XIX веке Киевская духовная академия делает свой перевод. Автор перевода – Д. А. Под-
гурский. Но самый удивительный перевод, соперничающий с оригиналом по обстоятельствам
написания и степени посвящения Богу, выполнен Марией Ефимовной Сергеенко. Блаженный
Августин под ее пером заговорил по-русски в блокадном Ленинграде. Люди сходили с ума от
страха, падали в голодные обмороки, забывали вкус са́мой привычной когда-то пищи и жевали
клейстер. Люди умирали массово, а у оставшихся в живых не было сил рыть могилы. И в это
время в одной из нетопленых ленинградских квартир 50-летняя женщина кутается в тряпье
и дышит на пальцы. Перед ней листы бумаги и латинский текст сердечных терзаний самого
плодовитого отца Западной Церкви. Не карай меня, Господи, если я неправ, но думается мне,
что блокадный город выжил и враг был отброшен не только благодаря усилиям военных. Про-
сто трудно побеждать осажденные города, в которых голодные люди заняты богословскими
переводами.
45
46
У последней черты
ТАКИЕ открытия у каждого свои. Для того чтобы их совершить, нужно не просто про-
честь книгу. Нужно прочесть что-то об авторе, об обстоятельствах написания текста, об исто-
рической эпохе. Собственно, нужно вписать текст в контекст или, вернее, сделать контекст для
себя очевидным. А тексты вне своего собственного контекста не живут. Это должно быть ясно.
Вот попадает мне в руки книга Николая Бердяева «Русская идея». Все мне в ней по душе.
Много любви к Родине, много знаний, пропущенных через сердце. Русская жажда свободы,
русское рабство, простор и бегство. Жестокость в быту, а рядом – отречение, аскеза, святость.
То бегство из истории, то страстные потуги весь мир изменить. Все это нужно читать и обду-
мывать. А потом идти по ссылкам и находить в словарях и энциклопедиях неизвестные имена,
незнакомые книги…
Но вот в конце книги дата – 1946 год. В 1948 году Бердяев умрет от разрыва сердца. Книга
написана за два года до прощания его души с землей и до встречи его же тела все с той же зем-
лей. Автору 72 года. И этот факт делает книгу еще интересней. Вы разговаривали со стариками,
которым за 70? Согласитесь, не все из них обладают твердой памятью, жарким сердцем и сло-
жившимся мировоззрением. Бердяев не из иного теста. Но он не очень стандартен. «Я, – гово-
рит автор в другом своем труде, ”Самопознание“ (1940), – пережил три войны, из которых две
могут быть названы мировыми, две революции в России, малую и большую, пережил духовный
ренессанс начала XX века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот
в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанни-
чество мое не кончено. Я мучительно переживал страшную войну против России. И я еще
не знаю, чем окончатся мировые потрясения. Для философа было слишком много событий:
я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года
сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из
своей Родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании». И это именно он, Бердяев, пишет
за два года до смерти проникновенную книгу о русской мысли, о ее блужданиях и озарениях.
«Русский народ, по своей вечной идее, не любит устройства этого земного града и устремлен
к Граду Грядущему, к Новому Иерусалиму, но Новый Иерусалим не оторван от огромной рус-
ской земли, он с ней связан, и она в него войдет», – утверждает Бердяев в «Русской идее». Ска-
жите, у вас не возникает невольное уважение к этому рыцарю духа, даже если ваши взгляды не
совпадают с его мыслями? Мне лично кажется, что достоинство книг такого писателя вырас-
тает по мере умножения скорбей его и по мере приближения к той яме, из которой придется
воскреснуть.
47
Сверх судьбы
СЕРГЕЕНКО и Бердяев. Таких имен много. Книги каждого человека, пишущего их,
носят родовые черты. Это больше дети, чем книги. Книги Кафки, не имевшего детей, похожи
на творческие зародыши, так и не легшие при жизни отца на прилавки в виде готового про-
дукта. Книги Достоевского, писанные чуть ли не на колене, но разошедшиеся, словно горячие
пирожки. Книги Розанова, слепленные из статей и взрывающие спящий мозг оплывшего мыс-
ленным жиром обывателя. Все эти книги и еще другие такие же – это живые дети, родившиеся
от живых родителей. Они носят в себе генотип папаши, даже если на словах декларируют пол-
ную дистанцированность от последнего. «Нет, Алеша, ты моя кровь. Ты тоже Карамазов», –
имеет полное право сказать старый развратник молодому послушнику.
Если бы Сервантес не был ранен в битве при Лепанто… Если бы Достоевский не отмучил
каторгу… Если бы Хемингуэй не был в Испании… – литература была бы иная. И изучать ее
в отрыве от судьбы авторов такое же безумие, как и объяснять все повороты сюжетов обсто-
ятельствами жизни писателей. И то, и другое лишь часть правды. А вся правда не слагается
из соединения первого и второго. Есть еще что-то… Читайте книги и читайте биографии. Но
знайте, что есть еще что-то…
48
Кодифицированный внутренний мир
ШЕРЛОК Холмс мог многое угадать о человеке по сигарному окурку, оставленному

в пепельнице, по стоптанному каблуку и еще по сотням вещей, ничего не говорящих человеку
непосвященному. На том стоят криминалистика, медицина и житейский опыт. А именно –
на попытках узнать нашу подноготную, часто скрытую от нас самих, по почерку, по роговице
глаза, по реакции на ту или иную музыку… Это оттого, что все вокруг говорит о человеке.
На всем человек оставляет оттиск своего я. У Собакевича в «Мертвых душах» все предметы
в доме своей мощью и угловатостью словно говорили: «Я – Собакевич!» – «И я – Собакевич!»
Говорили стулья, шкафы и тумбочки. Отовсюду через них глядел хозяин. И если так много
и так громко о человеке говорят предметы, с ним связанные, то что сказать о книгах, которые
читает человек? Не есть ли и они тоже, и в гораздо большей степени, выразители сокровенного
мира своего хозяина?
Покажи мне свою книжную полку. Кто ты? Что у тебя внутри? Книги, кстати, здесь могут
стоять в ряду с еще некоторыми носителями информации. Например, покажи мне свою кол-
лекцию пластинок – можно было сказать еще совсем недавно. Или – покажи мне полку с тво-
ими DVD? И понятно без дополнительных рассуждений: пластинки и кассеты много, очень
много скажут о своем хозяине. Как проводит досуг, о чем думает и думает ли вообще. Можно
ли давать ему в долг или идти с ним в горы. Всю эту роскошь предметов, собиравших когда-
то на полках пыль (кассеты, пластинки), сегодня заменили жесткие диски. То есть компью-
терная память. Информация ужалась в размерах, перешла, как говорят, в цифру, но не пере-
стала выдавать подноготную своих хозяев или пользователей. В цифре та же музыка, те же
фильмы плюс много чего другого. Это кодифицированный внутренний мир. Это изнанка чело-
века. «Отдай мне свой компьютер и скажи пароль для входа, а я скажу, кто ты». Формула
выглядит железобетонно.
Но мы о книгах, о книгах. Мы о корнях, а не о листьях. Когда Онегин нелепо убил Лен-
ского и исчез, чтобы спастись от себя самого в перемене мест, Татьяна осталась со своей нераз-
деленной любовью и кучей вопросов. Кто он такой, тот, в кого она влюбилась? И ничего луч-
49
шего Татьяна не нашла, как только посетить пустующее жилище своего исчезнувшего кумира.
А там, что там? Бильярдный стол, камин потухший, «и лорда Байрона портрет, / И столбик
с куклою чугунной…». И куча книг. Сюда Татьяна испрашивает у экономки позволенья при-
ходить регулярно. «Пустынный замок навещать, / Чтоб книжки здесь одной читать».
Сперва ей было не до книг. Сперва ей было просто сладко плакать в одиночестве. Но
прошло какое-то время, и «чтенью предалася /Татьяна жадною душой; / И ей открылся мир
иной». Она увидела по книгам, чем внутренне жил случайный и недавний мучитель ее сердца.
А он был банально горд, как Наполеон (та самая чугунная кукла), и усталоразвратен, пресыщен
и себялюбив, как лорд Байрон. Ей о том сказали те два-три романа в доме Онегина, «в которых
отразился век и современный человек…».
Татьяна не ищет писем, переписки Онегина, как могла бы поступить на ее месте другая
девушка, мучимая тоской и любопытством. Она никаких тайн не вытягивает из прислуги. Она
только читает, и ей этого довольно. 23-ю строфу седьмой книги придется привести полностью.
Хранили многие страницы

Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
И правда. Она ж совсем его не знала. О чем вздыхал, о чем думал? Над какими мыслями
его сердце билось учащенно? Все это ей сказали книги. Его душа с ней заговорила. Заговорила
отметками ногтя, вопросительными значками на полях, прочими пометками. Татьяна в этом
случае достойна великого удивления – такие девушки встречаются нечасто. Вон Ольга, та ни
одной книги из библиотеки погибшего Ленского не прочла. Ей этого не надо. Онегин действи-
тельно прошел с презрительной миной мимо своего счастья. Книги Татьяне всё сказали. Они
остудили ее, уцеломудрили. Так вот кто он, ее кумир вчерашний! Здесь тоже не обойдешься
без цитаты:
Чудак печальный и опасный,

Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?
50
Да, он подражанье. Подражанье Байрону в пресыщенной тоске и Наполеону – в холодной

гордыне. Он – истолкование чужих причуд и лексикон модных словечек. И всё… Так и все
мы на неизвестный, но изрядный процент состоим из модных словечек и чужих причуд, что
кажется поначалу таким крутым и современным, а после оказывается таким пустым и беспо-
лезным. К тому же мода, реклама, массовая культура, если только это культура…
Итак, книги остудили Таню. Онегин по утрам имел привычку садиться в ледяную ванну.
Для Татьяны такой ледяной ванной стала библиотека несостоявшегося возлюбленного. Жили
бы они в XX веке, все было бы быстрее и проще: «Дай мне твой ноутбук и скажи пароль».
Там не следы ногтей и не карандашные заметки на полях. Там все проще. Кликнул, лайкнул,
скачал, сохранил. Потом показал. Так вот ты какой! А я думала! И холодный душ (уже не
ванна) навсегда смывает незрелую привязанность.
Итак, книжная полка говорит о человеке больше и лучше, чем подробная автобиография.
Отсутствие книжной полки все так же глубоко и сильно говорит о человеке. И вот почему.
То, что вмещается во чрево, во чреве навсегда не останется. Выйдет неизбежно. Об этом
и Евангелие говорит ясно. Но то, что вмещается в сердце, рискует остаться там навсегда. Потом
оно, правда, будет искать пути наружу через различные конкретные слова и дела. А мы будем
недоумевать: откуда у этого хорошего человека такие странные желания и действия? Да как
откуда? От прочитанного и увиденного. От подуманного и сохраненного в сердечной клети.
И прежде чем совершит что-то человек, можно, не будучи провидцем, угадать черты будущих
его поступков по книгам и фильмам, по музыке и прочим интересам. Поскольку, пока глаза
пробегают по строчкам, а ноготь отчеркивает запавшее в душу словцо, в душе формируются
мотивы будущих действий и цели будущих усилий. Это совершенно неизбежный и таинствен-
ный процесс, от которого зависит жизнь мира. И совершенно неясно, почему борьба за эколо-
гически чистую еду всем понятна, а продлить эту мысль до аналогии с чтением и мысленным
питанием не удается.
51
Не точка, но многоточие
РЕМОНТ невозможно закончить, говорят шутники. Его лишь можно приостановить. То

же справедливо в разговоре о книгах. Никуда мы, к счастью, от них не денемся. Разговор о них
не прекращается, но лишь на время замолкает. И даже следующие слова, выражающие мысль
противоположную, – не более чем молодежное хулиганство. Талантливое, но хулиганство:
Славьте меня!
Я великим не чета.
Я над всем, что сделано,
ставлю «nihil».
Никогда
ничего не хочу читать.
Книги?
Что книги!
Владимир Маяковский
«Облако в штанах»
Что книги! – заявляешь. А ведь сам книги пишешь! Говоришь – не хочешь читать?
Хочешь не хочешь, а читать будешь. И еще как! Что история и доказывает, хотя бы на том
же Маяковском. Есть, правда, такое явление, как добровольное умолкание, когда откладывают
в сторону слова вообще, в том числе и написанные. Но это что-то из разряда неведомых для
нас озарений и погружений в иную реальность. Есть китайский афоризм на эту тему: «Слова
подобны силкам, а смысл подобен зайцу. Поймав зайца, отбрасывают силки. Найдя смысл
всего, уже не пользуются словами». И в конце: «Где бы мне найти мудреца, уже не нуждающе-
гося в словах? Я бы поговорил с ним…»
Да, друзья. И разговор о книгах, и чтение их действительно уводят нас в молчаливые
пустыни и на вершины молчаливых гор. Чтобы думать. И молиться. Не только старцы молчат.
52
И великие ученые отказываются от интервью. И великие писатели прячутся от мира в своеоб-

разных затворах. Великое знание, как и великая скорбь, требуют одиночества. А где одиноче-
ство, там и тишина. Туда и ведут нас книги. И если ты читаешь, но не думаешь, читаешь, но не
молишься, то зачем все это? Ведь составлять много книг – конца не будет, и много читать –
утомительно для тела (Еккл. 12, 12).
Прочь от шума уводят книги. Потому замирает барышня на картине с томиком стихов
у заросшего пруда. Потому с книгой на лавочке сидит человек в пустынной аллее. Потому
тихо в залах библиотек. А где еще сегодня тихо? Разве на кладбище, но разговоров на эту
тему, как бес ладана, избегает современный человек. А мы, пожалуй, поговорим на прощанье
о кладбище. Ну не на прощанье даже, а просто в конце этого замыкающегося цикла коротких
бесед о книжном слове.
У Данте в «Раю» есть длинный перечень святых, которые наслаждаются блаженной жиз-
нью. Среди них поминается некий Петр, прозванный «Едок», от слова «есть». По латыни Petrus
Comestor. Это французский богослов XII века, названный Едоком за любовь к книгам. Жил
и преподавал в Париже. Он буквально питался книгами, и его от них было не оторвать, как гур-
мана – от вкусной пищи. Есть у книжных монахов такая ненасытимая любовь к келье и книге.
Кто знает, вспомните нашего Нестора Летописца и его похвальные слова книжной учено-
сти. Кто не знаком с Нестором и Печерским патериком, вспомните хотя бы Пимена из «Бориса
Годунова». Что и зачем он там пишет?
Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.
Вот такие же Несторы и Пимены были по всему христианскому миру и за стенами келий
вели летописи, изучали богословие, занимались переводами. Таким был и Петр-Едок. Он инте-
ресен тем, что составил себе заранее эпитафию. Вот она:
Я Петр (камень) – лежу под камнем.

Назван Едоком, но ныне сам съеден.
Живым учил, учу и по смерти.
Вам говорю, а вы повторите:
Я тот, кто жил, и я буду живущим.
Это по сути – гимн духовному писательству. Все здесь есть: ирония и игра слов (Петр –
лежу под камнем); смелый взгляд в могилу (сам съеден); вера в вечную жизнь (жил и буду живу-
щим); преодоление смерти через духовное знание (учил – учу и по смерти). Эпитафия – это же
целый жанр словесного искусства! Рожденная в античности, она была чаще всего двух смыс-
ловых направленностей. Обращаясь к проходящему читателю от лица усопшего, текст гово-
рил либо: «Поскорби обо мне, воздохни, вспомни», либо: «Не трать времени, живи в полную
силу (с разными пониманиями ”полноты“), скоро сам таким станешь». Христианство внесло
в эпитафию смелость, надежду на милость Бога, нравственное увещание живым. И Петр-Едок
пятью своими строчками, написанными прежде пришествия смертного часа, оставляет нази-
дание всем пишущим и читающим.
Горе тем, кто и по смерти не перестает совращать, соблазнять, сбивать с толку. Горе тем,
кто был уверен, что со смертью прекращаются все земные счеты, тогда как они лишь только
53
проясняются и усиливаются. Благо тем, кто учил добру при жизни и продолжает учить по
смерти. Горе одним и благо другим. И тут я ловлю себя на мысли, что пересказываю мораль
басни Крылова «Сочинитель и разбойник». Самую сильную, без преувеличения, басню Кры-
лова, которую можно вместо «Мартышки и очков» или «Слона и Моськи» включить во все
хрестоматии. Я ловлю себя на этой мысли, и, значит, разговор о книгах так и не хочет закан-
чиваться. Он Крылова к себе тянет, а там и Эзопа, а там и еще кого… Он хочет заходить на
новые круги и новые виражи, не оставляя возможности для ленивого отдыха.
Но нет. Этот цикл мы все-таки замыкаем. Ради других тем и иных разговоров. Ради само-
стоятельного поиска, открытого для многочисленных любителей книжного слова. В добрый
путь все, кого не нужно убеждать в том, что чтение – это богатство! Спускайтесь пчелами
в цветочные бутоны за пыльцой. Открывайте неизведанные страны, что в двух шагах от вас.
Узнавайте новое о себе самих и о Господе Боге, Чье имя благословенно во веки веков. И дай
вам Бог на этом пути больше таких авторов, которые через все творчество говорят: «Я тот,
кто жил, и я буду живущим». Если это верно в отношении написавших, то столь же верно
и в отношении читающих.
54

Протоиерей Андрей Ткачев - Сила книги - 2017

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Протоиерей Андрей Ткачев - Сила книги - 2017

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

Андрей Ткачев

«Издательство Сретенского Монастыря»

«…Всякий из нас, читая книгу, общается с автором, прикасается душой

© Ткачев А., 2017

Вдруг сырный дух Лису остановил:

Пленилось сердце. Остановилось прежнее течение жизни. И однажды плененное «сыр-

Троянский конь литературы

Чтобы не затеряться в джунглях

В ПОДРОСТКОВОМ возрасте нужно читать о путешествиях, пиратах, приключениях.

Когда книги жгут

«Что в имени тебе моем?»

И было сердцу ничего не надо,

А подать сюда… автора!

И душа с душою говорит

Кровь на газетных листах

МАРИЮ Антуанетту убили памфлетами. Всю монархию французскую притащили на

На войне как на войне

Занимайся словом Бога!

ГОВОРЯ о книгах, было бы и странно, и непростительно обойти вниманием единствен-

Люди, слова и цифры

Habent sua fata libelli

Кодифицированный внутренний мир

ШЕРЛОК Холмс мог многое угадать о человеке по сигарному окурку, оставленному

Хранили многие страницы

Чудак печальный и опасный,

Да, он подражанье. Подражанье Байрону в пресыщенной тоске и Наполеону – в холодной

РЕМОНТ невозможно закончить, говорят шутники. Его лишь можно приостановить. То

И великие ученые отказываются от интервью. И великие писатели прячутся от мира в своеоб-

Да ведают потомки православных

Я Петр (камень) – лежу под камнем.

Вам также может понравиться