Вскоре после этих событий барон Райнакис посетил пастора Калнынай, а на следующий

день все три священника получили приглашение от баронессы посетить поместье на чай.
Пастору Платунасу эти визиты не очень нравились, но он считал жизненно важным
поддерживать хорошие отношения с г-ном Платунасом.
- Ну, ты ничего не сделаешь. Исполнять это сервитут необходимо, - сказал о. для
Стрипайка. - Узевеизда и Хозяин читают иначе, когда видят, что мы бывали у баронов.
Выгода от этого очевидна... Почему бы мне туда не поехать?
- Из-за барона, конечно, - согласился Стрипайтис. - Православный или лютеранин
- один и тот же дьявол... Он сам может не поддерживать с нами отношений. Но
баронесса-священник тем не менее является практикующей католичкой. Ничего не
поделаешь, если религия глубоко укоренена в традициях польской аристократии. Хотя я
вообще не верю в ее достоинства.
- Ее аристократизм пока очень сомнителен. Сейчас она, конечно, аристократка, но
происхождение не столько пони. Укведис как-то рассказал мне, что баронесса до
замужества была простой актрисой в варшавском кафе. Барон поехал в Варшаву жениться
– и в дело вмешалась полька. Такая оплата. Вот вам аристократ.
- Чем крупнее аристократ, тем скандальнее жена, - рассуждал Стрипайтис. -
Бывает, что принцы женятся не только на артистках кафе, но и на цирковых акробатах.
В кафе показывает только ноги, а в цирке, звери, совсем голая.
Пастор от возмущения сплюнул и поправил:
- Не голый. Закон запрещает. При такой вязке они должны быть плотными.
- Как бы и нет! Издалека он выглядит голым.
- Ты сам это видел?
- О, я видел это. В сан священника меня посвятили не где-нибудь, а в той же
Варшаве. В то время у нас не было епископа, поэтому меня потащил местный брат. Мы
были в кафе и цирке. Знаете, пастор, что мне завтра нужно было идти на исповедь.
Для тех, кто никогда не видел таких девушек, это работает как бешеный... Ну о чем я
тут говорю! Вот тогда Вазари разозлился.
- Как темнеет? Хотите тоже сходить в особняк? - обратился пастор к Вазари.
— Не хочу, но если вы меня пригласите, было бы грубо не пойти, — грубо ответил
Вазарис. В его сердце начала нарастать злоба против пастора.
- Но темнеет, незнакомец!
- Я познакомлюсь с тобой. Наконец, не такое уж и незнакомое. И я встретил их
всех верхом на лошадях возле поместья. Мы встретились.
- Ах, темнеет, когда есть время, ты любишь гулять один... Ха-ха!..
Вазари вдруг вспыхнул, как огонь, и, изо всех сил пытаясь совладать с собой,
сказал дрожащим голосом:
- Прости. Пастор, почему вы уже несколько раз обвиняли меня в том, что у меня
есть особое время? Кажется, я выполняю свои обязанности в церкви наравне со всеми
остальными. Может быть, даже больше. Признания загружаются почти исключительно для
меня одного...
- Мы вдвоем зарабатывали, когда еще не было темно, - фыркнул пастор.
- Я прошу пастора написать об этом в курию. Когда я получу другое место, я уеду
отсюда в тот же день, без сожалений. - И, не дождавшись ответа пастыря, встал и
ушел, едва преодолев желание хлопнуть дверью так, что даже окна затряслись.
На этот раз он еще держал себя в руках, но чувствовал, что грудь его
разрывается от боли, вызванной высокомерием, мелочностью, скупостью, фанатизмом и
беспочвенными оскорблениями пастыря. На этот раз он совладал с собой, потому что
его терпение еще не иссякло, но надолго ли?
Этот небольшой инцидент с пастором испортил настроение перед визитом в
поместье. Февраль пролетел, прежде чем было решено, как и когда они поедут.
Конечно, было бы. лучше всего, чтобы все три священника пошли вместе. Но пригласит
ли его пастор со Стрипайтисом? Сам он решил ничего не спрашивать и не
присоединяться к их компании. Если вы не пригласите его, пусть идет один. Он найдет
дорогу в особняк один.
Баронесса звонила часов 5, времени оставалось не так много, и Вазарис начал
одеваться. Он тщательно почистил ботинки, надел новую рясу, надел обшлага и надел
остроконечный воротник с разрезом спереди, как высший признак глупости.
 Пока собирались, гнев на пастора не утих, а перешел в другую сторону. ХОРОШО!
Священник и Стрипайтис ругают и презирают его, а может быть, даже уходят, не
пригласив? Что бы ни! Он найдет дорогу в усадьбу один – и сумеет выступить лучше,
чем и пастор, и Стрипайтис! И он уже был в настроении, представляя, как он будет
разговаривать с баронессой и как неприятно удивятся два старших священника.
Но 5 часов назад Пришел Стрипайтис и позвал его идти с ним. Будет неловко, если
он уйдет позже. Надо бы внести ясность... В общем, священники должны быть солидарны
и не показывать, что между ними есть какие-то недопонимания. Февраль согласился, но
его негодование было безответным, и всю дорогу он подпитывал себя решимостью
добиться внимания и благосклонности лордов-баронов, как если бы это была высшая
месть пастору.
В передней усадебного дома их встретила отважная горничная, взяла пальто и
пригласила в салон. Сэр барон и леди баронесса скоро будут здесь.
Салон представлял собой огромную комнату, почти зал, тускло освещенную осенними
сумерками, что делало ее довольно неуютной и загадочной. Трое священников не знали,
что они делали в этом закрытом зале. Священник, привыкший больше ходить по
монастырям и амбарам, чем по салону, с первых шагов зацепился ногой за ковер и чуть
не опрокинул стул; Вазарис, тоже не привыкший бывать в мужских салонах, как бы он
ни был решителен, соревновался и волновался, ожидая первой встречи с владельцами.
Отец чувствовал себя наиболее свободным. Стрипаит. Из-за своей высокомерности он ни
с кем не соревновался и не контролировал свое поведение.
Он прошелся по салону крест-накрест и вдоль, убедился, что печь уже зажжена,
посмотрел картины, поднял петух на рояле, затем сел в кресло у стола, скрестил ногу
на ногу и закурил сигарету. .
Но вскоре боковая дверь распахнулась, и появился барон.
- Ах, преподобный! - крикнул он, идя к своим гостям с распростертыми руками. -
Тысяча извинений, тысяча извинений! On vous laisse seuls dans les tén è bres!.. Это
потому, что, дорогой пастырь, уже осень. Der Sommer mag verwelken, das Jahr
vergeh'n!.. Это часто поет моя жена. Ну, как вы себя чувствуете, господин
настоятель?
У барона была странная привычка смешивать все языки, которые знал только он,
совершенно не заботясь о том, понимает ли человек, с которым он говорит, то, что он
говорит, или нет. Поприветствовав пастора, он вернулся в Стрипайтис.
- Какая марка сигарет - это то, что вы курите, месье аббат? Что ты укусил от
меня? Ce sont les сигареты де качество... Ну, как дела?
о. Стрипайтис протянул ему правую руку, которую барон пожал, и, поняв
единственное во всей речи слово «сигарета», покачал головой: — Нет, я
сигар не курю. Слишком сильно воняет.
- Воняет?.. Воняет?.. Qu'estce que ç a veut dire? - он удивленно оглянулся и,
увидав стоящего у окна Вазари, снова бросился с распростертыми руками:
- Ах, le voil à ! Мой дорогой друг, мадам баронна очень довольна тем, что вы
видели.
- Извините, господин барон, мне очень жаль, что я не понимаю по-французски, -
извинился Вазарис.
- Тамста, ты не понимаешь по-французски? Ничего, мой друг! Я сам не люблю
французский. Мне это не нравится, мне это не нравится... И темно, тебя зовут
Вазари? Да? Итальянский парла?.. Нет? Ведь тебя зовут Вазари, не так ли?
- Февраль.
- Этот темный, должно быть, итальянский, Reverendissime!
- Нет, господин барон. Я литовец. Моя фамилия чисто литовская. Есть еще такой
месяц как февраль – февраль.
- Вы знаете, кто такой Вазари?... Нет?... Вазари был первым итальянским
историком искусства. Жил в Гадине эпохи Возрождения... Поэтому мрачное имя я
вспомнил сразу, как только услышал. Но, господа мои, - обратился он ко всем
священникам вместе, - это новое доказательство красоты литовского языка. Потому что
итальянский язык, милорды... - и барон предался филологическим рассуждениям о
звучности, богатстве и древности языков. Священники помогали ему там, где вопросы
касались латинского и литовского языков.
 Тем временем горничная зажгла большую красивую лампу на столе, вокруг которого
сидели гости, и два подсвечника со множеством свечей в обоих концах салона. Сразу
стало веселее и уютнее.
Наконец дверь снова отворилась, и на этот раз появилась баронесса с госпожой
Соколиной. С пастором и о. Дамы Стрипайчиуса уже были знакомы раньше, а Вазари
помнил по встрече в дороге. Воспоминания об этом «прогулке» были первой темой
общего разговора.
о. Вазарис, увидев баронессу у дверей салона, чрезвычайно удивился и долго не
мог удивляться тому, что с ней произошло. Ведь он сумел так прекрасно представить
ее, что, кажется, знал бы ее везде и всегда. И теперь он почти не мог поверить
своим глазам. Он ожидал увидеть баронессу одетой по-другому, поскольку дамы дома не
носят мужских костюмов для верховой езды, но не ожидал такого большого
разнообразия. Ему казалось, что изменилась не только одежда, но и вся женщина.
Он увидел стройную высокую женщину, крупнее Луки и, вероятно, красивее. Она шла
легко, грациозно, гордо подняв голову, но слегка улыбаясь. Волосы ее были тщательно
причесаны и завиты, а в ушах свисали дорогие серьги, которые очень ее украшали. Ее
темные одежды не имели каких-либо особых украшений, но были богато украшены и
элегантны.
Священник находил его необычным тем, что на шее и на груди он был настолько
разрезан, что иногда, когда дама-баронесса, сидя, поворачивалась набок, одно плечо
почти выпирало. И когда она наклонилась хоть немного вперед, скромность священников
требовала, чтобы они тотчас же отвратили взоры свои от груди ее, а помыслы свои к
небесному и вечному. Но самое страшное то, что на шее баронессы, перевязанный
тонкой ленточкой, висел крохотный крестик, спускавшийся как раз к тому месту, вид
которого мог вызвать самые страшные искушения.
Кажется, никто не верил, что эта крупная элегантная женщина могла носить брюки
в тонкую полоску и лакированные туфли, скакать по полям и прыгать верхом на лошади.
И все же это была она сама. Вазари узнал только ее глаза и улыбку, с которой она
тогда прощалась с ним и теперь приветствовала его.
Эта улыбка была единственным ободрением для молодого священника, без которого
он не знал бы, как подойти к знатной даме и что ей сказать.
Но глаза и улыбка леди баронессы имели такое качество, что любой более
чувствительный мужчина сразу почувствовал бы желание и смелость не колебаться в ее
дружбе и показаться ей лучшим, кем он может быть. В результате, куда бы баронесса
ни обращалась, недостатка в помощниках-мужчинах не было.
Но в тот вечер в усадьбе Калнынай остался только один священник. Февраль
испытал на себе эту необыкновенную особенность улыбки баронессы.
Обменявшись первыми незначительными фразами разговора и новостями последних
дней, когда горничная подавала чай со сладкими закусками, вся компания разделилась
следующим образом: священник беседовал с бароном об урожае этого года, ценах на
зерно и перспективах. на предстоящий год, рядом с о. Госпожа Соколина сидела на
диване Стрипайтиса и спорила о том, почему католические священники не могут
жениться на своих женах, а Вазарис и баронесса стояли лицом друг к другу,
разделенные низким столиком, на котором они ставили свои чайные чашки.
Компания не была настолько разбита, чтобы не было возможности найти общий язык
или обменяться предложением с более дальним соседом, но когда началось чаепитие,
настроение было такое, что языки разделились. Вазари, почувствовав льстивый взгляд
и ободряющую улыбку баронессы, сказал:
- Сегодня вечером, сударыня, большое событие в моей жизни. Я впервые в особняке
– и это не просто какой-то особняк, а настоящий аристократический особняк. Я давно
об этом мечтал. Когда-то, когда я еще не был священником...
- А Тамста уже давно священник? - перебила баронесса.
- Всего несколько месяцев, мэм.
- А, уже темнеет, я еще совсем новичок в жизни. Я думаю, что первые годы
священства, как и первые годы после брака, полны рвения, восторга и разочарования.
Но я разбил тьму.
- Вот мне однажды приснилась целая сказка про усадьбу - очень романтическая и
наивная.
- Ты слышишь ее?
 - Я бы не посмел беспокоить баронессу. Я просто хотел рассказать тебе, как этот
особняк будоражил мое воображение.
- Конечно, в этой истории наверняка была замешана женщина.
- Я не буду защищаться. Но она была не из поместья, а я тогда не был
священником.
- Тамста все еще любит ее?
- Госпожа, я священник!
- Так в чем дело? Ведь бывший человек темный! Я хороший католик, принимаю
таинства, но совершенно не обижаюсь, если священник любит женщину. Могу с гордостью
похвастаться тем, что знал одного такого священника в Варшаве. Он был влюблен в
меня как простой смертный. Я уверен, что есть много опытных священников любви.
- Не буду спорить, госпожа, потому что не знаю, - засомневался Вазарис. - Но
любовь – это не то же самое, что любовь. Я тоже слышал от самих священников, что
любить можно, но только душой, духом, платонически, как говорится.
Дама-баронесса улыбнулась и, взглянув на священника, спросила:
- Тамста считает, что любить можно только платонически?
- Я верю, мэм.
- Но я не. - Она придвинулась к нему поближе и тише, чтобы только он мог
слышать, сказала:
- Тот, кто меня любил, первым хотел полюбить меня физически. Меня это
возмущало, когда я была молодой леди. Теперь я думаю, что это вполне естественно.
Ведь у человека есть душа и тело. Мы верим только в душу, а видим тело. Разве не
естественно, что мы любим тело больше, чем душу? Верно ли, священник?.. Наконец,
если мы признаем духовную любовь душ, то она может быть достигнута только через
любовь к телу. Правда?.. - И, не дождавшись ответа, встала, чтобы налить еще чая.
Людас Васарис, вспоминая тот разговор на следующий день дома, недоумевал, как
баронесса, такая высокая дама, говорила такие доверительные слова ему, священнику,
которого он встретил впервые. Он также удивлялся самому себе. Он всегда избегал
разговоров о любви, ему было трудно произнести слово «любовь» и он не стал бы
обсуждать этот вопрос так открыто ни с одной женщиной, даже с миссис Люсией. Но
сама баронесса говорила так свободно, с едва заметным оттенком кокетства, что он
вынужден был соответствовать ее тону, ни в соперничестве, ни в негодовании на нее.
Баронессе хватило немало одобрения и такта, чтобы вести речь так, чтобы фантазия
молодого скромного священника постоянно щекоталась легкой эротикой, избегая
излишней открытости и ясности.
Налив чаю, она вернулась на свое место с пачкой сигарет в руке. Она взяла одну
и предложила Вазари. Но он отказался, он не будет курить.
— От сигареты, знаете ли, темнеет, — объяснила она, затягиваясь дымом, — чай
приобретает особый приятный аромат. Особенно, когда табак хороший, а чай ароматный
и крепкий. Вам не нужно много сахара. От этого оно приживется. Я прошу священника
попробовать. Если оно вам не нравится, выбросьте его.
Февраль взял трубку. Он умел немного курить и не боялся подавиться дымом. Табак
был приятным и ароматным, а чай даже вкуснее.
«Я уже научила тьму одному греху», — пошутила она, видя, что гость не выбросил
сигарету.
— Если бы у дам все грехи были такие же, как этот, то я бы продолжал оставаться
учеником тьмы.
Баронесса улыбнулась:
- Поверьте, из всех моих грехов курение - самый тяжкий, потому что оно
повреждает легкие, обесцвечивает зубы и оставляет неприятный запах. Другие мои
грехи не имеют таких плохих последствий. Так что священник может смело учиться у
других, ведь вы начали с худшего.
- Критерий сортировки грехов у леди баронессы весьма своеобразен. К сожалению,
для богослова это было бы неприемлемо.
- Мой знакомый священник в Варшаве, о котором я упомянул в темноте, раньше со
мной соглашался. Но у него был один существенный недостаток: он был ужасно упрям. Я
не люблю упрямых людей. Но что я хотел здесь сказать? Ах, вот оно! тамста, вы
удивительно похожи на того священника. Прямо из ряда вон выходящее. Когда мы
встретились на дороге, я нарочно вызвал тьму, чтобы убедиться, что это не он.
 - И дама, конечно, разочаровалась, что это был не он, а я.
- Напротив. Я подумал, что вторая копия может быть лучше первой. Теперь все
начинается из тьмы. Прежде всего я ценю добрососедские отношения.
- Я бы посчитал величайшим преступлением предать доверие баронессы. Господа, вы
останетесь подольше в Калнясе?
- По крайней мере до ноября. Ситуация немного усложнилась, и мы не сможем уйти
вовремя.
- Скучное время - осень.
- О, священник, везде и всегда, при любых обстоятельствах нужно учиться
получать максимальное удовольствие. Иначе, если бы наше счастье зависело от времени
года, от места, от хорошей или плохой погоды, знаете ли, темнеет, жизнь стала бы
невыносимой. О, я умею не поддаваться обстоятельствам! Нет обстоятельств, которые
бы я не использовал для собственного удовольствия. Допустим, вот мы катаемся на
лошадях, охотимся, ловим рыбу, в плохую погоду читаем, ходим к соседям, напоминаю
себе. Я буду честен и скажу, что вы тоже включены в мою программу как священник.
- То есть, как игрушка, просто так? Вазарис был удивлен и почти оскорблён.
Но баронесса и не думала брать назад свои слова.
- Ох, какие амбиции у этих людей! - крикнула она. — А как они все боятся и
считают зазорным быть игрушкой в женских руках! Им всем хотелось бы поиграть с
женщиной. Я признаю равные права для обеих сторон. Если я играю, позвольте мне
играть. Только взаимная игра приятна. Дарк, ты с этим согласен?
Вазари чувствовал, что баронесса пытается вовлечь его в тиски двусмысленных и
малопонятных мыслей. Он боялся ответить и да, и нет. Он помешивал чай ложкой, не
сводя глаз с блестящего портсигара баронессы. Баронесса придвинула ее ближе, и он
снова закурил. Казалось, они оба потеряли дар речи и, чтобы скрыть это, стали
слушать госпожу Соколину и о. Споры о Стрипаите.
- Не говори, священник, не говори! — кричала госпожа Соколина, размахивая
руками. - Я знаю, что католический священник пользуется большим успехом среди
женщин. В Петербурге двое моих православных друзей бегали в Мальтийскую церковь,
где служили студенты Духовной академии. Ну, знаете, темнеет, я им нисколько не
удивляюсь. Меня даже однажды забрали. Мессу пел молодой священник, стройный
красивый мужчина. И пел артистично. Голос, жесты... А когда ты знаешь, что он не
женат, что ему тоже запрещено любить, что он, возможно, никогда не знал женщину,
это очень тяжело, я скажу, ты не можешь контролировать свою фантазию на все... я
понял, я прекрасно понял подруги Неженатый священник в сто тысяч интереснее, чем
православный священник или протестантский пастор. И если я выступал против
безбрачия, то это больше в интересах вашей Церкви. Для нас, женщин, соблюдающие
целомудрие — самые интересные мужчины на свете. Если бы католическая церковь
отменила безбрачие, женщины лишились бы очень изысканного времяпрепровождения.
- Дело твое! - парировал Стрипайтис. - Какое нам дело! Мы не несем за это
ответственности! Жениться на себе? Уф!.. Зачем мне это нужно? Голова болела бы
несколько дней! Теперь я сам себе хозяин. Я делаю то, что хочу. Она и ее семья
окружили бы нас, поработили нас гражданскому правительству. Нет! безбрачие –
сильная сторона католической церкви.
- Не говори, священник, не говори! - Госпожа Соколина снова потрясла рукой, как
мельница. - Терпеть не могу эти утилитарные аргументы. Даркнесс, покажи мне
моральные преимущества безбрачия, и я поверю в это.
- Чем интересен этот спор? — спросила баронесса Вазари.
- Меня интересуют жалобы госпожи Соколиной. Из канонического права и теологии я
знаю все аргументы в пользу безбрачия. Из тех же источников я знаю множество
возражений против безбрачия. Но г-жа Соколина рассуждает довольно своеобразно.
- Например?
- Например, что если отменить безбрачие, женщины потеряют очень изысканное
развлечение... Леди баронесса улыбнулась:
- Я поддерживаю этот аргумент. Хотя, если честно, ни в какие доводы и взаимные
обвинения я не верю. И этот спор тоже не будет решен аргументами.
- Что это такое?
- Время жизни. По-прежнему.
Далее г-жа Соколина и о. Язык Стрипайтиса перешел в обряды католической церкви
и стал всеобщим. Барон и пастор уже закончили обсуждать вопросы фермы и полей, а
баронесса и о. В феврале он также почувствовал необходимость включиться в общий
язык.
Через час барон встал и предложил пройти в свой кабинет. Ему придется показать
коллекцию старинных пистолетов и рапир, осмотром которых обычно заканчивался каждый
визит.
В кабинете он рассказал историю каждого оружия и связанных с ним приключений и
дуэлей. Но Вазарис с большим любопытством смотрел на полки с книгами, чем на
пистолеты барона. Заметив это, баронесса сказала:
- Я вижу, что священник интересуется книгами. Любишь ли ты читать в темноте?
«Да, мэм», - ответил он. — Литературу люблю, но в семинарии читать было
некогда. Кажется, здесь, в Калнынай, у меня будет достаточно времени, но книг не
будет.
- Я был бы очень рад служить вам. Когда я приезжаю в особняк, я всегда приношу
с собой коробку книг. За несколько лет их собрали целую стопку. Кроме того, в
усадьбе издавна располагалась большая библиотека. Тамста может их одолжить, даже
без обязательства вернуть. Однако я должен вас предупредить, что это будет не очень
моральная книга. Современным писателям, знаете ли, священнику, не всегда
свойственна скромность. Но в темноте вы также найдете здесь произведения
первоклассной ценности.
- О, я буду очень благодарен баронессе, - обрадовался священник. - Надеюсь, что
книги дамы не собьют меня с пути. Я обязательно хочу познакомиться и с современной
литературой.
- Пожалуйста, приходи в обед, когда будет светло. Мы посмотрим на книги, и в
темноте ты сможешь выбрать то, что тебе понравится. Я буду дома всю эту неделю.
Вскоре священники попрощались.
По дороге домой они немного поговорили. Лишь Стрипайтис постарался поделиться
своими впечатлениями.
- Дьявол Боб придерживался целибата. Ну я ее пару раз покатал хорошенько! Мне
хочется подмигнуть тем петербургским красавицам, которые, увидя священника,
набросятся, как кошки... Ну, знаешь, Вазари, о чем ты все время говорил с
баронессой о любви? Вроде бы так тихо, но посмотрите, когда Боба проснулся, жаба
тут же ожила... Ха-ха-ха... Ой, будьте осторожны!
Но никто ему не ответил, и когда они пришли, все разошлись по своим комнатам.