Annotation

Юноша по имени Тристан отправляется на поиски упавшей с неба

звезды для своей возлюбленной. Только он и не подозревает, что эта
звезда – молодая девушка с весьма дерзким характером. И становиться
подарком для другой она не собирается. Вместе с нашим героем они
оказываются в водовороте приключений, в мире, полном самых
удивительных созданий.
Эта сказка для взрослых стала бестселлером и вдохновила
режиссера Мэттью Вона на создание одноименного фильма с участием
Роберта Де Ниро, Мишель Пфайффер и Клэр Дэйнс.

Нил Гейман

Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава VI
Глава VII
Глава VIII
Глава IX
Глава X
Эпилог
Послесловие
Застенье
Благодарности
notes
1
2
3
4
5
6
7
Нил Гейман
Звездная пыль
© Neil Gaiman, 1999
© Дубинина А., перевод
© Мельниченко М., перевод
© ООО «Издательство АСТ», 2016

***

Посвящается Джин и Розмари Волф

Песня
Поймай рукой метеорит,
Сорви мне папоротник-цвет,
Найди след чертовых копыт
И место всех ушедших лет.
Учи внимать русалок пенью
И от завистников терпенью.
И есть ли слух
От злых старух,
Чтоб укреплял высокий дух?
Когда провидцем ты рожден,
Что видит скрытый смысл вещей,
Скачи за дальний небосклон
И проплыви все сто морей.
Вернись и расскажи мне честно
Все тайны, что тебе известны,
Но там и тут
Напрасен труд
Искать красавиц, что не лгут.
Скажи мне, если из людей
Такую кто-нибудь найдет,
Но нет, не поспешу я к ней,
Пусть в двух шагах она живет.
Уж такова красавиц суть –
Она сумеет обмануть.
Пока в пути,
Как ни крути,
Двух-трех успеет провести[1].

Джон Донн
Глава I
В которой мы узнаем о селении
под названием Застенье и о загадочном
событии, которое происходит там
каждые девять лет
Жил однажды на свете молодой человек, и хотел он обрести
Мечту своего сердца.
Если, дорогой читатель, прочитав эти строки, ты решил, что перед
тобой самый обычный роман – ведь все истории о молодых людях
обычно начинаются совершенно одинаково, – то ты ошибся.
Наш молодой человек и приключившаяся с ним история настолько
необычны, что даже сам он всего не знал.
Эта история – как и многие подобные ей – началась в Застенье.
Деревня Застенье и сейчас, как и шесть сотен лет назад, стоит
на гранитном выступе посреди дремучего леса. Дома там старые,
похожие на кубики серого камня, крытые темным шифером. Используя
каждый свободный дюйм, они лепятся один к другому, и то тут, то там
к их стенам жмется деревце или кустик.
Из Застенья ведет всего одна дорога – извилистая тропа через лес,
петляющая между большими валунами и камнями помельче.
Она тянется далеко на юг и за лесом превращается в обычную
асфальтовую дорогу – чем дальше, тем шире, и по ней сутками
напролет из города в город снуют автомобили. В конце концов она
приводит в Лондон, но от Застенья до него придется ехать всю ночь.
Жители деревни молчаливы: они делятся на коренных застенцев –
суровых, как гранит, на котором построено их селение, – и тех,
кто сравнительно недавно нашел в Застенье пристанище для себя
и своих потомков.
С запада к Застенью подступает лес, на юге есть тихое на первый
взгляд озеро: в него впадают холодные прозрачные ручьи, стекающие
с холмов, расположенных к северу от деревни, на которых пасутся
овцы, а на востоке опять начинается сплошной лес.
 Именно с восточной стороны Застенья и стоит серая каменная
стена, от которой пошло название деревни. Стена эта очень древняя
и сложена из крупных, грубо обработанных глыб гранита:
она начинается где-то далеко в лесу и за деревней вновь уходит
в лесную чащу.
В стене есть одно-единственное отверстие – проход метра
полтора-два в ширину чуть к северу от деревни.
Сквозь эту брешь можно разглядеть широкий зеленый луг,
за лугом – ручей, а на дальнем берегу ручья – высокие деревья. Время
от времени меж их стволами мелькают какие-то призрачные тени,
неясные фигуры; то появляются большие, ни на что не похожие
существа, то яркой вспышкой проносятся крохотные светящиеся
создания и тут же исчезают.
Хотя этот луг выглядит просто великолепно, никто никогда
не пасет на нем скот и не распахивает его под посевы. Напротив,
вот уже не одну сотню, а может, и тысячу лет по краям прохода
выставляют стражу и стараются даже не думать о землях за Стеной.
И по сей день местные жители по двое денно и нощно караулят
проход, сменяясь каждые восемь часов. Они вооружены увесистыми
деревянными дубинками и стоят всегда только со стороны деревни.
Главная их задача – не пропускать на ту сторону деревенских
детишек, но порой им приходится отгонять от прохода случайного
бродягу или какого-нибудь любопытного приезжего.
Чтобы отпугнуть детей, достаточно погрозить дубинкой, а вот
отвадить взрослых сложнее, так что стражникам приходится проявлять
изобретательность. И если не срабатывают истории
о свежепосаженной траве, которую нельзя топтать, или о страшном
быке, сорвавшемся с привязи, им ничего не остается как применить
физическую силу.
А очень-очень редко появляются в Застенье путники, которые
знают, что именно они ищут. Таких гостей стража беспрепятственно
пропускает на ту сторону. Их узнают по особенному взгляду –
встретив такой однажды, уже не ошибешься.
Местные жители уверены, что за весь двадцатый век никому
не удалось пробраться за Стену, и очень этим гордятся. Стражу
снимают только раз в девять лет – во время весеннего праздника, когда
на лугу за Стеной открывается ярмарка.
 События, о которых пойдет речь, произошли много лет назад.
Англией тогда правила королева Виктория, но ее еще не прозвали
черной виндзорской вдовой – она отличалась прекрасным цветом лица
и необычайно легкой походкой, а лорду Мельбурну частенько
приходилось отчитывать ее за легкомыслие: замуж юная королева еще
не вышла, но уже была влюблена.
В те годы начали печатать по частям новый роман мистера
Чарльза Диккенса «Оливер Твист», мистер Дрейпер сделал первый
снимок Луны, запечатлев ее бледный лик на фотобумаге, а мистер
Морзе объявил о том, что изобрел способ передавать сообщения
по металлическим проводам.
Если бы вы упомянули при ком-нибудь из этих уважаемых
джентльменов о Волшебной стране, они бы только снисходительно
усмехнулись. Кроме разве что мистера Диккенса, который тогда был
молод и еще не успел отрастить бороду – он, пожалуй, взглянул бы
на вас грустно и задумчиво.
Той весной на Британские острова съехалось немало людей.
Они приплывали поодиночке и парами, высаживались на берег
в Дувре, Лондоне или Ливерпуле. Это были мужчины и женщины,
и говорили они на разных языках; кожа у одних была белей бумаги,
у других напоминала цветом корицу, а у третьих и вовсе была черна,
как вулканическая порода. Они прибывали весь апрель и устремлялись
в одном направлении – на паровозах или верхом, в повозках
и двуколках, а многие просто пешком.
Данстану Торну в тот год исполнилось восемнадцать. У него были
волосы цвета ореховой скорлупы, такого же оттенка глаза и веснушки.
Роста он был немногим выше среднего и говорил неторопливо, а вот
улыбка у него была приятная – она словно освещала лицо изнутри.
И мечтал он – чаще всего на отцовском лугу, – как уедет когда-нибудь
подальше от Застенья с его непредсказуемым волшебством и осядет
где-нибудь в Лондоне, или в Эдинбурге, или в Дублине – в общем,
в любом большом городе, где жизнь идет спокойно и размеренно.
А пока что он работал у отца на ферме, и не было у него ничего, кроме
маленького домика на дальнем поле, который выделили ему родители.
Гости, которые съезжались в Застенье на апрельскую ярмарку,
Данстана раздражали. Гостиница мистера Бромиоса, «Седьмая
сорока», комнаты в которой обычно пустовали, уже за неделю
до ярмарки заполнилась чужеземцами, и новым гостям приходилось
искать жилье на фермах и в домах местных жителей, расплачиваясь
за постой странными монетами, травами, пряностями и даже
драгоценными камнями.
Чем меньше времени оставалось до открытия ярмарки,
тем больше нетерпения проявляли гости. Они просыпались
на рассвете и бродили по округе, считая дни, часы и минуты. Стражи
у бреши тоже нервничали – на дальнем краю луга среди деревьев уже
мелькали тени и странные фигуры.
А в «Седьмой сороке» девица Бриджит Комфри, которая слыла
самой красивой служанкой на памяти застенцев, стала причиной
разногласий между Томми Форестером, с которым Бриджет гуляла уже
целый год, и высоким темноглазым человеком с юркой обезьянкой
на плече. Он почти не говорил по-английски, однако всякий раз
при виде Бриджит многозначительно улыбался.
В большом зале трактира постоянные клиенты не без опаски
косились на гостей и вели между собой примерно такие беседы:
– Да-да, каждые девять лет…
– Говорят, в былые времена вообще собирались раз в год,
на летнее солнцестояние…
– Вы мистера Бромиоса спросите – уж кто-кто, а он-то знает.
Мистер Бромиос, высокий смуглый брюнет с зелеными глазами,
неизменно пользовался успехом у всех местных девушек,
но не обращал на них никакого внимания. По слухам, он когда-то
приехал в Застенье на ярмарку, да так и остался здесь навсегда.
А поскольку его вино пришлось по вкусу местным жителям,
они ничего не имели против.
Вдруг в зале послышались громкие голоса. Это Томми Форестер
поругался с темноглазым человеком, которого, как выяснилось, звали
Алум-Бей.
– Остановите их, бога ради! – кричала Бриджит. –
Они собираются драться из‑за меня! – И она в отчаянии встряхивала
прелестной головкой, так что отсветы масляных ламп вспыхивали
на ее золотистых локонах.
Но никто и пальцем не шевельнул, чтобы остановить соперников.
Напротив, посетители трактира – и местные, и приезжие – высыпали
наружу поглазеть на поединок.
Томми Форестер сбросил рубашку и выставил перед собой
кулаки. Чужеземец засмеялся, сплюнул на траву, а потом перехватил
правую руку Томми и швырнул его лицом на землю. Тот вскочил
и яростно бросился на противника, но успел лишь вскользь задеть его
по щеке, прежде чем снова полетел лицом в грязь. Алум-Бей уселся
сверху и весело пробормотал что-то по-арабски.
Вот так быстро и бесславно окончился этот поединок.
Отпустив Томми, Алум-Бей важно подошел к Бриджит и отвесил
ей глубокий поклон, сверкнув белозубой улыбкой. Но она, не обращая
на него внимания, бросилась к Томми.
– Ах, милый, что же он с тобой сделал! – приговаривала она,
вытирая краем фартука грязь с лица кавалера и называя его всякими
ласковыми именами.
Алум-Бей в сопровождении большинства зрителей вернулся
в трактир и купил у мистера Бромиоса бутылку шабли, которую потом
великодушно преподнес Томми. Так что еще вопрос, кто из соперников
на самом деле остался в выигрыше.
Данстан Торн ничего этого не видел. Он был парень практичный
и вот уже полгода ухаживал за Дейзи Хемпсток, столь же практичной
юной особой. Каждый погожий вечер они чинно прогуливались
по деревне рука об руку, беседуя о погоде, о видах на урожай в этом
году и на другие столь же важные темы. Их неизменно сопровождали
мать Дейзи и ее младшая сестра, которые следовали за парочкой шагах
в шести, так что молодые люди могли лишь украдкой обмениваться
влюбленными взглядами.
У дверей дома Хемпстоков Данстан останавливался,
раскланивался со своей спутницей и прощался до следующего раза.
А Дейзи Хемпсток входила в дом, снимала шляпку и говорила
что-нибудь вроде: «Ах, я и в самом деле буду не против, если мистер
Торн сделает мне предложение. Думаю, папа не будет возражать».
– Разумеется, он не будет против, – ответила ей матушка в тот
вечер, как, впрочем, отвечала всегда, и, сняв шляпку и перчатки,
поспешила вслед за дочерьми в гостиную, где очень высокий
джентльмен с длиннющей бородой распаковывал свой багаж.
Дейзи, ее матушка и сестра вежливо поздоровались с ним
(он приехал в деревню недавно и очень плохо говорил по-английски).
Постоялец, в свою очередь, привстал и ответил им учтивым поклоном,
а потом продолжил разбирать вещи, вынимая и протирая какие-то
странные деревянные штуковины.

Апрель в тот год выдался прохладный. Погода все время

менялась, что, впрочем, неудивительно для английской весны.
А гости все шли и шли в деревню с юга по узкой дороге через лес;
они заняли уже все свободные комнаты, и теперь ночевали даже
в коровниках и пустых сараях. Некоторые привезли с собой
и расставляли разноцветные палатки, а кое-кто прибывал
в собственных фургонах, запряженных крупными серыми лошадьми
или маленькими лохматыми пони.
В лесу под деревьями раскинулся ковер из синих колокольчиков.
Утром 29 апреля Данстан Торн в паре с Томми Форестером стоял
на страже у Стены.
Данстану это было не впервой, но до сих пор его обязанности
сводились к тому, чтобы просто стоять и ничего не делать, разве что
разок-другой шугануть детишек.
Сегодня же на него была возложена особая миссия. Они с Томми
не выпускали из рук толстых дубинок и, если к Стене подходил кто-то
из чужестранцев, строго говорили: «Завтра, всё завтра, добрые сэры.
Сегодня никого пропускать не велено».
Любопытствующие отходили, но так и норовили заглянуть
в брешь, рассматривая ничем не примечательный луг за Стеной, самые
обычные деревья вокруг него и скучный лес вдалеке. Кое-кто пытался
завязать беседу с Томми и Данстаном, но молодые люди, гордые тем,
что им доверили обязанности часовых, в разговоры не вступали
и стояли с важным видом, высоко задрав подбородки и крепко сжав
губы.
Когда подошло время обеда, Дейзи Хемпсток принесла им
небольшой горшок картофельной запеканки с мясом, а Бриджит
Комфри – по кружке эля с пряностями.
Вечером на пост заступили двое других молодых людей,
а Данстан с Томми отправились в трактир, где мистер Бромиос налил
им в честь успешного окончания дежурства еще по кружке эля –
своего лучшего эля, который, надо сказать, был и в самом деле хорош.
 В трактире, заполненном так, что яблоку негде было упасть, стоял
возбужденный гомон. Здесь собрались гости со всех концов света –
по крайней мере, так казалось Данстану, который не имел
ни малейшего представления о том, что происходит за лесами,
окружающими Застенье, и рассматривал высокого джентльмена
в черном цилиндре, приехавшего из Лондона, с не меньшим
благоговением, нежели его соседа по столику – еще более высокого
темнокожего джентльмена, облаченного в роскошную белую мантию.
Данстан знал, что разглядывать людей в упор невежливо и что он,
как коренной житель Застенья, должен испытывать превосходство
над любым чужаком. Однако в воздухе носились удивительные
ароматы далеких земель, мужчины и женщины разговаривали друг
с другом на сотне самых разных наречий – и юноша беззастенчиво
глазел на гостей.
Господин в черном шелковом цилиндре поймал на себе
пристальный взгляд Данстана и поманил его рукой.
– Вы любите пудинг с патокой? – спросил он неожиданно, вместо
того чтобы представиться. – Мутанабби куда-то ушел, а в одиночку
мне столько не осилить.
Данстан кивнул – от пудинга с патокой исходил дивный аромат.
– Вот и славно, – сказал господин, – угощайтесь. – И он
пододвинул Данстану чистую фарфоровую чашку и ложку.
Тот не заставил себя долго упрашивать – тут же принялся
за пудинг и в два счета с ним управился.
– Ну, что же, юноша, – обратился к нему джентльмен в черном
цилиндре, когда блюдо опустело. – Похоже, в этом трактире
не осталось ни одной свободной комнаты. Да и во всей деревне тоже.
– Правда? – вежливо спросил Данстан.
– Да, так уж вышло, – кивнул джентльмен в цилиндре. – Вот я
и хотел спросить: не знаете ли вы, где бы тут снять комнату?
– По-моему, все уже занято, – пожал плечами Данстан. –
Помнится, когда мне было девять, родители отправили меня на целую
неделю спать на сеновал, а мою комнату отдали какой-то леди
с Востока с ее семейством и прислугой. Она в благодарность подарила
мне воздушного змея, и я запускал его на лугу, пока однажды бечевка
не оборвалась и змей не улетел…
– А сейчас вы где живете? – спросил джентльмен.
 – У меня небольшой домик на краю отцовского поля, – ответил
Данстан. – Раньше там жил наш пастух, но позапрошлым летом он
умер, и домик отдали мне.
– Я хотел бы посмотреть на ваше жилище, – сказал джентльмен
в цилиндре, и Данстан не смог ему отказать.
Стояла ясная весенняя ночь, луна ярко сияла в вышине. Данстан
и его спутник прошли сначала через всю деревню, потом по краю леса,
мимо дома семьи Торнов, где приезжий джентльмен вдруг ни с того
ни с сего испугался коровы, всхрапнувшей во сне, и наконец добрались
до маленького домика на краю поля. В нем была одна-единственная
комнатка с камином. Гость довольно кивнул.
– Отлично. Это мне подходит. Вот что, Данстан Торн, я хочу снять
у вас этот коттедж на трое суток.
– И сколько вы готовы заплатить?
– Золотой соверен, еще полшиллинга, медный пенни и новенький
блестящий фартинг, – отозвался приезжий господин.
Золотой соверен за три дня был очень даже щедрой платой – ведь
за целый год работы на ферме можно было получить от силы
пятнадцать фунтов. Но Данстан не спешил соглашаться.
– Раз вы приехали на ярмарку, – сказал он своему гостю, –
вы, должно быть, торгуете чудесами и колдовством?
– Так вот что вам нужно, молодой человек, – кивнул высокий
джентльмен, – чудеса, значит, и колдовство… – И он снова оглядел
крошечный коттедж Данстана. Снаружи начал накрапывать дождь,
и по соломенной крыше забарабанили капли. – Ох уж эти мне чудеса
и колдовство… – пробормотал гость. – Ну, хорошо, завтра вы обретете
Мечту своего сердца. А пока что вот вам деньги. – И он легким
движением руки вытащил монеты у Данстана из‑за уха.
Юноша по одной поднес их к железному гвоздю на двери,
проверяя, не эльфийское ли это золото, а потом раскланялся и вышел
на улицу, прямо под дождь. Деньги он завязал в уголок носового
платка.
К коровнику Данстан подходил уже под проливным дождем.
Там он забрался на сеновал и мгновенно уснул.
Всю ночь грохотал гром и сверкали молнии, но Данстан
продолжал спать. И проснулся лишь перед самым рассветом – оттого
что кто-то неуклюже споткнулся об его ноги.
 – Ой, – произнес тоненький голосок. – Так сказать, иж-жви-няйте.
– А? Что? Кто здесь? – переполошился спросонья Данстан.
– Это я, – отозвался голос. – Я на ярмарку приехал. Устроился
на ночлег в дупле, а тут в дерево молния ка-ак ударит! Расколола его,
что твою яичную скорлупку, и сломала пополам, как сухой прутик,
и на меня полился дождь. Он мог промочить мою поклажу, а там есть
очень ценные вещи, которые нужно держать сухими, как порох.
Мне удалось дотащить их до этого сараюшки в целости и сохранности,
хотя снаружи мокро, как…
– В воде? – подсказал Данстан.
– Вроде того, – подтвердил голосок из темноты. – Вот я
и подумал: если вы не возражаете, я бы заночевал здесь, под вашим
кровом. Я ведь невелик ростом и вам не помешаю.
– Только постарайтесь больше на меня не наступать, – попросил
Данстан.
Тут вспыхнувшая молния осветила сеновал, и юноша разглядел
в углу какое-то маленькое лохматое существо в старой широкополой
шляпе.
– Надеюсь, я не очень вас потревожил, – произнес голос, который
теперь показался Данстану тоже каким-то лохматым, под стать его
владельцу.
– Да нет, что вы, – ответил юноша сонно.
– Вот и прекрасно, – обрадовался лохматый голосок, –
замечательно, потому что я вовсе не хочу доставлять вам неудобства!
– Пожалуйста, – взмолился юноша, – дайте же мне поспать.
Ну, пожалуйста!
Незнакомец повозился немного – и вскоре из угла раздалось
мерное посапывание.
Данстан поворочался, устраиваясь поудобнее на своей охапке
сена. Лохматое существо, кем бы оно ни было, на миг утихло,
почесалось, пукнуло – и вновь засопело.
А Данстан слушал шум дождя и думал о Дейзи Хемпсток.
И приснилось ему, будто бы они рука об руку гуляют по дорожке,
а в шести шагах за ними следуют высокий джентльмен в шелковом
цилиндре и лохматое маленькое существо, чье лицо Данстану никак
не удавалось разглядеть. Они вышли на прогулку, чтобы посмотреть
на Мечту его сердца…
 Яркий солнечный луч упал Данстану на лицо и разбудил его.
На сеновале, кроме него, никого не было. Юноша умылся и поспешил
в родительский дом.
Там он переоделся в свою лучшую куртку, лучшую рубашку
и лучшие штаны и соскреб перочинным ножом налипшую на ботинки
грязь. Потом прошел на кухню, чмокнул матушку в щеку
и с аппетитом съел мягкую булочку, щедро намазанную свежесбитым
маслом.
Затем, завязав новые монетки в уголок воскресного батистового
платка, Данстан отправился через всю деревню к Стене и вежливо
поздоровался со стражами.
Сквозь брешь в Стене он увидел, как на лугу ставят яркие шатры
и палатки, устраивают прилавки и поднимают разноцветные флаги.
Там суетилось множество людей.
– До полудня никого пропускать не велено, – сообщил
караульный.
Данстан пожал плечами и отправился в трактир, размышляя,
что бы такое приобрести на свои сбережения (у него давно были
припасены полкроны и еще счастливый шестипенсовик – монетка
с дырочкой, в которую он продел кожаный шнурок, чтобы носить
на шее). Это если не считать нежданного богатства, завязанного
в уголок платка – Данстан уже забыл, что прошлой ночью ему было
обещано в качестве платы кое-что еще.
Едва пробило полдень, как юноша снова явился к Стене,
с трепетом, будто нарушая какой-то страшный запрет, прошел сквозь
брешь на ту сторону и тут же наткнулся взглядом на давешнего
джентльмена в черном цилиндре, который приветливо ему кивнул.
– А, вот и мой квартирный хозяин. Как вы себя сегодня
чувствуете, сэр?
– Превосходно! – ответил Данстан.
– Идемте, – пригласил высокий джентльмен. – Прогуляемся
вместе.
И они направились по широкому лугу к разноцветным шатрам.
– Вы бывали здесь прежде? – спросил джентльмен.
– Да, девять лет назад, но тогда я был совсем еще ребенком, –
ответил Данстан.
 – Ну что же, – сказал его постоялец, – тогда вы знаете, что вести
себя нужно вежливо и не брать никаких подарков. Помните, что вы
здесь гость. А теперь я заплачу вам то, что обещал. Я поклялся сделать
это для вас. Моих даров вам хватит надолго – и вам, и вашему
первенцу, и первенцу вашего первенца. Они будут принадлежать вам,
пока я буду жив.
– И что ж это такое, сэр?
– Как что? Неужели вы забыли? Мечта вашего сердца,
разумеется! – ответил джентльмен в цилиндре. – Мечта сердца, да-да,
именно так.
Данстан кивнул, и они пошли к шатрам.
– А вот глаза, кому глаза! Новые глаза в обмен на ваши старые! –
выкрикивала женщина очень маленького роста, стоя за прилавком,
уставленным склянками, в которых плавали глаза всевозможных
оттенков.
– Музыкальные инструменты из ста далеких стран!
– Кому свистки за пенни! Гудки за два пенни! Церковные хоралы
по три пенни за штуку!
– Не проходите мимо! Испытайте удачу! Отгадайте простую
загадку – и получите свеженький анемон!
– Неувядающая лаванда! Полотно из колокольчиков!
– Сны в розлив, по шиллингу флакон!
– Ночные плащи! Сумеречные плащи! Закатные плащи!
– Мечи судьбы! Жезлы власти! Кольца вечности! Карты фортуны!
Заходите к нам, не пожалеете!
– Бальзамы и мази, зелья и панацеи!
Данстан замер у прилавка с крошечными хрустальными
вещицами. «Может, купить такую фигурку в подарок Дейзи
Хемпсток?» – подумал он и осторожно взял в руки хрустального
котенка размером не больше мизинца. Вдруг котенок моргнул,
и Данстан от неожиданности выронил его, а он перевернулся в воздухе
и приземлился на все четыре лапки, а потом убежал на край прилавка
и принялся вылизываться – точь-в‑точь как настоящий котенок.
Данстан зашагал дальше.
Народу на лугу было – не протолкнуться. Здесь собрались все
чужеземцы, что съезжались в Застенье в последние недели, пришли
и многие жители деревни. У мистера Бромиоса был отдельный шатер,
где он торговал вином и пирожками. Покупали их в основном местные
жители – их еще дедушки с бабушками учили (а те в свою очередь
крепко-накрепко усвоили этот урок от своих дедушек и бабушек),
что есть еду из Волшебной страны, пить тамошние напитки
и лакомиться фруктами очень и очень опасно, как бы аппетитно все
эти угощения ни выглядели. И жителям Застенья удавалось устоять
перед искушением.
Раз в девять лет те, кто живет за Стеной, приходили на этот луг
и ставили там шатры, превращая его в ярмарку чудес. И лишь один
этот день и одну ночь между двумя мирами шла оживленная торговля
чудесами, волшебством и чародейством. На ярмарку привозили такие
диковинки, что и во сне не увидишь.
«Вот скажите на милость, кому и зачем могут понадобиться
яичные скорлупки со штормами внутри?» – подумал Данстан и сжал
в кармане платок с завязанными в него монетками, высматривая
какую-нибудь не слишком дорогую безделушку для Дейзи.
Вдруг до него донесся нежный перезвон, едва различимый
в ярмарочном шуме, и юноша пошел на этот звук.
Он миновал шатер, где пятеро здоровенных мужиков отплясывали
под шарманку, ручку которой крутил грустный черный медведь,
прошел мимо лысоватого субъекта в ярком кимоно, который, зазывая
покупателей, бил фарфоровые тарелки и бросал осколки в кипящий
котел, а оттуда валил разноцветный дым.
Мелодичный перезвон звучал все громче.
Наконец юноша добрался туда, откуда доносился привлекший его
звук. Продавца не было видно. На широком прилавке красовалось
множество цветов: колокольчики простые и круглолистные,
наперстянки, желтые нарциссы, лилии, фиалки, крошечные алые
цветки шиповника, бледные подснежники, голубые незабудки и всякие
другие, о которых Данстан и слыхом не слыхивал. Каждый цветок был
изготовлен из стекла или, может, из хрусталя – трудно сказать точно.
Но цветы были совсем как настоящие. Именно они и издавали
мелодичный звон.
– Эй! Есть тут кто-нибудь? – позвал Данстан.
– Доброго вам утра в этот ярмарочный день, – отозвалась молодая
женщина, выходя из стоявшего неподалеку ярко разукрашенного
фургона, и широко улыбнулась, сверкнув ослепительно белыми
зубами.
«Она из тех, кто живет за Стеной», – сразу же понял Данстан,
увидев ее глаза и уши, видневшиеся из-под густых вьющихся черных
волос. Глаза у нее были цвета фиалок, а уши – как у кошечки, только
чуть более скругленные и поросшие темной шелковистой шерсткой.
Впрочем, это ничуть ее не портило.
Данстан взял с прилавка стеклянный цветок.
– Что за прелесть! – сказал он. Это была фиалка, она звенела
и пела у него в руке – похожий звук можно извлечь, если провести
влажным пальцем по кромке хрустального бокала. – Сколько он стоит?
– Мы не устанавливаем цену заранее, – мило пожала плечами
девушка. – Ведь она может оказаться больше, чем та, которую вы
готовы заплатить, и тогда вы уйдете ни с чем, а это сделает беднее нас
обоих. Давайте-ка лучше торговаться.
Данстан замер, и тут, откуда ни возьмись, у него за спиной
появился джентльмен в черном цилиндре.
– Ну, вот, – шепнул он юноше, – теперь мы с тобой в расчете,
больше я тебе ничего не должен.
Данстан встряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и снова
перевел взгляд на прекрасную продавщицу.
– А откуда берутся такие цветы?
Девушка загадочно улыбнулась:
– Роща, где растут стеклянные цветы, находится на склоне горы
Каламон. И опаснее дороги туда – только путь обратно.
– Но зачем они нужны? – спросил Данстан.
– По большей части их используют для украшения
или как игрушки. Они приносят радость, их можно подарить любимой
в знак восхищения и обожания, а звук, который они издают, приятен
для слуха. Кроме того, эти цветы особенным образом отражают свет. –
Она подняла колокольчик, тот засверкал в солнечном луче, и Данстан
увидел, что лиловое стекло всеми своими переливами повторяет
оттенок глаз девушки.
– Понятно, – протянул он.
– Еще эти цветы используют для различных чар и заклинаний.
Вы случайно не волшебник?
 Данстан покачал головой. В этой девушке было что-то необычное,
но он никак не мог понять – что именно.
– Ну, не важно, – улыбнулась она. – Все равно такой цветок –
отличный подарок.
И тут Данстан понял, что с его новой знакомой не так: ее запястье
охватывала тонкая серебряная цепочка, которая сбегала вниз,
к щиколотке, и змеилась по траве до самого фургона. Юноша
вопросительно указал на цепочку глазами.
– Вы про цепь хотите спросить? Да, я прикована к фургону, чтобы
не сбежала. Я ведь рабыня колдуньи, хозяйки фургона. Много лет
назад она похитила меня, когда я играла у водопада в поместье отца,
высоко-высоко в горах. Колдунья превратилась в очень красивую
лягушку и, когда я хотела поймать ее, выскальзывала у меня из рук,
пока не заманила подальше от дома. А когда я, увлекшись погоней,
пересекла границу отцовских владений, она приняла свой истинный
облик и набросила мне на голову мешок.
– И что же, вы так и будете всю жизнь ее рабыней?
– Ну, зачем же всю жизнь? – улыбнулась девушка. – Я снова стану
свободной в день, когда Луна потеряет свою дочь, если это случится
в ту неделю, когда соединятся два понедельника. Этого дня я давно
и терпеливо жду. А пока служу колдунье верой и правдой и мечтаю.
Так что же, молодой господин, ку́пите у меня цветочек?
– Меня зовут Данстан.
– Скромное имечко, ничего не скажешь, – хихикнула девушка. –
И где же ваши клещи, мастер Данстан? Сможете прищемить нос
дьяволу?[2]
– А вас-то как зовут? – спросил Данстан, заливаясь краской.
– Сейчас никак. Я ведь рабыня, поэтому у меня нет имени.
Я откликаюсь на «эй, ты», или на «дрянная девчонка»,
или на «эта неряха и неумеха». И на другие окрики в том же духе.
От внимания Данстана не ускользнуло, как красиво шелковое
платье облегает изящную фигурку девушки. С трудом отведя взгляд,
он посмотрел в ее фиалковые глаза и судорожно сглотнул.
А потом, чтобы был повод перестать глазеть на девушку, вытащил
из кармана платок со своими сбережениями, развязал узелок
и высыпал их перед ней на прилавок.
 – Возьмите, сколько нужно, за цветок, – сказал он и взял белый
подснежник.
– Здесь не деньгами расплачиваются, – девушка отодвинула
монеты обратно.
– Это как? А чем же тогда? – опешил Данстан. Он не собирался
уходить отсюда без цветка для… для Дейзи Хемпсток, конечно.
А получив его, хотел как можно скорее уйти, потому что, по правде
говоря, все больше и больше терялся в присутствии этой юной особы.
– Я могла бы попросить в уплату цвет ваших волос, – задумчиво
протянула она. – Или ваши воспоминания до трехлетнего возраста.
Или слух вашего левого уха – ну, не весь слух, конечно, а ту его часть,
что радуется красивой музыке, или плеску воды, или шелесту листвы
на ветру.
Данстан энергично замотал головой.
– …Или один поцелуй. Единственный поцелуй, вот сюда, в щеку.
– Вот такая плата меня устраивает! – воскликнул Данстан,
перегнулся через прилавок и под тихий перезвон хрустальных цветов
запечатлел на нежной щеке девушки целомудренный поцелуй.
И вдохнул ее дразнящий, волшебный запах, который мгновенно ударил
ему в голову и проник в грудь до самого сердца.
– Ну, вот и все, – сказала она и протянула ему подснежник.
Данстан взял цветок, и собственные руки показались ему ужасно
грубыми и неуклюжими по сравнению с изящными маленькими
ручками чудесной девушки. – Встретимся здесь же, Данстан Торн,
сегодня вечером, на закате луны. Как придете, дважды крикните
сычом. Сумеете?
Он кивнул и отступил на два шага, не спрашивая, как она узнала
его фамилию, – наверное, это знание попросту передалось ей во время
поцелуя. И, по правде говоря, не только оно – потому что сердце
Данстана теперь билось ради нее одной.
Подснежник тихо звенел у него в руке.

– Что с тобой стряслось, Данстан Торн? На тебе просто лица

нет! – воскликнула Дейзи Хемпсток, когда молодой человек вошел
в шатер мистера Бромиоса, где уже сидели и ее родители, и родители
самого Данстана, с аппетитом уплетая колбаски и запивая их
отменным портером. – Что случилось?
 – Я принес тебе подарок, – пробормотал юноша, протягивая ей
звенящий подснежник, который сиял и переливался в ярких лучах
заходящего солнца.
Дейзи смущенно взяла цветок блестящими от колбасного жира
пальцами, а Данстан, повинуясь внезапному порыву, наклонился
и поцеловал ее в щечку прямо на глазах у родителей и сестры, а также
у Бриджит Комфри, мистера Бромиоса и остальных присутствующих.
Легко представить, как они все возмутились и загалдели. Однако
мистер Хемпсток, который недаром провел все пятьдесят семь лет
своей жизни на границе с Волшебной страной и землями По Ту
Сторону, воскликнул:
– Тихо, перестаньте вы! Лучше взгляните ему в глаза. Разве
не понятно, что бедный мальчик и сам не знает, что делает! Бьюсь
об заклад, что его околдовали. Эй, Томми Форестер, поди-ка сюда!
Проводи юного Данстана Торна обратно в деревню, да смотри,
не оставляй его одного ни на минутку: поговори с ним, если он
захочет, или уложи в кровать, если вдруг его будет клонить в сон.
И Томми увел Данстана с ярмарки обратно в Застенье.
– Ну, полно, полно, Дейзи, – утешала дочку миссис Хемпсток,
поглаживая ее по голове. – Его только самым краешком коснулась
эльфийская магия, вот и все. Не стоит так переживать. – Она извлекла
из глубокого декольте платочек, отерла слезы со щек девушки
и прижала ее к своей полной груди.
Дейзи взглянула на мать, выхватила платочек и шумно
высморкалась. А миссис Хемпсток с недоумением увидела, что дочь
улыбается сквозь слезы.
– Но, матушка, ведь Данстан меня поцеловал, понимаешь,
поцеловал, – прошептала она и прикрепила звенящий и сверкающий
хрустальный подснежник себе на шляпку.
Проплутав некоторое время, мистер Хемпсток и отец Данстана
нашли, наконец, прилавок, где торговали хрустальными цветами.
Распоряжалась здесь пожилая торговка, а рядом с ней сидела
на жердочке очень красивая птица, прикованная за лапку тонкой
серебряной цепочкой. Со старухой оказалось совершенно бесполезно
разговаривать – вместо того чтобы рассказать, что случилось
с Данстаном, она только сетовала о каком-то великолепном экземпляре
из своей коллекции, проданном за бесценок, и жаловалась на тяжелые
времена, когда люди исполнены черной неблагодарности, а еще
на негодных слуг.

В опустевшей деревне (кто же усидит дома во время Волшебной

ярмарки?) Томми привел Данстана в «Седьмую сороку» и усадил
на массивный табурет. Тот опустил голову на руки и уставился
в пространство невидящим взглядом, время от времени тяжко вздыхая.
Томми принялся тормошить друга, приговаривая: «Ну же,
встряхнись, старина! Надо приободриться! А ну-ка, улыбнись! Может,
хочешь чего-нибудь пожевать? Или выпить? Не хочешь? Не нравишься
ты мне, Данстан, дружище, что-то тут не так…», но так и не добился
ответа и невольно вернулся мыслями к ярмарке, где, несомненно,
именно в эту минуту (Томми сердито выпятил острый подбородок)
за прелестной Бриджит Комфри увивается некий импозантный
высокий иноземец с шустрой обезьянкой на плече. Уверив себя,
что в пустом трактире его друг будет в полной безопасности, Томми
поспешил обратно, к проходу в Стене.
Ярмарка гудела пуще прежнего: посетителей зазывали
на кукольные спектакли и представления фокусников, приглашали
посмотреть на танцующих зверей или аукцион лошадей, и, конечно же,
торговля кипела вовсю.
А с наступлением сумерек на лугу появился доселе невиданный
народец, например глашатай, который выкрикивал новости,
как современный газетчик – заголовки: «Повелитель Штормхолда
страдает от загадочной болезни!», «Огненная Гора сдвинулась с места
и приближается к Крепости Дюн!», «Оруженосец наследного принца
Гарамонда превращен в хрюкающего пигвиггина!»[3] – и за монетку
готов был рассказать каждую из этих новостей во всех подробностях.
Зашло солнце, и высоко в небесах засияла огромная луна. Повеяло
прохладой. Торговцы начали один за другим исчезать в своих палатках
и фургонах, приглашая гостей ярмарки внутрь и обещая показать
всяческие чудеса и диковинки – за умеренную плату, разумеется.
Когда луна коснулась верхушек деревьев западного леса, Данстан
Торн тихонько прокрался по мощеным улочкам Застенья. По дороге
ему встретилось немало гуляк, как местных, так и приезжих, –
они возвращались по домам с ярмарки, но мало кто из них заметил
юношу.
 Данстан проскользнул в отверстие в Стене. «До чего же она
толстая! Интересно, каково это – прогуляться по ней?» – промелькнула
у него в голове мысль, которая в свое время посещала и его отца.
Когда он оказался на ночном лугу за Стеной, ему стало
одновременно любопытно и страшно. А что будет, если он,
не останавливаясь, пересечет луг и отправится дальше, к темным
деревьям на том берегу ручья? Впрочем, дойдя до назначенного места,
Данстан поспешно отделался от опасной мысли, как хозяин, который
извиняется перед гостем и уходит к себе, бормоча что-то о неотложных
делах.
Луна уже садилась.
Юноша прижал сложенные лодочкой руки ко рту и прокричал
сычом. Ответа не последовало. Только небо над головой приобрело
странный оттенок какого-то густого темного цвета, то ли синего, то ли
фиолетового, но никак не черного. А звезд на нем было столько,
сколько Данстан за всю свою жизнь не видывал.
Он снова гукнул сычом.
– Неужели, по-вашему, – раздался у самого его уха строгий
шепот, – это похоже на крик сыча?! Белая сова – еще куда ни шло, ну,
в крайнем случае, совка-сипуха. Будь у меня уши заткнуты, я бы еще
могла принять эти звуки за голос филина. Но на крики сыча они
совсем не похожи.
Данстан вздрогнул от неожиданности и тут же глуповато
улыбнулся. Чудесная девушка уселась рядом, и он вдохнул исходящий
от нее пьянящий аромат. Она придвинулась ближе.
– Думаешь, тебя околдовали, а, красавчик Данстан?
– Не знаю.
Девушка расхохоталась, и смех ее был словно журчание чистого
родника среди камней.
– Нет, красавчик, никто и не думал насылать на тебя чары. –
Она откинулась на спину и теперь смотрела в ночное небо. – Ваши
звезды, на что они похожи? – спросила она.
Данстан улегся рядом с ней на холодную траву и тоже стал
глядеть на небо. Звезды здесь и в самом деле были странные: казалось,
они переливаются всеми цветами радуги, как драгоценные камешки.
Или просто в эту ночь было видно больше маленьких звезд?
Или созвездия изменили свои очертания? В общем, было в звездах
что-то необычное.
Молодые люди лежали рядом, глядя вверх.
– Чего ты хочешь в этой жизни? – спросила девушка.
– Не знаю, – признался юноша. – Наверное, тебя.
– А я хочу вернуть свободу.
Данстан потянулся к серебряной цепи, сбегавшей от ее запястья
к лодыжке и терявшейся где-то в траве, дернул и убедился, что цепь
эта крепче, чем казалась на первый взгляд.
– Ее сковали из кошачьего дыхания, рыбьей чешуи и лунного
света с примесью серебра, – объяснила ему девушка. – Этот сплав
невозможно разрушить, пока не исполнятся условия заклятия.
– Ох, – пробормотал Данстан, снова ложась в траву.
– Цепь мне почти не мешает, она ведь достаточно длинная.
Но меня просто бесит то, что она есть, и я тоскую по родному дому.
К тому же старая колдунья – не самая лучшая хояйка на свете… –
И девушка умолкла.
Данстан приподнялся на локте и дотронулся до ее щеки.
Его пальцы коснулись чего-то горячего и мокрого.
– Почему ты плачешь?
Она не ответила. Данстан притянул ее к себе, тщетно пытаясь
вытереть слезы своей широкой ладонью. А потом ее мокрое лицо
оказалось совсем близко, и он, сам не зная, правильно ли поступает,
робко поцеловал ее прямо в пылающие губы.
Помедлив мгновение, она раскрыла губы ему навстречу, и ее
язычок скользнул ему в рот. И в этот момент, под загадочными
звездами, Данстан окончательно и бесповоротно потерял голову.
Ему уже случалось целоваться с девушками, но дальше этого он
ни разу не заходил.
А сейчас его руки скользнули по ее маленькой упругой груди
и коснулись твердых жемчужин сосков под тонким шелком платья.
Девушка крепко вцепилась в него, будто он был ее последней
надеждой, и стала стаскивать с него рубашку и штаны.
Она казалась такой маленькой, что Данстан боялся сделать ей
больно. Но этого не случилось. Она извивалась и выгибалась под ним,
часто дыша и направляя его рукой.
 Она запечатлела на его лице и груди сотни огненных поцелуев,
а потом вдруг оказалась сверху, оседлала его, смеясь и задыхаясь,
вся мокрая и блестящая от пота, как рыбка, и теперь уже Данстан
изгибался дугой, ликуя и сходя с ума, наполненный только ею,
ей одной, и знай он ее имя – выкрикивал бы его во все горло.
Когда все кончилось, Данстан хотел выпустить ее из объятий,
но она обхватила его ногами и прижалась к нему так крепко, что ему
показалось – они стали единым существом, принимая и отдаваясь,
и растворяясь друг в друге, как звезды растворяются в предрассветном
небе.
Потом они тихо лежали рядышком.
Чудесная девушка оправила шелковое платье и снова стала
неприступной. Данстан не без сожаления натянул штаны и сжал
на прощанье ее маленькую ручку.
Предрассветный ветер остудил его разгоряченную кожу, и ему
вдруг стало очень одиноко и холодно.
В сероватых отблесках рассвета юноша мог хорошо разглядеть
свою возлюбленную. А вокруг уже пробуждались звери: лошади
перебирали ногами, птицы пели первые утренние песни. Те, кто спал
в палатках, тоже зашевелились и начали выходить наружу.
– Ну что ж, всего тебе хорошего, – мягко сказала девушка, глядя
на Данстана с легким сожалением фиалковыми глазами, которые
напоминали сейчас цветом перистые облака в высоком небе.
Она поцеловала его нежно, оставив на губах вкус спелой ежевики,
и побрела к своему пестрому фургону.
Оставшись один, Данстан потерянно шел через ярмарочный луг,
чувствуя себя куда старше своих восемнадцати лет.
Он вернулся на сеновал, скинул башмаки и уснул, а проснулся,
когда солнце было уже высоко.
Настал последний день ярмарки, но Данстан туда не пошел.
А потом гости разъехались, и жизнь в Застенье вошла в привычную
колею – хотя и не совсем обычную, не такую, как в большинстве
других деревень (особенно когда ветер дул со стороны Стены).

Через две недели Томми Форестер сделал предложение Бриджит

Комфри, и она ответила согласием. А еще через неделю поутру миссис
Хемпсток пришла навестить миссис Торн. Они сидели в гостиной
и пили чай.
– Да, повезло мальчику Форестеров, – сказала миссис Хемпсток.
– Это точно, – кивнула миссис Торн. – Возьмите еще печенье,
дорогая. Наверно, ваша Дейзи будет подружкой невесты?
– Хочется надеяться, – вздохнула миссис Хемпсток. – Если,
конечно, она, бедняжка, до этого доживет.
Миссис Торн с тревогой посмотрела на гостью.
– Только не говорите мне, что она больна, миссис Хемпсток!
Это было бы просто ужасно.
– Она ничего не ест, миссис Торн. Чахнет на глазах. Редко когда
удается уговорить бедняжку выпить глоток воды.
– Да что вы говорите!
– Вчера ночью, – продолжала миссис Хемпсток, – я узнала
причину ее недуга. Это ваш Данстан.
– Данстан? Вы хотите сказать, что… – миссис Торн в ужасе
прикрыла рот ладонью.
– Нет, конечно же, нет, – поспешно замотала головой миссис
Хемпсток и поджала губы. – Ничего подобного. Но Дейзи очень
обижена на него: он совсем не уделяет ей внимания. Она не видела его
уже бог знает сколько дней. Бедная девочка решила, что он разлюбил
ее, и теперь лежит в постели и плачет, не выпуская из рук подснежник,
который он подарил ей.
Миссис Торн насыпала в чайник еще заварки и долила кипятку.
– Сказать по правде, – призналась она, – мы со стариком Торни
и сами волнуемся за Данстана. Он… немного не в себе. Да, пожалуй,
это самое подходящее выражение. Совершенно забросил работу.
Торни, помнится, говорил, что мальчику нужно время, чтобы прийти
в себя. Когда он, наконец, станет прежним, Торни отдаст ему
в собственность все западные луга.
Миссис Хемпсток степенно кивнула.
– Старик Хемпсток был бы рад видеть нашу Дейзи счастливой.
Он собирается дать девочке в приданое целое стадо овец.
Овцы Хемпстоков считались лучшими в округе: тонкорунные,
умные (по овечьим меркам, конечно), с витыми рогами и острыми
копытцами. Миссис Хемпсток и миссис Торн допили чай – и дело
было решено.
 В июне Данстан Торн женился на Дейзи Хемпсток. И если жених
выглядел несколько растерянным, то невеста, как и положено, сияла
от радости и была само очарование.
Стоя позади них, отцы новобрачных обсуждали план постройки
нового дома для молодой семьи. Матери в один голос утверждали,
что Дейзи сегодня просто прелесть, и дружно сетовали на то,
что Данстан не позволил невесте приколоть на грудь хрустальный
подснежник, который сам же подарил ей в конце апреля на ярмарке.
Тут мы и расстанемся с Данстаном и Дейзи, стоящими
под дождем из лепестков роз – алых и белых, желтых и малиновых.
Вернее, почти расстанемся.
Пока строился их новый дом, они жили в коттедже Данстана
и были вполне счастливы. Необходимость ухаживать за овцами, пасти
их, стричь, кормить и лечить – все эти повседневные заботы мало-
помалу изгнали отрешенность из глаз Данстана.
Пришла осень, потом зима. А в конце февраля, когда овцам время
ягниться, стоят самые холода и злой ветер завывает на вересковых
пустошах, проносясь меж голых деревьев, а ледяные дожди
беспрестанно льют со свинцово-серых небес, в шесть часов вечера,
когда солнце уже село и наступила почти полная темнота, кто-то
просунул сквозь брешь в Стене плетеную корзинку. Стражи, стоявшие
по обе стороны прохода, сперва ее даже не заметили. Ведь они
смотрели совсем в другую сторону, к тому же вокруг было темно
и сыро.
И вдруг раздался тоненький писклявый плач.
Только тогда караульные посмотрели себе под ноги – и увидели
на земле корзинку. В ней лежал небольшой сверток из шелковых
и шерстяных пеленок, а из него выглядывало красное заплаканное
личико с вытаращенными глазками и разинутым ртом, громко
вопящим от голода.
К пеленке серебряной булавкой был приколот клочок пергамента,
на котором изящным старомодным почерком было выведено:
«Тристран Торн».
Глава II
В которой Тристран Торн становится
взрослым и дает неосмотрительное
обещание
Прошли годы.
Следующая Волшебная ярмарка состоялась точно по расписанию.
Но юного Тристрана Торна, восьми лет от роду, туда не взяли, – на это
время мальчика приютили у себя дальние родственники из деревни,
до которой был целый день пути.
А вот его сестре Луизе, хотя она была всего лишь на полгода
младше, на ярмарку пойти разрешили, и это очень расстроило
Тристрана, особенно когда она принесла оттуда стеклянный шар,
наполненный искорками, которые в сумерках переливались и сверкали,
а по ночам наполняли детскую мягким сиянием. Тристран же
не привез от родственников ничего, кроме кори.
Вскоре после этого кошка Торнов родила трех котят: двух черно-
белых, как она сама, и третьего, совсем крошечного, с серо-голубой
шерсткой и глазами, которые меняли цвет в зависимости от настроения
зверька: то они были золотисто-зеленые, то розоватые, а иногда даже
ярко-алые.
Этого котенка отдали Тристрану, чтобы хоть как-то утешить его
после ярмарки. Котенок со временем вырос в голубую кошку, ласковее
которой не было на всем белом свете, но в один прекрасный вечер она
заметалась по дому с диким мяуканьем, сверкая глазами, ярко-
красными, как флоксы, а когда отец Тристрана вернулся домой после
работы в поле, стремглав выскочила с воем за дверь и исчезла
в сумерках.
В обязанности стражей у Стены входило не пропускать на ту
сторону людей, но не кошек, так что Тристран, которому к тому
времени уже исполнилось двенадцать, больше никогда не видел свою
голубую кошку. Какое-то время мальчик был безутешен. Но однажды
вечером к нему в комнату зашел отец, присел на краешек кровати
и хрипло сказал: «Поверь, ей будет лучше там, за Стеной. Там живут
ее сородичи. Так что не расстраивайся понапрасну, парень».
А мама, та ничего ему не сказала – она вообще с ним почти
не разговаривала. И только иногда Тристран ловил на себе ее
пристальный взгляд – будто она пыталась отыскать в его лице разгадку
какой-то тайны.
Сестренка Луиза нередко подтрунивала над ним по этому поводу
утром по дороге в школу, она вообще часто его дразнила: например,
за форму ушей (левое ухо у Тристрана было обычное, а вот правое,
слегка заостренное, плотно прилегало к голове), или за то, что он
говорит всякие глупости: он как-то сказал ей, что маленькие белые
пушистые облачка, которые собрались на закате у горизонта, когда
дети возвращались из школы, – это овечки. И хотя потом сотню раз
объяснял, что эти облака просто похожи на овечек – такие же мягкие
и пушистые, Луиза все равно продолжала смеяться над ним, хихикала
и издевалась, как гоблин, и, что еще хуже, другим детям об этом
рассказала, да еще подговорила их тихонько блеять, когда Тристран
проходит мимо. Уж что-что, а подстрекать Луиза умела, и ей нравилось
поддразнивать брата.
Школа в деревне была очень хорошая, и под руководством
учительницы миссис Черри Тристран Торн узнал все про дроби,
широту и долготу, мог на хорошем французском попросить ручку
у тетушки садовника и даже у своей собственной тетушки, а еще
перечислить всех королей и королев, правивших в Англии, начиная
с Вильгельма Завоевателя, пришедшего к власти в 1066 году, и кончая
королевой Викторией, взошедшей на трон в 1837‑м, а главное –
научился читать и писать каллиграфическим почерком. В Застенье
редко заходили чужаки, но все-таки время от времени появлялись
бродячие торговцы. Они продавали дешевенькие книжки
с леденящими кровь рассказами о жутких убийствах, роковых
встречах, смелых подвигах и чудесных спасениях. Большинство
подобных коробейников торговали еще и песенниками, по две штуки
на пенни, и семейные люди брали их нарасхват, чтобы потом
собираться вокруг пианино и хором исполнять песни вроде «Спелой
вишни» или «В отцовском саду».
Так дни шли за днями, недели за неделями, годы сменялись
годами. К четырнадцати годам Тристран уже многое знал о сексе
из сальных шуточек, сплетен и непристойных баллад. А когда ему
было пятнадцать, повредил руку, упав с яблони возле дома мистера
Томаса Форестера, а точнее, напротив окна спальни мисс Виктории
Форестер, но, к своему глубокому сожалению, успел разглядеть
только, как что-то розовое промелькнуло в спальне. Виктория была
ровесницей его сестры – и, несомненно, самой красивой девушкой
на сотни километров вокруг.
К тому времени, как Виктории и Тристрану исполнилось
семнадцать, она, с его точки зрения, стала самой прекрасной девушкой
во всей Англии. Он был готов настаивать, что она прекраснее всех
в Британской империи и даже во всем мире, и врезал бы
(или собирался врезать) каждому, кто посмеет с этим спорить. Однако
в Застенье трудно было отыскать такого человека – Виктория многим
вскружила голову и, по всей вероятности, разбила не одно сердце.
Судите сами: от матери девушка унаследовала серые глаза
и личико сердечком, а от отца – вьющиеся каштановые волосы. Губы
у нее были яркие и идеально очерченные, а когда она говорила,
на щеках у нее появлялся нежный румянец. Бледность кожи ее
совершенно не портила, напротив – придавала особое очарование.
Когда Виктории исполнилось шестнадцать, она крупно
поссорилась с матерью, потому что вбила в свою прелестную головку,
что будет работать разносчицей в «Седьмой сороке». «Я поговорила
об этом с мистером Бромиосом, – заявила она, – и он не возражает».
«Что там себе думает мистер Бромиос, – отвечала ей мать,
до замужества – Бриджит Комфри, – не имеет ровно никакого
значения. А работать разносчицей в трактире – недостойное занятие
для юной леди».
Жители Застенья с интересом наблюдали за ходом этого
сражения, гадая, чья возьмет, ибо никому еще не удавалось
переспорить Бриджит Форестер: ее язычком, по словам односельчан,
можно было соскоблить краску с амбарной двери и содрать кору
с дуба. Во всей деревне не нашлось бы человека, который рискнул бы
попасться ей под горячую руку, – говорили, что скорее Стена
сдвинется с места, чем Бриджит Форестер уступит в споре.
Впрочем, у Виктории Форестер были свои методы – и если все
средства были исчерпаны (а иногда и не исчерпаны), она шла к отцу,
и тот выполнял ее прихоти. Однако на этот раз он, к изумлению
Виктории, встал на сторону жены. И вопрос был закрыт.

Все деревенские парни были влюблены в Викторию Форестер.

Да и многие давно женатые солидные джентльмены с сединой
в бороде провожали ее взглядами, вновь ощущая весну в своих
сердцах.
– Говорят, сам мистер Мандей числится у тебя в обожателях, –
сказала Луиза Торн Виктории как-то раз майским утром в яблоневом
саду.
Пять девушек уютно устроились среди ветвей старой яблони.
Майский ветерок осыпал их волосы и юбки розовыми лепестками,
словно снежинками. Яркое послеполуденное солнце пробивалось
сквозь листву, разбрасывая вокруг зеленые, серебристые и золотистые
блики.
– Мистер Мандей? – презрительно поморщилась Виктория. –
Да ему уже сорок пять! – И состроила гримаску, давая понять,
что когда тебе семнадцать, сорок пять – это уже глубокая старость.
– К тому же, – сказала Сесилия Хемпсток, двоюродная сестра
Луизы, – он уже был женат. Не хотела бы я выйти замуж за того,
кто уже был женат. Это все равно что доверить постороннему человеку
объезжать своего пони.
– А лично мне кажется, что у брака с вдовцом есть свое
преимущество, – возразила Амелия Робинзон, – кто-то уже сгладил
острые углы его характера, укротил его, если хочешь. К тому же
к такому возрасту у мужчины плотское вожделение угасает, и это
избавляет от множества неприятностей.
Цветущий яблоневый сад наполнился девичьим хихиканьем.
– И все же, – неуверенно заметила Люси Пиппин, – представьте,
как хорошо, когда ты живешь в большом доме, у тебя есть кучер
и четверка лошадей и ты можешь ездить и в Лондон на балы, и в Бат
на воды, и в Брайтон купаться в море. Пусть даже мистеру Мандею
сорок пять лет.
Остальные девушки расхохотались, бросая в Люси пригоршни
яблоневых лепестков. И громче всех смеялась Виктория Форестер.
 Тристран Торн был лишь на полгода старше Виктории.
Уже не мальчик, но еще не мужчина, нескладный, как все юноши
в этом возрасте, он, казалось, весь состоял из острых локтей и кадыка.
Волосы ему от природы достались русые, цвета мокрой соломы,
и всегда топорщились в разные стороны, как ни старался он
пригладить их влажным гребнем.
Он был болезненно застенчив и, как все болезненно застенчивые
люди, часто вел себя очень шумно. Тристран был вполне доволен
своей судьбой – насколько может быть доволен семнадцатилетний
юноша, у которого вся жизнь впереди. Частенько, работая в поле
или в деревенской лавке «Мандей энд Браун», он мечтал о том,
как поедет на поезде в Лондон или даже в Ливерпуль или поплывет
на пароходе по серым водам Атлантического океана в Америку, и там,
в неизведанных землях среди дикарей, заработает огромное состояние.
Но бывали времена, когда ветер дул из‑за Стены, принося с собой
ароматы мяты, чабреца и красной смородины, и язычки пламени
в деревенских каминах в деревне приобретали странный цвет. В такие
дни самые простые устройства – от каминных спичек до волшебных
фонарей – отказывались работать, а мечты Тристрана Торна сменялись
путаными фантазиями: он представлял, как пробирается по лесным
трущобам, спасая принцесс из заколдованных замков, мечтал
о рыцарях, троллях и русалках. Когда на него находило такое
настроение, он потихоньку ускользал из дома и подолгу лежал
на траве, глядя в звездное небо.
Сейчас мало кто может похвастаться, что видел звезды такими,
какими их видели люди в те давние времена – наши города
отбрасывают слишком много света в ночное небо. Но в Застенье
звезды сияли, как непознанные миры или невысказанные мысли,
и не было им счета, как деревьям в лесу или листьям на дереве.
Тристран всматривался в темное небо, пока все мысли не покидали
его, а потом шел домой и засыпал мертвым сном.
При внешней своей нескладности он был полон энергии, которую,
впрочем, никто не направлял в нужное русло. Вечерами
и по выходным юноша помогал отцу на ферме, а в основное время
работал приказчиком у мистера Брауна в лавке «Мандей энд Браун».
Это был деревенский магазинчик, где имелись запасы всего
необходимого, но большую часть доходов хозяева получали, привозя
товары на заказ. Выглядело это так: жители деревни оставляли
мистеру Брауну заявки на все что угодно – от мясных консервов
до лекарства для овец, от столовых ножей для рыбы до каминной
плитки, – и приказчик составлял общий список заказов. Потом мистер
Мандей брал этот список, запрягал двух тяжеловозов и отправлялся
в ближайший город, а спустя несколько дней возвращался с телегой,
доверху груженной всякой всячиной.
Однажды в конце октября, холодным ветреным днем, когда,
казалось, вот-вот пойдет, но так и не начинается дождь, Виктория
Форестер вошла в лавку «Мандей энд Браун» со списком покупок,
составленным ее обстоятельной матушкой, и позвонила в колокольчик
у прилавка, вызывая продавца.
Из подсобного помещения появился Тристран Торн, и на личике
Виктории мелькнула тень разочарования.
– Добрый день, мисс Форестер, – произнес он.
Девушка натянуто улыбнулась и протянула ему свой список.
Вот что там было:

Полфунта саго
10 банок сардин
1 бутылка грибного соуса
5 фунтов риса
1 банка светлой патоки
2 фунта смородины
1 бутылка ярко-красной краски
1 фунт ячменного сахара
коробка лучшего какао «Раунтриз» на шиллинг
полировка для ножей «Оуки» на 3 пенса
вакса «Браунсвик» на 6 пенсов
1 пачка желатина «Суинборн»
1 бутылка мебельной мастики
1 половник
шумовка за 9 пенсов
стремянка.

Тристран прочитал список про себя в поисках какого-нибудь

предлога поговорить с Викторией: ему очень хотелось обменяться
с ней хоть парой фраз.
– Похоже, у вас собираются готовить рисовый пудинг, мисс
Форестер, – услышал он собственный голос и тут же понял, что сказал
что-то не то.
Виктория поджала свои пухлые губки, взмахнула длинными
ресницами и ответила:
– Да, Тристран, у нас собираются готовить рисовый пудинг. –
Потом она улыбнулась и добавила: – Мама говорит, что если есть
много рисового пудинга, то никакие насморки, простуды и прочие
осенние недуги не страшны.
– А моя матушка, – признался Тристран, – верит в целебные
свойства пудинга из тапиоки. – Он наколол список на специальный
штырь и сообщил: – Большую часть вашего заказа мы можем
доставить уже завтра, а остальное – в начале следующей недели, когда
мистер Мандей поедет в город.
Тут налетел такой сильный порыв ветра, что по всей деревне
задрожали стекла, а флюгера на крышах завертелись
как сумасшедшие, уже не в силах отличить север от запада и восток
от юга.
Огонь в камине лавки «Мандей энд Браун» взметнулся и рассыпал
вокруг сноп зеленых, алых и серебристых искр, как будто кто-то
бросил туда пригоршню металлических опилок.
Ветер дул с востока, из Волшебной страны, и Тристран Торн
с удивлением почувствовал прилив храбрости, какой в себе
и не подозревал.
– Знаете, мисс Форестер, я освобожусь через несколько минут.
Может быть, вы позволите проводить вас до дома? Мне ведь с вами
почти по пути, – сказал он и стал с замиранием сердца ждать ответа.
Виктория Форестер глядела на него с изумлением.
Ему показалось, что прошло целых сто лет, прежде чем она ответила:
– Хорошо.
Тристран опрометью бросился в контору и сообщил мистеру
Брауну, что уходит. Тот не особенно возражал, хотя добавил
недовольно, что когда он, мистер Браун, был моложе, ему приходилось
не только задерживаться каждый день допоздна и закрывать лавку,
но еще и спать на полу под прилавком, подложив под голову пальто
вместо подушки. Юноша согласился, что в таком случае ему,
Тристрану, крупно повезло, пожелал мистеру Брауну спокойной ночи,
схватил с вешалки свое пальто и новую шляпу-котелок и выскочил
на улицу, где его поджидала Виктория Форестер.
Осенние сумерки сгущались быстро, и пока молодые люди шли,
вечер незаметно перешел в ночь. Тристран чувствовал в воздухе запах
приближающейся зимы – смесь ночного тумана, морозной свежести
и пряного запаха палой листвы.
Они шагали извилистой дорожкой по направлению к ферме
Форестеров; в небе висел узкий серп луны, звезды ярко сияли
в темноте.
– Виктория, – прервал Тристран затянувшееся молчание.
– Да, Тристран, – отозвалась девушка, думая о чем-то своем.
– Ты не сочтешь за наглость с моей стороны, если я тебя
поцелую?
– Да, – холодно отрезала Виктория, – сочту.
– А-а-а… – протянул Тристран.
Не проронив больше ни слова, они поднялись на холм.
Вся деревня лежала перед ними как на ладони, свечи и лампы уютно
мерцали мягким желтым светом в окнах, будто приглашая войти.
А над головами Тристрана и Виктории сверкали, сияли и переливались
холодным светом мириады далеких звезд, и было их столько, что это
просто не укладывалось в голове.
Тристран взял маленькую ручку Виктории в свою. Девушка
не отняла ее.
– Ты видел? – спросила она, вглядываясь в даль.
– Нет, я ничего не видел, – ответил Тристран. – Я смотрел на тебя.
В лунном свете было видно, что Виктория улыбнулась.
– Ты самая красивая на всем белом свете, – сказал Тристран
пылко.
– Да ладно тебе глупости болтать, – мягко возразила Виктория.
– А что ты видела?
– Как упала звезда. В это время года они довольно часто падают.
– Викки, ты меня поцелуешь?
– Нет, – ответила девушка.
– Но ведь ты целовала меня, когда мы были младше. Помнишь,
под дубом, в день твоего пятнадцатилетия. И в прошлом году
на весеннем празднике – помнишь, за сараем твоего отца…
 – Я с тех пор сильно переменилась, – возразила Виктория, – и я
не поцелую тебя, Тристран Торн.
– Если не хочешь целоваться просто так, выходи за меня замуж! –
выпалил Тристран.
На холме воцарилось молчание, только октябрьский ветер шумел.
И тут раздался серебристый смех – предложение удивило
и рассмешило самую красивую девушку на всех Британских островах.
– Замуж? За тебя? – спросила она, закончив смеяться. – С чего бы
это мне выходить за тебя замуж, Тристран Торн? Что ты можешь мне
дать?
– Что я могу тебе дать? Да ради тебя, Виктория Форестер,
я отправлюсь в Индию и привезу тебе слоновую кость, и жемчужины
с ноготь твоего большого пальца, и рубины с голубиное яйцо. Я поеду
в Африку и привезу тебе алмазы размером с крикетные мячи, я найду
исток Нила и назову его в твою честь. Я отправлюсь в Америку,
аж в самый Сан-Франциско, на золотые прииски, и не вернусь, пока
не добуду золота столько, сколько весишь ты, а потом привезу его сюда
и сложу к твоим ногам. Я поеду в далекие северные края, убью много
огромных медведей и привезу тебе их шкуры.
– У тебя неплохо получалось, – сказала Виктория, – пока дело
не дошло до белых медведей. Но все равно я не поцелую тебя,
маленький глупенький деревенский мальчишка на побегушках,
и не выйду за тебя замуж.
Глаза Тристрана сверкали в лунном свете.
– Тогда я отправлюсь ради тебя в далекий Китай и привезу тебе
огромный сундук, набитый шелком, нефритом и опиумом, который
отобью у главаря пиратов. Я поеду на край света, в Австралию,
и привезу тебе оттуда… м-м-м… – Тристран запнулся, пытаясь
припомнить, писали ли что-нибудь в дешевых романах
про Австралию. – И привезу тебе оттуда кенгуру, – сказал он наконец.
И добавил: – А еще гору опалов. – Насчет опалов он был почти уверен.
Виктория Форестер сжала его руку.
– И что же я буду делать с кенгуру? Ладно, мне пора идти, а то
родители хватятся. Они могут подумать что-то не то и будут неправы,
ведь я не целовалась с тобой, Тристран Торн.
– Поцелуй меня, – умолял он. – Я что угодно отдам за твой
поцелуй – влезу на любую гору, переплыву самую глубокую реку,
перейду любую пустыню! – Он широким жестом повел вокруг,
указывая и на Застенье, лежащее у их ног, и на звездное небо
над ними. В созвездии Ориона, низко над восточным горизонтом, ярко
вспыхнула и упала звезда. – Ради твоего поцелуя и дабы добиться
твоей руки, – сказал Тристран высокопарно, – я готов принести тебе
эту упавшую звезду. – И тут он вздрогнул от холода в своем тонком
пальто. Было уже совершенно ясно, что поцелуя ему не получить, и это
ставило его в тупик – ведь у мужественных героев из дешевых
романов почему-то никогда не возникало проблем с поцелуями.
– Ладно, – сказала Виктория. – Если сумеешь, я согласна.
– Что? – не понял Тристран.
– Если ты принесешь мне звезду, – пояснила Виктория, –
ту самую, которая только что упала, я тебя поцелую. И кто знает,
может, не только поцелую. Смотри, как удачно для тебя все
складывается: не нужно ехать ни в Австралию, ни в далекий Китай.
– Что? – снова переспросил Тристран.
Виктория рассмеялась ему в лицо, отняла свою руку и зашагала
вниз с холма к отцовскому дому. Тристран помчался вдогонку.
– Нет, погоди, ты это серьезно?
– Настолько же серьезно, насколько серьезен был ты, когда
говорил о рубинах, золоте и опиуме, – ответила она. – Кстати, а что
такое этот опиум?
– Его добавляют в микстуру от кашля, – сказал Тристран. – Что-то
вроде эвкалипта.
– Да уж, звучит не очень-то романтично, – наморщила носик
Виктория Форестер. – Ну что, отправишься на поиски звезды,
что упала там, на востоке, глупый мальчишка на побегушках? – весело
спросила она. – Или так и будешь разносить по домам продукты
для рисового пудинга?
– А если я принесу тебе упавшую звезду? – небрежно спросил
Тристран. – Что я получу в награду? Поцелуй? Или руку и сердце?
– Все, что захочешь, – весело сказала Виктория.
– Клянешься?
До дома Форестеров оставалась какая-нибудь сотня метров.
Теплый желто-оранжевый свет горел в окнах.
– Конечно, – кивнула Виктория с улыбкой.
 По такой погоде дорожка, ведущая к дому Форестеров,
превратилась под копытами лошадей, коров и овец в сплошное месиво.
Тристран Торн встал на колени прямо в грязь, не жалея ни пальто,
ни шерстяных брюк.
– Я принимаю твою клятву, – сказал он.
В этот момент снова подул ветер с востока.
– Позвольте откланяться, моя прекрасная леди, – сказал Тристран
Торн. – Меня призывают неотложные дела на востоке.
Он встал, не замечая, что его колени и полы пальто покрыты
грязью, и низко поклонился девушке, сняв перед ней шляпу.
Виктория Форестер только посмеялась над тощим нескладным
мальчишкой-рассыльным из лавки. Ее серебристый смех преследовал
Тристрана еще долго, пока он спускался вниз по холму.

Тристран Торн бежал всю дорогу. Кусты ежевики цеплялись за его

одежду, ветка дерева чуть не сбила с головы шляпу.
Растрепанный, спотыкаясь и едва переводя дыхание от быстрого
бега, он, наконец, добрался до своего дома на Западных лугах.
– Ты только полюбуйся на себя! – воскликнула его матушка. –
На кого ты похож?!
Он лишь улыбнулся ей в ответ.
– Тристран, – окликнул его отец, в свои тридцать пять такой же
крепкий и веснушчатый, как и много лет назад, хотя в его каштановых
кудрях появились ниточки седины, – к тебе мать обращается, ты что,
не слышишь?
– Простите меня, отец, мама, – сказал Тристран, – но сегодня я
ухожу из деревни. Возможно, меня не будет некоторое время.
– Что за чушь! – отозвалась Дейзи Торн. – В жизни не слышала
такой ерунды.
Однако Данстан Торн внимательно посмотрел сыну в глаза
и сказал жене:
– Погоди-ка, дай я сам с ним поговорю.
Дейзи бросила на мужа недовольный взгляд и кивнула.
– Отлично! – сказала она. – А кто, интересно, будет зашивать ему
пальто? – И вышла из кухни.
Огонь в камине поблескивал зеленым и лиловым, вспыхивая
серебристыми искорками.
 – И куда же ты собрался? – спросил Данстан сына.
– На восток.
Отец кивнул. В Застенье, если можно так выразиться, было два
востока: на востоке за лесом располагалось соседнее графство,
и на востоке же начинались земли По Ту Сторону Стены. Данстану
Торну не было нужды уточнять, на какой именно восток собирается
отправиться его сын.
– Но ты вернешься?
– Конечно, – ответил Тристран с широкой улыбкой.
– Хорошо, – кивнул его отец. – Тогда все в порядке. – Он почесал
нос. – Ты уже решил, как именно проникнешь за Стену?
Тристран покачал головой.
– Придумаю что-нибудь, – беспечно сказал он. – Если нужно
будет, проложу себе дорогу силой.
– Ни в коем случае. Ты только представь, например, меня –
или себя – на месте стражей! Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал. –
Данстан снова задумчиво почесал нос. – Ладно, иди, собирай вещи.
И поцелуй маму на прощание. А я провожу тебя до окраины деревни.
Тристран собрал свои вещи в дорожную сумку. Мать принесла
ему шесть красных спелых яблок, домашний каравай и головку белого
домашнего сыра, и он сложил их туда же. Миссис Торн даже
не смотрела на него. Он чмокнул ее в щеку, попрощался, и они с отцом
пошли по деревне в сторону Стены.
Впервые Тристран стоял там на страже, когда ему исполнилось
шестнадцать. Тогда он получил только одну инструкцию: не выпускать
за Стену никого со стороны Застенья и в случае чего бежать в деревню
за помощью.
Шагая рядом с отцом, юноша гадал, что у отца на уме. Может
быть, им вдвоем удастся одолеть стражей? А может, отец отвлечет их
и даст Тристрану возможность проскользнуть незамеченным.
А может…
К тому времени, когда они дошли до Стены, он перебрал в голове
все возможные варианты, но даже представить не мог того,
что произошло на самом деле.
В тот вечер караул у Стены несли Гарольд Кратчбек и мистер
Бромиос. Гарольд, сын мельника, крепкий молодой парень,
был на несколько лет старше Тристрана. А мистер Бромиос был по-
прежнему черноволос и зеленоглаз, улыбка его была все так же
белоснежна, и пахло от него виноградом, ячменем и хмелем.
Данстан Торн подошел к мистеру Бромиосу и остановился прямо
перед ним, переминаясь с ноги на ногу на вечернем ветру.
– Добрый вечер, мистер Бромиос. Привет, Гарольд, – сказал он.
– Добрый вечер, мистер Торн, – ответил Гарольд Кратчбек.
– Добрый вечер, Данстан, – кивнул мистер Бромиос. – Надеюсь,
у тебя все в порядке.
Данстан сказал, что так и есть, потом они поговорили о погоде
и сошлись во мнении, что фермерам она не сулит ничего хорошего,
так как, судя по обилию плодов на падубе и тисе, зима будет холодной
и суровой.
Тристран слушал эти разговоры с нарастающим нетерпением
и разочарованием, но счел за лучшее промолчать.
Наконец Данстан перешел к делу:
– Мистер Бромиос, Гарольд, вы ведь оба знаете моего сына
Тристрана.
Юноша с волнением приподнял свой котелок.
И тут его отец стал говорить загадками.
– Думаю, вам известно и то, откуда он появился, – сказал Данстан.
Мистер Бромиос молча кивнул, а Гарольд Кратчбек сказал,
что что-то такое слышал, хотя слухам не стоит верить даже
наполовину.
– Так вот, это правда, – сказал Данстан. – И теперь пришло время
ему вернуться обратно.
– Там звезда… – начал было объяснять Тристран, но отец цыкнул
на него.
Мистер Бромиос потер подбородок и взъерошил пятерней свои
черные кудри.
– Ну что ж, – сказал он, повернулся к Гарольду и начал что-то
шептать ему на ухо – Тристрану так и не удалось разобрать ни слова.
Отец вложил ему в руку что-то холодное и сказал:
– Иди, мой мальчик. Иди и возвращайся со своей звездой, и да
поможет тебе Господь и все Его ангелы.
Мистер Бромиос и Гарольд Кратчбек расступились и пропустили
Тристрана.
 Он прошел сквозь пролом в каменной Стене и ступил на луг
По Ту Сторону. Оглянувшись, юноша удивленно посмотрел на троих
мужчин, стоявших в проеме, – он так и не понял, почему ему все-таки
разрешили пройти.
С сумкой в одной руке и таинственной вещицей, которую сунул
ему отец, – в другой Тристран Торн побрел по пологому холму
в сторону леса.

Он шел, и ему казалось, что с каждым шагом становится все

теплее. А дойдя до леса, что рос на вершине холма, он с изумлением
заметил, что сквозь ветви деревьев ярко светит луна. Это удивило его,
ведь луна вообще-то села уже час назад; но он изумился еще больше,
осознав, что зашедшая луна была узеньким серпом, а сейчас на него
светит полный золотой диск.
И вдруг холодная вещица, которую он держал в руке, мелодично
тренькнула, будто колокольчик в игрушечном хрустальном соборе.
Тристран раскрыл ладонь и поднял отцовский подарок к свету.
Это был подснежник, весь из стекла.
В лицо Тристрану подул теплый ветер, который принес запахи
перечной мяты, смородинового листа и спелых красных слив, и юноша
вдруг осознал всю серьезность своего поступка – ведь он отправился
в Волшебную страну на поиски упавшей звезды, совершенно
не представляя себе, где ее искать и как избежать подстерегающих его
на пути опасностей.
Тристран оглянулся и увидел вдали огни Застенья, которые
мерцали, будто сквозь какое-то марево, но все еще манили. Он знал,
что, если вернется обратно, никто его не осудит: ни отец, ни мать –
и даже Виктория Форестер при встрече не станет смеяться над ним
и обзывать мальчишкой на побегушках, отпуская шуточки о том,
как трудно искать упавшие звезды.
Мгновение он колебался.
Потом вспомнил о губах Виктории, ее серых глазах и серебристом
смехе, расправил плечи и вставил стеклянный подснежник в верхнюю
петельку расстегнутого пальто.
Слишком наивный, чтобы бояться, и слишком юный, чтобы
благоговеть, Тристран Торн зашагал по уже известным нам полям…
в глубь Волшебной страны.
Глава III
В которой мы знакомимся
с некоторыми другими персонажами,
которые и ныне живы и которых тоже
интересует судьба упавшей звезды
Крепость Штормхолд была воздвигнута на высочайшем пике горы
Хуон первым властителем Штормхолда, который правил с конца
Первой Эры до начала Второй. Последующие владельцы замка
расширили и перестроили его, пробивая новые залы и коридоры все
глубже и глубже в недрах горы, пока не добрались до самого ее
подножия, и теперь он вгрызался в небо, напоминая украшенный
искусной резьбой бивень какого-то огромного серого гранитного зверя,
и упирался прямо в грозовые тучи, готовые обрушить на землю дождь,
молнии и другие напасти.
Восемьдесят первый властитель Штормхолда лежал на смертном
одре в своей опочивальне, расположенной в пещере, зияющей в скале,
как дупло в больном зубе. Как известно, даже в Волшебной стране
смерть еще не победили.
Он призвал к себе всех своих детей – и живых, и умерших, –
и они стояли теперь, вздрагивая от холода в ледяных гранитных
чертогах, вокруг отцовского ложа в почтительном ожидании: живые
по правую руку, умершие – по левую.
Четверо из сыновей владыки Штормхолда уже отошли в мир
иной – Секундус, Квинтус, Квартус и Секстус: они застыли
неподвижными серыми фигурами, бесплотными и молчаливыми.
Трое оставшихся в живых – Праймус, Терциус и Септимус –
стояли по правую руку от отца, неловко переминались с ноги на ногу
и почесывали то нос, то щеку, словно стесняясь безмолвного
присутствия своих мертвых братьев; они старались даже не смотреть
в ту сторону, изо всех сил делая вид, что в опочивальне, огромные окна
которой были просто прорублены в толще гранита и совсем
не защищали от холодных ветров, нет никого, кроме них самих и отца.
Возможно, причиной такого поведения живых принцев было то,
что они попросту не видели своих умерших братьев. А может,
они предпочитали не замечать покойных именно потому, что сами же
их и убили, каждый по одному (за исключением Септимуса, который
Квинтусу подмешал яд в пряный соус, которым были приправлены
копченые угри, а Секстуса просто взял и столкнул в пропасть, когда
они как-то ночью вдвоем любовались грозой, разыгравшейся далеко
внизу у подножия замка). Отец так и не мог понять: то ли в них
заговорила совесть, то ли они боялись разоблачения, то ли
привидений.
В глубине души восемьдесят первый властитель Штормхолда
надеялся, что ко времени его кончины этот мир покинут шестеро
из семи наследников, и в живых останется только один. Он-то и станет
восемьдесят вторым властителем Штормхолда и Повелителем
Высоких утесов – именно так получил свой титул он сам несколько
сотен лет назад. Но куда там нынешней мягкотелой молодежи!
Нет в ней той неукротимой энергии, той силы, того напора, которые
ощущал он в молодости…
Послышались чьи-то слова, и умирающий заставил себя
сосредоточиться.
– Отец, – повторил Праймус глухим басом, – мы собрались
и ожидаем твоего решения.
Старик пристально посмотрел на него. Потом с каким-то жутким
шипением выдохнул холодный воздух из легких и голосом, ледяным,
как гранит, произнес:
– Я умираю. Истекают мои последние минуты. Вы отнесете мои
останки в недра горы, в Чертог предков, и положите их – то есть
меня – в восемьдесят первую нишу, первую из пустующих, где я
и упокоюсь навеки. Если же вы не сделаете этого, то на вас падет
проклятие и башня Штромхолда обрушится.
Трое его живых сыновей ничего не сказали. Шепот донесся
со стороны четырех умерших – видимо, они сожалели, что их кости
расклевали орлы или унесли в море бурные воды рек, и им не суждено
покоиться в Чертоге предков.
– Теперь о престолонаследовании, – продолжил старик, дыша
со свистом, как будто воздух выходил из прогнивших кузнечных
мехов.
 Его живые сыновья подняли головы. Старший, Праймус –
с сединой, уже проступавшей в густой русой бороде, орлиным носом
и серыми глазами, – глядел с надеждой. Во взгляде Терциуса,
у которого борода была золотисто-рыжей, а глаза – желто-карими,
читалась настороженность. Взгляд высокого, похожего на ворона
Септимуса, у которого еще только начинала пробиваться черная
бородка, как обычно, не выражал ничего.
– Праймус, подойди к окну.
Тот подошел к дыре в скале и выглянул наружу.
– Что ты видишь?
– Ничего, сэр, кроме вечернего неба над нами и облаков внизу.
Старика бил озноб, не помогало даже одеяло из медвежьей
шкуры.
– Терциус, подойди к окну. Что ты видишь?
– Ничего, отец. Все так, как сказал тебе Праймус. Над нами
нависло вечернее небо цвета кровоподтека; внизу мир устлан
облаками, серыми и волнистыми.
Старик бешено завращал глазами и стал похож на хищную птицу.
– Септимус, ты! К окну!
Его младший сын встал рядом с братьями, держась на расстоянии.
– А ты? Что видишь ты?
Тот выглянул. Резкий ветер подул ему в лицо, на глаза
навернулись слезы. В темно-синем небе слабо мерцала одинокая
звездочка.
– Я вижу звезду, отец.
– Ох, – тяжело выдохнул восемьдесят первый властитель
Штормхолда. – А ну-ка подведите меня к окну.
Четверо умерших сыновей с грустью смотрели, как трое живых
ведут отца к окну. Тяжело опираясь на их широкие плечи,
он пристально вгляделся в свинцовое небо. Узловатые, похожие
на ветви пальцы старого лорда сомкнулись вокруг прекрасного топаза,
висевшего на массивной серебряной цепи у него на груди, и она
порвалась, словно паутинка. Он сжал камень в кулаке.
Усопшие лорды зашептались меж собой мертвыми голосами,
похожими на шелест падающего снега: они узнали этот топаз, он был
символом власти над Штормхолдом. Кто наденет его, тот и станет
хозяином замка, если, конечно, в его жилах течет кровь Штормхолда.
Кому же из оставшихся в живых сыновей восемьдесят первый
властитель вручит камень?
Живые сыновья молча глядели на отца: один – с надеждой,
второй – настороженно, а третий – с безразличием (но это было
обманчивое безразличие, подобное холодному равнодушию скалы,
которое осознаешь, только поняв – она неприступна и нет пути
обратно).
Старик отстранил сыновей и выпрямился во весь свой немалый
рост. В это мгновение он снова превратился в грозного повелителя
Штормхолда, который одержал победу над северными гоблинами
в битве при Скалистом кряже, родил от трех жен восьмерых детей
(из которых семеро – сыновья) и, когда ему не было еще и двадцати,
убил в бою четверых своих братьев, в том числе и того, который был
почти в пять раз старше и считался непобедимым.
Величественный старик зажал в руке топаз и произнес на давно
забытом языке четыре слова, которые потрясли воздух подобно
огромному бронзовому гонгу. И выбросил камень в окно.
Оставшиеся в живых сыновья, затаив дыхание, смотрели,
как топаз взлетает по дуге вверх. Он достиг высшей точки, но, вопреки
всем ожиданиям, продолжал лететь все дальше в ночное небо,
усеянное звездами.
– Тот из вас, кто найдет этот камень, дающий власть
над Штормхолдом, получит мое благословение и Штормхолд со всеми
подвластными ему землями, – произнес восемьдесят первый
властитель, и с каждым словом его голос звучал все тише и тише, пока
не превратился в сипение глубокого старика, похожее на свист ветра
в заброшенном доме.
Братья – живые и мертвые – не сводили глаз с камня, который
летел все выше и выше, пока совсем не скрылся из виду.
– Но как?! Нам что, оседлать орлов и лететь в небеса? –
озадаченно спросил Терциус.
Старик ничего не ответил. Последний луч заходящего солнца
угас, и бесчисленные звезды засияли на небе во всем своем
великолепии.
Вдруг одна звезда упала.
Терциус почему-то подумал, хотя и без особой уверенности,
что это та самая первая звезда, которую заметил его брат Септимус.
 Она падала, оставляя за собой огненный след, и упала где-то
на юго-западе.
– Там, – прошептал восемьдесят первый властитель и упал
бездыханным на каменный пол своей опочивальни.
Праймус почесал бороду и посмотрел на распростертое у его ног
тело.
– Хотелось бы мне, – пробормотал он, – вышвырнуть труп старого
ублюдка в окно! Что за глупость он придумал!
– Лучше не надо, – сказал Терциус. – Мы ведь не хотим, чтобы
Штормхолд обрушился. Да и проклятие на свою голову вовсе
не хочется навлекать. Давайте лучше отнесем его в Чертог предков.
Праймус поднял тело отца и положил на покрытое мехами ложе.
– Нужно объявить народу, что он умер, – сказал он.
Четверо умерших братьев столпились у окна вместе
с Септимусом.
– Как по-твоему, о чем он думает? – спросил Квинтус у Секстуса.
– Прикидывает, куда упал топаз и как добраться до него первым, –
ответил Секстус, вспоминая, как сам он падал со скалы в вечность.
– Я тоже, черт возьми, надеюсь, что это так, – сказал покойный
восемьдесят первый повелитель Штормхолда своим четырем умершим
сыновьям.
Но трое живых ничего не слышали.

Вопрос о том, велика ли Волшебная страна, не так прост,

как кажется на первый взгляд.
Это же не конкретное государство с определенными границами –
карты Волшебной страны весьма недостоверны, и полагаться на них
нельзя.
Мы рассуждаем о ее королях и королевах, как, к примеру,
о властителях Англии. Но Волшебная страна куда больше Англии,
да и всего нашего мира. Ибо испокон веков земли, которые
первооткрыватели стирали с карты мира, доказав, что их
не существует, тут же становились Волшебной страной. А посему
к моменту нашего рассказа она стала поистине необъятной, и были
в ней леса и реки, моря и горы и все, что только можно себе
вообразить – всякие драконы, грифоны, выверны, гиппогрифы,
василиски и гидры. Разумеется, там водятся и менее экзотические
звери: например, кошки – ласковые и надменные, собаки – и храбрые
и трусливые, а также волки и лисы, орлы и медведи.
Далеко в лесу, таком густом, что его можно было бы назвать
чащей, стояла маленькая бревенчатая хижина, обмазанная серой
глиной и крытая соломой. Выглядела она довольно зловеще. В клетке
возле нее, мрачно нахохлившись, тихо и неподвижно сидела
на жердочке маленькая желтая птичка. В хижину вела некогда
выкрашенная облупившейся теперь белой краской грязная дверь.
Внутри была всего одна комната. С потолочных балок свисали
копченые окорока и колбасы, а еще – чучело крокодила. В большом
очаге у стены чадил огонь, и поднимавшийся из трубы дым был виден
издалека. А еще в комнате стояли три топчана, застеленные одеялами:
одно – большим и старым, а два других – маленькими, почти
детскими.
В углу стояла огромная пустая деревянная клетка. Кругом
валялась кухонная утварь. Три окна так давно не мыли, что они уже
почти не пропускали свет, да и все в хижине было покрыто толстым
слоем пыли и жира. Чистым оставалось только стоящее у стены
зеркало из черного стекла высотой в человеческий рост и шириной
с церковную дверь.
Тут жили три старухи. Они все делали по очереди – спали
на большой кровати, готовили еду, ставили в лесу капканы на мелких
зверьков и носили воду из глубокого колодца за хижиной. И почти
не разговаривали друг с другом.
Другие три женщины – стройные, темноволосые
и жизнерадостные – обитали в роскошном чертоге с полом из оникса
и колоннами из обсидиана. В их внутренний дворик, открытый
ночным небесам, заглядывали яркие звезды. Там плескал фонтан
с чистой черной водой: она била изо рта сладострастно изогнувшейся
русалки и падала в бассейн, в котором, подрагивая и мерцая,
отражались звезды.
Эти три женщины и их чертог находились в черном зеркале.
Три старухи звались Лилим – королевами ведьм – и вели в лесу
весьма уединенную жизнь.
Три молодые женщины в зеркале тоже носили имя Лилим,
но никто, кроме, пожалуй, самих старух, не мог бы сказать наверняка,
кто они, – их наследницы или отражения, а также существует ли
вообще убогая хижина в лесу или на самом деле колдуньи живут
в роскошном чертоге с фонтаном‑русалкой.
В тот день одна из старух принесла из леса горностая. Горло
зверька было в крови. Старуха положила его на грязную разделочную
доску и, взяв острый нож, сделала надрезы около лапок и шеи, а потом
одним быстрым движением содрала с него шкурку, будто пижамку
с ребенка, и бросила ободранную тушку на колоду для рубки мяса.
– Потроха? – спросила она с дрожью в голосе.
Старшая из троих, низенькая старуха с самыми спутанными
и грязными космами, согласилась, раскачиваясь в кресле-качалке:
– Тоже можно.
Первая старуха взяла тушку горностая за голову и разрезала
брюшко. Красно-фиолетовые внутренности зверька вывалились
на разделочную доску и заблестели на замызганном дереве подобно
драгоценным камням.
– Идите сюда! Да быстрее же! – хрипло завизжала старуха.
Она осторожно поворошила внутренности ножом – и снова
взвизгнула.
Старуха, что качалась в кресле-качалке, вскочила на ноги
(темноволосая женщина в зеркале потянулась и поднялась со своего
дивана). Третья старуха, которая выходила во двор, услышав крики,
со всех ног бросилась обратно в хижину.
– Что? – спрашивала она. – Что случилось?
(В зеркале появилась третья молодая темноглазая женщина
с маленькой упругой грудью.)
– Смотрите, – первая старуха указала ножом на внутренности.
Старухи, сощурив выцветшие глаза, склонились над разделочной
доской.
– Наконец-то! – произнесла одна из них.
– Как раз вовремя, – отозвалась другая.
– И кто же из нас отправится на поиски? – спросила третья.
Все трое зажмурились и протянули руки к доске.
– У меня почка, – сказала одна, раскрыв кулак.
– У меня печень.
– А у меня сердце, – триумфально объявила старшая.
– И как ты поедешь?
 – В нашей старой колеснице. А запрягу в нее то, что попадется
мне на перекрестье дорог.
– Это займет несколько лет.
Старшая кивнула.
Младшая из ведьм, та самая, что пришла с улицы, медленно
направилась к старинному комоду и склонилась над ним. Из самого
нижнего ящика она достала металлическую шкатулку и отнесла ее
сестрам. Шкатулка была перевязана тремя старыми бечевками,
затянутыми в сложные узлы. Старухи развязали каждая свой узел, и та,
что принесла шкатулку, открыла крышку.
На самом дне шкатулки мерцало что-то золотистое.
– Да, немного осталось, – вздохнула младшая из ведьм, которая
уже была старухой, когда лес, в котором они жили, скрывала толща
морских вод.
– Хорошо, что мы нашли новое, правда? – заметила старшая
и запустила в шкатулку скрюченные пальцы. Золотистое вещество
попыталось уклониться, но старуха схватила его, мерцающее
и трепещущее, и затолкала себе в разинутый рот.
(Три женщины в зеркале не сводили с нее глаз.)
Центр мироздания содрогнулся.
(Теперь в черном зеркале остались только две женщины.)
Две старухи в хижине со смесью зависти и надежды смотрели
на высокую красивую женщину со смоляными волосами, черными
глазами и ярко-алыми губами.
– Ну и грязища здесь, – сказала красавица и направилась
к кровати, рядом с которой стоял большой деревянный сундук,
накрытый выцветшим от времени гобеленом. Она отбросила гобелен,
открыла сундук и стала копаться в нем.
– Ага, вот оно! – Красавица извлекла алое платье, кинула его
на кровать и сбросила с себя лохмотья, которые носила, пока была
старухой.
Сестры злобно уставились на нее.
– Когда я принесу ее сердце, нам всем хватит, – сказала она,
с неприязнью окинув взглядом волоски на их подбородках
и ввалившиеся глаза. И застегнула на запястье ярко-алый браслет
в форме маленькой змейки, кусающей себя за хвост.
– Звезда, – произнесла одна из сестер.
 – Звезда, – эхом откликнулась вторая.
– Именно, – ответила помолодевшая королева ведьм, надевая
на лоб серебряную диадему. – Это первая звезда за последние двести
лет, и я получу от нее то, что нам нужно. – Она облизнула алые губы
темно-красным язычком и добавила: – Упавшая звезда.

На поляну у озера опустилась ночь, небо усыпали бессчетные

звезды.
Светлячки горели в листве высоких вязов, зарослях папоротника
и кустах орешника, мерцая, как огни далекого прекрасного города.
В ручье, впадавшем в озеро, плескалась выдра. Семейство горностаев,
прыгая в траве, пробиралось к воде. Полевой мышонок нашел
упавший орех и пытался прогрызть его твердую скорлупу своими
острыми передними зубками. Не то чтобы он проголодался, просто это
был заколдованный принц, который мог вернуть свой прежний облик,
только если разгрызет Орех мудрости. Увы, он так увлекся орехом,
что забыл об осторожности и не заметил мелькнувшую в лунном свете
тень огромной серой совы. Она схватила его острыми когтями
и унесла в ночное небо.
Мышонок выронил орех, орех упал в ручей, а ручей унес орех
в озеро, где его проглотила форель. Сова проглотила мышонка,
и только хвост свешивался у нее из клюва. Какое-то существо
с пыхтением и треском пробиралось сквозь заросли. «Барсук, –
подумала сова (которая сама была заколдована и могла принять свой
истинный облик, лишь проглотив мышонка, съевшего Орех
мудрости), – или, может, медвежонок».
Тут зашелестели листья, вода пошла рябью, и вся поляна
наполнилась льющимся сверху белым светом, который становился все
ярче и ярче. Сова увидела его отражение в озере – ослепительно-
чистый, он был так ярок, что она взмахнула крыльями и улетела
в другую часть леса. Все звери озирались в ужасе.
Поначалу светлое пятно в небе было не больше луны, потом
начало расти и расти, и весь лес задрожал и затрепетал: звери затаили
дыхание, а светлячки вспыхнули еще ярче – каждый из них был
уверен, что это она, его истинная любовь, но бесполезно…
А потом…
 Раздался страшный треск, похожий на звук выстрела,
и наполнявший лес свет внезапно погас.
Или почти погас. В зарослях лещины билось слабое сияние,
как если бы над кустами поднималось, мерцая, облачко крошечных
звезд.
Оттуда послышался голос – высокий, чистый женский голос,
который произнес:
– Ой! – А потом совсем тихонько добавил: – Черт! – А потом
опять: – Ой!
И на поляне воцарилась тишина.
Глава IV
Ну и как туда смогу я при одной свече
дойти?
С каждым шагом Тристран чувствовал, что октябрьская ночь
остается позади, как будто он идет из осени в лето. Вдоль лесной
тропинки росли высокие колючие кусты. В небе сияли и мерцали
звезды, а полная луна цвета спелого зерна роняла на землю золотистый
свет, и он освещал цветы шиповника на кустах.
Тристрана начало клонить в сон. Поначалу он боролся с этим,
но потом снял пальто, опустил на землю свою дорожную сумку –
большую, кожаную, из тех, что лет через двадцать будут называться
саквояжами, – подложил ее под голову вместо подушки и лег,
укрывшись пальто.
Он смотрел на звезды, и ему казалось, что они грациозно
и величаво танцуют какой-то медленный, бесконечно сложный танец.
Он представил себе их бледные улыбающиеся лица. Конечно, ведь
звезды так долго наблюдают с небес за миром, видя всю его суету,
радости и горести людей… Их, наверное, забавляет, когда еще
очередное человеческое существо решает, что оно – центр мироздания,
как это свойственно всем нам.
А потом Тристран увидел сон: он зашел в свою спальню, которая
почему-то была еще и классом в их деревенской школе, и миссис
Черри постучала указкой по доске, призывая всех к тишине. Тристран
взглянул на свою грифельную доску, пытаясь понять, какой сейчас
урок, но не смог прочитать ни слова. Потом миссис Черри, которая
была так похожа на его маму, что Тристран поразился, как же он
раньше не догадывался, что это одна и та же женщина, вызвала его
к доске и велела назвать даты правления всех королей и королев
Англии…
– Иж-жви-няйте, – произнес тихий лохматый голосок, –
не могли бы вы шпать чуть тише? Ваши шны вторгаюша в мои, а я
никогда не был ошобо шилен в датах. Вильгельм Жавоеватель пришел
к влашти в тыща шеещат шестом – это вше, что я помню, и готов
обменять это жнание на танцующую мышь.
– А? Что? – вскинулся Тристран спросонья.
– Потише шпите, – произнес голос, – ешли вам не шложно.
– Простите, – сказал Тристран, и после этого ему уже больше
ничего не снилось.

– Завтрак, – раздалось над его ухом. – Грибочки, обжаренные

на коровьем масле с диким чесноком.
Тристран открыл глаза. Солнечные лучи пробивались сквозь
заросли шиповника, бросая на траву золотисто-зеленые блики. Пахло
божественно.
Перед ним стояла жестяная миска.
– Не слишком изысканное угощение, – произнес голос. –
Деревенское, я бы сказал. Совсем не то, к чему привыкли благородные
господа. Но такие, как я, очень любят вкусные грибочки.
Тристран моргнул, потянулся к миске и двумя пальцами извлек
оттуда большой горячий гриб. Юноша осторожно откусил кусочек
и чуть язык не проглотил.
– В жизни не пробовал ничего вкуснее, – сказал он, прожевав
гриб.
– Очень любезно с вашей стороны, – ответил маленький
человечек – если это существо было человеком, в чем лично Тристран
сомневался, – сидевший по ту сторону уютно потрескивающего
костерка, дым от которого поднимался в утреннее небо. – Очень
любезно. Но это всего лишь жареные грибочки, и они никогда
не заменят приличной еды…
– А еще можно? – попросил Тристран. Только сейчас он понял,
как проголодался: когда еды мало, она только разжигает аппетит.
– Ах, какие прекрасные манеры! – восхитился человечек,
облаченный в огромную шляпу с провисшими полями и очень
широкое пальто. – Спрашиваете, можно ли еще, как будто вам
предложили перепелиные яйца-пашот, копченый окорок газели
и трюфели, а не просто грибочки, которыми и кошка-то побрезгует.
Воспитание, ничего не скажешь.
– Но я и правда очень хочу еще грибов, – сказал Тристран. – Если
можно, конечно.
 Человечек горестно вздохнул, склонился с ножом над шипящей
на огне сковородкой и быстрым движением перекинул Тристрану
в миску еще два больших гриба.
Юноша взял их прямо руками, подул, чтобы скорее остыли,
и мгновенно съел.
– Посмотреть, как вы едите, – с укоризной произнес маленький
лохматый человечек со смесью гордости и осуждения в голосе, –
так прямо кажется, они вам понравились, будто не чувствуете в них
горечи и не жалеете, что взяли их в рот.
Тристран облизал пальцы и заверил своего благодетеля, что это
самые вкусные грибы из всех, что ему доводилось отведать.
– Это вы сейчас так говорите, – с мрачным удовлетворением
отвечал тот, – посмотрим, что вы скажете через час. Вашему
кишечнику эти грибочки вряд ли понравятся, как одной рыбачке
не понравилась русалка, с которой спутался ее парень. Это слышали
все – от Гарамонда до Штормхолда. Такие выражения, вы просто
не поверите! Ей-богу, у меня уши в трубочку сворачивались. –
Лохматый человечек глубоко вздохнул. – Кстати, о кишечнике, –
продолжил он. – Я собираюсь опорожнить свой вон за тем деревом.
Не могли бы вы оказать мне услугу и присмотреть за моими вещами,
пока я не вернусь? Буду весьма вам признателен.
– Конечно! – вежливо отозвался Тристран.
Лохматый человечек исчез за толстым стволом дуба.
Он с кряхтеньем повозился там и вскоре вернулся, приговаривая:
– Ну, вот и все. Знавал я одного человека в Пафлагонии, который
имел обыкновение каждое утро заглатывать живую змею. Он говорил,
что после этого может быть уверен: ничего хуже с ним в тот день
приключиться уже не может. Впрочем, перед казнью его заставили
съесть целую миску волосатых многоножек, так что, возможно, такое
его убеждение было ошибочным.
Тристран извинился и сам отправился за дерево помочиться.
Там он обнаружил маленькую кучку помета, нимало
не напоминавшего человеческие испражнения. Скорее это выглядело,
как оленьи или кроличьи орешки.
– Меня зовут Тристран Торн, – представился он, вернувшись.
Его сотрапезник тем временем убирал все, что осталось после
завтрака – дрова, сковородки и прочее, – в свой заплечный мешок.
Он снял шляпу, прижал ее к груди и посмотрел на Тристрана снизу
вверх.
– Очарован, – сказал он и потыкал в свой мешок, на котором
красовалась надпись: «ОЧАРОВАН, ЗАВОРОЖЕН, ЗАКОЛДОВАН
И ПЕРЕЗАВОЛХВОВАН». – Я часто бываю именно
перезаволхвован, – признался он. – Ну, вы знаете, как это случается. –
С этими словами он засеменил по тропинке.
– Эй! Погодите! – окликнул его Тристран, устремляясь следом. –
Вы бы не могли идти помедленнее?
Потому как несмотря на свой огромный мешок (который
напомнил Тристрану бремя христианина из книги «Путь пилигрима»,
отрывки из которой учительница миссис Черри читала им каждый
понедельник, приговаривая, что, хотя ее написал жестянщик,
это просто великолепная книга) маленький человечек – Очарован, так,
кажется, его звали – удалялся от него со скоростью белки, прыгающей
по ветвям дерева.
Маленький человечек, быстро перебирая ножками, вернулся
обратно.
– Что-то не так? – спросил он.
– Мне за вами не угнаться, – признался юноша. – Вы так быстро
ходите.
Тот замедлил шаг.
– Прошу прощения, – сказал он, когда юноша у него за спиной
споткнулся. – Я шлишком много времени провожу один и привык шам
решать, ш какой шкороштью мне идти.
Они шагали рядом, и солнечный свет бросал на них сквозь
молодую листву золотисто-зеленые блики. Такое Тристран раньше
видел только весной. «Это что ж получается, и лето вслед за октябрем
осталось позади?» – изумленно подумал он.
Время от времени юноша замечал, как в листве деревьев и кустов
мелькает что-то яркое, и лохматый человечек всякий раз пояснял:
«Зимородок. Мистер Хелсиан – вот как его зовут. Красивая птичка».
Или: «Пурпурный колибри. Питается цветочным нектаром. Любит
парить в воздухе». Или: «Красношапочники[4]. Они обычно держатся
на расстоянии, и не вздумай к ним приближаться – не оберешься
неприятностей».
 У ручья путники остановились пообедать. Тристран достал
из своей сумки каравай домашнего хлеба, спелые красные наливные
яблоки и головку кислого домашнего сыра – все, что матушка дала ему
в дорогу. Лохматый человечек, хотя осмотрел продукты
не без подозрения, с жадностью проглотил свою порцию, подобрал все
крошки и стал с хрустом жевать яблоко. Потом он наполнил котелок
водой из ручья и вскипятил чай.
– Расскажите о себе, – попросил он, когда они чаевничали.
Тристран несколько минут собирался с мыслями, а потом сказал:
– Я пришел из деревни под названием Застенье, там живет
девушка, краше которой нет на всем белом свете. Ее зовут Виктория
Форестер. Ей и только ей одной я отдал свое сердце. Ее лицо…
– Набор стандартный? – перебил его лохматый человечек. – Нос,
два глаза, зубы и все прочее?
– Разумеется.
– Отлично. Тогда описание можно опустить. Я и так тебе верю.
Перейдем к делу: так какую чертову глупость потребовала от тебя эта
красотка?
Тристран отставил свою деревянную чашку и вскочил,
оскорбленный.
– Как вы посмели, – вопросил он тоном, который считал
высокомерным и презрительным, – предположить, что моя любимая
могла отправить меня за какой-нибудь ерундой?
Маленький человечек посмотрел на него темными глазами-
бусинками.
– Не вижу другой причины, чтобы парень вроде тебя решился
переступить границы Волшебной страны. От вас к нам попадают
только поэты, влюбленные и сумасшедшие. На поэта ты не похож, ты –
уж прости, но это действительно так – прост, как эта головка сыра.
Поэтому я ставлю на любовь.
– Да, – заявил Тристран, – каждый влюбленный безумен
и в душе – поэт.
– Ты так думаешь? – усомнился человечек. – Никогда не замечал.
Так вот о юной леди. Итак, есть некая особа, которая отправила тебя
сюда на поиски богатства. Что ж, такое случается нередко. Я все время
натыкаюсь на молодых ребят вроде тебя, которые слоняются тут
в поисках золота, накопленного каким-нибудь несчастным драконом
или великаном.
– Нет. Не в богатстве дело. Я пришел потому, что дал той девушке
клятву. Мы разговаривали, и я наобещал ей много всего, а потом мы
увидели падающую звезду, и я сказал, что принесу ей эту звезду.
А упала она… – юноша махнул рукой куда-то в сторону горной гряды
на востоке, – примерно вон туда.
Маленький лохматый человечек поскреб лицо. Или мордочку –
Тристран так и не решил, что это.
– Знаешь, что я сделал бы на твоем месте?
– Нет, – отозвался Тристран. – А что?
– Отослал бы ее в свинарник, – сказал маленький лохматый
человечек, потирая нос, – а сам нашел бы ту, которая позволила бы
себя поцеловать, не требуя сложить к ее ногам всю вселенную. Таких
там, откуда ты пришел, предостаточно.
– Других девушек для меня не существует, – сказал Тристран
упрямо.
Человечек в ответ только хмыкнул. Они собрали вещи
и продолжили путь, некоторое время шагая молча.
– А ты это серьезно? – спросил человечек. – Я про упавшую
звезду.
– Да.
– На твоем месте я не стал бы об этом распространяться, –
посоветовал человечек. – Найдется немало тех, кто проявит к этой
информации нездоровый интерес. Так что лучше держать язык
за зубами. Только никогда не лги.
– А что же мне тогда говорить?
– Ну, например, если спросят, откуда ты идешь, говори «оттуда». –
И коротышка указал себе за спину. – А если спросят, куда, отвечай –
«туда». – И он махнул рукой вперед.
– Понятно, – отозвался Тристран.
Тропинка, по которой они шли, стала едва различимой. Холодный
ветер взъерошил волосы Тристрана, и он поежился. Дорога завела их
в лес, где росли лишь чахлые березки.
– Как вы думаете, далеко еще, – спросил Тристран, – до того
места, где упала звезда?
 – Сколько миль до Вавилона? – ответил человечек вопросом
на вопрос. – Когда я проходил здесь в прошлый раз, этого леса
не было, – добавил он.
Тристран сразу вспомнил детский стишок и продекламировал:

Сколько миль до Вавилона:

Три, тринадцать, тридцать три?
Ну и как туда смогу я
При одной свече дойти?
Если быстро обернешься
И с дороги не свернешь,
При свече туда дойдешь.

– Точно. Именно так, – сказал человечек и встревоженно повертел

головой, будто чего-то опасаясь.
– Это же просто детский стишок, – сказал Тристран.
– Просто детский стишок?! Ну ничего себе! Да я здесь, по эту
сторону Стены, знаю массу народу, которым и за семь лет
кропотливого труда не составить такого заклинания. А вы там, у себя,
без всякой задней мысли читаете его детям, будто какое-нибудь
«Спи спокойно, баю-бай» или «Шалтай-Болтай сидел на стене»…
Да тебя, парень, не продуло ли часом?
– Раз уж вы об этом заговорили, признаюсь, мне что-то и правда
стало холодно.
– Погляди-ка вокруг. Ты видишь дорогу?
Тристран моргнул. Серые березки словно поглотили свет и цвета,
не давая сориентироваться. Юноша думал, что идет по тропинке,
но теперь, когда он попытался ее разглядеть, она мелькнула и исчезла,
будто ее и не было никогда. Он успел приметить, что тропинка шла
мимо вон того дерева, и вот этого, и вон того валуна, но оказалось,
что это просто игра света и тени среди серых березовых стволов.
– Ну вот мы и попались, – прошептал человечек.
– Тогда бежим! – Тристран снял шляпу-котелок и держал ее
в руках.
– Не поможет, – покачал коротышка головой. – Мы попались
в ловушку и теперь останемся здесь, даже если будем убегать
со всех ног.
Он подошел к ближайшему дереву – высокому и тонкому, очень
похожему на березу, и изо всех сил пнул ствол. Сверху посыпались
сухие листья, а вслед за ними с шелестящим звуком упало что-то
белое.
Тристран подошел посмотреть и увидел выбеленный ветром
и солнцем птичий скелетик.
Человечек содрогнулся.
– Сам я еще сумел бы вырваться, – сказал он Тристрану, –
но с собой никого прихватить не смогу, так что лучше все равно
не будет… Судя вот по этому, – он тронул птичий скелетик ногой,
сильно смахивающей на лапу, – отсюда не улетишь. А вы, люди,
так и не научились рыть норы, хотя это тоже не поможет…
– Тогда, пожалуй, нам стоит вооружиться, – предложил Тристран.
– Вооружиться?
– Ну да, пока они не явились.
– Пока они не явились? Да что ты, они давно уже здесь, дурья твоя
башка. Они – это деревья. Мы забрели в Мертвый лес.
– В Мертвый лес?
– Это я во всем виноват. Надо было смотреть, куда идем. А теперь
не видать тебе звезды, а мне – моей любимой торговли. Какой-нибудь
дурень через много лет заблудится в лесу и найдет наши дочиста
обглоданные и высушенные ветром косточки. Вот и все.
Тристран огляделся. В сумерках казалось, что деревья
подбираются все ближе, хотя и не заметно было, чтобы они двигались.
А может, человечек просто спятил со страху и ему мерещится всякая
ерунда?
Вдруг что-то ужалило его в левую руку. Решив, что это какое-то
насекомое, он шлепнул себя по руке и с удивлением увидел
оставшийся на месте удара желтый лист. Лист с шелестом упал
на землю, а на руке выступила алая капелька крови. Деревья, казалось,
зашептались.
– Что же нам делать? – воскликнул Тристран.
– В голову ничего не приходит. Если бы знать, где настоящая
тропа… Даже деревья Мертвого леса не могут ее разрушить. Разве что
спрятать от нас, замаскировать… – человечек вздохнул и поежился.
Тристран поднял руку и задумчиво потер лоб.
 – Я… я точно знаю, где тропа. Вон там, – сказал он, указывая
направление.
Черные глазки-бусинки его спутника заблестели.
– Ты уверен?
– Да, конечно. Надо зайти вон за те кусты, а дальше направо.
Тропа там.
– Откуда ты знаешь?
– Просто знаю, и все.
– Ладно, пошли, – человечек подхватил свой мешок и побежал,
но достаточно медленно, чтобы Тристран не отставал, а тот мчался,
задыхаясь, с колотящимся сердцем, да еще и саквояж на бегу бил его
по ногам.
– Нет, не туда! Левее! – крикнул юноша.
Дальше они бежали молча, оставляя на ветках и колючках клочки
одежды.
Казалось, деревья перед ними сомкнулись в сплошную стену.
С них сыпались тучи листьев, больно жаля Тристрана, а попав
на одежду, безжалостно раздирали ее. Юноша кое-как добрался
до вершины холма, отмахиваясь свободной рукой от листьев
и отбиваясь саквояжем от сучков и ветвей.
Вдруг маленький лохматый человечек остановился
как вкопанный, запрокинул голову и завыл, глядя в небо.
– Быстрей! – сказал Тристран. – Мы уже почти у цели.
Он схватил человечка свободной рукой и потащил вперед.
Когда они достигли тропы, среди мертвого серого леса показалась
полоса зелени.
– Здесь-то нам ничто не угрожает? – спросил Тристран, отдуваясь
и испуганно оглядываясь по сторонам.
– Не угрожает, пока не сойдем с тропы, – ответил лохматый
человечек, выпустил из рук свою поклажу и уселся на траву,
рассматривая окружавшие тропу деревья. Они качались, хотя никакого
ветра не было, и Тристрану показалось, что они трясутся от злости.
Его спутника била крупная дрожь, он рыхлил своими волосатыми
пальчиками землю и гладил зеленую траву. Потом взглянул
на Тристрана.
– У тебя, конечно же, нет с собой ничего горячительного. Хотя бы
горячего сладкого чая, а?
 – Боюсь, что нет.
Человечек засопел и стал возиться с завязками своего огромного
мешка.
– Отвернись, – велел он Тристрану. – И, чур, не подглядывать.
Тристран послушно отвернулся. За спиной послышалась какая-то
возня, и человечек сказал:
– Все, теперь, если хочешь, можешь повернуться.
Он держал в руках покрытую яркой эмалью бутыль и безуспешно
пытался вытащить пробку.
– М-м… может, вам помочь? – осторожно предложил Тристран,
опасаясь его обидеть. Но волновался он напрасно: коротышка тут же
отдал ему бутыль.
– Валяй! У тебя пальцы для этого лучше приспособлены.
Тристран рывком вытащил пробку из бутылки. В ноздри ему
ударил острый аромат – что-то вроде меда, смешанного с хвойным
дымком и пряностями. Юноша протянул бутылку хозяину.
– Пить такое сокровище из горлышка – просто преступление, –
сказал лохматый человечек, отвязывая от пояса деревянную чашку,
и дрожащими руками плеснул в нее чуть-чуть янтарной жидкости.
С наслаждением понюхав напиток, он отхлебнул немного и улыбнулся,
обнажая мелкие острые зубки.
– О-о-о! Вот теперь совсем другое дело. – И передал чашку
Тристрану. – Пей маленькими глоточками, – наставлял юношу он. –
Знаешь, сколько это стоит? Да за такую бутыль можно выкупить
из плена короля. Я отдал за нее два огромных голубых бриллианта,
механическую синюю птицу и драконью чешуйку.
Тристран сделал маленький глоток. По всему телу до кончиков
пальцев разлилось тепло, а голова будто наполнилась множеством
крошечных пузырьков.
– Неплохо, а?
Юноша кивнул.
– Боюсь, даже слишком хорошо для таких, как мы с тобой. Ну да
ладно. В тяжелую минуту это как раз то, что нужно. А сейчас именно
такая минута. Что ж, давай выбираться из этого леса. Вот только
в какую сторону нам идти, а?
– Туда, – без колебаний ответил Тристран, указывая налево.
 Человечек заткнул бутыль пробкой и уложил ее обратно в мешок,
потом закинул мешок за спину, и путники отправились по зеленой
тропе через серый лес.
Стволы постепенно редели, и вскоре Тристран и коротышка уже
шли вдоль обрывистого берега меж двух невысоких каменных стен.
Тристран обернулся и не увидел позади никаких признаков леса:
там темнели лишь поросшие лиловым вереском холмы.
– Можем устроить привал здесь, – сказал его спутник. – Нам есть
о чем поговорить. Присаживайся. – Он положил на землю свой
огромный мешок и взгромоздился на него, так что теперь смотрел
на присевшего на придорожный камень Тристрана сверху вниз. – Что-
то я никак не возьму в толк. Скажи-ка, откуда ты взялся?
– Из Застенья, я же говорил вам.
– И кто твои родители?
– Моего отца зовут Данстан Торн, а маму – Дейзи Торн.
– Ага, Данстан Торн. Мне доводилось встречаться с твоим отцом.
Он приютил меня на ночь. Неплохой парень, хотя по ночам
предпочитает спать, – человечек почесал мордочку. – Но это все же
не объясняет… скажи, кто-нибудь в вашей семье отличается чем-то
особенным?
– Моя сестра Луиза умеет шевелить ушами.
Человечек пошевелил своими большими волосатыми ушами.
– Нет, не то. Я имею в виду, нет ли у тебя, ну, там, бабушки-
колдуньи или дядюшки-волшебника? А эльфов у вас в роду, часом,
не было?
– Ничего такого я не знаю, – покачал головой Тристран.
Коротышка сменил тактику.
– А где она, эта деревня Застенье?
– Вон там, – указал Тристран.
– А Спорные холмы?
– Там, – без колебаний ответил Тристран.
– А Катаварские острова?
– Там, – Тристран указал на юго-запад.
До этой минуты он и не подозревал о существовании Спорных
холмов или Катаварских островов, но почему-то точно знал, где они
находятся, как будто его спросили, где у него левая нога,
или попросили указать на собственный нос.
 – Хм… а если так: ты знаешь, где находится Его Безбрежность
Фримартин Мускусный?
Тристран недоуменно покачал головой.
– А где находится Прозрачная Крепость Его Безбрежности
Фримартина Мускусного?
Тристран уверенно показал.
– А где Париж? Тот, что во Франции.
Юноша немного подумал:
– Ну, если Застенье там, то Париж, я думаю, примерно в том же
направлении – ведь верно?
– Таким образом, – изрек лохматый человечек, рассуждая скорее
с самим собой, нежели с Тристраном, – мы видим, что ты способен
находить места в Волшебной стране – но не в твоем собственном
мире. Исключение – Застенье, где пролегает граница.
Местонахождение живых существ ты определять не можешь… хотя…
скажи-ка, парень, можешь ты показать, куда упала звезда, которую ты
ищешь?
– Туда, – не задумываясь, указал Тристран.
– Хм… хорошо, конечно, только ничегошеньки не объясняет.
Проголодался?
– Немножко. У меня вся одежда в дырах, – пожаловался Тристран,
ощупывая лохмотья, оставшиеся от его штанов и пальто. Сучья
и ветви порвали ткань в клочки, пытаясь задержать его на бегу,
да и листья прорезали немало дыр. – Посмотри на мои ботинки…
– А что у тебя в сумке?
Тристран открыл свой саквояж.
– Яблоки. Сыр. Полкаравая хлеба. Баночка рыбной пасты.
Перочинный ножик. А еще – смена белья и две пары шерстяных
носков. Наверное, надо было взять с собой больше одежды…
– Рыбную пасту прибереги пока, – сказал его спутник, проворно
разделив остальную еду на две равные части. – Ты оказал мне
большую услугу, – продолжил он, с хрустом вгрызаясь в яблоко, –
я такого не забываю. Сначала мы починим твою одежду, а потом
отправим тебя за звездой. Угу?
– Буду очень вам признателен, – отозвался Тристран, делая себе
бутерброд с сыром.
 – Ну вот и ладно, – сказал человечек. – Давай-ка поищем для тебя
одеяло.

На рассвете три наследника Штормхолда ехали вниз по скалистой

дороге в карете, запряженной шестеркой вороных лошадей. У коней
на головах колыхались черные плюмажи, карету только что выкрасили
в черный цвет, а каждый из лордов облачился в траур.
Праймус надел что-то вроде длинной черной монашеской рясы.
Терциус выбрал неброский костюм – так мог бы одеться скорбящий
по усопшему родственнику купец. На Септимусе же были черный
камзол, черные лосины и черная шляпа с черным пером – так мог бы
щеголять фатоватый злодей в какой-нибудь исторической пьесе
елизаветинской эпохи.
Наследники Штормхолда поглядывали друг на друга – один
с подозрением, второй настороженно, третий – безучастно.
Они не разговаривали между собой: будь у них возможность
заключить какой-либо союз, Терциус объединился бы с Праймусом
против Септимуса. Но союзов между ними не могло быть в принципе.
Экипаж с грохотом трясся по дороге.
Один раз он остановился, чтобы наследники могли передохнуть,
а потом снова покатил по горной дороге.
Три лорда Штормхолда недавно упокоили останки своего отца
в Чертоге предков. Их мертвые братья наблюдали за процессом
упокоения от дверей чертога в полном молчании.
Ближе к вечеру кучер крикнул: «Приехали! Деревня Ноттавей» –
и направил экипаж в сторону обветшалого постоялого двора,
что прилепился к строению, которое, при наличии фантазии, можно
было бы назвать хижиной великана.
Наследники Штормхолда вышли из кареты и принялись
разминать затекшие ноги. Обитатели постоялого двора разглядывали
их сквозь зеленые стекла окон.
Из двери высунулся хозяин – желчный, вечно чем-то недовольный
гном.
– Проветри-ка спальни и поставь на огонь горшок с тушеной
бараниной! – крикнул он служанке.
– И сколько спален проветривать? – отозвалась с лестницы
служанка, которую звали Летиция.
 – Три, – ответил гном. – Бьюсь об заклад, что кучера они отправят
спать на конюшню.
– Ну да, конечно, три, – с иронией шепнула служанка Тилли
конюху Лейси, – когда каждому видно, что в карете прибыло семеро
важных господ!
Но когда наследники Штормхолда вошли в трактир, их и в самом
деле оказалось трое. Кучеру они приказали ночевать на конюшне.
На ужин им подали тушеную баранину и только что испеченный
хлеб, такой горячий и свежий, что стоило его надломить, как из-под
хрустящей корочки начинал идти пар. Каждый из лордов заказал себе
по бутылке лучшего барагундского вина – никто из них
не согласился бы разделить бутылку с братом – так же как и перелить
вино в кубок. Такое поведение до глубины души возмутило гнома,
который полагал – хотя, разумеется, не высказывал своего мнения
при гостях, – что вину надобно позволить дышать.
Кучер съел свою порцию баранины, выпил две кружки эля
и отправился спать на конюшню, а трое братьев разошлись по своим
комнатам и тщательно заперли двери на засовы.
Терциус сунул серебряную монетку служанке Летиции, когда она
принесла ему в постель грелку, поэтому отнюдь не удивился, когда
незадолго до полуночи в дверь его комнаты постучали.
На девушке была только белая ночная сорочка. Она сделала
книксен и застенчиво улыбнулась. В руке она держала бутылку вина.
Терциус задвинул за Летицией засов и повел ее к постели. Там он
сперва заставил горничную снять сорочку и внимательно рассмотрел
лицо и тело девицы при свете свечи. Потом начал целовать ее лоб,
губы, кончики грудей, живот и пальцы ног и, наконец, не произнеся
ни слова, овладел ею при бледном свете луны. Спустя какое-то время
он издал протяжный стон и замер.
– Ну что, дорогой, хорошо было? – спросила Летиция.
– Ну да, – насторожился Терциус, будто чуя в ее словах какой-то
подвох, – неплохо.
– Может, еще разок, прежде чем я уйду?
Вместо ответа Терциус указал себе между ног. Летиция
хихикнула.
– Ну, он-то у нас сейчас встанет как миленький, – сказала она,
потянувшись к бутылке вина, которую принесла с собой и поставила
рядом с кроватью. Откупорив бутылку, она вручила ее Терциусу.
Тот усмехнулся, сделал несколько глотков вина и притянул
девушку к себе.
– Готова поспорить, что вино отличное, – сказала она. – А теперь,
дорогой, я покажу, как мне нравится… Ой, что это с тобой?
Лорд Терциус из Штормхолда выпучил глаза и скорчился от боли,
часто дыша.
– Вино, – прохрипел он. – Где ты взяла вино?
– Ваш брат дал. Мы с ним на лестнице столкнулись. Он сказал,
что это вино отлично восстанавливает силы и укрепляет не только дух,
но и тело, и что нас ждет незабываемая ночка.
– Да уж, незабываемая, – выдохнул Терциус, судорожно дернулся
раз, потом другой и затих. И больше не шевелился.
Терциус слышал, как закричала Летиция, но звук доносился
до него как бы издалека. Зато теперь он заметил в темном углу у стены
четыре знакомые фигуры.
– А она была очень даже ничего, – прошептал Секундус (Летиции
показалось, что это шелестит занавеска).
– Септимус самый хитрый, – сказал Квинтус. – Это та самая
настойка на волчьих ягодах, которую он влил мне в блюдо
с копчеными угрями (Летиции почудилось, что она слышит,
как за окном завывает ветер, налетевший с гор).
Она открыла дверь сбежавшимся на ее крики слугам,
все ринулись на поиски преступника, но лорда Септимуса нигде
не было. А из конюшни, где, мирно похрапывая, спал кучер (его так
и не смогли добудиться), исчез один из вороных жеребцов.
Наутро лорд Праймус проснулся в прескверном расположении
духа.
Он не стал казнить Летицию, провозгласив, что она,
как и Терциус, пала жертвой коварства Септимуса, однако приказал ей
доставить тело Терциуса в Штормхолд, выделив одну вороную
лошадь, чтобы везти покойного, и отсыпав пригоршню серебряных
монет. Их хватило, чтобы нанять одного из жителей деревни Ноттавей
в провожатые – а то вдруг нападут волки, и ищи потом лошадь вместе
с останками брата, – и на то, чтобы расплатиться с кучером, когда тот,
наконец, проснется.
 Отдав необходимые распоряжения, лорд Праймус оставил
Ноттавей. Теперь в карете, запряженной четверкой черных, как ночь,
жеребцов, ехал только он один. И настроение у него было порядком
подпорчено.

…Бревис вышел на перекресток, таща за собой на веревке

бородатого, рогатого козла со злющими глазами. Мальчик вел его
на ярмарку – продавать.
В то утро мать положила перед ним одну-единственную тощую
редиску и сказала:
– Сынок, сегодня мне не удалось выкопать на нашем огороде
ничего, кроме этой редиски. Весь урожай погиб, и нам нечего есть.
Да и продать нечего, кроме козла. Так что пойди, возьми веревку,
накинь петлю козлу на шею, отведи его на ярмарку и продай какому-
нибудь крестьянину. А на вырученные деньги – только смотри, не бери
за козла меньше флорина – купи курицу, немного зерна и репы. Этого
нам хватит на первое время, чтобы не умереть с голоду.
Бревис сжевал редиску, которая оказалась жесткой и горькой,
и провел остаток утра, гоняясь за козлом по всему загону. Мальчик
сильно ободрал себе бок, и вдобавок козел больно укусил его за ногу.
В конце концов его усилия увенчались успехом, и с помощью
проходившего мимо лудильщика ему удалось накинуть веревку козлу
на шею. Оставив матушку перевязывать лудильщику раны,
полученные в схватке с козлом, Бревис потащил животное на ярмарку.
Время от времени козлу взбредало в голову рвануть вперед,
и тогда Бревис волочился за ним на веревке, вспахивая подошвами
ботинок высохшую дорожную грязь. Потом козел вдруг ни с того
ни с сего – Бревис, во всяком случае, не видел для этого никакой
причины – решал остановиться, и мальчику приходилось силком
тянуть зловредную скотину за собой.
Так, весь мокрый, исцарапанный и зверски голодный, он добрался
до перекрестка у опушки леса. Там стояла высокая женщина. Красный
покров на ее черных волосах охватывал серебряный обруч, а платье
на ней было такое же алое, как и ее губы.
– Как тебя зовут, мальчик? – спросила незнакомка сладко-
бархатным голосом.
 – Меня зовут Бревис, мадам, – ответил мальчик, пытаясь
разглядеть странную колесницу позади женщины. В колесницу никто
не был запряжен, и ему было непонятно, как она могла сюда попасть.
– Бре-евис, – промурлыкала женщина. – Какое красивое имя.
Скажи-ка, мой юный Бревис, не продашь ли ты мне своего козла?
– Вообще-то мама велела отвести его на ярмарку, – сказал мальчик
после некоторого раздумья, – а на вырученные деньги купить курицу,
зерно и репу, и еще принести домой сдачу.
– И сколько же твоя мама велела просить за козла? – спросила
женщина в алом платье.
– Не меньше флорина.
Дама улыбнулась и подняла руку. В ее ладони блеснуло что-то
желтое.
– А что скажешь, если я дам тебе золотую гинею? Этого хватит,
чтобы купить целый курятник с курами и сотню бушелей репы.
Мальчик застыл, раскрыв рот.
– Ну что, договорились?
Бревис кивнул и передал даме свободный конец веревки.
– Ага, – только и сумел выговорить он, представляя себе
неслыханное богатство и целые горы репы.
Дама взяла веревку. Потом прикоснулась пальцем ко лбу козла,
прямо между желтых глаз, и отпустила веревку.
Бревис ожидал, что козел тут же стремглав помчится в лес
или к дороге, но тот стоял на месте как вкопанный. Мальчик протянул
руку за золотой гинеей.
Дама оглядела его с ног до головы и снова улыбнулась.
– А знаешь, – сказала она, – мне кажется, что пара будет куда
лучше, чем один. Что скажешь?
Бревис не понял, о чем это она, и открыл было рот, чтобы
сообщить ей об этом, но в это мгновение она дотронулась длинным
пальцем до его переносицы, и мальчик с удивлением понял,
что не может выговорить ни слова.
Дама щелкнула пальцами, и Бревис на пару с козлом встали
между оглоблями колесницы. Мальчик с немалым удивлением
осознал, что стоит на четвереньках и ростом теперь не выше,
чем животное рядом с ним.
 Ведьма щелкнула кнутом, и колесница покатилась по пыльной
дороге, влекомая парой белых рогатых козлов.

Маленький лохматый человечек взял разодранное пальто

Тристрана, его рваные брюки и жилет и отправился в деревню,
приютившуюся в долине между тремя поросшими вереском холмами.
Юноша остался ждать его, завернувшись в одеяло.
В зарослях боярышника неподалеку замелькали огоньки.
Поначалу Тристран принял их за светлячков, но, приглядевшись,
обнаружил, что это крошечные светящиеся человечки, которые
проворно снуют в ветвях. Он вежливо кашлянул, и на него тут же
уставилось множество маленьких глаз. Некоторые из человечков сразу
попрятались, другие перебрались на ветки повыше, а самые смелые
направились к нему.
Они показывали на него пальцами и смеялись тоненькими
звенящими голосами над завернувшимся в одеяло беднягой в одном
белье, разбитых ботинках и шляпе-котелке.
Тристран покраснел и крепче запахнул полы своей
импровизированной накидки.
Один из крошечных насмешников запел:

Тилли-тилли-талли,
Мальчишка в одеяле
По глупости безмерной
Звезду все ищет здесь,
Но надобно сначала
Пройти дорог немало,
Чтоб, сбросив одеяло,
Увидеть, кто ты есть.

Другой подхватил:

Тристран Торн,
Тристран Торн,
Сам не знает, где рожден!
Клятвой глупой изгнан вон
 И сидит здесь, угнетен,
Весь искусан, изможден,
Досадит любимой он,
Вистран-Бистран-Тристран Торн!

– А ну кыш отсюда, глупые малявки! – покраснел до корней волос

Тристран и запустил в них шляпой – больше ничего не оказалось
под рукой.
Так что, когда маленький лохматый человечек, наконец, вернулся
из деревни под названием Весёлки (хотя никто сейчас не смог бы
объяснить, откуда у этого унылого, сумрачного селения такое
название), он застал Тристрана мрачно сидящим под кустом
боярышника. Юноша укутался в одеяло и скорбел о потере любимой
шляпы.
– Они говорили гадости о моей любимой, – пожаловался он, –
о мисс Виктории Форестер. Как у них только язык повернулся?
– От маленького народца еще и не такое услышишь. Они болтают
кучу всякой ерунды. Но и по делу много чего могут сказать. Хочешь –
на свой страх и риск прислушивайся к ним, а хочешь – пропускай их
слова мимо ушей – как знаешь.
– Они сказали, что я досаждаю своей любимой.
– В самом деле? – равнодушно переспросил коротышка,
раскладывая на траве принесенную из деревни одежду. Даже при луне
Тристран разглядел, что она совершенно не похожа на его вещи.
В Застенье мужчины носили коричневое, серое и черное, и даже
самый красный платок на шее у самого румяного фермера вскоре
выгорал под солнцем и застирывался до более благопристойного цвета.
Тристран посмотрел на ворох алой, лимонно-желтой и красновато-
коричневой ткани, напоминающей костюм бродячего комедианта
или содержимое маскарадного сундучка его двоюродной сестры
Джоанны, и спросил:
– Это что, моя одежда?
– Да, отныне это твоя одежда, – с гордостью подтвердил
маленький лохматый человечек. – Я выменял ее. Видишь, она гораздо
лучше, чем та, старая. Нет ни дырок, ни прорех. К тому же не так
будет бросаться в глаза, что ты не местный. Здесь все так ходят –
сам увидишь.
Тристран задумался, не продолжить ли ему путь в одеяле,
на манер туземцев с картинок из школьных учебников, но потом
вздохнул, снял ботинки, сбросил с плеч одеяло и, руководствуясь
указаниями маленького лохматого человечка («Нет-нет-нет, парень,
это надевают сверху. И чему только учат современную молодежь?»),
облачился в новую одежду.
У него в жизни не было таких удобных ботинок.
Одежда тоже оказалась отличная. И хотя, как говорится, не мантия
делает герцога герцогом, и птицу узнают не по перу, а по полету,
внешний вид все же добавляет изюминки. Тристран Торн в алом
с желтым чувствовал себя иначе, нежели Тристран Торн в пальто
и воскресном костюме. Походка у него стала неторопливой,
в движениях появилось изящество, чего он раньше за собой
не замечал. Его обычно опущенная вниз голова гордо поднялась,
а в глазах загорелся блеск, которого никогда не бывало у Тристрана,
носившего шляпу-котелок.
Маленький лохматый человечек принес из деревни еще и еды:
копченую форель, миску нелущеного зеленого гороха, несколько
булочек с изюмом и бутылку легкого пива. К концу трапезы Тристран
вполне свыкся со своей новой одеждой.
– Ну что ж, – сказал маленький лохматый человечек, – ты, парень,
как-никак спас мне жизнь там, в Мертвом лесу, а твой отец оказал мне
добрую услугу еще до твоего рождения. И чтобы потом меня
не обвиняли в неблагодарности…
Тристран начал говорить, что, мол, новый друг сделал для него
гораздо больше, но тот, не слушая его, продолжил:
– Так вот, я тут подумал… ты ведь знаешь, куда упала твоя звезда?
Тристран тут же указал куда-то за темный горизонт.
– Отлично. А сколько туда идти?
Тристран еще не успел задуматься над ответом, как услышал свой
голос:
– Если останавливаться только на ночлег, луна успеет смениться
полдюжины раз, пока через полные опасностей горы и раскаленные
пустыни доберешься туда, куда упала звезда. – И он изумленно замолк.
Ничего подобного он говорить не собирался.
 – Так я и думал, – кивнул лохматый человечек, направляясь
к своему мешку и склоняясь над ним так, чтобы Тристран не заметил,
как он открывается. – К тому же не ты один ее ищешь. Помнишь, что я
тебе говорил?
– О том, что нужно выкопать ямку, если решишь сходить в туалет?
– Нет, не то.
– Что никому нельзя говорить, как меня зовут и куда я иду?
– Опять не угадал.
– А что тогда?
– «Сколько миль до Вавилона…» – продекламировал человечек.
– Ах, это? Да, помню. И что?
– «Ну и как туда смогу я при одной свече дойти?» Конечно, свеча
должна быть из настоящего воска. Чтобы раздобыть такую, пришлось
потрудиться, – с этими словами коротышка вытащил из мешка свечной
огарок размером с мизинец и вручил его Тристрану.
Юноша не заметил в огарке ничего необычного. Обычная
оплывшая восковая свечка, фитилек черный, обгоревший – видно,
ею неоднократно пользовались.
– И что мне с ней делать?
– Не торопись. Всему свое время, – заметил лохматый человечек
и вытащил из своего мешка что-то еще. – И вот это возьми.
Пригодится.
Что-то блеснуло в свете луны, и в руку Тристрану легла тонкая
серебряная цепочка с петлями на обоих концах. Она приятно холодила
ладонь.
– Что это?
– Состав обычный: кошачье дыхание, рыбья чешуя, немного
лунного света с запруды у мельницы – гномий сплав, гномья ковка.
Это понадобится тебе, чтобы унести звезду с собой.
– Правда?
– Я тебе говорю.
Тристран перекинул цепочку с ладони на ладонь: она струилась,
будто ртуть.
– И куда я ее теперь спрячу? Ведь в этой хваленой одежде нет
ни одного кармана.
– Обвяжи вокруг запястья, чтобы была под рукой, когда
понадобится. Вот так, хорошо. Кстати, карман на камзоле у тебя все-
таки есть – вот здесь, с изнанки, видишь?
Юноша осмотрел потайной карман. Здесь была петличка, и он
продел в нее подснежник, тот самый стеклянный цветок, который отец
дал ему на счастье, когда они расставались. И невольно задумался,
приносит ли этот цветок счастье или, наоборот, беду.
Тристран встал и решительно взялся за ручку своего саквояжа.
– Ну что ж, – сказал маленький лохматый человечек, – теперь
возьми свечу в правую руку. Я зажгу ее, так уж и быть. И иди к своей
звезде. Чтобы привести ее обратно, привяжи цепочкой. Огарок совсем
маленький, так что поторапливайся и шагай поживей. Будешь
медлить – горько об этом пожалеешь. Помнишь: «Если быстро
обернешься»?
– Да… Кажется, помню.
Юноша замер в ожидании. Лохматый человечек простер
над свечкой руку, и фитилек вдруг загорелся синеватым пламенем,
желтым на конце. Налетел порыв ветра, но язычок огня даже
не поколебался.
Тристран взял свечу в руку. Она освещала все вокруг
в мельчайших подробностях: каждое деревце, каждый кустик
и травинку.
Следующий шаг – и юноша очутился на берегу озера, а пламя
свечи отразилось в воде. Еще шаг – и он уже в горах, бредет мимо
одиноко стоящих утесов, и огонек свечи отражается в глазах
обитателей заснеженных высот. Потом он шел по облакам, причем они
вовсе не были плотными, но все-таки выдерживали его вес; потом,
крепко сжимая свечу, он оказался под землей, где пламя бросало
отблески на влажные стены пещер. Еще шаг – и снова горы, а после –
дорога через дикий лес, где Тристран краем глаза заметил колесницу,
запряженную парой белых козлов, на которой ехала дама в алом
платье, очень похожая на Боадицею с картинки из какого-нибудь
исторического романа. Еще шаг – и он попал в зеленую долину. Где-то
рядом, журча, струился по камням ручеек, напевая свою песенку.
Тристран сделал еще шаг, но долина никуда не делась. Здесь
росли высокие папоротники и вязы, из травы выглядывали цветки
наперстянки. Луна уже зашла. Юноша поднял свечу повыше, пытаясь
разглядеть что-нибудь похожее на упавшую звезду – необычный
камень, а может, сверкающий алмаз, – но ничего такого не увидел.
 Однако сквозь бормотание ручья ему почудился странный звук,
как будто кто-то хлюпает носом, сдерживая слезы.
– Эй! – окликнул Тристран.
Всхлипывание прекратилось, но Тристран был уверен,
что под кустом орешника что-то светится, и направился туда.
– Простите, – заговорил он в надежде успокоить того,
кто прятался в зарослях, и молясь, чтобы это не оказались маленькие
существа, что украли у него шляпу. – Я ищу упавшую звезду.
Вместо ответа из-под куста вылетел комок глины и попал
Тристрану прямо в щеку. Это было больно, к тому же грязь попала
за воротник.
– Я не причиню вам зла, – продолжил он громко.
На этот раз он успел увернуться от очередного комка земли, и тот
угодил в ствол ближайшего вяза. Юноша двинулся вперед.
– Уходи! – В осипшем голосе слышались слезы. – Сейчас же уйди
и оставь меня в покое. – Скорчившись под кустом, девушка
исподлобья смотрела на Тристрана. Рука ее уже нащупала новый ком
земли, но она не торопилась его бросать. Глаза у нее покраснели
от слез, а волосы были такие светлые, что казались почти белыми.
Синий шелк платья мерцал в свете свечи. От девушки словно исходило
сияние.
– Пожалуйста, не надо бросать в меня грязью, – взмолился
Тристран. – Я вовсе не хотел вас беспокоить. Где-то здесь поблизости
упала звезда, и я должен найти ее прежде, чем догорит эта свеча.
– Я ногу сломала, – сообщила девушка.
– Очень вам сочувствую, – отозвался Тристран. – Но звезда…
– Я сломала ногу, – горестно повторила она, – сломала, пока
падала. – С этими словами она замахнулась, чтобы запустить грязью
в Тристрана, и с ее руки посыпалась сверкающая пыль.
Комок глины попал юноше прямо в грудь.
– Так вы и есть звезда! – осенило Тристрана.
– А ты – придурок, – с горечью сказала девушка, – а еще болван,
тупица, балбес и пижон.
– Ага, – согласился Тристран. – Думаю, так оно и есть. – С этими
словами он накинул на тонкое запястье девушки свободный конец
цепочки, и тут же почувствовал, как петля затянулась на его
собственной руке.
 – Ты хоть понимаешь, что делаешь? – спросила девушка,
но в голосе у нее больше не было ни гнева, ни ненависти.
– Забираю тебя с собой, – ответил Тристран. – Я клятву дал.
И тут пламя свечи затрещало, а фитилек начал тонуть в лужице
воска. Свеча на мгновение вспыхнула с небывалой яркостью, осветив
и долину, и девушку, и прочную цепочку, связывающую ее
с Тристраном… и погасла.
Тристран смотрел на девушку-звезду – и не знал, что сказать.
«Ну и как туда смогу я при одной свече дойти?» – вспомнил он
слова стишка. Свечи больше не было, а от Застенья их отделяло шесть
месяцев трудного пути.
– Довожу до твоего сведения, – сказала девушка ледяным тоном, –
что, кем бы ты ни был и что бы ни собирался со мной сделать, я палец
о палец не ударю, чтобы помочь тебе, больше того, буду изо всех сил
стараться расстроить твои планы. – И, помолчав немного,
она добавила: – Придурок.
– Э-э… А ты идти хоть можешь? – спросил Тристран.
– Нет, у меня сломана нога. Ты что, мало того что тупой, так еще
и глухой?
– А вы, звезды, вообще когда-нибудь спите?
– Конечно. Но только не по ночам. Ночью мы сияем.
– Ну, хорошо. Тогда я попробую немного поспать. Все равно, пока
не отдохну, не смогу ни о чем думать. День у меня выдался тяжелый.
Думаю, тебе тоже стоит поспать. Нам предстоит долгий путь.
Забрезжил рассвет. Тристран подложил под голову свой саквояж
и улегся, стараясь не замечать оскорбления и колкости, которыми
осыпала его сидевшая рядом девушка в синем платье.
Он подумал: «А что будет делать лохматый человечек, если я
не вернусь?»
Он думал о Виктории Форестер – она, наверное, сейчас спит
в своей уютной спальне в родительском доме.
Он пытался представить, как долог путь в полгода длиной,
и задумался о том, чем они со звездой будут питаться по дороге –
интересно, а что вообще едят звезды?..
А потом уснул.
– Пустая башка. Дурень. Дубина неотесанная, – не унималась
звезда.
 Она тяжко вздохнула и попыталась устроиться поудобнее,
насколько позволяли обстоятельства. Боль в ноге не унималась.
Девушка подергала цепочку – но та плотно обхватывала ее запястье
и оказалась на удивление прочной, так что ни освободиться от петли,
ни порвать ее не удавалось. Девушка еще раз пробормотала что-то
недоброе в адрес Тристрана и тоже уснула.
Глава V
В которой происходит нешуточная
битва за корону
В ярком утреннем свете девушка казалась куда более земной.
Когда Тристран проснулся, она не сказала ему ни слова.
Он достал нож, нашел толстую ветку с рогулькой на конце
и смастерил из нее костыль. Звезда с неприязнью наблюдала за ним.
Юноша содрал длинную полосу коры и стал обматывать ею сук.
Они еще не завтракали, и у него урчало в животе. А вот звезда,
если и проголодалась, то молчала об этом, – просто сидела, не сводя
с юноши взгляда, полного осуждения и неприкрытой ненависти.
Тристран хорошенько закрепил кору, сделал петлю и завязал ее
узлом, чтобы не размоталась.
– Я не желаю тебе зла. Честно, – сказал он то ли девушке, то ли
лесу.
При ярком дневном свете было почти не заметно, что девушка
светится, ну, разве что если на нее вдруг падала тень. Она водила
бледным пальчиком по серебряной цепочке вокруг своего запястья
и молчала.
– Я пошел на это во имя любви, – продолжал юноша. – И на тебя
теперь вся моя надежда. Ее – в смысле, мою любимую, – зовут
Виктория. Виктория Форестер. И для меня нет на всем белом свете
никого краше, мудрее и добрее.
– Ага, – насмешливо фыркнула звезда. – И эта мудрая, добрая
девушка послала тебя сюда, чтобы ты меня мучил.
– Не совсем так. Видишь ли, она обещала мне все, чего я
пожелаю, – поцелуй или даже руку и сердце, – если я принесу ей
звезду, которая упала у нас на глазах позапрошлой ночью. Я-то
думал, – признался он, – что это какой-то камень или там алмаз.
И даже представить не мог, что звезда окажется девушкой.
– Однако, выяснив это, ты даже не попытался мне помочь!
И не оставил в покое. Зачем было впутывать меня в свои дурацкие
дела?
 – Ради любви, – объяснил Тристран.
Звезда посмотрела на него своими небесно-голубыми глазами
и пробормотала:
– Да подавись ты своей любовью!
– Не дождешься, – ответил Тристран с бравадой. – Ну вот, готово.
Попробуй-ка. – Он протянул девушке костыль и наклонился, чтобы
помочь подняться с земли. Когда он дотронулся до нее, его пальцы
кольнуло приятным холодком.
Но звезда и не думала вставать.
– Я же предупредила, – напомнила она, – что буду всячески
мешать тебе. – И, оглядевшись, добавила: – Надо же, каким милым
кажется ваш мир при свете дня. И каким скучным…
– Просто обопрись на меня, а потом на костыль, – сказал
юноша. – Все равно рано или поздно тебе придется сдвинуться
с места.
Он потянул за цепочку, и звезда нехотя попыталась встать.
Она оперлась на Тристрана и тут же перенесла вес на костыль, словно
ей было противно прикасаться к юноше.
Однако ей не удалось устоять на ногах: стиснув зубы и часто
дыша, она с искаженным от боли лицом повалилась на траву
и тихонько застонала. Тристран опустился рядом с ней на колени.
– Что с тобой?
– Нога… Я не могу на нее наступать. Наверное, она и в самом
деле сломана. – Лицо девушки посерело, ее бил озноб.
– Мне тебя очень жалко, – беспомощно пробормотал Тристран. –
Хочешь, я наложу тебе шину? Я делал так овцам. Вот увидишь, скоро
все пройдет.
Он ободряюще сжал ее руку, потом спустился к ручью, намочил
свой носовой платок и отдал его звезде, чтобы та могла умыться.
Потом перочинным ножом нарезал еще веток, снял камзол и рубашку,
разорвал их на узкие полоски и накрепко примотал ветки к ноге
девушки. Она молча наблюдала за ним, но когда он затянул узел
слишком туго, тихонько вскрикнула.
– По-хорошему, – сказал Тристран, – надо бы показать тебя
доктору. Я ведь все-таки не хирург.
– Да ну? – саркастически осведомилась она.
Он дал ей немного посидеть на солнышке, а потом предложил:
 – Ну что, попробуем еще разок?
На этот раз ему удалось поставить ее на ноги, и они заковыляли
прочь с полянки. Звезда тяжело опиралась на костыль и на руку
Тристрана. Каждый шаг заставлял ее морщиться от боли. Тристрана
одолевало чувство вины, но он вспоминал о серых глазах Виктории
Форестер – и успокаивался. Они медленно шли по оленьей тропе через
заросли орешника. Решив, что должен развлекать спутницу беседой,
юноша стал расспрашивать ее, давно ли она стала звездой, нравится ли
ей это и все ли звезды – женщины. Он признался, что всю жизнь
со слов миссис Черри считал звезды огромными,
многокилометровыми в диаметре, пылающими шарами раскаленного
газа – то есть такими же светилами, как Солнце, только более
далекими от Земли.
Девушка не удостоила его ответом.
– А почему ты упала? Споткнулась, что ли?
Звезда даже остановилась, уставившись на него так, как будто
увидела что-то мерзкое.
– И ничего я не споткнулась, – сказала она, помолчав. – Меня
сбили. Вот этой штукой. – И она извлекла из складок платья большой
желтоватый камень с обрывками массивной серебряной цепочки.
– У меня даже синяк остался там, куда он попал. А теперь еще
приходится таскать его на себе.
– Зачем? – удивился Тристран.
Девушка уже собралась было ответить, но потом покачала головой
и плотно сжала губы.
Справа от них весело журчал ручеек. Солнце стояло уже почти
в зените. Тристран был зверски голоден. Он вытащил из саквояжа
сухую горбушку – все, что осталось от каравая, – и, смочив ее в ручье,
разделил пополам.
Звезда с презрением поглядела на размякший хлеб и даже
не прикоснулась к нему.
– Ты так умрешь от голода, – предупредил ее Тристран.
Она промолчала и только еще выше подняла подбородок.
Путники продолжили путь по лесу, но передвигались очень
медленно. Поднимаясь оленьей тропой по склону холма, они то и дело
перебирались через стволы поваленных деревьев, а под конец подъем
стал настолько крутым, что Тристран и его спотыкающаяся на каждом
шагу пленница едва не скатились вниз к подножью.
– Ну неужели нет пути полегче? – не выдержала звезда. – Какой-
нибудь проезжей дороги или просеки?
Не успела она договорить, как Тристран понял, что знает ответ.
– В полумиле отсюда есть проезжая дорога, – сказал он, указывая
направление. – А во‑он там, за теми зарослями, – большая поляна. –
И он показал в другую сторону.
– И ты об этом знал?
– Да… то есть нет. В смысле, не знал, пока ты не спросила.
– Так пойдем тогда на поляну.
И они стали продираться сквозь густой кустарник. Прошел почти
час, пока они добрались туда, но их усилия были вознаграждены:
поляна оказалась широкой и идеально ровной. Видимо, это место
расчистили от деревьев с какой-то определенной целью, – Тристран
даже представить себе не мог с какой.
И тут прямо перед собой они увидели роскошную корону, которая
так и сияла под лучами солнца. «Рубины и сапфиры», – подумал
Тристран при виде украшавших корону красных и синих камней.
Он хотел было подойти и взять ее в руки, но звезда тронула его
за плечо.
– Стой! Ты что, не слышишь барабаны?
Только тогда он сообразил, что действительно слышит
барабанный бой: глухие ритмичные удары, казалось, доносятся сразу
со всех сторон. Звуки раздавались одновременно и где-то вблизи,
и вдалеке, пробуждая эхо в холмах.
Вдруг из зарослей на другом конце поляны послышался громкий
треск, и тут же – страшный вопль. На просеку выбежал огромный
белый конь с израненными, окровавленными боками. Он добежал
до середины поляны, а потом развернулся и опустил голову. Следом
выскочил с оглушительным ревом, от которого Тристран покрылся
мурашками, огромный лев, и он мало походил на того облезлого,
беззубого льва со слезящимися глазами, которого Тристран однажды
видел на ярмарке в соседней деревне. Этот зверь был просто огромен,
а его шкура цветом напоминала песок, освещенный предзакатным
солнцем. Он выпрыгнул на поляну, остановился и зарычал на белого
коня.
 Спутанная грива коня была вся в крови, в глазах застыл ужас.
Только теперь Тристран заметил у него на лбу длинный рог цвета
слоновой кости. Конь взвился на дыбы с яростным ржанием и острым
неподкованным передним копытом ударил льва в грудь. Тот завыл,
как ошпаренный кипятком гигантский кот, и отпрянул. А потом сменил
тактику: держась на расстоянии, стал обходить противника по кругу,
не сводя своих золотистых глаз с неизменно нацеленного на него
острого рога.
– Останови их! – прошептала звезда. – Они же убьют друг друга!
Лев снова зарычал – поначалу этот рев был едва слышен, словно
далекий раскат грома, но постепенно становился все громче, сотрясая
кроны деревьев, скалы и сами небеса. Потом лев прыгнул, единорог
прянул ему навстречу, и по поляне покатился золото-серебряно-алый
клубок тел: лев вскочил единорогу на спину, глубоко вонзив когти ему
в бока и вгрызаясь зубами в холку; а единорог ржал и, лягаясь
из последних сил, перекатывался по земле в попытке сбросить
гигантскую кошку. Его копыта и рог беспомощно разили воздух,
не дотягиваясь до мучителя.
– Сделай что-нибудь, пожалуйста! Ведь лев убьет его, –
взмолилась звезда.
Тристран хотел было объяснить ей, что стоит ему вмешаться
в схватку могучих зверей, как его проткнут рогом, затопчут, разорвут
на части и сожрут. И даже если бы ему каким-то чудом удалось
выжить, остановить драку он все равно бы не смог – в Застенье
в таких случаях выливали на дерущихся ведро воды, а у Тристрана
ничего такого под рукой не было. Но не успели все эти мысли
пронестись у него в голове, как он обнаружил, что уже стоит в самом
центре поляны в двух шагах от сражающихся. Он даже чувствовал
исходящий от льва тяжелый звериный дух и видел мольбу в черных
глазах единорога…
И тут ему вдруг вспомнился старый детский стишок:

Вел за корону смертный бой со львом единорог,

Гонял единорога лев вдоль городских дорог:
И раз побил,
И два побил,
Его помучив всласть,
 И третий раз отколотил,
Свою упрочив власть…

Тристран поднял с земли неожиданно тяжелую, будто сделанную

из свинца корону и сказал льву ласково, будто уговаривая ягненка
на отцовском выгоне:
– Ну, ну… Успокойся, тише… Вот твоя корона…
Лев тряхнул единорога за загривок, как кошка, треплющая
шерстяной шарф, и скосил на Тристрана изумленные глаза.
– Эй, – снова окликнул юноша, протягивая корону льву, в гриве
которого запутались мелкие веточки и листья. – Ты победил. Отпусти
единорога. – Он сделал еще шаг и дрожащими руками водрузил корону
на голову льва.
Тот выпустил из пасти гриву поверженного врага и, гордо подняв
увенчанную короной голову, пошел прочь. Дойдя до опушки,
он ненадолго остановился, зализывая свои раны ярко-красным языком,
а потом, урча так громко, что казалось, земля затряслась, скрылся
в лесу.
Звезда, прихрамывая, подошла к раненому единорогу и с трудом
опустилась рядом с ним на траву.
– Ах ты, бедняжка, – приговаривала она, гладя его по голове.
Единорог открыл свои черные глаза, внимательно посмотрел
на девушку, а потом положил голову ей на колени и снова опустил
веки.
Вечером Тристран поужинал остатками черствой горбушки,
а звезда так ничего и не съела. Она сказала, что не оставит раненого
единорога одного, и Тристран не стал ее отговаривать.
На поляне быстро стемнело, в небе засверкали тысячи звезд.
А упавшая звезда засияла так, будто вплела себе в волосы весь
Млечный Путь. Да и Единорог слабо светился в темноте, будто луна
сквозь облака. Тристран лежал, привалившись к огромному боку
единорога, и чувствовал исходящее от него тепло. Звезда устроилась
у другого бока и, похоже, что-то тихонько напевала единорогу –
юноша слышал обрывки какой-то чудесной мелодии, но ничего не мог
разобрать.
 Он провел рукой по связывающей их цепочке: она была холодна,
как снег, и невесома, словно лунный свет на мельничной запруде
или отблеск на чешуе форели, когда та всплывает из глубин
на поверхность воды.
Вскоре он уснул.

Два белых козла тащили по лесной дорожке колесницу

могущественной королевы ведьм. Стоило им сбавить скорость,
как женщина охаживала их кнутом по бокам. Она издалека заметила
небольшой костер в стороне от дороги и по цвету пламени тут же
поняла, что там кто-то из своих – ведь только колдовские костры могут
полыхать такими необычными красками. Поравнявшись с ярко
раскрашенным цыганским фургоном, королева ведьм натянула
поводья. У разведенного неподалеку костра сидела седая старуха
и поворачивала над огнем вертел с насаженной на него заячьей
тушкой. На угли с шипением капал жир, и к дыму костра
примешивался дразнящий запах жареного мяса.
На деревянной жердочке возле козел фургона сидела птица
с ярким оперением. При приближении королевы ведьм она расправила
крылья и издала тревожный крик, но, прикованная к жердочке цепью,
улететь не смогла.
– Прежде чем вы что-то скажете, – проговорила седая старуха, –
я хочу предупредить вас: я просто бедная цветочница, которая в жизни
никому не причинила зла. А ваш величественный, грозный вид
повергает меня в ужас и трепет.
– Я тебя не трону, – сказала королева ведьм.
Старуха, прищурившись, окинула даму в алом платье с головы
до ног внимательным взглядом.
– Это все только слова. Откуда мне знать, что вы говорите правду?
Может, хотите ограбить меня под покровом ночи или сделать еще что
похуже. – Она поворошила палкой в костре, и пламя разгорелось ярче.
– Клянусь, – сказала дама в алом платье, – всеми правилами
Ордена, в котором мы обе с тобой состоим, и могуществом древних
колдуний, а также своей красотой, молодостью и непорочностью, что я
не причиню тебе зла и буду вести себя с должным почтением,
как будто ты – моя гостья.
 – Вот и хорошо, дорогуша, – расплылась в улыбке старуха. –
Проходите, садитесь. Ужин вот-вот поспеет.
– С удовольствием.
Белые козлы щипали травку около колесницы, с неприязнью
поглядывая на привязанных к цыганскому фургону мулов.
– Какие славные козлики, – похвалила старуха.
Королева ведьм удостоила ее кивком и довольно улыбнулась.
В свете костра сверкнула чешуей алая змейка на ее запястье.
– Конечно, глаза у меня уже не те, что в молодости, – заметила
старуха, – но, думаю, я не ошибусь, предположив, что один из этих
красавчиков еще совсем недавно бегал на двух ногах?
– Говорят, такое порой случается, – не стала спорить дама в алом
платье. – Взять хотя бы вашу прекрасную птичку.
– Ох уж мне эта птичка! Она отдала лучший из цветков, что был
выставлен у меня на продажу, буквально за бесценок. Давно это было,
почитай, уже лет двадцать прошло. Да и потом не раз меня подводила.
Потому и сидит тут на жердочке, пока не придет время цветы
продавать. Эх, если б мне удалось найти служанку, которая не боится
тяжелой работы, так эта паршивка у меня до конца дней в перьях
щеголяла бы.
Птица на жердочке уныло чирикнула.
– Меня называют госпожой Семелой, – представилась старуха.
«А когда ты была сопливой девчонкой, тебя звали Занудой Сэл», –
подумала колдунья в алом платье, но вслух сказала только:
– Можешь звать меня Моруаннег. – Это была шутка: имя, которое
она произнесла, означало «морская волна», а настоящее имя королевы
ведьм давно уже кануло в пучину вод.
Госпожа Семела встала, направилась к своему раскрашенному
фургону и принесла оттуда две раскрашенные деревянные плошки,
два ножа с деревянными рукоятками и мисочку толченых душистых
трав.
– Сама-то я собиралась есть руками, а вместо тарелки
использовать большие листья, – усмехнулась она, протягивая даме
в алом платье нож и плошку, на которой под слоем грязи едва можно
было различить нарисованный подсолнух. – Но потом подумала: когда
еще мне выпадет честь поужинать в такой компании? Вот и принесла
все самое лучшее. Вам голову или хвост?
 – Выбирай сама, – отвечала гостья.
– Тогда отдам вам голову с ясными глазками, мозгами
и хрустящими ушками. А себе, так уж и быть, возьму огузок, – в нем
нет ничего, кроме мяса. – С этими словами старуха сняла вертел с огня
и, ловко орудуя двумя ножами, так что только лезвия сверкали,
отделила мясо от костей и поровну разложила его по плошкам. –
К сожалению, уважаемая, соли у меня нет, но если посыпать вот этим,
получится очень даже неплохо. Тут немного базилика, немного
тимьяна – мой фирменный рецепт.
Колдунья в алом платье взяла свою долю жареного мяса и один
из ножей и добавила немного приправы. Потом подцепила кусочек
кончиком ножа и с удовольствием съела. А старая карга все еще
вертела свою плошку в руках, дуя на поджаристое ароматное мясо.
– Ну, и как вам? – спросила она.
– Весьма недурно, – искренне похвалила гостья.
– Это все травки, – пояснила старуха.
– Да, я узнаю базилик и тимьян. Но тут есть что-то еще, никак
не пойму, что именно.
– Да ну? – откликнулась госпожа Семела, отправляя в рот
маленький кусочек мяса.
– Очень необычный вкус.
– Еще бы. Эта травка растет только в Гарамонде, на острове
посреди большого озера. Она напоминает укроп с привкусом
мускатного ореха и прекрасно сочетается с любыми блюдами из мяса
и рыбы. А цветет эта травка дивными оранжевыми цветами. Очень
хорошо помогает от газов, от лихорадки и от бессонницы. Но есть
у нее и еще одно любопытное свойство: кто ее попробует, несколько
часов будет говорить одну только правду.
Колдунья в алом платье уронила деревянную плошку.
– Трава лимбус? Ты осмелилась подсунуть мне траву лимбус?
– Выходит, что так, уважаемая, – довольно захихикала старуха. –
А скажите-ка мне теперь, госпожа Моруаннег, если вас и в самом деле
так зовут, куда это вы направляетесь в своей красивой колеснице?
И почему вы так напоминаете одну мою старую знакомую?.. Госпожа
Семела никого и ничего не забывает.
– Я отправилась на поиски звезды, – ответила колдунья в алом
платье, – что упала в непроходимых лесах по ту сторону Живот-Горы.
А когда найду ее, возьму свой большой нож и вырежу ей сердце, пока
оно не досталось никому другому. Потому что нет лучше лекарства
от времени и старости, чем сердце живой звезды. Сестры
с нетерпением ждут моего возвращения.
Госпожа Семела захохотала, обхватив себя костлявыми руками
и раскачиваясь взад-вперед.
– Сердце звезды? Ха-ха-ха! Мне оно тоже пригодится. Я отведаю
достаточно, чтобы вернуть себе молодость. Мои волосы снова станут
золотыми, а грудь – молодой и упругой. И я покорю все сердца
на ярмарке в Застенье! Ха-ха!
– Как бы не так, – прошептала ее гостья.
– Почему же? Вы у меня в гостях, уважаемая. И дали клятву.
Вы отведали моего угощения. И по законам нашего Ордена теперь
не сможете причинить мне вреда.
– Еще и как смогу, Зануда Сэл! И раз уж я съела траву лимбус
и в течение нескольких часов могу говорить только правду… слушай
меня внимательно. – В голосе колдуньи послышались отдаленные
раскаты грома, и даже лес притих, словно каждый листик внимал ее
словам. – Вот что я скажу: ты обманом получила знание, которого
не заслужила, и оно не пойдет тебе на пользу. Ты не сможешь увидеть
звезду, не сумеешь распознать ее, не осмелишься дотронуться до нее,
и никогда тебе не убить ее. И даже если кто-то другой вырежет ей
сердце и отдаст тебе, ты так и не узнаешь, что держишь его в руках.
И это сущая правда. А еще знай: я поклялась, что не причиню тебе зла.
Но не будь я связана этой клятвой, я бы превратила тебя в навозную
муху, оборвала бы тебе лапки и крылышки и скормила бы птицам –
за то унижение, которое ты заставила меня пережить.
Госпожа Семела распахнула глаза и в ужасе уставилась на нее
поверх костра.
– Кто же ты? – пробормотала она.
– Когда мы с тобой виделись в последний раз, – сказала королева
ведьм, – я и мои сестры правили Карнадином. Это было еще до его
гибели.
– Так это ты?! Но ведь ты должна была давно умереть.
– Слухи о нашей смерти ходят уже много веков, но это лживые
слухи. Белка еще не нашла тот желудь, из которого вырастет дуб,
срубив который сделают колыбель человеку, что сможет убить меня,
когда вырастет. – Она говорила, а в костре взвивались и гасли
серебристые всполохи.
– Так, значит, это ты. И ты вернула себе молодость, – вздохнула
госпожа Семела. – Что ж, тогда я тоже могу опять стать молодой.
Дама в алом платье встала и бросила свою плошку в огонь.
– Ничего у тебя не выйдет, – сказала она. – Ты что, не слышала
мои слова? И минуты не пройдет после моего ухода, как ты забудешь,
что мы вообще когда-либо встречались. Ты забудешь и этот разговор,
и мое проклятье, хотя смутное воспоминание о нем будет досаждать
тебе, как боль в давно отрезанной ноге. Это будет тебе уроком: впредь
принимай своих гостей полюбезнее.
В тот же миг деревянная плошка ярко вспыхнула, и столб огня
взвился высоко вверх, до самых ветвей дуба над их головами. Госпожа
Семела схватила толстый сук, выкатила плошку из костра и затушила
пламя.
– И что это на меня нашло? С чего это я швырнула свою плошку
в костер? – вслух подивилась она. – Ой, глядите-ка, и нож мой
любимый обгорел. Пропал нож. И о чем я только думала?
Ей никто не ответил. Только из темноты со стороны дороги
донесся топот копыт, похоже, козлиных. Госпожа Семела потрясла
головой, будто стараясь прояснить запылившийся и заросший
паутиной разум.
– Старею я, – сказала она пестрой птице, которая со своей
жердочки видела все, но, в отличие от хозяйки, ничего не забыла. –
И ничего с этим не поделаешь.
Птица тревожно переступила с ноги на ногу.
К костру с опаской подбежала рыжая белка. Она подобрала
желудь, подержала его в передних лапках, так похожих на молитвенно
сложенные человеческие руки, и умчалась прочь, чтобы спрятать
добычу и благополучно забыть о ней.
…В маленьком городке Скейтс-Эбб, что стоит на гранитных
скалах возле моря, живут в основном мелкие лавочники, плотники да
парусных дел мастера. А еще здесь много старых моряков, потерявших
в свое время кто пальцы, кто руку, а кто и ногу. Некоторые из них
открыли тут свои питейные заведения, а другие целыми днями
просиживают в этих заведениях за стаканчиком чего-нибудь
горячительного. Все они по старой привычке заплетают волосы
в засаленные косички, хотя щетина на щеках и подбородках у них
давно подернулась сединой. Шлюх в Скейтс-Эббе не водится,
по крайней мере, никто из местных женщин себя к таковым
не причисляет, хотя некоторые из них, если спросить построже,
признаются, что мужей у них несколько: один плавает на вон том
корабле и появляется в порту раз в полгода, а другой – вот на этом
корабле и проводит на суше один месяц из девяти.
И все остаются довольны. А если кому-то не повезет вернуться
домой, когда у его жены гостит другой муж, – что ж, отношения всегда
можно выяснить в поединке, после чего проигравшему останется
искать утешение в выпивке. Моряков устраивает такой порядок вещей.
Они знают, что на суше есть хоть одна живая душа, которая заметит,
что они не вернулись из очередного плавания, и оплачет их гибель.
Да и жены не в обиде: они утешаются тем, что мужья им тоже
не верны, ведь только море для тех – и мать, и возлюбленная, и, когда
придет время, именно оно омоет их тела и выбелит косточки
до белизны коралла, слоновой кости или жемчуга.
В этот-то портовый городишко и прибыл однажды вечером лорд
Праймус из Штормхолда – весь в черном, с бородой густой и жесткой,
как гнездо аиста на городской крыше. Он приехал в карете,
запряженной четверкой вороных, и снял номер в «Приюте моряка»,
постоялом дворе в самом конце Кривого переулка.
Праймуса сочли там весьма эксцентричным постояльцем:
он привез с собой еду и питье и держал все это в запертом на ключ
деревянном сундуке, который приходилось открывать всякий раз, когда
ему хотелось съесть яблочко или ломтик сыра или пропустить
стаканчик вина, а номер снял на самом верхнем этаже постоялого вора,
который располагался в высокой башне на голой скале у самого моря,
за что его особенно жаловали контрабандисты.
Праймус раздал местным мальчишкам пригоршню медяков, чтобы
те тут же докладывали ему, если увидят, что в город прибыл какой-
нибудь незнакомец, неважно по воде или по суше, особенно если это
будет высокий, костлявый черноволосый мужчина с худым лицом
и безразличным взглядом.
– Да, Праймус явно научился осторожности, – сказал Секундус
своим четверым мертвым братьям.
 – Ну, ты же помнишь, как мы говорили, – тоскливо прошелестел
в ответ Квинтус (сегодня его голос походил на далекий шум волн,
набегающих на усыпанный галькой берег), – кому надоело
оглядываться, остерегаясь Септимуса, тому надоело жить.
По утрам Праймус вел беседы с капитанами кораблей, которые
приходили в гавань Скейтс-Эбба. Он щедро угощал их выпивкой,
но сам не ел и не пил с ними. Днем же он, как правило, осматривал
корабли в порту.
Вскоре по Скейтс-Эббу поползли слухи о том, что бородатый
господин подыскивает себе корабль, чтобы плыть на восток. А потом
стали поговаривать, что он поплывет на «Сердце мечты» – черной
шхуне с выкрашенными алой краской палубами, которой командовал
Йанн, слывший честным и законопослушным капитаном (то есть
пиратствовавшим только далеко от дома).
– Добрый господин, – подбежал к лорду Праймусу уличный
мальчишка, – в город приехал мужчина. Он поселился у госпожи
Петтьер. Такой худой из себя, на ворона похож; в «Океанском реве»
угощал всех выпивкой. Говорит, что он моряк и ищет место на корабле.
Праймус потрепал мальчика по немытой голове и дал ему
монетку. Потом он вернулся к своим обычным делам, а ближе к вечеру
стало известно, что «Сердце мечты» через три дня снимается с якоря.
Накануне отплытия Праймус продал свою карету и четверку
вороных торговцу лошадьми с Вардл-стрит, после чего пошел пешком
по набережной, раздавая монетки уличным мальчишкам. Он уединился
в своей каюте на «Сердце мечты» и строго-настрого приказал
не беспокоить его ни по какому поводу раньше чем через неделю
после того, как судно окажется в открытом море.
Тем же вечером с одним из матросов «Сердца мечты» случился
несчастный случай: он, будучи пьяным, поскользнулся и упал
на скользкий булыжник Ревеню-стрит, да так неудачно, что сломал
ногу. По счастью, ему быстро нашлась замена – тот самый моряк,
с которым они весь вечер пили: бедняга упал как раз тогда, когда
пытался показать своему новому приятелю особо сложное па
из матросского танца хорнпайп[5], а мостовая была мокрой. Тем же
вечером имя моряка – высокого, темноволосого и похожего на ворона –
было внесено в судовые документы «Сердца мечты», и он взошел
на палубу шхуны, когда та на рассвете покидала гавань, держа курс
на восток.
Чисто выбритый Праймус стоял на скале и провожал взглядом ее
паруса, пока шхуна не скрылась из виду. Потом он пошел на Вардл-
стрит, где вернул торговцу лошадьми деньги, прибавив немного
сверху, и отправился в своей черной карете, запряженной четверкой
вороных, на запад.

По всему было видно, что единорог оправился от ран. По крайней

мере, он без видимых усилий следовал за Тристраном и его спутницей
чуть не все утро, время от времени тыча мордой звезде в плечо. Раны
у него на боках, которые алели подобно красным цветам,
распускавшимся под львиными когтями, затянулись и покрылись
коричневой корочкой.
Звезда, прихрамывая, с трудом ковыляла по тропинке, а Тристран
шел рядом, ощущая, как связывающая их цепочка холодит ему
запястье.
С одной стороны, он чувствовал что-то кощунственное в самой
мысли о том, чтобы оседлать единорога. Ведь это не лошадь, которая
обязана соблюдать древнее соглашение с человеком. Тем более что
в черных глазах единорога светился неукротимый норов, и доверять
ему было опасно. Однако с другой стороны, Тристрану казалось,
он сам не мог бы сказать почему, что единорог сочувствует звезде
и хочет ей помочь.
В конце концов юноша не выдержал и сказал ей:
– Послушай, я помню, что ты собиралась всячески мешать мне,
но, если единорог не возражает, может, ты поедешь у него на спине?
Звезда не отвечала.
– Ну, так как?
Она пожала плечами.
Тристран обернулся к единорогу и пристально посмотрел в его
черные, глубокие как омуты глаза.
– Ты меня понимаешь?
Тот не ответил. Тристран надеялся, что единорог кивнет головой
или ударит оземь копытом, как дрессированная лошадь, которую он
видел однажды в детстве. Но животное просто смотрело на Тристрана.
– Пожалуйста, возьми ее к себе на спину. Ну, пожалуйста, а?
 Единорог не сказал ни слова, не кивнул и не ударил копытом.
Он просто подошел к звезде и опустился перед ней на колени.
Тристран помог девушке забраться к единорогу на спину.
Она уселась боком, стараясь не тревожить сломанную ногу,
и вцепилась обеими руками в спутанную гриву животного. Так они
шли еще несколько часов.
Тристран шагал рядом с единорогом, положив себе на плечо
костыль звезды и повесив на него саквояж. Но, хотя девушка теперь
ехала верхом, легче юноше почему-то не стало. Скорее даже наоборот:
если раньше он старался идти медленно, приноравливаясь к ее
походке, то теперь ему приходилось почти бежать, чтобы не отставать
от единорога. Ведь если зверь уйдет слишком далеко, цепь натянется
и девушка упадет на землю. В животе у Тристрана урчало от голода.
Вскоре ему стало казаться, что он весь превратился в один голодный
желудок, но он стиснул зубы и упрямо шел вперед…
Наконец он споткнулся и понял, что если упадет, то уже больше
не встанет.
– Остановись, пожалуйста, – попросил он.
Единорог замедлил шаг и встал на месте. Взглянув на Тристрана
сверху вниз, звезда покачала головой.
– Может, тебе тоже влезть сюда, – сказала она, – если единорог
не будет против. Не то ты еще, чего доброго, упадешь в обморок
и меня за собой потянешь. А еще надо раздобыть тебе еды.
Юноша кивнул.
Единорог, видимо, не возражал: он стоял и спокойно ждал, пока
Тристран вскарабкается ему на спину. Но это оказалось не так просто –
все равно что лезть на отвесную стену. В конце концов Тристран
подвел зверя к буку, который когда-то давно выворотило с корнем –
вероятно, бурей, ураганом или разозлившимся великаном.
Не выпуская из рук саквояжа и костыля, юноша взобрался по корням
до ствола, а оттуда переполз к единорогу на спину.
– По ту сторону холма есть деревня, – сказал он. – Надеюсь,
там найдется что-нибудь поесть.
Свободной рукой он погладил единорога по крутому боку,
и благородное животное зашагало дальше. Тристран обхватил руками
талию звезды, чтобы не свалиться, и сквозь тонкий шелк ее платья
нащупал толстую цепь, на которой висел топаз.
 Поездка на спине единорога ничем не напоминала верховую езду.
Он передвигался какими-то резкими рывками. Дождавшись, пока
Тристран и звезда устроятся у него на спине, он стал постепенно
набирать скорость.
Деревья стремительно проносились мимо. Звезда склонилась
вперед, вцепившись в гриву единорога, а Тристран, от страха позабыв
о голоде, стиснул коленями бока огромного зверя и пригнулся,
опасаясь, что его собьет какой-нибудь веткой. Однако вскоре он понял,
что ему нравится так ехать. Было в этом путешествии что-то
необычное, головокружительное, пьянящее.
Когда они добрались до окраины деревни, солнце уже клонилось
к закату. На холмистом лугу, под большим дубом, единорог
остановился как вкопанный и ни в какую не хотел идти дальше.
Тристран спрыгнул со спины зверя и приземлился на траву. Отбитый
во время бешеной скачки зад болел немилосердно, но он не решился
его потереть, ведь звезда за все путешествие не произнесла ни слова
жалобы.
– А ты не проголодалась? – спросил он у нее.
Она ничего не ответила.
– Послушай, – сказал он. – Я просто умираю, как хочу есть.
Уж не знаю, что вы – то есть звезды – едите, и едите ли вообще,
но не допущу, чтобы ты осталась голодной. – И он вопросительно
взглянул на нее.
Девушка спокойно встретила его взгляд, а потом ее голубые глаза
вдруг наполнились слезами. Она вытерла их кулачком, размазывая
по лицу грязь.
– Мы едим только темноту, – сказала она, – а пьем только свет.
Поэтому есть я н-не хочу. Но м-мне один-ноко, с-страшно и х-холодно.
Я н-несчастная п-пленница. Н-но я н-не голодна.
– Ну, не плачь. Я сейчас схожу в деревню и раздобуду себе что-
нибудь поесть. А ты подожди меня здесь. В случае чего единорог тебя
защитит. – И он помог девушке спуститься на землю.
Единорог довольно тряхнул гривой и стал щипать луговую травку.
– Подождать тебя тут, говоришь? – фыркнула звезда, указывая
на соединявшую их цепь.
– Ох, и правда… Давай сюда руку.
 Девушка протянула руку, и Тристран попытался снять с нее
цепочку, но та не поддавалась. Тогда он попробовал отцепить ее
от своего запястья, но и это не получилось.
– Похоже, теперь я привязан к тебе так же крепко, как и ты
ко мне, – пробормотал он.
Его спутница откинула со лба волосы, зажмурилась и глубоко
вздохнула. Взяв себя в руки, она открыла глаза и сказала:
– Может, надо какое-нибудь заклинание произнести?
– Но я не знаю никаких заклинаний, – растерялся Тристран
и поднял цепь к глазам. В свете заходящего солнца она поблескивала
красным и лиловым. – Пожалуйста, – робко попросил он.
И вдруг по звеньям цепи пробежала легкая дрожь, и петля
соскользнула с его запястья.
– Ну, вот и отлично, – Тристран протянул девушке свободный
конец цепи. – Я постараюсь вернуться побыстрей. А если какие-
нибудь маленькие существа будут петь тебе обидные песенки, ради
всего святого, не бросай в них своим костылем – они его украдут.
– Хорошо, не буду, – пообещала звезда.
– Придется поверить тебе на слово. Дашь честное звездное,
что не убежишь?
– Куда уж мне, – сказала она, многозначительно кивая на свою
поврежденную ногу.
И Тристрану пришлось поверить ей на слово.
Он шел до деревни примерно километр. Здесь не нашлось
трактира – село стояло слишком далеко от проезжих дорог. Однако
пухленькая старушка, которая сообщила юноше эту неутешительную
новость, пригласила его к себе в дом, предложила ему миску ячменной
каши с морковью и налила кружку легкого пива. Тристран обменял
у нее свой батистовый носовой платок на бутыль бузинной настойки,
круг молодого сыра и пригоршню каких-то неведомых фруктов:
мягкие и ворсистые, как абрикосы, лилового цвета, они пахли спелыми
грушами. Старушка дала ему в придачу небольшую охапку сена
для единорога, и Тристран поспешил обратно на луг, где оставил своих
спутников.
По дороге он съел один из странных фруктов, который оказался
сочным и сладким. «Может, – подумал Тристран, – звезда захочет
попробовать эту штуку – и ей понравится…» Ему хотелось порадовать
ее угощением.
Сначала Тристран подумал, что ошибся и заплутал в темноте.
Но нет – вот он, большой дуб, под которым он оставил звезду.
– Эгей! – позвал он.
Ответа не последовало. В кустах и на ветвях деревьев сияли
светлячки. Тристран почувствовал странную сосущую пустоту где-то
внизу живота.
– Эгей! – окликнул он еще раз. И замолчал, потому что отвечать
ему было некому.
Он бросил охапку сена на землю и в сердцах поддал ее ногой.
Тристран чувствовал, что звезда сейчас находится к юго-востоку
от него и не стоит на месте, а движется с большой скоростью, так что
ее так просто не догнать. Однако он все равно пошел по ее следу
под ярким лунным светом. Чувствовал он себя весьма глупо.
Он замерз, но страдал не столько от холода, сколько от чувства вины,
а еще от досады и тоски. «Ох, не стоило отдавать ей цепь! Надо было
привязать ее к дереву… или взять с собой в деревню…» Но, заглушая
эти разумные мысли, внутренний голос говорил Тристрану, что,
не отпусти он звезду сейчас, рано или поздно это пришлось бы сделать
и она все равно сбежала бы.
Спотыкаясь о корни, юноша брел по дороге, углубляясь
в дремучий лес, и с грустью размышлял, увидит ли он когда-нибудь
звезду. Плотная завеса листьев постепенно скрыла от него луну.
Некоторое время Тристран шел вслепую, в полной темноте, а потом
прилег под деревом, подложив под голову саквояж. Он лежал и жалел
себя – пока не уснул.

В скалистом горном ущелье, на самых южных склонах Живот-

Горы, королева ведьм остановила колесницу и понюхала холодный
воздух.
В ледяном небе сверкали мириады звезд.
Женщина торжествующе улыбнулась – от такой улыбки кровь
стыла в жилах.
– О да, – проговорила колдунья. – Она сама идет ко мне в руки.
И холодный ветер ущелья торжествующе завыл вокруг, словно
подтверждая ее слова.
 Поутру Праймус сидел возле давно угасшего костра. Холод
пронизывал его до костей. Один из вороных жеребцов всхрапнул
и заржал – скорее всего сквозь сон – и снова успокоился. У Праймуса
мерзло лицо, ему непривычно было без густой бороды. Толстой палкой
лорд выкатил из углей серый глиняный комок, поплевал на ладони
и разбил горячую корку глины. Изнутри запахло жареным ежом,
который запекался в углях, пока Праймус спал.
Лорд аккуратно съел свой завтрак, обсасывая тонкие косточки
и бросая их в кострище. Потом заел ежа куском твердого сыра и запил
чуть кисловатым белым вином.
Закончив трапезу, он вытер руки о рясу и решил узнать,
где находится топаз, дающий власть над горными городами
и обширными поместьями Штормхолда. Бросив руны, Праймус
изумленно посмотрел на маленькие квадратики красного гранита.
Потом собрал их, потряс в горсти и снова высыпал на землю. Еще раз
взглянув на результат гадания, он ссыпал руны в мешочек на поясе.
– Он удаляется от меня, и довольно быстро…
Праймус помочился на дымящиеся угли, чтобы скрыть все следы
своего присутствия, – здесь, в глуши, могли водиться хобгоблины
и разбойники, а то и кто похуже. Потом он запряг лошадей и забрался
на место возницы. Карета покатила на восток, к горной гряде за лесом.

Единорог тяжело скакал через темный лес.

Сквозь густые кроны деревьев не пробивалась луна, но единорог
сам светился бледным светом, да и всадница ярко сияла, оставляя
за собой шлейф сверкающих огоньков. Издалека могло показаться,
что девушка, скакавшая меж деревьев, то разгорается сильнее,
то угасает, мерцая, как настоящая звезда.
Глава VI
Что сказало дерево
Тристрану Торну снился сон.
Будто бы он залез на старую яблоню и заглядывает в спальню
Виктории Форестер, которая раздевается на ночь. Но, как только она
сняла платье, под которым оказалась длинная и широкая сорочка,
Тристран почувствовал, что сук под его ногами начинает прогибаться
и трещать – и вот он уже летит вниз, кувыркаясь в лунном свете…
Он падал прямо в объятия луны.
И Луна говорила с ним.
«Пожалуйста, – шептала она голосом, очень похожим на голос его
матери, – прошу тебя, защити ее. Защити мое дитя. Ей грозит
опасность».
Луна явно хотела сказать что-то еще и сказала бы – но тут ее лицо
стало просто отражением в далекой воде где-то внизу, и Тристран
почувствовал, что по щеке его ползет паучок, а мышцы шеи давно
затекли. Он поднял руку, чтобы стряхнуть паучка, и в глаза ему
брызнуло утреннее солнце, а весь мир вокруг стал зеленым и золотым.
– Ты видел сон, – сказал молодой женский голос откуда-то сверху.
Голос был приятный, хотя и с каким-то странным акцентом. Тристран
поднял голову и увидел, что над ним шелестит ветвями ольха.
– Да, – ответил он тому, кто прятался на дереве. – Я видел сон.
– Мне тоже снился сон сегодня ночью, – продолжил голос. –
Во сне я видела весь лес откуда-то сверху, и по нему двигалось нечто
огромное. Оно подходило все ближе и ближе, и я поняла, что это
такое. – Голос неожиданно смолк.
– И что же это было? – вежливо спросил Тристран.
– Всё, – ответила женщина. – То есть Пан. Когда я была очень
молода, кто-то – может, белка, они ведь такие болтушки, а может,
сорока или даже рыбка, – сказал мне, что нашим лесом владеет Пан.
По-своему владеет, конечно, не как мы. Если кто-то из нас владеет
лесом, это значит, что он может продать его кому-нибудь,
или окружить его стеной, или…
– Или рубить в нем деревья, – подсказал Тристран.
 Молчание воцарилось надолго, и юноша уже решил было,
что собеседница ушла.
– Эй, – окликнул он. – Эй, вы еще здесь?
Сверху опять послышался шорох листвы.
– Не надо говорить так, – сказал женский голос.
– Простите, – отозвался Тристран, не совсем понимая, за что он,
собственно, извиняется. – Вы остановились на том, что здешним лесом
владеет Пан…
– Конечно, владеет, – ответил голос. – Ведь владеть чем-то очень
просто. Хоть целым миром. Надо просто осознать, что нечто
принадлежит тебе, а потом отпустить его. Именно таким образом Пан
владеет нашим лесом. И во сне он подошел ко мне. В этом сне был
и ты. Ты вел на цепочке печальную девушку. О, она и в самом деле
казалась очень, очень грустной. Пан велел мне, чтобы я помогла тебе.
– Мне?
– И от этого у меня стало так тепло и чудесно внутри, что я
затрепетала от кончиков листьев до самых корней. Я проснулась –
и увидела, что ты спишь, привалившись головой к моему стволу,
и храпишь, как пигвиггин.
Тристран почесал нос. Он перестал искать женщину в кроне
и теперь обращался к самому дереву.
– Так, значит, вы – дерево? – спросил он, размышляя вслух.
– Ну, я не всегда была деревом, – отозвался голос из шуршащей
листвы. – В ольху меня превратил один волшебник.
– А кем вы были до того?
– Как ты думаешь, я ему нравлюсь?
– Кому?
– Пану, конечно. Если бы ты был Повелителем Леса, разве ты
стал бы давать кому-нибудь поручение приложить все усилия
до последней капли сока и все такое, если бы этот кто-нибудь тебе
не нравился?
– Э-э… – протянул Тристран задумчиво.
Но прежде чем он успел придумать вежливый ответ, дерево
сообщило:
– Нимфой я была. Лесной нимфой. Однажды за мной погнался
принц, только вовсе даже не прекрасный, а совсем наоборот. Как ты
думаешь, ведь должен же принц, пусть даже и не прекрасный, знать,
что существуют некие границы?
– А вы как думаете?
– Тогда я думала, что должен. Но я ошибалась. На бегу мне
пришлось срочно призвать кое-каких духов на помощь, и вот – я стала
деревом. Что скажешь?
– Ну, – сказал Тристран, – я не знаю, как вы выглядели, когда
были нимфой, мадам, но дерево вы очень красивое.
Ольха кокетливо зашуршала листвой.
– Нимфой я тоже была симпатичная…
– А о какой помощи до последней капли сока вы говорили? –
осведомился Тристран. – Не то чтобы я привередничал, но… Дело
в том, что мне как раз сейчас очень нужна помощь. Вот только я
не уверен, что дерево сможет мне помочь. Ведь вы не в силах
отправиться со мной, или накормить меня, или вернуть мне звезду,
или переправить нас в Застенье, где живет моя любимая… Я уверен,
у вас бы отлично получилось укрыть меня от дождя, если бы шел
дождь, – но сейчас, как видите, погода стоит ясная…
Дерево зашелестело.
– Почему бы тебе не рассказать свою историю поподробнее, –
предложило оно. – А я уж как-нибудь сама решу, чем смогу тебе
помочь.
Тристран попытался запротестовать. Он чувствовал, что звезда
все отдаляется от него со скоростью бегущего единорога, и считал,
что сейчас совсем не время рассказывать кому-то историю его жизни.
Но потом юноша вспомнил, что до сих пор ему удавалось хоть
чего-нибудь добиться только благодаря посторонней помощи. Поэтому
он уселся на траву и поведал ольхе все с самого начала. Он рассказал
о чистой и искренней любви к Виктории Форестер. О своем обещании
принести ей упавшую звезду – и не просто упавшую звезду, а ту
самую, которую они вместе видели с вершины холма. О своих
странствиях по Волшебной стране. Обо всех приключениях –
о лохматом человечке, о маленьком народце, укравшем у него,
Тристрана, шляпу-котелок, о магической свече и о том, как они
со звездой прошли бок о бок десятки километров и встретили льва
с единорогом, и о том, как он в конце концов потерял ее.
 Тристран закончил рассказ, и воцарилось молчание. Листва дерева
мягко шелестела, будто от ветра, а потом по ней словно пронеслась
буря. Рассерженный голос произнес:
– Если бы звезда сама освободилась от оков, никакие силы неба
и земли не заставили бы меня помогать тебе, даже мольбы Великого
Пана или самой леди Сильвии. Но ты сам отпустил ее, и за это я тебе
помогу.
– Спасибо, – отозвался Тристран.
– Я скажу тебе три истины. Две – прямо сейчас, а третью – в то
мгновение, когда ты будешь более всего нуждаться в помощи. Тебе
самому решать, когда придет это время. Первое: звезде угрожает
великая опасность. Обо всем, что происходит в сердце леса, скоро
узнают и на его окраинах, потому что деревья рассказывают новости
ветрам, а ветры передают их дальше, из чащи в чащу. Существуют
силы, которые желают звезде зла – и даже хуже, чем просто зла.
Ты должен отыскать ее и защитить. Второе: через лес ведет дорога –
обойди вон ту старую ель (кстати, я могла бы порассказать об этой ели
такого, что и камень покраснеет!) и выйдешь прямо на дорогу. Через
несколько минут по ней в нужную тебе сторону проедет экипаж.
Спеши, ты не должен его пропустить. И, наконец, третье: подними
руки ладонями вверх.
Тристран повиновался. С самой верхушки дерева слетел лист
и стал, медленно кружась, падать, пока не оказался точнехонько
на правой ладони юноши.
– Возьми этот лист, – сказало дерево. – И смотри, не потеряй его.
А когда настанет самый трудный час, послушай, что он скажет.
Кажется, экипаж уже на подходе, – поторопила его бывшая нимфа. –
Беги! Беги же!
Тристран подхватил свой саквояж и помчался, на бегу запихивая
лист в карман камзола. Он уже слышал впереди приближающийся
топот копыт. Юноша понял, что опаздывает, и уже отчаялся успеть
вовремя, но не остановился и понесся еще быстрее. В конце концов он
не слышал уже ничего, кроме биения крови в ушах, оглушительного
стука сердца да свиста, с которым втягивал воздух в легкие. С треском
проломившись сквозь заросли папоротника, он вывалился на дорогу
в тот самый миг, когда на ней показался экипаж.
 Черная карета неслась, запряженная четверкой вороных лошадей.
Правил ею какой-то бледнолицый тип в длинной черной одежде. Когда
экипаж оказался шагах в двадцати от Тристрана, юноша замер
на обочине как вкопанный, прерывисто дыша, и хотел окликнуть
возничего – но дыхание его еще не восстановилось, и из сухого горла
вырвался только хрип.
Карета проехала мимо, даже не замедлив хода.
Тристран сел на землю и постарался отдышаться. Однако тревога
за звезду заставила его встать, и он пошел по дороге – так быстро,
как только мог. Не прошло и десяти минут, как он наткнулся на черную
карету. Огромный сук – размером с целое дерево – отвалился
от стоявшего на обочине дуба и перегородил лесную дорогу прямо
перед мордами коней. Возница пытался убрать помеху с пути.
– Вот проклятье, – выругался он. Это был мужчина лет сорока
с небольшим, одетый в длинную, вроде монашеской, рясу. – И ведь
ни ветра не было, ни бури какой. Просто так упал. Лошади
перепугались. – Его низкий голос звучал гулко, как из бочки.
Тристран помог ему распрячь коней и привязать их
к злосчастному суку. Потом четверка лошадей потянула, а двое людей
подтолкнули – и общими усилиями им удалось оттащить обломок
дерева на обочину. Тристран мысленно поблагодарил дуб, который
пожертвовал ради него своим суком, а заодно и ольху, и лесного Пана.
А потом спросил мужчину, не подвезет ли тот его до опушки леса
в своем экипаже.
– Я не беру пассажиров, – отказался незнакомец, потирая
заросший щетиной подбородок.
– Это ваше право, – согласился Тристран. – Но без меня вы бы
застряли тут надолго. Само Провидение послало меня вам
на помощь – так же, как и вас мне. Я же не прошу вас свернуть
с дороги, к тому же кто знает – вдруг опять что-нибудь случится, а ведь
две пары рук всегда лучше, чем одна.
Владелец кареты пристально оглядел Тристрана с головы до ног.
Рука его нырнула в бархатный мешочек на поясе и вытащила оттуда
пригоршню квадратных гранитных пластинок.
– Выбери одну, – приказал он Тристрану.
Юноша взял табличку с вырезанным на камне значком и показал
хозяину.
 – Гм-м… – протянул тот. – А ну-ка, еще одну.
Тристран подчинился.
– И еще.
На третий раз черный человек потер подбородок и кивнул.
– Ты можешь ехать со мной, – сказал он, – руны в этом уверены.
Хотя опасность все равно остается. Но, я надеюсь, поваленные деревья
нам больше не встретятся. Если хочешь, можешь составить мне
компанию и сесть рядом со мной.
Экипаж был роскошный, но не без странностей. Тристран
вскарабкался на сиденье возничего и заглянул внутрь кареты.
Ему показалось, что там сидят пятеро бледных джентльменов, одетых
в серое, и печально смотрят на него. Чтобы удостовериться, юноша
глянул туда еще раз – и убедился, что внутри никого нет.
Грохоча и подскакивая на выбоинах дороги, экипаж покатился
под золотисто-зеленым сводом листвы. Тристран все больше
беспокоился о звезде. «Конечно, характер у нее скверный, – думал
он, – но на самом деле у нее были причины так себя вести!» Он очень
надеялся, что в его отсутствие звезда не попадет в беду.

Легенда гласила, что серо-черный горный кряж, протянувшийся,

как хребет огромного зверя, с севера на юг через всю Волшебную
страну, некогда был великаном. Гигант стал чересчур большим
и тяжелым и в один прекрасный день устал жить и двигаться. Тогда он
улегся на равнине, вытянувшись во весь рост, и уснул так глубоко,
что между ударами его сердца проходят века. Это было очень давно,
если вообще было, – в Первую эру, когда миром правили огонь, вода
и ветер. Мало кто из живших в те времена дожил до наших дней
и может сказать наверняка, правдива эта история о великане или нет.
Но и по сей день четыре высочайшие вершины темного кряжа зовутся
Лоб-Гора, Плечо-Гора, Живот-Гора и Колено-Гора. А южные предгорья
носят общее название Ступни. Горы прорезают глубокие ущелья –
одно между головой и плечами, там, где предположительно должна
находиться шея, а второе – к югу от Живот-Горы.
В этих диких местах способны выжить лишь самые нелюдимые
создания: серые каменные тролли, волосатые дикари, бродячие
вудво[6], горные козлы, гномы-рудокопы. Тут находят убежище
отшельники и изгои и можно наткнуться на ведьму-одиночку. Хребет
нельзя причислить к самым высоким вершинам Волшебной страны –
его не сравнить, например, с той же горой Хуон, на которой построен
Штормхолд. Но преодолеть его непросто, особенно одинокому
страннику.
Королева ведьм проехала ущелье к югу от Живот-Горы за пару
дней и остановилась, чего-то ожидая. Козлов она привязала
к колючему кусту, и те без особого энтузиазма жевали утыканные
шипами ветки. Сама колдунья сидела на распряженной колеснице
и затачивала ножи о точильный камень.
Это были очень старые ножи с костяными рукоятками и лезвиями
из осколков обсидиана, черного, как гагат, с навеки вмерзшими в него
белыми вкраплениями, похожими на снежные хлопья. Первый нож,
поменьше, формой напоминал тесак мясника с тяжелым и широким,
как у топора, лезвием и предназначался для того, чтобы разрубать
грудную клетку, расчленять и разделывать на куски. Второй же,
длинный и тонкий, как кинжал, – чтобы вырезать сердце. Наточив
ножи до такой степени, что лезвия стали тоньше волоса, королева
ведьм отложила их в сторону. Приставь она любой из них к вашему
горлу – и вы не успели бы охнуть, как ваша жизнь уже хлестала бы
неудержимым потоком из перерезанной артерии.
Колдунья подошла к своим козлам и шепнула каждому из них
на ухо Слово Силы. Через мгновение на их месте появилось два
человека: мужчина с короткой белой бородкой и хмурая девочка,
сильно смахивавшая на мальчишку. Оба молчали.
Ведьма склонилась над колесницей и снова прошептала несколько
слов. Ничего не произошло, и женщина раздраженно топнула ногой.
– Старею, – сообщила она двум своим слугам, которые не подали
виду, что услышали ее и поняли. – Неживая материя всегда хуже
поддается колдовству, чем живая. Души предметов куда более старые
и тупые, их труднее уговорить. Будь я и в самом деле молодой…
проклятье, ведь на заре мира я умела превращать горы в моря
и облака – в дворцы! Я могла создать из морской гальки людей
и населить ими целые города! Ах, если бы я была моложе… –
Она вздохнула и подняла вверх руку: по пальцам ее пробежало голубое
пламя и погасло, когда она коснулась колесницы.
Женщина выпрямилась. Ее иссиня-черные волосы теперь
казались тронутыми сединой, под глазами залегли темные круги.
Но колесница исчезла, а на ее месте у самого входа в ущелье появился
маленький трактир.
Вдалеке тихо пророкотал гром, сверкнула синеватая молния.
Вывеска трактира раскачивалась, поскрипывая на ветру. На ней
красовалось изображение колесницы.
– Вы двое, – обратилась ведьма к слугам, – ступайте внутрь.
Она едет прямо сюда, и ей не миновать этого ущелья. И все же я
должна убедиться, что она в него въехала. Ты, – женщина указала
на бородатого мужчину, – мой муж Билли, владелец трактира. Я – твоя
супруга. А это, – она ткнула пальцем в сторону унылой девочки,
некогда бывшей Бревисом, – наша дочка, служанка и горничная.
Новый раскат грома, громче прежнего, эхом прозвучал в горах.
– Скоро будет дождь, – сказала колдунья. – Давайте же разожжем
очаг.

Тристран чувствовал, что звезда где-то впереди и движется

дальше, не меняя направления, а расстояние между ним и ею
сокращается.
К его великому облегчению, карета следовала именно туда, куда
ему было нужно. Правда, один раз на развилке он испугался, что она
свернет не в ту сторону, и уже приготовился соскочить на землю
и продолжить путь пешком, но этого, к счастью, не пришлось делать:
его спутник натянул поводья, слез с сиденья и вытащил из мешочка
свои руны. Посовещавшись с ними, он взобрался обратно на козлы
и направил карету налево.
– Не сочтите за праздное любопытство, – вежливо спросил у него
Тристран, – но могу ли я узнать, что вы, собственно, ищете?
– Я ищу свою судьбу, – помолчав пару секунд, ответил тот. – Свое
право на власть. А ты?
– Я обидел своим поведением одну юную леди, – ответил
Тристран. – И теперь хочу извиниться. – Только произнеся эти слова,
он понял, что сказал чистую правду.
Возница хмыкнул.
Свод из листвы над их головами постепенно раздвигался, деревья
редели, и вскоре Тристран увидел впереди горный хребет. Юноша так
и ахнул.
– Вот это горы! – выдохнул он.
 – Когда станешь постарше, – сказал его спутник, – обязательно
приезжай погостить в моей цитадели на горе Хуон. Вот это я
понимаю – гора так гора! По сравнению с ней здесь не горы, а так,
всего лишь холмики, – и он презрительно махнул рукой в сторону
Живот-Горы.
– Сказать по правде, – признался Тристран, – я надеюсь провести
остаток жизни в Застенье и пасти там овец на пастбище моего отца.
А чудес и приключений мне хватит до конца жизни – всяких там
волшебных свечей, говорящих деревьев, юных девушек и единорогов.
Но все равно я с благодарностью принимаю ваше приглашение. А вы,
если когда-нибудь окажетесь в Застенье, тоже заходите в гости:
я угощу вас овечьим сыром и тушеной бараниной.
– А ты неплохо воспитан, – отозвался возница. Дорога, усыпанная
гравием, теперь стала куда ровнее, и он без устали нахлестывал
вороных коней. – Говоришь, ты видел единорога?
Тристран уже хотел подробно рассказать своему спутнику
о встрече с единорогом, но вовремя одумался и просто сказал:
– Да. Это очень благородное животное.
– Единороги – создания Луны, – сообщил возничий. – Я ни одного
в своей жизни не встречал. Но слышал, что они служат Луне
и исполняют все ее приказания. Мы доберемся до гор к завтрашнему
вечеру. На закате я собираюсь устроить привал. Если хочешь, можешь
спать в карете, а я лягу у костра. – Голос его не изменился,
но Тристран вдруг понял, что его спутник чего-то боится. Причем
боится до ужаса.
Той ночью горные вершины то и дело озаряли вспышки молний.
Тристран спал на кожаном сиденье кареты, положив голову на мешок
овса; ему снились какие-то призраки, а еще – луна и звезды.
Дождь начался на рассвете, внезапный и сильный, как будто
небеса вдруг стали океаном и обрушились на землю. Низкие серые
облака скрывали горы из виду. Тристран и хозяин кареты под дождем
запрягли лошадей и тронулись в путь. Дорога шла вверх по склону,
и кони могли двигаться только шагом.
– Ты бы лучше залез внутрь, – посоветовал Тристрану возничий. –
Зачем нам мокнуть обоим.
Они надели дождевики из промасленной кожи, которые нашлись
под сиденьем, но это не спасало от дождя.
 – Чтобы промокнуть сильнее, чем сейчас, – ответил Тристран, –
мне осталось разве что прыгнуть в реку. Уж лучше я посижу с вами.
Может, лишняя пара глаз и рук нас спасет.
Его спутник хмыкнул и смахнул дождевую воду с лица мокрой
замерзшей рукой.
– Да ты, оказывается, дурачок, парень. Впрочем, спасибо. –
Он намотал поводья на левую руку, а правую протянул Тристрану. –
Меня зовут Праймус. Лорд Праймус.
– Я Тристран. Тристран Торн, – ответил юноша, чувствуя, что этот
человек заслужил-таки право знать его настоящее имя.
Они обменялись рукопожатием. Ливень все усиливался, кони едва
плелись вперед, дорога превратилась в полноводный ручей. Пелена
дождя застилала все вокруг не хуже самого густого тумана.
– Есть один человек, – проорал лорд Праймус, стараясь
перекричать ливень, и ветер относил его слова в сторону. –
Он высокий, немного похож на меня, но более худой. Смахивает
на ворона. Глаза у него безразличные и пустые, но из них смотрит сама
смерть. Его зовут Септимус, потому что он седьмой сын нашего отца.
Если ты когда-нибудь встретишь его, беги и прячься. Ему нужен
только я, но ничего не стоит убить и тебя, если ты встанешь у него
на пути. Или использовать как орудие, чтобы вернее покончить
со мной.
Дикий порыв ветра швырнул Тристрану за шиворот целый ушат
воды.
– Похоже, это опасный человек, – заметил он.
– Самый опасный из всех, кто только может встретиться тебе
на пути.
Тристран молча вглядывался в дождливую темень. Сгущались
сумерки, становилось все труднее рассмотреть дорогу. Праймус снова
заговорил:
– Если хочешь знать мое мнение, в этой буре есть что-то
неестественное.
– Неестественное?
– Ну, или сверхъестественное, если хочешь. Надеюсь, где-нибудь
по дороге нам попадется какой-нибудь трактир. Лошадям нужен
отдых, да и я бы не отказался от сухой постели и горячего вина.
И от хорошего ужина.
 Тристран прокричал, что полностью согласен. Они сидели
на облучке и уже промокли до нитки. Юноша думал про звезду
и про единорога. Наверное, девушка сейчас тоже замерзла
и промокла… Он переживал, как там ее сломанная нога и не отбила ли
девица себе все о спину единорога. И виноват в этом не кто иной,
как он, Тристран! Бедняга чувствовал себя просто ужасно.
– Я – самый несчастный человек на свете, – признался он лорду
Праймусу, когда они остановились покормить лошадей подмокшим
овсом.
– Ты молод и влюблен, – отозвался Праймус. – Каждый парень
на твоем месте считает себя самым несчастным на свете.
Тристран подивился, откуда лорд Праймус догадался о его
чувстве к Виктории Форестер. Он представил, как будет у камина
рассказывать ей о своих приключениях, когда вернется в Застенье,
но почему-то уже не чувствовал себя героем.
Похоже, в тот день рассвет сразу превратился в сумерки,
а к вечеру небо стало совсем черным. Дорога все поднималась вверх
по склону. Дождь ненадолго утих, а потом полил с удвоенной силой.
– Что это там светится? – спросил Тристран.
– Ничего не вижу… Может, блуждающий огонек или молния
вспыхнула, – пробормотал Праймус. Дорога сделала резкий поворот,
и он признался: – Нет, к счастью, я ошибся. В самом деле что-то
светится. Хорошее у тебя зрение, парень. Но здесь, в горах, нужно
соблюдать осторожность. Будем надеяться, что этот огонек
не предвещает опасности.
Кони, словно почуяв скорый отдых, рванули вперед с новыми
силами. Вспышка молнии ярко озарила ущелье и отвесные стены гор,
вздымавшиеся по обе стороны дороги.
– Нам повезло! – воскликнул Праймус, и бас его раскатился
громовым эхом. – Похоже, это трактир!
Глава VII
Под знаком колесницы
Звезда въехала в ущелье грустная, промокшая до костей, дрожа
от холода, с тяжелым чувством на душе. Она беспокоилась
за единорога: на смену лесным папоротникам и травам пришли серые
скалы и кривые колючие кусты, и за последний день пути им
не удалось найти никакой еды. Единорогу, с его неподкованными
копытами, нелегко было идти по каменистым дорогам, да и возить
на спине всадников он не привык. С каждым шагом его поступь
становилась все медленнее.
Девушка уже не раз прокляла день своего падения с неба в этот
мокрый и неприветливый мир – сверху он казался таким спокойным
и уютным… Но это было так давно. Теперь она всей душой
ненавидела землю и все ее создания, кроме разве что единорога.
Но и с ним с удовольствием рассталась бы: за время пути девушка так
отбила себе спину, что едва могла сидеть.
Вот уже сутки они мокли под проливным дождем. Поэтому огни
трактира показались девушке самым прекрасным зрелищем за время
ее пребывания на земле.
«Смот-ри, ку-да и-дешь», – ритмично отбивали капли
по придорожным валунам. Единорог остановился в полусотне метров
от трактира и отказывался подходить ближе. А из гостеприимно
распахнутой двери в серый сумрак падала полоса теплого золотого
света.
– Добро пожаловать, милочка, – послышался приветливый голос.
Звезда шлепнула единорога ладонью по мокрой шее и шепнула
что-то ему на ухо, но тот не двинулся с места. Он застыл
как вкопанный в полосе света и был похож на белый призрак.
– Так что же, милочка, зайдешь? Или останешься мокнуть
под дождем? – повторил ласковый женский голос. В нем слышались
тепло, сочувствие и готовность помочь. – Мы угостим тебя горячим
ужином, если ты проголодалась; а в очаге горит огонь, и мы можем
нагреть целую лохань воды, чтобы ты побыстрее согрелась.
 – Я… Мне нужна помощь, чтобы спешиться, – призналась
звезда. – Видите ли, у меня нога…
– Ах ты, бедненькая моя, – сказала женщина. – Сейчас я позову
мужа. Билли отнесет тебя на руках. А в конюшне найдется свежая вода
и сено для твоего скакуна.
Единорог испуганно косил глазом на приближавшуюся женщину.
– Ну, ну, мой хороший, – понимающе протянула та. – Я не буду
подходить слишком близко, не бойся. И в самом деле, где уж мне
касаться единорога – мои девичьи годы позади… Давненько же твои
родичи не забредали в наши края…
Единорог с опаской, стараясь держаться подальше, последовал
за ней в конюшню. Оказавшись внутри, он зашел в самое дальнее
стойло и улегся на сухую солому. Только тогда продрогшей девушке
удалось сползти с его спины.
Тут появился Билли, белобородый грубоватый дядька.
Не произнеся ни слова, он послушно отнес звезду в трактир и усадил
на трехногий табурет перед жарко натопленным камином.
– Бедная девочка, – суетилась хозяйка заведения. – На тебя
смотреть жалко – мокрая, как русалка, с волос вон уже целая лужа
натекла. Да и платьице твое красивое совсем испортилось.
Ты, наверно, промокла до костей…
Отослав мужа, она помогла девушке раздеться и повесила
насквозь промокшее синее платье на крючок у камина. Вода капала
с подола на горячие каминные кирпичи и с шипением испарялась.
Рядом с камином стояла большая жестяная лохань, жена
трактирщика отгородила ее бумажной ширмой.
– Ты какую воду любишь? – заботливо спросила она. – Теплую
сделать или погорячее?
– Не знаю, – отозвалась звезда. Она стояла совершенно
обнаженная – только топаз на цепи обвивал ее талию. Голова у нее
кружилась от столь неожиданных и резких перемен. – Я никогда
раньше не принимала ванну.
– Так-таки и никогда? – удивилась трактирщица. – Ну надо же,
бедняжка моя! Тогда, я думаю, не стоит делать воду слишком горячей.
Позови меня, если нужно будет подлить кипяточку, а я пока сбегаю
на кухню, – когда выкупаешься, принесу тебе подогретого вина
и сладкой жареной репы.
 И прежде чем гостья успела сказать, что не нуждается ни в еде,
ни в питье, женщина убежала, оставив звезду сидеть в жестяной
лохани. Сломанная нога девушки, по-прежнему заключенная в лубки,
торчала из воды, опираясь на трехногий табурет. Сначала ванна
показалась звезде очень горячей, но потом она привыкла
и расслабилась. И впервые после падения с неба почувствовала себя
счастливой.
– Ну что, милочка, – спросила жена трактирщика, вернувшись
с кухни. – Надеюсь, тебе уже получше?
– Да, спасибо, намного лучше, – поблагодарила девушка.
– А как сердце? Как себя чувствует наше сердечко?
– Сердце? – удивилась звезда странному вопросу, но женщина
казалась такой заботливой, что промолчать было неловко. – Ну…
На сердце стало куда легче. Можно сказать, светлее.
– Хорошо. Очень хорошо. Давай же сделаем так, чтобы твое
сердечко загорелось от счастья! Загорелось теплым, радостным
огоньком!
– Уверена, вашими стараниями оно скоро так и запылает
от радости, – ответила звезда.
Трактирщица ласково взяла ее пальцами за подбородок.
– Вот ведь лапушка. Что за душечка, говорит такие добрые слова
мне, простой женщине! – И она, словно извиняясь, пригладила свои
седеющие волосы. С ширмы свешивался толстый и мягкий купальный
халат. – А вот и одежка для тебя, когда решишь закончить купание, –
нет, нет, милочка, не подумай, что я тебя тороплю! Халатик такой
теплый и приятный, а твое платьице еще не совсем высохло.
Как только захочешь выбраться из лохани, позови меня, я помогу
тебе. – Женщина нагнулась, провела холодным пальцем между грудей
звезды и улыбнулась. – Хорошее, сильное сердечко, –
пробормотала она.
«Даже в этом темном мире встречаются добрые люди», –
подумала девушка, отогреваясь. Снаружи хлестал дождь, и ветер
с воем носился по горному ущелью, а здесь, в трактире под вывеской
с изображением колесницы, царили тепло и уют.
Через некоторое время трактирщица и ее унылая глуповатая дочка
помогли звезде вылезти из лохани. Огонь камина блеснул в гранях
оправленного в серебро топаза, что блестел у девушки на талии,
и звезда закуталась в теплый халат.
– А теперь, моя сладкая, – сказала женщина, – иди-ка сюда
и усаживайся поудобнее.
Она подвела звезду к длинному деревянному столу. Там на самом
видном месте лежали два ножа – широкий и узкий, оба с костяными
рукоятями и черными, блестящими, будто стеклянными лезвиями.
Девушка, прихрамывая, добралась до скамьи и села.
Тут в окна ударил порыв ветра, пламя в камине вспыхнуло
зеленым, голубым и белым, и снаружи, заглушая грохот бушующей
стихии, донесся басовитый голос:
– Эй! Еды! Вина! Огня! Комнату! Где тут конюх?
Трактирщик Билли и его дочка даже не шелохнулись, только
посмотрели на женщину в красном платье, словно в ожидании
указаний. Та поджала губы, подумала – и сказала наконец:
– Ладно, отложим дело. Ненадолго. Ведь ты не собираешься
уезжать, милочка? – обратилась она к звезде. – Только не вздумай ехать
в такую грозу, да к тому же с больной ножкой…
– Даже описать не могу, как я рада вашему гостеприимству, –
искренне ответила звезда.
– Еще бы тебе не радоваться, – ласково согласилась женщина
в красном, поглаживая нервными пальцами черные ножи, словно бы
в нетерпении. – Когда эти надоеды, наконец, уедут, у нас с тобой будет
еще много времени, верно?

Тристрану казалось, что за все путешествие по Волшебной стране

он не видел ничего прекраснее светящихся теплым светом окон
трактира. Пока Праймус звал слуг, юноша распряг изможденных
лошадей и одну за другой отвел их в конюшню позади харчевни. Там,
в самом дальнем стойле, спал большой белый конь, но юноша
слишком торопился, чтобы рассмотреть его повнимательней.
Он знал – как и про все те места, в которых он никогда не бывал, –
что звезда совсем близко, рукой подать. Эта странная уверенность
успокаивала и почему-то вселяла тревогу. Но юноша понимал,
что лошади устали и проголодались даже больше, чем он сам.
А значит, и его собственный ужин, и даже скорая встреча со звездой
могут подождать.
 – Я займусь лошадьми, – сказал он Праймусу. – Почищу их и все
такое, иначе они могут простудиться.
Высокий господин хлопнул Тристрана по плечу своей огромной
рукой:
– Ты славный парень. Я попрошу, чтобы слуга принес тебе
подогретого эля.
Занимаясь лошадьми, Тристран думал о звезде. Что он ей скажет?
И что скажет в ответ она? Он возился уже с последним конем, когда
в конюшню явилась унылая девочка с высокой кружкой горячего вина.
– Поставь сюда, – попросил ее юноша. – Я с удовольствием
выпью, как только закончу.
Девочка поставила кружку на какой-то ящик и вышла,
так и не проронив ни слова.
В этот момент белый конь в дальнем стойле вскочил на ноги
и начал бить копытом в перегородку.
– Эй, тише, тише там! – крикнул Тристран. – Успокойся, парень,
я сейчас гляну, не найдется ли у нас овса и отрубей и на твою долю.
Он заметил, что под подкову на переднем копыте черного жеребца
забился большой камень, и осторожно вытащил его, одновременно
обдумывая, что сказать звезде. Например, можно так: «Мадам,
сердечно прошу вас принять мои глубочайшие и искренние
извинения». А она ответит: «Сэр, я прощаю вас от всего сердца!
Отправимся же в ваше селение, где я сочту за честь быть переданной
вашей возлюбленной в знак вашего обожания»…
Эти размышления прервал страшный грохот. Огромный белый
конь, – который, как запоздало понял Тристран, был вовсе и не конь, –
вышиб дверцу своего стойла, вырвался наружу и бросился на юношу,
нацелив на него острый рог.
Тристран упал на посыпанный соломой пол, прикрывая голову
руками.
Прошло несколько секунд. Юноша осторожно приоткрыл один
глаз. Единорог замер около кружки, погрузив рог в горячее вино.
Тристран неловко поднялся на ноги. Вино в кружке кипело
и бурлило, и тут он вспомнил, как читал в какой-то сказке или притче
о том, что рог единорога – испытанное средство против…
– Яд? – прошептал он.
 Белый зверь вскинул голову. Тристран встретился с ним взглядом
и понял, что это правда. Сердце гулко забухало у него в груди. Ветер
за стеной завывал, как сумасшедшая ведьма.
Тристран бросился было к двери, но на пороге замер и задумался.
Он порылся в кармане камзола и извлек оттуда оплывший комок
воска – все, что осталось от свечи, – и прилипший к нему сухой лист
ольхи. Юноша осторожно отлепил листок от воска, прижал его к уху
и внимательно выслушал все, что тот сказал.

– Вина, милорд? – спросила женщина средних лет, одетая

в красное платье.
Вошедший в трактир Праймус покачал головой:
– Нет, спасибо. У меня твердое правило – я поклялся, что пока
не увижу у своих ног остывший труп брата, буду пить только
собственное вино и есть только то, что сам добыл и приготовил.
Так собираюсь поступить и сейчас, если не возражаете. Конечно,
я заплачу вам, как если бы купил это вино у вас. Вас не затруднит
поставить мою бутылку поближе к камину, чтобы она нагрелась?
И еще: со мной приехал спутник, молодой человек, который сейчас
чистит лошадей. Он, в отличие от меня, не связан никакими клятвами,
так что не могли бы вы отправить к нему слугу с кружкой горячего эля,
чтобы он хоть немного согрелся?
Служанка присела в неловком реверансе и убежала на кухню.
– Эй, любезный, – обратился Праймус к белобородому
трактирщику, – есть ли у вас где переночевать? Соломенные матрасы?
А камины в спальнях? И еще я заметил у огня жестяную ванну,
это меня очень порадовало. Если у вас найдется ушат-другой горячей
воды, я бы искупался перед сном. Но учтите, за ванну я больше мелкой
серебряной монеты не дам.
Трактирщик посмотрел на жену, и та ответила вместо него:
– Кровати у нас прекрасные, и я сейчас же прикажу девчонке
развести камин в спальнях для вас и вашего спутника.
Праймус снял промокшую черную рясу и повесил ее у камина
рядом с синим платьем звезды. Потом он обернулся и заметил
за столом юную леди.
– Да мы тут не одни, – произнес он. – Весьма рад знакомству,
миледи, – приятная встреча в такую скверную погоду!
 Вдруг со стороны конюшни донесся громкий шум.
– Должно быть, что-то встревожило лошадей, – заметил Праймус.
– Наверное, грома испугались, – предположила трактирщица.
– Наверное, – согласился Праймус, и тут что-то привлекло его
внимание. Он быстро подошел к звезде и несколько долгих секунд
вглядывался ей в глаза. – У вас… – начал он, замолк на секунду
и закончил с уверенностью: – У вас при себе топаз моего отца. Камень
Власти Штормхолда.
Девушка взглянула на него небесно-голубыми глазами.
– Ну да, – согласилась она. – Попросите же его у меня –
и покончим со всей этой глупостью.
Трактирщица тут же подбежала к ним и встала во главе стола.
– Я не позволю тебе беспокоить моих гостей, милок, – сказала она
с неожиданной суровостью.
Взгляд Праймуса упал на черные ножи, лежавшие на столе. Лорд
сразу узнал их: он читал о них и видел изображения в ветхих свитках
из книгохранилища Штормхолда. Это были очень древние ножи,
изготовленные еще в Первую эру.
Дверь трактира с грохотом распахнулась.
– Праймус! – на бегу крикнул Тристран. – Меня хотели отравить!
Лорд Праймус схватился за рукоять короткого меча, но не успел
даже извлечь его из ножен. Одно неуловимое молниеносное
движение – и ведьма, схватив самый длинный нож, перерезала гостю
горло.
Тристран даже не успел понять, что произошло, – только что он
вошел, увидел звезду, лорда Праймуса, трактирщика и его странное
семейство – и в тот же миг вверх ударил алый фонтан крови.
– Взять его! – крикнула женщина в красном. – Взять сопляка!
Билли и девочка-служанка бросились на Тристрана – но тут
в трактир ворвался единорог.
Тристран едва успел отскочить в сторону. Огромный скакун
взвился на дыбы и ударом острых передних копыт отшвырнул
девчонку.
Билли нагнул голову и побежал на единорога лбом вперед,
как будто собирался забодать его. Единорог встретил его своим рогом,
и трактирщик Билли безжизненно повис, пронзенный.
 – Тупица! – злобно завизжала его жена, схватила в каждую руку
по ножу и сама напала на единорога. Ее правая рука до локтя была
измазана кровью, такой же алой, как ее платье.
Тристран упал на четвереньки и пополз к камину. В левой руке он
сжимал ком воска – все, что осталось от волшебной свечи, приведшей
его сюда. Юноша изо всех сил разминал воск пальцами, пока тот
не сделался мягким и податливым.
– Обязательно должно сработать, – прошептал он сам себе, очень
надеясь, что ольха знала, о чем говорит.
Где-то позади закричал от боли единорог. Тристран оторвал
от рукава камзола кружевную оторочку и закатал ее в восковой комок.
– Что происходит?! – вскричала звезда, ныряя под стол
к Тристрану.
– Сам толком не знаю, – отозвался тот.
Послышался вопль колдуньи: единорог дотянулся до нее своим
рогом и пронзил ей плечо. Взмахнув головой, он оторвал колдунью
от земли, собираясь швырнуть на пол и добить острыми копытами.
Но та вдруг извернулась и всадила черный нож по самую рукоятку ему
в глаз.
Единорог, как подкошенный, рухнул коленями на дощатый пол
трактира, кровь хлынула у него из глаза, изо рта и из раны в боку.
Потом зверь завалился на бок, и жизнь покинула его. Длинный пегий
язык беспомощно свесился меж зубов мертвого животного.
Колдунья освободила плечо и с трудом поднялась на ноги, одной
рукой зажимая рану, а в другой держа широкий нож.
Глаза ее лихорадочно обшаривали комнату, пока она наконец
не обнаружила съежившихся у камина Тристрана и звезду. Медленно,
ужасающе медленно женщина двинулась к ним с широким ножом
в руке и с улыбкой на губах.
– Конечно, пылающее золотое сердце спокойной и счастливой
звезды намного лучше, чем дрожащее сердечко перепуганной
звездочки, – произнесла она спокойно. – Но сердце пусть даже
дрожащей от ужаса звезды все же лучше, чем ничего.
Тристран схватил звезду за руку.
– Вставай, – велел он.
– Не могу, – безвольно ответила она.
 – Вставай, или нам обоим крышка, – прошипел Тристран,
вскакивая на ноги. Звезда кивнула и с трудом, цепляясь за него, начала
подниматься с пола.
– Вставай, или нам обоим крышка? – расхохоталась колдунья. –
Нет уж, детки, вы и так оба умрете – не важно, стоя или сидя. Мне-то
все равно.
Она приблизилась еще на шаг.
– А теперь, – сказал Тристран, правой рукой сжимая ладошку
звезды, а левой стиснув самодельную свечу, – а теперь – вперед! –
И он сунул левую руку прямо в огонь.
Боль от ожога была так ужасна, что юноша не сдержал крика,
и колдунья уставилась на него как на сумасшедшего.
Но импровизированный фитиль свечки все-таки вспыхнул
и загорелся ровным голубым пламенем. Мир вокруг Тристрана начал
терять четкость очертаний.
– Пожалуйста, идем, – взмолился он. – Не отпускай моей руки.
Звезда с трудом сделала шаг вперед.
Трактир исчез, но в ушах у них еще долго звучали вопли
колдуньи.
Шаг – и Тристран со звездой оказались под землей, и огонек свечи
отражался от влажных стен пещеры; еще шаг – и они уже были
в белых песках пустыни, под яркой луной… На третьем шаге они
зависли где-то высоко над землей, глядя на холмы, реки и деревья
далеко внизу.
Именно тогда остатки воска растаяли у Тристрана в руке,
не оставив ничего, кроме ожога. Язычок пламени вспыхнул
в последний раз – и погас навеки.
Глава VIII
В которой говорится о воздушных
замках и не только о них
В горах рассвело. Бури последних дней наконец утихли, и воздух
стал чистым и холодным.
Высокий, похожий на ворона лорд Септимус из Штормхолда
вошел в горное ущелье, все время оглядываясь, будто в поисках чего-
то. Он вел в поводу бурого пони горной породы, маленького
и лохматого. Когда проход сделался шире, Септимус остановился:
у самой тропы он увидел то, что искал.
Маленькая разбитая колесница. В такие обычно впрягают козлов.
Она лежала на боку, а рядом – два трупа: белый козел с окровавленной
головой и невысокий паренек. Лицо его и после смерти осталось
таким же глупым и унылым, каким, похоже, было при жизни.
Септимус из любопытства перевернул ногой козлиный труп
и обнаружил у него между рогами глубокую рану. А вот на теле
мальчика не было ничего, что могло бы стать причиной смерти, если
не считать огромного синяка под глазом.
В нескольких метрах дальше, за камнем, был еще один мертвец –
мужчина средних лет в темной одежде – он лежал лицом вниз. Кожа
его казалась очень светлой, на камни натекла большая лужа крови.
Септимус присел возле покойника на корточки и осторожно приподнял
его голову за волосы. У того было перерезано горло.
Профессионально: от уха до уха. Септимус с удивлением разглядывал
мертвеца. Его лицо казалось очень знакомым, но…
Вдруг Септимус отрывисто расхохотался – этот смех больше
напоминал сухой кашель.
– Борода, – вслух обратился он к трупу. – Да ты, оказывается,
бороду сбрил! Можно подумать, я не узнал бы тебя без бороды,
Праймус!
Серый призрачный Праймус, стоявший среди остальных мертвых
братьев, ответил:
 – Нет, Септимус, ты узнал бы меня. Но те несколько секунд, пока
ты пытался бы понять, кто я, могли многое решить. – Но его мертвый
голос призрака был всего лишь утренним ветром, шуршавшим
в ветвях колючего кустарника.
Септимус встал. Из‑за самого восточного пика Живот-Горы
показалось солнце, обрамляя его фигуру золотым ореолом.
– Так, значит, теперь я – восемьдесят второй властитель
Штормхолда, – сообщил он мертвецу у своих ног и самому себе. –
А кроме того, Повелитель Высоких Скал, Сенешаль Башен и Шпилей,
Хранитель Цитадели, Верховный Страж горы Хуон и прочая, и прочая.
– Без символа власти Штормхолда на шее ты – никто, братец, –
резко заметил Квинтус.
– И не забудь о долге мести, – добавил Секундус (его голос
звучал, будто ветер, свистящий в ущелье). – Прежде всего, ты должен
отомстить убийце своего брата. Таков закон крови.
Словно расслышав слова мертвых, Септимус покачал головой.
– Неужели ты не мог подождать всего несколько дней, братец
Праймус? – спросил он, обращаясь к хладному трупу. – Тогда я
убил бы тебя сам. Я отлично спланировал твое убийство. Но когда я
обнаружил, что ты сбежал с «Сердца мечты», мне потребовалось
время, чтобы украсть шлюпку, а потом снова выследить тебя. А теперь
вот придется еще и мстить за твои бренные останки, и все во имя
нашего рода и Штормхолда.
– Значит, Септимус все же станет восемьдесят вторым лордом
Штормхолда, – вздохнул Терциус.
– А что там гласит народная мудрость про преждевременный
подсчет цыплят? – осведомился Квинтус.
Септимус отошел в сторонку и помочился на серый валун. Потом
он вернулся к телу Праймуса.
– Если бы я сам тебя убил, догнивать бы твоему трупу прямо
здесь, – сообщил он. – Но, увы, это удовольствие досталось кому-то
другому, и теперь мне придется отвезти тебя подальше и положить
на высокую скалу, чтобы твои останки склевали орлы.
Пыхтя от напряжения, Септимус поднял окоченевшее тело брата
и взвалил его на спину пони. Заметив на поясе мертвеца мешочек
с каменными рунами, он сорвал его и забрал себе.
 – А вот за руны спасибо, братец, – поблагодарил он, похлопав
труп по спине.
– Чтоб тебе подавиться ими, если не отомстишь подлой суке,
которая перерезала мне глотку, – ответил Праймус, и его голос
прозвучал щебетом горных птиц, которые, проснувшись, приветствуют
новый день.

Они сидели бок о бок на плотном белом кучевом облаке размером

с небольшой город. Облако было мягким и прохладным, причем чем
глубже в него погрузиться, тем холоднее, и Тристран засунул в его
пружинистую толщу свою обожженную руку. Облако слегка
посопротивлялось, но руку не вытолкнуло. Изнутри оно казалось
ноздреватым и совершенно ледяным, плотным и невесомым
одновременно. Холод слегка уменьшил боль от ожога, и Тристран смог
привести мысли в порядок.
– В общем, – сказал он через некоторое время, – боюсь, я все
изрядно запутал.
Звезда сидела рядом с ним, одетая все в тот же халат, полученный
от трактирщицы. Сломанную ногу она вытянула вперед и положила
на облако, как на перину.
– Ты спас мне жизнь, – наконец отозвалась она, – так ведь?
– Вроде того. Само как-то получилось.
– Ненавижу тебя, – сказала звезда. – Я и так тебя ненавидела,
а теперь просто терпеть не могу.
Тристран пошевелил обожженными пальцами в блаженной
прохладе облака. Он ужасно устал, его мутило.
– И за что же? – осведомился он.
– А за то, – сердито сообщила звезда, – что после того, как ты спас
мне жизнь, по законам моего народа ты за меня отвечаешь. А я –
за тебя. Куда бы ты ни пошел, я должна следовать за тобой.
– А-а, – протянул Тристран. – Так это же хорошо. Разве нет?
– Я предпочла бы провести остаток жизни, таскаясь на цепи
за диким волком, или вонючей свиньей, или болотным гоблином, –
ровным голосом пояснила звезда.
– Честное слово, я не так уж плох, – возразил Тристран. – Может,
мы познакомимся поближе – и ты изменишь свое мнение. Вообще-то я
хотел извиниться за то, что таскал тебя на цепи. Наверное, нам стоит
начать все сначала, будто ничего не было. Итак, здравствуйте, меня
зовут Тристран Торн, очень рад познакомиться. – И он протянул
девушке здоровую руку.
– Защити меня, мать Луна! – воскликнула звезда. – Да я скорей
возьму за руку какого-нибудь…
– Охотно верю, – сказал Тристран, не желая слышать, с какой
неприятной тварью его сравнят на этот раз. – Я же извинился, –
напомнил он. – Давай-ка сначала. Меня зовут Тристран Торн,
рад познакомиться.
Девушка вздохнула.
Высоко над землей воздух был разреженным и холодным,
но солнце сильно припекало, а облака вокруг напоминали замки
странного небесного города. Реальный мир остался где-то далеко
внизу: солнце освещало каждое маленькое деревце, превращая изгибы
рек в тонкие блестящие серебряные дорожки улиточьих следов,
разбегающиеся по землям Волшебной страны.
– Ну и? – сказал Тристран.
– Ладно, – отозвалась звезда. – Отличная шутка. Куда бы ты
ни пошел, я должна следовать за тобой. Даже если это меня убьет. –
Она что есть силы сжала пальцами облако, оставляя на его
поверхности глубокие отметины, а потом на миг коснулась рукой
протянутой ладони Тристрана. – Сестры звали меня Ивэйн. Я была
вечерней звездой.
– Ты посмотри, какая мы чудесная парочка, – усмехнулся
юноша. – Ты – со сломанной ногой, я – со своей рукой…
– Покажи-ка, что у тебя там.
Тристран вытащил руку из облачной прохлады. Она покраснела,
распухла и покрылась крупными волдырями.
– Больно? – спросила девушка.
– Ага. Если честно, то очень.
– Вот и хорошо, – удовлетворенно отозвалась Ивэйн.
– Если бы я не обжег себе руку, тебя бы наверняка убили, –
напомнил ей Тристран, и у девушки хватило совести отвести взгляд. –
А знаешь, – сменил тему он, не желая ставить ее в неловкое
положение, – я ведь забыл сумку в трактире этой психопатки. У нас
теперь ничего не осталось, кроме одежды.
– А у кого-то и своей одежды больше нет, – вздохнула звезда.
 – У нас нет ни еды, ни воды, мы летим в километре над землей
и не знаем, как спуститься вниз, к тому же не можем управлять
облаком. И еще мы оба ранены. Я все перечислил или что-то упустил?
– Ты забыл, что облака имеют свойство таять и обращаться
в ничто, – добавила Ивэйн. – Я сама видела, как это происходит. А я
еще одного падения не перенесу.
Тристран пожал плечами:
– Ну, значит, мы обречены. Зато можем оглядеться, раз уж
оказались здесь.
Он подал Ивэйн руку, помогая встать. Вдвоем они сделали
несколько неловких шагов по прогибающейся под ногами поверхности
облака, но потом звезда вновь села.
– Бесполезно, – сказала она. – Иди, оглядись сам. А я пока посижу
и подожду тебя.
– Обещаешь? – спросил Тристран. – Больше не станешь убегать?
– Клянусь. Клянусь своей матерью Луной, – грустно отозвалась
Ивэйн. – Ведь ты спас мне жизнь.
И Тристрану пришлось довольствоваться этим обещанием.

Ее волосы уже почти совсем поседели, кожа на лице обвисла,

шея сделалась дряблой, от уголков глаз и рта лучами разбегались
морщинки. На фоне ослепительно красного платья она казалась
мертвенно бледной. На плече ткань порвалась, и был виден грязный,
сморщенный шрам от глубокой раны. Женщина мчалась в черной
карете через Пустошь, и ветер хлестал ей по лицу спутанными
волосами. Четыре скакуна все время спотыкались, бока их взмокли
от пота, с губ капала кровавая пена, но копыта по-прежнему без устали
стучали по грязной дороге Пустоши.
Старшая из трех колдуний, что жили в лесной хижине, натянула
поводья и остановила лошадей возле поросшего лишайником
скального пика, который, словно игла, торчал из болотистой почвы
Пустоши. Потом она медленно, как и положено даме уже не первой
(и даже не второй) молодости, сползла с облучка на влажную землю.
Подойдя к карете, женщина распахнула дверцу. Там лежал
мертвый единорог. Кинжал так и остался торчать в его глазнице.
Королева ведьм вскарабкалась в карету и попыталась раскрыть
единорогу рот. Труп уже окоченел, и челюсти разжались не без труда.
Потом колдунья до крови прокусила себе язык и, смешав во рту кровь
со слюной (в этот момент она почувствовала, что несколько передних
зубов начинают шататься), плюнула на пегий язык единорога. Слюна
повисла у нее на губах и испачкала подбородок. Женщина прошептала
несколько слов, которые лучше не произносить никогда, и закрыла
единорогу рот.
– Вылезай из кареты, – приказала она ему.
Он неловко, с трудом поднял голову. Потом пошевелил ногами –
неуверенно, как новорожденный осленок или олененок, который
учится ходить. Наконец встал на все четыре ноги и то ли выбрался
из кареты, то ли просто выпал из нее прямо в грязь, где снова
медленно и неуклюже поднялся. Левый бок, на котором он лежал
в карете, раздулся и был весь перепачкан кровью. Полуслепой
единорог поплелся к замшелой скале и, дойдя до впадины у ее
подножия, подогнул колени передних ног. Казалось, будто он молится.
Колдунья нагнулась, вытащила из глазницы мертвого зверя свой
кинжал и перерезала ему горло. Оттуда медленно, очень медленно
потекла кровь. Вернувшись к карете, ведьма принесла широкий нож
и принялась кромсать шею единорога, пока отрубленная голова
не упала, наконец, в выемку меж камней, наполняя ее темно-красной
густой кровью, похожей на грязь.
Женщина взяла голову зверя за рог и положила позади
обезглавленного туловища на камень. Потом вернулась к луже крови
и заглянула в нее, как в зеркало. С темной поверхности на ведьму
смотрели две старухи, обе куда старше ее самой.
– Где она? – сварливо спросила одна. – Что ты с ней сделала?
– Посмотри на себя! – поддержала ее вторая. – Ты забрала наши
последние запасы молодости, – все, что я лично вырвала из груди
звезды много лет назад, хотя та визжала и отбивалась изо всех сил.
А поглядеть на тебя – так ты уже растратила большую часть
сокровища!
– Я подобралась к ней очень близко, – ответила колдунья
сестрам. – Но ее защищал единорог. Я уже отрезала ему башку
и собираюсь забрать ее с собой. Давненько у нас не было свежего
единорожьего рога для зелий!
– К черту единорожий рог, – грубо оборвала ее младшая сестра. –
Что со звездой?
 – Я не могу ее найти. Похоже, она покинула Волшебную страну.
Последовала долгая пауза.
– Нет, – ответила, наконец, одна из старух. – Она все еще здесь.
Но направляется на ярмарку в Застенье, а это на самой границе
с миром По Ту Сторону. Стоит звезде ступить в тот мир, и она будет
потеряна для нас навсегда.
Ведьмы отлично знали, что, если звезда окажется по ту сторону
Стены и попадет в лишенный волшебства мир, где все становится
самим собой, она тут же превратится в осколок метеорита, упавшего
с небес – холодный, мертвый и ни на что не пригодный.
– Тогда я буду поджидать ее в теснине Диггори. Если держишь
путь в Застенье, этого пути не миновать, – приняла решение королева
ведьм.
Отражения двух старух неодобрительно взирали на нее из темной
глубины. Колдунья провела языком по зубам («Вот этот резец вконец
расшатается и выпадет уже сегодня к ночи», – подумала она)
и сплюнула в кровавую лужу. По поверхности побежали круги, стирая
лица ее сестер, и теперь там отражались только небеса над Пустошью
и призрачные белые облака в вышине.
Колдунья пнула ногой обезглавленный труп единорога, повалив
его набок, и, забрав с собой отрезанную голову, вернулась к карете.
Она взобралась на облучок, взялась за поводья и снова пустила
усталых коней рысью.

Тристран забрался на самый верх облака и уселся там,

размышляя, почему никому из героев прочитанных им дешевых
романов не приходилось так голодать. Желудок у него недовольно
урчал, да еще и рука болела.
«Всё хорошо в меру, даже приключения, – думал юноша. –
А в перерывах не мешало бы, например, покушать. И эта ужасная боль
мне тоже совсем не по душе».
Но все-таки он был жив, и ветер трепал его волосы, и облако
скользило по небу, как галеон по спокойному морю. Глядя сверху
на проплывающий под ним мир, Тристран чувствовал себя живым,
как никогда. Небо казалось таким небесным, земля – такой земной,
и Тристран не мог понять, почему раньше все было не так. Или он
этого просто не замечал?
 Юноша вдруг понял, что все свои проблемы и неприятности он
оставил на земле и теперь отдаляется от них со скоростью летящего
облака. Боль в руке притупилась. Тристран перебирал в памяти все
свои приключения, думал о предстоящем пути – и все казалось ему
простым и каким-то незначительным. Он встал на облаке в полный
рост и во весь голос закричал: «Эге-гей!» – а потом еще раз и еще…
Он даже сорвал с себя камзол и помахал им над головой, чувствуя себя
при этом довольно глуповато. Накричавшись, Тристран начал
спускаться вниз, но на полпути потерял равновесие и свалился
на мягкую, пружинящую поверхность облака.
– Ты чего это раскричался? – спросила его Ивэйн.
– Чтобы подать людям весточку о нас, – объяснил Тристран.
– Каким людям?
– Да хоть каким-нибудь. Лучше уж я буду кричать, а внизу никого
не окажется, чем я промолчу, а потом выяснится, что в этот момент там
кто-то был и мог нас услышать.
Звезда не нашлась что ответить.
– Я тут немного поразмышлял и вот до чего додумался. После
того как мы закончим мои дела – ну, то есть, когда я доведу тебя
до Застенья и представлю Виктории Форестер, нужно будет
позаботиться и о тебе.
– Обо мне?
– Ведь ты наверняка хочешь вернуться домой, разве нет? Назад,
на небо. Чтобы светить по ночам. Нужно подумать, как бы это
устроить.
Девушка взглянула на него сверху вниз и грустно покачала
головой.
– Так не бывает, – объяснила она. – Звезды только падают.
Они не возвращаются обратно на небо.
– Значит, ты будешь первой, – возразил Тристран. – Ни в коем
случае нельзя терять надежду. Иначе ничего не получится.
– И так ничего не получится, – ответила звезда. – Толку от этих
надежд не больше, чем от твоих криков с облака, когда внизу никого
нет. И не важно, надеюсь я или нет, – установленный порядок вещей
все равно не изменится. Как твоя рука?
Юноша пожал плечами:
– Еще болит. А твоя нога?
 – Тоже болит, – ответила Ивэйн. – Но уже не так сильно,
как раньше.
– Эй, на облаке! – вдруг раздался голос откуда-то сверху. – Там,
внизу! Вам нужна помощь?
Над ними, сверкая золотом в лучах солнца, завис небольшой
корабль с надутыми парусами. Перегнувшись через борт, на Тристрана
и девушку смотрел румяный усатый человек.
– Это не ты, парень-паренек, прыгал и кричал только что?
– Я, – отозвался Тристран. – Думаю, нам и в самом деле нужна
помощь.
– Эге, – отозвался усатый. – Готовьтесь, мы сейчас спустим
лестницу.
– У моей подруги сломана нога! – крикнул Тристран. – А у меня
рука болит, так что мы не сможем сами подняться!
– Не страшно. Мы поднимем вас на корабль.
И усач перекинул через борт длинную веревочную лестницу.
Тристран поймал ее здоровой рукой и постарался держать ровно,
чтобы Ивэйн было легче вскарабкаться на пару ступенек. Сам он
уцепился чуть ниже. Усатое лицо исчезло, и Тристран с Ивэйн
остались беспомощно болтаться на конце лестницы.
Ветер гнал летучий корабль вперед, так что лестница уже висела
не над облаком, а в открытом небе. Она слегка вращалась
и раскачивалась, а вместе с ней – и Тристран со звездой.
– Вверх! – дружно рявкнул хор голосов, и лестница рывком
поднялась. – Вверх! Вверх! Вверх!
С каждым криком они поднимались все выше. Облако, на котором
Тристран сидел еще совсем недавно, ветром отнесло в сторону
на километр или даже больше. Юноша крепко держался за лестницу,
уцепившись за веревочную перекладину локтем больной руки.
Последний рывок – и Ивэйн поравнялась с высоким бортом
корабля. Чьи-то руки тут же заботливо подхватили ее. Тристран
самостоятельно перелез через фальшборт и кулем повалился
на дубовую палубу.
Румяный человек подал ему руку.
– Добро пожаловать, – сказал он, – на борт вольной шхуны
«Пердита», вышедшей на охоту за молниями. Капитан Йоханнес
Альберик, к вашим услугам. – И он закашлялся.
 Прежде чем Тристран успел сказать хоть слово в ответ, капитан
увидел его левую руку и закричал:
– Мэггот! Мэггот! Разрази тебя гром, куда ты подевалась?
Иди скорей сюда! Нужно помочь пассажирам! Значит, так, парень,
Мэггот позаботится о твоей руке. Ужин у нас подают, когда колокол
пробьет шесть. Тебя я посажу за свой стол.
Вскоре Мэггот – суетливая женщина с ярко-рыжими
взлохмаченными волосами – отвела Тристрана в трюм и там намазала
ему руку густой зеленой мазью. Боль сразу стихла. Потом его
проводили в кают-компанию – так называлась маленькая столовая
рядом с кухней (и Тристрану очень понравилось, что кухню здесь
зовут камбузом, точь-в‑точь как в морских историях, которые он когда-
то читал).
Тристран действительно ужинал за одним столом с капитаном –
хотя, по правде сказать, в кают-компании попросту не было других
столов. Кроме капитана и Мэггот, за ним сидели пятеро моряков –
неразлучная команда, по большей части молчавшая, так что развлекать
гостя пришлось капитану Альберику. Говорил он с видимым
удовольствием, держа в одной руке кружку эля, а в другой – то ложку
с едой, то короткую трубку.
На ужин подали густой овощной суп, бобы и ячменную кашу.
Тристран наелся и почувствовал себя вполне счастливым. Запивали
еду самой чистой и прозрачной водой, какую юноше только
приходилось пить.
Капитан не расспрашивал пассажиров о том, как их угораздило
оказаться на облаке, и Тристран был этому очень рад. Койку ему
выделили в каюте Однесса, первого помощника капитана. Это был
тихий джентльмен с широким носом, который ужасно заикался. Ивэйн
поселили в каюте Мэггот, и хозяйка уступила ей свою постель, а сама
перебралась в гамак.
Продолжая свои странствия по Волшебной стране, Тристран
частенько вспоминал дни, проведенные на «Пердите», как одни
из самых счастливых в жизни. Матросы позволяли ему помогать
управляться с парусами, а иногда даже подпускали к штурвалу. А когда
корабль проплывал над черными грозовыми облаками, огромными,
как горы, команда выходила на охоту за молниями. Ловили их
небольшим медным сундучком. Порой дождь и ветер перехлестывали
через борт, ливень бил Тристрану в лицо, и он хохотал от радостного
возбуждения, держась за веревочные перила, чтоб его не смыло
за борт.
Мэггот, которая была чуть выше и стройнее Ивэйн, отдала
девушке несколько своих платьев. Та приняла их с благодарностью –
ей нравилось переодеваться раз в несколько дней. Часто, невзирая
на свою сломанную ногу, она забиралась на носовую фигуру корабля
и подолгу оставалась там, глядя на землю внизу.

– Как твоя рука? – спросил капитан.

– Спасибо, намного лучше, – ответил Тристран.
Ожоги его уже зарубцевались, к пальцам даже частично вернулась
чувствительность. Бальзам Мэггот сотворил чудо, и боль почти
прошла. Тристран сидел на палубе, свесив ноги за борт, и смотрел
вниз.
– Через неделю мы собираемся встать на якорь – нужно закупить
провиант и взять кое-какой груз, – сообщил капитан. – Может быть,
там тебе и сойти на берег?
– Ох… Спасибо, – отозвался Тристран.
– Ты окажешься не так уж далеко от Застенья. Примерно в десяти
неделях пути, ну, может, чуть больше. Мэггот говорит, что у твоей
подруги нога уже почти совсем срослась. Она сможет на нее наступать,
кость выдержит ее вес.
Они с капитаном сидели рядышком. Альберик курил свою трубку,
и его одежда была вся осыпана пеплом. А в те редкие минуты, когда
не курил, он жевал черенок трубки, или чистил ее длинным
металлическим ершиком, или набивал новым табаком.
– Знаешь, – сказал капитан, глядя на горизонт, – то, что мы
подобрали тебя, – не просто твое везение. То есть тебе и в самом деле
повезло, что мы тебя подобрали, – но на самом деле мы как бы
присматривали за тобой. Да и не только мы.
– Но почему? – изумился юноша. – И как вы вообще обо мне
узнали?
В ответ капитан сложил из пальцев загадочную фигуру.
– Похоже на замок, – сказал Тристран. Альберик подмигнул.
– Не стоит говорить так громко, – предупредил он. – Даже здесь,
на небесах. Считай, что речь идет о некоем братстве.
 Тристран смотрел на него во все глаза.
– Вы знакомы с маленьким лохматым человечком в большой
шляпе и с огромным мешком товаров? – догадался он.
Капитан выколотил свою трубку о борт корабля и еще раз сложил
пальцы в подобие замка.
– Ну да. И он – не единственный член братства,
заинтересованного в том, чтобы ты вернулся в Застенье. Кстати
сказать, я вспомнил важную вещь. Передай своей леди: если она
не хочет привлекать к себе внимание, ей нужно иногда делать вид,
что она ест и пьет, – все равно что.
– Я никогда не упоминал при вас о Застенье, – удивился
Тристран. – Когда вы спросили, откуда мы, я указал назад, а на вопрос,
куда мы идем, показал вперед!
– Именно так, мой мальчик, – кивнул Альберик. – Совершенно
верно.
Прошла еще неделя, и в пятницу Мэггот заявила, что Ивэйн
можно снять шину с ноги. Она разрезала бинты, убрала палки, и Ивэйн
попробовала ходить вдоль палубы без посторонней помощи, держась
за перила. Вскоре она уже с легкостью передвигалась, хотя еще
немного прихрамывала.
На следующий день случилась гроза, и команда корабля поймала
своим медным сундучком целых шесть молний. А в конце недели
корабль вошел в гавань. Тристран и Ивэйн распрощались с капитаном
и командой вольной шхуны «Пердита». Мэггот подарила Тристрану
горшочек с зеленой мазью, чтобы мазать больную руку, а заодно и ногу
Ивэйн. А капитан дал ему с собой кожаную сумку с сушеным мясом,
фруктами и табаком; еще там оказались нож и трут для добывания
огня («Да ладно, ладно, парень, все равно мы здесь закупимся
провиантом!»). А девушке Мэггот подарила свое синее шелковое
платье, расшитое серебряными звездами и месяцами («На тебе, милая,
оно куда лучше смотрится, чем на мне даже в лучшие мои годы!»).
Корабль пришвартовался рядом с дюжиной таких же небесных
судов к верхушке огромнейшего дерева, в ветвях которого приютился
добрый десяток домов. Здесь жили люди и гномы, а также гоблины,
сильваны и прочий, еще более странный народец. Вокруг ствола
вилась винтовая лестница, и Тристран со звездой осторожно
спустились по ней. Юноша испытал невольное облегчение, снова
оказавшись на твердой земле, но ему почему-то казалось, что, сойдя
с корабля на землю, он навсегда утратил что-то очень и очень дорогое
его сердцу.
Тристран и звезда двинулись в путь, и на третий день дерево-
гавань исчезло за горизонтом.
Они шли на запад, в сторону заката, по широкой пыльной дороге,
а спали, укрывшись в придорожных кустах. Тристран питался
фруктами и орехами, в изобилии произраставшими на кустах
и деревьях вдоль дороги, и пил прозрачную воду из ручьев. Изредка им
встречались другие путники. Если представлялась такая возможность,
юноша и звезда останавливались в деревенских домах, и Тристран
расплачивался за ужин и ночлег на сеновале, помогая хозяевам
в работе. А иногда они ночевали в городе или в деревне, и если могли
позволить себе гостиницу, то им удавалось помыться и как следует
поесть. Ивэйн пришлось научиться делать вид, что она ест и пьет.
В городке Симкок-Под-Холмом Тристран и Ивэйн наткнулись
на шайку гоблинов-наемников, и встреча могла кончиться очень
плачевно для Тристрана. Если бы не сообразительная и бойкая на язык
Ивэйн, ему пришлось бы всю оставшуюся жизнь провести под землей,
сражаясь в бесконечных гоблинских войнах. А в Беринхедском лесу
юноше пришлось сразиться с огромным рыжеватым орлом, который
хотел унести обоих бедолаг к себе в гнездо на корм орлятам,
и не боялся ничего на свете, кроме огня.
В таверне в Фулькестоне Тристран добился небывалого успеха,
потому что помнил наизусть стихотворение «Кубла Хан» поэта
Кольриджа, а также двадцать третий псалом и монолог
из «Венецианского купца» «Не действует по принужденью
милость…», а еще стихотворение «На пылающей палубе мальчик
стоял». Все эти знания юноша получил еще в школе.
Он с благодарностью вспоминал миссис Черри, заставлявшую
учеников зубрить стихи наизусть, – пока не стало ясно, что жители
Фулькестона решили оставить его у себя на веки вечные и сделать
главным городским бардом. Тристрану и Ивэйн пришлось удирать
оттуда под покровом ночи, и побег удался только потому, что звезда
каким-то образом (как именно – Тристран так никогда и не узнал)
уговорила собак не лаять на беглецов.
 За время пути лицо Тристрана сильно обгорело на солнце,
а одежда пропылилась и выцвела. А вот кожа Ивэйн оставалась все
такой же лунно-бледной, и девушка так и не перестала хромать.
Однажды вечером, когда они расположились на ночлег на окраине
густого леса, Тристран услышал нечто удивительное: прекрасную
мелодию, странную и протяжную. От нее в голове юноши тут же
зароились видения, а сердце исполнилось радости и благоговения.
Музыка пробуждала в нем образы бесконечных пространств,
огромных прозрачных сфер, медленно вращающихся в высочайших
небесных чертогах. Мелодия будто высвобождала душу из тела
и уносила ее далеко-далеко.
Казалось, это чудесное ощущение длилось целую вечность (хотя,
возможно, прошло лишь несколько минут), но вот музыка оборвалась,
и Тристран невольно вздохнул.
– Как прекрасно, – прошептал он.
Губы Ивэйн тронула улыбка, глаза ее засияли.
– Спасибо, – ответила она. – До сих пор у меня как-то не было
настроения петь.
– Я никогда ничего подобного не слышал.
– Иногда по ночам, – сказала Ивэйн, – мы с сестрами пели хором
песни вроде этой – о нашей матери Луне, и о сущности времени,
и о радости светить во тьме, и об одиночестве.
– Извини, – пробормотал Тристран.
– Да ладно, – отозвалась звезда. – По крайней мере, я жива.
Мне еще повезло, что я упала на землю Волшебной страны. И повезло,
что я повстречала тебя.
– Спасибо, – сказал Тристран.
– Всегда пожалуйста, – ответила она. И, глубоко вздохнув,
перевела взгляд на темное небо, видневшееся сквозь ветви деревьев.

Тристран искал, чем бы позавтракать. Ему попалось несколько

молодых грибов-дождевиков, а еще он обнаружил дикую сливу,
усыпанную лиловыми плодами, которые уже давно перезрели
и высохли, так что напоминали скорее чернослив. И вдруг юноша
заметил на земле яркую птицу.
Он даже не пытался схватить ее. Пару недель назад Тристран уже
испытал сильнейшее потрясение, когда чуть было не поймал крупного
серо-коричневого зайца, которым надеялся поужинать. Но тот
ускользнул от охотника в последний момент и, обернувшись на краю
поляны, презрительно сказал: «Отличный поступок, парень, тебе есть
чем гордиться», – после чего исчез в густой траве. Птица же привлекла
внимание юноши своей красотой: она была размером с фазана,
с удивительно ярким оперением: огненно-красным, желтым
и ослепительно синим. Непонятно, из каких тропиков ее сюда занесло,
но в папоротниковом лесу она явно была гостьей. Птица тревожно
наблюдала за приближением Тристрана, неловко подпрыгивая в траве
и издавая испуганные крики.
Он опустился рядом с ней на колени, бормоча что-то
успокаивающее. А потом, протянув руку, понял, в чем тут проблема:
на лапке птицы была серебряная цепочка, которая зацепилась
за торчащий из земли кривой обломок корня. Птица оказалась
в ловушке и не могла улететь.
Тристран осторожно распутал серебряную цепочку и отцепил ее
от корня, поглаживая птицу свободной рукой по увенчанной пышным
хохолком голове.
– Ну вот, – сказал он наконец. – Готово. Лети домой.
Но птица вовсе не торопилась улетать. Склонив головку набок,
она пристально смотрела юноше в лицо.
– Что же ты, – уговаривал ее Тристран, почему-то чувствуя себя
ужасно неловко. – Ведь о тебе наверняка кто-то волнуется.
Он поднял птицу на руки и сделал шаг к лесу – но тут что-то
словно ударило его, не давая сдвинуться с места. Ощущение было
такое, как будто он с разбегу налетел на невидимую стену.
Он споткнулся и чуть не упал.
– Ах ты, вор! – раздался над его ухом надтреснутый старушечий
голос. – Да я превращу твои кости в лед и поджарю тебя на медленном
огне! Я вырву тебе глаза и один привяжу к селедке, а второй – к чайке,
чтобы ты видел одновременно небо и море и сошел от этого с ума!
Я обращу твой язык в извивающегося червя, а пальцы – в острые
бритвы и напущу на тебя жалящих огненных муравьев, чтобы всякий
раз, когда ты вздумаешь почесаться…
– Не стоит так волноваться, – перебил старуху Тристран. –
Я не собирался красть вашу птицу. Ее цепь запуталась в корнях, и я
просто помог ей освободиться.
 Старуха подозрительно сверкнула глазками из-под копны
нечесаных седых волос, подбежала к Тристрану и выхватила у него
свою птицу. Прижав ее к груди, она что-то прошептала – и птица
ответила ей мелодичной трелью. Старуха прищурилась.
– Ну, может, ты и не все мне наврал, – признала она неохотно.
– Я вам вообще не врал, – возразил Тристран, но старуха уже
заковыляла прочь по поляне, прижимая птицу к груди. Юноше
осталось только собрать свои рассыпанные сливы и грибы и вернуться
туда, где он оставил Ивэйн.
Звезда сидела на обочине дороги и растирала ноги. Поврежденная
лодыжка все еще ныла, да и ступни с каждым днем болели все больше.
Иногда по ночам Тристран слышал, как девушка тихонько плачет.
Он надеялся, что Луна пошлет им еще одного единорога, но знал,
что не стоит на это особенно рассчитывать.
– Знаешь, – сказал Тристран девушке, – тут со мной случилось
кое-что странное. – И он рассказал о приключении с птицей, наивно
полагая, что оно на этом и закончилось.
Но, конечно же, Тристран ошибался. Спустя несколько часов,
когда путники шли по лесной дороге, их обогнал ярко раскрашенный
фургон, запряженный парой серых мулов. На месте возницы сидела
та самая старуха, что грозилась превратить кости Тристрана в лед.
Она остановила мулов и поманила юношу кривым пальцем.
– Пойди-ка сюда, парень, – велела она.
Он с опаской подошел ближе.
– Да, сударыня?
– Пожалуй, я должна перед тобой извиниться, – сообщила
старуха. – Похоже, ты говорил правду. Я поспешила с выводами.
– Да, – согласился Тристран.
– Дай-ка мне поглядеть на тебя. – Старуха спрыгнула на дорогу.
Холодным пальцем она коснулась подбородка Тристрана, заставляя его
поднять голову вверх. Его карие глаза встретились взглядом
с зелеными глазами старухи. – Кажется, ты честный парень, – кивнула
она. – Можешь называть меня госпожой Семелой. Я направляюсь
в Застенье, на ярмарку. И подумала, что мне пригодится смышленый
мальчуган, чтобы стоять за прилавком. Я продаю стеклянные цветы,
и это – самый красивый товар, какой ты только можешь себе
представить. Из тебя получился бы неплохой продавец, а на твою
раненую руку мы наденем перчатку, чтобы не смущать покупателей.
Что скажешь?
Тристран, поразмыслив, ответил:
– Извините, я сейчас, – и отошел посоветоваться с Ивэйн.
Обратно к старухе они вернулись уже вдвоем.
– Добрый день, – вежливо начала звезда. – Мы обсудили ваше
предложение и решили, что…
– Ну и?! – рявкнула госпожа Семела, глядя только на Тристрана. –
Чего ты встал, как немой? Давай говори! Отвечай!
– Я не хочу работать на ярмарке, – сообщил Тристран, – потому
что у меня много своих дел в Застенье. Но если бы вы согласились нас
подвезти, мы с подругой заплатили бы вам за проезд…
Госпожа Семела помотала головой:
– Нет уж. Я и сама способна собирать хворост для костра,
а лишний груз не пойдет на пользу Безнадеге и Доходяге. –
Она кивнула на своих серых мулов. – Я пассажиров не беру. – И она
вскарабкалась обратно на козлы.
– Но послушайте, – сказал Тристран, – я вам заплачу!
Старая карга только презрительно хмыкнула:
– У такого, как ты, не может найтись ничего, что я сочла бы
достаточной платой. Значит, так: раз не хочешь поработать на ярмарке
в Застенье, прочь с дороги!
Тристран залез во внутренний карман камзола и нащупал свой
талисман – такой же холодный и прекрасный, как в самом начале
путешествия. Юноша вытащил его и, крепко сжимая пальцами, поднес
к самому носу старухи.
– Вы сказали, что торгуете стеклянными цветами, так может быть,
вас заинтересует этот предмет?
Подснежник из белого и зеленого стекла, сделанный с великим
мастерством, казался живым, будто его только что сорвали и даже
утренняя роса не успела высохнуть на лепестках. Старуха заморгала,
уставившись на зеленые листики и сомкнутую белую чашечку цветка,
и вдруг истошно закричала, как раненая птица:
– Где ты его взял? Дай сюда!
Тристран мгновенно спрятал подснежник в кулаке и отступил
на пару шагов.
 – Гм, гм, – произнес он. – Я вдруг понял, что эта вещица мне
очень дорога. В конце концов, мне подарил ее отец, и цветок
сопровождал меня во всех странствиях. Это, можно сказать, наша
семейная реликвия. К тому же подснежник не раз приносил мне удачу
и помогал в разных ситуациях. Пожалуй, я оставлю его себе,
а до Застенья мы как-нибудь и пешком доберемся.
Госпожа Семела, похоже, растерялась, сама не зная, что лучше:
угрожать этому парню или льстить и уговаривать. Эта внутренняя
борьба отразилась у нее на лице, как в зеркале. Наконец она взяла себя
в руки и сказала хриплым от напряжения голосом:
– Ну полно, полно. Не стоит так торопиться. Я уверена, что мы
сможем договориться.
– А я что-то в этом сомневаюсь, – возразил Тристран. –
Я соглашусь, только если вы пообещаете, что мы со спутницей будем
в полной безопасности и вы будете с нами хорошо обращаться.
– Дай-ка мне еще разок взглянуть на подснежник, – попросила
старуха.
Яркая птица, прикованная за лапку серебряной цепью, вылетела
из фургона и внимательно наблюдала за происходящим.
– Вот бедняжка, – пожалела ее Ивэйн. – Как это ужасно – сидеть
на цепи! Почему вы ее не отпустите?
Но старая карга не ответила, будто не замечая девушку
(или Тристрану так только казалось?). Во всяком случае,
она обращалась только к юноше:
– Я согласна отвезти тебя в Застенье и клянусь честью и своим
истинным именем, что за время путешествия не причиню тебе вреда
своими действиями.
– А также бездействием или же опосредованно, – добавил
Тристран. – И всеми силами будете стараться защищать нас
от опасности. Клянетесь?
– Как скажешь. Клянусь.
Тристран немного поразмыслил. Он определенно не доверял этой
ведьме.
– И еще поклянитесь, что мы прибудем в Застенье в том же виде
и состоянии, в каком пребываем сейчас. И что вы предоставите нам
в пути кров и пропитание.
 Старуха недовольно покудахтала и согласилась. Она снова
спрыгнула на дорогу, откашлялась и плюнула на землю. Потом указала
на плевок, смешанный с пылью:
– Теперь ты.
Тристран послушно плюнул рядом. Носком башмака ведьма
смешала их слюну в единый пыльный комок.
– Вот так, – сказала старуха. – Сделка есть сделка. Теперь давай
мне цветок.
На лице ее так явственно отразились нетерпение и жадность,
что Тристран невольно пожалел о том, что согласился. Однако он
честно отдал карге отцовский подарок. Выхватив подснежник у него
из рук, ведьма расплылась в щербатой улыбке.
– Похоже, этот цветочек даже получше того, который проклятая
девчонка отдала за бесценок почти двадцать лет назад! А теперь,
паренек, – спросила она, сверля Тристрана пронзительным взглядом, –
скажи мне, ты хоть представляешь, что за вещь таскал с собой
в кармане?
– Цветок. Стеклянный цветок.
Старуха расхохоталась так резко и неожиданно, что Тристран
даже подумал, что она подавилась.
– Это замороженное заклинание, – объяснила она. – Оно имеет
чудесную силу. В правильных руках такая штучка может совершать
чудеса. Смотри.
Ведьма подняла подснежник над головой и стала медленно
опускать его вниз, пока он не коснулся лба юноши.
На миг он почувствовал себя очень странно – как будто по венам
вместо крови заструилась густая черная патока; потом очертания мира
изменились. Все вокруг разом выросло, и старуха-ведьма превратилась
в великаншу. В глазах у Тристрана все расплывалось.
Две огромные руки потянулись сверху вниз и осторожно
подхватили его с земли.
– Мой фургончик – не самый большой в мире, – густым голосом
сообщила госпожа Семела. – Клятву свою я сдержу и не причиню тебе
никакого вреда, а также предоставлю тебе и стол, и кров по дороге
в Застенье!
Она посадила хомячка в карман передника и вскарабкалась
в фургон.
 – А со мной что ты собираешься сделать? – спросила Ивэйн,
но не удивилась, когда не получила никакого ответа.
Вслед за старухой она влезла в темное нутро фургона.
Там не было никаких перегородок, и всю стену занимало нечто вроде
высокой витрины из кожи и дерева со множеством отделений. В один
из таких кармашков, устланный пухом от семян чертополоха, ведьма
положила подснежник.
У противоположной стены с прорезанным в ней окошком стояли
кровать и большой комод. Госпожа Семела нагнулась и выдвинула из-
под кровати деревянную клетку. Туда-то она и посадила хомячка,
вытащив из кармана. Потом взяла из деревянного горшка горсть семян,
ягод и орехов, высыпала все это в клетку и подвесила ее на цепь
посреди фургона.
– Ну вот, все по-честному, – усмехнулась она. – И стол, и кров.
Ивэйн с любопытством наблюдала за происходящим, усевшись
на старухиной кровати.
– Правильно ли я поняла, – вежливо спросила она, – делая вывод
из очевидного? Вы ни разу не взглянули на меня и даже не скользнули
по мне взглядом, не сказали мне ни слова, а кроме того, превратили
моего спутника в зверюшку, а меня не тронули. То есть вы не видите
меня и не слышите?
Ведьма не отреагировала на ее слова. Она уселась обратно
на козлы и свесила ноги. Тропическая птица вспорхнула с места и села
рядом с хозяйкой, вопросительно щебеча.
– Конечно, я собираюсь сдержать слово, – сказала старуха будто
в ответ птице. – Как только мы прибудем на ярмарку, я превращу его
обратно в человека. Так что в Застенье он попадет в своем прежнем
виде. А после того как я его расколдую, я и тебе верну настоящий
облик, потому что, как видишь, другого слуги я не нашла и мне
придется снова пользоваться твоими услугами, бестолочь. Если бы
этот парень целыми днями крутился рядом, болтал, любопытствовал
и совал нос в мои дела, я бы просто не выдержала. А в таком виде
и прокормить его легче – брошу горсточку орехов, и все довольны. –
Карга обхватила себя руками, раскачиваясь из стороны в сторону. –
А тебе придется встать пораньше, чтобы поставить прилавок и навес.
И еще я считаю, что приобрела новенький цветок получше того, что ты
некогда у меня украла. – Она пощелкала языком, взялась за поводья,
и вскоре мулы послушно затрусили по лесной дороге.
Пока госпожа Семела сидела на козлах, Ивэйн отдыхала на ее
грязноватой постели. Фургон покачивался и грохотал колесами, катясь
через чащу. Когда он останавливался, девушка просыпалась и вставала
с кровати. По ночам ведьма спала, а Ивэйн забиралась на крышу
фургона и смотрела на звезды. Иногда с ней рядом устраивалась
старухина птица, и девушка с удовольствием гладила ее
и разговаривала с ней, потому что всегда приятно, когда рядом есть
кто-то, кто тоже верит, что ты существуешь. Впрочем, когда ведьма
находилась рядом, птица нарочито игнорировала присутствие звезды.
Ивэйн старалась заботиться о хомячке, который большую часть
времени спал, свернувшись клубочком и уткнувшись мордочкой
в лапки. Когда старуха уходила за хворостом или за водой, девушка
открывала клетку, гладила его по мягкой шерстке, развлекала беседой
и несколько раз даже пела ему песни, хотя трудно было сказать,
оставалось ли в хомячке хоть что-то от Тристрана – он безразлично
смотрел на Ивэйн глазками, похожими на две капельки чернил.
Теперь, когда можно было не идти пешком, нога у Ивэйн почти
не болела, и стертые в кровь ступни зажили. Она знала, что останется
хромой на всю жизнь, ведь Тристран, лечивший ее сломанную кость,
не был настоящим врачом, хотя и сделал все, что мог. О хромоте ее
в свое время предупредила еще Мэггот.
Когда им кто-нибудь встречался, звезда старалась не попадаться
людям на глаза. Однако вскоре она заметила, что даже если они
обращались к ней в присутствии ведьмы или указывали на нее
пальцами, как сделала маленькая дочка дровосека, расспрашивая о ней
госпожу Семелу, – старуха все равно не осознавала присутствия Ивэйн
и не слышала ничьих слов о ней.
Так – в тряском и дребезжащем фургоне – они коротали неделю
за неделей: колдунья, ее птица, хомяк и упавшая звезда.
Глава IX
Главным образом о событиях в теснине
Диггори
Тесниной Диггори зовется глубокий и узкий проход меж двумя
меловыми холмами – высокими и зелеными, где известняк покрыт
тонким слоем красноватого дерна и травы, и почвы едва хватает
для деревьев. Издалека теснина напоминает белый меловой след
на ярко-зеленом бархате. Местная легенда гласит, что этот проход меж
холмами выкопал некто Диггори, трудясь денно и нощно и используя
для работы лопату, которую кузнец Вейландом выковал из лезвия меча
во время своего путешествия из Застенья в глубь Волшебной страны.
Некоторые говорят, что меч этот – не что иное, как великий Фламберг,
другие называют его Балмунгом. Но поскольку никто понятия
не имеет, кто такой этот Диггори, скорее всего все подобные байки –
сплошная выдумка. Как бы то ни было, единственная дорога
в Застенье ведет через теснину Диггори. Каждый путник, пеший,
конный или передвигающийся в экипаже, непременно проследует
через этот узкий проход меж двух меловых стен, над которыми
вздымаются холмы, похожие на зеленые подушки великанской
кровати.
В самой середине теснины, на обочине дороги, виднелось нечто,
на первый взгляд напоминающее груду палок и сучьев.
При ближайшем рассмотрении становилось ясно, что это
сооружение – нечто среднее между большим шалашом и маленьким
сарайчиком с проделанной в крыше дырой, откуда время от времени
вдруг начинал валить серый дым.
Некий субъект в черном пристально следил за жалким
строеньицем уже второй день. Наблюдал он за ним с вершины холма,
а когда выпадал случай, подходил поближе. Наблюдатель установил,
что в хижине обитает женщина преклонных лет. Она жила одна
и ничем конкретным не занималась; единственное, что она делала, –
это останавливала и обыскивала каждую колесницу и каждого
одинокого путника, проходившего через теснину.
 Женщина казалась довольно безобидной, но Септимус потому
до сих пор и оставался в живых, что никогда не торопился с выводами.
Он твердо знал, что именно эта старуха перерезала горло его брату
Праймусу.
«Жизнь за жизнь» – гласил закон кровной мести; но, к счастью,
в нем не оговаривались способы отмщения. А Септимус был
прирожденным отравителем. Клинки, грубая сила и ловушки тоже
могли сгодиться на худой конец, но пузырек с прозрачной жидкостью,
запах и вкус которой полностью исчезали при добавлении в пищу,
был ему больше по душе.
К несчастью, старуха ела только то, что добывала сама, поэтому
идею оставить на пороге хижины горячий пирог с начинкой из спелых
яблок и смертельно ядовитых волчьих ягод мститель вскоре отмел
как несостоятельную. Еще он подумывал, не скатить ли на хлипкий
домик меловой валун с вершины холма, но не было никакой гарантии,
что камень убьет старуху насмерть. Септимус жалел, что мало
занимался колдовством. У них в роду передавались по наследству
некие способности, помогавшие найти пропавшие предметы и людей;
еще в арсенале у Септимуса имелось несколько мелких магических
трюков – то немногое, что ему удалось выучить или подслушать
за прошедшие годы. Но среди его скудного багажа знаний
не находилось ничего, что могло бы помочь вызвать потоп или ураган
или ударить в хижину молнией. Поэтому он пока что просто караулил
свою будущую жертву, как кот возле мышиной норки, – час за часом,
ночью и днем.
Вскоре после полуночи, в безлунной тьме, Септимус тихонько
подкрался к домику. В одной руке он держал небольшой котелок
с углями, а в другой – томик романтической поэзии и гнездо дрозда,
набитое еловыми шишками. С пояса у лорда свешивалась дубовая
палица, утыканная медными гвоздями. Он долго прислушивался, стоя
у двери, но изнутри доносилось только ровное дыхание, время
от времени прерываемое храпом. Глаза у Септимуса были привычны
к темноте, кроме того, хижина четко выделялась на фоне белого
мелового склона теснины. Мститель стоял, прижавшись к стене дома
и не выпуская из поля зрения дверь.
Сперва он порвал на отдельные листы томик романтической
поэзии и скатал их в большой бумажный комок, а потом тщательно
заткнул им в щель в стене лачуги где-то на уровне пола. Поверх бумаги
он натолкал шишек. Потом Септимус открыл котелок и, подцепив
кончиком ножа пук промасленной бечевки, погрузил его в тлеющие
угли. Когда бечевка хорошенько разгорелась, он бросил ее поверх
шишек и бумажек и стал терпеливо раздувать маленький желтый
огонек, пока вся кипа не занялась. Септимус подкормил пламя сухими
веточками, отломанными от птичьего гнезда, и костерок, потрескивая
в ночи, расцвел алым цветком. Стена начала дымиться, и поджигатель
едва не закашлялся. Наконец, пламя разгорелось в полную силу.
Мститель улыбнулся.
С довольным видом он вернулся к двери лачуги и встал
на изготовку, подняв свою палицу. Он рассудил, что старая карга
или сгорит вместе с лачугой и тогда его долг можно считать
исполненным, или почует дым, проснется, перепугается и бросится
вон из дома. Тут-то он ее и подкараулит со своей палицей. В любом
случае, она умрет и месть свершится.
– Неплохой план, – едва слышно прозвучал в потрескивании
горящего дерева голос Терциуса. – А когда он ее убьет, можно будет
отправляться за символом власти Штормхолда.
– Посмотрим, – отозвался Праймус стонущим голосом далекой
ночной птицы.
Пламя быстро охватило деревянную хижину, взвиваясь со всех
сторон желто-рыжими языками. Из дверей никто не появлялся. Вскоре
домишко превратился в пылающий ад, и Септимусу пришлось отойти
на несколько шагов от разбушевавшегося огня. Он торжествующе
улыбнулся и еще крепче сжал палицу.
Вдруг он вздрогнул от острой боли в пятке. Обернувшись, лорд
разглядел маленькую, ярко-алую в свете огня змейку с горящими
глазами. Она глубоко вонзила свои острые зубы в задник его кожаного
башмака. Септимус взмахнул дубиной, но крохотное создание
отпустило его ногу и мгновенно исчезло за белым меловым валуном.
Боль в пятке немного утихла. «Даже если змея ядовитая, –
подумал Септимус, – большая часть яда осталась на башмаке. Нужно
перетянуть лодыжку жгутом, потом разуться, сделать на месте укуса
крестообразный надрез и высосать яд». Рассуждая так, он уселся
на белый камень и начал стаскивать башмак. Однако тот не снимался.
Ступня полностью онемела, и Септимус понял, что она стремительно
раздувается. «Придется разрезать ботинок», – решил он и поднял
больную ногу на уровень колена. На миг ему показалось, что в глазах
потемнело, но потом он заметил, что пламя пожара, только что
освещавшее всю теснину, совсем погасло. Он невольно похолодел.
– Похоже, – произнес у него за спиной чей-то голос, мягкий,
как шелковая удавка, и сладкий, как отравленное печенье, – ты решил
поджечь мой маленький домик, чтобы немного погреться. И стоял
с дубиной у дверей, чтобы сбить пламя, если это мне не понравится.
Септимус хотел ответить – но не смог разжать сведенные
судорогой челюсти. Сердце бешено колотилось у него в груди,
как маленький барабан, и по каждой вене, каждой артерии его тела
разбегалось смертельное пламя – а может быть, жидкий лед: трудно
было понять, что именно.
В поле зрения Септимуса появилась старуха. Она походила
на обитательницу деревянной хижины, но казалась старше, намного
старше. Септимус попробовал сморгнуть, чтобы зрение
прояснилось, – но веки, казалось, забыли, как моргать,
и категорически отказывались смыкаться.
– И как тебе только не стыдно! – продолжала старуха. – Ты хотел
напасть на бедную старую леди, одинокую и беззащитную, жизнь
которой полностью зависела бы от милости всякого случайного
прохожего, если бы не доброта ее маленьких друзей.
Она подняла с земли что-то длинное и застегнула на запястье.
А потом развернулась и ушла обратно в хижину, которая чудесным
образом оказалась целой и невредимой – или восстала из пепла:
Септимус не знал, как это случилось, да ему было и не до того.
Сердце его билось в груди неровно, с перебоями, то и дело
пропуская удары, и если бы лорд мог закричать – то завопил бы
во весь голос. Уже настал рассвет, когда боль наконец прекратилась,
и старшие братья в шесть голосов поприветствовали Септимуса
в своих рядах.
Септимус в последний раз посмотрел вниз, на скрюченное,
еще не остывшее тело, в котором он прежде обитал, и заглянул трупу
в глаза, запоминая их выражение. И отвернулся.
– Теперь больше некому отомстить ей, – сказал он голосом
просыпающихся кроншнепов. – И ни один из нас так и не стал
властителем Штормхолда. Ну что ж, пойдемте.
 Вскоре в теснине не осталось даже призраков.

…Солнце стояло высоко в небесах, когда ярко раскрашенный

фургон неуклюже загромыхал по дороге через теснину Диггори.
Госпожа Семела заметила обугленную деревянную лачугу
у дороги, а подъехав ближе, увидела и согбенную старуху
в выцветшем красном платье. Та махала ей рукой с обочины – волосы
у нее были белее снега, морщинистая кожа свисала складками,
а на одном глазу было бельмо.
– Добрый день, сестра. Что случилось с твоим домом? – спросила
госпожа Семела.
– Это все шутки нынешней молодежи. Один юнец решил,
что весело будет поджечь домик бедной старушки, которая за всю
жизнь и мухи не обидела. Что ж, он вскорости получил хороший урок.
– Понятно, – кивнула ведьма. – Они всегда в конце концов
получают свое. И никогда не благодарят за преподанные уроки.
– Чистая правда, – согласилась старуха в выцветшем красном
платье. – А теперь скажи мне, милая, кого ты везешь с собой
в фургоне?
– А вот это, – надменно ответила госпожа Семела, – уже не твоя
забота, и я буду признательна, если ты перестанешь лезть в мои дела.
– Кто с тобой едет?! Отвечай честно, или я пошлю гарпий, чтобы
порвать тебя на куски и развесить твои останки по крюкам
в преисподней.
– Да кто ты такая, чтобы угрожать мне?
Старуха уставилась на госпожу Семелу обоими глазами –
здоровым и слепым.
– Довольно того, что я знаю тебя, Зануда Сэл. Хватит трепать
языком. Так кто с тобой едет?
И госпожа Семела почувствовала, что слова вопреки воле
вырываются у нее изо рта:
– Здесь два мула, которые тянут мой фургон, я сама, моя служанка
в облике птицы и юноша в обличье хомяка.
– Еще кто-нибудь? Или что-нибудь?
– Больше никого и ничего. Клянусь нашим Орденом.
Старуха на обочине поджала губы.
– Тогда проваливай и больше не мозоль мне глаза, – буркнула она.
 Госпожа Семела, ворча себе под нос, тряхнула поводьями –
и мулы потрусили дальше.
А в темной глубине фургона, устроившись на ведьминой кровати,
спала звезда, не ведая, как близко от нее только что находилась смерть
и каким чудесным образом ей удалось ускользнуть от злой судьбы.
Когда деревянная хижина и мертвенная белизна теснины Диггори
скрылись из виду, разноцветная птица вспорхнула на жердочку,
запрокинула голову и принялась радостно петь, чирикать и щебетать,
пока госпожа Семела не посулила свернуть ей дурацкую шею, если
та не заткнется. Но даже тогда, скрывшись в темноте фургона,
прекрасная птица продолжала тихонько ворковать и выводить трели,
и даже разок прокричала сычом.

День уже клонился к вечеру, когда они добрались до деревни

Застенье.
Солнце светило прямо в глаза, небо, деревья и кусты и даже сама
дорога – все сделалось золотым в свете заката.
Госпожа Семела остановила фургон на лугу, где собиралась
поставить свой прилавок. Потом она распрягла мулов, отвела их
к ручью и привязала к дереву. Животные долго и жадно пили.
Другие торговцы и гости, прибывшие на ярмарку, тоже
расставляли свои прилавки, устанавливали палатки и натягивали
навесы. Казалось, в воздухе витает предвкушение, почти такое же
осязаемое, как золотой предзакатный свет.
Госпожа Семела забралась в глубь фургона и сняла клетку с цепи.
Она вынесла ее наружу и поставила на зеленый холмик. Раскрыв
дверцу клетки, ведьма костлявой рукой вытащила оттуда сонного
зверька.
– Давай вылезай, – проговорила она, но хомячок только тер
передними лапками свои водянистые черные глазки и щурился
от вечернего солнца.
Ведьма достала из кармана передника стеклянный подснежник
и прикоснулась им ко лбу хомячка.
Тристран сонно заморгал и зевнул. Он провел пятерней
по всклокоченным русым волосам и наконец взглянул на ведьму. Глаза
его вспыхнули от ярости.
 – А ну отвечай, проклятая карга… – начал было он, но госпожа
Семела резко оборвала его:
– Закрой свой глупый рот, мальчишка. Я доставила тебя сюда
целого и невредимого, в том же виде, в каком подобрала. Ты получал
у меня хлеб и кров – и если они не вполне соответствовали твоим
ожиданиям, так это не мои проблемы. А теперь убирайся, не то я
превращу тебя в червяка и оторву тебе голову, если только
не перепутаю ее с хвостом. Пошел! Прочь! Прочь!
Тристран сосчитал в уме до десяти и резко развернулся. Сделав
дюжину шагов, он остановился возле рощицы, поджидая звезду,
которая выпрыгнула из фургона и, прихрамывая, догнала его.
– Ты в порядке? – с искренней заботой спросил юноша.
– Да, спасибо, – ответила звезда. – Она не причинила мне
никакого вреда. Думаю, она даже не узнала, что я ехала с ней всю
дорогу. Правда, удивительно?
Тем временем госпожа Семела поставила перед собой яркую
птицу и коснулась стеклянным цветком ее увенчанной хохолком
головы. Птица вмиг изменила облик и превратилась в молодую
женщину, на вид ненамного старше Тристрана, с черными вьющимися
волосами и кошачьими ушками. Она бросила на юношу быстрый
взгляд, и что-то в ее фиалковых глазах показалось ему удивительно
знакомым, хотя он не мог вспомнить, где мог их видеть.
– Значит, вот как на самом деле выглядит наша птица, –
обрадовалась Ивэйн. – Она была замечательной спутницей.
И тут звезда заметила, что ее новая подруга так и осталась
пленницей – в ее новом облике цепочка поблескивала на запястье,
спускаясь к лодыжке. Ивэйн указала на это Тристрану.
– Да, вижу, – ответил тот. – Просто ужас. Но боюсь, тут мы ничем
не можем помочь.
Они бок о бок побрели по лугу к пролому в Стене.
– Сначала мы навестим моих родителей, – строил планы
Тристран. – Уверен, они по мне ужасно соскучились. Да и я по ним
тоже. (На самом деле за все время путешествия он о них ни разу даже
не вспомнил.) – А потом нанесем визит Виктории Форестер, и…
На этом самом «и» Тристран запнулся и смолк. Дело в том,
что ему давно разонравилась идея подарить звезду Виктории
Форестер. Он отказался от этой мысли, когда обнаружил, что звезда –
не какая-нибудь вещь, которую можно передавать из рук в руки,
а во всех отношениях полноценная личность. Но все-таки Виктория
Форестер – по-прежнему его единственная возлюбленная!
«Ладно, – решил наконец он, – последний мост я сожгу, когда
до него дойду. А пока что надо отвести Ивэйн в деревню и решать
проблемы по мере их поступления». Настроение у него немного
улучшилось, а воспоминания о жизни в облике хомячка почти совсем
стерлись из памяти, превратившись в подобие полузабытого сна –
как будто он улегся вздремнуть в кухне перед очагом, а теперь снова
проснулся. Зато ему очень отчетливо вспомнился вкус эля мистера
Бромиоса – казалось, еще немножко, и он ощутит его во рту;
но к стыду своему, он обнаружил, что забыл, какого цвета глаза
у Виктории Форестер.
Огромное алое солнце почти касалось крыш Застенья, когда
Тристран и Ивэйн перешли луг и остановились у бреши. Звезда
не спешила делать шаг вперед.
– Ты в самом деле этого хочешь? – спросила она. – А то у меня
дурные предчувствия.
– Да ладно, не волнуйся, – сказал Тристран. – Хотя
неудивительно, что ты беспокоишься: у меня самого такое ощущение,
будто я проглотил штук сто бабочек и они трепещут крылышками
у меня в животе. Тебе станет намного лучше, когда мы окажемся у нас
в гостиной и выпьем по чашечке чая – ты, конечно, не пьешь чай,
но можешь отхлебывать его и держать во рту… Я уверен, что ради
такой гостьи – и по случаю возвращения своего сыночка, то есть
меня, – матушка достанет наш лучший фарфоровый сервиз! – И он
ободряюще сжал тоненькие пальцы звезды.
Ивэйн взглянула на него с грустной и нежной улыбкой.
– Куда бы ты ни шел… – шепнула она.
И юноша, держа за руку упавшую звезду, шагнул к отверстию
в Стене.
Глава X
Звездная пыль
Люди не раз подмечали, что большое и очевидное так же легко
упустить из виду, как маленькое и незначительное. И если не заметишь
чего-то большого, это грозит обернуться такими же большими
неприятностями.
Тристран Торн приблизился к проходу между мирами со стороны
Волшебной страны – во второй раз с момента своего рождения
восемнадцать лет назад. Рядом с ним хромала звезда. Голова у юноши
кружилась от запахов и звуков родной деревни, и сердце часто-часто
колотилось в груди. Он вежливо кивнул стражам по сторонам бреши,
узнав их обоих. Молодого человека, лениво переминавшегося с ноги
на ногу и прихлебывавшего из пинтовой кружки какой-то напиток –
должно быть, лучший эль мистера Бромиоса, – звали Вайстен Пиппин.
В свое время они с Тристраном учились в одном классе, но не были
близкими друзьями. Страж постарше, раздраженно покусывавший
черенок трубки, был не кто иной, как бывший работодатель Тристрана
из «Мандей и Браун», Джером Эмброуз Браун, эсквайр, собственной
персоной. Караульные стояли, повернувшись спинами к Тристрану
и Ивэйн, и демонстративно смотрели в сторону деревни, как будто
считали грешным само желание подглядеть за приготовлениями
на ярмарочном лугу.
– Добрый вечер, Вайстен, – вежливо поздоровался Тристран. –
Добрый вечер, мистер Браун.
Оба стража резко обернулись. Вайстен пролил пиво себе на живот.
Мистер Браун выставил вперед свою дубинку, нервно направив ее
в сторону Тристрана. Вайстен Пиппин поставил кружку с элем
на землю, подхватил свое оружие и перегородил им брешь.
– Стой, где стоишь! – приказал мистер Браун, угрожающе
помахивая дубиной, будто Тристран – дикий зверь и может
наброситься на него в любую секунду.
Тристран рассмеялся:
– Да вы что, не узнаете меня? Это же я, Тристран Торн.
 Но мистер Браун, старший и главный из двух стражей, не думал
опускать дубинку. Он оглядел Тристрана с головы до ног,
от поношенных коричневых башмаков до копны нечесаных волос.
Наконец его неодобрительный взгляд остановился на загорелом лице
юноши, и мистер Браун фыркнул.
– Даже если ты и впрямь тот самый никчемный мальчишка
Торн, – заметил он, – я не вижу причины пропускать вас обоих на ту
сторону. В конце концов, мы охраняем эту Стену.
Тристран заморгал.
– Я тоже не раз охранял Стену, – сказал он, – и помню, что нет
такого правила – не пропускать людей на сторону деревни. Нельзя
проходить только оттуда – сюда.
Мистер Браун кивнул. А потом произнес медленно
и членораздельно, будто обращаясь к идиоту:
– Если ты и в самом деле Тристран Торн – я допускаю такую
возможность только во избежание неуместных споров, потому что
у тебя нет с тем парнем ничего общего ни во внешности,
ни в манерах, – так вот, много ли ты помнишь случаев, чтобы люди
приходили с той стороны?
– Ну, в общем-то, ни одного, – согласился Тристран.
На лице мистера Брауна появилась та самая торжествующая
улыбка, что и всегда, когда он вычитал из жалованья приказчика
штраф за пятиминутное опоздание.
– Вот именно, – подтвердил он. – Никакое правило не запрещает
пропускать путников с той стороны, потому что таких случаев
не было. Никто никогда не приходил оттуда – и не придет, по крайней
мере, пока я стою в карауле. Так что отойди от Стены, пока я
не проломил тебе голову своей дубиной.
Тристран был ошеломлен таким «радушным» приемом.
– Если вы считаете, что я прошел через все испытания –
а испытаний, уж поверьте мне, я встретил немало – только для того,
чтобы меня в последний момент не пустил в родную деревню какой-то
надутый скряга-бакалейщик в компании с сопляком, который списывал
у меня на уроках истории… – начал было он, но Ивэйн положила ему
руку на плечо.
– Тристран, не надо. Нехорошо драться с земляками.
 Юноша ничего не ответил. Он молча развернулся, и они
со звездой пошли прочь, вверх по склону холма. Вокруг кипела суета:
повсюду ставили прилавки, развешивали флаги, перекатывали бочки
с вином и пивом. И внезапно на Тристрана нахлынуло странное
чувство – что-то вроде ностальгии, какая-то смесь тоски и отчаяния.
Юноша ясно осознал, что этот разношерстный люд он тоже может
считать своим – потому что у него с ними куда больше общего,
чем с бледными жителями Застенья в их шерстяных жилетах
и ботинках, подбитых гвоздями.
Они с Ивэйн постояли, глядя, как маленькая и очень толстая
женщина пытается в одиночку поставить свою палатку. Тристран
подошел и начал помогать ей, хотя его об этом и не просили, –
но вскоре лоток уже стоял, а юноша носил из повозки тяжеленные
ящики, развешивал на ветке бука яркие флажки, распаковывал
и расставлял на прилавке тяжелые, с запечатанными серебряным
воском черными пробками стеклянные графины и кувшины, внутри
которых клубился разноцветный дым. Пока они с торговкой работали,
Ивэйн присела на пенек и спела им своим высоким, чистым голосом
сначала несколько небесных звездных песен, а потом – и несколько
человеческих, из тех, что услышала от людей и выучила за время пути.
Тристран и маленькая женщина закончили приготовления
к завтрашней ярмарке уже при свете фонариков. Торговка
настоятельно приглашала нежданных помощников отужинать. Ивэйн
с трудом удалось убедить хозяйку, что она не голодна, но Тристран
с аппетитом проглотил все, что ему предложили. К тому же он, против
своего обыкновения, выпил чуть не целый графин сладкого вина,
убедительно доказывая сотрапезникам, что оно не крепче
виноградного сока и совершенно на него не действует. Однако к тому
времени, когда маленькая пухлая дама предложила им переночевать
на полянке позади ее повозки, он уже клевал носом.
Ночь выдалась ясная и холодная. Звезда сидела над спящим
человеком, который некогда взял ее в плен, а потом стал ей спутником
и товарищем, и дивилась, куда же подевалась ее ненависть к нему.
Спать девушке не хотелось.
Позади в траве что-то зашуршало. Это подошла черноволосая
женщина, и теперь они вдвоем смотрели на спящего Тристрана.
 – Все-таки в нем осталось что-то от хомячка, – улыбнулась
черноволосая. Уши у нее были заостренные, похожие на кошачьи,
и казалось, что она ненамного старше Тристрана. – Иногда я думаю:
интересно, ведьма превращает нас в животных или просто проявляет
нашу сущность? Возможно, во мне и правда есть что-то от яркой
певчей птицы. Я много размышляла об этом, но так и не пришла
ни к какому выводу.
Тристран заворочался во сне, пробормотал что-то
нечленораздельное – и тихонько захрапел.
Женщина обошла его и села в головах.
– Похоже, у него доброе сердце, – сказала она.
– Так и есть, – кивнула звезда. – Думаю, так оно и есть.
– Я должна тебя предостеречь, – сказала черноволосая женщина. –
Если ты оставишь Волшебную страну и окажешься… там, –
она махнула тонкой, охваченной цепью рукой в сторону Застенья, –
ты, насколько я понимаю, тут же превратишься в то, чем являешься
в том мире, а именно – в холодный камень, упавший с небес.
Звезда вздрогнула, но ничего не сказала. Вместо этого она
протянула руку над спящим Тристраном и коснулась серебряной
цепочки, которая тянулась от запястья ее собеседницы к лодыжке,
а потом змеилась по земле и терялась в кустах.
– Со временем к ней привыкаешь, – объяснила черноволосая.
– В самом деле? И вы привыкли?
Лиловые глаза встретились с голубыми, и женщина отвела взгляд.
– Нет.
Звезда отпустила цепь.
– Знаете, сначала этот парень посадил меня на цепь вроде вашей.
А потом освободил, и я от него убежала. Но он отыскал меня и связал
обязательством, которое для моего народа крепче любых цепей.
По лугу пролетел апрельский ветерок, единым долгим вздохом
шевельнув листву на кустах и деревьях. Женщина с кошачьими
ушками откинула со лба волнистую черную прядь волос и сказала:
– Но тебя связывает еще одно обязательство, более давнее, – разве
не так? Ты носишь с собой нечто тебе не принадлежащее и должна
отдать это настоящему хозяину.
Звезда закусила губу.
– Кто вы? – спросила она.
 – Ты же знаешь. Я была птицей в ведьмином фургоне, – ответила
женщина. – А я знаю, кто ты, и знаю, почему ведьма так и не заметила
твоего присутствия. А еще я знаю, кто тебя ищет и зачем ты ей нужна.
И еще мне известно происхождение топаза, который ты носишь
на поясе на серебряной цепи. Зная все это и понимая, кто ты такая, я,
конечно же, помню о твоем обязательстве.
Женщина нагнулась и ласковым движением убрала волосы с лица
Тристрана. Спящий даже не шевельнулся.
– Сдается мне, что я вам не верю… и не доверяю, – произнесла
звезда.
На дереве над ними крикнула ночная птица. В темноте ее голос
прозвучал очень одиноко.
– Я видела топаз у тебя на поясе, еще когда была в облике
птицы, – пояснила женщина, вставая на ноги. – Я заметила его, когда
ты купалась в реке, и сразу узнала.
– Но как? Как вы могли его узнать? – воскликнула Ивэйн.
Однако черноволосая ночная гостья вместо ответа покачала
головой и ушла, бросив на спящего юношу прощальный взгляд. И ночь
сомкнулась за ее спиной.
Волосы снова упали Тристрану на лицо. Звезда наклонилась
и нежно отвела их в сторону, не торопясь убирать ладонь с его щеки.
А юноша все спал.

Вскоре после рассвета Тристрана разбудил огромный барсук,

ходивший на задних лапах и одетый в поношенный шелковый халат.
Он долго сопел юноше в ухо, пока тот не открыл глаза. Тогда барсук
церемонно спросил:
– Из семейства Торнов? Тристран из этого клана?
– У-гм? – отозвался Тристран. Во рту было противно, хотелось
пить, язык обложило. Он с удовольствием поспал бы еще пару
часиков.
– О вас справлялись, – сообщил ему барсук. – Джентльмены с той
стороны Стены. Похоже, с вами хочет переговорить некая юная леди.
Тристран тут же вскочил, широко улыбаясь, и тронул спящую
звезду за плечо. Она распахнула сонные голубые глаза
и пробормотала:
– А? Что?
 – Добрые вести, – сказал Тристран. – Помнишь про некую
Викторию Форестер? Я, возможно, упоминал это имя раз-другой
за время странствий.
– Да, – отозвалась звезда. – Возможно.
– Так вот, – продолжал Тристран, – я сейчас иду повидаться с ней.
Она ждет по ту сторону. – Он помолчал. – Э-э… Знаешь, наверное,
будет лучше, если ты пока побудешь здесь. Я не хотел бы ее смутить
и все такое.
Звезда повернулась на другой бок, прикрыла голову рукой
и ничего не ответила. Тристран решил, что она решила еще поспать,
сунул ноги в башмаки, умылся в ручье на лугу и прополоскал рот,
а потом сломя голову побежал в сторону деревни.
На этот раз брешь в Стене караулили приходской священник
Застенья, преподобный Майлз, и мистер Бромиос, трактирщик. Между
ними, повернувшись спиной к лугу, стояла какая-то девушка.
– Виктория! – восторженно окликнул Тристран; но тут девушка
обернулась, и он увидел, что это вовсе не Виктория Форестер
(у которой, как с облегчением вспомнил юноша, серые глаза. Вот они
какие, ее глаза: конечно же, серые! И как только он мог позабыть это?).
Но кто такая девушка в новой шляпке и красивой шали на плечах,
Тристран сказать не мог – хотя при виде него глаза юной леди
наполнились слезами.
– Тристран! – выдохнула она. – Это и в самом деле ты! Я сперва
даже не поверила! Ох, Тристран, как ты только мог?
Тут юноша наконец понял, кто она и почему упрекает его.
– Луиза? – неуверенно обратился он к сестре. И добавил: – Ты так
повзрослела за время моего отсутствия! Из маленькой девчонки
превратилась в настоящую красавицу!
Луиза всхлипнула, вытянула из рукава льняной платочек
с кружевами и шумно высморкалась.
– А ты, – сообщила она брату, промокая платком влажные щеки, –
допутешествовался до того, что превратился в настоящего цыгана,
лохматого и смуглого! Но все-таки ты выглядишь хорошо, и я ужасно
рада. Ну пойдем же скорее. – И девушка нетерпеливо протянула ему
руку с той стороны бреши.
– Но Стена… – неуверенно возразил Тристран, настороженно
поглядывая на священника и трактирщика.
 – А, ты об этом! Когда Вайстен и мистер Браун вчера сменились
с караула, они заявились в «Сороку», и Вайстен стал хвастаться,
что они отвадили какого-то оборванца, который назвался тобой,
не пустив его в деревню. Как только до папы дошла эта новость, он…
Он тут же побежал в «Сороку» и устроил им обоим такую выволочку,
что я просто ушам своим не верила.
– Некоторые высказались за то, чтобы пустить тебя в деревню
сегодня утром, – вставил слово преподобный, – а другие предлагали
подождать до полудня.
– Но сегодня утром у Стены дежурят те, кто не хотел заставлять
тебя ждать, – сказал мистер Бромиос. – Не обошлось без некоторых
интриг, но о них лучше поговорим позже, когда я поставлю на лугу
свой шатер. А пока скажу только, что рад снова видеть тебя в Застенье.
Проходи.
И он протянул Тристрану руку, которую тот с радостью пожал.
Потом юноша обменялся рукопожатием и со священником.
– Ох, Тристран, – сказал преподобный, – думаю, насмотрелся ты
всяких чудес за свое путешествие?..
– Пожалуй, что так, – согласился Тристран после минутного
размышления.
– Ты должен непременно зайти ко мне в гости, – пригласил его
священник. – Выпьем по чашке чая, и ты подробно расскажешь мне
обо всем. Конечно, когда у тебя найдется свободный часок. Хорошо?
И Тристран, который всегда относился к преподобному Майлзу
с величайшим почтением, конечно же, согласился.
Луиза несколько театрально вздохнула и заторопилась в сторону
«Седьмой сороки». Тристран в несколько шагов нагнал ее, и они
пошли рядом.
– Я в самом деле очень рад тебя видеть, сестренка, – сказал он.
– Можно подумать, что мы не волновались за тебя, – сердито
отозвалась девушка. – Ты со своим глупым бродяжничеством… Даже
не разбудил меня тогда, чтобы попрощаться! Отец стал сам не свой
от беспокойства… А как ужасно было без тебя на Рождество! Когда мы
доели гуся и пудинг, отец налил всем портвейна и поднял тост
за отсутствующих друзей, а мама тут же принялась всхлипывать,
как маленькая, и я, конечно, тоже разревелась, и даже папа начал
сморкаться в свой лучший платок. А бабушка и дедушка Хемпстоки
стали требовать, чтобы все пускали шутихи и читали рождественские
стишки, но от этого почему-то сделалось только хуже. Если честно,
Тристран, ты нам все Рождество испортил.
– Извини, – ответил юноша. – Я не хотел. А куда мы сейчас идем?
– В «Седьмую сороку», – сказала Луиза. – Куда ж еще? Мистер
Бромиос сказал, что предоставил в твое распоряжение гостиную.
Там тебя ждет одна особа, она очень хочет с тобой переговорить.
И больше до самого трактира она не произнесла ни слова.
Тристран увидел в «Сороке» множество знакомых лиц; люди
кивали, улыбались или не улыбались ему, пока он шел сквозь толпу,
а потом поднимался в компании Луизы по лестнице в личные
апартаменты мистера Бромиоса. Деревянные ступеньки скрипели
у них под ногами.
Луиза внимательно смотрела на брата. Вдруг ее губы задрожали,
и Тристран опомниться не успел, как девушка заключила его в объятия
и сжала так крепко, что чуть не задушила. После этого, не говоря
ни слова, она развернулась и быстро сбежала вниз по лестнице.
Тристран постучал в дверь гостиной и ступил на порог. Комнату
украшало множество странных предметов, от старинных статуй
до глиняных горшков. На стене висел посох, оплетенный листьями
плюща – не настоящими, а искусно выкованными из какого-то темного
металла. Кроме украшений, комната ничем не отличалась от любой
другой гостиной вечно занятого холостяка, которому некогда
принимать гостей. Из мебели в ней были только низкий диванчик,
невысокий стол, на котором лежал зачитанный томик проповедей
Лоренса Стерна в кожаном переплете, фортепьяно в углу и несколько
кожаных кресел. В одном из кресел и сидела Виктория Форестер.
Тристран расправил плечи, медленно подошел к девушке
и торжественно опустился перед ней на одно колено.
– Ой, что ты, не надо, – смущенно сказала Виктория. –
Пожалуйста, встань. Почему бы тебе не присесть… например, вон в то
кресло? Да, вот так куда лучше.
Сквозь кружевные занавески пробивалось утреннее солнце,
подсвечивая со спины каштановые волосы Виктории и обрамляя ее
лицо золотым ореолом.
– Посмотреть на тебя, – сообщила она, – сразу видно, как ты
возмужал. И рука… Что у тебя с рукой?
 – Я ее обжег, – объяснил Тристран. – В огне.
Виктория молча смотрела на него. Потом откинулась в кресле
и уставилась куда-то в пространство. То ли на посох на стене, то ли
на одну из огромных старинных статуй. Наконец она заговорила:
– Я очень многое должна сказать тебе, Тристран. Но мне нелегко
это сделать. Я буду очень признательна, если ты не станешь меня
перебивать, пока я не закончу. Значит, так. Первое и, пожалуй, самое
важное. Я должна извиниться перед тобой. Ведь это из‑за моей
глупости и упрямства ты отправился в опасное странствие. Я думала,
что ты шутишь… ну, не совсем шутишь. Я думала, что ты обычный
трусливый мальчишка и не станешь исполнять ни одного из своих
красивых дурацких обещаний. Ты ушел, минуло несколько дней, а ты
все не возвращался – и только тогда я поняла, что ты говорил серьезно.
Но было уже слишком поздно. И каждый новый день…
мне приходилось просыпаться с мыслью, что я, возможно, послала
тебя на смерть.
Произнося эту речь, Виктория безучастно глядела в пространство
перед собой, и у Тристрана возникло странное чувство – постепенно
переросшее в уверенность, – что эту речь девушка репетировала
не менее сотни раз за время его отсутствия. Может, потому она
и просила его не перебивать: для Виктории Форестер стало бы
непосильным испытанием, вынуди он ее неожиданной репликой
отойти от заготовленного сценария.
– Так что я поступила с тобой нечестно, бедный мой мальчишка
на побегушках… Хотя ты ведь больше не мальчишка на побегушках,
верно?.. Я-то думала, что твои клятвы – всего лишь ребячество,
и не принимала их всерьез… – Она ненадолго замолчала, стиснув
руками деревянные подлокотники кресла. Пальцы ее сжались так
сильно, что костяшки на них слегка покраснели, а потом даже
побелели. – А теперь спроси меня, Тристран Торн, почему я отказалась
поцеловать тебя тем вечером.
– Ты была вправе мне отказать, – ответил Тристран. – Я вернулся
не для того, чтобы огорчать тебя, Викки. Не затем я нашел звезду,
чтобы ты грустила.
Виктория склонила голову набок:
– Так ты все-таки нашел звезду, которая тогда упала?
 – Ну да, – сказал юноша. – Я пока что оставил ее там, на лугу.
Но я выполнил то, что ты просила.
– Тогда выполни и то, о чем я прошу тебя сейчас. Спроси, почему
я не поцеловала тебя тем вечером. Ведь я же, в конце концов, целовала
тебя раньше, когда мы были детьми.
– Хорошо, Викки. И почему же ты меня тогда не поцеловала?
– Потому что, – выдохнула она с огромным облегчением, – за день
до того, как мы с тобой увидели упавшую звезду, Роберт предложил
мне выйти за него замуж. Тем вечером, когда мы встретились, я зашла
в магазин в надежде повидаться с ним и сказать, что я принимаю его
предложение, и теперь ему остается только попросить моей руки
у отца.
– Роберт? – переспросил Тристран, у которого перед глазами все
поплыло.
– Роберт Мандей. Ты работал у него в магазине.
– Мистер Мандей? – эхом отозвался Тристран. – Ты… и мистер
Мандей?!
– Именно так. – Наконец-то Виктория посмотрела ему в глаза. –
А ты всерьез воспринял мои слова и ушел неизвестно куда на поиски
звезды для меня. Дня не проходило, чтобы я не обзывала себя дурой
и злодейкой. Ведь я пообещала тебе в награду свою руку, если ты
вернешься со звездой. Порой я даже не знала, чего боюсь больше:
что ты погибнешь где-нибудь По Ту Сторону из‑за любви ко мне
или что добьешься успеха в своем безумном предприятии и добудешь
звезду в надежде взять меня в жены. Конечно, находились люди,
которые убеждали меня не волноваться так сильно. Они считали,
что ты никогда не вернешься – ведь ты оттуда родом, и это твоя
сущность позвала тебя туда. Но все равно сердце у меня было
не на месте: я чувствовала, что однажды ты непременно придешь
и предъявишь на меня права.
– А ты любишь мистера Мандея? – спросил Тристран, выхватывая
из ее долгой и путаной речи единственную понятную ему нить.
Виктория кивнула и подняла голову, направив на Тристрана свой
хорошенький подбородок.
– Но я дала тебе слово, Тристран. И собираюсь его сдержать –
так и заявила Роберту. Я в ответе за все испытания, через которые ты
прошел, – хотя бы за ожоги на твоей бедной руке. И если ты по-
прежнему этого хочешь, я твоя.
– Если честно, – отозвался юноша, – я думаю, что не ты, а я сам
в ответе за все свои поступки. И я ни о чем не жалею – ни о едином
дне своих скитаний, хотя порой я скучал по мягкой постели и вряд ли
теперь смогу относиться к хомячкам так, как раньше. Но ты, Викки,
вовсе не обещала мне своей руки, если я вернусь к тебе со звездой.
– Разве нет?
– Нет. Ты обещала дать мне все, что я пожелаю.
Виктория Форестер резко выпрямилась и уставилась в пол. На ее
бледных щеках вспыхнули пятна румянца, будто следы от пощечин.
– Если я правильно тебя поняла… – начала было она, но Тристран
перебил ее:
– Нет. Не думаю, чтобы ты поняла меня правильно. Так вот,
ты обещала сделать все, что я пожелаю.
– Да.
– Тогда… – Он немного подумал. – Тогда я желаю, чтобы ты
вышла замуж за мистера Мандея. Чтобы вы поженились как можно
скорее – например, на этой неделе, если успеете все подготовить.
И еще я желаю, чтобы вы были счастливы вместе, как только могут
быть счастливы муж и жена.
Виктория испустила вздох облегчения и подняла взгляд.
– Ты это серьезно?
– Выходи за него замуж с моего благословения, и мы с тобой
в расчете, – подтвердил Тристран. – Думаю, звезда со мной согласится.
В дверь гостиной постучали.
– У вас там все в порядке? – спросил мужской голос.
– Да, в полном порядке, – отозвалась Виктория. – Пожалуйста,
заходи, Роберт. Ты ведь помнишь Тристрана Торна, верно?
– Доброе утро, мистер Мандей, – поздоровался Тристран и пожал
Роберту потную, влажную руку. – Насколько я понимаю, у вас скоро
свадьба. Примите мои искренние поздравления.
Мистер Мандей улыбнулся, хотя его улыбка больше походила
на гримасу зубной боли, и подал руку Виктории, помогая ей встать
с кресла.
– Если хотите взглянуть на звезду, мисс Форестер… – начал
Тристран, но девушка покачала головой.
 – Я очень рада, что вы вернулись домой живым, мистер Торн.
Надеюсь, вы придете к нам на свадьбу?
– Мало что доставило бы мне большее удовольствие, – учтиво
ответил Тристран, будучи, впрочем, полностью уверен в обратном.

В обычный день столько посетителей в «Седьмой сороке»

с раннего утра – дело неслыханное; но день был ярмарочный, и,
почитай, все жители Застенья вперемежку с чужестранцами
спозаранку собрались в трактире. Они поглощали целые горы
бараньих отбивных, бекона, грибов, яичницы и кровяных колбасок.
Данстан Торн ожидал сына за столиком. Он встал, едва завидев
Тристрана, бросился к нему навстречу и первым делом крепко хлопнул
своего отпрыска по плечу.
– Ты все-таки умудрился вернуться целым и невредимым! –
воскликнул он с законной гордостью в голосе.
Тристран подумал, что, похоже, успел подрасти за время
странствий – прежде отец казался ему выше и крепче.
– Здравствуй, папа, – сказал он. – Я вот руку немного повредил.
– А дома мама тебе завтрак приготовила, – сообщил Данстан.
– Завтрак – это здорово, – согласился Тристран. – И снова увидеть
маму тоже здорово, конечно. А еще нам нужно поговорить.
Дело в том, что юноша до сих пор размышлял над кое-какими
словами Виктории Форестер.
– Ты стал выше, – сказал ему отец. – И еще тебе нужно
немедленно постричься. – Он допил свое пиво, и они вместе с сыном
вышли из «Седьмой сороки».
Торны миновали ограду одного из полей Данстана. Там, на лугу,
где Тристран часто играл ребенком, он наконец заговорил
на волновавшую его тему – о своем происхождении. И отец постарался
ответить ему так честно, как только мог. Свою историю он рассказывал
в духе романов, повествующих о давних временах и удивительных
событиях. В духе любовных романов.
И вот они ступили на порог дома, где Тристрана встретила сестра,
а в печи и на столе ждал горячий вкусный завтрак, с любовью
приготовленный женщиной, которую юноша до сих пор считал своей
матерью.
 Госпожа Семела разложила на прилавке последние хрустальные
цветочки и окинула ярмарочный луг неприязненным взглядом. Было
уже за полдень, а покупатели только-только начинали собираться.
И еще ни один не задержался у ее лотка.
– С каждым разом их становится все меньше и меньше, –
пробормотала она. – Помяни мое слово, скоро здешняя ярмарка
и вовсе закроется. Думаю, на свете есть другие, в более удачных
местах. А время этой ярмарки на исходе. Еще каких-нибудь сорок,
пятьдесят, ну, может, шестьдесят лет – и ей придет конец.
– Возможно, – отозвалась ее служанка с фиалковыми глазами. –
Но меня это не волнует. Сегодняшняя ярмарка – последняя, в которой я
принимаю участие.
Старуха сердито уставилась на нее:
– Я-то думала, что уже давным‑давно выбила из тебя всю
дерзость.
– Дерзость тут ни при чем, – улыбнулась рабыня. – Посмотри-ка
сюда.
Она приподняла запястье. Обхватившая его серебряная цепочка
блеснула на солнце – но выглядела какой-то истончившейся,
полупрозрачной, не то что прежде. Местами она казалась сделанной
не из серебра, а из дыма.
– Что ты сделала? – зашипела госпожа Семела, брызжа слюной
от ярости.
– Ничего. Ничего нового за восемнадцать лет плена. Я прикована
к тебе рабской цепью до дня, когда Луна потеряет свою дочь, если это
случится на неделе, когда соединятся два понедельника. И срок моей
службы почти истек.

Было около трех часов пополудни. Ивэйн сидела на луговой траве

неподалеку от навеса, где мистер Бромиос торговал вином, элем
и закусками. Она не отрывала взгляда от бреши в Стене и деревни
по ту сторону. Хозяин то и дело предлагал ей отведать вина, или эля,
или свежайших жирных колбасок – и всякий раз Ивэйн отказывалась.
– Похоже, дорогая, вы кого-то ждете? – вдруг обратилась к ней
очаровательная молодая женщина.
– Сама не знаю, – пожала плечами звезда. – Наверное, да.
 – Если я не ошибаюсь, вы ждете молодого человека. Такого же
красивого, как вы сами.
– Вроде того, – кивнула звезда.
– Я Виктория, – представилась новая знакомая. – Виктория
Форестер.
– А меня зовут Ивэйн. – Звезда окинула Викторию внимательным
взглядом – с головы до ног и с ног до головы. – Так, значит, вы и есть
Виктория Форестер. Ваша слава бежит впереди вас.
– Вы имеете в виду предстоящую свадьбу? – отозвалась Виктория,
сияя от удовольствия и гордости.
– Вот как, вы выходите замуж? – откликнулась Ивэйн. Рука ее
невольно нашарила топаз на талии и сжала его.
– Ах вы, бедняжка! Какой же он негодяй, что заставляет вас
волноваться! – посочувствовала Виктория Форестер. – Почему бы вам
не сходить в деревню, поискать его?
– Потому что… – начала было звезда – и вдруг запнулась. –
Пожалуй, вы правы, – сказала она. – Наверное, так я и сделаю.
По небу неслись серые и белые хлопья облаков, порой меж ними
проглядывали лоскуты голубизны.
– Жаль, что моей матери здесь нет, – вздохнула Ивэйн
и нерешительно поднялась на ноги.
Но Виктория не собиралась так просто отпускать новую подругу.
Она продолжала щебетать об оглашении в церкви их с женихом имен,
о разрешениях на брак – обычных и особенных, которые может
выдавать только архиепископ, и о том, как ей повезло, что Роберт
близко знаком с архиепископом. Похоже, что свадьба состоится через
шесть дней, в полдень.
Потом Виктория окликнула респектабельного джентльмена
с проседью на висках; он курил черную сигару и улыбался так кисло,
как будто у него болели зубы.
– А вот и Роберт, – сообщила она. – Роберт, познакомься с Ивэйн.
Она ждет своего молодого человека. Ивэйн, это Роберт Мандей.
А в следующую пятницу, ровно в полдень, я стану Викторией Мандей.
Думаю, дорогой, ты должен использовать этот каламбур в своей
свадебной речи – мол, сегодня в пятницу удивительным образом
сочетаются два понедельника![7]
 И мистер Мандей, выпустив изо рта несколько клубов сигарного
дыма, ласково пообещал невесте, что непременно обдумает ее
предложение.
– Так, значит, – спросила Ивэйн, осторожно подбирая слова, –
вы выходите замуж не за Тристрана Торна?
– Нет, конечно, – ответила Виктория.
– О, – пробормотала звезда. – Отлично. – И снова опустилась
на траву.

Она все еще сидела на том же месте, когда несколько часов спустя
через брешь в Стене на луг прошел Тристран. Он выглядел несколько
смущенным, но при виде Ивэйн взгляд его просветлел.
– Эй, привет, – сказал он, помогая ей подняться. – Надеюсь,
ты не слишком скучала, пока меня не было?
– Да нет, не особенно, – ответила звезда.
– Извини, пожалуйста. Наверное, надо было пригласить тебя
с собой в деревню.
– Нет, – отозвалась звезда. – Не надо. Я жива, только пока
нахожусь в Волшебной стране. Переступи я границу твоего мира –
и от меня ничего не останется, кроме ноздреватого комка холодного
железа, упавшего с небес.
– Но я ведь едва не забрал тебя с собой! – в ужасе ахнул
Тристран. – Я собирался привести тебя в наш мир еще вчера
вечером…
– Ну да, – кивнула звезда. – И это еще раз доказывает, что я была
права, когда назвала тебя тупицей, балдой и… и придурком.
– Болваном, – поправил ее Тристран. – Чаще всего ты называла
меня болваном. И еще олухом.
– Хорошо, – согласилась звезда. – Ты – все это вместе взятое
и даже хуже. Почему ты заставил меня так долго ждать? Я уже думала,
что с тобой случилось что-нибудь плохое.
– Ну, извини, – повторил он. – Больше я тебя никогда не оставлю.
– Конечно, – серьезно и уверенно согласилась девушка. –
Не оставишь.
Тристран крепко сжал ее пальцы. Рука об руку они двинулись
по лугу. Налетел ветер, надувая бока палаток и развевая флажки,
а потом хлынул холодный дождь. Тристран и Ивэйн укрылись
под навесом книжного лотка, куда набилось немало людей, и не только
людей. Хозяину пришлось задвинуть прилавок поглубже под навес,
чтобы книги не намокли.
– Если апрельское небо барашками, мы не успеем просохнуть
рубашками, – изрек, обращаясь к Тристрану и Ивэйн какой-то
джентльмен в черном шелковом цилиндре. Он как раз покупал
у книготорговца маленький томик в красном кожаном переплете.
Тристран улыбнулся и кивнул. А как только дождь стал стихать,
они с Ивэйн выбрались наружу.
– Бьюсь об заклад, это вся благодарность, какую мне светит
от них получить, – вздохнул джентльмен в цилиндре, обращаясь
к книготорговцу, который представления не имел, о чем тот говорит, –
да и не особенно интересовался.
– Я должен попрощаться с родственниками, – на ходу сообщил
Тристран звезде. – С отцом, с мамой – то есть с женой моего отца –
и с сестренкой Луизой. А потом нам надо придумать способ,
как вернуть тебя на небо. Может, мне отправиться с тобой?
– Тебе там не понравится, – заверила его Ивэйн, – так что…
Оказывается, ты не женишься на Виктории Форестер?
– Верно, – кивнул Тристран.
– Я с ней познакомилась, – сообщила звезда. – Тебе известно,
что она носит ребенка?
– Что? – воскликнул Тристран, пораженный до глубины души.
– Думаю, она и сама пока не догадывается. Ребенок совсем
маленький, не старше двух лун.
– Боже мой! А как ты узнала?
Теперь пришел черед звезды пожимать плечами.
– Знаешь, – сказала она, – я очень обрадовалась, что ты
не женишься на Виктории Форестер.
– Я тоже, – признался юноша.
Снова брызнул дождь, но на этот раз они даже не пытались
от него укрыться.
– Вообще-то, – начала она, – звезда и смертный человек…
– Я только наполовину смертный, – услужливо подсказал
Тристран. – Все, что я знал о себе, оказалось неправдой. Ты даже
не представляешь, каким свободным я себя теперь чувствую.
 – Кто бы ты ни был, – сказала Ивэйн, – я лишь хотела
предупредить, что, возможно, у нас никогда не будет детей. Вот и все.
Тристран долго смотрел на нее – а потом губы его сами собой
раздвинулись в улыбке. Он ничего не сказал, только положил руки ей
на плечи. Они стояли лицом к лицу, глядя друг на друга.
– Я просто хотела, чтобы ты знал, – сказала звезда и подалась ему
навстречу.
Они впервые поцеловались, стоя под ледяным весенним ливнем,
и даже не заметили, что идет дождь. Сердце гулко колотилось
у Тристрана в груди, будто не в силах удержать внутри огромную
радость. Не прерывая поцелуя, он открыл глаза, встретившись
с небесно-голубыми глазами звезды, и понял, что не стоит прерывать
поцелуй.

Серебряная цепь обратилась в дым и туман. Еще мгновение она

висела в воздухе, а потом порыв ветра обратил ее в ничто.
– Ну вот, – сказала женщина с черными вьющимися волосами,
улыбаясь и по-кошачьи потягиваясь. – Срок моей службы вышел,
и меня здесь больше ничто не держит.
Госпожа Семела беспомощно смотрела на нее:
– И что же мне теперь делать? Я стара и одинока. Не могу же я
сама стоять за прилавком. Ах ты, злая, бестолковая неряха, да как ты
смеешь бросать меня?
– Твои проблемы меня не касаются, – ответила ей бывшая
рабыня. – Но я больше не намерена терпеть, чтобы меня называли
неряхой, дурехой или как угодно еще – у меня есть имя. Я – леди Уна,
старшая и единственная дочь восемьдесят первого властителя
Штормхолда, и заклятию, связывавшему меня с тобой, навсегда
пришел конец. А сейчас ты извинишься передо мной и назовешь меня
по имени; в противном случае я – с огромным наслаждением – проведу
остаток жизни, преследуя тебя и уничтожая все, что тебе дорого.
Несколько секунд женщины смотрели друг другу в глаза –
и первой отвела взгляд старуха.
– Прошу простить, что посмела назвать вас неряхой, леди Уна, –
выдавила она, выплевывая наружу каждое слово, как пригоршню
горьких опилок.
Леди Уна кивнула.
 – Хорошо. Теперь, когда время моей службы истекло, я надеюсь,
ты хорошо заплатишь мне за работу, – сказала она, потому что знала –
все на свете подчиняется своим законам.

Дождь все лил и лил, ненадолго затихнув, чтобы выманить людей

наружу из-под импровизированных навесов и крыш, а потом
накинулся на них с новой силой. Тристран и Ивэйн, мокрые
и счастливые, сидели под тентом у костерка в пестрой компании
различных существ.
Тристран расспросил соседей, не знают ли они маленького
лохматого человечка – того самого, что помог ему в странствиях, –
и постарался описать его как можно точнее. Некоторые
из присутствующих встречали коротышку раньше, но на этой ярмарке
его никто не видел.
Юноша бессознательно перебирал пальцами мокрые волосы
звезды. Он сидел и дивился, почему же ему понадобилось так много
времени, чтобы понять, что он любит ее. Он спросил ее об этом –
и она обозвала его идиотом, а он заявил, что ни один мужчина никогда
не слышал от дамы слов прекраснее.
– И куда же мы отправимся, когда кончится ярмарка? – спросил
Тристран.
– Пока не знаю, – пожала плечами звезда. – Но у меня еще
осталось одно невыполненное обязательство.
– В самом деле?
– Да, – ответила Ивэйн. – Помнишь топаз, который я тебе
показывала? Я должна отдать его истинному владельцу. В прошлый
раз, когда он объявился, та ужасная трактирщица перерезала ему
горло, и камень остался при мне. Я хочу от него избавиться.
И тут из‑за плеча юноши послышался женский голос:
– Попроси у нее топаз, Тристран Торн.
Он обернулся – и встретился взглядом с глазами цвета полевых
фиалок.
– Вы были птицей у старухи в фургоне, – узнал он женщину.
– А ты маялся в облике хомячка, сын мой, – кивнула та. – Да, я
была птицей. Но теперь ко мне вернулось истинное обличье, и рабству
пришел конец. Попроси Ивэйн отдать тебе ее ношу. Ты имеешь на это
право.
 Он повернулся к звезде.
– Ивэйн?
Та кивнула в ответ, ожидая, что будет дальше.
– Ивэйн, ты не отдашь мне свою ношу?
Звезда удивилась, но послушно нырнула рукой под одежду,
пошарила там и вытащила наружу большой топаз на разорванной
серебряной цепи.
– Он принадлежал твоему деду, – пояснила Тристрану
черноволосая женщина. – А ты – последний потомок мужского пола
из рода властителей Штормхолда. Надень топаз на шею.
Тристран подчинился. Стоило ему свести вместе концы цепи,
как звенья тотчас соединились, будто цепь никогда и не рвалась.
– Красивый камень, – нерешительно произнес Тристран.
– Это символ власти Штормхолда, – сообщила ему мать. – И это
никто не оспорит. Ты нашей крови, а все твои дяди уже мертвы.
Из тебя получится прекрасный властитель Штормхолда.
Тристран смотрел на нее в полном замешательстве.
– Но я совершенно не хочу быть властителем чего бы то ни было!
И вообще не хочу владеть ничем, кроме… кроме сердца моей
возлюбленной. – Он взял руку звезды, приложил ее к сердцу –
и улыбнулся.
Глаза женщины нетерпеливо блеснули.
– За прошедшие почти восемнадцать лет, Тристран Торн, я еще
ни разу от тебя ничего не потребовала. И вот, пожалуйста –
на первое же простенькое мое пожелание, на первую просьбу
об услуге он отвечает отказом!.. Я тебя спрашиваю, Тристран Торн: по-
твоему, так нужно относиться к матери?
– Нет, мама, – обреченно отозвался Тристран.
– Хорошо, – немного смягчилась она. – В таком случае, молодые
люди, я думаю, вам неплохо бы обзавестись собственным домом,
а тебе, Тристран, надо придумать для себя какое-нибудь занятие. Если
окажется, что обязанности повелителя тебе не по нраву, ты всегда
можешь заняться чем-нибудь другим. Нет таких серебряных цепей,
которые смогут приковать тебя к трону Штормхолда.
Эти слова несколько успокоили Тристрана, Ивэйн же впечатлили
намного меньше, ибо она знала, что серебряные цепи могут быть
разными. Однако она понимала, что глупо начинать совместную жизнь
с молодым человеком, ссорясь с его матерью.
– Не окажете ли вы мне честь, назвав свое настоящее имя? –
спросила она, не зная, достаточно ли почтительны ее слова. Но мать
Тристрана горделиво выпрямилась, и звезда поняла – достаточно.
– Я – леди Уна из Штормхолда, – ответила женщина. И, открыв
маленькую поясную сумочку, извлекла на свет стеклянную розу такого
темного красного цвета, что в свете огня ее бутон казался почти
черным. – Вот моя плата за честную службу, – сообщила она. –
За шестьдесят с лишним лет рабства. Отдавая ее мне, ведьма чуть
не лопнула от жадности, но закон есть закон, и откажись она
исполнять его – лишилась бы остатков своей магической силы, а то
и чего поважнее. Так вот, я думаю, стоит обменять эту розу
на паланкин, чтобы въехать в Штормхолд с подобающей
торжественностью. Ох, как же я соскучилась по родному замку!
Нам потребуются носильщики, конный эскорт и, пожалуй, парочка
слонов – это произведет гораздо больше впечатления, чем крики
«прочь с дороги»…
– Нет, – отрезал Тристран.
– Нет? – изумленно переспросила его мать.
– Нет, – повторил юноша. – Ты, мама, можешь отправляться
домой в паланкине, на слонах, верблюдах и вообще на чем захочешь.
Но мы с Ивэйн поедем на чем-нибудь попроще и будем передвигаться
так быстро, как нам будет удобно.
Леди Уна перевела дыхание, и Ивэйн захотелось оказаться где-
нибудь подальше отсюда. Она встала, сообщив, что немного
прогуляется поблизости и скоро вернется. Тристран взглянул на нее
умоляюще, но звезда покачала головой: это было его сражение, и она
полагала, что в ее отсутствие он будет биться лучше.
Прихрамывая, она брела по погруженному в темноту
ярмарочному лугу, пока не остановилась у шатра, из которого
доносились музыка и аплодисменты и струился теплый медовый свет.
Думая о своем, звезда слушала музыку. Тут-то к ней и подошла,
с трудом ковыляя, сгорбленная старуха с бельмом на одном глазу –
и окликнула: мол, есть разговор.
– О чем нам говорить? – удивилась девушка.
 Старуха, которую годы иссушили так, что теперь она была
росточком не больше ребенка, опиралась на суковатую палку. Суставы
ее пальцев распухли от артрита. Она снизу вверх посмотрела на звезду
и проговорила:
– Я пришла, чтобы забрать твое сердце.
– Вот как? – спросила Ивэйн.
– Да, – кивнула старуха. – Я ведь почти добыла его тогда, в горном
ущелье. – Она издала сухой горловой смешок. Из мешка, висевшего,
будто горб, у нее за спиной, торчал витой длинный рог цвета слоновой
кости, и Ивэйн его сразу узнала.
– Значит, это были вы? – спросила она старушонку. – С двумя
ножами?
– Угу. Именно я. Но сейчас я растратила всю молодость, что взяла
с собой в дорогу. Каждое магическое действие забирало у меня ее
частичку, и теперь я старше, чем когда-либо.
– Только прикоснись ко мне, – выговорила звезда, – попробуй
тронуть меня хоть пальцем – и будешь жалеть об этом всю жизнь!
– Когда ты доживешь до моих лет, – вздохнула старуха, –
то узнаешь о сожалениях все, что возможно знать о них. Например, то,
что одним больше, одним меньше – не так уж важно в долгой дороге. –
Она втянула носом воздух. Ее платье, некогда ярко-алое, а ныне ветхое
и заплатанное, совсем выцвело от времени. Дыра на одном плече
открывала сморщенный шрам, которому, похоже, сравнялась не одна
сотня лет. – Знаешь, что меня интересует? Почему я больше не могу
определить, где ты находишься. Даже сейчас ты стоишь передо мной –
а я вижу только призрак, смутную тень. Совсем недавно ты горела –
вернее, это горело твое сердце и отражалось в моей голове,
как вспышка серебряного огня. Но после той ночи в трактире все
подернулось дымкой и начало терять очертания, а теперь и вовсе
исчезло.
Ивэйн поняла, что не испытывает к этому несчастному созданию,
которое хотело ее убить, ничего, кроме жалости.
– Может, это потому, что мое сердце больше не принадлежит
мне, – предположила она.
Старуха закашлялась. Все ее иссохшее тело содрогалось
и корчилось от спазмов. Звезда терпеливо подождала, пока приступ
закончится, и пояснила:
 – Дело в том, что я отдала сердце другому.
– Мальчишке? Тому, из трактира? С единорогом?
– Да.
– Так отними у него сердце и отдай мне, нам с сестрами оно куда
нужнее! Мы возвратим себе молодость и проживем еще одну эру этого
мира. А твой мальчишка, он только разобьет тебе сердце,
или растратит впустую, или просто потеряет. Они все такие.
– И все же, – возразила звезда, – мое сердце принадлежит ему.
Надеюсь, сестры обойдутся с тобой не слишком сурово, когда ты
вернешься к ним с пустыми руками.
Как раз в этот момент подошел Тристран и взял Ивэйн за руку,
вежливо кивнув старухе.
– Мы договорились, – радостно заявил он. – Волноваться больше
не о чем.
– И как насчет паланкина?
– В паланкине поедет мама. Я пообещал, что рано или поздно мы
явимся в Штормхолд, но добираться будем сами по себе и столько
времени, сколько захотим. Думаю, нам стоит купить пару лошадей
и всласть попутешествовать.
– И твоя мать согласилась?
– В конце концов – да, – весело сказал Тристран. – Кстати,
извините, что вмешался в разговор.
– Мы уже почти закончили, – ответила Ивэйн и вновь повернулась
к маленькой старушонке.
– Мои сестры жестоки и, конечно же, обойдутся со мной грубо, –
сказала та. – Однако спасибо тебе за сочувствие. У тебя доброе сердце,
дитя мое. Жаль, что оно досталось не мне.
Звезда наклонилась и поцеловала старуху в морщинистую щеку;
колючие волоски на старой коже царапнули ее мягкие губы.
А потом звезда и ее возлюбленный медленно пошли прочь,
в сторону Стены.
– Что это за старая карга? – спросил Тристран. – По-моему, я ее
где-то видел. Чего она хотела от тебя?
– Да нет, ничего, – ответила Ивэйн. – Мы с ней познакомились
по дороге, и она подошла поговорить, вот и все.
Позади сияли огни ярмарки – свечи, фонарики, волшебные
светильники и эльфийские огни, будто на землю с ночного неба
спустились звезды. А впереди, на другом краю луга, по ту сторону
бреши, где сейчас не было стражи, мерцала деревня Застенье. Газовые
и керосиновые лампы светились в окнах домов, но Тристрану они
показались такими же далекими и чужими, как мир из сказок «Тысяча
и одной ночи».
Он взглянул на огни Застенья – и неожиданно осознал, что видит
их в последний раз. Некоторое время Тристран молча смотрел на них,
стоя рядом с упавшей звездой. А потом отвернулся, и они вместе
зашагали на восток.
Эпилог
В котором таится разгадка некоторых
историй
Многие считали день возвращения давно пропавшей леди Уны
в горный край одним из величайших в истории Штормхолда. Ведь
поговаривали, что в детстве леди Уну похитила ведьма и, вполне
возможно, она давно мертва. Но сейчас на пути паланкина с тремя
слонами во главе процессии устраивали торжества и бесконечные
празднества с фейерверками.
Ликование в Штормхолде и всех его подвластных ему землях
достигло небывалого размаха, когда леди Уна объявила народу,
что за время своего отсутствия она дала жизнь сыну, который является
наследником трона, поскольку два ее последних брата исчезли
и считаются погибшими. Кроме того, она сообщила, что этот юноша
уже носит на шее символ Власти.
Сам наследник и его невеста должны были вскорости приехать,
хотя леди Уна не знала точной даты их прибытия – что, похоже,
несколько раздражало ее. Она заявила, что в отсутствие наследника
принимает на себя регентство, и правила весьма мудро, так что все
подвластные Штормхолду земли в окрестностях горы Хуон
процветали.
Прошло три года, и в городке Облачная Гряда на южной границе
владений Штормхолда появились два странника, мужчина и женщина,
усталые и запыленные. Они сняли комнату на постоялом дворе
и велели приготовить жестяную ванну и горячей воды. Там странники
прожили несколько дней, болтая с другими постояльцами.
В последнюю ночь их пребывания в городе женщина со светлыми,
почти белыми волосами, чуть прихрамывавшая при ходьбе, спросила
своего спутника:
– Ну?
– Н-ну, – отозвался он неуверенно, – по-моему, мама и без меня
неплохо справляется.
 – Ты тоже, – резко заметила она, – справился бы не хуже, если бы
взошел на трон.
– Может, и так, – пожал плечами мужчина. – Трон – неплохое
местечко, и в конце концов я взойду на него. Но на свете еще столько
неизведанного… Людей, с которыми мы не познакомились,
прекрасных видов… Не говоря уж о зле, которое осталось
безнаказанным, и всяких злодеях… Ну, ты понимаешь…
Его жена усмехнулась.
– Ладно, – сказала она, – по крайней мере, скучно нам не будет,
это точно. Но мы должны хотя бы послать твоей маме записку.
Так и получилось, что леди Уна получила из рук трактирного
мальчишки послание, написанное на клочке бумаги. Письмо было
запечатано воском, и леди Уна подробно расспросила посыльного
о путешественниках – муже и жене, – прежде чем сломать печать
и прочесть записку. Кроме приветствий, в ней было всего две строчки.

Совершенно против нашей воли нас задерживает весь мир.

Ожидай нас в день нашего прибытия.

Внизу красовалась подпись Тристрана, а рядом с ней – отпечаток

пальца, который поблескивал и сиял, будто присыпанный звездной
пылью.
И леди Уне ничего не оставалось, как смириться с этим.

Прошло еще пять лет, прежде чем двое странников окончательно

вернулись в горную крепость. С ними – грязными, усталыми, одетыми
в лохмотья – сперва обошлись как с бродягами и побирушками,
к великому стыду целой страны; но потом мужчина
продемонстрировал висевший у него на шее топаз на серебряной
массивной серебряной цепочке, – и все поняли, что он и есть
единственный сын леди Уны.
Вступление наследника на престол и последующие торжества
длились не меньше месяца. А когда празднества наконец закончились,
молодой восемьдесят второй повелитель Штормхолда начал постигать
азы правления. Он старался принимать как можно меньше решений,
но те, которые все же принимал, были мудрыми – даже если мудрость
оказывалась не всегда ко времени. Он отважно сражался в битвах, хотя
так никогда и не смог в полной мере пользоваться левой, некогда
обожженной рукой; прославился как хороший стратег и привел свой
народ к победе в войне с северными гоблинами, когда те перекрыли
дороги для путешественников; и еще заключил мир с орлами Высоких
Скал – мир, который длится и поныне.
Супруга лорда, прекрасная леди Ивэйн, была родом издалека (хотя
никто точно не знал, откуда именно). Когда они с мужем прибыли
в Штормхолд, она выбрала себе покои на самом высоком пике
цитадели – давно заброшенный чертог, куда даже слуги
не заглядывали, – его крыша обвалилась при камнепаде еще тысячу
лет назад, и никто не хотел спать под открытым небом,
где в разреженном горном воздухе так ярко светили звезды и луна,
что казалось – если потянуться, их можно коснуться рукой.
Тристран и Ивэйн счастливо жили вместе. Конечно, счастье их
было не вечно – ведь Время, умелый вор, мало-помалу перетаскивает
все на свете на свой огромный пыльный склад. Но все-таки, по нашим
меркам, они были счастливы довольно долго. А потом как-то раз
в ночи явилась Смерть и шепнула свою тайну на ухо восемьдесят
второму властителю Штормхолда, и он кивнул ей седой головой
и больше ничего не сказал. Народ отнес его останки в Чертог предков,
где они покоятся и по сей день.
После смерти Тристрана нашлись те, кто утверждал, что он
состоял в Братстве Замка и работал над уменьшением власти
Незримого Двора. Однако правда умерла вместе с королем, и никто так
и не узнал, как было на самом деле.
Ивэйн стала королевой Штормхолда, и лучшей правительницы –
как в мирное, так и в военное время – нельзя было и желать.
Она не старела, в отличие от своего мужа, и глаза ее оставались
голубыми, волосы – светло-золотыми, а характер – в чем народ
Штормхолда имел возможность убедиться на личном опыте –
все таким же вспыльчивым, как и в первый день их с Тристраном
встречи на полянке у лесного озера.
Леди Ивэйн до сих пор ходит, прихрамывая, но весь Штормхолд
притворяется, будто не замечает этого. Как и того, что их владычица
порой светится и мерцает в темноте.
Говорят, каждую ночь, если позволяют государственные дела,
леди Ивэйн пешком поднимается, прихрамывая, в свой чертог в самой
высокой точке замка – и стоит там часами, словно не чувствуя
холодных горных ветров. Она ничего не говорит, просто смотрит
вверх, в темное небо, с грустью наблюдая за медленным танцем
бесчисленных звезд.
Послесловие
Пролог в книге «Застенье»
«Звездная пыль» родилась как продолжение романа, который я
еще не написал и, может быть, никогда не напишу. Впрочем,
кто знает…
Сначала появилось Застенье – деревушка на границе Англии
и Волшебной страны. А с ним и мысль о создании романа, действие
которого развернулось бы в нашем мире и в наши дни. Я задумал
роман о сорокалетнем писателе, который вернулся из Америки
и поселился в Застенье. И конечно, главной была бы любовь –
волшебная и невероятная. Тем не менее я был уверен, что действие
развернется по эту сторону Стены.
Так я написал первую главу, события которой произошли задолго
до тех, что описаны (точнее, так и НЕ описаны) в моем романе.
А потом, сам не знаю почему, я остановился.
Год спустя ночью, в пустыне, я увидел падающую звезду и тут же
понял, о чем будет «Звездная пыль».
Я начал писать. Даже купил перьевую ручку: мне показалось,
что эта книга должна быть написана настоящими чернилами. Кстати,
я до сих пор пишу пером и никак не могу избавиться от этой странной
привычки. С огромным удовольствием я создавал викторианских
предков современных жителей Застенья: Торнов, Хемпстоков и всех
прочих. Мистер Бромиос до сих пор подает чудесное вино в «Седьмой
сороке» и ждет возвращения Дженни Кертон.
(Между прочим, в «Американских богах» упоминаются книги,
написанные Дженни Кертон.)
Может быть, я еще напишу «Застенье», а может, и нет, пока
не знаю. А еще я не знаю, помещу туда этот пролог или нет. (Впрочем,
мне кажется, ответ в обоих случаях должен быть положительным.)
Как бы то ни было, этот пролог появился много лет назад. Именно
с него все и началось.
До сих пор он печатался только один раз, в 1999 году в «Горсти
звездной пыли» – художественном альбоме, выпущенном, чтобы
собрать деньги на лечение Карен, жены художника Чарльза Весса,
пострадавшей в автокатастрофе. В альбоме также помещался
единственный рассказ о Застенье, написанный не мной, – чудесная
сказка Сюзанны Кларк «Как герцог Веллингтон потерял своего коня».
(Кстати, я еще собираюсь написать историю о том, как Тристран
Торн отправился в ад на воздушном шаре.)
Надеюсь, вам понравится.
Застенье
Пролог
Вблизи она оказалась не черно-белой. Дженни затаила дыхание,
чтобы не спугнуть птицу.
Задрав хвост и с любопытством поглядывая по сторонам, птица
важно прохаживалась по аккуратно постриженному газону Кертонов.
Дженни разглядывала сороку с восхищением. Грудка и крылья
у нее были ослепительно белые, а спинка, голова, хвост и кончики
крыльев вовсе не черные, как казалось издалека. Хвост сверкал
красным, фиолетовым и зеленым, крылья – зеленым и синим, и все
вместе отливало ярким изумрудным блеском.
«Раз сорока – быть несчастью», – вспомнилось Дженни.
Ей было двенадцать.
Она стояла босая, чувствуя под ногами траву, вдыхая душистый
вечерний воздух. Днем шел дождь, и трава была еще мокрой.
«Досадно, – подумала она. – Я не хочу быть несчастной».
Над головой прошуршали крылья и, словно в ответ на ее мысли,
на газон опустилась еще одна сорока.
«Две сороки – это к счастью». Так-то лучше.
Сороки кружили по траве, как два толстеньких джентльмена
в смокингах, и косились друг на друга, словно прикидывая, кто из них
заведет беседу.
Осенний воздух, серый и холодный, будто застыл. В небе замерли
серые тучи. На Дженни была хлопковая юбка в цветочек и белая
блузка.
Была пятница, восьмое ноября 1963 года. Завтра ее день
рождения.
Фр-р-р-р-р.
С неба спустилась третья сорока.
«Три сороки – быть девчонке, – подумала Дженни. – Должно
быть, девчонка – это я. Неужели в тринадцать я буду чувствовать себя
по-новому? Вряд ли. Дженни не любила дни рождения. Несмотря
на все подарки, ей каждый раз было не по себе. Ложишься спать
в одном возрасте, а просыпаешься – в другом. Почему – непонятно.
 Завтра она станет девушкой.
Фр-р-р-р-р.
Сорока приземлилась неуклюже и проскакала вбок, чтобы
не упасть.
«А четыре – все к мальчонке».
Некоторое время Дженни размышляла над этим, разглядывая
четырех сорок, а потом тряхнула головой. Нет, нету никаких
мальчишек. Только ее братья.
Сороки делали вид, будто не замечают друг друга, и пристально
вглядывались в мокрую траву, то и дело что-то оттуда выхватывая.
Она заметила, что на самом деле птицы не такие уж большие.
Просто у них очень длинные хвосты. Сороки подпрыгивали в траве,
и хвосты дергались вверх-вниз, вверх-вниз.
Неделю назад она прочитала книжку про девочку, которая жила
в пансионе, – бедную девочку Алисон. Ее обвинили в том, что она
украла какое-то кольцо у Марджори, дочки богатых родителей,
спортсменки, капитана команды по лакроссу. Правда, в последней
главе кольцо нашлось – в сорочьем гнезде. И когда Марджори
вывихнула лодыжку, Алисон заняла ее место в команде и привела всех
к победе.
«Интересно, они правда воруют все блестящее?»
Дженни прикидывала, сколько еще простоит не шевелясь.
Не хотелось их спугнуть, но левую ногу начала сводить судорога.
Фр-р-р-р-р.
Фр-р-р-р-р.
Еще две сороки. Одна некрупная, видно, молодая.
«Как там дальше? “Пять – монета серебра, шесть же – золота
гора”».
Неужели она станет богатой? Дженни призадумалась и тут же
решила, что ей этого не надо.
Шесть сорок.
Вдалеке слышались голоса. Это ее братья играли в лесу за домом.
Только бы они не пришли сюда и не спугнули птиц!
Неизвестно откуда она знала, что такие минуты – большая
редкость. Минуты, когда чувствуешь, что живешь; чувствуешь,
как воздух заполняет твои легкие, как влажная трава щекочет ноги,
чувствуешь прикосновение ткани к коже. В такие минуты ни прошлое,
ни будущее не имеет значения, существует только настоящее.
Она затаила дыхание, боясь спугнуть этот момент.
Сороки перестали кружить по газону, перестали искать букашек
в траве. Одна из них склонила голову набок и уставилась прямо на нее.
Остальные…
Остальные ждали.
И Дженни тоже ждала. Шевелила пальцами в мокрой траве.
Братьев не было слышно. Наверно, вернулись в дом или ушли
дальше в лес.
Фр-р-р-р-р.
Сорока была огромной.
«Эта последняя, – подумала Дженни. – “Семь – узнаешь ты
секрет. Никому не скажешь? – Нет!” На этом стишок заканчивается».
Она смотрела на птицу, раскрыв рот. Сорока была чуть
не в полметра, от кончика клюва до кончика хвоста. А цвета! Ее перья
отливали самыми удивительными оттенками: Дженни даже не знала,
как их назвать. Шесть сорок запрыгали, закружили по газону
и наконец выстроились в полукруг перед Дженни.
В холодном осеннем свете девочка смотрела на сорок.
А сороки смотрели на нее. И чего-то ждали.
«Семь – узнаешь ты секрет. Никому не скажешь? – Нет!»
Она всегда считала сорок из окна машины, но еще ни разу
не насчитала больше трех.
– Ну, – сказала она птицам. – Что за секрет?
Сперва ей показалось, что она их спугнула, что сороки вот-вот
улетят. Но они не шелохнулись.
Седьмая сорока искоса поглядела на Дженни, будто перед ней
была не девочка, а блестящее колечко, и сорока прикидывала: стоит
утащить его в гнездо или нет.
– Ты попадешь в Застенье, – резким, стальным голосом объявила
сорока.
Дженни открыла было рот, но не произнесла ни звука.
К ней подошла самая молодая сорока.
– Это секрет, – напомнила она. – Не говори никому.
– Но…
 Девочка не договорила. Птицы разом взмыли в воздух. Перед ней
замелькали черные и белые пятна (а также зеленые и синие отблески),
захлопали крылья. Она испуганно отступила. Сердце отчаянно
колотилось.
Сороки исчезли.
Наваждение развеялось, и вдруг к горлу подступила тошнота.
Живот крутило, сердце стучало так, будто хотело выпрыгнуть из груди.
Ее охватила непонятная паника.
Дженни бросилась к дому.
Мама сидела за кухонным столом и лущила фасоль.
– Дженнифер, детка, что с тобой?
Дженни молча тряхнула головой и помчалась дальше. В животе
как будто что-то давило, сильно и настойчиво. Ее мутило. Было очень
странно.
Она взлетела по лестнице через ступеньку и метнулась в ванную.
Захлопнула за собой дверь, тяжело к ней привалилась. Боль
становилась все сильнее. Голова кружилась.
Она медленно сползла на пол, села на холодный линолеум.
И закрыла глаза.
Сороки все еще мелькали перед ней, глядели на нее черными
глазами, хлопали крыльями, как при замедленной съемке. Она видела
огромных черно-белых птиц, застывших во времени.
Между ног сделалось мокро.
Дженни открыла глаза, задрала юбку, оголив тощие белые ноги.
Красное пятно расплывалось по белым хлопковым трусикам.
Она вздрогнула и снова закрыла глаза.
«Вот и все, – подумала она. – Назад пути нет. Это рубеж. Я стала
девушкой. Может, именно об этом и пытались мне сказать сороки».
Она подложила в трусы туалетную бумагу и спустилась вниз,
узнать у мамы, что делать дальше.
Теперь все будет по-другому.
Совсем по-другому.
Дженни Кертон навсегда запомнила тот день. Хотя со временем
красное пятно, мамины объяснения, первая прокладка, горьковатый
вкус аспирина, разведенного в стакане воды, – все это заслонило собой
происшествие на газоне.
 И тридцать лет спустя в памяти остался только зелено-
фиолетовый блеск сорочьих крыльев и понимание того, что, если
смотреть достаточно близко, черное не такое уж черное – а белое
не такое уж белое.
Благодарности
Первая и главная моя благодарность – Чарльзу Вессу.
На сегодняшний день он как никто другой близок к великим
художникам Викторианской эпохи, которые изображали на своих
полотнах волшебные страны и волшебных существ. Без его картин
и вдохновляющих идей я не написал бы ни строчки. Закончив
очередную главу, я всегда звонил ему и читал написанное вслух, а он
терпеливо слушал и смеялся в нужных местах.
Также я благодарю Дженни Ли, Карен Бергер, Пола Левитса,
Меррили Хайфетц, Лу Аронику, Дженнифер Херши и Тиа Маджини:
все они помогли мне воплотить замысел этой книги в реальность.
Кроме того, я в неоплатном долгу у Хоуп Миррлиз, Лорда
Дансени, Джеймса Бренча Кэбелла и К. С. Льюиса, где бы они сейчас
ни находились: именно они убедили меня, что сказки можно писать
и для взрослых.
Тори предоставила мне свой дом, и первую главу я написал
именно там, а взамен она попросила всего лишь помочь ей составить
генеалогическое древо ее рода.
Были и другие люди, которые читали мою книгу на разных этапах
ее написания и давали мне мудрые советы. Не их вина, что я не всегда
этим советам следовал. Особая благодарность вам, Эми Хорстинг,
Лайза Хенсон, Дайана Уинн Джонс, Крис Белл и Сюзанна Кларк.
Моя жена Мэри и секретарша Лоррэйн тоже сделали для этой
книги все, что могли, и даже больше, потому что они перепечатали
первые несколько глав с моего рукописного черновика, и я даже
не знаю, как их за это благодарить.
А вот от детей, если честно, не было никакого толка, да я
и не рассчитываю, что когда-нибудь будет иначе.

Нил Гейман, июнь 1998

notes
Сноски
1
Пер. Ф. Толстого.
2
Св. Данстан Кентерберийский (ок. 909 г. – 19 мая 988 г.) –
архиепископ, монах-бенедиктинец, один из ближайших советников
короля Эдреда. В свободное от пастырской деятельности время
занимался живописью, музыкой и кузнечным ремеслом. Почитается
как покровитель кузнецов и ювелиров. В житии св. Данстана есть
такой эпизод: когда святой работал в кузнице, к нему явился дьявол
и стал всячески искушать его, но святой не растерялся и схватил того
за нос раскаленными клещами Данста. (Прим. перев.)
3
Пигвиггин – лесной эльф из английского фольклора. (Прим.
перев.)
4
Красношапочник (redcap) – зловредный дух из английского
фольклора, обычно заводится в разрушенных строениях,
где совершилось злодейство. Выглядит как маленький старичок
с длинными когтистыми руками и в шапочке, измазанной кровью.
Спать в разрушенных замках и домах опасно, потому что там
красношапочник может захотеть подкрасить свою шапочку свежей
кровью. Изгнать его можно текстом Священного Писания
или крестным знамением. (Примеч. пер.)
5
Хорнпайп – английский матросский танец, исполняется
под волынку (отсюда и название). (Прим. перев.)
6
Вудво (wodwo) – в англ. фольклоре – дух вроде лешего. (Примеч.
пер.)
7
«Мандей» (Monday) по-английски значит «понедельник».
(Примеч. пер.)