Словарь основных исторических понятий. Том 1

S T U D I A E U RO PA E A
СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ
ГЕРМАНСКОГО ИСТОРИЧЕСКОГО
ИНСТИТУТА В МОСКВЕ
И ИЗДАТЕЛЬСТВА
“НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ”
Словарь
основных
исторических
понятий
И З Б РА Н Н Ы Е С ТАТ Ь И
ТО М
2014
УДК 93(038)
ББК 63я21
С48
Редакторы проекта STUDIA EUROPAEA

Д. Сдвижков, И. Ширле
(Германский исторический институт в Москве)
C48 Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи в 2-х т.

Т. 1 / Пер. с немецкого К. Левинсон; сост. Ю. Зарецкий, К. Левинсон,
И. Ширле; научн. ред. перевода Ю. Арнаутова. — М.: Новое литературное
обозрение, 2014. — 736 с. (Серия STUDIA EUROPAEA)
ISBN 978-5-4448-0204-5 (т. 1)

ISBN 978-5-4448-0206-9
Вышедшее в 1972—1997 годах фундаментальное восьмитомное издание Основные

исторические понятия. Исторический словарь общественно-политического языка в Гер-
мании сегодня общепризнанно считается классическим трудом, положившим начало
новому направлению в историографии — истории понятий. В настоящем двухтомнике
представлен перевод «введения» и девяти статей Словаря: «бюргер, гражданин, бюргер-
ство / буржуазия», «история», «общество, гражданское», «общество, общность», «публич-
ность / гласность / публичная сфера / общественность», «современный, современность»,
«политика», «революция», «народ, нация, национализм, масса». Сборник продолжает
совместный проект Studia europaea Германского исторического института в Москве
и издательского дома «Новое литературное обозрение».
УДК 93(038)
ББК 63я21
Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche

Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache
in Deutschland. Stuttgart, 1972—1997. Bd. 1—8.
© Klett-Cotta — J. G. Cotta’ sche Buchhandlung Nachfolger GmbH,
Stuttgart, 1972—1992.
Перевод статей печатается с согласия издательства «Klett-
Cotta», Штутгарт.
© К. Левинсон, пер. с немецкого, 2014
© ООО «Новое литературное обозрение». 2014
Юрий Зарецкий,
Кирилл Левинсон,
Ингрид Ширле
Предисловие
Это издание — итог работы над проектом Германского историче-
ского института в Москве, осуществлявшегося при поддержке фонда
«Фольксваген» в рамках программы «Deutsch plus — наука многоязыч-
на / Knowledge is multilingual». Цель его состояла в подготовке пере-
вода на русский язык избранных статей из выдающего труда немец-
ких ученых Основные исторические понятия. Исторический словарь
общественно-политического языка в Германии1, который обеспечил
мировое признание его редакторам и авторам и в настоящее время
считается классическим. На протяжении уже нескольких десяти-
летий Словарь служит стимулом, отправной точкой и неоценимым
подспорьем для исследований по истории понятий и исторической
семантике в мировой науке. Сегодня без него невозможно предста-
вить не только историю понятий как одно из быстро развивающихся
направлений современной историографии, но и те перемены, кото-
рые в наши дни происходят в истории и в социально-гуманитарном
знании в целом.
1
Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe: Histo-
risches Lexikon zur politisch sozialen Sprache in Deutschland. Stuttgart, 1972–1997.
Bd. 1–8.
6 ________________ Юрий Зарецкий, Кирилл Левинсон, Ингрид Ширле
Основные исторические понятия

(«Grundbegriffe»)
Концепция исследования. Замысел «Исторического словаря об-

щественно-политического языка» принадлежал одному из крупней-
ших историков XX века, профессору Билефельдского университета
Райнхарту Козеллеку (1923–2006). По-видимому, он сложился к се-
редине 1960-х годов — во всяком случае, в 1967 году Козеллеком уже
были сформулированы около десятка вопросов, которыми следовало
руководствоваться при отборе статей для включения в будущий Сло-
варь2. Позднее концепцию задуманного исследования он подробно
разъяснил во введении к вышедшему в 1972 году первому тому Основ-
ных исторических понятий3 и продолжал развивать ее в последующие
годы4. Эта концепция строилась на трех главных предпосылках: 1) по-
нятия являются индикаторами и движущими силами происходящих
в обществе исторических процессов; 2) в европейской истории суще-
ствует рубеж, «переломное время» (примерно между 1750 и 1850 го-
дами), когда сформировались те социально-политические термины,
которыми мы сегодня пользуемся; 3) этот терминологический аппарат,
рожденный новыми социально-историческими реалиями, обладает
специфическими особенностями.
Конечная цель работы виделась Козеллеку в том, чтобы проде-
монстрировать сложные семантические связи понятий, использу-
емых социальными историками, и особенно — изменения их смыс-
лов во времени5. Эти изменения предлагалось подробно проследить
примерно с 1700 года до 1970-х годов6, однако в некоторых случаях
2
См.: Tribe K. Translator’s Introduction // Futures Past. Cambridge, 1985. P. XII.
3
См. статью Введение в настоящем сборнике.
4
Ср. переводы введения к словарю и других произведений Р. Козеллека на ан-
глийский язык: Introduction and Prefaces to the Geschichtliche Grundbegriffe // Contri-
butions to the History of Concepts. 2011. Vol. 6. P. 1–37; Dipper Ch. Die «Geschichtlichen
Grundbegriffe». Von der Begriffsgeschichte zur Theorie historischer Zeiten // Historische
Zeitschrift. 2000. Bd. 270. S. 281–305.
5
См. подробнее: Миллер А. И., Сдвижков Д. А., Ширле И. Предисловие // «По-
нятия о России»: к исторической семантике имперского периода / Ред. А. И. Мил-
лер, Д. А. Сдвижков, И. Ширле. М., 2012. Т. 1. С. 5–46.
6
В итоге, впрочем, вышло так, что лишь немногие статьи выходят за рубеж
XIX–ХХ веков — например, статья Народ, нация, анализирующая использование
понятий и во времена национал-социализма, и в ФРГ и ГДР — вплоть до 1990-х
годов.
Предисловие ____________________________________________________ 7
допускалось, что анализ следует начинать с античной (или средне-

вековой) «предыстории». Результатом многолетнего исследования
стала публикация восьми томов общим объемом около 9000 страниц,
которые включали 122 статьи и подробный указатель. В масштабном
проекте, осуществлявшемся по поручению основанной Вернером
Конце гейдельбергской «Рабочей группы по современной социальной
истории», участвовало более ста ученых, которые не только тщатель-
но проанализировали основные социально-политические понятия
немецкоязычного ареала, но и создали высокий стандарт их исто-
риографического и лексикографического описания. Еще до выхода
в свет последнего тома Словаря многим стало очевидно, что его по-
явление — это знаковое событие в историографии XX века. Вось-
митомник был опубликован под именами трех редакторов: Отто
Брюнера, Райнхарта Козеллека и Вернера Конце. Однако, безусловно,
эту работу нужно в первую очередь рассматривать как magnum opus
одного человека — и именно так ее чаще всего и называют: «Словарь
исторических понятий» Козеллека.
Статьи Словаря расположены в алфавитном порядке. С точки зре-
ния хронологии его концепция сосредоточена на так называемом «вре-
мени водораздела», или «переломном», «пороговом времени», которое
в немецкоязычном ареале (а по мнению некоторых исследователей,
и в европейском в целом) приходится на период с 1750 по 1850 год.
Именно в это время под влиянием идей Просвещения и Великой фран-
цузской революции начинают происходить ускоренные изменения
в значениях понятий7, и именно в это время создается современная
общественно-политическая лексика. «Время водораздела» выступает
в Словаре как своего рода «двуликий Янус»: одно лицо этого Януса
обращено в прошлое, и смыслы понятий, относящиеся к этому про-
шлому, нам не ясны без специальных комментариев; второе его лицо
обращено в будущее, к нам, и потому их смыслы нами вполне отчет-
ливо осознаются. Важно добавить, что основанный на этой концепции
анализ материала не ограничивается только немецкоязычным ареалом:
7
О других «эпохах водораздела» в европейской истории см.: Leonhard J. Grund-
begriffe und Sattelzeiten — Languages and Discourses. Europäische und anglo-ameri-
kanische Deutungen des Verhältnisses von Sprache und Geschichte // Habermas R.,
Mallinckrodt R. (Hrsg.) Interkultureller Transfer und nationaler Eigensinn: Europäische
und anglo-amerikanische Positionen der Kulturwissenschaft. Göttingen, 2004. S. 71–86;
о проблеме «эпохи водораздела» см. также: Копосов Н. Е. История понятий вчера
и сегодня // Исторические понятия и политические идеи в России XVI–XX века:
Сб. научных работ. СПб., 2006. С. 9–32.
в некоторых случаях помимо немецких в словаре рассматриваются

также понятия и взаимодействия между ними из других языковых
ареалов Нового времени (преимущественно английского и француз-
ского), а также древнегреческого и латинского. Тем самым исследова-
ние выходит за конкретные языковые и национальные рамки, изобра-
жая динамику функционирования основных исторических понятий
в общеевропейском пространстве. К основным же Козеллек относит
«понятия, имевшие важнейшее значение в ходе того исторического
процесса, который составляет предмет исследования историков»8. Дру-
гими словами, это те понятия, без которых не может обойтись ни одно
общество9.
При отборе статей для Словаря составители отталкивались от се-
годняшнего языка, а не от языка источников того или иного периода.
В основу этого отбора легли четыре характеристики, определившие
соответственно четыре категории понятий: 1) базовые, связанные
с универсальными структурами и событийными комплексами (на-
пример, «народ», «нация»); 2) ключевые, необходимые для описания
политической и социальной организации (например, «гражданин»);
3) упорядочивающие и классифицирующие (например, «сословие»);
4) важнейшие понятия политических движений и слова-лозунги (на-
пример, «коммунизм»).
Источниковая база большинства статей Словаря состоит из дву-
язычных и толковых словарей, энциклопедий, законодательных актов,
разного рода репрезентативных текстов из релевантных для полити-
ки областей (философии, экономики, конституционного права и тео-
логии), а также — в меньшей степени — из статей в периодических
изданиях, памфлетов и эго-документов10. Можно заметить, что эти
8
См. в настоящем сборнике: Козеллек Р. Введение. С. 23.
9
Бедекер Х. Э. Размышления о методе истории понятий // История понятий,
история дискурса, история метафор / Ред. Х. Э. Бедекер. М., 2010. С. 44. (Пер. с нем.:
Bödeker H. E. (Hrsg.) Begriffsgeschichte, Diskursgeschichte, Metapherngeschichte. Göt-
tingen, 2002).
10
Koselleck R. Richtlinien für das Lexikon politisch-sozialer Begriffe der Neuzeit //
Archiv für Begriffsgeschichte. 1967. Bd. 11. S. 81–99, здесь S. 81–82. Изначально пла-
нировалось дополнить этот список текстами, относящимися к повседневности,
однако это удалось сделать лишь в нескольких статьях, причем позднее сделанное
дополнение подверглось резкой критике. Об этом см.: Бедекер Х. Э. Размышления.
С. 39–40. С учетом этой критики разработана концепция справочника по основ-
ным социально-историческим понятиям: Reichardt R., Schmidt E., Lüsebrink H.-J.
(Hrsg.) Handbuch politisch-sozialer Grundbegriffe in Frankreich, 1680–1820. München,
1985–2000. 20 Bde.
Предисловие ____________________________________________________ 9
статьи сильно отличаются как по объему, так и по исследовательским

подходам: участники проекта далеко не всегда последовательно ру-
ководствовались идеями его разработчика. Однако главные, такие
как «общество», «история», «демократия», «современность», «револю-
ция», «народ», «нация», «политика», «гражданин» (некоторые из них
написаны самим Козеллеком), в полной мере выразили суть начального
замысла, обозначив «прорыв» в новую область социально-гуманитар-
ного знания. Помимо этого, Словарь оказался ценнейшим справочным
пособием для немецких гуманитариев — историков, политологов, язы-
коведов и его появление стимулировало установление диалога между
лингвистами и историками, результатом которого стало рождение но-
вых междисциплинарных направлений исследований.
Основные понятия как индикаторы и движущие силы истори-
ческих процессов. В статьях словаря понятия выступают не только
как объекты семантического анализа, но и как индикаторы «само- и ми-
ропонимания прошедших эпох, как они выражали себя в употребле-
нии понятий»11. При этом сами понятия предстают, с одной стороны,
как слова с закрепленными значениями, а с другой — как абстрактные
концепты, в которых аккумулируются многочисленные значения того
или иного слова и связанные с ними представления12. Рассматриваемые
как элементы широкого семантического — и, шире, языкового — поля,
они всегда многозначны и потому выступают как комплексы, объеди-
няющие в себе разные смыслы. Именно к этим комплексам, согласно
концепции словаря, обращаются люди, используя те или иные слова-
понятия в коммуникативных актах13. «История понятий, — отмечал
в этой связи Р. Козеллек, — выступает посредником между историей
языка и фактической историей. Она задается, с одной стороны, вопро-
сом о том, какой опыт и какие фактические обстоятельства облекаются
в то или иное понятие, а с другой — как этот опыт или эти обстоятель-
ства понимаются людьми»14.
Трансформация понятий рассматривается в словаре исторически
(«в продольном сечении») и в контекстах тех реалий, которые они
призваны отражать. Такая перспектива была избрана для того, чтобы
через описание изменений содержания понятий отразить и объяснить
изменения восприятия реальности (особенно социально-политиче-
11
Бедекер Х. Э. Размышления. С. 56.
12
13
Бедекер Х. Э. Размышления. С. 43.
14
Koselleck R. Begriffsgeschichten. Studien zur Semantik und Pragmatik der politi-
schen und sozialen Sprache. Frankfurt a.M., 2006. S. 67.
ской). Образование и трансформация понятий, будучи одновремен-

но индикатором и фактором исторического развития, имеет, таким
образом, два аспекта. Во-первых, они указывают на социальные фе-
номены и их изменения, являясь их индикаторами. Во-вторых, они
сами, будучи важнейшими элементами познания, являются факторами
изменения общественного сознания15. Совмещение диахронного под-
хода, прослеживающего трансформацию смыслов с течением времени
и устанавливающего соответствия между значениями слов и меня-
ющимися контекстами, и синхронного позволяет создать «многослой-
ную» историю понятий и их употребления.
Характерные признаки понятий Нового времени. Важно доба-
вить, что в статьях словаря не только была разработана и реализова-
на методология изучения возникновения и трансформации наибо-
лее распространенных понятий современной социальной истории,
но и была нарисована картина становления европейской модерности.
Как подчеркивал в этой связи Козеллек, главная задача проекта «со-
стоит в том, чтобы рассмотреть процесс исчезновения старого мира
и возникновение современного через призму истории его осмысления
в категориях определенных понятий»16. Он исходил из того, что любое
понятие обладает временнóй внутренней структурой: «В зависимости
от того, какой объем прежнего опыта аккумулировался в понятии,
и в зависимости от того, сколько новых ожиданий в него вложено,
оно имеет четко различимые темпоральные валентности»17. Поня-
тия, таким образом, могут как накапливать в себе много смысловых
пластов, так и предвосхищать будущую действительность. В этой
связи Козеллеком было сделано важное наблюдение: «В Новое вре-
мя, — писал он, — разница между опытом и ожиданием становится
все больше, точнее — что Новое время можно осознать как новое
только после того, как ожидания все больше и больше удаляются
от всякого прежнего опыта». Чтобы подчеркнуть эту особенность
15
В своих позднейших работах Козеллек говорит об «упорядочивающей силе»
понятий и видит задачу их исторического анализа в том, чтобы вскрыть семанти-
ческую структуру, иерархизирующую понятийные поля, выявляя понятия высше-
го и низшего уровней, а также ряды антонимов — Koselleck R. Begriffsgeschichten.
S. 531–532; Копосов Н. Е. История понятий. С. 9–32; Козеллек Р. Социальная история
и история понятий // Исторические понятия и политические идеи в России. XV–
XX века: Сб. научных работ. СПб., 2010. С. 33–53.
16
17
Koselleck R. Begriffsgeschichte // Jordan St. (Hrsg.) Lexikon Geschichtswissen-
schaft. Hundert Grundbegriffe, Stuttgart, 2002. S. 40–44, здесь S. 42.
Предисловие ____________________________________________________ 11
мыслительной перспективы людей изучаемой эпохи, Козеллек ввел

понятия «пространство опыта» и «горизонт ожидания»18.
Определяя основные направления трансформаций смыслов после
наступления «времени водораздела», он назвал четыре: демократи-
зацию, темпорализацию, идеологизацию и политизацию19. Демокра-
тизация в данном случае означает, что понятия, сначала известные
только образованным людям, получили распространение и в других
социальных слоях. Этот процесс был непосредственно связан с раз-
витием журнального и книжного рынка и повышением грамотности
населения. В результате, например, «честь» или «достоинство» уже
стало невозможно однозначно связать с каким-то одним сослови-
ем. Темпорализация понимается Козеллеком как привязывание ка-
тегориальных смыслов ко времени. Это означает, с одной стороны,
что элементы прежних смыслов в какой-то момент могут снова ак-
туализироваться, с другой — что они могут нагружаться моментами
ожидания, направленными в будущее (например, понятия с суффиксом
«-изм» — патриотизм, коммунизм и т. п., которые во время их созда-
ния еще не несли в себе груза опыта). Кроме того, помимо этих по-
нятий, «создающих опыт», в Новое время появляются такие, которые
артикулируют историческое время: «развитие», «прогресс», «история».
Идеологизируемость связывается с возрастанием степени абстрактно-
сти понятий: их связь с означаемым становится труднее установить,
пропадает их определенность. Вместо сословных «свобод» (или «воль-
ностей») возникает одна «свобода». Употреблявшиеся сначала во мно-
жественном числе существительные превращаются в собирательные
слова единственного числа: например, многочисленные конкретные
«истории» превращаются в одну «историю», вместо отдельных «успе-
хов» в конкретных делах возникает «прогресс». Политизация означа-
ет, что понятия применяются по-разному в зависимости от интересов
говорящих, вплоть до полной противоположности. Они используются
в зависимости от интересов в политической, экономической или соци-
альной борьбе за власть и распределение благ, все большее число людей
становится их пользователями и адресатами, возникают слова-лозунги.
Дальнейшее развитие истории понятий как направления иссле-
дований. Не вызывает сомнений, что и сегодня, спустя сорок лет после
18
Koselleck R. «Erfahrungsraum» und «Erwartungshorizont» — zwei historische Ka-
tegorien // Idem. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt
a.M., 1979. S. 359.
19
См.: Миллер А. И., Сдвижков Д. А., Ширле И. Предисловие. С. 12–13.
выхода первого тома Словаря, этот труд остается отправной точкой

и важнейшим ориентиром в работе ученых во всем мире20. Его продол-
жением и развитием стал двадцатитомный Справочник по основным
общественно-политическим понятиям во Франции 1680–1820 годов,
в котором реализован проект анализа социально-исторической се-
мантики с включением повседневных текстов и серийных источников21.
Опубликованы также многотомные издания, анализирующие базовые
понятия в эстетике и философии: Основные эстетические понятия.
Исторический словарь по философии22. В настоящее время в Берлинском
центре исследований литературы и культуры готовится к изданию Ис-
торический словарь междисциплинарных понятий23.
Новый поворот в изучении истории понятий связан с при-
стальным вниманием к интернациональному характеру процессов
их формирования и развития. Вышли сравнительные исследования
семантики слова «гражданин», его эволюции в Германии, Франции
и Англии, переплетения этих процессов и их взаимному влиянию, т. е.
перевода и переноса содержания понятий из одного языка в другой24.
В настоящее время обсуждается идея создания европейского слова-
ря основных социально-политических понятий25, разрабатываются
транснациональные перспективы изучения исторической семантики26.
Еще одна захватывающая исследовательская перспектива — создание
20
Нынешнее состояние исследований по истории понятий отражено в Con-
tributions to the History of Concepts. Vol. 7. No. 2. Winter 2012; Kollmeier K. Begriffs-
geschichte und Historische Semantik, Version: 2.0 // http://docupedia.de/zg/Begriffs-
geschichte_und_Historische_Semantik_Version_2.0_Kathrin_Kollmeier [последнее
посещение 24.6.2013].
21
Reichardt R., Schmidt E., Lüsebrink H.-J. (Hrsg.) Handbuch politisch-sozialer
Grundbegriffe in Frankreich.
22
Barck K., Fontius M., Schlenstedt D. u.a. (Hrsg.) Ästhetische Grundbegriffe. Histori-
sches Wörterbuch in 7 Bänden. Stuttgart, 2000–2005; Ritter J., Gründer K. (Hrsg.) Histori-
sches Wörterbuch der Philosophie. 13 Bde. Basel, Darmstadt, 1971–2007.
23
Historisches Wörterbuch interdisziplinärer Begriffe am Zentrum für Literatur-
und Kulturforschung Berlin // http://www.begriffsgeschichte.de/doku.php [последнее
посещение 24.6.2013].
24
Koselleck R., Spree U., Steinmetz W. Drei bürgerliche Welten? Zur vergleichenden
Semantik der bürgerlichen Gesellschaft in Deutschland, England und Frankreich // Puh-
le H.-J. (Hrsg.) Bürger in der Gesellschaft der Neuzeit. Wirtschaft–Politik–Kultur. Göttin-
gen, 1991. S. 14–58.
25
Hölscher L. The Theory and Method of German «Begriffsgeschichte» and its impacts
on the construction of an European political lexicon // History of Concepts Newsletter.
No. 6. Spring 2003. P. 3–7.
26
Kollmeier K. Begriffsgeschichte und Historische Semantik. S. 8–9.
Предисловие ____________________________________________________ 13
истории основных понятий ХХ века: сегодня вокруг его концепции

ведутся оживленные научные дискуссии27.
Слово переводчика
Как бы ни были благоприятны условия для работы над переводом
статей Словаря, в содержательной ее части все равно пришлось сталки-
ваться лицом к лицу с проблемами, которые не решишь ни прекрасной
ее организацией, ни щедрым финансированием, ни помощью коллег.
Я скажу о тех из них, которые наиболее очевидны и безнадежны —
и одновременно принципиальны для этого переводческого проекта.
Поскольку я выступаю в данном случае переводчиком, то есть прак-
тическим исполнителем, надеюсь, мне простится изрядная доля мето-
дологической и теоретической наивности.
Итак, мы отобрали введение и девять статей, которые посвящены
понятиям «бюргер/гражданин/бюргерство/буржуазия», «история», «гра-
жданское общество», «общность и общество», «общественность/публич-
ная сфера», «новейшее время/современность/модерность», «политика»,
«революция», «народ/нация/масса». Уже сейчас, когда я перечисляю эти
понятия, давая для каждого несколько слов через косую черту, становит-
ся понятно, о чем пойдет речь: о множественности и уникальности зна-
чений, об их переводимости и непереводимости. Статьи в многотомнике
Geschichtliche Grundbegriffe рассказывают о том, как менялось значение
слов в немецком, а также в латинском, французском и некоторых других
европейских языках. Моя задача как переводчика состояла в том, чтобы
передать изменение этих значений средствами русского языка.
Едва ли стоит подробно останавливаться на том, что процессы эво-
люции понятий и вообще семантики слов в каждом языке идут своими
27
Ср.: Kollmeier K., Hoffmann St.-L. Debatte: Zeitgeschichte der Begriffe? Perspekti-
ven einer Historischen Semantik des 20. Jahrhunderts // http://www.zeithistorische-for-
schungen.de/16126041-Kollmeier-Hoffmann-1–2010 [последнее посещение 24.6.2013];
Nolte P. Vom Fortschreiben und Umschreiben der Begriffe. Kommentar zu Christian Geu-
len // http://www.zeithistorische-forschungen.de/16126041-Nolte-1–2010 [последнее
посещение 24.6.2013]; Wobbe Th. Für eine Historische Semantik des 19. und 20. Jahr-
hunderts. Kommentar zu Christian Geulen // http://www.zeithistorischeforschungen.
de/16126041-Wobbe-1–2010 [последнее посещение 24.6.2013]; Roundtable Discussion:
Geschichtliche Grundbegriffe Reloaded? Writing the Conceptual History of the Twentieth
Century // Contributions to the History of Concepts. 2012. Vol. 7. P. 78–128.
путями и своими темпами. Достаточно сказать о результате: часто бывает

трудно подыскать перевод для слова, так сказать, в статике (примером
может служить слово Öffentlichkeit: нет одного русского слова, покрыва-
ющего все его значения или даже хотя бы только нынешние). А подыс-
кивать один или несколько переводов, когда мы имеем дело с динамикой
значений понятия, — задача, как выяснилось, очень трудная, поскольку
семантические поля слов в русском и немецком не совпадают ни в син-
хронии, ни в диахронии, и очень часто русское слово несет с собой мно-
жество таких коннотаций, которые оказываются совершенно не к месту.
Отсечь же их можно было бы только с помощью очень обширного аппа-
рата примечаний, который мы не можем добавлять в статьи из-за необ-
ходимости сохранения авторских прав, а также по причине того, что это
потребовало бы самостоятельного большого исследования — анализа се-
мантики основных русских исторических понятий (в принципе было бы,
наверное, хорошо каждую статью сопроводить хотя бы краткой статьей
об эволюции соответствующих понятий в русском языке).
В общем, это не сравнительно-историко-лингвистическое исследова-
ние, сопоставляющее динамику изменения понятий в латинском, фран-
цузском, немецком и русском языках, но сделанные, так сказать, в ра-
бочем порядке выводы по возможным итогам подобного исследования.
Где-то лингвисты, терминоведы, лексикологи смогут упрекнуть нас в том,
что мы изобретаем велосипед или, наоборот, пытаемся изобрести вечный
двигатель. С сожалением признаем недостаток междисциплинарности
в нашей работе и в оправдание можем сослаться лишь на то, что и немец-
кие статьи написаны историками без участия лингвистов — мы просто
придерживаемся дисциплинарной принадлежности нашего оригинала.
Но все же наше положение отлично от положения авторов статей
именно в силу того обстоятельства, что наш проект носит сугубо пере-
водческий, а не исследовательский характер. И получается парадоксаль-
ная ситуация: перевод исследования часто удваивает количество тер-
минологических проблем, которые нужно было бы решить или хотя бы
рассмотреть, чтобы текст получился осмысленным и полезным для чи-
тателя. Порой мне кажется, что в каком-то смысле полный и адекват-
ный перевод такого текста вообще невозможен. Приведу несколько
примеров: когда немецкоязычный автор рассматривает историю поня-
тия Bürger и пишет, что в те или иные периоды оно было синонимом
греческого πολίτης, лат. civis и фр. bourgeois и citoyen, то простой пере-
вод всех частей фразы на русский приведет к тавтологии: вроде «слово
«гражданин» значило в немецком то же, что «гражданин» в греческом,
«гражданин» в латыни и «гражданин» и «гражданин»во французском».
Предисловие ____________________________________________________ 15
Очевидно, что подобный перевод обедняет авторскую мысль и сильно

снижает полезность книги. Мы оставляем слова на греческом, латин-
ском, французском языках без перевода, как и в оригинале, но это по-
рождает свою проблему, о которой я скажу чуть позже.
Или другой пример: что делать, когда автор проводит различие
между прилагательными geschichtlich и historisch: подобная пара отсут-
ствует в других языках, в том числе и в русском. Переводить «истори-
ческий» и «исторический»? Переводчик то и дело оказывается перед
необходимостью либо изобретать неологизмы, либо оставлять часть
текста непереведенным, оставляя в нем немецкие слова и даже слово-
сочетания. Оба пути представляются проблематичными.
Первый путь — изобретение неологизмов и близкие к нему вари-
анты — такие, как «притягивание» синонимов и назначение им фикси-
рованной привязки к тому или иному переводимому слову, например:
«мещанин», «горожанин», «обыватель», «гражданин». Такой путь ча-
сто используется, но в гуманитарной сфере представляется неудачным
в силу своей искусственности, ибо он не соответствует (полностью
или хотя бы в значительной мере) употреблению слов в реальном язы-
ке, обрекая тем самым переведенный текст на изолированное суще-
ствование. Он ведет к тому, что большое число неологизмов или слов
с искусственно закрепленными за ними значениями имеет мало шансов
на быстрое и глубокое осмысление читательской аудиторией, а также
затрудняет установление смысловых связей переводного текста с про-
чей научной литературой на языке перевода.
Второй путь — оставление труднопереводимых слов непереведен-
ными — вызывает мало возражений, например, в Германии, где чи-
татели литературы по истории понятий — это в большинстве своем
выпускники гимназий, изучавшие два древних плюс два-три новых
иностранных языка. Поскольку в нашей стране такой языковой под-
готовки не имеют даже выпускники большинства вузов, для основной
массы российских читателей польза этого пути будет невелика: они
будут видеть в непереведенных словах нечто вроде иероглифов и за-
поминать их чисто зрительно28.
В итоге, поскольку ничего более удачного пока не было изобретено,
работа по переводу Geschichtliche Grundbegriffe велась путем сочетания
28
Не будучи в состоянии, например, понять разницу между смыслами Bürger/
Burger и другими парами, состоящими из слов, которые невозможно по-разному
перевести на русский (и которые к тому же многие даже не могут правильно про-
изнести вслух).
этих двух путей. Мы признаём, что это решение, которое фактически

применяю я как переводчик и с минимальными модификациями сохра-
няет редактор перевода, доктор исторических наук Юлия Евгеньевна
Арнаутова, отражает прежде всего наш с ней образовательный бэкгра-
унд: мы действуем так не потому, что это оптимально для читательского
восприятия, а потому, что мы получили хорошую языковую подготовку
на истфаке МГУ и много читаем и переводим иноязычной, прежде всего
германской научной литературы. Поэтому, ради нашего удобства, схо-
жий бэкграунд мы представляем и у нашего потенциального читателя.
Похоже, что в результате получился такой междусобойчик объемом
в тысячу страниц, рассчитанный на полное и адекватное восприятие
читательской аудиторией всего в тысячу-другую человек.
Но оправданны ли в таком случае большие затраты денег, времени
и труда на подготовку этого издания? Я считаю, что да. Оснований так
говорить у меня два. Их я выражу формулировками, заимствованными
у Марка Блока: во-первых, «нет лучшей похвалы для писателя, чем при-
знание, что он умеет говорить одинаково с учеными и со школьниками.
Однако такая высокая простота — привилегия немногих избранных»29.
Мы скромно признаём, что мы к этим немногим избранным не при-
надлежим, поэтому наш проект — элитарный. Во-вторых, «если даже
считать, что история (в нашем случае — история понятий в переводе
с немецкого. — К. Л.) ни на что иное не пригодна, следовало бы все же
сказать в ее защиту, что она увлекательна»30. Мне лично весьма увлека-
тельно было узнать о том, что, например, словосочетание «гражданское
общество» в разные эпохи означало прямо противоположные вещи
или что словом «история» кто-то называл прошлое, а кто-то — будущее,
кто-то — только правду, а кто-то — вымыслы. История понятий полна
приключений, и мы надеемся, что девять таких приключенческих ис-
торий станут увлекательным чтением для тех, кто не побоится обилия
непереведенных или странно переведенных слов. И удвоенные за счет
перевода проблемы, возможно, вдохновят кого-то из российских чи-
тателей на размышления о том, какие трансформации и приключения
пережили на своем веку те или иные понятия русского языка, кото-
рыми историки пользуются, веря в постоянство их значений. Если это
произойдет, значит, вся наша затея окажется не напрасной.
Кирилл Левинсон
29
Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1973. С. 7.
30
Там же. С. 8.
Предисловие ____________________________________________________ 17
«Основные исторические понятия»

для российской историографии
В заключение несколько соображений о связи этого издания с се-
годняшней историографической ситуацией в России, прежде всего
с изучением истории понятий, но не только. Инициаторы проекта
считали крайне необходимым ввести в русскоязычный научный обо-
рот вошедшие в Словарь образцовые исследования немецких коллег,
которые, с одной стороны, акцентируют внимание на истории понятий,
с другой — содержат тщательный, глубоко фундированный и методоло-
гически выверенный исторический анализ тех из них, которые сегодня
широко используются в социально-гуманитарных науках.
История понятий в России сегодня — это новое и быстро разви-
вающееся направление историографии. Одной из первых публикаций,
представлявших российскому читателю эту область исследований, ста-
ла статья Н. Е. Копосова 1998 года «Основные исторические понятия
и термины базового уровня: к семантике социальных категорий». В по-
следующие годы значимыми событиями в ее углубленном осмыслении
и освоении стал выход сборников Понятие государства на четырех
языках и Исторические понятия и политические идеи в России XVI–
XX веков, переводов работ немецких авторов Res publica: История
понятия и, наконец, недавно изданного двухтомного труда Понятия
о России, подготовленного международным коллективом исследовате-
лей в рамках совместного проекта Studia Europaea Германского исто-
рического института в Москве и издательства «Новое литературное
обозрение»31. В последнее время истории понятий было также посвяще-
но несколько крупных международных научных форумов в Европей-
ском университете в Санкт-Петербурге, Российском государственном
гуманитарном университете, Институте всеобщей истории РАН, Гер-
манском историческом институте в Москве. Не вызывает сомнений,
что настоящая публикация переводов избранных статей выдающегося
труда, ставшего главной отправной точкой в изучении истории поня-
тий, окажет существенное влияние на ее развитие в России. Но дело
не только в этом. Нам казалось, что статьи Словаря, ставшего знако-
31
Копосов Н. Е. Основные исторические понятия и термины базового уров-
ня: к семантике социальных категорий // Журнал социологии и социальной ан-
тропологии. 1998. Т. 1. Вып. 4. С. 31–39; Исторические понятия и политические
идеи в России XVI–XX века. СПб., 2006. № 5; Res Publica: История понятия / Ред.
О. В. Хархордин. СПб., 2009; «Понятия о России»: К исторической семантике им-
перского периода / Ред. А. И. Миллер, Д. А. Сдвижков, И. Ширле.
вым событием в мировом социально-гуманитарном знании, предло-

жившего убедительную картину становления европейской модерности
и доказавшего эффективность примененной в нем новой методологии,
будут востребованы в современной России — социальными историка-
ми, историками философии, языка, культуры.
Важность настоящего издания виделась, однако, не только в со-
держащихся в его статьях теоретических новациях, но и, так сказать,
в их «практическом использовании». Задумывая этот переводческий
проект, его инициаторы считали, что он жизненно необходим и для рос-
сийских историков-практиков, чьи повседневные занятия не связаны
ни с теорией исторического знания, ни с исторической семантикой,
ни даже с социальной историей.
Во-первых, нам казалось важным, что Словарь показывает измен-
чивость семантики хорошо известных понятий, таких как «общество»,
«народ», «гражданин», «революция» и других. Прежде всего потому,
что безусловное доминирование в нашей историографии на протяже-
нии десятилетий марксистско-позитивистских подходов молчаливо
признавало, что слова, которыми пользуются историки для описания
реалий прошлого, накрепко и навсегда к этими реалиями привязаны.
И такого рода связь между «словами» и «вещами» продолжает сего-
дня восприниматься многими историками как самоочевидная и по-
тому не требующая семантической рефлексии. В лучшем случае ее
потребность возникает при изменении политической ситуации, когда
появляется необходимость осмыслить применимость того или иного
«общеизвестного» понятия в отношении того или иного «общеизвест-
ного» события прошлого. Вспомним хотя бы недавние споры о том,
как называть произошедшее в Петрограде в октябре 1917 года: «рево-
люцией» или «переворотом»?
Во-вторых, публикация статей Словаря представлялась нам важ-
ной в связи с явным дисбалансом, наблюдаемым в потоке переводов
исторической литературы на русский язык в последние десятилетия.
В силу целого ряда обстоятельств подавляющее их большинство при-
надлежит французским авторам школы «Анналов» (речь идет в первую
очередь о работах, предлагающих новые исторические сюжеты и новые
исследовательские перспективы). Многие важные немецкие, британ-
ские и американские исследования, а также иные историографические
направления в этом потоке оказались вытесненными на далекую пери-
ферию или даже вовсе забытыми. В итоге в сознании целого поколения
российских историков сложились искаженные и упрощенные представ-
ления о характере развития исторического знания в XX веке. Очень
Предисловие ____________________________________________________ 19
хотелось бы осторожно надеяться, что появление Основных истори-

ческих понятий на русском языке сможет хотя бы немного повлиять
на изменение этой ситуации, тем самым способствуя более полноцен-
ной интеграции российской историографии в современную мировую.
Правда, не обошлось и без разного рода сомнений. Прежде всего,
относительно запоздалости перевода. Было очевидно, что исследова-
ние, начатое на рубеже 1960/70-х годов, едва ли можно отнести к «по-
следнему слову» в истории понятий: за сорок лет это направление,
как отметила выше Ингрид Ширле, обогатилось и новыми конкрет-
ными работами, и новыми теоретико-методологическими подходами.
Потом, у Козеллека речь идет об истории понятий в немецкоязычном
ареале (напомню, что полное название восьмитомника: Основные ис-
торические понятия. Исторический словарь социально-политического
языка в Германии). В какой мере Словарь, основанный на иностранных
реалиях релевантен российской ситуации? Наконец, это трудности пе-
ревода, о которых выше говорил Кирилл Левинсон: в словаре часто
речь идет о специфических немецких терминах, существующих только
в немецком языке, тесно связанных с немецкими реалиями, а потому
труднопереложимых на другие (русский тут, конечно, не является ис-
ключением). Можно ли их благополучно преодолеть?
В конечном счете все же взяла верх убежденность в том, что этот
проект важен и, главное, нужен. Помимо сказанного еще и потому,
что Словарь, безусловно, является существенной составной частью
тех значительных перемен, которые произошли в социально-гума-
нитарном знании в последние десятилетия прошлого века. Нетрудно
заметить, что многие теоретические подходы, реализованные в его
статьях, непосредственно перекликаются с новациями Мишеля Фуко,
Ролана Барта, Жака Деррида, в значительной мере эти перемены ини-
циировавших. Своим «немецким» путем Козеллек пришел к выводам,
схожим с теми, которые обосновывали его французские коллеги: к при-
знанию Просвещения рубежом, обозначающим начало модерности,
значимости лингвистики и семантики для историка, важнейшей роли
читателя в создании смыслов текста. В некоторых случаях параллели
кажутся просто удивительными. Например, связь концепции Словаря,
сформулированной Козеллеком (см. выше), с проектом критической
«истории настоящего» Фуко и использованием французским филосо-
фом (историком?) «генеалогического метода»32.
32
«Я отталкиваюсь от проблемы, которая выражена в принятых сегодня тер-
минах, и пытаюсь составить ее генеалогию. Генеалогия означает, что я начинаю
Но, наверное, самое важное — это то, что Словарь оказал огром-
ное влияние на мировую историографию. Хейден Уайт в предисловии
к одному из сборников работ Козеллека на английском языке называ-
ет его «одним из самых значительных теоретиков истории и историо-
графии последних пятидесяти лет»33, особо подчеркивая важнейшую
роль, которую сыграли его идеи для начала диалога между историками
и лингвистами.
И еще несколько соображений в заключение. В одной из своих
последних публичных лекций Поль Рикер обозначил изменения, про-
изошедшие в историческом знании во второй половине XX века ем-
кой формулой: «Историю событий сменила история интерпретаций»34.
Трудно сказать точно, что имел в виду философ, но одно в связи с этим
высказыванием представляется достаточно очевидным: сам предмет
исторического знания теперь все чаще стал рассматриваться истори-
ками по-иному. Он перестал видеться им исключительно как непо-
движная действительность, сотканная из незыблемых исторических
фактов. Теперь этот предмет стал выступать как концептуализация
мира людьми прошлого и как изменения этой концептуализации
во времени и пространстве. По-видимому, один из самых наглядных
примеров произошедшего сдвига — «история ментальности» «школы
«Анналов»». Однако смысл словосочетания «история интерпретаций»,
скорее всего, значительно шире, и он вбирает в себя и другие историо-
графические направления, в том числе близкие к истории понятий.
В последние десятилетия прошлого века для историков стало как ни-
когда раньше очевидно, что большинство представлений и понятий,
которыми оперируют гуманитарные науки, сложилось в эпистемоло-
гической ситуации Нового времени. И именно потому внимание неко-
торых из них сконцентрировалось на выяснении того, каким образом
возникают, живут и умирают эти представления и понятия. Такого
рода историзация, считают эти историки, позволяет как по-новому
взглянуть на прошлое, так и более критично подойти к самому про-
цессу производства исторического знания.
Если вернуться к труду Козеллека, то станет очевидным, что мно-
гие идеи и методологические подходы Основных исторических понятий
свое рассмотрение с вопроса, поставленного в настоящем» — Foucault M. Politics,

Philosophy, Culture. London, 1988. P. 262.
33
White H. Foreword // Koselleck R. The Practice of Conceptual History: Timing
History, Spacing Concepts / Trans. by T. Presner et al. Stanford (Calif.), 2002. P. IX.
34
Лекция «История, память, забывание» в Центрально-Европейском универ-
ситете (Будапешт) 8 марта 2003 года.
Предисловие ____________________________________________________ 21
удивительно близки такого рода «истории интерпретаций». Станет так-

же очевидной актуальность этих идей и подходов для сегодняшней рос-
сийской историографической ситуации. В частности, для признания
историками того, что необходимой составляющей критического созна-
ния является понимание наличия разрыва между событиями прошлого
и языком, которым они описываются; для уяснения того, что всякое
историческое повествование — это языковая ре/конструкция, а не само
прошлое просто «переведенное» на современный язык; что современ-
ные представления об историческом развитии и историческом знании
родились из новых представлений, возникших в эпоху Просвещения;
что историография — это также и эволюция языка историков; что ис-
торическое знание точно так же меняется, как и все объекты прошлого,
которые оно исследует; наконец, что наши представления о прошлом
всегда условны и открыты пересмотру.
Инициаторы издания этого двухтомника, конечно, не ожидают,
что он произведет немедленный тектонический сдвиг в российской
исторической науке. Появление еще одной книги, даже самой рево-
люционной по своему теоретическому содержанию, вряд ли способно
радикально повлиять на сложный процесс производства исторического
знания, глубоко укорененный в социальной действительности. Однако
есть надежда, что этот перевод — вместе с десятками других — способен
привлечь внимание российских историков к непростым теоретическим
вопросам исторической науки и тем самым хотя бы в небольшой сте-
пени способствовать ее желанному обновлению у нас в стране.
Юрий Зарецкий
***
Эта работа не могла быть завершена без мощной и разнообразной
помощи со стороны сотрудников и стажеров Германского историче-
ского института в Москве, а также его руководства: бывшего дирек-
тора проф. д-ра Бернда Бонвеча, с самого начала поддержавшего идею
проекта и нынешнего директора проф. д-ра Николауса Катцера, неиз-
менно оказывавшего поддержку в ходе его осуществления. Она не со-
стоялась бы и без заинтересованного участия вдумчивого редактора
немецкого перевода Юлии Арнаутовой (Институт всеобщей истории
РАН). Мы признательны также тем, кто участвовал в научно-справоч-
ной работе: Елене Казбековой, Людмиле Орловой-Гимон, Владимиру
Рыбакову (Институт всеобщей истории РАН), Моник Манжос (Уни-
верситет им. Генриха Гейне, Дюссельдорф), Владимиру Селиверстову

(НИУ Высшая школа экономики), Наталье Сироткиной (Московский
государственный университет им. М. В. Ломоносова). Благодаря их уси-
лиям научный аппарат и комментарии авторов статей в русском из-
дании сохранены с максимально возможной полнотой и точностью.
Э рнс т: О чем я имею понятие,
то я могу выразить словами.
Ф а л ь к : Не всегда; и, во всяком случае,
часто бывает так, что другие посредством
этих слов получают не совсем то понятие,
которое имел в виду я.
Г. Э. Лессинг
(Эрнст и Фальк: Разговоры для масонов)1
Райнхарт Козеллек
Введение (Einleitung)
Koselleck R. Einleitung // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.)
Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen
Sprache in Deutschland. Bd. 1. Stuttgart, 1972. S. XIII–XXVII.
В общественно-политическом языке есть множество фундамен-

тальных понятий, ключевых слов или слов-лозунгов. Некоторые из них
внезапно появляются и быстро исчезают, но много есть и таких ос-
новных понятий, которые, возникнув в Античности, просуществовали
до нашего времени и — пусть в измененном значении — поныне струк-
турируют наш социально-политический лексикон. Добавились новые
понятия, старые изменились или отмерли. Разнообразие исторического
опыта прошедших или текущих эпох всегда отражалось в понятиях
различных языков и в их переводах. Ввиду этого при составлении
данного словаря был произведен сознательный отбор таких понятий.
1. Цель словаря
Словарь посвящен исследованию и описанию примерно 130 основ-
ных исторических понятий.
1.1. Под основными историческими понятиями (geschichtliche
Grundbegriffe) мы понимаем не термины исторических наук, которые
описываются в специальных справочниках и пособиях по методоло-
1
Lessing G. E. Ernst und Falk: Gespräche für Freimaurer [1777−1780] Erstes Ge-
spräch // Idem. Werke / Hrsg. H. Göpfert. München, 1979. Bd. 8.— Примеч. пер.
24 _____________________________________________ Райнхарт Козеллек
гии, а понятия, имевшие важнейшее значение в ходе того историче-

ского процесса, который составляет предмет исследования историков.
При этом история как наука вынуждена пользоваться теми словами
и в тех значениях, которые свойственны каждой конкретной изучаемой
ею области. При изучении той или иной эпохи никакое историческое
исследование не может обойтись без обсуждения ее языка и самоис-
толкования. В определенном смысле можно сказать, что весь язык
источников изучаемого периода представляет собой одну большую
метафору той истории, которую хочет познать историк.
Поэтому наш словарь ограничивается такими важнейшими поня-
тиями, использование которых способствует осмыслению структур
и важнейших связей событий. Для этой цели в нем объединены:
— основные понятия, относящиеся к государственному строю;
— ключевые слова, относящиеся к политическому, экономическому
и общественному устройству;
— самоназвания соответствующих наук;
— центральные понятия политических движений и их лозунги;
— наименования доминирующих профессиональных групп и термины
социальной стратификации;
— понятия, претендующие на теоретическую роль, в том числе от-
носящиеся к различным идеологиям, структурирующие и интерпре-
тирующие пространство человеческой деятельности и сферу труда.
Речь, таким образом, идет об элементах, из которых должна сло-
житься область исследований, изучающая социальный и политический
язык, в особенности его терминологию, одновременно в качестве фак-
торов и индикаторов исторического процесса. Определенная произ-
вольность выбора объясняется уже самой природой языка, многослой-
ностью и разнообразием его выразительных возможностей. По этой же
причине постановка вопроса сужалась и уточнялась в пределах этих
грубо очерченных рамок.
1.2. Принципиальная исследовательская задача состоит в том,
чтобы рассмотреть процесс исчезновения старого мира и возникнове-
ние современного через призму истории его осмысления в категориях
определенных понятий. Эта общая тема влечет за собой ограничения,
которые, как мы можем надеяться, будут способствовать методической
ясности и содержательности словаря.
В словаре рассматривается и детально исследуется в основном пе-
риод примерно с 1700 года до порога нашей современности. Основное
внимание уделено понятийному аппарату Нового времени, который
охватывает не только «современные» значения слов. Делаются попытки
Введение (Einleitung ) ____________________________________________ 25
выявить пересечения и сдвиги «современных» и «старых» значений

слов. Для этого предпринимаются экскурсы в Античность, в Средне-
вековье, в эпоху Возрождения, Реформации и гуманизма, если история
того или иного слова уходит туда корнями.
Далее, предметом изучения стали исключительно понятия, бы-
товавшие в немецкоязычном ареале, пусть и смыкающиеся с обще-
европейской традицией. Наконец, здесь анализируются только такие
понятия, которые охватывают процесс трансформации общества в ходе
политической и промышленной революции или как-то затронуты этим
процессом: возникают, исчезают или меняются под его воздействием.
Таким образом, словарь связан с современностью в том отноше-
нии, что его темой является описание современного мира посредством
языка, его концептуализация и осознание с помощью тех понятий,
которые являются не только понятиями прошлого, но также и нашими.
Не ставилась цель показать происхождение всего политического и со-
циального лексикона нашей современности. Не планировалось и со-
здание обоснованной лингвистически политической семантики, хотя
наш словарь представляет собой полезную подготовительную работу
для этой задачи (к решению которой еще практически никто не при-
ступал). Фактически в словаре делается следующее: судьбы возник-
ших до Французской революции основных понятий прослеживаются
на протяжении периода революционных событий и изменений вплоть
до языка нашего времени (например, «гражданское общество», «госу-
дарство», аристотелевские понятия, касающиеся общественного строя);
описываются неологизмы, которые соответствуют этому развитию
(например, «цезаризм», «коммунизм», «антисемитизм», «фашизм»),
а также исследуются истории значений таких слов, которые еще только
находятся на пути к статусу современных понятий (например, «класс»,
«потребность», «прогресс» или «история»).
1.3. Работа по созданию словаря опиралась в качестве эвристиче-
ской презумпции на предположение, что с середины XVIII века клас-
сические топосы в корне изменили свое значение, что старые слова
получили новое смысловое наполнение, которое по мере приближе-
ния к нашей современности уже становится настолько понятно нам,
что не требует перевода. Эта эвристическая презумпция вводит, так
сказать, «временной водораздел», границу, на которой слова, какими
они были по происхождению, превращаются в такие слова, какими они
явлены нам сегодня. Соответственно, у понятий оказывается два лица,
как у Януса: лицом, обращенным в прошлое, они выражают социаль-
ные и политические реалии, которые уже не понятны нам без научно-
го комментария, а лицом, обращенным вперед, к нам, они выражают

значения, которые в принципе можно разъяснять, но которые кажутся
нам ясными и без этого. После этого временнóго рубежа понятия ста-
новятся для нас понятными.
Эта презумпция себя оправдала — за несколькими характерными
исключениями. Если мы рассмотрим историю проанализированных
здесь социально-политических понятий, то увидим, что они отража-
ют длительную и глубокую, иногда внезапно ускорявшуюся эволюцию
опыта. Смысловое наполнение старых понятий адаптировалось к из-
меняющимся условиям современного мира. Сами слова — например,
«демократия», «революция», «республика» или «история» — не измени-
лись, но отчетливо наблюдался процесс трансформации смысла, в ходе
которого их значения были «переведены» на язык, понятный человеку
Нового и Новейшего времени. Иногда возникали почти совершенно
новые слова, такие как «класс» или «социализм», — старые выражения,
которые только в изменившихся экономических условиях, при плано-
вом хозяйстве, приобрели статус важнейших понятий социалистиче-
ской системы. Здесь переход к неологизмам становится расплывчатым;
и наоборот, существуют сохранившиеся от прошлых эпох слова, кото-
рые постепенно и неприметно утрачивают свое политическое и обще-
ственное значение, — например, «сословие» или «дворянство».
Эта эвристическая презумпция ведет, таким образом, к формули-
ровке главных задач словаря: они определяются историческим вопросом
о том, как и сколько времени существовали понятия под влиянием усло-
вий, сопровождавших их возникновение, и как изменилось (постепенно
или резко) их смысловое наполнение под влиянием революционных
процессов. В совокупности все эти истории понятий свидетельствуют
о новых реалиях, об изменявшемся отношении к природе и к истории,
к миру и ко времени, короче говоря — о начале «Нового времени».
Аналогичный процесс изменения значений слов в области об-
щественно-политической терминологии наблюдается, естественно,
для любого перехода от одной эпохи к другой. Пока еще невозможно
однозначно ответить на вопрос, ускорился ли этот процесс с середины
XVIII века. Есть много признаков, говорящих в пользу такого предпо-
ложения. Если это так, то «Новое время» должно было восприниматься
как «новое» еще и потому, что отличалось ускоренным изменением опы-
та. Внезапно наступающие, длящиеся и, наконец, останавливающиеся
изменения делают подвижным тот горизонт опыта, с которым связана
(будь то в качестве реакции на него или в качестве силы, провоцирую-
щей его изменение) вся терминология, особенно ее наиболее важные
понятия. Прежде всего бросается в глаза — и это факт, установленный

прежними исследованиями (В. Штаммлер2) и подтвержденный нашим
словарем, — что начиная примерно с 1770 года появляется множество
новых слов и новых значений слов: это — свидетельства нового осмыс-
ления мира, и они приводят в движение весь язык. Старые выражения
обогащаются содержанием, которое не только принадлежит к ранней
фазе немецкой классики и немецкого идеализма, но одновременно ви-
доизменяет терминологический аппарат государства и общества, равно
как и сами эти слова.
Поэтому будет нелишним обозначить несколько критериев, на ос-
новании которых можно структурировать длительный процесс, продол-
жающийся с тех пор. Эти критерии не могли быть упомянуты во всех
статьях словаря, тем более что они отчасти являют собой их результат.
1.3.1. В процессе распада сословного мира область применения
многих понятий расширяется, происходит своего рода «демократи-
зация» (в одном из современных смыслов этого слова). Благодаря
изобретению книгопечатания религиозные, социальные и полити-
ческие споры, ведшиеся посредством памфлетов, начиная с эпохи
Реформации охватывали уже все сословия. Но лишь в эпоху Просве-
щения начинает расширять сферу своего бытования политический
язык — в течение какого-то времени только французский, а потом
и немецкий. Семантические поля, прежде бывшие специфическими
для каждого сословия, расширяются. Если до середины XVIII века по-
литическая терминология была монопольным достоянием верхушки
аристократии, юристов и ученых, то потом круг причастных к ее ис-
пользованию скачкообразно расширяется, начинает включать в себя
и просто образованных людей. Этому процессу соответствует быстрый
рост числа журналов и переход от интенсивного многократного пе-
речитывания одних и тех же книг к экстенсивному читательскому
поведению, которое предполагает постоянное потребление новинок
(Р. Энгельзинг3). И наконец, примерно со времени перед мартовской
революцией 1848 года в Германии расширяется публичная сфера, слу-
жащая резонатором событий и высказываний; все больше предста-
вителей низших слоев населения осознанно вступает в сферу функ-
ционирования политического языка. Увеличиваются круги людей,
2
Stammler W. Politische Schlagworte in der Zeit der Aufklärung // Idem. Kleine
Schriften zur Sprachgeschichte. Berlin, 1954. S. 48−100.
3
Engelsing R. Der Bürger als Leser. Lesergeschichte in Deutschland 1500 bis 1800.
Stuttgart, 1974.
публично говорящих, людей пишущих, а также людей, для которых

говорят и пишут, хотя размеры и социальная структура их, конечно,
не одинаковы. Через трещины в границах между социальными слоями
многие понятия проникают, зачастую в качестве лозунгов, в другие
общественные круги. При этом понятия могут изменять свой смысл:
например, свобода прессы (Preßfreiheit) консерваторами толкова-
лась как «дерзость» прессы (Preßfrechheit), а неграмотные крестьяне
в 1848 году еще понимали ее как освобождение от «пресса», т. е. гнета
и обременений. Но наибольший эффект имели не эти перетолкования:
при одинаковом (для разных слоев) смысловом наполнении менялась
в первую очередь социальная значимость понятия.
С другой стороны, по мере того как сословная иерархия утрачивала
свои смыслы, связанные с ними значения слов тоже утрачивали прак-
тическую применимость. Например, слова «честь» или «достоинство»
стало уже невозможно однозначно связать с каким-то сословием; они
начинают применяться к отдельным индивидам или распространяться
на «нацию», «народ» в целом. Содержание самого понятия «сословие»
распадается на экономические, общественные или профессиональные
элементы, которые прежде были объединены в соответствующем полити-
ческом понятии, обозначавшем то или иное сословие. На арену выходят
новые общие понятия, в том числе и облеченные в одежды старых слов.
Например, понятие Bürger, обозначавшее прежде сословную принадлеж-
ность и достоинство («бюргер» — в отличие от аристократов, духовен-
ства, крестьян и неполноправных жителей города), превращается в по-
нятие «гражданин», потенциально объединяющее всех и исключающее
либо поглощающее все прочие обозначения сословной принадлежности.
1.3.2. Второй критерий нового опыта, облеченного в понятия, — это
темпорализация его категориальных смысловых наполнений, связы-
вание их со временем. Традиционные топосы нагружаются чувствами,
они приобретают оттенок ожидания, который не был присущ им ранее.
Аристотелевская триада форм господства, ориентированная на повто-
ряемость одного и того же конечного и исчерпывающего набора вари-
антов, оказывается подорванной и устаревшей. Слово «республика»,
некогда бывшее собирательным понятием для всех форм государствен-
ного устройства, становится понятием партийным, однако в таком
своем качестве претендует на то, чтобы обозначать единственно леги-
тимное государственное устройство. Из родового понятия, существо-
вавшего в теоретической систематике, это слово превратилось в исто-
рическое понятие, описывающее цель и заключающее в себе ожидание.
При нем вскоре образуется понятие «республиканство», описывающее
движение и предназначенное для интеграции. Вскоре на место «рес-

публики» начинает (в немецкоязычном ареале с переменным успехом)
заступать «демократия», тоже претендующая на статус единственной
легитимной формы государственного устройства. Это, в свою очередь,
приводит к тому, что теоретически антонимами «демократии» являют-
ся уже не «аристократия» или «монархия»: «демократия» вынуждена
демонстрировать изменчивые качества, в зависимости от того, как она
связывается с либерализмом, цезаризмом, социализмом и так далее.
Возникают многочисленные «-измы», одновременно отражающие
и движущие определенный процесс, который с разной скоростью про-
текает в различных слоях общества; впрочем, описать его во всей его
полноте они никогда не смогли бы. Историко-философские линии про-
низывают весь лексикон эпохи. Так, например, понятие «эмансипация»
отделяется от своего естественного, обусловленного отношениями по-
колений ритма; его изначальное юридическое значение — «достижение
индивидом совершеннолетия и выход из-под опеки» — расширяется
и включает в себя отмену сословных привилегий; потом, наконец, оно
становится всеобщим понятием, открытым для наполнения разным со-
держанием, описывающим будущее, обещающим устранить не только
сословное господство личного характера, но и «господство вообще».
Само «господство», в той мере, в какой административные органы
берут на себя его прежде личное осуществление, приобретает труд-
ноопределимое метафорическое значение, которое продолжает подпи-
тываться от старого противопоставления господина и слуги.
С другой стороны, дефинируются слова, которые включают в само
понятие государственного строя «коэффициент изменения» гряду-
щих трансформаций; первым это происходит со словом constitution
(Э. де Ваттель4). «Демократия» — именно в силу ее неосуществимо-
сти — стала для Фридриха Шлегеля легитимирующим обозначением
всякого будущего государственного строя. Или, например, выражение
«рост потребностей» примерно с 1780 года становится темпоральной
составной частью понятия «потребностей», которое до тех пор мыс-
лилось как статичное.
Наконец, появляются выражения, которые сами выражают исто-
рическое время. Рефлексивно понимаемое «развитие», бесконечный
«прогресс», «история вообще» (которая в одно и то же время является
собственным субъектом и объектом), «революция» (которая покидает
орбиту своего прежнего смысла и становится общим понятием движе-
4
Vattel E. de. Le droit des gens ou principes de la loi naturelle. Francfort, 1758.
ния с меняющимися целями) — все эти новые понятия характеризуются

обозначениями времени, связывающими процессуальные смысловое
содержание и опыт.
1.3.3. Следующий критерий, структурирующий пространство начи-
нающегося Нового времени, — это появляющаяся возможность идео-
логизации многих выражений. Опыт Нового времени характеризуется
утратой «очевидных» классификаций социальных фактов и их обозна-
чений. Поэтому возрастает степень абстрактности многих понятий,
которые уже не могут поспеть за изменением событий или эволюцией
социальных структур — или могут сделать это лишь путем нарастания
абстрактности. С тех пор все многочисленнее становятся собирательные
понятия, стоящие в единственном числе, но обозначающие множества:
на место конкретных «историй» приходит «история вообще»; на ме-
сто отдельных успехов и достижений в конкретных областях приходит
«прогресс как таковой»; на место свобод как сословных привилегий
приходит одна общая для всех «свобода», которую с тех пор всегда при-
ходится определять все новыми и новыми эпитетами («социальная»,
«экономическая», «христианская» в старом и в новом значении, «поли-
тическая» и так далее), чтобы получить конкретный смысл.
Такие новообразованные собирательные понятия, очень общие
и многозначные, прекрасно подходят для формул-пустышек или фор-
мул с неясным содержанием, которые могут применяться по-разному,
даже в противоположных смыслах, в зависимости от классовой при-
надлежности и интересов говорящих. С тех пор существует возмож-
ность идеологизировать многие понятия экономически, теологически,
политически, историко-философски или как-нибудь еще, в зависимости
от происхождения и позиций участников коммуникации. Эти процессы,
поддающиеся фиксации средствами истории понятий, свидетельствуют
о структурной перемене: люди все больше отдаляются от обозримых
жизненных сред, обладавших относительной долговечностью, и одно-
временно повышенная степень абстрактности понятий — пусть и за счет
их идеологизируемости — задает новые горизонты возможного опыта.
Оптимальность государственного строя, например, измеряется сравне-
нием с этапами Французской революции, которые можно осмыслить
только исторически. Историзация и идеологизация дополняют друг дру-
га и превращают многие понятия в формулы, которые представители
разных партий наполняют разным содержанием, считая его очевидным.
1.3.4. Тот факт, что употребление слов в тех или иных значениях
всегда зависит от социальной позиции говорящего, сам по себе давно
известен историкам. Но в изучаемый период таких зависимостей ста-
новится все больше, поскольку происходит плюрализация общества.

Тем самым увеличивается вероятность и необходимость политизации.
Все больше становится людей, к которым обращаются, которых привле-
кают к участию в чем-то или мобилизуют для чего-то. Расширился ли
пропагандистский вокабулярий слов-ругательств и слов-приманок —
вопрос открытый, но радиус действия и сила воздействия этого вокабу-
лярия, несомненно, увеличились. Приобретают все бóльшую значимость
полемические пары противопоставляемых друг другу понятий. Пару
«аристократ»/«демократ» — неологизмы конца XVIII века — еще можно
было отнести к определенным сословиям и ограничивать по сословно-
му признаку. Но вот «революционер» и «реакционер» — уже понятия,
открытые для всеобщего пользования, взаимозаменимые обозначения
себя и врага, которые всегда можно или даже нужно репродуцировать.
Процесс промышленных и социальных трансформаций, определявший
жизнь в Европе в течение долгого времени, вызвал на политическом
уровне появление неологизмов и тактик управления языком, к каковым
относится, в частности, производство слов-лозунгов. Однако не толь-
ко лозунги, но и понятия, претендующие на теоретическую функцию,
создаются или используются с практическими намерениями. Обра-
щались ли к адресату бюрократической корреспонденции как к пред-
ставителю дворянского «сословия» или как к «собственнику» и члену
имущего класса (чему придавали большое значение, например, прусские
реформаторы), последствия употребления того и другого слова в поли-
тическом и экономическом смысле были равновелики.
Дипломатические, бюрократические и пропагандистские обороты
окрашивали друг друга. Все это можно mutatis mutandis сказать о любой
эпохе. Новое же заключается в том, что проекты будущего, представлен-
ные в философии истории, и понятия, относящиеся к ним, включены
теперь в политическое планирование и в управляющий им язык. Отно-
шение понятия к понимаемому переворачивается, смещается в пользу
языковых средств, которые призваны опережать свое время, выглядеть
инструментами созидания будущего. Таким образом возникают поня-
тия, которые обозначают вещи, находящиеся далеко за пределами эм-
пирически осуществимого, но от этого не теряют своего политического
или социального значения, а, наоборот, его усиливают. Вопрос о том,
в какой мере при этом происходит «секуляризация» теологических
компонентов значений, рассматривается в соответствующих статьях.
1.3.5. Все упомянутые критерии — демократизация, темпорали-
зация, идеологизируемость и политизация — связаны между собой.
Нисколько не претендуя на полноту, этот набор сохраняет эвристи-
ческий характер: он позволяет отграничивать то употребление терми-

нологии, которое типично для Нового и Новейшего времени, от того,
которое связано с ситуацией до Французской революции. Из нашей
эвристической презумпции ни в коем случае не следует, что история
каждого понятия должна непременно ее подтверждать. Наоборот,
имеются многочисленные константы, которые возникают до рубежа,
проходящего около 1770 года, и сохраняются после него. Чтобы увидеть
сходство и различие между выражениями, употреблявшимися до и по-
сле 1770 года, потребуется обращение к прошлому, у которого, в свою
очередь, есть собственная история. Она может быть различной от слова
к слову и потому прослеживается на разную хронологическую глубину.
Начало Нового времени в его понятийном оформлении можно про-
следить и понять только в том случае, если рассматривать в том числе
и более ранние смысловые наполнения исследуемых слов, и ситуации,
когда возникала необходимость в образовании новых понятий. Опи-
санию этого общего процесса служит исторический анализ основных
исторических понятий, который предлагается вниманию читателей
нашего словаря. Позитивистская «инвентаризация» существующих
понятий и критерий их сегодняшней актуальности не являлись само-
целью составителей, хотя и им находится место в статьях.
1.4. Исходя из сказанного выше, получившийся результат можно
описать трояко.
1.4.1. Во-первых, словарь выполняет информативную функцию. Фи-
лологические словари — например, словарь братьев Гримм или Трюб-
нера, — как известно, часто оставляют нас в неведении относительно
политического или социального семантического поля слова. Для семан-
тических полей важнейших понятий, разбираемых в нашем словаре,
приведено много новых примеров употребления, часто впервые об-
наруженных, а также описаны процессы перевода с латыни, француз-
ского или английского языков. Благодаря множеству цитат и ссылок
на литературу словарь может служить справочным изданием. В этом
отношении история понятий выступает в словаре как вспомогательная
дисциплина для общественных наук и языкознания.
1.4.2. Во-вторых, помимо чистого описания значений слов, здесь —
в соответствии с нашей эвристической презумпцией — разбирается
процесс возникновения современного мира. В этом заключается специ-
фически историческая научная новизна словаря, и этим он отличается
от философских или филологических изданий похожего типа. История
понятий выходит за пределы накопления и/или систематизации приме-
ров употребления слов в исторических источниках: она через интерпре-
тацию подводит нас к отражающемуся в понятиях опыту и расшифро-

вывает, насколько возможно, заключенные в понятиях теоретические
притязания. Она напрямую ставит вопрос о том, какая эпохальная
смена очевидных смыслов нашла свое языковое выражение в понятиях.
1.4.3. Тем самым — и это в-третьих — обеспечивается возможность
семантологического контроля над нашим современным словоупотреб-
лением: можно отслеживать и перепроверять невольные или, наобо-
рот, самовольные переносы современных смыслов на слова прошедших
эпох. В словаре демонстрируются исторические, исходные значения
расхожих выражений и слов-лозунгов сегодняшнего дня. Дефиниции
понятий больше не должны оставаться неисторичными и абстракт-
ными в тех случаях, когда они до сих пор являлись таковыми в силу
неосведомленности об историческом происхождении того или иного
слова; теперь они могут включать в себя всю полноту (или всю бед-
ность) значения понятий, восходящую к их истокам. Эффект отчуж-
дения, достигаемый за счет знакомства с опытом прошлого, может
способствовать преодолению притупленности нашего сегодняшнего
понимания и помочь прийти от прояснения исторических аспектов
к выяснению политических вопросов.
2. Метод
Исследования по истории понятий и семантология в Германии
и других странах в последние десятилетия освоили ряд новых проблем
и методов. При работе над словарем были восприняты импульсы, ис-
ходящие от языкознания и от истории философских терминов, однако
в основу работы был положен усовершенствованный исторический ме-
тод, призванный сделать историю понятий полезной для исторических
и социальных наук. В этом отношении история понятий не претендует
на то, чтобы быть совершенно самостоятельной дисциплиной среди
прочих исторических наук. Ее метод вытекает из цели проекта: он исто-
рико-понятийный, то есть не нацелен на создание истории слов, истории
предметов или истории событий, истории идей, проблемной истории,
хотя и предполагает опору на их помощь. Прежде всего, этот метод —
2.1. историко-критический. Предварительное знание историче-
ских условий или событий ставит вопросы, приводящие нас к словам,
которые надлежит исследовать в качестве понятий. История слов слу-
жит как бы входной дверью, поскольку всякое исследование прохо-
дит через слово, которое обозначает некое общественно-политически
важное обстоятельство или заключает в себе соответствующие мысли,

опыт или теоремы. Анализ текста позволяет определить смысловое
наполнение слов. Но, хотя значение присуще слову, оно в такой же
мере определяется и контекстом разговора, вытекает из той ситуации,
к которой относится. В словаре исследуется употребление слов. Анализ
конкретных ситуаций, из которых исторически выводятся отсылающие
к ним социальные и политические значения слов, издавна является
составной частью историко-критического метода.
Далее, в исследованиях ставится вопрос: cui bono — в чьих инте-
ресах? Когда говорящий использует определенное понятие, включает
он себя в некий круг или исключает? Кто адресат? Таким образом,
конкретную привязку получает вопрос о противоположном понятии.
Полемическое содержание не всегда, даже более того — редко мож-
но установить путем анализа слова без контекста. Примером может
служить слово Bürger: в 1700 году оно означало бюргера как полно-
правного гражданина города, в 1800 году — гражданина государства,
а в 1900 году — буржуа (то есть не пролетария). Но из самого этого
слова не следует ни сословная, ни политическая, ни социальная его
привязка. И наоборот, существуют понятия, которым независимо
от политических условий удается как бы сохранять нейтралитет. Та-
ковых особенно много в понятийном мире старого сословного режима,
распад которого мы как раз и исследуем.
Поэтому ставится вопрос и о социальной области применения по-
нятия: какая терминология является специфической для тех или иных
социальных слоев? Для каких сословий, классов, обществ, церквей,
сект и так далее типичны какие понятия? Определения «крестьянина»
давали почти исключительно представители высших сословий, а вот
со словами «фермер» или «cельскохозяйственный производитель» дело
обстоит уже совершенно иначе: это самоназвания, с помощью которых
их носители стремятся занять новую социальную позицию. Так изу-
чается обязующая, созидающая или подрывная сила слов и понятий.
При анализе таких феноменов история понятий вплотную сближается
с социальной историей.
Выяснять значения слов, их социальное или политическое содер-
жание, а также стоящие за ними интенции можно с помощью тра-
диционной историко-филологической методологии, только с особой
постановкой вопроса. Слова прочитываются в их социальном и по-
литическом контексте, имевшем место в прошлом; затем интерпре-
тируется взаимоотношение слова и предмета или факта и, наконец,
формулируется историко-понятийный вывод.
2.2. Но в этом процессе всегда заключен и обратный перевод

существовавшего в прошлом смыслового содержания слов на язык,
доступный нашему сегодняшнему пониманию. Всякий анализ слова
или понятия ведет от установления былых значений к фиксации этих
значений для нас. Этот процесс в истории понятий подвергается ме-
тодичной рефлексии. Но только благодаря диахронному принципу
сумма конкретных анализов отдельных понятий превращается из ис-
торической инвентаризации в историю понятий. Когда в ходе второго
этапа исследования понятия извлекаются из своего контекста и их зна-
чения прослеживаются сквозь череду времен, а затем связываются
в единый ряд, соответствующие историко-терминологические этапы
анализа складываются в историю этого понятия. Только на этом уровне
историко-филологический метод переходит в новое качество и пре-
вращается в историко-понятийный. Только так, например, в поле на-
шего внимания могут попасть срок социальной жизни того или иного
значения слова и соответствующие ему структуры. Если слово долго
просуществовало, это само по себе еще не является достаточным при-
знаком того, что предмет или обстоятельство, на которое это слово
указывает, оставались неизменными. Только глубокая диахронная
классификация значений понятия вскрывает долгосрочные структур-
ные изменения. Так, например, медленное и неприметное изменение
значения от societas civilis к «гражданскому обществу», которое в конце
концов стало сознательно определяться как общество, отдельное от го-
сударства, представляет собой социально-исторически релевантное
знание, которое может быть добыто лишь на уровне рефлексии, обес-
печиваемом историей понятий.
Конечно, ответ на вопрос о временных слоях и социальных струк-
турах можно дать не только диахронно. Только лежащее в основе вся-
кой истории понятий требование — нащупать и их исторические изме-
нения, и одновременно моменты неизменности — позволяет направить
внимание на несоответствие между перечисляемыми хронологически
значениями слова и претензией исторического понятия на систем-
ность. Только тогда могут стать заметны расхождения, которые воз-
никают между старыми значениями слова, связанными с исчезающими
реалиями, и новыми его смысловыми наполнениями. Тогда можно бу-
дет обратить внимание на сохраняющиеся значения, которым больше
не соответствует никакая действительность, или увидеть действитель-
ность, значение которой остается неосознанным. Как, например, слово
из религиозного понятия превращается в социальное? (Это касается,
например, одного из многих слоев значений слова Bund — «завет»,
«союз».) Или как юридические титулы превращаются в политические

понятия, чтобы в конце концов попасть в язык науки и в язык про-
паганды? (Это касается, например, слова Legitimität). Все это можно
увидеть только при диахронном анализе. Но в силу многослойности
значений строгая диахрония оказывается недостаточной.
История понятий выявляет одновременность неодновременного,
заключенную в понятии. Историческая глубина, которая не идентич-
на хронологической последовательности, обретает свойство системы
или структуры. Таким образом, в истории понятий диахрония и син-
хрония переплетаются.
2.3. Использованный здесь метод отличается от методов современного
языкознания, особенно структуралистской лингвистики, преобладанием
интереса к историчности изучаемых понятий. Хотя наше исследование
и готовит пути для будущего сближения между этими дисциплинами,
все же сейчас центр тяжести его лежит в области социальной истории
структур. Мы изучаем соотношение «слова» и «вещи», то есть понятие
в его общественно-политической, а не в лингвистической функции.
Но при этом, конечно, используются лингвистические подходы.
Семасиологический аспект, то есть учет всех значений термина,
суживается до тех секторов, которые относятся к социальному и по-
литическому устройству и его изменению. Иными словами, ни в одной
из статей словаря не покрывается все семантическое поле слова. Не-
существенные с точки зрения нашей постановки вопроса вторичные
или параллельные значения оставлены за рамками рассмотрения.
Избегали мы и другой крайности — попытки искать все значе-
ния всех известных или вновь выявляемых терминов для изучаемых
реалий или проблем. Ономасиологический аспект, то есть инвента-
ризация всех наименований для заданного предмета, присутствует
лишь постольку, поскольку соседствующие наименования и синони-
мы демонстрируют историческое разнообразие или поскольку вновь
возникающие и утверждающиеся наименования служат показателями
социальных и политических изменений. Семасиологический подход
получает в нашей работе приоритет, обусловленный техникой исследо-
вания, так как мы подходим к понятиям со стороны слов, выступающих
их носителями. Однако зачастую на первый план выходит ономасиоло-
гический подход, потому что мы ищем в языке свидетельства эволюции
исторических структур, то есть внеязыковые реалии.
Стремиться к статистической полноте нам не позволяли финансо-
вые возможности и количество сотрудников проекта. Впрочем, в неко-
торых случаях производились подсчеты встречаемости слов в источ-
никах, призванные подкрепить наши исторические интерпретации.

Таким образом, чтобы выявить понятия, описывающие политические
и социальные реалии и их изменение, в словаре регистрируются и раз-
ные слои значения одного и того же слова, и процессы наименования
той или иной реалии различными словами.
2.4. Различие между словом и понятием проводится в словаре
прагматически. Это значит, что мы отказываемся от использования
лингвистического треугольника «слово (наименование) — значение
(понятие) — предмет» в его различных вариантах. С другой стороны,
с позиций исторической эмпирики можно утверждать, что большин-
ство слов общественно-политической терминологии по своим дефи-
нициям отличаются от таких слов, которые мы называем здесь «поня-
тиями» — основными историческими понятиями. Переход от одних
к другим может быть и плавным, так как и слова, и понятия всегда мно-
гозначны, это их историческое качество, но они многозначны по-раз-
ному. Значение слова всегда указывает на означаемое, будь то мысль
или вещь. При этом, хотя значение присуще слову, оно подпитывается
также из мысленно намеченного содержания, из устного или письмен-
ного контекста, из общественной ситуации. Слово может становиться
однозначным, так как оно многозначно. Понятие же, напротив, должно
оставаться многозначным, чтобы оно могло быть понятием. Понятие
привязано к слову, но вместе с тем оно больше чем слово. Слово — в на-
шем методе — становится понятием, если в него целиком вмещается
вся полнота общественно-политического контекста значений, в кото-
ром — и для которого — употребляется это слово.
Вот, например, что вмещается в слово «государство» (Staat), превра-
щая его в историческое понятие: господство, территория, гражданство,
законодательство, юрисдикция, администрация, налог, армия… — и это
только то, что наиболее хорошо известно. Все разнообразные реалии
с их собственной терминологией схватываются словом «государство»
и приводятся к одному понятию. Таким образом, понятия — это концен-
траты множества смысловых наполнений. Значения слова и означаемое
могут мыслиться отдельно друг от друга. В понятии значение и озна-
чаемое совпадают постольку, поскольку разнообразие исторической
действительности вмещается в многозначность слова таким образом,
что она обретает смысл — понимается — только в этом одном слове.
Слово содержит возможности значения, понятие объединяет в себе
изобилие значений. Таким образом, понятие может быть ясным, но оно
должно быть многозначным. Оно связывает разнообразие историче-
ского опыта и сумму теоретических и практических предметных связей
в единство, которое только в этом понятии существует как таковое

и является действительно познаваемым. С некоторым преувеличением
это можно сформулировать так: значения слова могут точно опреде-
ляться дефинициями, а понятия могут только интерпретироваться.
На примере понятия «государство» (Staat) можно пояснить и ис-
пользование нами слова «терминология». «Право» (Recht) — это по-
нятие, а «судопроизводство» (Rechtsprechung) — это термин, связан-
ный с определенной областью. Наш словарь, строго говоря, посвящен
не любым словам, а социальной и политической терминологии. Термин
объединяет в себе признаки заданного предмета или ситуации, его
значение может определяться по-разному — в соответствии со специ-
фикой предмета или специальности, к которой он относится. А с по-
нятием мы имеем дело только в том случае, если значения отдельных
терминов, описывающие некий общий предмет или ситуацию, поми-
мо своей чисто описательной функции объединяются и осмысляются
в своей совокупности.
В истории понятия не только одно значение слова смещается
и накладывается на другое, но весь вмещенный в это слово комплекс
значений изменяется по своему составу и связям. В истории понятий
всегда заключен процесс, в котором участвуют многие компоненты.
«Все понятия, в которых семиотически резюмируется целый процесс,
ускользают от дефиниции. Дефиниции подлежит только то, что не име-
ет истории» (Ф. Ницше).
2.5. Исходное теоретическое условие применяемого здесь исто-
рического метода образует тезис о том, что история конденсируется
в определенных понятиях и вообще становится историей по мере того
и в том виде, как ее понимают. Поэтому наш проект не просто занимает
среднее положение между историей слов, к которой этот метод плохо
приложим, и историей вещей, которая не являлась целью проекта. В на-
шем проекте история интерпретируется через ее понятия, а понятия
понимаются исторически: история понятий имеет своим предметом
соединение понятия и истории.
Под соединением мы, разумеется, не имеем в виду достижения
их тождества, это было бы слишком плоско. Наивный по своей природе
порочный круг — «слово — это то, что отражает дело, а дело — это то,
что отражает слово» — здесь разрывается. Между тем и другим суще-
ствует напряжение, которое иногда исчезает, иногда снова возникает,
а иногда представляется неразрешимым. Изменение значений слов
и изменение предметов, смена ситуаций и необходимость обновления
названий соотносятся друг с другом всегда по-разному. Их отношения
представляют собой в целом исторические явления, и в точке пересе-

чения линий этих исторических процессов всякий раз и располагает-
ся соответствующее понятие. Вспомним хотя бы институциональную
историю «секуляризации» и соответствующую ей, однако уводящую
далеко от нее историю этого же выражения.
Поэтому наш метод как бы качается, подобно маятнику, между
семасиологическими и ономасиологическими вопросами, а также
между вопросами предметной истории и истории интеллектуальной
(«истории духа»): все они необходимы, чтобы ухватить историческое
содержание того или иного понятия. Подходящего понятия может даже
не быть, или мы можем искать его ощупью, а может оно и существо-
вать с давних пор и казаться удобным, но уже не верным; появляются
новые слова, возникает все больше составных слов с дефисом посере-
дине, призванных выразить новый опыт и новые надежды (например,
«социал-демократия», Social-Demokratie). Непригодность тех или иных
понятий для тех или иных событий или состояний становится заметна
в языке, как это можно видеть на примере громоздкого понятийного
аппарата, используемого при рассмотрении политического строя Свя-
щенной Римской империи германской нации в раннее Новое время.
Словам недостает точности, слова бледнеют или нагружаются новым
смыслом: все это открывает определенный горизонт ожиданий приме-
нительно к языковым новообразованиям; и наконец, около 1800 года,
когда империя уже разваливается, эти ожидания сбываются, возникает
новое понятие, такое как «союзное государство» (Bundesstaat).
Наш метод, таким образом, не служит вычленению фактов из пред-
заданных (в языковом отношении) источников. Не ограничивается он
и рациональными мнениями людей прошлого. Он избегает интеллек-
туальной истории как истории идей или как истории отражения мате-
риальных процессов. Вместо этого он ведет нас к опыту, заключенному
в изучаемых понятиях, и к теории, заложенной в них, то есть вскры-
вает те поддающиеся теоретизации посылки, на изучение которых он
направлен. На практике существует множество действий или моделей
поведения, которые появляются раньше, чем названия для них в языке.
Есть и такие, которые становятся историческими феноменами лишь
благодаря тому, что зафиксированы языковыми средствами. В обоих
случаях такая фиксация нацелена на процессы, протекающие вне гра-
ниц языка, но поддающиеся адекватному пониманию только в том слу-
чае, если мы начнем обращать внимание на эволюцию самих понятий.
Именно на это и нацелена наша история понятий. Она демонстрирует
структурную эволюцию истории — и поэтому является помощницей
общественным наукам; но делает она это только применительно к миру

понятий — и поэтому основывается на собственной теории. В разных
статьях нашего сборника отдается предпочтение то одному, то другому
из этих двух аспектов, и разрабатываются они в них по-разному.
3. Источники
Не во всех статьях сборника реализуются все названные выше
методологические принципы. Точно так же не все виды источников
используются в каждой из них. Естественно, выбор источников опре-
деляется тем, какому слову посвящена статья. Они могут быть взяты
из любой жизненной области и из любой науки, главное — что они
стали важными для политической и социальной терминологии. Для ос-
новных исторических понятий теологические или юридические, эко-
номические или естественно-научные тексты могут иметь большее
значение, нежели историографические.
Формально наши источники можно поделить на три группы.
3.1. Во все статьи включен материал, взятый из произведений
репрезентативных авторов. Это уровень «классиков» — философов,
экономистов, специалистов по теории государства и права, авторов
учебников, поэтов и теологов. Зачастую имеются полные собрания
сочинений, по которым их можно цитировать.
3.2. Разброс источников велик — он соответствует размеру и раз-
бросу семантических полей, подлежащих изучению. Часто используют-
ся повседневные тексты — газеты, журналы, памфлеты, акты сословных
собраний и парламентов, документы административной и политиче-
ской практики, наконец — письма и дневники, не говоря уже о, по-ви-
димому, случайных находках в исследовательской литературе.
3.3. В-третьих, при написании каждой статьи был проработан
хотя бы минимум больших словарей, справочников, энциклопедий
разных эпох — в том числе и для того, чтобы установить отсутствие
в них того или иного слова. На этом уровне отразились знания и са-
мопонимание поколений — сначала мира ученых, потом мира образо-
ванных и, наконец, широкой общественности, составлявшей читатель-
скую аудиторию публицистики. При изучении процесса формирования
понятия и его судьбы всегда полезно обращать внимание на разницу
между этими тремя уровнями или группами источников.
3.4. Часто приводятся пространные цитаты, чтобы дать свободу
той интерпретации, которая отличает нашу историю понятий от про-
стого собрания примеров. Цитаты из немецких источников до 1700 года

даются в орфографии оригинала, после этого рубежа — в современной,
тем более что не все источники были нам доступны в оригинале. Только
в тех случаях, когда своеобразное написание позволяет сделать выводы,
касающиеся истории слова как понятия (например, превращение Social-
Demokratie в Sozialdemokratie или Race в Rasse), это написание последо-
вательно сохранено в том виде, в котором встречается в источниках.
4. Структура и изложение материала

4.1. Словарь выстроен в алфавитном порядке. Структурирование
его по систематическому принципу, группировку понятий по областям
(например, «политика», «экономика» и так далее) или по параметрам,
связанным с фактором времени (например, «Традиционные поня-
тия», «Понятия, полностью изменившиеся», «Неологизмы»), при на-
шей постановке проблемы осуществить невозможно: всякая подобная
попытка структурирования означала бы априорную интерпретацию,
впоследствии подлежащую пересмотру.
Рядоположение таких понятий, как, например, «тирания», «деспо-
тия», «диктатура», «цезаризм», «фашизм», возможно, было бы позна-
вательно. Однако это означало бы такую систематизацию истории, ко-
торую применительно к истории понятий предполагать не приходится.
Или понятия, которые сегодня пришлось бы отнести к разным обла-
стям, — например, «государство» и «буржуазное общество» или «госу-
дарство» и «сословие» — могли раньше в каких-то случаях обозначать
одно и то же. Традиционная составляющая понятий никогда не подда-
ется настолько точному определению, чтобы их можно было сравнивать
по этому признаку и считать, что давность существования неизменных
значений способна служить «общим знаменателем» для объединения
понятий в группу. На таком основании можно было бы выделить в груп-
пу только абсолютные неологизмы. Таким образом, попытки структури-
рования вели бы к насилию над историей по меньшей мере некоторых
понятий. Только нейтральный алфавит дает шанс действовать здесь
максимально гибко и адекватно историческому процессу.
4.2. Внутри статьи зачастую необходимо совместно описывать
не одно слово, а группу заглавных слов. Выяснить место и значение
того или иного понятия в социальном пространстве или его при-
надлежность к тому или иному политическому лагерю невозможно,
не привлекая синонимичные и антонимичные понятия, не выстраивая
иерархию общих и частных понятий, не регистрируя пересечение зна-

чений двух выражений. Исследовать пересечения, наложения или ис-
ключения значений можно только в том случае, если в одной и той же
статье фигурируют группы слов — например, слова «Объединение»
(Einung), «Лига и союз» (Liga und Union) в статье «Союз» (Bund, Bündnis).
Разные слова, смысловое содержание которых почти полностью
одинаково, — например, слова Historie и Geschichte в XIX столетии —
можно анализировать только совместно. Иногда слова, принадлежавшие
изначально различным понятийным полям, сходятся и превращаются
в параллельные понятия, употребляемые наравне друг с другом, — на-
пример, «Революция» и «Гражданская война»: порой они взаимозаме-
няемы, но точно так же могут становиться и антонимами, и это требует
их анализа как пары. Иногда одно слово может разрастись в несколько
разных понятий. Например, утверждение в немецком языке слова Staat
со значением «государство» способствовало тому, что такое его значе-
ние, как «состояние», «сословие», изначально обозначавшееся тем же
словом (status, état), отпало. А потом, к концу XVIII века, «государство»
стало одним из центральных понятий, и Staat и Stand («сословие») порой
даже могли противопоставляться друг другу. Поэтому слово Stand фигу-
рирует в нашем словаре и в статье «Государство», и в статье «Сословие
и класс». Согласно нашей гипотезе о водоразделе между эпохами, эти
статьи должны образовывать единый комплекс.
Какое понятие можно считать основным? Это зависит в конечном
счете от того, как мы оцениваем всю совокупность языка, однако даже
всю совокупность одной только социально-политической терминоло-
гии объять столь же невозможно, как невозможно восстановить все
прошлое в его тотальности. Таким образом, чтобы определить, что яв-
ляется основным понятием, а что — нет, нужно сначала выяснить
то, что вообще-то должно было стать предпосылкой исследования.
В принципе это проблема всякой интерпретации. Желаемое, но недо-
стижимое знание всей совокупности языка учитывается, по крайней
мере эвристически, когда описание того или иного понятия не ограни-
чивается одним заглавным словом. Иное не отвечало бы не только его
понятийному качеству, но и его функции основного понятия. Поэтому
наш словарь содержит ряд базовых статей, в которых совместно рассма-
триваются понятия, исторически взаимообуславливающие друг друга.
4.3. Сообразно этому колеблется и длина статей. В зависимости
от количества материала она, за некоторыми исключениями, состав-
ляет от 20 до 60 страниц. Это означало для некоторых авторов необ-
ходимость такого ограничения объема текста, которое никак не было
сопоставимо с объемом проделанной ими подготовительной работы

и с количеством собранного ими материала. Поскольку и здесь ис-
черпывающая полнота тоже недостижима, приоритет был отдан ме-
тодическому ограничению; оно имеет уже хотя бы тот положительный
результат, что мы можем ожидать от авторов публикации нескольких
монографий, в которых они изложат то, что не вписывалось в рамки
статей нашего словаря.
4.4. Принципиальная структура статьи словаря предусматривает ее
членение на три части: во вступительной части описывается история
слова и понятия в период до начала раннего Нового времени; в ос-
новной части речь идет о его развитии в Новое время, а в последней
говорится о том, как это понятие употребляется в наши дни. Пропор-
ции между этими тремя частями и их внутреннее членение зависят,
разумеется, от особенностей разбираемого понятия.
Во вступительной части статей обсуждается Античность (напри-
мер, является ли понятие аристотелевским или классически-римским),
церковная традиция, гуманизм, история слов французского или немец-
кого языка. Предметно-исторические экскурсы при этом появляются
сами собой. При этом мы постоянно следим за тем, чтобы не возникало
иллюзии, будто прошлое представляло собой некий альтернативный
нашему мир. Зачастую обнаруживается, что содержания понятий,
существовавших в «доисторические» времена, сохраняются и в XIX,
и в ХХ веках. В таком случае они образуют фундамент или заставляют
нас задаться вопросами о структуре, позволяющими с тем большей
отчетливостью увидеть новый, современный опыт, описываемый в ос-
новной части статьи.
В основной части, согласно нашей методике, сочетаются анализ
синхронных «срезов» и диахронных «глубинных замеров». Именно
такие взаимодополняющие подходы дают возможность лучше уви-
деть историю понятия, которая никогда не сводится к фиксирован-
ному исходному значению. Изложение же материала руководствуется
хронологической последовательностью: длительность, эволюцию и но-
визну можно только хронологически постичь и тем самым исторически
интерпретировать. История понятий, строго говоря, — это история
существования понятий во времени.
В силу этого обстоятельства историко-критические притязания на-
шей истории понятий могут реализоваться и применительно к нашему
времени, о котором идет речь в заключительной части статей. Специ-
ально изучать современное употребление понятий, быстро меняющееся
и характеризующееся использованием универсальных неологизмов,
было невозможно: это потребовало бы непомерного увеличения объ-

ема статей и изменения метода. Для создания политической семанто-
логии современности наш словарь может служить разве что подгото-
вительной ступенью работы.
4.5. В качестве авторов мы смогли привлечь ученых, которые
наилучшим образом могут исторически описать то или иное поня-
тие с позиций своей собственной специальности. Поэтому уклон в ее
сторону был неизбежен; в нескольких случаях он компенсирован до-
полнительными разделами, написанными другими исследователями.
Также продемонстрировало свою плодотворность совместное написа-
ние статьи двумя авторами, когда такая возможность представлялась.
Некоторые статьи нам показалось целесообразным поделить между
несколькими авторами по хронологическому принципу. Наряду с исто-
риками в работе над словарем принимали участие юристы, экономисты,
филологи, философы, теологи, социологи. Во всех статьях соблюдены
некоторые единые методические принципы и вытекающий из них план.
Если в остальном они отличаются друг от друга, то это, разумеется,
не в последнюю очередь вызвано различным чувством ответственности
у авторов и тем, что у каждого из них имеются свои вопросы в области
истории понятий. Как невозможно окончательно зафиксировать ис-
торическое понятие, так не может быть окончательной и его история.
Хорст Гюнтер,
Райнхарт Козеллек,
Кристиан Майер,
Одило Энгельс
История (Geschichte, Historie)

Engels O., Günther H., Koselleck R., Meier Ch. Geschichte, Historie //
Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. Histo-
risches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Stuttgart, 1975.
Bd. 2. S. 593–717.
I. Введение. II. Античность. II.1. Терминология. II.2. Понятие historia

и «исторические» представления. III. Истолкование понятия истории
в Средневековье. III.1. О значении слов historia и res gesta. III.2. Исто-
риография, ее классификация и горизонт ее опыта (Erfahrungshorizont).
III.2.a. «Жанры». III.2.б. Средневековые принципы структурирования
историографического текста. III.2.в. Способы получения опыта и спо-
собность его оформления в рассказ. III.2.г. Учение об изложении ма-
териала. III.3. Место и функция истории (Historie) в системе знания.
IV. Историческое мышление в раннее Новое время. IV.1. Предпосылки.
IV.2. Данте и гуманизм. IV.3. XVI век. IV.3.а. Макиавелли и Гвиччарди-
ни. IV.3.б. Понимание истории в германских землях периода Рефор-
мации. IV.3.в. Историческая интерпретация права и теория истории.
IV.4. Вызов со стороны новой науки. IV.4.а. Проблематизация исто-
рии (Historie). IV.4.б. Попытки обоснования и квантификация време-
ни. IV.4.в. Понятие «истина». IV.4.г. На пути к современному понятию
история (Geschichte). IV.5. Об изменении топосов Historia и Geschichte.
46 _____ Хорст Гюнтер, Райнхарт Козеллек, Кристиан Майер, Одило Энгельс
IV.5.а. От «историй» (Historien) к «истории» (Geschichte). IV.5.б. Magistra

vitae, дидактическая пригодность истории и ее польза. IV.5.в. Lux
veritatis, истина и отношения между изображением и изображаемым
(Abbildungsverhältnis). IV.5.г. Vita memoriae, воспоминание непрошед-
шего. V. Образование современного понятия истории (Geschichte).
V.1. Историко-терминологическое введение. V.1.а. Возникновение соби-
рательного единственного числа. V.1.б. Слияние «истории» как былого
(Geschichte) и «истории» как знания о былом (Historie). V.2. «История»
(die Geschichte) как философия истории. V.2.а. Эстетическая рефлексия.
V.2.б. От морализации истории (Geschichte) к превращению ее в су-
дебный процесс. V.2.в. От рационального формулирования гипотез
к разумности истории. V.2.г. Результаты историко-философского пе-
реворота в период Великой Французской революции. V.3. Превраще-
ние слова «история» (Geschichte) в основное понятие. V.3.а. От historia
naturalis к «естественной истории». V.3.б. От historia sacra к «истории
спасения». V.3.в. От historia universalis ко «всемирной истории». VI. «Ис-
тория» (Geschichte) как одно из основополагающих понятий Новейшего
времени. VI.1. Социальные и политические функции понятия «исто-
рия». VI.2. Историческая относительность и темпоральность. VI.3. Уве-
личивающийся разрыв между опытом и ожиданием. VI.4. «История»
(Geschichte) между идеологией и ее критикой. VII. Заключение
I. Введение*
Кажется, из самого слова «история» (Geschichte) видно, что перед
нами основное историческое понятие. Однако у этого слова есть своя
собственная история, в ходе которой оно лишь в конце XVIII столе-
тия стало одним из центральных политических и социальных поня-
тий. Охватывая разом прошлое и будущее, слово история (Geschichte)
стало регулятивным понятием для всякого опыта — приобретенного
или того, который еще только предстоит приобрести. С тех пор это
выражение выходит далеко за пределы значений «рассказ» или «ис-
торическая наука».
С другой стороны, «история» (Historie) как известие, повествование
и наука уже давно присутствует в европейской культуре. Рассказы-
вание историй вообще есть присущий человеку способ совместного
* За многочисленные замечания, помощь и редактуру я хотел бы поблагода-

рить моих студентов Х. Гюнтера, Й. Фиша, Р. Райхардта и Р. Штумпфа.
История (Geschichte, Historie) ___________________________________ 47
времяпрепровождения. Более того, без историй не может быть воспо-

минания, не может быть совместности, не может быть самоопределе-
ния социальных групп или групп политического действия, способных
объединяться только на основе общего воспоминания. Такие «истории»
(Geschichten) — конечно, не основные понятия, они — лишь рассказы
о том, что составляло суть некоей истории, — будь то история битвы,
судебной тяжбы, путешествия, чуда, цареубийства или любви. В них
всегда рассказывается, о ком и о чем идет речь. И слово, которым
называются такие истории о ком-то или о чем-то, не являет собой ос-
новного понятия, самое большее — это то, что в конце рассказа может
быть сведено к резюме, выводу, единому понятию.
Представление, что в истории главное — «сама история», а не исто-
рия о чем-то или о ком-то, сформировалось в Новое время, незадолго
до Великой Французской революции. Только после этого старое, давно
употреблявшееся слово сделалось одним из центральных понятий об-
щественно-политического языка.
В это понятие «истории самой по себе» (Geschichte an und für sich)
вошли составными элементами многочисленные старые значения,
экскурсы в которые представлены в нижеследующей статье: история
(Geschichte) как событие и рассказ о нем, как чья-то судьба и как по-
весть о ней, как Провидение и его знак, все знания об истории (Historie)
как собрании примеров благочестивой и праведной, разумной или даже
мудрой жизни. Современное понятие истории включило в себя многие
из старых смысловых областей.
То, что вся ткань социально-политических отношений на земле
во всех ее временных измерениях понимается как «история», есть фено-
мен недавний. Там, где раньше ссылались на право или наказание, силу,
власть, Провидение или случай, Бога или судьбу, с конца XVIII века
стали ссылаться на историю.
Добавились новые значения, для которых прежде не было воз-
можности найти общий языковой знаменатель: история (Geschichte)
как процесс, как прогресс, как развитие или как необходимость. Сло-
во история (Geschichte) стало всеохватным понятием, обозначающим
процесс.
Наряду с этим открывается и другое новое пространство значения:
«история» (Geschichte) как поле действия и как действие, как свобода.
Историю теперь можно планировать, производить, делать. «История»
(Geschichte) становится также понятием, обозначающим действие. Оба
варианта — объективная и субъективная сторона, которые логически
исключают друг друга, — придают понятию двусмысленность, кото-
рая с тех пор ему присуща. Именно отсюда вытекают его применение
в качестве лозунга, его частое использование в идеологии и в критике
идеологии.
Образование нового понятия указывает на некий рубеж в опыте
(Erfahrungsschwelle), который был перейден в эпоху Великой Француз-
ской революции, породившей новые ожидания. Этот термин свидетель-
ствует о постижении (Erfassung) того, что воспринимается как время
новое — в силу своей уникальности и непохожести на все, что бывало
прежде. Начало Нового времени — это, конечно, длительный процесс,
лишь в конце которого человечество осознает процессуальный харак-
тер этого Нового времени: это и есть открытие «истории вообще» —
как результат Просвещения.
Раньше существовало множество историй, которые в принципе
могли быть похожи друг на друга или даже повторяли друг друга; ис-
тории с определенными действующими или подвергающимися дей-
ствию субъектами, или, в рассказе, — с поддающимися определению
объектами. С XVIII века существует «история как таковая», которая,
как казалось, стала своим собственным субъектом и объектом, она —
система, а не агрегат, как тогда говорили.
В пространственном отношении ей соответствует единая всемир-
ная история. Во временнóм — уникальность прогресса, который только
с появлением «истории» (Geschichte) получил свое понятийное оформ-
ление. В XIX веке эти понятия снова разошлись.
Одним из структурных признаков этой новой истории (Geschichte)
является то, что она понятийно оформила одновременность неодно-
временного — или неодновременность одновременного. В этом также
ее родство с прогрессом. Это утверждение имеет не только тот само-
очевидный смысл, что всякое повествование переносит прошлое в со-
временность и таким образом снимает те хронологические различия,
о которых говорит история; здесь важнее другое: действительность
современной истории складывается из множества процессов, которые
по календарю — одновременны, но с точки зрения своего происхо-
ждения, цели и фаз развития — не одновременны. Отсюда возника-
ют напряжения, замедленные и ускоренные изображения, искажения
и унификации, которые изучает наша всемирная история.
Одновременность неодновременного проявляется уже в античной
истории (Historie), когда эллины, глядя на варваров, обнаруживали
у них паттерны поведения, свойственные тем культурным ступеням,
которые сами они уже оставили позади. Временнóе напряжение уси-
лилось в христианском интеллектуальном пространстве эсхатологи-
ческого ожидания. В нем содержится надежда на будущее, причем

то обещание спасения, которое дает это будущее, оказывает опреде-
ляющее воздействие и на современность, тогда как язычник, по мнению
христиан, привязан к дохристианскому прошлому.
С тех пор как было установлено, что наша Земля имеет форму шара,
одновременность неодновременного начала превращаться в общий
опыт всех народов, живущих на этом глобусе. С тех пор история ста-
новится в подлинном смысле слова делом времени. Время же делается
многослойным, оно переживается теперь не только как нечто данное
от природы, но и как способ реализации и результат человеческой
деятельности, человеческой культуры и, прежде всего, человеческой
техники. Только с тех пор, когда различия человеческого опыта ста-
ли рассматриваться как вопрос ускорения или замедления, а главным
содержанием социально-политического действия стало выравнива-
ние этих различий теми или иными способами, и только с тех пор,
как с этим стало связываться ожидание некоего поддающегося пла-
нированию будущего, — только с этого времени существует понятие
истории. «История» (Geschichte) как понятие, служащее целям леги-
тимации, выходит далеко за пределы его научного применения. Это
понятие свело весь опыт и все надежды Нового и Новейшего времени
в одно слово, которое после этого стало пригодным для использования
в качестве слова-оружия и слова-лозунга в нашем общественно-поли-
тическом языке.
II. Античность
II.1. Терминология
Слово ἱστορίη встречается в источниках с V века до н.э., впер-
вые — у «отца истории» Геродота1. У него оно обозначает как знание,
так и изыскание, исследование и результат исследования. Поэтому
в наши дни это слово часто применяют в качестве термина для обозна-
чения разнообразных географических и этнографических изысканий,
1
Herodot. Prooemium; 7, 96, 1; 2, 99, 1; 2, 118, 1; 2, 119, 3; 2, 44, 5. Предполо-
жительно справка под фрагментом из Гераклита (No. 129) является некорректной.
«Отцом истории» Геродота назвал Цицерон: Cicero. Leg. 1, 5.
осуществлявшихся ионийцами (jonische Historie). В узком смысле оно

обозначает изыскания путем опроса свидетелей2. Решающее значение
для дальнейшей истории понятия ἱστορίη имел тот факт, что Геродот
использовал его в качестве общего названия для различных видов
собственных изысканий в первой строке проэмия к своей «Истории»:
«Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения (в подлинни-
ке — ἱστορίης ἀπόδεξις — изложение сведений, полученных путем рас-
спросов)». Вероятно, такой способ получения знания казался Геродоту
самым важным, тем более что существовал очень большой комплекс
фактов о прошлом, которые можно было узнать лишь от свидетелей3.
Слово ἱστορίη ничего не говорило о предмете упомянутых изыс-
каний, о содержании Геродотова труда. В то время оно было вообще
нейтрально по отношению к содержанию и могло означать все, что под-
дается эмпирическому изучению (а может быть, и более того). Почти па-
радоксально, что слово «история» в своем изначальном специфическом
значении не могло применяться к изучению большей части истории:
ведь методически изучать прошлое так, как это считал возможным
делать Геродот, можно только на глубину двух-трех поколений4.
Геродот поступил вполне последовательно, назвав свой общий,
не привязанный к содержанию метод в первых строках сочинения,
почти в заголовке. Ведь единство данного труда состояло только
в том, что он представлял собой отчет одного автора о проделанных
им изысканиях5. В тематическом отношении он охватывал множество
различных предметов, которые мы сегодня отнесли бы к истории,
географии и этнографии. А та особая конфигурация тем, которая ин-
тересовала Геродота, и по сей день не имеет — да, наверное, и не мо-
жет иметь — терминологического обозначения6. По его собственным
2
Ср.: Snell B. Die Ausdrücke für den Begriff des Wissens in der vorplatonischen
Philosophie. Berlin, 1924. S. 59. В качестве дополнительной литературы см.: Kittel G.
(Hrsg.) Theologisches Wörterbuch zum Neuen Testament. Stuttgart, 1967. Bd. 3. S. 394 ff.,
под заглавием ἰστορέω.
3
Также возможным вариантом могла бы быть ϑεωρία (ср.: Herodot. 1, 29, 1; 1, 30,
1–2). В таком случае сейчас история звалась бы теорией, а разговор о недостаточ-
ности теории свелся бы к дефициту истории.
4
Ср.: Shimron B. Πρῶτος τῶν ἠμεις ἴδμεν // Eranos. 1973. Vol. 71. P. 45 ff.
5
Здесь и далее ср.: Meier Ch. Die Entstehung der Historie // Koselleck R., Stem-
pel W.-D. (Hrsg.) Geschichte — Ereignis und Erzählung. München, 1973. S. 251 ff.
6
В любом случае нельзя с позиций сегодняшнего дня рассматривать этот кон-
гломерат тем как историю, понятую действительно в полной мере, считает Герман
Штрасбургер. См.: Strasburger H. Die Wesensbestimmung der Geschichte durch die an-
tike Geschichtsschreibung. Wiesbaden, 1966.
словам, ему важно сохранить «то, что совершено людьми (τὰ γενόμενα
ἐξ ἀνθρώπων), и великие и удивления достойные деяния (ἔργα) элли-
нов и варваров», а также «выяснить, по какой причине и по чьей вине
(δί ἣν αἰτίην) они воевали друг с другом»7. Под «ἔργα» понимаются
не только политические и военные свершения, но и, например, про-
изведения архитектуры; под «τὰ γενόμενα ἐξ ἀνθρώπων» — вероятно,
и институционализированные практики, такие как нравы и порядки,
образ жизни.
Вопрос о причинах Греко-персидской войны (и — следует доба-
вить — победы греков) обозначает то, что мы на современном языке
называем историческим интересом. Ответить на этот вопрос мож-
но было различными способами. Способ Геродота — историческое
объяснение путем реконструкции большого событийного комплекса
с участием множества субъектов, состоявшего из множества разных
действий, событий, процессов, переплетавшихся друг с другом, при-
чем на протяжении жизни примерно трех поколений. Этот метод был
нов, и с его появлением у греков появилась «история» (Historie). На-
сколько сам Геродот осознавал, что своим способом ответа на постав-
ленный вопрос конституирует особую предметную область, сказать
невозможно. Во всяком случае, у него не было собственного термина
для обозначения этой области — или, выражаясь иначе, для обозначе-
ния той особой формы исторической взаимосвязи между действиями,
событиями и процессами на протяжении жизни нескольких поколе-
ний, которую (связь) он воспринимал. Не было у него и специального
слова — или даже потребности в таком слове — для его особенного
способа задавать вопросы, объяснять и описывать.
Свое сочинениие Геродот назвал λόγος8: это слово значило при-
близительно «изложение в прозе», но он использовал его и для того,
чтобы указать на красную нить, соединявшую все описываемые собы-
тия, то есть на «историческую» взаимосвязь, которая не названа прямо
и не является специфической.
7
Herodot. Prooemium.
8
Ibid. 1, 5, 3; 1, 95, 1; 2, 3, 2; 2, 123; 4, 30, 1; 6, 19, 2, 3; 7, 152, 3; 7, 171; 7, 239, 1.
Ср.: Thukydides. 1, 97, 2. Соответствует «λογοποιός» (Herodot. 5, 125), в отличие
от «ἐπο- и μουσοποιός» и от «Λογογραφος» (Thukydides. 1, 21, 1). Фукидид говорит
о «ξυγγραφή» (1, 97, 2; ср.: 1, 1, 1. Далее о понятии «ξυγγραφεύς» для историков
см.: Xenophon. Hellenika. 7, 2, 1; Polybios. 1, 2, 1 и др.). Позднее историки определя-
ли свои работы как сочинения — например, πραγματεία (Polybios. 1, 1, 4; 4, 20, 5);
или σύνταξις (Ibid. 1, 4, 2; 8, 2 [4], 5. 11).
Фукидид сделал следующий шаг: он четко и однозначно вычленил по-

литические и военные события из более широкого спектра человеческого
опыта, описываемого Геродотом, и эта сфера рассматривается им уже
гораздо глубже и адекватнее предмету. Но и у Фукидида незаметно осо-
знания особости такой предметной области, как «история», или тем бо-
лее убежденности, будто его способ «историописания» (как мы понимаем
его деятельность) — самый правильный или что история на самом деле
есть именно политическая история9. Во всяком случае, во вступлении
к своему труду Фукидид говорит только о том, что описывает «войну
афинян и пелопоннесцев». Слова ἱστορία у него нет.
В качестве общих терминов для предметов «исторического» ин-
тереса нам встречаются только обозначения каких-то единичных ве-
щей — например, причастие от γίγνεσθαι в значении «происшествие»,
«событие» или слово ἔργον, обозначающее у Геродота одновременно
«поступок», «действие» и «деяние», а у Фукидида еще и «событие»10,
или πρᾶγμα, которое охватывает широкий спектр значений — «дея-
ние», «действие», «план», «образ действий», «задача», «происшествие»,
«дело», «событие», «комплекс событий», «ход дела» — и может пере-
водиться как «история» (например, о сложных поисках и обнаруже-
нии какой-то могилы). У Полибия часто встречается в похожем зна-
чении слово πρᾶξις. Таким образом, различные слова, обозначающие
«поступок» и «действие», одновременно стали терминами, обознача-
ющими событийные комплексы, и это, как представляется, показывает,
как прочно в сознании греческих историков деятельность была вклю-
чена в событийные взаимосвязи, в процессы со множеством субъектов.
Последнее в свою очередь происходило оттого, что опыт политической
деятельности в полисных гражданских обществах был очень широко
9
Следовательно, это не является буквоедством, ибо, прежде чем высказывать
свое мнение о том, как правильно следует писать историю, необходимо, по мень-
шей мере, знать о том, что есть еще и написание «истории». Фукидид хотя и хочет
создать нечто лучшее, чем его предшественники (в особенности, Геродот), но выхо-
дит так, что он лишь излагает полученные им достаточные знания о человеческих,
а в особенности военно-политических действиях и происшествиях (Sich-Ereignen).
И он хорошо с этим справлялся. «История» для него была лишь историей политики
и войн, а Пелопоннесская война — «значительным историческим событием» (Stras-
burger H. Die Wesensbestimmung der Geschichte durch die antike Geschichtsschreibung.
S. 23), и таким образом Фукидид подменяет первое из сформулированных нами по-
нятий истории. Фукидид называет войну величайшим общественным движением
или потрясением (κίνη ιϛ — Ibid. 1, 1, 2).
10
Ср.: Immerwahr H. R. Ergon: History as a Monument in Herodotus and Thucydides
// American Journal of Philology. 1960. Vol. 81. Р. 261 ff.
распространен и интерес к ней включал в себя интерес к ее условиям11.

События минувших времен часто называли «τὰ παλαιά»; «τὰ Μηδικὰ»
означало войну с персами, «τὰ Κερκυραικά» — события при Керкире12,
и так далее.
Специальное название для историографии мы впервые встречаем
в Поэтике Аристотеля13. В ἱστορία главное — передать то, что случи-
лось («τὰ γενόμενα λέγειν»). Имеется в виду «не единство действия»,
а «единство времени» («δήλωσις ἑνός χρόνου») — «единое время и все
в нем приключившееся с одним или со многими, хотя бы меж собою
это было [связано] лишь случайно». События движутся не к одной
и той же цели (ἕν τέλος). Предметом истории (Historie) являются, со-
гласно Аристотелю, военно-политические событийные процессы. Тер-
мин для обозначения этого жанра он (или кто-то до него), очевидно,
позаимствовал из первой строки труда Геродота14, при этом ошибочно
приняв ἱστορίη за обозначение «исторического содержания», точнее —
за эстетический генос, который определен содержанием «военно-по-
литических событийных процессов в определенный период времени».
11
Противоположную точку зрения на почти безграничные способности еги-
петского правителя к действию и подчинению см.: Hornung E. Geschichte als Fest.
Darmstadt, 1906. S. 14–15.
12
Подтверждения этому легко найти в соответствующих словарях. Дополне-
ние может все же указывать на причастие от συμβαίνω (ср.: Aristoteles. Metaph. 982 b
22; Polybios. 3, 4, 13: «τὸ παράδοξον τῶν συμβαινόντων»). В особенности же интерес-
ными представляются замечания в стиле «τὰ […] πρό αὐτῶν или τὰ ἔτι παλαίτερα»
(Thukydides. 1, 1, 3). Прилагательные же среднего рода множественного числа, об-
разованные от названий городов и народов, используются в том числе и для того,
чтобы описывать «истории» этих городов и народов (ср. ниже). Так, Геродот мог
использовать выражения вроде «Λιβυκοὶ λόγοι» (2, 161, 3). Также, основываясь
на информации из древних источников, мы можем сказать, что уже, вероятно,
в V веке до н.э. появился термин «археология» (Platon. Hippias Maior. 285 d).
13
Aristoteles. Poet. 1451 a 36; 1459 a 17 (цит. по: Аристотель. Поэтика // Он же.
Соч: В 4 т. T. 4. М., 1983. С. 655, 673. — Примеч. пер.). См. также: Aristoteles. Rhet.
1360 a 36.
14
В данном случае Аристотель в особенности имел в виду Геродота (Aristote-
les. Poet. 1451 b 2; 1459 a 25). Кроме того, книгам того времени, у которых отсут-
ствовало заглавие (Jacoby F. Atthis. Oxford, 1949. P. 82), было свойственно приво-
дить цитаты с использованием вступительных слов или вступительного слова
(ср.: Nachmanson E. Der griechische Buchtitel. Göteborg, 1941. S. 46, 49–50). Как раз
это, по-видимому, и случилось с ἰστορίη Геродота (как позднее об этом написал
Дионисий Галикарнасский [Dionysos Halikarnassos. Pomp. 3]). Сходным образом
и συγγραφεύς в связи с начальной строкой у Фукидида должен был быть преоб-
разован в угоду терминологии современных историков (Scholia in Dionysii Thracis
Artem Grammaticam / Hrsg. A. Hilgard. Leipzig, 1901. S. 11, Zeile 4; S. 166, Zeile 13;
168, Zeile 4).
У Аристотеля также впервые встречается прилагательное ἱστορικός

15
. Таким образом, похоже, что лишь задним числом, применительно
к широко распространенному жанру литературного произведения, сло-
во ἱστορία получило специфически «исторический» смысл — в связи
с потребностью в классификации. Наряду с этим продолжал существо-
вать и прежний, более общий смысл этого слова — «знание», «наука»,
«исследование», — как, например, в словосочетании περὶ φύσεως ἱστορία
(Платон, Аристотель) или в латинских выражениях naturalis historia
или naturae historiarum libri Плиния16.
Следующий шаг — приобретение словом ἱστορία значения «исто-
рия, события прошлого». Такое употребление мы впервые встречаем
у Полибия17, и там этот перенос значения имеет особый смысл. Со-
гласно Полибию, события и процессы, творившиеся в этом мире («αἱ
τῆς οἰκουένης πράξεις») до 200 года до н.э., были одиночными, изолиро-
ванными друг от друга, а после этого рубежа история («ἱστορία») стала
как бы телом («σωματοειδήσ»)18, то есть единым целым, поскольку она
связывала между собой действия и события, происходившие в раз-
ных частях света, и направляла их все на одну и ту же цель («ἓν […]
τέλος»)19. Все это вместе представляло собой некий единый комплекс
действия («ἓν ἔργον»), единое действо («ἓν θέαμα»), с началом, середи-
ной и концом20. Таким образом, опираясь непосредственно на Аристо-
теля и используя эстетические категории, событиям эпохи римских
завоеваний вменяли единство, в истории усматривали осуществление
признаков литературного (точнее, поэтического) единства; в качестве
автора выступала Тюхе — богиня случая (см. ниже). А для объектной
области (в которой существовали только πράξεις, γενόμενα и тому по-
добное) имени не было. Так, Полибий называл выявленные им еди-
15
Aristoteles. Poet. 1451 b 1. Об употреблении в широком смысле терминов «ис-
следователь» и «эксперт» см.: Aristoteles. Rhet. 1359 b 32.
16
Platon. Phaidon. a 7; Aristoteles. Organ. 298 b 2; латинские выражения см.: The-
saurus Linguae Latinae. Bd. 6, Teil 3. Leipzig, 1938–1942. P. 2833–2834.
17
Polybios. 1, 3, 4. А также: 6, 58, 1; 8, 2 (4), 11; 12, 25 a, 3. Ср.: Dionysos Halikarn-
assos. 1, 2, 1. Естественно, то же самое можно выразить и во множественном числе
(с использованием πράξεις) — Ibid. 39, 8, 6. Ср.: 1, 4, 1.
18
Polybios. 1, 3, 3–4. Ср. 1, 4, 7 об образе тела (кстати, это же может служить
для определения тела в литературе, ср.: Platon. Phaidros. 264 c; Aristoteles. Poet. 1459
a 20; Diodor. 20, 1, 5; Cicero. Ad fam. 5, 12. 4; Lukian. Hist. conscr. 23, 55).
19
Polybios. 1, 3, 4; 1, 4, 1–2. Ср.: 3, 32, 7; 4, 28, 3–4; 5, 105, 4–5, 9 (и в других местах).
20
Ibid. 3, 1, 4–5. Ср. 1, 1, 6; 1, 4, 5, где не упоминается έργον и αγωνιγμα; также
здесь можно, вероятно, усмотреть намек на драму (в литературном плане) — ср.:
Aristoteles. Poet. 1451 b 37.
ничные события его эпохи (Geschichte) термином, применявшимся

для обозначения литературного единства, — «история» (Historie). Здесь,
вне зависимости от того, осознавал ли это Полибий на теоретическом
уровне или нет, проявилось свойство истории конституироваться лишь
в литературном контексте. Логическим следствием же было то, что ис-
тория (Geschichte), конституируемая литературным единством (Historie)
в пространстве литературного произведения, в тот момент, когда она
представала уникальной (что, впрочем, продолжалось лишь короткое
время!), была тоже названа ἱστορία.
У Полибия, правда, почти не было последователей. Но слово ἱστορία
и точно соответствующее ему латинское historia вобрали в себя зна-
чение «история» (Geschichte), кроме всего прочего, благодаря тому,
что это слово стало собирательным понятием для обозначения всего
того, что содержалось в исторической литературе, то есть оно означало
всю совокупность рассказанного о событиях прошлого и в этом смыс-
ле — всю совокупность этих событий. Мы встречаем выражения вроде
«уроки, черпаемые из истории» или «история полна подобными при-
мерами», или «как доказывает […] история»21. Случаи, когда имеется
в виду история (Geschichte) и совсем не имеется в виду ее литератур-
ное оформление (Historie), очень редки. Например, Цицерон однажды
сказал, что «historia Romana […] obscura» (потому что не сохранилось
имя некоего человека). Августин со своих теологических позиций раз-
личал narratio historica и historia ipsa22. Как правило же различия между
историей как рассказом (Historie) и историей как былым (Geschichte)
не проводилось. Одно без другого было практически немыслимо, ис-
тория-былое содержалась в истории-рассказе, функцию которого осо-
бенно четко сформулировал Цицерон: «свидетельница времен, свет
истины, жизнь памяти, учительница жизни, вестница старины»23. Сле-
21
«plena exemplorum est historia»; «docet […] historia». — Polybios. 1, 1, 2; Cicero.
Divin. 1, 50; Augustinus. De civ. Dei. 5, 12, 13. Ср.: Dionysos Halikarnassos. 1, 3, 1; Cicero.
Divin. 1, 38; Idem. De orat. 1, 165; 2, 265; Properez. 3, 4, 10; 3, 22, 20; Plinius. Ep. 7, 9, 8;
Fronto. P. 106, 4 — подробнее.
22
Cicero. Rep. 33; Augustinus. De doctrina christiana. 2, 28 (44) // Corpus Christia-
norum (далее: CC). Ser. Lat. Bd. 32. Turnhout, 1962. P. 63 (ср.: Idem. De civitate Dei. 10,
32, 3, где слово historia будет использоваться примерно таким образом, каким мы
сегодня можем говорить о нем в контексте «Книги истории», «в которой мы рас-
сказываем о прошлом»). Ср.: Cicero. Fin. 5, 5; и, возможно, также см.: Idem. Brutus.
44; Gellius. 3, 3, 8.
23
«testis temporum, lux veritatis, vita memoriae, magistra vitae, nuntia vetustatis». —
Cicero. De orat. 2, 36 (цит. по: Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. М.,
1972. С. 137. — Примеч. пер.). Ср.: Plinius. Ep. 9, 27, 1: «quanta potestas, quanta dignitas,
дует обратить внимание на то, что это слово очень часто встречается
в единственном числе и не имеет при себе определения, выраженного
существительным в родительном падеже или прилагательным24 (а исто-
риографическое произведение, наоборот, часто называется существи-
тельным во множественном числе — «истории», historiae).
Таким образом, слово historia было понятием, но в первичном зна-
чении оно обозначало форму, рамку и уже только во вторичном — весь
комплекс действий, событий, процессов, который был в нее заключен.
В содержательном плане это понятие распространялось скорее на сум-
му событий, а не на взаимосвязь между ними, которая устанавливалась
в форме историй (Historie (n)). Оно не означало динамического движе-
ния, большого потока — такого, в котором можно было бы определить
свое место и предполагать его единство, искать его смысл. И в целом,
и в большинстве конкретных случаев преобладало литературное значе-
ние. Если не считать некоторых исключений, у слова historia и не могло
существовать отдельного собственного значения «былое» (Geschichte).
Былое не могло существовать иначе как в качестве содержания опре-
деленной формы — истории-рассказа (Historie).
Что касается объекта или объектов, о которых повествовала
historia, то это могло быть и все человечество. Греки говорили о ϰοινὴ
ἱστορία, Августин — о historia gentium (в которой было много предзнаме-
нований)25. В большинстве случаев «ϰοινὴ ἱστορία» обозначает рассказ
об истории (Geschichte) нескольких народов26.
Жанр historia охватывал самые разные произведения, включая ге-
неалогии и локальные хроники. Четких границ он не имел27. В названиях
это слово конкурировало со многими другими, прежде всего с такими
как Ἑλληνιϰά, Κορινθιακά и тому подобными. Римская история Дио-
quanta maiestas, quantum denique numen sit historiae». — (Перевод: «каким могуще-
ством, каким достоинством, каким величием, какой, наконец, божественностью
обладает история», цит. по: Письма Плиния Младшего. 2-е изд. Кн. IX. М., 1982.
Письмо 27. С. 216. — Примеч. пер.).
24
Ср. латинские выражения в: Thesaurus Linguae Latinae. Bd. 6, Teil 3. Sp. 2835–
2836.
25
Dionysos Halikarnassos. 1, 2, 1; Augustinus. De civ. Dei. 6, 5 (7); 21, 8. Ср. 10, 16.
Флор пишет во введении к своим Эпитомам римской истории (I. 2), что Рим на-
столько распространил свою власть, «что те, кто прочтут о его делах, познакомятся
не с одним народом, а с деяниями всего рода человеческого».
26
Dionysos Halikarnassos. Pomp. 3 (κοιναὶ πράξεις); Diodor. 4, 1, 3; 5, 1, 4; 11, 37, 6.
27
Polybios. 9, 1, 2 ff.; Jacoby F. Über die Entwicklung der griechischen Historiogra-
phie und den Plan einer neuen Sammlung der griechischen Historikerfragmente // Klio.
Bd. 9. 1909. S. 88, Fußnote 4; S. 96, Fußnote 1.
на Кассия упоминается то как «Pωμαιϰά», то как «Pωμαιϰὴ ἱστορία»28.

Но хотя этот жанр, с одной стороны, включал в себя в принципе много
географических и этнографических материалов — особенно при описа-
нии отдельных городов и стран, — с другой стороны, при изложении
собственно исторической части совершенно отчетливо просматрива-
лась концентрация внимания на событийной истории. То есть этот
термин не применялся в сочетаниях вроде «история философии», «ис-
тория изобретений» и тому подобных29. В целом его область применения
ограничивалась политическими и военными деяниями, πράξεις.
Нельзя не заметить, что римляне чувствовали потребность отгра-
ничить historia от annales, хотя критерии отличия у разных авторов
были очень разные30.
Несомненно, historia была связана с высокими требованиями
и притязаниями в том, что касалось литературного мастерства: у Ци-
церона она — «труд […] наиболее подходящий для оратора», у Квинти-
лиана — «некоторым образом свободная песнь»31. «Истории» отличали
от безыскусных «записок» (ὑπομνήματα, commentarii)32. Когда, напри-
мер, Цицерон и Лукиан размышляли об истории (historia), то их раз-
мышления, главным образом, были о том, как ее следует писать. В част-
ности, выдвигалось требование писать правду — но речь шла скорее
о соблюдении этого требования, а не о том, как эту правду узнать33.
28
Schwartz E. Cassius Dio // Realenzyklopädie für protestantische Theologie und
Kirche. Leipzig, 1897. Bd. 3. S. 1685.
29
Такие достижения в области техники, которые сыграли важную роль в поли-
тической истории (Geschichte), конечно, также могут быть упомянуты в истории-
рассказе — ср.: Polybios. 9, 2, 5; 10, 47,12.
30
Gellius. 5, 18; Servius. ad Aen. 373: Gelzer M. Der Anfang römischer Geschichtsschrei-
bung // Strasburger H., Meier Ch. (Hrsg.) Kleine Schriften. Wiesbaden, 1964. Bd. 3. S. 93.
31
«opus […] Oratorium maxime». — Cicero. Leg. 1, 5 (цит. по: Цицерон. Диалоги.
М., 1966. С. 90. — Примеч. пер.); ср.: Petzold K-E. Cicero und Historie // Chiron. 1972.
Bd. 2. S. 253 ff.; «carmen quodammodo solutum». — Quintilian. 10, 1, 31; ср.: Strasbur-
ger H. Die Wesensbestimmung der Geschichte durch die antike Geschichtsschreibung.
S. 27; Keuck K. Historia. Geschichte des Wortes und seiner Bedeutungen in der Antike
und in den romanischen Sprachen. Phil. Diss. Münster, 1934. S. 16 ff.
32
Лучше всего это иллюстрирует одно исключение, подтверждающее правило:
Cicero. Brutus. 262. Ср.: Lukian. Hist. conscr. 16. С другой стороны, Полибий мог свои
рассказы также назвать ὑπομνήματα (Polybios. 1, 35, 6).
33
Например, см.: Cicero. De orat. 2, 15. 62; Quintilian. 10, 1, 102; Lukian. Hist.
conscr. 39: «единственная задача историка — рассказать о том, как это было» (ὡς
ἐπράχθη εἰπεῖν); также см.: Ibid. 50–51; Wehrli F. Die Geschichtsschreibung im Lich-
te der antiken Theorie // Eumusia. Festschrift für E. Howald. Erlenbach; Zürich, 1947.
S. 54 ff.
II.2. Понятие historia и «исторические» представления

Невозможно задним числом приписывать Античности некое
понятие об истории, которое было бы сопоставимо с современным.
Но можно утверждать, что уже в то время существовали определен-
ные соответствия тому, что сегодня называется «представлениями
об истории» и входит в наше понятие истории. Однако к антично-
му представлению о historia эти взгляды относились в лучшем случае
лишь постольку, поскольку они помогали структурировать и в целом
понимать определенный материал, некое содержание, заключенное
в той форме, обозначением которой в первую очередь и является сло-
во historia. Нам нужно исходить из того, что именно в Античности
понимали под словом historia.
Содержание, которое заключено в словесной форме historia и ко-
торое это слово только и могло подразумевать, сосредоточивалось
прежде всего в области событийной политической и военной ис-
тории. С одной стороны, рассказ велся о примечательных деяниях,
событиях, судьбах, из которых можно было извлечь уроки для соб-
ственных политических действий и для правильного восприятия дей-
ствий других34; в Риме рассказы, представлявшие такого рода инте-
рес, называли exempla35 — именно их имели в виду, когда говорили,
что история (historia) — «наставница жизни»; они же придавали этому
жанру эстетическую привлекательность36. С другой стороны, интерес
был направлен на реконструкцию и историческое понимание более
длительных процессов (литературной формой для них были моногра-
фии или historiae perpetuae37). Впрочем, происходило это — не всегда,
как сейчас будет показано, но в основном — лишь за счет выстраива-
ния рядов событий. Это означает, что в подобных историях городов,
народов, царств или в общей истории нескольких народов целое было
в принципе не более чем суммой своих частей. Авторы находили (на-
сколько сознательно — вопрос отдельный) некую зону человеческой
деятельности, осуществлявшейся в совершенно определенных услови-
ях и с совершенно определенными результатами, и делали ее предме-
том изучения и описания. Такое восприятие истории и такой способ
34
Polybios. 1, 1, 2.
35
Gelzer M. Der Anfang römischer Geschichtsschreibung. S. 95–96, 285. Ср.: Ibid.
1963. Bd. 2. S. 365; Bd. 3. S. 234. Anm. 48.272.
36
«historia magistra vitae». — Cicero. De orat. 2, 36; ср.: Strasburger H. Die Wesens-
bestimmung der Geschichte durch die antike Geschichtsschreibung. S. 27.
37
Cicero. Ad fam. 5, 12, 2.
историописания вполне соответствовали античной разновидности

истории, причем с самого начала. Ведь если в V веке до н.э. проснулся
небывалый прежде интерес к событийной истории38, то произошло
это не просто в силу подъема культуры на более высокую ступень
и более широкого распространения научного интереса или поздне-
го влияния гомеровского эпоса39: прежде всего это было следствием
особенностей греческой жизни. В широких кругах граждан, которые
ответственно и заинтересованно участвовали в политической жизни
полисов (частично уже демократических), возникло особое отношение
к политическим и военным событиям. Политика обрела — в силу но-
вого, необычайно сильного акцента на политической принадлежности
человека — совершенно новое место и значение; политическая жизнь
стала интенсивнее, открылись небывалые возможности для того, что-
бы действовать, планировать, изменять. Политический порядок вдруг
предстал как что-то, что можно творить своими руками. Вследствие
этого появилась новая потребность ориентироваться в политике, воз-
никла и широко распространилась политическая грамотность и по-
литическая критика. Политика теперь уже не могла больше рассма-
триваться как серия великих деяний, а изменения — как проявление
глубинных смысловых связей (например, роковой последовательности
вроде «прегрешение — искупление» или «взлет — падение»). Занятия
политикой тоже не могли больше оставаться беспроблемной рути-
ной. Политика могла и должна была теперь становиться предметом
суждения извне (но при этом суждения компетентного), и не только
ближайшие, но и более далекие взаимосвязи «могли получать только
историческое объяснение»40. И так случайность военно-политических
событий внезапно смогла стать принципом создания реконструкций,
охватывающих несколько поколений. Событийно-историческая после-
довательность стала материалом, пригодным для литературного описа-
ния. Общественность — широкие круги свободных и равных граждан
греческих полисов — составила аудиторию, для которой стали публи-
коваться крупные исторические сочинения.
38
Ср.: Meier Ch. Die Entstehung der Historie.
39
На этом особенно настаивает, например, Штрасбургер (см.: Strasburger H. Die
Wesensbestimmung der Geschichte durch die antike Geschichtsschreibung; Idem. Homer
und die Geschichtsschreibung. Heidelberg, 1972).
40
См.: Lübbe H. Was heißt: «Das kann man nur historisch erklären?» // Koselleck R.,
Stempel W.-D. (Hrsg.). Geschichte — Ereignis und Erzählung. S. 542 ff.; Meier Ch. Die
Entstehung der Historie. S. 265 ff., 268 ff., 295 ff.
В последующие столетия закреплению за понятием истории

(Historie) значения рассказа о событиях способствовали образцы, за-
данные эпосом и Фукидидом: именно на них ориентировались пра-
вила жанра. Этот жанр, однако, нельзя считать простым следствием
институционализации определенных интересов и ожиданий историков
и их читателей. Ведь событийная история оставалась — даже тогда,
когда граждане стали менее активно принимать в ней участие, — с од-
ной стороны, основной сферой, в которой люди находили интересные
судьбы и важные фигуры для идентификации. Общественная и поли-
тическая стороны жизни у полноправных граждан были теснейшим
образом связаны друг с другом; связи и идентичности, конкурировав-
шие с политическими, серьезной роли не играли41. С другой сторо-
ны, событийная история оставалась единственной сферой, в которой
происходили важные, интересные, ощутимые перемены. Дело в том,
что в интеллектуальном, техническом, экономическом, социальном от-
ношениях условия жизни в Античности относительно мало менялись
по сравнению с ранним периодом, который предопределил последу-
ющие42, но сам был беден историческими свидетельствами. В историо-
графии учитывали некоторые процессуально возникшие перемены,
но в большинстве случаев лишь как готовые результаты, и рассказыва-
ли о них лишь «к слову», наряду с рассказом о событиях. Историческая
динамика в целом была настолько слабой, что не могла преодолеть того
порога, за которым она была бы в состоянии навязать себя традицион-
ной истории-рассказу (Historie) как часть истории-былого (Geschichte).
Вне того, что происходило на военной и политической арене, почти
не было глубоких изменений, которые могли бы превратить значитель-
ные массы людей (независимо от политических различий) в носителей
некой «истории» (Geschichte) или ее тему.
Таким образом, тот факт, что античная историография настолько
неисторично воспринимала мир, был в первую очередь обусловлен не-
достатком истории (Geschichte). Нужно хотя бы в общих чертах пред-
41
Понятие «связь» будет разъяснено далее. См. также: Weber M. Wirtschaft und
Gesellschaft. Köln; Berlin, 1964. S. 1026 ff.; Finley M. I. The Ancient Economy. London,
1973.
42
Они странным образом располагаются в нейтральной зоне между появив-
шимися учениями о происхождении культуры и теми временами, которые пред-
ставлены большим количеством исторических свидетельств: речь идет о периоде
с Х по VI век до н.э., от которого осталось относительно мало памятников грече-
ской культуры. Позднее грекам собственная самобытность стала столь очевидна,
что они особенно не интересовались ее происхождением.
ставлять себе «промежуточное положение» Античности. В то время

уже не рассматривали — в духе древневосточных представлений — по-
литику и природу в единстве; не пытались прочно привязать полити-
ческий порядок к определенной эпохе. Скорее наоборот, мир полиса
и политики стали постепенно вычленять из окружающей его природы43.
Время теперь уже было не временем тех или иных политических обра-
зований, которые считали себя всем миром, и еще не было временем че-
ловечества, понимаемого как прогрессирующее независимо от полити-
ческих границ. Таким образом, то, что в Новое время интегрировалось
в различные части единого понятия истории и что заставляло видеть
в истории (Geschichte) прежде всего гигантский, всеохватный процесс
изменений, в Античности было разделено. Между возникшей историей
событий (Ereignishistorie) и большими умозрительными историческими
построениями вроде учения Гесиода о возрастах мира или платонов-
ских мировых циклов44 не было никаких связующих звеньев, они суще-
ствовали параллельно, не соприкасаясь. Не было и никакой внешней,
высшей точки зрения или общественной альтернативы, которые поз-
волили бы соединиться умозрительным историческим построениям
и ожиданиям, событиям и истории (Historie). Во всяком случае, в эпоху
языческой Античности ни одна общественная группа не была в со-
стоянии исторически осмыслить и легитимировать свое социальное
возвышение, определить свое и чужое место в истории (и проводить
сравнения между различными крупными процессами). Лишь в V веке
до н. э. у Фукидида мы обнаруживаем своего рода историческую ло-
кализацию применительно к процессу развития и соотношения сил
и величин в греческой истории45. Но — как и все движение принципи-
ального обновления, частью которой она являлась46, — эта локализация
осталась исключением и не имела последствий. Такое отсутствие ис-
торического сознания, ощущения опосредованности временем47 было
43
Meier Ch. Entstehung des Begriffs «Demokratie». Frankfurt a.M., 1970. S. 19 ff.
44
Ср. отрывок: Gaiser K. Geschichte und Ontotogie // Idem. Platons ungeschrie-
bene Lehre. 2. Aufl. Stuttgart, 1968. В особенности любопытно: Platon. Nom. 677 c. d
(рассмотрение прогресса в качестве доказательства необходимости учитывать то,
что в на протяжении огромного периода разного рода катастрофы нанесли значи-
тельный вред культуре).
45
Thukydides. 1, 2 ff.
46
См.: Koselleck R., Meier Ch. Fortschritt // Brunner O., Conze W., Koselleck R.
(Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Spra-
che in Deutschland. Stuttgart, 1975. Bd. 2. S. 355 ff. (в данный сборник статья Прогресс
не вошла — Примеч. пер.)
47
Хотя было обнаружено много различных культурных связей, например,
тесно связано, помимо всего прочего, с определенной формой социаль-

ной одновременности и возможности, «конкретности» и пониженной
способностью формировать и воспринимать идеологию.
Границы античного восприятия истории сказались и на общих
концепциях исторических процессов и взаимосвязей, существовавших
в то время. Например, предположения Геродота относительно взаимо-
связанности поступков человека и его участи касались только взлетов
и падений конкретных индивидов, династий или царств48. Утвержде-
ние, будто в Риме за неудачей всегда следовали успехи, связывало между
собой лишь небольшое число конкретных событий49. То есть в этих
и им подобных концепциях рассматриваются или предполагаются
лишь немного более крупные комплексы взаимосвязанных событий
по сравнению с традиционным рассказом. В одном случае делается по-
пытка понять политику, а в другом — осмыслить своеобразные взаимо-
связи и судьбы великих политических деятелей. О постижении истории
тут едва ли можно говорить, самое большее — о понимании задним
числом ее событийного хода в малом и в великом.
Греческая история (Geschichte) с самого начала, в соответствии
с политической структурой общества, могла пониматься только
как история со множеством действующих субъектов. В ней не было
какой-то единицы, какого-то одного субъекта, долговременная эволю-
ция которого могла бы пониматься как «история» (Geschichte). Рамка,
в которой проходили все исторические движения, оставалась более
или менее одной и той же50. В этой рамке одни царства сменяли другие,
ситуации и события происходили и повторялись51. Время не было
между музыкой, моралью и государственным устройством (Schachermeyr F. Da-

mon // Stiehl R., Stier H. E. (Hrsg.) Beiträge zur Alten Geschichte und deren Nachle-
ben. Festschrift für F. Altheim. Berlin, 1969. Bd. 1. S. 192 ff.), между государственным
устройством и риторикой (Tacitus. Dialogus de oratoribus), между экономикой, тех-
никой и военным делом (Thukydides. 1, 2 ff.), между демографией и государствен-
ным устройством (Aristoteles. Pol. 1286 b 8 ff.), между всеобщим процветанием
и упадком науки (Plinius. Nat. hist. 14, praef.), все же эти констатации оставались
странным образом разрозненными и редкими и уж тем более не были сведены
вместе таким образом, чтобы можно было на их основе выдвинуть гипотезу о ка-
ких-то всеобъемлющих изменениях.
48
Meier Ch. Entstehung des Begriffs «Demokratie». S. 277 ff. (и другие источники).
49
Ammianus Marcellinus. 31, 5, 10–16; Vittinghoff F. Zum geschichtlichen Selbstver-
ständnis der Spätantike // Historische Zeitschrift. 1964. Bd. 198. S. 549–550, 560; Fuhr-
mann M. Die Romidee der Spätantike // Historische Zeitschrift. 1968. Bd. 207. S. 551. Ср.:
Ibid. S. 536, Anm. 22; S. 553–554 (О crescere posse malis Рутилия Намациана).
50
Ср. по поводу Геродота: Meier Ch. Die Entstehung der Historie. S. 286 ff.
51
Ср.: Aurelius Victor. Liber de Caesaribus 35, 13.
привязано к каким-то единичным объектам, и потому невозможно

было считать его циклическим (иначе обстояло дело в крупных умо-
зрительных построениях философов, абстрагированных от конкрет-
ных вещей и охватывавших века). Позднее в Риме ситуация была
иная, но все же римляне не могли представить себе свою историю
в виде круговорота52.
Представление об истории как о множестве параллельно и по-
следовательно совершающихся процессов было свойственно, в част-
ности, Полибию. Единство истории, которое он наблюдал, он объяс-
нял существованием единого плана (οἰϰονομία)53, однако этот план,
в свою очередь, принадлежал Тюхе54. Связь происходящего во всем
мире была самым большим среди тех сюрпризов, которые эта богиня
случайности вновь и вновь преподносит людям55. Исходные позиции
были абсолютно случайными56, никакого глубинного смысла в «драме»
не усматривалось. Исторической связи с прежними царствами не уста-
навливалось — проводилось лишь статичное сравнение с ними57. Буду-
щее было открыто, ничто ни говорило о том, что всесторонней связи
между поступками и событиями суждено быть долговечной58. Таким
образом, независимо от того, считал ли Полибий Тюхе скорее случай-
ностью или же действием божественных сил59, это единство одного
фрагмента истории не говорит о каком бы то ни было единстве истории
(Geschichte) в целом.
52
Vittinghoff F. Zum geschichtlichen Selbstverständnis der Spätantike. S. 541, 572 ff.
В целом см.: Momigliano А. Time in Ancient Historiography // History and Theory.
Vol. 5, Suppl. 6. 1966. P. 1 ff.
53
Polybios. 1, 4, 3; 3, 32, 9; 8, 2 (4), 2; 9, 44, 2.
54
Ibid. 1, 4, 1 ff. Ср.: 1, 1, 5; 3, 1, 10; 6, 2, 3; 8, 2 (4), 3–4.
55
Καινοποιεῖσθαι (Ibid. 1, 4, 5; 4, 2, 4; 9, 2, 4).
56
Также ср.: Momigliano A. Time in Ancient Historiography. P. 18–19.
57
Polybios. 1, 2.
58
Более того, Полибий уже предвидит новые изменения в римском праве (Po-
lybios. 6, 9, 12 ff.). Ср. 3, 4, 7 (где в то время считалось, что римское правление уже
стало историей), так и 3, 4, 12–5, 6: после завоевания снова было создано ταραχή
καί κίνησις (3, 4, 13), а это означает, что об изменениях уже было известно. Этот
момент чрезвычайно непросто интерпретировать — ср.: Walbank F. W. A Historical
Commentary on Polybios. Oxford, 1957. Vol. 1. P. 302 ff., — так как этот период хро-
нологически следует после «установленного окончания» единой истории (Polybios.
3, 1, 4–5. Ср. 1, 4, 3: συντέλεια). Нет никаких оснований утверждать, что Полибий
ожидал наступления череды империй.
59
На этот счет ср.: Fritz K. von. The Theory of the Mixed Constitution in Antiquity.
New York, 1954. P. 388 ff.; Ziegler K. Polybios // Realenzyklopädie für protestantische
Theologie und Kirche. 1952. Bd. 21/2. S. 1532 ff.
Существование такого рода единства предполагал продолжатель

его труда, стоик Посидоний. Ему приписывают — вероятно, справед-
ливо — такое высказывание: историк должен стремиться к тому,
…чтобы всех людей (πάντες ἄνθρωποι) в их родстве и их простран-

ственной и временнόй разделенности привести к одному и тому же
порядку изображения (σύνταξις) и тем самым как бы стать органом
божественного Провидения. Ибо как оно объединяет порядок светил
на небесах и человеческие характеры в совместную аналогию, вечно
водит по кругу, давая каждому предназначенное ему судьбой, — так же
и те люди, которые записывают общие события мира (αἱ ϰοιναὶ τῆς
οἰϰουμένης πράξεις), равно как и одного-единственного города, превра-
щают свое описание в единый отчет и становятся центром управления
событиями60.
У нас нет достаточного корпуса произведений Посидония, чтобы

увидеть, в какой мере он сделал это положение программой своей исто-
риографии и как его реализовывал в каждом случае. «Симпатия» между
космосом и историей говорит в пользу того, что история не стремится
к какой-то конечной цели. Ее единый порядок должен был бы скорее
означать, что правилом является смена одного круговорота другим.
В таком случае перед нами был бы в принципе такой же взгляд на ис-
торический мир, как у Геродота. Это согласовывалось бы с тем обстоя-
тельством, что в то время происходило объединение всего известного
мира под властью Рима и параллельно нарастал кризис республики61.
Поэтому вполне вероятно, что для Посидония существовала не ис-
тория, а истории — в рамках и в качестве части философски посту-
лируемого всеобщего порядка. В таком случае мы бы предположили,
что здесь налицо больше порядка и больше Провидения, но меньше
взаимосвязи между событиями, чем у Полибия.
Иначе обстояло дело в Риме. Тамошняя историография с самого
начала была сосредоточена на истории с единым действующим субъ-
ектом. Она была призвана объяснить успехи Рима, легитимировать
его экспансию и притязания (и для этого воспроизводить примеры от-
60
Diodor. 1, 1, 3. Ср.: Reinhardt K. Poseidonios. München, 1921. S. 32–33; Idem.
Kosmos und Sympathie. München, 1926. S. 184. Перевод основывается на: Pohlenz R.,
Pohlenz M. Die Stoa. 4. Aufl. Göttingen, 1970. S. 213 f.
61
Ср.: Strasburger H. Poseidonios on Problems of the Roman Empire // Journal of
Roman Studies. 1965. Vol. 55. P. 40 ff.
цов)62. Историю использовали прежде всего как арсенал. Она заключала

в себе заявление обожествленного Ромула, провозгласившего: «Угодно
богам, чтобы мой Рим стал главой всего мира»63; она заключала в себе
также историческое обоснование римского государственного устрой-
ства64 и — не в последнюю очередь — бесчисленные примеры (exempla)
доблести (virtus) римских полководцев и солдат и их превосходства
над врагами, а также мудрости римских государственных мужей65. Ход
истории с его длинным рядом успехов и постепенным завоеванием
мира одновременно заключал в себе подтверждение правильности этих
религиозных, моральных и военно-политических постулатов. В этом
отношении римская история в целом тоже была ориентирована на со-
бытия, только со специфическими интересами, и, кроме того, она из-
влекала из этих событий и их последовательности особый смысл.
В особенности после успехов и в связи со сформировавшейся на их ос-
нове уверенностью римлян в успехе66 заставлял задуматься тот факт,
что государство в эпоху поздней республики все больше расширялось
территориально, а внутри него царили кризис и упадок нравов, а также
что от республиканского государственного устройства, пользовавшегося
величайшим уважением римлян, произошел переход к империи.
С точки зрения представлений римлян об «истории» (Geschichte)
прежде всего интересен один из ответов, найденных в этой ситуации:
сравнение с возрастами человека. Со времен поздней республики из-
вестны схемы, делившие римскую историю на фазы, соответствовав-
шие фазам человеческой жизни67. Эти схемы не только обеспечивали
62
Gelzer M. Der Anfang römischer Geschichtsschreibung // Kleine Schriften. Bd. 3.
S. 51 ff., 95 ff., 258; Timpe D. Fabius Pictor und die Anfänge der römischen Geschichts-
schreibung // Temporini H. von. (Hrsg.) Aufstieg und Niedergang der römischen Welt.
Berlin; New York, 1972. Bd. 1/2. S. 928 ff.
63
«caelestes ita velle, ut mea Roma caput orbis terrarum sit». — Livius. 1, 16, 7 (цит.
по: Ливий. История Рима от основания города. М., 1989. Т. 1. С. 25. — Примеч. пер.).
Ср. 1, 55, 5–6; 5, 54, 7.
64
Cicero. Rep. 1 ff.
65
Ср.: Livius. 9, 17–19; особенно 9; Drexler H. Die moralische Geschichtsauffassung
der Römer // Gymnasium. 1954. Bd. 61. S. 168 ff., и в особенности S. 172 ff.; Pöschl V. Die
römische Auffassung der Geschichte // Gymnasium. 1956. Bd. 63. S. 190 ff. См. также:
Buchheit V. Christliche Romideologie im Laurentius-Hymnus des Prudentius // Wirth P.
(Hrsg.) Polychronion. Festschrift für F. Dölger. Heidelberg, 1966. S. 128 ff.
66
Ср.: Livius. 1, 16, 7.
67
Häussler R. Vom Ursprung und Wandel des Lebensaltervergleichs // Hermes. Bd. 92.
1964. S. 313 ff.; Vittinghoff F. Zum geschichtlichen Selbstverständnis der Spätantike. S. 557;
Truyol y Serra A. The Idea of Man and World History from Seneca to Orosius and Saint
Isidore of Seville // Cahiers d’histoire mondiale. 1960. Vol. 6. P. 698 ff.
возможность структурирования материала, но и позволяли авторам

определить, в какой фазе римской истории они сами жили. А такая
потребность в этой истории, которая рассматривавлась в отдельно-
сти от всех прочих как всеобщая и была полна перемен и поворотов,
очевидно, существовала. Кроме того, сравнение с возрастами человека
позволяло дать более высокую оценку собственному времени — време-
ни конца и завершения римской истории, которое сравнивали со ста-
ростью, подчеркивая преимущества этого возраста. О смерти Рима,
впрочем, речь не шла — по крайней мере, в языческие времена68.
Подозревая, что их собственная эпоха уступает в величии пред-
шествующей, некоторые авторы нашли другой ответ: в своей истори-
ческой картине они релятивировали преимущества того времени, бо-
лее дифференцированно взвешивая все его «за» и «против»: «…быть
может, всему существующему свойственно некое круговое движение,
и как возвращаются те же времена года, так обстоит и с нравами; не все
было лучше у наших предшественников, кое-что похвальное и заслужи-
вающее подражания потомков принес и наш век», — сказано у Тацита69.
После царивших в период поздней республики и Гражданской вой-
ны страхов и ожидания всеобщей погибели — Лукреций даже предпо-
лагал, что нивы перестанут плодоносить70, — про Августа говорили,
что он вернул «золотой век». Вергилий вложил в уста Юпитеру обе-
щание «вечной власти», то есть без пространственного и временнόго
ограничения. Наказ «народами править державно […] налагать условия
мира» был явно рассчитан на господство, длящееся вечно71.
Уже раньше, в начале II века до н.э., римлянами была заимствована
еще одна концепция истории — учение о четырех царствах, которое на-
шло свою самую знаменитую формулировку в Книге пророка Даниила,
68
У Ливия, у которого отсутствовало это сравнение, это обстоятельство упо-
минается один раз: надо заметить, что сила общества, которое должно быть бес-
смертным, не стареет (Livius. 6, 23, 7).
69
«nisi forte rebus cunctis inest quidam velut orbis, ut quemadmodum temporum
vices, ita morum vertantur; nec omnia apud priores meliora, sed nostra quoque aetas
multa laudis et artium imitanda posteris tulit». — Tacitus. Ann. 3, 55, 5; cp.: Tacitus. Di-
alogus de oratoribus (цит. по: Тацит К. Соч.: В 2 т. Т. 1: Анналы. Малые произве-
дения / Пер. А. С. Бобовича; Ред. перевода Я. М. Боровский и М. Е. Сергеенко. М.,
1993. C. 248 — Примеч. пер.).
70
Lukretius. 2, 1173–1174.
71
«regere imperio populous […] pacique imponere morem». — Vergil. Aeneas. 1,
279; 6, 851–852 (цит. по: Вергилий. Энеида. Сервий. Комментарии к «Энеиде». М.,
2001. С. 12, 125. — Примеч. пер.); по поводу aurea aetas см.: Vergil. Aeneas. 6, 791 ff.
Ср.: Livius. 4, 4, 4; 6, 23, 7.
но на самом деле было, очевидно, разработано в Персии в период гре-

ческого владычества с опорой на схему трех царств, использовавшуюся
греком Ктесием Книдским в IV веке для написания истории ассирий-
цев, мидян и персов. В своей изначальной — персидской и еврейской —
разновидности это учение (тогда носившее оппозиционный характер)
предсказывало гибель четвертого и последнего царства72. Теперь уже
невозможно установить, как и в какой мере этот грядущий конец был
исключен из схемы римлянами и насколько отождествление четверто-
го царства с Римской империей сочеталось с той идеей, что с концом
Рима придет к концу и вся «история», или в какой мере функция этого
учения заключалась в том, чтобы лишь придать какую-то внешнюю
структуру мировой истории.
Но — по крайней мере в императорском Риме — имели место
по-разному выражавшиеся ожидания конца истории вместе с кон-
цом Римского государства. Эта мысль, во-первых, несомненно была
связана с распространенным во II веке до н.э. осознанием того факта,
что под благотворным влиянием pax Romana во многих областях были
достигнуты никогда прежде не виданные успехи73. Во-вторых, она со-
четалась с разнообразными представлениями о вечности Рима и его
владычества. Эти представления превратились в застывшую идеоло-
гию, которой римляне твердо придерживались даже тогда, когда уже
повсюду стали видны симптомы обветшания и упадка империи74.
Особенно активно к этой идее обращались в полемике с христиана-
ми. На территории Римской империи, охватывавшей весь (хотя на са-
мом деле лишь весь средиземноморский) мир, представление об исто-
рии, очевидно, было так прочно связано с Римом, что представить себе
какую-либо неримскую или послеримскую историю людям было уже
трудно. Это убеждение, кстати, было характерно и для самих христиан:
72
О Ктесии см.: Diodor. 2, 1–34. Ср.: Lesky A. Geschichte der griechischen Literatur.
3. Aufl. Bern; München, 1971. S. 697 ff.; Swain J. W. The Theory of the Four Monarchies //
Classical Piniol. 1940. Vol. 35. P. 1 ff.; Koch K. Spätisraelitisches Geschichtsdenken am
Beispiel des Buches Daniel // Historische Zeitschrift. 1961. Bd. 193. S. 1; Lorenz K. Un-
tersuchungen zum Geschichtswerk des Polybios. Stuttgart, 1931. S. 15; Vittinghoff F. Zum
geschichtlichen Selbstverständnis der Spätantike. S. 551 ff. (в особенности о подготовке
учения Орозием и Августином). О Помпее Троге см.: Seel O. Eine römische Weltge-
schichte. Nürnberg, 1972.
73
См.: Koselleck R., Meier Ch. Fortschritt. S. 361.
74
Mommsen T. E. St. Augustine and the Christian Idea of Progress // Journal of
the History of Ideas. 1951. Vol. 12. P. 347; Vittinghoff F. Zum geschichtlichen Selbstver-
ständnis der Spätantike. S. 547; Fuhrmann M. Die Romidee der Spätantike. S. 529 ff.
Ср. примеч. 71.
«Если Рим погибнет, что может спастись?» — вопрошал Иероним75. Ко-

нечность истории была одним из аргументов, который обращали про-
тив язычников христиане. В сравнении истории с жизнью человека они
видели, помимо всего остального, признание грядущего конца Римской
империи76. Однако эсхатологический момент с течением времени отошел
на второй план — во всяком случае, он оставлял пространство для соб-
ственной интерпретации истории в рамках христианской апологетики.
Эта интерпретация проявилась прежде всего в христианской хро-
нографии, которая заключала в себе своего рода философию истории77.
В этой философии нашла свое выражение модель провиденциальной
истории, которая брала начало с сотворения мира, пронизывала всю вет-
хозаветную историю и через Рождество Христово вливалась в историю
Римской империи. Эта модель синхронизировала библейскую историю
с языческой. Благодаря этому стало возможным определение собствен-
ного конкретного места в истории, направляемой единым Богом.
В качестве нового жанра возникла церковная история, в которой
христиане рассматривались как отдельный народ. Особую роль в ис-
тории (Geschichte) этого народа играли преследования и догматические
споры — они были перенесены и в историю-рассказ (Historie), хотя
историография церкви осталась отдельным жанром78.
Земную историю некоторые апологеты понимали как единую
и осмысленную, поскольку ее направлял Всевышний. Особое Бо-
жественное провидение усматривали в том, что рождение Христа
совпало с консолидацией Римской империи при Августе. Объеди-
нение мира под его владычеством представлялось запланированной
свыше предпосылкой для миссии христианства79. Вместе с тем мир
и благополучие империи объяснялись Божьим промыслом. Именно
то обстоятельство, что дела у Римской империи со времен Августа
шли сравнительно хорошо, рассматривали как признак того, что Гос-
подь благоволит Риму и что ситуация будет и дальше улучшаться
благодаря распространению христианства и молитвам верующих.
75
«Si Roma perit, quid salvum est?» — Hieronymus. Ep. 123, 16, 4.
76
Vittinghoff F. Zum geschichtlichen Selbstverständnis der Spätantike. S. 538, 550
ff., 560 ff.
77
Momigliano A. Pagan and Christian Historiography in the 4th Century // Idem.
(Ed.) The Conflict between Paganism and Christianity. Oxford, 1963. P. 83 ff.; ср.: Vitting-
hoff F. Zum geschichtlichen Selbstverständnis der Spätantike. S. 535 ff.
78
Momigliano A. Pagan and Christian Historiography. P. 88 ff.
79
См.: Koselleck R., Meier Ch. Fortschritt. Anm. 53.
Возникла своего рода вера в прогресс80. Ориген и Евсевий относили

к Риму мессианские пророчества81, и иногда он представал воплоще-
нием Царства Божьего на земле82. С конца II века мы обнаруживаем
учение о четырех царствах у христиан в изрядно модифицированном
по сравнению с Книгой пророка Даниила варианте: Рим образует
в нем четвертое царство, конечную фазу направляемой свыше исто-
рии, ϰατέχον из Второго послания апостола Павла к фессалоникий-
цам83. Это царство, как предполагали, должно было просуществовать
до прихода Антихриста. Поэтому многие христиане наряду с язычни-
ками почитали Рим84, хотя и не могли всерьез поверить в то, что он
вечен. В результате обращения империи в христианство при Констан-
тине ожидания, возлагавшиеся на это царство, усилились, вера в его
провиденциальное предназначение получила, по всей видимости,
еще большее распространение. Последовавшие затем поражения Рима
поставили вопрос: не вызваны ли они гневом оставленных в небреже-
нии языческих богов? В связи с этим снова актуализировался вопрос
о том, направляется ли земная история Божественным промыслом.
Орозий сумел интегрировать в Божий план спасения даже победо-
носное наступление германцев и их завоевания85.
Однако эти и другие свидетельства не должны заставить нас забыть
о том, что размышление об истории (Geschichte) — это «странствование
по чужбине», говоря словами Тертуллиана, — занимало в сознании то-
гдашних христиан лишь очень ограниченное место86.
80
См.: Ibid. Anm. 54–55; Orosius. Historia adversus paganos. 1, 14 ff.; Cochra-
ne C. N. Christianity and Classical Culture. Oxford, 1940. P. 243 ff. (о возникшем
в то время ощущении всеобъемлющих изменений в истории).
81
Mommsen T. E. St. Augustine and the Christian Idea of Progress. P. 361 ff.
82
Straub J. Christliche Geschichtsapologetik in der Krisis des römischen Reiches //
Historia. 1950. Bd. 1. S. 61–62.
83
Mommsen T. E. St. Augustine and the Christian Idea of Progress. P. 348–349; Vit-
tinghoff F. Zum geschichtlichen Selbstverständnis der Spätantike. S. 554–555.
84
Ibid. S. 562; Buchheit V. Christliche Romideologie.
85
Straub J. Christliche Geschichtsapologetik. S. 75.
86
Тertullian. Apologeticum. 19, 7. Ср.: Funkenstein A. Heilsplan und natürliche Ent-
wicklung. Formen der Gegenwartsbestimmung in Geschichtsdenken des hohen Mittelal-
ters. München, 1965. S. 30. У Ипполита есть один пример, ср.: Peterson E. Mißtrauen
gegen ein Imperium, das eine Ökumenizität in Anspruch nimmt, die nur der Kirche zu-
kommt // Theologische Traktate. München, 1951. S. 85–86. Ср. его толкование того,
что Римская империя рухнет через «десять демократий», которое повторяет сон
Навуходоносора о десяти пальцах стопы у статуи (Mazzabino S. Das Ende der antiken
Welt / Übersetzt von F. Jaffe. München, 1961. S. 38).
В общем и целом христианские представления об истории не да-

леко уходили от языческих. В значительной мере происходила адап-
тация, христианизация последних. Были, однако, и новые элементы.
Новой была вера в то, что история конечна. Это — вместе с эсхато-
логическими ожиданиями — меняло место человека в истории. Но-
вой была также вера Евсевия, Орозия и некоторых других авторов
в «прогресс», в то, что положение дел на земле в целом улучшается;
эти идеи в константиновское время находили, вероятно, довольно
широкий резонанс, однако реальность была настолько очевидно
противоположна им, что уже ко времени Августина, а то и раньше
их популярность, по всей видимости, пошла на убыль. И наконец,
новым было понимание истории как промысла Божьего. Впрочем,
в период поздней Античности оно привело главным образом лишь
к тому, что получил новое обоснование языческий взгляд, соглас-
но которому Римская империя представляла собой цель истории
(по крайней мере в той ее части, которая разыгрывается на земле).
И только в долгосрочной перспективе из этого представления вы-
росла новая возможность предположить существование в истории
определенного смысла.
Кристиан Майер
III. Истолкование понятия истории в Средневековье

III.1. О значении слов historia и res gesta
Средневековье унаследовало понятие historia от Античности
с тем — известным уже Цицерону — трояким смысловым наполнени-
ем, которое зафиксировал Исидор Севильский (ок. 560–633) в своих
Этимологиях87.
Осуществленное древними разграничение смыслов этого поня-
тия Исидор мог позаимствовать из трудов двух римских граммати-
ков: из Noctes Atticae Геллия и из комментария к Вергилию Сервия.
Согласно их представлениям, historia — это запись только того,
что автор пережил лично, то есть надежное знание, обладающее
наивысшей степенью истинности. Этот мотив истинности, характе-
ризующий понятие истории, затем прослеживается еще и в класси-
87
Isidor de Sevilla. Etymologiae / Ed. W. M. Lindsay. Oxford, 1911. Vol. 1. P. 41–44.
ческом Средневековье: «История — это то, что увидено, то, что со-
вершено. То, что по-гречески называется historia, по-латыни будет
visio, поэтому историографом называется тот, кто записывает уви-
денные вещи»88.
Впрочем, Исидор — в соответствии с существовавшей в его время
традицией образования — отверг подобное ограничение historia дела-
ми недавнего прошлого: он включил в ее состав и анналы. Поэтому
история у него означала (а) способ познания всего, что относилось
к минувшему: «История есть повествование о событиях, при помощи
которого становится известным то, что было сделано в прошлом»89.
При этом частично терялся акцент, сделанный Семпронием Азел-
лионом на различии между анналами (annales) — перечислением чи-
сто внешних событий, не пережитых автором лично, — и историей
(historia) как материалом, который основан на личном опыте и кото-
рый автор поэтому может изложить с объяснением внутренних дви-
жущих сил событий. Но потерянным этот акцент оказался в Средневе-
ковье именно лишь частично — потому что подробность в изложении
осталась характерным признаком истории, причем кроме описания
событий к рассказу стали присоединять еще и поучительную мораль,
в которой эти события получают оценку90.
Проблема претензии личного опыта на высшую истинность, таким
образом, стала распространяться на все более далекие от настоящего
былые времена. Место личного свидетельства очевидца стали занимать
88
«Historia est res visa, res gesta; historia enim grece latine visio dicitur, unde his-
toriographus rei visae scriptor dicitur». — Conrad de Hirsau. Dialogus super auctores /
Ed. R. B.C. Huygens. Berchem; Brüssel, 1955. P. 17; ср. также: Otto von Freising. Gesta
Friderici imperatoris 2, 41 // MGH. Scriptores rerum Germanicarum in usum schola-
rum. 3. Aufl. Hannover; Leipzig, 1912. Bd. 46. P. 150; Guillelmus archiepiscopus Tyrensis.
Historia rerum in partibus transmarinis gestarum, Prologus // Recueil des Historiens
des Croisades. Historiens Occidentaux. Paris, 1864. T. 1; Vincent de Beauvais. Speculum
doctrinale. 3, 127.
89
«historia est narratio rei gestae […], per quam ea, quae in praeterito facta sunt,
dinoscuntur». — Isidor de Sevilla. Etymologiae. 1, 41, 1 (цит. по: Исидор Севильский.
Этимологии, или Начала в XX книгах. Книги I–III: семь свободных искусств. СПб.,
2006. С. 64. — Примеч. пер.).
90
Otto von Freising. Chronik 2. Prolog // MGH. Scriptores rerum Germanicarum in
usum scholarum. 2. Aufl. Bd. 45. 1912. S. 68: «Nemo autem a nobis sententias aut mora-
litates expectet». — (Перевод: «Никто не ожидает от нас суждений или морали»). —
Ср.: Ibid. 6, 23. S. 286.
устное предание91 либо запись, сделанная предками92. Познание стало

пользоваться уже познанным. Поэтому (б) второй смысл понятия «ис-
тория» — надежное знание о прошлом — стали переносить и на свиде-
тельства, возникшие не как следствие участия в событиях, а как след-
ствие познания событий, осуществленного в минувшие времена93.
Поскольку источники претендовали на правдивость — или, иными
словами, только в силу такой претензии они и использовались как источ-
ники, — третьим элементом смыслового наполнения понятия «история»
стал (в) сам предмет познания: «Истории — это истинные дела, которые
произошли»94. Иными словами, historia — это или надежное познание
исторических событий, или свидетельство из прошлого, или отдельное
событие, имевшее место в прошлом (либо совокупность таких событий).
Нельзя сказать, что в раннее Средневековье была полностью утрачена
потребность в надежном знании о прошлом. Скорее, эта потребность была
поглощена привлекательностью вообще всех вещей, достойных знания.
На первом плане стояло событие, а не вопрос о надежном знании о со-
бытиях. Только так можно объяснить взаимозаменяемость слов historia
и gesta (последнее раньше было формой множественного числа средне-
го рода, а потом превратилось в единственное число женского рода).
91
Bede’s Ecclesiastical History of the English People / Ed. B. Colgrave, R. A. B. Mynors.
Oxford, 1969. P. 6 (предисловие): «vera lex historiae est, simpliciter ea quae fama vul-
gante collegimus ad instructionem posteritatis litteris mandare studuimus». — (Перевод:
«в соответствии с истинным законом истории, я просто записал те из собранных
сведений, которые счел полезными для поучения потомства» (цит. по: Беда Досто-
почтенный. Церковная история народа англов. СПб., 2001. С. 4. — Примеч. пер.).
92
William of Malmesbury. Gesta regum Anglorum. 5, 445 / Ed. W. Stubbs. London,
[1889] (reprint: 1964). Р. 518: «Ego enim veram legem secutus historiae nihil unquam
posui nisi quod a fidelibus relatoribus vel scriptoribus addidici». — (Перевод: «Я же, сле-
дуя верному закону, историями считаю только то, что узнал от достойных веры
рассказчиков или писателей».)
93
Cicero. Inv. 1, 27: «historia est gesta res ab aetatis nostrae memoria remota». —
(Перевод: «история занимается деяниями, находящимися за пределами нашего вре-
мени»).
94
«historiae sunt res verae quae factae sunt». — Isidor de Sevilla. Etymologiae. 1, 44, 5
(цит. по: Исидор Севильский. Этимологии. С. 65. — Примеч. пер.). См. также: Ranulf
Higden. Polychronicon. 2, 18 / Ed. Ch. Ballington. London, 1869. Vol. 2. P. 362 ff. Ср.
также: Keuck K. Historia. Geschichte des Wortes und seiner Bedeutungen in der Anti-
ke. P. 6 ff.; Boehm L. Der wissenschaftstheoretische Ort der historia im frühen Mittelal-
ter. Die Geschichte auf dem Wege zur «Geschichtswissenschaft» // Bauer C., Boehm L.,
Müller M. (Hrsg.) Speculum Historiale. Geschichte im Spiegel von Geschichtsschrei-
bung und Geschichtsdeutung. Festschrift für J. Spörl. Freiburg; München, 1965. S. 672 ff.
Ср. другую работу, с обширными примечаниями, но написанную не так ясно: Lac-
roix B. L’ historien au Moyen Âge. Montréal; Paris, 1971. P. 16 ff.
Поскольку цель заключалась в том, чтобы рассказывать о чем-то,

представляющем общий интерес, собственно исторический аспект
предмета познания в этих условиях мог оказаться отодвинутым в сто-
рону. Это можно продемонстрировать на трех примерах. Начиная
с IX века слово historia могло означать историческое событие, изобра-
женное на картине, либо саму эту картину. Отсюда начиная с XIII века
возникли глаголы historiare, historier, storiare, означавшие «изготавли-
вать рассказ в картинах» или вообще «изукрашивать». В понимании
Амалария из Меца (умер ок. 850) слово historia относилось к сообще-
нию, взятому из Библии, а также к респонсориям, которые состав-
лялись для пения после чтения соответствующих мест библейского
текста. Но в XII веке, судя по всему, словом historia называли уже все
богослужение, независимо от того, в какой день оно совершалось95.
Исидор Севильский объяснял: «Гистрионы в своих представлениях
показывали истории»96. Из позднейших глоссариев невозможно по-
нять, что именно было предметом таких сценических изображений;
только к XII–XIII векам выкристаллизовалось значение «религиозное
действо», а когда от этого действа отпочковался жанр живых картин,
название historia закрепилось и за ними97.
Подобно жанрам разветвлялось и значение слова. Сначала поня-
тие historia могло применяться и к самому событию, и к сообщению
о событии, теперь же оно стало распространяться и на деятельность
по сообщению о событиях. И если учесть, что с XII века французское
слово geste (chanson de geste) в отдельных случаях переходило на сюжет
песни (geste = семья, народ и так далее), то нужно включить в этот
процесс разветвления также и отождествление истории с какой-нибудь
важной составляющей описываемого события.
Не случайно, конечно, с этого же времени — с конца XII века — все
настоятельнее стал звучать вопрос о правдивости сообщений. Понятия
historia, fabula, vita, chronique, conte, roman могли использоваться как си-
нонимы в значении просто повествования. Однако уже в XIII веке слово
geste в значении увлекательного рассказа было оттеснено на периферию.
Претензию на истинность утверждений стали признавать теперь только
95
Keuck K. Historia. Geschichte des Wortes und seiner Bedeutungen in der Antike.
S. 47 ff., 80 ff.; Lehmann P. Mittelalterliche Büchertitel // Idem. Erforschung des Mittelal-
ters. Bd. 5. Stuttgart, 1962. S. 65 ff.
96
«[histriones] autem saltando etiam historias et res gestas demonstrabant». — Isidor
de Sevilla. Etymologiae. 18, 48.
97
Keuck K. Historia. Geschichte des Wortes und seiner Bedeutungen in der Antike.
S. 66 ff., 87 ff.
за теми рассказами, которые обозначались понятием estoire, или histoire, —

впрочем, не сразу: этот процесс завершился только в XVI веке. Возврат
к позднеантичному ограничению значения слова historia был, таким
образом, инициативой историографии в узком смысле.
III.2. Историография, ее классификация

и горизонт ее опыта (Erfahrungshorizont)
III.2.a. «Жанры»
Наше представление о жанрах историографической литературы

Средневековья, как кажется, почти невозможно поколебать: мы знаем,
что существовали «хроника», «анналы», «житие», «деяния», «история
народа» и «исторические литературные сочинения». На сегодняшний
день все эти обозначения жанров прочно укоренились в исторической
науке в качестве понятий98.
Хроника — текст, написанный одним автором, чье имя обычно из-
вестно, и предназначенный для широкого круга читателей. В хронике
автор стремился объединить обширный исторический материал —
по возможности от истоков до современности, — причем сделать это
со вполне определенной идеей. Внутри такой общей рамки могли быть
различные варианты: Евсевий Кесарийский (ок. 365–339) и Иероним
(ок. 347–419/420) разрабатывали в своих всемирных хрониках жанр series
temporum («ряд времен»), в котором первейшей задачей автора являлось
приведение всех сообщений во временнýю последовательность. Орозий
(ум. после 418) положил начало жанру mare historiarum («море историй»)
отличающемуся максимальным обилием материала, что, как полагают,
должно было служить целям чисто развлекательным. Третий, созданный
Исидором Севильским, жанр imago mundi («образ мира») предполагал
понимание истории как лишь одной из частей действительности; осо-
бенно ярко это выражено в делении произведения на три части: speculum
historiale, speculum naturale и speculum doctrinale (описание истории, при-
роды и вероучения), как у Винсента из Бове (1184/1194 — ок. 1264)99.
98
Ср. обзор в форме компендиума Г. Грундмана: Grundmann H. Geschichts-
schreibung im Mittelalter // Stammler W. (Hrsg.) Deutsche Philologie im Aufriss. 2. Aufl.
Berlin, 1962. Bd. 3. S. 2221 ff. В переработанном виде эта работа была издана отдель-
ной книгой: Göttingen, 1965.
99
Цит. по: Brinken A. D. von den. Die lateinische Weltchronistik // Randa A. (Hrsg.)
Mensch und Weltgeschichte. Zur Geschichte der Universalgeschichtsschreibung. Salz-
Если же поле зрения автора было сужено, то возникали хроники

не всемирные, а более узкие по своему предмету — как у Кассиодора
(ок. 485 — после 580), создавшего историю народа готов (origo gentis), —
или хроники городов, орденов и так далее.
В некоторых отношениях прямую противоположность им пред-
ставляют собой анналы. Их писали обычно несколько авторов, чьи
имена неизвестны; они не рассчитаны на широкое распространение,
уже сама их схематически разбитая по годам композиция нацелена
на фиксацию только современных новостей — или во всяком случае
не на прослеживание давних истоков событий — и не предусматривает
наличия единой идеи, пронизывающей весь материал.
В античной теории биография не относилась к историописанию,
но тем не менее со времен Плутарха и Светония она — в форме сбор-
ников биографий правителей — стала вторгаться в описательные модели
историографии. Недостаток теоретической базы и практически не оспа-
ривавшийся принцип автора жития святого Мартина Сульпиция Се-
вера (ок. 363 — ок. 420), согласно которому описывать можно только
жизнь святого человека, ибо лишь его пример направляет взор читателя
к вещам потусторонним100, — эти факторы не позволили продолжиться
в Средневековье прямолинейному развитию имевшихся зачатков био-
графического жанра. Жизнеописаний правителей в Средние века удиви-
тельно мало101. Что же касается обширной агиографической литературы,
то в ее основе лежало, как правило, не намерение рассказать историю
личности как ее действий и [душевных] движений (такие рассказы были
этой эпохе неведомы), а стремление продемонстрировать во всех деяниях
святого то призвание к святости, которое было у него с самого начала.
burg; München, 1969. S. 57; ср.: Brinken A. D. von den. Studien zur lateinischen Welt-
chronistik bis in das Zeitalter Ottos von Freising. Düsseldorf, 1957.
100
Sulpicius Severus. Vita Sancti Martini. 1, 1. Также ср. исчерпывающий коммен-
тарий Жака Фонтеня в его двуязычном издании: Sulpice Sévère. Vie de Saint Martin.
Paris, 1967. T. 1 (особенно P. 72 ff.).
101
Ср.: Beumann H. Die Historiographie als Quelle für die Ideengeschichte des König-
tums // Historische Zeitschrift. 1955. Bd. 180. S. 456 ff. Репринт см.: Idem. Ideengeschicht-
liche Studien zu Einhard und anderen Geschichtsschreibern des früheren Mittelalters. 2.
Aufl. Darmstadt, 1969. S. 47 ff. По его мнению, именно биографии правителей, писав-
шиеся под влиянием Деяний саксов Видукинда Корвейского, позволяют проследить
обычно латентно присутствующий мирской взгляд на историю. Остается, правда,
выяснить, почему биографии правителей писались лишь тогда, когда намечались
крупные перемены в структурах власти, и не объясняется ли этот, порой сознательно
«обмирщенный», взгляд авторов тем, что они приспосабливались к мировоззрению
знати, которое было христианизировано еще только в очень небольшой степени.
Однако существовали серии кратких биографий. Их название gesta,

происходящее от res gestae, свидетельствует о намерении фиксировать
события. Однако те «деяния», которые отражены в сочинениях подоб-
ного рода, ограничиваются деятельностью должностных лиц, смена
которых свидетельствует о преемственности учреждения на протяже-
нии нескольких поколений. При этом на первом плане могут стоять
два момента: либо за счет постоянно повторяющегося, как в каталоге,
перечисления определенных признаков должностной деятельности,
зачастую дополненного цитатами из правовых документов102, выделя-
ется статический аспект в жизни учреждения, регламентированного
нормированного юридическими нормами; либо же за счет описания
множества разнообразных событий подчеркивается, сколь активны
и могущественны были упоминаемые должностные лица и насколько
их деятельность являлась воплощением значимости того учреждения,
которое они возглавляли или представляли. В обоих случаях рассказ
может становиться все более и более подробным по мере приближе-
ния к тому времени, когда жил автор, а в конце вообще превратиться
в обстоятельную биографию.
С народной поэзией (записи которой сохранялись лишь в редких
случаях, а время действия исторических песен в восприятии и испол-
нителей, и слушателей терялось во тьме веков) у латиноязычных ис-
торических произведений не было ничего общего, кроме рифмы. Они
возникли из потребности в расширении списка текстов для чтения
в школе, были посвящены, как правило, одному герою или конкрет-
ному событию и имели тенденцию к панегирическим гиперболам,
что делало удобным использование этих произведений и в пропаган-
дистских целях.
Отличительные признаки этих жанров принадлежат различным
уровням и феноменологически они были выявлены учеными только
в XIX веке. Что такое «хроника», можно понять по интенции историо-
графа-хрониста и по предмету описания; «житие» определяется только
личностью главного героя; главный признак «анналов» и «деяний» —
их принцип построения по годам или последовательности правлений.
Впрочем, все эти признаки относятся только к типологии, выведенной
post festum, а в историографической действительности встречаются
многочисленные переходные типы. Если говорить, например, о поня-
102
Здесь можно было бы упомянуть поздние части Liber Pontificalis — ср.: En-
gels O. Kardinal Boso als Geschichtsschreiber // Schwaiger G. (Hrsg.) Papst und Konzil.
Festschrift für H. Tüchle. München, 1975 — или Историю Компостелы.
тии анналов, то невозможно не заметить, что Семпроний Азеллион

определяет его по совсем иным критериям, нежели нынешние иссле-
дователи. Поэтому нам не обойтись без того, чтобы прислушаться
к собственным мнениям историографов Средневековья.
III.2.б. Средневековые принципы структурирования

историографического текста
Существовавшее прежде разделение на historia как сообщение лишь

о событиях современности и annales как описание событий далекого
прошлого было, как уже сказано выше, отвергнуто Исидором Севиль-
ским. Однако он не мог полностью отказаться от понятия «анналы»,
потому что «жанр истории» (genus historiae) предполагал тройствен-
ное членение текста в соответствии с временными отрезками — днем,
месяцем и годом, — которым соответствовали ephemerida, kalendaria
и annales103. Но этот основанный на формалистическом принципе
структурирования текста критерий, признававшийся Исидором, явно
не был основным. Поэтому, вслед за Исидором, раннесредневековые
авторы многочисленных произведений, имевших характер анналов,
обычно не использовали в заглавиях жанровое обозначение annales.
Когда Исидор говорит, что Саллюстий написал «историю» (historia),
а произведения Тита Ливия, Евсевия Кесарийского и Иеронима состо-
ят из «истории» и «анналов», то эти определения — не более чем дань
традиции. В другом месте104 он говорит, что «хроника», написанная
Евсевием, в латинском переводе Иеронима называется temporum series.
Таким образом, соединение в одном произведении «истории» и «анна-
лов» было новшеством, для определения которого не годился критерий
хронологической близости к автору, и его вытеснило понятие «хроника».
Общепринятое в наши дни различение «хронистики» и «анналистики»
по структурно-композиционным признакам тогда не осуществлялось105,
103
Isidor de Sevilla. Etymologiae. 1, 44. Cр.: Fontaine J. Isidore de Séville et la culture
classique dans l’ Espagne wisigothique. Paris, 1959. T. 1. P. 180 ff.
104
Isidor de Sevilla. Etymologiae. 5, 28.
105
Б. Лакруа (Lacroix B. L’ historien au Moyen Âge. P. 34 ff.) вместо этого пытает-
ся, ссылаясь на данные примеры, представить «историю», «анналы» и «хроники»
как три главные жанра Средневековья, однако затем он попадает в явно затрудни-
тельное положение, пытаясь провести различие между «хроникой» и «анналами».
и поэтому господствовавшую до конца XI века анналистику мы с полным

основанием можем назвать типичной для хроники формой изложения106.
Однако в другом аспекте, который Исидор оставил без внимания,
различие между historia и annales сохранилось. Цицерон107 и Квинти-
лиан108 характеризовали анналы как непритязательную форму изло-
жения, поскольку в ней преобладало последовательное перечисление
дат и имен. Кассиодор имплицитно отождествлял хронику с анналами,
определяя ее как «картины историй и кратчайшие упоминания о вре-
менах»109. Эту разницу между анналами и историей понимали даже
авторы высокого Средневековья. Например, Гервазий Кентерберий-
ский (XIII век) писал:
Хронист ведь подсчитывает годы от воплощения Господа и вхо-

дящие в года месяцы и календы, а также кратко сообщает о деяниях
королей и князей, которые пришлись на это время, поминает события,
знамения или чудеса. Многие, однако же, при написании хроник или ан-
налов преступают границы, ибо обожают расширять хранилища свои
и увеличивать воскрилия одежд своих. Ведь, желая составить хронику,
подходят к делу по обычаю историков и то, что должны бы были сказать
о манере письма кратко и самоуничижительно, пытаются утяжелить
напыщенными словами110.
Поскольку таких авторов, по словам Гервазия, было очень много,

надо полагать, что перед нами уже проявление распада жанровых кри-
териев, при котором сжатый или пространный способ изложения мате-
риала объявлялся подлинным критерием различия между «хроникой»/
«анналами» и «историей». Оттон Фрайзингский (ок. 1112–1158) в своей
106
См., например: Poole R. L. Chronicles and Annals. A Brief Outline of their Origin
and Growth. Oxford, 1926.
107
Cicero. De orat. 2, 12.
108
Quintilian. 10, 2, 7.
109
«imagines historiarum brevissimaeque commemorationes temporum». — Cassio-
dori Senatoris Institutiones. 1, 17, 2 / Ed. R. A. B. Mynors. Oxford, 1963. P. 56.
110
«Cronicus autem annos incarnationis Domini annorumque menses computat et
kalendas, actus etiam regum et principum quae in ipsis eveniunt brevitur edocet, eventus
eniam, portenta vel miracula commemorat. Sunt autem plurimi, qui cronicas vel annales
scribentes limites suos excedunt, nam philacteria sua dilatare et fimbrias magnificare de-
lectant. Dum enim cronicam compilare cupiunt, historici more incedunt et, quod breviter
sermoneque humili de modo scribendi dicere debuerant, verbis ampullosis aggravare co-
nantur». — Gervase of Canterbury. Chronica major. Prologus // Gervase of Canterbury.
The Historical works / Ed. W. Stubbs. London, [1879] (reprint: 1965). Vol. 1. P. 87 ff.
Всемирной хронике вынужден был сильнее ограничивать себя, нежели

в Деяниях императора Фридриха, в том, что касается объема материала
(уже хотя бы потому, что рассматриваемый период был гораздо длин-
нее), тогда как особых различий в стиле между этими произведениями
не наблюдается. И если, несмотря на это, Всемирная хроника изначаль-
но называлась Historia, а Деяния императора Фридриха — Cronica111,
то это, очевидно, было связано с той же разницей в продолжительности
рассматривавшегося Оттоном периода. Широта масштаба, таким обра-
зом, осталась признаком historia, однако переместилась с внутренних
критериев на внешние признаки — и это касается не только Оттона.
Упомянутый Исидором Севильским троякий genus historiae был
известен и высокому Средневековью. Робер де Ториньи (он же Робер
де Мон-Сен-Мишель, конец XII века) в прологе к своей хронике сказал
о Сигеберте из Жамблу, на чей труд опирался: «О нормандских герцогах
он говорит мало или вообще ничего. Но сделал он это не по небре-
жению, а потому, что этим троим недостает историй»112. Описывать
историю нормандских герцогов в то время было принято в порядке
их правлений. Античная теория структуры и композиции еще не рас-
пространялась на то, что мы сегодня обыкновенно называем словом
gesta, поэтому Робер прощает Сигеберту это упущение.
Этот пример на фоне вышеизложенных наблюдений показывает,
во-первых, что теория, существовавшая в Античности, не была адап-
тирована к произошедшим переменам; наоборот, вплоть до середины
XIII века старались — явно безуспешно — приспосабливать историо-
графическую действительность к отжившим нормам. Исидор Севиль-
ский уже использовал понятие annales для определения структурного
и жанрового элементов без более точного обозначения, а у Робера
де Ториньи три структурно-композиционных элемента, основанные
на мерах времени, — день, месяц и год — в совокупности обозначаются
словом historiae. Строгое различие между принципами построения тек-
ста и жанровыми принципами проводилось на практике, но не в вы-
боре слов. Это обстоятельство может служить дополнительным объ-
яснением того факта, что современная историческая наука попыталась
определять жанровые различия — по крайней мере частично — через
структурно-композиционные.
111
Ф.-Й. Шмале в своем введении в: Schmale F.-J. (Hrsg.) Bischof Otto von Freising
und Rahewin. Die Taten Friedrichs. Darmstadt, 1965. S. 75 ff.
112
«de ducibus Normannorum nihil aut parum dicit. Nam tamen hoc fecit negli-
genter, sed quia carebat his tribus historiis». — Robert de Torigni. Chronica. Prologus /
Ed. L. Delisle. Rouen, 1872. T. 1. P. 94.
III.2.в. Способы получения опыта и способность

его оформления в рассказ
Прежде чем сделать поспешный вывод о том, что момент конти-

нуитета преобладал в течение всего времени от Античности до высо-
кого Средневековья, следует рассмотреть такой аспект средневековой
историографии, как богатство ее форм и важнейшие источники этого
богатства. В языческом историописании поздней Античности господ-
ствовало не циклическое, а линейное мышление113, поэтому введение
христианской идеи конца и цели истории не означало полного разрыва
с прежней традицией114. Чего еще не могла обеспечить всемирная хрони-
ка Евсевия/Иеронима, нацеленная на создание упорядоченного каркаса
данных, то удалось Орозию, ученику Августина115. Если в поздней Ан-
тичности начало поддающейся описанию истории видели в правлении
ассирийского царя Нина, основателя Ниневии, то Орозий в своих семи
книгах Истории против язычников впервые начал изложение с библей-
ской истории о сотворении мира. В то же время Орозию еще не удалось
отказаться от представления о том, что римская мировая империя об-
ладает высшей ценностью и потому неповторима или что направление
хода истории необратимо. Он просто поставил знак равенства между pax
Augusta и pax Christiana, отождествляя империю и религию, поскольку
распространение спасительной веры, согласно плану Божественного про-
видения, могло происходить только силами четвертого великого царства.
И только у Исидора Севильского Римская империя съежилась
до масштабов одного царства среди многих и уступила церкви роль
того единственного начала, которое охватывает все народы116. В соот-
ветствии с такой системой представлений Исидор вместо последова-
тельности четырех мировых царств использовал созданный уже Авгу-
113
Ср.: Vittinghoff F. Zum geschichtlichen Selbstverständnis der Spätantike.
114
Momigliano A. L’eta del trapasso fra storiografia antica e storiografia medievale
(320–550) // La storiografia altomedievale. Spoleto, 1970. T. 1. P. 89 ff.
115
Schöndorf K. A. Die Geschichtstheologie des Orosius. Phil. Diss. München, 1952;
Lacroix B. Orose et ses idées. Montréal; Paris, 1965; Marrou H. I. Saint Augustin. Orose et
l’ Augustinisme historique // La storiografia altomedievale. T. 1. P. 59 ff.
116
Romero J. L. San Isidoro de Sevilla. Su pensamiento histórico-político y sus rela-
ciones con la historia visigoda // Cuadernos de historia de España. 1947. Vol. 8. P. 51 ff.
стином принцип деления истории по aetates, понимая их как возраста

мира, соответствующие взрослению человечества как тела117.
Еще в поздней Античности возникли списки понтификатов рим-
ских пап по аналогии с римскими fasti consulares. После добавления био-
графических сведений эти перечни пап разрослись в Liber pontificalis118.
С точки зрения истории историографических форм этот прототип gesta
имел общие корни с античными анналами, а по своему предмету яв-
лялся продолжением античных жизнеописаний императоров; однако
в силу единообразия данных, включавшихся в такую форму историче-
ских текстов, он понимался как институциональная история. Так сфор-
мировались все широко использовавшиеся впоследствии структурно-
композиционные принципы — последовательность четырех царств,
смена возрастов мира, годовые записи анналов и перечни правлений
светских или церковных властителей. Но в Средние века их развитие
не продолжилось линейно и беспроблемно.
Беда Достопочтенный (672/673–735)119, знавший хроники Иеронима
и Исидора, пользовался делением истории по возрастам мира. Однако
в континентальной Европе получила распространение не эта хроно-
логия, а его расчеты дат Пасхи, произведенные вперед до 1063 года.
Господствовавший в каролингской историографии жанр анналов вырос
из практических нужд: для определения дат праздника Пасхи исполь-
зовались таблицы, на полях которых можно было фиксировать важные
события текущего года. Этот обычай в конце концов обрел самостоя-
тельность, и записи стали делать уже отдельно и регулярно, в чем боль-
шим подспорьем оказалась усовершенствованная хронология Беды.
Можно ли на этом основании утверждать, что через Беду каролингские
анналы связаны с Евсевием Кесарийским и Иеронимом? На самом деле
эта связь носила вторичный характер, потому что, невзирая на свое
внешнее сходство с античными предшественниками, средневековые
анналы произрастали из другого корня. И не исключено, что и Павел
117
Такое понимание в большей степени проявляется в Этимологиях Исидора
Севильского, нежели в его хронике, как показано в работе: Borst A. Das Bild der Ge-
schichte in der Enzyklopädie Isidors von Sevilla // Deutsches Archiv. 1966. Bd. 22. S. 21 ff.
118
Bertolini O. II «Liber Pontificalis» // La storiografia altomedievale. T. 1. P. 387 ff.;
Melville G. «…De gestis sive statutis romanorum pontificum…». Rechtssätze in Papstge-
schichtswerken // Archivum Historiae Pontificiae. 1971. Vol. 9. P. 377 ff.
119
Прежде всего см.: Levison W. Bede as Historian // Thompson A. H. (Ed.) Bede,
His Life, Times and Writings. Essays in Commemoration of the Twelfth Centenary of
His Death. Oxford, 1935. P. 111 ff. В расширенном варианте то же см.: Levison W. Aus
rheinischer und fränkischer Frühzeit. Ausgewählte Aufsätze. Düsseldorf, 1948. S. 347 ff.
Диакон (720/724–799?), построивший свои Деяния мецских епископов

по периодам служения епископов, в качестве образца использовал пе-
речень правлений лангобардских королей из эдикта Ротари — то есть
опять же не позднеантичный текст120.
Как бы там ни было, из существовавшего в поздней Античности
набора форм в раннем Средневековье использовались только две: за-
писи по годам и перечни правлений. Всемирно-исторический охват
при этом был невозможен. Хроника Павла Орозия послужила образцом
как для Истории римлян Павла Диакона, так и для всемирной хроники
Фрекульфа из Лизьё (ок. 825–852/864?). Но все же этим двум авторам
не удалось создать ничего, кроме простого хронологического перечис-
ления отдельных эпизодов, и заканчиваются их произведения рассказом
о Юстиниане и Григории Великом, то есть об окончательном крушении
Западной Римской империи. В этой неспособности довести изложение
всемирной истории до своего времени отражается зависимость авторов
от представлений их социального окружения, которое уже не ощущало
себя римлянами. В хронике Регинона Прюмского (ок. 840–915) присут-
ствует уже такой взгляд на историю, который воспринимает возникно-
вение германских королевств как важнейший перелом121.
Но, помимо этого, ни Павел Диакон, ни Фрекульф уже не способны
были перенять у авторов, на труды которых они опирались, их схему
деления истории или же скомпоновать свой материал по другой схеме,
соответствующей жанру всемирной истории. И, как доказывает Жизнь
Карла Великого Эйнхарда (ок. 770–840), причиной тому было вовсе
не исчезновение знаний об античной традиции122. Не может не бро-
ситься в глаза то, что тип близкого к реалистичному жизнеописания
святого, принесенный на континент англо-саксонскими миссионерами,
смог закрепиться наряду с типом жития, восходящим к постулатам
120
Sestan E. La storiografia dell’Italia langobarda: Paolo Diacono // La storiografia
altomedievale. T. 1. P. 357 ff. В то же время Liber Pontificalis и Historia ecclesiastica gentis
anglorum Беды были опеределенно также известны Павлу Диакону, поэтому вопрос
остается открытым.
121
Löwe H. Regino von Prüm und das historische Weltbild der Karolingerzeit //
Rheinische Vierteljahresblätter. 1952. Bd. 17. S. 151 ff. (особенно S. 173 ff.). Перепеча-
тано в: Lammers W. (Hrsg.) Geschichtsdenken und Geschichtsbild im Mittelalter. Darm-
stadt, 1965. S. 91 ff. (особенно S. 125 ff.).
122
Hellmann S. Einhards literarische Stellung // Historische Vierteljahresschrift.
1932. Bd. 27. S. 40 ff. Перепечатано в: Beumann H. (Hrsg.) Ausgewählte Abhandlungen
zur Historiographie des Mittelalters. Darmstadt, 1961. S. 159 ff.; Idem. Topos und Gedan-
kengefüge bei Einhard // Archiv für Kulturgeschichte. 1951. Bd. 33. S. 337 ff.
Сульпиция Севера и унифицированным для литургических целей123.

И только в высоком Средневековье в Европе (за исключением Австрии)
снова исчез чистый тип анналов, не смешанный с элементами дру-
гих структурно-композиционных форм. Поэтому есть все основания
видеть в каролингской историографии некое новое явление, не полу-
чившее, впрочем, дальнейшего развития. В поздней Античности жи-
тия и анналы не могли обеспечить ни реалистичного жизнеописания,
ни изложения истории, выходящего за пределы простого перечисления
фактов, а теперь как раз эти жанры казались наиболее подходящи-
ми для таких задач. Здесь явно сказалось влияние формы, возникшей
из своих собственных корней и разработанной изначально для ведения
записей, относящихся к современности.
К написанию композиционно целостных и завершенных всемир-
ных хроник стали вновь постепенно возвращаться только в конце
XI века. Связано это было не только с чтением античных авторов,
но и в значительной мере с изменением авторского интеллектуального
кругозора за счет появления нового опыта. В ходе борьбы за инвести-
туру представление о двух высших властях возродилось в виде учения
о «двух мечах» — тем самым был переброшен новый мостик в позднюю
Античность124. Правда, за единой империей, существовавшей с Антич-
ности до современности, не признавали, особенно на Западе, роли
центра мировой истории и легитимного второго ее полюса — в про-
тивовес sacerdotium, — однако и Запад нашел в лице папства некую
общую для всех точку отсчета, полное и высшее завершение иерархии
церкви125.
123
См. литературу: Grundmann H. Geschichtsschreibung im Mittelalter. S. 2252,
к § 6.
124
Фрутольф Михельсбергский впервые назвал империю немцев наследницей
мировой империи римлян. При этом он ориентировался прежде всего на хрони-
ку Иеронима, но схема изложения (год за годом), характерная для построения
анналов, у него в местах важнейших «швов» уже не соблюдена. См.: Schmale F.-J.,
Schmale-Ott I. Einleitung // Frutolfs und Ekkehards Chroniken und die anonyme Kai-
serchronik. Darmstadt, 1972. S. 8 ff. Вместе с Лампертом Гердсфельдским Фрутольф
относится к переходному периоду, когда от композиционного принципа, характер-
ного для анналов, стремились отказаться в пользу композиции, подчеркивавшей
взаимосвязь событий, происходивших в разные годы.
125
Гуго из Флёри в первую очередь написал Historia ecclesiastica. Иоанн Солс-
берийский сначала отождествлял историю церкви с историей пап. Ср.: Zimmer-
mann H. Ecclesia als Objekt der Historiographie. Studien zur Kirchengeschichtsschrei-
bung im Mittelalter und in der frühen Neuzeit. Wien, 1960; Jedin H. Handbuch der
Kirchengeschichte. Freiburg, 1963. Bd. 1. S. 28 f.
Одновременно в поле зрения историографов оказались новые сю-

жеты, которые сообщили историописанию XII века новый импульс126
и направили внимание авторов на новые темы, такие как Крестовые
походы, аристократические династии, территориальные государства
или города127.
Набор известных принципов построения материала от этого не рас-
ширился: по-прежнему использовались перечни правлений и погодные
записи, однако теперь стало наблюдаться все большее их смешение;
за счет мостика, переброшенного к Античности, снова обрела популяр-
ность модель последовательности мировых царств. В итоге возобладал
тот принцип, который был характерен для жанра «деяний». В позднем
Средневековье использовавшиеся доминиканцами мартинианы (по об-
разцу хрониста Мартина из Троппау) сохраняли деление отражающего
всемирную историю материала посредством синхронно сопоставленных
перечней правлений императоров и пап, а продолженные францискан-
цами Flores temporum, напротив, ограничивались только понтификатами.
III.2.г. Учение об изложении материала
В XII веке возросла жажда исторического знания и под ее влиянием

снова оживилась теоретическая дискуссия. Нет нужды объяснять, по-
чему позднеантичная теория фигурировала в ней с самого начала. Эта
дискуссия концентрировалась прежде всего на вопросе о том, как в каж-
дом отдельном случае следует обрабатывать исторические сведения.
Как составная часть риторики historia была также и рассказом (narratio)
о событиях прошлого128. Историограф (historiographus) исполнял свои
обязанности — officium narrationis, в результате чего возникало повест-
вовательное произведение — opus narrationis129. И в VII, и в XII веке
historia как повествование, обладающее наиболее высокой степенью
126
Spörl J. Wandel des Welt- und Geschichtsbildes im 12. Jahrhundert? Zur Kennzeich-
nung der hochmittelalterlichen Historiographie // Rüdinger C. (Hrsg.) Unser Geschichts-
bild. München, 1955. Bd. 1. S. 99 ff. В переработанном виде см. в: Lammers W. Ge-
schichtsdenken. S. 278 ff.
127
Ср.: Patze H. Adel und Stifterchronik. Frühformen territorialer Geschichtsschrei-
bung im hochmittelalterlichen Reich // Blätter für deutsche Landesgeschichte. 1964.
Bd. 100. S. 8 ff.; 1965. Bd. 101. S. 67 ff.
128
Isidor de Sevilla. Etymologiae. 1, 41; Vincent de Beauvais. Speculum doctrinale.
P. 3, 127.
129
Lacroix B. L’ historien au Moyen Âge. P. 15–16.
правдивости, отличалась и от fabula («и не правда, и не правдоподоб-

но»), и от argumentum («не правда, но правдоподобно»), и от художе-
ственной литературы130. Однако — и этот аспект, похоже, превратился
в гнетущую проблему — «деяния […] времен почти бесконечны»131, так
что отбор материала для включения в narratio, был неизбежен132. Заслу-
живающими упоминания считались только «великие и достопамятные
события»133. У Гуго Сен-Викторского (ум. ок. 1141) это еще весьма схе-
матично названные три фактора: главное лицо события, место события
и время события134. А в XIV веке называли уже семь famosa actionum
genera для действующих лиц соответствующей сословной принадлежно-
сти135. Перечисления подобного рода136 возникали в попытке справить-
130
Isidor de Sevilla. Etymologiae. 1, 44; ср.: John of Salisbury. Policraticus. 2, 19; Ra-
nulf Higden. Polychronicon. 2, 18.
131
«gesta […] temporum infinita pene sunt». — Hugo of St Victor. De tribus maximis
circumstantiis gestorum / Ed. W. M. Green // Speculum. 1943. Vol. 18. P. 491.
132
Оттон Фрайзингский в сопроводительном письме Райнальду фон Дасселю
по случаю пересылки своих Деяний императора Фридриха I: «Scitis enim, quod
omnis doctrina in duobus consista, in fuga et electione, […] ipsa est, quae secundum
suam disciplinam docet eligere ea, quae conveniunt proposito, et fugere, quae impedi-
unt propositum. […] Sic et chronographorum, facultas habet, quae purgando fugiat,
quae instruendo eligat; fugit enim mendacia, eligit veritatem». — (Перевод: «Ведь Вы
знаете, что любое исследование состоит из двух [частей]: избегания и отбора […]
учит отбирать те, что соответствуют замыслу, и избегать тех, что препятствуют
его осуществлению […] Так и [ремесло] историографов имеет множество [вещей],
которых путем удаления избегает, и которые путем выстраивания отбирает; ибо
избегает оно выдумок, отбирает истину». — MGH. Scriptores rerum Germanicarum
in usum scholarum. Bd. 45. S. 4–5.) Ср. также: William of Malmesbury. Gesta regum
Anglorum. 5, 445.
133
Cicero. De orat. 2, 63.
134
135
Ranulf Higden. Polychronicon.1, 4: «…nota quod septem leguntur personae, quo-
rum gesta crebrius in historiis memorantur, videlicet principis in regno, militis in bel-
lo, iudicis in foro, praesulis in clero, polici in populo, oeconomici in domo, monastici
in templo». — (Перевод: «Заметь, что мы читаем о семи типажах, чьи деяния часто
поминаются в историях, то есть о правителе у кормила власти, о воине в битве,
судье на форуме, предводителе духовенства, народном вожде, хозяине дома, мо-
нахе во храме».) Этому соответствуют «septem famosa actionum genera, quae sunt
constructiones urbium, devictiones hostium, sanctiones iurium, correctiones criminum,
compositio rei popularis, dispositio rei familiaris, adquisitio meriti salutaris, et in his ju-
giter relucent praemiationes proborum et punitiones perversorum». — (Перевод: «семь
известных типов действий, таких как возведение городов, поражение врагов, за-
конное наказание, исправление грехов, установление общественного порядка, на-
ведение порядка в семье, приобретение духовных заслуги, во всех них в совокуп-
ности отражаются поощрение праведников и наказание злодеев».)
136
Ср. сведения, собранные в работе: Lacroix B. L’ historien au Moyen Âge. P. 16 ff.
ся с расширившимся диапазоном подлежавшего обработке материала

и систематизировать инструментарий историографа.
Можно было бы подумать, что описания без стилистических при-
тязаний достаточно, чтобы в неискаженном виде донести до читателя
сведения о прошлом. Однако история как часть риторики чувствовала
себя обязанной соответствовать virtus bene scribendi, и, следовательно,
историограф должен был стремиться с помощью красноречия добиться
расположения читателя по отношению к излагаемому материалу. По-
этому о его содержании он охотно возвещал в форме тропов описания:
уже метафора в заглавии книги содержала намек на то, что обычно
разъяснялось во вступительной части, — exordium137. Проблема отбора
материала учитывалась и тут. Все, что прежде было рассеяно, нуж-
но было сплести в венок138 и представить как новое целое139, то есть
выбрать из неупорядоченной массы сведений отдельные элементы
и за счет такого сокращения добиться рационально оформленной кар-
тины. Обозначать именно такой процесс метафорически было отнюдь
не ново, но не случайно именно на рубеже XI–XII веков это впервые
отразилось в названии (liber floridus) сборника эксцерптов Ламберта
Сент-Омерского140. Растущее число подобных новых заглавий отнюдь
не означает, что увеличилось число историографических жанров: в нем
137
Brinkmann H. Der Prolog im Mittelalter als literarische Erscheinung. Bau und
Aussage // Wirkendes Wort. 1964. Bd. 14. S. 1 ff. Специально по теме см.: Simon G. Un-
tersuchung zur Topik der Widmungsbriefe mittelalterlicher Geschichtsschreiber bis
zum Ende des 12. Jahrhunderts // Archiv für Diplomatik. 1958. Bd. 4. S. 52 ff.; 1959/60.
Bd. 5/6. S. 73 ff.
138
Король Аталарих в своем письме в 535 году римскому сенату по поводу Ис-
тории готов Кассиодора пишет о самом Кассиодоре: «Originem Gothicam historiam
fecit esse Romanam, colligens quasi in unam coronam germen floridum, quod per libro-
rum campos passim fuerat ante dispersum». — (Перевод: «Начало истории готов отнес
к римской истории, как бы сплетя в один венок цветы сведений, рассеянные до-
толе по полям разных книг».) — Variae. 9, 25, 5 // MGH. Аuctores antiquissimi. 1894.
Bd. 12. S. 292).
139
Isidor de Sevilla. Etymologiae. 1, 41, 2: «Series autem dicta per translationem a sertis
florum invicem comprehensorum». — (Перевод: «Цепь же [лет и событий] названа
[так] по аналогии с гирляндами связанных цветов», цит. по: Исидор Севильский.
Этимологии. С. 64. — Примеч. пер.). Ср. также: Adam Bremensis. Gesta Hammabur-
gensis ecclesiae pontificum. Prolog // MGH. Scriptores rerum Germanicarum in usum
scholarum. 3. Aufl. 1917. Bd. 2. S. 3: «fateor tibi, quibus pratis defloravi hoc sertum». —
(Перевод: «Признаюсь тебе, с каких лугов нарвал я эту гирлянду».
140
Melville G. Zur «Flores-Metaphorik»in der mittelalterlichen Geschichtsschrei-
bung. Ausdruck eines Formungsprinzips // Historisches Jahrbuch. 1970. Bd. 90. S. 65 ff.
(обобщение ср. на S. 77 ff.).
отражается возросшая рефлексия авторов по поводу собственного,

исторического труда141.
Отсюда можно снова перебросить мостик к истории слов. XII век
стал поворотным сразу в нескольких отношениях. В расширившее-
ся поле зрения историографов вновь стало активнее вовлекаться от-
даленное прошлое; тем самым была преодолена господствовавшая
с VIII–IX веков близость изложения к современности, а размытая
с тех же пор граница между res gestae и historia стала вновь обретать
четкость. Акцент переместился с события в общем смысле на сооб-
щение о событиях, безусловно претендующее на правдивость. За та-
ким сообщением и закрепилось название historia: то, что не могло
претендовать на полную правдивость, стало называться иначе и об-
особляться в отдельный жанр. Поскольку при этом авторы стреми-
лись к преемственности по отношению к позднеантичной дискуссии,
повышенное внимание уделялось переработке доступного материала.
Вновь возобладало мнение, что автор должен облекать свой рассказ
в искусную, привлекательную для читателя форму. Однако в том,
что касалось структурирования материала и деления на историогра-
фические жанры, континуитет не состоялся. Под влиянием возрастав-
шего разнообразия сюжетов, подлежавших описанию, вновь и вновь
предпринимались попытки дифференциации и систематизации ма-
териала, но авторы были явно не в состоянии осознать как нечто
новое и включить хотя бы в принципе в круг обсуждаемых тем те
структурные принципы, которые еще были неведомы поздней Ан-
тичности или еще не были ею осмыслены.
Надо признать, что позднесредневековая историография еще слиш-
ком мало изучена для того, чтобы можно было что-то утверждать здесь
с уверенностью. Можно говорить лишь о впечатлении: впечатление
таково, что возобновившаяся было в период высокого Средневековья
интенсивная рефлексия в области историописания замерла на полпути,
потому что не могла в достаточной степени освободиться от авторитета
античного образца.
141
Заголовки книг звучали, к примеру, следующим образом: Margarita Decreti
(Мартин из Троппау), Mores historiarum (Роджер из Вендовера), Eulogium historia-
rum (аноним из Мальмсбери), Gemma ecclesiastica (Гиральд Камбрийский), Compi-
latio de gestis (XV век) и так далее (приводятся по: Melville G. «Flores-Metaphorik».
S. 65 ff., 73).
III.3. Место и функция истории (Historie)

в системе знания
В античном тривиуме historia как вспомогательная дисциплина была
связана в равной мере и с грамматикой, и с риторикой142. Грамматика
была methodice наукой о том, как правильно писать и говорить, historice —
еще и о том, как комментировать прочитанные произведения. Историче-
ский аспект в данном случае относился только к работе с литературной
традицией в самом широком смысле этого слова, но не к определенному
способу познания. Поскольку литературный материал брался из прошло-
го, Августин имел основания назвать грамматика (grammaticus) «custos
historiae»143. Риторика же стремилась достичь высот искусства речи,
bene dicendi, чтобы повысить ее убедительность. Среди species narrationis
история (historia) как достоверный рассказ о прошедших событиях от-
личалась от аргумента и от басни. Но поскольку конечной целью речи
оставалось достижение эффекта, все species narrationis разрешалось ис-
пользовать по мере необходимости. При таких предпосылках знание
о прошлом не могло быть ничем, кроме собрания полезных примеров;
история (Historie) как vitae magistra была служанкой общих норм жизни.
Метод и функция античного образования не изменились в резуль-
тате христианизации, но у образования появилась новая конечная цель,
и это не могло остаться без последствий для historia. Если Августин был
убежден, что чувственные и духовные силы человека позволяют ему до-
стичь вечной истины, то история (Historie) должна была получить новый
статус, новое место в системе знания. Среди doctrinae язычников Авгу-
стин выделял два вида institutiones144: первые — такие, которые рождаются
из человеческой практики, и потому без них можно обойтись, хотя они
и полезны; вторые — такие, которые заданы человеку Творцом и потому
незаменимы. В такой системе отсчета исторические события вызываются
человеческими деяниями, но происходят в предзаданном порядке «вре-
мен, […] создателем и управителем которых является Бог». Historia же
принадлежит обоим видам, и это придает ей двойное значение в восхож-
дении человеческого познания к вечной истине. Она представляет собой
необратимую и неотменимую, а значит — предзаданную цепь фактов
и поэтому является для учащегося человека auctoritas и первой необхо-
142
Среди прочих см.: Boehm L. Der wissenschaftstheoretische Ort der historia.
S. 675 ff. (с дополнительной литературой: Ibid. S. 692–693).
143
Augustinus. De musica. 2, 1.
144
«ordo temporum […] quorum est conditor et administrator Deus». — Augustinus.
De doctrina christiana. 2, 19 (29). 28 (44) // CC. Ser. Lat. Turnhout, 1962. Bd. 32. P. 53–54, 63.
димой ступенью на пути к спасению души; взятые из истории примеры

служат душе первой пищей, которую на более высокой ступени сменит
ratio. Источником этой auctoritas является providentia Dei, создавшая эти
примеры. Таким образом, historia во всей своей полноте не только могла
использоваться для наставления ко спасению души, но и обретала транс-
цендентную референтную точку. Течение и завершение всех событийных
цепочек отныне уже не было привязано к какой-то цели в этом мире
(вследствие чего люди раньше считали необходимым придерживаться
веры в то, что Римская империя является завершением мировой истории):
вся история человечества — в том числе и та, что протекала за границами
великой империи, — оказалась сведена воедино, и рамка этого единства
не зависела от постоянства факторов, имманентных этому миру145.
С тех пор historia стала (помимо всего прочего)146 «священной
историей», историей спасения, и непременной составной частью тео-
логической мысли. В нее последовательно встраивались все факты,
содержащиеся в Божьем плане спасения; поэтому библейскому тек-
сту понадобилась надежная хронология — это видно прежде всего
у Беды Достопочтенного. И с тех пор библейская и всеобщая истории
(Geschichte) могли сосуществовать в одной плоскости; особенно ак-
туальным такое представление стало с начала XII века: при условии,
что вся история рассматривается как промысел Божий, направлен-
ный на спасение людей, можно интерпретировать Священное Писание
как такую же историческую книгу, что и любая другая. Встречающиеся
в послебиблейские времена повторения библейских комбинаций чи-
сел или аналогичные последовательности событий делали возможным
для intelligentia spiritualis истолкование смысла подлинной совокупной
действительности. Как творение нисходило от божественного через ду-
ховное к материальному, так и человеческий глаз, считал Гуго Сен-Вик-
торский, должен от материального через постижение символических
взаимосвязей восходить к лицезрению отображения божественного147.
145
Ср.: Koselleck R. Geschichte, Geschichten und formale Zeitstrukturen // Kosel-
leck R., Stempel W.-D. (Hrsg.) Geschichte — Ereignis und Erzählung. S. 211, 217 ff.
146
Помимо всего прочего патристике было знакомо учение о многозначности
писания, которое позволило по крайней мере провести определенное различение
светского и духовного в интерпретации одних и тех же событий.
147
О месте, которое занимает в теории науки Гуго Сен-Викторский, разра-
ботавший историко-символистский подход, но сам не написавший ни одного
исторического сочинения подобного рода, см.: Schneider W. A. Geschichte und Ge-
schichtsphilosophie bei Hugo von St. Victor. Phil. Diss. Münster, 1933; Ehlers J. Hugo von
St. Viktor. Studien zum Geschichtsdenken und zur Geschichtsschreibung des 12. Jahr-
hunderts. Wiesbaden, 1973.
В этой системе исторического символизма148 — это была преимуще-

ственно германская разновидность ранней схоластики — не суще-
ствовало библейской и профанной истории, не существовало есте-
ственной и сверхъестественной реальности, но существовали только
такая способность к познанию, которая свойственна христианину,
и такая, которая свойственна нехристианину. Здесь еще более отчет-
ливо, чем в поздней патристике, проявляется отсутствие у истории
(Geschichte) самостоятельности. Цепочка событий, рассматриваемая
изолированно, обладала невысокой степенью истинности, и только
в качестве составной части совокупной — посюсторонней и потусто-
ронней — действительности она раскрывала полное свое значение.
Как и в Античности, исторические примеры в Средневековье призваны
были побуждать людей к добру и отвращать от зла, а изложение пре-
дыстории существующего положения дел было призвано либо оправ-
дывать его, либо помогать его исправлять; все это в принципе не пред-
ставляло собой ничего нового. Но конечная цель познания сместилась
радикально, поскольку в исторических событиях стали усматривать
деяния Бога. Благодаря этому даже изменчивость исторических процес-
сов, казалось, позволяла проникнуть к неизменному бытию149. В такой
гносеологической ситуации все происходящее на земле могло рассма-
триваться как некое единство. Так, с опорой на идеи Августина, были
созданы первые предпосылки для универсальной, всеобщей истории,
хотя сама она как таковая в то время еще не могла быть написана150.
Когда эти воззрения в XII веке достигли своей кульминации в тру-
дах, отличающихся редкостной выразительной силой151, уже стали вид-
ны и симптомы их упадка152. Именно здесь следует видеть первую,
подготовительную фазу генезиса того понимания истории, которое ха-
рактерно для Нового времени. В ходе рецепции Аристотеля схоластика,
исходившая из того, что порядок познания и порядок бытия должны
соответствовать друг другу, сделала фундаментом своей познаватель-
148
Bauer C. Die mittelalterlichen Grundlagen des historischen Denkens // Hoch-
land. 1962/63. Bd. 55. S. 24 ff.; Funkenstein A. Heilsplan und natürliche Entwicklung;
Bernards M. Geschichtsperiodisches Denken in der Theologie des 12. Jahrhunderts //
Kölner Domblatt. 1967. Bd. 26/27. S. 115 ff.
149
Ср.: John of Salisbury. Historia pontificalis. Prolog; Otto von Freising. Chronik. 2,
43. S. 119.
150
Ср. соответствующие аргументы в: Borst A. von. Weltgeschichten im Mittelal-
ter? // Koselleck R., Stempel W.-D. (Hrsg.) Geschichte — Ereignis und Erzählung. S. 452 ff.
151
Ср.: Spörl J. Grundformen hochmittelalterlicher Geschichtsanschauung. Studien
zum Weltbild der Geschichtsschreiber des 12. Jahrhunderts. München, 1935. S. 39 ff.
152
Ср.: Boehm L. Der wissenschaftstheoretische Ort der historia. S. 667 ff.
ной деятельности ratio, а не auctoritas. Изменчивые факты не могут

служить надежными ступенями для восхождения к вечным истинам.
Это вело к тому, что даже чисто внешне оба искусства тривиума —
грамматика и риторика — оказались в небрежении. Занятия же исто-
рией не стали в связи с этим излишними, но ее связь с целью познания
для клириков стала менее самоочевидной, ее функция в системе зна-
ния была как бы секуляризована. Поскольку historia перестала быть
служанкой sapientia, ее цель познания была приближена, перемещена
на тот рубеж, где все вещи подвержены изменению, в силу чего она
оказалась готова к религиозной индифферентности. Дополнительный
импульс истории дали дальнейшее обогащение и дифференциация
в XIII–XIV веках областей знания, которые уже с трудом поддавались
вписыванию в некий ordo. Место истории (historia) в системе знания
оставалось пока непроясненным — эта теоретическая проблематич-
ность была оборотной стороной возраставшего количества и разно-
образия книг и их новых, эмпирических тем.
Одило Энгельс
IV. Историческое мышление в раннее Новое время

IV.1. Предпосылки
Невозможно понять историческое мышление раннего Нового
времени до тех пор, пока в отношении его действует вынесенный
историзмом вердикт, будто оно представляло собой лишь предвари-
тельное, неполноценное или даже ошибочное видение мира прошлого.
Тот факт, что историзм оказался неспособен понять представление
другой эпохи об истории, хотя оно было высказано в страстной по-
лемике с движущими силами своего времени и прекрасно документи-
ровано в источниках, как раз и явился одним из проявлений кризиса
историзма. Историзм же не смог эти проявления прочесть, перевести
на язык своих собственных исторических представлений и использо-
вать как аутентичный познавательный инструментарий исторического
исследования. В трудах Дильтея, Трёльча, Кроче, Коллингвуда и Май-
неке раннее Новое время рассматривалось как предыстория (причем
очень убогая) исторического мышления, хотя существовало и несколь-
ко основательных исследований об этой эпохе, в основном свободных
от подобного истористского предрассудка. Количество монографий
об историках и теоретиках истории, а также об антикварных штудиях

филологов и юристов XVI столетия все увеличивается, но по-преж-
нему не хватает таких исследований, в которых проявилась бы спо-
собность авторов интерпретировать историческое мышление и труд
историка в контексте политической и социальной истории, как ее
функцию и проекцию, а уж тем более — принять теоретический вы-
зов и в описании времени, когда это мышление возникло, отразить
наше время, его познающее, — или, иными словами, в этом конкретном
предмете истории отразить «форму истории вообще»153.
Бесспорно, здесь невозможно ставить себе задачу написать исто-
рию исторического мышления, но столь же бесспорно и то, что взгляд
с точки зрения истории исторического мышления необходим для по-
нимания исторической семантики, для написания истории понятия
Geschichte или historia, которое отличается от других понятий тем,
что является в высшей степени общим. Оно обозначает все действия
и все факты, которые когда-либо были или еще могут быть сообще-
ны и описаны, причем даже не только те, что относятся к обществу,
но и те, что относятся к природе, с которой история (Geschichte) только
в позднее время стала терминологически строго делить весь видимый
мир. Это предельно общее значение обычно не позволяет употреблять
данное понятие оперативно и аргументативно; вместо этого оно сти-
мулирует дискуссии об истории вообще, а в их рамках — дискуссии
об отдельных предметах и категориях. Именно поэтому дефиниции
и классификации, приводимые в словарях и энциклопедиях, сохра-
няют вплоть до начала Новейшего времени свои сформировавшиеся
в Античности и Средневековье элементы с таким небольшим количе-
ством вариантов, что их содержание зачастую носит слишком общий
характер, и потому здесь мы используем не эти дефиниции и класси-
фикации, а иные источники.
В то же время, при всех трансформациях понятия и его употреб-
ления в период до XVIII века, некоторые предпосылки оказываются
сравнительно долговечными, хотя разногласия по их поводу то и дело
возникают. Речь идет прежде всего о письменности и той авторитетно-
сти, которую она, как кажется, сообщает передаваемой информации.
Существует традиционное представление о наличии у Священного
153
«die Form der Geschichte überhaupt». — Humboldt W. von. Über die Aufgabe des
Geschichtschreibers (1821) // Idem. Gesammelte Schriften / Hrsg. Königlich Preußische
Akademie der Wissenschaften. Berlin; Leipzig, 1905. Bd. 4. S. 41. Ср.: Benjamin W. Lite-
raturgeschichte und Literaturwissenschaft // Die literarische Welt. 1931. 17. April.
Писания нескольких смыслов, из которых sensus historicus, или litteralis,

указывает именно на эту буквальную данность письменного преда-
ния, которая открыта для многочисленных духовных толкований
или фигурально может осуществиться в чем-то столь же реальном,
историческом (geschichtlich)154. При этом нередко — зачастую без обсу-
ждения и даже еще в XVIII веке — авторитетность и предполагаемая
внутренняя непротиворечивость переносятся со священных текстов
на вообще все произведения Античности, воспринимаемые как еди-
ный корпус. При этом такое предположение могло стать мотивацией
самой суровой критики. Античная историография считалась неуста-
ревающей и навсегда непревзойденной; из знакомства с ней возникло
мнение, что историописание — это, по сути, описание событий того
времени, которое застал сам автор. Историческая же наука видела
свою задачу в комментировании существующих произведений, в си-
стематических антикварных изысканиях (отсюда, например, возникли
юридическая теория институций и нумизматика) и в описании времен,
о которых еще отсутствовала связная информация155. Исторические
обзоры, писавшиеся для наставления и развлечения, не настолько ре-
презентативны для работы историка, как это может показаться, если
судить по их количеству.
Следствием последнего обстоятельства явилось то, что серьезные
антикварные изыскания в раннее Новое время, и собственно исто-
риописание, существовали на удивление независимо друг от друга,
а методическая литература, пытавшаяся установить связь между ними,
стала отдельным жанром — полуриторикой- полутеорией, которая, не-
сомненно, оказывала влияние на историческое мышление, но ее воз-
действие едва ли можно назвать определяющим в тех исторических
произведениях, которые оставили след.
То, что было новым и иным по сравнению с Античностью, — и это
осознавалось современниками — заключалось не столько в описании
и выстраивании причинно-следственной цепи событий, которые изо-
бражались теперь происходящими в гораздо более разнообразном
мире, между дифференцированно вырисованными индивидами,
сколько в том, что благодаря временнόй дистанции оказалось воз-
можным перспективное видение прошлого и Античности, которую
154
Lubac H. de. Exégèse médiévale. Paris, 1959. T. 1. Passim; Auerbach E. Figura //
Konrad G. (Hrsg.) Gesammelte Aufsätze zur romanischen Philologie. Bern, 1967. S. 55 ff.
155
Ср.: Momigliano А. Ancient History and the Antiquarian // Journal of the War-
burg Institute. 1950. Vol. 13. P. 285 ff.
авторы, полагая, будто ее реконструируют, на самом деле создава-

ли — как некий замкнутый в себе мир, с которым можно соотнести
свой собственный. Видеть эту Античность в ее временнόм течении,
примерять ее примеры, опыт, учреждения к своему времени или про-
тивопоставлять их ему и таким образом планировать, каким оно
должно стать, — вот что в первую очередь определяет историческое
мышление Нового времени.
IV.2. Данте и гуманизм

Данте, о котором Вико скажет, что он «не пел ничего иного кроме
историй»156, образует кульминационный пункт не только фигурально-
го толкования всего хода истории (согласно которому место развала
и раздора, царивших в современности, должна была занять христиан-
ская империя, соответствующая прежней римской), но и небывалого
прежде живого и наглядного изображения исторических индивидов
и их действий, увековечивавших в фиктивном вечном суде, основанном
на системе теологических, политических и очень личных ценностей,
то есть вне времени, свою быстротечную страсть без раскаяния, свою
тоску без утомления. Перспектива, в которой Данте прослеживает
историю, — от начала мира — встречается и у его современников, та-
ких как его учитель Брунетто Латини, который в своей энциклопедии
Li livres dou tresor обещает, «что будет вести речь о начале времен
и о древности старинных историй, и о сотворении мира, и о природе
всех вещей»157. Фигуральная интерпретация во второй раз уже не могла
принять убедительный облик, проект историчного видения мира в силу
осознания политической ответственности долгое время оставался уни-
кальным, и только к началу XVI века, совсем на других основаниях,
стало возможным нечто отдаленно сравнимое.
Если рассматривать историческое мышление по схеме «развития» —
а Данте, бесспорно, аккумулировал образованность предшествовавшей
эпохи и наращивал ее, — то пришлось бы констатировать обрыв этого
развития158 как раз в той точке, где исследователи обычно помещают
156
«che pure non cantὸ altro che istorie». — Vico G. La scienza nuova. 3, 1, 1 (1744) /
Ed. F. Nicolini. Bari, 1928. Vol. 2. Р. 6.
157
«k’ele traite dou comencement du siecle, et de l’ancieneté des vielles istores et de
l’establissement dou monde et de la nature de toutes coses en some». — Latini B. Li livres
dou tresor. 1, 1, 1 / Ed. E. J. Carmody. Berkeley; Los Angeles, 1948. P. 17.
158
Ср.: Auerbach E. Literatursprache und Publikum in der lateinischen Spätantike
его начало. Петрарка и гуманисты сами способствовали утверждению

такого взгляда на вещи: они прервали континуитет или были не в со-
стоянии рассматривать послеантичный мир параллельно с античным
и в качестве равноценного ему — так, как это мог делать Данте. Они же
сделали то, что было дальше всего от античного мышления: создали
из фактического прошлого некий идеал, который отделили темными
промежуточными — «средними» — веками от своей собственной эпохи,
когда это прошлое якобы возобновлялось159. В этом, «партийном» и по-
лемическом смысле, возможно, и зашла впервые речь о «всей истории»:
«Ибо что есть вся история, если не похвала Риму?»160 Единичные притя-
зания на универсализм — «это уединение побудило меня собрать вместе
славных мужей из всех стран и веков»161 — были скорее риторическими
преувеличениями, поскольку эти произведения, в данном случае такие
как De viris illustribus, представляли собой отдельные биографии времен
библейской и классической древности, которые задним числом были
ограничены Древним Римом. Определяющее воздействие на все Новое
время и на сознание современной эпохи (Moderne) оказал Петрарка,
который, открыв внутреннее историческое пространство, объявил
о возможности бегства в прошлое из нелюбимого настоящего, которое,
впрочем, его не отпускало и объединяло тоску по прекрасному про-
шлому с зыбким ощущением морального превосходства собственной
эпохи (тогда это еще мотивировалось тем, что современность, в отличие
от древности, была христианской). Если от средневекового хрониста
высокопоставленный заказчик неизменно требовал универсальности
и преемственности истории, то здесь таковые были отменены или стали
неявными; время амбициозно-универсалистских политических планов
прошло, и они теперь, в XIV веке, были столь же бесплодны, как и от-
носящаяся к тому же столетию и не имеющая аналогий в западноислам-
ском мире единственная попытка применить социологические понятия
к истории в удивительном произведении Ибн Хальдуна162. Этот переход
und im Mittelalter. Bern, 1958. S. 242; Becker M. B. Dante and His Literary Contempora-
ries as Political Men // Speculum. 1966. Vol. 41. P. 665 ff.
159
Mommsen T. E. Petrarch’s Conception of the ‘Dark Ages’ // Speculum. 1942.
Vol. 17. P. 226 ff.
160
«Quid est enim aliud omnis historia quam Romana laus?» — Petrarca. Apologia.
Opera omnia. Basel, 1554. P. 1187.
161
«ex omnibus terris ac seculis illustres viros in unum contrahendi illa mihi solitudo
dedit animum». — Idem. Familiares. 7, 3 // Ibid. P. 767.
162
Ibn Khaldūn. The Muqaddimah. An Introduction to History / Engl. transl.
F. Rosenthal. 3 vol. London, 1958. Ср.: Encyclopedia of Islam. New ed. London, 1965.
Vol. 3. P. 825 ff.
от универсальности к дробности имел, впрочем, одно далекоидущее

следствие: он положил начало историко-филологическим наукам.
История (Historie), безоговорочно причислявшаяся к риторике,
теперь ограничивалась единичными сюжетами и излагалась в форме
исторических анекдотов; соответственно изменился и характер исто-
рического факта-примера. Покуда весь ход истории (Geschichte) от со-
творения мира до Страшного суда рассматривался как несомненно
исполненный смысла, единичные злые деяния могли находить оправ-
дание в некой общей системе — такой, например, как противополож-
ные иерархии ценностей двух civitates у Августина. С распадом же
универсальной картины истории не только отдельные исторические
фигуры и деяния стали примерами для этических максим, но и вся-
кий факт стал принципиально пригоден для морализаторского ис-
толкования. И хотя более значительная политическая историогра-
фия почти не пользовалась этими exempla, в формировавшейся тогда
в школах и университетах системе наук история (Historie) вплоть
до XVIII века оказалась в подчинении у моральной философии,
и пользу ее видели в том, что она поставляла exempla риторике, слу-
жившей для обоснования решений, — такие «примеры», которые,
в отличие от поэзии, обладали достоинством достоверных фактов.
Когда смысл каждого конкретного события стал заключаться
в том, что оно являлось примером некой общей максимы, аристо-
телевское различение исторической (простой) правды и поэтиче-
ской (более философской) правдоподобности163 стало неприменимо,
а давний спор между поэзией и историей (Historie) оказался лишен
понятийной почвы. Однако конфликт возникал вновь всякий раз,
когда поэзия бралась за изображение действительных событий
и вторгалась на территорию истории (Historie) или же когда исто-
рия (Historie) за счет искусности формы своих произведений делала
иррелевантными поэтические произведения и, давая истолкование
событиям, поднималась до общезначимости. Проблема, таким об-
разом, была иллюзорной и к тому же неразрешимой по причине
взаимозаменяемости понятий. Однако по ее поводу вновь и вновь
разгорались дискуссии, связанные с тем, способны ли поэзия или ис-
тория (Historie) в самом деле выразить одни и те же существенные
интересы или только утверждают это; при этом произведения обо-
их жанров вынуждены были проходить испытание на соответствие
притязаниям, заявленным теорией.
163
Aristoteles. Poet. 1451 b.
Противоречие это очевидно уже у Лоренцо Валлы. Будучи

блестящим филологом, он развил в себе способность различать
исторические связи в литературной традиции и доказывать их су-
ществование, опираясь на свою эрудицию. Хотя сам он в качестве
историографа малоубедителен, его усилия были направлены на то,
чтобы повысить роль истории (historia). Первым историком Валла
считал Моисея; следовательно, утверждал он, история старше поэ-
зии, она не менее универсальна, чем поэзия, столь часто изображаю-
щая лишь нечто единичное, и превосходит гражданской мудростью
даже саму философию164. Более реалистично описывал достоинства
истории Полициано, хваливший вновь обретенную историческими
штудиями точность («счастливую верность возрожденной исто-
рии» — Felix historiae fides renatae165), — и этим понятием fides historica
гуманисты от Лоренцо Валлы до Гийома Бюде обозначали свою ме-
тодологическую цель. Эта точность касалась изучения Античности,
которое заключалось в собрании miscellanea, в переводах древних
историков, а у Бюде впервые обрело конкретное единство в форме
реконструкции всей античной монетной системы: «Издание не под-
падает ни под одну определенную рубрику дисциплин или искусств,
но относится к толкованию античности вообще и открыто почти
любой категории наиболее достойных авторов на любом из двух
языков»166. Отразившаяся в латинских и греческих письменных па-
мятниках классическая древность стала доступной благодаря соби-
рательской и публикаторской деятельности гуманистов и преврати-
лась в предмет познания, который претендовал на право изучаться
как единое целое. Так от библейской и ненадежной азиатской истории
(Geschichte) с одной стороны и от постантичной эпохи с другой было
отделено некое когерентное образование, которое само, в своей це-
лостности, стало пространством верификации. В этом пространстве,
в отличие от сакрального текста, отдельный пассаж или слово имеет
значимость и авторитет лишь постольку, поскольку не противоречит
целому, то есть всему корпусу письменной традиции.
164
Valla L. Historia Ferdinandi regis Aragoniae. Prooemium // Idem. Opera omnia.
Torino, 1962. T. 2. P. 6.
165
Poliziano A. Opera omnia. Basel, 1553. P. 621. Ср. слова Л. Валлы к Ф. Биондо:
Valla L. Opera omnia. T. 2. P. 119; Budé G. De Asse (1514) // Idem. Opera omnia. Basel,
1557. T. 2. P. 66.
166
«Non in unum genus illam quidem editam aut disciplinarum, aut artium: sed in
universum pertinentem ad antiquitatis interpretationem, et per omne prope genus aucto-
rum probiorum utraque lingua patentem». — Budé G. De Asse. Praefatio. T. 2. P. 1.
Мы проследили судьбу понятия истории (Geschichte) у гуманистов

до начала XVI века, когда его неоспоримость была подвергнута сомне-
нию и к тому же стали заявлять о себе несколько совершенно иных
представлений. Страстное конструирование иной эпохи, которую гума-
нисты противопоставляли своему собственному времени, отличало гу-
манизм от других периодов существования исторического мышления,
и оно же объясняет методологические достижения гуманистов, такие
как осознание временнόй дистанции и вообще хронологических со-
отношений — трудноопределимое в конкретных случаях чутье на ана-
хронизмы, — а также различение первичных и вторичных источников.
Сказанное одновременно объясняет и тот факт, что сами гуманисты
не создавали и не могли создавать крупных общих работ по истории
Древней Греции и Древнего Рима: они, скорее, устанавливали отноше-
ния с Античностью, ощупью пытаясь определять идентичности и связи
в жанре риторической биографии и в жанре городской истории (кото-
рую писали гуманисты-бюргеры).
IV.3. XVI век

IV.3.а. Макиавелли и Гвиччардини
Долгое время ни один автор не демонстрировал политического

сознания, сравнимого с таковым у Данте. Только после того, как Фло-
рентийская республика уже перестала существовать, в ее гуманисти-
ческой среде возникли два высших проявления исторического мыш-
ления (порожденные, впрочем, не просто политическим сознанием,
но еще и осознанием краха политических надежд), лишенные всякой
трансцендентальности, более трезвые и обмирщенные в сравнении
с Данте. При этом направленность познания у них противоположная.
У Макиавелли аргументация еще вполне в стиле гуманистов, он опери-
рует понятием подражания образцам, содержащимся в исторических
произведениях (Istorie), подражания древним. Такое подражание воз-
можно, считал он, поскольку основные свойства человеческой натуры
и остальные предпосылки деятельности человека неизменны. При этом
Макиавелли отдавал себе отчет в том, что на протяжении всего несколь-
ких поколений произошли глубокие изменения, например, в военной
технике. Именно чувство исторического (historischer Sinn) у Макиавелли
нашло проявление, во-первых, в том, что он конструировал типичные
формы протекания исторических (geschichtlich) событий в функцио-
нальной зависимости от определенных исходных ситуаций и с учетом
корректирующих факторов, а во-вторых, в том, что на основе этого

анализа он, основываясь на частичной сравнимости условий в античном
мире и в окружавшей его современности, предлагал те или иные дей-
ствия, успех которых, в свою очередь, зависел от определенных и тоже
исторически обусловленных (geschichtlich) обстоятельств. При этом,
однако, предполагалось, что, знакомясь с историей некой образцовой
эпохи, можно приобрести опыт и перенести его на современность,
то есть, иными словами, существует путь, ведущий от того, что важно
в истории, к тому, что необходимо в актуальной политике.
Франческо Гвиччардини пошел другим путем — от разочарования
по поводу возможности осмысленной политики к анализу причин-
но-следственных механизмов и далее к бесстрастному изображению
необъяснимой в каждом конкретном случае instabilità167 человеческих
дел. Упадок маленьких итальянских государств и вторжение посто-
ронних сил, которое нельзя было обосновать даже ссылками на такую
фикцию, как Священная Римская империя, вдохновили Гвиччарди-
ни прежде всего на то, чтобы, отказавшись от масштаба государства
и партии, заняться подробным описанием политической деятельно-
сти, оказывающей влияние на некую более крупную географическую
единицу. В германских землях подобное еще и в начале XVIII века
невозможно было себе представить. Гвиччардини, как и Макиавелли,
не дает определения понятию «история» (Geschichte); он вообще почти
не использует его нигде в своей книге, кроме заглавия — его интере-
суют только вещи, cose.
IV.3.б. Понимание истории в германских землях

периода Реформации
В то время как Филипп де Коммин, описывая собственный опыт,

создавал свои мемуары — первые мемуары «современного типа», ка-
кими бы «средневековыми» нам ни казались его исторические кате-
гории и критерии моральных суждений, — а Марк Антоний Сабел-
лик по официальному заказу Венеции писал всемирную историю,
в которой смог отказаться от эсхатологической перспективы и при-
держиваться сугубо мирского взгляда, — в Германии ситуация была
совершенно другой, хотя все эти сочинения там в XVI веке читали
и частично даже переводили.
167
Guicciardini F. Storia d’Italia / Ed. C. Panigada. Bari, 1929. Vol. 1. P. 1.
В германских землях также пробудился интерес к истории, на-

шедший свое выражение в популярных хрониках и в более честолю-
бивых попытках создания национальной историографии (Б. Ренан,
Я. Вимпфелинг). Авторитетный характер приобрела Chronica Карио-
на, написанная под влиянием Меланхтона, который впоследствии ее
переработал. Она долго использовалась в качестве учебника; знание,
существовавшее в его эпоху, Карион упорядочил по схемам трех
«веков» и четырех «царств». Карион стремился изложить историю
церкви, а в Меланхтоновой версии даже содержалось обоснование
протестантской догматики. По сравнению, например, с Оттоном
Фрайзингским прогресса в осознании исторической (geschichtlich)
проблематики в этом произведении не наблюдается. Кроме того, в от-
личие от итальянской историографии того же времени, бросается
в глаза, что германские авторы начинали писать все менее уверенно
и конкретно по мере того, как повествование приближалось к со-
временной им эпохе. В этих книгах содержатся моральные exempla,
а их универсальный хронологический охват служил, по мысли Ме-
ланхтона, «лучшему пониманию библейских пророчеств»168. Проро-
чества, Конец Света, а также ожидаемое в соответствии с Евангелием
от Матфея (Мф. 24) ускорение последнего времени как объединяю-
щее их воззрение являлись определяющими и для взгляда Мартина
Лютера на историю. Этот взгляд актуализировался за счет живого
осознания того, что со временем все меняется и каждый исторический
момент уникален. «Слово Божье и благодать — как ливень, который
проходит и не возвращается туда, где он однажды прошел […] И вам,
немцам, не следует думать, будто вы всегда будете им обладать, ибо не-
благодарность и презрение не позволят ему остаться»169. Такая модель
translatio использовалась только применительно к религии и, может
быть, еще к судьбам церкви, а течение событий в мире считалось
не поддающимся какому-либо рациональному толкованию, но лишь
обнаруживающим удивительные дела Господа: «Так что можно, пожа-
168
«Ut libri prophetici melius intelligantur, omnium temporum historia complecten-
da est». — Melanchthon Ph. Chronicon Carionis // Corpus Reformatorum (далее: CR).
Halle, 1844. Bd. 12. S. 714.
169
«Gottis wort und gnade ist ein farender platz regen, der nicht wider kompt, wo
er eyn mal gewesen ist […] Und yhr deutschen dürfft nicht dencken, dass yhr ewig ha-
ben werdet, Denn der undanck mit verachtung wird yhn nicht lassen bleyben». — Lu-
ther M. An die Ratherren aller Städte deutsches Lands, daß sie christliche Schulen auf-
richten und halten sollen (1524) // Idem. Werke. Kritische Gesamtausgabe. Weimar, 1899.
Bd. 15. S. 32.
луй, сказать, что движение мира и особенно его священных существ —

это Божий маскарад, за которым Он скрывается и так причудливо
правит и шумит в мире»170. В этом мире, считал Лютер, действуют
свои законы, которые правильно сформулировали еще языческие
философы. А кроме того, в этом мире благочестивые люди делают
вид, «как будто бы Бога нет и им приходится самим себя спасать
и самим собою править»171. Учение реформаторов было привязано
к фактам библейской истории, и это вызвало критику «сектантов»:
«У лютеран — исторический Христос, / которого они познают по бук-
ве / по его историям / учению / чудесам и деяниям / не как он ныне
живет и действует / Точно так же, как у них историческая рассудочная
вера / и историческое оправдание»172. Серьезные последствия име-
ло воскрешение идеи Августина о двух градах: тот из них, который
существует вне времени — civitas Dei, — тем не менее всегда может
являть себя в изменчивом, историческом (geschichtlich) civitas terrena.
При этом есть соблазн в череде злодеяний, глупостей и страданий
этого града, которые могут обрести смысл только при особом тол-
ковании, переворачивающем земные ценности, оправдать отдельное
событие, объясняя его высоким положением человека в иерархии
власти или партийной принадлежностью. Помимо этого в истории
стремились найти образцовую эпоху в качестве эталона для обновле-
ния (каким для гуманистов была Античность). Таким образцом стала
эпоха изначальной, еще не коррумпированной церкви первых веков
христианства: то, что было внешними условиями ее существования,
следствием угнетения и отсутствия силы, теперь было объявлено
нормой, а всякое изменение осуждалось по моральным критериям
как индивидуальная вина.
Еще более трудным делом было отождествление двух августинов-
ских царств с внутренним и внешним миром. Попытки построения
таких конструкций предпринимались многократно, но до конца этот
170
«Das man wol mag sagen, der wellt laufft und sonderlich seyner heyligen wesen
sey Gottes mummerey, darunter er sich verbirgt und ynn der wellt so wunderlich regirt
und rhumort». — Luther M. Der 127. Psalm ausgelegt an die Christen zu Riga in Liefland
(1524) // Ibid. S. 373.
171
«alls were keyn Gott da und müsten sich selbs erretten und selbs regiren». Ibid.
172
«Die Lutherischen haben einen historischen Christum / quem secundum literam
cognoscunt, den sie nach dem Buchstaben erkennen / nach seinen geschichten / lehre /
mirackeln und thatten / nicht wie er heut lebendig ist und wirckt / Wie sie auch einen
historischen vernunfft Glauben / vnnd historische Justification haben». — Schwenck-
feldt C. Der 93. Sendbrief. 1550 // Epistolar. [o.O.], 1566. Bd. 1. S. 812.
вопрос так никогда и не был разрешен. Лютеранская тенденция к без-

оговорочному подчинению внешнего светским властям дополнительно
усиливала склонность людей к тому, чтобы в случаях неудач или об-
манутых ожиданий уходить во внутренний мир, к чистоте совести
и помыслов, не заботясь о том, будет ли кто-то отвечать за внешний,
историко-политический мир.
Следствием этого — прежде всего в Германии — стало то, что вплоть
до середины XVIII столетия приоритет отдавали церковной истории,
начиная с составления Магдебургских центурий (1559–1574) — кол-
лективной работы, отличавшейся удивительной организованностью,
широким, политически заостренным интересом и систематическим
подходом к использованию источников, — и противопоставлявшихся
ей католических проектов, до конфессионально нейтральной церков-
ной истории Мосхайма, немецкий перевод которой сделался в свое
время самым распространенным учебником истории. Но тот же фак-
тор определял и самостоятельную роль «духовного двойного мира»
(«der geystlichen doppel Welt»)173 и его «распрей», которые, казалось,
невозможно было интегрировать в некую всеобщую историю, и зна-
чение «Историй еретиков», в которых угнетенными конструировалась
своя, альтернативная история (с наибольшим успехом — у Себастьяна
Франка и Готфрида Арнольда). Апокалиптические видения и попыт-
ки локализовать ожидаемый конец света в ближайшем будущем тоже
находили мощное выражение, особенно в трудах Иоганна Альберхта
Бенгеля и Генриха Юнга-Штиллинга.
Негативные последствия и для имперской анналистики, и для по-
литической историографии, привязанной если не к конфессиональ-
ным, то к династическим интересам, имел тот факт, что Меланхтон
ввел в программу протестантских университетов в качестве обяза-
тельного «итальянский» вариант (mos italicus) догматического толко-
вания римского права. Созданное во Франции Г. Бюде и в середине
XVI века получившее развитие преимущественно там же историческое
правоведение — mos gallicus, давшее важнейший импульс историче-
ским исследованиям и историческому мышлению, не могло получить
в германских землях такого распространения. Прошло 150 лет, преж-
де чем важнейшие труды, отражающие это направление, привлекли
там к себе внимание и были переизданы. Такова же была судьба идей
Макиавелли и Бодена в сфере государственного права: за некоторы-
ми исключениями вроде Конринга, который сравнительно рано ввел
173
Franck S. Chronica. Zeitbuch und Geschichtbibell. 3. Teil. [o.O.], 1536. S. IIv.
их в свой лекционный курс, они не были восприняты немецкими спе-

циалистами по государственному праву.
IV.3.в. Историческая интерпретация права и теория истории
Историческая интерпретация римского права породила, как и фло-

рентийский гуманизм, точные знания и разработанный исследова-
тельский инструментарий, которые в моменты кризиса обеспечивали
возможность широкой историко-политической дискуссии. Обостре-
ние религиозных разногласий и начавшаяся в 1559 году после смерти
Генриха II борьба за права Генеральных штатов, дворянства и регент-
ши привели к тому, что потребовались исторически обоснованные
аргументы и принципы. Они содержались в обширной гугенотской
полемической литературе174, равно как и в появившихся тогда в ог-
ромном множестве исторических и теоретических трудах. При этом,
начиная с римского права как отправной точки, в итоге авторы порой
могли решительно отвергать пандекты (как, например, Отман в сво-
ем Анти-Трибониане) или обращаться к реконструкции права более
раннего (прежде всего республиканского) периода римской истории
или же к отечественной правовой традиции и ее установлениям. Хотя
концепции были универсальны, а изучение права и общества осуще-
ствлялось на основе «сравнительного» подхода, конечным практиче-
ским результатом, как правило, становились книги по национальной
истории. Впрочем, более широкая общая концепция истории имела
определенные преимущества, которыми очень и очень часто не могли
похвастаться позднейшие произведения, не выходившие за рамки на-
циональной истории или же сугубо экстенсивно заполнявшие рамки
жанра всеобщей истории.
Ограничимся рассмотрением двух трудов, которые изменили по-
нятие «история» (Geschichte). Франсуа Бодуэн, основываясь на сво-
их историко-правоведческих штудиях и опыте в области политики
и конфессиональной дипломатии, разработал план всеохватной исто-
рии (historia universa) как познания всего мира в пространстве, вре-
мени и человеческих делах («me agere de historia integra»)175, которая
174
Caprariis V. de. Propaganda e pensiero politico in Francia duranto le guerre di reli-
gione. Napoli, 1959. Vol. 1: 1559–1572 [вышел только один том]. Passim.
175
Baudouin F. De institutione historiae universae et eius cum iurisprudentia coni-
unctione. Paris, 1561. P. 22.
в сочетании с правоведением, дающим критерии правильного образа

действий, привела бы в результате к верной практике. Намекая на то,
что Макиавелли попытался сделать с Титом Ливием, Бодуэн предска-
зывал большие выгоды для политики от сравнительного рассмотрения
всей истории. Он набросал впечатляющий план изучения знания о том,
чтó есть и чтó должно быть; ради целого он примирил между собой
историю античную и библейскую, священную и мирскую; он присту-
пил к исследованию «варварских» Средних веков, в которых коренятся
современные (modern) институты; он включил в сферу рассмотрения
устные традиции, Восток и Новый Свет; он отделил историю (Geschichte)
природы от истории людей, в которой высшим критерием для суждения
о человеческой деятельности поставил ее правомерность. Бодуэновский
проект истории, не менее «современный» (modern), чем у Дж. Вико,
удивительно напоминает читателю ХХ века труды Гегеля и Дройзена,
однако его нельзя считать предшественником позднейшей историо-
графии: он формулировал с большей определенностью, он смотрел
дальше тех рубежей, выход на которые считали неотложной задачей
науки представители ответственной историко-политической мысли его
времени. Типичной для Франции до Варфоломеевской ночи (1572) была
не разочарованность Гвиччардини, а отчаянная надежда Макиавелли
на рациональное выстраивание политики с опорой на основательно
расширенный фундамент исторических и географических познаний176.
Ключ к использованию этих новых познаний дал несколько лет
спустя Жан Боден в своем Методе легкого познания истории177 — про-
изведении, которое не было задумано ни как введение, ни как набросок
исторического синтеза и вообще содержало в себе не столько теорию
истории, сколько метод анализа исторических процессов и сравнения
систем публичного права и институтов — метод, несравненно более
отточенный, чем те, что использовались прежде. У Монтескьё — будь
то в Методе или в Шести книгах о государстве, где он на исторической
почве возводит здание своей теории политики, — пожалуй, затруд-
нительно обнаружить элементы методологии, которые Боден не разо-
брал бы в деталях.
Труд Бодуэна и Метод Бодена вскоре были переизданы в одном
сборнике вместе с одним античным и дюжиной современных тракта-
176
Ср.: Atkinson G. Les nouveaux horizons de la renaissance française. Paris, 1935.
Passim; Moreau-Reibel J. Jean Bodin et le droit public comparé. Paris, 1933. Passim.
177
Bodin J. Methodus ad facilem historiarum cognitionem. Paris, 1566. Passim. (Рус.
пер.: Боден Ж. Метод легкого познания истории / Пер. М. С. Бобковой. М., 2000. —
Примеч. пер.)
тов по методологии истории178. Сборник этот служит показателем воз-

росшего интереса к исторической дисциплине, которую делили между
собой поэты, риторы, теологи, юристы и философы и развитие кото-
рой в XVI столетии позволяет констатировать отчетливую траекторию
от наставлений по написанию исторических произведений и традици-
онных похвал в адрес historia к ее научному обоснованию и к теории
познания, ориентированной на практическую деятельность. Трудно
оценить влияние риторики, поскольку история (Historie) и на том,
и на другом этапе была весьма и весьма риторичной, с той только
разницей, что в первом случае она представляла собой мало к чему
обязывающий учебный предмет в рамках конвенциональной системы
риторических упражнений, а во втором — была риторичной ради того,
чтобы ответственно предлагать мотивировку для принятия решений
по важнейшим государственным делам или научать тому, как распо-
знать угрожающее состояние государства.
Почти одновременно с Бодуэном первую попытку изучить предмет
с точки зрения вопроса о том, что есть история (Geschichte) — «che cosa,
o quale sia l’historia», предпринял Франческо Патрици в своих десяти
диалогах179. В других трактатах, как и раньше, история отождествлялась
с историографией и, вместо того чтобы прояснять это понятие, авторы
привлекали вспомогательные дисциплины — хронологию, географию
и генеалогию. Патрици как философ был решительным последователем
Платона и оказал некоторое влияние на развитие новой физики в том
отношении, что совершил первый «коперниканский переворот», обра-
тившись от вещей к сознанию и определив «историю» как «воспомина-
ние о человеческих делах»: «la historia è memoria delle cose humane»180.
Это потребовало временнóй локализации, а отсюда, как и из ранних
циклических схем хода истории, вытекало, что она не ограничивается
вещами минувшими и нынешними, но включает в себя также память,
предвосхищающую будущее181. В соответствии с этим историческое
(historisch) познание осуществляется только тогда, когда претворяет-
ся в историческое (geschichtlich) действие, целью которого являются
178
Wolit J. (Hrsg.) Artis historicae penus. 2. Aufl. Basel, 1579. См. также: Rey-
nolds B. Shifting Currents in Historical Criticism // Journal of the History of Ideas. 1953.
Vol. 14. P. 471 ff.
179
Patrizi F. Della historia dieci dialoghi. Venezia, 1560 (переизд. в: Kessler E. Theo-
retiker humanistischer Geschichtsschreibung. München, 1971. S. 1v).
180
Ibid. S. 18v.
181
Ibid. S. 15 ff., 41 ff.
бытие, непрерывность, а также — в соединении частного познания

с чем-то общим — счастье людей.
Критерии истины обсуждались в русле раннего пирронизма, кото-
рый был предвосхищен уже поколением раньше, в радикальном скеп-
тицизме Агриппы Неттесгеймского182. У него эти критерии сгруппирова-
ны вокруг проблематики публичной сферы (Öffentlichkeit) — не столько
от недостатка методической критики источников, сколько в силу лич-
ного опыта знакомства с политикой, которая в конце XVI века в целом
все меньше зависела от публичного обсуждения и согласования, а так-
же публичной легитимации. Желания правды недостаточно, считал
Агриппа, когда причины действий затуманиваются как arcana, — разве
что правитель сам пишет историю (Geschichte).
Теория истории (Geschichte) достигла в те годы таких высот,
которые в дальнейшем, несмотря на некоторую дифференциацию,
она не могла удержать. Бросается в глаза и то, что книг по исто-
рии такого же ранга — или сравнимых с произведениями великих
флорентийцев — не обнаруживается. Окидывая взором (по необхо-
димости беглым) XVI столетие, мы убеждаемся, что понятие об ис-
тории (der Begriff von Geschichte) уже сформировалось и сделалось
достаточно «четким», чтобы сопротивляться односторонним дефи-
нициям, которые, словно призраки, бродят по научной литературе.
Так же как Монтень искал общее в непосредственности самосозна-
ния («l’homme en general, de qui je cherche la cognoissance»)183, так
и Ля Поплиньер, подвергнув критике всю предшествующую исто-
риографию, стремился набросать план полной всеобщей истории,
которая бы целиком охватывала общество и его нравы: «История
будет всеобщей, когда автор вложит в нее всю субстанцию государ-
ства»184. И хотя к концу века по указанным причинам распростра-
нились пессимизм стоического толка и упаднические настроения,
вместе с тем можно наблюдать скорее взаимодополняющие, нежели
взаимопротиворечащие представления о прогрессе и разнообразии
природы, с одной стороны, и циклическом течении, равномерно-
182
Nettesheim H. C. A. von. De incertitudine et vanitate scientiarum atque atrium.
Declamatio. 1530 // Idem. Opera omnia. Lyon, [o.J.] (переизд.: Hildesheim, 1970). T. 2.
P. 22 ff.
183
Montaigne M. de. Essais. 2, 10 (1580) // Idem. Œuvres compl. / Ed. A. Thibaudet,
M. Rat. Paris, 1962. P. 396.
184
«l’Histoire sera Generale, quand l’autheur luy aura donné la substance entière et ac-
complie des Etats». — Lancelot-Voisin de La Popelinière H. L’idée de l’histoire accomplie //
L’histoire des histoires. Paris, 1599. P. 85.
сти и упадке — с другой; они обрели актуальность, сохранившуюся

еще и в XVIII веке и даже позже185. Значительное расширение места
действия, перспективное сокращение и свободу игры с историческим
миром демонстрирует Шекспир, хотя ученых и смущает, что в его
Античности троянец Гектор цитирует Аристотеля186.
IV.4. Вызов со стороны новой науки

IV.4.а. Проблематизация истории (Historie)
Коренное изменение физической картины мира в XVII веке и свя-

занное с ним изменение понятий «материя», «движение», «время»,
«бесконечность», окончательно закрепившееся к середине XVIII века,
а также попытки темпорализации и динамизации взгляда на мир
в целом — все это скорее мешало, чем помогало развитию понятия
«история» в ту эпоху. По сравнению с Бодуэном, Боденом и Патрици
теоретики истории, историографы и авторы энциклопедических ста-
тей того времени демонстрировали скорее усеченное понятие исто-
рии: его значение было урезано до точного изложения или описания
фактов, без всяких рассуждений. Такое употребление этого понятия
характерно прежде всего для французского языка: противоположны-
ми понятиями с отрицательными значениями к словам histoire, historien
являлись и по сей день являются слова fabel, roman. Типичным при-
мером того, что historia ценилась ниже, чем продуктивная scientia,
являются слова Декарта:
Под историей я понимаю все, что уже открыто и находится в кни-

гах, под наукой — умение решать все вопросы, а именно открывать
благодаря собственному усердию все, что может быть открыто в этой
науке человеческим разумом. И если человек обладает этой способно-
стью, то он не проявляет чрезмерного любопытства к чужим мыслям,
и можно сказать, что он оригинален187.
185
Ср.: Weisinger H. Ideas of History during the Renaissance // Journal of the History
of Ideas. 1945. Vol. 6. P. 415 ff.
186
Shakespeare W. Troilus and Cressida. 2, 2, 166.
187
«Per Historiam intelligo illud omne quod jam inventum est, atque in libris contine-
tur. Per Scientiam vero, peritiam quaestiones omnes resolvendi, atque adeo inveniendi
propria industria illud omne quod ab humano ingenio in ea scientia potest inveniri; quam
qui habet, non sane multum aliena desiderat, atque adeo valde proprie αύτάρκης appel-
Правда, Декарт этими словами затушевывал то, скольким он сам

был обязан философской традиции, но его понятие scientia впослед-
ствии подвигло Дж. Вико на то, чтобы вместо теории истории напи-
сать Scienza nuova, где он описывает положение истории после мето-
дологически необходимого, хотя и непоследовательного и не совсем
правдоподобного разрыва с авторитетом предания. «Новая философия
все подвергает сомнению»188, и ее не останавливает достоинство ис-
тории, которая служит еще материалом для научного использования,
а в остальном — «кладовкой».
Это была эпоха крупномасштабных исторических исследований189,
однако их результатом было не то, что позже стали называть «исто-
рией» (Geschichte), а более или менее систематическое и полное собра-
ние государственных и частных древностей, остатков и источников,
которые обрабатывались в точном соответствии с нормами филоло-
гии и антикварного дела. Предпринимались попытки заполнить все
графы экстенсивной historia universalis, в то время как, насколько нам
известно, были полностью утрачены и практика, и идея интенсивной
historia universa, или historia integra. Обильная литература, посвященная
исторической верификации и достоверности, даже методологически
стала несамостоятельной — она шла в кильватере юриспруденции с ее
проблематикой установления истины и не вырабатывала собственных
принципов исторического познания.
Историография не исправила этого впечатления. Античная исто-
рия, которую до конца XVII века не писали как таковую, а только ком-
ментировали, равно как и выработанная в рамках ранних националь-
ных историографий теория институтов, к этому времени перестала
вызывать серьезный интерес, поскольку теоретики государственного
права и политики теперь конструировали свои теории исходя из есте-
ственного права вместо того, чтобы выводить их из истории. Новая
история — история религиозных войн — была представлена взаимно
противоречившими, опровергавшими друг друга трудами, которые
обычно писались по источникам, недоступным широкой обществен-
ности; их конфессиональная ангажированность представлялась на-
учно малоценной, а в литературном отношении они не отличались
latur». — Р. Декарт — К. Хогеланду (8.2.1640) // Œuvres de Descartes / Ed. Ch. Adam,

P. Tannery. Paris, 1913. Vol. 13. P. 2–3 (цит. по: Декарт Р. Соч.: В 2 т. М., 1989. T. 1.
С. 606. — Примеч. пер.).
188
Donne J. An Anatomie of the Worlde, First Anniversary (1611) // Idem. Poems
with Elegies on the Author’s Death / Ed. J. Marriot. London, 1633. P. 241.
189
Momigliano A. Ancient History and the Antiquarian.
таким блеском, как мемуары Реца, герцога Сен-Симона и др. Средние

века — medium aevum, как со времен Ю. Липсия стали называть хри-
стианскую эпоху начиная с Августина190, — с их чудесами, легендар-
ными житиями святых и поддельными грамотами (доказательство
подложности которых стало когда-то началом научной филологии,
а теперь усиливало всеобщий скепсис) — не были теперь застрахо-
ваны от насмешек даже со стороны ученых-монахов. Иезуиты почти
полностью исключили историю из учебных программ, централизо-
ванно утвержденных ими для своих коллежей по всей Европе. А про-
тестантские «универсальные истории» были представлены в основ-
ном трудами Кариона и Меланхтона, уже слегка анахронистичными,
что не способствовало их авторитетности.
История представляла собой расколотую колонну — как на эмбле-
матических изображениях, как в барочной трагедии, где она, вместо
античной мифологии, служила теперь источником материала: руина,
призывающая к размышлению сцена неудержимого упадка и гибели;
каждый исторический пример был пригоден для морального рассмо-
трения и демонстрации загробного блаженства страждущих191.
История (Geschichte), к которой невозможно было относиться
как к науке в новом смысле этого слова, вынуждена была превра-
титься в нестабильную пограничную провинцию «республики уче-
ных». В условиях, когда политика вершилась не публично, история все
больше и больше оттеснялась либо на позиции служанки властителей,
либо в приватную сферу, где она в виде historia literaria — собирания
ученых познаний — стала самой излюбленной дисциплиной. Отно-
шения светской истории со священной в методологическом отно-
шении выяснить было очень трудно, а то и опасно, и это наносило
урон облику историка как честного ученого. К тому же Декартова
«мораль для временного пользования» положила конец (по крайней
мере, на какое-то время) существованию риторики как дисципли-
ны: от нее осталась лишь декламация. В такой ситуации несообразно
большую роль стало играть Рассуждение о всеобщей истории Боссюэ,
поскольку место, которое историки того времени не заполнили иссле-
дованиями, он, не обладая ни достаточными познаниями в истории,
ни способностью к историческому суждению, заполнил блестящей
190
Wegele F. X. von. Geschichte der deutschen Historiographie. München, 1885.
S. 482 ff.; Voss J. Das Mittelalter im historischen Denken Frankreichs. München, 1972.
Passim.
191
Benjamin W. Ursprung des deutschen Trauerspiels. Frankfurt a.M., 1963. S. 197 ff.
проповедью, в которой наивно-телеологически представил Антич-

ность как среду, в которой вершилась библейская история.
IV.4.б. Попытки обоснования и квантификация времени
Попытки научного обоснования истории (Geschichte) вели

и к ограничению самого понятия истории. Так, например, Кеккерман
хотел осуществить в отношении истории (Historie) то, что не удалось,
по его мнению, Бодену в Методе, а именно — методичный (что в его
понимании значило — логический) подход192. У него история (Historie)
представлена во всех своих традиционных разделах по строго би-
нарному принципу. Определяется она как «объяснение и запись ве-
щей единичных или индивидуальных»193, причем познание заведомо
и неизбежно неполное («notitia imperfecta»), ибо число фактов беско-
нечно, а природа их неопределенна («vagae et indefinitae»)194. Путем
логической индукции, считал Кеккерман, из отдельных фактов можно
вывести общие положения или подтвердить их — особенно в области
этики, — но уже в экономической науке и политике эти положения
будут носить более частный характер195. В этом определении понятия
«история» угадываются некоторые из важнейших тенденций после-
дующих эпох.
В целом претензии исторического познания на философскую ис-
тину были урезаны до претензии на частичную правильность фактов,
а сфера ее использования с уровня политических изменений низведена
до уровня поучений, касающихся приватных дел. Таким образом, ис-
тория (Historie) поначалу едва воспользовалась той свободой, которую
обеспечила ей деполитизация. Именно в таком свободном простран-
стве развивалась новая наука, и именно ей суждено было выработать
такие понятия и методы, которые обладали значимостью и действен-
ностью для разных дисциплин, в силу чего история (Historie) и смогла
поставить их себе на службу. Так, сведéние материала к единичным фак-
там делает возможным их квантификацию и суммирование в рамках
отрезка времени, на протяжении которого можно говорить о едином
опыте. Благодаря этому Бэкон сумел ниспровергнуть дотоле непрере-
192
Keckermann B. De natura et proprietatibus historiae commentaries. Hannover,
1610. S. 5.
193
«explicatio et notitia rerum singularium, sive individuorum». — Ibid. S. 8.
194
Ibid. S. 23 ff.
195
Ibid. S. 49, 13.
каемый авторитет Античности: он определил ее как молодость, начало

некоего процесса во времени, который с тех пор продолжается и лишь
постепенно раскрывает искомую истину196. На протяжении всей эпохи
Возрождения и особенно у Вива существовало более четкое по срав-
нению с Античностью осознание накапливающегося опыта: «Каждый
день открывает что-то старое, неслыханное, неизвестное, подобно ми-
ровому совершенствованию»197. Но только Бэкон построил двойную
временнýю перспективу Античности, которая «по отношению к нам
древна и более велика, а по отношению к самому миру нова и менее
велика»198. Бэкон, который распространил исследовательское поле ис-
тории (Historie) и на то, что еще предстоит сделать и открыть, создал
понятие historia experimentalis, которым описывал будущее конкретнее,
чем пророчества и прогнозы, его предвосхищавшие199.
Схожее представление об опыте, суммирующемся с течением вре-
мени, и о принципиальном самозарождении («generatio aequivoca») ле-
жит и в основе позиции «новых» «в споре древних и новых» («Querelle
des anciens et des modernes»). Однако эстетическая парадигма, которой
стали придерживаться обе стороны в этом споре, хотя и была со времен
Ришелье возведена в ранг официальной доктрины, все же вела к значи-
тельным трудностям, потому что если, покуда французские классики
создавали великие творения, похвала современности в ущерб древно-
сти представляла собой дело вкуса, то с начала XVIII века эта позиция
сделалась неубедительной уже даже применительно к прошлому самой
Франции. Вследствие этого механические искусства и науки были ис-
ключены из системы artes200 и причислены к активно развивавшимся
тогда естественным наукам и математике, а «изящные искусства» были
196
Bacon F. Novum organon. 1. Aphorismus 84 // The Works of Francis Bacon. Vol. 1.
London, 1858. P. 190–191; ср.: Leyden W. von. Antiquity and Authority // Journal of the
History of Ideas. 1958. Vol. 19. P. 473 ff.; Saxl F. Veritas Filia Temporis // Paton J., Saxl F.
(Ed.) Philosophy and History. Essays presented to Ernst Cassirer. Oxford, 1936. P. 197 ff.
197
«quotidie enim aliquid prodit veteribus inauditum, incognitum, tamquam profi-
ciente mundo». — Vives J. L. De prima philosophia. Liber 1. Opera omnia. Valencia, 1782
(переизд.: London, 1964). T. 3. P. 214. Ср.: Baron H. The Querelle of Ancients and Mo-
derns // Journal of the History of Ideas. 1959. Vol. 20. P. 13–14.
198
«respectu nostri antiqua et major, respectu mundi ipsius novo, et minor fuit». —
Bacon F. Novum organon. P. 190 (цит. по: Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. М., 1978. С. 46. —
Примеч. пер.).
199
Idem. Parasceve ad historiani naturalem et experientalem (1620) // The Works of
Francis Bacon. Vol. 1. P. 391 ff.
200
Kristeller P. O. The Modern System of the Arts // Idem. Renaissance Thought. New
York, 1965. Vol. 2. P. 163 ff.
помещены в некое безвременное пространство, что ускорило их исто-

ризацию, но тормозило историософскую рефлексию.
IV.4.в. Понятие «истина»
В то же время стали по-другому использоваться понятия «исти-

на» и «правдоподобие». Если в аристотелевской традиции истинность
чего-то частного (исторически частного) противостояла правдопо-
добию всеобщего (поэтически всеобщего), то теперь это отношение
изменилось. Обсуждавшаяся в логических или юридических тер-
минах историческая достоверность натыкалась на обозначенные
Кеккерманом границы, которым Томазий дал новое определение:
«О вещах отсутствующих мы никогда не можем постичь бесспорные
истины посредством ясного и четкого познания, но все, что мы о них
утверждаем, либо всего лишь правдоподобно, либо весьма темно
и путано»201. И далее: «То, что человек определенно и четко понимает
о сути прошлого, есть не что иное, как воспоминание о таких вещах,
которые он когда-то прежде уже понял как современные […] А по-
тому и в рассуждении правдоподобных вещей прошлое и будущее
тоже должны выстраиваться в соответствии с настоящим»202. Истори-
ческое познание, согласно этому взгляду, не достигает даже простой
правды — фактической точности, которая прежде в определениях
истории заявлялась хотя бы как цель, — но ограничивается одной
только правдоподобностью, определяемой как неполная точность203,
в то время как литература (Dichtung) в неоплатонической традиции
притязает на некую собственную истину204, которая, являясь исти-
201
«Von abwesenden Dingen können wir niemahlen unstreitige Warheiten vermit-
tels einer klaren und deutlichen Erkäntnüß begreiffen / sondern alles / was wir davon
bejahen / ist entweder nur wahrscheinlich oder doch sehr dunckel und confus». — Tho-
masius Ch. Einleitung zu der Vernunft-Lehre. 11, § 6. Halle, 1691. S. 243.
202
«was der Mensch von dem Wesen des Vergangenen gewiß und deutlich verstehet /
das ist nicht anders als eine Erinnerung solcher Dinge / die er zuvor als gegenwärtig all-
bereit begriffen […] Und muß also auch in Erwegung der wahrscheinlichen Dinge das
Vergangene und Zukünfftige nach dem Gegenwärtigen gerichtet werden». — Ibid. 11.
§ 20. 23. S. 247.
203
Ср.: Bernouilli J. Ars conjectandi. 4, 1. Basel, 1713: «Probabilitas est gradus certi-
tudinis et ab hac differt ut pars a toto». — (Перевод: «Правдоподобность есть степень
точности и отличается от нее, как часть от целого».)
204
Например: Macrobius. Somnium Scipionis. 1, 2, 7: «способ с помощью вымысла
рассказывать правду». — (Перевод: «modus per figmentum vera referenda».)
ной философской, относится ко всеобщему. Так, Дидро в Похвале

Ричардсону подчеркивал, что «самое правдивое историческое сочи-
нение полно лжи, а твой роман полон истины. История живопи-
сует отдельные личности; а ты живописуешь человеческий род»205.
Притязания литературы на истину обретали в XVIII веке все более
прочную почву, а судьба таких же притязаний истории зависела те-
перь от того, поддавалась ли последняя постижению и истолкованию
как нечто целостное.
Локк утверждал, что к истории следует применять тот же прин-
цип, что существовал в английской судебной практике: убедительность
доказательства тем ниже, чем больше шагов требуется для его получе-
ния206. На этом основании был построен курьезный расчет, согласно ко-
торому достоверность исторического факта убывает пропорционально
квадрату времени, так что, в частности, достоверность христианского
откровения свелась к нулю207. Убедительное опровержение этого рас-
чета было представлено только Юмом208.
IV.4.г. На пути к современному понятию «история» (Geschichte)
Как и в случае с революцией XVII века в физике, для того, что-

бы проторить дорогу современному понятию истории (Begriff von
Geschichte), потребовались прорыв в бесконечность и построение такой
модели, которой не может соответствовать человеческий опыт209. Исхо-
дя из того, что человек «создан только для бесконечности» и его память
обеспечивает каждому индивиду и всем людям вместе «непрестанный
прогресс», Паскаль из всех людей, живших во все времена, вывел од-
ного единого homme universel — такого, «все время существующего
205
«que l’ histoire la plus vraie est pleine de mensonges, et que ton roman est plein de
vérités. L’ histoire peint quelques individus; tu peins l’ espèce humaine». — Diderot D. Élo-
ge de Richardson (1761) // Œuvres compl. de Diderot. Paris, 1875. T. 5. P. 221 (цит. по:
Дидро Д. Похвальное слово Ричардсону // Он же. Эстетика и литературная критика.
М., 1980. С. 307–308. — Примеч. пер.).
206
Locke J. An Essay Concerning Human Understanding. 4. § 10–11 // The Works of
John Locke. London, 1823. Vol. 3. P. 108–109.
207
Craig J. Theologiae christianae principia mathematica. London, 1699. Passim (ча-
стично переизд. в: History and Theory. 1969. Vol. 3. Suppl. 4. P. 26).
208
Hume D. A Treatise of Human Nature. 1, 3, 13 // Idem. The Philosophical Works /
Ed. Th. H. Green, Th. Hodge. 2nd ed. London, 1886. Vol. 1. P. 441–442.
209
Ср.: Koyré A. Études d’histoire de la philosophie. Paris, 1961. P. 239.
и непрестанно обучающегося»210. Лейбниц, знавший эту рукопись Пас-

каля, после многократных попыток создал философский инструмента-
рий, позволявший видеть мир как динамический, прогрессирующий
единый процесс211. Лейбницу не суждено было перенести эту свою идею
на понятие «история» (Geschichte) или тем более претворить ее в прак-
тику в своих исторических сочинениях (если не считать отдельных гар-
монизирующих интерпретаций). Его работа как историка в основном
ограничивалась тем, что он применял к немецким источникам методы,
разработанные Мабильоном и мавристами.
Спиноза также пользовался естественной историей (historia
naturalis) — для того чтобы подчинить разуму интерпретацию Библии:
«Ибо как метод истолкования природы состоит главным образом в том,
что мы излагаем собственно историю природы, из которой, как из
известных данных, мы выводим определения естественных вещей, так
равно и для истолкования Писания»212. Эту цель преследовал и Бейль,
неустанно поправлявший ошибочные воззрения и свергавший дутые
авторитеты, однако так и не увидевший в истории в целом ничего
иного, кроме «изображения несчастий человека» (le portrait de la misère
de l’homme)213.
Вико своим понятием о бесконечности и своей концепцией иде-
ального течения времени продемонстрировал общую природу всех
народов, представив ее вечной идеальной историей («una storia ideal
eterna»), в соответствии с которой протекают и истории отдельных
народов («le storii di tutte le nazioni»). Эпистемологическим скачком
вперед явилось осознание того обстоятельства, что «il mondo civile» —
то, что впоследствии станут называть «историческим (geschichtlich) ми-
ром», — в противоположность природе, создан людьми, а значит, ими
и должен быть познан, поскольку принципы для этого могут и должны
быть найдены в структурах нашего человеческого разума. Сформули-
210
Pascal B. Fragment de préface pour le traité du vide // Idem. Vol. 1. uvres compl. /
Éd. F. Strowski. Paris, 1923. T. 1. P. 403 (цит. по: Паскаль Б. Предисловие к трактату
о пустоте // Вопросы философии. 1994. № 6. С. 121. — Примеч. пер.).
211
Ср.: Lovejoy A. O. The Great Chain of Being. 1936. Cambridge (Mass.), 1966.
P. 242 ff.
212
«Nam sicuti methodus interpretandi naturam in hoc potissimum consistit, in con-
cinnanda scilicet historia naturae, ex qua, utpote ex certis datis, rerum naturalium defini-
tiones concludimus: sie etiam ad Scripturam interpretendam necesse est». — Spinoza B.
de. Tractatus theologico-politicus. 7 // Spinoza opera / Hrsg. C. Gebhardt. Heidelberg,
[o.J.]. T. 3. S. 98 (цит. по: Спиноза Б. де. Избранные произведения. М., 1957. С. 106. —
213
Bayle P. Dictionnaire historique et critique. 5me éd. Amsterdam, 1740. T. 3. P. 548 b.
ровав это, Вико совершил свой «коперниканский переворот», обра-

щение от вещей к сознанию. В истории (Geschichte) человек понимает
себя и, рассказывая ее себе, сам себе ее создает по своим собственным
законам214. Поскольку Вико интересовало всеобщее, закономерности,
он смог с неведомой прежде интенсивностью интерпретировать уда-
ленные эпохи, начальные времена, сведения о которых сохранились
лишь в поэтической традиции, распознавать истинность поэтических
мыслей, «universali fantastici», и одновременно превратить историю
(Historie) в философскую науку.
Труды Вико стояли особняком и не произвели в свое время почти
никакого эффекта, однако тот же самый исторический релятивизм,
только примененный в качестве перспективы, при которой все пред-
меты выглядят маленькими и безобидными, был характерен и для по-
пытки Фонтенеля «создать историю самой истории»215. Одинаковый
взгляд, натренированный на histoire naturelle, чтобы распознавать массу
индивидуальных отличий и обстоятельств, связывал Бюффона с Мон-
тескьё и Дидро и отличал его метод «point de vue de l’histoire» от строго
дедуктивных или жестко классифицирующих методов216. Дидро мог
понимать самосознание и идентичность как некую историю (histoire),
порожденную памятью (mémoire), которая «Память обо всех этих по-
следовательных впечатлениях и составляет для каждого животного
историю его жизни и его ‘я’»217. Перенос истории извне человеческого
сознания внутрь его, а также — у Руссо — взлом границ внутреннего
исторического (historisch) пространства, где исторически (geschichtlich)
испорченная и одновременно ставшая осознанной природа человека
должна примириться с самой собой в историческом (geschichtlich)
мире, — все это создавало трудности, которые невозможно было раз-
решить имевшимися тогда средствами. Авторы, получившие благодаря
histoire naturelle расширение пространства и точность знания, могли,
пожалуй, в отдельных областях, таких как искусство и наука, видеть
«развитие», а значит — осмысленную историю (Geschichte), но не мог-
ли понять историю (Geschichte) в целостной взаимосвязи с современ-
ным понятием о времени. Вольтер сделал предметом исторического
214
Vico G. Scienza nuova. 1, 4; 1, 3. Vol. 1. (см. примеч. 156). P. 128, 117, 91.
215
«faire l’histoire de l’histoire même». — Fontenelle B. le Bovier de. Sur l’histoire //
Fontenelle B. le Bovier de. Œuvres compl. Genève, 1968. T. 2: [1818].P. 424 ff.
216
Dieckmann H. Cinq leçons sur Diderot. Genève, 1959. P. 49.
217
Diderot D. Rêve de d’Alembert (1769) // Œuvres compl. de Diderot. T. 2. P. 113
(цит. по: Дидро Д. Сон Д’Аламбера // Он же. Соч.: В 2 т. Т. 1. С. 413–414. — Примеч.
пер.).
(historisch) исследования то, что он обозначил собирательным понятием

l’histoire de l’esprit humain. Проводя параллель с космологией, где прежде
порядок Вселенной только предугадывался, а теперь его законы были
познаны, он говорил о той истории, которую надо писать, как о не до-
стигнутой еще цели: «Итак, написать нужно было историю мнения:
таким образом хаос событий, фракций, революций и преступлений
стал достоин того, чтобы быть явленным взору мудрых»218.
В Германии собирательное существительное «история» (Geschichte)
появляется сначала в теологическом контексте оправдания зла219, одна-
ко потом остается вплоть до позднего Канта объектом, находящимся
во власти телеологического суждения, базирующегося на ньютоновском
понятии времени как абсолютного и гомогенного. Вторжение иного
опыта переживания времени вместе с опытом политического действия,
изменяющего мир, сделало возможным и необходимым, во многом под-
готовило и в отдельных случаях концептуально почти предвосхитило
употребление слова «история» (Geschichte) в некоем новом смысле.
IV.5. Об изменении топосов Historia и Geschichte

Трактаты об «историческом (historisch) искусстве» и предисловия
к трудам по истории доносят до нас, начиная с Античности, определенные
формулы, предназначенные для того, чтобы в как можно более общем,
но притом как можно более доходчивом виде описать сущность и задачу
историографии. Сначала долгое время — до самой эпохи историзма —
существовала не подвергавшаяся сомнению презумпция, что историей
занимаются не ради нее самой, а ради какой-то цели. От истории хотели
получать некую пользу, и эту пользу, как казалось, можно было найти
в том, что она позволяет узнать чужой опыт и воспользоваться им. Са-
мую большую трудность усматривали в изучении и изложении истины,
а сверхзадачу, цель, стоящую выше названной пользы, усматривали в том
воспоминании, которое становится возможным благодаря историо-
графии. Эволюцию понятия «история» (Geschichte) можно проследить
218
«C’ est donc l’ histoire de l’opinion qu’il fallut écrire: et par là ce chaos d’ événement,
de factions, de révolutions, et de crimes, devenait digne d’ être présenté aux regards des sa-
ges». –Voltaire [Arouet F. M.]. Remarques de l’essai sur les moeurs (1763) // Idem. Œuvres
compl. Nouv. éd. Paris, 1879. T. 24. P. 547.
219
См.: Haller A. von. Über den Ursprung des Übels (1734). В четвертом издании
(1748) произошло изменение с множественного числа на единственное: «O Wahr-
heit! sage selbst du Zeugin der Geschichte!» (Idem. Gedichte. 5. Aufl. Zürich, 1750. S. 88).
по употреблению и интерпретации топосов. Мы здесь ограничимся тем,

что кратко обрисуем эту эволюцию и темы дидактической пригодности
(Lehrbarkeit), истины и воспоминания.
IV.5.а. От «историй» (Historien) к «истории» (Geschichte)
Никакая другая фраза не цитируется в исторической (historisch)

литературе так часто, как хвалебное слово Цицерона о пользе исто-
рии (Historie) для ритора: «Сама история — свидетельница времен, свет
истины, жизнь памяти, учительница жизни, вестница старины? Чей
голос, кроме голоса оратора, способен ее обессмертить?»220 На немецком
языке конца XVI века первая (наиболее часто цитируемая) половина
этой фразы выглядит так: «Historien sind ein zeugniß der zeiten / ein
liecht der warheit / das leben des gedächtniß / eine anzeigung des alten
wäsens / und Lehrmeisterin und unterweiserin des menschlichen lebens»221.
Использование множественного числа — «Historien» — свидетельствует
о правильном понимании текста, а также о том представлении об исто-
рии (Geschichte), которое преобладало в раннее Новое время: считалось,
что пользу приносят сообщения об отдельных событиях. Как мы видели,
очень рано сформулированное в теории единство истории (Geschichte)
и рассказа о ней наблюдается в исторической науке в Германии лишь
начиная с 50-х годов XVIII века. Так, например, Пюттер в 1752 году сооб-
щал: «Более всего я старался сперва привести историю в некое удобное
для академических лекций связное единство, и я не знаю, могу ли я так
сказать — в своего рода систему»222. То, что здесь описано как достиже-
ние авторского метода или даже одной только дидактики, несколькими
годами позже Гаттерер приписывал уже самому предмету: «Итак, су-
ществует, собственно говоря, только одна история, история народов,
и она есть истинная и подлинная всеобщая история; это труд, который
220
«Historia vero testis temporum, lux veritatis, vita memoriae, magistra vitae, nuntia
vetustatis, qua voce alia nisi oratoris immortalitati commendatur?» — Cicero. De orat.
2, 36 (цит. по: Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1972. С. 137. —
Примеч. пер.). Cр. 2, 51.
221
Forberger G. (Übersetz.). Francisci Guicciardini Gründtliche und wahrhafftige be-
schreibung aller fürnemen historienn. Basel, 1574. Dedikation. S. 2v.
222
«Ich habe mich am meisten bemühet, zuerst die Geschichte auf eine zu akade-
mischen Vorlesungen schickliche Art in einen gewissen Zusammenhang, ich weiß nicht,
ob ich es sagen darf, in eine Art von System zu bringen». — Pütter J. S. Grundriß der
Staatsveränderungen des Teutschen Reichs. Vorrede zur 1. Aufl. 1752; 2. Aufl. Göttingen,
1755. S. V.
еще не написан». Он мог сказать: «История, которая должна быть вся

единой и внутренне связной» — и высказать пожелание: «Высшей сте-
пенью прагматизма в истории было бы представление всеобщей взаи-
мосвязи вещей в мире (Nexus rerum universalis). Ибо ни одно событие
в мире не является, так сказать, изолированным»223.
IV.5.б. Magistra vitae, дидактическая пригодность

истории и ее польза
Только теперь «история» (die Geschichte) могла учить, доказывать

или требовать, и наиболее часто цитируемый фрагмент цицероновского
топоса — historia magistra vitae, который стал символом многовековой
дискуссии по поводу возможности или невозможности передачи исто-
рического опыта и использования его в качестве образца и сама расши-
фровка которого может быть предметом историко-теоретической интер-
претации224, — теперь перефразировался так: «История — надежнейшая
наставница морали»225. Таким образом, было определено, что научиться
у истории можно морали, но это была лишь одна из важных тенденций,
не отражающая всего спектра толкований. В 30-х годах XVIII века Шмаус
в полемике против использования истории (die Historie) для духоподъ-
емных целей называл ее «школой для слуг государства»226, а еще почти
за столетие до него была найдена такая удачная формулировка: «И не мо-
жет Политическая Жизнь существовать без Историй»227.
223
«Es gibt also, eigentlich zu reden, eine Historie, die Völkergeschichte, und diese
ist die wahre und eigentliche Universalhistorie; ein Werk, das noch nicht geschrieben
ist»; «Die Geschichte, die ganz Zusammenhang sein soll»; «Der höchste Grad des Prag-
matischen in der Geschichte wäre die Vorstellung des allgemeinen Zusammenhanges
der Dinge in der Welt (Nexus rerum universalis). Denn keine Begebenheit in der Welt
ist, sozusagen, insularisch». — Gatterer J. Ch. Vom historischen Plan und der darauf sich
gründenden Zusammenfügung der Erzählungen // Idem. (Hrsg.) Allgemeine Historische
Bibliothek. 1767. Bd. 1. S. 25, 26, 28, 85.
224
Koselleck R. Historia Magistra Vitae // Braun H., Riedel M. (Hrsg.) Natur und
Geschichte. Festschrift für K. Löwith. Stuttgart, 1967. S. 196 ff.
225
«Die Geschichte ist die zuverlässigste Lehrmeisterin der Moral». — Ade-
lung J. Ch. Versuch eines vollständigen grammatisch-kritischen Wörterbuchs der hoch-
deutschen Mundart. Leipzig, 1775. Bd. 2. Sp. 601.
226
И. Шмаус в своем отзыве об основании Гёттингенского университета цити-
рует: Selle G. von. Die Georg-August-Universität zu Göttingen, 1737–1837. Göttingen,
1937. S. 21–22.
227
«Und kan das Politische Leben ohne Historien nicht bestehen». — Garzoni T. Pi-
azza universale. Frankfurt, 1641. P. 408.
Наличие разных переводов указывает на то, что изменилось

не только понятие истории (Geschichte), но также представление о жиз-
ни и о том, чему можно и стоит учить. У самого Цицерона эпитет «на-
ставница жизни» применяется не только к истории, в другом контексте
он относится у него к философии228. Благодаря ему история (Historie)
получила место в составе риторики, а риторика для большинства госу-
дарств Античности и для республик эпохи Возрождения представляла
собой один из наиболее высоко ценимых капиталов наряду с полко-
водческим искусством и экономикой: все они, равно как и этика, были
подчинены учению о государстве229. Благодаря массе заключенных в ней
поучительных примеров история (Historie) составляла — не столько
в историографии, сколько в преподавании — самую живую эмпири-
ческую часть моральной философии, дополнявшую догматическую
часть. Сенека сформулировал это в виде краткого и часто цитируе-
мого афоризма: «Долог путь через поучения, короток и действенен —
через примеры»230. Этот дидактический принцип, однако, не следовало
абсолютизировать: тот же Сенека предостерегал против бездумного
использования примеров: «В числе причин наших несчастий не малую
роль играет то, что мы живем по примеру других людей и образуем
свою жизнь не согласно разуму, но согласно общепринятым обыча-
ям»231. Против слепого упования на примеры в научной работе выступал
Роджер Бэкон, ссылавшийся все еще — или уже снова — на эту фразу
Сенеки232. Но, возможно, первым, кто в Новое время оспаривал ценность
исторических примеров вообще, был сэр Филип Сидни:
Историк, не владеющий понятиями, не стремится понять то,

что должно быть, и потому скован тем, что есть, он не стремится понять
общую причину явлений и потому скован частной правдой каждого
из них. Из его примеров не сделаешь единственно возможный вывод,
и потому его учение еще менее плодотворно233.
228
Cicero. Tusc. 2, 16; ср. 2, 49; 5, 5.
229
Aristoteles. Eth. Nic. 1094 b.
230
«longum iter est per praecepta, breve et efficax per exempla». — Seneca. Ep. 6, 5.
231
«Inter causas malorum nostrorum est, quod vivimus ad exempla; nec ratione
componimur, sed consuetudine adducimur». — Ibid. 123, 6.
232
Bacon R. Opus tertium. Chapt. 22 / Ed. J. S. Brewer. London, 1859. P. 72.
233
«the Historian wanting the precept, is so tyed, not to what shoulde bee, but to
what is, to the particular truth of Illings, and not to the general reason of things, ihat hys
example draweth no necessary consequence, and therefore a lesse fruiteful doctrine». —
Sidney P. An Apologie for Poetrie [1595]. Amsterdam; New York, 1971. P. D. 3r (цит. по:
Сидни Ф. Астрофил и Стелла. Защита поэзии. М., 1982. С. 13. — Примеч. пер.).
К концу XVI века теоретики истории разработали критерии, выхо-

дившие за пределы той пользы, о которой говорил Цицерон. Но в це-
лом польза по-прежнему сводилась к тому, что на основании прошлого
можно делать выводы о будущем и что знание прошлого можно будет
применить в похожих случаях. За историком признавалось право вы-
носить суждение по поводу своего предмета, и Патрици, например,
считал, что, в отличие от истории возникновения государств и сохра-
нения власти, упадок их следует описывать лишь кратко, а то и вовсе
обходить молчанием, потому что из такого описания невозможно из-
влечь никакого урока на благо государства («all’altrui felicità civile»)234.
В этом отношении интерес в эпоху Монтескьё и Гиббона решительно
сместился. Уже полигисторы XVII века не желали претворять историче-
ское познание в действие, подобно Бодуэну, Патрици и Бодену, а видели
цель истории (Historie) в том, чтобы знать (ut sciantur) о событиях235.
Таким образом постепенно был подготовлен сдвиг в представле-
нии о том, чтó в истории (Geschichte) может и должно быть предметом
преподавания. Как показал опыт Великой Французской революции,
руководств к действию получить от нее уже было нельзя. «А чему учат
опыт и история, так это тому, что народы и правительства никогда
ничему из истории не учились», — констатировал Гегель. «Образова-
тельная составляющая истории [заключается в] работе духа, в позна-
нии того […] что он собой представляет: этот процесс помощи духу
в его движении к самому себе, своему понятию — и есть история»236.
Континуитет в историческом самоознании духа есть история (Historie)
как «понятая история» (begriffne Geschichte)237. «Благодаря этому и фра-
за Historia vitae magistra приобретает более высокий и вместе с тем бо-
лее скромный смысл. Мы хотим на основе опыта стать не столько
умными (для следующего раза), сколько мудрыми (навсегда)»238. Так
234
Patrizi F. Della historia dieci dialoghi. P. 34v.
235
В данном случае характерной является работа: Voss G. Ars historica (1623). 2.
Aufl. Leiden, 1653. P. 15.
236
«Was die Erfahrung aber und die Geschichte lehren, ist dies, daß Völker und Regie-
rungen niemals etwas aus der Geschichte gelernt haben»; «Das Bildende der Geschichte
[liegt nun in der] Arbeit des Geistes, der Erkenntnis dessen […], was er ist: Dieser Prozeß,
dem Geiste zu seinem Selbst, zu seinem Begriffe zu verhelfen, ist die Geschichte». — He-
gel G. W. F. Die Vernunft in der Geschichte / Hrsg. J. Hoffmeister. 5. Aufl. Hamburg, 1955.
S. 19, 183, 72; ср.: Droysen J. G. Historik / Hrsg. R. Hübner. 4. Aufl. Darmstadt, 1980. S. 353 ff.
237
Hegel G. W. F. Phänomenologie des Geistes // Idem. Sämtliche Werke / Hrsg.
H. Glockner. 4. Aufl. Stuttgart, 1964. Bd. 2. S. 620.
238
«Damit erhält auch der Satz Historia vitae magistra einen höheren und zugleich
bescheideneren Sinn. Wir wollen durch Erfahrung nicht sowohl klug (für ein ander-
пытался смягчить противоречие Якоб Бурхардт, но все же политиче-

ская экономия и социология стремились путем анализа исторических
событий предопределять структурные изменения и научно обосновы-
вать возможные действия, вытекающие из них. И, пожалуй, ни один
из более или менее значительных историков XIX века не устоял пе-
ред искушением лично принять участие в политической деятельности
хотя бы в течение какого-то времени, тем самым воздавая дань этому
топосу в его устаревшем смысле.
IV.5.в. Lux veritatis, истина и отношения между изображением

и изображаемым (Abbildungsverhältnis)
Вообще, в Новое и Новейшее время историк обращается пре-

имущественно к современникам, тогда как античный историк тру-
дился прежде всего ради потомков и их пользы или их познания239.
В связи с этим изменились и притязания истории на объективность.
Цицерон вопрошал: разве не естественно для историка «ни под каким
видом не допускать лжи; затем — ни в коем случае не бояться»240.
Вопрос этот слишком формален для того, чтобы его вторая часть
могла избегнуть обоснованной критики241. Но требование истинности
заставило Лукиана сформулировать идеал такого беспристрастного
историка, который не может быть отнесен ни к какому обществен-
ному лагерю или группе: он — «чужак, его домом являются только
книги, а не какой-либо город; он служит только собственному за-
кону, а не какому-либо господину; он не взвешивает мнений того
или другого, но устанавливает факты»242. Для этого представлялась
подходящей метафора зеркала, и она стала постоянным топосом, пре-
mal) als weise (für immer) werden». — Burckhardt J. Weltgeschichtliche Betrachtungen /

Hrsg. J. Oeri. 2. Aufl. Berlin; Stuttgart, 1910. S. 9.
239
Momigliano A. Tradition and the Classical Historian // History and Theory.
Vol. 11. 1972. P. 297 ff., 291.
240
«ne quid falsi dicere audeat? deinde ne quid veri non audeat?» — Cicero. De orat.
2, 62.
241
Voltaire [Arouet F. M.] Historiographie // Idem. Œuvres compl. 1879. T. 19. P. 372.
242
«als Fremdling nur in Büchern und in keiner Stadt zu Hause, nur eigenem Gesetz
und keinem Herrn verpflichtet, erwägt er nicht die Meinungen von diesem oder jenem,
sondern stellt Tatsachen fest». — Lukian. Hist. conscr. 41, 1: «Итак, да будет мой ис-
торик таков: бесстрашен, неподкупен, независим, друг свободного слова и исти-
ны» (цит. по: Лукиан. Как следует писать историю // Он же. Избранное. М., 1996.
вратившись в теории познания в образ живого зеркала243, в качестве

которого представляли сначала Бога — «живое зеркало вечности,
которое есть форма форм»244, а вскоре и человека в его отношении
к миру: «Напротив него ты должен помещать и вопринимать Чело-
века, дабы был он отражением универсалий»245. Отсюда в области
магических представлений возник образ «творящего зеркала», кото-
рое Фауст требовал у Мефистофеля246, и Фридрих Майнеке полагал,
что именно этим образом ему следует охарактеризовать историзм
как заклинание прошлого, осуществляемое ради него самого247. Надо,
однако, различать полярные позиции в отношении проблемы инди-
видуальности историка, вмешивающейся по необходимости в этот
процесс. Ранке верил в объективность некой «неизвестной мировой
истории» (Weltgeschichte), которую еще только предстояло открыть248,
и вера его была настолько сильна, что он лишь с большой неохо-
той признавал справедливость мысли, которую, осознавая «движе-
ние времени», первым высказал, вероятно, Гёте: «Мировую историю
нужно время от времени переписывать»249. Ранке же мечтал о том,
чтобы стремиться к «со-чувствованию, со-знанию вселенной» в «чи-
стом видении (Anschauung)»250: «Мне бы хотелось как бы погасить
самого себя, чтобы засияли только вещи, только могучие силы»251.
В противоположность ему, Якоб Буркхардт, понимавший «слепоту
243
Lukian. Hist. conscr. 51, 1.
244
«speculum aeternitatis vivum, quod est forma formarum». — Nicolaus Cusanus.
De visione Dei // Idem. Opera. Paris, 1514. T. 1. P. 107r.
245
«Et in quocunque loco cuncta mundi statueris entia: in eius opposito abs te col-
locandus et recipiendus est Homo, ut sit universorum speculum». — Bovillus C. Liber de
sapiente. Paris; Amiens, 1510 (reprint: Cassirer E. Individuum und Kosmos in der Renais-
sance. 3. Aufl. Darmstadt, 1969. S. 353); ср. miroir vivant в работе: Leibniz G. W. Nou-
veaux essais sur l’entendement humain. 2, 21, § 72 // Idem. Philosophische Schriften /
Hrsg. C. J. Gerhardt. Berlin, 1882. Bd. 5. S. 196.
246
Goethe J. W. von. Faust I. Paralipomenon. Zeile 247 // Idem. Goethes Werke /
Hrsg. im Auftrage der Großherzogin Sophie von Sachsen. Weimar, 1887. Bd. 14. S. 291.
247
Meinecke F. Schaffender Spiegel. Stuttgart, 1948. S. 7.
248
Ranke L. von. Brief an Heinrich Ritter (22.3.1828) // Idem. Sämmtliche Werke. 2.
u. 3. Aufl. Leipzig, 1890. Bd. 53/54. S. 195.
249
«Daß die Weltgeschichte von Zeit zu Zeit umgeschrieben werden müsse». — Goe-
the J. W. von. Geschichte der Farbenlehre. 4. Abt. 16. Jahrhundert. Baco von Verulam
(1810) // Idem. Die Schriften zur Naturwissenschaft. Weimar, 1957. Bd. 6/1. S. 149.
250
Ranke L. von. Tagebuchblätter // Idem. Sämmtliche Werke. 1890. Bd. 53/54.
S. 569–570.
251
«Ich wünschte, mein Selbst gleichsam auszulöschen und nur die Dinge, die mäch-
tigen Kräfte erscheinen zu lassen». — Ranke L. von. Englische Geschichte // Ibid. 1870.
Bd. 15. S. 103.
нашего желания» относительно будущего, говорил: «Будь мы в со-

стоянии полностью отречься от нашей индивидуальности и взирать
на историю грядущего с таким же спокойствием и беспокойством,
с каким мы наблюдаем природные зрелища […] мы могли бы, веро-
ятно, когда-то стать сознательными участниками величайшей главы
в истории духа». А перед лицом слишком современных пертурбаций
мы, уже без страха и без надежды, были бы почти принуждены значе-
нием предмета к тому, чтобы желать уже одного только «познания»252.
Больше субъективности заложено в сравнении истории с рисун-
ком или живописным полотном, картиной. В эстетических дискусси-
ях XVIII века любили объяснять своеобразие литературы с помощью
примера живописи, даже после того, как Лессинг постулировал не-
сравнимость, введя в своем Лаокооне (1766) темпоральные категории
последовательности (Sukzession) и одновременности. Рамлер в пере-
воде Батто исходил из того, что Курций Руфус, равно как и Лебрен,
«рисовали» битвы Александра: «Этот — произвольно выбранными
знаками, то есть красками и мазками кисти; тот — природными
и подражающими знаками, то есть словами. Если они точно при-
держивались истины, то они оба — историописатели». И о «всеобщей
картине рода человеческого» можно было говорить пока еще только
очень туманно»253. Бодмер писал, что исторические события, в отли-
чие от вымышленных, имеют то преимущество, «что они правиль-
но нарисованы с натуры и меньше обманывают»254. Сама традиция
употребления слова подсказывает нам, что характер рисуют, созда-
вая портрет исторической личности. По мнению Сент-Эвремона,
римские историки лучше владели этим искусством по сравнению
252
«Könnten wir völlig auf unsere Individualität verzichten und die Geschichte der
kommenden Zeit etwa mit ebensoviel Ruhe und Unruhe betrachten wie […] das Schau-
spiel der Natur [..], so würden wir vielleicht eins der größten Kapitel aus der Geschich-
te des Geistes bewußt miterleben». — Burckhardt J. Weltgeschichtliche Betrachtungen.
S. 273–274 (цит. по: Буркхардт Я. Размышления о всемирной истории. М., 2004.
С. 229).
253
«Dieser mit willkürlichen und angenommenen Zeichen, nämlich mit Farben und
Pinselzügen; jener mit natürlichen und nachahmenden Zeichen, nämlich mit Worten.
Sind sie der Wahrheit genau gefolgt, so sind sie beide Historienschreiber»; «allgemeinen
Gemälde des menschlichen Geschlechtes gesprochen werden». — Ramler K. W. Einlei-
tung in die Schönen Wissenschaften. Nach dem Franz. des Herrn Batteux. 4. Aufl. Leipzig,
1774. Bd. 4. S. 263–264, 276.
254
«daß sie richtig nach der Natur gezeichnet sein und weniger betriegen». — Bod-
mer J. J. Historische Erzählungen, die Denkungsart und Sitten der Alten zu entdecken
(1769) // Idem. Schriften / Hrsg. F. Ernst. Frauenfeld; Zürich, 1938. S. 73.
с позднейшими потому, что в Древнем Риме те, кто писал историю,

сами же принимали в ней участие, а римская карьерная лестница
могла вести через религию, полководческое искусство и политику
ко всеобъемлющему знанию человека. Отсюда — «большая тонкость
различения» в картине у Саллюстия или Тацита: «Это определенная
разница, из-за чего каждый порок и каждая добродетель маркиру-
ется конкретным впечатлением, которое берется из воображения,
где оно находится»255. Кардинал де Рец прибегнул к развернутому
сравнению истории с живописью: из слабо освещенной передней,
в которой находится набросок к прелюдии гражданской войны, он
просил читателя пожаловать в галерею, где можно видеть портре-
ты в натуральную величину256. Гундлинг же сформулировал более
общее представление, согласно которому «история — это кабинет,
в котором можно видеть все, что происходит; все revolutiones, eventus
rerum можно увидеть там»257. Это указание на пространственные ме-
тафоры, которые получили распространение и в естествознании, где
ученый занимался изучением «системой самой природы» («système de
la nature elle-même») в хорошо обставленном «кабинете естественной
истории» («cabinet d’histoire naturelle»)258.
С графическим изображением связан и образ «нагой, непри-
крашенной истины»259, к которой должен стремиться историк. Ря-
дом с этим образом стоит распространенное с античных времен
представление о том, что истина раскрывается лишь постепенно,
временем (Хроносом): «Истина — дочь времени»260. Оптические
и пространственные метафоры дали повод Яну Амосу Коменско-
му создать карикатуру на историков, которые как бы с помощью
255
«C’est une certaine différence, dont chaque vice où chaque vertu est marquée
par l’impression particulière qu’elle prend dans les esprits ou elle se trouve». — Saint-
Évremond Ch. de. Discours sur les historiens François // Œuvres de Monsieur de Saint-
Évremond. Amsterdam, 1726. T. 3. P. 219, 223.
256
Cardinal de Retz. Memoires / Éd. M. Allem et É. Thomas. Paris, 1956. P. 152.
257
«Die Historie ist ein Kabinett, darinnen man alles sehen kann, was passieret; alle
revolutiones, eventus rerum kann man da sehen». — Gundling N. H. Ausführlicher und
mit illustren Exempeln aus der Historie und Staaten Notiz erläuterter Discours über Jo.
Franc. Buddei Philosophiae Practicae. Part III: Die Politic. Frankfurt; Leipzig, 1733. Pro-
legomena. S. 4.
258
Bomare V. de. Dictionnaire raisonné universel d’histoire naturelle. T. 5. [en Suis-
se], 1780. P. 414; ср. P. 430.
259
Bodmer J. J. Historische Erzählungen. S. 73.
260
«Veritas filia temporis». Ср. примеч. 197 и: Panofsky E. Studies in Iconology
(1939). Chapt. 3: «Father Time». New York, 1972. P. 69 ff.
«изогнутых и свернутых витками подзорных труб […] [смотрят]

через плечо назад», и при этом каждый из них видит другую картину
благодаря искривленной перспективе подзорной трубы261. В пози-
тивном варианте, который встречается нам у Хладениуса, согласно
традиции Лейбницевой монадологии, история может быть видна
только через определенные «точки видения» (Sehepuncte), а пред-
ставление ее возможно только в виде «изображений, уменьшенных
перспективой»262.
Как бы ни было наглядно это сравнение, оно все же противоре-
чит механизму работы человеческой памяти, а также, в особенности,
механизму действия исторических (historisch) примеров, которые
могут воздействовать на человека гораздо сильнее, чем ставшие уже
привычными примеры из собственной эпохи263. Пространственно-оп-
тические метафоры были вытеснены механистическими и динамиче-
скими, из которых мы здесь упомянем только «машинерию событий»
(«Triebwerk der Begebenheiten») у Гаттерера264.
IV.5.г. Vita memoriae, воспоминание непрошедшего
Если оптические метафоры связаны с корректной этимологией

греческого слова ἱστορία, которое происходит от οἶδα, ἶδμεν («я знаю»,
родственно латинскому video), то динамические метафоры связаны
с иронически окрашенной этимологией Платона265. Переход от одного
способа представления к другому Безольд объяснял так:
У воспоминаний собственная жизнь, поскольку то, что случилось

как в прежние времена, так и недавно, обычно легко стирается из па-
мяти. Поэтому память вытягивает из Истории все здравое в качестве
лекарства от своей немощности и непостоянства: и будто возрождает-
ся заново, созерцая в ней, как в некоем огромнейшем театре и в бле-
стяще начищенном зеркале, деяния прошлых эпох. Поэтому говорят,
261
Comenius J. A. Das Labyrinth der Welt und das Paradies des Herzens (1631) /
Übersetzt aus dem Tschechischen v. Z. Bandnik. Jena, 1908. S. 107.
262
Chladenius J. M. Einleitung zur richtigen Auslegung vernünftiger Reden und
Schriften. Leipzig, 1742 (reprint: Düsseldorf, 1969). § 309, 353.
263
Cardinal de Retz. Memoires. P. 161.
264
Gatterer J. Ch. Vom historischen Plan. S. 68.
265
Frisk H. Griechisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg, 1960. Bd. 1. S. 740;
1970. Bd. 2. S. 357; Platon. Krat. 437 b.
что Платон производил Историю от ἀπὸ τοῦ ἱστάσθαι τὴν τῆς μνήμης
ῥύσιν, ибо она останавливает на месте извечный поток памяти, измен-
чивой и ненадежной266.
В этом удержании и закреплении воспоминания уже заключался

смысл намерения Фукидида — обеспечить, помимо пользы и наслажде-
ния, еще и «владение навсегда» («χτήμα τε ές αἶεἶk»)267. Эпистемология
Нового времени имеет тенденцию отделять себя от теории отражения
(Abbildtheorie) и рассматривать познанное как конструкт, как некое из-
делие, созданное познающим духом (Geist). В области исторического
познания эта мысль принадлежит сначала Дж. Вико, а затем прежде
всего Гегелю и Гумбольдту. Дройзен со страстью прилагал усилия
к тому, чтобы она утвердилась в исторических исследованиях. «Не об-
раз былого, — писал он, — а то из прошлого, что […] еще не прошло»,
являет собой предмет изучения, который должен быть обретен в про-
цессе понимания. А установленный «факт» является «по отношению
к тем обстоятельствам, в которые он входит, их противоположностью,
их критикой и их судом»268.
Хорст Гюнтер
V. Образование современного понятия истории (Geschichte)

V.1. Историко-терминологическое введение
Когда сегодня заходит речь об «истории» (Geschichte), то это вы-
ражение имеет тот объем содержания и то смысловое наполнение,
которое оно приобрело только в последней трети XVIII века. «Исто-
рия» (die Geschichte) — понятие Нового времени, которое, несмотря
266
«Est vita memoriae, quia, quae priscis novisque seculis acciderunt, facile e memo-
ria excidere solent. Proinde memoria salutare quasi remedium suae infirmitatis et incon-
stantiae ex Historia haurit: et veluti reviviscit, cum in illa, tanquam in amplissimo aliquo
theatro et speculo tersissimo nitidissimoque, praeteritorum temporum acta contempla-
tur. Unde Historiam ἀπὸ τοῦ ἱστάσθαι τὴν τῆς μνήμης ῥύσιν Platonem derivasse ajunt,
quod memoriam labilem ac vacillantem, ceu perennem fluvium, sistat». — Besold Ch.
Thesarus practicus / Hrsg. Ch. L. Diether. Nürnberg, 1697. S. 394.
267
Thukydides. 1, 22.
268
«Tatsache [ist] im Verhältnis zu den Zuständen, in die sie hineintritt, deren Ge-
gensatz, deren Kritik und Gericht». — Droysen J. G. Historik. S. 316, 20–21, 166.
на сохранение старых значений этого слова, представляет собой почти

неологизм. С историко-терминологической точки зрения это понятие
возникает после того, как два длительных процесса наконец сошлись
вместе и тем самым открыли выход в некое новое пространство опыта,
которое до того еще невозможно было сформулировать. Один из этих
процессов — образование собирательного единственного числа имени
существительного, которое объединило в одном общем понятии сумму
отдельных историй. Другой процесс — это слияние истории (Geschichte)
как былых событий (и связей между ними) и истории (Historie) как из-
учения этих событий и рассказа о них, как исторической науки.
V.1.а. Возникновение собирательного единственного числа
Существительное женского рода — в древневерхненемецком gisciht,

в средневерхненемецком geschiht (а также sciht и schiht) — образовано
от древневерхненемецкого глагола scehan (от которого произошел и глагол
geschehen — происходить, случаться). Оно означало в древневерхненемец-
ком «событие», «случай», «ход событий», а в средневерхненемецком также
«то, что причитается чему-л.», «свойство», «способ» и более общее «су-
щество», «вещь». Позже, в ранненововерхненемецком, оно стало значить
«происшествие», «дело», а также «то, что кем-то совершается», «деяние»,
«дело, работа» и, кроме того, «стечение событий», «случай, случайность»
и «рок, судьба». Наконец, в ранненововерхненемецком это слово приобре-
ло значение, синонимичное historie: «рассказ о случившемся». Со време-
нем это слово все больше относилось к тому, что делают и претерпевают
люди. Оно могло заменять в качестве синонима такие слова, как pragmata,
res gestae, gesta, facta, accidens, casus, eventus, fortuna и им подобные. Око-
ло 1300 года появилась и форма среднего рода, daz geschichte, которая
получила распространение и даже у Лютера является преобладающей —
со значениями «происшествие», «разделение», «порядок»269.
Форма die Geschichte (наряду с die Geschicht и с XV века die
Geschichten) была на протяжении значительной части XVIII века фор-
мой множественного числа, обозначавшей совокупность отдельных
историй (Geschichten). «Истории, — читаем у Яблонского (1748)270, —
269
Grimm J., Grimm W. Deutsches Wörterbuch. Leipzig, 1897. Bd. 4/1, 2. S. 3857 ff.:
ср.: Benecke G., Müller W., Zarncke F. Mittelhochdeutsches Wörterbuch. Leipzig, 1866.
Bd. 2/2. S. 115 ff.
270
«Die geschichte sind ein Spiegel der tugend und laster, darinnen man durch frem-
de erfahrung lernen kann, was zu hin oder zu lassen sei; sie sind ein denkmal der bösen
представляют собой зеркало добродетели и пороков, в котором можно

на чужом опыте научиться, что делать, а чего не делать; они — памят-
ник как злых, так и похвальных деяний». А Баумгартен в 1744 году
определял это понятие еще в старой традиции271: «Истории, без всяко-
го сомнения, есть самая поучительная и полезная, равно как и самая
приятная часть учености». Даже Гердер еще иногда употреблял слово
die Geschichte как форму множественного числа272.
Грамматически эта старая форма множественного числа — die
Geschichte — могла быть истолкована и как единственное число женско-
го рода. Терминологически же в переносе этого слова из множественно-
го числа в единственное виден сознательный акт. Подготовлен он был
только во второй половине XVIII века во множестве трудов по теории
истории. С тех пор это слово и стало рассматриваться как существи-
тельное в форме собирательного единственного числа, обозначающее
сумму отдельных историй как «совокупность всего, произошедшего
в мире» (Гримм)273.
В 1775 году Аделунг зарегистрировал оба варианта словоупотреб-
ления как равноправные: «История (die Geschichte), plur. et nom. sing.
[…] То, что случилось, свершившееся дело, а также в более широком
смысле — всякое изменение, как активное, так и пассивное, которое
происходит с вещью». В «более узком» и «обычном» значении это слово
подразумевает «различные, связанные между собой изменения, кото-
рые, будучи вместе взятыми, образуют определенное целое […] Именно
в этом смысле оно часто используется collective и без множественного
числа применительно к нескольким случившимся происшествиям од-
ного рода»274.
sowohl als der löblichen taten». — Jablonski J. Th. Allgemeines Lexikon der Künste und
Wissenschaften. 2. Aufl. Königsberg; Leipzig, 1748. Bd. 1. S. 386.
271
«Die Geschichte sind ohne allen Zweifel der lehrreichste und nützlichste, als der
ergötzlichste Teil der Gelehrsamkeit». — Baumgarten S. J. Uebersetzung der Algemeinen
Welthistorie die in Engeland durch eine Gesellschaft von Gelehrten ausgefertiget worden.
Halle, 1744. Bd. 1. S. 59. Vorrede. Ср.: Geiger P. E. Das Wort «Geschichte» und seine Zu-
sammensetzungen. Phil. Diss. Freiburg. 1908. S. 16.
272
Herder J. G. Über die neuere deutsche Literatur (1767/68) // Idem. Sämmtliche
Werke / Hrsg. B. Suphan. Berlin, 1877. Bd. 1. S. 262.
273
Ср.: Geiger P. E. Das Wort «Geschichte». S. 9; Grimm J., Grimm W. Deutsches
Wörterbuch. Bd. 4/1, 2. S. 3863–3864; ср.: Hennig J. Die Geschichte des Wortes «Ge-
schichte»// Deutsche Vierteljahresschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschich-
te. 1938. Bd. 16. S. 511 ff.
274
«Die Geschichte plur et пот. sing. […] Was geschehen ist, eine geschehene Sache,
sowohl in weiterer Bedeutung, eine jede, sowohl tätige als leidentliche Veränderung, wel-
che einen Dinge widerfährt. In engerer und gewöhnlicherer Bedeutung zielt das Wort auf
Нащупав новое существительное в форме собирательного един-

ственного числа, Аделунг определил уже и его функцию: оно соединяло
ряд происшествий во взаимосвязанное целое. Слово Geschichte приоб-
рело значение, поднимающееся над отдельными фактами, и это зна-
чение любили подчеркивать в истории (Historie) эпохи Просвещения.
Так, например, Карл Фридрих Флегель в 1765 году написал Историю
человеческого разума, в которой исследовал «причины, каковые его
развивают и делают совершенным»275. Говоря сегодняшним языком,
это был антропологический или социально-исторический проект, при-
званный объяснить возникновение человека рационального. Тот факт,
что подобные крупномасштабные процессы и их анализ назывались
«историей» (Geschichte), поначалу вызывал неприязненное удивление.
Еще в 1778 году один рецензент критически замечал: «Модное слово
история (Geschichte) есть абсолютно неверное употребление языка,
потому что в работе [Флегеля] рассказы встречаются разве что в при-
мерах»276. Царившее прежде значение слова «история», связанное с по-
вествованием или с приведением примеров, с рассказыванием историй,
теперь стало сходить на нет. Новое слово «история» (Geschichte) обна-
руживало более высокий уровень абстракции, оно могло обозначать
некие элементы, касающиеся всего исторического процесса.
«История» (die Geschichte) обладала большей сложностью, чем та,
какую допускали прежде отдельные «истории». Понятие, заложенное
в этом «модном слове», было призвано ухватить именно эту многослож-
ность как некую подлинную действительность. Тем самым был открыт
выход в целый новый универсум человеческого опыта — в мир истории.
Верным признаком этого являются такие эпитеты, как «история как та-
ковая», «история сама по себе», «сама история» или «история вообще».
Раньше было невозможно помыслить этот термин без субъекта: могла
быть только «история о Карле Великом» или «История Франции» и так
далее. Как писал Хладениус, «происшествия, а стало быть и история,
verschiedene miteinander verbundene Veränderungen, welche zusammengenommen ein

gewisses Ganzes ausmachen […] In eben diesem Verstände stehet es oft collective und
ohne Plural, von mehreren geschehenen Begebenheiten einer Art». — Adelung J. Ch. Ver-
such eines vollständigen grammatisch-kritischen Wörterbuchs der hochdeutschen
Mundart. Bd. 2. Sp. 600–601.
275
Flögel C. F. Geschichte des menschlichen Verstandes. Breslau, 1765. Vorrede.
276
«Das Modewort Geschichte ist ein förmlicher Mißbrauch der Sprache, weil in
dem Werke [von Flögel] höchstens nur in den Beispielen Erzählungen vorkommen». —
Рец. на третье издание (1776) труда, названного в примеч. 276: Allgemeine deutsche
Bibliothek. 1778. Bd. 34. S. 473.
представляют собой изменения». Но изменения «предполагают суще-

ствование субъекта — некоего долговечного существа либо субстан-
ции»277. Или же — если история понималась как рассказ — должен был
быть соответствующий объект. Это положение вещей изменилось,
как только историки эпохи Просвещения попытались помыслить «саму
историю». «Историю саму по себе и как таковую» можно было пред-
ставить себе и без субъекта, к которому она привязана. По сравнению
с фактичностью лиц и событий «сама история» была метапонятием.
Впрочем, сначала такие выражения означали просто сферу со-
бытийного. Так, Гундлинг в 1734 году писал: «История сама по себе,
quatenus res gestas complecitur, не обостряет способности суждения»:
для этого нужна историческая логика278. Более немецкое слово исполь-
зовал Хаузен: «История сама по себе и как таковая есть ряд происше-
ствий, у нее нет никаких общих принципов, и потому ее нельзя рассма-
тривать как науку»279. Но таким рациональным противопоставлением
чисто событийной сферы и ее научной обработки дело не ограничи-
лось. Притязания истории (Geschichte) на то, чтобы считаться подлин-
ной истиной, возрастали, как только она становилась чем-то бóльшим,
нежели сумма всех фактов, которые прежде авторы просто перечисля-
ли. В таком простом перечислении фактов постоянно обвиняли своих
предшественников те, кто писал историю в эпоху Просвещения.
«Ряд событий называется историей» — такое определение сформу-
лировал в 1752 году Хладениус280. Но «слово ряд здесь означает […]
не просто множество или массу, но указывает также на соединение
этих [происшествий] между собой, на их взаимосвязь». Когда была
замечена эта взаимосвязь, — а ее чаще всего, исходя из прагматических
277
«Die Begebenheiten, und mithin auch die Geschichte sind Veränderungen. [Die-
se aber] setzen ein Subjekt, ein dauerhaftes Wesen oder Substanz voraus». — Chladeni-
us J. M. Allgemeine Geschichtswissenschaft, worinnen der Grund zu einer neuen Einsicht
in allen Arten der Gelahrtheit geleget wird. Leipzig, 1752. S. 11.
278
«Die Historie an sich selbst, quatenus res gestas eomplectitur, schärffet das Judi-
cium nicht». — Gundling N. H. Academischer Discours über des Freyherrn Samuel von
Pufendorffs Einleitung zu der Historie der vornehmsten Reiche und Staaten. Frankfurt,
1737. S. 2.
279
«Die Geschichte an und vor sich selbst ist eine Reihe von Begebenheiten, sie hat
keine allgemeine Grundsätze und ist demnach als keine Wissenschaft zu betrachten». —
Hausen C. R. Rede von der Theorie der Geschichte // Idem. Vermischte Schriften. Halle,
1766. S. 131.
280
«Eine Reihe von Begebenheiten wird eine Geschichte genannt»; «das Wort Reihe
bedeutet allhier […] nicht bloß eine Vielheit oder Menge; sondern zeigt auch die Verbin-
dung derselben untereinander, und ihren Zusammenhang an». — Chladenius J. M. Allge-
meine Geschichtswissenschaft. S. 7.
соображений, толковали как переплетение причин и следствий, — она

сразу стала рассматриваться как более высокий уровень, нежели уро-
вень просто событий и происшествий. Это была «большая история,
которая прокладывает себе путь через множество более мелких», —
писал в 1781 году Планк281.
Для истории понятий важнейшее значение имеет во всем этом
то, что взаимосвязь действий не только интерпретировалась как ра-
циональный конструкт (об этом пойдет речь в следующем разделе), —
но что она признавалась в качестве отдельной сферы, в своей мно-
госложности играющей ведущую роль во всем человеческом опыте.
Если описывать это в языковых понятиях, то сама история стала своим
собственным субъектом.
В 1767 году Изелин задавался вопросом, не лучше ли было бы ему
свою «Историю человечества» назвать «О духе истории». Ему казалось,
что такое заглавие «неплохо подошло бы для более ясного выраже-
ния цели и содержания сочинения» 282. А Томас Абт метафорически
говорил о «величии истории», которое нельзя оскорблять никаким
толкованием. Кроме того, он считал, что «история (die Geschichte) все-
гда катится от начала дальше и дальше, не останавливаясь» и что ей,
как телу, свойственны упорядоченные природой причины и следствия,
и, соответственно, своя «скорость»283. Теперь Хаузен мог по аналогии
с формулой «мир — театр» говорить также о «театре истории», который
оказывает свое воздействие на сердца людей284. А четыре года спустя
(1774) Гердер в обстоятельствах «столь очевидного кризиса человече-
ского духа» решил «искать сок и ядро всей истории»285.
После того как было обнаружено, что история самостоятельна,
что она действует сама по себе, она стала структурировать и истори-
ческие повествования: «а членение [материала] подсказывает нам сама
281
«die große Geschichte, [die sich] durch so viel kleinere durehschlingt». —
Planck G. J. Geschichte der Entstehung, der Veränderungen und der Bildung unseres pro-
testantischen Lehrbegriffs. Leipzig, 1781. Bd. 1. S. IV.
282
Iselin I. Tagebuch (1.3.1767) (цит. по: Im Hof U. Isaak Iselin und die deutsche
Spätaufklärung. Bern; München, 1967. S. 90).
283
Abbt Th. Briefe, die neueste Litteratur betreffend. Teil 12. Berlin, 1762. S. 259. 196.
Brief; Idem. Vom Vortrag der Geschichte // Idem. Vermischte Werke. Frankfurt; Leipzig,
1783. Bd. 6. S. 124 ff.
284
Hausen C. R. Von dem Einfluß der Geschichte auf das menschliche Herz. Halle,
1770. S. 8.
285
Herder J. G. Auch eine Philosophie der Geschichte zur Bildung der Menschheit
(1774) // Idem. Sämmtliche Werke / Hrsg. B. Suphan. 1891. Bd. 5. S. 589.
история»286. Больше того, она теперь позволяла историку охлаждать

в правителях «страсть к героям», особенно «когда история сама пре-
вращает историографов в философов»287.
Эта история с заключенной в ней подлинной и сложной реальностью
шаг за шагом стала наращивать и собственные притязания на истину.
«Сама история, — писал Вегелин в 1783 году, — если рассматривать ее
в общем, дает нам наилучшее наставление относительно условий жизни
всех разумных, нравственных и общественных существ». На ней основы-
вались естественное право и право народов. «Отсюда возникает понятие
о нравственном мире, или о взаимосвязи всех мыслящих и действующих
существ. Это общее понятие есть не что иное, как выражение истории
вообще»288. Так, в специальном понятии было сформулировано то об-
стоятельство, что историческое просвещение основывалось на «истории
вообще», то есть на такой, которая сама ни из чего не выводилась.
История превратилась в высшую инстанцию. Она стала рукой че-
ловеческой судьбы и общественного прогресса. В этом смысле Адам
Вайсхаупт писал свою «Историю совершенствования человеческого
рода», намеренно абстрагируясь от отдельных событий. «Это была ис-
тория без дат и имен», — с гордостью констатировал он; это была «ис-
тория возникновения и развития наших страстей и влечений», которая
отныне должна была быть поставлена под рациональный контроль:
«Теперь пусть выйдут на сцену артисты и сыграют сами». Но «сама
история» (Geschichte selbst), как и прежде, позаботится о том, чтобы
в итоге все устроилось наилучшим образом, ибо «история до сих пор
всегда преодолевала даже самые упорные заблуждения»289.
286
«die Einteilung aber gibt uns die Geschichte selbst an die Hand». — Mosheim J. L.
von. Geschichte der Kirchenverbesserung im sechzehnten Jahrhundert / Hrsg. J. A. Ch.
von Einem. Leipzig, 1773. S. 4.
287
«besonders wenn die Geschichte selbst die Geschichtsschreiber zu Philosophen
bildet». — [Vogt N.] Anzeige, wie wir die Geschichte behandelten, benutzten und darstel-
len werden. Mainz, 1783. S. 19.
288
«Die Geschichte selbst, wenn man sie allgemein betrachtet, gibt uns die beste An-
leitung von den Verhältnissen aller verständigen, sittlichen und gesellschaftlichen We-
sen»; «Hieraus entstehet der Begriff von der sittlichen Welt, oder von dem Zusammen-
hange aller denkenden und wirksamen Wesen. Dieser allgemeine Begriff ist nichts als der
Ausdruck der Geschichte überhaupt». — Wegelin J. Briefe über den Werth der Geschichte.
Berlin, 1783. S. 24.
289
«Dies war eine Geschichte ohne Jahrzahl und Name»; «die Geschichte von der
Entstehung und Entwicklung unserer Leidenschaften und Triebe»; «Nun sollen die
Schauspieler auftreten und selbst spielen»; «die Geschichte hat noch allezeit selbst die
hartnäckigsten Irrtümer besiegt». — Weishaupt A. Geschichte der Vervollkommnung des
menschlichen Geschlechts. Frankfurt; Leipzig, 1788. Bd. 1. S. 228.
Напрашивается мысль, что за этими новыми понятиями, которые

представляют историю исполнительницей своей собственной воли,
стояло скрытое или трансформированное представление о Божьем про-
видении, и эта мысль верна, если говорить об истории как об «истории
действия» (Wirkungsgeschichte). Имея в виду именно историю как Бо-
жественное откровение, Августин, например, констатировал, что, хотя
исторические произведения и рассказывают о человеческих установле-
ниях, сама история (ipsa historia) таким человеческим установлением
не является. Ведь то, что однажды произошло и что уже не отменить,
должно занять свое место в порядке времен (in ordine temporum habenda
sunt), а этот порядок установлен и управляется Богом290.
Без сомнения, историчность Иисуса как эмпирического источника
откровения сильно способствовала тому, что понятие «история» при-
обрело эмфатическое притязание на истину. «Ибо причастие и исто-
рия, или слова, которые говорят о причастии, — это две разные вещи»
(Лютер)291. Хаман уже употреблял собирательное единственное число,
определяя «историю, природу и откровение» как три источника прозре-
ний разума, или, даже более того, противопоставлял историю случив-
шемуся: «Без авторитета [пропадает] истина истории вместе с самим
случившимся»292. Утверждению современного словоупотребления спо-
собствовали прежде всего Гердер и швабские пиетисты. Фактичность
истории была освящена инкарнацией Христа293. «Пришло, наконец,
время, — писал Виценман, — начать рассматривать историю Иисуса
Христа не просто как сборник высказываний, нужный для догматики,
а как высокую историю человечества. […] Я предпочел бы подтверж-
дать философию историей, нежели историю — философией». Один
единственный новый факт, писал он, может опрокинуть целые систе-
мы. «История есть исток, из которого нужно черпать всё»294.
290
Augustinus. De doctrina christiana. 2, 28 (44) // CC. Ser. Lat. Bd. 32. S. 63.
291
«Denn das sacrament odder geschicht und die wort / so man vom sacrament redet
sind zweyerley». — Luther M. Vom Abendmahl Christi. Bekenntnis (1528) // Idem. Wer-
ke. Kritische Gesamtausgabe. Weimar, 1909. Bd. 26. S. 410.
292
«Ohne Autorität [verschwindet] die Wahrheit der Geschichte mit dem Gesche-
henen selbst». — Hamann J. G. Briefe eines Vaters (um 1755) // Idem. Sämtliche Werke /
Hrsg. J. Nadler. Bd. 4. Wien, 1952. S. 217; Idem. Golgatha und Scheblemini (1784) // Ibid.
Bd. 3. S. 304; ср. также. Ibid. Bd. 1. S. 9, 53, 303; Bd. 2. S. 64, 176, 386 (полемика с про-
ницательным Хладениусом); Bd. 3. S. 311, 382.
293
О новом понятии факта см.: Staats R. Der theologiegeschichtliche Hintergrund
des Begriffes «Tatsache»// Zeitschrift für Theologie und Kirche. 1973. Bd. 70. S. 316 ff.
294
«Die Zeit ist endlich gekommen, daß man anfängt, die Geschichte Jesu nicht bloß
als Spruchbuch für die Dogmatik, sondern als hohe Geschichte der Menschheit zu be-
Отличительной особенностью нового понятия «история вообще»

был отказ от отсылки к Богу. С этим, в свою очередь, было связано
обнаружение особого времени, свойственного лишь истории. Оно охва-
тывает, как подчеркивал Хладениус, в отличие от расхожего смысла,
вкладываемого в это слово, все три темпоральные протяженности:
Будущее относится к истории […] Ибо, невзирая на то, что по-
знание будущего по сравнению с познанием минувшего очень скудно
и кратко, мы все же многое можем понять о будущем, и не только через
откровение, но также и в астрономии, и в гражданских делах [а так-
же во «врачебном искусстве»]. И поэтому в разумной теории истории
это понятие должно быть очерчено так широко, чтобы оно включало
в себя будущее295.
И, в противоположность христианскому эсхатологическому ожи-
данию, эта история у Хладениуса обретает принципиально безгранич-
ную протяженность: «Ибо история как таковая и сама по себе конца
не имеет»296.
Позже Кант открыто полемизировал против «мессианской веры
в историю», против веры в возможность толковать ход событий в соот-
ветствии с неким ordo temporum и ограничивать его, как это сделал, на-
пример, Бенгель в своем толковании Апокалипсиса Иоанна: «Как будто
не хронология должна определяться историей, а, наоборот, история —
хронологией»297. Этим высказыванием Кант подчеркнул, что история
есть нечто большее, нежели хронологическое суммирование отдельных
дат, которые следуют друг за другом в натуральном времени. Обнару-
жение подлинно исторического (geschichtlich) времени в понятии «исто-
рия» (Geschichte) произошло синхронно с осознанием «Нового» време-
handeln […]. Lieber wollte ich die Philosophie aus der Geschichte, als die Geschichte aus
der Philosophie bestätigen»; «Geschichte ist die Quelle, aus der alles geschöpft werden
muß». — Wizenmann Th. Die Geschichte Jesu nach dem Matthäus als Selbstbeweis ihrer
Zuverlässigkeit betrachtet / Hrsg. J. F. Kleuker. Leipzig, 1789. S. 67, 55.
295
«Zukünftige Dinge gehören zum Geschichten […] Denn ohngeacht die Erkennt-
nis des Zukünftigen gegen die Erkenntnis des Vergangenen sehr enge und kurz gefasset
ist; so haben wir doch mancherlei Einsicht ins Zukünftige, nicht allein durch die Offen-
barung, sondern auch in der Astronomie und in bürgerlichen Geschäften»; «Und daher
muß in der Vernunftlehre der Geschichte dieser Begriff allerdings so weitläufig gefasset
werden, daß er das Zukünftige unter sich begreifet». — Chladenius J. M. Geschichtswis-
senschaft. S. 15.
296
«Denn die Geschichte an und vor sich hat kein Ende». — Ibid. S. 147.
297
«als ob sich nicht die Chronologie nach der Geschichte, sondern umgekehrt die
Geschichte nach der Chronologie richten müßte». — Kant I. Der Streit der Fakultäten
(1798) // Idem. Gesammelte Schriften / Hrsg. Königlich-Preußische Akademie der Wis-
senschaften. Berlin; Leipzig, 1907. Bd. 7. S. 62; Idem. Anthropologie (1798) // Ibid. S. 195.
ни. С тех пор историки вынуждены рассматривать комплексы событий

и связей между ними, которые уже не привязаны ни к естественной
смене поколений правителей, ни к обращению светил, ни к христиан-
ской фигуральной символике чисел. История (Geschichte) создала себе
хронологию.
«Системы событий» — так выразился еще в 1767 году Гаттерер,
описав тем самым феномен, для которого еще не утвердилось новое
понятие «история»: «Системы событий имеют свой собственный ход
времени, однако этот ход не сообразуется с гражданскими единицами
времени»298.
Благодаря подобным размышлениям об историческом времени
у понятия «история» образовалось то многосложное реальное наполне-
ние, которое и обеспечило «самой истории» притязание на истину. Если
Аристотель «разжаловал» историю, говоря, что она просто складыва-
ет друг с другом хронологические факты, то теперь от этого мнения
отказались299. Так через образование понятия был открыт выход в це-
лое новое эпистемологическое пространство, оказавшее определяющее
воздействие на последующие эпохи. Опишем вкратце три его признака.
«История» как слово в собирательном единственном числе
(Geschichte) подразумевала наличие множества частных историй. С этих
пор все эти частные истории пребывали в сложных взаимоотношениях
друг с другом, образуя единство, которое обладало особым, только ему
одному свойственным, самостоятельным действием. «Над историями
стоит история» — так обобщенно описал в 1858 году Дройзен этот
новый эпистемологический универсум истории300.
Этот универсум обладал своим имманентным притязанием на ис-
тину. Утратил свою силу античный топос, согласно которому писать
истории может только тот, кто сам их видел или в них участвовал.
Теперь история (Geschichte) превратилась в пространство жизненного
опыта вообще и, в свою очередь, в источник исторических (historisch)
суждений: «Об истории, — утверждал Гёте, — может судить только тот,
кто испытал ее на себе»301.
298
«Systeme von Begebenheiten haben zwar ihren eigenen Zeitlauf, allein dieser rich-
tet sich nicht nach der bürgerlichen Abteilung der Zeit». — Gatterer J. Ch. Vom histori-
schen Plan. S. 81.
299
Aristoteles. Poet. 1451 b.
300
«Über den Geschichten ist die Geschichte». — Droysen J. G. Historik. S. 354.
301
«Über Geschichte kann niemand urteilen, als wer an sich selber Geschich-
te erlebt». — Goethe J. W. von. Maximen und Reflexionen. No. 217 // Idem. Werke /
Hrsg. E. Trunz. Hamburg, 1953. Bd. 12. S. 395.
История стала последней инстанцией сама для себя, и наконец, что-

бы обозначить это ее замыкание саму на себя, было сформулировано
выражение «история вообще» (Geschichte überhaupt) и все прочие соот-
ветствующие формулы. Закладывавшийся при этом в них смысл скоро
стал передаваться и просто употреблением слова «история» (Geschichte).
Эта история как субъект самой себя превратилась в самостоятельное
деятельное начало, так что Гегель впоследствии мог говорить о «работе
мировой истории»302.
Затем последовали десятилетия, когда происходили упрощения
и сингуляризации понятий: вольности превратились в одну «сво-
боду» с определенным артиклем (die Freiheit), революции — в одну
«революцию» с определенным артиклем (die Revolution), и «история»
с определенным артиклем (die Geschichte) подчинила себе отдельные
истории в качестве составных частей. Она стала понятием, которое
в историко-политическом лексиконе немцев имеет, пожалуй, больше
всего оснований претендовать на такое же место, какое в языке фран-
цузов занимает «революция». Новое понятие «история» (Geschichte)
сформировалось еще до 1789 года, а революционные события превра-
тили затем то неожиданно уникальное, что было в этой новой истории,
в некий словно бы аксиоматический «опыт истории».
V.1.б. Слияние «истории» как былого (Geschichte) и «истории»

как знания о былом (Historie)
То новое понятие «история» (Geschichte), о расширении смысла

которого до сих пор шла речь, описывало не только некую действи-
тельность, но в равной мере также и рефлексию по поводу реальности.
После 1780 года Гердер дважды в одной фразе употреблял это новое
слово в собирательном единственном числе, относя его то к одному,
то к другому уровню: «Факт есть основание всего божественного в ре-
лигии, а он может быть представлен только в истории, более того: он
должен сам постоянно становиться живой историей. Таким образом,
история есть основание Библии»303. Здесь становится очевидным то,
302
Hegel G.W.F. Die Vernunft in der Geschichte. S. 182.
303
«Tatsache ist der Grund alles Göttlichen der Religion, und diese kann nur in Ge-
schichte dargestellt, ja sie muß selbst fortgehend lebendige Geschichte werden. Geschich-
te ist also der Grund der Bibel». — Herder J. G. Briefe, das Studium der Theologie betref-
fend (1780/85) // Idem. Sämmtliche Werke / Hrsg. B. Suphan. 1879. Bd. 10. S. 257–258.
Также см.: Staats R. «Tatsache». S. 327.
что в приведенных выше примерах уже содержалось в виде намека:

выход в такое новое пространство опыта, как «история» (Geschichte),
произошел только потому, что рефлексия по поводу истории объеди-
нилась с ней в одном понятии. С точки зрения истории терминологии
это проявляется в том, что в последней трети XVIII века смысловое на-
полнение слова Historie целиком поглощается словом Geschichte, а само
оно вытесняется из словоупотребления.
Изначально у слов Geschicht (e) и Historie, которое представляет
собой заимствованное в XIII веке латинское historia304, были разные
значения: первое подразумевало события, происшествия, второе —
рассказ о них. Так, например, уже у Конрада фон Мегенберга (сере-
дина XIV века) «…истории — это записи событий в разных странах
и в разные времена»305. А Буркарт Вальдис в 1542 году писал в одном
из своих стихотворений: «Когда происходили такие истории, какие
можно видеть в исторических сочинениях»306. «Объективная» сфера
событий и действий и «субъективная» сфера знания, рассказа или —
позже — науки о них вплоть до середины XVIII века описывались раз-
ными терминами. Так, в предисловии к одному географическому энци-
клопедическому словарю 1705 года читаем: «Historie oder Wissenschaft
der Geschichten» («История или наука о событиях [прошлого]»)307.
Разумеется, это противопоставление редко соблюдалось так строго,
как в дефинициях. Одно слово «окрашивало» своим значением другое,
однако в неравной степени.
Частичное наложение двух семантических полей отмечали уже
словари XV века, в которых слово historia переводилось как «собы-
тие, дело, которое произошло, происшествие, написанная речь о делах,
как они происходили» и как historie (history)308. И geschehen ding («слу-
чившееся дело»), и historie служили переводами для понятия historia,
которое определялось и как res facta, и как «ein geschicht — erzelung einer
geschehenen sach» («история — рассказ о случившемся»), означая и то
304
Rupp H., Köhler O. Historia — Geschichte // Saeculum. 1951. Bd. 2. S. 632.
305
«sam die historien sagent, daz sind die geschrift von den geschichten in den landen
und in den zeiten». — Konrad von Megenberg. Buch der Natur (ca. 1350) / Hrsg. F. Pfeiffer.
Stuttgart, 1861 (reprint: Hildesheim, 1971). S. 358.
306
«Wan solch geschichte sein geschehen, / Wie in historien ist zusehen». — Wal-
dis B. Streitgedicht (1542) / Hrsg. F. Koldewey. Halle, 1883. S. 33.
307
Цит. по: Geiger P. E. «Geschichte». S. 15 (в простом множественном числе, хотя
также употребляется в новой множественной форме — «истории»).
308
«eyn geschehen, eyn ding dz geschen ist, geschicht, ein gescriben red der getad as
es gescach». — Diefenbach L. Glossarium Latino-Germanicum mediae et infimae aetatis.
Frankfurt a.M., 1857. P. 279.
и другое одновременно309. Это распространение значения слова Historie

на сами события или на их течение сохранялось на уровне словарей
постоянно310. А в исторической литературе, под влиянием латинского
309
Vocabularius incipiens Teutonicum ante Latinum. Nürnberg, 1482. P. 47r, 62r;
Vocabularius gemma gemmarum. Straßburg, 1508. P. 58v; Dasypodius P. Dictionarium
Latino-Germanicum, lat.-dt. Teil 1. Straßburg, 1536 (reprint: Hildesheim, 1974. P. 93r).
310
[Примеры того, как в словарях значение слова «история» объяснялось через
синонимизацию со словами, обозначающими в том или ином языке «то, что про-
изошло», или «то, что сделано». — Примеч. пер.]: Vocabularius incipiens Teutonicum
ante Latinum. P. 47r: «Geschehen ding. historia. unde historiographus. ein schreiber der
geschicht»; Ibid. P. 62r: «Historie, historia. vulgare geschehen ding»; Vocabularius gem-
ma gemmarum. P. 58v: «Historia est res facta: ein geschehen ding oder history. Histori-
ographus est scriptor historiarum: ein historien schryber»; Dasypodius P. Dictionarium
Latino-Germanicum. P. 93r: «Historia, Ein geschicht/erzelung einer geschehenen sach.
Historicus, et Historiographus, ein geschichtschreiber». Ср.: Ibid. P. 3r: «Acta, Hand-
lungen/geschichten»; Ibid. P. 67r: «Factum, Ein geschieht oder that»; Ibid. dt.-lat. Teil.
P. 332v: «Geschehen. Fieri. ordenlich Geschieht/da alle umbstend gemeldet werden.
Historia Geschichtbůch auff jårliche leuff/oder ein jarbůch. Annales». Ср.: Ibid. P. 437r:
«Thaat/geschieht. Factum»; Schöpper J. Synonyma. Das ist/Mancherley gattungen Deut-
scher worter/so im Grund einerley bedeutung haben (1550) / Hrsg. K. Schulte-Kemming-
hausen. Dortmund, 1927. P. 29: «Facinus: That / geschieht / handel»; Maaler J. Die Teutsch
Sprach. Alle wörter, namen unarten zu reden in Hochteutscher Sprach… und mit gutem
Latein. Zürich, 1561. S. 195 b.; Frisius J. Dictionarium Latinogermanicum. Zürich, 1574.
P. 630: «Historia. Ein history / Ein geschicht / Ein ordenliche erzellung und erklärung
waarhafter / grundtlicher unn geschächner dingen»; Henisch G. Teutsche Sprach und
Weißheit. Thesaurus linguae et sapientiae Germanicae. Augsburg, 1616. Vol. 1. P. 1530,
1534: «Geschehen / sich zu tragen / begeben / begegnen / fieri, evenire, cadere, incide-
re, accidere, contingere, venire, evenire usu, geri, confore. Der. (ivativum) Geschicht / es
geschicht / evenit, accidit. Geschicht / eventus, acta, actum, gestum, historia. Geschehen
ding / gesta, res actae, res gestae. Geschicht / es geschicht / accidit, contingit. Siehe gesche-
hen. Geschieht / (die) historia. Geschicht / eines thun und lassen / actus hujus actus. Der.
(ivativum) Geschicht / that / acta, gesta historia […] Geschichten und Handlungen / acta»;
Dhuez N. Dictionnaire françois-allemand.-latin, Leyden, 1642. P. 149: «Geschicht / That /
Acte, Gesta, Facta. Histori / Histoire, Historia. Historie, Ein Geschicht / und Geschicht-
buch / Historia»; Dictionnaire françois-allemand et allemand françois qu’accompagne le
latin. Basel, 1675. P. 617: «histoire, narré, eine Erzehlung / Geschicht / Historia, narratio,
enarratio. Histoire digerée, par suitte d’années, Ein Geschichtbuch nach Ordnung der
Zeit eingerichtet / Gestarum rerum annales. historier, descrire, Beschreiben / in einer
Geschicht verfassen / Describere»; Stieler C. Der teutschen Sprache Stammbaum und
Fortwachs. Nürnberg, 1691. S. 1746: «Geschicht / die / factum, historia, actum, res gestae,
Geschicht erzehlen / historiam narrare, commemorare. Geschichte schreiben / scribere
res gestas, monumenta factorum componere»; Pomey F.-A. Le Grand Dictionnaire Royal.
5me éd. Köln; Frankfurt, 1715. T. 1. P. 485: «Histoire, haec historia, haec narratio, eine
Geschicht / Geschichts-Erzählung»; Ibid. T. 2. P. 144: «Historia, histoire, rapport des cho-
ses veritables, eine Historie, eine wahrhaftige Erzählung geschehener Dinge»; Ibid. T. 3.
P. 129: «Geschicht / Tat / acte, histoire, gesta, facta»; Steinbach C. E. Vollständiges Deut-
sches Wörter-Buch. Breslau, 1734 (reprint: Hildesheim, 1973. Bd. 2). S. 395: «Geschich-
языка ученых авторов, закрепилось определение, восходящее к Цице-

рону: Хедерих в 1711 году писал, что «история есть правдивый рассказ
о происшедших вещах»311. Крайне редко использовалось оно в выраже-
ниях, касающихся самих событий, как однажды у Лейбница: «…ни один
курфюрст и князь не делает в публичной сфере больше и не принимает,
таким образом, большего участия во всеобщей истории этой эпохи,
чем курфюрст Бранденбурга»312.
В то время как слово Historie оставалось сравнительно невоспри-
имчивым к «окрашиванию» со стороны слова Geschichte, в обратном
направлении — с Historie на Geschichte — перенос значений происходил
гораздо быстрее и гораздо основательнее. Уже Лютер использовал сло-
во Geschicht (e) в обоих смыслах — и «происшествие», и «рассказ» —
причем однажды даже в пределах одной фразы: «Истории же царя Да-
вида — и первые, и последние — записаны среди историй Самуила»313.
Йозуа Малер в 1561 году зафиксировал такое значение слова Geschichte:
«добросовестный рассказ и разъяснение подлинных, основательных
и происшедших вещей», a наряду с этим — «Geschichten und handlungen:
Acta»314. Поэтому в заглавиях книг XVII века часто использовались оба
слова сразу: «Historie und/oder Geschichte von…»315: этим должна была,
очевидно, выражаться различимость, но в равной мере уже и слит-
ность событий и рассказа. В конце концов оба семантических поля
объединило в себе слово Geschichte. Знаменитое заглавие книги Иоганна
te (die) factum, res gesta, historia»; Frisch J. L. Teutsch-lateinisches Wörterbuch. Berlin,

1741. Bd. 2. S. 176: «Schicht, Geschichte, ist veraltet, und Geschichte von geschehen, ge-
blieben […] factum, historia, s. Historie»; Ibid. S. 168: «Schehen, Geschehen, fieri, eveni-
re, accidere»; Ibid. Bd. 1. S. 456: «Historie, vom lat. historia, Geschicht-Beschreibung oder
Erzählung dessen, was bei etwas nötig ist […] Eine Historie von etwas schreiben, historiae
aliquid mandare eines Dings Historie schreiben, historiam scribere, res gestas scribere».
311
«Die Historie ist eine wahrhafte Erzählung geschehener Dinge». — Hede-
rich B. Anleitung zu den fürnehmsten historischen Wissenschaften. 2. Aufl. Wittenberg,
1711. S. 186.
312
«daß kein Chur- und Fürst mehr bei dem publico thut, und also mehr an der Uni-
versal Histori dieser Zeil theil nimmt als Chur-Brandenburg». — Leibniz G. W. Werke /
Hrsg. A. Klopp. 1. Reihe. Hannover, 1877. Bd. 10. S. 33.
313
«Die geschicht aber des koniges David beyde die ersten und letzten sihe die sind
geschrieben unter den geschichten Samuel». — Luther M. 1. Chron. 30, 29 [Zerbster
Handschrift. 1523; по современной нумерации: 29, 29] // Idem. Die deutsche Bibel.
Weimar, 1906. Bd. 1. S. 281–282.
314
«ein ordentliche Erzellung und erklärung waarhafter, grundtlicher und geschäch-
ner dingen». — Maaler J. Die Teutsch Sprach. Alle wörter, namen unarten zu reden in
Hochteutscher Sprach… und mit gutem Latein. Zürich, 1561. S. 195 b.
315
Ср.: Geiger P. E. «Geschichte». S. 14.
Иоахима Винкельмана Geschichte der Kunst des Altertums (История искус-

ства древности) 1764 года настолько привело оба значения к общему
знаменателю316, что по этому слову уже невозможно понять, сделан ли
акцент на описываемом предмете или на описании. Во второй полови-
не XVIII века слово Geschichte все больше и больше вытесняет Historie
из заглавий книг исторического содержания317. Заголовки, содержа-
щие слово Historie, так же немногочисленны, как заголовки со словом
Geschichten во множественном числе318.
Винкельман счел нужным разъяснить смысл понятия Geschichte,
воспринимавшегося тогда как новое, при этом особенно подчеркивая,
что руководило им стремление к систематизации: «История искусства
древности, которую я задумал написать, не есть просто рассказ о хро-
нологической его последовательности и изменениях. Я понимаю слово
‘история’ в более обширном значении, принятом в греческом языке,
и намерен представить здесь опыт научной системы»319.
Тем самым Винкельман назвал второй источник, из которого пи-
талось значение понятия «история» в Новое время. Представить себе
такую «историю» (Geschichte), которая бы являла собой нечто большее,
чем хронологически выстроенный рассказ об изменениях, — это был
шаг вперед в области теории. Этот шаг означал, что историческая дей-
ствительность помещалась в некую «научную систему», без которой
невозможно было познать такую, уже не просто событийную, историю.
Только в рефлексии по поводу отдельных историй проявлялась История.
Помощь в этом процессе оказало слово Historie в том значении,
в каком оно постоянно имелось в виду и определялось во многочислен-
ных наставлениях по искусству и методологии историописания начиная
с эпохи гуманизма: это слово в смысле «учение» или «научная дисци-
316
Winckelmann J. J. Geschichte der Kunst des Altertums // Idem. Sämtliche Werke /
Hrsg. J. Eiselein. Donaueschingen, 1825. Bd. 3.
317
Ср.: Heinsius W. Allgemeines Bücher-Lexikon oder vollständiges Alphabetisches
Verzeichniß der von 1700 bis zum Ende 1810 erschienenen Bücher. 2. Aufl. Leipzig, 1812.
Bd. 2. S. 82 ff., 391–392.
318
Kayser C. G. Index locupletissimus librorum. Vollständiges Bücher-Lexicon, ent-
haltend alle von 1750 bis zu Ende des Jahres 1832 in Deutschland und in den angrenzen-
den Ländern gedruckten Bücher. Leipzig, 1834. Bd. 2. S. 355 ff., 368; 1835. Bd. 3. S. 155.
319
«Die Geschichte der Kunst des Altertums, welche ich zu schreiben unternommen
habe, ist keine bloße Erzählung der Zeitfolge und der Veränderungen in derselben, son-
dern ich nehme das Wort Geschichte in der weiteren Bedeutung, welche dasselbe in der
griechischen Sprache hat, und meine Absicht ist, einen Versuch eines Lehrgebäudes zu
liefern». — Winckelmann J. J. Geschichte der Kunst des Altertums. S. 9. Vorrede (цит. по:
Винкельман И. И. История искусства древности. Л., 1933. С. 3. — Примеч. пер.).
плина» с самого начала допускало использование без объекта и годи-

лось для обозначения рефлексии. Со времен Цицерона совокупность
знаний об отдельных историях называлась собирательным термином
historia: «Historia magistra vitae»320. Из бесчисленного количества обо-
ротов с этим словом, подчеркивающих его значение теории, учения,
приведем лишь один пример, который важен потому, что встречается
он в очень влиятельном тексте. Филипп Меланхтон писал: «Полагаю,
что ни одна другая часть словесности не приносит учащимся больше
удовольствия и больше пользы, чем история»321. Пуфендорф, вероятно,
был первым (в 1682 году), кто назвал наукой не лишенное критического
взгляда знание историй, подлежащих преподаванию: «История — при-
ятнейшая и полезнейшая наука»322.
Это значение — судя по всему, без сопротивления — перешло
на слово Geschichte. Когда в 1715 году Помей переводил цицероновское
высказывание об истории как «свидетельнице времени, свете истины,
наставнице жизни и рассказчице обо всем, что произошло до нас», он
еще был вынужден перевести латинское слово historia как Geschichts-
Beschreibung (буквально «описание истории»)323. А в 1748 году пере-
водчик произведения Роллена уже мог использовать для этого слово
Geschichte: «История по праву есть свидетельница времени»324.
С тех пор стало трудно разделять историю «действительную»
и «рефлексивную» (то есть историю как плод рефлексии). Фридрих
Великий пришел в замешательство, когда библиотекарь И. Э. Бистер
сказал ему, что «он преимущественно занимался историей (Geschichte)».
Король спросил его, «значит ли это то же самое, что Historie, потому
что немецкое слово было ему незнакомо», — пояснил докладывавший.
Скорее всего, слово было королю известно, но не в том смысле ре-
флексии, которое оно приобрело в своей новой собирательной форме
320
Ср.: Koselleck R. Historia Magistra Vitae. S. 196 ff.
321
«Porro non alia pars literarum plus aut voluptatis aut utilitatis adfert studiosis,
quam historia». — Melanchthon Ph. Brief an Christoph Stalberg (1526) // CR. 1834.
Bd. 1. S. 837.
322
«Die Historie [sey] die anmutigste und nützlichste Wissenschaft». — Pufen-
dorf S. Einleitung zu der Historie der Vornehmsten Reiche und Staaten. Frankfurt, 1682.
S. 1r. Vorrede.
323
«Die Geschichts-Beschreibung ist ein Zeuge der Zeit, ein Licht der Wahrheit, eine
Lehrmeisterin des Lebens, und eine Erzählerin aller Dinge, so vor uns geschehen». — Po-
mey F. A. Le Grand Dictionnaire Royal. 5me éd. Köln; Frankfurt, 1715. T. 1. P. 485.
324
«Die Geschichte ist mit Recht die Zeugin der Zeit». — Rollin Ch. Historie alter
Zeiten und Völcker. Dresden; Leipzig, 1748. Bd. 12. S. 221.
единственного числа325. А в 1777 году уже писали как нечто само собой
разумеющееся, что, например, Изелин собирался «изучать историю (die
Geschichte)» и стать «преподавателем истории»326.
В конце концов в 1775 году Аделунг зафиксировал победу слова
Geschichte. В своем словаре он перечислил три равноправных его зна-
чения, которые оно с тех пор уже не утрачивало: «1. То, что произо-
шло, происшедшее […] 2. Рассказ о такой истории или о случившихся
происшествиях; Historie […] 3. Знание о случившихся происшествиях,
Geschichtskunde, без множественного числа. История — самая надежная
наставница морали» — такой пример приводится для пояснения по-
следнего пункта. В краткой словарной статье Die Historie мы встречаем
все те же дефиниции, и Аделунг добавляет: «Во всех этих значениях
теперь, — по крайней мере, в приличном письменном обиходе, — более
употребительно немецкое Geschichte»327.
Это положение дел (зафиксированное Аделунгом в словаре, не-
сомненно, с целью закрепить его и в реальном словоупотреблении)
можно было бы истолковать как чисто ономасиологический факт:
сфера значений одного слова — Historie — перешла к другому сло-
ву — Geschichte. Однако из истории лексики мы знаем, что подобные
конвергенции были возможны и даже нередки еще со времен позднего
Средневековья. И не так важно, что слово Historie теперь можно было
употреблять совершенно в том же смысле, что и Geschichte, как вопре-
ки дифференциациям ученых свидетельствует Deutsche Encyclopädie
(Немецкая энциклопедия)328. Важнее всего то, что в последней тре-
325
Böttiger K. A. Erinnerungen an das literarische Berlin im August 1796 // Ebert F. A.
(Hrsg.) Überlieferungen zur Geschichte, Literatur und Kunst der Vor- und Mitwelt. Dres-
den, 1827. Bd. 2/1. S. 42.
326
Iselin I. (Hrsg.) Ephemeriden der Menschheit oder Bibliothek der Sittenlehre. 11.
Stück. Basel, 1777. S. 122–123.
327
«1. Was geschehen ist, eine geschehene Sache […] 2. Die Erzählung solcher Ge-
schichte oder geschehenen Begebenheiten; die Historie […] 3. Die Kenntnis der geschehe-
nen Begebenheiten die Geschichtkunde; ohne Plural. Die Geschichte ist die zuverlässigste
Lehrmeisterin der Moral»; «In allen diesen Bedeutungen ist nunmehr, wenigstens in der
anständigen Schreibart, dafür das deutsche Geschichte gangbarer». — Adelung J. Ch. Ver-
such eines vollständigen grammatisch-kritischen Wörterbuchs der hochdeutschen
Mundart. Bd. 2. 1775. Sp. 600–601, 1210–1211.
328
Köster H. M. Geschichte // Deutsche Enzyklopädie. 1787. Bd. 12. S. 67; Idem. His-
torie, Philosophie der Historie // Ibid. 1790. Bd. 15. S. 649. Ср. этимологический экс-
курс: Hertzberg G. Geschichte // Ersch J. S., Gruber J. G. Allgemeine Encyclopaedie der
Wissenschaften. 1. Sect. Leipzig, 1856. Bd. 62. S. 343, Anm. 2. Автор ссылается на рабо-
ту: Wachsmuth W. Entwurf einer Theorie der Geschichte. Halle, 1820. S. 2 ff., и различе-
ния, сделанные в этом экскурсе, еще всплывут у нас в дальнейшем.
ти XVIII века был перейден некий рубеж. Три уровня — события,

сообщения о них и наука об этих событиях и сообщениях — были
объединены в одном общем понятии Geschichte. Если проанализи-
ровать словоупотребление той эпохи в целом, то можно констати-
ровать слияние нового понятия «история вообще», относившего-
ся к действительности, с рефлексией, которая стала обеспечивать
средства для постижения этой действительности. Несколько утри-
руя можно сказать, что слово Geschichte было своего рода трансцен-
дентальной категорией, которая обозначала условие возможности
историй (Geschichten).
Когда Гегель сказал, что «история объединяет в нашем языке и объ-
ективную, и субъективную стороны и означает как historiam rerum
gestarum, так и сами res gestas», он рассматривал такое положение дел
не как «внешнюю случайность». Те «собственно исторические деяния
и происшествия», которые уже не относились к доисторической об-
ласти природных событий, возникали, считал Гегель, только одновре-
менно с их переработкой в процессе рассказывания истории329. Одно
означает другое и наоборот. Или, как выразился позже Дройзен, при-
вязавший способ бытования истории к ее осознанию, «знание о ней
есть она сама»330.
Тем самым было достигнуто полное совпадение обоих новых
понятий — того, которое описывало действительность, и того, кото-
рое описывало рефлексию. В области теории науки это совмещение
привело ко многочисленным неточностям и неясностям. Поэтому
Нибур331, а за ним многие другие пытались снова дифференцировать
лексику. Тщетность их усилий говорит нам о том, что слово Geschichte
и как социальное, и как политическое понятие выполняло — в большей
или меньшей степени — другую функцию: оно сделалось всеохватным,
наднаучным понятием, которое заставляет включить современный
опыт самодействующей истории в рефлексию людей, которые ее вершат
или претерпевают на себе.
329
«Geschichte vereinigt in unserer Sprache die objektive sowohl und subjektive Seite
und bedeutet ebensowohl die historiam rerum gestarum als die res gestas selbst». — He-
gel G. W. F. Die Vernunft in der Geschichte. S. 164.
330
«Das Wissen von ihr ist sie selbst». — Droysen J. G. Historik. S. 331. См. также:
Ibid. S. 325, 357.
331
V.2. «История» (die Geschichte) как философия истории

О том, насколько новая реальность «истории вообще» обязана именно
рефлексии своим концептуальным оформлением, можно судить по парал-
лельному процессу, происходившему с неологизмом «философия исто-
рии» (Geschichtsphilosophie). Вычленение «истории вообще» как отдельного
пространства интеллектуального опыта совпало с возникновением фи-
лософии истории. Как писал в 1790 году Кёстер в Немецкой энциклопе-
дии332, тот, кто использует новое выражение «философия истории», дол-
жен «запомнить, что это не есть настоящая и отдельная наука, как легко
можно было бы подумать при первом взгляде на это выражение. Потому
что это — если освещается целиком раздел истории (Historie) или цели-
ком историческая наука, — есть не что иное, как история (Historie) сама
по себе». Уже прагматическое историописание, которое делает выводы
как из собственного, так и из чужого опыта, заслуживает этого назва-
ния, равно как и «историческая критика», которая учит отличать правду
от правдоподобия. Поэтому так можно назвать и «логику истории или тео-
рию истории», — писал Кёстер. С помощью зафиксированной таким об-
разом терминологии он резюмировал новое положение дел.
Это было достижение философии Просвещения, благодаря кото-
рому история (Historie) как наука отделилась от примыкавших к ней
с двух сторон риторики и моральной философии и высвободилась
из-под господства теологии и юриспруденции.
Было отнюдь не очевидно, что история (Historie), которая дотоле
повествовала о единичном, особенном и случайном, может иметь свою
«философию». Если историко-филологические методы и вспомогатель-
ные исторические дисциплины обрели самостоятельность уже в эпоху
гуманизма, история (Historie) как таковая сделалась отдельной наукой
только тогда, когда она обрела — в лице «истории (Geschichte) вооб-
ще» — новое пространство опыта. С этих пор она смогла заняться и вы-
явлением своей специфической «предметной области». Появление фи-
лософии истории отражает этот процесс. Он включал в себя три фазы:
эстетическую рефлексию, морализацию историй и формулировку ги-
потез — операцию, которая призвана была преодолеть теологическое
истолкование истории путем обращения к истории «естественной».
332
«nur merken, daß dieses keine eigentliche und besondere Wissenschaft sei, wie
man bei dem ersten Anblick dieses Ausdrucks leicht glauben möchte. Denn es ist, wofern
ein ganzer Teil der Historie oder eine ganze historische Wissenschaft so abgehandelt wird,
weiter nichts als Historie an sich selbst». — Köster H. M. G. Historie. S. 666.
V.2.а. Эстетическая рефлексия
Прежде чем возникла философия истории, были установлены

новые отношения между историкой и поэтикой. Вообще отношения
между ними были еще античной темой, которая со времен гуманистов
обсуждалась снова и снова. Схематически можно изобразить разные
варианты соотношения между историей (Historie) и поэтическим твор-
чеством в виде двух крайних положений с бесступенчатым переходом
между ними333.
Одна крайность — когда содержание правды в истории (Historie)
считается более высоким, нежели в литературе: кто занимается res
factae, тот должен показывать истинное положение вещей, в то время
как res fictae предрасполагают к тому, чтобы врать. Историки, при-
держивавшиеся этой позиции, любили распространенную со времен
Лукиана метафору зеркала: они определяли свою миссию как отраже-
ние «голой правды». История (Historie), писал в 1714 году Фенелон,
обладает «такой благородной и величественной наготой» («nudité si
noble et si majestueuse»), что не нуждается ни в каких поэтических укра-
шениях334. «Говорить голую правду, то есть рассказывать без всяких
прикрас о событиях, которые происходили» — такова задача историков
в формулировке Готшеда335.
Против гносеологической беззаботности, которую обличают
подобные формулы, выступали сторонники другой крайней пози-
ции, ссылавшиеся на Аристотеля336. Последний считал, что исто-
рия (Historie) стоит ниже литературы, потому что зависит только
от хода времен, в течение которых происходит много разных вещей,
без всякого порядка. Она рассказывает, «что произошло», в то вре-
мя как литература рассказывает, «что могло бы произойти», то есть
333
Heitmann K. Das Verhältnis von Dichtung und Geschichtsschreibung in älterer
Theorie // Archiv für Kulturgeschichte. 1970. Bd. 52. S. 244 ff.
334
Fénelon F. de. Lettre à M. Dacier sur les occupations de l’Academie // Idem. Œuvres
compl. Paris, 1850. T. 6. P. 639.
335
«Die nackte Wahrheit zu sagen, das ist die Begebenheiten, die sich zugetragen
haben, ohne alle Schminke zu erzählen». — Gottsched J. Ch. Versuch einer Critischen
Dichtkunst. 3. Aufl. Leipzig, 1742. S. 354; ср.: Winterling F. Das Bild der Geschichte in
Drama und Dramentheorie Gottscheds und Bodmers. Phil. Diss. Frankfurt a.M., 1955
(машинопись). S. 15. В целом см.: Reichardt R. Historik und Poetik in der deutschen
und französischen Aufklärung. Staatsarbeit. Heidelberg, 1966. По поводу метафоры го-
лой правды в ее исторических трансформациях см.: Blumenberg H. Paradigmen einer
Metaphorologie // Archiv für Begriffsgeschichte. 1960. Bd. 6. S. 47 ff.
336
Aristoteles. Poet. 1451 b; 1459 a.
нацелена на возможное и на общее, что и делает ее «более фило-

софской» и «более значительной», чем история (Historie). Как сказал
Лессинг, аристотелианец XVIII века, «случайные исторические ис-
тины никогда не смогут стать доказательством необходимых истин
разума»337, следовательно, «внутреннее правдоподобие» литературы
обладает большей силой, нежели зачастую сомнительная историче-
ская правда338. В отличие от историка «сочинитель — […] повелитель
истории; и он может выстраивать события так близко друг к другу,
как пожелает»339, — писал Лессинг, используя здесь более современ-
ные выражения. Ввиду того, что он разделял критическое мнение
Аристотеля об историческом познании, не приходится удивляться,
что он в своем Воспитании рода человеческого вообще отказался
от использования слова Geschichte. Это показывает, как медленно
завоевывал позиции новый, исполненный философского значения
термин «история» (Geschichte).
Тот факт, что история (Geschichte) смогла обзавестись собственной
философией, объяснялся отнюдь не победой одного из двух вкратце
очерченных выше лагерей. Ни поборники «голой правды», считавшие,
что нужно дать дорогу «самой истории» (Geschichte selbst), ни сторон-
ники первенства литературы, которые строили свое повествование
по правилам имманентной возможности, не добились превосходства.
Вместо этого произошло слияние обоих лагерей, в ходе которого ис-
тория (Historie) приобщилась к преимуществам более общей правды
поэтического вымысла, ее внутренней убедительности, — и наоборот,
литература все больше реагировала на претензии со стороны истори-
ческой действительности. Конечный результат данного слияния заявил
о себе в виде философии истории.
Уже Боден — в отличие от Бэкона — высоко ценил историю
(Historie). Без ее священных законов (sacrae historiae leges), считал он,
никому в жизни не обойтись, и даже философия оказывается бессильна
без исторических dicta, facta, consilia: благодаря им можно подготовить-
337
«Zufällige Geschichtswahrheiten können der Beweis von notwendigen Vemunfts-
wahrheiten nie werden». — Lessing G. E. Über den Beweis des Geistes und der Kraft
(1777) // Idem. Sämtliche Schriften / Hrsg. K. Lachmann. Stuttgart; Leipzig; Berlin, 1897.
Bd. 13. S. 5.
338
Lessing G. E. Abhandlungen über die Fabel (1757) // Ibid. 1891. Bd. 7. S. 446.
339
«der Dichter […] Herr über die Geschichte; und er kann die Begebenheiten so
nahe zusammenrücken als er will». — Idem. Briefe, die neueste Literatur betreffend. Nr.
63 // Ibid. 1892. Bd. 8. S. 168.
ся к будущему340. Именно царство правдоподобия, согласно Бодену,

отличает человеческую историю (Historie) — в противоположность ма-
тематической или религиозной истине, — и из ее неопределенностей
и неразберихи обретают свои озарения philosophistorici341.
В этом примирении с неопределенностью и неразберихой была своя
польза, раскрывшаяся со временем: в последовавшем споре с картези-
анцами и пирронистами, критиковавшими неуверенность и ненадеж-
ность того, что утверждала история, была обнаружена та зона «истины
фактов» (verités de faits), противоположность которых была мыслима
(благодаря Лейбницу), однако их фактичность (Tatsächlichkeit) могла
быть научно установлена как та или иная степень правдоподобия342.
Победу над пирронизмом Цедлер в 1735 году констатировал сло-
вами: «Хотя совершенной уверенности в истории (Historie) достичь
и невозможно, все же при этом достигается правдоподобие, которое
тоже есть разновидность правды». Тот, кто захочет оценить историче-
ское произведение (eine Historie), должен задаться вопросом относи-
тельно «самой истории (Geschichte selber): насколько таковая возможна
или невозможна»343. Таким образом, история в рамках аристотелевской
иерархической системы заняла место рядом с литературным творче-
ством. Вопросы задавались не только о действительности, но прежде
всего — об условиях ее возможности. Однако это же самое было и обя-
занностью литературы. Таким образом, вместе с литературой исто-
рия оказалась поставлена перед лицом одних и тех же рациональных
требований, а потому и их польза могла быть определена как общая:
«Главная цель истории, равно как и поэзии, должна состоять в том,
чтобы посредством примеров учить благоразумию и добродетели и,
далее, изображать порок в таком виде, чтобы это возбуждало отвра-
щение и позволяло или помогало избежать его»344.
340
Bodin J. Methodus ad facilem cognitionem historiarum (1572) // Idem. Œuvres
philosophiques / Éd. P. Mesnard. Paris, 1951. Р. 112 a.
341
Ibid. P. 114–115, 138 b. На тему истории понятия возможности см.: Blumen-
berg H. Paradigmen. S. 88 ff.
342
Leibniz G. W. Monadologie. § 33 // Idem. Philosophische Schriften / Hrsg. G. J.
Gerhardt. Berlin, 1885. Bd. 6. S. 612; Idem. Theodizee. § 36 ff. // Ibid. S. 123 ff.; Idem.
Discours de métaphysique // Ibid. 1880. Bd. 4. S. 427 ff.
343
Zedler J. H. Historie // Idem. Großes vollständiges Universallexicon aller Wissen-
schaften und Künste. Halle; Leipzig, 1735. Bd. 13. Sp. 283.
344
«Le but principal de l’Histoire, aussi bien que de la poésie, doit être enseigner la
prudence et la vertu par des exemples, et puis de montrer le vice d’une manière qui en
donne de l’aversion, et qui porte ou serve à l’éviter». — Leibniz G. W. Theodizee. § 148 //
Idem. Philosophische Schriften. Bd. 6. S. 198 (цит. по: Лейбниц Г. В. Опыты теодицеи
В литературе требованию верности историческим фактам оказался

подчинен новый жанр буржуазного романа. Как вода в двух сообща-
ющихся сосудах, история (Historie) и роман установились на одном
уровне. Достоверность и убедительность романа возрастали в той
степени, в какой он приближался к «правдивой истории (Historie)».
Для этого процесса, которому явно соответствовало ориентированное
на действительность читательское ожидание, показательна та очень
быстрая эволюция, которую проделали в первой половине XVIII века
названия литературных произведений345. Чтобы удовлетворять пред-
вкушение реалистичности, французские романы стали часто называть
Histoire или Mémoires. Попытка Шарля Сореля сохранить прежнюю
границу между романом и историей (Historie) не увенчалась успехом:
«Не следует убеждать себя в том, что какой бы то ни было роман может
сравняться с настоящей историей, ни соглашаться с тем, что история
в какой-либо степени похожа на роман»346.
Благодаря переплетению поэтики и историки возникло новое, бо-
лее сложное понятие «история» (Geschichtsbegriff), которое привязывало
высшую истину философии и литературного творчества к историче-
ской фактичности. Так, Дидро использовал аристотелевские катего-
рии «правдивое», «правдоподобное» и «возможное», чтобы провести
сравнение между histoire и poésie: «Поэтическое искусство далеко бы
шагнуло вперед, будь написан трактат об исторической достоверно-
сти»347. А его Похвала Ричардсону (1762) показывает, как под рукой
Дидро понятие «история» (Geschichte) высвобождается из своих ари-
стотелевских оков. История (Historie) зачастую полна лжи и описывает
лишь фрагменты или ограниченные во времени события, — говорится
в Похвале, еще вполне в духе традиции, — иное дело роман Ричардсона:
о благости Божией, свободе человека и начале зла // Он же. Соч.: В 4 т. М., 1989. Т. 4.
345
Jones P. S. A List from French Prose Fiction from 1700 to 1750. Phil. Diss. Colum-
bia University. New York, 1939. Также см.: Furet F. (Éd.) Livre et société dans la France
du XVIIIe siècle. Paris; Le Haye, 1970.
346
«Il ne faut pas se persuader que quelque roman que ce soit puisse jamais valoir
une vraie histoire, ni que l’on doive approuver que l’histoire tienne en quelque sorte du
roman». — Sorel Ch. De la connaissance de bons livres ou Examen de plusieurs autheurs
(1671) (цит. по: Dulong G. L’abbé de Saint-Real. Etude sur les rapports de l’histoire et du
roman au 17e siècle. Paris, 1921. T. 1. P. 69).
347
«L’art poétique serait donc bien avancé, si le traité de la certitude historique était
fait». — Diderot D. De la poesie dramatique (1958) // Idem. Œuvres compl. / Ed. J. Assezat.
Paris, 1875. T. 7. P. 335, ср. p. 327–328 (цит. по: Дидро Д. О драматической поэзии //
Он же. Эстетика и литературная критика. М., 1980. С. 246. — Примеч. пер.).
он повествует об обществе и о его нравах, его правда охватывает все

пространства и все времена человеческого рода, «нередко история —
плохой роман, а роман — в том виде, как он возникает из твоих рук,
хорошая история!»348
Нечто подобное происходило в Германии. Иоганн Вильгельм фон
Штубенберг в 1664 году придумал для романа обозначение «истори-
ческое сочинение» (Geschicht-Gedicht), чтобы подчеркнуть его связь
с действительностью. Он писал, что Ж. и М. де Скюдери в своем ро-
мане Клелия излагают «сплошь подлинные и подтвержденные истории
сами по себе, к которым они, однако, присочиняют такие возможные,
правдоподобные умозрительные случаи, которые дают им повод и ос-
нование уместным образом преподносить свои поучения о морали
и добродетели». Биркен в своей Поэтике еще использовал выражение
Gedicht-Geschicht, чтобы отличать эпос от романа349. С тех пор «границы
литературного и правдоподобного вымысла» представляются «грани-
цами исторически мыслимого мира»350. А примерно с 1700 года слово
Geschichte вытесняет слово Roman и тем более слово Historie из заго-
ловков немецких романов351.
Таким образом, задолго до того, как авторы исторических про-
изведений стали называть их Geschichte вместо Historie, авторы худо-
жественной литературы уже начали пользоваться в названиях этим
гораздо более сильным словом, обещающим повышенную степень реа-
листичности. В 1741 году Бодмер высказывался за то, чтобы романисты
привязывали рассказываемые сюжеты к каким-то известным событиям
или фактам: «Тем самым сочинение возвышается и роман постепенно
обретает то достоинство истории, которое состоит в высшей и крайней
степени правдоподобия; поскольку столь восславляемая историческая
348
«j’oserai dire que souvent l’histoire est un mauvais roman; et que le roman comme
tu Vas fait, est une bonne histoire». — Diderot D. Éloge de Richardson. P. 221; ср.: P. 215,
218 (цит. по: Дидро Д. Похвальное слово Ричардсону. С. 308. — Примеч. пер.).
349
«lauter wahre beglaubte Geschichten vor und an siсh selbst / denen sie aber solche
mögliche / wahrscheinige / vernunftmässige Zufälle beydichten / die ihnen Anlaß und
Fug geben / ihre Sitten- und Tugendlehren […] schicklich anzutragen». — Scudéry M. de,
Scudéry G. de. Clelia: Eine Römische Geschichte / Deutsch v. J. W. F. von Stubenberg.
Nürnberg, 1664. Bd. 1. (цит. Биркена в: Vosskamp W. Romantheorie in Deutschland.
Von Martin Opitz bis Friedrich von Blanckenburg. Stuttgart, 1973. S. 11–12, где также
содержится еще более подробный анализ).
350
Vosskamp W. Romantheorie. S. 13.
351
Singer H. Der deutsche Roman zwischen Barock und Rokoko. Köln; Graz, 1963.
S. 182 ff.
истина есть не что иное, как правдоподобие, которое доказывается

согласующимися друг с другом и объединенными свидетельствами»352.
В то время как от художественной литературы требовали исто-
рической реальности, история (Historie), наоборот, подпала под обра-
щавшееся к литературе требование создавать произведения, в которых
события наделены смыслом. От нее стали требовать более искусно-
го изложения, она была обязана не просто рассказывать о событиях
в хронологической последовательности, но и выяснять тайные мотивы
и выявлять внутреннюю закономерность случайных событий. Таким
образом, между этими двумя жанрами происходил своего рода дву-
сторонний осмос, за счет которого была открыта такая историческая
действительность, которая доступна только в рефлексии. В 1714 году
Фенелон сформулировал в своем докладе в Академии программу:
Главное совершенство истории состоит в порядке и размеренно-

сти. Чтобы достичь этого совершенного порядка, историк должен знать
и владеть всей историей, которой он занимается; он должен видеть ее
всю как бы единым взором […] Он должен показать ее в целостности
и вывести, так сказать, из единого источника все главные события,
которые из него проистекают.
Так, считал Фенелон, читатель получит пользу и удовольствие од-

новременно353.
Только благодаря субъективному, зависящему от позиции историка
толкованию описываемого начало раскрываться то единство истории
(Geschichte), которое затем все больше и больше стали находить в самόй
исторической действительности. Этому притязанию на единство спо-
собствовала христианская теологическая перспектива всеобщей исто-
рии. Боссюэ настаивал на том, что все истории (Geschichten) связаны
352
«Dadurch erhebet sich das Gedichte und der Roman nach und nach bis zu der
Würde der Historie welche in dem höchsten und äußersten Grade der Wahrscheinlich-
keit bestehet; maßen die so gerühmte historische Wahrheit nichts anders ist, als Wahr-
scheinlichkeit, die durch zusammenstimmende und vereinigte Zeugnisse bewiesen
wird». — Bodmer J. J. Critische Betrachtungen über die Poetischen Gemählde der Dich-
ter. Mit einer Vorrede von J. J. Breitinger. Zürich, 1741. S. 548 (цит. по: Vosskamp W. Ro-
mantheorie. S. 156).
353
«La principale perfection d’une histoire consiste dans l’ ordre et dans l’arrangement.
Pour parvenir à ce bel ordre, l’historien doit embrasser et posséder toute son histoire; il
doit la voir tout entière comme d’une seule vue […]. Il faut en montrer l’unité, et tirer,
pour ainsi dire, d’une seule source tous les principaux événemens qui en dependent». —
Fénelon F. de. Lettre à M. Dacier sur les occupations de l’ Academie. P. 639.
между собой, так что можно постичь «как одним взглядом, все течение
времен». И далее: «То прямая наука истории в том состоит, чтоб при-
мечать во всяком времени сии тайныя расположения, которыя пред-
уготовяли великия перемены, и важныя обстоятельства, от которых
они приключались»354.
Лейбниц использовал уже многократно обсуждавшуюся выше
метафору романа, чтобы описывать внутреннее единство, которое
должно быть свойственно наилучшей из возможных историй чело-
веческого рода: «Роман о человеческой жизни, который составляет
всемирную историю человеческого рода, пребывал в готовом виде
в божественном уме вместе с бесконечным числом других повество-
ваний». Однако, подчеркивал он при этом, Господь решил осуществить
только действительно имевшую место последовательность событий
(«cette suite d’ evenemens»), потому что она оптимально вписывается
во все остальное355.
Впрочем, Гаттерер показал, насколько эта теологическая уверен-
ность в Божественном провидении отступала на задний план, чтобы
уступить место научному обеспечению единства истории: в 1767 году
он писал «об историческом плане» и «основывающейся на нем взаи-
мосвязанности повествований». Гаттерер сознательно вступил в поэто-
логическую дискуссию, чтобы обосновать необходимость достижения
единства как задачу истории (Historie), стоящей перед лицом «хаоса»
неподатливого источникового материала. История (Historie), стоявшая
прежде в тени литературы, «теперь у нас обнаруживает перед собою
дорогу, открытую для нее писателями». Все дело в плане, писал Гатте-
рер, и в категориях, с помощью которых познается и излагается исто-
рия (Geschichte). «Самый естественный» способ — это «когда события
группируются по системе […] События, которым нет места в системе
[…] для историографа сейчас, так сказать, не являются событиями».
354
«comme d’ un coup d’ œil, tout l’ ordre des temps»; «La vraie science de l’ histoire
est de remarquer dans chaque temps ces secrètes dispositions qui ont préparé les grands
changements, et les conjonctures importantes qui les ont fait arriver». — Bossuet J. B. Dis-
cours sur l’histoire universelle (1681) / Éd. J. Truchet. Paris, 1966. P. 40, 354 (цит. по: Все-
общая история для наследника Французской короны, соч. учителем его, Еписко-
пом Иаковом Бенигном Боссюетом / с франц. пер. капитаном Василием Наумовым.
М., 1774. С. 3, 362. — Примеч. пер.).
355
«Ce Roman de la vie humaine, que fait l’histoire universelle du genre humain,
s’ est trouvé tout inventé dans l’ entendement divin avec une infinité d’ autres». — Leib-
niz G. W. Theodizee. § 149 // Idem. Philosophische Schriften. Bd. 6. S. 198 (цит. с исправ-
лениями по: Лейбниц Г. В. Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека
и начале зла // Он же. Соч.: В 4 т. М., 1989. Т. 4. С. 232. — Примеч. пер.).
Только благодаря его, историографа, систематизирующей презумпции

(Vorgriff) вскрываются прагматические взаимосвязи. Если историк —
«философ (а он просто не может не быть таковым, если он хочет быть
прагматичным), то он сформулирует для себя общие принципы того,
как обычно происходят события». Он размышляет об условиях воз-
можной истории (Geschichte), и тем самым исторический план привя-
зывается к самой истории (Geschichte). Переход происходит плавно:
историк обосновывает, сравнивает, обращает внимание на характер
и мотивы «и дерзает из этого выводить систему событий, их механизм
и движущие пружины». Все это либо подтверждается источниками изу-
чаемого времени, «либо оправдывается всем связным целым истории
(Geschichte)». Теоретическая презумпция — nexus rerum universalis —
подтверждается, таким образом, самой историей (Geschichte). «Ибо
ни одно событие в мире не является, так сказать, изолированным. Одно
от другого повсеместно зависит, одно повсеместно вызывает другое,
одно повсеместно порождается другим, все порождается, вызывает
и снова порождает»356.
Таким образом, призыв к прагматическому историописанию,
учитывающему эффект и пользу, производимые историей (Historie),
требовал выявления внутренней системы также и в прагматической
взаимосвязи событий. Характерно, что о первой в Германии Филосо-
фии истории было сказано — вероятно, самим Гаттерером, — что она
«не содержит ничего нового»357. Дело в том, что Кёстер, ее автор, по-
нимал под «философией истории» (Geschichte и/или Historie) правила
изложения и изучения; он применял это понятие также и к «систе-
ме всеобщей истории», которую можно было «называть и онтологи-
ей или учением об основах истории (Geschichte) и которой, пожалуй,
нельзя отказать в звании философии истории»358.
Кёстер всего лишь свел интенции Хладениуса, Изелина, Гаттерера
или Шлёцера к одному общему понятию, которого сами они еще не ис-
пользовали.
План автора и внутреннее единство, которое обнаруживает сама
история (Geschichte), постепенно стали совпадать, при этом словно бы
стимулируя друг друга. В этом смысле Юстус Мёзер в 1768 году пред-
356
«Denn keine Begebenheit in der Welt ist, sozusagen, insularisch. Alles hängt an-
einander, veranlaßt einander, zeugt einander, wird veranlaßt, wird gezeugt und veranlaßt
und zeugt wieder». — Gatterer J. Ch. Vom historischen Plan. S. 21, 16, 82 ff.
357
Gatterer J. Ch. [Rez.: Köster H.M.G. Über die Philosophie der Historie. Gießen,
1775] // Historisches Journal. 1776. Bd. 6. S. 165.
358
Köster H.M.G. Über die Philosophie der Historie. Gießen, 1775. S. 54, 50, 73 ff.
ложил придать истории германской империи после 1495 года «ход

и мощь эпопеи». Его «план» заключался в том, чтобы «возвести» ис-
торию (Geschichte) в «единство»; этому плану соответствовала «такая
полная история империи, которая может состоять исключительно
в естественной истории объединения [империи]»359.
Важнейший в философском отношении прорыв совершил Кант,
который вопрос об отношении истории (Geschichte) к адекватному ее
изложению свел к моральной задаче, выполнение которой в равной
мере обязательно и для историка, и для истории (Geschichte). Своей
«идеей мировой истории, имеющей некоторым образом априорную
путеводную нить» Кант не хотел сделать излишней эмпирическую ра-
боту историков. Но он облегчил дискуссию об адекватном изложении,
поскольку привязал историческую действительность к трансценден-
тальным условиям ее познания. Он был согласен с Юмом, цитируя его
слова о том, что «единственным началом истинной всеобщей истории»
(Geschichte) является первая страница Фукидида.
С другой стороны, Кант был против метафоры, будто историю
(Geschichte) можно телеологически сконструировать, как роман. Те-
леологический способ обеспечения единства представляет собой
не столько эстетическую, сколько моральную задачу. «Историю
человеческого рода в целом можно рассматривать как выполнение
тайного плана природы», если только в практике нашим «собствен-
ным разумным устройством» способствовать тому, чтобы ско-
рее наступило заданное будущее. Отсюда возникают последствия
для изложения. Если — как требовал Шлёцер — перевести «лишен-
ное плана скопление человеческих действий» в «систему истории
(Geschichte)», то возрастают шансы на осуществление этой системы.
В этом заключена историософская подоплека всякой истории. «По-
пытка философов разработать всемирную историю согласно плану
природы, направленному на совершенное гражданское объединение
человеческого рода, должна рассматриваться как возможная и даже
как содействующая этой цели природы». Так философский проект,
конституирующий историю (Geschichte), воздействует на реальную
историю (Geschichte). Планирования со стороны человека требует
359
«eine vollständige Reichshistorie, die einzig und allein in der Naturgeschichte
einer Vereinigimg des Reiches bestehn kann». — Möser J. Osnabrückische Geschichte
(1768) // Idem. Sämtliche Werke. Historisch-kritische Ausgabe / Akademie der Wissen-
schaften zu Göttingen. Oldenburg; Berlin, 1964. Bd. 12/1. S. 34; Idem. Vorschlag zu einem
neuen Plan der deutschen Reichsgeschichte // Idem. Patriotische Phantasien // Ibid. 1954.
Bd. 7. S. 132–133.
не только эстетический план: в морально-практической интенции

оно сходится со скрытым планом природы360.
До какой степени трансцендентальный поворот соединил задачи,
касающиеся изложения, со внутренней взаимосвязью событий в еди-
ную историю (Geschichte), можно судить по пояснительным рассужде-
ниям Нибура 1829 года, которыми он сопроводил свое объявление
о предстоящих лекциях об Истории века Революции. Он, правда, соби-
рался говорить не «об одной только революции», но взял ее в качестве
отправной точки, так как она была «центральным событием последних
четырех десятилетий; она придает всему [этому времени] эпическое
единство». Разумеется, подчеркивал Нибур, сама революция есть лишь
«продукт эпохи», о которой он, собственно, и собирался рассказывать.
«Но у нас нет слова для этой эпохи в целом, и за неимением такового
назовем ее веком Революции»361.
Революция как бы сама собой обеспечила повествовательное, эпиче-
ское единство истории (Geschichte), однако за ней стоит эпоха, время вооб-
ще — подлинная тема новейшей истории (moderne Geschichte), для которой
слово «революция» стало первым ее понятием, насыщенным опытом.
Старый спор между историкой и поэтикой разрешил в конце
концов Гумбольдт, который, полемизируя с Шиллером, предпринял
в 1821 году попытку вывести из самой «истории вообще» принципы
ее изложения. «За счет одного только отделения того, что действи-
тельно происходило, даже невозможно получить цельный каркас
события. За счет этого можно получить только необходимую основу
истории (Geschichte), материал для нее, но не саму историю». Чтобы
добраться до самой истории, необходимо, с одной стороны, «кри-
тическое прояснение случившегося», то есть историко-филологиче-
ское исследование, а с другой стороны, — продуктивная фантазия,
которая роднит историографа с писателем. Только эти два условия
360
«Ein philosophischer Versuch, die allgemeine Weltgeschichte nach einem Plane
der Natur, der auf die vollkommene bürgerliche Vereinigung in der Menschengattung
abziele, zu bearbeiten, muß als möglich und selbst für diese Naturabsicht beförderlich
angesehen werden». — Kant I. Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weltbürgerlicher
Absicht (1784). 8 und 9 Satz // Idem. Gesammelte Schriften. Berlin; Leipzig, 1912. Bd. 8.
S. 30, 29, Anm. 27, 29 (цит. по: Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гра-
жданском плане // Он же. Соч.: В 6 т. М., 1966. Т. 6. С. 22, 21, 18, 19. — Примеч. пер.).
О метафоре романа см. также в работе: Kant I. Mutmaßlicher Anfang der Menschen-
geschichte (1786) // Idem. Gesammelte Schriften. Bd. 8. S. 109.
361
«Es fehlt uns allerdings ein Wort für die Zeit im allgemeinen, und bei diesem Man-
gel mögen wir sie das Zeilalter der Revolution nennen». — Niebuhr B. G. Geschichte des
Zeitalters der Revolution. Hamburg, 1845. Bd. 1. S. 41.
позволят выработать понятие «действительности», которая, «невзи-

рая на свою кажущуюся случайность, тем не менее связана внутрен-
ней необходимостью». Такое познание обеспечивает материалу со-
бытий ту сквозную форму, которая структурирует его как историю
(Geschichte). «Историограф, который заслуживает такого названия,
должен изображать каждое событие как часть целого или, что то же
самое, в каждом событии изображать форму истории вообще». До сих
пор Гумбольдт, как кажется, еще следует правилам поэтики, которая
определяет формальные критерии предметного изложения. Одна-
ко, опираясь на Канта и Гердера, он делает важнейший шаг дальше:
невидимую на первый взгляд взаимосвязь всех событий он объяс-
няет закулисными «действующими и творящими силами», которые
формируют историю (Geschichte) — дают ей ту форму, которую она
имеет. Поэтому, продолжал Гумбольдт, важно не только «привнести
форму», которая упорядочит «лабиринт переплетенных событий ми-
ровой истории», но и «извлечь эту форму из них самих». В этом нет
противоречия, ибо история (Geschichte) как совокупность действий
и история как познание имеют общую основу, «так как все, что дей-
ствует в мировой истории, движется и внутри человека»362.
Трансцендентальное определение истории как категории, относя-
щейся одновременно и к реальности, и к рефлексии, оказывается здесь
результатом длительного процесса взаимодействия между поэтикой
и историкой, в ходе которого эстетика в конце концов была поглощена
философией истории.
После этого Шаллер в 1838 году мог лаконично констатировать
в Hallische Jahrbücher: «В своем завершенном виде история как изложе-
ние случившегося есть с необходимостью также философия истории»363.
362
«Mit der nackten Absonderung des wirklich Geschehenen ist aber noch kaum
das Gerippe der Begebenheit gewonnen. Was man durch sie erhält, ist die notwendige
Grundlage der Geschichte, der Stoff zu derselben, aber nicht die Geschichte selbst»;
«Der Geschichtschreiber, der dieses Namens würdig ist, muß jede Begebenheit als Teil
eines Ganzen, oder, was dasselbe ist, an jeder die Form der Geschichte überhaupt dar-
stellen»; «da alles, was in der Weltgeschichte wirksam ist, sich auch in dem Innern des
Menschen bewegt». — Humboldt W. von. Über die Aufgabe des Geschichtschreibers.
S. 36, 40–41, 47.
363
«Die Geschichte als die Darstellung des Geschehenen ist in ihrer Vollendung
notwendig zugleich Philosophie der Geschichte». — Schaller J. Rezension von Hegels
Vorlesungen über die Geschichte der Philosophie // Hallische Jahrbücher. 1838. Bd. 1.
No. 81. S. 641.
V.2.б. От морализации истории (Geschichte)

к превращению ее в судебный процесс
Задача, поставленная перед историей (Historie) в плане поэтики, по-

требовала изложения нечто осмысленно-связного. Эта связность на ос-
новании историософской рефлексии была сочтена функцией «истории
вообще» и, следовательно, демонстрироваться должна была на ней же.
Старая моральная задача истории (Historie) — своими суждениями
не только поучать, но и исправлять — претерпела схожую эволюцию.
Если сначала подчинение реальной истории (Geschichte) моральным
нормам было делом историка как представителя интересов философии
(philosophischer Sachwalter), то к концу XVIII века бремя доказательства
моральности было переложено на саму историю.
Между историками шли оживленные дебаты о том, должны ли
они включать свое суждение в рассказ или же лучше дать истории
(Geschichte) говорить самой за себя. Так, например, Хаузен писал,
что историографу, «обученному по правилам Лукиана», надлежит
«скрываться» в повествовании364. Еще в 1748 году Мосхайм сказал,
что «история (Geschichte) обладает собственным красноречием», по-
этому историку следует «рисовать, однако рисовать он должен без кра-
сок»365, ибо «в истории (Geschichte)», как добавил Мёзер в 1768 году,
должны, «как на картине, говорить лишь дела», а «впечатление, взгляд
и суждение» должны «оставаться за каждым зрителем»366. Одним из из-
любленных риторических требований, со времен Лукиана предъяв-
лявшихся к историку — особенно ради того, чтобы его произведение
могло воздействовать на читателя примерами, — было требование дать
правде истории говорить самой за себя.
С другой стороны, благодаря Просвещению необычайно укрепился
лагерь тех, кто требовал от историка подчеркнутой приверженности
правде, особенно в том, что касается морали, заключенной в поучи-
тельных историях. Мнение древних о том, что поведением людей
управляют страх и надежда в отношении суда потомков, было усвоено
364
Hausen C. R. Freye Beurtheilung über die Wahl, über die Verbindung, und Ein-
kleidung der historischen Begebenheiten, und Vergleichung der neuen Geschichtschrei-
ber mit den römischen // Idem. Vermischte Schriften. Halle, 1766. S. 10.
365
Mosheim J. L. von. Versuch einer unpartheiischen und gründlichen Ketzerge-
schichte. 2. Aufl. Göttingen, 1748. S. 42–43.
366
Möser. J. Osnabrückische Geschichte. Vorrede // Idem. Sämtliche Werke. Bd. 12/1.
S. 33.
еще гуманистами, например Боденом367. Формула Виперано, согласно

которой историк должен быть «хорошим судьей и неразвращенным
блюстителем нравственности» («bonus judex et incorruptus censor»)368,
приобрела еще больший успех, когда в XVIII веке суд потомков — вме-
сто Страшного суда — был возведен в ранг самого справедливого. Исто-
рик «словно бы стоит над могилами и вызывает мертвых»; не обращая
внимания на титулы и свиты, он разглядывает их «то равнодушным,
то судящим взором»369. Таким образом даже те властители, от которых
правду всегда скрывали, благодаря истории (Historie) могли научиться
заранее выносить суждение о самих себе. От истории (Historie) ис-
ходила морализирующая сила, история образовывала, говоря сло-
вами Даламбера, «суд неподкупный и ужасный» («tribunal intègre et
terrible»)370. Властители отнюдь не безнаказанны, отмечал переводчик
Бэкона: «история» (Historie) есть «их уголовное законодательство»371.
И в этом заключалась ее «философски» понимаемая роль.
История ставит на действительно прекрасных поступках печать
бессмертия, а на пороках — клеймо, которое не способны вывести века.
Поэтому, если изучать историю правильным способом, она являет со-
бой философию, которая производит тем большее впечатление на нас,
чем больше она говорит с нами посредством живых примеров372.
Поучающая с помощью примеров история (Historie) еще в XVII веке
была определена как философия: «Если история есть не что иное,
как философия, пользующаяся примерами», — писал Морхоф373. А ис-
367
Bodin J. Methodus ad facilem cognitionem historiarum (1572). P. 112 b f.
368
Viperano G. A. De scribenda historia liber. Antwerpen, 1569; Kessler E. Theoreti-
ker humanistischer Geschichtsschreibung. S. 65.
369
Abbt Th. Briefe, die neueste Litteratur betreffend. Teil 10. 1761. S. 211. 161. Brief.
370
d’Alembert J.-B. Discours preliminaire de l’Encyclopédie (1751) / Hrsg. E. Köhler.
Hamburg, 1955. S. 62.
371
Такова формулировка шведского графа Тессина; цит. по: Bacon F. Über die
Würde und den Fortgang der Wissenschaften / Dtsch. Üb. J. H. Pfingsten. Pest, 1783 (re-
print: Darmstadt, 1966). S. 196 (примеч.).
372
«Die Geschichte drückt wirklich schönen Handlungen das Siegel der Unsterblich-
keit auf und bedeckt die Laster mit einem Brandmal, den Jahrhunderte nicht auszulö-
schen vermögen. Wenn man also die Geschichte auf eine gute Art studieret, so ist es eine
Philosophie, die einen desto größeren Eindruck auf uns macht, je mehr sie mit uns durch
lebendige Beispiele redet». — Halle J. S. Kleine Encyclopädie oder Lehrbuch aller Elemen-
tarkenntnisse. Berlin; Leipzig, 1779. Bd. 1. S. 521.
373
«Cum ergo Historia nihil aliud sit, quam Philosophia exemplis utens». — Mor-
hof D. G. Polyhistor literarius, philosophicus et practicus / Hrsg. J. Moller. 2. Aufl. Lübeck,
1714. T. 1. P. 218; ср.: Bolingbroke S. J. H., Viscount. Letters on the Study and Use of Histo-
ry (1735). London, 1870. P. 5.
пользованный Болингброком образ истории (Historie) как «философии,

учащей посредством примеров», заимствовался у него бессчетное коли-
чество раз. Тем самым морализирующий историк приобрел статус су-
дьи-философа. «Историческая справедливость есть способность делать
верные выводы из исторической правды, возникающей из фактов»374.
Рубеж, имевший судьбоносное значение для Нового и Новейшего
времени, был перейден, когда традиционный судейский статус истории
(Historie) с помощью концепции собирательного единственного числа
был перенесен на «историю вообще» (Geschichte überhaupt). Переход-
ную формулу использовал Робеспьер, который в 1792 году восклик-
нул, обращаясь к потомкам: «Нарождающееся потомство! Тебе расти
и приближать дни процветания и счастья!»375 Приговор, выносивший-
ся в историческом произведении (historisch), превратился в ожидание
свершения правосудия в самой истории (geschichtlich). Теперь не только
каждая отдельная история (Geschichte) имела роль поучительного при-
мера, а уже вся история (Geschichte) в целом была превращена в суд,
поскольку ее исполнению была вменена правоустанавливающая и пра-
воохранительная функция. Когда Гердер выпускал свои Идеи к фило-
софии истории человечества, он исходил из того, что как в природе,
так и в истории «действуют законы природы — они относятся к самой
сущности вещей». Одно из таких правил гласило: «Извращение доброго
само покарает себя, а беспорядок сам станет со временем порядком, по-
тому что разумность возрастает, и усердие разума не ведает»376. Мораль
истории была секуляризирована, то есть история была превращена
в судебный процесс. В 1784 году быстро приобрело популярность из-
речение Шиллера: «Всемирная история и есть всемирный суд»377. Отказ
374
«Historische Gerechtigkeit ist die Fertigkeit, aus der aus Tatsachen entstehenden
historischen Wahrheit gültige Schlüsse zu machen». — [Anonym]. Über historische Ge-
rechtigkeit und Wahrheit, Eudaemonia oder deutsches Volksglück. [o.O.], 1795. S. 307.
375
«Postérité naissante, c’ est à toi de croître et d’ amener les jours de la prosperité et
du bonheur». — Robespierre M. de. Suite du discours de Maximilien Robespierre sur la
guerre prononcé a la société des amis de la constitution le 11 janvier 1792 // Idem. Œuvres
compl. / Éd. M. Bouloiseau, G. Lefebvre, A. Soboul. Paris, 1953. T. 8. P. 115.
376
«Der Mißbrauch wird sich selbst strafen und die Unordnung eben durch den uner-
müdeten Eifer einer immer wachsenden Vernunft mit der Zeit Ordnung werden». — Her-
der J. G. Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit (1784/87) // Idem. Sämmt-
liche Werke / Hrsg. B. Suphan. Berlin, 1900. Bd. 14. S. 244, 249 (цит. по: Гердер И. Г. Идеи
к философии истории человечества. М., 1977. С. 452, 455. — Примеч. пер.).
377
«Die Weltgeschichte ist das Weltgericht»; «Was man von der Minute ausgeschla-
gen, / Gibt keine Ewigkeit zurück». — Schiller F. von. Resignation // Idem. Sämtliche Wer-
ke. Säkular-Ausgabe / Hrsg. E. von der Hellen. Stuttgart; Berlin, [o.J.] Bd. 1. S. 199.
от идеи воздаяния по справедливости в загробном мире привел к тому,

что справедливость была перенесена в этот мир. История hic et nunc
приобрела характер неотвратимости: «Той доли минуты, от которой
ты отказался, тебе никакая вечность не возместит».
В 1822 году Гумбольдт мог констатировать, что право обеспечивает
себе бытие и значимость «в неумолимом ходе событий, вечно судящих
и наказывающих себя»378. Тем самым он дал теоретическую формули-
ровку тому, что сделалось общей историософской легитимацией по-
литической деятельности, когда, например, кто-нибудь апеллировал
к «праву мировой истории», числя его на своей стороне379, или когда
Эрнст Мориц Арндт восклицал: «Те, кто хотят вести государство в об-
ратную сторону, — дураки или мальчишки. Так рассудила долгая исто-
рия, и этот суд вынес одно из тех немногих указаний прошлого, кото-
рыми нам следует воспользоваться»380. А в 1820 году Пёлиц подтвердил,
что история с 1789 года представила «плодотворное» доказательство
того, что «наполненные веским содержанием слова» Шиллера верны381.
История (Geschichte), воспринимаемая как суд, не могла освободить
историка от совершения его личного, субъективного суда. Поэтому
Гегель с чистой совестью защищался против обвинений в том, что он
«имел наглость вести себя как всемирный судья», когда разрабатывал
историю (Geschichte) как судебный процесс. События всеобщей миро-
вой истории представляли, в понимании Гегеля, «диалектику отдельных
народных духов — всемирный суд»382. В этом переходе от вынесения
историками морального приговора к судебному процессу всемирной
истории философский взгляд Просвещения на историю закрепился
и превратился в философию истории Нового времени.
Когда позже «историческая школа» выступала против такого толко-
вания, она уже не смогла разорвать однажды найденную координатную
378
Humboldt W. von. Über die Aufgabe des Geschichtschreibers. S. 55.
379
Цит. по: Rothfels H. Theodor von Schön, Friedrich Wilhelm IV. und die Revoluti-
on von 1848. Halle, 1937. S. 193.
380
«Die den Staat rückwärts führen wollen, sind Narren oder Buben. So hat die lange
Geschichte gerichtet, und dieses Gericht gibt eine von den wenigen Lehren der Vergan-
genheit, die wir gebrauchen sollten». — Arndt E. A. Der Bauernstand — politisch betrach-
tet. Berlin, 1810. S. 113.
381
Pölitz K.H.L. Die Weltgeschichte für gebildete Leser und Studierende. 3. Aufl.
Leipzig, 1820. Bd. 4. S. 1.
382
Hegel G.W.F. Enzyklopädie der philosophischen Wissenschaften im Grundrisse. 3.
Aufl. (1830) / Hrsg. E. Nicolin, O. Pöggeler. Hamburg, 1959. S. 24, 426 (Предисловие
и § 548) (цит. по: Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 3: Философия
духа. М., 1977. С. 365. — Примеч. пер.).
сетку опыта. С тех пор этот топос сопровождает историю Нового вре-
мени, его применяют то критически, то идеологически, потому что он
отражает уникальность и направленность постоянно обновляющегося
и опережающего себя современного опыта. В 1841 году Вильгельм Шульц
писал в Брокгаузе современности383: «За односторонними действиями
по пятам следовала кара всемирной истории как всемирного суда: для ре-
ставрации опрометчивый прыжок обратно в прошлое стал ‘прыжком
смерти’ точно так же, как для революции им стал прыжок в будущее».
Но и как простая фраза, безо всякого гегельянского смысла, эта
метафора суда основывается на представлении о том, что история вер-
шит справедливость. Поэтому — назовем лишь один из бесчисленных
примеров — в 1924 году Гитлер, защищаясь от обвинения в государ-
ственной измене, мог сказать: «Пускай вы тысячу раз признаете нас
виновными, богиня вечного суда истории с улыбкой разорвет заявле-
ние прокурора и приговор суда, ибо она нас оправдает»384.
V.2.в. От рационального формулирования гипотез

к разумности истории
Призыв поэтики к написанию исторических сочинений по пла-

ну привел к появлению внутреннего единства, «системы» истории
(Geschichte). Требование наличия морали в каждой истории (Geschichte)
привело к тому, что исторический процесс стал считаться справедливым.
Обе эти реакции были для современников результатом философской
рефлексии по поводу истории (Historie). Само выражение la philosophie de
l’histoire было введено Вольтером, который в 1765 году под именем аббата
Базена опубликовал сочинение с таким названием385, которое сразу же
выдержало несколько изданий и переизданий. Три года спустя вышел
383
«Dem einseitigen Treiben folgte die Strafe der Weltgeschichte als des Weltgerichts
auf dem Fuße nach, indem für die Restauration der ungemessene Rücksprung in die Ver-
gangenheit ebensowohl zum Salto mortale wurde, als es für die Revolution der Sprung in
die Zukunft geworden war». — Schulz W. Zeitgeist // [Brockhaus] Conversations-Lexikon
der Gegenwart. Leipzig, 1841. Bd. 4/2. S. 462.
384
«Mögen Sie uns tausendmal schuldig sprechen, die Göttin des ewigen Gerichtes
der Geschichte wird lächelnd den Antrag des Staatsanwaltes und das Urteil des Gerichtes
zerreißen; denn sie spricht uns frei». — Hitler A. Schlußwort vor der Urteilsverkündigung
(24.3.1924) // Der Hitler-Prozeß vor dem Volksgericht in München. Teil 2. München,
1924. S. 91.
385
Abbé Bazin [Voltaire]. La philosophie de l’histoire (Amsterdam, 1765) / Éd.
J. H. Brumfitt. Genève, 1963.
немецкий перевод Иоганна Якоба Хардера Die Philosophie der Geschichte386.

Вызов, заложенный в этом новом понятии, немецкий издатель сформу-
лировал одной фразой: он не помнит, «чтобы находил в какой-либо книге
столько возражений против исторической веры Священного Писания,
собранных вместе, сколько в Философии истории»387. В примечаниях,
которые оказались длиннее, чем сам текст Вольтера, Хардер попытал-
ся опровергнуть его нападки на Библию, на историю сотворения мира
и на историческую веру в Провидение. Понятие «философия истории»
на самом деле сначала являлось полемическим: оно было критически
направлено против веры в Писание, а метафизически — против Боже-
ственного провидения, которое, согласно теологической интерпретации,
обеспечивало внутреннюю взаимосвязь историй (Geschichten). Вольтер
следовал за Симоном, Спинозой и Бейлем, пирронистами и рационали-
стами, поддержав вызов, брошенный ими теологии.
История (Historie) восприняла это и как вызов в свой адрес. Ведь
если отпадал Божественный план, то она оказывалась перед необходимо-
стью объяснять взаимосвязи (если вообще они сохранялись) факторами,
которые вытекали из самой истории (Geschichte). «Философия история
основана на изменениях и последовательном порядке самих фактов», —
так сформулировал это Вегелин, когда в 1770–1776 годах он представлял
в Берлинскую академию свою Philosophie de l’histoire388. Главное теперь
было в том, чтобы суметь философски рационально истолковать мно-
гообразие и последовательность исторических фактов, устраняя из ис-
тории случайность и чудеса с помощью научных объяснений. Чтобы
справиться с этой задачей, история (Historie) все больше опиралась на ги-
потезы, которые позволяли заполнять пробелы в фактическом знании,
делая на основе известного умозаключения о неизвестном. Речь шла
о том, чтобы, как писал, пользуясь бэконовской метафорой, Вегелин, вос-
становить и восполнить «полустершуюся картину» или «изуродованую
статую по нескольким оригинальным чертам». Поэтому теоретическая
предпосылка исторических «разысканий» заключалась в том, чтобы уви-
деть различие «между возможным и истинным историческим знанием
386
Die Philosophie der Geschichte des verstorbenen Herrn Abtes Bazin / Üb. J. J. Har-
der. Leipzig, 1768.
387
«in irgendeinem Buche so viele Einwürfe gegen den historischen Glauben der
heiligen Schrift beisammen gefunden zu haben als in der Philosophie der Geschichte». —
Ibid. Vorbericht.
388
«La philosophie de l’histoire est fondée sur les modifications et l’ ordre successif
des faits mêmes». — Wegelin J. Sur la philosophie de l’histoire // Nouveaux memoirs de
l’ Academie royale. Jg. 1770. Berlin, 1772. P. 362.
(Geschichtkunde)»389. Таким образом, и здесь история (Historie), в соответ-

ствии с аристотелевской иерархией, встала рядом с философией.
Руссо в своем Рассуждении о происхождении и основаниях неравен-
ства между людьми дал набросок такой histoire hypothétique, в которой
«догадки» превращаются в доводы, «если они суть наиболее вероятные
из тех, которые можно вывести из природы вещей». Задача истории
(Historie), согласно Руссо, заключается в том, чтобы связывать факты,
а «дело философии, если фактов не хватает, установить сходные фак-
ты, которые могут связать первые между собою»390. На основании этой
связи философии с историей в XVIII веке была историзирована теория
естественного права. Авторы убедились в том, что природа истории
позволяет выяснять взаимосвязи между явлениями без необходимости
апеллировать к надысторическим причинам или целям. В этом смысле
можно говорить о том, что, когда Изелин в 1764 году — за год до выхода
сочинения Вольтера — опубликовал свои Философские предположения
об истории человечества391, возникло антропологическое обоснование
истории. И если Изелин попытался истолковать человеческую историю,
последовательно исходя из внутренних мотиваций, то, как он открыто
признавал, «революции человечества, которые мы отобразили в этой
книге, следует рассматривать скорее как философские гипотезы, нежели
как исторические истины»392.
Хотя Божественное провидение или природный план оставались
фоновыми фигурами, продолжавшими действовать, стали возможны —
благодаря тому, что авторы теперь осмеливались выдвигать гипоте-
зы, — философские проекты некой новой истории (Geschichte). Шот-
ландские историки и моральные философы, описавшие возникновение
современного мира в работах по всеобщей истории, насыщенных соци-
389
Wegelin J. Briefe über den Werth der Geschichte. S. 4. См. также: Bacon F. The
Advancement of Learning. 2, 2.1 ff. // The Works of Francis Bacon. London, 1963. Vol. 1.
P. 329 ff.
390
«c’est à la philosophie à son défaut, de determiner les faits semblables qui peuvent
les lier». — Rousseau J.-J. Discours sur l’ origine et les fondemens de l’ inégalité parmi les
hommes // Idem. Œuvres compl. / Éd. B. Gagnebin, M. Raymond. Paris, 1964. T. 3. P. 127,
162–163 (цит. по: Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 71–72. — Примеч. пер.).
391
Iselin I. Philosophische Muthmaßungen. Ueber die Geschichte der Menschheit.
Frankfurt; Leipzig, 1764 (2-е изд.: Iselin I. Ueber die Geschichte der Menschheit. Zürich,
1768. 2 Bde.)
392
«Die Revolutionen der Menschheit, welche wir in diesem Buche abgeschildert ha-
ben sind indessen mehr wie philosophische Hypothesen als wie historische Wahrheiten
anzusehen». — Iselin I. Ueber die Geschichte der Menschheit. Bd. 1. S. 201.
ально-историческим материалом и ориентированных на практическое

использование, сформулировали эту посылку так393:
При изучении истории человечества, а также при изучении явлений

материального мира, когда мы не можем проследить процесс, при ко-
тором событие было произведено, часто важно иметь возможность по-
казать, как оно могло быть порождено естественными причинами […]
Этому виду философского исследования, которое не имеет подходящего
названия в нашем языке, я возьму на себя смелость дать название Тео-
ретической или Предположительной истории — это выражение, кото-
рое почти совпадает по смыслу с выражением «Естественная история»,
как его использует г-н Юм, и с тем, что некоторые французские авторы
называют Histoire Raisonnée394.
Точно так же и в Германии это «вечное пережевывание теории исто-

рии», поставленное однажды в упрек Гаттереру395, означало обсуждение
тех рациональных конструктивных принципов, которые необходимы
были для познания исторического (geschichtlich) мира. Фридрих Шлегель
около 1800 года так резюмировал позиции, достигнутые теоретическое
рефлексией в науке: «Раз все время так протестуют против гипотез, пусть
попытаются заниматься историей без гипотез. Невозможно сказать,
что нечто существует, не говоря, что это такое. Помышляя факты, мы уже
связываем их с понятиями, и ведь не безразлично, с какими понятиями
мы их свяжем». Тот, кто отказывается от рефлексии по поводу понятий-
ного аппарата, считал Шлегель, предается произвольному выбору, льстит
себе мыслью, что у него получилась «чистая, солидная эмпирика полно-
393
Medick H. Naturzustand und Naturgeschichte der bürgerlichen Gesellschaft. Göt-
tingen, 1973. S. 137, 190, 203, 306 ff. Об истории слова history см.: Ibid. S. 154–155,
Anm. 55; S. 200, Anm. 84.
394
«In examining the history of mankind, as well as in examining the phenomena
of the material world, when we cannot trace the process by which an event has been
produced, it is often of importance to be able to show how it may have been produced by
natural causes […] To this species of philosophical investigation, which has no appropria-
ted name in our language, I shall take the liberty of giving the title of Theoretical or Con-
jectural History, an expression which coincides pretty nearly in its meaning whith that
of Natural History, as employed by Mr. Hume, and with what some French writers have
called Histoire Raisonnée». — Stewart D. Account of the Life and Writings of Adam Smith
(1793) // Collected Works of D. Stewart / Ed. W. Hamilton. Edinburgh, 1858. Vol. 10. P. 34.
395
[Anonym]. Schreiben aus D […] an einen Freund in London über den gegenwärti-
gen Zustand der historischen Litteratur in Teutschland // Der Teutsche Merkur. 1773. Bd. 2.
S. 253 (благодарю Ю. Фосса за предоставленную ссылку).
стью a posteriori», а на самом деле — сам того не зная, — обнаруживает

«в высшей степени однобокий, в высшей степени догматичный и транс-
цендентный взгляд a priori»: так воспринял Шлегель кантову критику396.
При построении гипотез внутридисциплинарные научно-теоретические
притязания сочетались с трансцендентально-философской рефлекси-
ей. Так, «первый вопрос» молодого Шеллинга «к философии истории»
выглядел следующим образом: «Если все, что существует, для каждого
человека установлено (gesetzt) только через его сознание, то как вообще
мыслима история, если и все прошедшее тоже для каждого человека
может быть установлено только через его сознание?»397
Из философии сознания в немецком идеализме стали возникать
философии истории, которые вбирали в себя описанные выше дости-
жения эпохи Просвещения и согласовывали их между собой. Эсте-
тическое смысловое единство исторического повествования, равно
как и мораль, извлеченная из истории или вмененная ей, и наконец
разумная конструкция возможной истории — все эти факторы были
сведены воедино в такой философии истории, которая в конце концов
постулировала разумность «самой истории» (Geschichte selber) и стала
обнаруживать эту разумность в ней. То, что Кант еще формулировал
в качестве морального постулата и лишь гипотетически намечал, те-
перь осмыслялось как эмансипация права, или духа, или разума и его
идей в ходе исторического процесса. Как писал тот же Шеллинг, «исто-
рия в целом есть продолжающееся, постепенно обнаруживающее себя
откровение Абсолюта»398. «В понятии истории, — считал он, — заключе-
но понятие бесконечного прогресса», который направлен на то, чтобы
«способствовать росту прогресса человечества в деле создания всеоб-
396
«Da man immer so sehr gegen die Hypothesen redet, so sollte man doch einmal
versuchen, die Geschichte ohne Hypothese anzufangen. Man kann nicht sagen, daß etwas
ist, ohne zu sagen, was es ist. Indem man sie denkt, bezieht man Fakta schon auf Begriffe,
und es ist doch nicht einerlei auf welche». — Schlegel F. Athenäums-Fragment. Nr. 226 //
Kritische Friedrich-Schlegel-Ausgabe / Hrsg. E. Behler. 1. Abt. München; Wien; Pader-
born, 1967. Bd. 2. S. 201–202.
397
«wie eine Geschichte überhaupt denkbar sei, da, wenn alles was ist, für jeden nur
durch sein Bewußtsein gesetzt ist, auch die ganze vergangene Geschichte für jeden nur
durch sein Bewußtsein gesetzt sein kann». — Schelling F. W. J. System des transzendenta-
len Idealismus. 4,3 (1800) // Idem. Werke. Nach der Originalausgabe in neuer Ordnung /
Hrsg. M. Schröter. München, 1965. Bd. 2. S. 590. Также см.: Molitor F. J. Ideen zu einer
künftigen Dynamik der Geschichte. Frankfurt, 1805.
398
«Die Geschichte als Ganzes ist eine fortgehende, allmählich sich enthüllende Of-
fenbarung des Absoluten». — Schelling F. W. J. System des transzendentalen Idealismus.
S. 603 (цит. по: Шеллинг Ф.В.Й. Система трансцендентального идеализма // Он же.
Соч.: В 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 465. — Примеч. пер.).
щего правосознания (Rechtsauffassung)». Поэтому Шеллинг в 1800 году

довольствовался тем выводом, что «единственным подлинным объек-
том исторического повествования может быть постепенное форми-
рование всемирного гражданского устройства, ибо именно оно и есть
единственное основание истории. Любая история, которая не является
всемирной, может быть только прагматической»399.
После того как философия систематизировала историю (Geschichte),
эта история смогла оказывать обратное воздействие на философию и по-
нимать ее исторически (geschichtlich). Фихте писал в 1794 году, что «фило-
софия [есть] систематическая история человеческого духа в его всеобщих
способах действия»400. Поэтому можно, «во всяком случае, установить
путь человеческого рода при помощи основ разума, предположив опыт
вообще, до всякого определенного опыта». Философы показывают, ка-
кие ступени культуры нужно пройти обществу, а историки обращают
свои вопросы к опыту: какая ступень была реально достигнута на некий
определенный момент времени. А задача философская и историческая
одновременно заключается в том, чтобы установить, какие средства
для удовлетворения потребностей будут существовать впоследствии401.
С точки зрения Гегеля, слияние философии и истории уже полно-
стью состоялось. Самораскрытие духа, писал он, происходит как в исто-
рии, так и в философии, и это можно наблюдать также в историографии.
Как в системном, так и в диахронном плане Гегель членил историопи-
сание на три вида: начальное, отрефлектированное и философское402.
399
«daß das einzig wahre Objekt der Historie nur das allmähliche Entstehen der
weltbürgerlichen Verfassung sein kann, denn eben diese ist der einzige Grund einer Ge-
schichte; [alle] andere Geschichte [bleibe rein] pragmatisch». — Schelling F.W.J. System
des transzendentalen Idealismus. S. 591–592 (цит. по: Шеллинг Ф.В.Й. Система транс-
цендентального идеализма. С. 455. — Примеч. пер.).
400
«die Philosophie […] die systematische Geschichte des menschlichen Geistes
in seinen allgemeinen Handlungsweisen»; «man allerdings aus Vernunftgründen, unter
Voraussetzung einer Erfahrung überhaupt, vor aller bestimmten Erfahrung vorher, den
Gang des Menschengeschlechts berechnen». — Fichte J. G. Über den Unterschied des
Geistes und des Buchstabens in der Philosophie // Idem. Gesamtausgabe der Bayerischen
Akademie der Wissenschaften / Hrsg. R. Lauth, H. Jacob. Stuttgart, 1974. Bd. 2/3. S. 334.
401
Fichte J. G. Einige Vorlesungen über die Bestimmung des Gelehrten (1794) // Ibid.
1966. Bd. 1/3. S. 53 (цит. по: Фихте И. Г. О назначении ученого // Он же. Соч.: В 2 т.
СПб., 1993. Т. 2. С. 45. — Примеч. пер.).
402
«die Philosophie der Geschichte nichts anderes als die denkende Betrachtung
derselben war. [Enscheidend war] der einfache Gedanke der Vernunft, [daß es] auch in
der Weltgeschichte vernünftig zugegangen ist. Diese Überzeugung und Einsicht ist eine
Voraussetzung in Ansehung der Geschichte als solcher überhäupt». — Hegel G.W.F. Die
Vernunft in der Geschichte. S. 4.
При этом он еще не отличался от своих предшественников, поскольку

для него «философия истории» была «не что иное, как мыслящее рас-
смотрение таковой». Главное значение Гегель придавал «той простой
мысли разума», что «и в мировой истории все происходило разумно. Это
убеждение и понимание являются предпосылкой для истории как та-
ковой вообще»403. Таким образом, «история» (die Geschichte) как со-
бирательное понятие для всех частных историй предстала не только
результатом разумной рефлексии, но и сама являла собой способ прояв-
ления Духа, который раскрывается и в работе мировой истории. «Этот
процесс помощи Духу в движении к самому себе, к своему понятию —
и есть история»404. В плане содержания этот процесс представляет собой
прогресс в развитии свободы, которая осуществляется в человечестве.
Конечно, Дух, который экстериоризуется в свои исторические формы
проявления, остается в конечном счете равен самому себе. Его нара-
стающая конкретность во времени не теряется в бесконечности буду-
щего или прошлого, а представляет собой исполненное время.
Поэтому Гегель понимал историю (die Geschichte) еще и как «историю
(eine Geschichte), которая вместе с тем не является таковой; ибо мысли,
принципы, идеи, которые перед нами, суть нечто современное […] ис-
торическое, то есть прошлое как таковое уже не существует, оно мертво.
Абстрактная историческая тенденция к тому, чтобы заниматься безжиз-
ненными предметами, в новейшее время очень распространилась», — до-
бавляет автор. «Если же эпоха со всем обращается исторически (historisch),
то есть все время занимается только тем миром, которого больше нет,
то есть ходит по домам мертвых, — тогда дух расстается со своей соб-
ственной жизнью, которая состоит в помышлении самого себя»405. Гегель,
мысливший уникальность каждой ситуации вместе с определением вся-
кой истории (Geschichte) как истории разума, предвосхитил критику того
историзма, который уже не мог понять этого напряженного отношения
между былым и настоящим и эмигрировал в утраченное время прошлого.
403
Hegel G.W.F. Die Vernunft in der Geschichte. S. 25, 28.
404
«Dieser Prozeß, dem Geiste zu seinem Selbst, zu seinem Begriffe zu verhelfen, ist
die Geschichte». — Ibid. S. 72; ср.: Idem. Einleitung in die Geschichte der Philosophie /
Hrsg. J. Hoffmeister. 3. gekürzte Aufl. / Hrsg. F. Nicolin. Hamburg, 1966. S. 111.
405
«eine Geschichte, die zugleich keine ist; denn die Gedanken, Prinzipien, Ideen,
die wir vor uns haben, sind etwas Gegenwärtiges […] Historisches, d. h. Vergangenes als
solches, ist nicht mehr, ist tot. Die abstrakte historische Tendenz, sich mit leblosen Ge-
genständen zu beschäftigen, hat in neueren Zeiten sehr um sich gegriffen. Wenn aber ein
Zeitalter alles historisch behandelt, sich also immer nur mit der Welt beschäftigt, die nicht
mehr ist, sich also in Totenhäusern herumtreibt, dann gibt der Geist sein eigenes Leben,
welches im Denken seiner selbst besteht, auf». — Ibid. Einleitung. S. 133–134.
С другой стороны, философия истории немецкого идеализма, ос-

новываясь на своих просвещенческих исходных посылках, построи-
ла долговечный каркас, из которого историческая школа, невзирая
на свою критику конструктивности философии истории, уже не смогла
выбраться. Трансцендентализм сделал слово «история» (Geschichte) по-
нятием, относящимся к своего рода мирской религии — вере в разум,
в сознание, продолжавшей навязывать истории как откровению духа
прежние структуры теодицеи; «ибо вся история есть евангелие, — пи-
сал Новалис406, — все божественное имеет историю»407. «Пусть меряют
и взвешивают другие, — призывал Дройзен, — а наше дело — теоди-
цея»408. Эта история (Geschichte) с избытком породила обоснования
для всего, что уже довелось и что еще только предстояло пережить
человечеству. Методологические оговорки исторической школы не мог-
ли помешать тому, что любое действие в истории (Geschichte) с тех пор
могло пониматься как действие для истории (Geschichte) — для такой
истории, которая всякому поступку придавала цель и всякому страда-
нию — смысл. Нация как носитель мирового духа; политика как реали-
зация идей, тенденций, сил или власти; цель исполнения права, прису-
щая всякому событию; гегелевская «хитрость разума»; осуществление
человеческой свободы, или равенства, или гуманности в ходе собы-
тий — все топосы социально-политического языка в конце XVIII века
стремились привести содержание «истории вообще» к своим понятиям.
В 1830 году Карл Генрих Хермес ретроспективно констатировал,
что только теперь появляется наука истории (Geschichte), подобная
настоящей естественной науке. То «понятие истории», которое приме-
нялось прежде, беспомощно и тавтологично, считал он:
История есть изложение примечательных событий — это, очевид-

но, означает не что иное, как история есть история […] Только бла-
годаря новейшим достижениям в науке о духе мы глубже проникли
в значение истории; только благодаря Фихте, Шеллингу, Гегелю мы
узнали то, что прежде было лишь смутным предположением весьма
406
«denn die ganze Geschichte ist Evangelium». — Novalis [Hardenberg F. von.].
Fragmente und Studien, 1799–1800. Nr. 214 // Idem. Schriften / Hrsg. P. Kluckhohn,
R. Samuel. Stuttgart; Darmstadt, 1968. Bd. 3. S. 586.
407
«alles Göttliche hat eine Geschichte». — Idem. Die Lehrlinge zu Sais // Ibid.
1960. Bd. 1. S. 99.
408
«Laß jene messen und wägen, unseres Geschäftes ist die Theodizee». — Droy-
sen J. G. Brief an Wilhelm Arendt (30.9.1854) // Idem. Briefwechsel / Hrsg. R. Hübner.
Stuttgart; Berlin, 1929. Bd. 2. S. 283.
немногих умов: история есть развитие духа в человечестве, и мы теперь

призваны, осознав это, из сырого материала, который нам до сих пор
подавали под названием истории, возвести научное здание Истории409.
V.2.г. Результаты историко-философского переворота

в период Великой Французской революции
В своих историософских построениях философы-идеалисты стре-

мились обосновать единство истории (Geschichte) на всей ее временнόй
протяженности и единство принципа ее движения. «Продолжающиеся,
ширящиеся эволюции — основа истории» (Новалис)410. «Что не про-
грессирует, то не является объектом истории» (Шеллинг)411. Исход-
ные и конечные позиции мировой истории спекулятивно включались
в рассмотрение, однако всегда ради того, чтобы поставить диагноз со-
временности. Только после этого понятие «история» (Geschichte) ока-
залось в состоянии заполнить пространство, прежде принадлежавшее
церковной религии (научная методология тут была ни при чем). Только
после этого оно оказалось пригодно для того, чтобы перерабатывать
опыт революции. Назовем три критерия, которые сыграли главную
роль в открытии нового периода, приведшего в области историософ-
ской рефлексии к новому понятию «история».
Во-первых, идеалистической философией истории была введена
аксиома уникальности, на которой основаны как концепция «прогрес-
409
«Die Geschichte ist die Darstellung merkwürdiger Begebenheiten, heißt offenbar
nichts anderes, als die Geschichte ist die Geschichte […] Erst durch die neuesten Fort-
schritte in der Wissenschaft des Geistes sind wir tiefer in die Bedeutung der Geschichte
eingedrungen; erst durch Fichte, Schelling, Hegel haben wir erfahren, was früher nur die
Ahnung der seltensten Geister war, daß Geschichte die Entwickelung des Geistes in der
Menschheit ist, und an uns ist es jetzt, nach dieser Einsicht, aus dem rohen Materiale, das
uns bisher unter dem Namen der Geschichte dargeboten wurde, das wissenschaftliche
Gebäude der Geschichte aufzuführen». — Hermes K. H. Blicke aus der Zeit in die Zeit.
Randbemerkungen zu der Tagesgeschichte der letzten fünfundzwanzig Jahre. Braun-
schweig, 1845. Bd. 1. S. 11. Здесь речь идет о Мюнхенской лекции, прочитанной ле-
том 1830 года и посвященной Французской революции.
410
«Fortschreitende, immer mehr sich vergrößernde Evolutionen sind der Stoff der
Geschichte». — Novalis [Hardenberg F. von.]. Die Christenheit oder Europa. 1799 // Idem.
Schriften. Bd. 3. S. 510 (цит. по: Новалис. Христианство и Европа // Он же. Генрих
фон Офтердинген. М., 2003. С. 136. — Примеч. пер.).
411
«Was nicht progressiv ist, ist kein Objekt der Geschichte». — Schelling F. W. J. Aus
der «Allgemeinen Übersicht der neuesten philosophischen Literatur» // Idem. Werke.
Nach der Originalausgabe in neuer Ordnung. 1958. Bd. 1. S. 394.
са», так и историческая школа. Сумма частных историй была возведена

в ранг единства истории — самой истории (Geschichte selbst), которая
совершенно уникальна. Эта концепция, возникшая в попытке осилить
опыт Великой Французской революции, привела прежде всего к тому,
что оказался релятивирован прагматический каузальный анализ, за-
воевание Просвещения. Шлёцер еще писал — аддитивно и подчеркивая
скорее количественный аспект, — что понятие «история» (Geschichte)
«в его более благородном значении […] [включает] в себя сопутству-
ющее понятие о полноте и ненарушенной взаимосвязанности». Эта ис-
тория, продолжал он, становится философией за счет того, что «всегда
привязывает следствия к причинам»412. Но если история (Geschichte)
всегда уникальна, то есть если в ней всегда происходит либо больше,
либо меньше того, что заложено в заданных исходных условиях, тогда
никакой причинно-следственный анализ не может быть адекватен уни-
кальности изучаемой ситуации. Говоря словами Кройцера, «дух ищет
единства, которое выше, чем сама причинно-следственная связь […]
Только такое единство и может называться историческим […] либо
единством идеи»413.
Гердер, Гегель и Гумбольдт, каждый по-своему, отказались от праг-
матического подхода, предполагающего изыскание причин и следствий,
как от слишком поверхностного. Свобода, считали они, теряется в не-
обходимости. Отказавшись от механистически понимаемой причинно-
следственной связи, которая основана на действии факторов, равных
по своей природе, они обнаружили историческое (geschichtlich) вре-
мя, которое присутствует во всех факторах и дает основания считать
их исторически неравными: не бывает безразлично, говорил Гердер,
…когда именно что-то происходит, произошло или будет происходить.

На самом деле каждая изменчивая вещь заключает в себе меру своего
времени; она продолжает существовать даже тогда, когда никакой дру-
гой меры нет; никакие две вещи не имеют одинаковой меры времени
[…] Таким образом (это можно сказать прямо и смело), во вселенной
в каждый момент времени существует неисчислимое множество времен.
412
Schlözer A. L. Fortsetzung der allgemeinen Welthistorie. Halle, 1771. Bd. 31.
S. 256; Idem. WeltGeschichte nach ihren HauptTheilen im Auszug und Zusammenhange.
3. Aufl. Göttingen, 1785. Bd. 1. S. 8.
413
«Der Geist sucht eine Einheit, die höher liegt als der Kausalnexus selbst […] Diese
Einheit allein kann eine historische heißen […] oder die Einheit, einer Idee». — Creu-
zer G. F. Die historische Kunst der Griechen in ihrer Entstehung und Fortbildung. Leipzig,
1803. S. 230, Anm. 37.
Тем самым Гердер сформулировал фундаментальный опыт Новей-

шего времени, заключающий в себя и «прогресс», и «историю»414, сведя
его в такую формулу, которая его почти ужаснула: одновременность
неодновременного — или неодновременность одновременного. В силу
этого Гердер смог возразить Канту, определявшему время как чистую
форму внутреннего созерцания, и утверждать, что время есть «конечно,
понятие, относящиеся к опыту»415. Или, в афористической формули-
ровке Новалиса, «время — самый надежный историк»416.
Гердер также ввел в рассмотрение истории понятие «сила», которое
в своей темпоральной направленности тоже заключало в себе способ-
ность к индивидуации, к исторической уникальности. Вместо меха-
нистических «пружин» — таких, как психологические константы, —
в качестве причин стали фигурировать динамические «силы»417. Этот
подход Гумбольдт использовал в своей критике еще одной концепции,
унаследованной от Просвещения: представления о наличии у истории
(Geschichte) некой цели. «Так называемая философская история» —
писал он, имея в виду, в частности, труды Шиллера418, — добавляет
к истории чуждый ей придаток […] определенную цель». Между тем
«наше внимание будет направлено не на конечные причины, а на при-
чины, движущие историю; мы не будем перечислять предшествующие
события, из которых возникли события последующие; в нашу задачу
входит выявить сами силы, которым обязаны своим происхождением
414
«Eigentlich, hat jedes veränderliche Ding das Maß seiner Zeit in sich; dies besteht,
wenn auch kein anderes da, wäre; keine zwei Dinge haben dasselbe Maß der Zeit […] Es
gibt also (man kann es eigentlich und kühn sagen) im Universum zu einer Zeit unzählbar
viele Zeiten». — См.: Koselleck R., Meier Ch. Fortschritt. S. 351–423.
415
Herder J. G. Verstand und Erfahrung. Eine Metakritik zur Kritik der reinen Ver-
nunft. 1. Teil (1799) // Idem. Sämmtliche Werke. 1881. Bd. 21. S. 59.
416
«die Zeit ist der sicherste Historiker». — Novalis [Hardenberg F. von]. Das Allge-
meine Brouillon (1798/99). No. 256 // Idem. Schriften. Bd. 3. S. 286.
417
Ср. вступление Г.-Г. Гадамера к работе: Herder J. G. Auch eine Philosophie der
Geschichte zur Bildung der Menschheit. Frankfurt a.M., 1967. S. 146 ff., особенно S. 163 ff.
418
Ср.: Schiller F. Was heißt und zu welchem Ende studiert man Universalgeschichte?
// Idem. Sämtliche Werke. Säkular-Ausgabe. [o.J.] Bd. 13. S. 20–21: «Der philosophische
Geist […] bringt einen vernünftigen Zweck in den Gang der Welt und ein teleologisches
Prinzip in die Weltgeschichte». — (Перевод: «Философствующий дух […] вносит ра-
зумную цель в ход мира и телеологический принцип во всеобщую историю»). —
Цит. по: Что такое всеобщая история и для чего его изучают / Перевод учителя Ис-
тории Воронежской духовной семинарии Александра Раменскаго. Воронеж, 1869.
С. 28. — Примеч. пер.) Подтвердилось ли некое утверждение или было опровергну-
то — сказать нельзя, хотя желание ускорить будущее мешает человеку приблизить
его.
те и другие». Там, где нужно добраться до «действующих и творящих

сил», причинно-следственный анализ — который сам по себе допустим
и необходим — уже недостаточен. Силы же коренятся в конечном
счете в «идеях», которые их «порождают», задают их направленность
и тем самым «господствуют в […] мировой истории». Но их невозмож-
но «выводить из сопутствующих им»419.
Таким образом «история» (Geschichte) как трансцендентальное поня-
тие, описывающее рефлексию, превратилось в отрефлексированное поня-
тие об истории. Говоря словами Новалиса, «история создает саму себя»420.
Несопоставимость, уникальность конкретных исторических (geschichtlich)
ситуаций, осознанные в результате Великой Французской революции,
привели к возникновению творчески продуктивной истории (Geschichte).
Во-вторых, и вследствие сказанного выше, изменился прогно-
стический потенциал прежних исторических сочинений (Historien).
Их традиционная задача — быть наставницами жизни — утратила ак-
туальность, поскольку теперь невозможно было найти две аналогичные
ситуации, чтобы из одной делать выводы относительно должного по-
ведения в другой. Шлёцер, который в своем каузальном анализе каж-
дое событие «освобождал от всего случайного», еще последовательно
исходил из того, «что ничего нового на свете уже не происходит»421.
На этой неизменности факторов основывались возможность учиться
чему-то у истории и предсказуемость политических действий422.
Кант из той же самой посылки — постоянства «действий и проти-
водействий» — сделал прямо противоположный вывод: «все останется,
как было раньше» и поэтому предсказать ничего невозможно423. Такая
позиция вела к «бездеятельности», а все историософские усилия Канта
были направлены на то, чтобы обосновать предсказание, которое гласи-
419
«Nicht den Endursachen, sondern den bewegenden soll nachgespürt; es sollen
nicht vorangehende Begebenheiten, aus welchen nachfolgende entstanden sind, aufge-
zählt; die Kräfte selbst sollen nachgewiesen werden, welchen beide ihren Ursprung ver-
danken.». — Humboldt W. von. Betrachtungen über die bewegenden Ursachen in der
Weltgeschichte (1818) // Idem. Gesammelte Schriften. 1904. Bd. 3. S. 360; Idem. Über
die Aufgabe des Geschichtschreibers. S. 46–47, 51–52 (цит. по: Гумбольдт В. Размыш-
ления о движущих причинах мировой истории. О задаче историка // Он же. Язык
и философия культуры. М., 1985. С. 287, 293, 300, 302, 303. — Примеч. пер.).
420
«Die Geschichte erzeugt sich selbst». — Novalis [Hardenberg F. von]. Fragmente
und Studien. Nr. 541. S. 648.
421
Schlözer A. L. von. WeltGeschichte. 3. Aufl. Bd. 1. S. 9.
422
Ср.: Koselleck R. Historia Magistra Vitae. (с последующими замечаниями).
423
Kant I. Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weltbürgerlicher Absicht. S. 25
(цит. по: Кант И. Идея всеобщей истории. С. 17–18. — Примеч. пер.).
ло, что «человеческий род» в будущем изменится — станет лучше. Если

вся история уникальна, считал он, то таковым должно быть и будущее.
Так философия истории привела к новому наполнению будущего.
Прагматический прогноз возможного будущего уступил место долго-
срочному ожиданию нового будущего, и этим ожиданием должно было
определяться поведение людей. Такое новое определение посюсторон-
него грядущего оказывало обратное влияние и на слово «история»: оно
тоже превратилось в понятие, относящееся к действию. Часто цитиру-
емое высказывание Канта, что человек может предсказывать те собы-
тия, которые он сам совершает, еще заключало в себе долю иронии. Эта
ирония была направлена против Старого порядка, который, по мнению
философа, своей человеконенавистнической политикой сам порождал те
последствия, которых опасался. Кант был осторожнее в своем определе-
нии потенциала истории как пространства морально детерминируемой
деятельности. На свой вопрос «Как же a priori возможна история?» он
давал лишь непрямой ответ, поскольку люди далеко не всегда делают
то, что они должны делать. Однако в моральном отклике, вызванном
событиями Французской революции, Кант усмотрел «исторический знак
(signum rememorativum, demonstrativum, prognostikon)», указывавший
на общую тенденцию движения человечества по пути прогресса. После
этого ему представлялось несомненным, что «научение за счет много-
кратного опыта» подводит человека к тому, чтобы в соответствии с при-
родным планом установить политический строй, основанный на свободе
и праве424. Если, обращаясь к теологам, Кант восклицал: «Это суеве-
рие — полагать, будто вера в историю есть обязанность и она необходи-
ма для блаженства», — то будущее истории (Geschichte) в практическом
отношении он считал вполне совместимым с планированием425: «Как ви-
дим, философия тоже может иметь свой хилиазм»426.
Так историософское осмысление Великой Французской рево-
люции привело к новому представлению о статусе опыта и ожи-
дания. Различие между всеми прежними историями (Geschichten)
и историей будущего было переосмыслено как разворачивающийся
во времени процесс, в который человек должен деятельно вмеши-
424
«Wie ist aber eine Geschichte a priori möglich?» — Idem. Der Streit der Fakultä-
ten. 2. Abschn. // Idem. Gesammelte Schriften. Bd. 7. S. 81–82, 79–80, 84, 88.
425
Ibid. 1. Abschn. Bd. 7. S. 65.
426
«Man sieht: die Philosophie könne auch ihren Chiliasmus haben». — Kant I. Idee
zu einer allgemeinen Geschichte in weltbürgerlicher Absicht. 8. Satz // Idem. Gesammelte
Schriften. Bd. 8. S. 27; ср. Idem. Der Streit der Fakultäten. 2. Abschn. // Idem. Gesammelte
Schriften. Bd. 7. S. 81.
ваться. Тем самым философия истории основательно пересмотрела

значимость прежней истории (Historie). С тех пор как время обрело
исторически-динамическое качество, уже нельзя было применять
к сегодняшнему дню старые правила, которые копились и обеспе-
чивались примерами вплоть до конца XVIII века, как если бы имел
место природный круговорот времен. «Французская революция была
для мира явлением, которое, казалось, с насмешкой отвергало всю
историческую мудрость, и каждый день из него развивались новые
феномены, относительно которых все меньше и меньше можно было
понять, обращая вопросы к истории», — писал Вольтман в 1799 году,
чтобы этому противодействовать427.
В-третьих, изменилось — не могло не измениться — место и зна-
чение прошлого в понятии «история». История (Geschichte), пре-
вращенная в (судебный) процесс, разворачивающийся однократно
во времени, больше не могла изучаться как свод примеров, «а зна-
чит, дидактическая цель стала несовместимой с историей как наукой
(Historie)», — писал Кройцер и продолжал: каждое новое поколение
прогрессирующего человечества должно по-новому смотреть на исто-
рию (Geschichte) и по-новому объяснять ее428. Работа по осмыслению
прошлого превратилась в образовательный процесс, прогрессирую-
щий вместе с самой историей (Geschichte) и оказывающий, со сво-
ей стороны, влияние на жизнь. При этом сначала место прежних
историй (Geschichten) заняла революция — в той роли, которую ей
придала философия истории. Как сказал Гёрре, «каждая современ-
ность должна делать ставку на саму себя, потому что она лучше всех
знает, что для нее хорошо […] История мало чему может вас научить.
Но если вы хотите пойти в ее школу, тогда возьмите себе в учитель-
ницы революцию; течение многих медлительных столетий в ней уско-
рилось в круговорот годов»429.
427
«Die französische Revolution war für die Welt eine Erscheinung, welche aller his-
torischen Weisheit Hohn zu sprechen schien, und täglich entwickelten sich aus ihr neue
Phänomene, über welche man die Geschichte immer weniger zu befragen verstand». —
Geschichte und Politik. Eine Zeitschrift / Hrsg. K. L. Woltmann 1800. Bd. 1. S. 3.
428
Creuzer F. Die historische Kunst der Griechen in ihrer Entstehung und Fortbil-
dung. S. 232–233.
429
«Jede Gegenwart muß auf sich selber setzen, weil sie am besten weiß, was ihr
frommt und dient […] Die Geschichte kann euch wenig lehren. Wollt ihr aber bei ihr
zur Schule gehen, dann nehmt die Revolution zur Lehrerin; vieler trägen Jahrhunderte
Gang hat in ihr zum Kreislauf von Jahren sich beschleunigt». — Görres J. Teutschland und
die Revolution (1819) // Idem. Gesammelte Schriften / Hrsg. W. Schellberg. Köln, 1929.
Bd. 13. S. 81.
Это ускорение, на которое тогда все время обращали внимание,

являет собой безошибочный признак имманентно присущих истории
сил, которые обусловливают свое собственное историческое время,
из-за чего период Нового времени отличается от прошлого. Что-
бы в равной мере адекватно учитывать уникальность всей истории
(Geschichte) и различие прошлого и будущего, необходимо было познать
историю (Geschichte) в целом — действительность, ее течение и направ-
ленность из прошлого в будущее. На решение этой задачи были теперь
направлены усилия философов истории.
В связи с этой задачей старая история (Historie) утратила свою праг-
матическую полезность, заключавшуюся в том, что она накапливала
и приспосабливала знания о прошлом для практического использования
в настоящем. Как сказал Гегель, «образовательная составляющая исто-
рии — это не то же самое, что соображения, основанные на ней. Ни один
случай не похож вполне на другой […] Но опыт и история учат, что народы
и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали
согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из нее»430. Из этого
гегелевского диагноза можно было теоретически вывести место, подобаю-
щее новой исторической науке: ею как наукой о прошлом теперь можно
было заниматься только ради нее самой, если не считать тех случаев, когда
она за счет исторического образования опосредованно вторгается в жизнь.
Именно этот вывод и сделал из подобного диагноза Гумбольдт.
История (Geschichte) в том ее понимании, какое установилось в Новое
время, «сродни действующей жизни»: она больше не служит «отдель-
ными примерами того, как следует поступать и чего следует избе-
гать, — примерами, которые часто сбивают с толку и редко дают по-
лезные наставления. Ее подлинная и неизмеримая польза заключается
в том, чтобы оживлять и очищать в людях ум для освоения действи-
тельности более посредством формы, в которую облечены события,
нежели посредством них самих»431. В переводе на сегодняшний язык:
430
«Das Bildende der Geschichte ist etwas anderes als die daraus hergenommenen
Reflexionen. Kein Fall ist dem andern ganz ähnlich […] Was die Erfahrung aber und
die Geschichte lehren, ist dies, daß Völker und Regierungen niemals etwas aus der Ge-
schichte gelernt und nach Lehren, die aus derselben zu ziehen gewesen wären, gehandelt
haben». — Hegel G.W.F. Die Vernunft in der Geschichte. S. 19.
431
«durch einzelne Beispiele des zu Befolgenden oder Verhütenden, die oft irrefüh-
ren und selten belehren. Ihr wahrer und unermeßlicher Nutzen ist es, mehr durch die
Form, die an den Begebenheiten hängt, als durch sie selbst den Sinn für die Behandlung
der «Wirklichkeit zu beleben und zu läutern». — Humboldt W. von. Über die Aufgabe des
Geschichtschreibers. S. 40.
существуют формальные структуры, которые не меняются с ходом

событий, — они задают условия, в которых возможны те или иные
истории, и их познание скорее можно применить на практике, нежели
знание самих событий.
Так философия истории через переопределение статуса прошлого
и будущего, через то историческое (geschichtlich) качество, которое об-
ретало в ней время, открыла выход в новое, сегодняшнее пространство
опыта. Из этого пространства с тех пор питалась вся историческая
школа. Уникальность самопорождающихся сил и идей, тенденций
и эпох, народов и государств не могла быть сведена на нет никакой
критикой источников. Правда, чем более успешно, как им казалось,
представители историко-критического метода выводили из источни-
кового материала твердые факты, тем сильнее становилась критика
в адрес историософской умозрительности, хотя историческая школа
и продолжала основываться на ее теоретических посылках.
Все это дало Фердинанду Кристиану Бауру право сказать
в 1845 году: «С помощью этой так называемой критики источников
достигается лишь очень немногое, пока не пришло понимание того,
что история вообще есть критика». В истории (Geschichte), считал он,
между прошлым и будущем устанавливается связь, однако лишь в той
мере, в какой субъект критически осознает эту связь. Тогда «внешний
исторический процесс» оказывается «духовным (geistig) процессом»,
в ходе которого человек приходит к познанию своей сущности. Ибо
для того, чтобы знать, чтó он собой представляет, ему нужно знать,
«как он этим стал». Объективность истории (Geschichte) и ее субъек-
тивное осмысление (Verarbeitung) необходимо связать друг с другом,
и это — то, для чего нужна критика. «В критике история сама собой
превращается в философию истории»432.
V.3. Превращение слова «история» (Geschichte)

в основное понятие
Нарративная история (Geschichte), рассказ — одна из древнейших
форм человеческого общения, и она остается таковой по сей день.
432
«Mit dieser sogenannten Quellenkritik ist noch sehr wenig ausgerichtet, solange
man nicht zu Einsicht gekommen ist, daß die Geschichte überhäuft Kritik ist»; «In der
Kritik wird die Geschichte von selbst zur Philosophie der Geschichte». — Baur F. C. Kriti-
sche Beiträge zur Kirchengeschichte der ersten Jahrhunderte, mit besonderer Rücksicht auf
die Werke von Neander und Gieseler // Theologisches Jahrbuch. 1845. Bd. 4. S. 207–208.
В этом смысле можно было бы назвать «историю» во все времена

одним из основных понятий, связанных с обществом, в особенно-
сти с социабельностью. Если в XVIII веке «история» (die Geschichte),
терминологическое и теоретическое наполнение которой мы до сих
пор описывали, оформилось в основное понятие социально-полити-
ческого языка, то произошло это благодаря тому, что данное понятие
превратилось в регулятивный принцип всякого опыта и возможного
ожидания. Это же означало и перемену роли и значения «истории»
(Historie) как пропедевтической науки — об этом будет идти речь ниже.
«История» (die Geschichte) последовательно охватила все сферы жизни,
став при этом одной из основных наук.
Существующие со времен гуманистов ученые «генеалогические
древа», структурирующие все области истории (historia) и сводящие
их — с вариациями — в некую систему, составлялись всегда с опо-
рой на одни и те же классификационные схемы: во-первых, история
(historia) делилась хронологически — например, на четыре царства
или (со времен Целлариуса) на древнюю, среднюю и новую историю433;
во-вторых, в ней выделялись предметные области — чаще всего ис-
тория священная, гражданская и естественная (historia divina, civilis,
naturalis), хотя со времен Бэкона такое деление все больше подвер-
галось сомнению; в-третьих, история (historia) как история всеобщая
или специальная (historia universalis, historia specialis) определялась
по формальным критериям; в-четвертых, она рассматривалась как ис-
кусство повествовательное или описательное по способу изложения.
Очевидно, что любое переопределение какой-то одной из этих схем
не могло не сказаться на остальных, поскольку все подразделы были
соотнесены друг с другом систематически.
Превращение истории в понятие, служащее обоснованием для все-
го, можно продемонстрировать на примере трех процессов: один
из них — это выделение historia naturalis из исторического космоса,
повлекшее за собой, однако, историзацию «естественной истории».
Второй процесс — вливание historia sacra во всеобщую историю. Тре-
тий — концептуализация всемирной истории (Weltgeschichte) как ве-
дущей науки, которая трансформирует старую «всеобщую историю»
(Universalhistorie).
433
См. статьи Время, Эпоха. (Статьи не были опубликованы в Geschichtliche
Grundbegriffe. — Примеч. пер.)
V.3.а. От historia naturalis к «естественной истории»
Исторические познания еще в XVIII веке считались необходимой

эмпирической предпосылкой всех наук, вследствие чего Кеккерман мог
сказать, что должно существовать столько историй (Historien), сколько
существует наук434. Как всеобщее знание об опыте, история (Historie)
рассказывала о единичном, особенном, в то время как науки и филосо-
фия были нацелены на всеобщее. Известно, писал Йонзиус, что «фун-
дамент всякой науки образуют история, наблюдения, примеры, опыт,
из которых, хотя они единичны, наука выводит свои универсальные
положения»435 или, в более сильной формулировке Иоганна Маттиаса
Геснера 1774 года, «история есть как бы большой город, из которого
выходят родом все прочие дисциплины»436.
В этом пространстве опыта еще само собой разумелось, что знание
о природе является составной частью истории (Historie) точно так же,
как и знание о людях и их действиях. Поэтому Иоганн Георг Бюш (ос-
новываясь на схеме, заданной Раймарусом) начал в 1775 году выпуск
своей Энциклопедии наук с первой книги под названием Об истории
(Historie) вообще и о естественной истории (Naturgeschichte) в частно-
сти […] Историей (Historie oder Geschichte) называем мы все известия
о том, что либо действительно есть, либо действительно было437. Эта
история (Historie) как знание о действительности представляла собой
науку эмпирическую, которая применительно к современности опира-
лась на собственный опыт, а применительно к прошлому — на чужой.
Из этого двойственного темпорального аспекта — который, с другой
стороны, предполагает единство природы и мира людей — вытекал
и двойственный характер изложения: история как описывает, так и по-
вествует. Юст Липсий даже противопоставил описывающую historia
434
Menke-Glückert E. Die Geschichtsschreibung der Reformation und Gegenrefor-
mation. Osterwiek, 1912. S. 131.
435
«fundamentum omnis scientiae esse historiam, observationes, exempla, experien-
tiam, e quibus tanquam singularibus, scientia universales suas propositiones format». —
Jonsius J. De scriptoribus historiae philosophiсae. 2. Aufl. / Hrsg. J. C. Dorn. Jena, 1716
(reprint: Düsseldorf, 1968). S. 2.
436
«Historia est quasi civitas magna, ex qua progrediuntur omnes aliae discipli-
nae». — Gesner J. M. Isagoge in eruditionem universalem. Leipzig, 1774. T. 1. S. 331.
437
«Von der Historie überhaupt und besonders von der Naturgeschichte […] His-
torie oder Geschichte nennen wir alle Nachrichten, von dem, was entweder wirklich ist,
oder wirklich gewesen ist». — Büsch J. G. Encyclopädie der historischen, philosophischen
und mathematischen Wissenschaften. Hamburg, 1775. Bd. 1. S. 12.
naturalis повествующей historia narrativa, а последнюю, в свою очередь,

распространял на historia divina и humana438.
Вплоть до времен Карла Линнея прежде всего «естественная ис-
тория» (historia naturalis, то есть естествознание), описывавшая со-
стояния природы, занималась наблюдением и классификацией почв,
растительного и животного мира и небесных тел. И даже после того
как выражение «естественная история» (Natur-Geschichte) вытеснило
латинское historia naturalis — как, например, у Цедлера в 1740 году439, —
оно по-прежнему было нацелено на события, происходящие в природе,
без «исторической» их интерпретации. Постепенно намечавшаяся ис-
торизация (говоря нынешним языком) природы, то есть ее помещение
во временнýю перспективу, с тем чтобы она сама обрела некую «исто-
рию» (eine Geschichte), происходила не под вывеской historia naturalis:
это выражение было закреплено за описанием неизменных данностей.
Бэкон, деливший историю только на historia naturalis и historia civilis,
еще рассматривал природу как нечто неисторичное. Но он изобра-
жал ее как нечто подвластное изменению под воздействием человече-
ского искусства, поэтому в historia naturalis он включал также historia
artium440, поясняя это словом experimentalis441. Однако изучение при-
чин, предпосылок изменчивости природы он уже относил не к historia
naturalis, а к теоретическим наукам, к физике: «Во всех этих случаях
естественная история исследует само явление и рассказывает о нем,
физика же интересуется прежде всего причинами явлений»442.
438
Цит. по: Menke-Glückert E. Die Geschichtsschreibung der Reformation und Ge-
genreformation. S. 34. Господин Галли обратил мое внимание на то обстоятельство,
что главным образом католическими учеными были Бойрер и Глезер, которые
на всем протяжении теологических споров о творце и творении также делили ис-
торию на historia naturalis (историю природы и человека) и historia divina (Боже-
ственную историю).
439
Zedler J. H. Natur-Geschichte // Idem. Großes vollständiges Universallexicon aller
Wissenschaften und Künste. 1740. Bd. 23. Sp. 1063.
440
Bacon F. De dignitate et augmentis scientiarum. 2, 2 // The Works of Francis Ba-
con. 1864. Vol. 1. P. 496. Фингстен в своем переводе использовал слово «механизм»,
употребляемое «в том смысле, который используется в слове ‘история искусства’
или […] лучше ‘технология’»; Bacon F. Über die Würde und den Fortgang der Wissen-
schaften / Üb. J. H. Pfingsten. Pest, 1783 (reprint: Darmstadt, 1966).
441
Bacon F. Novum Organum. 1, 111 // The Works of Francis Bacon. 1864. Vol. 1.
P. 209.
442
«Etenim in hisce omnibus Historia Naturalis factum ipsum perscrutator et re-
fert, at Physica itidem causas». — Idem. De augmentis. 3, 4 // Ibid. P. 551 (цит. по: Бэ-
кон Ф. О достоинстве и приумножении наук // Он же. Соч.: В 2 т. М., 1971. Т. 1.
Наряду с пространственным расширением горизонта в результате

колонизации других континентов и открытия новых частей света и но-
вых народов, а также наряду с появлением — в результате прогресса
в познании природы — открытого будущего расширилось также и про-
шлое. Его временнáя протяженность уже в XVII веке вышла за пре-
делы библейской хронологии творения443. Например, Лейбниц своей
Протогеей, задуманной как введение к его истории гвельфов, вышел
в праисторию природы. Но свой диахронный проект он не называл
historia naturalis: «Я начинаю с самых давних древностей этих земель,
может быть, еще до того, как они были заселены людьми, и потому
они выходят за пределы всякой истории, однако могут быть выведены
из тех признаков, что оставила нам природа»444. В принципе имеется
в виду «теория о детском возрасте нашей Земли», как писал Лейбниц,
которая, возможно, даст начало новой науке — «естественной геогра-
фии» (Natur-Geographie). Это не была история (Historie), поскольку
о причинах явлений были высказаны лишь гипотезы445. По тем же со-
ображениям Кант в 1755 году использовал двойное заглавие — «Всеоб-
щая естественная история и теория неба», — только так он мог назвать
свое построенное на гипотезах эссе, в котором природа была превра-
щена в разворачивающийся во времени процесс — последовательное
свершение Творения446: «Прошли, быть может, миллионы лет и веков,
прежде чем та сфера сформировавшейся природы, в которой мы пре-
бываем, достигла присущего ей теперь совершенства; и пройдет, быть
может, столько же времени, пока природа сделает следующий столь же
большой шаг вперед в хаосе».
Подчинение природы течению времени — то есть утверждение,
что у нее имеется конечное прошлое и открытое бесконечное будущее, —
подготавливало ее историческую (geschichtlich) интерпретацию; проис-
ходило же оно в рамках теории, а не в рамках historia naturalis. И это
соответствует описываемой нами истории этого понятия в XVIII веке.
443
Klempt A. Die Säkularisierung der universalhistorischen Auffassung. Zum Wan-
del des Geschichtsdenkens im 16. und 17. Jahrhundert. Göttingen, 1960. S. 81 ff.
444
«Ich fange an von den höchsten Antiquitäten dieser Lande, sie vielleicht von Men-
sehen bewohnt worden, und so alle Historien übersteigen aber aus den Merkmalen ge-
nommen werden, so uns die Natur hinterlassen». — Leibniz G.W. Geschichtliche Aufsätze
/ Hrsg. G. H. Pertz. Hannover, 1847. Bd. 4. S. 240.
445
Idem. Protogaea / Üb. W. von Engelhardt // Leibniz G.W. Werke / Hrsg. W. E. Peu-
ckert. Stuttgart, 1949. Bd. 1. S. 19; ср.: Ibid. S. 171.
446
Kant I. Allgemeine Naturgeschichte und Theorie des Himmels (1755) // Idem.
Gesammelte Schriften. 1902. Bd. 1. S. 312 (цит. по: Кант И. Всеобщая естественная
история и теория неба // Он же. Соч. М., 1963. Т. 1. С. 208. — Примеч. пер.).
Поэтому неудивительно, что традиционное естествознание постепенно

стало вытесняться из космоса исторических наук. Природу и историю
(Geschichte) разделили. Вольтер в Энциклопедии говорил о «естествен-
ной истории, неправильно называемой «историей», […] которая есть
важнейшая часть физики»447. Аделунг в 1775 году описал это разделе-
ние: «Далеко не в собственном смысле используется оно [то есть слово
Geschichte] в выражении ‘естественная история’, где обозначает перечис-
ление и описание тел, принадлежащих к царству природы»448.
Кёстер еще отмечает, что история (Historie) включает в себя наряду
с рассказом о событиях «также описание неизменных вещей», однако
«просто так называемая история (Historie)», уточняет он, занимается
только людьми и событиями, касающимися их449. И наконец, у Кампе
разделение окончательно завершено:
Описание природы […] то есть вещей в природе, особенно на Зем-

ле, их облика и их свойств. Если же рассказывается об их возникно-
вении, о том, как они существуют, как изменяются в течение своего
существования, о времени их существования […] и так далее, то это —
естественная история, которую следует отличать от такого простого
описания450.
Таким образом, одновременно с отделением старой описательной

historia naturalis становится виден и другой, связанный с этим про-
цесс: слово Naturgeschichte за истекшие полвека окончательно приоб-
рело новое значение. Сама природа стала мыслиться как нечто дина-
мичное, а потому способное иметь историю в нынешнем смысле. Как
447
«l’histoire naturelle, improprement dite histoire […] qui est une parte essentielle
de la physique». — Voltaire [Arouet F. M.]. Histoire // Encyclopédie ou Dictionnaire rai-
sonné des sciences, des arts et des métiers. Genève, 1765. T. 8. P. 220–221.
448
«In sehr uneigentliclichem Verstande wird es in dem Worte Naturgeschichte ge-
braucht, das Verzeichnis und die Beschreibung der zu dem Naturreiche gehörigen Körper
zu bezeichnen». — Adelung J. Ch. Versuch eines vollständigen grammatisch-kritischen
Wörterbuchs der hochdeutschen Mundart. 1775. Bd. 2. Sp. 601.
449
Deutsche Encyclopädie oder Allgemeines Real-Wörterbuch der Künste und Wis-
senschaften. Frankfurt, 1797. Bd. 15. S. 649–650.
450
«Die Naturbeschreibung […], d.h. der Dinge in der Natur besonders auf Erden,
ihrer Gestalt und ihren Eigenschaften nach.Wird ihre Entstehung, die Art und Weise ih-
rer Fortdauer, die Veränderungen derselben während ihrer Dauer, die Zeit ihrer Dauer
[…] etc. erzählt, so ist dies Natur-Geschichte, welche von jener bloßen Beschreibung zu
unterscheiden ist». — Campe J. H. Wörterbuch der deutschen Sprache. Braunschweig,
1809. Bd. 3. S. 461.
писал в 1764 году Бюффон в своей Histoire naturelle, природа — не вещь

и не бытие, она есть «живая сила […] в одно и то же время причина
и следствие, модус и субстанция, замысел и работа». Природа, про-
должал он, есть «вечно живая работа» («un ouvrage perpétuellement
vivant») и одновременно «непрестанно трудящийся работник»451. Эта
презумпция позволила ему поделить природу на исторические эпохи.
А кроме того, благодаря ей была найдена дефиниция, очень близкая
к той, что стала формироваться в Германии после Гердера: «Вся чело-
веческая история есть чистая естественная история человеческих сил,
действий и влечений, [упорядоченных] по месту и времени»452. Гердер
уже перешел рубеж: природа была историзирована и теперь могла так-
же служить структурным признаком человеческой истории.
Первым открыто призывал к такому переходу от прежней historia
naturalis к темпорализованной естественной истории опять же Кант:
«Нужно, несмотря на всю, и притом вполне обоснованную, вражду
к дерзким мнениям, решиться создать такую историю природы, кото-
рая представляла бы собой отдельную науку и была бы способна по-
степенно перейти от простых мнений к знаниям»453. В 1788 году Кант
попытался укрепить «естественную историю» для того, чтобы стало
возможно научное исследование, призванное вывести «взаимосвязь»
современных «свойств природных вещей с их причинами в более древ-
нее время» из «сил природы» в соответствии с «законами действия».
Эта наука, писал он, должна усвоить границы своих принципов разум-
ности и насытить свою теорию гипотезами — в отличие от описания
природы, которое может выработать законченную систему. При этом
Кант полностью отдавал себе отчет в тех терминологических трудностях,
451
«une puissance vive […] c’ est en même temps la cause et l’ effet, le mode et la subs-
tance, le dessein et l’ ouvrage». — Buffon G.-L. L. de. Histoire naturelle de l’homme et des
animaux // Œuvres philosophiques de Buffon / Éd. J. Piveteau. Paris, 1954. P. 31.
452
«Die ganze Menschengeschichte ist eine reine Naturgeschichte menschlicher
Kräfte, Handlungen und Triebe nach Ort und Zeit». — Herder J. G. Ideen zur Philosophie
der Geschichte der Menschheit // Idem. Sämmtliche Werke. Bd. 14. S. 145.
453
«Man muß, so sehr man auch und zwar mit Recht der Frechheit der Meinungen
feind ist, eine Geschichte der Natur wagen, welche eine abgesonderte Wissenschaft ist, die
wohl nach und nach von Meinungen zu Einsichten fortrücken könnte». — Kant I. Von
den verschiedenen Rassen der Menschen (1775) // Idem. Gesammelte Schriften. 1905.
Bd. 2. S. 443 (цит. по: Кант И. О различных человеческих расах // Он же. Собр. соч.
М., 1964. Т. 2. С. 461. — Примеч. пер.). Создатели геологии в Германии уже пользова-
лись новым понятием истории: Lehmann J. G. Versuch einer Geschichte von Plötz-Ge-
bürgen. Berlin, 1756; Füchsel G. C. Entwurf zu der ältesten Erd- und Menschengeschichte,
nebst einem Versuch, den Ursprung der Sprache zu finden. Frankfurt; Leipzig, 1773.
которые возникнут в ходе предпринятой им историзации «естествен-

ной истории», поскольку и слово Geschichte, и слово Historie в равной
мере использовались в значении как рассказа, так и описания. Чтобы
подчеркнуть важнейший, временной аспект новой науки, он предложил
альтернативные названия, такие как «физиогония» или — в Критике
способности суждения — «археология природы»454. «Однако трудность
различения в языке не может устранить различия в вещах»455. Таким
образом, был открыт путь эволюционным теориям XIX века456, в которых
истории (Geschichte) суждено было стать ведущим разделом наук о при-
роде. По выражению Бидермана (1862), естественная история, в отличие
от естествознания, начинается «только тогда, когда появляется взаи-
мосвязанность, постоянство, связь частного с целым». Она есть «про-
цесс становления во времени […] причем все царство зримой природы,
от камня до человека, предстает связным, постепенно развивающимся
целым, результатом постепенного процесса становления и вершения»457.
V.3.б. От historia sacra к «истории спасения»
«Сама история как бы подразделяется на три вида — человеческую,

естественную и Божественную», — писал Боден: человеческая история
трактует о правдоподобном, естественная — о необходимости, боже-
454
Kant I. Über den Gebrauch teleologischer Prinzipien in der Philosophie (1788) //
Idem. Gesammelte Schriften. Bd. 8. S. 161–162, 163. Anm. 1 (цит. по: Кант И. О при-
менении телеологических принципов в философии // Он же. Соч. М., 1966. Т. 5.
С. 70. — Примеч. пер.); Kant I. Kritik der Urteilskraft (1790). 2. Teil, Anh. § 82 // Idem.
Gesammelte Schriften. Bd. 5. S. 428, Anm.
455
«Doch die Sprachschwierigkeit im Unterscheiden kann den Unterschied der Sa-
chen nicht aufheben». — Kant I. Über den Gebrauch teleologischer Prinzipien in der
Philosophie. S. 163 (цит. по: Кант И. О применении телеологических принципов
в философии. С. 71. — Примеч. пер.).
456
См.: Wieland W. Entwicklung // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.)
Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in
Deutschland. Stuttgart, 1975. Bd. 2. S. 351–423.
457
«erst da, wo Zusammenhang, Stetigkeit, Verbindung des einzelnen zu einem Gan-
zen sich zeigt»; «Sie ist ein Proceß des Werdens in der Zeit […], wobei das gesamte Reich
der sichtbaren Wesen, vom Stein bis zum Menschen, als ein zusammenhängendes, stufen-
weise entwickeltes Ganzes, als das Resultat eines allmählichen Processes des Werdens und
Geschehens erscheint». — Biedermann F. K. Geschichte // Rotteck C. von, Welcker C. Th.
(Hrsg.) Staats-Lexicon oder Encyclopädie der Staatswissenschaften. 3. Aufl. Leipzig, 1862.
Bd. 6. S. 428.
ственная — об истине религии458. Таким образом, Боден, выстраивая

эту последовательность в соответствии с тремя порядками права, ви-
дел в ней шкалу нарастающей определенности. Но в своем Методе он
писал только о historia humana, то есть продолжал традицию мирской
историографии, заложенную на исходе Средневековья гуманистами.
Священная история (Geschichte) с тех пор рассматривалась либо отдель-
но от политической истории (Historie), либо во все большей степени ин-
терпретировалась как история церквей и религиозных учений, то есть
как история (Geschichte) мирская459. Благодаря этому и теологическое
толкование всего происходящего в мире быстро теряло свои позиции.
Показателем этой эволюции может служить прежде всего исклю-
чение historia divina из космоса исторического знания. Первопроход-
цем в этом деле был, по всей видимости, Фрейгиус, выпустивший
в 1580 году свою Historiae synopsis. Он знал только historia mundi majoris
как историю природы в целом и historia mundi minoris как историю
человеческих деяний, включая, в частности, «мнения о религии или фи-
лософии» («opiniones circa religionem aut philosophiam»)460. Бэкон тоже
сводил историю (Historie) лишь к двум областям — historia naturalis
и historia civilis, подразделяя вторую на три жанра: «во-первых, священ-
ную, или церковную, историю, затем собственно гражданскую исто-
рию и, наконец, историю наук и искусств»461. Так гражданская история
(bürgerliche Historie) впервые стала понятием более высокого порядка
по отношению к священной, или церковной, истории (Geschichte).
Лейбниц, который тоже делил историю на две категории, уже вклю-
чал в Histoire humaine множество разнообразных областей знания: уни-
версальную историю и географию, историю древностей, филологию
и историю литературы, изучение обычаев и законов и наконец, «Ис-
торию религий, и прежде всего истинной религии откровения, вместе
с церковной историей»462. Так в силу того, что накопленный по всему
458
«Historiae, id est, verae narrationis tria sunt genera: humanum, naturale, divi-
num». — Bodin J. Methodus ad facilem cognitionem historiarum. P. 114 b (цит. по: Бо-
ден Ж. Метод легкого познания истории. С. 20. — Примеч. пер.).
459
Klempt A. Die Säkularisierung der universalhistorischen Auffassung. S. 42 ff.
460
Ibid. S. 44.
461
«primo, Sacram, sive Ecclesiasticam; deinde eam quae generis nomen retinet, Ci-
vilem; postremo, Literarum et Artium». — Bacon F. De augmentis. 2, 4 // The Works of
Francis Bacon. Vol. 1. P. 502 (цит. по: Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук //
Он же. Соч.: В 2 т. М., 1971. Т. 1. С. 166. — Примеч. пер.).
462
«Histoire des Religions, et surtout celle de la veritable Religion revelée, avec l’ His-
toire Ecclesiastique». — Leibniz G.W. Mémoire pour des personnes éclairées et de bon-
ne intention (1694?) // Idem. Werke / Hrsg. O. Klopp. 1. Reihe. Hannover, 1877. Bd. 10.
миру опыт говорил о существовании множества религий и христиан-

ских церквей, у Лейбница historia sacra превратилась в historia religionum
как одну из множества человеческих историй.
Вольтер в Энциклопедии по традиции упомянул (как еще многие
в то время) histoire sacrée, иронически добавив: «Я не буду касаться это-
го почтенного предмета»463. И когда наконец Круг в 1796 году еще раз
сводил все науки в систему, то в рамках «Истории мира людей или че-
ловеческого рода — каковая по преимуществу и называется историей»
фигурировала, на одной из нижних ступеней, в частности, также и ре-
лигия Иисуса из Назарета: она была им помещена в историю культуры
после ремесел, искусств, нравов, учености и литературы в разделе ис-
тории религиозной культуры после естественной религии и «истории
фанатизма», в качестве одной из нескольких религий откровения464.
Включение священной истории в историю всемирную было под-
готовлено в рамках протестантской историографии церкви, посколь-
ку та — прежде всего в Гёттингенской школе XVIII века — из historia
ecclesiastica сделала историю (Geschichte) церковных объединений
и их учений. «В истории церкви, несомненно, удобнее всего исходить
из того, чтобы в каждый из ее различных периодов направить внима-
ние в первую очередь на своеобразные и характерные черты формы
общественных связей, а потом следить за ходом всех событий только
в их отношении к ней»465. Трансцендентный опыт был исключен в пользу
таких исторических (historisch) фактов, которые могли рассматриваться
в свете прогрессивно развивающейся морали или толковаться психоло-
гически. Первое имманентно историческое (geschichtlich) переживание
времени — опыт прогресса — в соответствии с этим историзировало
и считавшиеся неизменяемыми доктрины. Землер надеялся убедить
S. 13; ср.: Conze W. Leibniz als Historiker. Berlin, 1951. S. 36 ff. (с последующими за-
мечаниями).
463
«Je ne toucherai à cette matière respectable». — Voltaire [Arouet F. M.]. Histoire //
Encyclopédie ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers. T. 8. P. 221.
464
«Geschichte der Menschenwelt oder des menschlichen Geschlechts — vorzugs-
weise Geschichte genannt». — Krug W. T. Versuch einer systematischen Enzyklopädie der
Wissenschaften. Leipzig, 1796. Bd. 1. S. 49 ff., 79.
465
«In der Geschichte der Kirche ist es gewiß das konvenienteste, davon auszuge-
hen, sich in jeder ihrer verschiedenen Perioden das Eigentümliche und Charakteristi-
sche der gesellschaftlichen Verbindungsform […] zum ersten Augenmerk zu machen,
und den Gang aller Ereignisse […] nur in ihrer Beziehung auf diese zu verfolgen». —
Planck G. J. Einleitung in die theologischen Wissenschaften. Leipzig, 1795. Bd. 2. S. 223;
ср.: Völker K. Die Kirchengeschichtsschreibung der Aufklärung. Tübingen, 1921. S. 22
(там же см. последующие замечания).
своих читателей в том, «что никогда не существовало раз и навсегда

установленного неизменяемого представления о содержании христи-
анского учения и религии»466. Вторжение новой «истории» (Geschichte)
в считавшиеся прежде вечными истины обосновывалось и вместе
с тем компенсировалось новой, охватывавшей в том числе и религию,
уверенностью, «что развитие духовного мира, по Божьему установле-
нию, имеет свои периоды и фазы точно так же, как знание и открытие
мира физического»467. С тех пор как история (Geschichte) обрела свой-
ство изменяться с течением времени, появилась возможность толковать
и священную историю как естественную — «исторически» (geschichtlich).
Конечно, теологическая составляющая присутствовала среди тех
сил, которые способствовали формированию этого нового, всепрони-
кающего понятия «история». Именно historia sacra как история, не огра-
ничивающая сферу своего действия библейским откровением — а так ее
преподавали, например, в лагере «федеральной теологии», — привнес-
ла в тогдашнее понятие «история» христианские моменты. Постоянно
воспроизводимая в условиях эсхатологического ожидания схема «обе-
щание-исполнение» с самого начала обладала способностью придавать
течению времен историческое качество в смысле уникальности и даже
движения по нарастающей. Превращение эсхатологического будущего
в прогрессивный процесс тоже получало импульсы из религиозного
ожидания. «Исполнение [Завета] не обязательно должно быть намечено
преимущественно на первые столетия и уж тем более не на грядущие
времена: оно должно быть более или менее равномерно распределено
по всей череде времен Нового Завета таким образом, чтобы в объ-
яснение целиком включалась истинная система всей истории иудеев
и язычников, христиан и турок»468. С точки зрения Бенгеля вся исто-
466
«daß es nie eine ein für allemal abgemessene unveränderliche Vorstellung des
Inhalts der christlichen Lehre und Religion gegeben habe». — Semler J. S. Versuch eines
fruchtbaren Auszugs aus der Kirchengeschichte. Halle, 1774. Bd. 2. Vorrede (цит. по: Mein-
hold P. Geschichte der kirchlichen Historiographie. Freiburg; München, 1967. Bd. 2. S. 46).
467
«daß die Entwicklung der moralischen Welt, nach Gottes Ordnung, ebenso ihre
Perioden und Stufen habe als die Kenntnis und Entdeckung der physischen». — Sem-
ler J. S. Lebensbeschreibung von ihm selbst verfaßt. Halle, 1782. Bd. 2. S. 157 (цит. по:
Meinhold P. Geschichte. Bd. 2. S. 64).
468
«Die Erfüllung muß weder meistens in ersten Jahrhunderten, noch gar in den
noch künftigen Zeiten gesetzet, sondern mit einer nicht gar ungleichen Teilung auf die
ganze Reihe der Zeiten des neuen Testaments dergestalt gelegt werden, daß das ganze
wahre System aller Historie bei Juden und Heiden, Christen und Türken durch und durch
in die Erklärung einfließt». — Bengel J. Erklärte Offenbarung Johannis oder vielmehr Jesu
Christi. 2. Aufl. (1747) / Hrsg. W. Hoffmann. Stuttgart, 1834. S. 75.
рия (Geschichte) была историей поступательно, в нарастающей степе-

ни обнаруживающего себя откровения, причем бремя доказательства
толкований лежало у него уже не на самом Завете, а переместилось
в послебиблейскую историю. Никто, писал Бенгель, не может объяс-
нить откровение «без того, чтобы охватить и церковные, и всемир-
ные истории»469: в них обнаруживает себя систематическое единство
«истории» (Historie). Интерпретатору нужно только «исчерпывающе
охватить всю полноту мировой и церковной истории, но при этом смо-
треть не столько на части, сколько на целое в том, что касается главных
дел, главных времен и главных мест, например Рима и Иерусалима»470.
История (Geschichte) шаг за шагом раскрывала Апокалипсис
Иоанна: это оказалось своего рода феноменологией духа, последова-
тельно исправлявшей все прошлые ошибочные толкования и тем са-
мым подбиравшейся к будущему, истинному смыслу, который будет
тождествен концу той истории (Geschichte), что была до сих пор.
Этингер, ученик Бенгеля, сформулировал это так: «У каждого столетия
по Рождестве Христовом — своя мера истинного, хотя и не полного
познания. [Но Бог посылает] время от времени такие инструменты,
с помощью которых по мере растущего познания в каждом столетии
совершаются все более крупные открытия»471.
Невозможно переоценить вклад, внесенный рядом теологов пие-
тистского направления — Арнольдом, Бенгелем, Хаманом, Этингером,
Виценманом, Хессом — в формирование немецкого понятия об исто-
рии как об откровении, в целом осмысленном и прогрессирующем.
Царство Божие само стало историческим (geschichtlich) процессом.
Конвергенция с «мирским» понятием прогресса истории происходила
путем взаимного вдохновения. Как писал, например, Томас Виценман,
выводивший «план» Бога из «исторического (historisch) развития», че-
ловек «пребывает в вечном движении, и каждый повтор есть шаг впе-
ред к совершенству целого […] С его историей движется вперед его
469
«wenn er die Kirchen- und Weltgeschichten nicht dazu nimmt». — Ibid. S. 137.
470
«die wirkliche Summe der Welt- und Kirchengeschichte erschöpfen und in sich
fassen, dabei aber nicht sowohl auf die Teile, als auf das Ganze, in Hauptsachen, Hauptzei-
ten und Hauptorten, zum Exempel, Rom und Jerusalem, sehen». — Ibid. S. 654.
471
«Es hat ein jedes Jahrhundert nach Christo sein eigenes Maß der wahren, obwohl
nicht völligen Erkenntnis. [Aber Gott sende] von Zeit zu Zeit solche Werkzeuge, die
nach dem Maß der wachsenden Erkenntnis in jedem Jahrhundert eine mehrere Eröff-
nung tun». — Oetinger F. C. Predigten über die Sonn-, Fest- und Feiertäglichen Episteln /
Hrsg. K.C.E. Ehmann. Reutlingen, 1852. S. 11; Idem. Evangelienpredigten. Reutlingen,
1853. Bd. 2. S. 110.
познание, и как политически, так и теологически верно то, что истин-

ное, подлинное познание может стать более трансцендентным лишь
в той степени, в какой станет таковой история»472.
Свидетельство Божественной истины после Виценмана окон-
чательно переместилось из области «учений» в область «фактов»,
из Библии — в историю (Geschichte): «В наших священных писаниях я,
по моему убеждению, должен направить особое внимание на историю.
Именно она отличает эти писания от всех религиозных книг и превра-
щает их в Божественное откровение»473. Тем самым был открыт путь
к тому, чтобы, идя вслед за идеалистическими философами истории,
превратить в процесс и таким образом ликвидировать также и хри-
стианскую эсхатологию. Рихард Роте, например, описывает «течение
исторического (geschichtlich) процесса» так, что христианская церковь
все больше и больше растворяется и вплавляется в христианское госу-
дарство будущего. Страшный Суд — кризис — как бы распространяется
на «историческое (geschichtlich) развитие», так что «вся христианская
история вообще есть один большой непрерывный кризис нашего рода»,
который с течением времени делает церковь нравственной и тем самым
выделяет ее474.
Под влиянием Ранке и Шеллинга Иоганн Кристиан фон Гофман
употребил в 1841 году прежде редко использовавшееся выражение
«история спасения» (Heilsgeschichte). Это не был перевод затертого
латинского historia sacra: это было выражение, которое, в качестве
христианского понятия, призвано было адекватно отразить всеохват-
472
«[Der Mensch] ist in ewiger Bewegung, und jeder Rückfall ist ein Schritt weiter
zur Vollkommenheit des Ganzen […] Mit seiner Geschichte rückt seine Erkenntnis fort,
und es ist politisch wie theologisch wahr, daß die wahre eigentliche Erkenntnis nur in
dem Grade transzendenter werden kann, in welchem es die Geschichte wird». — Wizen-
mann T. Der Freund Friedrich Heinrich Jacobis / Hrsg. A. Freiherr von der Goltz. Gotha,
1859. Bd. 1. S. 147. О плане и развитии см.: Idem. Göttliche Entwickelung des Satans
durch das Menschengeschlecht. Dessau, 1792. S. 2, 18, 28, 57; Idem. Die Geschichte Jesu
nach dem Matthäus als Selbstbeweis ihrer Zuverlässigkeit betrachtet / Hrsg. J. F. Kleuker.
S. 8, 46 ff. Ср.: Benz E. Verheißung und Erfüllung. Über die theologischen Grundlagen
des deutschen Geschichtsbewußtseins // Zeitschrift für Kirchengeschichte. 1935. Bd. 54.
S. 484 ff.
473
«Das, worauf ich in unsern heiligen Schriften ein besonderes Augenmerk richten zu
müssen glaube, ist die Geschichte. Sie ist es, die diese Schriften vor allen Religionsbüchern
auszeichnet, und sie zur göttlichen Offenbarung macht». — Wizenmann T. Göttliche Ent-
wickelung des Satans durch das Menschengeschlecht. S. 1–2.
474
«daß die ganze, christliche Geschichte überhaupt eine große kontinuierliche Kri-
sis unsers Geschlechts ist». — Rothe R. Die Anfänge der Christlichen Kirche und ihrer
Verfassung. Wittenberg, 1837. Bd. 1. S. 59.
ные притязания истории (Geschichte), получившей историософское

обоснование475.
Эдгар Бауэр тогда, в критическое десятилетие перед революцией
1848 года, выступил с такой полемической формулировкой: «Благодаря
религии история превращается в сказку, благодаря истории религия
превращается в миф, в истории сегодняшняя истина опровергает вче-
рашнюю — лишь для того, чтобы самой быть опрокинутою завтрашней,
[но] в религии должна быть только одна-единственная истина»476. При-
нудительный выбор между историей и религией форсировал историза-
цию. Под его воздействием и был создан термин Heilsgeschichte. Посте-
пенная и незаметная трансформация, происходившая еще с XVIII века,
привела к результату, который ретроспективно можно сформулировать
так: если отличительной особенностью понятия historia sacra было ука-
зание на вечное спасение, то в понятии «история спасения» ведущую
роль стала играть история. Из нее выводился путь к спасению.
Во всяком случае, иудеохристианское наследие сохранилось,
и об одновременности неодновременного в новом понятии истории
свидетельствовало то, что прежнее эсхатологическое ожидание теперь
воздействовало и на него, но главное — могло по-прежнему с ним со-
четаться. Неудивительно поэтому, что Мозес Хесс, тоже вслед за не-
мецкими идеалистами, мог в 1837 году написать Священную историю
(die Heilige Geschichte) человечества, в которой по иоахимитской схеме
третий и последний период — «последнее раскрытие человечества, про-
цесс которого еще не завершился»477 — начался с Великой Французской
революцией. Ожидание спасения осталось во фрагментарном виде ин-
герентно присуще понятию истории и встречалось в самых разных
лагерях, от лояльного государству протестантизма до социализма.
После того как старая historia sacra была переделана в Heilsgeschichte,
христианское самопонимание стало неудержимо историфицировать-
ся (отчасти благодаря историко-критическому методу), так что с тех
475
Hofmann J. C. K. von. Weissagung und Erfüllung im alten und neuen Testamente.
Nördlingen, 1841/44. 2 Bde; ср.: Weth G. Die Heilsgeschichte. München, 1931. S. 81 ff.
476
«Durch die Religion wird die Geschichte eine Fabel, durch die Geschichte wird die
Religion ein Mythus, in der Geschichte widerlegt die Wahrheit von heute diejenige von
gestern, um von der morgigen von neuem über den Haufen geworfen zu werden, in der
Religion soll es nur eine einzige Wahrheit geben». — Bibliothek der Deutschen Aufklärer /
Hrsg. M. von Geismar [E. Bauer]. Leipzig, 1847 Bd. 2, H. 5. (reprint: Darmstadt, 1963).
S. 127.
477
Hess M. Die Heilige Geschichte der Menschheit. Von einem Jünger Spinozas //
Idem. Philosophische und sozialistische Schriften, 1837–1850 / Hrsg. A. Cornu, W. Mön-
ke. Berlin, 1961. S. 33.
пор оно колеблется между двумя крайностями: либо христианство

объявляется совершенно несовместимым с историей (Geschichte) —
как, например, у Офербека, который отмечает «нынешнее стремление
подчинить христианство истории» и делает из этого вывод: «Будучи
пересажено на почву исторического рассмотрения, христианство без-
надежно попало во власть понятия конечности или […] упадка»478; либо
история должна в целом по-прежнему быть ориентирована на Бога, так
что различие между христианской и не христианской историей стира-
ется. Говоря словами Карла Барта, «любая история религии и история
церкви происходит полностью в этом мире. А так называемая ‘история
спасения’ есть лишь постоянный кризис всякой истории, а не история
в истории или наряду с ней»479. Прогрессивная составляющая этого
понятия поблекла, однако процессуальный момент, происходивший
от экзистенциального присутствия вечного суда, сохранился благода-
ря наследию федеральной [то есть посвященной проблематике союза
между Богом и Его народом. — Примеч. пер.] теологии.
V.3.в. От historia universalis ко «всемирной истории»
Включение природы и historia sacra во всеобщий исторический

(geschichtlich) процесс привело к тому, что понятие истории обрело
статус одного из основных понятий человеческого опыта и ожидания.
А выражение «всемирная история» (Weltgeschichte) особенно хорошо
подходило для того, чтобы точнее описать результат этой эволюции.
С точки зрения исторической ономасиологии переход от номина-
ции Universalhistorie к Weltgeschichte происходил плавно и без большого
усилия. Оба термина в XVIII веке вполне могли использоваться аль-
тернативно.
Выражение uuerltgeskíhten — применительно к Божественному
провидению — придумал еще Ноткер Немецкий (ум. в 1022), одна-
478
«Auf den Boden der geschichtlichen Betrachtung versetzt, ist das Christentum
rettungslos dem Begriff der Endlichheit oder […] der Dekadenz verfallen». — Over-
beck F. Christentum und Kultur. Gedanken und Anmerkungen zur modernen Theologie /
Hrsg. C. A. Bernoulli. Basel, 1919 (reprint: Darmstadt, 1963). S. 7–8.
479
«Alle Religions- und Kirchengeschichte spielt sich ganz und gar in der Welt ab.
Die sog. ‘Heilsgeschichte’ ist aber nur die fortlaufende Krisis aller Geschichte, nicht eine
Geschichte in oder neben der Geschichte». — Barth K. Der Römerbrief. 10. Aufl. der Neu-
bearbeitung 1922. Zürich, 1967. S. 32.
ко в то время это слово не получило распространения480. Выражение

historia universalis встречается впервые лишь много позже: в 1304 году
появилось сочинение под таким заглавием, которое вскоре получило
более верное название Compendium historiarum481. Истории (Historien)
этого мира, в которых авторы стремились свести воедино всю сово-
купность отдельных историй (Einzelgeschichten) с претензией на все-
ленский охват, начали появляться только тогда, когда, как выразился
Арно Борст, разрушилась та картина мира христиан, в которой они
были Народом Божьим. Как только началась колонизация заокеанских
земель и распалось единство церкви, стали во множестве создаваться
труды со словами historia universalis в заголовке, которые были призва-
ны зафиксировать и объединить новый, гетерогенный опыт. При этом
в XVII веке вновь появилось и утраченное было слово Weltgeschichte,
которое, возможно, было создано по образцу Всемирной истории сэра
Уолтера Рэли482. У Штилера упоминается «Weltgeschichte / historia mundi
sive universalis»483, а начиная с XVIII века часто встречаются смешанные
формы, такие как Universalgeschichte или Welthistorie.
Распространение выражения «всемирная история» (каковы бы
ни были вариации этого термина) позволяет нам отметить глубинный
понятийный сдвиг. Первым сигнализировавшим о нем событием стал
перевод названия труда Вольтера Essai sur l’histoire générale как «Опыт
всеобщей мировой истории» (1762). Сочинение было написано с целью
дискредитировать идею Провидения484.
Форма множественного числа — например, merkwürdigste
Weltgeschichten — получила права гражданства в немецком языке уже
давно, в конце XVII века485, но обозначала она «мирские истории»,
и поэтому Хладениус в 1752 году имел основания констатировать:
«Обычные истории мира ведь касаются только деяний людей, Откро-
480
Notkers des Deutschen Werke / Hrsg. E.H. Sehrt, T. Starck. Halle, 1952. S. 33.
481
См.: Borst A. Weltgeschichten im Mittelalter? S. 452 ff.
482
Raleigh W. The History of the World. London, 1614.
483
Stieler C. von. Der teutschen Sprache Stammbaum und Fortwachs oder teutscher
Sprachschatz. Nürnberg, 1691. Sp. 1747.
484
Voltaire [Arouet F. M.]. Essai sur l’histoire générale et sur les moeurs et l’esprit des
nations depuis Charlemagne jusqu’à nos jours. 7 vols. Genève, 1756. В Германии (в Дрез-
дене) в 1760–1762 годах эта книга вышла под названием: Allgemeine Weltgeschichte,
worinnen zugleich die Sitten und das Eigene der Völkerschaften von Carl dem Großen bis
auf die Zeiten Ludwigs XIV. beschrieben werden.
485
Gatterer J. Ch. Handbuch der Universalhistorie nach ihrem gesamten Umfange.
Bd. 1: Nebst einer vorläufigen Einleitung von der Historie überhaupt und der Universal-
historie insonderheit. 2. Aufl. Göttingen, 1765. S. 127–128.
вение же — великих деяний Бога»486. Именно эта антитетически отгра-

ниченная зона значений, связанных с миром людей, сделала новое вы-
ражение более сильным, чем традиционное Universalhistorie.
Мирская тематика все расширялась и требовала для себя адекват-
ного понятия. В 1773 году в журнале Der Teutsche Merkur отмечалось
как «странное» то обстоятельство, что «в последние два-три года» по-
явилось так много всеобщих историй (Universalhistorien)487. Один из авто-
ров — Шлёцер — в том же году констатировал, что «понятие всемирной
истории (Weltgeschichte)» еще не определено, оно туманно, поэтому необ-
ходимо разработать «некий план, некую теорию, некий идеал этой науки»,
чтобы она обрела тот фундаментальный ранг, который ей подобает488.
Десять с лишним лет спустя, в 1785 году, Шлёцер мог сказать,
оглядываясь назад: «Всеобщая история когда-то представляла собой
ничто иное как ‘мешанину из некоторого количества исторических дан-
ных’», служившую теологам и филологам «вспомогательной наукой».
Иначе обстояло дело со всемирной историей (Weltgeschichte), которая
теперь заняла место в навании труда Шлёцера. Он предпочитал писать
WeltGeschichte — чтобы подчеркнуть, что понятие это составное: «Изу-
чать всемирную историю — значит мыслить важнейшие изменения
Земли и человеческого рода во взаимосвязи, чтобы, исходя из причин,
познать нынешнее состояние обоих»489.
Тем самым Шлёцер указал на два отличительных признака новой
всемирной истории (Weltgeschichte): в пространственном отношении она
охватывала весь земной шар, а во временнóм — весь род человеческий,
с тем чтобы познать их отношения между собой и объяснить их приме-
нительно к современности. Подхватывая идеи Гаттерера и Гердера, Шлё-
цер сделал и следующий шаг (подготавливая дорогу Канту)490: он кри-
486
«Die gemeinen Weltgeschichte gehen doch nur mit Taten der Menschen um, die
Offenbarung aber mit den großen Taten Gottes». — Chladenius J. M. Allgemeine Ge-
schichtswissenschaft, worinnen der Grund zu einer neuen Einsicht in allen Arten der
Gelahrtheit geleget wird. Vorrede. o.S.
487
[Anonym.] Schreiben aus D […] an einen Freund in London. S. 262.
488
Schlözer A. L. Vorstellung seiner Universal-Historie. Göttingen; Gotha, 1773. Bd. 2.
Vorbericht, [o.S.]
489
«Universalhistorie war weiland nichts als ein “Gemengsel von einigen historischen
Datis”»; «WeltGeschichte studieren, heißt, die HauptVerändrungen der Erde und des
MenschenGeschlechts im Zusammenhang denken, um den heutigen Zustand von beiden
aus Gründen zu erkennen». — Idem. WeltGeschichte nach ihren HauptTheilen im Auszug
und Zusammenhange. Bd. 1. S. 1, 71.
490
Gatterer J. Ch. Vom historischen Plan und der darauf sich gründenden Zusam-
menfügung der Erzählungen. S. 25, 28–29; Herder J. G. A. L. Schlözers Vorstellung seiner
тиковал прежнюю всеобщую историю (Universalhistorie) как всего лишь

«соединение» (Aggregat) «всех частных историй (SpecialGeschichten)»,
которое должно было освободить место для новой «системы всемирной
истории». Эта система, с ее более высоким уровнем абстракции, пре-
тендовала также на более адекватное отражение реальности. Она вы-
являла малые и большие причины явлений, благодая чему, как считал
Шлёцер, сама всемирная история стала «философией». Прежде всего,
в новой системе обращалось внимание на то, чтобы четко отличать
«реальную взаимосвязанность» событий от их «взаимосвязанности
по времени»: ни одна из этих связей не сводима к другой, хотя они
взаимно обусловливают друг друга. Отсюда, отмечал далее Шлёцер,
возникают трудности в изложении материала, на которые указывал
еще Гаттерер. Преодолеть же эти трудности означало бы — познать
глобальную взаимозависимость всех историй Нового времени. «Хро-
нологическое» и «синхронистическое» рассмотрение (то есть, говоря
нынешним языком, диахрония и синхрония) должны дополнять друг
друга, чтобы всемирная история членилась по имманентным крите-
риям. Тогда больше не нужны будут четыре царства из Божественно-
го пророчества: новые эпохи будут определяться той ролью, которую
играли во всемирной истории «главные» и «второстепенные» народы.
Как указывал уже Гаттерер491, значение будут иметь только «револю-
ции, а не частная история королей и правителей», более того: «даже
не все их имена» будут в ней фигурировать. «Фактически это история
крупных событий, революций, независимо от того, касались ли они
самих людей и народов или их отношения к религии, государства, наук,
искусств и ремесел, и независимо от того, произошли ли они в более
давние или более новые времена»492.
Таким образом было очерчено новое поле значений. История от-
казалась от трансцендентности и впервые заговорила о человечестве
как о предполагаемом субъекте своей собственной истории в этом
мире. Еще в 1759 году Зульцер беспомощно писал: «Всеобщая история,
Universal-Historie (1772) // Idem. Sämmtliche Werke. 1891. Bd. 5. S. 436 ff.; Kant I. Idee
zu einer allgemeinen Geschichte in weltbürgerlicher Absicht. 9. Satz. S. 29.
491
Gatterer J. Ch. Vom historischen Plan und der darauf sich gründenden Zusam-
menfügung der Erzählungen. S. 66–67.
492
«Eigentlich ist sie die Historie der größeren Begebenheiten, der Revolutionen: sie
mögen nun die Menschen und Völker selbst oder ihr Verhältnis gegen die Religion, den
Staat, die Wissenschaften, die Künste und Gewerbe betreffen: sie mögen sich in älteren
oder neuern Zeiten zugetragen haben». — Gatterer J. Ch. Einleitung in die synchronisti-
sche Universalhistorie. Göttingen, 1771. S. 1–2.
Historia Universalis всех времен и народов может лишь очень коротко

рассказывать об отдельных событиях. Она, таким образом, не может
иметь всей той полезности, каковой обладает подробная история»493.
Три десятилетия спустя, в 1790 году, Кёстер в Немецкой энциклопедии
резюмировал состоявшиеся за это время дебаты и подвел их итог494:
соотношение всеобщей и специальной историй (Historien) не являет-
ся абсолютным, оно зависит от определения их предметных областей
и потому «неоднозначно […] Но есть еще и другая, так называемая
Universalhistorie, которую называют также allgemeine Weltgeschichte».
Она трактует обо всем роде человеческом в целом и о «земле» как поле
его деятельности. Она показывает, «почему человеческий род стал тем,
чем он фактически является или являлся в тот или иной период».
В последней трети XVIII века сформировался определенный кон-
сенсус по поводу того, что эта всемирная история (Weltgeschichte) —
одна из главных наук, но она пока не написана, или, как сказал Кант,
она еще не нашла своего Кеплера или Ньютона495.
Однако — и это свидетельствует о новом опыте, который как раз
и стал доступен благодаря «всемирной истории», — те же авторы од-
новременно констатировали, что написание такой всемирной исто-
рии стало возможным только теперь: в этом-то наличии большего
и качественно нового опыта и состояло их подлинное превосходство
над древними496. Изменение политического устройства и распростра-
нение Европы по всему земному шару делало «мировые дела» все более
«переплетенными», так что писать истории отдельных государств те-
перь уже стало невозможно, ибо повсюду главную роль играла их фак-
тическая взаимосвязанность497. Порой казалось, что «постепенно вся
493
«Die allgemeine Historie, Historia Universalis, aller Zeiten und Völker kann nicht
anders als sehr kurz über einzelne Begebenheiten sein. Sie kann also den ganzen Nutzen
einer ausführlichen Historie nicht haben». — Sulzer J. G. Kurzer Begriff aller Wissenschaf-
ten und andern Theile der Gelehrsamkeit. 2. Aufl. Frankfurt; Leipzig, 1759. S. 35.
494
«Es gibt aber noch eine andere Universalhistorie, schlechtweg so genannt, welche
man auch die allgemeine Weltgeschichte nennt»; warum das menschliche Geschlecht das
geworden ist, was es wirklich ist, oder in einem jedem Zeitraum war». — Köster H. M. His-
torie, Philosophie der Historie // Deutsche Enzyklopädie. 1790. Bd. 15. S. 651, 654.
495
Kant I. Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weltbürgerlicher Absicht. 9. Satz.
S. 18.
496
Gatterer J. C. Vom historischen Plan und der darauf sich gründenden Zusammen-
fügung der Erzählungen. S. 16 ff.
497
Büsch J. C. Encyclopädie der historischen, philosophischen und mathematischen
Wissenschaften. Bd. 1. S. 123; ср.: Ibid. S. 133, 165. См. также: Halle J. S. Kleine Ency-
clopädie oder Lehrbuch aller Elementarkenntnisse. Berlin; Leipzig, 1779. Bd. 1. S. 537.
всемирная история как будто растворяется» в европейской торговле498.

А в 1783 году один диссертант в Майнце начал свою работу столь же
пафосной, сколь и неграмотно составленной фразой:
Род человеческий подошел к точке, где стены, которые прежде

отделяли одну часть света от другой и один народ от другого, были
снесены известными революциями и отдельные человеческие подраз-
деления вытекли в одно большое целое, которое оживляется духом.
Такова и история — мир есть один народ; такова и всеобщая мировая
история — и так именно она и должна рассматриваться: как полезная
и влияющая на мир.
История (Geschichte), продолжал автор, постепенно просвещает

народы, подготавливая их ко всеобщему мировому гражданству, она
расширяется и превращается во всемирную историю (Weltgeschichte).
«Это есть истина, которая имеет свое основание в истории»499.
Отсылающее к самому себе понятие истории (Geschichte), сформи-
ровавшееся в Новое время, стремилось найти себе эмпирическую базу
во «всемирной истории» (Weltgeschichte). Здесь располагалось поле дея-
тельности того гипотетического субъекта человеческого рода, который
только в своей открытой временнóй протяженности мог быть помыслен
как единство. Поэтому параллельно со всемирно-историческими про-
ектами возникли многочисленные пособия по истории человечества,
вдохновлявшиеся антропологическим подходом500. Восполнение того,
чего не хватало в этой истории в тот момент, ожидалось в будущем.
«Подлинный идеал такой истории, которая есть нечто большее, чем со-
единение всех частных и специальных историй, был намечен только
498
«in welchen sich allmählich die ganze Weltgeschichte aufzulösen scheint». — Fors-
ter G. Die Nordwestküste von Amerika und der dortige Pelzhandel (1791) // Idem. Werke.
Sämtliche Schriften. Tagebücher, Briefe / Hrsg. Deutsche Akademie der Wissenschaften
zu Berlin. Berlin, [o.J.] Bd. 2. S. 258.
499
«Das Menschengeschlecht ist auf einen Punkt gekommen, wo durch bekannte Re-
volutionen die Mauern, die sonst Weltteil von Weltteil, Volk von Volk trennten, niederge-
rissen wurden, und die einzelnen Menschenabteilungen in ein großes Ganze ausgeflossen
sind, das durch einen Geist belebet wird — so auch die Geschichte — die Welt ist ein Volk,
so auch eine allgemeine Weltgeschichte — und so muß sie auch auf die Welt nützlich und
einfließend behandelt werden»; «Dies ist eine Wahrheit, die selbst in der Geschichte ih-
ren Grund hat». — Vogt N. Anzeige, wie wir die Geschichte behandelten, benutzten und
darstellen werden. S. 3 ff.
500
Ср.: Carus F. A. Ideen zur Geschichte der Menschheit // Idem. Nachgelassene
Werke. Leipzig, 1809 Bd. 6 (с большим обзором литературы на S. 10 ff.).
в недавнее время», — писал Круг (имея в виду Канта), определивший

историю человечества как «историю человеческой культуры»501.
Знаменитый вопрос, сформулированный Шиллером в его первой
лекции в Йенском университете (1789), — «Что такое всеобщая история
(Universalgeschichte) и зачем ее изучают?» — объединил в себе в крат-
ком и великолепном изложении все те аргументы, которые сделали
всемирную историю (Weltgeschichte) главной наукой опыта и ожида-
ния. Как концепция «прогресса» дала возможность Новому времени
осознать себя именно в качестве нового времени, так концепция «все-
мирной истории» дала ему уверенность в собственной пространствен-
но-временнóй тотальности. Поэтому данное выражение — в качестве
необходимого условия всякого возможного опыта и определения его
границ — сделалось еще и структурным признаком возможных исто-
рий: «Все истории понятны только благодаря всемирной истории, через
нее и в ней»502. Или, как это еще более последовательно сформулиро-
вано у Новалиса, «каждая история должна быть всемирной историей,
и только в соотнесении со всей историей возможно историческое из-
учение конкретного материала»503.
Новое понятие стало претендовать на тотальность, причем эта пре-
тензия, обосновывавшаяся самой собой, исключала конкурирующие
объяснительные модели. Поэтому в 1805 году Фридрих Шлегель мог
начать свои Лекции по всеобщей истории (Universalgeschichte) такой фра-
зой: «Поскольку вообще всякая наука является генетической, то отсюда
следует, что история должна быть самой универсальной, самой всеоб-
щей и самой высшей из всех наук». Пока речь идет только об истории
людей, она называется «просто историей»504. Именно «всемирная исто-
501
«Das wahre Ideal einer solchen Geschichte aber, die nichts weniger als ein Aggre-
gat aller Partikular- und Spezialgeschichten ist, ist erst in neuern Zeiten entworfen wor-
den»; «Geschichte der menschlichen Kultur». — Krug W. T. Versuch einer systematischen
Enzyklopädie der Wissenschaften. 1796. Bd. 1. S. 66–67.
502
«Alle Geschichten sind nur verständlich durch die Weltgeschichte und in der
Weltgeschichte». — Luden H. Über den Vortrag der Universalgeschichte. Kleine Aufsätze.
Göttingen, 1807. Bd. 1. S. 281; о Шиллере см. примеч. 418. Ср.: Kessel E. Rankes Idee der
Universalhistorie // Historische Zeitschrift. 1954. Bd. 178. S. 269 ff.
503
«Jede Geschichte muß Weltgeschichte sein, und nur in Beziehung auf die ganze
Geschichte ist historische Behandlung eines einzelnen Stoffs möglich». — Novalis [Har-
denberg F. von]. Fragmente und Studien. No. 77. S. 566.
504
«Da überhaupt alle Wissenschaft genetisch ist, so folgt, daß die Geschichte die uni-
versellste, allgemeinste und höchste aller Wissenschaften sein müsse». — Schlegel F. Vor-
lesungen über Universalgeschichte (1805/06) // Kritische Friedrich-Schlegel-Ausgabe. 2.
Abt. Bd. 14. 1960. S. 3.
рия» (Weltgeschichte) в эпоху Великой Французской революции придала

понятию истории его ведущую роль, которую оно с тех пор уже больше
не теряло. В 1845 году Маркс и Энгельс замечали в Немецкой идеологии:
«Мы знаем только одну-единственную науку, науку истории», которую
можно поделить на историю природы и историю людей. «Однако обе
эти стороны неразрывно связаны: до тех пор, пока существуют люди,
история природы и история людей взаимно обусловливают друг дру-
га»505. «История» (Geschichte) могла быть помышлена только как есте-
ственная и как человеческая, то есть как всемирная, так что данное
значение сохранялось внутри этого понятия.
Всеохватные сочинения по мировой истории — после великой
общей концепции (истории. — Примеч. пер.) Ранке — теряли в силе,
отчасти потому, что историко-критический метод повышал свои при-
тязания и тем самым способствовал специализации, а отчасти потому,
что никакую историю невозможно было довести до завершения, и это
давало толчок возражениям против глобальных исторических проек-
тов506. Во всяком случае, они — неотрефлексированно — оставались,
как правило, «всемирной историей Европы», как метко выразился
в 1948 году Ханс Фрайер507. Только в ХХ веке она начала превращаться
во «всемирную историю как таковую». Горизонт ожиданий, который
был очерчен при формулировке этого понятия в XVIII веке, изменился,
но еще не был преодолен.
С точки зрения оставленного следа единственной успешной по-
пыткой вырвать всемирную историю из ее процессуальной, постоян-
но обновляющейся уникальности была работа Освальда Шпенглера,
в которой он выводил грядущую гибель западной культуры из подчи-
ненной природному круговороту «морфологии всемирной истории,
мира как истории»508. В какой мере его плюралистические культурные
круги в структурной аналогии повлияли на последующую всемирную
историю, сказать пока невозможно.
505
«Wir kennen nur eine einzige Wissenschaft, die Wissenschaft der Geschichte»;
«Beide Seiten sind indes nicht zu trennen; solange Menschen existieren, bedingen sich Ge-
schichte der Natur und Geschichte der Menschen gegenseitig». — Marx K., Engels F. Die
deutsche Ideologie // Idem. Werke (далее: MEW). Berlin, 1962. Bd. 3. S. 18, Anm. (цит.
по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1955. Т. 3. С. 16, примеч. — Примеч. пер.).
506
Ср.: Troeltsch E. Der Historismus und seine Probleme. Tübingen, 1922 (reprint:
Aalen, 1961). S. 652, 706. См. также: Dilthey W. Einleitung in die Geisteswissenschaften
(1922) // Idem. Gesammelte Schriften. Leipzig; Berlin, 1922. Bd. 1. S. 93 ff.
507
Freyer H. Weltgeschichte Europas. Wiesbaden, 1948. 2 Bde.
508
Spengler O. Der Untergang des Abendlandes. Umrisse einer Morphologie der
Weltgeschichte. 52. Aufl. München, 1923. S. 6.
VI. «История» (Geschichte) как одно из основополагающих

понятий Новейшего времени
Когда Фридрих Шлегель в 1795 году писал, что «ход и направлен-
ность современной культуры определяются господствующими поня-
тиями», эта констатация уже основывалась на понятии истории, ха-
рактерном для Нового и Новейшего времени509. Шлегель пользовался
целым рядом актуальных определений движения, которые все охваты-
вались понятием «история». Поэтому к «истории» (Geschichte) в особой
степени относилось то, что он утверждал применительно к господство-
вавшим в то время понятиям: «Их влияние бесконечно важно и даже
решающе». История смогла стать главным понятием (Leitbegriff) Нового
и Новейшего времени потому, что в эпоху Просвещения, под влияни-
ем Французской революции, были сделаны все вышеописанные шаги,
сформировавшие это понятие.
VI.1. Социальные и политические функции понятия «история»
Формирование современного понятия «история» (Geschichtsbe-

griff) — такого, которое описывает рефлексию, а не события, — про-
исходило как в ходе научных дискуссий, так и в повседневном соци-
ально-политическом языковом обиходе. Соединялись эти два уровня
языка между собой миром так называемой «буржуазии образования»
(Bildungsbürgertum), ее книгами и журналами, число которых в послед-
ней трети XVIII века резко возросло и к которым потом, особенно
в XIX веке, добавились многочисленные ассоциации и учреждения.
Возникновение самостоятельной исторической науки связано именно
с этой социальной группой, которая обрела свою идентичность вме-
сте с формированием своего исторического самосознания. Поэтому
генезис современного понятия «история» совпадает с его социальной
и политической функцией — хотя, конечно, ею не исчерпывается. Гат-
терер гордился тем, что был профессором истории и при этом не был
вынужден служить какому-нибудь правителю в качестве придворного
историографа. Однако вопросы теории науки, которыми он задавался,
509
«Den Gang und die Richtung der modernen Bildung bestimmen herrschende Be-
griffe». — Schlegel F. Über das Studium der griechischen Poesie (1797) // Idem. Kritische
Schriften / Hrsg. W. Rasch. München, 1964. S. 156 (цит. по: Шлегель Ф. Об изучении
греческой поэзии. М., 2007. С. 122–123. — Примеч. пер.).
представляют непреходящий интерес независимо от того, как он сам

себя оценивал. Именно притязания понятия «история» на научность
увеличивали его социальную и политическую интегрирующую силу.
Историческая наука, достигшая своего зенита в Германии
в XIX веке, вобрала в себя результаты двух предшествующих фаз:
первую фазу образовывали кропотливая деятельность коллекционеров
и формирование вспомогательных исторических дисциплин, начатое
еще гуманистами, вторую — теоретическая и критическая рефлексия,
ставшая реакцией авторов эпохи Просвещения на деятельность пред-
шественников. В немецкой историографии после Нибура произошел
плодотворный синтез этих двух фаз.
При этом история (Historie) обретала собственное научное про-
странство в той мере, в какой освобождалась от роли служанки по от-
ношению к теологическому и юридическому факультетам. Результат
этой увеличившейся ее автономности стал заметен уже в последней
трети XVIII века, когда было сформулировано новое понятие «исто-
рия» (Geschichtsbegriff)510, демонстрировавшее обретенную самостоя-
тельность исторической науки (historische Wissenschaft). В то же вре-
мя понятие «история» (Geschichte) приобрело новое место и значение
в конструкции политического языка. Становясь центральным поня-
тием истолкования мира, оно окрашивало специфическим образом
и самосознание того социального слоя, который в рассматриваемые
десятилетия превращался из «ученых» в массовую «буржуазию обра-
зования». Уже Аббт требовал, чтобы прагматическая полезность ис-
ториографии стала благом, открытым для всех сословий, а Кристиан
Кестнер в 1765 году в Геттингене задавал многозначительный вопрос:
«Распространяется ли польза новой истории и на частных лиц?» Само
собой разумеется, «историограф должен нам показывать всего чело-
века, а не только в том редком и особенном положении, когда он по-
велевает народами или завоевывает страны»511.
510
Ср.: Schieder Th. (Hrsg.) Hundert Jahre Historische Zeitschrift, 1859–1959. Beiträ-
ge zur Geschichte der Historiographie in den deutschsprachigen Ländern // Historische
Zeitschrift. 1959. Bd. 189; Vosskamp W. Untersuchungen zur Zeit- und Geschichtsauffas-
sung im 17. Jahrhundert bei Gryphius und Lohenstein. Bonn, 1967; Hammerstein N. Jus
und Historie. Ein Beitrag zur Geschichte des historischen Denkens an deutschen Univer-
sitäten im späten 17. und im 18. Jahrhundert. Göttingen, 1972.
511
«Ob sich der Nutzen der neueren Geschichte auch auf Privatpersonen erstrecke?»;
«der Geschichtsschreiber soll uns den ganzen Menschen schildern, nicht nur in der sel-
tenen und besonderen Stellung, da er Völker beherrscht oder da er Länder erobert». —
Kestner C. Untersuchung der Frage: Ob sich der Nutzen der neuern Geschichte auch auf
Privatpersonen erstrecke? // Allgemeine Historische Bibliothek. 1767. Bd. 4. S. 214 ff.
«Великое предназначение», которое имела история (die Geschichte)

по убеждению Шлёцера, заключалось в том, чтобы служить «просве-
щению и счастью гражданского общества (bürgerliche Gesellschaft)»512.
Отсюда вытекали последствия, касавшиеся организации и предмет-
ных областей: «Все историописательство, — писал Шлёцер, — следует
рассматривать как «одну большую фабрику с бесконечным числом
цехов», на которой сбор материала, его исследование и изложение
представляют собой разные задачи513. В том, что касается содержа-
ния, к традиционным историям церквей и государств в XVIII веке
добавились история литературы (о необходимости которой шла
речь со времен Бэкона), история искусства и история техники,
история торговли, история наук, история культуры и наконец —
охватывающая их все «история народов». Как писал Гаттерер, «су-
ществует, собственно говоря, только одна история — история на-
родов»514. Новое гражданское общество создавало портрет самого
себя как народа, нации, и потому Круг, сведший все исторические
поддисциплины в один космос, считал, что «вредно» разделять ис-
тории государства и народа, «потому что в силу теснейшей взаимо-
связи [между ними] историю одного совершенно невозможно понять
без истории другого»515.
Итак, понятие «история» (Geschichte) стало обозначать рефлек-
сию, которая призвана была, предоставляя объяснения, обоснования
или легитимации, соединять будущее с прошлым. Эту задачу можно
было решать различными способами. Нации, классы, партии, секты
или другие заинтересованные группы могли и даже должны были ссы-
латься на историю, покуда указание на происхождение собственной
позиции обеспечивало ей правооснование в области политической
или социальной деятельности. Великий спор между Тибо и Савиньи
в 1814 году по поводу возможности единого всеобщего законода-
тельства, или яростные дебаты 1861 года между Зибелем и Фиккером
512
Вступление Шлёцера к: Mably A. Von der Art die Geschichte zu schreiben /
Üb. F. R. Salzmann. Straßburg, 1784. S. 7.
513
«Die ganze Geschichtschreiberei [müsse als] eine große unendlich zusammenge-
setzte Fabrike [betrachtet werden]». — Ibid. S. 13.
514
«Es gibt also, eigentlich zu reden, nur eine Historie, die Völkergeschichte». — Gat-
terer J. Ch. Vom historischen Plan und der darauf sich gründenden Zusammenfügung der
Erzählungen. S. 25.
515
«die Geschichte des einen ohne die Geschichte des andern gar nicht verstanden
werden kann». — Krug W. T. Versuch einer systematischen Enzyklopädie der Wissen-
schaften. Bd. 1. S. 81.
о внешнеполитическом смысле прежней (и заключенной в ней совре-

менной) политики империи в отношении Италии — все это свидетель-
ствовало о всеобщей очевидности, присущей историческим обоснова-
ниям, независимо от того, была ли их цель преимущественно связана
с инновацией или же со стабилизацией516.
Савиньи с позиций исторической школы права подчеркивал
первостепенное значение происхождения: «Господство прошлого
над настоящим сумеет проявиться даже там, где настоящее пред-
намеренно противопоставляет себя прошлому»517. Фиккер большее
внимание уделял однородности исторических (geschichtlich) суждений,
то есть опасности партийной односторонности: тяжелее всего, писал
он, будет добиться единогласия исследователей «в тех случаях, где оно
было бы важнее всего, а именно — там, где речь идет об исторических
воззрениях, которые более тесно связаны с практическими вопросами
современности»518. Оба соображения — высказанные здесь представи-
телями консервативного лагеря — подкрепляют крылатое выражение
XIX века: «с помощью истории можно доказать все что угодно»519. По-
этому решающее значение имело то, что вообще существовала и ис-
пользовалась общая платформа исторических (geschichtlich), то есть
спорных доказательств, к которым прибегали, чтобы обосновать свою
юридическую, политическую или социальную идентичность. Луден
в 1810 году высказывал пожелание, «чтобы мы, немцы, здесь слышали
историю немцев», и он гарантировал это себе и своим слушателям,
«чтобы встать на такую точку зрения, с которой мы должны рассма-
тривать эту историю, и привести себя в такое состояние ума, в кото-
ром мы только и можем ее достойно рассматривать»520. Таким образом,
516
Ср.: Stern J. (Hrsg.) Thibaut und Savigny. Ein programmatischer Rechtsstreit auf
Grund ihrer Schriften. Darmstadt, 1914 (reprint: Darmstadt, 1959); Schneider E. (Hrsg.)
Universalstaat oder Nationalstaat. Macht und Ende des ersten deutschen Reiches. Die
Streitschriften von Heinrich von Sybel und Julius Ficker zur deutschen Kaiserpolitik des
Mittelalter. 2. Aufl. Innsbruck, 1943.
517
«Die Herrschaft der Vergangenheit über die Gegenwart wird sich auch da äu-
ßern können, wo sich die Gegenwart absichtlich der Vergangenheit entgegensetzt». —
Stern J. Thibaut und Savigny. S. 137.
518
«Am schwersten [werde sich] eine Übereinstimmung [der Forscher] immer da
herstellen, wo sie am wichtigsten wäre, nämlich da, wo es sich um geschichtliche Auf-
fassungen handelt, welche zu praktischen Fragen der Gegenwart in näherer Beziehung
stehen». — Schneider F. (Hrsg.) Universalstaat oder Nationalstaat. S. 31.
519
Wander C. F. W. Deutsches Sprichwörter Lexikon. Bd. 1. Leipzig, 1887. S. 1593.
520
«daß wir als Deutsche die Geschichte der Deutschen hier hörten»; «um uns auf
den Standpunkt zu stellen, von welchem aus wir diese Geschichte zu betrachten haben,
und in die Gemütsverfassung zu setzen, mit welcher wir sie nur würdig betrachten kön-
«история» (Geschichte) отнюдь не была знанием, ограничивающимся

прошлым и воспоминанием о нем: она сохраняла свою политиче-
скую актуальность и обращенный к современникам социальный вы-
зов — качества, обретенные ею к концу эпохи Просвещения. Поэтому
Якоб Буркхардт в 1846 году обосновывал свое знаменитое бегство
«на прекрасный ленивый юг» тем, что этот юг представлял собой
«отмершую часть истории»521. То есть поездка в Италию была для него
не бегством в историю, а наоборот — бегством из истории, поскольку
Буркхардт уехал от острого политического кризиса. И наоборот, Зи-
бель в 1889 году в такой же системе аргументации открыто ссылался
на свои «прусские и национал-либеральные убеждения». Он выражал
надежду, что написанная им история создания Германской империи
в качестве «более подробного и наглядного изображения болезни
и кризиса» сможет «послужить укреплению обретенного здоровья
и согласия»522. Более ярко и беззастенчиво формулировал аналогич-
ные собственные намерения Трейчке: «Я стремился из мешанины со-
бытий выделить важные моменты, чтобы мощно выступили вперед
те люди и учреждения, те идеи и перемены судеб, которые создали
нашу новую народность»523. И далее: «Еще более отчетливо, чем его
предшественник, этот том показывает, что политическую историю
Германского союза можно рассматривать только с прусской точки зре-
ния, ибо лишь тот, кто сам стоит твердо, способен судить о движении
и переменах»524. После 1871 года спор между Трейчке и Шмоллером
показал, насколько принятые ранее решения в области методологии
и теории науки могли приобретать — и выполнять — политическую
или социальную функцию. Трейчке, следуя за Аристотелем, выдви-
nen». — Luden H. Einige Worte über das Studium der vaterländischen Geschichte. Jena,
1810 (reprint: Darmstadt, [o.J.]). S. 11.
521
Burckhardt J. Brief an Hermann Schauenburg (28.2.1846) // Idem. Briefe /
Hrsg. M. Burckhardt. Basel, 1952. S. 208.
522
Sybel H. von. Die Begründung des deutschen Reiches durch Wilhelm I. München;
Leipzig, 1889. Bd. 1. S. XIII–XIV.
523
«Mein Bestreben war, aus dem Gewirr der Ereignisse die wesentlichen Gesichts-
punkte herauszuheben, die Männer und die Institutionen, die Ideen und die Schick-
salswechsel, unser neues Volkstum geschaffen haben, kräftig hervortreten zu lassen». —
Treitschke H. von. Deutsche Geschichte im 19. Jahrhundert (1879). Leipzig, 1927. Bd. 1.
S. VIII.
524
«Noch deutlicher als sein Vorgänger zeigt der vorliegende Band, daß die politische
Geschichte des Deutschen Bundes nur vom preußischen Standpunkt aus betrachtet wer-
den kann; denn nur wer selber fest steht, vermag den Wandel der Dinge zu beurteilen». —
Ibid. (1885). 1927. Bd. 3. S. VIII.
гал аргументы, призванные стабилизировать государственную власть

и тем самым бороться с социал-демократией, которую Шмоллер стре-
мился переманить на свою сторону с помощью социально-эволюцио-
нистских и реформаторских исторических построений.
Непосредственно политическое применение «истории» (die
Geschichte) с обращением к широкой слушательской и читательской
аудитории было возможно исключительно потому, что история
понималась не только как наука о прошлом, но в первую очередь
как пространство опыта и инструмент рефлексии по поводу любого
планируемого социального или политического действия. Историче-
ская наука «имеет дело отнюдь не только с посмертной маской бы-
лых эпох […] Их история, понимающая и понимаемая, есть для них
сознание самих себя, понимание их самих. Итак, наша наука требует
себе места и дела во всем, что пребывает в становлении; то, что вокруг
нас и с нами происходит, — что это, если не современность истории,
история современности?» — писал Дройзен525. Шопенгауэр сфорлу-
лировал эту же мысль проще: «Только история дает народу полное
сознание самого себя»526.
Это относилось к национальному самосознанию буржуазии,
но тот же эффект Маркс и Энгельс пытались получить с помощью
исторической рефлексии и для классового сознания рабочих, кото-
рое еще только предстояло сформировать. Так, в 1850 году Энгельс
писал в работе Крестьянская война в Германии: «Те классы и части
классов, которые всюду предавали революцию в 1848 и 1849 годах,
мы встречаем — правда, на более низкой ступени развития — в ка-
честве предателей уже в 1525 году»527. Маркс насмехался над теми,
525
«Mitnichten [habe es die Geschichtswissenschaft] nur mit der Totenmaske der
Vergangenheiten zu tun […] Verstehend und verstanden ist ihnen ihre Geschichte ein
Bewußtsein über sich, ein Verständnis ihrer selbst. So fordert sich unsere Wissenschaft
ihre Stelle und ihre Pflicht in dem je Werdenden; was um uns her und mit uns geschieht,
was ist es anders als die Gegenwart der Geschichte, die Geschichte der Gegenwart». —
Droysen J. G. Geschichte der preußischen Politik. Berlin, 1855. Bd. 1. S. III.
526
«Erst durch die Geschichte wird ein Volk sich seiner selbst vollständig bewußt». —
Schopenhauer A. Die Welt als Wille und Vorstellung (1819) // Idem. Sämtliche Werke /
Hrsg. A. Hübscher. München, 1911. Bd. 2. S. 507 (цит. по: Шопенгауэр А. Мир как воля
и представление. М., 1993. Т. 2. С. 465. — Примеч. пер.).
527
«Die Klassen und Klassenfraktionen, die 1848 und 49 überall verraten haben,
werden wir schon 1525, wenn auch auf einer niedrigeren Entwicklungsstufe, als Verräter
vorfinden». — Engels F. Der deutsche Bauernkrieg // MEW. 1960. S. Bd. 7. 329 (цит. по:
Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М.,
1956. Т. 7. С. 345. — Примеч. пер.).
кто прибегал ко «всемирно-историческим заклинаниям мертвых»,

чтобы рядиться в стилизованные одежды великих политических
эпох прошлого:
Социальная революция XIX века может черпать свою поэзию толь-

ко из будущего, а не из прошлого […] Прежние революции нуждались
в воспоминаниях о всемирно-исторических событиях прошлого, что-
бы обмануть себя насчет своего собственного содержания. Революция
XIX века должна предоставить мертвецам хоронить своих мертвых,
чтобы уяснить себе собственное содержание528.
Но и сам Маркс писал острые статьи, подобные Восемнадцатому

брюмера Луи Бонапарта, где анализировал события недавнего прошло-
го с тем, чтобы преподать пролетариату уроки, извлеченные из краха
революций прошлого, и приучить его к «духу нового языка».
В зависимости от страны и лагеря то или иное прошлое служи-
ло — и служит — целям политического и социального самоопределе-
ния и прогностическим выводам из него. Однако это преломляемое
на множество ладов видение одной и той же истории вовсе не является
выражением безудержного субъективизма или такого историзма, о ко-
тором Теодор Лессинг писал в 1921 году, что он заключает в себе «сума-
сшедшее предположение […] будто мысленное представление некоего
процесса есть сам этот процесс»529. Нет, познание относительности ис-
торических (historisch) суждений в науке и политике — одно из тех до-
стижений познания, которые сыграли конститутивную роль для нового
понятия истории. Познание неотделимо от ситуации, в которой оно
происходит: это основанная на опыте формула, которая в XVIII веке
способствовала открытию мира истории. Этот эмпирический принцип
никак не затрагивал притязаний на истинность истории как науки.
528
«Die soziale Revolution des neunzehnten Jahrhunderts kann ihre Poesie nicht aus
der Vergangenheit schöpfen, sondern nur aus der Zukunft […] Die früheren Revolutio-
nen bedurften der weltgeschichtlichen Rückerinnerungen, um sich über ihren eigenen
Inhalt zu betäuben. Die Revolution des neunzehnten Jahrhunderts muß die Toten ihre
Toten begraben lassen, um bei ihrem eigenen Inhalt anzukommen». — Marx K. Der acht-
zehnte Brumaire des Louis Bonaparte (1852) // MEW. 1960. Bd. 8. S. 115, 117 (цит. по:
Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М.,
1957. Т. 8. С. 120, 122. — Примеч. пер.).
529
«die tollhäuslerische Annahme […], daß das Denken eines Prozesses der Prozeß
selber sei». –Lessing Th. Geschichte als Sinngebung des Sinnlosen. München, 1921. S. 21.
VI.2. Историческая относительность

и темпоральность
Ян Амос Коменский в 1623 году писал, что историки как бы смо-
трят через подзорные трубы, которые загибаются, подобно валторнам,
и обращены объективами назад: историки пытаются извлечь из про-
шлого уроки для настоящего и будущего, но нельзя не подивиться тому,
как искривляются перспективы, так что все предстает в ином свете.
Из-за этого «совершенно невозможно полагаться на то […] что некое
положение дел и в действительности таково, каким оно представляет-
ся наблюдателю». Каждый доверяет лишь своим собственным очкам,
а отсюда возникают споры и перебранки530.
Перенос естественно-научной теории перспективы на историю
(Historie) стал казаться более очевидным делом в век религиозных кон-
фликтов и конфессиональной полемики — в тех случаях, когда авторы
были готовы признать, что догматические точки зрения, которые они
отстаивали, относительны. Но отсюда еще не следовало, что и новая —
рациональная и надконфессиональная — точка зрения тоже может
быть релятивирована. Античный топос, согласно которому историк
должен быть apolis, то есть не иметь отечества, чтобы служить истине
и только сообщать о том, «что происходило»531, во все века был скорее
постулатом научной этики. Его признавали и Бейль, и Вольтер, равно
как и Виланд или Ранке: «Все взаимосвязано: критическое изучение
подлинных источников, беспристрастный взгляд, объективное изло-
жение; целью является наглядное представление полной правды», даже
если до конца ее достичь не удается532.
Исторически самоустранение от партийной точки зрения было на-
правлено всегда против различных конкретных партий. Эпистемологи-
чески же за постулатом надпартийности, которая требовалась для того,
чтобы представить былую действительность хотя бы приблизительно
во всей полноте правды, стоял своего рода наивный реализм. В мето-
530
«nicht darauf verlassen, […] daß eine Sache sich auch wirklich so verhalte, wie sie
dem Beobachter erscheine». — Comenius J. A. Das Labyrinth der Welt und das Paradies
des Herzens 11, 15 (1623) / Üb. Z. Baudnik / Hrsg. P. Kohout. Luzern; Frankfurt a.M.,
1970. S. 105–106.
531
Lukian. Hist. conscr. 41, 148.
532
«Alles hängt zusammen: kritisches Studium der echten Quellen, unparteiische
Auffassung, objektive Darstellung; — das Ziel ist.die Vergegenwärtigung der vollen Wahr-
heit». — Ranke L. von. Einleitung zu den Analekten der englischen Geschichte // Idem.
Sämmtliche Werke. 3. Aufl. Leipzig, 1879. Bd. 21. S. 114.
дологическом отношении это было старое и необходимое условие —

на определенном этапе работы задаться целью встать над партиями, —
но не оно сыграло конститутивную роль в создании исторического
мира. Современную историю формирует — как в научном, так и в до-
научном, в политическом и в социальном поле — скорее ее привязка
(Rückbezogenheit) к собственным эпистемологическим предпосылкам.
Цедлер еще ориентировался на реалистский идеал познания, ко-
гда пессимистически писал, что «быть совершенным историографом
было бы очень трудно, почти невозможно. Тот, кто пожелал бы та-
ковым стать, не должен был бы принадлежать — если бы такое было
возможно — ни к какому ордену, ни к какой партии, ни к какому оте-
честву и ни к какой религии»533. Доказательство того, что именно это
и невозможно, стало заслугой Хладениуса.
Хладениус исходил из того, что история (Geschichte) и представле-
ние о ней традиционно совпадали. Однако для того, чтобы возможны
были истолкования истории и суждения о ней, необходимо строгое
разделение: «История — одна, а представление о ней различно и мно-
гообразно»534. История сама по себе (eine Geschichte an sich), считал он,
мыслима только без противоречий, но любое сообщение о ней не сво-
бодно от перспективного преломления: «То, что происходит в мире,
разные люди видят по-разному»535. И просто решающе важное значение
имеет то, кем выносится суждение о событиях: «заинтересованным ли-
цом» или «посторонним», «своим» или «врагом», «ученым» или «неуче-
ным», «дворовым», «бюргером» или «крестьянином», «предводителем»
или же «верным подданным». Это осознание различности жизненных
миров привело Хладениуса к двум выводам. Первым был вывод о не-
преодолимой относительности всякого опыта, всякого «суждения, ос-
нованного на воззрениях». Могут существовать два противоречащих
одно другому сообщения, которые оба претендуют на правдивость, ибо
533
«es wäre sehr schwer, ja fast unmöglich, ein vollkommener Geschichtschreiber zu
sein. Wer ein solcher sein wollte, müßte, wenn es angehen könnte, weder einen Orden,
noch eine Partei, noch eine Landsmannschaft, noch eine Religion haben». — Фамиан
Страда (1572–1649), цит. по: Zedler J. H. Historie // Idem. Großes vollständiges Univer-
sallexicon aller Wissenschaften und Künste. 1735. Bd. 13. Sp. 286.
534
«Die Geschichte ist einerlei, die Vorstellung aber davon ist verschieden und man-
nigfaltig». — Chladenius J. M. Einleitung zur richtigen Auslegung vernünftiger Reden und
Schriften. S. 195.
535
«Das, was in der Welt geschiehet, wird von verschiedenen Leuten auch auf ver-
schiedene Art angesehen». — Ibid. S. 185. См. также: Chladenius J. M. Allgemeine Ge-
schichtswissenschaft, worinnen der Grund zu einer neuen Einsicht in allen Arten der
Gelahrtheit geleget wird. S. 151.
«есть одна причина, в силу которой мы познаем вещи так, а не иначе;

причина эта — та точка зрения, с которой мы смотрим на эти вещи […]
Из понятия точки зрения следует, что люди, которые смотрят на одни
и те же вещи с различных точек зрения, обязательно будут иметь и раз-
личные представления об этих вещах […]; quot capita, tot sensus»536.
Второй вывод Хладениуса, сделанный им из анализа позиций
свидетелей истории, — о перспективе как особенности всего совре-
менного ему и позднейшего исследования и изложения истории. Ра-
зумеется, нужно опрашивать на равных основаниях свидетелей про-
тивоположных сторон и искать следы, чтобы познать саму историю
(die Geschichte selbst), писал он — и в этом смысле он тоже поклонялся
умереннореалистскому гносеологическому идеалу, — но взаимосвязи
между событиями прошлого уже невозможно восстановить in toto ни-
каким описанием. Особенно такой историк, который хочет поведать
«осмысленную историю», не обойдется без того, чтобы представлять ее
«в [перспективно] уменьшенных картинах»537. Он должен отбирать ма-
териал, сокращать его и пользоваться общими понятиями. Но на этом
пути он неизбежно столкнется с новыми двусмысленностями, которые
потребуют новой интерпретации. Ведь «историограф, когда изобража-
ет уменьшенные картины, всегда преследует какую-то свою цель», —
а читатель должен об этом догадаться, если хочет составить собствен-
ное суждение о той истории, которая излагается538.
На пути от пережитого к полученной научными средствами истории
последняя все время помещается в смыслосодержащие и смыслозада-
ющие перспективы, которые, в свою очередь, указывают друг на дру-
га. Со времен Хладениуса историки стали лучше защищены от кри-
тики в том, что касалось легитимности их взгляда на правдоподобие
как на собственную — историческую (historisch) — форму правды. И —
раз уж им не обойтись без своей точки зрения — они перестали боять-
ся открыто и сознательно занимать «позицию». И для Аббта уже было
очевидно, «что история одного и того же народа в Азии звучит иначе,
536
«einen Grund, warum wir die Sache so, und nicht anders erkennen: und dieses ist
der Sehe-Punckt von derselben Sache […] Aus dem Begriff des Sehe-Puncts folget, daß
Personen, die eine Sache aus verschiedenen Sehe-Puncten ansehen, auch verschiedene
Vorstellungen von der Sache haben müssen […]; quot capita, tot sensus». — Idem. Einlei-
tung zur richtigen Auslegung vernünftiger Reden und Schriften. S. 188–189.
537
Ibid. S. 221: слово «история» употребляется здесь еще и во множественном
числе!
538
«ein Geschicht-Schreiber, wenn er verjüngte Bilder schreibt, [hat] allemal sein
Absehen auf etwas». — Ibid. S. 237.
чем в Европе»539. Гаттерер же написал Лекцию о позиции и точке зрения

историографа, в которой проводится сравнение Тита Ливия с неким во-
ображаемым «немецким Ливием»540. Шлёцер, Вегелин, Землер или Кёстер
тоже пользовались выражением «точка зрения» или «позиция», как Хесс,
который в 1774 году избрал себе такую точку зрения, которая дала ему
возможность выбрать «способ представления», «который я счел наибо-
лее уместным как в отношении прошлого, так и в отношении будуще-
го»541. Так точка зрения Хладениуса превратилась в общее место.
«…Сильно заблуждаются [те], которые требовали, чтобы исто-
риограф притворялся человеком без религии, без отчизны, без семьи;
они не подумали о том, что требуют невозможных вещей». Историк,
как и участник событий, не может не привносить свою точку зрения,
зависящую от его происхождения, сословной принадлежности, ин-
тересов и позиции, так что всякая история (Geschichte) post eventum
всегда претерпевает трансформации542. А Хладениус пошел еще на шаг
дальше: он отделил неизбежную особенность личной перспективы
от «пристрастного рассказа», который «вопреки знанию и совести»,
«намеренно искажает или затушевывает» события. «‘Беспристрастный
рассказ’, таким образом, не может означать, что о некоем предмете
рассказывается безо всяких точек зрения, ибо это невозможно; а ‘при-
страстно рассказывать’ тоже не может означать, что что-то или некая
история рассказывается с какой-то своей точки зрения, иначе все рас-
сказы были бы пристрастными».
539
«daß die Geschichte von einerlei Volk in Asien anders lautet als in Europa». —
Abbt Th. Geschichte des menschlichen Geschlechts, soweit selbige in Europa bekannt
worden, vom Anfange der Welt bis auf unsere Zeiten. Aus dem großen Werke der allge-
meinen Welthistorie ausgezogen. Halle, 1766. Bd. 1. S. 219.
540
Gatterer J. Ch. Abhandlung vom Standort und Gesichtspunkt des Geschichtschrei-
bers oder der teutsche Livius // Idem. Allgemeine Historische Bibliothek. 1768. Bd. 5.
S. 3 ff.
541
«eine Vorstellungsart, die ich für die schicklichste sowohl in Rücksicht aufs Ver-
gangne als mit Hinsicht aufs Künftige hielt». — Hess J. J. Von dem Reiche Gottes. Ein Ver-
such über den Plan der göttlichen Anstalten und Offenbarungen. Zürich, 1774. Bd. 1.
S. XXIV.
542
«…irren sehr, die verlangt haben, daß ein Geschichlschreiber sich ‘wie ein Mensch
ohne Religion, ohne Vaterland, ohne Familie anstellen soll; und haben nicht bedacht, daß
sie unmögliche Dinge fordern»; «Eine unparteiische Erzählung kann also auch nicht so
viel heißen, als eine Sache ohne alle Sehepunkte erzählen, denn das ist einmal nicht mög-
lich: und parteiisch erzählen, kann also auch nicht so viel heißen, als eine Sache und Ge-
schichte nach seinem Sehepunkte erzählen, denn sonst würden alle Erzählungen partei-
isch sein». — Chladenius J. M. Allgemeine Geschichtswissenschaft, worinnen der Grund
zu einer neuen Einsicht in allen Arten der Gelahrtheit geleget wird. S. 166, 151.
Установив, что обусловленность суждений личной перспективой

и пристрастность — это не одно и то же, Хладениус задал теоретическую
рамку, которая сохраняет свое значение по сей день. Ведь и претензия
на понимание, и требование учитывать мнение и интересы не только
собственные, но и другого, в том числе и противника, и учение, кото-
рое со времен Гердера признает за каждой эпохой, каждым народом
и каждым индивидуумом свое право, — все это можно реализовать
на практике только в том случае, если критерии суждений и изложения
несводимы к простой партийности.
Хладениус стал первым, кто дал набросок герменевтики исто-
рического (geschichtlich) мира; впрочем, в другом отношении он сам
еще не переступил его порога: его критика познания и эпистемологи-
ческая метафорика носили еще по преимуществу пространственный
характер. Произошедшая однажды история как таковая рассматрива-
лась им в качестве предметной области, которая не подвержена более
никаким сдвигам и на которую люди могут лишь под разными углами
смотреть. О том, что и ход времени может ex post изменять качества
истории, Хладениус еще не задумывался.
Однако под влиянием идей Хладениуса временнáя составляющая
зависимости взгляда от точки зрения (Perspektivik) быстро стала об-
суждаемой темой. Уже у Гаттерера имелись сомнения: «Правда исто-
рии остается в основном одной и той же — по крайней мере, я здесь
исхожу из этого, хотя мне известно, что и это не всегда можно пола-
гать как данность»543. А Бюш в 1775 году констатировал: «Меж тем,
вновь происходящие события могут сделать важной для нас историю,
которая нас до этого мало или вовсе не интересовала», — при этом
он ссылался на историю Индостана, которая лишь за двадцать лет
до этого англичанами была введена во всеобщую взаимосвязь событий
(Wirkungszusammenhang)544.
Следующий вывод — о том, что сама история (die Geschichte
selbst) только и конституируется взаимосвязью своих событий, —
сделал в 1784 году Шлёцер, и у него он еще имел характер попут-
ного замечания: «Некий факт может на данный момент казаться
543
«Die Wahrheit der Geschichte bleibt im wesentlichen dieselbe: wenigstens setze
ich dieses hier […] voraus, ob ich wohl weiß, daß man auch dieses nicht allemal vor-
aussetzen darf». — Gatterer J. Ch. Abhandlung vom Standort und Gesichtspunkt des Ge-
schichtschreibers oder der teutsche Livius. S. 7.
544
«Indessen können neu entstehende Vorfälle uns eine Geschichte wichtig machen,
welche uns vorhin wenig oder gar nicht interessierte». — Büsch J. G. Encyclopädie der
historischen, philosophischen und mathematischen Wissenschaften. Bd. 1. S. 118.
крайне незначительным, а через какое-то время сделаться крайне

важным — либо для самой истории, либо по крайней мере для кри-
тики»545. Таким образом, во всемирной истории, рассматриваемой
как единая, роль и значение обстоятельств прошлого могут меняться
задним числом.
Наконец, растущая временнáя дистанция, отделяющая совре-
менность от прошлого, стала рассматриваться не только как фактор,
обусловливающий его изменение. Был сделан еще один вывод: с уве-
личением этой дистанции возрастают и возможности познания. Это
означало, что непосредственный свидетель событий лишался своего
прежнего привилегированного (но уже релятивированного Хладе-
ниусом) статуса главного исторического источника: прошлое больше
не удерживалось в памяти с помощью устной или письменной тради-
ции, теперь оно реконструировалось посредством критических мето-
дологических операций. «Всякое крупное событие для современников,
на которых оно оказывает непосредственное воздействие, всегда оку-
тано туманом, который развеивается лишь очень постепенно, зачастую
в течение жизни нескольких поколений». И только после того как прой-
дет достаточное количество времени, прошлое — благодаря «историче-
ской (historisch) критике», которая способна учитывать и притязания
партийного духа, способствующие выявлению истины, — предстанет
«в совершенно ином облике»546.
С осмыслением истории как процесса, происходящего во вре-
мени, повысилось также методологическое значение темпоральной
перспективы. И в данном случае, как у Лессинга, возможность ин-
терпретировать исторические (geschichtlich) изменения как прогресс
была обеспечена «экономикой спасения», выступавшей как «экономи-
ка времени». Никогда не бывает неизменной истории (Historie), писал
Землер в 1788 году. Усредненная сумма данных, содержания и обра-
ботки оказывается всякий раз неодинаковой. «Эта неодинаковость
545
«Ein Faktum kann, für jetzo, äußerst unbedeutend scheinen, und über lang oder
über kurz, für die Geschichte selbst, oder doch für die Kritik, entscheidend wichtig wer-
den». — Вступление Шлёцера к: Mably A. Von der Art die Geschichte zu schreiben.
S. 15, Anm.
546
«Jede große Begebenheit ist immer für die Zeitgenossen, auf welche sie unmit-
telbar wirkt, in einen Nebel verhüllt, der sich nur nach und nach, oft kaum nach einigen
Menschenaltern wegzieht». — Planck G. J. Geschichte der Entstehung, der Veränderungen
und der Bildung unseres protestantischen Lehrbegriffs. Bd. 1. S. VII; Idem. Einleitung in
die theologischen Wissenschaften. 1795. Bd. 2. S. 243.
просто неизбежна […] она есть следствие высочайшего промысла

Божьего в мире людей»547.
Неравенство, изменение и чередование всех обстоятельств «все
время продолжаются ради дальнейшего, все время другого, мораль-
ного воспитания людей. На эту предшествующую историю (Geschichte)
всех […] историков», считал Землер, обращали слишком мало внима-
ния те, кто читал их тексты. Отсюда можно было бы вывести ступени
роста того познания, которое позволит тем, кто придет в мир позже,
разоблачить партийные интересы прежних поколений и их историков.
Именно такое намерение и преследовал Землер в отношении первых
трех веков христианства. Кто утверждает, будто церковная система
в своей истории оставалась неизменной, писал он, тот способствует
увековечению предрассудков, служит интересам властвующей иерар-
хии и препятствует моральному самораскрытию христианской рели-
гии — «а большего прегрешения против всей исторической правды
[…] и быть не может»548.
С тех пор как исторически (historisch) относительная правда была
помещена во временнýю перспективу своего исторического (geschichtlich)
развития, она превратилась в нечто высшее — в истину. Предпосылкой
для этого ее перехода на позицию высшего порядка стало изменение
перспективы и (вследствие этого, как у Землера) фактическое изменение
сути прошлого в соотношении с настоящим и будущим. «В том, что все-
мирную историю время от времени нужно переписывать, не осталось
в наши дни, пожалуй, никаких сомнений, — чуть позже писал Гёте. —
Такая необходимость проистекает, однако, вовсе не из того, что впо-
следствии обнаруживается много событий, а из того, что появляются
новые взгляды, и из того, что движущееся вперед время приводит нас
к таким точкам зрения, с которых мы можем по-новому увидеть и оце-
нить прошлое»549. С тех пор и история вообще (die Geschichte überhaupt)
приобрела подлинно временнóе качество. Гёте сформулировал и выра-
547
«Dieser Unterschied ist geradehin unvermeidlich […] Er ist eine Folge der er-
habensten Haushaltung Gottes in der Menschenwelt». — Semler J. S. Neue Versuche die
Kirchenhistorie der ersten Jahrhunderte mehr aufzuklären. Leipzig, 1787. S. 1 ff.
548
Ibid. S. 101–102.
549
«Daß die Weltgeschichte von Zeil zu Zeit umgeschrieben werden müsse, darüber
ist in unseren Tagen wohl kein Zweifel übrig geblieben»; «Eine solche Notwendigkeit ent-
steht aber nicht etwa daher, weil viel Geschehenes nachentdeckt worden, sondern weil
neue Ansichten gegeben werden, weil der Genosse einer fortschreitenden Zeit auf Stand-
punkte geführt wird, von welchen sich das Vergangene auf eine neue Weise überschauen
und beurteilen läßt». — Goethe J. W. von. Materialien zur Geschichte der Farbenlehre //
Idem. Werke / Hrsg. E. Trunz. Hamburg, 1960. Bd. 14. S. 93.
зил тот исторический (geschichtlich) опыт, который постепенно накопил-

ся со времен Хладениуса, а именно — что зависимость от точки зрения
является конститутивным фактором для исторического (geschichtlich)
опыта и для исторического (historisch) познания. Темпорализация этой
перспективно преломленной истории потребовала рефлексии и по по-
воду собственной точки зрения историка, поскольку таковая меняет-
ся в ходе исторического (geschichtlich) процесса. Этот опыт укрепился
в ходе событий Французской революции: они особенно недвусмысленно
заставляли каждого определиться, на чьей он стороне.
Поэтому Фридрих Шлегель призывал к открытой рефлексии по
поводу собственной позиции. Он требовал, чтобы историк «откро-
венно» высказывал «свои взгляды и суждения, без которых никакую
историю — по крайней мере, никакое историческое изложение — пи-
сать невозможно», а также свои правовые и религиозные принципы.
«Партийность не должно ставить ему в вину, пусть мы даже и при-
держиваемся иного мнения, нежели он», — добавлял Шлегель, вполне
поддерживая Хладениуса550. Покуда партийные позиции прошлого
сохраняются в настоящем, «неизбежным и необходимым» будет даже
«двоякий подход» к истории (Geschichte). И конечно, тот, кто надеется
«найти историческую правду у одних лишь так называемых беспри-
страстных или нейтральных авторов», предается самообману, считал
он551. Поэтому оставался открытым вопрос о том, какая «партия пра-
вильная», на чью точку зрения надо становиться. Обязательный выбор
политической позиции стал составной частью процесса вынесения су-
ждения. Шлегель считал, что ответ даст философия истории: он надеял-
ся подняться на «великую точку зрения истории (Geschichte)», которая
позволит увидеть в долгосрочной перспективе направленность посто-
янно идущих изменений. Или, как он позже несколько мягче сфор-
мулировал это в Сигнатуре эпохи, нельзя «лишь признавать правоту
за партией как за партией […] Хотя мы и должны поддерживать партию
всего доброго и божеского […] мы, однако, никогда не должны сами
выступать в качестве партии [или, тем более] создавать партию»552.
550
«seine Ansichten und Urteile, ohne welche keine Geschichte, wenigstens kei-
ne darstellende zu schreiben möglich ist». — Schlegel F. Über die neuere Geschichte
(1810/11) // Kritische Friedrich-Schlegel-Ausgabe. 1. Abt. 1966. Bd. 7. S. 129.
551
«historische Wahrheit einzig und allein bei den sogenannten unparteiischen oder
neutralen Schriftstellern zu finden [hoffe]». — Schlegel F. Über Fox und dessen histori-
schen Nachlaß (1810) // Ibid. S. 115–116.
552
«nur […] nicht die Partei als Partei gelten lassen […] Wir sollen zwar Partei
nehmen für das Gute und Göttliche, […] niemals aber sollen wir Partei sein [oder gar]
Возникла апория: с одной стороны — история притязает на прав-

ду, с другой стороны — правда исторически (geschichtlich) обусловлена.
Здесь Шлегель, можно сказать, обыгрывает позицию Гегеля: тот, пред-
ставляя свою философскую всемирную историю, собирался, с одной
стороны, учитывать «совокупность всех точек зрения»553, а с другой —
требовал безоговорочно становиться на сторону партии разума и пра-
ва, ибо только она смеет утверждать о себе, что познает истинную
историю и «выступает партией существенного554 […] Старая мудрость
гласит, что действовать нужно исторически». Требование непартийно-
сти, считал он, имеет смысл лишь до тех пор, покуда с его помощью
защищают от односторонних суждений то, что обнаружено в ходе ис-
следования. Но расширять его до такой степени, чтобы оно заставляло
историка выступать в роли «зрителя», который без цели рассказывает
все подряд, значило бы лишить смысла саму непартийность: «Без суж-
дения история представляет меньше интереса».
Говоря о выступлении на стороне партии разума — что по опреде-
лению исключает возможность какой бы то ни было иной партии, —
Гегель все еще пользовался применительно к истории (Geschichte)
лексиконом Великой Французской революции. С тех пор существует
дилемма, с которой сталкиваются все авторы исторических (historisch)
сочинений: с одной стороны, от них требуют уклоняться от того, чтобы
вставать на сторону каких-либо партий, а с другой стороны, именно
это и является непременной заповедью исторического (geschichtlich)
познания. Гервинус, пропагандист либеральной политики, выступал
за традиционное правило: быть «непредвзятым и непартийным»: «По-
хоже, такова доля историка — примирять противоречия». Нельзя, что-
бы такие вещи, как вера, власти предержащие или отчизна затмевали
его здравый смысл, «и тем не менее он должен быть членом партии
судьбы, естественным поборником прогресса», — считал Гервинус:
не выступать за дело свободы нельзя555.
machen». — Idem. Über die neuere Geschichte. S. 129; Idem. Die Signatur des Zeitalters
(1820/23) // Ibid. S. 519–520.
553
Hegel G.W.F. Die Vernunft in der Geschichte. S. 32.
554
«sie ergreift Partei für das Wesentliche»; «Es wird altklug gesagt, daß man his-
torisch verfahren müsse»; «Ohne Urteil verliert die Geschichte an Interesse». — Idem.
Einleitung in die Geschichte der Philosophie. S. 283; ср.: Ibid. S. 134–135; Idem. Enzyklo-
pädie der philosophischen Wissenschaften. S. 427 ff., § 549.
555
«unbefangen und unparteilich zu sein. Widersprüche zu versöhnen scheint das
Los des Historikers zu sein»; «und doch muß er ein Parteimann des Schicksals, ein natür-
licher Verfechter des Fortschritts sein». — Gervinus G. G. Grundzüge der Historik. Leip-
zig, 1837. S. 92 ff.
Против того, чтобы отождествлять необходимость собственной

точки зрения с приверженностью той или иной политической плат-
форме, выступал Ранке. Сам он предпочитал противоположную край-
ность — кажущуюся выключенность исторической (historisch) науки
из времени: в некрологе, посвященном Гервинусу, он писал, что тот
…часто высказывает мысль, будто наука должна вмешиваться в жизнь.

Это очень верно, но для того, чтобы действовать, она прежде всего
должна быть наукой; ибо невозможно взять свою точку зрения в жизни
и перенести ее на науку: тогда жизнь будет воздействовать на науку,
а не наука на жизнь […] Мы только тогда можем оказывать подлинное
воздействие на современность, когда мы сначала отвлекаемся от нее
и восходим к свободной объективной науке556.
Ранке стремился, в конечном счете, избежать исторической

(geschichtlich) обусловленности своих исторических (historisch) сужде-
ний, решительно отвергая всякий «взгляд», который «рассматривает
все былое с точки зрения сегодняшнего дня, тем более что тот непре-
рывно меняется». Для Ранке историческая (geschichtlich) обусловлен-
ность исторического (historisch) познания всегда оставалась поводом
для критики такового.
Не только для тех позиций, которые были заняты сторонами в этом
споре, но также — и, может быть, даже еще больше — для амбивалент-
ности «самой истории» показательно то, что все аргументы, которые
против нее могут быть выдвинуты, поставляются ею же самой. Это
терминологическая особенность «главных понятий» (Leitbegriff), кото-
рые могли получать различное наполнение в зависимости от позиции
и партийной принадлежности тех, кто ими пользовался.
Временнáя перспектива, как показал Лоренц Штайн, была привя-
зана к постоянно меняющемуся, но в конечном счете ускоряющемуся
556
«Gervinus wiederholt häufig die Ansicht, daß die Wissenschaft in das Leben ein-
greifen müsse. Sehr wahr, aber um zu wirken, muß sie vor allen Dingen Wissenschaft
sein; denn unmöglich kann man seinen Standpunkt in dem Leben nehmen und diesen
auf die Wissenschaft übertragen: dann wirkt das Leben auf die Wissenschaft, nicht die
Wissenschaft auf das Leben […] Wir können nur dann eine wahre Wirkung auf die Ge-
genwart ausüben, wenn wir von derselben zunächst absehen, und uns zu der freien ob-
jektiven Wissenschaft erheben»; «Ansicht [strikt ablehnt], die alles Gewesene unter dem
Standpunkt des heutigen Tages ansieht, zumal, da sich dieser unaufhörlich verändert». —
Ranke L. von. Georg Gottfried Gervinus, Gedächtnisrede (27.9.1871) // Historische Zeit-
schrift. 1872. Bd. 27. S. 142–143.
движению истории и, собственно, им и была вызвана. В течение по-

следних пятидесяти лет, писал Штайн в 1843 году, жизнь ускоряется.
Впечатление такое, словно историография уже едва поспевает

за историей. Между тем, при ближайшем рассмотрении оказывается
прямо противоположное. Как все эти разнородные образования одним
махом возникли, так и охватить их можно опять-таки одним взглядом.
Существенное отличие этой эпохи от предшествующей состоит в том,
что сейчас верное суждение больше обусловлено точкой зрения, а то-
гда — историческим знанием557.
Штайн признавал историческую (geschichtlich) обусловленность

всякой точки зрения в качестве необходимой предпосылки историче-
ского (geschichtlich) познания. Ибо если изменяются временные ритмы
самой истории, то необходимы адекватные им перспективы. Поэтому
Штайн стремился познать законы движения истории (то есть истории
Нового времени), чтобы установить по ним некое будущее, на которое
он одновременно собирался и повлиять через прояснение собственной
точки зрения. Диагноз, считал он, позволяет рискнуть сделать прогноз,
особенно если исследователь отдает себе отчет в исторической об-
условленности этого прогноза и в его границах. Если раньше история
(Geschichte) была постоянно готова к любым сюрпризам, потому что ее
истории (Geschichten) менялись не принципиально, то Новое время,
похоже, не подготовлено к сюрпризам, потому что будущее уже не-
возможно напрямую вывести из опыта прошлого. «Историю, — писал
Фейербах в 1830 году, — имеет только то, что само есть принцип своих
изменений»558. Тем самым исторический (geschichtlich) перспективизм
окончательно превратился из эпистемологической категории в про-
истекающее из самой истории (die Geschichte selbst) фундаментальное
определение всякого опыта и ожидания. Временнáя разница между
557
«Es ist, als ob die Geschichtsschreibung der Geschichte kaum mehr zu folgen im
Stande sei. Und dennoch zeigt sich der näheren Betrachtung gerade das Entgegengesetzte.
Wie alle jene verschiedenartigen Bildungen mit einem Schlage entstanden sind, so lassen
sie sich wiederum mit einem Blick erfassen. Das ist der wesentliche Unterschied dieser
Zeit von der vorherigen, daß in ihr das richtige Urteil mehr von dem Standpunkte, in
jener mehr von der geschichtlichen Kenntnis bedingt wird». — Stein L. Die Municipal-
verfassung Frankreichs. Leipzig, 1843. S. 68.
558
«Geschichte hat nur das, was selbst das Prinzip seiner Veränderungen ist». —
Feuerbach L. Todesgedanken (1830) // Idem. Sämtliche Werke / Hrsg. W. Bolin, F. Jodl.
2. Aufl. Stuttgart, 1960. Bd. 1. S. 48; ср.: Blumenberg H. Die Legitimität der Neuzeit.
Frankfurt a.M., 1966. S. 74.
прошлым и будущим обрела собственное историческое (geschichtlich)

качество, судить о котором можно только при постоянном осозна-
вании его относительности, его «временнóго» характера. Поэтому
один из авторов той эпохи искал своего «спасения […] только […]
в понимании и использовании нашего собственного времени, которое
уже потому поучительно, что оно, в отличие от прежнего, больше
не принимает уже свершившуюся историю, чтобы в неизменном виде
передать ее потомкам»559.
Время, которое постоянно ожидается как новое, не может не по-
родить такой истории, которая познается только в определенном
перспективном преломлении. С каждым новым будущим возникают
новые прошлые. «Нет никакой возможности предсказать заранее, чтó
когда-нибудь станет историей. Может быть, само прошлое в суще-
ственном все еще не открыто! Требуется еще так много действующих
вспять сил!»560
VI.3. Увеличивающийся разрыв между опытом

и ожиданием
История (Geschichte), писал Новалис в 1799 году, складывается
из того, чего уже нет, и того, что еще только будет, из надежды и воспо-
минания561. Это ясное уравнение превратилось в проблему. Временной
перспективизм возник в результате того, что история, как казалось,
с нарастающей скоростью удалялась от своих исходных условий. Опыт
переживания разрыва, отсекающего будущее от прошлого, осознание
жизни в переходную эпоху — все это феномены, многократно засвиде-
тельствованные со времен Великой Французской революции. С тех же
самых пор направлены в разные стороны и взгляды, смотрящие один
559
«Heil […] allein […] im Verstellen und Benutzen unserer eigenen Zeit, die
schon deshalb lehrreich ist, weil sie nicht mehr wie die frühere eine schon gemachte
Geschichte empfängt, um sie ungeändert den Nachkommen zu überliefern». — Per-
thes C. Th. Friedrick Perthes’ Leben. 6. Aufl. Gotha, 1872. Bd. 3. S. 360 (письмо от друга
Пертеса).
560
«Es ist gar nicht abzusehen, was alles noch einmal Geschichte sein wird. Die Ver-
gangenheit ist vielleicht immer noch wesentlich unentdeckt! Es bedarf noch so vieler
rückwirkender Kräfte!». — Nietzsche F. Die Fröhliche Wissenschaft (1882/86). No. 34 //
Idem. Werke / Hrsg. K. Schlechta. München, 1955. Bd. 2. S. 62 (цит. с исправлением по:
Ницше Ф. Веселая наука // Он же. Соч. Т. 1. С. 539. — Примеч. пер.).
561
Novalis [Hardenberg F. von.] Heinrich von Ofterdingen. Nr. 1, 5 // Idem. Schriften.
Bd. 1. S. 258.
в будущее, которое предстоит создать, а другой — во все больше утра-

чиваемое прошлое, которое только история (Historie) способна вер-
нуть. Поначалу оба этих взгляда еще обозначались одним понятием
«история» (Geschichte). В течение XIX столетия оформилось некое по-
нятийное различение: измерение, направленное в будущее, стали чаще
называть «прогрессом», а то, которое направлено в прошлое, — чаще
«историей» (Geschichte), хотя эта пара понятий могла употребляться от-
нюдь не только антитетически. В представлении об истории (Geschichte)
как о «развитии» они соединялись.
Время около 1800 года представляло собой эпохальный порог: это
было известно современникам независимо от того, где они жили. Пер-
тес после свержения Наполеона писал:
Все сравнения нашей эпохи с поворотными моментами в истории

отдельных народов и отдельных веков слишком мелки. Все безмерно
огромное значение этих лет сможет хотя бы отдаленно предположить
только тот, кто осознает, что весь наш континент переживает переход-
ную эпоху, когда сталкиваются противоречия уходящего и приходяще-
го полутысячелетий562.
Корреспонденция Пертеса — своего рода резонатор тогдашнего об-

щественного мнения, и многие места в его письмах указывают на то,
как переживалось это ускорение, которое называли специфической
особенностью наступавшего нового времени. «Чем более тесно история
(Geschichte) сплачивает следующие одно за другим [события], тем более
ожесточенным и всеобщим будет спор». Прежним эпохам были ведомы
только такие смены направления, которые занимали века,
…наше же время соединило абсолютно несоединимое в трех одновре-

менно живущих поколениях. Между гигантскими различиями 1750,
1789 и 1815 годов нет никаких переходов, и они воспринимаются
не как последовательность, а как одновременно присутствующие в ныне
живущих людях, в зависимости от того, деды это, отцы или внуки.
562
«Alle Vergleiche unserer Zeit mit den Wendepunkten in der Geschichte einzel-
ner Völker und einzelner Jahrhunderte sind viel zu kleinlich; nur dann wird man die
unermeßliche Bedeutung dieser Jahre ahnen können, wenn man erkennt, daß unser
ganzer Weltteil sich in einer Übergangszeit befindet, in welcher die Gegensätze eines
vergehenden und eines kommenden halben Jahrtausends zusammenstoßen». — Per-
thes C. Th. Friedrick Perthes’ Leben. Bd. 2. S. 240–241.
Диагностировав таким образом одновременность неодновремен-

ного, Пертес получил мерило «невероятной быстроты» изменений563.
Экзистенциальный опыт переживания прошлого, все быстрее ухо-
дящего в небытие, пробудил — как бы в порядке компенсации — повсе-
местную «страсть и склонность к истории» (Geschichte). В связи с под-
держиваемым им проектом Monumenta Germaniae historica Пертес писал:
Куда ни глянь, в текстах, написанных по тому или иному поводу,

в провинциальных газетах, в брошюрах со школьными программами,
которые публикуются за пределами рынка большой литературы, — ав-
торы обращаются к истории, чаще всего к локальной истории, и демон-
стрируют свидетельства той серьезной любви, с каковою рассматрива-
ется наше минувшее564.
При такой явно благоприятной рыночной конъюнктуре Пертес

попытался выпустить свою Историю европейских государств. Однако
он столкнулся с трудностями, обусловленными новым историческим
(geschichtlich) опытом ускорения времени. Под воздействием этого опы-
та профессиональные историки в нерешительности останавливались
перед задачей написания книг по новой истории, особенно таких, где,
как прежде было принято, повествование требовалось довести до «со-
временности».
Три измерения времени, казалось, распадались: современность
представлялась слишком быстрой и слишком преходящей. «Нам же
в высшей степени недостает некой обретенной прочной точки зрения,
с которой можно было бы рассматривать явления, судить о них и до-
водить до наших дней», — писал Пертесу Рист. Мы живем «в эпоху
заката, который только начался». Ему вторил Пёль: «И разве повсю-
ду в гражданской, политической, религиозной и финансовой жизни
[нынешнее] положение вещей не является временным? Но объект ис-
563
«Je unmittelbarer die Geschichte das Aufeinanderfolgende zusammendrängt, um
so heftiger und allgemeiner wird der Streit sein»; «unsere Zeit aber hat das völlig Unver-
einbare in den drei jetzt gleichzeitig lebenden Generationen vereinigt. Die ungeheuren
Gegensätze der Jahre 1750, 1789 und 1815 entbehren aller Ubergänge und erscheinen
nicht als ein Nacheinander, sondern als ein Nebeneinander in den jetzt lebenden Men-
schen, je nachdem dieselben Großväter, Väter oder Enkel sind». — Ibid. S. 146–147.
564
«An allen Orten und Enden wenden sich jetzt die Gelegenheitsschriften, die Pro-
vinzialblätter, die Schulprogramme, welche außerhalb des Marktes der großen Literatur
erscheinen, der Geschichte, meistens der Lokalgeschichte zu und geben Zeugnis von der
ernsten Liebe, mit welcher unsere Vorzeit betrachtet wird». — Ibid. Bd. 3. S. 22.
тории — не становление, а то, что уже состоялось». А распознать это

становится все труднее, потому что будущее изменяется все стреми-
тельнее: «Где тот человек, который хотя бы в сумеречном свете видит
гигантские перевороты недалекого будущего?» Процесс «преобразо-
вания» слишком глубок, чтобы можно было уже писать историю про-
шлого. Даже легитимисты, которые сопротивлялись «ходу времени»,
опирались «не на прошлое». А писать историю настоящего, продолжал
Пёль, соблюдающий дистанцию историк не должен, ибо такая история
будет, самое большее, способствовать раздуванию спора между поли-
тическими партиями. Итог всех этих размышлений был таков: «От той
истории, которая пишется сейчас, ничего такого, что останется, ни-
какой настоящей истории ожидать не приходится». Таким образом,
для Пёля «история» (Geschichte) историков — в отличие от того, как упо-
треблял это слово наш издатель, — ассоциировалась с длительностью.
Иными словами, ускорение истории мешало историкам заниматься
своей профессией. Но на самом деле они изменили направленность
своей работы: они обратились теперь к исследованиям, призванным
реконструировать утрачиваемое прошлое. Это признавали и наши сви-
детели в 1822 году: «События нашего времени пробудили в некоторых
людях потребность в основательном историческом исследовании»565.
Создание «истории» (Geschichte) как методологически строгого исследо-
вания прошлого (над чем иронизировал еще Гегель) приходится имен-
но на эти годы, когда традиционное пространство опыта все менее
совпадало с появлявшимися и быстро возраставшими ожиданиями
относительно будущего. Вскоре прозвучали и горькие слова Дальмана
о такой «истории, которая считает ниже своего достоинства доходить
до сегодняшнего дня»566.
Великая Французская революция, как было сказано в Брокгаузе
современности, прочертила «кровавую границу между прошлым и бу-
565
«Uns aber fehlt es durchaus an einem gewonnenen festen Standpunkt, von dem aus
sich die Erscheinungen betrachten, beurteilen und hinab bis zu uns führen lassen»; «Ist
nicht überall im bürgerlichen, politischen, religiösen und finanziellen Leben der Zustand
ein provisorischer? Aber nicht das Werden, sondern das Gewordene ist das Ziel der Ge-
schichte»; «Wo ist, der Mann, der die ungeheuren Umwälzungen einer nahen Zukunft
auch nur im Dämmerlichte sieht?»; «Von einer Geschichte, die jetzt geschrieben wird,
läßt sich nichts Bleibendes, nicht wirkliche Geschichte erwarten»; «daß die Begebenhei-
ten unserer Zeit in einzelnen Menschen das Bedürfnis einer gründlichen geschichtlichen
Forschung erweckt haben». — Ibid. S. 24 ff.
566
«von einer Historie, viel zu vornehm, um bis auf den heutigen Tag zu gehn». —
Dahlmann F. C. Die Politik. 3. Aufl. Leipzig, 1847. S. 291.
дущим»567, и эта граница означала перспективное преломление самого

понятия «история», она сделала его двуликим — в зависимости от того,
в какую сторону оно обращалось. Иммерман, который был вовлечен
в актуальную дискуссию об историческом (historisch) вымысле, раз-
личал в то время три стадии исторического (geschichtlich) события:
первая фаза его возникновения — «мифическая», вторая — само про-
исшествие, ее он назвал «исторической» (historisch), и, наконец, третья
фаза — историографическая. «Тут уже собственно история заканчива-
ется и начинается стадия исторического исследования»568.
Разрыв преемственности стал первым и главным признаком ис-
торического опыта Нового времени в той его части, которая сформи-
ровалась под воздействием Великой Французской революции. Мако-
лей очень выпукло показал это с помощью сравнения между Англией
и Францией. В Англии, писал он, история (Historie) все еще «отравлена
партийным духом», ибо где «история (Geschichte) [рассматривается]
как хранилище грамот», там «все еще действуют процедуры Средне-
вековья»: прошлое остается современностью в той мере, в какой оно
сохраняет правовую силу. Иначе обстоит дело во Франции, где историю
(Geschichte) можно рассматривать отстраненно: «Пропасть великой ре-
волюции полностью отделяет новую систему от старой»569.
«С помощью революции французы освободились от своей исто-
рии», — писал Розенкранц, имея в виду историю прошлого570. А Зом
в 1880 году, наоборот, упрекал немецкую историческую школу в том,
что она «помогла ускорить разрыв с историей»: он при этом имел в виду
«историю» (Geschichte) актуальную571.
567
Schulz W. Zeitgeist // [Brockhaus] Conversations-Lexikon der Gegenwart. Bd. 4/2
(см. примеч. 383). S. 464.
568
«Da ist es mit der eigentlichen Geschichte vorbei, und das Stadium der Geschichts-
forschung ward betreten». — Immermann K. Memorabilien (1839) // Immermanns Wer-
ke / Hrsg. H. Mayne. Leipzig; Wien, [1906]. Bd. 5. S. 230–231.
569
«Der Abgrund einer großen Revolution trennt das neue System vollkommen von
dem Alten». — Macaulay Th. B. Die Geschichte Englands seit dem Regierungsantritte Ja-
cobs II / Üb. F. Bülau. Leipzig, 1849. Bd. 1. S. 22–23.
570
«Durch die Revolution befreiten sich die Franzosen von ihrer Geschichte». — Ro-
senkranz K. Aus einem Tagebuch. Königsberg Herbst 1833 bis Frühjahr 1846. Leipzig,
1854. S. 199 (запись 1834 года).
571
Sohm R. Fränkisches und römisches Recht // Zeitschrift der Savigny-Stiftung für
Rechtsgeschichte. Germanist. Abt. 1880. Bd. 1. S. 80; ср.: Böckenförde E.-W. Die Histori-
sche Rechtsschule und das Problem der Geschichtlichkeit des Rechts // Collegium Philo-
sophicum: Festschrift für J. Ritter. Basel; Stuttgart, 1965. S. 24.
Таким образом, понятие истории представало в разных значени-

ях — в полном соответствии с тем преломленным опытом, который
его породил. То оно означало одну лишь уходящую длительность
прошлого, то могло, обращаясь в будущее, указывать направление,
по которому призывало двигаться. «Революционное желание осу-
ществить Царство Божье есть основной вопрос прогрессивного об-
разования и начало современной истории», — отмечал в 1799 году
Шлегель572. Это характеризует если не лексикон революционеров,
то их горизонт ожиданий во Франции, а в Германии в более позд-
нее время — гегельянцев, особенно левых. «История хочет разви-
тия, образования новых форм, прогресса и перемен», — подчеркивал
Бруно Бауэр573. Обращение к будущему могло у некоторых авторов,
отрекавшихся от квиетистски понимаемого Гегеля, заходить так да-
леко, что история (Geschichte) вообще рассматривалась ими только
как история будущего. Фейербах писал Гегелю в 1828 году, что ожи-
дает «некой новой истории, некоего второго творения» и конца «той
истории, что была до сих пор»574. Отсюда в 1838 году Цешковски делал
вывод: «Поэтому установление познаваемости будущего есть необ-
ходимый предварительный вопрос для организма истории»575. Отста-
лость прежнего опыта — в сравнении с ожидаемым будущим — была
характерным признаком новооткрытого, утопического горизонта
ожиданий. Так, Бруно Бауэр считал своей задачей «раз и навсегда
проторить для истории (Geschichte) новую дорогу»576. «Мы не можем
продолжать наше прошлое иначе, как через самый решительный
разрыв с ним», — писал Руге в 1843 году Марксу, который, однако,
занимал позицию более близкую к Гегелю и ссылался на внутреннее
движение истории: «Окажется, что речь идет не о том, чтобы мыс-
572
«Der revolutionäre Wunsch, das Reich Gottes zu realisieren, ist der elastische
Punkt der progressiven Bildung und der Anfang der modernen Geschichte». — Schle-
gel F. Athenäums-Fragment. No. 222 // Kritische Friedrich-Schlegel-Ausgabe. Bd. 2.
S. 201.
573
«Die Geschichte will Entwicklung, neue Gestaltungen, Fortschritt und Umän-
drungen». — Bauer B. Die Juden-Frage // Deutsche Jahrbücher. 1842. No. 274. S. 1094.
574
Hoffmeister J. (Hrsg.) Briefe von und an Hegel. Hamburg, 1954. Bd. 3. S. 240–241.
575
«Darum ist die Feststellung der Erkennbarkeit der Zukunft eine unentbehrliche
Vorfrage für den Organismus der Geschichte». — Cieszkowski A. Graf von. Prolegomena
zur Historiosophie. Berlin, 1838. S. 9.
576
Bauer B. Die gute Sache der Freiheit und meine eigene Angelegenheit. Zürich;
Winterthur, 1842. S. 209. В целом см.: Stuke H. Philosophie der Tat. Stuttgart, 1963.
ленно провести большую разграничительную черту между прошед-

шим и будущим, а о том, чтобы осуществить мысли прошедшего»577.
Маркс считал, что Германия стоит «ниже уровня истории
(Geschichte)»578, и стремился ускоренно наверстать ее отставание
с помощью своей философии, которую страна должна была реали-
зовывать. Он переместил разрыв между прошлым и будущим в буду-
щее: как только будет достигнут коммунизм — состояние, в котором
не будет господства, — вся прежняя история превратится в предыс-
торию. «Буржуазной общественной формацией завершается пре-
дыстория человеческого общества»579. Фактическая история, таким
образом, была Марксом разжалована в ранг подготовки будущего,
ожидание которого перманентно воспроизводилось и оставалось
воспроизводимым. Маркс и Энгельс считали «эмпирически обос-
нованным», как они писали в Немецкой идеологии, что «благодаря
коммунистической революции […] освобождение каждого отдель-
ного индивида совершится в той же самой мере, в какой история
полностью превратится во всемирную историю»580. Коммунизм —
«решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение»581:
здесь ожидание уже окончательно поглотило опыт.
577
«Wir können unsere Vergangenheit nicht anders fortführen, als durch den ent-
schiedensten Bruch mit ihr»; «es wird sich zeigen, daß es sich nicht um einen großen
Gedankenstrich zwischen Vergangenheit und Zukunft handelt, sondern um die Vollzie-
hung der Gedanken der Vergangenheit». — Ruge A. Brief an Marx vom August 1843 //
Deutsch-Französische Jahrbücher. Paris, 1844 (reprint: Amsterdam, 1965). S. 36;
Marx K. Brief an Ruge (September 1843) // Ibid. S. 39; MEW. 1957. Bd. 1. S. 346 (цит. по:
Маркс К. Письма из «Deutsch-Franzosische Jahrbücher» // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. М., 1955. Т. 1. C. 381. — Примеч. пер.).
578
Marx K. Zur Kritik der Hegelschen Rechtsphilosophie // MEW. Bd. 1. S. 380 (цит.
по: Маркс К., Энгельс Ф. К критике Гегелевской философии права // Они же. Соч. М.,
1955. Т. 1. С 420. — Примеч. пер.).
579
«Mit dieser Gesellschaftsformation schließt daher die Vorgeschichte der mensch-
lichen Gesellschaft ab». — Marx K., Еngels F. Zur Kritik der politischen Ökonomie. Vor-
wort 1859 // MEW. Bd. 13. S. 9 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. К критике политической
экономии // Они же. Соч. М., 1955. Т. 13. С. 8. — Примеч. пер.).
580
«durch die kommunistische Revolution […] die Befreiung jedes einzelnen Indi-
viduums in demselben Maße durchgesetzt wird, in dem die Geschichte sich vollständig
in Weltgeschichte verwandelt». — Marx K., Engels F. Deutsche Ideologie // MEW. Bd. 3.
S. 37.
581
«Der Kommunismus ist das aufgelöste Rätsel der Geschichte und weiß sich als
diese Lösung». — Marx K. Ökonomisch-philosophische Manuskripte (1844) // MEW.
Erg. 1968. Bd. 1. S. 536 (цит. по: Маркс К. Экономическо-философские рукописи
1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М., 1955. Т. 42. С. 116. — Примеч. пер.).
Таким образом, понятие истории вынуждено было служить тому,

чтобы покрывать все темпоральные измерения, от бедной опытом
надежды на будущее до лишенного ожиданий изучения прошлого.
Третья составляющая, о которой мы здесь не будем говорить по-
дробно, — понятие «развитие», служившее мостиком между опытом
и ожиданием582, — было в обиходном языке XIX века, пожалуй, наибо-
лее часто употребляемым. Призыв, обращенный к однажды открытой
«истории» (eine Geschichte), вызвал столь же неоднородное эхо, сколь
велико было число «точек зрения». Во всяком случае, разница между
опытом и ожиданием создавала постоянное временнóе напряжение,
из которого, казалось, выходила «история» (Geschichte) во всей своей
ежемоментной уникальности.
Характерно, что столь же амбивалентно применялось и понятие
«историзм», когда оно появилось. Впервые оно зафиксировано у Нова-
лиса (в форме Historism) — там оно невнятно ассоциируется с Confusions
System и Mystizism583. Только в последние годы перед революцией
1848 года оно получило определение и тем самым было введено в на-
учный язык. Фейербах в 40-х годах XIX века называл «историзмом»
«сознание, деформированное неверным отношением к истории»584,
а историка Генриха Лео окрестил «воплощенным недовольством, ко-
торое испытывает историзм по отношению к здоровым каплям крови
современности»585. Если Фейербах с его негативным понятием «исто-
ризм» уже отсекал историю (Geschichte) от ее связи с жизнью и с исти-
ной, то Бранис в то же самое время тем же самым словом еще называл
обращенную в будущее философию истории. Обоснование этой все-
охватной науке — в отличие от «натуризма» — давала, по его мнению,
уже начавшаяся «великая эпоха самоосознанно совершающей себя
всемирной истории»586.
582
См.: Wieland W. Entwicklung // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Ge-
schichtliche Grundbegriffe. Bd. 2. S. 351–423.
583
Novalis [Hardenberg F. von.] Allgemeine Brouillon. Nr. 927 // Idem. Schriften.
Bd. 3. S. 446.
584
Scholtz G. «Historismus»als spekulative Geschichtsphilosophie: Christlieb Julius
Braniß, 1792–1873. Frankfurt a.M., 1973. S. 130. Cуществует более полная история
понятия «историзм», которая будет представлена ниже.
585
Feuerbach L. Über das Wunder (1839) // Idem. Sämtliche Werke. 1960. Bd. 7.
S. 44.
586
Braniss C. J. Die wissenschaftliche Aufgabe der Gegenwart als leitende Idee im
akademischen Studium. Breslau, 1848. S. 106 ff. Также см.: Scholtz G. «Historismus»als
spekulative Geschichtsphilosophie. S. 125 ff.; Idem. Historismus // Historisches Wörter-
buch der Philosophie. Basel; Stuttgart, 1974. Bd. 3. S. 1141 ff.
Словом «историзм» могла обозначаться и третья позиция, под-

черкивавшая развитие как всеохватную взаимосвязь движений: «под-
линный историзм» — как определил его в 1852 году Феликс Дан, по-
вторявший слова своего учителя Прантля, — основывается на учениях
Лессинга и Канта и рассматривает «всемирную историю в самом широ-
ком смысле как одно целое, как единое, необходимое согласно законам
разума развертывание процесса»587.
Лишь в ХХ веке стало набирать популярность использование слова
«историзм» в фейербаховском негативном смысле приверженности уже
отмершему прошлому. В противоположность этому Трёльч, Майне-
ке или Ротхакер подчеркивали неустаревающий опыт исторической
(geschichtlich) относительности и необходимость его научной обработ-
ки. Так новая история (neuzeitliche Geschichte) примерно через сто лет
после своего начала вызвала к жизни соответствовавшее ей понятие,
обозначавшее и процесс, и рефлексию. Сегодня это понятие, в свою
очередь, подвергается резкой атаке со стороны критики идеологии.
Конечно, свойства понятия истории в Новое время (neuzeitlicher Begriff
der Geschichte) таковы, что оно с самого начала было подвержено идео-
логизации, а значит — могло быть поставлено под вопрос критикой
идеологии. Эта амбивалентность, заложенная в вышеописанных много-
значностях данного понятия, является общей для него и для остальных
главных понятий современной эпохи.
VI.4. «История» (Geschichte) между идеологией

и ее критикой
«Историю призывают в качестве арбитра, но лишь по видимости,
ибо на самом деле каждый использует исторические факты только
как средства для того, чтобы с помощью казуистических приемов об-
основать и оправдать свое уже имеющееся непоколебимое мнение» —
такое наблюдение сделал граф Кайус Ревентлов в 1820 году, описывая
разгоревшийся тогда спор о дворянстве588. Использование историче-
587
Dahn F. Für freie Forschung gegen Dogmenzwang in den Wissenschaften // Philo-
sophische Studien. Berlin, 1883. S. 95 ff.; цит. по: Scholtz G. «Historismus» als spekulative
Geschichtsphilosophie. S. 132 ff.
588
«Die Geschichte wird wohl als Schiedsrichter angerufen, aber doch nur scheinbar;
denn in Wahrheit gebraucht jeder die historischen Tatsachen nur als Mittel, um seine
bereits vorhandene unumstößliche Meinung in rabulistischer Weise zu begründen und zu
rechtfertigen». — Цит. по: Perthes C. Th. Friedrick Perthes’ Leben. Bd. 2. S. 192.
ских (historisch) аргументов испокон веков было принято в риторике

как средство укрепления юридических, социальных, теологических,
моральных или политических позиций. Но такие аргументы обрели
больший вес после того, как история была возведена в ранг своего
рода высшей инстанции обоснования. В то же время они и утратили
часть своей однозначности, потому что сразу же попали в зависимость
от перспективных преломлений, характерных для нового (neuzeitlich)
понятия истории. С тех пор как слово «история» (Geschichte) стало
понятием, описывающим рефлексию, исторические (geschichtlich) дока-
зательства оказались обречены на многозначность. Они могли исполь-
зоваться и для критики идеологии, однако при этом и сами оказывались
подвержены идеологизации.
Гёррес с сожалением констатировал этот необратимый процесс.
До сих пор, писал он, история была наставницей жизни, и люди
еще «крепко верили в существование некой великой, нерушимо объ-
ективной истины […] Новое время полностью утратило эту веру; оно
считает, что мерило всякой истины находится в субъективном разу-
ме, а все исторически объективное — порождение предрассудков, за-
блуждений, предвзятости мрачных веков — должно сначала получить
одобрение этого контролера».
Описанные выше усилия авторов эпохи Просвещения и филосо-
фов истории познать «саму историю» (die Geschichte selber) в ее процес-
суальном характере Гёррес свел к их субъективизму. После самостоя-
тельно сконструированной природы, самостоятельно сфабрикованного
государства, самостоятельно сделанной церкви и самодельного образа
Бога «для полноты конструкции нужно было добавить еще самостоя-
тельно сотворенную историю (Geschichte). И они быстро принялись
за дело, и вот вместо обретенной истории учредили изобретенную».
Она, считал Гёррес, представляла собой «обратную историю», которую
крепкие задним умом потомки авторитетно диктовали предкам с по-
зиций сегодняшнего дня589.
589
«herzhaft an das Dasein einer großen, unverwüstlichen objektiven Wahrheit ge-
glaubt […] Die neue Zeit hat diesen Glauben ganz verloren, die Regel aller Wahrheit ist
ihr dem subjektiven Verstände eingepflanzt; alles historisch Objektive aber, ein Erzeugnis
der Vorurteile, Irrtümer, Befangenheit finsterer Jahrhunderte, muß sich erst bei diesem
Wardein bewähren»; «…mußte zur Ergänzung des Apparats auch noch eine selbstge-
schaffene Geschichte nachgeliefert werden. Und es wurde rasch zum Werk geschritten,
statt der gefundenen Geschichte wurde die erfundene eingeführt». — Görres J. Die wahre
und falsche Geschichte // Eos. 1828. Nr. 59. См. также: Idem. Gesammelte Schriften.
1958. Bd. 15. S. 49–50.
Таким образом, Гёррес в своей критике сделал еще один шаг впе-
ред. Он не столько обличал конкретную, ситуативную ложь, сколько
видел, что уже в самом трансцендентальном подходе, предусматри-
вавшем изучение истории (Geschichte) только с помощью теории воз-
можных историй, заложено принуждение к неверному истолкованию.
Такая историография, считал он, не может не «гнуть» «факты» в угоду
предвзятым мнениям.
Но как можно было избежать произвольности иначе, нежели рас-
крыв собственные теоретические посылки? Критики идеологии, такие
как Карл Генрих Хермес (1837), обвиняли историческую школу в том,
что она этого не делает, а ссылается вместо этого на «историю» (die
Geschichte). «Мало есть выражений в нашем языке, в отношении кото-
рых совершается более непростительное злоупотребление, чем в от-
ношении слова “исторический” (geschichtlich). Историей, как извест-
но, называется все, что происходит и будет происходить», — область
прошлого Хермес предусмотрительно обошел молчанием. Однако
не в этом главная суть его слов: он подчеркивает присущий понятию
истории крайне общий характер, который фактически ничего не позво-
ляет исключить. «Точно так же, как в конечном счете нет ничего, что ле-
жало бы вне пределов истории, так нет и ничего такого, что не было бы
в том или ином смысле историческим».
Представители исторической школы, продолжал Хермес, прояв-
ляют абсолютный произвол, когда думают, будто «после того, как они
что-то, что попалось им под руку, назвали историческим, им больше
уже не требуется никаких доказательств». С тем же успехом можно
было бы назвать это «неисторическим», потому что использование та-
ких слов есть исключительно дело предвзятого мнения. Совершенно
непонятно, возмущался Хермес, почему «историческим» (geschichtlich)
считают лишь то, что «претендует на вечное существование»: почему
развитие есть нечто более историческое, чем революция, а возникно-
вение — чем исчезновение? Почему можно утверждать — как Штеф-
фенс, — «что все, что история с нами делает, происходит бессознатель-
но»? Тогда историческим будет считаться только то, о чем мы не знаем,
как и почему оно происходит590.
590
«Es gibt wenig Ausdrücke in unserer Sprache, mit denen ein sträflicherer Miß-
brauch getrieben wird, als mit dem Worte geschichtlich. Geschichte heißt bekanntlich
alles, was geschieht und geschehen wird»; «Ebenso wie es am Ende, nichts gibt, was au-
ßerhalb der Geschichte läge, gibt es auch nichts, was nicht in dem einen oder in dem
andern Sinne geschichtlich wäre»; «gar keines Beweises mehr, zu bedürfen, sobald sie
irgend etwas, das ihnen gerade in den Wurf kommt, geschichtlich nennen»; «daß alles,
Таким образом, критика Хермеса была направлена конкретно про-

тив такого использования понятия истории, которое привязывало его
только к прошлому и имело в виду только постоянные вещи. В этом
Хермес видел внутреннюю лживость исторической школы. Кроме того,
он продемонстрировал один семантический факт, которым мог вос-
пользоваться кто угодно: слова «история» (Geschichte), «историческое»
(das Geschichtliche) превратились в слова-«джокеры», которые любой
мог легко наполнить любым содержанием: их смысловое поле уни-
версально, их применимость неограниченна. Сами по себе эти слова
ничего не говорят, и в этом заключена их как бы семантическая пред-
расположенность к идеологизации, а также их пригодность к исполь-
зованию в социально-политическом обиходе.
Спор об истории вообще и о понятии «история» в особенности был
не только спором о теории науки, о методологии или о политике в обла-
сти науки. Он далеко заходил в политическое и социальное измерения
языкового поля, потому что этому понятию — как общему понятию,
обозначающему движение, — была также присуща та интегративная
и дистанцирующая сила, которая могла мотивировать политическую
деятельность. Это можно проследить по цензурной политике и по ее
пересмешнице — политической поэзии.
Как только массы, лишенные сословного деления, потребовали но-
вой общественной и политической организации, возросла роль препо-
давания истории в школе. Во время революции и во время реставра-
ции оно руководствовалось противоположными мотивами, и повсюду
в курс истории были включены элементы забвения, что дало Дройзену
повод сказать: «Высочайшие повеления устанавливают, чтó история
должна считать случившимся»591.
Против такого управления историей выступала политическая поэ-
зия, которая подвергала критическому анализу понятия и выносила
их в публичную сферу. Хоффман фон Фаллерслебен смеялся над «Ис-
торической школой», близкой к престолам правителей: «Вы опираетесь
на историю / И не ищете того, что должны искать, / А находите то,
was die Geschichte mit uns wolle, bewußtlos geschehe». — Hermes K. H. Steffens und die
geschichtliche Schule (1837) // Idem. Blicke aus der Zeit in die Zeit. Randbemerkungen
zu der Tagesgeschichte der letzten fünfundzwanzig Jahre. Bd. 1. S. 314. У Хермеса были
определенные трудности при хабилитации во Вроцлаве; [Brockhaus] Conversations-
Lexicon der Gegenwart. 1839. Bd. 2. S. 851.
591
«Allerhöchste Befehle setzen fest, was der Geschichte dafür gelten soll, geschehen
zu sein». — Droysen J. G. Das Zeitalter der Freiheitskriege (1843/40) / Hrsg. E.E. Leh-
mann. Berlin, [1918]. S. 256.
что хотите найти, — / Это вы называете историей! / А старое все же

сходит на нет»592. Вслед за ним Гласбреннер в 1844 году высмеивал «пи-
сак от истории» (Die Geschichtlinge): «Мы повесимся сами, а вовсе не /
На всемирном суде истории! — / Ибо мы ненавидим и ее деспотию, /
вы, глупые ученые мошенники!»593 У Фридриха фон Заллета смысл
истории (Geschichte) совершенно явно отнесен к контексту революци-
онной деятельности: «В нашем словаре она означает: дела, / становя-
щееся, а не давно застывшее […] / История! Да, ты — стихия жизни! /
[…] История — это штурм Бастилий / и буря дебатов в Конвенте…»594
В зависимости от политических целей можно было видоизменять
поле значений эластичного общего понятия — и в этом как раз и заклю-
чался залог эффективности его применения. Ведь потенциально оно
могло быть отнесено к каждому, и речь при этом шла не о познании
прошлого, а, говоря словами Ницше, о «принципиальном искажении
истории, чтобы она предоставляла доказательства для моральной оцен-
ки»595. Чем больше «историю» (die Geschichte) превращали в инструмент
для реализации политических интересов, тем больше она подвергалась
принципиальному — не только намеренному — искажению, идеологи-
зации, без которой она, как казалось, уже не могла обойтись — хотя бы
по причинам морального самосохранения тех, кто использовал это слово.
О том, насколько «историю» (Geschichte) считали — помимо всего
прочего — функцией от деятельности, можно судить по использованию
этого понятия для интеграции низших слоев общества, в особенности
нового класса фабричных рабочих. В 1843 году Вильгельм Шульц писал,
что «народы пока только начинают приближаться к ощущению своей
значимости. Поэтому у них еще мало развито чувство своей истории
592
«Ihr stützt euch auf Geschichte, / Und sucht nicht was ihr suchen sollt, / Und findet
was ihr finden wollt — / Das nennet ihr Geschichte! / Und das Alte gehet doch zunich-
te». — Fallersleben H. H. von. Die historische Schule // Idem. Unpolitische Lieder. Ham-
burg, 1841. Bd. 2. S. 51.
593
«Wir hängen uns selber nun und nie / Am Weltgericht der Geschichte! — / Denn
wir hassen auch ihre Despotie, / Ihr dummen gelehrten Wichte!» — Glassbrenner A. Die
Geschichtlinge (um 1844) // Volkmann E. (Hrsg.) Um Einheit und Freiheit. 1815–1848
(Vom Wiener Kongreß bis zur Märzrevolution). Leipzig, 1936. S. 223.
594
«In unsrem Wörterbuche heißt sie: Taten, / Das Werdende, und nicht das Alters-
tarrte […] / Geschichte! ja, du Element des Lebens! / […] Geschichte heißt das Stürmen
der Bastillen / Und der Debatte Stürmen im Konvente…» — Sallet F. von. Geschichtliche
Entwicklung. Ausg. Gedichte / Hrsg. M. Henning. Frankfurt a.M., 1913. S. 190–191.
595
«die prinzipielle Fälschung der Geschichte; damit sie den Beweis für die morali-
sche Wertung abgibt». — Nietzsche F. Aus dem Nachlaß der Achtzigerjahre // Idem. Wer-
ke. 1956. Bd. 3. S. 518.
и они не обретут его до тех пор, пока не будут сами творить историю,
пока не перестанут быть лишь мертвым материалом, из которого тво-
рят ее несколько привилегированных классов»596.
Все свои литературные усилия Шульц направил на то, чтобы при-
вести этот народ в движение, раскрыв ему глаза на его исторический
потенциал. Еще Хильдебранд установил, что «всемирно-историческое
значение машин» повышает «сознание собственной силы», в особен-
ности у фабричных рабочих. Все больше и больше «рабочий совре-
менности, который вырос в общении с машинами, [ощущает], что он,
с теми навыками, которые есть у него в голове и в руке, также участвует
в великой стройке истории»597.
Слово «история» (Geschichte) в той же мере, в какой оно служило
в качестве боевого клича, могло использоваться и в социально-ин-
тегративной функции. В том же самом контексте — применительно
к рабочим — оно могло служить смягчающим, умиротворяющим поня-
тием: как писал Риль, фабричный рабочий лишен семьи и родины, он
ищет «своих товарищей не в прошлом или настоящем, а в бескрайних
просторах будущего […] У него нет истории: вся суть машинной ин-
дустрии, насквозь современной, отвлекает его мысли от исторических
предметов». Так одна и та же ситуация описывалась в одних и тех же
понятиях, но выводы получались диаметрально противоположными.
Риль, изложив свою критику идеологии с позиций прошлого, сделал
программный вывод, который Шульц еще раньше разоблачил с про-
тивоположных позиций: «Необходимо, — писал Риль, — постепенно
создать [рабочему] некую историю, некую родину, некие социальные
перила», которые он для начала должен обрести в «семье»598.
596
«die Völker fangen gerade erst an, zum Gefühl ihrer Bedeutung zu kommen. Dar-
um haben sie noch wenig Sinn für ihre Geschichte und werden ihn nicht eher haben, bis
sie selbst die Geschichte machen, bis sie mehr als ein toter Stoff sind, aus dem sie von ei-
nigen privilegierten Classen gemacht wird». — Schulz W. Die Bewegung der Production.
Eine geschichtlich-statistische Abhandlung zur Grundlegung einer neuen Wissenschaft
des Staats und der Gesellschaft. Zürich; Winterthur, 1843. S. 155–156.
597
«[fühle] der Arbeiter der Gegenwart, der im Verkehr mit den Maschinen aufge-
wachsen ist, daß er mit den Fähigkeiten seines Kopfes und seines Armes auch an dem
großen Baue der Geschichte mitarbeitet». — Hildebrand B. Die Nationalökonomie der
Gegenwart und Zukunft (1848) / Hrsg. H. Gehring. Jena, 1922. S. 185–186.
598
«seine Genossenschaft nicht in der Vergangenheit oder Gegenwart, sondern in
den unbegrenzten Weiten der Zukunft […] Er hat keine Geschichte; das ganze Wesen
der durchaus modernen Maschinenindustrie lenkt seinen Sinn vom Historischen ab»;
«Es gilt also, [dem Fabrikarbeiter] allmählich eine Geschichte zu schaffen, eine Heimat,
eine sociale Schranke». — Riehl W. H. Die bürgerliche Gesellschaft. Stuttgart; Tübingen,
1851. S. 345–346.
В этой ситуации, когда применения понятия «история» были раз-

личны или даже взаимно противоположны, Маркс развивал критику
идеологии, в которой он анализировал господствующий лексикон в це-
лом — с позиции своей теории истории. Он саркастически вопрошал,
почему это Бруно Бауэр считает, будто история (Geschichte) существует
ради того, «чтобы служить целям потребительского акта теоретического
пожирания, доказательства». Далее Маркс многозначительно спраши-
вал, что же это за история, [которая существует], «чтобы истина пришла
к самосознанию. Подобно истине, история становится, таким образом,
особой личностью, метафизическим субъектом, а действительные че-
ловеческие индивидуумы превращаются всего лишь в носителей этого
метафизического субъекта». Это он продемонстрировал на примере та-
ких выражений, как «история не позволяет насмехаться над собой […]
история употребила величайшие усилия для того, чтобы […] история
занялась […] для чего же и нужна была история» и так далее599.
В силу того, что Немецкая идеология была опубликована посмерт-
но, самые длинные историко-теоретические доказательства Марк-
совой критики идеологии оказали свое воздействие только в наше
время. Во вступительной части Маркс и Энгельс дали формальную
сетку категорий всех возможных видов истории; сетка эта изначально
предполагает движение, которое порождает всё новые противоречия
и всё новые решения. Человек как общественное существо, произво-
дящее само себя, определяется с точки зрения его потребностей и того
труда, который эти его потребности удовлетворяет и увеличивает.
При таком антиидеалистическом взгляде сознание понимается лишь
функционально по отношению к деятельностному процессу жизни.
У идеологии и «форм сознания» самих по себе «нет истории, у них
нет развития». Сознание, подчеркивал Маркс, «уже с самого начала
есть общественный продукт», и потому «иллюзией идеологов», этих
«фабрикантов истории» является представление, будто они пишут
599
«damit die Wahrheit zum Selbstbewußtsein komme. Die Geschichte wird daher,
wie die Wahrheit, zu einer aparten Person, einem metaphysischen Subjekt, dessen bloße
Träger die wirklichen menschlichen Individuen sind»; «Die Geschichte läßt ihrer nicht
spotten, die Geschichte hat ihr größten Anstrengungen darauf verwandt, die Geschichte
ist beschäftigt worden wozu wäre die Geschichte da?» — Marx K., Engels F. Die heili-
ge Familie oder Kritik der kritischen Kritik (1843) // MEW. 1957. Bd. 2. S. 83–84 (цит.
по: Маркс К., Энгельс Ф. Святое семейство, или критика критической критики //
Они же. Соч. М., 1955. Т. 2. С. 86–87. — Примеч. пер.). Также ср.: Marx K. Zur Ju-
denfrage (1844) // MEW. Bd. 1. S. 372, где Маркс пытается разрушить богословскую
версию вопросов Бауэра.
историю в соответствии с ведущими идеями или господствующими

понятиями. Господствующие понятия указывают на то, какие классы
являются господствующими.
Таким образом, критика Маркса, направленная против «всего
прежнего понимания истории», носила более глубокий характер: она
относилась не к одному лишь понятию истории, но ко всякой истории
понятий. Хотя методологически эту критику можно применить и к по-
нятиям самого Маркса (тем более что он в огромной мере вкладывал
в свои категории утопические цели), все же Маркс имеет то реши-
тельное преимущество перед остальными, что его критика идеологии
теоретически предполагает процессуальное понятие истории, которое
постоянно требует себе эмпирического наполнения: производительные
силы, общественные отношения и сознание необходимо соотносить
друг с другом, причем соотношение это меняется600. Так Маркс мыслен-
но соединил те два полюса, из которых в традиционных рассуждениях
об истории обычно то один, то другой односторонне абсолютизировал-
ся по идеологическим причинам и превращался в общее место: с одной
стороны — история как то, что можно творить, а с другой — история
как сила, имеющая власть над людьми. Маркс связал одно с другим:
«Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им взду-
мается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые
непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого»601.
В отличие от этой теоретической посылки Маркса в обиходных
представлениях об истории ее обычно либо принижали до статуса
результата человеческих деяний, либо превращали в некую субстан-
цию, имеющую власть над людьми; обе позиции были всегда уязвимы
для критики идеологии.
После того как слово «история» (die Geschichte) превратилось
в собирательное существительное, появилась возможность говорить
об истории как о субъекте самой себя. Тем самым данное слово стало —
в чисто языковом отношении — способно выступать в качестве сло-
ва-лозунга (Schlagwort). И действительно, вскоре после того, как было
образовано понятие «история» как центральное понятие общественно-
политического лексикона с большими теоретическими притязаниями,
600
Marx K., Engels F. Deutsche Ideologie // MEW. Bd. 3. S. 23, 27, 47, 36.
601
«Die Menschen machen ihre eigene Geschichte, aber sie machen sie nicht aus freien
Stücken, nicht unter selbstgewählten, sondern unter unmittelbar vorgefundenen, gegebe-
nen und überlieferten Umständen». — Marx K. Der achtzehnte Brumaire // MEW. Bd. 8.
S. 115 (цит. по: Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Эн-
гельс Ф. Соч. М., 1957. Т. 8. С. 119. — Примеч. пер.).
оно же было превращено и в слово-лозунг, пригодное для наивного

или патетического употребления. Хладнокровное по стилю изложе-
ние своих взглядов на политическую ситуацию 1812 года Клаузевиц
«возложил на священный алтарь истории»602. Тремя годами позже
Дальман говорил о «святости истории»603, а в 1845 году Веерт воспе-
вал индустриальный труд, который освобождает человека и позволяет
ему прийти к самому себе: «И вот свершилось! И в великую книгу, /
Которая звучно провозглашает чудеса истории» будет занесена эта
весть604. Так «история» стяжала в самых различных лагерях эпитеты,
которые прежде подобали только богам. Она сделалась «всемогущей»,
«всесправедливейшей», «всемудрейшей», и, наконец, человек стал пе-
ред ней ответствен. История превратилась как бы в обмирщенный
вариант религии: ей стали вменяться религиозные значения, которые
из самого понятия практически никак не вытекали.
Для употребления этого слова-лозунга характерно размывание
границы между историей рассказанной и историей, творящей самое
себя; очевидно, что в интересах идеологии эта разница и должна была
стереться. Это проявлялось там, где слово превращалось в субстанцию.
Иезуитам в 1831 году было заявлено, что их орден «история объяви-
ла вне закона»605. Мозес Хесс утверждал, что «без революции ни одна
новая история не берет начала»606. Согласно Бруно Бауэру, еврейство
противоречит «интересам истории»607. Эрнст Мориц Арндт в 1848 году
взывал к «чести немецкой истории»608, а Трейчке в 1880 году, теоло-
гически интерпретируя национальную субстанцию, предостерегал,
что юдофил «прегрешает […] против величия немецкой истории»609.
Непревзойденной можно назвать формулировку 1876 года: «Мы
602
Clausewitz C. von. Bekenntnisschrift (1812) // Idem. Politische Schriften und
Briefe / Hrsg. H. Rothfels. München, 1922. S. 86.
603
Dahlmann V. C. Ein Wort über Verfassung (1815). Leipzig, 1919. S. 17.
604
«Dann ist’s vollbracht! Und in das große Buch, / Das tönend der Geschichte Wun-
der kündet». — Weerth G. Die Industrie (1845) // Kaiser B. (Hrsg.) Die Achtundvierziger.
Weimar, 1960. S. 285.
605
Kunhardt J. H. D. Der Proceß der letzten Minister Carl’s X. Lübeck, 1831. S. 8.
606
«Ohne Revolution fängt sich keine neue Geschichte an». — Hess M. Philosophie
der Tat (1843) // Idem. Philosophische und sozialistische Schriften. S. 221.
607
Bauer B. Judenfrage // Deutsche Jahrbücher. 1842. No. 275. S. 1097.
608
Wigand F. (Hrsg.) Stenographischer Bericht über die Verhandlungen der deut-
schen constituierenden Nationalversammlung zu Frankfurt am Main. Frankfurt a.M.,
1848. Bd. 2. S. 1292.
609
Treitschke H. von. Noch einige Bemerkungen zur Judenfrage // Böhlich W. (Hrsg.)
Der Berliner Antisemitismusstreit. Frankfurt a.M., 1965. S. 86.
должны живописать историю, религия нашего времени — это история,

своевременна одна лишь история»610. А Юлиус Лебер в 1933 году убеж-
дал себя, что «история может создавать и новое, небывалое», — чтобы
рассеять то сомнение, «которое могло бы вселить в нас прошлое»611.
Достаточно примеров; «власть истории», о которой говорил ко-
гда-то Дройзен612, чтобы описать ее надындивидуальную, нравствен-
ную силу, стала понятием, которое оказалось, по всей видимости, не-
заменимым, и потому его растягивали и поворачивали то так, то эдак.
Слово-лозунг пробуждало ожидания и упорядочивало опыт, в котором
неприменимы были другие названия для надчеловеческих или межче-
ловеческих моментов общности. Понятие «история» (Geschichte) сде-
лалось вместилищем всех идеологий, какие только можно себе пред-
ставить. Это особенно очевидно, если посмотреть на другой уровень
аргументации, где речь идет о том, можно ли делать историю своими
руками.
То же самое слово — Geschichte — могло обозначать и объектную
область уверенно совершаемого человеческого действия. На полпути
к этому находится употребление данного слова, которое мы наблюдаем
в одном письме Дройзена к Густаву Фрайтагу613: прусское дворянство,
говорится там, некогда «выбило нашу историю из колеи и на пару столе-
тий поломало ее». Действительная история здесь представлена жертвой
насилия, а желаемая — намечена как истинная. Терпеть подобного рода
многозначность понятия — значит пользоваться аргументами, откры-
тыми для идеологизации, — если только не признавать за словом-ло-
зунгом права на совмещение настроений и желаемых образов.
«История как деяние» — это выражение, которое прямо противоре-
чит тем прежним значениям слова Geschichte, которые подразумевали
«судьбу». И это выражение могло появиться только после того, как сло-
во Geschichte превратилось в безобъектное собирательное существи-
тельное. С тех же пор история способна была стать тем, что творят,
610
«Geschichte müssen wir malen, Geschichte ist die Religion unserer Zeit, Ge-
schichte allein ist zeitgemäß». — Zeitschrift für bildende Kunst. 1876. S. 264; цит. по: Die
Religion in Geschichte und Gegenwart. Handwörterbuch für Theologie und Religions-
wissenschaft. 3. Aufl. Tübingen, 1960. Bd. 4. S. 687.
611
«Aber die Geschichte kann ja auch das Neue, Erstmalige schaffen»; «den die Ver-
gangenheit in uns legen könnte». — Leber J. Gedanken zum Verbot der deutschen Sozial-
demokratie (Juni 1933) // Idem. Ein Mann geht seinen Weg. Schriften. Reden und Briefe.
Berlin; Frankfurt a.M., 1952. S. 245.
612
Droysen J. G. Historik. S. 612.
613
«unsre Geschichte aus ihrer Bahn geworfen und für ein paar Jahrhunderte rui-
niert». — Idem. Brief an Gustav Freytag (14.12.1853) // Idem. Briefwechsel. S. 205.
причем не в смысле рассказывания, а в том смысле, какой имел в виду

Айхендорф, столкнувший новое и старое значения во фразе «Один
творит историю, другой ее записывает»614.
Лишь после того, как история, прежде «происходившая» или случав-
шаяся с людьми, в трудах немецких идеалистов была осмыслена как про-
цесс человеческой самореализации, появилась возможность рассматри-
вать ее в качестве поля деятельности, объекта творения, производства.
Несомненно, на использование слова Geschichte в политическом лексико-
не оказал влияние Фихте, а также в первое время молодой Шеллинг. Так,
Шеллинг в 1789 году выступил против кантовского проекта всемирной
истории a priori. «Если возможна теория чего-то a priori, то невозможна
история этого, и наоборот, только то, что не имеет теории a priori, име-
ет историю». Следовательно, у человека есть история, «потому что он
не приносит с собой свою историю, а сам порождает ее»615.
Это представлялось несомненным Шайдлеру, который популяризи-
ровал для немецкой буржуазии наследие идеализма. «Поэтому только
у человека есть история в собственном смысле этого слова: его действия
не замкнуты в определенный круговорот, как у животного». Лишь че-
ловек способен придать своей жизни направление, «сам творить» свою
историю616.
Перевод истории (Geschichte), по-прежнему пронизанной для нем-
цев неким дуновением Божественного провидения, в разряд вещей,
которые человек может «творить», произошел не без сопротивления.
Пертес, родившийся в 1772 году, еще в 1822 году сомневался, можно ли
употреблять здесь такой глагол. Пертес хотел издавать свои истори-
ческие произведения для практиков, для «деловых людей»: «Все же
именно они, а не ученые, меняют существующее положение вещей и,
если можно так выразиться, творят историю»617.
614
«Der eine macht Geschichte, der andere schreibt sie auf». — Цит. по: Bauer G.
«Geschichtlichkeit». Wege und Irrwege eines Begriffs. Berlin, 1963. S. 2.
615
«Wovon eine Theorie a priori möglich ist, davon ist keine Geschichte möglich, und
umgekehrt, nur was keine Theorie a priori hat, hat Geschichte»; «weil er seine Geschichte
nicht mit — sondern selbst erst hervorbringt». — Schelling F. W. G. Allgemeine Übersicht
der neuesten philosophischen Literatur // Philosophisches Journal. 1798. Bd. 8. S. 145.
616
«Darum hat der Mensch allein eine Geschichte im eigentlichen Sinn; denn seine
Handlungen sind nicht in einen bestimmten Kreislauf angeschlossen wie die des Tie-
res». — Scheidler K. H. Emanzipation // Ersch J. S., Gruber J. G. Allgemeine Encyclopaedie
der Wissenschaften. 1. Sect. 1840. Bd. 34. S. 5. Теоретическая предыстория такой язы-
ковой практики см.: Löwith K. Vicos Grundsatz: verum et factum convertuntur. Seine
theologische Prämisse und deren säkulare Konsequenzen. Heidelberg, 1968.
617
«dennoch sind sie es, und nicht die Gelehrten, welche in die Verhältnisse eingrei-
Недолгое время спустя он же выступал за такой средний класс,

который обладал бы самосознанием и, будучи ориентирован на до-
стижения, должен был бы отказаться от уроков прошлого, от старой
historia magistra vitae:
Если бы поочередно каждая партия управляла государством

и предписывала установления, то благодаря истории, которую они бы
сами творили, все партии стали бы справедливее и мудрее. История,
сотворенная другими, сколько бы ее ни писали и ни изучали, редко
обеспечивает политическую мудрость и справедливость; этому учит
опыт618.
Собирательное существительное Geschichte как трансценденталь-

ная категория всегда было связано с деятельностью. Не только открытие
«истории», но, особенно, открытие ее в качестве творимой — это один
из атрибутов нарождавшегося буржуазного мира.
Но вместе с тем и «реакция […] стала исторической силой», кото-
рая, по словам Штирнера, в 1852 году принялась «творить историю»619.
Впрочем, Бисмарк всегда утверждал, что делать это человек как раз
не может: «Произвольное, лишь субъективными причинами опре-
деляющееся вмешательство в развитие истории всегда имело своим
следствием лишь сбивание незрелых плодов […] Мы можем перевести
часы вперед, но время от этого не станет течь быстрее»620, — писал
Бисмарк в одном из указов в 1869 года. Потом, уже в старости, он видел
свидетельства своей правоты: «Творить историю вообще невозможно,
но всегда можно по ней учиться тому, как надо руководить полити-
ческой жизнью большого народа соответственно его развитию и его
fen und die Geschichte, so zu sagen, machen». — Perthes C. T. Friedrick Perthes’ Leben.
Bd. 3. S. 23.
618
«Wenn jede Partei einmal der Reihe nach zu regieren und Institutionen anzuord-
nen hätte, so würden durch selbstgemachte Geschichte alle Parteien billiger und klüger
werden. Von anderen gemachte Geschichte verschafft, so viel sie auch geschrieben und
studiert wird, selten politische Billigkeit und Weisheit; das lehrt die Erfahrung». — Ibid.
S. 271–272.
619
Stirner M. Geschichte der Reaction. 2. Abt.: Die moderne Reaction. Berlin, 1852.
S. V.
620
«Ein willkürliches, nur nach nach subjektiven Gründen bestimmtes Eingreifen in
die Entwicklung der Geschichte hat immer nur das Abschlagen unreifer Früchte zur Folge
gehabt […] Wir können die Uhren vorstellen, die Zeit geht aber deshalb nicht rascher». —
Bismarck O. von. Erlaß an den Gesandten in München, Frh. v. Werthern (26.2.1869) //
Idem. Gesammelte Werke. Berlin, 1931. Bd. 6 b. S. 2.
историческому предназначению»621. Отказ от представления, что ис-

торические процессы можно планировать, сразу выводит на первый
план другую смысловую зону понятия истории — идею долговремен-
ного развития. Так использование слова, а особенно — определение
полярных возможных его значений — может представлять собой тест
на утопичность.
Константин Франц, интеллектуальный оппонент Бисмарка и по-
читатель Шеллинга, в 1879 году видел «в истории особое царство […]
которое не от Бога, но создано людьми и постоянно ими создается»622.
Линия фронта между политическими лагерями не полностью
совпадала с линией размежевания по критериям политической се-
мантики. Существовали понятийные структуры, распределявшиеся
между лагерями своеобычным образом. Лоренц фон Штайн, напри-
мер, считал, что с появлением всемирной истории зона свободы со-
кращается: «Чем больше становится всемирная история, тем меньше
то, что не просто индивид, а в конце концов все индивиды могут в ней
сделать»623. Энгельс же сделал противоположный вывод, провозгласив
«планомерную сознательную организацию» будущего. «Объективные,
чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают
под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут
вполне сознательно сами творить свою историю […] Это есть скачок
человечества из царства необходимости в царство свободы»624. Эн-
гельс был ближе к их общим идеалистическим источникам, и поэто-
621
«Man kann Geschichte überhaupt nicht machen, aber man kann immer aus ihr
lernen, wie man das politische Leben eines großen Volkes seiner Entwicklung und seiner
historischen Bestimmung entsprechend zu leiten hat». — Idem. Ansprache an die Abord-
nung der Universität Jena (30.7.1892) // Ibid. [o. J.] Bd. 13. S. 408–409.
622
«in der Geschichte ein besonderes Reich […], welches nicht von Gott herrührt,
sondern welches die Menschen schufen und fortwährend schaffen». — Frantz C. Der
Föderalismus als das leitende Prinzip für die sociale, staatliche und internationale Or-
ganisation, unter besonderer Bezugnahme auf Deutschland, critisch nachgewiesen und
constructiv dargestellt. Mainz, 1879 (reprint: Aalen, 1962). S. 441.
623
«Je größer die Weltgeschichte, desto geringer ist das, was nicht bloß der einzelne,
sondern was am Ende alle einzelnen in ihr vermögen». — Stein L. von. Zur preußischen
Verfassungsfrage. 1852 (reprint: Darmstadt, 1961). S. 1.
624
«Die objektiven, fremden Mächte, die bisher die Geschichte beherrschten, tre-
ten unter die Kontrolle der Menschen selbst. Erst von da an werden die Menschen ihre
Geschichte mit vollem Bewußtsein selbst machen […] Es ist der Sprung der Mensch-
heit aus dem Reiche der ‘Notwendigkeit in das Reich der Freiheit’». — Engels F. Herrn
Eugen Dührings Umwälzung der Wissenschaft (1878) // MEW. Bd. 20. S. 264 (цит. по:
Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М., 1957. Т. 20. С. 294–295. —
му здесь мы видим более высокую степень утопического ожидания.

В том, что касается будущей подвластности истории человеку, видение
Энгельса ближе к пангерманистам, которые в 1898 году — используя,
что характерно, слово Geschicke вместо Geschichte — говорили, что не-
мецкий «народ господ» имеет «право и обязанность […] участвовать
в управлении судьбами всего мира»625.
И наконец, Гитлер и его присные с наслаждением использовали
слово «история», причем как в значении судьбы, так и в значении тво-
римой истории. Но непостоянство пропагандистских выражений, если
над ним задуматься, само обнаруживает их идеологическое содержа-
ние. «Вечные ценности народа лишь под ударами кузнечного моло-
та мировой истории становятся той сталью, тем железом, которым
потом вершится история», — писал Гитлер в своей книге 1928 года626.
А фраза, произнесенная им во время избирательной кампании в Липпе
незадолго до 30 января 1933 года, показывает, что даже навязчивые
идеологические представления не лишены прогностического значения:
«В конечном счете безразлично, сколько процентов немецкого народа
творят историю. Важно только то, что последние, кто в Германии творят
историю, — это мы»627. Невозможно было лучше сформулировать адре-
сованные самому себе ультиматумы, под принудительным воздействи-
ем которых Гитлер вершил свою политику, думая при этом, что вершит
историю. Так и получилось на самом деле — но иначе, чем он себе это
представлял.
Таким образом, многозначность современного понятия истории
(Geschichtsbegriff), которое может означать то историю как нечто от-
крытое для творения, то историю как высшую силу, обеспечила воз-
можность его идеологического использования. Но в этом же языковом
факте заключены и признаки, позволяющие разоблачать идеологиче-
ский характер этого использования.
625
«an der Leitung der Geschicke der ganzen Welt teilzunehmen […] berechtigt
und verpflichtet zu sein». — Beitrittsaufruf zum Alldeutschen Verband, цит. по: Grell H.
Der Alldeutsche Verband, seine Geschichte, seine Bestrebungen und. Erfolge. München,
1898. S. 7.
626
«Die Ewigkeitswerte eines Volkes werden nur unter dem Schmiedehammer der
Weltgeschichte zu jenem Stahl und Eisen, mit dem man dann Geschichte macht». —
Weinberg G. L. (Hrsg.) Hitlers zweites Buch. Stuttgart, 1961. S. 138.
627
«Es ist letzten Endes gleichgültig, wieviele Prozent des deutschen Volkes Ge-
schichte machen. Wesentlich ist nur; daß die letzten, die in Deutschland Geschichte ma-
chen, wir sind». — Hitler A. Rede (4.1.1933 in Detmold) // Domarus M. (Hrsg.) Hitler:
Reden und Proklamationen 1942 bis 1945. 2. Aufl. München, 1965. Bd. 1/1. S. 176.
VII. Заключение
Принципиальная двусмысленность понятия «история» (Geschichts-
begriff) с самого момента его возникновения оказывала глубокое воз-
действие на обиходный язык политики. Это понятие предрасположено
к тому, чтобы использоваться в риторически гиперболизированных
оборотах и наполняться идеологическим содержанием. Предраспо-
ложенность эта происходит от того, что слово Geschichte образовано
как собирательное существительное единственного числа. В каче-
стве трансцендентальной категории оно охватывает одновременно
и Historie, и Geschichte. Понятие «история» переливается различными
оттенками возможных видов опыта: пространство действия и процесс,
прогресс и развитие, создание смыслов и судьба, событие и деяние.
Возникает впечатление, что прежнее значение «рассказ» оттесняется
при этом на задний план.
Из множества значений, удобных для использования в лозунгах,
были выведены несколько теоретических позиций, которые, в свою
очередь, оказывают влияние на общественно-политическую ситуацию,
давая ее диагноз. В своих несвоевременных соображениях О пользе
и вреде истории (Historie) для жизни Ницше в 1874 году дал острую
критику идеологии: рассматривая вместе внутренние характеристики
научной работы и ее внешние эффекты, он обнаружил три типа ис-
тории (Historie): антикварный, монументальный и критический. В со-
ответствии с тем, как Ницше определял «жизнь», история (Historie)
в целом представала у него симптомом старения, тормозом для жизни.
Поэтому Ницше требовал — и не безрезультатно, — чтобы молодежь
смело использовала противоядия от исторической болезни: «неисто-
рическое и надысторическое»628.
С тех пор предлагаются различные альтернативы — из области
типологизации, из природы, из антропологии, но деисторизация все-
общего сознания или тем более наук до сего дня не достигла значи-
тельного успеха629.
Многогранный проект критики исторического разума, представ-
ленный Дильтеем, далеко вторгается в социальные и гуманитарные
науки — пожалуй, дальше, чем эпистемология неокантианцев, ставив-
628
Nietzsche F. Vom Nutzen und Nachteil der Historie für das Leben // Idem. Werke.
1954. Bd. 1. S. 281 (цит. по: Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Он же.
Соч. Т. 1. С. 168, 227. — Примеч. пер.).
629
Ср.: Heussi K. Die Krisis des Historismus. Tübingen, 1932; Marquard O. Schwie-
rigkeiten mit der Geschichtsphilosophie. Frankfurt a.M., 1973.
шая себе цель обеспечить исторической науке наряду с естественными

науками по-настоящему собственную область познания.
Категория «историчности» (Geschichtlichkeit) стала для экзистен-
циалистской философии и герменевтики инструментом, позволяющим
как бы метаисторически обосновывать постоянно саму себя опережа-
ющую относительность всего исторического и таким способом сделать
ее менее досадной630. Понятие «историчности» в определенном смысле
выражает то, что в XVIII веке призвано было выражать понятие «ис-
тории вообще» в качестве условия возможных историй.
Другие акценты прежнего трансцендентального подхода были
усилены односторонне. Так, Теодор Лессинг своей работой История
как придание смысла бессмысленному подверг строгому анализу «пой-
манные на слове» субъективистские посылки631. И наоборот — на-
пример, в марксистском лагере — звучали утверждения вроде: «Сама
действительность пристрастна! Пристрастна в пользу нового по от-
ношению к старому, пристрастна в пользу высшего по отношению
к низшему»632.
Самые резкие на сегодняшний день нападки на понятие «история»
исходят, пожалуй, от Маутнера, который считал, что и историзм, и само
слово «история» (Geschichte) стали возможны только начиная с Канта,
но вместе с Кантом уже и устарели. Поиски исторических (geschichtlich)
законов, считает Маутнер, были обречены на неудачу. Но понятия име-
ли обыкновение существовать в качестве призраков и после исчезно-
вения тех реалий, которые они когда-то означали: «И не приходится
удивляться, если бедненькое понятие истории спустя такое краткое
время после своей смерти все еще считается живым»633. Более убе-
дительное продолжение этой семантической критики можно найти
в анализе «историзма» у Поппера.
630
Gadamer H. G. «Geschichtlichkeit» // Religion in Geschichte und Gegenwart. 3.
Aufl. 1958. Bd. 2. S. 1496 ff.; Bauer G. «Geschichtlichkeit». Wege und Irrwege eines Be-
griffs; Renthe-Fink L. von. Geschichtlichkeit. Ihr terminologischer und begrifflicher Ur-
sprung bei Hegel, Haym, Dilthey und Yorck. 2. Aufl. Göttingen, 1968.
631
Lessing T. Geschichte als Sinngebung des Sinnlosen.
632
«Die Wirklichkeit, selbst ist parteilich! Parteilich für das Neue gegenüber dem
Alten, parteilich für das Höhere gegenüber dem Niederen». — Kuczynski J. Parteilichkeit
und Objectivität in Geschichte und Geschichtsschreibung // Zeitschrift für Geschichts-
wissenschaft. 1956. Bd. 4. S. 875.
633
«Da darf man sich nicht wundern, wenn der kleine Begriff Geschichte so kurz
nach seinem Absterben noch für lebendig gehalten wird». — Mauthner F. Wörterbuch
der Philosophie. Neue Beiträge zu einer Kritik der Sprache. 2. Aufl. Leipzig, 1923. Bd. 1.
S. 608.
На уровне эмпирических исследований тоже время от времени

провозглашается «конец истории» — секулярная интерпретация тео-
логической эсхатологии. Имеется в виду при этом то, что предсказывал
в XIX веке Курно: новое состояние относительной стабильности, кото-
рое устанавливается в отсутствие принуждений к росту или наруше-
ний роста после модернизации. Подобные формулы обычно показыва-
ют, насколько слово «история» (die Geschichte) было связано с началом
Нового времени, а значит — может и пропасть вместе с его окончанием.
Правда, невзирая на многозначность понятия «история» — а также бла-
годаря ей, — никто всерьез от использования этого понятия не отка-
зался. Выражения вроде «потеря истории» или «вытеснение истории»,
как правило, нацелены на ее сохранение.
И наконец, можно напомнить о том, что мы начиная со времен Вто-
рой мировой войны впервые вступили в фазу сферической всемирной
истории, центры действия которой из Европы плюралистически рас-
пределились по всему земному шару. Очевидно, что благодаря этому,
в свою очередь, намечаются новые истории, которые, однако, формиру-
ют некое общее пространство опыта. А значит, в рамках исторических
(historisch) наук сохраняется задача старой событийной истории, рядом
с которой сформировалась в качестве отдельного ответвления соци-
альная история, задача которой в том, чтобы изучать более длительные
перемены и долговечные структуры, имеющие место на земном шаре.
С уверенностью можно сказать, что понятие истории не в состоянии
будет разрешить так называемую загадку истории.
Список литературы
Grimm J., Grimm W. Deutsches Wörterbuch. Leipzig, 1897. Bd. 4/1.
S. 3857 ff.; Geiger P. E. Das Wort «Geschichte»und seine Zusammensetzungen.
Phil. Diss. Freiburg, 1908; Zwirner E. Zum Begriff der Geschichte. Eine
Untersuchung über die Beziehungen der theoretischen und praktischen
Philosophie. Phil. Diss. Breslau, 1926; Keuck K. Historia. Geschichte des Wortes
und seiner Bedeutungen in der Antike und in den romanischen Sprachen.
Phil. Diss. Münster, 1934; Hennig J. Die Geschichte des Wortes «Geschichte» //
Deutsche Vierteljahresschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte.
1938. Bd. 16. S. 511 ff.; Rupp H., Köhler O. Historia — Geschichte // Saeculum.
1951. Bd. 2. S. 627 ff.; Bauer G. «Geschichtlichkeit». Wege und Irrwege
eines Begriffs. Berlin, 1963; Renthe-Fink L. von. Geschichtlichkeit. Ihr
terminologischer und begrifflicher Ursprung bei Hegel, Haym, Dilthey und
Yorck. 2. Aufl. Göttingen, 1968; Koselleck R. Historia Magistra Vitae. Über

die Auflösung des Topos im Horizont neuzeitlich bewegter Geschichte //
Braun H., Riedel M. (Hrsg.) Natur und Geschichte. Festschrift für K. Löwith.
Stuttgart; Berlin, 1967. S. 196 ff.; Koselleck R. Geschichte, Geschichten und
formale Zeitstrukturen // Koselleck R., Stempel W.-D. (Hrsg.) Geschichte —
Ereignis und Erzählung. München, 1973. S. 211 ff.; Scholtz G. Geschichte,
Historie // Historisches Wörterbuch der Philosophie. Basel; Stuttgart, 1974.
Bd. 3. S. 344 ff.; Böhme G. Geschichte der Natur // Ibid. S. 399 ff.; Renthe-
Fink L. von. Geschichtlichkeit // Ibid. S. 404 ff.; Reichelt H. Geschichtsauffa-
ssung, materialistische // Ibid. S. 408 ff.; Dierse U., Scholtz G. Geschichtsphi-
losophie // Ibid. S. 461 ff.; Rendtorff T. Geschichtstheologie // Ibid. S. 439 ff.
Ханс Ульрих Гумбрехт
Современный, Современность*
(Modern, Modernität, Moderne)
Gumbrecht H.-U. Modern, Modernität, Moderne // Brunner O., Conze W.,

Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur
politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Stuttgart, 1978. Bd. 4. S. 93–131.
I. Введение. I.1. О состоянии исследований. I.2. Предварительные

замечания о теории и методе. II.1. Применение слова modernus в Сред-
невековье. II.2. Современность в ренессансной циклической картине
истории. III.1. Осознание современности деятелями Просвещения
как первый шаг к отделению современности от ее античного прооб-
раза. III.2. Историософская рефлексия и претворение ее результатов
в романтическое определение «современной эпохи». IV.1. Сужение
* Единого и общепринятого русского эквивалента для немецкого слова die

Moderne на сегодняшний день не существует. Поэтому здесь для его перевода ис-
пользуются различные слова, приблизительно передающие его значение: «совре-
менность», «современная эпоха», «Новое и Новейшее время» и тд. Слово «модерн»
и словосочетание «эпоха модерна» в таком качестве не используются, поскольку
традиционно относятся в русском языке только к области архитектуры и искус-
ства. То же самое касается и прилагательного modern: за отсутствием эквивалента
оно переводится различными выражениями — «современный», «Нового и Новей-
шего времени» и тд. Неологизмы вроде «модерный», «модерновый» не используют-
ся ввиду их проблематичности с точки зрения грамматики. Дополнительная слож-
ность возникает в связи с тем, что немецкие слова gegenwärtig и zeitgenössisch тоже
переводятся на русский как «современный». Для того чтобы читателю легче было
следить за употреблением понятий в тексте, использованные в оригинале слова
приводятся в скобках. — Примеч. пер.
242 ____________________________________________ Ханс Ульрих Гумбрехт
«современного» до значения «течения времени» в Европе между 1815

и 1848 годами. IV.2. Критика и развитие нового осознания современ-
ности после 1850 года. V.1. Модернизм (die Moderne) как программа
на рубеже XIX−XX столетий. V.2. ХХ век: понимание современности
как необходимости изменения. VI. Подступы к социально-историче-
ским выводам.
I. Введение
I.1. О состоянии исследований
В этом словаре, наверное, не так много понятий, история которых
обсуждалась бы исследователями в последние десятилетия столь же
часто, как история того, что обозначается определениями «современ-
ный» (modern), «современность», «модернизм» (die Moderne). Есть по-
дробные, посвященные прежде всего сфере эстетики статьи Х. Р. Яус-
са, Ф. Мартини и Й. Шнайдера, в которых прослеживается эволюция
значения этого слова с раннего Средневековья до сегодняшнего дня;
М. Д. Шеню, Э. Р. Курциус, В. Фройнд, Й. Шпёрль и недавно Э. Гёсман
описывали разнообразие возможностей употребления топоса antiqui/
moderni в Средние века. В недавно вышедшей докторской диссерта-
ции Й. Шлобаха содержатся исчерпывающие сведения о теориях эпох
и понятиях времени, существовавших в период между Ренессансом
и началом Просвещения, а диссертация С. Бильфельдта впервые обо-
гащает спектр исследований по теме «современности» (Modernität)
данными из области славянских литератур1. Поэтому при подготовке
1
Jauss H. R. Literarische Tradition und gegenwärtiges Bewußtsein der Modernität
(1965) // Idem. Literaturgeschichte als Provokation. Frankfurt a.M., 1974. S. 11 ff.; Idem.
Antiqui/moderni (Querelle des Anciens et des Modernes) // Ritter J. (Hrsg.) Historisches
Wörterbuch der Philosophie. Stuttgart, 1971. Bd. 1. Basel; S. 410 ff.; Martini F. Modern,
die Moderne // Kohlschmidt W., Mohr W. (Hrsg.) Reallexikon der deutschen Literatur-
geschichte. Berlin, 1958. Bd. 2. S. 391 ff.; Schneider J. Ein Beitrag zu dem Problem der
«Modernität»// Der Deutschunterricht. 1971. Bd. 23. S. 58 ff.; Chenu M. D. Antiqui, mo-
derni // Revue des sciences philosophiques et théologiques. 1928. Vol. 17. P. 82−94; Cur-
tius E. R. Europäische Literatur und lateinisches Mittelalter. Bern; München, 1967. S. 257
ff.; Freund W. Modernus und andere Zeitbegriffe des Mittelalters. Köln; Graz, 1957; Göss-
mann E. Antiqui und Moderni im Mittelalter: Eine geschichtliche Standortbestimmung.
Paderborn, 1974; Spörl J. Das Alte und das Neue im Mittelalter // Historisches Jahrbuch.
1930. Bd. 50. S. 297 ff., 498 ff.; Schlobach J. Zyklentheorie und Epochenmetaphorik: Stu-
dien zur bildlichen Sprache der Geschichtsreflexion in Frankreich von der Renaissance
Современный, Современность (Modern, Modernität, Moderne) _______ 243
настоящей статьи было трудно найти новые примеры вне периода

ХХ века, лишь бегло рассматриваемого Яуссом и Мартини, и в пре-
делах таких областей опыта, как «эстетика» и «философия», которые
для истории понятия «современный» (modern) в силу его семантики
содержат особенно богатый материал. Заявленной цели этого сло-
варя — дать нечто большее, чем просто резюме накопленного зна-
ния, — в описанных условиях можно было достичь двумя путями.
Одна возможность заключалась в том, чтобы выявить материалы
из таких областей опыта, которые до сих пор мало изучались в связи
с понятием «современного» (modern)2, а вторая и основная — в том,
чтобы проанализировать уже известные и новые примеры с особых
теоретических позиций и с последовательным применением опреде-
ленного метода. Поэтому предлагаемую статью нужно рассматривать,
помимо всего прочего, и как вклад в еще не закрытую дискуссию
о теории и методике истории понятий3, точнее — как приложение
к историческому материалу некой абстрактной концепции (более
подробно разработанной в другом месте)4.
bis zur Frühaufklärung. München, 1976; Bielfeldt S. Die čechische Moderne im Frühwerk
Saldas: Zur synchronen Darstellung einer Epochenschwelle. München, 1975. — Для пе-
риода, рассматриваемого в разделе III настоящей статьи, с точки зрения истории
понятий имеет значение: Jauss H. R. Schlegels und Schillers Replik auf die «Querelle des
Anciens et des Modernes» (1967) // Idem. Literaturgeschichte als Provokation. S. 67 ff.
Применительно к разделу IV см.: Idem. Das Ende der Kunstperiode — Aspekte der li-
terarischen Revolution bei Heine, Hugo und Stendhal // Ibid. S. 107 ff. Для раздела V
см.: Wunberg G. (Hrsg.) Die literarische Moderne: Dokumente zum Selbstverständnis der
Literatur um die Jahrhundertwende. Frankfurt a.M., 1971.
2
За помощь в работе над источниками я благодарю участников моих семи-
наров «Einführung in die begriffsgeschichtliche Methode» и «Literarische Avantgarden
zwischen 1900 und 1920» в летние семестры 1973 и 1974 годов.
3
Об истории и современном состоянии дискуссии о методе истории понятий
обобщенно пишет: Meier H. G. Begriffsgeschichte // Ritter J. (Hrsg.) Historisches Wör-
terbuch der Philosophie. Basel; Stuttgart, 1984. Bd. 1. S. 788 ff. Ср. там же на с. 789:
«Теория истории понятий пока еще остается делом будущего».
4
Gumbrecht H. U. Begriffsgeschichte als Methode der Sozialgeschichte: Vorschläge
zur Applikation // Archiv für Begriffsgeschichte. 1978 (в печати) [Статья не вышла. —
Примеч. пер.]. Развитые там соображения восходят к моему докладу на констанц-
ском хабилитационном коллоквиуме в июле 1974 года и к выступлениям на биле-
фельдских коллоквиумах по исторической семантике в начале 1975 и 1976 годов.
Я также благодарю здесь — поскольку сформировавшаяся тогда концепция лежит
в основе нижеследующего исторического исследования — участников констанц-
ской и билефельдской дискуссий за многообразные побудительные импульсы.
I.2. Предварительные замечания о теории и методе

В начале в виде тезисов, а потому без обсуждения разнообразных
связанных с ними частных проблем будут изложены три гипотезы, не-
обходимые для понимания структуры данной статьи и содержащихся
в ней интерпретаций.
a) Предметом исследования в той истории понятий, которой за-
нимаются в рамках социальной истории (а это вовсе не единственный
возможный научно-теоретический контекст ее изучения)5, являет-
ся «языковая норма», то есть язык как социальный институт. Мы
будем использовать этот термин в значении, введенном Э. Козериу,
в соответствии с которым аспект нормы противопоставляется, с од-
ной стороны, аспекту «системы», то есть углу зрения, под которым
язык предстает как «абстрактное сочетание функциональных оппо-
зиций», а с другой стороны — аспекту «речи», который описывает
«актуальную речевую деятельность»6. Для истории понятий как ме-
тода социальной истории из теории Козериу вытекают прежде всего
два важных следствия: ввиду того, что языковая система охватывает
не только исторически-конкретные языковые проявления, но и все
возможные по фонологии, синтаксису и семантике варианты языко-
вого типа (в том числе и нереализованные), норма может понимать-
ся как результат коллективного отбора из возможностей языковой
системы, зависящего от общих систем релевантности говорящих
субъектов, от общих типизаций и от общих правил языковой дея-
тельности7. Отдельные говорящие субъекты и авторы на фоне той
или иной нормы часто реализуют инновационные возможности язы-
ковой системы, но плоды этих новаций не закрепляются в общеупо-
требительной лексике, так как не соответствуют распространенным
в обществе элементам знания; поэтому выявленные значения можно
признать релевантными для социальной истории (а не только сви-
детельствами чьей-то гениальности или проблем с коммуникацией)
лишь в тех случаях, когда доказано, что они благодаря конвергенции
с другими значениями, зафиксированными для той же эпохи и той же
5
См., например: Lübbe H. Zur Theorie der Begriffsgeschichte // Idem. Säkularisie-
rung: Geschichte eines ideenpolitischen Begriffs. Freiburg; München, 1965. S. 9 ff., осо-
бенно S. 14.
6
Coseriu E. Sistema, norma y habla (1952) // Idem. Teoría de lenguaje y lingüística
general. Madrid, 1962. P. 11 ff.; Idem. Sincronía, diacronía y historia. Montevideo, 1958.
7
Так согласно: Kellner H. On the Cognitive Significance of the System of Language
in Communication. Darmstadt, 1974 (рукопись).
социальной среды или благодаря включению в словари, стали частью

языковой нормы.
б) Применение концепции языковой нормы как социального ин-
ститута ведет к следующему, более масштабному допущению: отдель-
ные слова в рамках различных сфер опыта (мы используем этот термин
в смысле витгенштейновских терминов «языковая игра» или «форма
жизни»)8 употребляются и понимаются по-разному, то есть прини-
мают различные значения. Всюду, где это обстоятельство исследова-
телями истории понятий не учитывается, существует опасность того,
что различие значений слова в нескольких текстах будет истолковано
как диахронное изменение значения, в то время как на самом деле
имеет место лишь синхронное разнообразие употреблений и значений
в различных областях опыта, принадлежащих к одной обширной язы-
ковой норме. Поэтому в нижеследующем историческом обзоре части,
посвященные отдельным эпохам, дополнительно членятся по сферам
опыта, но при этом не упускаются из виду и проявления семантической
интерференции между этими сферами.
в) В качестве основы для систематического описания изменений
значения и в соответствии с лежащим в основании нашей исторической
статьи теоретическим принципом, согласно которому все принадле-
жащие одной языковой норме значения суть результаты социально
обусловленного выбора возможностей из существующего в языковой
системе спектра, представим в заключение этих вводных замечаний на-
бросок системы возможных значений слова «современный» (modern) —
вполне осознавая проблематичность такой вспомогательной эвристи-
ческой конструкции9.
Первое возможное значение слова modern: «современный, нынеш-
ний», антоним — «прежний, прошлый».
В этом значении данное определение присваивается идеям, пред-
метам или лицам, которые в то время, что является на момент выска-
зывания настоящим, репрезентируют некий институт, существующий
на протяжении длительного периода и при этом заполняемый сменя-
ющимся содержанием. Примеры: «современный покрой» (der moderne
Schnitt) — для ежегодно сменяющегося заполнения института «дамская
летняя одежда»; еще пример: modernus pontifex («нынешний папа [рим-
8
Wittgenstein L. Philosophische Untersuchungen. Frankfurt a.M., 1967. S. 20 ff. (§ 19).
9
Систематическое исследование возможных значений слова modern также
провел Overbeck F. Christentum und Kultur: Gedanken und Anmerkungen zur moder-
nen Theologie / Hrsg. C.A. Bernoulli. 1919 (reprint: Darmstadt, 1963). S. 243 ff.
ский]») — для сменяющегося при кончине одного папы [и избрании

нового] заполнения института «преемника святого Петра»10.
Второе возможное значение слова modern: «новый», антоним —
«старый».
В этом значении данное определение описывает современность,
переживаемую как эпоха, которая в силу определенных качеств, свой-
ственных ей в целом как чему-то гомогенному, несмотря на всю ее
сложную природу, отделяется (обычно в рамках некой таксономиче-
ской историософской модели периодического изменения) от эпох про-
шлого11. При этом начало такой современности может быть отнесено
в сколь угодно далекое прошлое, а конец ее не определен.
Третье возможное значение слова modern: «временный, преходя-
щий», антоним — «вечный». Это значение оказывается возможным
всякий раз, когда современники могут рассматривать свое настоящее
и его идеи как «прошлое будущего настоящего». Оно с полным правом
употребляется для обозначения такой современности, которая воспри-
нимается как проносящаяся столь быстро, что уже невозможно про-
тивопоставить ей, как во втором случае, некое качественно отличное
прошлое, но только вечность как некую неподвижную точку12.
II.1. Применение слова modernus в Средневековье

История значений определения modern в периоды Средневековья
и Возрождения исследована очень подробно, поэтому мы здесь лишь
кратко резюмируем ее как предысторию семантического разнообразия,
характерного для Нового времени. Посвященные этим эпохам два крат-
ких параграфа будут призваны, кроме того, дать наглядные примеры
употреблений слова modern в тех трех значениях, которые выше были
представлены абстрактными дефинициями.
Самый ранний из известных нам текстов, в которых встречается при-
лагательное modernus, — это Epistolae pontificum папы Геласия (494/495):
здесь те постановления Халкидонского собора (451), которые еще дей-
ствовали на момент написания Epistolae, названы admonitiones modernae —
10
Nehring J. C. Modern, modernus // Historisch-politisch-juristisches Lexikon. Go-
tha, 1756. S. 344 ff.
11
О понятии «эпоха» см.: Riedel M. Epoche, Epochenbewußtsein // Ritter J. (Hrsg.)
Historisches Wörterbuch der Philosophie. 1972. Bd. 2. S. 596 ff.
12
Определение третьего типа значений слова modern восприняло существен-
ные импульсы из: Jauss H. R. Literarische Tradition. S. 53 ff., 110 ff., 126 ff.
в отличие от действовавших прежде «древних правил» (antiquis regulis)13.

Таким образом, modernus используется Геласием в первом из перечис-
ленных выше возможных значений: для определения того, что действует
сейчас, в отличие от того установления, которому оно пришло на смену.
Уже в 507/511 году это слово встречается нам в письме Кассиодора
Симмаху в контексте разграничения эпох, то есть во втором из пере-
численных выше возможных значений. Кассиодор, который называет
самого себя antiquorum diligentissimus imitator, желает сделать былое
величие Рима образцом для современности готского государства и та-
ким образом заслужить звание modernorum nobilissimus institutor14. Здесь
осуществление этой цели еще представляется задачей действующих
субъектов, которая не гарантирована типологической оценкой исто-
рии, но и не определена заранее некой схемой упадка как неиспол-
нимая. Точно так же три с половиной века спустя обозначение эпохи
мировой империи Карла Великого seculum modernum и датировка воз-
никновения «современной литературы» временем Боэция не содержат
в себе никаких твердых оценок.
И только в XI веке, в эпоху борьбы за инвеституру, слово modernitas,
как мы узнаем из одного отчета Бертольда из Райхенау о Постном си-
ноде 1075 года, было использовано для обозначения той эпохи, которая
забыла предписания отцов и которой поэтому должен быть положен
конец. В период классического Средневековья — прежде всего в рамках
культурного движения, называемого «Возрождением XII века», — та-
кая отрицательная оценка современности уступает место новому са-
мосознанию, основанному на типологическом восприятии истории:
прошлым восхищаются, и в этом — предпосылка того, что его пре-
взойдут в настоящем. В этом смысле Бернар Шартрский назвал своих
современников — moderni — карликами, сидящими на плечах гиган-
тов и потому видящими дальше их15. Уолтер Мэп в трактате De nugis
curialium (между 1180 и 1192) впервые определил настоящее как время
того, что еще можно вспомнить, и ограничил длительность периода
такого устно передаваемого воспоминания ста годами. Как и многие
другие авторы (в том числе писавшие на народных языках)16, он за-
13
Gelasius. Epistolae 20 и 22. Epistolae Romanorum pontificum geminae / Hrsg.
A. Thiel. Brunsberg, 1868. Bd. 1. S. 386, 389.
14
Cassiodor. Brief an Symmachus // MGH. Auctores Antiquissimi. Berlin, 1894.
Bd. 12. S. 138.
15
См. об этом: Freund W. Modernus. S. 67, 83.
16
О ренессансе XII века в литературе на народных языках см.: Jauss H. R. Lite-
rarische Tradition. S. 21 ff.
щищал высокие притязания XII века от поношений тех, кто презирал

эту эпоху: «Всем эпохам не нравится собственная современность»17.
Формулируя этот аргумент, У. Мэп высказал мысль, ставшую одной
из предпосылок употребления (которого у него, конечно, пока еще нет)
слова modernus в третьем из перечисленных значений («временный,
преходящий»): он указал на то, что и былые времена рассматривали
сами себя как modernitates.
С начала XIII века парадигма antiqui/moderni (в первом значении)
начинает использоваться для обозначения конкурирующих в каждый
конкретный период и затем сменяющих друг друга философских школ
или направлений. Вследствие такого употребления у прилагательного
modernus появилась функция, которая сохранилась за ним и вне актуаль-
ной дискуссии: так, аристотелизм считается «современной» философией
еще и в век Возрождения18; выражение via moderna стало общепринятым
наименованием для оккамовского номинализма в XIV веке. Но и в позд-
нем Средневековье оппозиция antiqui — moderni служит для широко-
масштабных дистинкций, определяющих самопонимание эпохи. Сред-
невековые теологи отделяют себя как moderni от отцов церкви, а евреи
Ветхого Завета считаются antiqui по сравнению с христианами.
II.2. Современность в ренессансной

циклической картине истории
Хотя в эпоху Возрождения, которая вся была ориентирована на по-
запрошлую эпоху — Античность, — прилагательное modernus, очевид-
но, лишь изредка употреблялось для обозначения современности, нам
все же необходимо вкратце охарактеризовать здесь ту картину истории,
которая дала этому времени его имя и вместе с другими факторами
предопределила самопонимание эпохи Просвещения. Возникновение
этой картины связано с одним сочинением Петрарки, написанным
в середине XIV века. В нем содержатся оценки Античности и совре-
менности, полностью противоположные тем, которые были заданы
типологическим пониманием истории в Средние века, еще в рамках
двухфазной схемы. Петрарка в 1341 году счел, что в запланированном
17
«omnibus seculis sua displicuit modernitas». — Map W. De nugis curialium 4, 5 /
Ed. M. R. James. Oxford, 1914. P. 158.
18
Schulz H., Basler O. (Hrsg.) Deutsches Fremdwörterbuch. Berlin, 1942. Bd. 2.
S. 134 ff.
им произведении De viris illustribus не стоит уделять внимание времени,

начавшемуся с победы христианства над миром Древнего Рима, кото-
рым он восхищался: «Не хочу […] вести перо через мрак»19.
Обращаясь в процитированном здесь труде 1341 года к Антично-
сти, Петрарка надеялся возродить древнюю культуру в современности.
Боккаччо же в своей написанной чуть позже биографии Данте (Vita
di Dante, 1357/59) отмечал, что эта задача уже решена в творчестве
великого флорентийца: «Он поистине вернул к жизни омертвелую
поэзию»20. И в конце XV века (1492) Фичино свидетельствует, что та
трехступенчатая схема истории, которая у Боккаччо еще только наме-
чается, — процветание в Античности, упадок в христианский период
и наконец Возрождение — в его время уже стала чем-то само собой
разумеющимся: «А этот век — словно золотой — свободные искусства,
по большей части уже исчезнувшие, возвратил на свет»21. От этого
представления о современности, отделенной темным веком от расце-
ниваемого как образцовое прошлого, пошло наше понятие «Средние
века». Его самые ранние латинские варианты — media tempestas (1469),
media aetas (1518) и medium aevum (1604)22.
Отношение «современности» к Античности меняется на протяже-
нии тех веков, которые мы называем «Ренессансом». Если в начале
эпохи еще рекомендуется «подражание древним», хотя и осознается
их недостижимое превосходство, то позже на место принципа подража-
ния (imitatio) приходит принцип соперничества (aemulatio), а с ним —
надежда вновь достичь культурного блеска Греции и Рима или даже
превзойти их. Подобная вера в собственные возможности, например
у Жоашена Дю Белле, основывалась на той высокой оценке, которую
он в книге Защита и прославление французского языка (La deffence et
illustration de la langue françoyse, 1549) давал политикам и полководцам
своего времени: если они могли бы выдержать сравнение со своими
19
«nolui […] per tenebras stilum ferre». — Petrarca F. Epistolae de rebus familiari-
bus. 3, 30 // Le Familiari / Ed. V. Rossi. Firenze, 1942. Bd. 4. P. 29.
20
«Per costui la morta poesì meritamente si può dir suscitata». — Boccaccio G. Trat-
tatello in laude di Dante (1357/59) // Idem. Opere / Ed. V. Branca. Verona, 1974. Vol. 3.
P. 442 (цит. по: Боккаччо Дж. Жизнь Данте / Пер. Э. Линецкой // Он же. Малые про-
изведения. Л., 1975. С. 526. — Примеч. пер.).
21
«Hoc enim seculum tanquam aureum liberales disciplinas, ferme iam extinctas
reduxit in lucem». — Ficino M. Opera. Basel, 1561. P. 778.
22
Edelmann N. The Early Uses of ‘Medium Aevum’, ‘Moyen Age’, ‘Middle Ages’ // The
Romanic Revue. 1938. Vol. 29. P. 4 ff.; см.: Klempt A. Die Säkularisierung der universal-
historischen Auffassung. Göttingen, 1960.
древними предшественниками, то почему тогда искусства должны быть

обречены на то, чтобы быть хуже античных?23
Принцип aemulatio, конечно, уже подводит нас к тем дискуссиям,
в которых зародилось Просвещение. Для эпохи Возрождения еще была
характерна подражающая ориентация на образец Античности; она, воз-
можно, и не позволила прилагательному modernus во втором значении,
как определению самостоятельной новой эпохи, стать элементом са-
морефлексии того времени. Широкое применение это слово находит
только как эпитет философских школ Средневековья. Когда оно исполь-
зовалось для обозначения современности, оно — в пределах языковой
нормы, — по всей видимости, не указывало на какие-либо качественные
различия между эпохами. Так, во франко-латинском словаре Этьена
(1549) значение слова moderne объясняется на примере выражения «со-
временные поэты» (poètes modernes). Современными поэтами считаются
при этом не христианские авторы или те, кто были после Петрарки:
они определяются по чисто хронологическому критерию — это «поэты,
о которых свежо воспоминание» («poetae recentis memoriae»24).
III.1. Осознание современности деятелями Просвещения

как первый шаг к отделению современности
от ее античного прообраза
Если в следующем параграфе изменения значения слова modern
интерпретируются в основном (если судить с количественной точки
зрения) на примерах из французского языкового ареала, то сделано это,
во-первых, ради лучшего понимания немецкого Просвещения, которое
восприняло важнейшие импульсы именно из Франции, а во-вторых,
это помогает увидеть немецкие корни общеевропейского движения
романтизма как «реплики» на один оставшийся открытым в раннем
французском Просвещении историко-философский вопрос25. Таким
образом, романтизм предстанет поздним следствием нового осозна-
ния времени, подготовленного еще в эпоху Просвещения, но пока
не вошедшего в норму мышления и языка. Выше уже было сказано,
что происхождение этой новой картины истории было связано с про-
23
Du Bellay J. La deffence et illustration de la langue françoyse. 1, 3 / Ed. L. Humbert.
Paris, 1549. P. 48.
24
Estienne R. Dictionarium latinogallicum. Paris, 1549. P. 388.
25
См.: Jauss H. R. Schlegels und Schillers Replik. S. 71 ff.
тестом против доминировавшей с начала эпохи Возрождения до начала

XVIII века традиции ориентировать собственное настоящее на образец
Античности.
a) Начавшаяся в 1687 году на одном из заседаний Французской ака-
демии и длившаяся более двадцати лет полемика, названная «спором
древних и новых» (Querelle des Anciens et des Modernes), была вызвана
тем, что «новые» во главе с Ш. Перро открыто продемонстрировали
небывалое прежде чувство превосходства над Античностью, которое
основывалось на следующем умозаключении: раз со времен Декарта
и Коперника стало очевидным преимущество современности перед
древним миром на шкале движения наук к совершенству, то этому
должно соответствовать и более высокое по сравнению с античными
совершенство современных искусств. Место характерной для эпохи
Возрождения циклической картины истории, которая пришла на смену
типологической перспективе Средневековья, теперь снова заняла мо-
дель исторического прогресса. Правда, теперь, в отличие от Средних
веков, ее основным мотивом была уже не история спасения: в главном
труде Перро Parallèle des Anciens et des Modernes (1688−1697)26 эта мо-
дель объяснялась с помощью параллелей между мировыми эпохами
и возрастами человека. После юности — Античности — и эпохи Воз-
рождения как середины жизни (Средневековье здесь еще оставляется
без внимания как «темное промежуточное время») человечество теперь
вступило в фазу старости, а тем самым — зрелости. В полемической
фразе Перро «древние — это мы» («c’est nous qui sommes les Anciens»27)
слово «древние» (les Anciens) обозначает, с одной стороны, место со-
временности, то есть «новых» (les Modernes) в последовательности эпох
этой новой модели истории, а с другой стороны, одновременно подчер-
кивает ее притязание на то, чтобы преимущество, которое до сих пор
отдавалось «античным древним», перешло теперь к «новым древним»
как представителям современности, которые репрезентируют заверше-
ние исторического развития во временнóм, а потому и в качественном
отношении. В дискуссии по поводу этого тезиса определение «новый»
во втором значении с начала эпохи Просвещения приобретает боль-
26
Perrault Ch. Parallèle des Anciens et des Modernes en ce qui regarde les arts et les
sciences / Hrsg. H.R. Jauss. München, 1964. Предложенное здесь истолкование Спо-
ра о древних и новых основывается на диссертации издателя: Jauss H. R. Ästhetische
Normen und geschichtliche Reflexion in der «Querelle des Anciens et des Modernes» //
Ibid. S. 8 ff.
27
Perrault Ch. Parallèle. P. 49.
шую популярность в качестве названия для эпохи современности, чья

собственная ценность теперь признана.
Развитие аргументации в книге Перро Parallèle des Anciens et des
Modernes, которую он начинал писать с тем, чтобы посредством ши-
рокого набора сравнений доказать превосходство «новых» во всех
науках и искусствах, отражает ход всего «спора». Пытаясь доказать,
что принцип «движения к совершенству» действует не только для наук,
но и для искусств, сторонники «новых» принижали ценность античных
художественных произведений, подходя к ним с мерками француз-
ской классики; этим они спровоцировали ответ «древних», гласивший,
что произведение искусства можно оценивать только в соответствии
со вкусом того времени, когда оно создавалось. Такая позиция оп-
понентов, со своей стороны, побудила «новых» признать, что нельзя
ставить знак равенства между качественным отличием современного
искусства от античного или прогрессом естественных наук, с одной
стороны, и идущим вперед временем — с другой. К концу «спора» эту
позицию разделяли уже оба лагеря; она давала возможность новой
оценки каждой «современной» эпохи истории. Правда, возможность
эта только на рубеже XVIII–XIX веков была реализована до конца,
со всеми теоретическими следствиями из нее, и еще позже была осо-
знана широкими слоями населения. Ее можно сформулировать в виде
четырех положений:
1. Если достижения каждой эпохи нужно мерить в соответствии
с ее собственными нравами, ее собственным вкусом, тогда больше
не может быть «темных» и «образцовых» времен. Каждая эпоха за-
служивает интереса будущих поколений.
2. Однако после того, как принцип особости каждого времени
признан, осознание неповторимости эпох запрещает всякую попытку
имитации, обращенную в историческое прошлое.
3. Уже в 1688 году против самоуверенного осуждения Антично-
сти «новыми» «древний» Лабрюйер выдвинул такой аргумент: «Мы,
такие новые, через несколько веков будем древними»28. Когда эпохе
удается таким образом критически оценить собственную новизну
(Modernität) как прошлое будущего, выполняется самая важная пред-
посылка для применения слова modern в третьем значении, которое
отражает преходящий характер исторического момента.
28
«Nous, qui sommes si modernes, serons anciens dans quelque siècles». — La Bru-
yère J. de. Discours sur Théophraste // Idem. Œuvres compl. / Ed. J. Benda. Paris, 1951.
P. 11.
4. Из неудачи попытки Перро доказать превосходство его современ-

ности в области искусств с помощью выстраивания параллелей с пара-
дигмой наук всем стало ясно нечто более общее, а именно то, что раз-
витие в различных сферах опыта протекает по различным законам.
б) Хотя результаты этого «спора» до конца XVIII века и не вопло-
тились во всеохватное новое временнóе сознание, все же они изменили
отношение многих авторов периода Просвещения к эпохам прошлого.
Уже в 1714 году Ф. Фенелон утверждал, что историография должна за-
ниматься также и Средневековьем, которое было теперь признано «но-
вой древностью» (antiquité moderne) в качестве самостоятельной эпохи
подобно тому, как раньше признавалась Античность, сделавшаяся те-
перь как бы «старой древностью» (antiquité ancienne)29. А в 1750 году
Бугенвиль, резюмируя первые результаты инициированного Фене-
лоном исследования Средневековья, мог констатировать, что нравы
этого времени, некогда презираемого как «темное», кое в чем стояли
выше Античности30. Начавшаяся после завершения «спора» крупно-
масштабная дифференциация различных сфер опыта при оценке ранга
современности в ходе истории возвращает нас к эволюции значений
слова modern. Вольтер, вопреки гипотезе о равной одаренности людей
всех эпох, придерживается убеждения, что современная литература
уступает античной. В статье Философского словаря (1764) «Anciens et
Modernes» («Древние и новые») он обосновывает свое мнение, ссылаясь
на историю французского языка как «смеси ужасающего жаргона кель-
тов и испорченной латыни». Этот вердикт, вынесенный языку своего
времени, впрочем, не мешает Вольтеру указывать с гордостью на сотню
достижений современных естественных наук, «каких у древних и быть
не могло». Свой дифференцирующий подход, лежащий в основе такой
похвалы и порицания по адресу обеих сторон, Вольтер формулирует
в последнем предложении упомянутой статьи: «В конце концов при-
ходишь к выводу: как счастлив тот, кто, избавившись от всех предрас-
судков, способен оценить достоинства древних и новых»31.
Этот же подход можно было бы назвать и руководящим прин-
ципом статьи Moderne в Энциклопедии, где начало «современности»
29
Цит. по: Jauss H. R. Literarische Tradition. S. 41.
30
Bougainville L. A. de. Avertissement // Sainte-Palaye J. B. de la Curne. Memoires
sur l’ancienne chevalerie considérée comme un etablissement politique et militaire. Paris,
1759. P. IX.
31
«On conclut enfin qu’heureux est celui qui, dégagé de tous les préjugés, est sensible
au mérite des anciens et des modernes». — Voltaire [Arouet de F. M.]. Dictionnaire philo-
sophique // Idem. Œuvres compl. Paris, 1878. T. 17. P. 228 ff., 240.
(Gegenwart) в различных областях опыта датировалось по-разному:

современная литература началась с Боэция — этот временной рубеж
уже встречался нам в цитатах эпохи каролингского Возрождения; со-
временная астрономия началась с Коперника; современная физика —
только с Ньютона, хотя, отмечает автор, еще в XVII веке ее основате-
лем считался Декарт. А вот для современного вкуса, продолжает он,
невозможно определить хронологическую границу, абсолютно проти-
вопоставив его «старому»: можно лишь установить его качественную
противоположность плохому вкусу32.
в) Тот факт, что теперь Энциклопедия указывает на Античность
в качестве критерия хорошего — а тем самым современного — вку-
са, красноречиво свидетельствует о том, что в силу господства клас-
сицизма в XVIII веке открывшаяся в ходе «спора древних и новых»
возможность рассматривать искусство своей эпохи как равноценное
искусству всех предшествующих эпох еще не была реализована. Это
наблюдение показывает, что прилагательное modern в контексте клас-
сицизма не способствует отделению самостоятельной современности
от прошлого, а отмечает, согласно своему первому значению, домини-
рующее на тот момент заимствованное из Античности содержатель-
ное заполнение института «искусство». И при этом — как станет ясно
из нижеследующей цитаты из Монтескьё — констатирует, что совре-
менность безнадежно отстает от Античности: «Наши новые в поисках
великого теряют простое или в поисках простого теряют великое»33.
г) Возникшие в ходе «спора древних и новых» новые возможно-
сти, как представляется, не оказали никакого влияния на редкие упо-
требления слова modern в области политики и политической теории
XVIII веке. В Общественном договоре Руссо феодальный принцип
Средневековья назван «современным» и — в рамках пропагандиру-
емой автором модели истории человечества как истории упадка — вы-
ступает свидетельством того, что современность уступает Антично-
сти (которая изображается как предшествующая ей эпоха): «Понятие
о Представителях принадлежит новым временам: оно досталось нам
от феодального Правления, от этого вида Правления несправедливо-
го и нелепого, при котором род человеческий пришел в упадок, […]
В древних Республиках и даже в монархиях народ никогда не имел
32
Encyclopédie ou Dictionnaire universel raisonné des connaissances humaines. Pa-
ris, 1765. T. 10. P. 601.
33
«nos modernes, en cherchant le grand, perdent le simple, ou, en cherchant le sim-
ple, perdent le grand». −. Montesquieu Ch.-L. de. Essai sur le goût (1756) // Idem. Œuvres
compl. / Ed. R. Caillois. Paris, 1949. T. 1. P. 1016, особенно P. 1020.
Представителей»34. Однако, в противоположность классической ху-

дожественной теории своего времени, Руссо не возводит Античность
в ранг образцовой парадигмы, потому что общества древности тоже
основаны на разделении труда и отчуждении, они существовали после
«грехопадения» всеобщей социальной истории.
На первый взгляд может показаться удивительным тот факт,
что слово moderne в речах35, произносившихся в Национальном со-
брании и Якобинском клубе во время Великой Французской револю-
ции, не стало общеупотребительным обозначением для современности,
в отличие от «старого порядка». Однако этот факт объясняется пред-
ставлением о самих себе, которое имели революционные политики:
с одной стороны, такие дни, как 14 июля 1789 года или 10 августа
1792 года, они считали важнейшими вехами в процессе разрыва с аб-
солютистским прошлым, назад к которому не должно было больше
быть пути; но, с другой стороны, из череды быстро сменяющих друг
друга политических трансформаций они извлекли новый историче-
ский опыт, говоривший, что их время — это только подготовительный
этап перехода к будущему и что поэтому за прогрессивность своих
политических действий им придется держать ответ только перед че-
ловечеством будущего. Это сознание прогресса как своей абсолютной
обязанности Сен-Жюст, например, смог потом претворить в аргумент
за казнь Людовика XVI: если мы испугаемся и не сделаем этого, то по-
томки смогут упрекнуть нашу эпоху в том, что у нее не нашлось столько
республиканского мужества, сколько было у античного тираноубийцы
Брута: «И когда-нибудь будут удивляться, что в XVIII веке люди были
менее передовыми, чем во времена Цезаря»36.
34
«L’ idée des Représéntans est moderne: elle nous vient du Gouvernement féodal,
de cet inique et absurde Gouvernement dans lequel l’ espèce humaine est dégradée […]
Dans les anciennes Républiques et même dans les monarchies, jamais le Peuple n’eut de
réprésentans».− Rousseau J. J. Du contrat social. 3, 15 // Idem. Œuvres compl. Paris, 1964.
T. 3. P. 430 (цит. по: Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре. Трактаты / Пер. с фран-
цузского. М., 1998. Кн. 3, гл. 15. — Примеч. пер.).
35
Gumbrecht H. U. Funktionen parlamentarischer Rhetorik in der französischen Re-
volution. München, 1978.
36
«On s’ étonnera un jour qu’au XVIIIe siècle on ait été moins avancé que du temps de
César». — Saint-Just A. Discours de 13 décembre 1792 // Archives parlementaires 1787
à 1860. Ie sér. Paris, 1898. T. 53. P. 390. В крайне редких случаях употребления сло-
ва moderne в речах эпохи Великой Французской революции постоянно встреча-
ется первое из возможных значений. По большей части прилагательное moderne
применяется к институциям и должностям в рамках политики эпохи революции,
которые противопоставляются в качестве «сегодняшних», в соответствии с про-
цитированным местом из Сен-Жюста, Античности, а не «старому режиму». Такое
д) Если такого рода революционный опыт в XVIII веке имелся

еще только у французской нации, то история значения слова modern
показывает, что и канон классицистского вкуса как наследие XVII века,
и достижения «спора древних и новых» как первые основы Просве-
щения за пределами Франции воспринимались на фоне специфиче-
ского культурно-исторического горизонта опыта (Erfahrungshorizont).
Деятель испанского Просвещения Ховельянос, например, как и Воль-
тер или Энциклопедия, сравнивал достижения «древних» и «новых»
в различных областях раздельно; за Античностью он признавал больше
genio (в искусствах), за современностью — больше sabiduría (в науках)37.
Тем не менее по Cartas Marruecas (1789) Кадальсо видно, что введен-
ные новым королевским домом Бурбонов нормы французского вкуса
вступали в конфликт с самосознанием испанской нации. Он сообщает,
что испанец старой закалки во время чтения сатиры, направленной
против современности, может от радости потерять всю свою родовую
степенность (gravedad), но при малейшей похвале какому-нибудь до-
стижению современности может бросить ту же книгу в огонь, а автора
обругать «предателем своего отечества». Сопротивление чужеземному
культурному засилью и отходу от норм «Золотого века» проявлялось
в неприятии всего современного. Этой позиции Кадальсо противопо-
ставляет другую, на его взгляд, столь же бессмысленную — позицию,
часто встречавшуюся среди людей его поколения: «Целое поколение
ненавидит поколения, которые ему предшествовали. Я этого не по-
нимаю»38.
Такая точка отсчета, как период национального расцвета, по-
добный «Золотому веку» для Испании, способная воодушевлять со-
противление расхожему классицистскому обесцениванию искусства
последних столетий в сравнении с античными образцами, в немецко-
язычных странах отсутствовала. Готшед в своей вышедшей в 1730 году
работе Опыт критической поэтики сначала встал на сторону «новых»
во французском «споре древних и новых», но потом с тем большей убе-
жденностью стал поддерживать нормативные притязания «древних».
Ту же точку зрения занял Халлер в работе Sermo academicus ostendens
quantum antiqui eruditione et industria antecellant modernos (опубликована
в 1734 году), однако — в согласии с позицией французского Просвеще-
употребление используется, например, в дискуссии в якобинском клубе 25 июля

1792 года, где Лафайет называется «moderne Catilina» (Aulard F.-A. (Ed.) La société
des Jacobins. Paris, 1892. T. 4. P. 142).
37
Jovellanos G. M. de. Obras escogidas / Ed. A. del Rio. Madrid, 1965. Vol. 3. P. 100.
38
Cadalso J. Cartcas marruecas. Madrid, 1936. P. 55 ff., 68.
ния — он признавал превосходство своего времени в различных обла-

стях естественных наук. Целый ряд документальных свидетельств того,
как это господствующее мнение было усвоено всеми значительными
немецкоязычными авторами XVIII века, представил в своем исследова-
нии Ф. Мартини39. Здесь важно заметить, что ни один из словарей той
эпохи, отражающих языковую норму, не упоминает дискуссии о хро-
нологическом отделении и оценке современной эпохи (die Moderne)
по сравнению с Античностью. У Аделунга (1777), правда, слово antik
(«античный») наряду с veraltet («устаревший») приведено как анто-
ним слова modern, однако семантические пояснения, следуя модели
Шперандера (1728), даны исключительно к первому (из перечисленных
в начале данной статьи) значению слова: «новый, относящийся к ны-
нешнему времени, направленный на современную эпоху»40.
е) Эта часть истории описываемого понятия останется неполной,
покуда мы лишь констатируем, что, с одной стороны, ценностные схе-
мы французской классики и результаты «спора древних и новых» были
усвоены немецкими авторами, но что, с другой стороны, эта рецепция
не находит отражения в нормальном для XVIII века значении прила-
гательного modern. Ведь в рецепции немецкого Просвещения, прежде
всего в трудах Винкельмана и Гердера, видно остававшееся дотоле
скрытым противоречие между классицизмом и осознанием (в ходе
«спора древних и новых») того, что различные исторические эпохи
существуют по собственным законам и обладают собственной ценно-
стью. Это противоречие выливается в вопрос, ответ на который впо-
следствии стал основной предпосылкой самопонимания романтизма.
Винкельман был знаком с произведениями ранних французских
просветителей, которые осознали, что уникальность искусства различ-
ных эпох имеет социально-исторические причины; видимо, на основе
их трудов (из которых он делал выписки) он разработал новый прин-
цип истории стилей. Однако одновременно он, в противоположность
французским авторам, еще придерживался убеждения, что имитация
Античности есть «для нас единственный способ стать великими и даже,
если это возможно, неподражаемыми»41. Гердер отвергал классицист-
39
Martini F. Modern, die Moderne (см. примеч. 1). S. 393 ff.
40
Adelung J. Ch. (Hrsg.) Grammatisch-kritisches Wörterbuch der Hochdeutschen
Mundart. Wien, 1777. Bd. 3. Sp. 552: «neu, von gegenwärtiger Zeit, auf die jetzige Zeit
gerichtet»; Sperander [Gladov F.]. A la Mode-Sprach der Teutschen, oder, Compendieuses
Hand-Lexicon. Nürnberg, 1728. S. 384.
41
«der einzige Weg für uns, groß, ja wenn es möglich ist, unnachahmlich zu wer-
den». — Winckelmann J. J. Kunsttheoretische Schriften. Baden-Baden; Straßburg, 1962.
ское копирование античного искусства и подражание ему, рекомендуя

вместо этого стремление перенестись в то время: это, считал он, име-
ло бы «образующее значение для гения»42. Таким образом, он по-новому
определял взаимоотношения между изучением истории и эстетической
практикой своего времени. Различные эпохи Гердер уже не выстраи-
вал иерархически по критериям качественной оценки. Он — очевидно,
первым — задавался вопросом о том, каков же исторический «закон
этого изменения»43, происходящего при смене эпох. Иначе говоря, он
не только сделал вывод из выявленного факта подчинения эпох соб-
ственным законам, но и поставил перед философией истории проблему
осмысления той структуры, которая наличествует в смене таких ав-
тономных эпох. Только за счет этого, полвека с лишним спустя после
окончания «спора древних и новых», был дан толчок к претворению
его результатов во всеобъемлющее новое определение отношения со-
временности к античному и средневековому прошлому.
III.2. Историософская рефлексия и претворение

ее результатов в романтическое определение
«современной эпохи»
В отличие от эпохи Просвещения с начала XIX века уже Германия
стала той нацией, чьи философия и эстетическая теория оказывали
влияние на дискуссию в других европейских странах. Эта историческая
перемена учитывается в данной статье: теперь в центре внимания будет
история значения немецкого слова modern. Прослеживая эту историю,
можно будет увидеть, как философское определение самоценности
«современной эпохи» (moderne Zeit) к концу XVIII века обеспечило
предпосылки для нового применения слова modern как понятия, обо-
значающего эпоху, которая не нуждалась в Античности ни в качестве
основы собственного величия, ни в качестве недостижимого образца.
a) Х. Р. Яусс посвятил обстоятельную статью тем ответам на постав-
ленный Гердером вопрос о «законе этого изменения», которые были
даны в конце 1795 года в статьях Ф. Шиллера и Ф. Шлегеля. Выводы
этой статьи Яусса мы здесь коротко резюмируем. И Шлегель, и Шиллер
Bd. 1. S. 3. О том, как Винкельман занимался «спором древних и новых», см.:

Jauss H. R. Schlegels und Schillers Replik. S. 80 ff.
42
Herder J. G. Über die neuere deutsche Literatur [1767] // Idem. Sämtliche Werke /
Hrsg. B. Suphan. Berlin, 1877. Bd. 1.
43
Idem. Briefe zu Beförderung der Humanität // Ibid. Berlin, 1883. Bd. 18. S. 6.
предприняли попытку определить самоценность современной (modern)

эпохи по сравнению с античной, причем Шлегель пришел к выводу,
что «идеал современной поэзии» («das Ideal der modernen Poesie») —
это уже не прекрасное, как в Античности, а интересное. Шиллер же
ввел для характеристики этих двух эпох ставшее впоследствии зна-
менитым различение между «наивной и сентиментальной поэзией»,
или, как сформулировал это же Шлегель, между «естественным и ис-
кусственным созиданием (Bildung)». Но Шлегель еще cчитал «инте-
ресное» менее ценным, чем «прекрасное», поскольку в руководству-
ющейся этим идеалом поэзии, на его взгляд, «целое лишено закона»,
а сам принцип «интересного» отражает «разорванный ум (Gemüt)».
Шиллер же, с одной стороны, тоже признавал, что сентиментальная
поэзия характеризуется как раз осознанием безвозвратной утраты есте-
ственного совершенства античной поэзии, но, с другой стороны, из та-
кого понимания соотношения этих двух эпох он уже не делал вывода,
что современная эпоха (moderne Zeit) уступает античной. Согласно
его историософской модели, призванной дать ответ на остававшийся
открытым со времен «спора древних и новых» вопрос о соотношении
самостоятельных эпох, античные поэты достигли в своем естествен-
ном созидании (Bildung) такого совершенства, которое недостижимо
для современного поэта, отделенного от природы созиданием искус-
ственного. Только через идеал он может стремиться вновь достичь
утраченного единства. «Но поскольку идеал этот — бесконечный, кото-
рого он никогда не достигнет, то культурный человек никогда не смо-
жет стать совершенным в своей культурности, тогда как естественный
человек способен стать совершенным в своей естественности». Хотя
складывается впечатление, что современное (modern) искусство, под-
чиненное этому принципу бесконечного движения к совершенству,
теперь снова поставлено ниже античного, Шиллер своей оценкой тех
целей, которые преследуют или достигают искусство сентиментальное
и искусство наивное, переворачивает эту традиционную таксономию:
«цель, к которой стремится человек с помощью культуры» является
«бесконечно более предпочтительной по сравнению с той, которой он
достигает с помощью природы»44. Вильгельм фон Гумбольдт, который
44
«Weil aber das Ideal ein unendliches ist, das er niemals erreicht, so kann der kulti-
vierte Mensch in seiner Art niemals vollkommen werden, wie doch der natürliche Mensch
es in der seinigen zu werden vermag»; «das Ziel, zu welchem der Mensch durch Kultur
strebt, sei demjenigen, welches er durch Natur erreicht, unendlich vorzuziehen». — Schil-
ler F. Über naive und sentimentalische Dichtung // Schillers Werke. Nationalausgabe /
Hrsg. H. Koopmann, B. von Wiese. Weimar, 1962. Bd. 20. S. 438; Schlegel F. Über das
считал Шиллера великим «представителем современной поэзии», об-

основал, почему преследуемую сентиментальной поэзией цель нужно
оценивать несравненно выше, чем цель, достигнутую поэзией наив-
ной: «Они (то есть люди Античности. — Х. У. Г.) были всего лишь тем,
чем они были. Мы еще помним, что мы есть, а смотрим выше и дальше.
С помощью рефлексии мы сделали из себя двойного человека»45.
б) Определив самоценность античной и современной (modern) эпох
и связав их в одной прогрессистской историософской модели, Ф. Шле-
гель и Ф. Шиллер создали важнейшие предпосылки для окончательной
эмансипации осознания современности (Gegenwartsbewußtsein) от обя-
зывающей парадигмы Античности. В 1808 году A. В. Шлегель мог конста-
тировать, что «название для духа, свойственного современному (modern)
искусству, было, в отличие от античного или классического, придумано
романтиками»46. Уже тот факт, что Шлегель свое время называет време-
нем «романтиков», то есть словом, история которого восходит к лите-
ратурному жанру рыцарских романов47, говорит о том, что Средневе-
ковье, даже не упомянутое у Шарля Перро в его схеме, уподоблявшей
эпохи всемирной истории человеческим возрастам, теперь было сдела-
но началом и апогеем целой эпохи, полностью отличной от Антично-
сти, — христианской эпохи современности (Gegenwart), в конце которой,
как им казалось, стояли романтики. Французская рецепция этого нового
видения истории у мадам де Сталь показывает, во-первых, что, после
того как романтики отказались от классицистских критериев вкуса,
слово «классический» как эпитет античного искусства утратило свою
коннотацию нормативности, и, во-вторых, что возникшее в результате
дискуссий об эпохах в истории искусства различение «классический» —
«романтический» теперь применялось и более широко — к эпохам общей
всемирной истории: «Я его (то есть слово ‘классический’. — Х. У. Г.) упо-
требляю здесь в другом значении, рассматривая классическую поэзию
как поэзию древних, а романтическую поэзию как ту, которая некоторым
Studium der griechischen Poesie / Hrsg. P. Hankamer. Godesberg, 1947. S. 208, 203, 53, 45
(цит. по: Jauss H. R. Schlegels und Schülers Replik. S. 85, 75, 96, 95, 87, 97).
45
«Sie waren bloß, was sie waren. Wir wissen noch, was wir sind, und blicken darüber
hinaus. Wir haben durch Reflexion einen doppelten Menschen aus uns gemacht». —
Humboldt W. von. Ansichten über Ästhetik und Litteratur: Seine Briefe an Christian
Gottfried Körner / Hrsg. F. Jonas. Berlin, 1880 (письмо от 30 апреля 1803 года).
46
Schlegel A. W. Vorlesungen über dramatische Kunst und Literatur / Hrsg.
G.V. Amoretti. Bonn; Leipzig, 1923. Bd. 1. S. 8.
47
Об истории значений прилагательного romantisch и его использования
для обозначения «современного искусства» к началу XIX века см.: Jauss H. R. Lite-
rarische Tradition. S. 44 ff.
образом придерживается рыцарских традиций. Это деление относится

также и к двум эрам мира: той, которая предшествовала установлению
христианства, и той, которая за ним последовала»48.
в) В отличие от просвещенческого употребления слова modern
для обозначения эпохи новое понимание современности, обозна-
ченное прилагательными romantisch и modern, вошло и в немецкие
словари начала XIX столетия. Если наши предварительные теоре-
тические соображения касательно метода истории понятий верны,
то засвидетельствованное таким образом превращение в языковую
норму доказывает, что философская дискуссия о разграничении со-
временности (Gegenwart) и прошлого, уже длившаяся на протяжении
всего XVIII века, только к этому моменту сливается с эволюцией об-
щественно-нормального переживания времени. Энциклопедический
словарь Брокгауза 1817 года, исходя из введенного Шиллером различе-
ния между наивным и сентиментальным искусством, внедряет деление
всемирной истории на античную и христианско-современную (modern)
эры. При этом, уточняя определение последней, автор словарной ста-
тьи, как представляется, стремится легитимировать основные тенден-
ции собственного времени — эпохи Реставрации: эта эпоха, пишет он,
характеризуется «монотеизмом» («Monotheismus»), «монархическим
государственным устройством» («monarchische Verfassung») и «мо-
ногамией» («Monogamie»): эти три принципа, в свою очередь, имеют
общую основу в доминирующем с начала Средневековья «герман-
ском характере»49. По сути, то же самое определение встречается нам
и в Энциклопедическом словаре Маклота (1818)50, и в новых изданиях
Брокгауза до 1830-х годов, в то время как Словарь немецких синонимов
Эберхарда — Мааса (1827) и Карманный энциклопедический словарь
Гейнзиуса (1828) по-прежнему упоминают только первое значение сло-
ва modern51. В Англии Циклопедия Риза еще и в 1819 году воспроизводит
48
«Je m’ en sers ici dans une autre acception, en considérant la poésie classique comme
celle des anciens, et la poésie romantique comme celle, qui tient de quelque manière aux
traditions chevaleresques. Cette division se rapporte également aux deux ères du monde:
celle qui a précédé l’ établissement du christianisme, et celle qui l’a suivi». — Staël A. L.G.
de. De l’Allemagne. 2, 11 (1810) // Idem. Œuvres compl. Paris, 1838. T. 2. P. 62.
49
[Brockhaus]. Allgemeine deutsche Real-Encyclopädie für die gebildeten Stände. 4.
Aufl. Leipzig, 1817. Bd. 6. S. 451 ff.
50
Conversations-Lexicon oder encyclopädisches Handwörterbuch für gebildete
Stände. Stuttgart, 1818. Bd. 4. S. 708.
51
Eberhard J. A., Maass J. G. E. Versuch einer allgemeinen teutschen Synonymik in
einem kritisch-philosophischen Wörterbuche der sinnverwandten Wörter der hochteut-
schen Mundart. 3. Ausgabe. Halle, 1827. Bd. 4. S. 419; Heinsius Th. Encyklopädisches
заданные французской просвещенческой Энциклопедией дифферен-

цированные определения «современного» (das Moderne) в различных
областях, однако при этом — в отличие от Энциклопедии — признает,
что современная (modern) архитектура имеет право пользоваться так-
же элементами готики, «из которой она заимствует детали (members)
и орнаменты — без всякой пропорции или рассуждения»52.
г) Включению в словари романтического определения «совре-
менного» (das Moderne) предшествовало новое разделение — теперь,
правда, в немецких дискуссиях об эстетике — понятий, обозначаемых
понятиями modern и romantisch, которое повлекло за собой отнесение
«романтического» в прошлое и негативную оценку «современного» (das
Moderne) как искусства самого недавнего времени (jüngste Gegenwart).
В своих лекциях об «истории старой и новой литературы», опублико-
ванных в 1815 году, Ф. Шлегель критикует одну тенденцию современ-
ной (modern), но для него уже больше не романтической литерату-
ры — ту самую тенденцию, которая через пятнадцать лет движением
«Молодая Германия» будет возведена в ранг объединяющего принципа
и инициирует употребление слова modern в третьем из перечисленных
в начале данной статьи значений: заключается она в том, что немецкая
литература пытается «достигать воздействия на жизнь […] неправиль-
ным путем», а именно — за счет того, что «полностью присоединяется
к современности» и тем самым «сужает действительность»53. Гегель
в своей Эстетике, вышедшей несколькими годами позже, ставит
в соответствие доантичной, античной и романтической эпохам раз-
ные виды поэтического творчества: лирику, эпос и драму. Как и Шле-
гель, он с пренебрежением отзывается об искусстве своего времени
(Gegenwart), наступившего после эпохи романтизма, которую он счи-
тает завершенной. Так, персонажей драм Шекспира он характеризует
как «противоположность жалких современных характеров, вроде тех,
что у Коцебу, которые кажутся такими благородными, великими, пре-
восходными, а в то же время внутри просто отребье»54. Правда, с точки
Hand-Wörterbuch für Wissenschaft und Leben: zum Schul- und Hausgebrauch für junge
Studirende und Wissenschaftsfreunde. Berlin, 1828. S. 185.
52
Rees A. The Cyclopaedia or universal dictionary of arts, sciences, and literature.
London, 1819. Vol. 23 (статья Modern).
53
Schlegel F. Geschichte der alten und neuen Litteratur. Wien, 1815. Bd. 2. S. 130.
54
«…das Gegenteil der Miserabilität moderner Charaktere, der Kotzebueschen z. B.,
die höchst edel scheinen, groß, vortrefflich, und doch innerlich zugleich nur Lumpen
sind». — Hegel G.W.F. Vorlesungen über die Ästhetik // Idem. Sämtliche Werke. Stuttgart,
1928. Bd. 13. S. 198.
зрения Гегеля, начало этой современной эпохи (moderne Zeit), высшей

и последней фазой которой является немецкая классика, надо искать
не в высоком Средневековье, а «в принципе Реформации»55.
д) От проведенного Шлегелем и Гегелем различия между роман-
тизмом и оцениваемой пока еще отрицательно «‘нынешней’ современ-
ностью» («moderne» Gegenwart) можно было бы легко перейти к поло-
жительной оценке «течения времени» (Zeitbewegung), которая стала
распространяться особенно после 1830 года. Однако история понятий
как метод социальной истории не может позволить себе учитывать
лишь те свидетельства, которые в ретроспективе отражают наиболее
передовой уровень самопонимания эпох прошлого. Еще в 1820 году Гёте
считал античную образованность необходимым условием возникнове-
ния современной (modern) культуры56, а в 1821 году Ахим фон Арним
назвал разделение эпох мировой истории, ставшее возможным благо-
даря словам antik и modern, «дощатой перегородкой», которая не дает
человеку «увидеть целое»57. Во Франции Виктор Гюго в год Июльской
революции пропагандировал «романтизм» как «либерализм в литерату-
ре», как тот принцип в искусстве, который отвечает времени, наступив-
шему после преодоления реставрации «старого порядка»58, чей конец
Шлегель и Гегель констатировали еще за десять с лишним лет до этого.
Лучше всего направленность новой трансформации значения
слова modern после 1830 года показывают такие примеры, которые
отражают, с одной стороны, осознание разницы между романтизмом
и «нынешней современностью» (moderne Gegenwart), а с другой сто-
роны, — отношение к ней как к эпохе, отличающейся духом прагма-
тизма. В качестве парадигматического примера у Хюбнера в Газетном
и энциклопедическом словаре (1826) приводятся «штаты Северной
Америки», где наблюдается «уже развитое чувство современного (das
Moderne)», которое там равнозначно «полезному»59. О том, что эта
55
Ibid. 1928. Bd. 14. S. 416.
56
Goethe J. W. Klassiker und Romantiker in Italien, sich heftig bekämpfend (1820) //
Goethes Werke / Hrsg. im Auftrage der Großherzogin Sophie von Sachsen. Weimar, 1902.
Bd. 42/1. S. 137.
57
Arnim A. von. Owen Tudor (1821) // Idem. Sämmtliche Werke / Hrsg. W. Grimm.
Berlin, 1839. Bd. 2. S. 261.
58
Hugo V. Préface d’Hernani // Idem. Théâtre complet / Ed. J. J. Thierry, Mélèze. Pa-
ris, 1963. T. 1. P. 1147.
59
«In Nordamerikas Freistaaten herrscht schon viel Sinn für das Moderne, aber man
wendet den Gebrauch des Neuen und Verbesserten mehr auf das Nützliche im Mobiliar als
auf dessen Luxus». — (Перевод: «В демократических государствах Северной Америки
уже царит вкус к новому, однако использование нового и улучшенного принято об-
словарная статья отражает уже весьма распространенное понимание

современной эпохи (moderne Zeit), свидетельствуют цитаты, подобные,
например, фразе из Лекций о методе академических занятий Шеллинга,
сетующего именно на склонность современных людей (die Modernen)
«считать прагматический дух самым высшим, что есть в истории»60.
Последние из процитированных здесь дефиниций конфликтуют ме-
жду собой, и это показывает, что в истории значения слова modern роман-
тизму отводится роль переходной эпохи. В первые десятилетия XIX века
та эмансипация представлений о современности от античного образца,
начало которой было положено «спором древних и новых», завершилась
в теории и вошла в языковую норму; ей соответствовала принципиаль-
ная трансформация восприятия времени, состоявшаяся после 1830 года.
IV.1. Сужение «современного» до значения

«течения времени» в Европе между 1815 и 1848 годами
«В 1830 году на арену вышло новое политическое поколение, кото-
рое уже не помнило старой Европы»61. То, что Р. Козеллек констатирует
ращать более на пользу обстановки, нежели на увеличение ее роскошества»). — Jo-

hann Hübner’s Zeitungs- und Conversationslexikon. 31. Aufl. Leipzig, 1826. Bd. 3. S. 179.
60
Schelling F. W. J. Vorlesungen über die Methode des akademischen Studiums // Schel-
lings Werke / Hrsg. M. Schröter. München, 1927. Bd. 3. S. 330; Собрание описаний городов
и областей, вышедшее в 1840 году (Heeringen G. von. Wanderungen durch Franken. Leipzig,
1839; reprint: Hildesheim, 1973) указывает во множестве фрагментов, что, глядя с точки
зрения романтизма, все больше умеют ценить такие предметы, к которым не подхо-
дит слово ‘современный’ в новом, прагматическом смысле. Можно было уже называть
Вюрцбург «не красивым городом в современном смысле слова, а роскошным. Лишь
немногие его улицы — широкие и длинные, однако они оживленные, шумные, застро-
енные высокими каменными домами, там множество церквей с башнями, большое ко-
личество общественных зданий, дворы каноников, бывшие монастыри, грандиозный
дворец, резиденция с окружающей застройкой — сохранившиеся следы длинной чере-
ды властителей, которые одновременно были имперскими князьями, — что придает все-
му некую импозантность, благородство и отпечаток величия старины». — («…nicht eine
schöne Stadt im modernen Sinn, aber wohl eine prächtige [nennen]. Nur wenige seiner Straßen
sind breit und lang, aber belebt, geräuschvoll, von hohen steinernen Häusern gebildet, und eine
Menge von Kirchen mit ihren Türmen, die große Anzahl von öffentlichen Gebäuden, Dom —
herrnhöfen, ehemaligen Klöstern, der grandiose Palast, die Residenz mit ihren Umgebungen −
die zurückgelassenen Spuren einer langen Reihe von Herrschern, welche zugleich Fürsten der
Reiche waren, verleihen ihm etwas Imposantes, Edles und den Stempel von historischer Grö-
ße». — Ibid. S. 115−116).
61
Koselleck R., Bergeron L., Furet F. Das Zeitalter der europäischen Revolutionen,
1780–1848. Frankfurt a.M., 1969. S. 296.
в качестве фактора, определившего ход политической истории после

Июльской революции, верно и применительно к сферам философии
(в самом широком смысле), искусств и естественных наук, а также,
возможно, отчасти объясняет, почему в этот период считались харак-
терными для современности (Gegenwart) такие феномены, которые
в эпоху Просвещения и романтизма были еще только намечавшимися
тенденциями. К их числу относился обостренный интерес к вопросам
экономики, социологии (возникшей как раз в эти десятилетия) и есте-
ствознания, которые теперь — в противоположность тому, что предпо-
читали романтики, — многие считали актуальнее теории и практики
эстетики62. Но «общим знаменателем» изменившегося представления
о современности у этого нового поколения стал «опыт ускорения»63,
а вместе с ним — осознание того, что «всякой новой современности
(Modernität) суждено оставить позади саму себя». Убедиться в этом
мы можем, наблюдая, как общепринятое ранее употребление слова
modern в качестве обозначения эпохи уступило место употреблению его
для обозначения современности, воспринимаемой как проходной этап.
а) Если Стендаль в 1832 году называет время от Великой Француз-
ской революции и до своих дней siècle de la Révolution, то этим он —
как и романтики, — по всей видимости, просто определяет собственную
эпоху через ее начало (которое у него, правда, помещено в очень недав-
нее время). В стендалевском восприятии времени действительно суще-
ственно новые вещи проявляются лишь благодаря тому, что при на-
писании своего текста он размышляет о точке в недалеком будущем,
при взгляде с которой написанное им только что может показаться
относящимся к прошлому, а значит, неактуальным: «Что я подумаю
о том, что мне хочется написать, перечитывая это году в 1835, если
буду жив?»64 В отличие от Лабрюйера эта оглядка Стендаля на суждение
62
В соответствии с этими их главными интересами эпоха, предшествовавшая
революции 1848 года, была ретроспективно охарактеризована Юлианом Шмидтом
в 1880 году: «Alles wollte modern und praktisch sein, die Romantik war ein förmliches
Scheltwort geworden; von Poesie und Geschichte wollte man nicht viel mehr wissen,
Naturwissenschaft und Nationalökonomie war das einzige, was man gelten ließ». —
(Перевод: «Все желали быть современными и практичными, романтизм сделался
прямо-таки бранным словом. О поэзии и литературе более не желали знать, есте-
ствознание и политэкономия — единственное, что ценилось»). — Schmidt J. Der rus-
sische Nihilismus und Iwan Turgenjew // Preußische Jahrbücher. 1880. Bd. 45. S. 315).
63
Koselleck R. // Idem., Bergeron L., Furet F. Das Zeitalter der europäischen Revolu-
tionen 1780–1848. S. 303.
64
Stendhal [Beyle H. M.]. Souvenirs d’égotisme / Ed. H. Martineau. Paris, 1950. P. 57.
Стендаль артикулировал опыт нового ускорения времени уже почти за столетие
будущего о его современности являет собой следствие новой оценки

значимости его действий во времени: «Моя философия принадлежит
тому дню, когда я пишу»65.
В 1859 году, то есть всего лишь неполных три десятилетия спустя,
Бодлер в своем Художнике современной жизни вывел из этого нового
ощущения времени эстетическую теорию современности (Modernität),
приложимую и к самопониманию художественного авангарда ХХ века.
Эту теорию мы, несколько забегая вперед, хотели бы изложить здесь
в основных чертах. Из осознания того, что каждое прошлое не могло
не рассматривать себя как современность (Gegenwart), а свое искус-
ство — как современное (modern) («У каждого древнего художника
была своя современность [modernité]»), Бодлер первым сделал вывод,
что слова «современный» (modern) и «современность» (Modernität) обо-
значают не отличительное качество какой-то одной конкретной недав-
ней эпохи (как думали еще романтики, когда употребляли эти слова),
а все многоразличные, но всегда преходящие представления людей
разных эпох о прекрасном: «Современность (modernité) — это прехо-
дящее, мимолетное, случайное». Но теперь понятию modernité, которое
охватывает создание разнообразных врéменных идеалов, уже нельзя
противопоставить понятие antiquité как сущность одного прошлого: ему
можно противопоставить лишь «непреходящее». Эти два принципа —
«нынешнее» (das Moderne) и «вечное» — взаимно дополнительны, они
соединяются в «двоякой природе прекрасного». Задача литературы —
выделять из временного, преходящего все то поэтическое, что в нем
содержится, дабы таким образом «вечное» смогло конституироваться
как полюс, противоположный «нынешнему»: «Выделять из моды то,
что она может содержать поэтического в историческом, вытягивать
вечное из преходящего»66.
б) В рамках этой истории понятия бодлеровская теория совре-
менности маркирует не только поворотный пункт в самопонимании
до этого, в первой части эссе Расин и Шекспир: «De mémoire, d’historien, jamais peu-
ple n’ a éprouvé, dans ses moeurs et dans ses plaisirs, de changement plus rapide et plus
total que celui de 1780 à 1823». — (Перевод: «Память и историки подсказывают нам,
что в области нравов и развлечений люди никогда не испытывали таких быстрых
и всеохватных перемен, как в период с 1780 по 1823 год»). — Stendhal [Beyle H. M.].
Racine et Shakespeare / Ed. H. Martineau. Paris, 1928. P. 50.
65
Stendhal [Beyle H. M.]. Souvenirs d’ égotisme. P. 38.
66
«dégager de la mode ce qu’ elle peut contenir de poétique dans l’historique, de tirer
l’éternel du transitoire». — Baudelaire Ch. Le peintre de la vie moderne // Idem. Œuvres
compl. / Ed. Y.-G. Le Dantec, C. Pichois. Paris, 1961. P. 1163. Я следую здесь интерпре-
тации в: Jauss H. R. Literarische Tradition. S. 54 ff.
искусства: она также показывает, как в результате «историзации вре-

мени»67 (в случае Бодлера — в результате осознания того, что эпохи
прошлого для самих себя были современностью) слово «современ-
ный» (modern) начало употребляться в третьем значении из пере-
численных в начале статьи, то есть как антоним к слову «вечный».
В Европе в период между Наполеоновскими войнами и революцией
1848 года историзация времени сделалась задачей и для историогра-
фии постольку, поскольку современность перестала являть собой
некую поддающуюся отграничению от прошлого фиксированную
точку, глядя с которой можно было выносить приговор минувше-
му. Историзм, который подготавливался начиная с принципиально-
го уравнивания всех эпох мировой истории в ходе «спора древних
и новых», по-видимому, был вдохновлен и этим новым опытом. В ка-
честве трудности новое ощущение времени стало заметно прежде
всего при изучении современной истории. В 1843 году Л. фон Штайн
писал: «Старые порядки ниспровергли, появляются новые, а с ними
самими борются еще более новые […] впечатление такое, словно
историография уже едва поспевает за историей»68. Это же наблю-
дение — что современная история как жанр историографии больше
не существует — еще точнее сформулировал и обосновал в 1849 году
Ламартин («современной истории больше нет»). Крупные события,
писал он, которые вклиниваются между актуальным переживанием
(oeil) и воспоминанием (mémoire), так стремительно сменяют друг
друга, что воспоминания из собственной жизни, которые раньше
причислялись к настоящему, теперь уже все время представляются
далеким прошлым: «Вчерашние дни уже кажутся погрузившимися
во тьму прошлого»69. Когда события, переживавшиеся в течение одной
67
Об «историзации времени» как «модальности разнообразия» см.: Luh-
mann N. Weltzeit und Systemgeschichte: Über Beziehungen zwischen Zeithorizonten
und sozialen Strukturen gesellschaftlicher Systeme // Soziologie und Sozialgeschichte:
Aspekte und Probleme: Kölner Zeitschrift für Soziologie und Sozialpsychologie. Sonder-
heft 16 / Hrsg. P. C. Ludz. 1972. S. 91.
68
«Die alten Zustände wurden umgestoßen, neue treten auf, selbst durch Neueres
bekämpft […] es ist, als ob die Geschichtsschreibung der Geschichte kaum mehr zu fol-
gen imstande sei». — Stein L. von. Die Municipalverfassung Frankreichs. Leipzig, 1843.
S. 68. См.: Koselleck R. Geschichtliche Prognose in Lorenz v. Steins Schrift zur preußi-
schen Verfassung // Der Staat. 1965. Bd. 4. S. 472.
69
«Il n’y a plus d’histoire contemporaine»; «Les jours d’hier semblent déjà enfoncés
dans l’ ombre du passé». — Lamartine A. de. Histoire de la restauration // Idem. Œuv-
res compl. Paris, 1861. T. 17. P. 3. Cм. об этой проблеме современные свидетельства
из Испании в: Montesinos J. E. Costumbrismo y novela. Madrid, 1972. P. 44 ff.
жизни как «настоящее», могут предстать «прошлым», историзация

времени из мыслительной модели превращается в жизненный опыт.
в) У членов движения «Neues Deutschland» («Молодая Германия»)
подобное сознание возникло еще в связи с их открытым самообособ-
лением от непосредственного прошлого как от эпохи законченной,
качественно отличной от их собственной современности. Г. Гейне,
один из выразителей идей движения, констатировал уже в 1828 году,
что «принцип времени Гёте, идея искусства» утрачивает свое зна-
чение. В 1834 году, после смерти Гегеля, он объявил «философскую
революцию» «законченной»70; уже в 1831 году он считал, что теперь
его «старое пророчество о конце периода искусства, который начался
у колыбели Гёте и прекратится у его гроба […] близко к исполнению»71.
Гегель тоже считал, что искусство пришло к своему концу именно в его
времена72. Гюго тоже ощущал время около 1830 года как переломное.
Гейне отличался от Гюго стремлением преодолеть как раз то самое ро-
мантическое искусство, «принцип» которого, с точки зрения поэта,
коренился «еще в отжившем, старом порядке, в священном римском
имперском прошлом» и которое Гюго хотел поставить как революци-
онное, как «либерализм в литературе», на место классических правил
(«правил Д’Обиньяка»), воплощавших для него искусство «старого
порядка». Хотя Гейне, подобно Ф. Шлегелю и Гегелю, видел разрыв
между эпохой романтизма и собственной современностью, он, в от-
личие от них, не считал, что искусство в этой современности стало
70
Heine H. [Рец. на:] Menzel W. Die deutsche Literatur // Idem. Sämtliche Schriften /
Hrsg. K. Briegleb. München, 1968. Bd. 1. S. 455; Heine H. Zur Geschichte der Religion
und Philosophie in Deutschland // Ibid. 1971. Bd. 3. S. 636. Извлечения из важнейших
программных сочинений домартовского периода см.: Behrens W. W., Bott G. (Hrsg.)
Der literarische Vormärz. München, 1973.
71
«seine alte Prophezeiung von dem Ende der Kunstperiode, die bei der Wiege Goe-
thes anfing und bei seinem Sarge aufhören wird, […] ihrer Erfüllung nahe [sei]». — Hei-
ne H. Französische Maler // Idem. Sämtliche Schriften. Bd. 3. S. 72. Обоснование этого
исторического позиционирования собственного настоящего показывает, что Гейне
считал историю политики и искусства неразделимо связанными: «Die jetzige Kunst
muß zu Grunde gehen, weil ihr Prinzip noch im abgelebten, alten Regime, in der heili-
gen römischen Reichsvergangenheit wurzelt. Deshalb, wie alle welken Überreste dieser
Vergangenheit steht sie im unerquicklichsten Widerspruch mit der Gegenwart» (Ibid.) —
(Перевод: «Современное искусство должно коренным образом преобразоваться,
потому что его принцип все еще коренится в отмершем, старом режиме, в прошлом
Священной Римской империи. Поэтому, как и все увядшие остатки этого прошло-
го, оно находится в неутешительнейшем противоречии с современностью».)
72
См.: Oehlmüller W. Hegels Satz vom Ende der Kunst und das Problem der Philoso-
phie der Kunst nach Hegel // Philosophisches Jahrbuch. 1965. Bd. 73. S. 75 ff.
совершенно невозможным или что оно в любом случае уступает ис-

кусству прошлого. Он полагал, что «наоборот, это течение времени»
искусству будет «даже полезно»73.
Это стремление говорить о том, «что из действительного, из суще-
ствующего уместно выбрать в подходящих обстоятельствах» Х. Лаубе
в статье 1835 года назвал критерием, позволяющим определить «со-
временный (modern) стиль письма»74. И в самом деле такое стремление
было моментом, объединявшим представителей новой литературы,
чьей «мессией» должно было стать «лишь само время» (то есть совре-
менность): «все отдельные силы» видели свое предопределение в том,
чтобы трудиться «на его службе и ради его идей»75.
Несмотря на то что представители «Молодой Германии» так еди-
нодушно и решительно делали выбор в пользу настоящего (Gegenwart),
понимание современности (Modernität) у них не всегда совпадало. С од-
ной стороны, Новому времени как эпохе приписывали определенные
характерные тенденции, чтобы отличать его от прошлого: так, «борьба
пробуждающегося народного духа с абсолютной монархией»76 счита-
лась главной политической задачей этого времени, неразрывная связь
между «жизнью и писательством» считалась законом современной
(modern) литературы77, а «проза» — «современным (modern) жанром
письма»78. Там, где слово modern использовалось в данной функции,
оно продолжало выступать обозначением эпохи, то есть во втором
значении, даже если авторы «Молодой Германии» отодвигали начало
своей современности в такое прошлое, которое непосредственно пред-
шествовало 1830 году, а не на несколько столетий назад, как романти-
ки. С другой стороны, Гуцков определял понятие modern как эпитет
«грации, эстетического закона» не только «новейших устремлений»,
но и «утонченности» в отношении к античному, средневековому
или романтическому искусству. Очевидно, это слово у него обознача-
ло не сущностное своеобразие какой-то эпохи, а особенное отношение
наблюдателя к феноменам его современности и прошлого как к фе-
номенам историческим: «Таким образом, современное (das Moderne)
73
См. примеч. 71; о Гюго см. примеч. 58.
74
Laube H. Moderne Charakteristiken // Idem. Gesammelte Werke / Hrsg. H.H. Hou-
ben. Leipzig, 1909. Bd. 49. S. 17.
75
Mundt T. Zeitperspective 1834 // Idem. (Hrsg.) Schriften in bunter Reihe, zur An-
regung und Unterhaltung. H. 1. Leipzig, 1834 (reprint: Frankfurt a.M., 1971). S. 4.
76
Mundt T. Allgemeine Literaturgeschichte. Berlin, 1846. Bd. 3. S. 452.
77
Heine H. Die Romantische Schule // Idem. Sämtliche Schriften. Bd. 3. S. 468.
78
Laube H. Moderne Charakteristiken. S. 313.
на самом деле и есть объективное в незавершенном моменте, факт

времени, если рассматривать его как таковой, без спора и противоре-
чия, без отношения». Из такой историзации времени проистекает —
в том числе и для Гуцкова — переживание собственной современности
как чего-то преходящего: «Современный (modern) жанр быстро воз-
никает, быстро распространяется, быстро находит понимание и уми-
рает — так быстро, что ему не приходится много раз становиться объ-
ектом критики»79.
г) В философии государства это применение слова modern в треть-
ем значении в то время еще не наблюдается. В качестве примера проци-
тируем Критику гегелевской философии права, написанную в 1843 году
молодым Марксом, который с ее помощью хотел доказать, что геге-
левская «истинная идея государства» противоречила существующей
действительности. Гегель в § 262 Философии права определил госу-
дарство так: «Действительная идея, дух, сам себя разделяющий на две
идеальные сферы своего понятия, на семью и гражданское общество,
как на сферы своей конечности, чтобы, пройдя через их идеальность,
быть для себя бесконечным действительным духом»80. Маркс крити-
кует основу этой концепции, а именно — тенденцию Гегеля превра-
щать действительного субъекта (здесь — семью и общество) в преди-
кат настоящего предиката (здесь государства). Правильнее, считает
Маркс, исходить из того реального положения вещей, что государство
не может существовать без основы в виде семьи и общества. Тогда
становится видно, продолжает он, что в политической действитель-
ности оно от них отчуждено и противостоит им. Этот дуализм госу-
дарства и общества существовал уже в Средневековье, но очевидным
он становится лишь в современную эпоху (moderne Zeit), когда человек
встречается с государством в объективированной форме конституции
и бюрократии: «Представительный строй — это большой шаг вперед,
ибо он является откровенным, неподдельным, последовательным вы-
79
«so wäre denn das Moderne recht eigentlich das Objektive im schwebenden Moment,
die Tatsache der Zeit, an und für sich ohne Streit und Gegensatz, ohne Beziehung betrach-
tet»; «Das moderne Genre entsteht schnell, verbreitet sich schnell, wird schnell verstanden
und stirbt — schneller noch, als es oft eine Kritik erlebt hat». — Gutzkow K. Die Mode und
das Moderne // Idem. Werke / Hrsg. R. Gensel. Berlin; Leipzig. Bd. 11. S. 16, 21, 24.
80
«die wirkliche Idee, den Geist, der sich selbst in die zwei ideellen Sphären seines
Begriffs, die Familie und die bürgerliche Gesellschaft, als in seine Endlichkeit scheidet,
um aus ihrer Idealität für sich unendlicher, wirklicher Geist zu sein». — Hegel G.F.W. Phi-
losophie des Rechts, § 262 (цит. по: Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990. С. 288. —
ражением современного государственного состояния. Он представляет

собой неприкрытое противоречие»81.
Если Маркс полагает представительный государственный строй
критерием для отделения современного (modern) государства от сред-
невекового, то тем самым он следует общеупотребительной в его вре-
мя периодизации, не похожей на ту, что использовалась в XVIII веке.
Она же встречается, к примеру, и у А. Токвиля, который писал, что Ан-
глия XVII столетия представляла собой «уже современную нацию, со-
хранившую и как бы забальзамировавшую несколько обломков сред-
невекового общества»82. Главное отличие между Марксом и Токвилем
заключается не в том, как по-разному разделяют они эпохи с помощью
понятия modern, а в подразумеваемой каждым из них оценке: Маркс
одобряет достижения современного государства лишь как предпосылку
для преодоления все еще сохраняемого им отчуждения и тем самым —
как подготовительный шаг к отмене самого государства, в то время
как Токвиль приветствует их как достижение прошлого, которое нужно
сохранить в современности и реализовать во всех странах.
д) Если судить по немецким словарям, изданным в первой поло-
вине XIX века83, то ни наблюдаемое в области эстетики употребление
определения modern для обозначения современности, воспринимаемой
как преходящая, ни употребление его как названия эпохи в области
философии государства еще не стали к тому времени языковой нор-
мой. Новейший энциклопедический словарь для всех сословий (1836)
и Всеобщий словарь иностранных слов Хайзе (1838) по-прежнему дают
наряду с первым [из перечисленных в начале настоящей статьи] зна-
81
«Die repräsentative Verfassung ist ein großer Fortschritt, weil sie der offene, un-
verfälschte, konsequente Ausdruck des modernen Staatszustandes ist. Sie ist der unver-
hohlene Widerspruch». — Marx K. Kritik des Hegelschen Staatsrechts // Marx K., En-
gels F. Werke. Berlin, 1956. Bd. 1. S. 279 (цит. по: Маркс К. К критике гегелевской
философии права // Они же. Соч. М., 1955. Т. 1. С. 305. — Примеч. пер.).
82
«une nation toute moderne, qui a seulement préservé dans son sein et comme
embaumé quelques débris du moyen âge». — Tocqueville A. de. L’ Ancien Régime et la
Révolution 1, 4 (1856) // Idem. Œuvres compl. / Éd. J. P. Mayer. 2e éd. Paris, 1952. T. 2.
P. 94 (цит. по: Токвиль А. де. Старый порядок и революция / Пер. с фр. М. Фёдоро-
вой. М., 1997. C. 22. — Примеч. пер.).
83
Скачкообразное внедрение в первой половине XIX века новых словарей по-
зволяет предположить, что уже в этот период они уже не просто отражали язы-
ковую форму, а, со своей стороны, могли влиять на языковую норму. В то время
как первое издание Брокгаузова Conversations Lexicon (1809) составляло лишь 2.000
экземпляров, восьмое издание уже вышло тиражом 32 000 экземпляров (Gold-
Friedrich J. Geschichte des Deutschen Buchhandels. Leipzig, 1913. Bd. 4. S. 202 ff.).
чением слова modern то значение, которое придали ему романтики84.

И только Универсальный энциклопедический словарь Пирера (1843) ре-
гистрирует сужение периода, охватываемого понятием modern как обо-
значением эпохи. Впрочем, это сужение не означает принципиальной
смены второго значения третьим; содержательно оно уже было предвос-
хищено в гегелевской Эстетике, где обозначены хронологические гра-
ницы романтизма: «Настоящая современность начинается в новейшем
искусстве и литературе с началом того периода, когда старый роман-
тизм был модифицирован под влиянием возобновившегося изучения
древнегреческой и римской литературы и искусства»85. В более точной
формулировке Всеобщей реальной энциклопедии Манца становится от-
четливо видно, что новое деление эпох подчинено определению исто-
рического основания идеализма немецкой классики: «Формирующаяся
таким образом современная эпоха стремилась к тому, чтобы связать
друг с другом античное и романтическое в высшем единстве и утвер-
дить господство идеи во всем ее разнообразии»86. Однако в то время,
как Гегель и Ф. Шлегель еще называли эпоху немецкой классики «ро-
мантической» и отделяли ее от собственного «современного» периода
(«moderne» Zeit), который по сравнению с ее совершенством расцени-
вали как период упадка, употребление слова modern в трехступенчатой
схеме — как, например, в словаре Брокгауза (1853) — отменяет разде-
ление между национальной классикой и собственной современностью:
«Поэтому в Новейшее время повсеместным явлением стало разделение
на антично-классическое, романтическо-средневековое и современ-
ное»87. Очевидно, в середине XIX века сосуществовали без связи друг
84
Neuestes Conversationslexikon für alle Stände. Von einer Gesellschaft deutscher
Gelehrten bearbeitet. Leipzig, 1836. Bd. 5. S. 224 ff.; Heyse J. Ch. A. Allgemeines Fremd-
wörterbuch. 8. Aufl. Hannover, 1838. Bd. 2. S. 111.
85
«Das eigentliche Moderne fängt in der neuern Kunst und Literatur mit der Periode
an, wo das Altromantische durch den Einfluß des erneuerten Studiums der alten griechi-
schen und römischen Literatur und Kunst modifiziert wurde». — Pierer H. A. Univer-
sal-Lexikon der Gegenwart und Vergangenheit oder neuestes encyclopädisches Wörter-
buch der Wissenschaften, Künste und Gewerbe. 2. Aufl., Altenburg, 1843. Bd. 19. S. 369;
см. также: Ibid. 4. Aufl., Altenburg, 1860. Bd. 11. S. 345.
86
«Das solchergestalt sich herausbildende Moderne strebte nun, Antikes und Ro-
mantisches in höherer Einheit zu verknüpfen und die Herrschaft der Idee in aller Man-
nigfaltigkeit geltend zu machen». — [Manz] Allgemeine Realencyclopädie oder Conver-
sationslexikon für das katholische Deutschland. Regensburg, 1848. Bd. 7. S. 282.
87
«In der neuesten Zeit ist daher die Scheidung in das Antik-Klassische, Roman-
tisch-Mittelalterliche und in das Moderne ganz allgemein geworden». — [Brockhaus] All-
gemeine deutsche Real-Encyclopädie für die gebildeten Stände. 10. Aufl. Leipzig, 1853.
Bd. 10. S. 555.
с другом нормативное значение слова modern и его употребление чле-

нами «Молодой Германии», обусловленное совершенно новым опытом
восприятия времени.
IV.2. Критика и развитие нового осознания

современности после 1850 года
«В общем, идолу прогресса соответствовал идол проклятия
прогресса, и так образовались два общих места»88. Этой ирониче-
ской фразой П. Валери метко схвачен предмет этого и предыдущего
фрагментов нашей истории понятия modern, а именно: оппозиция
двух характерных для XIX века разновидностей переживания вре-
мени (Zeiterfahrungen), превращенная в последовательность «сти-
мула и реакции», почти в естественно-научном смысле. Но для ис-
торического понимания того, как и почему современность стала
восприниматься в качестве «проклятого времени», мы должны
задаться вопросом о мотивах этой реакции, а им нет места в кау-
зальной схеме, предлагаемой Валери. Они, очевидно, тесно связаны
с функцией легитимации социально опосредованного осознавания
современности. Институты, чьи корни уходят на несколько столе-
тий в прошлое, а структуры и содержание определены временем
их возникновения, требуют такого укоренившегося в общественном
знании временнóго сознания, в котором современность простира-
ется вспять по меньшей мере до даты своего начала. В противном
случае они рискуют показаться реликтами прошлого, требующими
изменения в новой современности (Gegenwart). В этом смысле ха-
рактерное для романтизма понятие о современной эпохе (moderne
Zeit) как о христианском времени, идущем из Средневековья, слу-
жило легитимацией реставрируемых монархий. А трансформиро-
ванное, но по-прежнему обозначавшееся словом modern понятие
современности, в котором ее начало придвигалось ближе, в текущее
столетие, и тем более переживание современности как преходящего
мгновения, из которого логически следовал императив непрерывной
институциональной эволюции, неизбежно сталкивались с крити-
кой со стороны приверженцев того социального порядка, который
88
«En somme, à l’idole du progrès répondit l’idole de la malédiction du progrès ce
qui fit: deux lieux communs». — Valéry P. Propos sur le progrès (1929) // Idem. Œuvres /
Ed. J. Hytier. Paris, 1960. T. 2. P. 1022.
нуждался в легитимации, основанной на сознании если не полного,

то доминирующего исторического континуитета.
a) После 1848 года понятие о современности (Modernitätsbegriff),
характерное, например, для «Молодой Германии», подвергалось напад-
кам не только со стороны представителей старого господского сосло-
вия. Литераторы нового поколения, хотя часто и называли сами себя
«современными» (modern), уже не связывали с этим словом (употреб-
лявшимся ими в первом значении) никаких претензий на программу:
они, сознательно отказываясь от стремления к актуальности, типич-
ного для их предшественников, стремились найти такие ценностные
ориентиры, которые были бы неподвластны времени: «Мы, люди
современные, уже не предаемся больше никаким иллюзиям, потому
что разговоры, литература, критические разборы и размышления опу-
стошили нас внутри и снаружи, свели нас с ума, запутали и испещрили
червоточинами»89. В понимании Фонтане реализм был именно тем ху-
дожественным принципом, с помощью которого можно было снова
заполнить пустоту, возникшую из преувеличенной зависимости от со-
временности (Gegenwart): «Реализм в искусстве так же стар, как само
искусство, даже больше: он и есть искусство. Наше современное на-
правление есть не что иное, как возвращение на единственно верную
дорогу, выздоровление больного»90. Подобным же образом Штифтер
в 1852 году хотел «напыщенности» и «украшательству» расхожего вку-
са противопоставить «объективность, наивность и чистоту». Однако,
в отличие от Фонтане, он сохранил определение modern для обозначе-
ния тех тенденций, от которых сам хотел отмежеваться: от «недостатков
современного (modern) искусства и поэзии»91. При таком употребле-
нии этого понятия с ним связываются содержательные коннотации
отвергаемой Штифтером программы искусства, которые у Фонтане уже
полностью отделены от определения modern.
89
«Wir Modernen lassen keine Illusionen mehr an uns kommen, denn die Redens-
arten, die Literaturen, Kritiken und Reflexionen haben uns schaal und kahl, irre, wirre
und wurmstichig gemacht». — Goltz B. Zur Geschichte des Tages // Idem. Die Bildung
und die Gebildeten: Eine Beleuchtung der modernen Zustände. Berlin, 1864. Bd. 1. S. 47.
90
«Der Realismus in der Kunst ist so alt als die Kunst selbst, ja noch mehr: er ist die
Kunst. Unsere moderne Richtung ist nichts als eine Rückkehr auf den einzig richtigen
Weg, die Wiedergenesung eines Kranken». — Fontane Th. Unsere lyrische und epische
Poesie seit 1848 (1853) // Idem. Sämtliche Werke / Hrsg. E. Groß, K. Schreinert. Mün-
chen, 1963. Bd. 21/1. S. 9.
91
Письмо Штифтера от 1 марта 1852 года (Fischer K. G. Noch einmal: Adalbert
Stifter und Johann Rint // Vierteljahresschrift des Adalbert-Stifter-Instituts des Landes
Oberösterreich. 1960. Bd. 9. S. 29).
б) Для второй половины XIX столетия характерны не только

и не столько представления реалистов, желавших на место стремле-
ния к актуальности (которое, как им казалось, изжило себя) поставить
новый, вечный художественный принцип, сколько острая полемика
против модернизма, воспринимавшегося как враг прежних порядков
и ценностей. Так, например, обесценивание слова modern в качестве
лозунга либералов, которое мы наблюдаем в третьем издании (1872)
сборника Фразы и лозунги под редакцией лидера католической фракции
в нижней палате прусского парламента A. Райхенспергера, представля-
ло собой выпад в адрес культурно-политических противников — при-
чем такой, который обходится без аргументов, касающихся сути дела.
Вместо них выстраиваются мнимые противоречия: слово modern встре-
чается-де «уже у древних писателей», то есть не является современным
в строгом смысле слова — как будто можно обесценить обозначаемое
понятие, указав на историю означающего слова. Тех, кто «озарен светом
XIX века», при произнесении этого слова охватывает «некое чувство
благоговения», хотя в остальном они считают себя выше религиоз-
ных движений души, — как будто это чувство благоговения существует
в действительности, а не представляет собой лишь гиперболу, при-
думанную ради полемики. Современное искусство, которое Райхен-
спергер, содействовавший строительству Кёльнского собора, очевидно,
ненавидел, обличается как безнравственное: его «основная сила» за-
ключается «в обнаженном […] под каковым, однако, ни в коем случае
не следует понимать идеальную наготу древнегреческого искусства»92.
О том, что за такой полемикой с понятием modern скрываются нападки
на группы людей, которые якобы пропагандировали его, свидетель-
ствует еще более наглядно статья под заглавием Modern, написанная
в 1866 году Р. Вагнером. Вагнер констатирует, что «‘современный’ мир
наших новейших творцов культуры» нужно понимать «как совершенно
новый мир, которого прошлые миры уже вовсе не касаются». Вывод
Вагнера — что в такой безысторичности можно обвинить только евре-
ев, ведь они «полвека назад еще стояли совершенно в стороне от наших
культурных устремлений». Приравнивая друг к другу «современное»
(das «Moderne») и устремления «Молодой Германии», которые он уничи-
жительно называет «сорняками на поле немецкой литературы», Вагнер
придает своему тезису поверхностную убедительность: ведь наиболее
значительные представители «Молодой Германии», Гейне и Бёрне, дей-
92
Reichensperger A. Phrasen und Schlagwörter: ein Noth- und Hilfsbüchlein für Zei-
tungsleser 3. Aufl. Paderborn, 1872. S. 94.
ствительно были евреями. За счет этого от внимания читателя может

укрыться то, что сознание младогерманцев, считавших, что они стоят
в начале новой современности, отдельной от немецкой классики и ро-
мантизма, Вагнер выдает за «войну», за существующий внутри нации
и «хорошо поддерживаемый денежной мощью» еврейский заговор про-
тив немецкой культуры. И именно из этой, полностью искаженной
картины он выводит свое заключительное предупреждение, которое
гласит, что современное искусство есть «нечто весьма жалкое и в осо-
бенности для нас, немцев, очень опасное»93.
Германистика тех лет выработала модель научной легитимации
для подобного обесценивания различных направлений в искусстве,
называвшихся «современными» (modern) по сравнению с классикой
и романтизмом. В соответствии с этой моделью немецкая литература
периодически, раз в 600 лет, переживает так называемые «периоды
расцвета», а после очередного апогея, достигнутого около 1800 года, она
грозит «вырасти из тех идеалов […] которые во времена Гёте состав-
ляли нашу гордость и наше величие». Задача германистики — в том,
чтобы во время предстоящего культурного «провала» поддерживать
память о тех ценностях немецких «классик», которые составили основу
идентичности немцев94.
Авторы процитированных выше текстов признавали мерилом
совершенства не древнегреческую, а национальную классику самого
недавнего прошлого, и вместо преодоления презираемого модерна че-
ловеком нового типа они пропагандировали сохранение якобы нацио-
нальных идеалов этой классики. Ницше в своей теории упадка западно-
европейской культуры отвел современной эпохе (moderne Zeit) совсем
другую роль и значение, но характерные для нее устремления стали
предметом и его столь же жесткой, хотя несравненно более остроум-
ной критики. По мнению Ницше, с «основанием империи» в 1871 году
Германия безусловно и окончательно совершила «переход к посред-
ственности, к демократии и к ‘современным идеям’»95. Подготовленное
93
«die «moderne»Welt unserer neuesten Kulturbringer als durchaus neue Welt, wel-
che die vorangegangenen Welten gar nichts mehr angehen [anzusehen sei]». — Wag-
ner R. Modern // Gesammelte Schriften und Dichtungen. Leipzig, 1883. Bd. 10. S. 78, 80.
94
Scherer W. Geschichte der deutschen Literatur. Berlin, 1889. S. 19 ff.
95
«der Übergang zur Vermittelmäßigung, zur Demokratie und den «modernen Ide-
en»». — Nietzsche F. Die Geburt der Tragödie oder Griechentum und Pessimismus (1872) //
Idem. Werke in drei Bänden. München, 1954. Bd. 1. S. 16 (цит. по: Ницше Ф. Рожде-
ние трагедии, или эллинство и пессимизм // Он же. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 1.
в XVIII веке исполнение этих идей (а значит — и временнóй проме-

жуток, обозначаемый понятием modern) началось с Великой Француз-
ской революции96, и характеризовался этот период господством трех
идеалов: «сочувствие ко всему страждущему», «историческое чувство»
и «научность»97. В то время как демократию и научность в XIX веке
часто называли достижениями или пороками современной эпохи
(moderne Zeit), только полемика Ницше против того, что он характери-
зовал как «неустанное расщепление и историзирование всего прошлого
современным человеком»98, способствовала выработке нового осозна-
ния современности (Gegenwartsbewußtsein). Однако критиковавшиеся
им историцистские тенденции к дистанцированию современности
от прошлого, скепсис по отношению к исторически возникшему, — это
последствия продемонстрированного выше переживания собственной
современности как преходящего времени, а прошлого — как прошед-
шей современности. Насмешка Ницше над «наивными поборниками
и панегиристами, апостолами ‘современных идей’»99, обнаруживает
не достигнутую другими презиравшими их авторами способность рас-
познать взаимосвязь между разнообразными феноменами, которые все
вместе назывались «современными» (modern).
в) Все нападки на понятие «современное» (das Moderne), изменив-
шееся под воздействием нового осознания современности у поколения
1830 года, очевидно, не смогли задержать его медленное превращение
96
Nietzsche F. Die fröhliche Wissenschaft (1881/82) // Idem. Werke in drei Bän-
den. 1955. Bd. 2. S. 216: «…но только французская революция окончательно и тор-
жественно вложила скипетр в руки ‘доброго человека’ (овцы, осла, гуся и всего,
что неизлечимо плоско и визгливо созрело для сумасшедшего дома ‘современных
идей’)» (цит. по: Ницше Ф. Веселая наука (la gaya scienza) // Он же. Соч. Т. 1. С. 671,
§ 350. — Примеч. пер.).
97
Nietzsche F. Jenseits von Gut und Böse (1888) // Idem. Werke in drei Bänden.
Bd. 2. S. 1141 (цит. по: Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Он же. Соч. М., 1990.
Т. 2. С. 754. — Примеч. пер.). Ср. фразу, идущую перед этим местом: «Dies Buch ist
[… ] in allem Wesentlichen eine Kritik der Modernität […] nebst Fingerzeigen zu einem
Gegensatztypus, der so wenig modern als möglich ist, einem vornehmen, einem jasagen-
den Typus». — (Перевод: «Эта книга […] во всем существенном — критика совре-
менности […] вместе с указаниями на противоположный тип, который настолько
несовременен, насколько это возможно: тип изысканный, утверждающий».)
98
«das unermüdliche Zerspinnen und Historisieren alles Gewordenen durch den
modernen Menschen». — Nietzsche F. Von Nutzen und Nachteil der Historie für das Le-
ben (1874) // Idem. Werke in drei Bänden. Bd. 1. S. 267 (цит. по: Ницше Ф. О пользе
и вреде истории для жизни // Он же. Соч. Т. 1. С. 213−214. — Примеч. пер.).
99
«die naiven Beförderer und Lobredner, die Apostel der “modernen Ideen”». —
Idem. Jenseits von Gut und Böse // Idem. Werke in drei Bänden. Bd. 2. S. 708 (цит. по:
Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Он же. Соч. Т. 2. С. 243. — Примеч. пер.).
в языковую норму. Даже Х. Вагенер, консервативный член нижней па-

латы прусского парламента и знаменитый автор Новой прусской газеты,
в своем Энциклопедическом словаре «Государство и общество» (1863)
отверг принятое у романтиков употребление определения modern
для обозначения всей христианской эпохи с начала Средневековья
как устаревшее. В историографии, гласит словарная статья, это поня-
тие теперь охватывает время от «французской революции […] вплоть
до наших дней». Этот «третий период новой истории» характеризуется
образованием «современного (modern) государства». Подобно Марксу
и Токвилю, Вагенер рассматривает «различного вида сословные учреж-
дения» как критерий отличия современного государства от средневеко-
вого, но, в противоположность Марксу, он ожидает от представитель-
ной системы, что она будет проводить в жизнь «теорию равновесия
сил […] ради блага целого»100. Применительно к такой области опыта,
как эстетика, Вагенер отмечает существование понятия «современ-
ной эпохи» (moderne Epoche) в том значении, которое задал еще Гегель
и с 1843 года регистрировали немецкие энциклопедические словари,
а именно — как время, начавшееся с Реформацией. Тем самым для язы-
ковой нормы немецкого языка впервые было зафиксировано различное
использование обозначения modern для хронологических эпох в двух
разных областях опыта — в теории государства и в эстетике.
Энциклопедический словарь Майера (1888) показывает, как но-
вое понимание «современности» продолжало оказывать воздействие
на норму: здесь «своеобразный характер художественных произве-
дений нового времени» выступает как особенность «прежде всего
XIX столетия»101. Хотя modern все еще остается понятием, обозначаю-
щим эпоху, в прогрессирующем сокращении охватываемой им совре-
менности уже намечается сближение с третьим значением.
г) Полемика с новым понятием современности (Gegenwart), равно
как и постоянное воздействие, оказываемое им на языковую норму, —
тенденции второй половины XIX века, наблюдающиеся и за пределами
Германии. Так, либеральный испанский автор Б. Перес Гальдос в романе
Семья Леона Роча (1878) вкладывает в уста своему герою Онесимо,
задуманному как карикатура на консерватизм, опирающийся на знать
и церковь, гневную тираду, направленную против hábitos modernos, за-
ставивших испанскую женщину забыть свою христианскую скромность
100
Wagener H. Staats- und Gesellschaftslexikon. Berlin, 1863. Bd. 13. S. 497.
101
Meyers Konversations-Lexikon. 4. Aufl. Leipzig; Wien, 1888. Bd. 11. S. 703.
и свою очаровательную невежественность102. Мотивы этой враждебно-

сти консерваторов по отношению ко всем притязаниям, принесенным
современной эпохой (moderne Zeit), Гальдос раскрывает через несколько
страниц, когда одним из главных признаков, характерных для общества
его времени, он называет открывшуюся с недавних пор для буржуазии
возможность компенсировать заработком и капиталом то преимуще-
ство, которое знать имеет в силу благородного происхождения103.
Во Франции словари еще в конце XIX века воспроизводили при-
менительно к различным областям опыта те определения понятия «со-
временное» (das Moderne), которые были даны некогда в Энциклопедии.
Однако здесь заслуживают упоминания два изменения, которые встре-
чаются в них снова и снова. Процитируем издание словаря Ларусс,
опубликованное между 1865 и 1878 годами: в нем констатируется,
что определение modernе используют прежде всего для феноменов те-
кущего столетия. Наряду с этим оно, как и его немецкий эквивалент,
выступает теперь уже как историографический термин. Хотя начало
«современной (moderne) истории» отнесено далеко в прошлое, во вре-
мена правления Франциска I, после этой дефиниции следует дополни-
тельное замечание, показывающее, что очерченную такими границами
современность (Gegenwart) авторы словаря воспринимали и как про-
шлое собственного будущего, то есть как преходящую: «Это опре-
деление сделается очевидно неправильным, когда эпоха Франциска I
станет древностью»104.
д) В 1864 году, за год до выхода первого тома процитированно-
го здесь издания словаря Ларусс, братья Гонкур опубликовали роман
Жермини Ласерте. В истории литературы он считается первым произ-
102
Galdós B. P. La familia de Leon Roch [1878]. Madrid, 1972. P. 26.
103
Ibid. P. 55: «La sociedad moderna tiene en su favor el don del olvido, y se borran
con prontitud los origenes oscuros plebeyos. El merito personal unas veces, y otras la
fortuna, nivelan […] y nuestra sociedad camina con pasos de gigante a la igualdad de
apellidos». — (Перевод: «Cовременное общество наделено даром забвения, и тем-
ное, плебейское происхождение человека мгновенно забывается. Порой личные
заслуги, порой состояние выравнивают [людей] […] и наше общество семимиль-
ными шагами идет к тому, что имена всех семей будут равны».) Гальдос считал,
что задача современного романа — быть «выражением» форм жизни буржуазного
класса, который теперь задает тон в обществе; см.: Galdós B. P. Observaciones sobra la
novela contemporánea en España (1870) // Ideología y política en la novela española del
siglo XIX / Ed. I. M. Zavala. Salamanca, 1971. P. 323.
104
«Cette définition deviendra évidemment fausse quand l’ époque de François 1er
sera devenue une époque ancienne». — Larousse P. Grand dictionnaire universel du XIXe
siècle français, historique géographique, mythologique, bibliographique, littéraire, artis-
tique, scientifique, Paris, 1874. T. 11. P. 362.
ведением французского натурализма — направления, доктрина которо-

го дала потом импульс предпринятой четверть века спустя в Германии
очередной попытке создания школы современной (modern) литературы.
Целью Гонкуров было описать современного (modern) человека, чей
особенный характер, как они считали, был подготовлен всеобщим из-
менением воспитания и образования, опыт которых формирует поко-
ление. В предисловии к Рене Мопрену (1875) братья писали, что совре-
менное (modern) воспитание мужчины берет свое начало в эпохальном
1830-м — году начала парламентаризма, тогда как важнейшие тенден-
ции современного (modern) женского образования — «образования ху-
дожественного и мальчишеского (garçonnière)» — установились всего
около тридцати лет назад, то есть примерно с 1845 года105. Эта попытка
характеристики современного (modern) человека показывает, как, на-
ряду с опытом постоянно ускоряющегося времени, ретроспективному
установлению границы собственной современности (Gegenwart) как за-
мкнутой эпохи препятствовало также и осознание множественности
исторических процессов. Сформулированные Эмилем Золя в 1880 году
теоретические основы натурализма получили такое широкое призна-
ние во всей Европе, как кажется, именно потому, что они были построе-
ны уже не на актуальности описываемого предмета, как у Гонкуров106.
Вместо определения традиций, задавших образец, Золя призывал ис-
пользовать в литературном производстве позитивистские эксперимен-
105
Goncourt E., Goncourt J. Préface de «Renée Mauperin» (1875) // Idem. Préfaces et
manifestes littéraires. Paris, 1888. P. 18.
106
Это само собой разумеющееся для Эмиля Золя и открыто поэтому выражен-
ное в его программном Roman expérimental, не требующее специального обосно-
вания положение современной литературы явным образом проявляется в его су-
ждениях о других писателях своего времени. См. критику в его письме к Бурже
от 22 апреля 1878 года: «Vous, poète moderne, vous détestez la vie moderne […] Vous
n’ acceptez pas franchement votre âge […] Pourquoi trouver une gare laide? C’ est très
beau une gare. Pourquoi vouloir vous envoler continuellement loin de nos rues, vers les
pays romantiques? Elles sont tragiques et charmantes, nos rues». — (Перевод: «Вы, со-
временный поэт, ненавидите современную жизнь […] Вы откровенно не приемле-
те своего века […] Зачем считать вокзал уродливым? Это очень красивый вокзал.
Почему Вы все время хотите унестись подальше от наших улиц, в романтические
края? Наши улицы трагичны и прекрасны».) — (Zola E. Correspondance: Les lettres
et les arts / Ed. E. Fasquelle. Paris, 1908. P. 156). О критерии, в соответствии с которым
Альфонсу Доде удалось войти в число авторов натуральной школы, Золя говорит:
«Il appartient au groupe des naturalistes […] Toutes ses oeuvres sont prises en pleine
vie moderne». — (Перевод: «Он принадлежит к группе натуралистов […] Все его
произведения полны современной жизнью».) — (Zola E. Les romanciers naturalistes.
Paris, 1881. P. 261).
тальные методы естествознания: «Точка зрения — новая, она вместо

философской становится экспериментальной»107. Это, впрочем, была
программа, реализация которой представляла собой дело будущего.
V.1. Модернизм (die Moderne) как программа

на рубеже XIX−XX столетий
Сегодня, когда жизненный ритм половины человечества опреде-
ляется пятилетними планами, а футурология приобретает статус са-
мостоятельной научной дисциплины, нас не может удивить, что некое
художественное или политическое движение определяет свою претен-
зию на современность (Modernität) с помощью концепции, которой
еще только предстоит быть реализованной, — так, как это сделал Золя
с натурализмом. Однако в исторических рамках XIX века отраженное
в бесчисленных манифестах единодушие относительно нового, ориен-
тированного на будущее понимания современности (Gegenwart) мар-
кирует тот поворотный пункт, где «принудительная сила традиции»
как ориентир человеческой деятельности начинает в массовом порядке
уступать место «принудительной силе отбора»108. Эта перемена стала,
с одной стороны, следствием обрисованной (в том числе цитатами
из полемических текстов консерваторов) в предшествующих парагра-
фах нашей статьи радикальной трансформации переживания време-
ни, а с другой — точкой конвергенции различных проявлений этой
трансформации. Отграничение современности (Gegenwart) как эпохи
путем установления ее начала в прошлом казалось теперь невозмож-
ным как ввиду исторических изменений, все быстрее наступавших одно
за другим, так и в связи с осознанием множественности неоднородных
и неодновременных исторических процессов. Однако современность
(Gegenwart) была не только по длительности редуцирована до одного
момента в течении времени: она воспринималась теперь еще и как про-
шлое будущего, а тем самым — как возможность созидания этого бу-
дущего. Таким образом, она понималась теперь как открытое вперед
107
«Le point de vue est nouveau, il devient expérimental au lieu d’ être philoso-
phique». — Zola E. Le roman expérimental (1880). Paris, 1905. P. 53. См. относительно
теоретических оснований натуральной школы: Gumbrecht H. U. Emile Zola im histo-
rischen Kontext. Frankfurt a.M., 1977.
108
Luhmann N. Sinn als Grundbegriff der Soziologie // Idem, Habermas J. Theorie
der Gesellschaft oder Sozialtechnologie. Was leistet die Systemforschung? Frankfurt a.M.,
1971. S. 57 ff.
пространство планирования действия, и планирование это можно

было формулировать в программах.
С точки зрения нашей аналитической ретроспективы кажется
само собой разумеющимся, что слово modern использовалось приме-
нительно к таким программам в своем третьем значении. В сознании
многочисленных авторов-модернистов рубежа веков это слово оста-
валось, однако, названием для эпохи современности (Gegenwart), в на-
чале которой, по их мнению, они стояли и конец которой они считали
слишком отдаленным для того, чтобы рассматривать свои программы
как временные.
a) Это противоречивое самопонимание видно уже в первом
манифесте модернизма (die Moderne) — написанных О. Вольффом
и опубликованных в 1887 году Тезисах о литературном модернизме
(die Moderne)109, которые и дали название всему движению. С одной
стороны, к числу задач, стоящих перед литераторами современности
(Gegenwart), там отнесена — наряду с изображением всех «значитель-
ных и стремящихся к значительности сил современной (gegenwärtig)
жизни» — задача «пророчески и новаторски расчищать дорогу буду-
щему». С другой стороны, современность (Gegenwart) как эпоха теперь
определяется тремя доминирующими тенденциями: немецкая идеа-
листическая философия, естествознание и «техническая культурная
работа»110. А когда О. Брам тремя годами позже опубликовал в первом
номере журнала Freie Bühne für modernes Leben программную передо-
вицу В начале, он, хотя и назвал натурализм ведущей на тот момент
теорией, уклонился от такого содержательного определения собствен-
ной современности (Modernität): «Бесконечное развитие человеческой
культуры не привязано ни к какой формуле, даже к самоновейшей»111.
Если сравнить друг с другом те принципы, которые различные
представители модернизма (die Moderne) называли характерными при-
знаками этого движения, то вместо объединяющей доктрины перед
нами окажется весь широкий спектр художественных, философских
и политических теорий XIX века. M. Г. Конрад надеялся на объединение
модернизма (die Moderne) с социал-демократией112; К. Гротевиц и Л. Берг
109
В том, что касается спорного вопроса об авторстве этого первого манифеста
модернизма, я следую за: Martini F. Modern, die Moderne (см. примеч. 1). S. 408.
110
Wolff E. Thesen zur literarischen Moderne aus der «Allgemeinen Deutschen Uni-
versitätszeitung» (1887) // Die Literarische Moderne. S. 1 ff.
111
«an keine Formel, auch an die jüngste nicht, ist die unendliche Entwicklung
menschlicher Kultur gebunden». — [Brahm O.] Zum Beginn (1890) // Ibid. S. 57.
112
Conrad M. G. Die Sozialdemokratie und die Moderne (1891) // Ibid. S. 99.
считали, что человеческим типом, воплощающим современную эпоху

(moderne Zeit), является придуманный Ницше сверхчеловек — побе-
дитель просветительски-модернистской идеи сострадания113. Х. Харт,
вслед за Гегелем, прославлял Шекспира и Гёте как «пророков модерниз-
ма («Propheten der Moderne)»114. В условиях такого разнобоя в ориента-
циях, в скором времени давшего повод для критики движения извне
и раздоров внутри него, в качестве основы для общего самопонимания
различных лагерей, входивших в его состав, оставалось лишь сознание
того, что впереди — современность (Gegenwart), которую еще только
предстоит созидать: «Мы стоим на рубеже двух миров; то, что мы соз-
даем, есть лишь подготовка к чему-то великому в будущем — чему-то,
чего мы не знаем и едва можем предугадать»115.
Уже вскоре после того, как было изобретено существительное
Modernе, оно было включено в словарь Брокгауз издания 1902 года
как «обозначающее совокупность новейших социальных, литератур-
ных и художественных направлений»116. Это семантическое определе-
ние, репрезентирующее языковую норму, не отличается от словоупо-
требления процитированных здесь авторов рубежа веков. Оно стоит
между вторым и третьим значениями слова modern, в зависимости
от того, рассматриваются ли «новейшие направления» как признак
современности (Gegenwart) только еще начинающейся, но все же вос-
принимаемой как эпоха, или современности, которая с самого начала
видится как преходящая.
б) Когда в поле понятия modern включена современность, мимолет-
ная, укороченная до размеров точки на оси времени, то кажется, что до-
стигнута семантическая граница данного понятия; эта граница пере-
ступается, когда современность как момент созидания будущего как бы
опережает сама себя. Уже для актуализма натуралистической школы
один из ее основных критиков — A. Альбала — в 1895 году предложил
113
Grottewitz C. Wie kann sich die moderne Literaturrichtung weiter entwickeln?
(1890) // Ibid. S. 61; Berg L. Der Übermensch in der modernen Literatur. München, 1897.
S. 88.
114
Hart H. Die Moderne (1890) // Die Literarische Moderne. S. 72.
115
«Wir stehen an der Grenzscheide zweier Welten; was wir schaffen, ist nur Vorbe-
reitung auf ein künftiges Großes, das wir nicht kennen, kaum ahnen». — Fels F.-M. Die
Moderne (1891) // Ibid. S. 73.
116
«Bezeichnung für den Inbegriff der jüngsten sozialen, literarischen und künstleri-
schen Richtungen». — [Brockhaus]. Konversationslexikon. Allgemeine deutsche Realen-
cyclopaedie 14. Aufl. Leipzig, 1902. Bd. 11. S. 952; см.: Herders Konversationslexikon. 3.
Aufl. Freiburg, 1906. Bd. 6. S. 48.
определение «находящийся-в-движении» (dans-le-mouvement)117, кото-

рое, впрочем, не стало языковой нормой. Более успешным оказалось
возникшее около 1900 года в дискуссиях об эстетике слово «авангард»,
использовавшееся для обозначения представителей «новых, предрево-
люционных позиций, которые стояли в оппозиции к непосредственно-
му прошлому и к собственному социально-культурному контексту»118.
Здесь мы подошли к той точке в истории понятия modern, где новое
содержание, не входившее в заданный языковой системой набор зна-
чений, абсорбируется уже наличествующим в семантической системе
языка предикатом, а в силу этого изменяется и присвоенное ему значе-
ние. Слово «авангард», которое было и остается термином из профес-
сионального языка военных, в отдельных случаях уже и до 1900 года
употреблялось как метафорическое название для новейших художе-
ственных школ и ориентированных на будущее политических групп.
Но когда, например, братья Гонкур в 1879 году успехи своего рома-
на Жермини Ласертё и романа Золя Ассомуар назвали «блестящими
авангардными боями» («brillants combats d’avant-garde»)119, заложенное
в этой метафоре наблюдение, что эти книги опережают свое время,
еще давало повод для отрицательной их оценки. Слово «авангард» мог-
ло получить расширенное значение и стать нормативным названием
для чего-то, обращенного в будущее, лишь по мере того, как из ново-
го ощущения времени возникало и распространялось также и новое
понимание современности (Gegenwart) — как момента для созидания
будущего. С тех пор слово modern стало, как кажется, все реже и реже
использоваться в качестве определения для «новейших социальных,
117
Albalat A. Le mal d’ écrire et le roman contemporain. Paris, 1895. P. 26: «Voilà la
consigne, le but, la condition actuelle de la littérature: être dans-le-mouvement, c’est-a-
dire adopter l’ esprit parisien, copier le boulevard, publier, écrire! — (Перевод: «Вот за-
дача, вот цель, вот современное состояние литературы: ‘быть в движении’, то есть
перенять парижский дух, подражать бульвару, публиковать, писать!»)
118
Grande dizionario enciclopedico. Torino, 1968. Bd. 2. P. 493 (см. статью «Avan-
guardia»); Weightman J. The Concept of the Avant-Garde: Explorations in Modernism.
Bradford, 1973. P. 20 (здесь, помимо материала по истории понятий, имеется остро-
умная критика различных способов использования слова Avantgarde в XX веке. —
Ibid. P. 13 ff.).
119
Goncourt E., Goncourt J. Préface de «Les frères Zemgano» (1879) // Idem. Préfaces
et manifestes littéraires. P. 53. Далее о XIX веке см.: Poggioli R. The Theory of the Avant-
Garde. Cambridge (Mass.), 1968. В книге Петера Бюргера — новейшей из западногер-
манских работ, содержащих попытку описания и исторического объяснения фено-
мена авангарда, — отсутствует всякая рефлексия относительно истории понятий:
Bürger P. Theorie der Avantgarde. Frankfurt a.M., 1974.
литературных и художественных направлений»120. Сегодня его функция

почти полностью ограничивается первым значением из списка, при-
веденного в начале нашей статьи.
в) Осознание (подтверждаемое и нашей интерпретацией смены
определения modern на avant-garde) того, что по-новому переживаемая
современность (Gegenwart) уже не поддается ограничению во времени
как эпоха и ей невозможно дать определение по неким особым каче-
ствам, отличным от прошлого, пришло к большинству представителей
модернизма (die Moderne) лишь после того, как их программы потерпе-
ли крах, и осознали они это лишь благодаря критике со стороны своих
противников. Уже в 1894 году Х. Бар упрекал модернизм (die Moderne)
в том, что он, вопреки своим притязаниям, не реализовал «никакой
формулы […] никакой программы»121. В том же самом году Ц. Фляйшлен
констатировал, что «отдельные представители и их творчество изменя-
лись» с такой «головокружительной быстротой», что под конец не дей-
ствовал больше ни один из первоначальных принципов искусства мо-
дернизма (die Moderne)122. Протест М. Г. Конрада против отказа от целей
модернизма (die Moderne) — «никакое встречное течение не задушит
подлинный великий пламенный натурализм»123 — лишний раз говорит
о том, как все более ясной становилась невозможность сделать эти
цели ориентирами для новой современности (Gegenwart). В 1908 году,
примерно через два десятилетия после начала движения, Йозеф Кайнц
сформулировал исторический итог этого опыта в простых словах: «Нет
больше никакого модернизма!»124
г) Приведенные только что цитаты свидетельствуют о том, ка-
кая трансформация эстетических ценностей произошла в головах
интеллектуалов на рубеже столетий; и эта перемена уже тогда стала
предметом рефлексии под углом зрения истории понятий. Р. Борхардт
в 1905 году считал, что произошедшая незадолго до этого девальва-
ция понятия современности (Modernität) объясняется его переносом
«из сферы времени […] в эстетическую [сферу]», где оно было «преоб-
120
См. примеч. 115, 116.
121
Bahr H. Das junge Oesterreich // Idem. Studien zur Kritik der Moderne. Frankfurt
a.M., 1894. S. 78.
122
Flaischlen C. Vorbemerkung // Idem. Neuland. Ein Sammelbuch moderner Prosa-
dichtung (1894) // Die literarische Moderne. S. 127.
123
Conrad M. G. Von Emile Zola bis Gerhart Hauptmann: Erinnerungen zur Ge-
schichte der Moderne. Leipzig, 1902. S. 135.
124
«Es gibt keine Moderne mehr!», цит. по: Goldmann P. Der Bückgang (1908) // Die
literarische Moderne. S. 237.
разовано в понятие жанровое и ценностное»125. Эту интерпретацию —

или ее притязания на общезначимость — можно опровергнуть ссылкой
на применение слова modern как жанрового и ценностного понятия,
например, еще в романтизме, однако для рубежа XIX−ХХ веков она
верна в том отношении, что ввиду нового ощущения времени прежний
синкретизм эстетического жанрового и хронологического понятия со-
временности (Gegenwartsbegriff) в значении modern сохраняться больше
не мог. Осознание именно этого факта Ф. Маутнер сформулировал
в своем Философском словаре, вышедшем в 1910 году: поскольку сло-
во modern обозначает «лишь не поддающийся определению отрезок
в потоке современности (Gegenwart)», «буквально только самое острие
современности (Gegenwart)», то образованное от него существительное
Moderne нельзя употреблять параллельно с понятием «Античность»
как обозначением жанра и эпохи, охватывающим «относительно чет-
ко ограниченный период»126. С аналогичным обоснованием назвала
нелепой попытку Modernismo — испанского и латиноамериканского
варианта литературного модернизма (die Moderne) — определить себя
как художественную школу и испанская Всеобщая иллюстрированная
энциклопедия 1907 года: «Поскольку ни для чего в нынешней жизни
время не стоит на месте, опрометчиво утверждать, что то, что сегодня
выглядит современным и юным, будет выглядеть таким же хотя бы
через несколько лет»127.
д)* Главным мотивом, стоявшим за воинствующей враждебно-
стью официальной Испании по отношению к модернистским движе-
ниям в самых различных областях опыта, была борьба против теоло-
гического модернизма, которую католическая церковь вела начиная
с I Ватиканского собора. В контексте теологии слово «модернизм» обо-
значает прежде всего некий общий и внеисторический «прогрессизм
в противоположность консерватизму» как «нормальное явление в ис-
торическом раскладе сил духовной жизни»128. Данное понятие могло
использоваться в XIX веке и протестантскими ортодоксами «для харак-
125
Borchardt R. Rede über Hofmannsthal (1905/07) // Ibid. S. 141.
126
Mauthner F. Wörterbuch der Philosophie. München, 1910. Bd. 2. S. 95.
127
«puesto que no siendo el tiempo fijo ni permanente para ninguna cosa de la vida
presente, es linaje de temeridad pretender que lo que hoy tiene aspecto de cosa moderna
y remozada pueda también tenerlo dentro de unos años». — Enciclopedia universal ilust-
rada. Barcelona, [1907 и след.]. Vol. 35. P. 1230.
*
Концепцию этого параграфа разработал Ф. Й. Хасауэр-Рос (Бохум).
128
Scherer R. Modernismus // Lexikon für Theologie und Kirche. 2. Aufl. Freiburg,
1962. Bd. 7. S. 513.
теристики враждебных христианству тенденций современного мира,

а также радикализма либеральных теологов»129.
Но все же преимущественно слово «модернизм» употребляется
в более узком смысле — как имя собственное, обозначающее различные
теологические обновленческие устремления в католической церкви Фран-
ции, Англии, Италии и, в незначительной мере, также Германии в конце
XIX и начале ХХ века. Папа Пий X ввел это понятие в таком смысле сво-
ими энцикликами Lamentabili (3 июля 1907 года) и Pascendi (8 сентября
1907 года). С точки зрения евангелических и внецерковных наблюдателей
«модернисты» — это одна из фракций реформаторского крыла католи-
цизма, в то время как сама католическая церковь называет этим словом
только такие течения, как «критический католицизм» и «современный
католицизм», и по-прежнему отвергает «модернизм» как ересь.
Если рассматривать модернизм в плане истории теологии, то он
продолжает реформаторские католические движения XVII и XVIII ве-
ков. В плане же систематики слово «модернизм» как имя собственное
представляет собой конструкт, который обобщает различные тенден-
ции «в областях религиозной философии, апологетики, библеистики,
истории догматики, церковной дисциплины и общественно-полити-
ческой деятельности»130. Предпринимаемые в рамках этого движения
попытки связать друг с другом Божественное Откровение и разум,
а католицизм приблизить к культурной, научной, социальной и поли-
тической реальности обязаны своим происхождением ситуации, ха-
рактеризовавшейся реакциями папы Пия IX на нараставшую секуля-
ризацию жизни: провозглашением догмы о непорочном зачатии Девы
Марии (1854), осуждением современной (modern) науки, либерализма
и коммунизма в Syllabus и энциклике Quanta cura (1864), провозгла-
шением на I Ватиканском соборе (1869/70) догмы о непогрешимости
папы и епископата, закреплением неотомизма как философии като-
лической церкви.
Противоположная позиция в отношении католического «модер-
низма» усматривает его основные черты в обращении к мистическому
благочестию, ориентированному на субъекта, в отказе от «увлечения
внешней стороной религиозной жизни»131 и в приверженности исто-
рически-критическому мышлению на основе эволюционизма. По пред-
129
Aubert R. Modernismus // Staatslexikon. 6. Aufl. Freiburg, 1960. Bd. 5. S. 794.
130
Scherer R. Modernismus. S. 513.
131
Ritter J. (Hrsg.) Philosophisches Wörterbuch. 1970. Bd. 2. S. 735. См. статью
Modernismus.
метным областям различают библейский, социальный и теологический

модернизм132. Папское осуждение 1907 года, за которым последовали
отлучения от церкви, занесения в индекс запрещенных книг и отстра-
нения от должности, привело в итоге к введению «клятвы антимо-
дерниста» (1 сентября 1910 года), которая обязала все католическое
духовенство, за исключением германских университетских профессо-
ров, придерживаться положений энциклик Pascendi и Lamentabili. Эта
клятва остается в силе по сей день.
С началом Первой мировой войны внешне прекратилась борьба
с модернизмом в католической церкви, проходившая — особенно по-
сле 1910 года — под знаком ультраконсервативной интегралистской
реакции. Интегрализм — это направление, называемое «религиозным
тоталитаризмом», которое «все вопросы частной и общественной жиз-
ни […] принципиально стремится подчинить прямой власти (potestas
directa) церкви»133. Интегралисты обвиняли в модернизме вообще все
реформаторское крыло католицизма. После осуждения всех философ-
ских и политических тенденций в сторону секуляризации вне католи-
ческой церкви (либерализма и коммунизма) в Syllabus и Quanta cura
модернизм был заклеймен как еретическое проявление «либерализма»
в ее лоне134. Отныне слова «католицизм» и «антимодернизм» стали обо-
значать единый фронт, развернутый против «модернизма», «либера-
лизма» и «коммунизма». Специфически заостренные национальные
формы эта борьба приобрела в прусском культуркампфе.
Модернизм вскрыл проблемы, которые лишь подавлялись,
но не решались, и поэтому их обсуждение было продолжено в период
между мировыми войнами. После Второй мировой войны возникли
«новая теология» (Théologie Nouvelle), левый католицизм и тейярдизм,
применительно к которым терминологические границы между «мо-
дернизмом» и реформаторским католицизмом оказались стертыми.
Наряду с римско-католическим «модернизмом» это понятие су-
ществует еще и в другом значении — как имя собственное, которое
обозначает схожие тенденции в англиканской церкви. Противники ан-
гликанского модернизма — это фундаментализм и англо-католицизм.
е) В то время как католической церкви с помощью авторитарных
предписаний Римской курии удавалось вплоть до середины ХХ века
132
Aubert R. Modernismus. S. 800 ff.
133
Nell-Breuning O. Integralismus // Lexikon für Theologie und Kirche. 2. Aufl. 1960.
Bd. 5. S. 717.
134
Böing G. Liberalismus // Lexikon für Theologie und Kirche. 2. Aufl. 1961. Bd. 6.
S. 1008.
бороться с последствиями изменений представлений людей о време-

ни и отстаивать свое традиционное представление о самой себе, пе-
ред множеством художественных движений после краха модернизма
на рубеже столетий встала задача заново определить отношение своей
деятельности к настоящему, прошедшему и будущему времени. Те, кто,
подобно Э. Э. Швабаху в 1913 году, провозгласили начало новой эпохи
современности (Epoche der Moderne), которая должна была охватывать
«это Сегодня и, по меньшей мере, следующие два десятилетия»135, не по-
няли исторического значения эстетической дискуссии рубежа веков,
заключавшегося в открытии того, что «современность» (Gegenwart)
как некая единая эпоха уже стала невозможной ни в жизненном опыте,
ни в проекте. Те же, кто, подобно многочисленным испанским авторам
начала ХХ столетия, ища выход из лишенной ориентиров современно-
сти (Gegenwart), обращали взгляд в прошлое, сознавали, что литература
минувших столетий больше не могла служить нормативной моделью,
а могла продолжать жить только изменившись, в новом прочтении:
«Классиков […] надо читать и интерпретировать заново в свете со-
временной эпохи […] Прошлое не было бы живо, если бы не было
подвержено колебаниям; произведение искусства пребывает в посто-
янной эволюции»136.
Впрочем, характерным для ХХ века стало иное отношение худож-
ника ко времени. Представление о диахронно следующих друг за дру-
гом, специфических для каждой эпохи стилистических направлениях
и эстетических учениях, новейшее из которых и образует «искус-
ство современности», уступило место сознанию того, что художник
в каждый момент современности может черпать из огромного числа
синхронно наличествующих содержательных и технологических вари-
антов137. Современность (Gegenwart) в таком случае — это мгновение
выбора одной из открытых возможностей для созидания будущего,
и оно должно будет стать достойным прошлым этого будущего.
135
[Schwabach E. E.] Über einen Charakter der kommenden Literatur // Die weissen
Blätter. 1913. Bd. 1. S. 5; см.обоснование: Ibid. S. 202.
136
Azorin [Ruez J. M.]. Clásicos y modernos // Idem. Obras completas / Ed. A. Cruz
Rueda. Madrid, 1947. Vol. 2. P. 737, 932.
137
Тезис о переходе от диахронии стилей к синхронии стилистических воз-
можностей основывается на: Gumbrecht H. U. Zum Wandel des Modernitätsbegriffs
in Literatur und Kunst // Koselleck R. (Hrsg.) Studien zum Beginn der modernen Welt.
Stuttgart, 1978. S. 654−664.
V.2. ХХ век: понимание современности

как необходимости изменения
Обширная статья Modernité в четвертом издании французской
Всеобщей энциклопедии, появившемся в 1973 году, подтверждает,
что третье значение слова moderne окончательно вошло в языковую нор-
му. Здесь уже не предпринимается попыток определить «современность»
(Modernität) как последнюю, нашу Современность (Gegenwart) посред-
ством установления качественного ее отличия от прошлого: современ-
ность (Modernität) здесь определяется как категория движения, как «ка-
ноническая мораль изменения» («morale canonique du changement»).
Такой императив изменения стал логическим следствием осознания
современности (Gegenwart) как недолговечного, преходящего момента
на пути в будущее. В качестве фундамента, на котором базируется тип
цивилизации, это представление диаметрально противоположно ори-
ентированности на традицию: «Это характерный модус цивилизации,
противоположный модусу традиции»138. Разумеется, в сегодняшнем упо-
треблении слова modern нередко сливаются воедино его первое и третье
значения. Например, тот, кто говорит о «современном университете», мо-
жет иметь в виду первое значение, то есть те признаки строения и функ-
ционирования этого традиционного учреждения, которые доминируют
в данный момент. Но в то же время он может подразумевать и третье
значение, то есть иметь в виду, что этот вариант строения и функцио-
нирования университета он рассматривает с точки зрения будущего:
сейчас они таковы, а в будущем их нужно будет изменить.
Вхождение третьего значения слова modern в языковую норму и со-
кращение его употребления во втором значении — как названия эпо-
хи — можно считать общими взаимодополнительными тенденциями
в истории описываемого понятия в ХХ веке. Однако не во всех областях
опыта они были представлены в равной мере. Так, распространяющееся
осознание разницы между историческими — а тем самым и семантиче-
скими — эволюционными процессами в различных жизненных сферах
(заметим, что структура настоящего параграфа построена именно ис-
ходя из сознания этой разницы) является одним из достижений ны-
нешнего (gegenwärtig) сознания современности (Modernitätsbewußtsein).
a) Эстетическую практику в ХХ веке и философскую рефлексию
по ее поводу можно интерпретировать как реализацию и растущее
понимание сформулированной Бодлером в 1859 году концепции
138
Encyclopaedia universalis. Paris, 1972. Vol. 11. P. 139.
«современности» (Modernität)139. Преходящий характер современных

(modern) художественных произведений воспринимается теперь уже
не как фатальная судьба, а как намеренная негативность, как возмож-
ность сопротивления отчужденному обществу: «Чтобы избежать от-
чуждения сегодняшнего общества, есть только одно средство: бегство
вперед»140. Более сорока лет назад A. Бретон восторженно отзывался
об уже выцветших к тому времени коллажах Пикассо 1913 года: он
называл их великим искусством именно потому, что они были созданы
с сознанием их недолговечности, и даже как ее свидетельства: «Хруп-
кое и эфемерное, расположенное ниже всего того, чем обыкновенно
восхищаются в искусстве и что составляет предмет тщеславия худож-
ников, — эти вещи он изучал ради них самих»141.
Такая эстетика негативности может в лучшем случае ускользнуть
от отчуждения обществом; как бы то ни было, возложив на себя обя-
зательство ликвидировать новейшее на каждый данный момент ху-
дожественное направление в тот самый момент, когда оно обретает
конкретность, она отдаляется от широкой публики. Начиная примерно
с 1960 года новое поколение художников стремится разрешить эту ди-
лемму «дедовской современности» (Opas Moderne)142 двумя способами.
Концептуальное искусство провозглашает «конец понятия авангарда»,
заменяя художественное произведение на идеи его исполнения. Ме-
сто «вещного треугольника ‘мастерская — галерея — музей’» занимает
«временной треугольник: ‘идея — демонстрация — фермент’»143. Эта
программа в конечном счете лишь позволяет адаптироваться к тому
обстоятельству (с которым уже столкнулся авангард на рубеже XIX−
ХХ веков), что стили все быстрее сменяют друг друга. А основной прин-
цип поп-арта, согласно которому все предметы потенциально являются
эстетическими, скорее отражает учет нового опыта — осознания того,
139
Baudelaire Ch. Salon de 1859 // Idem. Œuvres compl. / Ed. Y.-G. Le Dantec, C. Pi-
chois. Paris, 1961. P. 1025. См. также дискуссию: Kunst und Kunstphilosophie der Ge-
genwart // Iser W. (Hrsg.) Immanente Ästhetik, ästhetische Reflexion: Lyrik als Paradig-
ma der Moderne. München, 1966. S. 524 ff.
140
Barthes R. Le plaisir du texte. Paris, 1973. P. 66. См.: Ibid. P. 40, где идея о «нега-
тивности» современного искусства подробно описывается как бегство от отчуж-
дения.
141
Breton A. Picasso dans son élément (1933) // Idem. Point du jour (1934). Paris,
1970. P. 151 ff.
142
См.: Hermand J. Pop International: Eine kritische Analyse. Frankfurt a.M., 1971.
S. 46. Наши идеи о поп-арте также подтверждаются в: Crone R., Wiegand W. Die re-
volutionäre Ästhetik Andy Warhol’s. Darmstadt, 1972.
143
Szeemann H. Attitüden. Konstanz, 1972 [машинопись]. S. 4.
что современный (modern) художник в своем творчестве всегда может

выбирать из большого спектра одновременно наличных возможно-
стей. В зависимости от точки зрения наблюдателя актуализированные
формы и содержания можно расценивать как «модные» или «не мод-
ные» (in или out), в то время как оппозиции «старый»/«современный»
(modern), которая соответствует диахронной последовательной схеме,
в концепции поп-арта места нет.
б) Историография была вынуждена — поскольку опыт проживания
времени изменился — выработать методы для работы с современной
историей и отграничить эту проблематичную область от завершен-
ных эпох прошлого, с которыми работать легче. В заголовке книги
О. Шпенглера Закат Европы нашла отражение одна из первых попы-
ток принципиального преодоления прежних исторических дроблений.
Как сказано в предисловии к изданию 1917 года, слово «закат» обозна-
чает «фазу всемирной истории объемом в несколько столетий, в начале
которой мы в настоящее время стоим». Сознавая, что он находится
в такой решающей точке исторического перелома, и воспринимая те-
перь учет неодновременных исторических процессов вне «маленькой
частички мира» — Европы — все больше и больше как свою задачу,
Шпенглер почувствовал необходимость отбросить традиционную пе-
риодизацию «Древний мир — Средние века — Новое время» как «не-
вероятно скудную и лишенную смысла схему». Осуществленное его
непосредственными предшественниками «перенесение начала ‘Нового
времени’ с Крестовых походов на Ренессанс и, далее, на начало XIX ве-
ка»144 он считал доказательством того, что бесполезно пытаться чле-
нить исторический процесс, который, по его мнению, с определенного
времени можно понимать и описывать только как целое.
Там, где старую схему в основных чертах сохраняют, определение
modern сегодня нередко служит для обозначения последнего периода
прошлого, рассматриваемого как завершенный и отделяемого таким
образом от «современной истории» (Gegenwartsgeschichte), которая
еще не завершена и поэтому писать о ней, используя те же методы,
невозможно. В словаре Ларусс издания 1931 года словосочетанием
histoire moderne названо время от конца Средних веков (датируемого
1453 годом) до Великой Французской революции, после которой начи-
144
Spengler O. Der Untergang des Abendlandes (1917). München, 1972. S. X, 21 ff.
(цит. по: Шпенглер О. Закат Европы. Образ и действительность: В 2 т. Новосибирск,
1993. Т. 1. С. 48. — Примеч. пер.).
нается histoire contemporaine145. Таким образом, слово modern выступает

в качестве названия для прошедшего времени, которое лишь граничит
с современностью (Gegenwart)146.
д) Использование темпоральных понятий «прогрессивный»/«кон-
сервативный» для именования и различения политических группировок
и их целей только в последнее время пришло на смену употреблению
в этой функции понятий, обозначавших социальные или профессио-
нально-сословные общности. Н. Луман показал, что эта замена сделалась
необходимой тогда, когда ввиду многосложности общественных отно-
шений принадлежность людей к одному и тому же классу или профес-
сиональной группе перестала гарантировать, что и все политические
интересы у них будут также общими147. К выбору для этой цели темпо-
ральных понятий подталкивало то, что ввиду «темпорализации всего
сущего» в буржуазном обществе их можно применять к любому пред-
мету. Однако гипотеза Лумана еще не объясняет, почему именно слова
«прогрессивный» и «консервативный», а не, например, «современный»
(modern) и «старый» сделали такую удивительную карьеру в области
политики. Можно конкретизировать эту проблему на таком приме-
ре: почему консервативного политика, такого как Kурт Георг Кизин-
гер, вполне можно назвать «современным» (modern)148, а «прогрессив-
ным» — едва ли. Исходя из нашей интерпретации того, как изменилось
восприятие проживаемой современности на рубеже столетий, можно
предложить ответ на этот оставшийся открытым вопрос. Определения
«современный» (modern) и «старый» лишь приписывают определяемый
предмет или человека к современности (Gegenwart) или к прошлому, по-
нимаемым как эпохи, тогда как политический код понятий «прогрессив-
ный» и «консервативный» позволяет в более узкой области современных
(gegenwärtig) политических действий и концептов действия проводить
различие между двумя типами, в зависимости от того, ориентируются ли
эти действия и концепты на модели прошлого или на задачу созидания
будущего. Этот код, таким образом, демонстрирует и вместе с тем кон-
ституирует оппозицию двух форм переживания времени, которая была
ликвидирована только в поздней фазе буржуазного общества.
145
Larousse du XXe siècle. Paris, 1931. T. 4. P. 913.
146
См. описание длительного параллельного развития в истории понятия mo-
derner Staat: Skalweit S. Der moderne Staat: Ein historischer Begriff und seine Problema-
tik. Opladen, 1975.
147
Luhmann N. Der politische Code: «Konservativ» und «progressiv»in systemtheo-
retischer Sicht // Zeitschrift für Politik. 1974. Bd. 21. S. 253 ff.
148
Südkurier (Konstanz). 6.4.1974.
г) В социологии термин «модернизация» примерно с 1960 года

получил специфическое применение как название для усилий, пред-
принимаемых развивающимися странами третьего мира149. Тот факт,
что это существительное почти не используется для описания поли-
тической, социальной и экономической эволюции индустриальных
государств, возможно, связан с осознанием неодновременности этих
двух видов развития. Модернизация в развивающихся странах опреде-
лена — по крайней мере, с западноевропейской точки зрения — целью
достичь в различных сферах современного (gegenwärtig) уровня инду-
стриальных государств, то есть она протекает в рамках обозримого
этапа между освобождением от колониального господства и нашей
собственной современностью (Gegenwart). Одновременно индустри-
альные государства из этой современности движутся в открытое бу-
дущее, и их движение нельзя представить себе как путь к достижению
некоего определенного состояния.
Парадигма непрерывного прогресса, развивающего достижения
прошлого, и вместе с ней — понятие современности (Modernitätsbe-
griff) на сегодня сохранили бесспорную силу только в естественных
науках. Автономность их истории была осознана еще в результате
«спора древних и новых». Однако именно на таком дифференци-
рующем понимании истории основан и наш скепсис по отношению
к глобальной оптимистической вере в прогресс, вдохновляющейся до-
стижениями естественных наук, — такой, например, какую отражает
статья П. Валери 1931 года. Валери определял «accroissement de netteté
et de précision, accroissement de puissance» как наиболее существенные
достижения современной эпохи (temps modernes) и на этом строил наде-
жды на улучшение человеческой жизни в плане «conversation, diffusion
et relation»150. Однако для социальной политики в 70-х годах нашего
столетия как раз эта корреляция между научно-техническими дости-
жениями и «качеством жизни» стала предметом сомнений.
д) Ее дальнейшее существование в социальном знании стало
целью разнообразных рекламных стратегий. Покупая современную
(modern) мебель или сигареты «для современного (modern) человека»,
люди одновременно покупают себе свободу от коллективного страха
показаться «старомодными» — страха, который, очевидно, подогрева-
149
Lepsius M. R. Soziologische Theoreme über die Sozialstruktur der «Moderne» und
die «Modernisierung». 1972 [машинопись]. См. также: Wehler H.-U. Modernisierungs-
theorie und Geschichte. Göttingen, 1975.
150
Valery P. Avant-propos de «Regards sur le monde actuel et autres essais»// Idem.
Œuvres / Ed. J. Hytier. T. 2. P. 922.
ется переживанием современности (Gegenwart), постоянно себя саму

обгоняющей и отсекающей собственное прошлое. «Волна ностальгии»,
конечно, верно истолковывается в популярной социальной психологии
как реакция на столь суматошную жизнь, но все же ее не следует пони-
мать как начало нового традиционного сознания. Рок-н-ролл и стиль
модерн (Jugendstil) «в моде» (in), то есть они — актуальные на настоящее
время результаты отбора из внеисторического резервуара жизненных
форм, понимаемых как пригодные для реализации, и могут уже завтра
оказаться «вышедшими из моды» (out), поскольку на их место придет
новый коллективный выбор. Таким образом, «ностальгическое» движе-
ние не конфликтует с современным (gegenwärtig) пониманием времени,
а находит в нем условие своей возможности.
VI. Подступы к социально-историческим выводам

История значений слова modern подтверждает лежащую в основе
концепции этого словаря «эвристическую презумпцию», то есть пред-
положение, «что с середины XVIII века классические топосы в корне
изменили свое значение, что старые слова получили новое смысловое
наполнение, которое по мере приближения к нашей современности уже
становится настолько понятно нам, что не требует перевода». Как раз
к концу XVIII века в дискуссии об эстетике на стыке между немецким
классицизмом и европейским романтизмом была осуществлена эман-
сипация настоящего (Gegenwart) как «современной» эпохи («modernes»
Zeitalter) от задающего норму образца Античности: эта эмансипация
в последующие десятилетия стала отправной точкой для философского
постижения нового сознания современности (Gegenwartsbewußtsein)
и коренным образом изменила понятие o современном (Modernitätsbe-
griff). Так четко датировать решающую перемену значения слова мож-
но только в рамках изложенной в начале теоретической концепции,
согласно которой история понятий как метод социальной истории
должна сосредоточивать свое внимание прежде всего на изменениях
языковой нормы. Если бы мы прослеживали только ряд первых слу-
чаев употребления слова в каждом новом значении, то есть случаев
новаторского выбора, сделанного тем или иным автором в пользу того
или иного варианта из числа заложенных в языковой системе, то пе-
реломным пунктом в развитии понятия o современном (Modernitätsbe-
griff) нам показался бы именно «спор древних и новых», а не переход
от классицизма к романтизму. Сохранявшаяся до конца эпохи Просве-
щения ориентация деятельности на античные образцы заставляет нас

предположить, что осуществленное в ходе «спора древних и новых»
теоретическое освоение нового понимания времени на протяжении
целого столетия не находило себе соответствия в коллективном опыте
и именно поэтому его потенциал полностью раскрывался лишь в еди-
ничных случаях. Только после того, как Шлегель и Шиллер вновь заду-
мались над вопросами, остававшимися открытыми с конца XVII века,
а сформулированные ими ответы оказали свое действие на осознание
современного (Modernitätsbewußtsein) романтиками, этот «спор», ко-
торый прежде был событием лишь «истории духа» (Geistesgeschichte),
приобрел опосредованное значение и для социальной истории.
Возникновение романтического понятия «современного» (Begriff des
Modernen), в свою очередь, было лишь первым шагом к наблюдаемой
в языковой норме начиная с 1830 года смене второго значения слова
modern третьим. Эта смена демонстрирует опыт ускорения времени,
и в связи с вопросом о предпосылках этого опыта история понятия
modern приобретает релевантность с точки зрения социальной исто-
рии. Ее вклад в социальную историю состоит, впрочем, только в том,
что она подтверждает оправданность уже избранного исследовательско-
го подхода. Ведь Р. Козеллек и Н. Луман уже поставили вопрос о при-
чинах наметившегося с 1830 года изменения в осознании современ-
ности (Gegenwartsbewußtsein) и пришли ко взаимно дополнительным
ответам. Козеллек объясняет трансформацию переживания времени
(Zeiterfahrung) приспособлением к «эмпирическим данностям все более
технизирующегося мира»151, в то время как Луман считает, что она об-
условлена необходимостью спроецировать в будущее избыток осозна-
ваемых новых вариантов действия, не заимствованных из парадигмы
прошлого152. С тех пор — как можно из этого заключить — принуди-
тельная сила традиции уступила место обязательности выбора как пути
созидания будущего. Нарастающая функциональная системная диф-
ференциация, полагает Н. Луман, стала основной предпосылкой по-
явления «избытка вариантов». Та технизация мира, которую Козеллек
называет предварительным условием возникновения нового пережива-
ния времени (Zeiterfahrung), и рост системной дифференциации с точки
зрения социальной истории следуют друг за другом.
151
Koselleck R. Geschichte, Geschichten und formale Zeitstrukturen // Idem. Stem-
pel W.-D. (Hrsg.) Geschichte — Ereignis und Erzählung. München, 1973. S. 221.
152
Luhmann N. Weltzeit und Systemgeschichte. S. 104.
Луциан Хёльшер
Публичность / гласность / публичная сфера /
общественность (Öffentlichkeit)
Hölscher L. Öffentlichkeit // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.)

Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Spra-
che in Deutschland. Stuttgart, 1978. Bd. 4. S. 413–467.
I. Введение. II. Слово öffentlich. II.1. Аспекты истории слова и его

значения до конца XVI века. II.2. Юридический язык Средневековья.
«Публичный суд» и iudicium publicum. III. Publicus. III.1. Спектр зна-
чений в Античности и Средневековье. III.2. Государственно-правовое
понятие в раннее Новое время. III.3. Ius publicum и «публичное право».
IV. «Публика». IV.1. От абстрактного понятия в Античности к обозна-
чению социального слоя в XVIII веке. IV.2. Публичные институты гра-
жданского общества. IV.3. Публика и публичная сфера (Öffentlichkeit)
в XVIII веке. V. «Публичный» (öffentlich) и publicus. Обоснование в рам-
ках теории естественного права в XVIII веке. V.1. Языковая общность.
V.2. Sensus communis и public spirit. V.3. Публичность разума. Кант.
VI. «Общественность» и «общественное мнение». VI.1. Образование
понятий. VI.1.а. «Общественность»/«Публичность»/«Публичная сфера»
(Öffentlichkeit). VI.1.б. «Публичность». VI.1.в. «Общественное мнение».
VI.2. «Общественное мнение» в Германии в период Великой Французской
революции. VI.3. «Общественное мнение» и «публичность» в Германии
1815−1848 годов. VI.3.а. «Общественное мнение». VI.3.б. «Публичность»/
«гласность» и «общественность» (Öffentlichkeit). VI.4. Гегель. VI.5. Маркс
и отношение социалистов к буржуазной «публичности»/«публичной
сфере» (Öffentlichkeit) в XIX веке. VII. Заключение.
298 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
I. Введение
История понятия, связанного со словом «публичный» (öffentlich),
из которого во второй половине XVIII века образовалось существи-
тельное Öffentlichkeit («общественность»/«публичная сфера»), в целом
представляет собой эволюцию с двумя переломными моментами,
в каждом из которых к его пониманию добавилось по одному новому
измерению: в течение XVII века складывание современного государ-
ственного права привело к тому, что слово «публичный» приобрело
значение «государственный»; к концу XVIII века оно стало тесно свя-
зываться со свойственной эпохе Просвещения претензией на рацио-
нальность. В обоих случаях семантический сдвиг подготавливался
в интеллектуальном плане такими процессами в западноевропейских
государствах, которые — если рассматривать их с точки зрения истории
понятий — отразились в романских языках в словах, образованных
от латинского прилагательного publicus. Однако, в отличие от них, наря-
ду с социально-политическим немецкое слово öffentlich всегда заключа-
ло в себе еще и более ярко выраженный визуально-интеллектуальный
аспект, который сообщал этому слову своеобразную двойственность
значения. В XIX веке она стала важной характеристикой понятия «об-
щественность»/«публичная сфера» (Öffentlichkeit).
В полисемичности понятия часто сохраняются проблемы, убеди-
тельность постановки которых заключена в возможности одновре-
менно обращаться к различным значениям слова. Если эти значения
взаимосвязаны друг с другом, то в напряженном отношении между раз-
личными значениями находит свое выражение свойственное этому по-
нятию проблемное сознание. Становятся возможными высказывания,
которые лишь при использовании многословных поясняющих уточ-
нений могут обойтись без понятия, дававшего им ясное выражение.
В этом смысле «общественность»/«публичная сфера» (Öffentlichkeit) —
это специфическая для западно- и центральноевропейского языкового
ареала категория социально-политической жизни. Аспект открытости
(нем. offen = «открытый») был характерен для немецких правовых
институтов еще со времен Средневековья и оставался существенным
фактором в дискуссиях о правовой политике и в Новое время, когда
обсуждались проблемы легитимации современных государств. Впро-
чем, XVIII век являет в этом процессе цезуру, так как только на основе
произошедшей в это время переоценки «общественности»/«публичной
сферы» (Öffentlichkeit) она превратилась в один из главных критериев
политической разумности. Сегодня в западных демократиях «обще-
Публичность / гласность / публичная сфера... _____________________ 299
ственность»/«публичная сфера»/«публичность» (Öffentlichkeit) часто

выступает гарантией разумности, которая иными способами уже бо-
лее не контролируема.
Со словом öffentlich исконно тесно связана мысль о том, что откры-
тая, публичная манифестация предмета должна обеспечить его само-
очевидность. Другие языки пользуются другими словами для форму-
лировки похожей мысли: в этом смысле, например, греческое φανερός
могло бы считаться синонимом немецкого öffentlich. Но нигде соци-
ально-политический и визуально-интеллектуальный аспекты не соче-
таются так, как в этом немецком слове. Это, с другой стороны, задает
более широкую рамку для исследования по истории понятий, которое
не может ограничиться встречаемостью слов Öffentlichkeit и öffentlich.
Прежде всего, надо сказать, что античная семантическая традиция сло-
ва publicus имела, пожалуй, не меньшее влияние на немецкое прилага-
тельное öffentlich, чем на слова public, pubblico и так далее в романских
языках и в английском. Тесное семантическое переплетение немец-
кого и латинского слов можно проследить с позднего Средневековья
до XVIII и XIX веков, когда «публика» (Publikum) и «публичность»
(Publizität) стали центральными понятиями социально-политическо-
го языка. Наконец, в изучение семантического поля нужно было бы
включить и такие синонимы, как «открытый»/«очевидный» (offenbar),
«всеобщий»/«народный»/«простой»/«рядовой»/«низкий» (gemein)
и так далее, равно как и антонимы «тайный» (geheim), «частный»/«при-
ватный» (privat), «интимный» (intim) и так далее. Здесь, впрочем, они
будут рассматриваться только в тех случаях, когда они непосредственно
помогают понять значение слов öffentlich и publicus. С другой стороны,
постоянно будет ставиться важнейший вопрос об отношении слова
öffentlich к его антониму в том или ином случае, и, прежде всего, о со-
отношении «публичности» (Öffentlichkeit) и «тайны» (Geheimnis).
II. Слово öffentlich

II.1. Аспекты истории слова и его значения
до конца XVI века
Слово öffentlich, как и родственное ему по смыслу offenbar («от-
крыто»/«очевидно»/«явно»), было образовано из прилагательного offen
(«открытый») уже в древневерхненемецком языке. Из offanlih — в сред-
неверхненемецком offenlich — в южнонемецком образовалась и закре-
300 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
пилась в XVI веке форма offentlich, или öffentlich1. До XVI века слово
это гораздо чаще употреблялось в качестве наречия, нежели в качестве
прилагательного, а до конца XV столетия самой распространенной фор-
мой оставалось выражение öffentlich sein в значении «быть ясным, оче-
видным». Изначально (до XVII века) оно не использовалось в качестве
эпитета для описания власти или социальной общности.
В семантическом поле эпитетов для социальных объединений
вплоть до середины XVIII века господствовали слова, образованные
от gemein: «общность» (Gemeinschaft), «общeе» (Gemeinsame), «общи-
на» (Gemeinde), «город [как общественно-политический субъект], го-
родская община» (gemeine Stadt), «государство, республика» (gemeines
Wesen) и так далее. И для греческого слова ϰοινός, и латинского publicus
общепринятым немецким эквивалентом было слово gemein2. А öffentlich
в значении «ясно», «отчетливо», «очевидно» приближалось по смыслу
к gemein только в таких выражениях, как vor der gemeind und Offenlich
reden — «говорить перед всей общиной и открыто», dicere publice3.
Эта семантическая близость заключалась не только в том, что сло-
во öffentlich обозначало некий важный аспект социальной жизни,
но и в том, что, наоборот, gemein могло приобретать «публицистиче-
ское» значение: «повсеместно произносимый. Vulgatus» — так перево-
дил это слово Маалер в 1561 году4. Gemein machen и offenbar machen,
offenbaren («раскрыть, сделать достоянием гласности») были эквива-
лентными выражениями, которые переводились на латынь словами
divulgare, promulgare, in lucem edere и тому подобными, на француз-
ский — publier, mettre en lumière, divulguer и тому подобными5. Öffentliche
gemeine Predigt («открытая, публичная, общественная проповедь») была
обращена ко всему человечеству и к каждому человеку6.
1
Kluge F., Mitzka W. Etymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache. 18. Aufl.
Berlin, 1960. S. 519.
2
См.: Œcolampad auf der Berner Disputation am 16. Januar 1528 // Lu-
ther M. Sämmtliche Schriften / Hrsg. J. G. Walch. Halle, 1745. Bd. 17. S. 2210: всякий
«знает, что κοινός, или κοινόν, означает то же самое, что ‘обычный’».
3
Maaler J. Die Teutsch spraach: alle wörter, namen und arten zu reden in Hochteüt-
scher spraach, dem ABC nach ordenlich gestellt unnd mit gutem Latein… / Mit Vorrede
von C. Gesner. Zürich, 1561. S. 312 (комментарий к слову offentlich).
4
Ibid. S. 167 (комментарий к слову gemein).
5
Ibid. S. 312; Dictionnaire françois-allemand-latin, et allemand-françois-latin /
Éd. N. Duez. Leiden, 1642. P. 145, 272.
6
Luther M. Randglosse zu 2. Mose 6: 3 // Idem. Die deutsche Bibel, 1522−1546. Wei-
mar, 1954 (Idem. Werke. Kritische Gesamtausgabe. Bd. 8). S. 215.
Семантические поля слов öffentlich и gemein пересекались, впрочем,

только в одной области их значений; в том, что касается соответству-
ющих антонимов, различие у Маалера сохранялось вполне отчетливое:
для öffentlich это были слова geheim («тайно, тайный»), verborgenlich
(«скрытно»), для gemein — besunder («особый»), sonderlich («особо, осо-
бенно»). А латинское publicus стало — наряду с gemein — переводиться
уже и словом öffentlich, пока оба этих выражения в XVII веке не обра-
зовали новое значение — «государственный». При этом в Средневе-
ковье не только немецкое слово öffentlich было близко к латинскому
publicus в силу социального аспекта своего значения, но и наоборот,
publicus уже в Античности могло иметь значение «всеобщий», «откры-
тый для всех»7, близкое к немецкому öffentlich. Поэтому сам латинский
перевод — обычно излюбленный индикатор сдвигов значения — нужно
в этом случае рассматривать как фактор единого, общего, охватыва-
ющего оба слова процесса изменения.
В древнегреческом языке найти эквивалентные выражения
для öffentlich труднее, чем в латинском. Kοινός и δημόσιος описыва-
ли только политический коллектив; σαφής, δηλός и φανερός — прежде
всего, аспект ясности и отчетливости8, а соединялись эти два значе-
ния только в группе слов, связанных с глаголом φαίνεσται (=появ-
ляться). У Аристотеля встречается оборот: «ὁρᾶσϑαι ϰαὶ ἐν φανερῷ
ἀναστρέφεσφαι» («быть на виду и вращаться в обществе»)9 «Очевидное»
(φανερόν) было для Аристотеля предметом и исходным пунктом всяко-
го надежного познания. Ведь для познания истины (ἀλήϑεια, букваль-
но — «несокрытое») необходимо осознать суть явлений, а такое осо-
знание возможно только при неискаженной ясности явлений (φανερά).
В противном случае возникала возможность того, что между зрением
и пониманием разверзнется пропасть, которая принесет людям беду.
Это гносеологическая причина трагической слепоты Эдипа и Пенфея
по отношению к воле богов10. В силу многозначности видимого такие
выражения, как φανερός, δηλός и тому подобные, приобретали у Со-
7
См. ниже раздел III.1 («Publicus». Спектр значений в Античности и Средне-
вековье).
8
См.: Pape W. Handwörterbuch der griechischen Sprache. 3. Aufl. Braunschweig,
1872. Bd. 4: Deutsch-Griechisches Lexikon / Überarb. von M. Sengebusch. S. 588 (ком-
ментарий к слову öffentlich).
9
Aristoteles Rhet. 1385a (ср. рус. пер.: Аристотель. Риторика / Пер. Н. Платоно-
вой // Античные риторики. М., 1978. — Примеч. пер.).
10
См.: Winnington-Ingram R. P. Euripides and Dionysus. An Interpretation of the
Bacchae. Cambridge, 1948. P. 164.
302 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
фокла и Еврипида систематическую амбивалентность смысла, которая

служила языковым средством, делавшим понятным ослепление людей.
Все изобилие аспектов значения, которые до конца XVI века были
связаны со словом öffentlich, можно раскрыть в других языках лишь
при помощи длинного ряда эквивалентов: Маалер в 1561 году в качестве
синонимов для öffentlich приводил латинские слова enucleate, insignter,
aperte, patenter, explicate, manifeste, vulgo, foro, publice и palam11. Среди них
можно четко различить относящиеся к визуально-интеллектуальному
и к социальному аспектам значения. Они представляют собой скорее
грани публичного, общественного, а не значения слова öffentlich.
Однако, кроме всего этого, слово öffentlich заключало в себе
еще и оценочный смысл: пороки, согласно средневековой метафорике,
ищут темноты, добродетели — света. «Честь носят открыто (offenlîchen),
порок же забивается в углы», — писал в середине XIV века Генрих Тейх-
нер12. Только после своего открытого, публичного проявления действия
человека обретают ту меру ясности и отчетливости, которая делает
возможной их оценку. Никто не может сомневаться в «явном заблуж-
дении» (öffentliches Irrthumb), «явной глупости» (öffentliche Narrheit)
и «очевидном чуде» (öffentliches Wunder); становясь «явными», вещи
предстают такими, каковы они есть на самом деле. «Явная ложь не сто-
ит ответа», — гласила неоднократно цитируемая Лютером пословица13.
А говоря о должности проповедника, тот же Лютер требовал:
Должность проповедника и слово Божье должны светить, как солн-

це, не красться во тьме […] но свободно действовать днем и смотреть
в глаза, дабы оба — проповедник и слушатель — были уверены в том,
что учение провозглашается верное и что должность эта предписана,
и что ничего скрытного в ней быть не может. Так и ты поступай: если
ты в должности и тебе приказано проповедовать, то выступай свободно
и открыто вперед и никого не бойся, чтобы ты мог возгласить вслед
за Христом: «Я говорил явно миру […] и тайно не говорил ничего»
(Ин. 18: 20)14.
11
Maaler J. Die Teutsch spraach. S. 312.
12
Цит. по: Karajan Th. G. von. Über Heinrich den Teichner // Denkschriften der kai-
serlichen Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-historische Klasse. Wien, 1855.
Bd. 6. S. 149, Anm. 217.
13
Цит. по: Grimm J., Grimm W. Deutsches Wörterbuch. Bd. 7. Leipzig, 1889. S. 1180;
Thiele E. Luthers Sprichwörtersammlung. Weimar, 1900. S. 55 (с другими примерами).
14
«das predigampt und Gottes wort sol daher leuchten wie die sonne, nicht jm tun-
ckeln schleichen […] sondern frey am tage handlen und jm wol lassen unter die augen
Признаком хорошей власти было то, что ей не приходилось ничего

скрывать. Установленный ею порядок был правомерным, поскольку он
был открытым (öffentlich). Впрочем, в учении Лютера это не в полной
мере относилось к церкви: она представляла собой светскую общность
только в качестве внешней общности крещеных, а как духовное тело
Христа оставалась скрытой: «Любовь и общность Христа и всех святых
имеет место скрыто, незримо, духовно», — писал отец Реформации,
обосновывая это следующим аргументом: «Ибо если бы эти же любовь,
общность и помощь были открытыми, как мирская общность людей,
то мы бы посредством их не укреплялись и не упражнялись в том,
чтобы верить в незримые и вечные блага или их желать»15.
II.2. Юридический язык Средневековья.

«Публичный суд» и iudicium publicum
Древнегерманское право было связано со множеством различных
форм публичного действия. Правовая процедура как бы шла по кругу:
публично совершаемое преступником правонарушение, его публичное
осуждение, публичное наказание и, наконец, публичное примирение
с нарушенным правом. Легитимный порядок этого круга, как пред-
ставлялось, обеспечивался именно публичной формой каждого из его
отрезков. Публичность совершения — это то, в чем преступление и на-
казание были сродни друг другу: ведь именно через свое публичное
проявление они вступали в то пространство, где оба этих действия
обретали принудительную юридическую силу. Таким образом, вплоть
sehen, das beide prediger und zuhorer des gewis seyen, das es recht geleret und das ampt
befolen sey, das sie es kein heel haben durffte; So thu du auch; wenn du jm ampt bist und
befehl hast zu predigen, so tritt frey offentlich erfur und schewe niemand, auff das du
konnest rhumen mit Christo: Ich habe frey offentlich gelert für der wellt und habe nichts
jm winckel gered». — Luther M. Wochenpredigten über Matth. 5: 7 (1530/1532) // Idem.
Werke. Kritische Gesamtausgabe. Weimar, 1906. Bd. 32. S. 303.
15
«das die lieb und gemeynschafft Christi unnd aller heyligen vorborgen, unsichtlich
und geystlich, gescheh»; «dan wo die selben lieb, gemeynschafft und beystand offentlich
were, wie der menschen zeytlich gemeynschafft, so wurden wir da durch nit gesterckt
noch geubt, yn die unsichtlichen und ewigen guter zu trawen odder yhr zu begeren». —
Luther M. Eyn Sermon von dem Hochwirdigen Sacrament des Heyligen Waren Leych-
nams Christi // Idem. Werke. Kritische Gesamtausgabe. 1884. Bd. 2. S. 752−753. В сход-
ном значении употреблялось и слово offenbar. «Явный грешник» (offenbar sunder)
на латыни обозначался словом publicanus: Diefenbach L. Glossarium Latino-Germani-
cum mediae et infimae aetatis. Frankfurt a.M., 1857. P. 470.
304 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
до Нового времени фундаментальное значение публичности для пони-

мания права заключалось в той очевидности, которую обретало зло
как преступление в свете своей публичной манифестации, где требо-
вало для себя наказания:
До XVII века зло даже в самых буйных, самых бесчеловечных своих

проявлениях может получить по заслугам и подвергнуться наказанию,
лишь будучи извлечено на свет. Только свет, при котором совершается
признание и наказание, может стать противовесом ночи, породившей
зло. Существует как бы цикл свершения зла, внутри которого оно,
прежде чем достигнуть предела и быть уничтоженным, обязательно
проходит стадию публичных признаний и заявлений16.
«Публичное преступление […] требует публичного наказания»

(«Publica noxa […] publica eget remedio»), — гласила норма средневе-
кового церковного права17.
Также и открытая форма суда, которая институционально гаран-
тировала подобную публичность, имела тот смысл, что обеспечи-
вала справедливое вынесение приговора. Термин «публичный суд»
(öffentliches Gericht, или в средневерхненемецком также offen Gericht —
«открытый суд») встречается в источнике, датированном 1285 годом18,
однако восходит еще к древнегерманской юридической практике: вер-
шить суд «открыто», то есть под открытым небом. Но помимо этого
буквального значения определение öffentlich касалось и других про-
цессуальных норм: например, что судебное заседание должно прово-
диться в дневное время между восходом и закатом солнца19, что вызов
в суд должен быть передан человеку днем, что приговор тоже должен
приводиться в исполнение днем и что все участники должны быть
извещены о времени судебного заседания и им должен быть обеспе-
16
Foucault M. Folie et Déraison. Histoire de la folie à l’âge Classique. Paris, 1961 (цит.
по: Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997. С. 155. — Примеч.
пер.).
17
«…gab das uf vor mir un vor den burgeren […] an offemme gerichte». (Перевод:
«показал это передо мною и перед гражданами |…] на открытом суде».) — Wacker-
nagel R., Thommen R. (Hrsg.) Urkundenbuch der Stadt Basel. Basel, 1893. Bd. 2. S. 291,
Nr. 509; cp.: Deutsches Rechtswörterbuch. Wörterbuch der älteren deutschen Rechtsspra-
che. Weimar, 1939. Bd. 4. S. 309−310.
18
«eyn apen vrig gerichte». (Перевод: «Чтобы у меня здесь был открытый свобод-
ный суд»), цит. по: Wigand P. Das Femgericht Westphalens. Hamm, 1825. S. 365.
19
Grimm J. Deutsche Rechtsalterthümer. 4. Aufl. Leipzig, 1899. Bd. 2. S. 411, 439,
501, 531.
чен доступ к месту его проведения20. Однако выражение «публичный

суд» (öffentliches Gericht) не подчиняется более узким дистинкциям
средневекового судопроизводства: оно не вписывается ни в дихото-
мию судов «с созывом»/«без созыва» (gebotenes/ungebotenes Gericht),
описывавшую всеобщее или ограниченное участие членов судебного
собрания (Dingvolk), ни в иерархию судов по статусу участвующих
в них должностных лиц (графские суды, фогтские суды и так далее),
ни в классификацию по территориально-административному призна-
ку (земельные суды, суды гау, деревенские и так далее). Юридическая
практика публичности судов, скорее, более древнего происхождения;
в наиболее чистом виде она сохранилась, по всей видимости, в коро-
левских фемгерихтах (Femegerichte) и свободных судах, фрейгерихтах
(Freigerichte). На последние, как правило, допускались как минимум
судебные заседатели и тяжущиеся стороны, и происходили эти судеб-
ные заседания в дневное время. Но сам процесс, равно как и клятва
тех «знающих людей», которые занимались подобным тайным судо-
производством, огласке не подлежали21.
Латинское выражение iudicium publicum часто использовалось
в качестве синонима немецкого словосочетания «публичный суд»
(öffentliches Gericht), но между этими двумя понятиями существова-
ла разница: она заключалась в том, что первое отсылало к традиции
римского права, обязательную силу которой оно утверждало, невзирая
на свою средневековую трансформацию. По поводу происхождения
и исходного значения этого понятия в римском праве мнения иссле-
дователей расходятся. Впервые оно встречается в источниках первой
половины II века до н.э.22, и уже тогда оно обладало терминологической
четкостью: это было обозначение созданных тогда следственно-судеб-
ных органов, которые в случаях преступлений против общины, заседая
в присутствии квестора, проводили судебное следствие.
Применительно к средневековому словоупотреблению нужно раз-
личать три значения понятия iudicium publicum, впрочем, зачастую
20
Цит. по: Kindlinger N. Münsterische Beiträge zur Geschichte Deutschlands haupt-
sächlich Westphalens. Münster, 1793. Bd. 3, Abt. 2. S. 651. Тайные фемгерихты также
придерживались публичных форм процедуры — таких как, например, обсуждение
под открытым небом и исполнение приговора в чистом поле.
21
Riccobono S. Fontes iuris Romani antejustiniani. Firenze, 1941. P. 5, 17, 87.
22
О различии publicus и privatus см.: Müllejans H. Publicus und Privatus im Römi-
schen Recht und im älteren Kanonischen Recht unter besonderer Berücksichtigung der
Unterscheidung Ius publicum und Ius privatum. München, 1961. S. 64, 68, 78, 89, 108 ff.,
144, 177.
306 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
совпадавшие23: такой публичный суд заседал, во-первых, по иску, ко-

торый мог предъявить любой человек (Popularklage). В Древнем Риме
существовал такой вид иска, как actio popularis, согласно которому
в случаях, когда речь шла об ущербе общему благу, каждый, кто хо-
тел представлять интересы общества, имел право выступить в каче-
стве истца. От этого принципа в римском праве отличался принцип
actio publica, который обозначал право государства требовать суда.
Во-вторых, словосочетание iudicium publicum могло подразумевать
суд светский — в противоположность церковному (первый входил
в компетенцию императора, второй — церкви), и, наконец, в-третьих,
под iudicium publicum могло пониматься публичное судопроизводство.
Только в этом последнем значении латинский термин в Средневековье
однозначно совпадал с немецким термином «публичный суд».
Рецепция римского права достигла в Италии начиная с XII века,
а в Германии с конца XV века такой интенсивности, что значение
понятия öffentlich стало коренным образом меняться. В ходе распро-
странения mos italicus повсеместно утвердилось письменное судопро-
изводство. Непосредственность и устный характер судопроизводства
прежних времен были вытеснены из употребления и только после Ве-
ликой Французской революции вернулись в политическую программу
буржуазного либерализма. В своде уголовных и уголовно-процессу-
альных установлений Карла V (1532) публичность процедуры сведена
к пустой форме «последнего дня суда» (endlicher Rechtstag) — заседания,
на котором оглашалось обвинение, подсудимый изобличался и затем
объявлялся уже заранее вынесенный приговор24. Далее изменению зна-
чения термина способствовало внедрение инквизиционного процесса,
который начал оформляться в Германии с конца XI века. Хотя судебные
заседатели и свидетели обвинения уже в древнегерманском судебном
процессе были тесно связаны друг с другом, все же в инквизиционном
процессе объединение функций обвинения и судопроизводства в ру-
ках властей было сделано еще более жестким; его целью было выясне-
ние истинных обстоятельств дела, обнаружение конкретной правды,
в то время как прежний аккузационный процесс скорее походил на по-
иск компромисса между тяжущимися сторонами. С помощью пытки
тайное извлекалось на свет публичности, так что добровольные пуб-
23
См.: Müllejans H. Publicus und Privatus im Römischen Recht und im älteren Ka-
nonischen Recht unter besonderer Berücksichtigung der Unterscheidung Ius publicum
und Ius privatum. S. 113.
24
Die Peinliche Gerichtsordnung Kaiser Karls V. von 1532 / Hrsg. G. Radbruch. Leipzig,
1926. S. 43, § 78. Cp.: Conrad H. Deutsche Rechtsgeschichte. Karlsruhe, 1966. Bd. 2. S. 414.
личные показания относительно обесценивались: они представляли

собой лишь отблески объективной, но скрытой правды.
В результате крупных реформ уголовного права начала XVI века
(Вормсская реформация 1498 года, Бамбергский уголовный устав
1507 года, Constitutio Criminalis Carolina Карла V 1532 года) инквизи-
ционный процесс стал господствующей формой уголовного судопро-
изводства. В нем была усилена роль властей как режиссеров судебного
действа, что способствовало интеграции судов в арсенал инструмен-
тов господства, которым пользовались монархи, обеспечившие себе
в XVII веке контроль над судами. «Публичными судами» (iudicia publica)
теперь обычно стали называть суды, находившиеся в ведении сувере-
нов и занимавшиеся такими делами, за которые было положено телес-
ное наказание либо смертная казнь, — в противоположность локально-
му «частному суду» (Privatgericht) или «особому суду» (Sondergericht)25.
И в них тоже еще сохранялась шедшая от римского права юридическая
фикция, согласно которой в качестве истца якобы выступал «римский
народ»; более важную роль для функциональной классификации судов
играл, однако, принцип, согласно которому суверен должен отстаивать
общественный интерес. Иоганн Кристоф Неринг в 1697 году писал:
Iudicia publica называются иски, которые происходят из законов

об общедоступных исках и дозволяются любому человеку из народа,
иначе их называют еще публично-уголовными судами и таковых два
вида, а именно: 1. Сapitalia, которые касаются тела и жизни […] 2. non
capitalia, которые не касаются тела и жизни26.
«Публичными преступлениями» считались все те правонаруше-

ния, которые угрожали общественной безопасности и общему бла-
25
Stieler K. von. Der teutschen Sprache Stammbaum und Fortwachs. Nürnberg,
1691 (reprint: Hrsg. E. Ising. Hildesheim, 1968). S. 1557. Однако «публичными су-
дами» (öffentliche Gerichte) могли называться и суды низшего уровня, в компетен-
цию которых входили только мелкие правонарушения и которые не располагали
сильными средствами принуждения к исполнению своих приговоров; ср.: Stie-
ler K. von. Vademecum juridicum sive compendium scientiae juris privati. Nürnberg;
Jena, 1683. P. 422.
26
«iudicia publica werden genennet die Klagen, welche aus den Gesetzen der öffent-
lichen Klagen herkommen, und einem jedweden unterm Volck gegeben werden, sonst die
offentliche-peinliche- und Hals-Gerichte genant, und solche sind zweierley, als: 1. Capitalia,
die Leib und Leben betreffen […] 2. non capitalia, die nicht Leib und Leben betreffen». —
Nehring J. Ch. Manuale iuridico-politicum. 5. Aufl. Frankfurt a.M.; Leipzig, 1697. P. 520.
308 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
гу, — например, ересь, бунт, убийство и кража27. Старинный принцип,

согласно которому публичное правонарушение требует публично-
го же — то есть, как правило, перед лицом всей общины — признания
и наказания, а тайное, напротив, допускает тайное увещевание и отпу-
щение греха священнослужителем, в католическом и протестантском
каноническом праве частично сохранялся до XIX и даже ХХ века. Од-
нако в светском праве ему уже в раннее Новое время больше не было
места. Если при старом правовом порядке преступление и наказание
своей публичностью свидетельствовали о законности процесса, то те-
перь установился новый правопорядок, в котором власти уже не просто
руководили процессом, но и фигурировали как гарант его законности
и в свете публичности демонстрировали не столько легитимность суда,
сколько свою собственную.
III. Publicus
III.1. Спектр значений в Античности и Средневековье
У прилагательного publicus обычно различают два античных
значения: a) «относящийся к народу как общине, к государству»
и б) «присущий народу как всему населению, публичный, всеобщий»28.
В этом различении сказывается, однако, современная дихотомия го-
сударства и общества, монарха и подданных, которая была абсолютно
чужда римской res publica29. Скорее, прилагательное publicus — образо-
ванное, бесспорно, от существительного populus — обозначало такой
политический порядок, при котором народ выступал как в качестве
27
См.: Zedler J. H. Großes vollständiges Universallexicon aller Wissenschafften und
Künste. 64 Bde. Halle; Leipzig, 1740. Bd. 25. Sp. 564 (статья Oeffentliches Verbrechen).
28
Georges K. E. Ausführliches Lateinisch-Deutsches Handwörterbuch. 12. Aufl. Han-
nover, 1969. Bd. 2. Sp. 2021 ff. (комментарий к слову publicus).
29
Так, у либерала Карла Теодора Велькера отчетливо прослеживается перенос
дихотомии государства и общества, связанной с прилагательным «публичный»
(öffentlich), на латинское publicus: «Одно единственное немецкое слово öffentlich
обозначает, как и латинское publicum, три различных понятия. Во-первых, оно
обозначает ‘политическое’, или то, что относится к государству […] Во-вторых, оно
обозначает то, что касается всех отдельных граждан, всех участников societas или то-
варищества, что для них всех вместе является общим благом и правом или бреме-
нем и долгом. Наконец, в-третьих, оно обозначает ‘не тайное’». — Rotteck C. von,
Welcker C. Th. (Hrsg.) Staats-Lexikon oder Encyklopädie der Staatswissenschaften. Alto-
na, 1841. Bd. 12. S. 256 (cтатья Öffentlichkeit).
сферы применения господствующего права, так и в качестве его носи-

теля и гаранта. Таким образом, это выражение указывало как на про-
странство, так и на субъекта права. Словосочетания, включающие
слово publicus, демонстрируют широту горизонта представлений, за-
ложенного в нем: в некоторых выражениях publicus указывает на власть
магистрата: imperium publicum, clementia publica, vincula publica, servus
publicus и так далее; в других же — например, таких как lux publica30
(солнце), dies publica (праздник) и verba publica31 (разговорная речь),
это прилагательное обозначает вообще то социальное пространство,
в пределах которого действует называемый предмет. Особенно часто
слово publicus в Античности использовалось для всего, что происхо-
дило «снаружи», на улице (in publico), в противоположность проис-
ходящему внутри дома. Одновременно этим же демонстрировалось
различие отношений собственности: улицы, площади, театр и виадуки
назывались publicus, а дом отца семейства, его земля и присущая ему
отцовская власть — privatus. Как существительное слово privatus уже
в раннеримскую эпоху обозначало также частное лицо в противопо-
ложность магистрату и жрецу32.
В Средние века в ходе рецепции римского права слово publicus,
относившееся прежде к тому, что оказывалось связанным с римским
народом, было перенесено на христианский мир, не знавший этниче-
ских границ. Но так как этот мир самое позднее в период классическо-
го Средневековья перестал образовывать политически единое целое,
30
Cicero Marcus Tullius. In Verrem. Actio 2, lib. 5, § 44–45, 47 и др. [см., например:
Cicero Marcus Tullius. Actionis in C. Verrem Secundae, sive Accusationis Libri IV et V, de
signis et de suppliciis / Klotz A. (Ed.) M. Tulli Ciceronis scripta quae manserunt omnia.
Leipzig, 1949; ср. рус. пер.: Марк Туллий Цицерон. Речь против Гая Верреса (Вторая
сессия, книга V, «О казнях», 70 г.) // Idem. Речи: В 2 т. Т. 1: 81−63 гг. до н.э. / Изд. под-
гот. В. О. Горенштейн, М. Е. Грабарь-Пассек. М., 1962. С. 110−166. — Примеч. пер.;
Ср. также: «O lux immensi publica mundi» («О свет всеобщий великого мира»). —
Ovidius. Metamorphoses. Lib. 2, versus 35 [см., например: Publius Ovidius Naso. Me-
tamorphosen / Hrsg. M. von Albrecht. Ditzingen, 2010; ср. рус. пер.: Публий Овидий
Назон. Метаморфозы / Пер. С. Шервинского; Примеч. Ф. А. Петровского. М., 1977.
Кн. 2, стих 35. — Примеч. пер.].
31
У Сенеки в посланиях к Луцилию publica (meretrix) означает проститутку,
publicum est — «это всеобщее».
32
«Hic qualis imperator nunc privatus est». (Перевод: «Какой же военачальник те-
перь является частным лицом».) — Plautus. Captivi. Actus 1.2, versus 165 (см., напри-
мер: Titus Maccius Plautus. Komödien. Lateinisch und deutsch / Hrsg. P. Rau. Darmstadt,
2007. Bd. 2; ср. рус. пер.: «Какой военачальник не у дел живет!». — Тит Макций
Плавт. Комедии / Пер. А. Артюшкова: В 3 т. М., 1997. Т. 2. Действие 1, сцена 2, стих
165. — Примеч. пер.)
310 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
то и слово publicus в правовом языке не могло более обозначать ника-

кое поддающееся пространственному ограничению единое правовое
целое, совпадающее с границами распространения христианской веры.
Из-за этого оно сильно потеряло в точности.
А вне правового языка это определение зачастую использовалось
еще и в позднем Средневековье для обозначения зоны охвата христи-
анской истории и власти. Так, например, Петрарка начинает свою Книгу
о знаменитых мужах вопросом: «Первое место в этом ряду, правда,
не по заслугам, а по старшинству, занимает сам общий отец нашего
рода Адам, о котором что я могу сказать, кроме пустых и запоздалых
сетований»33. В вопросе об «общем отце нашего рода» определение
publicus относится ко всему христианскому миру, во главе которо-
го стоял Адам как первый человек. В похожем смысле Карл Бовилл
(Шарль Буйе) в 1510 году говорил о человеке как «об общественном
создании, которое наполнило оставшееся в Природе пустое простран-
ство силами, тенями, представлениями, образами и смыслами»34. Так
как человек стоял в центре природы, publicus здесь опять же означало
природный и исторически-политический порядок. При этом, однако,
не уточнялось, что именно в каждом конкретном случае подразуме-
вается под publicus. Чтобы правильно понять это слово, требовалось
или всякий раз заново обращаться к античной традиции, или пола-
гаться на собственное понимание. Примером этому могут служить
размышления Франческо Патрици о том, что понимать под historia35:
всеобщую, публичную память о прошедшем вообще (publica memoria),
которая провозглашалась для всеобщего сведения (darle in publico),
или же всякую память, в том числе память частных лиц, но только
о публичных персонах, таких как монархи, магистраты, полководцы
и так далее (publiche persone)? Сохраненное традицией от времен Ан-
тичности понятие было достаточно неопределенным, допуская любой
из этих вариантов.
33
«Primum in hac acie, non quidem merito sed etate, locum teneat ille generis nostri
publicus pater, Adam, de quo preter inanes et seras querimonias quid dicam?» — Petrar-
ca F. De viris illustribus // Idem. Prose / Ed. G. Martelotti. Milano; Napoli, 1955. P. 228.
34
«publica creatura, que quod relictum erat in Natura vacuum, potentiis, umbris,
speciebus, imaginibus et rationibus supplevit». — Bovillus C. Liber de sapiente (изд.
1510/11). См. издание в: Cassirer E. Individuum und Kosmos in der Philosophie der
Renaissance. Leipzig; Berlin, 1927 (reprint: Darmstadt, 1963). S. 355.
35
Patrizi F. Della historia dieci dialoghi. Dialogo quarto, Cap. 20. Venezia, 1560
(см. переиздание в: Kessler E. Theoretiker humanistischer Geschichtsschreibung. Mün-
chen, 1971).
В каноническом праве бинарная оппозиция publicus — privatus име-

ла три значения — применительно к светской сфере: «относящийся
к властям — относящийся к подданному», применительно к церковной:
«имеющий силу в соответствии с каноническим правом — необязатель-
ный», и наконец — впрочем, реже — она означала собственно проти-
вопоставление «светского» и «церковного».
1) В светской сфере лица, облеченные officium publicum, — магистра-
ты, чиновники, сборщики налогов (publicani) и так далее, обладавшие
публичной властью (auctoritas, или potestas publica), назывались personae
publicae. Многие словосочетания с этим элементом встречались в кан-
целярском обиходе: notarius publicus; instrumentum, archivum, testimonium
publicum и так далее. Способ употребления слова publicus, однако,
не основывался ни на каком понятии государства: хотя выражение
res publica использовалось для обозначения общественно-государствен-
ного целого (Gemeinwesen) вообще, конкретно оно применялось только
к тем предметам, которые находились во владении или в употреблении
общины: vectigalia, aedificia, loci, viae и так далее, в противоположность
res privatae: locus, domus, rus, via publica и так далее. И выражение utilitas
publica, хотя оно часто использовалось для определения ius publicum,
обозначало «общественное благо» лишь в общем смысле: в него не было
заложено никакого конкретного представления о государстве.
2) В церковной сфере каноническое право проводило различие,
например, между обетом, принесенным в одиночку либо в присутствии
лишь частных лиц (votum privatum), и votum publicum — обетом, ко-
торый приносился перед крестом или мощами и в присутствии цер-
ковных сановников. Nuptiae publiсae назывались браки, заключенные
в присутствии общины, в противоположность nuptiae clandestinae —
тайным бракосочетаниям36. Таким образом, прилагательное publicus ча-
сто обозначало произошедшее при всех (coram publico), торжественное
(solemnis) наделение законной силой тех или иных церковных правовых
актов и институтов. Посредством термина publicus церковь определяла
свое внешнее отношение к мирянам и светской власти. А вот внутрен-
нее отношение церкви к ее Богу этот термин почти не освещал. Знаме-
нательное исключение обнаруживается у Грациана в одном определе-
36
Согласно Руфину, тайный брак, clandestina coniugia, — это тот, который за-
ключается «в отсутствие свидетелей, без торжественных церемонии, благослове-
ния, одеяний» («sine praesentia testium, sine sollempnitate traductionis, benedictionis
et velaminis»). — См.: Rufinus. Summa decretorum. Pars 2, causa 30, quaestio 5 // Sin-
ger H. (Hrsg.) Die «Summa Decretorum» des Magister Rufinus. Paderborn, 1902 (reprint:
Aalen, 1963). P. 469.
312 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
нии, восходящем к Урбану II: там lex publica обозначает закон, изданный
церковью ради ordo publicus, а lex privata — закон, заложенный Богом
в природного человека и имеющий более высокий статус, чем «закон
публичный»: «Ибо закон частный достойнее, чем закон обществен-
ный»37. Впрочем, в эту классификацию не вписывается выражение leges
publiсae, использовавшееся уже в дограциановских собраниях законов
для обозначения leges imperiales, или leges saeculi в противоположность
leges divinae или leges ecclesiae38.
III.2. Государственно-правовое понятие

в раннее Новое время
С конца XVI века, когда сложилась абсолютистская государствен-
но-правовая система, основанная на теории естественного права,
значение слова publicus стало повсеместно уточняться. По сравнению
с разнообразными способами его употребления в позднем Средневе-
ковье, в этот период ему уже можно приписать более определенное
значение: «государственный». Это был секулярный семантический пе-
релом: он начался во Франции во время гугенотских войн, а о завер-
шении его в Германии можно говорить только в XVIII веке. В основе
этого процесса лежал общий для западноевропейских государств опыт
религиозных гражданских войн, который повсюду способствовал тому,
что стала осознаваться потребность в не зависящем от религиозных
различий обосновании права. Важнейшие импульсы исходили снача-
ла от французских юристов, которые на исходе XVI века попытались
ввести войну в контролируемые рамки, ограничив ее межгосударствен-
ными конфликтами (la guerre en forme)39. Одну из важнейших ролей
играло далее учение Бодена о суверенитете, согласно которому король
ради обеспечения внутреннего мира в государстве обладал суверени-
тетом, стоящим выше всех законов. Хотя сам Боден в Шести книгах
о государстве еще не придавал выражениям publicus и public никако-
го нового смысла, его теория впоследствии привела к определенному
ограничению значения этих слов: в межгосударственной войне, ка-
ковая считалась отныне единственной легитимной разновидностью
37
«Dignior est enim lex privata quam publica». (цит. по: Müllejans H. Publicus und
Privatus im Römischen Recht und im älteren Kanonischen Recht. S. 104).
38
Ibid. S. 67, 74−75, 80, 88, 93.
39
См. здесь и далее: Schmitt C. Politische Theologie. Vier Kapitel zur Lehre von der
Souveränität. München; Leipzig, 1922. S. 9 ff.
войны, в качестве personae publicae выступали только главы государств,

в то время как частным лицам — personae privatae — для разрешения
своих конфликтов рекомендовалось обращаться в государственные
суды. Но выражение bellum publicum обозначало до XVI века всякую
публично объявленную войну. Кто и при каких обстоятельствах имел
право вести войну, определялось учением о bellum iustum. Поскольку
в конфессиональных гражданских войнах из-за различия в интерпре-
тациях уже невозможно было определить, какая из сторон выступала
за правое дело, формализация военного права стала главной задачей,
которую ставили себе теоретики государства, такие как Бальтазар
Айала (1548−1584) и Альберико Джентили (1552−1608):
Следовательно, в определенном смысле можно назвать справедли-

вой войну, даже если она ведется не по справедливой причине. У слова
«справедливая» (iusta) есть разные значения […] и не всегда оно означа-
ет равенство и справедливость, но иногда обозначает даже некое оби-
лие […] подобным образом справедливой называется война, которая
публично и легитимно ведется теми, кто имеет право вести войну40.
Формализованное понятие справедливой войны признавало внеш-

него врага за равного41, а внутриполитического противника исключало
из числа возможных врагов: с ним никакая «справедливая война» была
уже невозможна, а возможной оставалась лишь борьба вне правового
поля42. Таким образом, публичной и справедливой считалась только
40
«Hinc certo modo iustum poterit dici bellum, etsi non ex iusta causa geratur. iusta
enim variae sunt significationes […] neque semper aequitatem, et iusticiam designat, sed
aliquando etiam plenitudinem quandam significat […] similiter iustum bellum dicitur,
quod publice legitimeque geritur ab iis, qui belligerandi ius habent». — Ayala B. De iure et
officiis bellicis et disciplina militari libri III. Lib. 1, cap. 2, § 34 (Douai, 1582) / Ed. J. Wesla-
ke. Washington (D. C.), 1912. T. 1. P. 22. Хотя Б. Айала признавал разумность довода,
что во всякой войне только одна из сторон может быть правой, он, тем не менее, от-
стаивал учение о том, что правда может быть на стороне обоих противников, чтобы
сделать в принципе возможным обеспечение мира: «с обеих сторон война может быть
справедливой» («utrinque iustum bellum esse posse») — Ibid. Lib. 1, cap. 2, § 35. P. 23.
41
«Itaque hostis, quo cum geritur bellum, et qui aequalis alteri est». — (Перевод:
«А также и враг, с которым ведется война и который равен другому».) — Genti-
lis A. De iure belli libri tres. Lib. 1, cap. 2 (Hanau, 1598) / Transl. by J. C. Rolf; Intr. by
C. Phillipson. Oxford, 1933. Vol. 1. P. 18.
42
«Porro autem et publica sit contentio oportet. Neque enim bellum est rixa, pugna in-
imicitia, privatorum». — (Перевод: «С другой стороны, по-видимому, общественная
распря. Ибо война — это не драка, а сражение — не вражда частных лиц».) — Ibid.
Lib. 1, cap. 2. P. 18.
314 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
та война, которая удовлетворяла формальным критериям, то есть про-

исходила между суверенами43. У Гуго Гроция (1625) сформулирована
классическая дистинкция:
Первое и необходимейшее деление войны сводится к тому, что вой-

на бывает или частная, или публичная, или, наконец, смешанная. Пуб-
личная война ведется органами гражданской власти; частная же война
ведется лицом, не имеющим таковой; смешанная война есть, с одной
стороны, публичная, а с другой стороны, частная44.
Во внутригосударственном праве признанию единой высшей вла-

сти содействовало учение об общественном договоре. Томас Гоббс ис-
пользовал определение public исключительно для обозначения высшей
государственной власти — инстанции, единолично репрезентировав-
шей политическую волю всех граждан. Однако в условиях парламент-
ской формы правления Англии, особенно после 1688 года, его учение
до известной степени утратило нормативный характер. В данном слу-
чае название public объединяло друг с другом государственные органи-
зационные формы и гражданские формы социабильности45.
В Германии термин publicus в правовом языке стал употребляться
преимущественно в описании расширявшихся компетенций терри-
ториальных властей, то есть суммарно описывал такие сферы их ве-
дения, как церковные дела, начальное образование, нравственность
43
Gentilis A. De iure belli libri tres. Lib. 1, cap. 2. P. 22. Конфессионально нейтраль-
ное государственное право дало, в том числе, возможность преследования конфес-
сий, не признанных государством, если их приверженцы угрожали общественному
спокойствию: «…qui autem a civitatis reliquo corpore seiungunt et aliam civitatem exci-
tant contra civitatem, hi publicum turbant statum, et iniurii sunt reliquis civibus». — (Пе-
ревод: «…те же, кто отделились от остального тела государства и побуждают другое
государство выступить против него, возмущают общественный порядок и наносят
урон остальным гражданам».) — Ibid. Lib. 1, cap. 10. P. 66.
44
«Belli prima maximeque necessaria partitio haec est, quod bellum aliud est pri-
vatum, aliud publicum, aliud mixtum. Publicum bellum est, quod auctore eo geritur qui
iurisdictionem habet; privatum quod aliter; mixtum quod una ex parte est publicum, ex
altera privatum». — Grotius H. De iure belli et pacis libri tres. Lib. 1, cap. 3, § 1. Frankfurt,
1626. P. 51 (цит. по: Гроций Г. О праве войны и мира. М., 1994. С. 118–119).
45
Связь государственных и частных интересов демонстрирует институт com-
pany, характерный для английского государственного права XVII века. Будучи объ-
единениями частных коммерсантов, обладавшими государственной монополией,
«компании» за ежегодную арендную плату перенимали некоторые общественные
функции, такие как, например, взыскание таможенных пошлин, книжную цензуру
или уличное освещение в Лондоне.
(disciplina publica), всеобщее спокойствие и безопасность, — это область,

в которой государство добилось быстрых успехов, особенно в проте-
стантских княжествах, начиная с середины XVI века. Однако единое
наименование для государства как всеобъединяющего политического
тела формировалось медленно. В римской правовой традиции понятию
res publica обычно давалась лишь общая дефиниция — через utilitas
publica (а также salus publica, bonum publicum) как наивысшую цель
политической деятельности, но сверх того никаких конкретных качеств
государству этим термином не приписывалось46. Иоганн Альтузий
назвал федеративное объединение различных городов и провинций
в universitas в 1614 году consociatio publica47. Он также делал различие
между potestas publica universalis (государственная власть) и potestas
publica specialis (ведомственная власть)48. А Теодор Райнкингк присо-
единялся уже к абсолютистскому определению res publica: «Respublica
состоит из взаимных обязательств и прав между законными власти-
телями и подданными […] Это и есть естественный порядок: есть те,
кто властвует, и те, кто подчиняется. Власть есть высшее и законное гос-
подство reipublicae над людьми и имуществом, ему подчиненными»49.
Огромное количество новых словосочетаний с определением
publicus в канцелярско-административном языке XVII века свидетель-
ствует о новом «государственном» порядке, в центре которого стоял
монарх как репрезентант территориального суверенитета50. Этим при-
46
Merk W. Der Gedanke des Gemeinen Besten in der deutschen Staats- und Rechts-
entwicklung // Idem (Hrsg.) Festschrift Alfred Schultze zum 70. Geburtstage. Weimar,
1934. S. 416 ff. Еще в XVII веке в немецком языке gemeiner nutz, так же как и le bien
public во французском, обозначало не только цель государства, но и само государ-
ство (Gemeinwesen), прежде чем на смену этому выражению пришло новое: gemei-
nes Wesen.
47
Althusius J. Politica methodice digesta atque exemplis sacris et profanis illustrata.
Caput 5, § 1.3. Herborn, 1614; ср. новое издание: Ed. C. J. Friedrich. Cambridge (Mass.),
1932. P. 38−39.
48
Althusius J. Dicaeologicae libri tres: Totum et universum jus, quo utimur methodi-
ce complectentes. 2. ed. Frankfurt, 1649. P. 118.
49
«Respublica constat ex mutua juste imperantium et parentium obligatione et iure
[…] Ordo hic naturalis est ut sint, qui imperent, sint qui pareant. Imperium est summa et
legitima reipublicae potestas in personas ac res sibi subiectas». — Reinkingk Th. Tractatus
de regimine seculari et ecclesiastico. 5. ed. Frankfurt, 1659. P. 3.
50
Künste. 1741. Bd. 29. Sp. 1139 (статья Publicum). Так же и во французском языке по-
являются новые словосочетания, например, ministère public, charge public и officier
public; cp.: Bloch O., Wartburg W. von. (Hrsg.) Französisches etymologisches Wörterbuch.
Eine Darstellung des galloromanischen Sprachschatzes. 2. Aufl. Leipzig; Berlin 1959.
Bd. 9. S. 560 ff.
316 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
лагательным обозначалось всеохватное притязание монархического

государства на заботу о подданных, которое еще не останавливалось
на границе частной сферы индивида. Как далеко могло простирать-
ся это притязание еще и в XVIII веке, можно судить по определению
res publicae, данному Визандом: res publicae, писал он в 1762 году, это
предметы
…которые принадлежат государству (Republic) или князю, такие

как реки, леса, соляные месторождения […] Далее, то, что у римлян
называлось res communes, то есть то, чем каждый может пользоваться,
но никто не владеет, — например, предметы, которые не исчерпываются
с употреблением, такие как воздух и вода, — это нынче тоже признается
собственностью монарха51.
Терминологическую оппозицию publicus — privatus следует пони-

мать здесь не в смысле субстанционального различения публичного
и частного права, как в XIX веке52: она служила, скорее, для изменения
терминологического оформления права в раннее Новое время — изме-
нения, которое поначалу почти не затрагивало материально-правовые
отношения и лишь постепенно привело к их трансформации. Поэтому
словом publicus в XVII веке могло обозначаться любое право господина
на осуществление господства (Herrschaftsrecht), на котором основывалась
упорядочивающая функция самостоятельной власти (Obrigkeit), админи-
стративная или судебная. Феодальная правовая иерархия обладателей
политической власти (Gewalt) поначалу этим изменением терминологии
затронута не была. Важным в оппозиции publicus — privatus было только
то, что в ней проявилось функциональное разделение на тех, кто осу-
ществляет правовые акты (personae publicae), и тех, кто является их ад-
ресатом. Таким образом, при сохранении сословного порядка сословия
выступали по отношению к монарху в качестве privati везде, где они
не были носителями его высшей власти. Даже сам правитель не исклю-
51
«res publicae [seien] Sachen, die einer Republic gehören oder dem Fürsten, als
Flüsse, Wälder, Salzquellen […] Was ferner die Börner res communes genennet, wovon
jederman den Gebrauch, niemand das Eigentum hat, z.B: in Sachen, deren Gebrauch
nicht zu erschöpfen, als Luft und Wasser, diese werden heutzutage gleichfalls dem Fürsten
zugestanden». — Wiesand G. St. Juristisches Hand-Buch worinnen die Teutschen Rechte,
sowohl der alten als neuern Zeiten aus ihren Quellen hergeleitet, der Verstand dunkler
Wörter und Redensarten erkläret, die merkwürdigsten Sachen aber in alphabetischer
Ordnung kürzlich erörtert werden. Hildburghausen, 1762. S. 923.
52
См. ниже раздел III.3 (Ius publicum и «публичное право»).
чался из этого функционального разделения на публичные и приватные

области: его личное состояние отделялось от государственного или до-
мениального, как и его приватные расходы — от расходов на исполнение
представительских обязанностей в качестве монарха. В этом же смысле,
например, у Кристиана Вайзе «государственное благоразумие» проти-
вопоставлялось «приватному»: последнее проявлялось не в исполнении
«общественной должности» (officium, munus publicum); точно так же «го-
сударственному интересу» противопоставлялся «частный», «государ-
ственному лицу» — «частное лицо»53. В материальном отношении монарх
отличался от властей низших уровней только обилием имевшихся у него
прав, однако в таком количественном различии было заключено и ка-
чественное различие между iura territorii и iura territorialia. Как подчер-
кивал Лейбниц, «несколько суверенных прав еще не образуют полного
суверенитета, который во всем своем объеме должен проявляться если
не в осуществлении, то хотя бы в праве на него»54.
К концу XVII века словосочетания с прилагательным öffentlich стали
чаще использоваться в немецком юридическом языке как эквиваленты
латинских выражений, содержащих слово publicus: öffentliche Bedienung
и öffentliches Amt — для officium publicum, öffentlicher Diener — для servus
publicus, öffentlicher Schreiber — для notarius publicus и так далее55. Преж-
53
О терминологии Кристиана Вайзе (Christian Weise) см.: Frühsorge G. Der po-
litische Körper. Zum Begriff des Politischen im 17. Jahrhundert und in den Romanen
Christian Weises. Stuttgart, 1974. S. 31.
54
«Einige Hoheitsrechte machen die völlige Landeshoheit noch nicht aus, welche in
ihrem ganzen Umfange, wo nicht in der Ausübung, wenigstens in der Befugnis dazu sich
äußern muß». — Leibniz G. W. Teutschvaterländische Gedanken über einige Stellen der
neuesten Wahlkapitulation. Frankfurt; Leipzig, 1766. S. 10.
55
Künste. 1740. Bd. 25. Sp. 550 ff. Согласно И. К. Нерингу, рublica persona — это «лицо,
занимающее общественную должность, так что таковым может быть назван и но-
тарий» («eine Person, so in einem öffentlichen Amt ist, und also wird auch der Nota-
rius genennet»). — Nehring J. Ch. Manuale iuridico-politicum diversorum terminorum,
vocabulorum et cetera oder Hand-Buch der fürnehmsten erklärten Juristischen, Politi-
schen, Kriegs-, Kaufmanns- und anderer fremden in gemeinen Gebrauch vorkommen-
den Redens-Arthen, Wörter und dergleichen. 5. Aufl. Frankfurt; Leipzig, 1697. P. 733.
Только в значении «государственный» (staatlich) прилагательное öffentlich уверенно
вытесняет из употребления offenbar в качестве немецкого эквивалента латинско-
го publicus. Уже перевод К. Штилера iudicia publica как offenbare Gerichte («явные
суды») казался странным: Stieler K. von. Vade-mecum juridicum sive compendium
scientiae juris privati. Nürnberg; Jena, 1683. S. 422. Отдельные словосочетания с of-
fenbar в этом значении в XVIII веке встречаются только в виде исключения, как,
например, Offenbar-Schreiber в значении notarius publicus (общественный нотарий):
Frisch J. L. Teutsch-lateinisches Wörter-Buch. Berlin, 1741. S. 29.
318 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
нее слово gemein было постепенно вытеснено им из юридического

языка и уже не могло участвовать в процессе изменения значения
с «общественный» на «государственный». В результате сравнительно
давно образованные выражения, такие как, например, «публичный суд»
(öffentliches Gericht), «публичное преступление» (öffentliches Verbrechen)
и «публичное обвинение» (öffentliche Anklage), теперь получили более
определенное значение «государственных» суда, преступления, обви-
нения56. «Публичной войной» (öffentlicher Krieg) еще в XVII веке на-
зывалась война, которая была открыто объявлена и открыто велась
(öffentlich erklärt, öffentlich geführt — bellum commissum)57. А в переводе
трактата Гроция, выполненном Шютцем в 1707 году, это выражение
в первый раз встречается нам в качестве эквивалента латинского bellum
publicum58. Словосочетание же öffentliches Amt было единым обозначе-
нием всех должностей и властей (Herrschaften), которые подчинялись
монархическому государству, даже при том, что с точки зрения фео-
дального права они относились к разным сословиям59. Таким образом,
слово öffentlich, как и латинское publicus, способствовало унификации
юридической терминологии в смысле принципиального разделения
права на публичную и частную области.
Тем самым, однако, слово öffentlich удалялось от своего исходно-
го значения: если что-то называлось «публичным» в смысле «госу-
дарственным», то это еще не означало, что оно «открыто для всех».
А с изменением значения слова пришло и изменение понимания того,
что есть публичное: администрация монархических государств под-
чиняла имевшиеся формы существования публичной сферы своим
регламентирующим и упорядочивающим притязаниям, глубоко про-
56
И. Г. Цедлер обозначает юрисдикцию как «общественное насилие» («eine
öffentliche Gewalt»), отправление которого находится в руках государственных
служащих в силу их должности, «поскольку, с одной стороны, никакому частно-
му лицу не позволено участвовать в отправлении судопроизводства над другим
лицом, а с другой — поскольку таким образом [из судопроизводства] исключа-
ются третейские судьи, которых обычно избирают путем произвольного выбора
нескольких частных лиц для разбора различных разногласий». — Zedler J. H. Gro-
ßes vollständiges Universallexicon aller Wissenschafften und Künste. 1735. Bd. 10.
Sp. 112−113 (статья Gerichtsbarkeit oder Gerichte).
57
См.: Maaler J. Die Teutsch spraach. S. 312 (комментарий к слову öffentlich).
58
См.: Grotius H. Drei Bücher vom Rechte des Krieges und des Friedens / Übers. von
P. B. S. Schütz. Leipzig, 1707. S. 85.
59
Выражение «aut privatis aut publicis personis» П.Б.С. Шютц в 1707 году пере-
вел как «или частным лицам, или же тем, кто занимает общественные должности
(öffentliche Ämter)» (Ibid. S. 152).
никая посредством полицейских ордонансов в домашнюю и профес-

сиональную жизнь каждого частного лица. Разнообразные формы
увеселений — такие как, например, азартные игры — вытеснялись
из круга занятий, допускаемых государством в рамках установленного
им порядка, с тем обоснованием, что они являются бесхозяйственной
тратой денег и ведут к самоубийствам, необузданности страстей и ос-
корблению Всевышнего60. Ясновидцам, предсказателям, фокусникам
и так далее в XVIII веке было запрещено выступать на публичных
торжищах, потому что их обвиняли в содействии распространению
суеверий. Обеднение публичных форм увеселения нанесло удар прежде
всего по низшим слоям, потому что дворянство и бюргерство смог-
ли вместо запрещенных форм выработать новые формы приватной
социабельности, закрытые для участия простолюдинов. И, наконец,
с установлением и расширением «общественного порядка» как поряд-
ка государственного из общества не могло не быть выделено такое
пространство, в котором оказывались все те, кого не удавалось это-
му порядку подчинить: преступники, бездельники, бедняки, больные
и сумасшедшие61. Для них с начала XVIII века стали сооружать «публич-
ные», или «общественные», закрытые учреждения: такое извращенное
понимание «публичности»/«общественности» отражает сложившуюся
в XVIII веке ситуацию, когда публичная сфера была предметом инсти-
туционального управления.
III.3. Ius publicum и «публичное право»

Если говорить об античных источниках, у Теренция встречается
понятие ius publicum — следовательно, оно существовало в первой
половине II века до н. э.62 Однако отсюда еще нельзя сделать вывод,
что тогда право в принципе делилось на ius publicum и ius privatum.
Такое противопоставление относительно часто начинает встречать-
60
См.: Schmelzeisen G. K. Polizeiordnungen und Privatrecht. Köln, 1955. S. 291, Anm. 17.
61
См.: Foucault M. Histoire de la folie.
62
Terentius. Phormio. Versus 412: «an ne hoc quidem ego adipiscar quod ius publi-
cumst?» — (Перевод: «разве то, чего я добиваюсь, не является общим правом?») (см.,
например: Publius Terentius Afer. P. Terenti Afri comoediae / Ed. A. Fleckeisen. Leipzig,
1898 (reprint: 2011). P. 161−214; ср. рус. пер.: «А что? Несправедливого я требую?
Нельзя мне получить того, что всем предоставляется?» — Теренций. Комедии /
Пер. А.В. Артюшкова; Под ред. и с коммент. М. М. Покровского; Вступ. ст. П. Пре-
ображенского. М., 1934 [и послед. переизд.]. Стих 412. — Примеч. пер.).
320 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
ся только у Цицерона63, который под ius publicum понимал то право,

сферой действия которого являлся populus — римский народ. В каче-
стве же принципа, в соответствии с которым членилась материя права,
это противопоставление, несомненно, получило свое наиболее полное
развитие в позднеантичных кодификациях: ставшие знаменитыми де-
финиции Ульпиана в Юстиниановых кодексах связывали понятие ius
publicum с понятием publica utilitas. Идея, что публичное право долж-
но ориентироваться на общественную пользу, возникла, вероятно,
под греческим влиянием64:
У этой науки два положения, публичное и частное. Публичное

право — это право, которое относится к положению Римского госу-
дарства, частное относится к пользе отдельных людей, ибо есть полез-
ное обществу и полезное частным лицам. Публичное право состоит
из того, что касается священнодействий, жрецов, магистратов. Частное
право трехчастно: оно составлено или из естественных предписаний,
или из предписаний народных, или из гражданских»65.
63
Cicero Marcus Tullius. De oratore. Lib. 1, § 201 (XLVI) (см., например: Idem.
De oratore // M. Tulli Ciceronis scripta quae manserunt omnia. Fasc. 3. Leipzig, 1969;
ср. рус. пер.: Марк Туллий Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве /
Под ред. М. Л. Гаспарова; Пер. Ф.А. Петровского; Коммент. М. Л. Гаспарова. М., 1972.
С. 75−272: «Об ораторе». — Примеч. пер.); Cicero Marcus Tullius. De re publica. Lib. 1,
§ 3 (см., например: Idem. De re publica // M. Tulli Ciceronis scripta quae manserunt om-
nia. Fasc. 39. Leipzig, 2001; ср. рус. пер.: Марк Туллий Цицерон. Диалоги: О государ-
стве. О законах / Пер. В. О. Горенштейна; Примеч. И. Н. Веселовского и В. О. Горен-
штейна; Ст. С. Л. Утченко; Отв. ред. С. Л. Утченко. М., 1994. — Примеч. пер.); Cicero
Marcus Tullius. Brutus. § 214, 267, 269 (см., например: Idem. Brutus // M. Tulli Ciceronis
scripta quae manserunt omnia. Fasc. 4. München, 1998; ср. рус. пер.: Марк Туллий Ци-
церон. Три трактата об ораторском искусстве. С. 253−328: «Брут, или О знаменитых
ораторах» / Пер., коммент. и хронол. табл. И. П. Стрельниковой. — Примеч. пер.);
Cicero Marcus Tullius. Pro L. Cornelio Balbo. § 34 (XV) (см., например: Idem. Oratio De
Provinciis Consularibus, Oratio Pro L. Cornelio Balbo // M. Tulli Ciceronis scripta quae
manserunt omnia. Fasc. 24. Berlin; New York, 2007; ср. рус. пер.: Марк Туллий Цице-
рон. Речь в защиту Луция Корнелия Бальба / Пер. с лат. и примеч. В. О. Горенштей-
на // Вестник древней истории. М., 1987. № 2. С. 235−252. — Примеч. пер.); Cicero
Marcus Tullius. Pro C. Rabirio perduellionis reo. § 17 (см., например: Idem. Orationes
De Lege Agraria, Oratio Pro C. Rabirio Perduellionis Reo // M. Tulli Ciceronis scripta
quae manserunt omnia. Fasc. 16. München, 1998; ср. рус. перевод: Марк Туллий Цице-
рон. Речь в защиту Гая Рабирия, обвиненного в государственном преступлении //
Он же. Речи. Т. 1. С. 281−291. — Примеч. пер.).
64
См.: Steinwenter A. Utilitas publica — utilitas singulorum // Festschrift Paul Ko-
schaker zum 60. Geburtstag. Weimar, 1939. Bd. 1. S. 71 ff.
65
«Huius studii duae sunt positiones, publicum et privatum. Publicum ius est quod
ad statum rei Romanae spectat, privatum quod ad singulorum utilitatem: sunt enim
В соответствии с новейшим толкованием отграничение публичного

права от частного основывалось на различии объектов66, а не субъек-
тов; субъектами и того и другого могли выступать римский народ, им-
ператор, казна и должностные лица; в более позднее время добавились
«право народов», сакральный порядок отправления культа, личное,
семейное и наследственное право.
В Средние века различение между ius publicum и ius privatum
не было правилом, а применялось в качестве принципа структуриро-
вания права лишь от случая к случаю. Краткие определения ius publicum
имеются в Codex Iuris Canonici, у Исидора Севильского и у Грациана67:
они, как и подобные им формулировки у декретистов, очень близки
к дефинициям Ульпиана и иногда определяют право, ориентированное
на utilitas publica, как противоположность частному праву, иногда —
чаще в дограциановских источниках — противопоставляют светское
право каноническому. В каноническом праве, однако, не существовало
такого различения между ius publicum и ius privatum, которое выступа-
ло бы в качестве его сквозного систематизирующего принципа68.
Только в XIV−XV веках итальянские комментаторы вновь начали
критиковать современное им право, сравнивая его с римским, и систе-
матизировать его заново. Corpus iuris был для них ratio scripta — автори-
тетом, не подлежавшим сомнению. При этом, однако, они восприняли
его частноправовые разделы в гораздо большей мере, нежели государ-
ственно-правовые положения, которые были чужды порядку власти,
построенному на феодальном праве. Из Италии влияние римского
права перекинулось и на Германию, где в конце XV века существова-
ла большая заинтересованность в унифицирующей кодификации раз-
личных правовых традиций. Создание Имперского камерального суда
quaedam publice utilia, quaedam privatim. Publicum ius in sacris, in sacerdotibus, in

magistratibus consistit. Privatum ius tripertitum est: collectum etenim est ex naturali-
bus praeceptis aut gentium aut civilibus». — Digesta Iustiniani. Lib. 1, tit. 1, lex 1, § 2;
ср.: Institutiones Iustiniani. Lib. 1, tit. 1, § 4.
66
См.: Bullinger M. Öffentliches Recht und Privatrecht. Studien über Sinn und Funk-
tion der Unterscheidung. Stuttgart, 1968.
67
«Ius publicum est in sacris et sacerdotibus, et magistratibus». — (Перевод: «Пуб-
личное право [регулирует] священнодействия, [деятельность] жрецов и маги-
стратов».) — Isidorus Hispalensis. Etymologiae. Lib. 5, § 8 (см., например: Isidorus
Hispalensis. Isidori Hispalensis episcopi Etymologiarum sive originum libri XX / Ed.
W. M. Lindsay. Oxford, 1911. Vol. 1.); Decretum Gratiani. Distinctio 1, cap. 11 // Fried-
berg Æ. (Ed.) Corpus iuris canonici. Leipzig, 1879. T. 1. Col. 3.
68
См.: Müllejans H. Publicus und Privatus im Römischen Recht und im älteren Ka-
nonischen Recht. S. 98−99, 187.
322 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
во Франкфурте (1495) и Имперского надворного совета в Вене (1497)

стало первыми шагами на пути к объединению германской империи,
и основанием этого суждено было стать единому немецкому праву.
Первыми подступами к созданию единого имперского законодатель-
ства в области права стали уголовно-судебное уложение Constitutio
Criminalis Carolina Карла V (1532) и Имперские полицейские регламен-
ты 1530, 1548 и 1577 годов. С конца XVI века, однако, складывание ius
publicum было более тесно связано с процессами, шедшими не на им-
перском уровне, а в территориальных государствах, чья автономия,
достигнутая в результате Аугсбургского религиозного мира, начала
подрывать единство империи.
Те разделы римского права, которые были реципированы в Священ-
ной Римской империи германской нации в XVI веке, поначалу никак
не затрагивали порядка власти, основанного на феодальном праве. В ли-
тературе по имперскому праву преобладающее место было отведено ius
privatum69. Различение публичного и частного права возникло, прежде
всего, из вдохновленного гуманистическими идеями стремления к си-
стематизации материала Дигест. Смыслом этого терминологического
различения было не принципиальное деление права на две половины,
а постепенное выделение особых прав властей в рамках единой право-
вой системы70. В заголовке книги понятие ius publicum впервые появи-
лось в 1568 году — это были Institutiones iuris publici Николая Вигелия71.
В XVI веке ius publicum как вводное учение об источниках права, о свет-
ских ведомствах и церквях, о суде и казне, о городах, налогах и службах
обычно помещалось в книгах по юриспруденции перед ius privatum,
но составляло лишь небольшую часть всего материала. Те положения,
которые являлись общими для обоих прав, Донелл в своем комментарии
к ius civile (1589) еще отнес к разделу частного права: ius publicum у него
охватывало только исключения. Таким образом, римское частное право
как право всеобщее (ius commune) действовало в качестве дополняющего
свода юридических норм для всех сфер жизни.
Дисциплина ius publicum получила новый импульс в конце XVI века
в тех странах Западной Европы, которые были охвачены религиозными
гражданскими войнами. Во Франции и Нидерландах юристы стали
подвергать самостоятельной переработке понятия и нормы римско-
69
См.: Bullinger M. Öffentliches Recht und Privatrecht. S. 16 ff.
70
См.: Althusius J. Dicaeologicae libri tres: Totum et universum jus, quo utimur me-
thodice complectentes. Lib. 1, cap. 21. Herborn, 1617 (reprint: Aalen, 1967).
71
Vigelius N. Institutiones juris publici. Basel, 1568.
го права под влиянием рецепции аристотелевской Политики. От них

исходили импульсы, воспринятые наукой о публичном праве в Им-
перии. В Йене образовалась влиятельная школа во главе с Арумеем72.
В 1636 году в Ингольштадтском университете было введено препода-
вание этой дисциплины, для чего была учреждена отдельная кафедра.
Но представления о том, что составляет предмет этой дисциплины,
в XVII веке еще очень различались. Наряду со старым направлением,
которое интересовалось, прежде всего, развитием административного
аппарата территориальных государств (Ольденбург, Обрехт), со времен
Германа Конринга получила распространение школа истории права,
которая на первое место ставила не римскую, а немецкую юридиче-
скую традицию. Поэтому субъектом ius publicum эта школа считала
империю, а не территориальную власть. Этот взгляд Пуфендорф кри-
тиковал в своем трактате De statu imperii Germaniae (1668) как анахро-
низм. Он назвал империю «монстром», который уже не вписывается
в традиционную аристотелевскую классификацию форм правления.
Трактат, опубликованный анонимно, встретил резкое сопротивление
со стороны коллег Пуфендорфа по цеху, и еще тридцать лет спустя
Кристиан Томазий использовал обильную критику его для того, что-
бы с сокрушением констатировать плачевное состояние правоведче-
ской дисциплины. Томазий, со своей стороны, ориентируясь на идеал
естественно-научных демонстраций, попытался сочетать право (Ius)
и историю (Historie), дабы вывести собственное понятие об истине
(=правдоподобии), которое смогло бы поставить науку на надежный
фундамент. Благодаря преподавательской деятельности Томазия в Хал-
ле ius publicum в XVIII веке приобрело в Германии — прежде всего, в про-
тестантских землях — большую популярность73. Впрочем, Томазию так
и не удалось четко обозначить границы этого предмета. Ius publicum
и в XVIII столетии представляло собой лишь один раздел права наряду
со множеством других. Принципиальное систематическое разделение
публичного и частного права осуществил только в конце века Им-
мануил Кант в своей Метафизике нравов (1797): «Основное деление
естественного права не может быть делением на право естественное
и общественное […] оно должно быть делением на естественное право
72
Arumaeus Dominicus. Discursus academici de iure publico. Jena, 1615–1623.
Здесь и далее см. также: Hammerstein N. Ius und Historie. Ein Beitrag zur Geschichte
des historischen Denkens an deutschen Universitäten im späten 17. und im 18. Jahrhun-
dert. Göttingen, 1972.
73
Со второй половины XVII века количество правовой литературы, посвящен-
ной ius publicum, существенно возрастает.
324 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
и гражданское; первое из них носит название частного права, второе —

публичного»74. Новое понятие «публичное право» (öffentliches Recht)
изначально было лишь дословным переводом латинского ius publicum75,
но заключало в себе и второй смысл: это право — «публичное» не толь-
ко в смысле «государственное», но и в том смысле, что предполагает
необходимую публичность, без каковой, по мнению Канта, вообще
ни один закон не мог согласовываться с правом и политикой76.
В отличие от кантовского рационалистического деления права
на «естественное» и «гражданское» романтики возводили деление пра-
ва на публичное и частное к дихотомии, заложенной в естественных
основаниях самого права: наряду с отдельным человеком вторым есте-
ственным источником права они считали народ. Савиньи — наиболее
выдающийся теоретик права романтической школы — понимал государ-
ство как «телесную форму духовной народной общности»: эта общность,
считал он, лежит в основе государства как «незримое природное целое»77;
только в государстве народ обретает свою «истинную личность»78. Част-
ное право и право государственное, для которого Савиньи рекомендовал
«более общее название ‘публичное право’» (чтобы оно объединяло судо-
производство гражданское и уголовное)79, делили всю правовую сферу
на две части: «Первая имеет своим предметом государство, то есть орга-
ническое проявление народа; вторая — всю совокупность правовых от-
ношений, которые окружают индивида»80. Между этими двумя частями
74
«Die oberste Einteilung des Naturrechts kann nicht […] die in das natürliche und
gesellschaftliche, sondern muß die ins natürliche und bürgerliche Recht sein: deren das
erstere das Privatrecht, das zweite das öffentliche Recht genannt wird». — Kant I. Meta-
physik der Sitten. Rechtslehre. Eintheilung der Metaphysik der Sitten überhaupt // Idem.
Gesammelte Schriften. Berlin; Leipzig, 1907. Bd. 6. S. 242 (ср. рус. пер.: Кант И. Мета-
физика нравов // Он же. Соч.: В 6 т. М., 1965. Т. 4, ч. 2. С. 151. — Примеч. пер.).
75
Густав Хуго в 1817 году писал: «ius publicum […] seit etwa dreißig Jahren im
Deutschen nicht mehr bloß Staatsrecht sondern öffentliches Recht» («ius publicum […]
в немецком языке вот уже почти тридцать лет [означает] не только государствен-
ное право, но и публичное право» (Hugo G. Lehrbuch eines civilistischen Cursus. 5.
Aufl. Berlin, 1817. Bd. 1. S. 9, § 6).
76
См. ниже раздел VI.1.b («Общественность» и «общественное мнение». Обра-
зование понятий. «Публичность»).
77
Savigny F. C. von. System des heutigen Römischen Rechts. Berlin, 1840. Bd. 1.
S. 21−22 ff.
78
Ibid. S. 23.
79
Ibid. S. 27.
80
«Das erste hat zum Gegenstand den Staat, das heißt die organische Erscheinung
des Volks: das zweite die Gesamtheit der Rechtsverhältnisse, welche den einzelnen Men-
schen umgeben». — Ibid. S. 22.
права существует «строго определенное различие, заключающееся в том,

что в публичном праве целое выступает в качестве цели, а индивид ему
подчинен, в то время как в частном праве индивид сам по себе есть цель,
а всякое правовое отношение применяется к его бытию или его особым
состояниям лишь в качестве средства»81.
IV. «Публика»
IV.1. От абстрактного понятия в Античности
к обозначению социального слоя в XVIII веке
Существительное среднего рода publicum, образованное из прила-
гательного мужского рода publicus, было распространено уже в класси-
ческой латыни, однако в то время оно еще не означало, как в XVII веке,
совокупность граждан государства в строгом смысле (cives): оно при-
менялось, с одной стороны, к территории, собственности и доходам res
publica, а с другой стороны — обозначало некую не определяемую более
точно публичную сферу — в отличие от домашней82. В Средневековье это
выражение встречается в качестве синонима tributum и vectigal, то есть
обозначает налоги (поэтому publicanus значило «сборщик налогов»).
Но назывались этим словом также и суд, и казна (сокращенно вместо
полного aerarium publicum), и государственные дела в целом (во множе-
ственном числе — publica)83. «Quod ad aliquam societatem pertinet, — объ-
яснял это выражение в 1662 году Микрелий, — sicuti privatum est quod
est unius»84. Как в Средневековье, так и в XVII−XVIII веках оппозиция
publicus — privatus описывала не только противопоставление общества,
либо государства (Gemeinwesen), и индивида, но и отличие правяще-
го сословия от лиц низших сословий — например, в словаре Цедлера
81
«ein fest bestimmter Gegensatz darin, daß in dem öffentlichen Recht das Ganze
als Zweck, der einzelne als untergeordnet erscheint, anstatt daß in dem Privatrecht der
einzelne Mensch für sich Zweck ist, und jedes Rechtsverhältnis sich nur als Mittel auf sein
Dasein oder seine besonderen Zustände bezieht». — Ibid. S. 23.
82
См.: Georges K. E. Ausführliches Lateinisch-Deutsches Handwörterbuch. 12. Aufl.
Bd. 2. S. 2021 ff. (комментарий к слову publicus); «in publico esse non audet, includit
se domi». — (Перевод: «не смеет появиться на людях, запирается дома».) — Cicero
Marcus Tullius. In Verrem. Actio 2, lib. 5, § 92.
83
Du Cange Ch. du Fresne. Glossarium ad scriptores mediae et infimae latinitatis.
9e éd. Niort, 1886 (reprint: Graz, 1954). T. 6. Col. 556−557.
84
Micraelius J. Lexicon philosophicum terminorum philosophis usitatorum. 2. Aufl.
Stettin, 1662 (reprint: Düsseldorf, 1966). P. 1165.
326 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
(1740): «Publicum также и в правах (то есть и в римском, и в немецком

праве. — Л. Х.) означает то, что собственно относится к ведению мо-
нарха или высшей власти страны, а не простых частных лиц»85.
И наконец, уже в позднем Средневековье из античного понятия об-
щественности (Öffentlichkeitsbegriff), имевшего сравнительно абстрактное
значение, сформировалось такое понятие, которое выступало как пер-
сонализированное обозначение народа в целом86. Но еще и в XVIII веке
за этим словом сохранялась двусмысленность: оно применялось одно-
временно и к государственным учреждениям, или государству как це-
лому, и к общественности государства (Staatspublikum). Так, например,
у Люниха (1716) еще идет речь «как о коммерции, так и о всяческих
делах, полезных и необходимых Publico и Privato»87. Использование слова
publicum как обозначения совокупности лиц, населяющих государство,
стало приобретать большую популярность после 1700 года. Наряду с об-
щественностью государства, к которой адресовались, например, эдик-
ты властей, оно могло обозначать и общину, как в газете Geschriebene
Berliner Zeitung (1715): «…ведь они (то есть проповедники. — Л. Х.)
должны подавать общине (dem publico) хороший пример»88. Особенно
часто слово publicum стало теперь употребляться в качестве обращения
к читательской аудитории журналов и книг. Люних в 1716 году уверял
читателей, что свой труд он «издал на благо публике (dem Publico)»89,
а в Хронике общества художников за 1722 год читаем: «1 числа мая
месяца затеянное произведение посредством отпечатанного плаката
представляется публике (dem Publico)»90. В первой половине XVIII века,
когда литературная жизнь в Германии стала более интенсивной, слово
publicum в значении «читательская аудитория» стало описывать новый
социальный феномен: общественный слой образованных читателей, ре-
крутировавшийся преимущественно из среды бюргерства. С помощью
85
Zedler J. H. Großes vollständiges Universallexicon aller Wissenschafften und Küns-
te. 1741. Bd. 29. Sp. 1139.
86
В XII веке: «Publicum: offenstat; gemain volck». — (Перевод: «Publicum: открыто;
весь народ»); cp.: Diefenbach L. Glossarium Latino-Germanicum mediae et infimae ae-
tatis. Frankfurt, 1857. P. 470.
87
Lünig J. Ch. Grundfeste Europäischer Potenzen Gerechtsame. Leipzig, 1716. S. 193.
88
Buchner E. (Hrsg.) Das Neueste von gestern, kulturgeschichtlich interessante Do-
kumente aus alten deutschen Zeitungen. Bd. 2, No. 93 (цит. по: Kluge F., Mitzka W. Ety-
mologisches Wörterbuch der deutschen Sprache. 20. Aufl. 1967. S. 568).
89
Lünig J. C. An den Leser // Grundfeste Europäischer Potenzen Gerechtsame […].
Leipzig, 1716. S. 10.
90
Vetter Th. (Hrsg.) Chronick der Gesellschaft der Mahler 1721−1722. Frauenfeld,
1887. S. 3.
этого термина сознательно затенялось традиционное сословное деление.

Фридрих Юст Ридель в 1768 году заметил: «Прочитайте басни Геллерта
барону; он скажет: они прекрасны. В углу стоит его слуга и думает: гос-
подин мой прав; это суждение, которое он часто высказывает, но редко
имеет в виду»91.
IV.2. Публичные институты гражданского общества

Эволюция понятия Öffentlichkeit в немецком языке следовала за из-
менением форм социабельности, которое пришло в XVII веке из Италии,
Франции и Англии. В буржуазных институтах, таких как публичный
концерт, театр, нравоучительные и критические журналы, формиро-
валась новая разновидность публичной сферы, придававшая значе-
нию слов pubblico, public, öffentlich новое, характерное для буржуазного
общества эстетическое, моральное и рациональное значение. В плане
лексики это можно заметить по тому, с какими существительными
теперь стало использоваться прилагательное «публичный» (öffentlich):
«концерт», «газета», «библиотека», «увеселения» (то есть театр), «вы-
ставка» — все это неологизмы XVIII века, обозначавшие те институ-
ты, в рамках которых теперь общались между собой представители
образованной публики. Все эти институты поначалу характеризова-
лись общедоступностью: в противоположность публичной репрезен-
тативности актов государственной власти причастность к «публике»
определялась не сословной принадлежностью: квалификационными
критериями были такие качества, как обладание правом гражданства,
вероисповедание, грамотность и так далее92. Тем не менее такие ин-
ституты, как публичные концерты и газеты, с социальной точки зре-
ния можно было назвать публичными лишь в ограниченном смысле,
потому что к ним мог быть причастен только тот, кто достаточно со-
стоятелен и образован. Образованность и богатство уже в XVII веке
играли настолько определяющую роль для различных форм общения
и групповых развлечений, что участие в них ограничивалось имущи-
ми и образованными слоями и, в свою очередь, сделалось критерием
принадлежности к классу буржуазии.
91
Riedel F. J. Über das Publicum. Briefe an einige Glieder desselben. Jena, 1768.
S. 212.
92
См.: Habermas J. Strukturwandel der Öffentlichkeit. Untersuchungen zu einer Ka-
tegorie der bürgerlichen Gesellschaft. 4. Aufl. Neuwied, 1969. S. 14 ff.
328 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
«Публичный концерт» зародился в Италии, а оттуда с конца XVII века

распространился по всей Европе. От исполнения музыки при дворах он
отличался тем, что посетить его мог любой заплативший за вход, хотя
окончательное превращение его в коммерческое предприятие произо-
шло только в XIX веке93. В Лондоне начиная с 1672 года в London Gazette
публиковались объявления, приглашавшие всех желающих на публич-
ные концерты у Джона Банистера, заведовавшего музыкой при коро-
левском дворе (Master of the King’s Music). На них собиралась публика
из числа торговцев и ремесленников. Входная плата составляла 1 шил-
линг, программа формировалась по заявкам слушателей. В Германии
публичные концерты сначала стали регулярно проводиться в богатых
торговых городах94; особой известностью среди них пользовались те,
которые устраивали во время ярмарки владельцы лейпцигских кофе-
ен, стремившиеся таким способом увеличить оборот своих заведений.
В 1729 году в одной из этих кофеен каждую пятницу И.-С. Бах давал
публичный концерт, объявление о котором загодя помещалось в газете.
Как и общественная кофейня, такой концерт был местом досуго-
вого общения буржуазии. При этом он не обладал тем критическим
резонансом, который обеспечил в XVIII веке газетам их выдающееся
место среди публичных институтов буржуазного общества. Начало
этого процесса было связано с двумя другими одновременными про-
цессами, происходившими после Тридцатилетней войны: интеграцией
образованной читающей публики и ее социальным расширением. Но-
вый тип ученых, возникший в то время, стремился сочетать светский
образ жизни с признанной квалификацией в области научной критики
и таким способом объединить друг с другом образованных людей, не-
взирая на сословные и национальные границы95. Пьер Бейль и Кристи-
ан Томазий выпускали периодические рецензионные издания (Nouvelles
de la République des Lettres, с 1684 года, и Freimüthige […] Gedanken oder
Monatsgespräche, 1688−1689 годы), успех которых был связан именно
с общепризнанным авторитетом их издателей в вопросах хорошего
вкуса и образованности в области литературы. Они служили рупором
образованной публики, в которой были представители и дворянства,
и буржуазии, — причем эту публику как единое интеллектуальное
93
См.: Schwab H. Konzert. Öffentliche Musikdarbietung vom 17. bis 19. Jahrhun-
dert. Leipzig, 1971. S. 6.
94
Хронологический обзор см.: Ibid. S. 197 ff.
95
Равным образом Пьер Бейль и Готфрид Вильгельм Лейбниц как ученые
и представители образованного общества состояли в переписке со знатнейшими
князьями своего времени.
целое с общими взглядами, собственно, сами же издатели впервые

и создали, обращаясь к ней со страниц своих журналов. Эти журна-
лы, поверх всех религиозных и политических конфликтов, задавали
нормы обхождения в обществе, нормы разума, и это обеспечило им
высочайший авторитет. На страницы Nouvelles de la République des Lettres
религиозные разногласия не допускались:
…речь о Религии не ведется вовсе: здесь ведется речь о Науке:

надо, следовательно, отбросить все термины, которые разделяют людей
на различные партии, и обращать внимание только на ту точку, в ко-
торой они сходятся, что и является качеством Выдающегося Человека
в Республике ученых. В этом смысле все ученые должны рассматривать
друг друга как братьев или считать, что одни ничуть не хуже других96.
Этой программы вплоть до конца XVIII века придерживались и из-

датели немецких литературных журналов: они хотели просто служить
поверенными такой публике, которая во взглядах редакции узнавала
те суждения, которые она, подумав, вынесла бы и сама. В понятии
«публичная газета» (öffentliche Zeitung) уже у Готшеда в 1725 году был
заложен тот смысл, что в этой газете устами редактора должна была
говорить сама публика97.
Такую задачу первыми поставили перед собой Ричард Стил и Джо-
зеф Эддисон, издававшие популярные в Лондоне The Tatler (1709−1711),
The Spectator (1711−1712, 1714) и The Guardian (1713). Вместо того чтобы,
подобно авторитетному французскому ученому Пьеру Бейлю, форми-
ровать вкусы, эти издатели демонстрировали образец созерцательной
жизненной позиции рядового буржуа. Одновременно The Spectator об-
ращался к нему же и как к своему идеальному читателю. Социальной
средой этих изданий были частные клубы и публичные кофейни Лондона,
и жизнь этого общества в них отображалась критически. Уже несколько
лет спустя у них появились многочисленные подражатели в Германии,
96
«ne s’ agit point ici de Religion: il s’ agit de Science: On doit donc mettre bas tous les
termes qui divisent les hommes en différentes factions, et considérer seulement le point
dans lequel ils se réunissent, qui est la qualité d’Homme illustre dans la République des
Lettres. En ce sens-là tous les Sçavans se doivent regarder comme frères ou comme d’aussi
bonne maison les uns que les autres». — См. предисловие в Bayle P. Nouvelles de la
République des Lettres // Idem. Œuvres diverses. Den Haag, 1727 [reprint: Labrousse E.
(Éd.) Hildesheim, 1964]. T. 1. P. 2.
97
Gottsched J. Ch. Die Vernünfftigen Tadlerinnen. 1. Stück (3.1.1725) // Idem. Ge-
sammelte Schriften / Hrsg. E. Reichel. Berlin, [1902]. Bd. 1. S. 1.
330 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
заимствовавшие у английских прототипов прежде всего легкий стиль

и морализирующий подход к обсуждаемым темам. Сосредоточение вни-
мания на вопросах вкуса, моды и вообще нравов привлекало и в Гер-
мании сравнительно обширную буржуазную читательскую аудиторию,
в первую очередь женскую, просвещению и образованию которой эти
журналы способствовали. Стиль коротких текстов был почти интимный,
как в приятельском разговоре за чашкой послеобеденного кофе, когда
к беседе присоединяется кто-то из друзей, старший годами и обладающий
большей мудростью и светским опытом. К его суждениям прислушива-
лись, потому что в частной беседе они звучали почти так, как если бы
это были мысли самих читателей, лишь несколько разумнее и взвешен-
нее: журнал был лучшим alter ego читателя. Готшед, издававший Die
Vernünftigen Tadlerinnen, в 1725 году претендовал на статус «обществен-
ного» (öffentlich) судьи98 добродетелей и пороков своих читателей: в его
журнале публика должна была как бы участвовать в суде над самой собой.
IV.3. Публика и публичная сфера (Öffentlichkeit)

в XVIII веке
На этом фоне и следует рассматривать эволюцию значения понятия
«публика» (Publikum) — от адресата правовых актов властей до образо-
ванного гражданского общества, которое как активно, так и пассивно
участвовало в публичном обмене мнениями и взглядами и в формиро-
вании вкусов. Это была медленная и неприметная эволюция, продол-
жавшаяся с 20-х до середины 60-х годов XVIII столетия. Для Готшеда
это понятие в его «литературном» значении было еще и в 1760 году
настолько непривычным, что он счел возможным дать пояснение:
«…та часть немецкого мира (в Берлине это называется теперь Publicum),
которая им доселе восхищалась»99. В плане истории понятий новое
значение представляло собой перенос в немецкий язык значения фран-
цузского le public, которое еще более чем за полвека до того превра-
тилось в название социального слоя: во Франции до XVI века наряду
с новофранцузской формой le public сохранялась среднефранцузская
le publique в значении «люди» (les gens)100. Как в немецком языке выра-
98
Gottsched J. Ch. Die Vernünfftigen Tadlerinnen.
99
Gottsched J. Ch. (Hrsg.) Das neueste aus der anmuthigen Gelehrsamkeit. Leipzig,
1760. Bd. 10. S. 751.
100
См.: Französisches etymologisches Wörterbuch. Bd. 9. S. 506.
жение gemeiner Nutz (дословно «общая польза») обозначало «государ-

ство» (Gemeinwesen), так и во французском использовалось в этом же
смысле выражение le bien public (досл. «общественное благо») наряду
с la chose publique (калька с лат. res publica). Кроме того, le public также
употреблялось и в значении «общественное благо», и «государство»,
то есть как синоним словосочетания le bien public. Но помимо этого
слово public уже в первой половине XVII века приобрело более конкрет-
ное значение — «театральная публика»101. «И голос публики (public) —
не всегда их голос», — говорится о богах в Горации Корнеля, который
в V акте пьесы жестоко критиковал и «глупый народ» (peuple stupide)102:
это выражение было употребительно наряду с le public для обозначе-
ния зрителей в театре. Но однозначной привязки этих понятий к тому
или иному социальному слою еще не было, хотя как раз в это время
состоятельная буржуазия начала усиленно отграничиваться от просто-
народья в плане вкусов и нравов. Новую публику точнее описывало
выражение «двор и город» (la cour et la ville): это была литературная
элита, которая под идейным водительством Мольера, Расина, Лафон-
тена и Буало господствовала при королевском дворе в первые годы
правления Людовика XIV; у этих авторов была своя верная публика
в партере театра, которая вела себя благовоспитанно и постепенно,
в течение XVII века вытеснила шумных зрителей-простолюдинов на га-
лерку, а сама слилась с придворной элитой и образовала городское
общество. И в конце века именно это общество в литературно-пуб-
лицистических контекстах стали называть le public. Лабрюйер описал
его в Характерах или нравах этого века:
Женщины спешат в это людное место не для задушевных бесед друг

с дружкой, а из желания щегольнуть красотой и роскошью наряда: они
держатся вместе, чтобы чувствовать себя увереннее на этих, так сказать,
подмостках, не робеть перед публикой и дать достойный отпор критика-
нам; поэтому они разговаривают, ни к кому не обращаясь к прохожим,
к тем, ради кого они все время повышают голос, размахивают руками,
шутят, небрежно отвечают на поклоны, проходят и возвращаются103.
101
Здесь и далее см.: Auerbach E. Das französische Publikum des 17. Jahrhunderts.
München, 1933.
102
Corneille P. Horace Acte 3, Scène 3; Acte 5, Scène 3 // Idem. Œuvres compl. / Éd.
M.Ch. Marty-Laveaux. Paris, 1862. T. 3. P. 318, 355 (ср. рус. пер.: Корнель П. Пьесы /
Пер. Н. Рыковой. М., 1984. Действие 3, явление 3; действие 5, явление 3. — Примеч. пер.).
103
«Dans ses lieux d’un concours général, où les femmes se rassemblent pour mont-
rer une belle étoffe et pour recueillir le fruit de leur toilette, on ne se promène pas avec une
332 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
На немецкое придворное общество эта публика во всех вопросах,

касающихся вкуса, оказывала определяющее и даже, как скоро стало
казаться представителям бюргерских кругов, тираническое влияние.
Немецкая образованная буржуазия, которая относилась к француз-
ской культуре со смесью восхищения и отвращения, одновременно
стремясь эмансипироваться и от отечественной аристократии, от-
личалась от своего французского прототипа, главным образом тем,
что у нее отсутствовал такой центр, каким во Франции являлось
парижское общество. Образованное бюргерство, почти полностью
изолированное от торговой буржуазии, было разбросано по дворам
монархов и университетским городам и вынуждено поддерживать
весьма трудоемкую переписку на большие расстояния. «У нас нет
общей столицы, нет центра, в котором было бы собрано ядро наших
лучших умов и чьего окончательного приговора дожидалась бы пе-
риферия», — сетовал Ридель в 1768 году104. Поэтому характерно то,
что его определение «публики» было, по сравнению с французским
понятием, менее жестко привязано к тому или иному социальному
слою и времени:
Под публикой (если считать, что всеобщие правила устанавливают-

ся ее приговором) я понимаю всех обладающих вкусом людей от появ-
ления этого мира — или от появления писателей — до нашего послед-
него мрачного времени и всех времен, которые еще предстоят. Что эти
люди единогласно или, по меньшей мере, большинством голосов — если
некоторые из них, возможно, еще поддаются искушению партийной
предвзятости — объявляют прекрасным, то и есть прекрасно105.
compagne par la nécessité de la conversation; on se joint ensemble pour se rassurer sur le

théatre, s’ apprivoiser avec le public et se raffermir contre la critique: c’ est lа précisément
qu’ on se parle sans se rien dire, ou plutôt qu’ on parle pour les passants, pour ceux mêmes
en faveur de qui l’ on hausse sa voix, l’ on gesticule et l’on badine, l’ on penche négligement la
tête, l’ on passe et l’ on repasse». — La Bruyère J. de. Les caractères ou les moeurs de ce siècle /
Éd. G.M.J. Servois, A. Rébelliau. Paris, 1894. P. 181−182 (цит. по: Лабрюйер Ж. де.
Характеры, или нравы нынешнего века. М.; Л., 1964. С. 148–149).
104
«Wir haben keine gemeinschaftliche Hauptstadt; keinen Mittelpunkt, in welchem
der Kern unserer guten Köpfe versammelt wäre, auf dessen Endurteil die Peripherie lau-
erte». — Riedel F. J. Über das Publicum. S. 215−216.
105
«Unter dem Publicum (wenn sein Urteil völlig allgemeine Regeln festsetzen soll)
verstehe ich alle geschmackvollen Leute von Anbeginn der Welt, oder der Schriftsteller
an bis auf diese letzte betrübte Zeit und alle Zeiten, die noch folgen werden. Was diese
einstimmig, oder wenigstens, wenn vielleicht einige noch von Parteilichkeit verführt wor-
den, durch die Mehrheit der Stimmen für schön erklären, das ist schön». — Ibid. S. 60.
Данной дефиницией Риделя было сформулировано то идеалисти-

ческое понятие публики, которое характерно для германского Просве-
щения, однако она не описывала фактического положения дел, далекого
от риделевской схемы: «Итак, у нас не одна публика, а, если можно
так выразиться, столько публик, сколько есть приговоров многочис-
ленных ареопагитов, которые противоречат друг другу»106. Несколько
лет спустя Виланд тоже сетовал в своем журнале Der Teutsche Merkur:
«Республика ученых в Германии с некоторых пор приобрела облик де-
мократии, возникшей в условиях волнения, где всякий, кто испытывает
зуд или кто больше ничего не умеет, берется ораторствовать»107. Пуб-
лика была воображаемым партнером, которого в книгах и журналах
объявляли клиентом и другом, к которому апеллировали как к сви-
детелю в столкновениях мнений и, прежде всего, — признавали судь-
ей, который единственный был в состоянии вынести окончательный
приговор по поводу любого спорного вопроса. «Мы, — писал Ри-
дель, — всегда хотим стать поэтическими скептиками и считать одно-
сторонним, частным любое наблюдение, порожденное вкусом, покуда
оно не будет подтверждено единодушным мнением публики в разные
времена и в разных местах»108. Топос о публике как судье зафиксиро-
ван в лексических справочниках с конца XVII века: «Нет судьи более
неподкупного, рано или поздно он установит справедливость», — было
сказано у Ришле (1695)109, и эту фразу почти дословно переписыва-
ли друг у друга лексикографы на протяжении всего XVIII и начала
XIX века. Лессинг использовал задушевные отношения со своей пуб-
ликой в качестве орудия литературной борьбы: «Пока еще, — про себя
подумал я, — никто не предостерег публику от этого выродка», — писал
он в 1754 году в памфлете, направленном против перевода Горация,
106
«Wir haben also nicht ein Publicum, sondern (darf ich so reden?) so viele Publica,
als es Urteile mehrerer Areopagiten gibt, die einander widersprechen». — Ibid. S. 215.
107
«Die gelehrte Republik in Deutschland hat seit einiger Zeit die Gestalt einer im
Tumult entstandnen Demokratie gewonnen, worin ein jeder, den der Kitzel sticht oder
der sonst nichts zu tun weiß, sich zum Redner aufwirft». — Wieland Ch. M. Vorrede des
Herausgebers zu. S. 7−8.
108
«Wir wollen also immer poetische Skeptiker werden und eine jede Beobachtung,
die der Geschmack erzeugt hat, so lange für einseitig, für partikulär halten, bis sie durch
die Einstimmung des Publici zu verschiedenen Zeiten und an verschiedenen Orten ist
bestätigt worden». — Riedel F. J. Über das Publicum. S. 17.
109
«il n’y a pas un juge plus incorruptible, et tôt ou tard il rend justice». — Riche-
let C.-P. Dictionnaire françois contenant les mots et les choses, plusieurs nouvelles re-
marques sur la langue françoise. Dernière éd. exactement revue, corr. & augm. Genève,
1693. T. 2. P. 202 (комментарий к слову public).
334 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
выполненного с ошибками пастором Лангеном110. Памфлет имел харак-

терное название: Vade Mecum. Целью, которую заявляли как Лессинг,
так и многочисленные другие писатели следующего поколения, было
сделать публику «своей сподвижницей»111 во всем. «Наиболее утон-
ченную часть публики» Лессинг призывал в Гамбургской драматур-
гии к критическому участию в процессе литературного образования:
«И разве не во власти публики добиться прекращения и исправления
того, что ей покажется здесь неудовлетворительным? Пусть она только
приходит и смотрит, и слушает, и проверяет, и судит. Ее голос никогда
не будет воспринят пренебрежительно, ее приговор никогда не будет
выслушан без подчинения», — заверял он112.
По мере того как общение между образованными людьми про-
исходило все интенсивнее, складывалось впечатление, что фикция
публики, вершащей свой суд, постепенно преращается в реальность.
Публика становилась все активнее — этому способствовали литератур-
ные междоусобные войны, публикации статей вольных журналистов,
а также приватная корреспонденция; со своей стороны, возросшая
активность публики способствовала тому, что литературно образован-
ная буржуазия стала по-новому воспринимать себя — как некое пуб-
личное единство, не связанное с политическим строем: его называли
«образованным миром» или «республикой ученых», дабы подчеркнуть
эгалитарный характер этого нового явления. Посредством взаимной
критики всех «граждан» этой «республики» публика делала саму себя
субъектом «общества», основным законом которого была возможность
свободного участия в его жизни, открытая для всех его членов. Уже
в 1725 году Готшед говорил об «альянсе» (Verbündnis) между членами
его Общества немецких муз, посвятивших свою деятельность опре-
деленным принципам, дабы «упражняться в чистоте нашего родного
языка и вводить разумный способ выражения мыслей»113. Еще четче
110
«Noch bis jetzt, dachte ich bei mir selbst, hat niemand das Publicum für diese
Mißgeburt gewappnet». — Lessing G. E. Ein Vade Mecum für den Hrn. Sam. Gotth. Lange,
Pastor in Laublingen // Idem. Sämtliche Schriften / Hrsg. K. Lachmann. 3. Aufl. Leipzig,
1890. Bd. 5. S. 226.
111
Idem. Abhandlungen über die Fabel // Ibid. 1891. Bd. 7. S. 417.
112
«Denn hat es nicht das Publikum in seiner Gewalt, was es hierin mangelhaft fin-
den sollte abstellen und verbessern zu lassen? Es komme nur und sehe und höre, und
prüfe und richte. Seine Stimme soll nie geringschätzig verhöret, sein Urteil soll nie ohne
Unterwerfung vernommen werden». — Idem. Hamburgische Dramaturgie // Ibid. 1893.
Bd. 9. S. 181−182.
113
Gottsched J. Ch. Die Vernünfftigen Tadlerinnen. 2. Stück (10.1.1725) // Idem. Ge-
sammelte Schriften. Bd. 1. S. 16−17.
сформулировал новое самопонимание публики Виланд во вводной

статье к Der Teutsche Merkur 1773 года: читающая публика, издатели
книг и редакторы журналов должны ради создания трибунала ис-
кусств заключить «союз» (Bund)114, который поставил бы себе целью
формирование всеобщего вкуса и содействие просвещению. «Каждый
ученый и каждое ученое общество, — гласил устав союза, — имеют
только по одному голосу; самый безвестный из жителей земли, если
у него есть что сказать умного, имеет такое же право голоса, как и пре-
зидент академии»115. Публика и общественность (Öffentlichkeit) обра-
зовали единое целое, в рамках которого они взаимно служили обос-
нованием друг для друга. Публика, которая без всесторонне активной
общественности скатилась бы на роль пассивного адресата посланий,
образовывала социальное и духовное пространство, в котором обще-
ственность превратилась в среду и средство (Medium) рациональной
коммуникации. Публика тоже, по словам Виланда, может заблуждать-
ся, так «что печать истинности на ее высказывания накладывает одно
только время»116. Однако ее открытая (öffentlich) внутренняя структура
делает возможным просвещение — более того, она делает его, по сло-
вам Канта, даже неизбежным: «Итак, каждому отдельному человеку
трудно выбраться из состояния несовершеннолетия, ставшего для него
почти естественным […] Но более возможно, и даже почти неизбеж-
но, что публика сама себя просветит, если только предоставить ей
свободу»117.
Однако наряду со значением «образованная читательская аудито-
рия» слово «публика» в течение всего XVIII века сохраняло и старое
политическое значение — то, на которое указывал Гладов в 1728 году:
«Publicum именуют обыкновенно сообщество жителей государ-
ства — города или страны»118. Для «литературного» значения в языке
закрепились уточняющие выражения, такие как «читающая публи-
114
Wieland C. M. Vorrede des Herausgebers zu: Der deutsche Merkur. S. 7.
115
«Einzelne Gelehrte und besondere Gesellschaften derselben haben nur eine Stim-
me; der namenloseste Erdensohn hat, wenn er was Kluges zu sagen hat, die seinige so gut
als der Präsident einer Akademie». — Ibid. S. 8.
116
Ibid. S. 9.
117
Kant I. Beantwortung der Frage: Was ist Aufklärung? (1784) // Idem. Gesammelte
Schriften. 1912. Bd. 8. S. 36 (цит. по: Кант И. Ответ на вопрос: что такое просвеще-
ние? // Он же. Соч. М., 1966. Т. 6. С. 27. — Примеч. пер.).
118
Sperander (Gladow F.). A la Mode-Sprach der Teutschen oder compendieuses
Hand-Lexicon, in welchem die meisten aus fremden Sprachen entlehnte Wörter und ge-
wöhnliche Redensarten […] klar und deutlich erkläret werden. Nürnberg, 1728. S. 532.
336 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
ка» (Lesepublicum), «круг читателей» (Leserkreis)119, «читающий свет»

(Lesewelt)120 или просто «свет» (Welt)121, и в 1797 году Зерц проводил
различие между «ученой публикой» (gelehrtes Publicum, orbis encyclius)
и «здешней публикой» (hiesiges Publicum, civitas nostra)122. Но начиная
с 80-х годов XVIII века, когда просветительская критика и в Герма-
нии дошла до политических тем, наметилось стремление покончить
с этой двусмысленностью понятия. Барон Фридрих Карл фон Мозер
в 1784 году писал:
Факт заключается в том, что при все увеличивающемся количестве

периодических изданий, в которых ученость и искусство подвергаются
возгонке и препарированию, а на всякое человеческое знание ведется
охота, одна определенная область остается если не вовсе незатронутой,
то, во всяком случае, обрабатывается лишь робко, а большинство пи-
сателей проплывают мимо нее, словно мимо огнедышащего острова.
Это, правда, дело особое, тяжкая работа, не для всякого — выводить
на высший суд публики, невзирая на лица, чины и достоинства, живо-
го или мертвого правителя, злого и склонного к насилию, обманщика
и угнетателя страны и народа […] изготовителя и продавца полити-
ческих ядов123.
119
Campe J. H. Wörterbuch zur Erklärung und Verdeutschung der unserer Sprache
aufgedrungenen fremden Ausdrücke: ein Ergänzungsband zu Adelung’s und Campe’s
Wörterbücher. 2. autorisierte Aufl. Braunschweig, 1813. S. 507.
120
Catel S. H. (Ed.) Dictionnaire françois-allemand, composé sur la 5e et dernière édi-
tion du Dictionnaire de l’ Academie française. Berlin, 1801. T. 2. P. 422.
121
Adelung J. Ch. Versuch eines vollständigen grammatisch-kritischen Wörterbuches
der hochdeutschen Mundart. 1. Aufl. 1777. Bd. 3. S. 1170.
122
Serz G. Th. Teutsche Idiotismen, Provinzialismen,Volksausdrücke, sprüchwörtli-
che und andere im täglichen Leben vorkommende Redensarten in entsprechendes Latein
übertragen und nach dem Alphabet geordnet. Nürnberg, 1797. S. 120.
123
«Tatsache ist, daß bei der immer zunehmenden großen Menge periodischer
Schriften, worin Gelehrsamkeit und Kunst destilliert und skeletieret, und auf alles
menschliche Wissen Jagd gemacht wird, ein gewisses Gebiet, wo nicht ganz unberührt,
doch nur furchtsam bebauet, von den mehresten Schriftstellern aber, gleich als einer
feuerspeienden Insel, daran vorbei gesegelt worden. Es ist freilich so eine eigene Sache
darum, und ein nicht allgemeiner beschwerlicher Beruf, den bösen und gewalttätigen
Fürsten, den Land- und Leutbetrüger und Bedrücker […] den politischen Giftmischer
und Gifthändler, ohne Ansehen der Person, Standes und Würde, tot oder lebendig, vors
Hochgericht des Publikums hinzustellen». — Moser F. K., Freiherr von. Einleitung in das
ganze Werk // Patriotisches Archiv für Deutschland. 1784. Bd. 1.
Выступая за публичное обсуждение и оценку государственных за-

конов, лейпцигский правовед Кристиан Даниель Эрхард — в связи с на-
писанием отзыва о прусском Всеобщем земском праве — в 1793 году
писал, что было бы в интересах самого государства обеспечить такому
делу «наивозможнейшую публичность» (Publicität) и все спорные во-
просы «предоставить решать ареопагу мыслящего человечества […]
Между прочим, — добавлял он, — нет другого такого дела, в котором
публике (Publikum) не полагалось бы настолько несомненное право
голоса, причем в котором этот голос настолько необходимо было бы
услышать, как именно в деле законотворчества»124.
Этим был указан путь XIX веку: буржуазная публика, достигшая,
как теперь утверждалось, «совершеннолетия», добивалась участия в об-
щественной (öffentlich) жизни государства. Понятие «публика» сохрани-
ло за собой «литературное» значение, однако оно уже не поддерживало
с прежней твердостью высокие притязания на то, чтобы обозначать
всесторонне активную общественность. Шиллер в 1795 году в письме
к Фихте сетовал — как до него Ридель и Виланд — на вкусы «немецкой
эстетической публики»125, но не разделял при этом их веры в способ-
ность просвещенной публики к рациональному суждению:
Мне нужно было бы составить себе совершенно иное мнение

о немецкой публике, нежели то, которое я в настоящее время имею,
чтобы я уважал ее взгляд в деле, по поводу которого моя природа по-
сле трудного и затяжного кризиса наконец достигла согласия с самой
собою […] грубость с одной стороны и бессилие с другой пробуждают
во мне, признаюсь, такое отвращение к тому, что называют обществен-
ным суждением, что, возможно, мне было бы простительно, если бы
в недобрый час мне пришло в голову начать противодействовать этому
ужасному вкусу, но уж точно непростительно было бы, если бы я сделал
его своим вождем и образцом для подражания126.
124
«dem Areopag der denkenden Menschheit vorzulegen […] Übrigens gibt es ja kei-
ne Angelegenheit, bei der dem Publikum so gewiß eine Stimme gebührte, und bei welcher
sie so sehr zu hören wäre, als gerade die Gesetzgebung». — Erhard Ch. D. Über das Recht,
die Gesetze in öffentlichen Schriften zu beurteilen // Deutsche Monatsschrift. 1792.
Bd. 3. S. 7−8.
125
Ф. Шиллер в черновике письма к И. Г. Фихте от 3/4 августа 1795 года:
J.-G.-Fichte-Gesamtausgabe der Bayerischen Akademie der Wissenschaften. Stuttgart,
1970. Bd. 2. S. 360.
126
«Ich müßte eine ganz andere Meinung von dem deutschen Publikum bekommen,
als ich gegenwärtig habe, wenn ich in einer Sache, worüber meine Natur nach einer müh-
samen und hartnäckigen Crise endlich mit sich einig geworden ist, sein Ansehen respek-
338 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
В социально-политическом языке понятие «публика» в нача-

ле ХХ века было вытеснено новым понятием «общественность»
(Öffentlichkeit)127.
V. «Публичный» (öffentlich) и publicus.

Обоснование в рамках теории естественного права
в XVIII веке
С тех пор как в XVII веке права властей были обобщены, коди-
фицированы и отделены от сферы прав частных лиц, слова publicus
и öffentlich уже не теряли значения «государственный» ни в одном за-
падноевропейском языке. Однако с конца XVII века те семантические
моменты слова publicus, которые шли от Античности и эпохи гуманиз-
ма, а в языке юристов XVI−XVII веков оказались заглушены, благода-
ря появлению буржуазной «публики» обрели новую роль. Возникла
возможность использовать это прилагательное для описания не только
государственной общности, но и других общественных (gesellschaftlich)
объединений людей. Буржуазная публика сделалась носителем новых
общественных (öffentlich) порядков, в которых горизонт воззрений
определялся уже не опытом религиозных гражданских войн, а опытом
дружеского, задушевного общения в компании приятелей. Поскольку,
по мнению людей той эпохи, эти порядки заложены в самой природе
человека, они считались одновременно и разумными, и образцовы-
ми. В XVIII веке они повлияли — в том числе и в немецком языке —
на значение слова öffentlich, и влияние это во второй половине столетия
достигло такой силы, что можно говорить о втором семантическом
переломе: с этих пор слово «публичный» стало обозначать не только
сферу действия государственной власти, но вместе с тем и то интел-
лектуальное и социальное пространство, в котором ей приходится
заниматься самолегитимацией и выслушивать критику. С этих пор
всегда был возможен критический вопрос: отвечает ли, в самом деле,
общественное устройство (öffentliche Ordnung) государства тому «есте-
ственному» порядку, который предписан разумом, общеочевидной
tieren sollte […] die Rohigkeit auf der einen und die Kraftlosigkeit auf der andern Seite
erwecken mir, ich gestehe es, einen solchen Ekel vor dem, was man öffentliches Urteil
nennt, daß es mir vielleicht zu verzeihen wäre, wenn ich in einer unglücklichen Stunde
mir einfallen ließe, diesem heillosen Geschmack entgegenwirken zu wollen, aber wahr-
lich nicht, wenn ich ihn zu meinem Führer und Muster machte». — Ibid. S. 366.
127
См. ниже раздел VII (Заключение).
(öffentlich) моралью или потребностями общества? И в вопросе этом

использовалась многозначность слова öffentlich (в смысле «общеоче-
видный» и в смысле «государственный») с тем, чтобы вывести из нее
требование гармонизации этих сторон действительности.
V.1. Языковая общность

Одним из таких «естественных» порядков считалась в XVII веке
языковая общность, в которой наименования вещей — и прежде всего
суждения о том, что должно называться хорошим или плохим, правым
или неправым, — базируются на общественной конвенции, или, говоря
словами Гоббса, на «общем согласии тех, кто принадлежит к тому же
языку, что и мы (как бы по некоему договору, необходимому для чело-
веческого общества)»128. Но это же «общее согласие» ссылался и Джон
Локк в своем знаменитом законе мнения или репутации129, согласно
которому люди постоянно делают собственное представление о при-
роде вещей критерием выбора названий для них: «Повсюду доброде-
тель есть то, что считается похвальным, и только то, что пользуется
общественным уважением, называется добродетелью»130. Гоббс еще вы-
делял моральные и юридические суждения из подчиненных «общему
согласию» социальных языковых конвенций и оставлял их общеобяза-
тельное определение за главой государства. Понятие public обозначало
репрезентируемое им государственное единство:
Вот почему при возникновении спора по поводу какого-либо

мнения спорящие стороны должны добровольно договориться между
собой считать правильным мнение какого-либо арбитра, или судьи,
решению которого они готовы подчиниться, если не хотят, чтобы спор
довел их до драки или в силу отсутствия правильного рассуждения,
128
«common consent of them who are of the the language mill us (as it were, by a
certain contract necessary for human society)». — Hobbes Th. [De cive]. Philosophical
Rudiments Concerning Government and Society (1651). Chapt. 18, § 4 // Molesworth W.
(Ed.) The English Works of Thomas Hobbes of Malmesbury. London, 1839. Vol. 2.
129
Locke J. An Essay Concerning Human Understanding (1690). Book 2, chapt. 28,
§ 10 // Locke J. The works. A new ed., corrected. London, 1823 (reprint: Aalen, 1963).
Vol. 2. P. 99.
130
«Virtue is every where that which is thought praiseworthy; and nothing else but
that which has the allowance of public esteem is called virtue». — Ibid. Book 2, chapt. 28,
§ 11. P. 100 (цит. по: Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Он же. Соч.: В 3 т.
М., 1985. Т. 1. С. 406. — Примеч. пер.).
340 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
установленного природой, остался нерешенным […] к верховной вла-

сти относится также власть предписывать и публично провозглашать
правила, указывающие каждому человеку, что может быть названо
справедливым, что несправедливым […] что добром, что злом131.
У Локка общественные порядки, основанные на политическом на-

силии и морально-языковом консенсусе, разделяла лишь узкая грань
между мышлением и действием:
Хотя люди, соединяясь в политические общества, отказываются

в пользу государства от права распоряжаться всею своею силою, так
что не могут пользоваться ею против своих сограждан больше, чем поз-
воляет закон страны, однако они все же сохраняют право быть хоро-
шего или плохого мнения о действиях людей, среди которых живут
и с которыми общаются, одобрять или не одобрять эти действия. В силу
этого одобрения или неприязни они и устанавливают между собой то,
что они намерены называть добродетелью и пороком132.
В этом двусмысленном употреблении слова public — в смысле «госу-

дарственный в отличие от частного» и в смысле «публичный, объявлен-
ный во всеуслышание» — уже прослеживается претензия морального
суждения на значимость в политике, та самая претензия, которая чуть
менее века спустя была в провокационно заостренной форме заявлена
Кантом, когда он отказал государству в звании «публичного» (öffentlich)
на том основании, что его правовые установления не отвечали обще-
131
«When there is a controversy an account, the parties must by their own accord,
set up, for right reason, the reason of some arbitrator, or judge, to whose sentence they
will both stand, or their controversy must either come to blows, or be undecided, for want
of a right reason constituted by nature […] It belongs to the same chief power to malte
some common rules for all men, and to declare them publicly, by tvhich every man may
know what may be called […] just, lohat unjust […] what good, what evil». — Hobbes Th.
Leviathan. Part 1, chapt. 5 // Molesworth W. (Ed.) The English Works of Thomas Hobbes
of Malmesbury. 1839. Vol. 3. P. 31; cp.: Hobbes Th. [De cive]. Philosophical Rudiments
Concerning Government and Society. Chapt. 6, § 9 // Ibid. 1839. Vol. 2.
132
«For though men uniting into politic societies have resigned up to the public the
disposing of all their force, so that they cannot employ it against any fellow-citizens any
farther than the Jaw of the country directs; yet they retain still the power of thinking well
or ill, approving or disapproving of the actions of those whom they live amongst and con-
verse with: and by this approbation and dislike they establish amongst themselves what
they will call virtue and vice». — Locke J. An Essay Concerning Human Understanding.
Book 2, chapt. 28, § 10. P. 99 (цит. по: Локк Дж. Опыт о человеческом разумении.
ственной (öffentlich) воле133. Но уже локковское понятие «обществен-

ное уважение» (public esteem) было политически взрывоопасно в том
отношении, что в нем моральная цензура гражданского общества,
только что ставшая решающим фактором революции 1688 года, была
перемешана с теоретико-лингвистическим законом, придававшим этой
цензуре, как казалось, характер неотвратимой природной необходимо-
сти: «Таким образом, мерилом того, что везде называется и считается
добродетелью и пороком, являются те одобрение или нерасположение
[…] которые по скрытому и молчаливому согласию устанавливают-
ся в различных человеческих обществах, племенах и компаниях…»134
Как здесь определения «публичный» (public) и «скрытый» (secret) не ис-
ключали одно другого и «общественное уважение» (public esteem) было
не чем иным, как непосредственным публичным выражением «скрыто-
го и молчаливого согласия», так и в естественной языковой общности
слова public и private не обозначали (в отличие от политического поряд-
ка) двух противоположностей: «общественное уважение» и «согласие
частных лиц» (consent of private men) у Локка были синонимичными
выражениями135, а закон общественного мнения мог быть назван также
«law of fashion, or private censure»136.
Словоупотребление Локка не оказало непосредственного влияния
на историю слова öffentlich в немецком языке; однако и в Германии
язык рассматривался как некий социальный порядок, характерным
образом отличавшийся от структуры государственных образований.
«Язык представляет собой демократию», — писал Михаэлис в 1759 году
133
См. ниже раздел V.3 (Публичность разума. Кант).
134
«the measure of what is every where called and esteemed virtue and vice is tlie an
bation or dislike […] which by a secret and tacit consent establishes itself in the sever’l
societies, tribes, and clubs of men in the world». — Locke J. An Essay Concerning Hu-
man Understanding. Book 2, chapt. 28, § 10. P. 99 (цит. по: Локк Дж. Опыт о челове-
ческом разумении. С. 406. — Примеч. пер.). Люди всегда называют то, что они счи-
тают заслуживающим похвалы, добродетелью — таков был аргумент Дж. Локка.
Г. В. Лейбниц охарактеризовал это как подмену обозначения обозначаемым: хотя
добродетельное получает свое наименование от добродетели или похвалы, «но это
означает не то, что добродетель — это то, что хвалят, но что она — то, что достойно
похвалы и что зависит от правды, а не от мнения» («mais cela veut dire non pas que la
vertu est ce qu’ on loue, mais qu’ elle est ce qui est digne de louange et c’ eut ce qui dépend
de la vérité et non pas de l’ opinion»). — Leibniz G. W. Nouveaux essais sur l’ entendement
humain. Liv. 2, chapt. 28 // Idem. Opera philosophica quae exstant latina gallica germani-
ca omnia / Ed. J. E. Erdmann. 2 Partes [in 1 vol.]. Berlin, 1840. P. 287.
135
Locke J. An Essay Concerning Human Understanding. Book 2, chapt. 28, § 12.
P. 103.
136
Ibid. Book 2, chapt. 28, § 13. P. 104.
342 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
в своей статье о «влиянии мнений народа на его язык и языка на его

мнения»137, за которую он получил премию. «Кто дал ученому гражда-
нину право запрещать что-либо, прежде чем он изобличит весь народ
в том, что тот до сих пор пребывал в заблуждении?» Об «общественном
языке» (öffentliche Sprache) заботился лингвист-реформатор Фридрих
Карл Фульда: «Теперь подлинные любители и радетели общественного
языка совместно озабочены обогащением и полнотой оного», — писал
он в 1788 году138 и требовал, чтобы «общественный языковой обиход»
(öffentlicher Sprachgebrauche) был сделан нормой для языка в равной мере
подлинного и благозвучного — такого, на каком «утонченный и ученый
свет публично пишет и печатает, и по этим письменным текстам в об-
ществах говорят, а слушатель и читатель его таким образом воспри-
нимают, изучают и упражняются в нем»139. Языковую публичную сфе-
ру (sprachliche Öffentlichkeit) деятели Просвещения представляли себе
рациональной и эгалитарной, в силу чего она могла восприниматься
и как образец для столь же рациональной и эгалитарной политической
публичной сферы140.
V.2. Sensus communis и public spirit

В соответствии с теорией естественного права государствен-
ный порядок, обозначавшийся с помощью прилагательного publicus,
предполагал искусственное примирение естественных межчелове-
137
«Wer hat dem gelehrten Bürger das Recht erteilt, etwas zu verbieten, ehe er das
ganze Volk überführt hat, das bisherige sei irrig?» — Michaelis J. D. Beantwortung der
Frage von dem Einfluß der Meinungen eines Volks in seine Sprache, und der Sprache in
die Meinungen. Berlin, 1760. S. 80.
138
«Inzwischen ist es ächten Liebhabern und Beförderern der öffentlichen Sprache
gemeinschaftlich um die Bereicherung und Vollständigheit derselbigen zu tun». — Ful-
da F. C. Versuch einer allgemeinen teutschen Idiotikensammlung: Sammlern und Liebha-
bern zur Ersparung vergeblicher Mühe bey bereits schon aufgefundenen Wörtern, und zu
leichterer eigener Fortsetzung. Berlin; Stettin, 1788. Vorrede. Bl. A 2.
139
«wie sie von der feinen und gelehrten Welt öffentlich geschrieben und gedruckt,
und nach diesen Schriften in Gesellschaften gesprochen und auf diese Weise von dem
Hörer und Leser verstanden und gelernt und geübet wird». — Ibid. Bl. A 2.
140
В политической метафорике часто сравнивались язык и политическая
власть — см., например, сочинение И. Д. Михаэлиса: Michaelis J. D. Beantwortung.
S. 44: «Der klassisch Schriftsteller ist in dem Reich der Sprache das, was der gewaltsame
Eroberer in der Welt und er siegt selbst denn, wenn er Unrecht hat». — (Перевод: «Пи-
сатель-классик в царстве языка подобен завоевателю в мире: он побеждает даже
тогда, когда неправ»).
ческих антагонизмов посредством общественного договора: толь-

ко за счет отказа от бескомпромиссного утверждения собственных
частных мнений и интересов можно создать работоспособную по-
литическую публичную сферу. Однако с начала XVIII века эта ди-
хотомия природной испорченности частных лиц, с одной стороны,
и государственной гарантии публичной добродетели — с другой,
начала размываться, поскольку уходил в небытие тот опыт религи-
озных гражданских войн, что вдохновлял Гоббса при выработке им
понятия о государстве. Происхождение публичного порядка теперь
стали приписывать уже не позитивному правоустановлению со сто-
роны государства, а некоему природному человеческому влечению
к общности. Публичная сфера возникала из этого влечения непо-
средственно, как бы «естественно, сама собой». Врач Бернард де
Мандевиль написал поэму под названием Басня о пчелах, или Част-
ные пороки — общественные выгоды, где привел множество приме-
ров, стремясь доказать тезис, что величие и богатство новейших
государств — «общественные выгоды» (public benefits) — были бы
немыслимы без пороков индивидов (private vices), то есть что христи-
анская мораль с необходимостью привела бы государства к обнища-
нию, если бы ей следовали141. Подобное же мнение высказывал и Вико
в Новой науке, однако он возлагал ответственность за превращение
частных пороков в общественные добродетели на Божественное
провидение: «Нами будет показано также, что эта общественная
Доблесть была не чем иным, как хорошим применением со стороны
Провидения многих тяжких, мерзких и диких личных пороков, так
как этим сохранялись Государства в те времена, когда умы людей,
обращенные только на единичное, не могли, естественно, понимать
общего блага»142. «Публичными», или «общественными» (pubblico),
добродетели названы у Вико не только потому, что на них покоилось
государство, но и потому, что Провидение с их помощью направ-
141
Mandeville B. de. The Fable of the Bees: or Private Vices, Publick Benefits (1714) /
Ed. F. B. Kaye. 2 vol. Oxford, 1924.
142
«e truoverassi che tal pubblica virtú non fu altro che un buon uso che la provve-
denza faceva di si gravi, laidi e fieri vizi privati, perché si conservassero le cittá ne’ tempi
che le menti degli uomini, essendo particolarissime, non potevano naturalmente inten-
dere ben commune». — Vico G. Principj di (una) scienza nuova d’intorno alla commune
natura delle nazioni (1725). Сap. 38 // Idem. Opere / Ed. F. Nicolini. Bari, 1928. T. 1. P. 31
(цит. по: Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. Пер. с италь-
янского. М., Киев, 1994. С. 30. — Примеч. пер.); см. также cap. 136 (p. 76).
344 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
ляло историю человеческих общностей143. С помощью заложенного

в них Провидением senso comune144, считал Вико, люди могли бы рас-
познавать действующие в истории pubblici motivi di vero, которые
сокрыты под вымыслами в народных преданиях145. Новая наука Вико
демонстрировала в истории принцип истины, коренящийся в мо-
ральной природе самих народов, — pubblico fondamento di vero146, —
которому подчинена и структура государственных порядков: «Эта
Аксиома показывает, что по природе человеческих гражданских
вещей Общественная Школа Государей — это Мораль народов»147.
Senso comune Вико представлял себе одновременно и как позна-
ющий разум, и как присущую человеку от рождения способность
и склонность к созданию общностей — «общностное чувство»148. Оно
включает в себя познание коллективистской (gemeinschaftlich) при-
роды народов и социальное действие, которые взаимно дополняют
друг друга, образуя всеохватное чувство социального (Sinn für das
Soziale)149. В отличие от познания в современном естествознании, на-
целенного исключительно на выяснение истины, это чувство, sensus
communis, известное уже в Античности, воспитывает в человеке
мудрость, необходимую для гражданской жизни и руководствую-
щуюся не только истинными, но и правдоподобными (verisimile)
соображениями, писал Вико150.
Большее влияние, нежели труд Вико, на утверждение естествен-
но-правового значения слова publicus в новых языках оказало учение
Шефтсбери о здравом смысле (common sense). С его точки зрения, public
spirit представляет собой социальную добродетель, неразрывно связан-
ную с common sense и даже не отличаемую от него эксплицитно: «Об-
щественный дух может происходить только от общественного чувства
143
Locke J. An Essay Concerning Human Understanding. Cap. 133, 281 (p. 76, 104).
144
Ibid. Cap. 145 (p. 77).
145
Ibid. Cap. 149 (p. 79).
146
Ibid. Cap. 356 (p. 130).
147
«Per natura di cose umane civili la scuola pubblica de’ principi è la morale de’ po-
poli». — Ibid. Cap. 247 (p. 97). — (цит. по: Вико Дж. Основания новой науки об общей
природе наций. С. 92. — Примеч. пер.).
148
Ibid. Cap. 141−145 (p. 77−78).
149
Здесь и далее см.: Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. 2. Aufl. Tübingen,
1965. S. 16 ff.
150
Vico G. De nostri temporis studiorum ratione. Vom Wesen und Weg der geisti-
gen Bildung / Lateinisch-deutsche Ausgabe in der Übertragung von W. F. Otto mit einem
Nachwort von C. F. von Weizsäcker und einem erläuternden Anhang von F. Schalk. Go-
desberg, 1947. S. 26.
или ощущения общности со всеми людьми»151. Здравый смысл, считал

Шефтсбери, лежит в основе как человеческой морали, так и тех прин-
ципов, на которые может ссылаться политическая власть: «И таким
образом Нравственность и хорошее Управление государством идут
рука об руку. Не бывает подлинной любви к добродетели без знания
Общественного Блага. А там, где есть абсолютная Власть, Обществен-
ности (Publick) нет»152. На фоне других государств, управлявшихся абсо-
лютными монархами, где вследствие недостатка понимания обществен-
ного блага практически еще невозможно говорить об общественности
(public), Англия выделялась своим Sense of Government: «У нас есть
Понятие Общественности и Конституция […] Наше растущее Знание
показывает нам изо дня в день все больше и больше, что такое есть
Здравый Смысл в Политике: а это неизбежно ведет нас к пониманию
такого же смысла в Нравственности»153. Учение Шефтсбери о здравом
смысле повлияло в Англии на Хатчесона и во второй половине столе-
тия через Юма — на круг Шотландской школы. Основатель ее, Томас
Рид, после того как Дэвид Юм уже заявил: «Если человек отрицает
искренность всякого общественного духа или чувства по отношению
к стране и сообществу, то я не знаю, что о нем думать»154, относил public
spirit к семи benevolent affections человека155. Согласно учению Хатчесона,
moral sense представляло собой своего рода природное правительство
внутри индивида — «this natural government constituted in the soul»156, —
151
«A public Spirit can come only from a social Feeling or Sense of Partnership with
human Kind». — Shaftesbury A., Earl of. Sensus communis. An Essay on the Freedom of
Wit and Humour // Idem. Characteristicks of Men, Manners, Opinions, Time. 3rd ed. Vol. 1.
London, 1723. P. 106.
152
«And thus Morality and good Government go together. There is no real Love of
Virtue, without the knowledge of Publich Good. And, where absolute Power is, there is no
Publick». — Ibid. P. 106−107.
153
«We have the Notion of a Publick, and a Constitution […] Our increasing Know-
ledge shows us every day, more and more, what Common Sense is in Politicks: And this
must of necessity lead us to understand a like Sense in Morals». — Ibid. P. 108.
154
«When a man denies the sincerity of all public spirit or affection to a country and
community, I am at a loss what to think of him». — Hume D. Essay on the Dignity or Me-
anness of Human Nature // Idem. The Philosophical Works / Ed. H. Green, T. H. Grose.
New ed. London, 1882 (reprint: Aalen; Darmstadt, 1964). Vol. 3. P. 154.
155
Reid Th. Essays on the Active Powers of Man. Essay III: Of the Principles of Action // Idem.
Works / Ed. W. Hamilton. 8th ed. Edinburgh, 1895 (reprint: Hildesheim, 1967). Vol. 2. P. 564.
156
Hutcheson F. A. Short Introduction to Moral Philosophie // Collected Works of
F. Hutcheson. Glasgow; London, 1747 (reprint: Ed. B. Fabian. Hildesheim, 1969−1971).
Vol. 4. P. 24.
346 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
зачаток формирования общности, которая вступает в конкуренцию

с эгоистическими приватными интересами:
Единственный способ придать общественным чувствам (publick

Affections) полную силу и сделать их преобладающими в нашей жизни
должен заключаться в том, чтобы устранить эти мнения о противопо-
ложных интересах и продемонстрировать рядом с ними высший инте-
рес. Если эти соображения справедливы и им будет уделено достаточное
внимание, то природная предрасположенность наверняка проявится
во всей своей полноте157.
Значения прилагательных public и common в философии здравого

смысла (common-sense-Philosophie) почти сходились там, где они обозна-
чали общественное качество. Уильям Хамильтон, издавший труды Томаса
Рида, так определил социальное значение common sense: «…an acquired
perception or feeling of the common duties and proprieties expected from each
member of society, — a gravitation of opinion — a sense of conventional deco-
rum — communional sympathy — general bienséance — public spirit»158. Су-
ществительное Public означало не только само государство (Gemeinwesen),
но и отношение к нему, чувство, которое проявляет к нему индивид.
Собственным полем действия public spirit было конкретное про-
странство жизни индивида — община, университет, город и тому по-
добное, — где он осуществлял свою деятельность159. В отождествлении
простого человека со всем, о чем он мог сказать «наше», еще Мандевиль
в 1729 году обнаружил чувство общественного (Sinn für das Öffentliche):
«The common people are fond of every thing that belongs to the publick,
which is praise-worthy. Here every body counts himself a sharer»160. За счет
157
«The only way to give publick Affections their full Force, and to make them pre-
valent in our Lives, must be to remove these Opinions of opposite Interests, and to shew
a superior Interest on their side. If these Considerations, be just and sufficiently attended
to, a natural Disposition can scarce fail to exert it self to the full». — Hutcheson F. A. An
Essay on the Nature and Conduct of the Passions and Affections with Illustrations on the
Moral Sense // Ibid. 1728 (reprint: 1971). Vol. 2. Preface. P. IX.
158
«an acquired perception ot feeling of the common duties and proprieties expected
from each member of society, gravitation of opinion a, sense of conventional decorum
communional sympathy general bienséance publiс spirit». — Hamilton W. Dissertations,
Historical, Critical, and Supplementary: Note A. On the Philosophy of Common Sense //
Reid Th. Works / Ed. W. Hamilton. 8th ed. Vol. 2 (см. примеч. 155). P. 759.
159
Cм. примеч. 155.
160
[Mandeville B. de]. Free Thoughts on Religion, the Church and National Happi-
ness. 2nd ed. London, 1729 (reprint: Stuttgart, 1969). P. 130.
того, что политическому телу — государству — была приписана есте-

ственная моральная общность в качестве приоритетной основы, «тай-
ная цепь между каждым человеком и человечеством»161, как называл это
Хатчесон, — у политического значения слова public появлялось некое
моральное притязание, вызывавшее новую необходимость легитима-
ции политической публичной сферы.
В Германии, несмотря на широкое знакомство с трудами английских
философов, понятие common sense было воспринято лишь как «теоре-
тическая способность к суждению»: в представлении Риделя, Гердера
и Канта она, наряду с нравственным сознанием (совестью) и вкусом,
образовывала отдельную способность разума; социально-политическое
содержание английского понятия common sense162 еще отсутствовало
в немецком Gemeinsinn. Лишь незадолго до Великой Французской ре-
волюции слово Gemeingeist — немецкий эквивалент английского public
spirit и французского esprit publique — приобрело значение «чувства
социального», хотя теперь уже без философского обоснования. Кам-
пе в качестве примера того, что если существует слово, то не всегда
существует и обозначаемый им предмет, ссылался именно на это вы-
ражение: «Ибо если бы это было так, то мы в Германии тоже давно
уже должны были бы иметь общинный дух (Gemeingeist, public spirit),
потому что у нас уже давно есть для него слово»163.
V.3. Публичность разума. Кант

В XVIII веке новые составные слова с элементом gemein —
Gemeingeist (1. «здравый смысл»; 2. «общественный дух»),
Gemeinsprache («общий, то есть обиходный язык»)164, Gemeinwohl
(«всеобщее, общественное благо»)165 — отражали, как правило,
общность нации, которая не была напрямую связана с государством
161
Hutcheson F. An Inquiry Concerning Moral Good and Evil // Collected Works of
F. Hutcheson. London, 1725 (reprint: 1971). Vol. 1. P. 111.
162
См.: Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. S. 24.
163
«Denn wäre dies, so müßten wir ja in Deutschland auch lange schon Gemein-
geist (public spirit) gehabt haben, weil wir schon lange ein Wort dafür hatten». — Cam-
pe J. H. Proben einiger Versuche von deutscher Sprachbereicherung. Braunschweig, 1791.
S. 39 (статья Revolution); см. также ниже раздел VI.1 («Общественность» и «обще-
ственное мнение». Образование понятий).
164
См.: Kluge F., Mitzka W. Etymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache. 20.
Aufl. 1967. S. 246.
165
См.: Grimm J., Grimm W. Deutsches Wörterbuch. 1897. Bd. 4/1, 2. S. 3272.
348 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
как политическим объединением. А составные слова, в которые

вошел элемент öffentlich, зачастую превращались в собирательные
имена существительные единственного числа, посредством кото-
рых то или иное индивидуальное личностное качество переносилось
на весь коллектив. Многие неологизмы второй половины XVIII века
следуют этому правилу: öffentliches Ärgernis (дословно «общественное
раздражение» — публичный скандал, антиобщественная выходка),
öffentliche Ahndung («привлечение к публичной ответственности»),
öffentliche Zufriedenheit («удовлетворенность общественности»),
öffentliche Schande («публичный позор»), öffentliche Neugierde («любо-
пытство публики»), öffentliches Leiden («недуг общества»), öffentliches
Vertrauen («доверие общества»), öffentliche Sünde («прилюдно совер-
шенный грех»), öffentliche Kritik («публичная критика»), öffentlicher
Tadel («общественное порицание»), öffentliches Urteil («суд обществен-
ности»), öffentliche Stimme («голос общественности»), öffentlicher Wille
(«общественная воля»), öffentliche Meinung («общественное мнение»)
и так далее. В них прилагательное öffentlich выражало авторитет,
присущий тому, что обозначалось существительным; авторитет-
ность эта связана была не только с тем, что некое чувство, суждение
или информацию разделяли все: наоборот, чувство представлялось
истинным и неуязвимым лишь потому, что было чувством каждого
индивида: его индивидуальное суждение, составленное на основе
его опыта, восприятия и разумения, смыкалось с суждением дру-
гих людей и таким образом становилось общественным (öffentlich).
В этом новом качестве и заключалась тайна его авторитета в глазах
государства, которое в публичных действиях всегда могло сослаться
на рассудок и разумение всего лишь нескольких человек.
Лексикографы той эпохи это новое качество прилагательного
öffentlich не увидели. Иоганн Кристоф Аделунг, чьей классификации
следовало большинство лексикографов XIX века, в первом изда-
нии своего словаря верхненемецкого языка 1777 года указывал три
значения этого слова: «1. то, что существует и происходит на гла-
зах у всех и у каждого, в противоположность тайному и скрытому;
2. предназначенное для всеобщего употребления; 3. в более узком
понимании — относящееся к большому гражданскому обществу»166.
166
«1. was vor allen Leuten, vor jedermann ist und geschiehet: im Gegensatze des
geheim oder verborgen, 2. zu jedermans Gebrauche bestimmt, 3. in engerm Verstände,
eine große bürgerlich Gesellschaft betreffend». — Adelung J. Ch. Versuch eines vollständi-
gen grammatisch-kritischen Wörterbuches der hochdeutschen Mundart. Bd. 3. Sp. 893.
Идея обязательности и истинности, гарантированной публичностью,

была Аделунгу чужда — и не случайно: ведь причина истинности того,
что публично проявляет себя таковым, заключается в непосредствен-
ности чувства и в понимании индивида, а эта непосредственность
и это понимание возникают в сфере, которая изначально не входила
в сферу публичности. Получая название «публичного», это суждение
или чувство должно было быть очевидным (evident) непосредствен-
но, само по себе. В своем программном предисловии к Der Teutsche
Merkur Виланд описывал роль судей искусства именно в таком смысле:
«Они произносят свой приговор публично, и публика подтвержда-
ет его, ибо каждый чувствует или думает, что чувствует, что сам он
высказался бы точно так же»167. Смысл постулированного Виландом
«союза» между рецензентами его журнала168 заключался в том, что-
бы путем установления правил критики придать этому публично
вынесенному приговору качество приговора всеобщего и разумно-
го: гарантировать это должны были беспристрастность, равенство
всех членов, доскональное знание предмета и скромность. Такому
установлению общеобязательных правил была посвящена и Кри-
тика чистого разума Канта: «Публичное пользование собственным
разумом всегда должно быть свободным, и только оно может дать
просвещение людям», — писал он в 1784 году в статье Ответ на во-
прос: Что такое просвещение?169 В ней он с полемической остротой
противопоставил всю мощь нового рационального значения слова
«публичный» той государственной публичности, которая представля-
ла собой простой принцип авторитета: «Под публичным же примене-
нием собственного разума я понимаю такое, которое осуществляется
кем-то как ученым, перед всей читающей публикой. Частным приме-
нением разума я называю такое, которое осуществляется человеком
на доверенном ему гражданском посту или службе»170. В юридиче-
167
«Sie sprechen ihr Urteil öffentlich, und das Publicum bestätigt es, denn jedermann
fühlt oder glaubt zu fühlen, daß er ebenso gesprochen hätte». — Wieland C. M. Vorrede
des Herausgebers zu: Der deutsche Merkur. S. 9.
168
См. выше раздел IV.3 (Публика и публичная сфера (Öffentlichkeit) в XVIII веке).
169
«Der öffentliche Gebrauch seiner (des Menschen) Vernunft muß jederzeit frei sein,
und der allein kann Aufklärung unter Menschen zustande bringen». — Kant I. Beantwor-
tung der Frage: Was ist Aufklärung? (1784) // Idem. Gesammelte Schriften. Bd. 8. S. 37
(цит. по: Кант И. Ответ на вопрос: что такое просвещение? С. 28. — Примеч. пер.).
170
«Ich verstehe aber unter dem öffentlichen Gebrauche seiner eigenen Vernunft
denjenigen, den jemand als Gelehrter von ihr vor dem ganzen Publicum der Lesewelt
macht. Den Privatgebrauch nenne ich denjenigen, den er in einem gewissen ihm anver-
trauten bürgerlichen Posten, oder Amt, von seiner Vernunft machen darf». — Ibid.
350 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
ской терминологии было принято называть частным как раз пер-

вое, а второе — публичным, и такая перестановка, осуществленная
Кантом, представляла собой провокацию, но при этом он подчер-
кивал, что делает это лишь применительно к индивиду «в качестве
ученого, обращающегося к публике в собственном смысле в своих
произведениях». Однако деление человека на разные ипостаси ка-
залось Канту все же искусственным — и это он ставил в вину го-
сударству, которое принуждает часть своих жителей к пассивности,
«чтобы правительство было в состоянии посредством искусственного
единодушия направлять их на осуществление общественных целей
или, по крайней мере, удерживать их от уничтожения этих целей»171.
Снятие противоречия между «разумными» и «государственными»
целями тем самым превращалось в естественное требование непре-
рывно прогрессирующего просвещения. Этому Кант посвятил ста-
тью О поговорке «Может быть, это и верно в теории, но не годится
для практики» (1793): «государственное» значение слова öffentlich
можно согласовать с эгалитаристским представлением об имеющем
общеобязательную силу разуме в том случае, если правитель стра-
ны в своей законодательной деятельности ориентируется на «обще-
ственную волю», которая есть лишь «всеобщая (объединенная) воля
народа»172. Но для того чтобы такая воля сформировалась, продол-
жал свою мысль Кант, необходимо, чтобы каждый самостоятельный
гражданин ориентировал свою волю не только на цель всеобщего
счастья, но и чтобы «всеобщий (и для природы, и для свободной воли)
разум, устанавливающий законы» совпадал с ней. Этого тождества,
однако, невозможно достичь с помощью законодательного народного
собрания, скорее этот приговор есть
…всего лишь идея разума, которая, однако, имеет несомненную (прак-

тическую) реальность в том смысле, что он налагает на каждого зако-
нодателя обязанность издавать свои законы так, чтобы они м о г л и
исходить от объединенной воли целого народа, и что на каждого под-
данного, поскольку он желает быть гражданином, следует смотреть
так, как если бы он наряду с другими дал свое согласие на такую волю.
171
«in der Qualität eines Gelehrten, der sich an ein Publicum im eigentlichen Ver-
stande durch Schriften wendet»; «um durch eine künstliche Einhelligkeit von der Re-
gierung zu öffentlichen Zwecken gerichtet, oder wenigstens von der Zerstörung dieser
Zwecke abgehalten zu werden». — Ibid.
172
Kant I. Über den Gemeinspruch: Das mag in der Theorie richtig sein, taugt aber
nicht für die Praxis (1793) // Idem. Gesammelte Schriften. Bd. 8. S. 194−195.
В самом деле, это и есть пробный камень правомерности всякого

публичного закона173.
Справедливость для Канта измерялась возможностью поддержки

гражданами того или иного закона.
В кантовском принципе публичности старая мысль, что наглядная
ясность вещей становится видна в их публичном проявлении, соединя-
лась с открытием условий разумного познания, чья априорная опреде-
ленность делала их обязательными для всех. Таким образом, разум сам
включал в себя обязательство публичного его использования.
VI. «Общественность» и «общественное мнение»

VI.1. Образование понятий
VI.1.а. «Общественность»/«Публичность»/«Публичная сфера»
(Öffentlichkeit)
Слово Öffentlichkeit было образовано от прилагательного öffentlich,

по всей видимости, не ранее 1750 года. Йозеф фон Зонненфельс, кото-
рый, возможно, первым употребил его (1765), обозначил этим словом
то качество средств коммуникации, которое, если бы не было цензу-
ры, неизбежно приводило бы к «распространению ошибочных, вызы-
вающих раздражение и опасных мнений»: поэтому цензура «распро-
страняется не только на книги, но и на театральные пьесы, научные
доктрины, газеты, все публичные (öffentlich) обращенные к народу
речи, картины и гравюры, и на всё, что, если можно так выразить-
ся, обладает некой публичностью»174. В этом же смысле определял
173
«eine bloße Idee der Vernunft, die aber ihre unbezweifelte (praktische) Realität
hat; nämlich jeden Gesetzgeber zu verbinden, daß er seine Gesetze so gebe, als sie aus
dem vereinigten Willen eines ganzen Volks haben entspringen können, und jeden Un-
tertan, sofern er Bürger sein will, so anzusehen, als ob er zu einem solchen Willen mit
zusammengestimmt habe. Denn das ist der Probierstein der Rechtmäßigkeit eines jeden
öffentlichen Gesetzes». — Kant I. Über den Gemeinspruch. S. 278, Anm. **; S. 297 (цит.
по: Кант И. Соч. Т. 6. С. 86. — Примеч. пер.).
174
«erstreckt sich daher nicht nur auf Bücher, sondern auch auf Schauspiele, Lehr-
sätze Zeitungen, alle öffentlichen an das Volk gerichteten Reden, Bilder und Kupfersti-
che und was sonst immer eine Art von Oeffentlichkeit, wenn man so sagen darf, an sich
hat». — Sonnenfels J. von. Grundsätze der Polizey, Handlung und Finanz. Zu dem Leitfa-
den des politischen Studiums. Wien, 1765. Bd. 1. S. 82.
352 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
Öffentlichkeit и Аделунг, который первым включил это слово в словарь

немецкого языка в 1777 году: «свойство некоего предмета, когда он
является публичным или публично происходит, во всех значениях
этого слова»175. Однако еще и в первой половине XIX века это новое
выражение оставалось малоупотребительным, а значение его — не-
постоянным: наряду с общеизвестностью предмета оно обозначало
также (в силу того оттенка торжественности, который заключен уже
в латинском publicus) торжественный или санкционированный вла-
стями акт176. И только после 1800 года это слово в качестве выражения
республиканского или либерального умонастроения обрело семанти-
ческую четкость социально-политического понятия, которому затем,
после 1815 года, суждено было занять ключевое место в дискуссии
о государственном устройстве германских земель.
VI.1.б. «Публичность»
Немецкое слово Öffentlichkeit уже очень рано стало использоваться

в качестве эквивалента французского publicité. Еще в 1801 году Кампе
ошибочно полагал, что это он в 1791 году придумал заменять заим-
ствованное слово Publizität немецким Öffentlichkeit177. На самом деле
уже в 1784 году Кристиан Фридрих Шван переводил с его помощью
французские слова publicité, notorité178. Первое из них, встречающееся
в Словаре французской академии начиная с 1694 года179, употреблялось
изначально в уголовно-правовом контексте: выражение publicité d’un
crime означало, что преступление очевидно или общеизвестно. Сво-
175
«die Eigenschaft einer Sache, da sie öffentlich ist, oder geschieht, in allen Bedeu-
tungen dieses Wortes». — Adelung J. C. Versuch eines vollständigen grammatisch-kriti-
schen Wörterbuches der hochdeutschen Mundart. Bd. 3. Sp. 893.
176
Goethe J. W. von. «Ich ging darauf aus, ein römisches Jahr zu schreiben, den Verlauf
geistlicher und weltlicher Öffentlichkeiten». — (Перевод: «Я преследовал цель опи-
сать римский год, ход религиозных и светских публичных действ»), цит. по: San-
ders D. Wörterbuch der deutschen Sprache. Bd. 2, Teil 1. Leipzig, 1863. S. 467).
177
Campe J. H. Proben einiger Versuche von deutscher Sprachbereicherung. S. 37.
178
Schwan Ch. F. Nouveau dictionnaire de la langue allemande et françoise. Mann-
heim, 1784. T. 2. P. 510.
179
Dictionnaire Academie française. 2me éd., revue et corrigée de plusieurs fautes.
Paris, 1695 (reprint: Amsterdam, 1696). T. 1. P. 207. Вероятно, английское publici-
ty также было заимствовано из французского только в XVIII веке. Существенно
древнéе употребительное сегодня слово publicness. См.: Oxford English Dictionary /
Ed. J. A.H. Murray. Oxford, 1933. Vol. 8. P. 1560.
бодное обращение речей и письменных произведений это слово стало

обозначать лишь во второй половине XVIII века. По всей вероятно-
сти, уже именно в этом значении, быстро сделавшем его популярным,
оно и было заимствовано в немецкий язык и превращено в Publizität.
Это понятие отражало теперь новую, в большинстве случаев пози-
тивную, оценку свободы мнений, которая в 70-х годах XVIII века уже
стала характерна для настроений в республиканских и просвещенче-
ских кругах. «Теперь, спасибо гению Германии, — писал в 1787 году
ежемесячник Neue Literatur und Völkerkunde, — мы благодаря помощи
публичности пользуемся такой степенью свободы, которую […] невоз-
можно переоценить»180. Гарантию свободы мнений как одно из прав
человека во Франции181 имел в виду и Генрих Годфрид Шайдемантель,
когда в 1795 году под заголовком Publizität перечислял свободы мыс-
ли, слова, письменного и печатного высказывания — «неотчуждаемые
права человека»182. Германские монархи с начала 90-х годов XVIII века
стали отвечать на новую идею свободы усилением цензуры прессы183,
однако в то же самое время понятие «публичность» было возведено
в ранг конституционного принципа либерально мыслящими теоре-
тиками. Фихте в 1796 году в Основах естественного права заявил,
что правомерность политической деятельности правящих властей
может измеряться только тем, следуют ли они постоянно однажды
установленным принципам своей деятельности. «Чтобы такая оцен-
ка была возможна, все совещания государственных органов власти,
180
«Jetzt, dem Genius Deutschlands sei es gedankt, genießen wir durch Hülfe der Pub-
licität einen Grad von Freiheit, der […] nie genug geschätzt werden kann». — Etwas über
bürgerliche Freyheit und Freystaaten // Archenholz J. W. von. (Hrsg.) Neue Literatur und
Völkerkunde. Leipzig, 1787. Bd. 1. S. 265; «Das große Losungswort, das jetzt ein jeder
kräht, dem in ihren Staatsperücken, sich selbst des Volkes Häupter bücken, horch auf! es
heißt: Publicität!!!». — (Перевод: «Главный лозунг, который теперь каркает всякий,
перед кем склоняются головы народа в париках, — прислушайся! — гласит: публич-
ность!!!» (цит. по: Ladendorf O. Historisches Schlagwörterbuch. Ein Versuch. Straßburg;
Berlin, 1906. S. 256).
181
«La libre communication des pensées et des opinions es tun des droits les plus prè-
cieux de l‘ homme». — См.: Déclaration des droit de l’homme et du citoyen (26.8.1789).
Art. 11 (см., например: La déclaration des droits de l’homme et du citoyen de 1789; ses
origines, sa pérennité: Colloque organisé par C.-A. Colliard et al. Paris, 1990). — (Пере-
вод: «Свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав
человека».) — (Французская Республика: Конституция и законодательные акты /
Сост. В.В. Маклаков, В. Л. Энтин. М., 1989. C. 26. — Примеч. пер.)
182
Scheidemantel H. G. Repertorium des teutschen Staats- und Lehnsrechts. Leipzig,
1795. Bd. 4. S. 235−236 (статья Preßfreyheit).
183
Schubart Ch. F. D. Vaterlandschronik von 1789. Stuttgart, 1789. S. 432.
354 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
со всеми обстоятельствами и мотивами решений, без исключения,

должны иметь высшую степень публичности»184. Кант годом раньше
признал за публичностью огромное значение даже в самом процессе
выработки законов: две выработанные им «трансцендентальные фор-
мулы общественного (öffentlich) права» должны были служить не толь-
ко для оценки правомерности уже принятых политических решений,
но и для ориентации законотворцев при издании законов: 1) «Неспра-
ведливы все относящиеся к праву других людей поступки, максимы
которых несовместимы с публичностью»; и 2) «Все максимы, которые
нуждаются в публичности (чтобы достигнуть своей цели), согласуют-
ся и с правом, и с политикой». В качестве принципа, обоснованного
одновременно и этически, и юридически, публичность призвана гаран-
тировать «согласие политики с моралью»: «Если эта цель достижима
только благодаря публичности, то есть благодаря устранению всякого
недоверия к политическим максимам, то они должны быть в согласии
также и с правом общества, так как только в праве возможно соедине-
ние целей всех»185. Наряду с правовым регулированием деятельности
прессы и государственным правом, понятие «публичность» в конце
концов стало популярным политическим словом-лозунгом и в судо-
производстве, поскольку Кодекс Наполеона закрепил открытый харак-
тер (Öffentlichkeit) судебных заседаний по уголовным делам, введенный
во Франции еще во времена Революции186. Публичность — вместе с гу-
184
«Damit diese Beurteilung möglich sei, müssen alle Verhandlungen der Staatsge-
walt, mit allen Umständen und Gründen der Entscheidung, ohne Ausnahme die gleiche
Publicität haben». — Fichte J. G. Grundlage des Naturrechts nach Principien der Wissen-
schaftslehre // J.-G.-Fichte-Gesamtausgabe der Bayerischen Akademie der Wissenschaf-
ten. 1966. Bd. 3. S. 446.
185
«1) Alle auf das Recht anderer Menschen bezogene Handlungen, deren Maxime
sich nicht mit der Publicität verträgt, sind unrecht. 2) Alle Maximen, die der Publicität
bedürfen (um ihren Zweck nicht zu verfehlen), stimmen mit Recht und Politik vereinigt
zusammen»; «Wenn aber dieser Zweck nur durch die Publicität, d.i. durch die Entfernung
alles Mißtrauens gegen die Maximen derselben erreichbar sein soll, so müssen diese auch
mit dem Recht des Publicums in Eintracht stehen; denn in diesem allein ist die Vereini-
gung der Zwecke aller möglich». — Kant I. Zum ewigen Frieden (1795) // Idem. Gesam-
melte Schriften. Bd. 8. S. 381, 386 (цит. по: Кант И. К вечному миру // Он же. Соч.
Т. 6. С. 302, 307−308. — Примеч. пер.).
186
Публичный суд присяжных был введен в Германии впервые во время фран-
цузской оккупации будущих рейнских провинций Пруссии на основе Гражданско-
го процессуального кодекса 1806 года (Code procédure civil). В 1814 году, в период
реставрации, он был вновь упразднен. Хотя требования публичного и устного
характера судопроизводства принадлежали к основным пунктам революционной
программы, в 1848 году они еще не могли быть воплощены в жизнь. Только благода-
ря Ганноверскому гражданскому процессуальному кодексу 1850 года (Hannoversche
манностью и популярностью — считал одним из главных признаков

«либерального образа мыслей» Иоганн Георге Шеффнер (1812)187. Не-
смотря на широкое распространение заимствованного слова Publizität
в XIX веке, немецкое понятие Öffentlichkeit уже во времена Наполеонов-
ских войн стало вытеснять его из обихода; применялись они при этом
семантически эквивалентно.
VI.1.в. «Общественное мнение»
Выражение «общественное мнение» было введено в немецкоязыч-

ный обиход как калька с французского opinion publique в самом начале
Великой Французской революции. Подобно выражениям voix, esprit,
estime, rumeur publique и тому подобным, opinion publique или просто
opinion еще в середине XVIII века означало просто мнение, разделя-
емое многими188, и только начиная с 70-х годов приняло политиче-
ский смысл. Слово opinion, или «мнение», со времен Средневековья
могло — помимо множества других значений в философском, юри-
дическом и обиходном языке — означать «мнение простолюдинов»
(opinion du peuple)189, которое, в соответствии с господствовавшими
топосами, считалось царицей мира, деспотичной и непостоянной190.
«Opinion suivie de beaucoup de gens, мнение, которое многие одобряют
или поддерживают» — так обозначалось исповедание религиозных
сект и конфессий в XVII−XVIII веках.191; оно еще не претендовало
Bürgerliche Prozeßordnung), за которым последовали в 1864 году Баден, а в 1848 году

Вюртемберг, и Имперскому уголовному процессуальному кодексу 1877/1879 годов
(Reichsstrafprozeßordnung) принцип публичности получил всеобщее признание.
187
Scheffner J. G. Ueber Humanität, Popularität und Publicität // Archiv deutscher
Nationalbildung. 1812. Bd. 1, No. 2. S. 161.
188
По мнению Г. В. Лейбница, мнения различных партий в государстве, opinions
publiques de differents partis, находятся между собой в неизбежном противоречии:
Leibniz G. W. Essais 4, 20 // Idem. Opera philosophica. P. 414.
189
Pomey F. A. Le grand dictionnaire royal françois et latin. Das große königliche
Wörterbuch in drey Sprachen nämlich deutsch, französisch, lateinisch. 5e éd. Köln; Frank-
furt, 1715. P. 656.
190
Dictionnaire de Trevoux. Dictionnaire universel françois et latin. 2e éd. Paris,
1721. T. 4. P. 303; Pascal B. Pensées sur la religion et sur quelques autres sujets. Paris, 1951
(Liasse 5: Raisons des effets).
191
Dictionnaire françois-allemand-latin, et allemand-françois-latin / Éd. N. Duez.
P. 450. См. также: Dictionnaire de Trevoux. T. 4. P. 303: «Opinion, se dit aussi des dogmes
d’une secte, ou d’un parti, ou des Philosophes en général […] On a appellé la doctrine de
Luthèr et de Calvin et de Jansenius, les nouvelles opinions». — (Перевод: «Мнение — го-
356 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
на всеобщий характер, который впоследствии стал атрибутом opinion

publique. Это же относится и к вольнодумным философским учениям,
о которых Мальбранш пренебрежительно писал, что философы «хо-
тят быть изобретателями какого-то нового мнения, дабы тем самым
приобрести в мире некую репутацию»192. Значение «не полностью
доказанного знания», как правило, придавало этому понятию пейо-
ративное звучание, сохранившееся за ним и в XVIII веке: «Довольно
и двадцати лет, чтобы люди изменили свое мнение о самых важных
вещах», — писал Лабрюйер в конце XVII века193. В это же время в Ан-
глии стало очевидно, что «мнения» (opinions) — моральные и поли-
тические принципы буржуазии — одержали верх над авторитетом
короля. Уильям Темпл еще за восемь лет до «Славной революции» на-
звал их «истинной опорой и основой всякого правления». Доказывая,
что правительство, основанное на мнениях, сильнее, чем то, которое
может опереться лишь на свою силу, он приводил такой аргумент:
«Ибо власть, происходящая от силы, всегда у тех, кем правят, таких
много; авторитет же, происходящий от мнения, — у тех, кто правит,
таких мало»194. Джон Локк, который в 60-х годах XVII века в пятом
Опыте о законе природы высказал мысль, что по поводу мнений в во-
просах нравственности между людьми не может существовать ника-
кого естественного согласия195, после революции опубликовал Опыт
о человеческом разумении, где самым строгим критерием для оцен-
ки нравственных поступков объявил law of opinion — мнение всего
общества196. Понятие «мнение» в качестве названия для моральных
принципов, господствующих в жизни как индивида, так и всего об-
ворится также о догмах секты, или партии или вообще [о взглядах] философа […]
Учения Лютера и Кальвина и Янсения называют новыми мнениями».)
192
«veulent être les inventeurs de quelque opinion nouvelle, afin d’acquérir par la
quelque réputation dans le monde». — Malebranche N. De la recherche de la vérité, ou
l’ on traite de la nature de l’ esprit de l’homme, et de l’usage qu’il en doit faire pour éviter
l’ erreur dans les sciences (1674−1675). Liv. 2, сhap. 2, 7 / Éd. G. Rodis-Lewis. Paris, 1962.
T. 1. P. 304.
193
«Il ne faut pas vingt années accomplies pour voir changer les opinions des hommes
sur les choses les plus sérieuses». — La Bruyère J. de. Les charactères ou les moeurs de
ce siècle. P. 378 (цит. по: Лабрюйер Ж. де. Характеры, или нравы нынешнего века.
С. 299).
194
Temple W. An Essay upon the Original and Nature of Government. London, 1680
(reprint: Los Angeles, 1964). P. 54.
195
Locke J. Essays on the Law of Nature. The Latin Text with a Translation, Introduc-
tion & Notes, Together with Transcripts of Locke’s Shorthand in his Journal for 1676 /
Ed. W. von Leyden. Oxford, 1954. P. 160 ff.
196
Locke J. An Essay Concerning Human Understanding. Book 2, chapt. 28, § 10 ff.
щества, в XVIII веке стало приобретать все большее значение. Дэвид

Юм в своих опытах, опубликованных после 1740 года, вполне четко
описал важность «мнения» для государства: мы «обнаружим, что так
как сила всегда на стороне управляемых, то правители в качестве
своей опоры не имеют ничего, кроме мнения»197. Мнение, утверждал
Юм, в последнее время образует основу всех человеческих дел: «Мож-
но, далее, сказать, что хотя людьми в значительной мере руководит
стремление к выгоде, все же и самим стремлением к выгоде, и всеми
человеческими делами полностью руководит мнение. На протяжении
последних пятидесяти лет произошла внезапная и заметная перемена
во мнениях людей за счет прогресса образования и свободы». Суеве-
рий стало меньше, религия стала пользоваться меньшим уважением,
а корона вызвала бы лишь смех, если бы монарх стал выдавать себя
за наместника Бога на земле198. Во Франции в середине века тоже
именно мнение считалось источником чести и уважения людей в об-
ществе, однако французские авторы, как уже цитировавшийся Ла-
брюйер, высказывались о нем в основном пренебрежительно: «Мы
ищем свое счастье не в нас самих, а во мнении людей, о которых мы
знаем, что они льстивы, не особенно искренни, им чужда справед-
ливость и они полны зависти, капризов и предубеждений. Как это
странно!»199 В этом же смысле использовал понятие «общественное
мнение» Руссо в Новой Элоизе (1761), обозначив им общественное
уважение, которому он отказывался подчиняться: «В том, что назы-
вают честью, я различаю честь, подсказанную общественным мнени-
ем, и честь, порожденную уважением к самому себе. Первая состо-
ит из пустых предрассудков, еще более зыбких, чем морская волна;
вторая зиждется на бессмертных началах нравственности»200. Лишь
когда в 70-х годах XVIII века всё более явно стало вырисовываться
банкротство французской казны, «общественное мнение» приобрело
первостепенное политическое значение. «Разве общественное мнение
197
Hume D. 4. Essay: Of the First Principles of Government // Idem. The Philosophi-
cal Works / Ed. H. Green, T. H. Grose. New ed. 1882. Vol. 3. P. 110 (цит. по: Юм Д. О пер-
воначальных принципах правления // Он же. Соч.: В 2 т. М., 1965. Т. 2. С. 587 —
198
Hume D. 7. Essay: Whether the British Government Inclines more to Absolute
Monarchy, or to a Republic // Idem. The Philosophical Works. P. 125.
199
La Bruyère J. de. Les charactères ou les moeurs de ce siècle. P. 315.
200
Rousseau J.-J. Julie on la Nouvelle Heloise (1761) // Idem. Œuvres compl. /
Éd. B. Gagnebin, M. Raymond. Paris, 1961. T. 2. P. 84 (цит. по: Руссо Ж.-Ж. Юлия,
или Новая Элоиза. М., 1968. С. 75. — Примеч. пер.).
358 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
не сильнее, чем страх закона, даже чем религия?» — вопрошал Дю-

марсе в 1770 году201. Дидро в письме к Некеру в 1775 году описывал
эту новую власть так:
Мнение, эта машина, всю силу которой, способную творить и доб-

ро, и зло, Вы знаете, по своему происхождению есть всего лишь по-
рождение небольшого количества людей, которые говорят подумав
и которые непрестанно создают в различных точках общества учебные
центры, откуда ошибки и доказанные истины постепенно распростра-
няются вплоть до последних пределов города, где они утверждаются
как догматы веры202.
Перед общественным мнением приходилось держать ответ ко-

ролевской политике: в 1784 году Некер писал, что «не менее важно
просветить тот суд, перед которым они должны будут предстать, а суд
этот есть суд общественного мнения»203. Понятие это было в конце
концов переведено на немецкий язык, когда в 1789 году opinion publique
во французском Национальном собрании превратилось в революцион-
ную власть. Так, в одном письме из Парижа, присланном в редакцию
Der Neue Teutsche Merkur в 1790 году, говорилось:
Общественное мнение (öffentliche Meinung; в тексте в круглых скоб-

ках следует французское opinion publique. — Примеч. пер.) придает На-
циональному собранию такую твердость и авторитет в народе, о кото-
рых я прежде имел лишь слабое понятие. Лучшие и просвещеннейшие
патриоты объединились в клубы, и своим влиянием они усиливают
и укрепляют это столь необходимое общественное мнение204.
201
Du Marsais C. Chesneau. Essai sur les préjugés; ou, De l’influence des opinions
sur les moeurs et sur le bonheur des hommes / Ed. J. A. Naigeon. London, 1770. P. 299.
202
«L’ opinion, ce mobile dont vous connoissez toute la force pour le bien et pour le
mal, n’ est à son origine que l’effet d’un petit nombre d’hommes qui parlent après avoir
pensé, et qui forment sans cesse, en différens points de la société des centres d’ instruction
d’ où les erreurs et les vérités raisonnées gagnent de proche en proche jusqu’ aux derniers
confins de la cité, où elles s’ établissent comme des articles de foi». — Diderot D. Lettre à
Necker, 10 juin 1775 // Correspondance / Éd. G. Roth, J. Varloot. Paris, 1968. T. 14. P. 144.
203
«Il n’ est pas moins essentiel d’éclairer le tribunal devant lequel ils seront appelés
à comparoître, et ce tribunal est celui de l’opinion publique». — Necker J. De l’ administ-
ration des finances de la France (1784). Т. 2 // Idem. Œuvres compl. / Éd. A. L. de Staël-
Holstein. Paris, 1820 (reprint: Aalen, 1970). T. 5. P. 613.
204
«Die öffentliche Meinung (opinion publique) gibt der Nationalversammlung beim
Volke eine Festigkeit und Autorität, von der ich bisher nur einen schwachen Begriff hatte.
VI.2. «Общественное мнение» в Германии

в период Великой Французской революции
Понятие opinion publique было воспринято в Германии после
1790 года как чуждое явление, связанное с Французской революцией.
Георг Форстер сообщал жене в письме из Парижа (1793):
У нас уже семь тысяч писателей, и невзирая на это, как нет немец-
кого общественного духа, так нет и немецкого общественного мнения.
Сами эти слова настолько новы для нас, настолько чужды, что каждый
требует пояснений и определений; а между тем ни один англичанин
не поймет другого неправильно, когда идет речь о public spirit, ни один
француз — другого француза, когда идет речь об opinion publique205.
Только после Наполеоновских войн и начала борьбы за консти-

туцию понятие «общественное мнение» удалось связать с политиче-
ской программой либеральной буржуазии и тем самым превратить
его в одно из центральных понятий социально-политического языка
в Германии206. В последующие десятилетия новизна этого выражения
способствовала тому, что понятию стали давать определения, говорив-
шие о том, что в немецких землях, используя преимущества позиции
отстраненного наблюдателя, стремились извлечь уроки из революци-
онных нововведений в соседней стране. Идеи Просвещения сочетались
с новыми наблюдениями и представлениями, и при этом понятие «об-
щественное мнение» не стало чем-то само собой разумеющимся как не-
кий общепризнанный социальный феномен. Показательна в этом от-
ношении классическая дефиниция Кристиана Гарве, согласно которой
истинное общественное мнение мыслимо только как непосредственное
Die bessern und erleuchtetern Patrioten haben sich in Clubs vereiniget, und stärken und
befestigen durch ihre Einflüsse diese so nötige öffentliche Meinung». — III. Schreiben
aus Paris an den Herausgeber des Teutschen Merkurs // Der Neue Teutsche Merkur. 1790.
Dezember. No. 12. S. 383−384.
205
«Schon haben wir siebentausend Schriftsteller und dessen ungeachtet, wie es
keinen deutschen Gemeingeist gibt, so gibt es auch keine deutsche öffentliche Meinung.
Selbst diese Wörter sind uns so neu, so fremd, daß jedermann Erläuterungen und Defi-
nitionen fordert; indes kein Engländer den andern mißversteht, wenn vom public spirit,
kein Franzose den andern, wenn von opinion publique die Rede ist». — Forster J. G. Über
die öffentliche Meinung // Georg Forsters Werke. Sämtliche Schriften, Tagebücher, Briefe
/ Hrsg. G. Steiner, H. Fiedler u.a. Berlin, 1974. Bd. 8. S. 365.
206
См. ниже раздел VI.3 («Общественное мнение» и «публичность» в Германии
1815−1848 годов).
360 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
соединение совпадающих мнений всех индивидов: он понимал под ним

«совпадение многих или большей части граждан государства в сужде-
ниях о некоем предмете, которые каждый по отдельности вынес на ос-
новании своего собственного размышления или своего опыта»207. Его
сила заключается в том, что уверенность, ощущаемую всеми, из субъ-
ективного индивидуального ощущения оно превращает во внешнее
и всеобщее. Это отличает «общественное мнение» от прежних поня-
тий, хотя, констатировал Гарве, «новым эпитетом общественный […]
в наше время обозначается то, что прежде называлось общим (gemein)
или господствующим мнением», есть разница в значениях, и она за-
ключается в «возникшей одновременно с этим выражением привычке
рассматривать общественное мнение как некую незримую сущность,
обладающую большой действенностью, и причислять его к тем скры-
тым силам, что правят миром»208.
На самом деле общественное мнение приобрело такую силу во вре-
мя революции, когда оно стало рассматриваться вместе с политической
программой господствовавшей в тот момент фракции третьего сосло-
вия. Однако идеалистический взгляд склонен был рассматривать эту
фракцию лишь как носительницу некой духовной власти, которая сама
себя поддерживает и сохраняет. В Германии понятие «общественное
мнение» за неимением выраженного классового самосознания бур-
жуазии прилагалось — в зависимости от индивидуальных интересов
говорящего — то к ученой публике209, то к «тем классам, которые, когда
они действуют массой, достигают перевеса»210; но в целом преобладало
мнение, что эта сила осуществляет свое господство лишь опосредо-
ванно. Поэтому Зонненфельс подчеркивал:
207
«die Übereinstimmung vieler oder des größten Teils der Bürger eines Staats in
Urteilen, die jeder einzelne zufolge seines eignen Nachdenkens oder seiner Erfahrung
über einen Gegenstand gefällt hat». — Garve Ch. Ueber die öffentliche Meinung // Idem.
Versuche über verschiedene Gegenstände aus der Moral, der Litteratur und dem gesell-
schaftlichen Leben. Breslau, 1802. Bd. 5. S. 296.
208
«neuen Epithet öffentlich […] zu unsrer Zeit das, was ehedem gemeine oder
herrschende Meinung hieß, bezeichnet»; «mit diesem Ausdrucke zugleich entstandnen
Gewohnheit, die öffentliche Meinung als ein unsichtbares Wesen von großer Wirksam-
keit zu betrachten, und sie mit unter die verborgnen Mächte zu zählen, welche die Welt
regieren». — Ibid. S. 294.
209
Erhard Ch. D. Über das Recht, die Gesetze in öffentlichen Schriften zu beurteilen //
Deutsche Monatsschrift. 1792. Bd. 3. S. 8.
210
Wieland Ch. M. Über die öffentliche Meinung. 9. Gespräch unter vier Augen
(1798) // C. M. Wielands sämmtliche Werke / Hrsg. J.G. Gruber. 2. Aufl. Leipzig, 1857.
Bd. 32. S. 192.
Общественное мнение само по себе не есть власть или есть лишь

власть моральная (идейная); но она обеспечивает справедливому правле-
нию действительную власть, потому что увеличивает количество доволь-
ных, количество его приверженцев, а количество недовольных — умень-
шает. Таким образом, моральная власть проявляется через физическую211.
Только после того как появилось сильное общественное мнение, стало

возможным говорить о нации как об отдельном политическом факторе:
«Что может значить нация в политическом смысле, как не постоянное,
то есть регулярно подпитываемое, структурированное и выражающее себя
общественное мнение», — писал граф фон Шлабрендорф в 1815 году212.
Разница между критикой и политическим действием, которая до рево-
люции отражалась в двусмысленности слова öffentlich, в понятии «об-
щественное мнение» одновременно была и сохранена, и снята: власть
общественного мнения не означала, что массы в ходе революции сами
захватили власть, но что отныне ее материальной силой правительству
был положен предел политически осуществимого и выход за этот предел
с неизбежностью поставил бы под угрозу сохранение государственного
порядка. «Таким образом, причина всякой революции, — писал Иоганн
Адам Бергк в 1795 году в журнале Deutsche Monatsschrift, — внешнее угнете-
ние и моральная культура. Если внешние установления не соответствуют
тому, что говорит совесть, если нация видит или чувствует несправедли-
вости, которые ее обременяют и противоречат ее человеческому естеству,
то революция неизбежна»213. И общественное мнение, служащее рупором
совести, и политические институты мыслились как изменчивые силы, не-
равномерный прогресс которых приводит к доселе неведомой разновид-
ности революций: наряду с теми, которые вызваны людьми и вещами,
211
«Die öffentliche Meinung selbst ist keine, oder ist nur eine moralische (ideale)
Kraft: aber sie sichert einer gerechten Regierung die wirkliche Kraft, da sie die Zahl der
Zufriedenen, die Zahl ihrer Anhänger vergrößert, die Zahl der Unzufriedenen vermindert.
Die moralische Kraft wird dann durch die physische geltend gemacht». — Sonnenfels J.
von. Ueber öffentliche Sicherheit oder von der Sorgfalt, die Privatkräfte gegen die Kraft des
Staats in einem untergeordneten Verhältnisse zu erhalten. Wien, 1817. § 182. S. 4.
212
Schlabrendorf, Graf von. Brief an Varnhagen von Ense (6. Juni 1815) // Schwab G.
(Hrsg.) Die deutsche Prosa von Mosheim bis auf unsere Tage: eine Mustersammlung mit
Rücksicht auf höhere Lehranstalten. Stuttgart, 1843. Teil 1. S. 379−380.
213
«Der Grund also von jeder Revolution ist äußere Bedrückung und moralische
Kultur. Stimmen die äußern Einrichtungen nicht mit den Aussprüchen des Gewissens
überein, erkennt oder fühlt die Nation die Ungerechtigkeiten, die sie belasten und ih-
rer Menschheit spotten, so ist eine Revolution unvermeidlich». — Bergk J. A. Bewirkt die
Aufklärung Revolutionen? // Deutsche Monatsschrift. 1795. Bd. 3. S. 274.
362 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
«третий вид революций возникает из изменившихся мнений и понятий,

и они, с одной стороны, неизбежны и необоримы, а с другой — они опаснее
всех и дольше всех продолжаются. Ведь очевидно, что всякий государ-
ственный строй и всякий закон имеют своей последней опорой мнение
большинства, что ему нужно подчиняться», — рассуждал Гарве214. Значе-
ние революции для общественного мнения заключалось в том, что она
обеспечила ему окончательное признание в качестве ограничителя, опре-
деляющего границы политически осуществимого. Бергк полагал:
Но ее (то есть революции. — Примеч. пер.) можно избежать, если

государственное устройство будет идти в ногу с моральным просве-
щением, если правительство будет всегда следить за всеобщей волей
нации и осуществлять ее, если оно не будет дерзко и необдуманно ос-
корблять право, но будет чувствовать дух времени и сумеет управлять
им и использовать его215.
У введенных во время Великой Французской революции в поли-

тический лексикон понятий «всеобщая воля» (volonté générale) и «дух
времени»216 с понятием «общественное мнение» общим было то, что во-
прос об истине отступал в них на задний план. Гарве писал:
В самом деле, эти два выражения — общественное мнение и все-

общая воля — имеют очень тесную связь друг с другом. Оба они были
214
«Eine dritte Art von Revolutionen entstehet aus den veränderten Meinungen uni
Begriffen, und diese sind von der einen Seite unvermeidlich und unwiderstehlich, von der
andern die gefährlichsten und am längsten dauernden unter allen. Es ist nämlich offenbar,
daß jede Staatsverfassung und jedes Gesetz ihre letzte Stütze in der Meinung der Majorität
haben, daß man sich ihnen unterwerfen müsse». — Garve C. Über die Veränderungen
unserer Zeit in Pädagogik, Theologie und Politik // Idem. Vermischte Aufsätze, welche
einzeln oder in Zeitschriften erschienen sind. Breslau, 1800. Teil 2. S. 259.
215
«Sie kann aber vermieden werden, wenn die Verfassung mit der moralischen
Aufklärung gleichen Schritt hält, die Regierung immer auf den allgemeinen Willen der
Nation achtet und ihn vollzieht, nicht frech und unbesonnen in Beleidigungen gegen das
Recht fortfährt, sondern den Geist der Zeit kennt, ihn zu regieren und zu gebrauchen
weiß». — Bergk J. A. Bewirkt die Aufklärung Revolutionen? S. 275.
216
«In der Tat haben beide Ausdrücke, öffentliche Meinung und allgemeiner Wille,
eine sehr nahe Beziehung aufeinander. Sie sind beide fast zu einerlei Zeit, und von den-
selben Schriftstellern in die Sprache eingeführt worden. Die dadurch bezeichneten Sa-
chen haben denselben Charakter, gründen ihren Wert auf gleiche Ansprüche, sind gleich
schwer mit Sicherheit zu erkennen, und können gleich leicht von Volksverführern gemiß-
braucht werden». — См.: Kluge F., Mitzka W. Etymologisches Wörterbuch der deutschen
Sprache. 20. Aufl. 1967. S. 878.
введены в оборот почти в одно время и одними и теми же писателями.

Обозначаемые ими вещи имеют один и тот же характер, их ценность
основывается на одинаковых притязаниях, оба одинаково трудно
с уверенностью распознать, и обоими одинаково легко могут злоупо-
треблять демагоги217.
Посредством понятия volonté générale Руссо в 1762 году в своем

трактате Об общественном договоре постулировал автономию коллек-
тивной воли, не дав при этом позитивного определения тех критери-
ев, которые определяли бы ее рациональность. От «воли всех» (volonté
de tous) «всеобщую волю» отличало то, что она «неизменно является
правильной и всегда нацелена на всеобщее благо»218. Эта же мысль
проводится в Универсальном энциклопедическом словаре Пирера (1844)
и применительно к общественному мнению: оно судит «не только об ис-
тинности тех или иных фактов и принципов, но и об их необходимо-
сти и своевременности»219. Для мыслителей Просвещения только ис-
тинность общественного мнения могла бы служить обоснованием его
власти, но впоследствии стало особенно подчеркиваться такое его каче-
ство, как актуальность, и легитимирующей инстанцией его господства
сделалось само историческое время. Важно, писал Виланд в 1798 году,
«что оно, чтобы заслуживать название общественного, настолько соот-
ветствует духу и современному настроению нации и вообще имеет такой
характер, что, как только высказывается вслух, большей части (нации. —
Примеч. пер.) […] понятно и воспринимается ею с одобрением»220.
Около 1800 года понятию «общественное мнение» было придано
временнóе измерение, ставшее важной составной частью его значения:
выступая в качестве измерителя прогресса, направление которого оно
само же и задавало, общественное мнение претендовало на автономию
временнóго сознания. «История заставляет правительства держать ответ
перед будущим, а общественное мнение — уже перед современниками», —
217
Garve C. Ueber die öffentliche Meinung. S. 302−303.
218
Rousseau J.-J. Du contrat social ou Principes du droit politique. Liv. 2, chap. 3 //
Idem. Œuvres compl. / Éd. B. Gagnebin, M. Raymond. T. 3. 1969.
219
Pierer H. A. Universal-Lexikon der Gegenwart und Vergangenheit oder neuestes
encyklopädisches Wörterbuch der Wissenschaften, Künste und Gewerbe. 2. Aufl. Alten-
burg, 1844. Bd. 12. S. 213.
220
«daß sie, um den Namen der öffentlichen zu verdienen, dem Geiste und der ge-
genwärtigen Stimmung der Nation so angemessen und überhaupt so beschaffen sei, daß
sie, sobald sie sich laut vernehmen läßt, dem größten Teile […] einleuchte, und mit Beifall
von ihm aufgenommen werde». — Wieland C. M. Über die öffentliche Meinung. S. 213.
364 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
констатировал Зонненфельс221. С этим было связано и то обстоятель-

ство, что теперь данное понятие, по критическому замечанию Гарве, стало
открыто для бесконтрольного идеологического заполнения: «Когда эти
друзья революции не способны ни объяснить ее происхождение на ос-
нове известных фактов, ни оправдать ее шаги в соответствии с ними же,
тогда они обращаются к общественному мнению как к некоему qualitas
occulta, способному все объяснить, и как к некой высшей власти, спо-
собной все извинить»222. С точки зрения рационалиста, подверженность
понятия «общественное мнение» идеологизации представляла собой но-
вый опыт, пришедший с революцией. Однако если задаться вопросом
о том секрете, который составляет сердцевину всякого общественного
мнения, его духовный «центр вращения», не подлежащий критической
рефлексии, то обнаруживается, что воплощенная в этом понятии не-
посредственность коллективного опыта заняла место частного убежде-
ния каждого индивида в суждении общественности. В спонтанности
их возникновения, причина которого оставалась скрытой, заключалась
гарантия истинности как этого суждения, так и общественного мнения.
Поэтому Нибур и Виланд считали необходимым, чтобы общественное
мнение овладело «большинством голов неприметно»223 или возникало
«само собою в умах, не подверженных»224 личному влиянию.
VI.3. «Общественное мнение» и «публичность»

в Германии 1815−1848 годов
VI.3.а. «Общественное мнение»
Хотя в Германии происходила интенсивная теоретическая рецеп-

ция идей Великой Французской революции, понятие «обществен-
ное мнение» приобрело здесь иное значение, нежели то, которое
221
«Die Geschichte macht Regierungen bei der Zukunft, die öffentliche Meinung
schon bei den Zeitgenossen verantwortlich». — Sonnenfels J. von. Ueber öffentliche Si-
cherheit. S. 79.
222
«Wenn diese Freunde der Revolution weder den Ursprung derselben aus den
bekannten Tatsachen zu erklären, noch ihre Schritte nach denselben zu rechtfertigen
wissen, so nehmen sie zu der öffentlichen Meinung, als einer Qualitas occulla, die alles
erklären — und einer höhern Macht, die alles entschuldigen kann, ihre Zuflucht». — Gar-
ve C. Ueber die öffentliche Meinung. S. 294−295.
223
Wieland C. M. Über die öffentliche Meinung. S. 193.
224
Niebuhr B. G. Über geheime Verbindungen im preußischen Staat, und deren De-
nunciation. Berlin, 1815. S. 10−11.
имело понятие opinion publique во французском языке: зачатки ре-

волюционной практики в нем латентно присутствовали, но робкое
их проявление стало возможным только в 1848 году. В период между
Венским конгрессом и Мартовской революцией либеральная буржуа-
зия рассматривала общественное мнение как оппозиционный голос
просвещенных средних слоев, которые требовали парламентского
представительства в системе конституционной монархии для сво-
его приватного интереса, отождествлявшегося с общественным. Это
проявилось уже в 1803 году, когда барон Штейн попытался мобили-
зовать общественное мнение в рейнско-вестфальских провинциях
Пруссии на поддержку своих реформаторских планов, признав его —
в противовес организованно представленным интересам старых фео-
дальных сословий и старопрусской бюрократии — выражением ле-
гитимных профессионально-сословных интересов провинциальных
сословий225. Но в лозунг это понятие превратилось только во время
и после войны с Наполеоном (1813), когда идея конституционной мо-
нархии, опирающейся на общественное мнение, заняла центральное
место среди политических интересов либеральной буржуазии. Йозеф
Гёррес уже в 1810 году призывал к национально-освободительной
борьбе общественного мнения против французской оккупации:
«Что необходимо, так это чтобы в сердцевине нации образовалось
твердое, определенное общественное мнение, которое бы решительно
и однозначно выражало своеобычный характер племени»226. А после
победы над Наполеоном он же, выступая в Der Rheinische Merkur
выразителем позиции рейнских либералов, привлекал обществен-
ное мнение как орудие для продвижения их интересов на Венском
конгрессе: поскольку народ «своими деяниями и жертвами сделал
себя достойным того, чтобы получить в общественных делах голос
и влияние», первым делом ему должна быть предоставлена свобода
печати227. Немецкие периодические издания, писал Гёррес в начале
225
Flad R. Der Begriff der öffentlichen Meinung bei Stein, Arndt und Humboldt:
Studien zur politischen Begriffsbildung. Leipzig; Berlin, 1929. S. 16−17.
226
«Was not tut vor allen Dingen, ist, daß in der Mitte der Nation eine feste, bestimm-
te öffentliche Meinung sich bilde, die entschieden und unverkennbar den eigentümlichen
Charakter des Stammes ausdrücke». — Görres J. J. Reflexionen über den Fall Teutschlands
und die Bedingungen seiner Wiedergeburt // Idem. Gesammelte Schriften. Köln, 1955.
Bd. 4. S. 227.
227
«Volk […] durch Taten und Aufopferungen sich wert gemacht habe, in den öffent-
lichen Angelegenheiten Stimme und Einfluß zu gewinnen». — Görres J. J. Die deutschen
Zeitungen // Der Rheinischer Merkur. 1814. 1. Juli. No. 80 (цит. по: Idem. Gesammelte
Schriften. 1928. Bd. 6−8.)
366 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
июля 1814 года, — «должны дисциплинированно и умеренно, как по-

добает, но и совершенно свободно и раскованно высказывать обще-
ственное мнение; они должны быть трибунами, представляющими
огромное большинство, они должны быть устами народа и ушами
правителя. То, чего желают все […] должно находить выражение
в них»228. Требование свободы печати уже во время Великой Фран-
цузской революции рассматривалось как необходимое предвари-
тельное условие свободного проявления общественного мнения229.
А в 1815−1848 годах в Германии это требование уже было нацелено
на конституционно-правовую институционализацию, которая при-
давала понятию «общественное мнение» амбивалентное значение
одновременно внутри и вне сферы государственного устройства
(Verfassung). Что именно следует понимать под властью обществен-
ного мнения, пояснил в 1839 году Цахариэ230:
Для того чтобы народ не просто властвовал, но и правил через сво-

их представителей и чиновников, представительное государственное
устройство должно одновременно быть властью общественного мне-
228
«sollen in Zucht und Maß, wie sich geziemt, aber auch äußerlich frei und ungefes-
selt, das Wort für die öffentliche Meinung führen; Tribunen sollen sie die große Mehrheit
vertreten, sie sollen der Mund des Volkes und das Ohr des Fürsten? sein. Was alle wün-
schen […] soll in ihnen ausgesprochen werden». — Ibid.
229
«La Constitution garantit comme droits naturels et civils […] la liberté à tout
homme de parler, d’ écrire, d’imprimer et publier ses pensées, sans que ses écrits puis-
sent être soumis à aucune censure ni inspection avant leur publication». — Französische
Verfassung von 1791, Titre 1. Dispositions fondamentales. No. 3 // Franz G. (Hrsg.)
Staatsverfassungen. Eine Sammlung wichtiger Verfassungen der Vergangenheit und Ge-
genwart. München, 1950. S. 290 ff. Ср. рус. пер.: «Раздел первый ‘Основные положе-
ния, обеспеченные Конституцией’ […] Конституция обеспечивает также в каче-
стве прав естественных и гражданских […] свободу каждого выражать словесно
или письменно, печатать и предавать гласности свои мысли, не подвергаясь ника-
кой предварительной цензуре или проверке до их опубликования…». — Докумен-
ты истории Великой французской революции / Отв. ред. А.В. Адо. М., 1990. Т. 1.
С. 114. — Примеч. пер.
230
«Damit nun das Volke gleichwohl nicht bloß herrsche, sondern auch durch seine
Vertreter und Beamte regiere, muß die Repräsentativverfassung zugleich die Herrschaft
der öffentlichen Meinung sein. [Anm.:] Man verwechsle nicht die öffentliche Meinung
mit der Meinung der Mehrheit. Die erstere ist die präsumtive, (oder mutmaßliche), die
letztere ist die wirkliche Meinung der Mehrheit. Die Meinung der Mehrheit läßt sich nur
durch das Zählen der Stimmen ausmitteln, auf die öffentliche Meinung schließt man aus
den Meinungen, die von einzelnen geäußert werden. Die Meinung der Mehrheit hat (vo-
raussetzungsweise) eine entscheidende, die öffentliche Meinung hat nur eine beratende
Stimme. — Zachariä K. S. Vierzig Bücher vom Staate. 2. Aufl. Heidelberg, 1839. Bd. 3.
S. 208 (включая примечания).
ния. [Примечание: Не следует путать общественное мнение с мнением

большинства. Первое является презумптивным (или предполагаемым),
второе же есть действительное мнение большинства. Мнение боль-
шинства можно выяснить только путем подсчета голосов, а выводы
об общественном мнении делают по тем мнениям, которые высказы-
ваются индивидами. Предполагается, что мнение большинства имеет
решающий голос, общественное же мнение — лишь совещательный.]
Поскольку, продолжает свою мысль Цахариэ, общественное

мнение в конечном счете основывается на одобрении одного голо-
са другим, «в пользу общественного мнения одновременно говорит
предположение, что оно и есть правильное». Это различение между
«общественным мнением» и «мнением большинства» восходило
к тому различению между volonté générale и volonté de tous231, которое
проводил Руссо. Однако вместо суверенитета всеобщей воли в парла-
ментской системе правления, разработанной Цахариэ, общественное
мнение лишь отражало указующие путь основные линии всеобщей
воли, которые должны были служить народным депутатам для ори-
ентировки. Свобода печати, с точки зрения Цахариэ, была необходи-
ма для того, чтобы народ был в состоянии «выводить мнения своих
депутатов на суд общественного мнения»232. Такое разжалование об-
щественного мнения до пусть и заслуживающего внимания, но под-
дающегося манипулированию барометра настроений наблюдалось
как в большинстве западных демократий, так и в Германии в течение
всей второй половины XIX века — параллельно с прогрессом парла-
ментаризма233. А до 1848 года это понятие служило либералам в ка-
честве легитимирующего фундамента для их конституционно-пра-
вовых притязаний. Однако, в отличие от Франции конца 80-х годов
XVIII века, в Германии 1815−1848 годов не удалось превратить это
понятие в название для всеобщей воли нации: по своему содержанию
«общественное мнение» начиная с 1820-х годов все больше связыва-
лось с интересами, прежде всего, образованных средних слоев, и это
в немалой степени способствовало превращению сословного полити-
ческого устройства в характерное для второй половины века партий-
231
Rousseau J.-J. Du contrat social ou Principes du droit politique. Liv. 2, chap. 3 //
Idem. Œuvres compl. 1969. T. 3.
232
«die Meinungen seiner Abgeordneten vor den Richterstuhl der öffentlichen Mei-
nung zu ziehen». — Zachariä K. S. Vierzig Bücher vom Staate. Stuttgart; Tübingen, 1820.
Bd. 2. S. 350.
233
См. ниже.
368 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
но-классовое. Согласно дефиниции словаря Брокгауза 1820 года, «об-

щественное мнение есть господствующий в определенное время среди
большей и наиболее образованной части публики взгляд на все дела
человечества, в особенности гражданские и церковные»234. Леопольд
фон Ранке в 1832 году констатировал, что «пребывает оно главным
образом в средних слоях народа»; с тем, что можно править в согласии
с общественным мнением, Ранке был не согласен235. Сторонники власти
общественного мнения часто ссылались на национальное единство,
существовавшее еще до конституирования государства. В час испыта-
ний, когда у прусского правительства после заключения Тильзитского
мира (1807) были связаны руки для сопротивления Наполеону, Йозеф
Гёррес призвал нацию прибегнуть к своим собственным силам. Мощ-
ное общественное мнение в Германии не только необходимо, писал
он, но и латентно уже имеется, ибо «помимо всеобщих принципов
права существует особое согласие между родственными умами […]
и это, высказанное всеми, становится национальным мнением»236.
На духовное единство Германии ссылался 22 года спустя писатель
и политик Иоганн Георг Август Вирт в листовке, опубликованной
за несколько недель до Гамбахского праздника: на сей раз листовка
была направлена против монархических властей Германского союза:
«Из духовного же союза (Bündnis) проистекает власть общественного
мнения», которая «весит на чаше весов больше, нежели вся власть
монархов»237. В значении пространства духовного согласия понятие
«общественное мнение» было очень близко понятию «обществен-
ность/публичная сфера» (Öffentlichkeit).
234
«Die öffentliche Meinung ist die zu einer gewissen Zeit in dem größeren und ge-
bildeteren Teil des Publikums herrschende Ansicht von den gesamten Angelegenheiten
der Menschheit, insbesondere den bürgerlichen und kirchlichen». — [Brockhaus]. Con-
versations-Lexikon oder kurzgefaßtes Handwörterbuch. 4. Aufl. Suppl. Leipzig, 1820.
Bd. 3. S. 232 (статья Öffentliche Meinung). См. также: Bluntschli J. C. Lehre vom moder-
nen Staat. Stuttgart, 1876. Bd. 3. S. 188.
235
«Ihren Hauptsitz hat sie in den mittleren Klassen des Volkes». — Ranke L. von.
Die Theorie und die öffentliche Meinung in der Politik // Historisch-politische Zeitschrift.
1832. Bd. 1. S. 482 ff.
236
«außer den allgemeinen Maximen des Rechts gibt es ein besonderes Einverständ-
nis unter verwandten Geistern […] und dies von der Gesamtheit ausgesprochen, wird
nationelle Meinung». — Görres J. Reflexionen über den Fall Teutschlands und die Bedin-
gungen seiner Wiedergeburt. S. 227−228.
237
«Aus dem geistigen Bündnisse aber entspringt die Macht der öffentlichen Mei-
nung, welche schwerer in die Wagschale der Gewalten fällt als alle Macht der Fürsten». —
Wirth J. G. A. Deutschlands Pflichten // Deutsche Tribüne. Ein konstitutionelles Tagblatt.
1839. 3. Februar. No. 29.
VI.3.б. «Публичность»/«гласность» и «общественность»

(Öffentlichkeit)
Как и в случае с понятием «публичность» (Publizität), республикан-

ские идеи, распространявшиеся Великой Французской революцией,
в слове Öffentlichkeit слились в политическое понятие и слово-лозунг.
Специфическое совершенство, которое обретала идея государства
в представлении мыслителей Просвещения благодаря тому, что сво-
бодный обмен мнениями обеспечивал максимально широкое участие
образованной публики в общественных (öffentlich) делах, было обле-
чено в форму понятия «гласность / публичность / публичная сфера»
(Öffentlichkeit) и в этой форме возведено в ранг программы предстоя-
щего изменения государственного устройства. Первые признаки этого
появились уже в 1803 году, когда Август Вильгельм Шлегель писал,
что хор в античной трагедии представляет «национальный общинный
дух» греков:
Ведь при их республиканском духе они считали необходимой

для полноты какого-либо действия публичность такового. И когда они
в своих поэтических произведениях обращались к былой героической
эпохе, в которой еще господствовал монархический строй, они как бы
республиканизировали эти семьи героев, изображая, как на их совеща-
ниях присутствуют в качестве свидетелей либо старейшины из народа,
либо другие лица, которые могли бы его представлять238.
Публичная сфера была той средой, а публичность — тем средством,

которые позволяли народу конституироваться как политическое тело:
«Как вода рыбе, как воздух птице, — писал Герхард Антон фон Халем
в Kieler Blätter (1816) — так всякому представителю народа жить воз-
можно только на публике»239. «Вся политическая жизнь свободных на-
238
«nämlich bei ihrem republikanischen Geiste gehörte für sie zu der Vollständigkeit
einer Handlung auch die Öffentlichkeit derselben. Da sie nun mit ihren Dichtungen in das
heroische Zeitalter zurückgingen, wo noch die monarchische Verfassung galt, so republi-
kanisierten sie jene Heldenfamilien gewissermaßen dadurch, daß sie bei ihren Verhand-
lungen entweder Älteste aus dem Volk oder andere Personen, welche dasselbe repräsentie-
ren konnten, als Zeugen gegenwärtig sein ließen». — Schlegel A. W. von. Vorlesungen über
schöne Litteratur und Kunst (1802/1803) / Hrsg. J. Minor. Heilbronn, 1884. Teil 2. S. 322.
239
«Wie das Wasser dem Fisch, die Luft dem Vogel, so lebet nur in der Öffentlich-
keit jeder Vertreter des Volkes». — Halem G. A. von. Töne der Zeit // Kieler Blätter. 1816.
Bd. 3. S. 328.
370 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
родов, — вторил ему Карл Теодор Велькер (1841), — происходит в пуб-

личной сфере, как человек дышит в воздухе»240.
Таким образом, слово Öffentlichkeit стало в Германии начала XIX века
понятием, отражавшим политические убеждения, причем сразу в двух
смыслах: оно обозначало не только центральный пункт либеральной
конституционной программы, но также и признак, и необходимое
условие всякого порядочного образа мыслей вообще. Так, например,
в 1817 году в издававшемся Генрихом Луденом журнале Nemesis была
высказана похвала в адрес либеральных принципов правления вюр-
тембергского короля и его советников: они, конечно, в своих взглядах
могут порой и заблуждаться, говорилось в статье, «но они убеждены
в их правильности, ибо иначе они боялись бы гласности. Кто стремится
к свету, тот определенно выполняет свое дело честно и порядочно»241.
Гласность как признак уверенности в себе и чистоты помыслов пре-
вратилась в стереотипный топос либеральной публицистики предре-
волюционных десятилетий. Так понятие Öffentlichkeit вписалось в ту
атмосферу всеобщего братания, которая распространилась в среде
либеральной буржуазии во время Наполеоновских войн и затем пре-
вратилась в традицию. В 1813 году Йенская студенческая корпорация
провозгласила своим принципом полную гласность всей своей деятель-
ности242; на этот принцип как на свидетельство своей политической
порядочности она ссылалась и в 1819 году, когда объявляла о своем
роспуске: «Установилась нравственная, свободная жизнь, уверенная
гласность пришла на смену ползучей скрытности, мы могли без стес-
нения и с чистой совестью предъявлять миру то, что мы извлекали
из самой глубины наших сердец и претворяли в действительность»243.
240
«Das ganze politische Leben freier Völker bewegt sich in der Öffentlichkeit, wie
man atmet in der Luft». — Welcker C. Th. Öffentlichkeit // Rotteck C. von, Welcker C. Th.
(Hrsg.) Staats-Lexikon oder Encyklopädie der Staatswissenschaften. 1841. Bd. 12. S. 253.
241
«sie sind von ihrer Richtigkeit überzeugt, denn sonst würden sie die Oeffentlich-
keit scheuen. Wer das Licht sucht, der geht gewiß ehrlich und redlich zu Werke». — Ue-
ber die Würtembergische Ständeversammlung // Nemesis. Zeitschrift für Politik und Ge-
schichte. 1817. Bd. 9. S. 291.
242
См.: Wentzcke P. Geschichte der Deutschen Burschenschaft. Heidelberg, 1919.
Bd. 1. S. 158.
243
«Ein sittliches, freies Leben hatte sich gestaltet, zuversichtliche Öffentlichkeit war
an die Stelle schleichender Heimlichkeit getreten, wir konnten ohne Scheu und mit gutem
Gewissen der Welt darbieten, was wir aus unseren innersten Herzen hervorgesucht und
in die Wirklichkeit versetzt hatten». — Auflösungsschreiben der Jenaer Burschenschaften
am 26. Januar 1819 // Ibid. S. 366.
В качестве признака политической искренности понятие Öffentlichkeit

могло использоваться благодаря тому, что значение прилагательного
öffentlich было двояким. Вообще, это прилагательное заключало в себе
смысловое противоречие: государственные (öffentlich) дела вершились
тайно, и келейная деятельность правительства как бы противоречила
своим собственным терминам. Народ, писал в 1817 году анонимный
автор в журнале Allgemeines Staatsverfassungs-Archiv, не доверяет поли-
тике кабинета, действующего под покровом секретности:
Ибо таков приговор света всему, что должно бы и могло бы быть

гласным, но, тем не менее, содержится в тайне. То, что скрывают, всегда
представляется людям злом, боящимся света […] И какой вред мог бы
быть от того, что […] подобного рода общественные дела обсужда-
лись бы гласно?244
В долгосрочной перспективе распространение понятия Öffentlichkeit

отражало принципиальную перемену соотношения гласности и тайны
в политической теории: на смену рациональной, поддающейся расчету
и потому предсказуемой политической практике раннего Нового вре-
мени, которая в системе европейского баланса сил, чтобы не позво-
лять внешнеполитическим соперникам делать упреждающие встреч-
ные ходы, нуждалась для достижения своих целей в сокрытии планов
и принимаемых решений, в начале XIX века пришла практика, обос-
нованием которой были внутриполитические аргументы, отсылавшие
к потребностям и опыту «средних классов», как зачастую именовался
класс буржуазии245. И в соответствии с постулированным под лозунгом
244
«Denn es ist nun einmal das Urteil der Welt gegen alles, was öffentlich sein sollte
und könnte und dennoch verheimlicht wird. — Das Verheimlichte denkt man sich be-
ständig als das Böse, welches das Licht scheuet […] Und was könnte es schaden, wenn
man […] diese Art öffentlicher Angelegenheiten auch öffentlich verhandelte?». — Ständi-
sche Angelegenheiten im Königreich Hannover // Allgemeines Staatsverfassungs-Archiv.
Zeitschrift für Theorie und Praxis gemässigter Regierungsformen. 1816. Bd. 2. S. 423.
245
«Denn es müßte ja sonderbar zugehen, wenn gerade alle diejenigen Kenntnisse, Er-
fahrungen, Ansichten und Gedanken, auf welche eine weise und möglichst vollkommene
Verwaltung des Staats begründet werden muß, nur allein bei den Personen, welche in
öffentlichen Ämtern stehen, und wenn sich außer diesem Kreise in der Masse des Volks
durchaus nichts für jene Zwecke Brauchbares finden sollte». — (Перевод: «Поистине
было бы очень странно, если бы все те знания, опыт, взгляды и мысли, на которых
должно основываться мудрое и, насколько возможно, совершенное управление го-
сударством, находились только у лиц, состоящих на общественных должностях,
и если бы за пределами этого круга в массе народа нельзя было бы найти ничего
пригодного для этих целей». — Ibid. S. 425.)
372 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
«гласности» (Öffentlichkeit) принципом всеобщего доверия специалист

по государственному праву Карл Генрих Пёлиц в 1823 году требовал
также для внешнеполитической сферы «обоюдной гласности (публич-
ности) (в оригинале: Öffentlichkeit (Publicität). — Примеч. пер.) народов»
как гарантии их взаимной безопасности246.
После 1815 года понятие Öffentlichkeit охватывало целую програм-
му конституционных условий, призванных обеспечить прозрачность
процесса принятия решений на государственном уровне. Образцом
здесь служила Англия, где, как писал в 1814 году журнал Nemesis, «глас-
ность, с которой обсуждаются крупные дела», постоянно принуждает
народ обращать свой взор на общественно-государственные темы247.
Публикация протоколов заседаний парламента, ставшая в Англии
традицией с 70-х годов XVIII века, не была, однако, гарантирована
никаким законом. Поэтому с полным правом можно было утверждать,
что королевский указ, предписывавший гласность для заседаний Вюр-
тембергского сословного собрания (1815), являлся качественно новым
шагом в сравнении с практикой британского парламента, где гласность
«поддерживалась исключительно стараниями частных лиц»248.
В теории либеральные авторы после 1815 года превозносили
«принцип гласности», называя его «оплотом всякой конституции»249,
так что он скоро начал конкурировать с «монархическим принципом»,
утвержденным на Венском конгрессе. В представлении, будто глас-
ность, рассматривавшаяся как необходимый принцип любой разумной
политики, постоянно стремится превзойти существующие рамки сво-
его конституционно-правового институционального оформления, был
некий утопический момент. С тех пор невыполнимость этого глобаль-
ного притязания позволяла чисто теоретически лишать легитимности
любое правительство. Но не наоборот — благодаря ему существует воз-
можность интерпретировать те формы гласности, которые получают
конституционную гарантию, как шаги в сторону дальнейшего совер-
шенствования публично-политической сферы.
В 1815−1848 годах гласность заседаний земельных органов со-
словного представительства удавалось обеспечить лишь частично.
246
Pölitz K. H. L. Die Staatswissenschaften im Lichte unsrer Zeit. Leipzig, 1827. Teil 1.
S. 133.
247
«durch die Oeffentlichkeit, mit welcher die großen Geschäfte behandelt wer-
den». — Vom freien Geistes-Verkehr // Nemesis. Zeitschrift für Politik und Geschichte.
1814. Bd. 2. S. 224.
248
Ueber die Oeffentlichkeit ständischer Beratschlagungen // Ibid. 1818. Bd. 11. S. 454.
249
Ueber die Würtembergische Ständeversammlung // Ibid. 1817. Bd. 9. S. 301.
При этом под гласностью понимались две разные вещи. 1) В широком

смысле имелась в виду публикация протоколов сессий. Такая прак-
тика установилась с 1815 года в Вюртемберге, с 1819 года — в Бадене
и Баварии; с 1820/21 года выдержки из протоколов стали печататься
в Саксонии и Веймаре, а после 1830 года — в большинстве государств
Германского союза. Парламент Союза, заседавший во Франкфурте-на-
Майне, начиная с 1816 года тоже публиковал протоколы своих сессий250.
Но, как и в большинстве стран-членов, ход его заседаний передавался
лишь в пересказе, а действительно важные секретные обсуждения во-
обще не подлежали огласке. До самой революции 1848 года постоянно
раздавались жалобы на то, что репортажи неполны, анонимны и под-
вергаются цензуре. 2) В более узком смысле под гласностью парламент-
ских заседаний понималось разрешение ограниченному числу зрителей
присутствовать в зале и непосредственно наблюдать за ходом сессии.
Подобного рода гласность существовала в обеих палатах Вюртемберг-
ского парламента в 1817−1819 годах, с 1818 года — в Бадене, с 1820 —
в Великом герцогстве Гессен, а с 1831 года — в Саксонии, Ганновере,
курфюршестве Гессен и Брауншвейге. Только для второй палаты она
практиковалась с 1818 года в Баварии и с 1819 года в Вюртемберге.
Однако, как правило, по ходатайству, поданному небольшим числом
депутатов или министров (иногда это ходатайство требовало одобре-
ния большинством членов палаты), допуск публики на заседания мог
быть отменен251. В отличие от революционной Франции гласность
парламентских заседаний в предреволюционной Германии оставалась
льготой, пожалованной монархами народу, который еще должен был
сначала показать, что он достаточно «совершеннолетний», чтобы уча-
ствовать в государственных (öffentlich) делах. Именно это старались
доказать либералы, когда обращали внимание на прогресс образования
в средних слоях населения и на возросшую их компетентность в вопро-
сах политики. Опытных народных представителей, писал в 1816 году
журнал Allgemeines Staatsverfassungs-Archiv, следует ожидать как раз
в современную эпоху, «когда умственное образование и разнообраз-
нейшие познания распространились повсеместно и почти ежедневно
множатся поводы, направляющие внимание каждого мыслящего че-
ловека на общественные дела». Поэтому государство, которое держит
заседания своего парламента в тайне, лишает само себя «значительной
250
Klüber J.L. Öffentliches Recht des teutschen Bundes und der Bundesstaaten.
4. Aufl. Frankfurt a.M., 1840. S. 456 ff.
251
Ibid.
374 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
части тех выгод, которые оно могло бы извлекать из всего умственно-

го образования своих народных масс»252. Понятие Öffentlichkeit самим
своим существованием свидетельствовало об осознании прогресси-
рующей интеллектуальной, политической и пространственной инте-
грации народа, которая проявлялась в нарастающем движении людей
и мнений поверх государственных и сословных границ. Тем самым оно
открывало дорогу представлению о политически гомогенном социаль-
ном пространстве и таким образом подготавливало трансформацию
значения, произошедшую во второй половине XIX века, когда слово
Öffentlichkeit стало обозначать коллектив личностей.
VI.4. Гегель
Понятие Öffentlichkeit в системе гегелевской Философии права
(1821) фигурирует в определении отношений между государством
и гражданским обществом. В соответствии с этатистским идеализ-
мом основной концепции Гегеля «общественность» может развивать-
ся только из государства как «высшей конкретной всеобщности»253
в сфере права, ибо гражданское общество в определяющей степени
характеризуется противоречиями между приватными потребностями
и интересами254, а народ за пределами тех кругов, в рамках которых он
организует гражданское общество, являет собой лишь «неорганиче-
ское множество. Многие в качестве единичных лиц, что охотно пони-
мают под словом «народ», суть, правда, некая совместность, но только
как множество, как бесформенная масса, движение и действия которой
именно поэтому были бы лишь стихийны, неразумны, дики и ужас-
ны»255. Поскольку для Гегеля идея государства не требовала фунда-
252
«da Geistesbildung und die mannigfaltigsten Kenntnisse sieh allgemein verbrei-
tet haben und fast täglich die Veranlassungen sich mehren, welche die Aufmerksamkeit
jedes denkenden Menschen auf die öffentlichen Angelegenheiten richten»; «eines nicht
unbedeutenden Teils der Vorteile, welche er aus der gesamten geistigen Bildung seiner
Volksmassen schaffen könnte». — Ständische Angelegenheiten im Königreich Hannover.
S. 424−425.
253
Hegel G.W.F. Die Grundlinien der Philosophie des Rechts oder Naturrecht und
Staatswissenschaft im Grundrisse (1821 [1820]). § 303 // Idem. Sämtliche Werke. Ju-
biläumsausgabe. Stuttgart, 1928 (далее: Hegel G.W.F. Rechtsphilosophie). Bd. 7. S. 414
(ср. рус. пер.: Гегель Г.В.Ф. Философия права / Ред. и сост. Д. А. Керимов, В. С. Нер-
сесянц. М., 1990. — Примеч. пер.).
254
См.: Bürgerliche Gesellschaft. Bd. 2. S. 779 ff.
255
«unorganische Gesamtheit: […] Die Vielen als Einzelne, was man gerne unter Volk
мента в виде эмоционального или рационального согласия граждан,

публичность (Öffentlichkeit) представлялась ему всего лишь форми-
рующим средством для индивида, с помощью которого этот инди-
вид может восполнить недостаток политического опыта и понимания
политики256. «Посредством участия депутатов в знании, обсуждении
и решении всеобщих дел»257 в публичных сословных собраниях реа-
лизовывался «принцип современного мира», заключавшийся в том,
чтобы «то, что каждый должен признавать, обнаруживало себя ему
как правомерное»258. В поддержке сословно-представительных органов
идея государства не нуждается, считал Гегель259, они обеспечивают
только «дополнение понимания»260. Через публичность законов, су-
допроизводства и сословных собраний государство (der Staat) позво-
ляет субъективному сознанию народа принимать участие в государ-
ственных (öffentlich) делах261, однако не отводит ему роли последней
апелляционной инстанции, к которой мог бы публично обращаться
индивид. Консервативный этатистский идеализм Гегеля гармонировал
с проводившейся государством в 1815−1848 годах политикой рестав-
рации в большей степени, чем либеральная конституционная модель,
чьих требований, связанных с публичностью, Гегель не разделял.
Поскольку общественное мнение, как мыслил его Гегель, не имело
задачи установления мысленной связи между народом и государством, его
дефиниция характеризовалась критической дистанцией по отношению
versteht, sind wohl ein Zusammen, aber nur als die Menge — eine formlose Masse, de-
ren Bewegung und Tun eben damit nur elementarisch, vernunftlos, wild und fürchterlich
wäre». — Hegel G. W. F. Rechtsphilosophie. § 303. S. 413−414 (цит. по: Гегель Г. В. Ф. Фи-
лософия права. М., 1990. С. 343. — Примеч. пер.).
256
Hegel G. W. F. Rechtsphilosophie. § 315, Zusatz. S. 423−424.
257
«Mitwissen, Mitberaten und Mitbeschließen über die allgemeinen Angelegenhei-
ten». — Ibid. § 314. S. 422 (цит. по: Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 350. — Примеч.
пер.).
258
«daß, was jeder anerkennen soll, sich ihm als ein Berechtigtes zeiget». — Hegel G. W. F.
Rechtsphilosophie. § 317, Zusatz. S. 426 (цит. по: Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 352
и след. — Примеч. пер.).
259
Понимание отдельного индивида, его убеждения Гегель расценивал как слу-
чайные; только образование внушает индивиду «страх перед всеобщим», которое
в буржуазном обществе олицетворяет идея государства. См.: Hegel G. W. F. Die
Grundlinien der Philosophie des Rechts oder Naturrecht und Staatswissenschaft im
Grundrisse (1821 [1820]). § 132, handschriftlicher Zusatz // Idem. Werke / Hrsg. E. Mol-
denhauer, K. M. Michel, H. Reinicke. Frankfurt a.M., 1970. Bd. 7. S. 249.
260
Hegel G. W. F. Rechtsphilosophie. § 301. S. 409; cp.: § 314 (цит. по: Гегель Г.В.Ф. Фи-
лософия права. С. 339. — Примеч. пер.).
261
Hegel G.W.F. Rechtsphilosophie. § 301, Zusatz. S. 411.
376 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
к тому, как превозносили это понятие либералы262. С одной стороны, Гегель

подтверждал неформальный авторитет, на который могло претендовать
общественное мнение: оно «содержит в себе […] истинные потребности
и правильные тенденции действительности»263. С другой стороны, Гегель
тут же подчеркивал, что выразить их в чистом виде оно не способно:
В нем в себе и для себя всеобщее, субстанциальное и истинное

связано со своей противоположностью, состоящей в для себя собствен-
ном и особенном мнении многих; это существование есть тем самым
наличное противоречие самому себе264 […] Поскольку в нем столь не-
посредственно соединены истина и бесконечное заблуждение, ни ту
ни другую формулировку нельзя принимать всерьез. Что действительно
следует принимать всерьез, может показаться сложным, но действи-
тельно сложно это различение, если держаться непосредственного про-
явления общественного мнения265.
Такое различение между эмпирическим выражением и субстанци-

альным ядром общественного мнения, которое в самом деле следовало
принимать всерьез, уничтожало кажущуюся нормативную силу либера-
листского понятия «общественное мнение», а кроме того, опять разби-
вало это общественное мнение на множество личных мнений, которые
в своей случайности были лишены для государства всякого значения:
«Формальная субъективная свобода, заключающаяся в том, что единич-
ные лица как таковые имеют и выражают свое собственное суждение,
мнение и подают свои советы, касающиеся всеобщих дел, проявляется
в той совместности, которая называется общественным мнением»266.
262
Hegel G.W.F. Rechtsphilosophie. § 315−318. S. 423 ff.
263
«Die öffentliche Meinung enthält daher in sich […] die wahrhaften Bedürfnisse
und richtigen Tendenzen der Wirklichheit». — Ibid. § 317. S. 424−425 (цит. по: Ге-
гель Г.В.Ф. Философия права. С. 351. — Примеч. пер.).
264
«Das an und für sich Allgemeine, das Substantielle und Wahre, ist darin mit sei-
nem Gegenteile, dem für sich Eigentümlichen und Besonderen des Meinens der Vielen
verknüpft; diese Existenz ist daher der vorhandene Widerspruch ihrer selbst». — He-
gel G.W.F. Rechtsphilosophie. § 316. S. 424 (цит. по: Гегель Г.В.Ф. Философия права.
265
«Indem in ihr Wahrheit und endloser Irrtum so unmittelbar vereinigt ist, so ist es mit
dem einen oder dem anderen nicht wahrhafter Ernst. Womit es Ernst ist, dies kann schwer
zu unterscheiden scheinen: in der Tat wird es dies auch sein, wenn man sich an die unmit-
telbare Äußerung der öffentlichen Meinung hält». — Hegel G.W.F. Rechtsphilosophie. § 317.
S. 425−426 (цит. по: Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 352. — Примеч. пер.).
266
«Die formelle subjektive Freiheit, daß die einzelnen als solche ihr eigenes Urtei-
len, Meinen und Raten über die allgemeinen Angelegenheiten haben und äußern, hat
VII.5. Маркс и отношение социалистов

к буржуазной «публичности» / «публичной сфере»
(Öffentlichkeit) в XIX веке
Формировавшееся в 30-х годах XIX века новое левое крыло гер-
манского партийно-политического спектра не связывало с понятия-
ми «общественность/публичность/гласность» (Öffentlichkeit) и «об-
щественное мнение» таких высоких ожиданий, как либералы вроде
Велькера, Дальмана или Круга. Во время революции 1848 года часть
немецкого рабочего класса поддержала выдвинутые либералами
требования гласности парламентских и судебных заседаний, но шла
и дальше этого, требуя, например, обеспечения материальных усло-
вий для функционирования публичной сферы (Öffentlichkeit), таких
как зарплаты народным представителям267. Коммунистам, вследствие
их более жесткой оппозиции существовавшему порядку, было труднее,
чем либералам, поверить, что та публичная жизнь, которой они добива-
лись, могла бы возникнуть в результате либеральной конституционной
реформы. Руге в 1844 году в письме к Марксу говорил о «нынешней
публичной сфере (Öffentlichkeit)» Германии, имея в виду ее публично-
правовое устройство268. Правда, говоря о том, как он представляет себе
«свободную и истинную гласность (Öffentlichkeit)», Руге имел в виду
именно либеральную ее концепцию, которая предусматривала полную
свободу печати; однако он четко противопоставлял ее «нравственной
запущенности всей публичной сферы (Öffentlichkeit)» своего времени,
делавшей невозможным открытый (öffentlich) выпуск журналов кри-
тической направленности, подобных Deutsch-Französische Jahrbücher.
Преследования со стороны властей принуждали социалистов создавать
тайные организации, такие как основанный в 1836 году в Париже Союз
справедливых, обеспечивавшие публичной пропаганде социалистов
прочный тыл. «Союз коммунистов […] выдержал испытание, — писали
Маркс и Энгельс (1850), подводя итоги работы Союза коммунистов
за прошедшие два года, — понимание современного общественного
положения — пропагандировавшееся раньше Союзом только тай-
in dem Zusammen, welches öffentliche Meinung heißt, ihre Erscheinung». — He-

gel G. W. F. Rechtsphilosophie. § 316. S. 424 (цит. по: Гегель Г.В.Ф. Философия права.
267
Пункт 3 «Forderungen der Kommunistischen Partei in Deutschland» (März
1848) (Marx K., Engels F. MEW. Berlin, 1959. Bd. 5. S. 3).
268
Ruge A. Brief an Marx // Ruge A., Marx K. (Hrsg.) Deutsch-Französisches Jahrbü-
cher. Paris, 1844 (reprint: 1965). S. 13.
378 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
но — теперь у всех на устах и публично проповедуется на площадях».

В то же время авторы критиковали тех членов союза, которые полагали,
«что время тайных обществ миновало и что достаточно одной откры-
той деятельности»269. Публичная сфера (Öffentlichkeit) рассматривалась
здесь не как свободная зона коммуникации, всесторонней и не обре-
меняемой стремлением одних участников доминировать над другими,
а как пространство, структурируемое потребностями существующего
общественного строя, куда вмешивается пропаганда с целью произ-
вести в нем переворот. «Коммунисты считают презренным делом, —
говорится в конце Манифеста Коммунистической партии, — скрывать
свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут
быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего
существующего общественного строя»270. Однако в этом проявлялось
лишь строго утилитаристское отношение Маркса и Энгельса к пуб-
личной сфере, а само это понятие никакого нового значения у них
не приобрело.
В своих теоретических текстах Маркс тоже не сформировал ника-
кого собственного понятия о публичном. Центральным для его тео-
рии категориям «частный» (privat) и «тайный» (geheim) противостояли
в качестве аналитических противоположностей понятия «всеобщий»
(allgemein) и «общественный/социальный» (gesellschaftlich), а не «обще-
ственный/публичный» (öffentlich). Это важно, и одна из причин этого
обнаруживается уже в Критике гегелевского государственного права
(1843). Всеобщность государства, которую Гегель неоднократно называ-
ет «общественной/публичной» (öffentlich), обнаруживала свою внутрен-
нюю противоречивость, на взгляд Маркса, именно там, где абстрактная
всеобщность государственного сознания, представленная в «несоответ-
ственной форме бюрократии», встречалась с эмпирической всеобщно-
269
«Der Bund hat sich […] dadurch bewährt, daß […] die früher vom Bunde nur
im geheimen propagierte Auffassung der heutigen Gesellschaftszustände jetzt im Munde
der Volker ist und auf den Märkten öffentlich gepredigt wird»; «die Zeit der geheimen
Gesellschaften [sei] vorüber und das öffentliche Wirken allein hinreichend». — Marx K.,
Engels F. Ansprache der Zentralbehörde an den Bund vom März 1850 // Idem. MEW.
1960. Bd. 7. S. 244 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Обращение Центрального комитета
к Союзу коммунистов // Они же. Соч. М., 1960. Т. 7. С. 325. — Примеч. пер.).
270
«Die Kommunisten verschmähen es, ihre Ansichten und Absichten zu verheim-
lichen Sie erklären es offen, daß ihre Zwecke nur erreicht werden können durch den
gewaltsamen Umsturz aller bisherigen Gesellschaftsordnung». — Marx K., Engels F. Ma-
nifest der Kommunistischen Partei // MEW. 1959. Bd. 4. S. 493 (цит. по: Маркс К., Эн-
гельс Ф. Манифест коммунистической партии // Они же. Соч. 1955. Т. 4. С. 459. —
стью общественного мнения: «Гегель превращает бюрократию в нечто

идеальное, а публичное сознание — в нечто эмпирическое. Он может
рассматривать действительное публичное сознание как совершенно
особое именно потому, что он особое сознание возвел в ранг публич-
ного сознания»271. Критика эта была направлена против идеализации
государства, а не против дефиниции «публичного сознания, которое
для Гегеля есть не что иное, как эмпирическая всеобщность воззрений
и мыслей ‘многих’ (а в современных, в том числе и конституционных,
монархиях дело действительно обстоит именно так)»272. В 1843 году
в гегелевском определении государства Маркс еще усматривал верный
анализ отношений отчуждения, который, однако, был неистинным
в том плане, что он принимал за истинное это отчужденное состояние
только потому, что оно действительно существовало. Однако выразить
эту диалектическую критику с помощью слова öffentlich Маркс, очевид-
но, считал уже невозможным. Фундаментальное для буржуазной теории
государства противопоставление частной и публичной сфер заключало
в себе, по мысли Маркса, заблуждение, будто частная сфера не носит
политического характера: «Всякая частная сфера имеет политический
характер или является политической сферой; другими словами, поли-
тика является также характером частных сфер»273. Открытие капитала
как реального псевдосубъекта (Scheinsubjekt) общественного воспро-
изводства тоже не привело Маркса в его позднейших произведениях
к понятию Öffentlichkeit, потому что в современном ему буржуазном об-
ществе безличный капитал как общественная связь между индивидами
занял как раз место общественных/публичных (öffentlich) форм взаи-
моотношений, оттеснив индивидов в изолированные ниши их частных
интересов и форм труда. Эта социальная взаимосвязь, по Марксу, имеет
не публичный, а частный характер. Между рабочими она определяется
271
«Hegel idealisiert die Bürokratie und empirisiert das öffentliche Bewußtsein. He-
gel kann das wirkliche öffentliche Bewußtsein sehr à part behandeln, eben weil er das
à part Bewußtsein als das öffentliche behandelt hat». — Marx K. Kritik des Hegelschen
Staatsrechts // MEW. 1958. Bd. 1. S. 263−264 (цит. по: Маркс К. К критике гегелев-
ской философии права // цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 1955. Т. 1. С. 288. —
272
«welches nach Hegel nichts ist als die “empirische Allgemeinheit der Ansichten
und Gedanken der Vielen”(und in Wahrheit ist es in den modernen, auch den kons-
titutionellen, Monarchien nichts anders)». — Ibid. S. 263 (цит. по: Там же. C. 288. —
273
«Jede Privatsphäre hat einen politischen Charakter oder ist eine politische Sphäre,
oder die Politik ist auch der Charakter der Privatsphären». — Marx K. Kritik des Hegel-
schen Staatsrechts. S. 233 (цит. по: Там же. С. 255. — Примеч. пер.).
380 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
частной формой наемного труда, между собственниками капитала —

частным присвоением продуктов труда. И на рынке владельцы товаров
тоже вступают друг с другом лишь в вещные, то есть опосредованные
обменом их товаров, а не личные отношения: производителям «обще-
ственные отношения их частных работ кажутся именно тем, что они
представляют собой на самом деле, то есть не непосредственно обще-
ственными отношениями самих лиц в их труде, а, напротив, вещными
отношениями лиц и общественными отношениями вещей»274. Таким об-
разом, если в понимании буржуазии частный труд представляет собой
необходимое условие для освобожденного от форм личного доминиро-
вания публичного взаимодействия (öffentlicher Verkehr) между частными
собственниками, то Маркс усматривал в овеществленных (versachlicht)
отношениях общественного взаимодействия (gesellschaftlicher Verkehr)
утрату непосредственной общественной взаимосвязи между индивида-
ми. А капитал как всеобщий закон общественных отношений осущест-
вляется скрытно, «за спинами» у хозяйствующих субъектов, то есть так,
что они сами этого не осознают, в раздираемом частными интересами
конгломерате частных актов выбора.
Отсутствие в марксистской теории XIX века собственного понятия
«публичности» (Öffentlichkeitsbegriff) отвечало преобладавшему в со-
циалистическом рабочем движении стремлению не противопоставлять
существующему государству готовую модель государства социалисти-
ческого, не понять его (то есть существующее государство) по-новому,
а свергнуть его. Так, с одной стороны, типичный для общего социа-
листического горизонта аргументации ход мысли заключался в том,
что буржуазные формы государственной или общественной публич-
ности объясняли теми интересами капитала, которые играли для них
решающую роль. Примером этого может служить Рабочая программа
Лассаля 1862 года, где говорится: «Ведь и облик общественного мнения,
господа […] на сегодняшний день определяется тем отпечатком, ка-
кой накладывает на него капитал руками привилегированной крупной
буржуазии»275. Но, с другой стороны, это понятие тем самым получа-
274
«erscheinen daher die gesellschaftlichen Beziehungen ihrer Privatarbeiten als das,
was sie sind, d.h. nicht als unmittelbar gesellschaftliche Verhältnisse der Personen in ih-
ren Arbeiten selbst, sondern vielmehr als sachliche Verhältnisse der Personen und gesell-
schaftliche Verhältnisse der Sachen». — Marx K. Das Kapital I // Marx K., Engels F. MEW.
1962. Bd. 23. S. 87 (цит. по: Маркс К. Капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 1960.
Т. 23. С. 83. — Примеч. пер.).
275
«Denn auch die öffentliche Meinung, meine Herren […] empfängt heutzutage ihr
Gepräge von dem Prägstock des Kapitals und aus den Händen der privilegierten großen
ло постоянную негативную привязку к критикуемому общественному

строю. Новые черты проявлялись только ex negativo из критики буржу-
азной публичной сферы — как, например, в Манифесте Коммунисти-
ческой партии, в конце второй части: «Когда в ходе развития исчезнут
классовые различия и все производство сосредоточится в руках ассо-
циации индивидов, тогда публичная власть потеряет свой политиче-
ский характер. Политическая власть в собственном смысле слова —
это организованное насилие одного класса для подавления другого»276.
И лишь после того как социал-демократическая партия начиная с 90-х
годов XIX века стала, пусть и не отказываясь от критической позиции,
все же искать себе место в системе существующего государства, был
заложен фундамент для пересмотра негативной оценки буржуазного
понятия публичной сферы277.
Понятие Öffentlichkeit в течение XIX века наряду со значениями
«публичность», «известность» приобрело и новое социальное значе-
ние — «общественность» в смысле «публика», «население». Эта се-
мантическая эволюция отразилась в таких оборотах, которые можно
было понимать как в абстрактном смысле, так и в конкретном со-
циальном — например, «der Öffentlichkeit zur Beurteilung vorlegen»
(«вынести на суд общественности»)278, «sich in die Öffentlichkeit flüch-
ten» (приблизительно можно перевести: «стать достоянием обще-
ственности/гласности». — Примеч. пер.)279 . Только в 1892 году этот
факт был зарегистрирован словарем Хайне, указавшим, что значение
Bourgeoisie». — Lassalle F. Arbeiter-Programm (1862) // Idem. Gesammte Reden und

Schriften / Hrsg. E. Bernstein. Berlin, 1919. Bd. 2. S. 189.
276
«Sind im Laufe der Entwicklung die Klassenunterschiede verschwunden und ist
alle Produktion in den Händen der assoziierten Individuen konzentriert, so verliert die
öffentliche Gewalt den politischen Charakter. Die politische Gewalt im eigentlichen Sinn
ist die organisierte Gewalt einer Klasse zur Unterdrückung einer andern». — Marx K., En-
gels F. Manifest der Kommunistischen Partei // Idem. MEW. 1959. Bd. 4. S. 482 (цит. по:
Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии. С. 447. — Примеч. пер.).
277
См. ниже раздел VII (Заключение).
278
Rundschreiben des Centralcomités für die Deutschen Arbeiter an sämtliche Ar-
beiter und Arbeitervereine Deutschlands // Die Verbrüderung. Correspondenzblatt aller
deutschen Arbeiter. 1848. 3. Oktober.
279
См.: Ladendorf O. Moderne Schlagwörter // Zeitschrift für deutsche Wortfor-
schung. 1903/1904. Bd. 5. S. 118.
382 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
«публичной совокупности» (öffentliche Gesamtheit) являет собой «но-

вейший перевод на немецкий язык иностранного слова Publikum»280.
Тогда же понятия «общественное мнение» и «публичность» (как не-
что абстрактное) утратили у Хольцендорфа, Шэффле, Шмоллера
и других281 рационалистические коннотации, которые они еще сохра-
няли у Блунчли282. Шэффле в 1875 году толковал Öffentlichkeit как со-
циально-психологический феномен, функцию которого, заключав-
шуюся в «строительстве и жизни социального тела», он представлял
себе аналогично распространению нервного тока по человеческому
телу: «Публичность есть социально-психологическая природная не-
обходимость, которая превыше всякого произвола законодателей»283.
В качестве рецептивного органа она нуждается в управлении со сто-
роны высшего авторитета: «В более узком смысле публичность есть
распространение социально действенных идей за пределы того кру-
га, который по своей профессии обязан провести соответствующую
умственную работу»284. А «публику» Шэффле определял как «пред-
мет интеллектуальной обработки и резонатор всех направляющих
и ведущих умственных сил»285. Подобным же образом общественное
мнение Шэффле по-новому интерпретировал как объект воздействия
со стороны лидеров общественного мнения. С начала ХХ века воз-
можности использования этого понятия для манипулирования и ре-
гламентации расширились особенно сильно. Влиятельные социологи
и исследователи массовой психологии, такие как Фердинанд Тённис
280
Heyne M. Deutsches Wörterbuch. 2. Aufl. Leipzig, 1906. Bd. 2. S. 1054.
281
Holtzendorff F. von. Wesen und Werth der öffentlichen Meinung. München,
1879; Schäffle A. Bau und Leben des socialen Körpers. Tübingen, 1875. Bd. 1; Schmol-
ler G. Grundriß der allgemeinen Volkswirtschaftslehre. 2 Teile. Leipzig, 1900−1904.
282
«Es gibt eine öffentliche Meinung nur, wo die Fähigkeit zu denken geübt wird.
Sie ist eine Äußerung und ein Kennzeichen einer gebildeten und freien Nation». (Пе-
ревод: «Общественное мнение существует только там, где культивируют способ-
ность думать. Оно является проявлением и признаком образованной и свободной
нации».) — Bluntschli J. C. Lehre vom modernen Staat. Stuttgart, 1876. Bd. 3. S. 187
(см. примеч. 234).
283
«Die Öffentlichkeit ist eine über alle gesetzgeberische Willkür erhabene sozial-
psychologische Naturnotwendigkeit». — Schäffle A. Bau und Leben des socialen Körpers.
Bd. 1. S. 448.
284
«Im engeren Sinn ist Öffentlichkeit eine Ausbreitung sozial wirksamer Ideen über
die Grenzen jenes Kreises hinaus, welcher berufsmäßig die betreffende geistige Arbeit
durchzuführen hat». — Ibid. S. 446.
285
«Gegenstand der geistigen Bearbeitung und Resonanzboden aller leitenden und
führenden geistigen Kräfte». — Ibid. S. 449 ff.
и Вильгельм Бауэр286, в своих эмпирических трудах описывали обще-

ственное мнение как феномен массовости, которому они противо-
поставляли абстрактное понятие интеллектуально автономного ин-
дивида: «Чем сильнее индивидуальность человека, тем интенсивнее
то отвращение, которое он чувствует перед лицом ошеломительной
мощи массы», — писал Бауэр в 1914 году287. Классическое, ориенти-
рованное на критерий общественного блага различение «частного»
и «общественного» устарело, когда между мнением индивида и го-
сударством перестали видеть барьер в виде регулятивного разума288.
Начиная с середины XIX века уходу классического понятия со сце-
ны способствовало то, что общественное мнение стали признавать
«общественной силой»289 в государстве, а в конституциях государств
после 1848 года наметилась юридическая институционализация глас-
ности. Ведь одна только гласность судебных и парламентских засе-
даний недостаточно гарантировала критический контроль над госу-
дарственными органами со стороны широкой публики, поскольку
одновременно побуждала правительство и крупные общественные
организации осуществлять через средства массовой коммуникации
«работу с общественностью» (Öffentlichkeitsarbeit). Во второй поло-
вине XIX века важнейшим органом общественного мнения сделалась
политическая публицистика, усиленная возросшей экономической
и технической мощью прессы. «Пресса служит его (общественного
мнения. — Примеч. пер.) выражению и распространению и, наоборот,
общество зачастую черпает свое общественное мнение из замечаний
и высказываний прессы» — так их взаимоотношения в 1876 году опи-
сывал Блунчли290. Бисмарк же еще в 1862 году заявил, что «обществен-
ное мнение нельзя узнавать из прессы: пресса может помочь создать
общественное мнение, но сама она не есть общественное мнение»291;
286
Bauer W. Die öffentliche Meinung und ihre geschichtlichen Grundlagen. Tübin-
gen, 1914; Idem. Die öffentliche Meinung in der Weltgeschichte. Potsdam, 1930; Tön-
nies F. Kritik der öffentlichen Meinung. Berlin, 1922.
287
«Je stärker die Individualität eines Mannes ist, um so lebhafter wird der Abscheu
sein, den er vor der berauschenden Gewalt der Masse empfindet». — Bauer W. Die öffent-
liche Meinung und ihre geschichtlichen Grundlagen. S. 42−43.
288
См.: Otto U. Die Problematik des Begriffs der öffentlichen Meinung // Publizistik.
1966. Bd. 11. S. 99 ff.
289
Bluntschli J. C. Lehre vom modernen Staat. 1876. Bd. 3. S. 191.
290
«Die Presse dient ihr zum Ausdruck und zur Verbreitung und hinwieder schöpft
die Gesellschaft ihre öffentliche Meinung oft aus den Bemerkungen und Äußerungen der
Presse». — Ibid. S. 188.
291
«die öffentliche Meinung sei nicht aus der Presse zu entnehmen, die Presse könne
384 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
в этом заявлении уже заметна та готовность к манипулированию

прессой, которая впоследствии была характерна для его политики
на посту рейхсканцлера, когда он рассматривал общественное мне-
ние как инструмент в руке политика — инструмент, который нужно
сначала создать, а потом им управлять. Вместо того чтобы руковод-
ствоваться общественным мнением, полагал Бисмарк, «у депутатов
есть более высокая задача: направлять настроение, стоять над ним»292.
Сочетание манипулятивного влияния на общественность с кри-
тическим ее участием в политическом процессе сделалось характер-
ным признаком демократических систем правления. Вильсон в своих
14 пунктах (1915) настаивал на необходимости полной гласности даже
для тайной дипломатии, традиционно исключавшейся из числа сфер,
для которых можно требовать публичности. Воспринятая поначалу
с энтузиазмом и надеждой «новая дипломатия» Версальской мирной
конференции исключала тайные соглашения — но не тайные перегово-
ры, на оценку которых в общественном мнении, прежде всего, пытался
воздействовать Вильсон, создавая ауру публицистически разреклами-
рованной гласности вокруг конференции.
Между тем в социалистическом Советском Союзе понятия «сво-
бода убеждений» и «свобода печати» отделились от той индивидуаль-
но-правовой формы, с которой они были связаны в конституциях
западных государств: Конституция СССР 1936 года гарантировала
свободу слова, однако, сделав выпуск печатных изданий прерогати-
вой крупных общественных организаций, она перевела его из сферы
индивидуального в сферу общественного права293. Точно так же и Кон-
ституция ГДР 1969 года признает в статье 27 за каждым гражданином
helfen, die öffentliche Meinung machen, aber sie sei nicht die öffentliche Meinung». —
Kohl H. (Hrsg.) Die politischen Reden des Fürsten Bismarck. 2. Aufl. Stuttgart; Berlin,
1903. Bd. 2. S. 23.
292
«Die Abgeordneten hätten die höhere Aufgabe, die Stimmung zu leiten, über ihr
zu stehen». — Ibid. S. 30.
293
Verfassung der UdSSR von 1936, Art. 125 // Franz G. (Hrsg.) Staatsverfassun-
gen. Eine Sammlung wichtiger Verfassungen der Vergangenheit und Gegenwart. Mün-
chen, 1950. S. 428−429. Ср. рус. оригинал: «Статья 125. В соответствии с интереса-
ми трудящихся и в целях укрепления социалистического строя гражданам СССР
гарантируется законом: а) свобода слова; б) свобода печати; в) свобода собраний
и митингов; г) свобода уличных шествий и демонстраций. Эти права граждан
обеспечиваются предоставлением трудящимся их организациям типографий, за-
пасов бумаги, общественных зданий, улиц, средств связи и других материальных
условий, необходимых для их осуществления» (цит. по: Кукушкин Ю. С., Чистя-
ков О. И. Очерк истории Советской Конституции. М., 1987. С. 309. — Примеч. пер.).
право «в соответствии с принципами настоящей конституции сво-

бодно и публично выражать свое мнение»294. Здесь, равно как и в ста-
тье 5 Основного закона ФРГ 1949 года, которая предоставляет право
каждому свободно выражать и распространять свое мнение в уст-
ной, письменной и изобразительной форме, мы видим континуитет
классического либерального конституционного принципа. Ведь в ны-
нешних идеологических разногласиях зачастую обе стороны не толь-
ко пользуются одинаковыми словами, но придерживаются и одной
и той же терминологической их трактовки. Расхождение взглядов ста-
новится видно только в интерпретации одной и той же базовой идеи.
Как поясняет комментарий к Конституции ГДР, цель провозглаша-
емой в ней свободы слова состоит в том, чтобы свободное выражение
мнений поставить на службу тем целям, которые сформулированы
в преамбуле как путь к социализму. Гарантия «непременных предпо-
сылок свободного выражения мнений»295, таких как свобода от эконо-
мического принуждения и отказ от манипулятивного использования
средств массовой коммуникации частными предприятиями, имела
своей целью преодоление частнокапиталистической формы «свободы
печати», которая, по словам Ленина, означает лишь «свободу покупать
газеты», а также «подкупать и покупать и фабриковать ‘общественное
мнение’ в пользу буржуазии»296.
В Германской империи уже до Первой мировой войны доступ
к средствам массовой коммуникации фактически имели только го-
сударство, партии и несколько крупных концернов. Таким образом,
гарантированная как индивидуальное право свобода печати все
больше входила в противоречие с высокой концентрацией капитала
в печатной индустрии. Осуществление свободы выражения мнений
стало зависеть от готовности крупных медиаконцернов взять на себя
ответственность за ее поддержание297. «Телеграф, печать, кинемато-
граф и радио образуют, так сказать, спицы корсета того ‘мнения света’,
294
«den Grundsätzen dieser Verfassung gemäß seine Meinung frei und öffentlich zu
äußern». — Sorgenicht K., Arlt R. u.a. (Hrsg.) Verfassung der Deutschen Demokratischen
Republik. Dokumente. Kommentar. Bd. 2. Berlin, 1969. S. 103.
295
Ibid. S. 104.
296
Lenin V. I. Brief an G. Mjasnikow vom 5. August 1921 // Lenin V. I. Werke. Berlin,
1961. Bd. 32. S. 529 (цит. по: Ленин В. И. Письмо Г. Мясникову // Он же. Полн. собр.
соч. М., 1967. Т. 44. С. 79. — Примеч. пер.).
297
Baecker P., Schulz W., Lehe E. von. Die öffentliche Meinung und ihre Beherrschung //
Berensmann W., Stahlberg W., Koepp F. (Hrsg.) Deutsche Politik. Ein völkisches Hand-
buch, bearbeitet von Angehörigen des Kyffhäuser-Verbandes der Vereine Deutscher Stu-
denten. Frankfurt a.M., 1926. Teil 18. S. 22.
386 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
которое, по мнению Вильсона, является ‘владычицей мира’», — го-

ворилось в Народном справочнике по германской политике (1926)298.
С тем чтобы властвовать над этим мнением, в 1933 году в Германии
было создано специальное министерство пропаганды.
В отличие от нацистского рейха, где НСДАП и государственная
власть осуществили политическую «унификацию» (Gleichschaltung) пуб-
личной сферы и общественного мнения, в США в те же годы массовые
социологические опросы заменили общественное мнение массой ин-
дивидуальных мнений. Начиная с 50-х годов ХХ века техника опросов
общественного мнения стала применяться и в ФРГ для разнообразных
частных и общественных целей: для анализа потребительского и элек-
торального поведения населения, для корректировки партийных про-
грамм, для получения данных экономической и социальной статистики
и многого другого. Этим не только был расширен инструментарий капи-
талистического анализа рынка, но и был обеспечен прогресс (особенно
в сфере формирования политической воли) такой формы выражения
мнения, при которой, избегая активного формирования гражданами
собственной позиции, их суммированные и предопределенные техни-
кой опроса мнения превращают в политические инструменты для до-
стижения разных партийных и корпоративных интересов. Тем самым
в связи с понятием «общественное мнение» возникла дилемма, которую
Теодор Адорно (1961) назвал характерной для «западных стран»299:
298
«Telegraph, Presse, Film und Rundfunk bilden gewissermaßen die Korsettstan-
gen der ‘Meinung der Welt’, die nach Wilson die ‘Herrin der Welt’ ist». — Об отличии
используемого в исследованиях общественного мнения понятия öffentliche Meinung
(«общественное мнение») от его «классического» понимания см.: Otto U. Die Pro-
blematik des Begriffs der öffentlichen Meinung. S. 99 ff.; Hennis W. Meinungsforschung
und repräsentative Demokratie. Zur Kritik politischer Umfragen. Tübingen, 1957.
299
«Soll öffentliche Meinung legitim jene Kontrollfunktion ausüben, welche seit Lo-
cke die Theorie einer demokratischen Gesellschaft zuschreibt, dann muß sie selber in ih-
rer Wahrheit kontrollierbar sein. Statt dessen ist sie kontrollierbar nur als der statistische
Durchschnittswert der Meinungen aller Einzelnen. In diesen Durchschnittswert müssen
notwendig die Irrationalitäten jener Meinung, das Moment ihrer Beliebigkeit und sachli-
chen Unverbindlichheit, wiederkehren; sie wäre also gerade nicht jene objektive Instanz,
die sie dem eigenen Begriff nach, als Korrektiv fehlbarer politischer Einzelhandlungen,
zu sein beansprucht»; «Wollte man indessen […] den Begriff der öffentlichen Meinung
einfach ausstreichen, auf sie ganz verzichten, so fiele damit doch wieder ein Moment weg,
das noch in einer antagonistischen Gesellschaft, solange sie nicht zur totalitären überge-
gangen ist, das Schlimmste verhindern kann». — Adorno Th. W. Meinung, Wahn, Gesell-
schaft // Der Monat. Eine internationale Zeitschrift für Politik und geistiges Leben. 1961.
Bd. 14, Heft 159. S. 24−25.
Пускай общественное мнение легитимно выполняет ту контроль-

ную функцию, которую со времен Локка теория приписывает демокра-
тическому обществу. Тогда общественное мнение само должно быть
контролируемо на предмет того, насколько оно верно. Вместо этого оно
контролируемо лишь как среднестатистическое значение мнений всех
индивидов. В эту среднюю цифру всегда надо включать иррациональ-
ности этого мнения, момент его произвольности и объективной необя-
зательности; таким образом, оно как раз не является той объективной
инстанцией, на роль которой оно — согласно понятию — претендует,
с тем чтобы корректировать подверженные ошибкам отдельные поли-
тические действия.
Но, полагал Адорно, обойтись без этого понятия невозможно:
Между тем, если бы мы захотели […] просто вычеркнуть понятие

общественного мнения, полностью от него отказаться, то опять-таки
вместе с ним пропал бы такой момент, который еще в антагонистиче-
ском обществе, пока оно не перешло в тоталитарное, способен пред-
отвратить самое худшее.
С тех пор «новые левые» пережили фазу возрождения интереса

к понятию Öffentlichkeit, вызванного, прежде всего, книгой Хаберма-
са Структурная трансформация публичной сферы (1962). Описыва-
емые им типы «манипулятивно созданной публичной сферы» и «не-
общественного мнения» представляют диагноз утраты «критической
общественности» в обществе, где господствуют социальные техноло-
гии300. «Публичная сфера/общественность» сделалась индикатором
упадка гражданского общества — упадка по сравнению с кантовским
идеалом рациональной дискуссии. После того как Хабермас высказал
свои соображения об общественных условиях, необходимых для ре-
организации критической общественности, Негт и Клуге исследовали
структуры буржуазной публичной сферы, предзадающие простран-
ство опыта, в котором возможны процессы социального научения301.
Интерес авторов был направлен на «пролетарскую публичную сфе-
ру», понимавшуюся ими как альтернатива (Gegenöffentlichkeit) бур-
300
Habermas J. Strukturwandel der Öffentlichkeit. Untersuchungen zu einer Katego-
rie der bürgerlichen Gesellschaft. 4. Aufl. Neuwied, 1969. S. 231 ff.
301
Negt O., Kluge A. Öffentlichkeit und Erfahrung. Zur Organisationsanalyse von
bürgerlicher und proletarischer Öffentlichkeit. Frankfurt a.M., 1972.
388 ________________________________________________ Луциан Хёльшер
жуазной и возникавшую в «исторических разломах» капиталисти-

ческой публичной сферы302. Именно посредством открытия мира
пролетарской жизни, казалось им, можно реконструировать засы-
панную обломками историю эмансипации рабочего класса. Понятия
Öffentlichkeit и «общественное мнение», как представляется в свете
этой концепции, взывают к новому определению тех организацион-
ных форм, в которых они могут рассматриваться как условия обще-
ственной рациональности.
302
Negt O., Kluge A. Öffentlichkeit und Erfahrung. Zur Organisationsanalyse von
bürgerlicher und proletarischer Öffentlichkeit. S. 7. См. также: Hölscher L. Öffentlichkeit
und Geheimnis. Stuttgart, 1978.
Фолькер Зеллин
Политика (Politik)
Sellin V. Politik // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche
Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutsch-
land. Stuttgart, 1978. Bd. 4. S. 789–874.
I. Введение. II. Путь понятия от Античности до Нового времени.

II.1. Искусство управления государством как прерогатива филосо-
фов: Платон. II.2. Политика как практическая наука и как практика
самореализации человека: Аристотель. II.3. От полиса к мегаполису.
Идеал государственного мужа у Цицерона. II.4. Христианское Еван-
гелие и «град Божий». II.5. Переформулировка понятия государства
в ходе рецепции Аристотеля в XIII веке. III. Понимание политики
в Новое время. III.1. Учение Лютера о двух царствах. III.2. Два источ-
ника новоевропейского понятия «политика»: наследие Аристотеля
и идеи Макиавелли. III.3. Христианско-аристотелианская традиция
в период до конца XVII века. III.3.а. Понятийное поле. III.3.б. Хри-
стианская политика и государственное администрирование (Policey).
III.3.в. «Политика» как ars symbiotica у Иоганна Альтузия. III.3.г. Про-
тестантский аристотелизм от Казелия до Конринга. III.3.д. Поли-
тика на службе теории естественного права: Самуэль Пуфендорф.
III.4. Амбивалентный характер политического благоразумия — ме-
жду Арнольдом Клапмайером и Кристианом Вайзе. III.5. XVIII век:
сужение понятия политики до искусства властвования. III.6. Поли-
тика и мораль: Фридрих Великий и Кант. III.7. Германия и Великая
Французская революция. III.7.а. Политика и право. III.7.б. Счастье
и свобода. III.8. Понятие политики в либерализме. III.9. Романтизм
и историзм (краткий обзор): Адам Мюллер и Леопольд фон Ранке.
390 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
III.10. Гегель и Маркс: политическое государство и гражданское об-

щество. III.11. Перспективы революции 1848 года. III.11.а. «Прави-
тельственная политика» и «народная политика». III.11.б. «Политика»
и аполитичность. III.11.в. «Политизировать» и «политизирование».
III.12. Интегративные понятия политики от Людвига Августа фон
Рохау до Карла Шмитта. III.13. Политика как стремление к власти:
Макс Вебер. IV. Заключение.
I. Введение
Слово «политика» происходит от греческого πολιτιϰός (прилага-
тельное от πόλις — «замок, крепость, город, городская община, госу-
дарство»)1, а точнее от формы ἡ πολιτιϰή, которая в сочетании с су-
ществительными ἐπιστήμη или τέχνη означает «государствоведение»
или «государственное искусство»2, и формы τὰ πολιτιϰά, которая
означает «дела полиса, публичные или общинные дела»3. Слово «по-
литический» (πολιτιϰῶς) могло, соответственно, иметь значение «пред-
ставляющий общественный интерес» или «служащий общему благу»4.
Понятие «политика», донесенное до Нового времени из Антично-
сти, есть понятие философское. В таковом качестве оно может быть
понято лишь в контексте политической философии: именно в ее рамках
оно обрело тот свой облик, в котором существовало впоследствии.
Так что история этого понятия должна начаться с анализа того, какие
значения вкладывались в понятия «политическая деятельность» и «по-
литическая наука» у Платона и, прежде всего, у Аристотеля.
Именно Аристотель внес решающий вклад в оформление изуча-
емого понятия, которое потом дошло до Нового времени — отчасти
через труды римских авторов, прежде всего Цицерона, но главным
образом — в результате рецепции аристотелевской философии, на-
чавшейся в XIII веке.
Аристотель определял «политику» в высшей ее форме как задачу
осуществления хорошей и добродетельной жизни граждан. История
понятия политики в Новое время есть история взаимодействия это-
1
Frisk H. Griechisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg, 1970. Bd. 1. S. 576.
2
Platon. Politicos. 258 c 3; Idem. Gorg. 521 d 7; Aristoteles. Eth. Nic. 1094 a 27.
3
Xenophon. De re equestri. 2, 1; Platon. Apol. 31 d 5; Thukydides. 2, 40, 2; τὰ πολιτικά
было греческим заглавием аристотелевской Политики, которое, однако, весьма ве-
роятно, происходило не от самого Аристотеля.
4
Isokrates. Paneg. 79.
Политика (Politik) _____________________________________________ 391
го, аристотелевского, понимания с другим, предложенным изначально

Макиавелли, согласно которому политика есть не что иное, как ис-
кусство обретения и утверждения власти, вне всякой привязки к ка-
кой-то определенной цели государства.
II. Путь понятия от Античности до Нового времени

II.1. Искусство управления государством
как прерогатива философов: Платон
Если задаться вопросом, как понимал задачу «государственного
мужа» (πολιτιϰός)5 Платон, то мы обнаружим, прежде всего, формаль-
ное определение: он должен заниматься «делами полиса» («τὰ πολιτιϰά»)
или, как сказано в другом месте, «общими делами» («τὰ ϰοινά»)6. Со-
ответственно, прилагательное «политическое» (πολιτιϰός) означало
у Платона «общественное» в отличие от «приватного» — например,
справедливость в государстве в отличие от справедливости отдельных
граждан («τά τε πολιτικὰ δίκαια καὶ τὰ τῶν ἰδιωτῶν»)7.
От истинного государственного мужа Платон требовал особой
способности — «πολιτιϰὴ τέχνη» или «ἐπιστήμη», то есть способности
распознавать и совершать то, что хорошо для государства8. Правле-
ние, не сопряженное с этой способностью, он называл тираническим
(«τυραννιϰή»)9. От прочих искусств и наук, существующих в государ-
стве, «государственное искусство» отличается, согласно Платону, тем,
что касается не чего-то единичного, как искусство зодчества, ткачества
или врачевания, — это «такое знание, что с его помощью можно решать
не мелкие, а общегосударственные вопросы, наилучшим образом руко-
водя внутренними и внешними отношениями»10. Задача «государствен-
ного искусства» заключается в том, чтобы осуществлять, насколько это
возможно, справедливость («διϰαιοσύνη»). Под «справедливостью» же
Платон понимал такой порядок, при котором «каждый занимается сво-
5
Ср. одноименный диалог Платона.
6
Platon. Epist. 7, 325 c 6; 325 e 1–2.
7
Ibid. 326 a 6−7. Ср. также противопоставление πολιτιϰός и τὰ ἴδια, в: Platon.
Pol. 443 e 4 и τὰ ἴδια и τὰ κοινὰ, Ibid. 497 a 5.
8
Platon. Politicos 258 c 3; 261 c 8; 276 c 8; 300 e 7–9 и выше.
9
Ibid. 276 e 10–13.
10
Platon. Pol. 428 с 11 — d 3 (цит. по: Платон. Собр. соч.: В 4 т. М., 1971. Т. 3, ч. 1.
392 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
им делом» («τὸ τὰ αὑτοῦ πράττειν»), «и притом как раз тем, к чему он

по своим природным задаткам больше всего способен»11. Говоря это,
Платон имел в виду прежде всего три сословия в государстве — то, ко-
торое обеспечивает потребности общества, то, которое обеспечивает его
военную защиту, и то, которое обеспечивает надлежащее управление:
«в хорошо устроенном государстве» («ἔν εὖ πολιτευομένη πόλει»)12. Каждое
сословие должно заниматься только своими, порученными ему задача-
ми. В том, что касается политического руководства государством, это
означало, что право руководить должно быть исключительно закреплено
за ограниченным числом лиц, и притом очень небольшим. Платон был
убежден, что справедливость может быть осуществлена в государстве
лишь после того, как люди, руководящие им, сами познают, чтό является
справедливым. А поскольку на это способен только философ либо чело-
век, обладающий философским умом, то «модель хорошего государства»
(«παράδειγμα […] ἀγαϑῆς πόλεως»)13 может быть реализована хотя бы при-
близительно только в том случае, если политическая власть («δύναμις
πολιτιϰή») и философия сольются воедино14, то есть в государствах будут
царствовать философы, либо цари станут философствовать15. Как будет
править такой царь-философ, Платон пояснил, сравнив его с художником
(«δημιουργός»), который, взирая на истинно сущее, творит по его подобию
облик или устройство государства16. В другом месте Платон использовал
иной образ, сказав, что задача «подлинно сообразного природе государ-
ственного искусства» («ἡ κατὰ φύσιν ἀληθῶς οὖσα […] πολιτική») — в том,
чтобы правильно соединить элементы государства в целое17.
Для понимания современных определений политического заслужи-
вает особого внимания другая парабола, с помощью которой Платон
пояснил, в чем, на его взгляд, заключалось политическое искусство
государственных мужей его времени: он сравнил их с моряками на суд-
не, которые спорят о том, кому из них быть кормчим, хотя ни один
из них ничего не смыслит в искусстве управления кораблем; все свои
силы и внимание они направляют на то, чтобы дорваться до кормила18.
11
Platon. Pol. 433 а 5−6, 8 (цит. по: Платон. Собр. соч. Т. 3, ч. 1. С. 433. — Примеч.
пер.).
12
Platon. Pol. 427 a 3.
13
Ibid. 472 d 9 — e 1.
14
Ibid. 473 d 2−3.
15
Ibid. 473 c 11 — d 2.
16
Ibid. 500 c 8 — d 8.
17
Platon. Politicos. 308 d 1–3.
18
Platon. Pol. 488 a 7–489 c 7.
В качестве средства, которым должно пользоваться истинное — форми-

рующее действительность в соответствии с идеей — государственное
искусство19, Платон указывал, с одной стороны, устранение нецелесо-
образных установлений — например, отмену частной собственности
и брака для сословий военных и политических «стражников», — с дру-
гой же стороны и в первую очередь — правильное воспитание детей:
оно представляет собой то единственно великое дело («ἓν μέγα»)20, ко-
торое существует в хорошо устроенном государстве. При этом глав-
ное — так развивать заложенные в человека природой качества, чтобы
он хорошо освоил подходящую для него функцию. Такая постановка
задачи была основана на убежденности Платона в том, что структура
души и структура государства тождественны друг другу. Трем частям
человеческой души — корыстолюбивой («τὸ φιλоχρήματον»), отважной
(«τὸ ϑυμοειδές») и любознательной («τὸ φιλоμαϑές») — соответствуют
три упомянутых выше сословия в государстве21. Важнейшие качества
хорошо устроенного государства основаны на добродетелях его граж-
дан: его обороноспособность обеспечивается отвагой («ἀνδρεία»)
воинов, а хорошее и справедливое правление — мудростью («σοφία»)
государственных мужей22; согласие между управляющими и управля-
емыми относительно того, что править должны сведущие, соответ-
ствует здравомыслию («σοφροσύνη») индивида, которое означает
не что иное, как сдерживание необузданных желаний; справедливость
тоже представляется одинаковой и в душе одного человека, и в госу-
дарстве: в обоих случаях она должна заключаться в том, чтобы каждый
занимался своим делом и не вмешивался в чужие23.
Эти посылки позволяют легко понять, почему воспитание добро-
детели считалось важнейшим средством установления хорошего го-
сударственного строя. В этом деле воспитание тех, кому предстояло
управлять государством, было, естественно, самой важной, но и самой
трудной частью; Платон неоднократно говорил о том, что лишь не-
многим дано достичь с помощью философии мудрости и истинного
понимания вещей24.
19
Gadamer H.-G. Platos Staat der Erziehung // Idem. Platos dialektische Ethik und
andere Studien zur platonischen Philosophie. Hamburg, 1968. S. 214.
20
Platon. Pol. 423 e 1.
21
Ibid. 435 e 1–436 a 3.
22
Ibid. 428 a 11–430 c 2.
23
Ibid. 433 a 1 — b 5; 443 c 9–444 a 2.
24
Например: Ibid. S. 491 a 8 — b 2.
394 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Добродетель («ἀρετή») Платон считал непременным условием сча-

стья («εὐδαιμονία») — как для индивида, так и для государства25. Счастье
граждан, говорил он, в совершенном государстве реализуется в их при-
частности к счастью целого («μεταλαμβάνειν εὐδαιμονίας»)26.
С точки зрения классификации наук, осуществленной Аристотелем,
у Платона этика и политика сливались воедино, потому что у него благо
государства оказывается и благом индивида, в то время как об инди-
виде говорится, что он не может быть полностью справедлив, если
не справедливо государство27. О том, что в несправедливом государ-
стве под угрозой находится даже сама жизнь справедливого челове-
ка, Платону все время напоминала судьба Сократа. Но нет у Платона
и различия между теоретической и практической (политической) фи-
лософией, потому что благо государства было для него не чем иным,
как единственной идеей блага, подлинно сущим: добродетель представ-
лялась теоретическим познанием добра, а высшее теоретическое по-
знание было, с неизбежностью, одновременно и самым практическим.
Политической философии, трактующей о реально существующих госу-
дарствах, у Платона не могло быть уже хотя бы потому, что познание,
с его точки зрения, могло касаться только того, что истинно существует,
а о явлениях мира, который дан человеку в ощущениях, могли быть
одни только мнения28. Но поскольку высшее познание благодаря дея-
тельности государственных мужей-философов должно было сделаться
непосредственно практическим, вся философия Платона представала
политической философией. Она должна была стать таковой именно
потому, что политика в своем истинном облике представлялась осу-
ществлением философии.
II.2. Политика как практическая наука

и как практика самореализации человека: Аристотель
У Платона политическая теория была включена в целостное зда-
ние философии; у Аристотеля же философия была поделена на раз-
ные дисциплины, и политике было отведено среди них определенное
25
Platon. Epist. 7, 335 d 4–6.
26
Platon. Pol. 421 c 2–6.
27
Ibid. 499 a 11 — c 2.
28
Ср. обзор того, как платоники снимали эту проблему аристотелевского
знания: Bien G. Die Grundlegung der politischen Philosophie bei Aristoteles. Freiburg;
München, 1973. S. 162 ff.
место. Принципиальная классификация наук вела к разделению тео-

ретической и практической философии. В области практической фи-
лософии различное по размерам и значимости место могла занимать
политическая наука («πολιτιϰὴ ἐπιστήμη»). Этими словами называлась
либо вся практическая философия в целом, либо та ее часть, которая
касалась государства в более узком смысле, в отличие от этики, либо
эта же часть, но за исключением экономики29. Терминологически можно
четко определить самое широкое и самое узкое значения, в то время
как среднее определяется опосредованно, прежде всего за счет того,
что Аристотель по здравом размышлении рассматривал экономику
в тех же книгах, что и политику, хотя и не упомянул об этом в конце
Никомаховой этики, где говорил о темах, намеченных для рассмотре-
ния в дальнейшем30.
То обстоятельство, что понимание политики могло быть и та-
ким широким, и таким узким, было обусловлено природой предмета.
Аристотель определял человека как «живое существо, предназначен-
ное природой к жизни в государстве» («ὁ ἄνϑρωπος φύσει πολιτιϰὸν
ζῷον»)31. При этом под «природой» (φύσις) вещи Аристотель понимал
тот облик, которого она достигает в окончательном своем развитии32.
Поэтому человек предназначен к жизни в государстве в том смысле,
что только там он может достичь полноты своего развития, своего
τέλος33. Эта цель есть «то, что хорошо для человека»34 («τἀνδρώπινον
ἀγαϑόν»), и, поскольку она может быть реализована только в полисе,
она и составляет предмет политической науки (πολιτιϰή)35 в самом ши-
29
Обычно существующее в школьной философии разделение практической
философии на этику, экономику и политику невозможно четко проследить у само-
го Аристотеля. Ср.: Bien G. Die Grundlegung der politischen Philosophie. S. 269−270.
30
Ср. касательно широкого значения: Aristoteles. Magna Moralia. 1181 a 23–26;
Idem. Eth. Nic. 1094 a 27; b 15; относительно узкого значения см.: Ibid. 1180 b 31; 1181
a 10–12.23.
31
Aristoteles. Pol. 1253 a 2 ff.
32
Ibid. 1252 b 32–34.
33
Ср.: Ritter J. Das bürgerliche Leben. Zur aristotelischen Theorie des Glücks // Idem.
Metaphysik und Politik. Frankfurt a.M., 1969. S. 75 ff. Согласно точке зрения Риттера,
вышеприведенное высказывание Аристотеля следует понимать так, «что город
имеет своим содержанием человеческое бытие человека» и что «человек ссылается
на город как на свободное сообщество горожан, когда его природа может стать
в качестве возможности и в качестве возможности бытия реальностью этого бы-
тия» (Ibid. S. 76).
34
Aristoteles. Eth. Nic. 1094 b 7.
35
Ibid. 1094 a 27 ff.
396 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
роком смысле. А последняя поэтому называется в целом «философией

того, что относится к человеку» («ἡ περί τά ἀνδρώπεια φιλοσοφία»)36.
В качестве блага для человека Аристотель рассматривал счастье
(«εὐδαιμονία»)37, а счастье, в свою очередь, определял как состояние,
к которому стремятся ради него самого, а не как к средству достижения
другой цели, то есть как состояние в этом смысле самодостаточное
(«αὐτάρκης»)38. Поэтому он все время подчеркивал, что человек живет
в государстве не только из-за своих физических потребностей, то есть
не просто ради жизни как таковой, но прежде всего — ради хорошей
жизни (εὖ ζῆν)39.
Эта хорошая жизнь — внутренне присущая человеку цель — до-
стигается путем правильной деятельности («πρᾶξις»). Ее же следует
четко отделять от всякого рода производства («ποίησις»), каковое за-
вершается в тот момент, когда изделие готово, а следовательно, его
τέλος лежит вне его самого40. В «практике» же цель и средство как бы
сливаются воедино, потому что целью является само хорошее действие
(«τὸ εὖ πράττειν»)41 — «деятельность души, соответствующая добро-
детели» («ψυχῆς ἐνέργεια κατ᾽ ἀρετήν»)42. Полемизируя против учения
Платона о добродетели и возможности ее осуществления, Аристотель
подчеркивал, что тот «телос», который занимает главное место в «по-
литической науке», есть «не познание, а действие» («οὐ γνῶσις ἀλλὰ
πρᾶξις»)43 — «благо», которое человек может осуществить и приобре-
сти путем добродетельной жизни44. Главное — не познать добродетель,
а самому стать добродетельным45.
Из вопроса о том, как человеку следует действовать — то есть о том,
в чем же заключается истинная добродетель, — в рамках политической
науки образовался особый раздел: этика. Таким образом, этика есть
часть политики46, и потому Аристотель, разбирая этику, мог сказать,
что тот «телос», которому она посвящена, есть политическое благо («τὸ
36
Aristoteles. Eth. Nic. 1181 b 15.
37
Ibid. 1095 a 18.
38
Ibid. 1097 b 8.
39
Aristoteles. Pol. 1252 b 29 ff.; 1257 b 41–1258 a 1.
40
Aristoteles. Eth. Nic. 1140 a 1–20, b 6−7.
41
Ibid. 1095 a 9.
42
Ibid. 1099 b 26.
43
Ibid. 1095 a 5−6.
44
Ibid. 1096 b 33–35.
45
Ibid. 1103 b 27–29. Ср. также: Aristoteles. Magna Moralia 1182 a 5−6.
46
Ibid. 1181 a 23–26.
πολιτιϰὸν ἀγαϑόν»)47, то есть благо для человека, который живет в по-

лисе и только в полисе может жить вполне хорошо.
Поэтому особая дисциплина этики непременно требовала себе
дополнения за счет науки политики в узком смысле — той науки, ко-
торая рассматривается Аристотелем в восьми книгах Политики («τά
πολιτιϰά»: дано ли это название самим автором, достоверно не извест-
но)48. В десятой книге Никомаховой этики Аристотель объяснил, по-
чему этику необходимо дополнить политикой в этом смысле слова.
В связи с вопросом о том, как человек может стать добродетельным
или сделать добродетельными других, он констатировал, что слова
и поучения годятся для этого лишь в таких случаях, когда уже име-
ется природная предрасположенность к добру или привычка к нему
сызмальства. Но поскольку полагаться на природную предрасположен-
ность невозможно, надо пытаться с помощью воспитания как мож-
но раньше приучать ребенка к добродетели. Самое же действенное
воспитание — то, которое осуществляет государство посредством
хороших законов, потому что оно сочетает побуждение и поучение
с принуждением и угрозой наказания49. «Законодатели, приучая [к за-
конам] граждан, делают их добродетельными, ибо таково желание вся-
кого законодателя; а кто не преуспевает [в приучении] — не достигает
цели, и в этом отличие одного государственного устройства от друго-
го, а именно добродетельного от дурного»50. Таким образом, законы
есть специфические произведения (ἔργα) искусства государственного
управления51. По этой причине этику нужно было дополнить исследо-
ванием о законодательстве и «о государственном устройстве в целом»52.
План этого исследования политики в узком смысле Аристотель
наметил в конце Никомаховой этики:
Прежде всего мы постараемся проверить, не высказали ли наши

предшественники что-нибудь правильное в частностях; затем, исходя
из сопоставления государственных устройств, постараемся охватить
умозрением, какие причины сохраняют и уничтожают государства
47
Ibid. 1182 b 5−6.
48
Ср.: Bien G. Die Grundlegung der politischen Philosophie. S. 195.
49
Aristoteles. Eth. Nic. 1179 a 33–1181 b 15.
50
Ibid. 1103 b 2–6 (цит. по: Аристотель. Никомахова этика. М., 1997. С. 78. —
51
Aristoteles. Eth. Nic. 1181 a 23.
52
Ibid. 1181 b 12–15 (цит. по: Аристотель. Никомахова этика. С. 292. — Примеч.
пер.).
398 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
[вообще] и какие [служат сохранению и уничтожению] каждого [вида]

государственного устройства, а также по каким причинам одними
государствами управляют хорошо, а другими плохо. Ведь, охватив
это умозрением, мы скорее, наверное, узнаем, какое государственное
устройство является наилучшим, каков порядок при каждом
[государственном устройстве], какие законы и обычаи (ἔθη) имеют
в нем силу53.
Не включена в этот план экономика — учение об управлении до-

мохозяйством: ей посвящена, прежде всего, первая книга Политики.
Разбор экономики в рамках политики обосновывается там тем, что дом
или семья («οἰϰία») есть часть государства54. О том, что в управлении
домом действуют иные принципы, нежели в управлении государством,
Аристотель говорит в самом начале, подчеркивая, что нужно все время
помнить о различиях между руководителем республики («πολιτιϰός»),
царем («βασιλιϰός»), управляющим домохозяйством («οἰϰονομιϰός»)
и главой семейства («δεσποτιϰός»)55. Однако экономика приобрета-
ла особое значение для политики — не в последнюю очередь потому,
что Аристотель на примере иерархических отношений в доме вывел
те два типа власти, которые позже стали главным критерием клас-
сификации видов государственного устройства. Вначале Аристотель
противопоставил власть домохозяина над рабами («δεσποτιϰή») его
власти как отца семейства над своими детьми («πατριϰή») и над же-
ной («γαμιϰή»); общей чертой двух последних форм власти, в отличие
от первой, Аристотель считал то, что обе они — хотя и по-разному —
являют собой власть над свободными людьми. Используя понятия на-
уки о государственном устройстве, Аристотель характеризовал власть
над детьми как «царскую» («βασιλιϰῶς»), а власть над женой — как «по-
литическую» («πολιτιϰῶς»)56.
Разница между деспотией и управлением свободными людьми
заключалась, очевидно, в том, что в одном случае власть означала аб-
солютное определение чужой воли, а во втором — лишь руководящие
и направляющие функции. Аристотель пояснял это на примере того,
как по-разному господствуют душа над телом, а разум — над влече-
53
Aristoteles. Eth. Nic. 1181 b 15–22 (цит. по: Там же. С. 292).
54
Aristoteles. Pol. 1253 b 1–3.
55
Ibid. 1252 a 7–9. Это явно направлено против Платона, ср.: Platon. Politicos
259 c 1–4.
56
Aristoteles. Pol. 1259 a 37 — b 1.
ниями: первая форма власти является «деспотической», вторая же —

«политической» и «царской»57.
«Политическая власть» («πολιτιϰὴ ἀρχή») означает власть по прин-
ципу политии, где, в отличие от монархии, равные властвовали над рав-
ными и, как правило, сменяли друг друга у власти58. Но здесь важно
лишь то, что обе формы представляли собой власть над свободными
людьми. Тем примечательнее тот факт, что Аристотель на рассматри-
ваемом этапе не выработал для них единого термина.
Такой единый термин, однако, мы у него находим в другом кон-
тексте — там, где Аристотель классифицирует разновидности власти
по иному критерию. Философ — пользуясь опять же языком учения
о домохозяйстве — различал власть господина над рабом («деспоти-
ческую»), с одной стороны, и власть «экономическую» (то есть власть
в доме — над женой и детьми) — с другой. Различительным признаком
Аристотель здесь считал то, что власть деспотическая осуществляется
только ради пользы господина, а экономическая (то есть «домохозяй-
ственная») — ради блага подвластных или же для общей пользы обеих
сторон59. Вопрос о том, чьему благу служит та или иная власть, стал
впоследствии важнейшим критерием, позволявшим отличать правиль-
ные разновидности государственного устройства («πολιτεία») от выро-
дившихся форм («παρεϰβάσεις»)60.
Так, например, Аристотель, сравнивая царскую власть и тиранию,
главный признак тирана видел в том, что он, в отличие от царя, «не об-
ращает никакого внимания на общественные интересы, разве что ради
собственной выгоды»61.
Таким образом, суть государственного устройства («πολιτεία»)
заключалась в том, что это был порядок, существовавший ради все-
общего блага, то есть служивший осуществлению благой и доброде-
тельной жизни, в силу чего Аристотель мог сравнивать друг с другом
различные формы правления, выясняя, в какой мере каждая из них
вообще являет собой государственное устройство. В этом смысле он
писал о тирании, что она «менее всего соответствует представлению,
соединяемому с государственным строем вообще», а в другом месте —
57
Ibid. 1254 b 2–6.
58
Ibid. 1259 b 4–6. Ср.: Ibid. 1277 a 33 — b 16; 1324 a 35–38; 1324 b 22–36, где так-
же сравниваются друг с другом деспотическое и политическое правление.
59
Ibid. 1278 b 30–40.
60
Ibid. 1279 a 17–21, 27–31.
61
Ibid. 1311 a 2–5 (цит. по: Аристотель. Политика // Он же. Соч.: В 4 т. М., 1983.
Т. 4. С. 553. — Примеч. пер.).
400 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
что она «наихудший из видов государственного устройства, отстоит

далее всего от самой его сущности»62.
Самым лучшим Аристотель назвал в Книге Седьмой Политики
такое государство, которое действует в согласии с требованиями доб-
родетели и потому является счастливым63. В связи с этим еще и в Новое
время часто обсуждался вопрос, может ли быть счастливым только
то государство, в котором граждане одновременно являются доброде-
тельными людьми, или же достаточно того, чтобы они были хорошими
гражданами. Сам Аристотель считал достаточным второе, но в то же
самое время говорил, что следует стремиться скорее к первому, ибо
когда каждый человек добродетелен, то с необходимостью будет доб-
родетельным и все государство64.
В Книге Третьей Аристотель прямо писал, что «в наилучшем го-
сударстве добродетель мужа и добродетель гражданина должны быть
тождественны»65. Даже если это государство никогда не могло бы быть
построено, все равно оно было необходимой целью, потому что именно
ради того, чтобы была возможной добродетельная и счастливая жизнь,
государство и было введено в этику. В соответствии с этим Аристотель
наилучшим государственным строем называл такой, «организация ко-
торого дает возможность всякому человеку благоденствовать и жить
счастливо»66.
Если наилучший образ действий как для отдельного человека, так
и для государства — это действие, сообразное добродетели, то в наи-
лучшем государстве по крайней мере те, в чьих руках находится управ-
ление им, должны быть людьми добродетельными в том же смысле,
что и отдельные индивиды: в самом деле, по утверждению Аристотеля,
«добродетель гражданина и правителя тождественна с добродетелью
наилучшего человека»67. Поэтому у Стагирита не обнаруживается
и никакой особой политической морали. С точки зрения дальнейшего
развития рефлексии по поводу сути политических феноменов данная
констатация имеет значение, в частности потому, что она объясняет,
в силу каких причин этический способ познания до Нового времени
включительно определял благоразумие (греч. φρόνησις, лат. prudentia —
62
Aristoteles. Pol. 1293 b 29; 1289 b 2−3 (цит. по: Аристотель. Политика. С. 488. —
63
Ibid. 1323 b 29–33, 40; 1324 a 2.
64
Ibid. 1332 a 36–38; 1276 b 34–1277 a 5.
65
Ibid. 1288 a 38−39 (цит. по: Аристотель. Политика. С. 485. — Примеч. пер.).
66
Ibid. 1324 a 23–25 (цит. по: Там же. С. 591).
67
Ibid. 1333 a 11−12 (цит. по: Там же. С. 616).
как prudentia civilis) как специфическую политическую способность68.

«Благоразумием» Аристотель называл способность человека находить
правильный путь к той цели, которую он выбрал, исходя из требований
добродетели. Благоразумие предстает способностью суждения, без ко-
торой этическая добродетель не могла бы реализовывать себя. Таким
образом, благоразумие имело моральную привязку и его не следует
путать с «изобретательностью», которая позволяла достигать любых
целей: для нее Аристотель употреблял слово δεινότης 69.
Говоря о политической «науке» («ἐπιστήμη») и «способности»,
или «умении» («δύναμις»), Аристотель нередко тесно связывал их меж-
ду собой уже на уровне языкового выражения: так, например, в конце
Никомаховой этики идет речь о «государственном искусстве и прочих
науках и умениях»70. В этом выражении проявляется своеобразие по-
литики («ἡ πολιτιϰή») как практической дисциплины, которая одно-
временно есть знание и действие.
II.3. От полиса к мегаполису.

Идеал государственного мужа у Цицерона
После Аристотеля стоики придерживались идеи, что предназна-
чение человека может реализоваться только в коллективе. Их нрав-
ственный идеал жизни, следующей логосу, означавшему одно-
временно и Божественный, и человеческий разум, включал в себя
и внимание к ближнему. Хрисипп заявил, что νόμος — неизменный
закон Божественного разума — должен быть «господином и вождем
для существ, предопределенных природой к гражданской общности»71
(«τῶν φύσει πολιτιϰῶν ζῴων»). Стоическая философия развивалась
в эпоху заката городов-государств и постепенного включения всех
территорий Средиземноморья в состав Римской империи. Поэтому
для стоиков было логично под тем коллективом, в котором и для ко-
торого живет человек, понимать уже не только полис, но все челове-
чество, «μεγαλόπολις», объединявший людей и богов72. Слово «кос-
68
Aristoteles. Eth. Nic. 1144 a 7–9, 20–22.
69
Ibid. 1144 a 23−24.
70
Ibid. 1180 b 31−32 (цит. по: Аристотель. Никомахова этика. С. 291. — Примеч. пер.).
71
Arnim J. von (Hrsg.) Stoicorum veterum fragmenta. Leipzig, 1903. Bd. 3. S. 77,
No. 314.
72
Ibid. S. 79−80, No. 323; Pohlenz M. Die Stoa. Geschichte einer geistigen Bewegung.
Göttingen, 1970. Bd. 1. S. 137.
402 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
мополит» возникло именно отсюда; придумал его, вероятно, Диоген

Синопский73. Выход стоической этики за рамки полиса можно про-
следить и в использовавшейся стоиками лексике: наряду с обозначе-
нием человека как «ζῷον πολιτιϰὸν» часто применялось более общее
понятие «ϰοινωνιϰὸν ζῷον»74.
Люди и боги в концепции стоиков были соединены через логос.
Человек осуществлял присущую ему своеобразную природу — ἀρετή,
устраивая свою жизнь на началах разума. Это подразумевало, помимо
всего прочего, заботу о ближних, о коллективе. Важнейшее значение
имело стремление соблюсти закон Божественного разума — справед-
ливость, благодаря которой все установленные законы только и ста-
новились законами в подлинном смысле. Справедливость была вопло-
щением социальных добродетелей. Только в ней могла совершаться
хорошая, сообразная природе жизнь человека.
Задачи государственного мужа, которые с неизбежностью вытека-
ли из этой идеи, сформулировал Цицерон в своем диалоге De re publica
(О государстве). Та «καλῶς» и «εὖ ζῆν», которую Аристотель называл
целью государственного общежития людей, получает у Цицерона на-
звание «beata civium vita»75 или «beate et honeste vivere»76. Этим одновре-
менно показывается, что хорошей жизнью может быть только жизнь
добродетельная. Поэтому в V Книге сочинения Цицерона Сципион
формулирует задачу правителя следующим образом:
Как благоприятное плавание для кормчего, здоровье для врача,

победа для императора, так для этого правителя государства служит
целью счастливая жизнь граждан — с тем, чтобы она была обеспеченной
средствами, богатой благодаря изобилию, великой благодаря славе
и почетной благодаря доблести. Я хочу, чтобы он был исполнителем
этого величайшего и прекрасного человеческого труда77.
73
Ibid. Ср.: Arnim J. von. (Hrsg.) Stoicorum fragmenta. Bd. 3. S. 82, No. 336, 337.
74
Ibid. S. 172, Nr. 686; Epiktet. Diss. 3, 13, 5.
75
Cicero. Rep. 5, 6, 8.
76
Ibid. 4, 3, 3.
77
«ut enim gubernatori cursus secundus, medico salus, imperatori victoria, sie huic
moderatori rei publicae beata civium vita proposita est, ut opibus firma, copiis locuples,
gloria ampla, virtute honesta sit; huius enim operis maximi inter homines atque optimi
illum esse perfectorem volo». — Cicero. Att. 8, 11, 1 (цит. по: Письма Марка Туллия
Цицерона к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту. Т. II, годы 51−46 / Пер. и ком-
мент. В. О. Горенштейна. М.; Л., 1950. C. 121. — Примеч. пер.).
В поэтический образ, вызывавший восхищение потомков на про-

тяжении многих столетий, Цицерон облек эту идею в сновидении
Сципиона в VI Книге диалога О государстве. Там объявляется
вечная награда и апофеоз подлинного руководителя государства:
«Самые благородные помышления — о благе отечества; ими побу-
ждаемый и ими испытанный дух быстрее перенесется в эту обитель
и в свое жилище»78. Противоположностью такого представления
о призвании политика являлось стремление к власти («dominatio»,
«δεσποτεία»)79. Поэтому логично, что и у Цицерона нам встречается
общая для Платона и Аристотеля мысль о том, что совершенно не-
возможно «хорошо жить без хорошего государства»80. «Государство»
(«res publica») Цицерон определял как «дело народа» («res populi»),
а народ — как «соединение многих людей, связанных между собою
согласием в вопросах права и общностью интересов»81. В этом со-
четании идеала справедливости и цели благоденствия чувствуется
влияние стоика Панетия Родосского82. Справедливость здесь пони-
мается, прежде всего, как то, что человек оказывает другим людям,
и теснейшим образом связана с понятием долга. Господство Рима
над другими народами объявляется справедливым, если оно осуще-
ствляется ради их блага83. Если же задаться вопросом о том, какими
качествами должен, по мнению Цицерона, обладать политик, то мы
наткнемся на то место, где он пытается определить основное содер-
жание «государственного благоразумия» («civilis prudentia», то есть
аристотелевского «φρόνησις», которое здесь предстает необходимой
добродетелью праведного государственного мужа). Суть этого госу-
дарственного благоразумия, согласно Цицерону, заключается в том,
чтобы «видеть пути и повороты в делах государства, дабы, зная,
куда приведет то или иное из них, быть в состоянии задержать его
ход и даже воспрепятствовать ему». Таким образом, и тут речь идет
об особой разновидности познания, в которой главное — во всякое
время следить за тем, идут ли общественные дела в направлении к той
цели, которая была установлена в качестве единственно возможной,
78
Cicero. Rep. 6, 26, 29 (цит. по: Марк Туллий Цицерон. Диалоги / Пер. и ком-
мент. В. О. Горенштейна. М., 1994. — Примеч. пер.).
79
Cicero. Att. 8, 11, 2.
80
Cicero. Rep. 5, 5, 7.
81
«coetus multitudinis iuris consensu et utilitatis communione sociatus». — Ibid. 1,
25, 39 (цит. по: Марк Туллий Цицерон. Диалоги.)
82
Pohlenz M. Die Stoa. Bd. 1. S. 202, 269.
83
Cicero. Rep. 3, 24, 36.
404 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
и не наблюдается ли таких процессов, которые уводят государство

от этой цели. Эта тема представляет собой проблему первостепен-
ной важности, как подчеркивает Цицерон устами Сципиона: «civilis
prudentia» — это вопрос о том, «о чем и идет вся эта наша речь»84. C
точки зрения эволюции понятия политики в Новое время имеет осо-
бенно большое значение тот факт, что Цицерон устами Фила, играю-
щего роль «адвоката дьявола», описывает и радикальную противопо-
ложность этому понятию о государственном искусстве, основанному
на стремлении к достижению хорошей и праведной жизни. Фил воз-
ражает Сципиону, говорящему, что государством «никоим образом
не возможно править без величайшей справедливости»85. При этом
он, помимо всего прочего, оспаривает равнозначность «prudentia»,
или «sapientia», и «iustitia»: если бы римляне запретили народам, живу-
щим по ту сторону Альп, изготавливать масло и вино, дабы лучше раз-
вивалось собственное римское производство этих продуктов, то они
назвали бы этот акт благоразумным («prudenter»), а не справедливым
(«iuste»); этим они бы совершенно верно отразили то обстоятельство,
что «sapientia» — не то же самое, что «aequitas»86. Поэтому вообще надо
задаться вопросом, подчинил ли Рим себе весь мир в силу iustitia
или же все-таки, скорее, в силу «sapientia», и Фил не колеблясь оправ-
дывает безграничное стремление к власти как «sapientia» (это слово
здесь означает не «разум», а нечто вроде «умной заботы о собственной
выгоде»): «sapientia велит увеличивать силы, преумножать богатства,
расширять пределы», в то время как «iustitia» предписывает «беречь
всех, заботиться о роде человеческом, воздавать каждому свое, не тро-
гать священного, общественного, чужого»87. И, наконец, когда речь
заходит о существовании или независимости государства, тогда никто
не будет настолько глуп, чтобы предпочесть скорее быть в справед-
ливости порабощенным другими, нежели править несправедливо88.
84
«videre itinera flexusque rerum publicarum, ut cum sciatis quo quaeque res incli-
net, retiñere aut ante possitis occurrere»; «qua omnis haec nostra versatur oratio». — Ibid.
2, 25, 45 (цит. по: Марк Туллий Цицерон. Диалоги.)
85
«sine summa iustitia rem publicam geri nullo modo posse». — Ibid. 2, 44, 70 (цит.
по: Там же).
86
Ibid. 3, 9, 16.
87
«sapientia iubet augere opes, amplificare divitias, proferre fines»; «parcere omnibus,
consulere generi hominum, suum cuique reddere, sacra publica aliena non tangere». —
Ibid. 3, 15, 24 (цит. по: Марк Туллий Цицерон. Диалоги / Пер. и коммент. В. О. Горен-
штейна. М., 1994).
88
Ibid. 3, 18, 28.
Речь Фила — не единственное, но особенно красноречивое сви-

детельство того, что двоякий смысл, который понятие политического
благоразумия имело в Новое время, был заложен еще в Античности.
Понятие «sapientia» у Фила описывает то же, что в новоевропейском
обиходе, — понятие «государственного интереса», и полемически про-
тивопоставляет его понятию «civilis prudentia», относящемуся, скорее,
к сфере нравственности. Для Цицерона представление этого взгляда
в рамках диалога о государстве было, несомненно, лишь средством,
позволившим ему тем лучше обосновать собственные тезисы. Его
убеждения выражены, помимо прочего, в словах Лелия, говорящего,
что существует вечный и неизменный закон разума, согласный с при-
родой и действующий для всех народов и всех времен: «Истинный за-
кон — это разумное положение, соответствующее природе, распростра-
няющееся на всех людей, постоянное, вечное»89. Истинная «prudentia»
в управлении общественными делами должна заключаться в том, чтобы
обеспечить главенство этого естественного права.
Цицерон в основном использовал для греческих понятий латин-
ские эквиваленты, но нередко включал в свои тексты и греческие
слова, либо латинизируя их — например, греческих философов он на-
зывал «politici philosophi»90, — либо используя в оригинале — напри-
мер, «πολιτιϰοί» как существительное в значении «государственные
мужи»91 или как прилагательное, означавшее, очевидно, «касающий-
ся общественных дел, общего блага»92. Если Цицерон из традиции
греческой философии заново вывел республиканские добродетели,
то с началом императорской эпохи и этика вступила в новую эру. По-
добно тому, как граждане были отстранены от самостоятельной дея-
тельности, направленной на совместное решение общих дел, так же
и предметом моральной философии все более и более становилась
89
«Est quidem vera lex recta ratio, naturae congruens, diffusa in omnis, constans,
sempiterna». — Ibid. 3, 22, 33 (цит. по: Марк Туллий Цицерон. Диалоги. С. 11. —
90
Cicero. De orat. 3, 28, 109. Ср. также выражение politici libri в письме Целия
к Цицерону: Idem. Fam. 8. 1, 5.
91
Cicero. Att. 12, 23, 2; 12, 51, 2.
92
Ibid. 9, 11, 2: «utinam aliquod in hac miseria rei publicae πολιτικὸν opus efficere et
navare […] mihi liceat!» — (Перевод: «о, если бы мне можно было […] в таком пла-
чевном положении государства совершить какое-либо политическое деяние».) —
Ibid. 10, 1, 3: «est magnum et τῶν πολιτικῶν σκεμμάτων veniendumne sit in consilium
tyranni si is aliqua de re bona deliberaturus sit». — (Перевод: «важно и представляет
собой политический вопрос, нужно ли приходить в совет тирана, если он будет
обсуждать какое-нибудь хорошее дело»); ср. также: Ibid. 7, 8, 3; 7, 9, 2; 9, 18, 4.
406 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
забота о правильном поведении в личной жизни, воспитание в себе

нравственного совершенства93.
II.4. Христианское Евангелие и «град Божий»

И с аристотелевским учением о том, что индивид может достичь
счастья в полисном коллективе, и со стоическим идеалом жизни в со-
гласии с мировым разумом христианская «благая весть» резко рас-
ходилась. Христос провозгласил скорое наступление Царства Божь-
его — царства, которое «не от мира сего»94. Первостепенная задача
верующих заключалась в том, чтобы быть готовыми к его приходу;
по сравнению с этим порядок мирской власти терял значимость. По-
куда эта власть еще существовала, христианин обязан был исполнять
свои обязанности по отношению к ней и отдавать «кесарю кесарево»95.
Павел предписывал безусловно повиноваться властям не в послед-
нюю очередь именно в силу эсхатологического ожидания скорого
второго пришествия Христа96. Для стремления человека к спасению
души мирская власть никакого практического значения не имела. Это
в особенности касается первых веков христианства, пока Римская им-
перия была языческой; но и после признания христианской религии
Константином осуществление подлинного предназначения человека
по-прежнему никак не зависело от успешности и справедливости
мирских установлений.
Полемизируя с Цицероном, Августин заявил, что нет иной спра-
ведливости («iustitia»), кроме справедливости Бога. Цицероновское
определение государства («соединение многих людей, связанных между
собою согласием в вопросах права и общностью интересов»)97, считал
Августин, на самом деле выполняется только там, где «как каждый от-
дельно праведник, як и собрание и народ праведников жил верою»98.
93
Pohlenz M. Die Stoa. Bd. 1. S. 298–299; ср. особенно: Ibid. S. 314 ff. (о Сенеке).
94
Мф. 4: 17; Ин. 18: 36.
95
Мк. 12: 17.
96
Рим. 13: 1–7; в этой интерпретации я следую за: Dibelius M. Rom und die
Christen im ersten Jahrhundert (1942) // Klein R. (Hrsg.) Das frühe Christentum im rö-
mischen Staat. Darmstadt, 1971. S. 51 ff.
97
«coetus hominum iuris consensu et utilitatis communione sociatus». — Cicero.
Rep. 1, 25, 39 (цит. по: Марк Туллий Цицерон. Диалоги. С. 7. — Примеч. пер.); вместо
«coetus hominum», однако, стоит «coetus multitudinis».
98
«quem ad modum iustus unus, ita coetus populusque iustorum vivat ex fide». —
Augustinus. De civ. Dei. 19, 23 (цит. по: Августин Блаженный. О граде Божьем. —
Эта подлинная справедливость направлена на упокоение в загробном

мире: именно ради него и нужно вообще ее добиваться, ибо этот покой
есть высшее благо, к которому должны стремиться люди: «А потому
мир того блаженства или блаженство того мира будет высочайшим
благом»99. По сравнению с этой «vita beatissima» земная жизнь, даже
если она наполнена сколь угодно многими внешними благами духа
и тела, всего лишь «miserrima»100. В мире, говорил далее Августин, на-
стоящего счастья быть не может уже хотя бы потому, что все люди
грешны и только по милости Господней могут стать праведниками:
поэтому и справедливость христианина в мире «скорее осуществляется
отпущением грехов, чем усовершением добродетелей (которое дарует
Бог. — Ф. С.)»101. С точки зрения языческой философии, с которой поле-
мизировал Августин, это означало, что шанс на такую самореализацию
человека, которая соответствовала бы его предназначению, существует
только за гробом.
Понятно, что в контексте этого учения перед земным государ-
ством («terrena civitas») больше не могла стоять задача делать людей
добродетельными с помощью мудрого воспитания и законодательства.
Тем не менее граждане государства небесного («civitas caelestis», «civitas
Dei») — христиане — должны были подчиняться и законом государ-
ства земного, потому что благодаря им гарантируется «то, что служит
для поддержания смертной жизни»102. По этой же причине они должны
были за это государство молиться, чтобы оно достигало своих целей103.
Впрочем, достижение подлинного счастья — вечного покоя — не зави-
село от того, выполняло ли на самом деле земное государство стоявшую
перед ним собственную задачу — установление и поддержание мира.
В этой точке особенно наглядно проявлялся разрыв с дохристиан-
ской традицией: связь между справедливым правлением и счастли-
вой жизнью была разорвана; никакое угнетение со стороны власти
не могло отнять у праведных верующих перспективы блаженства, оно
http://azbyka.ru/otechnik/?Avrelij_Avgustin/o-grade-bozhem [последнее посещение

5.2.2014]. — Примеч. пер.).
99
«et ideo pax beatitudinis huius vel beatitudo pacis huius summum bonum erit». —
Ibid. 19, 27 (цит. по: Там же).
100
Ibid. 19, 20.
101
«potius remissione peccatorum quam perfectione virtutum». — Ibid. 19, 27 (цит.
по: Там же.).
102
«quae sustentandae mortali vitae adcommoda sunt». — Ibid. 19, 17 (цит. по:
Там же.).
103
Ibid. 19, 26.
408 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
представляло собой для них всего лишь «virtutis examen» («испытание

добродетели»)104.
Августин использовал центральные понятия политической фило-
софии Античности — например, «beatitudo», «iustitia», «virtus» — таким
образом, что мы можем по ним четко проследить дистанцию, отделяв-
шую христианское мышление от языческого к исходу античной эпохи.
II.5. Переформулировка понятия государства

в ходе рецепции Аристотеля в XIII веке
Для истории понятия «политика» в Новое время решающее
значение имела рецепция аристотелевских политических и этиче-
ских трактатов в XIII веке, означавшая встречу с античной тра-
дицией. Это относится в равной мере к обоим уровням истории
понятия — к уровню истории слова и к уровню истории значений.
Начнем с истории слова: тут рецепция Аристотеля имела послед-
ствия троякого рода. Во-первых, она привела к тому, что вновь во-
шли в оборот латинизированные грецизмы, употреблявшиеся уже
в Древности. К ним относится, например, прилагательное politicus.
Оно, впрочем, употреблялось и до XIII века — свидетельством тому
Policraticus Иоанна Солсберийского (1159), где говорится о «iustitia
politica», «constitutio politica», «politica res» («общественное дело»)
и так далее105. Во-вторых, добавились новые грецизмы этого рода.
Так, Вильгельм из Мёрбеке в своем переводе Политики изобрел слово
«politizare» для «πολιτεύεσϑαι» («civiliter vivere»106), а Фома Аквинский
ввел понятие «politica scientia» (или «doctrina», или просто «politica»)
для «πολιτιϰὴ ἐπιστήμη»107.
Наконец, в-третьих, целый ряд латинских слов-переводов гре-
ческих терминов были заново или впервые введены в политический
язык — таковы, в частности, «civilis» («πολιτιϰός»), «communitas civilis»
104
Ibid. 4, 3.
105
John of Salisbury. Policraticus / Ed. C.C.I. Webb. Oxford, 1909. 1, 3 (p. 20); 5, 2 (p.
282); 4, 2 (p. 237).
106
Ср. среди прочего перевод Вильгельма из Мёрбеке: Aristoteles. Pol. 1272 b 24;
1325 a 1. В 1255 b 37. Вильгельм переводит: «civiliter vivere». Этот перевод доступен
в издании аристотелевской Политики Франца Зуземиля (Leipzig, 1872). Относи-
тельно формы politizare ср.: Ullmann W. Law and Politics in the Middle Ages. London,
1975. P. 270.
107
Thomas Aquinas. Sententia libri politicorum, Prologus.
или «politica» («πολιτιϰὴ ϰοινωνία»), «civiliter vivere» («πολιτεύεσϑαι»),

«civilis scientia» («ολιτιϰὴ ἐπιστήμη») и «prudencia»/«prudentia»
(«φρόνησις»)108.
Для передачи греческого πολιτιϰός использовалось то латинское
civilis, то politicus: это колебание объясняется, вероятно, не только
традициями латинского словоупотребления Средневековья, но явно
также и сомнениями в равноценности слов, употреблявшихся для пе-
ревода. Очевидно, слово politicus тесно ассоциировалось с politia/policia
в значении институционально оформленного порядка власти. Поэто-
му Фома Аквинский и переводил аристотелевское «ζῷον πολιτιϰὸν»
тремя разными способами: как «animal civile»109, как «animal sociale
et politicum»110 и, наконец, просто как «animal sociale»111 или «animal
politicum»112. Различая «sociale» и «politicum», Фома, очевидно, хотел
разделить два аспекта, которые были одновременно заложены в фор-
мулировке Аристотеля: то, что человек от природы живет в обще-
стве, — это одно утверждение; то, что такая «vita socialis multorum»
невозможна, если во главе этого общественного целого не встанет
кто-то, кто будет заботиться об общем благе («nisi aliquis praesideret,
qui ad bonum commune intenderet»)113, — это второе утверждение, вы-
веденное из первого. Одно касается аспекта человеческого общежи-
тия как такового, другое — аспекта власти, без которой общежитие
казалось невозможным.
Изменения в словоупотреблении смогли обрести историческое зна-
чение, проявившееся в последующие эпохи, только потому, что в ходе
рецепции одновременно развивались и новые представления об обще-
ственной жизни людей114. Уже из того только факта, что было воспри-
108
В каждом случае в доказательство может быть приведено лишь одно место:
Thomas Aquinas. Summa theologica 2, 1, qu. 21, art. 4 («communitas politica»; Виль-
гельм из Мёрбеке переводит communitas civilis в: Aristoteles. Pol. 1253 a 38 и «commu-
nio politica» в: Ibid. 1260 b 27−28); Marsilius Paduensis. Defensor pacis 16, 17 («civiliter
vivere»); Thomas Aquinas. Sententia Iibri politicorum, Prologus («civilis scientia»); Mar-
silius Paduensis. Defensor pacis 78, 20 («prudencia»; ср. также ниже: S. 811, в настоя-
щем сборнике с.).
109
Thomas Aquinas. Sententia libri politicorum ad 1253 a 1. a 7. Вильгельм из Мёр-
беке тоже переводит animal civile в: Ibid. 1253 a 3; 1278 b 19.
110
Thomas Aquinas. De regimine principum. 1, 1.
111
Thomas Aquinas. Summa theologica. 1, qu. 96, art. 4.
112
Ibid. 2, 1, qu. 61, art. 5.
113
Ibid. 1, qu. 96, art. 4.
114
Ullmann W. Law and Politic in the Middle Ages. P. 269 (автор говорит об «ари-
стотелевской революции»).
410 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
нято мнение Аристотеля, согласно которому человек есть существо,

от природы предназначенное к жизни в упорядоченном коллективе,
вытекало новое отношение к политической действительности. Человек
и коллектив были объявлены фактами природы, и в таковом качестве
они могли стать предметами специального научного изучения. Одно-
временно было признано, что оба этих явления обладали каждое своей
телеологической структурой, то есть что и перед человеком, и перед
обществом в этом мире была поставлена задача строить и совершен-
ствовать самих себя.
Для христианского мыслителя в связи с этим вставала пробле-
ма: как телос политического коллектива можно согласовать с целью
спасения души отдельного человека. Фома Аквинский, опираясь
на концепцию Аристотеля, нашел для этой проблемы удивительно
простое решение: он встроил политическую жизнь в «иерархию це-
лей»115. Как всякая природная сущность, коллектив должен выполнить
некий свой внутренне присущий ему телос, то есть осуществить то,
что Фома назвал словом bonum. Под этим телосом Фома, вполне в духе
Аристотеля, понимал хорошую, добродетельную жизнь («virtuosa igitur
vita est congregationis humanae finis»). Выше этой естественной «цели»
человеческой общности он ставил «конечную цель» («ultimus finis») —
вечную жизнь: «Ибо конечной целью объединения людей является
не жить согласно добродетели, но посредством добродетельной жиз-
ни прийти к небесному блаженству»116. В соответствии с этим bonum
commune коллектива нужно было определять так, чтобы его члены
стремились к конечной цели; государю надлежало добиваться, что-
бы люди жили такой добродетельной жизнью, которая позволила бы
им обрести «счастье» на небесах: «Так как целью жизни, которой мы
в настоящем живем добродетельно, является небесное блаженство,
то к обязанности правителя относится заботиться о добродетельной
жизни подданных таким образом, чтобы это приводило к последу-
ющему небесному блаженству»117.
115
Berges W. Die Fürstenspiegel des hohen und späten Mittelalters. Leipzig, 1938.
S. 204.
116
«Non est ergo ultimus finis multitudinis congregatae vivere secundum virtutem,
sed per virtuosam vitam pervenire ad fruitionem divinam». — Thomas Aquinas. De re-
gimine. 1, 14.
117
«Quia igitur vitae, qua in praesenti bene vivimus, finis est beatitudo coelestis, ad
regis officium pertinet ea ratione vitam multitudinis bonam procurare, secundum quod
congruit ad coelestem beatitudinem consequendam». — Ibid. 1, 15.
Хотя по сути своей этот взгляд близок к философии Аристотеля,

нельзя игнорировать различия между ними. Так, необходимо в осо-
бенности обратить внимание на то, что Фома, определяя «хорошую
жизнь» как условие чаемого «небесного блаженства» индивида, тем са-
мым подчинял политическую этику интересам спасения личности118,
определяемой через христианскую веру. Говоря словами Аристотеля,
государство, состоящее только из хороших граждан, но не из хороших
людей, согласно воззрениям Фомы Аквинского, не достигло своей ко-
нечной цели, состоящей в том, чтобы сделать граждан хорошими людь-
ми, дабы они обрели вечное спасение. И тем не менее такая общность
может быть хорошей, считал Фома: ведь пока граждане повинуются
приказаниям государя, внешние условия праведной жизни общности
соблюдаются. Только те, в чьих руках находятся бразды правления,
должны быть в любом случае добродетельны («virtuosi») и в абсолют-
ном смысле119.
Это соображение стало, возможно, одной из причин, заставивших
Фому облечь свой неоконченный политический трактат в форму кня-
жеского зерцала. Он, в принципе, считал монархию наилучшей формой
государственного устройства, поскольку единство, по его мнению, есть
признак совершенства и власть одного короля, таким образом, отража-
ет не только власть Бога над миром, но и жизненные функции органи-
ческих существ в природе, включая человека, управляющиеся каждая
своим особым ratio120. Тем не менее в соответствии с изложенными
выше соображениями буквально напрашивается вывод, что самым лег-
ким путем должен был казаться такой: надо добиться христианской
добродетели от государя, и тогда его власть в конце концов приведет
всех граждан к вечному счастью. Тем самым, однако, учение о практи-
ческой политике сужалось до масштабов сборника правил поведения
для христианского правителя. Здесь — один из главных истоков тради-
ции «христианской политики», которая вплоть до середины XVII века
играла важную роль.
118
Ср.: Maier H. Die ältere deutsche Staats- und Verwaltungslehre. Polizeiwissen-
schaft. Neuwied, 1966. S. 203: «Земной эвдемонизм […] христианам заменяет свя-
тость, а ‘добрую жизнь’ — вечная жизнь».
119
Thomas Aquinas. Summa theologica. 2, 1, qu. 92, art. 1.
120
Thomas Aquinas. De regimine. 1, 2; Idem. Summa theologiae. 1, qu. 103, art. 3. Ср.:
Idem. De regimine. 1, 16: «Ipsa tamen hominis unitas per naturam causatur; multitudi-
nis autem unitas, quae pax dicitur, per regentis industriam est procuranda». — (Перевод:
«Однако единство человека оправдано природой, в то время как о единстве множе-
ства, называемом миром, следует заботиться правителю».)
412 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Всю «моральную философию» Фома в соответствии с перипа-

тетической традицией делил на три части: первая рассматривала
целенаправленные действия индивида и называлась «monastica»;
вторая рассматривала действия домашнего сообщества и назы-
валась «yconomica»; наконец, третья была посвящена «operationes
multitudines civilis» и называлась «politica»121. Схема эта встречает-
ся многократно. Так, Конрад Мегенбергский около 1350 года писал:
«Все учителя нравственной философии учат, что существует три ее
части, а именно: индивидуальная, экономическая и политическая»122.
По сравнению с многообразием значений слова πολιτιϰή у Аристотеля
значение scientia politica в этой классификации соответствовало наи-
более узкому из трех им упомянутых123. Сам Фома Аквинский в од-
ном месте говорил о значениях слова politicus так: первое — «согласно
которому [слово ‘политический’] относится к общественной жизни;
и таким образом все нравственные добродетели иногда называются
политическими» — тут на первом плане явно стоит идея обществен-
ной жизни как таковой124. Второе — «согласно которому каждый
в общественной жизни управляется в соответствии с общественным
устройством», а именно — в отличие от управления и определения
в домохозяйстве и по домохозяйственным принципам. Третье —
«называется политическим от общественной жизни и обществен-
ных установлений, а с другой стороны от стремления к всеобщему
благу»125. В таком значении слово «политический» относилось к си-
туации, когда наличествует некий упорядоченный государственный
строй; это прилагательное к слову politia (πολιτεία), причем в смысле
«правильных государственных устройств», о которых говорил Ари-
121
Thomas Aquinas. Sententia libri ethicorum, Prologus.
122
«Omnes moralis philosophiae professores tres ipsius partes, monasticam videlicet,
yconomicam et politicam fore magistrant». — Krüger S. (Hrsg.) Die Werke des Konrad
von Megenberg. Ökonomik. Stuttgart, 1973. S. 23 (MGH. Staatsschriften des späteren
Mittelalters. Bd. 3).
123
Ср. выше.
124
«secundum quod respicit civilem vitam; et sic omnes virtutes morales quandoque
dicuntur politicae». — Thomas Aquinas. Scriptum super sententiis magistri Petri Lom-
bardi. 3, 33, qu. 3, art. 4, solutio 5; Ср.: Konrad von Megenberg. Ökonomik 1, 4 (p. 263):
«felicitas politica, id est communicativa». Относительно felicitas politica или practica
у Иоанна Яндунского ср.: Schmugge L. Johannes von Jandun 1285/89–1328. Stuttgart,
1966. S. 57, 64 ff.
125
«secundum quod in vita civili ex civili ordinatione dirigitur quis»; «dicitur politi-
cum a vita civili et civilibus statutis, et ulterius ex intentione communis boni». — Thomas
Aquinas. Scriptum super sententiis magistri Petri Lombardi. 3, 33, qu. 3, art. 4, solutio 5.
стотель и которые, как известно, отличаются от вырожденных форм

тем, что ориентированы на общее благо.
В этом же смысле нужно понимать и такие приведенные выше обо-
роты, как «bene et politice vivere»126, «vita politica»127 или «civiliter vivere»128.
Они обозначают жизнь в правильно устроенном государстве. Это ста-
новится особенно наглядным, когда мы читаем у Дитриха Нигеймского
(1441) требование, «чтобы император или римский правитель правил
по-граждански, не тиранически или силой»129. Марсилий Падуанский
называл «leges politicae» такие законы, которые изданы на пользу всем
(«ad commune conferens»)130. Имея в виду первое из перечисленных
Фомой Аквинским значений «политического», могли понимать «поли-
тическую» жизнь как антоним жизни отшельнической: в этом смысле
Уильям Оккам писал (около 1340 года), что «жить в одиночестве так же
хорошо, как жить политической жизнью в совершенном обществе»131.
Прилагательное politicus могло, однако, быть образовано и от сло-
ва politia в смысле полисной демократии. Аристотелевское различе-
ние «πολιτιϰὴ» и «δεσποτιϰὴ ἀρχή» фигурирует у Фомы Аквинско-
го как противопоставление «principatus despoticus» и «politicus»132.
Ученик Фомы — Птолемей Лукканский, продолживший его трак-
тат О правлении государей, — употреблял выражения «dominium
(или regimen) politicum» и «despoticum»133. Фома же для того, чтобы
отличать правильное государственное устройство от вырожденного,
пользовался парой понятий «regimen rectum et iustum» и «regimen
iniustum atque perversum»134, то есть не применял понятие politicus
в смысле «соответствующий [правильному] государственному
устройству». И, наконец, в том, что касается дальнейшего развития
понятия «политический», остается добавить, что в публичной сфере
Фома Аквинский различал два вида «prudentia» («φρόνησις»): спо-
126
Wilhelm von Ockham. Breviloquium de principatu tyrannico. Lib. 3. Cap. 7 /
Hrsg. R. Scholz. Leipzig, 1944. S. 128.
127
Konrad von Megenberg. Ökonomik. 1, 4 (p. 261).
128
Marsilius Paduensis. Defensor pacis. 1, 16, 17. Ср. выше, примеч. 108.
129
«quod imperator vel rex Romanorum civiliter et non tyrannice aut potestative im-
peret». — Dietrich von Nieheim. Viridarium imperatorum et regum Romanorum // MGH.
Staatsschriften des späteren Mittelalters. Stuttgart, 1956. Bd. 5. S. 7.
130
Marsilius Paduensis. Defensor pacis. 1, 45, 5–9.
131
«bene vivere tam solitarie, quam politice et in Communitate perfecta». — Wilhelm
von Ockham. Breviloquium. Lib. 3. Cap. 7 (p. 127).
132
Thomas Aquinas. Sententia libri politicorum ad 1254 a 34.
133
Thomas Aquinas. Ptolemäus von Lucca. De regimine. 2, 8; 4, 2.
134
Ibid. 1, 1.
414 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
собность, благодаря которой «aliquis regit seipsum» или «aliquis regit

multitudinem» («кто-либо управляет самим собой» или «кто-либо
управляет множеством»). В зависимости от того, о каком «множестве
людей» шла речь, Фома использовал выражения «prudentia militaris»
или «oeconomica»; если же речь шла о государстве, то его «regula
directiva» в том, что касалось правителя, он называл «regnativa»,
а в том, что касалось подданных, — «politica»135. Благодаря «поли-
тической мудрости […] люди […] подчиняясь власти […] упорядо-
ченно направляют сами себя ко всеобщему благу»136. Поясняя это,
Фома говорил, что подданные таким образом управляются законами
и распоряжениями, чтобы они все же сами, по доброй воле, делали
выбор в пользу того, чего от них требуют, «и поэтому им требуется
некая справедливость правления, с помощью которой они в подчи-
нении власть имущим сами собой управляют»: в этом и заключается,
по мнению Фомы, политическое благоразумие137. Оно, как подчер-
кивается в трактате, должно служить общему благу: отсюда видно,
что в данном случае под «политическим» имеется в виду соответ-
ствующее правильному государственному устройству. Очевидно,
от подданных можно ожидать как бы добровольного послушания
в силу их способности понять, что соблюдение правил, действующих
при справедливом порядке власти, служит ко благу всего государ-
ства в целом и каждого человека в отдельности. Послушание, таким
образом, становится непременным условием реализации тех целей,
ради которых данное социальное образование вообще существует.
III. Понимание политики в Новое время

III.1. Учение Лютера о двух царствах
Установленная Фомой Аквинским связь между «добродетельной
жизнью» в «государственном сообществе» и «небесным блаженством»,
которого с ее помощью можно добиться, была вновь разорвана Рефор-
мацией. Опираясь на концепцию Блаженного Августина, Лютер сфор-
мулировал свои представления о соотношении жизни в земном госу-
135
Thomas Aquinas. Summa theologica. 2, 2, qu. 48, art. 1.
136
Ibid. qu. 50, art. 2.
137
«et ideo requiritur in eis quaedam rectitudo regiminis per quam seipsos dirigant
in obediendo principatibus». — Ibid.
дарстве с надвременным предназначением человека, сведя их в учение

о двух царствах, или правлениях, — духовном и мирском.
Это свое учение Лютер противопоставлял двум различным интер-
претациям Священного Писания: во-первых, схоластическому тезису,
будто требования Нагорной проповеди являют собой не заповеди, об-
ращенные ко всем христианам в равной мере, а лишь советы для до-
стигших совершенства; во-вторых, заблуждению мечтателей, полагав-
ших, будто в этом мире можно править непосредственно по Евангелию
и обходиться без применения военной силы и судейской карательной
власти. Положения Нагорной проповеди Лютер объявил заповедями,
адресованными всем христианам; если бы они действительно соблю-
дались, говорил он, то никакая мирская власть была бы уже не нужна,
потому что каждый по своей воле поступал бы праведно и стремился
служить ближнему. Но, поскольку истинные христиане встречаются
редко, продолжал Лютер, и люди обычно ищут собственной выгоды,
необходима сила, которая будет отвращать зло и защищать невин-
ных. Это — задача «мирской власти». Она призвана заставлять людей
в н е ш н е подчиняться закону. Без этого принуждения злые люди уни-
чтожили бы всякий мир и всякую безопасность на свете. С другой
стороны, таким принуждением никого невозможно было бы привести
к вере и заставить соответствовать евангельским требованиям. Там,
где подобное происходит, это скорее есть знак действия Христа, осу-
ществляющего Свое духовное правление. Поэтому Бог «повелел быть
двум правлениям — духовному, которое делает [людей] христианами
и набожными людьми посредством Святого Духа под властью Христа,
и мирскому, которое оказывает отпор нехристям и злым людям, чтобы
они внешне соблюдали мир и спокойствие»138.
Если в аристотелианской традиции человек в полисном сообществе
должен был приблизиться к своему предназначению — добродетельной
жизни, — то усовершенствование христианина в вере осуществляло
правление Христа. Не случайно Лютер в этом контексте применил по-
нятие «природа» для описания подлинного христианства: как яблоне
дана «своя природа», чтобы она правильно росла и приносила плоды,
«так и всех христиан дух и вера сильнее предрасполагают к тому, чтобы
поступать хорошо и правильно, нежели можно было бы их научить
138
«die zwey regiment verordnet, das geystliche, wilchs Christen unnd frum leutt
macht durch den heyligen geyst unter Christo, unnd das welltliche, wilchs den unchristen
und bößen weret, daß sie eußerlich müssen frid hallten und still seyn». — Luther M. Von
weltlicher Oberkeit, wie weit man ihr Gehorsam schuldig sei (1523) // Idem. Werke. Kri-
tische Gesamtausgabe. Weimar, 1900. Bd. 11. S. 251.
416 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
всеми законами, и они не нуждаются ни в каком законе и ни в каком

праве»139. Мирская власть в этом не участвует. Ее задача ограничивает-
ся поддержанием мира, порядка и обороны; она выступает в качестве
вынужденного временного вспомогательного средства, которым при-
ходится пользоваться потому, что люди дурны. Хотя Лютер все время
подчеркивает, что и мирская власть — тоже от Бога, и показывает, как ее
нужно осуществлять по-христиански, все равно она остается чем-то со-
вершенно внешним по отношению к настоящему предназначению че-
ловека. Она — мирская в том смысле, что касается лишь этого мира.
Разумеется, ограничивая сферу действия мирской власти, Лютер
без труда мог апеллировать к центральным элементам христианской
традиции. Так, различение этики, экономики и политики у него пред-
стает в облике учения о трех сословиях: сословие священников («priester
ampt») распространяет слово, с которым Господь обращается к каждому
отдельному человеку; супружеское сословие («Ehestand») охватывает все,
что относится к порядку и хозяйству в доме, а также земледелие и ремесла;
наконец, мирская власть («weltliche öberkeit») обеспечивает внешний мир
и внешнюю справедливость: «Эта жизнь целесообразно подразделяется
на три категории: первая хозяйственная жизнь, вторая политическая, тре-
тья церковная»140. Как в соответствии с традицией каждый человек считал-
ся принадлежащим одновременно к сферам этики, экономики и политики,
так и у Лютера всякий индивид относился ко всем трем «сословиям» сразу.
Как можно видеть уже по тем лексическим эквивалентам, которые
использовал Лютер, слово politicus получило у него значение «секуляр-
ный», «мирской». Благодаря тому, что существование сферы полити-
ческого обосновывалось дурной натурой человека, эта сфера обрела
известную «автономию», просуществовавшую и в течение Нового вре-
мени141. И хотя сам Лютер эту мысль не развивал, она, несомненно, вы-
текала из его построений, где он разделял надвременное предназначение
человека и его земное призвание; разделение это проявилось и в том,
что Лютер полностью отвергал возможность достижения блаженства по-
средством добрых деяний. При таком взгляде все, что касалось политики,
139
«Also sind alle Christen durch den geyst und glawben aller ding genaturt, das sie
wol und recht thun mehr denn man sie mit allen gesetzen leren kan, und dürffen für sich
selbs keyns gesetzs noch rechts». — Ibid. S. 250.
140
«Utiliter dividitur haec vita in tres ordines: Est enim alia vita Oeconomica, alia
politica, alia ecclesiastica». — Luther M. Vom Abendmahl Christi. Bekenntnis (1528) //
Idem. Werke. Kritische Gesamtausgabe. 1909. Bd. 26. S. 504; Idem. Genesisvorlesung
(1535–1545) // Ibid. 1912. Bd. 43. S. 30.
141
Elert W. Morphologie des Luthertums. 2. Aufl. München, 1958. Bd. 2 [1932]. S. 62.
легко могло показаться проблемой главным образом технической. Не-

сколько раз Лютер сравнивал функцию мирской власти с содержанием
диких зверей: если они вырвутся из клеток, то вина за это будет лежать
только на сторожащих их служителях зверинца, потому что сами звери
всего лишь поступят так, как подсказывает им их злая природа. Поэтому
поддержание общественного порядка являло собой не этическую задачу
граждан, а техническую, практическую проблему для властей.
III.2. Два источника новоевропейского понятия

«политика»: наследие Аристотеля и идеи Макиавелли
В период между эпохой Возрождения и Великой Французской рево-
люцией эволюция значения понятий «политика», «политический», «по-
литик» определялась двумя крупными тенденциями. Одна тенденция
была продолжением христианско-аристотелевской традиции и привела
ее к новому расцвету в Германии в XVII веке. Основным признаком этой
традиции является привязка политической деятельности к цели общего
блага, beatitudo, felicitas, или всеобщего счастья. Взаимосвязь политики
и этики в данной традиции сохраняется в виде убежденности в том,
что эта цель может быть достигнута лишь при соблюдении моральных
заповедей. Можно было бы сказать, что до определенной степени реа-
лизация цели хорошей жизни заключена уже в моральности средств,
с помощью которых она достигается. Аристотелевскому представлению
о политике как работе и как потребности всех людей, живущих в кол-
лективе, соответствует, кроме этого, зачастую такое понимание этого
термина, которое наряду с обязанностями правителя также включает
в себя и добродетели граждан. Другую тенденцию развития можно
обобщенно обозначить словами «интерес государства». Основным при-
знаком ее является то, что политика понимается как сфера, которая
всегда автономна по отношению к морали или к целям, лежащим вне
ее самой. Политика представляется здесь как техника осуществления
и утверждения власти. Дорогу для этого взгляда подготовил Николо
Макиавелли, писавший об условиях, при которых может достигаться
и поддерживаться власть: «Разберу, какими способами государи могут
управлять государствами и удерживать над ними власть»142. Глубокое
142
«Disputerò come questi principati si possino governare e mantenere». — Machi-
avelli N. II Principe. 2 // Idem. Opere / Ed. S. Bertelli. Milano, 1968. T. 1. P. 7 (цит. по:
Макиавелли Н. Избранные произведения. М., 1982. Гл. 2. — Примеч. пер.)
418 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
философское обоснование этому подходу дал Томас Гоббс, который

необходимость государства как простой организации власти выводил
из природы человека. Эти две тенденции развития во многом сопри-
касались и стали причиной непреходящей двусмысленности понятия
«политика» и образованных от него понятий. Если смотреть с точки
зрения классической традиции, то учение о государственном интересе
в понимании Макиавелли и его учеников представало инструкцией
по установлению и поддержанию тирании, а значит — не заслуживало
даже названия политики; так, гугенот Инносан Жантийе в 1576 году
писал, что Макиавелли «взял самые скверные принципы и на них
построил не политическую науку, а тираническую»143. Здесь в поня-
тии «политическая наука» слово «политическая» явно употреблено
в том же смысле, что и в словосочетании «prudentia politica» у Фомы
Аквинского, то есть это прилагательное, образованное от слова politia
в значении «правильное государственное устройство». «Политическая
наука», соответственно — это наука о таком устройстве государства,
которое обеспечивает максимальное всеобщее благо. Этот смысл
слова politicus, очевидно, стал настолько общепринятым на рубеже
Средневековья и Нового времени, что постепенно начал поглощать
или вытеснять другое значение, четко просматривавшееся у Аристо-
теля, в трудах которого «политический» также значит «полисный»,
касающийся полиса. Это подтверждает и незаконченный комментарий
Филиппа Меланхтона к Политике Аристотеля (1530): толкуя то место,
где Аристотель поясняет разницу между деспотической, царской и по-
лисной (политической) властью на примере отношения души к телу
и разума к влечениям, Меланхтон сосредоточивается на одном только
различии между деспотической и недеспотической властью. Послед-
нюю, которую он называет «regia seu civilis dominatio», он разбира-
ет как одну, а не две формы власти; ее определения соответствуют
аристотелевским атрибутам правильных государственных устройств,
которые у Аристотеля в этом месте вовсе не рассматриваются. Меланх-
тон пишет, что эта власть осуществляется «четким законом и ради
его (то есть подвластного) пользы» […] От нее происходит законная
власть в государствах […] И при этой разновидности власти хорошо
видно, что есть власть, а именно заботиться о благе других, управлять
143
«prins des Maximes toutes meschantes, et basty sur icelles non une science poli-
tique mais tyrannique». — Gentillet I. Discours sur les moyens de bien gouverner et main-
tenir en bonne paix un royaume ou autre principauté (1576) // Discours contre Machiavel /
Ed. A. D’Andrea, P. D. Stewart. Firenze, 1974. P. 10.
другими и защищать их»144. Заводя речь о переносе этих форм власти

на дом («familia»), Меланхтон указывает на некоторое различие между
монархическим и республиканским правлением, однако это различие
касается не разновидности, а только интенсивности осуществления
власти: власть над женой мягче («mitius»), нежели над детьми; она на-
зывается πολιτιϰόν и сродни монаршей («affine regio»)145. Говоря, кроме
этого, о «regia seu civilis dominatio» («монаршей или гражданской вла-
сти»), Меланхтон еще сохраняет за словом civilis (означающим здесь
πολιτιϰός) двоякий смысл, однако его объяснение в целом показывает
более чем ясно, что различение монаршей и республиканской власти
не имеет для него уже никакого практического значения; наиболее важ-
ное отличие — это то, которое существует между властью, отвечающей
законному государственному устройству (verfassungsmäßig), и властью
деспотической.
Таково же и словоупотребление у Макиавелли. В его Рассуждениях
о первой декаде Тита Ливия неоднократно встречаются выражения
«vivere politico» и «vivere civile» в этих или слегка видоизмененных фор-
мулировках; они всегда означают легитимный, отвечающий законному
государственному устройству (verfassungsmäßig) порядок в традици-
онном, аристотелевском смысле и даже прямо противопоставляются
тирании. Так, например, в конце одной главы, в которой Макиавелли
рекомендует при реформах сохранять хотя бы тень прежних уста-
новлений, говорится: «Всему этому, как я уже сказал, должен следо-
вать тот, кто желает установить политическую жизнь посредством
создания республики или монархии, но тому, кому угодно учредить
абсолютную власть, именуемую писателями тиранией, надобно пе-
ределать всё»146. А в другом месте читаем: «В развращенном городе
к славе ведет иной образ действий, чем в том, который политически
еще жизнеспособен»147.
144
«certa lege, et propter illius utilitatem»; «ex hac oriuntur legitima imperia in rebus-
publicis […] Et in hac specie magis lucet, quid sit imperium, videlicet prospicere alienae
utilitati, gubernare et defendere alios». — Melanchthon Ph. Commentarii in aliquot poli-
ticos libros Aristotelis // Corpus Reformatorum (далее: CR). Halle, 1850. Bd. 16. P. 425.
145
Ibid. P. 426.
146
«E questo, come ho detto, debbe osservare colui che vuole ordinare uno vivere
politico, o per via di republica o di regno; ma quello che vuole fare una potestà assolu-
ta, la quale dagli autori è chiamata tirannide, debbe rinnovare ogni cosa». — Machiavel-
li N. Discorsi sopra la prima deca de Tito Livio. 1, 25 // Idem. Opere. T. 1. P. 155 (цит. по:
Макиавелли Н. Соч. СПб., 1998. Кн. 1, гл. 25. — Примеч. пер.).
147
«Per altri modi si ha a cercare gloria in una città corrotta, che in una che anco-
ra viva politicamente». — Ibid. 3, 8 (p. 357) (цит. по: Макиавелли Н. Соч. СПб., 1998.
420 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Очевидно, Макиавелли рассматривал свои собственные реко-

мендации по достижению и удержанию власти, которые он изложил
в Государе, как предназначенные для тиранов, ибо слово politico в этой
книге не встречается ни разу148. Тот, кому мир обязан характерным
для Нового времени пониманием «политики» как «искусства власти»,
сам не использовал этого слова применительно к рекомендованным
им принципам, потому что оно еще было как бы «занято» аристоте-
левским значением. Таким образом, приобретение и осуществление
нелегитимной власти для Макиавелли были делом совершенно не «по-
литическим», а как раз наоборот. В связи с этим встает вопрос: когда же
произошел тот сдвиг значения, благодаря которому мышление и дея-
тельность, ориентированные лишь на интересы государства или вла-
сти, стали называться либо «политическими в собственном смысле
слова», либо, по крайней мере, тоже «политическими»? Как уже было
сказано, вытеснение аристотелевского значения современным, особен-
но в Германии, представляло собой процесс, который продолжался
еще и в XVIII веке и в ходе которого оба понимания этого термина
существовали параллельно. Поэтому наш поиск может быть направ-
лен только на то, чтобы найти ту точку, в которой новое понимание
«политического» вторглось в традиционные представления. Похоже,
эта перемена значения состоялась во время религиозных войн во Фран-
ции во второй половине XVI века149. В самом деле: тот, кто выступал
за внутренний мир в стране, то есть за «политическую» жизнь в ста-
ром значении порядка, отвечающего правильному государственному
устройству, тот в ситуации конфессионального конфликта с некоторой
неизбежностью приобретал репутацию атеиста, потому что не хотел
подчинить всеобщее благо религиозной заповеди безусловной по-
корности Богу (каковая заповедь актуально наличествовала только
в качестве партийной позиции той или другой из конфликтующих
сторон). Отсюда проистекает связь с учениями Макиавелли, которые,
как можно показать, в ту же самую эпоху тоже обличали как атеистиче-
ские. Связь эту надо рассмотреть более подробно. Канцлер Мишель де
Лопиталь — один из выдающихся деятелей того политического направ-
Кн. 3, гл. 8. — Примеч. пер.). Относительно итальянской традиции этого слово-

употребления см.: Schalk F. Rez.: Sternberger D. Machiavellis ‘Principe’ und der Begriff
des Politischen // Romanische Forschungen. 1975. Bd. 87. S. 130 ff. (см. там же ссылки
на другую литературу).
148
Sternberger D. Machiavellis ‘Principe’ und der Begriff des Politischen. Wiesbaden,
1975. S. 35. С ним согласен: Schalk F. Rez.: Sternberger D. Machiavellis ‘Principe’. S. 130.
149
Так, очевидно, делает: Sternberger D. Machiavellis ‘Principe’. S. 45 ff.
ления, которое стремилось к компромиссному разрешению конфлик-

та, — в 1561 году продемонстрировал ясное осознание того, что забота
о благе государства и забота об истинной вере суть две совершенно
разные вещи. В одной из своих речей, произнесенных перед Генераль-
ными штатами, де Лопиталь призывал к миру и подчеркивал, в частно-
сти, что вопрос об истинном христианском вероучении он полностью
оставляет на рассмотрение епископов и не собирается «обсуждать
религиозные противоречия»; он говорил лишь о том, «что касается
police, чтобы держать народ в спокойствии»150. Еще более однозначно
он акцентировал отдельный интерес — интерес политического порядка:
«Речь идет не об утверждении религии, а об утверждении государства.
Многие люди могут быть гражданами, не являясь христианами: даже
отлученный не перестает быть гражданином»151. Близкий к Лопиталю
по политическим взглядам Этьен Пакье назвал его тогда «политиче-
ским мудрецом»: при этом он мог иметь в виду только то, что канц-
лер был, в классическом смысле, государственным мужем, пекущимся
о всеобщем благе152. Одновременно, впрочем, Пакье попытался объяс-
нить, почему приверженцы Римской церкви не хотели прислушаться
к увещеваниям Лопиталя: «Полагают, что желание удовлетворять таким
образом все политические предложения есть грех против Святого Духа
и что необходимо рисковать государством, чтобы уберечь его от боль-
шего риска, который угрожает и телу, и душе»153. Прегрешением про-
тив Святого Духа воинствующим католикам представлялись усилия,
направленные на достижение мирного компромисса ради сохранения
законного порядка: отсюда, как кажется, всего один маленький шаг
до того, чтобы открыто обвинить сторонников компромисса в атеизме.
В августе 1568 года Конде — один из вождей гугенотов — предостере-
гал короля от кардинала Лотарингского и его партии, говоря, что те
претендуют на Анжу, Прованс и даже на королевский трон. Чтобы
скрыть свои намерения, они выдают себя за защитников римской веры,
150
«mettre en dispute les controverses de la religion»; «qui appartient à la police, pour
contenir le peuple en repoz et tranquillité». — L’Hospital M. Discours (26.8.1561) // Idem.
Œuvres compl. / Éd. P. J.S. Dufey. Genève 1968. T. 1. [1824]. rééd. P. 449.
151
«il n’ est pas icy question de constituenda religione, sed de constituenda republica;
et plusieurs peuvent estre cives, qui non erunt christiani: mesme l’ excommunié ne laisse
pas d’ estre citoyen». — Ibid. P. 452.
152
Pasquier E. Lettres historiques pour les années 1556–1594. 4, 11 / Éd. D. Thickett.
Genève, 1966. P. 71 (Septembre 1561).
153
«L’ on estime que c’est pecher contre le Sainct Esprit, de vouloir en cecy meinager
toutes les propositions politiques, et qu’ il faut hazarder l’ Estat pour le garantir d’un plus
grand hazard, qui frappe au corps et à l’ ame». — Ibid. 4, 15. P. 101 (1561).
422 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
поскольку их противники — гугеноты; но поскольку люди в окружении

короля, против которых теперь направлены замыслы этой партии, сами
являются католиками, то она утверждает, что они оказывают покрови-
тельство приверженцам новой веры и что «они — политики, которые
еще хуже и опаснее еретиков». Как пояснял далее Конде, сторонники
кардинала Лотарингского использовали слово politique применительно
к этим людям из окружения короля, «потому что они хотят поддержи-
вать мир и потому что они враги смуты»154.
Мишель де Лопиталь был одним из тех, кого так называли, и со-
вершенно очевидно, что выбор этого аристотелианского выражения
объясняется той же связью, на которую семью годами раньше указы-
вали Лопиталь и Пакье. Тем большей неожиданностью оказывается то,
что историк-современник Жак де Ту, сообщая о процитированном выше
письме Конде, утверждает, будто лотарингцы называли тех, кто стре-
мился к сохранению мира, «новым и неупотребительным именем ‘поли-
тики’»: здесь де Ту впервые в памятниках французской истории встре-
тил название Politici в отрицательном значении155. Работая над своей
Историей, Де Ту уже знал дальнейшее развитие конфессионального
конфликта, в ходе которого из движения де Лопиталя сложилась наряду
с религиозными партиями третья сила, которая стремилась достичь
мира, чтобы спасти государство. Для этого движения непримиримые
католики продолжали использовать название politiques, превратившее-
ся, таким образом, в форменное название партии. В этом смысле приме-
нительно к 1568 году в самом деле можно было сказать, что выражение
это «новое и неупотребительное», впервые использованное в уничи-
жительном значении. О том, что эта отрицательная окраска в последу-
ющие годы только закрепилась, свидетельствует Этьен Пакье, который
в феврале 1588 года писал, что католические проповедники Парижа
страстно нападают на тех, кто желает мира, «называя их то политиками,
то макиавеллистами, то есть людьми вообще без веры». Таким образом,
154
«que c’ estoyent politiques, qui estoyent encore pires et plus dangereux que les héré-
tiques»; «pour ce qu’ ils veulent entretenir la paix, et qu’ ils sont ennemis des troubles». —
Louys de Bourbon, Prince de Condé. Lettres et remonstrance au roy. [1568]. P. 49 ff.
155
«Politici nomen in odium tractum in monumentis rerum nostrarum». —
Thou J. A. de. Historiae sui temporis. Genève, 1620. T. 2. Lib. 44. P. 547. Д. Штернбергер
(Sternberger D. Machiavellis ‘Principe’. S. 90 ff.) прослеживает дальнейшие, вскрытые
де Ту следы. Цитируемый здесь Жак Шарпентье утверждал, что «многие добрые
католики обозначают словом Politiques прежде всего всех тех, кто в этом француз-
ском раздоре стоят более на стороне людей, чем Бога, и которые в том, что касается
Бога и служения Богу, прежде всего, как они говорят, признают за необходимое
с рвением поддерживать официальный мир» (Ibid. P. 91).
католики теперь распались на две группы, продолжал он, — «на тех, кого
называют лигистами […] и других — политиков»156.
Обвинение в макиавеллизме — с приравниванием такового к атеиз-
му — выдвигали во время этих религиозных войн обе конфессиональ-
ные партии. За двенадцать лет до того, как было написано письмо Конде,
Инносан Жантийе назвал Макиавелли и его приверженцев «атеистами
нашего времени»157. При этом надо помнить, что внутренний конфликт
во Французском государстве, достигший своей кульминации в Вар-
фоломеевскую ночь, Жантийе объяснял тем, что после смерти Ген-
риха II (1559) были отброшены старые добрые обычаи французской
королевской власти и вместо них монархи начала править «по-италь-
янски, или по-флорентийски», то есть «следуя поучениям Макиавел-
ли Флорентийца»158. Его Рассуждение призвано было способствовать
тому, чтобы французы вернулись к зарекомендовавшим себя принци-
пам хорошего правления, а тем самым — способствовать обновлению
Французского государства159. Одновременно произведение Жантийе
показывает, какие свойства приписывали последователям Макиавелли:
«жестокость, несправедливость, вероломство и угнетение» и так далее,
короче — весь набор традиционных определений тирана160. Поэтому
надо полагать, что когда так называемых «политиков» характеризовали
как «макиавеллистов», потому что они, как считалось, тоже атеисты,
то им тем самым приписывали и все тиранические качества.
В ходе конфессиональной гражданской войны не только макиавел-
лианская техника власти стала называться, вопреки традиционному
словоупотреблению, «политическим» искусством: из опыта граждан-
ской войны возникла и политическая философия Томаса Гоббса, в кото-
рой государство утверждалось как автономный аппарат принуждения,
не зависящий ни от какого религиозного самоопределения, но служа-
щий единственно сохранению мира161.
156
«les appellants, tantost Politiques, tantost machiavellistes; c’ est-à-dire, du tout sans
Religion»; «les uns que l’ on appelle Ligueux […] et les autres, Politics». — Pasquier E. Lett-
res. P. 282 (Février 1588).
157
«les Atheistes de nostre temps». — Gentillet I. Discours. P. 156.
158
«à l’Italienne ou à la Florentine»; «c’ est à dire, en, suyvant les enseignemens de Ma-
chiavel Florentin». — Ibid. P. 14.
159
Ibid. P. 3 ff. (Посвящение).
160
Ibid. P. 4.
161
Ср.: Koselleck R. Kritik und Krise. Ein Beitrag zur Pathogenese der bürgerlichen
Welt. Freiburg; München, 1959. S. 18 ff.
424 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Впрочем, новое — выведенное из учения Макиавелли — понятие

«политического» не вытеснило старое, традиционное: они на протя-
жении длительного времени существовали бок о бок друг с другом.
Свидетельством тому в XVII веке являются труды, в частности, тех
авторов, которые со всей страстью выступали против макиавеллиан-
ского понимания этого термина. Так, например, Самуэль Пуфендорф
в 1675 году писал: «Многих политической деятельностью, или полити-
ческим искусством называется то, что является высшим преступлением
и гнусностью». Показательно, что этому Пуфендорф — как и многие
другие до него — противопоставлял понятие vera politica в смысле
доктрины, «которая учит способу управлять государством в законных
пределах»162.
Вполне возможно, что такое противопоставление истинной и лож-
ной политики имело целью исключить из политики определенные
учения и практики; однако та языковая форма, в которую это было
облечено, показывает, что и эти, отвергаемые варианты тоже счита-
лись «политическими», а значит, само понятие «политика» претерпело
процесс формализации: это слово все больше и больше превращалось
в общее название для учения об управлении государством или для дей-
ствий правительства, независимо от их цели или морального качества.
Эту формализацию — или, как еще можно было бы сказать, моральную
нейтрализацию — следует рассматривать как результат двусмыслен-
ности изучаемого понятия, возникшей с появлением идеи государ-
ственного интереса. Это в XVIII веке понимали. В статье Политика
в Энциклопедии 1779 года кульминацией обвинений в адрес Макиа-
велли является утверждение, что он «прикрывает названием ‘поли-
тика’ непорядочность государей». Хотя между «осмотрительностью»
(«prudence») — которая здесь выступает синонимом «истинной поли-
тики» по Пуфендорфу — и «непорядочностью» («mauvaise foi») суще-
ствует большая разница, говорится далее в статье, невозможно пройти
мимо того факта, что «в этот испорченный век им дают одно и то же
название»163. Этот пассаж — показатель того, что в XVIII веке практи-
162
«apud multos actionem politicam, aut artificium politicum vocari, quod sum-
mum scelus et flagitium est»; «quae modum gubernandae civitatis ad legitimum finem
docet». — Pufendorf S. De concordia verae politicae cum religione christiana // Idem.
Dissertationes academicae selectiores. Lund, 1675. P. 545.
163
«dans ce siècle corrompu on leur donne le même nom». — Diderot D. Art. Poli-
tique // Encyclopédie ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers, par
une Société de gens de lettres / Éd. D. Diderot, J.-B. le Rond d’Alembert. Lausanne; Bern,
1779. T. 36. P. 582.
чески полностью возобладало такое понимание смысла слова «поли-

тический», которое определялось идеей государственного интереса.
Понятие «политика» эволюционировало из морально-философского
идеального понятия в сторону понятия реального, описывающего ratio
реального поведения и действительные намерения государственных
деятелей; при этом молчаливо предполагалось, что целью их является
укрепление и расширение власти.
III.3. Христианско-аристотелианская традиция

в период до конца XVII века
III.3.а. Понятийное поле
Достаточно просто очертить понятийное поле слова «политика»

в XVI и XVII веках, чтобы стало очевидно, что аристотелевская традиция
сохранялась. В это поле входили слова politica, politicus и prudentia civilis.
Слово politica вплоть до конца XVII века встречается нам прак-
тически исключительно в такой латинской форме или же в форме
politice, воспроизводящей греческий источник (от πολιτιϰὴ φρόνησις
ἢ ἐπιστήμη)164. В этом смысле кафедры политической науки в уни-
верситетах в XVII веке обычно назывались «professiones Ethices vel
Politices» или как-то в этом роде165. О том, что слово это еще долгое
время воспринималось в Германии как иностранное, свидетельству-
ют усилия, направленные на его «онемечивание»: Файт Людвиг фон
Зекендорф (1656) переделал его в более немецкое Politic, но печатал это
слово, что характерно, латинским шрифтом; позже Иоганн Бальтазар
Шупп (1677) печатал его же готическими буквами и, наконец, Иоганн
Теодор Яблонский (1721)166 превратил его в Politick. До второй половины
XVII века данное слово обозначало почти исключительно философ-
164
Goeckel R. Lexicon philosophicum. [Frankfurt, 1613] (reprint: Hildesheim, 1964).
P. 831 (статья Politica).
165
Maier H. Die Lehre der Politik an den älteren deutschen Universitäten // Idem.
Politische Wissenschaft in Deutschland. Aufsätze zur Lehrtradition und Bildungspraxis.
München, 1969. S. 32. Обзор кафедр политики в XVI–XVIII вв. см.: Denzer H. Moral-
philosophie und Naturrecht bei Samuel Pufendorf. München, 1972. S. 300 ff.
166
Seckendorff V. L. von. Teutscher Fürsten-Stat. Frankfurt, 1656 (Посвящение);
Schupp J. B. Salomo oder Regenten-Spiegel // Idem. Lehrreiche Schriften Deren sich bey-
des Geist- und weltliche weß Standes und Alters sie auch sind nützlich gebrauchen kön-
nen. Frankfurt, 1677. Teil 1; Jablonski J. Th. (Hrsg.) Allgemeines Lexicon der Künste und
Wissenschaften. Leipzig, 1721. Bd. 2. Статья Politick.
426 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
скую дисциплину «politica» — либо как один из разделов практической

философии наряду с «ethica» и «oeconomica», либо как «tota disciplina
practica»167, куда входили наряду с политикой и этика, и экономика.
Связь с аристотелевской традицией очевидна. В соответствии с этим
более точно причислять политику как «disciplina civilis» к «искусствам»
(«artes»)168. Этим подчеркивается близость к практике. Хотя политика
и является наукой, все же это наука, которая преподается главным об-
разом не ради приумножения знаний, а прежде всего как воплощение
наставлений к действию: «В этом жанре цель — действие, а не позна-
ние», — писал КАЗЕЛИУС, апеллируя к формулировке Аристотеля169.
Но сама позиция человека, из которой проистекает подобная
деятельность, и соответствующие поступки словом politica не назы-
вались. Для действий существовали слова actio, actiones, а специфиче-
ская добродетель государственного мужа, который поступает согласно
принципам politica, называлась prudentia civilis, или prudentia politica,
или как-нибудь похоже на это. Немецкое слово Regierkunst («искусство
правления») тоже появляется уже очень рано170.
Однако слово politica означало не просто науку о том, как правиль-
но поступать власть имущим: для граждан и подданных в ней тоже
формулировались правила поведения. Юст Липсий считал, что по-
литика призвана воспитывать и учить граждан «терпению и подчи-
нению» («ad patiendum et parendum»), а властителей — «правлению»
(«ad regendum»)171.
Существительное politicus имело поначалу двоякое значение:
во-первых, оно означало мыслителя или писателя, занимавшегося
политическими темами, во-вторых — действующего государственно-
го мужа, будь то князь или член совета172. Кристиан Варнер Фридлиб
(1614) дал очень широкое определение понятию практикующего поли-
167
Goeckel R. Lexicon philosophicum. P. 831. См. также: Caselius J. Προπολιτικός
(1600) // Idem. Opera politica / Hrsg. C. Horneus. Frankfurt, 1631. P. 22–23: «Politice
integra est disciplina, comprehendens universam de moribus doctrinam».
168
Например в: Althusius J. Politica methodice digesta. 3. Aufl. Herborn, 1614.
Kap. 1, § 1. P. 15 (reprint: Cambridge, 1932). Выражение disciplina civilis и прочие см.
в: Caselius J. Προπολιτικός. P. 9.
169
«Actio enim in hoc genere finis, non cognitio». — Caselius J. Προπολιτικός. P. 53.
Ср.: Aristoteles. Eth. Nic. 1095 a 5 ff.
170
Например в: Reinkingk D. Biblische Policey. Frankfurt, 1656 (Посвящение).
171
Lipsius J. Politicorum sive civilis doctrinae libri sex. Leiden, 1590 (Предисловие).
172
Obrecht J. Th. [Предисловие (1617) к: Obrecht. G. Fünff Underschiedliche Secre-
ta politica (1617). Straßburg, 1644]. Его отец прочитал Politicorum scripta и сообщил
опытным политикам «sub fide silentij».
тика: к таковым он отнес всех тех, «кто хотят быть Politici, прежде же
всего это правители, члены советов, командующие и служащие, и,
в особенности, все, кто приписаны к сословию учащих и правящих,
то есть те, кому Богом вверена и поручена забота об общем благе»173.
В отличие от тех слов, о которых шла речь до сих пор, прилага-
тельное politicus встречается в немецком переводе уже в XVI веке.
Оно, по всей видимости, применялось не столько непосредственно
к политике, сколько к politia, или к правлению государством. Георг
Обрехт в 1617 году переводил «Politica ordinatio» как «административ-
ный порядок» («Policey ordnung»)174. Уже в 1555 году Мельхиор фон
Оссе описывал «prudencia politica» как способность учредить и удер-
жать административный режим («policei»)175. А в 1606 году опять же
Обрехт опубликовал Политические соображения и рассуждения:
об улучшении страны и людей, об установлении хорошего правления
(gutter Policey)176. Такая же связь существует во французском языке:
Этьен Пакье писал в 1561 году, что многие его сограждане выступали
за Римскую церковь «руководствуясь политическим духом», то есть
потому, что боялись, что ««изменения в религии приведут к изме-
нению в политике»177. Ришелье, назвав свое известное произведение
Политическим завещанием, привел Людовику XIII такое обоснование
этого выбора: «Оно было создано, чтобы служить после моей смерти
политике и управлению Вашим королевством»178.
Соответственно, «политические книги» — это были книги о politica
или о Polizei, то есть о правлении179. Этим же объясняется и значение
«мирской» — в отличие от «церковного» или «духовного»180: Иоганн
173
«welche Politici sein wollen, bevorab aber die Regenten, Rhäte, Befehlichhabe-
re und Dienere, sonderlich auch alle zum Lehr- und Regierstande verordnete, als wel-
chen die Wolfart des gemeinen bestens in acht zu haben von Gott anbefohlen ist und
obliegt». — Friedlieb Ch. W. Prudentia politica christiana. Goslar, 1614. P. 406. Aulicus
Politicus — это придворный: Clapmarius A. De arcanis rerumpublicarum libri sex. Bre-
men, 1605. P. 82.
174
Obrecht G. Fünff Underschiedliche Secreta politica. P. 262.
175
Osse M. von. Politisches Testament (1555) // Hecker O. A. (Hrsg.) Schriften D. Mel-
chior von Osses mit Lebensabriß, Briefe und Akten. Leipzig; Berlin, 1922. S. 379.
176
Obrecht G. Politisch Bedencken und Diseurs. Straßburg, 1606.
177
«par esprit politique»; «les mutations de religions apportent changement de poli-
ce». — Pasquier E. Exhortation aux princes et seigneurs du conseil privé du Roi (1561) //
Pasquier E. Ecrits politiques / Ed. D. Thickett. Genève, 1966. P. 62, 65.
178
«Elle est faite pour servir après ma mort à la police et à la conduite de votre Ro-
yaume». — Cardinal de Richelieu. Testament politique / Éd. L. André. Paris, 1947. P. 90 ff.
179
Seckendorff V. L. von. Teutscher Fürsten-Stat. Посвящение.
180
Althusius J. Politica methodice digesta. Cap. 6, § 29.
428 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Альтузий различал «civitatis negotia publica, politica vel ecclesiastica»181;

Фридлиб полагал, что о Макиавелли можно судить theologice или politice.
Уже Меланхтон писал о «discrimina utriusque potestatis, politicae et
ecclesiasticae»; латинское magistratus politicus означало «мирские власти»182.
Понятие prudentia civilis — ключевое для понимания того,
что считалось «политическим» в христианско-античной традиции.
Prudentia соответствует аристотелевскому φρόνησις. Как показывает
Юст Липсий, понимать «prudentia» можно и в приватном смысле,
и в публичном: в первом случае она будет «domestica», во втором —
«civilis»183. Благоразумие проявляет себя во всех деяниях, которые
благотворно преображают жизнь коллектива. Эта цель, по мнению
Липсия, оправдывает и такое средство, как небольшая доза обмана,
примешиваемая к благоразумию в случае крайней нужды: поскольку
все люди плохи, утверждал он, «prudentia mixta» представляет собой
такое качество, без которого правителям обойтись невозможно. Так
липсианский неостоицизм искал годный для практического примене-
ния средний путь между безоглядным и безжалостным стремлением
к господству (макиавеллиевским mantenere государственной власти)
и отрешенным от мира идеалом гуманности, который был бы обре-
чен на крах при попытке его реализации184. О том, что под влиянием
учения о государственном интересе начиная с рубежа XVI–XVII ве-
ков смысл слова prudentia стал, по всей видимости, трактоваться
не только как просто «благоразумие», но и как «хитроумие», «ковар-
ство», свидетельствуют, в частности, многочисленные попытки ав-
торов, принадлежавших к христианско-аристотелианской традиции,
как можно четче дистанцироваться от такого понимания этого слова.
Так, Казелий в 1600 году писал, что prudentia не следует путать с «из-
воротливостью, которая без добродетели направлена на пользу»185,
а давая определение политика — «нужно быть человеком хорошим
и мудрым» — он поспешил прибавить: «Однако, когда я так говорю,
я не отделяю мудрость от добродетели»186. Фридлиб в своей Prudentia
181
Friedlieb Ch. W. Prudentia politica christiana. P. 16.
182
Melanchthon Ph. Ethicae doctrinae elementa // CR. Bd. 16. S. 241.
183
Lipsius J. Politicorum sive civilis doctrinae libri sex. Lib. 1, сap. 6 (p. 23).
184
Ibid. Lib. 4, сap. 13 (p. 227, 230). Ср. об этом: Oestreich G. Justus Lipsius als The-
oretiker des neuzeitlichen Machtstaates // Idem. Geist und Gestalt des frühmodernen
Staates. Berlin, 1969. S. 50 ff., особенно S. 58 ff.
185
«versutia, quae sine virtute utilitatem spectat». — Caselius J. Προπολιτικός. P. 20.
186
«esse oportere virum bonum et prudentem»; «Nec tamen cum ita loquor, pruden-
tiam a virtute separo». — Ibid. 39.
politica christiana (1614) подчеркивал: «Коварство не есть ум, и козни

безбожников не суть благоразумие, но лишь злонравие и идолопо-
клонство, чистая глупость и скудоумие»187.
III.3.б. Христианская политика и государственное

администрирование (Policey)
Литературу по государственному администрированию (Policey)

можно причислить к тем произведениям, которые, согласно замыс-
лу их авторов, должны были служить практическими пособиями
по управлению государством. Нередко этот замысел получал свое
выражение уже в заголовке труда — достаточно вспомнить известный
трактат Иоганна Ольдендорпа О советах, как можно поддерживать
хорошее правление (gude Politie) и порядок в городах и деревнях (1530)188.
Георг Обрехт в 1606 году опубликовал Политические соображения
и рассуждения: об улучшении страны и людей, об установлении
хорошего правления (gutter Policey)189. Кристиан Варнер Фридлиб дал
своему сочинению 1614 году название Prudentia politica christiana,
то есть: Описание христианского, полезного и доброго правления
(Policey), как оное должно быть устроено и как с Божьей помощью
может поддерживаться в хорошем состоянии190. Ряд можно было бы
продолжить. Но, кроме того, сюда же следует отнести и большое чис-
ло трактатов, характер которых не открывается так непосредствен-
но уже в заголовках: вспомним уже процитированное Политическое
завещание саксонского канцлера Мельхиора фон Оссе (1555), Aulico-
Politica Георга-Энгельхарда Лёнайса (1622), а также Biblische Policey
Дитриха Райнкингка (1656) и, наконец, Немецкое княжество Файта
Людвига фон Зекендорфа (1656)191.
187
«Arglistigkeit ist nicht Weißheit, unnd der Gottlosen Tück seind keine Klugheit,
sondern ist eine Boßheit und Abgötterey, und eitel Thorheit und Unweißheit». — Fried-
lieb Ch. W. Prudentia politica christiana. P. 14.
188
Oldendorp J. Van radtslagende, wo men gude Politie und ordenunge ynn Steden
und landen erholden möghe. Rostock, 1530.
189
См. примеч. 176.
190
«Prudentia politica christiana, Das ist: Beschreibung einer Christlichen, Nützli-
chen und guten Policey, wie dieselbe beschaffen sein solle, auch mit Gottes hülffe in gutem
Zustandt erhalten werden könne». — См. примеч. 173.
191
Osse M. von. Politisches Testament (1555); Löhneyss G. E. von. Aulico-Politica.
Remlingen, 1622; Reinkingk D. Biblische Policey; Seckendorff V. Fürsten-Stat.
430 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Значительная часть этих трактатов характеризуется подчеркнуто

христианским подходом к теме: авторы стремятся показать, как нужно
править государством в согласии со Священным Писанием. Намерение
Райнкингка заключалось в том, чтобы написать «политику по Библии
и ее примерам»: в Библии, пояснял он, «можно найти верную, бого-
угодную, благотворную науку о правлении и по ней изучить верные
правила управления, или искусство правления государством»192. Не-
возможно не заметить, что произведение полемически направлено
против философов-политиков. Впрочем, большинство этих авторов
скорее отличались тем, что соединяли философскую традицию и хри-
стианскую этику.
Многие авторы недвусмысленно демонстрировали свою заин-
тересованность в том, чтобы сформулированные ими принципы
можно было непосредственно применять на практике. Зачастую они
заявляли эту свою позицию, выстраивая полемический контраст
со слишком абстрактной политической литературой. Показательно,
например, замечание Лёнайса (1622), сказавшего, что античные пи-
сатели, прежде всего Платон и Аристотель, «давали своим книгам
названия или заголовки de Republica или de Politicis. Но поскольку
они были профессорами и философами, они писали обо всем ско-
рее в философском ключе, нежели в политическом. За ними следуют
и по сей день многие меньшие ученые». По трактатам этих ученых,
предупреждал Лёнайс, можно «изучать скорее философию, нежели
политику»193 (это, кстати, один из ранних примеров употребления
слова politica в значении совокупности знаний и принципов, которые
полезны на практике). Сам Лёнайс хотел, опираясь на собственный
опыт, накопленный за 60 лет придворной службы, показать, «что при-
личествует, а что не приличествует правителю, что полезно и необхо-
димо для укрепления юстиции, хорошего управления и порядка»194.
Зекендорф тоже начинает свое Немецкое княжество (1656) с критики
192
«eine Politicam auß der Bibel, unnd deren Exemplis»; «die rechte, Gott wohlgefäl-
lige, heylsame Policey zufinden, und darauß die rechte Regiments Reguln, oder Regier-
kunst, zulernen». — Reinkingk D. Biblische Policey. Dedicatio.
193
«zwar die inscription oder Überschrift ihre Bücher de Republica oder de Politicis
gemacht. Aber weil sie Professores und Philosophi gewesen, mehr Philosophisch denn
Politisch von den Sachen geschrieben. Diesen folgen noch heutiges Tages viel Gelehrte
Neoterici»; «viel eher Philosophiam denn Politicam lernen». — Löhneyss G. E. von. Auli-
co-Politica. Vorrede.
194
«was einem Regenten wohl oder ubel anstehet, was zu beförderung der Iustitien,
guter Policey und Ordnung nutz und nötig». — Ibid.
того, что было написано до него: лишь немногие авторы «взялись

собственно за рассмотрение обстоятельств правления, которые легко,
так сказать, взять в руки [и рассмотреть]». Даже в трактате Лёнай-
са было, на вкус Зекендорфа, слишком много кабинетной учености.
Поэтому сам он «не намеревался писать немецкую общую политику
или какие-то правила государственных режимов»: его «цель и намере-
ние» касались «состояния большинства немецких княжеств»195, то есть
реального положения дел в них или, точнее, того, каким это поло-
жение должно было бы быть, потому что на самом деле Зекендорф,
конечно, оставался верен традиции в том смысле, что не собирался
рассказывать, как в действительности управлялись германские госу-
дарства. Он имел в виду задать эталон справедливого, христианского
и счастливого управления ими. То, что автор подчеркнуто отделял
тему своего труда от «общей политики», показывает нам, насколько
тесно это понятие тогда еще было связано со сферой теории и на-
уки. В отличие от Politic слова politisch и Policey гораздо раньше стали
вплотную связываться с практикой.
Особенно наглядно связь между ориентированной на библей-
ский образец политикой и требованием близости к практике про-
явилась в критических пассажах гамбургского проповедника Иоганна
Бальтазара Шуппа. Он неустанно повторял, что «всю практическую
философию как нельзя лучше можно изучить по Библии», а также
«что нигде не найдешь политики более совершенной, чем Библия»196,
потому что «politicus christianus», по определению Шуппа, — это госу-
дарственный муж, который во всех своих «политических действиях»
(«actionibus politicis») думает о том, не противоречат ли его намерения
«любви к Господу и к ближнему»197.
С точки зрения истории понятий самое интересное заключается
в том, что Шупп разоблачил притязания «политики» на статус прак-
тической науки именно за счет того, что отнесся к ним серьезно.
195
«eigentlich nach den Umbständen einer Policey, wie sich solche gleichsam Hand-
greifflich ergeben, ihr absehen genommen»; «nicht fürgenommen, eine Teutsche allge-
meine Politic oder gewisse Regeln der Regimenter zu schreiben, [sondern sein] Zweck
und Absehen [sei] auf den Zustand, der meisten Teutschen Fürstentümer gerichtet gewe-
sen». — Seckendorff V. Fürsten-Stat. Vorrede.
196
«die gantze Philosophiam practicam könne man nicht besser lernen als aus der Bi-
bel»; «daß keine vollkommenere Politic zu finden sey als die Bibel». — Schupp J. B. Salomo
oder Regenten-Spiegel. S. 4 (Посвящение).
197
Idem. Der unterrichtete Student // Idem. Lehrreiche Schriften. Frankfurt, 1677.
Teil. 2. S. 405.
432 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Лишь благодаря тому, что само понятие уже было связано с прак-
тикой, его удалось вырвать из «башни из слоновой кости», то есть
из ученой отрешенности Хельмштедтского университета, и исполь-
зовать для обозначения той способности, которую правитель мог
приобрести, не читая никаких книг, но посредством одного только
практического опыта:
Не все политическое благоразумие обретается в университетах.

Если бы я захотел стать политиком, я не стал бы брать в учителя
м[агистра] Райнхарда Кёнига, а счел бы, что если бы я пробыл год
камердинером или секретарем кардинала Мазарини, то набрался бы
больше политического благоразумия, чем если бы я десять лет провел
в диспутах в университетах […] Политике нужно учиться по великой
книге света198.
III.3.в. «Политика» как ars symbiotica у Иоганна Альтузия
Иоганн Альтузий словом politica обозначал науку, занимающуюся

человеческим общежитием в государственном коллективе: «Полити-
ка — это искусство объединения людей для установления, поддер-
жания и сохранения общественной жизни. Поэтому она называется
«συμβιοτιϰή» [сожительственная]»199. О принуждающей силе госу-
дарства, о правах суверенитета и о законах речь в этой дефиниции
не идет. А между тем Альтузий ставил себе в заслугу по сравнению
с другими авторами как раз то, что он сделал законы — или, точнее,
предельное обоснование всех законов, то есть ветхозаветные десять
заповедей, — и суверенитет предметами политической науки. Исклю-
чить из политики (politica) предписания, данные Всевышним Моисею,
198
«Es ist nicht alle Politische Weißheit an Universitäten gebunden. Wann ich wolte
ein Politicus werden, wolte ich nicht M (agister) Reinhard König zu einem Schulmeister
annehmen, sondern hielte dafür, wann ich ein Jahr deß Cardinal Mazarini Kammerdiener
oder Secretarius wäre, ich wolte mehr Politischer Weißheit lernen, als wann ich zehen
Jahr auff Universitäten disputiert hätte […] Die Politic muß man lernen aus dem grossen
Weltbuch».− Ibid. S. 403.
199
«Politica est ars homines ad vitam socialem inter se constituendam, colendam et
conservandam consociandi. Unde συμβιοτιϰὴ vocatur». — Althusius J. Politica methodi-
ce digesta. 1, 1 (p. 15). Об Альтузии см.: Winters P. J. Die «Politik» des Johannes Althu-
sius und ihre zeitgenössischen Quellen. Freiburg, 1963. См. также: Friedrich C. J. Johan-
nes Althusius und sein Werk im Rahmen der Entwicklung der Theorie von der Politik.
Berlin, 1975.
значило бы отменить «всякое сожительство и общественную жизнь

людей», а тот, кто исключит из нее «majestatis capita», тем самым
«исключает целиком общественный союз»200. Определение политики,
данное Альтузием, могло не включать в себя прямого упоминания
о законе и высшей власти, видимо, лишь благодаря тому, что он рас-
сматривал эти элементы как неотъемлемые условия возможности
всякого человеческого общежития («consociatio»)201 вообще. Но это
означает, что политические дела по своему происхождению и своей
цели суть дела социальные. Совместная жизнь есть причина и смысл
политического сообщества:
Цель политика-общественника есть священная, справедливая,

удобная и счастливая совместная жизнь, причем жизнь,
не испытывающая нужды ни в чем необходимом или полезном.
Для того чтобы жить такой жизнью, ни один человек не является
самодостаточным (αὐτάρϰης) или подходящим и достаточно
наделенным природой202.
Это — декларация приверженности аристотелевскому убеждению,

что человек от природы не может не жить в коллективе; одновременно
Альтузий предельно ясно дает понять, что этот коллектив, если он хочет
достичь своей цели, должен быть коллективом политическим. Цель же
заключается — вполне в духе Аристотеля — в том, чтобы не просто
жить, но «commode et bene vivere»203. А для этого люди должны не толь-
ко располагать необходимым или тем, что естественно иметь человеку
в жизни, но и соблюдать закон, как этого требуют библейские запове-
ди, начертанные на двух скрижалях: «На первой картинке то, что есть
жизнь без благочестия, на второй — без справедливости»204.
Одним из центральных понятий в Политике Альтузия является
«jus symbioticum». Под таковым он понимал принцип порядка, ко-
200
«omnem symbiosin atque socialem vitam inter homines»; «universalem consoci-
ationem tollit». — Althusius J. Ad illustres Frisiae inter Flevum et Lavicam ordines, domi-
nos suos plurimum colendos // Idem. Politica methodice digesta. 7.
201
Idem. Politica. 1, 2 (p. 15).
202
«Hominis politici symbiotici finis est sancta, justa, commoda et felix symbiosis, et
vita nulla re necessaria vel utili indigens. Ad hanc vero vitam vivendam, nemo hominum
per se est αὐτάρϰης, vel sufficiens et satis a natura instructus». — Ibid. 1, 3 (p. 15).
203
Ibid. 1, 4 (p. 15).
204
«Quid enim vita humana sine pietate primae, et sine justitia secundae tabulae». —
Althusius J. Ad illustres Frisiae. 7.
434 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
торый обеспечивает в сосуществующих членах («symbiotici») обще-

ства согласие воли, направленной на цель «общественной пользы»
(«communis utilitas»), на «общее здоровье и удобство сосуществующих»
(«communem symbioticorum salutem et commodum»)205.
III.3.г. Протестантский аристотелизм от Казелия до Конринга
Не только в истории политической науки, но и в истории поня-

тия «политика» произведения Казелия, Арнизея, Целлария, Конринга
и так далее занимают важное место уже хотя бы потому, что иной
политической науки под названием politica, кроме аристотелианской,
не существовало. С точки зрения истории понятий в той политиче-
ской философии206, которую так хулили Лёнайс, Райнкингк, Зекендорф
и в особенности Шупп, заслуживают особого внимания прежде всего
две черты (которые, кстати, являются общими для нее и для любой фор-
мы politica christiana): во-первых, это принципиальное — хотя и под-
вергавшееся все большему сомнению — тождество политики и этики,
а во-вторых — и в связи с этим — нормативный характер высказыва-
ний. Отсюда не только вытекает специфическое значение понятия «по-
литика» как обозначения науки, но и становится ясно, чтó понималось
в этом интеллектуальном контексте под политической деятельностью.
Телеологическая структура политической деятельности становит-
ся наглядно видна, в частности, по тому, как различаются «внешняя
цель» и «внутренняя цель» («finis externus», «finis internus») в Политике
Хеннинга Арнизея207. В чем вообще может заключаться цель какой-либо
науки, он пояснял на примере других практических дисциплин: цель
медицины — здоровье тела, цель этики — достижение человеческой
душой совершенства через нравственные поступки, цель зодчества —
образ, создаваемый из материала. «Внутренней целью» политики Ар-
низей называл государство (Respublica), причем не в любой его форме,
но, по аналогии с медициной, «хорошо устроенное государство» («bene
constituta Respublica»)208. Оно, впрочем, было не самоцелью, а подчи-
нялось более высокой, «внешней цели» — «высшему благу», которое
Арнизей вслед за Аристотелем определял как «bene et beate vivere»209.
205
Idem. Politica 2, 6–10 (p. 27).
206
Ср. выше S. 810−811 (в настоящем томе с. 418–421).
207
Arnisaeus H. Doctrina politica. Steinfurt, 1622. P. 10 ff.
208
Ibid. P. 12.
209
Ibid. P. 10.
В другом месте он назвал государство «совершенным средством до-

стижения счастья»210. Выбор слова «инструмент» свидетельствует
о зачатках индивидуалистического понимания государства. Добро-
детельная жизнь каждого из граждан приобретает, по-видимому, все
большее значение. Впрочем, все это, по мнению Арнизея, отвечало
и интересам целого, поскольку из приватных добродетелей, лежавших
в основании законов, «общественное счастье исключается» («felicitas
publica extrahitur»)211. Отсюда следует, что «идеально добродетельный
гражданин» («idealiter civis bonus») и «добродетельный человек» («vir
bonus») совпадают, а это означает прежде всего то, что нельзя назвать
в полном смысле добродетельным человека, который живет для себя
одного, не заботясь о сообществе, к которому он принадлежит. Наобо-
рот, «каждый из граждан обязан как ради себя, так и ради сограждан
в первую очередь заботиться об общественном»212. Если этот тезис до-
думать до конца, то он означает, что политическая и этическая добро-
детель суть одно. Иоганнес Казелий еще до Арнизея назвал политиче-
скую науку «стремлением к высшей добродетели, или к совершенному
долгу»213. Возрождалось, таким образом, глобальное понятие политики,
данное когда-то Аристотелем в Никомаховой этике. Соответственно,
не могло существовать и такого политического благоразумия, которое
противоречило бы морали. Если и была некая особая мораль для го-
сударственного мужа, то она заключалась в том, чтобы превосходить
совершенством всех прочих граждан214.
По сравнению с этими авторами Герман Конринг сильнее под-
черкивал разницу между этикой и политикой. С одной стороны, он,
как и остальные, придерживался идеи Аристотеля, что в широком
210
«ultimum attingendae felicitatis instrumentum». — Arnisaeus H. De republica.
Frankfurt, 1615. P. 43. Процитированную фразу см.: Idem. Doctrina politica. P. 12: «fi-
nis internus, ne longum faciamus, est ipsa respublica, quippe per quam recte institutam
multitudo beate vivit». — (Перевод: «внутренней целью, короче говоря, является само
государство, так как именно с помощью его, правильно устроенного, множество
[людей] живет счастливо»); Драйцель (Dreitzel H. Protestantischer Aristotelismus und
absoluter Staat. Wiesbaden, 1970. S. 122−123) понимает это место так, что Арнизей
считал целью политики лишь самосохранение государства. Я сомневаюсь, что вы-
ражение recte institutam следует понимать столь односторонне, как требует подоб-
ная интерпретация.
211
Arnisaeus H. De republica. 7.
212
«quisque civium obligatur, tam sui, quam concivium gratia, publico primo loco
curare». — Ibid. 65.
213
«studium summae virtutis, sive perfecti officii». — Caselius J. Προπολιτικός. P. 48.
214
Ibid. P. 39 ff.
436 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
понимании все, что способствует процветанию государства, является

предметом политической науки, так что она принимает по отноше-
нию ко всем прочим дисциплинам характер науки «архитектони-
ческой»215. С другой стороны, Конринг в пределах этого комплекса
все же выделял этику и придавал ей самостоятельный статус, незави-
симый от политики. Открыто дистанцируясь от позиции Аристотеля,
Конринг выступал за то, чтобы «отделять нравственную философию
от общественной как отдельную дисциплину», так как «человеческое
счастье может зависеть от гражданского общества только по случай-
ности, ибо его нельзя достичь вне любого общества (так как чело-
веку неудобно жить в одиночестве), кроме, однако, гражданского».
Тем самым политика низводится до статуса науки, трактующей лишь
о том, какого рода помощь индивиды могут получить в своем стрем-
лении к счастью «ex civitatis administratione»216. Соответственно этому
Конринг трактовал политику уже, чем Казелий и Арнизей, объявляя
ее дисциплиной, которая того, кто ее изучает, делает «способным
управлять государством («aptiorem regendae reipublicae»)217. Таким
образом, политика становилась прежде всего наукой об управлении
государством и утрачивала характер учения о гражданских обязан-
ностях и добродетелях218.
Чтобы понять, в какой мере она его утрачивала, надо отдавать себе
отчет в том, что политическая наука того времени, ссылаясь на Ари-
стотеля, признавала несколько определений того, кто такой politicus.
Так, например, Бальтазар Целларий в своих Tabellae politicae различал
три значения. «Политиком», писал он, может быть тот, кто 1) как тре-
буют законы Государства, частично властвует, частично подчиняется;
2) выбирает совершение честных поступков вследствие своей собствен-
215
Conring H. De civili prudentia. Helmstedt, 1662. P. 78. Аристотель называл по-
литику архитектурной наукой (Aristoteles. Eth. Nic. 1094 a 27).
216
«Moralem philosophiam tanquam specie diversam disciplinam a Civili sejun-
gere»; «felicitas humana a civili societate non nisi per accidens dependeat, utpote quam
detur adsequi non quidem extra omnem societatem (neque enim homini commodum
est solitarium vivere) citra tamen soci [e] atem civilem». — Conring H. De civili pru-
dentia. P. 95.
217
Ibid. P. 65.
218
Ibid. P. 267: «Enimvero bonus civis non idem est atque bonus Politicus. Est enim
civis is etiam cujus in officio est obtemperare, vel cujus gloria est in obsequio collocata.
At Politicus fagmaticus omnis ad imperantium ordinem pertinent». — (Перевод: «Ибо
добродетельный гражданин не есть то же самое, что добродетельный политик:
гражданин — это тот, чья обязанность — подчиняться, или чья слава заключается
в покорности. А сведущий политик всецело относится к сословию правящих».)
ной честности; 3) способен хорошо устроить государство, а устроив,

хорошо им управлять»219.
Первое значение относится к полноправному гражданину государ-
ства; второе отсылает к уже процитированной выше концепции Казе-
лия (при этом стоит отметить, что полтора века спустя после Макиавел-
ли читателям преподносилось такое понятие о «политиках», согласно
которому они представляли собой идеал хороших людей); впрочем, сам
Целларий собственным значением термина считал третье.
У Конринга цель государства — «salus publica»220. Поэтому сохраня-
ет актуальность противопоставление справедливого и тиранического
правлений. Но, заявлял Конринг, можно представить себе, что управле-
ние несовершенными государствами — а таковыми являлись в большей
или меньшей степени все реальные государства — время от времени
требует таких мер, которые противоречат нравственности. Осторож-
ность, с которой Конринг воспринимал связки между идеями, заим-
ствованные из учения о государственном интересе, проявляется уже
в избранной им формулировке этого тезиса: «И никогда не давала
истинная Политика места преступным решениям, разве что иногда,
в государствах, образованных несправедливо»221.
В таком случае «истинная» политика отличалась бы от тирании
уже не своими методами, а только своими целями.
III.3.д. Политика на службе теории естественного права:

Самуэль Пуфендорф
Пуфендорф осознавал двоякий смысл понятий «политика» и «по-

литический». Он сетовал на то, что люди злоупотребляют словом
«политика»: «Многие называют политической деятельностью или по-
литическим искусством то, что является высшим злодеянием и пре-
ступлением»222.
219
«1) ut Reipublicae leges exigunt, partim imperat, partim paret; 2) res honestas
facere eligit ipsius honestatis ergo; 3) civitatem et bene constituere, et constitutum bene
administrare valet». — Cellarius B. Tabellae politicae. Jena, 1656. Tab. 1.
220
Conring H. De civili prudentia. P. 64.
221
«Nec vera Politice dederit umquam sceleratis consilijs locum, nisi interdum in
civitatibus inique partis». — Ibid. P. 72.
222
«apud multos actionem politicam, aut artificium politicum vocari, quod summum
scelus et flagitium est». — Pufendorf S. De concordia verae politicae cum religione Chris-
tiana. P. 545. О Пуфендорфе см. недавнее исследование: Denzer H. Moralphilosophie
438 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Такому неправильному употреблению он противопоставлял по-

нятие vera politica, понимая под ней «науку, которая учит управлять
государством с легитимной целью»223. Легитимная цель, которую име-
ла в виду эта теория «истинной политики», то есть управления госу-
дарством, вытекала из теории естественного права, согласно которой
человеку необходимо жить в обществе и в государстве. При этом не-
обходимость жизни в государстве обусловлена не только слабостью
(«imbecillitas») отдельного индивида, но и тем, что среди задатков че-
ловека есть стремление к моральному совершенствованию, а оно пред-
ставляется возможным только в государстве. В наблюдении естествен-
ного закона человек осуществляет свое природное предназначение.
В связи с этими положениями Пуфендорф дифференцировал тезис
Аристотеля о человеке как о «ζῷον πολιτιϰóν». Сначала он назвал его
«animal sociabile», то есть таким животным, «которое хочет объеди-
няться с себе подобными», причем в таких условиях, что он пробуж-
дает в своих собратьях не страх, а заинтересованность в том, чтобы
заботиться о собственном процветании224. Такие человеческие связи
или общества, однако, не обязательно являются государствами.
Если Пуфендорф, несмотря на это, все же придерживался того
мнения, что человек от природы предназначен к жизни в государ-
стве, то слово «природа» у него имело телеологический смысл. Чело-
век превращается в «animal politicum» не за счет «natura» (то есть сам
собою), а за счет «disciplina». Быть «политическим животным» — цель,
поставленная человеку природой. Он, таким образом, является «по-
литическим животным от природы» в том смысле, под которым «мы
обыкновенно подразумеваем человека взрослого возраста, имеющего
счастье пользоваться разумом, когда спрашивается, на что способна
или неспособна человеческая природа»225.
«Политический» человек — это человек, исполняющий свое при-
родное предназначение. Он — «хороший гражданин, […] который
без промедления подчиняется приказам правителей, кто изо всех сил
старается ради общего блага,и его охотно почитает превыше своего
und Naturrecht bei Samuel Pufendorf. Eine geistes- und wissenschaftsgeschichtliche Un-
tersuchung zur Geburt des Naturrechts aus der Praktischen Philosophie. München, 1972.
223
«doctrina, quae modum gubernandae civitatis ad legitimum finem docet». — Pu-
fendorf S. De concordia. P. 545.
224
«ut conjungi cum sui similibus velit». — Idem. De jure naturae et gentium. Ams-
terdam, 1688. P. 2, 3, § 15.
225
«homines adulta aetate, et rationis usu gaudentes supponere soleamus, quando
inquiritur, quid homini natura competat, aut non competat». — Ibid. P. 7, 1, § 3.
личного блага; и, напротив, не полагает для себя благом то, что не явля-
лось бы в равной степени общественным благом; наконец, тот, кто пре-
доставляет себя в распоряжение других ради их пользы». Пуфендорф
полагал, что лишь меньшинство людей способно удовлетворять этим
условиям: «Большинство всю жизнь остается неправильными гражда-
нами и необщественными животными»226.
Соответственно, политическое поведение — дело не только тех,
кто управляет государством, но и граждан. Не случайно поэтому
Пуфендорф в своем трактате De concordia verae politicae cum religione
christiana (1675) ставит обязанности граждан («cives») в один ряд с обя-
занностями «правителей государств» («rectores civitatum»). Основой
«истинной политики» правителей должны быть «salus populi» и стрем-
ление всеми силами способствовать счастью («felicitas») подданных;
обязанности властителя Пуфендорф свел в ставшую расхожей форму-
лу: всегда помнить о том, что «он для народа, а не народ для него»227.
Что касается обязанностей гражданина, то в этом трактате они
более четко, чем в De jure naturae et gentium, поделены на обязанности
по отношению к правителю, к согражданам и к самому себе: для со-
хранения государства полезно, чтобы граждане любили «suae civitatis
rectores», как «patres patriae»228; кроме того, «politica» должна быть на-
правлена на то, чтобы граждане жили в согласии меж собой и старались
превзойти друг друга в человечности, в добросовестности исполнения
долга и в благотворительности229; наконец, особенно важная задача
политики заключается в том, чтобы граждане совершали «правильные
и соответствующие естественному праву действия»230.
Руководство «политическим» поведением осуществляют две ин-
станции: во-первых, закон природы, который является мерилом добра;
во-вторых, помимо него еще некая общая предрасположенность че-
ловека к осуществлению полезных и целесообразных действий. В со-
ответствии с этой диадой Пуфендорф различает два вида «doctrinae
226
«bonus civis […] qui jussis imperantium promte paret, qui ad bonum publicum
omnis viribus connititur, idque lubenter ante privatum bonum habet; imo qui nihil sibi
bonum credit, nisi idem tale quoque publico sit; qui denique adversus alios cives com-
modum sese praebet»; «plurimi per totam vitam pravi cives et animalia non politica ma-
nent». — Ibid. P. 7, 1, § 4.
227
«se propter populos, non populos propter ipsos esse». — Pufendorf S. De concor-
dia. P. 549.
228
Ibid. P. 551.
229
Ibid. P. 553.
230
«recta et ad jus naturale quadrantia opera». — Ibid. P. 577.
440 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
morales»: одна описывает «правильность человеческих поступков

в соответствии с законами», другая — «правильное направление своих
и чужих поступков, государственный строй, наиболее способствую-
щий спокойствию и благу». Первая — это учение о естественном праве
и представляет собой «solida scientia», в которой используются «genuinae
demonstrationes». Вторая подпадает под категорию «prudentia»; давая
ей определение, Пуфендорф полностью опирается на аристотелевской
дефиниции «φρόνησις»231.
Говоря о мудрости, Пуфендорф имеет в виду ситуации, когда при-
нимающий решения человек не имеет возможности ориентироваться
ни на закон, ни на надежные правила, выведенные из опыта. Но эта
мудрость имеет «политическую» природу: ею обладает только тот,
кто действует в интересах общественного блага (salus publica).
III.4. Амбивалентный характер политического

благоразумия — между Арнольдом Клапмайером
и Кристианом Вайзе
Понятие «политического», основанное на учении о государствен-
ном интересе, войдя в немецкоязычный обиход, не имело той четко-
сти, какую оно приобрело во Франции в период религиозных войн.
Расширение его значения происходило путем осторожной, поначалу
едва заметной корректировки традиционного понимания «политики».
Одним из наиболее ранних свидетельств этого являются De arcanis
rerumpublicarum libri sex (Шесть книг о государственных тайнах)
Арнольда Клапмайера, вышедшие в 1605 году. Под «государственны-
ми тайнами» автор понимал «внутренние и тайные дела или решения
тех, кто имеет власть в государстве, направленные то на сохранение
их собственного покоя, то на сохранение существующего состояния
государства»232. Те советы, которые были призваны упрочить положе-
ние людей, державших в своих руках власть, Клапмайер называл arcana
dominationis; правила, призванные служить сохранению существующе-
231
«rectitudinem actionum humanarum in ordine ad leges»; «dextram gubernati-
onem actionum suarum et alienarum, ad securitatem et utilitatem potissimum publi-
cum». — Pufendorf S. De jure naturae et gentium. P. 1, 2, § 4.
232
«intimas et occultas rationes sive consilia eorum qui in Republica principatum
obtinent, tum ipsorum tranquillitatis, tum etiam praesentis Reipublicae status conservan-
di». — Clapmarius A. De arcanis rerumpublicarum libri sex. P. 9.
го государства и его строя, — arcana imperii233. Характеризуя суть arcana,

автор, в частности, писал: «…иногда нужны некие установления, кото-
рые и противоречат общественному праву, и представляют некоторое
неравенство, однако ради общественного блага нужно закрывать на это
глаза». Он говорит о целесообразности неких «образах, или видимости
[…] как власти, так и свободы», с помощью которых те, кто лишены
власти и свободы, тем не менее пребывают в иллюзии, что обладают
ими234. Коротко говоря, необходимо действовать по правилам вроде
«говорить одно, подразумевать другое» («aliud dicitur, aliud intelligitur»)
или «совершать одно, но делать вид, что совершается другое» («aliud
agitur, aliud simulatur agi»)235. В оправдание этого Клапмайер ссылается,
помимо всего прочего, на пример врачей, которые зачастую ускоряют
выздоровление больного с помощью тех или иных хитростей: так же
должны владеть «политическим искусством» (artes politicae) и «поли-
тические мужи» (viri πολιτιϰοί)236. Однако как врач применяет лишь
такие уловки, которые полезны для здоровья пациента, так и «государ-
ственные тайны» («arcana rerumpublicarum») должны быть нацелены
на «общественное благо» («bonum publicum») — «благополучие и дол-
говечность существующего государства» («salus et diuturnitas praesentis
Reipublicae»)237. Поэтому, пишет Клапмайер, существуют границы этого
искусства, которые нельзя преступать безнаказанно; это — «вера, чест-
ность, добродетель» («fides, honestas, virtus»). А тот, кто ими пренебрега-
ет, не заслуживает «имени мудреца или политика» («prudentis aut politici
nomen»)238. Тут становится видно, насколько тесно рецепция теории
государственного интереса у Клапмайера на самом деле еще связана
с аристотелевской традицией и терминологией: «тайны» не должны на-
рушать «добродетель», они должны быть направлены на «общее благо».
Неудивительно поэтому, что сам Клапмайер, говоря о рекомендуемых
«simulacra» и «imagines», призывает в свидетели Аристотеля239: тот ведь
в своей Политике говорил о «τῶν πολιτειῶν σοφίσματα» («политических
софизмах») и имел при этом в виду те самые намеренно создаваемые
233
Ibid. P. 16.
234
«…nonnunquam quibusdam institutis opus est, quae et Juri communi derogant,
et speciem quandam iniquitatis repraesentant, ad quam tamen connivendum est boni
publici causa»; «imagines sive simulacra […] cum Imperii tum libertatis». — Ibid. P. 2.
235
Ibid. P. 9.
236
Ibid. P. 4–5, 11.
237
Ibid. P. 9–10.
238
Ibid. P. 13.
239
Ibid. P. 8.
442 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
иллюзии240. Но Клапмайер умалчивает о том, что Аристотель описы-

вал эти приемы для того, чтобы пояснить, какими способами поддер-
живаются олигархии и демократии, то есть плохие, несовершенные,
вырожденные формы государственного устройства241.
Если Клапмайер придерживает требования добродетельности,
но при этом все же утверждает, что политику необходимо владеть
«тайнами власти», то в связи со ссылкой на Аристотелевы σοφίσματα
становится видно, в чем заключается та осторожная корректировка,
которой он подвергает традиционное понятие политики. У Казелия
политическая наука описывала идеальные государства и легитим-
ную политическую деятельность в таких государствах. Она опреде-
ляла лишь цель, к которой надо стремиться, а не то, как ее достичь,
и не то, как следует поступать государственному мужу, чье государ-
ство еще не соответствует идеалу. В этот-то пробел политической
теории и встроилось учение о «тайнах государства» («arcana rerum-
publicarum»). Таким образом, оно означало обращение к действи-
тельности. Его импульсы, впрочем, с готовностью были восприняты
и сторонниками политического аристотелизма, как можно видеть
уже на примере Арнизея242.
Но особенно отчетливо эта тенденция просматривается у Германа
Конринга. Когда он в 1663 году издал Paedia Politices Каспара Шоппе,
он прежде всего хвалил эту книгу за то, «что она учит, что устройство
также и менее правильных государств не должно отходить от по-
литической доктрины»243. Сам Шоппе тоже ссылался на Аристотеля,
причем опять же на такое место, где тот писал о поддержании оли-
гархического правления и в этой связи констатировал, что «самые
худшие государственные устройства требуют самой большой забо-
ты», точно так же, как болезненное тело или ветхий корабль с плохой
командой244. Сам Конринг решительно выступал против употребле-
ния слова politicus применительно к человеку, который «требует, что-
бы все совершалось […] в интересах государства, только интересы
государства использует как мерило дозволенного и недозволенного
и даже полагает, что нужно делать только то, чего требуют государ-
240
Aristoteles. Pol. 1308 a 2.
241
Ср. особенно: Ibid. P. 1297 a 35.
242
Arnisaeus J. Doctrina politica. P. 503 ff.
243
«quod doceat, minus rectarum quoque rerumpublicarum institutionem a Politica
doctrina abesse haud oportere». — Schoppe K. Paedia politices / Hrsg. H. Conring. Helm-
stedt, 1663 (см. предисловие Г. Конринга).
244
Ср.: Aristoteles. Pol. 1320 b 39.
ственные интересы»245, но в то же самое время он еще говорил вполне

в духе Клапмара о необходимости использования «σοφίσματα» («со-
физмов») и «simulacra imperii» («симулякров империи»): не происхо-
дит ничего несправедливого по отношению к народу, если его таким
способом держат в довольстве и послушании: «Если он разумен, он
непременно предпочитает быть таким образом обманутым, чем по-
гибнуть, не будучи обманутым, и, напротив, полюбит обманыва-
ющего»246. Поэтому Конринг выступал и против широко распростра-
ненного мнения, что вырожденные формы правления не могут быть
предметом политической науки, так как не имеют с легитимными его
формами ничего общего, кроме названия. Конринг отмечал, что есть
много градаций нелегитимного господства и что государство, в ко-
тором действительно учитывается одна лишь выгода власть имущих,
представить себе невозможно, ибо даже о рабе заботятся настолько,
насколько это необходимо, чтобы он не лишился здоровья и сил247.
Таким образом, налицо тенденция в сторону большего внимания по-
литической теории к реальности248. Вывод Конринга таков: «В самом
деле смешно включать в понятие идеального государства полную по-
литическую мудрость, как будто каждый, кто ею обладает, может уже
всем советовать […] иногда нужно довольствоваться менее похваль-
ным состоянием». Врачу, замечал Конринг, тоже нередко приходится
ограничиваться поддержанием больного в таком состоянии здоровья,
которое хорошо тем, что оно хотя бы не самое плохое249.
Постепенный дрейф значения слова «политика» в XVII веке
можно наблюдать не только в университетской философии. По ро-
ману баварского советника Эгидия Альбертина Бродяга Гусман
из Альфарче (1615) видно, каким разным смыслом могло наполняться
слово politicus: в 34-й главе сравниваются между собой «мудрость»
(«Weisheit») и «благоразумие» («Fürsichtigkeit», «prudentia»), о послед-
нем говорится, что заключается оно «в руководстве и управлении
245
«ad rationem status […] omnia exigens, fas omne et nefas una illa meritur,
adeoque id demum censet agendum quod ratio status expostulat». — Conring H. De civili
prudentia. P. 6.
246
«si sapit malit utique sic decipi, quam perire non deceptus, imo amabit decepto-
rem». — Ibid. P. 20.
247
Ibid. P. 67–68.
248
Ibid. P. 69–70.
249
«Ridiculum profecto est in notitia unius optimae civitatis plenam civilem pru-
dentiam collocare, quasi illam qui teneat idem omnibus jam possit consulere […] oportet
nonnunquam contentum esse statu minus laudabili». — Ibid. P. 73–74.
444 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
городами, странами и людьми, в содержании дома и челяди, в преду-

преждении и отвращении вредных вещей и в обеспечении полезных».
Людей же, которые обладают способностью к этому, «обычно называ-
ют politici»250. Иными словами, политик определяется в данном случае
как тот, кто выполняет перечисленные задачи ради всеобщей пользы.
Но уже на следующей странице под названием politicus однозначно
выведен тот, кто пользуется нечестными методами: «Свет считает
разумным и мудрым того, кто хороший politicus, кто умеет пороки
скрывать, изворачиваться в делах религиозных, уживаться, дурачить,
лизоблюдствовать, добиваться лишь чести и чинов». Применитель-
но к «политику» Альбертин также использует выражение «светский
человек» («Weltmensch»), а кроме того — говорит о «политическом
хитреце, владеющем мирской премудростью» («Politischer naßwitziger
Weltweiser»)251. Следует учесть, что понятие politicus у Альбертина
переносится уже и на непубличную сферу — «содержание дома и че-
ляди»252.
Около 1640 года Ханс Михаэль Мошерош в первой Истории
Филандера фон Зиттевальда описывает «самую красивую в мире ули-
цу […] которая называется улица Лицемерия». В начале ее находится
«красивый портал, украшенный изящными политическими приемчи-
ками»253. Около середины XVII века слово «политический» встреча-
ется нам в подобном же значении в эпиграмме Фридриха фон Логау
под названием Искусство светской жизни наших дней:
Быть одним, а казаться другим;

Говорить одно, думать другое;
Все хвалить, все носить;
Всем лицемерить, всегда нравиться;
Быть парусом для любого ветра;
Жить, служа злым и добрым;
250
«in der moderation und regierung der Stätt, Landen und Leuthen, in erhaltung
deß Haußwesens und Gesindis; in abtreib- und Verhütung der schädlichen, und in pro-
curirung der nutzlichen ding»; «ins gemein politici genent». — Albertinus A. Der Land-
störtzer Gusman von Alfarche. München, 1615. S. 280.
251
«Die Welt helt nur den jenigen für weise und fürsichtig, welcher ein guter politicus
ist, welcher mit den Lastern dissimuliren, mit der Religion laviren, conviviren, laichen,
fuchsschwäntzen und nur nach der Ehr und digniteten trachten kan». — Ibid. S. 281–282.
252
«erhaltung deß Haußwesens und Gesindis». — Ibid. S. 280.
253
Moscherosch H. M. Gesichte Philanders von Sittewald // Kürschner J. (Hrsg.)
Deutsche National-Litteratur: historisch-kritische Ausgabe. Berlin, [o.J.] Bd. 32. S. 38.
Все дела и все мысли

Направлять лишь себе на пользу:
Кто будет этим усердно заниматься,
Тот ныне может называться политиком254.
И здесь тоже, как видим, «политическое» не ограничивается пуб-

личным уровнем, так что встает вопрос, можно ли перенос этого поня-
тия на приватную и общественную сферу удовлетворительно объяснить
тем, что хитрость и лукавство, как всем известно из опыта, встречаются
во всех сферах жизни, — или же этому переносу способствовало также
распространенное как в христианской, так и в аристотелевской тради-
ции приравнивание друг к другу публичных и приватных добродетелей.
Примечательно, что Логау еще явно воспринимает негативное зна-
чение слова «политический» как новое. Если учесть, как давно оно по-
явилось (см. у Альбертина), это означает, что такое понимание данного
термина утверждалось в языке очень медленно. Но — скажем, забегая
вперед, — потом оно закрепилось очень прочно, о чем свидетельствуют
толковые словари последующих веков: Шперандер в 1728 году при-
водит для слова «политический» синонимы «притворный, обманный,
умный, хитрый, ложный, ханжеский»255; Аделунг в 1777 году, помимо
прочих, приводит такие значения, как «коварный, лукавый, хитрый»256;
Хайзе в 1838 году тоже пишет, что «в обыденной жизни» принято упо-
треблять это слово в значениях «умный, обладающий знанием света
(weltklug), осторожный, хитрый, лукавый, коварный»257.
Что касается дальнейшей эволюции словоупотребления в по-
следней трети XVII века, особенно интересные данные мы можем
получить из терминологии цитировавшегося уже выше гамбургского
254
«Anders seyn, und anders scheinen; Anders reden, anders meynen; Alles loben,
alles tragen; Allen heucheln, stets behagen; Allem Winde Segel geben; Bösen, Guten
dienstbar leben; Alles Thun und alles Dichten Bloß auf eignen Nutzen richten: Wer sich
dessen will befleißen, Kann politisch heuer heißen». — Logau F. von. Sinngedichte. Buch 2.
Nr. 23 / Hrsg. C.W. Ramler, G. E. Lessing. Leipzig, 1759. S. 41.
255
«verstellt, betrüglich, klug, listig, falsch, scheinheilig». — Sperander [Friedrich
Gladov] (Hrsg.) A la Mode-Sprach der Teutschen, Oder Compendieuses Hand-Lexicon:
Jn welchem die meisten aus fremden Sprachen entlehnte Wörter und Redens-Arten, So in
denen Zeitungen, Briefen und täglichen Conversationen vorkommen, Klar… / mit Fleiß
zusammen getragen von Sperander. [Nürnberg, 1728.] S. 481.
256
«listig, verschlagen, schlau». — Adelung J. Ch. (Hrsg.) Grammatisch-kritisches
Wörterbuch der Hochdeutschen Mundart. Wien, 1777. Bd. 3. Sp. 1115.
257
«klug, weltklug, vorsichtig, schlau, verschlagen, listig». — Heyse J.Ch.A. Allgemei-
nes Fremdwörterbuch. 8. Aufl. Hannover, 1838. Bd. 2. S. 259.
446 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
проповедника Иоганна Бальтазара Шуппа (1677). Politicus у него —

это прежде всего политический философ или писатель — «всемирно
известный politicus Гуго Гроте»258, — но также и государственный дея-
тель: «этот знаменитый на весь мир Politicus, старый рейхсканцлер
Оксенштирн»259. Судя по всему, он признавал за «политиком» некую
долю хитрости, когда писал об одном человеке, что тот «старый при-
дворный, старый, прожженный Politicus»260. Но людей, лишенных со-
вести, он называл «статистами» — явно основываясь на термине ratio
status261. Именно это он имел в виду, когда писал, что «цари Израиле-
вы» были «все как один статисты. Всякий, кто внимательно изучит
их жизни, найдет там ровно то, что Statistische Politici ищут у Тацита
или Макиавелли»262. Хотя слово «статист» было близко к слову «го-
сударство» (Staat), Шупп использовал его не только применительно
к публичной сфере:
Вы спрашиваете, что такое Ratio Status у Макиавелли? […] Я вам

скажу, что нет в мире такого сословия, в котором не было бы статистов.
У поселян, живущих в четырех землях между Гамбургом и Любеком,
есть свои Rationes Status. Их государственный интерес предполагает,
что они хотят досыта жрать ветчины, копченой колбасы и тому по-
добного, хотят от пуза пить гамбургское пиво, хотят, чтобы их жены
и дети жили мещанами, а работать много не хотят и господам своим
много отдавать тоже не хотят263.
Еще более отчетливо, чем в паре «политик» — «статист», разли-

чие между праведным и неправедным поведением просматривается
у Шуппа в противопоставлении «политики» и «государственного ин-
258
Schupp J. B. Salomo oder Regenten-Spiegel. S. 6.
259
«dieser in aller Welt berühmte Politicus, der alte Reichs-Canzler Ochsenstirn». —
Idem. Der unterrichtete Student. S. 404.
260
«ein alter Hofmann, ein alter durchtriebener Politicus». — Idem. Salomo oder
Regenten-Spiegel. S. 4.
261
Ibid. S. 7.
262
«allesamt Statisten gewesen. Wer ihr Leben recht betrachtet, wird eben das darin-
ne finden, was die Statistische Politici im Tacito oder Machiavello suchen». — Ibid. S. 2.
263
«Fragt ihr was die Machiavellische Ratio Status sey? […] Ich sage euch, daß kein
Stand in der Welt sey, in welchem es nicht Statisten gebe. Die Landleut in den 4 Landen
zwischen Hamburg und Lübek haben ihre Rationes Status. Ihr Ratio Status bringt mit
sich, daß sie wollen Schüncken, Metwürst und dergleichen satt zu fressen, und Hambur-
ger Bier satt zu sauffen haben, und wollen gern sich, ihre Weiber und Kinder bürgerlich
halten, und nicht gern viel arbeiten, oder ihrer Obrigkeit viel geben». — Ibid. S. 7.
тереса». «Политика» у него синонимична «практической философии»

(«philosophica practica»); государственный интерес никогда не называ-
ется «политикой»264.
В то время как понятие политики у Шуппа практически не отли-
чается от расхожего значения слова politica как учения о праведном
поведении, прежде всего в государстве, для обозначения специфи-
ческой способности государственного мужа и для ratio деятельно-
сти правительства Шупп использовал слово Regierkunst (= искусство
правления)265, причем явно безоценочно. Об «искусстве правления»
(«Regierungskunst») говорил и Лейбниц (1685)266. Но в этот же период
все активнее стало употребляться в этом же значении понятие «полити-
ка» («Politik»). Тот же Лейбниц в 1672 году констатировал, что Франция
«этим летом полностью потерялась в своей политике»267. Герцогиня
София Ганноверская в 1674 году писала о некоем образе действий,
что усматривает в нем «не слишком много политики»268. Одновременно
слово «политика» могло означать также коварство или обман — «штуч-
ки» — и, что характерно, в Continuatio к Безольду в 1679 году сказано,
что такое употребление слова Politic имеет место «сегодня не без не-
правильного употребления отличного слова»269. Таким образом, в Гер-
мании даже 100 лет спустя после французских религиозных войн
употребление слова «политика» в ценностно-нейтральном значении
или тем более с оттенком моральной сомнительности считалось новым
и неправильным. Надо, однако, помнить о том, что автор Continuatio
Безольда писал с позиций аристотелианской схоластической науки.
Это видно по тому, что он, как до него Конринг и другие, отмеже-
вывался от неверных, на его взгляд, толкований понятия «politicus»:
чернь («vulgus»), писал он, не может отличить «Мужиков-политиков
264
Ibid. S. 2, 7, 4.
265
Idem. Von der Einbildung, oder vorgefasten eingebildeten Meynunge der Men-
schen // Lehrreiche Schriften. Teil 1. S. 523. См. также: Reinkingk D. Biblische Policey.
Dedicatio; и др.
266
Leibniz G. W. Entwurf gewisser Staatstafeln // Idem. Politische Schriften / Hrsg.
H.H. Holz. Frankfurt a.M., 1966. Bd. 1. S. 81.
267
«diesen Sommer in seiner Politick ganz verlohren». — Idem. Kurmainz und
Frankreich // Idem. Sämtliche Schriften und Briefe. Reihe 4: Politische Schriften. Darm-
stadt, 1931. Bd. 1. S. 512.
268
«pas trop de politique». — Sophie von Hannover an Kurfürst Karl Ludwig
(6.9.1674) // Bodemann E. (Hrsg.) Briefwechsel der Herzogin Sophie von Hannover mit
ihrem Bruder, dem Kurfürsten Karl Ludwig von der Pfalz. Leipzig, 1885. S. 194.
269
«non sine abusu optimae vocis hodie». — Besold Ch. Thesaurus practicus cum
continuatione. Nürnberg, 1679. S. 827, Nr. 54.
448 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
[Politen-Kerle], которые блестящими одеждами, без сомнения, вос-

пламеняют», и «Aulicos — придворных, которые следуют принятым
при дворе манерам и практикам в большей степени по обыкновению
и из почтительности, чем по какому бы то ни было выбору иногда», —
от тех, кто «заслуживают названия Политики, кто суть истинные по-
литические люди»270. Искусству государственного управления нужно
было учиться, и для него требовались прежде всего сила характера
и порядочность.
У Кристиана Вайзе в понятии «политического» сплелись воедино
различные традиции, которые в XVII веке существовали более или ме-
нее независимо друг от друга. Если в Крестьянском Макиавеллусе (1681)
«politicus» изображается как «умный мастер земного счастья», то пуб-
личное и приватное соединяются в понятии «умный»271: этот ум, с од-
ной стороны, четко отличается от бессовестного лукавства, но, с другой
стороны, включает в себя элементы хитрости и умения притворяться.
В Политическом ораторе (1683) «politicus» — это человек, который
в социальном общежитии (Вайзе пишет: «в политической жизни») уме-
ет действовать в интересах своего истинного земного счастья, а не ради
сиюминутных выгод. Такой «политик» должен владеть прежде всего
основами «красноречия» («Wohlredenheit»), потому что общение про-
исходит при посредстве языка272. В частности, «политический оратор
должен знать, как все называть красивыми и приятными словами, хит-
рыми эпитетами и другими умными оборотами речи, словно посыпая
все сахаром»273. Эту способность Вайзе называет также «политической
светскостью» («Politische Höfligkeit»)274. Однако если аристотелианцы
XVII века такое представление о политике в целом отвергали, то Вайзе
270
«Politen-Kerle, qui politioribus vestibus nimirum incendunt»; «ex usu et obser-
vantia magis, quam ex ulla aliqua lectione interdum»; «nomen Politici merentur». — Ibid.
S. 478, No. 35.
271
«kluge Werkmeister der zeitlichen Glückseligkeit». — Weise Ch. Der Bäuerische
Macchiavellus (1681) // Kürschner J. (Hrsg.) Deutsche National-Litteratur: historisch-
kritische Ausgabe. Berlin, [o.J.] Bd. 39. S. 97, 38–39. О понятии Klugheit у Вайзе см.:
Frühsorge G. Der politische Körper. Zum Begriff des Politischen im 17. Jahrhundert und
in den Romanen Christian Weises. Stuttgart, 1974.
272
Weise Ch. Politischer Redner, Das ist, Kurtze und eigentliche Nachricht, wie ein
sorgfältiger Hofemeister seine Untergebene zu der Wolredenheit anführen sol. Leipzig,
1683 (Предисловие к читателю).
273
«ein Politischer Redner dieses wissen, wie er alles mit schönen und freundlichen
Namen, mit schlauen Epithetis, und andern klugen Redens-Arten gleich als mit Zucker
überstreuen mag». — Ibid. S. 183–184.
274
Ibid. S. 165.
считал, что ум, проявляемый в приватной сфере, является и для про-

цветания государства непременным условием275. Не случайно поэто-
му он поставил в начало Политического оратора посвящение, где,
помимо всего прочего, напоминал о том, «что государство никогда
еще не строило своего счастья на такой прочной основе, как та, ко-
гда посредством подходящего воспитания уже подводится счастливая
подпорка, призванная поддержать тех, кто будет жить потом»276. То же
самое видно и в сравнении «варварской Московии» («Barbarische[s]
Moscau») с «политическим отечеством» («Politische[s] Vaterlande»)277:
здесь, по-видимому, в понятии политического соединились культур-
ность нравов и упорядоченность государственного строя.
Но, несмотря на все эти связи, сферу руководства государством по-
нятие «политика» почти не затрагивает. Лишь в Политических вопросах
(1696) Вайзе называет «политику учением о том, как умно управлять
государством»278. Качества «политического оратора» для «политикуса»
в этом смысле представляют собой в лучшем случае «красивое допол-
нение, которое служит ему рекомендацией», — не более того279. За этим
различием значений скрывается пропасть, которая разверзлась между
гражданским обществом (Вайзе в одном месте говорит о «политической
гражданской общности» — «Politische Bürgerschaft»)280 и государством.
В своей «Политике», которая представляла собой учение об управ-
лении государством, Вайзе — насколько можно судить по тому, как она
была изложена в Политических вопросах, — в конце века сфокусировал
все тенденции, характеризовавшие историю этого понятия в ту эпоху.
Так, например, в самом начале трактата Вайзе критикует представле-
ние, будто человек может стать политиком, учась по одним только кни-
гам: «Кто хочет стать непревзойденным политиком, сидя в классе, тот
обманется в своих надеждах. Ведь запутанные государственные уловки,
то есть те хитроумные приемы, которые в этом коварном и корыстном
275
Ср., например: Conring H. De civili prudentia. P. 307, где сказано, что «чернь»
(«vulgus») считает: «politicus aut homo civilis est quisquis morum aliqua urbanitate et
cultu valet prae reliquis». — (Перевод: «политик или гражданский человек — это тот,
кто выделяется среди прочих некой утонченностью и образованностью».)
276
«daß ein Staat niemahls sein Glücke auff so beständigen Fuß gegründet hat, als
wenn durch bequeme Aufferziehung allbereit der Nach-Welt eine glückselige Stütze un-
tergesetzet wird». — Weise Ch. Politischer Redner. Посвящение.
277
Ibid. S. 160.
278
«politica […] eine Lehre, wie man einen Staat klug regieren soll». — Weise Ch.
Politische Fragen, Das ist: Gründliche Nachricht von der Politica. Dresden, 1696. S. 1.
279
Ibid. S. 429.
280
Weise Ch. Politischer Redner. S. 160.
450 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
мире приходится употреблять ради необходимой защиты, познаются

в основном на практике»281. Этот пассаж показывает, что опора на прак-
тику одновременно означала и приспособление к скверности мира. По-
этому едва ли покажется удивительным, что Вайзе называет «политиче-
ское государственное благоразумие» («Politische Staats-Klugheit») также
«Doctrina Statistica» — «по образцу французского выражения Raison
d’Estat». Правда, это понятие он толкует не в духе «ложного политика»
(«falschen Politicus»), но в «христианском понимании»282; «эксцессов,
к которым склонны макиавеллисты, никто не должен одобрять»; вне
всякого сомнения, однако, тот «кто не умеет притворяться и скрывать
свои истинные намерения, принесет в государстве мало пользы»283.
Впрочем, в главном Вайзе придерживается христианско-аристо-
телианского понимания политики. «Государственное благоразумие»
(«Staats-Klugheit»), считает он, должно ставить себе целью поддержа-
ние государства и «политическое счастье» (или «государственное сча-
стье» — «Politische Glückseligkeit», «Staats-Glückseligkeit»); его задача —
обеспечить, чтобы «все жители без исключения жили счастливо и были
ограждены от всяких опасных случайностей»284. Поэтому оно должно
превыше всего заботиться о трех ценностях: «религии», «добродетели»
и «справедливости», а значит, «Politicus» может «помочь себе в своем
благоразумии», если будет следовать трем «высшим дисциплинам —
теологии, этике, [или] моральной теологии, и праву народов»285.
III.5. XVIII век: сужение понятия политики

до искусства властвования
Нельзя не заметить, как медленно закреплялось за словом «поли-
тика» функция обозначения rationes любого возможного, сколь угодно
281
«Wer in seiner Studier-Stube zu einem perfecten Staats-Mann werden will, der
findet sich betrogen. Denn die verwirrten Staats-Streiche, das ist, die klugen Griffe, die
man bey der listigen und eigennützigen Welt zur nothwendigen Conservation gebrau-
chen muß, werden mehr in Praxi erkennet». — Idem. Politische Fragen. S. 2.
282
Ibid. S. 410–411.
283
«den Excess, dahin die Machiavellisten incliniren, darf niemand billigen»; «wer
nicht simuliren und dissimuliren kan, der wird bey der republique wenig Nutzen schaf-
fen». — Ibid. S. 440.
284
«alle und jede Einwohner glückselig leben, und vor allen besorglichen Zufällen
sicher seyn». — Ibid. S. 413–414.
285
«höhern Disciplinen Theologia, Ethica [bzw.] Theologia Moralis [und] Jus Genti-
um». — Ibid. S. 415 ff.
прагматического поведения правительства. Эта медленность, без со-

мнения, связана с тем, что в Германии долгое время господствовала
аристотелианская политическая мысль. На протяжении всего XVII века
понятие «политика» рассматривалось как ценностно нагруженное.
Ценностно нейтральные или тем более несущие отрицательную цен-
ностную нагрузку употребления этого слова — точнее, прежде всего,
слов «политический» и «политик» — тоже встречаются на протяжении
всего столетия, но они редки и, как было показано выше, зачастую
упоминаются именно как примеры неприемлемого словоупотребления.
При этом в реальности данное уязвимое искусство было государствен-
ным мужам прекрасно известно: они в нем упражнялись и относи-
лись к нему положительно. Так, например, Георг Эрнст фон Ведель
в 1640 году напоминал Великому курфюрсту правило «кто не уме-
ет притворяться, тот не умеет править» («qui nescit simulare, nescit
regnare»)286, а двенадцать лет спустя Иоахим Фридрих фон Блюменталь
писал ему, что «никому нельзя поставить в упрек то», что «в принципе
все властители не имеют никакого другого государственного интереса,
кроме пользы и интереса их самих и их страны»287. Впрочем, для обо-
значения такой позиции оба автора использовали другие слова, не «по-
литика». «Политика» оставалась понятием морально-философским,
оно не годилось для описания скверной действительности.
Такой взгляд господствовал и в начале XVIII века. В понимании
Кристиана Вольфа политика была наукой об «общественной жизни
людей» в самом широком смысле. Поэтому в ней рассматривались,
помимо государства, также «брак», «отеческое общество», «господское
общество» и «дом». У всех этих обществ, считал Вольф, одна цель —
«способствовать счастью человеческого рода»288. Преследовать эту
цель — естественное обязательство человека перед самим собой и пе-
286
Denkschrift des Generalmajors Georg Ernst von Wedel an den Kurfürsten über
die nach dem Tode Georg Wilhelms einzuschlagende Politik in Anbetracht des gegen-
wärtigen Zustandes der Mark und Preußens (Anfang Dezember 1640) // Meinardus O.
(Hrsg.) Protokolle und Relationen des Brandenburgischen Geheimen Rathes aus der Zeit
des Kurfürsten Friedrich Wilhelm. Leipzig, 1889. Bd. 1. S. 34.
287
«auch gar nicht zu verdenken, daß insgemein alle Potentaten keine andere ratio-
nem Status als ihren und ihres Landes Nutzen und Interesse haben». — Gutachten Blu-
menthals in Beantwortung der drei vom Kurfürsten gestellten Fragen (1.3.1652) // Ibid.
1896. Bd. 4. S. 489.
288
Ср. полное заглавие: Wolff Ch. Vernünfftige Gedancken von dem Gesellschafft-
lichen Leben der Menschen und in Sonderheit dem gemeinen Wesen Zu Beförderung der
Glückseeligkeit des menschlichen Geschlechtes den Liebhabern der Wahrheit mitgethei-
let. Halle, 1721. О различных обществах см.: Ibid. § 210 ff., 16 ff., 80 ff., 162 ff., 192 ff.
452 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
ред другими289. Поэтому политика у Вольфа основывалась на морали.

Этот взгляд вполне согласовывался с учением Аристотеля, однако по-
хоже, что в начале XVIII века он уже не повсюду являл собой нечто
само собой разумеющееся: в 1722 году Вольф отмечал, что «кому-то,
возможно, покажется странным», что «политику выстраивают на мо-
рали, ведь, по их мнению, эти две дисциплины не имеют друг с другом
ничего общего»290.
Вольф намекает, что существуют различные представления о том,
чтó должна представлять собой политика как научная дисциплина.
И в самом деле, с последней трети XVII века появилось течение, которое
все больше ставило под сомнение «политику», представленную аристо-
телианской университетской философией. Влияние камерализма, ко-
торый воплощали в себе изначально Бехер, Шрёдер и Хорнигк, можно
увидеть, помимо всего прочего, в том, что определенные практические
цели правителей, которые давно уже ни у кого не вызывали возражений
и были уже раньше рекомендованы другими авторами (Оссе, Обрех-
том и другими), он теперь, заново углубив и систематизировав, возвел
в ранг новой науки. Кульминационным и завершающим этапом этого
процесса было создание прусским королем Фридрихом Вильгельмом I
кафедр камерализма в университетах Галле и Франкфурта-на-Одере
в 1727 году. Король при этом прямо критиковал господствовавшую
в то время politica: как сообщал в 1729 году Симон Гассер, Фридрих
Вильгельм явно считал, что «в университетах преподают очень мало
подлинной политической науки»291.
Новизна камерализма как научной дисциплины заключалась
не только в его большей близости к действительности. Важнее было
то, что он ставил правителя в совершенно иные отношения с его го-
сударством, нежели традиционная политическая философия. Она
рассматривала государство как нечто изначально данное и задава-
лась вопросом, как этим образованием с его конкретной формой го-
сударственного устройства лучше всего можно управлять. Внимание
289
Wolff Ch. Vernünfftige Gedancken von der Menschen Thun und Lassen. Halle,
1752. § 767.
290
«einigen seltsam vorkommen [dürfte], daß man die Politick auf die Moral erbauet,
da ihrer Meinung nach diese beiden Disziplinen nichts miteinander gemein haben». —
Ibid. Vorrede zur 2. Aufl. Halle, 1722.
291
«man auf Universitäten sehr wenig wahre politische Wissenschaft dotieret». —
Gasser S. P. Einleitung zu den Oeconomischen Politischen und Cameral-Wissenschaften.
Halle, 1729. S. 9. Ср.: Maier H. Die Lehre der Politik. S. 41 ff., а также: Idem. Die ältere
deutsche Staats- und Verwaltungslehre. S. 213 ff.
при этом было сосредоточено на том, чтобы властитель действовал

справедливо и бескорыстно, ибо так он будет способствовать всеоб-
щему счастью. Речь в этой политической науке шла по большей части
о том, как человек, занимающий высшее положение в должностной
иерархии, должен исполнять свои обязанности сообразно долгу, то есть
об осуществлении идеала добродетели.
Камерализм же не принимал государство просто как данность. Его
рекомендации правителю подразумевали, что государство поддается
техническому планированию. Цель этого планирования заключалась
в преобразовании или усовершенствовании действительности с целью
обеспечения и укрепления власти государя. Исходным пунктом каме-
ралистской мысли было не «общее благо», а положение правителя. Это
не значит, что цель «общего блага» была предана забвению или небре-
жению. Наоборот: одним из топосов камерализма было утверждение,
что благо государя неотделимо от блага всего государства. Однако, вни-
мательно анализируя реальность государственной жизни, авторы-ка-
мералисты отмечали, что без власти и способности к самоутверждению
забота правителя о всеобщем благе будет не очень успешной. Доходило
до того, что государь в некоторой степени представал творцом госу-
дарства. Таким образом, его персона становилась естественным осно-
ванием политики: хотя власть его основана на государстве, которым
он повелевает, он, чтобы сделать эту власть более надежной, должен
сообразно обстоятельствам преобразовывать доставшееся ему госу-
дарство или планомерно его расширять. В демографической политике
XVII–XVIII веков можно найти примеры того, как государства творче-
ски преобразовывались по заранее составленному плану, причем в том,
что касается не только численности населения, но и его структуры.
Государство и обеспечение его существования стали центральной
темой политической мысли: ради этой цели тысячи людей побуждали
сняться со своих мест и селили их в новоосваиваемых, осушенных,
освобожденных от леса районах; посредством союзов, войн и браков
приобретались новые провинции, в сельскохозяйственных областях
основывались города, создавались центры промышленного производ-
ства. Не рассматривая вопрос о моральной стороне этих мероприя-
тий, отметим лишь, что для такого мышления должен был приобре-
сти совершенно новую актуальность макиавеллиевский вопрос о том,
как государю утвердить и закрепить за собой власть. Прежде всего,
при таком подходе в фокусе интереса оказалась сфера, в традиционной
политической науке не пользовавшаяся повышенным вниманием, —
отношения между государствами, внешняя политика.
454 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Таким образом, политика все больше рассматривалась в качестве

технической задачи, где важны были не столько правильные и доб-
родетельные поступки людей, сколько целесообразное выстраивание
работоспособного и долговечного государственного аппарата. Наи-
более последовательно развивал и философски обосновал эти взгля-
ды в то время Томас Гоббс. Как известно, согласно его аргументации,
люди стремятся перейти от природного состояния, где все ведут войну
против всех, к государству (Commonwealth, civitas) ради одной только
цели: обезопасить собственную жизнь и обеспечить себе возможность
пользоваться собственностью. Построение такого государства Гоббс
сравнивал с деятельностью «очень способного архитектора», а само это
государство — с «постройкой». Соответственно, внутреннее ослабление
или распад государства он объяснял не неправедными поступками его
руководителей или граждан, а недостатками конструкции. Если госу-
дарства рушатся изнутри, писал Гоббс, то причина этого — в людях
не «в силу того, что они являются материалом, из которого составлены
государства, а в силу того, что они являются творцами и распоряди-
телями последних»292. Гоббс ориентировался на научный идеал Нового
времени, он верил, что возможно построить и политическую филосо-
фию по образцу математики и таким образом сделать практическую
политику делом технического мастерства: «Искусство строительства
и сохранения государств, подобно арифметике и геометрии, осно-
вано на определенных правилах, а не только на практике (как игра
в теннис)»293. Арифметику и геометрию Гоббс относил к демонстратив-
ным познаниям a priori, то есть к наукам о вещах, «происхождение ко-
торых зависит от суждения самих людей»294. Но раз человек и основания
справедливости — законы и договоры — при учреждении государства
создает сам, то могут быть продемонстрированы a priori также «полити-
ка и этика, то есть наука о правом и неправом, справедливом и неспра-
292
«as they are the matter; but as they are the makers, and orderers of them». — Hob-
bes Th. Leviathan. Book 2, chapt. 29 // Idem. The English Works / Ed. W. Molesworth.
London, 1839. Vol. 3. P. 308 (цит. по: Гоббс Т. Соч.: В 2 т. М., 1991. Т. 2. С. 250. —
Примеч. пер.). О понятии Commonwealth (lat. civitas) см.: Ibid. Chapt. 2, 17 (p. 158).
293
«The skill of making, and maintaining commonwealths, consisteth in certain ru-
les, as doth arithmetic and geometry; not, as tennis-play, on practice only». — Hobbes Th.
Leviathan. Book 2, chapt. 20 (p. 195–196) (цит. по: Гоббс Т. Соч. Т. 2. С. 162. — Примеч.
пер.).
294
«quarum generatio dependet ab ipsorum hominum arbitrio». — Hobbes Th.
De homine (1658). Cap. 10, § 4 // Idem. Opera philosophica quae Latine scripsit omnia /
Ed. W. Molesworth. London, 1839. Vol. 2. P. 92.
ведливом»295. А что является правым и справедливым — это в конечном

счете определяется целью устроения и поддержания публичной власти
таким образом, чтобы всеобщей войне был навсегда положен конец.
С тех пор одним из главных признаков современного западно-
европейского конституционализма стала идея, что при построении
или реформировании государств важно не столько воспитывать лю-
дей, сколько учитывать их дурную натуру и так умело конструировать
государственное устройство, чтобы желанная цель — самосохранение,
свобода, общее благо — достигалась вопреки этой дурной природе
или, даже более того, с ее непреднамеренной помощью. Так, Дэвид
Юм в 1742 году констатировал:
Политические авторы установили как принцип, что, изобретая ка-

кую-либо систему правления и устанавливая несколько конституционных
сдержек и противовесов, надо каждого человека считать беспринципным
подлецом, не имеющим иной цели в своих действиях, кроме личного ин-
тереса. Через этот интерес мы должны управлять им и с помощью это-
го интереса сделать так, чтобы он, вопреки свой ненасытной жадности
и амбициям, содействовал общественному благу296.
Монтескьё утверждал, что в монархии чувство собственного до-

стоинства заняло место политической добродетели (которую он перед
этим объявил, вслед за Аристотелем, совершенно необходимой при де-
мократии), и обосновывал он это утверждение так: «Честь приводит
в движение все части политического организма; самым действием
своим она связывает их, и каждый, думая преследовать свои личные
интересы, по сути дела стремится к общему благу»297.
295
«politica et ethica, id est scientia justi et injusti, aequi et iniqui, demonstrari a
priore». — Ibid. Cap. 10, § 5 (p. 94).
296
«Political writers have established it as a maxim, that, in contriving any system of
government, and fixing the several checks and controuls of the constitution, every man
ought to be supposed a knave, and to have no other end, in all his actions, than private
interest. By this interest we must govern him, and, by means of it, make him, notwith-
standing his insatiable avarice and ambition, co-operate to public good». — Hume D. Es-
says, Moral, Political, and Literary. Part 1, Essay 6 // Idem. The Philosophical Works /
Ed. Th. H. Green, T. H. Grose. 2nd ed. London, 1882. Vol. 3. P. 117 ff.
297
«L’ honneur fait mouvoir toutes les parties du corps politique; il les lie par son ac-
tion même et il se trouve que chacun va au bien commun, croyant aller à ses intérêts
particuliers». — Montesquieu Ch.-L. de Secondat. De l’ esprit des lois. 3, 7 // Idem. Œuvres
compl. / Ed. R. Callois. Paris, 1950. T. 1. P. 34 (цит. по: Монтескье Ш. Л. О духе законов.
М., 1955. — Примеч. пер.)
456 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
В Германии описанная выше эволюция политической мысли от-

разилась на лексике лишь сравнительно поздно. Переход от тради-
ционного, аристотелианского понимания термина «политика» к мо-
нархически-государственному, потестарному можно проследить
по Всеобщему энциклопедическому словарю искусств и наук Иоганна
Теодора Яблонского (1721): «Politick, Politica, Prudentia Civilis, Politique»
там определяется сначала как «наука», которая «указывает основу че-
ловеческих обществ и благоустроенного правления, различные виды
правительств и на чем каждый из них основывается, как они поддержи-
ваются и как нужно мудро ими руководить»298. Тут перед нами — четко
резюмированные материи, которыми занималась традиционная politica.
Однако определение на этом не заканчивается; далее оно гласит, что эта
наука показывает также, «на чем основывается власть того или иного
режима и как она может быть укреплена внутренне с помощью благо-
творных законов, осуществления справедливости, пропитания и ре-
месел, а внешне — с помощью хорошо поставленного военного дела
и выгодных союзов и так далее»299. В этих наставлениях по внутреннему
и внешнему укреплению власти вновь мы встречаем те два вида «тайн»,
которые различал Клапмайер: «arcana imperii» для внешнего и «arcana
dominationis» для внутреннего употребления. Проблемы укрепления
и расширения власти монарха и его государства Яблонский в этой вто-
рой части своей дефиниции недвусмысленно возводит в ранг предме-
та политики как науки. Одновременно он объявляет эту сферу также
первостепенным объектом практической политики. Он пишет далее,
что «в обиходном нынешнем словоупотреблении» называют «поли-
тикой особое благоразумие, умение хорошо представлять себе выго-
ды правителя или государства, искать этих выгод скрытыми путями
и достигать их всеми возможными способами». В этом понимании
термина «политика», которое, как утверждает Яблонский, характерно
для его времени, тема общего блага или счастья отошла на самый зад-
ний план. Яблонский косвенно подтверждает распространенность этого
понимания, когда ниже традиционное различение между «истинной»
и «ложной» политикой он связывает исключительно с ним. В то вре-
298
«wissenschaft [definiert], die da anweiset, den grund der menschlichen gesell-
schaften, und eines wohlgefasseten régiments, die verschiedene arten der regierungen,
worauf eine jede beruhe, wie sie erhalten und klüglich geführet werden müsse». — Jab-
lonski J. Th. (Hrsg.) Allgemeines Lexicon der Künste und Wissenschaften. Bd. 2. S. 561.
299
«worauf die macht eines regiments beruhe, und wie dieselbe innerlich durch heil-
same gesetze, handhabung der gerechtigkeit, nahrung und gewerbe, äußerlich durch gute
kriegs-verfassung und vorteilhafte bündnisse zu befestigen, usw». — Ibid. S. 561–562.
мя как аристотелианцы XVII века под vera politica понимали теорию,

согласно которой деятельность правительства должна заключаться
в осуществлении всеобщего счастья, «истинная политика» в толко-
вании Яблонского — это «благоразумие, умение хорошо представлять
себе выгоды правителя или государства», держащееся в рамках веры
и верности, не причиняющее другим вреда и так далее; «ложная» же
политика ищет своей выгоды, при необходимости не чураясь обма-
на и насилия300. Истинная и ложная политика различаются теперь уже
не по своим целям, а по моральности своих средств. Это показывает нам,
что проблема взаимоотношений между политикой и моралью выходит
на поверхность в тот момент, когда мерилом политики становится уже
не уровень всеобщей добродетельности, а государственный интерес.
Изменение представлений заметно также и по тому, что Яблон-
ский констатирует: в значении поиска собственной выгоды — пусть
даже «скрытыми путями» — понятие «политики […] зачастую приме-
няют и к частным отношениям и делам»301. То, что частное лицо могло
быть названо politicus, — не ново. Однако если, например, для Казелия
politicus — это был человек, который выделялся своими моральными
качествами, то здесь утверждается, что это такой человек, который
умеет особенно мудро улаживать свои самые личные дела. Очевидно,
здесь продолжается та линия, что наметилась уже у Шуппа и Вайзе.
Смысл определения при этом — никоим образом не уничижитель-
ный. В таком ограниченном значении, касавшемся только приватной
сферы и приватного жизненного счастья, понятие «политика» имело
в XVIII веке широкое распространение. Юстус Мёзер в этом смысле
говорил о «политике дружбы» и о «политике в несчастье»302. Хюбнер де-
финировал «политику» («Politica», «Politique») в 1717 году прежде всего
как «то искусство, которое учит, как каждому в своем сословии умно
и мудро себя вести и со временем счастливо прийти к той цели, которая
сообразна его сословию»303. Вальх использовал для этого выражение
300
«nach dem gemeinen heutigen gebrauch [heiße] politick eine besondere klugheit,
die vorteile eines Fürsten oder staats wohl auszusinnen, durch verdeckte wege zu suchen,
und alle mögliche weise zu erlangen». — Ibid. S. 562.
301
«politick […] oft auch auf privat-händel und geschäfte gezogen». — Ibid.
302
Möser J. Patriotische Phantasien // Idem. Patriotische Sämtliche Werke. Histo-
risch-kritische Ausgabe. Oldenburg; Berlin, 1943. Bd. 4. S. 180 ff.; Oldenburg; Berlin,
1954. Bd. 6. S. 29 ff.
303
«als diejenige Kunst, welche lehret, wie sich ein jeder in seinem Stande klüglich
und weislich verhalten, und mit der Zeit zu demjenigen Zweck, welcher seinem Stande
gemäß, glücklich gelangen soll». — Hübner J. Curieuses und Reales Natur-, Kunst-, Berg-,
Gewerck- und Handlungslexicon. 3. Aufl. Leipzig, 1717. S. 1267.
458 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
«privat-Politic»304. Аделунг в 1777 году тоже отмечал существование

«более широкого значения», в соответствии с которым «в житейском
обиходе и ум, если он проявляется в обхождении с другими людьми,
тоже называется политикой»305.
Возвращаясь к государственному уровню, мы констатируем,
что словоупотребление Фридриха Великого почти полностью отвеча-
ет дефинициям Яблонского. В своем Политическом завещании (1752)
он определил «la politique» как «науку действовать всегда при помощи
подходящих средств согласно своим интересам». И, сообразно разде-
лению на «внутри» и «вовне», он делил «politique des souverains» на две
части: «Одна касается внутреннего управления, интересов государства
и поддержки системы управления; другая охватывает всю европейскую
систему и нацелена на укрепление безопасности государства и увеличе-
ние, насколько это возможно (при помощи обычных не запрещенных
средств), числа владений, могущества и авторитета монарха»306. Сле-
дует обратить внимание на то, что Фридрих здесь говорит о «владе-
ниях и власти» монарха. Во Введении к Политическому завещанию он
определил политику как «искусство принятия наиболее правильных
мер для обеспечения собственных интересов». Но политика в таком ее
понимании охватывает отнюдь не все сферы действия правительства;
ведь, как пишет далее Фридрих, она — лишь один из четырех «столпов»,
на которых покоится правление, а другие столпы — это «управление
правосудием, мудрая финансовая экономика» и «твердое поддержа-
ние военной дисциплины»307. Этому соответствует и структура всего
Политического завещания: глава под названием «О политике» — лишь
третья по счету; она поделена на параграфы «О внутренней политике»
304
Walch J. G. Philosophisches Lexicon. 2. Aufl. Leipzig, 1740, S. 2035.
305
«wonach im gemeinen Leben auch die Klugkeit, sofern sie sich in dem Umgange
mit andern äußert, die Politik genannt wird». — Adelung J. Ch. Versuch eines vollstän-
digen grammatisch-kritischen Wörterbuchs der hochdeutschen Mundart. Leipzig, 1777.
Bd. 3. Sp. 1114.
306
«la science d’agir toujours par des moyens convenables conformément à ses inté-
rêts»; «l’ une qui regarde l’intérieur du gouvernement, contient les intérêts de l’État et le
soutien du système du gouvernement; l’autre qui embrasse tout le système de l’Europe,
travaille à consolider la sûreté de l’État et à étendre, autant que cela se peut (par des voi-
es usitées et permises), le nombre de possessions, la puissance et la considération du
prince». — Friedrich der Grosse. Testament politique (1752) // Volz G. B. (Hrsg.) Politi-
sche Korrespondenz Friedrichs des Großen. Erg.-Bd.: Die politischen Testamente. Berlin,
1920. S. 27.
307
«l’ art de prendre les mesures les plus justes pour favoriser ses interest»; «l’ adminis-
tration de la justice, la sage économie des finances und l’ entretien vigoureux de la discip-
line militaire». — Ibid. S. 1.
и «О внешней политике»308. В первом из них Фридрих пишет преиму-

щественно об отношении монарха к различным классам и сословиям
населения своих государств и об их отношениях между собой: речь идет
о дворянстве, городах и бюргерах, крестьянах, духовенстве, принцах
крови, а также об общих вопросах — например, о щедрости государя,
о самоуправлении, о церемониале. Таким образом, параграф «О вну-
тренней политике» косвенно имеет своим предметом целесообразное
поведение правителя по отношению к своим подданным, а «О внешней
политике» — его поведение по отношению к другим державам. Управ-
ление имениями, внутренняя колонизация, демографическая полити-
ка, устройство складов, торгово-промышленная политика и прочее
рассматриваются Фридрихом не в параграфе о внутренней политике,
то есть вообще не под рубрикой «политика», а в главе «О финансах»309.
«Политика» в новом значении, следовательно, охватывает лишь ту
часть правительственной деятельности, которая непосредственно слу-
жит утверждению власти государства. Тенденцию, отмеченную нами
на примере Фридриха, подтверждает Яблонский. Хотя он и упомянул
в процитированной выше статье Политика «пропитание и ремесла»,
в статье Государственное администрирование (Policey) второго издания
своего словаря (1748) он пишет:
Если определять этот предмет как он есть, то policey — установление,

учиненное высшей властью с тем, чтобы подданные могли иметь
хорошее пропитание и все, потребное для их удобства. И этим она
отличается от судебного, статского и военного дела, потому что оно
имеет своею целью безопасность, policey же — удобство жизни310.
Здесь сразу заметно совпадение со структурой Политического

завещания. Хотя Фридрих вместо «государственного администрирова-
ния» говорит о «финансах», совпадает главное — тенденция различать,
или противопоставлять друг другу, «безопасность» и «удобство жизни».
308
Ibid. S. V–VI.
309
Ibid. S. V.
310
«Wenn die sache recht eigentlich bestimmt werden soll, so ist policey die von
der hohen Obrigkeit gemachte einrichtung, damit die Untertanen gute nahrung und
bequemlichkeit haben mögen. Und insofern ist sie von dem Justiz-, Staats- und kriegs-
wesen unterschieden, denn dieses hat die Sicherheit, die policey aber die bequemlichkeit
zum Zweck». — Jablonski J. Th. Allgemeines Lexikon der Künste und Wissenschaften.
2. Aufl. Königsberg; Leipzig, 1748. Bd. 2. S. 824. В первом издании 1721 года нет статьи
Polizei.
460 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Что конкретно к какой сфере относится — не так важно, тем более

что безупречно провести эту классификацию не удается: так, например,
Фридрих отмечает, что финансы представляют собой одновременно
важную часть «внутренней политики»311; да и как можно было бы обес-
печить безопасность без денежных средств! С другой стороны, сбор
налогов чаще всего становился причиной конфликтов между государем
и подданными.
Это же имел в виду и Иоганн Готтлоб Юсти, когда причислял
«финансовые устройства государства […] в широком смысле» к «по-
литическим устройствам». «Политическими установлениями» он
при этом называл «все, что касается отношений и взаимосвязей го-
сударства как с иностранными державами, так и между правящими
и повинующимися, и между различными сословиями и разрядами
народа», и противопоставлял их «в определенном смысле собственно
гражданским устройствам, которые заключаются в административных
и гражданских законах»312. В другом месте он определил соотношение
между Politik и Policey таким образом: «Государственное искусство от-
вращает от нас нападение извне и охраняет нас от внутренних бес-
порядков и раздоров. Policey же обеспечивает здоровье, безопасность
частной собственности и добрые нравы подданных, а также старается
распространять повсюду в стране пропитание и изобилие»313. Впро-
чем, «главную цель государственного искусства», которая заключается
в том, чтобы «обеспечить государству полную безопасность […] чтобы
государство могло наслаждаться полным покоем, как внешним, так
и внутренним»314, Юсти вовсе не считал достаточной целью для пра-
311
«politique intérieure». — Friedrich der Grosse. Testament politique. S. 27.
312
«alles, was das Verhältnis und den Zusammenhang des Staats sowohl gegen auswär-
tige Mächte, als der Regierenden und Gehorchenden, und der verschiedenen Stände und
Ordnungen des Volkes gegeneinander, anbetrifft»; «in gewissen Betracht denen eigent-
lichen bürgerlichen Verfassungen, welche in denen Policey- und bürgerlichen Gesetzen
bestehen, [entgegen]». — Justi J.H.G. Gesammelte Politische und Finanzschriften. Kopen-
hagen; Leipzig, 1761. Bd. 1. (Предисловие).
313
«Die Staatskunst wendet auswärtigen Angriff von uns ab, und versichert uns vor
innerlichen Unruhen und Zerrüttungen des gemeinen Wesens. Die Policey sorget vor die
Gesundheit, vor die Sicherheit des Privatvermögens und die guten Sitten der Untertanen,
und bemühet sich, allenthalben im Lande Nahrung und Überfluß zu verbreiten». — Idem.
Staatswirthschaft oder Systematische Abhandlung aller Oeconomischen und Cameral-
Wissenschaften, die zur Regierung eines Landes erfordert werden. Leipzig, 1755. Teil 1.
S. XII.
314
«Der Hauptzweck der Staatskunst, [nämlich] dem gemeinen Wesen eine vollkom-
mene Sicherheit zu verschaffen, […] damit der Staat sowohl von außen als von innen eine
vollkommene Ruhe genießen möge». — Ibid. S. XXX.
вительства: безопасность и покой призваны были лишь создать пред-

посылки для развития «всеобщего благосостояния», для «содействия
счастью»315.
Как видим, содержание понятия «политика» сузилось до чисто
потестарных отношений. Оно теперь обозначало ровно ту сферу
правительственной деятельности, которую старая, аристотелианская
politica почти не разрабатывала. А все институты, призванные слу-
жить умножению достатка, способствовать счастью, были причислены
Юсти к сфере «государственного администрирования» («Polizei»): так
это понятие — хотя, несомненно, с уклоном в материальную сторону —
сделалось теперь подлинным носителем аристотелианской традиции,
согласно которой целью государственной общности людей объявля-
лось стремление граждан к счастью.
Другие авторы толковали понятие «политика» так широко,
что оно включало в себя и Policey. В качестве примера можно назвать
Государственное благоразумие, изложенное в основных его принципах
Готфрида Ахенваля. Если, пишет автор вполне в аристотелевском духе,
задаться вопросом:
…как государство может способствовать своему благу, то отсюда

возникает учение о государственной мудрости, или политика, которое
порой называют также государственным благоразумием. Политика,
таким образом, есть наука о наиболее подходящих средствах к дости-
жению цели государства или к обеспечению внешнего счастья всех
и каждого члена государства, блага общественного целого, благосо-
стояния страны, всеобщего процветания316.
В понятии «внешнего счастья» были заключены личные безопас-

ность, свобода, защита собственности и изобилие земных благ для всех
членов государства вместе с «покоем и свободой», а также «внутренней
315
Ibid.; Justi J.H.G. Die Natur und das Wesen der Staaten, als Grundwissenschaft
der Staatskunst, der Policey, und aller Regierungswissenschaften. Berlin; Stettin; Leipzig,
1760. S. 66.
316
«wie ein Staat seine Glückseligkeit befördern kann, so entstehet daraus die Staats-
Klugheitslehre oder Politick, die man auch bisweilen die Staatsklugkeit zu nennen pflegt.
Die Politick ist also die Wissenschaft der schicklichsten Mittel, den Zweck des Staats zu
erreichen, oder die äußerliche Glückseligkeit aller und jeder Mitglieder eines Staats, das
Wohl des gemeinen Wesens, die Landeswohlfahrt, das gemeine Beste zu befördern». —
Achenwall G. Die Staatsklugheit nach ihren ersten Grundsätzen entworfen. Göttingen,
1774. S. 3.
462 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
силой и внешней безопасностью»317 государства. Поэтому не приходится

удивляться, когда Ахенваль пишет, что «теперь» (!) одна из «великих
целей европейского государственного благоразумия» заключается в том,
чтобы «сделать подданных богатыми, а следовательно — занять их наце-
ленным на это делом и сделать их трудолюбивыми»318. Далее он заявляет,
что «государственное хозяйство, или государственная экономия» есть
«важная часть государственного благоразумия»319. Точно так же и «загра-
ничную торговлю», и стремление к достижению положительного платеж-
ного баланса Ахенваль причисляет к государственному благоразумию320.
Соединение этого всеохватного понятия о политике с аристоте-
лианской традицией видно, в частности, в том, что Ахенваль говорит
о необходимости «политической или гражданской добродетели», а так-
же «патриотизма» в форме «боязни, корысти и любви к государству»321.
Юсти тоже называл такого рода «политическую добродетель» необхо-
димой движущей пружиной всякой формы правления, и у него связь
с традицией выражалась уже в том, что он в данном контексте вновь
обратился к старой проблеме соотношения между хорошим человеком
и хорошим гражданином:
Добродетель, на которой держится подлинная и лучшая сила за-

конов, есть не нравственная, а политическая, или гражданская, добро-
детель. Она заключается в исполнении обязанностей по отношению
к государству и своим согражданам, короче говоря — в том, чтобы быть
хорошим гражданином; и, на самом деле, государство не может требо-
вать от своих граждан никакой иной добродетели.
Тем не менее Юсти считал, что быть «хорошим гражданином» не-

возможно «без того, чтобы быть добродетельным человеком»322.
317
Achenwall G. Die Staatsklugheit nach ihren ersten Grundsätzen entworfen. S. 21.
318
«der großen Zwecke der Europäischen Staatsklugheit»; «die Untertanen reich zu
machen, folglich sie auf eine dahin abzielende Art zu beschäftigen und arbeitsam zu ma-
chen». — Ibid. S. 77.
319
Ibid. S. 81.
320
Ibid. S. 98.
321
Ibid. S. 47.
322
«Die Tugend, auf welche die eigentliche und beste Kraft der Gesetze ankommt, ist
nicht die moralische, sondern die politische, oder bürgerliche Tugend. Sie bestehet in
Erfüllung der Pflichten gegen den Staat und seine Mitbürger, kurz, in der Eigenschaft ein
guter Bürger zu sein; und eigentlich kann der Staat von seinen Bürgern keine andere Tu-
gend fordern»; «ein guter Bürger [sein könne], ohne ein tugendhafter Mann zu sein». —
Justi J.H.G. Die Natur und das Wesen der Staaten. S. 287, 184.
III.6. Политика и мораль: Фридрих Великий и Кант

Конфликт между политикой и моралью, возникший в XVII веке,
позволяет увидеть, как фундаментально изменилось значение поня-
тия «политического». Этот конфликт и мог возникнуть только в тот
момент, когда добродетельная жизнь в качестве цели политики либо
была отставлена вовсе, либо продолжала мыслиться лишь как вторич-
ный, побочный эффект при совсем иной первичной цели. Это произо-
шло тогда, когда государство и обеспечение его существования были
сделаны непосредственной и основной целью политики. Тем самым
«политическое» стало чем-то сущностно отличным от «морального»:
оно стало искусством, умением поддерживать и укреплять некое чи-
сто внешнее состояние. Конфликт с моралью мог теперь возникнуть
при выборе средств для этой цели, ибо там, где сама цель была мо-
рально индифферентной, казалось вполне логичным воспользоваться
средствами, которые были противны морали. Так у морали появилась
новая функция — ограничивать выбор средств, а то и подвергать ра-
дикальной критике политику в целом. Основу для тяжбы общества
с абсолютистским государством во имя морали заложил Джон Локк
в конце XVII века своим Law of Private Censure323.
В плане истории понятий эта эволюция становится очевид-
на по всей Германии начиная самое позднее с первой половины
XVIII века324. Особенно большое внимание уделил конфликту между
политикой и моралью Фридрих Великий, у которого для этого были
личные причины325.
Фридрих обращался к этой проблеме часто, наиболее обстоя-
тельно — в раннем своем трактате против Макиавелли. Он полагал,
что нашел в нем свой собственный путь к примирению принципа
политики с принципом морали. В том, что это два принципа, меж-
ду которыми можно провести четкую грань, у него с самого начала
не было сомнений — более того, это даже было своего рода изначаль-
ным условием для его попытки примирить их друг с другом. Мо-
раль, считал Фридрих, судит о поступке по его качеству как такового,
политика же — по его целесообразности в смысле некой внешней
по отношению к этому поступку цели. Высшим принципом поли-
323
Koselleck R. Kritik und Krise. S. 44.
324
Ср. анализ статьи Politik в: Jablonski J. Th. Allgemeines Lexikon der Künste und
Wissenschaften. 2. Aufl. 1748. Bd. 2. S. 823–824.
325
Ср. главу о Фридрихе в: Meinecke F. Die Idee der Staatsräson in der neueren
Geschichte / Hrsg. W. Hofer. München, 1960.
464 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
тики Фридрих — точно так же, как и Макиавелли, — считал интерес

правителя, или государства; но все-таки иногда Фридрих, похоже,
пугался той железной последовательности, с какой Макиавелли под-
чинял этому интересу все остальное: «…этот интерес, душа его книги,
этот бог политики и преступления, единственный бог, которому он
поклоняется»326. Эти слова красноречиво говорят о новом взгляде
на политику: Фридрих понял, как близко она, движимая этим своим
внутренним принципом, может оказаться к преступлению. Впрочем,
для общей идеи трактата это место нетипично. Ведь Фридрих хотел
опровергнуть Флорентийца, исходя из его собственных посылок,
доказывая, что именно подлинный, правильно понятый интерес
заставляет государя следовать заповедям морали: «Я с ним вовсе
не говорю ни о религии, ни о морали, но просто об интересе; этого
мне будет достаточно, чтобы его смутить»327.
И все же Фридрих не мог не признать, что бывают «неприятные
необходимости», принуждающие государя «расторгать свои договоры
и альянсы»328. Известна фраза, которую он после Первой Силезской
войны вписал в предисловие к Истории моего времени: он «надеет-
ся», писал король, что «потомки сумеют отделить» в нем «философа
от монарха и человека чести от политика»329. И в этом — еще одно
подтверждение того, что в представлении Фридриха политика следует
своим собственным законам — независимо от того, согласуется ли
она в каждом конкретном случае с моралью или нет. Такое же по-
нимание политики можно наблюдать и у других авторов этой эпохи.
Так, например, Ваттель в 1758 году писал, «не существует лучшей
и более основательной политики, чем та, которая основана на доб-
родетели»330. А в другом месте он утверждал, что его в определенном
контексте интересовало лишь право, а «уловки же — удел полити-
326
«cet intérêt, l’ âme de son livre, ce dieu de la politique et du crime, le seul dieu qu’il
adore». — Friedrich der Grosse. Réfutation du Prince de Machiavel // Preuss J. D. E. (Ed.)
Œuvres de Frédéric le Grand. Berlin, 1848. T. 8. S. 181.
327
«Je ne parle point avec lui de religion, ni de morale, mais simplement de l’intérêt;
il me suffira pour le confondre». — Ibid. S. 191.
328
Ibid. S. 249.
329
«hoffe, die Nachwelt [werde bei ihm] den Philosophen vom Fürsten und den Eh-
renmann vom Politiker zu scheiden wissen». — Friedrich der Grosse. Geschichte meiner
Zeit // Volz G. B. (Hrsg.) Die Werke Friedrichs des Großen. Berlin, 1912. Bd. 2. S. 2.
330
«qu’ il n’ est point de meilleure et de plus sûre politique, que celle qui est fondée sur
la vertu». — Vattel E. de. Le droit des gens, ou principes de la loi naturelle. Paris, 1820.
Préface. P. XXVI.
ки»331. При этом он демонстрировал такой же оптимизм, как и Фрид-

рих в Антимакиавелли: «К счастью, хорошая политика […] вполне
согласуется с человечностью»332.
В теориях государства, разрабатывавшихся в последующее вре-
мя, политика рассматривалась как часть государствоведения, наряду
с «естественным или всеобщим государственным правом». Ахенваль,
например, определял функции этих двух дисциплин по аналогии с по-
ведением индивида, о котором он сначала говорил так:
Точно так же, как естественное право рассматривает средства

к достижению нами счастья, в той мере, в какой они являются
дозволенными и правомерными, а значит в той степени, в какой они
являются истинными средствами, — так же учение о благоразумии
указывает, какое средство из дозволенных является наиболее уместным,
лучшим, полезнейшим333.
Соответственно, «естественное или всеобщее государственное

право» должно было заниматься изучением того, «что с точки зрения
государства справедливо или несправедливо», а политика — изучени-
ем того, «что с той же точки зрения полезно или вредно». Естествен-
ное право, таким образом, определяло «границы государственного
благоразумия», и Ахенваль был убежден, что «никакое недозволен-
ное действие никогда не может быть истинным средством к достиже-
нию счастья», а наоборот, будет «с необходимостью (!) препятствием
для этого»334.
Более радикально, чем все, кто до него занимался отношения-
ми политики с моралью, разрешил их реальный или мнимый кон-
фликт Иммануил Кант. В приложении к своей работе К вечному
миру (1795) он посвятил этой проблеме отдельную статью, назван-
ную О расхождении между моралью и политикой в вопросе о вечном
мире. Основная мысль статьи есть не что иное, как эксплицитное
применение Кантом его моральной философии к политике. При этом
331
«ce qui est expédient appartient à la politique». — Ibid. Liv. 1, chap. 3, § 35.
332
«Heureusement la bonne politique se trouve […] parfaitement d’accord avec
l’humanité». — Ibid. Liv. 3, chap. 13, § 201.
333
«Gleichwie also das Naturrecht die Mittel unserer Glückseligheit betrachtet, so-
weit sie erlaubte und rechtmäßige, mithin insoferne wahre Mittel sind; also weiset die
Klugheitslehre, welches Mittel unter den erlaubten das schicklichste, beste, nützlichste
sei». — Achenwall G. Die Staatsklugheit nach ihren ersten Grundsätzen entworfen. S. 2–3.
334
Ibid. S. 3–4.
466 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
сферу действия политика он понимает как отношение правитель-

ства, или государства, как к собственному народу, так и к другим
народам, то есть как «государственное устройство», с одной сторо-
ны, и «отношения между государствами» — с другой335. Кант от-
дает дань уважения тому принципу, с помощью которого Фридрих
Великий хотел опровергнуть Макиавелли, — «честность — лучшая
политика» — и сожалеет о том, что принцип этот не находит всегда
и везде применения. Однако гораздо выше Кант ставит другой прин-
цип: «Честность лучше всякой политики»336. В противопоставлении
этих двух постулатов в самом начале статьи проявляется не только
прогресс, достигнутый Кантом по сравнению с трудами Фридриха,
но и его собственное представление о том, каково должно быть от-
ношение между политикой и моралью.
Тот из двух принципов, которому отдавал предпочтение Кант, есть
всего лишь упрощенная формулировка категорического императива.
Объявляя его обязательным и для сферы политической деятельности,
Кант с самого начала поставил моральный закон выше всяких рассуж-
дений благоразумия. Чистое «понятие права» в данном случае делается
«ограничивающим условием» политики337. Однако когда рядом с мора-
лью как теоретическим учением о праве становится «истинная полити-
ка»338 как «исполняющее учение о праве»339, тогда никакого конфликта
между политикой и моралью и быть не может, по крайней мере объек-
тивно: субъективно он может существовать в сознании действующего
человека, которому нужно делать выбор340.
В плане истории понятий ригоризм Канта важен не в последнюю
очередь потому, что благодаря ему понятие политики было освобо-
ждено от такой составляющей, как привязка к эмпирическим целям.
Терминологически это проявляется, в частности, в том, что Кант раз-
личал два возможных взгляда на проблему политики. В одном слу-
чае она представляется «только технической проблемой» («problema
technicum)»: опираясь на опыт, нужно организовать свои действия
так, чтобы достичь определенного, желаемого успеха. В другом случае
335
Kant I. Zum ewigen Frieden // Idem. Gesammelte Schriften. Berlin; Leipzig, 1912.
Bd. 8. S. 372 (цит. по: Кант И. Соч.: В 6 т. М., 1966. Т. 6. С. 288−289. — Примеч. пер.).
336
«Ehrlichkeit ist die beste Politik»; «Ehrlichkeit ist besser denn alle Politik». —
Kant I. Zum ewigen Frieden. S. 370 (цит. по: Там же. С. 289. — Примеч. пер.).
337
Ibid. S. 372.
338
«wahre Politik». — Ibid. S. 380.
339
«ausübende Rechtslehre». — Ibid. S. 370.
340
Ibid. S. 379.
политика рассматривается как «нравственная проблема» («problema

morale»), то есть как обязанность осуществлять управление государ-
ством в согласии с «чистым понятием правового долга» — «какие бы
ни были от этого физические последствия». Техническую проблему
Канта называл также «проблемой государственного благоразумия»,
а нравственную — «проблемой государственной мудрости»341. В мо-
ральной философии он проводил различие между ассерторическим
и категорическим императивами, между «советами благоразумия»
и «заповедями (законами) нравственности»342, а тем самым — между
действиями, предпринимаемыми в качестве средств для достиже-
ния цели — эмпирического счастья, — и действиями нравственны-
ми в строгом смысле этого слова, которые предпринимаются только
в силу долга. Связывая с политической деятельностью проблему госу-
дарственной мудрости, Кант решительно порвал с господствовавшим
дотоле представлением о политике как о благоразумном поведении,
как о prudentia, служащей реализации определенного эмпирического
состояния, будь то аристотелианского bene vivere или же утверждения
власти государства, как у Фридриха. Впрочем, для Канта политика
как государственное благоразумие тоже сохраняла свою функцию
в том смысле, что он был убежден, что предписываемая в соответ-
ствии с правовыми понятиями пропорция в устройстве государ-
ства или в отношениях между государствами может быть достигнута
лишь в результате терпеливой и осмотрительной подготовки, путем
постепенного приближения к намеченной цели.
Ограничение автономии политики условием нравственности
означало в конечном счете, что решениям, которые до тех пор рас-
сматривались как «политические», — то есть решениям, продик-
тованным расчетом и благоразумием, — теперь отводилась под-
чиненная роль. Подлинные задачи правительства по устроению
жизни — как в отношении своих собственных граждан, так и вовне,
в отношении других государств, — стали вопросами естественного
государственного права, «в соответствии с естественным правом
как идеей разума и образцом для нас»343. Так, Крюниц в 1810 году
писал — явно вслед за Кантом:
341
Ibid. S. 377, 379, 377.
342
Kant I. Grundlegung zur Metaphysik der Sitten (1785) // Idem. Gesammelte
Schriften. Berlin; Leipzig, 1903. Bd. 4. S. 416.
343
Kant I. Zum ewigen Frieden. S. 372 (цит. по: Кант И. Соч. Т. 6. С. 291. —
468 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Политика — только подручная государственного права. Ее задача —

изобретать средства к тому, чтобы привести в исполнение то, чего
требует или что разрешает государственное право […] Помыслить
политику разумной можно, только лишь когда она служит тому, чтобы
поддерживать государственное право и способствовать его как можно
более совершенному исполнению344.
III.7. Германия и Великая Французская революция

III.7.а. Политика и право
«Секрет всякого государственного благоразумия — приращение;

секрет всякой политики — хитрость и презрение к людям», — писал
Георг Форстер в 1794 году о принципах правления, господствовавших
при «старом порядке»345. А уже годом ранее Фихте обвинял монархов
в том, что их «политика» полна «глубоких секретов», из которых глав-
ный, «бездонный как пропасть — секрет равновесия в Европе». Прони-
цательный анализ Фихте показал, что с помощью формулы равновесия
всего лишь прикрываются стремления к экспансии и одновременно
оправдывается сохранение, если не усиление, гнета и несвободы внутри
государств: «Все монархии имеют во внутренней политике тенденцию
к неограниченному самодержавию, а во внешней — ко всемирной мо-
нархии». Фихте радикально оспаривал систему «этой искусственной
политической машины Европы» и вместо нее призывал к реализации
«человеческого права и человеческого достоинства»346.
344
«Die Politik ist nur eine Gehilfin des Staatsrechts. Sie soll die Mittel erfinden, um
dasjenige, was das Staatsrecht fordert oder vergönnt, in Ausübung zu bringen […] Nur
um das Staatsrecht aufrechtzuerhalten, und zur möglichst vollkommenen Ausübung zu
befördern, läßt sich eine Politik als vernunftmäßig gedenken». — Krünitz J. G. Oeconomi-
sche Encyclopädie oder allgemeines System der Land, Haus und Staatswirtschaft / Fortge-
führt von F. J. Flörke. Berlin, 1810. Bd. 114. S. 159–160.
345
«Das Geheimnis aller Staatsklugheit ist Vergrößerung; das Geheimnis aller Poli-
tik, List und Menschenverachtung». — Forster G. Über die Beziehung der Staatskunst auf
das Glück der Menschheit (1793) // Georg Forsters Werke. Sämtliche Schriften, Tagebü-
cher, Briefe / Hrsg. G. Steiner. Frankfurt a.M., 1970. Bd. 3. S. 717.
346
«Die Tendenz aller Monarchien ist nach Innen uneingeschränkte Alleinherr-
schaft, und nach Außen Universalmonarchie». — Fichte J. G. Beitrag zur Berichtigung
der Urtheile des Publikums über die französische Revolution (1793/94) // J.-G. Fichte-
Gesamtausgabe der Bayerischen Akademie der Wissenschaften. 1. Abt., Stuttgart, 1964.
Bd. 1. S. 246–247, 249, 303.
Таким образом, сфера политики, понимаемой как система безнрав-

ственности, связывалась с эпохой абсолютной монархической власти,
«деспотизма», а для будущего программа, при должной последова-
тельности, выглядела бы так: постепенная замена политики правом.
Политика утрачивала бы свою роль в той мере, в какой государства
приближались бы к тому порядку, которого требует разум. Политика
в качестве «науки об управлении настоящим государством», говорил
Фихте, описывала бы «непрерывную линию» превращения его в «го-
сударство разума» («Vernunftstaat») «и нашла бы свое завершение
в чистом государственном праве»347. Подобным же образом и молодой
Йозеф Гёррес требовал от «философствующего политика […] чтобы
он стремился указать тот органон», с помощью которого народы «мог-
ли бы все более очищать и возвышать свои формы в соответствии с той
последней природной целью», каковой он хотел видеть установление
«великой республики народов», или, как он еще выразился, — «до пол-
ного построения всей системы космополитики»348. Но политика должна
была, по мнению Гёрреса, существовать, покуда существуют рядом друг
с другом много государств: «Политическими отношениями я называю
взаимные связи и отношения нескольких государств в качестве само-
стоятельных, регулярно устроенных единиц, чья общая цель — сохра-
нение собственной личности их и всех их сосуществующих частей»349.
То, что политика в этом смысле останется необходимой еще на долгое
время, Гёрресу пришлось признать во время пребывания в Париже
вскоре после государственного переворота 18 брюмера. Французская
нация сложила с себя свою всемирно-гражданскую миссию, а немец-
кие патриоты не могли более желать включения левобережья Рейна
в состав Французской республики: «Теперь уже в отношения вступают
не человек с человеком, а государство с государством, и в один ряд
с вопросом ‘Чего требует право?’ встает вопрос: ‘Чего требует благо-
разумие?’»350
347
Fichte J. G. Der geschlossene Handelsstaat (1800) // Idem. Sämtliche Werke /
Hrsg. I. H. Fichte. Berlin, 1845. Bd. 3. S. 397–398 (Введение).
348
Görres J. Der Allgemeine Frieden, ein Ideal (1798) // Idem. Gesammelte Schriften /
Hrsg. W. Schellenberg. Köln, 1928. Bd. 1. S. 23, 45.
349
«Politische Verhältnisse nenne ich die wechselseitigen Beziehungen mehrerer
Staaten, als selbständige, regelmäßig geformte Einheiten, deren Gesamtzweck Erhaltung
ihrer eignen Persönlichkeit, und der aller ihrer koexistierenden Teile ist». — Ibid. S. 24.
350
«Nicht mehr Mensch gegen Mensch, sondern Staat gegen Staat tritt ins Verhältnis,
und der Frage zur Seite: was fordert das Recht? ordnet sich jene: was fordert die Klug-
heit?» — Görres J. Resultate meiner Sendung nach Paris (1800) // Ibid. S. 589.
470 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Только что процитированные пассажи нельзя понимать так, будто

гражданам внутри одного и того же государства следует строить свои
отношения друг с другом только на заповедях права, не прибегая к сооб-
ражениям благоразумия. Имеется в виду, очевидно, другое — что толь-
ко внутри одного государства есть возможность добиться реализации
своего правомерного притязания лишь в силу того, что оно согласуется
с правом, а в межгосударственных отношениях даже правомерные при-
тязания реализовать не получится, если не действовать благоразумно.
Этим объясняется то, что понятие «политика» могло использоваться
практически в значении «управления внешними отношениями»351.
Поскольку о правомерности целей этим еще ничего не сказано,
антитеза права и политики обретает иной смысл. «Некоторые гуманные
люди и моралисты всячески поносят политику, видя в ней желание
и умение извлекать из права выгоду для себя; они называют ее не-
справедливой в своей основе системой», — писал Гегель в 1802 году
в своей статье о государственном устройстве Германии. Он указывал
на то, что «права могут прийти в столкновение», поэтому «противопо-
ставлять интерес или […] выгоду государства его праву безрассудно».
Соответственно, политика в этой статье Гегеля предстает воплощением
прежде всего тех принципов и усилий государства, которые направ-
лены на то, чтобы его законные притязания реализовались, взяв верх
над законными притязаниями других государств. При этом «только
от обстоятельств, от соотношения сил, то есть от политического сужде-
ния, зависит, будут ли находящиеся под угрозой интерес и право госу-
дарства отстаиваться всеми возможными средствами», то есть будет ли
война или нет. Если одно государство с помощью войны или угрозы
войной сумеет добиться от другого реализации своих притязаний,
то этим еще не будет установлена «истинность права» этого государ-
ства, — «ибо истинны права обеих сторон», — а будет лишь решено,
«какое право должно уступить в этом столкновении другому»352.
351
Stein zum Altenstein C. Freiherr von. Denkschrift «Über die Leitung des Preu-
ßischen Staats an S. des Herrn Staatsministers Freiherrn von Hardenberg Exzellenz»
(11.9.1807) // Winter G. (Hrsg.) Die Reorganisation des Preußischen Staates unter Stein
und Hardenberg. Leipzig, 1931. Teil 1, Bd. 1. S. 372 ff.
352
«Es sind die Menschenfreunde und Moralisten, welche die Politik als ein Bestreben
und eine Kunst verschreien, den eigenen Nutzen auf Kosten des Rechts zu suchen, als ein
System und Werk der Ungerechtigkeit»; «nur von den Umständen, von den Kombinatio-
nen der Macht, d. h. dem Urteil der Politik ab, ob das in Gefahr kommende Interesse und
Recht mit der ganzen Gewalt der Macht verteidigt werden soll». — Hegel G.W.F. Die Ver-
fassung Deutschlands (1802) // Idem. Sämtliche Werke / Hrsg. G. Lasson. Leipzig, 1913.
Bd. 7: Schriften zur Politik u. Rechtsphilosophie. S. 100–101.
Таким образом, до этого момента политика предстает той формой,

в которой находят разрешение правовые споры между инстанциями,
не подчиненными никакой высшей юрисдикции. Один из основных
тезисов статьи Гегеля гласит, что более могущественные из имперских
сословий ведут себя по отношению друг к другу как независимые го-
сударства. Это проявляется прежде всего в том, что в их отношениях
друг с другом дело «решается политикой». Так, например, «недавно в деле
о баварском наследстве говорили не имперские суды, а пушки; решали
не судьи, а политические деятели». Гегель здесь сознательно отделяет
войну от дипломатии, ибо одним из характерных признаков развития
империи в Новое время ему представляется именно «преобразование
кулачного права в политику». В ходе этого процесса, правда, «изменяется
не сущность принципа, а его внешняя сторона. До установления земского
мира обиженная или стремящаяся к захватам сторона непосредственно
прибегала к силе. Политик же, прежде чем нанести удар, рассчитывает»353.
Но, поскольку империя еще существовала, не всякий конфликт
между крупными имперскими сословиями, перешедший из «сферы
права» в «сферу политики», должен был обязательно разрешаться
совсем вне имперских учреждений. Вместо имперских судов он, на-
пример, мог быть вынесен и на рейхстаг; даже и в этом случае, считал
Гегель, этот конфликт оставался политическим, «ибо там, где высту-
пает верховная власть, государство говорит не о применении законов,
а издает их»354. Это утверждение у Гегеля претендует на истинность
и за пределами германской империи с ее особыми условиями: здесь
законодательство, подобно международно-правовому договору, пред-
ставляется результатом решений власти, а значит — делом «полити-
ки», а не «права». Гегель показывает, что межгосударственные отноше-
ния, которые в столь многих источниках того времени изображались
как единственная область действия «политики», на самом деле суть
лишь одна часть этой области. Подобный взгляд, впрочем, предпола-
гает разработку позитивного понятия о законодательстве — такого,
согласно которому последнее не исчерпывается конкретизацией того,
что исконно содержалось в праве.
353
«in der Bayerischen Sukzessionssache in neuern Zeiten nicht Reichsgerichte, son-
dern Kanonen und Politik gesprochen»; «Umänderung des Faustrechts in Politik»; «das
wahre Prinzip […] nicht verändert, nur seine Außenseite. Im Zustande vor dem Landfrie-
den schlug der Beleidigte oder Eroberungslustige geradezu darein. In der Politik hingegen
wird berechnet, ehe man losschlägt». — Ibid. S. 69, 68, 71–72.
354
«denn wo die oberste Staatsgewalt spricht, da macht sie nicht eine Anwendung der
Gesetze, sondern sie gibt ein Gesetz». — Ibid. S. 112.
472 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
III.7.б. Счастье и свобода
Если Фихте, критически дистанцируясь от сферы политики, отно-

сил ее к «старому порядку», то не ради того лишь, чтобы на место не-
справедливости поставить право, но в не меньшей степени и для того,
чтобы на место патриархальной цели правительств — процветания —
поставить в качестве высшей цели свободу и самостоятельную актив-
ность человека. Фихте призывал объявить «самую непримиримую вой-
ну этому отравленному источнику всех наших бед, этому утверждению,
будто предназначение правителя — бдеть о нашем счастье»355.
Эта же мысль составляет стержень Идей к попытке определить
границы действия государства Вильгельма фон Гумбольдта (1792).
То понятие о политике, против которого была направлена критика авто-
ра, включает в себя, как у Ахенваля, всю сферу деятельности правитель-
ства, то есть, говоря терминами Юсти, охватывает обе главные цели —
«безопасность» и «удобство жизни»356 — одновременно. Гумбольдт эти
две цели снова разводит: «цель государства», пишет он, может
…быть двоякой: оно может содействовать счастью или только стре-

миться не допускать беды, и в последнем случае как беды от природы,
так и беды от людей. Если же оно ограничится последним, то оно будет
заботиться только о безопасности, и да будет мне позволено противо-
поставить эту безопасность всем прочим возможным целям, объеди-
няемым под названием положительного благосостояния357.
Поясняя, что он имеет в виду под положительным благосостояни-

ем, Гумбольдт указывает на весь комплекс политики меркантилизма,
355
«jener giftigen Quelle alles unsers Elendes, jenem Satze: daß es die Bestimmung
des Fürsten sei, für unsre Glückseligkeit zu wachen, den unversöhnlichsten Krieg [anzu-
kündigen]». — Fichte J. G. Zurückforderung der Denkfreiheit von den Fürsten Europens,
die sie bisher unterdrückten. Eine Rede (1793) // J.-G. Fichte-Gesamtausgabe. 1. Abt.,
S. 171. Bd. 1.
356
«ein doppelter sein: er kann Glück befördern, oder nur Übel verhindern wollen,
und im letzteren Fall Übel der Natur oder Übel der Menschen. Schränkt er sich auf das
letztere ein, so sucht er nur Sicherheit, und diese Sicherheit sei es mir erlaubt, einmal
allen übrigen möglichen Zwecken, unter dem Namen des positiven Wohlstandes vereint,
entgegenzusetzen». — Humboldt W. von. Ideen zu einem Versuch, die Gränzen der Wirk-
samkeit des Staats zu bestimmen // Idem. Gesammelte Schriften / Hrsg. A. Leitzmann,
B. Gebhardt. Berlin; Leipzig, 1903. Bd. 1. S. 113: Государства желают «благосостояния
и покоя» («Wohlstand und Ruhe»). Об Ахенвалле см. выше.
357
Ibid. S. 111–112.
а также на существовавшие в XVIII веке учреждения социального

обеспечения — богадельни, страховки и тому подобное; речь, таким
образом, о любом «государственном учреждении, созданном для того,
чтобы поддерживать физическое благо нации или способствовать
ему». От всех этих учреждений Гумбольдт ожидал только «неблаго-
приятных последствий» и объявил их «неподобающими» для «по-
литики истинной, исходящей из высших, но всегда человеческих
соображений»358. Критика Гумбольдта метила в самую сердцевину гос-
подствовавшего тогда понимания задач государства, и, хотя непосред-
ственно он имел в виду нараставшую патерналистскую опеку людей
государством и материалистический характер стремления к счастью
во второй половине XVIII века, заодно он отринул и сохранявшиеся
еще элементы христианско-аристотелианской традиции. Гумбольдта
возмутило то, что людям как бы сверху указывали, в чем заключаются
их «счастье и наслаждение», не оставляя места для их «самостоятель-
ной активности» и собственной способности к суждению359. Он назвал
этот образ действий противоречащим «достоинству человечества»,
потому что он лишает человека самого большого наслаждения, ко-
торое, считал Гумбольдт, может быть достигнуто только тогда, когда
человек сам, своими силами и по собственному разумению, добива-
ется своего счастья. Но поскольку это представлялось возможным
лишь при отказе от руководства и опеки со стороны государства,
Гумбольдт требовал, чтобы государство предоставляло индивиду
как можно больше свободы, ограничиваясь теми мерами, которые
необходимы для того, чтобы «обезопасить» граждан «от самих себя
и от внешних врагов»360.
Итак, «истинная политика» в понимании Вильгельма фон Гумбольд-
та — не что иное, как умение обеспечить такую внешнюю и внутрен-
нюю безопасность, чтобы свобода граждан не встречала препятствий.
«Безопасность» граждан напрямую определялась как «несомненность
законосообразной свободы»361. Поэтому непосредственной целью по-
358
«Einrichtung des Staats, welche das physische Wohl der Nation zu erhalten oder
zu befördern die Absicht hat»; «einer wahren, von den höchsten, aber immer menschli-
chen Gesichtspunkten ausgehenden Politik [für] unangemessen». — Ibid. S. 113.
359
Ibid. S. 126.
360
Ibid. S. 129; Bergk J. A. Untersuchungen aus dem Natur-, Staats- und Völkerrech-
te. Leipzig, 1796. S. 240 (Бергк утверждал, что законы древности были «политиче-
скими, а не правовыми» законами, ведь они относились «лишь к благосостоянию,
без оглядки на право»).
361
Humboldt W. von. Ideen zu einem Versuch. S. 179.
474 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
литики должно было быть обеспечение существования государства.

В этом заключается еще одно заметное расхождение с аристотелиан-
ской традицией, согласно которой государство существует не просто
«ради жизни», а «ради хорошей жизни». Можно было бы возразить,
что Гумбольдт обосновывает необходимость свободы как раз ссылкой
на цель обретения счастья, поскольку лишь в условиях свободы может
быть достигнуто высшее наслаждение счастьем. Но — и Гумбольдт пре-
красно это знал — свобода делает счастье только возможным, то есть
не гарантирует. И если он, тем не менее, настаивал на своем требо-
вании, то это показывает, что в ситуации выбора Гумбольдт считал
свободу без успеха ценнее, чем внешнее состояние счастья без свободы.
И так в самом деле свобода пришла на смену всеобщему счастью
в качестве цели политики362, а поскольку свобода означала для государ-
ства не что иное, как запрет распространять свою деятельность за четко
отведенные узкие пределы, политика превратилась в чистую технику
обеспечения существования государственного аппарата.
Кант, как и Гумбольдт, тоже ограничивал функции политики обес-
печением существования государства в собственной стране. В по-
явившейся в 1793 году работе О поговорке «Может быть, это и верно
в теории, но не годится для практики» он целью «установления граж-
данского устройства» объявляет «право людей, находящихся под пуб-
личными принудительными законами». При этом «право» означает
«ограничение свободы каждого условием согласия ее со свободой всех
других»363. Эту мысль можно сформулировать и в других словах: цель го-
сударства в том, чтобы обеспечить каждому такую меру свободы, какая
может существовать наряду со свободой всех остальных. Кант неодно-
кратно подчеркивает, что в это определение цели государства не входит
та цель, которую «имеют все люди (в силу побуждений их природы)»,
а именно — «счастье». О том, в чем заключается их счастье, все люди
имеют «самые разные» представления. Поэтому невозможно устано-
вить всеобщим законом какое-то одно определенное состояние счастья
362
Bien G. Die Grundlegung der politischen Philosophie bei Aristoteles. S. 57; Idem.
Politicos.
363
«Errichtung einer bürgerlichen Verfassung das Recht der Menschen unter
öffentlichen Zwangsgesetzen»; «Einschränkung der Freiheit eines jeden auf die Bedingung
ihrer Zusammenstimmung mit der Freiheit von jedermann». — Kant I. Über den Ge-
meinspruch: Das mag in der Theorie richtig sein, taugt aber nicht für die Praxis (1793) //
Idem. Akademische Ausgabe. Bd. 8. S. 289−290 (цит. по: Кант И. О поговорке «Может
быть, это и верно в теории, но не годится для практики» // Он же. Соч. М., 1965.
Т. 4, ч. 2. С. 77. — Примеч. пер.).
в качестве обязательной цели для деятельности государства. Наоборот,

в том-то и заключается свобода, что никого нельзя принудить быть
счастливым так, как кажется лучше другому, а «каждый вправе искать
своего счастья на том пути, который ему самому представляется хоро-
шим, если только он этим не наносит ущерба свободе других стремить-
ся к подобной цели…»364. Это не значит, что Кант отказался от понятия
общественного блага. Но он его переинтерпретировал и лишил всякого
содержательного определения: «благоденствие всех, которое должно
быть принято во внимание прежде всего, и есть именно то законное
устройство, которое каждому обеспечивает законом его свободу», —
такую свободу, которая ему позволяет искать счастья на всяком пути,
который представляется ему наилучшим365.
При всем этом Кант вовсе не исключал существования законов,
«направленных […] на счастье (обеспеченность граждан, увеличение
населения и тому подобное)». Но подобные меры он считал допусти-
мыми только как «средство охранять правовое состояние», то есть
для того, чтобы «обеспечить силу и прочность государства, как вну-
треннюю, так и для борьбы против внешних врагов; но не так, чтобы
сделать народ счастливым как бы против его воли, а сделать только
так, чтобы он существовал как общность»366.
III.8. Понятие политики в либерализме

Крюниц в 1810 году назвал политику простой «подручной госу-
дарственного права»367. За несколько десятилетий до него Адам Смит
продемонстрировал, что такая цель господствовавшей в то время эко-
номической политики, как благосостояние населения, наилучшим об-
разом может быть достигнута, если правительства вообще воздержатся
от какого бы то ни было вмешательства. Так естественное или всеобщее
364
«sondern ein jeder darf seine Glückseligkeit auf dem Wege suchen, welcher ihm
selbst gut dünkt, wenn er nur der Freiheit anderer, einem ähnlichen Zwecke nachzustre-
ben […], nicht Abbruch tut». — Ibid. S. 290 (цит. по: Там же. С. 85. — Примеч. пер.).
365
«das öffentliche Heil, welches zuerst in Betrachtung zu ziehen steht, ist gerade
diejenige gesetzliche Verfassung, die jedem seine Freiheit durch Gesetze sichert». — Ibid.
S. 298−299 (цит. по: Там же. С. 87. — Примеч. пер.).
366
«Stärke und Festigkeit des Staates sowohl innerlich, als wider äußere Feinde zu
sichern; so aber das Volk nicht gleichsam wider seinen Willen glücklich zu machen,
sondern nur zu machen, daß es als gemeines Wesen existiere». — Ibid. S. 298 (цит. по:
Там же. С. 88. — Примеч. пер.).
367
Krünitz J. G. Oeconomische Encyclopädie. Bd. 114. S. 159–160.
476 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
государственное право и либеральная политическая экономия лишили

древнюю politica важнейшей из ее функций — определять оптимальное
состояние общества (Gemeinwesen) и тем самым задавать цель, на ко-
торую должна быть направлена деятельность государства.
Политика, таким образом, уступила свой основной предмет дру-
гим наукам; способствовала этому и наметившаяся уже в XVIII сто-
летии тенденция к автономизации областей, которые еще оставались
в составе политической науки как практической дисциплины. Хотя
в книге Роберта Моля о науке государственного администрирования
(Polizeiwissenschaft) в начале 30-х годов XIX века еще раз описывается
замкнутая система задач государства по обеспечению всеобщего благо-
денствия, все же автор прямо указывает, что она должна быть подчине-
на высшей цели, каковой названа свобода в условиях правового госу-
дарства368. Но к концу века политика, как представляется, окончательно
распалась на специальные дисциплины, такие как национально-эконо-
мическая политика (Volkswirtschaftspolitik), финансовая наука, теория
управления и так далее. В свою очередь и эти дисциплины (частично
возникшие вследствие формирования новых теоретических наук) все
больше приводились к односторонне ориентированному на теорию
идеалу науки: в конце концов их задача стала заключаться уже не в том,
чтобы определять, какие шаги должно предпринимать государство
в области экономики, финансов или администрации, а лишь в том,
чтобы разрабатывать принципы, на основе которых практической по-
литике обеспечивались бы правильные средства для достижения ее
целей: «Политика становится чистой техникой без норм»369.
368
Mohl R. Die Polizei-Wissenschaft nach den Grundsätzen des Rechtsstaates. Tübin-
gen, 1866. Bd. 1. S. 3 ff. В предисловии к первому изданию 1832 года Моль называл
Polizeiwissenschaft частью «учения о государственной мудрости» (Staatsklugheitsleh-
re). — Ibid. S. V.
369
Maier H. Die ältere deutsche Staats- und Verwaltungslehre. S. 289. Anm. 196; Ср.
замечание (Ibid. S. 286) о «наступлении чисто теоретического понимания науки,
для которого все политическое представляется в качестве условного смешения». —
Особенно подробное перечисление поддисциплин политики находим уже в: Schlö-
zer A. L. Allgemeines StatsRecht. Göttingen, 1793. S. 18, 20 ff. Шлёцер различает «право-
вую и военную политику» («Justiz- und KriegsPolitik»), «промышленную политику»
(«IndustriePolitik») как общее понятие для «торговой, экономической и мануфак-
турной политики» («Oekonomie-, Manufactur- und Handelspolitik»), «учение о на-
селении» («Bevölkerungslehre») и «политику Просвещения» («AufklärungsPolitik»)
(включая «религиозную» — «ReligionsPolitik»); дальнейшие составляющие полити-
ки включают «учение о госслужащих» («Lehre von den Beamten»), «учение о госу-
дарственных доходах и расходах» («die Lehre von den Stats-Einkünften und Ausga-
ben»), «финансовую науку, названную также фискальную науку и государственное
Кант и Гумбольдт указывали на корни этой тенденции. Как было

продемонстрировано выше, функция политики у них предстает огра-
ниченной лишь тем, чтобы утверждать и обеспечивать существование
государства, для того чтобы оно могло поддерживать правопорядок
и гражданскую свободу. Такой же подход обнаруживается и у Дальмана
в его Политике. Правда, Дальман хотел определение того, что является
политически необходимым, поставить в каждом конкретном случае
в зависимость от исторических обстоятельств: «Чтобы политика была
поучительной, она должна не выбирать себе задачи, а получать их —
задачи, которые в суматохе пространства и времени вытекают из глу-
бокого переплетения здоровых сил человечества со всем тем болезнен-
ным, что в физическом мире называется бедой, а в моральном — злом».
Но в современном ему мире, считал Дальман, требованиям времени
отвечало бы государство, задачи которого определяются сходно с тем,
как представлял их Кант: это государство есть «независимый союз фи-
зически и умственно одинаковых, живущих под одним и тем же зако-
ном семей, который, после того, как он, разрастаясь, завоевал доста-
точно земли для плотного населения и прочные признанные основания
для своей внешней жизни, достигнув таким образом зрелости, теперь
работает над тем, как ему обрести и внутренний мир»370. Как следует
из дальнейшего, под внутренним миром здесь имеется в виду не только
фактическое состояние господства права (Rechtlichkeit), но и правопо-
рядок на основе свободы, укрепленной конституцией. Покуда такая
конституция не обеспечена, внутренний мир находится под угрозой.
Задача политики, соответственно, — обеспечить безопасность государ-
ства как по отношению к внутренним, так и по отношению к внешним
силам, которые могут угрожать его существованию. Поэтому политика
как наука распадается у Дальмана «на две части — учение о государстве,
хозяйство» («FinanzWissenschaft, auch CameralWissenschaft und StatsWirtschaft ge-

nannt»), «внешнюю политику» («Auswärtige Politik») и, наконец, «науку полиции»
(«PolizeiWissenschaft»).
370
«Die Politik muß, um lehrreich zu sein, ihre Aufgaben nicht wählen, sondern
empfangen, wie sie im Drange von Raum und Zeit hervorgehen aus jener tiefen Ver-
schlingung der gesunden Kräfte der Menschheit mit allem dem krankhaften Wesen, wel-
ches in der physischen Welt Übel, in der moralischen Böses heißet»; «ein unabhängiger
Verein von körperlich und geistig gleichartigen unter demselben Gesetze lebenden Fami-
lien, welcher, nachdem er fortwachsend einen für eine dichte Bevölkerung ausreichenden
Boden und starke anerkannte Grundlagen seines äußern Lebens errungen hat, und nun
ausgewachsen ist, fortan arbeitet, wie er auch seinen inneren Frieden finde». — Dahl-
mann F. C. Die Politik, auf den Grund und das Maß der gegebenen Zustände zurückge-
führt. Leipzig, 1847. Bd. 1. S. 8.
478 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
рассматриваемом само по себе, в его внутреннем строении и жизни,

и о государстве, рассматриваемом как член сообщества государств»371.
Карл фон Роттек в своем Учебнике рационального права и государ-
ственных наук различал три уровня значения у понятия «политика».
В самом широком смысле, писал он, это синоним «государствоведения»,
или «государственной науки» (Staatslehre, Staatswissenschaft), как вопло-
щения всех «государственных дисциплин» («Staatsdisziplinen»)372. А «по-
литика в более узком и собственном смысле, то есть как практическая
государственная наука», трактует о тех вещах, которые в государстве
«обязаны, могут или должны происходить для того, чтобы была в са-
мом деле достигнута его цель»373. И, наконец, в самом узком смысле «по-
литика», по Роттеку, означает «управление иностранными делами»374.
Третий уровень он выводил из второго — в попытке отделить область
политики от остальной государственной деятельности. «Политика»
или «государственное благоразумие», считал Роттек, уместны там, где
решающее значение имеют грамотные «выбор и применение» средств,
которые ведут к достижению государственной цели375.
В этих случаях правительство выступает как доверенное лицо об-
щества (Gesamtheit) и представляет его интересы перед третьими сторо-
нами. Этими третьими сторонами могут быть отдельные граждане, если
они «одновременно могут рассматриваться как особые личности, от ко-
торых — в зависимости от существующих с ними отношений — могут
произойти выгоды или урон для государственной общности, но прежде
всего такими сторонами являются другие государства»376. Однако Роттек
настоятельно предостерегал правительство от того, чтобы действовать
по правилам благоразумия в отношении самого общества (Gesamtheit),
чьим поверенным оно должно выступать: тут имеет место «только долг,
не благоразумие», иначе правительство превышает свои полномочия
371
«zwei Teile, die Lehre vom Staate, für sich, im innern Bau und Leben betrachtet,
und betrachtet als Glied der Staatengesellschaft». — Dahlmann F. C. Die Politik, auf den
Grund und das Maß der gegebenen Zustände zurückgeführt. S. 10.
372
Rotteck C. von. Lehrbuch des Vernunftrechts und der Staatswissenschaften. Stutt-
gart, 1830. Bd. 2. S. 9.
373
«Die Politik im engern und eigentlichen Sinn, nämlich die praktische Staatswis-
senschaft [dagegen lehre, was im] Staate geschehen soll oder muß und darf, damit der
Staatszweck wirklich erreicht werde». — Ibid. S. 11.
374
Ibid. S. 15.
375
Ibid. S. 24.
376
«zugleich als besondere Persönlichkeiten zu betrachten seien, von welchen, je
nach der Beschaffenheit des zu ihnen bestehenden Verhältnisses, Vorteile fürs gemeine
Wesen zu erzielen oder Nachteile zu besorgen». — Ibid.
и нарушает право. Видимо, именно беспокойство по поводу такого вы-

хода за допустимые пределы и побудило Роттека в конце концов заявить,
что было бы желательно, «чтобы слова ‘государственное благоразумие’
или ‘политика’ употреблялись лишь в самом узком значении, а имен-
но — лишь применительно к ведению иностранных дел»377.
В общей дефиниции политики с Роттеком согласны также Роберт
Моль и Фридрих Бюлау. Моль определял политику как «науку о пра-
вильных средствах к достижению целей государства»378, Бюлау —
как «учение о средствах к достижению целей государства»379. В этой
абстрактной формулировке еще не видно ничего, что выходило бы
уже за рамки достигнутого ранним либерализмом. Такое становит-
ся заметнее лишь тогда, когда ставится вопрос — в чем заключаются
упомянутые цели, и тем более — как их скорее всего можно достичь.
Моль поделил государства по видам, и каждый вид у него опреде-
лялся через присущую только ему государственную цель. Таких видов
и, соответственно, целей он насчитывал в истории шесть: патриархаль-
ные государства, патримониальные государства, теократические го-
сударства, государства классической Древности, деспотии и, наконец,
«правовые государства Нового времени». Если функцией античного
государства Моль назвал «как можно более совершенное общежитие
при полном подчинении и поглощении жизни отдельных участников»,
то задачу правовых государств современности он видел в том, чтобы
«посредством разумной упорядоченности всех органов власти обес-
печить каждому отдельному участнику, фактически существующим
подчиненным кругам и всему обществу (Gesamtheit) возможность вы-
зревания всех их сил и преследования их разумных целей и в этом деле
оберегать и поддерживать их»380. Современный «взгляд на государство»
377
«daß man das Wort Staatsklugheit oder Politik bloß in einer ganz engen Bedeu-
tung, nämlich bloß von der Behandlung der auswärtigen Angelegenheiten brauche». —
Ibid. S. 25.
378
«Wissenschaft von den richtigen Mitteln zur Erreichung der Staatszwecke». —
Mohl R. Die Geschichte und Literatur der Staatswissenschaften. Erlangen, 1858. Bd. 3. S. 341.
379
«Lehre von den Mitteln zur Erreichung der Zwecke des Staats». — Bülau F. Ency-
clopädie der Staatswissenschaften. 2. Aufl. Leipzig, 1856. S. 267.
380
«ein möglichst vollkommenes Zusammenleben mit vollständiger Unterordnung
und Aufsaugung des Lebens der einzelnen Teilnehmer»; «durch eine verständige Ord-
nung der Gesamtgewalt jedem einzelnen Teilnehmer, den tatsächlich bestehenden un-
tergeordneten Lebenskreisen und der Gesamtheit die Ausbildung ihrer sämtlichen Kräf-
te und die Verfolgung ihrer vernünftigen Zwecke möglich zu machen und sie darin zu
schützen und zu unterstützen». — Mohl R. Die Polizei-Wissenschaft nach den Grundsät-
zen des Rechtsstaates. Bd. 1. S. 4.
480 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
и его цели, с точки зрения Моля, — «базовое представление, прямо

противоположное» античному: место «античной идеи общей жизни
(Gesamtleben)» заняла «нынешняя атомистическая обособленность
индивидов»381. Цель современного правового государства заключается
в конечном счете в «развитии личности, которое надо рассматривать
как цель наличествования на земле»382.
Эта цель предзадана политике; поэтому последняя есть всего лишь
«наука о средствах государства», а не о его целях. Кроме того, она —
наука эмпирическая (Erfahrungswissenschaft), которая свои положения
может выводить только из наблюдения за реальными людьми и фак-
тическим положением дел в том или ином государстве383.
Если цель правового государства заключается, как было сказано
выше, в «содействии всеобщим разумным жизненным целям наро-
да», то отсюда вытекает, согласно Молю, двоякая функция государства:
во-первых, ему надлежит заботиться о том, чтобы граждане, «стремя-
щиеся к разумному и дозволенному развитию и применению своих
сил, не встречали насильственной помехи со стороны несправедливой
воли других», а во-вторых, оно должно «восполнять недостаточность
отдельных сил для достижения разумных жизненных целей и тем са-
мым споспешествовать этим целям». Следовательно, государство,
по убеждению Моля, не может ограничиваться предоставлением «за-
щиты»: оно должно одновременно оказывать гражданам и необходи-
мую меру «поддержки», чтобы у них появилась возможность в самом
деле достигать тех целей, ради которых оно гарантирует их свободу.
Поэтому Моль подчеркнуто дистанцировался от «кантовской школы
естественного права», равно как и от того направления в политэконо-
мии, которое представлял Фредерик Бастиа: «Кто захотел бы и смог бы
жить в таком государстве, которое лишь отправляло бы правосудие,
а никакой полицейской (от Polizei в значении ‘активная социально-
административная политика государства’, а не ‘правоохранительные
органы’. — Примеч. пер.) помощи не оказывало бы?»384 Правосудие
и активная социально-административная политика (Polizei) вкупе
381
Mohl R. Die Geschichte und Literatur der Staatswissenschaften. Bd. 3. S. 374.
382
«Entwickelung der Persönlichkeit, welche als der Zweck des Vorhandenseins auf
der Erde betrachtet werden muß». — Idem. Die Polizei-Wissenschaft nach den Grundsät-
zen des Rechtsstaates. Bd. 1. S. 15.
383
Idem. Die Geschichte und Literatur der Staatswissenschaften. Bd. 3. S. 348, 358, 363.
384
«Wer möchte und könnte in einem Staate leben, der nur Justiz übte, allein gar kei-
ne polizeiliche Hülfe eintreten ließe?» — Idem. Die Polizei-Wissenschaft nach den Grund-
sätzen des Rechtsstaates. Bd. 1. S. 5, Anm. 1.
образуют «внутреннюю деятельность государства, обладающую са-

мостоятельной целью»385. Моль мыслит функциями: его интересуют те
средства, напрямую служащие достижению целей, ради которых госу-
дарство поставлено над гражданами; о том, что государство как тако-
вое при этом должно быть гарантировано как от внешней угрозы, так
и от свержения изнутри, он не говорит, так как, очевидно, считает это
само собой разумеющимся.
Определение политики у Бюлау в данном отношении более полно:
оно включает и эту сферу. И «иностранные дела», и «конституцион-
ные бои» внутри страны, и другие связанные с этим «акты из прочих
областей государственной деятельности» Бюлау подводит под одно
понятие — в том смысле, что все они «касаются стремления власти
(Herrschaft) утверждать и расширять самоё себя, а также сопротивле-
ния этому [стремлению]»386. Нельзя не заметить, что данное описание
идеально сходится с тем, как понимал политику Фридрих Великий,
только у Бюлау «политика» по определению включает в себя гораз-
до более широкую сферу: она, по его мнению, должна «охватывать
всю деятельность государства и искать свои самые благородные зада-
чи именно в разъяснении благотворного действия своих сил для тех
целей, ради которых они существуют»387. Здесь Бюлау, как и Моль,
выходит далеко за пределы одного лишь осуществления правосудия;
так, например, в области «заботы о культуре» (Culturpflege) он ставит
перед государством задачу «предлагать народу средства к его духов-
ному совершенствованию»; в области экономики государство должно
«давать торговле те вспомогательные средства, в которых та нуждается»
и «устранять всё, что в состоянии воспрепятствовать естественному
ходу торговли»; и так далее388.
В рамках этого широкого понятия политики Бюлау отводит осо-
бое место самой первой из названных областей — той, что касается
обеспечения существования власти как таковой. Ради более точного
различения, пишет он, ее часто называют еще «высокой политикой»
и понимают под этим определенные правила, которые отчасти почерп-
385
Ibid. S. 8–9.
386
Bülau F. Encyclopädie der Staatswissenschaften. 2. Aufl. S. 268.
387
«die gesamte Tätigkeit des Staats zu erfassen und ihre edelsten Aufgaben eben in
der Erörterung eines gedeihlichen Wirkens seiner Gewalten für die Zwecke, für die sie da
sind, zu suchen». — Ibid. S. 269.
388
«dem Volke die Mittel zu seiner geistigen Vervollkommnung darzubieten»; «dem
Verkehre die Hilfsmittel bieten, die dieser bedarf und alles wegräumen, was den natürli-
chen Gang des Verkehrs zu hindern im Stande ist». — Ibid. S. 345, 366.
482 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
нуты из опыта, но зачастую постигаются государственными мужами

«инстинктивно». Эти принципы, называемые также «заповедями го-
сударственного интереса в самом узком смысле этого слова», служат
выполнению «практически первых и важнейших» задач государства,
однако в «идеальной оценке видов государственной деятельности»
они, «возможно, не заняли бы» самый первый ранг: иными словами,
самоутверждение государства предстает лишь необходимым условием
для достижения его подлинных целей389.
Бюлау различает «межгосударственную политику» («Staatenpolitik»),
«конституционную политику» («Verfassungspolitik») и «администра-
тивную политику» («Verwaltungspolitik»). Первые две приблизительно
покрывают область «высокой политики». «Цель межгосударственной
политики — мир во всем мире», — пишет Бюлау, ибо только в мир-
ных условиях «всем гарантировано наиболее легкое и благотворное
достижение целей государства»390. А «административной политикой»
он называет учение об исполнении тех государственных функций, ко-
торые Моль объединяет под понятиями «юстиция», «государственное
администрирование» (Polizei) и «финансы». При этом понятие Polizei
у Моля включает в себя всю область внутреннего регулирования, сти-
мулирования, поддержания и укрепления тех видов деятельности, ко-
торые предпринимаются самими гражданами391.
«Административная политика» в понимании Бюлау охватывает всю
область внутренних государственных функций. Перечисляя отдельные
ее сферы, он каждой практической деятельности ставит в соответствие
ту или иную теорию как особую «политику»: «управлению судами»
(«Justizverwaltung») — «правовую политику» («Rechtspolitik») и «уголовную
политику» («Kriminalpolitik»), «полиции» в узком смысле предупреждения
правонарушений — «полицейскую науку» («Polizeiwissenschaft») или «по-
литику управления полицией» («Politik der Polizeiverwaltung»), «заботе
о культуре» («Culturpflege») — «культурную политику» («Culturpolitik»),
«заботе о народном хозяйстве» («Volkswirtschaftspflege») — «эконо-
мическую политику» («Wirtschaftspolitik»), а «заботе о финансах»
(«Finanzpflege») — «финансовую науку» («Finanzwissenschaft») или «по-
литику управления финансами» («Politik der Finanzverwaltung»)392.
389
Bülau F. Encyclopädie der Staatswissenschaften. 2. Aufl.S. 268.
390
Ibid. S. 454.
391
Mohl R. Die Polizei-Wissenschaft nach den Grundsätzen des Rechtsstaates.
Bd. 1. S. 6–7, 17.
392
Bülau F. Encyclopädie der Staatswissenschaften. 2. Aufl. S. 336, 341, 344−345, 351,
363, 377−378.
III.9. Романтизм и историзм (краткий обзор):

Адам Мюллер и Леопольд фон Ранке
В качестве реакции на рационалистическую политическую мысль
в Германии возникла романтическая философия государства. Приме-
ром того, как ее взгляды повлияли на понятие политики, может слу-
жить Адам Мюллер.
Поскольку это направление мысли обрело свою идентичность в по-
лемике с рационализмом, легче всего понять его суть по тому, как оно
его критиковало. В своей книге Основы государственного искусства
(1808–1809) Мюллер высмеивал то «дешевое ремесло кабинетной по-
литики, которое многие любят и которым многие занимаются»: такая
политика ставит политического деятеля как бы «вне государства», по-
лагая, будто существует такая архимедова внешняя точка опоры, через
которую можно «подсунуть куда-то рычаг» и с его помощью «припод-
нять государство и вдеть его в правильные петли»393. Механику теории
разделения властей Мюллер назвал «политическим шарлатанством»
в духе Парацельса, собиравшегося делать людей в пробирке394. История,
по его словам, в этих построениях выглядит просто «курсом экспери-
ментальной политики», из которой можно узнать, как изготавливать
государство395. Мюллер выступал даже против мысли, что «политика»
есть учение об однократном действии, а именно — об установлении
некоего государственного строя: «Работа политики никогда не закан-
чивается, так чтобы политический деятель мог бы вернуться домой
или к частной жизни»396.
В чем же, если не в этом, заключалась, по мнению Мюллера, суть
государственного искусства? Чтобы это понять, нужно знать, как он
представлял себе государство. Он был против того, чтобы рассматри-
вать государство как «одно из тысячи изобретений, служащих пользе
и удовольствию гражданской жизни», то есть как полезное средство
достижения какой-то находящейся вне его цели. Наоборот, государство
есть «сама совокупность этой гражданской жизни […] тотальность
человеческих дел, соединение их в одно живое целое». Отделить «че-
393
«wohlfeile, vielbeliebte und vielgetriebene Gewerbe der Stuben-Politik». — Mül-
ler A. H. Die Elemente der Staatskunst / Hrsg. J. Baxa. Jena, 1922. Bd. 1. S. 5.
394
Ibid. S. XVII (Vorrede).
395
Ibid. S. 27.
396
«das Werk der Politik ist nie abgemacht, so daß der Staatsmann nach Hause, oder
in den Privatstand, zurückkehren könnte». — Ibid. S. 4.
484 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
ловеческий характер» от «гражданского» невозможно ни в чем. В ко-

нечном счете цель государства есть оно само397.
Отсюда вытекала и суть государственного искусства, как пони-
мал ее Мюллер. Во-первых, необходимо внести «единство» в «разли-
чие между людьми», то есть образовать «державу» (Macht), в которой
были бы объединены друг с другом все элементы нации: «Когда фи-
зическая и моральная власть […] направит все в один канал, когда
всё будет сконцентрировано в одной голове, тогда высшая проблема
всякой политики будет решена»398. Видимо, лучше всего можно по-
нять это положение, если представлять себе государство как живое
существо: в таком случае власть — это сконцентрированная жизнен-
ная сила, раскрытие всех заложенных в государство возможностей,
в том числе и тех, которые не служат непосредственному осуществле-
нию физического насилия. Далее, продолжает свою мысль Мюллер,
государство следует рассматривать не только как объединение одно-
временно живущих людей, но вместе с тем и как целое, включающее
в себя ушедшие и грядущие поколения и находящееся в непрерывном
развитии. Задача подлинного политика — в том, чтобы это развитие
направлять, а для этого он должен сохранять то живое и хорошо себя
зарекомендовавшее, что есть в историческом наследии, и на этой основе
одновременно развивать новые идеи для удовлетворения будущих по-
требностей. «Требования будущего» в форме «бесчисленных экономи-
ческих потребностей» политик должен «примирять и согласовывать»
с «требованиями прошлого, которые говорят строками законов»: ему
надлежит «сплетать друг с другом прошлое и будущее»399.
Очевидно, что если исходить из таких посылок, то «политика»
как научная дисциплина не могла заключаться в изложении обще-
значимых правил. Государство — индивидуальность, и из общего об-
зора государств и изучения великих образцов можно, по убеждению
Мюллера, научиться лишь постигать «дух» настоящей государственной
деятельности400.
397
«das Ganze dieses bürgerlichen Lebens selbst, […] die Totalität der menschlichen
Angelegenheiten, ihre Verbindung zu einem lebendigen Ganzen». — Ibid. S. 29, 48.
398
«wenn physische und moralische Macht, […] alles in einen Kanal geleitet, alles
in ein Haupt konzentriert ist, dann ist das höchste Problem aller Politik gelöst». — Mül-
ler A. H. Über Machiavelli // Vermischte Schriften über Staat, Philosophie und Kunst.
Wien, 1812. Teil 1. S. 52−53.
399
Müller A. H. Die Elemente der Staatskunst. Bd. 1. S. 66.
400
Ср.: Ibid. S. 18−19.
Подобную же точку зрения представлял и Леопольд фон Ранке.

В диалоге Политическая беседа (1836), где он столкнул рационали-
стический и историзирующий взгляды на государство, представив
их фигурами собеседников по имени Карл и Фридрих, Ранке высту-
пил против такой «политики», которая исходит «из пустой идеи го-
сударства». По его утверждению, «подлинная политика» как общая
наука о государстве должна «иметь историческую основу, строиться
на наблюдении могущественных и достигших значительного вну-
треннего развития государств»401. Ранке считал, что «найти правило
становления» важнее всякой абстрактной рефлексии. Сила (Macht)
в иностранных делах, развитие моральных и общественных энергий
внутри страны — вот что определяет индивидуальность государства.
Первейший его закон — самоутверждение: «Мера независимости госу-
дарства задает его положение в мире; она же одновременно ставит его
перед необходимостью устроить все свои внутренние дела так, чтобы
утвердить себя»402. Поэтому задачи «внутренней политики» Ранке ви-
дел, во-первых, в том, чтобы обеспечивать «всеобщее благополучие»,
а во-вторых — добиваться добровольной поддержки граждан, благо-
даря которой всякий охотно возьмет на себя необходимое бремя ради
государства. Для человека, которому свойственен такой «патриотизм»,
не существует «никакой полностью частной жизни»: в известном смыс-
ле он целиком превращается в «политическое создание», даже без фор-
мального участия в исполнительной или законодательной власти403.
Эта привязка граждан к государству имела мало общего с аристоте-
лианскими политическими добродетелями, пусть так и могло показать-
ся на первый взгляд. Ранке сам это сознавал, ведь по этому же поводу
он писал, что — по крайней мере, в современных ему исторических
условиях — придется принять тот упрек, который высказывал Аристо-
тель в адрес иных законодателей, более стремящихся «сделать государ-
ство великим и могучим, нежели граждан — мудрыми и хорошими»404.
401
Ranke L. von. Politisches Gespräch // Idem. Sämtliche Werke. Leipzig, 1887.
Bd. 49/50. S. 324−325.
402
«Das Maß der Unabhängigkeit gibt einem Staate seine Stellung in der Welt; es legt
ihm zugleich die Notwendigkeit auf, alle inneren Verhältnisse zu dem Zwecke einzurich-
ten, sich zu behaupten». — Ibid. S. 327−328.
403
Ibid. S. 333−334.
404
«den Staat groß und mächtig zu machen, als die Bürger weise und gut». — Ibid.
S. 328.
486 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
III.10. Гегель и Маркс: политическое государство

и гражданское общество
Как уже было показано выше, начиная с первой половины
XVIII века значение понятия «политика» все более сужалось, кон-
центрируясь в сфере утверждения силы государства вовне и под-
держания установленного им порядка власти внутри страны. Этой
эволюции понятия соответствовало в фактической истории нарастав-
шее сосредоточение суверенных полномочий в руках абсолютного
монарха и одновременное отнятие прав власти у сословного обще-
ства, сохранившегося с доабсолютистских времен. Параллельно в об-
ласти терминологии происходила реинтерпретация традиционного
понятия гражданского общества, прежде значившего «societas civilis
sive politica» (в смысле структурированного порядка власти), а ныне
толкуемого как «просто» общество бюргеров, которому теперь про-
тивостояло государство как отдельная, отличная от него потестарная
машина для охраны мира и права405.
Это противоречие и способ его преодоления продемонстрировал
Гегель в своей Философии права (1821). «Сферам частного права и част-
ного блага семьи и гражданского общества», писал он, противостоит
«организм государства, собственно политическое государство и его
устройство»406. Гегель говорит о «собственно политическом» государ-
стве, чтобы подчеркнуть терминологическое отличие от того понятия
государства, которое применялось в Новое время в теории естествен-
ного права, где «государство» приравнивали к «гражданскому обще-
ству» или, скорее, «путали» с ним407. Соответственно, в данном случае
«политический» означало «государственно-потестарный» (staatlich-
herrschaftlich) и отграничивалось от всех прочих областей, не относя-
щихся к государству и его устройству.
Свой взгляд Гегель отличает от либерально-индивидуалистского
в том плане, что у него государство предстает не только «внешней
необходимостью», но одновременно и «имманентной целью» инди-
405
См. статью Гражданское общество в настоящем сборнике.
406
«Den Sphären des Privatrechts und Privatwohls, der Familie und der bürger-
lichen Gesellschaft [tritt] der Organismus des Staats, der eigentlich politische Staat
und seine Verfassung [gegenüber]». — Hegel G.W.F. Grundlinien der Philosophie des
Rechts. Naturrecht und Staatswissenschaft [1821] § 261, 267 // Idem. Sämtliche Werke /
Hrsg. H. Glockner. Stuttgart, 1930. Bd. 7 (цит. по: Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.,
1990. С. 286, 290. — Примеч. пер.).
407
Там же. § 258. См. статью Гражданское общество в настоящем сборнике.
видов, преследующих поодиночке или группами свои частные ин-

тересы. Отсюда вытекает понятие о «политической добродетели»
как о «волении в себе и для себя сущей мыслимой цели», в котором
сохраняется традиция аристотелевского ἀρετή. «Политическая» пози-
ция здесь — это такая позиция, при которой устремления индивидов
направлены не только на их собственное частное благо: они «волят
вместе с тем во всеобщее и для него и действуют, осознавая эту цель».
В соответствующем смысле Гегель называет «политическим умона-
строением», или «патриотизмом», сознавание членом гражданского
общества того факта, что его «субстанциальный и особенный интерес
сохранен и содержится» в интересе и цели государства; то есть это
такое «умонастроение, которое в обычном состоянии и обычных жиз-
ненных условиях привыкло знать государство как субстанциальную
основу и цель»408.
«Гражданская и политическая жизнь» отделились друг от друга,
и именно поэтому необходим теперь стал мостик, соединяющий их.
Таким мостиком в институциональном плане Гегель считает прежде
всего сословное представительство: «в сословном элементе законода-
тельной власти частное сословие достигает политического значения
и действенности»409.
Карл Маркс и терминологически, и по сути дела опирался на дис-
тинкции Гегеля. Отсюда его понятие «политической революции»
(1843): это «революция гражданского общества» (в старом смысле).
Это «старое гражданское общество непосредственно имело полити-
ческий характер»410. Вместо него революция создала «политическое
государство», то есть «государство как государство», которое изба-
вилось от всего, что относилось к обществу. Тем самым революция
«уничтожила […] политический характер гражданского общества»411.
408
«[die] Gesinnung also, welche in dem gewöhnlichen Zustande und Lebensverhält-
nisse das Gemeinwesen für die substantielle Grundlage und Zweck zu wissen gewohnt
ist». — Hegel G.W.F. Grundlinien der Philosophie des Rechts. § 261, 257, 260 (цит. по:
Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 278, 285, 291, 268. — Примеч. пер.).
409
«In dem ständischen Elemente der gesetzgebenden Gewalt kommt der Privatstand
zu einer politischen Bedeutung und Wirksamkeit». — Hegel G.W.F. Grundlinien der Phi-
losophie des Rechts. § 303 (цит. по: Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 342. — Примеч.
пер.).
410
«[diese] alte bürgerliche Gesellschaft hatte unmittelbar einen politischen Cha-
rakter». — Marx K. Zur Judenfrage (1843) // Marx K., Engels F. Werke / Hrsg. Institut
für Marxismus-Leninismus beim Zentralkomitee der SED (далее: MEW). Berlin, 1956.
Bd. 1. S. 367−368.
411
Ibid. S. 354, 367.
488 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Эта революция была политической потому, что государство стало

индифферентным ко всем «различиям происхождения, сословия,
образования, профессии» и так далее и объявило их «неполитиче-
скими различиями», то есть всего лишь общественными. Отсюда же
одновременно следует, что политическая эмансипация могла бы за-
вершиться только в демократическом государстве, где каждый ин-
дивидуум — независимо от того, каков его статус в общественных
иерархиях и группировках, — обладал бы одинаковыми «политиче-
скими правами». Поэтому в 1843 году «политическая эмансипация»
представлялась Марксу завершенной только в части Северо-Амери-
канских Штатов412.
Таким образом, молодой Маркс рассматривал сложение центра-
лизованной организации власти, шедшее полным ходом уже в эпоху
абсолютизма, и обретение народом всеобщего и равного участия
в публичной власти под знаком народного суверенитета как один
и тот же процесс. Эта мысль возникла в результате последователь-
ного освобождения абстрактной идеи «политического» от всех чи-
сто общественных категорий. Политически, то есть для государства,
существовали при таком взгляде только атомизированные, изоли-
рованные индивиды. Поэтому Маркс с большой охотой подхватил
гегелевскую характеристику гражданского общества как «войны
всех против всех»413. В гражданском обществе, от которого эманси-
пировалось государство, человек оказался отброшен в гоббсовское
природное состояние эгоизма. Но одновременно он как гражданин
государства обладал «политическими правами», он пользовался
«политической свободой». Раскол между политическим государ-
ством и гражданским обществом проходил, таким образом, прямо
через человека: он одновременно являлся homme, или bourgeois, —
и citoyen, хотя и в разных отношениях. Из такого раздвоения че-
ловека, вызванного «политической эмансипацией», Маркс вывел
необходимость еще одной, последней формы эмансипации. Она
будет заключаться в том, что «действительный индивидуальный
человек воспримет в себя абстрактного гражданина государства»
и поэтому «не станет больше отделять от себя общественную силу
412
Marx K. Zur Judenfrage (1843). S. 354, 362, 351.
413
Marx K. Aus der Kritik der Hegelschen Rechtsphilosophie (1843) // MEW. Bd. 1.
S. 243; Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts. § 289; Marx K. Zur Juden-
frage. S. 356. О формуле «война всех против всех» («bellum omnium contra omnes»)
см.: Hobbes Th. De cive. Chapt. 1, § 12−13 // Idem. Opera philosophica quae Latine scrip-
sit omnia / Ed. W. Molesworth. London, 1839. Vol. 2.
в виде политической силы», — лишь тогда свершится «человеческая

эмансипация»414.
То, что в работе К еврейскому вопросу (1843) с точки зрения инди-
вида противопоставляется как «человеческая эмансипация» «эманси-
пации политической», в более поздних работах Маркса предстает —
уже с точки зрения общества — как противоположность «буржуазной
революции» и «пролетарской», или «социальной»415. Эмансипация
всей политики от общества, по словам Маркса, «не оставила между
людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного
‘чистогана’»416. В этих условиях действовали законы политической эко-
номии, в силу которых, как считал Маркс, неизбежно должен был воз-
никнуть классовый антагонизм между «буржуазией» как угнетателя-
ми и «пролетариатом» как угнетенными417. Политическое государство
сделалось инструментом классового господства буржуазии. В целом
Маркс считал, что «политическая власть в собственном смысле сло-
ва — это организованное насилие одного класса для подавления дру-
гого». Соответственно, когда-нибудь со временем, после уничтожения
всех классовых различий, публичная власть должна будет утратить
свой «политический характер»: ее место должна занять «ассоциация,
в которой свободное развитие каждого является условием свободного
развития всех»418. Сознательно бросая вызов той традиции, в кото-
рой задачей политики считалось если и не способствовать хорошей
жизни, то, по крайней мере, содействовать праву и свободе человека
и — тем самым — его подлинному предопределению, Маркс провоз-
гласил необходимость социальной революции, с тем чтобы в интересах
самореализации человека уничтожить именно политику.
414
«der wirkliche individuelle Mensch den abstrakten Staatsbürger in sich zurück-
nimmt [und] daher die gesellschaftliche Kraft nicht mehr in der Gestalt der politischen
Kraft von sich trennt». — Marx K. Zur Judenfrage. S. 362 ff., 355 ff., 370.
415
Marx K., Engels F. Kommunistisches Manifest (1848) // MEW. 1959. Bd. 4. S. 493;
Marx K. Der achtzehnte Brumaire des Louis Bonaparte (1852) // Ibid. 1960. Bd. 8. S. 117 ff.
Лоренц фон Штейн уже в 1842 году провозгласил, что следующая революция «мо-
жет быть только социальной»: Stein L. von. Der Socialismus und Communismus des
heutigen Frankreichs. Leipzig, 1842. S. III (Предисловие).
416
«kein anderes Band zwischen Mensch und Mensch übriggelassen, als das nackte
Interesse, als die gefühllose “bare Zahlung”». — Marx K., Engels F. Kommunistisches Ma-
nifest. S. 464 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии //
Они же. Соч. 2-е изд. Т. 4. С. 426. — Примеч. пер.).
417
Ibid. S. 463.
418
Marx K., Engels F. Kommunistisches Manifest. S. 482 (цит. по: Маркс К., Эн-
гельс Ф. Манифест Коммунистической партии. С. 477. — Примеч. пер.).
490 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
III.11. Перспективы революции 1848 года

III.11.а. «Правительственная политика» и «народная политика»
Охарактеризовав чисто политическую эмансипацию как неполную,

Маркс — в том, что касалось Германии, — опередил развитие событий.
Революция 1848 года была еще впереди; ей суждено было стать дви-
жением по преимуществу тех сил, которые надеялись на обновление
преимущественно в политической сфере.
Революционные устремления германских либералов наложили
характерный отпечаток на эволюцию значения понятия «политика»
и помимо того чисто абстрактного его понимания в либеральной тео-
рии государства, о котором шла речь выше419. Здесь этот процесс будет
проиллюстрирован на примере словоупотребления Иоганна Густава
Дройзена и Георга Готфрида Гервинуса.
Ключом к пониманию дройзеновского словоупотребления явля-
ется противопоставление лютеровой реформации, с одной стороны,
и желанного политического обновления — с другой. В этом смысле
Дройзен назвал Венский конгресс 1844 года «своего рода политическим
Тридентским собором» и одновременно задавался вопросом, живет ли
он «теперь в эпоху политической Контрреформации, политической ин-
квизиции, систематического искоренения политической ереси, поли-
тического иезуитства»420. Как Лютер своим учением о необходимости
индивидуального выбора веры и всеобщего священства всех верующих
привел религию к истине, писал Дройзен, так
…и в государстве возникает такое дело, которое его само сделает

истиной, которое в гражданстве государства всех как бы сделает
священниками при святилищах общественного блага, а для порядка
и закона государства потребует, чтобы они как бы возродились
в свободной воле каждого индивида, наполнили его как его собственное
истинное воление421.
419
Ср. выше S. 833 ff. В настоящем сборнике с. 454–461.
420
«jetzt in der Zeit der politischen Gegenreformation, der politischen Inquisition, der
systematischen Ausrottung politischer Ketzerei, des politischen Jesuitismus [lebe]». — Droy-
sen J. G. Deutsche Briefe (1844) // Idem. Politische Schriften / Hrsg. F. Gilbert. München;
Berlin, 1933. S. 3. Эта мысль встречается и у других авторов; ср., например: Ruge A. Vor-
wort // Hallische Jahrbücher für deutsche Wissenschaft und Kunst. 1841. Bd. 4. S. 3.
421
«will auch im Staat ein Werk werden, das ihn selber zur Wahrheit mache, das in
dem Staatsbürgertum alle gleichsam zu Priestern an den Heiligtümern des öffentlichen
Когда Дройзен в связи с этим утверждал, «что сила и истина госу-

дарства заключаются отнюдь не в династических или дипломатических
интересах»422, то этим одновременно было сказано, что все устремления
и способы действия господствующих абсолютистских сил являются
неистинными, неискренними и аморальными, особенно там, где они
занимаются подавлением либерального движения. Поэтому Священ-
ный союз Дройзен охарактеризовал как «подчинение всякого публич-
ного права политике», а парламентскую реформу в Англии воспринял
как доказательство того, «насколько правда лучше, чем ложь»423. Вра-
ждебные свободе устремления держав Священного союза представ-
лялись Дройзену не только сами по себе аморальными: коварство
и нарушение слова, считал он, — последние оставшиеся у монархов
средства, чтобы сопротивляться движению времени. Для обозначения
этой государственной системы он употреблял слова «политика», «ди-
пломатия» и «государственный интерес». Пруссия, по замечанию Дрой-
зена, вернулась после Венского конгресса к «старой политике силы»:
дело реформ завалено новой «лавиной педантизма и секретов, реакций
и приемчиков из сферы государственного искусства»424.
Но это — лишь одно из дройзеновских понятий о политике; оно
обозначает такую действительность, которую Дройзен хотел преодо-
леть ради иного, лучшего будущего. 1 августа 1848 года, оглядываясь
на последнюю дискуссию во Франкфуртском парламенте, посвящен-
ную отношениям Германии с соседними странами, Дройзен писал:
«Теперь наконец-то начинается немецкая политика […] обретшая на-
конец-то саму себя Германия сумеет быть действительно независимой
и самостоятельной, станет оплотом мира в центре Европы». Новая
политика должна была служить делу мира, однако она никоим обра-
зом не должна была быть альтруистической: наоборот, она требовала,
«чтобы Германия наконец научилась справедливому эгоизму, без кото-
рого ни один народ не способен и не достоин существовать государ-
Wohles mache, und für des Staates Ordnung und Gesetz fordere, daß sie in jedes einzel-
nen freiem Willen gleichsam wiedergeboren werden, ihn erfüllen als sein eignes wahr-
haftes Wollen». — Droysen J. G. Die Preußische Verfassung (1847) // Idem. Politische
Schriften. S. 85.
422
«daß des Staates Kraft und Wahrheit gar anderswo als in dynastischen oder diplo-
matischen Interessen ruhe». — Ibid. S. 84.
423
Droysen J. G. Denkschrift, die deutschen Angelegenheiten im Monat April 1848
betreffend (1848) // Idem. Politische Schriften. S. 122−123.
424
Droysen J. G. Die Preußische Verfassung. S. 83−84, 92.
492 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
ственно»425. Это различение, продемонстрированное здесь на примере

Дройзена, встречается в виде ключевых слов во множестве текстов той
эпохи, где оно прилагается к антагонизму между «правительственной»
и «народной» политиками: этими словами обозначались как характер
политики, так и те, кто ее осуществлял426.
Гервинус уже в 1846 году сообщал о своих попытках «подвергнуть
критике запас политических идей и мер, проявивших себя в верхах
и в низах за последние 30 лет, и разработать на их основе долговеч-
ную систему народной политики — такую, которую можно было бы
строить дальше»427. По сравнению с Дройзеном Гервинус, судя по все-
му, в большей мере направлял свой взор на внутригосударственные
процессы. В его словоупотреблении совпадают значения понятий
«политический» и «демократический»: «политически зрелый народ»
не хочет «долее терпеть власть произвола»; там, где ее удается устра-
нить, можно одновременно наблюдать примеры «государств, близя-
щихся к политической зрелости». Одним словом, по Гервинусу, поли-
тическая зрелость государства проявляется в осуществлении в нем
демократии: «Государство не начинается, а достигает своей вершины
в стадии народовластия»428. Только с точки зрения этой динамиче-
ской концепции «политического» и могут стать полностью понятны-
ми утверждения Гервинуса вроде того, что освободительные войны
велись армиями, «в которых было живо национальное и политиче-
ское понятие», и что эти войны продемонстрировали «пробуждение
политического сознания и самоощущения в народах за пределами
Франции». Когда Гервинус пишет, что Европа «далеко еще не достиг-
ла высшей точки своего политического развития», то тем самым он
425
«Nun endlich beginnt eine deutsche Politik […]; das endlich zu sich selber ge-
kommene Deutschland wird in Wahrheit unabhängig und selbständig zu sein wissen,
wird der Friedensstaat in der Mitte Europas sein»; «daß Deutschland endlich den ge-
rechten Egoismus lernt, ohne den kein Volk staatlich zu existieren fähig oder wert ist». —
Idem. Rückschau II (1848) // Idem. Politische Schriften. S. 165−166.
426
Deutsche Zeitung. Ankündigungsblatt (8.5.1847) // Fenske H. (Hrsg.) Vormärz
und Revolution 1840–1849. Darmstadt, 1976. S. 209.
427
«den Vorrat politischer Ideen und Maßregeln, die sich oben und unten seit den
letzten 30 Jahren kundgegeben haben, einer Kritik zu unterwerfen, ein haltbares System
einer Volkspolitik daraus zu entwickeln, das sich weiterbauen läßt». — Georg Gottfried
Gervinus an Friedrich Christoph Dahlmann (14.11.1846) // Ippel E. (Hrsg.) Briefwechsel
zwischen Jacob und Wilhelm Grimm, Dahlmann und Gervinus. Berlin, 1886. Bd. 2. S. 291.
428
«Der Staat beginnt nicht, aber er ist auf seiner Spitze in dem Stadium der Volks-
herrschaft». — Gervinus G. G. Einleitung in die Geschichte des neunzehnten Jahrhun-
derts. Leipzig, 1853. S. 133, 180, 133.
выражает уверенность в том, что демократическая идея приобретет

еще гораздо большее влияние, нежели до сих пор429. Таким образом,
политическая деятельность в определенном смысле стала синонимом
содействия свободе и равенству; поэтому Гервинус после революции
мог задать себе разочарованный вопрос, «способна ли вообще к делам
политики такая духовно и чувственно изнеженная нация», как немец-
кая. Как будет видно из нижеследующего, под этой способностью он
понимал не только достаточную силу, чтобы властвовать самостоя-
тельно, но прежде всего — готовность для начала завоевать эту власть
над собой путем еще одной революции:
Мне представляется, что вопрос стоит лишь один: готовы ли

нынешние конституционалисты быть настолько принципиальными,
настолько добросовестными, настолько верными учению, настолько
лояльными, настолько моральными, чтобы оставаться верными самим
себе и своему направлению, которое они до сих пор отстаивали, —
или же они будут руководствоваться высшим законом государственного
смысла; готовы ли они быть настолько политичными, чтобы
воспользоваться единственным оставшимся средством430.
В этом пассаже «политика» — символ либеральных целей и одно-

временно требование совершить то, для чего пришло время, — даже
ценой непоследовательности и отказа от правовых убеждений. Эти
взгляды Гервинуса ставят его в один ряд с Арнольдом Руге, который
в 1844 году в своем Плане германо-французских ежегодников писал:
«Быть против Франции и против политики, быть против политики
и против свободы — в Европе одно и то же. Франция есть политиче-
ский принцип, чистый принцип человеческой свободы в Европе»431.
429
Ibid. S. 149, 153, 161.
430
«Die Frage scheint mir nur vorzuliegen, ob die bisherigen Konstitutionellen so
grundsätzlich, so gewissenhaft, so doktrinär, so loyal, so moralisch sein wollen, sich seiher
und ihren bisher verfochtenen Tendenzen treu zu bleiben, oder ob sie sich so von der sum-
ma lex des Staatssinnes leiten lassen, ob sie so politisch sein wollen, das Mittel zu ergrei-
fen, das allein übrigbleibt». — Georg Gottfried Gervinus an Rudolf Haym (7.12.1850) //
Rosenberg H. (Hrsg.) Ausgewählter Briefwechsel Rudolf Hayms. Stuttgart; Berlin; Leip-
zig, 1930. S. 121−122.
431
«Gegen Frankreich sein und gegen Politik, gegen Politik und gegen Freiheit sein,
ist in Europa dasselbe. Frankreich ist das politische Prinzip, das reine Prinzip der mensch-
lichen Freiheit in Europa». — Ruge A. Plan der Deutsch-Französischen Jahrbücher //
Ruge A., Marx K. (Hrsg.) Deutsch-Französische Jahrbücher. 1. u. 2. Lfg. Paris, 1844. S. 6.
494 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
III.11.б. «Политика» и аполитичность
Десятилетие, предшествовавшее революции, было отмечено осо-

бенно громкими сетованиями на то, что в Германии как раз «ученей-
шие и образованнейшие люди […] так аполитичны»: «Наши ученые
[…] к сожалению, известны как космополиты, которые интересуются
политикой меньше, чем всем остальным»432. Проблема эта пронизывает
весь XIX век и сохраняется по сей день, тем более что она теснейшим
образом связана с вопросом образования немецкой нации и демокра-
тизации Германии.
Маркс в 1843 году проводил различие между «политическими»
и «неполитическими людьми»433. Он подразумевал под этим разницу
между citoyen и bourgeois, а не различие интересов или степени уча-
стия в общественных делах народа. Двумя годами ранее в этом же
значении Арнольд Руге говорил о «политическом человеке»434,
а в 1843 году он определил «неполитическое» поведение как «чисто
теоретическое и пассивное поведение в политике»435. Вместо такого
поведения авторы часто призывали к тому, что обозначали выра-
жениями «политическое чувство» (politischer Sinn), «политический
дух» и им подобными436.
У Шиллера и Гёте среди Ксений есть два пассажа, характеризующих
позицию Веймарской классики:
Германия — но где она расположена? Я не могу найти этой страны.

Где начинается наука, политика кончается.
Не исключено, что, противопоставляя друг другу ученую и поли-

тическую Германию, авторы лишь описывали наличное положение дел.
Однако в следующих строках уже заметнее оценка:
432
«die gelehrtesten und gebildetsten Männer […] so unpolitisch [seien]: unsere Ge-
lehrten […] sind leider als Kosmopoliten bekannt, die sich für alles eher interessieren als
für Politik». — Hinrichs H.F.W. Politische Vorlesungen (1843) // Lübbe H. (Hrsg.) Die
Hegelsche Rechte. Stuttgart, 1962. S. 94.
433
Marx K. Zur Judenfrage. S. 369−370.
434
Ruge A. Vorwort. S. 3.
435
Idem. Eine Selbstkritik des Liberalismus (Vorwort) // Deutsche Jahrbücher für
Wissenschaft und Kunst. 1843. Bd. 5. S. 4.
436
Gervinus G. G. Geschichte des neunzehnten Jahrhunderts seit den Wiener Verträ-
gen. Leipzig, 1855. Bd. 1. S. 315−316.
Превратиться в нацию вы, немцы, надеетесь напрасно;

Лучше превратитесь — это вы можете — в более свободных людей437.
Неоконченное стихотворение Шиллера Немецкое величие

подтверждает эту тенденцию: «Отлученный от политики, немец создал
себе собственную ценность […] когда политическая империя шатается,
духовная становится все крепче и совершенней». Сфера политическо-
го при этом описывается такими словами, которые характеризуют ее
как аморальную: «Не в лоне разврата, не при продажном королевском
дворе нашел немец безотрадную философию своекорыстия, печальный
материализм»438 и так далее.
В предреволюционную эпоху и во время революции 1848 года об-
личением этой аполитичной позиции более всех занимался Гервинус.
Правда, в 1835 году он сам признал, что «человеческое, внутреннее, ис-
тинное счастье» страдает от «политического образования, которое явля-
ется материальным». Однако в 1853 году он уже высказывал сожаление,
что Германия в классический период истории своей литературы оста-
валась «вяло безучастной ко всякому политическому и национальному
призванию» и что сама литература пошла по путям, «которые прямиком
уводили ее прочь от публичной и деятельной жизни, от современности,
народа и государства»439. Уже в 1836 году Гервинус призывал к тому,
чтобы именно «величайшие умы нации нашли достойным и привлека-
тельным […] окунуться в практическую государственную жизнь», а огля-
дываясь на прошлое, высказывал убежденность в том, что немцам, забы-
вавшим о государстве в течение «столетий наших религиозных, научных
и художественных движений», теперь почти ничего иного не осталось,
кроме «движения политического»440. В 1871 году, незадолго до смерти,
Гервинус признавался, что главным своим делом он считал подгонять
437
«Deutschland? aber wo liegt es? Ich weiß das Land nicht zu finden. / Wo das ge-
lehrte beginnt, hört das politische auf»; «Zur Nation euch zu bilden, ihr hoffet es, Deut-
sche, vergebens; / Bildet, ihr könnt es, dafür freier zu Menschen euch aus». — Goethe J. W.
von, Schiller F. von. Xenien. Nr. 95 u. 96 // Idem. Sämtliche Werke / Hrsg. G. Fricke,
H. G. Göpfert. München, 1958. Bd. 1. S. 267.
438
«Abgesondert von dem politischen hat der Deutsche sich einen eigenen Wert ge-
gründet, […] indem das politische Reich wankt, hat sich das geistige immer fester und
vollkommener gebildet»; «Nicht aus dem Schoß der Verderbnis, nicht am feilen Hof der
Könige schöpfte sich der Deutsche eine trostlose Philosophie des Eigennutzes, einen trau-
rigen Materialismus». — Schiller F. von. [Deutsche Größe] // Ibid. S. 473−474, 476.
439
Schiller F. von. [Deutsche Größe] // Ibid. S. 473−474, 476.
440
Gervinus G. G. Ueber Dahlmann’s Politik (1836) // Idem. Gesammelte kleine his-
torische Schriften. S. 603, 602.
496 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
немцев вперед, «от сочинительства к размышлению, от писания к дей-

ствию, от безмысленных удовольствий искусств и занятия заумными
науками — к делам государства, политики и народной жизни»441.
Критика в адрес аполитичных немцев надолго осталась темой
дискуссий в обществе. Фридрих Науман в 1904 году сетовал на то,
что образованные люди, даже восторгавшиеся Бисмарком как поли-
тиком, ничему от него не научились, а скорее наоборот, впали сно-
ва «в аполитичность эпохи Гёте»442. В конце Первой мировой войны
Науман составил типологию «аполитичного человека»: к таковым он
относил «деловых», «эстетов» и «фантазеров», «расщеплятелей поня-
тий» и «оригиналов» и так далее443. В 1931 году Карл Ясперс критиковал
«аполитичность» как «отказ от вмешательства того», кто «хочет только
одного: осуществлять себя в своем, лишенном мира самобытии, как бы
в лишенном времени пространстве»444.
К другому лагерю относились те, кто считал культуру и политику не-
совместимыми друг с другом и в случае их конфликта собирался сделать
выбор в пользу культуры. Так, Фридрих Ницше писал в 1888 году: «Все
великие эпохи культуры суть эпохи политического упадка: что велико
в смысле культуры, то было неполитичным, даже антиполитичным»445.
Якоб Буркхардт уже в эпоху создания Германской империи с тревогой
предупреждал о «падении духовной спонтанности в Германии» — имен-
но потому, что он был убежден, что «новое, великое, освобождающее»
должно произойти «из немецкого духа», причем «именно в антагонизме
с властью, богатством и коммерцией»446. Эту линию можно проследить
441
«vom Dichten zum Trachten, vom Schreiben zum Handeln, von gedankenlosen
Kunstgenüssen und abstruser Wissenschaftspflege zu den Werken des Staates, der Politik und
des Volkslebens». — Idem. Selbstkritik // Idem. Hinterlassene Schriften. Wien, 1872. S. 79.
442
Naumann F. Die politische Mattigkeit der Gebildeten // Idem. Werke / Hrsg. H. La-
dendorf, Th. Schieder, W. Uhsadel. Köln; Opladen, 1964. Bd. 4. S. 206−207.
443
Idem. Vier Reden an junge Freunde (1918) // Idem. Werke. 1964. Bd. 5. S. 712−713.
444
«Apolitie [als] das Versagen dessen, der […] nichts will als sich verwirklichen
in seinem weltlosen Selbstsein, gleichsam wie in einen zeitlosen Raum hinein». — Jas-
pers K. Die geistige Situation der Zeit. 5. Aufl. Berlin, 1932. S. 87 (цит. по: Ясперс К. Ду-
ховная ситуация времени // Он же. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 341. —
445
«Alle großen Zeiten der Kultur sind politische Niedergangs-Zeiten: was groß ist
im Sinn der Kultur, war unpolitisch, selbst antipolitisch». — Nietzsche F. Götzen-Dämme-
rung // Idem. Werke. Bd. 2. S. 985 (цит. по: Ницше Ф. Сумерки идолов, или как фи-
лософствуют молотом // Он же. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 288. — Примеч. пер.).
446
Jacob Burckhardt an Friedrich von Preen (Sylvester 1872) // Idem. Briefe /
Hrsg. M. Burckhardt. Basel; Stuttgart, 1963. Bd. 5. S. 183; Jacob Burckhardt an Arnold
von Salis (21.4.1872) // Ibid. S. 159.
и дальше, до Рассуждений аполитичного Томаса Манна, опубликованных

в 1918 году. Надо, сказано там, чтобы в Германии сохранялась возмож-
ность «быть настроенным национально, но аполитично, даже антипо-
литично»447. Манн хотел не допускать политику, политические оценки
и мерки, в искусство и культуру; о том, что в то же самое время он резко
дистанцировался и от «политика-специалиста и политика-профессиона-
ла», он говорил лишь походя: «Это низкое и коррумпированное существо,
которое никоим образом не создано для того, чтобы играть какую бы
то ни было роль в духовной сфере». Презрение духа к политике едва ли
можно было высказать более прямолинейно, чем в этой статье Манна:
Политика делает грубым, вульгарным и тупым. Зависть, нахаль-

ство, алчность — вот все, чему она учит […] Не хочу я такого парла-
ментского и партийного хозяйства, которое вызывает заражение всей
национальной жизни политикой […] Не хочу я политики. Я хочу де-
ловитости, порядка и порядочности448.
Прежде всего Манн выступал против необоснованного требования

к искусству — «заниматься пропагандированием реформ социального
и политического характера»; обвинения в «эстетстве» и «паразитизме»,
которые высказывали ему в связи с этим, он отвергал. Стремление
подчинить по возможности все сферы жизни политическим сообра-
жениям Манн называл двумя красноречивыми словами: «политизм»
(«Politizismus») и «политизирование» («Politisierung»)449.
III.11.в. «Политизировать» и «политизирование»
Слово politisieren было образовано в XVII веке по образцу греческо-

го πολιτίζειν450. В значении «политиканствовать» оно встречается во мно-
447
«national, aber unpolitisch, ja antipolitisch gesinnt zu sein». — Mann Th. Be-
trachtungen eines Unpolitischen (1918) // Idem. Stockholmer Gesamtausgabe der Werke.
Frankfurt a.M., 1956. Bd. 9. S. 226.
448
«Das ist ein niedriges und korruptes Wesen, das in geistiger Sphäre eine Rolle zu
spielen keineswegs geschaffen ist»; «Die Politik macht roh, pöbelhaft und stupid. Neid,
Frechheit, Begehrlichkeit ist alles, was sie lehrt […] Ich will nicht die Parlaments- und
Parteiwirtschaft, welche die Verpestung des gesamten nationalen Lebens mit Politik be-
wirkt […] Ich will nicht Politik. Ich will Sachlichkeit, Ordnung und Anstand». — Ibid.
S. 223, 251, 253.
449
Ibid. S. 19, 226, passim.
450
Grimm J., Grimm W. Deutsches Wörterbuch. Leipzig, 1889. Bd. 7. S. 1980.
498 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
жестве текстов на протяжении всего XIX века и употребляется по сей

день. В 1830 году Давид Ханземан писал о «частном человеке, когда он
политизирует»451; Иоганн Эдуард Эрдман в 1851 году — о «политизи-
ровании рейнских мелких буржуа»452; а Фридрих Науман в 1902 году
сетовал на «непрерывное поверхностное политизирование» в газетах453.
Когда Гегель в 1831 году писал о «политическом классе» Англии,
что «узы» его «сплоченности» заключаются, помимо всего прочего,
в «семейных связях, политизировании, речах на приемах и так да-
лее»454, он, вероятно, имел в виду не просто бессильное обсуждение
ситуации, но и действительное занятие государственными делами.
Исключительно в смысле реальной деятельности употребил это сло-
во в 1850 году Рудольф Хайм, подчеркнувший «разницу» между «на-
блюдателем и практически политизирующим человеком»455. В то время
как при использовании этого слова в значении «политиканствовать»
элемент «-ировать» указывает на иллюзорность этой деятельности —
политизирующий человек лишь делает вид, будто он действительно
может влиять на государство, — в только что рассмотренном слово-
употреблении никакой уничижительной коннотации нет.
Оригинальное соединение обоих значений наблюдается в одном
тексте 1843 года у Маркса: он пишет о еврее, что тот «политизирует,
когда он, хотя и оставаясь евреем, требует прав гражданина государ-
ства»456. Предоставление таких прав, то есть политическая эмансипа-
ция еврея, в другом месте охарактеризована как «расщепление чело-
века на иудея и гражданина государства». Еврей при этом, конечно,
451
«Privatmann, wenn er politisiert». — Hansemann D. Preußens Lage und Politik
am Ende des Jahres 1830 // Hansen J. (Hrsg.) Rheinische Briefe und Akten zur Geschichte
der politischen Bewegung 1830–1850. Essen, 1919. Bd. 1. S. 61.
452
«Politisieren der rheinischen Kleinbürger». — Erdmann J. E. Philosophische Vor-
lesungen über den Staat (1851) // Lübbe H. Die Hegelsche Rechte. S. 250.
453
«beständige oberflächliche Politisieren». — Naumann F. Die Politik als Pflicht
(1902) // Idem. Werke. Bd. 5. S. 655.
454
«Familien-Konnexionen, Politisieren und Reden bei Gastmahlen usf.». — He-
gel G.F.W. Über die englische Reform-Bill (1831) // Idem. Werke. Bd. 20. S. 510 (цит. по:
Гегель Г.В.Ф. Английский билль о реформе 1831 г. // Он же. Политические произве-
дения. М., 1978. С. 406. Здесь цитируется с заменой слова «политиканство» на «по-
литизирование» ради единства обсуждаемой терминологии. — Примеч. пер).;
см. также: Grimm J., Grimm W. Deutsches Wörterbuch. Bd. 7. S. 1980.
455
«zwischen dem Beobachter und dem praktisch Politisierenden». — Rudolf Haym
an Gervinus (31.12.1850) // Rosenberg H. (Hrsg.) Ausgewählter Briefwechsel Rudolf
Hayms. S. 129.
456
«politisiert, […] wenn er, obschon Jude, Staatsbürgerrechte verlangt». —
Marx K. Zur Judenfrage (1843) // MEW. 1956. Bd. 1. S. 361.
представляет собой лишь парадигму для всех общественных, то есть

«неполитических различий», которые при политической эмансипации
остаются незатронутыми; еврей — лишь частный случай разложения
человека на «bourgeois» и «citoyen»457. Сила Марксова выбора слов за-
ключается в их двойном смысле: всякий, кто обладает правами гражда-
нина государства, «политизирует» в смысле участия в общественных
делах; однако для понимания того, что казалось наиболее важным са-
мому Марксу, главное значение имеет критический акцент, заключен-
ный в тезисе о «расщеплении человека». Покуда человек не откажется
от различий происхождения, сословия, образования, занятий, веры
и так далее, он ведет себя — причем именно при осуществлении своих
прав гражданина государства — по сути не иначе (хотя и на ином уров-
не), чем политиканствующий болтун: как тот предается иллюзии, будто
своими речами способен влиять на положение дел в стране, так этот
пребывает в заблуждении, будто вместе с правом влиять на положение
дел в стране он достиг того состояния, к которому стремился, — «че-
ловеческой эмансипации». На самом же деле он эмансипирован лишь
«политически»: вместо того чтобы быть подлинно свободным, он толь-
ко «политизирует», избирает и избирается в представительные органы
власти, как будто бы тем самым он достиг настоящей свободы458.
В совершенно другом смысле говорил о «политизировании»
Фридрих Ницше. Он ставил это слово в кавычки — видимо, осозна-
вая, что употребляет его не в общепринятом значении. Имея в виду
Бисмарка, Ницше писал:
Положим, что какой-нибудь государственный человек доведет свой

народ до такого положения, что ему придется с этих пор вести «великую
политику», к чему он плохо приноровлен и подготовлен от природы: так
что он будет вынужден пожертвовать в угоду новой сомнительной посред-
ственности своими старыми и несомненными добродетелями, — положим,
что какой-нибудь государственный человек обречет свой народ на «поли-
тизирование» вообще, между тем как этот народ до сих пор мог делать
нечто лучшее, мог думать о чем-нибудь лучшем и сохранил в глубине своей
души предусмотрительное отвращение к беспокойству, пустоте и шумной
бранчливости народов, действительно любящих политизировать459.
457
Ibid. S. 357, 354−355.
458
Ibid. S. 361.
459
«Gesetzt, ein Staatsmann brächte sein Volk in die Lage, fürderhin “große Politik”
treiben zu müssen, für welche es von Natur schlecht angelegt und vorbereitet ist: so daß
es nötig hätte, einer neuen zweifelhaften Mittelmäßigkeit zuliebe seine alten und siche-
500 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Здесь «политизирующие» — это не индивиды, которые в заботе

об общественных делах предаются разговорам или даже самостоя-
тельным действиям, — это целые народы, которые являются «по-
литизирующими» не столько потому, что таково их политическое
устройство или демократическое сознание, сколько в силу их позиции
и поведения в отношении других народов. Хотя Ницше помещает
описанные им тенденции в контекст общего процесса «демократиче-
ского движения Европы»460, все же видно, что он понимает демокра-
тизацию в специфическом, конституционно-политическом смысле,
лишь как один частный — даже не главный — аспект этого общего
процесса: «Если израсходуешь себя на могущество, на великую по-
литику, на хозяйство, на международные сношения, парламентаризм,
военные интересы, — если отдашь то количество ума, серьезности,
воли, самопреодоления, которое представляешь собою, в эту сторо-
ну, то явится недочет на другой стороне»461. Своей главной заботой
Ницше называет последствия того обстоятельства, что в ходе образо-
вания империи Германия конституировалась «как великая держава».
Здесь «политизирование» — тоже понятие по сути двусмысленное:
с одной стороны, оно означает — вполне безоценочно — жизненные
проявления народа, который вступил с другими народами в состя-
зание за богатство, значимость и власть; с другой стороны, это сло-
во означает здесь — точно так же, как и у Маркса, — внутреннюю
пустоту и неистинность этой борьбы; это делает его очень удобным
для передачи культурного пессимизма Ницше и его негативной оцен-
ки бисмарковской империи.
ren Tugenden zu opfern — gesetzt, ein Staatsmann verurteilte sein Volk zum “Politisie-
ren” überhaupt, während dasselbe bisher Besseres zu tun und zu denken hatte und im
Grunde seiner Seele einen vorsichtigen Ekel vor der Unruhe, Leere und lärmenden Zank-
teufelei der eigentlich politisierenden Völker nicht los wurde». — Nietzsche F. Jenseits
von Gut und Böse (1880) // Idem. Werke / Hrsg. K. Schlechta. München, 1956.
Bd. 2. S. 706−707 (цит. по: Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Он же. Соч.:
В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 241. Здесь цитируется с заменой слов «рассуждения/
рассуждать о политике» на «политизирование/политизировать» ради единства
обсуждаемой терминологии. — Примеч. пер.).
460
Nietzsche F. Jenseits von Gut und Böse. S. 707 (цит. по: Ницше Ф. По ту сторону
добра и зла. С. 242. — Примеч. пер.).
461
«Gibt man sich für Macht, für große Politik, für Wirtschaft, Weltverkehr, Parla-
mentarismus, Militär-Interessen aus — gibt man das Quantum Verstand, Ernst, Wille,
Selbstüberwindung, das man ist, nach dieser Seite weg, so fehlt es auf der andern Seite». —
Idem. Götzen-Dämmerung. S. 985 (цит. по: Ницше Ф. Сумерки идолов, или как фило-
софствуют молотом // Он же. Соч. Т. 2. С. 285. — Примеч. пер.).
Хуго Пройс употребил слово «политизирование» (Politisierung)

в своей опубликованной в 1915 году книге Немецкий народ и политика
совершенно однозначно в смысле «демократизации»: важно, писал он,
в Германии «проявить тождество народа и государства в политиче-
ской структуре» с помощью «внутреннего воспитательного процесса,
нацеленного на более полное политизирование народа». «Авторитар-
ное государство» («Obrigkeitsstaat») должно превратиться в «народное
государство» («Volksstaat»), а немецкий народ — в «государственный
народ» («Staatsvolk»)462. Данный процесс, полагал Пройс, пошел бы
на пользу и международно-политическому положению Германской
империи, но этот эффект не был выражен в самом понятии463. Причи-
ной складывания авторитарного государства в Германии Пройс считал
многовековую «мелкогосударственную раздробленность» и ее «депо-
литизирующие воздействия»464.
В Рассуждениях аполитичного Томаса Манна, о которых уже шла
речь выше, в понятии «политизация» (Politisierung) значение «демокра-
тизация» в узкоконституционно-политическом смысле соединяется
с традицией культурпессимизма. Манн признавал, что «народное го-
сударство, политизация народа» в смысле установления более проч-
ной связи «между нацией и государством» необходимы, но в то же
самое время он явно стремился по возможности ограничить сферу
политического чисто потестарными отношениями. Манн противил-
ся зарастанию всех областей жизни политикой — а такая тенденция,
как ему представлялось, приходила в Германию из западных демо-
кратических государств. Под «демократией» в западноевропейском
смысле — а ее он подчеркнуто отличал от «народного государства» —
Манн понимал всепроникающее «господство политики» во всех обла-
стях. Господство политики — это значило полную «политизацию […]
совершенное огосударствление и республиканизацию нации». Кон-
кретно Манн выступал против «политизации, демократизации всех
умов и сердец», против «политизации духа», против «политизации
искусства» и так далее, под чем он понимал всякий раз вторжение
политических мерок и точек зрения в те области, где, по его мнению,
им было не место, — например, когда он возражал против тезиса, будто
«воспитание в человеке гражданина государства» — это и есть «вообще
воспитание». Если же данная тенденция, тем не менее, возьмет верх,
462
Preuss H. Das deutsche Volk und die Politik. Jena, 1915. S. 186−187, 182, 180.
463
Ibid. S. 2.
464
Ibid. S. 190.
502 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
то это — писал Манн, намекая на формулу Аристотеля, — неизбеж-

но приведет к «оглуплению немца и превращению его в социальное
и политическое животное»465.
III.12. Интегративные понятия политики от Людвига

Августа фон Рохау до Карла Шмитта
Критическое эссе Генриха фон Трейчке Наука об обществе (1859)

служит примером того, в какую критическую стадию вошло в сере-
дине XIX века развитие политики как науки. От прежней полити-
ки — будь то в образе аристотелианской politica, будь то в смысле
камералистского учения о государстве — откололось множество дис-
циплин-наследниц. Их своеобразие по сравнению с общей их праро-
дительницей заключалось прежде всего в том, что они ограничивали
свой предмет таким образом и изучали его лишь посредством таких
постановок вопросов, при которых они соответствовали бы пре-
тензии на научность — в смысле теоретического идеала науки. Так,
философское или общее государственное право ограничивалось тем,
чтобы выводить устройство правового государства из идеи юридиче-
ски обеспеченной свободы; общая теория государства устанавливала
различные общие определения, которые заключены в понятии госу-
дарства; макроэкономическая политика (Volkswirtschaftspolitik) изучала
инструменты, с помощью которых государство может воздействовать
на экономику страны; политэкономия исследовала отношения между
экономическими факторами, с необходимостью возникающие в ав-
тономной экономике. Все эти науки пытались установить всеобщие
законы, необходимые взаимосвязи или поддающиеся эмпирическому
обнаружению факты. Ни одна из них не задавалась, подобно прежней
«политике», вопросом о том, чтó должно делать государство, как в тот
или иной момент времени должен устраиваться государственный по-
рядок ради блага того или иного народа, какие должны издаваться
законы для приближения к такой цели, как всеобщее благоденствие.
465
«Politisierung, […] komplette Verstaatlichung und Republikanisierung der Nati-
on»; «die Erziehung zum Staatsbürger»; «Verdummung des Deutschen zum sozialen und
politischen Tier». — Mann Th. Betrachtungen eines Unpolitischen. S. 264, 294, 238, 261,
306, 265.
Данное обстоятельство объясняется отчасти скепсисом относи-

тельно возможности вообще дать на подобные вопросы научный ответ,
а отчасти — господством либерального убеждения, что задача госу-
дарства может заключаться только в том, чтобы обеспечить индиви-
ду максимальную возможную степень свободы. Правда, Роберт Моль
все же смог из этого принципа вывести целую науку о государственном
администрировании (Polizeiwissenschaft), в которой он систематически
представил те меры поддержки и содействия, каких следует требовать
от государства, если оно в самом деле поставит себе эту цель. Таким
образом, в его системе еще сохранился значительный фрагмент преж-
ней идеи всеобщего благоденствия. Однако на исходе XIX столетия
Георг Еллинек отвел политике подчиненное место среди остальных
государственных наук: «приобрести научную ценность», писал он, мо-
гут только «относительные политические исследования», то есть только
«такие, которые гипотетически полагают достижимой определенную
цель, но при этом должны признать возможность иного телеологиче-
ского взгляда». Определение же самой этой цели Еллинек подчеркнуто
относил к области «метафизических умозрительных рассуждений»466.
Трейчке, хотя и был глубочайше убежден в обоснованности того
идеала науки, который существовал в его время, все же не хотел при-
знать, что подлинно практическая государственная наука не могла бы
соответствовать этому идеалу. Поэтому он считал необходимой та-
кую политику, которая заслуживала бы названия «действительной
науки», — «практически-этическую науку», которая бы представляла
собой «основную дисциплину государственной науки», но в то же вре-
мя не была бы «просто учением о благоразумии, собранием субъектив-
ных воззрений того или иного автора на государственные вопросы»467.
Политику, которая соответствовала бы идеалу науки, Трейчке пред-
ставлял себе как дисциплину, выводящую из природных, географиче-
ских, исторических и прочих эмпирически устанавливаемых условий
существования того или иного народа требования к деятельности ис-
полнительной и законодательной власти: они должны распознавать
«все жизненные цели народа», а для этого надо нащупать «историче-
466
«[nur] relative politische Untersuchungen [könnten] wissenschaftlichen Wert
gewinnen, d. h. solche, die hypothetisch einen bestimmten Zweck als zu erreichend an-
nehmen, dabei aber die Möglichkeit anders gearteter teleologischer Betrachtung zugeben
müssen». — Jellinek G. Allgemeine Staatslehre. Berlin, 1900. S. 13.
467
«bloß eine Klugheitslehre, eine Sammlung subjektiver Ansichten eines bestimm-
ten Verfassers über staatliche Fragen». — Treitschke H. von. Die Gesellschaftswissenschaft /
Hrsg. E. Rothacker. Halle, 1927. S. 79, 81.
504 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
ские законы в политической истории народов», дабы выводить из них

необходимые политические решения468.
Принцип такого рода государственной практики, руководимой
наукой, не мог быть материальным: это не могли быть ни «хорошая
жизнь», ни «счастье» граждан в той или иной форме; этот принцип
мог быть только формальным: политика как наука должна была описы-
вать общественный процесс так, чтобы политика как государственная
деятельность, подчиняясь или содействуя этому процессу, могла бы
соответствовать требованиям времени. В этом смысле сущее (то есть
сама история) призвано было определять должное (то есть практику
политики). Как уже было показано выше, такого рода идеи разраба-
тывались изначально в романтической теории государства в качестве
реакции на абстрактные теории естественного права. В отличие от тра-
диционной politica эта программа в конечном счете сводилась к тому,
чтобы в качестве определяющего фактора общественно-государствен-
ной деятельности утвердить позитивистское понятие истории вместо
аристотелевского понятия природы469.
С этих позиций — и под знаком антагонизма государства и обще-
ства — суть политики усматривалась в том, чтобы научиться отличать
важные общественные тенденции и потребности от неважных и обес-
печивать важным государственный статус. В этом смысле и говорил
Трейчке о «политических реформах»: они должны были бы гаранти-
ровать вновь возникающим и не допускающим игнорирования обще-
ственным силам и движениям юридическое признание. Хотя программа
понимаемой таким образом науки о должном формулировалась потом
еще несколько раз, сама эта наука практически не была разработана.
Таким образом, понятие политики стало сужаться и постепенно де-факто
свелось к понятию практики, то есть им обозначались либо задачи госу-
дарственного деятеля, либо ratio его деятельности, либо суть волеобра-
зования (Willensbildung) в парламентарно-демократическом государстве.
Отталкиваясь от понятия «интеграции», которое ввел в теорию
государственного права Рудольф Сменд, ниже обозначим как «инте-
грационные понятия политики» те концепции, согласно которым по-
литика прежде всего являет собой функцию, заключающуюся в том,
чтобы сводить пребывающие в постоянном изменении общественные
468
«gesamten Lebenszwecke des Volkes»; «die historischen Gesetze in der poli-
tischen Geschichte der Völker». — Treitschke H. von. Die Gesellschaftswissenschaft /
Hrsg. E. Rothacker. S. 79−80.
469
Ibid. S. 73.
силы, соединяя их в единую волю (Willenseinheit) государства и таким

способом обеспечивая им соответствующую их удельному весу долю
в процессе формирования общей воли. «Политика» в этих концепциях
более или менее открыто объявляется совокупностью всех действий
и процессов, посредством которых тот или иной народ конституирует-
ся и поддерживается в качестве образования с единой властью и единой
волей (Macht- und Willenseinheit).
Интеграция — это не просто соединение, и это больше, чем про-
сто равновесие. Единство воли (Willenseinheit) с необходимостью есть
также и единство смыслов (Sinneinheit).
Поэтому если с позиции какого-то частного интереса государство
и может привлекаться как средство, служащее некой цели, то для его
использования в интегративной форме характерно, что интерес,
как правило, проявляется в виде политической программы, а это зна-
чит — как проект смыслов общей воли. Можно сказать, из возмож-
ности такого общего проекта и получают свое оправдание частные
притязания, обращенные к государству.
В 1853 году Людвиг Август фон Рохау опубликовал свои Принципы
реалистической политики. В противоположность тому, что можно
было бы подумать, цель этой книги — не описать или рекомендовать
какой-то один из возможных политических методов. Скорее, она пре-
тендует на то, чтобы разработать принципы единственно «верной по-
литики»470. «Реалистическая политика» (Realpolitik) исходит из того,
что Рохау называет «динамическим основным законом государствен-
ности»: под этим он понимает «осознание» того факта, что «закон силы
обладает такой же властью над государственной жизнью, какой обла-
дает закон тяготения над миром физических тел»471, то есть полностью
ее определяет. Выдвигая такой тезис, Рохау отнюдь не имеет в виду
исключить из политики идеальные величины; он лишь хочет сказать,
что они могут главенствовать только в том случае, если обладают вла-
стью: «Право призвано главенствовать — то есть способно главенство-
вать — лишь как власть». Вопрос, таким образом, заключается в том,
обладает ли та или иная правовая идея достаточной «самостоятельной
силой» по сравнению с остальными «общественными силами», чтобы
главенствовать. По мысли Рохау, «каждая общественная сила […] мо-
470
Rochau L. A. von. Grundsätze der Realpolitik, angewendet auf die staatlichen Zu-
stände Deutschlands / Hrsg. H.-U. Wehler. Frankfurt a.M.; Berlin; Wien, 1972. S. 32.
471
«die Einsicht, [daß] das Gesetz der Stärke über das Staatsleben eine ähnliche Herr-
schaft ausübt wie das Gesetz der Schwere über die Körperwelt». — Ibid. S. 25.
506 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
жет претендовать на соответствующую ее размеру государственную

значимость, а сама государственная сила состоит лишь из суммы об-
щественных сил, которые включило в себя государство»472. А «задача
конституционной политики» заключается в «дополнении, исправлении
и сохранении того отношения различных общественных сил к госу-
дарственному целому, которое возникает из подобного сложения».
По контексту становится понятно, что словами «конституционная по-
литика» обозначен не какой-то произвольный раздел политики, а сама
основная политическая функция. Она названа «Verfassungspolitik» по-
тому, что Рохау под конституцией, или государственным устройством
(Verfassung), понимает ту правовую ситуацию, в которой находятся об-
щественные силы по отношению к государству. Так, для него «хорошее
или правильное государственное устройство […] то, при котором все
общественные силы обретают государственную значимость сообразно
своей полной ценности». Обеспечить это — задача политики. Чем более
полно это удается, «тем здоровее политическое тело»473.
Под «общественными силами» Рохау понимает отнюдь не только
и не в первую очередь силы материальные — это становится видно,
когда он начинает перечислять вновь возникшие в его время «факторы
общественной жизни»: среди них он называет «гражданское созна-
ние», «идею свободы», «национальное чувство», «идею человеческо-
го равноправия», «политическую партийность» (politischer Parteigeist)
и «прессу»474. Идеи суть общественные силы, однако в той лишь мере,
в какой «люди способны и готовы» их «воспринять» и им «служить»475.
Развивая мысль Рохау, Иоганн Каспар Блунчли в 1876 году заявил,
что истинная политика должна быть одновременно «реалистической»
и «идеалистической политикой» (Realpolitik und Idealpolitik). Как реали-
стическая политика она должна исходить из «действительных, а не во-
ображаемых потребностей народа», а как идеалистическая — должна
472
«Nur als Macht ist das Recht zur Herrschaft berufen, das heißt der Herrschaft fä-
hig»; «jede gesellschaftliche Kraft […] Anspruch auf eine ihrem Umfange entsprechende
staatlich Geltung, und die Staatskraft selbst besteht lediglich aus der Summe der gesell-
schaftlichen Kräfte, welche der Staat sich einverleibt hat». — Rochau L. A. von. Grundsätze
der Realpolitik, angewendet auf die staatliche Zustände Deutschlands S. 26−27.
473
«[als] Aufgabe der Verfassungspolitik [die] Ergänzung, Berichtigung und Erhal-
tung des aus solcher Verbindung entstehenden Verhältnisses der verschiedenen gesell-
schaftlichen Kräfte zum Staatsganzen»; «gute oder die richtige Verfassung […] diejenige,
welche alle gesellschaftlichen Kräfte nach ihrem vollen Werte zur staatlichen Geltung
kommen läßt»; «desto gesunder ist der politische Körper». — Ibid. S. 27 ff.
474
Ibid. S. 32.
475
Ibid. S. 46.
стараться «развивать и совершенствовать существующие условия»

и «осуществлять своевременные и исполнимые идеалы»476.
О том, в какой мере Генрих фон Трейчке в своей Политике про-
должал линию Рохау, можно судить по отдельным фразам, которые
как будто дословно заимствованы из Принципов реалистической
политики. Так, например, Трейчке пишет: «Всякая социальная сила,
которая поднимается в обществе, стремится к тому, чтобы достичь
в государстве соответствующей значимости, и, наоборот, государство
стремится использовать всякую наличествующую в обществе силу
для своих жизненных целей»477. Эти два противоположно направ-
ленных стремления Трейчке называет проявлением двух различных
концепций государства: «социальной» и «политической». Политиче-
ская концепция государства рассматривает его сверху вниз и судит об
общественных силах с точки зрения того, какой вклад они могут внести
в обеспечение его власти. Социальная же концепция ищет в государ-
стве только средства для наилучшего удовлетворения общественных
интересов478. Задача политики, очевидно, заключается в том, чтобы
учитывать в законодательстве те социальные силы, которые способ-
ны обеспечить и укрепить власть государства. Не случайно Трейчке
пишет, что «одна из труднейших задач для государства» — распознавать
«действительно живые силы в обществе»479. Идеал политики, как он
его понимает, заключается в том, «чтобы государство и общество со-
впадали, чтобы каждая живая социальная сила занимала и в правовом
порядке государства место, подобающее ей в соответствии с той вла-
стью, какой она пользуется в обществе»480. А в другом месте Трейчке
пишет: «позаботиться о своей власти» — это «высший нравственный
долг государства», а значит, и политики. В этой формуле внутренняя
и внешняя политика сведены в единое понятие: политика представля-
ется искусством использовать как общественные силы внутри стра-
ны, так и международное положение в интересах самосохранения,
476
Bluntschli J. C. Lehre vom modernen Stat. Stuttgart, 1876. Teil 3: Politik als Wis-
senschaft. S. 32.
477
«Jede soziale Kraft, die in der Gesellschaft emporkommt, strebt darnach, im Staat
eine entsprechende Geltung zu erlangen, und umgekehrt sucht der Staat jede in der Ge-
sellschaft vorhandene Kraft für seine Lebenszwecke zu verwerten». — Treitschke H. von.
Politik. Leipzig, 1913. Bd. 1. S. 57.
478
Ibid. S. 58.
479
Ibid. S. 57.
480
«daß Staat und Gesellschaft sich decken, daß jede lebendige soziale Kraft auch in
der Rechtsordnung des Staates die Stelle einnimmt, welche ihr entsprechend ihrer sozia-
len Macht gebührt». — Ibid. S. 56.
508 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
«сохранения собственной власти»481. Единство этого понятия полити-

ки становится очевидным из высказывания Трейчке, что война есть
«политика κατέξοχήν», только во время войны «народ становится на-
родом […] Только совместные великие деяния во имя идеи отчизны»
способны «внутренне скреплять» народ482. Интеграция общественных
сил в государство — в той мере, в какой она может способствовать
укреплению государственной власти, — и самоутверждение государ-
ства на международной арене предстают здесь лишь двумя сторонами
одного и того же устремления.
Понятие политики у Трейчке не только теснейшим образом привя-
зано к государству, оно вообще разработано исключительно с государ-
ственной точки зрения. Так, нельзя не заметить, что решение по поводу
того, носит ли некое социальное явление «политический» характер,
Трейчке оставляет исключительно за государством.
Возможно, такая односторонность объясняется своеобразием гер-
манской политической действительности. Она не была имманентной
чертой интегративной концепции политики: об этом свидетельству-
ет, в частности, исследование Альберта Шэффле О научном понятии
политики (1897). Согласно его представлению, политикой занимаются
не только правительства или парламенты, но и все «свободно участ-
вующие в государственной жизни индивиды, которые по отдельности
или в составе партийных объединений […] политизируют», то есть
«пытаются оказать влияние на государственные дела» и тем самым
«все вместе являются носителями первой, руководимой партийными
вождями и публицистами великой власти — общественного мнения»483.
С этим связано особое акцентирование Альбертом Шэффле той идеи,
что государство являет собой не только единство власти, но и един-
ство воли (Macht- und Willenseinheit)484. Понятие политики он пытается
определить за счет отграничения его от остальных, не «политических»
сфер государственной деятельности. При этом Шэффле прежде все-
го констатирует, что значительная доля государственных функций
представляет собой действия по предписанным правилам; особенно
481
Treitschke H. von. Politik. S. 100−101.
482
Ibid. S. 60.
483
«frei am Staatsleben teilnehmenden Individuen, welche einzeln oder in Parteiver-
bindungen […] politisieren, [d.h.] auf Staatliches einzuwirken suchen [und damit] zusam-
men die Trägerschaft der ersten, von den Parteiführern und Publizisten geführten Groß-
macht, der öffentlichen Meinung ausmachen». — Schäffle A. Über den wissenschaftlichen
Begriff der Politik // Zeitschrift für die gesamte Staatswissenschaft. 1897. Bd. 53. S. 581, 585.
484
Ibid. S. 586−587.
в области управления имеет место по большей части применение и ис-

полнение существующих законов и распоряжений. Этой «стороне, где
достигаются состояния равновесия, где все стоит или в твердом поряд-
ке равномерно поступательно движется вперед» Шэффле противопо-
ставляет «вторую сторону, где все течет, все пребывает в становлении,
изменяется, где выбор осуществляется лишь в частном случае, где все
только еще предстоит создать, или где сохранение означает непрерыв-
ное созидание заново»485. Эта сторона и есть область политики: она
образует «собственно творческую сторону государственной деятель-
ности», в которой постоянно должна наличествовать готовность идти
новыми и непривычными путями. Телос этой творческой деятельно-
сти, «основная задача всякой политики», считает Шэффле, заключа-
ется в том, чтобы «формировать власть, обретать ее, удерживать ее
в изменяющихся обстоятельствах, все время заново ее создавать»486.
Как и Трейчке, Шэффле основную проблему здесь усматривает
в том, чтобы вовремя распознавать существенные сдвиги в соотно-
шениях общественных сил. Государственный деятель должен улавли-
вать те «потребности», которые «уже живут в народе», — потребности
в «том, что именно сейчас должно возникнуть». Шэффле проводит
резкий контраст между подобным распознаванием того, что уже нали-
чествует в обществе, но еще не учитывается государством, и тем «не-
практичным идеализмом», который слишком обгоняет свое время.
Здесь перед нами снова те категории, которые различал Рохау, хотя
выражение «реалистическая политика» и не употребляется. Шэффле
требует от государственного мужа распознавать новые общественные
движения, обладающие потенциальным политическим весом, не ради
интересов самих этих движений, а в интересах власти и ее сохранения:
«Требуемым — тем, что должен делать государственный деятель, —
может быть только то, что для его народа в данное время является
в государственном смысле действительно потребностью, подлинным
условием его дальнейшего существования и дальнейшего развития»487.
485
«Seite des jeweiligen Gleichgewichtszustandes, des Feststehens oder festgeordne-
ten gleichmäßigen Fortlaufens»; «eine zweite Seite der Flüssigkeit, des Werdens der Ver-
änderung, der erst im Einzelfalle fertig zu bringenden Entscheidung, des erst zu Schaffen-
den, oder der Erhaltung als eines fortgesetzten Neuschaffens [gegenüber]». — Ibid. S. 589.
486
«Grundaufgabe aller Politik»; «Macht zu bilden, zu erlangen und unter wechseln-
den Umständen zu erhalten, immer aufs Neue herzustellen». — Ibid. S. 593, 590.
487
«Das Seinsollende, was der Staatsmann zu machen hat, kann nur das sein, was
seinem Volke zur gegebenen Zeit staatlich wirklich ein Bedürfnis, wahre Bedingung des
Fortbestandes und der Fortentwickelung ist». — Ibid. S. 597.
510 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
Политика Трейчке начинается со слов: «Всякая политика есть

искусство»488. Шэффле тоже придает большое значение тому, чтобы
слово «политика» передавать немецким Staatskunst («государственное
искусство»). Отчасти он хочет избежать старого понятия Staatsklugheit
(«государственное благоразумие»), потому что оно связано, как он по-
лагает, со значениями «хитрость» и «лукавство». Но главная причина,
по которой выражение «государственное искусство» кажется ему более
уместным, состоит в том, что только оно отражает творческий харак-
тер политики, каковой Шэффле считает отличительным ее признаком
по отношению к другим сторонам государственной деятельности489.
Примечательная интерпретация той историософской перспекти-
вы, которая была здесь показана на примере Шэффле, обнаруживается
в опубликованной в 1916 году работе Людо М. Хартмана Сущность
политики. «Политика» в этой работе дефинируется как «искусство
претворять общественные тенденции в правовые формы»490. При этом
под тенденциями Хартман понимает те линии исторического разви-
тия, которые выявляет социология. Следует добавить, что историю он
рассматривает как полностью каузально детерминированную последо-
вательность взаимосвязанных событий, которая, однако, не поддается
вполне точному познанию, ибо — как и в метеорологии — невозможно
получить все необходимые данные. То, что у Шэффле было творческим
созиданием, тут превращается в осознание определяющих сил истории,
для которого социология может и обязана служить научной подмогой.
А «политический гений» отличается тем, что он постигает «тенден-
ции развития интуитивно»; Хартман цитирует Моммзена, писавшего
об улавливании «потребностей времени»491.
Программы политических партий Хартман рассматривает в ка-
честве множества разных интерпретаций тенденций исторического
развития. Клерикалы, консерваторы, либералы и социалисты, на его
взгляд, в своих аргументах исходят каждые из своей собственной гене-
ральной концепции истории. Тем самым он, во всяком случае, признает,
что общественные силы, которые требуют себе места в государстве,
связывают свои притязания с некой интерпретацией общегосудар-
488
«Alle Politik ist Kunst». — Treitschke H. von. Politik. Bd. 1. S. 1.
489
Schäffle A. Über den wissenschaftlichen Begriff der Politik. S. 581, 594.
490
«die Kunst, gesellschaftliche Tendenzen in rechtliche Formen umzusetzen». —
Hartmann L. M. Das Wesen der Politik // Festschrift für L. Brentano. München; Leipzig,
1916. S. 220.
491
Ibid. S. 221−222.
ственного порядка и всеобщих «потребностей времени». Очевидно,

именно это и позволяет говорить о них как о силах политических492.
Эта модель политического взаимодействия, пожалуй, особенно
ярко высвечивает фундаментальную разницу между тем понятием
«политики», которое было в ходу до революции, и тем, которое суще-
ствует в Новейшее время. На место политического порядка, имевшего
обязательную силу для всех, пришла борьба идеологий, каждая из ко-
торых утверждает, что содержит в себе полную и непротиворечивую
программу того порядка, при котором только и могут быть достигнуты
справедливость и «счастье».
Данной Хартманом дефиницией политики как «искусства претво-
рять общественные тенденции в правовые формы» воспользовался
Герман Хеллер в своей Теории государства (1934)493. Правда, он отказал-
ся от историософской интерпретации общественных тенденций — вме-
сто этого он понимал под ними внутри- и межгосударственные силы,
которые стремятся к тому, чтобы «территориально-общественное взаи-
модействие», которое называется государством, «организовать» и «ак-
тивировать» в соответствии «с их интенциями». В «самостоятельной
организации и активации территориально-общественного взаимодей-
ствия» и состоит, по Хеллеру, собственно «политическая функция».
Поэтому сила, которая хочет добиться реализации своей программы
в правовых формах и при этом не является государством, может до-
стичь своих целей только в том случае, если превратится «в государ-
ственную власть»; «всякая политическая деятельность» должна «в силу
имманентной ей смысловой функции стремиться к тому, чтобы пусть
и не завоевать власть в государстве целиком, но все же добиться в ней
для себя пропорционального места и реализации»494.
Сразу заметно, что Хеллер в гораздо большей степени, нежели дру-
гие рассмотренные до сих пор представители интегративной концеп-
ции политики, руководствовался демократическими представлениями
о политическом процессе. Государственный деятель, занимающийся
политическим искусством, у Хартмана представал еще как некий де-
миург, как бы стоящий над ситуацией. У Хеллера же сами политиче-
ские силы — партии, организации, коалиции — пытаются обеспечить
себе долю участия в определении общегосударственной воли. В том
492
Ibid. S. 220 ff.
493
Heller H. Staatslehre / Hrsg. G. Niemeyer. Leiden, 1934. S. 205.
494
«jede politische Wirksamkeit müsse ihrer immanenten Sinnfunktion wegen da-
nach streben, zwar nicht die Staatsgewalt als Ganzes zu erobern, wohl aber sich in ihr zu
ihrem Teile durchzusetzen». — Ibid. S. 204−205.
512 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
случае и в той мере, в какой этот процесс протекает беспрепятствен-

но, интеграция общественно релевантных сил в государство должна
происходить сама собой. И все-таки Хеллер считает, что кроме это-
го было бы полезно, чтобы всякая политическая власть, в том числе
и государство, стремилась к дальнейшему самоукреплению, добиваясь,
насколько возможно, «признания своих претензий на обязательную
силу ее собственных идей и нормативных порядков»495.
В 1923 году Рудольф Сменд попытался определить «политику»
исходя из постановки вопроса, очень схожей с той, которую сформу-
лировал в свое время Шэффле. В статье под названием Политическая
власть в конституционном государстве и проблема формы государства
Сменд попытался отграничить «правительственную, или политиче-
скую, власть от остальной сферы исполнительной власти»496, то есть
от управления. В этом противопоставлении политика выступает в каче-
стве той области, «в которой государство определяет и реализует себя
и свою сущность», тогда как в области управления оно либо «служит
иным целям, либо только создает технические средства для своих по-
литических функций». «Своеобразие политических акций», считает
Сменд, заключается в том, «что они зачастую лишены объекта», то есть
всего лишь формируют «единую направленность воли для государ-
ственной жизни» и обеспечивают «от раза к разу единство в его [го-
сударства] жизни и его функциях». Все эти функции суть «процессы
государственной интеграции». Если подлинный смысл этой интегра-
ции усматривать в «развитии и практическом проявлении (Auswirkung)
государственной индивидуальности», то такое определение понятия
«политическое» оказывается оправданным — не в последнюю очередь
потому, что оно позволяет «объединить противопоставленные друг
другу внутреннюю и внешнюю политику в единую политическую
сферу»497. То, что Сменд имеет в виду, он пытается хотя бы прибли-
зительно разъяснить, используя аналогию с человеческой личностью:
как она, с одной стороны, непрерывно строя сама себя, а с другой —
постоянно сталкиваясь и взаимодействуя с окружающим миром, раз-
вивает и утверждает свое единство, свое своеобразие и свой смысл
495
«für ihre eigenen Ideen und Normordnungen […] den Anspruch der Verbindlich-
keit zur Anerkennung». — Heller H. Staatslehre. S. 207.
496
«Regierungs- oder politischen Gewalt gegen das Restgebiet der vollziehenden
Gewalt». — Smend R. Die politische Gewalt im Verfassungsstaat und das Problem der
Staatsform (1923) // Idem. Staatsrechtliche Abhandlungen. Berlin, 1955. S. 70.
497
«den Gegensatz von innerer und äußerer Politik zur Einheit des Politischen zu-
sammenzufassen». — Ibid. S. 79−80.
жизни, — так и государство определяет «свою индивидуальность»

как «через осознанные акты внутренней политики, которые связаны
с его политической программой (выборы, парламентские дебаты […])»,
так и через столкновения и победы в области «внешних связей»498.
Идею интеграции Сменд продолжил разрабатывать в своей работе
Конституция и конституционное право 1928 года. Там интеграция,
помимо всего прочего, определена как «стержневой процесс государ-
ственной жизни», как «процесс постоянного обновления» государства,
как «плебисцит, который повторяется изо дня в день»499. Как пишет
Сменд, «государство существует лишь потому и постольку, поскольку
оно постоянно интегрирует само себя, строит себя в индивидах и из ин-
дивидов: этот непрерывный процесс есть сущность государства как ду-
ховно-социальной действительности»500. Но государство не является
«само по себе реальным существом, используемым в качестве средства
для того, чтобы осуществлять внеположенные по отношению к нему
цели. Нет, оно вообще есть реальность лишь постольку, поскольку оно
есть осуществление смысла; оно тождественно этому осуществлению
смысла»501. Это не значит, что государство не должно ставить себе прак-
тических целей, — это лишь означает, что осуществление таких целей
не составляет его смысла и не оправдывает его как таковое. Скорее,
можно сказать, что постановка целей и работа над их реализацией
сами по себе представляются существенными моментами «государ-
ственного интеграционного процесса», а тем самым — политического
самосозидания502.
Как односторонне гиперакцентированный вариант интегративного
понимания политики можно рассматривать Понятие политического
Карла Шмитта. В 1927 году Шмитт ввел это понятие как оценочную
категорию по аналогии с другими «предметными областями челове-
ческого мышления и деятельности». Как в сфере морали различаются
добро и зло, а в сфере эстетики — красивое и безобразное, писал Шмитт,
498
«durch bewußte Akte der inneren Politik, die ihm sein politisches Programm set-
zen sollen (Wahlen, Parlamentsverhandlungen…)». — Ibid. S. 81.
499
Smend R. Verfassung und Verfassungsrecht (1928) // Ibid. S. 136.
500
«Der Staat ist nur, weil und sofern er sich dauernd integriert, in und aus den ein-
zelnen aufbaut — dieser dauernde Vorgang ist sein Wesen als geistig-soziale Wirklich-
keit». — Ibid. S. 138.
501
«ein reales Wesen an sich, das dann als Mittel benutzt würde, um außer ihm lie-
gende Zwecke zu verwirklichen. Sondern er ist überhaupt nur Wirklichkeit, sofern er
Sinnverwirklichung ist; er ist mit dieser Sinnverwirklichung identisch». — Ibid. S. 160.
502
Ibid. S. 165.
514 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
так существует и «специфически политическое различение, к которому

можно свести политические действия и мотивы»: в политике «различа-
ются друг и враг»503. С помощью этого различения, по мнению Шмитта,
может оцениваться «степень интенсивности ассоциации или диссоциа-
ции людей». При этом суждение о том, насколько крепко спаяна та
или иная группа, должно ориентироваться на «возможный случай серь-
езной опасности» (Ernstfall); а такой случай может быть только один:
«фактические боевые действия»504. Группировки, образовавшиеся в та-
ких конфликтах, где на кону стоит сама жизнь, должны, согласно аргу-
ментации Шмитта, быть самыми прочными, интенсивными, в конечном
итоге — главными. Только эти группировки он называет политическими
в полном смысле этого слова. Таким образом, различение враг/друг слу-
жит лакмусовой бумажкой для определения экзистенциального харак-
тера того или иного объединения людей. Это различение не означает,
что политика должна рассматривать войну как что-то «будничное […]
нормальное» или тем более как «нечто идеальное или желательное».
Для того чтобы назвать некую группировку политической, достаточно
«реальной возможности» схватки и готовности к ней505.
Представляется необходимым указать на некоторые имплицкации
этой концепции Карла Шмитта. Прежде всего, из нее следует, что вну-
триполитические группировки, какие существуют в любом плюралисти-
ческом парламентарном государстве, на самом деле не могут называться
политическими в собственном смысле слова, так как если ориентиро-
ваться на случай серьезной опасности, то полноправными политически-
ми внутригосударственными объединениями окажутся только такие,
которые допускают реальную возможность гражданской войны506. Тут,
похоже, и сам Шмитт колеблется. С одной стороны, он пишет, что внутри
государства, которое — как целое — приняло по отношению к другим
государствам «политические в первичном смысле решения», возникают
«многочисленные вторичные понятия ‘политического’». Однако и тут
тоже «конститутивную роль для понятия политического всегда играет
контраст и антагонизм — впрочем, релятивированный существованием
политического единства государства, покрывающего все контрасты».
Так, «социальная политика» существует только с тех пор, как «некий по-
503
«spezifisch politische Unterscheidung, auf welche sich die politischen Handlun-
gen und Motive zurückführen [ließen]». — Schmitt C. Der Begriff des Politischen. Mün-
chen; Leipzig, 1932. S. 13 ff.
504
Ibid. S. 26−27.
505
Ibid. S. 20−21.
506
Ibid. S. 20.
литически весомый класс» выдвинул «свои ‘социальные’ требования»,

а «церковная политика» существует только там, где возникла «церковь
как политически весомый оппонент»507. Резко контрастирует с этими
словами Шмитта то, что он пишет в другом месте об экономических,
культурных или религиозных противодействующих силах, которые
формируются изнутри, в оппозиции государству: если они оказываются
«недостаточно сильны» для того, «чтобы воспрепятствовать войне, ко-
торая запланирована вопреки их интересам и принципам», это означает,
«что они не удовлетворяют важнейшему критерию политических» сил508.
Пример к этому тезису Шмитт предлагает сам: он указывает на закон
против социалистов и на культуркампф эпохи Бисмарка: «Ни какая-ли-
бо церковь, ни какой-либо профсоюз, ни какое-либо их объединение
не запретило бы и не остановило бы войну, если бы ее затеяла Импе-
рия, управляемая Бисмарком; и наоборот, ни церковь, ни профсоюз
не готовы были начать гражданскую войну»509. Таким образом, понятие
политики, как его определил Шмитт, не позволяет называть подобные
группировки и силы в полном смысле этого слова политическими.
III.13. Политика как стремление к власти:

Макс Вебер
Если интегративная концепция политики уже является весьма
формалистической, то понятие политики, сформулированное Максом
Вебером, абстрагировано от содержания политической деятельно-
сти еще сильнее. В опубликованной в 1919 году работе Политика
как призвание и профессия Вебер дефинирует политику как «стрем-
ление к участию во власти или к оказанию влияния на распределение
власти, будь то между государствами, будь то внутри государства ме-
жду группами людей, которые оно в себе заключает»510.
507
«ein durch die Existenz der alle Gegensätze umfassenden politischen Einheit des
Staates allerdings relativierter — Gegensatz und Antagonismus […] für den Begriff des
Politischen konstitutiv». — Ibid. S. 17, Anm. 5a.
508
Ibid. S. 27.
509
«Weder eine Kirche, noch eine Gewerkschaft, noch ein Bündnis von beiden hätte
einen Krieg, den das Reich unter Bismarck führen wollte, verboten oder verhindert; und
umgekehrt stellte sich weder die Kirche noch eine Gewerkschaft zum Bürgerkrieg». —
Ibid. S. 30−31.
510
«Streben nach Machtanteil oder nach Beeinflussung der Machtverteilung, sei es
zwischen Staaten, sei es innerhalb eines Staates zwischen den Menschengruppen, die er
umschließt». — Weber M. Politik als Beruf // Idem. Gesammelte politische Schriften /
516 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
«Политическое» значит связанное с государством, потому что го-

сударство с его «монополией легитимного физического насилия» есть
та инстанция, через которую может достигаться или осуществляться
власть. Поэтому власть означает «оказание влияния на руководство
политическим союзом, то есть в наши дни — государством»511.
Слово «стремление» показывает, что, в отличие от интегративной
концепции, точка зрения, с которой здесь определяется политиче-
ское, — это точка зрения того, кто занимается политической деятель-
ностью, а не некой высшей инстанции, «целого» — будь то государства,
будь то сообщества государств. От содержания и от целей этой дея-
тельности Вебер сознательно абстрагируется — если только не считать
целью уже само завоевание власти: «Кто занимается политикой, тот
стремится к власти: либо к власти как средству, подчиненному дру-
гим целям (идеальным или эгоистическим), либо к власти ‘ради нее
самой’, чтобы наслаждаться чувством престижа, которое она дает»512.
Это не означает, разумеется, что в представлении Макса Вебера смысл
этой деятельности исчерпывался стремлением к власти как таковым.
Наоборот, он усиленно подчеркивал, что политическая деятельность
ценна лишь в рамках «служения делу»513. Должна быть ориентация
на какие-то идеи или даже хотя бы на «внешние цели повседневной
жизни»: без этого «проклятие ничтожества твари тяготеет и над са-
мыми, по видимости, мощными политическими успехами»514. Если бы
Вебер не был в этом убежден, ему вряд ли пришло бы в голову различать
«этику убеждения» и «этику ответственности»515. Это, однако, никоим
образом не меняет того факта, что чисто терминологически «политиче-
ское» у Вебера представляется в достаточной степени охарактеризован-
ным теми средствами, с помощью которых только и могут достигаться
подобные цели — стремление к власти или участию во власти. Это
обнаруживается, в частности, в том, что каждого гражданина, кото-
Hrsg. J. Winckelmann. 3. Aufl. Tübingen, 1971. S. 506 (цит. по: Вебер М. Политика
как призвание и профессия // Он же. Избр. произв. М., 1990. С. 644–706, здесь
с. 645. — Примеч. пер.).
511
«Beeinflussung der Leitung eines politischen Verbandes, heute also: eines Staa-
tes». — Ibid. S. 505−506 (цит. по: Там же. С. 644).
512
«Wer Politik treibt, erstrebt Macht: Macht entweder als Mittel im Dienst anderer
Ziele (idealer oder egoistischer), — oder Macht um ihrer selbst willen: um das Prestigege-
fühl, das sie gibt, zu genießen». — Ibid. S. 507 (цит. по: Там же. С. 645).
513
Ibid. S. 547 (цит. по: Там же. С. 691).
514
«äußeren Zielen des Alltagslebens [laste] der Fluch kreatürlicher Nichtigkeit auch
auf den äußerlich stärksten politischen Erfolgen». — Ibid. S. 548 (цит. по: Там же).
515
Ibid. S. 548 ff. (цит. по: Там же. С. 695).
рый аплодирует, сидя на политическом собрании, или заполняет свой

избирательный бюллетень, Вебер называет «политиком ‘по случаю’»,
поскольку, поступая таким образом, тот «стремится влиять на распре-
деление власти между политическими образованиями и внутри них»516.
IV. Заключение
В наши дни слово «политика» тоже представляет собой как на-
звание науки, так и обозначение — с определенной точки зрения —
деятельности, осуществляемой преимущественно в государственной
сфере, но также и в общественных делах. Эти два уровня значения
нужно рассматривать по отдельности.
Что касается разнообразных способов употребления слова «поли-
тика» для обозначения практики, бросается в глаза то, в какой мере
различные стадии истории этого понятия как бы сохранились на позд-
нейших этапах его развития.
Если Шупп в конце XVII века собирался изучать «Politic»
как «практическую философию» по «великой книге света»517, то это
говорит о том, что он рассматривал «политику» — невзирая на ее
практическую направленность — как знание, а не просто как вир-
туозное умение обращаться с властью и с людьми. Там, где слово
«политика» используется для обозначения деятельности или сово-
купности шагов, оно и в наши дни означает, как правило, не только
саму активность как таковую, но одновременно еще и ratio предпри-
нимаемых действий, лежащую в их основе концепцию. В этом же
смысле употребляются и обозначения различных конкретных видов
политики: социальная, торговая, внешняя и так далее. «Не пони-
мать» ту или иную политику — значит быть не в состоянии на ос-
нове наблюдаемых шагов сделать вывод о той цели, которая придает
им смысл. Отсюда всего один шаг до значения arcanum — тайного
хитрого замысла, стоящего за внешним поведением: это тоже объ-
единяющий момент. В данном смысле слово «политика» может,
как у Мёзера, означать и правила поведения частного человека
по отношению к другому или даже к самому себе, но все же чаще,
516
«die Machtverteilung zwischen und innerhalb politischer Gebilde zu beeinflus-
sen». — Ibid. S. 512 (цит. по: Там же. С. 651).
517
Schupp J. B. Salomo oder Regenten-Spiegel. S. 4; Idem. Der unterrichtete Student.
S. 403.
518 ________________________________________________ Фолькер Зеллин
очевидно, встречается употребление в смысле концепции действия

в интересах тех или иных групп и сообществ таких как фирмы орга-
низации, государства, нации (мы говорим о «государственноориен-
тированной политике», «партийной политике», «политике ‘со своей
колокольни’»). В этом значении еще слышатся древняя связь с по-
лисной общностью и представление, что политика должна служить
благу надындивидуального целого. Нормативный смысл аристоте-
левского понятия политики, впрочем, уже, по всей видимости, по-
чти совсем выветрился; слово используется — в том, что касается
применяемых средств, — практически полностью безоценочно: так,
говорят «гуманная политика», «преступная политика», а в пейора-
тивном словосочетании «политика силы» средство как бы полностью
поглотило цель. К сфере выбора между ценностями и целесообраз-
ностью политические вопросы относят лишь тогда, когда «полити-
ческое» выступает антонимом «юридического»: здесь сохраняется
как введенное в XVIII веке разделение государствоведения на теорию
государственного права и политику (учение о благоразумии), так
и деление задач правительства на установленные, или юридически
предписанные ему рутинные операции, с одной стороны, и область
творческих решений, с другой, как у Шэффле. Зачастую здесь можно
наблюдать и проявление интегративного значения понятия поли-
тики: когда для какого-то спорного вопроса избирают не судебное,
а политическое решение, это может быть равнозначно тому, что ре-
шают подождать и посмотреть, сумеет ли та или иная позиция возоб-
ладать в ходе развития событий или нет. Сродни этому различению
«политического» и «юридического» способов разрешения спорных
вопросов — критическое, как правило, противопоставление двух
подходов к решению практических задач: исходя из «политических
соображений» или исходя из «интересов дела» (sachgemäß). Когда
порой какой-то сугубо практический вопрос превращают в «вопрос
политического значения» (Politikum), те, кто считают это неуместным
или недопустимым, говорят о его «политизировании».
Политическая наука пережила в [Западной] Германии после
Второй мировой войны новый взлет. В современных исследованиях
можно выделить три вида теорий: «1. Нормативные теории; 2. Эм-
пирико-аналитические теории; 3. Диалектико-критические теории».
В противопоставлении «нормативного» и «эмпирического» видна
сохраняющаяся двузначность понятия политики, определявшая его
историю со времен Макиавелли и Гоббса. В то время как привержен-
цы эмпирико-аналитических теорий стремятся, «во-первых, крити-
чески просвещать общественность, чтобы устранять предрассудки,

а во-вторых, формулируя прогнозы, заложить фундамент дальновид-
ной социотехники» (Байме)518, задача «практической науки о полити-
ке» ставится исходя из необходимости «предварительного научно-
го продумывания политических решений» (Оберндёрфер)519: люди
«хотят знать, к чему должна стремиться та или иная политическая
общность, какова ее ‘цель’ и по каким меркам следует оценивать ее
достижения» (Хеннис)520.
518
Beyme K. von. Art. Politikwissenschaft // Sowjetsystem und demokratische Ge-
sellschaft. Freiburg; Basel; Wien, 1972. Bd. 5. S. 80 ff., 84.
519
Oberndörfer D. Politik als praktische Wissenschaft // Idem. (Hrsg.) Wissenschaft-
liche Politik. Eine Einführung in Grundfragen ihrer Tradition und Theorie. Freiburg,
1962. S. 19.
520
Hennis W. Politik und praktische Philosophie. Neuwied; Berlin, 1963. S. 18.
Найтхард Бульст,
Райнхарт Козеллек,
Кристиан Майер,
Йорг Фиш
Революция (Revolution),
бунт, смута, гражданская война (Rebellion, Aufruhr,
Bürgerkrieg)
Bulst N., Fisch J., Koselleck R., Meier Ch. Revolution, Rebellion, Auf-
ruhr, Bürgerkrieg // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche
Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutsch-
land. Stuttgart, 1984. Bd. 5. S. 653–788.
I. Введение. II. «Революция» в Античности. II.1. О предмете: ре-

волюционные преобразования без революции. II.2. О терминологии.
III. Средние века. III.1. История слова «революция». III.1.а. В латинском
языке. III.1.б. В народных языках. III.2. Заговоры, восстания и бунты.
III.2.а. Латинская лексика. III.2.б. Немецкая лексика. III.3. Позднесред-
невековая лексика в Англии и во Франции. IV. От начала Нового вре-
мени до Великой Французской революции. IV.1. Установление земского
мира и придание правового статуса «смуте» (Aufruhr) и «возмущению»
(Empörung). IV.1.a. Крестьянская война. IV.1.б. Лишение рыцарей пра-
ва на войну. IV.1.в. Право князей на ведение войн. IV.2. Религиозный
и теологический подрывной потенциал в семантическом поле понятий
«смута» (Aufruhr) и «возмущение» (Empörung). IV.2.a. Религиозная убеж-
денность (Gewißheit). IV.2.б. Религиозный предлог. IV.3. Политизация
учения о восстании, мирское понятие «гражданская война». IV.4. Ис-
Революция (Revolution) __________________________________________ 521
черпание религиозной мотивации в условиях Тридцатилетней войны.

IV.5. XVIII столетие. IV.5.а. Исчезновение понятия «смута» (Aufruhr)
из имперского права. IV.5.б. Понятие «смута» в условиях территори-
ального государства. 6. Уровень словарей. IV.6.a. «Смута» (Aufruhr).
IV.6.б. «Гражданская война». IV.6.в. «Революция». IV.7. Формирова-
ние исторического понятия «революция». IV.7.а. Предварительная
фаза: западноевропейские страны. IV.7.б. Включение слова в состав
немецкого языка и рецепция понятия. V. Великая Французская рево-
люция и ее рецепция современниками в Германии. V.1. «Революция»
и «гражданская война». V.2. «Революция народа» в партийном спектре.
V.2.а. Демократы. V.2.б. Конституционалисты. V.2.в. Прагматики.
V.2.г. Официальные и юридические выражения. V.3. Семантические
инновации. V.3.а. Понятие «революционер» и осуществимость ре-
волюции. V.3.б. Собирательное единственное число и уникальность
революции. VI. Понятие «революция» и его антонимы в историософ-
ской перспективе. VI.1. «Революция вообще» и «история как таковая».
VI.2. Историко-систематическое релятивирование. VI.3. Диахронный
ряд национальных революций. VI.4. «Революция» как понятие, опи-
сывающее процесс. VI.4.а. «Революция», «эволюция» и «реформа».
VI.4.б. «Революция» vs. «реакция» и «реставрация». VI.4.в. «Перма-
нентная революция». VI.4.г. Дифференциация «революции»: деление
на «политическую», «буржуазную», «социальную» и «промышлен-
ную». VI.5. Уровень энциклопедических словарей. VI.5.а. «Революция».
VI.6.б. «Гражданская война». VI.6.в. «Смута». VII. Заключение.
I. Введение
Понятие «революция» возникло в Новое время. Это слово стало
входить в политический лексикон начиная с позднего Средневеко-
вья — сперва в Италии, а потом и в западных странах. Строго говоря,
это понятие в том виде, как оно понимается и употребляется сего-
дня, получило распространение только после Великой Французской
революции. С тех пор стали объединяться в одном фундаментальном
понятии определенный опыт и определенные ожидания, которые по от-
дельности и до того уже подразумевались в слове «революция», но лишь
после 1789 года были, во всем своем многообразии и многосложности,
связаны воедино.
Если рассматривать современное (modern) понятие «революция»
аналитически, мы увидим, что оно покрывает как минимум две обла-
522 ________ Найтхард Бульст, Райнхарт Козеллек, Кристиан Майер, Йорг Фиш
сти опыта, которые по природе своей не обязательно образуют пару.

Во-первых, оно обозначает сопряженные с насилием беспорядки
во время восстания, которое может перерасти или не перерасти в граж-
данскую войну, но в любом случае приводит к смене государственного
строя. Во-вторых, это понятие обозначает долговременное структур-
ное изменение, начавшееся в прошлом и продолжающееся в будущее.
В этом случае — через выражение «перманентная революция» — оно
сближается с такими понятиями, как «процесс» или «развитие». Тогда
оно выходит за пределы своего более узкого смысла (политического,
связанного с насилием) и охватывает общество в целом, может ка-
саться многих его секторов — промышленности, науки, культуры и так
далее. Таким образом, понятие это комплексное, обладающее не толь-
ко политическим потенциалом, но и способностью охватывать более
широкий, социальный контекст и обозначающее как скоротечный на-
сильственный переворот, так и более длительный исторический про-
цесс. Можно обращаться к каждому из этих двух семантических полей
по отдельности, но со времен Великой Французской революции они
обычно взаимно обусловливают друг друга в рамках одного и того же
понятия «революция». Исторический аспект разъясняет политическую
цель, и наоборот — постановкой политической цели открывается ис-
торическое измерение. Понятие «революция» одновременно направ-
ляет познание и дает указание к действию. В этом и заключается его
современность (Modernität).
Более узкое, политическое употребление слова «революция» по-
крывает такие разновидности опыта, которые в ином или похожем
виде были знакомы людям и раньше, но обозначались другими поня-
тиями. Такие понятия уходят корнями в римскую Античность; оттуда
они перешли в средневековую латынь и в конце концов в европейские
народные языки. Хотя конкретное их значение менялось, эти понятия
можно разделить на три группы. Во-первых, есть группа понятий, кото-
рые использовались властями предержащими для определения «сверху
вниз» политических беспорядков, сопряженных с насилием. В эту груп-
пу входят такие слова (частично сохранившиеся до сегодняшнего дня),
как tumultus, turba, seditio, conjuratio, rebellio. Слова Tumult («волнения»),
Aufruhr («смута»), Empörung («возмущение»), Verschwörung («заговор»),
Aufstand («восстание», также аналогично греческому στάσις), Rebellion
(«бунт») во многом синонимичны латинским выражениям, которые
использовались еще в римском праве. Слово Landfriedensbruch («Нару-
шение мира в стране») происходит из Средневековья, слово Hochverrat
(«государственная измена») было образовано в раннее Новое время,
а «оскорбление величества» (crimen laesae majestatis) относится уже

не к персоне монарха, а направлено против возникающего государ-
ства. Оба выражения употребляются в юриспруденции по сей день.
Вторая группа понятий обозначает беспорядки, рассматриваемые
как бы с нейтральной позиции: «раздор» (discordia, Zwietracht), «граж-
данская война» (bellum civile, bürgerlicher Krieg или, с конца XVIII века,
Bürgerkrieg), «движение» (motus, Bewegung), «перемена» (vicissitudo,
Wechsel).
И наконец, третья группа понятий обозначает беспорядки «об-
ходным путем», через легитимирующие слова, которые оправдывают
действие, направленное «снизу вверх» — против «тирании», «деспо-
тии» и — только со времен Великой Французской революции — против
«диктатуры».
Эта грубая типология не призвана создать иллюзию, будто кон-
кретные правовые основания и фактические конфликты не менялись
от ситуации к ситуации, от эпохи к эпохе при сохранении — до се-
годняшнего дня — единой терминологии. Но семантика не настоль-
ко абстрактна или изменчива, чтобы сохраняющаяся терминология
не могла фиксировать и какие-то общие структуры. Речь всегда идет
о правовых понятиях, которые прилагались к существующему полити-
ческому порядку. Когда такому порядку начинали угрожать волнения,
все участники событий апеллировали к праву, которое потенциально
являлось общим для всех, а если происходили изменения в политиче-
ском строе, то они в принципе оставались в пределах конечных возмож-
ностей осуществления людьми господства над себе подобными. Грече-
ские формы власти — монархия, аристократия и демократия — вместе
с их вырожденными разновидностями оставались, невзирая на все
коренные трансформации, происходившие в европейской истории,
применимыми и в последующие эпохи, они не вступали в конфликт
ни с данными опыта, ни с возможностями ожидания. То же самое от-
носится и к различным проявлениям смут и гражданских войн. Теории
Фукидида и Тацита не только в риторическом, но и в эмпирическом
смысле оставались применимыми и эффективными.
Такое положение постепенно стало изменяться, когда в оборот
было введено слово «революция», сделавшееся в конце концов новым
понятием, характерным для Нового времени. Изначально «револю-
цией» называли то, что было известно и давно знакомо: перемены,
мятеж, свержение правителя или изменение государственного строя.
Затем, по аналогии с астрономически необходимым и закономерным
круговым движением звезд, изменение государственного строя ста-
ло толковаться как круговорот в традиционном смысле (например,

у Полибия). И наконец, в XVIII веке это понятие получило расши-
рительное историософское содержание: оно стало подразумевать пе-
ремену вообще, но такую перемену, которая охватывает все стороны
жизни и ведет по пути прогресса к лучшему будущему. «Революция»
была освящена как нечто исторически необходимое, и способствовать
ей стало делом, заслуживающим лишь одобрения, долгом. Название
«революция» стало легитимировать изменения, которые прежде либо
были табуированы, либо еще вовсе не входили в сферу человеческо-
го жизненного опыта. Быть «бунтовщиком» считалось плохо, а быть
«революционером» — хорошо.
Одновременно с этим «революция» открывала дорогу новым ожи-
даниям, которых до тех пор никто не питал. Крестьянская война в Гер-
мании — само это ее название представляет собой статичное понятие,
относящееся к языку сословного права, — проходила еще в ментальном
пространстве (Horizont) христианских апокалиптических ожиданий.
А с появлением нового (modern) понятия «революция» вечное блажен-
ство переместилось в контекст такого будущего, которое можно было
создать политическими средствами и которого исторически можно
было достичь. Религиозная подоплека этого ожидания просматрива-
ется во всем. Как писал Фридрих Шлегель, «революционное желание
осуществить Царство Божье есть основной вопрос прогрессивного об-
разования и начало современной истории»1. А Новалис дал ему лич-
ное подтверждение этого: «Ты не видишь секретов времени. На тебя
подействовала революция — так, как и должна была подействовать, —
или же, скорее, ты — невидимый борец священной революции, которая
явилась на земле как мессия во множественном числе»2. Бывшее прежде
религиозным, ожидание вечного блаженства (в какие бы формы оно
ни облекалось) в Новое время наполнило собою понятие революции
везде, где это понятие было ориентировано на цель, определявшуюся
как земное счастье и свобода от господства. Так понимали революцию
1
«Der revolutionäre Wunsch, das Reich Gottes zu realisieren, ist der elastische Punkt
der progressiven Bildung, und der Anfang der modernen Geschichte». — Schlegel F. Athe-
näums-Fragmente (1798) // Idem. Kritische Friedrich Schlegel Ausgabe / Hrsg. E. Behler. 1.
Abt. München, 1967. Bd. 2. S. 201.
2
«Du verstehst die Geheimnisse der Zeit. — Auf Dich hat die Revolution gewirkt, was
sie wirken sollte, oder Du bist vielmehr ein unsichtbares Glied der heiligen Revolution,
die ein Messias im Pluralis, auf Erden erschienen ist». — Novalis [Hardenberg F. Freiherr
von]. Randbemerkungen zu Friedrich Schlegels «Ideen» (1799) // Idem. Schriften /
Hrsg. P. Kluckhohn, R. Samuel. 2. Aufl. Darmstadt, 1968. Bd. 3. S. 493.
либералы, демократы, социалисты и коммунисты — при том, что фор-

мулировки, естественно, в разные времена были разные. Но, в проти-
воположность этой, доминирующей, тенденции, понятие революции
в том виде, в каком оно сложилось в Новое время, несет в себе и опыт
из прошлого, который прежде охватывался понятиями «смута» и «граж-
данская война»; эти элементы входят и в опыт революций Нового
и Новейшего времени (modern). В соответствии с изначальным смыс-
лом слова revolutio («возвращение, круговращение»), данное понятие
всегда заключает в себе еще и значение возможных аналогий, струк-
турных сходств между разными случаями смены политического строя.
Понятие «революция» многослойно, в нем содержатся значения,
поддающиеся прямо противоположным интерпретациям. Поэтому
с 1789 года оно является, с одной стороны, легко идеологизируемым,
а с другой — представляет собой столь же легкую мишень для кри-
тики идеологии. «Нечестно, — писал один корреспондент Фридриху
Пертесу, — рассматривать революцию как замкнутое целое, описывать
ее так, словно она действует как один человек, и говорить: ‘революция
хочет того-то, революция делает то-то’»3. За подобными оборотами
речи, считал автор, всегда стоят политические намерения. Это наблю-
дение, высказанное по адресу приемов полемики, использовавшихся
консерваторами, можно обобщить. Само понятие принуждало тех,
кто его использовал, определиться со своей партийной принадлежно-
стью. Начиная с 1789 года слово «революция» стало навсегда понятием
партийным (Parteibegriff).
Таким образом, в понятии «революция» соседствуют относящиеся
к разным эпохам слои, к которым, в зависимости от политической по-
зиции говорящего, по-разному апеллируют, по-разному их смешивают
и дозируют. Во всяком случае, в Новое время это понятие обогати-
лось значениями, связанными с уникальными на сегодняшний день
революциями — научной, технической и промышленной. Однако и эти
революции, в силу того, что их результаты могут быть перенесены
из одной стороны в другую, подталкивают к выводам по аналогии,
предполагающим структурное сходство между разными революциями.
Едва ли существует другое фундаментальное историческое понятие,
которое в такой же большой степени, как «революция», сочетало бы
3
«Es ist nicht ehrlich, die Revolution wie ein geschlossenes Ganzes zu behandeln,
wie eine Person auftreten zu lassen und zu schreiben: die Revolution will dieses und tut
jenes». — Письмо к Фридриху Пертесу (1831/33) см. в: Perthes C. T. (Hrsg.) Friedrich
Perthes Leben nach dessen schriftlichen und mündlichen Mitteilungen. Gotha, 1857.
Bd. 3. S. 358.
в себе уникальность и повторяемость, диахронные и синхронные аспек-

ты. Эти сочетания ведут к тому, что метафоры, используемые в речи,
приходится непрерывно подвергать модификациям, логически про-
тиворечащим друг другу. «Революция» как «переворот» (Umwälzung)
может указывать на какую-то цель в будущем, а может и означать «воз-
вращение» (Umkehr). В «революции» — в синхронном аспекте — всегда
заключена и «контрреволюция». В диахронном аспекте «революция»
и «контрреволюция» способствуют возникновению друг друга.
II. «Революция» в Античности

II.1. О предмете: революционные преобразования
без революции
Бывали ли в Античности революции? Это вопрос, ответ на кото-
рый зависит от дефиниции. Древняя Греция была единственной высо-
кой культурой до Нового времени (на которое она оказала сильнейшее
влияние), знавшей такие переломы, вследствие которых широкие слои
населения начинали регулярно и активно принимать практическое
участие в управлении государством. Если можно говорить о «нео-
литической революции» в мировой истории, то оправданно и эти
процессы назвать «политическими революциями»4. Для периода при-
мерно c 600 по 450 год до н.э. можно констатировать «революционный
процесс», который постепенно привел к этому перевороту в полити-
ческом строе различных полисов5. Отдельные фазы данного процес-
са резко отличаются по направленности происходивших изменений
от простых колебаний между монархией (царством либо тиранией)
и аристократией или между разными видами монархического либо
аристократического правления, какие бывали у греков до, во время
и после этого процесса. Дело в том, что его фазы заключали в себе
значительную структурную трансформацию, в результате которой
была установлена демократия. Этот процесс de iure и de facto вел
4
Meier Ch. Die Griechen: die politische Revolution der Weltgeschichte // Saeculum.
1982. Bd. 33. S. 133 ff.
5
Ср.: Heuss A. Das Revolutionsproblem im Spiegel der antiken Geschichte // Histo-
rische Zeitschrift. 1973. Bd. 216. S. 12, 18 (его истолкование вольное и общее).
к политическому равенству. Поскольку переворот ограничивался той

частью населения, которая обладала правами гражданства, — то есть
не затрагивал или даже, скорее, негативно затрагивал рабов, метеков
и женщин, — можно сказать, что и в демократиях правило меньшин-
ство. Но вместе с тем приходится констатировать, что в это меньшин-
ство могли входить и самые бедные из бедных граждан и что на прак-
тике они регулярно оказывали определяющее влияние на политику.
Таким образом, участие широких слоев населения в политической
деятельности у древних греков не ограничивалось случайными эпи-
зодами (Aufwallungen) или волеизъявлениями. Круг лиц, причастных
к принятию решений, и круг лиц, которых эти решения касались,
почти полностью совпадали6.
Из сказанного следует, что изменения в древнегреческих полисах
не только вели к совершенно новому результату, но имели также совер-
шенно нового субъекта и новую форму: управляемые стали управля-
ющими, повышение их политического статуса стало целью политиче-
ской деятельности (хотя инициатива в этой деятельности находилась
в руках знати)7. Открытая дискуссия, споры в народном собрании
и голосование сделались той формой, в которой структурное измене-
ние могло осуществляться легально, силами широких слоев граждан
(хотя, конечно, порой вполне могло иметь место и насильственное
вмешательство в процесс). Поэтому V век до н.э., в течение которо-
го по преимуществу происходили эти изменения, стал исключением
в греческой истории в том смысле, что это был век, когда проблематика
государственности сводилась к политическим вопросам.
До и после этого времени «социально-революционные» требования
тоже зачастую выдвигались. Прежде всего это было требование спра-
ведливого передела земли между всеми «членами общины» (ἀναδασμός
γῆς). Оно вызывало много тревог — а для многих становилось просто
кошмаром — и, вероятно, способствовало как приходу к власти тира-
нов, так и возникновению условий для первых шагов в сторону улуч-
шения экономической ситуации. Но в архаический период (VII–VI века
до н.э.) не известен ни один случай, когда эти требования действи-
тельно были бы удовлетворены8. В более позднее время такое иногда,
6
На данный момент наиболее актуальная работа на эту тему — Meier Ch. Die
Entstehung des Politischen bei den Griechen. 2. Aufl. Frankfurt a.M., 1983. S. 51 ff., 247 ff.
7
Martin J. Von Kleisthenes zu Ephialtes. Zur Entstehung der athenischen Demokra-
tie // Chiron. 1974. Bd. 4. S. 5 ff.; Meier Ch. Die Entstehung des Politischen. S. 321, 118.
8
О Спарте, где это требование, вероятно, было канализовано на мессенские
земли, см.: Kiechle F. Lakonien und Sparta. Untersuchungen zur ethnischen Struktur und
возможно, бывало9. Наиболее масштабные реформы провели между

243 и 192 годами до н.э. спартанские цари Агис, Клеомен и Набис. По-
следний пошел в своих преобразованиях так далеко, что даже предо-
ставил права гражданства многим илотам, то есть рабам. В связи с его
реформами в течение двух лет продолжалось «движение» (ϰίνημα)10,
направленное на изменение отношений собственности и выходившее
далеко за пределы Спарты. Но очень скоро оно захлебнулось11.
В целом у древних греков большую роль играли представления
о том, что изначально земля была распределена между всеми поровну;
при создании многих колоний они вновь стали актуальными. Теория
и утопия тоже зачастую основывались на постоянно существовавшей
возможности основания нового города. А вот о реальных земельных
реформах в существующих городах речь в этом контексте почти ни-
когда не шла12.
С другой стороны, в архаической и в постклассической Греции часто
и во многих местах происходили перевороты, сопряженные с насили-
ем конфликты, истребление целых групп лиц, изгнания, принуждение
к списанию долгов, конфискации имущества (и в этом смысле также
перераспределение земли, обычно в пользу тех, кто поддерживал власть
имущих). Поэтому нужно учитывать, что нестабильность обществен-
но-политических условий была сравнительно высока, политическому
порядку и собственности граждан угрожало много различных опасно-
стей, хотя в наших источниках они, вероятно, преувеличены13. Однако
никакого движения, направленного так или иначе на трансформиро-
вание общественных и экономических отношений, не происходило.
Таким образом, «политической революции» у древних греков пред-
шествовала длительная фаза потрясения всех сфер и условий жизни,
zur politischen Entwicklung Lakoniens und Spartas bis zum Ende der archaischen Zeit.
München, 1963. S. 203 ff.
9
Fuks A. Patterns and Types of Social-Economic Revolution in Greece from the
Fourth to the Second Century B. C. // Ancient Society. 1974. Vol. 5. P. 51 ff.
10
Plutarch. Kleomenes. 17, 5.
11
Shimron B. Late Sparta; the Spartan Revolution 243–146 B. C. Buffalo (Ind.), 1972.
12
Исключение составляет Фалеас Халкедонский, предложения которого вос-
принимались теоретиками как высокоакадемические: Aristoteles. Pol. 1266a 30 ff.
13
Fuks A. Patterns and Types. P. 51 ff.; Rostovtzeff M. Gesellschafts- und Wirt-
schaftsgeschichte der hellenistischen Welt. Darmstadt, 1062. Bd. 1. S. 160–161, 899–900;
Heuss A. Barthold Georg Niebuhrs wissenschaftliche Anfänge: Untersuchungen und Mit-
teilungen über die Kopenhagener Manuskripte // Abhandlungen der Akademie der Wis-
senschaften zu Göttingen. Philosophisch-historische Klasse. Folge 3. 1981. Nr. 114, 193 ff.;
Finley M. I. Politics in the Ancient World. Cambridge, 1983. S. 108 ff.
проявлявшаяся, в частности, в виде многочисленных и зачастую кро-

вопролитных возмущений14. Но ее необходимой предпосылкой стала
экономическая консолидация широких слоев населения, и протекала
она — во всяком случае, в Афинах, но, наверное, и в некоторых других
местах — сравнительно «нереволюционным» образом: ведь искони су-
ществовали народные собрания, а если их не было, то их легко было
восстановить по примеру предков или по образцу соседних городов.
И хотя права этих собраний на принятие политических решений были
поначалу ограничены привычными и не вызывавшими сомнений узки-
ми рамками политического мышления и политической фантазии, сво-
его рода безальтернативностью наличных условий, все же это не была
принципиальная ограниченность. Таким образом, в этом традицион-
ном «номистическом»15 горизонте некоторые постановления народных
собраний, направленные на изменение государственного строя, могли
показаться власть имущим чем-то неслыханным, новым, противоре-
чившим всякой традиции, то есть как бы революционным, однако
они при этом все равно имели, говоря нынешним языком, «законную
силу». Инициаторами беспорядков и насилия в рамках этого процесса
были — по крайней мере, в Афинах — скорее те, кто отстаивал старое16.
Необходимо также подчеркнуть, что движение в сторону демократии —
во всяком случае тогда, когда это было значительное продвижение впе-
ред, — происходило в поле постепенно модифицировавшегося, но из-
начально существовавшего и сохранявшегося права.
Лишь после того, как принципы государственного устройства были
четче сформулированы и лучше защищены, и после того, как полно-
стью сформировалась «кратистическая» альтернатива между олигар-
хией и демократией, могла возникнуть необходимость в том, чтобы
поменять все государственное устройство целиком. А происходило
это зачастую в результате вмешательства извне или открытого мяте-
жа. Как только появился выбор, кому править — знати или народу, —
возникла ситуация, когда политические притязания стали потенци-
ально взаимоисключающими. И одновременно вопрос о том, будет ли
в государстве царить «единодушие» (ὁμόνοια), стал предметом заботы
14
Hasebroek J. Griechische Wirtschafts- und Gesellschaftsgeschichte bis zur Perser-
zeit. Tübingen, 1931. S. 164 ff. Примеры нигде не собраны исчерпывающим образом.
15
Meier Ch. Entstehung des Begriffs «Demokratie». Vier Prolegomena zu einer his-
torischen Theorie. Frankfurt a.M., 1970. S. 15 ff.; Idem. Die Entstehung des Politischen
(см. примеч. 6). S. 315, 427–428, 491.
16
Ср. касательно Афин после Клисфена: Ibid. S. 113–114; после Эфиальта: Ibid.
S. 149, 205–206, 212–213.
граждан. Прежде это не составляло проблемы: единодушие было само

собой разумеющейся частью правильного порядка (установление ко-
торого включало устранение причин социальных конфликтов). Поэто-
му появление и распространение понятия-лозунга ὁμόνοια указывает
на возникновение политической ответственности у управляемых граж-
дан, а также на появление именно в связи с этим новых политических
антагонизмов. «Гражданская война для обеих сторон нехороша, ибо
она равно гибельна для победителей и для побежденных»17. Поэтому
со времен Эсхила нам встречается в источниках призыв к граждан-
ской дружбе, которая впоследствии вошла в древнегреческое понятие
«политического»18.
Начиная с Пелопоннесской войны государственные перевороты19
случаются все чаще, с начала IV века до н.э. во многих городах наблю-
дается сильный антагонизм между богатыми и бедными. Платон фор-
мулирует свое учение о необходимой трансформации государственных
устройств20. Политика Аристотеля в значительной мере представляет
собой учение о предотвращении переворотов21. После того как Платон
показал, что трансформацию государственных устройств вызывает
прежде всего распад их этических фундаментов, а также раздор между
теми, на ком они держатся, Аристотель (как до него Фукидид) усматри-
вал причину переворотов — которые могли быть осуществлены как на-
родом, так и, в особенности, богатыми гражданами — в неравенстве22.
При этом — прежде всего в сравнительно небольших и нестабиль-
ных полисах — возникла специфическая пропорция между правилом
17
Demokrit. Fragm. 249 // Diels H., Kranz W. (Hrsg.) Die Fragmente der Vorsokrati-
ker. 10. Aufl. Berlin, 1960. Bd. 2. S. 195; там же дальнейшие свидетельства об ὁμόνοια;
далее см. ссылки в: Meier Ch. Die Entstehung des Politischen. S. 296, 316.
18
Требования единодушия и гражданской дружбы со времен Эсхила см.: Ibid.
S. 207 ff. Там также впервые противопоставлены друг другу общество, расколотое
на партии, с одной стороны, и правопорядок, царящий в полисе, — с другой: Ibid.
S. 218. Позднее Платон противопоставляет (Platon. Politikos. 303 c) στασιαότικός
и πολιτικός, а также στασιωτεία и πολιτεία. См.: Conze W., Meier Ch., Koselleck R. De-
mokratie // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegrif-
fe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Stuttgart, 1972.
Bd. 1. S. 830.
19
Thukydides. 1, 23; 3, 82.
20
Platon. Pol. 8; критику см.: Aristoteles. Pol. 1315b. Собственно круговорот ви-
дов государственного устройства описан впервые в: Polybios. 6, 5 ff.
21
Aristoteles. Pol. 1307b 26 ff.; следует отметить советы по сохранению тирании,
большая часть которых, правда, имеет целью ее смягчение: Ibid. 1313a 18 ff.
22
Ryffel H. METABOΛH ПОΛITEIΩN. Der Wandel der Staatsverfassung. Untersu-
chungen zu einem Problem der griechischen Staatstheorie. Bern, 1949.
и исключением. Поскольку там почти не было «середняков», у «немно-

гих» — то есть у «имущих» — политический шанс реализовать свои
общие интересы возникал только в тех случаях, когда они отнимали
у низших слоев граждан активное избирательное право или сильно
урезали его. Демократия же отличалась тем, что все свободные члены
общины обладали неограниченным или почти неограниченным изби-
рательным правом. Лишь за счет того, что проблема активного изби-
рательного права приобрела столь важное значение, могла сложиться
такая ситуация, когда антагонизм между олигархией и демократией
мог показаться осмысленным и, более того, самым важным политиче-
ским антагонизмом вообще. Оба государственных устройства быва-
ли зачастую партийными23. Соответственно, важные общие интересы
как демоса, так и олигархии могли быть осуществлены только путем
насильственного свержения существующего строя. Таким образом, по-
тенциал каждого из видов государственного устройства и партийной
структуры был сравнительно ограниченным: то, что в современную
эпоху часто еще возможно в рамках существующего строя, в Древней
Греции было достижимо только при условии его смены. Поэтому эта
смена и происходила так часто; она, конечно, представляла собой вся-
кий раз крайний случай, но этот край, так сказать, проходил очень близ-
ко от нормальной политической практики. Кроме того, возможности
для внезапного переворота были довольно большие; соответственно,
довольно часто случались, с одной стороны, преднамеренные и непред-
намеренные убийства, а с другой — добровольные и недобровольные
удаления в изгнание. Определенную роль играло и то, что в этих по-
лисах не были четко разделены внутренняя и внешняя политика: из-
гнанные и их союзники легко могли извне подступить к городу и рас-
считывать на поддержку своих сторонников внутри него. Сословная
солидарность жестко конкурировала с солидарностью между жителями
одного полиса. Аристотель писал, что всякое чрезмерное напряжение
обстановки, зачастую означавшее одновременно и резкое увеличение
числа изгнанных, несло угрозу существованию государственного строя.
Поэтому начиная с IV века до н.э. были возможны разнообразные ва-
риации, но не радикальные перемены24. Фактор, который, казалось бы,
23
Aristoteles. Pol. 1279b 17 ff.; ср.: Meier Ch. Enstehung des Begriffs «Demokratie»
(см. примеч. 15). S. 53 ff.; с оговорками в: Nippel W. Mischverfassungstheorie und Ver-
fassungsrealität in Antike und früher Neuzeit. Stuttgart, 1980.
24
Aristoteles. Pol. 1264a 3 ff.; аналогично: Platon. Pol. 563e; 564a. Ср.: Gehrke H. J.
Untersuchungen zu den inneren Kriegen in den griechischen Staaten des 5. und 4. Jahr-
hunderts. München, 1984.
способствовал радикальным переменам, — небольшие размеры поли-

са — одновременно им и препятствовал, потому что всюду поблизости
жили соседи.
Таким образом, у древних греков дела обстояли совершенно иначе,
нежели в континентальной Европе Нового времени, и история у них
протекала совсем по-другому. Если у них прорыв к демократии про-
исходил постепенно, то у истоков современной демократии стоят Аме-
риканская и, прежде всего, Великая Французская революции. У греков
радикальные изменения в ходе собственно «революционных» преобра-
зований вовсе не обязательно были связаны с насилием, а в Новое вре-
мя они накрепко срослись друг с другом. У древних в центре событий
стояли отдельные законы, вводившие реформы, а теперь революция
представляет собой всеохватный процесс, который выходит далеко
за пределы намерений тех, кто его начал, и преображает все общество.
Итак, античному миру неведомо такое накопление потенциально
революционной энергии, а потому неведомы ему и такие «разряды».
Ему неведомо государство, ни как политическое объединение круп-
ных территорий, ни как высокая концентрация политической власти
и легитимности; неведомо ему и то внешнее и внутреннее дисциплини-
рование, которое превратило монархическое государство, пусть даже
слабое, в могущественную силу, противостоящую обществу. Соответ-
ственно, не было в Античности и оттесненного от политики общества,
все же нашедшего в самом себе точки опоры и достаточную уверенность
в себе, чтобы сформировать собственное мышление и в мыслях вы-
строить всеохватную альтернативу «старому порядку» (Ancien Régime).
Не было у древних греков также и религии откровения, и церкви, кото-
рые потенциально усиливают как государство, так и общество, а также
увеличивают дистанцию между ними. В таких условиях не могли об-
разоваться ни характерная «оторванность» государства от населения
(Fallhöhe), ни большие расхождения между отдельными позициями —
эта гремучая смесь обстоятельств, которые в конце концов привели
к тому, что республика, или «демократия», по всей видимости, могла
быть создана только одним махом — или вообще никак25.
Разумеется, и античной демократии предшествовала оживленная
политическая мысль. Однако то, что в ней предвосхищалось, всякий
25
Показателен Токвиль (Tocqueville A. de. L’ ancien régime et la révolution (1856/59) //
Idem. Œuvres compl. Paris, 1952. T. 2/1. P. 196), который пишет, что французской
интеллигенции XVIII века (в противоположность английской) казалось, что «надо
было или все терпеть, или все разрушить» (цит. по: Токвиль А. де. Старый порядок
и революция / Пер. с фр. М. Федоровой. М., 1997. С. 129. — Примеч. пер.).
раз находило быстрое воплощение где-нибудь в одном из бесчислен-

ных полисов. Поэтому мысль опережала действительность всегда очень
ненамного, пока в софистике и прежде всего у Платона вдруг не ото-
рвалась от нее на недостижимое расстояние. У древних греков не было
и древних греков в прошлом, чтобы задолго до того, как демократия
стала возможна, знать о ее возможности и связывать с ней смелые мыс-
ли, далеко уходящие за пределы политической реальности. Они посте-
пенно врастали в политику, и по ходу этого врастания формировались
политика и полис. Древние греки никогда не оказывались в положении
общества, противостоящего государству как чему-то внешнему.
Соответственно, общественно-политическая действительность
у них была гораздо более плотной и замкнутой, их понятия были менее
абстрактными, и все их государство заключалось в их идентичности
как граждан (или аристократов), а не в абстрактных формах представи-
тельства (которому в Новое время стали соответствовать многочислен-
ные другие функции абстрагирования — от пребывания в конкретном
пространстве и времени, от геоцентрического мышления, от ощущения
необходимости подавлять партийность и алчность). Поэтому в их по-
литике отсутствовал такой момент, как планирование изменения об-
щества. Если бы он был, то сводился бы к самоизменению, но для этого
им недоставало способности дистанцироваться от самих себя26.
Но одновременно это означало, что у греков было мало возмож-
ностей для универсализации. Идея равенства людей, порой встреча-
ющаяся в софистике, не могла найти отклика. Для этого за пределами
философских школ недоставало дистанции между людьми и тем госу-
дарством, которое они в совокупности образовывали.
И наконец, древние греки практически не смогли выработать по-
зитивного отношения к новому. Введенное Солоном различение между
«благозаконием» и «беззаконием» было противопоставлением «хоро-
шего порядка» и статуса-кво. По всей видимости, частью этого статуса-
кво было нараставшее движение в сторону общественных беспорядков
и гражданской войны. Хороший же порядок означал стабильность, хотя
для его установления или восстановления и требовались перемены27.
26
Meier Ch. Die Entstehung des Politischen (см. примеч. 6). S. 329, 426; о совре-
менных аналогах см. особенно: Elias N. Über den Prozeß der Zivilisation. Soziogene-
tische und psychogenetische Untersuchungen. 1936. Bd. 1: Wandlungen des Verhaltens
in den westlichen Oberschichten des Abendlandes. (Предисловие ко 2-му изд. 1969 г.
в репринте: Frankfurt a.M., 1977). S. LVIII–LIX; Hirschman A. O. Leidenschaften und In-
teressen. Politische Begründungen des Kapitalismus vor seinem Sieg. Frankfurt a.M., 1980.
27
Solon. Elegie. 3; Meier Ch. Die Entstehung des Politischen (см. примеч. 6). S. 222 ff.
Именно это, кажется, и было в дальнейшем принципом всех полити-

ческих реформаторских устремлений. О взаимосвязи между справед-
ливостью государственного устройства и его долговечностью говорили
и позже, причем не только властители, заинтересованные, естественно,
в долговечности установленного ими порядка, но и теоретики28. Этот
взгляд явно господствовал. Поэтому, хотя и происходили то и дело
пертурбации, одобрять их сами по себе было невозможно. Лишь ино-
гда, в отдельных случаях, да и то недолго, от изменений как таковых
и от чего-то нового в политической сфере ждали добра (поскольку
высоко ценили человеческую изобретательность), но никто никогда
не вырабатывал концепции трансформационного процесса, который
вел бы к улучшению жизни29. Позитивное же отношение к революции
мыслимо, пожалуй, только в рамках концепции истории как прогресса,
а такая история, в свою очередь, мыслима лишь как продукт общества,
противопоставленного государству, «гражданской общественности»,
способной сделать историю единой и всеобщей и одновременно рассма-
тривать ее как общественный процесс, а не просто как политическую
деятельность и ряд событий. Таким образом, у древних греков переме-
ны и перевороты всегда были средствами, а не самоцелью; в целом они
представляли собой нарушения регулярного течения жизни, которые,
правда, случались слишком часто30. Не было никаких мыслей о новой
эре, о каком-то совсем ином будущем или хотя бы о какой-то обще-
ственной силе как о партии, выступающей за нововведения.
Если все это отсутствовало у греков, то у римлян тем более. Хотя
межсословные конфликты патрициев и плебеев обнаруживали некото-
рые черты сходства с одновременно происходившим кризисом у греков,
все же в Риме не нарушилась гомогенность знания: никогда не возникала
возможность альтернативы правлению знати. Только доступ к полити-
ческим должностям становился шире, так что сформировалась патри-
цианско-плебейская по своему составу знать, а кроме того улучшалось
экономическое и правовое положение плебса в целом. Этот процесс
включал в себя прежде всего создание и развитие плебейских обществен-
но-политических институтов: народных трибунов и собрания плебса.
Институционализировалась не власть народа, а инструменты действен-
ной оппозиции власти знати с его стороны. (Важную роль в этом, воз-
28
Это четко прослеживается в Орестее Эсхила (Ibid. S. 222 ff., 239 ff.), прежде
всего в его Прометее: Ibid. S. 165–166, 238 ff. Позже это встречается прежде всего
у Платона и Аристотеля.
29
Ibid. S. 457, 318 ff., 435 ff.
30
Ср.: Arendt H. Über die Revolution. München, 1968. S. 40–41.
можно, сыграло открытие греками возможности институционализации

прав низших слоев на участие в государственном управлении.)
Политический порядок оставался в Древнем Риме таким, каким
он «естественно сложился»31: потомки, как правило, придерживались
традиций предков, mos maiorum. Новое как новое не ценилось и не мог-
ло цениться, хотя потом, задним числом, могло указывать на благо-
творный характер какого-нибудь нововведения или политического
возмущения32. С другой стороны, этот порядок располагал все более
широкими возможностями для того, чтобы предоставлять разным
политическим силам шанс заявить о себе. Сенат придавал большое
значение тому, чтобы в случае разногласий окончательное решение
оставалось за ним. Необходимым условием для этого была его праг-
матическая готовность идти на уступки по тем или иным конкретным
вопросам; это означало, что поводов для конфликтов было не слишком
много, а борьба за всеобщие интересы велась энергично33.
Это положение изменилось в позднереспубликанский период, когда
начались тяжелые социальные кризисы, проблем в сфере власти стано-
вились все больше, а способности их решать — все меньше. Различные
проекты были с помощью народного собрания проведены вопреки воле
сената. Порой при таких «senatus adversus plebem certamina»34 дело дохо-
дило и до рукоприкладства. Но это — равно как и кровопролитие, когда
в крайних ситуациях сенат применял силу против могущественных про-
тивников, побеждал и уничтожал их, — были отступления от сложившего-
ся порядка35. Никаких переворотов. Цели, которые ставили себе противни-
ки сената, тоже едва ли можно назвать революционными. Такого названия
заслуживал бы только долговременный процесс, в который складывались
31
Kunkel W. Gesetzesrecht und Gewohnheitsrecht in der Verfassung der Römischen Re-
publik (1971) // Niederländer H. (Hrsg.) Kleine Schriften zu römischen Strafverfahren und
zur römischen Verfassungsgeschichte. Weimar, 1974. S. 367 ff.; Meier Ch. Res publica amissa.
Eine Studie zu Verfassung und Geschichte der späten römischen Republik (1966). Frankfurt
a.M., 1980. S. 56–57, XXIII ff.; Idem. La spécificité de l’ ordre politique et social romain //
Idem. Introduction à l’ anthropologie politique de l’ antiquité classique. Paris, 1983. P. 63 ff.
32
Например: Cicero. De imperio Cn. Pompei. 60 ff.; Idem. De oratore. 199: «tui om-
nes seditiones fuissent, iustas tamen fuisse non nullas et prope necessarias», — например,
учреждение должности народных трибунов; иной взгляд — в: Idem. De legibus. 3, 19;
Taсitus. Annales. 11, 24, 7.
33
Ср.: Meier Ch. Das Kompromiß-Angebot an Caesar i. J. 59 v. Chr., ein Beispiel sena-
torischer «Verfassungspolitik» // Museum Helveticum. 1975. Bd. 32. S. 204 ff.
34
Tacitus. Dialogue. 36, 3; ср.: Sallustius. Jugurtha. 41, 1.
35
Meier Ch. Der Ernstfall im alten Rom // Peisl A., Mohler A. (Hrsg.) Der Ernstfall.
Frankfurt a.M.; Berlin; Wien, 1979. S. 40 ff.
прямые и побочные эффекты различных проблем и разгоравшихся во-

круг них конфликтов: он за неполное столетие привел Рим от республики
к монархии. Можно вслед за Моммзеном, Саймом и другими историками
назвать этот процесс «римской революцией», однако при этом нельзя упу-
скать из виду того, что на самом деле это был процесс дезинтеграции. Здесь
не какой-то новый слой рвался к власти, а распадался порядок, и новый
порядок, монархический, смог занять его место лишь после того, как ста-
рый был по-настоящему расшатан в длительных гражданских войнах36.
Подлинная проблема заключалась в том, что очень долго римля-
не сохраняли республиканский порядок как единственно легитимный,
хотя — или, скорее, потому что — он не справлялся с задачами обес-
печения власти в условиях государства, охватывавшего целый мир.
Чем больше он показывал свою несостоятельность, тем больше римля-
нам казалось — поскольку ничего лучше его они не знали, — что необ-
ходимо за него бороться и его восстанавливать. На протяжении очень
длительного времени им недоставало той способности отстраниться
от данностей, которая позволила бы им сделать своим главным ори-
ентиром и идеалом спокойствие, порядок и беспроблемную эффек-
тивность, которых требуют от своего государства граждане в Новое
время. В Древнем Риме не существовало ни такого ярко выраженного
равенства граждан, как в Афинах, ни, соответственно, такого ярко
выраженного гражданского самопонимания, как у афинян. Однако
при всей дифференцированности политических прав в практической
области, Римская республика все же основывалась на самопонимании
граждан, а не на их представительстве в органах власти. Поэтому в Риме
революционный потенциал имел еще гораздо меньше возможностей
накапливаться, нежели в Греции, хотя по сравнению с предшествовав-
шими культурами римская и сформировала гораздо более обширное
пространство свободной деятельности для тех, кто был объектом прав-
ления, а не субъектом.
И наконец, ни в Греции, ни в Риме не было «революции рабов в том
смысле, что борьба велась против рабства или рабами как рабами». Раз-
личные восстания рабов, конечно, были. Но они служили лишь одной
цели: обеспечить своим участникам свободу или — еще чаще — добычу37.
36
Meier Ch. Res publica amissa (см. примеч. 31); Idem. Die Ohnmacht des allmäch-
tigen Dictators Caesar. Frankfurt a.M., 1980. S. 223 ff.
37
Heuss A. Das Revolutionsproblem im Spiegel (см. примеч. 5). S. 51–52; ср.: Gua-
rino A. Spartacus. Analyse eines Mythos. München, 1980.
II.2. О терминологии
Греческая и римская терминология, использовавшаяся для обо-
значения изменения государственного устройства и конфликтов, со-
пряженных с насилием, соответствует описанным особенностям этих
культур. В этой области существует множество выражений, в основ-
ном описательного характера. Они обозначают либо изменение, либо
борьбу с применением силы и/или предшествующий ей раскол в кол-
лективе граждан. Пожалуй, к той специфической комбинации этих
составляющих, которая характерна для понятия революции в Новое
время, приближается греческое μεταβολή.
Данное слово является у Платона и Аристотеля главным термином,
используемым для обозначения изменения государственного устрой-
ства. Обычно оно употребляется в составе словосочетания μεταβολή
τῆς πολιτείας38. Значение его включает в себя как небольшие модифика-
ции, так и коренные трансформации порядка. Рядом с μεταβολή стоит
μεταστάσις, смысл которого у Фукидида даже исключительно ограни-
чивается изменением государственного устройства39. То же касается
и глаголов, от которых образованы эти существительные. При этом
с конца V в. до н.э. само собой разумеется, что изменение государ-
ственного устройства происходит чаще всего насильственным путем40.
Но Аристотель подчеркивает, что это не обязательно должно быть так;
для сопряженного с насилием конфликта, нацеленного на государствен-
ный переворот, в греческом языке имеются другие слова, прежде все-
го — στάσις. Посередине между στάσις и μεταστάσις стоит ϰίνησις, когда
оно означает «потрясение» и в этом значении может относиться и к по-
литическим волнениям, и к переменам41. Распространившиеся в V веке
до н.э. слова, значащие «нововведение», «вводить новшества», исполь-
зуются применительно к изменениям как государственного устройства,
так и внешнеполитической обстановки, а кроме того могут обозначать
38
Aristoteles. Pol. 1301b 6 ff.
39
Bétant E. A. Lexicon Thucydideum. Genève, 1847 (reprint: Hildesheim; N. Y.,
1969). Т. 2. Р. 135, 138: cм. «μεταβολή», «μεταστάσις»; о глаголах см.: Ibid. P. 124–125,
134–135: μεϑιστάναι, μεταβάλλειν. — Слово μεταβολή означает любое изменение,
как νεωτερίζειν.
40
Aristoteles. Pol. 1303a 13 ff.; 1304b 7 ff.; иначе — Kritias в: Xenophon. Hellenika.
2, 3, 24, 32.
41
Например: Thukydides. 1, 1, 2; ср.: Ibid. 3, 75, 2; Aristoteles. Pol. 1268b 25 ff., 1300b
37 1302a 35; Polybios. 3, 4, 12; глагол: Herodot. 3, 80, 5; Thukydides. 3, 82, 1; 1, 71, 2–3;
Аристофан. Лягушки. 760; Demosthenes. 23, 133; Platon. Pol. 424c, 426c, 545d; Hippias
maior. 284b; Aristoteles. Pol. 1301b 18, 1304a 36, 1305b 6, 1306a 6, 1307b.
и просто акции насилия и учинение беспорядков. Независимо от того,

каким путем эти слова образовались, в их употреблении выражается
отчетливо негативный акцент, который связывается с нововведениями
и, кстати, характерен для оценки афинян жителями других полисов42.
Слово στάσις зафиксировано начиная со времен Солона (начало
VI века до н.э.); в долгосрочной перспективе оно означает и «спокой-
ствие», «стояние» — в противоположность движению, — и «волне-
ние», каковым являются ожесточенные столкновения и гражданская
война. Образовано это существительное от ἵστημι и потому означает
буквально «стояние», «состояние», «стойка» и одновременно «вста-
вание», «занятие позиции». Прежде всего, по-видимому, оно подра-
зумевает возмущение некоторых частей гражданского коллектива
либо раскол его на партии, зачастую приводивший в Древней Греции
к гражданской войне43. У Геродота — в эпоху, знавшую мало открытых
смут, — это слово стало употребляться также и для бурных разногла-
сий и споров. Между στάσις и φόνος Геродот иногда проводит четкое
различие44. А со времен Фукидида господствующим стало значение
«насильственные действия» (нацеленные на совершение переворота).
В одном месте, говоря об относительно ненасильственной фазе одного
глубокого, даже пространственного раскола в гражданском коллективе,
Фукидид называет ее временем «после στάσις»45. Аристотель иногда
42
Первые примеры (в формах νεοχμόω, νεοχμός, νεώτερον ποιεῖν) — у Геродота.
Ср.: Powell J. E. A Lexicon to Herodotus. Cambridge, 1938. P. 231: νέος, νεοχμός; каса-
тельно Фукидида ср.: Bétant E. A. Lexicon Thucydideum. T. 2. P. 161–162: νεωτερισμός,
νεωτεροποιία и однокоренные глаголы. См. также: Kritias. Fragm. 13; Diels H.,
Kranz W. Die Fragmente der Vorsokratiker (см. примеч. 17). 10. Aufl. Bd. 2. S. 393. Да-
лее, например: Lysias. 20,16; Demosthenes. 17, 15; 23, 193; Platon. Pol. 422a; 555d; 565b;
Aristoteles. Pol. 1266b 14, 1308b 20, 1310a 25, 1305b 41; Meier Ch. Die Entstehung des
Politischen (см. примеч. 6). S. 318, 456–457, 482.
43
Solon. 3, 19D. Στάσις ἔμφυλος, возможно, означает «раскол», а πόλεμος (как,
например, у Гомера в Одиссее 24, 475 и в Илиаде 9, 63–64 с прилагательным
ἐπιδήμιος) — «гражданскую войну». Аналогично: Theognis. 51D; Xenophanes. Fragm.
1, 23; Diels H., Kranz W. Die Fragmente der Vorsokratiker. 1960. Bd. 1. S. 128, если это
следует понимать как параллель к: Anakreon. 96D. Ср.: Alkaios. 24c, 11D. В остальных
ранних примерах оба значения переходят друг в друга: Fatouros G. Index Verborum
zur frühgriechischen Lyrik. Heidelberg, 1966. S. 351. Aischylos. Eumeniden 977. — В этой
части статьи я опирался на доклад Ганса Грэзера, работавшего в то время в Кёльне.
Работа Loenen D. Stasis. Amsterdam, 1953 оказалась мне недоступна.
44
Herodot. 3, 82, 3; Powell J. E. Lexicon to Herodotus. P. 336: στάσις. Ср.: Sophokles.
Оedipus Rex. 633–634; Isokrates. 4, 79.
45
Herodot. 4, 46, 1; ср.: Ibid. 48, 5; Bétant E. A. Lexicon Thucydideum. T. 2. P. 418:
στάσις. Кроме того см.: Euripides Herakles. 590. Нередко στάσις использовалось вме-
сте с φόνος или μάχαι, обычно с целью усилить характеристику или выразить осу-
ставит διαφο ά перед στάσις46 — подобно тому, как Геродот ставил στάσις
перед φόνος. По всей видимости, значение менялось сообразно тому
уровню насилия во внутренних конфликтах, к которому была при-
вычна каждая эпоха. Но почти всегда, когда в политическом контексте
речь идет о στάσις, это — глубокий раскол или поляризация в граждан-
ском коллективе, это раздоры, от которых не может остаться в стороне
ни один житель полиса.
Со времен Геродота слово στάσις начало — подобно немецкому
Stand — употребляться и для обозначения «группы», только не сосло-
вия, а «фракции» или «партии» в гражданских войнах и подобных им
конфликтах47.
В наших источниках, особенно у Фукидида и у философов, στάσις
употребляется, как правило, чисто описательно: с отстраненной по-
зиции наблюдателя-теоретика, рассматривающего множество случаев.
Вместе с тем у нас есть немало текстов — причем относящихся именно
к раннему времени, — в которых это слово нагружено сильными не-
гативными аффектами: оно связывается очень часто с бесконечными
страданиями, смертоубийством и погибелью48. Когда это слово исполь-
зовалось в агитационных текстах, оно, вероятно, носило нередко в той
или иной степени характер заклинания. Едва ли στάσις мог выглядеть
чем-то положительным (исключение: Исократ 4, 79).
Поскольку всем было известно, как понимать это слово, мы ни-
где не находим подробного его объяснения. Знаменитая патология
Фукидида (3, 82), имеющая своей отправной точкой στάσις в Керкире
(Корфу)49, описывает не собственно στάσις, а общее извращение нра-
вов, которое в те времена наступило и во внутренней, и во внешней
политике. Правда, в этой главе, как и в описании событий в Керкире,
ждение — например: Theognis. 51D; Sophokles. Oedipus in Kolonos. 1233; Euripides.

Fragm. 282, 27; Platon. Pol. 351d; 560a; Aristoteles. Pol. 1296a 27; Diodor. 15, 57, 3; Isok-
rates Panegyrikos. 114; Panathenaikos. 99, 9; письмо 8 et passim.
46
Aristoteles. Pol. 1303b 38; ср.: Ibid. 14; аналогично, видимо, Dikaiarсh. Fragm. 59
(см. у Wehrli). Platon 7 письмо, 336d, наоборот, выводит διαφοραί из στάσις. Фукидид
употребляет слово διαφορά почти исключительно для обозначения внешнеполити-
ческих противоречий; для внутренних конфликтов — в Thukydides. 2, 65, 12; 3, 82, 1.
47
Herodot. 1, 59, 3; тогда же впервые ςτασιῶται; Thukydides. 4, 71, 1; Aristoteles.
Oikon. 1348a 36; Platon. Pol. 560a, говорит о στάσις и ἀντίστασις. — Ср. в связи с этим
также: Aischylos. Agamemnon. 1117; Idem. Choephoren. 114. 458; Idem. Eumenides.
311; Idem. Hiketides. 17.
48
Например: Bakchylides. 24, 3; Theognis. 781; Pindar. Fragm. 52k, 15; Aischylos. Eu-
menides 977; Idem. Персы. 714–715. Ср. примеч. 45.
49
Heuss A. Das Revolutionsproblem im Spiegel (см. примеч. 5). S. 34 ff.
встречается целый ряд признаков, которые с тех пор сделались топо-

сами гражданской войны: рвутся семейные узы, все перегруппировы-
ваются совершенно по-новому, слова меняют свой смысл на противо-
положный, воцаряется бесконечное взаимное недоверие и так далее.
Поскольку ранее VI века до н.э. для обозначения «гражданской
распри» уже существовали другие слова (например, ἔ ις, νείϰος)50, прав-
доподобным выглядит предположение, что слово στάσις было обра-
зовано для того, чтобы описывать дотоле неизвестную, особенную
ситуацию: такой раскол между крупными сегментами гражданского
коллектива, который возникал, когда отдельные представители знати
выступали в защиту крестьян, погрязших в долгах и стоявших перед
угрозой лишения собственности и порабощения, а потом с их помо-
щью выступали против большинства знати (обычно для того, чтобы
узурпировать единоличную власть и установить тиранию). Тексты
Солона отличаются тем своеобразием, что в них одновременно встре-
чается еще и другое существительное, описывающее эту ситуацию
более (как нам кажется) точно: διχοστασίη, то есть «расхождение».
Оно образовано от того же самого глагола и благодаря приставке δίχ-
(«надвое», «раздельно», «порознь») кажется особенно удачным словом
для описания раскола51. Если στάσις стоит рядом с ним и — главное —
становится общепринятым (а потом однозначно закрепляет за собой
первое место среди терминов, обозначающих «сопряженный с наси-
лием конфликт»), то объясняется это, вероятно, лишь особым смыс-
лом, который приобрело «стояние» в данном контексте. Возможно,
изначально это слово прежде всего указывало на то, что возмутители
спокойствия не садились, как это было принято в народном собрании
(дабы сидя и соблюдая порядок слушать ораторов, которые поднима-
лись со своих мест)52, а стояли, демонстрируя угрозу и, вероятно, не-
желание искать компромисс. Возможно, имелось в виду прежде всего
«вставание» одной или обеих партий с места и «занятие позиции»
для схватки: глагол ἵστημι может использоваться и для построения
50
Особенно интересно перечисление различных зол у Гесиода: Hesiod. Theogo-
nia. S. 226 ff.; ср.: Ibid. S. 782–783; Idem. Erga. S. 27 ff.
51
Solon. Elegie 3, 37D. Это слово употреблено еще несколько раз. Позднее мы
обнаруживаем также διάστασις, напр. в: Thukydides. 6, 18. Особенно интересно то
место в Platon. Nomoi. 744d, где он пишет, что «διάστασις» лучше, чем «στάσις»! Воз-
можно, изнчальный смысл слова уже был забыт? См.: Aristoteles. Pol. 1296a 8; 1300b
37; 1303b 4.
52
Homer. Ilias. 1, 58. 68. 304; 2, 53. 96 ff. 210–211; Idem. Odyssea. 1, 372; 2, 14. 37.
224. 239ff.; 24, 420 ff. 463–464.
войска перед битвой53. В таком случае существительное στάσις имело

изначально вполне конкретное значение — «место в одном из вну-
тренних рядов боевого порядка»54. В любом случае оно, вероятно, в со-
ответствии с общепринятым словоупотреблением и представлением
той эпохи означало «стояние» или «занятие позиции», а не только
«расхождение» или «разбирательство» — одним словом, такое распо-
ложение граждан относительно друг друга, которое отражало раскол
в их коллективе. Из подобного раскола проистекало рукоприкладство,
а зачастую и кровопролитие, в силу чего это слово и стало одновре-
менно значить «гражданская война».
Интересно, что образованный от στάσις глагол στασιάζειν означает,
с одной стороны, «находиться в στάσις», а с другой — «делать στάσις»,
особенно у Аристотеля55: в этом находит свое выражение тот факт,
что στάσις зачастую представлял собой осознанное целенаправленное
действие — планомерно осуществлявшийся переворот. Впрочем, ино-
гда в состоянии στάσις город мог находиться в течение некоторого
времени, только в нем при этом не происходило тех направленных
на революционные преобразования процессов, которые характерны
для Нового времени. Для менее накаленных фаз беспорядков и преоб-
ладания неправомерных действий, когда ни одна из сил не могла до-
статочно быстро взять верх, греки обычно использовали слова τα αχή,
τα αγμός (и образованный от этого же корня глагол)56.
53
Idem. Ilias. 7, 136; 18, 533; 22, 85; Idem. Odyssea. 9, 54. Соответственно, στάσις
может обозначать «положение» в битве: Herodot. 9, 21, 2; 48, 2.
54
У нас нет подтверждений употребления этого слова для обозначения боево-
го порядка войск — только для позиции в нем. Однако бросается в глаза, что оно
по преимуществу указывает на внутреннее «расположение», имея при себе прила-
гательные, такие как ἔμφυλος: Solon. 3, 19 D; Herodot. 8, 3, 1; Demokrit. Fragm. 249 //
Diels H., Kranz W. (Hrsg.) Die Fragmente der Vorsokratiker (см. примеч. 17). Berlin,
1960. Bd. 2. S. 195, или οἰϰεῖος: Anonymus Jamblichi. Fragm. 7, 10; ibid. 404. Или таким
образом определялось только нечто ужасающее, непонятное? Другое объяснение
в: Hase C.B., Dindorf W., Dindorf L. (Hrsg.) Thesaurus Graecae Linguae. Graz, 1954. T. 7.
S. 663: στάσις. Применительно к внешним войнам στάσις не употребляется. Исклю-
чение: Platon. Pol. 470b ff. (Платон, однако, хочет сказать, что войны между греками
были гражданскими.) Ср.: Idem. Politikos. 306b/c; Idem. Sophistes. 228a; также Theog-
nis. 781; Demosthenes. 9, 21. — Геродот (Herodot. 8, 3, 1), вероятно, просто переносит
это общее положение на отношения между союзами. Хорошо проведено различие
в: Lysias. 12, 55. — Поздно и, вероятно, под римским влиянием возникает выраже-
ние «πολιτιϰὴ στάσις» у Дионисия Галикарнасского.
55
Aristoteles. Pol. 1266b 38; 1301a 39; 1302a 20 ff.; b 7; 1305a 24.
56
Например: Thrasymachos. Fragm. 1 // Diels H., Kranz W. (Hrsg.) Die Fragmente
der Vorsokratiker. 1960. Bd. 2. S. 323; Demosthenes. 25, 50; Aristoteles. Pol. 1302a 21; Po-
lybios. 1, 71, 7; 3, 4, 12; Euripides. Hiketiden. 752; Herakles. 533, 605.
В латинском языке есть своего рода эквивалент для греческого

στάσις — seditio. Буквально это слово значит «отход в сторону»57, по-
этому оно примерно синонимично слову secessio, которым обозначали
прежде всего знаменитое secessio plebis — уход плебса из Рима, нечто
наподобие демонстрации или забастовки. В то время как secessio оче-
видно остается связанным с этим великим исходом, seditio превраща-
ется в общий термин для «непокорности» и «смуты» среди граждан.
В то время как στάσις — это насилие с обеих сторон, seditio всегда подра-
зумевает насилие снизу. Не исключено, что слово это было образовано
по образцу secessio для того, чтобы обозначать более скромный вариант
крупномасштабного протеста (родственный ему глагол в источниках
не зафиксирован). Особенно характерным поводом для «отхода в сто-
рону» мог быть набор в солдаты: во всяком случае, одним из средств
борьбы, имевшихся в распоряжении плебса, было уклонение от него.
Seditio было делом не индивидов, а толпы, часто «скопления» (turba)58,
которое само по себе и по своим последствиям могло представляться
нарушением мира в стране. Слово seditio означает как насильствен-
ные действия между частными людьми, так и мятеж, и разнообразные,
в том числе кровопролитные, политические акты насилия, которые
имели место особенно в ходе агитации и законодательной деятельно-
сти периода поздней республики59. Seditio было уголовно наказуемым
деянием60. Оно наказывалось смертной казнью; впрочем, политиков
осуждали очень редко. Обвинение в seditio играло важную роль в ре-
чах, направленных против популярных народных трибунов: их любили
клеймить как «бунтовщиков» (seditiosi)61. Во многих конкретных слу-
чаях это было, вероятно, преувеличением.
57
Cicero. De re publica. 6, 1: «ea […] dissensio civium, quod seorsum eunt alii ad
alios, seditio dicitur». — (Перевод: «И этот разлад между гражданами, когда они бре-
дут врозь, одни к одним, другие к другим, — называется распрей»), цит по: Марк
Туллий Цицерон. Диалоги: О государстве; О законах. М., 1994. С. 267. — Примеч.
пер. Ср.: Hellegouarc’h J. Le vocabulaire latin des relations et des Partis politiques sous la
république. Paris, 1963. P. 134 ff.
58
Ibid. P. 323–324, 515; Tacitus. Annales. 1, 19, 2.
59
Cicero. Pro Sestio. 77.
60
Mommsen Th. Römisches Strafrecht. Leipzig, 1899. S. 562–563; Lintott A. W. Vio-
lence in Republican Rome. Oxford, 1968. P. 109 ff., 119–120; Cicero. Partitiones oratoriae.
105; Ulpian. Dig. 48, 4, 1, 1.
61
Meier Ch. Populares // Paulys Real-Encyclopädie der classischen Altertumswissen-
schaft. Suppl. Stuttgart, 1965. Bd. 10. S. 571–572; Hellegouarc’h J. Le vocabulaire latin
(см. примеч. 57). P. 531–532.
Наряду со словом seditio в том же или похожем смысле использу-

ется слово tumultus62. Его происхождение неясно. Ядро его значения,
по всей видимости, связано с понятиями «шум», «рев», «галдеж», при-
чем с особым акцентом на неупорядоченности происходящего. Поэто-
му слово это сделалось обозначением «смуты», в том числе и восстаний
рабов. Впечатление таково, что оно уже очень рано было закреплено
за определенной разновидностью чрезвычайных ситуаций общегосу-
дарственного масштаба, а именно за непосредственно угрожавшими
Риму внешними опасностями — tumultus Gallicus и tumultus Italicus.
В таких случаях tumultus объявлялся официально, причем сенатом.
Благодаря этому слово стало использоваться и для необходимых контр-
мер — levée en masse: устраивались срочные наборы в солдаты, никакие
освобождения от которых не признавались; при этом зачастую вместо
индивидуального принесения присяги ограничивались коллективным.
Как правило, издавалось распоряжение, чтобы граждане собирались
на войну, а все юридические операции откладывались.
Наряду с seditio и tumultus, для внутренних беспорядков могли
использоваться слова turba, perturbatio, discordia и dissensio63. Высшую
ступень представляла собой «гражданская война».
«Начались многочисленные беспорядки, мятежи, а в конце кон-
цов гражданские войны» — так описывает Саллюстий историю позд-
ней республики64. Bellum civile — латинский профессиональный тер-
мин для «гражданской войны»; встречаются также варианты bellum
domesticum, internum, intestinum65. Слово bellum применялось для любого
рода войны, ведшейся — с римской стороны — с использованием частей
регулярной армии, а значит, и для войн против отрядов Катилины
или «отпавших» рабов (в то время как простые грабительские набеги,
совершавшиеся бандами рабов, назывались latrocinia; им предшество-
62
Osthoef G. Tumultus — seditio. Untersuchungen zum römischen Staatsrecht und
zur politischen Terminologie der Römer. Phil. Diss. Köln, 1953; Lintott A. W. Violence in
Republican Rome. P. 153 ff.
63
Tacitus. Annales. 1, 19, 2; Cicero. Pro Flacco. 94; Idem. Pro Sestio. 54. 73; Idem. Phi-
lippica. 8, 32; 11, 27; 13, 33; Idem. Paradoxa stoicorum. 51; Idem. Pro Sestio. 46.99; Idem.
De finibus. 1, 44; Tacitus. Annales. 6, 16, 1; Idem. Historiae. 1, 46, 3; 3, 10, 4; Cicero. Ad
Atticum. 2, 1, 10; 7, 13, 1; Caesar. De bello civile. 3, 1, 3; Raaflaub K. Dignitatis Contentio.
Studien zur Motivation und politischen Taktik in Bürgerkrieg zwischen Caesar und Pom-
peius. München, 1974. S. 232 ff.
64
«Plurimae turbae, seditiones et ad postremum bella civilia orta sunt». — Sallust.
Historiae. 1, 12; ср.: Tacitus. Historiae. 1, 46, 3.
65
Примеры см. в: Thesaurus Linguae Latinae. Leipzig, 1900–1906. T. 2. S. 1849–1850
(статья Bellorum genera).
вала обычно стадия заговора — coniuratio66. Иногда граждане, от ко-

торых, с точки зрения сената, исходила военная угроза, объявлялись
«врагами» (hostes). Это, впрочем, касалось только тех, кто уже нахо-
дился за пределами Рима67.
Цезарь придавал большое значение тому, чтобы начатую им граж-
данскую войну рассматривали не как bellum civile, а как проявление
controversiae civiles68. Говорили тогда и о secessio, civile discidium или dis-
sensio, то есть о «расколах», о «противоречиях». Цезарь и неприятелей
своих называл не hostes (враги), а adversarii (противники). Слова bellum
и hostes ему служили только для обозначения боевых действий и враже-
ских армий. В этом проявлялась его позиция: он утверждал, что ведет
политический конфликт со своими противниками, пусть вынужденно
ставший вооруженным, — но не войну, затрагивающую весь коллектив
граждан. Это вытекало из той сугубо личной причины, по которой он
эту гражданскую войну начал. А для Помпея и для сената Цезарь был
враг (hostis), и война его — bellum civile.
Примерно такая же борьба по поводу терминологии разыгралась
в 43 году до н.э.: Антоний утверждал, что между ним и его противни-
ками имеет место межпартийный спор (partium contentio), а Цицерон
возражал ему, говоря, что тот ведет «войну против всей республики».
На этот раз и между сенаторами не было единства. Цицерон хотел,
чтобы сенат объявил войну (точнее, объявил, что идет война), тогда
как большинство сенаторов выступало за то, чтобы объявить лишь
tumultus. Вооружение, да и сами боевые действия были бы точно та-
кими же, но Антоний не был бы hostis, и мосты в отношениях с ним
не были бы сожжены69.
Слово revolutio появляется только в христианской литературе позд-
ней Античности, и употребляется оно не в политическом контексте: оно
означает «откат назад», «преобразование», «оборот». Мы обнаружива-
ем его всего в нескольких употреблениях: оно использовано для обо-
66
Hoben W. Terminologische Untersuchungen zu den Sklavenerhebungen der römi-
schen Republik. Wiesbaden, 1978.
67
Lintott A. W. Violence in Republican Rome (см. примеч. 60). P. 155 ff.; Meier Ch.
Der Ernstfall im alten Rom (см. примеч. 35). S. 57.
68
Raaflaub K. Dignitatis Contentio (см. примеч. 63). S. 232 ff.
69
Cicero. Philippica. 5, 32; 8, l ff.; 12, 17; 13, 39. — Mommsen T. Römisches Staatsrecht
(1871). Leipzig, 1887. Bd. 1. S. 1264; Jal P. ‘Tumultus’ et ‘bellum civile’ dans les philip-
piques de Ciceron // Renard M., Schilling R. (Éd.) Hommages à Jean Bayet. Collection
Latomus. Bruxelles, 1964. T. 70. P. 281 ff.; ср.: Hoben W. Terminologische Untersuchun-
gen. S. 74 — о колебании терминологии между tumultus и bellum.
значения отваливания камня от гроба Христова, упорядоченного тече-

ния года и движения небесных тел, возвращения (например, «revolutio
temporis», «lunaris cursus revolutio», «incarnationis divinae mysterium […]
a nobis annua revolutione celebratur»). Кроме того, этим словом обознача-
лось странствование душ: «мнение о переносе, или возвращении душ»
(«opinio translationis vel revolutionis animarum»), — мнение, что в мире
постоянно повторяется одно и того же (Августин противопоставляет
ему веру в resurrectio, в соответствии с которой все в мире имеет на-
чало). И наконец, слово revolutio используется для обозначения холе-
ры: «чрезмерное скручивание и мгновенное разворачивание живота
или желудка» («ventris sive stomachi nimia tortio et subita revolutio»)70.
Кристиан Майер
III. Средние века*

Средневековье не знает эквивалента современному понятию ре-
волюции — ни под этим, ни под каким-либо другим названием71. Мы
можем лишь подступиться к истории этого понятия в Средние века,
задавшись вопросом, в какой мере и каким образом отдельные элемен-
ты, которые впоследствии образовали специфическую комбинацию
в рамках понятия революции, становились предметом рефлексии уже
в то время. При этом необходимо отличать историю слова «револю-
ция» от истории тех реалий, которые оно позже стало охватывать.
Для реалий важнейшее значение имеют два элемента: 1) неправомерное
(или как минимум не всеми воспринимающееся как правомерное) при-
менение насилия в конфликте между двумя неравноправными в юри-
дическом отношении сторонами, которые, по меньшей мере частично,
стремятся к свержению существующих отношений власти: восстания,
заговоры, бунты и так далее; 2) всеохватная трансформация социаль-
70
Augustinus. Epistulae. 98, 9; 363, 56; Eulogius F. Disputatio de somnio Scipionis /
Hrsg. A. Holder. Leipzig, 1901. S. 12, 3; Ruspensis F. Sermo Dubius 2, 1 // CC. Ser. Lat.
T. 91A. Turnhout, 1968. P. 953; Aurelianus C. Librorum de aсutibus passionibus excerp-
ta, prooemium / Hrsg. K. Daremberg. Breslau, 1847. S. 482 (из Брюссельского кодекса
XII века).
*
Авторы нижеследующих параграфов благодарят за помощь, неоднократно
оказанную им, Э. Капль-Блуме, К. Шульце и У. Шпрее.
71
Ср.: Griewank K. Der neuzeitliche Revolutionsbegriff. Entstehung und Entwick-
lung (1955) / Hrsg. I. Horn-Staiger. Frankfurt a.M., 1973. S. 1 ff.
но-политической системы, будь то в ходе однократного акта или же

в ходе длительного процесса. В то время как первая форма часто имеет
место в Средневековье и терминологически обслуживается широким
спектром выражений, вторую форму труднее описать с точки зрения
истории понятий, потому что соответствующие ей идеи и требования
почти не артикулировались в четких понятиях. Наиболее важные поня-
тия в этом контексте — reformatio (которое до Реформации охватывало
гораздо более широкий спектр значений, чем после нее) и renovatio.
Всеохватная трансформация, как правило, не связывается непосред-
ственно с конкретным переворотом — и именно в этом заключается
одна из особенностей современного (modern) понятия революции. По-
этому в настоящей статье главным образом речь будет идти об элемен-
те, который может быть более четко очерчен и в языковом отношении:
о восстании (Erhebung), связанном с применением насилия.
III.1. История слова «революция»

III.1.а. В латинском языке
Слово revolutio (от revolvere — откатывать назад)72 было образовано

только в христианской литературе поздней Античности. Оно означает
откатывание камня от гроба Христа, а также странствование души.
Эти значения в Средневековье исчезли. На первое место вышло упо-
требление слова revolutio в астрономическо-астрологическом контек-
сте — как обозначения для вращения небесных тел вокруг Земли73. Лишь
изредка слово использовалось вне этого контекста, в переносном зна-
72
Georges H. (Hrsg.) Ausführliches lateinisch-deutsches Handwörterbuch. Basel;
Stuttgart, 1969. Bd. 2. S. 2381–2382 (статья Revolutio, revolvo).
73
Seidler F. W. Die Geschichte des Wortes Revolution. Ein Beitrag zur Revolutions-
forschung: Phil. Diss. München, 1955. S. 14 ff.; ср. также: Bender K.-H. Revolutionen.
Die Entstehung des politischen Revolutionsbegriffs in Frankreich zwischen Mittelalter
und Aufklärung. München, 1977. S. 16 ff. Поперечный разрез словоупотребления
XIII века дает: Index Thomisticus. Sancti Thomae Aquinatis operum ominum indioes
et concordantiae in quibus verborum onmium et singulorum formae et lemmata cum
suis frequentiis et contextibus variis modis referuntur / Hrsg. R. Busa. 49 Bde. Stuttgart,
1974−1980; Ibid. Sect. 2. Concordantia 1. 1975. T. 19. P. 787–788 (статья Revolve); Ibid.
Sect. 3. Concordantia 1. 1979. T. 5. P. 957 (статья Revolvo), — это полный указатель
слов не только по творениям Фомы, но также и по произведениям целого ряда дру-
гих авторов его времени. На нем в дальнейшем будут строиться все подсчеты.
чении — например, Фомой Аквинским, когда он говорил о «revolutio

secundum discursum rationis de causatis in causas procedentis»74.
В таком использовании слова нет еще и намека на политические
значения. И тем не менее астрономическое его употребление уже со-
держало в себе два элемента, которым впоследствии суждено было об-
рести важное значение для понятия революции. Во-первых, движение
небесных тел служило, помимо всего прочего, и для измерения време-
ни. Благодаря этому revolutio, бывшее сначала сугубо пространствен-
ным явлением, получило временнýю составляющую, которая в конце
концов обрела самостоятельность, особенно в формуле revoluto anno
(«по прошествии года»), которая во множественном числе применя-
лась и для более длинных периодов времени75. Наряду с ней имелась
и формула, состоявшая из существительных: revolutiones annorum (досл.
«обращения годов», т. е. «прошедшие годы». Примеч. пер.)76. В общем
случае revolutio представляет собой протекание или возвращение неко-
ей единицы времени, например revolutio temporis и revolutio temporum77.
Во-вторых, еще исключительно в пространственном значении говори-
лось в Средневековье и о revolutio mundi78. Тем самым была по крайней
мере подготовлена формула, которую впоследствии можно было напол-
нить дополнительными значениями, касающимися вращения небесных
тел и изменений этого мира.
III.1.б. В народных языках
В латинском языке словоупотребление не переживало в позднем

Средневековье каких-либо принципиальных изменений. Начиная
с XII века слово зафиксировано и в западных народных языках —
74
Thomas Aquinas. In II sententiarum 3, qu. 3, art. 4, ad. 2 // Idem. Opera omnia /
Hrsg. R. Busa. Stuttgart, 1980. Bd. 1. P. 137.
75
Ср.: Seidler F. W. Die Geschichte des Wortes Revolution. S. 25 ff., 45 ff. с множе-
ством примеров. Дальнейшие примеры: Index Thomisticus (см. примеч. 73).
76
Thomas Aquinas. Expositio super Job ad litteram 19, 287 // Idem. Opera Omnia.
1980. Bd. 5. P. 26: «post certas revolutiones annorum, redeuntibus stellis ad situs eos-
dem». — (Перевод: «после определенных обращений годов, когда звезды возвраща-
ются на те же места».)
Seidler F. W. Die Geschichte des Wortes Revolution. S. 36 ff., 45 ff.
77
Seidler F. W. Die Geschichte des Wortes Revolution. S. 36 ff., 45 ff.
78
Thomas Aquinas. In libros physicorum 2, 7, 6 // Idem. Opera Omnia. Stuttgart,
1980. Bd. 4. P. 72: «revolutio mundi, et motus stellarum». — (Перевод: «вращение мира
и движение звезд».)
но не в немецком, где оно появилось только в Новое время79. Перенос

слова revolutio в политическую сферу происходит, вероятно, раньше
всего в Италии. Так, флорентийский хронист Джованни Виллани
(ум. 1348) говорит о том, «что за такой короткий срок в нашем городе
произошло столько перемен и переворотов»80. Его брат Маттео (ум.
1363) наблюдает rivolture, то есть перевороты, в различных городах
Италии81, и Франция тоже пребывает «in tanta rivoluzione e traverse»
(«в состоянии такого переворота и бедствия»)82. Доменико Буонинсеньи
(ум. 1466) обозначает флорентийское восстание чомпи 1378 года
как «grande novità e revoluzione quasi incredibile» («великое изменение
и переворот, в который трудно поверить»)83. Таким образом, это выра-
жение относится к политическим изменениям в самом общем смысле,
а особенно к таким, которые приводят к беспорядкам и перевороту,
хотя само движение и не является целенаправленным. Астрономи-
ческий смысл слова исчезает. В отличие от традиционных терминов,
обозначающих восстание, в которых пропорция между справедливо-
стью и несправедливостью зачастую представляется неравной, слово
rivoluzione является нейтральным.
Впрочем, такие примеры редки и до сих пор обнаружены только
для Италии. Иное использование слова «революция» в политическом
значении известно нам по одному французскому источнику. Правда,
в нем оно не относится к актуальным событиям, а имеет более тео-
79
Во французском языке — начиная с XII века. Ср.: Littré M. P. E. Dictionaire de
la langue française. Suppl. Paris, 1892. P. 299 (статья Revolution); Seidler F. W. Die Ge-
schichte des Wortes Revolution. S. 72, 79, 98 ff.; в английском — с 1390 года: Oxford
English Dictionary being a corrected reissue with an introduction, supplement and bib-
liography. 1933. Vol. 8. P. 617 (статья Revolution).
80
«che in così piccolo tempo la città nostra ebbe tante novità e varie rivoluzioni». —
Giovanni Villani. Chroniche. 12, 19 // Croniche di Giovanni, Matteo e Filippo Villani.
Trieste, 1857. T. 1. P. 457. — Ср.: Rosenstock E. Revolution als politischer Begriff in der
Neuzeit // Festgabe der rechts- und staatswissenschaftlichen Fakultät in Breslau für Paul
Heilborn zum 70. Geburtstag 6. Februar 1931. Breslau, 1931. S. 95–96; Griewank K. Der
neuzeitliche Revolutionsbegriff. S. 104 ff.; Seidler F. W. Die Geschichte des Wortes Revo-
lution. S. 63 ff.
81
Matteo Villani Chroniche. 3, 107. Chroniche. 1858. T. 2. P. 121 (Lombardei); Ibid.
10, 8 (p. 333–334, Ascoli della Marca).
82
Ibid. 9, 34 (p. 298, Франция). Цит. по: Джованни Виллани. Новая хроника
или история Флоренции / Пер. с ит. М. А. Юсима. М., 1997. С. 419. — Примеч. пер.
83
Domenico Buoninsegni. Historie florentine (1580), цит. по: Sestan E. Echi e giudizi
sul tumulto dei Ciompi nella cronistica e nella storiografia // Istituto nazionale di studi sul
rinascimento Il tumulto dei Ciompi, (Ed.). Un momento di storia fiorentina ed europea.
Convegno internazionale di studi, 16–19 settembre 1979. Firenze, 1981. P. 130.
ретический характер: словом révolutions в 1355 году названа межпар-

тийная борьба в Риме84. Эсташ Дешан (1346–1406) говорит в одном
из своих стихотворений: «De jour en jour va en diminuant / De ce monde
la revolucion»85. Здесь актуальная политическая привязка отсутствует.
Зато отчетливо видно, что revolucion — это долговременная трансфор-
мация, причем в сторону ухудшения. Если это ухудшение превращается
в улучшение и связывается с итальянским вариантом употребления
данного слова, то возникают элементы того понятия революции, ко-
торое сформировалось в Новое время. Однако в Средневековье такого
еще не произошло.
III.2. Заговоры, восстания и бунты

Всякого рода массовые возмущения (Erhebungen), сопряженные
с насилием, были широко распространены в Средние века. Для них
существовала специальная, дифференцированная терминология.
По природе своей они отличаются, с одной стороны, от войн, с дру-
гой — от обычных преступлений, но границы эти зыбки, и зачастую
как раз по их поводу и идет борьба. Критерием отличия от войны яв-
ляется не правомерность либо противоправность применения насилия,
а юридические отношения между сторонами: война ведется между юри-
дически равноправными субъектами, в то время как восстания и тому
подобное учиняются теми, чей правовой статус ниже, против тех, чей
правовой статус выше. Из равенства правовых статусов еще не сле-
дует правомерность войны. Согласно господствовавшему в Средние
века учению о справедливой войне, как правило, по крайней мере одна
из сторон ведет войну без справедливой причины86. Между тем, согласно
средневековым представлениям, применение насилия против обладате-
ля более высокого правового статуса вовсе не является автоматически
неправомерным. Право на сопротивление и право на междоусобную
борьбу дают в руки подданным средство, чтобы насильственным путем
действовать против властителя-тирана, от которого добиться справед-
84
Ср.: Bender K-H. Revolutionen. S. 14.
85
Deschamps E. Il n’ y a rien de stable dans le monde // Idem. Ballade, Œuvres. Compl. /
Éd. Marquis de Queux de Saint-Hilaire. Paris, 1882. T. 3. P. 109.
86
Russell F. H. The Just War in the Middle Ages. Cambridge, 1975. См.: Jans-
sen W. Krieg // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe.
Stuttgart, 1982. Bd. 3. S. 571 ff.
ливости иным способом не удается87. Впрочем, несмотря на существо-

вание этих юридических институтов, в конечном счете ответ на вопрос
о правомерности тех или иных действий обычно в решающей степени
зависит от их успеха88.
Граница между восстанием и преступлением тоже размыта. Отно-
шение к повстанцам как к обычным преступникам часто встречается,
с одной стороны, в законах, где прописано наказание, грозящее нару-
шителям, а с другой — при полной победе той стороны, чей правовой
статус выше; в то же время сами конфликты показывают, что те сведен-
ные к однозначному господству и подчинению отношения, к которым
стремились, в тот момент установить как раз и не удавалось.
Названия для насильственных действий между сторонами с нерав-
ным правовым статусом обнаруживают в Средневековье асимметрию,
которая становится еще больше в Новое время. Только тот, чей правовой
статус ниже, может «подняться против» того, кто выше, или «составить
заговор» против него и так далее. Если же первый удар исходит сверху,
то используется иная терминология: «несправедливое применение на-
силия» господином, «тирания», «деспотия» и так далее — понятийное
поле, которое также и в лексиконе Geschichtliche Grundbegriffe рассматри-
вается в отдельном порядке**. Название всегда заключает в себе оценку:
кто «бунтует», тот бунтует против своего законного господина и, стало
быть, действует противоправно. Если же оценка подразумевается иная,
то ее нужно специально высказать. Тогда восстание может предстать
полностью либо частично оправданным в связи с некоторыми наруше-
ниями права со стороны тех, кто стоит выше. Односторонность, таким
образом, может быть лишь задним числом релятивирована с помощью
дополнительных оговорок или даже превращена в свою противополож-
ность. Впрочем, все это верно только в том случае, если сама лексика
является односторонней: если она становится двусторонней, указы-
вающей на взаимность, то вместе с тем она становится и нейтральной:
когда не одна сторона «восстает против» другой, а «между» сторонами
87
По проблематике права на восстание все еще остается основополагающим
труд: Kern F. Gottesgnadentum und Widerstandsrecht im frühen Mittelalter. Zur Ent-
wicklungsgeschichte der Monarchie. [1914] (reprint: Darmstadt, 1980). S. 138 ff.; каса-
тельно права на междоусобицу: Brunner O. Land und Herrschaft. Grundfragen der
territorialen Verfassungsgeschichte Österreichs im Mittelalter. Wien, 1965 (reprint:
Darmstadt, 1973). S. l ff.
88
Ср.: Kern F. Gottesgnadentum. S. 160 ff.
**
См.: Mandt H. Tyrannis, Despotie // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.)
Geschichtliche Grundbegriffe. 1990. Bd. 6. S. 651–706. — Примеч. пер.
царит раздор, спор и тому подобное, — оценочные суждения в первое

время выносятся за скобки. Средневековое словоупотребление здесь
зачастую оказывается более открытым, нежели позднейшее: в нем
такого рода применение силы возможно не только против вышестоя-
щих, но и между двумя сторонами. В источниках всегда однозначно
говорится, что подобные события — зло, но при использовании фор-
мулировок, указывающих на взаимное действие, это общее осуждение
остается нейтральным, оно обращено на обе стороны в равной мере
или ни на одну из них. Лишь при использовании односторонних фор-
мулировок возникает и одностороннее осуждение.
Еще одно ограничение обусловлено источниковой базой. Повстан-
ческие движения низших слоев известны нам не под самоназваниями,
а только под названиями, которые давали им другие — те, кто был чаще
всего более или менее враждебно настроен по отношению к ним. Даже
в тех случаях, когда сохранились аутентичные высказывания самих
повстанцев, соответствующая терминология в них не содержится. А та,
которую мы находим в иных источниках, никоим образом не гомоген-
на. В случаях же заговоров и восстаний знати сохранились зачастую
свидетельства обеих сторон, особенно когда та сторона, которая из-
начально обладала более низким правовым статусом, в итоге одержа-
ла победу. Кроме того, мы находим разноречивые данные, например
в законах, в судебных делах и в нарративных источниках.
III.2.а. Латинская лексика
В латинских названиях для восстаний и им подобных движений

наблюдается взаимовлияние двух компонентов. Античная традиция —
особенно политическая философия Аристотеля — в контексте учения
о смене государственного устройства предлагала почти нейтральное,
описательное понятие восстания. А собственный политический опыт
и интересы средневековых авторов, как правило, подсказывали им более
дискриминационные понятия, которые изначально характеризовали
дело повстанцев как неправое, а то и вовсе клеймили их преступниками.
Главным словом изначально было seditio. Исидор Севильский опре-
делил его как «несогласие граждан, при котором, в частности, одни
нападают на других. Ибо они очень радуются беспорядку и мятежу»89.
89
«dissensio civium, quod seorsum alii ad alios eunt. Nam hi maxime turbatione
rerum et tumultu gaudent». — Isidor de Sevilla. Etym. 5, 26, 11.
Хотя глава, где об этом идет речь, озаглавлена De criminibus in lege

conscriptis, эта дефиниция совершенно нейтральна. Это же относит-
ся и ко второму слову, используемому Исидором: «Заговор, который
бывает во время мятежа, когда нависшая над городом опасность
не позволяет вступать в заговор поодиночке, а внезапно собирается
толпа и соединяется в мятежном гневе. Это также называется беспо-
рядком»90. Как видим, у Исидора словоупотребление почти полностью
описательное и — в той мере, в какой оно является оценочным, — оно
указывает на обоюдность. Другие выражения, ставшие употребитель-
ными в более позднее время (conspiratio, insurgere и rebellio), Исидору
еще не известны.
Актуальные политические потребности накладываются на это слово-
употребление в одном из постановлений IV Толедского собора (633 года):
«Пусть никто не возбуждает взаимные разногласия граждан; пусть ни-
кто не замышляет гибель правителей»91. Seditiones хотя и запрещаются,
но пока еще происходят м е ж д у гражданами, а не против властей.
В VIII и IX веках терминология расширяется. Одновременно на-
чинает почти полностью преобладать компонент государственного
запрета на восстания, то есть употребления понятий, описывающих
односторонние действия. Особенно отчетливо это видно в капитуля-
риях франкских королей: уже в 614 году они постановляют, «чтобы
непокорность и заносчивость плохих людей строжайшим образом
подавлялась «ut revellus vel insullentia malorum hominum severissime
reprimatur»92. В 789 году conspirationes и coniurationes запрещаются,
а в 805 году за них устанавливается точно определенная мера наказа-
ния93. В 821 году воспрещаются «coniurationes servorum»94, в 847 году
90
«Coniuratio, quae fit in tumultu, quando vicinum urbis periculum singulos iurare
non patitur, sed repente colligitur multitudo et tumultuosa in ira conflatur. Haec et tumul-
tuatio dicitur». // Ibid. 9, 3, 55.
91
«Nullus excitet mutuas seditiones civium; nemo meditetur interitus regum». //
Concilium Toletanum. IV. art. 75 // Mansi J. D. (Ed.) Sacrorum conciliorum nova et am-
plissima collectio. Florenz, 1764. T. 10. P. 638d; ср.: Kern F. Gottesgnadentum. S. 352.
92
«ut revellus vel insullentia malorum hominum severissime reprimatur». // Capitu-
laria Merowingica. Hlotharii II edictum (18.10.614) // MGH. Capitularia regum Franco-
rum. 1883. T. 1/1. P. 22, No. 9.
93
Caroli Magni capitularia. Admonitio generalis. 29 (23.3.789) // Ibid. P. 56, No. 22;
Caroli Magni capitularia. Duplex legationis edictum 26 (23.5.789) // Ibid. P. 64, No. 23. —
Ср.: Capitulare missorum in Theodonis villa datum secundum. Generale 10 (805) // Ibid.
P. 124, No. 44; Synodus Francofurtensis. 31 (июнь 794) // Ibid. P. 77, No. 28; Hlotarii
capitulare Papiense. 6 (февраль 832) // Ibid. 1897. T. 2. P. 61, No. 201.
94
Capitula missorum. 7 (821) // Ibid. 1883. T. 1/2. P. 301, No. 148.
церковный собор в Майнце высказывается против «coniurationes et

conspirationes rebellionis et repugnantiae»95. Тенденция в сторону кри-
минализации просматривается отчетливо. Она еще более усиливается
в 860 году, когда издается запрет (повторявшийся неоднократно), ка-
сающийся «грабежей, разбоя, заговоров, мятежей и похищения жен-
щин»96. Перечисление это ясно показывает, что восстания и возмуще-
ния попытались поставить в один ряд с обычными преступлениями.
Уже до того существовали алеманнские и баварские законы с явно
криминализирующей тенденцией, направленные против бунтовщи-
ков: «Если у какого-нибудь правителя есть сын настолько упрямый
и плохой, что пытается восстать против своего отца по собственной
глупости или же по совету плохих людей, которые хотят разрушить
государство, и по-неприятельски нападет на своего отца»97. О том, что,
невзирая на все запреты, заговоры бывали и успешными, сообщает
История франков: когда франкская знать «призывала к восстанию про-
тив самого Хильдерика. Бодилон восстал против него, намереваясь
устроить засаду на короля, и убил его»98. При необходимости пред-
принимаются попытки свалить вину на «злых людей». Так, например,
на синоде в Меце в 859 году действия Людовика Немецкого против
Карла Лысого описываются следующим образом: «Слишком знаменита
распря между братьями […] и губительное бедствие, которое недавно
произошло из-за шайки каких-то мятежников»99. Между братьями ца-
рят взаимные discordia и calamitas, в то время как вина за factio и seditio
возложена односторонне на анонимных зачинщиков.
95
Concilium Moguntium. 5 (1.10.847) // Ibid. T. 2. P. 177, No. 248.
96
«de rapinis ac depraedationibus et de conspirationibus atque seditionibus et de
raptis feminarum». — Hludowici, Karoli et Hlotharii II Conventus apud Confluentes.
8 (1/6.6.860) // Ibid. P. 156, No. 242. — Ср.: Capitula post conventum Confluentium mis-
sis tradita. 6 (860) // Ibid. P. 299, No. 270; Ibid. 7 (p. 301); Capitula Pistensia (июнь 862) //
Ibid. P. 309, No. 272.
97
«Si quis dux habens filium contumacem et malum, ut revellare conetur contra pat-
rem suum per stultitiam suam vel per consilium malorum hominum, qui volunt dissi-
pare provintiam, et hostiliter surrexerit contra patrem suum». — Leges Alamannorum.
35 (717/19) // MGH. Leges. Sect. 1. T. 5/1. 1966. P. 92. — Аналогично и: Lex Baiwario-
rum 8a (755/72) // Ibid. Sect. 1. 1926. Bd. 5/2. P. 302; Ibid. 9 (p. 302–303).
98
«sedicionem contra ipsum Childericum concitantes. Bodilo super eum cum reliquis
surrexit, insidiaturus in regem, interficit». — Liber historiae Francorum. 45 (ок. 730) //
MGH. Scriptores rerum Merovingicarum. T. 2. 1888. P. 318.
99
«Nimis est nota discordia atque calamitatis pernicies, quae factione quorumdam
seditiosorum hominum nuper inter fratres […] accidit». — Synodus Mettensis. 1 (май —
июнь 859) // MGH. Capitularia regum Francorum. T. 2. P. 442, No. 298. — Ср.: Ibid. 3
(p. 442).
Тенденция в сторону одностороннего взгляда на восстания, то есть

представления, что они происходят против властей, а не между сто-
ронами, проявляется в почти полном отсутствии выражений, которые
могли бы применяться только для обоюдных действий, — например,
таких как discordia и bellum civile. Последнее еще встречается у Григория
Турского при описании усобицы: «Тогда между туронцами поднялись
серьезные гражданские войны»100.
Лексика VIII и IX веков обнаруживает две особенности, которые
сохраняются и в последующее время:
1) Для обозначения интересующей нас реалии имеется большой
набор терминов, который больше никаких коренных изменений
уже не претерпит. Главные термины — это seditio, rebellio, conspiratio
и coniuratio. Реже употребляются factio, insurrectio и некоторые глаголы,
такие как (in) surgere, consurgere, (de regno) deicere. Кроме того, суще-
ствуют менее специфические описательные выражения101.
2) Точных границ между значениями этих слов нет. С одной сторо-
ны, самые разные выражения могут использоваться для обозначения
одного и того же предмета, а с другой — одно и то же выражение может
означать самые разные формы насильственных действий, направленных
снизу вверх, — от заговора знати до крестьянского восстания и от мел-
ких локальных усобиц до крупных боевых действий. По выбору слов
почти невозможно делать выводы относительно природы или тем более
масштабов описываемого ими конфликта. Попытки дифференциации
обычно не достигают цели. Так, например, невозможно установить
разницу между conspiratio как подготовкой восстания и seditio как его
осуществлением102. Единственный надежный критерий — возможность
применения к рассматриваемому периоду сугубо нейтральных понятий,
описывающих взаимные действия: discordia и bellum civile.
Проиллюстрировать это можно на примере сообщений о самом
крупном крестьянском восстании того времени — восстании 841–
842 годов в Саксонии, известном как «Стеллинга»103. Оно упомина-
100
«Gravia tunc inter Toronicos cives bella civilia surrexerunt». — Gregorius Turo-
nensis. Historia Francorum. 7, 47 (725/50) // MGH. Scriptores rerum Merovingicarum.
1886. T. 1/1. P. 366.
101
Ср.: Capitulare Saxonicum. 8 (28.10.707) // MGH. Capitularia regum Francorum.
T. 1/1. P. 72, No. 27; Capitula a missis dominicis ad comites directa 3 (801/13) // Ibid.
P. 184, No. 85.
102
Это — возражение В. Эггерту: Eggert W. Formen der sozialen Auseinandersetzung
im frühmittelalterlichen Frankreich // Jahrbuch für Wirtschaftsgeschichte. 1971. S. 270.
103
См. об этом: Müller-Mertens E. Der Stellingaaufstand. Seine Träger und die Frage
ется в четырех исторических сочинениях, все авторы которых более

или менее отчетливо занимают отрицательную позицию по отношению
к нему. В Бертинских и Ксантенских анналах не используется вообще
никакой специфической терминологии104. В Фульдских анналах гово-
рится, что Людовик Немецкий в 842 году отправился «в Саксонию […]
[и] жестоко подавил сильнейший заговор вольноотпущенников, пытав-
шихся уничтожить законных господ. Зачинщики мятежа были осужде-
ны на смерть»105. Согласно Нитхарду, повстанцы «собранные воедино;
восстали […] против своих господ»; Людовик побил «seditiosos»106. Тер-
минологический разнобой налицо. Карл Великий повелел, например,
«чтобы ни клирики, ни монахи не устраивали ни заговоров, ни засад
против своего пастыря»107, под чем наверняка имелось в виду не вос-
стание такого же масштаба, как «Стеллинга».
В период классического Средневековья попытки все больше сме-
щать терминологию в направлении криминализации прекращаются.
Теперь большее значение получает нейтральная лексика — как старая,
так и новая, более специальная. Не исключено, что в этом проявляет-
ся сначала растущее многообразие потестарных отношений, а затем,
возможно, и влияние рецепции античной теории государства.
Саксонское и Швабское зерцала, например, не содержат определе-
ний, сопоставимых с теми, которые мы находим в алеманнских и баю-
варских законах против бунтовщиков. Начиная с XII века coniuratio
и conspiratio в перечнях преступлений упоминаются не вместе с обыч-
der politischen Macht // Zeitschrift für Geschichtswissenschaft. 1972. Bd. 20. S. 818 ff.;
Epperlein S. Herrschaft und Volk im karolingischen Imperium. Studien über soziale
Konflikte und dogmatisch-politische Kontroversen im fränkischen Reich. Berlin, 1969.
S. 50 ff.; Eggert W. Rebelliones servorum. Bewaffnete Klassenkämpfe im Früh- und frü-
hen Hochmittelalter und ihre Darstellung in zeitgenössischen Quellen // Zeitschrift für
Geschichtswissenschaft. 1975. Bd. 23. S. 1154 ff.; Idem. Formen der sozialen Auseinan-
dersetzung. S. 278 ff.
104
Ср.: Grat F., Vielliard J., Clemencet S. (Éd.) Annales de Saint-Bertin. Paris, 1964.
P. 38 ff., anno 841/842; Annales Xantenses // MGH. Scriptores rerum Germanicarum in
usum scholarum separatim editi. 1909. [T. 12.] P. 12–13, anno 841/842.
105
«in Saxoniam […] validissimam conspirationem libertorum legitimos dominos
opprimere conantium auctoribus factionis capitali sententia damnatis fortiter conpes-
cuit». — Annales Fuldenses // MGH. Scriptores rerum Germanicarum in usum schola-
rum separatim editi. 1891. [T. 7.] P. 33–34, anno 842.
106
«in unum conglobati; rebellarunt […] contra dominos suos». — Nithardi histori-
arum libri 4. 4, 2 ff. (ок. 842) // MGH. Scriptores rerum Germanicarum in usum schola-
rum separatim editi. 1907 (reprint: 1905). [T. 44.] P. 42, 45, 48.
107
«ut nec clerici nec monachi conspirationes vel insidias contra pastorem suum faci-
ant». — Caroli Magni capitularia. Admonitio generalis. 29 (см. примеч. 93). P. 56.
ными деликтами, а вместе с запретными формами союзов и объеди-

нений: в этом проявляется признание их политического характера.
Так, например, король Генрих VII в 1231 году запрещает «объединения,
учреждения, общности, союзы или заговоры»108.
Разумеется, лексика в основном остается по-прежнему односто-
ронней и направленной против повстанцев. Но отклонения от этого
правила становятся чаще; настоящего единообразия больше нет. Это
проявляется, например, в сравнительно широком распространении
нейтрального выражения bellum civile. Традиционная позиция встре-
чается нам у Видукинда в 967–968 годах, когда он пишет о беспорядках,
имевших место в 938 году: «Из-за заговорщиков происходило, кроме
того, много беззаконий, убийств, клятвопреступлений, разорений, по-
жаров»109. Против короля направлены coniurationes (заговоры) и insidiae
(интриги)110. Однако в другом контексте Видукинд говорит о «civili
bello urgente»111. Продолжатель труда Регинона Прюмского, Адальберт,
в 968 году сообщает о «graves et intestinae discordiae» («тяжелых внутрен-
них разногласиях») в Верхней Франконии «inter Ruodbertum invasorem
regni et Karolum regem» («между захватчиком власти Рудбертом и коро-
лем Карлом»)112. Встречается у него и нейтральное употребление тради-
ционных понятий: после возвращения Эккехарда (в латинском тексте
у Регинона он назван Эберхардом. — Примеч. пер.), сына баварского
герцога Арнульфа, «totum regnum inimiciis et rebellionibus confunditur»
(«все королевство приведено в беспорядок враждой и восстаниями»)113.
Особенно бросается в глаза частое использование выражения bellum
civile в рассказе Бруно о Саксонской войне: Бруно, ревностно поддер-
живающий противников Генриха IV, не пытается, тем не менее, свалить
всю вину на партию короля114. Это связано, вероятно, с тем, что он при-
108
«communiones, constitutiones, colligationes, confederationes vel coniurationes». —
Henrici regis constitutiones. Sententia contra communiones civium (20/23.1.1231) //
MGH. Constitutiones et acta publica imperatorum et regum. 1896. T. 2. P. 413, No. 299.
109
«Fiebant preterea multa nefaria a seditiosis, homicidia, periuria, depopulationes,
incendia». — Widukind von Corvey. Res gestae Saxoniae. 2, 10 (967/68) // MGH. Scripto-
res rerum Germanicarum in usum scholarum separatim editi. 1935. [T. 60.] P. 75.
110
Ibid. 2, 31 (p. 92).
111
Ibid. 3, 52 (p. 131).
112
(Adalberti) Continuatio Reginonis // MGH. Scriptores rerum Germanicarum in
usum scholarum separatim editi. 1890. [T. 50.] P. 156, anno 921; ср.: Ibid. P. 160, anno 937.
113
Ibid. P. 160, anno 939.
114
Bruno. Buch vom Sachsenkrieg. 27, 39, 64 (1082) // MGH. Deutsches Mittelalter.
Kritische Studientexte. 1937. Bd. 2. S. 31, 39, 56; см. об этом: Eggert W. Rebelliones ser-
vorum (см. примеч. 104). S. 1162–1163.
надлежит, если использовать общепринятую терминологию, к партии

повстанцев. Если смотреть с этой точки зрения, то шаг в сторону ней-
тральности уже означает шаг в пользу восставших, тогда как назвать
своих противников нарушителями права или тем более повстанцами
означает пойти гораздо дальше. Это особенно отчетливо проявляется
в 1214–1215 годах в Англии, после успешного восстания баронов про-
тив короля Иоанна, которое привело к дарованию им Великой хартии
вольностей. В документах из окружения короля видно стремление при-
держиваться совершенно нейтральной терминологии: в них говорится
просто о «discordia inter nos orta» и о достигнутом теперь «мире»115.
Взбунтовавшиеся бароны, добившись успеха, идут еще на шаг даль-
ше и называют уже короля «perjurum ac baronibus rebellem»116. Это,
конечно, случай крайний. Но время от времени в рамках нормаль-
ного одностороннего словоупотребления встречаются случаи, когда
оценки расставлены не в пользу короля: хотя бунт и был направлен
против законного властителя, он был оправдан. Как пишет Лиутпранд
Кремонский (958/962), в 921 году несколько магнатов взбунтовались
против короля Беренгара («Berengario rebelles extiterant»), потому
что тот неправомерно потребовал денег с одного архиепископа117.
Матвей Парижский сообщает в своей написанной в 1241–1249 годах
истории о событиях 758 года: «Род из королевства Мерсии, восставший
против своего короля Беорнреда за то, что тот правил не по равным
законам, а тиранически; они все пошли на него одного, как благород-
ные, так и простолюдины, и выгнали его из королевства»118.
Начиная с XII века законы, направленные против восстаний и смут,
стали появляться и в городских сводах права. Так, например, городское
право Фрайбурга в Брайсгау, возникшее не позднее 1178 года, запре-
115
Letters Patent From the King to Stephen Harengod (18.6.1215); Letters Close From
the King to William, Earl of Salisbury (19.6.1215) // Holt J. C. Magna Charta. Cambridge,
1965. P. 344 ff.
116
Roger de Wendover. Flores historiarum (1215) // Idem. The Flowers of History /
Ed. H.G. Hewlett. London, 1887 (reprint: Nendeln, 1965). Vol. 2. P. 117; см. об этом:
Kienast W. Untertaneneid und Treuevorbehalt in Frankreich und England. Studien zur
vergleichenden Verfassungsgeschichte des Mittelalters. Weimar, 1952. S. 287.
117
Liutprandus Cremonensis. Antapodosis. 1, 2, 57 (958/62) // MGH. Scriptores re-
rum Germanicarum in usum scholarum separatim editi. 1915. [T. 41.] P. 63.
118
«Gens de regno Merciorum contra regem suum Beornredum insurgens, pro eo
quod populum non aequis legibus sed per tyrannidem gubernaret, convenerunt in unum
omnes, tam nobiles quam ignobiles, et […] ipsum a regno expulserunt». — Matthaei
Parisiensis Chronica majora (1241/49) / Ed. H.R. Luard. Vol. 1 // Rerum Britannicarum
medii aevi scriptores. London, 1872. Vol. 57/1. P. 342–343, anno 758.
щает участие в seditio119; в Билефельде около 1221 года устанавлива-

ется наказание для того, «кто устраивает смуту при нашем господине
или в присутствии судьи»120. Таким образом, tumultus может носить
и сравнительно безобидный характер.
В политической теории наблюдается конфликт между античной
традицией, для которой более характерна описательность, и актуаль-
ными политическими нуждами, требовавшими подавления и дис-
криминации повстанческих движений. Центральное место в терми-
нологической системе занимает понятие seditio. Фома Аквинский,
отправляясь от толкования Исидора, отграничивает этот термин от по-
нятий «война» и «ссора»: «Собственно война ведется против иноземцев
и врагов, множество нападает на множество; ссора — один на одного
или несколько на нескольких; восстание же происходит между частями
одного множества, не согласными между собой, например, когда часть
общества поднимает смуту против другой»121.
Это — дескриптивно-нейтральная дефиниция. Затем, однако, Фома
совершает резкий поворот в области языковой политики: seditio он оце-
нивает однозначно негативно и придает ему одностороннюю направ-
ленность: теперь это уже то, что ведется не между, а против: «Восстание
противостоит и правосудию, и общественному благу. Поэтому оно есть
по своей природе смертный грех»122. С другой стороны, восстание против
тиранического правления представляется оправданным. Оно таковым
и является, но его надо иначе называть: такое сопротивление ничего
общего не имеет с seditio — более того, в последнем даже обвиняется ти-
ран: «Тираническое правление несправедливо […] И поэтому свержение
этого правления не имеет силы восстания […] Напротив, мятежным
является тиран, который подпитывает разногласия и восстания
в подвластном ему народе, чтобы ему можно было безопаснее править»123.
119
«qui facit tumultum coram domino nostro vel coram iudice». — Stadtrecht v.
Freiburg i. Br. Art. 12 (до 1178) // Keutgen F. Urkunden zur städtischen Verfassungs-
geschichte. Berlin, 1901 (reprint: Aalen, 1965). S. 119. — Ср.: Stadtrecht v. Bern. Art. 26
(15.4.1218) // Ibid. S. 129.
120
Mitteilung des Stadtrechts an Bielefeld. Art. 37 (ок. 1221) // Ibid. S. 152.
121
«Bellum proprie est contra extraneos et hostes, quasi multitudinis ad multitudi-
nem; rixa autem est unius ad unum, vel paucorum ad paucos; seditio autem proprie est
inter partes unius multitudinis inter se dissentientes, puta cum pars civitatis excitatur in
tumultum contra alium» — Thomas Aquinas. Summa theologica. 2. 2, qu. 42, art. 1. Con-
clusio // Idem. Opera omnia (см. примеч. 74).Stuttgart, 1980. T. 2. P. 581.
122
«Seditio opponitur et iustitiae et communi bono. Et ideo ex suo genere est pecca-
tum mortale». — Ibid. Art. 2. Conclusio (p. 581).
123
«Regimen tyrannicum non est iustum […] Et ideo perturbatio huius regiminis non
Но, несмотря на такое определение, сохраняется и нейтральное,

дескриптивное употребление слова seditio124. Это видно, по сути, уже
в выражении «discordias et seditiones», встречающемся в вышеприве-
денной цитате: разжигает их тиран, но происходят они между гражда-
нами. О Риме говорится: «Были раздоры в государстве такие, что они
[граждане] сами друг друга убивали»125.
Если попытка Фомы Аквинского наделить слово seditio исключи-
тельно негативным значением не увенчалась успехом даже среди авто-
ров его круга126, то его мнение о тиране стало очень влиятельным. Петр
Овернский, продолживший комментарий к Аристотелевой Политике,
на вопрос о возможности справедливого seditio осторожно, но со всей
определенностью дает положительный ответ. Более всех прочих право
на seditio имеют virtuosi, считает Петр, однако они, как правило, не ста-
нут его осуществлять из-за связанных с этим опасностей и ущерба:
«Но если бы была одновременно и справедливая причина, и сила, и это
не было бы в ущерб общественному благу, то разумно было бы совер-
шить восстание и ошибкой было бы не совершить»127.
Таким образом, возможность справедливого seditio снизу гаранти-
рована. Против этого не могли не быть предприняты попытки укреп-
ления центральной власти. В следующем столетии Николай Орезмский
(ум. 1382) уже открыто выступает против Петра Овернского. Он отме-
тает все аргументы, которые могли бы быть приведены в оправдание
seditio, и приходит к следующему результату: «Итак, отсюда вытекает
в соответствии со здравым смыслом, с Аристотелем и со Священным
Писанием, что бунт — по какому бы то ни было поводу — недопу-
стим»128.
habet rationem seditionis […] Magis autem tyrannus seditiosus est, qui in populo sibi sub-
iecto discordias et seditiones nutrit, ut tutius dominari possit». — Ibid. Art. 2. ad. 3 (p. 581).
124
Нижеследующие заключения опираются на: Index Thomisticus (см. примеч. 73).
125
«Erant seditiones in civitate, ita quod ipsi se invicem interficiebant». — Thomas
Aquinas. Super evangelii Matthei. 24, 2, 132 // Idem. Opera omnia. 1980. T. 6. P. 205.
126
Примеры в: Index Thomisticus. Sect. 3. Concordantia. 1. T. 5. S. 1136 ff. (статья
Seditio).
127
«Sed si ista concurrerent quod haberent causam iustam et potentiam, et non es-
set detrimentum boni communis, moverent seditionem rationabiliter, et peccarent si non
moverent». — Petrus de Alvernia. In politicorum continuation. 5, 1, 5 // Thomas Aquinas.
Opera omnia. 1980. T. 7. P. 434.
128
«Or appert donques par raison et par Aristote et par la Sainte Escripture que se-
dition ne est pas lisible et pour queles causes». — Nicolas Oresme. Le livre de politiques
d’ Aristote (1372) / Ed. A.D. Mount. 1960. (Transactions of the American Philosophical
Society. New Ser.; Vol. 60). P. 205.
Точно так же, как на политическом уровне централизация не везде

достигла успехов, не получило повсеместного распространения и это
своевольное толкование Аристотеля. В XV веке, например, кёльнский
профессор философии Иоганнес Версор (ум. ок. 1485), используя
традиционные аргументы авторов XIII века, решительно утвержда-
ет законность seditio в определенных условиях. При этом внимание
еще сильнее концентрируется на борьбе против тирана: «Тиран вопре-
ки природе имеет власть, как я полагаю, поэтому власть у него можно
законно отнять»129.
Seditio в политической теории XIII века явно выступает в качестве
terminus technicus, употребляемого только в политическом значении. Все
прочие выражения, относящиеся к терминологии восстаний, имеют
наряду с этим еще и неполитические значения. К существительному
seditio нет однокоренного глагола130. Ближайший глагол — insurgere,
очень часто встречающийся у всех авторов. Основное его значение
нейтрально: «подниматься», «вставать»131. А коннотации политическо-
го его значения однозначно негативные, что даже еще более заметно,
чем в случае с seditio: «Кто восстает против какого-либо сословия, впо-
следствии подавляется самим сословием или главой сословия» и «среди
людей согласно природной склонности происходит так, что тот, против
кого восстают, подавляет восставшего»132. Но все же оценка бывает
иногда и положительной — например, когда «in tyrannum insurgitur»133,
или нейтральной, — например, когда идет речь о «tempus futurae
persecutionis, quod insurgeret frater contra fratrem»134. Родственное этому
глаголу существительное insurrectio у Фомы Аквинского нигде не имеет
политического значения, у других авторов — лишь в отдельных случаях.
129
«Tyrannus contra naturam tenet principatum ut suppono, ergo licite potest auferri
ab ipso principatus». — Johannes Versor. Questiones super libros politicorum. Köln, 1492.
Fol. 76 r.
130
Ср. примеры в: Index Thomisticus. Sect. 2. Concordantia 1. 1975. Т. 11. P. 1032 ff:
«insurgo»; Ibid. Sect. 3. Concordantia. 1. 1979. T. 3. P. 921 ff. (статья Insurgo); аналогич-
но: Ibid. 1979. T. 1. S. 11031 (статья Concito).
131
Georges H. (Hrsg.) Ausführliches lateinisch-deutsches Handwörterbuch (см.
примеч. 72). Bd. 2. S. 338–339 (статья Insurgo).
132
«Quidquid contra ordinem aliquem insurgit, consequens est ut ab ipso ordine,
vel principe ordinis, deprimatur»; «in hominibus hoc ex naturali inclinatione invenitur,
ut unusquisque deprimat eum qui contra ipsum insurgit». — Thomas Aquinas. Summa
theologica. 2. 1, qu. 87, art. 1. Conclusio (p. 469).
133
Thomas Aquinas. De regimine principum. 1, 6 // Ibid. 1980. T. 3. P. 596.
134
Thomas Aquinas. Super evangelium Matthei. 19, 2, 630 (p. 192).
Второе по важности существительное после seditio — несомненно,

rebellio135. Оно более однозначно негативно. Бунты (rebelliones) никогда
не происходят между двумя сторонами, а всегда только со стороны
нижестоящей против вышестоящей. Это дополнительно усиливается
использованием данного слова в теологически-моральном контексте:
«rebellio carnis ad spiritum» («восстание плоти против духа»)136, «rebellio
carnalis appetitus ad rationem» («восстание плотского влечения против
разума»)137. Следующим идет слово tumultus, которое используется —
особенно самим Фомой Аквинским — в политическом значении. Оно
тесно смыкается с seditio, входя, например, в его определение: «когда
одна часть общества поднимает смуту против другой»138. Coniuratio
у Фомы вообще не имеет политического значения, а у прочих авторов —
лишь изредка139. Conspiratio используется всеми авторами, но редко
в политическом смысле; оттенок у этого слова явно негативный140.
Еще реже выступает в качестве terminus technicus слово factio: только
один автор один-единственный раз употребляет его в политическом
значении141.
Словосочетание bellum civile встречается чрезвычайно редко
и почти исключительно в связи с примерами из Античности142. Один
раз наряду с ним говорится еще и об intestina bella между диадоха-
ми. С тем временем, когда жили наши авторы, все это практически
не связано143.
135
Примеры в: Index Thomisticus. Sect. 2. Concordantia. 1. T. 19. P. 64 ff. (статья
Rebellio); Ibid. Sect. 3. Concordantia. 1. T. 5. P. 743–744 (статья Rebellio).
136
Например: Thomas Aquinas. In II sententiarum 32, qu. 1, art. 2, 2 (см. примеч.
74). P. 220. Это выражение встречается часто.
137
Thomas Aquinas. Summa theologica. 2. 2, qu. 164, art. 1. Conclusio (p. 725).
138
«cum una pars civitatis excitatur in tumultum contra aliam». — Ibid. 2. 2, qu. 42,
art. 1. Conclusio (p. 581); ср. примеры в: Index Thomisticus. Sect. 2. Concordantia. 1.
1974. T. 22. P. 435–436 (статья Tumultatio); Ibid. Sect. 3. Concordantia. 1. 1979. T. 6.
P. 690 (статья Tumultus).
139
Ibid. Sect. 2. Concordantia. 1. T. 5. P. 92 (статья Coniuratio); Ibid. Sect. 3. Con-
cordantia. 1. 1979. T. 2. P. 28 (статья Coniuratio).
140
Ibid. Sect. 2. Concordantia. 1. T. 5. P. 349 (статья Coniuratio); Ibid. Sect. 3. Con-
cordantia. 1. T. 2. P. 78 (статья Coniuratio).
141
Petrus de Alvernia. In politicorum continuatio. 5, 5, 6 (см. примеч. 128). P. 438:
«potentes propter factiones mutent gubernationem paucorum»; см. об этом: Index Tho-
misticus. Sect. 2. Concordantia. 1. 1974. T. 9. P. 227 ff. (статья Factio); Ibid. Sect. 3. Con-
cordantia. 1. 1979. T. 3. P. 105 (статья Factio).
142
Ibid. Sect. 2. Concordantia. 1. 1974. T. 3. P. 200–201, No. 11400: 26, 85, 111–112.
115; Ibid. Sect. 3. Concordantia. 1. 1979. T. 1. P. 608 ff., No. 11400: 35, 37, 234.
143
Michaelis J. In Danielem 11, 115 // Thomas Aquinas. Opera Omnia (см. примеч.
74). T. 7. P. 325.
В позднем Средневековье начинают развиваться и значительно

меняться народные языки, тогда как в латинской лексике никаких ко-
ренных изменений не происходит. Но один процесс, обозначившийся
в XIII веке, усиливается в XIV: слово rebellio или rebellis приобретает —
по крайней мере, в Германской империи (так в оригинале. — Примеч.
пер.) — все более обособленную роль. Оно имеет совершенно отчетливо
негативную окраску. Вокруг этой окраски концентрируются тенденции
к его криминализации. В 1301 году король Альбрехт I издал против во-
сточных фризов мандат «для отпущения и искоренения ненадлежащих
податей, грабежей, краж, восстаний и любых несправедливостей»144.
Криминализация заметна и в том, что rebellio, rebellis часто встреча-
ется в связи с обвинением в оскорблении величества (crimen laesae
maiestatis), а самого бунтовщика приравнивают к врагу и предателю.
Булла Генриха VII об отлучении города Падуи (1313) была направлена
против «бунтовщиков, предателей и врагов Римской империи и обви-
няемых в оскорблении величества»145.
III.2.б. Немецкая лексика
С XIV века в источниках появляются и немецкие термины, обозна-

чающие восстания. Эта терминология обнаруживает те же признаки,
что и латинская, однако многообразие немецких выражений больше.
Каждому отдельному слову невозможно приписать какое-то четко
очерченное значение, отличающее его от прочих. Одно и то же явле-
ние может называться самыми разными словами, и, наоборот, одно
и то же выражение может относиться к самым разнообразным формам
конфликта. Отсюда видно, что говорить о прямом процессе перевода
терминологии с латыни не приходится. Хотя семантические поля этого
144
«ad dimittendum ac extirpandum indebita thelonea, rapinas, spolia, violentias, re-
belliones et quaslibet iniurias». — Alberti regis constitutiones. Mandatum terris Ostfrisiae
missum (10.5.1301) // MGH. Constitutiones et acta publica imperatorum et regum. 1906.
T. 4/1. P. 109, No. 135; ср.: Petitiones posteriores (27.3.1313) // Ibid. 1911. T. 4/2. P. 959,
№ 925: петиция генуэзцев с аналогичным отношением к seditio: «Cursales et depre-
datores et sediciosos habitantes […] qui […] commiserint cursariam, rapinam seu sedici-
onem». — (Перевод: «Корсары и грабители, и бунтующие жители […] которые […]
занимались пиратством, совершили грабеж или устроили восстание».)
145
«rebelles et proditores ac hostes Romani imperii et laese maiestatis crimine
reos». — Henrici VII. Constituones. Bannitio civitatis Paduanae (16.5.1313) // Ibid.
P. 1019, No. 982. То же: Henrici VII. Constituones. Scripta ad civitatem Cremonensem
spectantia (10.5.1311) // Ibid. T. 4/1. P. 591–592, No. 631.
понятия в обоих языках почти полностью совпадают, установить такое

соответствие для каждого термина в отдельности невозможно. Латин-
ские выражения не заимствуются в немецкий; единственное исключе-
ние образует глагол rebellare, который, однако, встречается тоже лишь
изредка и только со второй половины XV века: в 1469 году владельцы
крестьянских усадеб «rebellirn» (бунтуют) против одного монастыря146.
Самые важные выражения — Auflauf и Aufruhr. Первое из них ис-
пользуется скорее применительно к мелким беспорядкам и скоплениям
народа. Так, например, в XIV веке в нюрнбергских Опальных книгах
(Achtbücher), когда говорится о высылке кого-то за возмущение спокой-
ствия, говорится чаще всего об Auflauf, а об Aufruhr никогда147.
В XIII веке для этого употреблялись слова sedicio и tumultus148.
Но и гораздо более значительное по масштабам движение армледе-
ров 1336–1339 годов противники называли uflouffe149. Слово Aufruhr
начинает часто использоваться в XV веке, причем в отношении ско-
рее крупных, политически значимых движений. Но провести четкую
границу между этими двумя выражениями нельзя. Оба используются
в основном односторонне, и при этом гораздо заметнее, чем в случае
с seditio, что они окрашены негативно по отношению к той стороне,
чей правовой статус ниже. Однако встречаются и случаи нейтрального
употребления, и случаи, когда осуждение направлено против выше-
стоящей стороны. Во время золотурнского крестьянского восстания
1513–1514 годов на переговорах было установлено: «Какие между ними
возникнут смуты, и стычки, и неприятности, за то никто не обязан
146
Bayerisches Hauptstaatsarchiv. KL Rottenbuch. Nr. 47a. F. 15, цит. по: Blickle R.
«Spenn und Irrung» im «Eigen» Rottenbuch. Die Auseinandersetzung zwischen Bau-
ernschaft und Herrschaft des Augustiner Chorherrenstifts // Idem u.a. (Hrsg.) Aufruhr
und Empörung? Studien zum bäuerlichen Widerstand im Alten Reich. München, 1980.
S. 89. Уже ранее встречается прилагательное rebell от латинского rebellis, например,
в мирном договоре между союзными городами и Миланом (26.1.1426): Segesser A. P.
(Hrsg.) Amtliche Sammlung der älteren eidgenössischen Abschiede. Luzern, 1863. Bd. 2.
S. 57: «als ob si / Rebell und ungehorsam weren dem egenanten bund». — (Перевод:
«как если бы они были мятежниками и не подчинялись вышеназванному союзу»).
147
Strafurteile des 1349 wiedereingesetzten patrizischen Rates // Schultheiss W.
(Hrsg.) Die Acht Verbots- und Fehdebücher Nürnbergs von 1285–1400. Nürnberg,
1960. S. 74–75; здесь также geleuf. — Ср.: Ibid. S. 70 (1350); S. 87–88 (1348); S. 116–117
(1384/91): «unfur getriben».
148
Achtbuch I (1285–1337) // Ibid. S. 17 (1298/99).
149
Bündnis der elsässischen Reichsstädte (3.3.1345) // Witte H., Wolfram G. (Hrsg.)
Urkundenbuch der Stadt Straßburg. Straßburg, 1896. Bd. 5/1. S. 133, No. 130; ср.: Hoy-
er S. Die Armlederbewegung — ein Bauernaufstand 1336/39 // Zeitschrift für Geschichts-
wissenschaft. 1965. Bd. 13/1. S. 83.
платить никакого штрафа, если только [он не участвовал в них] с ору-

жием в руке и с ножом наголо»150. Здесь же видно, что слово Aufruhr ис-
пользуется и для сравнительно небольших событий. В 1461 году герцог
Людовик IX Баварский говорит о том, что он с маркграфом Альбертом
Ахиллесом Бранденбургским «оказались в состоянии смуты и войны,
из-за чего нам пришлось против него применять меры необходимой
обороны»151. Ссылка на необходимую оборону показывает, что пе-
ред нами не вынужденное употребление слов. Слово Aufruhr в дан-
ном случае следует понимать скорее нейтрально. И наконец, Aufruhr
применяется даже в качестве самоназвания. «Страсбургский мундат»
(Straßburger Mundat) в 1514 году просит принять его требования, иначе
«надо было бы опасаться, что волнение станет крупнее, чем когда-либо
прежде бывало»152. В одном ряду с этими двумя словами стоит мно-
жество других, реже встречающихся выражений, таких как Empörung,
Aufstande, Unrat, Verachtung, Gewaltsame, Unruhe, Widerwertigkeit.
Как минимум столь же часто, как и эти названия, используется вто-
рая группа терминов, которые в большинстве своем или даже исклю-
чительно употребляются нейтрально, обозначая взаимное действие,
происходящее между двумя сторонами. Наиболее важное из них —
Zwietracht (раздор), которое всегда нейтрально. Остальные — Stöss,
Spenn, Misshellung, Irrung, Klag, Swere, Bewegnuss, Sache, Beschwerung и так
далее. Они фигурируют прежде всего в документах, в которых между
сторонами заключается некий компромисс, конфликт улаживается
или формулируются взаимные требования сторон153.
В целом тенденция к нейтральному словоупотреблению в немец-
ком языке сильнее, нежели в латинском, и набор выражений для него
более богатый. Это удивляет. В латыни сказалось влияние античной
150
«Was sich ouch uffrur und stöß und mißhell zwuschen inen wurden erheben, da-
von sol nyemands dehein bůss vervallen sin, es wäre dann mit gewaffneter hand und
usgezucktem messer». — Solothurner Bauernaufstand. Neue Verhandlungen mit den nie-
deren Landleuten (1514) // Franz G. Der deutsche Bauernkrieg. Aktenband. Darmstadt,
1977. S. 73, No. 13 q.
151
«zu aufrur und kriege komen sint, deshalb wir uns gen im der notwere gebrau-
chen musten». — Urkunde (9.8.1461) // Chmel J. (Hrsg.) Materialien zur österreichischen
Geschichte. Aus Archiven und Bibliotheken. Wien, 1838 (reprint: Graz, 1971). Bd. 2.
S. 244, No. 186.
152
«were zu besorgen, das der uflauf grösser wurde, weder der vor ye gewesen sey». —
Beschwerden der Straßburger Mundat (August 1514) // Franz G. Der deutsche Bauern-
krieg. Aktenband. S. 125, № 16 m.
153
Примеры в: Blickle R. «Spenn und Irrung», цит. по: Franz G. Der deutsche Bau-
ernkrieg. Aktenband.
политической философии, которое особенно способствовало ней-

тральному использованию слов. Это влияние было в немецком явно
слабее. Причины не могут быть теоретического характера, они должны
быть заключены в природе описываемых ситуаций. В позднем Сред-
невековье немецкая лексика была ближе к событиям, чем латинская.
Благодаря этому она и лучше отражала действительные соотношения
сил. Немецкая терминология показывает, что реальность была далека
от требований четких юридических различий между выше- и ниже-
стоящими силами. В этом заключалась, помимо того, еще и значитель-
ная разница между Германией, с одной стороны, и, с другой стороны,
Францией и Англией, где централизаторские устремления королев-
ской власти были успешнее. В немецком же языке вместо одной власти
находили свое выражение множество властей и конкуренция между
ними. Зачастую повстанцам удавалось добиться хотя бы относитель-
ного признания, что отражалось как в употреблении нейтральной лек-
сики, так и в еще одном обстоятельстве. Несмотря на широкое распро-
странение нейтральной лексики, в немецком отсутствует эквивалент
для самого важного terminus technicus, известного латинскому языку
в данном контексте, — для словосочетания bellum civile. Не употреб-
ляется ни оно само в качестве заимствования, ни его перевод. Хотя
уже в 1237 году в Саксонской всемирной хронике однажды говорится
о «внутренней войне» (inwardige orloge)154 1123 года, нельзя не заметить,
что это словосочетание представляет собой перевод не bellum civile, a
civiles seditiones155. Однако это словосочетание не прижилось. Объяс-
няется это тем, как употреблялось слово Krieg («война»). В то время
как bellum используется почти исключительно для насильственных дей-
ствий между равными, Krieg обозначает и конфликты между сторона-
ми с неодинаковым правовым статусом156, и наоборот, терминология,
154
«In der selven tit allererst an Sassen, darna vil na over al Swaven wossen alleswar
inwardige orloge, unde de andere orloge roweden». — (Перевод: «В это время снача-
ла в Саксонии, а потом по всей Швабии разгорелись внутренние войны, а прочие
войны утихли».)— Sächsische Weltchronik (1237) // MGH. Deutsche Chroniken. 1877.
Bd. 2. S. 196.
155
Ekkehardi Chronicon universale // MGH. Scriptores. 1844. T. 6. P. 261, anno 1123:
«So itaque tempore primo per Saxoniam, deinde per totam pene Germaniam externis
quiescentibus bellis, civilium ubique seditionum tempestas increvit». — (Перевод: «Та-
ким образом, когда сначала в Саксонии, а затем почти по всей Германии утихли
внешние войны, повсюду возросла буря гражданских восстаний»).
156
Ср.: Brunner O. Land und Herrschaft (см. примеч. 87). S. 5 ff., 39 ff. — В 1469 году
говорилось о «войне и нестроениях» (krieg und irrung): Bayerisches Hauptstaatsar-
chiv. Klosterliteralien Rottenbuch. 1469 III. 6, цит. по: Blickle R. «Spenn und Irrung»
связанная с восстаниями, фигурирует и в обычных мирных догово-

рах157. Здесь как раз нет места проведению различий между просто
войной и войной гражданской. Легитимность применения насилия
обусловливается конкретными справедливыми или несправедливыми
причинами, которыми руководствуются участники, а не тем, идет ли
речь о внутригосударственном или межгосударственном конфликте.
Это значит, что правомерность — по крайней мере в столкновениях
между субъектами, обладающими правом на междоусобную войну, —
вытекает не из общей правовой ситуации, а из конкретного повода.
Лишь после всеобщего запрета на такие конфликты могла возникнуть
фигура незаконного, но оправданного применения насилия, которая
в Новое время приобрела решающее значение для понятия революции.
В Средние века право сопротивляться тирании позволяло даже низшим
слоям населения, не обладавшим правом на ведение междоусобных
войн, представлять (хотя бы субъективно) оправданное насилие также
и законным.
Таким образом, слово «война» обозначает в Средневековье и то,
что в более позднее время стало называться «гражданской войной»,
однако правовой статус у этой войны был тогда другой: она не осужда-
лась. В понятийном ряду между «преступлением» и «войной» поздне-
средневековая терминология, описывающая восстания, располагается
ближе к «войне». О современном (modern) суверенном государстве с его
четким разделением между внешними и внутренними конфликтами
в то время еще говорить не приходится.
Впрочем, в иных областях уже наблюдаются зачатки — или,
по крайней мере, требования — прояснения ситуации. Так, например,
складывается впечатление, что когда конфликты происходят в городах,
(см. примеч. 146). S. 81. — Согласно одному решению Швабского союза от 10 фев-
раля 1516 года, «Krieg entborung und aufrur jm hailigen reiche». — (Перевод: «война —
лишения и возмущение в священной империи»). — см.: Klüpfel К. (Hrsg.) Urkunden
zur Geschichte des Schwäbischen Bundes (1488–1533). Stuttgart, 1853. Bd. 2. S. 112.
157
Так написано в: Arbitrium pacis inter duces Bawariae et Austriae (7.4.1314) //
MGH. Constitutiones et acta publica imperatorum et regum. 1909/1913. T. 5. P. 19: «aller
der sache, chrieg, missehellunge und aufleuffe». — (Перевод: «В мирном договоре ме-
жду швейцарскими городами и Миланом», 26.1.1426), опубликован в: Segesser A. P.
(Hrsg.) Amtliche Sammlung der älteren eidgenössischen Abschiede [см. примеч. 146].
Bd. 2. S. 54–55) упоминаются «притеснения, тяготы, война и ссоры, множество рас-
прей, тяжб, жалоб и вопросов» («hert, swere / krieg und bewegnuß, vil misshellungen,
sachen, klegden und fragen»); стороны «друг с другом воевали и ссорились» («wider
einandern gekrieget und vermisshellet»); речь идет о «начале этой войны и столкно-
вений» («dises krieges und stössen anfang»).
особенно часто используется односторонняя терминология, направ-

ленная против стороны, обладающей более низким правовым статусом,
и имеющая, соответственно, тенденцию к ее криминализации. В нюрн-
бергских Опальных книгах, например, вовсе не встречаются форму-
лировки, описывающие взаимные действия158. В Кёльне в 1348 году
говорят о «восстании непокорных» мясников159; в 1400 году установ-
лено наказание для тех, кто учиняет «сборища, подстрекаемые слуха-
ми»160. Но и тут тоже было возможно принуждение к компромиссу:
в 1440 году во Франкфурте все должны были принести присягу — это
обосновывалось тем, что «буйства и нестроения наступили, вызванные
несколькими строптивцами»161.
Когда волнения происходили в деревне и их удавалось подавить,
язык документов тоже был недвусмысленным. Примером могут слу-
жить события, связанные с Гансом Бемом, «дударём из Никласхау-
зена»162. Однако это же в полной мере касается и тех случаев, когда
притязания центральной власти оставались лишь программой: тут
можно было демонстрировать большую решительность. В Стансском
соглашении, заключенном в 1481 году между населенными пунктами
Швейцарии, предусмотрены санкции против всех, кто совершит «убий-
ства, смуту или насилие», против актов, «от которых могут произойти
ущерб кому-либо, смута или непотребство»; и, наконец, постановляет-
ся, что «никто не должен подстрекать людей другого к непокорности
их хозяину и господину»163. Намерения были ясны. Но для того чтобы
их осуществить, зачастую требовались компромиссы, которые отража-
лись, не в последнюю очередь, и в немецкой терминологии, касавшейся
восстаний.
158
Ср.: Schultheiss W. Die Acht-, Verbots- und Fehdebücher (см. примеч. 147).
159
Aufhebung der Fleischerinnung in Köln (21.11.1348) // Keutgen F. Urkunden
(см. примеч. 119). S. 395.
160
Allgemeine Morgensprache. Köln (ок. 1400) // Ibid. S. 299.
161
Eidesleistung der Einwohnerschaft. Frankfurt (22.9.1440) // Ibid. S. 247.
162
Arnold K. Niklashausen 1476. Quellen und Untersuchungen zur sozialreligiösen
Bewegung des Hans Behem und zur Agrarstruktur eines spätmittelalterlichen Dorfes.
Baden-Baden, 1980. S. 187 ff. (приложение с текстами документов). Наиболее часто
встречающиеся выражения — «смута» (Aufruhr) и «непотребство» (Unrat), а также
«презрение [законов]» (Verachtung) и «позор» (Schmahe).
163
«überbracht, uffrür oder gewall-smwini»; «da von dem jeman schaden, uffrür,
oder unfuog erstan möchte»; «nieman dem andern die sinen zu ungehorsami uffwysen
soll wider ihr Herren und Obern ze sind». — Stanser Verkommnis (22.12.1481) // Seges-
ser A. P. (Hrsg.) Amtliche Sammlung der älteren eidgenössischen Abschiede (см. примеч.
146). Zürich, 1858. Bd. 3/1. S. 696–697.
Таким образом, как в немецком, так и в латинском языке на исходе

Средневековья существовал богатый набор понятий для повстанческих
акций. Но говорить о нем как о стадии, непосредственно предшествовав-
шей современному (modern) понятию революции, нельзя. Средневековые
выражения относятся почти исключительно к борьбе за власть и к бы-
стрым переворотам в рамках наличествующей общественно-полити-
ческой системы, а не ко всеохватным изменениям самой этой системы.
В тех же случаях, когда некое крупное, длительное повстанче-
ское движение все-таки увенчивалось успехом, оно старалось вовсе
уйти от этой терминологии и от связанных с ней оценок, а не при-
давать ей положительный смысл. Швейцарцев много раз обвиняли
в том, что они — бунтовщики и враги Империи. Защищаясь от этого
обвинения, они регулярно ссылались на охрану императорских и им-
перских прав и старинных вольностей, которые они, по их словам,
отстаивали, — прежде всего от посягательств Габсбургов, действуя
в соответствии с требованиями справедливой самообороны, против
несправедливой власти и тирании. Например, Иоганнес Штумпф около
1535 года опровергал обвинение в смуте так: «Исконно начало досто-
славной конфедерации было связано вовсе не со смутой (aufrůr), непо-
корностью, презрением к справедливой надлежащей власти […] а про-
изошло путем осуществления старинных вольностей и привилегий»164.
Оправдание, таким образом, было абсолютно консервативным: швей-
царцы ссылались на традиционную легитимность Империи и на пра-
во сопротивления тирании165. Никаких признаков революционного
самопонимания в современном (modern) смысле не наблюдается, если
только не истолковывать в этом качестве произошедший в народном
сознании перенос легитимности со знати на крестьян, которые теперь
стали воплощением истинных добродетелей166.
Йорг Фиш
164
«Dass sich der ursprünglich anfang der loblichen Eydgnoschafft, gar nit mit
aufrůr, ungehorsame, verachtung rechter ordentlicher Oberkeit, […] sondern vil mehr
durch handhabung althergebrachter freyheiten und gerechtigkeiten […] erhebt hat». —
Stumpf J. Schwytzerchronik (1606), цит. по: Mommsen K. Eidgenossen, Kaiser und Reich.
Studien zur Stellung der Eidgenossenschaft innerhalb des heiligen römischen Reiches.
Basel, 1958. S. 54.
165
Ср. об этом: Ibid. S. 39 ff.
166
Ср.: Marchal G. P. Die Antwort der Bauern. Elemente und Schichtungen des eid-
genössischen Geschichtsbewußtseins am Ausgang des Mittelalters // Patze H. (Hrsg.)
Geschichtsschreibung und Geschichtsbewußtsein im späten Mittelalter. Vorträge und
Forschungen. Sigmaringen, 1985.
III.3. Позднесредневековая лексика

в Англии и во Франции
В Англии и Франции позднесредневековая лексика национальных
языков неотделима от латинской. Насколько можно судить по доку-
ментам королевского судопроизводства и написанным в то время хро-
никам, латиноязычная и франкоязычная терминологии, касающиеся
«восстания», «бунта» и «заговора», развивались во взаимозависимости,
но при этом спектр соответствующих понятий в национальных языках
был во много раз шире и разнообразнее, чем в латинском. В описательных
текстах, равно как и в юридических документах и родственных им источ-
никах того времени, посвященных крестьянскому восстанию 1358 года
в Парижском бассейне, Генеральным штатам и волнениям в Париже,
в центре которых стоял Этьен Марсель (1355–1358), эта терминология
встречается во всей своей полноте. Судя по данным текстам, никаких
фундаментальных терминологических изменений в позднее Средневе-
ковье во Франции уже не происходило. При этом различные термины
могли употребляться в качестве синонимов в самых разнообразных зна-
чениях и сочетаниях. Те констелляции, к которым они относились, и те
правовые, политические и социальные обстоятельства и события, кото-
рые описывались одними и теми же терминами, порой отличались друг
от друга значительно, так что из-за нестабильного словоупотребления
точное смысловое наполнение термина зачастую нельзя четко очертить.
Это объясняется еще и тем, что для судебного разбирательства по поводу
восстаний наиболее удобными формами были процесс по обвинению
в государственной измене или уголовный процесс и — по крайней мере,
в случае государственной измены — не было необходимости проводить
терминологическое различие при обозначении политического против-
ника и участников восстания, нацеленного на переворот167.
В сформулированном сановниками короля Иоанна II обвинении,
выдвинутом в 1358 году против епископа Ланского Робера Лекока,
одного из лидеров оппозиции, последнего обвиняют в «государствен-
ной измене» (crime de lèse-majesté), а также в том, что он «faux, traitres,
parjures et mauvais», что он пытался вызвать «sédicion (или division) et
discorde» между королем и его сыном («le fils se esmouveroit»), «conspi-
ration» сословий против короля, подстрекал сословия к незаконному
167
Ср.: Bellamy J. G. The Law of Treason in England in the Later Middle Ages. Cam-
bridge, 1970. P. 103 ff.; Cuttler S. H. The Law of Treason and Treason Trials in Later Me-
dieval France. Cambridge, 1981.
«объединению» («alliance et union»), а также к «monopole et conspiration»

и, наконец, проповедовал смуту против короля («esmouvoir») и коро-
левства («tourbler» — sic!). В связи с этим же говорится об одном из ви-
дов налогообложения, что тот ведет к «sédicions, descors, divisions et
rébellions» в народе168. Восстание 1303 года во Фландрии названо в од-
ном королевском ордонансе за тот же год «desobeissances, rébellions et
domages», а налоговым комиссарам предписывается избегать «esclandre
et commocion de menu peuple»169.
Жакерия описывается хронистами, которые настроены по отно-
шению к «жакам» враждебно170 и обвиняют их в уничтожении аристо-
кратов, а тем самым — в полном низвержении всего порядка в обще-
стве, — тем же словом, что и конфликт между отцом и сыном: esmeute
(s’esmeurent), а кроме того подчеркивают момент объединения, который
обозначается нейтральным термином («se reunirent et s’assemblerent»),
становясь государственным преступлением только благодаря прибав-
лению слов «par mouvement mauvais». Словосочетание mouvement du
peuple превращается в термин, которым характеризуют восстание171.
В суде эти assemblées, conspiracions, monopoles172 и без каких бы то ни было
иных уголовных преступлений становятся одним из главных обвине-
ний против повстанцев, причем событиям восстания путем частого
упоминания слова ennemi в том же контексте придается политический
характер. Подобные же обвинения — monopolia et conventicula — зву-
чали и после разгрома в Монпелье налогового бунта 1379–1395 годов173,
не имевшего внешних последствий. В числе криминализирующих тер-
168
Douët d’Arcq L. Acte d’ accusation contre Robert Le Coq, évêque de Laon (1358) //
Bibliothèque de l’école des Chartes. 1841. Vol. 2. P. 367 ff.
169
Laurière E. de. (Ed.) Ordonnances des roys de France de la troisième race, recueil-
lies par ordre chronologique. Paris, 1723. T. 1. P. 371.
170
Ср.: Bulst N. Jacquerie (1358) und Peasants’ Revolt (1381) in der französischen
und englischen Chronistik // Patze H. (Hrsg.) Geschichtsschreibung (см. примеч. 166).
171
Chronique des quatres premiers Valois; La chronique normande du XIVe siècle;
Istoire et chronique de Flandres; La chronique des règnes de Jean II et Charles V // Me-
deiros M.-T. de. Jacques et chroniqueurs. Une étude comparée des récits contemporains
relatant la Jacquerie de 1358. Paris, 1959. P. 193 ff.
172
Rémission et réduction d’amende accordées aux habitants de Chavanges (1358) //
Luce S. Histoire de la Jacquerie (1859). Paris, 1894. P. 284; ср. статистические выкладки:
Autrand F. Les dates, la mémoire et les juges // Guénée B. (Ed.). Le métier d’historien au
moyen âge. Études sur l’historiographie médiévale. Paris, 1977. P. 176 ff.
173
Примеры в: Autrand F. Les dates. P. 173, No. 80. — Ср. описание восстания
крестьян в Нормандии у Гильома Жюмьежского (вторая половина XI века): «rusti-
ci […] agentes conventicula». — (Guillaume de Jumièges. Gesta Normannorum ducum /
Ed. J. Marx. Paris, 1914. P. 73).
минов (частично взаимозаменяемых) были также слова rebelle, esmeute

(s’esmeurent), глагол s’elever174. Наиболее частым — причем не всегда наце-
ленным на обвинение — термином для характеристики всех событий,
связанных с восстанием, становится слово effrois (но бывает и effroi
contre)175. В судебных процессах, тянувшихся вплоть до 80-х годов, все
более укоренялось понятие commotion des non nobles contre les nobles
(commocio innobilium contra nobiles)176, которое сделалось важнейшим
юридическим terminus technicus и в латинском, и во французском
обиходе, причем как в единственном, так и во множественном числе:
обозначало оно восстание со всеми его импликациями как преступ-
ления, переворота и государственной измены. Движение снизу вверх,
направленное на свержение существующей власти, сочетается здесь
с движением в обе стороны, обозначаемым словом seditio177.
Не относятся к специфическому словарю национальных языков
новаторские веяния, которые, например, усматривал в восстаниях
1380 года хронист аббатства Сен-Дени в начале XV века: «Всех охва-
тило такое желание переворота, что, казалось, для восстания им
174
Rémission octroyée à Colart d’ Estrées (1358) // Luce S. Histoire de la Jacquerie.
P. 245; Rémission octroyée par le régent (1358) // Ibid. P. 248; Rémission octroyée à Hue
de Sailleville […] (1358) // Ibid. P. 253.
175
Примеры в: Autrand F. Les dates. P. 176–177; Luce S. Histoire de la Jacquerie.
P. 254 ff., 201; Medeiros M.-T. Jacques et chroniqueurs. P. 185, 188.
176
Пример от 1358 года в: Autrand F. Les dates. P. 178; ср.: Luce S. Histoire de
la Jacquerie. P. 256 ff., 261; о Дешане ср.: Medeiros M.-T. Jacques et chroniqueurs.
P. 200; Delachenal R. (Ed.) Chronique des règnes de Jean II et Charles V. Paris, 1915. T. 2.
P. 368. Последний автор описывает восстание против налогов в Монпелье как com-
motion universal. — Ср. также терминологию правовых источников, применяемую
в отношении короткого и незначительного восстания против налогов в Рейм-
се в 1461 году: «Conspirations […] monopoles et assemblées […] sédition» [Lauri-
èr E. de. (Ed.) Ordonnances (см. примеч. 169). 1811. T. 15. P. 297–298]. См. также:
Léguai A. Émeutes et troubles d’ origine fiscale pendant le règne de Louis XI // Le moyen
age. 1967. T. 73. P. 457 (с дальнейшими примерами). Ср., далее, терминологию мо-
наха английского монастыря Ившем в его: Historia vitae et regni Ricardi secundi /
Ed. G. B. Stow. Philadelphia, 1977. P. 60: он описывает восстания в начале правления
Карла VI (1380 год) как «беспорядок между народом и правителями» («tumultuacio
inter communes et proсeres») и говорит о «возмущенном простонародье» («plebs
commota»).
177
Ср. пример в: Luce S. Histoire de la Jacquerie. P. 350: «Tempore seditionis inter po-
pulares et nobiles, et statim inter nobiles et populares». — (Перевод: «Во время раздора
между народом и знатью и сразу же между знатью и народом»); Secousse D. F. Recueil
de pièces servant de preuves aux mémoires sur les troubles excités en France par Charles
II, dit le mauvais roi de Navarre et comte d’Evreux. Paris, 1765. P. 344: «commocion et
sédition des non nobles, qui lors s’ esmeurent contre les nobles» (1373 год). — (Перевод:
«сотрясение и возмущение не-дворян, которые тогда восстают против дворян».)
не хватало только предводителя»178. Слова riot (лат. riotose) и tumulte

иногда употребляются в криминализирующем значении, как синоним
commotion179.
Английские юридические источники по «крестьянскому восста-
нию» (peasants’ revolt) 1381 года написаны в большинстве своем по-ла-
тыни. Их терминология заметно отличается от французской. Между
главными терминами, означающими нелегальное объединение, есть
совпадения, а слова insurrectio и commotio употребляются и там, и тут,
но последнее не занимает такого центрального положения, как во Фран-
ции. Новым главным понятием в этих британских текстах становится
слово levatio (levare), которое обычно употребляется вместе с обозна-
чающим государственную измену добавлением contra pacem nostram180.
Одновременно восстание, характеризуемое словами more guerrino,
квалифицируется как война. Распространяется и понятие rumor, более
нейтральное, чем levatio181. В норманнском французском этим латин-
ским терминам соответствуют слова rumour, lever (levée), turbacion (лат.
turbatio) и treoble182. Rebellio, rebelles, rebellice, в отличие от используемой
во Франции латинской и французской терминологии, в Англии упо-
178
«cunctis cupiditas rerum novendarum (sic) incesserat, ut nichil eis ad rebellan-
dum praeter ducem deesse videretur». — Bellaguet L. F. (Ed.) Chronique du religieux de
Saint-Denys, contenant le règne de Charles VI de 1388 à 1422. Paris, 1839. P. 22; здесь
также употреблено редкое выражение civilis motus (Ibid. P. 50) в значении «мятеж»
и tumulluantes (Ibid. P. 48) в значении «мятежный».
179
D’Avout J. Le meurtre d’Etienne Marcel (31.7.1358). Paris, 1960; Wolff Ph. Docu-
ments de l’histoire du Languedoc. Toulouse, 1969. P. 165; Putnam B. H., Plucknett T. F. T.
(Ed.) Proceedings before the Justices of the Peace in the 14th and 15th Centuries. Ed-
ward III to Richard III. London, 1938. P. 246: «Pacis Domini Regis perturbatoribus […]
riotose assemblatis el coadunatis modo guerrino arriatis». — (Перевод: «нарушителям
мира Господина Короля […] собранных и объединенных для военного восстания».
[1474/75 год].)
180
Rymer T. Foedera, conventiones, litterae / Ed. G. Holmes. Den Haag, 1740. Vol. 3.
P. 121 ff. (документы 1381 года).
181
Powell E. The Rising in East Anglia in 1381. Cambridge, 1896. P. 127, 130, 135.
Разумеется, и эта средневековая лексика никоим образом не является специ-
фической для этого единственного значительного восстания в Англии. Ср.: Put-
nam B. H., Plucknett T.F.T. (Ed.) Proceedings. P. 153: «levaverunt totam communitatem
[…] more guerrino». — (Перевод: «ослабили все общество […] как будто войной».) —
(1338 год). Chronique des règnes de Jean II et Charles V (см. примеч. 176) обозначает
словом rumeur также восстание против налога в Монпелье, специально отмечая
произошедшее в его ходе убийство королевских должностных лиц.
182
Chadwell L. L. (Ed.) Enactments in Parliament, Specially Concerning the University
of Oxford and Cambridge. Oxford, 1912. Vol. 4. P. 246; Walsingham T. Gesta abbatum
monasterii Sancti Albani / Ed. H.T. Riley. London, 1869. Vol. 3. P. 289.
требляется значительно реже и отчасти с другой коннотацией. Формула

rebelli sive ribaldi демонстрирует криминализирующую, меняющуюся
по своему политическому значению тенденцию в использовании этого
термина, который при переводе на норманнский французский переда-
ется только словом rebeaux и таким образом сближается со встреча-
ющимся и в среднеанглийском, политически криминализирующим тер-
мином ribaud (ribaudie)183. Понятия, описывающие движение, — levatio
и insurrectio — отражаются в единственном соответствующем термине
среднеанглийского языка — rysing (1382), встречающемся в политиче-
ской литературе той эпохи. В ней восстание, наряду с чумой и зем-
летрясением, выглядит неким стихийным бедствием, неотвратимым
и в корне меняющим все существовавшее прежде положение дел, а так-
же карой за грехи человечества184.
Найтхард Бульст
IV. От начала Нового времени

до Великой Французской революции
Одним из фундаментальных фактов, установленных историей
понятий «восстание», «гражданская война» и «война», является то,
что их взаимоотношения в системе германской государственности
прояснялись очень медленно и так до конца никогда и не прояснились.
Длительная эволюция [этих реалий] вплоть до середины XVIII века
не сопровождалась выработкой актуальной терминологии, которая бы
описывала обобщенные категории и процессы.
Сложная сословная система, включавшая в себя элементы ленного
права, а также право сословий на создание объединений ради совместной
защиты своих прав и интересов, всегда имела достаточное количество про-
белов, которые ставили под вопрос юридически однозначную квалифика-
цию случаев применения насилия. Две тенденции блокировали развитие
иерархически упорядоченного государственного устройства в Империи.
В-первых, это конфессионализация, которая — примерно до 1648 года —
183
Rymer T. Foedera. P. 124, 128; Réville A. Le soulèvement des travailleurs en An-
gleterre en 1381 / Ed. C. Petit-Dutaillis. Paris, 1898. P. 176; Piers Plowman. The B Version.
Will’s Visions of Piers Plowman, Do-Well, Do-Better and Do-Best / Ed. G. Kahn, E. Talbot
Donaldson. London, 1975. P. 229, 256, 338.
184
The Insurrection and Earthquake (1382) // Robbins R. H. (Ed.) Historical Poems
of the XIVth and XVth Centuries. New York, 1959. P. 58.
оправдывала любые беспорядки и столкновения, так что границы между

«возмущениями» и «военными действиями» можно было сознательно
пересекать в обоих направлениях. Во-вторых, аккумуляция суверенитета
властителями территориальных государств никогда не заходила так дале-
ко, чтобы можно было однозначно провести то различие между между-
народно-правовой «войной» и внутриимперской «гражданской войной»,
каковое характерно для Нового времени примерно с 1648 года. Проница-
емость границ, которые не мешали правителям территорий, не входивших
в Империю, принадлежать к имперским сословиям и иметь право голоса
в рейхстаге, делала это различение окончательно невозможным. В ходе
трансформации германского традиционного права на усобицу (Fehderecht)
в основанное на римском праве ius ad bellum низшие сословия утратили
юридическое правопритязание на применение насилия, так что в итоге
их выступления можно стало представлять «государственной изменой».
Однако пропорционально этому больше власти приобрели имперские
князья, что позволяло им использовать ради своего государственного
интереса взаимодействие или разногласия между императором и рейхс-
тагом. Ни регламента о земском мире (Landfriedensordnung), ни системы
имперских округов (Kreisverfassung) было недостаточно для того, чтобы
обеспечить завершенную систему правопорядка в Империи. Сначала
внутри- и межсословные объединения, а потом — союзы князей, в том
числе с иностранными державами и с императором в его качестве пра-
вителя своих наследственных земель, препятствовали последовательному
формированию политически гомогенного и единого юридического об-
разования — немецкого государства. Ограничить «гражданскую войну»
внутригосударственной сферой, а «войну» компенсаторно вынести в сфе-
ру межгосударственную и зафиксировать это разделение было в услови-
ях Империи невозможно. Так что «возмущением» (Empörung) могло —
в зависимости от позиции наблюдателя — называться все, от событий
в самой маленькой крестьянской общине до крупномасштабных войн
Фридриха Великого. Правовая система Империи позволяла постепенным
изменениям происходить полулегальным путем, так что государственное
устройство от этого не разрушалось полностью. В то время как терми-
ны, обозначавшие «восстание», «бунт», «возмущение», хотя и однозначно
негативно окрашенные, применялись по-разному, в политическом языке
не было четкой терминологии для того длительного трансформационного
процесса, который переживала Империя в раннее Новое время. Новое
понимание революции, возникшее в эпоху Просвещения, и затем сама
Великая Французская революция привели, помимо конца самой Импе-
рии, еще и к изменению понятий.
IV.1. Установление земского мира и придание правового

статуса «смуте» (Aufruhr) и «возмущению» (Empörung)
Движение от ограничения права на усобицу (Fehderecht) к его дис-
криминации привело к первому определению того, что выражалось
и переживалось в понятийном поле слов Aufruhr (смута) и Empörung
(возмущение). В XV веке слова vehde, krieg и aufruhr еще могли —
без дефиниции — использоваться в одном и том же значении185.
При попытках введения законов, таких как Регламент о земском мире
(Landfriedensordnung) 1442 года, в них перечислялись «многочисленные
непотребства [вроде] насилия и прочие неприличные и бесчестные на-
падения и повреждение [имущества]», а также «грабеж, убийство и под-
жоги» в Империи, из-за которых в ущерб общественной пользе люди
ежедневно терпят «великую нужду, пагубу и урон». Однако признаки со-
става конкретных преступлений и назначенные за них наказания не поз-
воляют очертить четкую область «смуты и возмущения»186. Всеобщий
земский мир 1495 года, объявивший любую усобицу несправедливой,
описывает вербально еще множество ее признаков: никто не должен
«вести усобицу, воевать, грабить, захватывать, вторгаться, осаждать»
других, независимо от того, «какого достоинства, состояния или при-
роды» тот, кто совершает эти действия. «Преступникам и нарушителям
мира» в персональном порядке закон угрожает опалой и наказаниями,
если они не явятся на начатый судебный процесс. О группах, в которые
они могут объединиться, речи пока не идет187. Имперский земский мир
(Reichslandfrieden) 1522 года, согласно которому исполнение пригово-
ров камерального суда переходило в компетенцию имперских округов,
ставил своей целью уничтожить в Империи «неспокойное положение,
нестроения и беспорядок». Конкретно к ним отнесены: «возмущение,
личные насильственные действия, преднамеренное повреждение иму-
щества, завоевание, усобицы, захваты, удержание в неволе, обложе-
185
Nürnberger Landfriede (1466) и Konstitution (1467), цит. по: Heilborn P. Die ge-
schichtliche Entwicklung des Begriffs Landfriedensbruch // Zeitschrift für die gesamte
Strafrechtswissenschaft. 1898. Bd. 18. S. 20.
186
Frankfurter Landfriedensordnung Friedrichs III. (sogen. Reformation Friedrichs
I I b v. 14.8.1442) // Zeumer K. (Hrsg.) Quellensammlung zur Geschichte der Deutschen
Reichsverfassung in Mittelalter und Neuzeit (1904). Tübingen, 1913. Bd. 1. S. 260–261,
No. 100. См.: Janssen W. Krieg // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschicht-
liche Grundbegriffe. Bd. 3. S. 508 ff.
187
Der sogenannte ewige Landfriede (7.8.1495) // Zeumer K. (Hrsg.) Quellensamm-
lung. S. 281, No. 173.
ние поборами, разбой на дорогах, война, раздор и разброд», — то есть

помимо запрета усобиц сюда входили все мыслимые преступления
от разбойного нападения до войны, легитимированной имперскими
сословиями188. В регламенте о земском мире 1486 года упоминались си-
нонимически «внутренняя война и смута»189: они стали частным слу-
чаем в ряду объявленных преступными агрессивных действий, ради
уничтожения которых и создавался закон о всеобщем мире.
Насколько далека от этой цели была действительность, показыва-
ет то описательное определение, которое Лютер дал царившему тогда
«праву войны или обычаю военного дела»: «Война может происходить
от лиц трех видов: когда равный сражается против равного [незави-
симо от того, что их потестарный статус неодинаков], затем — когда
вышестоящий воюет против нижестоящего, затем когда нижестоящий
сражается против вышестоящего»190. С теологической позиции Лютер
признавал допустимой только войну ради необходимой самооборо-
ны, вести которую, по его мнению, имеют право только «власти», друг
против друга либо против восставших подданных. Затеявшему смуту
дворянину, графу или князю следует отрубить голову точно так же,
как и крестьянину191. В этом и заключался важнейший конституци-
онно-правовой вопрос: кто в рамках этого трехсторонне дефиниро-
ванного всеобщего права войны обладает исключительным правом
на насилие? В XVI веке два сословия — крестьяне и рыцари — это право
потеряли. Их войны были юридически и фактически запрещены, бу-
дучи квалифицированы как «смута и возмущение».
IV.1.a. Крестьянская война
Надрегиональная крестьянская война — если отвлечься от ее эко-

номических причин и религиозных мотивов — была также юридиче-
188
«Empörung, eigene gewältige Thaten, aufsätzliche Beschädigungen, Abklagen,
Bevehden, Fahen, gefängliche Enthaltungen, Schätzungen, Straßenrauberey, Krieg, Zwy-
tracht und Uneinigkeit». — Erklärung des Landfriedens, erlassen vom Reichsregiment
(10.2.1522) // Ibid. S. 326–327, No. 185.
189
Frankfurter Reichslandfrieden (17.3.1486) // Ibid. S. 273, No. 171.
190
«Das krieg mag geschehen von dreyerlei personen, als das ein gleicher widder sei-
nen gleichen streit, item wenn die oberperson widder yhr unterperson kriegt, item wenn
die unterperson widder yhr oberperson streyt». — Luther M. Ob kriegsleutte auch ynn
seligem stände seyn künden (1526) // Idem. Werke. Kritische Gesamtausgabe. Weimar,
1897. Bd. 19. S. 632.
191
Ibid. S. 644 ff.
ски-политической попыткой добиться помимо общинной автономии

участия в территориальной сословно-представительной системе вла-
сти, иногда даже с претензией на непосредственное подданство им-
ператору192. В этом смысле восстание крестьян представляло собой
сословную войну, которую победоносный Швабский союз без особых
затруднений и называл «войной»193. Пфальграф тоже говорил о «кре-
стьянской войне»194, а гуманистически образованные авторы, ссылаясь
на Ветхий Завет или древнюю историю, быстро провели параллель
с гражданской войной. Как в Риме «из гражданского раздора» возник
величайший вред, так и теперь — из «всей этой крестьянской войны»
из-за внутренних склок195 крестьян.
Самоназвания, которыми пользовались крестьяне, чтобы иметь
возможность выступать в качестве некой единой силы, относились
к контрактно-правовой терминологии, описывавшей автономных то-
варищей по сословию: «союз», «договор», «христианское объединение»,
«собрание» или — в программной формуле Вайгандта, с претензией
на соответствие имперскому праву, — «порядок реформации ради
пользы и блага всех братьев-христиан»196.
После разгрома крестьян все подобного рода формулы стали
относиться к области незаконного, точно так же, как уже в Вайнгар-
тенском договоре крестьяне были принуждены «таких союзов, дого-
воров и смут впредь избегать»197. Всякое объединение само по себе
192
Ср.: Weigandt F. Reichsreformentwurf für die fränkische Bauernschaft (18.5.1525) //
Kaсzerowsky K. (Hrsg.) Flugschriften des Bauernkrieges. Hamburg, 1970. S. 69 ff.; Gais-
mair M. Tiroler Landesordnung (April 1526) // Ibid. S. 79 ff.
193
Так в: Vogler G. Der deutsche Bauernkrieg und die Verhandlungen des Reichstags
zu Speyer 1526 // Zeitschrift für Geschichtswissenschaft. 1975. Bd. 23. S. 1408.
194
Pfalzgraf Friedrich. Instruktion für Pelagius Probst (17.10.1525) // Friedens-
burg W. Der Reichstag zu Speyer 1526 im Zusammenhang der politischen und kirchli-
chen Entwicklung Deutschlands im Reformationszeitalter. Berlin, 1887. S. 513.
195
Kessler M. Volget von der grusamen Embörung und Ufruor der Bursame wider
ire koche Oberkaiten (1525) // Kaczerowsky K. (Hrsg.) Flugschriften. S. 215 ff., 246 ff.;
см. также: Mathis Wurm an den Landvogt im Unterelsaß (1.6.1525) // Franz G. Der
deutsche Bauernkrieg. Aktenband (см. примеч. 150). S. 209–210: Матис Вурм отводит
от себя обвинение в причастности к «крестьянскому катилининскому заговору»
(cathilinische Conjuration). Ср. также: Harer P. Wahrhafte und gründliche Beschreibung
des Bauernkriegs (1525) / Hrsg. G. Franz. Kaiserslautern, 1936.
196
«ain Ordnung der reformation zu nutz und fromen aller christenbrudere». — Wei-
gandt F. Reichsreformentwurf. S. 69.
197
«dergleichen Pundtnis, vertrag und auffruhr hynfort zu vermeyden». — Wein-
gartener Vertrag (16.4.1525) // Kaczerowsky K. (Hrsg.) Flugschriften. S. 56; ср.: Lu-
ther M. Weingartener Vertrag (mit seiner Vorrede) // Idem. Werke. Kritische Gesamtaus-
gabe. 1908. Bd. 18. S. 336 ff.
стало нарушением земского мира путем создания шаек или отря-

дов, как определил этот коллективный деликт Шпейерский рейхс-
таг 1526 года, безуспешно пытавшийся искоренить причины кре-
стьянской войны — «ужасающего неслыханного и нехристианского
возмущения подданных»198. Подчинение крестьян территориальной
системе господства — при одновременном открытии для них закреп-
ленной имперским правом возможности подавать жалобы по инстан-
циям — криминализировало всякое крестьянское сословное право
на сопротивление, хотя они потом еще неоднократно им пользова-
лись199. Поэтому данный политический деликт вполне логично стал
фигурировать — как и неправомерная «усобица»200 — в уголовном ко-
дексе Carolina, который грозил тем, кто «устраивает преднамеренные
и злостные возмущения простого народа против властей», смертной
казнью или изгнанием201.
IV.1.б. Лишение рыцарей права на войну
Сложно и дифференцированно структурированное сословие ры-

царей тоже утратило вместе со своим правом на усобицу (Fehderecht)
вообще всякое право на самостоятельное ведение войн. Усобица была
объявлена вне закона как «возмущение». Если Зикинген и его рыцар-
ская коалиция называли себя «союз и реформация»202, чтобы путем
междоусобной войны против курфюрста Трирского добиться скорей-
шей реформы Империи, то в итоге они были обвинены в нарушении
земского мира203 и приговорены к объявлению вне закона и импер-
ской экзекуции. Напрасно члены рыцарской коалиции настаивали
198
«erschregkliche unerhortte und unchristliche emporung der Unterthonen». —
Reichstagsabschied (21.8.1526), цит. по: Vogler G. Der deutsche Bauernkrieg. Akten-
band. S. 1408.
199
Schulze W. Bäuerlicher Widerstand und feudale Herrschaft in der frühen Neuzeit.
Stuttgart, 1980.
200
Radbruch G. (Hrsg.) Die peinliche Gerichtsordnung Kaiser Karls V. von 1532 (Ca-
rolina). Stuttgart, 1967. S. 83, Art. 129.
201
«fürsetzliche und boßhaftige auffruren des gemeynen volks wider die oberkeyt
macht». — Ibid. S. 82, Art. 127.
202
Otto von Pack an Herzog Georg (16.9.1522) // Deutsche Reichstagsakten. Jüngere
Reihe / Hrsg. Historische Commission bei der Kgl. Akademie der Wissenschaften. Gotha,
1901. Bd. 3. S. 805, No. 150.
203
Johann Rehlinger an die Stadt Augsburg (11.10.1522) // Ibid. S. 818–819, No. 162.
на том, что они ведут «честную открытую войну»204, протестовали

против подчинения их вышестоящим сословиям, «правомерное со-
противление» которым было им запрещено, в то время как сами кня-
зья могли позволить себе заключать против земского мира тайные
и открытые союзы и сеяли «раскол и вражду»; на этом основании
рыцари требовали «все союзы в Империи отменить или же им тако-
вой не запрещать»205.
Последняя крупномасштабная попытка добиться для рыцарей пра-
ва вести войну против консолидировавшихся территориальных госу-
дарств была предпринята аристократическим объединением во главе
с Вильгельмом фон Грумбахом; она потерпела неудачу: объединение
было квалифицировано как «заговор» и «возмутительство», а Грумбах
был казнен как преступник в 1567 году206. Таким образом, из имев-
шихся у сословий законных возможностей, о которых в 1540-х годах
(а затем вновь в 1599 году) говорили «была крестьянская война, была
и княжеская, надо когда-нибудь и дворянской войне быть»207, — первая
и третья были навсегда исключены. Право на ведение войны осталось
только у монархов. Могли на него претендовать и вольные имперские
города, но их силы таяли.
IV.1.в. Право князей на ведение войн
Акты об установлении имперского земского мира, которые всегда

вырабатывались и принимались при содействии имперских сословий,
последовательно оставляли открытым вопрос о том, в какой мере кня-
зья были обязаны оказывать непосредственную покорность императо-
ру и сохраняли ли они собственное право на ведение войн. Отдаленной
целью Карла V было подчинить и князей своей высшей власти. Одер-
жав победу над Шмалькальденским союзом, он, казалось, почти достиг
204
Beschwerde und Eingaben in Schweinfurt der am 25. Januar versammelten frän-
kischen Ritterschaft an die Stände (30.1.1523) // Ibid. S. 731, No. 116.
205
«alle püntnus im reich abzustellen oder inen auch sollichs nit zu weren». Be-
schwerdeschrift der in Schweinfurt am 25.11. versammelten Ritterschaft an die Stände
(29.12.1522) // Ibid. S. 698, No. 113.
206
Ср.: Press V. Wilhelm von Grumbach und die deutsche Adelskrise der 1560er Jah-
re // Blätter für deutsche Landesgeschichte. 1977. Bd. 113. S. 396 ff.
207
«es sei ein Bauernkrieg, desgleichen ein Fürstenkrieg gewesen, es müßt auch ein-
mal ein Edelleutkrieg werden». — Kurfürst Friedrich III. an Christoph von Württemberg
(4.12.1599), цит. по: Ibid. S. 408; ср.: Ibid. S. 419, 427.
этой цели. Свое религиозно мотивированное право на сопротивление

шмалькальденцы всегда обосновывали правом на заключение союза
«ради спешного спасения и обороны»208. Поэтому император предал
их опале и объявил вне закона не как еретиков, а как нарушителей
земского мира, хотя в неофициальном высказывании он и признал,
«что этот предлог недолго сможет скрывать, что в действительности
дело в религии»209. Верные императору публицисты пытались доказать,
что, какие бы меры ни принял император ради «земного или вечного
благополучия», все равно «никакому курфюрсту, князю, городу или со-
словию Священной империи» не подобает «как подданному сопро-
тивляться с применением силы»210. Ни одному подданному не поз-
волено собирать народ и начинать войну, это право есть у одного
лишь императора, а «без него войны неправомерны»211, — как жестко
сформулировал один автор в 1531 году. В листовке 1546 года с опорой
на библейскую и древнюю историю, на Слово Божье и на имперское
право доказывается, что «теперешнее сопротивление [шмалькаль-
денцев] и военные действия против Его Императорского Величества
есть смута»212. Соответственно, в акте об объявлении опалы они об-
виняются в «бунте» и «непокорности», а плененный курфюрст Сак-
сонский оказался на волосок от положенной за это смертной казни213.
Расширенная версия закона о земском мире 1548 года подтвердила,
что никто, независимо от ранга, не имеет права «устраивать или учи-
208
Erste Schmalkaldische Bundesverfassung (23.12.1535), цит. по: Fabian E. Die Ent-
stehung des Schmalkaldischen Bundes und seiner Verfassung 1524/29–1531/35. Tübin-
gen, 1962. S. 358.
209
«daß dieser Vorwand nicht lange darüber täuschen wird, daß es um die Religion
geht». — Karl V. an Königin Marie (9.6.1546), цит. по: Brandi K. Kaiser Karl V. Werden
und Schicksal einer Persönlichkeit und eines Weltreiches. München, 1942. S. 471 // Idem.
Kaiser Karl V. Darmstadt, 1967. Bd. 2 : Quellen und Erörterungen. S. 369–370: Карл V
писал, что борется против шмалькальденцев как против нарушителей общего мира
и справедливости («comme contrubateurs de la commune paix et justice»), но считал
это «прикрытием и предлогом для войны» («couverte et pretexte de guerre»).
210
«doch keinem Churfürsten, Fürsten, Statt oder Stand deß Heiligen Reichs […] als
Underthanen gewaltiglich zu wiederstehen». — Hortleder F. Der Römische Keyser- und
Königlichen Maiestäten Handlungen und Ausschreiben [… ] 1, 4. Frankfurt, 1618. S. 3:
Johann Brentig (1529).
211
«ohne das seynd die kriege unrecht». — Ibid. 1, 9. S. 14: доктор Иоганн Мюллер
(1531).
212
«jetzige Resistenz und Kriegs Ubung wider keyserliche Majestät ein Auffruhr
ist». — Ibid. 1, 12. S. 29: анонимная листовка (1546).
213
Ibid. 3, 16. S. 273: Провозглашение опалы на курфюрста Саксонского и ланд-
графа Гессенского (1546).
нять какой-либо запретный заговор или союз против другого»: это

положение было направлено теперь непосредственно против князей,
дабы никто не посягал на большее сверх тех владений и прав, которые
имеет, а тем более не подстрекал подданных против их властей; цель
закона была в том, чтобы всякий в германских землях мог «свободно,
безопасно и беспрепятственно ходить» и «ездить»214.
Однако имперские князья по-прежнему использовали свое право
на ведение войн, как, например, Мориц Саксонский против императора
или Альбрехт Бранденбург-Кульмбахский против франконских епи-
скопов. Последний ссылался на то, что он хочет предотвратить «вну-
треннюю войну», и обвинял своих врагов в том, что они раззадорива-
ют «склонную к смуте чернь в Нюрнберге», являются «изменниками
всеобщего мира» и «земского мира», а также устраивают «всякого рода
запретные тайные мятежные шайки, заговоры и партии»215. Ссылка
на желанный для всех земский мир позволяла каждому обвинить своих
врагов в том, что они его нарушают и ведут войну, — тогда можно было
записать справедливую причину войны на собственный счет. Понятие
«война» в имперском праве оставалось амбивалентным; в зависимости
от того, заканчивалось ли столкновение успехом, ничейным результа-
том или неудачей, его характеристика (если это была война имперских
сословий) колебалась между «возмущением», «внутренней войной»
и «справедливой войной».
В таких условиях амбивалентное право войны получило легитима-
цию, небезупречную с точки зрения имперского права: защита веры,
конфессии. Даже в религиозном мире 1555 года не было устранено
противоречие, заключавшееся в том, что «в имперском праве аргу-
ментация была нетеологической, а у тех, кто оказывал сопротивление,
она была прежде всего религиозной. На примере пограничного случая
сопротивления становится очевидно, что система религиозного мира
еще не стала устойчивой к кризисам»216.
214
«einige verbottene Conspiration oder Bündnuss wider den anderen aufrichten
oder machen»; «frey, sicher und ungehindert wandern» und «ziehen». — Karl V. Land-
friede (30.6.1548) // Quellensammlung (см. примеч. 186). Bd. 2. S. 330, № 187.
215
«auffrührerischen Pöfel zu Nürnberg»; «Betrüger gemeines Friedens [und] des
Landfriedens»; «allerley verbottne heimliehe Meuterey, Conspiration und Factionen». —
Hortleder F. Der Römische Keyser- und Königlichen Majestäten Handlungen. 6, 19.
S. 1155: донесение маркграфа Бранденбургского (1554).
216
Heсkel M. Staat und Kirche nach den Lehren der evangelischen Juristen Deutsch-
lands in der ersten Hälfte des 17. Jahrhunderts. München, 1968. S. 185.
IV.2. Религиозный и теологический подрывной потенциал

в семантическом поле понятий «смута» (Aufruhr)
и «возмущение» (Empörung)
После подавления крестьянского восстания имперские сословия
на Шпейерском рейхстаге старались найти нейтральные выражения,
однако у них не было сомнений в том, что привели к этому великому
кровопролитию «заблуждения, раздоры и разногласия [относительно]
нашей христианской веры в Германской нации»217. Они предостере-
гали, что «все приведет к еще большей вражде, смуте, непокорности
и кровопролитию» и даже что следует опасаться «возмущения и смуты
в Священной империи не только от простых людей, но и от властей»218.
С тех пор вся политика оказалась под угрозой религиозной граждан-
ской войны, которая рассматривалась в качестве признака близящего-
ся конца света. «Смута» и «возмущение» приобрели эсхатологическое
измерение, которое подтверждалось именно тем, что стороны в рели-
гиозных конфликтах выдвигали друг против друга одни и те же обви-
нения. Так разжигалась взаимная исключительность, общий характер
которой был не политическим, а религиозным. Она накладывала свой
отпечаток на употреблявшуюся лексику и терминологию — как в са-
моописании каждой из сторон, так и в компенсаторном подозрении
в отношении другой.
IV.2.a. Религиозная убежденность (Gewißheit)
Лютер одобрял «духовную смуту», он требовал чистоты провозгла-

шения истины: следует, писал он, «благодарить Бога за его святое слово
и живо предоставить уста этой блаженной смуте»219, потому что она
пробивает дорогу «свету истины» и не терпит никакой партийной роз-
217
«die irrungen zweitragt und, unhelligkeit unsers christlichen glaubens in Teut-
scher nation». — Gutachten (des großen Ausschusses) über die Beschickung des Kaisers
(7.8.1526) // Friedensburg W. Der Reichstag (см. примеч. 194). S. 555.
218
«alle ding zu noch groeßer widerwertigkeit ufrur ungehorsam und bluetvergie-
ßen»; «entborung und ufrur im heiligen reich nit allein von dem gemeinen man, sondern
auch der oberkeiten». — Instruktion für die vom Reichstage beschlossene ständische Ge-
sandtschaft an den Kaiser (August 1526) // Ibid. S. 562.
219
«geistlichen auffruhr»; «Man solle Gott danchen für seyn heylig wort unnd dyßer
seligen auffruhr denn mund frisch dar geben». — Luther M. Eyn trew vermanung, […]
sich zu vorhuten für auffruhr und emporung (1521/22) // Idem. Werke. Kritische Ge-
samtausgabe. 1889. Bd. 8. S. 684.
ни. «А потому давайте уничтожим партийные названия и будем зваться

христианами […] паписты по праву носят партийное название»220, так
как они пали жертвой козней дьявола. Это духовное учение о смуте на-
целено на мирное провозглашение истины, и Лютер — в соответствии
со своим учением о двух царствах — строго отделяет его от «плотской
смуты» против мирских властей. Земные возмущения, считает он, все-
гда наносят больше вреда, чем могут исправить. «Ибо смута лишена
разума и обычно больше бьет по невиновным, чем по виновным. По-
тому никакая смута и не справедлива, как бы ни было справедливо ее
дело, и получается из нее всегда больше вреда, чем исправления […]
И смута есть не что иное, как самосуд и месть». Ссылаясь на Послание
к римлянам (13: 1 и след.) и Первое послание Петра (2: 13 и след.), Лю-
тер говорит, что всегда лучше «претерпеть» смуту, чем ее «учинять»221.
В своем разделении двух царств Реформатор идет еще дальше: он
напрочь отрицает, что можно «миром править по Евангелию и всякое
мирское право и меч отменить». Христиане, которые захотят устранить
власть, спустят с цепи человека как дикого злобного зверя и только
приблизят гибель мира222. Так, в трактате Против крестьянских шаек,
сеящих разбой и убийство Лютер пишет, что с ними надо бороться,
как с дьяволом, а завершает словами: «Невыносима смута, и ежечасно
следует ожидать крушения мира»223. С другой стороны, Лютер, не отка-
зываясь от этой позиции, никогда не отказывался и от того, чтобы кри-
тиковать власти и разоблачать их практику: «Итак, они хотят словом
‘смута’ напугать и захватить весь мир, а самих себя утешить и обезопа-
сить»224. И было бы даже «смутьянством» (aufrührerisch), если бы про-
возвестник Слова Божьего не указывал бы правителю на его пороки225.
220
«Drum last uns tilgenn die parteysche namen unnd Christen heyssen […] Die
Papisten haben billich eynen parteyschen namen». — Ibid. S. 681, 685.
221
«Denn auffruhr had keyn vemunfft und gehet gemeynicklicher mehr ubir die un-
schuldigen denn ubir die schuldigen. Darumb ist auch keyn auffruhr recht, wie rechte
sach er ymer haben mag unnd folget allezeyt mehr schadens den besserung […] Nu ist
auffruhr nicht anders denn selbs richten unnd rechen». — Ibid. S. 683, 680–681.
222
«die wellt nach dem Evangelio regirt unnd all welltliche recht, und schwerd auf-
fheben». — Idem. Von welltlicher Uberkeyt, wie weyt man yhr gehorsam schuldig sey
(1523) // Ibid. 1900. Bd. 11. S. 251.
223
«das untreglich ist auffruhr, und alle stünde der wellt verstörung zu warten
sey». — Idem. Widder die räuberischen und mörderischen rotten der bauem (1525) //
Ibid. Bd. 18. S. 361.
224
«Sie wollen also durch den Namen des auffruhr alle weit schrecken und fahen, sich
selbs aber trösten und sicher machen». — Idem. Warnunge an seine lieben Deudschen
(1531) // Ibid. 1910. Bd. 30/3. S. 283.
225
Idem. Auslegung des Psalms 82 // Ibid. 1914. Bd. 31/1. S. 197; ср.: Berggrav E. Wenn
Конечно — в той мере, в какой протестантским имперским со-

словиям угрожала насильственная контрреформация со стороны им-
ператорской власти и они объединялись, во славу и честь Господню,
«ради споспешествования и восприятия Его святого слова и Еванге-
лия», а также ради того, чтобы обеспечить спасение душ подданных226, —
Лютер тоже выходил за границы чисто пассивного сопротивления.
Если сопротивление можно обосновать контрактным правом Импе-
рии, говорил он, то и с теологических позиций его нельзя оспаривать,
поскольку оно служит защите веры227. Особенно когда император сме-
шивает мирские и духовные дела, он становится «мировым тираном»
(tyrannus universalis)228, предвестником конца света229. «Тогда каждый
должен участвовать в борьбе всеми силами […] Чем позволить моей
душе отправиться в ад, я бы лучше пустил в ход все, что у меня есть,
и устроил бы бунт»230. Чтобы сохранить свою лояльность по отношению
к мирскому правителю, Лютер проводил различие между «именем» Его
Императорского Величества и «делами тиранов» — чертовых папистов,
которые действуют через императора231. Теологическую подрывную силу
духовной смуты, ставящей пределы мирской власти, не мог отрицать
и Лютер. Еще больше она была там, где не признавали разграничи-
тельных линий, устанавливаемых его учением о двух царствах. Учение
Лютера о свободном человеке-христианине и его ссылки на Слово Бо-
жье, хоть и понятые превратно, увеличили социальный и политиче-
ский повстанческий потенциал в Германии и дали ему религиозное
оправдание. Как бы далеко ни шли требования восставших крестьян
der Kutscher trunken ist. Luther über die Pflicht zum Ungehorsam gegenüber der Obrig-
keit (1946) // Kaufmann A., Backmann L. (Hrsg.) Widerstandsrecht. Darmstadt, 1972.
S. 142.
226
Erste Schmalkaldische Bundesverfassung // Fabian E. Die Entstehung des Schmal-
kaldischen Bundes (см. примеч. 208). S. 358.
227
Ср.: Müller K. Luthers Äußerungen über das Recht des bewaffneten Widerstandes
gegen den Kaiser // Sitzungsberichte der Königlichen Bayerischen Akademie der Wissen-
schaften. Philosophisch-philologische und historische Klasse. München, 1915. 8. Abh. S. 3 ff.
228
Ср.: Heckel J. Lex charitatis. Eine juristische Untersuchung über das Recht in der
Theologie Martin Luthers // Abhandlungen der Bayerischen Akademie der Wissenschaf-
ten. Philosophisch-historische Klasse. Neue Folge. 1953. H. 36. S. 157.
229
Ibid. S. 167 ff.
230
«Da muß jedermann mit leibeskräften mitstreiten […] Eher ich meine seel wolltt
lassen inn die hell fahrenn, ich wolltt ehe dran stecken, was ich hette und ein seditionem
machen». — Luther M. Zirkulardisputation über Matth. 19, 21 (1539) // Idem. Werke.
Kritische Gesamtausgabe. 1932. Bd. 39/2. S. 58.
231
Martin Luther an Gregor Brück (5.8.1530) // Idem. Werke. Kritische Gesamtaus-
gabe. Briefwechsel. 1934 (reprint: 1969). Bd. 4/5. S. 532.
и их соратников из числа рыцарей и бюргеров, — требовали ли они

ослабления экономического гнета, или сохранения своих старинных
прав, или же их расширения, — всегда они находили в Евангелии по-
следнюю инстанцию обоснования, выше которой не было ничего. Они
объединились в союз «ради того, чтобы насаждать и утверждать Свя-
тое Евангелие и Слово Божье»232. В преамбуле к Двенадцати статьям
восставшие называют своих противников «антихристами», слугами
дьявола, которые отказывают крестьянам в праве ссылаться на Еван-
гелие. Крестьяне писали, что хотят жить по Евангелию, которое учит
любви, миру и единству. «Как же тогда могут эти антихристы называть
Евангелие причиной возмущения и непокорности?» Но никто не может
вмешиваться в Суд Божий. Господь спасет свой народ: «Да, он спасет
его! И скоро!» Твердые в вере крестьяне ожидали избавления в самом
близком будущем233.
Мюнцер, который возражал Лютеру, говоря о непрерывности от-
кровения, и выступал в своих проповедях против разделения духовной
и светской сфер, тоже ожидал «изменения мира»: это правда, писал
он, «что Дух Божий теперь многим избранным набожным людям от-
крывает, что воистину неодолимая будущая реформация необходима
и должна быть осуществлена»234. Чтобы победить злую мирскую власть,
без насилия не обойтись, считал он. Тем самым «уместное возмуще-
ние» становится легитимным. «Ибо безбожный человек не имеет права
жить, если он мешает благочестивым»235.
Свойственная гражданской войне диалектика жизни и смерти по-
лучает религиозную легитимацию. Зримое присутствие Антихриста
порождало ожидание близкого великого перелома и подталкивало
232
«Zu aufrichten des haylig evangelium und das wort gottes». — Das Dorf Türkheim
an den Kastner zu Landsberg (24.3.1525) // Franz G. Der deutsche Bauernkrieg. Akten-
band (см. примеч. 150). S. 163.
233
«Wie mügen dann die widerchristen das Ewangelion ain vrsach der Embörung,
und des Ungehorsams nennen?»; «Ja er wirts erretten! und in ainer kürtz!». — [Schappe-
ler Ch.] Einleitung zu den 12 Artikeln (март 1525) // Kaczerowsky K. (Hrsg.) Flugschrif-
ten (см. примеч. 192). S. 9–10.
234
«das der geist gottis itzt vilen außerweilen frumen menschen offenbart eine tre-
fliche unuberwintliche zukünftige reformation von großen nöthen sein und es muß voll-
füret werden». — Müntzer Th. [Die Fürstenpredigt]. Auslegung des andern Unterschieds
Danielis des propheten […] (1524) // Idem. Politische Schriften / Hrsg. C. Hinrichs. Halle,
1950. S. 20.
235
«Dann ein gottloser mensch hat kein recht zcu leben, wo er die frumen vorhin-
dert». — Müntzer Th. Hochverursachte Schutzrede [… ] (1524) // Ibid. S. 89; Idem. [Die
Fürstenpredigt.] S. 24.
к действию. Если Лютер, исходя из этого ожидания, отвергал земную

реформацию, желая лишь провозглашать Слово Божье, то вдохновляв-
шиеся религиозными мотивами повстанцы требовали от реформации
исполнения своих эсхатологических надежд236. В государстве мюнстер-
ских анабаптистов такое «восстановление истинного и здорового хри-
стианского учения»237 снова обрело черты политической реальности.
Таким образом, понятия «восстание» и «возмущение» не только были
юридически интегрированы в потестарную систему территориального
государства, но и обрели теологическое измерение, за интерпретацией
которого стояли религиозные установки и модели поведения, которые
различались в зависимости от ответа на вопрос, какую реформацию
считать правильной. Вопрос о том, является то или иное восстание
правомерным или не является, стал вопросом истинной веры и ереси.
Отсюда и происходит конфликтная риторика, с помощью которой про-
тивоположные лагеря обвиняли друг друга в одержимости дьяволом
и в использовании религии лишь в качестве предлога для достижения
своих целей.
IV.2.б. Религиозный предлог
Напрасно требовал Нюрнбергский рейхстаг в 1522 году пропо-

ведовать «святое Евангелие […] без смуты и нарушения спокой-
ствия»238. Присутствие дьявола обнаруживало себя именно в том,
236
Это исполнение можно было активно осуществлять или пассивно его ожи-
дать. Безольд [Besold C. Discursus de aerario publico (1626), цит. по: Schulze W. Bäu-
erlicher Widerstand (см. примеч. 199). S. 76] подкрепляет этот тезис следующей
цитатой из текста проповеди: «Underthanen [dürfen sich nie] aufflehnen, […] nicht
Auffruhr stifften und den Frieden zerstören. Dann solche pressurae seind Zeichen des
Jüngsten Tags und de herzunachenden Erlösung. Wann die Beschwerungen auffs höchste
kommen, so pflegt der Erlöser auch zu kommen». — (Перевод: «Подданным [никогда
нельзя] восставать […] учинять смуту и нарушать мир. Ибо таковые напасти суть
знаки Конца времен и близящегося Спасения. Когда тяготы становятся сильнее
всего, тогда обычно и приходит Спаситель».)
237
Rothmann B. Restitution rechter und gesunder christlicher Lehre (1534) // Dül-
men R. van. Das Täuferreich zu Münster 1534/35. München, 1974. S. 196 ff. — О прин-
ципиальной аполитичной позиции анабаптистов см.: Bornkamm H. Die Frage der
Obrigkeit im Reformationszeitalter (1961) // Idem. Das Jahrhundert der Reformation.
Gestalten und Kräfte. Frankfurt a.M., 1983. S. 399 ff.
238
«das heilig Evangelium […] ohn Auffruhr und Argernüß zu predigen». —
Reichstagsabschied (1522) // Neue und vollständige Sammlung der Reichsabschiede /
Hrsg. A. Koch. Frankfurt, 1747. Bd. 2. S. 229; ср. Reichstagsabschied (1524) // Ibid. S. 258.
что он использовал Евангелие в качестве предлога, и его надо было

разоблачить как таковой. Лютера, который чуял присутствие Анти-
христа в обмирщенной папистской церкви, католики самого обвиняли
в том же самом239. В борьбе памфлетов и листовок это обвинение, вы-
сказывавшееся то одной стороной, то другой, присутствовало посто-
янно и распространялось все шире. Лютер обвинял епископов, князей
и юнкеров в том, что они стали причиной крестьянской войны, по-
тому что не давали подлиным проповедникам провозглашать Слово
Божье240. Фуггер поворачивал этот аргумент острием в противопо-
ложную сторону и возлагал вину на «новых проповедников» новой
веры241. Зикинген хотел «избавить [князей] от конечно-христианского
(endchristlich) ига и закона поповщины. Подумайте о том, что вы бо-
ретесь против Христа и его Евангелия, а не против меня»242, писал он.
Ответ был таков: «Дьявольский монах и Франциск из Зикингена — одно
и то же»243, их еретическое учение требует, чтобы «ни один человек
не был подчинен другому»244.
Повсюду орудовал «тысячеликий мастер Сатана […] враг рода че-
ловеческого и насадитель всех раздоров […] под видом святого Еванге-
лия», имеющий целью раздувать смуту и бунт (Aufruhr und Sedition)245.
239
Лютер как антихрист с точки зрения анабаптистов, см. летучий листок:
Aufdeckung der babylonischen hurn und Antichrists alten und neuen gehaimnuß […]
(1525/35) // Hillebrand H. J. The Anabaptist View of State // Mennonite Quarterly Review.
1958. Vol. 32. P. 33 ff.; ср.: Bornkamm H. Die Frage der Obrigkeit. S. 490, Anm. 37.
240
Luther M. Vorrede zu Karlstadts «Entschuldigung des falschen Namens des Auf-
ruhrs» (1525) // Idem. Werke. Kritische Gesamtausgabe. Bd. 18. S. 437.
241
Jacob Fugger an Jorigen Hegel (16.10.1525) // Franz G. Der deutsche Bauernkrieg.
Aktenband (см. примеч. 151). S. 385; ср. Cochläus J. Antwort auf Luthers Schrift «Wider
die räuberischen und mörderischen Rotten der Bauern» (1525) // Kaczerowsky K. (Hrsg.)
Flugschriften. S. 173.
242
«vom endchristlichen Joch und Gesetz der Pfaffenhet erlösen. Bedenket, daß Ihr
wider Christus und sein Evangelium streitet und nicht wider mich». — Sickingen F. von.
Offener Brief an das Heer der Fürsten (1521) // Junghans H. (Hrsg.) Die Reform in Au-
genzeugenberichten. Düsseldorf, 1967. S. 247.
243
Dietrich von Werther an Herzog Georg (19.12.1522) // Deutsche Reichstagsakten.
Jüngere Reihe. 1901. Bd. 3. S. 880, No.196.
244
Flade J. Bericht des Stadtschreibers (1522), цит. по: Rendenbach K. H. Die Fehde
Franz von Sickingens gegen Trier. Berlin, 1933. S. 84.
245
«der tausendfaltig Werkmeister Satan […] ein Veind menschlichs Geschlechts
und Stifter aller Zwitracht […] under dem Schein des hayligen Evangelions». — Ha-
rer P. Wahrhafte und gründliche Beschreibung des Bauernkriegs (1525) / Hrsg. G. Franz.
Kaiserslautern, 1936. S. 24; ср.: Melanchthon P. Confutatio articulorura rustica-
norum (1525) // CR / Hrsg. K. G. Bretschneider u.a. Berlin, 1854. T. 20. P. 641 ff.
Также Кристоф Шаппелер, автор предисловия к 12 статьям, в изгнании признавал-
Религиозная и эсхатологическая интонация понятий, обозначающих

восстание, а также разоблачение их противозаконного, «нехристиан-
ского» и «бесчеловечного»246 характера стали неотъемлемой чертой ре-
формационной эпохи. Теологическое предельное обоснование обладало
эпохальной очевидностью. Это положение изменилось в течение после-
дующего столетия в связи с юридификацией и политизацией понятий.
IV.3. Политизация учения о восстании,

мирское понятие «гражданская война»
Одним из достижений Аугсбургского религиозного мира было то,
что в части договора, определявшей порядок его принудительного ис-
полнения, охранять мир в стране было поручено тем имперским со-
словиям, которые в конфессиональном плане могли самоопределяться.
Тем самым — в отличие от западноевропейских государств — биконфес-
сиональность получила юридическую гарантию, закрепленную в импер-
ском праве, а конфессиональные конфликты были переведены в право-
вое русло, благодаря чему даже война 1618–1648 годов принципиально
отличалась от западноевропейских религиозных гражданских войн.
Обе стороны использовали церковь, чтобы предотвращать беспо-
рядки; проповедников заставляли приносить присягу, что они будут
«беспорядки, непокорность и вражду» в своих общинах «предупреж-
дать, всякого движения простонародья против властей […] избегать»247.
Имперские сословия стремились — независимо от религиозных дви-
жущих сил, которые продолжали действовать, — монополизировать
право на определение того, чтó есть «смута» и «возмущение». В право-
ведении дефиниция нарушения мира в стране (установленного после
окончания междоусобных войн) была сконцентрирована на формиро-
вании отрядов с целью применения вооруженного насилия; при этом
ся, что Евангелие служило лишь предлогом для крестьянского восстания; ср.: Ober-
man H. A. Tumultus rusticorum Vom «Klosterkrieg» zum Fürstensieg. Beobachtungen
zum Bauernkrieg unter besonderer Berücksichtigung zeitgenössischer Beurteilungen //
Oberman H. A. (Hrsg.) Deutscher Bauernkrieg 1325 // Zeitschrift für Kirchengeschichte.
1974. Bd. 85. S. 172.
246
Kaiserliche Reichstagsproposition (25.6.1526) // Friedensburg W. Der Reichstag
(см. примеч. 194). S. 528.
247
«unrue, ungehorsame und auch widerwertigkeit [in ihren Gemeinden] zu ver-
hüten, jede bewegung des gemainen mannes wider die oberkeit […] zu vermeiden». —
Bestallung eines Predigers in Augsburg (1535) // Sehling E. (Hrsg.) Die evangelischen
Kirchenordungen des XVI. Jahrhunderts. Tübingen, 1963. Bd. 12. S. 46–47.
по поводу численности такого отряда мнения расходились. Заимство-

ванные из римского права дефиниции — от turba и политически мо-
тивированного seditio до crimen laesae majestatis — вошли в практику
судопроизводства248.
С опорой на Бодена возобладала теория о необходимой монопо-
лизации насилия: «Если только не сведенное воедино, государство
никогда не отдыхает от смут и гражданских войн, так как никогда
нет недостатка ни в мятежном обществе, ни в нетерпеливых прави-
телях»249. В плане семантики нельзя не отметить, что выражение bellum
civile предпочитали те политические теоретики, которые стремились
к подлинно политическому решению проблемы, независимому от ре-
лигиозных конфронтаций, — от Бодена до Гоббса; они усматривали
в гражданской войне самое большое зло, преодолеть которое должно
государство. Гораздо ближе к ситуации в Германии стоял Юст Липсий,
неоднократно переходивший из одного конфессионального лагеря
в другой. В 1589 году он в своем трактате Politicorum sivi civilis doctrinae
libri sex описывал известные ему по собственному опыту несчастья
войны и — в классических топосах — распад семей и родственных
уз, к которым гражданская война приводит. Она открывает дорогу
убийствам, которые не прекращаются до тех пор, пока одна из сторон
не одержит победу, влекущую за собой новые зверства и тиранию.
Не обращаясь к теме сословий и их права на сопротивление, Липсий
определил bellum civile как «arma subditorum in principem mota, aut
inter sese»250.
Не прибегая ни к каким библейским источникам и цитируя лишь
классических авторов, в особенности Тацита, Липсий разработал эмпи-
рическую теорию, описывавшую причины, ход и окончание граждан-
ской войны. В числе ее причин (causae) Липсий различал такие, которые
действуют на протяжении длительного времени, и такие, которые слу-
248
Ср.: Heilborn P. Die geschichtliche Entwicklung des Begriffs Landfriedensbruch
(см. примеч. 185). S. l ff.
249
«Nisi enim ad unum referatur, numquam quiescet respublica a turbis et bellis ci-
vilibus, quia numquam desint vel seditiosae civitates vel impatientes principes». — Arni-
saeus H. De jure majestatis libri tres. 1, 5, 11 (1610), цит. по: Dreitzel H. Protestantischer
Aristotelismus und absoluter Staat. Die «Politica» des Henning Arnisaeus. Wiesbaden,
1970. S. 249.
250
Lipsius J. Monita et exempla politica, libri duo: Politicorum sive civilis doctrinae libri
sex (1589). Antwerpen, 1606. P. 204. О Липсии и его учении о гражданской войне ср.:
Oestreich G. Justus Lipsius als Theoretiker des neuzeitlichen Machtstaates (1956) // Idem.
Geist und Gestalt des frühmodernen Staates. Ausgewählte Aufsätze. Berlin, 1969. S. 56 ff.,
62–63, 115.
жат лишь поводами, лежащими на поверхности. Одной из неизменных

причин войны всегда остается установленная Богом «судьба» (fatum),
которая теперь уже не носит апокалиптического характера, но отмеряет
каждому царству заранее определенный срок существования. Еще одна
причина войны — «роскошь» (nimia felicitas), а за ней следует «развра-
щенность», предотвращать которую — задача людей.
Поводы к войне (propinquae causae) — «партии, бунт, тирания»
(factio, seditio, tyrannis), которые Липсий описывает языком психологии
морали. Он говорит непосредственно о действующих и страдающих
людях, чтобы с помощью разума и тактики помешать этим причинам
вызвать войну, а если возможно — закончить ее договоренностью.
При этом он старается обходить стороной обвинения в ереси — «вер-
ность нужно сохранять даже неверному врагу»251 — и считает, что луч-
ше терпеть тирана, нежели, убивая его, идти на риск гражданской вой-
ны: «Pejus deteriusque esse tyrannide sive injusto imperio, bellum civile»252.
Так монархическая держава была Липсием объявлена той силой,
которая всем гражданским беспорядкам должна положить конец. Его
трактат, выдержавший 77 изданий и распространившийся по всей Ев-
ропе, маркирует поворотный пункт в длительной эволюции. Подняв-
шись над конфессиональными границами и реинтерпретировав учения
о восстании в политический анализ гражданской войны, этот трактат
встретил положительный отклик у всех трех религиозных партий253.
251
«fides infido servanda etiam hosti». — Цит. см.: Ibid. S. 115.
252
Lipsius J. Politicorum sive civilis doctrinae. P. 210, под влиянием Фавония,
как уже в: Grotius H. De jure belli ac pacis libri tres. 1, 4, 19 (1625) / Ed. J.B. Scott. Ox-
ford; Washington, 1913 (репринт издания 1646 года). P. 92: «pejus esse bellum civile
dominatu illegitimo». — (Перевод: «что гражданская война хуже незаконного народ-
ного собрания»), — хотя Гроций допускает очень много исключений на основании
естественного права, договорного права и прав сословий, чтобы узаконить вынуж-
денное, но необходимое применение силы.
253
Ср.: Wehner P. M. Metamorphosis rerum publicarum. Gießen, 1610; Althusi-
us J. Politica methodice digesta atque exemplis sacris et profanis illustrata. P. 31, 72 ff.
(1603); 3. Ausgabe. Herborn, 1614 (reprint: Aalen, 1961). S. 659–660; Schockius M. De
seditionibus libri tres. Groningen, 1664; Fürstenbach J. F. Metamorphosis regnorum et
rerum publicarum. Frankfurt, 1656; Schoenborner G. Politicorum libri Septem. Amster-
dam, 1660. S. 507–508; Wendelin M. F. Institutionum politicarum libri tres. Amsterdam,
1654. P. 496 ff. — благодарю за дружеское указание Х. Драйцеля. Кому принадле-
жало «право на войну» (jus ad bellum) — а это в Империи означало также право
на «гражданскую» войну, — зависело от того, кто определялся в качестве суверена.
Циглер [Ziegler C. De juribus majestatis, tractatus academicus. 1, 33, 25 ff. (1673). Wit-
tenberg, 1698. P. 547 ff.] считает, что «inferiores magistratus» не имели права на войну
(jus bellandi), а «ordines, qui partes majestatis habent» — имели.
Поскольку в качестве альтернативы гражданской войне теперь вы-

ступала деятельность государства, никакой исторической цели, способ-
ной придать этой войне смысл, уже не признавалось — кроме разве что
фатального крушения государства вообще. Даже постоянно повторяв-
шийся Цицероном сам собой разумеющийся тезис, что мир лучше гра-
жданской войны («mihi pax omnis cum civibus bello civili utilior videtur»254),
свидетельствует о том, что за гражданской войной не предполагалось
никакой поставленной исторической цели, как в более позднее время
за революцией. Но разделение на внутреннюю и внешнюю войны ста-
ло необходимой предпосылкой для того, чтобы утвердить мир внутри
государства — пусть даже c помощью внешней войны («Saepe bellum
externam firman concordiam peperit»255), которая канализирует потенциал,
способный в ином случае вылиться в беспорядки, а кроме того, спо-
собствует установлению согласия в стране.
В языке политической практики, однако, преобладали понятия,
с помощью которых главенствующие имперские сословия обознача-
ли врагов. Они не столько говорили о таком объективном явлении,
как «гражданская война», сколько о «смуте», «возмущении» и так далее.
Однако и эти понятия тоже во все большей мере втягивались в полити-
ческий контекст, более широкий по сравнению с теологическим и чисто
юридическим. Об этом свидетельствуют многочисленные трактаты,
которые — как у Липсия — были призваны вести от теории к практи-
ке. На исходе XVI века возникла обширная литература De seditionibus,
в которой разрабатывалась казуистика причин восстаний и прагматика
их предотвращения256. Здесь тоже ясно виден переход от теологически
обусловленного понятийного аппарата к непосредственно связанному
с жизнью. Так, вначале обвинение в использовании религии как пред-
лога помещалось в чисто политический аргументационный контекст:
«Едва ли найдешь сегодня войну или восстание, поводом к которым
не послужила бы религия»257.
254
Примерно то же: Grotius H. De jure belli aс pacis. 1, 4, 19 (p. 92).
255
Lipsius J. Politicorum sive civilis doctrinae. P. 223.
256
См. об этом основополагающий труд: Schulze W. Die veränderte Bedeutung so-
zialer Konflikte im 16. und 17. Jahrhundert // Der deutsche Bauernkrieg. Geschichte und
Geschehen. Sonderheft 1. 1975. S. 291 ff.; Idem. Bäuerlicher Widerstand (см. примеч.
199). Passim.
257
«Vix hodie invenias ullum bellum, ullam seditionem, cui non religio praetexta-
tur». — Arnisaeus H. Doctrina politica. 5, 4 (1606), цит. по: Dreitzel H. Protestantischer
Aristotelismus. S. 398–399; ср.: Dravidus M. G. Fürstliche Tischreden, das ist allerhandt
politischen nachdencklichen Fragen […] 2 Teile, darinnen in Sonderheit von Auffrührern
und auffrührerischen Händeln. Frankfurt, 1617. S. 3; Neumayr von Ramsla J. W. Traktat
Из религиозного подозрения в еретичестве возникает политический

аргумент, религия рассматривается как политический фактор, и благо-
даря этому появляется подлинное учение о восстании и гражданской
войне. Поучительными примерами служили — наряду с исторически-
ми событиями, особенно из истории Империи, — религиозная война
во Франции, нидерландское восстание и, наконец, гражданская вой-
на в Англии. Различение двух явлений, по-латыни называемых bellum
и bellum civile, проводилось в зависимости от описываемого предмета.
Слова «смута» (Aufruhr) и «волнения» (Tumult) могут употребляться
нейтрально, не дискриминационно по отношению к какой-либо из сто-
рон, в значении «гражданская война»: «Ведь истинно смута и волне-
ния в правлениях — очень вредные гости и гораздо ужаснее и опаснее,
чем открытая враждебная война, тем более что в войнах есть порядок
и дисциплина, а в смутах нет ни главы, ни какого-то порядка или по-
следовательности»258. Историко-политическая казуистика тематически
может осуществляться на разных уровнях.
Так, причины смуты (Aufruhr) делятся на экономические (напри-
мер, когда слишком резко повышаются повинности и налоги), соци-
альные и специфические для того или иного слоя (например, когда
бедность толкает «дикую чернь» на восстание, «ибо она знает, что те-
рять ей нечего»259, или когда высшие сословия хотят стать более могуще-
ственными), и психологические (когда, например, избыток честолюбия
или голод распаляют жажду мести, или когда желание равенства либо
желание властвовать подталкивают людей к смуте, или когда власть
имущие движимы корыстью и эгоизмом); но главное — показываются
ошибки и заблуждения в области техники господства: например, когда
судебная и административная системы коррумпируются, когда кон-
троль не осуществляется должным образом, когда изменяются обычаи,
раздаются или отбираются привилегии, когда осуществляется принуж-
дение к вероисповеданию, когда в страну привлекают чужеземцев,
и тому подобное.
vom Auffstand der Untern wider ihre Regenten und Obern. Jena, 1633. S. 144: «Wird ge-
mein bey Auffruhr Land und Leuten viel grössser Schad zugefügt als bey einem anderen
[…] ordentlichen Krieg». — (Перевод: «Обычно при смуте стране и людям наносится
гораздо больший урон, чем при иной […] правильной войне».)
258
«Dann freylich seynd Auffruhr unnd Tumult in Regimenten sehr schädliche Gäste
uund viel schrecklicher unnd gefährlicher als ein offentlicher feindtlicher Krieg, sinte-
malen in Kriegen ein Ordnung und Disciplin, in Auffruhren aber weder ein Haupt noch
einige Ordnung oder Folge ist». — Dravidus M. G. Fürstliche Tischreden. S. 3.
259
Ibid. Vorrede.
Всегда «порядок», «безопасность» и «сохранение государства» вы-

ступают антонимами понятий из семантического поля «внутренних
беспорядков» и «бесчинств», которым надо было поставить заслон.
Это — статичная терминология, которая ориентируется на повторя-
емые исторические примеры, и при этом причины войн не соединя-
ются в историческое понятие, описывающее движение. Заметно это
даже у Ноймайра фон Рамслы, который в своем Трактате о восстании
низов против их правителей и верхов (1633) впервые попытался создать
теорию социальных отношений, теологическую предварительную про-
работку которой осуществил Лютер. В самой длинной главе трактата,
которая посвящена отношению между «низами» и «верхами», фон Рам-
сла задается вопросом, «о чем должны задуматься низы, что следует
им делать или, скорее, что они имеют обыкновение делать, когда они,
например, по некой причине восстают или уже восстали против своих
правителей и верхов»260. При этом он спрашивает не только о том, яв-
ляются ли причины восстания «законными», но и о том, являются ли
они «значительными». Защита религии, закона, сословных вольностей
и вообще государства (Gemeines Wesen) относится к политическим
задачам, и даже «польза и выгода» смуты и бунта рассматриваются
в отдельной главе261. Они, считает автор, воспитывают правителей,
предотвращают «войну и нарушение мира», дают «повод для издания
новых благотворных законов и улучшения порядка в правлении», а так-
же предупреждают бессмысленные «нововведения»262.
Лейтмотив всех трактатов один: посредством широкого, поучи-
тельного анализа причин восстаний возложить ответственность за них
на самих правителей. Ибо «князь должен знать о целях, мнении и на-
мерениях, а также об интересе или притязаниях подданных» — так
звучит главный вывод из «непрерывного бунта» во Франции и Англии
в 1650 году263. В целом теория восстаний как самостоятельный жанр
260
«was dann die Unteren zu bedencken haben, auch thun sollen oder vielmehr zu
thun pflegen, wann sie etwa aus einer Ursach wider ihre Regenten und Obern aufsftehen
wollen oder allbereit aufgestanden sind». — Neumayr von Ramsla J. W. Traktat. S. 147.
261
Ibid. S. 71 ff.
262
Ibid. S. 76, 79.
263
«ein Fürst muß wissen umb den Zweck, Meynung und das Absehen wie auch
umb das Interesse oder den Anspruch der Unterthanen». — [Anonymus] Continuirende
Rebellion: das ist: gründlicher Bericht und kurtze Ausführung sowol der anjetzo newen
in Franckreich erweckten Rebellion, deren Ursachen und nochwährenden Mißverstände
zwischen etlich Parlamenten und dem Cardinal Mazarin: erster und Ander Theil. Als auch
deß newen Parlaments in Engeland […] Hostilitäten wider ihren König […] o.О., 1650.
S. 46. Автор в принципе говорит о «смуте» (Aufruhr), однако признается, что речь
или как часть политической теории не выходит за пределы традиции

христианских княжеских зерцал, но обогащена рецепцией Аристоте-
ля, Фукидида, Тацита, стоиков и Макиавелли. В ходе этой рецепции
трансформируется опыт религиозных конфликтов, с тем чтобы вы-
вести из них политические уроки, касающиеся сословного общества,
которое путем теории естественного права и учений об обществен-
ном договоре интегрирует в себя и суверенную власть, представля-
емую как абсолютная. Как резюмировал Иоганн Иоахим Бехер, «если
признать правоту власти, то она скоро перерастет в тиранию, а если
признать ее же за подданными, то им легко будет подняться на бунт
по первому свистку»264.
У Зекендорфа в 1655 году не было сомнений в том, что князь лично
отвечает за «христианскую» административную и социальную полити-
ку (christliche Policey), которая гарантирует спокойствие внутри страны
и безопасность вовне265, «ибо нет большего повода к недовольству, сму-
те и войне […] чем дурные законы и суды»266. Как один из элементов
политической системы Империи267, монарх обязан с помощью воору-
женной силы, справедливости и христианского воспитания предот-
вращать все «внутренние беспорядки» и сопротивляться «внешним
врагам или внутренним смутам»268. Эта теория ввела разделение «вну-
треннего» и «внешнего», а также включила в компетенцию территори-
ально-государственной власти (действующей вовне как вооруженные
сословия) все очаги беспорядков: все это нашло свое практическое
осуществление во время кровавых конфликтов Тридцатилетней войны.
При этом первичные религиозные мотивы, которые изначально дей-
ствовали в конституционных рамках сословных прав, сходили на нет.
идет о «гражданской войне (если можно так ее назвать)». При гражданской войне,
считает он, нужно выбрать ту или другую сторону, но в монархии всегда надо сто-
ять на стороне короля (Ibid. S. 40).
264
«gibt man der Obrigkeit Recht, so erheben sie sich bald in Tyrannei, gibt man den
Unterthanen Gleich, so ist ihnen leicht zur Rebellion zu pfeiffen». — Becher J. J. Politische
Discours von den eigentlichen Ursachen des Auf- und Abnehmens der Städte, Länder
und Republiken […] (1668). 3. Aufl. Frankfurt, 1688 (reprint: Glashütten, 1972). S. 44.
265
Seckendorf V. L. von. Teutscher Fürsten-Staat […] (1655). Jena, 1737 (reprint: Aa-
len, 1972). S. 207.
266
«denn es ist kein größerer anlaß zu unwillen, aufruhr und krieg […] als die üble
beschaffenheit der geselze und gerichtsstellen». — Ibid. S. 214. Зекендорф избегает по-
нятия «гражданская война», чтобы сохранить аутентичную интерпретацию сверху.
267
Ibid. S. 140.
268
Ibid. S. 44.
IV.4. Исчерпание религиозной мотивации

в условиях Тридцатилетней войны
Понятия, существовавшие во время Тридцатилетней войны269,
характеризовались разнообразием, которое соответствовало много-
численным конфликтам, вызванным этой войной или воспроизводив-
шимся и видоизменявшимся в ходе ее. Волнения среди членов мест-
ных сословно-представительских учреждений и крестьян, прежде всего
в Австрии, территориально-государственные интересы всех имперских
князей и вопросы государственного устройства Империи в диапазоне
между единой монархией и сословными вольностями, а также всё более
частые интервенции иностранных армий вели к тому, что появились
бесчисленные самоназвания и экзонимы.
Чешские сословия в 1619 году ввели новое государственное устрой-
ство, чтобы гарантировать свои вольности и устранить «бесчинства,
происходящие лишь от угнетения евангелической религии»270: это был
процесс, который соседние государства, дистанцируясь, называли
«чешская война» или «опасное бесчинство»271; для императора же он
был просто «бунтом» (Rebellion) и с соответствующей жестокостью был
подавлен272. Опасность dissolution politiae всей Империи была сразу же
распознана273, тем более что религиозные мотивы частично стояли
за территориальными интересами, а частично с ними расходились274.
Одни боялись, что протестанты «собираются католиков целиком и пол-
ностью задавить и искоренить»275, другие — сами протестанты — на-
269
Об использовании понятия «тридцатилетняя война» современниками ср.:
Repgen K. Seit wann gibt es den Begriff ‘Dreißigjähriger Krieg’? // Dollinger H. (Hrsg.)
Weltpolitik. Europagedanke. Regionalismus. Festschrift für Heinz Gollwitzer zum 65. Ge-
burtstag am 30. Januar 1982. Münster, 1982. S. 59 ff.
270
Konföderation des Königreichs Böhmen (31.7.1619) // Koči J. (Hrsg.) Documenta
Bohemica bellum tricennale illustrantia. Prag; Wien; Köln; Graz, 1972. T. 2: Der Beginn
des Dreißigjährigen Krieges. Der Kampf um Böhmen 1618–1621. S. 152, No. 419.
271
Kurmainz an Kursachsen (5.1.1619) // Briefe und Akten zur Geschichte des Dreißig-
jährigen Krieges. Neue Folge. Teil 1, Bd. 1: Die Politik Maximilians I. von Bayern und seiner
Verbündeten 1618–1620 / Hrsg. G. Franz. München; Wien, 1966. S. 121–122, No. 66.
272
Kaiser Maximilian an den Herzog von Württemberg (30.6.1619) // Ibid. S. 375,
No. 193.
273
Bayern an Kursachsen (3.1.1619) // Ibid. S. 123, No. 66.
274
Kaiser Maximilian an die böhmischen Direktoren (17.12.1618) // Ibid. S. 118, No. 61.
275
Abmahnungspatent der Fürsten und Stände des niedersächsischen Kreises
(4.3.1626) // Koči J. (Hrsg.) Documenta Bohemica. T. 4: Der Dänisch-Niederdeutsche
Krieg und der Aufstieg Wallensteins. Quellen zur Geschichte der Kriegsereignisse der
Jahre 1625–1630 (1974). S. 101, No. 183.
оборот, видели, что грозит «искоренение воплощенной в Аугсбургском

исповедании единственной спасительной, божественной, драгоцен-
ной, истинной христианской религии». Поэтому и те и другие сража-
лись за «немецкую свободу» и за фундаментальные законы Империи
как за мирские гарантии церковного самоопределения.
Понятие «война» все еще покрывало борьбу, которая велась за кон-
ституционно-правовые гарантии религиозной свободы. Поэтому автор
одной прошведской листовки мог утверждать: «Война хоть и большая
беда, но гораздо больше та беда, которую с помощью войн отвраща-
ют»276. Это было религиозное понятие гражданской войны, которая,
однако, оставалась в рамках имперского права, и поэтому шведско-
северогерманский союз, заключенный в Магдебурге в 1630 году, ссы-
лался — не говоря о войне — на «допускаемую согласно божественным,
естественным и мирским правам, а также имперским установлениям
оборону» против «нарушителей общественного мира — как церковно-
го, так и политического («turbatores pacis publicae tam ecclesiasticae quam
politicae»277). Нейтралитет проклинали как равндушие278.
Но по мере того как война пожирала страну, все больший вес
приобретал аргумент, что необходимо «эти и им подобные религи-
озные дела пока отставить», дабы спасти Империю279. В конце концов
иностранные интервенты стали считаться «главнейшими виновника-
ми и разжигателями всякого бунта, беспорядков и зол войны»280. Так
возникло различение между «войной внутренней и с внешними [вра-
гами]» («bella intestina et cum externis»)281, которое подтвердилось, когда
французские и шведские политические интересы, невзирая на конфес-
сиональные различия, совпали, а религиозная мотивация постепенно
276
«Krieg ist zwar eine große Plage, aber viel größer ist die Plage, der man mit Krie-
gen wehrt». — Einunddreißig Kriegsfragen (ок. 1630), цит. по: Böttcher D. Propaganda
und öffentliche Meinung im protestantischen Deutschland 1628–1636 (1953/54) // Ru-
dolf H. U. (Hrsg.) Der Dreißigjährige Krieg. Perspektiven und Strukturen. Darmstadt,
1977. S. 341.
277
Magdeburger Bündnis (11.8.1630), цит. по: Ibid. S. 340.
278
См.: Koselleck R. Bund // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtli-
che Grundbegriffe. 1972. Bd. 1. S. 615.
279
Gesandschaft Maximilian Kurz von Senftenaus zu Kurmainz (27.1.1630) // Briefe
und Akten zur Geschichte des Dreißigjährigen Krieges. Neue Folge. Teil 2, Bd. 5: Die Po-
litik Maximilians I. von Bayern […] 1629–1630 / Hrsg. D. Albrecht. 1964. S. 287, No. 101.
280
Pfister K. Kurfürst Maximilian von Bayern und sein Jahrhundert (1948), цит. по:
Jessen H. (Hrsg.) Der Dreißigjährige Krieg in Augenzeugenberichten. Düsseldorf, 1963.
S. 211.
281
Konferenz der Deputierten des katholischen Kurfürsten (3.8.1630) // Briefe und
Akten zur Geschichte des Dreißigjährigen Krieges. Teil. 2, Bd. 5. S. 473, No. 170.
стала истощаться. У тех, кого коснулась война, опыт был схожим не-
зависимо от конфессиональной принадлежности. Используя природ-
ные метафоры, они называли войну «болезнью» или «рвущим на куски
зверем»282. Одна аббатиса отмечала «одну военную смуту за другой»283,
и страдания людей не подчинялись юридическим или конфессиональ-
ным дистинкциям. «Это уже называется не войной, а разбоем»284.
Имперские сословия тоже все больше убеждались в том, что они
«все желали бы выйти из войны» и что за словами императора
или Баварии о «деле веры» стоит лишь «чистый приватный интерес,
из-за которого и им приходится страдать и гибнуть». По сравнению
с государственными интересами религия могла стать предлогом — уже
не как религиозное заблуждение, а как предлог, которым пользовались
политики285. Приоритеты постепенно менялись на противоположные:
«всё» можно «теперь извинить ссылкой на государственный интерес
и войну»286. В ходе мирных переговоров этот эпохальный поворот
получил свое понятийное оформление. Император провел различие
между «внутренней немецкой войной», которая была вначале, и «вой-
ной» иностранцев «на немецкой земле»287. Это было различение между
«гражданской войной» и «[внешней] войной», еще нацеленное на со-
хранение единства Империи, в центре которой стояла монархическая
282
Flugblatt aus den späteren Jahren des Dreißigjährigen Krieges // Bohatco-
vá M. Irrgarten der Schicksale. Einblattdrucke vom Anfang des Dreißigjährigen Krieges.
Prag, 1966. S. 111.
283
Staiger K. Tagebuch (1./2.11.1646). Aufzeichnungen während des Dreißigjährigen
Krieges im Kloster Mariastein bei Eichstädt / Hrsg. O. Fina. Regensburg, 1981. S. 311.
284
«Es ist kein krieg mehr zu nennen, sondern ein raubery». — Pflummern J. H. von.
Tagebücher (1633–1643) / Hrsg. A. Semler. 1951. Bd. 2. цит. по: Langer H. Kulturge-
schichte des Dreißigjährigen Krieges. Stuttgart; Berlin; Köln; Mainz, 1978. S. 108.
285
Matthäus Wesenbeck an den Kurfürsten von Brandenburg (12.9.1643) // Erd-
mannsdörffer B. (Hrsg.) Urkunden und Aktenstücke zur Geschichte des Kurfürsten
Friedrich Wilhelm von Brandenburg. Berlin, 1864. Bd. 1. S. 827.
286
Matthäus Wesenbeck an den Kurfürsten von Brandenburg (17.10.1643) // Ibid.
S. 829.
287
Kaiserliche Instruktion an den Gesandten Volmar in Osnabrück (апрель 1646) //
Meiern J. G. von. Acta pacis Westphalicae Publica. Hannover, 1734. Bd. 1. S. 30; ср. со-
ответствующие латинские обороты в инструкции для переговоров с французами
от апреля 1656 года: вначале была «война гражданская и внутренняя» (bellum civile
et internum), а в результате интервенции внешних государств произошла «война»
(bellum), продолжавшаяся до момента переговоров, — цит. по: Repgen K. Seit wann
gibt es den Begriff ‘Dreißigjähriger Krieg’ (см. примеч. 269). S. 63–64; ср. также со-
ответствующие выражения в тексте договора: Instrumentum Pacis Osnabrugense
(14./24.10.1648). Art. IV, § 6 («motus»); § 20 («ante tumultus bellicos») // Zeumer K.
(Hrsg.) Quellensammlung (см. примеч. 186). 1913. Bd. 2. S. 397–398, No. 197.
власть. Однако оно было отменено за счет того, что имперские сословия
были допущены к участию в мирных переговорах в качестве самостоя-
тельных сторон. Вестфальский мир дезавуировал разделение между
внутриимперской гражданской войной (по поводу которой мог бы вы-
нести определение император) и войной международной. Имперские
князья сами получили статус суверенов288, имеющих право ведения
войн, и — невзирая на ограничения, налагавшиеся имперским пра-
вом, — освободились от всяких подозрений в бунтарстве и учинении
смут. Преамбула мирного договора позволяла проследить этот путь:
то, что началось в Римской империи как «dissidia motusque» («раздоры
и потрясения»), привело к тому, что «diuturnum et acre exinde natum
sit bellum» («с этого началась долгая и суровая война»)289. Употребляв-
шееся еще в течение тридцати военных лет понятие войны, определяв-
шее ее как борьбу за сохранение права — будь то на территориальном,
юридическом или межгосударственном уровне, — постепенно стало
сужаться до сферы межгосударственных отношений. С другой сто-
роны, понятие гражданской войны потеряло свое догосударственное,
религиозно окрашенное значение и стало применяться ко внутригосу-
дарственной сфере. Правда, сохранялась еще амбивалентность в отне-
сении того или иного случая к той или иной сфере в рамках Империи,
князья которой выдвигали притязания на государственный суверени-
тет, не переставая при этом быть имперскими князьями. Но характер-
ным признаком эпохи после 1648 года стало то, что власть, которой
эти князья обладали, стала мерилом того, насколько они сами могли
управлять определениями «смуты», «возмущения» или «бунта».
IV.5. XVIII столетие

Вестфальский мир закрепил разделение между внутригосудар-
ственными и внешними войнами для тех территориальных госу-
дарств, которые могли иметь собственную армию. Потенциал рели-
гиозной гражданской войны обуздывался с помощью «itio in partes»
конфессиональных партий в рейхстаге. Конфессиональные цели тех
войн, которые реально велись, оставались в сфере пропаганды и об-
щественного мнения290. Даже Мария-Терезия, которая рассматривала
288
Instrumentum Pacis Osnabrugense (14./24.10.1648). Art. VIII, § 1 // Ibid. S. 415.
289
Ibid. Prooemium // Ibid. S. 395.
290
Kahle L. M. Unbilliges Verfahren des Erzhauses Österreich gegen die Evangelische
себя как «едва ли не единственную опору […] нашей святой веры»291

в Империи, признавала, «что войны ведутся теперь уже не за веру,
а за земные интересы»292.
IV.5.а. Исчезновение понятия «смута» (Aufruhr) из имперского права
Императору все меньше удавалось сохранять правопорядок в мас-

штабах Империи настолько, чтобы карать войны между ее сословиями
как возмущения, приравниваемые к гражданской войне. Имперские
опалы (то есть объявления человека или коллективного субъекта вне за-
кона на всей территории Империи. — Примеч. пер.), вроде тех, что были
объявлены на Шмалькальденский союз в 1546 году, на Фридриха V
Пфальцского в 1619, на Валленштейна в 1633 или на Максимилиана II
Эмануэля Баварского в 1706 году, были исключениями, и действен-
ность их становилась все меньше. Начиная с 1636 года император уже
не мог начать процедуру объявления опалы без согласия курфюрстов,
а с 1711 года — без согласия всего рейхстага. Таким образом, имперские
сословия полностью отняли у императора и взяли в свои руки решение
вопроса о том, что считать смутой, а что войной. Последняя император-
ская попытка подвергнуть опале Фридриха II Прусского как «смутьяна,
нарушившего мир в стране»293 потерпела полный крах. Опала на Фрид-
риха, который обосновывал свои войны ссылками на естественное,
международное и имперское право, равно как и опала на его генера-
лов — имперских князей, и освобождение подданных прусского короля
от присяги никакого резонанса не имели294. Рейхстаг не дал императору
(1757), цит. по: Everth E. Die Öffentlichkeit in der Außenpolitik von Karl V. bis Napole-
on. Jena, 1931. S. 361.
291
Kaiserin Maria Theresia. Denkschrift an Feldmarschall Daun (24.7.1769), цит. по:
Kunisch J. Das Mirakel des Hauses Brandenburg. München; Wien, 1978. S. 98.
292
«daß die Kriege nicht mehr um die Religion, sondern um das zeitliche Interesse
geführt werden». — Staatsbetrachtungen über den gegenwärtigen preußischen Krieg in
Teutschland (1761), цит. по: Ibid. S. 113.
293
Citatio ad videndum et audiendum se declarari in poenam anni imperii […] con-
tra den König in Preußen (22.8.1757), цит. по: Brabant A. Das Heilige Römische Reich
deutscher Nation im Kampf mit Friedrich dem Großen. Berlin, 1904. Bd. 1: 1757. S. 357–
358. Citatio основано на Вормсском имперском мире (1521) и на регламенте Импер-
ского камерального суда (1495).
294
Ср. реакцию Фридриха Великого: Friedrich der Große an Erich Christoph Ed-
ler von Plotho (16.1.1758) // Politische Correspondenz Friedrichs des Großen. Berlin,
1888. Bd. 16. S. 182, № 9701.
на них согласия, пригрозив раздельным голосованием католических

и протестантских сословий («itio in partes»295). Те войны, которые ве-
лись внутри Империи, теперь уже невозможно было ради поддержания
императорского величия переопределять как гражданские с помощью
правовых и политических санкций. А когда был создан союз князей,
попытка объявить его незаконным «заговором» против императора
и Империи осталась в области публицистики296.
IV.5.б. Понятие «смута» в условиях

территориального государства
Понятие «смута» и его эквиваленты сохраняли свое место в струк-

туре иерархии территориального государства. Император как верхов-
ный сюзерен мелких имперских территорий и как суверен коронных
владений выступал в этом отношении наравне с теми имперскими
сословиями, которые обладали собственными армиями. Крестьян-
ские восстания не выходили за региональные границы — как, напри-
мер, в Австрии в 1626 году. Крестьяне Верхней Австрии потребовали
от баварских оккупационных властей облегчения налогового бремени
и предоставления им свободы совести, то есть освобождения от прину-
дительной контрреформации. Поэтому они были вынуждены «в конце
концов, побуждаемые должной любовью к нашему дорогому отечеству,
родителям, женам и детям, а также естественными правами и настав-
лениями и по привитому самой природой всем животным на земле
влечению к самосохранению, телесному и материальному благопо-
лучию и тщанию […] искать себе последней помощи и прибежища
в дозволенной, естественной обороне», тем более что протестантские
сословия осуждены на молчание297. Защита отечества и прежде всего
295
Thudichum F. Der Achtsprozeß gegen Friedrich den Großen und seine Verbünde-
ten 1757 und 1758 // Festschrift für R. von Jhering. Tübingen, 1892. S. 159 ff.
296
[Anonym.] Politische Betrachtungen und Nachrichten über den politischen Zu-
stand des Deutschen Reichs, цит. по: Koser R. Brandenburg-Preußen im Kampfe zwi-
schen Imperialismus und reichsständischer Libertät // Historische Zeitschrift. 1906.
Bd. 96. S. 139–140.
297
«lestlich aus schuldiger lieb gegen unserm lieben vatterlant, eltern, weib und kin-
der auch natürlichen rechten und anweisung und trib der natur selbsten, so allen thieren
auf erden zu irer selbst erhaltung, hail, wolfart und sorgfaltigkeit eingepflanzet […] unser
lest hilf und zueflucht bei erlaubter, natürlicher defension zu suechen». — Цит. в: Ger-
teis K. Bauernrevolte zwischen Bauernkrieg und Französischer Revolution // Zeitschrift
für historische Forschung. 1979. Bd. 6. S. 48.
естественное право выступают на передний план в качестве послед-

ней легитимации, когда все ссылки на позитивные положения права
оказываются безуспешными. Так потенциально нащупывается обос-
нование гражданской войны. Зеркально симметричной оказывается
реакция баварских крестьян в 1705–1706 годах. Здесь «бунтующий на-
род»298 объединился под самоназванием «защитников страны», чтобы
воспрепятствовать принудительным рекрутским наборам и взиманию
военных налогов австрийскими оккупационными войсками. Но то,
что крестьяне и деревенская беднота объявляли «обороной страны»,
или «отечества», баварской администрации и оккупационным властям
представлялось «ханжеским предлогом»299, выдвинутым «мятежника-
ми» и «бунтовщиками», с которыми жестоко разделались300. То, что мог-
ло перерасти в настоящую гражданскую войну против императора
(во имя изгнанного баварского курфюрста), так и осталось «восста-
нием», или, как его еще называли по аналогии с событиями 1525 года,
«крестьянской войной»301.
На протяжении всего раннего Нового времени, а зачастую и до ре-
волюции 1848 года конфликты между крестьянами и их господами,
между бюргерами, горожанами-подданными и их властями, обстав-
лявшиеся все большим числом юридических моментов, приводили
к ритуализованным формам сопротивления.
У крестьян такие формы охватывали спектр от пассивного со-
противления302 в форме отказа исполнять повинности и подчиняться
298
Mathias Ludwig Mayer an den Propsteiverwalter Stadler von Stadlershausen
(19.8.1706) // Riezler S., Wallmenich K. (Hrsg.) Akten zur Geschichte des bairischen
Bauernaufstandes 1705/1706. Teil 2: Akten aus den Jahren 1706–1719 / Abhandlungen
der Königlich Bayerischen Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-philologisch-
historische Klasse. München, 1914. Bd. 26. 6. Abh. S. 229, No. 447.
299
Bericht der Administration an den Kaiser über die Burghauser Inquisition
(9.8.1706) // Ibid. S. 213, № 444.
300
Примеры в: Stölzl C. Der Aufstand von 1705−1706 // Glaser H. (Hrsg.) Kurfürst
Max Emanuel. Bayern und Europa um 1700. München, 1976. Bd. 1: Zur Geschichte und
Kunstgeschichte der Max-Emanuel-Zeit. S. 340 ff.
301
Bericht über den Bauernkrieg aus der im Franziskanerkloster zu Altötting verfaß-
ten handschriftlichen Chronik (um 1716) // Riezler S., Wallmenich K. (Hrsg.) Akten. Teil.
3 : Verhörsprotokolle. Tagebücher und Berichte von Augenzeugen // Abhandlungen der
Königlich Bayerischen Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-philologisch und
historische Klasse. 1918. Bd. 29. S. 1, Abh. 216. — Ср.: Zedler J. H. Großes vollständi-
ges Universallexicon aller Wissenschaften und Künste. 1733. Bd. 3. Sp. 784–795 (статья
Bauernkrieg).
302
Ср.: Schulze W. Bäuerlicher Widerstand. S. 86 ff.; а вместо многих см., напри-
мер, словоупотребление в: Trossbach W. «Erlösung aus der Dienstbarkeit?» — Emanzi-
до сопротивления открытого, так что спектр названий простирался

от тайного (изначально) «сговора», «заговора», через открытые «сбо-
рища» или «объединения в отряды» до вооруженного «возмущения»
(Empörung), «бунта» (Rebellion) или «восстания» (Sedition). Элемент
борьбы в процессуальных формах простирался соответственно либо
на непосредственных господ, либо дальше и выше по инстанциям —
до властителя территории или до имперских судов. Дефиниция проис-
ходящего оставалась в конце концов в компетенции государственной
или же имперской арбитражной инстанции, которая решала, начиная
с какого момента бунт подлежал насильственному подавлению, если
уладить конфликт не удавалось. Компетенция имела своим следствием
монополию государства на интерпретацию.
Подобным же образом происходили беспорядки в городах, где
борьба в большинстве случаев велась против ограниченной власти
совета, которой противопоставлялись собрания членов городской
общины и гражданские комитеты, с тем чтобы добиться учреждения
новых форм участия населения во власти303. И здесь тоже наблюдались
полулегальные, традиционные формы деятельности, так что размах
сопротивления ограничивался внутригородскими масштабами.
Так, например, в 1530 году граждане города Лемго образовали ко-
митет, который, отчасти противодействуя городскому совету, отчасти
действуя параллельно ему, насильственно осуществил в городе люте-
ранскую реформацию. При этом граждане уверяли, что действовали
в соответствии с традицией товарищеского волеизъявления, не учиняли
никаких «тайных совещаний» и «сборищ», не намеревались устраивать
«насилия или смуты». А во время борьбы против второй, кальвинист-
ской реформации в 1610 году они ссылались на свою коммунальную
автономию, на «естественные права обороны», а также на «нужду в за-
щите жизни, души и имущества», тогда как князь обвинял их в смуте
и утверждал, что они, создав свой комитет, образовали параллельное
правительство, то есть «изменили власть» и установили «новую»304.
pationsversuche der Untertanen in der Herrschaft Festerburg 1706–1728 // Nassauische

Annalen. 1983. Bd. 94. S. 47 ff.
303
Schilling H. Bürgerkämpfe in Aachen zu Beginn des 17. Jahrhunderts. Konflikte
im Rahmen der alteuropäischen Stadtgesellschaft oder im Umkreis der frühbürgerlichen
Revolution? // Zeitschrift für historische Forschung. 1974. Bd. 1. S. 175 ff.; Meyn M. Die
Reichsstadt Frankfurt vor dem Bürgeraufstand von 1612–1614. Frankfurt a.M., 1980.
304
Eingabe der beklagten Sänger geistlicher Psalmen in Lemgo (um 1530), цит. по:
Schilling H. Konfessionskonflikt und Staatsbildung. Eine Fallstudie über das Verhältnis
von religiösem und sozialem Wandel in der Frühneuzeit am Beispiel der Grafschaft Lip-
Смута и возмущение, будь то во внутригородском или внутрире-

гиональном масштабе, всегда были адресованы местным властям, од-
нако не ставили их под вопрос в принципе. Тем самым они отличались
от подобных же движений при революции, которая имела надрегио-
нальный масштаб и была направлена против существующей системы
господства как таковой.
В 1793 году Schleswigsches Journal задавался вопросом о «причинах,
по которым нам в Германии пока, вероятно, не следует ожидать никакой
опасной политической крупной революции (Haupt-Revolution)». Дело
в том, считал автор, что «о возмущении никто всерьез не помышляет»
потому, что открыты пути в Имперский камеральный суд в Вецларе
и в Имперский надворный совет в Вене. А там, где — как в Майнце,
например, — начинает распространяться «всеобщий дух бунта», мно-
гочисленные соседние государства, каждое со своим строем, проводят
«граничную черту», и пожар не может распространиться дальше305.
Установленное в это же время Всеобщее Земское право [для прусских
земель] внесло систематическую иерархию в терминологию, описы-
вавшую восстания. Эта система — продукт Просвещения — сохраня-
лась на протяжении последующего столетия, а в модифицированном
виде существует и по сей день. Кроме того, по инициативе Глобига,
Хустера и Шайдемантеля306 было введено понятие «государственное
преступление» (Staatsverbrechen). Государство и его глава, а также вну-
треннее устройство государства и его внешние связи теперь стали
принципиально различать. Шкала включала в себя государственную
измену (Hochverrat) внутри страны, измену стране (Landesverrat), со-
вершаемую «против чужих держав», и «преступления против вну-
треннего спокойствия и безопасности государства», под которые
подпадали возбуждение недовольства, недозволенная самопомощь
и, прежде всего, смута. Лишь на самом последнем месте упоминалось
преступление, совершаемое против личности правителя. Политика
в области права была направлена на то, чтобы щадяще относиться
к убеждениям, дозволять критику, дабы иметь возможность реаль-
pe. Gütersloh, 1981. S. 80; Erste Antwort auf Insinuation des Urteils (1610), цит. по:
Ibid. S. 302.
305
[Knigge A. F. F. Freiherr von.] Ursachen, warum wir vorerst in Teutschland wohl
keine gefährliche politische Haupt-Revolution zu erwarten haben // Schleswigsches Jour-
nal. 1793 (reprint: 1973). Bd. 2. S. 281 ff.
306
Globig H. E. von., Huster J. G. Staats-Verbrechen (1783) // Schroeder F.−C. (Hrsg.)
Politisches Strafrecht. Texte zur Theorie des politischen Strafrechts. Darmstadt, 1974. S. l ff.
Ссылку на труд Шайдемантеля см. в примеч. 319.
ные действия карать с разной степенью строгости307. Родовое понятие

«государственное преступление вообще»308 было новаторским в том
отношении, что оно предполагало не только персональные правовые
отношения, но и институциональный контекст, в который было вклю-
чено гражданское общество в целом. Антонимом такого государства
как бы и являлась «революция». Самое тяжкое преступление — го-
сударственная измена — дефинировалось как «деяние, нацеленное
на насильственное изменение государственного строя в стране или на-
правленное против жизни либо свободы главы государства»309. Таким
образом, словами немецкого языка было выражено то, что Суарец
в своем комментарии назвал «насильственной революцией». Он ссы-
лался уже на события во Франции, возлагая — еще в духе традиции —
ответственность лично на «зачинщиков»; однако введенный в юриди-
ческий язык состав преступления был новым, ибо государственная
измена была нацелена на то, чтобы «перевернуть все государственное
устройство снизу доверху»310.
IV.6. Уровень словарей

На уровне лексики в раннее Новое время бросается в глаза то,
что слово «смута» (Aufruhr), то есть выражение, связанное с восстанием
против властей, занимает ранг важного ключевого слова, к которому
примыкают многочисленные параллельные выражения, такие как «сбо-
рища» (Auflauf), «возмущение» (Empörung) или «бунт» (Rebellion). А сло-
восочетание «гражданская война» как выражение из области полити-
ческой теории разбирается сравнительно сжато, в то время как слово
«революция» в качестве выражения, описывающего всеобщую транс-
формацию, зарегистрировано впервые только в XVIII веке. Читатель,
таким образом, в первую очередь получает информацию о проблеме
307
Allgemeines Landrecht für die Preussischen Staaten. Teil II. Tit. 20, Abschn.
2–5. Berlin, 1794; см. об этом: Svarez C. G. Skizzierter Leitfaden zu den mündlichen
Vorträgen. Privatrecht: Über das Kriminalreсht (1791/92) // Idem. Vorträge über Recht
und Staat / Hrsg. H. Conrad, G. Kleinheyer. Köln; Opladen, 1960. S. 374 ff., особенно
S. 381–382, 389 ff.
308
Allgemeines Landrecht für die Preussischen Staaten. Teil II. Tit. 20, § 91–92.
309
«ein Unternehmen, welches auf eine gewaltsame Umwälzung der Verfassung des
Staates oder gegen das Leben oder die Freyheit seines Oberhaupts abzielt». — Ibid. § 92.
310
«die ganze Staatsverfassung von Grund und Boden aus umzukehren». — Sva-
rez C. G. Skizzierter Leitfaden. S. 390.
противозаконности и политической вредности, а теоретические дефи-

ниции поначалу остаются на заднем плане; историческая же перспекти-
ва у революционного потенциала в смысле долговременного изменения
появляется только с началом эпохи Просвещения.
IV.6.a. «Смута»
Маалер переводит слово Aufrür на латынь как turba, tumultuatio,

seditio, factio, tumultus, то есть (с точки зрения римского права) неспе-
цифически. Кроме того, он приводит слово Aufrürisch («смутьян, бун-
тарь, мятежник») и оборот «Ein gemeind Aufrürig machen = seditionibus
agitare plebem»311 (то есть «побуждать народ к смуте»). Похожий ряд
взаимозаменяемых синонимов приводит для слова Auffrur Шварценбах:
«Беспорядки, возмущение, сходка, неподобающее собрание, кровавое /
вредное / пагубное военное возмущение […] от которого можно ждать
погибели и разорения страны и людей». Слова Auffrürer, Auffrüren
и Auffrürisch варьируются аналогично; сюда же добавляются «Gezenk /
neyd und zwitracht» («свара / зависть и раздор») и «Secten oder rotten
anrichten» («устраивать секты или скопища»)312.
Безольд, который уделяет «гражданской войне» (bürgerlicher Krieg,
bellum civile) всего несколько строк — она между христианами не раз-
решена, — посвящает «смуте» (Auffruhr) амбициозную статью, обоб-
щающую итоги дискуссии в области политической теории. Нет, пишет
он, ничего более опасного для государства, чем смута: «Смута — это
такое лекарство, которое хуже самой болезни». Из нее всегда возника-
ет тирания, «побеждает или правитель, или народ, или сословие […]
И нужно взять за правило, что всегда следует поддерживать старое
сословие, а не примыкать к новаторам. Свободой всегда оправдывается
заговор; но чаще она есть маска худшего рабства»313. Так или примерно
311
Maaler J. Die Teütsch Spraach. Alle wörter, namen ûnarten zü reden in Hochteüt-
scher Spraach […] unnd mit gutem Latein. Zürich, 1561. S. 34–35 (статья Aufrür).
312
«Unruhe, Empörung, Vergaderung, Ungebürlich Versammlung, Blutige / schädliche
/ verderblich Kriegsempörung […] woraus verderben und verherung der Land und Leute
zu gewarten». — Schwartzenbach L. Synonyma-Formular; wie man einerley Meinung auff
manckerley Ahrt und Wiese soll aussprechen. Nürnberg, 1554 (статья Auffrur).
313
«seditio etiam justa medicina talis est, quae sit periculosior ipso morbo»; «sive
princeps, sive populus aut status vincat […] Et pro regula hic est habendum, quod semper
favendum sit veteri statui, nec novatoribus adhaerendum. Libertas semper praetenditur in
conjuratione: sed saepius larva est pejoris servitutis». — Besold C. Thesaurus practicus. 2.
Aufl. / Hrsg. J. J. Speidel. Augsburg, 1641. S. 139 (статья Bürgerlicher Krieg).
так звучат классические топосы, которые лишь в эпоху Просвещения

с ее новым понятием революции постепенно были поставлены под со-
мнение и за счет этого релятивированы.
Цедлер ссылается на эти же топосы; его ряд синонимов (и подоб-
ный же ряд у Штилера) сначала не добавляет ничего нового: Rebellion
(= seditio, tumultus, turbae) он определяет как
…преступление, которое в наиболее широком понимании включает

в себя отступничество, смуту, неповиновение, мятеж, беспорядки,
противодействие властям, сопротивление подданных, сборища,
восстание, волнения, возмущения, собирание в отряды, бунт, создание
союза, неподобающее собрание, скопление, создание заговора, раздор
и тому подобное314.
Но есть характерная особенность новой ситуации: теперь суве-

рен и подданные четко противопоставлены друг другу, так что все эти
деликты определяются равным образом и как «оскорбление величе-
ства»; тот, кто их совершает, в общем случае именуется «бунтовщиком»
(Rebell). А характерной особенностью абсолютизма является то, что са-
мые длинные пассажи теперь посвящены уже не гражданскому непови-
новению, а военному: это говорит о том, что в государстве установился
относительный — по сравнению с прежними временами — покой315.
Пример традиционного стиля — дефиниция, которую Вальх дает
«бунту» (Rebellion): это «своего рода война, когда подданные разжи-
гают восстание против правителя»; монарх должен его предотвра-
щать или противодействовать, жестко обходясь с «зачинщиками»
(Rädelsführer) и проявляя «милость» к «соблазненному народу»316.
Но есть у Вальха и новый элемент — возрождение права на сопротив-
314
«Verbrechen definiert, welches in seinem weitläufigsten Verstande den Abfall,
Auffruhr, Ungehorsam, die Meutmacherei, Unruhe, Widersetzung, Widerstrebung der
Untertanen, Auflauf, Auffstand, Aufwiegelung, Empörung, Mutery, Rottierung, Tumult,
Verbündtniß, unziemliche Versammlung, Zusammenlauffung, Zusammen-Verschwö-
rung, Zwietracht und dergleichen unter sich begreift». — Zedler J. H. Universallexicon.
1741. Bd. 30. Sp. 1233 (статья Rebellion); Ibid. 1732. Bd. 2. Также ссылка на эту статью
есть в статье Auffruhr.
315
Аналогично, но более коротко: Ibid. Статья Aufstand. В статью Empörung
(Ibid. 1734. Bd. 8. Sp. 1110) входит только раздел о восстании против Бога, Его слу-
жителей и христианской церкви.
316
Walch J. G. Philosophisches Lexicon. 2. verb. Auflage. Bd. 2. Leipzig, 1740. S. 2103
(cтатья Rebellion).
ление, которое (со ссылкой на Пуфендорфа317) допускает смуту, «если

правитель показал себя по отношению к государству не монархом,
а врагом»318.
Огромный шаг вперед делает история этого понятия в конце
XVIII века. Шайдемантель еще перечисляет те инстанции, которые
«по традиции и по законам Империи» осуществляют права «высшей
власти», чтобы подавлять восстания или возмущения, смотря по об-
стоятельствам, политическими, судебными или военными средствами:
к таковым инстанциям относятся император, имперские суды, импер-
ские округа и монархи, которые помогают друг другу. Однако Шайде-
мантель идет еще дальше и, верный принципам Просвещения, прово-
дит строгое различие между государством и монархом как физическим
лицом; кроме того, он как юрист выстраивает терминологию в иерар-
хическом порядке в соответствии с принципами уголовного права. Так,
«сборище» (Auflauf) имеет место только в том случае, если нарушаются
полицейские законы. «Возмущением» (Empörung) или «восстанием»
(Aufstand) оно становится только тогда, когда участники отказываются
подчиниться приказам. И только если оно направлено против самой
территориальной власти, можно говорить о «смуте» (Aufruhr), лишь
при использовании оружия — о «бунте» (Rebellion), который может
вызвать «внутреннюю войну». При этом Шайдемантель очень боль-
шое значение придает различию между, например, не представляющим
опасности «собранием недовольных» (здесь заявляет о себе критичный
гражданин) или частным «нарушением безопасности дома» (здесь заяв-
ляет о себе гражданин, взыскующий защиты) — и «нарушением мира
в стране» или разбоем на дороге: они оба представляют собой «неспра-
ведливую войну», согласно ее традиционному определению. И только
тогда, когда эта война оказывается направлена «против основ госу-
дарственного строя нации и ее главы», имеет место «государственное
преступление»: оно, в большинстве случаев, имеет «конечной целью
революцию». Так вводится новое понятие, которое открывает новый
горизонт. Оскорбление величества как лица, считает Шайдемантель,
не имеет с революцией ничего общего, а посягательство на основы
государственного устройства нации — имеет. Обоснование наглядно
демонстрирует происходящий поворот: восстание, смута или бунт,
317
Pufendorf S. De jure naturae et gentium libri octo. 7, 8, 1 (1672) / Ed. W. Simons.
Oxford; London, 1934. P. 765–766.
318
«wenn sich der Regent gegen die Republic nicht als ein Fürst, sondern als ein Feind
gezeiget». — Walch J. G. Philosophisches Lexicon. 1740. Bd. 1. S. 156 (cтатья Aufruhr);
то же: Ibid. Bd. 1. S. 1775 (cтатья Aufruhr).
по мнению автора, всегда объясняются «недостатками административ-

ной и социальной политики». Если же причина заключается в устрой-
стве государства, то, конечно, можно использовать только паллиативы,
пока не произойдет «счастливая революция»319. Рубеж, отделявший та-
буированное государственное преступление от положительного поня-
тия революции, перейден. Теперь уже не лично монарх или его органы
исполнительной власти ответственны за беспорядки: их причины могут
располагаться, так сказать, глубже, потому что, если беспорядки не уда-
ется контролировать и управлять ими с помощью внутриполитических
инструментов, значит, причины их укоренены в самом государствен-
ном строе. А отсюда с необходимостью рано или поздно происходит
революция. Убеждение в том, что она будет «счастливой», — элемент
просвещенческого оптимизма. Понятие «революция» еще может вклю-
чать в себя и мирную фундаментальную реформу. Так, словно между
прочим, в состав юридической и политической терминологии, описы-
вавшей восстание, вошло новое понятие, которое направляет желание
перемен на весь государственный строй в целом и погружает его в ис-
торическую перспективу будущего.
IV.6.б. «Гражданская война»
Это объективирующее обозначение возникает сначала как бы

между прочим, — в статье, посвященной слову «Гражданин» (Burger),
в словаре Маалера (1561)320: «Гражданская война — когда один граж-
данин против другого. Arma ciuilia»; или в статье «Война» в словаре
Штилера (1691)321: «Внутренняя война — bellum intestinum, domesticum,
civile», откуда его почти дословно заимствует Фриш (1741)322. Впрочем,
еще и в XVIII веке в тех случаях, когда дефиниции даются более четкие,
в них просматриваются старые сословно-правовые дифференциации.
Цедлер и Вальх323 (чья формулировка по смыслу идентична) цитиру-
319
«der Grund in der Staatsverfassung, so kann man freilich nur Palliative bis zur
glücklichen Revolution gebrauchen». — Scheidemantel H. G. Repertorium des teutschen
Staats- und Lehnsrecht. Leipzig, 1782. Bd. 1. S. 245 (cтатья Aufstand, Aufruhr).
320
Maaler J. Die Teütsch Spraach (см. примеч. 311). S. 83 (статья Burger).
321
Stieler C. Der teutschen Stammbaum und Fortwachs oder teutscher Sprachschatz,
von dem Spaten. Nürnberg, 1691. S. 1038 (статья Krieg).
322
Frisch J. L. Teutsch-lateinisches Wörterbuch. Berlin, 1741. Bd. 1. S. 548 (статья Krieg).
323
Zedler J. H. Universallexicon. 1737. Bd. 15. Sp. 1889 (статья Krieg); Walch J. G. Phi-
losophisches Lexicon. T. 1. P. 2174 (статья Krieg).
ют введенное еще Гроцием324 деление на три разновидности — bellum

publicum, bellum privatum и bellum mixtum, которую ведут друг с другом
противники, являющиеся публично-правовыми и частными субъек-
тами. Оба словаря отказываются от четкого деления на внутреннюю
и внешнюю сферы. Это сказывается даже при противопоставлении
bellum externum и «internum, которая ведется либо между властями
и подданными, либо между одними только подданными, либо между
относящимися к правительству лицами в аристократии или демо-
кратии». Первое называется «бунт» (Rebellion), второе — «волнения»
(Tumult) и только третье — «гражданская война» (bürgerlicher Krieg)325;
таким образом, в монархии она исключается по определению. Яблонски
тоже под рубрикой «Гражданская война» проводит сословно-правовое
различие, отражающее специфику Империи: «Когда не только гражда-
не в одном городе, но и жители целой страны или империи приходят
в состояние враждебного раздора и берутся за оружие либо друг про-
тив друга, либо против своих властей». Затем следует традиционное
наставление из древней и новой истории, о том, что такого рода «войны
[…] опаснее и вреднее», чем войны со внешними врагами326.
Крюниц в 1791 году проводит еще более строгое различие — между
«публичной внутренней войной bellum internum publicum», которая
происходит между властителем страны и его подданными, «внутрен-
ней приватной войной» между подданными (то есть между гражда-
нами одного государства) и собственно «гражданской войной, bellum
civile»327 — когда речь идет о поединке, о дуэли. За большинством по-
нятий все еще просматриваются реалии, описываемые нормами со-
словного права, хотя акт, обращенный не против сословия, а против
государства, обозначается уже совершенно определенно. Во Франции
так было уже в гораздо более раннее время.
Академический словарь 1695 года еще регистрирует неспецифи-
чески понятие guerre civile, или intestine328. Но уже у Фюретьера де-
324
Grotius H. De jure belli. 1, 3, 1 (см. примеч. 252). P. 46.
325
Walch J. G. Philosophisches Lexicon. T. 1. P. 2174 (статья Krieg).
326
«wenn nicht nur die Bürger in einer Stadt, sondern auch die Einwohner eines
ganzen Landes oder Reiches in feindselige Uneinigkeit und in Waffen, entweder wider
sich selbst, oder wider ihre Obrigkeit geraten». — Jablonski J. T. Allgemeines Lexikon
der Künste und Wissenschaften. 3. Aufl. Königsberg; Leipzig, 1767. Bd. 1. S. 254 (статья
Bürgerlicher Krieg).
327
Krünitz J. G. Oeconomische Encyclopädie oder allgemeines System der Land-,
Haus- und Staatswirtschaft. 1791. Bd. 49. S. 467 (статья Krieg).
328
Dictionaire de l’ Academie française. 2. éd. Paris, 1695. T. 1. P. 331 (статья Guerre).
финиция другая: «Гражданская, или внутренняя, война есть такая

война, которая ведется между подданными одного и того же коро-
левства, между партиями одного и того же государства»329: это опре-
деление, которое в Германии появится только после Великой Фран-
цузской революции. Новой является политическая рациональность,
к которой апеллирует в 1727 году Фюретьер в стремлении избежать
опасностей гражданской войны. Прежде всего, гражданская война
как война религиозная теперь уже не объясняется пристрастно дей-
ствиями еретиков, как в издании 1690 года, а связывается с неже-
ланием сторон относиться друг к другу терпимо («l’un des partis ne
voulant pas tolérer l’autre»). Затем снова возникает давний топос конца
света, однако теперь с секулярной точки зрения: бремя доказывания
переносится с исчезнувшей веры в конец света на суверенных мо-
нархов: «Мир был бы очень скоро уничтожен, если бы все монархи
вдруг вздумали, что можно законно вести религиозные войны»330.
В большой Энциклопедии война (guerre) рассматривается теперь уже
только как война государств, описываемая международно-правовы-
ми категориями; о ней идет речь в восьми статьях, однако статья
о «гражданской войне» в Энциклопедии отсутствует — то ли ради
маскировки, то ли потому, что религиозные гражданские войны, по-
рожденные нетерпимостью, принадлежали тому прошлому, которое
прогресс оставил позади331.
Сложносоставное, однако не разваливающееся на части выраже-
ние «гражданская война», которое у Аделунга в 1798 году332 как таковое
еще не зарегистрировано, впервые появляется в немецком словаре
у Кампе333: «война между гражданами одного города или, — поправляет
сам себя автор в соответствии с реалиями Нового времени, — скорее,
329
«Guerre civile ou intestine, est celle qui se fait entre les sujets d’un même Royau-
me, entre les parties d’un même Estat». — Furetière A. Dictionnaire universel, contenant
généralement tous les mots françois tant vieux que modernes. Den Haag; Rotterdam,
1690 (без пагинации). T. 2. (статья Guerre civile).
330
«Le monde seroit bientôt detruit, si tous les Souverains s’ alloient mettre dans
l’ esprit qu’ on peut faire legitimement des guerres des Religions». — Ibid. Den Haag, 1727.
T. 2. без пагинации (статья Guerre civile).
331
Encyclopédie ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers, par
une Société de gens de lettres. Mis en ordre et publié par M. Diderot, et, quant à la partie
mathématique, par M. d’ Alembert. Paris, 1758. T. 7. P. 985 ff. (cтатья guerre).
332
Adelung J. C. Versuch eines vollständigen grammatisch-kritischen Wörterbuches
der hochdeutschen Mundart. 1798 (reprint: 1970). Bd. 2. S. 1784 (статья Krieg).
333
Campe J. H. Wörterbuch der deutschen Sprache. 1807 (reprint: 1975). Bd. 1. S. 652
(статья Bürgerkrieg).
одного государства». Позднейшие словари под этим новым названием

будут перерабатывать опыт Великой Французской революции.
IV.6.в. «Революция»
Слово «революция», происходящее из астролого-астрономическо-

го языка и в таковом качестве пришедшее в немецкий язык уже около
1500 года, на уровне языковых и энциклопедических словарей в Гер-
мании (в отличие от западноевропейских стран) лишь очень постепен-
но проникало в область истории и политики. В XVIII веке это слово
если и приводилось, то как иностранное, и коннотации, связанные
с «бунтом», «смутой» и тому подобным или с «гражданской войной»,
не зарегистрированы до 1789 года, равно как и наоборот. Свое цен-
тральное историческое значение слово «революция» приобрело только
благодаря историософии Просвещения. Тот факт, что словари поздно
его восприняли, означает, что глубинные общественные изменения
еще не проникли в пространство опыта.
Симон Рот переводит иностранное слово334 Reuolution как «возвра-
щение, коловращение, возврат, как когда звезды в своем движении снова
приходят на прежнее место». Во франко-немецком энциклопедическом
словаре Левина Хульзия, однако, наряду с астрономическим значением
в 1596 году уже фигурирует «Revolution des choses, поворот, изменение
положения дел»335. Безольд это слово не регистрирует, не встречается
немецкое выражение и в немецко-франко-латинском энциклопеди-
ческом словаре, изданном в Женеве в 1660 году336. Но французские
выражения там переведены: «revolution des choses — изменение поло-
жения дел — vicissitudo rerum», а также «revolution du soleil — круго-
вращение солнца». Штилер же в 1695 году переводит337 слово revolution
еще самыми общими словами: «изменение и перемена», а Шперандер
334
«Reuolution: Widerkerung / herumb waltzung / der widerlauff / Als wenn die
Stern durch ihren lauff wider an das vorig ort kommen». — Roth S. Ein Teutscher Dictio-
narius. Augsburg, 1571. S. 348 (статья Reuolution).
335
«Revolution des choses, umbkehrung, verenderung der ding». — Hulsius L. Dic-
tionnaire françois-allemand et allemand-frauçois avec une briefve instruction de la
prononciation des deux langues en forme de grammaire. Nürnberg, 1596. o.S. (статья
Revolution).
336
Dictionnaire françois-allemand-latin et allemand-françois-latin. T. 2. Genève,
1660. (статья Révolution des choses).
337
Stieler C. Zeitungs Lust und Nutz. Hamburg, 1695 (reprint: 1969). S. 228 (статья
Revolution).
в 1727 году338 это значение, соответствующее французскому словоупо-

треблению, применяет конкретно к политической истории: «Revolution,
переворот, изменение или течение времени, Revolutio regni — измене-
ние и поворот в королевстве или стране, а именно — когда они претер-
певают особую перемену в правлении и в административной области».
И только после этого следует «revolutio planetae».
Цедлер, который это последнее выражение еще фиксирует на ла-
тинском языке, слово для политической перемены регистрирует точно
так же, как и Шперандер, но — впервые — в немецком написании: «Ре-
волюция — говорят о стране, когда она претерпела особое изменение
в правлении и в административной области»339. Но это слово еще да-
леко не стало центральным историческим понятием, что можно заме-
тить по пришедшему также из астрономии слову Periodus, для которого
Цедлер приводит такую дефиницию, впоследствии полностью погло-
щенную понятием «революция»: «отсчет времени, означает в истории
фатальную смену и перемещение царств и владений, искусств и наук
в иное состояние»340. А Готшеду это слово представлялось еще настоль-
ко чужим, что он понятие révolutions d’états у Бейля принципиально
передавал с помощью немецкого Staatsveränderungen («изменения го-
сударства»). Бейль подчеркивал, что зачастую смехотворные поводы
влекли за собой смерть сотен тысяч людей, указывал на ведущую роль,
которую играли в «изменениях государства» одержимые жаждой вла-
сти индивиды, в то время как народ, в принципе невинный, просто
шел у них на поводу, особенно под влиянием лживой пропаганды.
После того как законность однажды нарушена, — особенно при сме-
не правителя на троне, — каждое следующее «изменение государства»
становится, как свидетельствует и римская, и английская история, все
338
«Revolution, die Umwälzung, Veränderung oder Ablauf der Zeit, Revolutio regni,
die Veränderung und Umkehrung eines Königreiches oder Landes, wenn nämlich solches
eine sonderliche Änderung im Regiment und Policey-Wesen erleidet». — Sperander. A la
Mode-Sprach der Teutschen oder compendieuses Hand-Lexicon, in welchem die meis-
ten aus fremden Sprachen entlehnte Wörter und gewöhnliche Redensarten […] klar und
deutlich erkläret werden. Nürnberg, 1728. S. 596–597 (статья Revolution); см. также:
Hübner J. Reales Staats- und Zeitungslexicon. Leipzig, 1742. S. 912 (статья Revolution),
с пояснением: lat. «rerum commutatio».
339
«Revolution wird von einem Lande gesagt, wenn dasselbe eine sonderliche Än-
derung im Regiment und Policey-Wesen gelitten». — Zedler J. H. Universallexicon. 1742.
Bd. 31. Sp. 954 (статья Revolutio planetae). Ibid. 1741. Bd. 27. Sp. 435 (статья Periodus).
340
«eine Zeitrechnung, bedeutet in der Historie die fatale Abwechslung und Ver-
setzung der Reiche und Herrschaften, Künste und Wissenschaften in einen andern
Stand». — Ibid. 1741. Bd. 27. Sp. 435 (статья Periodus).
легче341. Шоффен342 предлагает для французского слова новые немецкие

эквиваленты: Hauptveränderung («капитальное изменение»), Abwechse-
lung («перемена»); однако такой широты спектра, как во французских
энциклопедических словарях, ни один автор не достиг343.
В словаре Академии (1695) после астрономического значения уже
зафиксированы «la révolution des siècles, des temps», а дальше значе-
ние фигурально расширяется: «Vicissitude, grand changement dans la
fortune, dans les choses du monde» («Изменчивость, большие изменения
в судьбе, в мирских делах»), со множеством примеров, которые описы-
вают величие, внезапность и удивительность революции. Само время
при этом выступает в качестве действующего лица: «Время производит
странные перемены в положении дел»344. Выражение это претендует
уже на очень широкую применимость: все в этом мире подвержено
революциям (употребление множественного числа является общепри-
нятым). У Ришле с революцией ассоциируются «trouble, desordre et
changement» («смута, беспорядок и перемены»)345, а у Фюретьера (1690)
пафос еще более масштабный: движения звезд «необычайно точны»,
пишет он, а в мире «необычайные изменения» зовутся «революция-
ми». «Вообще не существует таких государств, которые не были бы
подвержены великим переменам и [периодам] упадка»346, то есть эти
изменения окрашены отрицательно, и исторические примеры это под-
тверждают. В 1721 году добавляются новые значения. «Les révolutions
continuelles de notre esprit» («Непрерывные изменения нашего разума»)
никогда не дают нам достичь покоя, любовь подчинена им, и вообще
341
Bayle P. Herrn Peter Baylens […] historisches und critisches Wörterbuch nach
der neuesten Auflage von 1740 ins Deutsche übersetzt; auch mit einer Vorrede und ver-
schiedenen Anmerkungen, sonderlich bey anstössigen Stellen, versehen von J. C. Gott-
scheden. Leipzig, 1741. Bd. 1. S. 641 (статья J. Boucher); Ibid. 1742. Bd. 2. S. 342 (статья
Drusus M. L.); Ibid. S. 363–364 (статья Eduardus IV); Ibid. 1744. Bd. 4. S. 451 (статья
T. F. Vespasian). В указателе тоже имеется только Staatsveränderungen («государ-
ственные перемены») в том месте, где в Bayle P. Dictionaire historique et critique. 4.
éd., revue, corrigée et augmentée. Avec la vie de l’auteur par Des Maiseaux. Amsterdam,
1730. T. 4. P. 789 мы находим révolutions d’états.
342
Choffin D. E. Noveau Dictionnaire du voyageur […] oder Vollständiges franzö-
sisch-deutsch-lateinisches und deutsch-französisch-lateinisches Wörter-Buch. Neue Auf-
lage. Leipzig, 1770. S. 2064 (статья Révolution).
343
Исключение: Bayle P. Historisches und critisches Wörterbuch.
344
«Le temps fait d’ estranges révolutions dans les affaires». — Dictionaire de l’ Acade-
mie française. T. 2 (1695). P. 247 (статья Révolution).
345
Richelet P. Dictionaire française. Genève, 1680. P. 316 (статья Révolution).
346
«Il n’y a point d’Estats qui n’ ayent été sujets à des grandes révolutions, à des déca-
dences». — Furetière A. Dictionnaire universel. 1690. T. 4. (статья Révolution).
«la condition humaine» подвержена революциям от хорошего к плохо-

му, от плохого к хорошему; круговорот словно бы следует за слепой
судьбой — fortune347. Шестью годами позже348 в словаре фиксируется
целый ряд новых употреблений этого слова, которые уже не связаны
с круговращением. Революции охватывают искусства и науки, нрав-
ственный мир, время и мир вообще, они обозначают религиозные
реформы, но главное — они представляют собой тему истории стран,
вплоть до уникальной революции 1688 года, которая была «откры-
ла собой новую эпоху», — как подтверждает Джонсон, в английском
языке слово «революция» используется преимущественно для этой
смены правления349.
Энциклопедия Дидро после краткой политической дефиниции при-
водит именно этот пример. Революция 1688 года, говорится в ней, стала
необходимой из-за того, что страной дурно управляли Стюарты, вер-
ные римскому папе и приверженные деспотизму. Корни же этого дес-
потизма — в их пребывании в изгнании во Франции, которое явилось
следствием узурпации власти Кромвелем, а она, в свою очередь, про-
изошла от бунта, «non sans fondement par rapport à la liberté»350. При по-
мощи такого исторического доказательства, представлявшего собой
инструкцию для французских читателей, слово révolution закрепилось
в энциклопедических текстах как историософское легитимационное
понятие. Остальные семантические поля рассматриваются отдельно.
Так из слова, означавшего вообще перемену и открытого для универ-
сального применения, образовалось политико-историческое ядро, лучи
от которого расходились далеко. Аллетц сделал из этого вывод, когда
в 1770 году давал свое определение: «Революции в государствах (под-
готавливать великие). Все эти обстоятельства подготавливают и по-
рождают эти великие революции, которые были работой нескольких
столетий»351. В то время как еще у Фюретьера слово révolution обозна-
347
Furetière A. Dictionnaire universel. T. 4. 1721 (статья Révolution).
348
Ibid. T. 4. 1727 (статья Révolution).
349
Johnson S. A Dictionary of the English Language. 1755 (reprint: 1967). Vol. 2. (ста-
тья Revolution); в восьмом издании (1799. Vol. 2. Статья Revolution) он поясняет:
«The late revolution, justified by its necessity, and the good it had produced, will be a
lasting?» — (Перевод: «Последняя революция, оправдываемая ее необходимостью
и ее благими следствиями, будет постоянной?»)
350
Encyclopédie ou Dictionnaire. 1765. T. 14. P. 239 (cтатья Révolution pol.).
351
«Révolutions dans les États (préparer des grandes). Toutes ces circonstances prépa-
rent et produirent ces grandes révolutions qui furent l’ ouvrage de plusieurs siècles». — Al-
letz P.-A. Dictionaire des richesses de la langue françoise et du néologisme qui s’y est intro-
duit. Paris, 1770. P. 397 (статья Révolution) (цитата из Бертье); Dictionnaire de Trévoux.
чало прежде всего циклическую, построенную по образцу движения

звезд последовательность в трансформации всех вещей, то теперь
оно стало подразумевать долговременную, исторически и морально
обоснованную необходимость, которая открывает дорогу к свободе.
Энциклопедический словарь при этом служил оружием Просвещения.
В Германии эта смена значения имела филолого-лексикологическое
продолжение в виде спора между Аделунгом и Кампе. Аделунг, который
в 1775 году еще не включил слово Revolution в свой словарь, в издании
1798 года352 осторожно определил его как «полное изменение в ходе
или связи вещей», отнеся таковое к природе, Реформации или челове-
ческому разуму и таким образом учитывая то употребление этого слова,
которое на тот момент уже широко распространилось и в Германии.
«Особенно полное изменение в строе государства», писал он, но опи-
рался при этом на модель природного круговорота, «когда, например,
монархия преобразуется в республику, а та в монархию, [или когда]
насильственным образом меняется порядок престолонаследия», —
как в английской или французской революциях.
Кампе же гордился тем, что ввел для слова Revolution значение «пере-
ворот — то есть в том числе и переворот в государстве (Staatsumwälzung),
когда речь идет о революции в государстве (Staatsrevolution)»353. Это
слово (Staatsumwälzung), которое поначалу отвергали, писал Кампе,
теперь накрепко вошло в язык. Аделунг протестовал против слова
Staatsumwälzung, говоря, что оно «не выражает понятия этого пред-
мета, а представляет собой буквальный перевод иностранного слова».
Кому не нравится слово «изменение» (Veränderung) и ему подобные
выражения, тот пусть лучше употребляет слово Revolution, «где оскор-
бительная фигура не так сильно бросается в глаза»354. За филологиче-
ским диспутом стояли политические и историософские позиции. Кампе
Dictionnaire universel françois et latin. 7. éd. Paris, 1771. T. 6. P. 967. (статья Révolution),
этот словарь следует более осторожным определениям у: Furetière A. Dictionnaire
universel. 1727. T. 4.
352
«wenn z. B. eine Monarchie in eine Republik, diese in eine Monarchie verwandelt,
die Erbfolge auf eine gewalttätige Art verändert wird». — Adelung J. C. Versuch. Bd. 3.
Sp. 1096 (статья Revolution).
353
Campe J. H. Wörterbuch zur Erklärung und Verdeutschung der unserer Sprache
aufgedrungenen fremden Ausdrücke. Ein Ergänzungsband zu Adelungs und Campes
Wörterbüchern. 2. autorisierte Aufl. Braunschweig, 1813 (reprint: 1970). S. 536 (статья
Revolution).
354
Цит. по: Campe J. H. Wörterbuch zur Erklärung und Verdeutschung. S. 537 (ста-
тья Revolution); Idem. Proben einiger Versuche von deutscher Sprachbereicherung.
3. Aufl. 1794. S. 204.
обосновывал свой неологизм аргументами двух видов: во-первых, таки-

ми, которые были направлены против образа цикличности; так, слово
Staatsumkehrung (прибл. «поворот в государстве»), писал он, обозначает
лишь «возрождение государства» и «отмену накопившихся злоупотреб-
лений», а это уже не адекватно понятию «революция». Во-вторых, он
приводил аргументы против чисто политического толкования: слово
Umschwung (прибл. «смена курса») означает просто спокойное и регу-
лярное изменение, «совершаемое собственной силой государственного
строя, а не такими силами, которые действуют на него извне и его раз-
рушают»355. Полное преобразование и новооснование государственного
строя можно понятийно отразить только словом Staatsumwälzung, на-
стаивал Кампе. Дополнительный аргумент — то, что труднопроизно-
симость этого слова наводит на мысли «о большой и тяжелой массе»,
которую можно сдвинуть лишь «ценой труда и усилий», что соответ-
ствует природе называемого этим словом предмета.
Дефиниция, предложенная Карлом Филиппом Морицем, показы-
вает, в какой огромной степени новое понятие «революция» впитало
в себя опыт соседней Франции — насилие, неуправляемые, стихийные,
действующие помимо государственного строя силы: «Переворот — ре-
волюция. ‘Низвержение’, ‘возмущение народа’ можно было бы сказать
вместо второго слова (фр. Révolte)»356. Долговечные изменения, не под-
дающиеся институциональному управлению, и спонтанное насилие —
вот два компонента, составившие то понятие революции, которому
суждено было сделать карьеру в XIX веке.
IV.7. Формирование исторического

понятия «революция»
Войдя в число понятий, связанных с темами восстания и граждан-
ской войны, понятие «революция» произвело коренные изменения
в том, что касалось оценки этих явлений и их доступности для опы-
та. Новое понятие обладало способностью поднимать «беспорядки»,
«войну», «гражданскую войну» над уровнем чисто теологического, чи-
сто юридического или чисто политического толкования и помещать
355
Idem. Wörterbuch zur Erklärung und Verdeutschung. S. 537 (статья Revolution).
356
«Umwälzung — Revolution. Umstürzung, Volksempörung könnte auch für das
zweite Wort (Franz. Révolte) gesetzt werden». — Moritz K. P. Grammatisches Wörterbuch
der deutschen Sprache, fortgesetzt von J. Chr. Vollbeding u.a. Berlin, 1800 (reprint: Hil-
desheim, 1970). Bd. 4. S. 189 (статья Umwälzung).
их в контекст большей временнóй протяженности. С самого начала

понятие «революция» было нацелено на хронологическую перспективу,
оно встраивало события в жесткие последовательности и сроки. Уже
и до того словами vicissitudo, motus, commutatio, Bewegung («движение»),
Geschwindigkeit (прибл. «неспокойное течение жизни»), Wechsel («сме-
на») и им подобными обозначались волнения, восстания и граждан-
ские войны в темпоральном аспекте. Но только с появлением слова
«революция» в его «физико-политическом значении»357 было найдено
такое понятие, которое демонстрировало необходимость самих этапов
протекания процесса. В этом значении данное выражение было взято
из языка астрономии и астрологии. Оно использовалось в Средние века;
именно в этом смысле его употреблял Коперник в своем трактате De
revolutionibus orbium coelestium libri sex358 для описания кругообразного
движения планет вокруг солнца и движения Земли (которую он возвел
в ранг звезды), причем так он называл не только движение Земли по ор-
бите, но и вращение ее вокруг собственной оси, «revolutio quotidiana»359.
IV.7.а. Предварительная фаза:

западноевропейские страны
Уже в XIV веке астрономическое значение слова «революция» пе-

реносили на область политики360. В эпоху французских религиозных
войн Леруа тоже сознательно использовал его именно как астроно-
мическое выражение, описывая с его помощью в своем чисто истори-
ческом труде античное учение о круговороте типов государственного
устройства: «la révolution naturelle des polices» он называет переход
от монархии через аристократию и демократию к их вырожденным
формам и обратно к монархии: «согласно которой состояние Респуб-
лики преобразуется, а преобразованное снова возвращается к преж-
нему»361. Связывая ход событий в политике с заимствованной из не-
357
Ср.: Rosenstook E. Die europäischen Revolutionen, Volkscharakter und Staaten-
bildung. Jena, 1931. S. 3–4.
358
Kopernikus N. De revolutionibus orbium coelestium libri sex (1543), цит. по: Ben-
der K.-H. Revolutionen (см. примеч. 73). S. 11.
359
Ibid.
360
Ср. примеч. 85 и 128.
361
«selon laquelle l’ estat de la Republique se muё, et transmuё derechef faict mesme
retour». — Le Roy L. De la vicissitude et variété des choses en l’ univers (1577), цит. по:
Bender K.-H. Revolutionen. S. 21, 24.
бесной механики необходимостью и цикличностью, слово révolution

указывает на принципиальный гомоморфизм и формальную повто-
ряемость всех историй, даже если хронологически они следуют друг
за другом. В этом смысле можно сказать, что révolution — это квази-
природное и метаисторическое понятие, которое определяет условия
возможных историй.
Наряду с этим в XVII веке получает распространение более узкое
понятие революции, привязанное к конкретным политическим собы-
тиям. Оно может означать смену правителя, политическое убийство
или иные знаменательные события, смуту, гражданские войны, но так-
же и деяния, имеющие далекоидущие последствия. В таких контекстах362
это понятие утрачивает метафорическую отсылку к движениям не-
бесных тел и царящей в них необходимости: оно становится эмпири-
ческим понятием политического и историографического языка, часто
фигурируя в заголовках, причем, как правило, в форме множественного
числа. Важнее всего для этого нового его употребления то обстоятель-
ство, что революции мыслятся в хронологической последовательности,
но при этом не обязательно подразумевается их повторение. «Револю-
ция» маркирует здесь уже некий поворотный пункт, который указывает
и ведет в каком-то новом направлении.
Оба понятия — метаисторическое и конкретно политическое —
в обиходном языке, естественно, взаимно окрашивают друг друга.
А могут они и употребляться одновременно, наряду друг с другом.
Так, Гоббс описывал двадцатилетнюю историю гражданских войн
в Англии как движение по кругу, которое привело к реставрации:
«I have seen in this revolution a circular motion»363, — писал он, имея в виду
движение от Карла I через долгий парламент к Охвостью и к узурпации
Кромвеля, а потом как бы зеркально симметрично — назад, к монар-
хии Карла II. Сам возвращающийся король описал — в своей Бредской
декларации364 (1660) — «продолжающиеся беспорядки столь многих лет»
(«the continued distractions of so many years») как «столь многочислен-
ные и великие революции» («so many and great revolutions»). Послед-
ний образ объединил в себе все конфликты политических и религи-
озных партий, все бедствия и зверства, все переделы собственности
и нарушения законности в ходе минувших гражданских войн — все,
362
Ср.: Ibid. S. 14 ff.
363
Hobbes Th. Behemoth; or the Long Parliament (1668) / Ed. F. Tönnies. London,
1889. P. 204.
364
Charles II. The Declaration of Breda (4.4.1660) // Gardiner S. R. (Ed.) The Consti-
tutional Documents of the Puritan Revolution, 1625–1660. Oxford, 1906. P. 466.
что реставрация должна была теперь уладить или исправить365. Таким

образом, метаисторическое понятие революции, обогащенное элемен-
тами теории государства, и аддитивное понятие революции, подразу-
мевающее, в частности, отдельные события гражданских войн, вошли
в употребление во Франции и в Англии одновременно. Такое объек-
тивирующее использование их, зачастую с негативной направленно-
стью, распространялось и на знаменательные поворотные моменты
в историческом прошлом, а также в судьбе зарубежных государств.
С изменением государственного строя Англии в 1688 году, назван-
ным «Славной революцией», началось употребление понятия «револю-
ция» преимущественно в единственном числе — изначально ради того,
чтобы подчеркнуть уникальность события для британской истории, его
правомерный и ненасильственный характер (в отличие от «противо-
естественной Гражданской войны»366) и одновременно необходимость
свершившейся революции367. В том, что это было событие единственное
в своем роде, сходились и сторонники, и противники «Славной рево-
люции». Ее наделяли свойствами политического субъекта — например,
Дорлеан368 так описывал в 1693 году гигантские внешнеполитические
последствия, вызванные ею: «революция, снова погрузившая Европу
в огонь»369. Английская революция, считали деятели Просвещения, зада-
ла образец государственного устройства, построенного на принципах
свободы и разделения властей370.
Но главное было в том, что в единственном числе понятие «ре-
волюция» обрело новое значение. Революция 1688 года не была
365
Letter of Charles II concerning the Declaration of Breda (4.4.1660) // Claren-
don E. E. The History of the Rebellion and Civil Wars in England. Book 16 (1702/03) /
Ed. W. Dunn Macray. Oxford, 1888 (reprint: 1969). Vol. 6. P. 207. В письме Карла II ге-
нералам Монку и Монтэгю от 4 апреля 1660 года (Ibid. P. 208) читаем: «After so long
and great troubles and miseries, which the whole nation hath groaned under; and after
so great Revolutions, which have still increased those miseries…» — (Перевод: «После
столь длительных и великих бед и несчастий, от которых страдала вся нация, и по-
сле таких великих революций, которые еще усилили эти несчастья…»)
366
Ibid. Preface to the First Volume. 1888 (reprint: 1969). Vol. 1. P. XLII.
367
John H. S., Bolingbroke V. Letters on the Study of History (1726/52), цит. по: The
Oxford English Dictionary. Vol. 8. P. 617 (статья Revolution).
368
Dorléans P. J. Histoire des révolutions d’Angleterre (1693), цит. по: Ben-
der K.-H. Revolutionen. S. 121.
369
«la Révolution qui met encore l’Europe en feu». — Цит. по: Ibid. S. 132.
370
Montesquieu Ch. De l’esprit des lois. «la Révolution qui met encore l’Europe en
feu».— 5, 11; 11, 6 ; 19, 27 (1748) // Idem. Œuvres compl. / Ed. R. Caillois. 1951; 1976. T.
2. P. 290 ff., 396 ff., 574 ff.; Lolme J. L. de. Constitution de l’Angleterre ou État du gouver-
nement anglais […] (1771). Londres, 1785. T. 2. P. 73.
гражданской войной, но достигла большего, чем гражданская война:

«То, что стало в Англии революцией, в других странах было не более
как мятежом»371, — восхищенно констатировал Вольтер в 1733 году. Та-
ким образом, английская революция 1688 года дала повод для начав-
шегося в середине XVIII века историософского обогащения понятия
«революции»: это мирная революция умов, общественного мнения,
которая начала претворять в жизнь постулаты Просвещения и будет
их реализовывать со все большей быстротой. Эта революция, как пи-
сал Д’Aламбер, представляет собой «перемену, которая своей быстро-
той, как кажется, обещает нам еще нечто гораздо большее»372. Или,
как писал в 1771 году Вольтер, не устававший призывать «прекрасную
революцию» будущего: «В умах происходит более крупная революция,
чем в XVI веке. Та, что была в XVI веке, была бурной, а наша — тихая»373.
Такое словоупотребление у мыслителей Просвещения сочетается с оп-
тимистической интерпретацией тех многочисленных попыток реформ,
которые на исходе «старого порядка» предпринимались в области
экономики и государственного устройства: эти реформы они почти
всегда называли «революциями»374. Таким образом, надежда на мирную,
направляемую человеческим разумом структурную трансформацию
феодальной системы с помощью понятия «революция» превратилась
в интерпретативную стратегию, использовавшуюся в течение длитель-
ного времени.
Правда, начиная с 1770 года стали множиться голоса, утверждав-
шие, что в крайнем случае надо идти даже на риск гражданской войны
ради того, чтобы добиться необходимых реформ. «В некоторых госу-
дарствах бывает эпоха, которая становится необходимой: эпоха ужас-
ная, кровавая, но она — сигнал свободы. Я говорю о гражданской вой-
371
«Ce qui devient une révolution en Angleterre n’ est qu’ une sédition dans les autres
pays». — Voltaire. Lettres philosophiques VIII (1733) // Idem. Œuvres compl. Nouvelle
éd. 1879. T. 22. P. 104 (цит. по: Вольтер. Философские сочинения. М., 1988. С. 92. —
372
«changement qui par sa rapidité semble nous promettre un plus grand en-
core». — Rond d’Alembert J. le. Essai sur les élémens de philosophie (1751), цит. по:
Reichardt R. Reform und Revolution bei Condorcet. Ein Beitrag zur späten Aufklärung
in Frankreich. Bonn, 1973. S. 320–321; там также см. дифференцированный анализ
словоупотребления и понятий французского Просвещения.
373
«Il s’ est fait dans les esprits une plus grande révolution qu’ au seizième siècle.
Celle de ce 16eme siècle a été turbulente, la nôtre est tranquille». — Voltaire à Allamand
(17.6.1771), цит. по: Ibid. S. 324.
374
См. об этом: Ibid. S. 335 ff. — см.: Wolgast E. Reform, Reformation // Brunner O.,
Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. 1984. Bd. 5. S. 313–360.
не»375, — писал Мерсье в 1770 году и продолжал в том смысле, что эта
эпоха — самая счастливая из всех революций: к власти придут скрытые
дотоле просвещенные умы.
Эмпирическим подкреплением этого понятия стала американская
Война за независимость. Ее немедля приветствовали как «революцию»,
которая — во имя естественных прав человека — теперь легитимиро-
вала и насильственное свержение деспотии. Говоря словами Дидро
и Рейналя, это было «благотворное движение, которое тирания назо-
вет бунтом. […] Но с того момента, когда люди взяли в руки оружие,
[…] время дискуссий прекращается. Один день породил революцию.
Один день перенес нас в новый век»376. «Революция» как прогрессив-
ное понятие, обращенное в будущее, превратила гражданскую войну
из самостоятельного явления в необходимый промежуточный этап
на пути к свободе. Этим исторически верифицированным понятием
революции, выражавшим ожидание, была сформулирована диспози-
ция для грядущей Французской революции 1789 года.
В области прогрессивной философии истории то — весьма распро-
страненное — негативное понятие революции, которое было синони-
мично «мятежу», «государственному перевороту» или «гражданской
войне», теперь поблекло. Все поля значений — révolutions во множе-
ственном числе, обозначавшее последовательные циклы, révolution
как движение просвещенных умов, révolution как реформа, приносящая
нечто лучшее, — получили прогрессивную направленность, которая
структурировала всю историю.
Слово révolution стало в XVIII веке модным. Оно охватывало все
сферы и области человеческой жизни. «Революции необходимы, они
всегда были и всегда будут»377, — сказал Дидро, а Мерсье превратил это
слово в слово-лозунг, придав ему форму собирательного единствен-
375
«A certains États il est une époque que devient nécessaire; époque terrible, sanglan-
te mais le signal de la liberté. C’ est de la guerre civile dont je parle». — Mercier L.-S. L’ an
deux mille quatre cent quarante suivi de l’homme de fer (1770) / Éd. R. Erousson. Bor-
deaux, 1971. P. 330.
376
«mouvement salutaire que l’oppression appellera révolte […] Mais dès qu’ on a
pris les armes […] le temps des discussions n’ est plus. Un jour a fait naître une révolu-
tion. Un jour nous a transportés dans un siècle nouveau». — Raynal G. T. Révolution de
l’ Amérique (1781), цит. по: Reichardt R. Reform und Revolution. S. 330; см. об этом: Ko-
selleck R. Kritik und Krise. Eine Studie zur Pathogenese der bürgerlichen Welt. Freiburg;
München, 1959 (reprint: Frankfurt a.M., 1973). S. 147 ff.
377
Diderot D. Encyclopédie (1755) // Idem. Œuvres compl. / Ed. J. Assézat, M. Tour-
neux. 1876. T. 14. P. 427.
ного числа: «Все в этом мире — революция»378. Претендуя на такую уни-

версальность, какая была недоступна ни одному другому слову, слово
révolution во французском языке выполняло функцию, подобную той,
которую в немецком имело выработанное в то время в Германии по-
нятие «история».
О том, в какой огромной мере понятие révolution стало именно
понятием, ориентированным на будущее, можно было судить по мно-
гочисленности прогнозов, которые предсказывали грядущий переворот
как необходимый и морально оправданный. Это имел в виду Руссо, чья
критика была направлена не только на политическую систему, но на все
общество вообще; в 1762 году в Эмиле он писал: «Вы полагаетесь на су-
ществующий общественный строй, не думая, что этот строй подвержен
неизбежным революциям и что у вас нет возможности ни предвидеть,
ни предотвратить то, что может коснуться ваших детей». Сам же он
предсказывал им, что европейские монархии падут, как только добро-
детельный, трудящийся человек вступит в свои права. «Мы прибли-
жаемся к состоянию кризиса и веку революций»379. Будучи связано
с понятием «кризис», понятие «революция» у Руссо (и в этом у него
были последователи) приобрело отчасти характер заклинания, антро-
пологически и морально обоснованное эсхатологическое измерение.
Дидро — человек более трезвого ума, нежели его оппонент, — прогно-
зировал грядущую революцию как диалектический продукт рабства
и анархии, страха и свободы. В результате, предсказывал он, опираясь
на античные учения о круговороте политических систем и о деспотии,
наступит диктатура великого человека, которому опьяневший от сво-
боды народ добровольно подчинится. Но вопрос, который выводил
из этого прогноза Дидро, вполне современен (modern), он указывает
в открытое будущее: «Каковы будут последствия этой революции? Мы
не знаем»380.
378
Mercier L.-S. L’ an deux mille quatre cent quarante. P. 330; см.: Engels O., Günther H.,
Meier H., Koselleck R. Geschichte, Historie // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.)
Geschichtliche Grundbegriffe. Bd. 3. S. 647 ff. (рус. пер. см. в настоящем томе. —
379
«Vous vous fiez à l’ ordre actuel de la societé sans songer que cet ordre est sujet à des
révolutions inévitables, et qu’ il vous est impossible de prévoir ni de prévenir celle qui peut
regarder vos enfants»; «Nous approchons de l’ état de crise et du siècle des révolutions». —
Rousseau J.-J. Emile ou de l’ éducation (1762) // Idem. Œuvres compl. / Ed. B. Gagnebin,
M. Raymond. Paris, 1969. T. 4. P. 468.
380
«Quelle sera la suite de cette révolution? On l’ignore». — Прогноз Дидро, осно-
ванный на государственном перевороте Густава III в Швеции (1772 год) и перене-
сенный на Францию 1774 года, был опубликован анонимно в: Raynal G. T. Histoire
IV.7.б. Включение слова в состав немецкого языка

и рецепция понятия
Уже в 1483 году зафиксирован онемеченный вариант латинского

слова revolutio — reuoluce — в астрологическом контексте381, к которому
это слово и продолжало относиться до конца XVIII века. При состав-
лении астрологических прогнозов для отдельных лиц, городов, стран
или годов — а они составлялись часто — это слово, описывавшее дви-
жение звезд, переносилось на земные события. Так, например, «рево-
люции (reuoluciones) великой конъюнкции затмения» приводили к тому,
что Марс и Сатурн вызывали «много смут и вражды […] изменения
законов и царств […] и новые секты»382. Логическим следствием такого
словоупотребления было то, что «революцией» могли называться и сами
люди, и их жизненные пути, как у Кеплера, когда он составил Валлен-
штейну гороскоп, в котором подтвердил, что у того «превосходная»
или «справная революция»383, или когда он сообщал об одном импера-
торе, что тому были предсказаны «хорошая революция и счастливая
карьера»384. Порой это слово отделялось от астрологического контекста
и применялось к сугубо земным, человеческим делам: в 1615 году го-
ворили о «революции мыслей», в 1694-м — о «революциях в разуме»385,
однако в полной широте смысловой палитры это наше слово стало упо-
требляться лишь в XVIII столетии, когда оно постепенно заполнило тот
спектр значений, который описан для французского языка.
По-французски наше понятие употребил Лейбниц в одном зна-
ковом тексте, когда, полемизируя с Локком, он в 1704 году составил
критический диагноз и прогноз духовной конституции европейских
правящих элит. Они, писал Лейбниц, все меньше верят в Провидение
и в бессмертие души; вместо того чтобы печься об общественном благе,
philosophique et politique des établissements et du commerce des Européens dans les

deux Indes. Genève, 1780. T. 4. P. 488 ff.; ср.: Koselleck R. Vergangene Zukunft in der frü-
hen Neuzeit (1968) // Idem. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten.
Frankfurt a.M., 1983. S. 36.
381
De dewtsch practick maiste’ Hannß Engel auff das Jahr 1483, цит. по: Seid-
ler F. W. Die Geschichte des Wortes Revolution (см. примеч. 73). S. 130.
382
Practica deutsch von Meister Hansen Virdung auf das erschröckliche Jahr 1524,
цит. по: Ibid. S. 131.
383
Kepler J. Änderte Ercklerung dießer Geburthsfigur gestellt (1628), цит. по: Ibid.
S. 139.
384
Kepler J. Tertius intervenius (1627), цит. по: Ibid. S. 138.
385
Albertinus Ä. Landstörer Gusman von Alfarache […] (1615), цит. по: Ibid. S. 144;
Idem. Mercurii relatio […] (1694), цит. по: Ibid.
об отечестве, о потомках, они предаются либертинству и исповедуют

ошибочный принцип чести, что разрушает все нравственные и поли-
тические правила старого мира. Поэтому грозит «revolution generale»,
которая все поставит с ног на голову и потопит Европу в крови. Диагноз
таков: если эта эпидемическая духовная болезнь не будет излечена,
то процесс излечения по необходимости осуществит сама революция,
и в конце концов она все обернет к лучшему386. Здесь «революция» уже
поднимается до ранга фундаментального исторического понятия с уни-
версально-диагностическими притязаниями, то есть претендует на то,
чтобы, изъясняясь медицинскими метафорами, интерпретировать ев-
ропейскую историю от древности до некоего нового будущего таким
образом, что, во-первых, из этой интерпретации вытекает руководство
к действию (Лейбниц пытался определить границы принципиально
необходимой толерантности) и, во-вторых, открывается перспектива,
которая означает ожидание поворота к лучшему даже в пути, лежащем
через катастрофу387. Лейбниц объединил в своем понятии революции
(как и в случае с теоремой прогресса) те идеи, которые потом составили
содержание философии истории.
Семантические акценты, которые были расставлены в XVIII веке,
соответствуют французскому словоупотреблению. Так, например,
в 1735 году вышло Историческое рассуждение о старых и новых
государственных революциях (Historischer Discurs von alten und neuen
Staats-Revolutionen)388, где автор, не используя больше в тексте слово
«революция», следует метафоре круговорота и рассуждает о «росте
и уменьшении, или подъеме и падении» стран и государств. Или мо-
гут обозначаться отдельные поворотные пункты, как, например, когда
«случившаяся в период Реформации великая революция в Англии»
маркирует судьбоносное расторжение брака Генрихом VIII389.
386
Leibniz G.W. Nouveaux essais sur l’ entendement humain (1704) / Hrsg. W. Engel-
hardt, H. H. Holz. Darmstadt, 1961. T. 2. S. 504.
387
В связи с этим он употребляет также понятие guerre civile (Ibid. S. 506), огра-
ничивая его значение раздорами между ортодоксами и синкретистами внутри ре-
лигиозной партии, — см.: Koselleck R., Meier Ch. Fortschritt // Brunner O., Conze W.,
Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. 1975. Bd. 2. S. 373–374.
388
[Anonym.] Historischer Discurs von alten und neuen Staats-Revolutionen in den
vornehmsten Reichen und Herrschaften des bewohnten Erdkrayses (1735), цит. по: Seid-
ler F. W. Die Geschichte des Wortes Revolution. S. 101.
389
[Fassmann D.] Gespräch zwischen Heinrich VIII. von Engelland und Soliman II,
türkischer Kaiser, worin beyder Historia, die zur Zeit der Reformation sich ereichnete
große Revolution in Engelland, die die Ehescheidung des Ersteren enthalten, цит. по:
Ibid. S. 172.
Могло это выражение включать в себя и значение «гражданская

война», когда говорилось о «многих внутренних революциях и волне-
ниях» в Англии390 или когда те, кто пережил события 1705 года, уста-
навливали вотивную табличку после разгрома восставших крестьян
«во время революции под Мюнхеном»391. Николаи высказывал сомне-
ние в правоте французских просветителей, считавших, что их тру-
ды «ускорят полезную революцию» — по крайней мере в Германии392.
А Шлёцера интересовал вопрос, «какие счастливые революции в ре-
лигии, в нравах, в просвещении должны проявиться в скором време-
ни среди нашей сельской молодежи?»393. В последней трети XVIII века
и в Германии не было ни одной сферы в обществе, политике и науках,
к которой бы не применяли это вошедшее в моду понятие394. Так оно
заняло центральное место, что сделало возможными всемирно-исто-
рические толкования.
Фридрих Карл фон Мозер в 1767 году395 уверял, что «наше госу-
дарственное устройство [возникло] […] не посредством большой ре-
волюции, а постепенно выросло и сложилось в систему сообщества»,
дабы через отрицание охарактеризовать исторический континуитет
германской конституционной истории. Одновременно это модное
выражение служило для того, чтобы понятийно оформить произо-
шедший в просвещенческой историографии переход от истории войн
и государств к истории народа и общественной истории культуры.
Гаттерер в 1767 году настаивал на том, чтобы писать не о «войнах»,
а о «революциях»396. Двумя годами позже Гердер отмечал: «История
390
Küchelbecker J. B. Der nach Engelland reisende […] Passagier (1736), цит. по:
Ibid. S. 170.
391
Gruber H. «…hat zugesetzt Leib und Blute, dem Vaterland zugute» // Berichte
und Mitteilungen aus den Arbeitsjahren 1963 und 1964 des Landesverbandes Bayern im
Volksbund Deutsche Kriegsgräberfürsorge e.V. [o.J.]. S. 14.
392
Nicolai F. Zustand der schönen Wissenschaften (1755), цит. по: Seidler F. W. Die
Geschichte des Wortes Revolution (см. примеч. 73). S. 154.
393
«welche glückliche Revolutionen in der Religion, in den Sitten, in der Aufklärung
müssen sich bald bei unserer Land-Jugend hervortun?» — Schlözer A. L. Reformation in
Salzburg, Stats-Anzeigen. Göttingen, 1782. Bd. 2. S. 97.
394
Stammler W. Politische Schlagworte in der Zeit der Aufklärung (1948) // Idem.
Kleine Schriften zur Sprachgeschichte. Berlin; Bielefeld; München, 1954. S. 62 ff.
395
«unsere Verfassung […] nicht mittels einer großen Haupt-Revolution, sondern
nach und nach zu einem gemeinschaftlichen System erwachsen». — Moser F. K. von. Patri-
otische Briefe (1767), цит. по: Seidler F. W. Die Geschichte des Wortes Revolution. S. 176.
396
Gatterer J. C. Vom historischen Plan und der darauf sich gründenden Zusammen-
fügung der Erzählungen // Allgemeine historische Bibliothek. 1707. Bd. 1. S. 62; Idem.
Versuch einer allgemeinen Weltgeschichte. Göttingen, 1792. S. 1: «Revolutionen: es mö-
[…] должна теперь уже стать историей народов, а как это? Она [долж-
на] рассказывать только о главных изменениях и революциях каждо-
го народа, чтобы объяснить его теперешнее состояние […] как дух
культуры, знания, религии, наук, нравов, искусств, изобретений шел
по всему миру». Главное — изучать отмирание старого и появление
нового, а «революции, например, в политике» следует описывать только
с точки зрения более высокого порядка: существует уже достаточно
«историй революций», чтобы теперь из них составить «историю рода
человеческого»397.
Хотя Гердер не отказался от циклической модели применительно
к истории отдельных народов, его «революции» обретают значение
эпохальных сдвигов, включающих в себя перемены, демонстрирующие
определенное направление и не обходящиеся без насилия. Только «мяг-
кий философ» считает возможными «реформации […] без революции».
А, как показывает Реформация, осуществленная в Германии Лютером,
«продвижение человеческого духа в сторону улучшения этого мира»
не может происходить «без революции, без страсти и волнения»398.
Эти слова Гердера были направлены против господствовавших
в том числе и в Германии понятий «тихой революции», которая, остава-
ясь незаметной «толпе», постепенно происходит благодаря Просвеще-
нию и, как подчеркивал Шлёцер, отличается в лучшую сторону, напри-
мер, от «войны» североамерикацев с британцами399. Соответственно,
Американская революция — в отличие от Французской — встретила
в Германии отклик запоздалый и неоднозначный.
Войну Америки за независимость сначала называли в разных ме-
стах то «бунтом», то «смутой», то «дерзостью», то «войной». В 1775 году
Das Wienerische Diarium высказался о ней нейтрально: «Пожалуй, ни-
gen diese nun die Menschen und die Völker selbst oder ihr Verhältnis gegen de Staat, die
Religion, die Wissenschaften, die Künste und Gewerbe betreffen». — (Перевод: «Револю-
ции: затрагивают ли таковые самих людей и народы или же их отношение к госу-
дарству, религию, науки, искусства и ремесла».)
397
«Die Historie […] muß jetzt schon eine Historie der Völker werden und wie das?
Daß sie […] nur die Hauptveränderungen und Revolutionen jedes Volkes erzähle, um
seinen jetzigen Zustand zu erklären, […] wie der Geist der Cultur, der Bekanntheit, der
Religion, der Wissenschaften, der Sitten, der Künste, der Erfindungen von Welt in Welt
ging». — Herder J. G. Journal meiner Reise im Jahre 1769 // Idem. Sämtliche Werke /
Hrsg. B. Suphan. 1878. Bd. 4. S. 378–379.
398
Herder J. G. Auch eine Philosophie der Geschichte zur Bildung der Menschheit.
Beytrag zu vielen Beyträgen des Jahrhunderts (1774) // Ibid. 1891. Bd. 5. S. 532.
399
Schlözer A. L. Publicität und PreßFreiheit in Europa 1781 // Idem. Briefwechsel
meist historischen und politischen Inhalts. Göttingen, 1781. Bd. 9. S. 120.
когда еще в американских колониях ситуация не была так близка к ре-

волюции, как сейчас»400. Но по мере того как повстанцы добивались
все бóльших успехов, это понятие стало вызывать все больший резо-
нанс. В 1782 году «великой революцией» восхищались401; в 1783 году402
Форстер поместил ее события в историософский контекст: за счет того,
что в Америку были принесены науки, земледелие, искусства и евро-
пейские предметы роскоши, в Новом Свете, как и в Азии, был сделан
«великий шаг к великой революции на земном шаре». Уже в 1776 году
Корн задавался вопросом403: «Уж не стоим ли мы в начале такой ис-
торической эпохи, которая нашим потомкам всегда будет казаться
странной?» В будущем, считал Корн, господствовать на морях будет
американский флот. Одной из важнейших составляющих истории
этой революции была новая конституция. В ней видна просвещенче-
ская программа будущего: защита собственности, принцип равенства,
«идеал чистой демократии»404, республиканизм и права человека во-
шли в смысловой комплекс американского понятия революции, так
что журнал Berlinische Monatsschrift в 1783 году мог торжественно вос-
клицать: «Ты свободна! […] Свободна, наконец свободна, Америка!
[…] Торжествуй, Европа, празднуй священнейшую из всех побед!»405
Так это понятие, помимо узкого политического значения, получи-
ло еще и свой уникальный смысл: оно открывало историческую эпоху,
в которой если не всегда окончательно происходили, то по крайней
мере могли быть зарегистрированы фундаментальные изменения го-
сударственного устройства в сторону республики. Однако понятие
«революция» еще не было жестко привязано к одним лишь изме-
нениям в прогрессивном направлении. Для этого ему требовались
400
«Es dürfte wohl nie in den amerikanischen Kolonien eine Revolution ihrem Aus-
bruch naher gewesen sein als dermal». — Wienerisches Diarium (22.4.1775), цит. по:
Dippel H. Germany and the American Revolution, 1770–1800. A Sociohistorical Investi-
gation of Late Eighteenth-Century Political Thinking. Wiesbaden, 1978. P. 135, note 17.
401
Hofe H. G. Kurze Biographien oder Lebensabriße merkwürdiger und berühmter
Personen neuerer Zeiten (1782), цит. по: Ibid. P. 130, note 23.
402
Georg Forster an Johann Reinhold Förster (13.2.1783), цит. по: Ibid. P. 194, note 2.
403
«Sollten wir wohl am Anfang einer Epoche in der Geschichte stehen, welche der
Nachkommenschaft auf immer merkwürdig sein wird?» — Korn C. H. Geschichte der
Kriege in und außer Europa (1776), цит. по: Ibid. P. 194, note 1.
404
Schmohl J. C. Über Nordamerika und Demokratie (1782), цит. по: Ibid. P. 161,
note 131.
405
«Frei bist du! […] Frei, frei nun, Amerika! […] Europens Jubel feire den heiligsten
aller Siege!». — [J. F. H.] Die Freiheit Amerikas // Berlinische Monatsschrift (April 1783),
цит. по: Ibid. P. 149, note 82.
поясняющие определения, которые, впрочем, показывают, что по-

сле всемирно-исторической революции будущего все гражданские
войны прекратятся. Она произойдет в силу такой необходимости,
которая выше политики. Построенная на началах разума конституция
будущего принесет равную свободу, равные права и равное счастье
для всех, писал Изелин. «Вы, скромные и стойкие поклонники и лю-
бимцы истины, вы избраны небесами, чтобы стать орудиями столь
счастливой революции»406. Просвещенная элита сделается исполни-
тельницей самоосуществляющейся революции, которая выступит
агентом прогресса, считал он. А Виланд еще в 1788 году полагал,
что «современное состояние Европы» приближается к «благодетель-
ной революции» — такой, «которая будет вызвана не дикими воз-
мущениями и гражданскими войнами […] а кроткой, убеждающей
и в конце концов преодолевающей всякое сопротивление сверхси-
лой разума», короче говоря — такой революции, которая произой-
дет «без того, чтобы залить Европу человеческой кровью и спалить
ее огнем пожара»407. Итак, революция представляется уже не только
как самоосуществляющаяся, но еще и как осуществимая некой внеш-
ней силой, но в обоих случаях — мирная и разумная, чему порукой —
в качестве авторов — выступают мыслители Просвещения.
Понятие «революция» сделалось понятием рефлексии, объеди-
няющим в себе условие исторического познания и постулат ис-
торического действия. Именно это имел в виду Кант, когда писал
в 1784 году, что философская попытка прогрессивного истолкования
мировой истории полезна для прогресса. Даже когда государства,
которые споспешествуют делу добра, делают ошибки, приводящие
их к крушению, сохраняется уверенность, «что всякий раз сохранялся
зародыш Просвещения, который, развиваясь все больше с каждой
революцией, подготавливал следующую, еще более высокую сту-
пень улучшения». Поэтому, считал Кант, можно предсказать «буду-
406
«Ihr, bescheidne und standhafte Verehrer und Lieblinge der Wahrheit, ihr seid
von dem Himmel ausersehen, die Werkzeuge einer so glücklichen Revolution zu wer-
den». — Iselin I. Über die Geschichte der Menschheit. Zürich, 1770. Bd. 2. S. 432.
407
«der gegenwärtige Zustand von Europa einer wohltätigen Revolution [nähere];
einer Revolution, die nicht durch wilde Empörungen und Bürgerkriege, […] sondern
durch die sanfte, überzeugende und zuletzt unwiderstehliche Übermacht der Vernunft
bewirkt werden wird; kurz einer Revolution, […] ohne Europa mit Menschenblut zu
überschwemmen und in Feuer und Flammen zu setzen». — Wieland C. M. Das Geheim-
nis des Kosmopoliten-Ordens (1788) // Idem. Sämtliche Werke / Hrsg. J.G. Gruber.
Bd. 30. Leipzig, 1828 (reprint: 1840). S. 422. См.: Koselleck R., Meier Ch. Fortschritt // Brun-
ner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. Bd. 2. S. 380, 398.
щие изменения в государствах (Staatsveränderungen)», которые рано

или поздно приведут к «полному гражданскому объединению рода
человеческого»408. Необходимость и свобода соединяются в этом
историософском понятии, которое все больше и больше выходит
за пределы чисто историографического употребления применитель-
но к конкретным революциям и начинает обозначать уникальность
порога между историческими эпохами, за которым должно начаться
некое новое время.
V. Великая Французская революция и ее рецепция

современниками в Германии
О дне взятия Бастилии сохранился исторический анекдот, которо-
му с точки зрения семантики было суждено приобрести символиче-
ское значение: «Это же бунт! — сказал ошеломленный монарх. — Нет,
Сир, это революция!» — ответил хранитель королевского гардероба409.
И хотя штурм тюрьмы специально нанятыми жителями Парижа был
досконально спланирован, переименование этого «бунта» в «револю-
цию» зафиксировало — как для опыта, так и для теории — два новых
признака, которые с тех пор стали определяющими для политическо-
го понятия: революция тоже представляет собой применение силы,
или носителем этой силы является «народ», чья воля, согласно рес-
публиканской теории, есть «высшая власть». А ход революционных
событий настолько закрепил обе эти коннотации, что с тех пор незави-
симо от позиции наблюдателя насилие, гражданская война и персони-
фицированная власть народа составляют ядро современного (modern)
понятия революции.
408
«daß immer ein Keim der Aufklärung übrig blieb, der, durch jede Revolution
mehr entwickelt, eine folgende noch höhere Stufe der Verbesserung vorbereitete». —
Kant I. Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weltbürgerliсher Absicht (1784) // Idem.
Gesammelte Schriften / Hrsg. Königlich Preußische (bzw. Deutsche) Akademie der Wis-
senschaften. 1912/1923 (reprint: 1968). Bd. 8. S. 29–30.
409
«C’est une révolte! dit le monarque étonné — Non, Sire, c’ est une révolution!» —
Mignet F. A. A. Histoire de la Révolution Française 1814 (1824). Paris, 1826. T. 1. P. 119;
ср.: Thiers A. Histoire de la Révolution Française (1823/27). Paris, 1839. T. 1. P. 100:
«Quelle révolte, s’ ecria le prince. — Sire, reprit le duc de Liancourt, dites revolution!»
(Перевод: «“Какой бунт!”, — воскликнул принц. — “Сир, — ответил герцог де Лиан-
кур, — скажите лучше: революция!”»).
V.1. «Революция» и «гражданская война»

То ярко выраженное одобрение, с которым созыв Национальной
ассамблеи был встречен германскими просвещенческими кругами, свя-
зано было — как и во Франции — прежде всего с понятием «бескровной
революции». В конце 1789 году Шлёцер писал: «Насильственные дей-
ствия против короля в октябре тоже не являются частью революции:
вероятно […] в основе их лежал бунт […] Благодаря удавшейся рево-
люции французы теперь в силах обеспечить себе самую счастливую
из всех форм правления». Акты жестокости, считал Шлёцер, одобрить
нельзя. «Но во Франции не было другой гражданской войны, которая
обошлась бы такой малой кровью, как нынешняя революция: и ни одна
не имела таких исключительно громадных счастливых последствий
для Франции и одновременно для всей Европы»410.
Симпатия немцев к тому, что происходило во Франции, основыва-
лась на мирном понятии революции. «Итак, я вижу большую разницу
между революцией и бунтом, — писал Мовийон еще в 1792 году. —
От последнего упаси нас Господь, а вот первой я в самом деле желаю»,
ибо она ведет «не путем насилия, не путем кровопролития» к мирному
изменению государственного строя411. «Это — великая немецкая ре-
волюция, которую у нас мудрейшие и лучшие люди подготавливают
и совершают, чтобы дать нашей нации единственную и подлинную
свободу», — утверждал в 1793 году Карл Фишер, возражая де Кюсти-
ну412, и продолжал: эта революция более долговечна, ибо «не отмечена
грабежом и кровью», как во французских владениях.
410
«Auch die Gewalttätigkeiten gegen den König im Oktober gehören nicht zur Re-
volution: wahrscheinlich […] lag dabei eine Rebellion zugrunde […] Durch die gelungene
Revolution sind nun die Franzosen im Besitz der Macht, sich die allerglücklichste Regie-
rungsform zu verschaffen. […] Indes ist kein bürgerlicher Krieg in Frankreich gewesen,
der so wenig Blut gekostet hätte, als die jetzige Revolution: und keiner hat so ausnehmend
große glückliche Folgen für Frankreich, und zugleich für ganz Europa gehabt». — Schlö-
zer A. L. Verteidigung der deutschen Klöster // Idem. Stats-Anzeigen. 1789. Bd. 13. S. 468.
411
«Also mache ich einen großen Unterschied zwischen Revolution und Rebellion.
Vor letzter möge uns Gott bewahren, aber erstere wünsche ich allerdings, denn sie führe
nicht mit Gewalt, nicht mit Blutvergießen zu einem friede Hohen Verfassungswandel». —
Mauvillon J. Schreiben an Hrn. Professor Aloysius Hoffmann zu Wien // Schleswigsches
Journal. 1792 (reprint: 1973). Bd. 1. S. 361.
412
«Dies ist die große teutsche Revolution, welche bei uns die Weisern und Bessern
vorbereiten und bewirken, um unsere Nation die einzige und wahre Freiheit zu geben». —
Fischer K. An den Herrn Philipp Adam Custine, neufränkischen Bürger und General //
Germania. 1793. S. 45.
И вот это одобрение большинства таяло по мере того, как собы-

тия за Рейном принимали все более радикальный оборот, что связы-
валось с партийными расколами, подозрительностью и репрессиями,
террором и диктатурой, а также с деспотизмом непросвещенных масс,
в общем — с проявлениями кровавой гражданской войны. «По приме-
ру Сатурна революция пожирает собственных детей» — таково было
предостережение Верньо, опубликованное и в Германии. Всепоглощаю-
щий процесс революции он свел к вечной мифической базовой струк-
туре. Спираль страха и подозрительности порождала одновременно
с насилием и тех врагов, которых надлежало уничтожать413. Появилось
новое выражение — «контрреволюция», которое уже в 1790 году было
подхвачено и в Германии414: в процессе образования и раскола партий
оно дуалистически отсекало и охватывало все большее и большее чис-
ло врагов. Сен-Жюст использовал предостережение Верньо, чтобы
отправить Дантона на эшафот: «Нет, революция пожирает не своих
детей, а своих врагов, под какими бы непроницаемыми масками они
ни скрывались!»415
«Как только мнения двух могучих партий разделяются, — писал
Эльснер416, — я не вижу никакого другого пути к разрешению процесса,
413
«Nach dem Beispiel des Saturn frißt die Revolution ihre eignen Kinder auf». — Mallet
du Pan J. M. Über die Französische Revolution und die Ursachen ihrer Dauer. Berlin, 1794.
S. 175. «Alors, citoyens, il a été permis de craindre que la Révolution, comme Saturne dévo-
rant successivement tous ses enfants, n’ engendrât enfin le despotisme avec les calamités qui
l’accompagne». — (Перевод: «Тогда, граждане, позволительно опасаться, как бы Рево-
люция, подобно Сатурну, последовательно пожирающему всех своих детей, в конце
концов не породила деспотизм со всеми сопровождающими его бедствиями».) —
[Vergniaud P. V. Discours (13.3.1793) / Éd. M. Lhéritier. Monaco, 1949. P. 187.]
414
Wieland C. M. Unparteiische Betrachtungen über die Staatsrevolution in Frank-
reich (1790) // Idem. Sämtliche Werke. Ausg. 1857. Bd. 31. S. 78; Forster G. Revolutionen
und Gegenrevolutionen (1790) // Idem. Sämtliche Schriften. 1843. Bd. 6. S. 249 ff.
415
«Non, la Révolution ne dévora pas ses enfants, mais ses ennemies, de quelque
masque impénétrable qu’ils se soient couverts!» — Saint-Just A.L.L.F. de. Rapport sur la
conjuration (31.3.1794) // Idem. Œuvres / Éd. J. Gratien. Paris, 1946. P. 234.
416
«Sind erst einmal die Meinungen zwischen zwei mächtigen Parteien geteilt, alsdann
sehe ich bloß den Bürgerkrieg, der den Prozeß entscheiden könne». — Oelsner K. E. Die
konstituierende Versammlung verdient Vorwürfe, doch auch Entschuldigung // Luzifer.
1797. Bd. 1. S. 312. — Ср. предостережение от заговора и план недовольного мень-
шинства, изложенные в: Warnung vor der Verschwörung und der Plan einer unzu-
friedenen Minorität // Argos. No. 5. Juli 1792. S. 34: «Dann stehen uns die Greuel eines
Bürgerkrieges bevor, und unsere Freiheit wird nicht eher gedeihen, als bis sie mit dme
Blute von Hunderttausenden getauft sein wird». — (Перевод: «Тогда нас ждут ужасы
гражданской войны, и наша свобода расцветет лишь после того, как будет крещена
в крови сотен тысяч человек».) — Wie können wir unsere Freiheit retten // Ibid. No.
кроме гражданской войны». В такой перспективе новое понятие револю-

ции быстро вобрало в себя традиционные теории гражданской войны.
«Поскольку, как учит весь опыт, — считал Гарве417, — гражданские войны
ведутся более жестоко, нежели войны национальные, то и те страсти,
которые в ходе революций возникают вследствие одной лишь межпар-
тийной борьбы, носят такой яростный характер, что могут уничтожить
[…] все хорошее». Как только «возникает война внутри государства», ее
«исход и последствия рассчитать невозможно»; не право, а успех имеет
решающее значение, и потому «в высшей степени неправильно бороться
со злом порочного порядка с помощью зла абсолютного беспорядка».
Так «развитие революции» конвергировало с моделью гражданской вой-
ны, что и позволило Виланду, опираясь на пример античной истории,
за год до наполеоновского переворота предсказать «диктатуру» Бона-
парта — «счастливый случай», который позволит «спасти государство
[…] от все ближе подступающей гибели»418.
V.2. «Революция народа» в партийном спектре

Во-вторых, по ходу изменений государственного устройства — ана-
логично тому, как это происходило в ходе часто упоминавшейся ан-
глийской гражданской войны, — полемика постепенно свелась к одному
вопросу: должен ли народ, в соответствии с республиканской теорией,
утвердиться в качестве суверена и на практике. «Дикая демократия» есть
«самое опасное чудовище, какое только можно себе представить», — пи-
7. Juli 1792. S. 35: «Ein Bürgerkrieg […] zwischen Aristokraten und Patrioten, sondern
nur zwischen Hofpatrioten und Volkspatrioten […] zwischen Feuillants und Jakobinern
[…] Gewiß! Das schrecklichste Übel, das in unserer Lage sich denken läßt». — (Перевод:
«[Следует опасаться] гражданской войны не между аристократами и патриотами,
но лишь между придворными патриотами и народными […] между фельянами
и якобинцами […] Несомненно, это самое ужасное зло, какое только можно себе
помыслить в нашем положении».)
417
«Da, nach aller Erfahrung die bürgerlichen Kriege grausamer als die Nationalkrie-
ge geführt werden, sind so auch die Leidenschaften, die in dem Laufe der Revolutionen
bloß im Gefolge des Parteienkampfes entstellen, von einer so wütenden Art, daß sie alles
Gute […] zerstören können». — Garve C. Über die Grenzen des bürgerlichen Gehorsams,
in Beziehung auf den Aufsatz von Kant über den Gemeinspruch: das mag in der Theorie
richtig sein, taugt aber nicht für die Praxis (1800) // Henrich D. (Hrsg.) Kant. Gentz. Reh-
berg. Über Theorie und Praxis. Frankfurt a.M., 1967. S. 151.
418
Wieland C. M. Gespräche unter vier Augen (1798) // Idem. Sämtliche Werke.
Bd. 32. Aug. 1857. S. 52, 54.
сали из Парижа в 1792 году419. — «Крайне близорукими или гнусными

людьми были те, кто спустил революцию вплоть до самого низшего
класса общества; ее нужно силой удалить оттуда, иначе всему конец».
Этот вопрос стал яблоком раздора, из-за которого, как иронично заме-
тил в 1794 году Генц, «в Германии, как и повсюду, происходил раскол
в каждой демократической и антидемократической партии»420. С каж-
дым новым революционным сдвигом в этой череде изменений государ-
ственного строя обретали контуры новые интеллектуальные «партии»,
которые тут будут обрисованы на примере репрезентативных авторов.
V.1.а. Демократы
Одна небольшая группа идентифицировала себя с демократиче-

ски легитимированным господством якобинцев — например, Форстер,
который считал, что во Франции возникает «новый, преображенный
народ»421, и приветствовал «новое изменение строя» — учреждение рес-
публики — как «эпоху спасения и возрождения всего государства»422. Пе-
ред лицом радикализации, доказывавшей обратное, Форстер отбросил
прежнюю метафору возрождения и обнаружил в революции «явление
природы, слишком редкое для того, чтобы нам знать его своеобразные
законы». В 1794 году он узрел в ней инновативную силу, единственную
в своем роде. Революция, писал он, приобрела «новый неудержимый
размах», она «с нарастающей скоростью мчится вперед, и при этом
обретает все больше массы и сметает всякое сопротивление на своем
пути». Эта всесокрушающая сила обогнала Просвещение, она «не есть
что-то чисто интеллектуальное, что-то чисто разумное: она — грубая
сила толпы». Она обеспечивает «непредсказуемому механизму (Mobil)
народной силы» ее историческое право. «Воля народа достигла сво-
ей наивысшей подвижности, и великая светлая масса разума, которая
419
«Die wilde Demokratie sei das gefährlichste ungeheuer, so gedacht werden
kann». — Brief aus Paris (30.9.1797) // Luzifer. 1797. Bd. 2. S. 200.
420
«Die sind äußerst kurzsichtig oder verrucht gewesen, welche die Revolution bis in
die unterste Klasse der Gesellschaft hinabgeführt haben; sie muß muß mit Gewalt von da
wieder heraus, oder alles geht zu Grunde». — Gentz F. Vorrede zu: Mallet du Pan J. Über
die Französische Revolution (см. примеч. 413). S. XX−XXI.
421
Forster G. Über das Verhältnis der Mainzer gegen die Franken (15.11.1792) //
Idem. Im Anblick des großen Rades. Schriften zur Revolution / Hrsg. R. R. Wuthenow.
Darmstadt, 1981. S. 40–41.
422
Forster G. Darstellung der Revolution in Mainz (1793/94) // Ibid. S. 105.
еще наличествует, разбрасывает свои лучи в том направлении, которое

дозволено»423 этой волей. Так Форстер по ходу событий разрабатывал
динамическую теорию революции, которая в конце концов позволила
ему оправдать и террор. В борьбе «не на жизнь, а на смерть» «победив-
шая сторона» могла найти «свое спасение единственно лишь в изничто-
жении другой стороны». По его словам, «печальный опыт» заключался
в том, «что без целых потоков крови те выгоды революции, в которых
так категорически нуждается весь мир, не достались бы ему»424.
Фихте, отвергавший, в отличие от Форстера, всякие ссылки на исто-
рический опыт, дедуктивным путем выводил из основанной на разумных
началах анатомии человека вечное право народа «поменять свой государ-
ственный строй». Поэтому он пришел к тем же выводам, что и Форстер,
и поэтому их обоих обвиняли в якобинстве. Из расхождения между
требованиями разума и той действительностью, которая еще допускает
существование привилегий и правового неравенства, вытекает, что лю-
бые общественные договоры могут быть расторгнуты. «Ни один госу-
дарственный строй не является неизменимым; их натура такова, что они
все меняются. Плохой [строй], который противоречит необходимой
конечной цели всех государственных объединений, должен быть изме-
нен; хороший, который ей способствует, изменяется сам»425. Так Фихте
противопоставил историческому опыту рациональное право, которое,
однако, исторически побуждает к бесконечному усовершенствованию:
это право легитимировало Великую Французскую революцию целиком.
Подобные же аргументы выдвигал молодой Фридрих Шлегель,
который прославлял «всеобщую волю […] свободу и равенство»
как «проистекающие из святости народа» и, возражая Канту, отстаи-
вал республику как демократию426.
423
«Der Wille des Volks hat seine höchste Beweglichkeit erlangt, und die große Licht-
masse der Vernunft, die immer noch vorhanden ist, wirft ihre Strahlen in der von ihm
verstatteten Richtung». — Forster G. Parisische Umrisse (1794) // Ibid. S. 134–135.
424
«Das war die traurige Erfahrung, daß ohne ganze Ströme Bluts die Vorteile der
Revolution, deren die ganze Welt so notwendig bedarf, ihr nicht zugute gekommen wä-
ren». — Ibid. S. 165.
425
«Keine Staatsverfassung ist unabänderlich, es ist in ihrer Natur, daß sie sich alle
ändern. Eine schlechte, die gegen den notwendigen Endzweck aller Staatsverbindungen
streitet, muß abgeändert werden; eine gute, die ihn befördert, ändert sich selbst ab». —
Fichte J. G. Beiträge zur Berichtigung der Urtheile des Publicums über die Französische
Revolution (1793) // Idem. Sämmtliche Werke / Hrsg. J. G. Fichte. Berlin, 1845 (reprint:
1968). Bd. 6. S. 103.
426
Schlegel F. Versuch über den Begriff des Republikanismus (1796) // Idem. Kriti-
sche Friedrich Schlegel Ausgabe. 1. Abt. 1966. Bd. 7. S. 21.
V.2.б. Конституционалисты
Иоганн Беньямин Эрхард в своей полемике с Фихте приводил эм-

пирические контраргументы, не ставя, впрочем, под сомнение право
народа на революцию. Он отличал «революцию народа от такой рево-
люции, которая лишь проводится с помощью народа»427, и критиковал
Фихте, проводя аналогичное различие между ними:
Один считает революцию транзитивной, другой — интранзитивной.

«Я делаю революцию» значит для одного «я изменяю принципы
государственного строя для себя», а для другого — «я изменяю
их для остальных». Поэтому одна партия всегда ориентируется на право
той части [народа], которая вызывает революцию, а другая — на зло, ко-
торое приходится безвинно претерпевать тем, на кого распространяют-
ся последствия революции. Поэтому один полагает, что может обойтись
без опыта; другой полагает, что может руководствоваться им одним428.
В то время как Эрхард рассчитывал примирить эти две партии,

аргументы, основанные на накапливавшемся опыте, заставили боль-
шинство немецкой интеллигенции, при всем сочувствии к принципам
революции, увидеть ее в искаженном свете.
Регулярные комментарии Виланда свидетельствуют о том, что он,
руководствуясь историческими примерами, занимал отстраненную
и все более скептическую позицию по отношению к революции.
«Франция все еще преподносит нам урок, являя ужасное зрелище
развала и неописуемых бедствий, которые влечет за собой внезап-
ное насильственное низвержение всего внутреннего строя крупного
государства»429. В особенности «вторая революция (Hauptrevolution)»
427
«eine Revolution des Volkes von einer Revolution, die nur vermittelst des Volkes
durchgesetzt wird». — Erhard J. B. Über das Recht des Volkes zu einer Revolution (1795) /
Hrsg. H. G. Haasis. München, 1970. S. 91.
428
«Der eine betrachtet die Revolution als transitiv, der andere als intransitiv. Ich ma-
che eine Revolution, heißt dem einen: ich ändere die Grundsätze der Verfassung für mich
um, und dem anderen: ich ändere sie für die übrigen um. Die eine Partei hält sich daher
immer an das Recht des Teils, der die Revolution bewirkt, und die andere an das Übel,
das der unverschuldet leiden muß, auf den sich die Folgen der Revolution erstrecken.
Der eine glaubt daher, der Erfahrung entbehren zu können; der andere glaubt, sich al-
lein von ihr leiten lassen zu dürfen». — Idem. Rez. von Fichtes Revolutionsbuch (1795) //
Ibid. S. 137.
429
«Frankreich belehrt uns noch immer durch den schrecklichen Anblick der Zerrüt-
tung und des unbeschreiblichen Elends, welches ein plötzlicher gewaltsamer Umsturz der
1792 года доказывала, как ему казалось, что чистая демократия не-
осуществима430.
Как правильно истолковать и разрешить кричащее противоречие
между актуальным политическим опытом и моральными принципами,
которые по законам разума должны были привести к установлению
республики, показал Кант, по-своему использовавший слово «револю-
ция». Он различал два понятия, которые в отдаленном будущем должны
были слиться воедино. Моральное внутреннее пространство человека
«не может быть очищено путем постепенной реформы». Чтобы стать
хорошим человеком, сознающим свой долг, требуется «революция в со-
знании (Gesinnung) человека […] Только посредством своеобразного
перерождения (Ин. 3: 5)» можно стать «новым человеком»431. В то время
как понятие «революция» в смысле «перерождение» в христианской
метафорике употребляется еще положительно, применительно к по-
литической теории то же самое выражение оказывается негативно на-
груженным: «Изменение (порочного) государственного строя, которое,
пожалуй, иногда необходимо, может осуществляться только самим су-
вереном путем реформы, а не народом, то есть путем революции»432.
Кант, который придерживался идеи отношений защиты/повиновения
между властями и подданными, не допускал возможности никакого
разделения суверенитета и, будучи последовательным, не признавал
никакого права на «восстание» (seditio) или «смуту или бунт» (rebellio).
Правда, по той же самой причине он настаивал на том, что после удав-
шейся революции и новый суверен тоже должен требовать повино-
вения, а прежний не имеет права на «бунт с целью возврата власти»
(Wiedererlangungsaufruhr)433. Словесное противоречие между двумя по-
нятиями «революции» — она морально необходима, но политически
неправомерна — находит свое разрешение в понятии «прогресса». Про-
гресс косвенно оправдывает Французскую революцию. Главное — не ее
«деяния и злодеяния», их успех или неуспех, а «образ мысли зрителей»,
ganzen innern Verfassung eines großen Staats nach sich zieht». — Wieland C. M. Worte
zur rechten Zeit an die politischen und moralischen Gewalthaber (1793) // Idem. Sämtli-
che Werke. Bd. 31. S. 290.
430
Wieland C. M. Die französische Republik (1792) // Ibid. S. 184.
431
Kant I. Die Religion innerhalb der Grenzen der bloßen Vernunft (1793) // Idem.
Gesammelte Schriften. 1907/1914 (reprint: 1968). Bd. 6. S. 47.
432
«Eine Veränderung der (fehlerhaften) Staatsverfassung, die wohl bisweilen nötig
sein mag, — kann also nur vom Souverän selbst durch Reform, aber nicht vom Volk, mit-
hin durch Revolution verrichtet werden». — Kant I. Die Metaphysik der Sitten (1797) //
Ibid. S. 321–322.
433
Kant I. Zum ewigen Frieden (1795) // Ibid. Bd. 8. S. 383.
чье моральное небезразличие и приверженность к той или иной партии

позволяют толковать революцию «как исторический знак», который
сулит эпохальный поворот на прогрессивном пути к осуществлению
республиканских принципов434. Понятие «революция» стало понятием,
относящимся к рефлексии, подвергающим действительность оценке.
Хайденрайх как кантианец сделал терминологический вывод из это-
го, обратив «моральность революции» против прежнего смысла этого
слова (то есть внешнего изменения государства)435.
V.2.в. Прагматики
В ходе дифференциации мнений сформировался и еще один лагерь,

который выступал против теорий Французской революции как тако-
вых. Пропорционально этому укреплялся аргумент политического опы-
та, будь то в исторической перспективе или же в том смысле, что нали-
чие террора или гражданской войны выводилось из принципов самой
Французской революции. Главным представителем этого лагеря стал
Бёрк, чьи Размышления о революции во Франции были несколько раз
переведены на немецкий язык (наибольший эффект произвел перевод
Генца)436. Бёрк критиковал революционную идеологию с использовани-
ем исторической аргументации, постоянно противопоставляя доктри-
нальные и теоретические посылки французских революционеров и бри-
танское государственное устройство437. Главное место в его построениях
занимала критика якобы установленного революцией народовластия.
Бёрк усматривал в «совершенной демократии самое бесстыдное из всех
политических чудовищ»438, которое подталкивает людей к тому, чтобы
всякую индивидуальную ответственность переваливать на анонимный
«весь народ» (Allgemeinheit), и тем самым взращивает беззаботность,
чреватую катастрофами. Казалось, посылки либерального и консерва-
434
Kant I. Der Streit der Facultäten (1798) // Ibid. 1907/1917 (reprint: 1968). Bd. 7.
S. 84–85; см.: Koselleck R., Meier Ch. Fortschritt // Brunner O., Conze W., Koselleck R.
(Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. Bd. 2. S. 380 ff.
435
Heydenreich C. H. Versuch über die Heiligkeit des Staates und die Moralität der
Revolutionen (1794), цит. по: Griewank K. Revolutionsbegriff (см. примеч. 71). S. 202.
436
Burke E. Reflections on the Revolution in France (1790) // Idem. Works. London,
1887. Vol. 3. P. 231 ff.; Idem. Betrachtungen über die Französische Revolution (1793) /
Hrsg. D. Henrich. Frankfurt a.M., 1967.
437
Ср.: Burke E. A Letter to a Member of the National Assembly (1791) // Idem.
Works. 1887. Vol. 4. P. l ff.
438
Burke E. Betrachtungen. S. 156.
тивного, партийного текста Бёрка получали подтверждение, в частно-

сти, в виде скоро сбывшихся прогнозов. Поэтому Новалис мог сказать:
«Написано много антиреволюционных книг за революцию. Бёрк же на-
писал революционную книгу против революции»439.
Таким образом, несмотря на весь чужой опыт, «революция» ста-
ла таким понятием, которое принципиально вынуждало занять ту
или иную партийную позицию. Оно потеряло свою обретенную в эпо-
ху Просвещения способность получать всеобщую поддержку. В зави-
симости от теоретических посылок и соответствующим образом от-
фильтрованного опыта, лагеря распадались — если взять идеальный
тип — на лагерь последовательных демократов, лагерь конституцио-
налистов и лагерь политических прагматиков, в тенденции скорее
консервативный. Для всех «революция» стала партийным понятием,
несшим различную нагрузку, однако опиравшимся на общее признание
того, что Французская революция представляла собой событие чрез-
вычайное, не поддававшееся уже описанию с помощью традиционных
категорий «смуты» или «государственной измены».
V.2.г. Официальные и юридические выражения
Такого рода государственно-правовые, не менее употребительные

дефиниции сохранились в официальном языке европейских дворов
и их публицистического окружения. Последовательно, в духе юриди-
ческого учения о бунте, сам Суарец называет «зачинщиков теперешней
французской революции» — перечисляя их поименно — «государствен-
ными изменниками»440, а еще более последовательным оказывается
манифест герцога Брауншвейгского от 25 июля 1792 года, где ни разу
не употреблено слово «революция», а говорится только об «анархии»
и каждому французу в отдельности обещано, что их будут преследовать
и карать как «смутьянов», бунтующих против «трона и алтаря»441. О том,
насколько малопригодны были эти категории для того, чтобы описывать
настоящую революцию, можно судить по последствиям, которым дан-
439
«Es sind viele antirevolutionäre Bücher für die Revolution geschrieben worden.
Burke hat aber ein revolutionäres Buch gegen die Revolution geschrieben». — Novalis.
Fragmente und Studien I (1798) // Idem. Schriften. 1968. Bd. 2. S. 34.
440
Svarez C. G. Skizzierter Leitfaden (см. примеч. 307). S. 390.
441
Karl Wilhelm Ferdinand, Herzog von Braunschweig. Manifest (25.7.1792) // Pe-
ter K. H. (Hrsg.) Proklamationen und Manifeste. Stuttgart, 1964. S. 164 ff.
ный манифест был призван воспрепятствовать, а на самом деле только

способствовал: была насильственно установлена республика.
Поэтому просвещенные юристы, которые, будучи конституциона-
листами, поддерживали теорию конституционного договора, опериро-
вали двумя понятиями революции — более узким и более широким —
для того, чтобы иметь возможность отграничить «государственную
измену» от революции, которая была так или иначе необходима. На-
пример, Фейербах следующим образом определял, как гражданин «пу-
тем революции» становится «государственным изменником»: «путем
насильственного переворота или изменения существующего строя го-
сударства […] ибо я использую здесь это понятие в самом узком смысле;
а он всегда предполагает насилие». Такие случаи бывают, когда прави-
тель или народ в одностороннем порядке нарушает конституционный
договор. Если же «большинство народа» без всяких «сборищ» высказы-
вается в пользу перемен в государстве (Staatsveränderung), а также если
«правитель со своим народом» согласится, исходя из собственных убе-
ждений, — тогда радикальные изменения (Umwälzung) следует назвать
«справедливыми». Здесь перед нами старое, мирное понятие революции
выступает в юридической формулировке с целью легализации скопив-
шегося трансформационного потенциала. Ведь если некий гражданин
«уже действительно осуществил реформу или революцию предписан-
ным образом, то он вовсе не государственный изменник, и последнее,
что следует делать, — это карать его за государственную измену»442. Более
старое и широкое понятие революции совпадало с понятием «реформы»,
и именно под таким названием ему суждено было сделать свою карьеру
в Германии.
V.3. Семантические инновации

«Французская революция с помощью общего языка, возникшего
вместе с нею, принесла людям определенное знание, которое нелегко
442
«durch gewaltsame Umkehrung oder Veränderung der bestehenden Verfassung
des Staats, […] denn ich nehme hier den Begriff im engsten Verstande; dieser aber setzt
immer Gewalt voraus»; «eine Reform oder Revolution auf die vorgeschriebene Art schon
wirklich bewirkt hat, so ist er gar nicht Hochverräter, am wenigsten aber ist er als solcher
zu bestrafen». — Feuerbach P. J. A. Philosophisch-juridische Untersuchung über das Ver-
brechen des Hochverrats (1798) // Schröder F.-C. (Hrsg.) Texte zur Theorie des politi-
schen Strafrechts. Darmstadt, 1974. S. 88–89.
будет теперь уничтожить»443. С помощью целенаправленной языковой

политики, множества неологизмов и риторических фигур с навязыва-
емыми выводами в ходе Великой Французской революции был изменен
язык политической и социальной сфер. В особенности в семантическом
поле понятия «революция» произошли или закрепились — отчасти
вольно, но в основном невольно — такие изменения, которые сохра-
нились до сего дня. Зарегистрировать их можно лишь фрагментарно444.
V.3.а. Понятие «революционер»

и осуществимость революции
Количество сложносоставных и однокоренных слов, посредством

которых понятие революции входило в язык повседневности и теории,
велико. Прилагательное «революционный» (révolutionnaire) зафиксиро-
вано с 1789 года, а в качестве существительного («революционер») —
с 1798 года445. Оно выделяется из общего ряда, потому что привнесло
в семантическое поле необходимой и сверхмогущественной революции
элемент активизма, планирования и инновативности, который оказал
обратное действие на само понятие революции. Кондорсе в специаль-
ной статье дал этому неологизму определение. Человек революцион-
ный (ein revolutionärer Mensch), писал он, предан принципам революции
и готов пожертвовать собою ради нее. «Революционный дух — это дух,
который способен порождать и направлять революцию, осуществля-
емую ради дела свободы». Революционный закон — это такой закон,
«который имеет своей целью поддержание революции, ее ускорение
или регулирование ее хода»446. В этом дирижистском смысле данное
443
«Die Französische Revolution hat durch die allgemeine Sprache, zu der es mit ihr
gekommen ist, nun ein gewisses Wissen unter die Leute gebracht, das nicht leicht wieder
zerstört werden wird». — Lichtenberg G. C. Zur Zeitgeschichte (um 1790) // Idem. Gesam-
melte Werke / Hrsg. W. Grenzmann. Baden-Baden, 1949. Bd. 1. S. 491.
444
О состоянии исследований см.: Schlieben-Lange B. Die Französische Revoluti-
on und die Sprache // Zeitschrift für Literaturwissenschaft und Linguistik. Bd. 11, Heft
41: Sprache und Literatur in der Französischen Revolution. 1981. S. 90 ff.; множество
примеров см. в: Frey M. Les transformations du vocabulaire français à l’ époque de la
Révolution 1789–1800. Paris, 1925; Brunot F. Histoire de la langue française des origines
à 1900. Paris, 1937. T. 9.
445
Brunot F. Histoire de la langue. T. 9. P. 618 (статья Révolutionnaire); Ibid. 1966.
T. 6. P. 19 (статья Révolution).
446
«Un esprit révolutionnaire est un esprit propre à produire, à diriger une révolution
faite en faveur de la liberté»; «qui a pour objet de maintenir cette révolution, et d’en ac-
слово использовалось, чтобы обосновать диктатуру Комитета обще-

ственного спасения на неограниченный срок. «Временное правитель-
ство Франции является революционным до заключения мира»447. Так
с понятием исторической необходимости соединился стимулирующий
фактор человеческой свободы и руководства, который c тех пор необ-
ходимо иметь в виду, рассматривая опыт и теории всех революций.
В немецкоязычном ареале это слово быстро было подхваче-
но и превращено в существительное (прежде всего для того, чтобы
обозначать им действующих лиц революции), или же использова-
лись синонимичные ему описательные выражения. Употреблялось
оно всеми лагерями в самых разных значениях, от прославления
до критики. Демократ назывался Revolutionnaire448, сторонники рево-
люции — Revolutionsfreunde449; Книгге в Schleswigsches Journal использо-
вал слово Revolutionisten450, Робизон перевел его на немецкий словом
Staatsveränderungssüchtige (букв. «одержимые манией изменения госу-
дарства»)451. Наконец, Генц придумал выражение ein Revolutionsstifter von
Profession, то есть «профессиональный революционер»452: это тот человек,
который поднял как американскую, так и французскую Total-Revolution.
Надо признать, что раздутая аббатом Баррюэлем и Робизоном теория
заговора, объяснявшая революцию тайным планом, имела ту сильную
сторону, что чисто семантически выглядела очень убедительно. Снача-
ла сами революционеры всех контрреволюционеров считали заговор-
щиками, так что обе стороны переносили друг на друга подозрение,
охватывавшее всех. Эта подозрительность, в свою очередь, коренилась
в культуре Просвещения — в его дискурсе срывания масок, в языке
его тайных обществ и их противников. Потом, сами просветители
célérer ou régler la marche». — Condorcet M.J.A.N.C. de. Sur les sens du mot révolution-
naire (1.6.1793) // Idem. Œuvres / Éd. A. Condorcet-O’Connor, M. F. Arago. Paris, 1847
(reprint: Stuttgart, 1968). T. 12. P. 615 ff.
447
«Le gouvernement provisoire de la France est révolutionnaire jusqu’à la paix». —
Saint-Just A.L.L.F. Rapport (10.10.1793) // Idem. Œuvres (см. примеч. 417). P. 184.
448
Forster G. Vorrede zu: Paine Th. Die Rechte des Menschen (1793) // Idem. Werke.
1974. Bd. 8. S. 226.
449
Forster G. Darstellung der Revolution in Mainz (см. примеч. 422). S. 105.
450
[Knigge A.F.F. Freiherr von.] Ursachen, warum wir vorerst in Teutschland
(см. примеч. 306). S. 275.
451
Robison J. Über geheime Gesellschaften und deren Gefährlichkeit (1800), цит. по:
Rogalla von Bieberstein J. Die These von der Verschwörung 1776–1945. Bern; Frankfurt
a.M., 1976. S. 117.
452
Gentz F. Politische Abhandlungen, — в качестве приложения к его переводу:
Burke E. Betrachtungen über die Französische Revolution. Bd. 2. S. 167.
гордились тем, что — говоря словами Шлёцера453 — «подготовили […]

революцию 1789 года». Статус «революционера» теперь означал леги-
тимацию поступков. Ведекинд взывал к жителям Майнца: «Майнц вы-
играет от революции, жители его должны предпринять революцию […]
и тот, кто посоветует им просто подправить старый строй, тот даст им
дурной совет»454. У слова появилась новая семантическая особенность:
теперь можно было смело объявлять себя «революционером», не под-
вергая себя подозрению в «закулисных махинациях» или заговоре и го-
сударственной измене, хотя суть деятельности осталась той же. Бёрк,
придерживавшийся традиционалистских взглядов и привязывавший
свою аргументацию к личности того, кто собирается «делать револю-
цию» («to make a revolution»)455, еще считал, что тот обязан представить
для этого обоснование. А теперь наоборот, человек обосновывал свой
статус именно тем, что ссылался на революцию: кто раньше был «бун-
товщиком», теперь стал «революционером». И поэтому в просвещен-
ном Берлине при переводе словаря Французской академии в 1800 году456
новое выражение contre-révolutionnaire было переведено как Staatsfeind
(«враг государства»): так, через отрицание статус революционера при-
обретает легальность. Поэтому неудивительно, что прусских реформа-
торов обвиняли в том, что они занимаются «революционированием»
страны457.
Каковы бы ни были причины и поводы, приведшие к той или иной
революции, с тех пор как к «революции» добавился «революционер»,
это понятие стало подразумевать также легитимность актов плани-
рования и целенаправленного осуществления. Спектр вариантов
от революции как всеподавляющей исторической силы до революции
как прагматически осуществимого мероприятия — где один вариант
поясняет другой — мимоходом набрасывает Шлегель: «Мирабо сыграл
большую роль в революции потому, что его характер и его дух был
453
Schlözer A. L. Allgemeines StatsRecht und StatsVerfassungsLere. Göttingen, 1793.
S. 93.
454
«Mainz gewinnt durch eine Revolution, die Mainzer sind schuldig eine Revolution
zu unternehmen […], und wer ihnen zu einer bloßen Verbesserung der alten Verfassung rät,
der rät ihnen übel». — Wedekind G. Drei Anreden an meine Mitbürger. Mainz, 1792. S. 3.
455
Burke E. Reflections on the Revolution (см. примеч. 436). P. 451.
456
Dictionnaire de l’ Academie françoise, nouvelle éd., enrichie de la traduction
allemande des mots par S. H. Catel. Suppl. Berlin, 1800. Bd. 1. P. 411 (статья Contre-
revolutionnaire).
457
Marwitz F.A.L. von der. Eingabe der Stände des Lebusischen Kreises an König
Friedrich Wilhelm II. (9.5.1811) // Conze W. Quellen zur Geschichte der deutschen Bau-
ernbefreiung. Göttingen, 1957. S. 130.
революционным; Робеспьер — потому, что безусловно повиновался ре-

волюции, полностью себя ей отдавал, преклонялся перед ней и считал
себя ее богом; Бонапарт — потому, что умеет создавать и выстраивать
революции, а самого себя превращать в ничто»458.
V.3.б. Собирательное единственное число

и уникальность революции
По сохранившейся традиции принято было называть «революция-

ми» отдельные рубежные события, происходившие после 1787–1789 го-
дов: так, штурм Бастилии был «революцией»459, штурм Тюильри — тоже:
«Революция 10 августа полностью оправдана — тем благоприятным
оборотом, который лишь теперь, начиная с этой эпохи, приняли фран-
цузские дела»460; «революциями» назывались и противоположные по на-
правленности события: например, свержение Робеспьера — переворот
9 термидора — восхваляли как «счастливую революцию»461. Так револю-
ции, подобно звеньям, — иногда их даже нумеровали — складывались
в цепочку событий462, поддающихся объективной регистрации. Таким,
состоящим из интенсивных действий, революциям легко было припи-
сать планируемость или планомерную осуществимость. Вскоре, однако,
выяснилось, что такое началопорождающее понятие о революции было
недостаточным, так как не покрывало ее последствий. Охватываемое
им время стали растягивать, и тогда речь уже зашла — говоря слова-
ми Виланда — о «революциях […] управлять которыми после того,
как они начались, уже никто не в силах»463. Так очень быстро образова-
458
«Mirabeau hat eine große Rolle in der Revolution gespielt, weil sein Charakter
und sein Geist revolutionär war; Robespierre, weil er der Revolution unbedingt gehorch-
te, sich ihr ganz hingab, sie anbetete und sich für den Gott derselben hielt; Buonaparte,
weil er Revolutionen schaffen und bilden und sich selbst annihilieren kann». — Schle-
gel F. Athenäums-Fragmente (см. примеч. 1). S. 247.
459
460
«Die Revolution des 10. Augusts ist vollkommen gerechtfertigt, durch die günstige
Wendung, welche nun erst von dieser Epoche an, die französischen Angelegenheiten ge-
nommen haben». — Brief aus Paris (7.10.1797) // Luzifer. 1797. Bd. 2. S. 202.
461
Sieyes E. J. Rede (без даты) // Frankreich im Jahre 1795. Aus Briefen deutscher
Männer in Paris. Altona, 1795 (reprint: Nendeln, 1972). Bd. 1/2. S. 297.
462
О словоупотреблении Карла II см. примеч. 364.
463
«Revolutionen, […] deren Lenkung, wenn sie einmal ausgebrochen sind, nie-
mand mehr in seiner Macht hat». — Wieland C. M. Über Constitutionen (1792) // Idem.
Sämtliche Werke. Bd. 31. S. 283.
лось суммирующее понятие d i e Revolution, объединявшее в себе все

отдельные революции. Это существительное в форме собирательного
единственного числа свидетельствовало о появлении нового опыта,
частично сформированного уже в теории гражданской войны. Это был
неожиданный для многих участников опыт неуправляемого, процес-
суального течения событий. Именно его отразило слово «революция»
с определенным артиклем.
«Ohne das Volk ist der Gang der Revolution thörigt» (букв. «Без на-
рода ход революции глуп») — так была переведена на немецкий
фраза-заклинание Дантона464. А о французском дворе говорили, что он
«не поверил в то, что революция (Revolution) — это надолго»465. В одном
контрреволюционном журнале высказывалось сожаление по поводу
«несчастливого оборота, который приняла революция (die Revolution)
в этой стране»466. В каждом из этих случаев авторам важно было под-
черкнуть, что «революция» развивается самостоятельно и принимает
тот или иной оборот внезапно. Поэтому объективирующее понятие
используется в индикативном словоупотреблении.
Затем появилась еще одна функция у этого нового слова в фор-
ме собирательного единственного числа: оно применялось не толь-
ко и не столько в качестве индикатора, сколько в качестве фактора
языковой политики для интерпретации событий и управления ими.
Выражение d i e Revolution связывало все происходящее и все наде-
жды в единое понятие, обладавшее качеством уникальности, которая
придавала всему смысл. Это субъективно обогащенное употребление
формы собирательного единственного числа пребывало в логическом
противоречии с употреблением его в индикативном значении, однако
на практике они взаимно окрашивали друг друга.
Так, например, самостоятельное развитие революции освящается:
ему суждено совершить политически желаемое изменение государ-
ственного строя. «С ростом просвещения», писал Эрхард в 1793 году,
«деспотическая монархия» будет «отменена революцией, которая про-
изойдет сама собой, как происшествие, входящее в естественные на-
мерения человеческого рода, которое возникает само собой и без до-
говора точно так же, как образуется сама собою верховная власть»467.
464
[Danton G. J.] Rede (26.3.1793) // Argos. No. 34. April 1793. S. 266.
465
Brief // Ibid. No. 7. Januar 1793. S. 52.
466
Über den Geist der Französischen Revolution // Eudämonia. 1795 (reprint: 1975).
Bd. 1, Heft 4. S. 297.
467
«Bei zunehmender Aufklärung wird die despotische Monarchie durch eine Revo-
luzion aufgehoben; welche von selbst erfolgt, als eine zur Naturabsicht der Menschengat-
После того как произошла консолидация «революции» в форму соби-

рательного единственного числа, появилась возможность рассматривать
ее — а не людей — в качестве действующего субъекта. Это словоупо-
требление, похожее на то, как употреблялось в немецком языке сло-
во «история», было очень распространено. Так, например, говорили,
что народ «рождается заново через великую революцию»468; «революция»
«прошлась» по французскому дворянству469; она «чрезвычайно ускорила
прогресс человеческого духа»470, ибо «народ […] воспринял большин-
ство тех новых понятий […] которые принесла ему революция»471. Так
«революция» в форме собирательного единственного числа отделяется
от индивидов, их поступков и мыслей, и превращается в самостоятель-
но действующего и обладающего собственной волей субъекта. Потеряв
в аналитической четкости, понятие выиграло в пафосности, популярно-
сти и критическом потенциале: например, писали «о духе Французской
революции»472, возлагая на него ответственность за все беды, проистекшие
якобы из него; или — позитивно — дефинировали «наше общественное
мнение» как «орудие революции и одновременно ее душу»473. В то время
как классическая литература о гражданских войнах все еще прагмати-
чески, психологизируя, обращалась к разуму отдельных людей, теперь
апеллировали к разуму — или неразумию — самой революции.
Для активных революционеров с этим понятием было связано ожи-
дание спасения, сочетавшееся с тотальным притязанием на то, чтобы
реализовать это ожидание действием. «Революция […] есть всего лишь
tung gehörige Begebenheit, die ebenso von selbst und ohne Vertrag entstehet, als sich die
Obergewalt von selbst bildet». — [Erhard J. B.] Prüfung der Alleinherrschaft nach mo-
ralischen Prinzipien (1793), цит. по: La Boetie E. de. Von der freiwilligen Knechtschaft
(1574) / Hrsg. N. Bulst, H. Günther. Frankfurt a.M., 1980. S. 193–194.
468
«durch eine große Revolution wiedergeboren»; «Die Revolution [hat] Hand [an den
französischen] Adel [gelegt]»; «die Fortschritte des menschlichen Geistes auf die außer-
ordentlichste Weise beschleunigt»; «das Volk […] hat den größten Teil der neuen Begriffe
angenommen, […] welche ihm die Revolution zuführte». — Rez. französischer Bücher
zur Revolutionsmusik // Frankreich im Jahre 1795 (см. примеч. 461). 1795 (reprint:
1972). Bd. 1/1. S. 361.
469
Sittenverderbnis des französischen Adels // Luzifer. 1797. Bd. 1. S. 28.
470
Die Revolution beschleunigt die Fortschritte des menschlichen Geistes // Ibid. S. 184.
471
Drei Stufen der Aufklärung bei den Anhängern der Revolution // Ibid. S. 96. —
Cм. Engels O., Günther H., Meier Ch., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichte // Brunner O., Con-
ze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. 1975. Bd. 2. S. 647 ff., 658 ff.
См. перевод статьи в настоящем сборнике.
472
Über den Geist der Französischen Revolution (см. примеч. 468). S. 281 ff.
473
Forster G. Parisische Umrisse (см. примеч. 423). S. 142.
переход из царства преступления в царство справедливости»474. Ее миссия

распространялась на весь мир. «Половина мировой революции уже сде-
лана, вторая половина должна совершиться»475, — воскликнул Робеспьер.
И затем добавил природную метафору: разум человека подобен земному
шару, на котором он живет. Одно полушание еще погружено во тьму,
а другое уже сверкает в лучах света; тем самым он дезавуировал свою
собственную параболу, описывавшую революцию. Во всяком случае, по-
нятие революции распространялось и на будущее и пробуждало притя-
зание на его реализацию. Тот, кто довольствуется половинчатыми ре-
волюциями, как сказал Сен-Жюст476, сам копает себе могилу. Ожидание
спасения, бывшее прежде христианским ожиданием катастрофического
конца света, приближавшегося со все сокращавшимися интервалами,
появляется теперь снова — в прогрессистски преобразованном виде:
особый долг французов — ускорить революцию. «Успехи человеческого
разума подготовили эту великую революцию, и именно на вас возложена
обязанность ее ускорить»477. Только теперь наступил тот момент, когда они
осознали свое истинное предназначение: «Чтобы выполнить свою мис-
сию, вы должны делать нечто ровно противоположное тому, что было
до вас»478. Слово «революция» становится понятием, описывающим цель
и повелительно требующим реализации этой цели. При этом метафо-
рически обыгрывается «изначальное» его значение — непрестанное
(пре)вращение. Оно охватывает как внутренний, нравственный мир
человека, так и его внешние, общественные институты, с тем чтобы
претворить в действительность царство добродетели.
474
«La révolution […] n’ est que le fassage du règne du crime à celui de la justice». —
Robespierre M. de. Discours (7.5.1794) // Idem. Œuvres / Éd. A. Carrel. 1840 (reprint:
N. Y., 1970). T. 3. P. 615.
475
«La moitié de la révolution du monde est déjà faite; l’autre moitié doit s’ accom-
plir». — Ibid. P. 609.
476
Saint-Just L. A. Discours (26.2.1794) // Idem. Œuvres (см. примеч. 415). P. 198:
«Ceux qui font des révolutions à moitié n’ont fait se creuser un tombeau. La Révolution
nous conduit à reconnaître ce principe que celui qui s’ est montré l’ennemi de son pays n’y
peut être propriétaire». — (Перевод: «Те, кто делает революцию наполовину, только
роют себе могилу. Революция вынуждает нас признать следующий принцип: тот,
кто оказался врагом своей страны, не может обладать в ней какой-либо собствен-
ностью: необходимо еще несколько решительных шагов, чтобы нас спасти») цит.
по: Сен-Жюст Л. А. Речи и трактаты. СПб., 1995. С. 115. — Примеч. пер.).
477
«Les progrès de la raison humaine ont préparé cette grande révolution, et c’ est à
vous qu’ est spécialement imposé le devoir de l’ accélérer». — Robespierre M. de. Discours
(10.5.1793) // Idem. Œuvres. T. 3. P. 363.
478
«Pour remplir votre mission, il faut faire précisément tout le contraire de ce qui a
existé avant vous». — Ibid. Note 69.
Самостоятельность революции и ее принудительное осущест-

вление революционерами, исполняющими свою миссию, полностью
совпадали в языке Робеспьера и якобинцев. Понятие «революция»
одновременно относится и к истории, и к осознанию таковой. По-
этому, следуя кантовскому толкованию479, оно может дефинировать-
ся как понятие трансцендентальной рефлексии. Как только доведена
до сознания историческая уникальность революции, из этого следует
легитимация для праведного действия. Поэтому понятие «революция»
можно назвать и легитимирующим.
Таким образом, форма собирательного единственного числа480 —
новация, появившаяся, как свидетельствуют источники, уже в эпоху
Просвещения, — позволила связать воедино множество новых значе-
ний. Революция с определенным артиклем (D i e Revolution) включала
в себя диагностические и прогностические элементы, она побуждала
к действиям и одновременно придавала им легитимность. Такое сло-
воупотребление было характерно для всех партий, которые консти-
туировались и раскалывались именно на почве толкования данного
понятия. Даже тот, кто отвергал эмфатические ожидания, слой за слоем
кристаллизовавшиеся вокруг этого понятия, все равно разделял с со-
временниками опыт уникальности революции, отразившийся для всех
лагерей в этой форме собирательного единственного числа.
Виланд в мае 1790 года говорил о «революции […] беспримерной
в мировой истории». Французская нация, считал он, создает себе госу-
дарственный строй, «вновь вступая в неустаревающие права человека
и гражданина». Однако «сама революция» еще «не до конца состоялась»481,
критически добавлял Виланд, предполагая наличие у революции некой
определенной и достижимой цели. Восемь лет спустя он констатировал
«варварство», хуже чем «у вандалов», и «страшно зияющую трещину
в истории» французской культуры482. Приговор меняется, историческая
уникальность остается. Поэтому Томас Пейн, чтобы подчеркнуть отли-
чие Французской революции от всех прежних, попытался ввести вы-
ражение «контрреволюция» (counter revolution). В выполненном в то же
время переводе его работы на немецкий говорится:
479
480
Ср.: Mercier L.-S. L’ an deux mille quatre cent quarante (см. примеч. 375).
481
«einer Revolution, […] von welcher die Weltgeschichte noch kein Beispiel hat»;
«indem sie sich in die unverjährbaren Rechte des Menschen und des Bürgers wieder
einsetzt»; «die Revolution selbst [sei] noch nicht völlig zustande gekommen». — Wie-
land C. M. Unparteiische Betrachtungen (см. примеч. 416). S. 70, 93.
482
Wieland C. M. Gespräche unter vier Augen (см. примеч. 420). S. 167.
Революции, которые прежде происходили в мире, не имели в себе

ничего такого, что могло заинтересовать большинство людей. Они рас-
пространялись только на изменение лиц и мероприятий, но не прин-
ципов, и их судьба зависела от банальных случайностей момента. А то,
что мы видим теперь, по справедливости можно назвать «контррево-
люцией»483.
Аддитивное понятие революции — которое Пейн также исполь-

зовал, когда говорил, что революции, однажды начавшись, повлекут
за собой всё новые и новые революции, — казалось ему слишком тради-
ционным для того, чтобы с его помощью характеризовать уникальный
перелом. Та революция, которая катится «теперь с Запада на Восток»,
сулит «роду человеческому новую эпоху»484; отсюда и удвоенное понятие
революци, которое, конечно, не могло утвердиться, потому что слово
«контрреволюция» было уже занято, оно служило лозунгом в поли-
тической борьбе.
Часто отмечавшейся причиной уникальности Французской ре-
волюции было то, что, в отличие от Американской, где поменялась
только власть, во Франции с отменой привилегий пришлось менять
не только политический, но и весь социальный строй. Как сказал
Кондорсе485, «во Франции, по противоположной причине, революция
должна была охватить всю экономику общества, изменить все обще-
ственные отношения», а поэтому и размах насилия здесь, соответ-
ственно, больший. По этой причине Генц мог говорить о «тотальной
революции», которая, по его мнению, была сознательно спланирована,
чтобы «создать совершенно новый порядок вещей и разверзнуть между
483
«Die Revolutionen, welche ehemals in der Welt geschahen, hatten nichts in sich
selbst, was den großen Haufen der Menschen interessieren konnte. Sie erstreckten sich
nur auf eine Veränderung der Personen und Maßregeln, aber nicht der Grundsätze, und
stiegen oder fielen mit den gewöhnlichen Vorfällen des Augenblicks. Was wir jetzt sehen,
könnte füglich eine Gegenrevolution genannt werden. — What we now behold, may not
improperly be called a «counter revolution»». — Paine Th. The Right of Man. Being an
Answer to Mr. Burke’s Attack on the French Revolution (1791/92) // Idem. The Writings /
Ed. M. D. Conway. N. Y., 1902 (reprint: 1967). Vol. 2. P. 404.
484
«jetzt von Westen nach Osten [wälze], verspricht dem Menschengeschlecht eine
neue Zeitperiode». — Ibid.
485
«En France, par la raison contraire, la révolution devait embrasser l’ économie tout
entière de la société, changer toutes les relations sociales». — Caritat M.J.A.N. Marquis
de Condorcet. Esquisse d’un tableau historique des progrès de l’ esprit humain (1795) /
Hrsg. W. Alff. Frankfurt a.M., 1963. S. 292; ср. впервые появляющееся в заглавии по-
нятие «социальная революция»: Ferrand A. F. C. Considérations sur la révolution soci-
ale. Londres, 1794.
ним и старым порядком непроходимую пропасть»486. Шлегель тоже

говорил о «тотальной революции», под воздействием которой «форма
европейского мира была полностью изменена»487. Более того, она, со-
гласно распространенному взгляду, касалась всего человечества, всего
мира; она была «почти вселенским землетрясением», как писал далее
Шлегель. Тот факт, что она воспринималась как «прообраз революций,
как революция вообще (die Revolution schlechthin)», он отмечал как одну
из «общепринятых точек зрения». Форма собирательного множествен-
ного числа, указывавшая на абсолютную уникальность, была возведе-
на в ранг своего рода историко-онтологической праформы, превзойти
которую не дано никакой последующей488.
Однако сам же Шлегель использовал эту ставшую классической
формулу в 1798 году для того, чтобы ее исторически релятивировать.
Необходимо, писал он, учитывать французский национальный харак-
тер, чтобы верно истолковать «хаос» и «трагикомедию человечества».
Если уже уникальность революции 1789 года была историософским те-
зисом, исключавшим всякое повторение, то о его релятивизации можно
сказать то же самое. Затем Шлегель задался вопросом, «является ли
эпоха в самом деле индивидуальной или, может быть, лишь точкой
столкновения других эпох; и где именно она начинается и кончается?
Как можно было бы правильно понять и разметить нынешний мировой
период, если невозможно предсказать даже хотя бы общий характер
последующего?»489. С констатацией уникальности Французской рево-
486
«Totalrevolution»; «eine durchaus neue Ordnung der Dinge zu schaffen und zwi-
schen diese und die alte Ordnung eine scheidende Kluft zu setzen». — Gentz F. Politische
Abhandlungen (см. примеч. 454). S. 157, 162–163.
487
Schlegel F. Über das Studium der griechischen Poesie (1795/96) // Idem. Kritische
Friedrich Schlegel Ausgabe. 1. Abt. 1979. Bd. 1. S. 227.
488
Schlegel F. Athenäums-Fragmente (см. примеч. 1). S. 247−248. — Существительное
в форме собирательного единственного числа, которое позволило возвести револю-
цию в статус исторического субъекта, сделало возможной и серию метафорических
описаний, таких как, например, у Шлегеля, который также говорил о «необозримом
наводнении в политическом мире» (Ibid.). Но главное — стала возможной персони-
фикация, как в случае с аллегориями государств. Вот лишь несколько примеров: ре-
волюция сделалась «ангелом-душителем» (Würgeengel) — см.: Bericht // Luzifer. 1797.
Bd. 2. S. 139, — или же персонификацией свободы, как у Робеспьера; или же гово-
рили о «бесе контрреволюции» — Frankreichs innere Feinde // Argos. 1792. Juli. No 2.
S. 37; или революция превращалась в «пороховую башню, которая воспламеняется
и взрывается» — Wörterbuch der französischen Revolutionssprache (1799), цит. по: Seid-
ler F. W. Die Geschichte des Wortes Revolution (см. примеч. 73). S. 202.
489
«ob das Zeitalter wirklich ein Individuum oder vielleicht nur ein Kollisions-
punkt andrer Zeitalter sei: wo es bestimmt anfange und endige? Wie wäre es möglich,
люции не утверждалось, что она — как и всё в череде времен — име-

ет свое определенное место: наоборот, она бросала вызов прежнему
порядку истории и требовала, чтобы всё прошлое и будущее были
соотнесены друг с другом по-новому. Слова «Французская револю-
ция» сделались фундаментальным историософским определением par
excellence. Как это определение нужно в каждом отдельном случае да-
вать — это был вопрос, требовавший разных ответов, которые в своей
базовой структуре сохранили актуальность по сей день. Понятие die
Revolution с тех пор навсегда сделалось одновременно политическим,
социальным и историческим фундаментальным понятием, хотя удель-
ный вес каждой из составляющих бывал различным.
VI. Понятие «революция» и его антонимы

в историософской перспективе
«‘А кто эту революцию рассматривает как сугубо французскую, —
сказал Малле дю Пан, обладавший подлинно провидческим даром, —
тот неспособен о ней судить’; потому что она — величайшая, важ-
нейшая, поразительнейшая революция нравственного образования
и развития всего человеческого рода!»490 Мнение, что Французская ре-
волюция представляет собой революцию всего мира491 и касается всего
человечества, разделяли и правые, и левые. Диагноз Бёрка тоже по сути
гласил, что это «кризис», имеющий решающее значение «для всего чело-
веческого рода»492. Тем самым революция сделалась центром умозритель-
ных всемирно-исторических конструкций, в которые были включены
человечество, весь мир, его прошлое и будущее.
Если раньше, до конца XVIII века, волнения, смута и гражданская
война относились сначала к теологическим, потом к политическим,
но всегда к юридическим понятиям, то в новой историософской пер-
die gegenwärtige Periode der Welt richtig zu verstehen und zu interpungieren, wenn man
nicht wenigstens den allgemeinen Charakter der nächstfolgenden antizipieren dürfte». —
Sсhlegel F. Athenäums-Fragmente (см. примеч. 1). S. 248.
490
«“Wer aber diese Revolution als eine bloß Französische ansieht”, hat Mattet du
Pan mit einem echten Sehergeiste gesagt, “der ist unfähig, sie zu beurteilen”; denn sie
ist die größte, die wichtigste, die erstaunenswürdigste Revolution der sittlichen Bildung
und Entwicklung des ganzen Menschengeschlechts». — Forster G. Parisische Umrisse
(см. примеч. 423). S. 140.
491
492
Burke E. A. Letter to a Member of the National Assembly (см. примеч. 437). P. 20.
спективе это было не так. Раньше насильственные изменения остава-

лись в рамках так или иначе интерпретируемого, но в любом случае
предзаданного порядка. А теперь ставился под вопрос сам этот поря-
док. Церковь и теология, право и политика тоже требуют исторического
оправдания; они, как институты, осуществляющие насилие, сами те-
перь нуждаются в легитимации. Если в раннее Новое время эту важ-
нейшую функцию исполняли учения о естественном праве, которые,
в свою очередь, были ориентированы на как бы статичное предельное
обоснование, то после Великой Французской революции эта ситуация
меняется. В той мере, в какой слово «революция» стало историческим
фундаментальным понятием, все сферы жизни переместились в пло-
скость их изменения и изменяемости. Современное (modern) понятие
«революция» немыслимо без взаимосвязи с одновременно возникшим
понятием «история» (см. статью История).
VI.1. «Революция вообще» и «история как таковая»

Учение о mutatio rerum — изменении всех вещей, подвластных Богу
или Фортуне, — относится к числу как античных, так и христианских
интерпретативных моделей. В частности, круговорот форм государ-
ственного устройства, в который были вписаны и гражданские войны,
считался выведенным на основе опыта топосом раннего Нового вре-
мени. Уникальность революции как опыт Нового времени неизбежно
порождала вопрос о ее отношении к предшествующей истории. Ответ
революционеров заключался в том, чтобы в ходе коренного переворота
отказаться от всего прежнего опыта, как это сделали, например, Томас
Пейн или Робеспьер, призывавший к тому, чтобы заставить новое бу-
дущее наступить поскорее493.
Второй ответ — его нужно отнести к консервативному лагерю —
заключался в том, чтобы усматривать в ускорении событий (по сравне-
нию со всем прошлым) концентрат всей возможной истории. «Наша со-
временная история — это повторение действий и событий нескольких
тысячелетий за кратчайший период времени», — констатировал аббат
Руперт Корнманн494. «Революция» была сведена к повторяемости исто-
493
494
«Unsere Zeitgeschichte ist eine Wiederholung der Taten und Ereignisse von einigen
Jahrtausenden — in der allerkürzesten Zeitperiode». — Kornmann R. Die Sybille der Zeit
aus der Vorzeit, oder politische Grundsätze durch die Geschichte bewährt […] (1810). 2.
Aufl. Regensburg, 1814. Bd. 1. S. 4.
рии вообще. Подобным же образом Ребман в 1805 году написал краткий

очерк минувшей революции, которая создала себе собственный кален-
дарь. Этот календарь повидал все, «что только ни происходило в тече-
ние двадцати столетий до него, за несколько лет и наконец — подобно
тому, как умные дети редко доживают до старости, — умер от удара,
в то время как врачи ему предрекали смерть от истощения»495. И похоже
реагировал Гёррес после того, как стало казаться, что снова наступила
реставрация. Из прежней истории мало чему можно научиться, писал
он. «Но если Вы хотите учиться в ее школе, то берите в учительницы
революцию; ход многих ленивых столетий ускорился в ней так, что пре-
вратился в круговорот, длящийся всего несколько лет»496.
В ускорении заключался общий будничный опыт революции.
В том, что касалось будущего, это открывало, как казалось, новую
эпоху уникальной истории. Такая точка зрения завоевала более силь-
ные позиции в следующем столетии и сопровождала следующие ре-
волюции. В том, что касалось скорее предреволюционного прошлого,
революция хотя и сохраняла свой уникальный характер — благодаря
ускорению, — но именно поэтому она была лишь формой проявления
«истории вообще», которая как раз в то время получила понятийное
оформление497. С тех пор понятие «революция» могло релятивироваться
как систематически, так и исторически.
VI.2. Историко-систематическое релятивирование

В 1791 году граф фон Херцберг разработал в Прусской академии «не-
которые соображения о великом выражении ‘государственные револю-
ции’ (Staatsrevolutionen) — le grand mot de la révolution des États», — так
было употреблено собирательное единственное число во французском
оригинале. Целью Херцберга было доказать, что великие революции
495
«was nur in zwanzig Jahrhunderten vor ihm geschah, in einem Zeitraum von we-
nigen Jahren und starb endlich, wie dann kluge Kinder selten alt werden, am Schlage,
während die Ärzte ihm die Auszehrung prophezeiten». — Rebmann A.G.F.R. Der revo-
lutionäre Kalender (1805) // Insel-Almanach auf das Jahr 1966. Frankfurt a.M., 1966.
S. 82.
496
«Wollt Ihr aber bei ihr zur Schule gehen, dann nehmt die Revolution zur Lehre-
rin; vieler trägen Jahrhunderte Gang hat in ihr zum Kreislauf von Jahren sich beschleu-
nigt». — Görres J. Teutschland und die Revolution (1819) // Idem. Gesammelte Schriften /
Hrsg. W. Schellberg. Köln, 1929. Bd. 13. S. 81.
497
См. статью История в этом сборнике.
сегодня «не могут быть ни так часты, ни так опасны, как в прежние
и далекие века». Он допускал, что Французская революция — «самая
необычайная» из всех, какие знает история, но вся статья служила
одной цели — исторически ее релятивировать. Поэтому автор поделил
революции на три вида — «внешние, внутренние и религиозные» —
в отдельных случаях констатируя взаимосвязи между ними. Внешни-
ми революциями, самыми значительными во всемирно-историческом
масштабе, были завоевания Александра Македонского, римлян, а также
немецких и арабских племен, которые разрушили Римскую империю
и сделались ее наследниками. Система равновесия в рамках Германской
империи и всей Европы предотвратила дальнейшие внешние револю-
ции — такие, например, как появление деспотической вселенской мо-
нархии. Прежде всего «средняя прусская держава» играла уравновеши-
вающую роль. «Второй вид великих государственных революций — это
религиозные или церковные». Таковыми Херцберг признает только две:
одна — это установление христианства и его следствия — магометан-
ства, а «вторая религиозная революция» — это Реформация. И наконец,
третий вид — это «внутренние революции […] которые всегда част-
ны». Здесь речь идет об обыкновенной смене государственного строя
в рамках традиционной триады форм правления, так что это понятие
революции привязано к дореволюционному пониманию mutatio rerum.
Только нидерландская, английская и североамериканская револю-
ции отличаются тем, что в них объединились внешние и внутренние
революции. Германия же не знала ни одного из этих двух видов. О Фран-
цузской революции Херцберг утверждает, что она, несмотря на «весь
произвол демократического деспотизма», обнаруживала те же самые
мирные, республиканские тенденции, которые и так были характерны
для европейских монархий. Так, вполне в духе Просвещения, Херц-
берг апеллирует к «великому делу общего мира»498. Прусский министр
не скрывает актуальных политических целей своей статьи и, дабы со-
хранить просвещенческий оптимизм, использует слово «революция»
так, как оно употреблялось до 1789 года; несмотря на это, его статья
представляет собой раннюю попытку определить место Французской
революции в мировой истории с помощью структурной аналогии
и классификации. Ретроспективно вся история делится на несколько
498
Hertzberg E. F. Graf von. Mémoire sur les révolutions des États, externes, internes
et religieuses (6.10.1791) / Hrsg. Académie des sciences de Berlin. Berlin, 1792. P. 664,
674–675 (нем. пер.: Abhandlung über äußere, innere und religiöse Staatsrevolutionen //
Revolutions-Almanach / Hrsg. H.A.O. Reichard. Göttingen, 1793. Bd. 2. S. 2, 12–13).
эпохальных революций, которые, однако, формально повторяются —

то есть повторяются их виды. Это словоупотребление закрепилось
и оказало влияние на историческую школу следующего столетия, хотя
структурный аспект повторяемости оттеснялся на задний план, а порой
и вовсе исключался из рассмотрения. В 1792 году журнал Schleswigsches
Journal провел сравнение между Реформацией и Французской револю-
цией и установил «полнейшее совпадение между ними»499: в обоих слу-
чаях имела место революция, ее причинами были запоздалая реформа
и оппозиции писателей, выступивших против иерархии и деспотизма;
в обоих случаях революция, движимая фанатизмом, распространялась
с огромной быстротой и привела в конце концов к принятию Аугс-
бургского Исповедания веры или, соответственно, к конституции.
И таким же образом в том же самом журнале была легитимирована
секуляризация церковных имуществ. «Почему нация, при современ-
ном, лучшем понимании сути вещей — при новой Реформации — имеет
меньше прав конфисковать ее [то есть церкви] собственность, чем про-
тестантские князья после Реформации Лютера?»500
Гарве, проводя нечто вроде структурно-аналитического сравне-
ния, идет еще дальше и рассматривает параллели между римской
революцией после братьев Гракх, революциями Арнольда Брешиан-
ского и Кола ди Риенцо (Nicolaus Rienzi), между гуситским движени-
ем и немецкой Реформацией, а также между Английской и Великой
Французской революциями. Терминология Гарве колеблется между
понятиями «реформа», «реформация» и «революция», хотя послед-
нее и выступает в качестве главного (Leitbegriff). «История наших
дней дает нам пусть не новые, но более для нас понятные разъяс-
нения всего этого, ибо события, из которых мы черпаем их, ближе
нам»501. Гарве оперирует моральными и социально-психологически-
ми аргументами, объясняя все революции неумолимым механизмом
течения «гражданской войны»: новаторы оказываются вынуждены
499
Einige Ähnlichkeit der Reformation und der Revolution // Schleswigsches Journal.
1792 (reprint: 1973). Bd. 1. S. 17.
500
«Warum sollte denn die Nation, bei jetzigen, besseren Einsichten — bei der neuen
Reformation minder berechtigt sein, ihre Güter einzuziehen, als es die protestantischen
Fürsten nach der Reformation Luthers waren?» — Trapp E. Wie ein westphälischer Küster
das Recht der Nationen, ihre Konstitution zu ändern // Ibid. S. 440.
501
«Die Geschichte unserer Tage gibt uns hierüber zwar nicht neue, aber für uns deut-
lichere Aufschlüsse, weil die Begebenheiten, woraus wir sie schöpfen, uns näher sind». —
Garve C. Ein ernsthafter Kommentar über einen Scherz // Idem. Vermischte Aufsätze.
Berlin, 1800. Bd. 4. S. 441.
принимать те меры, против которых они, собственно, хотели бо-

роться; им приходится образовывать партии, чтобы иметь возмож-
ность действовать, но по мере развития успеха эти партии раска-
лываются, и так реформаторы оказываются вовлечены в «двойную
войну — с объявленными врагами и с бунтующими собственными
сторонниками». В конечном итоге если они не изменяются сами,
то во время второй или третьей революции их оттесняют в сторону.
Жажда власти и народные движения взаимно распаляют друг друга.
«Но в этом-то и беда революций, и такова всегда будет их история,
если они в течение длительного времени будут продолжаться, не при-
ходя к победе одной из сторон»502.
Хеерен выдвигал примерно такие же теоретические аргументы, си-
стематизируя и деля на два вида «те великие политические катастрофы,
которыми на долгое время определяется судьба человечества, которые
мы обыкновенно понимаем под общим наименованием революций»:
один вид — это «чисто военные революции», второй — «нравственно-
политические». И уже под этим углом зрения он исследовал в долго-
временном диахроном разрезе всемирно-исторические последствия
Реформации503.
Аргументация, построенная на структурных аналогиях, имела ту
особенность, что превосходно могла использоваться консерваторами,
обращавшими ее против прогресса. Это касается даже Гёрреса, кото-
рый в 1819 году издал свое сочинение Германия и революция с тем,
чтобы посредством конституционной реформы отвратить угрозу ре-
волюции. «Революции подобны смерти, перед которой только трусы
робеют, но с которой только легкомыслие решается играть». Гёррес
изображает революцию как «болезнь» и «кризис»; каждая партия
…должна обойти предыдущую, не останавливаясь ни перед какими

крайностями […] до тех пор, пока все существующее не будет
повержено, все прочное — разбито, все высокое — сровнено с землей,
502
«Aber dies ist eben das Unglück der Revolutionen, und dies wird immer ihre Ge-
schichte sein, sobald sie eine geraume Zeit unentschieden fortdauern». — Ibid. S. 448, 400.
503
«die großen politischen Katastrophen, durch welche auf lange Zeit hinaus das
Schicksal der Menschheit bestimmt wird, die wir unter der allgemeinen Benennung der
Revolutionen zu begreifen pflegen». — Heeren A. H. L. Entwickelung der politischen
Folgen der Reformation für Europa, ein vorläufiger Versuch […] (1803) // Idem. Kleine
historische Schriften. Wien, 1817. Bd. 1. S. 1, 8 6 ; Idem. Geschichte der Revolution der
Gracchen (1803) // Ibid. S. 87: «Революция, […] которая в силу событий последнего
времени снова привлекла к себе повышенный интерес».
вся собственность не сменит владельца […] пока, наконец, внешняя

или внутренняя катастрофа, когда завершится полный круг, не направит
края вновь к центру. Это — путь, которым прошла английская,
французская и всякая другая революция; немецкая не составила бы
исключения из этого естественного порядка вещей504.
Затем из этого закона природы, управляющего революцией, Гёр-

рес выводит прогноз относительно того, как «немецкая революция»,
дополнительно распаляемая стремлением к объединению германских
земель, ввергла бы всю Европу в неописуемый хаос.
Такой же вывод по аналогии сделал прусский премьер-министр
Кампхаузен в 1848 году с целью предотвратить принятие ландтагом
инициированного левыми постановления о «признании революции»505
и чествовании памяти жертв мартовских событий. На его взгляд, при-
знать революцию означало бы порвать с законностью, легитимиро-
вать переворот и последовавшие за ним события, «которые мы знаем
из истории Английской революции в XVII и Французской революции
в XVIII веке»: это потоки крови, гражданские войны и, в конце концов,
диктатура. Благодаря Кампхаузену очень небольшим большинством го-
лосов проект постановления о том, чтобы «признать нашу народную
революцию»506, был отклонен. Историческая параллель служила уже ли-
бералам для того, чтобы пресечь радикализацию.
По той же самой причине Энгельс мог высмеивать спор в прусском
ландтаге: депутаты хотели «признать революцию», хотя это «было толь-
ко полреволюции, только начало долгого революционного движения».
Народ способен на гораздо большее, считал Энгельс: «Важнейшее за-
воевание революции есть сама революция», пусть Кампхаузен и пред-
504
«Revolutionen sind wie der Tod, vor dem nur Feige zagen, mit dem aber nur
die Frivolität zu spielen wagt»; «müsse notwendig der vorhergehenden in jeder Art von
Übertreibung den Rang ablaufen, […] bis alles Bestehende gestürzt, edles Feste zer-
schmettert, alles Hohe geschleift, edler Besitz gewechselt ist […] bis endlich eine äußere
oder innere Katastrophe, nun ein ganzer Umlauf vollendet ist, die Extreme wieder gegen
die Mitte lenkt. Das ist der Gang, den die Englische wie die Französische und jede andere
Revolution genommen, eine Teutsche würde von dieser Naturordnung keine Ausnahme
machen». — Görres J. Teutschland und die Revolution (см. примеч. 496). S. 100–101.
505
Camphausen L. Rede (8.6.1848) // Stenographische Berichte über die Verhandlun-
gen der zur Vereinbarung der preußischen Staatsverfassung berufenen Versammlung.
Bd. 1. Berlin, 1848. S. 173.
506
«wie wir sie aus der Geschichte der Englischen Revolution im 17. und aus der
Französischen Revolution im 18. Jahrhundert kennen». — Ibid. S. 184.
упреждает, что она грозит появлением «Кромвеля или Наполеона»507.

Самолегитимация «революции самой по себе» должна была освободить
события 1848 года из прокрустова ложа исторических аналогий, чтобы
вернуть им подобающий им ранг исторически уникальных событий
и спонтанных проявлений народного суверенитета.
О структурной аналогичности всех революций говорил, в свою
очередь, и Бисмарк, который, конечно, умел использовать не только
этот семантический ключ, но и революционный языковой арсенал.
Бисмарк, считавший, что с политической точки зрения всегда можно,
а в крайнем случае даже необходимо прибегать «и к революционным
средствам», охотно пользовался таким приемом, как историко-систе-
матическая релятивация той революции, которую некоторые ошибочно
полагали уникальной. Он избегал также всякой внутренней телеологии
и апеллировал к классической модели гражданской войны, которую
он, подобно Гарве или Гёрресу, всегда усматривал и в подоплеке Ве-
ликой Французской революции. Необходимым противовесом против
всеобщего избирательного права, которое он сам ввел, используя его
как революционное оружие, должны были, на его взгляд, служить
собственность и образование. Если их влияние исчезнет, писал он,
то государство «всегда будет пребывать в движении, похожем на раз-
витие первой французской революции; повозка государства помчится
с такой скоростью, от которой развалится». Несмотря на питаемую
массами любовь к переменам и их жадность — а также вопреки «соци-
ал-демократическим безумствам», — интересы самих же масс требуют
двигаться по дороге «в неизвестное будущее» «без опасного ускорения»,
так как если «повозка государства» развалится,
…то исторический круговорот всегда за относительно короткое время

приведет обратно к диктатуре, к тирании, к абсолютизму, потому
что и массы в конце концов тоже не смогут сопротивляться потребности
в порядке, и если они не признают этого a priori, то после разнообраз-
ных аргументов ad hominem они в конце концов всегда это осознают
и покупают порядок диктатуры и цезаризма, охотно жертвуя взамен
даже той обоснованной и достойной сохранения мерой свободы, которую
европейские государственные общества выносят без вреда для здоровья508.
507
«Die wichtigste Eroberung der Revolution ist die Revolution selbst». — En-
gels F. Die Berliner Debatte über die Revolution (14./15./16.6.1848) // MEW. 1959.
Bd. 5. S. 65, 69, 71.
508
«immer in eine der Entwicklung der ersten Französischen Revolution ähnliche,
den Staatswagen zerbrechende Geschwindigkeit geraten»; «so wird der geschichtliche
Уже в переписке с Герлахом (1857) Бисмарк высказывался против

того, чтобы ввиду революционного происхождения большинства ев-
ропейских династий рассматривать революцию как нечто уникальное
или, тем более, нечто исключительно французское. «Революция го-
раздо старше бонапартов, и база ее гораздо шире Франции […] Та
особенность», которая заставляет «нас сегодня именно Французскую
революцию называть революцией par excellence», заключается «в про-
странственной и временнόй близости событий, а также в величине
и мощи той страны, где они происходят». Поэтому, считал Бисмарк,
эти события более опасны, но такими уж новыми их назвать нельзя.
Так Бисмарк собрал почти все дореволюционные аргументы, истори-
чески релятивирующие Французскую революцию и ее последствия,
и добавил к ним аргумент, основанный на опыте Нового времени, —
«ускорение» — чтобы использовать их как политическое оружие про-
тив революций509. О том, что Бисмарк одновременно проводил свою
политику на подготовленной ими почве, свидетельствует его известное
высказывание: «Если суждено быть революции, то лучше мы ее будем
делать, чем терпеть»510.
VI.3. Диахронный ряд национальных революций

Аргументы структурной аналогии служили преимущественно кон-
сервативному лагерю — для того, чтобы релятивировать Французскую
революцию. Либо ее встраивали в видовые схемы, либо возвращались
к моделям опыта, относящимся ко времени до 1789 года. Особенно
Kreislauf immer in verhältnismäßig kurzer Zeit zur Dictatur, zur Gewaltherrschaft, zum
Absolutismus zurückführen, weil auch die Massen schließlich dem Ordnungsbedürfnis
unterliegen, und wenn sie es a priori nicht erkennen, so sehen sie es infolge mannigfal-
tiger Argumente ad hominem schließlich immer wieder ein und erkaufen die Ordnung
von Dictatur und Cäsarismus durch bereitwilliges Aufopfern auch des berechtigten und
festzuhaltenden Maßes von Freiheit, welches europäische staatliche Gesellschaften vertra-
gen, ohne zu erkranken». — Bismarck O. von. Erinnerung und Gedanke (1898) // Idem.
Gesammelte Werke. Berlin, 1932. Bd. 15. S. 288.
509
Ibid. S. 122, 124; Otto von Bismarck an Leopold von Gerlach (30.5.1857) // Ibid.
1933. Bd. 14/1. S. 471–472.
510
«Die Revolution ist viel älter als die Bonapartes und viel breiter in der Grundlage
als Frankreich […] Das Besondre, welches uns heutzutage [bestimme], grade die Fran-
zösische Revolution vorzugsweise als Revolution zu bezeichnen, [liege] in der örtlichen
und zeitlichen Nähe der Ereignisse und in der Größe und Macht des Landes, in welchem
sie sich zutragen»; «Soll Revolution sein, so wollen wir sie lieber machen als erleiden». —
Otto von Bismarck an Edwin von Manteuffel (14.8.1866) // Ibid. 1929. Bd. 6. S. 120.
в ход гражданской войны часто встраивали полибиеву последова-

тельность сменяющих друг друга форм государственного устройства.
Но этой апелляции к циклическим параллелям, очевидно, не было до-
статочно, чтобы удовлетворительно интерпретировать новизну и тя-
желые последствия великой революции. Диахронные схемы течения
всемирной истории стали благодаря именно Французской революции
появляться во все большем числе. Так, Шатобриан, в 1797 году по-
пытавшийся составить крупномасштабную схему, демонстрирующую
параллели между древними и новыми революциями, в 1826 году сам же
дезавуировал собственные построения. События, казалось, убегали
от него: «События бегут быстрее, чем мое перо; внезапно произошла
революция, которая опрокинула все мои сравнения»511. Французская
революция именно из-за своего ускорения представлялась чем-то на-
столько новым, что открывала новое столетие, несравнимое со всей
прежней историей.
Уже в 1795 году Эльснер сознательно осуществил эту смену пер-
спективы. Течение революции к тому моменту показало, писал он,
что она «полибиев цикл прошла за пять лет, пять в самом деле ужасных
лет!». Но даже если в силу этой последовательности форм правления
Франции теперь грозит военная диктатура, она не может установиться
надолго. «Революция, конечно, шла по кругу, но она движется по спи-
рали, и, следовательно, только кажется, что она возвращается в ту же
точку, в то время как на самом деле она идет вперед, и человеческий
дух вместе с нею»512.
Тем самым была сформулирована модель революционного време-
ни, нашедшая повсеместное распространение. «Циркуляция», а значит
«повторение» и «прогресс» соединились в образе «спирали». Эта мета-
фора использовалась, прежде всего, в либеральном, но также и в ра-
дикальном, и в демократическом лагере. Теперь уже не проводились
параллели между Французской революцией и более ранними револю-
циями, а наоборот, каждая следующая и ожидаемая революция рассма-
тривалась в аналогии с французской. При этом, в зависимости от того,
511
«Les événements couroient plus vite que ma plume; il survenoit une révolution qui
mettoit toutes mes comparaisons en défaut». — Chateaubriand F. R. Essai historique, poli-
tique et moral sur les révolutions anciennes et modernes considérées clans leurs rapports
avec la Révolution Française (1797; 1826) / Ed. L. Louvet. Paris, 1861. P. 249.
512
«Die Revolution hat sich freilich im Kreise gedreht, aber es ist eine Spirale, aus
der sie sieh bewegt, und folglich kehrt sie nur scheinbar auf den nämlichen Punkt zu-
rück, indem sie wirklich vorwärts wandelt, und der menschliche Geist mit ihr». — Oels-
ner K. E. Einleitung // Klio. 1795. Bd. 1. S. 3–4.
какому государственному строю отдавал предпочтение автор, он мог

избирательно подчеркивать соответствующие фазы революционного
цикла. Как резюмировал Роттек, «история Французской революции —
это всемирная история Новейшего времени»513.
Согласно центральному учению о народном суверенитете, теперь
прежде всего народы рассматривались как государственные нации
или — на пути к этому состоянию — как главные субъекты действия
в последовательности революций. Диахронная схема могла расши-
ряться вперед или назад. Гегель, например, исходил из того, что «все-
мирная история — это продукт вечного разума, и разум определил
ее великие революции»514. Поэтому он приветствовал Французскую
революцию как всемирно-историческое событие, хотя потом реля-
тивировал ее как специфический продукт романо-католического
мира. «Абстракцию либерализма» во «Франции, Италии, Испании»,
писал Гегель, можно понять лишь как реакцию на царящую там «ре-
лигиозную неволю»515. «Только глупостью Новейшего времени можно
считать попытку изменить систему испорченной нравственности,
государственного устройства и его законодательства без изменения
религии — сделать революцию без реформации»516. Без освобождения
протестантской совести, «без изменения религии никакая политиче-
ская революция произойти не может»517. Не состоявшаяся в Германии
революция отчасти была сделана излишней, а отчасти скомпенсиро-
вана предшествовавшей Реформацией. Во всяком случае, так назы-
513
«Die Geschichte der Französischen Revolution ist die Welthistorie der neuesten
Zeit». — Rotteck C. von. Allgemeine Geschichte vom Anfang der historischen Kenntnis
bis auf unsere Zeiten (1813/27). 7. Aufl. Freiburg, 1830. Bd. 9. S. 14, цит. по: Neumül-
ler M. Liberalismus und Revolution. Das Problem der Revolution in der deutschen libera-
len Geschichtsschreibung des 19. Jahrhunderts. Düsseldorf, 1973. S. 76.
514
«daß die Weltgeschichte ein Produkt der ewigen Vernunft ist und Vernunft ihre
großen Revolutionen bestimmt hat». — Hegel G.W.F. Vorlesungen über die Philoso-
phie der Weltgeschichte. Zweiter Entwurf: Die philosophische Weltgeschichte (1830) /
Hrsg. J. Hoffmeister. 1955 (reprint: Hamburg, 1968). S. 46.
515
Hegel G.W.F. Vorlesungen über die Philosophie der Geschichte (1822/31) //
Idem. Sämtliche Werke. Jubiläumsausgabe / Hrsg. H. Glockner. Stuttgart, 1928. Bd. 11.
S. 563–564.
516
«Es ist nur für eine Torheit neuerer Zeit zu achten, ein System verdorbener Sittlich-
keit, der Staatsverfassung und Gesetzgebung derselben, ohne Veränderung der Religion
umzuändern, — eine Revolution ohne Reformation gemacht zu haben». — Idem. System
der Philosophie. Dritter Teil: Philosophie des Geistes (1830) // Idem. Sämtliche Werke.
1929. Bd. 10. S. 440, § 552.
517
Idem. Vorlesungen über die Philosophie der Weltgeschichte / Hrsg. G. Lasson.
Hamburg, 1920 (reprint: 1968). Bd. 4 : Die germanische Welt (1823–1830). S. 931.
ваемый германский принцип свободы сыграл впоследствии важную

роль при определении места Германии в ряду произошедших и ожи-
даемых революций.
По этой причине Дройзен сознательно отказался от выражения
«эпоха революции», когда в 1843–1846 годах опубликовал свою лек-
цию, которую назвал Эпоха освободительных войн. Это новое название
эпохи заключало в себе политическую программу. «Освободительная
война» оказалась в семантической оппозиции к «революции», потому
что это понятие было призвано подчеркнуть «позитивное содержание
преобразовательных движений»518. Дройзен провел линию от американ-
ской Войны за независимость через Великую Французскую револю-
цию до прусско-германского антинаполеоновского освободительного
движения 1813–1815 годов. С реставрацией возник застой, который
сулил новый прорыв в будущем. «Народ за народом учился познавать
самого себя, свое призвание, свой долг и свои права». В этом был залог
того, что надеждам немцев суждено сбыться519. Германия в лице Прус-
сии потенциально занимала место во главе длительного диахронного
движения, которое в будущем должно было привести к синтезу Аме-
риканской и Французской революций — появлению объединенного не-
мецкого народа, живущего в государстве со свободным, гражданским
(staatsbürgerlich) строем.
Национальные революции должны были сменять одна другую
в силу исторической необходимости. Такой диахронный взгляд гос-
подствовал как в национально-либеральном лагере (пример — Дрой-
зен), так и в национально-демократическом, как показывает пример
Брюггемана. Во время допроса после Гамбахского праздника 1832 года
он говорил о «законной (gesetzlich) революции», в которой истори-
ческая необходимость сомкнулась с принципом законности. «Если
народ воспринимает свое определенное внешнее государственное
устройство как уже не удовлетворяющее его внутреннему состоянию,
а сковывающее его, то он взломает старую форму, согласно необхо-
димому внутреннему закону развития государства». Нравится это
кому-то или не нравится, но изменить этого нельзя. «Более высокая
ступень — когда народ совершает свои революции законно. Германия
хочет и должна получить революцию; если ее народ проявит реши-
518
Droysen J. G. Vorlesungen über die Freiheitskriege. Kiel, 1843. Bd. 1. Vorwort.
o. S.; Idem. Das Zeitalter der Freiheitskriege (1843/46) / Hrsg. E.E. Lehmann. Berlin, 1917.
S. 13.
519
«Volk auf Volk lernte sieh selbst, seinen Beruf, seine Pflicht und seine Rechte er-
kennen». — Idem. Freiheitskriege (Lehmann). S. 261.
тельность, то он способен провести свою революцию законно, как это

делает Англия» (это намек на билль о реформе 1832 года)520. По словам
инициатора Гамбахского праздника, «освобождение и воссоединение
Германии […] освобождение народа» и «возрождение Отечества» со-
ставляли ту эпохальную программу, которой должны были следовать
и остальные европейские народы521. Этому соответствовало и само-
название: в 1848 году в национал-демократическом лагере говори-
ли о «народных восстаниях» (Volkserhebungen)522, а в терминологии
легалистов они же назывались «смута и переворот, […] анархия»523
и так далее. Правда, те, кто победил в 1848–1849 годах, тоже не обо-
шлись без утверждения, что за разгромленной революцией стояла
историческая сила, не поддающаяся юридическому определению.
«Побеждена ли теперь революция? — вопрошал фон Андлав. — Она
не представляет собой зримого врага, которого можно повергнуть
наземь, сковать и вечно держать в узах, повергнув силой оружия
[…] — революция есть духовная болезнь, излечить которую можно
лишь тогда, когда правительства сами отрекутся от основных прин-
ципов революции»524. Это обращение к дореволюционной метафоре
болезни тоже предполагало континуитет национальных революций.
«Эту работу — дополнение Французской революции и подготовку
ее завершения — немецкий дух взял на себя и большей частью осу-
ществил, — такими словами Виганд в 1846 году популярно излагал
520
«Wenn ein Volk seine bestimmte äußere Verfassung seinem inneren Zustande
nicht mehr genügend, sondern hemmend fühlt, so wird es die alte Form zerbrechen, nach
dem notwendigen innern Gesetze der Entwicklung des Staates»; «Es ist eine höhere Stufe,
wenn ein Volk seine Revolutionen gesetzlich vollbringt. Deutschland will und muß eine
Revolution haben; zeigt sein Volk sich entschieden, so ist es befähigt, seine Revolution
gesetzlich durchzuführen, wie es eben England tut». — Selbstverteidigung des Studen-
ten K. H. Brüggemann vor dem Berliner Kammergericht // Valentin V. Das Hambacher
Nationalfest. Berlin, 1932. S. 108.
521
Wirth J.G.A. Das Nationalfest der Deutschen zu Hambach. Neustadt a.d. Hardt,
1832. S. 3.
522
Struve G. Geschichte der drei Volkserhebungen in Baden. Bern, 1849 (reprint:
Leipzig, 1977).
523
Andlaw H. von. Der Aufruhr und Umsturz in Baden: als eine natürliche Folge der
Landesgesetzgebung, mit Rücksicht auf die «Bewegung in Baden». Freiburg, 1850. Bd. 1.
Vorwort.
524
«Ist die Revolution nunmehr besiegt? Sie ist kein sichtbarer Feind, den man nieder-
werfen, fesseln, ewig in Banden halten kann dadurch, daß man ihn mit Waffen nieder-
wirft […] — die Revolution ist eine geistige Krankheit, welche man nur dann heilen kann,
wenn die Regierungen den leitenden Grundsätzen der Revolution selbst entsagen». —
Ibid. 1851. Bd. 3. S. V–VI.
притязания левогегельянского крыла национал-демократического

лагеря525 на главенствующую роль немцев. — Мы не должны прояв-
лять нетерпения, если народ намного отстает от нас […] Он следует
за нами — хоть и медленно, но верно». И Виганд превращал старин-
ную метафору круговорота революции в метафору спирали: земной
шар описывает свою годовую орбиту, но «центр ее неизвестен, и он
никогда не оказывается вновь в одной и той же точке; точно так же
и история движется по линии, никогда не повторяющей саму себя,
что бы там ни говорили о ее кругах». Все пребывает в постоянном
движении и переходит «непрерывно в новые состояния»526.
Однако и на этом пути прогрессивной однократности последова-
тельность народных революций была по-прежнему связана с их про-
исхождением. Так, например, Гервинус накануне революции 1848 года
описывал «переход народа из одного круга деятельности в другой»
и констатировал: «Большой народ, прорываясь к самостоятельной по-
литической жизни, к свободе и силе, с необходимостью должен пройти
через кризис революции — это с необычайной ясностью показывает
двойной пример Англии и Франции, между которыми столько вну-
треннего и внешнего сходства»527.
Во время войн за германское единство, которые фактически велись
как войны межгосударственные, терминология дифференцировалась,
поскольку теперь уже не о д и н народ выступал активным исполни-
телем действий. В католическо-великогерманском лагере говорили
о «завоевательной войне Пруссии» или о «братоубийственной войне»
между немцами, которая «оставит после себя огромное количество со-
циальных бедствий. А это — благодатная почва для революции»528. На-
525
«Diese Arbeit, die Ergänzung der Französischen Revolution und die Anbahnung
ihrer Vollendung, hat der deutsche Geist übernommen und zum großen Teile durchge-
führt». — Wigand O. Anmerkung // Die Epigonen. 1846. Bd. 1. S. 12.
526
«Wir dürfen nicht ungeduldig werden, wenn das Volk uns weit hinten nachhinkt
[…] Es folgt uns, langsam zwar, aber sicher»; «mit unbekanntem Zentralpunkt niemals
wieder an denselben Punkt gelangt: so verläuft auch die Geschichte in einer nie in sich
zurückkehrenden Linie, was man auch reden mag von ihren Kreisen». — Ibid. S. 15.
527
«daß ein großes Volk bei seinem Durchbruch zu selbständigem politischem Le-
ben, zu Freiheit und Macht, notwendig die Krise der Revolution durchzumachen habe,
ist durch das doppelte Beispiel von England und Frankreich, das so voll innerer und
äußerer Analogie ist, ungemein nahegelegt». — Gervinus G. G. // Deutsche Zeitung.
1848. 11. Febr. Nr. 42, цит. по: Hübinger G. Geschichte in der Gesellschaft. Historisches
Urteil und politische Kritik bei Georg Gottfried Gervinus: Phil. Diss. Bochum, 1983
(рукопись). S. 198.
528
«Er werde eine Unmasse von sozialem Elend hinterlassen. Das ist dann der frucht-
bare Boden der Revolution». — Briefe des alten Soldaten über den deutschen Krieg //
циональная гражданская война, «когда вся Германия охвачена борьбой

на уничтожение с самой собой»529, и социально обусловленная рево-
люция четко отделены друг от друга: это взгляд, который разделяли
и социалисты, хотя и с противоположными оценками. Они говорили,
что это монархи «втравливают немцев в братоубийственную борьбу
против немцев […] Против этого есть только одно спасительное сред-
ство, только одно противоядие — революция!»530.
Трейчке — рупор Пруссии — настаивал на названии «война» и за-
щищался от «обвинений по поводу братоубийственной и гражданской
войны». В действительности, утверждал он, имеет место война Пруссии
за Германию против католической Австрии, чье «огромное» славянское
«большинство» одержимо «древней расовой ненавистью к немцам»531.
Правда, впоследствии Трейчке признал, что «война 1866 года, если
честно, была не просто международной, это была гражданская вой-
на», — и пошел даже еще дальше: говоря с консервативных позиций, он
использовал слово «революция» как структурное, нейтральное поня-
тие. По его мнению, революции, будь то сверху или снизу, всегда были
и всегда будут, они не являются ни чем-то священным, как утверж-
дают французы, ни чем-то дьявольским, как полагает Шталь, они —
неизбежны, если право и институты более не «отражают наличное
соотношение социальных сил». Так, «нельзя отрицать, что кризис
1866 года был революцией», и немцы могут считать, что им повезло,
что эта революция «совершилась […] не путем народного движения
и плебисцита […] а путем войны»532. Полемически колеблющееся слово-
употребление Трейчке указывает на то, что «национальная революция»
1866 или 1870–1871 годов, даже если ее рассматривать как уникальный
случай постоянно возможных революций, так или иначе выступала
Historisch-politische Blätter für das katholische Deutschland. Bd. 57. 1866. S. 905, 908;
Zeitläufe, die vereitelte Konferenz und der Vorabend des deutschen Krieges // Ibid. S. 999.
529
«die Deutsche gegen Deutsche in brudermörderlichen Streit hetzen […] Dagegen
gibt es jetzt nur ein Heilmittel, nur ein Gegengift — die Revolution»! — Zeitläufe, Krieg
und Friede — im europäischen Ensemble // Ibid. 1866. Bd. 58. S. 57.
530
Zur Kriegsfrage // Der Vorbote. Politische und sozial-ökonomische Zeitschrift.
1866 (reprint: 1963). Bd. 1. S. 82–83.
531
Treitschke H. von. Der Krieg und die Bundesreform // Preußische Jahrbücher. 1866.
Bd. 17. S. 683–684.
532
«der Krieg von 1866 wenn man ehrlich sein will, war nicht bloß ein völkerrecht-
licher, er war ein Bürgerkrieg»; «Die Krisis von 1866 war unleugbar eine Revolution»;
«sich nicht durch Volksbewegung und Volksabstimmung […] vollzogen hat, […] sondern
durch einen Krieg». — Treitschke H. von. Politik. Vorlesungen, gehalten an der Universität
zu Berlin / Hrsg. M. Cornicelius. Bd. 1. Leipzig, 1899. S. 135, 131–132, 135.
в качестве исторического родового понятия. Она придавала смысл

«войне» или «гражданской войне» 1866 года.
Как в структурно консервативном, так и в телеологическом, либе-
рально-демократическом варианте, независимо от того, мыслилась ли
революция как повторимая или как прогрессивно-однократная, толко-
валась ли она с правых или с левых позиций, — в ней всегда сохранялась
национальная составляющая, связанная с неким народом, обладающим
государственностью. Этому соответствовал всеобщий опыт — хотя
и не всеобщее ожидание, которое связывалось с национальными ре-
волюциями XIX века. Цепочка их в Европе, начавшись около 1820 года
на юге — на Пиренейском полуострове, в Италии и на Балканах, — уже
не прерывалась до ликвидации Австро-Венгрии и создания восточ-
ноевропейских государств в 1917–1918 годах. Параллельно шли на-
ционально-освободительные движения в Южной Америке, а потом
и в остальных частях света.
Диахронная схема национальных революций оставалась доминан-
той, которая постоянно отсылала к модели Французской революции.
Хотя при этом преобладало телеологическое толкование, сулившее
осуществление постулатов и лозунгов революции, все же с нарастав-
шей плюрализацией и дифференциацией национальных революцион-
ных движений стали приобретать больший вес — причем не только
в консервативном лагере — аргументы, требовавшие рассматривать все
революции под углом зрения структурных аналогий. Одно отсылало
к другому, последовательная историческая уникальность и структурная
повторяемость революции все время заново увязывались друг с дру-
гом в различных комбинациях и пропорциях. Понятие «революция»
не допускало ни чисто исторического или прогрессистского толкования
революций как череды абсолютно уникальных событий, ни понима-
ния их лишь как вечного повторения одних и тех же последователь-
ностей событий. Из пропорций смеси этих двух интерпретативных
моделей можно делать выводы о политических позициях, занимаемых
тем или иным автором. При этом выясняется, что семантические ком-
бинации вовсе не обязательно бывают тождественны тем политиче-
ским или социальным требованиям, которые с их помощью выска-
зываются. Характерной чертой понятия революции в Новое время
является то, что оно в качестве фундаментального понятия допускает
и очерчивает интерпретативные модели, которые могут использовать
в своих интересах все конфликтующие друг с другом лагеря, группиров-
ки, классы или народы. Революция превращается в процесс, в который
оказываются вовлечены все вместе.
VI.4. «Революция» как понятие, описывающее процесс

Опыт восприятия Великой Французской революции как одно-
кратной и уникальной включал в себя и тот элемент, что ее сторон-
ники часто рассматривали ее как окончательное разрешение мировой
истории. Примером может служить Томас Пейн533. Заложенная в этом
понятии идея возвращения — например, восстановления прирожден-
ных прав человека и гражданина — способствовала поддержанию
этого подвешенного состояния между полуэсхатологическим и по-
луциклическим толкованием534. В такой ситуации понятие «революция»
сближалось с понятием «великий кризис», порой до полной взаимоза-
меняемости, но одновременно и разделяло с ним его многозначность.
Как и «великий кризис», «революция» могла вести в открытое и не-
известное будущее, могла повторяться в соответствии со старинным
значением этого слова, но теперь уже наполняясь всякий раз новым
содержанием: она становилась «социальной», «индустриальной»,
а то и «перманентной» революцией. Тем самым она возводилась в ранг
категории, описывающей длительные состояния и отражающей, та-
ким образом, характерный для того времени опыт постоянных из-
менений и вынужденной динамичности (Wandlungsdruck). Понятие
«революция» сделалось понятием, описывающим процесс, способным
связать в себе воедино всю совокупность кризисов настолько плотно,
насколько оно могло стать тождественным непрерывному кризису
как исторической доминанте Нового времени. Но характерной осо-
бенностью употребления слова «революция» в ту эпоху было то, что,
в отличие от употребления слова «кризис», оно провоцировало более
жесткое размежевание партий. Если констатация кризиса разногла-
сий не вызывала, то по вопросу о революционных интерпретациях
этого диагноза мнения лагерей расходились, поскольку такие состав-
ляющие понятия «революция», как применение насилия и народный
суверенитет, всегда подразумевали несколько альтернативных конфи-
гураций, которые все были заложены в этом понятии. И тем не ме-
нее употребление слова «революция» показывает, что существовал
и единый, общий для всех политических лагерей опыт, который под-
разумевал длительный «переходный период». Понятие «революция»
стало допускать различные, даже диаметрально противоположные
533
Koselleck R. Krise // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche
Grundbegriffe. 1982. Bd. 3. S. 630.
534
Ibid. S. 630 ff.
политические наполнения, но при этом сохраняло и формальные об-

щие моменты, которые представляют собой характерную особенность
Нового времени.
VI.4.а. «Революция», «эволюция» и «реформа»
Из-за того, что насилие после 1789 года сильно подорвало надежду
на просвещенную революцию, быстро образовалось понятие-антоним,
которое призвано было спасти идею мирной и рационально планиру-
емой революции, не отрекаясь при этом от необходимости перемен:
это было понятие «эволюция». Гердер в 1792 году писал: «Итак, моим
девизом остается непрерывная, естественная, разумная эволюция ве-
щей, не революция. Путем первой, если она будет протекать беспрепят-
ственно, можно всего надежнее предотвратить вторую»535. Сначала слово
«эволюция» употреблялось в смысле планомерной реформы и при нем
ставилось зависимое слово, обозначавшее объект. Так его использовал
и Эрхард в 1795 году: всякий народ, писал он, двигаясь к самостоя-
тельности (Mündigkeit), готовится к революции. «Но может быть так,
что государственные устройства приспособятся к различным степеням
самостоятельности народа и тем самым предотвратят настоящую ре-
волюцию […] В таком государстве то, что в других происходит путем
революции, происходит путем мудро инициированной эволюции»536.
Кант радостно подхватил это понятие-антоним («как выражается
господин Эрхард»537), когда разбирал вопрос о том, как можно «ожи-
дать прогресса к лучшему». Продвигаться надо «не вместе с ходом
вещей снизу вверх, а сверху вниз» — «по обдуманному плану». Это
предполагает, в частности, «что государство время от времени само
себя реформирует и, пытаясь осуществлять вместо революции эво-
люцию, постоянно прогрессирует к лучшему»538. Здесь понятие «эволю-
535
«Mein Wahlspruch bleibt also fortgehende, natürliche, vernünftige Evolution der
Dinge; keine Revolution. Durch jene, wenn sie ungehindert fortgeht, kommt man dieser
am sichersten zuvor». — Herder J. G. Ältere Niederschriften und ausgesonderte Stücke.
Zweite Sammlung (1792) // Idem. Sämtliche Werke. 1883. Bd. 18. S. 332.
536
«Es ist aber möglich, daß sich die Verfassungen den verschiedenen Graden von
Mündigkeit anpassen und dadurch eine eigentliche Revolution verhüten […] In einem sol-
chen Staate geschieht das, was in anderen durch Revolution geschieht, durch eine von der
Weisheit bewirkte Evolution». — Erhard J. B. Über das Recht (см. примеч. 427). S. 94–95.
537
Kant I. Streit der Facultäten (см. примеч. 434). S. 87.
538
«der Fortschritt zum Besseren erwartet werden [könne]. Nicht durch den Gang der
Dinge von unten hinaus, sondern von oben herab [müsse vorgegangen werden], nach
ция» — в смысле Просвещения — обозначало активность и планиро-

вание; оно извлекло из просвещенческого понятия революции именно
то, что в формулировке «реформа сверху» стало главным понятием
(Leitbegriff) последующего периода. Это понятие тоже обрело свою яс-
ность (Evidenz) из потребности в смене государственного строя, став-
шей очевидной, пусть и не без крови, благодаря Великой Французской
революции. Поэтому Кант призывал к тому, чтобы прийти к власти
законов — а не людей — «не революционно, скачком, то есть через на-
сильственное свержение существовавшего прежде порочного» строя,
а попытаться прийти к ней «через постепенную реформу в соответ-
ствии с твердыми принципами»539.
В политическом контексте «эволюция» была синонимична «посте-
пенной реформе»; о том, как медленно это новое выражение завоевы-
вало позиции, можно судить по выбору слов у Харденберга: прусская
политика реформ, писал он, была вдохновлена осознанием историче-
ски необходимой перемены. Вынужденность действий реформаторов
Харденберг определил в своем Рижском меморандуме так: «Бредовая
идея, будто революции вернее всего можно противодействовать, креп-
ко держась за старое, сыграла особую роль в содействии революции».
Главное — создать «союз, подобный якобинскому», только без исполь-
зования преступных средств; цель этого союза — обеспечить «полное
перерождение» Пруссии. Будучи человеком Просвещения, Харденберг
употреблял вместо слов «эволюция» или «реформа» старое, но наделен-
ное новыми коннотациями понятие «революция»: «Итак, революция
в хорошем смысле, прямиком ведущая к великой цели облагоражива-
ния человечества, посредством мудрого правления, а не посредством
насильственного толчка изнутри или извне, — вот наша цель, наш ру-
ководящий принцип. Демократические принципы при монархическом
правлении»540.
einem überlegten Plane. [Dazu gehöre], daß der Staat sich von Zeit zu Zeit auch selbst re-
formiere und, statt Revolution Evolution versuchend, zum Besseren beständig fortschrei-
te». — Kant I. Streit der Facultäten. S. 92–93.
539
«nicht revolutionsmäßig, durch einen Sprung, d.i. durch gewaltsame Umstürzung
einer bisher bestandenen fehlerhaften [Verfassung] zu erreichen, sondern durch allmäh-
liche Reform nach festen Grundsätzen». — Kant I. Metaphysik der Sitten (см. примеч.
432). S. 355.
540
«Der Wahn, daß man Revolution am sichersten durch Festhalten am Alten […]
entgegenstreben könne, hat besonders dazu beigetragen, die Revolution zu befördern»;
«Also eine Revolution im guten Sinne, gerade hinführend zu dem großen Zwecke der
Veredelung der Menschheit, durch Weisheit der Regierung und nicht durch gewaltsame
Impulsion von innen oder außen, das ist unser Ziel, unser leitendes Prinzip. Demokra-
Потребовались дальнейшие терминологические дифференциации,

прежде чем «революция», с одной стороны, и «реформа» и «эволюция»,
с другой, сделались отличимыми друг от друга антонимами. «Эволю-
ция», или «развитие», благодаря словоупотреблению идеалистических
философских систем и исторической школы541 превратилась в понятие,
служащее рефлексии, позволяющее описать собственную динамику ис-
тории. Подобно «революции», и «эволюция» стала субъектом и объек-
том самой себя, но отличие было в том, что акцент на планомерности
в данном случае отсутствовал. Этот аспект взяло на себя понятие «ре-
форма». Таким образом, около 1800 года для каждой из составляющих
двойного смысла понятия «революция» (то есть нечто планомерное
и нечто саморазвивающееся) появилось свое понятие-антоним. По-
нятие «эволюция» или «развитие» взяло на себя значение словно бы
диктуемого природной необходимостью неумолимого хода истории,
который подразумевает одновременно континуитет и изменения. А по-
нятие «реформа» отражало соответствующий этому процессу элемент
планирования. Жестким критерием различия, на основании которого
отделялись друг от друга эти изначально родственные по смыслу по-
нятия, были внезапность и применение насилия: они остались при-
знаками одной только «революции». Но необходимость и требование
перемен, приспособления ко все новым и новым требованиям обще-
ственной и политической организации оставались общей посылкой
этих противоположных понятий. Их общим знаменателем, который
теоретически должен был предполагаться, является темпорализация.
Ссылка на историческое развитие, с помощью которой обосновыва-
ют необходимость провести реформы, дабы предупредить насильствен-
ную революцию, относится с тех пор к числу топосов историософского
характера. Эта аргументационная фигура была настолько пропитана
опытом, что даже консерваторы не могли без нее обойтись. Баадер пола-
гал, что вся история подчиняется «эволюционизму». Только тогда, когда
tische Grundsätze in einer monarchischen Regierung». — Hardenberg K.A.F. von. Denk-

schrift über die Reorganisation des preußischen Staates (12.9.1807) // Winter G. (Hrsg.)
Die Reorganisation des preußischen Staates unter Stein und Hardenberg. Leipzig, 1931.
Bd. 1. S. 305–306; Stein zu Altenstein K. Freiherr von. Denkschrift über die Leitung des
preußischen Staates (11.9.1807) // Ibid. S. 370: «Wenn diese Idee das leitende Prinzip
wird, so wird auch die Revolution im Innern und Äußern mit Ordnung vollzogen». —
(Перевод: «Если эта идея станет руководящим принципом, то и революция как вну-
тренне, так и внешне будет исполнена с соблюдением порядка».)
541
См.: Wieland W. Entwicklung // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Ge-
schichtliche Grundbegriffe. 1975. Bd. 2. S. 212–213; Wolgast E. Reform, Reformation //
Ibid. 1984. Bd. 5. S. 313–360.
его тормозят реакционной политикой вместо того, чтобы способствовать

ему, проводя реформы, возникает соответствующий ему негативный
«революционизм». Так же, как и Харденберг, Баадер констатировал ис-
торическую аксиому: «возникновение революционного движения» сле-
дует понимать как «следствие застоя или затормаживания» эволюции.
При этом он выступает против обеих крайностей — «контрреволюции»
и «революционизма»542. По его убеждению, «эволюционизм» есть искон-
ное предначертание истории543, а «революционизм» возникает по вине
человека, причем Баадер склонен возлагать на имущие классы бóльшую
вину за него, чем на «пролетариев»544. На последних перешло «священное
право восстания», в то время как и потому что власть имущие выступают
лишь «как возбуждающий фактор революционной реакции»545.
За этими актуализированными аргументами у Баадера стоит по-
литическая теология, рассматривающая революцию как «самовоспале-
ние» и «саморазложение»546 и объясняющая ее тем, что человечество дало
себе слишком много власти и, возомнив себя собственным сувереном,
отвратилось от своего небесного отца. Тем самым человек обременя-
ет себя «ответственностью перед временем», погасить которую будет
все труднее. Но уклониться от выбора не удастся: либо социальная
переориентация, либо революция. Только от нас зависит, «стать ли хо-
зяевами времени или же, не совершив требуемую им эволюцию либо
не наверстав таковую реформацией, добиться того, что время обра-
тится против нас революцией»547.
В горизонте темпорализации семантическая схема понятий-анто-
нимов сохранялась и тогда, когда появилась возможность наполнять
их совершенно иным политическим смыслом. Так, республикански
настроенный левогегельянец Арнольд Руге писал: «Развитие более
не абстрактно, время стало политическим, хотя еще очень многого
не хватает для того, чтобы оно стало таковым в достаточной степени»548.
542
Baader F. von. Über Evolutionismus und Revolutionismus oder die positive und
negative Evolution des Lebens überhaupt und des sozialen Lebens insbesondere (1834) //
Idem. Sämtliche Werke / Hrsg. F. Hoffmann. Leipzig, 1854. Bd. 6. S. 75 ff.
543
Ibid. S. 89–90.
544
Ibid. S. 96.
545
Ibid. S. 96, 90.
546
Ibid. S. 91–92.
547
«entweder der Zeit Meister zu werden, oder durch Versäumnis der von ihr ge-
forderten Evolution oder auch der dieselbe nachholenden Reformation, sie gegen uns zu
revolutionieren». — Ibid. S. 101.
548
«Die Entwicklung ist nicht mehr abstrakt, die Zeit ist politisch, wenngleich noch
gar vieles daran fehlt, daß sie es genug wäre». — Ruge A. Aus früherer Zeit. Berlin, 1867.
В 1838 году он возлагал свои надежды еще на готовое к реформам,

возглавляемое управленцами-интеллектуалами Прусское государство.
При этом он критиковал «реакцию»; тот, кто «борется против револю-
ции вообще», добьется под давлением развития лишь «реакционной
революции»549. В том же году Руге убеждал читателей:
Никто не проектирует, никто не делает […] настоящей революции

[…] когда она наступает, то эта насильственность развития необходима.
Но если развитие не задерживать и не затормаживать, если государство,
наоборот, обладает реформирующим началом, как Пруссия, то нет
никакой необходимости и даже никакой возможности революции550.
Аргументационные структуры всех лагерей от правых до левых

были одинаковы вплоть до дословных совпадений в формулировках,
когда время требовало перемен и их нужно было направлять в сторону
революции или эволюции. Споры велись исключительно по поводу
масштабов и скорости перемен; угроза революции — предмета ско-
рее страхов, нежели надежд — представляла собой константу в жизни
смешанного буржуазно-аристократического общества. Поэтому Пёлиц
сформулировал как неоспоримый эмпирический вывод, «что боль-
шинство революций, если не все, можно было бы предотвратить свое-
временными реформами»551. И к этому принципу апеллировали даже
в 1848 году. Так, Басерман, выступая в 1848 году в Национальном собра-
нии, выражал волю большинства, когда воскликнул: «У нас в Германии
не tabula rasa, у нас есть существующие условия, и надо проводить
Bd. 4. S. 570, цит. по: Löwith K. Von Hegel zu Nietzsche. Der revolutionäre Bruch im
Denken des 19. Jahrhunderts. Stuttgart, 1950. S. 105. См.: Kondylis P. Reaktion, Restau-
ration // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. 1984.
Bd. 5. S. 179–230.
549
Ruge A. Preußen und die Reaktion. Zur Geschichte unserer Zeit. Leipzig, 1838. S. 39.
550
«Niemand projektiert, niemand macht […] eine wirkliche Revolution, […] wenn
sie eintritt, so ist diese Gewaltsamkeit der Entwicklung notwendig. Wird nun aber die
Entwicklung nicht aufgehalten und gehemmt, im Gegenteile, hat der Staat das reformie-
rende Prinzip wie Preußen, so gibt es keine Notwendigkeit, ja nicht einmal die Möglich-
keit der Revolution». — Idem. Die Denunciation der Hallischen Jahrbücher (Schluß) //
Hallische Jahrbücher für deutsche Wissenschaft und Kunst. 1838 (reprint: 1972). Bd. 1/2.
S. 436–437.
551
«daß den meisten, wo nicht allen, Revolutionen durch zeitgemäße Reformen hätte
vorgebeugt werden können». — Pölitz K. H. L. Die Staatswissenschaften im Lichte unserer
Zeit. Leipzig, 1823. Bd. 1: Das Natur- und Völkerrecht, das Staats- und Staatenrecht und
die Staatskunst. S. 568.
реформы, а не устраивать революцию»552. А эвокативная историческая

логика понятий-антонимов полностью сохраняла свою силу, когда
Шмоллер в 1875 году писал: «Весь прогресс истории состоит в том,
чтобы на место революции поставить реформу»553.
Несомненно, причина, по которой бóльшая часть германской
буржуазии, сколь бы радикальны ни были требуемые ею реформы,
выступала за «эволюцию» и против «революции», заключалась в том,
что она из истории знала о насильственной и террористической фазе
Великой Французской революции и последовавшей за ней бонапар-
тистской диктатуре. «Эволюция» как историческое понятие обладала
более высокими притязаниями: она обеспечивала в большом масштабе
кратко- или долговременные изменения. Революция же всегда означала
риск, поскольку была сопряжена с насилием.
Характерной особенностью теории Маркса является то, что он
употреблял понятия «эволюция» и «революция» как взаимно подра-
зумевающие друг друга. В своей критике Гегеля он пришел к
…тому результату, что правовые отношения, так же точно как и фор-

мы государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так
называемого общего развития человеческого духа, что, наоборот, они
коренятся в материальных жизненных отношениях […] В обществен-
ном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необ-
ходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные
отношения, которые соответствуют определенной ступени развития
их материальных производительных сил. Совокупность этих произ-
водственных отношений составляет экономическую структуру обще-
ства, реальный базис, на котором возвышается юридическая и поли-
тическая надстройка и которому соответствуют определенные формы
общественного сознания […] На известной ступени своего развития
материальные производительные силы общества приходят в противо-
речие с существующими производственными отношениями554.
552
«Wir haben keine tabula rasa in Deutschland, wir haben gegebene Verhältnis-
se, und es gilt zu reformieren, und nicht zu revolutionieren». — Bassermann F. D. Rede
(19.6.1848) // Stenographische Berichte über die Verhandlungen der Deutschen constitu-
ierenden Nationalversammlung. 1848. Bd. 1. S. 381.
553
«Der ganze Fortschritt der Geschichte besteht darin, an Stelle der Revolution die
Reform zu setzen». — Schmoller G. Über einige Grundfragen des Rechts und der Volks-
wirtschaft. Ein offenes Sendschreiben an Herrn Professor Dr. Heinrich von Treitsсhke //
Jahrbücher für Nationalökonomie und Statistik. 1874–1875. Bd. 23/24. S. 91.
554
«daß Rechtsverhältnisse wie Staatsformen weder aus sich selber zu begreifen sind
На метафорическом языке Манифеста коммунистической партии

это называется «возмущением современных производительных сил
против современных производственных отношений»555. «Тогда насту-
пает эпоха социальной революции. С изменением экономической
основы более или менее быстро происходит переворот во всей гро-
мадной надстройке»556. Кульминационным пунктом этого преобразо-
вания (которое с необходимостью, вызванной развитием, возникает
как следствие нарастающего напряжения между производительными
силами и производственными отношениями, как следствие классовой
борьбы, а при капиталистическом способе производства — в особен-
ности как следствие его кризисов) является политическая революция,
которой, согласно прогнозу Маркса и Энгельса, предстояло стать по-
следней. «Вся возвышающаяся над ним (пролетариатом. — Примеч.
пер.) надстройка из слоев, образующих официальное общество» будет
взорвана пролетариатом. До сих пор, продолжали авторы Манифеста,
«мы прослеживали более или менее прикрытую гражданскую войну
внутри существующего общества вплоть до того пункта, когда она пре-
вращается в открытую революцию, и пролетариат основывает свое гос-
подство посредством насильственного ниспровержения буржуазии»557.
noch aus der sogenannten allgemeinen Entwicklung des menschlichen Geistes, sondern
vielmehr in den materiellen Lebensverhältnissen wurzeln […] In der gesellschaftlichen
Produktion ihres Lebens gehen die Menschen bestimmte, notwendige, von ihrem Willen
unabhängige Verhältnisse ein, Produktionsverhältnisse, die einer bestimmten Entwick-
lungsstufe ihrer materiellen Produktivkräfte entsprechen. Die Gesamtheil dieser Produk-
tionsverhältnisse bildet die ökonomische Struktur der Gesellschaft, die reale Basis, worauf
sich ein juristischer und politischer Überbau samt den abgeleiteten Bewußtseinsformen
[…] erhebt […] Auf einer gewissen Stufe ihrer Entwicklung geraten die materiellen Pro-
duktivkräfte der Gesellschaft in Widerspruch mit den vorhandenen Produktionsverhält-
nissen». — Marx K. Zur Kritik der politischen Ökonomie (1859) // MEW. 1961. Bd. 13. S.
8–9 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М., 1959. Т. 13. С. 6–7. — Примеч. пер.).
555
«die Empörung der modernen Produktivkräfte gegen die modernen Produktionsver-
hältnisse». — Marx K., Engels F. Manifest der kommunistischen Partei (1848) // Ibid. 1959.
Bd. 4. S. 467 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М., 1955. Т. 4. С. 429. — Примеч. пер.).
556
«Es tritt dann eine Epoche sozialer Revolution ein. Mit der Veränderung der öko-
nomischen Grundlage wälzt sich der ganze ungeheure Überbau langsamer oder rascher
um». — Marx K. Zur Kritik der politischen Ökonomie. S. 9 (цит. по: Маркс К., Эн-
гельс Ф. Соч. Т. 13. С. 7. — Примеч. пер.).
557
«der ganze Überbau der Schichten, die die offizielle Gesellschaft bilden, in die Luft
gesprengt»; «verfolgten wir den mehr oder minder versteckten Bürgerkrieg innerhalb der
bestehenden Gesellschaft bis zu dem Punkt, wo er in eine offene Revolution ausbricht
und durch den gewaltsamen Sturz der Bourgeoisie das Proletariat seine Herrschaft be-
gründet». — Marx K., Engels F. Manifest der kommunistischen Partei. S. 473 (цит. по:
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М., 1955. Т. 4. С. 435. — Примеч. пер.).
«Эволюция» и «революция» перестали быть антонимами. Теперь от-

ношение между ними другое: экономическое развитие неизбежно ведет
к открытой революции, в то время как гражданская война, бывшая преж-
де чрезвычайным положением, в новой интерпретации предстала нор-
мальной повседневностью классовой борьбы. В лоне эволюции скрыта
революция, которая приведет к освобождению от господства вообще,
то есть станет однократным последним решением. Как было сказано
в Нищете философии, «антагонизм между пролетариатом и буржуазией
останется […] борьбой, которая, будучи доведена до высшей степени
своего напряжения, представляет собой полную революцию». После
победы «рабочего класса» «не будет уже никакой собственно политиче-
ской власти». Тогда, считал Маркс, выяснится, что и оба антонимичных
понятия обрели свое историческое место, где они — в полном соот-
ветствии с ожиданиями буржуазии — будут разделены: революции —
в прошлое, эволюции — в будущее: «Только при таком порядке вещей,
когда не будет больше классов и классового антагонизма, социальные
эволюции перестанут быть политическими революциями»558.
Эволюция продолжается, революция становится излишней. Энгельс
в старости заверял: «У нас нет конечной цели. Мы сторонники посто-
янного, непрерывного развития, и мы не намерены диктовать чело-
вечеству какие-то окончательные законы»559. В политической практике
германских социал-демократов, впрочем, сохранял актуальность вопрос
о том, породит ли экономическое развитие (и если да, то когда и как)
ту «последнюю» революцию, которая сулит устранение всех классовых
антагонизмов благодаря «диктатуре пролетариата». Семантическая схе-
ма буржуазного мира, прежде всего либералов, в которой революция
представляла собой историческую альтернативу эволюции и реформе,
снова пошла в ход во время так называемого спора о ревизионизме560.
558
«Der Klassengegensatz […] zwisehen Proletariat und Bourgeoisie ist ein Kampf,
der, auf seinen höchsten Ausdruck gebracht, eine totale Revolution bedeutet»; «Nur bei
einer Ordnung der Dinge, wo es keine Klassen und keinen Klassengegensatz gibt, wer-
den die gesellschaftlichen Evolutionen aufhören, politische Revolutionen zu sein». —
Marx K. Das Elend der Philosophie. Antwort auf Proudhons «Philosophie des Elends»
(1847) // MEW. Bd. 4. S. 182 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М., 1955. Т. 4. С.
185. — Примеч. пер.).
559
«Aber wir haben kein Endziel. Wir sind Evolutionislen, wir haben nicht die Ab-
sicht, der Menschheit endgültige Gesetze zu diktieren». — Engels F. Interview mit der
Zeitung «Le Figaro» (8.5.1893) // Ibid. Bd. 22. 1963. S. 542 (цит. по: Маркс К., Эн-
гельс Ф. Соч. 1962. Т. 22. С. 563. — Примеч. пер.).
560
Bernstein E. Der Revisionismus in der Sozialdemokratie (1909) // Idem. Ein revi-
sionistisches Sozialismusbild / Hrsg. H. Hirsch. Hannover, 1966. S. 4 : «Название ‘реви-
Здесь следует назвать троих ведущих авторов, репрезентирующих

группировки, которые частично пересекались. Эдуард Бернштейн
ссылался на то, что законы экономического развития никоим образом
не ведут к катастрофе, которая должна была бы спровоцировать ре-
волюцию. «Либеральные учреждения […] не нужно разрушать, их до-
статочно просто усовершенствовать. Для этого требуются организация
и энергичные действия, но не обязательно революционная диктатура»561.
Социал-демократическая партия Германии должна признать, что она
является тем, «чем она на сегодняшний день [1899] является на самом
деле: демократически-социалистической реформистской партией»562.
Каутский тоже ссылался на экономическое развитие, однако конец
этого развития в его квазиэсхатологическом представлении не мог быть
ни чем иным, как «великим решающим боем» между силами капитала
и пролетариатом563. Поэтому Каутский проводил строгое различие между
«социальной реформой» на почве существующего общества и «соци-
альной революцией». Последняя, на его взгляд, вполне может сопро-
вождаться «длительной гражданской войной», которая вовсе не обя-
зательно должна быть кровавой, как прежние564. Но в конце предстоит
«завоевание государственной власти угнетенным дотоле классом, то есть
зионист’ — навязанное, придуманное другими, а не добровольно выбранное».

561
«Die liberalen Einrichtungen […] brauchen nicht gesprengt, sie brauchen nur
fortentwickelt zu werden. Dazu bedarf es der Organisation und energischen Aktion, aber
nicht notwendigerweise der revolutionären Diktatur». — Bernstein E. Die Voraussetzun-
gen des Sozialismus und die Aufgaben der Sozialdemokratie 1921 (reprint: Bonn — Bad
Godesberg, 1973). S. 197.
562
«was sie heute [1899] in Wirklichkeit ist: eine demokratisch-sozialistische Reform-
partei». — Ibid. 230. — На это, правда, возражали как по существу дела, так и по со-
ображениям политической тактики в том числе и те, кто в принципе стоял во вну-
трипартийном конфликте на стороне Бернштейна: Victor Adler an Eduard Bernstein
(17.3.1899) // Adler F. (Hrsg.) Victor Adler — Briefwechsel mit August Bebel und Karl
Kautsky. Wien, 1984. S. 298: «Du konstruierst Dir einen Begriff von “Revolution”, den
kein Mensch mehr hat, außer ein paar ganz alte Polizisten, und sagst dann emphatisch,
wir sind nicht “revolutionär”, wir sind Reformpartei. Daß dadurch die Gefahr für das
Wahlrecht beschworen werden soll, daß wir liebenswürdig werden, ist geradezu kindisch.
Du stellst uns als Schafe im Wolfspelz dar und willst uns das Fell rauben»! — (Перевод:
«Ты сконструировал себе такое понятие ‘революции’, каким сегодня уже никто
не пользуется, кроме нескольких престарелых полицейских, а затем ты с пафосом
заявляешь: мы — не ‘революционеры’, мы — партия реформ. Просто наивно ду-
мать, что таким способом удастся отвратить опасность, грозящую избирательному
праву, и что нас полюбят. Ты выставляешь нас овцами в волчьей шкуре и хочешь
отнять у нас шкуру!»).
563
Kautsky K. Die soziale Revolution. Berlin, 1903. S. 46.
564
Ibid. S. 48.
политическая революция», которая поэтому является «существенным

признаком социальной революции […] в отличие от социальной ре-
формы»565. Полемизируя с прагматичной позицией Бернштейна, Каут-
ский апеллирует к «революционному идеализму» пролетариата, говоря
(с использованием традиционной метафоры) о его грядущем «возрожде-
нии»566. Приоритет закона экономического развития перед политическим
действием становится особенно отчетливо виден в краткой формуле
Каутского: Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) есть «ре-
волюционная, но не устраивающая революций партия […] Мы знаем,
что наши цели могут быть достигнуты только посредством революции,
но мы знаем также, что не в нашей власти устроить эту революцию,
равно как не во власти наших противников ей воспрепятствовать»567.
Наиболее радикально, и насмешливо, выступала против рефор-
мистского крыла, поддерживаемого в особенности профсоюзами, Роза
Люксембург. Нельзя, говорила она, приспосабливаться, чтобы отсро-
чить «удар молота революции, то есть завоевание политической власти
пролетариатом»568. К социальной реформе никогда нельзя стремиться
ради нее самой. «Для социал-демократии между социальной реформой
и социальной революцией существует неразрывная связь, в которой
она рассматривает борьбу за социальную реформу как средство, а со-
циальную революцию — как цель»569.
565
Kautsky K. Die soziale Revolution. S. 6. — Под нарастающим давлением внутрипар-
тийного конфликта и обострившегося международного положения четкое различие
между «реформой» и «революцией» быстро стерлось и превратилось в семантически
и терминологически размытое выражение. Уже в 1908 году работа Kautsky K. Der Weg
zur Macht (1908) / Hrsg. G. Fülberth. Frankfurt a.M., 1972 получила синкретический
подзаголовок: «Политические размышления о врастании в революцию» («Politische
Betrachtungen über das Hineinwachsen in die Revolution»). А в 1911 году выборы, кото-
рые были гарантированы конституцией, Каутский назвал «мощнейшей массовой ак-
цией пролетариата». В той же статье «эпоху революций между 1789 и 1871 годами» он
назвал «процессом катастрофического характера» — см.: Idem. Die Aktion der Masse //
Die Neue Zeit. 1911/1912 (reprint: 1972). Bd. 30/1. S. 112–113, 116.
566
Ibid. S. 56, 45.
567
«eine revolutionäre, nicht aber Revolutionen machende Partei […] Wir wissen, daß
unsere Ziele nur durch eine Revolution erreicht werden können, wir wissen aber auch,
daß es ebensowenig in unserer Macht steht, diese Revolution zu machen, als in der un-
serer Gegner, sie zu verhindern». — Kautsky K. Ein sozialdemokratischer Katechismus //
Die Neue Zeit. 1893/1894 (reprint: 1972). Bd. 12/1. S. 368.
568
Luxemburg R. Sozialreform oder Revolution? (1899) // Eadem. Gesammelte Werke /
Hrsg. Institut für Marxismus-Leninismus beim ZK der SED. Berlin, 1970. Bd. 1/1. S. 400.
569
«Für die Sozialdemokratie besteht zwischen der Sozialreform und der sozialen
Revolution ein unzertrennlicher Zusammenhang, in dem ihr der Kampf um die Sozialre-
form das Mittel, die soziale Umwälzung aber der Zweck ist». — Ibid. S. 403.
Активизм Розы Люксембург основывался тоже на экономиче-

ской теории, согласно которой капиталистическая система как тако-
вая реформированию не поддается. Только путем революционного
переворота (Umschlag) может быть положено начало новому истори-
ческому периоду. «В корне неверным и совершенно неисторичным
является представление, будто работа по реформированию зако-
нов — это просто растянутая революция, а революция — это кон-
денсированная реформа. Социальная революция и реформирование
законов — это моменты, которые различаются не по длительности,
а по своей сути»570.
Многослойность Марксова понятия революции, подразумева-
ющего как зависимость ее от экономического развития, так и не-
обходимость сознательного политического действия по ее осущест-
влению, привела к тому, что различные лагеря в СДПГ расходились
в интерпретации этого понятия. Между крайними позициями (с од-
ной стороны — представление об однократной и насильственной
революции, совершаемой с целью начать новый период в истории,
с другой — представление о длительной эволюции, на которую
нужно оказывать воздействие) располагались варианты, по по-
воду которых шли споры. Невзирая на актуальные жгучие про-
блемы, такие как массовая политическая забастовка или неудо-
влетворенные всеобщие требования демократизации, и невзирая
на фундаментальное значение экономической теории, марксист-
ская партия пользовалась семантическим потенциалом, который
в своих структурных альтернативах полностью сформировался
около 1800 года. Способность описываемых понятий-антонимов
адаптироваться к новым ситуациям свидетельствует одновременно
о континуитете и о терминологически очерченной эмпиричности
(Erfahrungsträchtigkeit) историософских интерпретативных моделей.
Это касается и бинарных оппозиций «революция» — «реакция»
или «революция» — «реставрация».
570
«Es ist grundfalsch und ganz ungeschichtlich, sich die gesetzliche Reformarbeit
bloß als die ins Breite gezogene Revolution und die Revolution als die kondensierte Re-
form vorzustellen. Eine soziale Umwälzung und eine gesetzliche Reform sind nicht durch
die Zeitdauer, sondern durch das Wesen verschiedene Momente». — Ibid. S. 428. — Диф-
ференцирующий анализ всей этой пробематики см. в: Walther R. «…aber nach der
Sündflut kommen wir und nur wir». «Zusammenbruchstheorie», Marxismus und politi-
sches Defizit in der SPD 1890–1914. Frankfurt a.M.; Berlin; Wien, 1981. S. 160 ff., 288 ff.
VI.4.б. «Революция» vs. «реакция» и «реставрация»
В то время как понятие «развитие» принималось всеми, потому

что в нем изменения связывались с раскрытием и обогащением, другие
понятия-антонимы «революции», такие как «реакция», «реставрация»
или «контрреволюция», были нагружены преимущественно негативно.
Только в кругах идейных консерваторов эры Меттерниха ими иногда
могли воспользоваться для обозначения собственных политических
установок.
Понятие «реакция» в XVIII веке — в рамках механистической
картины мира — могло еще употребляться для позитивной самооцен-
ки представителями движения Просвещения: они осознавали себя
ни в чем не повинной стороной, лишь реагировавшей на агрессивные
действия властей предержащих.
Так, например, Рейналь571 в 1780 году писал, что «action de la force
et la réaction des volontés» («действие силы и противодействие воль»)
уравновешивали друг друга. Бремя доказательства и ответственность
возлагались на противоположную сторону, которая действовала пер-
вой. Этот же прием политической риторики встречается и в фигурах
речи XIX века. Если, писал Карл Фоллен572, государственная власть
обладает привилегией выдавать себе «индульгенцию […] за свои былые
и будущие преступления», то те люди, которые против этого восста-
ют, «никакие не революционеры, а контрреволюционеры, так как они
изо всех сил противодействуют революционным мероприятиям пра-
вительства».
С помощью подобной же аргументации Маркс в феврале 1849 года
добился оправдательного приговора. «Корона совершила революцию
[путем «государственного переворота» 5 декабря 1848 года], она нис-
провергла существующий правовой порядок. Когда успешно совер-
шают революцию, можно повесить своих противников, но нельзя
произносить над ними судебный приговор. Их можно убрать с доро-
ги как побежденных врагов, но нельзя судить их как преступников.
После совершенной революции или контрреволюции нельзя обращать
ниспровергнутые законы против защитников этих самых законов».
571
Raynal G. T. Histoire philosophique et politique (см. примеч. 382). T. 4. P. 513.
572
«gar keine Revolutionäre, sondern Contre-Revolutionäre, indem sie sich aus allen
Kräften den revolutionären Maßregeln der Regierung widersetzen». — Follen K. Politi-
sche Aufsätze (1819), цит. по: Preziger R. Die politischen Ideen des Karl Follen. Ein Bei-
trag zur Geschichte des Radikalismus in Deutschland. Tübingen, 1912. S. 61.
Кто прав — «это вопрос истории […] Существует только одна сила,
которая разрешит его, — это история»573.
Но и вне судебного контекста Маркс считал эту пару понятий —
«революция»/«контрреволюция» или «реакция» — жесткой антитезой,
которая формировалась начиная со времени Великой Французской
революции и которая, по его мнению — как и левогегельянце, в —
в диалектическом процессе истории ведет к победе революции. Такое
словоупотребление было принято и в значительной части демократи-
ческого лагеря, который начиная с 40-х годов XIX века стал отделяться
от лагеря либералов.
Между тем редко кто сознательно занимался «контрреволюци-
ей». Так, Генц в приватном письме к Иоганнесу фон Мюллеру писал,
что они вместе с Адамом Мюллером, «возможно, могли бы учинить
контрреволюцию в высшем смысле этого слова»574. Семантически более
последовательным было традиционалистское высказывание де Местра:
«Мы хотим не революции, а противоположности революции», дабы
уклониться от диалектически закрепленной роли в революционном
процессе или же противодействовать ей. Поэтому Berliner politisches
Wochenblatt после Июльской революции взял себе эту фразу в качестве
девиза575.
Даже решительные «контрреволюционеры» предпочитали, чтобы
другие не называли их так. «Это христианская программа, — писал
Шталь в 1852 году576, — порвать с революцией», «понятие и суть» которой
573
«Die Krone hat eine Revolution gemacht, sie hat den bestehenden Rechtszustand
über den Haufen geworfen […] Wenn man eine Revolution glücklich vollbringt, kann
man seine Gegner hängen, aber nicht verurteilen. Man kann sie als besiegte Feinde aus
dem Weg räumen, man kann sie nicht als Verbrecher richten. Nach vollendeter Revolution
oder Kontrevolution kann man die umgestoßenen Gesetze gegen die Verteidigung dersel-
ben Gesetze nicht in Anwendung bringen»; «sei eine geschichtliche Frage […] es gibt nur
eine Macht, die sie lösen wird, die Geschichte». — Marx K. Verteidigungsrede im Prozeß
gegen den rheinischen Kreisausschuß der Demokraten (25.2.1849) // MEW. 1961. Bd. 6.
S. 241–242 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 1957. Т. 6. С. 256. — Примеч. пер.).
574
Friedrich Gentz an Johannes von Müller (12.8.1805) // Baxa J. (Hrsg.) Adam Mül-
lers Lebenszeugnisse. München; Paderborn; Wien, 1966. Bd. 1. S. 211.
575
«Nous ne voulons pas la contrerévolution, mais le contraire de la révoluti-
on». — Maistre J.-M. C. de. Motto zur ersten Nummer des Berliner polit. Wochenblatts
(8.10.1831).
576
«Es ist das christliche Programm, mit der Revolution zu brechen. [Deren] Begriff
und Wesen [sei] die Gründung des ganzen öffentlichen Zustandes auf den Willen des
Menschen statt auf Gottes Ordnung und Fügung: daß alle Obrigkeit nicht von Gott sei,
sondern von den Menschen, vom Volke». — Stahl F. J. Was ist die Revolution? Ein Vor-
trag. Berlin, 1852. S. 3.
заключаются в том, что «все общественное устройство основывается

на воле человека, а не на Божьем порядке и воле: якобы всякая власть
не от Бога, а от людей, от народа». Шталь разделял историософское
представление об уникальности революции, которую он толковал апо-
калиптически, как этап на пути от «рационализма» к «коммунизму».
Революция, считал он, не относится к постоянным или повторяющимся
явлениям в истории человеческого рода». Являясь реализацией «злого
начала», она представляет собой «признак вступления в апокалипти-
ческое время»577. Шталь называл революцию «возможно […] последней
ступенью в развитии борьбы между духами света и духами тьмы» —
это было зеркально симметричное, теологическое обратное толкование
(Rückdeutung) историософского антагонизма контрреволюции и рево-
люции578. Поэтому в данном случае перед нами идеологический вторич-
ный аргумент, связанный с первичным опытом пережитой революции
Нового времени.
К генеалогии процитированной выше фразы де Местра относится
и фраза Герлаха: «Моим политическим принципом была и остается
борьба против революции». Бисмарк, с которым он переписывался,
подтвердил это: «Принцип борьбы против революции я тоже признаю
своим». Однако добавил — и в этом проявляется большая дистанция,
отделявшая прагматичного представителя «политики интересов»
от «контрреволюционеров», — что не считал возможным «проводить
этот принцип в политике так […] чтобы он был в игре […] как бы
единственной козырной мастью», «самая младшая карта которой бьет
самую старшую любой другой масти»579.
Слово «реставрация» использовалось прежде всего применительно
к возвращению на трон династии Бурбонов в 1814 году — аналогич-
но возвращению Стюартов в 1660 году, — а также ко всем связанным
с этим актам частичного восстановления дореволюционных порядков.
Поэтому данное понятие осталось частью циклической интерпретации
истории, которая только Июльской революцией 1830 года, как каза-
577
Stahl F. J. Was ist die Revolution? Ein Vortrag. S. 4.
578
Ibid. S. 12–13, 7.
579
«Mein politisches Prinzip ist und bleibt der Kampf gegen die Revolution»; «Das
Prinzip des Kampfes gegen die Revolution erkenne auch ich als das meinige an, aber […]
das Prinzip in der Politik als ein solches durchzuführen […] daß […] es gewissermaßen
[…] den einzigen Trumpf im Spiele bildet, von dem die niedrigste Karte die höchste jeder
anderen Farbe sticht». — Ludwig Friedrich von Gerlach an Otto von Bismarck (6.5.1857),
цит. по: Bismarck O. von. Erinnerung und Gedanke (см. примеч. 508). S. 118; Idem.
(25.5.1857) // Ibid. S. 120.
лось, была перенаправлена на путь прогрессивного движения. С тех

пор это выражение сравнительно быстро закрепилось в качестве обо-
значения периода с 1815 по 1830 год580, тогда как другое понятие-анто-
ним — «реакция» — стало претендовать на бóльшую долговечность.
Как и «контрреволюция», «реакция» после 1789 года была связа-
на с «революцией»: именно благодаря их взаимной зависимости ис-
торический процесс конструировался как революционный. Понятие
«революция» оставалось главным, и оно постоянно порождало свою
противоположность. Как писал Макс Штирнер в 1852 году, опреде-
ляя историческое место понятия «революция», оба понятия — новые,
но «происходят от родителей, которые в корне различались между со-
бой», — от «папизма и протестантизма». Реакцию можно «рассматри-
вать как историческую сущность только с тех пор, как стала фактом ее
противоположность, революция», то есть с 1789 года. И только начиная
с 1848 года можно сказать: «Реакция превратилась в историческую силу
[…] которая намеревается делать историю»581.
Независимо от этих двух конструируемых Штирнером эпох в ис-
тории данных понятий, их применение в десятилетия, предшество-
вавшие Мартовской революции 1848 года, можно классифицировать
по двум функциям. Для сознательных революционеров понятие «ре-
акция» оставалось орудием в борьбе — оно обозначало то, что было
противоположно им самим и легитимировало их собственные планы
580
Ср.: Allgemeines deutsches Conversations-Lexicon. 1840. Bd. 8. S. 836 (статья
Restauration): «Restauration ist Wiederherstellung, in politischer Hinsicht vorzüglich die
Wiedereinsetzung einer verdrängten Regentenfamilie auf den Thron und Wiedereinfüh-
rung der ehemaligen Verhältnisse; ganz besonders im neuern Gebrauche daher die Wie-
dereinsetzung der Bourbonen auf den französischen Thron». — (Перевод: «Реставрация
есть восстановление, в политическом смысле — преимущественно возвращение
смещенного правящего дома на трон и введение прежних порядков; поэтому в ны-
нешнем обиходе [это слово употребляется] прежде всего [для обозначения] возвра-
щения Бурбонов на французский престол»). — Wagener H. Staats- und Gesellschafts-
lexikon. Berlin, 1864. Bd. 17. S. 89. Согласно другому, близкому к этому, определению,
время реставрации представляет собой «период французской истории от 1814 года
до Июльской революции 1830 года». Время это, согласно автору словарной статьи,
было в целом совершенно бесплодным. Символическую ценность в немецком
языке слово «реставрация» приобрело благодаря работе: Haller K. L. von. Restaura-
tion der Staatswissenschaften oder Theorie des natürlichen geselligen Zustandes. 6 Bde.
1820/1834 (reprint: Aalen, 1964).
581
«stammen von Eltern, die schon unter sich grundverschieden waren, vom Papis-
mus und. Protestantismus»; «Die Reaction ist zu einer geschichtlichen Macht geworden,
[…] die Geschichte zu machen sich anschickt». — Stirner M. Geschichte der Reaction.
Berlin, 1852. Bd. 2: Die moderne Revolution. Vorwort.
и действия. Как в традиционных княжеских зерцалах и просвещен-

ческих теориях восстания, ответственность и вся вина возлагались
на власти предержащие. Соответствущей радикальностью отлича-
лись и дуалистические боевые лозунги. А основная масса либераль-
ных авторов пользовалась схемой из трех элементов, требовавшей
соблюдать разумную среднюю позицию между революцией и реакци-
ей. Пёлиц написал после Июльской революции статью под названи-
ем Политические принципы «движения» и «стабильности» с точки
зрения их отношения к трем политическим системам — революции,
реакции и реформе582. В ней он провокативно цитировал слова из некоего
журнала, гласившие, что по «безопасному среднему пути» идет лишь
«меньшинство», в то время как «ультра […] обыкновенно составляют
большинство». Последняя фраза — отражение напряженной ситуации,
сложившейся после 1830 года. Пёлиц группирует политические систе-
мы на исторической шкале времени. Обращенный в будущее «принцип
движения предполагает революцию в качестве свершившегося факта»583.
Поэтому данный принцип позволяет действовать «быстрее» и «глуб-
же», чем «на благоразумном и прочном пути постепенных реформ»584.
Поэтому «принцип движения представляется похожим на срочную
почту, пытающуюся догнать мчащегося мимо курьера революции, по-
тому что в общем и целом им по пути»585. По мнению Пёлица, «система
реакции» ориентируется только на прошлое, которое она стремится
восстановить; между этой системой и системой реформ располагается
принцип стабильности. Только система реформ объединяет все три
измерения времени и примиряет разум с историей.
Такого рода схемы могли использоваться и консерваторами586, так
что понятие «революция» — хотя и опосредованно — оставалось
и для этого лагеря ведущим; от него исходило необходимое в прин-
ципе принуждение к переменам или к приспособлению. В обеих интер-
претативных схемах, которые сохраняются и по сей день, фигурируют
прямые или опосредованные понятия-антонимы, которые всегда содер-
582
Pölitz K.H.L. Die politischen Grundsätze der «Bewegung» und der «Stabilität»,
nach ihrem Verhältnisse zu den drei politischen Systemen der Revolution, der Reaction
und der Reformen // Jahrbücher für Geschichte und Staatskunst. 1831. Bd. 1. S. 525.
583
Ibid. S. 526, 534.
584
Ibid. S. 527.
585
«Das Prinzip der Bewegung scheint daher der Eilpost zu gleichen, welche den
vorüber jagenden Courier der Revolution einhohlen will, weil ihr Weg im ganzen auch
der Weg des letzteren ist». — Ibid. S. 539.
586
Анализ см. в работах, указанных в примеч. 542 (Баадер) и 548 (Руге).
жат в себе временной коэффициент изменения. Революция оставалась

либо тем, на что надеялись, либо тем, чего боялись и чего стремились
избежать. Принуждение к переменам — в отличие от всей дореволю-
ционной эпохи — обрело повышенную доказательную силу и благодаря
темпорально разведенным понятиям-антонимам превратилось в фун-
даментальную семантическую схему опыта и ожидания.
«Реакция» после 1815 года, писал Вильгельм Шульц, отрицала
…воплощающееся и творческое слово, которое произносит и всякая

революция […] Реакционная прихоть посмела легкомысленно
перескочить через недавнюю историю […] За движением в одну сторону
немедленно следовала кара всемирной истории как всемирного суда:
для реакции непомерный скачок назад в прошлое стал таким же salto
mortale, каким для революции явился скачок в будущее587.
Близкую к этой позицию занял Мурхард в фундаментальной ста-

тье Энциклопедии Государства (Staats-Lexicon oder Encyclopädie der
Staatswissenschaften) Роттека и Велькера588. Во вступительной части он
рассматривает оба понятия как бы на паритетных началах. «Всякая
реакция, как видно уже из ее названия, предполагает акцию». Если же
«реакция» направлена на преобразование всего государственного по-
рядка и формы государства, «то происходящее как в одном, так и в дру-
гом случае есть революция». Однако в историософской перспективе
наблюдается темпоральная асимметрия понятий-антонимов. «Система
реакции» — которая у Мурхарда описывается в социальном плане ме-
нее конкретно, чем у Шульца, но зато тем более патетично в моральном
плане — оказывается потенциально гораздо более опасной, нежели гро-
зящая революция в прогрессивном смысле. «Согласно общепринятому
словоупотреблению […] в политике под реакцией понимают только
направленное назад движение в дурном смысле»589: оно нацелено на уни-
587
«das Fleisch werdende und schöpferische Wort, das auch jede Revolution ausspricht
[…] Das reactionnaire Gelüste vermaß sich nun, über die jüngste Geschichte leichtfertig
wegzuspringen […] Dem einseitigen Treiben folgte die Strafe der Weltgeschichte, als des
Weltgerichts, auf dem Fuße nach, indem für die Restauration der ungemessene Rück-
sprung in die Vergangenheit ebensowohl zum Salto mortale wurde, als es für die Revo-
lution der Sprung in die Zukunft geworden war». — Schulz W. Zeitgeist // [Brockhaus].
Conversations-Lexicon der Gegenwart. Leipzig, 1841. Bd. 4/2. S. 461.
588
Murhard F. W. A. Reaction // Rotteck C. von, Welcker C. Th. (Hrsg.) Staats-Lexicon
oder Encyclopädie der Staatswissenschaften. Altona, 1848. Bd. 11. S. 301 ff.
589
Ibid. S. 301, 324. — Мурхард соглашается с: Tzschirner H. G. Das Reactionssys-
tem dargestellt und geprüft. Leipzig, 1824.
чтожение всего нового, направлено вообще против «нового времени»;

«реакционизм» лишь прикрывается ссылками на историю, чтобы обес-
печивать свои привилегии и интересы; улучшать социальные условия
он и не собирается; короче говоря, это — «революция назад». С консти-
туционно-политической точки зрения это означало, что реакция дей-
ствует против воли демократического большинства, а значит — против
будущего: «Да она и есть на самом деле революция, которая отличается
от революции, поднятой народом против существующего правления,
только тем, что она направлена, наоборот, со стороны власть имущих
против народа и исходит сверху, в то время как та — снизу»590. Если
выражение «революция сверху» в значении «реформа» еще могло быть
позитивно нагружено, то в случае с «революцией сверху» в значении
«реакция» исключалась всякая возможность одобрения.
В конкретном языковом обиходе эта перемена значения служит
симптомом критически обострившейся ситуации в десятилетия,
предшествовавшие Мартовской революции 1848 года. Но в плане
семантической структуры с помощью слова «реакция» формулиру-
ется долгосрочная принудительная альтернатива, которая косвенно
отводит революции больший легитимационный потенциал. В отли-
чие от эволюции и реформы реакции приписывается антипрогрес-
сивная, антидемократическая, антисоциальная, противная развитию
сила, которая на темпоральной шкале ценностей может быть только
обречена на гибель. Напрасно она стремится «отмотать время назад»591,
и «беспощадная борьба» против реакции становится «долгом друзей
прогресса»592 — таков тайный пароль революции. В 1847 году Фрёбель
публично восклицал: «Революция права, реакция неправа; революция
правомерна, реакция неправомерна; — ибо революция есть прогресс
правового равенства в правовом сознании и в действии права»593.
590
«Ja sie ist eine wahre Revolution, die sich von einer vom Volke gegen die bestehende
Regierung gerichteten Revolution nur dadurch unterscheidet daß sie umgekehrt von den
Machthabern gegen das Volk gerichtet ist und von oben ausgeht, während letztere von
unten». — Murhard F.W.A. Reaction. S. 305. См.: Kondylis P. Reaktion, Restauration //
Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. Bd. 5.
S. 179–230.
591
Ibid. S. 317.
592
Ibid. S. 324.
593
«Die Revolution hat recht, die Reaktion hat unrecht; die Revolution ist recht-
mäßig, die Reaktion ist unrechtmäßig; — denn die Revolution ist der Fortschritt der
Rechtsgleichheit im Rechtsbewußtsein und der Rechtsgültigkeit». — Fröbel J. System der
sozialen Politik. Mannheim, 1847 (reprint: Aalen, 1975). Bd. 1. S. 110–111. — Семан-
тически смещение революции в срединную позицию между крайностями можно
VI.4.в. «Перманентная революция»
С самого начала Великой Французской революции встал вопрос

о том, когда она закончится. После введения первой конституции ко-
роль объявил: «Революция завершилась»594, и точно так же Наполеон
после своего прихода к власти в 1799 году провозгласил: «Граждане,
революция неотделима от тех принципов, которые положили ей начало:
она окончена»595. Но уже в следующем году он заявил в Государственном
совете о ее управляемом продолжении: «Мы закончили роман револю-
ции: теперь следует начать ее историю, видеть только то, что является
реальным и возможным в применении принципов, а не то, что является
спекулятивным и гипотетическим»596. Даже перед самым своим падени-
ем он предрекал продолжение революции: «После меня революция —
или, скорее, те идеи, которые ее сделали, — возобновят свою работу
с новой силой. Это будет как книга, чтение которой возобновляют
на той странице, где оставили»597.
истолковать как радикализацию тройственной историко-философской схемы. Это

характерно как для якобинского, так и для сталинистского размежевания и проти-
вопоставления себя как «ультралевым», так и «ультраправым». Это же относится
и к безумной строке в Песни о Хорсте Весселе: «Товарищи, убитые Рот-Фронтом
и реакцией, в духе маршируют с нами в наших рядах» [«Kameraden, die Rot-Front
und Reaktion erschossen, marschier’n im Geist in unseren Reihen mit» — опубликовано
в: Heyer G. W. (Hrsg.) Die Fahne ist mehr als der Tod. Lieder aus der Nazizeit. München,
1980. S. 35]. — Размежевание с крайними справа и слева, естественно, было харак-
терно и для интерпретативных схем консерваторов и либералов. Аристотелевская,
разумная середина во всех историко-философских истолкованиях сохранялась.
Потом, в парадигме прогресса, стало возможным определить и само революцион-
ное движение как разумную середину: а это было признаком того, что захваченная
власть отныне должна была защищаться от попыток обойти ее справа и слева. Од-
нажды произошедшая революция также по необходимости попадала в центр этой
схемы с разумной серединой.
594
«Le terme de la Révolution est arrivé». — Aulard F.V.A. Histoire politique de la Ré-
volution Française. Paris, 1901. P. 167.
595
«Citoyens, la Révolution est fixée aux principes qui l’ ont commencée: elle est fi-
nie». — Proclamation des consuls de la République (15.12.1799) // Duverger M. (Éd.)
Constitutions et documents politiques. Paris, 1966. P. 78.
596
«Nous avons fini le roman de la Révolution: il faut en commencer l’histoire, ne
voir que ce qu’il y a de réel et de possible dans l’application des principes, et non ce qu’il y a
de spéculatif et d’hypothétique». — Napoléon I . Vues politiques (1800) / Éd. A. Dansette.
Paris, 1939. P. 23.
597
«Après moi la Révolution ou plutôt les idées qui l’ ont faite, reprendront leur œuvre
avec une nouvelle force. Ce sera comme un livre dont on reprend la lecture à la page oú on
l’ avait laissée». — Napoléon I . Lettre à Matthieu Louis Mole (1813), цит. по: Ibid. P. 380.
Максимально общий характер ведущих революционных понятий —

«свобода», «равенство», «братство» — был причиной того, что их можно
было по-разному сравнивать друг с другом и, в зависимости от измене-
ния ситуации и интересов, наполнять всякий раз новым содержанием.
Поэтому Робеспьер мог говорить о «половинчатой революции», кото-
рая еще не завершена598, — этот оборот был неоднократно подхвачен
другими; поэтому Кант мог ожидать, что революция не вернет, в духе
циклической теории, «всё в прежнюю колею», а приведет к «повторе-
нию новых попыток», которые приближают к осуществлению револю-
ционные принципы599; поэтому Генц — в другом лагере — мог ожидать,
что те же самые принципы будут «способствовать другим революциям,
до бесконечности», и могут «привести к череде сменяющих друг друга
революций и человеческое общество превратить в арену нескончаемой
по природе своей гражданской войны»600.
Этими четырьмя голосами из бонапартистского, радикально-де-
мократического, конституционалистского и консервативного лаге-
рей уже — с поправкой на перспективное преломление — названо то,
что ожидается: перманентная революция. Семантика его была уже
заранее готова и с тех пор все больше обогащалась новым опытом
и новыми ожиданиями. Понятие «революция» стало фундаментальным
понятием, описывающим процесс; оно полностью исключало возврат
прежних порядков, однако по необходимости подразумевало повтор
новых начинаний.
Так, в 1801 году Котта получил письмо, в котором его корреспондент
сообщал, что ожидает «progressus in infinitum революций»601. Прусский
правительственный советник Коппе писал в 1815 году: «Бонапарт —
ничто, он никогда не был ничем иным, как персонифицированной ре-
волюцией в одной из ее стадий. И после его исчезновения со сцены за-
кончилась, возможно, некая стадия революции, однако никоим образом
не революция»602. Субъект, подразумеваемый в последнем существитель-
598
Ср.: Robespierre M. de. Discours (7.5.1794) // Idem. Œuvres. 1840 (reprint: N. Y.,
1970). T. 3.
599
Kant I. Der Streit der Facultäten (см. примеч. 436). S. 88.
600
Gentz F. Politische Abhandlungen (см. примеч. 454). S. 147, 161.
601
Brief an Johann Friedrich Cotta (2.11.1801), цит. по: Seidler F. W. Die Geschichte
des Wortes Revolution (см. примеч. 73). S. 197.
602
«er ist nie etwas anderes gewesen als die personifizierte Revolution in einem ihrer
Stadien. Auch nach seinem Verschwinden von der Schaubühne mag wohl ein Stadium der
Revolution beendigt sein, aber keineswegs die Revolution». — Koppe K. W. Die Stimme
eines preußischen Staatsbürgers in den wichtigsten Angelegenheiten dieser Zeit. Köln,
1815. S. 45.
ном в форме собирательного единственного числа, был нацелен на дли-

тельное существование: история будущего станет историей революции.
Сразу после Июльской революции возникло выражение Revolution
in Permanenz («непрерывная революция»), в котором противоречие
между долговременностью революции и метафорикой повтора допол-
нительно артикулируется языковыми средствами. С 1830 года, писал
Пёлиц, утвердился «принцип движения», и он «стремится […] увеко-
вечить действительную революцию и объявить ее как бы непрерыв-
ной, чтобы через постоянное движение всех сил, до крайней степени
возбужденных и увеличенных революцией, было достигнуто полное
‘перерождение’ всей внутренней государственной жизни»603.
Гейне в 1832 году, как всегда на первый взгляд походя, дал на-
бросок теории этого феномена. «Революция одна и та же». Бои шли
не за доктринальную хартию, «а за те же самые революционные инте-
ресы, в жертву которым уже в течение сорока лет приносилась лучшая
кровь Франции». Чтобы защитить «революцию» от неверного истол-
кования как «преобразования» (Umwälzung), Гейне решил «установить
ее основное понятие. Когда развитие духа и возникшие из него нравы
и потребности народа уже не согласуются с прежними государствен-
ными учреждениями, тогда он вступает с ними в вынужденную борьбу,
которая […] называется революцией. Пока революция не завершена»,
царит «государственная болезнь» и «лихорадка»: здесь Гейне перешел
на медицинскую метафорику криза. Речь шла о еще не закончившемся
кризе, обладавшем длительным действием. Вопреки тому, что писали
авторы справочных изданий, полагавшие, «будто дело о революции
закрыто», выяснилось, «что не только французская частная револю-
ция еще не завершена, но только что началась другая, гораздо более
всеохватная, вселенская революция (Universalrevoluzion)»604. Такого рода
ожидания разделяли главным образом демократы.
603
«es will […] die tatsächliche Revolution verewigen und sie gleichsam in Perma-
nenz erklären, damit durch fortgesetzte Bewegung aller, durch die Revolution bis aufs
höchste angeregten und gesteigerten Kräfte die völlige “Wiedergeburt” des gesamten
innern Staatslebens herbeigeführt werde». — Pölitz K.H.L. Die politischen Grundsätze
(см. примеч. 582). S. 534–535. — Уже в 1796 году Шлегель определил «анархию»
как «перманентное восстание»: Schlegel F. Versuch über den Begriff des Republikanis-
mus (см. примеч. 426). S. 25.
604
«Hauptbegriff feststellen. Wenn die Geistesbildung und die daraus entstandenen
Sitten und Bedürfnisse eines Volkes nicht mehr im Einklänge sind mit den alten Staats-
instituzionen, so tritt es mit diesen in einen Notkampf, der […] eine Revoluzion genannt
wird. So lange die Revoluzion nicht vollendet ist, […] herrsche Staatssiechtum und Fie-
berhitze»; «die Akten der Revoluzionsgeschichte seien geschlossen», […] daß nicht bloß
Увеличивавшийся «раскол между неимущими и имущими […]

вследствие образования крупной индустрии» вскоре дал повод
Вильгельму Шульцу выдвинуть долгосрочный прогноз. Он считал,
что «это убого поверхностный взгляд на историю, когда пытаются уже
сейчас рассматривать начавшееся пять десятилетий назад преобразо-
вание (Umwälzung) как раз и навсегда законченное»: Реформации по-
требовалось 130 лет, прежде чем Вестфальский мир положил раздорам
в Европе конец. Нынешнее социальное движение распространяется
на «более обширные пространства», охватывает больше «масс […]
и едва ли скорее достигнет своей цели»: тут снова возникает струк-
турная аналогия в смысле «повторения»605.
Маркс в 1844 году использовал выражение «перманентная револю-
ция» сперва критически-пейоративно, чтобы на его примере показать
самоотчуждение, которое отделяет человека, еще находящегося в пле-
ну религии, от гражданина государства. Покуда политическая жизнь
в государстве навязывается сверху буржуазному обществу, ведущему
частную жизнь, — как, например, во времена якобинцев, — сделать это
удается «лишь объявив революцию непрерывной»606.
После того как демократических и социалистических целей в ходе
революции 1848 года достичь не удалось, значение этого выражения
изменилось. Теперь революция назло политическому status quo должна
была продвигаться дальше и длиться как можно дольше. Прудон заявил
в октябре 1848 года, «революция непрерывна […] есть только одна
и та же, вечная революция»607. А Фрайлиграт после расстрела Блюма
die französische Spezialrevoluzion noch nicht vollendet sei, sondern daß erst die weit um-
fassendere Universalrevoluzion ihren Anfang genommen habe». — Heine H. Französi-
sche Zustände (19.4.1832) // Idem. Historisch-kritische Gesamtausgabe / Hrsg. M. Wind-
fuhr. Hamburg, 1980. Bd. 12/1. S. 130–131.
605
Schulz W. Untersuchungen, politische in Deutschland // Brockhaus. Conversations-
Lexicon der Gegenwart. Leipzig, 1841. Bd. 4/2. S. 180–181. — В предисловии к своей
Энциклопедии государства Роттек утверждал: «Aber die Revolution, […] d.h. das
Prinzip der gesetzlichen Freiheit und des vernünftigen Rechtes, war nicht getötet worden
durch Napoleons Sturz». — (Перевод: «Но революцию […] то есть прицип законной
свободы и разумного права — падение Наполеона не погубило».) — Rotteck C. von,
Welcker C. Th. Staats-Lexicon. 1834. S. Bd. 1. XVI–XVII; Роттек, который рассуждал
в конституционно-правовых, а не в социальных категориях, предрекал, что при-
дется, возможно, пройти через новую тридцатилетнюю войну.
606
«nur, indem es die Revolution für permanent erklärt». — Marx K. Zur Judenfra-
ge (1844) // MEW. 1956. Bd. 1. S. 357 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 1955. Т. 1.
607
«que la révolution est en permanence […] il n’ ya a qu’ une seule et même et per-
pétuelle révolution». — Proudhon P. J. Toast à la Révolution (15.10.1848), цит. по: Bert-
призывал революцию: «О, темно-красная мстительница! Забрызганная

кровью и слезами, / она объявит — должна, обязана объявить себя
постоянной!»608. В 1851 году персонифицированная революция у него
бросает клич в уже недалекое будущее: «Она произносит дерзкое
предсказание / Точно, как ваш покойный Бог: я была, я есть — я бу-
ду!»609. Этот оборот в то время, очевидно, ходил из уст в уста, потому
что в 1849 году Якоб Радике в своем Учебнике демагогии язвительно
замечал: «К сожалению, абсолютно нечего возразить. Народ в своих
[низших] слоях еще отнюдь не достаточно политически образован,
чтобы понять, что одна лишь постоянная революция, иными слова-
ми — анархия — есть спасение народов»610.
В такой ситуации Маркс стремился отграничить «Союз коммуни-
стов» от буржуазно-демократического лагеря, чтобы разжечь проле-
тарскую революцию заново. Поэтому «наши интересы и наши задачи
заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной до тех пор,
пока все более или менее имущие классы не будут устранены от гос-
подства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока
ассоциация пролетариев не только в одной стране, но и во всех гос-
подствующих странах мира не разовьется настолько, что […] по край-
ней мере, решающие производительные силы будут сконцентрированы
в руках пролетариев». И Маркс завершает свое обращение, которое
свело вместе долговременное и актуальное политическое понятия ре-
волюции, словами: «Их боевой лозунг должен гласить: «Непрерывная
революция»»611. Это было историософское компенсационное понятие,
hod A. Introduction // Proudhon P. J. Idée générale de la Révolution au XIX siècle (1851) //

Idem. Œuvres compl. / Ed. C. Bougie, H. Moysset. T. 6. Paris, 1923. P. 17.
608
«Die dunkelrote Rächerin! Mit Blut bespritzt und Zähren / Wird sie und soll und
muß sie sich in Permanenz erklären!». — Freiligrath F. Blum (1848) // Kaiser B. (Hrsg.)
Die 48er. Ein Lesebuch für unsere Zeit. Weimar, 1960. S. 70.
609
«Sie spricht mit dreistem Prophezein / So gut wie weiland euer Gott: Ich war, ich
bin, — ich werde sein»! — Freiligrath F. Die Revolution (1851) // Ibid. S. 72.
610
«Leider ist es nur zu wahr, das Volk ist noch lange nicht in seinen Schichten poli-
tisch gebildet genug, um einzusehen, daß einzig und allein die Revolution in Permanenz,
mit anderen Worten Anarchie, das Heil der Völker ist». — Radike J. Lehrbuch der Dema-
gogie. Leipzig, 1849. S. 64 (статья Revolution).
611
«Deshalb ist es unser Interesse und unsere Aufgabe, die Revolution permanent zu
machen, so lange, bis alle mehr oder weniger besitzenden Klassen von der Herrschaft ver-
drängt sind, die Staatsgewalt vom Proletariat erobert und die Assoziation der Proletarier
nicht nur in einem Lande, sondern in allen herrschenden Ländern der ganzen Welt so
weit vorangeschritten ist, daß […].wenigstens die entscheidenden produktiven Kräfte in
den Händen der Proletarier konzentriert sind»; «Ihr Schlachtruf muß sein: Die Revoluti-
on in Permanenz». — Marx K. Ansprache der Zentralbehörde an den Bund (март 1850) //
которое учило рассматривать крах политических революционных

чаяний как залог будущего их исполнения. Свой анализ классовых
боев во Франции Маркс озаглавил так: «Поражение революции!» Но:
«В этих поражениях погибала не революция. Погибали пережитки
дореволюционных традиций». Иллюзии были развеяны. Подлинный ре-
волюционный прогресс заключался «в создании, сплоченной и крепкой
контрреволюции, в создании противника, в борьбе с которым партия
переворота только и вырастала в подлинную революционную партию»612.
А недолгое время спустя Маркс снова критично и самокритично
анализировал крах революционных попыток 1848 и 1850 годов, чтобы
отграничить эти — пока буржуазные — революции от пролетарских
революций будущего.
Прежние революции нуждались в воспоминаниях о всемирно-

исторических событиях прошлого, чтобы обмануть себя насчет своего
собственного содержания. Революция XIX века должна предоставить
мертвецам хоронить своих мертвых, чтобы уяснить себе собственное
содержание […] Буржуазные революции, как, например, революции
XVIII века, стремительно несутся от успеха к успеху… —
но они были недолговечны, и им требовалось много времени, чтобы

научиться присваивать себе свои результаты.
Напротив, пролетарские революции, революции XIX века,

постоянно критикуют сами себя, то и дело останавливаются в своем
движении, возвращаются к тому, что кажется уже выполненным, чтобы
еще раз начать это сызнова […] отступают перед неопределенной
громадностью своих собственных целей, пока не создается положение,
отрезывающее всякий путь к отступлению613.
MEW. Bd. 7. S. 247–248, 254 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 1956. Т. 7. С. 261,
267. — Примеч. пер.).
612
«Niederlage der Revolution!»; «Was in diesen Niederlagen erlag, war nicht die Re-
volution. Es waren die vorrevolutionären traditionellen Anhängsel»; «der Erzeugung ei-
ner geschlossenen, mächtigen Kontrerevolution in der Erzeugung eines Gegners, durch
dessen Bekämpfung erst die Umsturzpartei zu einer wirklich revolutionären Partei her-
anreifte». — Marx K. Die Klassenkämpfe in Frankreich 1848–1850 (1850) // Ibid. S. 11
(цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 1956. Т. 7. С. 7. Слова «в создании, сплоченной
и крепкой контрреволюции, в создании противника» — наш собственный пере-
вод. — Примеч. пер.).
613
«Die früheren Revolutionen bedurften der weltgeschichtlichen Rückerinnerungen,
um sich über ihren eigenen Inhalt zu betäuben. Die Revolution des neunzehnten Jahrhun-
В семантическом плане здесь смело комбинируется потенциал

метафорики революции, чтобы втиснуть в одно понятие повтор, дли-
тельность и определенность цели. В содержательном плане перед нами
политическое воззвание, призывающее начать процесс обучения, ко-
торый призван обеспечить в конце концов успех революции. По мере
того как оказывалось невозможно непосредственно соединить поли-
тические революционные ожидания и прогнозы с анализом капитали-
стической системы и внутренне присущих ей, чреватых революцией
кризисов, возникало новое силовое поле, которое в конце концов бла-
гоприятствовало как квиетистским, так и волюнтаристским элементам
в марксистской партии614. Понятие «постоянная революция» питалось,
с одной стороны, предполагавшимся понятием ступеней экономи-
ческого развития, а с другой — сознательным забеганием в будущее,
с целью использовать каждый шанс для того, чтобы при возможности
установить господство пролетариата. Этим данное понятие отлича-
лось от интерпретаций, происходивших из немарксистских лагерей,
которые тоже были проникнуты идеей непрекращающейся революции.
«Революция не есть однократный акт, — заявил Шталь
в 1852 году, — она есть сохраняющееся состояние, новый порядок
вещей. Возмущение, изгнание монаршего дома, свержение государ-
ственного строя — все это бывало во все времена. Революция же есть
своеобразная всемирно-историческая характерная особенность нашей
эпохи»615. К этому Шталь добавил терминологическое пояснение: «Ре-
волюция» — это «принципиальное, перманентное восстание народа
против всякой данной власти, против всякого данного порядка […]
derts muß die Toten ihre Toten begraben lassen, um bei ihrem eigenen Inhalt anzukom-
men […] Bürgerliche Revolutionen, wie die des achtzehnten Jahrhunderts, stürmen rasch
von Erfolg zu Erfolg»; «Proletarische Revolutionen dagegen, wie die des neunzehnten
Jahrhunderts, kritisieren beständig sich selbst, unterbrechen sich fortwährend in ihrem
eignen Lauf, kommen auf das scheinbar Vollbrachte zurück, um es wieder von neuem
anzufangen, […] schrecken stets von neuem zurück vor der unbestimmten Ungeheuer-
lichkeit ihrer eigenen Zwecke, bis die Situation geschaffen ist, die jede Umkehr unmöglich
macht». — Marx K. Der 18. Brumaire des Louis Bonaparte (1852) // Ibid. 1960. Bd. 8.
S. 117–118 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 1957. Т. 8. С. 122–123. — Примеч. пер.).
614
Ср.: Winkler H. A. Zum Verhältnis von bürgerlicher und proletarischer Revolu-
tion bei Marx und Engels // Wehler H.-U. (Hrsg.) Sozialgeschichte heute. Festschrift für
H. Rosenberg. Göttingen, 1974. S. 326 ff.
615
«Die Revolution ist nicht ein einmaliger Akt, sie ist ein fortdauernder Zustand,
eine neue Ordnung der Dinge. Empörung, Vertreibung der Dynastie, Umsturz der
Verfassung hat es zu allen Zeiten gegeben. Die Revolution aber ist die eigentümliche
weltgeschichtliche Signatur unseres Zeitalters». — Stahl F. J. Was ist die Revolution?
(см. примеч. 576). S. 4.
повсеместное растворение и разложение всего общества»616 и «Боже-

ственного порядка»617; тем самым Шталь в теологических категориях
осуществлял обратную интерпретацию программы и критики идео-
логии, беря их из марксистского лагеря, но не учитывая его новое
экономическое обоснование. Так понятие перманентной революции,
с которым связывали то опасения, то надежды, ходило из одного край-
него политического лагеря в другой и обратно.
Арнольд Руге в 1880 году, оглядываясь назад, написал Историю
нашего времени, которая после 1789 года состоит из одной лишь череды
революций. Субъектами действия при этом являются народы, однако
континуитет развития поддерживается «европейской революцией»,
которая начиная с 1815 года, стимулируемая всеми реставрациями
или реакциями, неуклонно движется своим путем к свободе и само-
определению618.
Якоб Буркхардт поставил гораздо более сложный диагноз первому
«периоду нашей нынешней революционной мировой эпохи», которую
он отделяет от всей предшествующей истории. Фактически «все вплоть
до наших дней было по сути сплошным веком революции, и мы, воз-
можно, переживаем еще только его начало или второй акт». Вся драма,
похоже, «стремится сделаться таким движением, которое противопо-
ложно всему известному прошлому нашего земного шара».
Основным признаком этого Буркхардт считал «вечную ревизию»,
которую, после того как ее один раз разрешили, остановить уже не-
возможно, «самое главное нововведение […] это то, что теперь можно
менять и хочется менять — в целях общественного блага». Прежде всего
из принципа равенства вытекает «изменение всех форм, как только
дает о себе знать новое содержание».
С точки зрения Буркхардта не было сомнений в том, что «Француз-
ская революция была социальной с самого начала, с 1789 года»619. Мо-
бильность собственности является одним из характерных признаков
революционной эпохи, которую он изображает во множестве вариан-
616
«die grundsätzliche, permanente Erhebung des Volkes über alle gegebene Obrig-
keit, über alle gegebene Ordnung, […] die durchgängige Auflösung und Zersetzung der
ganzen Gesellschaft». — Stahl F. J. Was ist die Revolution? S. 8.
617
«von Gottes Ordnung». — Ibid. S. 10.
618
Ruge A. Geschichte unserer Zeit. Von den Freiheitskriegen bis zum Ausbruche des
deutsch-französischen Krieges. Leipzig; Heidelberg, 1881. S. 18.
619
«Die Französische Revolution war sozial von allem Anfang, von 1789 an». —
Burckhardt J. Historische Fragmente (um 1880) / Hrsg. E. Dürr. Stuttgart, 1942. S. 200–
201, 205, 209.
тов — как рост власти государства при перенапряженном национализ-

ме народов; как их готовность к цезаризму при колеблющемся обще-
ственном мнении; как разрешение на преследование меркантильных
интересов при растущем социальном неблагополучии.
Все факторы аккумулируются в ускоряющийся процесс, конец ко-
торого предвидеть невозможно, а последствия его мрачны.
В то время как (и, отчасти, именно потому что) выражение «посто-
янная революция» было боевым оружием марксистов, имевшим зада-
чу обеспечить будущее, представители буржуазии (Bürger) осознавали
описываемое этим выражением явление как «революционную эру».
Однако их готовность поддерживать эти революции таяла по мере того,
как нарастал или не убывал страх перед пролетариями.
Пространственная мировая революция и ее временнáя протяжен-
ность как исторические явления или ожидания зафиксированы уже
в последнее десятилетие XVIII века. Выражение «перманентная револю-
ция» впервые отмечено после второй, Июльской революции, положив-
шей конец Реставрации и разорвавшей тот круг, по которому, как каза-
лось, шли события. После неудачи 1848 года это выражение приобрело
новую взрывную силу, а в марксистском лагере — стало потенциально
превращаться в догму. Однако лишь в 1906 году Троцкий наполнил эту
интерпретативную модель новым содержанием. Он, во-первых, считал,
что в стране, где недостаточно развиты капиталистические отношения,
такой как Россия, гладкий переход от конституционной и демокра-
тической революции к социалистической возможен — как признавал
уже Маркс — и необходим. Вместе рабочие и крестьяне могли бы, так
сказать, перескочить через буржуазную фазу перманентной революции.
«Став у власти, пролетариат должен будет поэтому не ограничивать
себя рамками буржуазной демократии, а развернуть тактику перма-
нентной революции»620. Этот тезис подхватил в апреле 1917 года Ленин.
Второй тезис, который выработал Троцкий на основе своей модели
промышленно отсталой страны, заключался в возможности переноса
социализма на колониальнозависимые страны нашей планеты. Со-
циализм, считал Троцкий, можно ввести в любой момент, но только
одновременно на всем земном шаре. Перманентную революцию можно
осуществить только как мировую. Против этой позиции Троцкого была
620
«An die Macht gekommen, darf sich das Proletariat daher nicht auf den Rahmen
der bürgerlichen Demokratie beschränken, sondern muß die Taktik der permanenten Re-
volution entfalten». — Trotzki L. Ergebnisse und Perspektiven. Die permanente Revoluti-
on (1906). Frankfurt a.M., 1971. S. 123; ср.: Ibid. S. 83 (цит. по: Троцкий Л. Д. К истории
русской революции. М., 1990. С. 82. — Примеч. пер.).
направлена программа Сталина, согласно которой социализм может

быть построен и в одной отдельно взятой стране, но это не значит,
что надо отказаться от цели мировой революции, которая теперь долж-
на была направляться из Советской России621.
VI.4.г. Дифференциация «революции»: деление на «политическую»,

«буржуазную», «социальную» и «промышленную»
Характерной особенностью понятия «перманентная революция»

является то, что оно соединяет в себе различные аспекты «одной ре-
волюции», которые в ходе дифференциации, произошедшей в течение
XIX века, разделились. Значение понятия «политическая революция»
все более сужается до насильственного свержения государственного
строя, в то время как понятие «социальная революция» относится
к обществу, отделенному от государства. Общество, в свою очередь,
дифференцируется по классовым критериям, так что можно различать
понятия «буржуазная» и «пролетарская революция». И наконец, оба
этих понятия связываются с долговременной трансформацией капита-
листического индустриального общества — «промышленной револю-
цией». Экономическая теория истории Маркса и Энгельса пользовалась
этим дифференцированным вокабулярием и снабжала его гибкими
коннотациями622, которые воспринимались и далеко за пределами марк-
систского лагеря. Сама эта дифференциация произошла еще до Маркса
и Энгельса и независимо от них, в десятилетия после Великой Француз-
ской революции, когда общественные последствия индустриализации
становились все более болезненными и очевидными.
До 1800 года слова bürgerlich («гражданский», «бюргерский», позже
«буржуазный») и sozial («социальный»), если вообще как-либо и свя-
зывались с революцией, еще не содержали в себе указания на ка-
кие-то особенности ее, связанные со спецификой социальных слоев.
Оба эпитета содержались в старом понятии societas civilis («гражданское
общество»), которое еще объединяло в себе «государство» и «обще-
ство». Именно это имел в виду один венский клирик, который писал
621
Trotzki L. Die permanente Revolution (1930). Frankfurt a.M., 1969 (см.: Троц-
кий Л. Д. Перманентная революция: Сб. статей. М., 2005. — Примеч. пер.).
622
Относительно многообразия и неоднозначности употребления у Маркса
и Энгельса см.: Schmitt E., Meyn M. Ursprung und Charakter der Französischen Revo-
lution bei Marx und Engels // Hinrichs E. u.a. (Hrsg.) Vom Anсien Regime zur Französi-
schen Revolution. Forschungen und Perspektiven. Göttingen, 1978. S. 588 ff.
в 1794 году: «Вовсе молчать в случае гражданской революции пропо-

веднику нельзя […] Ведь ни один благонамеренный человек не дол-
жен оставаться равнодушным во время хоть сколько-нибудь важных
событий, он обязательно должен встать на ту или иную сторону»623 —
например, за отечество и против нехристианских лозунгов равенства.
Единство государства и общества подразумевается в выражении «со-
циальная революция» и у Виланда, когда он использует его — еще в ка-
честве иностранного — применительно к якобинцам: они, писал он,
намеревались «из Французской революции сделать Révolution sociale,
то есть переворот во всех ныне существующих государствах»624.
Эти понятия еще не образовывали бинарной оппозиции, когда
Бабёф в своем рустикальном энтузиазме требовал провести в жизнь
программу равенства: он считал, что на тот момент фактически победу
одержала только «контрреволюция» богатого меньшинства над массой
бедного, голодного, обездоленного, порабощенного и бесправного на-
рода, а подлинная и окончательная революция пока еще даже не начи-
налась. «Поэтому необходимо продолжать ее, эту революцию, до тех
пор, пока она не станет революцией народной»625. Покуда продолжается
борьба между богатыми и бедными, царит «самая жестокая из всех гра-
жданских войн»626; весь этот процесс Бабёф обозначает единым родовым
понятием «révolution politique en général» («политическая революция
623
«Ganz und gar schweigen darf der Prediger nicht, wenn der Fall einer bürgerli-
chen Revolution eintritt […] Kein Gutgesinnter darf nämlich bei nur irgend wichtigen
Ereignissen gleichgültig bleiben, er muß notwendig Partei nehmen». — [Anonym] Wie
sollen sich Seelsorger und Prediger bei bürgerlichen Revolutionen verhalten? Wien, 1794.
S. 20. — Благодарю за ссылку Ю. Фосса.
624
«aus der Französischen Revoluzion eine Révolution sociale, das ist, eine Umkehrung
aller jetzt bestehenden Staaten zu machen». — Wieland. Neuer teutscher Merkur (1794),
цит. по: Feldmann W. Die Große Revolution in unserer Sprache // Zeitschrift für deutsche
Wortforschung. 1911/1912. Bd. 13. S. 277. — Еще раньше вышло резко антиякобинское
сочинение: Ferrand A.-F. C. Des causes qui ont empêché la contre-révolution en France
et considérations sur la révolution sociale […] Bern, 1793, цит. по: Kahr J. Literarische
Darstellungsschemata als Kompensation in der Geschichtsschreibung der Französischen
Revolution // Lämmert E. (Hrsg.) Erzählforschung. Stuttgart, 1982. S. 613.
625
«Donc il fault la continer, cette révolution, jusqu’ à ce quelle soit devenue la révoluti-
on du peuple». — Babeuf F. N. Le tribun du peuple. — No. 36 (11.12.1795) // Idem. Textes
choisis / Éd. G. et C. Willard. Paris, 1950. P. 39; ср. панегирик в Manifeste des égaux
(1796): «Сильвен Марешаль: Французская революция есть лишь предшественни-
ца другой революции, гораздо более великой, гораздо более грандиозной, кото-
рая будет последней»; Buonarotti P. Conspiration pour l’ égalité dite de Babeuf (1828) /
Ed. G. Lefebvre. Paris, 1957. T. 2. P. 95.
626
Babeuf F. N. Le tribun du peuple. No. 35 (30.11.1795) // Idem. Textes choisis. P. 61.
вообще»)627. Чтобы выразить свои социально-революционные требо-

вания равенства, он пользуется еще традиционным вокабулярием.
Как патрициат и плебс, противостоят друг другу каста узурпаторов
и обездоленный народ628.
Конечно, социально-экономические обоснования гражданских войн
и революций существовали и прежде. Применительно к Английской ре-
волюции можно назвать Харрингтона, который в своей книге Oceana
интерпретировал гражданскую войну как адаптацию «правительствен-
ной надстройки» к «базису»629 распределения собственности: «Domestic
empire is founded upon dominion»630. Применительно к Просвещению мож-
но вспомнить Монтескьё или Адама Вайсхаупта или, наконец, Теорию
Французской революции631 Антуана Барнава, где причинами гражданской
войны и революции названо долговременное смещение равновесия
в распределении собственности на ремесленные ресурсы и землю.
Общее понятие политической революции все еще могло сводить
вместе различные факторы: так, Ансильон в 1828 году считал несомнен-
ным, что «политическая революция» найдет «подготовленную почву,
на которой она будет развиваться со страшной быстротой», как только
недовольство «высших классов» соединится с растущими «потребно-
стями низшего класса народа» и заключит с ними «союз»632.
Лишь вследствие Июльской революции 1830 года, когда французская
финансовая и промышленная буржуазия установила свое господство
и с помощью ограничительного избирательного ценза отгородилась
от массы остального населения, понятие «революция» было термино-
логически поделено на «политическую» и «социальную» революцию.
Таким образом, на место прежних, просвещенческих категорий фило-
софии государства пришли новые, социологические. Когда революция
вспыхнула заново, Радовиц — с позиции католика и консерватора —
отмечал: «Средние сословия заинтересованы только в политической
части революции, социальная обратилась бы против них […] если
в боях против прав старого политического порядка возможны общие
устремления, то, как только затрагиваются социальные вопросы, партии
627
Babeuf F. N. Le tribun du peuple. No. 34 (6.11.1795) // Ibid. P. 32.
628
Ibid. P. 41.
629
Harrington J. The Commonwealth of Oceana (1656) // Idem. The Political Wri-
tings / Ed. C. Blitzer. N. Y., 1955. P. 102.
630
Ibid. P. 44.
631
Barnave A. Introduction à la Révolution française. Paris, 1960.
632
Anoillon F. Über den Begriff politischer Revolutionen // Idem. Zur Vermittlung der
Extreme der Meinungen. Berlin, 1828. Bd. 1. S. 238–239.
мгновенно расходятся по разные стороны». После удавшейся первой

революции, считал Радовиц, теперь грозит вторая: «Удастся ли и когда
удастся радикальным революционерам превратить пролетариев в ор-
ганизованную силу и повести их на борьбу против новых привилеги-
рованных слоев — предвидеть, конечно, невозможно. Это означало бы,
что будет прорвана последняя плотина на пути разлива реки и на место
политического вопроса встанет вопрос о собственности»633.
Этот вопрос был центральным и у Токвиля; он приобретал все более
доминирующее значение в первые десятилетия XIX века и не утратил
его после Мартовской революции 1848 года. Привычная историческая
перспектива, в которой германская Реформация, гражданская война
в Англии и Великая Французская революция выстраивались в единую
необходимую последовательность, теперь была продолжена в будущее.
После политической революции, изменяющей государственное устрой-
ство, должна была произойти такая революция, которая под знаменем
равенства установила бы социальную справедливость. Временнýю «шка-
лу глубин» промерял — пока еще на ощупь — Гейне, который в 1832 году
полагал, что «писатель, который желает содействовать социальной ре-
волюции, может опередить свое время на целое столетие; трибун же,
который ставит себе целью политическую революцию, не должен слиш-
ком отрываться от масс. Вообще, в политике, как и в жизни, желать надо
только достижимого», — добавил он с иронией и вызовом634.
Правда, годом позже Давид Ханземан уверял, что Июльская рево-
люция была чисто политической: «причины для социальной революции
633
«Der politische Teil der Revolution ist es, bei dem die Mittelstände allein interessiert
sind, der sociale würde sich gegen sie kehren […] während bei den Kämpfen gegen die
Rechte der alten politischen Ordnung gemeinschaftliche Bestrebungen möglich sind, so
trennen sich augenblicklich die Parteien, sobald sociale Fragen angeregt werden»; «Ob
und wann es den radicalen Revolutionairs möglich werden wird, die Proletarier zu einer
organisierten Macht zu erheben und zum Kampfe gegen die neuen Privilegierten zu füh-
ren, dieses ist freilich nicht zu übersehen. Der letzte Damm gegen das Überfluten der Strö-
mung würde hiermit gebrochen sein und die Eigentumsfrage an die Stelle der politischen
treten». — Radowitz J. M. von. Fragmente. Teil 1: Das juste Milieu (1830) // Idem. Gesam-
melte Schriften. Berlin, 1853. Bd. 4. S. 33–34. — Дальнейшие примеры в: Groh D. Ruß-
land und das Selbstverständnis Europas. Ein Beitrag zur europäischen Geistesgeschichte.
Neuwied, 1961. S. 332 ff. — в экскурсе по истории понятия «социальная революция».
634
«Der Schriftsteller, welcher eine sociale Revoluzion befördern will, darf immerhin
seiner Zeit um ein Jahrhundert vorauseilen; der Tribun hingegen, welcher eine politische
Revoluzion beabsichtigt, darf sich nicht allzuweit von den Massen entfernen. Überhaupt,
in der Politik, wie im Leben, muß man nur das Erreichbare wünschen». — Heine H. Fran-
zösische Zustände (16.6.1832) // Idem. Historisch-kritische Gesamtausgabe (см. примеч.
604). Bd. 12/1. S. 181–182.
были устранены еще гораздо раньше», никакого «феодального гнета»

больше не было, и многочисленные землевладельцы на основе име-
ющегося опыта знали, как защищаться от сен-симонистов, желавших
перераспределения собственности635.
Характерные для определенных социальных слоев дихотомии,
которые в конституционно-политическом смысле привели к расколу
между демократами и либералами, в 1840-х годах быстро вышли на пер-
вый план. Разверзающаяся пропасть между имущими и неимущими
послужила поводом прусскому статскому советнику Медингу для того,
чтобы в 1841 году высказать прогноз (облеченный еще в моральные
категории): «В душе пролетариев [разжигается] внутренняя война
против тех их сограждан, к которым более благосклонна фортуна»,
и для начала этой войны «направление нашего времени, которое так
благосклонно ко всякого рода зависти и так враждебно ко всякому
авторитету, воистину не представляет ни малейшей помехи»636. С точки
зрения Энгельса, эта война в то время уже открыто шла в Англии —
вполне в духе Бабёфа, но с новым диагнозом. Война эта, писал Энгельс,
«становится год от году все яростнее, ожесточеннее и непримиримее;
враждующие стороны постепенно обособляются в два больших лагеря,
борющихся друг против друга: здесь — буржуазия, там — пролетари-
ат»637. Уже в 1844 году — в год восстания силезских ткачей — Deutsche
Allgemeine Zeitung высказывала едва ли не общее место, когда писала:
«Мы живем в Европе среди процессов всеобщей, европейской револю-
ции, и ее сознание на наших глазах склоняется к борьбе трудящихся
классов против буржуазии»638.
635
Hansemann D. Preußen und Frankreich. Leipzig, 1833. S. 268–269.
636
«In der Seele der Proletarier [werde] ein innerlicher Krieg gegen ihre vom Glück
mehr begünstigten Mitbürger [angeregt], für dessen Ausbruch die Richtung unserer Zeit,
welche jeder Art von Neid so günstig und jeder Autorität so feindselig ist, wahrlich keine
geringe Gefahr darbietet». — Votum Meding (6.1.1841), цит. по: Reulecke J. Sozialer Frie-
den durch soziale Reformen. Wuppertal, 1983. S. 38.
637
«von Jahr zu Jahr heftiger, leidenschaftlicher, unversöhnlicher; die Feindschaft teilt
sich allmählich in zwei große Lager, die gegeneinander streiten: die Bourgeoisie hier und
das Proletariat dort». — Engels F. Die Lage der arbeitenden Klasse in England (1845) //
MEW. 1957. Bd. 2. S. 359 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 1955. Т. 2. С. 364. —
638
«Wir leben in Europa inmitten der Entwicklungen der allgemeinen, europäi-
schen Revolution, und ihr Bewußtsein schwankt sichtbar hinüber zu dem Kampfe der
arbeitenden Klassen gegen das Bürgertum». — Deutsche Allgemeine Zeitung. No. 176
(24.6.1844), цит. по: Kroneberg L., Schloesser R. Weber-Revolte 1844. Der schlesische We-
beraufstand im Spiegel der zeitgenössischen Publizistik und Literatur. Köln, 1979. S. 198.
После того как различение «политической революции» (то есть

такой, которая касалась государственно-гражданской, конституцион-
но-правовой стороны) и «социальной» (касавшейся общества) было
сформулировано — «наша революция была вовсе не столкновением
партий, а общественной болезнью», как выразился в 1819 году виконт
де Сюло639, — вскоре произошла и конкретизация социальных антаго-
низмов по дихотомичной классовой схеме. За этим стоял новый опыт:
после изобретения промышленных машин, вообще после технических
изобретений, напряжение между собственниками капитала и фабри-
кантами, с одной стороны, и вынужденными продавать свою рабочую
силу работниками, с другой стороны, возрастало. За научно-технической
предпосылкой этого социально-экономического напряжения постепен-
но — прежде всего во французском языке — закрепилось название «про-
мышленная революция». Самое раннее из известных на сегодняшний
день упоминаний этого понятия относится к 1797 году640 и фиксирует
еще то значение слова «революция», которое было принято в XVIII веке.
С изобретениями в области искусств и ремесел, особенно с изо-
бретением паровой машины и механических прядильного и ткацкого
станков или добычи сахара из свеклы, отдельные революции стали
суммироваться и в 1827 году получили обобщающее название «grande
Révolution industrielle»641. В 1830-х годах эти, касавшиеся поначалу только
промышленного производства, революции уже начинают обсуждать
вкупе с их социальными последствиями: они вызывают «подлинную
революцию в общественных отношениях»642. «Великие открытия в на-
639
«notre révolution n’ a point été une querelle de partis, mais une maladie sociale». —
Suleau V. de. De la situation des royalistes, et d’une influence particulière dans le ministère //
Le conservateur. 1819. Vol. 5. P. 455.
640
Morgue. J. A. De la France relativement à l’ Angleterre et à la maison d’Autriche (1797),
цит. по: Schnur R. Land und Meer — Napoleon gegen England // Zeitschrift für Politik.
1961. Bd. 8. S. 15. — События в Англии шли опережающими темпами, а формирова-
ние понятий, наоборот, отставало — см. примеры в: Nolte E. Marxismus und industrielle
Revolution. Stuttgart, 1983. S. 23 ff., 267 ff.; Hilger D., Hölscher L. Industrie // Brunner O.,
Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. 1982. Bd. 3. S. 293 ff.
641
Moniteur Universel (17.8.1827), цит. по: Bezanson A. The Early Use of the Term
Industrial Revolution // Quarterly Journal of Economies. 1922. Vol. 36. P. 344.
642
«une véritable révolution dans les relations sociales». — Archives parlementaires
(12.5.1835), цит. по: Ibid. S. 347. — Воздействие начинавшейся индустриализации
на общество было центральной темой у Сен-Симона и Конта, хотя они и не исполь-
зовали выражения «индустриальная революция». Их проект общества — политиче-
ский и одновременно социальный, но не экономический. Поэтому обнаруженные
ими конфликтные линии проходят не внутри индустриализированного общества —
например, между владельцем фабрики и фабричным рабочим, — а между ними, с од-
уках и в промышленности вызывают не только научные и индустри-

альные революции, но также революции социальные и политические
[…]. Да, машина […] несет в своем чреве тысячу маленьких революций
и великую социальную и политическую Революцию», — такую при-
чинно-следственную связь между разными революциями установил
Кабе, — впрочем, не проводивший еще строгого различия между «по-
литической» революцией и «социальной»643.
Энгельс в 1845 году употребил это выражение с тем, чтобы в ка-
честве обобщающего понятия в форме собирательного единственного
числа встроить его в мировую историю и связать с «историей рабочего
класса». «Эти изобретения послужили, как известно, толчком к про-
мышленной революции — революции, которая одновременно произве-
ла полный переворот в гражданском обществе и всемирно-историче-
ское значение которой начинают уяснять себе лишь в настоящее время.
Англия — классическая страна этого переворота, тем более мощного,
чем бесшумнее он совершался, и Англия поэтому является также клас-
сической страной развития его главного результата — пролетариата»644.
ной стороны, и победителями революции 1789 года — с другой: «Индустриальный

класс (les industriels) составляет более двадцати четырех двадцать пятых нации»,
однако господствует над ними праздное меньшинство — буржуазия. Эта двухкласс-
ная схема еще целиком находится под влиянием аргументов Сийеса и Бабёфа: «Ce
ne sont point les industriels qui ont fait la révolution, ce sont les bourgeois […] les mili-
taires qui n’ étaient pas nobles, les légistes qui étaient roturiers, les rentiers qui n’ étaient pas
privilégiés» [Saint-Simon C.-H. de. Catéchisme des industriels (1823/24) // Idem. Œuvres /
Ed. E. Dentu, E. Leroux. 1875 (reprint). T. 8. Paris, 1966. T. 4. P. Ll ff.]. Только когда мир-
ные представители индустриального класса (Industrielle) во главе со специалистами
из сфер науки и предпринимательства добьются политической власти, революция
будет завершена. На место господства придет управление в интересах всех. В поста-
новке целей оба социолога едины с социалистическими и коммунистическими про-
граммами, но они обходят молчанием именно те конфликты, которые возникли в об-
ществе вследствие индустриальной революции. Их «индустрия» — это совершенно
антиреволюционная программа, из чего становится ясным, почему они открыто из-
бегают просящегося под перо словосочетания «индустриальная революция».
643
«Les grandes découvertes dans les sciences et dans l’industrie ne font pas seule-
ment des Révolutions scientifiques et industrielles, mais aussi des Révolutions sociales
et politiques […] Oui, la machine […] porte dans son ventre mille petites révolutions
et la grande Révolution sociale et politique». — Cabet E. Voyage en Icarie (1842). Paris,
1846. P. 468–469. — В научную теорию выражение «индустриальная революция»
внедрилось после выхода работы: Toynbee A. Lectures on the Industrial Revolution in
England. London, 1884. О современных дебатах на эту тему см.: Rapp F. u.a. Determi-
nanten der technischen Entwicklung. Strukturmodelle in der Geschichtsschreibung über
die Industrialisierung in Europa. Berlin, 1980. S. 32 ff.; Salin E. Industrielle Revolution //
Kyklos. 1956. Bd. 9. S. 299 ff.
644
«Die Erfindungen gaben bekanntlich den Anstoß zu einer industriellen Revolution,
Так понятие «индустриальная революция» сделалось периодизацион-

ным понятием, обозначающим определенную эпоху и заставляющим
мысленно объединять научно-технические причины в узком смысле
с далекоидущими экономическими, социальными и, в конце концов,
политическими последствиями.
После того как была осуществлена эта дифференциация понятий,
Маркс и Энгельс с их помощью сформулировали насыщенные историо-
софскими идеями проекты, которые значительно расширили традици-
онную семантику, существовавшую со времен Великой Французской
революции. Данное ими экономическое обоснование взаимозависи-
мости между разными революциями указывает на глубинные изме-
нения в опыте, к которым добавлялось ожидание коммунистического
будущего. Маркс и Энгельс никогда не разрабатывали догматической
и стройной теории революции, а их словоупотребление было гибким,
но тем не менее использовавшиеся ими понятия можно ранжировать
по признаку временнóй протяженности.
В рамках исторического развития способов производства сама
индустриальная революция представляет собой длительный процесс,
который как бы непрерывно ведет от капитализма к социализму и ком-
мунизму. В среднесрочной перспективе индустриальная революция
приводит — в зависимости от кризисов — к социальным революциям
в общественной системе; но эти последствия могут наступать и очень
быстро645. И наконец, политические революции представляют собой
во всяком случае кратковременные события, ведущие к переходу вла-
сти от одного господствующего класса к другому и к адаптации госу-
дарственного строя к изменившимся промышленным, экономическим
и социальным условиям и потребностям646.
einer Revolution, die zugleich die ganze bürgerliche Gesellschaft umwandelte und deren
weltgeschichtliche Bedeutung erst fetzt anfängt erkannt zu werden. England ist der klas-
sische Boden dieser Umwälzung, die um so gewaltiger war, je geräuschloser sie vor sich
ging, und England ist darum auch das klassische Land für die Entwicklung ihres haupt-
sächlichsten Resultates, des Proletariats». — Engels F. Lage der arbeitenden Klasse. S. 237
(цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 243. — Примеч. пер.).
645
Так звучал прогноз на новый, 1849 год. «Только тогда, когда чартисты ока-
жутся во главе английского правительства, социальная революция перейдет из об-
ласти утопии в область действительности». — Marx K. Die revolutionäre Bewegung
(1.1.1849) // MEW. 1959. Bd. 6. S. 150 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 6. С. 160. —
646
Синхронное соединение трех временных пластов обнаруживаем в знамени-
той фразе: «Von allen Produktionsinstrumenten ist die größte Produktivkraft die re-
volutionäre Klasse selbst. Die Organisation der revolutionären Elemente als Klasse setzt
Понятие bürgerliche Revolution встречается у Маркса и Энгельса

сравнительно редко647. Подразумевает оно, прежде всего, различные
революции, которые проделало бюргерство/буржуазия (Bürgertum)
в ходе европейской истории — от Stadtbürgertum («граждане города»,
«бюргерство», «горожане», «городская буржуазия») до Staatsbürgertum
(«граждане государства», «гражданство»): в последнем случае имеет-
ся в виду тот слой, который одержал верх после 1789 года, и к нему
по преимуществу стало относиться это понятие.
В этой линейной перспективе понятие «пролетарская революция»
обозначает одну из сменяющих друг друга стадий. Сначала ее ожида-
ли в Англии, где промышленная революция зашла наиболее далеко,
а в канун 1848 года — в Германии: «На Германию коммунисты обращают
главное свое внимание потому, что она находится накануне буржуаз-
ной революции, потому, что она совершит этот переворот при более
прогрессивных условиях европейской цивилизации вообще, с гораз-
до более развитым пролетариатом, чем в Англии XVII и во Франции
XVIII столетия. Немецкая буржуазная революция, следовательно, может
быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции»648.
Мозес Хесс был согласен с этим диагнозом: «На самом деле полное
индустриальное развитие, вся история цивилизации должны предше-
ствовать той революции, которая приведет к коммунизму»649. Но он да-
вал более скептический прогноз: «Антагонизм этих двух классов, в Гер-
мании недостаточно проявленный, чтобы здесь когда-либо без толчка
die fertige Existenz aller Produktivkräfte voraus, die sich überhaupt im Schoß der alten
Gesellschaft entfalten konnten». — (Перевод: «Из всех орудий производства наиболее
могучей производительной силой является сам революционный класс. Организа-
ция революционных элементов как класса предполагает существование всех тех
производительных сил, которые могли зародиться в недрах старого общества»). —
Marx K. Das Elend der Philosophie (см. примеч. 558). S. 181 (цит. по: Маркс К., Эн-
гельс Ф. Соч. Т. 4. С. 184. — Примеч. пер.).
647
Ср.: Schmitt Е., Meyn М. Ursprung (см. примеч. 625). S. 645.
648
«Auf Deutschland richten die Kommunisten ihre Hauptaufmerksamkeit, weil
Deutschland am Vorabend einer bürgerlichen Revolution steht, und weil es diese Um-
wälzung unter fortgeschritteneren Bedingungen der europäischen Zivilisation überhaupt
und mit einem viel weiter entwickelten Proletariat vollbringt als England im 17. und
Frankreich im 18. Jahrhundert, die deutsche bürgerliche Revolution also nur das unmit-
telbare Vorspiel einer proletarischen Revolution sein kann». — Marx K., Engels F. Manifest
(см. примеч. 558). S. 493 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 459. — Примеч. пер.).
649
«In der Wirklichkeit muß eine ganze industrielle Entwicklung, die ganze Ge-
schichte der Zivilisation jener Revolution vorhergehen, die den Kommunismus zur Folge
hat». — Hess M. Die Folgen der Revolution des Proletariats (1847) // Idem. Sozialistische
Aufsätze. 1841–1847 / Hrsg. T. Zlocisti. Berlin, 1921. S. 224.
извне могла произойти пролетарская революция, все же проявлен уже

настолько, что перспектива буржуазной революции здесь реальна»650.
Буржуазная революция, по мнению Хесса, могла бы быть успешной
только в том случае, если буржуа и рабочие еще выступали бы единым
фронтом, как в 1789 году, но в Германии время для этого уже прошло.
Поэтому, считал он, немецкая буржуазия не способна к действиям. Так
дифференциация между «индустриальной», «социальной» и «полити-
ческой революцией» всегда служила для того, чтобы анализировать
долго-, средне- и краткосрочные факторы с целью выявления подхо-
дящего момента, когда их комбинация будет обещать успех. В своем
прогнозе, таком же осторожном, как и у Хесса, Штефан Борн писал
в 1848 году: «Наше время — еще целиком и полностью незрелое, наши
обстоятельства — половинчатые, наша революция — это еще не соци-
альная революция, она еще имеет целиком и полностью политическую
природу; она и не может быть иною, так как условия для обществен-
ного переворота пока еще отсутствуют»651.
Реальный ход революции 1848–1849 годов подтвердил этот анализ.
Поэтому понятие «пролетарская революция» и для Маркса осталось
понятием, обозначающим ожидание, и в него должны были в большей
или меньшей степени вписываться все новые эмпирические события.
После краха планов и надежд 1848 года Маркс стал связывать планы
и надежды с каждым следующим экономическим кризисом, с каж-
дой европейской войной. Поэтому, когда началась война 1870 года,
он взывал к рабочим: «Им нужно не повторять прошлое, а постро-
ить будущее»652. Затем Парижская коммуна дала им первую револю-
цию, «в которой рабочий класс был открыто признан единственным
650
«Der Gegensatz dieser beiden Klassen, in Deutschland nicht ausgebildet genug,
um hier jemals ohne Anstoß von außen eine proletarische Revolution zuwege zu brin-
gen, ist doch schon so ausgebildet, um hier eine bürgerliche in Aussicht zu stellen». —
Ibid. S. 230.
651
«Unsere Zeit ist eine ganz und gar unfertige, unsere Zustände sind halbe, unsere
Revolution ist noch keine sociale Revolution, noch ist sie ganz und gar politischer Natur;
sie kann nicht anders sein, denn die Bedingungen für eine gesellschaftliche Umwälzung
sind noch nicht vorhanden». — Born S. Die Moralischen und die Unmoralischen, die
Freien und die Despoten (3.6.1848) // Bernstein E. (Hrsg.) Documente des Socialismus.
Berlin, 1902 (reprint: Frankfurt a.M., 1968). Bd. 1. S. 78.
652
«Sie haben nicht die Vergangenheit zu wiederholen, sondern die Zukunft aufzu-
bauen». — Marx K. Zweite Adresse des Generalrats über den Deutsch-Französischen
Krieg (9.9.1870) // MEW. 1962. Bd. 17. S. 277 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 17.
классом, способным к общественной инициативе»653. Ее правительство

«была открытой, наконец, политической формой, при которой могло
совершиться экономическое освобождение труда»654. Но и этот процесс
закончился неудачей: «Заговор господствующего класса для подавле-
ния революции при помощи гражданской войны под покровительством
чужеземного завоевателя […] закончился кровавой бойней в Париже»655.
Удвоение революционной метафорики («подавление» «революции»
путем «гражданской войны») направлено, по-прежнему, на то, чтобы
терминологически отделить пролетарскую революцию от идущей граж-
данской войны и таким образом обезопасить ее как залог будущего
успеха. Однако впоследствии элементы дифференцированного понятия
революции были скомпонованы по-другому.
В 1886 году постаревший Энгельс полагал, что «Англия является
единственной страной, где неизбежная социальная революция может
быть осуществлена всецело мирными и легальными средствами»656.
Шансы на успех в гражданской войне он по техническим причинам
считал менее надежными, тогда как «индустриальная революция»,
по его мнению, все равно приведет к решительному бою «двух великих
классов» — буржуазии и пролетариата657. Это относилось и к Германии:
«Ирония всемирной истории ставит все вверх ногами. Мы, ‘револю-
ционеры’, ‘ниспровергатели’, мы гораздо больше преуспеваем с помо-
щью легальных средств, чем с помощью нелегальных или с помощью
переворота»658. Таким образом, закон и право по-прежнему целиком
653
«die erste Revolution, in der die Arbeiterklasse offen anerkannt wurde als die einzi-
ge Klasse, die noch einer gesellschaftlichen Initiative fähig war». — Idem. Der Bürgerkrieg
in Frankreich (1871) // Ibid. S. 344 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 348. —
654
«die endlich entdeckte politische Form, unter der die Ökonomische Befreiung der
Arbeit sich vollziehen konnte». — Ibid. S. 342 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 17.
655
«Die Verschwörung der herrschenden Klasse zum Umsturz der Revolution durch
einen: unter dem Schutz des fremden Eroberers geführten Bürgerkrieg […] gipfelte
in dem Blutbade von Paris». — Ibid. S. 360; цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 17.
С. 364. — (Примеч. пер.).
656
«daß England das einzige Land ist, wo die unvermeidliche soziale Revolution
gänzlich mit friedlichen und gesetzlichen Mitteln durchgeführt werden könnte». — En-
gels F. Vorwort zur englischen Ausgabe des «Kapital» (5.11.1886) // Ibid. 1947. Bd. 23.
S. 40 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 34. — Примеч. пер.).
657
Engels F. Einleitung zu Karl Marx’ «Klassenkämpfe in Frankreich 1848 bis 1850»
(1895) // Ibid. Bd. 22. 515.
658
«Die Ironie der Weltgeschichte stellt alles auf den Kopf. Wir, die «Revolutionäre»,
die «Umstürzler», wir gedeihen weit besser bei den gesetzlichen Mitteln als bei den un-
на стороне грядущей пролетарской революции. Она легитимна — «пра-

во на революцию является единственным действительно ‘историче-
ским правом’»659 — и поэтому может пользоваться любыми средствами,
но легальными даже лучше, чем нелегальными.
Независимо от того, как компоновались дифференцированные
понятия революции (которые всегда одновременно мыслились систе-
матически и исторически) в марксизме, еще до революции 1848 года
возникло новое базовое знание: всякое революционное движение ха-
рактеризуется наличием своих особых экономически обусловленных
интересов у каждого слоя. Народно-хозяйственный комитет Франк-
фуртского парламента однозначно указывал на то, что «в любой ре-
волюции материальные и социальные интересы народа, которые ему
ближе, чем политические идеи, всегда являют собою подлинные фак-
торы, действующие в самых глубинных основаниях движения»660.
Около 1850 года Винкельблех, выступавший в защиту доиндустри-
ального ремесленного труда, вынужден был констатировать, что по-
литические партии безуспешно пытаются с помощью компромиссов
«положить конец революции». Их усилия приводят совсем к другому:
«индустриальной революции отводится решающая роль в развитии
всего этого процесса». Начиная с этих пор капитал осуществляет «со-
циальное и политическое господство». Было бы, пишет далее Винкель-
блех, «величайшим заблуждением рассматривать политическое спокой-
ствие, царящее в большинстве европейских государств, как окончание
революционной борьбы». Борьба продолжается «в области социальной
жизни […] Но поскольку в этой области индустрия обладает реша-
ющим перевесом, то ту важную истину, что сейчас всеобщая революция
почти полностью перешла в индустриальную, приходится повторять
беспрестанно»661.
gesetzlichen und bei dem Umsturz». — Ibid. S. 525 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
Т. 22. С. 546. — Примеч. пер).
659
«das Recht auf Revolution ist ja überhaupt das einzig wirkliche «historische
Recht»». — Ibid. S. 524 (цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 546. — Примеч.
пер.).
660
«bei jeder Revolution die materiellen und socialen Interessen des Volkes, welche
diesem näher liegen als die politischen Ideen, stets die eigentlichen, im tiefsten Grunde
wirkenden Faktoren der Bewegung sind». — Bericht des volkswirtschaftlichen Ausschus-
ses (3.10.1848) // Stenographische Berichte über die Verhandlungen der Deutschen cons-
tituierenden Nationalversammlung. Leipzig, 1848. Bd. 4. S. 2388–2389.
661
«der industriellen Revolution die entscheidende Rolle bei dem Fortgange der gan-
zen Entwicklung übertragen. [Das Kapital übe seitdem] die sociale und politische Herr-
schaft aus. Es wäre der größte Irrtum, die politische Ruhe, welche in den meisten europä-
На таком фоне разрабатывал свою теорию революции Лоренц фон

Штейн. Он исходил из того, что распределение собственности в лю-
бом обществе неизбежно порождает два класса — класс трудящихся
неимущих и класс нетрудящихся имущих. Хотя задача государства
в принципе заключается в том, чтобы обеспечивать баланс интересов
или, по крайней мере, равные для всех возможности, само государство
неизбежно всегда оказывается в руках господствующего класса. Поэто-
му «гражданская война […] есть не война граждан против граждан,
а война одного общественного класса, полностью отстраненного от го-
сударственной власти и угнетаемого ею, против другого»662.
В соответствии с законами движения истории, считал фон Штейн,
всегда имеют место две фазы — фаза политической революции и фаза
социальной революции, если только их не предотвратят соответству-
ющими реформами. Политическая революция — в отличие от смуты,
восстания или возмущения — «есть бунт зависимого или уже имущего
класса против такого строя государства, который отстраняет его от его
естественного политического или социального права»663. Революцию со-
вершают «не философские истины, а общественные классы»664. Поэтому
сохраняется неразрешимая проблема, возникающая после революции,
а именно — расхождение между философским, формирующим созна-
ние требованием равенства и господствующими интересами новых
обладателей собственности. И это напряжение, считал фон Штейн,
нарастает в особенности тогда, когда после достижения равных прав
уничтожаются фактические шансы на приобретение собственности.
Это — система существовавшего на тот момент «индустриального
ischen Staaten herrscht, als eine Beendigung des revolutionären Kampfes zu betrachten.
[Der Kampf werde auf] dem Boden des socialen Lebens fortgeführt. Da aber auf diesem
Boden die Industrie ein entscheidendes Übergewicht behauptet, so läßt sich die wichtige
Wahrheit, daß für jetzt die allgemeine Revolution fast ganz in die industrielle übergegan-
gen ist, nicht oft genug wiederholen». — Marlo K. [Winkelblech K. G.] Historische Einlei-
tung in die Ökonomie. Tübingen, 1885. S. 78.
662
«ein Bürgerkrieg […] kein Krieg von Bürgern gegen Bürger, sondern ein Krieg ei-
ner, von der Staatsgewalt gänzlich ausgeschlossenen und durch dieselbe unterdrückten
Klasse der Gesellschaft gegen die andere». — Stein L. von. Geschichte der socialen Bewe-
gung in Frankreich von 1789 bis auf unsere Tage (1850) / Hrsg. G. Salomon. München,
1921 (reprint: Darmstadt,1959). Bd. 1. S. 494.
663
«Die politische Revolution ist die Erhebung der abhängigen oder schon besitzen-
den Klasse gegen die Verfassung des Staats, welche sie von ihrem natürlichen politischen
und gesellschaftlichen Rechte ausschließt». — Ibid. S. 103.
664
«Nicht die philosophischen Wahrheiten, sondern die gesellschaftlichen Klassen
[machen] die Revolution». — Ibid. S. 101.
общества»665, в котором извлекающий прибыль капитал доминирует

над лишенным капитала трудом. Отсюда — угроза социальной револю-
ции, «в которой пролетариат и демократия подчинят себе государство
и его власть», что неизбежно приведет к победе несвободы, к террору
и обратно к диктатуре, потому что «число тех, кто при социальной ре-
волюции должен будет остаться в проигрыше, гораздо больше, чем тех,
кто от нее выиграет»666.
В отличие от Маркса, который всегда прогнозировал развитие
событий как неизбежное, Штейн работал с альтернативными прогно-
зами. Он противопоставлял социальной революции возможность со-
циальной реформы, в ходе которой государство повысило бы для всех
возможность заработать. Однако это, считал Штейн, станет возможно
лишь после того, «как между этими двумя классами установится яс-
ность по поводу их истинной взаимной заинтересованности»667. Только
после этого будущее окажется за социальной демократией.
Штейн обосновывал свою теорию революции не экономически,
а социологически и исторически. В итоге он выработал теорию, ана-
логичную Марксовой, утверждавшую наличие внутренней логики
в переходе от политической к социальной революции, однако пред-
сказываемые события он оценивал с противоположным, отрицатель-
ным знаком. Очень близкие друг к другу по диахронной структуре,
эти две теории привели к политически противоположным моделям
решения, о которых можно сказать, что они сохраняли свое влияние
еще и в ХХ веке.
VI.5. Уровень энциклопедических словарей

В энциклопедических словарях XIX века можно проследить две
тенденции. Во-первых, о «революции» говорится во всех; при этом,
хотя по-прежнему упоминаются значения этого слова в астрономии,
геологии, научно-технической или религиозной областях, историко-
политической области его употребления однозначно отдается прио-
ритет по сравнению с ними. Политическое понятие при этом вбирает
в себя значения, которые прежде упоминались только в статьях Смута
665
Ibid. S. 126.
666
«die Zahl derer, welche bei einer sozialen Revolution zu verlieren haben, ist bei
weitem größer als die, welche dabei gewinnen». — Ibid. S. 129.
667
«sowie die beiden Klassen sich über ihr wahres gegenseitiges Interesse verständi-
gen. — Ibid. 1921 (reprint: 1959). Bd. 3. S. 207.
или Гражданская война. Новым элементом является центральное место,

отводимое описанию французского революционного опыта, который
систематизируется и одновременно переносится на всю историю. Точно
так же и новое выражение «Гражданская война» вбирает в себя новый
опыт, однако остается при этом чисто политическим понятием, без со-
циальных ассоциаций. Теснее всего связаны с традиционным государ-
ственно-правовым взглядом старые понятия — те, которые относятся
к семантическому полю «смуты».
Во-вторых, в диахронном разрезе можно констатировать, что до ре-
волюции 1848 года статьи построены скорее систематически, они об-
наруживают более или менее откровенную партийную тенденцию
и остаются в пределах историософских толкований будущего. После
революции 1848 года преобладают скорее легалистские тенденции, ко-
торым, с другой стороны, соответствует возросшее количество исто-
рических описаний минувших революций. «Государственная измена»
остается актуальной, «революция» же историзируется.
VI.5.а. «Революция»
Стереотипом через словари проходит констатация, что вообще ре-

волюции — это зло и что их можно и нужно предотвращать с помощью
реформ. В пределах этой принципиально антиреволюционной оценки
встречаются, правда, открытые или скрытые отклонения, которые дела-
ют, под теми или иными предлогами, возможным одобрение революции.
Показателен в этом отношении переход от индифферентной статьи
в словаре Брокгауза 1817 года к статье 1820 года, где говорится, что если
реформы не происходят или не срабатывают, то революции становятся
«совершенно неизбежными». Более того: «В то время как народ, до-
стигший зрелости, жаждет свободной политической жизни, если эта
зрелость дерзает насильственно вторгаться даже в самое глубинное
и самое священное достояние человека — его убеждения, тогда должны
состояться революции». Следствия их будут «более или менее велики-
ми и целительными». А на вопрос, «совершила ли Германия уже свою
революцию, или ей еще предстоит ее выдержать», ответ дается в том

смысле, что «Германия в целом на самом деле не испытала революции»668.
В издании 1830 года слегка смягченно669, а в издании 1847 года на-
прямую670 «революция» определяется как «катастрофа» — в отличие
от латентно-революционного языка, которым изъяснялся прежде всего
Вильгельм Шульц в Современном Брокгаузе. О революции в этом из-
дании речь ведется во множестве других статей, тогда как отдельную
статью Революция издатели предпочли в него не включать671.
Если необходимая реформа не состоится или не сработает, то зара-
нее ясно, кто виноват в революции: «Правительства всегда сами были
в них виноваты, хотя и не всегда они одни», — констатировал Круг672
и при этом обращал внимание на то, что словами «революционер»
(Revolutionar)673 или «одержимый революцией» (revolutionssüchtig) «часто
слишком разбрасывались, как словом ‘еретик’», а ведь предложения
людей, которых так называли, были нацелены на то, чтобы «предот-
вратить всякую революцию».
Следующий вывод, который был сделан, гласил, что если рефор-
мы задерживаются, то революции становятся необходимыми. На этот
исторический цейтнот, уклониться от которого невозможно, указыва-
ет в особенности Шульц в своей фундаментальной статье Революция
в словаре Роттека-Велькера674. При изменяющихся материальных и идей-
ных условиях революции становятся даже неизбежными, пишет он:
«Таким образом, революции — тоже плоды с древа познания, которым
требуется определенное время, чтобы созреть; и в этом смысле надо
сказать, что их невозможно делать, они образуются»675. А всемирно-
668
«Während das zur Mündigkeit herangereifte Volk sich nach einem freien politi-
schen Leben sehnt, wenn sie wohl gar in das innerste und heiligste Eigentum des Men-
schen und der Überzeugung, gewaltsame Eingriffe wagt: so müssen Revolutionen erfol-
gen»; «ob Deutschland seine Revolution schon gemacht oder noch zu bestehen habe»;
«Deutschland im Ganzen nicht eigentlich revolutionirt sei». — [Brockhaus]. Conversa-
tions-Lexicon oder kurzgefaßtes Handwörterbuch. 4. Aufl. Leipzig, 1817. Bd. 1. S. 227
(cтатья Revolution); Ibid. 5. Aufl. Leipzig, 1820. Bd. 8. S. 238 (cтатья Revolution).
669
Ibid. 7. Aufl. Leipzig, 1830. Bd. 9. S. 234 (cтатья Revolution).
670
Ibid. 9. Aufl. Leipzig, 1847. Bd. 12. S. 97 (cтатья Revolution).
671
Schulz W. Zeitgeist (см. примеч. 590). S. 461; Idem. Untersuchungen, politische in
Deutschland (см. примеч. 608). S. 180–181.
672
Krug W. T. Allgemeines Handwörterbuch der philosophischen Wissenschaften
nebst ihrer Literatur und Geschichte. Leipzig, 1828. Bd. 3. S. 476 (cтатья Revolution).
673
Ibid. Статья Revolutionär.
674
Schulz W. Revolution // Rotteck С. von, Welcker С. Th. (Hrsg.) Staats-Lexicon.
1842. Bd. 13. S. 722 ff.
675
«So sind also auch die Revolutionen Früchte vom Baum der Erkenntnis, die zur
исторические параллели служат для легитимации676. Прежде всего — Ве-

ликая Французская революция — «вышка, с которой открывается более
ясный вид и на прошлое, и на будущее жизни народов […]677. По раз-
меренной дороге нации постепенно продвигаются вперед; но они про-
двигаются, с трудом толкая перед собой все увеличивающуюся кучу
обломков прошлого. Если вовремя не позаботиться о том, чтобы убрать
это препятствие, то нации уже не переберутся через него медленным
шагом постепенных реформ, но лишь революционным прыжком»678.
А тогда установится чрезвычайное — во всех отношениях — положе-
ние. «И когда в конце концов на одной стороне будут пустые желудки
и полные головы, а на другой — полные желудки и пустые головы,
то кто бы еще мог сомневаться в исходе?»679 В постулируемом Шульцем
требовании реформы содержится более или менее прикрытая угроза
революции. Однако ни один энциклопедический словарь не заходит
так далеко, чтобы требовать для народа активного права на револю-
цию. Вместо этого словарь Брокгауза и вслед за ним другие помещали
длинные — предостерегающие — статьи о французском революцион-
ном трибунале. И только Шульц, который писал, находясь в эмигра-
ции в Швейцарии, проявил — с исторических позиций — в отношении
террора понимание680.
Только в 1850 году энциклопедический словарь Майера, имеющий
демократическую окраску, совершенно открыто признает за народом
всемирно-историческое право на революцию681. «Какая огромная сила
Reife einer bestimmten Zeit bedürfen; und in diesem Sinne muß man sagen, daß sie sich
nicht machen lassen, sondern daß sie werden». — Ibid. S. 723.
676
Ср. также: Wigand O. Conversations-Lexicon. Für alle Stände. Von einer Gesell-
schaft deutscher Gelehrten bearbeitet. 1836. Bd. 6. S. 499 ff. (cтатья Revolution); Pie-
rer A. H. Encyklopädisches Wörterbuch der Wissenschaften, Künste und Gewerbe. 1844.
Bd. 25. S. 52– 5 3 ( cтатья Revolution); [Brockhaus]. Conversations-Lexicon oder kurzge-
faßtes Handwörterbuch. 7. Aufl. Leipzig, 1830. Bd. 9. S. 234 (cтатья Revolution).
677
«die Warte, von der aus sich ein hellerer Blick zugleich über die Vergangenheit
und die Zukunft des Völkerlebens öffnet». — Schulz W. Revolution. S. 734.
678
«Auf gemessener Bahn rücken die Nationen langsam vorwärts; aber sie rücken
vorwärts, indem sie den wachsenden Schutt der Vergangenheit mühsam vor sich her-
schieben. Ist man nicht zeitig darauf bedacht, die Hindernisse wegzuräumen, so kommen
sie nicht mehr im langsamen Schritte der damaligen Reform, sondern nur noch im revo-
lutionären Sprunge hinüber». — Ibid. S. 739.
679
«Und wenn endlich die leeren Magen und die vollen Köpfe auf der einen Seite ste-
hen, die vollen Magen und die leeren Köpfe auf der anderen Seite, wie könnte noch der
Ausgang zweifelhaft sein?» — Ibid.
680
Ibid. S. 729.
681
«Welch eine ungeheure Gewalt liegt in dem Wort Revolution […] Die ganze Na-
заключена в слове ‘революция’ […] Все развитие природы, от эпохи

к эпохе, представляет собою непрерывную революцию, мировая ис-
тория — пеструю череду сменяющих друг друга революций, культура
в ступенях своего восходящего движения отмечена знаком револю-
ции». Революция, говорится далее в этой статье, никогда не соверша-
ется отдельными личностями: «революция всегда происходит из всей
совокупности народа», который, однажды став своим собственным
господином, сделает всякую революцию излишней. «Поэтому в рес-
публиках никаких революций не будет»682 — такой вывод делает автор,
следуя теории демократии. Причиной неудачи германской революции
1848 года стала, по его словам, «парализующая сила» некогда либе-
ральной оппозиции. Однако революция продолжается, утверждает
он, подобно Марксу: «Ход революционного переворота всех вещей
еще не закончен, но он пойдет по руинам и трупам, чтобы проложить
дорогу человечности и братской любви»683. Это был эпилог революции,
разыгранный на страницах энциклопедического словаря.
Блунчли684, который в любой революции видит зло и выступа-
ет за реформы, настойчиво указывает — как до него Круг685 — на то,
что республики не менее подвержены революциям, чем прочие виды
государственного устройства686. При этом он все же признает, что «пра-
во на революцию» есть «право народной натуры, которая не знает,
как иначе себя спасти» — то есть право на необходимую оборону.
Хотя революция и не прописана в законах (ungesetzlich), она, по мне-
нию Блунчли, не обязательно есть преступление: виновными являются
«легитимные властители»687. Стиль становится отстраненным, биоло-
гические метафоры обновляются, всякая революция рассматривается
turentwicklung, von Zeitalter zu Zeitalter, ist eine fortgesetzte Revolution, die Weltge-
schichte eine bunte Reihe von aufeinanderfolgenden Revolutionen, die Kultur in ihren
steigenden Graden von Stufe zu Stufe mit einer Revolution markiert». — Meyer J. Das
große Conversations-Lexikon für die gebildeten Stände. Hildburghausen, 1850. Bd. 35.
S. 1003 ff. (cтатья Revolution und Reform).
682
«die Revolution geht immer aus der Gesamtheit des Volkes hervor»; «In Republiken
wird es daher keine Revolution geben». — Ibid. S. 1003.
683
«Der Lauf des revolutionären Umschwungs der Dinge ist noch nicht vollen-
det, aber er wird sich seinen Weg über Trümmer und Leichen hinweg nehmen, um der
Menschlichkeit und Bruderliebe die Bahn zu brechen». — Ibid. S. 1007.
684
Bluntschli J. C., Brater K. L. T. Deutsches Staatswörterbuch. 1864. Bd. 8. S. 605 ff.
(cтатья Revolution und Reform).
685
Ср.: Krug W. T. Allgemeines Handwörterbuch. 1828. Bd. 3. S.
686
Ibid. S. 606.
687
«das Recht der Revolution sei das Recht der Volksnatur, die sich nicht mehr an-
ders zu retten weiß». — Ibid. S. 607.
как «опасный жизненный кризис», но «никогда не принцип, на кото-

ром строится государство»688 — такова квинтэссенция идеи правового
государства.
В словаре Брокгауза издания 1864 года понятие революции полностью
историзировано; автор статьи отказывается от рассмотрения социальных
аспектов и систематических аналогий, чтобы дать индивидуализирующую
характеристику «переворотов» (Umwälzungen) как «поворотных пунк-
тов» и «катастроф» в жизни германских и романских народов Европы
и Америки. Единственный положительный итог — в «принципе нацио-
нальности», который «на протяжении одной человеческой жизни привел
к национальному возрождению Италии, Германии, Венгрии и (добавлено
в 1886 году) дунайских стран»689. Статья стала короче, но зато к ней была
присоединена соответственно более длинная статья о революционных
войнах 1792–1802 годов690. В том же году (1864) в консервативном словаре
Вагенера появилась длинная статья о революции, которая ограничивалась
лишь историческим объяснением и рассказом о Великой Французской
революции, причины которой, как утверждалось, лежали во «француз-
ском национальном характере», сохраняющемся на протяжении веков691.
Таким образом, революция становится эпифеноменом политических
национальных историографий. Диагноз словаря Вагенера завершается
констатацией того, «что в настоящее время мировым революционером
является уже не француз, а англичанин», причем не по экономическим
причинам, а потому, что практики и тактики конституционной и внешней
политики сделали Англию «первой мировой державой»692.
Таким образом, в языке, нормируемом энциклопедическими словаря-
ми, понятие революции утрачивает свою историософски и теоретически
осмысляемую направленность в будущее, которая за ним сохранялась
до середины столетия. В качестве понятия, альтернативного «реформе», оно
раньше призвано было служить руководством к действию, даже при том,
688
Ibid. S. 606.
689
[Brockhaus]. Conversations-Lexicon oder kurzgefaßtes Handwörterbuch. 11. Aufl.
1864. Bd. 12. S. 464–465 (cтатья Revolution); Ibid. 13. Aufl. 13. 1886. Bd. S. 652–653
(cтатья Revolution).
690
Ibid. 11. Aufl. Bd. 12. S. 466–467 (cтатья Revolutionskriege). — Meyer H. J. Neu-
es Konversations-Lexikon. 4. Aufl. 1889. Bd. 13. S. 768 (cтатья Revolution). Майер
еще придерживается историко-правовой систематизации революций, чтобы при-
знать за ними историко-политическую роль в качестве «натуральных явлений
в жизни народов».
691
Wagener H. Staats- und Gesellschaftslexikon. Bd. 17. S. 125 (cтатья Revolution).
692
«daß gegenwärtig nicht mehr der Franzose, sondern der Engländer der Revoluti-
onär der Welt ist». — Ibid. S. 137–138.
что, ассоциируясь с террором и насилием, само это понятие не часто встре-

чало одобрение. А после революции 1848 года оно все больше историзи-
руется, те аспекты его содержания, которые касаются прежде всего соци-
ально- и конституционно-политических тем, оттесняются на задний план
национально-государственными смысловыми функциями (Sinnvorgaben).
Лексически понятие революции бледнеет в той мере, в какой одобрение
революции ограничивается одной лишь социал-демократией.
VI.6.б. «Гражданская война»
Как известно, похвалы войне, все больше распространявшиеся

на протяжении XIX века, не относились к войне гражданской. Она
считалась, как и прежде, «самой ужасной и пагубной из всех войн»693.
Установлено также, что «гражданская война» в XIX веке, в отличие
от предшествовавших эпох, уже практически не дефинировалась фор-
мально как война между гражданами одного города, одной страны
или одного государства: теперь она определялась как сопряженное
с насилием, кровавое противостояние между двумя партиями в од-
ном государстве или народе, которые конфликтуют либо между собой,
либо с главой государства и его партией. Согласно краткой формуле,
данной в словаре Брокгауза в 1820 году, это «война одной части народа
против другой»694, а в 1853 году она переопределяется как «война между
враждующими партиями в одном и том же государстве»695.
Ни в одном энциклопедическом словаре не встречается интерпре-
тация гражданской войны как борьбы между классами. Таким образом,
превалируют чисто политические понятия, которые, однако, подра-
зумевают, что с точки зрения международного права и права войны
обе стороны в таком конфликте рассматриваются как равноправные.
Дальше всех идет в этом отношении словарь Роттека: «Для граж-
данских войн можно представить себе разнообразные юридические
поводы, наличие которых дает одной или другой стороне, или обеим,
693
«der schrecklichste und verderblichste aller Kriege». — Blum R. Volksthümliches
Handbuch der Staatswissenschaften und Politik. Ein Staatslexicon für das Volk. Leipzig,
1848. Bd. 1. S. 165 (cтатья Bürgerkrieg).
694
«der Krieg eines Teils des Volkes gegen den anderen». — [Brockhaus]. Conversa-
tions-Lexicon. 5. Aufl. 1820. Bd. 5. S. 508 (cтатья Krieg).
695
«ein Krieg zwischen feindlichen Parteien in demselben Staate». — Ibid. 10. Aufl.
1853. Bd. 9. S. 221 (cтатья Krieg); также в: 11. Aufl. 1866. Bd. 9. S. 78; 13. Aufl. 1885.
Bd. 10. S. 610.
внешнее право взяться за оружие»696. Далее автор статьи определяет

тот рубеж, после которого восстание — с правовой точки зрения не-
что всегда запрещенное, — переходит в гражданскую войну. Нужно,
чтобы у смутьяна (Aufrührer) имелись правомерные и обоснованные
с точки зрения естественного права мотивы для его борьбы против
«террористической системы», без которых, например, невозможно
добиться поддержки общественного мнения697. Обладая «патриоти-
ческим направлением мыслей»698, можно идти на тот риск, который
несет с собой любая гражданская война. Когда она началась, решает
в ней все один лишь успех; и тогда тот, кто является «политическим
преступником» с точки зрения старого режима, может превратиться
в спасителя отечества, как показывают события 1688 года в Англии,
1820 года в Испании и 1830 года во Франции699. После же гражданской
войны должно царить гуманное уголовное право: «Тогда есть только
победители и побежденные, а не верные долгу и преступники»700.
В системе же, которая является одновременно легитимной и ли-
беральной, подобных альтернатив и возникнуть не может, поэтому ее
и надо ввести — такова инструкция к действию, косвенно высказанная
в статье. Так, отрицательный опыт Великой Французской революции
Роттек пытался смягчить своей жесткой критикой в адрес системы по-
литических репрессий в Германском союзе. Гражданская война против
тирании в конечном счете разрешена, даже если ее методы придет-
ся — насколько это возможно — легализовать. Более простая демокра-
тическая аргументация встречается нам у Блюма701, который возлагает
вину за гражданскую войну на правительство, не позволяющее народу
самому вершить свою судьбу.
Еще один вариант потенциального оправдания гражданской вой-
ны был связан с ее историософской и исторической классификацией.
Майер писал, что гражданские войны возникают «всякий раз, когда
в том или ином народе партии достигают своих политических инте-
696
«Zu Bürgerkriegen sind mancherlei rechtliche Anlässe gedenkbar, deren Vorhan-
densein nämlich der einen oder der anderen Partei oder auch beiden das äußere Recht
gibt, zu den Waffen zu greifen». — Rotteck C. von. Krieg // Idem., Welcker C. Th. (Hrsg.)
Staats-Lexicon. Bd. 8. 1839. S. 371.
697
Rotteck C. von. Hochverrath (politisch) // Ibid. См. также: Aufruhr, Aufstand, Em-
pörung und Bürgerkrieg // Ibid. S. 242.
698
Ibid. S. 228.
699
Ibid. S. 228, 243.
700
«Es gibt alsdann nur noch Sieger und Besiegte, nicht aber Pflichtgetreue und Ver-
brecher». — Ibid. S. 240.
701
Blum R. Volksthümliches Handbuch. Bd. 1. S. 169 (статья Bürgerkrieg).
ресов с помощью борьбы»702; подобное, отмечал он, случается то и дело,

но в качестве классического примера рассматриваются — как и во мно-
гих других словарях703 — только гражданские войны в Древнем Риме.
Иной взгляд на вещи открывает рассмотрение Великой крестьянской
войны XVI века704, «истинную суть» которой было разрешено излагать
только 50 лет назад. Программы крестьян и пожертвованные ими жиз-
ни — залог того, что «чаяния всех истинных патриотов […] все ближе
к своему исполнению»705. А политический «урок» крестьянской войны
Майер (как и Блюм в 1848 году706) видел в том, что «основанная на мо-
ральной доброкачественности народная свобода есть надежнейшая
и прочнейшая гарантия гражданского порядка»707.
Такого рода апология гражданской войны, осуществляемая сред-
ствами исторического прогноза и позволяющая хотя бы косвенно ею
пригрозить, описывая ее условия, после революции 1848 года в энци-
клопедических словарях больше не встречается. В 1851 году Брокгауз
помещает единственную отдельную статью708 о гражданской войне и —
после всех надежд Роттека — с отрезвлением констатирует, что в ней
«одна сторона [обычно] рассматривает другую как преступников,
а не как легитимного противника»; вместо заповедей солдатского долга
на такой войне царит личная ненависть, и на кон ставится все. Гримм
в 1860 году фиксирует только три строчки из Шиллера709. А словарь
Вагенера корректирует710 «социалистически-либеральный» образ Вели-
кой крестьянской войны с тем, чтобы восстановить авторитет дворян-
702
«jederzeit, wenn in einem Volke Parteien ihre politischen Interessen durch Kampf
entscheiden». — Meyer J. Das große Conversations-Lexikon für die gebildeten Stände.
1843. Bd. 6. S. 769 (статья Bürgerkrieg).
703
Ср.: Pierer A. H. Encyklopädisches Wörterbuch. 2. Aufl. 1841. Bd. 5. S. 467; Ibid. 6.
Aufl. 1876. Bd. 3. S. 282 (статьи Bürgerkrieg).
704
Meyer J. Das große Conversations-Lexikon für die gebildeten Stände. 1844. Bd. 4.
S. 885 ff. (статья Bauernkrieg).
705
«die Wünsche aller wahrhaften Patrioten […] immer mehr ihrer Erfüllung [ent-
gegengehen]». — Ibid. S. 911.
706
Blum R. Volksthümliches Handbuch. Bd. 1. S. 117–118 (статья Bauernkrieg).
707
«auf moralische Tüchtigkeit gegründete Volksfreiheit die sicherste und festeste Ga-
rantie der bürgerlichen Ordnung ist». — Meyer J. Das große Conversations-Lexikon für
die gebildeten Stände. Bd. 4. S. 911 (статья Bauernkrieg).
708
[Brockhaus]. Conversations-Lexicon. 10. Aufl. 1851. Bd. 3. S. 455 (статья Bürger-
krieg).
709
Grimm J., Grimm W. Deutsches Wörterbuch. Leipzig, 1860. Bd. 2. S. 539 (статья
Bürgerkrieg).
710
Wagener H. Staats- und Gesellschaftslexikon. 1860. Bd. 3. S. 382 (статья Bauern-
krieg).
ства в деревне. Тематика гражданской войны рассматривается в статье

Государственная измена.
Попытка Роттека очертить приемлемые границы гражданской
войны на основе естественного права, равно как и попытка Майера
легитимировать ее с позиции философии истории, нигде не перехо-
дит в энтузиастическое ее одобрение. Если уже революцию одобряли
лишь условно, то ее ядро — гражданскую войну — еще того менее. Это
тоже последствия французских революций 1792 и 1848 годов, которые
сильно повысили риск гражданской войны.
VI.6.в. «Смута»
Волнения, которые в контексте гражданской войны указывали

на потенциальное равноправие конфликтующих сторон, остаются не-
законными, их определяют как «смуту» (Aufruhr). Все словарные статьи
на эту тему, где рассматривается традиционная шкала, простирающая-
ся от «брожения» (Tumult) и «сборищ» (Auflauf) через «возмущение»
(Empörung) и «бунт» (Rebellion) до «восстания» (Aufstand и Insurrektion),
в принципе сохраняют этот устоявшийся взгляд и все больше внимания
уделяют тому, какие наказания полагаются за те или иные действия
из данного ряда в разных немецких землях, а впоследствии и в Герман-
ской империи. Однако есть и исключения: в некоторых словарях иначе
расставлены акценты, и о них следует вкратце сказать.
Издания словаря Брокгауза с 1817 по 1820 год поддерживают —
в слегка зашифрованном виде — право «партии народа» на сопротив-
ление «партии суверена», выбирая позицию Фейербаха и Шлёцера,
а не Гоббса и Канта: «Народу позволительно сопротивляться, при-
нуждать, свергать, наказывать». А если правовые основания сомни-
тельны, то ответ дает нам история: она свидетельствует, «что у всех
наций решение в итоге принято в пользу последней [то есть партии
народа]»711. Под напором цензуры отстоять такую однозначную по-
зицию не удалось, но с небольшими вариациями она сохранялась
от издания к изданию вплоть до 1851 года. Помогла этому дифферен-
циация понятий, которую подхватили также Пирер712 и с особенным
711
«Das Volk darf widerstehen, zwingen, absetzen, strafen»; «daß bei allen Nationen
die Entscheidung für die letztere Partei ausgefallen ist». — [Brockhaus]. Conversations-
Lexicon. 4. Aufl. 1817. Bd. 1. S. 981–982 (статья Aufruhr); Ibid. 1818. Bd. 1. S. 249 (ста-
тья Aufruhr); Ibid. 5. Aufl. 1820. Bd. 1. S. 415 ff. (статья Aufruhr).
712
Pierer A. H. Encyklopädisches Wörterbuch. 2. Aufl. 1840. Bd. 3. S. 90 (статья
энтузиазмом Майер713. Выражение «восстание» (Aufstand и одинаковое

с ним по смыслу Insurrektion) получило положительную политическую
оценку. Даже если восстание является наказуемым деянием, читаем
мы в словаре Брокгауза 1830 года, оно может «быть по крайней мере
в идее своей правомерным постольку, поскольку оно направлено про-
тив неправомерного господства»714.
За этим понятием стоял новый опыт, воспоминание о котором под-
держивалось со времен господства Наполеона. В 1802 году Insurrection
или Aufstand еще определялось как «вооруженное объединение про-
тив внешнего врага»715 — в частности, это касалось венгров во время
Силезской войны. Кампе в 1807 году имплицитно включал в рассмо-
трение легитимные восстания против Наполеона716. Именно в те годы
Теодор Кёрнер пел «Народ восстанет, буря грянет»717, а Блюхер обра-
щался к саксонцам со своей прокламацией: «Вставайте! Объединяй-
тесь с нами! Поднимите знамя восстания против ваших угнетателей
и будьте свободными!»718
Со времени наполеоновской системы вопрос о том, направлено ли
восстание против внутренних или внешних угнетателей, мог оставаться
открытым. Как писал словарь Брокгауза в 1830 и даже еще в 1864 году,
«народ поднимается на упорядоченное сопротивление господству, на-
Aufruhr).
713
Meyer J. Das große Conversations-Lexikon für die gebildeten Stände. Bd. 4. S. 406
(статья Aufruhr).
714
«der Aufstand […] in der Idee wenigstens rechtmäßig sein, insofern er gegen
eine unrechtmäßige Herrschaft gerichtet ist». — [Brockhaus]. Conversations-Lexicon.
7. Aufl. 1830. Bd. 1. S. 530 (статья Aufstand); Ibid. 9. Aufl. 1843. Bd. 1. S. 624 (статья
Aufstand). Ср. также статью Insurrektion, а также: Ibid. 10. Aufl. 1851. Bd. 2. S. 41 (ста-
тья Aufstand); Ibid. 11. Aufl. 1864. Bd. 2. S. 373 (статья Aufstand), где это понятие
еще получает позитивные коннотации: «Aufständische […] haben Anspruch auf den
Schutz des Völkerrechts». — (Перевод: «Повстанцы […] могут претендовать на защи-
ту международного права».)
715
Eberhard J. A., Maas J. G. E. Versuch einer allgemeinen teutschen Synonymik in
einem critisch-philosophischen Wörterbuche der sinnverwandten Worte der hochdeut-
schen Mundart. Halle; Leipzig, 1802. Bd. 1. S. 60 (статья Aufruhr, Auflauf, Empörung).
716
Campe J. H. Wörterbuch der deutschen Sprache. 1807 (reprint: 1969). Bd. 1. S. 264
(статья Aufstand).
717
«Das Volk steht auf, der Sturm bricht los», цит. по: Eberhard J. A., Maas J. G. E. Ver-
such einer allgemeinen teutschen Synonymik. 1896. Bd. 1. S. 136 (статья Aufruhr); по-
этому в «восстании» больше «спокойствия и достоинства».
718
«Auf! vereinigt Euch mit uns! erhebt die Fahne des Aufstandes gegen Eure Unter-
drücker und seid frei»! — Wahlstatt Blücher Fürst von. Proklamation zu Bunzlau (23.3.1813),
цит. по: Bülau F. Geschichte Deutschlands von 1806−1830. Hamburg, 1842. S. 197.
зываемому неправомерным»719. Так понятия Aufstand и Erhebung превра-

тились в облагороженные энциклопедическими словарями сигналы
легитимации либерально-демократического преобразования государ-
ственного строя. Словарь Майера за 1844 год на 60 страницах описывал
все «восстания Новейшего времени» во всех европейских, в том числе
германских, землях720. «Восстание» стало историческим понятием, свя-
занным с движением.
Борьба народного сознания, пробудившегося и обретшего чувство

самостоятельности и автономии, против идущего из прошлого,
осуществляемого привилегированными сословиями помыкания
основной массой граждан государства, а также стремление нации
к демократическому правлению вместо абсолютной власти одного
индивида — наиболее заметный признак новейшей истории Европы
и движущий элемент во всех более или менее значительных
политических событиях наших дней721.
Правда, существовали такие словари, которые предостерегали чи-

тателей от восстания — «предшественника или спутника планируемой
или осуществляемой революции», — например, Эрш/Грубер 1821 года.
Главари недовольных, читаем мы здесь, «хотели польстить себе, на-
звавшись либералами, но в основе своей они суть худшие из терро-
ристов»722.
Даже Миттермайер, пытавшийся ограничить «государственную
измену» юридическими рамками723, вскоре после Великой Французской
719
«die Erhebung eines Volks zum geregelten Widerstand gegen eine für unrecht-
mäßig ausgegebene Herrschaft». — [Brockhaus]. Conversations-Lexicon. 7. Aufl. Bd. 1.
S. 530; Ibid. 9. Aufl. Bd. 1. S. 624; Ibid. 11. Aufl. Bd. 2. S. 373. См. статьи Aufstand в этих
изданиях.
720
Meyer J. Das große Conversations-Lexikon für die gebildeten Stände. Bd. 4.
S. 406 ff. (статья Aufstand).
721
«Der Kampf des zum Gefühl der Selbständigkeit und Autonomie erwachten
Volksbewußtseins, gegen die aus der Vorzeit stammende, von privilegierten Ständen ge-
gen die große Masse der Staatsbürger ausgeübte Bevormundung und das demokratische
Anstreben der Nation gegen die absolute Gewalt eines Einzigen, ist das hervorstechendste
Merkmal der neuesten Geschichte Europas und das bewegende Element in allen bedeu-
tenderen politischen Ereignissen unserer Tage». — Ibid. S. 407.
722
«die sich zwar durch die Benennung der Liberalen ehren möchten, im Grunde aber
die ärgsten Terroristen sind». — Ersch J. S., Gruber J. G. Allgemeine Encyclopaedie der
Wissenschaften und Künste. Leipzig, 1821. Bd. 6. S. 320 (статья Aufruhr).
723
Mittermaier K.J.A. Hochverrath (juristisch) // Rotteck C. von, Welcker C. Th.
(Hrsg.) Staats-Lexicon. Bd. 8. S. 213.
революции, пока ее опыт еще не истерся из памяти, предостерегал

читателей от преступников, которые, руководствуясь своими полити-
ческими убеждениями, сознательно разжигают гражданскую войну
со всеми ее ужасами. Если она начнется, никто уже не будет властен
над разбушевавшимися страстями толпы. «Чтобы приблизить якобы
лучшее будущее», государственный изменник ссылается на то, что он —
«орудие Провидения». Но «возможное добро» остается «скрыто в бу-
дущем», а наверняка произойдет только несчастье, вызываемое наси-
лием и преступлением. Роттек попытался скорректировать724 этот образ
с помощью дополнительной статьи о политической государственной
измене, однако более строгая легалистская позиция Миттермайера при-
обретала — не в последнюю очередь благодаря революции 1848 года —
все больший вес и через словари оказывала нормирующее воздействие
на сознание буржуазии образования.
Вагенер в 1860 году снова поставил Auflauf, Aufruhr и Aufstand
в один ряд. «Их общий признак — непокорность, то есть выступление
наперекор властям»725, высшей ступенью которого является государ-
ственная измена, писал он. «Создание» особой категории — «полити-
ческих проступков» — Вагенер относил «к наиболее сомнительным
из нововведений современного политического языка»726.
Энциклопедические словари Германской империи тоже приравни-
вали друг к другу «смуту» (Aufruhr) и «восстание» (Aufstand) и подво-
дили как ту, так и другое в равной мере под нормы действовавших —
и впоследствии ужесточенных — статей уголовного кодекса727. Поня-
тие, бывшее прежде историческим и обозначавшее движение, было де-
политизировано ради принципа легальности. Словарь Брокгауза в но-
вых редакциях сохранил только свою резкую критику преследования
«демагогических интриг — это неопределенное и неслыханное прежде
724
Ibid. — Ср.: Rotteck C. von. Hochverrath (politisch) (см. примеч. 700). S. 222 ff.
725
«Ihr gemeinsames Merkmal ist die Unbotmäßigkeit, d.i. die Widersetzlichkeit ge-
gen die Obrigkeit». — Wagener H. Staats- und Gesellschaftslexikon. Bd. 3. S. 38 (статья
Auflauf, Aufruhr, Aufstand).
726
Ibid. 1866. Bd. 21. S. 237 (статья Verbrechen). Однако «политический делин-
квент» навлекает на себя «политические наказания», потому что его следует «с уго-
ловно-правовой точки зрения рассматривать как неисправимого и обходиться
с ним соответственно», лучше всего — выслать из страны (Ibid. S. 238).
727
Meyer H. J. Neues Konversations-Lexikon für alle Stände. 1888. Bd. 2. S. 65 (ста-
тья Aufruhr); [Brockhaus]. Conversations-Lexicon. 13. Aufl. 1882. Bd. 2. S. 194 (статья
Aufruhr); Ibid. 1884. Bd. 9. S. 629 (статья Insurrektion oder Aufstand): восстание (Auf-
stand) квалифицируется здесь как «государственная измена».
выражение появилось в 1819 году в Пруссии»728; оболгание приговора

(Urteilsschelte) оставалось в силе потому, что все «наказания […] не со-
размерны никаким возможным проступкам»729. Деполитизация понятия
«восстание» и сохраняющаяся критика преследования демагогов сли-
ваются в одну и ту же позицию, с которой революция, гражданская
война или восстание в конституционно-государственном плане пред-
ставляются излишними.
После свержения монархии в Германии снова встали все не решав-
шиеся в течение долгого времени проблемы нового общественного
и государственного устройства страны. Установление парламентской
системы в октябре 1918 года, по словам Эберта, «положило начало
далекоидущей системной трансформации»730 и привело к революции,
вскоре получившей название «Ноябрьской»731. С момента установления
республиканского парламентского строя закон был полностью на сто-
роне революционного правительства, находившегося в начале под воз-
действием конкуренции со стороны движения за советскую власть
(«Мы, как и правительство, рождены революцией и стоим с ним нарав-
не»732). Помимо революционной легитимности правительство обладало
конституционно-правовой легальностью, в силу которой можно было
преследовать и правых, и левых за любые попытки продвигать револю-
цию дальше или затормозить ее. Все восстания и путчи на протяжении
пяти лет застревали в боях, носивших характер гражданской войны,
728
«demagogischen Umtriebe — dieser unbestimmte und früher unerhörte Ausdruck
kam 1819 zuerst in Preußen auf». — Ibid. 9. Aufl. 1847. Bd. 14. S. 484 (статья Umtriebe
(demagogische)).
729
Ibid. 10. Aufl. 1855. Bd. 5. S. 115; Ibid. 13. Aufl. 1883. Bd. 5. S. 32. См. статьи
Demagog в этих изданиях.
730
Rede Friedrich Eberts (22.10.1918), цит. по: Haschke G., Tönnies N. Friedrich
Ebert. Ein Leben für Deutschland. Holstein; Hamburg, 1961. S. 107.
731
Resolution auf dem Gründungsparteitag der KPD (30.12.1918) // Protokoll des
Gründungsparteitages der KPD 30.12.1918–1.1.1919. Berlin, 1972. S. 91. — Этот термин
приобретает отрицательный оттенок и у правых.
732
«wir sind wie die Regierung aus der Revolution geboren und sind ihr eben-
bürtig». — Besprechung des Zentralrats mit den Vertretern der Korpssoldatenräte
(4./5.2.1919) // Kolb E., Rürup R. (Hrsg.) Der Zentralrat der Deutschen Sozialistischen
Republik 19.12.1918–8.4.1919. Leiden, 1968. S. 549. Votum des Vertreters des III. Ar-
meekorps.
и их удавалось карать как государственную измену (с применением

различных мер наказания).
Семантически эти конфликты по-прежнему велись и интерпрети-
ровались на уровне традиционных понятий. Революционное прави-
тельство вступило в управление государством под лозунгом «Уберечь
немецкий народ от гражданской войны и голода!»733 и провозгласило,
что после смены конституционного строя оно будет придерживать-
ся «принципа органичного роста»734, то есть эволюции. «Когда созрели
условия для демократии, возникла демократическая Германия. Теперь
должны созреть условия для социализма, а до тех пор все действия
любого правительства должны определяться социальной идеей». Или,
как заявил Коэн в Центральном совете против повстанческих движе-
ний, «нельзя, чтобы у нас была постоянная революция»735.
Против эволюционизма наиболее решительно выступала новоос-
нованная Коммунистическая партия Германии с ее программой соци-
альной, социалистической или пролетарской (ее называли по-разному)
революции, которая должна была приблизить конечную цель — ком-
мунизм. «Мировая история за последние дни необыкновенно ускорила
свой бег к всемирной рабочей революции», — писал Ленин, исполь-
зуя уже классические топосы для интерпретации установления парла-
ментского строя в Германии в 1918 году736. Так, усилия создававшейся
германской компартии были направлены на то, чтобы «продолжать
революцию, превратить ее в настоящую социальную революцию»737,
и Роза Люксембург со всей определенностью дала понять, каким един-
ственным способом эта революция может быть осуществлена: «Борьба
за социализм — самая огромная гражданская война, какую когда-либо
733
«das deutsche Volk vor Bürgerkrieg und Hungersnot zu bewahren». — Aufruf des
Reichskanzlers (9.11.1918), цит. по: Haschke G., Tönnies N. Friedrich Ebert. S. 11.
734
«Als die Zeit zur Demokratie reif war, ist das demokratische Deutschland ent-
standen. Nun muß die Zeit zum Sozialismus reif werden, und bis dorthin muß der so-
ziale Gedanke alle Handlungen jeder Regierung bestimmen». — Rede Friedrich Eberts
(12.2.1919) // Ibid. S. 133–134.
735
«Wir dürfen nicht die Revolution in Permanenz haben». — Sitzung des Zentral-
rats (6.2.1919) // Kolb E., Rürup R. Zentralrat. S. 588 (Votum Max Cohen).
736
«DieWeltgeschichte hat in den letzten Tagen ihren Lauf zur internationalen Arbei-
ter-revolution […] beschleunigt». — Lenin W. I. Schreiben an die gemeinsame Sitzung
des gesamtrussischen Zentralexekutivkomitees und des Moskauer Sowjets, 3.10.1918 //
Idem. Werke. Berlin, 1959. Bd. 28. S. 92–93 (цит. по: Ленин В. И. Соч. М., 1969. Т. 37.
737
«die Revolution vorwärtszutreiben, sie zu einer wirklichen sozialen Revolution
zu machen». — Resolution auf dem Gründungsparteitag der KPD (1.1.1919) // Protokoll
(см. примеч. 731). С. 312.
видела мировая история»738. С ленинской точки зрения «мировая ре-

волюция» и «мировая гражданская война» тоже были синонимами.
В общем и целом понятие «революция» во всех марксистских лаге-
рях характеризуется тем, что оно застывает в своего рода вечную он-
тологическую категорию. Революцию нужно «защитить», «закрепить»,
«продолжать», перед ней можно «провиниться», «принести ей жертвы»,
«предать» ее и т. д. и т. п. — подобных выражений со времен Великой
Французской революции было придумано и высказано множество.
Марксистские партии различались между собой: жесткие критерии отли-
чия касались теории фаз революции и их последовательности, возмож-
ности планировать темп ускорения революции, а также политической
решимости идти к социализму в том числе и путем гражданской войны.
Диффузные промежуточные варианты встречались в обширном
и колеблющемся лагере разнообразных советов — например, в Ба-
варской советской республике в понятие революции на первом этапе
включались пацифистские, анархистские и экспрессионистские элемен-
ты. Эрих Мюзам, который уже в 1913 году издавал журнал Revolution,
тогда запрещенный, а затем снова стал выпускать его в 1918 году,
определял «революцию» как «движение между двумя состояниями
(Zuständlichkeiten) […] Всякая революция активна, единственна, внезап-
на и вырывает с корнем свои причины»739. В конечном счете главное —
«совершить революцию самого человека […] Революционное — зна-
чит живое человеческое, все прочее — оцепенение». Тут важна «воля»
к тому, чтобы «увековечить революционное в человеке»740. Примерно
так же определил революцию Густав Ландауэр в своем одноименном
произведении — как понятие, описывающее постоянный переход
от одного порядка к другому. Это понятие, по его словам, не поддает-
ся научному анализу, потому что «революция» идентична «социальной
психологии»741.
738
«Der Kampf um den Sozialismus ist der gewaltigste Bürgerkrieg, den die Welt-
geschichte gesehen». — Luxemburg R. Was will der Spartakusbund? Programm des
Spartakusbundes (14.12.1918) // Ibid. S. 319 (цит. по: Люксембург Р. О социализ-
ме и русской революции / Ред. Я.С. Драбкин. М., 1991. С. 256. — Примеч. пер.).
739
«die Bewegung zwischen zwei Zuständlichkeiten […] Alle Revolution ist aktiv, sin-
gulär, ‘plötzlich und ihre Ursachen entwurzelnd». — Mühsam E. Leitartikel // Revolution.
Zweiwochenschrift. 1913. No. 1 (reprint: 1969).
740
«um die Revolutionierung des Menschen selbst […] Das Revolutionäre ist: das
lebendig Menschliche, alles andere — Erstarrung»; «im Menschen das Revolutionäre zu
verewigen». — Wolfenstein A. Über die Revolution der Revolutionäre! An alle und einen
Revolution // Revolution. Wochenschrift. 1918. 23. Nov. No. 1 (reprint: 1969). S. 4.
741
Landauer G. Die Revolution (1907) / Hrsg. H. Pross. Berlin, 1974. S. 10.
От этой невразумительной семантики, которая была направлена

в конечном счете против историософских категоризаций минувшего
столетия, исходили импульсы, под влиянием которых сформирова-
лось и новое понятие «консервативная революция». Такое выражение
употреблялось неоднократно уже в XIX веке, в том числе и Марксом742,
но широкое распространение как понятие оно получило только в 1920-х
годах743. Гуго фон Гофмансталь видел в «консервативной революции» не-
кий совершенно новый, охватывающий всю Европу «процесс», харак-
теризующийся антилиберальным стремлением к связанности и целост-
ности744. Мёллер ван ден Брук, один из литературных пророков, вторил
той интерпретации Ноябрьской революции, которую давали левые: это
была лишь «ненастоящая, половинчатая революция»745, но «революция
продолжается […] Мы хотим победить в революции!»746. Целью, к ко-
торой он стремился, выступая против партийного и классового госу-
дарства — Веймарской республики, — была «Третья империя» — гомо-
генная, народная (völkisch), национально-демократическая. Ожидание
всеобщего счастья — прежде либеральное, теперь социалистическое —
он превратил в национально-немецкое: «С революции и с разочаро-
вания в революции наша история только начинается […] — или этой
нации больше не будет»747: такова была альтернатива, уйти от которой,
как считал Мёллер ван ден Брук, нельзя.
Подобным же образом — хотя и не без социологической рефлек-
сии — рассуждал Ханс Фрайер в 1931 году. Его аргументация была
направлена против историософских представлений XIX века, которым
он противопоставлял онтологическое и структурное понятие револю-
ции: «Закон построения революции вечен»748 и не связан с прогрессом.
742
Marx K. Der «Debat social» vom 6. Februar (13.2.1848) // MEW. Bd. 4. S. 513.
743
Möhler A. Die konservative Revolution in Deutschland 1918–1932. Ein Handbuch
(1950). Darmstadt, 1972.
744
Hofmannsthal H. von. Das Schrifttum als geistiger Raum der Nation (1927), цит.
по: Möhler A. Revolution. S. 10. — В качестве промежуточного звена следует рассма-
тривать, в частности, Эрнста Никиша, который участвовал в советском движении
в Мюнхене: ср.: Kabermann F. Widerstand und Entscheidung eines deutschen Revoluti-
onärs. Leben und Denken von Ernst Niekisch. Köln, 1973.
745
«eine falsche und halbe Revolution»; «die Revolution geht weiter […] Wir
wollen die Revolution gewinnen». — Bruck van den A. M. Das dritte Reich (1923) /
Hrsg. H. Schwarz. Hamburg; Berlin; Leipzig, 1931. S. 16.
746
Ibid. S. 21.
747
«Mit der Revolution und mit der Enttäuschung durch die Revolution, beginnt un-
sere Geschichte erst […] oder die Nation wird nicht mehr sein». — Ibid. S. 23–24.
748
«Das Baugesetz der Revolution ist ewig»; «Subjektwechsel der Revolution»; «was
nicht Gesellschaft, nicht Klasse, nicht Interesse, also nicht ausgleichbar, sondern abgrün-
Сегодня, отмечал Фрайер, происходит «смена субъекта революции»;

теперь проступает то, «что не есть общество, не есть класс, не есть
интерес, то есть не может быть уравновешено, но является бездонно
революционным: народ. Сворачивание революции на левом фланге
как раз и открывает революцию на правом»749. В той цели, которую
ставил Фрайер, — ввести «государственный социализм»750 — сочетались
элементы учений как Маркса, так и Шпенглера751.
Революционный вокабулярий национал-социалистов был совер-
шенно гетерогенным и дозировался по-разному в зависимости от си-
туации. Понятие «революция» было, с одной стороны, обременено
негативными коннотациями, связанными с 1918 годом752, но, с другой
стороны, за счет добавления эпитета «национал-социалистическая»
оно становилось позитивно нагруженным понятием, описывавшим
борьбу нацистов753.
В зависимости от адресата Гитлер менял перспективу. Обращаясь
к гауляйтерам, он 14 июня 1933 года говорил: «Закон национальной
революции еще не перестал действовать. Его динамика и по сей день
определяет развитие Германии, которое неостановимо в своем движе-
нии к совершенно новому порядку немецкой жизни»754. А три недели
спустя, говоря об экономике, он уверял имперских штатгальтеров: «Ре-
волюция не есть перманентное состояние, она не должна превращаться
dig revolutionär ist: das Volk. Grade der Abbau der Revolution von links eröffnet die
Revolution von rechts». — Freyer H. Revolution von rechts. Jena, 1931. S. 39.
749
Freyer H. Revolution von rechts. S. 36–37.
750
Ibid. S. 67.
751
Ср.: Spengler O. Preußentum und Sozialismus. München, 1920. S. 9. Шпенглер
говорил о Ноябрьской революции: «Auf die Revolution der Dummheit folgt die der
Gemeinheit». — (Перевод: «За революцией глупости следует революция низости».)
752
Hitler an Papen (11.3.1933) // Minuth K.-H. (Hrsg.) Akten der Reichskanzlei. Re-
gierung Hitler 1933–1938. Boppard, 1983. Teil. 1. Bd. 1. S. 205: «Никогда еще в гер-
манской истории не совершалось большего преступления, чем подлость ноября
1918 года. Ни одна другая революция, которая когда-либо происходила в нашем
народе, с нею не сравнится». Это была «государственная измена вкупе с изменой
родине», обманным путем сделавшая жертву миллионов немецких солдат бессмыс-
ленной.
753
Hitler A. Aufruf an die SA (26.6.1933) // Domarus M. Hitler. Reden und Proklama-
tionen 1932–1945. München, 1965. Bd. 1. S. 282.
754
«Das Gesetz der nationalen Revolution sei noch nicht abgelaufen. Seine Dynamik
beherrsche heute noch die Entwicklung in Deutschland, die in ihrem Laufe zu einer völ-
ligen Neuordnung deutschen Lebens unaufhaltsam sei». — Hitler A. Rede (14.6.1933) //
Ibid. S. 280.
в постоянное положение вещей. Высвободившийся поток революции

надо направить в надежное русло эволюции»755.
Революционная семантика опиралась на либеральное и марк-
систское словоупотребление. «Эта революция пришла не сверху, она
началась снизу. Она не продиктована, ее хотел сам народ»756. Перево-
рот (Umwälzung) есть «рабочая революция»757, а «партия — железный
авангард германской революции»758, которая была как «необходима»,
так и «планомерно подготовлена»759. Эта революция есть лишь зримое
выражение «революционного процесса»760, но при этом она осущест-
влялась решительной рукой: «Революция, которую мы совершили, —
тотальная»761, то есть охватывает все сферы жизни без остатка.
Наряду с этим в качестве альтернативы нацистская пропаганда
пользовалась понятиями «народной» консервативной революции.
Главным среди них было «национальное движение обновления»762,
вообще «движение», или, как в 1813 году, «восстание» (Erhebung)763,
«пробуждение (Aufbruch) немецкого народа»764. Гитлер многократно го-
ворил о грядущем «новом подъеме» (Wiederaufstieg)765, «воскресении»
(Wiederauferstehung)766, «переломе» (Wende)767 или, пользуясь технически-
ми метафорами, о «переключении» и «выравнивании» (Umschaltung,
Gleichschaltung)768. Нацелено все было на «национальную концентра-
цию»769. Разношерстные понятия и боевые лозунги, сведенные вместе ри-
торическими средствами, не свидетельствуют о наличии завершенной
755
«Die Revolution ist kein permanenter Zustand, sie darf sich nicht zu einem Dau-
erzustand ausbilden. Man muß den freigewordenen Strom der Revolution in das sichere
Bett der Evolution hinüberleiten». — Hitler A. Rede (6.7.1933) // Ibid. S. 286.
756
«Diese Revolution kam nicht von oben, sie ist von unten ausgebrochen. Sie ist nicht
diktiert, sondern das Volk selbst hat sie gewollt». — Goebbels J. Rede (10.5.1933) // Idem.
Reden / Hrsg. H. Heiber. Düsseldorf, 1971. Bd. 1. S. 108.
757
Goebbels J. Beitrag zur Berliner Illustrierten (22.3.1933), цит. по: Seidler F. W. Die
Geschichte des Wortes Revolution (см. примеч. 73). S. 317.
758
Goebbels J. Rede (30.6.1933) // Idem. Reden. Bd. 1. S. 125.
759
Goebbels J. Rede (15.11.1933) // Ibid. S. 133.
760
Ibid.
761
«Die Revolution, die wir gemacht haben, ist eine totale». — Ibid.
762
763
Goebbels J. Rede (30.1.1933) // Ibid. S. 62–63.
764
765
Hitler A. Rede (27.1.1933) // Domarus M. Hitler (см. примеч. 753). Bd. 1. S. 90.
766
Hitler A. Rede (9.7.1933) // Ibid. S. 288.
767
Mitteilung des «Völkischen Beobachters» über die Rede Hitlers (3.2.1933) // Ibid.
S. 198.
768
Hitler A. Rede (6.7.1933) // Ibid. S. 286.
769
Hitler A. Brief an den Vorsitzenden der Zentrumspartei (1.2.1933) // Ibid. S. 190.
теории революции. Объединяла их активистская программа действий,

осуществляемая ради самой себя. Как восклицал Геббельс, «револю-
ционер должен уметь все: он должен быть одинаково велик как в нис-
провержении ложных ценностей, так и в возвышении истинных»770.
В вульгарно-дарвинистской системе понятий «речь шла о борьбе наро-
да за существование»771, причем «народ» в данном случае изображался
и субъектом, и объектом исторических деяний: «Смысл революции,
которую мы совершили, — превращение немецкой нации в народ»772.
Таким образом, это нечто вроде программы Руссо 1789 года, только
помноженной на народную (völkisch) идею и сориентированной на фи-
гуру фюрера: он — «воплощение национал-социалистической револю-
ции»773. На место идеологии ставится «мировоззрение: точно так же,
как оно производит революцию в людях, производит оно ее и в вещах!
И в конечном итоге масса, народ, государство и нация станут одним
и тем же»774. Или, как сказал Гитлер, «партия стала теперь государством»775.
Все понятия были лишены своего теоретического содержания,
а функционально применялись для произвольных идентификаций,
которые требовалось получить в тот или иной момент. Элементы
структурно-синхронизирующей или диахронно-историософской по-
нятийной системы превращались в чисто идеологические, не теряя
при этом, однако, своей действенности. Ответ на вопрос о том, были ли
гитлеровское движение, его успех и его крах в 1945 году революцией,
зависит как от выбранной полтической позиции, так и от позиции в об-
ласти теории истории. Поэтому «революция» оказывается по-прежне-
му фундаментальным историческим понятием, которое невозможно
использовать, не заняв ту или иную позицию.
770
«Ein Revolutionär muß alles können: er muß ebenso groß sein im Niederriß der
Unwerte wie im Aufbauen der Werte»; «es handelte sich um den Daseinskampf eines
Volkes». — Goebbels J. Rede (10.5.1933) // Idem. Reden (см. примеч. 756). Bd. 1. S. 110.
771
772
«der Sinn der Revolution, die wir gemacht haben, ist die Volkwerdung der deut-
schen Nation». — Ibid. S. 133.
773
«die verkörperte nationalsozialistische Revolution». — Goebbels J. Rede
(16.6.1933) // Ibid. S. 113.
774
«die Weltanschauung: So wie sie die Mensehen revolutioniert, so revolutioniert sie
die Dinge! Und am Ende wird dann Masse, Volk, Staat und Nation ein und dasselbe ge-
worden sein». — Goebbels J. Rede (10.5.1933) // Ibid. S. 110.
775
«Die Partei ist jetzt der Staat geworden». — Hitler A. Rede (6.7.1933) // Doma-
rus M. Hitler (см. примеч. 753). Bd. 1. S. 287, 786.
С тех пор как Первая мировая война стала восприниматься не толь-

ко как начало мировой революции776 (так классифицировал ее Ленин),
но как уже собственно «мировая революция», появилось и появляется
все больше исторических, социологических, психологических, поли-
тологических и экономических исследований777. Революция становится
постоянной темой, ответ на которую должен способствовать ее окон-
чанию или исполнению, или хотя бы истолкованию. Любой фунда-
ментальный теоретический выбор по-прежнему делается в силовом
поле между возможной повторяемостью революций, обусловленной
их структурным подобием (что и было заложено в изначальном зна-
чении этого слова), — и индивидуальностью каждой из них, которая
объясняется либо диахронной закономерностью, либо исторически ме-
няющимися констелляциями. В интерпретациях могут в самых разных
пропорциях смешиваться различные мотивы — от ожидания всеобще-
го счастья до катастрофы: основной набор их не устарел с 1789 года.
Добавились к нему объяснения, предложенные различными научными
дисциплинами, которые воздействуют или по идее должны воздейство-
вать на модели политического поведения.
Несомненно, можно утверждать, что в семантическом поле поня-
тий «смута», «война», «гражданская война» и «революция» произошли
изменения, которые принесли новый опыт. С тех пор как стерлись раз-
личия между просто «войной» и «гражданской войной», между «граж-
данской войной» и «революцией», формы ведения борьбы на земном
шаре снова радикализировались. Отчасти сдерживаемые атомной угро-
зой, а отчасти и ставшие возможными именно под ее эгидой, терроризм
и партизанская война сделались едва ли не нормальными элементами
776
Stadtler E. Der Weltkrieg als Weltrevolution // Deutsche Rundschau. 1920. Bd. 185.
S. 146.
777
Waentig H. (Hrsg.) Die großen Revolutionen als Entwicklungserscheinungen im
Leben der Völker. Bonn; Leipzig, 1920; Sorokin P. A. Sociology of Revolution. Phila-
delphia, 1925; Idem. Die Soziologie der Revolution. München, 1928; Rosenstock-Hues-
sy E. Die europäischen Revolutionen. Volkscharaktere und Staatenbildung. Jena, 1931;
Binton C. G. The Anatomy of Revolution. N. Y., 1953; Kesting H. Geschichtsphilosophie
und Weltbürgerkrieg. Deutungen der Geschichte von der Französischen Revolution bis
zum Ost-West-Konflikt. Heidelberg, 1959; Arendt H. Über die Revolution. München,
1963; Schieder Th. (Hrsg.) Revolution und Gesellschaft. Theorie und Praxis der System-
veränderung. Freiburg, 1973; Jaeggi U., Papcke S. Revolution und Theorie 1: Materialien
zum bürgerlichen Revolutionsverständnis. Frankfurt a.M., 1974; Meyer G. P. Revolutions-
theorien heute, ein kritischer Überblick in historischer Absicht // Wehler H.-U. (Hrsg.)
200 Jahre amerikanische Revolution und moderne Revolutionsforschung. Göttingen,
1976. S. 122 ff.
политики778. Кто-то опасается, а кто-то надеется, что гражданская война,

поднятая на новый уровень, может превратиться из ряда отдельных
в одну мировую гражданскую войну, но вот станет ли она осуществле-
нием телеологической мировой революции — сомнительно.
«Революция» — модное слово, употребляемое к месту и не к месту,
и как понятие оно, возможно, истрепано больше, чем замечают те,
кто его используют. В научном плане оно, во всяком случае, требует
точной и поддающейся проверке дефиниции, чтобы его можно было
применять и дальше — хотя бы для того, чтобы прийти к единому мне-
нию по поводу расхождения во мнениях.
Литература
Murhard F.W.A. Über Widerstand, Empörung und Zwangsübung der
Staatsbürger gegen die bestehende Staatsgewalt, in sittlicher und rechtlicher
Beziehung. Allgemeine Revision der Lehren und Meinungen über diesen
Gegenstand. Braunschweig, 1832; Rosenstock-Huessy E. Revolution als poli-
tischer Begriff in der Neuzeit // Festschrift für Paul Heilborn. Breslau, 1931;
Seidler F. W. Die Geschichte des Wortes Revolution. Ein Beitrag zur Revo-
lutionsforschung: Phil. Diss. München, 1955 (рукопись); Griewank K. Der
neuzeitliche Revolutionsbegriff. Entstehung und Entwicklung (1955) /
Hrsg. I. Horn-Staiger. 2. Aufl. Frankfurt a.M., 1973; Koselleck R. Historische
Kriterien des neuzeitlichen Revolutionsbegriffs (1969) / Idem. Vergangene
Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten (1979). 2. Aufl. Frankfurt
a.M., 1983. S. 67 ff.; Gilbert F. Revolution // Dictionary of Ideas. Studies
of Selected Pivotal Ideas / Ed. Ph.P. Wiener. N. Y., 1973. Vol. 4. P. 152 ff.;
Bender K.-H. Revolutionen. Die Entstehung des politischen Revolutionsbe-
griffs in Frankreich zwischen Mittelalter und Aufklärung. München, 1977;
Reinalter H. (Hrsg.) Revolution und Gesellschaft. Zur Entwicklung des neu-
zeitlichen Revolutionsbegriffs. Innsbruck, 1980.
778
Ср.: Schmitt C. Theorie des Partisanen. Berlin, 1963; Gäng P., Reiche R. Modelle der
kolonialen Revolution. Frankfurt a.M., 1967.
Список принятых сокращений
ALR — Allgemeines Landrecht für die Preußischen Staaten. Berlin, 1794
[см. также новое издание: Hattenhauer H. (Hrsg.). Frankfurt a.M.; Berlin, 1970].
Art.: Artikel, articulus
Bl.: Blatt
Cap.: Capitel
CC — Corpus Christianorum. Series Latina. Turnhout, 1954 ff.
Chap.: Chapitre
CR — Corpus Reformatorum / Hrsg. K.G. Brettschneider u.a. Berlin, 1834 ff.
Lib: Liber
Liv.: Livre
MEW — Marx K., Engels F. Werke. Hrsg. Institut für Marxismus-Leninismus
beim Zentralkomitee der SED. 43 Bde, 2 Erg.-Bde. Berlin, 1957−1990.
MGH — Monumenta Germaniae historica. Hannover; Leipzig, 1826 ff.
No.: Nummer
qu.: quaestio
RWB — Deutsches Rechtswörterbuch. Wörterbuch der älteren deutschen
Rechtssprache / Hrsg. von der Preußischen Akademie der Wissenschaften (Bde. 1–3),
der Deutschen Akademie der Wissenschaften (Bd. 4), der Heidelberger Akademie
der Wissenschaften (Bd. 5), der Heidelberger Akademie der Wissenschaften in
Verbindung mit der Akademie der Wissenschaften der DDR (Bde. 6–8) und der
Heidelberger Akademie der Wissenschaften (Bd. 9–12), 12 Bde. Weimar, 1914–2013.
Sect.: Section
Содержание
Юрий Зарецкий, Кирилл Левинсон, Ингрид Ширле. Предисловие.......... 5
Райнхарт Козеллек. Введение (Einleitung)................................................ 23
Хорст Гюнтер, Райнхарт Козеллек, Кристиан Майер, Одило Энгельс.

История (Geschichte, Historie)................................................................. 45
Ханс Ульрих Гумбрехт. Современный, Современность

(Modern, Modernität, Moderne)............................................................ 241
Луциан Хёльшер. Публичность / гласность / публичная сфера /

общественность (Öffentlichkeit).......................................................... 297
Фолькер Зеллин. Политика (Politik)............................................................ 389
Найтхард Бульст, Райнхарт Козеллек, Кристиан Майер,

Йорг Фиш. Революция (Revolution), бунт, смута, гражданская
война (Rebellion, Aufruhr, Bürgerkrieg)................................................ 520
Список принятых сокращений.................................................................. 729

Словарь
основных исторических понятий
Избранные статьи в 2-х томах

т. 1
Редактор Ю. Арнаутова
Художник Д. Черногаев
Корректоры М. Смирнова
Верстка А. Кондаков
Налоговая льгота —
общероссийский классификатор продукции
ОК-005-93, том 2;
953000 — книги, брошюры
ООО РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА

«Новое литературное обозрение»
Адрес издательства:
129626, Москва,
абонентский ящик 55
тел./факс: (495) 229-91-03
e-mail: real@nlo.magazine.ru
Интернет: http://www.nlobooks.ru
Формат 60×90 1/16. Бумага офсетная № 1.

Печ. л. 46. Тираж 1000. Заказ №
Отпечатано в ОАО «Издательско-полиграфический комплекс
“Ульяновский Дом печати”»
432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14
Книги и журналы
«Нового литературного обозрения»
можно приобрести в интернет-магазине издательства
www.nlobooks.mags.ru
и в следующих книжных магазинах:
в МОСКВЕ:
• «Библио-Глобус» — ул. Мясницкая, 6, (495) 924-46-80

•Г алерея книги «Нина» — ул. Волхонка, д. 18/2 (здание
Института русского языка им. В.В. Виноградова), (495) 201-3645
• « Гараж» — ул. Крымский вал, 9 (Парк Горького, магазин в центре
современной культуры «Гараж»), (495) 645-05-21
• «Медленные книги» — (495) 971-47-92
• « Книги в Билингве» — Кривоколенный пер., 10, стр. 5,
(495) 623-66-83
• «Москва» — ул. Тверская, 8, (495) 629-64-83, (495) 797-87-17
• «Московский Дом Книги» — ул. Новый Арбат, 8, (495) 789-35-91
• «Мир Кино» — ул. Маросейка, 8, (495) 628-51-45
• «MMOMA ART BOOK SHOP» — Петровка, 25 (в здании ММСИ)
• « MMOMA ART BOOK SHOP» — Красная площадь, 3 (ГУМ), 8
(916) 979-54-64
• « MMOMA ART BOOK SHOP» — Берсеневская наб., 14, стр. 5
(Институт Стрелка)
• «Новое Искусство» — Цветной бульвар, 3, (495) 625-44-85
• «У Кентавра» — ул. Чаянова, д. 15 (магазин в РГГУ), (495) 250-65-46
• «Фаланстер» — Малый Гнездниковский пер., 12/27, (495) 629-88-21
• «Фаланстер» (На Винзаводе) — 4-й Сыромятнический пр., 1, стр. 6
(территория ЦСИ Винзавод), (495) 926-30-42
• «Циолковский» — ул. Большая Молчановка, 8, (495) 691-51-16,
(495) 691-56-28
• «Додо» на Солянке— ул. Солянка, 1/2, стр. 1, 8 (926) 063-01-35
• «Додо» в ТЦ «Филион» — Багратионовский проезд, 5
(ТРЦ «Филион»), 8 (929) 579-53-22
• «Додо» в кинотеатре «Пионер» («Омнибус») — Кутузовский
проспект, 21 (кинотеатр «Пионер»), 8 (915) 418-60-27
• «Додо» в КЦ Зил — ул. Восточная, 4, к. 1, (495) 675-16-36
(позовите Додо к телефону)
• Киоск в кафе «АртАкадемия» — Берсеневская набережная, 6, стр. 1
в САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ:
•Н а складе нашего издательства — Лиговский пр., 27/7,

(812) 579-50-04, (952) 278-70-54
• « Академическая литература» — Менделеевская линия, 5
(в здании Истфака СПбГУ), (812) 328-96-91
• «Академкнига» — Литейный пр., 57, (812) 230-13-28
• « Все свободны» — наб. р. Мойки, 28 (второй двор, код 489),
(911) 977-40-47
•Г алерея «Новый музей современного искусства» —
6-я линия ВО, 29, (812) 323-50-90
• «Исткнига» — Кадетская линия ВО, 27/5, (812) 986-82-51
• Киоск в Библиотеке Академии наук — ВО, Биржевая линия, 1
• Киоск в фойе главного здания «Ленфильма» —
Каменноостровский, 10
• «Классное чтение» — 6-я линия ВО, 15, (812) 328-62-13
• « Книжная лавка» — в фойе Академии художеств, Университет-
ская наб., 17
• «Книжный салон» — Университетская наб., 11 (в фойе филоло-
гического факультета СПбГУ), (812) 328-95-11
• «Книжная лавка писателей» — Невский, 66, (812) 314-47-59
• «Мы» — Невский, 20 (на третьем этаже проекта Biblioteka),
(981) 168-68-85
• «Подписные издания» — Литейный пр., 57, (812) 273-50-53
• «Порядок слов» — Наб. реки Фонтанки, 15 (812) 310-50-36
• «Проектор» — Лиговский пр., 74 (Лофт-проект «Этажи»,
4-й этаж), (911) 935-27-31
• « Росфото» (книжный магазин при выставочном зале) —
ул. Большая Морская, 35, (812) 314-12-14
• « Санкт-Петербургский Дом Книги» (Дом Зингера) —
Невский пр., 28, (812) 448-23-57
• «Свои книги» — 1-я линия ВО, 42, (812) 966-16-91
• « Университетская лавка» — 7-я линия ВО, 38 (во дворе),
(812) 325-15-43
«Фаренгейт 451» — ул. Маяковского, 25 (во дворе), (911) 136-05-66
в ЕКАТЕРИНБУРГЕ:
• «Дом книги» — ул. Антона Валека, 12, (343) 253-50-10
в ИРКУТСКЕ:
• Интернет-магазин «Лавка чудесных подарков» — ул. Свердлова, 36
(ТЦ Сезон, офис 514), (3952) 95-44-45, www.lavchu.ru
в КРАСНОДАРЕ:
• Специализированный магазин «Книжный Кабинет» —
ул. Пашковская, 52 (2-й этаж), (861) 255-34-94, 8-918-191-27-53
в КРАСНОЯРСКЕ:
• «Русское слово» — ул. Ленина, 28, (3912) 27-13-60
в НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ:
• «Дирижабль» — ул. Б. Покровская, 46, (8312) 31-64-71
в НОВОСИБИРСКЕ:
• Литературный магазин «КапиталЪ» — ул. Горького, 78,
(383) 223-69-73
•М агазин «BOOK-LOOK» — Красный пр., 29/1, 2-й этаж,
(383) 362-18-24; — Ильича, 6 (у фонтана), (383) 217-44-30
в ПЕРМИ:
• «Пиотровский» — ул. Луначарского, 51а, (342) 243-03-51
в РОСТОВЕ-НА-ДОНУ:
• « Деловая Литература» — ул. Серафимовича, 53Б,
(863) 2-404-889, 282-63-63
в ЯРОСЛАВЛЕ:
• Книжная лавка гуманитарной литературы — ул. Свердлова, 9,
(4852) 72-57-96
в МИНСКЕ:
• ИП Людоговский Александр Сергеевич — ул. Козлова, 3
• ООО «МЕТ» — ул. Киселева, 20, 1-й этаж, +375 (17) 284-36-21
в СТОКГОЛЬМЕ:
• Русский книжный магазин «INTERBOK» — Hantverkargatan, 32,
Stockholm, 08-651-1147
в ХЕЛЬСИНКИ:
• « Ruslania Books Oy» — Bulevardi, 7, 00120, Helsinki, Finland,
+358 9 272-70-70
в КИЕВЕ:
• ООО «АВР» — +38 (044) 273-64-07
• Книжный рынок «Петровка» — ул. Вербовая, 23, Павел Швед,
+38 (068) 358-00-84
• Книжный интернет-магазин «ArtLover» (www.artlover.com.ua):
+38 (067) 91-51-281, info@artlover.com.ua
• Книжный интернет-магазин «Лавка Бабуин»
(http://lavkababuin.com/) — ул. Верхний Вал, 40
(оф. 7, код #423), +38 (044) 537-22-43; +38 (050) 444-84-02
•Магазин умной книги и хорошего винила «Хармс»,
ул. Михайловская 21б (www.xar.ms)
• Интернет-магазин «Librabook» (http://www.librabook.com.ua/)
(044) 383-20-95; (093) 204-33-66; icq 570-251-870,
info@librabook.com.ua
в ИНТЕРНЕТ-МАГАЗИНАХ:
• в разделе «Интернет-магазин издательства
“Новое литературное обозрение” www.nlobooks.mags.ru
• www.ozon.ru
• www.artlover.com.ua
• bestbooks.shop.by
• www.bolero.ru
• www.cafemart.ru
• www.esterum.com
• www.lavchu.ru
• www.lavkababuin.com/shop
• www.librabook.com.ua
• www.libroroom.ru
• www.mkniga.com
• www.ruslania.com
• www.shopgarage.ru

Словарь основных исторических понятий. Том 1

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Словарь основных исторических понятий. Том 1

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

S T U D I A E U RO PA E A

Редакторы проекта STUDIA EUROPAEA

C48 Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи в 2-х т.

ISBN 978-5-4448-0204-5 (т. 1)

Вышедшее в 1972—1997 годах фундаментальное восьмитомное издание Основные

Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche

Основные исторические понятия

Концепция исследования. Замысел «Исторического словаря об-

допускалось, что анализ следует начинать с античной (или средне-

в некоторых случаях помимо немецких в словаре рассматриваются

статьи сильно отличаются как по объему, так и по исследовательским

ской). Образование и трансформация понятий, будучи одновремен-

мыслительной перспективы людей изучаемой эпохи, Козеллек ввел

выхода первого тома Словаря, этот труд остается отправной точкой

истории основных понятий ХХ века: сегодня вокруг его концепции

путями и своими темпами. Достаточно сказать о результате: часто бывает

Очевидно, что подобный перевод обедняет авторскую мысль и сильно

этих двух путей. Мы признаём, что это решение, которое фактически

«Основные исторические понятия»

вым событием в мировом социально-гуманитарном знании, предло-

хотелось бы осторожно надеяться, что появление Основных истори-

свое рассмотрение с вопроса, поставленного в настоящем» — Foucault M. Politics,

удивительно близки такого рода «истории интерпретаций». Станет так-

верситет им. Генриха Гейне, Дюссельдорф), Владимиру Селиверстову

В общественно-политическом языке есть множество фундамен-

гии, а понятия, имевшие важнейшее значение в ходе того историче-

выявить пересечения и сдвиги «современных» и «старых» значений

го комментария, а лицом, обращенным вперед, к нам, они выражают

понятия. Прежде всего бросается в глаза — и это факт, установленный

публично говорящих, людей пишущих, а также людей, для которых

движение и предназначенное для интеграции. Вскоре на место «рес-

ния с меняющимися целями) — все эти новые понятия характеризуются

новится все больше, поскольку происходит плюрализация общества.

ческий характер: он позволяет отграничивать то употребление терми-

тацию подводит нас к отражающемуся в понятиях опыту и расшифро-

важное обстоятельство или заключает в себе соответствующие мысли,

2.2. Но в этом процессе всегда заключен и обратный перевод

«союз».) Или как юридические титулы превращаются в политические

никах, призванные подкрепить наши исторические интерпретации.

в единство, которое только в этом понятии существует как таковое

представляют собой в целом исторические явления, и в точке пересе-

общественным наукам; но делает она это только применительно к миру

стого собрания примеров. Цитаты из немецких источников до 1700 года

4. Структура и изложение материала

иерархию общих и частных понятий, не регистрируя пересечение зна-

сопоставимо с объемом проделанной ими подготовительной работы

было невозможно: это потребовало бы непомерного увеличения объ-

История (Geschichte, Historie)

I. Введение. II. Античность. II.1. Терминология. II.2. Понятие historia

IV.5.а. От «историй» (Historien) к «истории» (Geschichte). IV.5.б. Magistra

* За многочисленные замечания, помощь и редактуру я хотел бы поблагода-

времяпрепровождения. Более того, без историй не может быть воспо-

ческого ожидания. В нем содержится надежда на будущее, причем

осуществлявшихся ионийцами (jonische Historie). В узком смысле оно

Фукидид сделал следующий шаг: он четко и однозначно вычленил по-

распространен и интерес к ней включал в себя интерес к ее условиям11.

У Аристотеля также впервые встречается прилагательное ἱστορικός

ничные события его эпохи (Geschichte) термином, применявшимся

на Кассия упоминается то как «Pωμαιϰά», то как «Pωμαιϰὴ ἱστορία»28.

II.2. Понятие historia и «исторические» представления

историописания вполне соответствовали античной разновидности

В последующие столетия закреплению за понятием истории

ставлять себе «промежуточное положение» Античности. В то время

тесно связано, помимо всего прочего, с определенной формой социаль-