Ровно как из мандариновой косточки растёт дерево с маленькими кислыми плодами –

невиданная для Славгорода редкость, созданная руками ботаников, – в сердце Ильяны к

грядущему году спеют новые чувства. Тоже маленькие и кислые.
Гриша растерянно смотрит на две пузатые игрушки, сделанные из тонкого разноцветного
стекла, и пытается прикинуть, как не поцарапать их шершавыми пальцами. И Ильяна
правда старается не злиться, что та пытается примостить их обе рядышком. Украшения
одинаковые; одна только немножко блестит, но это лишь труха со старого «дождика»
Гриша пристыженно смотрит на Ильяну (взгляд той кажется ей излишне строгим для
праздника) и показывает ей игрушки так, как она бы хотела увидеть их на ёлке. Правда
хотела.
– Можно?
– Вешай, – Ильяна нежно улыбается, едва не прикусывая себе язык, когда серебристые
шарики оказываются рядом на одной кривоватой ветке. В этом несовершенстве крылась
какая-то особенная красота. Может, Гриша просто видит всё по-другому?
Да и как тут откажешь? Так она произносит это своё «можно» – покорно, верно, согласная
получить отказ. Если бы Стая не притащила эту ёлку, Ильяна бы и вовсе не заметила
накатывающий праздник; но так вышло, что, оставшись наедине с контрабандой,
спиленной где-то в палисаднике администрации, она не отыскала никаких на неё
украшений. Сидели обе: колючие и брошенные, пока не позвонила Гриша.
«Слушай, а у тебя есть что-нибудь на ёлку нацепить?» закончилось её приходом с ветхой
коробкой старых пыльных советских игрушек. «От мамы остались», зачем-то говорит она.
«Мы никогда вместе с ней ничего не наряжали», добавляет сконфуженно. «Мы тоже с
папой как-то не особо…», поддерживает её Илля сухо и грустно, сдерживая радость от
прихода. Так вкусно пахнет от неё мылом и порошком!.. Никогда никем чужим. Балиям
тяжко изменить – они чувствуют, когда от мужей или жён с подъезда фонит чужаками. А
Гриша словно никогда ни с кем не обнимается, не целуется, не трётся бок о бок.
Ильяна сразу засуетилась, как Гриша вошла – постоянно то ногой задвигает какие-то
носки брошенные, то к стене прислоняется, чтобы не была видна дырка на обоях.
Отдельное от семьи новое жилище создаёт удручающее впечатление, – переживет она, но
Грише будка будке рознь – главное, чтобы была безопасная и своя. Уж крошки краски с
подоконника можно смести, а плесень – вывести.
– Хочешь, прикручу обратно? – Гриша указывает на плафон светильника, который лежит
на столе отдельно от остального. Слепящая лампочка на причудливо изогнувшихся
проводах раздражающе покачивается: соседи сверху сильно топочут в предновогодних
хлопотах.
– Да я и сама могу, – хмурится Ильяна, не принимая ухаживания, и вешает очередную
игрушку. А после как-то непривычно смущается: вспоминает, что уже пыталась, только
силы не хватает прикрутить основание к крошащемуся потолку. И электричества она
боится. Приходится натужно простить себе эту слабость. – Ладно. Отвертку на кухне в
ящике для ложек можно взять. – Ещё одна пауза, когда Гриша на приказ кивает. – Гриш…
Спасибо.
И подмигивает. Внутри у Гриши как-то всё ершится, потом распрямляется и теплеет.
Ильяна сложная, но от этого – не хуже. Она всё ещё сильная – легко двигает стол, чтобы
Рыкова на него взобралась, и всё ещё заботливая – говорит, «давай я свет выключу?». И
ладони её на спине, пока светит фонариком со своего непонятного телефона (хотя у
Гриши, несмотря на древность, на мобилке тоже есть фонарик), ощущаются так явно – в
темноте даже дыхание громче. Рука не подводит, не соскальзывает, и после того, как
шуруп до упора входит в паз, Ильяна мурча выдыхает.
– Так ловко у меня бы не получилось. Может, тебе пойти в электрики? – Она игриво
отшучивается, хлопая по выключателю – через абажур лампочка рассеивает свой свет
приглушенными узорами по стенам. Гриша улыбается – совсем не натянуто, до сдвоенных
собачьих зубов широко, обычно их стесняясь. Видела ли Ильяна такую улыбку от неё хоть
раз? Нет, ведь Гриша так улыбалась только тайком – её звонкам и сообщениям, её
выступлениям и фотографиям-плакатам.
– Когда кривовато получается – тоже хорошо. Редко получается ровно и точно. Надо
ценить свои попытки тоже…
Ильяна хотела бы услышать в ответ «проводка горит или это ты такая горячая?», но Гриша
себе не изменяет. Попытка подружиться с ней – самая лучшая из тех ошибок, которые
Ильяна совершала. Конечно, у них особо ничего не склеилось – ни сплетен, ни советов у
Рыковой не выпросишь; и каждый раз говоря «моя подруга» Ильяна допускает «но».
«Но мне бы не хотелось с ней дружить».
– С кем встречаешь, кстати? – Гриша ловко бьёт неловкую паузу.
– Я? – Ильяна теряется. Видимо, все считают, что она одна по себе быть не способна (и
они, кстати, правы). – Да пока не знаю… вроде и Стая приглашала, и свои, и семья…
– Хм, – Рыкова спрыгивает со стола и разминает плечи. Они немного взаимно молчат.
Ильяна кашляет, только открывает рот, чтобы что-то сказать и слышит мягкое: – Я пойду
тогда…
– Нет.

Ильяна даже не задумывается, просто выпаливает. И для пущей уверенности добавляет:

– Оставайся со мной.
Гриша смотрит на неё удивлённо, но почему не противоречит. Почему-то – Ильяна правда
ждёт, что она прыснет со смеху, махнёт рукой, подденет – но видимо, то, что она думает о
Грише – почти всегда неправда. Как тогда узнать её поближе? Просто подойти?
Чуть позже, уже на полуразваленной кухоньке, Ильяна оправдается временем: мол, уже
слишком поздно, а на улицах слишком опасно – и не смотри на меня, «важная
милицейская», от дураков тебя твоё удостоверение, лапы и хвост не спасут. Чай перед
Гришей стынет: переволновавшись, хозяйка сдобрила его сахаром, чтобы забить
химический дешёвый привкус, а его хортам лучше избегать. Выпить кружечку такого –
как вылакать бутылку водки в одну. С Ильяной хочется остаться трезвой, чтобы, может,
запомнить что-то важное, или не свалиться в какую-нибудь неприятность (или
приятность).
– Я не самая праздничная на свете, – признаётся Гриша. – Но захватила для тебя подарок.
Просто так. Брала коробку из маминых вещей, а там и книги были. Сейчас.
Прежде чем Ильяна пытается возразить – нет ничего хуже невзаимных подарков! – та уже
встаёт, уходит и в коридоре шуршит по своей куртке, чтобы достать оттуда обещанное.
Она даже читать не особо любит, но сама себе клянется, что затрёт этот подарок до дыр. И
вот Гриша возвращается: явно очень гордая тем, что предугадала возможность порадовать.
Ильяна подскакивает, вытирает влажные ладони о бёдра и бережно перенимает подарок,
особо не вглядываясь в обложку или название – делает то, что полагается любому
получателю подарка – тянется для благодарного поцелуя. В щёку. Гриша сама подставляет
щёку? Или Ильяна сама промазывает? Зачем она вообще выбирает такую благодарность?
– Спасибо большое. Извини, но у меня для тебя…
– Ничего страшного. Возможность встретить год с тобой уже подарок…
– Я даже на стол не накрыла.
– С этим подсоблю.
– И не убиралась.
– Квартира всё равно очень уютная.
– И ёлка у меня…
– Илля, – Гриша прикасается ладонью к её щеке, лишь бы замокла, – много у тебя
радостных праздников было?
– Не очень.
– Тогда этот точно не станет самым худшим.
Она наклоняется и тоже взаимно целует в щёку. Взаимно! Книга в руках плавится; опять
ладони мокрые от волнения. Ильяна даже с трибун перед соратниками вещая так не
переживает.
– А может и лучшим? – наивно предполагает в ответ Ильяна, и Гриша согласна хмыкает, а
потом обходит её, ласково коснувшись плеча рукой, чтобы открыть холодильник.
Двум хозяйкам тесновато на одной кухне, особенно если они обе – еле-еле справляются с
ровной нарезкой. Ильяна кое-как дотягивает маленький телевизор вместе с антенной до
единственной на кухне табуретки и включает «большое» телевидение, недоступное для
Славгорода.
– Пожалуйста, не суди меня. Я лишь жертва сериала «След».
– Какого сериала? – Гриша старательно кромсает колбасу в кастрюлю, справляться с этим
тяжеловато.
– Ну, там про полицию в Петербурге, или вроде того. Много красивых ментов. – Ильяна
снимает с плиты начавшую пригорать картошку (вода выкипела) и улыбается. – У меня,
кажется, на них фетиш…
– На кого? – снова задумчиво, и стучит ножом дальше о доску.
– Проехали, – клацает канал Ильяна и со вздохом громко хрустит огурцом. Так и знала,
что рано или поздно дядины закрутки ей пригодятся (он, в отличие от неё – запасливый). –
Какие-то кислые. Попробуешь?
Гриша послушно наклоняется к ней, чтобы попробовать предложенное прямо из рук.
Кусает осторожно – при желании эти зубы прокусят до кости – и губами касается пальцев,
чтобы не проронить на пол рассол. Ильяна почти не дышит, пока Гриша не отстраняется; и
шумно выдыхает, стоит ей промычать что-то вроде «хорошие».
– Блин, у нас горошка нет, – громко говорит Ильяна, лишь бы не заметили, как от
прикосновений дрожат ноги.
– Его ни у кого нет, ну, разве что, у контрабандистов, – резонно подмечает Гриша.
– Так оливье без горошка, это как секс без оргазма…
– А так бывает, что ли? – ответ серьёзный, но слышна игривая улыбка. Ильяна замирает:
неужели Гриша поняла её реакцию?
Между ними меняется воздух на молекулярном уровне: «учуять» возбуждение смог бы
даже простуженный гибридский нос. Ильяна обычно не смущается – потребность и
потребность, – но сейчас всё по-другому. Что угодно с Гришей по-другому. Конечно, это не
впервые к ней – но впервые так, наедине и с причиной, без нужды сбросить стресс, а с
желанием – чистым и природным, самим собой разумеющимся. Ильяна взбирается на
подоконник и ёрзает, стараясь устроиться так, чтобы никаких перемен в её настроении
Гриша не заметила.
– Может, выпьешь? – говорит она, сразу распознавая Ильянино волнение. Запах сдаёт её с
потрохами.
– Водка не поможет.
– А что поможет?
– Не спрашивай.
– Почему?
– Ты скажи честно – зачем осталась?
– Нет, это ты скажи, – Гриша обтёсывает доску ножом, снимая с неё прилипшую картошку.
Ильяна сосредоточено смотрит за её движениями, стараясь убедить себя в том, что ей
сжатый кулак на рукоятке неприятен и противен. Не работает. – Зачем пригласила?
Гришины слова беззлобны, но она почти издевается над кошачьими слабостями – и всё же
злиться на неё не выходит. Она складывает руки на груди, прислоняется бёдрами к тумбе с
разделочной доской и всё, на что может смотреть Ильяна сейчас – складочка свитера
между талией и её руками. Словно обнажена и, стесняясь, прячется – так Гриша себя
сейчас сама обнимает; и Ильяне жутко хочется заменить её руки на свои. Они всё ещё в
одежде, правда. Бесит.
– Мне нужны были украшения на ёлку.
– И только? – удивительно, как провокационно звучит каждое Гришино слово; Ильяна
клацает зубами в немом восторге. На эту реакцию Рыкова наконец-то делает пару шагов
вперёд. И шаги у неё широкие – и бёдра, боже, какие у неё бёдра! – поэтому в маленькой
кухне пространство скрадывается вмиг. Всего мгновение, и Ильянин нос почти вплотную
к Гришиному.
– Ты сделала невкусный оливье и теперь пытаешься меня отвлечь?
Провокаторшу по натуре ничем не выправишь, но Гриша старается не реагировать – не
затыкает её. Сидя на подоконнике, колени плотно держать не получается – иначе Гриша
упрётся в них животом. Потому Ильяна не спешит, подпускает поближе к холодной
батарее (и к себе), растягивая дистанцию, как может – хотя хотела бы сорваться первая.
Никогда ещё она не сидела так перед женщиной, как сейчас: расправив плечи, подавшись
вперёд, чтобы в неё хотелось вгрызаться. От Гриши не исходит никакой опасности, и пока
лицо сосредоточенное, напряжённое – глупое тело-то уже готово отдаться само по себе.
Гришина ладонь ложится на её бедро, прощупывая границы дозволенного. Ильяна
непослушно ёрзает, чтобы рука скользнула по ткани выше, чтобы пальцы сжимали смелее.
Вся задница будет в пыли, подоконник ужасно грязный, поскорее бы снять штаны. Вот,
что Ильяна думает, пока сердце жмётся в тисках, когда дыхание смешивается с Гришиным
– вдруг она подарила ей книжку про любовь, где написано, что делать; а прочитать они её
не успели и наделают кучу ошибок? – «поскорее бы снять эти чёртовы штаны».
Гриша касается носом мягкой щеки и тихо-тихо урчит, наслаждаясь пресловутой «Красной
Москвой», которая подходит только этой коже. Духи пахнут очень резко, приторно, но
вместе с Ильяной – сладко, и оттого хочется лизнуть её шею за ухом там, где ещё утром
пальцы растирали капельку спирта с добавками. Гриша сдерживает зверя, только ласково
прижимает губами, и Ильяна откидывает голову назад, с грохотом опираясь затылком на
дребезжащее стекло окна. Сквозит, но не холодно – Гриша обнимает её и греет там, где
задёрнулся свитер.
Есть необъяснимые вещи – инстинкт и притяжение. Они прячутся от стыда за природой,
убеждают себя, что не могли бы иначе поступить – вынуждены касаться друг друга вот так
– но в самом деле лгут, потому что в действительности просто хотят, и хотят сейчас, под
куранты, и забыв про оливье.
– От тебя прямо жар идёт… – Ильяна постанывает, и Гриша замечает, что от её дыхания
запотевает стекло. – Давай-ка я…
Гриша позволила бы всё, что она захочет и прикажет, но Ильяна только толкает назад. Не
отталкивает, лишь намекает, чтобы шла в комнату – в какой-то момент Гриша стала эти
намеки схватывать налету. Она сама отступает, шарит по стене рукой и выключает свет,
когда осаживается на диван уже в комнате. Развернуться негде, дышать нечем.
Ильяна кошачьей поступью, лишь бы не спугнуть, равняется с Гришей и упирается в
диван за её спиной руками, нависая сверху. Ужасное место – каждая пружина будет давить
под рёбра. Но кто это заметит?
На улице снегом шуршит народ, высыпавшийся компаниями взрывать петарды и
распевать песни. Город погружён в темноту, но то там, то здесь – всполохи сигарет,
зажигалок. Все окна горят тоже: семьи готовятся встречать очередной ничем не
примечательный для себя год.
– Я буду скучать по этому году, – вдруг говорит Ильяна, горячими губами прикасаясь то к
щекам, то к лбу – беспорядочно, игриво. – Не будет такого другого. Встретить тебя можно
было лишь однажды.
Гриша первая. Тянется, целует по-настоящему, роняет на себя, и прижимает изо всех сил –
Ильяну никто никогда так не обнимал. Она сильная, нерушимая, и мягкая, надёжная,
приятная – всё, что можно пожелать, всё, что нужно в ком-то искать – всё в ней.
Кожа под одеждой бархатистая, Гриша гладит её осторожно, и боится поцарапать, разбить
– как боялась трогать ёлочные игрушки. Ильяна чувствует себя достойной большего, и
поэтому ногами сжимает Гришину талию, усаживаясь сверху – телом к телу – лишь бы та
была несдержанной, лишь бы у неё не было шанса выбраться из цепких лап. Поцелуй
прерывается, Гриша прячет лицо в Ильяниной груди и гулко дышит, словно напор её
смутил; та сразу смущается. Поднимает её голову руками, осторожно гладит по щекам, а
после ласково расплетает тугой хвост.
– Ты этого… хочешь? – уточняет, потому что нехорошо вот так опрокидывать её на диван
после первой же ласки.
– Да, – и на дальнейший вопрос нежно бодает носом скрытые пока что свитером ключицы.
– В конце концов, я пока без подарка. – Ильяна обнаруживает Гришины пальцы на молнии
своих штанов. – И у меня есть немного стыдных желаний.
– Расскажи мне! Может, смогу их утолить, – Ильяна игриво соскальзывает с Гриши, не
позволяет ей себя пока раздеть. Ловко устраивается в углу между подлокотником и
спинкой дивана, колени плотно смыкает. Хочет, чтобы Гриша налегла на них и устроилась
между. Очень предсказуемая – она так и делает, а после тянется за протяжным, нежным
поцелуем. От их близости мебель забавно поскрипывает.
В реальность из волшебного сна возвращает тихий смешок Ильяны, вызванный
поглаживаниями по талии. Она боится щекотки, но не боится любовницу; хотя должна бы
– собака кошке не подруга; зубы сильные и грубые, и могут схватить за шкирку и не
пускать, но не станут – Гриша так одуряюще медлительна и нежна, что Ильяна готова
отобрать у неё излишнюю природную силу и присвоить её себе. Показать, как нужно
брать, что дают.
Ильяна хватает Гришино лицо руками и притягивает к себе, проникает под распущенные
волосы и пальцами поглаживает за ушами – эти слабости уже известны. Гриша стонет ей в
губы, прижимаясь грудью к ней, поддаваясь рукам и налегая коленом между ног до одури
плотно. Ильяна не может улежать на месте, прогибается в пояснице навстречу – и, тянет с
упрямицы лишнюю одежду. Беспорядочно, но настырно.
Невыносимо знать, что столько лет жизни Гриша провела без Ильяны; без её
прикосновений и нежного шёпота, беспорядочного «вот так, ещё, да…» по ночам, без
возможности видеть и прижимать к себе, доводить до громких вздохов, без шанса
каждодневно сходить от неё с ума.
В слабых отблесках света Ильянины зелёные глаза по-кошачьи сверкают, но она то и дело
прикрывает веки, закатывая их, потому что Гриша была по-настоящему для неё хороша –
ровно так, как никто другая с ней совладать не смогла бы.
– Ты раньше?.. – с придыханием, почти возмущённо выпаливает она, когда Гришин язык
скользит в неё, а руки удерживают бёдра на месте.
– Так – только с тобой…
Влажный поцелуй продолжается долго, с нажимом, и требовательная Ильяна, пусть и
хочет всего и сразу, вынуждена лишь смиренно кусать губы и свои пальцы, утопая в
избытке чувств. Обычно, удовольствие даётся тяжело – даже наедине с собой, – но в
какой-то момент ритм настолько правильный и чёткий, а движения так тверды и
прерывисты, что у неё не остаётся иного, кроме как вскрикнуть, поддавшись дрожи, и
опасть снова – ровно в момент, когда с улицы кричат «С Но-вым го-дом!».
Когда они закончили, Грише казалось, что она умрёт от смущения, но Ильяна в ту же
секунду расцеловала её красные щёки, опрокинула на спину и ещё пару раз доказала, что
ничего приятней этой новогодней ночи с Рыковой не случалось.
– С Новым годом, – Ильяна откидывает с лица волосы, утирает губы и пальцы футболкой.
Тело приятно расслабленно, ноги потряхивает. Ничего для неё уже не станет прежним.
– С новым счастьем, – улыбается Гриша, разминая плечи, натягивая на себя не то свой
свитер, не то уже Ильянин – пахнет всё равно уже не кем-то, а ими обеими вместе. К
курантам они опоздали на пару часов. – У меня осталось пару дел со старого…
– О нет, – Ильяна толкает её легонько рукой, – я не дам тебе…
– Что? Не дашь принести оливье, накормить тебя и ещё пару часов целовать?