Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Нина Дашевская
Читать книгу
Стоп: где она взяла артишоки в наших краях? Я вот за свои десять лет жизни не
видел ни одного артишока. Нет, она точно сумасшедшая. И ходит наверняка в
мужской шляпе, в котелке, — я видел такую старушенцию на картинке в одной
книжке.
Но вы ведь не думаете, что я испугался какого-то там котелка! Конечно нет. Я
доел бутерброд и попытался отряхнуть брюки. Бесполезное занятие, но ничего
не поделаешь — воспитание! Не могу же я идти к неизвестной Августине Блюм,
даже не попытавшись привести себя в порядок! А потом я сразу же отправился в
путь.
Сначала я бродил по городу наугад, надеясь, что ноги сами вынесут меня в
переулок Маятников. Но так получилось, что я не только не нашёл неизвестный
переулок, но и потерял все известные. Короче говоря, я заблудился.
Не думайте только, что я испугался. Не такой я человек. Главное — не
поддаваться панике. Я стал вспоминать, что делают в таких случаях
путешественники: они ориентируются по солнцу. Правда, никакого солнца на
небе не было — и хорошо, потому что мне пришлось бы вспоминать, как это они
там ориентируются. А я совершенно этого не помню. Тогда я попытался найти
север по деревьям или муравейникам. Но муравейников, как назло, не было
рядом. А вот деревья — пожалуйста! С какой стороны мох — там и север. Мха
опять никакого не было, зато на ветке висел пакет. Зацепился и висел, и ветер
надувал его, как парус. И на нём было написано: «Спасибо за покупку,
счастливого пути!»
Я посчитал, что это хороший знак. Даже лучше, чем север. Потому что знать,
где север, полезно, вне всяких сомнений. Но я всё никак не мог сообразить, чем
мне это может помочь. Так что я пошёл туда, куда указывал мне пакет, — то
есть по направлению ветра. Тем более что туда же двигался караван
верблюдов. Верблюды шли неспешно, раскачиваясь, и между горбов у них
висели тюки с товарами…
То есть на самом деле в ту сторону шли целых четыре человека, друг за другом.
А если четыре человека куда-то идут, то ведь не может быть, чтобы там было
совершенно бесполезное место!
И я не ошибся. Потому что всего через несколько минут я вышел к книжному
магазину.
А дальше уже было дело техники. Я зашёл в магазин и смело сказал:
— Здравствуйте! Скажите, а где у вас тут книги по географии?..
Конечно, в любой книге по географии найдётся сто способов найти дорогу в
диком безлюдном месте. В любой, в первой попавшейся! Сейчас, сейчас
найду…
И тут я увидел карту нашего города. Согласитесь, это гораздо полезнее, чем
искать север по муравьям.
— Молодой человек интересуется картами? — спросил продавец.
Я сначала огляделся, а потом сообразил, что молодой человек — это я!
— Да, очень интересуюсь, — сказал я.
— И я тоже чрезвычайно люблю карты! — обрадовался продавец. — Смотрите,
эта не очень подробная, но для юного путешественника вполне достаточно…
Вот, видите — вокзал, центральная площадь… А здесь находится мой магазин.
— И он с гордостью ткнул пальцем в нужное место. Я вздохнул с облегчением:
вот, оказывается, я где! Как далеко меня занесло… — Но если вам нужна более
подробная информация, то могу предложить…
— Мне нужен переулок Маятников, — сказал я твёрдо.
— Маятников? Чрезвычайно странное название, — удивился продавец. —
Никогда не слышал. Вы, молодой человек, не ошиблись?
Тогда я показал ему газету, и он сразу всё понял.
— Чрезвычайно интересно. Никогда не встречал таких объявлений… В хорошие
руки… Чрезвычайно, чрезвычайно интересно… Если только это не шутка… Но…
Августина Блюм! Нет, такое не выдумаешь…
И мы вместе стали искать переулок Маятников сначала на простой карте, потом
— на подробной, потом — на самой подробной…
— Нет. — Он пожал плечами. — Чрезвычайно жаль… Хотя погодите. — Он
полез на стеллаж и достал оттуда старую пыльную коробку. Продавец книг сдул
с неё пыль и сказал: — Вот, это старая карта, но… Может, это очень старое
название?
В коробке оказалась пожелтевшая карта, протёртая на сгибах. На ней были
какие-то пометки чернилами. И на этой древней карте я сразу увидел то, что
нужно.
— Вот он, — сказал я. — Переулок Маятников.
— Точно, — удивился продавец. — Смотри-ка, совсем рядом! Перейти через
мост, и…
— Сколько стоит карта? — спросил я. Не хотелось сразу говорить ему, что у
меня нет денег.
— Она не продаётся, — ответил продавец и бережно сложил карту обратно в
коробку. — Запомнил дорогу? Через мост и направо!
— Спасибо, — сказал я и добавил: — Чрезвычайно большое спасибо!
— Удачи, — ответил он. И помахал мне рукой. На мосту я оглянулся. И увидел,
что он стоит в дверях своего магазина и смотрит мне вслед.
В переулке
Маятников
Честно говоря, переулок Маятников оказался не больно-то уютным местечком. С
одной стороны тянулся бесконечный бетонный забор, а с другой — ржавые
гаражи. Между гаражами и каким-то жутким зданием с окнами-щёлочками был
втиснут один-единственный дом из серого кирпича. На нём был мелом написан
номер — 15. Странно, почему 15? Если рядом ни первого, ни четырнадцатого…
Не похоже, чтобы в таком месте даром отдавали велосипед. Я чуть не сбежал.
Но на железной двери вместо обычного звонка висел колокольчик с толстым
витым шнуром когда-то зелёного цвета.
Посреди серой улицы этот цвет, хоть и бывший зелёный, был как светлячок.
Поэтому я собрался с духом и дёрнул за шнурок.
— Динь, — сказал колокольчик совсем негромко. И почти сразу дверь открылась.
Передо мной стоял очень длинный мальчишка-старшеклассник. Рукава зелёного
свитера были ему коротки, смешно торчали тонкие руки. Я сначала и увидел
только руки и свитер, а потом поднял глаза и разглядел всё остальное.
Вздёрнутый независимый нос, серые глаза и короткие, торчащие во все стороны
светлые волосы.
— Привет, — сказал я. Он хмуро кивнул в ответ, вроде: чего надо?
— Здесь живёт Августина Блюм? — спросил я.
Он неопределённо хмыкнул и кивнул, приглашая внутрь.
— Я по объявлению, — поспешил добавить я. — Вот.
И достал из кармана сложенный вчетверо газетный лист.
— А, вот оно что, — обрадовался мальчишка. — Тогда пойдём сразу к нему!
— Нет, имя Вилли — цвета неба. Цвета бесконечной свободы. Вилли! Слышишь
— полетело…
Вилли смущённо хмыкнул, а потом спросил, чтобы перевести разговор:
— А Севка? Какого цвета, по-твоему?
— Севка — зелёное, — ответила она уверенно. — Зелёное, как трава.
***
Я выпил вторую чашку чая, но уходить не хотелось. Как-то странно будет — уйти
и оставить её тут совсем одну.
— Скажи, а почему ты отдаёшь Вилли?
— Ну как же, — ответила она, — видишь? — И она вытянула вперёд свои
длинные руки. Они высовывались из зелёных рукавов чуть не до локтя. Да и
джинсы были ей коротки: из кроссовок торчали ноги в ярких полосатых носках.
— Ничего не могу с этим поделать, — объяснила она, — я слишком быстро
расту. Мне прописывали специальные таблетки и даже уколы. Всё равно расту,
будто кто тянет меня с неба за уши!.. И вот, видишь, я совершенно не
помещаюсь на Вилли. Коленки цепляют руль. Ну и ему, конечно, тяжело…
— Да нормально. Скажешь тоже — тяжело. Богатырь нашёлся, — сказал Вилли.
— Ты весишь почти ноль. Но коленки, конечно, — это да. Не погоняешь.
Я впервые видел человека, который переживает из-за своей вышины. Ведь мне
всегда казалось: чем выше, тем лучше! Но на всякий случай я кивнул и спросил:
— И что же ты будешь делать дальше?
— Не знаю… Для начала придётся купить взрослый велосипед. Самый большой,
какой есть в городе. А потом…
— Что — «потом»? — не понял я. — Так и будешь на нём ездить, на взрослом!
— Ты не понимаешь, — покачала она головой, — с моими темпами роста… Вот
скажи, сколько тебе лет?
— Ну, десять, — честно ответил я и пожал плечами. С одной стороны, не так уж
и много. С другой — многие принимают меня за первоклашку, так что пусть
знает.
— Понятно, — хмыкнула она. — Десять.
А потом выпрямилась, вытянулась во весь свой рост и упёрлась лбом в раму
над дверью. Чтобы зайти на кухню, ей приходилось наклонять голову.
— А мне — одиннадцать. Представляешь?!
Одиннадцать! Только тут до меня дошло. Она старше меня всего на год, а выше
— ровно в два раза. Августина Блюм была просто великанской девочкой.
Пожалуй, это не так уж прекрасно. Бедная, бедная Августина Блюм!
— Ещё года два поезжу, а потом — всё, никаких велосипедов. Не помещусь.
— А как же ты ходишь в школу? — спросил я. — Тебе, наверное, ужасно
неудобно сидеть за обычной партой…
— Не хожу я ни в какую школу, — отмахнулась Августина Блюм. — Дел у меня
других больше нет!
— Как это?! — поразился я.
— Ну чего мне эта школа… Все смотрят. Я там как жираф, как телевышка. И
вообще… Уже сейчас на улице оборачиваются. Я это ненавижу. А дальше что
будет?.. И знаешь, спокойно без всякой школы можно обойтись.
— А твои родители… Они что, разрешают тебе не ходить?
— Ну, по правде говоря, нет, — ответила она. — Но я их не очень-то
спрашиваю. Их же всё равно никогда нет.
— Как это нет? — испугался я.
— Обыкновенно. На гастролях всё время. Они у меня актёры, — объяснила она.
— Ух ты! Настоящие актёры! — поразился я. — Вот здорово!
— Ничего не здорово, — отмахнулась она. — Всё ездят и ездят. Вот если бы в
нашем городе был театр… А так — никогда их нет.
— Подожди, а как же ты? Ты с кем живёшь вообще?
— Ни с кем, — улыбнулась Августина. — Я люблю одна.
— Ничего себе — «одна»! — обиделся Вилли. — Скажешь тоже!
— Ну прости. Конечно, с тобой. Но теперь… Вот теперь буду одна, — вздохнула
она.
Как это… Я совершенно не мог себе этого представить. Да, мой папа тоже часто
уезжает на работу на неделю, иногда даже на месяц. И тогда мы с мамой
остаёмся одни. Но с мамой же! А Августина — она ведь только выглядит
большой, а на самом деле…
— Я вот что хотел спросить, — вмешался Вилли. — Мы что вообще, вот так и
будем, да? Здесь торчать? Болтать, там, до вечера, да? Совсем уже! Поедем-то
когда? А?
— Ой, да, — опомнилась Августина, — ты ведь давно ждёшь! Давай, Севка.
Попробуй хотя бы.
Пришлось признаться, отступать-то некуда:
— Понимаешь… Понимаешь, я не умею.
— Не умеешь чего? — не поняла сначала Августина.
— Кататься… Не умею ездить на велосипеде, — объяснил я и отчаянно
покраснел. — Понимаешь?
— Нет, — помотала она головой. — Тебе ведь целых десять лет. И ты не
умеешь ездить?
— Ну, я не виноват, — стал оправдываться я. — У меня ведь никогда не было
велосипеда.
— А, тогда извини, конечно. Но ты всё равно умеешь. Просто не пробовал.
— Ерунда, — поддержал её Вилли. — Этого нельзя не уметь.
— Не бойся, — подбодрила меня Августина, — это же Вилли! С ним не
страшно.
Я положил руки на руль. Первый раз в жизни — на руль моего велосипеда.
И мы пошли на дорожку. Впереди — Августина. А за ней — мы с Вилли.
— Я держу, не бойся! — сказала Августина, а Вилли её перебил:
— Не надо, не держи. Я сам.
Я пока ещё не понял, что это значит. Но уже неловко взобрался на седло.
Августина уже опустила его как можно ниже, под мой рост. Я поставил ноги на
педали и вцепился в руль.
— Чего хватаешься, — обиделся Вилли, — его держат, а он хватается! Совсем
уже. Да не бойся ты так, не свалишься!
И правда: Августина отпустила велосипед, а Вилли стоял как вкопанный!
Я немного ослабил хватку и даже погладил руль большими пальцами. Совсем не
страшно, если так просто. Сидишь как на заборе. Я слегка нажал ногой на
педаль. Совсем чуть-чуть, просто попробовал. Вилли качнулся.
— Ну давай же, давай! Чего ты? Кататься!
Я нажал посильнее. Песчинки скрипнули под колесом. И другой ногой. И…
Как объяснить вот это? Когда едешь сам?! Конечно, Вилли помогал мне. Это
было так странно: он совершенно не собирался никуда падать. Хотя я поначалу
и вертел бестолково рулём в разные стороны.
Мы ехали по дорожке мимо сиреневых кустов, мимо заборов, мимо речки,
забрались на мостик, переехали его («Та-да-да-да-да-да-да-дам», — сказали
нам доски!), мимо колокольни, мимо…
— Ну как тебе? — спросил меня Вилли.
— Ух! Здорово… Спасибо, ты хорошо меня держишь.
— Я? — хмыкнул Вилли. — Ничего я не держу. Ты давно уже сам едешь.
От неожиданности я дёрнул руль и тут же шлёпнулся на дорожку. Мелкие
камешки больно впились в локоть. А Вилли только весело крутил в воздухе
колесом.
— Что же ты? — обиделся я.
— Ничего, — засмеялся он, — не упадёшь — не научишься!
Подбежала длинноногая Августина Блюм:
— Ты как? Нормально всё?
— Вроде да, — ответил я, обиженно отряхивая джинсы.
— А, ну тогда ладно. Вставай, — спокойно сказала она и повторила Виллины
слова: — Не упадёшь — не научишься. Это он тебя ещё поначалу пожалел. А я
ведь по-настоящему училась.
— Просто очень хотелось. Поехать, поехать побыстрее уже хотелось!
Понимаете? — объяснил Вилли.
— Ладно, — сказала она. — Раз всё в порядке у вас, то проваливайте уже.
Терпеть не могу прощаться.
Глаза её блестели. Она подняла голову к солнцу, чтобы я не видел. Я потрогал
её за локоть.
— Слушай, мы будем приезжать к тебе.
— Печенье понравилось? — хмыкнула она.
— Августина… Знаешь что? — сказал я.
— Чего тебе ещё? Давайте уже, хватит. Валите оба.
— Ты очень красивая, — сказал я и нажал на педали. Мы летели непонятно
куда, главное — не оглядываться.
Никогда никому не говорил такого. Но она ведь и правда очень красивая. И
совершенно не похожа на мальчишку.
***
Вечером я сказал дома:
— Знаешь, мам, а у меня появился велосипед.
— Да, конечно, — ответила мама. — И у него семнадцать колёс.
— Нет, — удивился я, — зачем семнадцать? Только два…
— Странно, — удивилась в свою очередь мама.
— Ничего странного, — ответил я и добавил: — Его зовут Вилли.
— А, ну конечно, — сказала мама. — Тогда всё понятно.
Велосипедное утро
Я проснулся рано утром. Рано-рано, раньше всех. Даже солнце ещё не
показалось из-за крыши соседнего дома. Что-то внутри меня было очень
хорошее. Я полежал ещё немного, а потом вспомнил: Вилли! У меня теперь есть
велосипед!.. Или мне всё это приснилось?
Я вскочил, умылся и первый раз в жизни сделал себе завтрак — залил хлопья
молоком. Холодным. Наконец-то из холодильника, пока мама не видит!
Оказалось, очень вкусно.
Когда вскипел чайник, я был уже готов. Выглянула из своей комнаты испуганная
мама:
— Что случилось?..
— Мама! Велосипед, понимаешь!
Она только головой покачала: вечно твои глупости. Кажется, вчера она не очень
поверила мне. Даже не выглянула на улицу посмотреть. Ну и пусть не смотрит,
пусть! Я-то знаю…
— Севка, шарф! И шапку! — крикнула мне вдогонку мама, но я уже скатился
вниз по лестнице.
— Ну ты и соня, — сказал мне Вилли. — Я тебя тут уже сто лет жду.
— Извини, — смутился я. Надо же, а я так гордился своим ранним вставанием!
— Ладно. Извиняться ещё. Совсем уже. Поехали скорей!
И мы помчались.
Наверное, не такая уж это была и скорость. Но, понимаете, я же всю жизнь
ходил пешком! Ну, правда, иногда ездил на трамвае, но это ведь совершенно
другое — когда едешь сам! Трамвай — это что. А тут ветер! Я сначала не
понял, откуда он взялся. Ведь листья у деревьев замерли, как нарисованные. А
потом догадался: я же еду сквозь воздух! Какой он, оказывается, крепкий, этот
воздух, если через него ехать быстро. И свистит даже. Ещё мне нравился звук,
как дорожка шуршит. И что из-под шин вылетают мелкие камешки.
Город только начинал просыпаться. Вот и первый утренний человек — дворник.
— Здравствуй, Севка! Какой у тебя велосипед!
— Здравствуйте, — ответил я. И мне стало неловко, что он знает моё имя, а я
его — нет. Он, наверное, слышал, как мама меня звала, и запомнил. Надо будет
узнать его имя. Но мы уже мчимся дальше. Мимо заборов, калиток, кустов
шиповника и сирени. Вдруг под колесо прыгнула большая грязно-белая собака, я
резко затормозил, дёрнул руль и чуть не полетел в колючие кусты. А собака
лаяла на меня, лаяла изо всех сил!
— Ну и чего ты? — сказал Вилли. — Смотри, она же просто! Просто
здоровается! Хвостом, видишь? Видишь, крутит как? А ты — падать!
— Да не испугался я, с чего ты взял. Просто от неожиданности, — стал
оправдываться я и добавил негромко: — Привет, собака!
И она сразу перестала лаять. А хвост, хвост — словно вертолётный винт, сейчас
взлетит! Собака улыбалась нам, вывалив розовый язык. А потом деловито
принялась обнюхивать Вилли. Хвост не унимался. Надо же — и чего я раньше
её боялся?
— Пока, собака! — сказал я совсем смело, и мы с Вилли поехали дальше.
Погасшие утренние фонари, влажные от росы скамейки. Толстый платан с
облезающим стволом. Надо же, растёт прямо посреди дороги! Я осторожно
объехал его и обрадовался — как Вилли слушается моего руля.
— Привет, Платан, — сказал я на всякий случай. И услышал, как он шелестит
листьями в ответ, хотя ветра по-прежнему не было.
— Ну и что, — сказал вдруг Марк. — У нас тут нет никакой пластинки, а просто
Коля играет. И всё равно это музыка Баха.
— А, — вдруг дошло до меня, — то есть на пластинке не он играет! А другие —
его музыку. Обидно даже. Я всегда думал, что это он сам.
— А скажи, странно, — Марк говорил и задумчиво листал ноты, — что человека
давно нет, а его музыка есть. Он и думать не мог, что будут какие-то пластинки,
вообще не думал, наверное, что так долго будет. Ну, мысли его будут. Как это
объяснить?
Вот удивительно! Я первый раз видел, что Марк не может что-то объяснить.
— Он же всё равно есть, раз ноты! Вот Коля играл сейчас то, что было в его
голове, Баха. Понимаете?
— А может… Может, у них тоже такой город? Невидимый. Если человек написал
хорошую музыку, то он как бы построил там дом. Но попасть в этот город может
только тот, кто понимает в музыке. Умеет читать ноты.
— А те, кто просто слушают? Те не могут? — спросил Марк.
— Нет… То есть да, но… Не знаю, я запутался.
— Я понял, — сказал Комарик. — Композиторы строят город из звуков, и любой
человек может туда попасть, если слушает. Ходить по улицам. Но жить в этих
домах могут только те, кто умеет играть их музыку сам.
Я обрадовался, что Комарик понял про мой город даже лучше, чем я сам.
— А книги? — вдруг спросил Марк. — Это ведь тоже дома, а? Тоже город. Кто
читает — как будто в это время живёт там.
— Значит, в твоём городе есть место и для писателей? — спросил Комарик.
Я не мог объяснить до конца, но чувствовал, что всё верно. Если человек что-то
такое сделал в жизни важное — значит, он построил в этом городе дом. И дом
уже никуда не денется, всегда будет стоять. Пока люди читают книги и слушают
музыку.
— А учёные? — спросил Коля.
— Почему учёные? — не поняли мы с Марком.
— Ну как! Учёный, например, открыл какой-то закон природы. И вот он столько
лет работает!
— А до этого учёного, можно подумать, не работал, — засмеялся Марк. — Я
вообще думал об этом, о смысле научных открытий. Они же всегда были, просто
нужно открыть! И получается, кто первый открыл, тот и молодец. Как Северный
полюс. Вот есть закон Архимеда. А на самом деле это закон не Архимеда, а
просто воды. Он и до Архимеда чудесно действовал.
— Зато человек изобрёл паровоз, например. А в природе раньше не было
паровоза, — сказал я. — Слушай, Коля, а кто скрипку изобрёл?
— Не знаю, — он пожал плечами, — мне кажется, она не сразу… Не сразу
получилась такой. Значит, изобретало много людей.
— Ну да, — сказал Марк. — Похоже, в Севкином городе народу хватает. Прямо
целый мегаполис у тебя там, Севка.
— Почему у меня? — смутился я.
— Потому что кто открыл, тот и молодец, — засмеялся Марк.
***
А Вилли обиделся на меня. Даже разговаривать не хотел.
— Послушай. Ну пойми, я с велосипедом, а они нет. Им же обидно.
— А мне не обидно?! Мне, значит, нормально. Ты с ними! А я тут совершенно
один! Вообще! Совсем уже!
— Ладно, не дуйся. — Я погладил его по рулю. — Хочешь, я завтра пораньше
встану и мы с тобой покатаемся, ещё до школы?
— Не встанешь. Проспишь.
…Конечно, я не проспал. Потому что как можно проспать, если тебя ждёт
лучший в мире велосипед? Я даже чай не стал пить. Ещё, чего доброго, мама
проснётся.
Было шесть утра. Даже ещё не очень светло. Холодно: я надел шарф и натянул
капюшон. И на улице — никого. Только ветер гонял по пустым тротуарам
бумажки. И мы поехали кататься, просто так.
— Видел? — спросил меня Вилли.
— Чего? — не понял я.
— Стражник сбежал.
— Какой ещё стражник?
— Какой-какой. Зачем тебе глаза вообще?! Ничего не видишь. В городе живёшь,
а не знаешь. Вот, смотри, ещё один! Этот на месте. Успел!
А я не видел никого на улице. Совсем. Было очень рано и совершенно пусто.
Даже дворник ещё не проснулся. Только пустые улицы и дорожные знаки. Знаки!
С человечком на пешеходном переходе было что-то не так. Я не понял пока что,
но не как всегда. Ой! Как это?!
— Понял? — усмехнулся Вилли.
У него рука была поднята, у этого человечка. Обычно же у них руки внизу, а этот
будто кому машет.
— Он всегда такой был? — спросил я.
— Вот же бестолочь, — удивился Вилли. — Нет, конечно. Он просто махал
тому, другому. А тут мы. Ну, он и замер. Они всегда так.
Мы остановились. И тоже замерли. И я постарался сделать вид, что я — это не
я, а знак «Осторожно! Мальчик на велосипеде!». И тогда я увидел, как этот
человечек-из-палочек осторожно опустил руку. И застыл.
— Кто они? — спросил я у Вилли.
— Стражники. Следят за порядком. Смотрят, чтобы всё было по правилам.
— А что они сторожат?
— Не что, а кого! Нас с тобой. Ну и вообще город. Трудная работа. Нужно быть
внимательным. Но иногда они любят сбегать. Они же разные, ты не замечал?
По чётным числам одни дежурят, а потом другие. Они меняются.
— Я всегда думал… Они же нарисованные
— Ничего себе. Ты что, не выспался? С кровати не падал ночью?
Нарисованные! Скажешь тоже!
— Но как же, Вилли… Если они меняются, тогда где тот, который отдыхает?
Почему я их никогда не видел?
— Да они к тебе поворачиваются боком, и всё. У них же нет толщины!
Вот почему я их не вижу. Нет толщины. Такие узкие, что их даже не видно.
Мы поехали дальше, и я увидел других Стражников тоже. Они и правда
перемигивались, махали друг другу. Уже не стеснялись. Может, поверили, что я
и правда тоже дорожный знак — «Осторожно, мальчик на велосипеде!». На
всякий случай посмотрел на свои руки — да нет, всё нормально. Есть у меня
толщина.
Мимо книжного магазина, через мост и за угол. И совершенно случайно, просто
так получилось, мы приехали в переулок Маятников. У дома номер пятнадцать
чинили подземные трубы, и яма была огорожена решёткой. Человечек-из-
палочек со знака «Дорожные работы» кивнул мне и помахал своей лопатой. Я
тоже помахал в ответ — и тут увидел, что в доме номер пятнадцать в одной
квартире горит свет. На втором этаже.
Я сначала хотел позвонить в колокольчик с зелёным шнурком. Но побоялся, что
разбужу кого-нибудь из соседей. И мы объехали дом с той стороны, где сад и
кухня. Там, с другой стороны, — большой холм, и дом как бы забирается на
него. Поэтому второй этаж с этой стороны там оказывается первым. И, когда
объезжаешь, приходится втаскивать велосипед по узкой крутой лестнице вверх.
Хорошо ещё, что Вилли не очень тяжёлый.
Зато там как будто теплее, на той стороне. И там есть маленький сад и кухня. И
ещё там на деревянных ступеньках сидит длинная-предлинная Августина Блюм.
— Привет, — сказала она. — А я как раз тебя жду. Пойдём завтракать!
И мы пошли завтракать. Я ей рассказал про Стражников. И она совсем не
удивилась. То есть по-другому удивилась:
— А ты что, не знал?
Я всё хотел спросить, откуда она знала, что мы приедем так рано, до школы. Но
почему-то так и не спросил.
Мы ели омлет с сыром. Это очень вкусно, гораздо вкуснее, чем творог, которым
кормит меня утром мама. Про кашу я уж не говорю.
— Знаешь, у меня родители должны приехать, — сказала она. — Я всё жду,
жду. То есть я привыкла одна. Но иногда неплохо, когда родители. Вот если бы
в нашем городе был театр…
Тогда я рассказал ей, что у Коли папа тоже работал в театре. В оркестре. А
теперь не работает, потому что нет театра. И ещё я рассказал ей про Марка.
— Видишь, как оно получилось, — сказала Августина. — Ты давно хотел с ним
дружить, а оказывается, он тоже. А ты и не знал.
— Да. А ещё я не знал, что Коля Марченко играет на скрипке. И что никакой он
не Комарик.
— Да, — засмеялась Августина, — если на скрипке, тогда не Комарик. Скорее
Сверчок.
Я улыбнулся. Коле подходит имя Сверчок. Но я не знаю, будет это обидно или
нет. Так что на всякий случай не буду ему говорить.
— Хорошие у тебя друзья, — вздохнула Августина. И замолчала. И я тоже
замолчал. Так мы молчали и молчали. И я понял, что мы и дальше будем
молчать, если я ничего не скажу. И сказал вот что:
— Августина… а хочешь? Хочешь, мы придём к тебе с ними вместе?
Мельница
Ну что, мы и пришли. Коля не смог, он как раз занимался с папой, и мы были с
Марком вдвоём.
Он сначала растерялся. Я говорил ему, конечно, что Августина высокая. Но он
думал, что я преувеличиваю. А теперь он всё смотрел на неё и смотрел.
— Почему я тебя никогда не видел? — спросил он. — Город ведь небольшой. Я
бы тебя запомнил. Обязательно запомнил бы.
— А я никуда не хожу, — пожала плечами Августина. — Только в магазин — за
мукой, и сахаром, и что там ещё нужно, и назад. Раньше проще было. А теперь
все смотрят, оглядываются. Не люблю, когда так смотрят. А что дальше будет,
даже и не знаю.
Она вздохнула. Да, тяжело быть человеком, на которого все постоянно смотрят.
Но что же ей теперь, дома сидеть? Всю жизнь?
— Пускай смотрят, — сказал Марк. — Они просто завидуют. Тебе сверху видно
больше их всех.
Похоже, он совершенно забыл, что рядом есть я. И что рост у меня не очень. И
что мне это может быть обидно. Вообще, мне показалось, что Августина тоже
забыла, что есть я. И мы с Вилли тихонько ушли. И поехали кататься. Ну и
пусть. Зато она теперь не одна.
***
Мы поехали по дорожке, сначала тихонько, а потом всё быстрее. Сиреневые
кусты, зелёные заборы, речка и мостик, там-там-парарарарам. Ехали и ехали,
всё дальше. И Вилли молчал, и я. Мне даже не хотелось особенно смотреть по
сторонам, а просто хотелось ехать, дальше, дальше. Нравилось, как шуршат
камешки под колесом и свистит в ушах ветер. И мы, похоже, уехали довольно
далеко, туда, где я никогда ещё не был. И тут я увидел мельницу. То есть она
раньше была мельницей, а теперь у неё не было крыльев-пропеллера. Похоже,
её давно забросили. Наверное, теперь мелют муку каким-то другим способом,
современным. Муку для Августины Блюм. Хотя Августина тут совершенно ни при
чём.
Дорога к мельнице совсем заросла, ехать стало трудно. Наконец я остановился,
спрыгнул с Вилли и просто пошёл с ним рядом, пробираясь через высокую
траву. Уж очень она какая-то высокая, никогда и не видел такой. И мельница
огромная, как башня. Наверное, её специально построили такой высоченной.
Там, наверху, всегда хороший ветер.
Двери не было. И пол тоже не везде был. Но несколько досок осталось, и я
пошёл по ним внутрь. А Вилли остался ждать меня на улице.
Первый этаж мельницы был тоже очень высоким. Когда глаза привыкли к
темноте, я увидел, что до потолка — как до неба. И лестница наверх: у неё не
хватало нескольких ступеней. А расстояния между теми, что остались, были
очень большие. Я бы не смог шагать по такой лестнице, пришлось бы
карабкаться руками и ногами.
Вилли с улицы тренькнул мне звонком.
— Смотри, что я нашёл!
Я выглянул наружу и увидел: у порога валялась вилка с гнутыми зубцами.
Размером со шпагу. Я поднял её.
— Ты понял, где мы? — спросил он.
— Да. В стране великанов.
— Тоже мне, Гулливер. Это не страна. Просто деревня великанская.
Да, точно. Только великаны стали бы строить такую огромную мельницу. И
лестницу с такими ступенищами. И трава здесь великанская.
Я сидел на развалившемся крыльце. И думал, что вот, здесь жили великаны.
Такие люди, как Августина Блюм. Ей было бы с ними уютно, как дома. И никто
бы не оборачивался и не глазел на неё, как на снежного человека.
А может, когда-то здесь жили её предки. Прапрабабушки и прапрадедушки. Что
же с ними случилось потом? Может, их дети вдруг стали вырастать не так
сильно. А их дети — всё меньше и меньше… И теперь они обычного роста, как
все, не отличишь. Вот наша Анна Сергеевна, например. А ведь дедушка у неё
великан. Наверняка из этой деревни.
Но иногда их прапраправнуки, вернее, прапраправнучки вдруг опять вырастают
высоченными. Как Августина Блюм.
Интересно, какие были у них сапоги. Вот бы найти след великана. Мы поискали
с Вилли, но в траве не видно. Великанская прямо трава, мне до подбородка.
Темнело. Пора было ехать домой. Огромную вилку оставили там, в её
великанском мире.
По пути заехали в наш книжный. Рассказали продавцу книг про мельницу из
Деревни великанов.
— Интересно, — сказал он, поправляя очки. — А другие дома там были? А
сколько шагов вы прошли от дорожки? Меня всегда чрезвычайно волнуют
подробности.
Я рассказал ему всё, что запомнил.
А потом мы поехали домой. А дома было совсем не то, что я думал. Потому что
я думал, что всё будет как всегда. А было не как всегда, а вот что: мой папа
приехал!
— Где же тебя носит, Севка? — спросил он. — Я уже целых сто часов тебя жду!
Папа приехал
На следующий день было воскресенье и школы не было. И мы ходили с папой
по городу, и Вилли с нами. Я не ехал на своём велосипеде, а просто водил его
за руль. И папа сказал, что обязательно купит и себе велосипед тоже и мы
поедем кататься вместе. По всем моим местам.
А я подумал, что это очень хорошо, но не совсем. Есть такие места, куда можно
только вдвоём. Вилли и я. Втроём туда не попасть, это мне Августина
объяснила.
Но это только некоторые места. А так — представьте только, на велосипедах! И
папа, и я!
— А мы возьмём с собой Августину? — спросил я. — Ей, наверное, тоже купят
взрослый велосипед. Поедем тогда с ней?
— Конечно, — сказал папа. — Такого человека, как Августина Блюм,
обязательно надо брать с собой.
А я обрадовался, что мой папа сразу понял, что это за человек такой —
Августина Блюм.
А потом мы долго обедали, все вместе, с мамой, так долго, что потом сразу же
начали ужинать. А потом папа показывал мне чертежи. Обожаю смотреть
чертежи эти.
— Смотри, Севка. Это вид сверху. А это — поэтажный план первой башни.
Видишь?
— А это что?
— Это? Ты что, не видишь? Винтовая лестница же! А тут, смотри, такой мост.
Нужно было так рассчитать, чтобы получился длинный пролёт. Но прочный.
Видишь, какая тут система, — он как будто сам себя держит!
Мой папа брал кубики. И не только кубики — ещё книжки, и коробки, большие —
из-под ботинок и маленькие — от маминых духов, и показывал мне, что это за
система такая. Мы сидели с ним на полу и строили этот мост из всего.
— Миша, ты совсем впал в детство! — говорила мама.
— Вообще-то я из него не выпадал, — говорил папа.
— Оно и видно, — вздыхала мама и уже собиралась на кухню мыть посуду, но
тут папа вскакивал и говорил:
— Между прочим, я всё детство прекрасно мыл посуду. Пойдём, Севка!
И мы мыли посуду, а он показывал мне, какой свод получается из воды, если
направить струю на ложку.
И всё было очень, очень, очень хорошо. Целый вечер. И самое начало ночи. А
потом я долго не мог уснуть.
И вот это было зря. Лучше бы я спал. Спать вообще иногда полезно.
***
У нас очень толстые стены, и звук через них почти не проходит. Но эта ночь
была тёплая, и мы открыли на ночь окна. Вот через окно я всё и услышал.
— Сколько уже можно, Миша, — говорила мама отцу. — Сколько можно
выдумывать? Взрослый человек, а всё строишь воздушные замки. А ещё
удивляемся, что Севка живет в выдуманном мире. Зачем тебе это нужно?
Почему нельзя просто жить? Сказать ему наконец, что ты обыкновенный
строитель. Что здесь такого стыдного? Ты ведь строишь хорошие, крепкие дома.
Разве хорошим каменщиком быть плохо?
— Да нет, не плохо, — ответил папа. — Каменщиком, тем более хорошим, —
замечательно быть. Только понимаешь, в чём дело. Дело во мне. Я не просто
каменщик, я художник.
— Я это сто лет уже слышу! — взорвалась вдруг мама. — Художник, художник…
Архитектор выдуманных замков! Никто их никогда не построит, как ты не
понимаешь! Люди хотят жить в крепких, удобных домах, а не в твоих замках!..
Ты посмотри, до чего дошло, — Севка разговаривает со старым ржавым
велосипедом и дружит с выдуманной девочкой!
«Никакой он не ржавый», — сказал я шёпотом и вцепился зубами в подушку,
чтобы не заплакать.
— Никакой он не ржавый, — повторил папа мои мысли. — Понимаешь, в чём
дело… Вилли как раз очень в порядке велосипед. Ты бы посмотрела хоть раз
поближе — это просто замечательная машина! Немецкого, между прочим,
производства. Очень качественный. А что касается Августины Блюм… Видишь
ли…
Я замер. Видишь ли — что? Что?!
— Видишь ли, дело в том… Дело в том, что Августина действительно
существует. Девочка два метра ростом, которая печёт замечательные пироги. Я
нисколько в этом не сомневаюсь.
Я выдохнул. А папа вдруг добавил:
— Это так же верно, как то, что мой замок будет построен.
Прямоугольные дома
Ну вот. Зато теперь я всё знаю. Мой папа живёт в выдуманном мире. А так он
обыкновенный строитель и строит самые обычные прямоугольные дома. Из
обычных кирпичей. А я верил. Как дурак. И Августине рассказал ещё.
Августина, Августина Блюм. Может, я тоже живу в выдуманном мире? И никакой
Августины вовсе нет?
Тогда откуда у меня Вилли? Я высунулся из окна, посмотрел. Не свихнулся же
я, в самом деле, вот он, Вилли, стоит под окном. Только…
Обыкновенный велосипед. С чего я взял, что он говорящий? Он же говорит
только в моей голове, больше никто не слышит. Может, я всё-таки псих?
Я полежал ещё немного. Было уже утро, такой серенький промозглый рассвет.
Надо выйти из дома, поговорить с ним! Только… Я испугался. По-настоящему
испугался, что я всё выдумал. И всё никак не мог заставить себя вылезти из-под
одеяла. И в результате проспал. Проспал не только школу, но и кое-что похуже:
папа рано утром уехал без меня. На электричке. Такая, значит, работа у них на
стройке. Нельзя пропускать и опаздывать. Потому что папа никакой не самый
главный. Просто обыкновенный каменщик.
Я тащился в школу еле-еле. Пешком. Потому что утром я поздоровался с Вилли,
а он мне не ответил. Не ответил. И я… Я не смог на него сесть и поехать. Всё
равно опоздал. Какая теперь разница.
Пришёл и сел на последнюю парту. Один. Потому что моё место было занято.
Комарик сидел теперь вместе с Марком.
— Всё нормально? — шёпотом спросил меня Марк. Я не ответил. Конечно
нормально. Пусть сидят с кем хотят. Всё равно.
***
Я не понял, как так получилось. Почему я опять один. Комарик, Коля-Сверчок,
молчит. Как всегда. Молчит и слушает. Уже не меня, а Марка. Конечно, Марк
умный. Есть что послушать
После школы я не пошёл домой. То есть пошёл, но через парк; а парк, если вы
помните, от моего дома совсем в другую сторону. Потому что вот приду я домой
— и что? Там велосипед. Просто велосипед, а никакой не Вилли.
К Августине тоже теперь не пойдёшь. У неё же есть друг. Такой умный, и
высокий ещё.
Какой-то у нас некрасивый город. Дома прямоугольные. Асфальт. Деревья. И
всё. Ну, парк. В парке мусора полно. Дурацкий город, ничего в нём нет
интересного. Вырасту — уеду отсюда. В Новую Зеландию. Там море со всех
сторон.
Домой я пришёл поздно, совсем темно уже было в подъезде. Я сунул руку в
карман — за фонариком. А его там не оказалось. Потерялся. Вот как: значит,
опять вернулся туда, в Город потерянных вещей.
Или там нет никакого города. Просто куча хлама, и всё.
Только Вилли мог бы сказать мне, было это всё на самом деле или нет. Вилли,
Вилли, почему ты молчишь?..
Теодор Архивариус, продавец книг
Я сначала думал, что теперь мне придётся пешком ходить. Но ведь на
велосипеде удобнее. И всё равно он Вилли, всё равно. Так что утром я поехал в
школу на Вилли. Но он по-прежнему молчал.
А потом я понял, куда мне нужно ехать, к кому. Как я мог забыть, что у меня
есть ещё один друг! И после школы мы с Вилли помчались в книжный магазин.
— Здравствуй, Себастьян, — сказал мне Тео. — Опять был в новой стране?
Расскажешь?..
Я покачал головой.
— А, — сказал Тео, — вот оно что. Иди, просто посиди тогда. Хочешь?
Да, я хотел. Просто сел на подоконник и смотрел, что он делает. А делал он
интересное.
На большом столе была разложена бумага, и Тео там что-то чертил. Поправлял
очки, хватал то циркуль, то линейку. Иногда в магазин приходили покупатели, но
они не очень-то интересовали продавца. Ну, спросят — он ответит, достанет
нужную книгу. И опять за свой стол. Тео не объяснял мне, что он делает, а я и
не спрашивал.
А ещё было интересно, зачем люди приходят в книжный магазин.
Они спрашивали у Тео:
— Скажите, а у вас есть что-нибудь для третьего класса?
— Скажите, а про пингвинов есть?
— А смешное? А есть с наклейками? (Не было у Тео с наклейками, совсем.)
— А есть…
— А для бабушки есть что-нибудь? («Кто у тебя бабушка? — спросил Тео. — А,
ихтиолог. Так бы сразу и говорила. Бабушка-ихтиолог, чрезвычайно,
чрезвычайно интересно. Вот это для неё. Да, крупный шрифт как раз».)
— А приключения?
— И ещё приключения?
— А есть про велосипед? (Вообще странно, что нет про велосипед.)
— А скажите… Вы не… (Красные уши, розовые заколки с кошками. Девчонка,
кажется, из нашей школы.) Вы можете мне посоветовать, мне для мальчика. На
день рождения. Десять лет.
— А, — сказал Тео, — это не ко мне. Это вот у нас консультант. Чрезвычайно
компетентный.
Какой ещё консультант?
— Чего ты сидишь, Себастьян? У тебя покупатель.
Ой. Ой-ой. Я?!
— Ну просто подумай, что бы ты хотел, — шепнул мне Тео. — Для себя.
— Ладно, пойдём, — сказал я этим розовым заколкам.
С кошками.
— Он что любит? Математику, там, или географию? Путешествия? — Я пытался
делать умный вид. Будто я во всём этом разбираюсь.
— Не знаю… Путешествия, может.
— Тогда пойдём, это там, где карты.
Она растерялась.
— Ты знаешь Тео?.. Да… Мы близнецы. Но какое это имеет отношение?..
— Никакого, — сказал я. И выпалил самое главное, чтобы не забыть: — Просто
в нашем городе теперь будет театр.
К нам подбежал начальник поезда.
— В чём дело? — спросил он. — Что за безобразие?!
— Это не безобразие, — сказала сестра Теодора, — это чрез-вы-чайные
обстоятельства.
— Всё в порядке, — ответил какой-то человек среднего роста с самым
обыкновенным лицом. — Извините, просто мы никуда не едем. Мы
возвращаемся домой. Извините за беспокойство. Понимаете, в нашем городе
будет театр. — Он развёл руками и виновато улыбнулся. Точно так же, как
улыбается Августина Блюм.
Вдоль газовой трубы
Дальше было всё обыкновенно. Мы шли по дорожке вдоль газовой трубы
обратно. Хорошо, что у Блюмов было мало вещей — всего-то три рюкзака, — и
Вилли вызвался нести их. Старший Блюм прикрутил рюкзаки ремнями к раме
так, чтобы ничего не перевешивало и Вилли было удобно.
По дороге я рассказал им про театр, который строит в нашем городе мой папа.
А они рассказали мне, что всю жизнь ездят по разным городам. И только вчера
выяснилось, что Августина давно уже не ходит в школу. И они, родители,
решили забрать её с собой. В театре всегда найдутся люди, у которых можно
чему-нибудь научиться. И ещё решили, что она достаточно взрослая, чтобы
играть в театре. Ведь у неё есть такое преимущество! Рост! Она могла бы
играть великанов и волшебников.
Это Августина-то! Которая боялась высунуть нос на улицу!
Она сказала им, что не хочет никакого театра, а хочет печь пироги. Всю жизнь.
Тогда её папа рассердился и сказал, что она может делать всё что угодно. Но
когда вырастет (ха, вырастет!). А пока ей нужно получить хоть какое-то
образование. Поэтому они решили забрать её с собой. А ещё… Ещё они просто
соскучились. И решили жить все вместе. Августина ужас как не хотела ехать, но
уже были куплены билеты, и потом… Ей так не хотелось их огорчать.
И ещё она точно знала, что когда-нибудь потом найдёт меня. У меня редкое
имя, с таким именем не потеряешься.
А, и ещё было очень смешно, что Августина на голову выше своих родителей.
А потом мы увидели, что нам навстречу идут мои папа и мама. И папа сказал,
что мама так за меня переживала, что у неё сердце подпрыгивало. И ей
пришлось пить специальные таблетки от этого прыганья сердца. А папа ей
говорил, что он тоже получает от меня сигналы. И что я успел. И что мы идём
домой все вместе. А мама сказала, что она, конечно, верит во всякие сигналы,
но.
И тогда они пошли нас встречать. И теперь папа-Блюм говорил с моим папой о
том, какие бывают театры. А мама-Блюм говорила с моей мамой, какие бывают
дети. А мы с Августиной ничего не говорили. Просто шли и по очереди помогали
Вилли тащить наши вещи
А потом хотел пойти дождь, но так и не пошёл. И мы сидели в маленьком садике
у Блюмов и резали хлеб и сыр на бутерброды. И Августина угощала нас чаем.
Именно она: её родители плохо представляли, где тут у них что лежит.
— Представляешь, ну и забот мне теперь с ними, — сказала она мне на ухо.
Сложилась пополам и сказала. — А ещё в школу эту дурацкую ходить теперь…
— Знаешь что. Давай в нашу. Прямо в наш класс. Нас будет уже четверо, и тебя
там никто не посмеет обидеть.
И она засмеялась. Я сначала не понял почему. А потом представил себе нашу
компанию: двое мелких (мы со Сверчком), длинный Марк и бесконечно длинная
Августина. И мы так хохотали, что нас не могли успокоить.
А потом я ещё спросил у мамы с папой, откуда они знают про эту дорожку вдоль
жёлтой трубы. И как они меня отпустили? Почему папа сказал, что раз в жизни
велосипед может обогнать поезд?
— Потому что этот один раз в жизни у меня уже был, — ответил папа. —
Двенадцать лет назад.
Они больше не стали мне ничего рассказывать. Только мама призналась, что
она тоже один раз в жизни срывала стоп-кран.
Какими бывают разговоры с учителями после уроков
А в понедельник Анна Сергеевна сказала мне вот что:
— Останься, Себастьян. Мне нужно с тобой поговорить.
Мне это, конечно, не очень понравилось. Все же знают, что в этих оставаниях
после урока не может быть ничего хорошего. Хотя вроде бы я ни в чём не
виноват.
Ну, я остался. А она и говорит своим великанским голосом:
— Знаешь что, Себастьян. Я купила себе велосипед!
Я чуть со стула не упал.
— Я ведь раньше хотела, но как-то не решалась. А потом посмотрела, как ты
ездишь… И подумала, что велосипед добавляет человеку счастья в жизни. Да?
Я кивнул. А она продолжила:
— Я часто тебя вижу из окна. Ты почему-то всё время мимо моего дома
проезжаешь.
— Да? — удивился я. — А где вы живёте?
— В переулке Маятников. Там ещё рядом завод, знаешь?
Вот как это вообще может быть?! Почему я её там никогда не видел?
— Да потому что ты мчишься как сумасшедший и никого не замечаешь!
И тут я понял, что надо делать.
— Анна Сергеевна, у меня к вам важное дело.
Я рассказал ей про Августину Блюм. Конечно, Анна Сергеевна видела её много
раз, но она всегда думала, что это почти взрослый мальчик. Они живут в
соседних домах. Да, оказалось, в переулке Маятников есть ещё другие дома, а я
не знал. Я и правда ничего не замечаю вокруг, когда еду туда.
В общем, всё равно они соседи. И мы договорились с Анной Сергеевной, что
она будет заниматься с Августиной, и на следующий год у нас в классе появится
самая высокая девочка на свете. И никто не будет дразнить её за то, что она
такая длинная, а чего-то там не знает.
— Мы закажем ей специальную парту, — говорила Анна Сергеевна, — ей будет
удобно… Конечно, Себастьян, мы всё сделаем, чтобы она у нас училась!
Только…
— Только что?
— У меня к тебе небольшая просьба… Я никак не соображу, как опустить
сиденье на моём велосипеде. Поможешь мне?
Оказалось, там просто очень сильно были затянуты гайки. У меня есть
специальный ключ, мне папа подарил, и я довольно быстро справился с этой
задачей. А Анна Сергеевна сказала, что и не ожидала, что у меня такие сильные
руки.
И я не удержался и спросил её:
— Анна Сергеевна, а скажите… У вас случайно не было дедушки-великана?
— Ну ты даёшь, Себастьян! — засмеялась она. — С тобой не соскучишься. Да,
у меня был прадед, мельник. Не настоящий великан, конечно, но два метра
ростом, как Пётр Первый. Хотя по мне и не скажешь. А откуда ты знаешь?!
Море
— Знаешь, Севка, — сказала мама, — а давай поедем с тобой к морю.
Всё время одно и то же.
— Да аккуратно я ем! Стараюсь. И не крошу совсем.
— Во-первых, ужасно крошишь, — сказал мой папа, — посмотри под стол. Сам
будешь убирать.
Ну да. Значит, опять показалось.
— А во-вторых, Себастьян, наша мама — это не мы с тобой. И если она сказала
«к морю», значит, собирай рюкзаки.
— А как же Вилли? — спросил я. Не то чтобы я не обрадовался. Просто
поверил не до конца.
— Ну, за Вилли присмотрит Комарик.
— Коля, — поправил я.
— Да, Коля. Он обрадуется. И Вилли, думаю, не будет против. А нам нужно
хорошо отдохнуть. В этом году нас ждёт большая работа.
***
Ну, и мы съездили к морю. На самом деле. Чего тут рассказывать — море и
море. Оно большое. Очень. И я набрал там камешков, в подарок. Примерно
семнадцать килограммов. Для всех моих друзей — вот, оказывается, сколько их
у меня теперь.
А потом мы вернулись. Это вчера было. Коля Марченко встретил нас на вокзале
вместе с Вилли. Он рассказал, что Марк теперь ходит к нему домой два раза в
неделю и Колин папа учит его играть на скрипке. Рука, правда, ещё не совсем
зажила. Но Марк очень хотел уже скорее заниматься, и они начали. А ещё Коля
Сверчок нажучился слышать Вилли. Тоже очень хотел и научился. Правда,
Вилли немного дуется, что я уезжал. Но не слишком. Он же всё понимает. И мы
сразу же сгоняли с ним к Августине, отвезли ей зелёные морские камешки. А она
там сидит уроки делает. На каникулах. Чтобы догнать наш класс.
Я сегодня подумал, что у нас у всех глаза разные. Тёмно-карие у Марка, у Коли
— голубые, как в книжках рисуют. Он стесняется даже, что такие яркие. У меня
— серые, самые обыкновенные. И зелёные-зелёные — у Августины Блюм. Такая
у нас теперь будет теория четырёх красок.
А теперь я спать пойду. Потому что с завтрашнего дня нас ждёт большая
работа. Всех нас. Мы начинаем строить наш театр.