Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Олег АНДРЕЕВ
Анонс
Питер
К первому поезду всегда собиралось много народу. Несчастные люди те, кому в
такую рань нужно вставать и тащиться по холодным питерским улицам к метро,
ждать, когда подойдет состав, сонно глядя на таких же заспанных, недобрых,
молчаливых, сумрачных. В основной своей массе это бюджетники, которым и так
несладко живется на казенные гроши, да еще и вставать приходится ни свет ни заря
и плестись на дежурства, посты, утренние смены. Едут к себе на рынки уборщики и
разнорабочие - тоже не слишком благополучный народ, который с вечера заливает
свой тяжкий труд крепким алкоголем и поутру видит мир исключительно в черно-
белых (преимущественно серых) тонах. Но, разумеется, попадаются и счастливчики -
они провели бурные ночные часы на дискотеках и в жарких постелях, а теперь
торопятся домой опустошенные, легкие и оптимистичные. Одним словом, в тот день,
как и обычно, разный люд собрался на конечной станции Петербургского метро.
И почему Господь избрал именно их, вот этих двести одиннадцать человек? Как
так сошлись их судьбы, что они оказались именно в это время в этом несчастном
месте.
Если бы кто-нибудь вгляделся в тот момент в их глаза, может быть, нашел бы
в них что-то общее, какую-то тоску, предчувствия, обреченность.
Но никто не знает будущего, поэтому, когда к платформе подкатил голубой
состав, все до единого сели в вагоны, уставились на рекламные постеры или в свои
газеты и книги и приготовились к короткому путешествию. Диктор объявил следующую
станцию, двери с шипом захлопнулись, поезд тронулся и исчез в черном тоннеле.
Это было ровно в пять часов семнадцать минут утра. Через три минуты состав
должен был прибыть на следующую станцию.
Но он не прибыл туда ни через три, ни через тридцать минут, ни через три
дня.
Он успел проехать всего четыреста метров от конечной, когда его вдруг
сильно тряхнуло. Раздался скрежет и грохот, свет в вагонах моментально погас,
тормоза сорвало.
Люди кричали, как кричат разбуженные страшным сном - утробно и безумно, не
столько от страха, сколько от неизвестности.
Москва
Питер
Ровно в шесть раздалось настырное пиликанье. Валера протянул в темноте руку
к электронному будильнику и неуверенными со сна пальцами придушил гада.
Пиликанье продолжилось, и он понял, что это бесчинствует мобильник в кармане
куртки, висящей на спинке стула у самого входа.
- Кому не спится в ночь глухую? - бормотал заспанный абонент “Би-лайна”,
ступая босыми ногами по предметам дамского и мужского туалета, разбросанным по
полу всего пару часов назад. - Никитин слушает, - прохрипел он в трубку.
- Здорово, Валера, - раздался знакомый голос милицейского капитана из ГУВД
Санкт-Петербурга. - Бобо грохнули. Палаты горят по пятой категории. Давай по-
быстрому. У тебя суперэксклюзив. Я тебе первому звоню.
- А почему именно вы работаете? Там же местные под боком.
- ”02” сразу на нас кинуло - ведь Бобо же! Торопись, четвертая власть, не
то сейчас наши соседи подхватятся - и тебе ничего не обломится.
"Соседями” были фээсбэшники, размещавшиеся напротив - в Большом доме. Им
просто обязана перезвонить служба “02”, если дело связано с таким персонажем,
как Бобо. Тем более, пронеслось в голове Валеры, там наверняка был взрыв, раз
горит особняк олигарха, названный в народе “Бобохины палаты” по аналогии с
Кикиными палатами - архитектурным памятником, расположенным неподалеку от
Смольного.
- Все, помчался - не могу опаздывать. Смотри не засвети меня - тебе же
хуже! - закончил капитан.
В трубке раздался шум сливаемой в туалете воды, и связь прервалась.
Старый приятель Никитина - со времен, когда тот работал еще в “Шестистах
секундах”, был прав. Иметь такого осведомителя в местных милицейских кругах для
собственного корреспондента “Дайвер-ТВ” дорогого стоило. А потерять его было
легко: достаточно хоть раз показать, что они знакомы, при людях.., в милицейских
погонах. Потому-то капитан и звонил Валере по мобильнику из туалета мрачного
здания УВД на Литейном.
Прав он был и в том, что Никитину привалил суперэксклюзив. Неизвестно,
когда кто-то из таких же добровольных помощников местного ТВ дозвонится до
своего клиента. А тот еще должен будет раскачать с утра инертную махину своего
канала, найти дежурный транспорт, собрать всю бригаду и добраться до места
происшествия. Корпункт в этом плане куда как мобильнее. Так что не исключено,
что Родина узнает о гибели одного из своих достойнейших на сегодняшний день
сыновей именно от московского “Дайвера”, а не от местных сонь...
- Э-э.., милая, просыпайся. - Никитин пощекотал торчащую из-под пледа голую
пятку.
Та мгновенно исчезла, а на другом конце дивана возникла встрепанная головка
со смазанной косметикой на лице.
- Я уже не сплю. Меня Леной зовут, а не “э-милая”. Забыл, что ли, Валера? -
блеснула памятливостью вчерашняя случайная знакомая.
Никитин подцепил эту мордашку на тусовке в “Зимнем”, где брал интервью у
местных звезд. Правда, снимал он не для “Дайвера”, брезгающего молодежной
попкультурой, а на продажу “ТВ-6”.
- Ты уезжаешь? - спросила Лена. - Когда вернешься? Я досплю еще.
- Мы уезжаем, - поправил Валера. - Мы же не у меня дома.
- Но это же гостиница?
- Это, милая, арендованное помещение корпункта московского телеканала. Я и
сам-то не имею права тут ночевать, не то что тебя поселять. И так горничная
может настучать и у меня будут неприятности. В общем, собирайся. И поскорей.
Лена скорчила недовольную гримаску и в чем мать родила стала ползать по
ковру, собирая вещи. Валеру это зрелище оставило равнодушным: он уже работал. А
работа - это святое.
Первый звонок - оператору:
- Вить, прости, что бужу, но у нас эксклюзив. Встретимся у “Бобохиных
палат”.
- А что случилось-то?
- Там узнаешь. Возьми двойной запас батарей - понадобится большой свет.
- А как сам-то поедешь? Ведь пил вчера.
- Он меня учит! Ничего, заглотну “антиполицая” да еще ложку крахмала по
старинке.
Следующий звонок разбудил Чака, или Техасского рейнджера. Так они в группе
называли технического ассистента Серегу Мелихова, большого поклонника Чака
Норриса и его последователя в боевых искусствах.
- Серый, тебе сегодня придется поработать втемную и верхом. Встреча сейчас
в Десятникове на пожаре - там увидишь.
- Понял, завожу, - откликнулся бодрым голосом Чак, видимо уже отмахавший
утреннюю порцию блоков и ударов перед зеркалом и сидящий теперь в шпагате. - Под
душ не иду - все равно потеть...
Вообще-то группка у них образовалась замечательная. Раньше Валерий Никитин
работал в самых острых программах питерского телевидения, но, когда они
превратились под давлением властей в тупые новости дня, прославляющие Хозяина,
он не сбежал на кабельную студию и не перебрался в Москву, как некоторые, а
нашел компромиссный вариант - прошел конкурс на собкора “Дайвер-ТВ” по Питеру и
Ленинградской области. Таким образом, удалось сохранить все прежние связи,
остаться в любимом городе, не бросить стареющую маму, а заодно и получить
некоторую свободу от ее опеки, владея собственными служебными апартаментами в
номере гостиницы “Ленинград”. Да и некоторая неприкосновенность как
представителю столичного телевидения была ему гарантирована. Витьку Носова он
сманил с агонизирующего “Ленфильма”, после чего репортажи Никитина сразу
приобрели совершенно неповторимый стиль, что крайне редко на телевидении, где
операторы “лупят с лафета”. А уж Серега Мелихов - Чак - и вовсе находка. Мало
того что это водитель, достойный Формулы-1, знающий город как свои пять
мозолистых, каратистских пальцев, так он еще оказался и техническим гением, при
котором не было необходимости обращаться куда-нибудь с ремонтом аппаратуры или
машин. А на колесах была вся группа, что очень ценилось прижимистым московским
руководством...
Валера, как он выражался, “дегазировал и дезактивировал пасть” после
вчерашнего и включил мотор своей “Нивы”.
- Лен, я тебя выкину на Финляндском. Ты уж не обижайся, но доберешься на
метро. Тебе куда, кстати?
- Я в Политехе учусь. Живу в общаге на Лесном.
- Ну так нам по пути. Я тебя довезу...
Высаживая Лену, Никитин увидел зарево на севере.
"Ничего себе полыхает, - изумился он. - В городе отблеск пожара обычно не
видно, если дом не горит по самую крышу. Хотя трехэтажный особняк, стоящий на
пустыре, вполне может осветить всю округу..."
Вблизи же картина пожара ошеломила даже бывалого телевизионщика. Пламя
взметнулось на пару десятков метров, так что можно было снимать без
дополнительного освещения.
Валера с трудом нашел место, где припарковаться, - вдоль всего пустыря
стояли машины зевак. Даже автобусы, идущие мимо, притормаживали, и розовые лица
пассажиров блинами прилипали к стеклам. Взмокший гаишник тут же подлетал к
водителю и просто стучал кулаком в краге по стеклу кабины, чтоб тот проезжал и
не перегораживал дорогу все подъезжающим и подъезжающим пожарным машинам.
Недалеко от горящего дома стояли два автомобиля с мигалками. Один из них привез
опергруппу знакомого капитана, а второй, судя по номерам, принадлежал У ФСБ.
"Смотри-ка! Сумели меня обогнать, - подумал Валера. - Из-за Ленки, что ли?
Так, идем на разведку. Черт, забор глухой, за ворота пускают только полжарки. С
земли запечатлеешь только суету да огонь. Придется использовать Серегино
изобретение. А Виктор где же?"
Носов уже бегал с “бетакамом” и снимал с плеча подъезжающих пожарных,
мрачных милиционеров в неизменных кожанках, толпу зевак и пламя, с ревом
взлетающее к низкому темному утреннему небу.
- Вэл, привет! - обернулся он к Никитину. - Похоже, ничего путного не
выйдет. У меня уже два раза документы проверяли. За ворота не пускают ни в
какую.
- Свидетелей не нашел?
- Нет их. Спали все свидетели. Охранника взяли в оборот менты и федералы, -
кажется, это он тревогу поднял.
- Надо бы его потом подловить. А сейчас тащи Серегину треногу, - надеюсь,
взял с собой?
- Всегда при мне, - успокоил Виктор. - Вот уж где она сработает на все сто!
А чего самого-то Кулибина не видать?
- Он сегодня поработает втемную. Случай-то соответствующий. Скоро подъедет.
Давай камеру и беги за стойкой, - поторопил Виктора Никитин и пошел к
милиционеру, который топтался возле спецмашин.
Тот хмуро уставился на человека с телекамерой в руке и даже сплюнул в его
сторону. Потом решил, что это выглядит уж больно демонстративно, хрюкнул носом и
сплюнул еще раз куда-то вбок.
- Товарищ подполковник, я корреспондент “Дайвер-ТВ”, - протянул свое
удостоверение Валера. - Разрешите нам поснимать? Может, вы скажете несколько
слов о происшедшем?
- Скажу, но это будет сплошное пипиканье - или как там у вас мат заглушают?
И как вы узнаете все раньше нас? - удивился подполковник. - Эти орлы еще рукава
не размотали, а вы уже тут как тут! - кивнул он на пробегающего мимо щуплого
пожарного в огромной каске. - Черт с вами, снимайте. Только под ногами не
мотайтесь, с вопросами не лезьте и ребят из ФСБ не берите крупно - они этого не
любят. Короче, - хитро улыбнулся милиционер, - располагайтесь через дорогу и
работайте. У нас, чай, демократия... Вот питерских не видать, а вы, москвичи,
уже тут!
- Рука Москвы - она длинная, - отшутился Никитин. - Да и кто рано встает,
тому Бог дает...
Подполковник с досадой наблюдал, как телевизионщики ловко водрузили на
крышу “Нивы” треногу с камерой, прикрепили ее к багажнику, и аппарат вдруг
вознесся на телескопической стойке метров на пять вверх и стал, поблескивая
отсветами огня в объективе, поворачиваться из стороны в сторону и наклоняться,
повинуясь движениям длинного шеста с пультом в руке оператора, который управлял
ею, глядя снизу в портативный монитор.
Никитинцы уже не однажды пользовались своим изобретениям на “горячих”
съемках, к зависти толпы коллег, даже со стремянок ловящих в объективы вместо
лиц героев репортажа лишь спины друг друга.
- Вить, панорамку дай, а потом - на дом, - негромко распоряжался Валера,
пристально вглядываясь в экран мониторчика. - Смотри, от строения справа ничего
не осталось. Задержи чуть, сейчас полыхнет, и будет видна глубина воронки. Е-
мое, да там дна нет! - воскликнул он. - Там у Бобо, по слухам, вроде гараж был.
Если его подорвали, то где же машина? Неужели в клочки разнесло?
- А может, дом взорвали? Смотри, и галереи полыхают, и сам дом, и сарай
слева.
- Это не сарай, а конюшня. Он же был пятиборцем и, говорят, держал тут
целый табун. Гарцевал иногда как лорд английский. Благо места полно - целый
гектар.
- Неужели лошади там горят? - забеспокоился Носов, очень любивший животных.
- Снимай, снимай - пожарные никак ворота не откроют. Во! Открыли!
- Держи, держи кадр! - заорал Никитин. - Это же фантастика!
По упавшим воротом проскакали три обезумевших полыхающих коня. К счастью,
горели не сами лошади, а сено, упавшее на них с чердака конюшни. Живые факелы
заметались по двору, постепенно угасая, по мере того как сено слетало с крупов.
Пожарные тут же направили на несчастных животных струи воды, и от них клубами
повалил розовый пар.
- Вот это кадры! - задохнулся от профессионального счастья Валерий.
- Не возьмут их у тебя в “Дайвере”, - охладил его пыл Носов. - Ваша
Загребельная - активистка защиты животных и сочтет это негуманным.
- Ага, а отрезанные головы из Чечни - это верх гуманизма? Их же неделю
крутили во всех новостях. А тела на Пушкинской? А тут всего лишь несгоревшие
лошади.
- Что поделать, так уж мы устроены, - философски заметил Виктор. - Братья
меньшие самые любимые... Но где же тачка Бобо?
- А это мы сейчас выясним, - пообещал Валерий, всматриваясь в экран и
одновременно вытаскивая мобильник. - Это я, - сказал он в трубку. - Где машина?
Один из милиционеров на экране поднес руку с телефоном к уху, оглянулся и
отошел в сторону от коллег.
- Слушай, тут такое дело... Ты видишь что-нибудь? - спросил капитан.
- Тебя - как на ладони.
- Лихо. Так вот, нас оттопыривают. ФСБ все берет в свои руки. Я тебе позже
все расскажу.
- Какой позже! - закричал Никитин. - Мне же нужно все перегнать через час
или вообще забыть об этом деле. Дай хоть что-нибудь.
- Спалишь ты меня, Валера, - вздохнул капитан. - Ладно, вот тебе минимум:
машину точно подорвали, то ли дистанционно, то ли особой установкой на
выключение движка - есть такая новая фишка, федералы сказали. Рвануло обычно -
под сиденьем грамм на двести. Тела в кабине нет. Он, наверно, вышел залить
бензин.
- Так где же тело и машина? Я их не вижу - провалились, что ли? -
нетерпеливо спросил Никитин.
- ”Где”, “где”... За дом ее забросило. У этого жлоба под гаражом целая
цистерна была врыта - он же раньше половину городских заправок “крышил”.
Обратный удар по шлангу, пары, взрыв. Но федералы с пожарными собираются
гнать “неосторожное обращение”. Взрыв им не нужен. Усек? Так что любой ценой
сними тачку, или она вовсе исчезнет. Все, на меня уже косятся.
Милиционер на экране убрал трубку и подошел на зов начальства, вертя
пальцем у виска и выразительно изображая руками пышный бюст.
Вот хитрец, соврал, что жена звонила, догадался Валера.
- Да, сложное дельце, - произнес он. - Как бы машину снять, которая за дом
улетела?
- Вертолета у нас пока нет, - мрачно ответил Виктор. - Может, Чак?
- Да, вся надежда на него. Что-то не видно нашего Рейнджера. Позвоню.
Он набрал другой номер и сообщил еще едущему Мелихову, что нужно делать.
Через минуту в ста метрах от участка Бобо остановился мотоциклист и исчез в
кустарнике, растущем вдоль дороги. Вскоре его голова в черном шлеме возникла над
тыльной стороной ограждения особняка и некоторое время плавно вертелась из
стороны в сторону, поблескивая катафотом в отсветах пламени. Эти яркие вспышки
заметил один из милиционеров, стоящий у остова автомобиля погибшего олигарха, и
рванулся к забору. Голова исчезла. Спустя пять минут к съемочной “Ниве” подкатил
тот же мотоциклист, но уже без шлема. Его длинные светлые волосы были забраны на
затылке в пучок, схваченный шнурком.
- Ну что, успел? - спросил Никитин.
- Сделано в лучшем виде, - ответил Чак.
- Так, Серый, теперь мчи к “Зимнему” и пошустри. Похоже, что машину Бобо
зарядили там во время концерта, да так, чтоб она рванула не в толпе, а дома.
Гуманисты работали. Кассета-то есть еще?
- Обижаешь, начальник, - хмыкнул Сергей.
- Назад не торопись, материал понадобится лишь к вечеру, если, конечно,
что-нибудь наскребешь. Звони, коли что.
"Хонда” взвыла на полных оборотах, и Чак, сделав “козла” на заднем колесе,
умчался в сторону Северного.
Позвонил он неожиданно быстро.
- Валера, тут на “Северной” ЧП.
- Что случилось?
- Вся площадь забита. Народ не пускают в метро - говорят, неполадки какие-
то с автоматикой. Люди ругаются, первый поезд ушел, и все, движение
прекратилось. Во, мужики какие-то вышли в касках. В глине с головы до ног.
Неужели авария?
- Разберись там, поснимай, послушай. “Зимний” пока отложи. А я лечу на
Чапыгина - нужно наш материал перегнать в Москву, пока он жареный. Там ребята
смонтируют. Действуй, а мы по дороге на “Десятниково” заскочим - может, что-то
удастся узнать.
На станции “Десятниково” выяснилось, что поезда на “Северную” не идут “по
техническим причинам”. Пришедшие из центра составы перегоняют через съезд и
отправляют обратно. Пассажирам, едущим до конечной станции, диктор монотонно
советовал добираться наземным транспортом. Валерий пытался хоть что-то выведать
у дежурной по станции, но она ссылалась все на те же технические причины.
Вскоре стало известно, что это за причины: из тоннеля в сторону центра
медленно выполз поезд в потеках воды и грязи. Двери с трудом открылись, из них
вышли пассажиры, явно пострадавшие в результате какой-то аварии. Кто-то
прихрамывал, кто-то потирал ушибленные места. Для кого-то пронесли носилки из
каморки дежурной.
- Что случилось? - спросил Валерий у хмурого мужчины, уже жалея, что с ним
рядом нет Чака в чудо-шлеме: камеру в метро без спецразрешения пронести
невозможно.
- Да ехали как всегда, а потом он как тормознет! - злобно сказал мужик. -
Этим лимитчикам только дрова возить. А теперь вот назад привезли! Я же на работу
опоздал, а у нашего хозяина с этим строго. Пойду справку требовать у козлов.
- Как “назад”? Вы куда ехали-то?
- Да на “Северную” же! Похоже, путь туда закрыт. Автоматика подвела, что
ли...
Никитин пробежал к бывшему первому вагону поезда, ставшему последним, и
понял, кому несли носилки. Лобового стекла у кабины не было, рама окна была
забрызгана кровью, а на “короне” - так называют верхние фары поезда метро -
плотно сидел кусок сочащейся влагой глины, нашпигованный бетонными осколками.
- А оттуда поезда не шли? - спросил Никитин у бомжа, сидящего в тепле на
лавочке.
- Я тут с открытия греюсь, - ответил тот, - так пока не было.
Валерий позвонил в Москву, самому Гуровину, - новость того стоила. Надо
было получить добро на подробную разработку и карт-бланш на расходы, если не
будет возражений.
"Еще бы он возражал, - подумал Никитин, слушая гудки в мобильнике. - Все,
что плохо для Питера, плохо для Хозяина. Все, что плохо для Хозяина, совсем
неплохо для его бывшего подчиненного, взлетевшего на самый верх. И, значит,
вестнику потом наверняка зачтется. А нам что? Нам нужно рейтинг канала
поднимать: он наш кормилец”.
- Да, - ответил мобильник голосом Гуровина.
Москва
Питер
Москва
Когда Алина просыпалась, то, еще не открывая глаз, первым делом как бы
невзначай трогала постель справа. И каждый раз ее сердце судорожно сжималось от
страха, что место рядом может оказаться пустым.
- Да, малыш, - сонно отвечал голос Казанцева на прикосновение.
И у Алины снова сжималось сердце, но теперь уже от счастья: Саша никуда не
делся.
Поднималась Шишкина тяжело. Она специально ставила будильник на полчаса
раньше, но, имея запас, дремала и эти полчаса, и еще минут пятнадцать -
двадцать, и тогда уже приходилось не просто вставать, а вскакивать, угорело
носиться по квартире, ставя чайник, заваривая овсянку, кипятя бигуди, ища
колготы и тушь для ресниц.
Алина постоянно не высыпалась. Но заставить себя накануне лечь пораньше
тоже не могла. Часов до трех сидели они с Сашей у телевизора и не столько
смотрели, сколько профессионально перемывали косточки ведущим, дикторам,
режиссерам, операторам и дизайнерам. Редко бывало, когда передача или фильм
увлекали их настолько, чтобы тот или другой не восклицал:
- Это панорама?! За это надо руки выдергивать!
- Кто ей этот костюмчик посоветовал?! Враг.
- Это не тема для передачи! Это сплетня!
- Господи, ну сколько раз говорить - не “ругается на меня”, а “ругает
меня!! Да, “велик и могуч русский языка!”...
Впрочем, такие вечера у телевизора случались редко, чаще Алина и Саша
пропадали на работе, или на каких-то важных встречах, или на веселых тусовках и
возвращались, бывало, даже утром. Но даже если они не сидели у телевизора, не
работали и не развлекались на людях, то не могли уснуть по другой причине: они
занимались любовью. Так что самая большая в жизни Алины мечта - выспаться -
никак не воплощалась.
Сегодня Алина проснулась сразу. Снова тронула рукой Казанцева, снова
услышала сонное бормотание:
- Что, малыш?
- Ты как? Готов?
Казанцев вздохнул так, словно и не спал всю ночь, а думал.
- Готов, - медленно произнес он.
Готов он не был. Совсем, абсолютно, на сто процентов не был готов.
Алина это поняла сразу. Она давно это поняла. Но надеялась, что к
сегодняшнему решающему дню Саша соберется с духом.
- Саша, у нас нет другого выхода, - мягко сказала она.
- Да я готов! - слишком бодро уверил ее Казанцев.
- Тогда встаем.
И Алина легко выпорхнула из кровати. Поскольку времени у нее было
достаточно, она не носилась по квартире, а спокойно совершила все свои женские
приготовления, даже спустилась за газетой к почтовому ящику, налила в чашку кофе
и понесла в спальню.
Кофе она подавала Саше в постель редко, но всегда это были знаковые случаи.
А сегодня сам Бог велел. Сегодня Саша пойдет к президенту.
- Ну что? - спросила она. - Проснулся? Казанцев залпом выпил кофе, через
силу улыбнулся:
- Малыш, давай еще раз все обсу...
- Нет. Нет, Саша, - строго прервала Алина. - Мы утонем в этих обсуждениях.
Да нас просто прикончат, пока ты будешь сомневаться.
Это был самый сильный аргумент. Правда, от частого повторения он как-то
обесценился. Но опасность совсем не ослабла, наоборот, усилилась. И Саша это
понимал. Но есть ведь еще и русское авось. Авось не прикончат!
- Ладно. - Он вылез из-под одеяла, потоптался, надевая тапочки, накидывая
халат. - Ты права. Только если б ты знала...
- А мне, думаешь, не жаль?! Мне, думаешь, это как два пальца об асфальт?!
Ты что, Саша?! Ты что?!
О чем ты плачешь? Тебе страха мало, тебе жить надоело?! Пожалуйста, но я-то
хочу жить и не бояться!
Алина не кричала, но ровное ее сопрано было страшнее визгливых криков.
Вообще-то Алина готовилась стать актрисой, а не диктором телевидения.
Она закончила Щукинское с красным дипломом. Это такая редкость для
актерского факультета, что ее имя должны были бы высечь на мемориальной доске.
Ее сразу пригласили семь театров. И не какие-нибудь там “На Красной Пресне”, а
МХАТ, Вахтанговский, Моссовета, Маяковского, на Малой Бронной, даже
ленинградский БДТ... Она, разумеется, выбрала МХАТ. И зря, потому что семь лет
сидела вообще без ролей, на “кушать подано” и “седьмой стражник в пятом ряду”.
А из нее перла такая сила, что Алина почувствовала: еще год-два - и она
просто тронется умом. Она стала пить, скандалить. Как-то пришла к Ефремову в
кабинет и сказала:
- Олег Николаевич, может, мне с вами переспать надо, чтобы роль получить,
так я готова. Прямо здесь и сейчас.
Беда в том, что в кабинете сидел еще и завлит театра. Бемц вышел знатный.
Хотя из театра ее не поперли, но она и сама уже в нем не хотела существовать.
Рыпнулась туда-сюда, но без толку: ей нечего было показать. Она уже и сама
не была уверена, что актриса. Чего уж о других говорить?
Некоторое время перебивалась халтурой на радио, дубляжами, озвучкой,
какими-то эпизодиками в фильмах. Но это было редко.
И тут вдруг повернулось. Делали документальный фильм о МХАТе, мешали
спектаклям и репетициям, актеры скрипели зубами, но главный сказал - пусть, и
никто не мог перечить. Как-то подснимали перебивки и сняли Алину в курилке, где
она взатяжку дымила папиросой. Она и не видела даже, что в кадре.
Потом документалисты исчезли. Полгода было спокойно в театре, и вот по
телику показали этот фильм. Он, кажется, назывался “Главный театр страны”. Алина
его не видела, но наутро проснулась знаменитой. Оказывается, ее лицо прошло, что
называется, красной нитью через всю ленту. Получилось так, что она чуть ли не
главная в главном театре.
На следующий день ее вызвал Ефремов, сказал, что будет репетировать “Чайку”
и для нее там есть роль.
- Чайка? - язвительно спросила Алина, имея в виду убитую птицу.
- Да, - кивнул Ефремов. - Нина Заречная. А вечером позвонили с телевидения
и предложили вести передачу “Дом и семья”.
- А это как, много времени занимает?
- Это занимает все время.
- Нет, что вы, я не могу, я в театре...
- Подумайте.
На читку “Чайки” Алина не пришла. Она отправилась на телевидение...
- Ну я готова. Идем? - окликнула она Казанцева.
- Идем, - вздохнул тот.
- Ты меня подбросишь?
- Аск.
- Впрочем, не надо, - спохватилась Алина, - я сама.
Она испугалась, что если Саша окажется на телевидении, то к президенту он
сегодня не пойдет. И вообще никогда не пойдет.
- В десять я позвоню, не выключай мобильник, - предупредила она.
- Я сам позвоню.
- Не выключай, договорились? Саша снова шумно выдохнул:
- Договорились.
Питер
Москва
Москва
Екатеринбург
Питер
Москва
Питер
Москва
Казанцев ждал уже двадцать минут. Впрочем, его предупредили, что президент
задерживается.
От скуки Саша в который раз перелистывал сегодняшние “Известия”. Смотрел в
окно, старался ни о чем не думать. Он бы и насвистывал что-нибудь
легкомысленное, если бы это была не резиденция главы государства.
- Через десять минут президент примет вас, - сказал секретарь.
Он мог еще встать и выйти. Да, он бы чувствовал себя трусом, идиотом,
тряпкой, но не предателем.
"А кого я, собственно, предаю? - мысленно возмутился он. - Гуровина?
Смешно. Леньку Крахмальникова? Ну он боец крепкий, выберется. Я никого не
предаю! - внушил он себе. - А Джейн... Джейн уже нет в живых..."
Жена Гарика Джейн заявилась в Россию, никого не предупредив. Просто ранним
утром Сашу Казанцева поднял с постели долгий и требовательный звонок в дверь, и
когда он открыл, то обнаружил на пороге Джейн. За ее спиной маячил водитель
такси с двумя огромными чемоданами в руках.
От неожиданности Саша растерялся.
- Ты что, приехала? - глупо поинтересовался он.
- Нет, - по-русски ответила Джейн, - я тебе просто снюсь.
Она рассмеялась, потрепала по щеке заспанного и совершенно обалдевшего от
ее внезапного появления Сашу, по-хозяйски направилась прямо на кухню и принялась
распаковывать чемоданы, которые втащил за ней таксист. Покрытый клетчатой
клеенкой стол заполнили банки с кофе, какие-то бульоны, конфеты, яркие коробочки
и скляночки.
- Зачем это? - спросил Саша. - У нас ведь все есть.
Джейн посмотрела на него как на маленького ребенка и терпеливо объяснила,
что, несмотря на свои глубокие русские корни, русскую пищу есть не может - от
нее просто тошнит. Она бросила чемоданы, схватила Сашу за руку и потащила за
собой в комнату, в постель.
Саша и не ожидал от себя такой прыти в ранний час. Он думал, что секс
получится сонный и тягостный, но вдруг что-то неведомое подбросило его, и он
толкался в плоть визжащей то ли от удивления, то ли от страсти Джейн с какой-то
дикой, неугомонной силой. Оргазмы следовали у Джейн один за другим, она уже
просто обессиленно стонала, кричала ему похабности, чтобы распалить его и
довести наконец до точки, но Саша ощущал только непрекращающееся наслаждение
владеть этим холеным упругим телом, входить в него, разрывать, раздирать до
сладкой боли, пока Джейн снова не забьется в судорогах, пока не распахнет
обезумевшие глаза и не закричит:
- Я потаскуха! Мне так это нравится! Она так по тебе соскучилась! Ей все
мало, трахай ее, трахай, черт тебя дери!
Когда через полтора часа Саша свалился, как сноп, извергая из себя любовный
сок и рычание нежно и сладко убитого зверя, Джейн сказала:
- А ты не знал разве? В семь утра у мужчин пик сексуальной активности.
Может быть, и так, подумал Саша. Но скорее дело было в другом. В их первую
встречу он страшно опозорился. Хотя, если рассудить здраво, не опозориться было
почти невозможно.
Гарик привез жену в Россию два года назад, когда “Дайвер” стараниями
Булгакова только-только перешел на полноценное вещание. Теперь у них был свой
канал, который они уже ни с кем не делили.
Суета поначалу была страшная. Штаты то раздували, то резко сокращали, брали
каких-то людей, чтобы вскоре уволить.
Гарик водил Джейн по студии, знакомил с Гуровиным, Крахмальниковым, Алиной,
Загребельной, со всеми, кто попадался на пути. Он хотел выглядеть здесь
хозяином, у него это неважно получалось, но не потому, что кто-то выказывал ему
неуважение, просто из-за суеты даже в самых радушных приветствиях чувствовалась
поспешность.
Джейн это надоело, она попросила Гарика оставить ее в павильоне, где как
раз Казанцев снимал передачу “Телеследователь” - ток-шоу о самых скандальных
уголовных делах. Она села в уголок и стала смотреть. Здесь было много интересных
людей, а Саша как раз старался быть незаметным, он был режиссером на площадке,
но Джейн обратила внимание именно на него.
Такие ток-шоу она видела и в Штатах. Но там обычно брали какую-нибудь
высосанную из пальца, мелкую тему. А здесь речь шла о банде, убивавшей своих
жертв из-за подержанных автомобилей. Предмет обсуждения был настолько страшный и
животрепещущий, что собравшиеся перебивали друг друга, кричали, вскакивали с
мест и, казалось, совсем забыли о телекамерах. Саша пытался держать все в своих
руках, помогая не очень опытному ведущему, но передача все равно разваливалась
на глазах.
В перерыве Джейн подошла к Саше и произнесла на ломаном русском:
- Я хотел с вами говорить секрет.
- Да, слушаю вас.
- Можно ходить туда? - спросила Джейн, показывая на заставленный декорацией
угол.
- Мы можем пойти в мой кабинет.
- Нет, мало времени. Там, да?
Саша пожал плечами и двинулся за Джейн в дальний конец павильона.
Как только оба скрылись от глаз разбредшейся по помещению публики, Джейн
схватила Сашу за мужское достоинство и сказала:
- У вас есть... Balls <Яйца - (англ.)>?
У Саши все поплыло перед глазами.
- Вы не мужчина? Да? Надо брать микрофон и делать это сам!
Джейн вовсе не имела в виду ничего неприличного, она просто видела, что
передача с таким ведущим крошится. Она хотела помочь.
- Я не могу, так не делается, - мягко освободился Саша. - Это решено не
мной.
- Я это решено. Я. Вы мужчина. Давай. Саша пожал плечами. Виновато
улыбнулся.
- Ну ты можно? Ну? - настаивала Джейн. - Возьми и сделать. Ну!
- Я не знаю...
- Fuck you! - прошипела Джейн.
И дальше случилось то, о чем Саша старался не вспоминать.
Молниеносным движением она расстегнула его брюки, в следующую секунду
вспрыгнула на него, зажав ногами Сашины бедра и сама насадила себя на позорно
воспрянувший Сашин первичный половой признак.
- Ты мужчина! Ты мужчина!..
Оттого что рядом ходили люди, что Джейн - жена его хозяина, что она вовсе
не пыталась сдерживать свой голос, а декорация предательски тряслась и гремела,
Саша оказался не на высоте. Он, как подросток, испытал оргазм после всего
нескольких толчков. Но Джейн тогда это не смутило.
- Go <Иди - (англ.)>! - скомандовала она. - Ты лидер! И Саша вышел, взял у
ведущего микрофон и довел передачу до конца. С тех пор это шоу стало его.
Потом они встречались с Джейн всего один раз, когда Гарик пропал и она
приходила на студию узнать, не видел ли его кто-нибудь. О той умопомрачительной
сцене за декорациями она, конечно, и не вспоминала.
Гарик так и не нашелся, а Джейн вскоре уехала...
- Мы поженимся, - заявила Джейн, намазывая на хлеб конфитюр, - и станем
жить в Москве. Правда?
По-русски она теперь говорила весьма сносно. Саша с глубоким сомнением
покачал головой, что даже при большом желании трудно было расценить как
утвердительный ответ. Он очень хорошо относился к Джейн, но и думать не мог о
том, чтобы связать с ней свою судьбу. Джейн словно прочла его мысли:
- Ты что, не хочешь на мне жениться?
- Конечно, хочу, - не очень уверенно откликнулся Саша. - Но все так
неожиданно...
- Ничего неожиданного нет, - пожала плечами Джейн. - Если мы любим друг
друга, то должны жить вместе. Ведь у нас теперь общее дело.
- Какое? - опешил Саша.
- “Дайвер-ТВ”. Ты забыл - у меня же сорок девять процентов акций вашего
канала!..
***
- Прошу.
Саша вскинул голову.
Секретарь открыл резную золоченую дверь:
- Президент ждет вас.
Бежать теперь было поздно.
Питер
Денис пришел в себя оттого, что кто-то больно тряс его за плечо.
- Вы живы? Вы живы? - спрашивал сквозь слезы женский голос.
- Жив, - нерешительно ответил он. - Не трясите, пожалуйста. Рука болит. Что
случилось? Где мы?
- В метро. Нас засыпало! Я не хочу умирать! - закричала женщина, снова
хватая Дениса за ушибленную руку.
Когда Денис понял, в каком положении он очутился, его чуть не захлестнула
волна ужаса, горло сжалось, чтоб издать вопль тоски и отчаяния, но неожиданно
сработал инстинкт, который Денис называл “мушкетерским”.
Он знал эту свою особенность: подобно героям Дюма, становиться ироничным и
хладнокровным в самых сложных и опасных ситуациях, если рядом присутствовала
дама. Вот и теперь на смену страху вдруг пришло осознание своего мужского долга
- успокаивать и спасать.
- Ничего, ничего, доченька. Прорвемся. Только отпусти мою руку - болит.
Тебя как зовут-то?
- Наташа, - всхлипнув, ответила девушка. - Какая я вам доченька? Вы же
молодой, я видела.
- Ну вообще-то я ровно в два раза старше, и, если бы не осторожничал в свое
время, вполне бы мог стать твоим отцом. Но вообще-то в нашем положении возраст
не важен, так что давай будем на “ты”. Меня зовут Денис. А ты, насколько я
понимаю, та виолончелистка.
- Так вы.., ты тоже обратил на меня внимание? - проснулось в ней женское
начало. - По-моему, у меня глаз заплывает - я так приложилась к Маргоше!
- Какой Маргоше? - не понял Денис.
- Это виолончель моя, фирмы “Марготт”. Она француженка.., была. Если бы не
она, мы бы не разговаривали сейчас с тобой. Когда поезд начал тормозить, я как
раз наклонилась, чтоб придержать ее. А ты в это время полетел и заскользил, как
шайба, по полу! - Смех Наташи прозвучал диковато в хлюпающей черной мгле. - А
когда произошло столкновение... Это было столкновение, да? Неужели встречный
поезд оказался?
- Нет, похоже, нас завалило, - обреченно вздохнул Хованский. - Так что
дальше-то было?
- В общем, когда все это случилось, ты въехал в мою Маргошу и меня об нее
стукнуло. Она нас спасла, а сама погибла. Ой, голова кружится, - наверно, у меня
сотрясение.
- Сейчас, погоди! - завозился он на полу. - У меня же зажигалка есть! Надо
посмотреть, что с твоей головой. И вообще...
В слабом отсвете желтоватого пламени Денис разглядел два огромных блестящих
темных глаза, пробор в черных волосах, ярко белеющий даже в полумраке, и
кровоточащую ссадину на нежном девичьем виске.
- Ничего, - сказал он, доставая свой, слава богу, свежий носовой платок и
прикладывая его к ранке. - До свадьбы заживет.
- Ага, будет теперь у меня свадьба, как же, - скривилась она от боли, и
глаза ее предательски заблестели еще больше.
Денис понял, что грань истерики близка, и решил разрядить обстановку одной
из своих “авторских” мулек.
- А ты знаешь, что имеют в виду, когда говорят “до свадьбы заживет”?
- Ну пройдет, мол...
- Так раньше парни на деревне успокаивали девушек, склоняя их к добрачным
отношениям.
Он еще раз щелкнул зажигалкой и увидел, что девушка улыбнулась.
- Эй, мужик, а закурить у тебя нету? - раздался откуда-то из глубины вагона
хриплый голос.
- Подходи, найдется, - забыв, в каком положении они находятся, машинально
ответил Денис. - Еще кто-то живой! - вдруг удивился он.
- Подойти я никак не смогу, браток. Я свое еще год назад отходил, -
откликнулся голос. - Да и навалился на меня кто-то - тачку мою заклинило.
- Это ты, что ли, “афганец”? - спросил Хованский, щелкая зажигалкой и
всматриваясь в темноту. - Сейчас попробую помочь тебе, если сам смогу двигаться.
Он осторожно встал на четвереньки, чувствуя, как в ладони впиваются хрупкие
осколки виолончельного корпуса и пластика футляра, высвободил ногу из петли
захлестнувшей ее струны и попытался выпрямиться. Голова уперлась в.., потолок
вагона! А ведь он стоял на полусогнутых ногах.
- Ничего себе! - воскликнул Денис. - Нас придавило!
- А ты думал, - отозвался “афганец”. - Обделка сложилась, как вафля! У меня
аж башку потолком прижало. А тот конец вагона, откуда ты летел, и вовсе
сплющило. Села кровля, мать ее...
Денис начал было пробираться в сторону говорившего, но сначала наткнулся на
чье-то тело на полу, потом поранил лицо о свисающий с потолка светильник и
понял, что надо прежде оглядеться. Но как? Неверный свет зажигалки не был
надежным помощником, да и расходовать запас газа не хотелось - мало ли сколько
времени придется просидеть в темноте и холоде, прежде чем подоспеют спасатели. А
в их приходе сомнений не возникало. Тогда Денис вспомнил о своей “мыльнице" -
фотоаппарате со вспышкой, лежащем в сумке. Сумка, слава богу, осталась при нем и
валялась в ногах у Наташи.
- Сейчас мы обследуем поле боя. Ты не пугайся, я буду светить вспышкой, -
предупредил он девушку, чьи глаза стали ему почему-то дороги. - Хочешь фото на
память?
Первую вспышку он и впрямь направил на нее, чтоб оценить обстановку в
непосредственной близости. В мертвенно-белом свете Денис успел рассмотреть
Наташу, скорчившуюся на пустой скамье справа. Второй блиц высветил парня,
неподвижно уткнувшегося разбитой головой в подоконник левого торцевого окна
вагона, и пожилого мужчину, застрявшего в изгибе поручня возле первой двери и
навсегда застывшего в нелепой позе.
Потом он повернулся в сторону “афганца” и сделал еще один кадр. Именно
кадр, потому что Денис понял, что каждый раз на пленку его камеры попадают
фрагменты страшной трагедии, свидетелем и участником которой ему пришлось стать.
На этот раз слева он увидел старуху, словно начавшую кувырок и замершую при
столкновении с дверным поручнем. За ней ничком лежал мужчина, который в свете
вспышки показался ископаемым динозавром - в его спине торчали три больших куска
толстого оконного стекла. Картина справа была еще страшнее; какого-то тинейджера
забросило в пространство между просевшим потолком и горизонтальным поручнем, и
там он остался висеть, сложившись пополам, словно сохнущий комбинезон. А чуть
дальше через дверной поручень перегнулась, словно собираясь встать на мостик,
пьяница, сопровождавшая “афганца”. На ее запрокинутом лице блеснули выпученные
мертвые глаза...
Вот такую акробатику смерти увидел Хованский, пробираясь к инвалиду на
помощь.
Если бы это показали в какой-нибудь передаче вроде “Случайного свидетеля”,
Денис ужаснулся бы. А теперь даже особой брезгливости не было. Была какая-то
спокойная философичность. Наверное от шока.
"Афганец” сидел в своей коляске, придавленный телом здоровенного кавказца в
черной кожаной куртке. Денис скинул труп, и инвалид наконец-то глубоко вздохнул.
- Закурить-то дай, земляк, - попросил он. - Всякое важное дело нужно
начинать с перекура.
Денис обессиленно опустился на пол, опершись спиной о коляску, и они молча
курили с минуту.
- О каком важном деле ты говоришь?
- Так выбираться нужно отсюда, пока не поздно. Плывун, он быстро набегает.
Раз свод рухнул, значит, кровля будет теперь садиться рывками. Пока что ее
расперло на стены, да и мы вместо крепи. А когда подтечет еще плывуна, так все и
сплющит как пить дать. Слышишь, как хлюпает?
Кроме хлюпанья Денис неожиданно уловил еще и далекие голоса. Потом ему
показалось, что где-то играет негромкая музыка. Чего не пригрезится в такой
ситуации.
- Услыхал? - переспросил “афганец”. - Видать, не мы одни уцелели. Так что
нужно пробиваться к людям. Глядишь, общими силами и выберемся. Рискнем?
- Я не против, - согласился Денис. Он удивлялся себе: вот оно пришло,
смертельное испытание, а он спокоен, фотографирует, с девицей амурничает. Как
возмущали его порой несгибаемые герои надоевших американских триллеров, которые
не теряются ни в каких ситуациях и с пулей в груди колотят дюжину врагов, падают
с крыши на асфальт, отряхиваются и целуют грудастую подругу, перед тем как под
капельницей уехать на “скорой” слегка подлечиться. Может, эти часы, или минуты
последние в жизни Дениса, но пока он почти спокоен. Не от этого ли обыденного
“Эй, мужик, закурить не найдется?” его невозмутимость? Или от не исчезающей при
любых обстоятельствах уверенности, свойственной каждому из нас, что все страшное
происходит всегда с кем-то другим? Но ведь на самом деле это так и есть, потому
что когда страшное происходит именно с тобой, уже некогда об этом подумать. А
раз так, то еще не все потеряно и нужно выбираться из тоннеля смерти.
- Слушай, а как тебя звать? - спросил он “афганца”.
- Вячеслав, Слава, - протянул тот руку. - А ты, я слышал, Денис.
- Слав, а откуда ты так хорошо знаешь все метрошные дела? Наездился по
этому маршруту?
- Строил я этот маршрут, будь он неладен. Я его породил, он меня и убил, -
переиначил безногий слова Тараса Бульбы. - По частям. Ноги-то я тут потерял год
назад.
- Ничего себе, а я думал, ты и впрямь воин-инвалид. “Афганцем” выгоднее
представляться, что ли?
- Выгоднее. Но я никого не обманываю. Я ведь не простой метростроевец был,
а военный строитель из специального горного отряда. И в Афгане командные пункты
строил. Там ни царапины, а тут - сам видишь.
- И чего это вас на метро направили?
- А мы все время в параллель с гражданскими копаемся. А тут к ним на прорыв
кинули. Вот я и доавралился до девятисот рэ в месяц и попрошайничества. Так,
сними-ка меня на пол - я пошмонаю чуть-чуть.
- Кого? - не понял Денис.
- Жмуриков, кого же еще.
- Так это же.., мародерство! - громко сглотнул Денис.
- Ишь ты, “мародерство”! Мародерство - это когда для наживы. А я - чтоб мы
выжили. Нам, браток, нужно еды-воды набрать, зажигалок еще, хорошо бы фонариком
разжиться. А если у кого еще и бабки найдутся, то я не побрезгую - им-то они под
землей все равно без надобности.
- Слушай, Слав, раз уж ты взялся за это, собери еще и документы.
- Зачем?
- Знаешь, как тяжело будет их родственникам чего-нибудь добиться от
властей. Скажут, что они без вести пропали - и все.
- И то верно - соображаешь, - похвалил “афганец”. - А так твои фотки и их
ксивы - чем не доказательство... О! Сразу удача! - воскликнул он, вытаскивая из
карманов кавказца массивный “ронсон”, пачечку купюр, схваченных аптечной
резинкой, и...
"Макарова”. - Вот какие граждане ездят рядом с нами.
- Ствол-то тебе зачем? - удивился Денис.
- От крыс отбиваться и сигналы подавать, - отшутился Слава.
- А тут есть крысы? - с испугом спросила незаметно подобравшаяся Наташа.
- Нашла, девушка, чего бояться, - усмехнулся “афганец”. - Там посмотрим,
кто тут есть.
Минут через десять Слава и присоединившийся к нему Денис собрали по
карманам и сумкам погибших (живых не обнаружили) неплохой запас самых
необходимых вещей: несколько бутербродов, пяток “марсов” и “сникерсов”, пару
бутылок пива, которыми хозяева уже никогда не опохмелятся, и даже шкалик водки,
найденный в сумке человека-“динозавра”. Самая ценная находка обнаружилась у
несчастного паренька, висевшего на поручне, - на его поясе был прикреплен
замысловатый брелок, напоминающий пейджер, с вмонтированными электронными часами
и довольно мощным фонариком, так необходимым спасшимся случайным попутчикам.
Паспорта жертв Наташа завернула в пустой полиэтиленовый пакет и спрятала в
карман куртки.
- Что ж, не так уж и плохо! - повеселел Слава, залпом выпив треть водки из
чекушки.
- Может, не надо было? - сглотнул слюну Денис.
- На дорожку - сам Бог велел, не то пути не будет. На подкрепись - тебе же
меня тащить. А идти придется далеко - до вентиляционной шахты метров сто, судя
по маркировке на стене. Я как раз при ее сбойке ног лишился, так что запомнил то
место до конца жизни.
- Ну сто метров не проблема.
- Не говори гоп. Мы еще не знаем, что там впереди. А с таким рюкзаком, как
я, тяжеловато передвигаться. Пей!
"И то правда, - подумал Хованский, глотая обжигающую жидкость. - На тележке
ему не проехать. Но ничего! В бедняге веса-то как в ребенке”.
Дверные рамы были сжаты жутким усилием настолько, что нераскрытые двери
выпучились наружу, и выбить их ударом ноги не составило большого труда. Денис
первым спрыгнул на служебную дорожку, проходящую уступом вдоль тоннеля, потом
помог спуститься Наташе и наконец покорно подставил спину Славе. Тот и впрямь
оказался удивительно легким. Хованский обернулся в конец вагона и сделал снимок,
на котором запечатлелись гирлянды тюбингов, свисающих с прижатой ими крыши,
окна, превратившиеся в сплошную узкую щель, номер вагона на залитой жижей стенке
и глухая стена глины и обломков бетона, отсекающая его “уцелевшую” половину от
тоннеля, далекой станции и всего мира. Потом он зажег фонарик и пошел вперед, к
спасительной шахте, в сторону которой в луче слабого света улетал дым Славиной
сигареты.
Москва
Питер
Москва
Питер
Москва
***
Джейн тогда провела в России ровно неделю. Через три месяца приехала снова
и тут же с головой окунулась в телевизионную кухню.
Нельзя сказать, что ее активность очень радовала руководство канала
“Дайвер-ТВ”. Да и кому мог понравиться переход почти половины акций к
сумасбродной девице.
Казанцев теперь пропадал на студии с утра до вечера. Они вчетвером -
Гуровин, Крахмальников, Джейн и он - до одурения пили кофе, курили до горькой
сухости во рту и говорили. Иногда орали друг на друга до хрипоты. Бывало, что
хохотали, но чаще все-таки мрачно молчали, уставившись в пустоту. Это называлось
разработкой политики канала. Конечно, Джейн все затеяла. Она посмотрела все
передачи “Дайвера” и сказала, собрав начальство:
- Детский сад. У вас нет женщин и мужчин на телевидении. Вы все бесполые.
Саша вспомнил при этом свою проверку на половую принадлежность и слегка
испугался - сейчас Джейн начнет хватать за причинные места Гуровина и
Крахмальникова. Но вместо этого Джейн очень подробно и очень профессионально
провела разбор дайверовских передач и вполне наглядно доказала всем, что их
канал в лучшем случае любительское школьное телевидение. На нем нет ни настоящих
сенсаций, ни настоящего анализа, он вообще работает без адреса, и самое
приличное, что на нем есть, - реклама “магазина на диване”.
- Необходимо все менять. Ваш рейтинг - ноль целых четыре десятых на
выпусках новостей. Знаете, что это значит? Это значит, что вас смотрят полтора
пенсионера.
Гуровин с Крахмальниковым обиделись. Они считали себя профессионалами. Но в
словах Джейн была трезвая правда. Канал не смотрели. Он не пользовался никаким
весом. Действительно, районное телевидение. Впрочем, у них было оправдание - нет
средств. Денег, которые вкладывали в канал Тимур с компанией, не хватало даже на
эту убогость.
- Деньги будут, но не это главное, - сказала Джейн. - Вы сидите на двух
стульях. Кто такой этот Булгаков?
- Видный политик, - ответил Гуровин.
- Он только вам видный. Это пройдоха и жулик. Вы его тащите вверх, а он вас
тянет вниз. У него на роже написано: обману. К черту Булгакова. К черту политику
вообще. Вам надо встать над схваткой. Вы должны ненавидеть всех этих придурков в
галстуках, которые берутся править страной, не умея даже застегнуть собственную
ширинку. Они все обосрались, а вы хотите измазаться в их дерьме.
Саша внутренне восхищался. Не тем, что говорила Джейн. Он сам подсказал ей
многие аргументы. Он восхищался тем, как она владела русским. Ему бы так
говорить по-английски.
- Все, больше мы никого не раскручиваем. Резко меняем сетку вещания.
Информационный блок будет выходить семь раз в день. Замучайте своих
корреспондентов, чтоб я больше не слышала - “к сожалению, никто не смог
прокомментировать это происшествие”. Пусть ищут связи, пусть дают на лапу, лезут
во все замочные скважины. У нас должен быть эксклюзив. Теперь еще - кто у вас
дизайнер?
Гуровин с Крахмальниковым переглянулись. Своего дизайнера у студии не было.
Кое-какие заставки и эскизы декораций делала Ирина Долгова: она когда-то
закончила полиграфический.
- Долгова ваша - прекрасный новостной редактор, вот пусть и займется своим
делом. Я пригласила дизайнера из Штатов. Он приезжает через два дня. К этому
времени у нас должна быть готова концепция.
Гуровин открыл рот. Крахмальников закашлялся. Они считали, что разговором
все и обойдется. Так резко брать быка за рога они не привыкли.
Двое суток до приезда дизайнера они просидели в кабинете Гуровина, ломая
голову над тем, что Джейн называла концепцией. Пришлось поднапрячь все свои
знания в живописи. Цветовую гамму имиджа канала рожали в муках. Оказалось, что
со вкусом у всех большие проблемы. Впрочем, на одном сошлись сразу - красного не
будет. Не будет черного и коричневого. А что будет - не знали.
Перед самым приездом дизайнера кое-как сошлись на фиолетовом и охре.
Когда дизайнеру (а им оказалась негритянка - толстушка, хохотунья и
выпивоха) изложили идею, она состроила такую гримасу, словно ей предложили
съесть живую лягушку. Тут же выдернула из своей необъятной сумки фломастеры и
изобразила на листке нечто в фиолетовых и охристых тонах. Показала всем, а потом
недвусмысленным жестом тщательно помяла листок и сделала вид, что подтерлась.
Еще дня два она ходила по студии, заглядывала во все закоулки, долго сидела
и смотрела на дикторов, крутила кассеты с записями передач, а на третий день
выдала:
- Green and blue.
- Зеленый и голубой? - переспросил, поморщившись, Крахмальников.
- М-да, - криво улыбнулся Гуровин. - Отличный вкус. Экологи и педики.
- Я себе не представляю, - сказал Крахмальников. - Посмотреть бы эскизы...
Он не договорил.
Негритянка раскрыла на столе ноутбук и ткнула пальцем в экран. Головы
собравшихся склонились к цветному дисплею. Это был не просто эскиз - это была
трехмерная декорация новостных передач с эмблемой студии, криминальных передач -
тоже с заставкой, аналитической и детской программ, ток-шоу, даже заставки к
кинопоказам там были.
- Когда она успела? - изумился Гуровин.
- Она работает, - коротко ответила Джейн.
Действительно стильное оформление канала было решено в голубых и зеленых
тонах. А эмблема включала белую надпись с голубым оттенением и зеленый шарик,
который придавал эмблеме устойчивость, задор и многозначительность.
Через месяц канал преобразился. Правда, негритянка взяла столько денег, что
хватило бы на раскрутку трех новых проектов. Но работа того стоила.
Крахмальников разогнал половину своих корреспондентов, набрал новых,
которые в самом деле рыли землю, но доставали настоящий эксклюзив. Крахмальников
понял это тогда, когда на студию стали звонить с Би-би-си и Си-эн-эн, прося
разрешения использовать материалы “Дайвера”.
Рейтинг канала плавно пополз вверх. Скоро уже у новостных передач он был
16. А у аналитической программы Леонида иногда доходил до 32.
Единственное, что не удалось сделать Джейн, - это избавиться от Булгакова.
Гуровин уперся - и ни в какую. Возражая Джейн, он напоминал, что инвесторы и
держатели акций поставили условие, что канал будет проталкивать Булгакова.
- Вы ведь владеете только сорока девятью процентами акций, - говорил он
американке. - Большинство на их стороне.
- А ваш процент?
- Я вне политики.
- А ваш, Леня?
У Гуровина и Крахмальникова как раз было по одному проценту.
- Мой процент ничего не решит.
Но Джейн не думала сдаваться. Не получается выпихнуть Булгакова, что ж,
никто не запретит каналу раскручивать другого кандидата. В противовес Булгакову.
- Ты станешь политиком, - заявила она Казанцеву. - Организуешь свою партию
и начнешь предвыборную кампанию.
- Я?1 - Ты мужчина? - спросила Джейн свое излюбленное.
- Да.
- Я знаю. Поэтому - вперед.
Саша, который в политике был ни уха ни рыла, решил, что, увидев, с какими
трудностями придется столкнуться, Джейн отступит. Но трудностей оказалось не так
уж много: выяснилось, что в России кто встал, тот и капрал. Скоро была
зарегистрирована партия “Союз справедливости”, сокращенно СОС, а Казанцев стал
сразу бороться за губернаторское кресло, потому что думские выборы уже прошли.
Баталии на канале разыгрывались нешуточные. Каждую субботу Казанцев и
Булгаков встречались в прямом эфире, и эти бои были захватывающими, как бокс.
Студию как раз и оформили в виде ринга.
Потом Джейн взялась за кинопоказы и развлекательные программы. Закупила
пакет фильмов прямо у Теда Тернера и несколько шоу в Англии, Штатах и Франции.
Цифры опроса общественного мнения стали зашкаливать.
Джейн моталась из России в Америку, как в Переделкино. Тащила все новые
идеи и новые передачи. Совершенно непричастные к каналу люди называли его самым
профессиональным в стране. Вот тогда он и стал по-настоящему оппозиционным,
отрадой интеллигентов...
Как-то раз Саша вернулся домой пораньше. В узком дворике перед входом в
подъезд место, где он всегда ставил свою “ауди”, было занято белой “девяткой”.
Сашу всегда раздражало, когда кто-то ставил тачку на его место. Приходилось
ставить машину где-нибудь на улице, а потом, когда заезжее авто укатывало,
выходить и перегонять ее.
Но на этот раз Саша не успел отъехать - из подъезда вышли двое и сели в
“девятку”.
Казанцев поставил “ауди”, куда привык, и уже хотел выйти из машины, но
почему-то оглянулся на удаляющуюся “девятку”. Почему, ну почему в тот момент
ничто не заставило его запомнить номер машины? Было, конечно, темно, но номер-то
он мог рассмотреть.
Дверь в квартиру оказалась открыта - не настежь, но и не заперта на замок.
Впрочем, Сашу это не удивило - Джейн часто оставляла дверь открытой, даже когда
уезжала на студию.
Его насторожил запах. Словно что-то сгорело на плите. Хотя и это случалось
с Джейн. Готовить она не умела катастрофически.
- Ди! - позвал ее Саша. - Ты мне пожарила грибы или цыпленка? Скажи сейчас,
а то я никогда не разберу, что за угли ем...
Джейн лежала посреди комнаты с простреленной головой...
Следователи долго его расспрашивали. Казанцев не мог говорить, его била
дрожь. Он видел убийц. Он только не понимал, почему Джейн сама впустила их -
следов взлома не было.
- Это друзья ее прежнего мужа, - только и сумел выдавить из себя Саша.
***
Питер
Москва
Питер
Екатеринбург
Для Тимы приезд Джейн был просто подарком. Не пришлось тратить бабки,
особенно в “зелени”, достаточно звякнуть кому нужно в Москве - и с американкой
поговорят.
Тима надеялся, что Джейн, лишенная защиты американского закона и
правоохранительных органов, струсит в криминализированной страшной России и от
своей доли акций откажется.
Но Тима ошибся. Джейн не испугалась ничуточки. Правда, сразу же согласилась
отдать долю Гарика до последней бумажки, но не сейчас, потому что этих бумажек у
нее пока что нет. Вот такая закавыка - по американским законам нужно еще ждать,
чтобы Гарика признали мертвым. Нет тела - нет и смерти. Сколько ждать? Ну по-
разному бывает. Год-полгода.
- А потом?
- А потом я все вам отдам.
Тиму уже подмывало стукнуть куда следует и сообщить, где зарыто тело
бывшего напарника, чтобы процесс ускорить. Но он сдержался.
Он не знал, что все акции уже были у Джейн. Вдова Гарика наняла хороших
адвокатов, и те быстро доказали американской Фемиде, что в России люди гибнут
как мухи, поэтому дожидаться положенного срока нет никакой необходимости.
Сыщики Тимы докопались-таки, что Джейн бумаги получила, но и тут американка
обставила их. Акции она передала американскому фонду “Свиминг”, которым,
впрочем, сама же и управляла.
Но сути это не меняло. Забрать их из фонда Джейн не могла при всем желании.
В уставе “Свиминга” было записано: только в случае ее смерти акции сможет
получить другой человек. В завещании она указала имя этого человека - Александр
Казанцев.
Юристы Тимы попытались отыскать хоть какие-то щелочки, но не нашли.
Джейн позвонила сама.
- Знаешь что, - сказала она грубовато, - я выложу большой кусок от своих
денег, раскопаю все твои с Гариком делишки и засажу тебя до конца жизни. Поэтому
давай так - ты мне отдашь свою часть акций...
- Что?!
- Да не всех. Только “Дайвер-ТВ”. Подумай.
Тима не оценил юмора. Он испугался. И приказал Джейн убить. Он уже и не
мечтал вернуть свою часть. Его вело только мщение и злость.
Неожиданно оказалось, что месть и злость не такие уж плохие советчики.
Акциями теперь владел Казанцев. А он гражданин России. С ним можно побеседовать
“по душам”.
И неделю назад Тима ему позвонил.
Питер
Москва
С женой Крахмальников спал раз в месяц. Это она установила такой график.
Который сама же и нарушала. Но не в смысле учащения, а совсем наоборот. Как-то
года три назад она усадила Леонида перед собой и раскрыла толстую книгу “Дао”.
- Читал?
- Вроде... Так, бегло.
- Не читал, - констатировала жена. - Так вот в этой мудрой книге написано,
что мужчина после двадцати лет должен извергать семя не чаще одного раза в
месяц. После сорока - раз в полгода. Даосисты называют сперму “соком жизни”.
Теряя этот сок, мужчина сокращает свою жизнь.
И до этого сексуальная жизнь у них была нерегулярной, натужной,
механической. А теперь вот станет еще и философски обоснованной, а значит, вовсе
пресной.
- И что? - спросил он саркастически. - Ты предлагаешь мне воздерживаться от
оргазмов?
- Я согласна, во время полового акта воздерживаться трудно, - сказала жена.
- Поэтому мы сократим наши сексуальные отношения.
Крахмальйиков не стал отвечать. И еще он понял, что станет ей изменять.
Нет, разводиться он не будет, а будет шкодливо “задерживаться на работе”,
“уезжать в командировки” и “сидеть на совещаниях”.
Первое время никто в поле зрения Крахмальникова не попадал. А потом как
просыпалось. Пошли любовницы одна за другой. И теперь уже сам Леонид пропускал
ежемесячный сеанс с собственной женой. О чем она, впрочем, не сильно тосковала.
Человек - это замкнутый круг. Вот такой сектор у него - работа, вот такой -
развлечения, вот такой - семья, вот - секс. Если к какому-то сектору
прибавляется, то в каком-то, соответственно, убывает. Валентине было достаточно
работы - сектора семьи и секса у нее были микроскопическими.
До сих пор Крахмальникова устраивало такое положение вещей, но вот недавно
он втрескался. Странно все получилось. С Аллой Макаровой он работал уже
несколько лет и даже не смотрел в ее сторону: Крахмальников знал, что у Аллы муж
и двое детей, что она не очень умна и еле тянет рекламный отдел. А полгода назад
почему-то стал замечать. Нет, она не строила ему глазки, не трогала мягкой рукой
за лацкан пиджака, обращалась деловито и чуть холодновато. Но когда она
появлялась, он, как прыщавый сексуально озабоченный мальчишка, раздевал ее
глазами и творил с ней такое - мысленно, разумеется, - что дыхание спирало в
груди, а перед глазами плыли черно-красные круги.
Как-то Леонид засиделся в редакции за полночь. И вдруг услышал, как по
коридору кто-то нетвердо шагает и поет.
Выглянул - Алла...
Что там его подростковые фантазии! Он и не знал, что такое бывает вообще.
Они не сказали друг другу ни слова. Они смели со столов все бумаги, смяли все
дорожки на полу, чуть не поразбивали телефоны. Все, что только возможно в сексе,
Крахмальников тогда испробовал впервые. И почувствовал, что он мужчина.
И покатилось. Им не о чем было говорить, да и не нужно было. Крахмальников
снял квартиру возле студии, и оба бежали туда, как только освобождались. Леонид
пытался трезво обдумывать, что же такое с ним происходит, но только махал рукой
- он был счастлив. И горизонта в этом счастье не видно.
- А давай поженимся, - сказал он как-то.
- Давай. Только у меня муж и дети.
- Муж не стенка. У меня тоже жена. И вот сегодня он и она все поставят на
свои места.
Леонид поговорит с женой, Алла - с мужем.
Но это все потом. Сейчас он мчался в свой отдел - раскручивать питерскую
катастрофу.
Питер
Москва
К телефону долго никто не подходил. Кто-нибудь другой решил бы, что абонент
отсутствует. Но не Долгова. Она снова и снова набирала тот же номер, и через
пятнадцать минут ее терпение было вознаграждено.
- Алло? - отозвался сонный мужской голос.
- Вставай, - потребовала Ирина. - Ты забыл, что должен быть у квинов...
- У кого? - недовольно переспросил мужчина.
- В фирме “КВИН”, - пояснила Долгова. - На Бауманской. А до этого заезжай
сюда. Я тебе сценарии передам. Жду.
И повесила трубку.
Мухин приехал очень быстро, быстрее, чем ожидала Ирина. Правда, жили они
совсем рядом со студией, тут же на Королева.
Игорь был моложавый мужик со спортивной фигурой, красивыми темными глазами
и почти полным отсутствием подбородка, из чего хорошие физиономисты, даже не
знакомясь с Мухиным, могли заключить, что человек он абсолютно безвольный. Но
девушкам он нравился. Немногословен, но остроумен, хорошо воспитан, к тому же
одевался со вкусом Девушки кружили вокруг него, как пчелы вокруг цветка. Иногда
Мухин позволял себе какую-нибудь маленькую интрижку. Но не более. Он чертовски
был осторожен и никому не разрешал садиться себе на шею.
Ирина познакомилась с ним у кого-то на дне рождения в ресторане. Она тогда
немного перебрала, Игорь проводил ее домой - да так и остался. Никто не верит,
что между ними ничего нет. Абсолютно ничего. И не было. Спят с самого начала в
разных комнатах. Ирину это вполне устраивает: как ни крути, все-таки мужик в
доме. А что касается любовных утех, так она вообще-то замужем. И мужа любит. И
он ее тоже, - во всяком случае, так говорит по телефону из Канады, куда уехал
еще пять лет назад, но до сих пор не может получить вид на жительство и
перевезти жену к себе.
Так что Мухин был у Ирины вроде как квартирант, хотя денег она с него не
брала. Да он и не предлагал. Но вообще-то польза от Игоря была. Долгова устроила
его в рекламный отдел “Дайвер-ТВ”. Редактором. Впрочем, редактором - громко
сказано. Так, мальчик на побегушках. Ирина, хотя была редактором новостного
отдела, подрабатывала на рекламе. Договаривалась с клиентами, писала сценарии
для роликов, а Игорь их отвозил. Гуровин знал, что многие сотрудники
подхалтуривают на стороне, и поощрял подобную инициативу - получая
дополнительный доход, люди не так часто говорят о повышении зарплаты...
Игорь плюхнулся на стул и попросил кофе.
- Перебьешься, - сухо сказала Ирина. - В буфете попьешь. На свои деньги.
На, держи.
Она сунула Мухину в руки несколько исписанных листков бумаги.
- Вот адрес, - Долгова протянула чью-то визитку. - Скажешь, от меня. Пусть
посмотрят и выберут то, что им может пригодиться. Остальное привезешь обратно,
вдруг кому другому спихнем.
Игорь перелистнул пару страничек и неожиданно заявил обиженным тоном:
- Ты меня что, за курьера держишь? От такой наглости Долгова обалдела:
- А ты чего хотел?
- Я хотел бы исполнять свои функциональные обязанности.
- Исполняй. Кто тебе мешает?
- Ты. Я не могу заниматься своим делом - бегаю по твоим поручениям...
- И зарплату, кстати, получаешь, - напомнила Ирина.
- Семьдесят баксов? - усмехнулся Мухин. - Благодарствуйте. На паперти
больше дают. Уверяю тебя, были бы у меня свои клиенты, я получал бы...
Ирина рассвирепела, выхватила у него из рук сценарии.
- Пошел отсюда! - громко сказала она. - К своим клиентам. И клиенткам.
Альфонс несчастный! Я его кормлю, денег за квартиру не беру, на работу устроила,
так он ни фига не делает, только претензии предъявляет. Хочешь работать
самостоятельно - флаг в руки. Иди ищи клиентов, пляши перед ними чечетку,
задницу лижи, сценарии строчи. Иди, что расселся? И из дома моего убирайся!
Сегодня же, понял?
Игорь медленно поднялся со стула.
- И пойду, - спокойно ответил он. - Спасибо за все. Но если вдруг что не
так - не обессудь.
В захлопнувшуюся за ним дверь полетел толстый телефонный справочник. Ирина
хотела было бросить также и пепельницу, но одумалась, нервно закурила.
- Бывают же козлы на свете, - вслух проговорила она. - И никакой
благодарности, гений сраный. Ничего, она и без него все сделает...
- Ирина? Крахмальников. Вы где?
- Иду, Леонид Александрович.
Как-то надо сегодня исхитриться и уйти со студии часа на три пораньше. Но
она прекрасно понимала, что не получится: питерская катастрофа спутала все
планы.
Питер
Москва
Питер
Екатеринбург
Питер
Москва
Питер
Москва
Далеко от Москвы
Питер
Москва
Питер
Москва
Питер
Денису показалось, что его разбудил удар тока. Когда-то в детстве он лез на
даче в соседский сад и повис на проводе, к которому хозяин подвел сто двадцать
семь вольт. Вот и сейчас он проснулся от похожего ощущения нестерпимой, крутящей
мышцы тряски. Но на этот раз его трясло от холода.
Денис начал растирать окоченевшие руки и ноги, стукаясь при этом о гулкие
стенки и дверцы шкафа.
"Вот так, наверно, чувствуют себя заживо похороненные, - подумал он. -
Бедный Гоголь! Говорят, его тоже живым закопали”.
- Ты что, замерз? - спросила разбуженная его возней Наташа.
- С-с-мерр-тельно! - выбил зубами чечетку Денис.
- А мне тепло. Я придумала - давай поменяемся.
- Нельзя, т-ты же пр-р-ростужена.
- Тогда иди ко мне. Этот костюм такой огромный, что мы вдвоем поместимся,
как в спальнике. Только я вылезу ненадолго, а ты облачайся.
- Зачем вылезешь? - не понял Денис.
- Все-то тебе объяснять надо, - смутилась девушка. - Я пока еще живая...
Денис зарылся в сохранившую ее тепло робу и сразу почувствовал, как стихает
дрожь. Он блаженно растянулся, лежа на спине, и даже задремал ненадолго. Очнулся
от прикосновения ее ног, просовываемых в расстегнутые брюки.
- Это еще что такое? - закричала Наташа. - Сними сейчас же свои ледяные
трусы - я и так замерзла!
Он поколебался лишь мгновение, и через минуту они лежали на боку, крепко
прижавшись друг к Другу. Двум парам ног было даже просторно в огромных штанинах,
куртку Денис застегнул за спиной девушки, после чего ее руки оказались внутри, в
тепле, а его - в почти негнущихся рукавах. Так он мог поправить подушку-валенок
под головами и упереться в пол, чтоб изменить позу.
Постепенно тепло превратилось в жар, который стекал все ниже и ниже по его
телу, ощущающему упругость девичьей груди, и собрался, наконец, в огненный столп
там, в самом низу...
Все происходило в тишине. Лишь два раза она вскрикнула - в самом начале и в
самом конце, когда последняя сладкая судорога чуть не оторвала пуговицы от
сковавшей их грубой одежды.
- Я сделал тебе больно? - спросил он.
- Ничего. Сам говорил - до свадьбы заживет... Все было прекрасно. И совсем
не так, как рассказывали девчонки.
С ума сойти! Так она была...
- Ты что, еще ни разу?
- Нет. А ты не понял?
- Да как-то знаешь...
- Вот видишь, выходит, зря хранила... Ты даже не почувствовал.
- Это не потому... - начал неловко оправдываться Денис. - Просто
понимаешь... Я никогда не занимался этим в шкафу на двадцатиметровой глубине.
Они поболтали немного, Хованский развел в углу костерок, и они съели
размоченный в “пепси-коле” хлеб. Потом снова залезли в свой “скафандр”, снова
разговаривали и наконец заснули.
Денису приснилось, будто его голые пятки попали в костер, как когда-то в
турпоходе. Он рефлекторно попытался было поджать ноги, но их придавила горячая
тяжесть тела Наташи. Денис вернулся в реальность и понял, что ступни лизал не
огонь, а ледяная вода.
Значит, она уже поднялась до их убежища.
- Наташа! Проснись! Нас залило! - встряхнул он девушку и начал лихорадочно
расстегивать пуговицы у нее за спиной: нужно было спасать одежду.
Наташины вещи уже высохли, а его куртка до сих пор сочилась влагой. Денис
решил остаться в робе.
Он высветил время на часах.
- Ого! Уже почти два часа.
- Ночи? - удивилась девушка.
- Дня. Так, если вода поднялась до середины штольни за двенадцать часов, то
у нас почти столько же впереди. Хотя - нет! Раньше она заполняла весь тоннель, а
теперь только эту узкую трубу. Надо бежать наверх, и скорее!
Хованский оказался прав; буквально на глазах черная масса подползала к
догорающему на наклонном полу костерку, а шкаф, их недавнее брачное ложе,
тихонько выплыл в тоннель.
Они быстро похватали все необходимое, закинули за спину сумки и,
перепрыгнув через жадный язык подступающей смерти, устремились наверх, к
возможному спасению. Денис уже не жалел фонарика - в их положении было важно
двигаться как можно быстрее и не упасть.
Наконец они добежали до финиша. Он был неутешительным: выход из штольни
перекрывали точно такие же, как внизу, ворота, запертые на массивный замок,
только спасительного пистолета у беглецов от смерти уже не было.
Денис попытался расширить квадратные ячейки решетки, пробовал ударом ноги
разорвать хоть какой-нибудь сварной шовчик, но ему не удалось - ворота были
сварены надежно. Он оглянулся и посветил вниз вдоль штольни совсем уже умирающим
лучом фонарика - черная кромка воды с плавающим на поверхности шкафом и
щепочками от угасшего костра неумолимо приближалась. Тогда они обнялись и,
обессиленные подступающим ужасом, молча опустились на холодный бетонный пол
тоннеля.
Неожиданно в наступившей тишине до их слуха долетел неясный шум, какой-то
волнами наплывающий и стихающий гул, который несколько раз прервался явственно
прозвучавшими сигналами автомобиля. Значит, Слава говорил правду! Там, за
решеткой, находился кусок старого заброшенного тоннеля, откуда уходила вверх
шахта с вентиляционным киоском, торчащим над землей. Где-то в десяти метрах над
ними кипела жизнь, ехали машины, шли пешеходы.
- Дай зеркальце, - попросил Денис. - У тебя же наверняка есть в сумке
зеркальце! Скорей!
- Что ты кричишь на меня, - обиделась девушка. - Не я же навесила этот
проклятый замок! На, - нащупала она его руку и вложила холодный стеклянный диск.
Хованский как можно дальше вытянул руку сквозь прутья решетки и направил
зеркало так, чтоб в нем отразилось то, что находилось прямо над ними.
- Свет! Я вижу свет! То ярче, то гаснет - смотри! Это наверно от
проезжающих машин.
- Нужно кричать, как можно громче кричать! - возбужденно сказала Наташа. -
Кто-то должен нас услышать. У таких домиков часто греются бомжи. Давай орать
хором “помогите”! Раз, два, три...
Москва
Москва
Яков Иванович чувствовал себя нехорошо. В последнее время это стало уже
привычным. Если что-то начинало болеть, то теперь надежды, что само рассосется,
не было. Теперь все болячки, придя, оставались навечно.
Разболелась спина. Словно чувствовала подвешенное состояние своего хозяина.
С одной стороны, Гуровин находился между небом и землей, потому что не знал,
выживет ли телеканал, а с другой - между молотом и наковальней, потому что влез
в такую опасную игру, что выйти из нее можно и ногами вперед.
Ну с Крахмальниковым он справится - сегодня же покажет ему рейтинги, где
передача “Выводы” имеет четыре процента при доле зрителей тридцать два. Рейтинг
этот был высчитан верной службой “Vox populi”, которую Гуровин подкармливал, за
что она и выдавала ему нужные цифры.
Но вот с Кремлем... Дюков так и не отзвонился. Неужели уже поставил на
Гуровине крест? Нет, в тираж его еще рано списывать.
Яков Иванович сел за стол и попытался сосредоточиться на бумагах. Телефон
он отключил, потому что из-за питерских событий тот звонил постоянно. “Дайвер”
сегодня был самым популярным каналом. Это Гуровин знал и без опросов. Вчерашнюю
безобразную сцену с Крахмальниковым он вспоминал со стыдом. Уже по всем каналам
трубили об аварии, и питерского Хозяина таскали по всем кочкам, так что
ответственность, если что, можно будет и разделить...
В голову почему-то лезли совершенно посторонние вещи. Вдруг вспомнился
древнегреческий миф о том, как однажды богиня Гера довела своего всесильного
супруга Зевса до бешенства, и он наказал ревнивицу, велев приковать ей руки к
земле, а ноги - к небесам. Так она, бедняжка, несколько веков и провисела. А
потом Зевсу стало ее жалко, он приказал Геру освободить. Дня три-четыре она была
паинькой, потом взялась за прежнее - ссоры, скандалы, битье амфор. Конечно, от
такой жены пойдешь по бабам, вон сколько было их у громовержца.
Яков Иванович с большим удовольствием последовал бы примеру Зевса. Не в
смысле посторонних представительниц прекрасного пола - тут он может, пожалуй,
дать фору древнегреческому богу, - а в отношении жены. Будь его воля, подвесил
бы ее навечно, а чтобы не скучала, приковал бы поблизости лучшую подружку - Галю
Загребельную. Гуровину вовсе не нужен соглядатай, который следит за каждым его
шагом. Он давным-давно избавился бы от заместительницы, но не мог по двум
причинам. Во-первых, она действительно знала о нем слишком много. У Якова
Ивановича даже было подозрение, что она держит у себя дома целое досье на него.
Во-вторых, за многие годы совместной работы он все-таки к ней привык. И теперь
Галина Юрьевна для него как чемодан без ручки, который и нести неудобно и
бросить жалко.
- Яша, у меня разговор, - сказал по селектору Крахмальников.
Греческо-игривые мысли мигом улетучились. Ну что ж, на ловца и зверь.
- Да, Леня, зайди, - сладко отозвался Гуровин. Он выложил на стол
распечатку “Vox populi” и попросил секретаршу сварить кофе.
- Хорошо, Яков Иванович, - ответила Люба. - К вам Харламов.
Господи, ну как же он забыл!
Аркадий Харламов был известный всей России театральный режиссер,
постановщик эпатажных спектаклей, в которых были заняты не только
профессиональные актеры, но и школьники. Ходили слухи, что он увлекается
мальчиками, но Яков Иванович на эти слухи никак не реагировал, потому что жил по
принципу: “Пусть увлекается кем угодно, лишь бы не мной”.
- Приглашай, Люба, приглашай, - засуетился Гуровин. - И кофе обязательно.
Яков Иванович горячо пожал руку театральной знаменитости, отметив про себя,
что рука у Харламова вялая, прохладная и гладкая, как сосиска. Посетитель пришел
не один: с ним был юноша лет семнадцати.
- Володя. Мой самый способный ученик, - представил его режиссер.
Володя протянул руку, словно для поцелуя. Гуровин сделал вид, что не
заметил руку мальчика.
Харламов уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Володя робко опустился на
краешек стула.
- А я к вам, собственно, по делу, - пропел Харламов с мягким украинским
акцентом. - Надеюсь, вас не шокирует то, что я вам предложу... - И замолчал,
склонив голову набок.
Яков Иванович вспомнил, что представители богемы называли его в кулуарах
Попугаем - за блестящие выпуклые глаза, похожий на клюв нос и привычку по-птичьи
склонять голову к плечу. Действительно, похож!
Выдержав паузу, Харламов спросил:
- Как вы относитесь к сексуальным меньшинствам?
Гуровин был готов ко всему, но не к такому вопросу в лоб.
- Я к ним не отношусь, - выдавил из себя Яков Иванович где-то услышанную
шутку.
Режиссер тонко улыбнулся и переглянулся со своим учеником.
- Я несколько в другом ключе... Гуровин пожал плечами:
- Меня в первую очередь интересуют человеческие качества, интеллект и
профессионализм.
- Так я и думал! - обрадованно воскликнул мэтр, двумя пальчиками взяв со
стола кофейную чашку. - А как вы посмотрите на то, чтобы сделать передачу...
- И какую же? - поинтересовался Гуровин.
- О сексуальных меньшинствах. Я задумал передачу, ориентированную на
определенную категорию зрителей. Там будут подниматься узко специальные вопросы,
касающиеся интересов именно этой аудитории. То есть представители сексуальных
меньшинств будут делиться тем, что их волнует... - Видя, что Яков Иванович
несколько озадачен, Харламов с жаром продолжил:
- Аудитория у подобной передачи будет гораздо больше, чем вы можете
предположить. Ее обязательно будут смотреть и традиционалы. Сначала - из
любопытства, потом - уверяю вас - из сочувствия. Ведь этот проект несет в себе,
так сказать, гуманную идею: нужно учить народ терпимо относиться к тем, кто не
похож на большинство... Володя, где наш проект?
Володя порылся в сумке и вытащил красивую розовую папку.
- Вот, - сказал режиссер, доставая несколько листков бумаги. - Здесь
расписано все, вплоть до тарифных ставок. Я хотел бы вам кое-что прочесть... -
Он принялся перекладывать страницы. - Где же это? А, вот...
Харламов нацепил на нос очки и, отодвинув от себя руку с листками подальше,
торжественно продекламировал;
- Примерная тематика передач из цикла “Голубая площадь”. - Тут он снял очки
и пояснил:
- Это, конечно, рабочее название. Решать вам, но я бы пригласил в качестве
ведущего Моисеева. - Снова надел очки и прочел:
- Передача, посвященная проблемам отношения общества к гомосексуалистам.
Далее... Передача, посвященная взаимоотношениям между геями: “Если он полюбил
другого”. О лесбиянках:
"Традиции острова Лесбос”. Юмористическая - “Моя мама - папа”... Ну как?
Гуровин задумчиво спросил:
- А кто платит?
Харламов снова по-птичьи склонил голову и хитро прищурился:
- А вы возьметесь за производство? Яков Иванович пожал плечами:
- Я в первую очередь деньги считаю...
- А если я вам скажу, что есть договоренность с Международной организацией
по защите прав сексуальных меньшинств?
- Уважаемый Аркадий.., э-э-э.., простите?
- Аркадьевич, - подсказал мэтр, явно шокированный тем, что руководитель
телеканала не знает его по отчеству.
- Уважаемый Аркадий Аркадьевич, - повторил Яков Иванович, остановившись
перед креслом, где сидел режиссер. - К сожалению, я.., мы не верим во всякие там
договоренности, потому что не однажды попадали в ситуации, когда устные обещания
нас здорово подводили. С некоторых пор мы взяли себе за правило не рассматривать
проекты, пока у нас не будет твердой гарантии того, что он будет оплачен. То,
что вы предлагаете, очень любопытно, но нам нужны гарантии...
- Значит, в принципе вы заинтересовались? - уточнил Харламов.
- В принципе - да, - соврал Гуровин.
- В таком случае, - обрадовался Аркадий Аркадьевич, - у меня для вас
сюрприз! Конечно, Международная организация по защите прав сексуальных
меньшинств выделит кое-какие деньги. Но знаете ли вы, кто станет нашим
генеральным спонсором? Ни за что не догадаетесь! Давайте так: вы задаете мне
вопросы, я отвечаю на них только “да” или “нет”.
Яков Иванович был слишком опытным дипломатом, он неискренне улыбнулся и
включился в игру:
- Большой бизнес?
Аркадий Аркадьич задумался.
- Бизнес, - шепотом подсказал ему Володя.
- Ну.., и большой бизнес тоже, - уклончиво произнес мэтр.
- Нет, ну это сложно, Аркадий Аркадьевич, - сказал Гуровин. - Из сферы
высокой политики?
- И из этой сферы, - кивнул Харламов.
- Мужчина? - деловито спросил Крахмальников.
- Да.
- Член правительства? Харламов покосился на дверь:
- Только это между нами.
- Добрый день, - вошел в кабинет Крахмальников, но, увидев Харламова, замер
на пороге. - Извините, не помешаю?
- Что вы, что вы! Мы уже все обговорили и уже уходим - на репетицию
опаздываем. Подумайте, Яков Иванович, и сообщите мне о своем решении. Или я вам
перезвоню, скажем, через недельку...
Раскланиваясь и расшаркиваясь, Гуровин проводил гостей до лифта и вернулся
в кабинет.
- Маникюр при гангрене, - сказал он брезгливо, кивнув на дверь, за которой
только что скрылся Харламов. И чуть не споткнулся.
Крахмальников сидел в его кресле.
Москва
***
Екатеринбург
Алик Тичер улетел еще вчера. Значит, сегодня он уже сделает все дела. Ну в
крайнем случае - завтра. Впрочем, там уже до него нужные люди подсуетились, ему
надо будет лишь пенки снять.
Все, Тима решился, больше он ни с какими газетами, журналами, а тем более
телевидением дела иметь не будет. Куда проще с торгашами, политиками, без всяких
там выкрутасов-прибамбасов. Спрос-предложение. А тут сам черт ногу сломит.
Ему вообще надо сейчас затаиться лет на пяток. Вчера в ресторане,
обговаривая дела со своими “шестерками”, он понял это окончательно.
Он видел, что “шестерки” его уже нос воротят от мокрухи. Ну как же! Они
детей в иностранные колледжи послали, в дома прислугу наняли, женам шиншилловые
манто купили. А вдруг как все накроется?
Нет, не сразу, постепенно Тима и от них избавится. А пока на дно, на дно.
Он посмотрел на часы: Гуровин уже давно на студии, наверное. Ну что, пора
ему звонить.
Тима сплюнул сквозь зубы, как это делал Гарик.
Опять не получилось.
Москва
Питер
Москва
Москва
Питер
Они сидели в осаде без дела уже не первый час. В осаде, потому что Никитин
понимал; после того как их средь бела дня в самом центре города пытались
задержать за хранение наркотиков, лучше не покидать убежища хоть с
относительной, но все-таки неприкосновенностью. Вряд ли для задержания
интересующих ее лиц спецслужба ворвется в офис иностранной фирмы, да еще
напичканной съемочной техникой. Комок грязи мигом улетит в космос и, отразившись
от антенн спутника, разлетится по всему миру. А грязи эта служба при всей ее
внешней небрезгливости все же не любит.
Хотя как это все “улетит”? Тарелки же выведены из строя! Техники Ти-эн-эн
сбиваются с ног, бегая по офисам коллег в поисках запасных блоков. А московским
дайверовцам сейчас не до них, у самих забот полон рот. Потому-то и сидят друзья
без дела.
Валерий с Виктором пересказали Дэби все, что услышали от Копылова, даже
нарисовали по памяти схемы.
- У нас мэр уходит в отставку, если примет подарок стоимостью больше
разрешенной, - возмущалась американка, - а ваш после гибели по его вине стольких
человек даже не выступил с соболезнованиями! Даже не приехал к их родственникам,
чтоб поддержать!
- Их гибель еще нужно доказать, - отозвался Валерий. - Это же не самолет и
не поезд, где есть списки пассажиров или именные билеты. Знаешь, что сейчас
происходит в Северном УВД? Там стоят в очереди люди, возможно даже, по нашей
русской традиции, пишут на руках номера шариковой ручкой. Думаешь - зачем? Чтоб
объявить в розыск своих родных и близких, в надежде, что те загуляли,
нахулига-”или, в больнице лежат или пусть даже похищены - лишь бы не задохнулись
там, под землей. А менты им отказывают, чтоб не навешивать на себя лишние
хлопоты. И окажется на земле, точнее под землей, еще двести без вести пропавших,
за которых не дадут ни компенсации, ни пенсии, но будут брать за них плату за
газ, квартиру и прочее, согласно нашему институту Прописки. А когда их выкопают,
то их тела еще года три пролежат в каком-нибудь холодильнике до генетической
экспертизы, которую все еще не могут произвести для погибших в Чечне, - это же
не царская семья! Поэтому мэр и молчит в тряпочку. Тут должны работать
специалисты.
- Да, - согласилась Дэби. - Но пока единственными специалистами оказались
вы, а вам не дают работать.
- И тебе заодно, - подвел итог Никитин. - Стоп! У нас же есть возможность
заняться делом. Нужно найти этого хоулера Мишу Вадимова и попытаться проникнуть
в шахту. Только там можно добыть хоть какие-то факты. Пока мы имеем лишь догадки
о том, что случилось. Так, где его телефончик? - Валера раскрыл органайзер.
- Ты хочешь засветить его? - спросил Виктор. - Ясно, что Дэби и раньше
вовсю прослушивали, а тут еще твой голос прозвучит. Понятно, что те типы
появились в подъезде Копылова не случайно - нас просто вели!
- Да, с Вадимовым связываться напрямую опасно... Я знаю, кто нам поможет.
Галка. Надо вызвать ее сюда.
- Замечательно, - обрадовалась Дэби. - Я давно ее не видела.
- Но и ее тут же засекут, - гнул свое Носов. - И проводят досюда. До
дверей, а дальше не пустят.
- Пусть засекут. Перехватить-то не успеют. Семь бед - один ответ.
Никитин набрал номер отдела координации телецентра.
- Галчонок? Это я. Мы сегодня не увидимся. Моя дебилка сидит безвылазно, и
меня никуда не пускает. Придумай что-нибудь срочно, - скороговоркой протараторил
он в трубку и отключился.
Он представил, как слухач списывает с дисплея номер телефона, заводит его в
компьютер, узнает, куда звонили, потом связывается со старшим, тот - с отделом,
курирующим телецентр, куратор разыскивает своего агента на Чапыгина (а где их
нет?) и приказывает проследить, что предпримет Галя. Короче, за это время Галка
на дежурной машине - все шоферы ее друзья - уже будет на полпути к “Астории”.
Из задумчивости Никитина вывел строгий голос Дэби:
- Позвольте узнать, молодой человек, что это за “дебилка” такая?
Объяснение прерывалось несильными, но все-таки тумаками...
Москва
Москва
Питер
Москва
Володя потолкался среди зевак на Арбате, прогулялся по переулкам, поглазел
на продукты в гастрономе “Смоленский”. Делать ему было абсолютно нечего.
Потащился пешком в ЦУМ. Зашел в отдел музыкальных инструментов, потрогал
клавиши “ямахи”: когда-то он неплохо играл, был клавишником в школьном ансамбле,
ВИА “Школяры”. Зашел в отдел теле- и радиотехники. Мерцали экраны телевизоров. В
каждом своя программа. И почти по всем - о катастрофе в Петербурге. Что-то там,
видно, случилось.
Но вот по ТВ-6 показали криминальные новости. Сердце его бешено
заколотилось. Пожары.., убийства.., склад наркотиков.., автокатастрофа... И все.
Гадство! Ничего о телецентре! Впрочем, если бы что-то случилось на
“Дайвере”, об этом кричали бы уже по всем каналам.
Но почему? Почему? Он же все так тщательно продумал. Ладно, он подождет, он
терпеливый. Единственное, что у него теперь осталось, - терпение.
Екатеринбург
Москва
Питер
Москва
Антон потерял чувство реальности. Ему уже столько раз казалось, что в
коридоре раздаются чьи-то шаги и кто-то подходит к закрытой комнате, что когда
дверь наконец отворилась и рядом с Антоном остановились ноги в элегантных,
безукоризненно отутюженных брюках, а рядом еще одни, в спортивных штанах и
кроссовках, он решил, будто это галлюцинация.
- Оклемался? - раздался голос Элегантного. - Подумал?
Антон с трудом поднял голову и кивнул.
- И что надумал?
Говорить было больно: вокруг губ запеклась кровь, ныли челюсти, язык
ворочался с трудом.
- Хочешь пить? - догадался Элегантный. Балашов снова кивнул. Братан поднес
к его рту стакан с водой.
- Помоги ему встать, - распорядился Элегантный.
Братан подхватил Антона под мышки, усадил на стул.
- Ну? - Элегантный, засунув руки в карманы брюк, перекатывался с пятки на
носок.
Антон, косноязычно, делая большие паузы между словами, рассказал ему все. И
про Казанцева - как стал его доверенным лицом, как мотался с ним в предвыборную
кампанию по нищим селам и грязным городским кварталам; и про Олега Булгакова -
как вместо повестки в суд за оскорбление в эфире чести и достоинства лидера
партии трудового народа он, Антон, получил приглашение в штаб-квартиру его
партии и как тот банально перекупил Балашова за штуку баксов. После этого Антон
организовал в прессе и на других каналах телевидения кампанию в защиту
несправедливо оболганного главного “муравья”, а потом, когда Булгаков сунул
взятку Гуровину, начал петь Олегу осанну и на “Дайвере”. Казанцев растерялся. Он
пригласил своего бывшего приятеля в кафе “Аполлон” на Манежной поговорить. Саша
не стыдил Антона. Он просто пытался понять почему. И во время того разговора
случайно обмолвился о запланированной поездке в Одессу.
- Значит, в Одессу, - задумчиво произнес Элегантный. - А что он там
потерял? Он может позволить себе и Ниццу, и Париж, и Красное море... Так почему
Одесса?
- Не знаю...
- Хорошо, предположим, я тебе поверю. - Элегантный взглянул на Братана. -
Поверим ему, Коля?
Тот почесал в затылке, наморщил узенький лобик:
- Ну...
- А на чем он уехал?
- Не знаю... - повторил Антон.
- Проверь, во сколько сегодня вылетали самолеты на Одессу, - обернулся
Элегантный к братану.
Тот вытащил из кармана мобильник, обзвонил аэропорты Внуково, Шереметьево,
Домодедово.
Элегантный терпеливо ждал.
- Ниоткуда не вылетали, - сообщил наконец бритоголовый. - Одесса не
принимает. Туман. В Шереметьеве сказали, может, в двадцать ноль-ноль вылетит...
- Они не полетели, - с трудом проговорил Балашов.
- Кто “они”? - нахмурился Элегантный.
- Он... Саша.., и Алина.., его.., сожительница...
- Кто такая?
- Диктор.., коллега.., моя...
- Ты же базарил, козел, что не знаешь, улетели они или не улетели, - вдруг
подозрительно прищурился братан.
- Она.., самолетом.., не может.., аэрофобия...
- Что? - насторожился братан.
- Аэрофобия, боязнь высоты, - пояснил Элегантный. - Значит, они поехали на
авто.
- Саша.., его укачивает...
- Ха-ха-ха! - развеселился вдруг братан. - Хороша парочка! Психи! Та
самолетов боится, этот машин!
Элегантный недоуменно посмотрел на напарника. Видимо, не ожидал от него
такого длинного и логичного монолога.
Братан вдруг перестал смеяться.
- Что, на поезде?
- Не знаю...
Элегантный разминал пальцами кончик носа.
- Значит, так, - медленно произнес он. - Мы дадим телеграмму...
- Какую телеграмму? - изумился братан. Но Элегантный его уже не слышал. Он
быстро шагал по длинному коридору. Братан бросился за ним, не забыв прикрыть за
собой дверь.
Антон снова остался один.
Москва
Москва
Далеко от Москвы
***
Питер
Питер
Москва
Питер
Москва
Москва
Далеко от Москвы
Москва
Москва
Питер
Москва
Далеко от Москвы
Москва - Питер
Площадка, где снимают политический ринг для прямого эфира, была оформлена в
стиле модерн. Стекло и металл. Ничего лишнего. Уже прошла световая репетиция.
Подготовились операторы.
- Леня, ты готов? - спросил сидящий за пультом Червинский.
- Готов. А где Долгова?
- Не знаю, - опешил режиссер.
- У нее же все материалы, - раздраженно сказал Крахмальников. - Куда она
пропала?! Где помреж?
Бросились искать Долгову, не нашли, принесли только Крахмальникову
заготовки. Они лежали у Ирины на столе.
- Без тракта? - спросил режиссер.
Крахмальников отмахнулся.
Обычно любое интервью перед прямым эфиром полностью прогоняли, имитируя и
звонки телезрителей. Но при работе с Булгаковым в этом не было необходимости: у
Олега Витальевича был прекрасно подвешен язык, и держался он перед камерой
свободно и непринужденно. “Прирожденный актер!” - восхищался им Крахмальников. И
даже слегка завидовал.
Сам он научился не бояться камеры не сразу, помог случай, о котором на
студии ходили легенды и анекдоты. В самом начале телевизионной карьеры, когда
Крахмальников бегал, подбирая хвосты событий, то есть был обыкновенным
репортером, он ни за что не соглашался давать комментарий в кадре, комплексовал,
как мальчишка. И чем дольше длилось его нежелание влезать в кадр, тем больше он
боялся.
Как-то поехали снимать демонстрацию то ли коммунистов, то ли демократов.
Примчались на место, когда колонна уже двигалась по Тверской.
- Держи листок, - подал оператор чистый лист бумаги Крахмальникову. - Надо
камеру выставить.
Это было какое-то священнодейство оператора, по белому листку он выставлял
параметры камеры. Евгений, привычно держа листок двумя руками, отошел на
положенное расстояние.
Оператор поднял камеру на плечо.
И в это время к Крахмальникову сзади подошел мужичок. Сказать про него
пьяный, это ничего не сказать. Он лыка не вязал. Шапка съехала на лицо, его
пошатывало.
- Товарищ, я хочу сказать, - обратился он к Крахмальникову.
- Хорошо, хорошо, - отмахнулся Леонид. - Сейчас.
- Я вам всю правду скажу.
- Ладно, ладно... Вить, готово?
- Погоди.
- Товарищ, я тебе русским языком говорю, вы меня слушаете?
- Отойдите гражданин, не мешайте. Витя, готово?
- Я дам знать.
- А как же гласность?
- Гражданин, я позову милицию, не трогайте бумагу.
- Я хочу сказать!
- Пошел на х...! - не выдержал Крахмальников. Мужик опешил. Он не ожидал,
что Крахмальников знает русский язык. И ретировался.
Демонстрацию сняли, приехали в студию на монтаж. Пока перегоняли материал
на рабочую кассету, Леонид куда-то отлучился. А вернувшись, застал полную
аппаратную народу. На него смотрели с нескрываемым восторгом.
- Ну, Ленька, ты дал!
- Что? Что такое?
- Классно ты в кадре смотришься.
И Крахмальникову прокрутили начало пленки, где он обложил пьяного мужичка.
Крахмальников был в шоке. Нет, не потому, что видел себя в кадре. Не потому
что матюкнулся. Он узнал мужичка, которого так неосмотрительно послал. Это был
известнейший депутат, тот самый, что выступил с обличительной речью против
академика Сахарова.
- Лень, это надо давать в эфир, - сказал редактор. - Это сенсация.
- Вы что? Это же... Это рабочий материал, это вообще...
- Это телевидение! Это живой репортаж! И ты там очень выразительный, -
засмеялся редактор.
Материал пошел в эфир, с купюрой правда. И Крахмальников, когда смотрел
его, понял, почему боялся камеры. Простая, в общем, вещь - он был занят собой,
старался выглядеть лучше, умнее. А надо было заниматься делом. С тех пор он
камеры не боялся. А новым репортерам, у которых тоже были с этим проблемы,
советовал: “Ты пошли кого-нибудь в кадре на три буквы. И все получится”.
Булгаков зашел в студию за пятнадцать минут до эфира в сопровождении своей
свиты и Загребельной. Охранники встали по обе стороны двери. Секретарь скромно
присел в уголке, рядом с одной из стационарных камер. Галина Юрьевна пригласила
Булгакова зайти после эфира на рюмочку кофе и, повиливая мощными бедрами,
удалилась.
- А где Саша? - спросил Булгаков.
- Сегодня его не будет, - развел руками Крахмальников. - Заболел.
Леонид сразу заметил, что Олег Витальевич чем-то раздражен.
- Тогда, может быть, отменим? - предложил Булгаков.
- Нет. Просто вы будете отвечать на мои вопросы.
- Что тут у вас сегодня происходит? - раздраженно воскликнул Булгаков.
- Что и всегда - жизнь происходит, Олег Витальевич.
Помощник режиссера принесла гостям по рюмке коньяку. Булгаков одним махом
опрокинул свою.
- Ну и денек сегодня, быстрее бы все кончилось... - поморщился он.
Позже Крахмальников еще не раз вспомнит эти слова. Сейчас же он на них
почти не обратил внимания. Он думал о том, что сегодня и впрямь что-то
происходило вокруг странное, за что ему никак не удавалось зацепиться логикой. И
страшнее всего было то, что эти сегодняшние странности как-то незыблемо
вырастали из вчера, позавчера, из прошлого. Они никого, кроме Крахмальникова, не
удивляли. Значит, все видели, как растет сегодняшний день. А он не видел. Как он
ухитрился его проспать?
Режиссер дал сигнал: начинаем!
По мониторам поползла заставка программы, пошла музыка.
- Эфир, - послышался в наушнике Леонида голос Червинского.
Леонид изобразил на лице улыбку:
- Добрый вечер! Сегодня у нас будет необычный политический ринг. В прямом
эфире лидер партии трудового народа Олег Витальевич Булгаков. А его оппонентами
будут не конкуренты по предвыборной борьбе, а вы; наши зрители. Вопросы вы
можете задавать по телефонам...
- Пошла отбивка, - скомандовала ассистент режиссера в аппаратную записи.
На мониторах засветились номера прямых телефонов студии.
- Наезд слева, - распорядился оператор-постановщик.
Одна из камер сдвинулась в сторону, приблизилась к Булгакову.
- Здравствуйте, - приветствовал Булгаков миллионы телезрителей.
Леонид смотрел на лицо Булгакова, такое открытое и радушное сейчас, и
почему-то вспоминал девочку - ту черную девочку на дороге, лица которой он так и
не увидел.
- Сначала самый главный сегодня вопрос - о трагедии в метро Санкт-
Петербурга.
Лицо Булгакова тут же органично превратилось в проникновенно-сочувственное.
- Пока рано делать выводы, там должны поработать специалисты. Еще остается
надежда, что люди живы. Возможно, не все. Но если спасут хоть кого-то...
- Простите, Олег Витальевич, - перебил Крахмальников. - Вы, наверное, не в
курсе - это последняя информация. У нас на связи Петербург. Валерий!
На большом экране возникло лицо Никитина.
- Леонид!
- Каковы последние сведения?
- Они трагичны. Из всего поезда спаслось только двое.
Пошло интервью с Денисом и Наташей. Потом интервью с Копыловым, которого
благополучно отпустили домой. После этого началось обсуждение.
Про Булгакова все забыли.
Он сидел красный и растерянный. Ему казалось, что Крахмальников специально
не давал ему слова. Впрочем, что он мог сказать? Сволочи, помощники, не сообщили
ему вовремя! Когда же это все закончится?!
И тут, словно вспомнив о Булгакове, Крахмальников предложил посмотреть
предвыборный ролик кандидата.
Такого позора Олег Витальевич еще не переживал. Студия откровенно хохотала
над слащавыми кадрами и комментариями ролика.
И только один человек был в полном недоумении, отчего людям так смешно, -
Савкова. Ведь ролик смонтировала она.
Задумка Крахмальникова сработала в полной мере.
За звуконепроницаемой перегородкой сидят операторы связи. Три телефона
трезвонят, не умолкая. Но ни одного вопроса Булгакову. Все - о питерской
катастрофе.
Наконец звонкий голос спрашивает:
- Я хотела бы знать, будет ли Олег Витальевич по-прежнему искать поддержки
у партии власти, в которой состоит и мэр Санкт-Петербурга?
- Вопрос к Булгакову, - слышится в наушнике Крахмальникова голос ассистента
режиссера.
- Тут у нас есть телефонный звонок Олегу Витальевичу, - сообщает Евгений.
- Повторите вопрос, - говорит оператор связи в трубку. Но там слышны лишь
короткие гудки.
- Мы вас слушаем. Вы в эфире, - повторяет Крахмальников. И переводит взгляд
на Булгакова:
- Что-то у нас со связью сегодня. А вот у меня есть вопрос: как вы
относитесь к программе Стрекалина?
- А при чем тут Стрекалин? - удивляется Булгаков.
- Значит, для вас и это новость? - мягко улыбается Крахмальников. -
Стрекалин ваш противник на выборах.
- Казанцев...
- Казанцев снял свою кандидатуру.
- Вот это для меня действительно новость...
- Ни хрена себе, - ахает в аппаратной Игорь Червинский. - А я думаю, чего
он пропал... Булгаков не успевает ответить на вопрос. На связи Питер, снова
Никитин. Он передает прямой репортаж с митинга у здания мэрии. На нем выступает
Ломов.
Телефоны раскаляются.
Но время эфира вышло.
- Заставка, титры, - командует в микрофон ассистент режиссера.
Заиграла музыка, по темно-синему фону экрана поползли титры.
На съемочной площадке погасили прожекторы. Помощник режиссера помогла
Булгакову снять микрофон.
Крахмальников промокнул платком виски.
- За что ж вы меня так, Леонид Александрович?
- В смысле?
- Это ведь мной оплаченное эфирное время. А вы про какую-то аварию.
- Олег Витальевич, там сотни людей погибли, - тихо сказал Крахмальников.
Булгаков резко переменил тему:
- А где ваш Балашов?
- Черт его знает, сами ищем, - с наслаждением потянулся на стуле
Крахмальников.
- Вас не затруднит, если он появится - пусть выйдет на меня. - Булгаков
поднялся, протянул Крахмальникову руку. - Спасибо. До свиданья.
Леонид тоже встал:
- Вы к Якову Ивановичу зайдете?
- Нет, я уже уезжаю.
- Тогда я вас провожу. Есть разговор. Втроем, вместе с секретарем, они
вышли из студии. Охранники щитом сомкнули за ними свои широкие спины.
Москва
Москва
Когда дверь в комнату отворилась, Антон с надеждой поднял глаза. Может, его
все-таки выпустят отсюда? Он ведь все уже сказав и...
Додумать он не успел. Братан в два прыжка оказался возле его стула, стал за
сгорбленной балашовской спиной и крепко прикрыл узнику рот рукой. Следом за
бритоголовым в помещение прошмыгнул Элегантный, запер дверь, прислонился к стене
и достал пистолет.
В коридоре зазвучали шаги множества ног, приглушенные голоса. Наконец кто-
то остановился перед дверью. Ручка задергалась.
- Алексей Учитель, - раздался незнакомый Антону мужской голос. - Мы знаем,
вы здесь. Выходите, сопротивление бесполезно.
Элегантный посмотрел на братана, приложил палец к губам.
Приободренный Балашов дернулся на своем стуле, пытаясь освободиться от
зажимающей рот волосатой лапы, и тут же получил удар под дых. Перед глазами
поплыли черные круги.
Элегантный покосился на Антона, пригрозил ему кулаком.
- Ломайте дверь, - донеслось снаружи. Элегантный, держа пистолет на
изготовку, еще больше вжался в стену.
- Ну, сука, имей в виду, если мы откроем, хуже будет!
Элегантный не шелохнулся. Загрохотали мощные удары, дверь затрещала.
- Осторожно, он вооружен! - крикнули из коридора.
И, словно в подтверждение этих слов, Алик, у которого не выдержали нервы,
бабахнул из пистолета в закрытую еще дверь.
- Ой-е-е! - взвыл за ней кто-то. Алик выстрелил еще и еще. Послышался стук
падающих тел. И все стихло.
Москва
Москва
Прямо на ступеньках у входа лежал Олег Булгаков. Ярко-синие глаза его были
открыты. На переносице, между бровями, темнела небольшая дырочка - след от пули.
Чуть ниже на лестнице - трупы телохранителей. У одного в руке был зажат
пистолет, из которого выстрелить он не успел - пуля прошила висок. Другому пуля
пробила грудь: на белой рубашке, с левой стороны, расплывалось ярко-красное
пятно.
Погиб и бессловесный секретарь. Вероятно, он хотел убежать, поэтому его
тело оказалось уже не на ступеньках, а на тротуаре. Вокруг головы растекалась
лужа крови, “дипломат” в его руке раскрылся от удара, и ветер играл белыми
листками бумаги и зелеными прямоугольничками долларов, высыпавшихся оттуда.
Любочка схватилась за голову и закричала. Потрясенный Гуровин не мог
вымолвить ни слова. А из здания студии, с улицы, из соседних домов уже сбегался
народ.
- Что же делается, что делается? - бессмысленно повторяла Галина Юрьевна. -
Яша, ты видишь, что творится... - Она схватила Гуровина под руку и крепко
прижалась щекой к его плечу.
Охранник с вахты толкался в толпе, пытаясь объяснить всем и каждому, что он
вообще ничего не видел и не слышал.
Червинский говорил неизвестно кому, что с самого утра догадывался - сегодня
произойдет нечто из ряда вон выходящее: ему приснился вещий сон, как покойный
Булгаков расхаживал по студии голым.
Из телецентра выскочили операторы криминальной редакции. Начали снимать.
Толпу, распростертые тела, раскрытый “дипломат” с долларами...
- Что ж вы все пялитесь, окаянные?! - закричала старушка из толпы уличных
зевак. - Лица-то убитым прикройте!
Кто-то приволок куски драпировочной ткани. Самый смелый, охранник с вахты,
стараясь не смотреть, прикрыл трупы.
- А в милицию-то позвонили? - спохватилась Загребельная.
Яков Иванович посмотрел на Любу.
- Кажется, Крахмальников позвонил... - неуверенно ответила она.
- Кажется? - взвизгнула Галина Юрьевна. - Надо знать точно! Милицию,
срочно. Люба! И “скорую”!
- А “скорую" - то зачем? - послышался голос из тойпы.
Народу становилось все больше.
...Крахмальников сидел в приемной, посекундно пил воду и рассказывал Любе,
у которой и так глаза были с блюдца:
- Мы вышли все вместе. Охрана, секретарь, потом мы с... Я еще пропустил его
вперед и вдруг он бах - и падает, прямо мне на ноги. Я хотел его поднять, смотрю
- дырка. А тут вдруг слышу, женщина какая-то кричит: "Ой, убивают!” Я обратно в
здание. А женщина кричит и кричит. А потом вижу - все валяются. - Он потрогал
свое лицо и проговорил с виноватой улыбкой:
- А ведь и меня могли.., да?..
- Ой! - ахнула Люба.
- Он еще сказал: “Ну и денек, быстрее бы все это кончилось”...
- Кто?
- Булгаков. Так и сказал...
Далеко от Москвы
Москва
Москва
Москва
Москва
Москва
Москва
Москва
***
Москва
Москва
Москва
Москва
Москва
В реанимационной палате кардиоцентра кривая на кардиомониторе возле
больного Гуровина Я. И, резко подскочила вверх, потом рванула вниз, и ритм ее
движения упорядочился.
Врач вошел в реанимационную палату, склонился над Яковом Ивановичем.
- Ну? - профессионально ободряюще спросил он. - Полегчало?
Гуровин тяжело дышал, но был уже в сознании.
- Доктор... - Каждое слово давалось ему с трудом. - Я.., умру?
- Все мы смертны, - усмехнулся врач. - Но вам до ста лет, пожалуй, это не
грозит.
Одесса
Москва
Москва
***
Крахмальников долго не мог уснуть. Ему тоже казалось, что в книге чего-то
не хватает.
Да, вспомнил. Ведь он так и не смог описать лицо девочки, которого не
увидел...
??
??
??
??
102
101