Министерство Образования и Науки Российской Федерации

Федеральное агентство по образованию

Северо-западный институт печати Санкт-Петербургского государственного университета
технологии и дизайна
Факультет издательского дела, рекламы и книжной торговли

Стилистические функции обсценной лексики

в произведениях В. Пелевина

Курсовая работа

Выполнила:
студентка группы Р 2-1,
Алексашенко Ольга Михайловна

Руководитель:
Дмитриева Елена Евгеньевна

Санкт-Петербург
2009
 Оглавление
Введение 3

I. Обсценная лексика как составляющая разговорной речи 6

II. Современный художественный текст и обсценная лексика 11

III. Стилистические функции обсценной лексики в произведениях В. Пелевина 17

Заключение 22

Список использованной литературы 24

Источники 26

2
Введение

В данной работе мы рассмотрим феномен употребления обсценной лексики в

произведениях В. Пелевина в функционально-стилистическом аспекте. Изучение
данной проблемы весьма актуально, так как по определенным социальным и
политическим причинам, о которых мы поговорим во второй главе, обсценная
лексика мало изучена в русской лингвистике, особенно ее употребление в
художественной литературе; также практически отсутствуют строго
лингвистические исследования работ В. Пелевина, при большом наличии
литературоведческих работ (в основном, критики). В частности, именно поэтому мы
будем изучать проблему именно с точки зрения функциональной стилистики — для
правильного понимания творчества В. Пелевина необходимо проводить анализ по
всем «слоям» текста, в том числе, и по слою речевых средств, используемых
писателем.

Как уже было сказано выше, стилистические аспекты творчества В. Пелевина

практически не изучены; стилистические же аспекты обсценной лексики
ограничиваются в основном исследованиями «субстанарта» и «нонстандарта» 1 как
социально и оценочно маркированной лексики. Изучением обсценной
составляющей языка занимались В. М. Мокиенко 2, В. И. Жельвис3, Ф. Н. Ильясов4,

1 З. Кёстер-Тома, «Стандарт, субстандарт, нонстандарт». / Русистика. — Берлин, 1993, № 2. — С. 20)

2 В. М. Мокиенко, «Русская бранная лексика: цензурное и нецензурное». / Русистика. — Берлин,

1994, № 1/2. — С. 50-73

3 В. И. Жельвис, «Поле брани. Сквернословие как социальная проблема». / М.: Ладомир, 2001, —
350 стр.

4 Ф. Н. Ильясов, «Мат в три хода (опыт социологического исследования феномена нецензурной

брани)». / Человек. 1990, № 3, — С. 198—204.
3
К. Косцинский 5, Ю. И. Левин6, А. Плуцер-Сарно7, Б. А. Успенский 8, А. В. Чернышев 9
и многие западные исследователи-слависты.

В данной работе мы рассмотрим употребление обсценной лексики в произведениях

В. Пелевина с целью определить её функции. Для этого мы проанализируем все
случаи употребления обсценной лексики в трёх крупных произведениях В.
Пелевина — романах «Жизнь насекомых», «Чапаев и Пустота», «Священная книга
оборотня», — и ответим на вопрос, с какой целью была употреблена та или иная
лексическая единица.

Мы предполагаем, что обсценная лексика в современной художественной

литературе может нести не только функцию придания тексту реалистичности, но и
реализовывать определенную эстетическую функцию, что мы и попытаемся
доказать в третьей главе данного исследования.

Перед началом исследования следует дать определение обсценной лексике. На

данный момент в русской лингвистике нет четкого определения, что такое
обсценная лексика, и что именно к ней относится, так как изучение ненормативной
составляющей языка было долгое время табуировано вместе с самой этой
составляющей. По сути, мы можем опираться сейчас на небольшое количество
исследований последних тридцати лет, и в данной работе мы будем использовать
следующее обобщенное определение обсценной лексики:

Обсценная лексика (от англ. obscene — непристойный, грязный, бесстыдный) —

сегмент бранной лексики различных языков, включающий грубейшие (похабные,
непристойно мерзкие, вульгарные) бранные выражения, часто выражающие
спонтанную речевую реакцию на неожиданную (обычно неприятную) ситуацию.

5 К. Косцинский, «Ненормативная лексика и словари». / Russian Linguistics, 1980, № 4, — С. 363–396.

6 Ю. И. Левин, «Об обсценных выражениях русского языка». / Russian Linguistics, 1986, № 10, — С.
61–72.

7 А. Плуцер-Сарно, «Большой словарь мата». / Вступ. ст. д. филол. н., проф. А. Д. Дуличенко и д.
филол. н. В. П. Руднева. Т. 1: Опыт построения справочно-библиографической базы данных
лексических и фразеологических значений слова «хуй». — СПб.: Лимбус Пресс, 2001.

8 Успенский Б. А. «Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии» (статья первая) /

Studia Slavica Hungarica. XXIX, Budapest, 1983, — 33–69; Успенский Б. А. «Мифологический аспект
русской экспрессивной фразеологии» (статья вторая) / Studia Slavica Hungarica. XXXIII/1-4, Budapest,
1987, 37-76; Успенский Б. А. «Религиозно-мифологический аспект русской экспрессивной
фразеологии» / Semiotics and the History of Culture. Ohio, 1988, — С. 197–302.

9 А. В. Чернышев, «Современная советская мифология». / Тверь, 1992. — 80 стр.

4
Категориальное деление обсценной лексики мы возьмем по В. М. Мокиенко,
который, определяя национальные особенности бранной лексики, выделил два
основных ее типа: «Анально-экскрементальный» тип (Scheiss-культура) и
«Сексуальный» тип (Sex-культура). По его мнению, русская «обсценно-
экспрессивная» лексическая система относится ко второму типу, так как ядром
русской обсценной лексики является очень частотная «сексуальная» триада: хуй —
пизда — ебать 10. А. Плуцер-Сарно подтверждает эту точку зрения: «Состав
обсценной лексики неоднороден, она образует как минимум две «автономные»
группы. Первая, которую можно было бы условно определить как собственно
«мат», – это, конечно же, лексика, связанная с сексуальной деятельностью
человека. Вторая – с другой, не менее важной функцией телесного низа –
дефекацией. <...> Эти две группы слов обладают разной степенью экспрессии,
разной системой табу, имеют разную стилистическую окраску. В словаре они
должны сопровождаться разными стилистическими пометами, что, в свою очередь,
требует их терминологического разделения. Последнюю группу лексем (срать;
ссать; бздеть; пердеть; дристать; говно (гавно); жопа;) вместе со всеми их
производными можно было бы условно определить как обсценную лексику в
широком понимании и сопровождать в словарях пометой „обс.“. Этот термин
вполне традиционен. „Матом“ условно (но вполне традиционно для разговорной
речи) можно именовать наиболее экспрессивное ядро непристойной лексики
(ебать; блядь; хуй; пизда; муде; манда; елда)» 11. В данной работе мы будем
пользоваться этой классификацией, уделив наибольшее внимание именно
экспрессивному ядру обсценной лексики — русскому мату.

10 В. М. Мокиенко, «Русская бранная лексика: цензурное и нецензурное». / Русистика. — Берлин,

1994, № 1/2. — С. 50-73

11 А. Плуцер-Сарно, «Определение понятия „мат“». / Материалы к словарю русского мата. — URL:

http://plutser.ru/mat_definition/derenition_mat, 22.04.2009
5
I. Обсценная лексика как составляющая разговорной речи

Говоря об обсценной лексике, в первую очередь следует обратить внимание на ее

родительскую категорию — разговорную речь как функциональный стиль. Какими
свойствами обладает разговорная речь? О. Б. Сиротинина пишет: «Разговорный
стиль выполняет прежде всего функцию общения в прямом смысле этого слова,
функции сообщения (передачи информации) и воздействия отходят в нем на
второй план; разговорный стиль характеризуется наибольшей свободой в
выражении мыслей и чувств, т. е. его доминантой, организующей речь, является
минимум заботы о форме выражения (важно ЧТО, а не КАК); нормы разговорного
стиля носят узуальный характер, кодификация норм в разговорном стиле
действует только в пределах общелитературных норм, но даже в этих случаях
наименее жестко; в разговорном стиле велика доля окказиональной и
персонально-личностной составляющей (говорю и пишу как хочу), но одновременно
очень существенна доля автоматизма речи, приводящая к сглаживанию
идиостильных различий между людьми...» 12

Благодаря специфике ситуации общения разговорный стиль обладает ярко

выраженной экспрессивностью: «Живая речь всегда экспрессивно окрашена,
говорящий стремится к выразительности, так или иначе отражающей его
эмоциональное состояние, настроение, внутреннюю самодостаточность или
неудовлетворенность, одобрение или неодобрение происходящего, вследствие
чего им даются самые разнообразные ценностные, образно-ассоциативные,
игровые, комические и пр. характеристики окружающего мира и самого субъекта
речи. Русский язык располагает широким набором средств для реализации этой
естественной потребности говорящего, для репрезентации самых разных
экспрессивных состояний и характеристик. Это стилистические, мотивационные,
оценочные, эмотивные, образные и многие другие языковые и речевые средства,
добавочные компоненты экспрессивности в составе значения слова и фразы —
экспрессемы, либо собственно выразительные слова и идиомы, так называемые
экспрессивы» 13.

12 О. Б. Сиротинина, «Разговорный стиль». / Стилистический энциклопедический словарь русского

языка под ред. М. Н. Кожиной. — М. : Флинта : Наука, 2006. — стр. 320

13 В. В. Химик, «Большой словарь русской разговорной речи». Предисловие. / СПб.: Норинт, 2004. –
стр. 10
6
Помимо экспрессивности, разговорный стиль обладает еще одной важной чертой:
из-за непосредственности, неподготовленности ситуации общения он очень
окказионален и полисемичен на уровне лексики, что придает ему огромную
выразительную способность: «В процессе непринужденного общения собеседники
нередко не воспроизводят существующие в языке слова, а производят, создают их
«на случай», опираясь на продуктивные словообразовательные модели. В
образованных таким образом словах актуализируется значение, подсказанное
конкретной ситуацией. <...> Типической чертой разговорной лексики является ее
семантический синкретизм и полисемность»14.

Это свойство особенно ярко выражено именно в обсценной лексике: А. Плуцер-

Сарно в своем «Словаре русского мата в 12-ти томах» пишет, что 5–7 слов,
считающихся экспрессивным ядром непристойной лексики, образуют несколько
тысяч производных15. Это придает обсценной лексике огромный семантический
потенциал, позволяя использовать слова с точнейшими коннотациями. По
большому счету, обсценная лексика может практически полностью заменять весь
пласт разговорной лексики, что доказывает ее семантическую насыщенность и
лексический потенциал: «Благодаря своей «местоименности» и
«местоглагольности» матерная лексика оказывается способной заменять не
только любое слово, но даже выполнять «местоязыковую» функцию в целом, как
бы примеряя маску социолекта (жаргона). <...> Мат представляет собой
уникальный материал для языковых игр, занимая при этом совершенно особое
место в структуре языка в целом. Мат пародичен, поскольку способен порождать
чуть ли не бесконечное количество дисфемизмов, „обсценитизируя“ любое
литературное слово. <...> Мат в своей жаргонной ипостаси способен охватывать
весь предметный мир вполне благопристойного быта»16.

Естественно, огромный выразительный потенциал разговорной речи не мог быть не

задействован художественным стилем. Художественный текст — продукт
эстетической сферы общения, обладающий специфическим свойством
художественно-образной речевой конкретизации, которое специально направлено

14 Энциклопедия «Кругосвет», «Разговорная речь». / URL: http://www.krugosvet.ru/enc/

gumanitarnye_nauki/lingvistika/RAZGOVORNAYA_RECH.html, 14.04.2009

15 А. Плуцер-Сарно, «Определение понятия „мат“». / Материалы к словарю русского мата. Т. 1. —

URL: http://plutser.ru/mat_definition/derenition_mat, 22.04.2009

16 Там же.
7
на то, чтобы его восприятие вызывало работу фантазии читателя. «Эстетически
функционирующий текст выступает как текст повышенной, а не пониженной, по
отношению к нехудожественным текстам, семантической нагрузки. Он значит
больше, а не меньше, чем обычная речь. Дешифруемый при помощи обычных
механизмов естественного языка, он раскрывает определенный уровень смысла,
но не раскрывается до конца. <...> Художественное функционирование порождает
не текст, „очищенный“ от значений, а, напротив, текст, максимально
перегруженный значениями»17. Таким образом, полисемия, множественность
коннотаций, окказиональность разговорной лексики явно востребованы
художественной литературой.

Итак, разговорная лексика функционирует в художественном тексте. Но

функционирует не в чистом виде: все речевые средства, особенно средства
разговорного стиля, проходят тщательный отбор и стилизацию. Особенно строгий
отбор разговорных речевых средств обусловлен широкими рамками нормы
разговорного стиля и сложностями классификации разговорной лексики.

«Отсутствие четких, научно обоснованных определений и условность границ

прежде всего между кодифицированной и некодифицированной разговорной
лексикой (как, впрочем, просторечной и жаргонной) повлекло за собой
расхождения в стилистической характеристике слов в лексикографических
изданиях» 18; «Заключенные в современных словарях русского литературного
языка пласты разговорных, просторечных и областных слов состоят из
разнообразных лексических групп, которые отличаются друг от друга не только
интенсивностью, но и качеством своей стилистической окраски. Границы этих
групп не совпадают с традиционной классификацией „разговорное — просторечное
— областное“»19 — пишут исследователи лексикологии. Однако, несмотря на
отсутствие общепринятых точных классификаций разговорной лексики, мы можем
смело сказать, что художественный стиль использует все группы разговорной

17 Ю. М. Лотман, «О содержании и структуре понятия „художественная литература“». / Избранные

статьи. Т. 1. — Таллинн, 1992. — С. 205

18 З. Кёстер-Тома, «Стандарт, субстандарт, нонстандарт». / Русистика. — Берлин, 1993, № 2. — С.

20)

19 Г. Н. Скляревская, И. Н. Шмелева, «Разговорно-просторечная и областная лексика в словарях и

в современном русском языке (лексикографический аспект)». / Вопросы исторической лексикологии
и лексикографии восточнославянских языков. М., 1974. — С. 88-94
8
лексики: и нормативную, и просторечную, и нонстандартную 20, к которой и
относится лексика обсценная.

Какие же особенности и функции у лексического нонстандарта? «Нонстандарт

включает языковые формации, не представляющие систему и распространенные
на лексико-фразеологическом уровне (напр., жаргон, мат). <...> Выделению
нонстандарта способствует также территориальная принадлежность,
образовательный и социальный уровни, ситуативность, устность / письменность,
официальность / неофициальность, отношение к слушателю / читателю, предмет
сообщения, цель коммуникации, степень влияния других языков»21.

Функции обсценной лексики весьма разнообразны. В. И. Жельвис выделяет 27

функций инвективной лексики, хотя здесь иногда смешаны первичные и вторичные
функции, и деление иногда выглядит слишком дробным22:

1. как средство выражения профанного начала, противопоставленного началу

сакральному,

2. катартическая,

3. средство понижения социального статуса адресата,

4. средство установления контакта между равными людьми,

5. средство дружеского подтрунивания или подбадривания,

6. «дуэльное» средство,

7. выражает отношение двух к третьему как «козлу отпущения»,

8. криптолалическая функция (как пароль),

9. для самоподбадривания,

10. для самоуничижения,

11. представить себя «человеком без предрассудков»,

12. реализация «элитарности культурной позиции через её отрицание»,

13. символ сочувствия угнетённым классам,

20 З. Кёстер-Тома, «Стандарт, субстандарт, нонстандарт». / Русистика. — Берлин, 1993, № 2. —

С. 20

21 Там же.

22 В. И. Жельвис, «Поле брани. Сквернословие как социальная проблема». / М., 2001. — С.121
9
14. нарративная группа – привлечение внимания,

15. апотропаическая функция – «сбить с толку»,

16. передача оппонента во власть злых сил,

17. магическая функция,

18. ощущение власти над «демоном сексуальности»,

19. демонстрация половой принадлежности говорящего,

20. эсхрологическая функция (ритуальная инвективизация речи),

21. в психоанализе применяется для лечения нервных расстройств,

22. патологическое сквернословие,

23. инвектива как искусство,

24. инвектива как бунт,

25. как средство вербальной агрессии,

26. деление на разрешенные и неразрешенные группы,

27. как междометие.

Исходя из этих функций, можно установить, что обсценная лексика обладает

социальной маркированностью, эмоциональной экспрессией и оценочностью,
стилистической сниженностью. Долгое время обсценная лексика была
табуирована, и хотя она и использовалась в художественной литературе (А.
Пушкина «Тень Баркова» или М. Лермонтова «Уланша», «Гошпиталь» и др.), но
была непечатной. Однако начиная примерно со второй половины двадцатого века
ненормативная лексика и фразеология начинает появляться на страницах
публицистики и художественной литературы и окончательно воцаряется в культуре
в 90-х годах XX-го века. О причинах и последствиях этого явления поговорим во
второй главе.

10
II. Современный художественный текст и обсценная лексика

Как уже было сказано выше, в российской печати обсценная лексика была
запрещена всегда. Цензурой вымарывались все сомнительные «нелитературные»
места; почти все публикации на эту тему выходили на Западе: «Лука Мудищев»
И. Баркова, «Русские заветные сказки» А. Н. Афанасьева, собрание русских
«нецензурных» пословиц и поговорок В. И. Даля, народные былины, песни,
частушки и многое иное, не говоря уже о творчестве «запрещенных» писателей-
диссидентов.

Однако к концу 20-го века все переменилось. Перестройка и гласность, а затем

развал СССР повлекли за собой и значительные культурные реформы: «Гласность
наконец-то сделала в России возможным „печатание непечатного‟. Современная
литература, особенно „диссидентская“, изобилует бранными словами и
выражениями: А. Солженицын, Л. Копелев, Э. Лимонов, В. Аксенов, С. Довлатов,
Юз Алешковский — эти и многие другие писатели, книги которых продаются во
всех лавках Петербурга и активно читаются, давно уже разорвали „заговор
молчания‟, которым был окружен русский благой и неблагой мат. Средства
массовой информации чем дальше, тем больше „нашпиговываются‟
экспрессивными единицами, включая и русскую брань. „Тематическая свобода, —
замечает специалист по культуре речи и ораторскую искусству А.Н. Кохтев, —
позволила писателям и журналистам рассказать о таких ситуациях, которые
раньше для них были запрещены. Это и привело к активизации бранной лексики в
письменной речи, так как без нее нередко невозможно описать и понять
определенные социальные группы общества“ (Предисловие к МСН, 5)» 23, пишет
В. М. Мокиенко в своей работе «Русская бранная лексика: цензурное и
нецензурное».

Подробно объясняет причины этого «культурного переворота» В. В. Химик в

предисловии к своему «Большому словарю русской разговорной речи»:
«Сложившаяся в русской культуре традиция требует сдержанности и умеренности
слова в публичной печати и в публичной речи, в которые „непечатное слово“ и
„нецензурная брань“ до недавнего времени категорически не допускались. Между
тем, в последнее время ситуация резко изменилась. Печатные средства массовой

23 В. М. Мокиенко, «Русская бранная лексика: цензурное и нецензурное». / Русистика. — Берлин,

1994, № 1/2. — С. 50-73
11
информации, новейшая публицистика, звучащая публичная речь отбросили
большинство из привычных для читателя и слушателя нормативных,
стилистических и этических ограничений и по выразительности и эмоциональной
окраске максимально приблизились к живой обыденной речи со всеми присущими
ей функциональными особенностями. Более того, разговорные, а то и сниженные
единицы языка стали использоваться даже в деловой и научной речи.

Произошло глобальное снижение, массовая „экспрессивация“ публичного общения,

официальной коммуникации, в которых совсем не редкими стали не только
экспрессивы разговорной речи, но даже и прежде невозможные за пределами
обыденной речи грубые, бранные, вульгарные речевые единицы.

Чем объяснить эту резко возросшую популярность низкого стиля и активное

проникновение его единиц в другие стилистические сферы?

Объяснений может быть множество, но главное состоит в том, что к началу ХХI
столетия в русском культурном и языковом пространстве произошла „смена
нормативной основы литературного языка“: нормотворческая значимость
письменного языка художественной литературы стала уступать свою функцию
устной речи публичных каналов общенациональной коммуникации. Практически
это означает, что постепенно языковое сообщество стало ориентироваться в своем
представлении о речевых идеалах и эталонах не на образцовый язык русских
писателей, „властителей дум“, как это было в XIX веке и отчасти в первой
половине ХХ столетия, а на звучащую публичную речь средств массовой
информации (СМИ).

Причины такого „культурного переворота“ очевидны. Во-первых, и прежде всего,

это цивилизационные процессы — бурное развитие электронных средств массовой
информации, радио и телевидения, которые несомненно превзошли не только
письменную книжную речь, но и газетно-публицистическую по широте охвата
адресатов, по оперативности распространения информации, моментальности и
текущей актуальности коммуникации, а значит, и по влиянию на массы.

Во-вторых, причиной переориентации культурных эталонов стало демографическое

изменение русскоязычного этноса. К концу ХХ столетия в составе российского
населения стали абсолютно преобладать горожане во втором-третьем поколениях,
резко уменьшилось количество исконно деревенских жителей, сохраняющих
особенности местной речи. Важную роль сыграла и политика всеобщего и

12
обязательного среднего образования. В итоге число носителей нормы
литературного языка (или, во всяком случае, разговорно-литературной речи) среди
всего говорящего по-русски этноса стало определяющим, массовым. Вместе с тем
по целому ряду исторических причин в России на протяжении всего ХХ столетия
существенно сокращался, истончался слой высокообразованных людей,
интеллектуальной элиты, русской интеллигенции, уменьшалось и число (а значит, и
процентное соотношение) основных носителей кодифицированной нормы
литературного языка, строгого языкового стандарта.

В-третьих, причиной культурно-языковой переориентации стало омолаживание

социально и профессионально активной части общества нового времени:
значительную роль в общественной жизни, а следовательно, и в публичной
коммуникации (особенно в электронных СМИ) стала играть молодежь, молодое
поколение со свойственной ему радикальностью вообще и в публичном речевом
поведении в частности. Доминантой общественной жизни молодежи является
естественное стремление к динамичности и экспрессивности. Динамичной и
экспрессивной становится и речь нового поколения.

Наконец, и это, в-четвертых, нельзя не учитывать и влияния фактора резких

социально-политических изменений в стране. Как утверждение советской власти в
1920-х годах, так и ее крах в конце ХХ столетия закономерно сопровождались
резким увеличением в живой речи количества снижающих лексических новаций:
вульгаризмов, жаргонизмов, варваризмов.

В результате всех названных причин и факторов к началу ХХI столетия в русском

(и, надо полагать, не только в русском) культурно-языковом пространстве
произошло серьезное изменение: переориентация идеалов с высокой и элитарной
культуры на массовую, общеэтническую. В языке это отразилось „тектоническим
смещением“ функциональных стилей: резко сузилась, почти исчезла сфера
высокого, патетического, пафосного, ее место занял нейтральный стиль речи, в
свою очередь потесненный экспрессией разговорных и разговорно-сниженных
элементов национального русского языка. Очередная варваризация языка города
— проникновение в него нелитературных единиц, заимствованных, диалектных или
жаргонных (о подобном языковом процессе еще в 1920-е годы писал известный
лингвист Б. А. Ларин), привела и литературный язык, языковой стандарт к
ослаблению строгости, усреднению, а значит, к снижению, понижению его уровня.
Существенно возросло количество проблемных, с точки зрения литературной
13
нормы, фактов языка: вариантов ударений, морфологических форм, дублетных
слов, фразеологических вариаций, многие из которых и представлены в Словаре.

Центральную, эталонную позицию в языковой культуре стала занимать устная

публичная речь средств массовой информации со всем ее жанровым
многообразием: программы радио- и теленовостей, репортажи, комментарии,
беседы, интервью, дискуссии, ролевые игры, сериалы и т. п., т. е.
многофункциональная, динамичная, преимущественно диалогическая, часто
спонтанная, нерегламентированная и почти всегда экспрессивная живая речь, в
которой кроме привычных нейтральных или публицистических слов и оборотов
активно стали использоваться просторечные экспрессивы, жаргонизмы,
неустоявшиеся англо-американские заимствования, вульгаризмы и прочие
субстандартные единицы. Многие из таких „новаций“ устной публичной речи
мгновенно были подхвачены и письменной речью — газетно-журнальной
публицистикой, которая, как известно, также подверглась заметному
стилистическому снижению и экспрессивному окрашиванию.

Не следует, однако, думать, что массовое снижение речевого стандарта —

исключительное следствие объективных социальных и демографических
процессов. Резко возросшая популярность низкого — грубого, комического,
ненормативного — связана и с особым функциональным потенциалом единиц этой
сферы коммуникации, с их особой выразительностью, привлекательностью и
доступностью для самого широкого круга носителей русского языка. Низкие,
бранные и вульгарные языковые средства обладают особыми возможностями
воздействия на адресата, прямого и непосредственного выражения
коммуникативного намерения, негативной эмоциональной оценки и речевой
агрессии. И напротив: обращение к сниженным и часто к нелитературным,
субстандартным единицам позволяет говорящему эффективно снимать
эмоциональное напряжение, «расслабляться», отказываясь в определенных
ситуациях от следования языковым правилам или нормам речевого поведения.
Наконец, область низко-го — это специфическая сфера массового, доступного
всем словотворчества, юмористического самовыражения и языковой игры.

Вполне закономерно, что экспрессивный потенциал сниженных языковых средств

не может игнорироваться устной публичной речью СМИ, через которые во многом и
формируется мыслительный уровень средней языковой личности и общества в
целом. Средства массовой коммуникации являются речевой средой обитания
14
подавляющего большинства носителей современного русского языка, чтение газет
и журналов, просмотр телепередач и общение с Интернетом — часто единственная
сфера речевой деятельности, в которой задаются речевые „эталоны“, „нормы“,
„эстетика“ для массового носителя языка» 24.

Таким образом, язык современной литературы тоже подчинился новейшим

культурным изменениям. С одной стороны, при господствующем в литературе
реализме писателю необходимо отражать современную жизнь во всех ее
проявлениях; постмодернизм с другой стороны провоцирует писателя на поиск
новых возможностей для языковой игры. И в этом поиске многие современнные
писатели (В. Сорокин, В. Ерофеев, Д. Пригов, В. Пелевин) вполне естественно
осваивают закрытые ранее области «сниженных» языковых средств. На примере
творчества В. Пелевина, как наиболее яркого и популярного представителя
русской современной литературы, мы и рассмотрим, как и для чего современный
писатель обращается к табуированному языковому пласту.

Виктор Олегович Пелевин (р. 1962) — московский прозаик, автор нескольких

романов и сборников рассказов. Его писательская карьера целиком приходится на
90-е годы — за несколько лет из начинающего автора авангардной прозы,
известного лишь в узких кругах, он превратился в одного из самых популярных и
читаемых писателей. Его тексты часто переиздаются, активно переводятся за
рубежом: в Англии, в США, в Японии, во многих европейских странах. В 1993 году
Малая Букеровская премия (за лучший сборник рассказов) была присуждена
Пелевину за его первую книгу «Синий фонарь».

И личность, и творчество Пелевина двойственны и парадоксальны: критика до сих

пор не может прийти к однозначному выводу, талант ли писатель или просто
успешный медиа-проект. В своих произведениях он критикует массовую культуру,
будучи при этом ее частью, презирает интеллектуальные моды, сам став идолом
для современного «продвинутого» человека. В определенном смысле Пелевин —
символ современной противоречивой эпохи, совмещающей несовместимое,
смешивающей высокое и низкое, сочетающей массовое и элитарное.

«Свойственный Пелевину особый метафорический стиль, богатство лексики,

осмысление мифологической подоплеки разнообразных явлений культуры, меткая

24 В. В. Химик, «Большой словарь русской разговорной речи». Предисловие. – СПб.: Норинт, 2004. –
стр. 10–13.
15
ирония, свободное сочетание различных культурных контекстов (от „высоких“ до
наиболее маргинальных) сыграли свою роль в романе „Жизнь насекомых“ (1993).
<...> Вокруг произведений Пелевина постоянно вспыхивают споры: одни критики
определяют их как апофеоз бездуховности и масскульта, другие считают писателя
чем-то вроде гуру постмодернистской словесности. <...> Пелевин с одинаковой
легкостью и профессионализмом оперирует различными стилями „высокой“ и
„низкой“ культуры, профессиональными языками и языком бытовым,
повседневным, чурающимся искусности» 25, — пишет литературный критик Сергей
Некрасов.

Александр Генис продолжает и развивает мысли критики о двойственности

Пелевина: «Проза Пелевина строится на неразличении настоящей и придуманной
реальности. Тут действуют необычные правила: раскрывая ложь, мы не
приближаемся к правде, но и умножая ложь, мы не удаляемся от истины.
Сложение и вычитание на равных участвуют в процессе изготовления
вымышленных миров. Рецепт создания таких миражей заключается в том, что
автор варьирует размеры и конструкцию „видоискателя“ — раму того окна, из
которого его герой смотрит на мир. Все главное здесь происходит на
„подоконнике“ — на границе разных миров.

Пелевин — поэт, философ и бытописатель пограничной зоны. Он обживает стыки

между реальностями. В месте их встречи возникают яркие художественные
эффекты, связанные с интерференцией, — одна картина мира, накладываясь на
другую, создает третью, отличную от первых двух»26.

Несомненно, парадоксальность, двойственность стиля В. Пелевина, смешение

высокого и низкого отразились и на подборе речевых средств, с помощью которых
писатель формирует новый эстетический пласт. В третьей главе мы попытаемся
определить и классифицировать авторские цели при употреблении обсценной
лексики.

25 Сергей Некрасов, «Субъективные заметки о прозе Виктора Пелевина». / URL: http://pelevin.nov.ru/

stati/o-nekr/1.html, 23.04.2009

26 Александр Генис, «Поле чудес». Эссе о Викторе Пелевине из цикла «Беседы о новой
словесности». / URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-gen2/1.html, 23.04.2009
16
III. Стилистические функции обсценной лексики в произведениях В. Пелевина

В случаях употребления В. Пелевиным обсценной лексики в текстах можно

выделить два основных типа. Первый из них — реалистический метод, призванный
наиболее полно отразить современную действительность. Среди этих случаев
обсценная лексика наиболее частотна в прямой и несобственно-прямой речи
героев, иногда в проявлениях «имманентного автора», задающего тон взгляда на
описываемую реальность. Обратимся к примерам.

Вот, например, сцена в кафе из произведения «Чапаев и Пустота», автор дает

описание зала как бы глазами героя: «За круглыми столиками сидело по трое-
четверо человек, публика была самая разношерстная, но больше всего было, как
это всегда случается в истории человечества, свинорылых спекулянтов и дорого
одетых блядей» («ЧиП», стр. 32). Слово «бляди» в данном случае описывает
отношение героя и, вероятно, автора, к увиденному, одновременно показывая,
какими лексическими средствами пользуется сам герой в своих размышлениях.

Или пример чисто экспрессивного словоупотребления в монологе Котовского из

«Чапаева и Пустоты»: «Добро по своей природе всепрощающе. Подумайте, всех
этих нынешних палачей раньше ссылали в сибирские села, где они целыми днями
охотились на зайцев и рябчиков. Нет, интеллигент не боится топтать святыни.
Интеллигент боится лишь одного — касаться темы зла и его корней, потому что
справедливо полагает, что здесь его могут сразу выебать телеграфным
столбом» («ЧиП», стр. 186). Образ зрим, понятен и экспрессивен, он выражает и
отношение Котовского к описываемой проблеме, и его интеллектуальные
способности в построении метафор и в создании образов.

В том же тексте есть сцена, где трое «братков» разговаривают о неких

метафизических материях; речь каждого из героев полна жаргона, фени и
просторечий, в ней то и дело проскальзывает мат:

«И вот эта субстанция и сделала мир реальным. С нее вся эта ебаная рыночная
экономика и началась»; « — Бля… Значит, внутри типа сейф, а в этом сейфе
кайф?» («ЧиП», стр. 299—333).

Или другая сцена — персонаж обсуждает по телефону продажу машины: « — Да

где же битая? Где битая? — доносилось из красной пульсирующей темноты. — Две

17
царапины на бампере — это тебе битая? Что? Что? Да ты сам козел! Говно, мудак!
Что? Да пошел ты сам на хуй!» («ЧиП», стр. 244—245).

Интересен момент диалога в психбольнице, пациент Сердюк, разговаривая с

пациентом Марией, говорит ему: «Ты, Мария, — сказал он, — сильно за последнее
время ссучился, вот что. В духовном смысле» («ЧиП», стр. 142). Слово ссучился
здесь выбрано не просто так: Мария — мужчина с ложной личностью женщины, и
фраза получается как минимум двусмысленная: Мария испортился, стал хуже в
духовном смысле, и Мария еще более превратился в суку, стал женщиной. И то и
другое оскорбительно; почти сразу за этими словами между персонажами
происходит драка.

Или диалог Петра с солдатом Барона Юнгерна: «— Вот, — сказал он. — Слушай.
„Мне во сне привиделось, будто конь мой вороной разрезвился, расплясался,
разыгрался подо мной“. А тут вообще мудрость скрыта. Ты человек образованный,
знаешь, наверно, есть в Индии такая древняя книга — Ебанишада» («ЧиП», стр.
285). Солдат, как представитель малообразованной социальной прослойки,
коверкает слово «Упанишады», вставляя в него матерный корень «еб». Здесь
показано и традиционное для просторечий окказиональное словообразование на
основе «недослышанности».

Все эти случаи — наиболее чистые примеры употребления обсценной лексики для
речевой характеристики героя, для придания реалистичности, для выражения
отношения персонажей к происходящему, для придания особой экспрессии.
Именно благодаря «разговорности» в речи персонажей мы понимаем, к какому
социальному слою относится тот или иной герой, делаем выводы о его личных
качествах, об отношении к произносимому. Это классическая для художественного
текста имитация разговорности; употребляя табуированную лексику, Пелевин
просто идет дальше в области дозволенного.

Но не все так просто даже в этих сценах. На смысловом уровне в них проявляется
столкновение, взаимопереплетение высокого и низкого: в сцене с «братками»
обсуждается мироустройство по Аристотелю; телефонный разговор о продаже
машины происходит во время сакрального японского ритуала сеппуку; солдат
говорит о священной индийской книге «Упанишады».

18
Пелевин, как писатель «грани», о которой пишет А. Генис27 , сталкивает,
накладывает друг на друга разные пласты реальности не только в поэтике, не
только в сюжете, но и в стилистике своих произведений. Разговор о самых высоких
вещах самым сниженным языком — вот главный прием Пелевина, касающийся
обсценной лексики. Заведомая сниженность языковых средств и высокая
философская идея создают новый эстетический пласт, полный тончайших,
точнейших оттенков смысла. Это вовсе не попытка выразить сложную и
многогранную идею при помощи простых средств, чтобы каждому была понятна
мысль писателя; это новая «грань», на которой сошлись и лингвистические, и
экстралингвистические факторы, чтобы создать новую эстетику — эстетику
соединения несовместимого, эстетику вызова и нарушения табу, эстетику красоты
некрасивого.

Вот, например, эпизод из произведения «Чапаев и Пустота»:

«Я заметил на борту тачанки эмблему — круг, разделенный волнистой линией на

две части, черную и белую, в каждой из которых помещался маленький кружок
противоположного цвета. Кажется, это был какой-то восточный символ. Рядом
была крупная надпись, грубо намалеванная белой краской:
СИЛА НОЧИ, СИЛА ДНЯ
ОДИНАКОВА ХУЙНЯ.
Наш башкир стегнул лошадей, и тачанка отстала. Мне показалось непостижимым,
что Анна соглашается ездить в экипаже, расписанном такой непотребщиной. А
через миг у меня появилась догадка, сразу же перешедшая в уверенность, что
именно она и написала эти слова на борту ландо» («ЧиП», стр. 261).

Извечная двойственность восточной философской идеи, затем двойственность

женщины, как источника добродетели и источника разврата, и наконец
двойственность самой Анны — девушки, обладающей неземной красотой и и
прямой душой воина — все зашифровано на уровне стилистики: именно чересчур
экспрессивное, выделяющееся слово «хуйня» помогает читателю обратить
внимание на глубину и множественность смыслов, заложенных в этом отрывке.

А вот интересная стихотворная вставка в произведении «Жизнь насекомых»:

27Александр Генис, «Поле чудес». Эссе о Викторе Пелевине из цикла «Беседы о новой
словесности». / URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-gen2/1.html
19
«Так и живешь. Читаешь всякие книги, думаешь о трехметровой яме,
Хоть и без нее понятно, что любая неудача или успех —
Это как если б во сне ты и трое пожарных мерились хуями,
И оказалось бы, что у тебя короче или несколько длинней, чем у всех» («ЖН», стр.
136).

Стихотворение входит в цикл из восьми четверостиший под названием «Памяти

Марка Аврелия». Они написаны на листке, из которого сложен самолетик, упавший
в руки герою. В стихотворениях последовательно раскрывается все та же
буддийская идея о единственной во Вселенной душе, о бессмысленности бытия, о
постижении сущности мира (Пелевин в целом увлечен разнообразными
эзотерическими теориями, и буддизмом — и эти идеи перемещаются у него из
текста в текст). И снова — серьезнейшая философская мысль облечена в
незначительную форму на сюжетном уровне — бумажный самолетик, случайно
попавший в руки герою, и на уровне стилистическом — помимо уничижительного
образа «мериться хуями», обозначающего попытку выяснить, кто «круче», в стихах
встречаются неприличные и сленговые выражения, например, «давать минет».

Интересен случай, когда обсценная лексика проводится через сквозь весь текст,
становится его основной «канвой», как это получилось в «Священной Книге
Оборотня»:

«Самая смешная из моих проблем — мое имя. Она возникает у меня только в
России. Но, поскольку я здесь живу, приходится признать, что это очень реальная
проблема.

Меня зовут А Хули. <...>

Кому-то может показаться, что жить в России и называться А Хули — довольно

грустная судьба. Примерно как жить в Америке и зваться Whatze Phuck. Да, имя
окрашивает мою жизнь в угрюмые тона, и какой-нибудь из внутренних голосов
всегда готов спросить — а хули ты ждала от жизни, А Хули?» («СКО», стр. 7–8).

Матерное выражение «а хули», обозначающее нечто вроде «а, пусть его», или с
вопросительной интонацией, «а что?», превращается в имя главной героини,
священного в китайской культуре существа — лисы-оборотня. И снова —
намеренная десакарализация образа; а также штрих к портрету героини,
подчеркивающий ее буддийское отношение к жизни.

20
Исходя из приведенных примеров можно сделать однозначный вывод: несомненно,
намеренно принижать «высокие материи» — характерная стилевая черта
Пелевина, находящая свое выражение не только на сюжетном уровне, но и на
стилистическом. Хотя наиболее это очевидно именно на сюжетном уровне — в
произведениях Пелевина в канве современной реальности обитают мистические и
сакральные существа — оборотни («Проблемы верволка в средней полосе»,
«Священная Книга Оборотня»), люди-насекомые («Жизнь насекомых»), адепты
шумерских богов («Поколение П»), и даже аватар Будды Анагамы Василий Чапаев.
Пелевин смешивает различные культурные и социальные пласты, и на этом
сниженном, «массовом» уровне подает сложнейшие экзистенциальные мысли и
философские идеи. Каковы причины этой намеренной, ставшей стилевой чертой
десакрализации, доподлинно неизвестно. Это может быть вполне обычный
постмодернистский прием — переработка классики, мифа, своеобразный
метатекст — в гипертрофированном виде; это может быть вызов многолетнему
табу, выражение обиды на советскую «отцензурированную» культуру — в
современном искусстве вообще стало принято осуждать бывший Союз
(произведения В. Сорокина, например). А может, Пелевин, как буддист, просто
знает и хочет показать читателю, что истина может принимать любую форму, и на
самом деле всё — «круг ослепительно яркого света, кроме которого во Вселенной
ничего никогда не было и нет»28.

28 В. Пелевин, «Жизнь насекомых. Избранные произведения». / М.: Эксмо, 2008. — стр. 136
21
Заключение

Подводя итоги данной работы, хотелось бы сказать еще несколько слов о

двойственном отношении общества к произведениям В. Пелевина. Критика в его
отношении по сути разделилась на два лагеря — апологеты Пелевина и его ярые
противники. Упреки противников относятся, конечно, в первую очередь к
выбранным писателем темам и его отношению к этим темам (К. Евлогин29, А.
Немзер30); во вторую очередь Пелевина обвиняют в дилетантизме, в отсутствии
мастерства и таланта (В. Васютина): «Нужно отметить, что Пелевин почти во всех
своих произведениях проявляет интерес к иллюзорности реалий. И поклонники
Пелевина утверждают, что это его стиль! Но если это его стиль, то невозможно не
обратить внимание на бедность его языка. А ведь он закончил Литературный
институт! Даже в школе при написании сочинения ученикам снижали отметку за то,
что два раза кряду употребляется, например, ЧТО или КОТОРЫЙ. А на страницах
пелевинского романа от глагола „быть“ у меня просто стало рябить в глазах» 31.

Безусловно, в работах Пелевина есть языковые недостатки, но это скорее

упущение редакторское, чем авторское — по большому счету, автор вообще не
обязан быть абсолютно грамотным, он обязан заставлять язык служить
проводником писательского ума и фантазии, что Пелевину неплохо удается. И эта
работа, в частности, доказывает, что автор мастерски и подчас совершенно
гениально обращается с языком, и его смелый эскперимент, в частности, на уровне
стилистики, порождает новые эстетические пласты. Талант ли это, или мастерство,
или просто интуитивное обращение с языком — но это именно стиль, что бы там ни
говорили критики.

Также в заключение следует сказать об обсценной лексике в современной

литературе. Благодаря однозначной трактовке обществом обсценной лексики как
низкой, плохой, неприличной из поля зрения большинства читателей выпадает
огромный литературный пласт, практически вся современная литература —
Сорокин, Ерофеев, Лимонов, — в том числе, и Пелевин. И весь этот пласт
отсекается по одной только причине наличия в нем ненормативной лексики,

29 К. Евлогин, «Проклятье писателя П». / http://pelevin.nov.ru/stati/o-evlo/1.html, 09.05.2009

30 А. Немзер, «Как бы типа по жизни. Generation П как зеркало отечественного инфантилизма». /
http://pelevin.nov.ru/stati/o-nemz2/1.html, 09.05.2009
31 В. Васютина, «Галлюцинации Пелевина». / http://pelevin.nov.ru/stati/o-vas/1.html, 09.05.2009
22
отсекается без попыток понять, что стоит за употреблением обсценизмов,
отсекается даже без возможности представить, что за этим могут стоять
эстетические принципы. В разговорах о современной литературе часто можно
услышать мнение, что Пелевин — литература неприличная, и причиной тому
называют именно ее лексические особенности, хотя ненормативное
словоупотребление у Пелевина сведено к самому минимуму.

В данной работе мы постарались в какой-то мере развенчать однобокие

представления общества об обсценной лексике и показать, что даже такой
сниженный языковой пласт может служить эстетическим целям, а также доказать
на одном из уровней текста, на уровне стилистики, что Пелевин вовсе не так прост
и плох, как кажется многим.

23
Список использованной литературы

1. Александр Генис, «Поле чудес. Эссе о Викторе Пелевине из цикла „Беседы о

новой словесности“». / URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-gen2/1.html, 22.04.2009;

2. Сергей Некрасов, «Субъективные заметки о прозе Виктора Пелевина». / URL:

http://pelevin.nov.ru/stati/o-nekr/1.html, 23.04.2009;

3. В. В. Химик, «Большой словарь русской разговорной речи». Предисловие. –

СПб.: Норинт, 2004. – 762 стр.;

4. В. М. Мокиенко, «Русская бранная лексика: цензурное и нецензурное». /

Русистика. — Берлин, 1994, № 1/2. — С. 50-73;

5. З. Кёстер-Тома, «Стандарт, субстандарт, нонстандарт». / Русистика. — Берлин,

1993, № 2. — С. 20;

6. В. И. Жельвис, «Поле брани. Сквернословие как социальная проблема». / М.:

Ладомир, 2001. — 350 стр.;

7. Г. Н. Скляревская, И. Н. Шмелева, «Разговорно-просторечная и областная

лексика в словарях и в современном русском языке (лексикографический
аспект)». «Вопросы исторической лексикологии и лексикографии
восточнославянских языков». / М., 1974. — 321 стр.;

8. Ф. Н. Ильясов, «Мат в три хода (опыт социологического исследования феномена

нецензурной брани)». / Человек. 1990, № 3. — С. 198—204;

9. К. Косцинский, «Ненормативная лексика и словари». / Russian Linguistics, 1980,

№ 4, — С. 363–396;

10. Ю. М. Лотман, «О содержании и структуре понятия „художественная

литература“». / Избранные статьи. Т. 1. — Таллинн, 1992. — С. 205;

11. Ю. И. Левин, «Об обсценных выражениях русского языка». / Russian Linguistics,

1986, № 10. — С. 61–72;

12. А. Плуцер-Сарно, «Большой словарь мата». Т. 1: «Опыт построения справочно-

библиографической базы данных лексических и фразеологических значений
слова „хуй“». / СПб.: Лимбус Пресс, 2001. — 392 стр.;

24
13. О. Б. Сиротинина, «Разговорный стиль». / Стилистический энциклопедический
словарь русского языка под ред. М. Н. Кожиной. — М. : Флинта : Наука, 2006. —
696 стр.;

14. Б. А. Успенский, «Мифологический аспект русской экспрессивной

фразеологии» (статья первая) / Studia Slavica Hungarica. XXIX, Budapest, 1983, —
С. 33–69;

15. Б. А. Успенский, «Мифологический аспект русской экспрессивной

фразеологии» (статья вторая) / Studia Slavica Hungarica. XXXIII/1-4, Budapest,
1987, С. 37-76;

16. Б. А. Успенский, «Религиозно-мифологический аспект русской экспрессивной

фразеологии» / Semiotics and the History of Culture. Ohio, 1988, — С. 197–302;

17. А. В. Чернышев, «Современная советская мифология». / Тверь, 1992. — 80 стр.

25
Источники

1. В. Пелевин, «Священная книга оборотня». / М.: Эксмо, 2004. — 384 стр. — в

тексте работы «СКО»;

2. В. Пелевин, «Жизнь насекомых. Избранные произведения». / М.: Эксмо, 2008. —

288 стр. — в тексте работы «ЖК»;

3. В. Пелевин, «Чапаев и Пустота». / М.: Вагриус, 2004. — 416 стр. — в тексте

работы «ЧиП»;

26