Зангане Л.А. - Волшебник. Набоков и Счастье (Персона) - 2013

УДК 821.
111(73)
ББК 84(7Сое)-44
З27
THE ENCHANTER: NABOKOV AND НAPPINESS

 L A Z
Copyright © 2011 by Lila Azam Zanganeh
Illustrations by Thenjiwe Niki Nkosi
All rights reserved
Перевод с английского А С

Художественное оформление серии А Р

Оформление обложки И К
Издание подготовлено при участии издательства АЗБУКА®
Зангане Л. А.
З27 Волшебник: Набоков и счастье / Пер. с англ. А. Д. Степа-
нова. — М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2013. — 256 с. —
(Персона).
ISBN 978-5-389-04825-6
Владимир Набоков — писатель, чьи произведения давно признаны
шедеврами мировой литературы. Творчество Набокова вызывает не
только восхищение, но и желание разгадать природу его таланта, про-
никнуть в самые сокровенные уголки его творческой лаборатории.
Автор этой книги Лила Азам Зангане предлагает вместе с ней совер-
шить увлекательное путешествие в мир Набокова, посетить знакомые
писателю места, увидеть близких ему людей и заново перечитать
страницы любимых книг, написанных классиком ХХ века.
УДК 821.111(73)
ББК 84(7Сое)-44
ISBN 978-5-389-04825-6
© А. Д. Степанов, перевод, 2013
© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013
Издательство КоЛибри®
Посвящается трем женщинам, которые дали начало моей истории, —
моей бабушке Захре Носратян, которая всегда что-то искала,
моей маме Нилу Гходси Азам Зангане, которая ткала мечту,
Николь Араги, которая одолжила мне свои краски.
...Сейчас я верю восхитительным обещаниям
еще не застывшего, еще вращающегося стиха,
лицо мокро от слез, душа разрывается от сча-
стья, и я знаю, что это счастье — лучшее, что
есть на земле.
В
Н
. ТЯЖЕЛЫЙ ДЫМ
Содержание
Предисловие. Зачем читать эту (или какую-либо другую)

книгу? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 13
ВОЛШЕБНИК
Пролог . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25
Глава I. Cумасбродное счастье мечтателя . . . . . . . . . . . . . . . 27
(В которой писатель умирает, не окончив книгу, а читатель
отправляется на посмертные поиски)
Глава II. Cчастье в светлом пятнышке памяти . . . . . . . . . . 43
(В которой писатель обретает время, а читатель вынимает
зеркало)
Глава III. Cчастье или, по крайней мере, его кусочек . . . . . . . 55
(В которой писатель безумно влюбляется, а читатель ока-
зывается в роли сыщика)
Глава IV. Взрыв счастья . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67
(В которой писатель говорит о единственной реальности,
а читатель становится очень разговорчивым)
Глава V. Краткая история счастья шести безумцев . . . . . . . . 71
(В которой писатель и все остальные безумно влюбляются,
а читатель засыпает)
Глава VI. Счастье переносит через прозрачную бездну . . . . . 93
(В которой писатель теряет все, а читатель отклоняется от
темы)
Глава VII. Счастье против часовой стрелки . . . . . . . . . . . . . .109
(В которой писатель придумывает рай, а читатель немед-
ленно в него попадает)
Глава VIII. Как написать счастье:
практическое руководство . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .117
(В которой писатель самозабвенно пишет, а читатель загля-
дывает ему через плечо)
11
С ОДЕРЖАНИЕ
Глава IX. Мелкие подробности счастья . . . . . . . . . . . . . . . . . .131

(В которой писатель демонстрирует свои литературные
произведения, а читатель проливает на них свет коммента-
риями)
Глава X. Апрельское счастье в Аризоне . . . . . . . . . . . . . . . . . . .143
(В которой писатель открывает для себя ясную, как мечта,
Америку, а читатель получает право на эксклюзивное ин-
тервью)
Глава XI. Естественное и неестественное счастье . . . . . . . .159
(В которой писатель наслаждается волшебством природы,
а читатель пытается ему подражать)
Глава XII. Приключение счастливого читателя . . . . . . . . . . .175
(В которой писатель отступает на задний план, а читатель
смело выступает в его роли)
Глава XIII. Хруст счастья . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .185
(В которой писатель использует искрящиеся слова, а чита-
тель поглощает их одно за другим)
Глава XIV. Счастье в зазеркалье . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .199
(В которой писатель заглядывает за пределы жизни, а чи-
татель подглядывает украдкой)
Глава XV. Частицы счастья . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .211
(В которой писатель открывает тысячу оттенков света, а чи-
татель встречается с ним снова)
Источники . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .217
Благодарности . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .254
Предисловие
Зачем читать эту
(или какую-либо другую) книгу?
Книги и чтение всегда меня пугали. И тем не ме-

нее я собираюсь рассказать историю о нескольких кни-
гах, которые изменили мою судьбу. Приключения,
пережитые благодаря им, были полностью выдуман-
ными — по крайней мере, поначалу. Ради них не при-
шлось отправляться ни в дебри Амазонки, к оторван-
ным от цивилизованного мира племенам индейцев, ни
к древним московитам. Такие путешествия не вызыва-
ют ни боли в ногах, ни несварения в желудке.
Я осталась там, где и была. Восточное побережье
Северной Америки, поздний вечер, я удобно устрои-
лась на мягком диване под лампой с широким абажу-
ром. Еще только начиналась весна, было холодно и
пасмурно. Ночь прокрадывалась в гостиную. Я настрои-
лась внимательно вчитываться в выбранный текст, как
вдруг... Как вдруг возникли первые сложности. Мне
ужасно захотелось спать. Бороться с этим желанием
непросто, и лично я предпочитаю сразу сдаться — чем
раньше, тем лучше.
Подремав немного, я открыла глаза и решила сосре-
доточиться. И вот я уже томно потягиваюсь, подни-
13
В ОЛШЕБНИК
маюсь с дивана, пробую танжерин, хожу туда-сюда по

комнате, что-то разыскивая, притворяюсь, что любу-
юсь красотой первой строчки, а потом неохотно на-
правляюсь назад к дивану. На этот раз мне кажется,
что лучше читать сидя, а не лежа. И тут он появил-
ся — священный страх. Буквы выстроились плотными
угрожающими рядами. Несколько раньше я посмот-
рела, сколько там страниц, в этой книге, и вердикт
оказался недвусмысленным: пятьсот восемьдесят девять.
Ужас!
Мне вспомнилось изречение Гоббса — хотя, вооб-
ще-то, у меня нет привычки цитировать что-то самой
себе: «Если бы я прочитал все, что прочитали другие,
я был бы таким же невеждой, как эти другие». Увы,
Гоббс убедил меня очень ненадолго.
Повертев книгу под названием «Ада» так и этак,
я стала пробираться сквозь странные предложения, на-
печатанные на первой странице. Буквы кое-как соеди-
нились в слова, забрезжило нечто похожее на смысл,
но тут же возникло другое затруднение: абзац в целом
был совершенно нечитабельным. «Долли, единствен-
ное их дитя, родилась в Бра, а в 1840 году, в нежной и
своевольной пятнадцатилетней поре, вышла за генера-
ла Ивана Дурманова, коменданта Юконской фортеции,
мирного сельского барина, владетеля угодий в про-
винции Сѣверныя Территорiи (иначе Severn Tories),
в этом мозаичном протекторате (и поныне любовно
именуемом „русской“ Эстотией), гранобластически и
органически сопряженном с „русской“ же Канадией,
„французская“ Эстотия тож, где под сенью наших звезд
и полос утешаются умеренным климатом не одни лишь
французские, но также баварские и македонские по-
14
Предисловие. Зачем читать эту (или какую-либо другую) книгу?
селяне»1. Боже правый! Что за жуткий лабиринт! Я за-

хлопнула книгу. Однако через несколько секунд укол
совести за совершенную интеллектуальную провин-
ность заставил меня открыть ее снова.
И тут какие-то странные детали и подробности
принялись наперебой заманивать меня, побуждая дви-
гаться дальше... То ночные фиалки в фамильных сос-
новых лесах, то солнечные пятна и расправленные кры-
лья, скользящие в глубине летнего неба, то блистающее
утро дождливого зеленого дня. Я продолжала читать,
стараясь представлять описываемое автором, задержи-
ваясь на нюансах, если не на виражах развертывающей-
ся передо мной, словно водоворот, истории. Стараясь
сохранять спокойствие, я двигалась дальше. Как гово-
рят литераторы, когда читаешь книгу, обязательно на-
до дойти до магической сотой страницы — и тогда
сумеешь проникнуть в мир романа. И я пробиралась
сквозь страницы, добросовестно вчитываясь в каждое
слово, хотя меня и беспокоила мысль о том, сколько
еще предстоит осилить (просто одержимость). Тут я
должна признаться, и вы об этом уже догадываетесь:
я не из тех читателей, которые проглатывают книги од-
ну за другой. Я впадаю в панику от процесса поглоще-
ния предложения за предложением, и я часто обнару-
живаю, что перечитываю каждую строчку по несколь-
1 Набоков В. В. Ада, или Радости страсти: Семейная хрони-
ка // Набоков В. В. Собрание сочинений американского
периода: В 5 т. Т. 4. СПб.: Симпозиум, 2006. С. 13. Далее
цитаты из английских текстов Набокова приводятся по
этому изданию в переводах С. Б. Ильина (кроме «Лолиты»,
переведенной самим Набоковым, а также специально ого-
воренных случаев). Здесь и далее постраничные примеча-
ния сделаны переводчиком.
15
В ОЛШЕБНИК
ку раз, прежде чем переворачиваю страницу или просто

следую дальше.
Любой психиатр, давая вам рекомендации, как со-
хранить психическое здоровье, скажет, что такое при-
стальное и усердное чтение, несомненно, нечто из-
лишнее и бессмысленное. Да зачем это нужно? Вот и
Эмерсон — а он был самым неутомимым читателем
из всех когда-либо живших на земле — наверняка бы
счел столь разборчивого читателя полным дураком.
«Мы слишком вежливы с книгами, — сказал он как-то
раз своему ученику. — Чтобы отыскать несколько зо-
лотых изречений, мы будем без конца переворачивать
страницы и прочтем том в четыреста или пятьсот стра-
ниц». Почему бы тогда не проявить обычную невеж-
ливость и по отношению к этому писателю — Влади-
миру Набокову, автору романов «Лолита», «Ада, или
Радости страсти» и мемуаров «Память, говори»? И ес-
ли уж на то пошло, а почему я вообще должна читать
эту или какую-либо другую книгу? Зачем заставлять
себя бороться с чувством страха перед бесчисленными
непрочитанными страницами, эскадронами слов, ко-
торые в конце концов все равно победят нас, торопя-
щихся их прочесть?
Ответ, по-моему, совершенно ясен и прозрачен. Мы
читаем, чтобы заново заколдовать мир. За это, разу-
меется, приходится платить любому читателю, даже
самому гибкому и податливому. Расшифровывать, с
трудом пробираться туда, где не ступала нога челове-
ка, отмечая свой путь на мудреной карте, полной тем-
ных мест и невиданной флоры и фауны. Но для силь-
ных духом — тех, кто с неослабевающим любопыт-
ством продолжает упорно двигаться вперед, — будет
то и дело открываться великолепная перспектива: зали-
16
тые солнцем ландшафты или блистающие моря, скры-

вающие своих необыкновенных обитателей.
Чтобы начать путешествие, нужно прежде предуга-
дать, какую именно книгу мы действительно должны
или хотим прочесть. В моем случае большую роль сыг-
рала интуиция, а также судьба (о семейной истории я
расскажу чуть позже). У Набокова я ожидала найти
волшебников и демонов. Жуткую магию. Нечто ска-
зочное, «благородных переливчатых созданий со скво-
зистыми когтями и мощно бьющими крыльями». Но
потом последовало нечто подобное влюбленности —
навязчивое ощущение сходства двух несхожих людей.
Так бывает, когда учишь новый язык: все его тонко-
сти кажутся как бы нарочно придуманными уловками.
Читая, человек видит сияющую арку радуги и на какое-
то мгновение замирает, наслаждаясь ее светом, дли-
тельностью явления. Так проникают в самую потаен-
ную суть вещей, в их невидимую структуру: ее можно
разом выявить с помощью слов, дрожания звуков, ре-
зонирующих с тоном самых простых или самых ужас-
ных вещей. Вас преследует чей-то тихий голос, гово-
рящий самое главное.
Ощутить все это — наш единственный шанс стать
тем, кого Набоков называет «соучаствующим и созида-
ющим читателем», то есть в какой-то мере двойником
писателя, наблюдателем, способным замечать мельчай-
шие подробности бытия. В качестве таких читателей
мы все «в известном смысле... низвергаемся к смерти —
с чердака рождения и до плиток погоста — и вместе с
бессмертной Алисой в Стране Чудес дивимся узорам
на проносящейся мимо стене. Эта способность удив-
ляться мелочам — несмотря на грозящую гибель — эти
закоулки души, эти примечания в фолианте жизни —
17
В ОЛШЕБНИК
высшие формы сознания». Романист — бессмертная

Алиса в реальном мире. Его способность восторгаться
и возвращаться, играть со временем, воспринимая од-
номоментно прошлое, настоящее и будущее, уничто-
жает само понятие о нем. В качестве читателей мы мо-
жем поучаствовать в сотворении этого чуда — того,
что отрицает унылый здравый смысл и что тихо по-
смеивается над копеечной логикой линейного време-
ни. Детская способность удивляться пустякам, не за-
мечать серьезного и испытывать радость, «вставая на
сторону иррационального, нелогичного, необъясни-
мого», то есть самого прекрасного.
Чтобы достичь этого, мы можем попробовать для
начала представить себе роман во всех его подробно-
стях и внимательно изучить эту чудесную оптическую
игрушку, с помощью которой открываются образы
внутри образов. Ибо утрата любого образа есть утра-
та возможности быть счастливым. Когда мы перелис-
тываем страницы, мы, возможно, ищем и иное — наш
собственный, нами придуманный и только нам при-
надлежащий мир, он одновременно и присутствует и
отсутствует в том романе, который мы держим в руках.
А потом (и только потом) цвета и очертания окружив-
ших нас новых предметов сольются с реальностью, ли-
шившейся «кавычек, бывших ей вместо когтей». При-
ключение закончится, читатель совершит свой подвиг
воображения.
Вот в чем я увидела природу счастья. Литература —
и Набоков в особенности — оказалась для меня не
учебником, как стать счастливым, а самим пережива-
нием счастья. В. Н., с его лингвистической гениаль-
ностью и трехъязычной грациозностью, пробуждает
18
это чувство больше, чем какой-либо другой писатель

из числа мне известных.
Наверняка кто-нибудь скажет, что негоже быть
счастливым по рецептам Набокова: известно, мол, что
у этого писателя было не все в порядке с моральным и
сексуальным здоровьем. Но я убеждена — он великий
писатель счастья. И под счастьем я имею в виду не
чувство притупляющего разум благополучия и доволь-
ства собой (разве не одни только коровы довольны
жизнью в этом смысле). Счастье по Набокову — это
уникальный способ видеть, восхищаться и понимать.
Другими словами, улавливать (как ловят сачком бабо-
чек) летящие к нам частицы света. Отсюда его пони-
мание искусства как любопытства и восторга. Это ис-
кусство, которое ведет нас к полной ясности сознания.
Даже в темноте и смерти, говорит нам Набоков, вещи
дрожат искрящейся красотой. Свет можно найти по-
всюду. Смысл заключается не в том, чтобы лишь бла-
женно умиляться. Смысл в том, чтобы улавливать свет
сквозь призму языка и самого утонченного знания.
Такое знание в n-й степени содержит в себе «совер-
шенное счастье». Только вооруженные им, мы можем
претворить то, что кажется частью повседневности,
быта, в неповторимые сюрпризы, вещи, изготовлен-
ные с небывалым умом и невероятным мастерством.
К счастью, в набоковском пейзаже многое на первый
взгляд неразличимо, и читателю приходится постоян-
но вглядываться в него, как в окуляр микроскопа.
Наверное, надо добавить, что быть великим писа-
телем счастья не значит рассказывать счастливые исто-
рии, где действуют картонные герои. Та глубокая ра-
дость, которую принесли мне «Лолита» и «Ада», име-
ла своим источником самые разные вещи. Она была
19
В ОЛШЕБНИК
связана прежде всего с опытом существования на краю,

испытания пределов (почти в математическом смыс-
ле — как открытости бесконечности), и он, в свою
очередь, исполнен исключительной поэзии. Эта поэ-
зия есть не что иное, как то, что Набоков называл на
своем родном языке словом «блаженство». Но тут, как
всегда у В. Н., скрывается парадокс: блаженство — не
род экстаза. На набоковских страницах экстаз скрыт в
необычайных рассказах о неистовом желании, веду-
щем к поступкам почти глупым, совершаемым без мыс-
ли о последствиях. Таким образом, блаженство не ли-
шено эгоизма и жестокости. Иногда блаженство даже
оказывается «как бы за пределом счастья», в области
неземного опьянения, и тогда сказанные слова будто
принадлежат какой-то иной, нечеловеческой чувстви-
тельности. Слова соединяются с таким ошеломляющим
артистизмом, с такой страстью, что думаешь: это ска-
зано на каком-то незнакомом языке.
Когда я начала обдумывать эту книгу, мне казалось,
что надо писать о счастье. Как читатель, я предполага-
ла прилежно изучать, обдумывать, сочинять. Но едва я
приступила к написанию, мельчайшие детали набоков-
ской вселенной стали притягиваться словно магни-
том к эпизодам моей собственной жизни — истин-
ной или, может быть, воображаемой. То, что мне пре-
жде никогда не удавалось объяснить, или то, чего я
совсем не замечала, вдруг само вышло на поверхность.
Я старалась подбирать правильные слова и играть с
ними, пока их мелодия не совпадет полностью с тем
образом, который я себе представляла. И по мере того
как я продвигалась вперед, что-то менялось в моем
взгляде на мир и в моих способностях рассказчика.
Реальное, биографическое «я» — тот, кто пишет здесь
20
и сейчас, — постепенно растворялось, уступая место

куда более нереальному «я», которое смотрит и фанта-
зирует сквозь набоковскую оптику. Единство шрифта,
формы, нарративных линий сменилось новой, изви-
листой логикой. Подлинная история экстатичного пи-
сателя смешалась с историей зеркально симметричных
ему фантазий помешанного читателя. Вспышки набо-
ковских воспоминаний получили новую, свежую окрас-
ку; фрагменты его историй вызвали в памяти другие,
нерассказанные истории; фразы влекли за собой даль-
ние прерывистые отклики, подобные эхо. Снова и
снова я вспоминала короткий рассказ, который В. Н.
опубликовал в свой берлинский период. Там говори-
лось о молодом русском поэте: хоть он и знает, что его
юношеские стихотворения банальны, тем не менее ис-
пытывает неимоверное счастье от робких всполохов
процесса творчества.
«Волшебник» — это отчет о приключении. Каждая

глава, как видно из содержания и предваряющей текст
карты, представляет какую-то одну грань счастья. Кни-
га предлагает пятнадцать напоминающих «Алису в
Стране Чудес» вариаций, прогулок по тропинкам, у
которых иногда сходятся концы и начала, а продвиже-
ние вперед оказывается всего лишь отражением в зер-
кале.
«Я, Владимир Набоков, приветствую тебя, жизнь!»
Пролог
А
1971
, Ш
,
-
но-синее утро. Поднявшись во время охоты
на бабочек на вершину горы, Владимир На-
боков, загорелый, спокойный, с сачком в ру-
ке, сказал своему сыну Дмитрию, что он сделал в жиз-
ни все, о чем мечтал, и теперь чувствует себя в высшей
степени счастливым. Я люблю представлять его имен-
но в этот момент, на горном пике, восклицающим,
как его Ван Вин: «Я, Владимир Набоков, приветствую
тебя, жизнь!»
Тогда же Дмитрий сделал фотографию: его семиде-
сятидвухлетний отец стоит на вершине Ла-Видеманет
(7000 футов над уровнем моря), чуть ссутулившись, в
белой кепке, легкой бежевой куртке, темных бермудах,
туристских ботинках и белых шерстяных носках, и
всматривается в даль. В руках у него коробочка из-под
пластырей «бэнд-эйд» — в течение многих десятиле-
тий он складывал в такие пойманных бабочек. За ним
видны альпийские луга и сосновые рощи. Он вгляды-
вается в горизонт, вероятно пытаясь различить кро-
шечные детали близлежащего городка Ружмон, а сол-
25
В ОЛШЕБНИК
нечные блики тем временем играют на его лбу и ле-

вой щеке.
Таким я его вижу: отдыхающим в безмятежном спо-
койствии под необыкновенно ясным небесным сво-
дом. Подобно своему русскому псевдониму — Сирин,
он кажется недоступной райской птицей.
Глава I
Сумасбродное счастье
мечтателя
(В которой писатель умирает, не окончив книгу,
а читатель отправляется на посмертные поиски)
И всегда луч луны навевает мне сны...
Н

2 ¡ 1977
. М
было в то время десять месяцев. Нас разде-
ляло всего четыреста миль. Начало, конеч-
но, не очень обнадеживающее. Он так ни-
когда и не узнает о моем крохотном существовании.
За четыре месяца до моего рождения Набоков по-
чувствовал приближение смерти. Ему только что ис-
полнилось семьдесят семь лет. 24 апреля 1976 года он
записал в своем дневнике: «В час ночи был разбужен
от краткого сна ужасной тревогой типа „это оно“.
Осторожно закричал, надеясь разбудить Веру в сосед-
ней комнате, но не сумел (потому что чувствовал себя
вполне нормально)».
Он всегда плохо спал по ночам, но когда годы ста-
ли брать свое, то даже сильнодействующие лекарства
не успокаивали его призраков. Бóльшую часть ночи он
мучился без сна, и перед его глазами кружились вы-
званные его воображением образы. Таблетки менялись
на все более мощные, и В. Н. даже начал видеть злове-
щие галлюцинации и был вынужден разом отказаться
от всех этих ложных средств. Но хуже всего для него
было тиканье часов ночью — медленно ползущее впе-
ред время.
29
В ОЛШЕБНИК
Предыдущим летом, точнее, июльским утром

1975 года Набоков поскользнулся и упал — впервые
за все годы ловли бабочек в Альпах. Он скатился по
склону метров на пятьдесят и потерял при этом свой
сачок, который зацепился за еловую ветку. Пытаясь
осторожно к нему подобраться, Набоков снова по-
скользнулся и на этот раз оказался не в силах поднять-
ся на ноги. Как это не раз бывало с В. Н. в абсурдных
ситуациях, с ним случился неудержимый приступ хохо-
та, столь громкий, что пассажиры фуникулера, линия
которого проходила прямо над местом падения, реши-
ли: пожилой господин просто отдыхает, лежа на земле,
и радуется солнечному дню. Только когда вагон во вто-
рой раз проезжал мимо, кондуктор заподозрил нелад-
ное и вызвал помощь. К тому времени с момента паде-
ния прошло уже два с половиной часа. Сам Набоков
пострадал несильно, и только сачок его так и остался
висеть на ели — «подобно Овидиевой лире», как запи-
сал он позднее. Однако именно тогда разомкнулась не-
видимая трещина. В. Н., всегда боровшийся с заключе-
нием во времени с помощью памяти, теперь чувство-
вал, что время берет над ним верх. И это было «ужасное
потрясение», писал он.
В ту осень из-за опухоли простаты он согласился
на операцию под общим наркозом — по отношению
к нему, писателю, выше всего ценившему ясность со-
знания, это было насмешкой судьбы: унижение усып-
лением чувств эфиром напоминало краткую репети-
цию смерти. Бессонница становилась хронической,
что приводило В. Н. в ранее несвойственное ему по-
стоянное возбуждение. Не в силах долго пребывать в
лимбе для выздоравливающих, не слушая докторов, он
вернулся к своему неоконченному роману «Лаура и ее
30
Глава I. Сумасбродное счастье мечтателя
оригинал: умирать весело», который записывал на биб-

лиотечные карточки. Такими карточками — три на
пять дюймов — он пользовался в работе на протяже-
нии вот уже нескольких десятилетий. Примерно год
назад он почувствовал первую пульсацию нового про-
изведения: «Вдохновение. Сияющая бессонница. Аро-
мат и снега возлюбленных альпийских склонов. Роман
без я, без он, но с рассказчиком, скользящим глазом,
подразумеваемым повсюду».
В апреле 1976 года в «Палас-отеле» Монтрё Вера
и Владимир весело подняли бокалы, отмечая 77-летие
В. Н. До сих пор Набоков каждый вечер прибавлял к
пачке пять-шесть новых исписанных карточек, однако
затем пошли частые паузы. Вскоре он неудачно упал,
ударился головой, и ему стало трудно ходить: он стра-
дал от ужасных болей в спине, периодически подни-
малась температура. Досаждала некая загадочная ин-
фекция, то и дело отправлявшая его в разные швейцар-
ские клиники. Там он проводил время в чтении: изучил
новое руководство по лепидоптерологии под назва-
нием «Бабочки Северной Америки», а также примеча-
тельный своей буквальностью перевод Дантова «Ада».
Но по большей части В. Н., как обычно, прокручивал
про себя тот роман, который, светясь, как цветное стек-
ло, представлялся в его сознании: неоконченный «Ори-
гинал Лауры». Почти каждое утро в состоянии, близ-
ком к трансу, он читал и правил этот текст. Так было и
с другими его романами: еще до начала письма он ви-
дел текст как кинофильм, который нужно только пере-
нести на пока что безупречно чистые каталожные кар-
точки. Лежа в одиночестве в больничной палате, В. Н.
даже зачитывал текст вслух, обращаясь, как потом сам
признавался, к «маленькой грезовой аудитории в об-
31
В ОЛШЕБНИК
несенном стеной саду. Моя аудитория состояла из

павлинов, голубей, моих давно умерших родителей,
двух кипарисов, нескольких юных сиделок, сгрудив-
шихся вокруг, и семейного врача, такого старого, что
он стал почти что невидим».
В конце июля Набоков начал поправляться, однако
он уже понимал: этим летом, впервые почти за два-
дцать лет, ему придется обойтись без охоты на бабочек.
В конце сентября, уже вернувшись в отель, он почув-
ствовал себя совсем ослабевшим. Он признавался же-
не, что больницы ему не по нраву, и «только потому,
что тебя там нет. Я бы ничего не имел против боль-
ничного пребывания, если б мог взять тебя, посадить
в нагрудный карман и забрать с собой». Но даже при-
сутствие Веры не помогало: после долгих месяцев бо-
лезни его одолевала ужасная слабость. «Лаура» была
Lisandra Cormion,
открытая Набоковым во время счастливой летней охоты
32
практически завершена в его воображении, но В. Н.

оказался, к его полному смятению, слишком обесси-
лен, чтобы ее записать. Когда пронырливый репортер
спросил его, как он питается, В. Н. ответил с иронией:
«Мой творческий распорядок более замысловат, но
два часа размышлений, между двумя и четырьмя часа-
ми ночи, когда действие первой снотворной таблетки
иссякает, а второй — еще не начинается, и короткий
период работы в середине дня — вот все, что нужно
моему новому роману». В феврале 1977 года он объ-
явил, что, как только дела пойдут на лад, он отправится
на свой любимый американский Запад. Весной он все
еще страстно мечтал о поездке в Израиль, где собирал-
ся заняться наконец ближневосточными бабочками
(за десять лет до того он говорил: «Я собираюсь еще
половить бабочек... в Перу или Иране, прежде чем
окончательно окуклиться»). Но его походка, еще два
лета назад такая энергичная, уже стала стариковской.
Кроме того, он изнемогал под тяжестью взваленной
на себя изнурительной литературной работы: редак-
тировал несовершенные переводы старых романов и
пытался придать осязаемую форму «Лауре». Друзей
приводил в растерянность вид тающего на глазах На-
бокова. Однако Вера сохраняла, по крайней мере на
глазах у других, прежнюю невозмутимость.
Вскоре В. Н., похоже, немного воспрянул духом,
но в марте 1977 года в его дневнике появляется новая
зловещая запись: «Все начинается заново...» Два месяца
спустя он все еще засиживался за письменным столом,
самозабвенно трудясь над «Лаурой», все еще устраи-
вал розыгрыши своим любимым гостям. Но уже 18 мая
им сделана неразборчивая запись: «Легкий бред, темп.
37,5. Возможно ли, что все начинается заново?» Ему
33
В ОЛШЕБНИК
никак не удавалось сосредоточиться, и одним несчаст-

ным вечером он — великий «лексикоман» — впервые
в жизни проиграл сестре Елене партию в русский
скрабл. Спустя некоторое время начался сильный жар,
и Набоков был госпитализирован в больницу в Ло-
занне. Там Вера строго сказала заблуждавшемуся док-
тору, который уверенно заявил, что пациент поправ-
ляется: нет, она видит, он умирает.
По воспоминаниям Дмитрия, в один из этих по-
следних дней отец тихо сказал ему, что гордится сы-
ном, который едет в Мюнхен дебютировать в оперной
постановке. Часы, проведенные в Мюнхене, потом ка-
зались Дмитрию счастливее, чем предстоявшие в буду-
щем, — просто потому, что «отец все еще был жив».
Но, вернувшись, он увидел тень обреченности в от-
цовском взгляде. «Временами можно было заметить, —
писал Дмитрий впоследствии, — как тяжело он стра-
дал от мысли, что оказался внезапно оторван от жиз-
ни, каждая подробность которой его радовала, и от
творческого процесса, который был в самом разгаре».
Вера заметила в разговоре с мужем: со смертью все
не кончается, и В. Н. согласился — как всю жизнь при-
знавался в этом в подтекстах своих романов. В один
из вечеров, которые им еще суждено было провести
вместе, Дмитрия поразили слезы в глазах отца, когда
он поцеловал В. Н. в лоб. Сын тихо спросил, в чем де-
ло, и В. Н. ответил, что «некоторые бабочки уже пор-
хают», по его глазам было видно: он не верит, что ко-
гда-либо увидит их снова.
Через несколько дней его дыхание стало совсем
слабым и прерывистым. Был светлый летний вечер.
Жена и сын сидели рядом и смотрели на В. Н., чув-
ствуя, что он до последней секунды ощущает их при-
34
сутствие. В субботу, 2 июля 1977 года, в десять минут

седьмого, Набоков трижды простонал — звук каждо-
го последующего стона был тише предыдущего — и
умер. Когда Дмитрий тем же вечером вез мать назад в
Монтрё на своей темно-синей спортивной машине,
Вера тихо предложила: «Давай наймем самолет и ра-
зобьемся!»
Безоблачным летним днем тело Набокова было кре-
мировано. А следующим вечером Вера и Дмитрий од-
ни стояли у могилы, в которую закопали урну с пра-
хом на кладбище Кларенс, под сенью замка Шателяр.
На том же кладбище похоронена и двоюродная бабка
Набокова, Прасковья-Александра Набокова, урожден-
ная Толстая. Словно принося посмертную дань набо-
ковской страсти к причудливым переплетениям судеб,
фамилии Толстого и Набокова оказались высечены на
памятниках одного и того же швейцарского кладбища.
Набоков не закончил «Лауру и ее оригинал» и, как
некогда Вергилий, потребовал, чтобы незавершенная
рукопись была уничтожена до последнего клочка. Од-
нако, подобно душеприказчикам Вергилия, Вера не
сумела найти в себе сил сжечь его слова. Дмитрий же,
посетив комнату отца в «Палас-отеле» вскоре после его
смерти, рассказал только следующее: «Существует еще
одна, особая, коробка, содержащая значительную часть
захватывающе оригинальной „Лауры и ее оригинала“,
которая могла стать лучшим произведением отца, са-
мым чистым и концентрированным выражением его
дара». Фрагментам «Лауры» предстояло еще тридцать
лет — до 2008 года, когда Дмитрий решится на публи-
кацию, — пролежать в сейфе швейцарского банка, а ее
немногим тайным читателям клясться, что они не раз-
гласят ее содержания.
35
В ОЛШЕБНИК
После смерти Набокова прошло тридцать три года,

и немалую часть этого времени я провела, поглощая
одну за другой его книги, выполняя тайные задания
по части литературного сыска, занимаясь самостоя-
тельным изучением русского языка (так и оставшегося
весьма неважным) и делая множество других вещей,
которые постараюсь вплести в это повествование.
И вот бледным утром позднего лета я смотрю на
Женевское озеро с одного из холмов, окружающих
Монтрё. Я приехала в Швейцарию, чтобы встретиться
с Дмитрием и побывать на кладбище Кларенс, где по-
коится смешанный воедино прах Владимира и Веры.
Потом Дмитрий расскажет мне, что, когда его мать
умерла, могильщики никак не могли разыскать отцов-
скую урну: «Они были прямо-таки цитатой из Шекс-
пира». Ближе к вечеру урна была наконец выкопана.
Две пригоршни праха — скромная музыкальная кода
их брака, продолжавшегося пятьдесят два года, уже за
финишной чертой времени.
«Не знаю, отмечал ли уже кто-либо, что главная
характеристика жизни — это отъединенность?» Я за-
хожу на кладбище, пытаясь побороть свой страх. Стоя
перед его стеной, я представляла Кларенс похожим на
Пер-Лашез, где Оскар Уайльд, Марсель Пруст, Джим
Моррисон и сотни других лежат в строго пронумеро-
ванных могилах, где схемы с перекрестьями дорожек
вывешены у входа, где раздражительные охранники
бдят денно и нощно и где бросаются в глаза надписи,
вырезанные на деревьях преданными поклонниками
покойных.
36
На кладбище Кларенс нет ничего подобного. «Не

облекай нас тонкая пленка плоти, мы бы погибли.
Человек существует, лишь пока он отделен от своего
окружения». Множество могильных плит на земле —
повсюду, куда ни посмотришь. Высокие деревья при-
ветствуют меня сдержанными утренними вздохами;
бледным пятном виднеется впереди безлюдная цер-
ковь, а башня замка кажется просто нарисованной на
заднике сцены. Подобно потерявшейся в страшном ла-
биринте Алисе, я думаю, что зря проделала весь этот
путь: мой поезд отходит уже через два часа и мне ни
за что не отыскать его. Без всякого воодушевления я
бормочу слова молитвы. Вдали мелко трепещет пара
птичьих крыльев. «Череп — это шлем космического
скитальца. Сиди внутри, иначе погибнешь». Небо про-
ясняется, на нем возникает бирюзовая полоса. Я раз-
личаю изгиб холма. Омытые солнцем могильные пли-
ты бесшумно сияют в холоде раннего сентябрьского
утра. Я оборачиваюсь и смотрю на переливчатую ширь
Женевского озера, на его изящно вырезанный берег,
глядящий на другой берег, который теряется где-то
вдали, у горизонта. Затем, быстро сфокусировавшись
на ближайшем будущем, я направляюсь к церкви и рас-
положенному возле нее сараю. «Эй! Есть тут кто жи-
вой?» «Смерть — разоблачение, смерть — причаще-
ние». Совсем расстроенная, я поворачиваю направо, к
крематорию, и обхожу его, надеясь увидеть хоть чье-
нибудь благосклонное лицо. Но никого нет. Кладби-
ще пусто.
Бреду дальше, мимо множества мраморных плит.
Я совсем рядом с ним, но чувствую, что достичь цели
мне не суждено. «Слиться с ландшафтом — дело, мо-
37
В ОЛШЕБНИК
жет быть, и приятное, однако тут-то и конец неж-

ному эго». И вдруг совершенно неожиданно справа от
себя вижу серо-голубой памятник, похожий на мно-
гие другие. («Какова же, — проносится у меня в голове
мысль, — математическая вероятность того, что я мог-
ла пройти мимо столь малозаметной могилы, затерян-
ной среди тысяч других?»)
На простом параллелепипеде я вижу надпись:
VLADIMIR NABOKOV
ÉCRIVAIN 1899–1977
И сразу под ней:

VÉRA NABOKOV
1902–1991
Я склоняюсь и кладу руку на крапчатый мрамор.

Я думаю о его руке, писавшей «Дар» в берлинской квар-
тире в 1930-е годы. Думаю о сумеречных бабочках-
бражниках, которых он любил ловить на приманку из
коричневого сахара и рома пьянящими августовскими
ночами в Америке, и о радости, охватывавшей его, ко-
гда он, зажав бабочку между большим и указательным
пальцем, рассматривал ее покрытые узкими полоска-
ми крылья. Есть что-то притягательное в этом кладби-
ще, словно здесь постоянно звучит какая-то потусто-
ронняя, призывная и в то же время безмятежно-спо-
койная нота. «Не облекай нас тонкая пленка плоти...»
Очень медленно, назойливо, как пульсирующая мело-
дия, перемешанная с образами снов, слова Набокова
кружатся и кружатся в моем сознании.
38
За несколько дней до посещения кладбища я дей-

ствительно видела сон, и в нем был он. В. Н. находил-
ся так близко, что я могла бы коснуться его. Он смот-
рел мне в лицо. Его черты были составлены из бесчис-
ленных фотографий, которые я разглядывала годами.
Вот он стоит прямо передо мной, и его глаза наполне-
ны озорным блеском. По-видимому, он долго бродил
по горному лугу, покрытому гигантскими цветами.
В руках у него огромный нелепый сачок. Картинка
черно-белая. Набоков ничего не говорит, но его лицо
излучает такую доброту и такую любознательность, что
сновидцу поневоле передается ощущение необыкно-
венного счастья.
Тем же вечером я была в гостях у Дмитрия. Мы ели
грушевый пирог (кухарка Мадлен словно вышла к нам
через черный ход усадьбы Ардис из «Ады»), а в конце
долгого разговора я, не без опасения показаться смеш-
ной или рассердить моего собеседника, поделилась с
сыном Набокова своим сном. Я приступала к рассказу
осторожно, в полной готовности к тому, что его рас-
сердят мои навязчивые фантазии или он найдет сон
просто глупым. Каково же было мое удивление, когда
я увидела, что Дмитрий тронут и даже польщен этим
рассказом. Его отец теперь совершает прогулки по чу-
жим снам. Мне показалось, что на светло-голубых гла-
зах Дмитрия навернулись слезы. Когда при нашей пер-
вой встрече он распахнул дверь своего дома в Монтрё,
я поразилась сходству между отцом и сыном. Теперь я
понимаю, что, хотя он и сам приближается к возрасту,
в котором жизнь его отца стала клониться к закату, для
него по-прежнему невыносима мысль, что отца нет в
живых. «Когда я замечаю что-то необычное, — писал
Дмитрий, — то первым рефлексивным желанием ста-
39
В ОЛШЕБНИК
новится отнести это отцу для одобрения, как я прино-

сил ему отшлифованные морем камешки в детстве на
пляже Ривьеры. И лишь долю секунды спустя я чув-
ствую укол боли и осознаю, что его больше нет. По-
нравились бы ему мои маленькие приношения?» Не-
ожиданные переклички, секреты, которые скрывают
хитрые пальцы судьбы: римская пьяцца под названи-
ем МАРГАНА, скрывающая в себе «АНАГРАМ(му)»,
похожая на клык швейцарская гора, именуемая Зуб
Фавра — в честь старого швейцарца-дантиста, лечив-
шего Набокова в Массачусетсе, или вот этот полураз-
валившийся зеленый грузовичок, щеголяющий подо-
зрительной надписью «Зубной транспорт». И мне то-
же временами кажется, что я смотрю на мир глазами
Набокова. Вот крадется черный кот, напоминая о мос-
ковских Патриарших прудах. А эти четыре любую-
щиеся видами туристки своими выдающимися задами
невольно вызывают в памяти «Девушек из Авиньона»
Пикассо. А вот мое собственное искаженное отраже-
ние в темных стеклах очков в красной оправе на носу
у ребенка.
Таким я вижу В. Н.
Глава II
Счастье
в светлом пятнышке памяти
(В которой писатель обретает время,
а читатель вынимает зеркало)
Н

¦

¦ §
не взрыв смеха, но вздох:
Колыбель
качается
над бездной,
и здравый смысл
говорит нам,
что жизнь —
только щель
слабого света
между двумя вечностями
тьмы...
В потаенных глубинах памяти возникает пятныш-
ко света.
Конец лета 1903 года. Владимиру четыре года. Он
идет по аллее, обсаженной молодыми дубками, в име-
нии Набоковых, неподалеку от Санкт-Петербурга, в
Выре. Ковер зеленой травы расстилается перед его гла-
зами. Ребенок крепко уцепился обеими ручонками за
сильные руки родителей. Через лазейку во времени
можно спрятаться в складке вечности, где отец, мать
45
В ОЛШЕБНИК
и сын остаются единым, пусть и нереальным, суще-

ством. И тут сын вдруг осознает, что отцу тридцать
три года, а матери двадцать семь лет и что они не еди-
ны ни вдвоем, ни втроем.
Возможно, именно на этот медлительно-бесконеч-
ный день поздним летом в России пришелся день рож-
дения его матери. В. Н. вспоминал густоту солнечно-
го света, слоистый рисунок листвы. «Я вдруг ощутил
себя погруженным в сияющую и подвижную среду,
а именно в чистую стихию времени. Стихию эту де-
лишь — как делят яркую морскую воду радостные ку-
пальщики — с существами, отличными от тебя, но со-
единенными с тобою общим током времени...» Так он
писал полстолетия спустя в автобиографии «Память,
говори».
Бледное пламя времени теперь двигало вперед тя-
жесть мира, бросало отсветы на молчаливые вещи, рас-
пахивало настежь слуховое окно сознания. «И вправду,
глядя туда с моей теперешней далекой, уединенной,
почти необитаемой гряды времени, я вижу свое крохот-
ное „я“ празднующим в этот августовский день 1903 го-
да зарождение чувственной жизни». Время возвестило
о начале работы сознания, перевернуло песочные ча-
сы восприятия. Время в этот момент и было сознани-
ем. Неведомый дар расширился до человека «в ночи
небытия».
Вечера в Выре. Почитав сыну книгу при свете све-

чей (в Выре, как и в Ардис-холле из «Ады», нарочно
избегали электрического освещения), мать мягко дает
понять, что уже пора отправляться наверх. Маленький
Володя боится засыпать и старается оттянуть решитель-
ный миг как можно дальше. Послонявшись по дому,
46
Глава II. Счастье в светлом пятнышке памяти
он наконец неохотно направляется в спальню. И вот

начинается ритуал во вкусе Пруста. Мать берет малы-
ша за руку и приговаривает, помогая: «Step (ступень-
ка), step, step...» — чтобы он мог подниматься по чу-
гунной лестнице с закрытыми глазами. «...„Step, step,
no step“1, и я спотыкался, и ты смеялась...» — вспом-
нит он в письме к ней пятнадцать лет спустя. Ухватив-
шись, как за надежный якорь, за материнскую руку,
этот человечек, ростом не больше метра, погружен
в созерцание сияющих частиц, которые отсрочивали
ночь еще хоть на одну секунду.
Следуя набоковскому указанию, что литература на-
чинается не при первом, а при втором, метафориче-
ском, прочтении («Пусть это покажется странным, —
писал он, — но книгу вообще нельзя читать — ее
можно только перечитывать»), я часто с необыкновен-
ной ясностью представляю себе Выру. Эта ясность ис-
ходит — и, наверное, по сути своей должна исхо-
дить — от слов, написанных на странице...
Но кто же я такая?
Начну с того, что я родилась, когда заканчивался пе-
риод длиной в 2500 лет, накануне переворота, которо-
му было суждено изменить, по крайней мере на мой
взгляд, весь ход истории. Я избавлю вас от подробно-
стей, касающихся моего раннего детства, но нужно
сказать вот что: я выросла в семье, вынужденно поки-
нувшей свою башню из слоновой кости. «Давным-дав-
но... Тогда... В то время... Ах, какое было время!» — та-
кие присказки постоянно звучали над моей колыбелью.
Тут надо еще добавить: глубокое отвращение к поли-
1 «Ступенька, ступенька, ступеньки нет» (англ.).
47
В ОЛШЕБНИК
тике, которое я искренне разделяю с В. Н., мешает

мне пуститься в более пространные рассуждения о гео-
графических катастрофах. Достаточно сказать, что в
первые дни беспорядков по политическим мотивам
был убит мой дядя. Скоропостижно скончалась бабуш-
ка. Мою мать, ожидавшую последнего рейса на вылет
из страны в охваченном паническим страхом аэро-
порту, пригласили в самолет последней из длинного
списка ожидавших. Той же ночью граница была закры-
та, и, сидя в набиравшем высоту лайнере, она видела,
как ее страна безмолвно исчезает из поля зрения. Мы с
отцом в это время по случайности оказались за рубе-
жом, и вернуться нам было уже не суждено.
Нам повезло, нам удалось выжить, но мир стал ту-
склым и туманным. Катастрофа случилась, когда мне
исполнилось чуть больше года. И хотя, честное слово,
я не пессимистка и не параноик, взрослея, я год от го-
да все лучше понимала тайный замысел своей судьбы:
какое бы дело я ни начинала, это начало предвещало
конец чего-то более важного и значительного. Места,
которые я посещала, университеты, в которых училась,
самые разные люди, с которыми сталкивалась, — все
они казались мне отмеченными печатью упадка, ожи-
дающего их забвения; золотой век остался в прошлом,
я его пропустила. Если существуют особые узоры су-
деб — а разглядеть такие замысловатые знаки, как мы
еще убедимся, было очень важно для В. Н., — то мой
начинался с конца.
Можно ли в таком случае назвать мое увлечение
Набоковым следствием ностальгии? Или особого чув-
ства утраты, оставшегося от давней катастрофы? Зна-
чит, я расслышала голос писателя, вынужденного
48
покинуть родину и родной язык, — голос, зовущий

в свой мир?
В годы ранней юности мне повезло прочесть три
совершенно удивительных текста. Три книги, то и де-
ло попадавшиеся мне на темно-красной парче мате-
ринского кресла: «Память, говори», «Ада, или Радо-
сти страсти»; «Лолита. Исповедь светлокожего вдов-
ца». Мама не могла уснуть по ночам и читала, чтобы
прогнать тоску.
— Тебе нравится эта книга? — спросила я однаж-
ды, заинтересовавшись изображением голой девочки-
подростка на обложке «Ады».
— Это один из самых блестящих романов, кото-
рые мне довелось прочитать.
Такой ответ вызвал во мне неимоверное любопыт-
ство, удовлетворить его мешало только мое незнание
английского. Я, разумеется, сумела достать роман в
переводе, но первые страницы оказались совершенно
непролазными. Пришлось набраться терпения и ждать
много лет. Но и во время этой паузы мама иногда за-
читывала и переводила мне фрагменты из книги «Па-
мять, говори», до сердечной боли напоминавшие ей
собственное детство. Леса из голубых елей на берегу
озера, восхитительные летние дни в деревне, ее бабуш-
ка и дедушка, которые неоднократно посещали Рос-
сию в начале ХХ века, в ином мире, казавшемся ей те-
перь настолько же далеким и таинственным, насколь-
ко нереален он всегда был для меня.
Когда пришел мой черед читать В. Н., ностальгия
уже немного отступила: мама страдала ею больше, чем
я. Мое восприятие было настроено на волну чистей-
шего волшебства, исходившего от этой прозы. Набо-
ковские строчки запели для меня на языках, звучав-
49
В ОЛШЕБНИК
ших как родные. Медленно, словно во сне, я одолевала

его книги — на расшифровку каждой уходили недели
и месяцы, — и одна плавно сменялась другой. Как
одержимая, с радостно раскрытыми сияющими глаза-
ми, я читала и перечитывала строчку за строчкой, стра-
ницу за страницей. Всюду расцветали совершенно но-
вые, но в то же время как будто и хорошо знакомые
слова. Будто кто-то уже произносил их шепотом где-
то далеко, за изгибом времени, в решетчатой тени не-
кой галереи.
С необыкновенной ясностью вижу... С ясностью,

которая исходит — и по сути своей должна исхо-
дить — от слов, написанных на странице...
Ясный день, Россия, середина лета, примерно
1910 год. В Выре в «новом» парке играют в теннис.
Рыжеватый корт со всех сторон окружен высокими
соснами. «Игра! — кричит мать В. Н., Елена Иванов-
на, стоя за меловой линией. — Играйте!» — и быстро
отбивает удар. Она в длинном платье и, может быть,
даже в шляпке. Ее партнером всегда выступает Влади-
мир. Мать и любимый сын сражаются против Сергея,
долговязого младшего брата, и отца — либерального
государственного деятеля Владимира Дмитриевича На-
бокова. Иногда Владимир сердится на мать из-за сла-
бой подачи или пропущенного удара слева. Их окру-
жает дрожащая тишина парка. Громкое эхо вторит зву-
кам подскакивающих мячей и пробежкам игроков. Их
смех, как порыв теплого воздуха, прокатывается по из-
городи цветущих желтых акаций. (Весь корт представ-
ляет собой тот самый, описанный В. Н. «маленький
яркий прогал в пяти сотнях ярдов отсюда — или в пя-
тидесяти годах от того места, где я сейчас нахожусь»).
50
«Маленький яркий прогал»
Если вечер выдается дождливый, Владимир садится

на велосипед и выезжает из Выры по дороге, подни-
мающейся к деревне Грязно. Велосипед оставляет уз-
кую колею в прозрачной тени. Ноги в летних сандали-
ях сплошь заляпаны темными брызгами, потоки воды
струятся по шее. В. Н. чуть заметно хмурится, его
тонкие губы плотно сжаты. Вот липа слева от тропин-
ки — это то самое место, где отец сделал предложение
матери незадолго до окончания XIX века. Когда он
проезжает мимо темных сосен и еловой чащи, стран-
ные смешанные звуки начинают звенеть в его голове:
«Дрип — бим — дроп — глим». Он минует полураз-
валившуюся избу, брошенный заржавевший экипаж.
Дождь усиливается, и, остановившись, он прячется под
деревянным навесом. Глубоко вздыхает, прислушива-
ясь к шуму бегущей воды, шепоту леса позади него,
чувствует запах мокрых еловых шишек. Клип-клап.
51
В ОЛШЕБНИК
Бывают минуты, когда я совсем ни о чем не думаю:

стою и жду кого-то в переулке в каком-нибудь городе
за границей, или лечу через бесконечные простран-
ства, или балансирую между сном и явью, — и тогда
мне на какое-то мгновение начинает казаться, что я
вдыхаю влажный, пахнущий землей воздух Выры тем
самым дождливым вечером. Как будто я каким-то чу-
дом смогла перенестись в старинный парк, на другой
конец предложения, в белое море за пределами огра-
ниченного черными вехами смысла.
Солнечный день, легкий ветерок. Лениво и неспеш-

но тянутся утренние часы. Столовая на первом этаже
дома в Выре. Доходящие до пола двустворчатые окна
на бледно-зеленом фасаде. Кусты жимолости, растущие
напротив крыльца. Позвякивает столовое серебро. Кап-
ля меда ползет по изгибу синей фарфоровой чашки,
как сонная гусеница. Володя зачерпывает еще и смот-
рит, как мед вяло стекает с высоко поднятой серебря-
ной ложки на кусок хлеба. Он вспомнит этот полу-
прозрачный блеск полвека спустя. Головокружительно
счастливое утро в самом начале жизни.
только
щель
слабого света
между
двумя
вечностями
тьмы...
«Безграничное, на первый взгляд, время есть на са-

мом деле тюрьма», — напишет позднее В. Н. «...Тюрьма
времени шарообразна и выходных дверей не имеет».
Он был своего рода хронофобом, мчащимся по направ-
52
лению к пропасти со скоростью 4500 ударов сердца

в час и ясно осознающим, что стоит на корме корабля
времени.
Однако время движется вперед, и Владимир вспо-

минает, как относилась к их уходящему миру его мать:
«Любить всей душой, а в остальном доверяться судь-
бе — таково было ее простое правило». Таков был ее
дар. «„Вот запомни“, — говорила она заговорщицким
голосом, предлагая моему вниманию заветную подроб-
ность Выры — жаворонка, поднимающегося в про-
стоквашное небо бессолнечного весеннего дня, вспыш-
ки ночных зарниц, снимающих в разных положеньях
далекую рощу, краски кленовых листьев на палитре бу-
рого песка, клинопись птичьей прогулки на свежем
снегу».
Вот запомни.
Глава III
Счастье
или, по крайней мере,
его кусочек
(В которой писатель безумно влюбляется,
а читатель оказывается в роли сыщика)
И
¦ ¨
¨
вспышки воспоминаний вызывала у В. Н.
его первая любовь.
Девушки, о которых рассказано в книге
«Память, говори»...
Зина, встреченная у океана в Биаррице, — «пре-
лестная, загорелая, капризная». Колетт — девятилет-
няя подружка по пляжу, с ней Володя сбежал, зажав в
руке золотую монету и сачок для бабочек, в запрет-
ный кинотеатр. Некая американка, встреченная в Бер-
лине, которая однажды вечером явилась на роликовом
скетинг-ринке. В. Н. сразу решил, что ее зовут Луи-
зой, а ее настоящее имя так и осталось неизвестным.
(Воображаю гримасу Владимира, узнавшего свою Луи-
зу среди танцовщиц, отплясывающих в безвкусных де-
корациях на сцене мюзик-холла, — его целомудрен-
ные мечты разлетелись в прах). В России это будет
Поленька, дочь старшего кучера в Выре, стоявшая на
пороге своей избы и смотревшая на закат, в то время
как он проносился мимо на велосипеде. Он ни разу
не заговорил с ней и только смотрел на нее издали, но
именно она стала «первой, имевшей колдовскую спо-
57
В ОЛШЕБНИК
собность прожигать мой сон насквозь (а достигала

она этого просто тем, что не давала погаснуть улыбке)
и вытряхивать меня в липко-влажное бодрствование
всякий раз, что снилась мне». Как-то раз В. Н. увидел,
как она, обнаженная, резвится у старой купальни на
берегу Оредежи. Но вот явилась Тамара — и затмила
всех своих предшественниц. Ласковая, с легкой склон-
ностью к полноте, с восточным разрезом глаз. Эта де-
вушка и две ее подруги вторглись однажды летом в на-
боковские лесные владения, не обращая внимания на
надписи «Вход воспрещается». Тамара, с которой шест-
надцатилетний Владимир в сосновой рощице «разъял
ткань вымысла и выяснил вкус реальности».
Впервые он взглянул на нее украдкой, и этот взгляд

остался без ответа. «В тот притихший июльский день,
когда я увидел ее, стоящей совершенно неподвижно
(двигались только зрачки) в березовой роще, она как
бы зародилась здесь, среди настороженных деревьев, с
беззвучным совершенством мифологического вопло-
щения».
Первый вздох любви. Девятое августа 1915 года, по-
ловина пятого.
Первое воспоминание. Ее густые темно-каштано-
вые волосы. Год спустя она их обрежет, но Владимир
«навсегда запомнил их такими, какими увидел впер-
вые, — туго заплетенными в толстую косу, свернутую
на затылке кольцом и стянутую широкой, черного
шелка лентой».
Состояние смятения. Их свидания в лесной чаще.
Распутный молодой гувернер, с помощью старого те-
лескопа подглядывавший за ними из кустов. Немило-
сердная зима в Санкт-Петербурге (укромные уголки в
58
Глава III. Счастье или, по крайней мере, его кусочек
«Тамара», она же Люся Шульгина
музеях не могли заменить рощиц Выры). В последний

раз он видел ее в вагоне дачного поезда: она ела шоко-
лад. И наконец, ее письма, так и оставшиеся нераспе-
чатанными и непрочтенными. Письма, пришедшие
уже после того, как семья Набоковых поднялась на па-
роход, уходивший из гавани на Южном берегу Крыма
в Константинополь.
Девушку, названную в книге «Память, говори» Та-
марой, на самом деле звали Валентина Шульгина. Впер-
вые она увидела Набокова, когда, забравшись на дере-
во, собирала яблоки. Владимир звал ее Люсей.
Читая о первой любви Набокова и о поразительном
взрыве самосознания, который он пережил благодаря
этой встрече, я думала: а может быть, личная жизнь
59
В ОЛШЕБНИК
В. Н. воплотилась в его писаниях в куда большей ме-

ре, чем мне казалось раньше? Не хотелось себе в этом
признаваться, но становилось ясно, что я уже занялась
литературным расследованием, в конечном счете оно
привело к написанию книги.
В течение долгих лет я откладывала чтение «Память,
говори» на потом. Меня увлекал Вымысел — «Ада»,
«Лолита», «Дар», «Бледное пламя». И я твердо верила,
что описанные в них красочные миры практически
ничем не обязаны биографии своего создателя. Да ко-
му какое дело до детских горестей, супружеских измен,
вечно одинаковых грехов? (О, эти бесконечные подо-
зрения, которые до сих пор сбивают с толку столь мно-
гих... То ли дело деталь — яркая, точная, совершенная
деталь! Правдивость исповедей обманчива!) Сохра-
нять верность суверенному Вымыслу в конце ХХ века
считалось ужасно старомодным. Великие писатели не
приступают к сочинению прежде, чем переживут то, о
чем хотят написать, на собственном опыте. Но Виви-
ан Даркблоом, этот несчастный выдумщик правдивой
лжи, как же его исправить? Литература рассказывает
правду. Она не выдумывает ее. (Однако я отклонилась
в сторону.)
Однажды летним вечером я гуляла по улицам Мон-
трё и набрела на книжный магазинчик, где среди про-
чего пылились и кое-какие американские издания.
Повинуясь привычке, я провела рукой по шершавым
корешкам стоящих на длинной железной полке книг
и натолкнулась на «Память, говори», аккуратно втисну-
тую между «Лолитой» и «Адой». Мистер Мак-Фатум1,
1 Несколько раз упоминаемое в «Лолите» имя; персонифика-

ция судьбы.
60
похоже, не шутил. Знакомая с детства троица — слов-

но узор судьбы. Я купила книгу и провела следующие
дни под сенью осыпавших семена деревьев городско-
го парка, отрываясь от чтения только из-за кратковре-
менного дождя или чтобы избежать разговора с похо-
жим на маньяка местным жителем. Книга, на которую
я так жадно набросилась, не походила ни на одну из
попадавшихся мне ранее автобиографий. Автор этого
чарующего сочинения, состоящего из 14 глав и при-
чудливого указателя, похоже, не заботился об измере-
нии ровного пульса жизни и не пускался в утомитель-
ные перечисления одному ему важных деталей. «Па-
мять, говори» была столь же чувственно притягательна,
как вымышленное художественное произведение. Не
пустотелый памятник прошлому, а вглядывание в его
неприметные на первый взгляд узоры, рассыпанные
легким пунктирным рисунком по ткани времени. Кни-
га свидетельствовала о жизни как о творчески стано-
вящемся незавершенном тексте, который остается не-
доступен тому, кто погружен в повседневные заботы,
и познается только обращенным в прошлое взором ху-
дожника. «Проследить на протяжении своей жизни та-
кие тематические узоры и есть, думается мне, главное
назначение автобиографии», — писал Набоков. Для
меня «Память, говори» стоит особняком среди целых
библиотек так называемой литературы нон-фикшн.
Это одновременно и зеркало, и поразительная линза:
если поглядеть в них, все ваши представления о лите-
ратуре и жизни перевернутся вверх тормашками.
«Первое и последнее, что мы видим, представляет-

ся нам чем-то ребячливым», — заметил В. Н. в начале
книги. Первое, последнее и единая красная нить, ко-
61
В ОЛШЕБНИК
торая соединяет их. Воспоминания о первой любви

неотступно преследуют В. Н. вплоть до самых послед-
них сочинений.
Люся появляется в них под самыми разными мас-
ками. Ее образ мелькает, отражаясь в гладких стеклян-
ных гранях вымысла, — всегда новый и всегда преж-
ний. Машенька, исчезнувшая первая возлюбленная из
распавшегося прошлого. Тамара, идущая по лужайке,
испещренной черными пятнами бабочек-траурниц.
Аннабелла, держащая в неловком кулачке «скипетр
страсти» юного Гумберта в зарослях мимозы на Фран-
цузской Ривьере. Ада, бледная и темноволосая, что-то
восторженно щебечущая в то время, как карбидный
фонарь ее велосипеда исчезает во тьме Ардисова пар-
ка. «...Представляется нам чем-то ребячливым...» Все
эти образы первой возлюбленной, отражающиеся в
многогранной призме памяти, заполняют воображе-
ние В. Н. мерцающим, но постоянным светом. Вибра-
то первых вещей. Рот, круглый и блестящий, как мок-
рый абрикос. Мягкий изгиб бедра. Они занимались
любовью посреди бела дня там, в сосновых рощах Вы-
ры. Или в соседнем имении дяди Василия — ниже по
течению Оредежи, где под сенью старинных лип Во-
лодя ждал Люсю в дождливые дни.
Вернувшись в Петербург весной 1916 года, он по-

чувствовал по ее строгому взгляду, что прежний пла-
мень уже никогда не разгорится, как прежде. К тому
времени В. Н. посвятил своей пышной музе целые го-
ры чувствительных стихов. Часть из них была напеча-
тана в книге, изданной в Петербурге на средства авто-
ра. Принявшись их читать, Люся сразу придралась к
какой-то подробности, ускользнувшей от внимания ав-
62
тора. «Зловещая трещина имелась... в сборничке — ба-

нальная гулкая нота, бойкая мысль о том, что наша лю-
бовь обречена, потому что ей никогда не вернуть чуда
ее первых мгновений, шороха тех лип и шуршанья до-
ждя, сочувственного соучастия сельской глуши».
Предшествующая петербургская зима побледнела
и стала стираться в памяти. Впоследствии, вглядыва-
ясь в нее сквозь линзы изгнания, Набоков будет вспо-
минать ее как сияющий осколок первого лета, в кото-
ром все еще отражается давно утраченное. Медная по-
лоска солнечного света на закате, взрыв подросткового
смеха, побеленная колонна в имении дяди Василия (та
самая, крайняя слева); многоречивая река — ее журча-
ние можно услышать, совершив в одиночку вылазку
в березовые рощи старой России; стол, накрытый на
аллее под серебристыми елями; чудесный пикник, на
который дети отправляются в шарабане, и, наконец,
«упоительность ее личности».
Давайте прокрутим пленку вперед, а потом остано-

вимся. Вот летние месяцы, когда он берется за прозу.
Пока я писала предыдущий параграф, в голове вдруг
прозвучали строчки из начала «Лолиты»: «Больше ска-
жу: и Лолиты бы не оказалось никакой, если бы я не
полюбил в одно далекое лето одну изначальную девоч-
ку. В некотором княжестве у моря (почти как у По)».
Аннабелла, прообраз Лолиты в жизни Гумберта, та дав-
но умершая девочка, к которой обернется через чет-
верть века загорающая в траве Долли Гейз: «...И затем,
без малейшего предупреждения, голубая морская вол-
на вздулась у меня под сердцем, и с камышового ков-
рика на веранде, из круга солнца, полуголая, на коле-
нях, поворачиваясь на коленях ко мне, моя ривьерская
63
В ОЛШЕБНИК
любовь внимательно на меня глянула поверх темных

очков». Двадцать четыре года, разом вычеркнутые из
памяти по прихоти времени.
Вспомнила я и тот первый день, когда взгляд Вана
задержался на Аде. Это была всего лишь «черноволосая
девочка лет одиннадцати-двенадцати», которая вслед за
матерью выбиралась из экипажа у крыльца Ардис-хол-
ла. Вот его первое впечатление от Ады (или, точнее,
вот каким образом он будет вспоминать ее, сжимая в
руке букет только что сорванных цветов): «Она была
в белом платьице и черном жакете, с белым бантом в
длинных волосах. Больше он этого наряда не видел,
а всякий раз, как, рисуя картины прошлого, упоминал
о нем, она неизменно заявляла, что все это ему, долж-
но быть, примерещилось, поскольку у нее отродясь ни-
чего похожего не было, да и не стала бы она напяливать
темный жакет в такой жаркий день; однако Ван это
свое изначальное впечатление от нее сохранил до кон-
ца». Первое воспоминание — пугающе реальное или
искаженное сном — останется до конца в воображе-
нии Вана.
Я не считаю, что романы В. Н. точно воспроизво-

дят его прошлое, но они сохраняют неувядаемый свет
того первого лета. Взрыв сознания, который отзывался
эхом всю его жизнь. Крупицы памяти, сливающиеся
между собой и образующие неожиданные сочетания,
и счастье — или, по крайней мере, кусочек его — есть
вариация припоминания.
Счастливый
Глава IV
Взрыв счастья
(В которой писатель говорит о единственной
реальности, а читатель становится
очень разговорчивым)
С
ознание есть «единственная реальность
мира и величайшее его таинство».
Свет, прорезавший покров тьмы; радужка

глаза; Ева из плоти и праха; дрозд, поющий серым
ноябрьским утром; вспышка смеха, разрывающая
ткань ночи; призрачный ялик на бледно-зеленых
волнах; недолговечная симметрия снежинки.
«Как все-таки мал космос (кенгуровой сумки хва-

тит, чтобы вместить его), как ничтожен и тще-
душен он в сравнении с сознанием человека, с един-
ственным личным воспоминанием, с его выражени-
ем в словах...»
...в сравнении с человеческими зубами, белеющи-

ми в луже крови; с влажным запахом позднего лет-
него неба; с пузырьком солнца, блестящим в меди
шарообразной дверной ручки; с рыжевато-корич-
невым задним крылом бабочки-медведицы; с рас-
ширяющимся в сумерки зрачком; со сгустком ало-
го на рассветном небе; с подветренной стороной
сна.
69
В ОЛШЕБНИК
«Сознание — записочка, каракули во тьме».
Сознание — это оттиск света; светлячок, как сон,

преследующий тьму; сияние аметиста на прозрач-
ной коже; горсть мерцающего песка; резаная рана
тоски; резкость граненого стекла; временем выко-
ванное «я».
«Неожиданно и широко распахнутое окно, откры-

вающее взгляду солнечный пейзаж...»
...бабочка-голубянка в полете; галерея поставлен-

ных друг напротив друга зеркал; волшебный ковер
безумного поэта; слова, дающие начало живым су-
ществам; шепот поднимающейся воды; фонарь,
прислоненный к стене ночи; глаза ультрамарино-
вые и черные, как сажа; болезненный укол агонии
на острие иглы света.
Весь мир — не что иное, как вселенная, объятая со-

знанием. «Длани сознания тянутся, ощупывают,
и чем они длиннее, тем лучше».
Глава V
Краткая история счастья

шести безумцев
(В которой писатель и все остальные безумно
влюбляются, а читатель засыпает)
Л
¡ —

-
ковской вселенной.
Но, увы, все счастливые любовники бо-
лее-менее различны, а все несчастные более-
менее сходны друг с другом (тут я пародирую не од-
ного, а сразу двух великих русских писателей).
В. Н. считал, что счастье в любви требует безуслов-
ной оригинальности. В трех историях, которые сле-
дуют дальше (не важно, реальные они или вымышлен-
ные), вы обнаружите примеры ни на кого не похожего
счастья — выделено самым жирным курсивом.
З

¡
Зина, Колетт, Луиза, Поленька и Люся затерялись во
тьме отрочества, а Владимира поджидала на оживлен-
ных улицах Петербурга и Берлина та «судорожная фаза
чувств и чувственности», когда он представлял «целую
сотню молодых людей, все они гонятся за переменчи-
вой девой в череде одновременных или наслаивающих-
ся любовных связей», однако «приносивших весьма
посредственные художественные плоды».
73
В ОЛШЕБНИК
Но вот настало 8 мая 1923 года, и на мосту в Берли-

не Владимир шагнул навстречу девушке, которую зва-
ли Вера Евсеевна Слоним и которая сама назначила
ему там свидание. Она надела черную маску. Она вос-
хищалась его стихами и помнила их наизусть. Он,
скорее всего, никогда раньше не видел ее лица и теперь
удивленно смотрел, как из темноты появляется стран-
ный, похожий на волчий, профиль ее маски.
Весной 1925 года он женился на ней и вскоре в
письме сестре Елене воздал хвалу «лучистой правдиво-
сти» этой законно-брачной любви. В 1937 году у него
был в Париже роман с красавицей-эмигранткой, страст-
но мечтавшей выйти за него замуж. Впрочем, В. Н.
совсем не походил на сексуальных героев своей про-
зы: «райская птица» русской литературы в изгнании в
это время жестоко страдал от псориаза. Он даже поду-
мывал о самоубийстве. Вера получила анонимное пись-
мо, раскрывающее его связь. «Если ты любишь ее, —
сказала она, — то уходи». Возможно, ему следовало
уйти, но он не ушел. С тех пор они почти никогда не
разлучались.
Володя, как она звала его, любил сверхъестествен-
ную память Веры, ее исключительно правильный рус-
ский язык. Он обожал ее лукавый юмор. Для него она
стала воплощением женщины «в степени x». Она пе-
ревела несколько сочинений Эдгара По, но перевод не
был ее главным делом. В. Н., со своей стороны, при-
знавался: «В вопросе о переводчиках я откровенный
гомосексуалист». Вера никогда не лелеяла литератур-
ных амбиций. В. Н. ни в грош не ставил «женщин-пи-
сателей». (Интересно, что бы он подумал о пишущей
особе женского пола, именующей себя «набоковист-
кой»? Я содрогаюсь при мысли об этом.) После того
74
Глава V. Краткая история счастья шести безумцев
как они поженились, Вера — аккуратнейшая собира-

тельница и хранительница его рукописей — не сбе-
регла ни единой страницы своих собственных опуб-
ликованных в юности переводов. (Смогла бы она что-
нибудь написать, если бы не вышла замуж за Владимира
Набокова? Думаю, это неуместный вопрос.) «Самая
лютая зависть, — писал Набоков в письме, извещав-
шем родных о его намерении жениться, — возникает
между двумя женщинами и еще между двумя литера-
торами. Но зависть женщины к мужчине-литератору
уже сродни H2SO4 (серной кислоте)». Главное, Вера
была непоколебимо убеждена в том, что ее муж — ве-
личайший писатель своего времени. И потому (здесь
нужно это «потому») она с удовольствием выполняла
обязанности
ЖЕНЫ
ЛЮБОВНИЦЫ
НЯНИ
ЧИТАТЕЛЬНИЦЫ
ПОМОЩНИЦЫ
МАШИНИСТКИ
АГЕНТА
ШОФЕРА
ТЕЛОХРАНИТЕЛЯ
ПАРТНЕРА В ШАХМАТНОЙ ИГРЕ
ЛИЧНОГО БАНКИРА
И ВООБЩЕ ПРАКТИЧНОГО ЧЕЛОВЕКА.
Когда они жили в Америке, Вера получила лицен-

зию на право ношения оружия и приобрела браунинг
тридцать восьмого калибра, который хранила в ко-
ричневой картонной коробке. Она была осторожна
75
В ОЛШЕБНИК
и скрытна. Рассудительна и утонченна. И она была

очень эффектна: блистающая ранняя седина и лишен-
ные всяких признаков возраста черты лица.
Любезный В. Н. посвятил Вере большинство своих
произведений. «Благодаря таинственной игре отражен-
ного света ее портрет часто появлялся во внутренних
зеркалах моих книг», — признавался он. Но все же она
не была его натурщицей. В 1958 году Вера сопровож-
дала Набокова в рекламной поездке, и в одной газете
появился заголовок: «Мадам Набокова на 38 лет старше
нимфетки Лолиты». (Вере случайно удалось спасти
черновик «Лолиты», когда Набоков швырнул рукопись
в стоявшую у них в саду печь для сжигания мусора.
«Это надо сохранить!» — заявила она.)
Но, несмотря на это, она продолжала оставаться
объектом диких домыслов — то скрытых, то открыто
непристойных, то смешанных. «Я устал оттого, что ли-
ца, которых я никогда не встречал, посягают на мою
частную жизнь со своими лживыми и пошлыми до-
мыслами — как делает, например, мистер Апдайк, вы-
двигающий в своей статье (впрочем, в остальных отно-
шениях неглупой) абсурдное предположение, будто
вымышленный персонаж, стервозная и распутная Ада,
является — цитирую: „одно- или двухмерной проекци-
ей набоковской жены“». Отвечая Мэтью Хогарту, ав-
тору рецензии в «Нью-Йорк таймс», В. Н. вопрошает:
«Какого черта, сэр, вы лезете в мою семейную жизнь,
что вы можете о ней знать?»
Для четы Набоковых брак был святилищем, подве-
шенным над пропастью вечности и закрытым для всех.
Фалангой из двух человек. Внезапно появляющимся
невидимым дефисом, который соединяет все написан-
ные слова. Самым неожиданным образом прикрытое
76
12+38
полупрозрачной маской лицо Веры возникает на из-

гибе строки, в скрытом «ты», к которому обращается
рассказчик книги «Память, говори» в последней, пят-
надцатой главе: «„О, как гаснут — по степи, по степи,
удаляясь, годы!“ — если прибегнуть к душераздирающей Го-
рациевой интонации. Годы гаснут, мой друг, и скоро никто
уж не будет знать, что знаем ты да я». Это его проме-
жуточная остановка на пути к молчанию.
В 1961 году Набоковы переехали в швейцарский
отель «Монтрё-палас».
Нам ничего не известно о их личной жизни, разве
только то, что они спали в соседних комнатах. Воз-
можно, он входил к ней на цыпочках. А потом поздней
ночью лежал, обнаженный, на спине, смотрел на нее,
потом поднимал свои серо-голубые глаза к потолку
и, встав, беззвучно исчезал в полутьме своей комнаты.
77
В ОЛШЕБНИК
Он и Ты
Зато мы знаем их сны. Подобно сновидцам из

«Улисса» Джойса, Набоковы иногда видели похожие
сны. «Доктора полагали, что мы иногда сливаем во сне
наши сознания», — писал он в одном из рассказов.
И он действительно верил, как сформулирует через не-
сколько лет Ван Вин, в «провидческий привкус» снов.
(Там, среди разнообразных теней, мы можем почув-
ствовать будущее, «различить испод времени».) В тече-
ние нескольких месяцев В. Н. записывал и классифи-
цировал свои сны, словно прикалывал булавками за-
путавшихся бабочек, — сны о России, о катаклизмах,
78
эротические, литературные, вещие. Сны Веры дроби-

ли немые страхи. Ей виделись запретные границы и
побеги босиком (с сыном, прижатым к груди). Или же
она скользила по деревянному паркету, слабея с каж-
дым шагом.
Однажды холодной ноябрьской ночью 1964 года им
обоим приснилось восстание в Советском Союзе.
В том же году Набоков писал Вере: «Знаешь, мы
ужасно с тобой похожи. Например, в письмах: мы оба
любим (1) ненавязчиво вставлять иностранные слова,
(2) приводить цитаты из любимых книг, (3) перево-
дить свои ощущения из одного органа чувств (напри-
мер, зрения) в ощущения другого (например, вкус),
(4) просить прощения в конце за какую-то надуман-
ную чепуху, и еще во многом другом».
Б
¡

Я вспоминаю средиземноморское побережье. Это бы-
ло лет десять назад. Длинная тень кипариса тянулась
вверх по забору, окружавшему наш краснокирпичный
дом, соперничая до полудня с колючими стеблями ка-
персов. Лужицы, образовавшиеся на газоне после крат-
кого ночного ливня, напоминали овраги. Рябь на воде
походила на скользкие чешуйки. Раскинувшись в бе-
лом плетеном кресле, я впервые прилежно одолевала
«Лолиту». На мне был выцветший красный купальник.
Кузен моей матери (во многих отношениях — сущий
двойник В. Н.), с палитрой в руках, прищурившись,
набрасывал акварелью пейзаж этого утра. Картинка че-
рез несколько лет исчезла, но кое-что от того дня со-
хранилось: пятна лосьона для загара на страницах мо-
79
В ОЛШЕБНИК
его экземпляра «Лолиты» и целый лабиринт кружков,

выдающих число незнакомых мне тогда английских
слов. Они, конечно, сильно раздражали, незнакомые
слова, но в то же время светились на странице, словно
ключи к разгадке фокусов, оставленные коварным ил-
люзионистом, который бормотал мне на ушко, что он
приподнимет свой волшебный ковер, как только я под-
беру словарь, праздно валяющийся на траве.
Солнце поднималось все выше, и, когда оно достиг-
ло зенита, я задремала от жары. Лалита Лили Лилита
Лилола Лилота Литола Лола Лолита Лолл Лолла Лолла-
палуза Лоллоп Лолли Лоллилаг Лоллипоп... В моем полу-
сознательном состоянии все ли и ла смешивались в лас-
ковом жужжании спрятавшейся в траве осы, и кресло
мое стало потихоньку клониться вперед. И я прова-
лилась...
Давным-давно жила-была розовато-рыжая девочка-

подросток, «внося с собой из страны нимфеток аромат
плодовых садов». В зацветающем парке, во мшистом
саду жила она среди отроковиц. И были у нее, среди
других достоинств, покрытая пушком шея, тонкий го-
лосок и примитивный лексикончик: «„отвратно“, „пре-
вкусно“, „первый сорт“, „типчик“, „дрипчик“».
Однажды «статный мужественный красавец, герой
экрана» въехал на постой в дом ее матери, и девочку
охватило страшное любопытство, и она даже слегка
влюбилась в него. Эта апатичная Ева протягивала но-
ги через его колени и лучезарно улыбалась, вонзая зу-
бы в алое яблоко.
И — о боже! — как полюбил старый Гумберт Гум-
берт свою Ло, свою Лолу, свою любимую Долорес
Гейз, полюбил с того самого утра, когда увидел ее ле-
80
жащей на травяном ковре, омываемой морем солнеч-

ного света. Он вновь обрел свою детскую любовь, вы-
теснившую из его сердца все остальные. Вечную лю-
бовь он обрел в этой сияющей оболочке, свернувшейся
калачиком на утренней траве, от вида которой кровь
закипала в его венах.
Очень скоро она уже не будет маленькой девочкой.
Ее груди и ягодицы увеличатся, нежные черты лица
станут резче. (Таинственное превращение!) И она ока-
жется просто Долорес Гейз — теперь не только на пунк-
тире бланков. Сыплется песок в часах, она обречена.
«1 января ей стукнет тринадцать лет. Года через два она
перестанет быть нимфеткой и превратится в „молодую
девушку“, а там в „колледж-герл“ — т. е. „студентку“ —
гаже чего трудно что-нибудь придумать».
Был ли он всего лишь злодеем-извращенцем? «Мы
не половые изверги! <...> Подчеркиваю — мы ни в
каком смысле не человекоубийцы. Поэты не убива-
ют», — кричит в оправдание Гумберт, но в его голосе
мне чудится сардоническая ухмылка, недолговечная,
как улыбка Чеширского Кота. Гумберт не без гордости
выстраивает в ряд благородных мужей Старого Света,
которым тоже довелось «безумно влюбиться». Тут и
Данте со своей Беатриче (девятилетней!), «такой ис-
крящейся, крашеной, прелестной, в пунцовом платье с
дорогими каменьями, а было это в 1274 году во Фло-
ренции, на частном пиру, в веселом мае месяце». Здесь
и Петрарка со своей Лаурой (то есть Лорой — сест-
рой-близняшкой Лолиты из четырнадцатого века), «бе-
локурой нимфеткой двенадцати лет, бежавшей на ве-
тру, сквозь пыль и цветень, сама как летящий цветок,
среди прекрасной равнины, видимой с Воклюзских
холмов».
81
В ОЛШЕБНИК
В общем, Гумберт Гумберт женился на матери Ло-

литы из чисто прагматических соображений, а затем,
одним дождливым вечером, его жену задавил автомо-
биль. После этого Гумберту оставалось только извлечь
Лолиту из летнего лагеря. И вот что интересно — оце-
ните закрученность сюжета, — не он ее соблазнил. Это
сделала она: в четверть седьмого утра в гостинице
«Привал зачарованных охотников». Она кое-чему на-
училась там, в летнем лагере. Он и вообразить не мог
такого (ну, по крайней мере, так быстро), как вдруг —
о чудо! — она сама прошептала нужные слова в его по-
красневшее ухо. И в мгновение ока «стала в прямом
смысле» его любовницей.
Они путешествовали, пересекая всю страну, от од-
ного мотеля к другому. (Чемпион, Колорадо! Феникс,
Аризона! Бёрнс, Орегон!) Он строил планы и мечтал.
Он любил ее неистово. А она, лукавое дитя, была «же-
стокой и коварной» с «окаянным, умирающим Гумбер-
том», столь склонным «предаваться отчаянию и страш-
ным размышлениям». Она была капризна и все время
старалась его чем-нибудь уколоть. Однажды она уда-
рила его сапожной колодкой. Всякий раз, прежде чем
пустить его в ослепительный рай, она безбожно торго-
валась. Он покупал ей бинокли, безделушки, бутылки
кока-колы, а однажды приобрел даже прозрачный плас-
тиковый макинтош. Он хотел увезти ее в свою «лило-
вую и черную Гумбрию», но «чудесному миру, предла-
гаемому ей... дурочка предпочитала пошлейший фильм,
приторнейший сироп». Хуже того, «выбирая между
сосиской и Гумбертом — она неизменно и беспощад-
но брала в рот первое». «Никто не может быть так
страшно жесток, как возлюбленный ребенок».
82
Они начали выяснять отношения, и при этом она

кричала, ругалась и плакала. Случалось, холодными но-
чами — «назовем их айсбергами в раю» — его охваты-
вала буря чувств: «раскаяние, пронзительная услада ис-
купительных рыданий, пресмыкание любви, безнадеж-
ность чувственного примирения», и тогда он целовал
ее платоническим дядюшкиным поцелуем, ласкал ее
желтоватые ступни, собирал языком слезы с ее соленых
ресниц, убаюкивал перед сном. «Я любил тебя. Я был
пятиногим чудовищем, но я любил тебя. Я был жес-
ток, низок, все что угодно, mais je t’aimais, je t’aimais!1
И бывали минуты, когда я знал, что именно ты чув-
ствуешь, и неимоверно страдал от этого, детеныш мой,
Лолиточка моя, храбрая Долли Скиллер...»
Однако Лолита вела двойную игру. Существовал и
другой герой-любовник, следовавший за ними по пя-
там, как призрак на ненадежном пути. Хитроумный
двойник, он оставлял «пометные штуки» — ключи к
разгадке в отельных списках гостей: «Боб Браунинг,
Долорес, Колорадо», «Гарольд Гейз, Мавзолей, Мекси-
ка», «Дональд Отто Ких из городка Сьерра в штате Не-
вада». Так продолжалось до того рокового дня, когда
Гумбертов соперник, совершив внезапный налет, ута-
щил его Кармен.
Прошло три года. Гумберт агонизировал. Но вот
однажды утром он получил письмо от некой Долли
Скиллер — той самой Лолиты, но теперь замужней,
беременной и просящей хоть о какой-нибудь денеж-
ной помощи. Он немедленно примчался к ней, в ее
хижину в Коулмонте. Она медленно отворила дверь...
1 Но я тебя любил, я тебя любил! (фр.)
83
В ОЛШЕБНИК
«И вот она была передо мной, уже потрепанная, с уже

не детскими вспухшими жилами на узких руках, с гу-
сиными пупырышками на бледной коже предплечьев,
с неёмкими „обезьяньими“ ушами, с небритыми под-
мышками, вот она полулежала передо мной (моя Ло-
лита!), безнадежно увядшая в семнадцать лет... и я гля-
дел, и не мог наглядеться, и знал — столь же твердо, как
то, что умру, — что я люблю ее больше всего, что когда-
либо видел или мог вообразить на этом свете или мечтал
увидеть на том».
Вот она, восхитительная, окаянная, до мозга костей
пробирающая музыка непреходящей (и невзаимной)
страсти.
История заканчивается образцовым примером по-
этического правосудия: Гумберт осуществляет акт ме-
сти по отношению к своему сопернику Протею, после
чего следуют несколько полных неприкрытой нежно-
сти бессвязных строк, написанных преступником уже
в камере: «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чре-
сел. Грех мой, душа моя». Предисловие, сочиненное
неким Джоном Реем, доктором философии, должным
образом приуготовляет нас к дальнейшему чтению.
Жена Ричарда Скиллера умерла от родов. Все браки —
поддельные, все жены задушены, остается только ним-
фетка. Одна только Лолита. О которой мы узнаём из
признаний сумасшедшего.
Л

¡
«„Лолита“ вовсе не буксир, тащащий за собой барку
морали», — недвусмысленно заявлял В. Н. Он твердо
верил, что в выпуклом зеркале романа никакую мораль
84
разглядеть просто невозможно. Из него нельзя усвоить

какие-либо уроки. Художественное произведение —
это шедевр маньяка, пробирающее до дрожи искус-
ство, обретенный рай, где больше не живет Бог и по-
тому разрешена первозданная любовь. Набоков писал,
что для него самого рассказ или роман «существует,
только поскольку он доставляет мне то, что попросту
назову эстетическим наслаждением, а это, в свой че-
ред, я понимаю как особое состояние, при котором
чувствуешь себя — как-то, где-то, чем-то — связанным
с другими формами бытия, где искусство (т. е. любо-
знательность, нежность, доброта, стройность, восторг)
есть норма». Имеет значение только блаженная воз-
можность чувствовать и видеть: босую ступню, прими-
нающую мокрую траву; зеленую змею, обвившуюся
вокруг умывальной раковины; губы любовницы, скло-
няющейся, чтобы исполнить желание любовника.
Читая второй для меня роман В. Н. — «Аду» (это
чтение не сопровождалось никакими событиями: я
просто лежала в кровати), я постоянно откладывала
книгу в сторону и пыталась вообразить ее персонажей,
сотканных из света и тени.
И вот что я увидела и услышала.
Ван и Ада. Ваниада. Нирвана. Русское «да», произ-

несенное впервые тем летом среди садов Ардис-парка.
Благословенное «да», запрятанное в имени «Ада», ко-
торое следует произносить «по-русски — с двумя гус-
тыми, темными „а“». Счастье двух подростков — Вана
и Ады, занимающихся любовью в освещенной свеча-
ми гостиной, в ночь Неопалимого Овина, когда вся
семья поспешила на пожар, оставив их одних. Ван и
Ада, четырнадцати и двенадцати лет соответственно.
85
В ОЛШЕБНИК
Двоюродные, которые скоро превратятся в родных, де-

ти Демона и Марины, проживающие на двойной пла-
нете Антитерра (ИНЦЕСТ! — в это слово по воле
судьбы сложились буквы при игре во «Флавиту»).
Начало жизни, проведенное рядом с не по годам
развитой Адой. Ван чувствовал, что между ними «про-
легала пустыня света и колыхалась завеса теней, пре-
одолеть и прорвать которые не могла никакая сила».
Чувство это создавалось восторгом «перед белизной и
недосягаемостью ее искусительной кожи, перед ее во-
лосами, ногами, угловатостью движений, перед исто-
чаемым ею ароматом травы и газели, перед внезапным
темным взглядом широко посаженных глаз, перед
укрытой лишь тоненьким платьем деревенской наго-
той» — всем ее образом, столь совершенно чуждым и
столь знакомым и близким. Отражения тонких паль-
цев, волшебная симметрия родинок... Как страстно он
желал ее! Как мечтал дотронуться до своего волнисто-
го зеркала, до ее родственной чужести.
Разумеется, он соблазнил свою Аду. Грехопадения
на чердаках и в садах, где брат познавал сестру. В рощах
и в альковах, на коврах и пледах насыщал он жажду-
страсть к своей демонической половине. Время виб-
рировало с частотою дрожи, и обыденная «реальность»
теряла власть. «Довольно ли будет сказать, что, преда-
ваясь с Адой любви, он открывал для себя язвящие
наслаждения, огонь, агонию высшей „реальности“? Ре-
альности, скажем точнее, лишившейся кавычек, быв-
ших ей вместо когтей... Пока длились одно или два
содрогания, он пребывал в безопасности. Новая нагая
реальность не нуждалась ни в щупальцах, ни в якорях;
она существовала лишь миг, но допускала воспроизве-
дение, частое настолько, насколько он и она сохраняли
86
телесную способность к соитию». Над ними больше

не были властны ползущие будни с разговорами и ру-
тиной, они вышли на высший уровень реальности,
который соответствовал внеземной сущности Ады.
Но в волшебных кущах, где блаженствовали Ван и
Ада, «среди орхидей и садов Ардиса», среди зеленых
райских яблонь, где «блеск и слава инцеста» влекли к
себе даже «эксцентричных офицеров полиции», вдруг
стала различима какая-то тень. Рыжеволосая девушка,
капризное дитя, постоянно хнычущая сводная сестра,
тремя годами моложе Ады.
Сестры Вин были слегка похожи: «У обеих... перед-
ние зубы были самую малость великоваты, а нижняя
губа самую малость полновата для умирающей в мра-
море идеальной красы; а поскольку носы оставались у
обеих вечно заложенными, девочки (особенно позже,
в пятнадцать и в двенадцать) выглядели в профиль не
то заспанными, не то одурманенными». В отличие от
«темно-кудрявого шелковистого пушка» под мышками
у Ады, у Люсетты «виднелась щетинка рыжего мха,
припухлый холмик запорошила медная пыль».
Что бы ни пробовала пылкая Ада, того же жаждала
вслед за ней и Люсетта. И надо ли удивляться тому, что
бедная Люсетточка, этот «винегрет из проницательно-
сти, тупости, наивности и коварства», безумно влюби-
лась в Вана, «неотразимого повесу» и, между прочим,
ее сводного брата. С самых первых летних дней Вана
и Ады в Ардис-холле она подкрадывалась, вынюхива-
ла, шпионила. Хлопотала поблизости, шла по следу,
барабанила в закрытые двери. Однажды они при по-
мощи скакалки привязали ее к дереву и спрятались в
кустах. Они запирали ее в ванной, чтобы улучить ми-
нутку для быстрой встречи в кладовке. Уговаривали ее
87
В ОЛШЕБНИК
выучить наизусть стихотворение, а сами на цыпочках

пробирались в детскую. «За нами следит Люсетта, ко-
торую я когда-нибудь придушу», — предупреждала
Вана Ада. Вскоре Люсетта превратилась в дрожащую
тень, в зеленую радужку, присутствующую при каж-
дом их свидании.
Иногда они допускали ее к своим играм, но всегда
не до конца: Люсетта с Адой всего лишь целовали Вана
под деревом. Но случалось, что «попку» баловали: Ада
занималась любовью со своей Люсиль, когда Ван где-то
странствовал. (Заметим, что сложная биологическая
дилемма «инцеста» была решена: Ван, «при всем его
молодечестве, должен был считаться абсолютно бес-
плодным» и Ада спокойно пила из источника «радост-
ной чистоты и аркадской невинности».)
Прошло несколько лет, дети выросли.
Люсетта, теперь уже jeunne ﬁlle1 и вечная demi-vi-
erge2 («полу-poule3, полу-puella4»), все еще отчаянно
любила Вана: «...Я обожаю, обожаю, обожаю, обожаю
тебя больше жизни, тебя, тебя, я тоскую по тебе невы-
носимо». Ван иногда поглаживал ее «подернутое абри-
косовым пушком предплечье», но никогда не имел Лю-
сетту. При этом он признавался, что восхищается ею
и называл зеленой «райской птицей». Она дрожала от
ярости.
— Мне нужен Ван, — воскликнула она, — а не

расплывчатое обожание...
— Расплывчатое? Гусынюшка! Можешь изме-
рить его, можешь один раз коснуться, но только
1 Девушка (фр.).
2 Полудевственница (фр.).
3 «Цыпочка», подружка, шлюха (фр.).
4 Девица (лат.).
88
совсем легко, костяшками защищенной перчаткой

руки. Я сказал «костяшками». И я сказал «один
раз». Вот так. Я не могу поцеловать тебя. Ни да-
же твое жаркое лицо. До свидания, попка.
Как-то раз душным вечером на Манхэттене они,

скажем так, занялись любовью все вместе. Главным об-
разом, Ада и Ван ласкали свою рыжую сестричку. «Пы-
ланье Люсеттиного янтаря пронизывает мглу ароматов
и радостей Ады, замирая на пороге Ванова лавандово-
го любодея. Десять вкрадчивых, губительных, любя-
щих, длинных пальцев, принадлежащих двум молодым
разнополым демонам, ласкают их беспомощную по-
стельную зверушку». Люсетта изнемогала и задыха-
лась, но ее так и не пустили в Эдем. Она была больной
птицей, обреченной всегда только подглядывать за тем,
что происходит в саду. Одинокое зеленоглазое созда-
ние, отвергнутое счастливыми любовниками.
Однажды хрустально-синей ночью на борту транс-
атлантического лайнера Люсетта объявила Вану, что
любит его. Она сказала, что ей не нравится голланд-
ская и фламандская живопись, не нравятся цветы, еда,
Шекспир, шопинг, а все, что у нее есть, — это «тонень-
кий-тоненький слой», под которым в пустоте мерцает
образ Вана. В ту же ночь, после последней попытки
соблазнить своего сводного брата, она покончила с со-
бой, выпрыгнув из океанского парохода. «При каждом
всплеске холодной и бурной соленой стихии в ней
поднималась анисовая тошнота, руки и шею окатыва-
ло, ладно, пусть будет охватывало, все возраставшее
оцепенение. Постепенно теряя собственный след, она
подумала, что стоит, пожалуй, осведомить череду уда-
ляющихся Люсетт — объяснить им, проплывающим
89
В ОЛШЕБНИК
мимо вереницей образов в волшебном кристалле, —

что смерть сводится, в сущности, лишь к более полно-
му ассортименту бесконечных долей одиночества».
Аду и Вана поглотила тьма. Ада говорила, что она
не могла понять, как такое несчастье могло прижиться
в Ардисе. К тому времени Демон, отец Вана и Ады
Вин, распутал клубок инцеста. Она призналась, и он
признался. («В общем и целом она, я думаю, принадле-
жала мне примерно тысячу раз. В ней вся моя жизнь».)
Ада вышла замуж за аризонского скотовода. Ван пере-
спал со всеми проститутками, посетив чуть ли не каж-
дый ﬂoramour на Антитерре. Они поклялись своему
отцу, что никогда больше не встретятся. Но, разуме-
ется, они встретились после смерти Демона и Люси-
ли. Они любили друг друга по-прежнему и даже боль-
ше, чем прежде. «Эта встреча и девять последующих
образовали высочайший из кряжей их двадцатиодно-
летней любви, сложное, опасное, непостижимое сия-
ние которого объяснялось их возрастом».
Много лет спустя, осенним утром, овдовевшая Ада
воскликнет, обращаясь к своенравному 77-летнему,
скрученному болезнями Вану: «Ах Ван, Ван, мы ее
слишком мало любили. Вот на ком тебе нужно было
жениться, на той, что, поджав коленки, сидит в черном
балетном платье на каменной балюстраде, и все было
бы хорошо, я бы подолгу гостила у вас в Ардисе, —
а мы вместо этого счастья, которое само шло к нам в
руки, мы задразнили ее до смерти!» Краткую вспышку
райского счастья сменяет полная сожалений тьма, тая-
щаяся под решетчатой галереей Ардиса, которую они
в детстве так и не исследовали до конца. Но теперь —
в «сверкающем „сейчас“» — счастье возвышает их над
90
самым горьким часом жизни. И с зеленой тенью на

картине, с жестокостью, наверное присущей всем бе-
зумно и счастливо влюбленным, Ада и Ван возвраща-
ются к своей необыкновенной любви, длящейся по-
чти столетие, «в завершенную книгу, в Эдем или в Ад,
в прозу самой книги или в поэзию рекламной аннота-
ции на ее задней обложке».
Глава VI
Счастье переносит
через прозрачную бездну
(В которой писатель теряет все,
а читатель отклоняется от темы)
Б
М³ Д -
дел на террасе своего дома, глядя на мерца-
ющую гладь Женевского озера. Выражение
лица у него было непривычно строгое. Каза-
лось, даже глаза его потускнели и стали темно-синими.
Как обычно, упоминая отца, он называл его «Набо-
ков» (произнося это слово на русский манер с глубо-
ким ударным «о»). «Как вы думаете, каковы были три
самые большие потери в жизни НабОкова?» — спро-
сил он своим громоподобным голосом. Солнце почти
коснулось поверхности озера. Были слышны глухова-
тые крики лысух, еще летавших где-то далеко у гори-
зонта. Я тихо сидела рядом с Дмитрием, стараясь за-
помнить подробности заката, но это было непросто:
глядя на величественный пейзаж или роскошную кар-
тину, я всегда теряюсь. Мною овладевает чувство со-
вершенной беспомощности, словно мне дали задание
в точности описать некую непередаваемую суть кра-
соты. Мне хочется ухватить ее всю сразу, присвоить ее
цвета вместе с ее текстурой. Поэтому я смотрю, смо-
трю — и чувствую полное бессилие до тех пор, пока...
Пока вдруг — неожиданно и благословенно — все де-
95
В ОЛШЕБНИК
тали не приходят к согласию. Эта чрезмерная красота

подобна счастливому острову, «всегда присутствую-
щему на ясном севере моего естества».
И вот я начинаю клевать носом. Исчезает вид на
озерный берег, исчезает плавящийся шар солнца, оста-
ется только череда мыслей (Надо бы прочитать сбор-
ник «Подробности заката»... Интересно, какой это был
закат — русский? Швейцарские закаты и три лебедя
появляются в конце «Ады»... Выглядело ли это озеро
иначе полвека назад? Интересно, В. Н. когда-нибудь
перебирался на другой берег? А может быть, это не
берег, а остров посреди озера? Остров, на котором
полно каких-нибудь совершенно особенных бабочек
и крошечных деревьев... Как бы мне хотелось знать все
их названия, разбираться во всех этих гусеницах, со-
ках растений...») — и тут у моего левого уха вдруг
раздается бас Дмитрия, и я, вздрогнув, возвращаюсь
в настоящее.
Д!
В апреле 1919 года, за несколько дней до своего два-

дцатилетия, Владимир покинул Россию на борту пере-
возившего сушеные фрукты парохода, называвшегося
«Надежда». Пока судно боязливо уходило в холодное
синее море, отец с сыном играли на палубе в шахматы,
демонстративно не обращая внимания на обстрел, ко-
торый вели с берега большевики. Набоковым не разре-
шили сойти на берег в Константинополе, и им при-
шлось высадиться в Афинах. Россию Владимир больше
никогда не увидит. («Тамара, Россия, глухой лес, по-
96
Глава VI. Счастье переносит через прозрачную бездну
степенно переходящий в старинные парки... вид моей

матери, опускающейся на колени, чтобы поцеловать
землю, при каждом своем возвращении в деревню из
города в начале лета, et la montagne et le grand chene1».
Детство, однажды утром вышвырнутое в море.) По-
сле Афин будут Лондон, Берлин и университет в Кем-
бридже, где он переведет одну из самых любимых сво-
их английских книг — «Алису в Стране Чудес», пере-
именовав Алису в Аню. Потом опять Берлин, который
он так и не полюбит, где он проживет, словно в ссыл-
ке, четырнадцать с половиной лет, так и не выучив как
следует немецкий. Все эти годы он будет жить, словно
привороженный северной Россией, продолжая мыс-
ленно бродить в краю серебряных берез, туманных
болот и бореальных бабочек.
О!
Через три года после побега из России отец Набокова

был убит во время неумело исполненного террори-
стического акта, предпринятого крайне правыми мо-
нархистами. На политическом собрании либерально-
го крыла эмиграции Владимир Дмитриевич героиче-
ски встал на пути убийц, не дав им поразить свою цель,
и был застрелен в начавшейся стычке. Это положило
конец юности В. Н. В тот вечер в берлинской кварти-
ре Владимир читал матери вслух стихи Блока — те,
в которых Флоренция уподобляется «дымчатому ири-
су», — и вдруг зазвонил телефон. Автомобиль мчался,
1 И гора, и огромный дуб (фр.).
97
В ОЛШЕБНИК
разрывая темноту. Владимир и его мать смотрели, как

мелькает, исчезая, за его окнами город. Они вошли в
зал. Мать тихо вскрикнула: «Боже мой! Так как же это
так?» За несколько часов до того ехавший в утреннем
поезде Владимир вывел пальцем на запотевшем вагон-
ном стекле: «СЧАСТЬЕ» — и смотрел, как оплывают,
стекая, буквы. Отца похоронили в Берлине. «Папы
больше нет», — записал он в дневнике.
Р !
В 1938 году Набоков, уже перебравшийся в Париж, на-
писал свой первый роман на английском — «Истин-
ная жизнь Себастьяна Найта». Переход на английский
язык отнюдь не был безболезненным. В. Н. потом ска-
жет, что ему пришлось отказаться от своего «ничем не
стесненного, богатого, бесконечно послушного... рус-
ского слога ради второстепенного сорта английского
языка». Он называл это своей «личной трагедией». На-
боков попросил знакомую американку, Люси Леон Но-
эль, близкую подругу Джойса, поправить его рукопись,
обратив особое внимание на синтаксис и идиомы. Они
работали за тем самым столом, за которым муж Люси,
Поль Леон, склонялся вместе с Джойсом над «Помин-
ками по Финнегану». «Большинство предложений зву-
чали на удивление гладко», — вспоминала впослед-
ствии Люси. Но Набоков держал в голове планы еще
двух русских сочинений. Он твердо верил, что когда-
нибудь вернется к родному языку, отточенному до со-
вершенства как раз к тому времени, когда решил его
оставить. Через несколько лет он напишет о потере
русского языка английское стихотворение:
98
...текучие глаголы на -ала или -или,

Аонийские гроты, алтайские ночи,
черные пруды звуков, где «л» — водные лилии.
Пустой стакан, до которого я дотронулся,
еще звенит.
Но вот его накрыла рука — он умирает.
А в одном сравнении он уподобил переход на дру-

гой язык «переезду из одного затемненного дома в
другой беззвездной ночью».
Я часто думаю об этой болезненной смене языка.

Думаю об одиночестве, которое В. Н., должно быть,
чувствовал остро, до биения пульса в пишущей руке,
и которое передавалось его легчайшим юношеским
строчкам. Дмитрий иногда говорит об этом. Застен-
чиво отступающие детали мира, угадывающиеся в про-
белах между словами. Нестройная мелодия немецких
лет. Серые зимы, столь непохожие на те, что были в
детстве. Неизвестность будущего, ибо жизнь сделалась
непредсказуемой.
Но у него оставался благодатный дар: смотреть, ви-
деть, чувствовать себя счастливым, пристально вгля-
дываясь в мир.
Несколько берлинских образов В. Н. проходят в

моем воображении как странный несмонтированный
фильм времен немого кинематографа.
Он пытался стать банковским служащим, но вы-
держал только три часа в конторе. Он учил француз-
скому, английскому и русскому и никогда не продол-
жал урок ни на минуту дольше условленного. Он пи-
сал учебник русского языка, который начинался таким
упражнением: «Мадам, я доктор, вот банан». Он давал
99
В ОЛШЕБНИК
уроки бокса и тенниса. Он был красив и строен. Он

снимался в немецком фильме — в массовке, без указа-
ния имени в титрах. Он был «Сириным» в газетных и
журнальных публикациях. Он был «Володей» в корот-
ких штанах. Он правил рукопись «Приглашения на
казнь» фиолетовыми чернилами. Когда писал, никогда
не читал газет, только книги. Книг же никогда не по-
купал, а прочитывал их, стоя перед стеллажом в книж-
ной лавке. Он видел Кафку в трамвае (или, по крайней
мере, решил так много лет спустя, когда узнал на фо-
тографии «эти совершенно необыкновенные глаза»).
Он был беден, очень беден. Он просил литературного
знакомого дать ему такую рекомендацию:
Такой-то автор (разукрасьте).
...талантлив!!! Гордость эмиграции!!!
Новаторский стиль!!!...
Единовременное пособие или стипендию.
Вот еще кадры из того же периода. В. Н. в поношен-

ных брюках. В. Н. просит найти ему работу, соглаша-
ясь ехать куда угодно — в Канаду, в Индию, в Южную
Африку! В. Н., получающий двадцать долларов от Рус-
ского литературного фонда в США. В. Н., с радостью
занимающийся сельскохозяйственным трудом на юге
Франции. В. Н., обедающий с русскими моряками
в Марсельском порту. В. Н., ужинающий с Джойсом в
Париже (у Джойса осталось впечатление от встречи
с очень скучным человеком). В. Н., пишущий «Истин-
ную жизнь...» на чемодане, положенном поверх биде
в запущенной ванной комнате парижской квартиры.
«Эти совершенно необыкновенные глаза» — и Каф-
ки, и его собственные. Я не могу избавиться от навяз-
чивого желания вообразить, как Набоков поглядел в
100
Сельский труженик
глаза Кафке. Что промелькнуло в этих двух парах глаз

(крапчатый янтарь и черная смола), когда они случай-
но пересеклись тем (скорее всего, никогда не бывшим)
вечером?
Мои бабушка и дедушка по материнской линии до
войны жили в Европе, в то самое время, примерно в
1923–1939 годах, но только в обратной последователь-
ности: сначала в Париже, а потом в Берлине. Когда я
пытаюсь представить лицо Набокова в немецкие годы,
то начинаю фантазировать — так же, как он сам выду-
101
В ОЛШЕБНИК
мал встречу с Кафкой в трамвае, — что примерно в

1935 году моя крайне любопытная бабушка, обожав-
шая гулять по городу, могла мельком увидеть молодо-
го Набокова. Я с удовольствием воображаю ее идущей
по черно-белому предвоенному Берлину, вечно накры-
тому свинцовой крышкой низких облаков. Она гуля-
ет одна, но при этом совершенно не боится (или, по
крайней мере, убеждает саму себя, что не боится). Тем-
ным зимним днем она движется мимо застывших в по-
клоне домов, видит плотно зашторенные окна, за кото-
рыми только изредка можно увидеть мерцание чело-
веческого присутствия. Она смотрит на небо за миг до
того, как зажгутся фонари: облака рассеялись и на пе-
пельном фоне медленно распускается перламутровая
полоска. Темнеет, она начинает двигаться быстрее,
ускоряет шаги, она почти шаркает по асфальту — и тут
различает в доме возле перекрестка маленькую дверь и
витрину: ателье ремесленника или пришедший в упа-
док магазин. Худощавый молодой человек стоит, по-
чти упираясь лбом в витрину. Его янтарные глаза гля-
дят сквозь стекло на какие-то вещи, которые она не
может различить. Ее внимание привлекает странное
выражение этих глаз: мрачное и чудно-рассеянное. Он
как будто смотрит на собственное отражение, игно-
рируя весь окружающий мир. И в сгустившихся серых
сумерках блестят янтарные огоньки.
Через несколько недель после того, как я не без бо-

ли в сердце написала эти строчки, я наткнулась на та-
кой параграф в почти забытом эссе «Николай Гоголь»:
Нам часто снятся ничего не значащие люди —

случайный спутник или какая-нибудь личность,
встреченная много лет назад. Можно вообразить,
102
как ушедший на покой бостонский делец рассказы-

вает в 1875 г. жене, что ему ночью снилось, будто
он с молодым русским или поляком, которого в дав-
ние годы встретил в Германии, покупает в анти-
кварной лавке часы и весы.
Однако вернемся в Германию, где разворачивается

действие нашего фильма. В Берлине В. Н. влюбился в
Веру и в 1925 году женился на ней. Им приходилось
жить в большой тесноте, особенно после того, как в
1934 году родился Дмитрий. В. Н. заботился о насущ-
ном хлебе. А политическая ситуация становилась все
более зловещей. Вера была еврейкой, и после победы
нацистов на парламентских выборах 1932 года полу-
чить эмигрантские паспорта для них было совсем труд-
но. Набоков пришел в смятение, узнав весной 1936 го-
да, что ненавидимый всеми генерал Бискупский на-
значен на пост главы гитлеровского департамента по
делам русских эмигрантов. Своим заместителем он сде-
лал Сергея Таборицкого — человека, осужденного за
убийство отца Набокова.
В. Н. поскорее перебрался во Францию и принялся
искать там работу. Вера и Дмитрий присоединились
к нему летом 1937 года. Когда в мае 1940 года с восто-
ка стала надвигаться война, семья Набоковых при со-
действии помогавшей беженцам еврейской благотво-
рительной организации была вынуждена отправиться
дальше. Всего за несколько дней до вступления немец-
ких танков во французскую столицу, в спешке, Набо-
кову пришлось бросить на произвол судьбы две руко-
писи и чудесную коллекцию бабочек. Они остались
в подвале дома, разграбленного немцами вскоре после
отъезда хозяев. Исписанные Набоковым страницы ва-
лялись на тротуаре, и их подобрала одна еврейка —
103
В ОЛШЕБНИК
Эмигрантский паспорт. Апрель 1940 г.
племянница близкого друга семьи Набоковых, которо-

му было суждено погибнуть в нацистском концентра-
ционном лагере. Через три недели этот дом был стерт
с лица земли.
В самый последний момент Набоков получил уве-
домление, что он принят на работу в Стэнфорд, и се-
мья смогла отплыть в Соединенные Штаты на борту
парохода «Шамплен». Сперва Набоковы собирались
на более поздний рейс, но по счастливой случайности
им удалось обменять билеты, и они уехали раньше. Во
время следующего рейса пароход торпедировала не-
мецкая подводная лодка, и он затонул. Так В. Н., бла-
104
годаря стечению обстоятельств, избежал смерти снача-

ла от рук большевиков, а через двадцать лет от рук на-
цистов. Его мать умерла в Праге в 1939 году, и он не
смог тогда быть с ней рядом: к тому времени, когда
Набокову удалось бежать, спасая жену и сына, от за-
хлестывающей Европу коричневой волны, Чехослова-
кия уже давно была захвачена фашистами. В. Н. лишил-
ся и младшего брата Сергея, гомосексуалиста, — он
погиб в немецком лагере от голода и изнеможения.
Крым — Берлин — Париж, потом побег на запад,

в Америку. Это была эпоха, когда жизнь преследовала
человека, когда поток истории настигал его повсюду,
стремясь лишить свободы выбора. Со временем, одна-
ко, изгнание уже казалось В. Н. неким «обморочным
упоением», которое он не желал променять «ни на что
на свете». Прошлое уходило все дальше, вещи исчеза-
ли, и лишь детство сохранялось, как снегопад в стек-
лянном шаре... Думая о своем северном городе, он об-
наруживал, что его все гуще населяют тени людей,
встреченных в юности. «Тоска по родине стала для ме-
ня делом чувственным и частным». Эта тоска вплетет
радужную нить в его прозу: туго сплетенный клубок
податливых нитей, каждая из которых скрывает иную,
намотанную раньше — ближе к мечте.
О том, что такое тоска по дому, он узнал давно, в
тот год, когда его семья переселилась из Петербурга
в Гаспру на Южном берегу Крыма, где все было не по-
хоже на Россию. Голубой минарет деревенской мечети,
«каракуль таврической сосны», «решительно напоми-
навшие Багдад» ослики, ревущие в унисон с утренним
призывом муэдзина, — все это вызвало у Владимира
первые приступы ностальгии. В детстве он испытал
105
В ОЛШЕБНИК
похожие ощущения в месяцы, проведенные вдали от

Выры, в Биаррице или Берлине. Но это чувство не-
имоверно выросло в Крыму, где образ Люси Шульги-
ной, ее письма, ее ностальгия по Выре усилили тяжесть
его собственной памяти. (В. Н. признавался, что до
тех пор, пока он не написал свой первый роман «Ма-
шенька», посвященный неотступным воспоминаниям
о первой русской любви, потеря родины и потеря Лю-
си оставались неразрывно связаны в его душе.)
Прошло время, и память о России стала живее, чем
сама Россия. Так же как давно забытые люди снова по-
являются в наших снах, исчезнувшие подробности те-
перь таинственно манили сквозь завесу времени. В не-
мецкие годы, вспоминая Выру, он каждый раз вздраги-
вал от радости. Запах цветущего жасмина, обреченная
красота осеннего дня будут неизменно напоминать
ему о детстве. «Я безмерно счастлив и так взволнован
и печален сегодня...» — писал он матери в 1921 году.
Но иногда по утрам ему казалось, что в изгнании
время тоже незаметно взимает с человека пошлину. То
же чувство приходило, когда он навещал мать: «Всякий
раз, что удавалось посетить Прагу, я испытывал в пер-
вую секунду ту боль, которую чувствуешь перед тем,
как время, застигнутое врасплох, снова натягивает его
привычную маску». Даже она старела и слабела. Мно-
го лет назад Елена Ивановна, словно предвидя неиз-
бежные утраты, научила его одному секрету: наблю-
дать, обостряя до предела зрение, и запоминать уви-
денное. И эти воспоминания позволили им обоим
окружить Выру сияющим ореолом, куда более ощути-
мым, чем если бы они попытались незаконно пересечь
границу — например, в ночном поезде, летящем в
Санкт-Петербург. «Так что я по-своему унаследовал
106
восхитительные подобия, все красоты неотторжимых

богатств, призрачное имущество — и это оказалось
прекрасным закалом от предназначенных потерь».
Пути назад не было. Пережить революцию, войну
и муку долгой советской ночи означало остаться с од-
ними только воспоминаниями, которые новая россий-
ская действительность могла только стереть. «Каково
было бы в самом деле увидать опять прежние мои ме-
ста, мне трудно представить себе».
Вообразим, что В. Н. стоит у розового гранитного
крыльца своего дома на Большой Морской. Выраже-
ние лица угрюмое, одна бровь страдальчески припод-
нята, озорной огонек в глазах совсем угас. Взгляд очень
серьезный, желтоватые губы плотно сжаты. (Ленин-
град, старательно восстановленный после войны, ка-
жется ему зловещей театральной декорацией.) И где-то
на ржавом железном зубе перил, выступающем из-под
новой розовой окраски, под сенью посаженных лет де-
сять назад деревьев, красуется объявление: «П
-
. К ».
Нет, пути назад не было. В. Н. так и не вернулся
домой, как никогда не вернется мой отец. «Теперь это
другая страна», — говорит он мне. Но я знаю, что по
ночам ему по-прежнему снятся продуваемые всеми ве-
трами равнины, дикая малина и скачки на неоседлан-
ных конях.
Оглядываясь на прошлое через прозрачную бездну

наших жизней, мы пытаемся разглядеть другие берега
прошлого. Не все ясно различимо, и потому мы при-
думываем для себя новые мачты над водой и раздувае-
мые ветром паруса. Память затмила своим блеском
прошлое и сияет теперь одна.
Глава VII
Счастье
против часовой стрелки
(В которой писатель придумывает рай,
а читатель немедленно в него попадает)
Зеркало насыщено яркостью,
шмель, влетевший в комнату,
бьется о потолок. Все так, как
должно быть, ничто никогда не изме-
нится, никто никогда не умрет.
Я

¨

столом и вдруг замечаю, что меня как будто
качает, и, видимо, уже давно, а я этого до сих
пор не чувствовала. Начинается что-то вро-
де заболевания: легкое головокружение, но при этом
нельзя сказать, что совсем неприятное.
Мне чудится, что terra медленно уходит у меня из-
под ног. Потеряв доверие к показаниям моего каприз-
ного компаса, я начинаю думать о границах террито-
рий — моей и его. Дюйм за дюймом — или это только
кажется? — я углубляюсь в чужие воды, в такие места,
в каких и не думала оказаться, когда начинала эту книгу.
Я кладу перо. Закрываю глаза. Куда же меня занесло?
Утрата. Жестокость времени. Непристойность бо-

ли. Зияющая тайна смерти. Всем этим мы оплачиваем
свою способность воспринимать. «Она думала... о раз-
литой в мире несметной нежности; об участи этой
нежности, которую либо сминают, либо изводят впус-
тую, либо обращают в безумие».
Но все же. Можно ведь незаметно прокрасться ми-
мо этого безумия и прийти к возможности счастья?
111
В ОЛШЕБНИК
«...Первые существа, почуявшие течение времени,

были также и первыми, умевшими улыбаться», — пи-
сал В. Н. И открытость его улыбки, похожей на «сол-
нечного зайчика» (не просто существующего, а явлен-
ного нам), — в ней и заключена, я думаю, суть его
мира. И в особенности мира «Ады». Именно там кон-
центрированно изложены взгляды В. Н. на текстуру
времени и природу счастья.
«Мы можем узнать время, узнать, сколько сейчас

времени. Но Времени нам никогда не узнать, — заяв-
ляет Ада. — Наши чувства просто не годятся для его
восприятия. Это все равно как...» история, которую
нам собираются рассказать.
В. Н. верил, что время не течет: «Мы ощущаем его
как движение, потому что оно есть среда, где происхо-
дят развитие и изменение или же где вещи статичны,
как станции». Но тем не менее время абсолютно непо-
движно. «Восемьдесят лет промелькнули быстро —
будто стеклышко заменили в волшебном фонаре». Вре-
мя промелькнуло, время мелькает. Скорость, как и по-
следовательность событий, есть иллюзия.
Однако вполне возможно, что время не есть дли-
тельность. Есть, конечно, искушение поверить в это.
Сидя рядом с Ваном на постели из мха среди молодых
деревьев Ардис-парка и чувствуя, как ее начинает охва-
тывать страсть, Ада восклицает: «Да, но вот это-то все
несомненно... реальный, беспримесный факт — этот
лес, этот мох, божья коровка у меня на ноге, этого ведь
у нас не отнимешь, правда? (и отнимешь, и отняли).
Все это сошлось воедино здесь, и как ни искривлялись
тропинки, как ни дурачили друг дружку, как ни плута-
ли, а все-таки здесь они встретились неотвратимо!» Но
112
Глава VII. Счастье против часовой стрелки
вот это-то не было реальностью, не правда ли? Оно

искривлялось и оборачивалось реальностью только
в мерцающем зеркале памяти, под прикрытием слов.
Память держит время в сложенных ковшиком ла-

донях.
Настоящее порождено.
(Но «нам никогда не удастся вкусить от истинного

Настоящего, которое представляет собой миг нулевой
длительности».)
Настоящее есть память в процессе создания.
(Что еще есть настоящее?)
Любовь. Только любовь. «Цветение Настоящего»,

«тишина чистой памяти». Капсула сознания.
Или так, если придерживаться научной точности:
ЛЮБОВЬ + ПАМЯТЬ
= НАБОКОВСКОЕ ВРЕМЯ
СОЗНАНИЕ
«Гамак и мед: и восемьдесят лет спустя он с юноше-

ской пронзительностью исконного счастья вспоминал
о поре своей влюбленности в Аду». Восемьдесят лет
спустя Ван по-прежнему черпает счастье из воспоми-
наний о том первом лете — не с черной меланхолией,
но со светлым чувством длящегося настоящего. «Гамак
его отроческих рассветов — вот середина пути, в кото-
рой память сходится с воображением. В свои девяно-
113
В ОЛШЕБНИК
сто четыре он радостно углублялся в то первое любов-

ное лето, не как в недавнее сновидение, но как в крат-
кую репризу сознания, позволявшую ему перемогать
ранние, серенькие часы между слепым сном и первой
пилюлей нового дня».
Только влюбившись в Аду, Ван вдруг понял, как
можно жить, не подпуская близко длящееся время.
Время сворачивается, и только настоящее остается.
Ван пишет письмо своему отцу Демону; это письмо
никогда не будет отправлено: «В 1884 году, в первое
мое лето в Ардисе, я совратил твою дочь, которой бы-
ло в ту пору двенадцать лет. Наша опаляющая любовь
продлилась до моего возвращения в Риверлэйн; в про-
шлый июнь, четыре года спустя, она расцвела сызнова.
Это счастье было величайшим событием моей жизни,
я ни о чем не жалею». В юные годы будущее казалось
ему только продолжением мечтаний.
Будущего не существует, а прошлое присутствует

всегда.
(«Признаюсь, я не верю во время», — шепчет нам

В. Н.)
Все сущее есть «сверкающее „сейчас“» — единствен-

ная реальность времени, которое шумит у нас в ушах
и проходит сквозь нас.
Когда Ван потерял свою Аду и блуждал по закоул-

кам старушки Европы, он научился ценить ту «сладкую
дрожь, какую испытываешь, углубляясь в глухие улоч-
ки чужих городов и хорошо сознавая, что ничего ты на
них не найдешь, кроме грязи, скуки, брошенных мятых
114
Глава VII. Счастье против часовой стрелки
жестянок и звероватых завоев завозного джаза, несу-

щихся из сифилитичных кафе. Нередко ему мерещи-
лось, что прославленные города, музеи, древние пыточ-
ные застенки и висячие сады — это всего лишь мет-
ки на карте его безумия». Его соперники комически
погибли, Ада вышла замуж за нелепого скототорговца
из Аризоны, Люсетта утопилась в темно-синей ночи,
а Ван, вечный изгнанник, все еще чувствует пульсацию
счастья, поскольку память об Ардисе по-прежнему
следует за ним, как дрожащий солнечный зайчик.
Живущий целое столетие одним летом.
(А что касается читателя, то он живет одним го-

ловокружительным утром, полным влажной сирени,
в комнате, расположенной в зазеркалье.)
Мир снова вращается в настоящем. Он движется

сквозь мои пальцы. И я спокойно забрасываю и тут же
вытаскиваю сеть.
«Чистое Время, Перцептуальное Время, Осязаемое

Время, Время, свободное от содержания, контекста
и комментария».
Ничто не утрачено в сверкающем Настоящем.
И светляки освещают тьму.
И рука остается лежать на обнаженном плече.
И единое слово преодолевает силу тяжести.

Глава VIII
Как написать счастье:

практическое руководство
(В которой писатель самозабвенно пишет,
а читатель заглядывает ему через плечо)
В от как ужасно все начиналось.
В пятнадцать лет Владимир впервые почув-
ствовал поэтическое вдохновение. Это было в заколдо-
ванных лесах Выры: он увидел, как дождевая капля спол-
зает по сердцевидному древесному листу. «Лист, душист,
благоухает, роняет — мгновение, за которое все это слу-
чилось, кажется мне не столько отрезком, сколько разры-
вом времени, недостающим ударом». Стихи, которые он
принялся писать вслед за этим, шли от самого сердца, но
оставались не более чем жалким лепетом. Тем не менее
юный Сирин напечатал первый сборник, вскоре попав-
ший в руки его темпераментному школьному учителю,
некоему Владимиру Гиппиусу, рыжеволосому поэту, и
тот под радостный гогот класса с наслаждением «обру-
шил безжалостные сарказмы» на витиеватые набоковские
строфы. Кузина учителя, известная поэтесса Зинаида
Гиппиус, чуть позже попросит Володиного отца передать
сыну, что тот «никогда, никогда писателем не будет».
119
В ОЛШЕБНИК
О торванный от родины, лишенный своего дет-

ства, он не сдался.
Пропустив мимо ушей предсказание госпожи Гиппи-
ус, в двадцать два года он отправил матери по почте сти-
хотворение сомнительных литературных достоинств:
И, еженочно умирая,
я рад воскреснуть в должный час,
и новый день — росинка рая,
а прошлый день — алмаз.
В сопровождающем стихотворение письме Владимир

прибавляет важный нюанс, который не смогут потом
стереть годы: «Этот стишок докажет тебе, что настроенье
у меня всегда радостное. Если я доживу до ста лет, то и то-
гда душа моя будет разгуливать в коротких штанах». Свой
первый, оставшийся неоконченным роман он собирался
назвать «Счастье». В двадцать пять лет в рассказе «Пись-
мо в Россию» он представит писателя-эмигранта, кото-
рый обращается к своей потерянной возлюбленной и го-
ворит при этом не об их прошлом, а об ее присутствии в
его сегодняшней жизни. Тон В. Н. оказывается еще более
оптимистичным, чем раньше: «Прокатят века, — школь-
ники будут скучать над историей наших потрясений, —
все пройдет, все пройдет, но счастье мое, милый друг,
счастье мое останется, — в мокром отражении фонаря, в
осторожном повороте каменных ступеней, спускающих-
ся в черные воды канала, в улыбке танцующей четы, во
всем, чем Бог окружает так щедро человеческое одиноче-
ство». Десять лет спустя в лучшем набоковском русском
романе «Дар» главный герой Федор подумывает над со-
зданием «практического руководства: „Как быть Счаст-
ливым“». Так вплетается светлая нить.
120
Глава VIII. Как написать счастье: практическое руководство
С тиль стал для него «каверзным зеркалом» иллю-

зиониста.
Он с презрением отвергал саму мысль о том, что ис-
кусству сочинительства можно научить. В Стэнфорде —
университете, где он получил свою первую американскую
зарплату, — В. Н. осмотрительно советовал студентам:
когда принимаетесь писать, столкните «с крыльца злове-
щего монстра здравого смысла, который топает по ступе-
ням, готовясь скулить, что книгу не поймет широкая пуб-
лика, что книгу ни за что не удастся — и как раз перед
тем, как он выдохнет слово П, Р, О, Д, А, Т, Мягкий
Знак, нужно выстрелить здравому смыслу в самое серд-
це». Набоков искренне ненавидел «журналистическую
дребедень» (всеядное чудовище), Литературу Больших
Идей (ее фарисейское воплощение) и морализаторскую
писанину (их лживую кузину). Он с подозрением отно-
сился к власти общих идей над широкой публикой, по
той простой причине, что «все „общие идеи“ (которые
так легко приобретаются и так выгодно перепродаются)
неизбежно останутся всего лишь истертыми паспортами,
позволяющими их владельцам беспрепятственно путеше-
ствовать из одной области невежества в другую». Великая
литература, считал он, есть мастерство владения языком,
а не рупор идей. Более того, он не верил и в «большую
литературу», а только в отдельных совершенно оригиналь-
ных художников (таких как Шекспир, Пушкин, Пруст,
Кафка, Джойс и он сам). И в конечном счете подлинная
биография писателя оказывается не более чем историей
его стиля.
121
В ОЛШЕБНИК
Т ак он неустанно просеивал слова.

«Художник видит именно разницу» меж-
ду вещами. Литература в набоковской мерцающей поту-
сторонности начинается с видений. Прежде чем взяться
за только что отточенный карандаш и облечь плотью ко-
нечности или торс изображаемой фигуры, художник
мыслит образами — «не словами, но тенями слов». Тени
и оттенки постепенно перетекают в метафоры. «То не бы-
ла улыбка лукавого демона, сопровождающая воспоми-
нание о страстных восторгах или обещание их, но более
чем человеческое свечение беспомощности и блаженства».
Такие метафоры он считал дополнительными «бамбуко-
выми мостиками», по которым весело спешат друг к дру-
гу в гости поэзия и проза. Поэтическое мышление и было
главной приметой его стиля. По авторитетному мнению
Вивиана Блоодмарка, ученый «видит все, что происходит
в одной точке пространства», в то время как поэт «ощу-
щает все, происходящее в одной точке времени». И вот
мечтания поэта: «Автомобиль (с нью-йоркским номером)
пролетает дорогой, ребенок стучится в сетчатую дверь
соседской веранды, старик в Туркестане зевает посреди
мглистого сада, венерианский ветер катит крупицу пе-
пельного песка, доктор Жак Хирш в Гренобле надевает
очки для чтения, и происходят еще триллионы подобных
же пустяков, — создающих, все вместе, мгновенный, про-
свечивающий организм событий, сердцевиной которого
служит поэт (сидящий в садовом кресле в Итаке, штат
Нью-Йорк)».
122
О н всегда был погружен в поэтические мечтания.

И тут есть еще один скрытый в цилиндре
фокусника трюк. Событие, сообщает В. Н. внимательно-
му слушателю, не существует само по себе. Оно должно
быть рассказано. Нет фактов как таковых. Они возникают,
когда мы обрисовываем их контуры. Они реальны «лишь
в том смысле, что они реальные создания» нашей фанта-
зии. Прошлое можно только реконструировать. Биограф-
педант, который стремится отыскать вневременную исти-
ну, представляет нам перевернутый мир. Композиция
произведения и есть его идея. «Великолепная неискрен-
ность». Литературное околдовывает буквальное. В снах и
мечтаниях Мнемозины вещи превращаются в давно свер-
шившиеся события. Фигуры времени создаются языком.
Неужели у Набокова действительно был татарский пре-
док, живший в XIV веке, — этот более чем литературный
Набок-мурза? Неужели В. Н. действительно встретился
с Кафкой в трамвае? Неужели Вера, в черной сатиновой
маске, действительно подошла к нему на берлинском мос-
ту? (Мы ничего этого не знаем, да и какая разница?)
123
В ОЛШЕБНИК
Р ассказывать бесконечные истории было для него

и пыткой, и забавой.
Пыткой — потому что приходилось пролагать пути в
«зоологическом саду слов», где обитают своенравные су-
ществительные, крапчатые прилагательные, мычащие об-
стоятельства, трубящие глаголы, где слышится стук копыт
знаков, хруст деталей, мелькают «когти и крылья» рома-
нов. Забавой — поскольку ничто (кроме, пожалуй, сча-
стья ловли бабочек на альпийских склонах) не может со-
перничать с ясной радостью изобретения новых миров.
Писатели, считал В. Н., могут быть Учителями, Рассказ-
чиками или Волшебниками. Истинный писатель-волшеб-
ник — это тот, кто «заставляет планеты вертеться». Это
он говорит первозданному хаосу: «„Пуск!“ — и мир на-
чинает вспыхивать и плавиться». Волшебник перетасовы-
вает атомы, чертит карту собственного мира и дает имена
мириадам его вещей и явлений. «Вот ягоды, они съедоб-
ны. Вон там, впереди, кто-то пятнистый метнулся прочь —
надо его приручить. А вот то озеро за деревьями я назо-
ву „Жемчужным“ или — еще изысканнее — „Сточным“.
Этот туман будет горой — и ее надо покорить». Только
Волшебник может выразить такие понятия, как «про-
странство» и «время», цвет неба или запах времени года,
подергивание носа при обнюхивании, муки любви —
только Он может представить их как «ряд уникальных
открытий» и вплести в канву своего стиля. (Как всегда,
трактуя общие вопросы эстетики, Набоков говорил о са-
мом себе.)
124
Ж елание выдумывать его не покидало.

«Фантазия бесценна лишь тогда, когда
она бесцельна», — считал он. Творение без причины есть
отвага вымысла. На Антитерре — планете, где обитают
Ван и Ада, — дуют прозрачные ветры набоковского сти-
ля. Его стиль позволяет видеть невидимое, схватывать
свет, переводить восторг. Другими словами, как заметил
Апдайк, «Набоков пишет прозу именно так, как ее толь-
ко и стоит писать, — ¨ ».
125
В ОЛШЕБНИК
Е сли соединить случайные ноты...

Ткань его стиля. Сияющий, ощутимый для зре-
ния мир. «Зеленый и дождливый день», «синий снег...
листка из блокнота», «перламутровое колено», «темница
хрустального сна». Удивительный парад невиданных су-
ществ, составляющих живописное полотно. Вот отец Ва-
на, стареющий денди, презирающий условности повеса,
вдруг превращается в темную бабочку: «Старый Демон,
сложив горою радужные крылья, полупривстал и сразу
осел». Судебные запреты поэтов и безумцев: «Присяж-
ные! Если бы мой восторг мог звучать, он бы наполнил
эту буржуазную гостиницу оглушительным ревом». Их
пылкие планы насилия и насильничества. Дрожь род-
ственных созвучий: «увядание и упадок» лета, проведен-
ного вместе Адой и Ваном; «пора его фуге угомонить-
ся, — последнее прибежище природы, счастливые аллите-
рации (в которых бабочки и цветы передразнивают друг
друга); близилась первая пауза позднего августа, первое
затишье раннего сентября». Антифонные тени: «острое
расстройство желудка», вызванное неумеренным употреб-
лением зеленых яблок, или кучер, уволенный «после то-
го, как он позволил себе испустить ветры», когда отвозил
домой Марину и мадемуазель Ларивьер. Все это и мно-
гое, многое другое, наполненное «непрестанным напе-
вом блаженства», есть чистое свидетельство подлинной
жизни.
126
Н о, увы, не все схватывали стиль его прозы.

Когда в 1941 году вышла «Подлинная жизнь
Себастьяна Найта», обозреватель «Нью-Йорк таймс»
уныло заметил: «Все это могло бы превосходно прозву-
чать на другом языке». Несколько лет спустя редакторы
«Нью-Йоркера» упорно настаивали на исправлениях в
эссе «Мое английское образование» и «Портрет моей
матери», которые вскоре превратятся в главы книги «Па-
мять, говори». Набоков отверг все поправки, заявив, что
ему по вкусу свойственная ему «извилистость... которая
только на первый взгляд может показаться неуклюжей
или неясной. Почему бы читателю не перечитать иногда
предложение? Это ничем ему не повредит». Однако
«Нью-Йоркер» продолжал с идиотским упорством на-
стаивать на исправлениях, и В. Н. с дьявольским усерди-
ем доказывал ошибочность каждого из них: «Девушки по
имени „Жанна из Арка“ никогда не существовало. Я пред-
почитаю ее настоящее имя Жоанета Дарк. Будет доволь-
но глупо, если в номере „Нью-Йоркера“ за 2500 год ме-
ня упомянут как „Вольдемара из Корнелла“ или „Набо
из Ленинграда“. Словом, я хотел бы оставить „fatidic“ и
„Жоанету Дарк“, если возможно». Ему уже довелось
столкнуться и с другим видом непонимания. В 1942 году
он читал выездную лекцию «Искусство литературы и здра-
вый смысл» перед женской аудиторией. После лекции
почтенная председательница дамской организации поспе-
шила подойти к нему с комплиментами: «Больше всего
мне понравился ваш ломаный английский».
127
В ОЛШЕБНИК
Н о к счастью, другие находили его английский

просто превосходным.
Когда в 1951 году вышел первый вариант книги «Па-
мять, говори», называвшийся «Убедительное доказатель-
ство», критик Моррис Бишоп написал своему другу В. Н.:
«Некоторые твои фразы настолько хороши, что у меня
почти что возникает эрекция — а в моем возрасте это,
знаешь ли, немало».
128
О н умер, и через много лет после его смерти я при-

шла посмотреть на комнаты, в которых он жил.
На шестом этаже гостиницы «Монтрё-палас» женщи-
на в ливрее отворила передо мной двери шестьдесят пя-
того номера. Смехотворно крошечная комнатка «с видом
на озеро» под самой крышей. На балконе два железных
стула и длинноногий столик, по-видимому поставлен-
ные, чтобы напомнить о знаменитой фотографии супру-
гов Набоковых, играющих в шахматы. Все вещи совер-
шенно новые. Позднее тем же утром Дмитрий объяснит
мне, что спальня его матери была в шестьдесят третьем
номере, а отца — в шестьдесят четвертом, а шестьдесят
пятый номер служил кухней. Он показал мне текст, на-
писанный через несколько недель после смерти отца: «Та
чудесная конторка, за которой он начинал работать по
утрам, исчезла. Однако осталась прислоненная к задним
перильцам письменного стола репродукция L’Annunzia-
zione1 Фра Беато Анджелико, привезенная из Италии те-
тей Еленой, с суровым ангелом, объявляющим свою весть,
преклонив колено». Глядя на эту картину, его отец напи-
сал фразу о рассекающих воздух радужных крыльях ар-
хангела Гавриила.
Желтый, зеленый, цвет индиго, фиолетовый, крас-
ный «был люб мне, взоры грея, всякий цвет», даже се-
рый. Теперь я вижу его. Он сидит за письменным столом,
вперив взор в картину Фра Анджелико, и в его уме возни-
кают крылья Демона Вина — «длинные, черные в синих
глазках крылья». И в глазах его словно застыла та «по-
стоянная широкая улыбка». По правую руку лежат сло-
женные стопкой полдюжины каталожных карточек и два
1 Благовещение (ит.).
129
В ОЛШЕБНИК
карандаша. Третьим он медленно и как бы растерянно

выводит слова. Переходит от одного воображаемого кад-
ра к другому, мысленно просматривает получающийся
фильм, выписывает последовательность слов. Он работа-
ет по утрам за конторкой, потом делает перерыв на ланч,
затем снова пишет до сумерек, сидя за столом или распо-
ложившись в стоящем рядом кожаном кресле. По вече-
рам он обычно не пишет, а вместе с Верой наблюдает за-
каты. Или же они играют в шахматы. В девять вечера он
берется за чтение.
Летом он сочиняет рассказы. В это время на примы-
кающих к Монтрё холмах начинается охота, и его вооб-
ражение воспаряет, подобно желтым крыльям белянки,
называемой также солнечной бабочкой. Зимой он гуля-
ет у матового зеркала Женевского озера и обдумывает то
необыкновенное счастье, которым наделит пока никому
не известных мечтателей в своих произведениях. Напри-
мер, вот такое, изображенное им в письме к редактору
«Бледного пламени»: «Я надеюсь, что Вы нырнете в кни-
гу, как в голубоватую прорубь, задохнетесь, нырнете об-
ратно и затем (примерно на с. 126) всплывете и покати-
тесь на санках домой, метафорически, ощущая, как по
пути Вас достигают трепет и восхитительное тепло моих
стратегически размещенных костров».
Глава IX
Мелкие подробности счастья

(В которой писатель демонстрирует
свои литературные произведения, а читатель
проливает на них свет комментариями)
Подробность (сущ.) — 1) изящно отточенные
элементы произведений искусства; 2) секрет кар-
тин-открытий, заключенный в самих картинах;
3) вспышка чувств в набоковской вселенной.
И

изгнания, простился со своим детством,
своим родным языком, своим отцом и ув-
леченно продолжал писать, обретая в этом
счастье. Сочинительство превратилось для него в «от-
чет о... романе» со словом. Или в волшебный ковер-
самолет, на котором можно носиться по небу или си-
деть развалившись на белоснежных облаках и вожде-
ленно рассматривать во всех подробностях все новые
пейзажи.
Какими бы запутанными ни были истории, какими
бы нелепыми ни казались сюжеты, в конечном счете
мы видим, что все они работают на один и тот же эф-
фект и все так или иначе связаны с авторским миро-
воззрением.
Среди вращающихся планет, на которых нет ниче-
го невозможного, где живут бессмертные влюбленные,
детали и подробности звучат заклинаниями. «Ласкай-
те детали!.. Божественные детали!»
133
В ОЛШЕБНИК
П
1 («Л
»)
«...На американскую глушь — лирическую, эпичес-

кую, трагическую, но никогда не похожую на Аркадию.
Она

, §

¡¶

,
эта глушь, и ей свойственна какая-то §

,

,
,
которой уже нет у лаковых, крашеных, игрушечных
швейцарских деревень и вдоволь прославленных Альп.
Бесчисленные любовники лежали в обнимку, целуясь, на
ровном газоне горных склонов Старого Света, на пру-
жинистом, как дорогой матрац, мху, около удобного
для пользования, гигиенического ручейка, на грубых
скамьях под украшенными вензелями дубами и в столь
многих лачугах под сенью столь многих буковых ле-
сов. Но в американской глуши любитель вольного возду-
ха не найдет таких удобных возможностей предаться
самому древнему из преступлений и забав. ЯДОВИТЫЕ
РАСТЕНИЯ ожгут ягодицы его возлюбленной, безымен-
ные насекомые в зад ужалят его; острые частицы лес-
ного ковра уколют его в коленища, насекомые ужалят
ее в коленки; и всюду кругом будет стоять непрерыв-
ный шорох ПОТЕНЦИАЛЬНЫХ ЗМЕЙ — что говорю, ПО-
ЛУВЫМЕРШИХ ДРАКОНОВ! — между тем как похожие на
КРОХОТНЫХ КРАБОВ семена ХИЩНЫХ ЦВЕТОВ прилепля-
ются, в виде МЕРЗКОЙ ИЗУМРУДНОЙ КОРКИ, равно и к
черному носку на подвязке, и к белому неподтянуто-
му носочку.
Немножко преувеличиваю. Как-то в летний пол-
день, чуть ниже границы распространения леса, где

(я бы их назвал
шпорником) толпились вдоль ¨
¶

, мы наконец нашли, Лолита и я, уединенное ро-
134
Глава IX. Мелкие подробности счастья
мантическое место, приблизительно в ста футах над пе-

ревалом, где мы оставили автомобиль. Склон казался
неисхоженным. Последняя запыхавшаяся сосна оста-
новилась для заслуженной передышки на скале, до ко-
торой долезла. Сурок свистнул, увидя нас, и исчез.
Я разложил плед для Лолиты. Под ним ¦ -

§. Киприда пришла и ушла».
Тут мы слышим коварнейший голос Гумберта

Гумберта. Перед нами один из эпизодов путеше-
ствия по Америке длиной в двадцать семь тысяч
миль. Остановка в глуши, чтобы «предаться само-
му древнему из преступлений и забав». Один из са-
мых ослепительных фрагментов «Лолиты». Чтобы
получить наилучшие результаты, его рекоменду-
ется прочесть вслух. Слова будут проглатывать-
ся и целовать ваши губы. Звуки будут свинговать и
скользить, как поток: elegaic — and — pastoral —
and — faux-pastoral — and — lecherous — and —
droll — and — dark — and — maniac — and —
erotic.
Затем воспользуйтесь маленьким карманным
микроскопом. Глядя в его окуляр, вы увидите слова,
увеличенные до карикатурных размеров, окрашен-
ные в игрушечно-светлые и ужасающе зеленые цве-
та или же отливающие всеми оттенками неба.
Для панорамного обзора лучше всего взять пере-
носной телескоп. Установив его у себя на подокон-
нике, вы разглядите читательницу, развалившуюся
в кресле и положившую ноги на маленькую скамееч-
ку с мягким сиденьем. Подкрутив колесико и при-
близив ее лицо, вы разглядите блуждающую влюб-
ленную улыбку и часто мигающие карие глаза. За-
хваченная полетом фантазии автора, она водит
указательным пальцем по строчкам. Это не кто
135
В ОЛШЕБНИК
иная, как я, рассказчица этой истории, пойманная

в ловушку Гумбертова лабиринта образов, слуша-
ющая его хрипловатую любовную песнь о кружевной
кайме на бедре Киприды. Я только-только откры-
ла для себя россыпи литературных бриллиантов,
как...
БАБАХ! Ваш ни на что не годный телескоп с
треском складывается, ударив вас при этом по носу.
Вы живо отходите на цыпочках от окна. (Если бы я
не была в состоянии транса, я ведь могла бы и под-
нять голову!)
Р ИСУНОК 1.
П ОЛЮБУЙТЕСЬ ,
ВОТ ЧТО УВИДЕЛ ЧИТАТЕЛЬ
136
В ОЛШЕБНИК
П
2 («А
, Р

-
. С
¦
»)
«Как-то под вечер они взбирались на глянцевито-вет-

вистое шаттэльское древо, росшее в дальнем углу парка.
Мадемуазель Ларивьер с малышкой Люсеттой, скры-
тые прихотью поросли, но отчетливо слышимые, игра-
ли в серсо. Время от времени над или за листвой про-
мелькивал обруч, посланный с одной невидимой па-
лочки на другую. Первая цикада этого лета старательно
настраивала свой инструмент. Похожая на серебристо-
го соболя белка-летяга сидела на спинке скамьи, сма-
куя еловую шишку.
Ван, добравшись в своем синем трико до развилки,
расположенной прямо под его проворной подружкой
(разумеется, лучше его знакомой с заковыристой гео-
графией дерева), но лица ее так и не увидев, послал не-
мое известие, сжав ей двумя пальцами (указательным и
большим) щиколку, как сжала бы она сложившую кры-
лья бабочку. Босая ступня ее соскользнула, и двое за-
пыхавшихся подростков постыдно сплелись средь ветвей,
стискивая друг дружку под легким дождиком плодов и
листьев, и в следующий миг, едва они восстановили
подобие равновесия, его лишенное выражения лицо и
стриженая голова очутились промеж ее ног, и упало,
глухо стукнув, последнее яблоко — точкой, сорвав-
шейся С ПЕРЕВЕРНУТОГО ВОСКЛИЦАТЕЛЬНОГО ЗНАКА. На
ней были его часы и ситцевое платье.
(— Помнишь?
— Конечно помню: ты поцеловал меня здесь, сну-
три...
— А ты начала душить меня своими дурацкими ко-
ленками...
— Я пыталась найти хоть какую опору)».
138
Глава IX. Мелкие подробности счастья
Грехопадение в Эдеме. Проход сквозь листву в

очарованные леса Ваниады. Брат и сестра только
что встретились в Ардисе, и Ван ослеплен стра-
стью к педантичной Аде, совершенно необычной
девчонке: она и натуралист, и модница, а глав-
ное — у нее под ситцевым платьем обычно ничего
нет.
Итак, если вы уже протерли глаза и снова при-
пали к окуляру телескопа, то вы можете меня уви-
деть: я пригнулась, спрятавшись за кустарником.
Вот я раздвигаю ветки и что-то высматриваю.
Что же? Ага, я бесстыдно таращусь на двух под-
ростков, которые решили в этот летний вечер за-
браться на яблоню. Я хочу попробовать нарисовать
литературную диаграмму, подобную тем, которые
рисовал сам В. Н., и достаю блокнот и остро за-
точенный карандаш. Рисунок получается следую-
щим. А. сидит высоко на дереве, ее ноги раздвинуты
в виде буквы «А». Прямо под ней сидит В., его руки
сомкнуты в виде буквы «V». И вот пылающий В.
хватает пылкую А., точь-в-точь как их созда-
тель — резвящуюся бабочку. Задыхаясь, подростки
срываются с дерева. Стрелочка на рисунке показы-
вает направление падения. А. падает на голову В.,
и его рот оказывается «промеж ног» сестры. (Еще
секунда — и он снимет с губы «гусеничную шелко-
винку»).
Яблоко падает с глухим стуком ¡ (Как стран-
но все мешается в моем рисунке... Яблоки внутри
яблонь внутри яблок...) Здесь, в их мире, зеркальном
по отношению к нашему, мы стоим и моргаем. Ада
и Ван сейчас совершат не грех, но испытают экс-
таз первородного инцеста. Жадно отопьют бла-
женства. Их личный «Национальный парк „Эдем“»,
где будет съедено ароматное яблоко прямо у меня и
у вас перед глазами, есть не что иное, как они сами.
139
Р ИСУНОК 2.
РАЗРЕЗ
АРОМАТНОГО ЯБЛОКА
Глава Х
Апрельское счастье в Аризоне

(В которой писатель открывает для себя ясную,
как мечта, Америку, а читатель получает право
на эксклюзивное интервью)
Я

¡ В. Н.
десять месяцев после того, как он закончил
«Аду». Мы встретились после прошедшего
утром зеленого дождя на берегу озера Комо,
где Набоковы проводили то лето. Быстро пройдя ми-
мо щедро благоухающих сосен, мы направились к бе-
лому коттеджу, стоящему на самом берегу. За месяц до
этого я направила В. Н. написанное от руки письмо с
просьбой рассказать, как он был счастлив в Америке.
(«В романе „Ада“, — неуклюже писала я, — так мно-
го вдохновлено счастьем, которое Вы вновь обрели в
Америке. Правильно ли я понимаю, что эти чувства
Вы смешали со своими самыми нежными воспомина-
ниями о России? Помогла ли Америка — эта счастли-
вая, как мечта, земля — Вам синтезировать их, чтобы
придумать Терру?»)
Я очень удивилась, увидев, что В. Н. (расположив-
шийся в плетеном кресле) держит в руках недавно из-
данный перевод «Божественной комедии» Данте.
— Этот перевод примечателен своим буквализ-
мом, — заметил он с загадочной улыбкой и доба-
вил: — Такими и должны быть все переводы.
145
В ОЛШЕБНИК
В. Н. и я на озере Комо
Затем он показал мне тот фрагмент первой песни,

где автор встречает Вергилия в сумрачном и дремучем
лесу. «Я был поэт и вверил песнопенью, / Как сын
Ахилла отплыл на закат...» — шепчет Вергилий.
Мне казалось, что время остановилось, я боялась
даже поднять голову, но все же исподтишка взглянула
и поймала взгляд его глаз с расширенными зрачками.
Затем, переведя дыхание и искусственно кашлянув,
я открыла свой красный блокнот, нервно покрутила
в пальцах фломастер, подняла наконец глаза и задала
первый вопрос.
Он сидел передо мной на фоне мерцающего под
дождем озера и мягко раскатывал переднеязычный звук
«р» в слове «Россия» и с легким придыханием произ-
носил «р» в словах «Америка», «апрель» и «Аризона».
146
Глава Х. Апрельское счастье в Аризоне
— Если закрыть глаза и мысленно обратиться

к прошлому, каковы окажутся ваши первые воспомина-
ния об Америке?
Всегда неохотно говорящий без подготовки, В. Н.
бросает быстрый взгляд на каталожную карточку, лов-
ко запрятанную в том Данте, а потом мечтательно под-
нимает глаза:
— Это взрыв солнечного света как-то раз утром
в Аризоне. Это все благоуханные вечера в Калифор-
нии. Покрытые снегом дороги в Неваде. Осеннее не-
бо в Алабаме, оно было цвета океана.
— Вы что-нибудь знали об Америке до того, как

увидели Америку?
Он тихо откладывает книгу:
— В старом парке в Выре было одно недосягаемое
болото, зачарованно-туманного цвета, которое еще
моя мать в детстве называла Америкой. Позднее нам
с двоюродными братьями нравилось ходить в Петер-
бурге на ярмарку и глазеть на разных гаеров и цирка-
чей, которых называли «американскими жителями».
Русские дети, широко открыв глаза, глядели на турец-
кие чудеса, французских страшилищ и тому подобные
иноземные штучки.
— Как вас встретила Америка, когда вы приехали

туда в мае 1940 года?
— Вера, Дмитрий и я взяли такси, чтобы добрать-
ся до тридцать второго дома в восточной части Шесть-
десят первой улицы, где жила наша кузина Наталья
Набокова. Счетчик показал «девяносто», и мы протя-
нули водителю все деньги, которые у нас тогда бы-
147
В ОЛШЕБНИК
ли? — стодолларовую купюру. Однако он сразу же ее

вернул: оказалось, мы должны всего девяносто центов.
Меня до сих пор трогает любезность первого встре-
тившегося нам американца. (В России его коллега, без
сомнения, оставил бы иностранцев без гроша.) Но
когда весной 1943 года я снова посетил Нью-Йорк, я
выскочил из машины и кинул плату за проезд на си-
денье, подражая нахальному романтическому герою.
— Где вы были в день высадки союзников в Норман-

дии?
— За несколько дней до 6 июня 1944 года я вдруг
почувствовал себя очень плохо, и мне пришлось лечь
в больницу. Царившие там нестихающий шум и бол-
товня сводили меня с ума. Чтобы успокоиться, я ста-
щил где-то медицинский словарь и стал изучать его с
большим любопытством — для того, чтобы использо-
вать в разных вставках и заплатках в текстах моих бу-
дущих американских романов. В конце концов я сбе-
жал благодаря плану, детально разработанному моей
подругой, миссис Карпович, в то утро, когда она при-
шла меня навестить. Полагаю, врачи сочли меня не-
нормальным.
— Сейчас вы переехали в Швейцарию, чтобы быть

поближе к сыну. Но чувствуете ли вы себя по-прежне-
му американцем?
— Я придумал вариант выражения «яблочный пи-
рог», обозначающего американца. Мне кажется более
привлекательной фраза «столь же американский, как
апрель в Аризоне». Да, я чувствую себя в Америке до-
ма, и как частное лицо, и в интеллектуальном отноше-
нии. Я думаю, это одна из самых культурных стран
148
мира, и я нашел там настоящих друзей — что мне не

удалось ни в Германии, ни во Франции, хотя прожил
там долгие годы. И именно в Америке, надо добавить,
я нашел своих лучших читателей. Так что да, я считаю
себя американским писателем, если писателям нужны
паспорта, и, кроме того, я продолжаю платить амери-
канские налоги.
— Что значила Америка для вас как для русского

эмигранта?
— В своих воспоминаниях я приравниваю изгна-
ние к сложной шахматной задаче и нахожу обманчи-
во простое решение — последний ход после многих
окольных: Америка! Не буду отрицать: там я был счаст-
лив более, чем где бы то ни было в моей взрослой
жизни.
— Было в Америке нечто такое, что заставило вас

вспомнить Россию вашей юности?
— Охота на бабочек. Когда занимаешься этим, те-
ряешь чувство времени, и мне даже казалось, что я сно-
ва ловлю бабочек в моей исчезнувшей Выре. Возмож-
но, дело в том, что некоторые «чудно глухие» места на
Северо-Западе Америки на удивление сходны с север-
ными русскими просторами.
— Какой штат вам нравится больше всего?

— Лучше спросите во множественном числе: какие
штаты? Аризона, Невада, Нью-Мексико, Калифор-
ния... Как видите, я солнцепоклонник. В Вайоминге
я сочинил «Балладу о долине Лонгвуда», и этот штат
остается до сего дня одним из моих любимых штатов,
а баллада — одной из любимых баллад.
149
В ОЛШЕБНИК
Я заглядываю в свой блокнот и начинаю говорить

гораздо быстрее:
— Мне давно хотелось вам сказать, что, когда я
путешествовала по Америке, все эти места — Эш-
Спрингс (Невада), Блю-Лейк (Калифорния), Маммот
(Аризона) — казались мне гораздо более «реальными»,
если взглянуть на них сквозь призму «Лолиты». «Лоли-
та» с ее пейзажами, озерами и прочей «американой»
стала прозрачным стеклом, через которое я с понима-
нием смотрела на огромные пространства, которые
открывались передо мной вживую. Роман как бы одол-
жил свой внешний блеск моей Америке.
Он бросает на меня беглый взгляд, и на мгновение
его глаза — зелень с янтарем — сужаются до размера
миндальных орехов.
— Названия мест, которые вы придумали, звучат

очень причудливо...
— Мне нравится выдумывать американские назва-
ния. Наилучшим образом мою Америку представля-
ют Эльфинстон и Касбим. Эти названия напоминают
кэнди-кейн — чисто американский леденец в форме
посоха.
— Что сохранилось от вашего «бесконечно послуш-

ного... русского слога» после того, как вы закончили аме-
риканскую «Лолиту»?
— Сочинение «Лолиты» было записью моего ро-
мана на английском языке. Но когда я попробовал пе-
ревести ее на русский, я почувствовал, что мой чудес-
ный язык обветшал, как летняя дачка после долгой
снежной зимы. Но я не сожалею о своей американ-
ской метаморфозе. Русский все равно всегда будет мо-
150
им любимым языком. Он моя собственность, и ничто

в мире лингвистических мелодий не может сравниться
с его бархатными модуляциями. Но английский —
гораздо более уступчивый посредник; это горячее стек-
ло, которое я могу выгибать в свое удовольствие, вы-
дувая прозрачные шарики. Английский позволяет
писать более горячечную прозу, но в то же время я не
знаю ему равных по части точности. Я пришел к выво-
ду, что писать следует главным образом по-английски.
— А что вас раздражало больше всего в Америке?

Он слегка морщится:
— Больше всего мне докучала неспособность аме-
риканцев произносить незнакомые имена и фамилии.
Я старался, насколько мог, обуздывать американское
произношение: объяснял, что «Vladimir» произносит-
ся как «redeemer», разжевывал слова «Na-BOAK-off» и
«Lo-LEE-ta». Что касается моего нового романа, то
мне пришлось добавить к его названию фонетически
сходный подзаголовок, в котором явственно звучит
«А»: «Ada, or Ar-dor», что совсем не похоже на произ-
ношение с «эй» — «Ada, or Ey-ra», как по-английски
называют рыжую хищную кошку ягуарунди.
— Что вы думаете об американской поп-культуре?

— Если не считать нескольких случайно увиден-
ных дурных фильмов и комиксов, лично я не участво-
вал в потреблении популярной культуры. Бóльшая
часть этой продукции — пошлость, маскирующаяся
под настоящую культуру. «Пошлость» — это мое из-
любленное русское обозначение банальных и вульгар-
ных красот филистерского образа жизни. Понятие по-
шлости лучше всего иллюстрирует лихая реклама: вот
151
В ОЛШЕБНИК
довольное дитя поглощает плитку шоколада «херши»,

вот пассажиры авиалайнера сияют при виде симпатич-
ной стюардессы, а вот кучи мусора выдают за «мощ-
ные» или «крутые» произведения. Однако я использо-
вал все это как материал в своих американских романах.
Так что моя «Лолита» напичкана глянцевыми журна-
лами и цветистыми комиксами, сулящими потребителю
блаженство коттеджами, мотелями и барами с назва-
ниями вроде «Закаты», «Перекаты» и «Ледяная коро-
лева», бренчанием музыкальных автоматов и шипени-
ем вишневой газировки. Все они представляют собой
только сырой материал, кусочки местной смальты для
моих мозаик.
— Нравится ли вам американский кинематограф?

В «Лолиту» вмонтировано много эпизодов и кадров из
«черного детектива».
— Я обожаю американское кино! И нуар, и особен-
но комедии. Я часто не могу удержаться от хохота, а
такое поведение оказывается довольно заразительным.
— Почему ваша Америка такая удивительно яркая?

— Она принадлежит моей волшебной палитре: ее
прекрасные холмы и завораживающие небеса, подлин-
ная густота ее теней перемешались и совпали с гори-
зонтами моих воображаемых пейзажей.
— Каковы ваши самые живые воспоминания о Новом

Свете?
— Их много. Мой сундук с сокровищами Нового
Света бездонен. Когда я преподавал в Корнелле, мы с
Верой наездили сто пятьдесят тысяч километров по
152
дорогам Северной Америки. Как-то раз она вела ма-

шину (сам я никогда не умел управляться с транспорт-
ными средствами) в Канзасе во время настоящей бу-
ри, и молнии сверкали так, что можно было разглядеть
каждую бабочку! Я помню чередующиеся прямоуголь-
ники голубой воды и зеленых кукурузных полей, ко-
торые разворачивались перед нами как веер. Нам нра-
вилось проводить лето в Вест-Уордсборо: там можно
ходить на солнце без рубашки. Я тогда еще курил, и
поэтому на выцветших фотографиях, сделанных в то
время, видны мои выпирающие ребра. В другой раз
меня чуть не привлекли к суду в Нью-Мексико за то,
что я намазал дерево, принадлежавшее одному ферме-
ру, патокой и ромом, — отличный охотничий прием,
который привлекает множество видов любопытных
насекомых. Во время той же поездки я заарканил в
Большом каньоне изящную красавицу-шатенку — до
тех пор никем не описанную бабочку вида Neonympha.
В середине сороковых я провел лето в штате Юта —
это первозданный рай для охотника-лепидоптеролога.
Каждый день я проходил в горах миль по двенадцать,
в шортах и теннисных туфлях, и счастье от ловли ба-
бочек было таким же, как от создания вымышленных
существ за письменным столом. А в середине пяти-
десятых мы с Верой ездили в Национальный парк
«Глейшер-Бей» и жили там в маленькой хижине... Вот
такие моменты составляют отметки на циферблате
солнечных часов моего счастья.
— А что больше всего беспокоило вас в то время?

— Летом мы путешествовали по всей Америке, по-
сещали множество горных районов, попадали в пыль-
ные бури. К шестнадцати годам Дмитрий стал бес-
153
В ОЛШЕБНИК
Дмитрий, покоряющий свою Америку
страшным альпинистом, и мы, его родители, начали

сходить с ума от беспокойства. Однажды я написал
ему письмо, умоляя смягчиться и не подвергать нас
такой пытке, поскольку нам с Верой вдвоем было уже
к тому времени сто двадцать лет.
— Когда вы впервые что-то написали об Америке?

— Действие моего рассказа «Превратности вре-
мен», написанного в 1944 году, происходит в Америке
в фантастическом будущем. Это 2024 год — аэропла-
ны уже запрещены и оказываются поэтически привле-
кательны. Мои герои вглядываются в подробности на-
шей эпохи, как в зеркало заднего вида, и обнаружива-
ют, что эти детали залиты каким-то нежным светом,
который вихрь настоящего скрыл от их рассеянного
внимания.
154
— Когда вы получили гражданство?

— 12 июля 1946 года мы с Верой стали американ-
скими гражданами и при этом получили настоящее
удовольствие от самого процесса. Я был поражен оше-
ломляющим контрастом между российской любовью
к формальностям и американской гибкостью.
— Есть у вас какие-то любимые образы вашей соб-

ственной Америки?
— Да, конечно. «Бар в бревенчатом техасском оте-
ле» капитана Майн Рида. Глянцевитые неоновые огни
бензозаправки на безлюдной дороге между Далласом
и Форт-Уортом, где мне удалось поймать несколько
фантастических бабочек. Вот всего две из бесконечно-
го числа нитей, которые сплетаются в светящееся по-
лотно моей Америки.
— Вы говорили: «Быть таким же американским,

как апрель в Аризоне». А в настоящей Аризоне вы были?
— Да. В 1953 году, если я не ошибаюсь, мы с Верой
отправились в Аризону. На вечерней прогулке на нас
напала гремучая змея, и я убил ее одним ударом. Ко-
гда шел дождь, я сидел дома и писал «Лолиту», а вече-
рами диктовал написанное на карточках Вере, и она
записывала все начисто.
— А Нью-Мексико?
— Я запомнил одно очаровательное утро во время
охоты на бабочек в пустыне возле Санта-Фе. Мне при-
шлось добираться туда на вороной лошади под паля-
щим солнцем, и нигде ни тени. Это была моя Амери-
ка — настоящая и созданная фантазией, где чувство-
валась жизнь.
155
В ОЛШЕБНИК
— Как вы отнеслись к влиянию «Лолиты» на Аме-

рику после публикации 1958 года?
— В отличие от того, что происходило во Фран-
ции и в Англии, в Новом Свете «Лолита» не была за-
прещена. Оказалось, Америка — гораздо меньшая хан-
жа, чем ее европейские кузины. Но крошка «Лолита»
вскоре перевоплотилась во множество пошлых инкар-
наций: ее именем называли домашних животных, кра-
соток с журнальных обложек, поддельных девчонок.
Особенно меня расстроил вид маленькой девочки, ко-
торая, похоже, выбрала Лолиту в качестве своего ко-
стюма для Хеллоуина — бантики и короткие трусики.
Да, вот еще что: я слышал, что жители городка Лолита
в Техасе решили переменить это название на Джексон.
— Как вы почувствовали себя в Европе, когда верну-

лись туда в 1960 году, через двадцать лет после пере-
езда в Новый Свет?
— Когда я впервые пересек океан, я был никому
не известным русским писателем. А когда мы плыли
обратно, на пароходе «Королева Елизавета» в витрине
была выставлена «Лолита», а также «Смех в темноте» —
первый из моих русских романов, который перевели
на английский.
— Вы были позднее номинированы на «Оскар»...

— Да, Стэнли Кубрик и Джеймс Харрис разрекла-
мировали мой сценарий по «Лолите» — поэтический
отросток оригинала, назвав его самым утонченным
в Голливуде. И хотя они его совсем не использовали в
фильме, я был номинирован — полный абсурд! — на
награду академии. Вот еще один штрих к картине: ко-
156
гда компания Харриса и Кубрика выбрала «Лолиту» и

купила права на экранизацию, мне вспомнился вещий
сон, который я видел в 1916 году. В тот год умер мой
дядя Василий, оставивший мне наследство, которое
потом пропало после советской революции. В этом сне
дядя Вася торжественно поклялся вернуться под име-
нами Харри и Кувыркина.
— Вернетесь ли вы в Соединенные Штаты?

— Мы с Верой очень хотим вернуться в Штаты, и
несколько лет назад мы уже решили было разбить свой
лагерь в Лос-Анджелесе, однако этому помешал опер-
ный ангажемент Дмитрия в Италии. В Лос-Анджелесе
я припоминаю эффектную фигуру Джона Уэйна, встре-
ченного на первой для меня коктейльной вечеринке у
Дэвида О. Селзника. Некоторое время спустя я позна-
комился также с божественно очаровательной Мери-
лин Монро. Но у меня нет профессионального инте-
реса к Голливуду, а кроме того, я всегда был ужасным
оратором и самым разочаровывающим гостем за сто-
лом. Когда мисс Монро пригласила нас с женой на
ужин, мы не пошли. Но я по сей день очарован Кали-
форнией — ее залитыми солнцем долинами и изуми-
тельными насекомыми. И вплоть до 1964 года я страст-
но мечтал поселиться в Америке.
— Что вы можете сказать о вашем новом романе

«Ада»? Похоже, что в вашей двойной планете Анти-
терра, своего рода волшебном преображении Амероссии,
воскресает Америка...
— Я по крайней мере дважды воскрешал Амери-
ку. Америка «Лолиты» — столь же воображаемая, как
157
В ОЛШЕБНИК
и Америка «Ады». Но в «Аде» больше нет той миловид-

ной, как зеленая лужайка, Америки моей «Лолиты».
Ее место занимает нереальная, лучистая Америка, по-
груженная в толщу чистого времени... Это моя мета-
фора, если хотите, для эстетического блаженства.
— Вы скучаете по Америке?
— Скучаю. Но среди голубых гор и долин Швей-
царии мы с женой живем так же счастливо, как Набо-
ковы в Америке.
Глава XI
Естественное
и неестественное счастье
(В которой писатель наслаждается волшебством
природы, а читатель пытается ему подражать)
П
§ 1961 «М-
трё-палас», В. Н. с наслаждением взялся за
изучение фауны и флоры Швейцарской
Ривьеры. Он проводил много часов на
склонах Вербьера, Кранса и Саас-Фе, занимаясь охо-
той на редких насекомых, совершавших метаморфозы
на клубничных кустах или ветвях хвойных деревьев.
И это — вот так просто — составляло его счастье.
Прошло почти полвека, и вот я пришла в сознание
и принялась подражать ему. Совершив собственную
метаморфозу, я превратилась в ученицу энтомолога
(и в свою очередь призываю читателей пойти по мо-
им стопам).
К

§
¦

«Когда я был моложе, — рассказывал В. Н. корреспон-
денту „Спортс иллюстрейтед“ в Швейцарии, — я съел
в Вермонте несколько бабочек, чтобы выяснить, ядо-
виты ли они. Я не усмотрел никакого различия между
бабочкой-монархом и вице-королем. Вкус у обеих был
161
В ОЛШЕБНИК
отвратительный, но отравиться я не отравился. Они

напоминали миндаль с примесью зеленого сыра. Я ел
их сырыми. Одну я держал в одной горячей ладошке,
а другую — в другой. Будете завтра есть их со мной
на завтрак?» Набоков, скорее всего, никогда не ел ба-
бочек на завтрак, но он был, несомненно, до безумия
влюблен в эти эфемерные создания. Уже в раннем дет-
стве Володя испытал настоящее счастье, когда полу-
чил от отца в подарок коллекцию бабочек. Отец ввел
его в мир элегантной и загадочной хореографии их
повадок. Бабочки-чернушки вида Erebia melas, которые
совершают метаморфозу и выставляют напоказ свои
прекрасные крылья только по четным годам. Бабочки-
ванессы, плотно укутанные в золотые куколки. Гусе-
ницы голубянок, поедающие личинок муравьев. Ба-
бочки-морфиды, необъяснимым образом взлетающие
волнами, все разом, образуя целые облака синей пыли.
«Летние сумерки („сумерки“ — какое это чудесное

русское слово!). Время действия: тающая точка посре-
ди первого десятилетия нашего века. Место: пятьдесят
девятый градус северной широты, считая от вашего
экватора, и сотый восточной долготы, считая от кон-
чика моего пера». В детстве Набоков мечтал стать все-
мирно известным ученым-энтомологом или, на худой
конец, увлеченным своим делом куратором отдела
Lepidoptera в огромном, полном чудес музее. И хотя,
повзрослев, он занимался по преимуществу писанием
романов, его научные исследования привели к обна-
ружению — за которым последовало наименование и
триумфальное включение в каталоги — четырех новых
видов и семи подвидов. Самая знаменитая из этих ба-
бочек — Lycaeides melissa samuelis Nabokov, или голу-
162
«...И тогда душа моя
будет разгуливать в коротких штанах»
В ОЛШЕБНИК
бянка Karner, с паутинно-прозрачными крыльями и

меняющейся расцветкой — часто, но не всегда небес-
но-голубой. Набоков уверял, что через несколько по-
колений бабочки открытого им вида превысят по ко-
личеству мириады изданий его романов. (И добавлял:
похвала коллеги-ученого значит для него больше, чем
все, что способен сказать литературный критик.) В ка-
честве признания его заслуг в наше время более две-
надцати подвидов голубянок были названы «набоко-
вианскими» именами: среди них есть лолиты, сирины
и гумберты (при этом лолиты и гумберты обитают
в 1500 миль друг от друга).
Чтобы лучше представить себе радость от занятий
энтомологией, нужно вообразить В. Н. обходящим
поля в самых разных костюмах: «стройным мальчиком
в гольфных шароварах и матросской шапочке, тощим
космополитом-изгнанником в фланелевых штанах и
берете, пожилым толстяком без шляпы и в трусиках».
На середине восьмого десятка он все еще был способен
бродить по горам пять часов кряду, иногда задержива-
ясь где-нибудь часа на три, чтобы подкараулить бабоч-
ку в привычном для нее месте обитания. Озадаченные
его сачком прохожие и туристы обычно провожали
В. Н. взглядами, принимая (по крайней мере, так он на-
пишет позже) за рассыльного «Вестерн юнион» или за
эксцентричного праздношатающегося. В этом отноше-
нии происходившее с героем «Дара» рифмуется с соб-
ственным опытом автора: «Сколько насмешек, сколько
предположений и вопросов мне доводилось слышать,
когда, превозмогая неловкость, я шел через деревню со
своей сеткой! „Ну это что, — говорил отец, — видел
бы ты физиономии китайцев, когда я однажды коллек-
ционировал на какой-то священной горе, или как на
164
Глава XI. Естественное и неестественное счастье
меня посмотрела передовая учительница в городе Вер-

ном, когда я объяснил ей, чем занят в овраге“». Од-
нажды в Америке здоровенный полицейский крался
несколько миль за Набоковым, заподозрив, что этот
странно-восторженный пожилой человек бродит по
вверенной ему сельской местности не без злого умыс-
ла. В другой раз В. Н. так увлекся своей охотой, что
случайно наступил на медведя; на его счастье, зверь
крепко спал и не проснулся. И хотя, на наш взгляд, в
ловле бабочек нет ничего мистического, именно там,
на полянах, где с ним происходили охотничьи при-
ключения, он обрел самое большое счастье. Вот одно
из наиболее впечатляющих выражений этого счастья:
«И высшее для меня наслаждение вневременности —
это наудачу выбранный пейзаж, где я могу быть в об-
ществе редких бабочек и кормовых их растений. Вот
это — блаженство, и за блаженством этим есть нечто,
не совсем поддающееся определению. Это вроде ка-
кой-то мгновенной физической пустоты, куда устрем-
ляется все, что я люблю в мире. Чувство единения с
солнцем и скалами. Трепет благодарности, обращен-
ной to whom it may concern1 — гениальному ли кон-
трапункту человеческой судьбы или благосклонным
духам, балующим земного счастливца».
О

¦

Счастливый ловец бабочек чувствует природу как бы
внутри себя. В. Н. разглядел «расплывчатое, ускольза-
ющее нечто в синем оттенке радужной оболочки глаза»
1 Ко всем, кого это может касаться (англ.).
165
В ОЛШЕБНИК
своего новорожденного сына Дмитрия, «удержавшей

как будто тени, впитанные в древних баснословных
лесах, где было больше птиц, чем тигров, больше пло-
дов, чем шипов, и где, в пестрой глубине, зародился
человеческий разум». Как полагал Набоков, создавая
человеческий разум с его ослепительной способностью
к рефлексии, природа хотела, чтобы он мог взглянуть
на нее саму как на чудо. И он был непоколебимо уве-
рен в том, что внимательному наблюдателю природа
всегда дарует моменты счастья, когда ему удается заме-
тить нечто удивительное, прихотливое, ошеломляющее
и едва уловимое. «Вот, погляди, — шептал он, указы-
вая на коричневую изнанку блестящей голубянки, —
взгляни, какое неожиданное сочетание — павлиньи
пятна на крыльях, крошечные зубчики и выступы ге-
ниталий...»
Какова набоковская натурфилософия?
Во-первых — НАБЛЮДАЙ! Садовник, упуска-
ющий возможность задержать взгляд на бирюзовой
окраске крыла бабочки, теряет целый мир.
Во-вторых — НАЗЫВАЙ! Здесь нам протягивает
руку помощи ученый, «без которого полицейские не
смогли бы отличить бабочку от ангела, а ангела от ле-
тучей мыши». Стоит правильно назвать жука или ба-
бочку — и дальше можно с наслаждением разбираться
в их тончайших различиях. Послушайте, как невнятно
мычит что-то Гумберт Гумберт, таращась на «еще жи-
вую цветистую бабочку» или мотылька, или на цветы,
«отвратительно кишащие какой-то белой молью», или
на «насекомое, терпеливо поднимающееся по внут-
ренней стороне окна». А вот смешной Ван, который,
в отличие от своей помешанной на природе сестрицы,
терпеть не может насекомых. И хотя он обычно скры-
166
вает свое отвращение, однажды вечером Ван, не выдер-

жав, посылает проклятие оранжевому созданию (от-
крытому «профессором Набонидусом»), привлекшему
любовное внимание Ады, этому «пакостному насеко-
мому», усевшемуся на стволе осины.
Надо сказать, в набоковской вселенной радость чис-

того познания не служит никакой прагматической це-
ли. Другими словами, она служит высочайшей из всех
доступных человеку целей: «Я нашел в природе те „бес-
полезные“ упоения, которых искал в искусстве. И та и
другое суть формы магии, и та и другое — игры, пол-
ные замысловатого волхвования и лукавства». Природа
и искусство в равной степени обладают способностью
приносить блаженство. Оно основано на подсозна-
тельной уверенности в том, что удивительные узоры
искусства и природы — только отблеск иных, далеких
и непостижимых гармоний. «Когда понимаешь, что
при всех ошибках и промахах внутреннее устройство
жизни тоже определяется вдохновением и точно-
стью».
ВЗМАХ! Искусство в природе! В. Н. был заворо-

жен мимикрией — загадочным художественным обо-
ротничеством живых организмов, иногда выходящим
далеко за рамки необходимости, диктуемой «естествен-
ным отбором». Хитроумные уловки, к которым при-
бегает насекомое, имитируя другое насекомое, чтобы
не стать добычей хищника, оказываются избыточны-
ми: они превышают перцептивные способности хищ-
ника. Бесчисленны маски живых «арлекинов». Громад-
ная ночница, «в состоянии покоя принимающая образ
глядящей на вас змеи... тропическая пяденица, окра-
167
В ОЛШЕБНИК
шенная в точное подобие определенного вида денни-

цы, бесконечно от нее отдаленной в системе приро-
ды». Мне ужасно нравится зарисовка, показанная В. Н.
корреспонденту «Спортс иллюстрейтед» — тому само-
му, которому он впоследствии предложил завтрак из
бабочек: «Прилетает птица и целую секунду недоуме-
вает. Что это, два жука? Где голова? Где верх, где низ?
За эту долю секунды бабочка улетела. Эта секунда спа-
сает и особь, и весь вид». Или вот такая форма: «Какая
у нее удивительная буква „С“ на крапе. Будто щель в
сухом листе, сквозь которую льется свет. Разве это не
чудесно? Разве это не смешно?»
ВЗМАХ! И все наоборот, как в зеркале, — природа
в искусстве! Я помню в раннем рассказе «Рождество»
сверхъестественный, захватывающий образ «порыва
нежного, восхитительного, почти человеческого сча-
стья», исходящий от только что родившейся бабочки.
В другом рассказе коллекционер-немец совершает да-
лекие путешествия: «Он, вероятно, посетил и Гранаду,
и Мурцию, и Апьбарацин — вероятно, увидел, как во-
круг высоких ослепительно-белых фонарей на севиль-
ском бульваре кружатся бледные ночные бабочки; ве-
роятно, он попал и в Конго, и в Суринам и увидел всех
тех бабочек, которых мечтал». Его воображение столь
же неистово, столь же надрывно реально, как и «дей-
ствительность». Гораздо труднее ему было вообразить
тропики: «попытка туда проникнуть мечтой вызывала
сердцебиение и чувство, почти нестерпимое, сладкое,
обморочное. Он ловил сафирных амазонских бабо-
чек, таких сияющих, что от их просторных крыльев ло-
жился на руку или на бумагу голубой отсвет. В Конго
на жирной, черной земле плотно сидели, сложив кры-
лья, желтые и оранжевые бабочки, будто воткнутые в
168
грязь, — и взлетали яркой тучей, когда он приближал-

ся, и опускались опять на то же место».
ВЗМАХ волшебной палочки! Страсти и радости!
Искусство и природа как творящие братья-волшебни-
ки. И сам В. Н., который в облике языческого бога соз-
дает бóльшую часть бабочек в «Аде» — да, пожалуй
что, и всех, за двумя-тремя исключениями. «Песенка
тосканского королька или ситхийской славки в кроне
кладбищенского кипариса; мятное дуновение садово-
го чабера или микромерии на береговом косогоре; тан-
цующий вспорх падубовой хвостатки или голубянки-
эхо». Он объявил также о созданном им дереве, рас-
считывая на то, что его читатель — никудышный
натуралист и не заподозрит подвоха. Но вот что важ-
нее всего: на сотнях пульсирующих страниц «все было
хорошо, как не выдумать ни природе, ни искусству, но
как бывает только тогда, когда они соединятся вместе».
П

¡¶ ¦

Вдохновленная тем счастьем, выпадающим на долю
натуралиста, я решила попытаться испытать его сама.
Открою вам правду: я выросла в большом городе
и ни я, ни мои близкие в деревне почти не бывали.
В детстве самая короткая дистанция между мной и па-
сущейся коровой возникала, когда я проносилась ми-
мо нее по шоссе в машине на скорости около ста ше-
стидесяти километров в час. Поэтому это животное
представлялось мне в виде большой бутылки с моло-
ком, покрытой черными и белыми пятнами и застен-
169
В ОЛШЕБНИК
чиво скрывающей какую-то розовую сумку. Вид здо-

ровенного мрачного создания, которое я повстречала
лет в семнадцать на ферме возле сельской гостиницы,
привел меня в оцепенение.
Надо ли говорить, что у меня не возникло особого
интереса к животным и совсем никакого — к насеко-
мым. Я была капризной недотрогой и находила суме-
речных мотыльков и гусениц по меньшей мере несим-
патичными, а перепончатокрылых (с которыми мы еще
встретимся) — просто отвратительными.
Но, решив испытать набоковское счастье натуралис-
та, я стала наблюдать и вскоре научилась различать не
только мотыльков и бабочек, но и ошеломляющее раз-
нообразие цветов и деревьев. Стоя как-то раз дождли-
вым вечером на вершине холма, я заметила (признаюсь,
не без посторонней помощи) острую щетину дикой
спаржи, похожий на вены узор ветвей явора, беспо-
койный запах лип после дождя и т. д. и т. п. Повинуясь
непреодолимому зову, я вскоре накупила целые го-
ры учебников и погрузилась в чтение: «Большая кни-
га цветовода», «Руководство по выращиванию краси-
вых однолетних растений», «Многолетние растения»,
«Луковицы и розы», «Деревья Северной Америки»,
«Метод полевой идентификации (исправленное и до-
полненное издание)», а также первый том «Бабочек
Северной Америки (Введение)». Признаюсь, я также
украдкой приобрела «Книгу стикеров с изображения-
ми бабочек». Я листала эти книги, внимательно чита-
ла отдельные фрагменты, делала наброски, старалась за-
помнить множество названий, пока не поняла, что —
увы, — я делаю все задом наперед.
И настал день, когда, не выдержав ожидания, я ре-
шила наконец выйти, так сказать, на непосредственный
170
контакт с природой и отправилась покупать экипи-

ровку ловца бабочек. Первым делом я приобрела по-
добающий начинающему энтомологу сачок. Затем ку-
пила бежевые туфли на каучуковой подошве и шорты
цвета хаки. Экипировку дополнила белая хлопковая
рубашка и соломенная шляпа. В парусиновый ранец я
затолкала карманный справочник и коробочку из-под
пластырей «бэнд-эйд», чтобы хранить добычу.
И вот я вбежала, с сачком в руке, в роскошный на-
циональный парк. Парк? (Que dis-je!)1 Не в парк, а в
райский сад! В его южной части танцевали на ветвях
туи птицы с черными и рыжими пятнами. Погляды-
вая по сторонам, я замечала бархатцы, амаранты и ро-
щицы тутовых деревьев. Когда я, осторожно ступая,
направилась к расположенным на юге водопадам, ольха
и липа приветствовали меня нежным шумом и шелес-
том ветвей. Вдоль дорожек, украшенных китайскими
фонариками, росли мандрагоры, а в кустах жасмина
собирались иволги, сверчки и длиннохвостые попу-
гаи. Ах да, еще там были василиски. Вы спросите — а
как насчет бабочек? Подойдя поближе к водопадам, я
обнаружила множество голубянок и белянок, резвя-
щихся среди люпинов, паучников и донников. (Я сби-
лась!) Желтушки качались на ветвях осины, а толсто-
головки сидели на желтых крокусах. (Снова сбилась!)
Мелькание огненно-красных бабочек-червонцев ме-
шалось со вспышками красного адмирала и павлинье-
го глаза, а светлый парусник соревновался в пышно-
сти окраски с крушинной голубянкой, сверканием да-
наид и светлейшими оттенками нимфалид, порхающих
над своим потомством.
1 Что я говорю? (фр.)
171
В ОЛШЕБНИК
Охваченная восторгом, горя желанием слиться с

щедрой природой, я бросила ранец, скинула туфли,
носки et al.1 и побежала босиком, прыгая среди пурпур-
ных гелиотропов и кустов барбариса, с сачком нагото-
ве, чувствуя, как ромбики тени скользят по моей обна-
женной спине. И вот наконец я поймала в сачок мою
первую крылатую красавицу, умело придавив ее запя-
стьем, чтобы тут же взять в плен. Теперь надо ее усы-
пить! Я ухватила ее за брюшко и слегка сжала — точно
так, как рекомендовал учебник. Однако не тут-то было:
я промахнулась на четверть дюйма и раздавила часть
ее клейкого заднего крыла. Чуть погодя мне удалось
(совершенно самостоятельно) сопоставить пойманное
создание с изображением капустницы в моем справоч-
нике. Вот оно, счастье! Наконец-то ты поймано. Сиди
теперь тихо в коробочке из-под пластырей.
По правде говоря, я немного привираю.
Единственные бабочки-красотки, к которым я ко-
гда-либо подбиралась с сачком, были сотканы из слов —
они водятся в «Аде» и особенно в «Даре». В них при-
рода и искусство соединили свои усилия и создали
понятный мне язык, который один только и может
точно выразить мои восторженные чувства и воспоми-
нания. В «Даре» Федор вспоминает уроки отца, знаме-
нитого путешественника и энтомолога: «Он расска-
зывал о запахах бабочек — мускусных, ванильных; о
голосах бабочек: о пронзительном звуке, издаваемом
чудовищной гусеницей малайского сумеречника... о
хитрой бабочке в бразильском лесу, подражающей сви-
ресту одной тамошней птички. Он рассказывал о не-
вероятном художественном остроумии мимикрии...»
1 И прочее (лат.).
172
Отец продолжил свой рассказ описанием того, «как

движется по синеве длинное облако, состоящее из мил-
лионов белянок... к ночи садясь на деревья, которые
до утра стоят как осыпанные снегом, — и снова сни-
маясь, чтобы продолжить путь, — куда? зачем? приро-
дой еще не досказано — или уже забыто. <...> Стран-
ным, ни на что не похожим полетом, бледная, едва
узнаваемая, обезумелая бабочка, избрав сухую прога-
лину, „колесит“ между лешинских елок, а к концу лета,
на чертополохе, на астрах, уже наслаждается жизнью
ее прелестное, розоватое потомство. „Самое трогатель-
ное, — добавлял отец, — это то, что в первые холод-
ные дни наблюдается обратное явление, отлив: бабочка
стремится на юг, на зимовку, но, разумеется, гибнет,
не долетев до тепла“».
Вот что я воображала, тоскуя по неоконченным
рассказам и далеким лесам, мечтая увидеть их сквозь
прозрачное стекло собственных странных полетов
фантазии.
Глава XII
Приключение счастливого
читателя
(В которой писатель отступает на задний план,
а читатель смело выступает в его роли)
Подайте мне читателя с творческим
воображением — эта повесть для него.
И

,

двенадцатой главе книги «Волшебник». Вы
с удовольствием подкладываете сразу две
подушки себе под голову, набрасываете на
себя одеяло и выключаете телевизор. Вы устраиваетесь
поудобнее и прилаживаете лампу: конус света должен
падать точно на страницу. Вы отодвигаете «Оксфорд-
ский словарь английского языка» на дальний край
прикроватного столика, решив, что он вам больше не
понадобится. Вы протираете глаза, зеваете во весь
рот — ведь вас никто сейчас не видит — и внезапно
обнаруживаете, что скользите в ночной темноте по
спиральному спуску внутри чего-то похожего на рако-
вину огромной улитки. Вы присматриваетесь и разли-
чаете впереди какое-то отверстие, из которого исхо-
дит золотое сияние. Однако с каждым крутым поворо-
том спирали оно не приближается, а только отдаляется.
Желая добраться до этого сияния, вы увеличиваете
скорость и вдруг чувствуете, как шея ваша становится
необычайно тонкой, плечи невероятно узкими, а но-
ги такими длинными, что вы не можете различить
177
В ОЛШЕБНИК
собственные ступни, — и вот вы уже со свистом про-

валиваетесь в дыру.
После страшно долгого падения вы плюхаетесь, рас-
кинув руки и ноги, на траву в хвойном лесу. В изум-
лении вы медленно поднимаетесь, отряхиваете свою
пижаму и озираетесь. Метрах в двух слева от вас види-
те красную шахматную доску и три деревянных указа-
теля, на которых белым мелком обозначены направле-
ния: , ¨¶

, -
. Рядом с третьим указателем протекает ручеек, и,
хотя это выглядит до странности не ко времени в вет-
реный весенний день, вы замечаете бабочку-голубян-
ку, окунающую в воду свой тонкий хоботок. Но как
только вы подходите поближе, она исчезает, и вместо
трепещущего насекомого какую-то долю секунды пря-
мо вам в глаза смотрит ваше собственное отражение.
Вы делаете шаг назад, испугавшись выражения этого
лица.
Из древних манускриптов известно, что некоторые
заколдованные путники, направлявшиеся в Демонию,
не возвращались назад. Кроме того, с давних времен
множество «императоров, диктаторов, священников,
пуритан, обывателей, политических моралистов, по-
лицейских, почтовых служащих и резонеров» предуп-
реждали, что Демония — опасная местность, где не-
опытных путешественников поджидают разнообраз-
ные искушения и обольщения. «Демония, — шепотом
предупреждали они, — лежит за высокими горами, в
продуваемой всеми ветрами пустыне, где водятся хищ-
ные белые птицы и пятнистые насекомые...» Некото-
рое время вы пребываете в нерешительности, но по-
том говорите себе, что, как заметил однажды великий
178
Глава XII. Приключение счастливого читателя
Вивиан Даркблоом, «любопытство... и есть неповино-

вение в наичистейшем виде», и — пусть и не без дро-
жи — выбираете третью дорогу.
Вскоре вы достигаете края хвойного леса и легкой
походкой минуете мертвенно-бледное озеро и пес-
чаную равнину, на которой растут несколько сосен.
Немного погодя перед вами открывается узкая тропа
между двумя горами. Раскрасневшись, задыхаясь, вы
взбираетесь вверх, оглашая при этом утренний воздух
детской песенкой:
Если мир подлунный сам
Лишь во сне явился нам,
Люди, как не верить снам?
Несколько часов спустя вы натыкаетесь на новень-

кий указатель, направленный вверх:
-
¦ . Однако на этот раз это только ука-
затель, и вы спокойно продолжаете путь. Вы забрались
уже гораздо выше, чем казалось возможным, и только
собрались присесть на большой камень, как вдруг ви-
дите: кто-то оставил на нем книгу. Вздрогнув, вы по-
нимаете, что путник, который ее читал, вероятно, не
сумел вернуться назад, а книга — «Ада, или Радости
страсти: Семейная хроника» Владимира Набокова —
так и лежит здесь, никем не тронутая. Вы открываете
ее ближе к концу — это дурная привычка, и она вас
втайне несколько беспокоит — и читаете на одной из
последних страниц:
Усадьба Ардис — сады и услады Ардиса — вот

лейтмотив, сквозящий в «Аде», пространной, вос-
хитительной хронике, основное действие которой
протекает в прекрасной, как сон, Америке, — ибо
179
В ОЛШЕБНИК
не схожи ли воспоминания нашего детства с кара-

веллами виноземцев, над которыми праздно кружат
белые птицы?
Вы знаете, что этого делать нельзя, но все же броса-

ете быстрый взгляд на последний параграф:
Последняя часть истории Вана содержит от-

кровенный и красочный рассказ о пронесенной им че-
рез всю жизнь любви к Аде. Их любовь прерывается
браком Ады с аризонским скотоводом, легендарный
предок которого открыл нашу страну. После смер-
ти Адиного мужа влюбленные воссоединяются.
Вы несколько озадачены. Снова открываете книгу,

теперь уже на первой странице, и изучаете генеалоги-
ческое древо, с которого начинается семейная хрони-
ка. Давшая имя роману Ада выходит замуж за некоего
Андрея Виноземцева, скотовода. Вы чешете в затылке и
снова обращаетесь к финалу. «Прекрасная, как сон», —
вам нравится это выражение; вы даже решаете исполь-
зовать его где-нибудь, незаметно подсунув в текст как
самостоятельно придуманное. На самом деле вам нра-
вится все предложение — какой-то маслянистостью
слитых воедино слов. Вам кажется, они проходят сквозь
вас, как каравеллы проходят по ультрамариновой воде.
Но, задумавшись о том, что значат эти слова, вы пере-
стаете что-либо понимать: «ибо не схожи ли воспоми-
нания нашего детства с каравеллами виноземцев, над
которыми праздно кружат белые птицы?» Вы злитесь
на себя и на этот текст, но любопытство только рас-
тет. «Схожи» — от слова «сходный» (сходить, сходить-
ся, — шепчет вам в ухо ореада, нимфа гор). «Каравел-
ла» сразу вызывает в памяти, при посредстве учебника
180
истории для начальной школы, рисунок, изображаю-

щий красивый кораблик — паруса да мачты, — на ко-
тором Колумб добрался до Нового Света. А что каса-
ется «виноземцев» — видимо, жителей некой страны
Виноземии, — то вы подозреваете, что они живут в
краях, где много вина. Ах, если бы сейчас оказался под
рукой оксфордский словарь, как бы он пригодился...
Вы оглядывается вокруг, лелея смутную надежду обна-
ружить его где-то поблизости в сорной траве. Ну пусть
не словарь, пусть хотя бы какое-нибудь руководство
по толкованию непонятных предложений. Но тут вам
на какую-то долю секунды кажется — да нет, вы гото-
вы поклясться, что так оно и есть! — будто на вас смот-
рит крошечное демоническое существо, прячущееся
за колючим кустом: некто зеленоглазый, с рыжей, как
у лисы, шерстью. Прежде чем вы успеваете перевести
дыхание, существо, хихикнув, исчезает в воздухе, как
русалка в воде, и вы успеваете заметить только про-
мельк невесомой юбки. А через мгновение вы обнару-
живаете новенький «Оксфордский словарь английско-
го языка», аккуратно положенный возле куста (его точ-
но не было там раньше!). На обложке массивного тома
лежит бумажка с аккуратно выписанными заглавными
буквами: «ПРОЧИТАЙ МЕНЯ». Вы несколько оше-
ломлены, но все же осторожно протягиваете руку, лис-
таете словарь — и находите статью «Виноземия, она же
Винландия (см.) — земля, особо пригодная для выра-
щивания винограда». А что же тогда такое «каравеллы
виноземцев»? Каравеллы, перевозящие виноград? Или
каравеллы, сделанные из виноградных лоз? Вы нереши-
тельно открываете слово «каравелла» — «сущ., морск.
Любой из нескольких типов маленьких, легких парус-
ных судов, особенно двух- или трехмачтовых, с латин-
181
В ОЛШЕБНИК
скими парусами, на которых плавали испанцы и пор-

тугальцы в XV–XVI вв.». Вы остаетесь верны себе: сло-
во «латинский» раздражает, и вы находите его значение:
«треугольный продольный парус, обычно использовав-
шийся в Средиземноморье».
Теперь перед вашим внутренним взором проходят
морские картины, вы прохаживаетесь туда-сюда и вдруг
снова различаете крошечный силуэт, юркнувший в
лесную чащу. Тут вас осеняет. Может быть, «каравеллы
виноземцев» и следуют в эту самую Виноземию, она
же Винландия? Но какие же детские воспоминания
движутся по направлению к Винландии, подобно окру-
женным птицами каравеллам? Вы снова заглядываете
в словарь и останавливаетесь на пометке (см.). Затем
быстро отыскиваете «Винландию» («см. Виноземия»),
а рядом с ней замечаете еще одну словарную статью:
«Винланд (с прописной буквы) — город на юге штата
Нью-Джерси». А может, наша испанская каравелла ста-
рательно курсирует между Испанией и штатом Нью-
Джерси? Слава богу, в объемистый словарь вложена
карта дорог США (в другой, обычный день это бы вас
озадачило, но только не сегодня). Вы разворачиваете ее
и принимаетесь пристально изучать, благо еще не стем-
нело и солнечные лучи освещают желтые и красные
дорожные изгибы. Ага, вот он. Город Винланд нахо-
дится на расстоянии примерно тридцати или пятиде-
сяти миль от побережья Нью-Джерси. Некоторое время
вы безнадежно, но старательно размышляете, не был
ли Винланд знаменит своими пакгаузами, в которых
хранились каравеллы, но затем оставляете эту мысль,
убедившись (не без злости), что зашли в тупик. Пред-
приняв последнее усилие, вы вытаскиваете из кармана
182
пижамы потрепанный «Путеводитель для организации

экскурсий по Северной Америке» и начинаете про-
сматривать указатель названий. Вверх... вниз... вверх...
вниз... Виноградники Калифорнии, Виста-палас, Вин-
ланд (КАНАДА!). Вы пролистываете страницы назад
и радостно выдыхаете: «АГА!» — эхо этого возгласа
зловеще отдается в зазубринах скал. «Легенда гласит,
что тысячу лет назад древний викинг Лейф Счастли-
вый открыл приятную, теплую и плодородную землю
к западу от Гренландии. Он назвал ее Винландией. Со-
храняя дух приключений и открытий, присущий зем-
лям викингов, современная Винландия готова привет-
ствовать вас спокойствием величественной природы
и приморским гостеприимством». Винланд, Винлан-
дия, Виноземия, виноземцы... А также скотовод Ви-
ноземцев, «легендарный предок которого открыл нашу
страну»! Вы вскакиваете и принимаетесь прыгать во-
круг большого камня, «ибо не схожи ли воспоминания
нашего детства с...» белыми латинскими парусами,
быстро движущимися по направлению к Новому Све-
ту, подобно свойственным юности мечтам о будущем?
Собравшись с духом, вы направляетесь к пурпур-
ной вершине, которая ясно видна впереди в свете за-
ката. Солнце клонится к подножиям холмов и набра-
сывает темно-красную вуаль на отдаленные долины.
Вы останавливаетесь, чтобы перевести дыхание. Но не
успеваете вы отдышаться и мирно освоиться с новым
окружением, как книга, которую вы подняли с боль-
шого камня, выскальзывает у вас из рук и открывается
на той же самой «прекрасной, как сон», странице, что
и раньше (видимо, в первый раз, открывая книгу, вы
ее перегнули). Вы приближаете книгу к глазам и при
183
В ОЛШЕБНИК
гаснущем свете читаете: «Не успеваем мы отдышаться

и мирно освоиться с новым окружением, в которое
нас, так сказать, забрасывает волшебный ковер авто-
ра...» Вы не удивлены. Вы ждали, что нечто подобное
случится. Или, по крайней мере, надеялись, что слу-
чится. Оказывается, эта дерзкая книга просто видела
вас во сне. И вы открываете ее на самой первой стра-
нице.
Глава XIII
Хруст счастья
(В которой писатель использует искрящиеся слова,
а читатель поглощает их одно за другим)
Е

, ¡
¡,
искрятся и сверкают, как звезды на ясном не-
бе — сияющие источники свечения, соблаз-
няющие зрение попытаться разглядеть оставав-
шиеся до сих пор незримыми пламенные сферы. Вот
несколько отблесков, которые светят мне, подобно
золотой пыли на старинных, богато украшенных ми-
ниатюрами манускриптах. Для кого-то эти образы по-
прежнему погружены в сон — просто буквы, которые
ленятся даже посмотреть друг на друга. Но возможно,
когда вы засыпаете, и они протягивают друг другу руки
и вспыхивают над тьмой ваших сомкнутых век. И воз-
можно, сочетания иных букв, которых мне не удалось
постичь, будут кувыркаться у вас перед глазами и драз-
нить вас своими мелодиями. Вот что возбуждает мое
любопытство. Хруст сладкой литературной радости.
Л

«Вспоминаю некоторые такие минуты — назовем их

айсбергами в раю, — когда, насытившись ею, ослабев
от баснословных, безумных трудов, безвольно лежа
187
В ОЛШЕБНИК
ПРОЧИТАЙ МЕНЯ
под лазоревой полосой, идущей поперек тела, я, бы-

вало, заключал ее в свои объятья с приглушенным
стоном человеческой (наконец!) нежности...» («Ло-
лита»).
Гаерские ленты голубой дымки, парящие над моз-
жечком.
Р

«Я понял, что мир вовсе не борьба, не череда хищных
случайностей, а мерцающая радость, благостное вол-
нение, подарок, не оцененный нами» («Благость»).
Ряд светлых образов, скользящих над свистящими
и шипящими звуками. А еще — трепет, охватываю-
щий того, кто видит темные туманности, медленно
превращающиеся в ослепительные сферы.
188
Глава XIII. Хруст счастья
Р

«Несколько времени он пролежал на черном диване,
но страстное наваждение едва ли не стало от этого
лишь неотвязней. Он надумал вернуться на верхний
этаж по улиточной лестнице...» («Ада»).
Сказочная лестница, внезапно обрывающаяся пря-
мо в двенадцатую главу этой книги.
О
§
«Я впервые увидел Тамару — выбираю ей псевдоним,
окрашенный в цветочные тона ее настоящего имени1, —
когда ей было пятнадцать, а мне на год больше. Мы по-
встречались в сильно пересеченной, но милой местно-
сти (черные ели, белые березы, болота, покосы, пусто-
ши), лежащей к югу от Петербурга» («Память, говори»).
Одноокрашенное бинациональное латинское при-
лагательное. «Tamara et Lyussya puellae concolarae erant.
Catamounti, cougari, pantheri et pumae felini concolori
sunt»2.
Ф

-М
«Город был недавно отстроен, или перестроен, посре-

ди плоской долины на высоте семи тысяч футов над
уровнем моря; мне хотелось, чтобы он скоро надоел
1 В оригинале: concolorous with her real one — одноокрашен-
ный с ее настоящим (англ.).
2 «Тамара и Люся девушки одноокрашенные были. Рыси, ку-
гуары, пантеры и пумы кошачьи одноокрашенные суть»
(смешение англ. и лат.).
189
В ОЛШЕБНИК
Лолите; тогда мы покатили бы в Южную Калифор-

нию, направляясь к мексиканской границе, к басно-
словным заливам, к сагуаровым пустыням и фата-мор-
ганам» («Лолита»).
Смешение миражей с неземными колдуньями.
В полдень можно услышать, как феи Морганы поют
о том, что любовь — истинная любовь од и сонетов,
эротических признаний и легендарных страстей —
рождается благословенными утрами, когда безумные
рыцари рысью поспешают туда, где ждут их окружен-
ные рвами с водой зубчатые башни и со скрипом под-
нимающиеся ворота. И в один прекрасный день слы-
шат они флейте подобный девичий голос... (О различ-
ных вариантах окончания этой истории см. в пятой
главе этой книги).
П

«...И вкус травинки, которую я жевал, смешивался с

кукованием и со взлетом бабочки1...» («Память, го-
вори»).
Светло-коричневая бабочка из очаровательного ро-
да нимфалид, с черными пятнышками на передних
крыльях и с серебряными полосками на исподе зад-
них. Может вызывать любопытные вспышки синесте-
зии в отношении фрикативных удовольствий дрожа-
щих фритилларий, или же полеты фантазии, смешива-
ющиеся с подмороженными millefeuilles2 и крапчатыми
крыльями.
1 В оригинале: fritillary — перламутровка (англ.).
2 Торты или пирожные «наполеон» (фр.).
190
С
«Большая керосиновая лампа на белом лепном пье-
дестале плывет по сумеркам. Она приближается — и
вот, опустилась. Рука памяти, теперь в нитяной перчат-
ке лакея, ставит ее посредине круглого стола...» («Па-
мять, говори»).
Слово или создание нежно проплывает мимо вас в
сумерках. За секунду до того, как солнце окончатель-
но сядет, вы видите темнеющие крылья павлиноглазки
вида «сатурния луна», которая собирается устроиться
на ветвях орешника.
Л
¡

«Легчайшее облако как бы раскрывало объятия, посте-
пенно близясь к более основательной туче, принадле-
жавшей к другой, косной, лазурью полузатопленной
системе» («Лолита»).
Цвет лазурного пятна, окруженного, словно кру-
жевным воротником, пронизанными солнечным све-
том облаками. Другое значение — счастье, которое че-
ловек чувствует после отмеченных лазоревой полосой
ночей (см. выше).
П

1
«Взглянем на трюки акробатической гусеницы (буко-
вой ночницы), которая в младенческой стадии походит
на птичий помет, а во взрослой, после линьки, обзаво-
1 В оригинале: hymenopteroid.
191
В ОЛШЕБНИК
дится членистыми, словно у перепончатокрылого, при-

датками и другими затейливыми особенностями, по-
зволяющими удивительному созданию играть двой-
ную роль...» («Память, говори»).
Хитроумно звучащие, но при этом неприятные со-
здания, претерпевающие метаморфозу (бабочки в этот
отряд не входят). Склонны жалить и кусаться. Надол-
го запомнятся, даже если небрежно упомянуть о них во
время светского ужина, когда рассказываешь о несерь-
езной неприятности, происшедшей во время поездки
в субтропики.
Г
«К тому же зима эта выдалась на редкость суровой, сне-

гу навалило много, как раз столько, сколько Mademoi-
selle и думала, верно, найти в гиперборейском мраке
далекой Московии» («Память, говори»).
Тусклая и студеная зима в холодной России, роман-
тизированная французской гувернанткой, которая
приезжает на поезде в Санкт-Петербург. Гиперборей-
цев можно наблюдать, когда они, подобно призракам,
катятся, гонимые северным ветром, по гладкому голу-
бому льду в мифической земле-матушке Московии.
KZSPYGV
«Слово, обозначающее в моем словаре радугу — искон-
ную, но явно мутноватую радугу, едва ли произноси-
мо: kzspygv» («Память, говори»).
192
Преисполненный солнечного света иероглиф. На

одном дыхании: «черничное k», «грозовая туча z»,
«смесь лазури и жемчуга s», «незрелое яблоко p», «яр-
ко-золотистое y», «густой каучуковый тон g», «розо-
вый кварц v» — kzspygv.
С
«...У меня не имелось... ничего, кроме одной символи-

ческой лампочки в теоретически ослепительной люст-
ре мадемуазелиной спальни, дверь в которую, по ре-
шению нашего домашнего врача (привет вам, доктор
Соколов!), оставалась слегка приоткрытой. Без этой
сверкливой вертикали (которую детские слезы умели
преображать в ослепительные лучи сострадания) мне
было бы не к чему прикрепиться в потемках, где плыла
голова, а рассудок изнемогал в травестийной агонии»
(«Память, говори»).
Светлые линии в форме латинской «L» — скоро мы
обнаружим их под темной дверью.
С
«Вглядываясь в имевшую очертания человечьей почки

клумбу (и замечая розовый лепесток, одиноко лежа-
щий на суглинке, и крохотного муравья, исследующе-
го его обмахрившийся краешек) или разглядывая смуг-
лую талию березового ствола с ободранной каким-то
бездельником бумажной пестрядью бересты, я действи-
тельно верил...» («Память, говори»).
193
В ОЛШЕБНИК
Поэтический компост. Восходит к строкам талант-

ливого поэта: «В сумерках ведет меня тропинка / Че-
рез пену бурую суглинка».
С

¹
«...Моей Лолиты, когда та, бывало, ко мне заглядывала,
в своих милых, грязных, синих штанах, внося с собой
из страны нимфеток аромат плодовых садов; углова-
тая и сказочная, и смутно порочная, с незастегнутыми
нижними пуговками на мальчишеской рубашке» («Ло-
лита»).
Выглядит наиболее привлекательно, если посмот-
реть на нее сквозь полевой бинокль, забравшись на
вершину яблони в Гумберландии.
П

«...Красочное пятно, образ-рана, остающаяся от удара,
который только что потушенная лампа наносит паль-
пебральной ночи» («Память, говори»).
Роскошный синоним для темной преисподней, ко-
торая образуется под смеженными веками. Черный
экран, который не спеша разворачивается, когда вы, с
книгой в руке, погружаетесь в сон.
П
«...Что на чувствах Демона сказалось странноватое „ин-
цестуальное“ (что бы сие ни значило) наслаждение... ко-
гда он впивал и нежил, и ласково размежал, и растле-
194
вал недопустимыми к упоминанию, но обольститель-

ными приемами плоть (une chair), принадлежавшую
сразу и жене и любовнице: сплетенные и просветлен-
ные прелести единоутробных пери, Аквамарины еди-
ной и двойственной: мираж в эмирате, самородный
смарагд, оргия эпителиальных аллитераций» («Ада»).
Заманчивая фея в персидской мифологии. Краса-
вица, отпавшая от рая, или же отразившаяся в зеркале
с бирюзовой рамой демоница. Ключ ко второй главе
этой книги.
Ж

«...Когда эта жемчужная речь журчала и перелива-

лась...» («Память, говори»).
Трепетать и шелестеть, подобно ручейку француз-
ской речи. Désirez-vous une tartine de miel?1 (Губы при
этом должны принять форму маленького о.)
Р

«...Я все-таки нашел ныне совершенное соответствие

v — „розовый кварц“ в „Словаре красок“ Мерца и По-
ля» («Память, говори»).
Цвет поместья Вольдрим, владения Вольдемара
Волшебного (также упоминавшегося как «Вольдемар
из Корнелла» в восьмой главе). В своем аттике из розо-
вого кварца Вольдемар хранил огромный словарь, со-
1 Хотите хлеба с медом? (фр.)
195
В ОЛШЕБНИК
державший выражения столь богатые и странные, что

пользоваться ими мог только он сам. Однажды паля-
щим августовским днем Вольдемар все-таки призвал
своего любопытного ученика и указал ему на хрусталь-
ную приставную лестницу, ведущую куда-то под самую
крышу. Ученика не надо было просить дважды — он
мигом вскарабкался по лестнице, стукнувшись при
этом своим яйцевидным черепом о потолок из розово-
го кварца, и с усердием склонился над Вольдемаровой
Книгой книг.
Где-то очень далеко Вольдемар кричал что-то про
толпы или столбы. Ученик, не обращая внимания на
этот крик, который казался ему теперь не громче ше-
пота, яростно листал страницы книги. Но как раз в тот
момент, когда он расшифровал первое определение,
он вдруг увидел самого себя — словно на киноэкра-
не — быстро бегущим по каменистой долине в некоем
давно прошедшем столетии навстречу татарской кон-
нице, вооруженной каким-то шипастым и страшным
оружием...
Я

«...Колоссальный письменный стол, на обитой чер-

ной кожей пустынной глади которого одиноко лежал
огромный кривой нож для разрезания бумаги, подлин-
ный ятаган желтоватой кости, выточенный из бивня
мамонта» («Память, говори»).
Можно предположить, что этот стилистический
ятаган — любимое оружие Набок-мурзы. Мамонтово
лезвие, которое Набок держал под рукой на случай,
196
если понадобится всадить его в брюхо мчащемуся на-

встречу татарам конному тевтонцу. (Вы можете пролис-
тать книгу назад и поискать камео в восьмой главе.)
И
1
«Интерес, который проявляли к нему совершенно не-
знакомые люди, мнился ему результатом темных ин-
триг, несказанно опасных (красивое слово — интри-
га... сокровище в пещере)...» («Николай Гоголь»).
Вызывает в памяти сокровища, умело спрятанные в
других пещерах: «панда» — пан, говорящий «да»; «же-
латин» — латинское желание; «зоохор» — счастливый
хор поющих животных.
SUB ROSA 2
«У него были прекрасные манеры, мягкий нрав, незабы-
ваемый почерк — сплошные шипы и колючки (подоб-
ный ему я видел только в письмах одного сумасшед-
шего, которые, увы, получаю, начиная с благословен-
ного 1958 года) — и неограниченный запас похабных
историй (которыми он потчевал меня sub rosa, говоря
мечтательным, бархатистым голосом и ни разу не при-
бегнув к грубому выражению)...» («Память, говори»).
Секретная роза, выбранная из знаменитого средне-
векового стиха (обычно акцент в нем делается на ulti-
ma): «Под розой укроет лукавый поэт / Прекрасней-
ших пери в укромный сонет».
1 В оригинале игра слов: stratagem — strata (слои, напласто-
вания пород) + gem (драгоценный камень).
2 Тайком (лат.).
197
В ОЛШЕБНИК
З
«...Махаон июня 1906-го еще оставался личинкой, при-
лепившейся к какому-то зонтичному, росшему у доро-
ги...» («Память, говори»).
Сочное растеньице, родственное петрушке. Или же
его эхо в пещере: зонтичные птицы, зонтичные моли,
зонтичные муравьи, зонтичные зонтики, зонтиколист-
ные зонтички.
П
«Я знал, что у истеричных нимфочек температура под-
нимается до фантастических градусов, — даже выше
той точки, при которой обыкновенные люди умирают;
и я бы ограничился тем, что дал бы ей глоток горя-
ченького глинтвейна да две аспиринки да губами впи-
тал бы жарок без остатка, ежели бы по тщательном
осмотре прелестный отросток в глубине мягкого нёба,
один из главных кораллов ее тела, не оказался совер-
шенно огненной» («Лолита»).
Нёбный язычок, V-образный рубин, повторяющий
форму своего А-образного собрата по чувственной
симметрии.
Глава XIV
Счастье в зазеркалье
(В которой писатель заглядывает за пределы жизни,
а читатель подглядывает украдкой)
Вообще же он был пессимист
и, как всякий пессимист, человек
до смешного ненаблюдательный...
П

-
нейший секрет, «самую суть вещей», и по-
тому становится за кафедрой на цыпочки.
Рот его медленно открывается, нёбный
язычок дрожит в своей алой пещере. «Я знаю больше,
чем могу выразить в словах, и то малое, что я могу вы-
разить, не было бы выражено, не знай я больше», —
говорит В. Н.
Тайна состоит в том, чтобы попасть в плен (с сач-
ком в руке, бесшумно подобравшись на цыпочках) к
собственным словам, оказаться в подземелье своей про-
зы. Вот как достигается счастье.
Все начинается с наблюдения. Все закончится, ско-

рее всего, творческим безумием. И я подозреваю, что
наш писатель гиперболизирует свои качества, когда
рассказывает, «как одному сумасшедшему постоянно
казалось, будто все детали ландшафта и движения не-
одушевленных предметов — это сложный код, ком-
ментарий по его поводу и вся вселенная разговаривает
о нем при помощи тайных знаков». Вся жизнь есть ла-
биринт знаков, слабых вспышек света, в которых чу-
дится нечто до сих пор неизведанное.
201
В ОЛШЕБНИК
Рассказы В. Н. содержат множество рядов одинако-

вых фигур, двойных снов, повторяющихся происше-
ствий. Они могут являться под видом заколдованных
номеров квартир, бесконечных галерей глядящих друг
в друга зеркал, придуманных бабочек (этот список мож-
но увеличивать до бесконечно изгибающегося предло-
жения). В этом мире действует «логический закон,
устанавливающий для всякой заданной области число
совпадений, по превышении коего они уже не могут
числиться совпадениями, но образуют живой орга-
низм новой истины». Так размышляет Ван, словно отве-
чая из отдаленного уголка времени Гумберту, охотно
фиксирующему в собственной истории те «ослепи-
тельные совпадения, которых логик не терпит, а поэт
обожает».
Ибо такова заповедь поэтов: «Открой глаза свои и
наблюдай, покуда можешь видеть!» Наблюдай до тех
пор, пока ослепительные совпадения не откроют од-
нажды ясную как день новую истину, чудесный узор,
вспышку смысла. Для наблюдательного человека эти
набоковские узоры волшебным образом начнут указы-
вать на существование «иномирия», на невыразимую
красоту и гармонию, становящуюся причиной беско-
нечного счастья. «Я знаю больше, чем могу выразить в
словах...» В сплетениях нитей, в текстуре его текста за-
прятана вера в удивительный свет, трепещущий над
нами, под нами, вокруг нас и проникающий сквозь нас.
Об этом говорит поэт в «Бледном пламени»:
Не в тексте, но в текстуре, — в ней нависла
Среди бессмыслиц — паутина смысла.
Да! Будет и того, что жизнь дарит
Язя и вяза связь, как некий вид
Соотнесенных странностей игры.
202
Глава XIV. Счастье в зазеркалье
И только от нас зависит, откроем ли мы, что спле-

тения стиха и есть сама ткань наших жизней.
...Он был пессимист и, как всякий пессимист,

человек до смешного ненаблюдательный...
Смотреть, непрерывно смотреть, удерживая все

увиденное в сознании. И пытаться постоянно фикси-
ровать и воссоединять элементы увиденного. В сущно-
сти, в этом, и только в этом заключается суть набоков-
ского романа: он — призыв ко всем, «кого это касает-
ся», ловить текущую жизнь, фотон за фотоном.
Много лет увлеченно воссоединяя элементы уви-
денного, я получила столько радости, что хочу повто-
рить за В. Н., однажды написавшим Эдмунду Уилсону
о ловле бабочек с помощью рома и сахара: «Попробуй,
Банни, это самый благородный спорт в мире».
В игре припоминания и соединения готовых эле-
ментов сочетаются порой с собственным творчеством
читателя. Готовые блоки можно переставлять, создавая
новые композиции. Иногда я, взяв кусочки набоков-
ских воспоминаний, придумывала иные истории, иные
начала. И когда появлялась некая полупридуманная
(и оттого еще более значимая) новая форма, это вы-
зывало радость, чувство гармонии, «чувство единения
с солнцем и скалами». Не буду утомлять вас деталями
моей обсессии. Достаточно сказать, что и сейчас, как
обычно, я, подобно Гумберту, прощающемуся в кон-
це «Лолиты» со своим «грёзовосиним» автомобилем
(«Прощай, Икар, спасибо за все, старина!»), тихо са-
лютую В. Н. Его бабочки заполонили поле моего зре-
203
В ОЛШЕБНИК
ния — оранжевые, коричневые, синие, они мерещатся

мне на самых разных вещах: тутовых деревьях, бутыл-
ках с водой, бикини. Число «двадцать три» (23 апре-
ля — день рождения В. Н. и Шекспира) преследует
меня повсеместно: на чеках, в датах, часах, минутах,
номерах рейсов (2304 — рейс Париж—Женева, а в за-
ле прилета встречающий держит плакатик, на котором
нарисована синяя бабочка), — все это цифры, случай-
но вспыхивающие на циферблате жизни. Я никак не
могла подобрать дерево для одиннадцатой главы этой
книги и вдруг обнаружила его в тот самый вечер, ко-
гда закончила эту главу, открыв наугад «Аду» (иско-
мый беглец оказался «силихэмским кедром»). Я решила
назвать последнюю главу «О тысяче оттенков света», а
потом вышла погулять и, взглянув на витрину магази-
на, увидела потрепанную книгу под названием «Тыся-
ча видов света». А когда я прочитала о репродукции
картины Фра Анджелико, упомянутой в восьмой гла-
ве, то вспомнила, что на моем рабочем столе в Нью-
Йорке стоят три разные версии этого же коленопре-
клоненного ангела. Как-то я включила свой американ-
ский телевизор — впервые за несколько месяцев, — и
уже второе прозвучавшее слово было «Набоков» (а пе-
редавали новости по кабельному каналу). А через пару
дней после того, как я прочитала о шестидюймовой гу-
сенице «с поросшими лисьим мехом сегментами» (ко-
торые я тут же мысленно связала с зелеными и медны-
ми оттенками Люсетты), обнаружила отвратительного
маленького червяка, покрытого шерстью цвета ржавчи-
ны и с зелеными волосяными выростами, неторопли-
во ползущего по краю моей ванны... Пусть это смешно,
но мне кажется — да, всего лишь кажется, не больше, —
204
что и моя жизнь отмечена печатью тех «повторений»,

«тех голосов, которыми, по всем правилам гармонии,
судьба обогащает жизнь приметливого человека».
Затем была первая встреча с Дмитрием, зимой

2003 года. Сидя в его доме в Монтрё во время одного
из следующих приездов, я слушала потрескивающую
запись его исполнения партии баса в «Борисе Годуно-
ве». Он рассказывал историю своей бурной жизни:
восхождения на горы в Вайоминге и Британской Ко-
лумбии, оперные ангажементы в Медельине и Мила-
не, гонки на спортивных автомобилях и яхтах. Он был
счастлив, если ему удавалось заполнить хотя бы кро-
шечный пробел в биографии В. Н., а последние деся-
тилетия жизни он посвятил истовому труду по перево-
ду книг отца с русского на английский и итальянский
языки.
Он рассказывал о собственных непростых отноше-
ниях с «Лолитой». О том, как некий журналист сарка-
стически заметил, что сам Дмитрий не более чем «Ло-
лито», всего лишь сын создателя «Лолиты». Или о том,
как одна распутница распускала идиотские слухи о его
отце. Я часами листала книги в его библиотеке, рас-
сматривала странные обложки, каких нигде и никогда
не встречала: переводы набоковских книг на венгер-
ский, турецкий и арабский, целые полки архивных до-
кументов, фотографии предков. Я вглядывалась в глян-
цевые коричневые снимки В. Н. и Веры, сделанные в
1960-е годы, и замечала, что в глазах у них играет сол-
нечный свет. Особенно мне запомнился один зимний
вечер, когда я простояла несколько часов перед полка-
ми, пролистывая тома, принадлежавшие В. Н.: «Мак-
205
В ОЛШЕБНИК
бет», книгу по истории западной живописи, анто-

логию французской романтической поэзии. Я читала
пометки на полях: «Чудесно» или «Неверно!!!» Мною
владело странное чувство нереальности встречи с Дмит-
рием, курьезное удивление от того, до какой степени
она контрастирует с моей — всего четыреста миль! —
невстречей с его отцом. Я вглядывалась в ясные голу-
бые глаза Дмитрия, соответствующие тону звучания
его голоса — необыкновенно похожего на отцовский,
насколько можно судить по старым записям, и отчет-
ливо слышала манеру, с которой оба Набокова произ-
носят мягкое, российско-эмигрантское «т». И я вспо-
минала «трепет и очарование», которые «юный изгнан-
ник находит в самых обыденных удовольствиях, так
же как и в кажущихся бессмысленными приключени-
ях» жизни. Короче, я была счастлива.
Через несколько месяцев, весной того же года, я

забежала под навес мрачной витрины магазина, что-
бы спрятаться от обрушившегося на Нью-Йорк почти
тропического ливня, и вдруг услышала справа от себя
русскую речь: оживленно болтали мужчина и женщи-
на. Поскольку у меня за плечами были годы тяжкого и
почти бесплодного труда — интенсивных курсов рус-
ского языка («Текучие глаголы на -ала и -или»), мне
захотелось хоть что-то понять. Я придвинулась побли-
же, стараясь рассмотреть их лица, и тут мне в глаза
бросилась расположившаяся в витрине гигантская ин-
крустированная рубинами и бриллиантами бабочка.
(«Такие бабочки, должно быть, многих раздражают», —
подумала я.) Затем, обернувшись к улице, я подняла
глаза и сквозь потоки воды увидела знак: на зеленом
206
фоне белыми буквами, как принято в Нью-Йорке, бы-

ло написано: «Путь к Димитриосу». Тихо улыбнув-
шись, я исчезла среди дождя.
...Он был пессимист и, как всякий пессимист,

человек до смешного ненаблюдательный...
Бывают дни, когда мы тщетно просим знаки от-

кликнуться, ответить нам хотя бы слабым намеком,
выразить то, что мы хотели бы услышать. Нам хоте-
лось бы попросить прощения у умерших, которых мы
недостаточно любили, и, подобно Вану, увидеть в от-
вет «неоспоримый, все разрешающий знак, свидетель-
ство существования, длящегося за завесою времени,
за пределами плоти пространства». Но, разумеется, ни-
чего не приходит в ответ — ничего, ни малейшей без-
делицы.
Однако бывает и так, что мы ждем ответа и знаки
послушно подают нам сигналы. И тогда мы сразу по-
нимаем их причудливые смыслы, ухватываем их суть,
едва заметив издали.
Они говорят шепотом, на пределе слышимости, ис-
пользуя загадочный темный язык, состоящий словно
из черновиков фраз. «...Мы никуда не идем, мы сидим
дома, — настаивает В. Н. — Загробное окружает нас
всегда, а вовсе не лежит в конце какого-то путеше-
ствия. В земном доме вместо окна — зеркало; дверь до
поры до времени затворена; но воздух входит сквозь
щели». Мы слышим легкий шелест, приглушенные ин-
тонации, песню — совсем забытую, но кажущуюся
странным образом знакомой. И прямо тут, в «этой
стеклянной тьме — странность жизни, странность ее
207
В ОЛШЕБНИК
волшебства, будто на миг она завернулась», показав

свою «необыкновенную подкладку». Или же нас охва-
тывает то чувство, которое испытывал герой «Дара»:
«...Он чувствовал, что весь этот переплет случайных
мыслей, как и все прочее, швы и просветы весеннего
дня, неровности воздуха, грубые, так и сяк скрещива-
ющиеся нити неразборчивых звуков — не что иное,
как изнанка великолепной ткани».
Литература — не более чем блистающая текстура.

«...„Локотоп“ или „покотол“. Я думаю, что когда-ни-
будь со всей жизнью так будет», — пишет Федор в «Да-
ре». Демонический артистизм слов, возможно, скры-
вает божественный «мир светил», в котором смерть
окажется всего лишь завернувшимся уголком вечного
настоящего.
Уже совсем светло. Пора просыпаться. Сна больше

нет: «...Конечно, не там и не тогда, не в этих снах, да-
ется смертному случай заглянуть за свои пределы — с
мачты, из минувшего, с его замковой башни, — а да-
ется этот случай нам наяву, когда мы в полном блеске
сознания, в минуты радости, силы и удачи. И хоть ма-
ло различаешь во мгле, все же блаженно верится, что
смотришь туда, куда нужно».
А теперь вообразите полоску света.
«В полном блеске сознания»
Глава XV
Частицы счастья
(В которой писатель открывает тысячу оттенков
света, а читатель встречается с ним снова)
Свет (сущ.) — предпочтительное средство
для обретения чуда бытия-в-мире.
Н
¡

во сне искрящуюся на солнце воду — она

была как бы разделена на части сеточкой
солнца. Проснувшись, я обнаружила, что
жалюзи уже бросили полоски света на мои ноги, вы-
нырнувшие из-под одеяла. Сосульки дивно горели под
низким солнцем, и я смотрела на капель — там, снару-
жи, за стеклом. Солнце ложилось россыпью драгоцен-
ных камений. Я подняла жалюзи, чтобы насладиться
видом моря солнечной зелени, которым любовалась
еще с конца прошлого лета. На небе виднелся свето-
зарный бирюзовый просвет, который отступающий хо-
лод собрал в первые светлые завои весны. Мною овла-
дело блаженное чувство легкости и покоя. Я сбежала
по лестнице и вышла босая на леденящую, испятнан-
ную солнцем тропинку сада. Я закрыла глаза, сознание
на секунду покинуло меня, и на его место пришел яс-
ный и чистый сон. Погрузившись в него, словно в во-
ду, я почувствовала, как наверху алое солнце желания и
решимости озаряет мир глазками живого света. Но
когда я открыла глаза, то увидела, что все изменилось
213
В ОЛШЕБНИК
за время моего отсутствия. Соседние горы покрыла

слепящая завеса, за домиком, припавшим к земле воз-
ле ворот сада, мерцал яблочно-зеленый свет, а из гара-
жа исходил ослепительный пылающий луч.
Небо вдруг стало стремительно темнеть, и на его
фоне, среди тишины таинственной, томно-сумереч-
ной, поплыли вдаль тополя. Черный дрозд выводил
дрожащую трель, и опушенные котиком алые небеса
грозили скрыть последние солнечные лучи. Осторожно,
на цыпочках, я направилась к гаражу, завороженная ма-
нившей меня издали горстью баснословных огней. Не
дойдя до цели, я сошла с тропинки и остановилась на
лужайке под запорошенной звездами небесной твердью.
И вдруг поняла, что уже настало лето. Сияла ночь, на-
питанная лунным светом, подобная переливчатому
персидскому стихотворению.
Вокруг надкрылечного фонаря, под которым, словно
снежинки, вились мотыльки, образовалась теплая дым-
ка. Личинка светлячка извивалась на камне, а взрослые
светляки мерцали и исчезали, как золотистые призра-
ки преходящих прихотей парка. Дверь гаража, казалось,
все дальше и дальше удалялась от сияющей в ночи ара-
бески освещенных окон. Арлекинская игра света позво-
ляла видеть и мерцающую впереди дорогу, и разбро-
санные по саду камни. На мгновение мне показалось,
что кто-то разложил магические куски карбида, указы-
вая путь к двери гаража. Стеклянные оконца над этой
дверью излучали лунную белизну. А потом свет погиб.
Я подошла к нему. Он писал что-то на белой кар-
точке. Я заметила внезапный свет одинокой лампы —
у его ног стоял изумрудный потайной фонарь. И из
этой сияющей арены он глядел на меня поверх очков,
и они приобрели благодаря отражению тот цвет, ко-
214
Глава XV. Частицы счастья
торый бывает у светло-зеленого винограда. Он улы-

бался, как сфинкс (или это был веселый оскал безумия?).
— А, это вы. Я вас ждал. Мне казалось, что вы мо-
жете не прийти.
Его бледность излучала свет, его чернота блиста-
ла в дробящихся чешуйках света. Я хотела было что-то
ответить, но ничего не смогла сказать и только смо-
трела, открыв рот, на нежный влажный блеск его ниж-
него века.
— Ну что ж, дитя, раз уж вы пришли, то можете
и присесть.
Взглядом художника он оглядел мои босые ноги:
— Вы совсем малы. Чего же вы хотите?
Глаза мои округлились, едва не превратившись в два
хрустальных шара, и я произнесла:
— Мою книгу...
— Да, я знаю.
— Я бы хотела спросить... — начала я, чувствуя,
как невидимые пузырьки образуют беззвучные формы
на моих губах.
Двойное сияние, совершенная буква «L» светилась
под дверью гаража.
— Прозрачная светящаяся буква... призматическая
Вавилонская башня счаст... — прошептал он и исчез.
И мне показалось, что я расслышала последнее его
слово: «Именуемая!»
Озадаченная, я отступила — меня как будто тяну-
ла назад ливанская синева неба. Далеко, очень далеко,
сквозь разноцветные слои света я различала силуэт че-
ловека, уходящего к горизонту со своим изумрудным
потайным фонарем. И вот он растворился в утреннем
воздухе, как растворяются лиловатые нимбы газовых
фонарей. Маленький светоносный жучок стремитель-
215
В ОЛШЕБНИК
но пронесся мимо моих щиколоток. Я села на траву,

завороженно глядя на прозрачный рассвет — солнце,
окруженное короной круглых бликов и бледно-лимон-
ным огнем нового утра, — и не отрываясь смотрела
на его гладкие светозарные разводья. Вскоре день уже
искрился от края до края. И в блеске полноценного со-
знания я прислушивалась к его безмолвно радовавшим-
ся краскам.
Источники1
Почти все сведения о жизни Набокова почерпну-

ты из двухтомной биографии, написанной Брайаном
Бойдом «Владимир Набоков: русские годы». Наибо-
лее часто используется набоковская автобиография
«Память, говори», сборник «Стихотворения и задачи»
(„Poems and Problems“), эссе «Николай Гоголь» и днев-
ники. В ряде случаев использован также сборник ин-
тервью („Strong Opinions“), избранные письма („Selec-
ted Letters“), переписка Набокова и Э. Уилсона, эссе
Дмитрия Набокова «Посещение отцовской комна-
ты» („On Revisiting Fatherʼs Room“) и книга Стейси
Шифф «Вера (Миссис Владимир Набоков)».
1 В издании сохранен авторский принцип указания ссылок

на источники. В русском переводе цитаты из произведений
Набокова и других авторов приводятся по авторитетным
изданиям (см. условные обозначения), ссылки на которые
оформлены в списке источников в квадратных скобках.
217
Условные обозначения
ССРП — Набоков В. В. Собрание сочинений русского

периода: В 5 т. СПб.: Симпозиум, 2002–2009.
ССАП — Набоков В. В. Собрание сочинений амери-
канского периода: В 5 т. / Пер. с англ. СПб.: Симпозиум,
2004–2008. (Все произведения, кроме переведенной самим
автором «Лолиты», в этом издании переведены С. Б. Ильи-
ным.)
Бойд 1 — Бойд Б. Владимир Набоков: русские годы:
Биография / Пер. с англ. Г. Лапиной. СПб.: Симпозиум,
2010.
Бойд 2 — Бойд Б. Владимир Набоков: американские го-
ды: Биография / Пер. с англ. М. Бирдвуд-Хеджер, А. Глебов-
ской, Т. Изотовой, С. Ильина. СПб.: Симпозиум, 2010.
Шифф — Шифф С. Вера (Миссис Владимир Набоков):
Биография / Пер. с англ. О. Кириченко. М.: КоЛибри, 2010.
ЛЗЛ — Набоков В. В. Лекции по зарубежной литературе /
Пер. с англ. И. М. Бернштейн, В. П. Голышева, Г. М. Да-
шевского, Е. Н. Касаткиной, Н. Г. Кротовской, В. С. Кулаги-
ной-Ярцевой, М. С. Мушинской; Под общей ред. В. А. Ха-
ритонова. М.: Независимая газета, 1998.
ЛРЛ — Набоков В. В. Лекции по русской литературе /
Пер. с англ. А. Курт. М.: Независимая газета, 1998.
Poems and Problems — Nabokov V. Poems and Problems.
N. Y.; Toronto: McGraw-Hill, 1970.
Selected Letters — Nabokov V. Selected Letters. 1940–1977.
N. Y.: Mariner Book, 1990.
Strong Opinions — Nabokov V. Strong Opinions. N. Y.:
Knopf Doubleday Publishing Group, 1990.
218
Источники
Э
¹
«...Сейчас я верю восхитительным обещаниям еще не застыв-
шего, еще вращающегося стиха, лицо мокро от слез, душа
разрывается от счастья, и я знаю, что это счастье — лучшее,
что есть на земле». — Тяжелый дым [ССРП. Т. 4. С. 557].
П
«Если бы я прочитал все, что прочитали другие, я был бы та-
ким же невеждой, как эти другие». — Richardson, Robert D.
First We Read, Then We Write: Emerson on the Creative Pro-
cess. University of Iowa Press. P. 7.
«Долли, единственное их дитя, родилась в Бра, а в 1840 го-
ду, в нежной и своевольной пятнадцатилетней поре, вышла
за генерала Ивана Дурманова, коменданта Юконской фор-
теции, мирного сельского барина, владетеля угодий в про-
винции Сѣверныя Территорiи (иначе Severn Tories), в этом
мозаичном протекторате (и поныне любовно именуемом
„русской“ Эстотией), гранобластически и органически со-
пряженном с „русской“ же Канадией, „французская“ Эстотия
тож, где под сенью наших звезд и полос утешаются умерен-
ным климатом не одни лишь французские, но также бавар-
ские и македонские поселяне». — Ада [ССАП. Т. 4. С. 13].
«Мы слишком вежливы с книгами. Чтобы отыскать не-
сколько золотых изречений, мы будем без конца перевора-
чивать страницы и прочтем том в четыреста или пятьсот
страниц». — Richardson, Robert D. First We Read, Then We
Write: Emerson on the Creative Process. University of Iowa
Press. P. 11.
...«благородных переливчатых созданий со сквозистыми
когтями и мощно бьющими крыльями». — Ада [ССАП. Т.
4. С. 30].
...«соучаствующим и созидающим читателем»... — [ЛЗЛ.
С. 25].
...«в известном смысле... низвергаемся к смерти — с чер-
дака рождения и до плиток погоста — и вместе с бессмерт-
219
Источники
ной Алисой в Стране Чудес дивимся узорам на пронося-

щейся мимо стене. Эта способность удивляться мелочам —
несмотря на грозящую гибель — эти закоулки души, эти
примечания в фолианте жизни — высшие формы созна-
ния». — [ЛЗЛ. С. 468].
...«вставая на сторону иррационального, нелогичного,
необъяснимого»... — [Там же. С. 472].
...«кавычек, бывших ей вместо когтей». — Ада [ССАП.
Т. 4. С. 212].
...«совершенное счастье». — Под знаком незаконнорож-
денных [ССАП. Т. 1. С. 250].
...«как бы за пределом счастья»... — Лолита [ССАП. Т. 2.
С. 206].
«Я, Владимир Набоков, приветствую тебя, жизнь!»
[I, Vladimir Nabokov, salute you, life!] — Ада [Ср. в перево-
де С. Ильина: «...приветствую вас: жизнь, Ада Вин...» —
ССАП. Т. 4. С. 542].
Г

I
«И всегда луч луны навевает мне сны...» — По Эдгар Аллан.
Аннабель-Ли [Пер. с англ. К. Бальмонта].
«В час ночи был разбужен от краткого сна ужасной тре-
вогой типа „это оно“. Осторожно закричал, надеясь разбу-
дить Веру в соседней комнате, но не сумел (потому что чув-
ствовал себя вполне нормально)». — Дневник. 24 апреля
1976 г. [Бойд 2. С. 786].
...«подобно Овидиевой лире»... — Selected Letters, 552.
...«ужасное потрясение»... — [Шифф. С. 521].
«Вдохновение. Сияющая бессонница. Аромат и снега
возлюбленных альпийских склонов. Роман без я, без он, но
с рассказчиком, скользящим глазом, подразумеваемым по-
всюду». — Дневник. 15 мая 1974 г. [Бойд 2. С. 772].
...«маленькой грезовой аудитории в обнесенном сте-
ной саду. Моя аудитория состояла из павлинов, голубей,
моих давно умерших родителей, двух кипарисов, несколь-
ких юных сиделок, сгрудившихся вокруг, и семейного вра-
220
Источники
ча, такого старого, что он стал почти что невидим». — New

York Times, October 30, 1976 [Бойд 2. С. 787].
...«только потому, что тебя там нет. Я бы ничего не имел
против больничного пребывания, если б мог взять тебя, по-
садить в нагрудный карман и забрать с собой». — Дневник.
21 сентября 1976 г. [Бойд 2. С. 788].
«Мой творческий распорядок более замысловат, но два
часа размышлений, между двумя и четырьмя часами ночи,
когда действие первой снотворной таблетки иссякает, а вто-
рой — еще не начинается, и короткий период работы в сере-
дине дня — вот все, что нужно моему новому роману». —
Интервью Хью Маллигана с Владимиром Набоковым //
Hanover Star Bulletin, January 9, 1977 [Бойд 2. С. 789].
«Я собираюсь еще половить бабочек... в Перу или Ира-
не, прежде чем окончательно окуклиться»... — Интервью Ди-
тера Циммера с Владимиром Набоковым. Октябрь 1966 г.
[Бойд 2. С. 672].
«Все начинается заново...» — Дневник. 19 марта 1977 г.
[Бойд 2. С. 790].
«Легкий бред, темп. 37,5. Возможно ли, что все начина-
ется заново?» — Дневник. 18 мая 1977 г. [Бойд 2. С. 790].
...«отец все еще был жив». — Nabokov, Dmitri. On Revisi-
ting Father’s Room // Quennell, Peter (ed.). Vladimir Nabokov:
A Tribute. N. Y.: William Morrow, 1980. P. 134.
«Временами можно было заметить, как тяжело он страдал
от мысли, что оказался внезапно оторван от жизни, каждая
подробность которой его радовала, и от творческого про-
цесса, который был в самом разгаре». — Там же. С. 136.
...«некоторые бабочки уже порхают»... — Там же.
«Давай наймем самолет и разобьемся!» — [Шифф. С. 527].
«Существует еще одна, особая, коробка, содержащая зна-
чительную часть захватывающе оригинальной „Лауры и ее
оригинала“, которая могла стать лучшим произведением от-
ца, самым чистым и концентрированным выражением его
дара». — Nabokov, Dmitri. On Revisiting Father’s Room //
Quennell, Peter (ed.). Vladimir Nabokov: A Tribute. N. Y.: Wil-
liam Morrow, 1980. P. 129.
221
Источники
«Они были прямо-таки цитатой из Шекспира». — Интер-

вью Лайлы Азам Зангане с Дмитрием Набоковым. Cентябрь
2006 г.
«Не знаю, отмечал ли уже кто-либо, что главная харак-
теристика жизни — это отъединенность?» — Пнин [ССАП.
Т. 3. С. 22].
«Не облекай нас тонкая пленка плоти, мы бы погибли.
Человек существует, лишь пока он отделен от своего окру-
жения». — [Там же].
«Череп — это шлем космического скитальца. Сиди внут-
ри, иначе погибнешь». — [Там же].
«Смерть — разоблачение, смерть — причащение». —
[Там же].
«Слиться с ландшафтом — дело, может быть, и приятное,
однако тут-то и конец нежному эго». — [Там же].
«Когда я замечаю что-то необычное, то первым рефлек-
сивным желанием становится отнести это отцу для одобре-
ния, как я приносил ему отшлифованные морем камешки
в детстве на пляже Ривьеры. И лишь долю секунды спустя я
чувствую укол боли и осознаю, что его больше нет. Понрави-
лись бы ему мои маленькие приношения?» — Nabokov, Dmit-
ri. On Revisiting Father’s Room // Quennell, Peter (ed.). Vla-
dimir Nabokov: A Tribute. N. Y.: William Morrow, 1980. P. 132.
Маргана, «Зубной транспорт». — Там же.
Г

II
«Колыбель качается над бездной, и здравый смысл говорит
нам, что жизнь — только щель слабого света между двумя
вечностями тьмы...» — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 325].
«Я вдруг ощутил себя погруженным в сияющую и по-
движную среду, а именно в чистую стихию времени. Сти-
хию эту делишь — как делят яркую морскую воду радостные
купальщики — с существами, отличными от тебя, но со-
единенными с тобою общим током времени...» — [Там же.
С. 327].
«И вправду, глядя туда с моей теперешней далекой, уеди-
ненной, почти необитаемой гряды времени, я вижу свое кро-
222
Источники
хотное „я“ празднующим в этот августовский день 1903 го-

да зарождение чувственной жизни». — [Там же].
...«в ночи небытия». — Интервью Джорджа Фейфера с
Владимиром Набоковым // Saturday Review, November 27,
1976.
«Step (ступенька), step, step...» — Память, говори [ССАП.
Т. 5. С. 382].
«...„Step, step, no step“, и я спотыкался, и ты смеялась...» —
Письмо Набокова Е. И. Набоковой. 16 октября 1920 г.
[Бойд 1. С. 211].
«Пусть это покажется странным, — писал он, — но кни-
гу вообще нельзя читать — ее можно только перечиты-
вать»... — [ЛЗЛ. С. 25].
«Игра!» — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 344].
...«маленький яркий прогал в пяти сотнях ярдов отсю-
да — или в пятидесяти годах от того места, где я сейчас на-
хожусь»... — [Там же. С. 344].
«Безграничное, на первый взгляд, время есть на самом
деле тюрьма»... — [Там же. С. 326].
«...Тюрьма времени шарообразна и выходных дверей не
имеет». — [Там же].
«Любить всей душой, а в остальном доверяться судьбе —
таково было ее простое правило». — [Там же. С. 343].
«„Вот запомни“, — говорила она заговорщицким голо-
сом, предлагая моему вниманию заветную подробность Вы-
ры — жаворонка, поднимающегося в простоквашное небо
бессолнечного весеннего дня, вспышки ночных зарниц, сни-
мающих в разных положеньях далекую рощу, краски клено-
вых листьев на палитре бурого песка, клинопись птичьей
прогулки на свежем снегу». — [Там же].
Г

III
...«прелестная, загорелая, капризная». — Память, говори
[ССАП. Т. 5. С. 442].
...«первой, имевшей колдовскую способность прожигать
мой сон насквозь (а достигала она этого просто тем, что не
давала погаснуть улыбке) и вытряхивать меня в липко-влаж-
223
Источники
ное бодрствование всякий раз, что снилась мне». — [Там

же. С. 496–497].
...«разъял ткань вымысла и выяснил вкус реальности». —
[Там же. С. 515].
«В тот притихший июльский день, когда я увидел ее, сто-
ящей совершенно неподвижно (двигались только зрачки) в
березовой роще, она как бы зародилась здесь, среди насто-
роженных деревьев, с беззвучным совершенством мифоло-
гического воплощения». — [Там же. 512–513].
...«навсегда запомнил их такими, какими увидел впер-
вые, — туго заплетенными в толстую косу, свернутую на
затылке кольцом и стянутую широкой, черного шелка лен-
той». — [Там же. С. 513].
«Проследить на протяжении своей жизни такие темати-
ческие узоры и есть, думается мне, главное назначение ав-
тобиографии»... — [Там же. С. 332].
«Первое и последнее, что мы видим, представляется нам
чем-то ребячливым»... — [Там же. С. 327].
...«скипетр страсти»... — Лолита [ССАП. Т. 2. С. 24].
«Зловещая трещина имелась... в сборничке — банальная
гулкая нота, бойкая мысль о том, что наша любовь обречена,
потому что ей никогда не вернуть чуда ее первых мгновений,
шороха тех лип и шуршанья дождя, сочувственного соучас-
тия сельской глуши». — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 520].
...«упоительность ее личности». — Ада [ССАП. Т. 4.
С. 213].
«Больше скажу: и Лолиты бы не оказалось никакой, если
бы я не полюбил в одно далекое лето одну изначальную де-
вочку. В некотором княжестве у моря (почти как у По)». —
Лолита [ССАП. Т. 2. С. 17].
«...И затем, без малейшего предупреждения, голубая мор-
ская волна вздулась у меня под сердцем, и с камышового
коврика на веранде, из круга солнца, полуголая, на коленях,
поворачиваясь на коленях ко мне, моя ривьерская любовь
внимательно на меня глянула поверх темных очков». — [Там
же. С. 52].
...«черноволосая девочка лет одиннадцати-двенадца-
ти»... — Ада [ССАП. Т. 4. С. 45].
224
Источники
«Она была в белом платьице и черном жакете, с белым

бантом в длинных волосах. Больше он этого наряда не видел,
а всякий раз, как, рисуя картины прошлого, упоминал о нем,
она неизменно заявляла, что все это ему, должно быть, при-
мерещилось, поскольку у нее отродясь ничего похожего не
было, да и не стала бы она напяливать темный жакет в такой
жаркий день; однако Ван это свое изначальное впечатление
от нее сохранил до конца». — [Там же. С. 45].
Г

IV
...«единственная реальность мира и величайшее его таин-
ство». — Под знаком незаконнорожденных [ССАП. Т. 1.
С. 354].
«Как все-таки мал космос (кенгуровой сумки хватит, что-
бы вместить его), как ничтожен и тщедушен он в сравне-
нии с сознанием человека, с единственным личным воспо-
минанием, с его выражением в словах...» — Память, говори
[ССАП. Т. 5. С. 329].
«Сознание — записочка, каракули во тьме» [Consciousness
is a message scribbled in the dark]». — Бледное пламя [Ср. в
переводе С. Ильина: «Жизнь — донесенье. Писано впоть-
ме». — ССАП. Т. 3. С. 318].
«Неожиданно и широко распахнутое окно, открывающее
взгляду солнечный пейзаж...» — Интервью Джорджа Фейфе-
ра с Владимиром Набоковым // Saturday Review, November
27, 1976.
«Длани сознания тянутся, ощупывают, и чем они длин-
нее, тем лучше». — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 502].
Г

V
...«судорожная фаза чувств и чувственности»... «целую сот-
ню молодых людей, все они гонятся за переменчивой девой
в череде одновременных или наслаивающихся любовных
связей... приносивших весьма посредственные художе-
ственные плоды». — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 522].
225
Источники
...«лучистой правдивости»... — Письмо Набокова Елене

Сикорской [Шифф. С. 136].
...«в степени x». — Ада [ССАП. Т. 4. С. 438].
«В вопросе о переводчиках я откровенный гомосексуа-
лист». — Письмо Набокова Джеймсу Лафлину [Бойд 2.
С. 57].
«Самая лютая зависть возникает между двумя женщина-
ми и еще между двумя литераторами. Но зависть женщины
к мужчине-литератору уже сродни H2SO4 (серной кисло-
те)». — Письмо Набокова семье [Шифф. С. 72–73].
«Благодаря таинственной игре отраженного света ее
портрет часто появлялся во внутренних зеркалах моих
книг»... — Strong Opinions. P. 163.
«Мадам Набокова на 38 лет старше нимфетки Лоли-
ты». — Paris Presse L’Intransigeant, October 21, 1959.
«Это надо сохранить!» — Интервью Дика Кигэна с Вла-
димиром Набоковым. 14 ноября 1997 г. [Шифф. С. 249].
«Я устал оттого, что лица, которых я никогда не встре-
чал, посягают на мою частную жизнь со своими лживыми и
пошлыми домыслами — как делает, например, мистер Ап-
дайк, выдвигающий в своей статье (впрочем, в остальных
отношениях неглупой) абсурдное предположение, будто вы-
мышленный персонаж, стервозная и распутная Ада, являет-
ся — цитирую: „одно- или двухмерной проекцией набо-
ковской жены“». — Интервью Джеймса Моссмана с Влади-
миром Набоковым // BBC2 Review, October 4, 1969; опубл.:
The Listener, October 23, 1969.
«Какого черта, сэр, вы лезете в мою семейную жизнь,
что вы можете о ней знать?» — Письмо Набокова Дж. Хо-
гарту. 12 мая 1969 г. // Selected Letters. P. 450–451.
«„О, как гаснут — по степи, по степи, удаляясь, годы!“ —
если прибегнуть к душераздирающей горациевой интона-
ции. Годы гаснут, мой друг, и скоро никто уж не будет знать,
что знаем ты да я». — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 571].
«Доктора полагали, что мы иногда сливаем во сне наши
сознания»... — Сцены из жизни двойного чудища [ССАП.
Т. 3. С. 255].
226
Источники
...«провидческий привкус»... — Ада [ССАП. Т. 4. С. 347].

...«различить испод времени». — [Там же. С. 218].
«Знаешь, мы ужасно с тобой похожи. Например, в пись-
мах: мы оба любим (1) ненавязчиво вставлять иностранные
слова, (2) приводить цитаты из любимых книг, (3) перево-
дить свои ощущения из одного органа чувств (например,
зрения) в ощущения другого (например, вкус), (4) просить
прощения в конце за какую-то надуманную чепуху, и еще
во многом другом». — Письмо Набокова В. Е. Набоковой.
8 января 1924 г. Архив Владимира Набокова [Шифф. С. 64].
...«внося с собой из страны нимфеток аромат плодовых
садов». — Лолита [ССАП. Т. 2. С. 116].
...«„отвратно“, „превкусно“, „первый сорт“, „типчик“,
„дрипчик“». — [Там же. С. 84].
...«статный мужественный красавец, герой экрана»... —
[Там же. С. 53].
«1 января ей стукнет тринадцать лет. Года через два она
перестанет быть нимфеткой и превратится в „молодую де-
вушку“, а там в „колледж-герл“ — т. е. „студентку“ — гаже
чего трудно что-нибудь придумать». — [Там же. С. 84].
«Мы не половые изверги! <...> Подчеркиваю — мы ни
в каком смысле не человекоубийцы. Поэты не убивают»... —
[Там же. С. 111–112].
...«безумно влюбиться». — [Там же. С. 29].
...«такой искрящейся, крашеной, прелестной, в пунцовом
платье с дорогими каменьями, а было это в 1274 году во Фло-
ренции, на частном пиру, в веселом мае месяце». — [Там же].
...«белокурой нимфеткой двенадцати лет, бежавшей на
ветру, сквозь пыль и цветень, сама как летящий цветок, среди
прекрасной равнины, видимой с Воклюзских холмов». —
[Там же].
...«стала в прямом смысле»... — [Там же. С. 164].
...«жестокой и коварной»... — [Там же. С. 286].
...«окаянным, умирающим Гумбертом»... — [Там же.
С. 83].
...«предаваться отчаянию и страшным размышлениям». —
[Там же. С. 106].
227
Источники
...«лиловую и черную Гумбрию»... — [Там же. С. 205].

...«чудесному миру, предлагаемому ей... дурочка предпо-
читала пошлейший фильм, приторнейший сироп». — [Там
же. С. 205–206].
...«выбирая между сосиской и Гумбертом — она неиз-
менно и беспощадно брала в рот первое». — [Там же. С. 206].
«Никто не может быть так страшно жесток, как возлюб-
ленный ребенок». — Лолита [не переведено автором: There
is nothing more atrociously cruel than an adored child].
...«назовем их айсбергами в раю»... — Лолита [ССАП.
Т. 2. С. 348].
...«раскаяние, пронзительная услада искупительных ры-
даний, пресмыкание любви, безнадежность чувственного
примирения»... — [Там же. С. 279].
«Я любил тебя. Я был пятиногим чудовищем, но я любил
тебя. Я был жесток, низок, все что угодно, mais je t’aimais, je
t’aimais! И бывали минуты, когда я знал, что именно ты чув-
ствуешь, и неимоверно страдал от этого, детеныш мой, Ло-
литочка моя, храбрая Долли Скиллер...» — [Там же. С. 348].
...«пометные штуки»... «Боб Браунинг, Долорес, Колора-
до», «Гарольд Гейз, Мавзолей, Мексика», «Дональд Отто Ких
из городка Сьерра в штате Невада». — [Там же. С. 308].
«И вот она была передо мной, уже потрепанная, с уже
не детскими вспухшими жилами на узких руках, с гусины-
ми пупырышками на бледной коже предплечьев, с неёмки-
ми „обезьяньими“ ушами, с небритыми подмышками, вот
она полулежала передо мной (моя Лолита!), безнадежно
увядшая в семнадцать лет... и я глядел, и не мог наглядеться,
и знал — столь же твердо, как то, что умру, — что я люблю
ее больше всего, что когда-либо видел или мог вообразить
на этом свете или мечтал увидеть на том». — [Там же.
С. 340].
«Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой,
душа моя». — [Там же. С. 17].
«„Лолита“ вовсе не буксир, тащащий за собой барку мо-
рали»... — О книге, озаглавленной «Лолита» [ССАП. Т. 2.
С. 382].
228
Источники
...«существует, только поскольку он доставляет мне то,

что попросту назову эстетическим наслаждением, а это, в
свой черед, я понимаю как особое состояние, при котором
чувствуешь себя — как-то, где-то, чем-то — связанным с
другими формами бытия, где искусство (т. е. любознатель-
ность, нежность, доброта, стройность, восторг) есть нор-
ма». — [Там же. С. 382].
...«по-русски — с двумя густыми, темными „а“». — Ада
[ССАП. Т. 4. С. 47].
...«пролегала пустыня света и колыхалась завеса теней,
преодолеть и прорвать которые не могла никакая сила». —
[Там же. С. 65].
...«перед белизной и недосягаемостью ее искусительной
кожи, перед ее волосами, ногами, угловатостью движений,
перед источаемым ею ароматом травы и газели, перед вне-
запным темным взглядом широко посаженных глаз, перед
укрытой лишь тоненьким платьем деревенской наготой»... —
[Там же. С. 64–65].
«Довольно ли будет сказать, что, предаваясь с Адой люб-
ви, он открывал для себя язвящие наслаждения, огонь, аго-
нию высшей „реальности“? Реальности, скажем точнее, ли-
шившейся кавычек, бывших ей вместо когтей... Пока дли-
лись одно или два содрогания, он пребывал в безопасности.
Новая нагая реальность не нуждалась ни в щупальцах, ни в
якорях; она существовала лишь миг, но допускала воспро-
изведение, частое настолько, насколько он и она сохраняли
телесную способность к соитию». — [Там же. С. 212].
...«среди орхидей и садов Ардиса»... — [Там же. С. 396].
...«блеск и слава инцеста»... — [Там же].
...«эксцентричных офицеров полиции»... — [Там же].
«У обеих... передние зубы были самую малость велико-
ваты, а нижняя губа самую малость полновата для умираю-
щей в мраморе идеальной красы; а поскольку носы остава-
лись у обеих вечно заложенными, девочки (особенно поз-
же, в пятнадцать и в двенадцать) выглядели в профиль не то
заспанными, не то одурманенными». — [Там же. С. 103].
229
Источники
...«темно-кудрявого шелковистого пушка»... — [Там же.

С. 65].
...«виднелась щетинка рыжего мха, припухлый холмик
запорошила медная пыль». — [Там же. С. 141].
...«винегрет из проницательности, тупости, наивности и
коварства»... — [Там же. С. 150].
...«неотразимого повесу»... — [Там же. С. 561].
«За нами следит Люсетта, которую я когда-нибудь при-
душу»... — [Там же. С. 145].
...«при всем его молодечестве, должен был считаться аб-
солютно бесплодным»... — [Там же. С. 380].
...«радостной чистоты и аркадской невинности»... — [Там
же. С. 561].
...«полу-poule, полу-puella»... — [Там же. С. 358].
«...Я обожаю, обожаю, обожаю, обожаю тебя больше жиз-
ни, тебя, тебя, я тоскую по тебе невыносимо». — [Там же.
С. 397].
...«подернутое абрикосовым пушком предплечье»... —
[Там же].
...«райской птицей». — [Там же. С. 374].
«— Мне нужен Ван, — воскликнула она, — а не рас-
плывчатое обожание... — Расплывчатое? Гусынюшка! Мо-
жешь измерить его, можешь один раз коснуться, но только
совсем легко, костяшками защищенной перчаткой руки.
Я сказал „костяшками“. И я сказал „один раз“. Вот так. Я не
могу поцеловать тебя. Ни даже твое жаркое лицо. До сви-
дания, попка». — [Там же. С. 374].
«Пыланье Люсеттиного янтаря пронизывает мглу аро-
матов и радостей Ады, замирая на пороге Ванова лавандо-
вого любодея. Десять вкрадчивых, губительных, любящих,
длинных пальцев, принадлежащих двум молодым разно-
полым демонам, ласкают их беспомощную постельную зве-
рушку». — [Там же. С. 407].
...«тоненький-тоненький слой»... — [Там же. С. 447].
«При каждом всплеске холодной и бурной соленой сти-
хии в ней поднималась анисовая тошнота, руки и шею ока-
тывало, ладно, пусть будет охватывало, все возраставшее
230
Источники
оцепенение. Постепенно теряя собственный след, она по-

думала, что стоит, пожалуй, осведомить череду удаляющих-
ся Люсетт — объяснить им, проплывающим мимо верени-
цей образов в волшебном кристалле, — что смерть сводится,
в сущности, лишь к более полному ассортименту бесконеч-
ных долей одиночества». — [Там же. С. 476].
«В общем и целом она, я думаю, принадлежала мне
примерно тысячу раз. В ней вся моя жизнь». — [Там же.
С. 426].
«Эта встреча и девять последующих образовали высо-
чайший из кряжей их двадцатиоднолетней любви, сложное,
опасное, непостижимое сияние которого объяснялось их
возрастом». — [Там же. С. 499].
«Ах Ван, Ван, мы ее слишком мало любили. Вот на ком
тебе нужно было жениться, на той, что, поджав коленки,
сидит в черном балетном платье на каменной балюстраде, и
все было бы хорошо, я бы подолгу гостила у вас в Арди-
се, — а мы вместо этого счастья, которое само шло к нам в
руки, мы задразнили ее до смерти!» — [Там же. С. 559].
...«сверкающем „сейчас“»... — [Там же. С. 533].
...«в завершенную книгу, в Эдем или в Ад, в прозу самой
книги или в поэзию рекламной аннотации на ее задней об-
ложке». — [Там же. С. 560].
Г

VI
...«всегда присутствующему на ясном севере моего есте-
ства». — Весна в Фиальте [ССРП. Т. 4. С. 563].
«Тамара, Россия, глухой лес, постепенно переходящий в
старинные парки... вид моей матери, опускающейся на коле-
ни, чтобы поцеловать землю, при каждом своем возвраще-
нии в деревню из города в начале лета, et la montagne et le
grand chene». — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 531].
...«дымчатому ирису»... — Дневник Набокова в спис-
ке Е. И. Набоковой. Архив Владимира Набокова [Бойд 1.
С. 227].
«Боже мой! Так как же это так?» — [Там же. С. 229].
231
Источники
«Папы больше нет»... — [Там же. С. 228].

...«ничем не стесненного, богатого, бесконечно послуш-
ного... русского слога ради второстепенного сорта англий-
ского языка». — О книге, озаглавленной «Лолита» [ССАП.
Т. 2. С. 385].
...«личной трагедией». — [Там же].
«Большинство предложений звучали на удивление глад-
ко»... — Noel, Lucie Leon. Playback // Triquarterly. 1970. 17
(winter). P. 215 [Бойд 1. С. 582].
«...текучие глаголы на -ала или -или, / Аонийские гроты,
алтайские ночи, / черные пруды звуков, где „л“ — водные
лилии. / Пустой стакан, до которого я дотронулся, еще зве-
нит. / Но вот его накрыла рука — он умирает». — [Бойд 2.
С. 99].
...«переезду из одного затемненного дома в другой без-
звездной ночью». — Неопубликованная запись. Архив Вла-
димира Набокова [Бойд 2. С. 45].
«Мадам, я доктор, вот банан». — Память, говори [ССАП.
Т. 5. С. 561].
...«эти совершенно необыкновенные глаза»... — Пись-
мо Набокова Альфреду Аппелю. 20 октября 1970 г. [Бойд 1.
С. 239].
«Такой-то автор (разукрасьте). ...талантлив!!! Гордость
эмиграции!!! Новаторский стиль!!!... Единовременное по-
собие или стипендию». — Письмо Набокова Глебу Струве.
17 марта 1939 г. [Бойд 1. С. 585].
«Эти совершенно необыкновенные глаза»... — [Бойд 1.
С. 239].
«Нам часто снятся ничего не значащие люди — случай-
ный спутник или какая-нибудь личность, встреченная много
лет назад. Можно вообразить, как ушедший на покой бос-
тонский делец рассказывает в 1875 г. жене, что ему ночью
снилось, будто он с молодым русским или поляком, которого
в давние годы встретил в Германии, покупает в антикварной
лавке часы и весы». — Николай Гоголь [ССАП. Т. 1. С. 422].
...«обморочным упоением»... «ни на что на свете». — Па-
мять, говори [ССАП. Т. 5. С. 531].
232
Источники
«Тоска по родине стала для меня делом чувственным и

частным». — [Там же].
...«каракуль таврической сосны», «решительно напоми-
навшие Багдад»... — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 526].
«Я безмерно счастлив и так взволнован и печален сего-
дня...» — Письмо Набокова Е. И. Набоковой. 26 апреля
1920 г. Архив Владимира Набокова [Бойд 1. С. 209].
«Всякий раз, что удавалось посетить Прагу, я испытывал
в первую секунду ту боль, которую чувствуешь перед тем,
как время, застигнутое врасплох, снова натягивает его при-
вычную маску». — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 351].
«Так что я по-своему унаследовал восхитительные подо-
бия, все красоты неотторжимых богатств, призрачное иму-
щество — и это оказалось прекрасным закалом от предна-
значенных потерь». — [Там же. С. 343].
«Каково было бы в самом деле увидать опять преж-
ние мои места, мне трудно представить себе». — [Там же.
С. 531].
Г

VII
«Зеркало насыщено яркостью, шмель, влетевший в комнату,
бьется о потолок. Все так, как должно быть, ничто никогда
не изменится, никто никогда не умрет». — Память, говори
[ССАП. Т. 5. С. 377].
«Она думала... о разлитой в мире несметной нежности;
об участи этой нежности, которую либо сминают, либо из-
водят впустую, либо обращают в безумие». — Знаки и сим-
волы [ССАП. Т. 3. С. 237].
«...Первые существа, почуявшие течение времени, были
также и первыми, умевшими улыбаться»... — Память, гово-
ри [ССАП. Т. 5. С. 328].
...«солнечного зайчика»... — Ада [ССАП. Т. 4. С. 278].
«Мы можем узнать время, узнать, сколько сейчас време-
ни. Но Времени нам никогда не узнать. Наши чувства про-
сто не годятся для его восприятия. Это все равно как...» —
[Там же. С. 541].
233
Источники
«Мы ощущаем его как движение, потому что оно есть

среда, где происходят развитие и изменение или же где ве-
щи статичны, как станции». — Ежегодник, 1951. Архив Вла-
димира Набокова [Бойд 2. С. 456].
«Восемьдесят лет промелькнули быстро — будто стек-
лышко заменили в волшебном фонаре». — Ада [ССАП. Т. 4.
С. 558].
«Да, но вот это-то все несомненно... реальный, беспри-
месный факт — этот лес, этот мох, божья коровка у меня на
ноге, этого ведь у нас не отнимешь, правда? (и отнимешь, и
отняли). Все это сошлось воедино здесь, и как ни искривля-
лись тропинки, как ни дурачили друг дружку, как ни плута-
ли, а все-таки здесь они встретились неотвратимо!» — [Там
же. С. 152].
...«нам никогда не удастся вкусить от истинного Настоя-
щего, которое представляет собой миг нулевой длительно-
сти». — [Там же. С. 528].
«Цветение Настоящего»... — [Там же. С. 526].
...«тишина чистой памяти». — Память, говори [ССАП.
Т. 5. С. 584].
«Гамак и мед: и восемьдесят лет спустя он с юношеской
пронзительностью исконного счастья вспоминал о поре сво-
ей влюбленности в Аду». — Ада [ССАП. Т. 4. С. 73].
«Гамак его отроческих рассветов — вот середина пути,
в которой память сходится с воображением. В свои девяно-
сто четыре он радостно углублялся в то первое любовное
лето, не как в недавнее сновидение, но как в краткую репри-
зу сознания, позволявшую ему перемогать ранние, серенькие
часы между слепым сном и первой пилюлей нового дня». —
[Там же].
«В 1884 году, в первое мое лето в Ардисе, я совратил твою
дочь, которой было в ту пору двенадцать лет. Наша опаляю-
щая любовь продлилась до моего возвращения в Риверлэйн;
в прошлый июнь, четыре года спустя, она расцвела сызнова.
Это счастье было величайшим событием моей жизни, я ни
о чем не жалею». — [Там же. С. 299].
234
Источники
«Признаюсь, я не верю во время»... — Память, говори

[ССАП. Т. 5. С. 434].
...«сверкающее „сейчас“»... — Ада [ССАП. Т. 4. С. 533].
...«сладкую дрожь, какую испытываешь, углубляясь в глу-
хие улочки чужих городов и хорошо сознавая, что ничего ты
на них не найдешь, кроме грязи, скуки, брошенных мятых
жестянок и звероватых завоев завозного джаза, несущихся
из сифилитичных кафе. Нередко ему мерещилось, что про-
славленные города, музеи, древние пыточные застенки и ви-
сячие сады — это всего лишь метки на карте его безумия». —
[Там же. С. 433].
«Чистое Время, Перцептуальное Время, Осязаемое Вре-
мя, Время, свободное от содержания, контекста и коммен-
тария». — [Там же. С. 515].
Г

VIII
«Лист, душист, благоухает, роняет — мгновение, за которое
все это случилось, кажется мне не столько отрезком, сколь-
ко разрывом времени, недостающим ударом». — Память,
говори [ССАП. Т. 5. С. 501].
...«обрушил безжалостные сарказмы»... — [Там же. С. 520].
...«никогда, никогда писателем не будет». — [Там же].
«И, еженочно умирая, / я рад воскреснуть в должный
час, / и новый день — росинка рая, / а прошлый день — ал-
маз». — Письмо Набокова Е. И. Набоковой. 26 ноября
1921 г. [Бойд 1. С. 223].
«Этот стишок докажет тебе, что настроенье у меня все-
гда радостное. Если я доживу до ста лет, то и тогда душа моя
будет разгуливать в коротких штанах». — [Там же].
«Прокатят века, — школьники будут скучать над истори-
ей наших потрясений, — все пройдет, все пройдет, но сча-
стье мое, милый друг, счастье мое останется, — в мокром
отражении фонаря, в осторожном повороте каменных сту-
пеней, спускающихся в черные воды канала, в улыбке танцу-
ющей четы, во всем, чем Бог окружает так щедро человече-
ское одиночество». — Письмо в Россию [ССРП. Т. 1. С. 162].
235
Источники
...«практического руководства: „Как быть Счастли-

вым“». — Дар [ССРП. Т. 4. С. 503].
...«каверзным зеркалом»... — Лолита [ССАП. Т. 2. С. 385].
...«с крыльца зловещего монстра здравого смысла, кото-
рый топает по ступеням, готовясь скулить, что книгу не
поймет широкая публика, что книгу ни за что не удастся —
и как раз перед тем, как он выдохнет слово П, Р, О, Д, А, Т,
Мягкий Знак, нужно выстрелить здравому смыслу в самое
сердце». — [ЛЗЛ. С. 476].
...«журналистическую дребедень»... — О книге, озаглав-
ленной «Лолита» [ССАП. Т. 2. С. 382].
...«все „общие идеи“ (которые так легко приобретаются
и так выгодно перепродаются) неизбежно останутся всего
лишь истертыми паспортами, позволяющими их владельцам
беспрепятственно путешествовать из одной области неве-
жества в другую». — Набоков В. В. Комментарий к роману
«Евгений Онегин» (1: 8) [Бойд 2. С. 409].
«Художник видит именно разницу»... — Отчаяние
[ССРП. Т. 3. С. 421].
...«не словами, но тенями слов». — Strong Opinions. P. 25.
«То не была улыбка лукавого демона, сопровождающая
воспоминание о страстных восторгах или обещание их, но
более чем человеческое свечение беспомощности и блажен-
ства». — Ада [ССАП. Т. 4. С. 278].
...«бамбуковыми мостиками»... — Strong Opinions. P. 38.
...«видит все, что происходит в одной точке простран-
ства»... — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 502].
...«ощущает все, происходящее в одной точке времени». —
[Там же].
«Автомобиль (с нью-йоркским номером) пролетает до-
рогой, ребенок стучится в сетчатую дверь соседской веран-
ды, старик в Туркестане зевает посреди мглистого сада, ве-
нерианский ветер катит крупицу пепельного песка, доктор
Жак Хирш в Гренобле надевает очки для чтения, и проис-
ходят еще триллионы подобных же пустяков, — создающих,
все вместе, мгновенный, просвечивающий организм собы-
236
Источники
тий, сердцевиной которого служит поэт (сидящий в садовом

кресле в Итаке, штат Нью-Йорк)». — [Там же. С. 502–503].
...«лишь в том смысле, что они реальные создания»... —
Николай Гоголь [ССАП. Т. 1. С. 434].
«Великолепная неискренность». — Poems and Problems.
P. 15.
...«зоологическом саду слов»... — Память, говори [ССАП.
Т. 5. С. 516].
...«когти и крылья»... — О книге, озаглавленной «Лолита»
[ССАП. Т. 2. С. 378].
...«заставляет планеты вертеться». — [ЛЗЛ. С. 24].
«„Пуск!“ — и мир начинает вспыхивать и плавиться». —
[Там же].
«Вот ягоды, они съедобны. Вон там, впереди, кто-то пят-
нистый метнулся прочь — надо его приручить. А вот то озе-
ро за деревьями я назову „Жемчужным“ или — еще изыскан-
нее — „Сточным“. Этот туман будет горой — и ее надо по-
корить». — [ЛЗЛ. С. 24–25].
...«ряд уникальных открытий»... — [Там же. С. 24].
«Фантазия бесценна лишь тогда, когда она бесцель-
на»... — Николай Гоголь [ССАП. Т. 1. С. 458].
...«Набоков пишет прозу именно так, как ее только и сто-
ит писать, — восторженно». — Updike, John. Grandmaster
Nabokov // New Republic (New York), September 26, 1964.
«Зеленый и дождливый день»... — Ада [ССАП. Т. 4.
С. 35].
...«синий снег... листка из блокнота»... — [Там же. С. 319].
...«перламутровое колено»... — Лолита [ССАП. Т. 2.
С. 21].
...«темница хрустального сна». — [Там же. С. 154].
«Старый Демон, сложив горою радужные крылья, полу-
привстал и сразу осел». — Ада [ССАП. Т. 4. С. 236].
«Присяжные! Если бы мой восторг мог звучать, он бы
наполнил эту буржуазную гостиницу оглушительным ре-
вом». — Лолита [ССАП. Т. 2. С. 154].
...«увядание и упадок»... «пора его фуге угомониться, —
последнее прибежище природы, счастливые аллитерации
237
Источники
(в которых бабочки и цветы передразнивают друг друга);

близилась первая пауза позднего августа, первое затишье
раннего сентября». — Ада [ССАП. Т. 4. С. 137].
...«острое расстройство желудка»... — [Там же. С. 342].
...«после того, как он позволил себе испустить ветры»... —
[Там же. С. 137–138].
...«непрестанным напевом блаженства»... — [Там же.
С. 547].
«Все это могло бы превосходно прозвучать на другом
языке». — New York Times, November 11, 1942.
...«извилистость... которая только на первый взгляд мо-
жет показаться неуклюжей или неясной. Почему бы читате-
лю не перечитать иногда предложение? Это ничем ему не
повредит». — Selected Letters. P. 77.
«Девушки по имени „Жанна из Арка“ никогда не суще-
ствовало. Я предпочитаю ее настоящее имя Жоанета Дарк.
Будет довольно глупо, если в номере „Нью-Йоркера“ за
2500 год меня упомянут как „Вольдемара из Корнелла“ или
„Набо из Ленинграда“. Словом, я хотел бы оставить „fati-
dic“ и „Жоанету Дарк“, если возможно». — Письмо Набо-
кова Кэтрин Уайт. 4 марта 1949 г. Архив Владимира Набоко-
ва. [Бойд 2. С. 164].
«Больше всего мне понравился ваш ломаный англий-
ский». — Письмо Набокова В. Е. Набоковой. 7 октября
1942 г. [Бойд 2. С. 63].
«Некоторые твои фразы настолько хороши, что у меня
почти что возникает эрекция — а в моем возрасте это, зна-
ешь ли, немало». — Бишоп М. Ежегодник, 1951. Архив Вла-
димира Набокова. [Бойд 2. С. 229].
«Та чудесная конторка, за которой он начинал работать
по утрам, исчезла. Однако осталась прислоненная к задним
перильцам письменного стола репродукция L’Annunziazione
Фра Беато Анджелико, привезенная из Италии тетей Еле-
ной, с суровым ангелом, объявляющим свою весть, прекло-
нив колено». — Nabokov, Dmitri. On Revisiting Father’s
Room // Quennell, Peter (ed.). Vladimir Nabokov: A Tribute.
N. Y.: William Morrow, 1980. P. 127.
238
Источники
«...был люб мне, взоры грея, всякий цвет»... — Бледное

пламя [ССАП. Т. 3. С. 312].
...«длинные, черные в синих глазках крылья». — Ада
[ССАП. Т. 4. С. 176].
...«постоянная широкая улыбка». — Appel, Jr., Alfred; New-
man, Charles (eds.). Nabokov: Criticism, Reminiscences, Trans-
lations, and Tributes. Evanstone: Northwestern University
Press, 1970. P. 174.
«Я надеюсь, что Вы нырнете в книгу, как в голубоватую
прорубь, задохнетесь, нырнете обратно и затем (примерно
на с. 126) всплывете и покатитесь на санках домой, метафо-
рически, ощущая, как по пути Вас достигают трепет и вос-
хитительное тепло моих стратегически размещенных кост-
ров». — Письмо Набокова Уолтеру Минтону. 6 декабря
1961 г. Архив Владимира Набокова [Бойд 2. С. 504].
Г

IX
...«отчет о... романе»... — О книге, озаглавленной «Лолита»
[ССАП. Т. 2. С. 385].
«Ласкайте детали!.. Божественные детали!» — [ЛЗЛ.
С. 17].
«...На американскую глушь — лирическую, эпическую,
трагическую, но никогда не похожую на Аркадию. Она пре-
красна, душераздирающе прекрасна, эта глушь, и ей свой-
ственна какая-то большеглазая, никем не воспетая, невинная
покорность, которой уже нет у лаковых, крашеных, игру-
шечных швейцарских деревень и вдоволь прославленных
Альп. Бесчисленные любовники лежали в обнимку, целуясь,
на ровном газоне горных склонов Старого Света, на пру-
жинистом, как дорогой матрац, мху, около удобного для
пользования, гигиенического ручейка, на грубых скамьях
под украшенными вензелями дубами и в столь многих ла-
чугах под сенью столь многих буковых лесов. Но в амери-
канской глуши любитель вольного воздуха не найдет таких
удобных возможностей предаться самому древнему из пре-
ступлений и забав. Ядовитые растения ожгут ягодицы его
239
Источники
возлюбленной, безыменные насекомые в зад ужалят его;

острые частицы лесного ковра уколют его в коленища, насе-
комые ужалят ее в коленки; и всюду кругом будет стоять
непрерывный шорох потенциальных змей — что говорю,
полувымерших драконов! — между тем как похожие на кро-
хотных крабов семена хищных цветов прилепляются, в виде
мерзкой изумрудной корки, равно и к черному носку на
подвязке, и к белому неподтянутому носочку.
Немножко преувеличиваю. Как-то в летний полдень,
чуть ниже границы распространения леса, где небесного
оттенка соцветия (я бы их назвал шпорником) толпились
вдоль журчащего горного потока, мы наконец нашли, Ло-
лита и я, уединенное романтическое место, приблизитель-
но в ста футах над перевалом, где мы оставили автомобиль.
Склон казался неисхоженным. Последняя запыхавшаяся сос-
на остановилась для заслуженной передышки на скале, до
которой долезла. Сурок свистнул, увидя нас, и исчез. Я раз-
ложил плед для Лолиты. Под ним тихо потрескивала травя-
ная сушь. Киприда пришла и ушла». — Лолита [ССАП.
Т. 2. С. 208].
«Как-то под вечер они взбирались на глянцевито-ветвис-
тое шаттэльское древо, росшее в дальнем углу парка. Маде-
муазель Ларивьер с малышкой Люсеттой, скрытые прихо-
тью поросли, но отчетливо слышимые, играли в серсо. Время
от времени над или за листвой промелькивал обруч, по-
сланный с одной невидимой палочки на другую. Первая ци-
када этого лета старательно настраивала свой инструмент.
Похожая на серебристого соболя белка-летяга сидела на
спинке скамьи, смакуя еловую шишку.
Ван, добравшись в своем синем трико до развилки, рас-
положенной прямо под его проворной подружкой (разуме-
ется, лучше его знакомой с заковыристой географией дере-
ва), но лица ее так и не увидев, послал немое известие, сжав
ей двумя пальцами (указательным и большим) щиколку, как
сжала бы она сложившую крылья бабочку. Босая ступня ее
соскользнула, и двое запыхавшихся подростков постыдно
сплелись средь ветвей, стискивая друг дружку под легким
240
Источники
дождиком плодов и листьев, и в следующий миг, едва они

восстановили подобие равновесия, его лишенное выраже-
ния лицо и стриженая голова очутились промеж ее ног, и
упало, глухо стукнув, последнее яблоко — точкой, сорвав-
шейся с перевернутого восклицательного знака. На ней бы-
ли его часы и ситцевое платье. (— „Помнишь?“ — „Конечно
помню: ты поцеловал меня здесь, снутри...“ — „А ты начала
душить меня своими дурацкими коленками...“ — „Я пыта-
лась найти хоть какую опору“)». — Ада [ССАП. Т. 4.
С. 94–95].
...«промеж ног»... — [Там же. С. 95].
...«гусеничную шелковинку». — [Там же].
Г

X
«Я был поэт и вверил песнопенью, / Как сын Ахилла отплыл
на закат...» — Данте Алигьери. Божественная комедия. Ад.
(1: 73–74). [Пер. М. Лозинского].
...«американскими жителями». — Память, говори [ССАП.
Т. 5. С. 521].
...«столь же американский, как апрель в Аризоне». —
Strong Opinions. P. 84.
...«бесконечно послушного... русского слога»... — О кни-
ге, озаглавленной «Лолита» [ССАП. Т. 5. С. 385].
«Бар в бревенчатом техасском отеле»... — Память, говори
[ССАП. Т. 5. С. 488].
Г

XI
«Когда я был моложе, я съел в Вермонте несколько бабочек,
чтобы выяснить, ядовиты ли они. Я не усмотрел никакого
различия между бабочкой-монархом и вице-королем. Вкус
у обеих был отвратительный, но отравиться я не отравился.
Они напоминали миндаль с примесью зеленого сыра. Я ел
их сырыми. Одну я держал в одной горячей ладошке, а дру-
гую — в другой. Будете завтра есть их со мной на завтрак?» —
Роберт Бойл для Sports Illustrated. 1959 [Бойд 2. С. 461].
241
Источники
«Летние сумерки („сумерки“ — какое это чудесное рус-

ское слово!). Время действия: тающая точка посреди перво-
го десятилетия нашего века. Место: пятьдесят девятый гра-
дус северной широты, считая от вашего экватора, и сотый
восточной долготы, считая от кончика моего пера». — Па-
...«стройным мальчиком в гольфных шароварах и матрос-
ской шапочке, тощим космополитом-изгнанником в фла-
нелевых штанах и берете, пожилым толстяком без шляпы и
в трусиках». — [Там же. С. 421].
«Сколько насмешек, сколько предположений и вопросов
мне доводилось слышать, когда, превозмогая неловкость, я
шел через деревню со своей сеткой! „Ну это что, — говорил
отец, — видел бы ты физиономии китайцев, когда я однажды
коллекционировал на какой-то священной горе, или как на
меня посмотрела передовая учительница в городе Верном,
когда я объяснил ей, чем занят в овраге“». — Дар [ССРП.
Т. 4. С. 292].
«И высшее для меня наслаждение вневременности —
это наудачу выбранный пейзаж, где я могу быть в обществе
редких бабочек и кормовых их растений. Вот это — бла-
женство, и за блаженством этим есть нечто, не совсем под-
дающееся определению. Это вроде какой-то мгновенной
физической пустоты, куда устремляется все, что я люблю в
мире. Чувство единения с солнцем и скалами. Трепет бла-
годарности, обращенной to whom it may concern — гени-
альному ли контрапункту человеческой судьбы или благо-
склонным духам, балующим земного счастливца». — Па-
...«расплывчатое, ускользающее нечто в синем оттенке
радужной оболочки глаза»... «удержавшей как будто тени,
впитанные в древних баснословных лесах, где было больше
птиц, чем тигров, больше плодов, чем шипов, и где, в пест-
рой глубине, зародился человеческий разум». — [Там же.
С. 573].
...«без которого полицейские не смогли бы отличить ба-
бочку от ангела, а ангела от летучей мыши». — Телевизион-
242
Источники
ное интервью Бернара Пиво с Набоковым // Apostrophes,

1975.
...«еще живую цветистую бабочку»... — Лолита [ССАП.
Т. 2. С. 138].
...«отвратительно кишащие какой-то белой молью»... —
[Там же. С. 193].
...«насекомое, терпеливо поднимающееся по внутренней
стороне окна». — [Там же. С. 260].
...«профессором Набонидусом»... — Ада [ССАП. Т. 4.
С. 156].
...«пакостному насекомому»... — [Там же. С. 155].
«Я нашел в природе те „бесполезные“ упоения, которых
искал в искусстве. И та и другое суть формы магии, и та и
другое — игры, полные замысловатого волхвования и лу-
кавства». — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 421].
«Когда понимаешь, что при всех ошибках и промахах
внутреннее устройство жизни тоже определяется вдохнове-
нием и точностью». — [ЛЗЛ. С. 477].
...«в состоянии покоя принимающая образ глядящей на
вас змеи... тропическая пяденица, окрашенная в точное по-
добие определенного вида денницы, бесконечно от нее от-
даленной в системе природы». — Дар [ССРП. Т. 4. С. 294].
«Прилетает птица и целую секунду недоумевает. Что это,
два жука? Где голова? Где верх, где низ? За эту долю секунды
бабочка улетела. Эта секунда спасает и особь, и весь вид». —
Роберт Бойл для Sports Illustrated, 1959 [Бойд 2. С. 460].
«Какая у нее удивительная буква „С“ на крапе. Будто
щель в сухом листе, сквозь которую льется свет. Разве это не
чудесно? Разве это не смешно?» — [Там же. С. 461].
...«порыва нежного, восхитительного, почти человече-
ского счастья»... — Рождество [ССРП. Т. 1. С. 168].
«Он, вероятно, посетил и Гранаду, и Мурцию, и Апьба-
рацин — вероятно, увидел, как вокруг высоких ослепитель-
но-белых фонарей на севильском бульваре кружатся бледные
ночные бабочки; вероятно, он попал и в Конго, и в Сури-
нам и увидел всех тех бабочек, которых мечтал». — Пиль-
грам [ССРП. Т. 3. С. 544].
243
Источники
...«попытка туда проникнуть мечтой вызывала сердцебие-

ние и чувство, почти нестерпимое, сладкое, обморочное.
Он ловил сафирных амазонских бабочек, таких сияющих,
что от их просторных крыльев ложился на руку или на бума-
гу голубой отсвет. В Конго на жирной, черной земле плот-
но сидели, сложив крылья, желтые и оранжевые бабочки,
будто воткнутые в грязь, — и взлетали яркой тучей, когда он
приближался, и опускались опять на то же место». — [Там
же. С. 538].
«Песенка тосканского королька или ситхийской славки
в кроне кладбищенского кипариса; мятное дуновение садо-
вого чабера или микромерии на береговом косогоре; тан-
цующий вспорх падубовой хвостатки или голубянки-эхо». —
Ада [ССАП. Т. 4. С. 74].
...«все было хорошо, как не выдумать ни природе, ни ис-
кусству, но как бывает только тогда, когда они соединятся
вместе». — Николай Гоголь [ССАП. Т. 1. С. 467].
«Он рассказывал о запахах бабочек — мускусных, ваниль-
ных; о голосах бабочек: о пронзительном звуке, издаваемом
чудовищной гусеницей малайского сумеречника... о хит-
рой бабочке в бразильском лесу, подражающей свиресту од-
ной тамошней птички. Он рассказывал о невероятном ху-
дожественном остроумии мимикрии...» — Дар [ССРП. Т. 4.
С. 294].
...«как движется по синеве длинное облако, состоящее из
миллионов белянок... к ночи садясь на деревья, которые до
утра стоят как осыпанные снегом, — и снова снимаясь,
чтобы продолжить путь, — куда? зачем? природой еще не
досказано — или уже забыто. <...> Странным, ни на что не
похожим полетом, бледная, едва узнаваемая, обезумелая ба-
бочка, избрав сухую прогалину, „колесит“ между лешинских
елок, а к концу лета, на чертополохе, на астрах, уже наслаж-
дается жизнью ее прелестное, розоватое потомство. „Самое
трогательное, — добавлял отец, — это то, что в первые хо-
лодные дни наблюдается обратное явление, отлив: бабочка
стремится на юг, на зимовку, но, разумеется, гибнет, не до-
летев до тепла“». — Там же. С. 294–295].
244
Источники
Г

XII
«Подайте мне читателя с творческим воображением — эта
повесть для него». — Николай Гоголь [ССАП. Т. 1. С. 503].
...«императоров, диктаторов, священников, пуритан,
обывателей, политических моралистов, полицейских, по-
чтовых служащих и резонеров»... — [ЛРЛ. С. 18].
...«любопытство... и есть неповиновение в наичистей-
шем виде»... — Под знаком незаконнорожденных [ССАП.
Т. 1. С. 238].
«Если мир подлунный сам / Лишь во сне явился нам, /
Люди, как не верить снам?» — Алиса в Зазеркалье [Пер.
Н. М. Демуровой].
...«Перевал неведомых сновидцев». — Ада [Ср.: «к неве-
домым мне сновидцам» — ССАП. Т. 4. С. 120].
«Усадьба Ардис — сады и услады Ардиса — вот лейтмо-
тив, сквозящий в „Аде“, пространной, восхитительной хро-
нике, основное действие которой протекает в прекрасной,
как сон, Америке, — ибо не схожи ли воспоминания нашего
детства с каравеллами виноземцев, над которыми праздно
кружат белые птицы?» — Ада [ССАП. Т. 4. С. 560].
«Последняя часть истории Вана содержит откровенный
и красочный рассказ о пронесенной им через всю жизнь
любви к Аде. Их любовь прерывается браком Ады с аризон-
ским скотоводом, легендарный предок которого открыл на-
шу страну. После смерти Адиного мужа влюбленные вос-
соединяются». — [Там же. С. 561].
«Не успеваем мы отдышаться и мирно освоиться с но-
вым окружением, в которое нас, так сказать, забрасывает вол-
шебный ковер автора...» — [Там же].
Г

XIII
«Хруст счастья». — Updike, John. [Books] // New Yorker, Feb-
ruary 26, 1972.
«Вспоминаю некоторые такие минуты — назовем их айс-
бергами в раю, — когда, насытившись ею, ослабев от бас-
245
Источники
нословных, безумных трудов, безвольно лежа под лазоре-

вой полосой, идущей поперек тела, я, бывало, заключал ее в
свои объятья с приглушенным стоном человеческой (нако-
нец!) нежности...» — Лолита [ССАП. Т. 2. С. 348].
«Я понял, что мир вовсе не борьба, не череда хищных
случайностей, а мерцающая радость, благостное волнение,
подарок, не оцененный нами». — Благость [ССРП. Т. 1.
С. 114].
«Несколько времени он пролежал на черном диване, но
страстное наваждение едва ли не стало от этого лишь неот-
вязней. Он надумал вернуться на верхний этаж по улиточ-
ной лестнице...» — Ада [ССАП. Т. 4. С. 203].
«Я впервые увидел Тамару — выбираю ей псевдоним,
окрашенный в цветочные тона ее настоящего имени, — ко-
гда ей было пятнадцать, а мне на год больше. Мы повстреча-
лись в сильно пересеченной, но милой местности (черные
ели, белые березы, болота, покосы, пустоши), лежащей к югу
от Петербурга». — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 512].
«Город был недавно отстроен, или перестроен, посреди
плоской долины на высоте семи тысяч футов над уровнем
моря; мне хотелось, чтобы он скоро надоел Лолите; тогда мы
покатили бы в Южную Калифорнию, направляясь к мекси-
канской границе, к баснословным заливам, к сагуаровым пус-
тыням и фата-морганам». — Лолита [ССАП. Т. 2. С. 293].
«...И вкус травинки, которую я жевал, смешивался с куко-
ванием и со взлетом бабочки...» — Память, говори [ССАП.
Т. 5. С. 503].
«Большая керосиновая лампа на белом лепном пьедеста-
ле плывет по сумеркам. Она приближается — и вот, опус-
тилась. Рука памяти, теперь в нитяной перчатке лакея, ставит
ее посредине круглого стола». — [Там же. С. 397].
«Легчайшее облако как бы раскрывало объятия, посте-
пенно близясь к более основательной туче, принадлежавшей
к другой, косной, лазурью полузатопленной системе». —
Лолита [ССАП. Т. 5. С. 373–374].
«Взглянем на трюки акробатической гусеницы (буковой
ночницы), которая в младенческой стадии походит на пти-
246
Источники
чий помет, а во взрослой, после линьки, обзаводится членис-

тыми, словно у перепончатокрылого, придатками и другими
затейливыми особенностями, позволяющими удивительно-
му созданию играть двойную роль...» — Память, говори
[ССАП. Т. 5. С. 420].
«К тому же зима эта выдалась на редкость суровой, сне-
гу навалило много, как раз столько, сколько Mademoiselle и
думала, верно, найти в гиперборейском мраке далекой Мос-
ковии». — [Там же. С. 395].
«Слово, обозначающее в моем словаре радугу — искон-
ную, но явно мутноватую радугу, едва ли произносимо:
kzspygv». — [Там же. С. 339].
...«черничное k», «грозовая туча z», «смесь лазури и жем-
чуга s», «незрелое яблоко p», «ярко-золотистое y», «густой
каучуковый тон g», «розовый кварц v»... — [Там же].
«...У меня не имелось... ничего, кроме одной символиче-
ской лампочки в теоретически ослепительной люстре маде-
муазелиной спальни, дверь в которую, по решению нашего
домашнего врача (привет вам, доктор Соколов!), оставалась
слегка приоткрытой. Без этой сверкливой вертикали (кото-
рую детские слезы умели преображать в ослепительные лу-
чи сострадания) мне было бы не к чему прикрепиться в по-
темках, где плыла голова, а рассудок изнемогал в травестий-
ной агонии». — [Там же. С. 405].
«Вглядываясь в имевшую очертания человечьей почки
клумбу (и замечая розовый лепесток, одиноко лежащий на
суглинке, и крохотного муравья, исследующего его обмах-
рившийся краешек) или разглядывая смуглую талию березо-
вого ствола с ободранной каким-то бездельником бумажной
пестрядью бересты, я действительно верил...» — [Там же.
С. 505].
«...Моей Лолиты, когда та, бывало, ко мне заглядывала, в
своих милых, грязных, синих штанах, внося с собой из
страны нимфеток аромат плодовых садов; угловатая и ска-
зочная, и смутно порочная, с незастегнутыми нижними пу-
говками на мальчишеской рубашке». — Лолита [ССАП.
Т. 2. С. 116].
247
Источники
«...Красочное пятно, образ-рана, остающаяся от удара, ко-

торый только что потушенная лампа наносит пальпебраль-
ной ночи» [the colored spot, the stab of an afterimage, with
which the lamp one has just turned off wounds the palpebral
night]. — Память, говори [Ср. в переводе С. Б. Ильина: «...
красочная рана продленного впечатления, которую наносит,
прежде чем пасть, свет только что отсеченной лампы». —
ССАП. Т. 5. С. 337–338].
«...Что на чувствах Демона сказалось странноватое „ин-
цестуальное“ (что бы сие ни значило) наслаждение... когда
он впивал и нежил, и ласково размежал, и растлевал недо-
пустимыми к упоминанию, но обольстительными приема-
ми плоть (une chair), принадлежавшую сразу и жене и любов-
нице: сплетенные и просветленные прелести единоутроб-
ных пери, Аквамарины единой и двойственной: мираж в
эмирате, самородный смарагд, оргия эпителиальных алли-
тераций». — Ада [ССАП. Т. 4. С. 28–29].
«...Когда эта жемчужная речь журчала и перелива-
лась...» — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 409].
«...Я все-таки нашел ныне совершенное соответствие v —
„розовый кварц“ в „Словаре красок“ Мерца и Поля». —
[Там же. С. 339].
«...Колоссальный письменный стол, на обитой черной
кожей пустынной глади которого одиноко лежал огромный
кривой нож для разрезания бумаги, подлинный ятаган жел-
товатой кости, выточенный из бивня мамонта». — [Там же.
С. 373].
«Интерес, который проявляли к нему совершенно незна-
комые люди, мнился ему результатом темных интриг, не-
сказанно опасных (красивое слово — интрига... сокровище
в пещере)...» — Николай Гоголь [ССАП. Т. 1. С. 446].
«У него были прекрасные манеры, мягкий нрав, незабы-
ваемый почерк — сплошные шипы и колючки (подобный
ему я видел только в письмах одного сумасшедшего, кото-
рые, увы, получаю, начиная с благословенного 1958 года) —
и неограниченный запас похабных историй (которыми он
потчевал меня sub rosa, говоря мечтательным, бархатистым
248
Источники
голосом и ни разу не прибегнув к грубому выражению)...» —

Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 460].
«...Махаон июня 1906-го еще оставался личинкой, приле-
пившейся к какому-то зонтичному, росшему у дороги...» —
[Там же. С. 418].
«Я знал, что у истеричных нимфочек температура подни-
мается до фантастических градусов, — даже выше той точки,
при которой обыкновенные люди умирают; и я бы ограни-
чился тем, что дал бы ей глоток горяченького глинтвейна да
две аспиринки да губами впитал бы жарок без остатка, еже-
ли бы по тщательном осмотре прелестный отросток в глуби-
не мягкого нёба, один из главных кораллов ее тела, не оказал-
ся совершенно огненной». — Лолита [ССАП. Т. 2. С. 293].
Г

XIV
«Вообще же он был пессимист и, как всякий пессимист, че-
ловек до смешного ненаблюдательный...» — Подлец [ССРП.
Т. 2. С. 522].
...«самую суть вещей»... — Martha Updike, Libération, 31
августа 1976 г. [Бойд 2. С. 207].
«Я знаю больше, чем могу выразить в словах, и то малое,
что я могу выразить, не было бы выражено, не знай я боль-
ше»... — Strong Opinions. P. 38.
...«как одному сумасшедшему постоянно казалось, будто
все детали ландшафта и движения неодушевленных пред-
метов — это сложный код, комментарий по его поводу и
вся вселенная разговаривает о нем при помощи тайных зна-
ков». — Николай Гоголь [ССАП. Т. 1. С. 446].
...«логический закон, устанавливающий для всякой задан-
ной области число совпадений, по превышении коего они
уже не могут числиться совпадениями, но образуют живой
организм новой истины». — Ада [ССАП. Т. 4. С. 347].
...«ослепительные совпадения, которых логик не терпит,
а поэт обожает». — Лолита [ССАП. Т. 2. С. 43].
«Не в тексте, но в текстуре, — в ней нависла / Среди бес-
смыслиц — паутина смысла. / Да! Будет и того, что жизнь
249
Источники
дарит / Язя и вяза связь, как некий вид / Соотнесенных

странностей игры». — Бледное пламя [ССАП. Т. 3. С. 334].
«Попробуй, Банни, это самый благородный спорт в ми-
ре» — Karlinsky, Simon (ed.) Dear Bunny, Dear Volodya: The
Nabokov—Wilson Letters, 1940–1971. University of California
Press, 2001. P. 76.
...«чувство единения с солнцем и скалами». — Память,
говори [ССАП. Т. 5. С. 434].
...«грёзовосиним»... — Лолита [ССАП. Т. 2. С. 279].
«Прощай, Икар, спасибо за все, старина!» — [Там же.
С. 373].
...«силихэмским кедром»... — Ада [ССАП. Т. 4. С. 203].
...«с поросшими лисьим мехом сегментами»... — [Там
же. С. 433].
...«повторений», «тех голосов, которыми, по всем прави-
лам гармонии, судьба обогащает жизнь приметливого чело-
века». — Дар [ССРП. Т. 4. С. 379].
...«трепет и очарование»... «юный изгнанник находит в
самых обыденных удовольствиях, так же как и в кажущихся
бессмысленными приключениях»... — [Набоков В. В. Преди-
словие к английскому переводу романа «Подвиг» («Glory») /
Пер. М. Маликовой // В. В. Набоков: pro et contra. СПб.:
РХГИ, 1999. С. 71].
«Текучие глаголы на -ала и -или»... — Вечер русской по-
эзии // New Yorker, March 3, 1945.
...«неоспоримый, все разрешающий знак, свидетельство
существования, длящегося за завесою времени, за предела-
ми плоти пространства». — Ада [ССАП. Т. 4. С. 436].
«...Мы никуда не идем, мы сидим дома. Загробное окру-
жает нас всегда, а вовсе не лежит в конце какого-то путеше-
ствия. В земном доме вместо окна — зеркало; дверь до поры
до времени затворена; но воздух входит сквозь щели». — Дар
[ССРП. Т. 4. С. 484].
...«этой стеклянной тьме — странность жизни, стран-
ность ее волшебства, будто на миг она завернулась»... «не-
обыкновенную подкладку». — [Там же. С. 363].
«...Он чувствовал, что весь этот переплет случайных
мыслей, как и все прочее, швы и просветы весеннего дня,
250
Источники
неровности воздуха, грубые, так и сяк скрещивающиеся ни-

ти неразборчивых звуков — не что иное, как изнанка вели-
колепной ткани». — [Там же. С. 489].
«...„Локотоп“ или „покотол“. Я думаю, что когда-нибудь
со всей жизнью так будет»... — [Там же. С. 524].
...«мир светил»... — Бледное пламя [ССАП. Т. 3. С. 339].
«...Конечно, не там и не тогда, не в этих снах, дается
смертному случай заглянуть за свои пределы — с мачты, из
минувшего, с его замковой башни, — а дается этот случай
нам наяву, когда мы в полном блеске сознания, в минуты ра-
дости, силы и удачи. И хоть мало различаешь во мгле, все же
блаженно верится, что смотришь туда, куда нужно». — Па-
Г

XV
...«искрящуюся на солнце»... — Память, говори [ССАП. Т. 5.
С. 334].
...«сеточкой солнца». — [Там же. С. 329].
«Сосульки дивно горели под низким солнцем»... — [Там
же. С. 400].
...«ложилось россыпью драгоценных камений». — [Там
же. С. 402].
...«моря солнечной зелени»... — [Там же. С. 432].
...«светозарный бирюзовый просвет»... — [Там же. С. 499].
...«светлые завои»... — [Там же. С. 499].
...«блаженное чувство легкости и покоя». — [Там же.
С. 341].
...«испятнанную солнцем»... — [Там же. С. 379].
...«алое солнце желания и решимости»... — Лолита
[ССАП. Т. 2. С. 91].
...«глазками живого света». — Ада [ССАП. Т. 4. С. 57].
...«слепящая завеса»... — Память, говори [ССАП. Т. 5.
С. 514].
...«яблочно-зеленый свет»... — Лолита [ССАП. Т. 2.
С. 55].
...«пылающий луч». — Память, говори [ССАП. Т. 5.
С. 347].
251
Источники
...«среди тишины таинственной, томно-сумеречной»... —

Лолита [ССАП. Т. 2. С. 181].
...«опушенные котиком алые небеса»... — Бледное пламя
[ССАП. Т. 3. С. 354].
...«последние солнечные лучи». — Ада [ССАП. Т. 4.
С. 152].
...«горстью баснословных огней». — Память, говори
[ССАП. Т. 5. С. 330].
...«запорошенной звездами небесной твердью». — Ада
[ССАП. Т. 4. С. 114].
«Сияла ночь»... — Ада [Цитируется стихотворение
А. Фета. — Там же. С. 398].
...«напитанная лунным светом»... — [Там же. С. 400].
...«переливчатому персидскому стихотворению» [irides-
cent Persian poem]. — [Там же. С. 396. Ср. в переводе С. Иль-
ина: «цветистые персидские вирши»].
...«надкрылечного фонаря, под которым, словно снежин-
ки, вились мотыльки»... — [Там же. С. 255].
...«золотистые призраки преходящих прихотей парка». —
[Там же. С. 75].
...«арабески освещенных окон». — Лолита [ССАП. Т. 2.
С. 23].
«Арлекинская игра света»... — [Там же. С. 323].
...«магические куски карбида»... — Память, говори
[ССАП. Т. 5. С. 515].
...«лунную белизну». — Лолита [ССАП. Т. 2. С. 358].
...«свет погиб». — Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 407].
...«внезапный свет одинокой лампы»... — [Там же. С. 396].
...«изумрудный потайной фонарь». — Ада [ССАП. Т. 4.
С. 204].
...«сияющей арены»... — Память, говори [ССАП. Т. 5.
С. 429].
...«который бывает у светло-зеленого винограда». —
[Там же. С. 415].
...«веселый оскал безумия»... — Ада [ССАП. Т. 4. 152].
...«бледность излучала свет»... «чернота блистала»... —
[Там же. С. 63].
...«дробящихся чешуйках света». — [Там же. С. 114].
252
Источники
...«нежный влажный блеск»... — Память, говори [ССАП.

Т. 5. С. 514].
«Двойное сияние» [double gleam]... — [Там же. С. 352.
Ср. в переводе С. Ильина: «...блеск двух обручальных ко-
лец»].
«Прозрачная светящаяся буква»... — Strong Opinions. P. 21.
...«призматическая Вавилонская башня»... — Pamuk,
Orhan. Other Colors. N. Y.: Knopf, 2007. P. 155.
...«ливанская синева неба» [Lebanese blue sky]. — Ада
[Ср. в переводе С. Ильина: «синее, ливанское небо». —
ССАП. Т. 4. С. 199].
...«сквозь разноцветные слои света»... — Лолита [ССАП.
Т. 2. С. 57].
...«изумрудным потайным фонарем». — Ада [ССАП.
Т. 4. С. 204].
...«лиловатые нимбы газовых фонарей». — Память, гово-
ри [ССАП. Т. 5. С. 388].
...«светоносный жучок»... — Ада [ССАП. Т. 4. С. 75].
...«прозрачный рассвет»... — Память, говори [ССАП.
Т. 5. С. 571].
...«круглых бликов»... — Лолита [ССАП. Т. 2. С. 55].
...«бледно-лимонным огнем»... — Ада [ССАП. Т. 4.
С. 75].
...«гладкие светозарные разводья». — [Там же. С. 532].
...«искрился от края до края». — Совершенство [ССРП.
Т. 3. С. 601].
...«блеске полноценного сознания»... — Память, говори
[ССАП. Т. 5. С. 328].
...«безмолвно радовавшимся краскам». — Лолита [ССАП.
Т. 2. С. 374].
Благодарности
Я хотела бы поблагодарить Дмитрия Набокова за его без-

мерную доброту и неоценимую помощь. Благодарю моих
издателей — Алана Сильерно Мейсона и Алексиса Кирш-
баума за их невероятно педантичную работу, а также Оли-
вье Коэна, который столь благосклонно вел меня за собой.
Я искренне признательна Биджану Саффари, рассказавше-
му мне, что означала бабочка, которая села ему на плечо в
Монтрё; Франсуазе Грелле — за обучение тонкостям ан-
глийского языка; Джудит Крист — за то, что первой вдох-
новила меня писать; Андреасу Гесту — за понимание сча-
стья «Ады»; Джакуте Аликавазович, оказавшейся моей на-
боковианской сестрой. Кроме того, я всегда буду благодарна
всем, кто присылал мне свои замечательные ответы и от-
клики. Это Брайан Бойд, Ларисса Макфаркухар, Томми
Каршан, Нина Хрущева, Джим Хэнкс, Джесси Лихтен-
штейн, Ли Писар, Топаз Пейдж-Грин, Пьер Демарти, Рава
Азередо да Сильвейро, Жан-Луи Жанель, Мари-Лор Жоф-
рэ, Жюли Пегини и Жюстина Ландау. Их щедрость пре-
вышает все, что я могла себе представить и на что могла на-
деяться.
Литературно-художественное издание
ЛИЛА АЗАМ ЗАНГАНЕ
ВОЛШЕБНИК
НАБОКОВ И СЧАСТЬЕ
Ответственный редактор А

С

Технический редактор Т

Р

Корректоры И
К
, С

Ф
Верстка А С
Подписано в печать 07.02.2013.

Формат издания 84 × 108 1/32. Печать офсетная.
Гарнитура «Garamond». Тираж 2500 экз.
Усл. печ. л. 13,52. Заказ № .
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“» —

обладатель товарного знака „Издательство КоЛибри“
119991, г. Москва, 5-й Донской проезд, д. 15, стр. 4
Филиал ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“»
в Санкт-Петербурге
196105, г. Санкт-Петербург, ул. Решетникова, д. 15
ЧП «Издательство „Махаон-Украина“»
04073, г. Киев, Московский пр., д. 6 (2-й этаж)
Отпечатано в филиале «Тульская типография»
ОАО «Издательство «Высшая школа».
300600, г. Тула, пр. Ленина, 109

Зангане Л.А. - Волшебник. Набоков и Счастье (Персона) - 2013

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Зангане Л.А. - Волшебник. Набоков и Счастье (Персона) - 2013

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

УДК 821.

THE ENCHANTER: NABOKOV AND НAPPINESS

Художественное оформление серии А  Р 

Оформление обложки И К

Издание подготовлено при участии издательства АЗБУКА®

Предисловие. Зачем читать эту (или какую-либо другую)

Глава IX. Мелкие подробности счастья . . . . . . . . . . . . . . . . . .131

Книги и чтение всегда меня пугали. И тем не ме-

маюсь с дивана, пробую танжерин, хожу туда-сюда по

селяне»1. Боже правый! Что за жуткий лабиринт! Я за-

ку раз, прежде чем переворачиваю страницу или просто

тые солнцем ландшафты или блистающие моря, скры-

высшие формы сознания». Романист — бессмертная

это чувство больше, чем какой-либо другой писатель

связана прежде всего с опытом существования на краю,

и сейчас, — постепенно растворялось, уступая место

«Волшебник» — это отчет о приключении. Каждая

нечные блики тем временем играют на его лбу и ле-

Предыдущим летом, точнее, июльским утром

оригинал: умирать весело», который записывал на биб-

несенном стеной саду. Моя аудитория состояла из

практически завершена в его воображении, но В. Н.

никак не удавалось сосредоточиться, и одним несчаст-

сутствие. В субботу, 2 июля 1977 года, в десять минут

И всегда луч луны навевает мне сны...

После смерти Набокова прошло тридцать три года,

На кладбище Кларенс нет ничего подобного. «Не

жет быть, и приятное, однако тут-то и конец неж-

И сразу под ней:

Я склоняюсь и кладу руку на крапчатый мрамор.

И всегда луч луны навевает мне сны...

За несколько дней до посещения кладбища я дей-

новится отнести это отцу для одобрения, как я прино-

и сын остаются единым, пусть и нереальным, суще-

Вечера в Выре. Почитав сыну книгу при свете све-

он наконец неохотно направляется в спальню. И вот

тике, которое я искренне разделяю с В. Н., мешает

покинуть родину и родной язык, — голос, зовущий

ших как родные. Медленно, словно во сне, я одолевала

С необыкновенной ясностью вижу... С ясностью,

«Маленький яркий прогал»

Если вечер выдается дождливый, Владимир садится

Бывают минуты, когда я совсем ни о чем не думаю:

Солнечный день, легкий ветерок. Лениво и неспеш-

«Безграничное, на первый взгляд, время есть на са-

лению к пропасти со скоростью 4500 ударов сердца

Однако время движется вперед, и Владимир вспо-

собность прожигать мой сон насквозь (а достигала

Впервые он взглянул на нее украдкой, и этот взгляд

«Тамара», она же Люся Шульгина

музеях не могли заменить рощиц Выры). В последний

В. Н. воплотилась в его писаниях в куда большей ме-

1 Несколько раз упоминаемое в «Лолите» имя; персонифика-

похоже, не шутил. Знакомая с детства троица — слов-

«Первое и последнее, что мы видим, представляет-

торая соединяет их. Воспоминания о первой любви

Вернувшись в Петербург весной 1916 года, он по-

тора. «Зловещая трещина имелась... в сборничке — ба-

Давайте прокрутим пленку вперед, а потом остано-

любовь внимательно на меня глянула поверх темных

Я не считаю, что романы В. Н. точно воспроизво-

Свет, прорезавший покров тьмы; радужка

«Как все-таки мал космос (кенгуровой сумки хва-

...в сравнении с человеческими зубами, белеющи-

Художественное оформление серии А Р

Оформление обложки И К