Участие Российской империи в Первой мировой войне 1914 1917 1914 Начало

О. Р.
Айрапетов
Участие
Российской империи
в Первой
мировой войне
1914
Москва
2014
УДК 93/94
ББК 63.3(2)524
А367
Айрапетов О. Р.
А367 Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–
1917): 1914. Начало. — М.: Кучково поле, 2014. — 640 с.
ISBN 978-5-9950-0402-8
Новое фундаментальное исследование известного российского историка
Олега Рудольфовича Айрапетова по истории участия Российской империи в
Первой мировой войне является попыткой объединить анализ внешней, военной,
внутренней и экономической политики Российской империи в 1914–1917 гг. (до
Февральской революции 1917 г.) с учетом предвоенного периода, особенности
которого предопределили развитие и формы внешне- и внутриполитических
конфликтов в погибшей в 1917 г. стране. Первая книга посвящена предыстории
конфликта и событиям первого года войны.
УДК 93/94
ББК 63.3(2)524
© Айрапетов О. Р., 2014

ISBN 978-5-9950-0402-8 © ООО «Кучково поле», 2014
Вступление
П
ервая мировая война — одно из ключевых событий истории
XX столетия. «Длинный XIX век», начавшийся Великой Фран-
цузской революцией в 1789 г., подошел к концу в 1914 г. под
радостные крики европейцев, которые слишком долго жили
в мире. Последними крупными конфликтами в Европе были
Франко-прусская война 1870–1871 гг. и Русско-турецкая война
1877–1878 гг. Столкновения на Балканах тогда еще не считались собственно
«европейскими», но уже оказывали мощное влияние на противостояние
великих держав в Европе и Азии. 1878 г. не в меньшей степени, чем 1871 г.,
вызвал к жизни процессы, приведшие в конечном итоге к 1914 г.
Франко-германский антагонизм, последовавший за подписанием Франк-
фуртского мира 1871 г., лишившего Францию Эльзаса, Лотарингии и 5 млрд
золотых франков, уплаченных Берлину в качестве контрибуции, а также
русско-австрийский антагонизм на Балканах, ставший особенно зримым
после Берлинского конгресса 1878 г. и оккупации Боснии и Герцеговины
Дунайской монархией в 1878 г., — все это стало основой германо-австрий-
ского союза 1879 г., направленного против России и Франции. В 1882 г. к
нему присоединилась Италия, недовольная захватом французами в 1881 г.
Туниса, на который Рим имел собственные виды. Возник Тройственный
союз. В 1883 г. через союз с Австро-Венгрией и Германией в этой комбинации
стала участвовать Румыния. В Бухаресте были недовольны потерей Южной
Бессарабии, которая в 1878 г. была возвращена России.
Столкновения русско-австрийских и русско-британских интересов в
зоне Черноморских проливов стали опасно очевидны во время болгарского
кризиса 1885 г. В том же году произошел русско-афганский пограничный
конфликт на Кушке. Балканы и Средняя Азия разделяли Петербург с Веной
и Лондоном, оккупированный англичанами в 1882 г. Египет — Лондон с
Парижем, Тунис, Корсика и Савойя — Париж с Римом. Ничто так не способ-
. 6 Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917)
ствует объединению разнородных сил, как общие враги. В 1887 г. сложилась

Средиземноморская Антанта — союз Англии и Италии, направленный на
соблюдение статус-кво в Средиземном, Адриатическом, Эгейском и Черном
морях, к которому присоединилась и Австро-Венгрия. Его антирусская и
антифранцузская направленность была очевидной — Лондон фактически
отказался от политики «блестящей изоляции».
В этой обстановке добрые отношения с Германией приобретали осо-
бое значение для России. Попытка удержать их реализовалась в 1887 г. в
«договоре о перестраховке». Петербург и Берлин обязались соблюдать
благожелательный нейтралитет в случае войны одной из них с третьей
державой. Это обязательство не относилось к войнам России против Авс-
тро-Венгрии или Германии против Франции, если они начнутся по иници-
ативе Петербурга или Берлина. Договор заключался сроком на три года с
автоматической пролонгацией в случае, если одна из сторон не откажется
от него. Перестраховка была декларацией о намерениях сохранять баланс
сил. Она исключала возможность атаки России силами стран, входивших
в Средиземноморскую Антанту.
В 1888 г. на престол Германской империи вступил 29-летний Виль-
гельм II. Молодой кайзер недолюбливал властного «железного канцлера»,
доставшегося ему по наследству от деда, и предпочитал проводить собст-
венную внешнюю политику. Отто фон Бисмарку было уже 73 года, с 1862 г.
он возглавлял правительство Пруссии и с 1871 г. — Германской империи.
В марте 1890 г. его сменил 59-летний генерал от инфантерии Георг Лео фон
Каприви, исполнительный военный, не имевший собственных взглядов на
внешнюю политику и четко выполнявший приказы императора. Новый
канцлер отказался пролонгировать договор «о перестраховке». К этому
времени подготовка к войне приобрела такой масштаб, что мир в Европе
на самом деле был видимостью.
На старые антагонизмы накладывались противоречия в Азии и Аф-
рике. Шла бесконечная гонка вооружений — гигантское противостояние
армий и флотов, средств обороны и наступления. Росла скорострельность
стрелкового оружия, сокрушительная мощь орудий. Армии перешли на
магазинные винтовки, стали использовать бездымный порох, мобильную
тяжелую артиллерию, в 1990-е гг. на вооружении начали поступать пулеме-
ты. Границы государств постепенно прикрывались кирпично-земляными,
а затем броневыми и железобетонными крепостями. Баланс сил держался
не только на мощи армий и флотов, но и на равновесии союзов. Теперь оно
было нарушено.
Л. фон Каприви пытался компенсировать это словами. Он убеждал
русского посла в Германии «передать г-ну Гирсу (министру иностранных
дел России. — А. О.) его глубочайшее почтение и передать уверения, что
он сделает все в интересах поддержания наилучших отношений между
Германией и Россией. Говоря о князе Бисмарке, он якобы сравнил своего
предшественника с атлетом, держащим на голове и в каждой руке по зем-
Вступление 7
ному шару, он, Каприви, удовольствуется и тем, если ему удастся удержать в
.
руках хотя бы два из них»1. Потерянный им «шар» и был Россией. Следует
отметить, что генерал жил под дамокловым мечом собственных угроз, в
реализацию которых он внес немалый вклад. «Каприви был типичным ген-
штабистом, — вспоминал гросс-адмирал Альфред фон Тирпиц. — Этот мало
кому понятный человек жил и действовал, исходя из мысли, которую он в
разговорах со мной часто выражал следующим образом: «Будущей весной
у нас будет война на два фронта». Каждый год он ждал войны следующей
весной»2.
Л. фон Каприви не был одинок, подобные настроения царили среди
германских военных. Начальник Большого Генерального штаба Гельмут
фон Мольтке-старший также смотрел в будущее без оптимизма. 14 мая
1890 г. он обратился к депутатам рейхстага с призывом поддержать проект
усиления мирного состава германской армии: «Господа, если война, кото-
рая уже свыше десяти лет висит над нашими головами как дамоклов меч,
и если эта война, наконец, вспыхнет, то никто не сможет предугадать ее
продолжительность и ее конец. В борьбу друг с другом вступят величайшие
европейские державы, вооруженные как никогда. Ни одна из них не может
быть сокрушена в один или два похода так, чтобы она признала себя побе-
жденной, чтобы она была вынуждена заключить мир на суровых условиях,
чтобы она не могла воспрянуть и возобновить борьбу. Господа, это, может
быть, будет семилетняя, а может, и тридцатилетняя война, и горе тому,
кто воспламенит Европу, кто первый бросит фитиль в пороховую бочку…
Господа, мирные заявления обоих наших соседей, на востоке и на западе, —
впрочем, неустанно продолжающих развивать свою военную подготовку, — и
все прочие мирные данные, конечно, представляют большую ценность, но
обеспечение своей безопасности мы можем искать только в собственных
силах»3. В тот же день, 14 мая, Вильгельм II, находившийся тогда в Кёниг-
сберге, поднял тост за Восточную Пруссию: «Я желаю, чтобы провинция
избегла войны. Но если бы, по воле Провидения, император был вынужден
защищать границы, шпага Восточной Пруссии сыграла бы в борьбе с врагом
ту же роль, как и в 1870 году»4.
Итак, среди соседей Германии, вызывавших опасения «мозга» ее армии,
публично были названы Россия и Франция, не связанные еще никакими
взаимными обязательствами. К этому необходимо добавить, что сближение
Англии и Тройственного союза начало принимать все более открытый ха-
рактер. Берлин не без оснований строил свои расчеты на использовании
противоречий в колониях для усиления своих европейских позиций. Лето
1890 г. стало наилучшим периодом в германо-английских отношениях.
1 июля 1890 г. в столице Германии был подписан англо-германский договор
о разграничении сфер интересов двух государств в Восточной и Юго-Вос-
точной Африке. Идя на значительные уступки Лондону в Уганде и в районе
озера Виктория, отказываясь от претензий на Занзибар, Германия получала
остров Гельголанд.
Франция и Россия оказались в явной изоляции, притом далеко не бле-

стящей. После этого вопрос о политическом сближении Парижа и Петер-
бурга был делом времени, что и реализовалось в русско-французском союзе,
оформленном двусторонними соглашениями в 1891–1893 гг. и знаменитыми
визитами в 1893 г. русской эскадры в Тулон и французской — в Кронштадт.
Русско-французский союз стал свершившимся фактом, впрочем, публично
само слово «союз» применительно к русско-французским отношениям было
произнесено уже Николаем II в августе 1897 г. В континентальной Европе
окончательно сложилось блоковое противостояние. Его напряжение не-
сколько ослабло после переноса активности русской политики на Дальний
Восток в конце XIX в., однако поражение в Русско-японской войне, которое
было результатом многих причин5, привело к возвращению Петербурга к
традиционным приоритетам — из Азии в Европу. К этому времени расклад
сил и противоречий во внешней политике великих держав претерпел зна-
чительные изменения.
Англо-германское сближение конца 1880-х — начала 1890-х гг. было не-
долгим. Германия начала превращаться в мировую державу, стремившуюся
выйти за пределы Европейского континента. Быстро растущая германская
экономика нуждалась в рынках сбыта и источниках сырья, торговля — в
политическом прикрытии, которое могло быть эффективно только при
наличии военной составляющей. «Вопрос не в том, хотим мы колонизиро-
вать пространство или нет, — заявлял канцлер Бернгард фон Бюлов, — но
в том, что мы должны колонизировать, хотим мы этого или нет»6. Немцы
были настроены весьма решительно. В своей речи в рейхстаге в 1899 г. тот
же Б. фон Бюлов недвусмысленно заявил об этом: «Мы не можем позволить
ни одной державе, ни одному иностранному Юпитеру заявить нам: «Что
поделать? Мир уже поделен»7. Речь, в частности, шла о том, что Берлину
нужны были и колонии, и торговый флот, и мощный военно-морской флот,
способный отстоять интересы Германии в Мировом океане.
В 1898 г. Вильгельм II принял новую военно-морскую программу, которую
с огромным трудом удалось провести через рейхстаг 23 марта 1898 г.8 В ре-
зультате к 1903 г. Германия должна была получить флот открытого моря
вместо того, который решал исключительно оборонительные задачи: 19 ли-
нейных кораблей, восемь броненосцев береговой обороны, 12 броненосных
и 30 легких крейсеров9. Последовало и резкое увеличение германского
военно-морского бюджета. В 1896–1897 гг. он равнялся 1 252 340 фунтам
(против 8 369 874 — у Великобритании, 3 400 951 — у Франции, 2 072 375 — у
России, 2 295 811 — у США), в 1897–1898 гг. — уже 2 454 400 фунтам (против
5 193 043 — у Великобритании, 3 537 800 — у Франции, 2530 084 — у России,
2 811 756 — у США), в 1898–1899 гг. — 2 565 600 фунтам (против 9 169 697 — у
Великобритании, 4 568 676 — у Франции, 2 036 735 — у России, 4 245 255 — у
США)10.
Это было только преддверие будущего германо-английского морского
противостояния, но и оно изменило многое в политике Лондона. Но-
вые проблемы способствовали преодолению старых конфликтов. Еще в

9
.
1898 г. Англия и Франция, казалось, находились на грани войны во время
фашодского кризиса — тогда они не поделили верховья Нила в Судане. А в
1901 г. командование французского флота ставило перед своими силами на
Атлантическом океане задачу по подготовке к военным действиям против
Англии11. Уже в марте 1904 г. эти два государства создали Антанту или заклю-
чили «сердечное согласие» о полюбовном разделе сфер влияния в колониях,
прежде всего в Египте и Марокко. Общий враг сближает.
В 1907 г. в Великобритании был спущен на воду линейный корабль ново-
го поколения «Дредноут», который сразу же обесценил существовавшие до
этого корабли первого класса — эскадренные броненосцы. Начался новый
виток гонки военно-морских вооружений, прежде всего между Англией и
Германией. Уже в 1908 г. с верфи в Вильгельмсхафене в присутствии кайзера
был спущен на воду первый немецкий линкор дредноутного типа. Кроме
казенных верфей подобные корабли в Германии могли строить и частные
фирмы «Вулкан и К» (Штеттин), «Круп» — верфь «Германия» (Киль), «Ши-
хау» (Данциг), «Блом и Фосс» (Гамбург), «Говальдсверке» (Киль). Германские
моряки ожидали к концу 1911 г. получить 13 кораблей дредноутного типа,
в то время как собственно на английских верфях к этому времени первона-
чально планировалось построить только 12 судов этого класса.
В этой обстановке британский парламент принял закон о строитель-
стве «двух килей против одного» и началось германо-английское морское
соперничество. Оно ложилось тяжелейшим бременем на британский бюд-
жет. Цена, которую странам приходилось платить за флот, значительно
выросла. Стоимость британского броненосца серии «Маджестик», корабли
которой закладывались в 1893–1895 гг., равнялась 1 млн фунтов; эскадрен-
ных броненосцев типа «Лорд Нельсон» 1904–1905 гг. — 1,5 млн; линейного
корабля типа «Дредноут» 1905–1906 гг. — 1,79 млн; дредноутов типа «Кинг
Джордж V» 1910–1911 гг. — 1,95 млн; дредноутов типа «Куин Элизабет»
1912–1913 гг. — 2,5 млн. В результате, если в 1883 г. военно-морские расходы
Британии составили 11 млн фунтов, то в 1896 г. они выросли до 18,7 млн, в
1903 г. — до 34,5 млн, в 1910 г. — до 40,4 млн12.
Уже в 1904 г., сразу после снятия противоречий в Египте и Марокко,
между Лондоном и Парижем начались переговоры о разделе сфер ответст-
венности флотов. С 1905 г. с огромным напряжением сил британские воен-
ные стали готовить экспедиционные силы для переброски через Ла-Манш
в случае германо-французского конфликта13. Еще 5 января 1906 г. на первых
консультациях по англо-французскому военному сотрудничеству в Париже
представителем Лондона были заданы вопросы о том, гарантирует ли Фран-
ция неприкосновенность бельгийских границ в случае франко-германского
конфликта и понимает ли ее правительство, что немецкое вторжение в эту
страну будет означать автоматическое вступление в войну Англии. На оба
вопроса последовал положительный ответ, а затем обе стороны обсудили
планы возможных совместных действий на суше и на море. Начавшийся
таким образом в 1906 г. обмен мнениями и военной информацией между

двумя странами продолжался вплоть до 1914 г.14 В 1912 г. англо-француз-
ские морские переговоры завершились выводом ударных сил британской
Средиземноморской эскадры в Атлантику, а французского Атлантического
флота — в Средиземное море. Фактически Англия при формальном отсут-
ствии союзных обязательств взяла на себя ответственность за оборону
Атлантического побережья Франции. Итак, к франко-германскому и рус-
ско-австрийскому противостоянию добавилось теперь и англо-германское.
В этой обстановке русский МИД во главе с А. П. Извольским попытался
осуществить ряд проектов, нацеленных на стабилизацию положения в Азии.
Русско-японские противоречия на Дальнем Востоке были сняты соглаше-
ниями с Японией, подписанными в июле 1907 г. Маньчжурия делилась на
северную (русскую) и южную (японскую) сферы влияния. В первую также
входила и Внешняя Монголия, а во вторую — Корея. Япония получала право
промысловой деятельности на двух третях акватории русских морей Даль-
него Востока, включая Амурский лиман. Ограничения вводились лишь на
охоту на морских бобров и котиков.
Через месяц А. П. Извольский и британский посол в России А. Николь-
сон подписали в Петербурге конвенцию об Иране, Афганистане и Тибете.
Обе стороны договорились признать Афганистан и Тибет лежащими в сфере
влияния Англии, гарантировать территориальную неприкосновенность
Тибета, сноситься с далай-ламой только через китайское правительство.
Россия обговорила права для своих подданных — паломников-буддистов.
Англия обязалась не аннексировать часть афганской территории и не пред-
принимать в Афганистане действий, направленных против России. Главной
частью договора стало соглашение по разделу Персии, в которой русское
влияние, политическое и финансовое, было весьма велико. Иран делился
на три зоны — русскую (северную), английскую (южную), нейтральную (про-
межуточную между ними). Русско-английские противоречия на Среднем
Востоке временно были сняты, а Англия превращалась в регионального
партнера русско-французского союза в Атлантике и Азии. Впрочем, не сле-
дует переоценивать значение этого документа: соперничество Петербурга
и Лондона вскоре возобновилось и в 1913–1914 гг. вновь достигло весьма
высокой степени15.
Англичан с русскими помирили немцы, а русских с англичанами — же-
лание снять напряжение по периметру границ. Вслед за русско-английским
соглашением А. П. Извольский сосредоточился на русско-германском
сотрудничестве. Оно было подтверждено во время встречи Николая II и
Вильгельма II в Свинемюнде в июле 1907 г., а уже в октябре того же года
Россия получила принципиальное согласие Берлина на изменение статуса
Аландских островов — отмену конвенции об их нейтрализации. В сентябре
1907 г. А. П. Извольский встретился в Вене с министром иностранных дел
Дунайской монархии графом А. Эренталем и заявил об отсутствии каких-
либо агрессивных планов в отношении Турции. В этой восточной монархии
тем временем происходили события, которым русский дипломат был в

11
.
немалой степени обязан срыву своих планов.
В июле 1908 г. в Турции произошла революция, султан Абдул-Гамид вы-
нужден был восстановить конституцию 1876 г., и на ноябрь в Османской им-
перии были назначены выборы в парламент. Вена захотела воспользоваться
возникшим кризисом для того, чтобы аннексировать оккупированные ею
в 1878 г. Боснию и Герцеговину. На встрече с А. Эренталем в Бухлау в сен-
тябре 1908 г. А. П. Извольский предложил Австро-Венгрии право аннексии
Боснии и Герцеговины в обмен на свободу плавания через Проливы для
русских военных судов. Этот план потерпел неудачу: Германия и Италия
требовали компенсаций за изменение режима Проливов, а Париж и Лондон
не соглашались с этими предложениями. 7 октября 1908 г. Вена провозгла-
сила аннексию Боснии и Герцеговины. Начался боснийский кризис, в ходе
которого Германия полностью поддержала свою союзницу.
В марте 1909 г. под угрозой германского ультиматума Россия вынужде-
на была согласиться с аннексией. Вслед за ней это сделала и Сербия. По
меткому выражению У. Черчилля, А. Эренталь, втянув в кризис Германию,
использовал паровой молот, чтобы расколоть орех, и, что было гораздо
хуже, «втянул Россию в публичное унижение», которое никто не собирался
прощать16. Уходя в отставку в июне 1909 г. Б. фон Бюлов, по его собствен-
ному признанию, предостерегал кайзера и своего преемника Т. фон Бет-
ман-Гольвега не повторять боснийской акции17. Между тем она не только
легла тяжким бременем на русско-германо-австрийские отношения, но и
на общую обстановку на Балканах. Первая и Вторая Балканские войны не
решили ни одной из проблем полуострова, создав новые: Греция, Сербия
и Болгария не смогли разделить Македонию, в тыл болгарам ударили ру-
мыны и прочее.
Политика уступок и компромиссов лишь ухудшила положение России
и спровоцировала рост аппетитов среди политиков германо-австрийского
блока. Именно после боснийского кризиса в Большом Генеральном штабе
пришли к мысли о возможности коалиционной войны Германии против
Франции, России и, вероятно, Англии18. Слабость провоцирует агрессию
европейцев не в меньшей степени, чем азиатов. Сила доказательна по своей
природе, и вдохновившись этим принципом, Германия и Австро-Венгрия
организовали в 1914 г. провокацию против Сербии — несчастной страны,
трижды ставшей жертвой агрессии западного мира в XX в. (Австро-Венгрия
и кайзеровская Германия, гитлеровская Германия и фашистская Италия,
США и НАТО). Один из организаторов и вдохновителей этой провокации —
эрцгерцог Франц-Фердинанд стал заложником собственных планов. Его
убийство запустило механизм германо-австрийского союза, вся сила кото-
рого была приведена в действие для повторения сценария 1908–1909 гг., но
на этот раз в гораздо большем масштабе.
К войне так долго готовились, о ней так долго говорили, что, похоже,
с ней смирились, как с неизбежным злом, которое обязательно придет, но
все же, наверное, не завтра. Масштабные события, которых долго ждут, име-
ют свойство приходить неожиданно. «Первая мировая война разразилась
внезапно, — вспоминал И. Г. Эренбург, бывший в то время политическим
эмигрантом во Франции, — затряслась земля под ногами… Все готовилось
давно, но где-то в стороне, а разразилось внезапно»19. Отдыхавший в Баден-
вейлере (южный Баден) вместе с женой депутат IV Думы С. И. Шидловский
вспоминал о первой реакции местного общества на сараевское убийство:
«Сначала не только нам, но и местным немцам в голову не приходило, что
дело может дойти до войны, да еще такого мирового значения; однако
местные жители, с которыми мне приходилось рассуждать еще ранее о
германском милитаризме и которые вообще, как все южные немцы, были
далеко не поклонники немецкого «пруссачества», говорили мне, что война
должна быть непременно, так как напряжение германского милитаризма
дошло до такой степени, что без своего рода отдушины дело продолжаться
не может»20.
Так, долгожданно и неожиданно, началась Первая мировая война, после
которой неузнаваемо изменилась политическая карта Европы. Уходившие
на фронт в августе 1914 г. мечтали о радостной и веселой войне, полной
романтических подвигов и приключений, которая завершится прочным
и справедливым миром. Война виделась сокрушительной и короткой, сол-
датам обещали, что они вернутся к своим домам уже к Рождеству. На деле
сбылись лишь ожидания сокрушительных последствий. Военные потери
были чудовищными: погибли около 9,5 млн солдат, матросов и офицеров,
около 20 млн получили ранения разной степени тяжести. Русские потери
составили 1,8 млн убитых и умерших21.
По разным подсчетам, около 5 млн гражданских лиц погибли в резуль-
тате военных действий, перемещений и разного рода жестокости оккупа-
ционных режимов. Геноцид армян и ассирийцев в Оттоманской империи
и Персии, проведенный младотурками, массовое уничтожение сербов и
русин, организованное властями Австро-Венгрии, депортация еврейского
и немецкого населения Прибалтики из прифронтовой полосы в глубь импе-
рии, реализованная по приказу Верховного главнокомандующего великого
князя Николая Николаевича (младшего), миллионы беженцев, уходивших
в 1915 г. вслед за русскими войсками добровольно и принудительно — все
это было так не похоже на романтические предания рыцарской войны.
Оставим в стороне вопрос, насколько образ «красивой» войны XIX в. со-
ответствовал действительности. То, что произошло, было несравнимо ни
с чем, предшествующим 1914 г.
Веселой и радостной война не была, короткой — тоже. Начавшись
28 июля 1914 г. с нападения Австро-Венгрии на Сербию, она закончилась
11 ноября 1918 г. Формально хронологические рамки Первой мировой для
Российской империи были более узкими — с 1 августа 1914 г., когда Германия
объявила ей войну, по 2 (15) марта 1917 г., когда была свергнута монархия.
И хотя Россия участвовала в войне еще год, вплоть до заключения Брестско-
го мира, на самом деле это была уже агония старой страны, старой армии,
13
.
старых устоев, старой жизни.
В марте 1917 г. началась история «короткого XX века» России. Его начало
и конец очевидны: это две сокрушительные для судеб многих народов исто-
рической России катастрофы — Февральская революция 1917 г., определив-
шая скольжение в Октябрь и Гражданскую войну, и падение СССР, которое
состоялось в августе 1991 г., а в декабре было уже юридически оформлено.
«Короткий век» естественным образом находится под сильнейшим влия-
нием событий, открывающих это столетие — Февральской и Октябрьской
революций, которые непосредственно связаны с Первой мировой войной.
Уже этого достаточно для утверждения: важность периода 1914–1917 гг. для
понимания истории России XX в. не поддается переоценке. Думаю, Карел
Крамарж, искренний друг России, был абсолютно прав, когда утверждал:
«Было бы страшным преступлением для России, если бы на русской ката-
строфе поучались все, кроме самих русских»22.
Безусловно, одной из причин падения империи стало отсутствие консо-
лидации ее правящих кругов. Верхи императорской России явно оказались
не на высоте задач, которые ставило перед государством время. Не стала
исключением из этого правила и военная элита. Получив в 1914 г. в руки
не идеальный, но без сомнения один из лучших военных механизмов, ко-
торыми владела Россия за предшествующие 50 лет, имея в первые месяцы
войны полную моральную поддержку тыла, высший генералитет вступил
в бой, разрываемый межличностными конфликтами, отягощенный ком-
промиссами, не сгладившими ни одно из противоречий. Верховный глав-
нокомандующий и военный министр открыто враждовали, Генеральный
штаб не сумел выбрать направление главного удара для собственной армии.
В разработанные планы действий вводились многочисленные изменения.
Столкновение импровизации с организацией всегда кончается плачевно
для первой. Справедливость этого утверждения проявилась уже в первый ме-
сяц войны, прежде всего в Восточной Пруссии. Поражение армии А. В. Сам-
сонова стало первым и опасным признаком слабости военного руководства
России. Британский консул в Москве Брюс Локкарт справедливо отмечал:
«Танненберг на самом деле был прелюдией к русской революции. Это было
письмо надежды к Ленину»23. Ничего еще не было потеряно, общество
поначалу не воспринимало случившееся как непоправимую катастрофу, да
и знало оно о поражении немного. Но для устойчивой веры в победу и воз-
можности вождей воюющей армии нужны успехи, а в 1914 г. на германском
фронте они были редким явлением.
Впрочем, способности и возможности противника опасно не только
преуменьшать, но и преувеличивать. «Армию Наполеона считали непобеди-
мой, но она была разбита попеременно русскими, английскими, немецкими
войсками. Немецкую армию Вильгельма в период Первой империалисти-
ческой войны тоже считали непобедимой армией, но она несколько раз
терпела поражение от русских и англо-французских войск и, наконец, была
разбита англо-французскими войсками»24. Свой немалый вклад в эту победу

внес русский фронт Первой мировой войны. Немцам не удалось реализо-
вать план молниеносной войны, переброска подкреплений в Восточную
Пруссию в первые дни сорвала взятие Парижа. В стратегии Германии это
сводило на нет достигнутые ею тактические победы.
Вплоть до конца 1916 г. германская армия несла больше потерь убитыми
и пленными на Восточном фронте, чем на Западном25. А ведь России еще
приходилось сражаться с Австро-Венгрией и Турцией. Как отмечал один из
лучших историков русской армии А. А. Керсновский: «В минувшую Великую
войну Россия одна (выделено автором. — А. О.) приняла на себя удар поло-
вины сил вражеской коалиции. Другую половину поделили между собою
Франция, Великобритания, Италия и Соединенные Штаты, страны, гораздо
лучше снабженные боевой техникой. Боевое напряжение каждой русской
дивизии было в несколько раз выше такового же любой союзной дивизии»26.
В руках русской Ставки находилась грозная сила. Во всяком случае,
армия была грозной до тех пор, пока в ее рядах сохранялись обученные
офицерские и унтер-офицерские кадры. «Бои у Мазурских озер зимой
1915 года явились таким же свидетельством о Русской армии, как Лодзь,
Бзура и Равка. Тот, кто видел русского солдата того времени, никогда не
станет утверждать, что сила сопротивления его была сломлена… Он погибал
скорее на своем посту, чем оставлял его без приказа начальника. Случалось,
что отдельные русские отряды сдавались без серьезного сопротивления,
но это было лишь тогда, когда, оставшись без начальников, люди не знали,
что им делать»27.
У войны должна быть цель. Гигантские потери должны иметь объясне-
ние. Нужна была соответствующая уровню напряжения сил задача, столь же
масштабная, сколь понятная массам и потому принимаемая ими. У союзни-
ков России на вопросы о целях и задачах войны были ясные ответы: война
велась для возвращения Эльзаса и Лотарингии (Франция), для завершения
объединения итальянских земель в едином государстве (Италия), для сокру-
шения экономической мощи Германии (Англия). Следует признать, что у
России такой цели не было. Или, точнее, не было консенсуса в отношении
исторической задачи, которую должна была решить война.
Символической целью не могло стать разрушение Австро-Венгрии, по-
нятие «разгром Германии» также не было ясным. Возрождение Польши или
освобождение Западной Армении не могло послужить символом мобилиза-
ции всех сил страны. На роль исторической задачи, главного приза войны
могли претендовать Константинополь и Черноморские проливы. Парадок-
сально, но вступление Турции в войну на стороне Германии предоставило
России шанс наполнить смыслом кровавое противостояние с соседями.
20 октября (2 ноября) 1914 г. Николай II подписал манифест об объяв-
лении войны Турции: «Вместе со всем народом русским Мы непреклонно
верим, что нынешнее безрассудное вмешательство Турции в военные дейст-
вия только ускорит роковой для нее исход событий и откроет России путь
к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах

15
.
Черного моря»28. Не будем преувеличивать значения этих исторических
задач для широких масс. У этой проблемы существовала и другая состав-
ная — согласие союзников. 3 марта 1915 г. на встрече с членами французской
делегации император наиболее ясно высказал свою программу именно по
вопросу о проливах, как, впрочем, и о причинах своих требований. Россия
не могла участвовать в столь тяжелой войне, не имея перед собой ни одной
понятной символической цели — вряд ли восстановление Польши можно
считать таковой: «Я не признаю за собой права налагать на мой народ ужа-
сные жертвы, требуемые этой войной, не давая ему в награду осуществления
его вековой мечты… город Константинополь и Южная Фракия должны быть
присоединены к моей империи. Впрочем, я допущу для управления горо-
дом особый режим, с принятием во внимание иностранных интересов»29.
Согласие Англии и Франции затянулось, а вскоре оказалось, что народ в
своей неграмотной или полуграмотной массе гораздо больше интересовали
другие вековые мечты.
Что касается образованной части общества, то она в большинстве своем
шла за политическими лидерами. «Властители дум» оказались не в состо-
янии следовать декларированным ими в первые дни войны принципам
«священного единения». В 1915 г. оно уже было очевидно не безусловным,
что имело весьма важные последствия для судьбы страны. Вряд ли будет
преувеличением утверждение, что широким массам крестьянства и рабочих
не нужна была тяжелая и бессмысленная с их точки зрения война. Руководи-
телей «узких масс» образованных классов это явно не пугало. Они прежде
всего мечтали о расширении политических полномочий и все свои силы
направили на изощренную борьбу с правительством. Лозунг создания «пра-
вительства доверия» предполагал существование правительства, которому
не стоило доверять. Подозрения подтверждались слухами, провокациями,
организацией мерзких политических судилищ с санкции сочувствовавше-
го либералам великого князя Николая Николаевича (младшего). Ни одна
страна во время войны не может позволить себе дискредитации высшей
государственной власти, а страна, в которой бедных и богатых разделяет
так много, с неумолимо обострившимися в военные годы рабочим и наци-
ональным вопросами и прочим, — тем более.
Обвиняя военного министра в шпионаже, дискредитируя носителей
верховной власти, либералы подрывали основу дисциплины и порядка. Пока
армия подчинялась своим командирам, все еще оставался шанс на относи-
тельно безболезненный выход из кризиса. Гигантские потери 1914–1916 гг.
выбили кадровый офицерский корпус и резко снизили способность армии
к сопротивлению противнику и подчинению командирам. Этот момент сов-
пал с очередным штурмом власти, устроенным либеральной оппозицией.
Отречение императора Николая II думцы считали необходимым условием
для того, чтобы избежать гражданской войны и дать возможность при
слабом регенте народному представительству окрепнуть, чтобы оно, по
словам А. И. Гучкова, «как это было в Англии в конце XVIII столетия, так
глубоко пустило бы свои корни, что дальнейшие бури были бы для него не
опасны»30. В первые дни все были счастливы и не предвидели для себя и
страны тяжких последствий. Или почти все — трезвые умы все же оставались
и ничего хорошего не ждали. Русский дипломат И. Я. Коростовец в феврале
1917 г. в ответ на поздравления американского посла Дж. Френсиса, кото-
рый был в восторге от так быстро свершившегося бескровного переворота,
ответил, что даже его, Коростовца, внуки не увидят конца «русской только
что начавшейся революции»31. И он оказался прав.
Попытки думских интеллектуалов и бретеров возглавить воюющую стра-
ну закончились оглушительным и почти мгновенным провалом. Многим из
них довелось на личном опыте убедиться в том, что власть без силы также
опасна для общества, как и сила без власти. Крах организационных усилий
русских либералов весной — летом 1917 г. будет абсолютно непонятен, если
не помнить или не знать того, что это уже не первое их крушение. На самом
деле, в качестве государственных деятелей они провалились еще ранее, в
дореволюционный период, когда управляли созданными с благословления
государства общественными организациями: Земским, Городским союзами
и Военно-промышленными комитетами.
Неожиданно негативную роль сыграли исторические знания. Опыт
Французской революции требовал опасаться угрозы справа. У русской
революции во главе с либерально-демократическими, а затем и социали-
стическими лидерами не могло быть врагов слева. Когда выяснилось, что
Россия 1917 г. все же не совсем походила на Францию 1789 или 1793 гг.,
было уже поздно. Значительные лица из Государственной думы, Земского,
Городского союзов, Военно-промышленных комитетов быстро оказались
недостойными доверия улицы и были сметены ею, как мусор.
Пришедший к власти А. Ф. Керенский, демагог с театральными замаш-
ками, верил в себя и в свою способность трактовать политику как интригу.
Поначалу у него многое получалось, во всяком случае, он был успешен в
борьбе за должности и в создании вокруг себя атмосферы обожания. Став
военным министром, он сменил штатский пиджак на френч защитного цве-
та, а летом 1917 г. у него разболелась рука — он носил ее на черной повязке
через плечо, что придавало фигуре «демократизатора армии» оттенок ро-
мантизма. Министр был похож на раненого героя32. О том, как это надеялись
использовать, можно судить по приветственным завываниям сторонников
демократии в «Русском инвалиде»: «Керенский и народ — одно. Имя его —
имя вождя. И в этом имени — успех и победа»33. Приемы А. Ф. Керенского
вызывали умиление в прессе, которая назвала его Сен-Жюстом русской
революции, «существом особым, чуждым человеческих слабостей», в от-
личие от своего французского оригинала принципиально отказавшимся от
кровопролития и в этом явившим «то вечное, что очищает и облагораживает
всякий факт истории, поднимая его на прозрачный воздух, передавая его
благожелательным солнечным лучам, — сострадание»34.
Рост беспорядка и разложение армии вызвали к политической жизни

17
.
новых лидеров, пытавшихся возродить дисциплину и порядок железной
рукой, а не патетическими речами и дешевыми приемами. А. Ф. Керенский
завидовал популярности генерала Л. Г. Корнилова и боялся его. Ему уда-
лось спровоцировать на выступление своего «врага справа» и разгромить
так называемый «корниловский мятеж», а после этого он остался один на
один с «друзьями слева». 1 (14) сентября для усиления своих позиций он
провозгласил Россию республикой, сославшись на единодушную поддер-
жку, которой у него, кстати, не было: «Считая нужным положить предел
внешней неопределенности государственного строя, памятуя единодушное
и восторженное признание республиканской идеи, которая сказалась на
Московском государственном совещании, Временное правительство объ-
являет, что государственный порядок, которым управляется Российское
государство, есть порядок республиканский и провозглашает Российскую
Республику»35. Это не спасло ни А. Ф. Керенского, ни псевдореспублику. Это
были бесконечно малые величины, презираемые почти всеми. К власти под
лозунгами прекращения войны и широких социальных преобразований
пришли большевики.
Очень быстро во внутренний конфликт вмешались противники по
Первой мировой войне. Признаться, нелегко разобраться, где военная окку-
пация перерастала тогда в интервенцию, ясно одно: германцы, австрийцы,
турки и даже болгары к концу 1917 — началу 1918 г. не страдали разного рода
комплексами, стараясь извлечь максимум выгод из победы над беззащитной
Россией. Стране пришлось заплатить огромную цену за «выход из войны».
3 марта 1918 г. большевистское правительство подписало Брестский мир.
Формально это была капитуляция, логичное следствие разгрома. «Масса
поняла истину, что если армии нет, а рядом с вами лежит хищник, то вам
придется подписать наитягчайший, унизительный мирный договор»36. Не-
обходимый при таких обстоятельствах «временный выход был только во
временной передышке, которая была получена при подписании Брестского
мира»37. Передышка продлилась недолго. С весны 1917 по весну 1918 г. Ан-
танта несла весьма тяжелые потери, а затем обстановка начала меняться в
ее пользу. Мощнейшее влияние на последнем этапе войны оказали США,
выступив в апреле 1917 г. на стороне противников Германии. Попытка ее
командования переломить ход войны на Западном фронте до прибытия
американских подкреплений провалилась: немцы смогли прорвать фронт,
используя новую тактику штурмовых отрядов, но уже не имели достаточно-
го количества сил для того, чтобы использовать возможности, созданные
прорывом38.
Уже в 1914 г. в военных действиях, в целом весьма напоминавших тра-
диционное для XIX в. взаимодействие пехоты, кавалерии и артиллерии,
начало проявляться влияние современной техники. В воздухе появились
самолеты и цеппелины, на фронте — броневики, а в тылу — грузовики и
автомобили. История об использовании парижских такси во время битвы
на Марне стала классической. Но контрнаступление союзников летом

1918 г. представляет картину, более привычную для поля битвы Второй
мировой войны: 26 сентября в наступлении в Аргоннском лесу приняло
участие 37 французских и американских дивизий, их поддерживало свыше
4 тыс. орудий, в атаке приняло участие свыше 700 танков. 27 сентября не
менее масштабную атаку предприняли под Камбре англичане. С воздуха их
поддерживало свыше 1 тыс. самолетов, активно штурмовавших позиции
противника. На оборонявшихся было сброшено свыше 700 тонн бомб, для
стрельбы по целям на земле использовано 26 тыс. пулеметных дисков39. Это
была война моторов, и Германия явно проигрывала ее. Германское командо-
вание паниковало, оно теряло надежду на благополучное окончание войны40.
Тем не менее достижения союзников не давали надежд на быстрое
окончание войны. 3 октября 1918 г. на франко-американской конференции
в Труа-Фонтан еще рассматривались сроки победоносного ее завершения —
конец 1919 или начало 1920 г. Но именно в это время произошли события,
решившие ее исход. В сентябре 1918 г. англичане под командованием
генерала Э. Алленби сокрушили турецкую армию в Палестине, и практи-
чески одновременно генерал Л. Франше д’Эспере начал наступление на
Салоникском фронте. Болгария и Турция были разгромлены и вышли из
войны, ресурсы Балкан и Малой Азии отсекались от Берлина. Всего через
две недели после встречи в Труа-Фонтан военный министр Германии гене-
рал Г. Шойс подвел итоги: тыл мог предоставить армии 600 тыс. солдат на
следующий год, и этого хватило бы для обороны, но отрезанный от поставок
горюче-смазочных материалов из Румынии, рейхсвер мог продержаться
только шесть недель41.
Война моторов — это и война за то, на чем они работают. Между тем
вероятность остановки моторов возникла именно в тот момент, когда
перед германской армией, на флангах которой — в Бельгии, на Самбре и
Маасе — наступали союзники, а за спиной немцев были Арденны, возникла
угроза рассечения на две части. Ввиду недостатка путей сообщения кризис
мог быть преодолен только при интенсивном использовании моторов42.
Угроза вполне могла вылиться в катастрофу. Сомнений у канцлера принца
Макса Баденского не осталось: нужен был мир, и желательно до того, как
противник вступит на немецкую землю. Война закончилась так же, как и
началась — долгожданно, но неожиданно и на Балканах, так и не ставших
тогда трофеем победителей в конфликте за мировое господство.
В конце октября 1918 г. на кораблях германского флота начались
волнения, 4 ноября на военно-морской базе в Киле вспыхнуло восстание.
В Германии началась революция, и 9 ноября кайзер бежал в Голландию.
11 ноября 1918 г. Германия подписала перемирие в Компьене. Фактически
это была капитуляция, высшее командование предпочло сдаться до того,
как союзники с боем войдут на территорию Германии. Уже 13 ноября 1918 г.
Брестский мир был денонсирован ВЦИК. Однако формальный выход из
империалистической войны стал началом масштабной гражданской, при-
ведшей к неисчислимым бедствиям для России, перед которыми меркнут

19
.
гекатомбы 1914–1917 гг. При этом потери среди сражавшихся военных
относительно невелики — около 800 тыс. человек, что составляет менее
58% от показателей Первой мировой войны43.
Это легко объяснимо несравнимо более низким уровнем насыщенности
фронта Гражданской войны огневыми средствами. В мае 1916 г. на участке
прорыва 8-й армии под Луцком длиной в 4,5 км на каждый километр уда-
лось выделить только девять легких и пять полевых тяжелых орудий44. По
нормам 1916 г. для ударной армии это были очень скромные цифры, хотя
ее наступление и планировалось на второстепенном для всего русского
фронта направлении. Но для Гражданской войны они были беспримерно
высокими. Плотность артиллерии росла от 0,5 орудия на километр фронта
в начале 1919 г. до четырех орудий на километр в конце 1920 г. В результате,
если фронт наступления дивизии в 1914–1917 гг. постоянно сокращался,
достигнув в 1916 г. 2 км для дивизии, то в начале 1919 г. эти показатели для
главного (!) направления составляли до 50 км, осенью 1919 г. — 25–30 км,
летом и осенью 1920 г. — 7–15 км45. Интенсивность и мощь огня в 1915–
1918 гг. вообще несравнимы с показателями 1919–1920 гг. Немцы и русские
тратили на артиллерийскую подготовку несколько часов (максимум в фев-
рале 1916 г. — девять часов германская армия перед штурмом Вердена), в
то время как союзники — несколько дней (июль 1916 г. — семь дней перед
наступлением на Сомме, а максимум в июле 1917 г. перед наступлением во
Фландрии — 16 (!) дней)46.
Если военные потери были объяснимо меньше, то жертвы среди мир-
ного населения с трудом поддаются исчислению. Будучи высшей формой
классовой борьбы в центре бывшей империи, на окраине Гражданская
война часто превращалась в межнациональные конфликты. Целые соци-
альные слои в одном случае и этнические и религиозные группы в другом
превратились в законную цель военных действий, объект уничтожения для
оккупационных властей. Практически полностью были забыты и правила
ведения войны, изрядно дискредитированные практикой Первой мировой.
Этим, очевидно, объясняется то, что в ряде районов, например на Дону,
общие потери в 1919–1920 гг. среди возрастов, годных к службе, в три раза
превысили уровень Первой мировой47. Кризис за кризисом расширял тер-
риторию, затронутую военными действиями.
В войну кроме бывших противников по Первой мировой вмешались и
бывшие союзники. Уже в декабре 1917 г. представители Антанты на кон-
ференции в Париже приняли решение о районах будущих оккупационных
зон на территории России48. Военных активно подталкивали к действию
дипломаты. Так, 21 февраля 1918 г. американский посол в России писал госу-
дарственному секретарю о необходимости англичанам и французам занять
Мурманск и Архангельск, а американцам — Владивосток. Дж. Френсис счи-
тал, что президент В. Вильсон был настроен против участия в интервенции
японцев49 и потому очень настойчив: «История показывает, что русские не
способны на крупные движения и большие завоевания… если они не осу-

ществляются под иностранным влиянием и руководством. Для союзников
теперь пришло время действовать»50. Удивительные выводы для человека,
который слабо разбирался в чем-то, не связанном с покером и банками, и
чудовищное невежество которого было предметом для шуток его коллег51.
Как уверял Б. Локкарт, американец «не мог отличить левого социалиста-
революционера от картошки»52. В марте 1918 г., еще не закончив Первой
мировой войны, англичане и французы высадили десанты в Мурманске, а
в мае к ним присоединились американцы53.
Без сомнения, участие интервентов способствовало затягиванию вой-
ны. В результате, если в Европейской России она завершилась в 1920 г. с
ликвидацией «белого» Крыма, то на Дальнем Востоке — в 1922 г. со взяти-
ем Владивостока. Последний иностранный солдат покинул территорию
нашей страны только в мае 1925 г. Это были японцы, которые отличались
самой масштабной и очень жестокой интервенцией. На Дальнем Востоке
и в Сибири с августа 1918 по октябрь 1919 г. находились свыше 120 тыс.
японских солдат и офицеров, своим присутствием обеспечивавших грабеж
русской земли. Справедливости ради отметим, что англичане, американ-
цы и прочие, уступая японцам в числе, не отставали от них в грабеже54.
В апреле 1920 г. японцы высадили десант на Северном Сахалине, и 3 июля
того же года объявили об оккупации русской половины острова. Начались
массовые репрессии, сопровождавшиеся «экономической эксплуатацией
территории»55. Слабость государства, обладавшего значительными богат-
ствами, провоцировала аппетиты могучего соседа. В эти годы Токио не
разменивался на разговоры о справедливости и не стеснялся в демонстра-
ции своих интересов.
По условиям «Конвенции об основных принципах взаимоотношений
между СССР и Японией» от 20 января 1925 г. уход оккупантов из Северного
Сахалина обуславливался значительными уступками советской стороны:
«…принимая во внимание нужды Японии в отношении естественных бо-
гатств, правительство Союза Советских Социалистических Республик гото-
во предоставить японским подданным, компаниям и ассоциациям концес-
сии на эксплуатацию минеральных, лесных и других естественных богатств
на всей территории Союза Советских Социалистических Республик»56. При
этом советские власти обязались в течение пяти месяцев после эвакуации
японской армии с русской территории заключить договоры о концессиях
на Северном Сахалине сроком от 40 до 50 лет. Японцам должны были быть
предоставлены не менее 50% нефтяных площадей, право на добычу угля,
проведение лесозаготовок, японские концессии получали особые льготные
условия эксплуатации57.
Горе слабым! Картину бедствий страны дополнили последствия разоре-
ния экономики и почти полного уничтожения и без того не самой мощной
системы здравоохранения — эпидемии и голод. В любом случае, как бы ни
считать, период войн и великих потрясений, начавшись для нашей стра-
Вступление 21
ны в 1914 г., закончился не в 1917 г. и не в 1918 г. Начало Первой мировой

.
войны завершило «длинное XIX столетие» и открыло «короткий XX век»,
остановившийся для нашей страны с падением государства, порожденного
Октябрьской революцией 1917 г., и началом ельцинского безвременья.
Для остальной Европы начало XX в. тоже не сулило ничего хорошего.
Поколение ветеранов Первой мировой мечтало о том, что она станет по-
следней войной, но этому не суждено было осуществиться. Три традицион-
ные империи исчезли с политической карты Европы и Азии, их место заняли
новые государства — молодые республики и королевства. Практически все
они стремились играть роль, на которую не претендовали их предшествен-
ники — роль плавильного национального котла. Территории, столетиями
существовавшие в режиме наднационального подхода к решению местных
задач и проблем, внезапно превратились в национальные государства, при-
чем этническая, культурная и конфессиональная пестрота новообразований
делала неизбежным весь трагизм их дальнейшего развития, особенно при
условии насильственной натурализации народов, внезапно оказавшихся
чуждыми элементами на собственных землях.
К этому стоит добавить столкновение великих национальных мечтаний
соседей. Традиционные для некоторых политических культур мегаломания,
филистерство и фанаберия превратили возрожденные страны в злобные
и опасные чудовища. Не только Польша была, по словам В. М. Молотова,
«уродливым детищем Версальской системы»58. Новые противоречия и ста-
рые конфликты сделали неизбежной ревизию результатов Первой мировой
войны. Прав оказался маршал Ф. Фош, назвавший Версальский мир 1919 г.
20-летним перемирием. Следует ли из этого, что в 1914 г. началась война,
которая возобновилась после перемирия и закончилась в 1945 г.?
Русская историография этого явления находится далеко не в блестящем
состоянии. Основанием изучения собственно военной и частично внеш-
неполитической составляющей участия России в этой войне послужили
работы А. М. Зайончковского59, который старался избегать проблем вну-
тренней политики, а в области экономических проблем часто пользовался
расхожими штампами. Не идеальным, а часто излишне лапидарным явля-
ется и изложение им истории боевой работы флота, особенно на Черном
море, и Кавказского фронта. Эти недостатки в значительной степени
компенсировались работами М. И. Гайдука60, В. Н. Ипатьева61, А. А. Ма-
никовского62, А. М. Косинского63, А. К. Коленковского64, М. А. Петрова65,
К. И. Величко66, Е. В. Масловского67, А. П. Залюбовского68, В. Ф. Кирея69,
Н. В. Новикова70, Е. З. Барсукова71, Н. Г. Корсуна72 и многих других. Тем не
менее эти работы в меньшей степени учитывались последующей традицией,
после А. М. Зайончковского, а что касается политической составляющей,
то в СССР она естественным образом полностью находилась под влиянием
концепций, изложенных в послереволюционных работах В. И. Ленина. За-
падная историография в отношении политической истории 1914–1917 гг.
полностью находилась под влиянием работ П. Н. Милюкова, прежде всего
его «Истории второй русской революции» (первое издание ее первого

тома — София, 1921).
Очевидной является задача выхода историографии Февральской ре-
волюции и последующих событий из схем В. И. Ленина, П. Н. Милюкова,
А. Ф. Керенского и частично А. И. Гучкова. Нельзя не заметить, что по самым
разным причинам эти четыре человека, оказывавшие столь неоспоримо
мощное влияние как на политическую жизнь России, так и на научную вер-
сию указанных событий в Советской России и за ее пределами, руководст-
вовались при изложении событий, а вернее при их трактовке, интересами
продолжавшейся политической и идеологической борьбы. И если в СССР
по естественным причинам господствовала ленинская точка зрения, то
в отношении Февраля 1917 г. даже в «Краткий курс истории ВКП(б)» в
почти неизмененном виде вошли положения, высказанные либералами
в отношении царского правительства и отдельных его представителей73.
Парадоксально, что при этом в 1960–1980-е гг. советская историография
вела жесткий спор с западной по вопросам, в которых де-факто сходилась
так же, как правая и левая перчатки, принадлежавшие одному лицу. Разрыв
с такой традицией необходим, но уход от политически мотивированной
дискуссии не достигается заменой положительных и отрицательных знаков
и восклицаний перед или после фамилий исторических личностей.
Что касается западной военной историографии, то в период 1918–
1941 гг. по отношению к участию России в Первой мировой войне господ-
ствовало скептическое отношение, вызванное поражением и сепаратным
выходом из войны накануне победы Антанты. В этом скепсисе легко уга-
дывается разочарование «русским паровым катком», идея которого была
столь популярна среди союзников, особенно во Франции, накануне войны.
Несколько особняком от «концепции победителей» стоят оригинальные
работы англоязычных авторов межвоенного периода, которые смогли под-
няться над средним уровнем. Прежде всего стоит назвать У. Черчилля74 и
У. Чамберлина75, выводы которых легли в основу, пожалуй, единственной
на настоящее время оригинальной англоязычной работы по данному во-
просу — книги бывшего советника правительства М. Тетчер по Восточной
Европе и СССР Н. Стоуна76.
Работы А. М. Зайончковского, во всяком случае сделанные им выводы,
постоянно копируются в попытках достичь схожего уровня обобщения с
большей или меньшей степенью научной добросовестности. В последние
годы эта тенденция приобрела в России особенно широкое распростра-
нение. Не является исключением и заимствование справочного аппарата
предшествующего исследователя (часто вместе с ошибками) без указания его
имени и работы. Все это неизбежно приводит к понижению профессиона-
лизма и ослаблению общей культуры исторического исследования в стране.
В связи с этим необходимость обобщающей работы по участию России
в войне 1914–1917 гг. видится мне очевидной. Мой скромный личный по-
тенциал при написании этой книги был значительно подкреплен друзьями
и коллегами, существенно помогавшими мне на разных этапах написания

23
.
данной работы. Приношу свою глубокую благодарность всем им: к. и. н.
Ф. А. Гайде (Москва), к. и. н. А. В. Ганину (Москва), к. и. н. Х. Гумбу (Берлин),
д. и. н. М. М. Йовановичу (Белград), к. и. н. В. Б. Каширину (Москва), д. и. н.
Б. Меннингу (Форт-Ливенворт, Канзас, США), д. п. н. П. Чейсти (Оксфорд),
к. и. н. М. М. Шевченко (Москва), д. и. н. К. В. Шевченко (Минск).
Я благодарен А. В. Ганину за предоставленные материалы Государствен-
ного архива Российской Федерации, Национального архива Армении и
документы Гуверовского архива войны, революции и мира, часть которых
также была предоставлена мне Б. Меннингом. А. В. Ганин и В. Б. Каширин
все последние годы оказывали мне максимально возможную поддержку и
не только с архивными документами, биографическими справками, они
неизменно были частью меня самого.
За долгие годы привычка обсуждать то, чем я занимаюсь, с моим другом
Максимом Михайловичем Шевченко превратилась в потребность, которую
он стоически переносит, и не поблагодарить его за это было бы черной
несправедливостью.
2011 г., когда работа над написанием этой книги шла к завершению,
выдался особенно тяжелым, и я попросту не знаю, смог бы я пережить его,
не имея родственной поддержки Сергея Лебедева и дружеского участия
Александра Колпакиди. Моя особая благодарность им и всем тем, кто был
рядом в тяжелые дни.
Айрапетов Олег Рудольфович,

к. и. н., доц., кафедра истории России XIX — начала XX в.,
исторический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова
Накануне
австро-германской
провокации
К
анун Первой мировой войны был отмечен резким ухудшени-
ем англо-германских и русско-германских отношений. Гонка
вооружений на море и усиление влияния Берлина в Турции —
все это прямо или косвенно, но резко и неизменно обостряло
противоречия в Европе. Особенно сложным пересечением
интересов были Балканы. После двух Балканских войн обста-
новка на полуострове стала еще более взрывоопасной. Основная тенденция
развития приобретала четко выраженный антиавстрийский характер, что
было напрямую связано с внутренним положением Дунайской монархии.
А последнее уже зависело от обстановки в этом регионе.
Находившаяся в составе Транслейтании, то есть венгерской половины
империи, Хорватия тяготилась навязанным ей режимом управления и свя-
зывала свои надежды с Сербией. Уже после аннексии Боснии и Герцеговины
в Хорватии начались волнения, в ответ на которые правительство провело
многочисленные суды. 50 сербов и хорватов были обвинены в измене и за-
говоре с целью объединить Хорватию с Боснией, Герцеговиной и Сербией.
30 человек, осужденных на каторгу без каких-либо доказательств их вины,
апеллировали к высшему уровню судебной инстанции, аннулировавшей
приговоры по причине отсутствия достоверных свидетельств. В 1912 г.
значительное количество хорватов и сербов, подданных Австро-Венгрии,
отправились добровольцами в сербскую армию. Волонтеры приветствовали
короля Петра на смотрах криками «Да здравствует наш король!»1. Демон-
страции симпатий в адрес союзников со стороны славянских подданных
Габсбургов были тогда многочисленными2.
Накануне австро-германской провокации
Австро-Венгрия по соглашению с Германией решила предпринять

25
.
военное и политическое давление на Сербию. Популярнейшим лозунгом
окружения наследника престола и партии войны стал «Сербия должна
умереть!» (Serben muss sterben!). Империя с 52-миллионным населением
всерьез опасалась страны, в которой насчитывалось всего 4,5 млн человек3.
Возможность избавиться от этих страхов предоставляла или превентивная
война против Сербии, в случае если ее удастся ограничить рамками австро-
сербского конфликта, или в противном случае превентивная война против
России и Сербии. Осознавая возможность войны с Россией при реализации
планов подобной агрессии, Берлин и Вена активно готовили общественное
мнение к мысли о ее неизбежности. Инициатором кампании был, конечно,
старший партнер Австро-Венгрии.
10 (23) февраля 1914 г. начальник штаба Киевского военного округа
докладывал начальнику Главного управления Генерального штаба (ГУГШ):
«В Германии в настоящее время исподволь начинают подготовлять войска
и население к мысли о неизбежности столкновения с Россией. Среди наме-
ченных мер обращает на себя внимание популяризация этой мысли в ряде
чтений на соответствующие темы в войсках и общественных аудиториях»4.
Это было результатом заранее подготовленной и продуманной программы.
Австрийцы в этом отношении уступали немцам по уровню организованно-
сти и несколько опаздывали. Еще 24 января 1914 г. в Вене прошло совещание
высших чинов Военного министерства, на котором рассматривался список
первоочередных действий по повышению уровня боеспособности австро-
венгерской армии5. В нем среди прочих, по донесениям русской разведки,
содержалось и такое положение: «Необходимость скорейшего принятия
мер, однородных с германскими, для подготовки общественного мнения по
вопросу о вероятности участия Австрии в союзной войне против России»6.
Вскоре союзники перешли к публичным акциям. В германской и австро-
венгерской прессе появились многочисленные статьи с призывами к превен-
тивной войне. Начало им положила статья «Русский сосед», опубликованная
9 марта 1914 г. в газете Berliner Tageblatt. Она была посвящена проблеме
русской угрозы Австро-Венгрии. Даже британский посол в Германии счел
необходимым обратить внимание своего министра на данную публикацию.
Утверждения этой статьи действительно достойны упоминания: «Если ка-
кая-либо из европейских великих держав нуждается в поддержке мирных
тенденций, то это Австро-Венгрия. В каком бы направлении эта монархия
ни захотела направить свою армию, ее противник всегда найдет расовую
поддержку и симпатию внутри ее собственных приграничных районов. Ар-
мия является самым сильным связующим элементом империи и важнейшей
поддержкой династии, и события нескольких последних лет убедительно
доказали, что армия будет призвана для защиты империи только в наибо-
лее исключительных случаях»7. Далее цитировались высказывания князя
Отто фон Бисмарка о том, что хотя превентивная война является само-
убийством, совершенным из боязни смерти, но обстоятельства таковы, что
цивилизованной Европе необходимо сделать выбор между вооруженной до

зубов Россией, готовой в любой момент нанести Coup de Grace Дунайской
монархии, и союзом, объединившим это государство с Германией. Статья
заканчивалась весьма символично: «В Вене и Будапеште многие пришли к
выводу, что ужасный конец лучше бесконечного ужаса»8.
Подобные заявления появлялись и в других германских газетах, при
этом правительство не проявляло желания сдерживать русофобскую кампа-
нию9. Впрочем, смысл ее был достаточно очевиден. 31 мая (13 июня) 1914 г.
в Государственной думе прозвучала примечательная речь Б. А. Энгельгард-
та, в которой он заявил, что шумиха в германской и австро-венгерской
прессе была необходима этим государствам для оправдания собственных
военных расходов. Действительно, штатный состав германской армии
увеличился в 1911 г. на 10 тыс. человек, в 1912 г. — на 29 тыс., в 1913 г. — на
117 тыс., таким образом всего на 30%. Законы, принятые в Австро-Венгрии
с 1912 по 1913 г., способствовали росту численности армии в мирное время
на 210 тыс. человек, то есть на 64%. На фоне этого увеличение контингента
новобранцев русской армии в 1914 г. на 114 тыс. человек, то есть на 30%,
явно не выглядело угрозой Берлину и Вене10.
«Я полагаю, — сказал Б. А. Энгельгардт, — что нам нечего обращать вни-
мание на шумиху иностранной печати и на решение Штутгартского съезда
(всенемецкий съезд, принявший резолюцию о том, что после окончания
Балканских войн возросла угроза войны ввиду подготовки России к нападе-
нию на Германию и Австро-Венгрию. — А. О.). Нечего нам прислушиваться
к успокоительным заверениям дипломатов, успокоительные речи ничего
не стоят. Вооружение стоит весьма дорого и, очевидно, надо считаться не с
успокоительными речами, а с дорогостоящим вооружением. Глядя на воору-
жение Германии и Австрии, нам приходится осознать, что и нам необходимо
вооружаться. Для того чтобы играть ту роль, которая принадлежит России
по праву, она должна иметь армию сильную, и точнее армию сильнейшую,
чем у ее соседей, сильнейшую не только численно, но и качественно»11.
Такова была думская реакция на воинственные настроения в Германии
и, по словам германской прессы, в столицах ее союзницы. Этим заверени-
ям можно было верить. 25 февраля (10 марта) 1914 г. русский генеральный
консул в Будапеште докладывал поверенному в делах в Вене И. А. Кудашеву:
«Газеты, субсидируемые Министерством иностранных дел, вновь начали вся-
чески убеждать своих читателей в агрессивности политики России, приводя
в доказательство как те меры, которые действительно принимаются у нас
для естественного развития нашей боевой мощи, так и те, которые, по-ви-
димому, измыслены самими газетами. Замечательно, что совершенно в том
же духе, хотя и не называя прямо России, решился выступить и венгерский
военный министр, защищая новые военные законопроекты перед Палатой
магнатов 13 (27) февраля. Ближайшая цель этой кампании ясна — убедить
венгерское общественное мнение в необходимости тех тяжелых жертв
людьми и деньгами, которые будут возложены на народы монархии с при-
нятием упомянутых законопроектов… Отсюда — стремление сделать войну

27
.
с Россией и популярной, и желательной, и притом в ближайшее время»12.
В высшей степени характерно, что союзники России подозревали ее в
отсутствии готовности к тому, чего так опасались ее противники. В конце
1913 — начале 1914 г. в прессе союзной Франции появились статьи о воен-
ной слабости России, медлительности ее мобилизации и прочем. Одним из
инициаторов этой кампании стал французский военный агент в России, с
осени 1910 г. информировавший Военное министерство о значительных
прогерманских настроениях в России и о том, что она избрала оборони-
тельную стратегию в будущей войне на своих западных границах13. После-
довала реакция в независимой прессе свободной страны. Примером такого
рода французской журналистики может служить статья «Si la guerre eclarait
demain? Jl y a la Russie!», опубликованная 23 декабря 1913 г. в «Корреспон-
дант» (Correspondant). Совпадая с проведением очередной подписки на так
называемый «русский займ», подобные публикации существенно влияли на
курс русских бумаг, да и на отношение к России. Русское посольство и атта-
шат активно следили за происходящим. 9 (22) января 1914 г. военный агент
полковник граф А. А. Игнатьев докладывал генерал-квартирмейстеру ГУГШ
генералу Ю. Н. Данилову: «Вашему превосходительству небезызвестно, что
одним из главных устоев нашего союза является глубокая и слепая вера фран-
цузского народа в нашу военную мощь и нашу готовность использовать эту
мощь в тот день, когда существование Франции будет поставлено на карту»14.
За двадцать лет, прошедших со времени заключения русско-французско-
го блока, изменилось многое. Начало XX в. было временем приближающей-
ся первой волны разочарования французов в русском союзе, свидетелем
которого стал один из его творцов — генерал Н. Н. Обручев. 17 (30) ноября
1902 г. военный министр генерал А. Н. Куропаткин записал в своем дневни-
ке: «Обручев, только что приехавший из Франции, указал, что охлаждение
к нам уже замечается. Что социалисты и радикалы, в руках коих теперь
находится власть, с недоверием относятся к России, ибо самодержавный
режим им ненавистен»15.
За эти годы Россию начали узнавать, после революции 1905–1907 гг. она
во многом утратила популярность, поражение в Русско-японской войне уба-
вило убежденности в безграничности ее силы, тем не менее вера в русскую
армию оставалась действенным элементом союза и кредита правительства
на французском рынке ценных бумаг. К 1913 г. Россия была должна Франции
17 млрд франков, при этом на внешние государственные займы приходилось
10,616 млрд. Следует отметить, что Франция в качестве торгового партнера
России (на 1910 г.: ввоз — на 53,368 млн, вывоз — на 93,7 млн рублей) зна-
чительно уступала Германии (на 1910 г.: ввоз — на 440,951 млн, вывоз — на
390,6 млн рублей) и Великобритании (на 1910 г.: ввоз — на 153,547 млн, вы-
воз — на 314 млн рублей)16. У союза с Россией были финансовая подоплека и
стратегическая основа, но он практически не имел экономической состав-
ляющей. Такая комбинация могла основываться только на чувствах и вере
в Петербург как гаранта безопасности Парижа. Теперь эта вера ставилась

под вопрос, во всяком случае частью общественного мнения республики.
В немалой степени подъему критики в адрес России способствовало и по-
вышение уверенности в собственных силах — морских и сухопутных, о чем
сообщали с 1911 г. русские дипломаты17.
Не будет преувеличением сказать, что французская печать уделяла
пристальное внимание русской армии. В 1909 г. с подачи Министерства
иностранных дел и военного ведомства она забила тревогу по поводу
упразднения русских крепостей в Царстве Польском, видя в этом и результат
влияния немецкой партии при русском дворе, и желание русского генера-
литета занять пассивную оборону в начальный период будущей войны18.
Если первое предположение было чистейшей воды фантасмагорией, то
второе до известной степени отражало реалии. Русская армия еще не опра-
вилась от проигранной войны и революции и не была готова к активным
действиям в случае нового столкновения. В этом и коренилась смертельная
опасность для Франции. После боснийского кризиса многие газеты и жур-
налы выступили со статьями, убеждавшими своих читателей, что в армии
союзника начались перемены к лучшему и что она уже восстановила свою
боеспособность, а в будущем явится гораздо более серьезной силой19.
В феврале 1912 г. в Москве был собран съезд начальников окружных
штабов и генерал-квартирмейстеров, чтобы рассмотреть вопрос о целесо-
образности и возможности нанесения главного удара по Австро-Венгрии.
В 1912 г. ГУГШ не сомневался в том, что в случае войны Германия большую
часть своей армии развернет против Франции, оставив на восточных
границах небольшие силы для прикрытия. План, предусматривавший воз-
можность обороны на первом этапе войны, устарел20. 15 (28) февраля под
руководством генерала Я. Г. Жилинского началась работа.
Проект нового плана был представлен начальником штаба Киевского
военного округа генералом М. В. Алексеевым21, это была записка под на-
званием «Общий план действий». В ней он совершенно верно оценил, что
глубина австро-итальянского антагонизма исключает вступление Италии в
войну на стороне противников Антанты, а кроме того, Германии придется
учесть вероятность выступления Англии на стороне русско-французского
союза. На основании всего этого генерал делал совершенно правильный
вывод о том, что главный удар немецкая армия нанесет против Франции. Он
снова предложил нанести главный удар против Австро-Венгрии, выделив
для действий против Восточной Пруссии около шести корпусов: «Австрия,
бесспорно, представляется нашим основным врагом; по количеству выстав-
ляемых сил она же будет опаснейшим противником. Успехи, одержанные
против Австрии, обещают нам наиболее ценные результаты; сюда, казалось
бы, и следует решительно, без колебаний, направить наши войска»22.
Совещания шли с 11 часов утра до 7 часов вечера в здании штаба округа
без перерыва. «Спасибо еще, что штаб Московского округа расщедрился и
дал чаю с бутербродами, а то совсем пришлось бы тяжеловато, — писал на
Накануне австро-германской провокации 29
третий день работы М. В. Алексеев. — Сегодняшним днем я все-таки доволен;

.
то, что пришлось говорить, мысли, которые считал нужным высказать, —
приняты и в мере возможного будут приняты к осуществлению, если только
военный министр в присутствии командующих войсками присоединится к
решениям, принятым сегодня. Доволен вовсе не потому, что принято «мое»,
но потому, что это подсказывается сутью дела, вытекает из требований
разума. Мы еще далеки от смелого размаха и соответствующего решения,
все еще сильны останавливаться на половине пути, но и то, что принято,
составляет такой шаг вперед в смысле ясности и определенности, что я
вправе быть довольным»23.
В какой-то степени эти предложения были учтены при подготовке к
войне, в частности в отношении особого внимания к Галиции. Именно после
этого совещания были приняты знаменитые планы «А» и «Г», каждый из
которых предусматривал наступление и на австрийском, и на германском
направлениях. Даже в случае нанесения основного удара по Германии за-
дачи русской армии формулировались следующим образом: «Наша задача.
Обеспечение сосредоточения всех армий в избранных районах, замедляя
наступление противника. Вслед за этим — для войск, действующих против
Германии, переход в наступление вторжением в Восточную Пруссию, а для
войск, действующих против Австрии, вторжение в Восточную Галицию из
пределов Киевского военного округа, замедляя наступление австрийцев
в пределы Варшавского военного округа»24. Задачи плана «А» формули-
ровались более расплывчато, но тоже предусматривали перенос военных
действий на территорию противника.
Многое при этом зависело от того, как будет действовать Германия.
В распоряжении кайзера была огромная сила: 216 полков пехоты и 18 егер-
ских батальонов (633 батальона), 103 полка кавалерии (510 эскадронов),
94 полка артиллерии (574 батареи). При этом 23 корпуса мирного времени
(17 прусских, включая гвардейский, три баварских, два саксонских, один
вюртембергский) в случае мобилизации увеличивались еще на два корпуса.
В таком случае 58 дивизий полевых войск (714 батальонов, 459 эскадронов,
3948 легких и 388 тяжелых орудий) при поддержке 41 резервной дивизии
давали в первую линию германской армии 102 пехотные (1260 батальонов),
11 кавалерийских (597 эскадронов) дивизий, 922 легкие батареи (5532 ору-
дия), 97 тяжелых батарей (388 орудий), всего 1260 тыс. штыков, 89 550 са-
бель при 2514 пулеметах. Германия имела 4477 тыс. обученных и 5390 тыс.
необученных военнообязанных25.
Неудивительно, что выбор между двумя планами действий русской
армии определялся направлением главного удара ее германской против-
ницы. Однако его так и не сделали, и было принято паллиативное реше-
ние, предусматривавшее возможность проведения одновременно двух
наступлений, при этом на более или менее существенное превосходство
в силах русская армия могла рассчитывать только на германской границе.
На восточно-прусском направлении, где ожидалась концентрация от 16 до
25 немецких дивизий, предполагалось сосредоточить 30 дивизий (из них

11 второочередных), а на австрийском — 48,5 (из них 13 второочередных),
которые могли встретить от 43 до 47 дивизий противника. Кроме того,
два корпуса выделялись в армию обеспечения и пять корпусов из Сибири
и Туркестана, прибывавших на фронт в последнюю очередь, становились
резервом Верховного главнокомандования26.
18 февраля (2 марта) 1912 г. М. В. Алексеев писал: «В общем совещания
наши подходят к концу. Теперь то же самое, но очень старательно предстоит
проделать перед иным почтенным собранием. Если ко всему намеченному
присоединится военный министр, то я скажу, что время не потрачено
даром; кое-какой шаг вперед мы делаем, кое к чему приходим. Лишь бы не
прозевали и не упустили весною минуты, если нам весною придется воевать.
Но мы так боимся «дерзать», так опасаемся израсходовать раньше времени
«грош», что я боюсь и в наших богов не особенно верую. На бумаге — ладно,
а чтобы оказалось ладно и в жизни, нужно уметь, как я сказал, «дерзать». Мы
разучились делать это»27. При этом генералы и в Петербурге, и в Москве
не разучились вести себя довольно воинственно и, как это ни странно, не
особенно скрывали то, чем они занимались.
Проезжавший через Москву русский посол в Австро-Венгрии встретился
с директором архива МИДа в Первопрестольной и счел необходимым с тре-
вогой сообщить С. Д. Сазонову: «Он (то есть князь Львов. — А. О.) обратил
мое внимание на совещание генералов в Москве, которые изучают мобили-
зационные планы и совершенно открыто говорят об очень близкой войне
с Австро-Венгрией… К сожалению, в Петербурге в военных кругах я также
слышал воинственные речи по отношению к Австрии. Говорят слишком мно-
го»28. Почтенное собрание, о котором писал М. В. Алексеев, должно было
рассмотреть проекты будущих начальников штабов Германского и Австро-
Венгерского фронтов — генералов Н. А. Клюева и самого М. В. Алексеева.
В марте того же 1912 г. они получили указание детализировать выполнение
поставленных перед их фронтами задач. Генерал Н. А. Клюев ограничился
общими рассуждениями. Важно отметить, пожалуй, его мысль о том, что в
первые 12 дней мобилизации, пока не будет выяснена дислокация герман-
ских частей и закончено сосредоточение русских, перевозка последних мо-
гла производиться вне зависимости от того, какой план принят при начале
мобилизации. Сам же он склонялся к принятию плана «А».
Педантичный М. В. Алексеев представил гораздо более детальный
проект действий. Он исчислял силу противника в 13 корпусов, из которых
семь будут наступать в тыл Варшавского округа в направлении на Люблин
и далее на Брест с целью гигантского окружения, о чем, кстати, и мечтал
Ф. Конрад фон Гетцендорф. Учитывая превосходство противника в сроках
мобилизации, М. В. Алексеев предлагал на первом этапе до сбора главных
сил ограничиться обороной и сорвать планы австрийского командования29,
а после этого перейти в контрнаступление с целью разгрома противника в
пределах Галиции. Особое внимание он уделял тому, чтобы не дать возмож-
ность австро-венгерской армии отступить на юг к Днестру или на запад к

.
Кракову30. Таким образом, фактически предлагалась концепция большого
пограничного сражения, успешное завершение которого позволило бы
овладеть Карпатами и выйти на Венгерскую равнину.
Париж был информирован о результатах московских совещаний: для
французов уже не составляло секрета, что Россия готовится к наступатель-
ным действиям в будущей войне31. На рубеже 1913–1914 гг. тон француз-
ской прессы изменился. «Декабрьские и январские выпуски французских
журналов, — отмечал в феврале 1914 г. «Военный сборник», — оживленно
обсуждают ту степень содействия со стороны России, на которую Франция
может рассчитывать на будущую войну. Нельзя сказать, чтобы ворох статей
на эту тему производил особенно выгодное впечатление. Некоторые ста-
тьи носят несерьезный, рекламный характер; тон других — неприятен»32.
Речь шла прежде всего именно о публикации в «Корреспондант», где, в
частности, говорилось и о том, что, поскольку именно сейчас Россия ну-
ждается в деньгах, настало наиболее удобное время для «стратегического
вымогательства», то есть принуждения русской армии выбрать именно
германское направление своим основным стратегическим приоритетом, а
русского правительства — к приоритету железнодорожного строительства
на западных границах33.
Необходимо отметить, что военные республики не были столь песси-
мистичны в оценке состояния русской армии и не столь бесцеремонны
в действиях и пожеланиях. При встрече с русским военным агентом во
Франции полковником А. А. Игнатьевым генерал Ж. Жоффр счел необ-
ходимым высказать свое отношение к подобного рода публикациям и
реформам, идущим в русской армии: «У нас не представляют себе, какая
огромная работа идет в настоящее время в вашей армии»34. Публикации во
французской прессе были названы в «Военном сборнике» «клюквой», там
содержались столь очевидные ошибки, что армейский журнал не мог не
удивиться: «Русская армия имеет столь колоссальное значение для Фран-
ции — и французские журналисты ленятся изучать ее хотя бы по немецким
справочникам»35. В защиту России (и «русского займа») выступил орган
финансистов Debats. А. А. Игнатьев счел необходимым передать пожелание
русского посла во Франции А. П. Извольского дать отпор «Корреспондант»
в «некоторых серьезных органах нашей прессы»36. Вслед за союзниками
вскоре выступили и противники.
Помощник управляющего делами Совета министров А. Н. Яхонтов
вспоминал, что в правительстве обращали внимание на рост воинственных
заявлений в германской и австрийской прессе: «Некоторыми немецкими
журналистами и писателями настойчиво проводилась мысль о необходи-
мости войны, дабы остановить поступательное развитие мощи России»37.
Русский посол в Великобритании граф А. К. фон Бенкендорф обращался к
С. Д. Сазонову 28 февраля 1914 г.: «Это запугивание войной, производимое
германской прессой, — отвратительный и неприятный, если только не
опасный симптом. Лишь бы только русская пресса задерживалась на этом

не слишком долго; необходимо дать решительный ответ в течение одного
или двух дней. Хочется думать, что так это и будет»38. Так оно и случилось.
27 февраля 1914 г. в вечернем выпуске «Биржевых ведомостей» вышла ста-
тья, инспирированная военным министром генералом В. А. Сухомлиновым,
которая называлась «Россия хочет мира, но готова к войне»39.
Однако эта статья, утверждавшая, что русская армия полностью готова к
будущему испытанию на поле боя, скорее укладывалась в русло германской
пропаганды, чем осаживала ее русофобию. Неслучайно «Локаль анцайгер»
(Local Аnzeiger) перепечатала ее под названием «Россия готова; Франция
также должна быть готова». И хотя даже в немецком варианте осталось
заявление о том, что ни Петербург, ни Париж не желают войны, реакция
германских политических кругов была очень острой40. Тем не менее уже
28 февраля (13 марта) статс-секретарь по иностранным делам Готлиб фон
Ягов встретился с русским послом в Германии С. Н. Свербеевым и заявил,
что германское правительство не поддерживает алармистские настроения
своей прессы. В тот же день «Норддойч алгемин цейтунг» (Norddeutche
Allgemeine Zeitung) опубликовала заметку, соответствующую его заявлениям,
где сообщалось, что Германия не имеет оснований для беспокойства41. Тем
не менее беспокойство все же демонстрировалось.
Министра иностранных дел Великобритании для разговора по поводу
сухомлиновской статьи даже посетил германский посол князь Макс фон
Лихновский. Эдуард Грей попытался успокоить его, заявив, что не надо
придавать особого значения публикациям газет вроде «Нового времени»,
где, кстати, вскоре появилась и статья острой антианглийской направленно-
сти. Э. Грей, судя по его собственным словам, не обратил на нее внимания42.
При этом М. фон Лихновский вел себя так, как будто бы вечернему выпуску
«Биржевых ведомостей» от 12 марта ничего не предшествовало, в том числе
и публикации в «Таймс» статьи «Что это значит?» относительно нападок на
Россию в германской прессе, по поводу которой он вынужден был давать
объяснения Э. Грею 10 марта 1914 г.43 Впрочем, князь всего лишь исполнял
инструкции. Сам он весьма скептически относился к алармистским настро-
ениям в Берлине, а на тревоги Теобальда фон Бетман-Гольвега отвечал, что
слышит рассказы о подготовке России к войне в ближайшее время уже в
течение трех десятилетий44. Правда, эта точка зрения не относилась к числу
распространенных в Германии и Австро-Венгрии.
Один из генералов австрийской армии обратился к подданным импе-
рии с призывом собрать на нужды ее обороны 700–800 млн крон. Сделать
это было совершенно необходимо для сохранения государства от русской
угрозы45. С 1868 г., когда в Дунайской монархии была введена всеобщая
воинская повинность, по финансовым и другим соображениям только
20% молодых мужчин призывного возраста прошли через службу в армии.
Требования экономии привели к тому, что вместо положенных по закону
трех лет солдаты часто служили только два года, после чего посылались в
долгосрочный отпуск46. С 1873 г. армия Австро-Венгрии крайне слабо финан-

33
.
сировалась. С 1890 по 1907 г. военные расходы империи увеличились всего
на 35%, в то время как расходы по Министерству внутренних дел — на 102%,
по Министерству народного просвещения — на 102%, по Министерству фи-
нансов — на 81%, по Министерству торговли и путей сообщения — на 279%,
Министерству земледелия — на 111%, Министерству юстиции — на 83%47.
За десятилетие 1903–1913 гг. рост военного бюджета начался только по-
сле аннексии Боснии и Герцеговины в 1908 г., однако и он был недостаточен.
В 1907 г. расходы на армию составили 350,486 млн, в 1908 г. — 442,599 млн,
в 1909 г. — 523,356 млн крон, но в 1910 г. они уже упали до 366,571 млн и к
1913 г. достигли лишь 430,935 млн.48 В 1911 г. на семилетнюю программу
усиления армии и флота было выделено 200 млн крон, а в 1912 г. генерал
Мориц фон Ауффенберг, тогда военный министр, внес проект экстраорди-
нарного военного кредита в 250 млн, большая часть которых должна была
пойти на перевооружение артиллерии. Но эти проекты не успели получить
полную реализацию49.
Артиллерия австрийской армии состояла из 45 полевых пушечных
полков (168 батарей, 1008 орудий), 14 полевых гаубичных полков (56 ба-
тарей, 336 орудий). В составе ландвера числилось восемь полевых дивизи-
онов (16 батарей, 96 орудий), восемь конноартиллерийских дивизионов
(24 батареи, 96 орудий) и 14 тяжелых гаубичных дивизионов (28 батарей,
112 орудий). Гонвед имел семь артиллерийских полков (36 пушечных бата-
рей, 144 пушки, 10 гаубичных батарей, 40 гаубиц)50. Осадная артиллерия
состояла из 97 четырехорудийных батарей (388 орудий), в основном это
были орудия от 150 до 210 мм, но в 1912 г. благодаря М. фон Ауффенбергу
завершались работы над новой 30,5-см мортирой на автомобильной тяге —
новейшего и одного из самых мощных орудий своего времени51.
Армия Австро-Венгрии состояла из 16 корпусов, 33 пехотных, восьми
ландверных и семи гонведных пехотных, шести кавалерийских дивизий52.
Она насчитывала 102 пехотных, четыре тирольских имперских стрел-
ковых, четыре босно-герцеговинских пехотных полка, 28 стрелковых и
один босно-герцеговинский стрелковый батальон (всего 467 батальонов)53,
42 кавалерийских полка (15 драгунских, 16 гусарских, 11 уланских — всего
252 эскадрона)54. Австрийский ландвер насчитывал 35 пехотных, два гор-
ных, шесть уланских полков55, дивизион тирольских и дивизион далматин-
ских конных стрелков (41 эскадрон)56. Гонвед Венгрии имел в своем составе
28 пехотных полков и одну отдельную Фиумскую роту57, а также 10 гусарских
полков (60 эскадронов)58. Число обученных солдат в возрасте от 21 до 34 лет
в 1912 г. равнялось 1419 тыс.: из них под знаменами — 297 тыс. (21–23 года),
в резерве — 567 тыс. (24–30 лет), в ландвере и гонведе — 403 тыс., два класса
ландштурма — 152 тыс. (33–34 года). А вместе со слабо обученными их ко-
личество составляло до 2200–2250 тыс. человек59.
Резко увеличить эту численность было невозможно из-за финансовых
проблем. «Явная слабость нашей армии, — вспоминал граф Оттокар фон
Чернин, — отнюдь не была виной отдельных солдат, а, скорее, продуктом

всех условий государственного строя Австро-Венгрии. Она была плохо сна-
ряжена и вступила в войну с очень незначительной артиллерией; виноваты в
этом ряд военных министров и парламенты»60. К 1913 г. расходы подданных
Франца-Иосифа на пиво, вино и табак втрое превосходили траты на им-
перскую оборону. Ежегодно военное обучение проходили 0,29% населения
империи, в то время как во Франции — 0,75%, в России — 0,35%, в Италии —
0,37%. Численность австрийской армии мирного времени, составлявшая
27 тыс. офицеров и 442 тыс. солдат, равнялась 0,91% населения страны.
В результате к началу войны Австро-Венгрия смогла выставить армию в
2265 тыс. (из них в поле — 1400 тыс., по сравнению с Францией, которая
при населении в 37 млн выставила в поле 2150 тыс.61, а призвала 4 млн) из
населения в 52 млн человек62.
Один из австрийских писателей предвоенного периода, творивший
под весьма ярким псевдонимом Кассандер, обращался к своим читателям:
«Вооружайтесь, вооружайтесь. Вооружайтесь для решительного боя.
Балканы мы должны приобресть. Нет другого средства для того, чтобы
остаться великой державой. Для нас дело идет о существовании государства,
об избежании экономического краха, который, несомненно, повлечет за
собой распадение монархии. Для нас дело идет о том, быть или не быть.
Наше тяжкое экономическое положение может быть улучшено только
тогда, когда мы приобретем Балканы как исключительную, нам принадле-
жащую колонию, для сбыта нашего промышленного производства, вывоза
излишка населения и нашего духовного перепроизводства. Вооружайтесь,
вооружайтесь. Приносите деньги лопатами и шапками, отдавайте послед-
ний грош, сплавляйте кубки и серебро, отдавайте золото и драгоценные
камни на железо. Предоставляйте ваши последние силы на вооружение
неслыханное, какого еще свет не видел, ибо дело идет о последнем реши-
тельном бое великой монархии. Дайте ружье в руки отрока и вооружайте
старца. Вооружайтесь беспрестанно и лихорадочно, вооружайтесь днем
и ночью, чтобы быть готовыми, когда настанет день решения. Иначе дни
Австрии сочтены»63.
Эти призывы не остались не услышанными. На 1914–1915 гг. были
приняты бюджет армии в 575 939 415 крон (по сравнению с 430,935 млн
в 1913 г.) и бюджет флота в 177 266 710 крон (по сравнению с 143,657 млн
в 1913 г.)64. Уточненный военный бюджет на 1914 г. был принят только
на первое полугодие. При этом всего на сухопутную армию выделялось
632 119 195 крон, из которых почти половина (316,678 млн) пошла на «ме-
роприятия, связанные с Балканскими войнами». У этого бюджета была еще
одна особенность: в нем отсутствовало расписание частей с указанием их
штатного состава, и цифры расходов не позволяли судить о планируемых
мероприятиях65. Контекст происходившего становился все более очевиден.
Не менее очевидно было и другое: для того чтобы эти расходы привели к
кардинальному улучшения положения в австро-венгерской армии, требо-
валось время, и в 1914 г. она входила полностью готовой только к войне с

.
Сербией, но никак не с Россией66.
Австрийский дипломат граф О. фон Чернин незадолго до войны встре-
тился в столице Турции с послом Австро-Венгрии маркграфом Яношем фон
Палавиччини. Этот представитель старой школы австрийского МИДа, мно-
го лет проработавший на Востоке, высказал свои опасения по поводу при-
ближавшейся европейской войны. Для того чтобы избежать катастрофы,
Австро-Венгрия, по его мнению, должна была отказаться от своей политики
на Балканах, особенно в духе графа Алоиза фон Эренталя. Такая жертва
могла предотвратить конфликт с Россией. Граф О. фон Чернин передал
содержание своего разговора с Я. фон Палавиччини наследнику престола.
На Франца-Фердинанда эти слова произвели «сильное впечатление», и он
обещал поговорить по этому поводу с императором67.
Безусловно, часть австро-венгерского политического руководства
опасалась войны, но такие люди были в меньшинстве. Пропагандистская
вспышка идей превентивной войны в германо-австрийской печати была
далеко не безобидной и не случайной, ибо к этому времени уже имелось
решение о военной провокации против Сербии. 1 (14) марта 1914 г. русский
генеральный консул в Будапеште сообщал в МИД: «Узнаю из секретного
источника: на 26 июня назначены четырехнедельные маневры. Запасные
офицеры уже получили повестки. Место сбора не указано. Вероятно, манев-
ры будут на юге Венгрии и в Боснии по сербской границе, примут участие
четыре корпуса: Рагузский, Загребский, Темешварский и Надь-Себенский
в присутствии наследника»68.
Даже во время боснийского кризиса, в сентябре 1908 г., ежегодные
маневры в присутствии Франца-Фердинанда проводились вдалеке от гра-
ницы — в районе Балатона, и в них участвовал только венгерский гонвед,
90 тыс. солдат и офицеров при 280 орудиях. В сентябре 1909 г. в импера-
торских маневрах принимали участие три корпуса и две кавалерийские
дивизии, но они проводились в Моравии. В сентябре 1911 г. маневрировали
уже четыре корпуса (10 дивизий) и две кавалерийские бригады, к которым
потом присоединилась еще одна дивизия пехоты. Но и эти маневры про-
водились в глубине австрийской территории — на Дуклинском перевале
в Карпатах. Через год маневры проходили в южной Венгрии, на равнине
между Тиссой и Трансильванскими Карпатами, и в них участвовали три
корпуса и две кавалерийские дивизии69. Теперь готовились гораздо более
серьезные учения и к тому же на самой границе с Сербией.
Следует напомнить, что четыре армейских корпуса составляли четверть
австро-венгерской армии (16 армейских корпусов), ровно столько, сколько
планировалось выделить на Minimal Gruppe Balkan, предназначенной для
разгрома Сербии. В начале мая в столице Транслейтании были проведены
совещания по внешней политике. Наиболее резко выступали против России
люди из окружения наследника престола. 6 (19) мая 1914 г. русский посол
в Австро-Венгрии Н. Н. Шебеко писал С. Д. Сазонову: «Вышеозначенные
выступления приверженцев эрцгерцога Франца-Фердинанда вместе с целым

рядом статей, направленных против России и ее агрессивных будто бы ме-
роприятий, появившихся в последнее время в Reichpost, которая является
органом наследника престола, может служить некоторым показателем того
настроения, которое господствует в Бельведере и окружающих его военных
и клерикальных кругах»70.
Желая снизить накал противостояния, русский министр иностранных
дел 10 (23) мая 1914 г. выступил в Думе с программной речью о внешней
политике, в которой подчеркнул отсутствие непримиримых противоречий
с соседями. С. Д. Сазонов завил, что союз России с Францией и дружба с Анг-
лией крепнут и развиваются. «При этом, — подчеркнул он, — считаю своим
долгом отметить, что как с годами исчезло беспокойство, обнаружившееся
в первые времена существования Тройственного союза, так теперь надо
надеяться, все уже могут спокойно относиться к народившемуся позднее
новому сочетанию держав, именуемому Тройственным согласием. Лишенное
всякой агрессивности, оно только поддерживает необходимое равновесие
в Европе и, как мы видели недавно, всегда готово сотрудничать с Тройст-
венным согласием в общих интересах сохранения мира. Принадлежность к
одной группировке, разумеется, не исключает добрых отношений к осталь-
ным державам. В частности, мы продолжаем стремиться к поддержанию
давнишних дружеских отношений с Германской империей»71.
Особое внимание в речи было уделено и Австро-Венгрии: «Сделанное
недавно в делегациях заявление австро-венгерского Министерства ино-
странных дел о том, что отношения между Россией и двуединой монархией
носят вполне дружеский характер, и выраженная министром надежда, что
таковые сохранят этот характер и впредь, соответствуют и нашему взгляду
на взаимоотношения обоих государств, а также нашему искреннему желанию
поддерживать хорошие отношения с нашими соседями»72. Миролюбивые
призывы и заявления русского министра остались неуслышанными. В Бер-
лине и Вене готовили новые действия на Балканах, и в качестве цели был
выбран Белград.
Планы провокации против Сербии обсуждались 12 июня 1914 г. во
время встречи Вильгельма II с эрцгерцогом Францем-Фердинандом в за-
мке Конопиште (Чехия), вскоре после чего наследник австро-венгерского
престола отбыл на маневры в Боснию, имевшие самый провокационный
по отношению к Сербии характер: их начало было назначено в Видовдан
(Видов день) — траурный день для сербов, поминавших героев битвы с
турками на Косовом поле в 1389 г. Положение в Боснии и Герцеговине
было чрезвычайно сложным. Крестьянство, по преимуществу сербское,
бедствовало, между тем именно из этого сословия выходила активная часть
местной интеллигенции, стремившаяся получать образование в Белграде и,
естественно, ориентировавшаяся в культурном и политическом отношении
на Сербию. За 30 лет пребывания под властью Габсбургов в конфессиональ-
ной структуре провинции произошли изменения.
К моменту приобретения Веной Боснии и Герцеговины в 1879 г. право-

37
.
славные составляли 43% населения (496 тыс.), католики, значительная часть
которых еще называла себя сербами, — 18% (209 тыс.), мусульмане — 39%
(448 тыс.). В результате политической и экономической эмиграции к 1910 г.
процент мусульман снизился до 33%, православных осталось 43%, а коли-
чество католиков увеличилось до 23%. При этом абсолютное большинство
землевладельцев (91%) и крестьян-собственников (57%) по-прежнему были
мусульманами, а большинство арендаторов (74%) — православными. 77%
крестьян-собственников владели участками земли менее пяти гектаров. Ма-
лоземелье провоцировало эмиграцию за пределы провинции, ее города не
могли предоставить возможности трудоустройства — в немногочисленных
мелких мастерских работали около 13 300 человек73.
Переход Боснии и Герцеговины под контроль Вены отнюдь не усилил
Австро-Венгрию, а наоборот, создал новую и очень сложную проблему для
империи. После подавления восстаний конца 1870-х — начала 1880-х гг.
австрийское управление было твердым, но осторожным. Ситуация изме-
нилась после аннексии, вызвавшей раздражение и недовольство. Австрий-
ские власти ужесточили режим военного управления: с 1909 по 1914 г. по
обвинению в предательстве и шпионаже под суд в этой провинции были
отданы 166 человек. Результатом стала радикализация настроений молоде-
жи. В 1910 г. Боснии и Герцеговине был дарован ландтаг, а при его открытии
15 июня на губернатора Боснии и Герцеговины генерала М. Варешанина
было совершено покушение. Стрелявший — Богдан Жераич, серб из Гер-
цеговины, сделал пять неудачных выстрелов, после чего покончил жизнь
самоубийством. Поступку Б. Жераича был посвящен памфлет «Смерть
героя», призывавший отомстить за него74.
Сараевское убийство
и первая реакция на него
В
1908 г. в ответ на аннексионный кризис в Сербии была
основана организация «Народная оборона» («Народна од-
брана»), которая действовала как в Сербии, так и в Боснии
и Герцеговине. Она ставила перед собой преимущественно
культурно-просветительские задачи, но одновременно зани-
малась набором добровольцев в сербскую армию и прочим.
В 1909 г. «Народная оборона» была реформирована и стала заниматься
исключительно культурной деятельностью. В 1911 г. в Белграде возникла
подпольная организация «Объединение или смерть», получившая другое
название от своих противников — «Черная рука». Значительную часть ее
руководства составили кадровые офицеры сербской армии, участники
переворота 1903 г. во главе с полковником Драгутином Дмитриевичем.
Многие из них были недовольны последствиями аннексионного кризиса
и действовали независимо от правительства. Организация ставила перед
собой цель объединения южных славян, включая Боснию и Герцеговину,
Черногорию, Македонию, Словению, Хорватию и Старую Сербию, то есть
Косово. «Черная рука» вошла в контакт с организацией боснийских рево-
люционеров «Молодая Босния» («Млада Босна»). В результате накануне
поездки Франца-Фердинанда для покушения на него были отобраны шесть
кандидатов, получивших с армейских складов четыре браунинга, шесть
бомб, ампулы с цианидом для совершения самоубийства и карту Боснии1.
Премьер-министр Никола Пашич знал о существовании тайного офи-
церского общества и не без основания опасался его, но в целом имел о нем
смутные представления. Тем не менее сербское правительство сочло необ-
ходимым заранее через дипломатические каналы предупредить наследника
австро-венгерского престола об опасности поездки в Боснию. За неделю до
планируемого начала маневров сербский посланник в Вене Йован-Пижон
Сараевское убийство и первая реакция на него
Йованович посетил Министерство иностранных дел Австро-Венгрии и

39
.
сообщил, что у сербского правительства имеются сведения «об интригах в
Сараево» и оно рекомендует воздержаться от поездки наследника в Боснию.
Эта информация была доведена до эрцгерцога, но он настоял на поездке2.
Таким образом, эрцгерцог знал об опасности, но не счел необходимым
прислушаться к предупреждениям, возможно, принимая их за проявление
слабости перед демонстрацией силы. Австрийская провокация удалась, но за-
кончилась трагически, в том числе и для ее организатора. На 28 июня 1914 г.
выпадал не только день сербского национального траура, но и годовщина
свадьбы австрийского наследника, и поэтому он решил взять с собой жену.
Следует отметить, что по непонятным причинам охрана эрцгерцога
была организована из рук вон плохо. В 1910 г., во время визита Франца-Ио-
сифа в Сараево, на улицах, по которым проезжал императорский кортеж,
был выставлен двойной кордон из солдат местного гарнизона, кроме того,
сотням горожан, находившимся под подозрением у полиции, попросту за-
претили выходить из дома. В 1914 г. ничего подобного не было. В результате
шестеро террористов из организации «Молодая Босния» получили возмож-
ность совершить покушение. Первым в машину эрцгерцога бросил бомбу
Неделько Чабринович, но она попала в соседнюю машину — в результате
был ранен адъютант эрцгерцога. Н. Чабринович попытался совершить само-
убийство, но не успел раскусить ампулу с цианидом. Следующее покушение
оказалось удачным: Франц-Фердинанд и его супруга графиня София Хотек
были убиты в Сараево Гаврилой Принципом, который стрелял в эрцгерцога
и губернатора генерала Оскара фон Потиорека, сидевшего в одной машине
с наследником, но промахнулся и попал в графиню Хотек. Супруги умерли
до приезда врачей3.
Вслед за этим по Сараево и другим боснийским городам прокатилась
волна избиений сербов. Нападениям прежде всего подверглись школы и
библиотеки, кроме того, было уничтожено около 200 магазинов и свыше
80 частных домов4. Чешская газета «Час» 1 июля 1914 г. сообщала: «Из офи-
циальных и частных сообщений известно, что в Сараево, Мостаре и других
городах Боснии и Герцеговины прокатились погромы сербского населения.
Около сотни сербских лавок и магазинов было разграблено фанатичным
хорватско-мусульманским сбродом; здания сербских обществ и школ были
разрушены; нападению подверглось и жилище сербского митрополита…
Поступают сведения об антисербской резне, о раненых и убитых… Мы не
понимаем, как могли возникнуть антисербские насилия… После покушения
на улицах Сараево находились войска и должны были быть приняты необ-
ходимые меры безопасности… Многим хотелось бы, чтобы сербы были
исключены из позитивного политического процесса, но если сербский
народ, составляющий относительное большинство Боснии, будет загнан в
лагерь врагов империи, пострадают интересы монархии»5.
Однако в Вене эти интересы понимали по-другому. Там почти сразу
же решили использовать это убийство для экзекуции, в пользу которой
высказались начальник Генерального штаба Ф. Конрад фон Гетцендорф и

министр иностранных дел граф Леопольд фон Бертхольд, но они нуждались
в германских гарантиях. Пятеро участников покушения были схвачены, а
шестой бежал в Сербию. На суде Г. Принцип заявил: «Я сын крестьянина и
знаю, что происходит в деревнях. Поэтому я решил отомстить и не жалею
ни о чем»6. Положение кметов, то есть крестьян, арендовавших землю у
помещиков-беков, постоянно ухудшалось. С 1880 по 1914 г. число семейств
кметов выросло с 85 тыс. до 93 368, причем четыре пятых из них — право-
славные. Арендаторы обрабатывали приблизительно треть всей годной к
сельскохозяйственному обороту земли7. Г. Принцип знал, о чем говорил:
боснийская деревня задыхалась в нищете. Так как на смертную казнь по
австрийским законам мог быть осужден только совершеннолетний, а всем
покушавшимся было менее 20 лет, суд приговорил Г. Принципа и Н. Чабри-
новича к 20 годам тюремного заключения, остальные участники получили
от 13 до 20 лет8.
В первые дни после сараевского убийства симпатии европейского
общественного мнения в основном были на стороне Австро-Венгрии, тем
более что поначалу в действиях ее правительства не наблюдалось ничего,
предвещавшего конфликт9. Не было поначалу и обвинений в сторону прави-
тельства Сербии. «Хотя это отвратительное покушение, — вспоминал Бер-
нгард фон Бюлов, — и было организовано участниками крупного сербского
тайного общества, но во всяком случае многое говорило за то, что сербское
правительство не подстрекало к этому злодеянию и не хотело его. Сербия
была изнурена двумя войнами. Военное столкновение со значительно бо-
лее сильной австро-венгерской монархией даже самому отчаянному сербу
представлялось рискованным делом, к тому же еще с непримиренными
болгарами и с ненадежными румынами в тылу»10. Не удивительно, что офи-
циальный Белград сделал все, чтобы избежать обвинений Вены.
15 (28) июня 1914 г., в Видовдан, в столице Сербского королевства,
как и ранее, начались поминальные церковные службы, а вслед за ними
торжества и гуляния. Около пяти часов дня было получено известие об
убийстве наследника империи Габсбургов. Немедленно распоряжением
властей все торжества были приостановлены, закрыты театры и прочее.
Король Петр, принц Александр, правительство, скупщина — все отправили в
Вену телеграммы с выражением соболезнований11. Сделано было все, чтобы
не допустить провокаций. Но в Германии, от позиции которой во многом
зависело будущее поведение Австро-Венгрии, сомнений не было. 2 июля
саксонский военный агент в Берлине доносил в Дрезден: «У меня создалось
впечатление, что Большой Генеральный штаб считал бы желательным воз-
никновение войны сейчас»12. В отличие от австрийской армии германская
была готова к большой войне.
Впрочем, в Вене и не ожидали ее. По свидетельству графа Стефана фон
Буриана, в Австро-Венгрии никто вообще не хотел войны, при этом, судя по
всему, он имел в виду — не ограниченной Балканами. «Провокации нашей
маленькой сербской соседки, чувствовавшей поддержку своей могущест-

41
.
венной покровительницы, — писал он, — были невыносимы»13. Австрийская
миссия в Белграде за отсутствием повода постаралась найти его. Русское
посольство было обвинено в том, что на его флагштоке в день похорон эрц-
герцога не был приспущен флаг14. Поехавший к австрийскому посланнику
Владимиру Гизлю фон Гизленгену русский дипломат Н. Г. Гартвиг скончался
от удара, пытаясь убедить своего австрийского коллегу в непричастности
сербского правительства к событиям в Сараево15. В Белграде немедленно
поползли слухи о том, что Н. Г. Гартвиг был отравлен16. По свидетельству
врача, немедленно вызванного Гизлем фон Гизленгеном (к доктору миссии
вскоре присоединились и два сербских медика), русский посланник умер от
разрыва сердца, а его австрийский коллега до последнего пытался оказать
ему помощь17.
Сербский посланник в России Мирослав Спалайкович на встрече с
С. Д. Сазоновым передал русскому министру просьбу сербского правитель-
ства, поддержанную Белградом, — разрешить похоронить Н. Г. Гартвига в
сербской столице, «чтобы сербский народ всегда имел возможность чтить
память русского дипломата, оказавшего сербам ряд неоцененных услуг».
Просьба была удовлетворена, и его погребение состоялось в столице Сер-
бии 1 (14) июля при огромном стечении народа и депутаций от различных
городов, общественных организаций, дипломатического корпуса и прави-
тельства. В городе был объявлен траур, магазины не работали18. По пути
процессии дома были украшены траурными флагами, стояли шпалерами
войска, за гробом шли наследный принц Александр с братьями, высшие
военные и гражданские чины. После отпевания в соборе премьер-министр
Н. Пашич сказал: «Сербия сохранит навеки благодарную память о государ-
ственном муже, который был с нею душою в тяжелые для нее минуты, и
завещает потомкам навеки свято чтить память великого русского патриота,
славянина и друга сербского народа»19.
Мэр Белграда Нестерович, встав на колени перед могилой, сказал:
«Пусть будет легка сербская земля твоему праху. Память о тебе никогда не
изгладится из сердец сербского народа»20. На следующий день состоялось
торжественное заседание Городской думы сербской столицы, где было
принято решение назвать именем Гартвига одну из улиц Белграда21. На над-
гробный памятник русскому дипломату сербское правительство выделило
100 тыс. франков, и еще столько же было собрано по подписке22.
Во время похорон, несмотря на слухи о роли, которую сыграл в смерти
Н. Г. Гартвига В. Гизль фон Гизленген, соблюдался образцовый порядок,
враждебных Австро-Венгрии демонстраций не было23. Однако это не по-
мешало представителю Австро-Венгрии столь активно распространять
слухи о готовящемся покушении на собственную жизнь, что их пришлось
опровергать в прессе24. Впрочем, это уже не имело значения. Начальник
австро-венгерского Генерального штаба барон Ф. Конрад фон Гетцендорф
с самого начала стал активно настаивать на военной экзекуции против Сер-
бии. Он всегда был сторонником военного решения сербской проблемы.

Еще во время боснийского кризиса 1908–1909 гг. он считал военную акцию
совершенно необходимой, иначе, по его словам, в течение десяти лет монар-
хия могла сократиться до размера Швейцарии25. Б. фон Бюлов вспоминал:
«Расчет с Сербией, Италией, Россией неизбежен, как проповедовал зимой
1908–1909 гг. барон Конрад фон Гетцендорф. Чем дольше медлят, тем труд-
нее делается положение»26. Эту позицию военных разделяли дипломаты.
В любом случае, австрийская игра во многом зависела от позиции Бер-
лина. А там весьма опасались распада Австро-Венгрии, за которым после-
довали бы распад созданной группировки центральных держав и потеря
контроля над дорогой к ресурсам Османской империи. «Уверенность, что
день кончины императора Франца-Иосифа будет роковым для всей монар-
хии, — признавался Т. фон Бетман-Гольвег, — была распространена не только
среди наших врагов. В Германии также много было толков о предстоящих
в таком случае событиях, и печать, в особенности из пангерманского ла-
геря, ничуть не заботясь о впечатлениях за границей, заранее предъявила
широкие претензии на наследство… Если бы посчастливилось развалить
Тройственный союз, то на пути пресловутого германского стремления на
восток воздвигнуты были бы непреодолимые преграды»27. 5 июля 1914 г.
состоялась встреча Ф. Конрада фон Гетцендорфа с императором, где в
принципе был решен вопрос о войне с Сербией, но многое (сроки и мас-
штаб) зависело от ответа Германии и ее гарантий28. Франц-Иосиф смотрел
на будущее пессимистически и первоначально отнюдь не был настроен
воинственно. Однако его удалось убедить в том, что экзекуция Сербии не
вызовет общеевропейского конфликта.
Результатом стало обращение к Вильгельму II с просьбой о поддержке
со словами, исключавшими мирный исход кризиса: «Старания моего прави-
тельства должны быть отныне направлены к изолированию и уменьшению
Сербии… Сербия, составляющая центр панславистской политики, будет
уничтожена как политический фактор на Балканах»29. О мирном урегули-
ровании в Вене больше никто не думал30. Вильгельм II, прервавший свое
участие в ежегодной Кильской регате и официальном приеме британской
эскадры, 5 июля встретился с австрийским послом графом Ладиславом де
Сегени, передавшим германскому монарху письмо Франца-Иосифа и мемо-
рандум, составленный еще до сараевского убийства. Последний содержал
план новой балканской политики. Вена предлагала способствовать созда-
нию союза Болгарии и Турции под покровительством Германии и Австро-
Венгрии, причем в любом случае из состава этой конструкции требовалось
исключить Белград. Определенные разногласия вызвала австрийская по-
зиция в отношении Румынии, которую считали ненадежной. В Германии
соглашались с этим, но считали необходимым не отталкивать Бухарест31.
Интересно отметить, что и письмо Франца-Иосифа, и меморандум
предусматривали возможность военной акции против Сербии32. Этот факт,
конечно, объяснял масштабность задуманных Францем-Фердинандом ма-
невров. Германский монарх посоветовал Вене не мешкать с выступлением

43
.
против сербов33. Более того, он признался, что пожалеет, если Австро-Венг-
рия не использует столь благоприятную возможность, поскольку Россия не
готова выступить, а для нейтрализации Румынии будет сделано все, «чтобы
король Карл и его советники вели себя как должно»34. Кайзер действительно
считал, что Россия не готова к войне в финансовом и военном отношении
и что Николай II не станет вступаться за «цареубийц». Кроме того, в Бер-
лине надеялись, что Париж будет удерживать Петербург от выступления —
во французской армии не хватало тяжелой артиллерии35. Решительность
Вильгельма объяснялась и его личным отношением к славянам вообще и
к Сербии в частности. «Я ненавижу славян, — говорил он позже. — Я знаю,
что это грешно. Никого не следует ненавидеть, но я ничего не могу поде-
лать — я ненавижу их»36.
После этой встречи, по свидетельству германского посла в Турции
барона Ганса фон Вангенгейма, в тот же день в Потсдаме было собрано
совещание, в котором участвовали министр иностранных дел, военный
министр, начальник Генерального штаба, начальник Военного кабинета
императора-короля, ряд послов, руководители железных дорог, финанси-
сты и промышленники. Кайзер по очереди спрашивал каждого участника
совещания о готовности к войне. Все ответили положительно, кроме финан-
систов, заявивших, что они нуждаются в двухнедельной отсрочке, для того
чтобы продать ценные бумаги за границей и сделать займы. Было принято
решение о секретной подготовке к войне, после чего кайзер отправился на
яхте к берегам Норвегии, канцлер Т. фон Бетман-Гольвег ушел в отпуск, а
остальные вернулись к своим обязанностям. С 5 по 22 июля немцы действи-
тельно активно переводили свои ценные бумаги за границей в наличность37.
Морской министр, участвовавший в этой встрече, в своих воспоминаниях
дает весьма двусмысленное описание ее итогов: «На этом совещании было
решено избегать мероприятий, которые могли бы возбудить политические
толки или вызвать особые расходы. Затем, по совету канцлера, кайзер от-
правился в ранее намеченную поездку по Северному морю»38. «Теперь или
никогда», — подвел итог случившемуся Вильгельм II39.
6 июля, то есть на следующий день после обращения в Берлин, Вена
получила заверения в поддержке Германии. Т. фон Бетман-Гольвег заявил:
«Австрия должна решить, что ей предпринять, чтобы выяснить отношения
с Сербией; но каково бы ни было решение Австрии, она может полностью
рассчитывать на то, что Германия будет стоять на ее стороне в качестве со-
юзника»40. После этого поворот в сторону жестких и энергичных действий
был во многом предопределен. Правда, австрийцы еще колебались, и ам-
плитуда этих колебаний определялась борьбой между министром иностран-
ных дел графом Л. фон Бертхольдом, опасавшимся осложнений, которые
вызовет большая война, и Ф. Конрадом фон Гетцендорфом при том, что
сам император отнюдь не был настроен воинственно. Противником войны
с Сербией и предоставления ей заранее неприемлемого ультиматума был
глава правительства Венгрии граф Иштван Тиса, однако и он изменил свое

решение после ответа, полученного из Берлина. Условием своего согласия
И. Тиса поставил неприсоединение какой-либо части сербской территории
к монархии. Проводя политику мадьяризации славян и румын, он вовсе не
желал увеличивать их количество в Австро-Венгрии.
Что касается министра иностранных дел, он с удовольствием дал такое
обещание, рассчитывая, что после победы его легко будет нарушить. По
австрийским планам Сербия должна была быть сокрушена и ее существо-
ванию в качестве крупной балканской державы положен конец. Ее южные
территории предполагалось разделить между Болгарией и Албанией, а ядро
Сербского государства превратить в австрийский протекторат. Л. фон Берт-
хольд надеялся, что при самом тяжелом исходе дела ему удастся добиться
локализации австро-сербского конфликта. Это означало, что австрийская
дипломатия должна была выиграть как минимум три недели для мобили-
зации своей армии, чтобы та могла молниеносно сокрушить Сербию и
сосредоточиться на русской границе. В этом случае Россия, по мнению
австрийцев, воздержалась бы от выступления. Таким несколько экстра-
вагантным способом Л. фон Бертхольд готов был спасти всеобщий мир41.
Идеальные результаты своих действий министр изложил в докладе
Францу-Иосифу от 14 июля: «Выработанное сегодня содержание ноты,
отправляемой в Белград, таково, что следует рассчитывать на вероятный
вооруженный конфликт. Но если Сербия уступит и примет наши условия,
то это явится не только глубоким унижением для королевства и одновремен-
но падением русского престижа на Балканах, но даст еще нам и известные
гарантии, чтобы задушить великосербские козни на нашей территории»42.
Судя по многочисленным донесениям послов Англии, Франции, России и
Италии в Вене, накануне вручения ультиматума Сербии правящие круги Авс-
тро-Венгрии были уверены, что Россия не посмеет вмешаться в конфликт.
В этом мнении их активно поддерживали немцы43.
Оттокар фон Чернин, в это время посланник в Румынии, считал, что
австрийский министр иностранных дел не сомневался — война с Сербией,
безусловно, вызовет войну с Россией, но и это не останавливало его при
условии безоговорочной поддержки со стороны Германии44. Ведь она
гарантировала быструю и легкую победу, а не длительную и тяжелую вой-
ну. О. фон Чернин оценивал расчеты своего МИДа следующим образом:
«Для меня не подлежит сомнению, что Бертхольду даже во сне не снилась
мировая война в тех размерах, в каких она разразилась, и что он прежде
всего был убежден, что война против Франции и России окончится побе-
дой. Я думаю, душевное состояние, в котором граф Бертхольд предъявлял
ультиматум Сербии, можно отчасти определить следующим образом: или
Сербия примет ультиматум, а это означало бы крупный дипломатический
успех, или она его отклонит, и тогда война — победоносная, благодаря
поддержке Германии, — поведет к возрождению новой, несравненно силь-
нейшей двуединой монархии»45.
Сараевское убийство и первая реакция на него 45
Во всяком случае, в Вене хватало тех, кто не боялся войны на Балканах.

.
Позиция начальника Генерального штаба исключала возможность мирного
решения. При условии начала собственной мобилизации он считал вторже-
ние в Сербию неизбежным, даже если Белград решит уступить в последний
момент. Оккупация, выплата военных издержек в случае сопротивления или
его отсутствия — только эти меры по мнению Ф. Конрада фон Гетцендорфа
могли восстановить влияние Дунайской монархии на Балканах46. После
вручения паспортов французскому послу в августе 1914 г. граф Александр
фон Гойос, начальник канцелярии МИДа Австро-Венгрии, почти дословно
повторил доводы начальника Генерального штаба в пользу войны. «Поверь-
те мне, — сказал он, — мы не могли поступить иначе. В Сербии, России, во
всех славянских странах и некоторых других установилось убеждение, что
Австро-Венгрия разлагается и что полный развал ее только вопрос трех-
четырех лет. Лучше ускорить катастрофу, чем терпеть, чтобы нас считали
обреченными. Нас поставили перед необходимостью доказать, что мы еще
способны на мощное проявление энергии. Но знает Бог, что мы хотели бы
избавить Европу и нас самих от кризиса, в котором мы теперь очутились».
Раймонд Пуанкаре, прочитав отчет об этой встрече, записал: «Другими
словами, монархия Габсбургов считала себя погибшей и поэтому ускорила
события и сыграла ва-банк»47.
С развитием кризиса опасения не покидали Франца-Иосифа, но и эти
страхи исключали возможность мирного исхода в отношениях с Сербией.
«Если монархия должна исчезнуть, то по крайней мере она должна исчез-
нуть с достоинством», — сказал император в конце июля 1914 г. начальнику
Генерального штаба Ф. Конраду фон Гетцендорфу48. Однако как только война
вышла за границы австро-сербского конфликта, надежд на достоинство ста-
новилось все меньше, а гибель монархии — все ближе. Бернгард фон Бюлов
вспоминал: «Император Франц-Иосиф не хотел войны, и он знал почему.
Он вел в 1859 г. войну за Италию — Италия была потеряна. В 1866 г. он вел
войну за Германию — гегемония в Германии была его династией утрачена.
Темное предчувствие подсказывало ему, что если в течение его царствования
ему в третий раз придется воевать — на этот раз из-за балканских вопросов
против югославянских притязаний, — то эта война может стать последней
войной для Габсбургов и для старой Австрии. Осенью 1914 г., сейчас же по-
сле объявления войны, император сказал своему другу госпоже Екатерине
Шратт: «Я буду рад, если мы выйдем только с одним подбитым глазом»49.
К словам Бюлова необходимо добавить то, что в двух войнах, которые Габ-
сбурги вели за пределами Германии, первично их противник — Пьемонт
и Сербия — был гораздо слабее Австрии, но к нему присоединялась сила,
в столкновении с которой рассчитывать на успех Вена не могла. Чувство
обреченности не покидало Австро-Венгрию. Гораздо увереннее австрийцев
были их союзники, которые не боялись выхода войны за пределы Балкан.
12 июля Г. фон Ягов известил М. фон Лихновского о возможности авс-
тро-сербского конфликта и желании Берлина локализовать его на Балканах.
Послу поручалось приложить максимум усилий и повлиять на британскую

прессу с тем, чтобы она заняла антисербские позиции и особо постаралась
«избежать всего, что может произвести впечатление, что мы подталкиваем
австрийцев к войне»50. «Я уже попытался конфиденциально и осторожно
вступить в контакт с общественным мнением в предложенной мне манере, —
отвечал посол 14 июля, — но ввиду хорошо известной независимости мест-
ной прессы я не могу обещать особого успеха в результате такого рода вли-
яния. Навесить на весь сербский народ ярлык нации мошенников и убийц,
как пытается это сделать «Локаль анцайгер» — это довольно сложная задача.
Еще более сложно будет поставить сербов на один уровень с арабами Египта
или индейцами Мексики, как это делает один официальный персонаж в
интервью с венским корреспондентом «Дейли телеграф». Скорее, следует
предположить, что как только Австрия приступит к насильственным мерам,
симпатии народа здесь немедленно и решительно повернутся в сторону
сербов, и убийство эрцгерцога, который по причине своих клерикальных
настроений не был особо популярен в этой стране, будет рассмотрено как
простой повод, который используется для удара по неудобному соседу»51.
К предупреждениям предпочли не прислушиваться.
Вообще, в это время возможность вступления в войну Великобритании
большинством германских политиков не предусматривалась. Правда, немец-
кий посол в Лондоне предупреждал свое Министерство иностранных дел,
что Англия ни при каких условиях не допустит нового разгрома Франции
и полного уничтожения равновесия сил на континенте. Он сравнивал зна-
чение Франции для Англии со значением Австро-Венгрии для Германии,
но к его точке зрения не особо прислушивались52. «Будьте немного более
оптимистичны в оценке наших английских друзей, — писал ему 26 февраля
1914 г. Г. фон Ягов. — Я склонен думать, что Вы иногда слишком мрачно
смотрите на вещи. Это относится также к Вашему мнению, что в случае
войны Англия обязательно примет сторону Франции. В конце концов, мы
не зря построили наш флот, и я убежден, что в случае войны Англия самым
серьезным образом задумается о том, так ли уж легко и безопасно играть
роль ангела-хранителя Франции против нас»53.
Расчеты Берлина на нейтралитет Лондона в войне, казалось, не были
лишены основания. Создавалось впечатление, что с весны 1913 г. позиции
Великобритании и Германии неуклонно сближались. В феврале 1913 г.
Берлин и Лондон начали обсуждение возможности приостановления гонки
военно-морских вооружений, так называемых «каникул», которые должны
были установить пропорцию между английским и германским флотами в
соотношении 16:10 или 8:5. Даже А. фон Тирпиц счел это предложение
приемлемым54. Между тем английские государственные деятели не скрыва-
ли того значения, которое они придавали данной проблеме. «Германский
флот, — передавал 30 апреля 1913 г. М. фон Лихновский слова, сказанные
ему первым лордом Адмиралтейства Уинстоном Черчиллем, — является
единственным препятствием на пути настоящего доверительного взаимо-
понимания между двумя странами, так как путем создания наших военно-
47
.
морских сил к жизни вызвано нечто, подобное второй Эльзас-Лотарингии;
вопрос, который разделил две нации почти так же, как две упомянутые им
провинции препятствовали сближению между Германией и Францией»55.
Эти слова в целом соответствовали и взглядам германского посла, который
пытался убедить свое правительство, что усиление «флота Высоких морей»
попросту заставляет Лондон искать континентального союзника. Перего-
воры по военно-морской проблеме создавали основания для сближения в
других вопросах.
Германия и Великобритания сумели установить довольно продуктивный
диалог по вопросу о миссии о. Лимана фон Сандерса. Британскими полити-
ками с удовлетворением была принята речь Т. фон Бетман-Гольвега в рейх-
стаге 9 декабря 1913 г., в которой он говорил об однородности основных
идей германской и британской политики в отношении будущего развития
Турции56. Еще ранее, 20 октября 1913 г., в Лондоне М. фон Лихновским и
Э. Греем был составлен проект конвенции о возможном разделе в будущем
португальских колониальных владений в Восточной и Западной Африке,
при этом в зону преимущественного германского влияния должна была
попасть значительная часть Анголы. Португальская республика, образовав-
шаяся после революции 1910 г., была далека от стабильности, и сигналом
к приведению англо-германского договора в действие должны были стать
или волнения в колониях, или обращение Лиссабона за финансовой помо-
щью. Ситуация усложнялась тем, что Португалия со времени Виндзорского
договора 1386 г. (в очередной раз продленного в 1899 г.) была союзником
Англии, а та, в свою очередь, гарантировала целостность ее владений. Не-
смотря на это, в начале лета 1914 г. Германия и Англия, казалось, вплотную
подошли к подписанию данного соглашения57.
В апреле 1914 г. король Георг V посетил Париж. Сопровождавший его
Эдуард Грей отказался дать гарантии выступления своей страны в случае вой-
ны. «Если бы Франция подверглась действительно агрессивному нападению
со стороны Германии, возможно, общественное мнение Англии оправдало
бы действия правительства по оказанию помощи Франции. Но Германия
едва ли замышляет агрессивное и угрожающее нападение на Россию; и даже
если бы такое нападение последовало, публика в Англии склонилась бы к
мнению, что хотя вначале Германия, быть может, и добилась бы некоторых
успехов, ресурсы России настолько велики, что в конечном итоге силы
Германии истощились бы даже в том случае, если бы мы не оказали помощи
России»58. Сразу же после возвращения в Лондон Э. Грей и Г. Асквит несколь-
ко раз повторили свои заявления, сделанные месяцем ранее, о том, что
Англия не связана секретными договорами с правительствами каких-либо
стран на случай европейской войны59. Германский посол в Лондоне, докла-
дывая об этом 18 мая 1914 г. в МИД, счел необходимым снова подчеркнуть
невозможность повторения событий 1870–1871 гг.: «В том случае, когда
отношения ясны, нет необходимости в формальных обязательствах или
письменных договорах»60. Впрочем, в Берлине не прислушивались к такого

рода предупреждениям, определенные надежды там вызывала и традиция
англо-русского противостояния.
Постоянные ссылки британских политиков на общественное мнение
своей страны, в целом не симпатизировавшей сближению с Россией, не
были беспочвенными. Оно стояло непреодолимым барьером на пути полно-
ценного англо-русского союза до войны, которая вряд ли была возможной,
если бы Берлин имел уверенность в том, какую позицию займет Лондон61.
Что касается отношения к России, то наиболее искренно высказался по
этому вопросу после Первой мировой войны Дэвид Ллойд-Джордж: «В ан-
глийском народе русское самодержавие было почти так же непопулярно,
как теперь большевизм. Мы отождествляли самодержавие в России с
сибирскими тюрьмами для политических заключенных, с погромами без-
защитных евреев, с расстрелами рабочих, единственным преступлением
которых было представление петиции императору по поводу причиненной
им несомненной несправедливости»62.
С другой стороны, в результате германо-английского сближения стала
возможной и организация дружественного визита британской эскадры в
Киль, к обсуждению планов которого приступили сразу же после возвраще-
ние Георга V из Франции. Впервые за 19 лет, прошедших после знаменитого
набега Леандра Джемсона, Лондон принял приглашение кайзера Вильгель-
ма посетить ежегодную регату в Киле, и в июне 1914 г. британская эскадра
из четырех дредноутов нанесла визит вежливости германским морякам63.
Одновременно четыре английских линейных крейсера под командованием
адмирала Дэвида Битти были гостями Кронштадта. На обратном пути в
Финском заливе их провожал на яхте «Штандарт» сам император, только
что вернувшийся из плавания по Черному морю64. В британском Мини-
стерстве иностранных дел царила безмятежность65. С очевидной целью
не нарушать оную, М. фон Лихновский умолял свое правительство только
об одном — воздержаться от театральных жестов при приеме английских
моряков, поскольку подобные приемы могли вызвать в Лондоне раздра-
жение. «Наши отношения с Англией, — писал немецкий посол, — хороши
настолько, насколько это вообще возможно. Требовать большего было бы и
глупо, и опасно… Здесь, как при дворе, так и в политических кругах, хотят
как можно более длительного спокойствия и готовы сотрудничать с нами
на этой основе»66.
Возможность выступления России в случае австро-сербской войны в
Германии оценивалась очень низко. Идеолог активной политики Готлиб
фон Ягов считал, что чем более энергично Германия поддержит Австро-
Венгрию, тем быстрее отступит Россия67. 18 июля он писал, что время
работает против Вены, и она не должна упускать шанс, потому что через
пару лет, возможно, уже не будет в состоянии действовать столь энергич-
но68. Германский МИД, по его словам, не пугала и перспектива большой
войны: «Если локализация конфликта не сможет быть достигнута и Россия
атакует Австрию, в силу вступает casus foederis, и в таком случае мы не мо-

49
.
жем пожертвовать Австрией»69. Как показали дальнейшие события, немцы
оказались способны развязать войну и без русского нападения на Австрию,
которое привело бы в действие союзнические обязательства. Однако во
второй половине июля в Германии все же были склонны думать, что Россия
слишком слаба, чтобы позволить себе выступление. Это мнение разделялось
в Берлине многими70.
«Германские дипломаты, — вспоминал князь Г. Н. Трубецкой, — вообража-
ли себе, что Россия накануне революции и что малейшего внешнего ослож-
нения достаточно, чтобы внутри империи вспыхнули крупные беспорядки…
Как раз перед австрийским ультиматумом в Петербурге происходили стачки
рабочих, отчасти поощрявшиеся бездеятельностью полиции. Эти беспоряд-
ки еще больше укрепили германского посла в мысли, что Россия воевать
не будет. Справедливость требует признать, что сам Пурталес старался,
насколько это от него зависело, действовать примирительно»71. Подобные
рассуждения представителей Берлина, казалось, были небезосновательны-
ми. С 1912 г. в России опять начался резкий рост забастовочного движения.
Многое свидетельствовало о близости нового политического кризиса. Не
только у противников, но и у союзников России были серьезные сомнения
относительно ее внутренней стабильности. Полковник Морис Жанен,
работавший в 1910–1911 гг. в Николаевской академии Генерального штаба
для обмена опытом с французской Ecole Superieure de Guerre и имевший
обширные знакомства среди русских военных, также считал, что в случае
войны революция в России неизбежна. В 1913 г. он даже составил специ-
альную записку об этом на имя генерала Н. Кастельно72.
Если в 1910 г. в стране прошло всего 226 забастовок (из них только во-
семь политических), в 1911 г. — 466 забастовок (из них 24 политические), в
1912 г. — 2032 забастовки (из них 1300 политических), в 1913 г. — 2404 заба-
стовки (1034 политические), то за довоенные месяцы 1914 г. — уже 3534 за-
бастовки (из них 2565 политических). Количество бастовавших рабочих
выросло с 46 623 человек в 1912 г. до 1 337 458 человек в 1914 г.73 Забастовоч-
ная активность нарастала в 1914 г. и в русской столице: только за первую по-
ловину года на Путиловском заводе — своеобразном индикаторе настроений
Выборгской стороны — прошло около 60 стачек, то есть приблизительно по
одной каждые три дня. При этом стачки путиловцев иногда сопровождались
попытками насильственно воспрепятствовать работе соседних заводов74.
Позиция Фридриха фон Пурталеса по отношению к грядущей реакции
русского общества соответствовала и предвоенным замыслам немецких
военных, ставивших еще в 1913 г. перед своей разведкой задачу возбужде-
ния в случае войны беспорядков на севере Африки и в России75. Кроме
того, германское политическое руководство таким же образом надеялось
осуществить обострение ирландского вопроса. Как известно, эти расчеты
потерпели в 1914 г. крах. Но и в 1914, и в 1915, и в 1916 гг. германская во-
енная разведка прилагала огромные усилия для вовлечения в войну Афга-
нистана, Персии и мусульман Британской Индии и Французской Северной

Африки. Германский посол в Турции Ганс фон Вангенгейм так долго уверял
своего монарха в том, что все, исповедующие ислам, являются друзьями
кайзера, что в Берлине начали в это верить. Кроме того, ни для кого не
было секретом, что Германия щедро оказывала помощь оружием и деньгами
ирландским революционерам «Шинн Фейн» в организации восстания в
апреле 1916 г. в Дублине76. Так что немецкая позиция в отношении России
не была избирательной.
Перспектива войны с Францией и Россией не страшила Берлин.
И русская, и французская армии еще не закончили свое вооружение. Что
касается германского флота, то он превосходил французский и русский.
Кроме того, начавшаяся в 1909 г. модернизация Кильского канала была
завершена 24 июня 1914 г. Теперь немцы могли перебрасывать свои дред-
ноуты из Балтики в Северное море по внутренним коммуникациям77. Гер-
манская армия была готова к осуществлению «плана Шлиффена» — плана
действий, основанного на меморандуме начальника Большого Генерального
штаба от 28 декабря 1905 г.78 Этот документ стал результатом проведенной
Альфредом фон Шлиффеном в ноябре — декабре того же года военной
игре, основанной на том, что Германии придется вести войну с коалицией
Англии, Франции и России.
«Хотя невероятна или, лучше сказать, даже невозможна в действи-
тельности эта обстановка, — подводил итоги игры генерал, — все же она
представляет достаточный интерес, чтобы ее рассмотреть. В сущности,
в ней мало нового. В течение почти 20 лет мы живем в ожидании войны
на два фронта. Сорок лет уж как все более и более нас уверяют, что к двум
театрам военных действий — Восточному и Западному может быть прибав-
лен теперь и Северный (имеется в виду возможность высадки английского
десанта в Ютландии. — А. О.). Уже давно нельзя рассчитывать на то, чтобы
Италия оказала нам существенную поддержку и удержала бы в погранич-
ных Альпах значительную часть сил Франции. На другом фронте можно
рассчитывать, как это принималось и раньше, что Австрия примет на себя
часть вооруженных сил России. При этих условиях мы должны считаться
со всеми вооруженными силами Франции, не рассчитывая на удержание
части их Италией, со всеми европейскими силами Англии и значительной
частью русских сил»79.
Игра выявила абсолютную невозможность для Германии наступательных
операций на двух стратегических направлениях одновременно: «Если нам
действовать активно против обоих противников и наступать одной армией
на Москву, а другой — на Париж, то даже в наиблагоприятнейшем случае
мы очень скоро очутимся в том положении, которое Клаузевиц называет
стратегическим параличом»80. Из двух направлений именно русское, по
мнению А. фон Шлиффена, не предоставляло возможностей для быстрого
и решающего успеха: «Нельзя вести войну так, как это было в Маньчжурии,
то есть гнать медленно противника от одной позиции к другой, месяцами
лежать друг против друга в бездействии, пока, наконец, оба измученных

51
.
противника не решатся заключить мир. Надобно в возможно скорейший
срок разделаться с одним из противников, чтобы иметь свободные руки
для действий против другого»81.
Разработанный на основе этих положений план предусматривал воз-
можность победоносной для Берлина войны на два фронта, при которой
вначале будет разгромлена Франция, а потом вся сила Германии обрушится
на Россию. Германская армия должна была использовать примерно 40 дней
от начала мобилизации (которые, по расчетам А. фон Шлиффена, потребо-
вались бы русской армии для завершения сосредоточения) для обхода через
Бельгию (первоначально планировалось и нарушение нейтралитета Голлан-
дии — в 1905 г. план строился на использовании бельгийских и голландских
железных дорог) линии пограничных французских крепостей (Верден —
Туль — Эпиналь — Бельфор), протянувшихся на пространстве в 200 км вдоль
франко-германской границы, и взятия Парижа82. Затем основные силы
французской армии должны были попасть в гигантское окружение и быть
оттеснены к границе со Швейцарией. «Непременно надо попытаться, — пи-
сал германский генерал, — наступлением против левого фланга французов
оттеснить их в восточном направлении на их мозельские крепости, на Юру
и Швейцарию. Французская армия должна быть уничтожена. Главное для
развития всей операции — это образовать сильное правое крыло, с помощью
его выигрывать сражения и безостановочным преследованием посредством
именно этого сильного крыла все время принуждать противника к отхо-
ду»83. А. фон Шлиффен был убежден, что кратковременная война является
непременным условием окончательной победы Германии, и предполагал
возможность войны исключительно против Франции.
В конечном итоге документ, известный как «план Шлиффена», получил
название «Война против Франции» и не рассматривал возможности дейст-
вий против России. К мысли о том, что Германия будет вести коалиционную
войну против Франции, России и, вероятно, Англии, в Большом Генераль-
ном штабе пришли после боснийского кризиса, и вскоре это стало убежде-
нием84. Обеспечением молниеносного успеха в кампании против Франции
считались правильное распределение сил на направлении главного удара
и огневая мощь, которая сделает возможными активные действия немцев
на второстепенном направлении.
Даже после своего ухода в отставку А. фон Шлиффен постоянно обращал
внимание на эти требования. В январе 1909 г. в журнале «Немецкое обозре-
ние» была опубликована его статья «Современная война», где излагалась
основная идея знаменитого плана начальника Большого Генерального
штаба Германии. В статье, в частности, утверждалось: «Русско-японская
война доказала, что открытое наступление на неприятельский фронт, не-
смотря на все трудности, может быть успешным. Но даже в лучшем случае
результат такого наступления бывает ограниченным. Противник, конеч-
но, будет оттеснен назад, но через некоторое время он повторит в другом
месте временно прерванное сопротивление. Кампания затянется. Между

тем подобные войны невозможны в такое время, когда существование
народа обусловлено непрекращающимся развитием промышленности и
торговли и когда быстрым решением нужно снова пустить в ход останов-
ленный колесный механизм (торгово-промышленной жизни). Недопустимо
проводить стратегию изнурения, когда содержание миллионов требует
миллиардных расходов. Чтобы добиться решительного и сокрушающего
результата, необходимо вести наступление с двух или трех сторон, то есть
с фронта и одного или обоих флангов. Такое наступление относительно
легче производить тому, кто обладает численным превосходством. Но при
современных условиях трудно рассчитывать на такое превосходство сил.
Необходимые средства для сильного флангового удара могут быть получе-
ны лишь при условии, если силы, направляемые против неприятельского
фронта, будут возможно более слабы. Но как бы слабы они ни были, они
не должны ограничиваться тем, чтобы «развлекать» противника огнем,
открываемым издали, из укрытого места расположения, и тем «сковывать»
противника. Во всяком случае, фронт (противника) должен подвергаться
атаке, то есть необходимо двигаться «вперед» также и против фронта.
Для этого изобретено дальнобойное и скорострельное ружье, могущее
заменить много прежних ружей и удовлетворить всем требованиям при
наличии лишь соответствующего количества боевых припасов. Вместо
того чтобы нагромождать резервы позади фронта, которые пребывают в
бездействии и не попадают к решительному пункту, лучше позаботиться о
доставке обильного количества боевых припасов. Патроны, подвозимые на
грузовиках, представляют собой самые лучшие и надежные резервы. Все
войска, которые прежде задерживались позади и которым должно было
достаться решение, ныне должны быть сразу введены в дело для флангового
наступления. Чем могущественнее силы, стянутые туда, тем решительнее
совершится наступление»85.
Именно в январе 1909 г., в момент развития боснийского кризиса,
произошел интенсивный обмен взглядами на характер действий в будущей
войне между австро-венгерским и германским Генеральными штабами. Моль-
тке-младший, полностью солидаризируясь с мнением А. фон Шлиффена о
необходимости решительного наступления на направлении наибольшей
опасности, поддержал идею основного удара австрийской армии по Рос-
сии. На письме Ф. Конрада фон Гетцендорфа от 1 января 1909 г. он сделал
следующую помету относительно Сербии: «Второстепенного противника
надо и расценивать как второстепенного»86. 21 января Ф. Конрад фон Гет-
цендорф получил ответ на свое письмо. Берлин согласился распространить
свои союзнические обязательства не только на защиту собственно Австро-
Венгрии от нападения, но и на возможное вмешательство России в австро-
сербские отношения87. «В тот момент, когда Россия мобилизуется, — писал
Г. фон Мольтке, — Германия также проведет мобилизацию и, бесспорно,
мобилизует всю свою армию»88.
Сараевское убийство и первая реакция на него 53
В вопросе о ее использовании Г. фон Мольтке не был чересчур открове-

.
нен и не посвящал коллегу в подробности, но основные идеи плана действий
немцев были все же изложены: «Если дело дойдет до войны, то я придер-
живаюсь того мнения, что большие цели должны стоять впереди малых, и
следовательно, разгром Франции и России должен предшествовать всем
остальным мероприятиям. Если эта большая цель будет достигнута, тогда для
Австро-Венгрии сам по себе благополучно разрешится и сербский вопрос»89.
В том же 1909 г. на встрече с Мольтке-младшим Ф. Конрад фон Гетцен-
дорф получил общую информацию о плане А. фон Шлиффена: Франция
должна была быть разбита в течение шести недель, после чего основ-
ные силы немцев были бы переброшены на восток. Конрад полагал, что
на 12-й день мобилизации его силы встретят 31 русскую дивизию, а на
30-й день — 52. 19 марта 1909 г. Мольтке, отвечая на запрос Конрада, дал
согласие на то, что еще до победы во Франции немцы предпримут демонстра-
цию из Восточной Пруссии в направлении реки Нарев на 24-й или 25-й день
мобилизации для отвлечения внимания от австро-венгерского наступления
с юга между Вислой и Бугом. При этом он подчеркнул, что основной задачей
13 немецких дивизий в Восточной Пруссии останется оборона90.
Выполнение обещания, данного Г. фон Мольтке Ф. Конраду фон Гет-
цендорфу, было связано с огромными проблемами. Без существенной
коррекции в распределении сил между французским и русским варианта�

Язык

Участие Российской империи в Первой мировой войне 1914 1917 1914 Начало

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Участие Российской империи в Первой мировой войне 1914 1917 1914 Начало

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

О. Р.

© Айрапетов О. Р., 2014

ствует объединению разнородных сил, как общие враги. В 1887 г. сложилась

Франция и Россия оказались в явной изоляции, притом далеко не бле-

вые проблемы способствовали преодолению старых конфликтов. Еще в

таким образом в 1906 г. обмен мнениями и военной информацией между

тем временем происходили события, которым русский дипломат был в

разбита англо-французскими войсками»24. Свой немалый вклад в эту победу

к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах

Рост беспорядка и разложение армии вызвали к политической жизни

на Марне стала классической. Но контрнаступление союзников летом

ведшей к неисчислимым бедствиям для России, перед которыми меркнут

способны на крупные движения и большие завоевания… если они не осу-

ны в 1914 г., закончился не в 1917 г. и не в 1918 г. Начало Первой мировой

его «Истории второй русской революции» (первое издание ее первого

и коллегами, существенно помогавшими мне на разных этапах написания

Айрапетов Олег Рудольфович,

Австро-Венгрия по соглашению с Германией решила предпринять

цивилизованной Европе необходимо сделать выбор между вооруженной до

нятием упомянутых законопроектов… Отсюда — стремление сделать войну

в Петербург как гаранта безопасности Парижа. Теперь эта вера ставилась

третий день работы М. В. Алексеев. — Сегодняшним днем я все-таки доволен;

25 немецких дивизий, предполагалось сосредоточить 30 дивизий (из них

ность австро-венгерской армии отступить на юг к Днестру или на запад к

опасный симптом. Лишь бы только русская пресса задерживалась на этом

долгосрочный отпуск46. С 1873 г. армия Австро-Венгрии крайне слабо финан-

Чернин, — отнюдь не была виной отдельных солдат, а, скорее, продуктом

валось время, и в 1914 г. она входила полностью готовой только к войне с

выступления приверженцев эрцгерцога Франца-Фердинанда вместе с целым

К моменту приобретения Веной Боснии и Герцеговины в 1879 г. право-

Йованович посетил Министерство иностранных дел Австро-Венгрии и

высказались начальник Генерального штаба Ф. Конрад фон Гетцендорф и

маленькой сербской соседки, чувствовавшей поддержку своей могущест-

бии. Он всегда был сторонником военного решения сербской проблемы.

невров. Германский монарх посоветовал Вене не мешкать с выступлением

глава правительства Венгрии граф Иштван Тиса, однако и он изменил свое

Во всяком случае, в Вене хватало тех, кто не боялся войны на Балканах.

Послу поручалось приложить максимум усилий и повлиять на британскую

письменных договорах»60. Впрочем, в Берлине не прислушивались к такого

атакует Австрию, в силу вступает casus foederis, и в таком случае мы не мо-

нистана, Персии и мусульман Британской Индии и Французской Северной

лежать друг против друга в бездействии, пока, наконец, оба измученных

месте временно прерванное сопротивление. Кампания затянется. Между

В вопросе о ее использовании Г. фон Мольтке не был чересчур открове-