Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
205-273
К. ван Вольферен
Загадка власти в Японии: народ и политика в безгосударственной нации
Wolferen Karel Van. The Enigma of Japanese Power: People and Politics in a Stateless Nation. - L:
Macmillan London ltd, 1989. - 496 p.
"Япония озадачивает мир. Она стала крупной мировой державой, но ведет себя совсем не так,
как подобает державе такого ранга в глазах большей части остального мира; иногда даже
кажется, что она вообще не желает принадлежать к мировому сообществу. В то же время
внушительное экономическое присутствие Японии стало вызывать опасения как у западных
стран, так и у некоторых ее азиатских соседей. Отношения между Японией, с одной стороны,
и США и Европой - с другой, чрезвычайно осложнились. В конце 1980-х годов Запад начал
сомневаться в Японии как ответственном партнере в политике и торговле. В Японии стало
обычным делом для политиков и видных комментаторов заявлять, что их страна пала
жертвой недоброжелательства широких мeждvнaрoдныx кругов, и отвергать всякую критику
как проявление враждебности к Японии" (с.1).
1
Питером Драккером (Peter Drucker)2, чтобы отличить японский метод от конкурентной торговли,
при которой страна ввозит те же виды изделий, какие вывозит. ФРГ тоже имеет высокий актив
торгового баланса, но она, в отличие от Японии,
ведет конкурентную торговлю. Когда японские фирмы прибрали к рукам почти всю торговлю
бытовой электроникой и полупроводниками, страны Запада начали опасаться, что они могут
подвергнуться постепенной "деиндустриализации". "Стоит японской промышленности
приобрести необходимую технологию, как она тут же оказывается в состоянии соединенными
усилиями победить в конкурентной борьбе и вытеснить с рынка любую фирму, создавшую и
внедрившую в производство новый продукт" (с.2).
С явным опозданием западные наблюдатели вдруг обнаружили, что Япония добивается успехов
вовсе не в той игре, которую предложил ей Запад, и что она вообще не принимает правил этой
игры. При таких условиях "соревнование с Японией могло привести систему мировой торговли
к тяжелым сбоям и в конечном счете к краху всего некоммунистического международного
экономического порядка" (с.2).
Неясной оказалась сама цель, к которой стремится Япония. Легко понять, что японцы хотят
заработать как можно больше денег, но непонятно, зачем они направляют свои усилия на
завоевание все большей части внешнего рынка, если это не ведет ни к росту их благополучия, ни
к культурным достижениям. Стоимость жизни по сравнению со средним доходом необычайно
высока. Только 1/3 японских домов связана с канализационной сетью. "Пригородные поезда
немыслимо переполнены. Дорожная система до нелепости не отвечает своему назначению.
Эти и другие черты отсталой инфраструктуры повседневной жизни оставляют рядовых
японских горожан за порогом тех удобств, которыми пользуются горожане в менее богатых
европейских странах. Процветание торговли и промышленности не сопровождается сколько-
нибудь заметным процветанием искусств, как это часто бывало в истории при крупных
экономических подъемах. Вряд лu можно сказать, что из нынешней Японии исходит что-то
существенное в нематериальной сфере жизни - в серьезной музыке, большой литературе или
даже во впечатляющей архитектуре" (с.2-3).
"Вопрос о том, что же побуждает японский народ к нынешней гонке, стал, таким образом,
одной из международных головоломок. Ради какой конечной цели они отказываются от
жизненных удобств и рискуют навлечь на себя враждебность остального мира?" Обычно
ссылаются на то, что японцы отдают предпочтение общественным интересам перед личными.
Но неясно, в чем состоят эти общественные интересы и кто определяет их значимость. Обычно
внешние наблюдатели сходятся на том, что "этот странный коммунализм - результат
политических соглашений, сознательно внедренных в общество правящей элитой более 300 лет
назад", и что суть этих соглашений сводится к тому, что "всякий японец должен принимать как
неизбежность, что его умственный и психологический рост ограничивается волей коллектива.
А чтобы подсластить пилюлю, эту якобы коллективную волю преподносят как
благожелательную, ненасильственную и целиком определяемую уникальной культурой".
Но это объяснение не отвечает на вопрос, откуда исходит политическая сила. "Власть, которая
систематически подавляет индивидуализм в Японии, не опирается на утвердившийся в центре
жесткий режим. Япония столь же отличается от коллективистских коммунистических
государств Восточной Европы и Азии, сколь и от рыночных государств Запада" (с.З).
2
признана неспособность японского правительства принимать ответственные решения,
отношения с этой страной будут ухудшаться и впредь.
Система власти в Японии исторически сложилась так, что здесь нет социальной группы или
слоя, стоящего над всеми остальными. Ныне наиболее влиятельные группы включают
определенных министерских чиновников, некоторые политические клики и кучки бюрократов-
бизнесменов. Есть еще много менее значимых групп, таких как сельскохозяйственные
кооперативы, полиция, пресса и гангстеры. Все они - составные части Системы, которую, как
подчеркивает автор, ни в коем случае нельзя отождествлять с государством (это различие
подробно обосновывается в последующих главах). Упомянутые группы полуавтономны, и ни
одна из них в полной мере не господствует над другими. "Каждая наделена дискреционной
властью, подрывающей авторитет государства, и ни одна из них не представлена каким-либо
центральным руководящим органом". Важно отличать это положение от тех ситуаций, при
которых правительства находятся под давлением групп с разными интересами или неспособны
принять решение из-за межведомственных споров. "В данном случае речь идет не о
лоббирующих группах, а о структурном феномене, не отраженном в понятийном аппарате
нашей политологии. Существует, разумеется, иерархия или, вернее, комплекс взаимно
перекрываемых иерархий. Но он не имеет вершины: это усеченная пирамида. Нет верховного
института власти, обладающего полномочиями на принятие окончательных решений" (с.5).
Другое заблуждение, определившее отношение Запада к Японии вскоре после войны, - это
представление о ней как о стране с "капиталистической, свободнорыночной" экономикой.
Пример Южной Кореи и Тайваня, во многом повторивших японский опыт (даже в отсутствие ее
культурных и психологических особенностей) и ставших индустриальными державами явно не
под действием свободных рыночных сил, позволяет по-новому взглянуть на японское
"экономическое чудо". Сила этих стран заключается в союзе бюрократии и промышленников.
"Этот вариант оказался не замеченным традиционной политологией и экономической теорией.
Красноречивое теоретическое возражение Фридриха фон Хаека против государственного
вмешательства в экономику состоит в том, что разработчики планов в центре никогда не
могут знать достаточно о чрезвычайно разветвленной социально-экономической жизни,
чтобы принимать верные решения. Согласно этой теории планируемая из центра экономика
никогда не может достигнуть процветания. Однако если это верно, то каким же образом
удалось увеличить свое национальное богатство и экономическую мощь Японии, Южной Корее
и Тайваню, правительства которых рассматривают промышленность и торговлю в
значительной мере как свое собственное дело?" (с.6-7).
Особенность третьего пути, по которому шли все эти три страны, состоит прежде всего в том,
что прямое вмешательство государства в экономику здесь никогда не противопоставлялось
частному предпринимательству. При коммунистическом подходе такое предпринимательство
приравнивается к первородному греху, при социалистическом (в европейских социально ори-
ентированных государствах) - государственное регулирование сдерживает
предпринимательство, а в названной группе стран государство поощряет частный сектор и
проявляет к нему особое уважение. Бюрократы никогда не пытаются полностью подчинить себе
неправительственные корпорации. Они направляют экономику, используя бизнесменов как
поисковые группы. "Они узнают о том, что происходит вдали от центра, ведя постоянное
наблюдение за опытом капиталистов, пытающихся найти новые пути для расширения своего
бизнеса"(с.7). Эти чиновники совершают, несомненно, много ошибок, но потери с лихвой
возмещаются соединением усилий, направленных на промышленное развитие. Экономика
процветает, поскольку перспективным отраслям предоставляются налоговые льготы,
3
поощряющие капиталовложения. Отрасли, которым придается стратегическое значение, стано-
вятся предметом особой опеки и оберегаются от иностранной конкуренции. Рыночная свобода
рассматривается при этом не как главная задача государства, а всего лишь как одно из
нескольких возможных средств для достижения наиважнейшей цели - постоянного
промышленного роста.
Япония первой встала на этот путь, еще в период Мэйдзи передав государственные предприятия
в частные руки (когда правительственные корпорации оказались на грани краха). В дальнейшем
она отрабатывала новую модель в Маньчжурии, где в 1930-1945 гг. проводила форсированную
индустриализацию. В своем послевоенном виде такая модель имеет четко выраженный
структурно-протекционистский характер. "Она должна оставаться таковой, если хочет
продолжать пользоваться своими доказанными преимуществами. Но остается вопрос, будет
ли по-прежнему плодотворным партнерство между бюрократией и бизнесом, когда
промышленность насытит внутренний рынок, а внешние рынки станут негостеприимными"
(с.7). Другой вопрос касается всего мирового сообщества: сможет ли устоять международная
свободная торговля как система, если и впредь она будет подвергаться массированному
демпинговому нажиму таких мощных государств, как Япония?
4
вынуждены стать частью Японской Системы, чтобы функционировать в ней. Они не могут
рисковать отлучением от нее, публично выступая с критическим анализом, а потому являются
ненадежными информаторами" (с. 13).
Японскую политику обычно представляют (с подачи самих японцев) как продукт специфической
культуры, диктующей ей свои требования и нормы. Приоритетная роль этой культуры, не
подвергаемая сомнению, отодвигает на задний план влияние политических решений,
принимавшихся правящими
кругами страны на тех или иных этапах ее исторического развития. А между тем если уж
говорить об исторической специфике Японии, то она как раз в том и состоит, что здесь, как ни в
какой другой стране мира, политический фактор сыграл решающую роль в формировании
особой японской культуры. В любой европейской стране можно найти массу причин для
объяснения особенностей ее культуры, экономики или общественной жизни. То же самое
относится, например, к Индии. "А где искать корни того, что наиболее существенно в
китайской культуре? В государстве или в философии, которая дала его обоснование? Такие
вопросы о "яйце и курице" менее применимы к Японии. При взгляде на ее историю становится
ясно, что политические решения были главным фактором, определившим развитие японской
культуры. Относительная изоляция Японии означала, что правящая элита в своем стремлении
укреплять власть могла легко ограничивать проникновение и влияние иностранной культуры.
Правители страны могли также проявлять разборчивость в том, что предлагал остальной
мир, тщательно отбирая те приемы и подходы, которые наилучшим образом укрепляли их
собственные позиции. Такой относительно широкий контроль над культурой означал почти
абсолютный контроль над подрывными мыслями" (с. 18).
Общеизвестно, что китайские идеи и методы оказали на японскую официальную культуру самое
большое влияние по сравнению с другими. Если не говорить о китайской системе письма,
стилях и приемах живописи, эти культурные заимствования служили в первую очередь
политическим целям. В VI в. японские правители приняли буддизм, объясняя это
политическими мотивами. Вскоре по тем же причинам была введена китайская система го-
сударственного управления. Затем дипломатические каналы связи с Китаем были закрыты и
сознательно не восстанавливались многими поколениями японских правителей вплоть до 1401
г., когда сёгун Асикага Иосимицу установил торговые отношения с минским двором. Несмотря
на то что это принесло Иосимицу огромные доходы и многочисленные предметы роскоши, его
преемники вновь прервали торговлю с Китаем. В периоды, когда двор и сёгун не поддерживали
официальных отношений с Китаем, южные провинции Японии продолжали торговать с ним,
благодаря чему культурная изоляция была не полной, но она была достаточной, чтобы оградить
от внешнего влияния культуру японской элиты.
"Четырнадцать веков назад японские правители сумели тщательно перебрать все, что мог им
предложить Китай, и ограничить внешние культурные влияния почти исключительно такими
5
институтами и верованиями, которые устраивали их. Во второй половине XIX в. они добились
такого же успеха в отношении западных влияний. К этому времени, после длившегося веками
гражданского противостояния, правители подавили местные буддистские секты, грозившие
перевести религиозное соперничество в область политики, и избирательно поощряли или
подавляли различные социальные, экономические и культурные тенденции в зависимости от их
значения для удержания собственной власти. Правителям удавалось даже повернуть вспять
технический прогресс, как это произошло с завезенным португальцами огнестрельным
оружием, которое было ими запрещено и забыто. Они сделали это из опасения, что
простолюдины, приобретя навыки владения таким оружием, могут обратить его против
властей: стрелять из мушкета или ружья куда проще, чем владеть мечом, а тех, кто владеет
мечом, легче не подпускать к стенам замка, чем обладателей ружей и пушек".
Успехи, которых добилась Япония в своей экспансии, создают тем не менее острую проблему
для нее самой, поскольку методы, к которым она прибегает, используя свою государственную
машину, приводят к конфликтам с другими странами и к изоляции от них. Внутри Японии
господствует атмосфера конформизма, подавляющая индивидуальность, в чем автор убедился на
собственном опыте 25-летнего пребывания в этой стране. "В системе школьного образовании и
на работе с японцами обращаются так, как садовник с живой изгородью: регулярная стрижка
отсекает все заметные проявления индивидуальности. Совершенно очевидно, что безжа-
лостное отношение политической системы к личности должно тяжело сказываться на
психологическом развитии граждан".
"Я полагаю, - продолжает ван Вольферен, - что все 120 млн, японцев являются личностями. Не
все они готовы отстаивать свою индивидуальность: большинство, сформированное такой
системой, не хочет этого. Но я встречал очень много людей, желающих, чтобы в них видели
особую личность, а не безликого члена группы. Эти самостоятельно мыслящие люди находятся
в угнетенном состоянии духа. Во многих случаях они погружаются в собственный внутренний
мир. Японская культура - это своего рода гавань, укрывающая от внешнего мира обширный
архипелаг таких разобщенных и не нанесенных на карту личных миров. Японцы с выраженной
индивидуальностью обычно аполитичны, потому что иначе они бы постоянно обжигались,
выражая собственный взгляд на политику властей. Но они все равно японцы, несмотря на свое
неприятие конформизма" (с.24). Депрессивное состояние, вызываемое у мыслящих японцев су-
ществующей социально-культурной средой, - это, таким образом, и симптом нездорового
состояния японской культуры, и самостоятельная проблема, влияющая на перспективы развития
страны и ее взаимоотношения с остальным миром.
6
Неуловимое государство
Одно из ключевых понятий в этом словаре - государство. Оно предполагает наличие верховного
органа власти или правителя, принимающего окончательные решения. По японской конституции
это двухпалатный парламент, но он не выполняет такой функции. Так бывает и в других странах,
но в Японии, в отличие от них, невозможно найти альтернативное учреждение, лицо или группу
лиц, которым фактически принадлежит верховная власть. Отпадает и предположение, что
государством руководят бюрократия и представители крупного капитала: они не обладают
необходимой полнотой власти. "Разобраться в реальном механизме любого государства бывает
нелегко, но в Японии это неразрешимая головоломка. Кто кому подчиняется, где центр
ответственности, как конкретно принимаются решения - над этими вопросами можно
биться до умопомрачения, не получая ответа" (с.26).
Монархическая власть в Японии всегда была чисто номинальной, по крайней мере начиная с XII
в. н. э. (что было отмечено тогдашними китайскими летописцами) и до наших дней. "Бывали
слабые короли и в других странах, до того как становление конституционных монархий
изменило характер царствования. Но в Японии безвластным был не монарх, а сам институт
монархии" (с.27-28). На протяжении столетий власть над страной переходила от одних
влиятельных семей к другим, представители которых выступали в роли советников сначала
монарха, а затем сёгунов. Никто из реальных властителей никогда не пытался захватить трон,
хотя они имели перед собой пример Китая, где предводители успешных восстаний всегда
создавали новые династии. Система делегированной власти не приносила славы, так как глава
клана, добившегося власти, оставался в тени, но она имела очевидное преимущество для
сохранения господствующих позиций. Семья Фуд-зивара, установившая в X в. такую форму
руководства, не была заинтересована в разрушении сложившейся системы, которая
обеспечивала ее на протяжении поколений всеми привилегиями верховного правителя, кроме
титула. "Если источник реальной власти неясен, то неясно также, как с ним бороться" (с.28).
7
шего числа сельских жителей. "Как указывал в 1960 г. один из наиболее известных политологов
Японии, когда ЛДП завоевывает вдвое больше голосов, чем Японская социалистическая партия
(ЯСП), это не значит, что ее идеи, касающиеся политики благосостояния, оцениваются вдвое
выше. Это означает только то, что ее деньги вдвое более весомы, чем одни лишь мнения ЯСП"
(с.30).
Наличие "оппозиции" в парламенте позволяет ЛДП избежать обвинений в том, что она проводит
законы диктаторскими методами. Обструкции, устраиваемые в парламенте, служат
впечатляющей демонстрацией символического гнева. Партии меньшинства прибегают к ним в
знак протеста против "своеволия" ЛДП, или чтобы привлечь внимание к "политической этике"
(вежливый намек на коррупцию среди членов ЛДП), или, от случая к случаю, чтобы показать
свое несогласие с национальным бюджетом. В случае бойкота, который парализует работу
парламента иногда на две - три недели, ЛДП обычно соглашается на символические уступки по
мелким вопросам, практически не оказывающие влияния на проводимую политику. "Коротко
говоря, японская парламентская оппозиция подобна хору в классической греческой трагедии. Ее
однообразные комментарии о состоянии нации и сетования на грехи ЛДП ритуальны и
безвредны" (с.31).
Обычно ЛДП называют правящей партией, но это еще одна терминологическая ошибка. ЛДП
очень мало участвует в разработке законов. В некоторых случаях ее влиятельные группы
выступают с политическими инициативами, но в основном эта сторона их деятельности имеет
второстепенное значение. Границы влияния этой партии лучше всего видны на примере тех
политических решений, которые ей не удается принять. Это касается, в частности,
необходимости смягчить напряженность в отношениях с другими странами или улучшить
внутреннюю инфраструктуру. Некоторые лица или группы внутри этой партии косвенным
образом осуществляют власть, но не такую, которую обычно относят к управлению
государством. "Все, что отличает парламентариев ЛДП от других японцев, - это личные
привилегии и способность передавать государственным чиновникам просьбы о покро-
вительстве от своих лоббирующих сторонников" (с.31).
Казалось бы, при таких условиях особо большой властью должен обладать премьер-министр,
который имеет дело со слабым парламентом и к тому же, согласно принятому порядку, занимает
пост председателя ЛДП. Однако на деле от премьера мало что зависит. Все, что он может
сделать сам, - это роспуск нижней палаты парламента. Если бы он попытался сделать что-то
существенно большее, его соперники в ЛДП, объединившись с "оппозиционными" партиями,
почти наверняка свалили бы его.
8
взять под контроль работу чиновников своих ведомств. Если член кабинета пытается
воспользоваться теми полномочиями, которыми формально наделен, он почти во всех случаях
наталкивается на непреодолимый чиновничий саботаж. Заседания кабинета, за крайне редкими
исключениями, представляют собой всего лишь церемониальное мероприятие, продолжающееся
от 10 до 15 минут и проводимое с единственной целью утвердить проект решения,
согласованный накануне вице-министрами (высшими чиновниками в каждом министерстве) на
их собственном совместном заседании. В отличие от того, что принято в европейских странах,
кабинет не обсуждает никаких новых мероприятий, о которых не осведомлены чиновники, или
мероприятий, не проработанных чиновниками во всех деталях.
Можно ли в таком случае сказать, что власть в японском государстве принадлежит бюрократии?
Очень многие наблюдатели поддались искушению сделать именно такой вывод. И в самом деле,
в повседневных делах по управлению Японией группы чиновников, особенно из министерств
финансов, международной торговли и промышленности, строительства, почты и
телекоммуникаций, обладают гораздо большей властью, чем та, которой они формально
наделены. "Они сдерживают, контролируют и обеспечивают
стимулы для экономики. Они создают почти все законы, что уже немало как показатель
власти. Эти законы почти всегда проштамповываются парламентом, и затем бюрократы
используют их, как правило, в качестве средства для достижения собственных целей. Более
того, их неформальные полномочия позволяют им осуществлять даже еще больший контроль
над теми сферами общественной жизни, за которые они несут ответственность... Таким
образом, можно было бы разгадать тайну власти в Японии, определив эту страну как
авторитарное бюрократическое государство. Однако стоит лишь попытаться точно
указать, кто же из бюрократов фактически находится у власти, как вы снова оказываетесь в
дебрях" (с.33). Собираясь для согласования проектов постановлений кабинета, вице-министры
не идут на уступки друг другу, если представляемые ими министерства имеют возражения.
Обсуждение вопросов, по которым сталкиваются разные мнения, всегда заводит в тупик, так как
нет способа преодоления разногласий между министерствами.
Острое соперничество внутри чиновничества с давних пор мешает ему добиться ведущей роли в
определении политики Японии. Взаимная ревность и отсутствие четкого разграничения
полномочий между министерствами и ведомствами, часто приводящие к громким скандалам,
мешают выработке столь нужной единой национальной политики. "Но даже независимо от
внутреннего соперничества, юрисдикция бюрократии явно урезана, хотя никто не может
точно указать ее границы" (с.35-36).
9
разглагольствуя с важным видом о том, что желательно для общества, и занимаясь
банальными рассуждениями о задачах и будущей роли Японии в мире. Но они не способны
направить Японию к новым приоритетам, более согласующимся с этими задачами и с этой
международной ролью" (с.35).
Таким образом, каждая из трех групп (правительство, бюрократия, зайкаи) "может иногда
проявлять удивительную силу, а временами - неожиданную слабость. Невозможно создать
стройное уравнение, точно указывающее, как они соотносятся друг с другом в дележе власти.
Существенно то, что ни одну из них нельзя воспринимать как вершину иерархии власти в
Японии" (там же).
Но какое же место в таком случае занимает японское государство? Не идет ли речь о его
угасании? На самом деле вопрос должен быть поставлен иначе: нуждаются ли японцы в
государстве? По крайней мере сама японская политическая элита на протяжении веков не видела
необходимости в государственной власти, хотя так было не всегда. В середине VII в. правители
Ямато, навязывая свою власть вождям других кланов, пытались создать централизованное
государство по китайскому образцу. Но это "государство" просуществовало недолго.
Губернаторы провинций, присланные из столицы, через некоторое время стали оставаться на
своих постах пожизненно и передавать власть по наследству. После разрыва связей с Китаем
японские властители перестали ощущать потребность в государстве. Даже семья Фудзивара,
добившаяся большой власти в более позднее время, никогда не держала под своим контролем
всю страну.
Сёгунат Токугавы контролировал лишь около 1/4 японской территории, опираясь на вассалов,
находившихся в разных формах зависимости от него (включая родственные связи), и стараясь
воспрепятствовать сплочению потенциально опасных автономных и полуавтономных
властителей, именуемых тозама ("внешние вассалы"), которых насчитывалось около 80. Неко-
торые из наиболее крупных владений тозама были фактически независимыми государствами,
если не считать ограничений в их отношениях с другими вассалами сёгуна. В конечном счете
нескольким из них удалось вступить в коалицию и свергнуть Токугаву, но к этому времени
Япония уже превратилась в очень сложное политическое образование, не являющееся
государством с институтом центральной власти. Задача создания государства не была
актуальной для японцев, которые, в отличие от китайцев, на протяжении столетий не опасались
вторжений чужеземцев: за всю историю Японии отмечены лишь две попытки вторжения,
предпринятые монголами в 1274 и 1281 гг.
10
Нидерланды, и это знаменовало конец японской политики самоизоляции. "Наконец-то Японию
заставили столкнуться с беспокойным сообществом мировых держав, а тем самым и с
необходимостью проведения внешней политики" (с. 37).
Олигархия Мэйдзи, вставшая у власти в 1868 г. (прежде всего вследствие унизительного краха
политики самоизоляции страны), была одержима идеей создать сильное государство. В течение
трех лет после свержения сёгуната Токугавы она упразднила феодальные владения, объяснив это
тем, что, как говорилось в имперском указе, "для поддержания равенства в отношениях с
иностранными государствами слова должны иметь на деле тот смысл, который они
обозначают, и правительство страны должно стать единственным носителем власти".
Важность указа определялась тем, что некоторые из наиболее влиятельных феодалов сами
устанавливали отношения с иностранными державами и даже объявляли войны по собственно-
му усмотрению.
В 30-х годах власть стала постепенно переходить к военным. Но даже когда это произошло,
никто не знал, кто же стоял во главе всех вооруженных сил. Командующие армией и флотом
формально подчинялись императору, а между собой даже не советовались. В самой армии и
флоте, не имевших между собой никаких контактов, происходили внутренние раздоры. Распад
центральной политической власти, начавшийся в первые годы XX в. и завершившийся в 30-х
годах полной утратой чьей-либо персональной ответственности за страну, позволил фанатичной
части среднего офицерского звена "захватить" нацию. В сентябре 1931 г. подразделения
Квантунской армии напали на китайский гарнизон в Мукдене, начав тем самым завоевание
Маньчжурии. Правительство в Токио никак не прореагировало на этот акт грубого
неповиновения, и армия поняла, что она вполне может действовать как ей заблагорассудится. В
результате она по собственной инициативе образовала марионеточное государство Маньчжоуго.
"Акции устрашения, к которым затем обратились фанатичные офицеры, направили Японию
на путь, который должен был привести к Пирл-Харбору, а оттуда к Хиросиме" (с.39).
11
Вторую мировую войну, было прямым следствием соперничества между армией и флотом.
Армия, толкнув страну на путь войны, считала само собой разумеющимся, что военно-морской
флот не допустит американского вторжения на Японские острова. Флотское же руководство, со
своей стороны, не верило в возможность победы, однако держало свое мнение при себе,
опасаясь обвинений в непатриотизме.
Сама по себе война мало способствовала сплочению политических сил. Она, несомненно,
усилила власть бюрократов, но эта власть не сосредоточилась в руках одного человека или
учреждения. Кабинет оставался собранием автономных министерств и ведомств, каждое из
которых ревностно защищало свои права и привилегии. Премьер-министр никогда не был глав-
ным руководителем: он был главным координатором, задача которого состояла в том, чтобы
обеспечить единую политическую линию кабинета. Он не мог ни приказывать министрам, ни
заменять их по своему усмотрению. Сместить министра было непростым делом: для этого
требовалось одновременно и уговаривать его, и оказывать на него давление.
В самой Японии сложившийся порядок вещей, при котором нет единой направляющей силы,
спаянной политической волей, не порождает особых проблем. Все те, кто имеет какое-то
отношение к дележу власти (чиновники, парламентарии, бизнесмены и промышленные
магнаты), несмотря на большое соперничество, имеют тесно переплетающиеся интересы и
зависят друг от друга. "Никто не является главным, но каждый так или иначе может
воздействовать на кого-то еще, что позволяет обеспечить надлежащее состояние дел" (с.41).
В дополнение к триаде чиновник - ЛДП - бизнес имеются несколько других влиятельных групп,
действующих в полуавтономном режиме. Пресса -одна из них. Крупнейшие ежедневные газеты,
имеющие гигантские тиражи, воспроизводят одни и те же подходы и занимают очень сходные
позиции по всем злободневным вопросам. Тем самым они оказывают большое влияние на
формирование однородного общественного мнения. Другая влиятельная организация -
Национальная федерация сельскохозяйственных кооперативов, руководящая множеством
местных кооперативов, региональными федерациями и специальными организациями бизнеса.
Она очень тесно связана с министерством сельского хозяйства. Министерство в сотрудничестве
с ЛДП удерживает цену на рис, выращиваемый в стране, на уровне, который примерно впятеро
выше, чем на мировом рынке. В обмен на эту услугу кандидаты ЛДП получают почти
безоговорочную поддержку во многих сельских районах.
Есть и другие организации, контроль над которыми со стороны бюрократии весьма ограничен.
Гангстерские синдикаты практически безнаказанно занимаются масштабным рэкетом в зонах
отдыха, причем полиция заинтересована в их существовании, чтобы держать преступность под
организованным контролем. Сама же полиция представляет еще одну полуавтономную
организацию, имеющую очень широкие полномочия. Японские государственные прокуроры
самостоятельно решают, зачастую по произвольным основаниям, когда и кого не подвергать
преследованию.
12
образование с иерархически организованной властью. Само это понятие имеет для японцев иной
смысл, чем для людей Запада. Поэтому во избежание путаницы лучше употреблять понятие
"система", подразумевающее "некий набор связей и отношений, обеспечивающих достаточно
предсказуемые результаты, между участниками социополитических процессов". Этот термин
обозначает "нечто, не являющееся ни государством, ни обществом, но тем не менее
определяющее, как строится жизнь японцев и кто кому повинуется" (с.43-44).
Для внутренних целей Система, не имеющая ядра, работает достаточно успешно, несмотря даже
на то, что социальные сбои, обнаруживаемые в некоторых ее зонах, остаются не устраненными
из-за отсутствия решительных целенаправленных действий. Послевоенная промышленная
перестройка была очевидной необходимостью и не нуждалась в сильном политическом центре.
В ходе этой перестройки естественно возникло убеждение, что неограниченный промышленный
рост является приоритетом для всей нации. Бюрократия взяла на себя осуществление этой
политики в ущерб другим потенциально важным направлениям. Существовавшая de facto одно-
партийная система гарантировала отсутствие помех со стороны парламента. В основном Япония
продолжает и поныне проводить все ту же политику, которая была начата в 50-е годы. " Сильные
соперники, каждый из которых считал себя проводником "имперской воли", больше не тянут
Японию в разных направлениях, как они это делали в первые десятилетия нынешнего столетия.
Сегодня проблема состоит в том, что Японию слишком сильно тянут в одном направлении, и
это происходит из-за отсутствия механизма установления новых приоритетов" (с.48).
Если говорить о влиянии Системы на положение страны в мировом сообществе, то она стала
явным анахронизмом. Она могла годиться для бедной и изолированной Японии, но не для
страны, глубоко вовлеченной в международные связи, ибо не может дать ей "эффективные
средства установления modus vivendi с потенциально очень враждебным миром. В Системе
обнаруживается ряд парадоксов. Она не имеет сильного руководства, но создает за рубежом
впечатление, что это мощный гигант, целенаправленно добивающийся мирового
экономического господства. Она не имеет политического центра, однако внутри страны ей
почти всегда удается наставить на путь истинный противодействующие группы. Система
неуловима. Она ускользает от глаз западных людей, желающих иметь с ней дело. Японцы,
участвующие в ней, не в состоянии постичь ее концептуальную суть, тем более изменить ее.
Она существует, но большинство ее участников не замечают этого; она не имеет ни внешнего
облика, ни формы, не говоря уже о законодательном ее закреплении" (с.49).
Железные объятия
13
противовес сложившейся элите. В результате такого исторического вакуума и рабочее движение
не имело перед собой примера, который вдохновлял бы на политические выступления. В стране
имеются группы интересов, сельскохозяйственные кооперативы и рабочие профсоюзы, но почти
все они поглощены Системой и поставлены на службу ее целям.
Любой противник политического status quo в Японии оказывается в затруднении, какие именно
институты власти и как надо менять, поскольку власть эта рассеяна и неуловима. Несогласные с
режимом быстро обезвреживаются и предаются забвению, а если они слишком шумливы и не
позволяют не замечать себя, то они ассимилируются естественным путем как действующая
часть Системы. Автор на примере различных групп давления, возникавших в разное время по
инициативе граждан (Ассоциация японских домохозяек, 1948; Японская медицинская
ассоциация, 1950; движение против загрязнения среды и пр.), показывает, как действуют эти
механизмы. Один из испытанных приемов, используемых Системой для обезвреживания
оппозиционных организаций (до того, как они превратятся во влиятельную силу),- создание
собственных альтернативных "оппозиционных" групп. Успех такой стратегии показан на
примере создания японским менеджментом в 50-60-х годах новых рабочих союзов, чтобы
перетянуть в них членов прокоммунистических национальных союзов.
14
имеют все основания считать эту организацию выразительницей своих интересов. Вследствие ее
лоббистской деятельности цены на рис в Японии поддерживаются на немыслимо высоком
уровне (впятеро выше среднемировых), ложась тяжелым бременем на плечи остального на-
селения страны. Однако на деле такой протекционизм обеспечивает субсидирование не столько
крестьянских хозяйств, сколько самого нокио, формально некоммерческой организации,
манипулирующей ценами, хозяйством, крестьянами. Доказательством этого служит в первую
очередь то, что японское сельское хозяйство остается одним из самых отсталых в мире. Архаич-
ные формы его ведения не вызывают беспокойства властей и спонсоров, а его нерентабельность
(несмотря на, казалось бы, крупные вливания дотационных средств) вынуждает крестьян искать
побочные заработки вне сельского хозяйства, причем эти заработки оказываются на деле их
главным доходом, так как существенно превышают доход от основного занятия.
Слуги Системы
Японская Система образования завоевала репутацию одной из лучших или даже самой лучшей в
мире. Отчасти это объясняется успехами и победами японских школьников на международных
математических тестах и предполагаемой связью между качеством образования и
экономическими успехами страны. Это мнение подкрепляется также замечаниями специалистов,
на которых сильное впечатление производит дисциплина в японских школах, исполнительность
матерей и способность учеников усваивать массу фактов. Успехи японских детей на
международных письменных тестах не удивительны: именно к таким тестам их готовят все годы
от начальной до высшей школы. Но если бы задачей тестов была оценка способности делать
заключения, абстрагироваться от фактов, связывать отвлеченные понятия, организовывать свои
мысли в виде сочинения или просто способности задавать вопросы, то стало бы сразу ясно, чего
не хватает японской системе образования.
Цели японской школы не имеют ничего общего с задачами образования в английском понимании
этого слова (развивать способность мыслить, а не просто передавать фактическую
15
информацию). Японская Система образования в целом не только не стремится оттачивать
мыслительную способность своих подопечных, но и враждебна этой цели. Любые проявления
неординарной мысли, яркой индивидуальности осуждаются и всячески подавляются
практически во всех школах: своеобразие ума и характера считается нетерпимым. Детей не
обучают логически мыслить и правильно ставить вопросы; их вообще отучают задавать
вопросы. Вместо этого упор делается на зубрежке. Детей, которые так успешно решают
математические задачи на письменных международных тестах (как и на экзаменах при
поступлении в престижные школы), годами натаскивают учителя и частные репетиторы на
материалах прошлых тестов. Детей буквально изнуряют ежедневной и многомесячной
зубрежкой текстов и правильных ответов, и в этом огромную роль играют их матери, которые
чувствуют себя ответственными за будущее детей и считают своей главной заботой их
поступление в престижные учебные заведения (хотя в других заведениях качество преподавания
зачастую ничуть не хуже). Характерно, что такая гонка начинается еще в дошкольном возрасте,
когда мать вступает в борьбу за помещение своего ребенка в престижный детский сад, где
будущих воспитанников отбирают также по итогам экзаменов.
Система экзаменов в том виде, как она существует в Японии (автор называет ее
"экзаменационным адом"), не способствует умственному развитию детей, а скорее подавляет и
губительно действует на их здоровье и психику. Многие родители вполне отдают себе в этом
отчет, тем более что они хорошо осведомлены о том, какими средствами учителя поддерживают
дисциплину в школах (в большинстве школ учителя почти ежедневно бьют и пинают своих
учеников, что подтверждается данными специальных обследований ). Но они также понимают,
что будущая карьера их ребенка зависит не от умственных способностей и профессиональных
знаний как таковых, а от того, удастся ли ему попасть в тот узкий коридор, образуемый престиж-
ными школами и университетами, который только и может привести к вершинам успеха.
"Относительно гладкий путь наверх от начальной школы до университета обеспечивается
определенными дорогими частными заведениями, которые состоят из университетов и
"приданных" к ним средних, неполных средних и начальных школ, а иногда и детских садов. Сто-
ит только попасть на эту колею, и экзамены на каждом уровне становятся по большей части
облегченными. Это получило название "эскалаторной" системы, и наилучший способ попасть
на эскалатор - посещать детский сад, ведущий к школам более высоких ступеней. Вследствие
этого существуют знаменитые, чрезвычайно дорогие детские сады, устраивающие
собственные приемные экзамены" (с.87).
Японский студент считается вполне успевающим, если ему удается удержать в голове массу
фактов, причем никто не требует от него понимания их смысла и значения для правильного
восприятия действительности. Если и встречаются студенты, сумевшие подняться на такой
уровень, то лишь те, кто дошел до этого исключительно собственным умом. Как отмечает Томас
Ролен5, главная задача японской системы образования - "формирование поколений
дисциплинированных работников в техномеритократической системе, которая нуждается в
высокосоциализированных индивидах, способных действовать надежно в жестком,
иерархичном и тонко настроенном организационном окружении" (с.83).
16
"Для большинства студентов университет означает простую передышку, короткий период
веселой жизни, перед тем как войти в регламентированный мир деловых организаций" (с.85).
Японская пресса более независима, чем сфера образования, и на первый взгляд выступает в роли
противника Системы. Однако ее демонстративно "антиистеблишментская" позиция выражается
лишь в крайне поверхностной критике отдельных явлений. Газеты никогда по-настоящему не
воюют с Системой. Изредка они с гневом обрушиваются на некоторые ее элементы, но их запала
хватает от силы на несколько недель. Причем во многих случаях такой натиск против одной
стороны бывает выгоден другой, конкурирующей стороне. Но важнее всего то, что они не
стремятся анализировать Систему, затрагивать такие проблемы, которые позволили бы
читателям задаться вопросом о ее характере и о том, куда она их толкает. В этом отношении
современные журналисты выглядят менее смелыми, чем их предшественники, работавшие в
первых газетах 20-х годов.
Свобода печати все более ограничивалась после 1920 г, но вопреки расхожему мнению
нынешних японских интеллектуалов меньше всего это было вызвано ростом милитаризма.
Основными причинами были чиновничий контроль и "самоконтроль" средств массовой
информации. И по сей день самоцензура остается очень заметной особенностью японской
прессы. Журналистов не поощряют проводить собственные расследования и осуждают за
попытки освещать какую-либо тему не так, как это делают их коллеги. Однако всегда, когда
наружу прорывается и становится достоянием всех СМИ какой-нибудь политический или
финансовый скандал, на рядового японца обрушивается лавина информации об этом, так как
многие журналисты уже давно знали обо всех подробностях дела и лишь ждали момента, когда
можно будет рассказать о нем. Постоянно и по каждому поводу подчеркивая право
общественности знать о том, что происходит, редакторы и журналисты сознательно помогают
скрывать подробности того, как администраторы на деле управляют Японией, но многие из них
сами имеют искаженное представление о Системе, так как специализируются на частностях и
отдельных сторонах политической или экономической жизни.
Одна из главных причин того, что пресса избегает критики пороков Системы, а вместо этого
выискивает "козлов отпущения", на которых набрасывается всегда дружно и яростно, состоит в
том, что она видит свою главную функцию в поддержании общественного порядка и охране
морали, причем эта ее позиция полностью соответствует ожиданиям общественности. "Как и во
17
многих других случаях явно неразрешимых конфликтов в Японии, их стремятся хотя бы
временно погасить путем ритуализованных форм поведения. И вот газеты, руководствуясь
традиционной заповедью "наказать одного, чтобы предостеречь сто человек", периодически
развертывают кампании, в ходе которых высвобождается значительная часть энергии
возмущения". Чуть ли не каждый год газеты вдруг "обнаруживают" учителя, который
опрометчиво продал амбициозным родителям экзаменационные вопросы. Директора
знаменитого универмага облили грязью, когда стало известно, что старинные персидские
изделия, продававшиеся в этом магазине, были изготовлены в Иокогаме. Такие специально
отобранные "новости" подаются на первых страницах газет неделями и даже месяцами, "и при
этом негодующие редакторы втаптывают в грязь и дружно изничтожают тех, кого они
объявили виновными, часто еще до того, как будут произведены какие-либо аресты" (с. 98).
18
Якудза, не гнушающиеся и убийством тех, кто не внемлет их угрозам, примыкают к крайне
правым элементам в политике и представляют себя как единственных истинных патриотов.
Широкая сеть сочувствующих крайне правым проникает в СМИ, университеты и ЛДП. Многие
из них добиваются с помощью гангстеров влиятельных постов и удостаиваются правительствен-
ных наград за заслуги перед страной. Якудза и крайне правые пополняют свои ряды за счет
юных правонарушителей, создавая, в частности, пресловутые бозозоку - мотоциклетные банды.
Полиция иногда проводит операции против бандитских шаек, но лишь эпизодически и в тех
случаях, когда влияние их становится по ее понятиям чрезмерным (как это было в середине 60-х
годов). Обычно она предпочитает договариваться с главарями таких шаек, причем поддерживает
с ними настолько тесные отношения, что время от времени даже устраивает встречи с
руководством преступных синдикатов на высшем уровне для разграничения территории и
установления неформальных правил игры. Но в основе этих отношений лежит не коррупция.
Просто полиция убеждена, что статистика преступлений, по которой оценивается ее работа,
резко возрастет, если она откажется от сотрудничества с верхушкой криминального мира. Поли-
цейские инспекторы регулярно посещают бандитские штаб-квартиры, чтобы выяснить, кто из
членов шаек изгнан из них, и затем приступить к их отлову. Такая практика идет на пользу
обеим сторонам, так как позволяет убрать с улиц преступников-одиночек, жаждущих мести.
Крупные синдикаты совершенно открыто держат в городах свои конторы, украшенные
бандитскими эмблемами.
Администраторы
В верхних слоях общества личные связи образуют целую сеть особых отношений, возникающих
из оказания единичных услуг, школьных уз или совместных занятий или на основе запутанных
форм взаимного угодничества. Все они именуются дзиммяку 9, причем распространены
несравнимо больше и имеют несоизмеримо большее значение, чем кумовство в западных
странах.
19
детьми процветающих и влиятельных бизнесменов. Возникающая на этой основе сеть связей
называется кэйбацу (группировки семей, породненных браками). Существуют группы свах,
специализирующихся на упрочении связей между администраторами. Одна из них - клуб жен
членов парламента, созданный женой премьер-министра Икэды и проводящий постоянный
обмен информацией о кандидатах для устраиваемых браков. Группа Таканава-каи, включающая
около тысячи женщин, окончивших знаменитые университеты, а также высших чиновников из
министерства международной торговли и промышленности, министерства финансов и
министерства иностранных дел, встречается 6 раз в год на вечеринках, предназначенных для
выбора женихов и невест. С помощью одной лишь этой группы созданы сотни
высокопоставленных брачных пар.
Безусловно, между обеими странами есть немало сходных черт. Французская бюрократия,
восходящая к абсолютистскому государству XVI в. и усиленная Наполеоном как механизм
формирования национальной политики, уже давно является одной из самых могущественных в
мире. Она устойчива и высоко централизована, и никто из руководителей страны не может
пренебречь ее устоявшимися мнениями по многим вопросам. Как и в Японии, юрисдикция
центральных административных органов распространяется на местное управление - основную
часть сферы образования, общественные работы, суды, полицию и другие области, которые в
большинстве других западных стран находятся под контролем местных органов власти или в ча-
стных руках. Как и Япония, Франция в высокой степени институировала процесс формирования
элиты. Другое разительное сходство - явление пан-туфляжа, под которым подразумевается
постоянное перемещение государственных служащих в частный сектор. Многие французские
бюрократы тоже переходят в политику. Они поддерживают важные неформальные отношения
друг с другом через границу, разделяющую частный и государственный секторы (эти секторы
разделены гораздо менее четко, чем в англосаксонских странах и Германии). Казалось бы,
Франция вплотную подошла к созданию класса администраторов, подобного японскому, тем
более что в послевоенный период он, как и в Японии, был озабочен в первую очередь созданием
наилучших условий для экономического роста.
20
элиты состоит в том, чтобы человек мог быстро схватывать суть любой проблемы и таким
образом был пригоден почти для любого вида административной деятельности. В Японии
высокопоставленные чиновники переводятся из подразделения в подразделение для расширения
их кругозора, но только в пределах своего министерства, и должны отождествлять себя с ним до
такой степени, что это вредит бюрократии в целом.
Точно так же пантуфлях имеет иной смысл, чем амакудари 10. Если не считать вновь созданных
правительственных корпораций и агентств, японские компании и банки открывают свои двери
тому или иному чиновнику амакудари лишь с одной целью - обеспечивать гладкие отношения с
министерством, из которого он пришел после отставки. Он не участвует в принятии решений и
не играет руководящей роли, как это делают французские чиновники, которых именно для этого
и приглашают в частный сектор.
Участие членов grands corps необходимо при подготовке законов и контроле за их исполнением.
Но французский министр представляет собой гораздо более важную фигуру, чем его японский
коллега. С другой стороны, французская бюрократия, в отличие от японской, не может
воспринимать свою роль как саму собой разумеющуюся. Она испытала превратности по-
литической судьбы, связанные с революциями и массовыми беспорядками, и подвергалась
сильным нападкам как элитарный институт до Первой мировой войны, в 30-х годах, после
Второй мировой войны и в 1968 г.
Но, разумеется, решающее значение имеет то, что французская бюрократия служит
высокоцентрализованному государству. При всей своей компетентности и опытности для
полноценной работы она нуждается в четких директивах правительства. "Власть де Голля или
Миттерана не идет ни в какое сравнение с властью любого японского премьер-министра.
Другими словами, французские администраторы имеют средства для того, чтобы изменять
национальные приоритеты" (с. 157).
Единственная главная цель японских администраторов состоит в том, чтобы сохранить Систему.
После 1945 г. это достигалось усилиями по обеспечению быстрого зкономического роста с
упором на промышленную экспансию за счет других задач и мерами по сохранению
социального контроля. "Участники Системы продолжают показывать, что, несмотря на свои
внутренние конфликты, они отличаются большими успехами в обеих областях" (с .158).
"Человеческое наполнение большого твердого ядра Системы обеспечивается тем, что японцы
называют сарарииман (Японское произношение английского слова "salaryman". Это слово,
вошедшее в японский язык, далее будет употребляться в привычной русской транскрипции с
английского - саларимен. - Реф.). Первоначально этим словом обозначались те, кто получает
жалованье, в отличие от зарплаты рабочих и представителей других профессий на нижних
ступенях иерархии занятости. Но термин "саларимен", в отличие от "конторского
служащего" или "беловоротнич-кового работника", получил и дополнительное значение - это
образцовое поведение, к которому надо стремиться. Саларимен имеет настолько
предсказуемые интересы и привычки, что у японцев стало обычным говорить о "саларименской
21
культуре". Выпуск книг и журналов, посвященных главным образом признаваемым вкусам
саларимена (включая комиксы, толстые, как телефонные справочники), представляет один из
крупнейших в Японии видов индустрии. СМИ доносят культивируемый образ жизни саларимена
до каждого уголка Японии" (с. 159).
Мир саларименов открыт примерно для одной трети молодых мужчин Японии, прошедших
отбор через систему образования. Но даже преодоление всех школьных барьеров не дает
пропуска в ту или иную фирму. Поступление в нее зависит от рекомендаций, даваемых
преподавателями, новых экзаменов, устраиваемых самой фирмой, и результатов сыскных
действий агентов фирмы. Путем опроса учителей начальной и средней школы, где учился
претендент, а также его соседей собираются сведения о его поведении в подростковом возрасте.
Многие компании проверяют, не происходит ли поступающий к ним на работу из "нечистой"
касты буракумин и не является ли он приверженцем так называемых новых религий.
Принято считать, что такая практика настоятельно важна для нынешних выпускников
университетов. И поэтому Никкэйрэн, федерация союзов работодателей, ежегодно организует
тренировочную программу для мелких фирм, проводимую в комплексе сооружений,
построенных для Олимпийских игр. В конце этой программы новобранцы проходят вокруг
стадиона, выстроившись в колонны под эмблемами своих фирм. Представители Никкэйрэн
объясняют, что такой вид тренировки для молодых служащих сейчас нужнее, чем когда-либо, из-
за урбанизации, материального благополучия и недостатков школьного образования.
22
саларименов.
Почти во всех других странах возвышение среднего класса коренным образом изменило
политические отношения. Но этого нельзя сказать о Японии. Каково бы ни было значение
интересов саларименов для выживания Системы, они крайне мало учитываются правящей
элитой. Одна из причин острейшего жилищного кризиса в японских городах состоит в том, что
ЛДП не усматривает никаких выгод для своих избирательных кампаний в принятии программы
жилищного строительства. Все попытки сделать саларименов самостоятельной и активной
политической силой, включая создание Партии саларименов, потерпели неудачу. Чтобы стать
такой силой, у них не хватает ни времени, ни сил, ни идей, которые отбираются компанией,
претендующей на личность саларименов целиком. "Саларименов называют новым средним
классом Японии, но этот беловоротничковый класс так никогда и не превратился в
буржуазию, которая могла бы создать угрозу традиционному японскому государству" (с. 175).
Няньки народа
Отношения в среде саларименов очень напоминают уклад армейской жизни: тот же "боевой
дух", принудительный коллективизм, такое же подавление индивидуальности, а особенно
отношение к служащему как к члену "семьи". "Парадоксально, что единственная в мире
страна, где конституция запрещает вступать в войну, официальные представители которой
всерьез заявляют, что их общество может научить все страны любить мир, страна, которая
формально осуждает применение военной силы, где бы, когда бы и кто бы к ней ни прибегал,
сама устроена по образцу военной организации" (с.181). Коллективные тренировки и
повседневная муштра, безоговорочное выполнение команд, спартанская дисциплина на занятиях
по дзюдо, карате, кендо и айкидо - все это свидетельствует о военизированных методах
поддержания общественного порядка. Самоконтроль и выносливость, воспитываемые в японцах
как высшие ценности, наряду с верностью, - это тот идеал, которым должны руководствоваться
солдаты.
Это неудивительно, если учесть, что в течение длительного исторического периода Японией
руководили военные. На протяжении столетий они внушали народу нормы солдатского
поведения и приучали его следовать этим нормам. Сёгунат Токугава был военным режимом, и в
стране поддерживалось нечто вроде военного положения. Со временем он эволюционировал в
бюрократическое правление, имеющее некоторое сходство с тем, которое установилось в
послесталинском Советском Союзе. Но его идеалы общественного порядка остались такими же,
какие господствуют в казармах и на поле боя.
С самого начала своего формирования в 1870-х годах полицейские силы Японии сознавали, что,
в отличие от своих самурайских предшественников, они не могут добиться всеобщего
повиновения со стороны гражданского населения, полагаясь только на устрашение. Кавадзи
Тосиёси, первый начальник городской полиции Токио и архитектор современной полицейской
системы Японии, был под сильным впечатлением от работы парижской полиции, которую он
наблюдал во время посещения Европы в 1872 г. Вернувшись в Японию, он использовал при
23
формировании полиции французский образец, но значительно расширил сферу ее деятельности.
Место своего ведомства в жизни общества он определил краткой формулой, заявив, что
правительство следует рассматривать как родителя, народ - как детей, а полицейских - как нянек
при этих детях.
Полицейские, особенно в городах, ведут себя вполне в духе идей Кавадзи, следя за поведением
людей и через оглушительные громкоговорители непрерывно инструктируя их и предупреждая о
подстерегающих опасностях, как это делает беспокойная мать, постоянными окриками дергая
своих непослушных детей.
Фактически во всех случаях при решении судьбы обвиняемого прокурор придает главное
значение его признанию и демонстрации раскаяния. "Полиция и прокуроры любят извинения. Не
простое разовое извинение, которое редко бывает достаточным даже при обычном ритуале
общения японцев. То, чего ожидают от подозреваемого, - это непрерывный поток извинений,
которые своей темпераментностью и обилием должны показать степень "искренности".
Некоторые подозреваемые даже падают на колени. Таким образом, японская
правоохранительная система применяет наказание не в соответствии с совершенным
преступлением, а в соответствии с поведением обвиняемого после совершенного им
преступления. Не нужно думать, что это проявление жалости. Японские бюрократические
организации не имеют такой склонности. Решение о том, как поступить с подозреваемым,
определяется тем, насколько его символическое поведение позволяет считать его все еще
пригодным для общества. И главным критерием для этого служит полное понимание каждым
подозреваемым необходимости искупительного ритуала, а также его готовность пройти
24
через этот ритуал" (с.188).
Японцам вообще свойственно извиняться перед окружающими. Порой даже кажется, что само
свое присутствие они считают помехой для других. Общие извинения демонстрируют
"искренность". Но в том, что прямо относится к проступку или преступлению, полиция требует
по-настоящему глубоких извинений. А чтобы добиться этого, она видит свою главную задачу в
том, чтобы подозреваемый сознался. И полиция, и прокуроры считают эту задачу настолько
важной, что у них даже не возникает вопрос о конституционном праве гражданина не
свидетельствовать против самого себя. Признание своей вины по-прежнему считается первым
шагом к возвращению в нормальное общество. И добиваться такого признания обычно не
составляет труда, учитывая склонность японцев извиняться за все и перед всеми. Часто они
просят прощения за воображаемые прегрешения, чтобы выглядеть "искренними". Будучи
схваченным полицией, что само по себе означает потерю лица, вызывающую всеохватывающее
чувство стыда, японец готов тут же признать свою вину, потому что чувство вины гораздо легче
перенести: в отличие от стыда, вину можно искупить. Многие, оказавшись в руках полиции,
легко сознаются в преступлениях, которых они не совершали, тем более что им обещают снять с
них обвинения в случае признания, а при отказе грозят выдвинуть еще более тяжкое обвинение.
Собственно, полиции и не важно, кто перед ней - преступник или честный человек: главное -
напомнить о своей роли заботливой няньки, которая может быть и строгой, и благожелательной
и на которую не принято жаловаться. К тому же система оценки работы полицейских сама по
себе способствует их произволу: во многих частях страны им устанавливаются квоты на число
выявляемых правонарушений и проводимых задержаний.
"Хотя Система, может быть, и не является Большим Братом, японцам внушают мысль, что
она любит их, требуя взамен общественного послушания. Это означает, помимо прочего,
требование не подвергать сомнению, по крайней мере постоянно и систематически,
политическую систему. Они должны верить не в то, что сами являются гражданами,
наделенными правами, а в великодушие администраторов. Проще говоря, в то время как на
Западе власть маскируется иллюзией законности, в Японии она маскируется иллюзией
доброжелательности. В западной традиции критический анализ социополитической среды
допускается и иногда поощряется, а японская традиция требует эмоционального доверия к
ней" (с.202).
25
произвола. Эта идея продолжала жить и после крушения Римской империи, хотя политическая
жизнь в Европе представляла собой в то время не меньший хаос и игру без правил, чем в
средневековой Японии, которую раздирали бесконечные гражданские войны. "Сохранялась
память о том, что законы Римской империи поддерживали порядок в Европе дольше, чем
любая империя, возникшая впоследствии". В Японии же совершилось то, чего избежала Европа:
"В древней Японии военачальники Ямато превратили власть в право, а тем самым повиновение
- в обязанность, освятив ее ками, синтоистскими духами своих предков и духами природы"
(с.203). В течение IV в., когда Ямато завоевали достаточную территорию, чтобы оправдывать
название королевства, они расширили свою власть через сеть подлинных и искусственных
родственных связей и соорудили синтоистский храм в честь обожествленного предка монаршей
семьи, где могли молиться все подданные. С тех пор императоры стали носить титул "имеющего
божественное предписание объединить мир". Ни конфуцианство, проникшее в страну в V в., ни
буддизм, пришедший из Кореи в VI в., не ввели каких-либо правил, устанавливающих рамки для
осуществления власти.
В середине XIX в., когда Япония была вынуждена открыть свои порты для иностранцев,
японские законы по существу представляли собой набор правительственных предписаний о
социальном поведении и отношениях. Судебная практика, включавшая пытки для получения
признаний, которые служили основанием для вынесения обвинительных приговоров, была при-
чиной многочисленных первоначальных трений с западными странами. Именно по этой причине
США и европейские державы настояли на предоставлении режима экстратерриториальности
для своих граждан в договорах 1858 г. и последующих лет. Отказ иностранцев подчиняться
японской юрисдикции в договорных портах побудил олигархию Мэйдзи начать разработку
конституции и свода законов. "Почти неприкрытое презрение людей Запада к японской
судебной практике усиливало чувство неполноценности и слабости у нового руководства.
Поэтому чиновничий аппарат Мэйдзи вел напряженную работу, чтобы убедить западные
державы, что в стране вводится современное законодательство" (с.208). В 1880 г. был введен
в действие первый Уголовный кодекс, созданный под французским влиянием и с помощью фран-
цузского советника, а в 1890 г. - первый полный Гражданский кодекс, при разработке которого
было отдано предпочтение уже прусскому образцу, менее либеральному, чем английские и
французские законы. Принятие Конституции Мэйдзи в 1889 г. сопровождалось большими
празднествами. Однако ни этот "подарок от императора", ни другие законы, созданные по запад-
ным образцам, не дали японцам чувства защищенности от произвола властей. В итоге долгой
дискуссии, предшествовавшей принятию Конституции, было решено дать людям права и
свободы, но лишь при условии, что они никогда не нарушат общественного порядка и не будут
нарушать законы, которые как раз ограничивают эти самые права и свободы.
26
Американская оккупация после Второй мировой войны, несомненно, внесла много перемен в
японскую жизнь. Ныне лишь немногие японцы боятся вслух выражать свои мысли. И
существует довольно распространенное убеждение, что правительство по крайней мере обязано
проявлять доброжелательность, а не делать это лишь по собственному усмотрению. Тем не
менее общий взгляд на закон остается тем же, что был до 1945 г. Японцы по-пре жнему считают
закон средством принуждения, которое используется правительством для навязывания своей
воли. Чиновники выбирают и применяют законы по собственному усмотрению для достижения
своих целей. В тех случаях, когда действия чиновников явно нарушают закон, его приспосабли-
вают к этим действиям путем нового "толкования". Чтобы облегчить такую процедуру,
формулировки многих законов сознательно делают туманными. Профессора юридического
факультета Токийского университета, откуда выходят почти все будущие управленцы высшего
звена, смотрят на право в основном как на средство в помощь администрации. "Они все еще
слепо принимают многовековой постулат, что правительство неоспоримо выше народа, и
полагают, что народ по своей природе не может разбираться в политике и потому не должен
критиковать деятельность администрации. С другой стороны, население повинуется законам
только потому, что этого требует категория людей, у которых всегда есть на это право, а не
потому, что это отвечает его потребности в поддержании законности. Для рядового
гражданина закон по-прежнему является синонимом мучения или наказания" (с.211).
"Если бы западные страны так же мало опирались на закон, как Япония, их стали бы
сотрясать непрерывные социальные волнения, которые могли бы закончиться крахом всей
структуры власти. И наоборот, если бы Япония стала использовать законы так, как их
используют в западных демократиях, это привело бы к крушению ее нынешней структуры
власти. Конституция, являющаяся наследием американской оккупации, не может быть более
демократичной. Она содержит больше четких гарантий прав граждан, чем конституции
стран Западной Европы и США. Но она никоим образом не отражает японских политических
приоритетов" (с.212).
Обращение с реальностью
27
характерен и для политики большинства самых современных государств. Но в демократических
государствах всегда существуют группы граждан, активно выступающих против нарушения
политиками провозглашаемых ими же принципов и добивающихся разными путями, в том числе
требованиями соблюдать законность, устранения разрыва между словом и делом. В Японии же
этого не бывает и не может быть, а это значит, что политики не испытывают никакого
общественного давления, чтобы соблюдать верность провозглашаемым принципам или
опасаться, что их поймают на слове. "Умственный паралич перед лицом противоречия, и даже
неспособность осознать сам факт противоречия, позволяет привилегированным осуществлять
власть над непривилегированными. Механизмы повиновения и господства в типично японской
среде теснейшим образом связаны с возможностью быть одновременно и неразумным, и
внешне разумным. Наиболее ярко это проявляется в том, как наставник в секте дзэн ста вит в
тупик своего ученика невразумительными объяснениями и как тот в конце концов прекращает
попытки понять что-либо и отдается полностью во власть наставника" (с.229).
Большую роль в фабрикации удобной "реальности" играет японская пресса, которая обладает
такой способностью прежде всего потому, что всегда единообразно истолковывает
происходящие события. В этом отношении она очень напоминает контролируемую прессу в
коммунистических странах, с той лишь разницей, что ей гораздо лучше удается убедить
иностранных наблюдателей - журналистов, дипломатов и бизнесменов. Поразительно
единодушие, которое проявляют японские журналисты при освещении политических событий, в
отражении "голоса народа", в создании убедительной атмосферы изображаемой ими
"реальности". Другая причина доверия к японской прессе -ее кажущаяся независимость от
властей, которая проявляется в организуемых ею время от времени громких скандалах,
приводящих к отставке того или иного крупного чиновника. Такое поведение прессы, конечно,
невыгодно какой-то группе администраторов, но очевидно, что это всегда идет на пользу другим
соперничающим с ней группам. При этом от внимания поверхностных наблюдателей ускользает
то важное обстоятельство, что журналисты, представляющие разные газеты, всегда дают
одинаковое объяснение событиям, подчас лишенное всякой логики и противоречащее реальным
фактам. Это происходит благодаря предварительному согласованию позиций, позволяющему не
нарушать столь тщательно оберегаемую или конструируемую мнимую реальность, полезную
для Системы. Даже самые информированные журналисты, которые могли бы предать огласке
многие разоблачительные факты внутренней и внешней политики, не делают этого, если высшие
круги предпочитают скрывать их.
Так как японцы сами говорят не то, что на самом деле думают, а то, что следует говорить при
данных обстоятельствах12, они и к иностранцам относятся с большой подозрительностью, не
веря в искренность выражаемых ими намерений и в объяснения политики, проводимой их
государствами. Они всегда ищут скрытое хоннэ в тех исследованиях и выступлениях иностран-
цев, где содержится анализ происходящих в Японии процессов или ее отношений с другими
странами. Поэтому неудивительно, что японцы постоянно жалуются (как и в довоенное время)
на то, что Запад не понимает подлинных намерений Японии и что подлинные мотивы самого
Запада гораздо коварнее, чем можно судить по внешним признакам его поведения.
28
поведение, когда они оказываются в совершенно новой социальной среде. В своем классическом
труде о японском поведении Рут Бенедикт отмечала, что самое резкое отличие японских солдат
от западных состояло в том, как они вели себя в качестве военнопленных, охотно сотрудничая с
представителями армий союзников. "Они были лучше, чем образцовые пленники. Служащие
Старой армии, долгое время бывшие крайними националистами, указывали местоположение
складов военного снаряжения, подробно рассказывали о размещении японских вооруженных сил,
вели пропаганду в нашу пользу и летали с нашими пилотами на бомбежки, чтобы навести их на
военные объекты"13. Бывший японский обитатель сибирских лагерей для военнопленных пишет,
что ни немцы, ни итальянцы, ни корейцы, ни китайцы, находившиеся в этих лагерях, не
проявляли такой "унизительной капитуляции" перед Советами, как его соотечественники. Он
говорит о безволии и бесхребетности японских пленных, которые размахивали красными
флагами, объявляли Японию вражеской страной и кричали банзай Сталину. Он сравнивает это с
оппортунизмом японских интеллектуалов, которые сначала вели себя так, как будто верили, что
японский император - живой бог, затем, кланяясь американским оккупационным властям,
воспевали демократию, а "почувствовав угрозу со стороны Советского Союза, начали
воспевать его как оплот мира во всем мире"14.
Если учесть, что в Японии нет центра власти, естественно возникает вопрос, каким же образом
достигаются целостность и согласованное действие механизмов Системы, вовлекающей в свою
сеть население и нейтрализующей потенциально опасные оппозиционные группы.
"Невозможно представить себе, чтобы страна, не имеющая политического ядра, могла
заставить всех своих граждан маршировать под звуки барабана единственного барабанщика.
Конечно, такой барабанщик не один. Но тем не менее остается вопрос, каким образом все
многочисленные барабанщики, под звуки которых маршируют японцы, воспроизводят один и
тот же ритм" (с.245). Отчасти это объясняется активным подавлением личных склонностей
японцев во всех социальных ситуациях и на всех уровнях с помощью программы формирования
личности по единому образцу, позволяющей обеспечить предсказуемое и дисциплинированное
поведение. Даже на отдыхе большинство японцев повинуются беззвучному, но властному
голосу, говорящему им, куда пойти и что делать.
Сами японцы в большинстве своем полагают, что определяющее значение в таком поведении
имеет специфическая "японская культура". Однако ссылка на культуру ("мы поступаем так,
потому что такова наша культура") есть не более чем тавтология ("мы поступаем так,
потому что мы так поступаем"), хотя сами японцы этого не замечают, как не замечают и того,
что такое объяснение служит прикрытием и оправданием систематической эксплуатации,
судебных злоупотреблений, организованной преступности, находящейся под покровительством
властей, и других форм осуществления бесконтрольной власти. На международной арене
ссылки на культуру стали оправданием невыполнения соглашений и взятых на себя обяза-
тельств, игнорирования требований торговых партнеров. Множество аспектов политической
жизни Японии никогда не подвергалось критическому рассмотрению, ибо с самого начала они
объяснялись как "культурно предопределенные".
29
оспаривать точку зрения оппонентов. Их реакция, как и реакция японской прессы, всегда бывает
одна и та же: усиление работы по разъяснению японской позиции. Такая массированная
разъяснительная работа потребовала создания множества государственных и частных
"просветительных" агентств и институтов, становления целого направления в японской
журналистике и большой индустрии пропагандистских печатных изданий, ориентированных на
зарубежного читателя.
Широко распространено мнение, что в конце 80-х годов японская общественность начала
большую общенациональную дискуссию о новой политике ввиду растущих трудностей в
отношениях Японии с другими странами. Газеты были полны сообщений о том, что японцы вот-
вот приступят к проведению необходимых реформ. Однако это не имеет ничего общего с
действительностью. За время своей 15-летней работы в Японии в качестве корреспондента автор
не заметил ни "большой", ни малой дискуссии о проблемах импорта и о повышении
ответственности Японии в международных делах. Ошибка проистекает из уверенности, что
японцы должны провести реформы, ибо реальность требует этого от них. Такое представление
охотно поддерживают японские администраторы, которым приходится вести дела с внешним
миром и которые обещали исправить положение, но сами понятия не имеют, что для этого
нужно предпринять. Уверенность в том, что все наладится и что перемены не за горами, внушает
и японская пресса, привычно исполняющая свою пропагандистскую роль. "Однако постоянное
повторение плоской мысли о неких переменах не означает готовности или способности к их
осуществлению" (с.408).
30
прессе. Никто не предлагал общественности принять участие в выработке политического
курса - она вообще так никогда и не узнала, что существовал какой-то выбор" (с.410).
Постоянное лишение людей выбора практически во всех областях жизни составляет один из
важнейших элементов устойчивости Системы. У японцев нет выбора в отношении
политического представительства: им навязывают ЛДП. У них почти нет выбора в образовании:
его главная функция - отбор будущих служащих для учреждений и компаний, и единственный
путь наверх проходит через юридический факультет Токийского университета. Представители
среднего класса фактически не имеют иной возможности, как до конца оставаться в нанявшей
их компании. Японцы не имеют выбора в отношении японских источников новостей и
информации. В качестве потребителей на рынке они вынуждены довольствоваться тем, что
сочтет нужным поставить сбытовая сеть кэйрэцу, и соглашаться на те цены, которые
устанавливает эта сеть.
31
США. Обе стороны признают особый характер этих отношений, но недостаточно осознают те
последствия, которые из них вытекают. История не знает примера того, чтобы одна большая и
экономически мощная страна в такой мере зависела от другой страны, не утрачивая своей
идентичности. Япония может позволить себе оставаться вне мировой политики благодаря тому
щиту, которым ее прикрывают США. "Этот щит обеспечивает нечто гораздо большее, чем
военную безопасность и дипломатическую защиту. Япония никогда не смогла бы стать
неомеркантилистской экономической державой, если бы не терпимость и покровительство
США" (с.415). Как уже было показано, одна из важных особенностей Системы состоит в том,
что она не обеспечивает никаких правовых гарантий ни своим гражданам, ни тем более
иностранцам. При независимой внешней политике страна должна быть в состоянии выполнять
те обязательства, которые берет на себя ее правительство, но Япония не может это сделать и
вынуждена полагаться на снисхождение и покровительство США. "Неуклюжесть на
международной арене Японской Системы, отгороженной от других стран исключительной
связью с США, до сих пор не осмыслена в должной мере. Но события, происходившие в этом
столетии, безусловно внушают пессимизм относительно ее способности участвовать в
поддержании международных отношений вне этого контекста. Нападение на Пирл-Харбор
было самоубийственным. В 1930-х годах, когда военные правители Японии всерьез обдумывали
возможности ведения войны одновременно и против США, и против Советского Союза, и
против Великобритании, а дипломаты направо и налево разрывали "сердечные отношения",
никто из представителей власти не встал и не сказал, что это безумная политика. Даже когда
поражение стало очевидным, Япония не смогла собрать воедино свое руководство, чтобы
обеспечить хоть какое-то влияние на условия капитуляции. Рассуждения о готовности Японии
прекратить военные действия до Хиросимы не подкрепляются убедительными
свидетельствами и обнаруживают непонимание японской политической системы того
времени. В них не учитывается тот факт, что в 1945 г. в Японии не было аппарата, который
мог бы принять решение о прекращении войны и вступить в мирные переговоры от имени го-
сударства. Ни один человек или группа не имела полномочий подготовить приемлемые для всех
компонентов политической системы, безголовой даже во время войны, условия капитуляции,
которые они могли бы согласовать" (с.416).
Ведущие страны Запада ныне остро осознают, что их отношения с Японией не могут оставаться
в прежнем состоянии, и требуют от японских руководителей вести себя так, как полагается
государственным деятелям. Однако "это та роль, которую они не способны выполнять в силу
своего воспитания и образования и, что еще важнее, для которой они не могут собрать
необходимую поддержку внутри страны. Иными словами, несмотря на свое высочайшее умение
обеспечивать быстрый экономический рост и поддерживать эффективный социальный
контроль, они по меркам конца 1980-х годов некомпетентны. Но когда общественность
начнет задаваться вопросом, почему другие страны так критично относятся к Японии и по-
чему они так упорны в своих требованиях, японские руководители вряд ли признаются в этой
некомпетентности. У них есть в запасе два объяснения. Одно из них состоит в том, что
иностранцы не понимают Японии, но оно уже затаскано от чрезмерного употребления в
течение десятилетий. Единственное оставшееся объяснение - это то, что мир теперь
враждебно настроен к Японии. И в 1980-е годы эта мысль стала все более отчетливо
проглядывать между строк заявлений, делаемых руководителями, и часто в неприкрытом виде
выражаться в редакционных комментариях СМИ и серьезных статьях журналов,
32
рассчитанных на интеллектуалов" (с.426). Представление о враждебном мире находит в
Японии благодатную почву. Оно питается исторически укоренившимся чувством уязвимости
страны перед непредсказуемыми внешними силами. Оно в значительной мере отвечает также
психологии многих японцев, которые в силу воспитания и под влиянием среды предпочитают не
преодолевать социальные трудности, а пассивно принимать их. У японцев есть для этого даже
особое выражение: хигайса исику (жертвенное сознание).
Изображая свой народ как жертву всех невзгод, обрушиваемых на него враждебным внешним
миром, японские руководители и пресса представляют требования стран Запада как проявление
их недоброжелательности и неспособности заставить собственные народы трудиться так же
упорно, как это делает японский народ.
33
происходящее как результат японской "культуры". Диапазон их действий ограничен теми
представлениями, которые они унаследовали от прежних администраторов, - прусским
видением общества, построенного на всеобщей муштре, и неодолимым страхом перед
возможным социальным хаосом, предотвратить который и призвана эта муштра. У них нет
того преимущества, которым пользуются политики, бюрократы и интеллектуалы в
большинстве западных стран, где политическая система весьма отзывчива к рациональным
доводам, интеллектуальным предостережениям и настоящим политическим дискуссиям.
Некоторые из них, с кем я лично знаком,- добавляет ван Вольферен, - приходят в ужас, осознав,
что Система фактически неуправляема" (с.430).
Изоляция Системы накладывает свой отпечаток на массовое сознание, и это еще более
усиливает изоляцию и вызывает все большее отчуждение японцев от мирового сообщества.
Многие иностранные наблюдатели заметили стойкий психологический изоляционизм японцев,
представляющий одну из главных проблем в отношениях Японии с другими странами, и
объясняют его культурными особенностями. Здесь упускается из виду, что изоляция страны, как
и психология изоляционизма, непрерывно стимулируется теми методами, какие используются
для поддержания порядка в стране. "Изоляция есть следствие того способа, каким было
задержано появление буржуазии; того способа, каким средний класс был включен в иерархию
деловых компаний; того способа, каким школьная система не столько готовит для Японии
образованных граждан, сколько производит администраторов и саларименов для уготованных
им ступеней иерархии, образующей Систему" (там же).
Все это наиболее наглядно иллюстрируется феноменом так называемых вернувшихся юношей
(кикоку сидзо) - японских детей, которые некоторое время учились за границей, пока их отцы
работали в заморских офисах своих компаний. Образование, полученное за границей (кроме
приобретения знаний по техническим и естественнонаучным дисциплинам), обычно служит
препятствием для работы в Системе. Поэтому подростки, вернувшиеся на родину и
продолжающие здесь свое образование, воспринимаются как неблагополучные дети. Мало того,
что их не ценят за объем и новизну тех знаний и опыта, которые они по возвращении привносят
в японские средние школы и университеты, они еще и сталкиваются с явной неприязнью окру-
жающих, а в классе их часто изводят насмешками и разными выходками. В результате "в них
неизменно поселяется чувство своей испорченности. Проблема настолько серьезна, что
пришлось создать особые школы для перековки их в нормальных японцев. Их учителя
жалуются, что они задают слишком много вопросов. За явное нежелание бесконечно и везде со-
блюдать школьные правила их клеймят как потенциальных нарушителей общественного
порядка. Их заставляют следить за своей походкой и манерой смеяться, так как по этим
признакам их могут тотчас же принять за изгоев в собственной стране. Компании
стараются не принимать тех, кто жил за границей, опасаясь, что их поведение может
34
расстроить работу коллектива" (с.432).
Если в каком-либо иностранном городе живет лишь небольшое число японских представителей,
то в их психологическом складе невозможно обнаружить хоть что-то, мешающее полностью
включиться в нормальные социальные отношения других народов. И только тогда, когда
японская община за рубежом разрастается и в ней создается японская школа, ее члены
оказываются в острой изоляции и образуют японские клубы. Степень изоляции японцев в этом
случае бывает несравнимо больше, чем в общинах американцев или европейцев, поселившихся
за границей. Из доверительных бесед с японскими бизнесменами в Юго-Восточной Азии и
Европе автор понял, что "многие из них не в состоянии заставить себя испытать сожаление,
что усваивают иностранные манеры, или беспокойство, что им больше по душе общение с
иностранцами, чем с японцами. Таким образом, поведение японцев за границей определяется
давлением на них со стороны их компаний, а не расплывчатыми культурными нормами" (там
же).
Примечания
1
Названия разделов реферата воспроизводят названия соответствующих глав книги.-Прим. реф.
2
Wall Street j., 1986.-1 April.
3
Название "министерство внутренних дел", как обычно переводят с японского термин
"наймусё", не отражает истинных полномочий этого ведомства, которое временами становилось
самым влиятельным компонентом довоенной Японской Системы. - Прим, ван Вольферена.
4
Газета "Асахи Симбун" в редакционной статье рассказала о случае, как учитель неполной
средней школы пришел в семью девочки, которую он застал за курением, и потребовал, чтобы
она совершила харакири кухонным ножом. Когда девочка простерлась перед ним на полу,
умоляя простить ее, он ударил ее ногой по голове. Не считая этот случай из ряда вон
выходящим, газета заключает, что телесные наказания в школах - повседневная практика, хотя
печать редко затрагивает эту тему (с. 91).
5
Rohlen Th. Japan's high school // Univ. of California Press, 1983. - P.209. По мнению ван
Вольферена, это одна из лучших книг по Японии, написанных за последние годы.
6
Автор ссылается, в частности, на собственный четырехлетний опыт преподавания в
Университете Васеда на политологическом и экономическом факультетах. Студентам этих
факультетов, котирующимся особенно высоко, не приходилось много заниматься. Они
прочитывали несколько зачастую малопонятных книжек по своему предмету, из которых обычно
мало что оставалось в их памяти. "Мне было дано указание ставить переводные баллы всем
студентам, которые регулярно посещали занятия" (с.85).
35
7
Buruma I. A Japanese mirror: Heroes and villains in Japanese culture. - Cape, 1984. -P. 168.
8
Визит так и не состоялся из-за непрекращавшихся беспорядков.
9
"Дзин"- означает "личный", "мяку"- "жила" (по аналогии с рудной жилой), "так что
"дзиммяку"означает жилу, или паутину, личных связей, внедрившихся в общественный строй"
(с. 110).
10
Переход японских чиновников в большой бизнес после отставки.
11
Clifford W. Crime control in Japan. - Lexington Books, 1976.
12
Японцы четко различают понятия татэмаэ (показные мотивы, официальная трактовка событий,
порядок вещей, каким его надо изображать) и хоннэ (подлинные мотивы, наблюдаемая
реальность, истина, которую вы знаете или чувствуете).
13
Benedict R. The chrisanthemum and the sward. - Houghton Mifflin, 1946. - P.41.
14
Wakatsuki Yasuo. Unpleasant, other side to Japaneese. -Japan Times, 1980,25 May.
15
Характерная деталь в подтверждение авторских слов: видимо, для "чистоты" картины в общий
список жертв атомной бомбардировки, ежегодно оглашаемый в День Хиросимы, никогда не
включают 10 тыс. погибших при той же бомбежке корейцев, насильственно ввезенных в Японию
для выполнения тяжелых работ. Это - чужестранцы, и включение их в общий список
хиросимских жертв лишило бы смысла утверждение, будто одним лишь японцам довелось
испытать ужас атомной бомбежки; к тому же это очень некстати напоминало бы о том, как сами
японцы обращались с жителями оккупированных ими стран и каким образом несчастные ко-
рейцы оказались на Японских островах. - Прим. реф.
36