Эвола Ю.

Миф об Андрогине // Метафизика пола

[Julius Evola, Metafisica del sesso]

Миф об андрогине

В мифе традиционный мир выражал предельные, последние знания и

значения бытия. Миф - это ключ. Еще недавно к нему пытались подыскать
естественно-исторические, биологические или психологические объяснения.
Нам же, напротив, миф послужит и поможет понять особенное отношение,
связывающее наши пестрые знания с глубинными смыслами.
Через мифы мы постигаем метафизическую глубину пола. Возьмем один,
который на Западе считается ближайшим к нам по времени, предупредив,
однако, что мифы, принадлежащие к другим циклам, в целом идентичны.
Выберем платоновский "Пир". Среди его участников двое как бы представляют
нам две мифологические теории любви. Это Аристофан и Диотима. Мы
увидим, что определенным образом две эти теории дополняют друг друга,
высвечивая антиномии эроса.
Первая теория касается мифа об андрогине. Как и почти все мифы,
вставленные Платоном в свои философские сочинения, миф об андрогине, надо
полагать, ведет свое происхождение от обрядов инициации, соотносящихся с
Мистериями. В самом деле, эта же тема тайно циркулирует в литературе
достаточно варьированной, начиная с древности, в сочинениях
мистериософских и гностических, вплоть до авторов Средневековья и даже
первых столетий нового времени. Встречаются также соответствующие темы и
вне нашего континента.
По Платону1 существовала некогда исконная, первоначальная раса,
"сущность которой ныне угасла", раса существ, заключавших в себе два
принципа, - мужской и женский - так называемые андрогины. "Страшные своей
силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов".
Этой расе также приписывают предание, донесенное Гомером, о братьях Оте и
Эфиальте: "Это они пытались совершить восхождение на небо, чтобы напасть
на богов". Это та же тема, что и тема титанов и гигантов; это и прометеевская
тема, и она же встречается и в других мифах - в некоторой степени также и в
библейском мифе о Рае и Адаме, поскольку там фигурирует обещание "стать
как боги" (Бытие, III, 5).
У Платона боги не поражают молниями и громом эти андрогинные существа,
как до того поразили Гигантов, но лишают их могущества, разделив надвое.
Отсюда мужской пол и женский; и лица разного пола, у которых жива еще
память о предшествующем состоянии, вожделеют восстановления
первоначального единства. По Платону, именно в этом импульсе, побуждении
и нужно искать конечный смысл эроса, метафизический и вечный. "Вот с таких

1
Платон. Пир. XIV, XV в т.ч. 189 с-190 с.
давних пор свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое,
соединяя прежние половины, пытается сделать из двух одно и тем самым
исцелить человеческую природу.2 Помимо простого стремления к
удовольствию, "ясно, что душа каждого хочет чего-то другого; чего именно,
она не может сказать и лишь догадывается о своих желаниях, лишь туманно
намекает на них".3 Как бы испытывая влюбленных, Платон заставляет Гефеста
вопрошать их: "Чего же, люди, вы хотите один от другого?… Может быть, вы
хотите как можно дольше быть вместе и не разлучаться друг с другом ни днем,
ни ночью? Если ваше желание именно таково, я готов сплавить вас и срастить
воедино, и тоща из двух человек станет один, и, покуда вы живы, вы будете
жить одной общей жизнью, а когда вы умрете, в Аиде будет один мертвец
вместо двух, ибо умрете вы общей смертью. Подумайте только, этого ли вы
жаждете и будете ли довольны, если достигнете этого?" И далее: "Случись так,
мы уверены, - утверждает платоновский Аристофан, - что каждый не только не
отказался бы от подобного предложения и не выразил никакого другого
желания, но счел бы, что услыхал именно то, о чем давно мечтал, одержимый
стремлением слиться и сплавиться с возлюбленным в единое существо.
Причина этому та, что такова была изначальная наша природа и мы составляли
нечто целостное. Таким образом, любовью называется жажда целостности и
стремление к ней". Смысл этого единства - это как бы переплетение двух
частей, их взаимопроникновение.
Конечно, здесь надо отделить все побочное, метафорическое и баснословное
от главной концепции. Конечно же, речь не идет о первоначальных, исконных
существах, о которых Платон рассказал на манер сказки, дав их описание
вплоть до соматических подробностей, словно существа эти - представители
какой-нибудь доисторической расы, и нам осталось только обнаружить их в
виде останков или окаменел остей. Доктрину множества состояний бытия
следует воспринимать не исторически, а духовно-онтологически. В этом
смысле андрогинат есть абсолютное, не разделенное и не раздробленное
дуализмом бытие, даже, возможно, бессмертное. Именно это несколькими
страницами позже утверждает у Платона Диотима, затем об этом рассказано в
"Федре", правда, в связи с учением о прекрасном и с тем, что потом стали
называть "платонической любовью". Но в любом случае связь между эросом и
бессмертием очевидна.
Как второй элемент, в платоновском мифе мы имеем один из вариантов
общей традиционной темы "падения". Различие полов соответствует условиям
разорванного, а, следовательно, конечного и смертного бытия; то есть уже не
первородного "дуализма", при котором бытие имеет жизнь не в себе, но в
"другом". Здесь параллель даже с библейским описанием падения Адама и, как
следствия, - удаления его от Древа Жизни. В Библии также говорится об
андрогинате первочеловека, сотворенного по образу и подобию Божьему
("Мужа и жену сотвори их". Бытие, I, 27). Имя Ева, символ метафизического
дополнения человека - переводится как "жизнь", "живущая". Как мы это
увидим, в каббалистической интерпретации отделение женщины-жизни от

2
Ibid. 191 c-d, XIV-XV.
3
Ibid., 192.
андрогина ставится в соотношение с падением и кончается, тождественно
этому падению, - удалением Адама от Древа Жизни. "И рече Бог: се Адам
бысть яко един от Нас, еже разумети доброе и лукавое. И ныне да не когда
прострет руку свою, и возьмет от древа жизни, и снестъ, и жив будет вовек. И
изгна его Господь Бог из рая сладости, делати землю, от неяже взят бысть"
(Быт.Ш, 22).
В общем кругу платоновский миф находится в числе тех, которые намекают
на переход от единства к двойственности, от бытия к его утрате. Его
отличительное свойство и важность обнаруживаются, тем не менее, в
приложении именно к дуальности полов, обозначая и определяя тем самым
тайный смысл и конечную цель эроса. Особенно часто выражение уже
известного нам следствия (то есть силы, действующей в мужчине и женщине,
которая побуждает их к цели, кажущейся иллюзией, можно встретить в
Упанишадах: "В основе стремления мужчины к женщине лежит не любовь, но
atma (принцип "всеобъемлющего света, полного бессмертия")".4 В контексте
такого подхода эротический импульс - это стремление преодолеть последствия
падения, то есть экзистенциальную двойственность, и тем самым восстановить
первообразное состояние. Это и есть тайна тяги мужчины к женщине и
всевозможных ее вариантов, именуемых любовью, вплоть до случаев
соединения существ, которых нельзя называть чистыми мужчинами и чистыми
женщинами.5 Именно в этом ключ ко всей метафизике пола: "через диаду к
единству". Наиболее фундаментальная форма половой любви - мгновенно
взрывающая дуальность, экзистенциальную преграду между "Я" и "не-Я",
между "Я" и 'Ты". Плоть и пол здесь служат всего лишь инструментами к
экстатическому достижению "единства".6 Этимология, данная слову "amor"
средневековыми "Адептами Любви" (Fideli d'Amore), хоть и не "научна", но от
этого не менее значительна: "частица "а" означает "без"; "mor" (mors) -
"смерть": соединяем оба - получаем "без смерти", то есть бессмертие.7

4
Bhrahrвranyaka-upanisbad. II, IV, 5.
5
смысл такой любви - не андрогинат, а гомогения, "полнота мужского" (педерастия) или "полнота женского"
(лесбиянство). Любящие ищут соединения со своей собственной субстанцией; сущностные основы полярности
и дополнительности полов рушатся. (Ю.Э.) От переводчика: В.В. Розанов пытался понять эти явления, исходя
из вариативности уровней пола (см. "Люди лунного света"). Его выводы в целом сопоставимы с тем, что Ю.
Эвола говорит о "поле физическом и поле внутреннем". Другой русский философ, Л.П. Карсавин, писал о
"четных и нечетных духах" и их соответствии типам людей. При этом, будучи православным христианином, он
настаивал на том, что люди "нечетного духа" призваны к строгой аскезе. А.Ф. Лосев полагал гомосексуализм
имманентно присущим платонизму как таковому, вне зависимости от распространения или нераспространения
этого явления в конкретных условия Эллады, считал платонизм анафематствованным Вселенской Церковью и
несовместимым с "византийско-московским Православием". В то же время отношение Церкви к Платону (а,
следовательно, и к его философии) никогда не было однозначным - его изображение мы находим среди
изображений "внешних мудрецов" в Благовещенском соборе Московского Кремля. Существует предание о том,
что кости Платона были крещены. По-видимому, "проблема Платона" относится к числу антиномически-
неразрешимых. Сам же гомосексуальный акт ("содомский гpex") Церковь официально относит к числу "грехов,
вопиющих на небо".
6
Надо иметь в виду, что вследствие широкого распространения гомосексуализма в Греции его времени Платон
придавал метафизический смысл гомосексуальной любви, то есть отношениям между лесбиянками и
педерастами (Пир. 191 с, 192 а; Федр. 251 с, 253, 265 с, 240 а и так далее. Говоря о любви, Платон вообще
прежде всего имеет в виду любовь к юношам). Применительно к такой любви невозможно говорить о
стремлении мужского или женского начала в при-мордиальном смысле к восстановлению единства.
7
А. Ricolfi. StudisuiFedeli d'Amore. Milano, 1933, v.l, p.63.
 В сущности, любя и желая, человек ищет собственный корень, почву,
причастность к абсолютному бытию, ищет разрушения - "потерянности" и
связанного с ней экзистенциального страха. Поняв это, мы поймем и любовь,
даже профаническую, и даже простой "секс". И начнем постепенно нащупывать
путь, ведущий в область мистического эротизма сакрализации пола и даже
половой магии - всего того, что составляло важную часть древней традиции. И
это потому, что перед нами уже раскрылась "элементарная", стихийная, не
физическая, но метафизическая сущность эротического импульса. Проследуем
по этому пути - его этапы станут последующими главами этой книги. При этом
не будем забывать о деталях и частностях. Как мы видели, платоновская
доктрина об андрогине имеет вполне определенную "прометеевскую" окраску.
Если эти мифические существа по сущности своей были способны внушить
страх богам и бороться с ними, то, значит, эротическая реинтеграция не только
сама по себе мистична, но и несет с собою некое могущество, возможно,
опасное. Мы вернемся к этому, когда предпримем исследование
инициатических форм половой магии. Весь "пафос", однако, отсюда. В
широком мифологическом обрамлении прометеизм теряет или отчасти теряет
свои негативные свойства: одна и та же традиция оформила как мифы о
Прометее и Гигантах, так и героические мифы о Геракле. А ведь последний
достиг той же цели, которой добивались Титаны, - открытия подступов к Древу
Жизни. Герой "наслаждается" яблоками бессмертия (по одной из версий путь к
Древу Гераклу указывает именно Прометей), а на Олимпе он - обладатель Гебы,
вечной молодости, и не как вероломный мошенник, но как равный
Олимпийцам.
Итак, традиция намекает на латентный прометеизм всякого эроса. В богатом
инициатическим содержанием, но зашифрованном под рыцарские приключения
цикле о святом Граале искушение, которое представляет женщина для
избранного рыцаря, приводит иной раз и к Люциферу.8 Это является
преткновением для моралистических толкований. У Вольфрама фон Эшенбаха
падение Амфортаса соотносимо с девизом "Amor" - девизом, который, как
говорит поэт, не согласовывается с покорностью и смирением.9 Это означает,
что в любви некоторым образом присутствует противление чистому смирению,
существ, "единых" по происхождению. К тому же, нужно заметить, у
Вольфрама сказано, что "путь к Граалю открывается только с оружием в
руках", иными словами, через насилие, что и приводит главного героя поэмы
Парсифаля к своего рода богоборчеству.10 Следовательно, открыть себе путь к
Граалю - более или менее равноценно открытию заново пути к Древу Жизни
или бессмертию; всякое вялое и дряблое обрамление этой легенды, подобное
опере Вагнера, не соответствует изначальным смыслам и потому не может быть
принято во внимание. Наконец, нужно отметить, что в кругах, в которых
практиковались половая магия и мистический эротизм, имелись адепты,
которые открыто исповедовали доктрину "единства" и отрицали какую-либо
онтологическую дистанцию между Творцом и творением. Их взгляды порой
содержали откровенную аномию, то есть отрицание не только человеческих, но
8
Тексты содержатся в кн. J.Evola. Il mistero del Graal. p.92.
9
Wolfram von Eshenbach. Parzifal. III, 70-71.
10
См. J.Evola. Il mistero del Graal e la tradizione ghibellina del'Impero. Roma, 1957, p.87-88.
и божественных законов. Вот очень приблизительный перечень: от Сиддхи и
Каулы индусов до тантристов "Пути левой руки"; в Европе - от "Братьев
Свободного Духа" христианского Средневековья до саббатианства Якова
Франка, а в наши дни вплоть до Алистера Кроули.11 Но все это следует
выделить особо, "отшелушив" от вульгарного "прометейства" и в то же время
подчеркнув конкретно эротический аспект, вовсе не касающийся обычной
любви мужчины и женщины. В то же время будем помнить, что у самого
Платона12 "выздоровление", "восстановление" и "высшее блаженство"
понимались как "высшее благо и добро", к которому может привести эрос. Все
это сочеталось с неприятием безбожия и нечестивости. Но в определенном
смысле такая установка отделяет от божественного начала, ведет к подчинению
и раздробленности человека - это как бы обратная сторона платоновского
"антипрометеизма". Такая грань отделяет Геракла от Прометея и
соответственно от установки на сатанизм. К этим проблемам мы еще вернемся.

11
Один из персонажей С. де Гуайта (Le Seipent de la genesis, Le Temple de Satan. v.I, Paris, 1916, p.503),
представленный автором в довольно зловещем виде, утверждает своеобразный мистический эротизм: "Поймите
слова Эли - если вы дрожите, вы потеряны. Надо быть отважным; если вы не таковы, вы никогда не поймете
ничего в любви. Любовь предприимчива, она все ниспровергает, грохочет, сияет. Поднимитесь над собой!
Станьте великими в своих выдумках. Вгоните в ужас и небо, и ад… Да, служители Эли, озаренные,
возрожденные, преображенные на вершине горы Кармильской, произносите вслед за Эли: "Нам - наказание!
Нам - ад! Нам - сатана!" С другой стороны, неоплатоник-христианин Марсилио ле Фичино {Sopra lo Amore. XI,
19) утверждает почти то же самое, освобождает идею "свободы" от люциферианских смыслов: "Конечно, мы
разделены и ущербны, но соединенные в Любви, мы становимся единым целым. Любя Бога в Его творении, мы
и творение начинаем любить в Боге, и тоща мы искуплены. Ведь если мы любим Бога, то и сами любимы". И
далее (II, 6): "В любви и желании человек становится Богом…" Мы встречаем подобные мотивы и у
современного, гораздо более профанического писателя (Н. Barbusse. L'enfei): "Желание, полное неведомого,
ночная кровь, желание, само сотканное из ночной тьмы… - и вопль победы! Любовники говорят друг другу "я
люблю тебя", но их объятия - это борьба; они стенают и плачут, но восклицают: "Как мы счастливы!"
Уничтоженные друг другом, они разлучаются и говорят "Навеки!" Кажется, в глубине их любви пылает огонь,
похищенный с небес самим Прометеем".
12
Пир. 193 с-а.