Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
***
Но он вдруг остановился.
— Ты что, не хочешь?
— А зачем?
— А в чем разница?
Оргазм!!
***
Она еще несколько раз переспала с этим юношей после того, как
пригрозила ему — сказала, что отец, как узнает, что ее
изнасиловали, и убить может, —и превратила его в какое-то
учебное пособие, пытаясь всеми возможными способами понять,
где же таится удовольствие от секса с партнером.
— Ужинать сегодня?
И тотчас добавил:
- Швейцария
— Работа! Доллар!
Он помолчал.
***
А что теперь?
— Контракт!
Хоть она и решила для себя, что поедет, но сочла нужным все
же посоветоваться с Маилсоном — даром, что ли, он стал
называть себя ее импрессарио? Совсем даже не даром, а за
неплохие деньги.
***
— Но...
Бернская улица?
***
***
***
— У меня много дел — учу язык, веду дневник и... «Жду, когда
зазвонит телефон», хотела добавить она, но решила
промолчать.
Милая, вы еще так молоды, —сказала ей библиотекарша. —
Перед вами вся жизнь. Читайте. Забудьте всё то, что вам
наговорили, и читайте. — Да я прочла уже много книг.
— Знаете, чья это картина? Хоана Миро. Знаете, кто такой Хоан
Миро? — спросил он.
— Ты разве не знала?
***
***
— Опыт есть?
— Я пишу книгу.
— Да она шутит.
Запомнила.
Она была уверена, что никто к ней не подойдет, и завтра все это
предстанет безумным сном, увидеть который еще раз она не
решится никогда, ибо с каждой минутой становилось все яснее
—получить тысячу франков за ночь можно только однажды, а
потому лучше взять билет и вернуться в Бразилию. Чтобы
скоротать время, Мария стала прикидывать, сколько
зарабатывают эти девушки, если, предположим, они выйдут с
клиентом три раза за вечер, отработают четыре часа...
***
***
Но почему? Ведь это мне надо бояться. Ведь это я иду вечером
в незнакомое место, я —слабая женщина, у меня нет оружия.
Вообще, мужчины — очень странное племя: я говорю не только
о тех, кто приходит в «Копакабану», но и обо всех, кто
встречался мне. Да, они грозят, кричат, могут побить, но все
без исключения сходят с ума от страха перед женщиной.
Может быть, не перед той, которую взяли в жены, но
непременно найдется такая, кто подчинит их себе и заставит
выполнять все свои прихоти. Иногда это —родная мать.
Часть 3.
***
***
— Постойте-ка.
—- Он очень известен.
- Я бы хотела...
Как входит свет в дом? Если окна открыты. Как входит свет в
человека? Если дверь любви не захлопнута. А уж ее дверь
заперта на все замки. Должно быть, это очень скверный и
бездарный художник, раз он не понимает таких простых вещей.
— Нет, спасибо.
— Чем вы занимаетесь?
Этот вопрос она не любила, не хотела слышать: он заставил ее
отказаться от нескольких возможных встреч, когда по той или
иной причине кто-то подходил к ней поближе (в Швейцарии это
бывает редко — здешние люди сдержанны и замкнуты). Что же
ему ответить?
— Работаю в кабаре.
— Вы работаете в секс-индустрии?
— ...я видел этот свет. Хотя передо мной была всего лишь
женщина, похожая на тебя.
— Я это знаю, потому что это — моя работа. Я делаю это каждый
день. Но ты —ты мужчина, тебе тридцать лет...
— Двадцать девять.
— С тобой.
***
— Выпьешь?
***
Мария испугалась. Она начинала сознавать, что после столь
длительного самообуздания вулкан ее души вот-вот начнет
извержение и, как только это произойдет, она своим чувствам
больше не хозяйка. Что это за субъект —может быть, он наврал
о своей жизни все от первого до последнего слова? —с которым
она провела всего несколько часов и который не прикоснулся к
ней, не попытался поухаживать, соблазнить? Может ли что-
нибудь быть хуже этого?
Не знаю.
***
Только сейчас она поняла, чего ждала все эти дни. И приняла
безропотно все, что судьбе будет угодно даровать или отнять.
— Мы пойдем ко мне.
— Нет, спасибо.
— Ты мне нужна.
И замолчал. Замолчал надолго. Нет, она не заговорит первой.
Посмотрим, что будет дальше.
— Знаю.
Она устала быть такой, как была все это время, и, хотя скорое
возвращение в Бразилию сулило много нового, трудного,
интересного, она еще не познала все, что могла познать. И вот
теперь Ральф Харт, человек из породы тех, кто принимает
любые вызовы судьбы, кто знает все, просит эту девушку, эту
проститутку, эту Любящую Мать спасти его. Что за нелепость!
Что бы ей понравилось?
— Разожги.
— Сейчас же лето...
— Нет, не спрашивал.
— Что ты выпьешь?
— Но ты любила...
— Не понимаю.
Целую неделю она пыталась понять, что может она сделать для
того, чтобы Ральф Харт стал счастливым: ведь это он вернул ей
ее достоинство и «свет», которые она считала потерянными
навсегда. Но единственным способом отблагодарить его было
то, что Ральф считал ее специальностью, — секс. Поскольку в
«Копакабане» все обстояло обыденно и рутинно, Мария решила
поискать иные источники познания.
Мне хочется сделать для него то, что он сделал для меня. Я
долго думала и поняла, что в то кафе зашла не случайно —
самые важные встречи устраивают души, еще прежде, чем
встретятся телесные оболочки.
Через два часа после того, как сделала Мария последнюю запись
в дневнике, Милан, чуть успела она перешагнуть порог
«Копакабаны», сказал:
«Особый клиент»?
— Да при том, что он тоже — особый клиент. Значит, все, что она
делала, Ральф Харт уже испытал с кем-нибудь из других девиц?
Мария закусила губу и промолчала: не она ли записала в
дневнике, что прожила прекрасную неделю?!
- Милан сказал: вы знаете, что мне нужно. Что вам нужно, пока
не знаю. Но я пойму.
Ритуал не был выполнен. Теренс заплатил по счету, взял ее за
руку, они вышли, сели в такси, и там он протянул ей тысячу
франков. На мгновение ей вспомнился тот араб, с которым она
ужинала в ресторане, где все стены были увешаны полотнами
знаменитых художников. С тех пор она ни разу не получала от
клиента столько, и теперь это ее не обрадовало, а встревожило.
— Чего же ты хочешь?
— Видишь эту реку, это озеро, эти дома, этот храм? Пятьсот лет
назад все это было примерно таким же, как сейчас.
— Знаешь, зачем мне все это? Потому что нет на свете большего
наслаждения, чем открыть кому-нибудь врата в мир неведомого.
Лишить невинности — нет, не тело, а душу. Понимаешь?
Она понимала.
— Конец.
— Тысяча франков.
И лишь тот, кто побывал на этой грани, знает жизнь. Все прочее
—просто времяпрепровождение, повторение одной и той же
задачи. Не подойдя к краю, не заглянув в бездну, человек
состарится и умрет, так и не узнав, что делал он в этом мире.
***
— Это — правда?
— Ты говоришь о проституции?
Марии захотелось сказать, что она его любит. Но эти слова могли
бы все испортить, могли бы отпугнуть его или — что было бы еще
хуже — заставить сделать ответное признание. Марии это было
не нужно: свобода ее любви в том и заключалась, чтобы нечего
было ждать, не о чем просить.
— Что?
— Я люблю тебя.
— И я люблю тебя.
— И я не знаю.
Она поднялась, поцеловала его и вышла. Она сама открыла
дверь, ибо бразильская примета требует, чтобы хозяин дома
сделал это, только в первый раз провожая гостя.
***
***
Пойдем?
— Сядь.
— Не шевелись.
— Раздвинь ноги.
— Встань!
Она выпила одну за другой три рюмки. Теперь это уже был не
спектакль, а самая что ни на есть правда жизни — Мария
потеряла контроль над собой. Она чувствовала себя
неодушевленным предметом, орудием, но, как ни трудно было в
это поверить, покорность давала ей ощущение полнейшей
свободы. Нет, теперь она перестала быть наставницей и
утешительницей, призванной выслушивать тайные признания и
возбуждать —она вновь превратилась в девчонку из
бразильского захолустья, раздавленную непомерной волей
мужчины.
— Разденься.
— Да, господин.
— На колени!
Поскольку голова ее по-прежнему была смиренно и покорно
опущена, Мария не могла видеть, что происходит рядом с ней,
но все же заметила — или, верней, ощутила, — что где-то там, в
другой галактике, на другой планете этот человек стал дышать
прерывисто и тяжко, устав, очевидно, щелкать хлыстом и
хлестать ее по ягодицам открытой ладонью, тогда как она
чувствовала необыкновенный и с каждой минутой возрастающий
подъем и прилив сил. Потеряв остатки смущения, она перестала
скрывать, что получает наслаждение, застонала, взмолилась о
ласке, о нежном прикосновении, но Теренс вместо этого
подхватил ее и швырнул на кровать.
***
Она очнулась от этой истомы лишь в тот миг, когда они оказались
в саду, расположенном на берегу озера. Еще стояло лето, но
ночи были холодные.
— И жакет — тоже.
— Пойдем. Поговорим.
— О чем ты?
— О боли и наслаждении. О садизме и мазохизме. Назови, как
хочешь. Так вот, если ты по-прежнему убеждена, что это и есть
твой путь, я буду страдать, вспоминать о своем желании, о наших
встречах, о том, как мы шли по Дороге Святого Иакова, и о том
свете, который исходил от тебя. Я сохраню где-нибудь твою
ручку и всякий раз буду вспоминать тебя, разжигая камин. И,
разумеется, больше не стану искать встреч с тобой.
И еще один,
***
Минуты превратились в часы, и она, должно быть, уснула у него
на руках, а когда проснулась, обнаружила, что лежит на кровати
в белой, пустой — ничего, кроме телевизора в углу, — комнате.
— Это — опасность.
— Остановись.
— Тебе не интересно?
Ладно, она потом спросит, что это за богиня. Должно быть, эта
самая Иштар помогла ей восстановить потерянное, казалось бы,
навсегда — стыдно ничего про нее не знать.
Часть 5.
Она ласкает, и ласкают ее. Так можно провести целую ночь, ибо
это доставляет наслаждение, которое вовсе не обязательно
должно завершаться сексом, думает она, и в этот самый миг,
именно потому, что секс вовсе не обязателен, ощущает в
межножье влажное тепло. Придет миг, когда он дотронется до
нее, ощутит и почувствует всю меру охватившего ее
возбуждения — ей не дано знать, хорошо это или плохо, так
отзывается ее плоть, и нет необходимости говорить: «Выше...
ниже... помедленней... а теперь посильней...» Мужские руки
теперь прикасаются к ее подмышкам, и волоски на коже встают
дыбом, и ей хочется вырвать их — как сладостна, наверное,
будет эта боль. И она гладит его подмышки, ощущая под
пальцами иную структуру — вероятно, это от многолетнего
употребления дезодоранта... Боже, о чем она думает? Она не
должна думать. Должна прикасаться, трогать — и ничего больше.
И она принимается ласкать его так, как это умеют делать лишь
девственницы, потому что искушенные проститутки — позабыли.
Член отзывается на ее прикосновения, напрягается,
увеличивается и подрагивает под ее пальцами, и она медленно
усиливает нажим, обхватывает его крепче, по наитию поняв, к
какому месту — внизу, а не вверху —надо прикоснуться, и
оттягивает крайнюю плоть. Теперь он возбужден, очень
возбужден и прикасается к губам ее влагалища — но по-
прежнему слишком бережно и осторожно, и она борется с
желанием крикнуть «Сильней! Глубже!», попросить, чтобы ввел
пальцы внутрь и вверх. Но он не делает этого, а, смочив пальцы
ее же влагой, теми же кругообразными движениями, какими он
заставил подняться ее соски, водит теперь вдоль клитора. Этот
мужчина ласкает ее, как она сама.
***
Обе рассмеялись.
ХВАТИТ!
***
— И как же он действует?
Приблизился Милан.
— Пожалуйста, уберите.
—И
— Художник?
***
***
— Как ты?
— Вполне.
— С детства.
***
— Это безумие.
-Ну!
— И ты не ревнуешь?
***
— Купите цветочков.
Жила-была на свете...
Заключение
Как все люди на свете — и в данном случае подобное обобщение
не выглядит натяжкой, — я не сразу осознал священный смысл,
заключенный в сексе. Моя юность пришлась на эпоху
безудержной, бьющей через край свободы, когда совершались
важные открытия и многое было чрезмерно, чересчур, слишком.
Затем пришел период подавления и консервации — неизбежная
расплата за весь этот переизбыток, который и вправду оставил
после себя довольно уродливые шрамы.
В эпоху этого выше помянутого переизбытка (я имею в виду 70-е
годы) писатель Ирвинг Уоллес сочинил о цензуре в Соединенных
Штатах роман, где рассказывается, какие юридические уловки и
хитросплетения использовали власти, пытаясь запретить к
печати некую книгу, посвященную проблемам секса и
озаглавленную «Семь минут».
Пауло Коэльо