Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
103. Ермию.
О воскресении.
Если преуспевала одна душа, то пусть она одна и будет увенчана. Если же и тело
разделяло с нею подвиги, то с ним да будет и увенчана. Сие и справедливо, и
основательно, и разумно, и весьма прилично.
104. Алфию.
Ибо выражениями: прежде солнца пребывает имя Его; и прежде луны рода родов (5), и
всем прочим, что сверхъестественно, боголепно и превышает относящееся не только к
человеку, но и к горним силам, - воспет Христос. А сие: помолятся о нем выну (15), -
сказано о Соломоне.
Когда первозданный человек на самой, так сказать, первой черте своего поприща презрев
Божию заповедь, предпочел прелесть врага, ухитрившегося всеконечно его погубить, тогда
и тело его соделалось не только смертным, но и весьма подверженным страданиям, потому
что много прозябло в нем недостатков. Этот конь стал и тяжелым, и необузданным. Итак,
поскольку ко всем перешло это бесславное и более тягостное, чем любая утрата,
наследство и по нерадивости произволения увеличилось сие нежеланное достояние, то,
придя сюда, Христос соделал тело наше легчайшим посредством Крещения, восставляя
его крылами Духа.
Ибо там Он предлагал советы: аще хощеши совершен быти (Мф.19:21), и: могий
вместити да вместит (12); напротив того, в отношении сего угодно Ему, чтобы
непременно было исполнено, так как это необходимо. Потому и сказал то, что ты желаешь
узнать: аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, - то есть если людей,
оказавшихся благоискусными в Ветхом Завете (ибо не о тех говорю теперь, которые будут
наказаны), не превзойдете настолько, насколько небо отстоит от земли, - не внидете в
царствие небесное. Ибо за подвигами справедливо следуют и награды.
Не могу отрицать, друг: если бы мне удалось убедить их в том, о чем писал недавно, то я
предпочел бы это многим дарам и величайшей славе. Доныне предполагал я, что если
иные, слушая о лучшем, не вняли умом и сами себя лишили пользы, какую могли извлечь
из обращенных к ним слов, то это ставится им в вину, и надеялся, что всякий или просто
обратит укоризну на неубедившихся, или не станет упрекать ни меня, ни их. Ты же
доходишь до того, что укоряешь меня, притом ничего не имея сказать против меня, но
превознося все похвалами и одно только признавая для себя твердою опорой, а именно то,
что не смог я убедить. Посему необходимо написать тебе об этом письмо и своим
умалчиванием не подтверждать, будто я виновен. Ибо ни с чем не было бы сообразно -
тебе писать смело то, чего не надлежало, а мне - медлить с ответом, когда я прав.
Если я то, что следовало и как следовало, многократно писал Евсевию, Мартиниану,
Зосиме и Марону, чтобы им отстать от порока и приняться за жизнь добродетельную, и не
убедил их, чья в этом вина? И ты, кажется, хотя на словах обвиняешь меня, но на деле
смеешься над ними. Не послушный начальнику хор нестроен; не слушающийся врача
больной жалок, но на начальника хора и на врача не падает вина.
Ибо из тех, которые были наиболее сильны в слове и приобрели наибольшую славу за свое
благоразумие, ни один не избежал сего, - не по недостатку сил, но потому, что окончание
дела, по закону свободы, зависит от воли слушателей. Потому в этом законе и лежит
твердое основание суда.
И что говорить о людях, если первым примером можно представить Самого Спасителя?
Когда Иудеи не веровали в Него и намеревались Его убить, а соименник их покушался Его
предать, тогда Слово употребляло такие слова, которые по всей справедливости сильны
были тронуть даже и камни. И Оно то удерживало их рассуждениями о справедливом, то
укрощало их злобу угрозою наказаний. И что же? Убедило ли их? Ничуть. А почему?
Потому что убедиться и не убедиться - это воля слушателей, как сказал я, по закону
свободы.
Итак, если бы ты жил в то время, то неужели бы приступил к Богу Слову и стал обвинять
Его: "Как не спас Ты Иуду?" Хотя и не спас, но думаю, что все уличат тебя в
умопомешательстве и крайнем невежестве. Обязанность учащего - не опустить ничего, что
служит к убеждению; убедиться же и не убедиться - дело слушающих. Итак, нимало не
отличается от этого и настоящий случай, если только вину неубедившихся припишут мне,
неубедившему.
Если Еллины или Иудеи станут возражать на сие (нужны тысячи глаз, чтобы рассмотреть
возражения и опровергнуть их), то первым скажем: почему Зевес, как говорит Гомер, не
спас от опасностей своего возлюбленнейшего Сарпедона, а только подал ему совет? А
последних спросим: почему Бог, говоривший в Ветхом Завете устами Моисея и других
Пророков, не спас людей, но когда они не послушали Его, подверг их наказаниям?
За что Платон, это сокровище Еллинов, лишился и самой свободы? Не за то ли, что не в
силах был убедить ни одного властителя? А Пифагор, высоко думавший о своей мудрости,
почему расстался с Фаларидом? Не потому ли, что после его высокого учения тот опять
продолжал быть тираном? Почему Сократ, превзошедший всех тогдашних мудрецов, умер,
будучи осужден испить яд цикуты? Не потому ли, что люди не терпят тех, кто их
уцеломудривает? Но так как ты можешь потерпеть поражение и от Аристотеля, то слушай,
что говорит он: "Вития никаким способом не убедит, и врач не вылечит, но если они не
упустят ничего из того, что могли сделать, скажем, что достаточно искусны".
Почему обвинен был Перикл, который во многом превосходил витий, и притом когда у
него на устах, по словам комедии, обитала какая-то убедительность? Если бы мог он
убедить, то не потерпел бы добровольно убытка. Почему Фемистокл, восхваляемый за
природные дарования, у которого все само собою делалось как должно, осужден был на
изгнание?
Почему Демосфен, который в отношении одного и того же мог доказать, что это возможно,
а потом - что невозможно (если оставлю в стороне все прочее, умолчу о поражениях, о
том, что говорили о Гарпаловых деньгах), не уловил Мидиаса, сделавшего ему столько
зла? То, что хотелось Демосфену уловить его, оттого он и употребил все силы, чтобы
написать обвинение, это очевидно. Почему же не уловил? Не потому, что речи свои
почитал бессильными пред могуществом врагов. Ибо не за взятку какую-нибудь, как
говорил Есхин, не пустил он в дело обвинения; потому что величие души в этом витии не
дозволяет обвинить его в гнусном корыстолюбии. И кто после победы уступил своим
богатым опекунам отцовское имущество, тот не попользовался бы гнусною взяткою в
уголовном деле.
Но осознав, что враги сильнее его речи, и рассудив, что против их насилия ничего не
сделает его искусство, он с благоприличием перенес беду, признав за лучшее сделать вид,
что уступил по кротости, нежели быть побежденным по приговору судей; хотя сия уступка
из страха для Демосфена, представившего на суд Мидиаса, значила то же, что и признание
невозможности одолеть его. Лучше же сказать, сим предоставлялась врагам более
значительная победа. Одно предполагало, что речь не будет иметь силы над судиями, а
другое показывало, что сам написавший речь был о ней сего мнения.
Написал же я это, не похвалами желая усладиться - сам знаешь, что пренебрегаю ими, - но
если бы стал добиваться похвал, то перечислил бы тех, кого убедил возлюбить
добродетель, а их много, и это люди, всеми одобряемые. Напротив же того, я старался
доказать, что - убедит ли кто или не убедит - надлежит изведывать намерение
советующего и судить о нем не по концу дел, над которым он не властен.
Поскольку ты, как любознательный, желаешь быть и многоведущим, то скажу тебе и это,
чтобы не подумали обо мне, будто бы огорчаю тебя. У Еллинов люди, изготовлявшие
истуканов, намереваясь внушить зрителям страх, говорили, что истуканы посланы Дием
или от него ниспали и что они лучше всякого произведения человеческой руки. Потому и
ефесский истукан назван диопетом и небесным кумиром (βρετάς), кумиром же - по
сходству с человеком (βροτòς).
Но дело бывало и не так. Напротив того, чтобы никто не мог сказать, будто бы истукан
сделан человеческими руками, того, кто делал истукана, изгоняли или убивали, а потом
распускали в слух ложную молву для обольщения людей. Ею обольщен был и ефесский
город. Посему и книжник ефесский сказал им это. Иные утверждают, что было это сказано
о статуе Артемиды, то есть Артемиды великой.
111. Феологию.
На слова: око за око и т.д. (Мф.5:38).
Законодатель обоих Заветов один. Но Иудеям, как необузданным, закон запрещал только
дела, а Евангелие, преподавая нам учение как любомудрым, и самые мысли, от которых
рождаются действия, преграждает как источники зла, не только строго наказывая за
совершенные грехи, но и полагая надежные преграды к их совершению.
Если же угодно тебе, обратимся и к подлинным словам. Всего лучше слышать самое
Писание. Господь говорит: речено бысть древним: око за око, и зуб за зуб. Аз же глаголю
вам: не противитися злу. Закон мерою наказания полагает равное страдание, дозволив
обиженным делать столько же зла, сколько они сами потерпели, чтобы опасением
потерпеть то же самое предотвратить злое дело. Вот объяснение, касающееся глубокой
мысли законодателя.
112. Немесию.
На слова: да не уклонишися ни на десно, ни на лево (Втор.17:11), и о том, что в
добродетели преуспевают трудом.
Щедрость есть нечто среднее между расточительностью и скупостью, величие души -
между гордостью и низостью, благочестие - между суеверием и нечестием; потому и
мудрые мужи, определив, что пороки - это крайности добродетелей, отдали среднюю
область добродетелям. И мне кажется, что наилучший путь ко всем добродетелям - самый
средний. А сие-то и значит то самое, что желал ты узнать: да не уклонишися ни на десно,
ни на лево.
113. Адамантию.
Что значит сказанное в песни у Пр. Аввакума: покры небеса добродетель Его
(Авв.3:3)?
Ум не может разуметь того, что выше ума, и слово не может выразить того, что выше
слова. А то, что это действительно так, подтверждается Божиим Словом, которое говорит:
слава Господня крыет слово (Прит.25:2), то есть слава Владычняя превосходнее и выше
всякого слова. И не сказана: "естество Владычнее", от которого слава, но сказано слава,
которая из сущности. Посему да уступит величию Божию всякое человеческое естество, да
не любопытствует о сущности, но да покланяется достоинству; да уступит и весь сонм
Ангелов, Архангелов и горних сил. К сему-то и относится изречение, которое пожелал ты
узнать: покры небеса добродетель Его. Оно показывает, что понятие о сущности Божией
выше всего ангельского множества и святых чинов.
114. Уарсенуфию.
На слова: научитеся добро творити (Исх.1:17).
Поскольку многие из тех, кто подает весьма важные советы, не в состоянии исполнить и
маловажного, но, любомудрствуя на словах, должны стыдиться дел своих, то и сказано:
научитеся добро творити. Посему тому, кто не желал бы подпасть укоризне и понести
наказание, надлежит проводить жизнь, согласную со словом.
Спрашивал ты: по какой причине Бог сказал у Иезекииля: оправдания Моя отринуша и по
законом Моим не ходиша. Посему воспользуюсь кратким на сие толкованием. Сказано:
они не только изобличены в нечестии, но оказались лукавыми по отношению к ближним.
По некоему родовому понятию все заповеди делятся на две части: то, что касается
служения Богу и то, что касается человеколюбия к сродным, - почему и две написаны
скрижали. В отношении первого большинство людей могло впадать в заблуждение, по
неведению лучшего и по причине обольщения со стороны тех, кто желает вводить в
обман, и это тем удобнее, что Божество невидимо и мнение о Нем различно. А посему и
присовокуплено второе, для всех очевидное.
Ибо нет человека, который бы не знал, что худы и достойны наказания убийство,
прелюбодеяние, любостяжательность и прочее с сим сродное. Посему, когда Бог обвинил
иудейский народ в нечестии, чтобы Иудеи не представили в оправдание неведения или не
сказали, что они достойны извинения, как уловленные в это какими-либо злыми людьми,
Он обличает их в неправде по отношению к единоплеменникам и представляет их не
заслуживающими никакого извинения. Ибо они не удержались и от того, в чем обвиняет
их общая человеческая природа, но безрассудно вдались в беззакония. Посему тем самым,
что нарушено явное, Господь показал, что и представляющееся неявным преступили они
злонамеренно и по злонравию.
116. Ермию.
На написанное в книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова: не ищи, да будеши
судия (Сир.7:6).
Желаешь ты в немногих словах узнать, что всего важнее и божественнее. Так знай, что
посему-то Спаситель сказал: да будут светильницы ваша горящии, - чтобы, упражняясь в
добродетели, и в душе, и на языке имели мы всегда светозарно сияющим и произносимое,
и внутреннее слово. Ибо одно как внутреннее освещает нас, а другое как внешнее -
других. Посему светильник учителя да одушевляется, орошается и питается отеческою
добродетелью, чтобы не быть ему темным и несветящим.
118. Исхириону.
На сказанное: аще не будет правда ваша паче книжник (Мф.5:20), и о том, что не
противоречит сие словам: горе вам, книжницы (Мф.23:13).
В ответ на сие пишу: надлежит разуметь, что сказано: паче той правды, какую прилично
было, лучше же сказать, надлежало иметь книжникам. Ибо царствовать справедливо тем,
кто правдою превосходит не только людей, достойных сожаления и слез, но в великом
преизбытке превосходит и людей, заслуживающих одобрение по закону, и кто проводит
образ жития, приличный небу.
119. Петру.
На слова: разорите церковь сию, и треми денми воздвигну ю (Ин.2:19).
Ты, подумав, что в Евангелии написано нечто противоречивое, выразился так: по какой
причине названо лжесвидетельством то, что сказано о разрушении и восстановлении
храма (Мк.14:57.58); ведь сказано Господом: разорите церковь сию, и треми денми
воздвигну ю? Посему отвечаю: лжесвидетели говорили о святилище, а Господь - о теле.
Если же назовешь это невероятным, ибо никогда бы не узнали сего лжесвидетели и
ученики Его, если бы не воскрес Он из мертвых, то и на сие отвечу следующее. Если бы и
не знали, то и в сем случае свидетельствовали бы неправду; потому что Господь обещал
сделать одно из двух, а не то и другое. Ибо разорить прилично было им, а Ему
восстановить. Разорите вы, и Я восстановлю. Разорить можно было всякому, кому угодно,
а восстановить - одному Богу.
Поскольку, говоришь ты, дивишься, почему Спаситель сказал: не пецытеся, како или что
возглаголете, а один из апостольского лика дал совет: готови присно ко ответу; - то знай,
что нет противоречия в сих изречениях, но одно сказано о свидетельстве, а другое об
учении.
Когда мы в собрании друзей, тогда и нам повелевается заботиться о том, что сказать, ибо
нелепо не знать того, чему обещаемся учить. А когда перед нами страшное судилище, и
толпы народа, и неистовые исполнители казни, и отовсюду страх, тогда Господь обещал
нам Свою помощь. Ибо весьма великое было дело, чтобы когда восседают цари, предстоят
областеначальники и воеводы, когда обнажены мечи и все готовы стоять заодно, - люди,
почти такие же безгласные, как и рыбы, которые вошли связанными и поникшими к земле,
были в состоянии промолвить слово. Посему справедливо одни пользуются Божиею
помощью, а другим дается наставление не предаваться сну неведения; потому что ученики
Премудрости должны быть мудры.
Пусть Апостол сказал нечто подобное сему; по какой причине ты, не зная сам себя и
будучи не в состоянии управлять собою, желаешь такового начальства, которое не только
выше, но и труднее царской власти? Не думаешь ли ты, что это неподотчетная власть, а не
служение, подлежащее ответственности? Но если ты превзошел всякую меру безумия, то
безумен был бы и я, если бы не попытался уврачевать твою немощь.
А для меня, блаженный, и это: аще кто - страшно и до глубины потрясает самую душу;
потому что показывает величие сего начальствования.
Если же не веришь, то, прочитав ниже следующее, узнаешь нашу мысль; ибо епископ
должен быть украшен всеми добродетелями и признавать чужие бедствия своими. Не для
себя, но для подчиненных живет он, и его жизнь испытывается тысячами глаз и языков.
Писал ты: по какой причине св. Павел не сказал просто: со всеми человеки мир имейте, но
присовокупил: аще возможно (Рим.12:18). Посему, пишу в ответ: иногда бывает сие и
невозможно, когда спор идет о благочестии, о справедливости, о целомудрии и, просто
сказать, о всех добродетелях.
Посему, что же значит: аще возможно? Вот что: ты не давай повода ко вражде, не
допускай, чтобы кто-то по праву или по основательной причине был твоим врагом. Если
же кто-то без основания, снедаемый завистью, враждует на тебя, это не причинит тебе
вреда. И Христос, сказав: возненавидеша Мя туне, - повелел не врагов не иметь, потому
что в этом мы н не властны, но никого не обижать, не насаждать корня браней, и особенно
- когда нет никакого вреда благочестию.
124.
На слова: Аз есмь Бог Авраамов и Исааков, и Иаковль (Исх.3:6), и: защищу град сей
ради Давида, еже спасти его (Ис.37:35).
Добродетель, блаженный, есть достояние божественное, богоугодное, блаженное,
бессмертное, непрепобеждаемое забвением. Ибо в славе она у людей и приснопамятна у
Бога, Который вещает иногда: Аз есмь Бог Авраамов, и Исааков, и Иаковль; а иногда:
защищу град сей, еже спасти его ради Давида, раба Моего. Такого о себе Божия
попечения и такой чести у Бога достигают, скончавшись, те, для которых добродетель
была вожделенна. Если же Господь здесь так прославляет их, то какими дарами наградит
их там?
125. Ирону.
Раздражение и гнев, кажется мне, почти одно и то же. Но первое указывает на быстрое
движение страсти, похищающее и способность мыслить, а последний - на долговременное
пребывание в страсти. Почему первое называется так от слова "воспламенение"
αναθυμίασις, а второй от слова "вскисать" οργâν и "желать отмщения" αμύνης ερâν.
126. Ираклию.
На слова: волцы и агнцы имут пастися вкупе (Ис.65:25).
А тем, что ты говоришь, сам себя обвиняешь в том, что не любишь прекрасного. Кто не
восхищался писаниями Златоуста? Кто из рожденных после него не воздавал благодарения
Божию Промыслу, что родился после него и не отошел в мир иной, не изведав силы
божественной цевницы, которая усвоила Орфеев склад, по превосходству же изрекаемого
справедливо становящийся невероятным.
Что же говорит он? "Является в то время Иисус, Муж мудрый, если только надлежит
назвать Его Мужем; потому что Он совершал дела удивительные, был учителем людей,
охотно принимающих истинное. Он привлек к себе многих Иудеев, многих и из еллинства.
Он был Христос. И когда Пилат, по обвинению первенствующих между нами мужей,
осудил Его на крест, возлюбившие Его с самого начала не перестали любить Его. Ибо на
третий день Он снова явился живым, как Божественные Пророки изрекли о Нем - и это, и
тысячи иных чудных вещей. Общество же христиан, от Него получивших имя, не оскудело
и доныне".
128. Павлу.
О том, что людям, придерживающимся правых догматов, надлежит и жизнь
проводить соответствующую учению.
Ибо если благочестие есть самое первоначальное и главнейшее дело, то оно имеет
потребность и в правом образе жизни, чтобы добрая о нас слава достигла самого верха
совершенства. Сие подтверждает и Божественное Писание, говоря: вера без дел мертва
есть (Иак.2:26). Поэтому всеми силами побудим себя к строгому образу жития, чтобы,
побеждая во всем, даже и молча заграждать нам уста сопротивникам, осмеливающимся
говорить.
Некто муж мудрый, разумею сына Сирахова, описавшего нам оную премудрость, не нашел
возможности уподобить ее чему-то одному, не нашел ей олицетворения в каком-то одном
растении. Но, чтобы представить ее красоту, высоту, благоухание и прочие качества
премудрости, Премудрый перебрал, по возможности, все растения. От каждого он взял
сообразное и наиболее приличествующее для ее изображения, и описал ее людям, от
одного растения заимствуя красоту, от другого - высоту, от третьего - благоухание. И, как
бы заключив в некую сокровищницу не все, что есть в растениях, но одно то, что
требовалось для изображения, дал нам способ представить в уме нечто, достойное
премудрости. А чтобы не показалось, будто бы я скрытно делаю тебе упреки в невежестве,
не привел я самых изречений, которые, вероятно, у тебя под руками.
131. Зосиме.
О пришествии Божием.
133. Антиоху.
В телах соки от преизбытка портятся, ибо, когда составные начала выступают из своих
пределов, доходят до излишества и превышают меру, - тогда приключаются болезни и
жестокая смерть, - так бывает и с душами. Если после целомудренной жизни впадем в
гнев, то бываем и кичливы, и раболепны. И первое делает нас ненавистными, а последнее
- смешными; потому что, смешав в себе два противоположные порока - безрассудство и
лесть - возбуждаем к себе ненависть и подвергаемся осмеянию.
135. Павлу.
Если богатство, красота, сила, слава, владычество и все мнимые блага скоро увядают и
рассеваются, как дым, то кто будет столь неразумен, чтобы что-либо одно из сказанного
считать великим и признавать для себя честью? Ибо если и тот, кто имеет все в
совокупности, иногда и при жизни, непременно же по смерти, оставляет это и лишается
всего, то не имеющий всего в совокупности (всему и быть у одного человека невозможно)
не подвергается ли осмеянию, хвалясь тенями, сновидениями и неясными призраками?
Самым делом, наилучший, надлежит убеждать слушателей в том, что есть царствие
небесное, и услышавших обращать к вожделению оного. Убеждаются же слушатели, когда
видят, что учитель делает дела, достойные царствия. А если тот, кто, подобно тебе, делает
дела, достойные осуждения, станет любомудрствовать о царствии, то как ему убедить
слушателей? Ибо поступает он подобно человеку, который убеждает возлюбить какую-то
вещь тех, кого убедил в том, что этой вещи и не существует.
Если ни величие епископства, ни то, что не сделано тобою ничего, достойного сана, ни
апостольское слово, изобразившее, каким надлежит быть епископу, ни неподкупное
Судилище, на котором произносится непогрешительный приговор, ни все прочее не
удерживают тебя от безумной мысли, с какою ты, упившись безрассудным желанием,
надеешься купить епископский сан, то да пристыдит тебя хотя бы пример язычника. Ибо
сказывают, что Питтак, получив от Митиленцев право начальства после того, как он
победил в единоборстве Ригийского архонта Фриона, отказался от сего начальства. И когда
Митиленцы не хотели освободить его, принудил их к этому, желая быть не властителем, но
частным лицом.
Лучше не сдаваться в плен пороку, а плененному лучше знать, что он пленен, и скорее
отрезвляться как бы от некоего опьянения. Ибо кто пленен, а не думает о своем плене, тот
неисцелимо болен.
Те, кто посеял в своих детях еще в младенчестве справедливое понятие о Божием величии
и Промысле, а потом и о добродетели, не только как родители, но и как превосходные
наставники, сподобятся Божиих наград. А те, кто насаждает в них понятие о многобожии
и о пороке, как принесшие чад своих в жертву демонам, приимут достойное воздаяние.
142. Симмаху.
Многие (если скажу все, то это, может быть, сделает слово мое жестким) весьма сильно и
зло осмеивают тебя, и я желал бы, чтобы в насмешках их не было правды. Однако родной
брат твой, плача и сетуя о тебе, сообщил нам то же, если не еще более тяжкое, известие.
Он умоляет извлечь тебя, если можно, из глубины похотливости, в которой ты, на
погибель голове своей, состарился, решительно отказавшись послушаться того, кто
советовал тебе не вдаваться в овладевшие тобою пороки. Посему написал я тебе, чтобы
ты, человек, который погряз во всех пороках и, будучи на пути к старости, ведет себя по-
юношески, пришел в себя, подумал о срамоте непотребства, о старости, к которой
приближаешься, о Божественном священстве, в которое, не знаю как, ты вторгся, об
укоризнах и соблазнах в настоящем и о будущем наказании. Ибо как ты посоветуешь
уцеломудриться юношам, не присоветовав этого себе и на старости лет? Как не
содрогаешься, делая такие дела и приступая к жертвеннику? Как осмеливаешься касаться
Пречистых Таин?
Посему советую тебе (хотя это и прискорбно, но пусть дерзновенно будет высказана
правда): или перестань делать такие дела, или удались от досточестного жертвенника,
чтобы не призвать тебе когда-нибудь огня с небес на свою голову, подающую ленивым
повод произносить их любимые слова.
Посему что же с тобой делать? Если все для тебя бесполезны, да и советом ты
пренебрегаешь, и смех над тобою людей ты попираешь ногами, и то, что многие тобою
соблазняются, не ставишь ни во что, и Божий страх тебе недоступен, и над угрозою Суда
ты смеешься, то значит, что мы, сами того не зная, рассуждаем с каменным сердцем.
148. Петру.
Хотя, как писал ты, при самоуправстве Евсевия никто из возлюбивших добродетель не
видел для себя другой причины гибели, кроме самой только добродетели (потому что он
принимает решение прежде суда и напоминание ему о будущем Суде ускоряет погибель
напомнившим), однако же не унывай духом. Всевидящее Око не попустит, чтобы порок до
конца торжествовал над добродетелью. Напротив того, Оно и соделает, что Ему подобает,
и воздаст должное и добродетели, и пороку.
Знай, что малое по видимости грехопадение, если его продолжать, переходит в великое
зло. Поговорка: "за этим ничего не будет", делает так, что порок овладевает жизнью.
Многие думают, что с любопытством смотреть на чужую красоту ничего не значит; но от
сего рождаются прелюбодеяния и расстройства в домах. Я умолчу пока о том, что у нас
тот, кто смотрит с вожделением, и прежде совершения дела наказывается как прелюбодей,
- умолчу же потому, что теперь слово мое к тебе, не верящему Священным Писаниям и
говорящему, что со всею охотою послушаешься Демосфена.
Итак, знай, наилучший, что сие и ему не было неизвестно, но он ясно взывает:
"Ежедневная праздность и бездеятельность каждый раз как в частной жизни, так и в
городах не вдруг делают ощутимым то, что о чем-либо вознерадели, но бывают заметны
по общему ходу дел". Посему если почтешь Демосфена достойным доверия, то
послушайся хотя бы его и положи конец малым проступкам, чтобы не начались большие.
152. Петру.
Что красноречивее Слова или что премудрее Премудрости, Которая изрекла так много
кратких и в такой степени сильных убеждений, чтобы подавить сребролюбие в Иуде, и не
преуспела в этом - не по собственному Своему бессилию, но потому, что слушавший был
господином своей воли, по закону свободы, делающей достоверным и самое учение о
Суде.
Посему если сие действительно так, то достоин одобрения тот, кто исполняет свою
обязанность; порицания же и осуждения достоин тот, кто не убеждается добрыми
советами. А кто вину убеждаемого обращает на не сумевшего его убедить, тот
малосмыслен, как не знающий свойства вещей Божественных и человеческих.
Подлинно, как написал ты, много смущений вторглось в Церковь. Где имя мира, там
ликуют дела брани. Происходит же сие от того, что во многих и различных делах
погрешили те, кому вручено учительское достоинство. Не перечисляя всего порознь,
упомяну об одном деле, достоуважаемом, великом и славном, к которому относится все
прочее и которое сделало так, что соборы апостольские служат как бы светилами повсюду
во вселенной. А ныне, от того, что оно оставлено в нерадении, Церкви наполнены
замешательством. Что же это такое? Скажу смело, а иначе и не мог бы.
Но сие не о всех говорится, а только о виновных, ибо есть и такие, которые живут по
апостольскому образцу. Но они не осмеливаются вымолвить ни слова, хотя и весьма
достойны порицания за одно то, что, убоявшись множества невоздержных, нерадят о
таковом исправлении, которое является их долгом.
Не стыдно уступать над собою победу в том, что преодолеть невозможно. Посему и ты не
почитай побежденными тех, которые не могли сказать что-либо, равное заслуженным
тобою похвалам. Но, одобрив их произволение, извини их немощь. Почитая для себя
лучшим сказать недостаточно точно, нежели подпасть обвинению в небрежении,
осмелились они взяться за дело, для них недоступное.
Прежний твой проступок казался извинительным, потому что имел благовидный предлог,
а именно мнимую защиту брата. А теперешнему проступку не имеешь никакого подобного
прикрытия, но ты себя им лишил и прежнего извинения. Ибо если прежде ты мстил за
обиженного брата, то почему ныне того самого, за кого, как говоришь, тогда мстил, не
стыдишься обижать и отовсюду гнать? Итак, из этого стало явно, что и то делал ты по
своему произволению. Кто не пощадил брата, тот пощадит ли чужого?
157. Иерахиону.
158. Полихронию.
Если люди, пронзаемые острыми жалами мирской славы, любят произвольные труды, то
уязвленным острейшими стрелами премирного прославления тем справедливее будет с
гораздо большим юношеским жаром выступать на подвиг трудов.
Ибо кто сожалеет здесь о кончине святых, тот сам заслуживает сожаление всех
благомыслящих, как и тот, кто оплакивает победивших и увенчанных, достоин жалости и
слез. И об этом довольно. Итак, знай, что одно только богатство добродетелей безопасно
сохраняет при себе тот, кто его приобрел, когда не предает своего достояния своеволию и
не бывает одержим властолюбием.
Кто же, действуя под начальством таких вождей, в состоянии будет сделать или уразуметь
что-либо великое и благородное? Кто не устыдится, слушая людей, которые вчера и
позавчера проводили время в корчмах и судебных местах? А какой враг не посмеется и не
сочтет дела лицедейством и лицемерием?
Но спрашивал ты: "что же нам делать?" Ответствую: не другое что, как упражняться в
добродетели, безмолвствовать, ожидать Суда, отражать диавольские ухищрения. Силен и
изобретателен враг человечества на то, чтобы очаровывать то лестью, то
лжеумствованиями, особливо когда он ведет брань не прямо, - иначе не скоро мог бы взять
в плен, - но часто под видом дружбы он скрывает яд блуда. Так, говоря, что возводит
человека до равенства с Богом, диавол привел его в состояние, в котором он бедственнее
бессловесных, не только лишил его преимуществ, какие имел человек, но и подверг
лишениям, которых для него не было, разумею поты и труды, смерть и тление.
Но многие из тех, кого он пытается уловить показали, что его осадные орудия
бездейственны. Посему тем, в ком достанет благоразумия и кто помышляет о спасении,
надлежит выслеживать все его хитрости и, сколько можно, оберегаться, особенно когда он
уловляет, прикрываясь дружбою; ибо тогда человек бывает неуловим и непреоборим.
И так как завел ты речь и об образе жизни, желая узнать все в совокупности, то и на сие
дам краткий ответ. Языческие мудрецы, которые всеми прославляются за важность и силу
своих речей, намереваясь определить, что есть справедливое, что - приличное, что -
законное, что - прекрасное, расточили тысячи слов в длинных разглагольствованиях,
ничем не отличающихся от лабиринтов, но очень далеки были от истины и не смогли
сказать ничего дельного, а только в еще большее замешательство приводят читателей.
Тогда как творения проповедуют Художника (и дом не строится без зодчего, и корабль -
без кораблестроителя, и музыкальный инструмент не производится без человека,
умеющего судить о стройности звуков), они, преткнувшись в понятии об искусстве еще
более, нежели в понятиях о произведениях искусства, отринули Создателя. А в таковых,
естественно, растлился и образ жизни; ибо удалив из души своей общего всех Вождя, они
безбоязненно берутся приводить в исполнение всякий вид неправды и лукавства.
Если бы чудная ваша добродетель, обличая слово мое в бессилии и пред современниками
(ибо сами они знают больше), и пред будущим потомством (ибо она выше того, чему
поверят), не воспрещала мне говорить, то вступил бы я в подвиг воспеть вам похвалы.
Хотя многие говорят, что ты, живя неправо, но имея намерение прикрыть свои падения и
добиваясь славы человека любознательного, последуешь мужам мудрым, однако же я
этого не скажу. И узнав на опыте, что ты стараешься исследовать тайны Писания ради
знания, но из желания приобрести славу у людей, не отвечаю тебе, повинуясь
Божественному Слову, повелевающему не давать святая псом, и не пометать бисер пред
свиниями (Мф.7:6).
Однажды встретил я святого мужа, чье око, когда он поучал, было страшно и полно
мудрости. Много было в его слове остроты, а нависшие над очами брови выражали смысл
поучений. И весь он, так сказать, дышал назидательностью, внушая тем, кто смотрел на
него, сильную любовь к Божественной мудрости.
167. Дионисию.
168. Немесию.
Крайне дивлюсь нерадению многих: мужи благородные и чудные охотно переносят труды
ради добродетели; нерадивые же не терпят даже речей, которыми люди обыкновенно
побуждаются к сим трудам. Кто же поверит, что искренно решаются они проливать пот
ради добродетели, когда видно, что с трудом допускают до себя и речь о ней. Посему
посоветуй таковым (о них ты и писал) держаться чтения Писаний, ибо в них почерпается
ведение.
Немалая польза для души человека, который не может вынести, не говорю подвига, но
даже испытания, истребить высокое мнение о себе. Ибо тому, кто побежден, но прежде
одержал много побед, еще можно найти извинения, а кто пал при первом на него
нападении, тот представляет в себе доказательство крайней немощи, лучше же сказать -
лености.
Человеку душевному Божественное кажется безумием, буйством; ибо, кто не хочет прежде
убедиться, что есть царствие небесное, у того [не] может возникнуть и любви к нему.
Тяжко не то, что, как говоришь ты, обидевший тебя поздно будет наказан, но то, если
скоро наказанный впоследствии окажется необидевшим, как случается часто. Итак, не
спеши подвергать его наказанию, а наказывай, только исследовав, справедливо ли, что он
обидел тебя. От замедления не будет тебе никакого вреда, а при поспешности, если
подвергнешь наказанию необидевшего, сам себе нанесешь великую обиду.
Многие из людей, признавая телесное здоровье величайшим благом, сами не очень о нем
заботятся и вредят ему, предпочитая полезному приятное; а также и восхваляя
добродетель, уклоняются с пути, ведущего к ней.
Вино, если пьешь его вовремя и в меру, будучи уважено тобою, делается причиною
веселья; а если упьешься им, мстит за свое оскорбление и подвергает оскорбивших
наказанию, готовя им осмеяние, стыд, поругание и раны.
Если бы ты один из тех, кто упражняется в добродетели, терпел подобное, то можно было
бы счесть, что они думают не так; по крайней мере, ненавистников добра можно было бы
упрекнуть в бесстыдстве. Если же не ты первый и не ты один впал в такие бедствия, но
впадали в них почти все наилучшие, и не только у христиан, но (коли надобно
перечислить всех и тем прекратить твою печаль) и у Иудеев в древности, и у Еллинов, и у
варваров, то почему же тревожишься?
Посему лучшею мыслию в этом письме почитаю ту, с которой начал я писать. Советую
тебе присовокупить и остальное, то есть переносить все благородно и язык сохранить
свободным от осуждения. Ибо если им справедливо выслушать и это, и еще более
жесткое, то тебе, у которого язык - святилище чистоты, высказывать сие неприлично.
Крайне дивлюсь тем людям, которые охотно делают все, чего хочет общий всех враг
диавол, а потом ищут, отчего погибло всякое благочиние. Когда отложат несравнимую ни с
чем и неисцельную леность, тогда, хорошо знаю, перестанут доискиваться чего-либо
подобного сему.
184. Мартиниану.
Ибо всякий, осмеивая ваш грех, который сей муж им не изобразил, подумает, что,
осмелившись словом состязаться с вашею порочностью, он уступил над собою победу.
Ибо все признают, что грехи ваши превосходят не только возможность извинения, но и
меру наказания. А вас еще более худшими делает то, что не примерами вынужденные и не
в надежде иметь подражателей дошли вы до такой порочности, какой не возможет в
полной мере изобразить словом ни один из самых ученых людей. Но как сделавшие то,
чего не делал никогда ни один человек из всех известных беззакониями, образумьтесь,
хотя бы напоследок.
187. Дометию.
Надежда на непреоборимую десницу Того, Кто правит всем, не только дает основание
предвкушать наслаждение будущими благами, но облегчает и настоящие труды. Ибо легко
переносит подвиги человек, окрыляемый надеждою получить венцы. Посему, если и здесь
она заодно с нами подвизается и ратует, и там украшает нас венцами, веселит и делает
достойными внимания для Ангелов и людей, то обымем ее и будем иметь своею
сожительницею и сотрапезницею.
Не изумляйся и не дивись крайне тому, что Зосима, как говоришь, происходя от рабского
корня, желает стать видным и не думает о себе скромно. Ибо неожиданно пришедшее
благополучие людей, обезумевших от этого, обыкновенно доводит до наглости.
Мы себя обманываем и вводим в заблуждение, если, не делая ничего такого, что подобает
делать желающим победить, надеемся превозмочь тех, которые делают все, что надлежит
делать уготовляющимся к победе. Это значит то же, что сонным и крепко спящим
препобедить бодрствующих и ревностно трудящихся, а также ленивым и пребывающим в
праздности одержать верх над теми, которые ничем не пренебрегают ради достижения
цели.
192. Пресвитеру Маркиану.
Если и учителя ученикам, и родители детям, отринув ласкательство как нечто особенно
вредное и губительное, внушают страх, то и нам, если только мы целомудренны, надлежит
отвращаться от льстецов более, нежели от людей наглых. Ибо такая честь невнимательным
приносит больше вреда, нежели оскорбление, и труднее человеку одержать верх над
собою, когда ему льстят, нежели когда его оскорбляют.
194. Ненадписанное.
Одной добродетели достаточно для того, чтобы украсить человека, обладающего ею. Ибо
ни один начальник не имеет вознаграждения сам в себе, но почести отдают ему
подданные, а возлюбивший добродетель имеет славу в себе самом, и притом
неотъемлемую.
Кто ест столько, сколько нужно для того, чтобы утолить голод, и одевается так, чтобы
прилично себя прикрыть, тот уготовляет тело свое в прекрасную колесницу душе, в руль,
которым легко править кормчему, в оружие, которое сроднилось руке воина, в
музыкальную лиру для любителя стройности. А кто утучняет тело роскошью и
приукрашивает одеждами, тот делает его способным скакать, разжигает к неуместным
пожеланиям, доводит до изнеженности, расстраивает его здоровье, расслабляет его
великою леностью и уготовляет в нем врага душе. Поэтому перестань делать то и другое.
Посему если и не вступая в борьбу, можно воздвигнуть себе победный памятник, то для
чего берешь на себя напрасные труды? Ибо не столько бывает трудности в том, чтобы не
смотреть, сколько в том, чтобы, посмотрев, одержать верх над страстью; или лучше
сказать, первое - вовсе не труд, но после лицезрения рождается великий труд. Посему,
когда и выгода весьма великая, и труд малый, для чего ввергаешь себя в непроходимое
море похоти? Кто не смотрит, тому не только легче стать победителем, но и останется он
более чистым. Как тот, кто смотрит, после многого труда избавляется от скверны, если
только избавляется, так тот, кто не видит, чист и от пожелания.
Ибо многие, преуспев в делах славных и достойных соревнования, сим самым побудили
себя на дела злые. Высоко думая о прежних делах, они смелее приступили к последним. А
многие, не имея успеха, к собственной пользе обучились не решаться на дела труднейшие.
Посему, так как знать и подавать полезное - право Божественного Промысла, то у Него
будем это просить, а что дано нам, то возлюбим, хотя бы казалось оно нам и неполезным.
Не дивись и не почитай загадкою сказанное тебе нами прежде о том, что искушения часто
доставляют душе избавление и освобождение от мучительных и грубых страстей. Ибо как
в отношении трех отроков, огонь не только не коснулся их самих, но способствовал
разрешению уз, пределом своего действия возымев истребление железа, так и искушения,
пресекая леность и возводя к трезвенности, многих людей освобождают от уз греха.