С.Ю.

Неклюдов

О слове устном и книжном

Примерно пять тысяч лет назад произошло одно из важнейших событий в

истории человеческой культуры: была изобретена письменность. Процесс ее
зарождения, развития и распространения из первичных очагов был
многоэтапным и неравномерным. Он затянулся на тысячелетия: некоторые
народы обрели письменность лишь в XX в., другие не имеют ее и поныне.

Это событие разделило культуры мира на два типа: "письменные" и

"бесписьменные", причем бесписьменная культурная зона все время сужалась,
отступая на периферию великих мировых цивилизаций или сохраняясь в
естественных гео-этнических "заповедниках", в относительной изоляции от
модернизирующих культурных влияний.

Кроме того, "бесписьменные" формы продолжали (и продолжают) существовать

внутри "письменных" культур, занимая в них отдельные области социального
пространства. Речь идет прежде всего о фольклоре, соседствующем с книжной
словесностью и находящемся под ее непосредчтвенным воздействием (в
отличие от фольклора бесписьменных обществ, безраздельно господствующего
в их культурах и, естественно, гораздо более архаического по своему облику).

Изобретение письменности ознаменовало собой величайшую информационную

революцию в области хранения, передачи и воспроизведения словесных
текстов, ранее бытовавших только в устной форме; вплоть до появления
звукозаписывающей техники больше не было придумано ничего принципиально
нового в этом отношении.

У нас нет средств измерить глубину дописьменной традиции. Можно лишь

предположить, что она имела возраст много больший, чем весь период
"письменной" истории человечества. За время своего существования устная
традиция выработала ряд специфических механизмов, основой которых
является так называемая контактная коммуникация - непосредственная передача
сообщения от говорящего к слушающему, от исполнителя к аудитории. Цепь
подобных однократных коммуникативных актов и делает возможной передачу
текстов в пространстве (среди современников) и во времени (от предков к
потомкам).

Их относительная неизменность поддерживается ритмико-мелодической

организацией многих фольклорных текстов, использованием стереотипных
речевых фрагментов, отлившихся в устойчивые, легко запоминаемые
трафаретные формулы и "общие места" (хотя роль их отнюдь не сводится к
мнемотехнике); сохраняются смысловые контуры произведений и благодаря
внетекстовым факторам (прежде всего, ритуально-магическим).

Все это - проявление стабильности традиции, в пределах которой, однако,

непременно присутствуют также начала подвижности и изменчивости
(вариативности, импровизационности), имеющие разные "степени свободы".
Это опять-таки не технические издержки устной коммуникации, а ее
специфическое свойство, оно обуславливает возможность обновления традиции
и формирование ее поэтической системы.

Устный текст, реально сущестующий лишь в процессе своего изложения, за его

пределами не хранится целиком в памяти исполнителя, а каждый раз более или
менее точно воссоздается по своей сюжетно-жанровой и тематической модели с
помощью различных стилистических клише, принадлежащих всему жанровому
фонду, а не только данному произведению. Вероятно, аналогичные механизмы
работают и в процессе слушания / запоминания; примеры дословного (или
почти дословного) воспроизведения текстов, конечно, встечаются, но не
отражают специфики устной традиции как таковой.

К этому надо добавить, что словесный текст составляет синкретическое

(нерасчленное) единство с различными несловесными компонентами традиции:
обрядовыми действами, элементами внеобрядовой театрализации и т.д.;
единство это имеет не только формальный, но и смысловой характер.

Изобретение письменности создало совершенно новый тип традиции, имеющей

принципиально иную природу.

Во-первых, оно обеспечило постоянное (а не прерывистое, как в фольклоре)

существование текста во времени.

Во-вторых, произошло отчуждение языкового материала от носителя. Если

устный текст осуществялся только в непосредственном звучании и в этом
смысле был неотделим от живого голоса, то книжное произведение получило
как бы физическую автономию от человека, что обусловило и новые формы его
распространения.

В-третьих, была разорвана связь между хранением, воспроизведением и

передачей сообщения. Устный текст не мог достаточно долго сохраняться и тем
более передаваться без исполнения, теперь же стало возможным хранить и
передавать его, не воспроизводя.
В-четвертых, произведение обрело неведомую ранее константную форму -
фактор стабильности решительно возобладал над фактором подвижности и
изменчивости.

Наконец, в-пятых, письменная фиксация разрушила синкретическую цельность

традиции, отделив слово от его контекста, от живого звучания и жеста. Утрата
интонационных, мелодических и прочих не передаваемых на письме
компонентов должна была обернуться (и в перспективе обернулась)
приобретениями специфически книжных средств языковой выразительности и
литературной стилистики.

Процесс дефольклоризации словесности был полностью завершен с появлением

книгопечатания. Оно окончательно закрепило форму текста, сделав его
недоступным для вмешательства переписчиков. А изготовление копий с одной
типографской матрицы стерло неповторимость каждого нового
воспроизведения, не говоря уж о безграничных возможностях распространения
тиражированных экземпляров.

Конечно, письменность не сразу становится настолько совершенной, чтобы

фиксировать такие сложные тексты, которые существовали в устной традиции.
Иными словами, письменность лишь постепенно становится литературой.

Сначала она, как правило, используется в целях чисто практических (деловые

записи) и религиозно-магических (гадания, заговоры, молитвы); эти последние
формы, естественно, тесно связаны с фольклором. У многих народов развитие
словесности происходит главным образом в рамках именно религиозно-
магических и мифологических традиций. Это касается таких литератур, как
древнеегипетская, древнеиндийская, древнеиранская и многие другие.

В тех случаях, когда у истоков литературного процесса стоит фиксация

исторических знаний, древнейшее летописание опять-таки опирается на
соответствующие фольклорные темы: устные генеалогии, мифологические и
исторические предания. На евразийском континенте так происходит
практически повсеместно - от древних государств Корейского полуострова до
средневековой Ирландии; не составляет в этом отношении исключения и
русская летописная традиция.

В некоторых случаях письменность весьма рано начинает фиксировать явно

фольклорные формы - естественно, в определенной обработке. Это может быть
лирика, как например, в древнекитайском собрании "Шицзин" или в
древнеяпонском "Манъесю". В других (и гораздо более частых) случаях
источником является эпос. Примеров здесь множество - от шумеро-аккадского
"Гильгамеша" до средневековых книжно-эпических памятников Европы и Азии.
Наконец, закрепляются и дидактические народные традиции: создаются
сборники мудрых изречений, пословиц, поучений. Подобного рода сочинения
также представлены в целом ряде древних и средневековых литератур, включая
русскую, хотя, вообще, появление в ней книжных произведений, прямо
восходящих к устной словесности, происходит преимущественно позднее, XVII
в., к которому относятся наиболее ранние рукописные пересказы былин,
собрания пословиц и других текстов. Но это уже другой тип литературно-
фольклорных взаимоотношений, о котором речь пойдет ниже.

Долгое время книжная словесность сохраняет много общих черт со

словесностью устной. Это прежде всего решительное господство общего над
частным, родового над индивидуальным, выражающееся в коллективной
принадлежности устных произведений, в отсутсвии (или слабой выраженности)
в них авторского начала, в свободном использовании (и свободном
видоизменении) текста предшественника. Надо упомянуть также возможность
варьирования произведения в рукописной традиции, сохраняющуюся, как мы
помним, вплоть до изобретения книгопечатания.

Сюда же относится ориентация текстов на их прочтение вслух, на живое

звучание, что отпечатывается и в соответствующих формах литературной
стилистики, построенных на глаголах со значением "говорить" и "слушать",
прямо отражающих устные формулы. Иногда письменный текст служит как бы
"сказительским либретто", своего рода мнемоническим подспорьем для
исполнителя, и в этом случае опирающееся на него устное изложение текста
совсем не тождественно его буквальному прочтению.

Однако в дальнейшем литература и фольклор постепенно обособляются в своем

развитии. Первоначальную опору на устные источники часто заменяет
недоверие к ним. Средневековые книжники осуждают устную традицию как
"досужую", "суеверную", "невежественную". Литературно-фольклорные
отношения весьма меняются и усложняются. С одной стороны, теперь уже
литература начинает оказывать влияние на фольклор в силу своего более
высокого статуса в культуре. Фольклор же мимикрирует, подражает литературе.
Устное слово рядится под книжное, устная традиция иногда заимствует
жанровую номенклатуру книжной словесности, появляется большое количество
фольклорных переложений литературных сюжетов.

С другой стороны, в демократических слоях формируются "низовые", как

правило, городские книжные традиции, весьма близкие к фольклору. На Западе
это фаблио, шванки, "народные книги", на Востоке арабские и персидские
"народные романы" дастаны, китайские городские повести хуабень и т.д. Сюда
же можно отнести и русские городские повести XVII в. (о Горе-Злочастии, о
Шемякином суде, о Ерше Ершовиче и т.д.).

Вообще, в новое время литература опять обращается к фольклору, хотя это

имеет различные причины и разный характер. В основе этого обращения могут
лежать и религиозно-реформаторские, и социальные, и романтические идеи, но
в целом данный процесс всегда связан с преодолением рамок традиционного
словесного искусства, устаревших и становящихся тесными. Он приводит к
появлению в литературе новых форм и жанров, к обогащению и обновлению ее
содержания.

Остается добавить, что в наши дни быстрый распад патриархальных сообществ,

в которых бытует традиционный фольклор, с одной стороны, и столь же
быстрое распространение грамотности (не говоря уж о радио и телевидении), с
другой, оттесняют его на периферию культурной жизни или уничтожают
совсем. Скорее всего, ему не устоять в конкуренции с массовыми формами так
называемой "третьей культуры", для которой питательной средой являются
традиции городской улицы, различных возрастных групп (от детских до
молодежных), социальных и профессиональных кланов (включая уголовные).

Это уже не фольклор в точном смысле слова: большое место в "третьей

культуре" занимают и письменные, и аудиотехнические способы передачи
информации. Однако устная стихия играет и наверняка будет продолжать
играть в ней огромную роль; до некоторой степени она является наследницей
традиционного фольклора, а потому ее изучение остается делом фольклориста.

Что же касается проблемы соотношения слова устного, по природе своей

пластичного, и слова закрепленного (теперь уже не только на письме), то ее
обсуждение несомненно потребует выработки более широкого
культурологическог взгляда.