Леонова Юлия

«Софья (обманутые иллюзии)»

Пролог
Петербург 1798 год

В сером сумраке ненастного

февральского утра перед особняком
Берсневых, что на Мойке
остановился наемный экипаж.
Спустившись с подножки, молодой
человек в мундире Лейб-гвардии
Гусарского полка, помог спуститься
на мостовую полковнику Берсеневу.
Вслед за раненным полковником из
коляски выбрался седовласый доктор.
Стиснув зубы и, превозмогая боль
от полученной раны, Михаил
Васильевич с трудом одолел
несколько ступеней, поднимаясь на
крыльцо фамильного особняка. Двери
дома распахнулись, и навстречу
хозяину дома поспешил дворецкий
вместе с довольно рослым лакеем.
- Господи! Барин! – подхватывая
теряющего сознание полковника,
заголосил дворецкий. - Матерь
Божья, да как же так!
Истекающего кровью Берснева,
внесли в дом. - Мне понадобятся
горячая вода, бинты и корпия для
перевязки, - распорядился врач.
 Полковника уложили на софу в
гостиной. Врач, расстегнув
пропитанный кровью доломан и
разорвав рубашку, приступил к
осмотру.
- Плохо, - нахмурился он,
осматривая рану. – Очень плохо. Не
стойте столбом, - обратился он к
ротмистру, - подайте саквояж с
инструментом. Распорядитесь, чтобы
бренди принесли, а лучше водки.
Дверь в комнату распахнулась и,
не обращая внимания на доктора и
ротмистра, к полковнику устремилась
молодая женщина.
- Michele, - без сил опускаясь на
колени около софы и прижимаясь
губами к его руке, прошептала она. –
Michele, pourquoi? (Мишель, зачем
(здесь и далее перевод с фр.)).
Михаил, расслышав знакомый голос,
с трудом открыл глаза. Вид ее
склоненной головы, горячие слезы,
капавшие на тыльную сторону его
ладони, вызвали безудержный гнев.
«Лживая дрянь», - застучало в висках.
- Бога ради, уйдите! – выдавил он
из себя. – Кто-нибудь, уведите
madame.
Склонившись к женщине,
ротмистр попытался поднять ее.
- Елена Петровна, голубушка, не
надобно вам здесь быть. Пойдите
лучше распорядитесь, чтобы водки
принесли.
Поддерживаемая офицером,
молодая женщина поднялась с пола и,
бросив умоляющий взгляд на
умирающего, вышла из комнаты.
Едва за ней закрылась, дверь, как
послышался громкий полный муки
стон. Ухватившись за косяк, так что
побелели костяшки пальцев, Елена
тихо заплакала. Мимо нее
прошмыгнула горничная с ворохом
полотенец, следом прошел лакей с
ведром горячей воды. Снова стон и
грязное ругательство, сорвавшееся с
уст полковника. Зажав уши ладонями,
Елена Петровна прислонилась спиной
к стене: ноги совершенно
отказывались служить ей. «Господи,
спаси и сохрани, - беззвучно
молилась она. - Прошу тебя, будь
милостив к нам». Вновь открыв глаза,
Лена встретилась взглядом со своей
belle-mère (свекровь).
 - Ненавижу, - прошептала
женщина, побелевшими губами. –
Блудница, poule, comment avez-vous
eu conscience de venir ici (потаскуха,
как у тебя достало совести прийти
сюда)?
- Madame, прошу вас, позвольте
мне войти, - умоляюще глядя на нее,
попросила Элен. – Позвольте мне
хотя проститься с ним.
- Хоронишь уже, - прошипела в
ответ Анна Михайловна.
- Ранение в живот, - отводя глаза,
прошептала молодая женщина.
Громкий звук пощечины, заставил
вздрогнуть лакея, который нес в
комнату графин с водкой. С трудом
удержав в руках поднос, слуга
опустил глаза. Бледная, как ее
утреннее платье из палевого муслина,
барыня, схватившись за щеку,
проводила глазами мать полковника,
спешившую к смертельно-раненному
сыну.
Элен так и не нашла в себе сил,
чтобы отойти от двери, за которой
умирал ее супруг. Спустя час
уставший доктор вышел и попросил
позвать священника. Она рванулась к
умирающему, но взгляд супруга ее
остановил, так и, оставшись стоять в
коридоре, жалея, что не позволил
разделить с ним его последние
мгновения. Мимо Елены мелькнула
темная ряса батюшки, которого
спешно привез ротмистр. Стоя за
приоткрытой дверью, она слышала
его монотонный голос, читающий
молитву над умирающим. Слезы все
катились и катились по лицу.
«Господи! Нет моей вины ни в чем», -
крестилась Елена Петровна,
прислушиваясь к происходящему в
комнате.
Зная, что уже не жилец на этом
свете Берснев после соборования,
попросил позвать дочь. Перекрестив
дитя дрожащей рукой, Мишель взял с
матери слово, что после его смерти
девочка останется на ее попечении.
- Все мое состояние отойдет
Сонечке и только ей, - шептал он из
последних сил. – Вы уж проследите
за тем, ma chère maman(моя дорогая
маменька).
Он силился сказать еще что-то, но
только слабый стон сорвался с
побелевших губ, боль исказила
прежде красивое лицо, превращая его
в страшную гримасу. Испугавшись,
жалобно заплакала Сонечка, спрятав
лицо в складках платья убитой горем
grand-mère (бабушка). Откинувшись
на подушку, Михаил Александрович
Берснев, полковник Лейб-гвардии
Гусарского полка испустил дух.
Нянька тотчас увела, заплаканную
девочку, и та не увидела, как
рухнула, будто подкошенная ее
бабка, забывшись, завыла в голос,
цепляясь за руку покойного.
Воспитаннице madame Берсеневой
Наталье еле удалось уговорить
бьющуюся в истерике женщину
выпустить холодеющую ладонь и
увести ту в ее покои. Проходя мимо
застывшей в коридоре Елены,
Наталья одарила молодую вдову
взглядом полным презрения:
- Все из-за вас, - прошептала она. –
Все ваша гордыня…
Элен молча отвела глаза. Да и что
она могла сказать ей? Все то время,
что Натали жила у них, а это без
малого пять лет, Елена Петровна
слишком часто ловила влюбленные
взгляды девушки, устремленные на ее
супруга. Поначалу Наталья
смущалась, когда супруга Михаила
Васильевича замечала ее
влюбленность, но с течением времени
она перестала скрывать свое
увлечение. Елена терпела, зная, что
наступит тот момент, когда девушка
покинет их дом и пойдет под венец с
тем, кого одобрит Анна Михайловна,
но в этом году девице минуло
двадцать, а подходящего жениха для
нее так и не нашлось. Порой Элен
казалось, что Анна Михайловна,
догадываясь о том, как неприятно
снохе присутствие в доме юной
привлекательной барышни
сознательно затягивает с
замужеством Натальи.
Больно было осознавать, что
Мишель ушел в мир иной с
уверенностью, что она предала его.
Открыв двери в гостиную, Элен тихо
проскользнула в комнату. Прислуга
уже убрала окровавленные
полотенца, Михаил лежал на софе, и
со стороны могло показаться, что он
просто спит. Испуганная девушка,
убиравшая в комнате, выскользнула
за двери, оставив барыню одну. «Я
люблю тебя, люблю. Всегда буду
любить, - шептала Елена, прижимаясь
щекой к холодной руке. – Adieu, mon
amour, attends-moi, mon cher. Je ne
peux pas, sans toi (Прощай, моя
любовь и жди меня, мой дорогой. Я
не смогу без тебя)».
Спустя четверть часа с гостиную
явилась Наталья. Девушка застыла в
дверях глядя на убитую горем вдову,
подле покойного.
- Вы недостойны его, - тихо
обронила она, входя в комнату. –
Никогда не были достойны. У вас
была его любовь, но вам нужно было
поклонение других, вы всегда
выставляли себя на показ, как
последняя…
Договорить она не успела.
Поднявшись с колен, Елена со всего
маху отвесила девице оплеуху, да так,
что даже ладонь заныла от силы
удара. Вскрикнув, Наталья
схватилась за пылающую щеку.
- Вон отсюда! Думаешь, я не знаю,
не догадываюсь, чьих рук это дело, -
прошептала в сердцах Элен. – Вон!
Оставь меня!
Тело полковника Берснева отвезли
в небольшую церквушку в
расположении Гусарского лейб-
гвардии полка, где и состоялось
отпевание. Все это время: два дня до
похорон, Елена Петровна провела в
своих покоях, допуская к себе лишь
свою камеристку. Почти все время
своего добровольного заточения
женщина провела в молитвах о
спасении души покойного супруга, об
успокоении собственной, мечущейся
души. Сонечку к матери не пустили,
сказав девочке, что та не здорова.
Только в день похорон младшая
madame Берснева покинула свои
комнаты, чтобы проститься с
супругом. Ни слезинки не проронила
под темным облаком вуали, заняв
место у гроба. Так и стояла: прямая,
расправив плечи, глядя сухими
воспаленными глазами на
заострившиеся черты того, кого
любила всем сердцем, того, кто пал
жертвой обмана и немыслимого
предательства. За эти два дня, что
провела в своих покоях, выплакала
все слезы, заглушая рыдания, что
рвались из груди, разбивая о стену
костяшки пальцев в приступах
бессильной ярости и слепого
отчаяния, когда хотелось ломать и
крушить все, что попадалось под
руку. Только когда заколачивали
гроб, чтобы отправить тело
покойного в семейное имение
Берсневых, закрыла глаза и закусила
до крови губу, страшась, что не
устоит на ногах, упадет на пол и
забьется в истерике, которая уж
давно искала выхода и рвалась из
груди.
Поймав полный ненависти взгляд
своей belle-mère, Елена вздрогнула и
отвела глаза. Всю последующую
седмицу в доме витал дух неприязни.
Три женщины, каждая замкнувшаяся
в своем горе, молча сосуществовали
бок о бок, но чем больше проходило
времени, тем тяжелее становилось
повисшее про меж них молчание. И
если Натали и Анна Михайловна
вместе оплакивали свою утрату,
Елена осталась со своим горем один
на один. В итоге напряжение этих
семи дней вылилось в тягостный
разговор между вдовой и матерью
покойного.
Едва Елена завершила свой
утренний туалет, в ее покои робко
постучалась девушка Анны
Михайловны. Потупив взор, девица
тихо передала слова своей хозяйки к
той, что застыла как изваяние, едва
до нее дошел смысл сказанного.
Оттолкнув ни в чем не повинную
девку, что в страхе прижалась к
стене, видя, каким гневом сверкнули
голубые глаза барыни, Лена
отправилась прямо в покои своей
belle-mère.
Позабыв о приличиях, о том, что
надобно держаться почтительно к
той, что была матерью покойного
супруга, Елена Петровна, распахнула
двери в будуар Анны Михайловны.
Берснева-старшая, смерив сноху
гневным взглядом, отослала Натали и
девок, бывших при ней.
- Ma chère belle-mère (Моя дорогая
свекровь), - нарочито спокойно
заговорила Елена, оставшись с ней
наедине, - позвольте мне спросить
вас? Верно ли я поняла ваше
распоряжение, переданное через
девушку вашу относительно моей
персоны?
- Я лишь выполняю последнюю
волю своего мальчика, - тихо
произнесла Анна Михайловна. – вы
покинете этот дом, оставив Софи на
мое попечение.
- И куда же по-вашему я должна
отправиться? – еще тише спросила
Элен, с трудом удерживая
клокотавшую в душе ярость.
- Поедете в Нежино, - с деланным
равнодушием ответила Анна
Михайловна.
- В Нежино? – переспросила Елена
Петровна.
 - Жаль, что не могу выгнать вас на
улицу в чем мать родила и оставить и
вовсе без крова над головой, как вы
того заслуживаете, - поднялась с
кресла Анна Михайловна, теряя
самообладание. – Достаточно и тех
грязных толков, что нынче по вашей
милости ходят вкруг фамилии, что вы
опозорили.
- Это все ложь, - нервно переплетя
тонкие пальцы, быстро заговорила
Елена, перебивая свою belle-mère. – Я
готова на чем угодно поклясться, что
все, что говорят обо мне одна
сплошная ложь.

- Assez! Taire! (Довольно!

Замолчите!), - оборвала ее Анна
Михайловна. – Довольно лжи,
милочка! Вы уедете, как того хотел
мой сын!
- Madame, позвольте мне забрать
Софи, - обратилась к ней Елена.
- Неужели вы думаете, что я
позволю особе, которая попрала
честь семьи, блуднице, по вине
которой погиб мой сын воспитывать
единственное дитя Мишеля? Вон!
Вон отсюда! Сегодня же! – не
сдержавшись, крикнула Анна
Михайловна, указав рукой на дверь.
- Вы были против нашего брака с
Мишелем, - тихо заговорила Элен. -
Вы всегда хотели, чтобы он отослал
меня от себя, madame.
Лицо Анны Михайловны пошло
красными пятнами, она открыла рот,
чтобы поставить на место свою
сноху, но не смогла произнести ни
слова. Нечего было возразить. Да она
была против этого брака, ибо другую
прочила в жены единственному сыну.
Но Михаил не стал слушать ее и
поступил так, как счел нужным, введя
в дом ту, что пришлась не по нраву
его матери с первого взгляда. Грустно
улыбнувшись, Елена покинула покои
Анны Михайловны, направившись к
себе. Она уедет, как того хотел
Мишель, не пожелавший объясниться
с ней, принявший на веру, все те
грязные толки, что пошли вкруг ее
имени в аккурат после Рождества,
сразу, как только в столице
возобновился светский сезон с его
шумными балами и раутами. Уедет в
Нежино, в самое отдаленное имение
Берсневых, но непременно изыщет
способ забрать Софью, ведь она
единственная, что ей осталось от
горячо любимого и ныне покойного
супруга. Поднявшись в свои покои,
Елена Петровна велела упаковать
багаж и, присев за бобик (имеется
ввиду маленький столик для дамского
будуара), положила перед собой
чистый лист бумаги. Вздохнув, она
принялась писать. Перо в ее руке
быстро выводило ровные аккуратные
строки. Не став перечитывать
написанное и дождавшись, когда
высохнут чернила, Элен запечатала
воском конверт и, вызвав лакея,
велела тому передать послание Анне
Михайловне, после того, как она
уедет.
 Наутро следующего дня Елена
Петровна Берснева покинула
Петербург, направившись в Тульскую
губернию, в небольшую усадьбу
Нежино, отданную когда-то ее
супругу за ней в приданое.
После смерти Михаила
Васильевича минуло восемь месяцев.
Все это время его вдова регулярно
писала своей belle-mère из Нежино,
но ответов на свои письма не
получала. Анна Михайловна, письма,
приходившие от снохи бросала в
камин не читая. Лишь одно письмо,
пришедшее от ее отца графа
Завадского, madame Берснева
удосужилась прочесть. Граф был
краток: в своем послании он просил
Анну Михайловну принять его с
визитом по очень важному делу. Не
посмев отказать в просьбе, madame
Берснева ответила, что согласна
принять его сиятельство, но не может
обещать, что встреча их завершится к
обоюдному согласию, ибо
догадывается, что за дело послужило
поводом к ней.
Октябрьский вечер выдался
холодным и промозглым. С неба
сыпало мелким дождем. Редкие
прохожие, зябко кутаясь в теплые
одежды, старались держаться ближе к
стенам домов, чтобы укрыться от
холодного ветра с реки. Мойка
лениво несла свои грязные мутные
воды в Неву. На ее набережной,
около фамильного особняка
Берсневых остановился экипаж,
запряженный великолепной
четверкой серых в яблоках рысаков.
Соскочивший с запяток кареты лакей,
торопливо распахнул дверцу, помогая
ступить на мостовую пожилому
господину в пышном парике и
старомодном камзоле цвета бордо,
обшитом золотыми галунами.
Тяжело опираясь на трость, граф с
трудом одолел несколько ступеней
перед парадным. Он только поднял
свою трость, намереваясь постучать
ею в двери, как дворецкий, все утро
не спускавший глаз с улицы в
ожидании гостя, опережая его,
выбежал ему навстречу и склонился в
низком поклоне:
 - Прошу вас, ваше сиятельство, -
распахнул он дверь перед поздним
гостем.
Не удостоив слугу, даже взглядом,
Завадский прошел в полутемный
вестибюль.
- Барыне доложи, - обернулся к
семенящему за ним следом
дворецкому.
- Петр Гаврилович, так ждут они
вас, с самого утра ждут. Позвольте,
провожу, - торопливо заговорил тот.
Ступая вслед за слугой по
начищенному паркету, Завадский
поморщился от того, что шаги его
гулко отдавались в доме,
погруженном в сонную тишину. В
покоях Анны Михайловны было
жарко натоплено, но, несмотря на это
madame, сидя в кресле у самого
камина, зябко куталась в шерстяную
шаль.
Остановившись на пороге и
обождав, когда глаза его привыкнут к
полумраку, царившему в комнате, от
того, что горело лишь несколько
свечей в канделябре, стоящем на
каминной полке, Петр Гаврилович
вошел. Анна Михайловна, спихнув на
пол одну из болонок, что до того
гладила у себя на коленях, поднялась
с кресла.
- Петр Гаврилович, - сухо кивнула
madame Берснева долгожданному
гостю, - как доехали?
- Спасибо, вполне сносно. Только
вот у столицы дороги совсем
развезло, - едва заметно улыбнулся
граф Завадский.
- Вы писали мне, что у вас ко мне
дело имеется срочное, - знаком
предложив присесть, начала Анна
Михайловна.
- Вот так сразу о делах, сударыня?
– усмехнулся Петр Гаврилович,
оставшись стоять.
Анна Михайловна поджала губы в
ответ на этот намек по поводу ее
гостеприимства. Взяв со стола
колокольчик madame Берснева
позвонила.
- Голубчик, - обратилась она к
лакею, явившемуся на ее зов, - скажи,
что я чай велела накрыть. –
Присаживайтесь, Петр Гаврилович. В
ногах правды нет.
 - И то, правда, - тяжело опустился
в кресло граф Завадский. – За чай,
спасибо. Замерз, - улыбнулся он. –
Старость знаете ли. Кровь уже не
греет.
- Я слушаю, вас ваше сиятельство,
- присев на софу напротив,
продолжила Анна Михайловна. –
Какие дела привели вас ко мне?
- Ну что же, не буду ходить вокруг
да около, - начал Завадский. – Две
седмицы назад скончалась моя дочь
Елена, выполняя ее последнюю волю,
я хотел бы забрать внучку в Завадное.
- Елена Петровна скончалась? –
схватившись за сердце, прошептала
Анна Михайловна. – Отчего не
написали мне?
 - Полно, Анна Михайловна.
Наслышан я о вашей размолвке с ней.
Анна Михайловна сложила на
коленях тонкие руки, на которых
отчетливо проступали голубые венки,
и замерла глядя на пламя в камине,
мыслями своими, уносясь в тот
страшный день, когда ее сына
принесли домой истекающего
кровью.
- Я лишь выполнила последнюю
волю сына, - сухо заметила она. – Я
соболезную вам, но Софья останется
здесь со мной. Она – это все, что мне
осталось после Мишеля.
Петр Гаврилович хотел было
возразить, но промолчал, потому, как
в комнату вошли три лакея и
принялись сервировать стол к чаю.
Дождавшись, когда прислуга окончит
и покинет их, Анна Михайловна
разлила по чашкам горячий
ароматный напиток.
- Не все, Анна Михайловна, -
покачал головой граф Завадский.
- Что вы желаете этим сказать,
Петр Гаврилович? – не спуская глаз с
лица своего собеседника и подмечая
все эмоции, поинтересовалась
madame Берснева.
Граф вздохнул, собираясь с
мыслями:
- Елена умерла, давая жизнь
ребенку. У Софьи есть брат, которого
моя дочь пожелала назвать Михаилом
в честь покойного супруга.
Признаться, честно, я думал, что
уехать в Нежино было желанием
самой Елены после смерти Мишеля.
У меня и в мыслях не было, что это
вы приложили руку к тому.
Анна Михайловна побледнела:
- Этот мальчик не может быть
ребенком Михаила! – повысила она
голос.
- Воля ваша, сударыня, -
тщательно скрывая гнев, спокойно
произнес Завадский. – Вы знаете
каков закон, как бы то ни было мой
внук – Берснев. Елена желала бы,
чтобы брат и сестра воспитывались
вместе.
- Вы не понимаете, о чем просите?
– вскинулась Анна Михайловна. –
Мой сын желал, чтобы Софья…
- Чтобы Елена не имела
возможности воспитывать девочку, -
перебил ее Петр Гаврилович. –
Позволив мне забрать внучку, вы не
нарушите воли покойного, ведь моей
дочери более нет в живых.
Madame Берснева хотела возразить
ему, но зашлась в натужном кашле,
что сотрясал все ее хрупкое тело.
- Вы больны, - тихо заметил граф.
– Болезнь сия неизлечима, вам это
известно не хуже, чем мне. Что
станет с Софьей, когда вас не станет?
Махнув рукой, призывая его к
молчанию, Анна Михайловна,
приложила к губам платок. «Прав
старый интриган, - глядя на графа
думала она. – Знает где ее самое
уязвимое место». Сухотная (в конце
18 века так называли туберкулез)
мучила ее, и в последние два месяца
совсем ей житья не стало от этой
болезни, что днем за днем иссушала
ее тело. Ведь чувствовала, что дни ее
сочтены. Она и сама не раз думала о
том, что станется с Софьей, коли
Господь надумает призвать ее к себе.
Состояние Берсневых велико и всегда
сыщется тот, кто попытается
воспользоваться малолетством сирот
и наложить на него руку. Не от того
ли так долго держала в руках
последнее письмо снохи, не решаясь
бросить его в жадное пламя,
пылающее в камине? Ах, как жаль,
что не прочла, что не смогла
перебороть в себе неприязнь к своей
bru (невестка, сноха). И хотя в словах
своих она только что отказалась
признать принадлежность сына
Елены к роду Берсневых, но сделала
то лишь из чувства противоречия, в
душе зная, что так оно и есть, что
малыш – внук ее, сын Мишеля.
«Господи, неужто услышал ты
молитвы мои? – перекрестилась Анна
Михайловна. - Ведь как ждали
мальчика, наследника. Стало быть, не
угас род Берсневых со смертью
Мишеля». После Софьи Елена родила
еще двух младенчиков, но они были
женского полу и столь слабыми, что
не прожили и седмицы.
Отняв от губ платок, Анна
Михайловна, судорожно вздохнула:
- Вы тоже не молоды, Петр
Гаврилович. Зачем вам эти хлопоты?
 - У меня сын есть, - тихо заметил
граф. – После моей смерти опека над
детьми Елены перейдет к нему.
Анна Михайловна прикрыла веки,
чтобы скрыть боль, что на миг
мелькнула в выцветших голубых
глазах. «Прав, прав во всем». Ничего
ей не осталось. Даже доктор-немец
перестал уж правду от нее скрывать.
- Будь по-вашему, - сдалась она. –
Вы правы: фамилия Завадских будет
Софье лучшей защитой. Когда Вы
хотите забрать девочку?
- Если можно, я хотел бы завтра
увезти Сонечку. Мне в столице более
делать нечего, а путь до Завадного не
близкий. Хорошо бы за день
добраться.
 - Я распоряжусь, чтобы все
подготовили, - вздохнула Анна
Михайловна.
- Благодарю за чай, - поднялся
Петр Гаврилович. – Позвольте
откланяться нынче, завтра поутру я
заеду за внучкой.
Вечером девушка,
присматривающая за Сонечкой,
привела ее в покои Анны
Михайловны.
- Подойди дитя, - ласково
улыбнулась madame Берснева.
Подойдя к бабушке, Софья
присела на низкую банкетку подле ее
кресла.
- Софи, завтра твой дедушка увезет
тебя в Завадное. Отныне тебе
предстоит жить там.
 Софья распахнула свои серо-
голубые глаза недоверчиво глядя на
пожилую женщину. Она бывала в
Завадном пару раз вместе с матерью,
но тогда она была очень мала и почти
ничего не запомнила из тех визитов.
Знала только, что там живет ее
обожаемый oncle (дядюшка) Дмитрий
Петрович, частенько бывавший у них
до тех пор, пока маменька не уехала,
что у нее есть двоюродные брат и
сестра, которых она и вовсе не
помнила.
- А маменька тоже живет в
Завадном? – поинтересовалась
девочка.
Анна Михайловна тяжело
вздохнула. Не было сил сказать
внучке о том, что ее матери более нет
в живых. «Бог мой, как же я была
слепа в своем желании во чтобы то
ни стало исполнить последнюю волю
сына, - прикрыла глаза пожилая
женщина. - Кто же знал, что дочь
никогда более не увидит своей
матери? Кто же знал, что в детской
памяти до сих пор бережно хранится
образ той?»
- Нет, дитя. Маменьки твоей нет в
Завадном. Дедушка расскажет тебе
обо всем, - малодушно переложила
она сию нелегкую ношу на плечи
графа.
Дедушку своего Сонечка видела
редко и от того почти совсем не
помнила его. Утром ее разбудили
рано, накормили завтраком и спешно
одели, потому как граф Завадский
уже дожидался внучку в малом
салоне, ведя непринужденную беседу
с ее бабкой по отцу.
- Bonjour, monsieur (Доброе утро,
сударь), - присела в книксене
девочка.
Маленький ангел: мягкие локоны
светло-русого цвета обрамляли по-
детски пухлое личико, голубые глаза
смотрели внимательно и
настороженно. «Как же она на мать
свою похожа», - вздохнул граф. Не
желая затягивать прощание, Анна
Михайловна торопливо перекрестила
внучку и вложила в маленькую
ладошку медальон. Глядя вслед
девочке, madame Берснева не могла
сдержать слез. Зажав кулачок,
Сонечка прошла к экипажу,
позволила лакею поднять ее на
подножку и, в последний раз
оглянувшись на отчий дом, скрылась
внутри. Медальон жег ладонь, не
терпелось открыть его. Открыв
крышку, Софья осторожно провела
пальчиком по двум миниатюрным
портретам внутри. Ранее медальон
этот принадлежал ее матери, Елена
пожелала оставить его дочери, но
только после ее смерти Анна
Михайловна решилась отдать тот
внучке.
Сидя напротив своего деда в
большом экипаже, Софья осторожно
из-под ресниц рассматривала
пожилого человека. Граф пугал ее.
Девочке казалось, что он от чего-то
сердит на нее, потому что хмурит
густые седые брови, да и губы его
были сжаты в одну линию, словно он
чем-то недоволен. Руки графа,
затянутые в тонкие лайковые
перчатки покоились поверх
серебряного набалдашника трости из
темного дерева. Казалось, он
задремал от мерного покачивания
экипажа, что все дальше и дальше
увозил их от столицы, от той жизни, к
которой она привыкла.
Сначала в ее жизни не стало papa
(отец), потом maman (мать)
оставила ее, и вот теперь grand-mère
отказалась от нее, отправив вместе с
этим угрюмым человеком подальше
от себя. Сложив руки на коленях, как
и полагалось благовоспитанной
барышне, Соня прикрыла глаза,
чтобы удержать слезы, что тотчас
навернулись на глаза стоило ей
только подумать о своей grand-mère.
«Почему она отослала меня от себя?»
- девочка закусила губу, но
предательская слезинка все же
выкатилась из-под плотно сомкнутых
ресниц.
- Ну-ну, Софья Михайловна, -
раздался над ухом тихий голос, -
полно сырость разводить.
Вздрогнув, девочка открыла глаза,
встретившись взглядом с темно-
карими глазами деда.
- Pardonnez-moi, monsieur
(Простите меня, сударь), -
всхлипнула она, взяв из его рук
протянутый ей платок.
 - Не плач, ангел мой, - улыбнулся
Петр Гаврилович. – Никто тебя не
обидит более. Все у нас с тобой
отныне будет хорошо.
- А маменька с папенькой
вернутся? – с надеждой в голосе
спросила она.
Граф помрачнел, задумался,
подбирая слова для ответа:
- Увы, мой ангел, Господь забрал
их к себе, но они всегда будут рядом
с тобой, всегда будут сверху
приглядывать за тобой.
Сонечка не поняла смысла его
слов, но мысль о том, что они где-то
рядом, хотя она и не может их
увидеть по каким-то непонятным ей
причинам, была ей приятна. Дорога
убаюкала ее. Свернувшись калачиком
на широком сидении, девочка
задремала. Скинув с плеч дорожный
плащ, граф аккуратно накрыл ее,
стараясь не потревожить чуткий сон.
Софья проспала почти всю дорогу,
проснулась она только тогда, когда
карета остановилась во дворе
большой усадьбы. Заржали лошади,
которых выпрягали из упряжи и
отводили в стойло, чьи-то сильные
руки подхватили ее и вытащили из
экипажа. Рассмотрев в свете факелов
лицо того, кто держал ее на руках,
Софья радостно улыбнулась и
обхватила руками сильную шею
мужчины, спрятав лицо на его плече.
«Как ты выросла, ma petite nièce (моя
маленькая племянница)», - услышала
она и только крепче сжала ручонки,
боясь, что ее обожаемый oncle
исчезнет, стоит ей только открыть
глаза.
Софья привыкла к его визитам
пока жила вместе с матерью в
столице и всегда ждала их с
нетерпением, зная, что дядюшка
непременно привезет ей что-нибудь в
подарок. Иногда это были сладости
из кондитерской лавки, иногда
игрушки. Лишь в последний год,
после того как уехала маменька, он
приезжал всего лишь раз. Она как-то
спросила бабушку: отчего Дмитрий
Петрович перестал навещать их, но та
не ответила и перевела разговор на
другую тему.
 Дмитрий внес девочку в дом и,
осторожно поставив на пол,
обратился к супруге:
Confie, à son ton soucis, ma chère
(Поручаю ее твоим заботам, моя
дорогая), – наклонившись к уху
жены, он прошептал, - Le père ne lui
dit Hélène et sur l'enfant (Отец не
сказал ей об Элен и о малыше).
- Ne t'inquiète pas, mon cher (Не
волнуйся, мой дорогой), - отозвалась
Ольга Николаевна, взяв девочку за
руку. – Tous ont formé (Все
образуется).
Время было позднее и, несмотря на
то, что почти всю дорогу девочка
провела в полудреме, Сонечка очень
устала и потому рада была оказаться
в уютной комнате. Прислуга
принесла поздний ужин, девушка
графини Завадской помогла ей снять
платье и приготовиться ко сну. Едва
голова ее коснулась подушки, как она
тотчас уснула. Но сон ее был
недолгим.
Ей привиделись маменька и
папенька в парке их городского
особняка. Папенька, качал ее на
качелях у старой липы, а маменька
была занята рукоделием, сидя в
кресле в тени дерева. Так покойно ей
было в этом парке с ними, так
хорошо было на душе, она смеялась в
голос, а качели взлетали все выше и
выше. Радость ее сменилась страхом,
когда родители, взявшись за руки,
пошли прочь от нее, уходя все
дальше вглубь парка по липовой
аллее. Соня кричала, плакала, звала
их, но они даже не обернулись.
Проснувшись от собственного крика,
Сонечка сев на постели обхватила
руками колени, все ее тело сотрясала
крупная дрожь, слезы продолжаться
литься по лицу неудержимым
потоком.
Дверь в ее спальню приоткрылась,
и показалось лицо перепуганной
девушки, что приставили ходить за
барышней.
- Чего кричали-то, барышня?
Приснилось что? – спросила она,
склоняясь к сжавшейся в комок
фигурке.
- Н-н-ничего, - пролепетала
испуганная девочка.
 - Ну, коли ничего, так ложитесь
спать, - недовольно проворчала
девица, укрыв барышню одеялом и
подоткнув его со всех сторон. –
Господи, не оставь сиротку милостью
своей, - прошептала она и
перекрестив девочку, покинула
комнату, забрав с собой свечу.
Софья долго лежала в темноте,
боясь закрыть глаза и вновь увидеть
этот сон, в котором родители уходят
от нее, оставляя ее одну на высоких
качелях в парке.
Утром все семейство Завадских
собралось за столом. Девушка, что
помогала Софье одеваться и ночью
караулила ее сон, проводила девочку
до дверей столовой. Остановившись в
дверях Софья присела в книксене.
 - Bonjour (Доброе утро), -
поздоровалась она, обведя взглядом
присутствующих.
- Bonjour, ma bonne (Доброе утро,
моя милая), - улыбнулась в ответ
Ольга Николаевна.
Поднявшись со стула, Андрей
отодвинул рядом стоящий стул для
кузины. Благодарно улыбнувшись
ему, Сонечка присела за стол, и
только после этого граф подал знак
прислуге, что можно подавать
завтрак. Аппетита не было. Вяло
ковыряясь в тарелке, Софья то и дело
поглядывала на брата и сестру.
Андрею на вид было лет пятнадцать,
Лидия была едва ли намного старше
самой Софьи, которой в ту пору
исполнилось шесть. Помимо семьи
Завадских за столом была еще одна
персона: mademoiselle Элоиза Вальян,
воспитательница Лидии и с этого дня
и Софьи тоже.
После завтрака mademoiselle
Элоиза увела девочек в детскую.
Софи замерла посреди комнаты.
Обилие игрушек в комнате поражало
ее воображение. Не то, чтобы у нее не
было подобных кукол, но здесь
поистине было некое царство для
маленькой принцессы. Взгляд
девочки остановился на прелестной
кукле в нежно-голубом шелковом
платье с настоящими туго-завитыми
локонами. Взяв в руки игрушку,
Софья осторожно погладила куклу по
фарфоровой щеке.
 - У меня такая же есть, -
улыбнулась девочка кузине. - Mon
oncle подарил мне ее.
Лидия выхватила куклу из рук
сестры и бросила ту о стену.
Фарфоровая головка разлетелась на
осколки.
- Лиди! – ахнула mademoiselle
Элоиза. – От чего вы поступили так
дурно!?
- Она перестала мне нравится, -
пожала плечиком Лидия.
- Вы могли бы подарить куклу
Софи, раз она не нужна вам более, -
тихо заметила гувернантка.
- У нее уже есть такая, - развела
руками Лидия. – Она сама мне
сказала о том только что.
 Поджав губы, mademoiselle Элоиза
вышла за дверь, позвать горничную
убрать осколки. Девочки остались
вдвоем. Лидия смерила кузину
уничижительным взглядом:
- Здесь все мое, - тихо произнесла
она. – У тебя здесь ничего нет.
Запомни то.

Глава 1
Москва
январь 1809 года

С началом сезона в Московском

доме Завадских по вечерам стало
весьма многолюдно: собиралась
молодежь, из числа сослуживцев
Андрея, бывали с визитами хорошие
знакомые, особенно те, у кого
имелись дочери на выданье.
Музицировали, пели, молодые люди
иногда садились за карточный стол.
Частым гостем в доме Завадских
стал поручик Лейб-гвардии
Гусарского полка Алексей
Кириллович Корсаков.
Знакомство с Корсаковым Андрей
свел четыре года назад во времена
войны Третьей коалиции,
закончившийся для России
сокрушительным поражением под
Аустерлицем. Для молодого
Завадского то сражение стало боевым
крещением: Кавалергардский полк,
неся огромные потери, отчаянно
сдерживал много превосходящие
силы французов, давая возможность
попавшим в окружение войскам
отступить. Корсаков, будучи
адъютантом при командовании
должен был передать на левый фланг
армии союзников приказ об
отступлении. Оказавшись в самой
гуще боя, Алексей, отвел удар
французского кавалериста,
предназначавшийся Завадскому.
Андрей успел запомнить лицо своего
нечаянного спасителя и много позже,
уже во время марша обратно в
Россию, разыскал его, желая
выразить тому свою признательность
за спасение собственной жизни. С тех
пор молодых людей связывали узы
тесной дружбы.
Третьим в компании друзей был
штабс-ротмистр Кавалергардского
полка Раневский. С Раневским
Андрей впервые столкнулся еще
будучи рядовым (при поступлении в
кавалергарды независимо от
происхождения новобранец первые
шесть дней числился в составе полка
рядовым) в первые же дни службы.
Для молодого впечатлительного
Завадского Александр стал едва ли не
кумиром: хладнокровный и
бесстрашный в сражении, любимец
фортуны за карточным столом,
остроумный собеседник,
пользующийся неизменным успехом
у слабого пола, что в светской
гостиной, что в местах менее
благопристойных, у одних он
вызывал жгучую зависть, у других
желание добиться дружбы и
расположения. Андрею
посчастливилось оказаться в числе
друзей, и дружбой этой он весьма
дорожил. От того и был несказанно
рад, что в сезон 1809 года оба и
Корсаков, и Раневский оказались в
Москве.
Корсакова в дом Завадских влекла
не столько дружба с Андреем,
сколько его очаровательная сестра
Лидия. Лиди благосклонно
принимала ухаживания молодого
привлекательного гусара в надежде
получить от него предложение руки и
сердца. Все, шло к тому: родители
Лидии и Андрея не возражали против
подобного сватовства, однако сам
Алексей медлил, не решаясь связать
себя брачными узами. Алексей
Кириллович понимал, что должен
либо прекратить наносить Лидии
визиты, либо сделать окончательный
и решительный шаг.
- Завтра, - улыбаясь, заявил он в
один из вечеров, что проводил в
компании Завадского и Раневского в
одном из Московских трактиров. –
Завтра, господа, я, пожалуй, готов
буду к решительным переменам в
своей жизни.
- За это следует выпить, mon ami
(друг мой), - знаком подзывая
полового, предложил Александр.
Андрей, не спуская внимательного
взгляда с Корсакова, едва заметно
улыбнулся, подставляя свой бокал.
«Лиди несомненно будет счастлива,
сбылись ее самые заветные надежды,
но вот другое сердце сие известие
непременно разобьет», - вздохнул он.
- За любовь, господа! – предложил
тост Алексей.
- За любовь! – поддержал его
Александр.
- За любовь, - отозвался Андрей,
поднимая бокал.
Как же прав он был в своих
опасениях. Последующий вечер в
доме Завадских отличался от
остальных: после долгого
Рождественского поста давали бал.
Ольга Николаевна долго
готовилась к тому: рассылались
приглашения, начищали паркет и
зеркала. В оранжерее почти
подчистую срезали все розы, дабы
украсить ими бальную залу в день
торжества. С самого утра обе
барышни готовились к вечернему
выходу, но если для Лидии это был
уже второй сезон, то для Софи все
было впервые.
Софья, взволнованная
предстоящим событием не ела с
самого утра: кусок не лез в горло.
Сидя перед зеркалом, она
нетерпеливо ерзала на месте, пока
Алёна, ее камеристка неспешно
раскручивала папильотки на
пепельно-русых волосах барышни.
«Вот, пожалуй, и все богатство,
окромя приданого, - вздохнула
Алёна, разбирая локоны и укладывая
их в сложную прическу. Ну, глаза,
пожалуй, тоже хороши, - взглянула
она на барышню через зеркало, - а
вот в остальном… Толи дело Лидия
Дмитриевна тонкая, гибкая, что
молодая ива, а вот Софье
Михайловне в том не свезло…»
Окончив с прической, камеристка
взялась затягивать корсет.
- Ну же, барышня, - изо всех сил
тянула шнурки Алёна, - еще самую
малость.
- Не могу больше, - выдохнула
Софи, которой казалось, что корсет
настолько сдавил ее ребра, что она не
сможет дышать.
Осторожно, чтобы не помять
прическу, девушка помогла надеть
барышне бальное платье из белого
муслина. Скромное, простое, как и
приличествует невинной девице: из
украшений лишь тонкая полоска
кружева по вырезу и голубая
атласная лента, что обхватывала стан
Софьи под грудью. Ленты того же
тона Алёна вплела в сложную
прическу. Полюбовавшись делом рук
своих, девушка помогла Софи вдеть в
уши небольшие жемчужные сережки
и подала белые шелковые перчатки,
скрывающие руку почти до локтя.
- Ну, с Богом, Софья Михайловна,
- улыбнувшись, перекрестила
девушку Алёна.
Робко улыбнувшись своему
отражению, Софи повесила на руку
бальную книжку на шнурке, взяла в
руки кружевной веер – подарок
Дмитрия Петровича на ее
шестнадцатилетие и вышла в
коридор. Лидию, которая,
свесившись вниз через мраморную
балюстраду верхней площадки,
рассматривала небольшую группу
молодых людей только что
вошедших в вестибюль, она заметила
сразу.
- Софи, поди сюда, - подозвала она
кузину.
Движимая любопытством Софья
шагнула к ней.
- Взгляни. Корсаков и с ним
Раневский, - зашептала Лидия,
указывая сложенным веером на
высокого темноволосого офицера в
алом мундире.
- Тише, Лиди, - прошептала в ответ
Софья, во все глаза, разглядывая
того, кем так восхищалась кузина.
 - André, говорил, что он спрашивал
обо мне. Но где же он сам? –
оглянулась она в поисках брата.
Подняв голову и заметив девушек,
Корсаков приветливо улыбнулся.
Кровь бросилась Софье в лицо, и она
смущенно отвела глаза, спрятав
пылающие румянцем щеки за
раскрытым веером. Отпрянув от
мраморной балюстрады, она едва не
наступила на ногу кузену, что в этот
момент неслышно подошел к
сестрам.
- Pardonnez-moi, André (Простите
меня, Андрей), - совсем стушевалась
она.
- Дамы, вы обворожительны, -
улыбнулся Андрей, предлагая одну
руку сестре, а вторую кузине. –
Позвольте проводить вас.
Спускаясь по лестнице, Софи
украдкой бросила взгляд на Андрея.
Как же ему к лицу мундир
кавалергарда, как возмужал он за
последние два года. С тех пор как он
вернулся домой после кровавой
бойни при Аустерлице, что-то
неуловимое взгляду изменилось в
нем. Это нельзя было увидеть, лишь
почувствовать, как то чувствовала
она, всегда подмечавшая малейшие
изменения в его настроении. Потом
был Прейсиш-Элау. Вся семья затаив
дыхание ждала весточки от него.
Когда же вернулся, цел и невредим,
не один благодарственный молебен
был отслужен по этому поводу в
небольшом храме Завадного.
В те редкие моменты, когда
Андрей в годы учебы и после в
перерывах между военными
походами бывал в родном имении,
Софья ходила за ним словно тень. Ей
одной в минуту душевной слабости
Андрей поведал о тех ужасах, что
довелось ему пережить на полях
сражений. Никогда ей не забыть тот
вечер, когда нашла его в библиотеке
пьяного в дым, как сидя у ее ног он
говорил, говорил и говорил, а она
лишь молча гладила русые кудри
всем сердцем жалея того юношу, что
впервые оказался в самой гуще
кровавой битвы и лишь чудом
остался жив. Вместе с ним
переживала боль от потерь, когда
вокруг него падали друзья,
сраженные кто пулей, кто картечью,
кто саблей или палашом, страх того,
что никогда более не доведётся
увидеть ему родное Завадное,
родителей, деда, сестер и брата.
Когда Софья только появилась в
Завадном, Андрей, поначалу
испытывал лишь жалость к рано
осиротевшей кузине, но с течением
времени привязался к девочке даже
больше, чем к родной сестре. Все
дело было в характере Софьи.
Мягкая, тихая и скромная по своей
природе, рано познавшая боль утрат
и потерь, Софи всегда с вниманием
относилась к нуждам и
переживаниям ближних. Господь не
наделил ее яркой красотой, как Лиди,
не дал других особых талантов ни в
музыке, ни в рисовании, но, как
говорил ее дед, у нее был самый
главный и редкий дар – доброта души
и чистота помыслов.
Привязанность между Андреем и
Софьей все больше крепла,
превращаясь в прочные узы любви и
дружбы, какая редко бывает даже
между родными братом и сестрой. В
присутствии Андрея даже Лидия
старалась не задевать кузину, остро
завидуя столь тесной близости между
ними и, это тоже легло в копилку
грехов, что она уже успела отнести на
счет Софи. Мыслимо ли, чтобы
родной брат любил ее, кузину,
больше, чем свою родную сестру?
Лиди злилась от того, что эти двое
понимали друг друга без слов,
улыбались одним им понятным
шуткам и всегда и во всем
поддерживали друг друга, что бы ни
случилось.
- Софи, - тихо окликнул ее Андрей,
возвращая из мира грез в бальную
залу.
Софья удивленно моргнула и
смущенно улыбнулась, вновь
встретившись взглядом с
Корсаковым. Как получилось так, что
она мыслями своими настолько
погрузилась в прошлое, что не
заметила, как миновали они вход в
бальную залу и остановились у
небольшой компании молодых
людей? Такое и ранее с ней
случалось, что задумавшись о чем-
нибудь, она совершенно не замечала
того, что происходит вокруг нее.
«Так недолго все пропустить, -
улыбнулась она своим мыслям, - но
не сегодня, в свой первый выход в
свет». Сегодня она должна сполна
насладиться этим вечером, который,
несомненно, надолго останется в ее
памяти.
Центром внимания их маленькой
компании как всегда стала Лидия. Да
разве и могла смущенно алеющая
Софья быть соперницей этой сирене,
чаровнице, когда все глаза были
обращены только на Лиди, когда
любой мужчина в их кругу ловил
каждое слово, сказанное ей. «Ну
отчего она не может быть столь же
остроумной и приятной как Лидия? –
вздохнула Софи. – Отчего ей не дано
пленять и привлекать? Что толку
стоять здесь и слушать досужие
разговоры, если ее все равно, что нет
здесь», - нахмурилась Софья, отходя
от Лидии, Андрея и его друзей. Скоро
начнутся танцы, и вряд ли кто-нибудь
поспешит внести свое имя в ее
бальную карточку. Андрей, конечно
же, пригласит ее и она, конечно же,
согласится. Пожалуй, он будет
единственным, с кем ей доведется
танцевать сегодня. Грустно стало от
этих мыслей. «Так много ждала от
этого вечера», - невесело усмехнулась
Софи, рассеяно обвела глазами залу,
многочисленных гостей Завадских,
роскошные яркие туалеты замужних
дам и более скромные девиц на
выданье, мундиры, фраки,
улыбающиеся лица – всем нашлось
место на этом празднике. Только не
ей, она словно чужая здесь: не умеет
легко и непринужденно вести беседу,
не бросает кокетливых взглядов из-
под ресниц, как это виртуозно делает
Лиди. «Как много их, - невольно
мелькнуло в голове. – Столько людей
вокруг, а я одна среди всего этого
множества. Что будет, уйди я сейчас?
Верно никто и не заметит и он,
конечно же тоже, не заметит того». -
Повернувшись к выходу, она
заметила Петра Гавриловича в кресле
у стены. Граф укоризненно покачал
головой, словно прочел ее мысли о
трусливом бегстве. Улыбнувшись
деду, Софья поспешила
присоединиться к нему.
- Вздумала спрятаться, душа моя, -
улыбнулся Петр Гаврилович.
- Ну что вы, дедушка, -
рассмеялась Софья. – Вас искала.
- По мне, так такой старик как я, не
самая подходящая компания для
юной барышни, - тихо заметил граф.
- Ну, какой же вы старик, -
улыбнулась Софья, становясь рядом с
его креслом.
- Полно льстить, ангел мой, - тихо
рассмеялся Петр Гаврилович. – Не
скрою, мне твое общество приятно,
но не стоит весь вечер подпирать
стену около меня.
 - Ну, и я толпы поклонников,
желающих танцевать со мной, не
вижу, - парировала девушка.
Андрей, увлеченный беседой, не
сразу заметил, как отошла Софья, а
оглянувшись, увидел ее в обществе
деда. Что-то подозрительно схожее с
жалостью шевельнулось в душе: вот-
вот начнутся танцы, а она так и
простоит весь вечер в одиночестве,
если он не пригласит ее. Но тогда
слишком очевидно будет и, в первую
очередь для нее самой, отчего он
танцует с ней. Положив руку на
плечо Корсакова дабы привлечь его
внимание, Андрей шепнул на ухо
приятелю:
- Mon ami, окажи мне услугу.
 - Всегда к вашим услугам, Андрей
Дмитриевич, - отвесил шутовской
поклон Корсаков.
- Пригласи Софью Михайловну в
полонезе пройти.
- Ты, верно, шутишь, - исчезла
улыбка с лица Алексея.
- Нисколько, - тихо ответил
Андрей, - Прошу.
- Ну, хорошо, - сдался Корсаков.
Извинившись перед
собеседниками, Алексей направился
к замершей у стены Софье. «Не
может быть того, - затаила дыхание
девушка, следя за его приближением.
- Не может быть!» Но сердце, глупое
сердце трепыхалось как птичка в
силках, от того, что он улыбался ей и
намерения его были столь очевидны.
 - Софья Михайловна, - склонился в
поклоне Корсаков, - могу я надеяться,
что вы не откажетесь пройти со мной
в полонезе.
- С радостью, - вспыхнула
румянцем Софи, протянув Алексею
свою бальную карточку.
Корсаков размашистым росчерком
внес свое имя напротив полонеза и,
откланявшись, вернулся к своим
приятелям, с нескрываемым
удивлением, наблюдавшим за его
маневрами. От Лидии не укрылось ни
единого действа из разыгранного
спектакля. Послав сердитый взгляд
брату, ответившему ей невозмутимой
улыбкой, девушка сделала вид, что
только что заметила деда и
поспешила к нему и Софье.
Остановившись рядом, Лиди
защебетала о каких-то пустяках,
обращая внимание Софьи то на одну,
то на другую девицу, метко подмечая
недостатки каждой и, отпуская
ироничные замечания, на сей счет.
Софья никак не могла взять в толк:
отчего Лидия предпочла веселой
компании молодежи скромное
общество ее самой и деда, но была
столь счастлива от того, что ее
пригласил Корсаков, предпочтя даже
Лидии, что не стала размышлять на
эту тему. Объявили о начале танцев.
«Сейчас, - улыбнулась Софья, -
сейчас я вложу свою руку в его
ладонь». Корсаков склонился в
легком поклоне перед девушками:
 - Софья Михайловна, - предложил
он ей руку.
Вложив кончики пальцев в
протянутую ладонь, Софья сделала
шаг вперед и, запнувшись обо что-то,
попыталась выправиться, но не
смогла. Лидия ловко спрятала трость
деда в складках платья и испуганно
охнула, когда теряя равновесие, Софи
нелепо взмахнула руками и
растянулась на полу, так что
задрались юбки, обнажив полные
икры, затянутые в белые чулки. По
залу прокатился дружный вздох.
Падая, Софья больно ушибла колени
и ладони, но более всего пострадала
уязвленная гордость. Не было сил
поднять голову и взглянуть на то, что
творится вокруг. Слезы застили глаза.
 - Обопритесь на меня, - прошептал
Корсаков, протянув ей руку и желая
помочь подняться.
«Боже! Какой стыд! Да лучше
умереть прямо сейчас, на месте!»
Подняв глаза на Алексея, Софи
тотчас отвела взгляд: уголки губ
поручика дрогнули в улыбке, и он
опустил ресницы, чтобы она не
смогла увидеть выражение его глаз,
но даже этого краткого мгновения ей
хватило, чтобы понять, что он едва
сдерживает смех.
«Невыносимо! Боже, это просто
невыносимо!» - проигнорировав
протянутую руку и ухватившись за
подлокотник кресла, в котором сидел
дед, Софья самостоятельно поднялась
на ноги. Краска стыда залила лицо.
 - Это ужасно, - прошептала мужу
Ольга Николаевна. – Бог мой, Митя,
что нам делать теперь? Чтобы об
этом позабыли, времени немало
должно пройти.
Закрыв лицо руками, Софья
бросилась вон из зала. Ей казалось,
что все сейчас смотрят только на нее,
и она была не далека от истины. У
выхода ее догнал Андрей.
- Софи, ma bonne, остановись,
прошу.
Остановив кузину, Андрей отвел
руки от ее заплаканного лица.
- André, прошу, оставь меня. Я
хочу побыть одна, - всхлипнула
девушка.
- Позволь, я провожу тебя.
 - Не нужно, Бога ради, я хочу
остаться одна.
Вырвавшись из его рук, Софья
быстро вбежала вверх по лестнице,
торопясь укрыться от посторонних
глаз в своих покоях. Сжав пальцы в
кулаки, Андрей шагнул обратно в
бальную залу. Разыскав глазами Лиди
в обществе ее поклонников, он
направился прямиком к ней.
- Лидия Дмитриевна, позвольте вас
на пару слов, - протянул он руку
сестре.
- Прошу извинить меня, господа, -
кокетливо улыбнулась девушка,
позволяя брату увести ее в сторону от
всех.
 - Лиди, твои выходки просто
невыносимы, - тихо заговорил
Андрей.
- Хочешь сказать, что это моя вина,
- распахнула глаза Лидия. – Разве я
виновата в том, что Софья столь
неловкая, ей самое место у стенки,
дабы не смешить никого.
- Отчего ты такая злая, Лиди? –
покачал головой Андрей. – Зачем?
Ведь у тебя есть все, что пожелаешь,
любой из них у твоих ног, стоит тебе
лишь взмахнуть ресницами.
Лидия прищурилась глядя на
брата:
- Никогда не говори более со мной
в таком тоне, André. Никогда! Ты,
верно, забываешь, что это я твоя
сестра. Я! Не она!
 - Господь, с тобой Лиди. Я не
узнаю тебя, – выпустил руку сестры
Андрей. – Что было бы, окажись ты
на месте Софи?
Глядя ему вслед, Лидия сердито
обмахивалась веером. Отчего-то от
последних слов брата пробежали
мурашки по спине, словно холодом
обдало в душной бальной зале.
Сложив веер, девушка постаралась
выбросить из головы пугающие
мысли и угрызения совести, тем
более что скоро собирались танцевать
мазурку, а Корсаков еще в самом
начале вечера просил ее быть ему
партнершей в танце.
Софья долго лежала в своей
комнате, уткнувшись лицом в
подушку не в силах остановить поток
слез. В дверь тихонько поскреблась
Алёна:
- Барышня, откройте.
- Поди прочь! - глухо ответила
Софья. – Оставьте меня все.
- Ольга Николаевна спуститься
просили.
Поднявшись, Софья отперла двери.
- Боже мой! – всплеснула руками
Алёна, глядя на нее.
Софье и без слов Алёны было
ведомо, что выглядит она ужасно:
лицо наверняка опухло и покраснело,
глаза превратились в узкие щелочки.
- Ну, ничего. Это мы сейчас
поправим, - заговорила девушка,
усаживая ее перед зеркалом.
- Я не могу спуститься, - тихо
прошептала Софья. – Не могу, -
повторила она, вскочив с банкетки.
Дверь в спальню отворилась и, указав
Алёне на выход, в комнату вошла
Ольга Николаевна.
- Софи, голубушка, - пригладив
растрепанные локоны племянницы,
заговорила она, - надобно спуститься.
Негоже слабость свою всем
выказывать. Нужно сильной быть во
всем.
- Я не могу быть сильной, ma tatie
(тетушка), - сквозь слезы
прошептала Софья. – Они все
потешались надо мной, над моей
неловкостью.
- Я знаю, тяжко вынести все толки,
но поверь мне, чем дольше ты
прятаться будешь, тем хуже будет, -
уговаривала ее графиня.
 - Я не спущусь, - не сдалась Софья.
- Будь по-твоему, оставайся, -
вздохнула Ольга Николаевна, - но не
сможешь же ты вечно прятаться в
своих покоях.
«Господи, но отчего она такая
нескладная, - покачала головой
графиня, спускаясь в бальный зал. –
Мать ее редкостной красавицей была,
отец недурен собой, и в кого она
такая уродилась. Даже брат ее
Мишель, будучи еще
двенадцатилетним подростком в
будущем обещал стать красивым
юношей, а позже привлекательным
молодым человеком». Случившийся с
Софьей конфуз и в самом деле дал
много пищи для разговоров этим
вечером.
 - Вот так невезение, - тихо
прошептал Корсаков, склонившись к
Раневскому, так чтобы не его не
услышал Андрей. - Девица и так не
сказать, чтобы хороша, но это…
- У нее есть одно неоспоримое
достоинство, - тихо ответил
Раневский.
- Не заметил, - пожал плечами
Алексей.
- Размер ее приданого, - иронично
улыбнулся Александр.
- К чему ты говоришь о том? –
удивленно спросил Алексей и
потрясенно замер, - Думаешь этим
способом поправить свои дела? – не
удержался от вопроса, вертевшегося
на языке, Корсаков.
 Почему нет, - вздохнул Раневский.
– Еще год назад, mon ami, я думал,
что смогу решить все сам, но
нынче…
- Все так плохо? – сочувственно
поинтересовался Корсаков.
- Из трех имений два в закладе и,
нет никакой надежды выкупить их.
Или наследство, или женитьба.
- Боюсь, Завадские не одобрят
такой брак, - высказал свои сомнения
Алексей. – Коли дела твои настолько
плохи.
- После того, что было сегодня? –
усмехнулся Раневский. – Уверяю, они
почтут за счастье любое сватовство.
- Ну а сама Софья Михайловна,
думаешь, будет к тебе благосклонна?
 - Немного ласковых слов
утешения, немного внимания, я
думаю, вопрос сей решится к моей
пользе.
- Я, смотрю, ты уже все решил, -
осторожно заметил Корсаков.
- Признаться честно, я думал об
этом давно. Приданого mademoiselle
Берсневой будет достаточно, чтобы
решить все мои проблемы, -
равнодушно отозвался Александр. –
Само собой не сейчас и даже не
завтра, чуть позже. Сейчас я для нее
всего лишь еще один свидетель ее
унижения.
Разговор оборвался, как только
Андрей, расстроенный тем, как
повернулось дело, вернулся к своим
друзьям.
 - Это ужасно, - обронил он. –
Бедняжка Софи…
Повисло неловкое молчание.
Желая заполнить паузу в разговоре,
заговорил Алексей:
- André, mon ami, ты помнишь наш
последний разговор? Завтра я приеду
к вам просить руки твоей сестры.
- Может повременить с тем? –
задумчиво отозвался Андрей. – Не
самый подходящий момент.
Расслышав его последние слова
Лидия, не смогла сдержать
недовольства. Нахмурив брови,
девушка торопливо вышла из зала и
поднялась в комнаты кузины.
- Софи, открой. Это Лиди, -
постучала она в двери.
 Лидия уже начала терять терпение,
стоя под дверью будуара Софьи,
когда в замке, наконец, повернулся
ключ. Софья бледная с
распущенными по плечам пышными
локонами в капоте поверх ночной
рубашки предстала на пороге.
- Одевайся и спускайся вниз, -
тоном, не терпящим возражений,
заявила Лидия. – Где твоя девка?
- Я отпустила Алёну, - тихо
отозвалась Софи. – Лиди, прошу,
оставь меня, мне необходимо побыть
одной.
- Полно умирающую изображать, -
возразила Лиди. – Андрей уверен, что
ты весьма расстроена и очень
переживает за твое душевное
спокойствие. Настолько переживает,
что даже попросил Корсакова
отложить завтрашний визит, а
Алексей Кириллович намеревался
просить моей руки. Это ты
понимаешь! – повысила голос Лидия.
- Алексей Кириллович собирался
просить твоей руки?! – ахнула Софья.
- Боже, Софи, ты в самом деле
ничего не замечаешь? – рассмеялась
Лидия. – Неужели, André не сказал
тебе о том? У него ведь нет от тебя
секретов. Так ты спустишься? –
поинтересовалась Лиди, глядя в
ошеломленные глаза кузины.
- Нет! – отрезала Софья.
- Нет? – переспросила Лидия.
Софья отрицательно покачала
головой.
 - Ну что же, - прищурилась Лидия.
– Смотри не пожалей о том.
- Ты привыкла получать все, что
хочешь, Лидия, - тихо заметила
Софья, - но не в этот раз, не в этот
раз, - повторила она, закрывая дверь
перед взбешенной кузиной.
Оставшись одна, Софья без сил
опустилась на кровать. Закрыв глаза,
она молча глотала слезы. Не то,
чтобы не догадывалась, отчего
поручик так часто наведывается к
ним, но услышать это из уст Лидии
было невыносимо больно. Заныло в
груди, ком в горле перекрыл
дыхание. Зачем позволила себе
мечтать о том, чего никогда не будет.
Разве ж обратит он внимание на
такую как она? Разве сможет она
вынести все это, когда станет бывать
у них уже как жених Лидии? Для нее
лучше всего было бы сейчас уехать в
Завадное, но только вряд ли ей
позволят уехать в самый сезон.
«Может в монастырь уйти?» –
подумалось Софье. Задумавшись о
том, она только покачала головой.
Нет, не создана она для
монастырской жизни, нет в ней
желания посвятить жизнь свою
служению Господу. «Завтра я
поговорю с Андреем, - решила
Софья, - попрошу его сопровождать
меня в Завадное».
Наутро, сразу после завтрака,
Софья тихо постучала в двери,
ведущие в покои кузена. Денщик его
отворил дверь и молча отступил в
сторону, пропуская барышню.
Заметив сестру на пороге, Андрей,
что-то писавший за столом, отложил
недописанное письмо и поднялся
сестре навстречу.
- Прошу прощения, что помешала,
- улыбнулась Софья. – André, могу я
поговорить с тобой?
- Ты же знаешь, что всегда можешь
мной располагать, - подвинув ей
кресло и, присаживаясь напротив,
отозвался Андрей.
- Я хочу вернуться в Завадное, -
вздохнула Софья.
- Софи, - взял ее за руку Андрей, -
не торопись принимать решения.
- Ты не понимаешь, mon cher, мне
невыносимо быть здесь. Особенно
теперь. Лиди мне сказала, что
Алексей Кириллович собирается
просить ее руки, - почти прошептала
Софья, отчаянно краснея.
Никогда до этого она не говорила с
братом так откровенно. Никогда не
доверяла никому своих сердечных
тайн.
- Это я виноват, - вздохнул
Андрей. – Я не должен был просить
его…
- André, ты просил Алексея
Кирилловича пригласить меня? –
едва не задохнулась Софья. – Ну,
зачем? Зачем?
- Прости меня, ma bonne, - я
заметил твою увлеченность и хотел
сделать тебе приятное.
 - Не нужно было, André, - покачала
головой Софья. – Зачем питать
ложные надежды?
- Софи, не торопись покидать
Москву. Помнишь, ты говорила, что
хочешь Гостиный двор посетить.
Ежели желаешь, могли бы прямо
сейчас поехать? – улыбнулся Андрей.
Не желая огорчать его, Софи
согласилась. Спустя два часа
Завадский помог кузине выбраться из
саней у входа в Гостиный двор.
- Бог мой, André! - распахнула
глаза Софья. – Сколь ко же людей
здесь, как в муравьев в муравейнике!
– пробираясь между посетителями,
улыбнулась Софья. Внимание ее
привлек прилавок с тончайшими
кашмирскими шалями. Софи
осторожно провела рукой по мягкой
ткани и тихонько вздохнула. Цена за
сие сокровище была непомерно
велика.
- Идем, André, - повернулась она к
брату и смутилась, встретившись
глазами с Раневским.
- Софья Михайловна, мое
почтение, - наклонил голову
Александр, приветствуя девушку.
- Bonjour, Александр Сергеевич, -
улыбнулась Софья, - простите, я так
увлеклась, что не заметила, как Вы
подошли.
- Ваше увлечение можно понять, -
усмехнулся Раневский. – Столько
здесь всего милого дамскому сердцу.
- О, Вы правы, я рада, что Андрей
Дмитриевич привез меня сюда.
 Простившись с братом и сестрой,
Раневский вернулся к прилавку.
- Я возьму вот эту, - указал он
приказчику на шаль, которая
приглянулась Софи.
- Желаете еще что-нибудь
приобрести, ваше благородие, -
угодливо улыбнулся приказчик,
заворачивая покупку.
- Нет, - резко ответил Раневский,
осознавая, что эта покупка проделала
немалую брешь в его кармане, а ведь
нужно было еще расплатиться с
портным за новый мундир. «Остается
только надеяться, что траты эти с
лихвой окупятся», - вздохнул
Александр. Андрей говорил, что у
кузины его день ангела через две
седмицы. Подобный подарок же с его
стороны будет лучшим
свидетельством о его намерениях.
Постепенно Софья оттаяла, она по-
прежнему не желала появляться в
свете, отказалась ехать на бал к
Чуйским, но вечерами, когда в доме
Завадских были гости, стала
спускаться в гостиную. Конечно,
Корсаков бывал у них почти каждый
вечер. Видеть Алексея после того
ужасного вечера было тяжело, но
Софья смирилась с тем. Лидия
добилась, чего хотела. За день до дня
рождения Софи, Корсаков сделал ей
предложение, и оно было
благосклонно принято.
В день рождения Софьи за столом
собрались только самые близкие и
друзья семьи. Разумеется, в числе
прочих гостей были и друзья Андрея.
Вечер, который по всем правилам
должен был посвящен имениннице,
Лидия умудрилась превратить в
обсуждение планов относительно
собственного будущего. Заговорили о
свадьбе.
- Летом, непременно летом, -
убеждала Лиди Алексея.
Корсаков подобной отсрочкой был
недоволен, но виду не подал и
согласился. Добившись его согласия,
Лидия предложила перебраться в
малый зал и устроить танцы.
- Мне бы не хотелось танцевать
сегодня, - робко возразила Софи.
- Полно, Софи, - усмехнулась
Лидия.
 Все замерли в ожидании ответа
виновницы торжества. К счастью
Софьи на пороге столовой появился
дворецкий и доложил о приходе еще
одного гостя.
- Veuillez m'excuser pour ce retard
(Прошу прощения за опоздание), -
извинился Раневский, входя в
комнату. – Софья Михайловна, -
поднес он к губам руку именинницы,
- позвольте поздравить вас с днем
рождения и вручить сей скромный
дар.
Поблагодарив Александра, Соня не
сдержав любопытства, развернула
подарок и восхищенно ахнула. Это
была та самая шаль, которая так
приглянулась ей, но она не решилась
просить Андрея о подобной покупке.
 Ольга Николаевна переглянулась с
супругом и, склонившись к его уху,
тихо прошептала:
- Mon cher, sais-tu ce que signifie un
tel don (Дорогой мой, ты понимаешь,
что означает подобный дар?)
- О да, - тихо ответил Дмитрий
Петрович, – никогда бы не подумал.
- Будем надеяться, что он не станет
медлить с предложением, -
улыбнулась графиня Завадская.
- Дмитрий Петрович, - обратился к
графу Раневский, - могу я
переговорить с вами несколько
позже?
- Я к вашим услугам, Александр
Сергеевич, - улыбнулся в ответ граф.
Софья замерла, интуитивно
догадываясь, о чем пойдет речь
между ее oncle и Александром.
Опустив глаза, она не смела
взглянуть на Раневского.
Погрузившись в раздумья, Софи
никак не могла понять, что она
чувствует: рада ли она тому, или нет.
Все это было столь неожиданно:
Александр никогда не выказывал к
ней интереса, она и подумать не
могла ни о чем подобном.
Андрей лишь в недоумении
покачал головой, взглядом пообещав
Александру, что серьезный разговор
промеж них непременно состоится.
Лишь Лидия не смогла срыть
недовольства. «Немыслимо, чтобы
Раневский сделал предложение
Софье. Как такое могло случиться?»
– размышляла она, поднося к губам
уже третий бокал с вином. Ольга
Николаевна укоризненно покачала
головой, глядя на дочь, но Лидия
лишь улыбнулась насмешливо и
демонстративно допила вино.
Поднявшись из-за стола, она чуть
качнулась, и не поддержи Андрей ее
под локоть, наверняка бы упала.
- Лиди, позволь я провожу тебя, -
поднялся он из-за стола.
Лидия хотела было возразить, но
поймав недовольный взгляд отца,
лишь молча кивнула головой. Пока
Андрей вел ее по коридору, на память
ей пришли его слова, сказанные в тот
день, когда она подставила под ноги
Софьи конец дедовской трости. «А,
ведь сегодня я и впрямь могла
оказаться на месте кузины, не удержи
меня Андрей под руку», - подумалось
ей. Только представив себе подобное,
Девушка вздрогнула: «Нет, конечно
же, нет. Со мной никогда не случится
ничего подобного!»

Глава 2

Проснувшись поутру, Софи против

своего обыкновения долго лежала в
постели. События дня вчерашнего
будоражили разум. «Раневский, с
чего вдруг? – недоумевала девушка.
Он никогда прежде даже не замечал
меня, будто я предмет обстановки не
более. Отчего вдруг такая перемена?»
Вздохнув, Софья нехотя встала с
кровати и, не дожидаясь Алёны,
распахнула плотные портьеры. В
комнату ворвался свет ненастного
зимнего утра. «Снег, - вздохнула
девушка. - Метет так, что и в пяти
саженях не видно ничего. Жаль, с
прогулкой придется обождать».
Дернув шнур сонетки, Соня присела
на банкетку перед зеркалом. Сложив
локти на низенький столик, она
подперла кулаком щеку,
рассматривая свое отражение. «Чем я
могла привлечь его? – пожала
плечами девушка. Внешность ничем
не примечательная. Но что ответить
ему, коли в самом деле надумает
свататься?» Прикрыв глаза, Софи
попыталась в памяти восстановить
облик Александра: светлые почти
белые кудри, холодные голубые
глаза, чуть приметная ямочка на
щеке, когда улыбается. «В целом
даже весьма привлекательное
мужское лицо», - открыла она глаза.
- Встали уже, Софья Михайловна, -
улыбаясь, заглянула в двери Алёна. –
Кофию или чаю желаете?
- Чаю, - отозвалась Софья. – Алёна,
Андрей Дмитриевич уже поднялись?
– накидывая на плечи капот и
затягивая пояс, поинтересовалась
Соня.
- Барин-то молодой, как ушли
вечор, так еще не возвращались, -
оглянувшись в дверях, ответила
девушка.
- Ну, ступай, - отпустила Софи,
замершую в ожидании Алёну.
 «Вот и Андрея нет, даже совета
спросить не у кого, - огорчилась
Софья. – Уж он-то Раневского
хорошо знает. А что собственное
сердце… Молчит, - грустно
улыбнулась Соня, - не трепещет, не
замирает сладко при появлении
Александра».
Позавтракав у себя в будуаре,
Софи надумала спуститься в
библиотеку: в такую погоду, когда на
улице метель метет, так хорошо
сидеть в кресле у камина с книгой в
руках. Миновав длинный коридор,
она остановилась на верхней
площадке лестницы. С шумом
распахнулась входная дверь.
Заслышав голос Андрея, Софи
подобрав юбки, уже намеревалась
спуститься навстречу брату, но
увидев рядом с ним Раневского,
остановилась. Спрятавшись за
колонну, она украдкой наблюдала за
вошедшими. Андрей, смеясь,
стряхнул снег с воротника шинели и
повернулся к Александру:
- Я полагаю, папенька еще не
вставали, так что с разговором
обождать придется.
- Ну и дело не из тех, при котором
спешка нужна, - отшутился
Раневский.
- Прокофий, - обратился к
дворецкому Андрей, - пусть кофе в
малый салон принесут.
- Это мы сейчас, ваше сиятельство,
- склонился в угодливом поклоне
слуга.
 Глядя из своего укрытия вслед
брату и Раневскому, Софья
передумала идти в библиотеку. Как
же она сможет спокойно читать, зная,
что в этот самый момент судьба ее
решается. Вернувшись в свои покои,
она попробовала было заняться
рукоделием: монотонная работа
всегда успокаивала ее, придавала
ясность мысли, но не в этот раз.
Пальцы ее дрожали, нитка никак не
попадала в игольное ушко.
Нервничая, Софья только несколько
раз запутала нитку и исколола все
пальцы. Отложив работу в сторону,
девушка забралась с ногами в кресло
у окна и невидящим взглядом
уставилась на улицу.
 Проводив своего гостя в малый
салон, Андрей устроился за низким
столиком напротив Раневского,
дождался, когда расторопная
прислуга накроет стол и оставит их
наедине и только после этого
заговорил:
- Как я уже и говорил, чинить
препятствий твоему браку с Софьей,
mon ami, я не стану. Мне стало
многое понятно из нашего с тобой
разговора накануне, единственно, о
чем попрошу: не обижай ее.
Александр отставил в сторону
кофейную чашку и скрестил руки на
груди. Вчера он сам предложил
Андрею продолжить вечер на
квартире, которую снимал. В
холостяцкой квартире Раневского
частенько собирались гвардейцы,
пили, играли в карты, бывали там и
дамы, разумеется, не из светского
общества, но не в этот вечер.
Корсаков с ними пойти отказался, но
в данной ситуации, то было только на
руку Александру. Взяв несколько
бутылок вина, молодые люди
устроились в импровизированном
кабинете Александра. Комната сия
служила гостиной, столовой и
кабинетом одновременно. Разлив по
бокалам вино, Раневский,
откинувшись на спинку кресла,
поднял бокал и, глядя на вино в свете
нескольких свечей, зажжённых в
канделябре, тихо произнес:
- Я по твоим глазам вижу, что у
тебя ко мне множество вопросов.
 Андрей, пригубив вино, отставил
свой бокал.
- Собственно вопрос у меня только
один: почему? – не отводя взгляда от
лица Раневского, также тихо спросил
он.
- Ты, верно, знаешь, что после
смерти моего брата дела мои пришли
в упадок. Собственно, они и раньше
не были особенно хороши, -
усмехнулся Александр. – Но ранее я
был предоставлен сам себе, не
обременен заботами и не хотел
замечать, как мой брат проматывает
состояние семьи и все ближе
скатывается к краю финансовой
пропасти, из которой уже не будет
возврата. Видимо, он тоже понимал
это, оттого и пустил себе пулю в
висок, когда кредиторы обложили его
со всех сторон, - мрачно закончил
Александр.
- Я слышал, что у Анатоля были
большие долги, - осторожно заметил
Андрей.
- Да, все так, - вздохнул Раневский.
– И ныне они перешли ко мне вместе
с необходимостью заботиться о его
вдове и детях. Моей младшей сестре
Кити в этом году минуло пятнадцать.
Пройдет два года, и ее нужно будет
выводить в свет, а я даже за свой
мундир нынче не могу расплатиться,
не то чтобы оплатить новый гардероб
для нее.
- Как велик этот долг? Может я
смогу помочь? – поинтересовался
Андрей.
 - André, mon ami, поверь, я ценю
твое предложение, но, увы, -
Александр со стуком поставил на
стол пустой бокал. - Почти сто
двадцать тысяч – это не та сумма,
которую можно одолжить, к тому же
из трех имений семьи не заложено
только Рощино и то, только потому,
что Анатоль просто не успел.
Андрей долго молчал не в силах
сказать ни слова. Кто бы мог
подумать, что дела Александра столь
плохи? Он никогда не говорил о том.
- Есть два пути, - продолжил
Раневский, видя, что Завадский
молчит, - женитьба на большом
приданом, либо наследство. Дядюшка
мой вполне здоров и, дай Бог, пусть
здравствует и далее.
 - Потому Софья, - выдохнул
Андрей. – Я знаю тебя, Саша, ты
всегда легко кружил девичьи головы,
Софи слишком молода, ей всего
семнадцать…
- Оставь, - перебил его Раневский.
– Я собираюсь повести ее под венец и
со своей стороны могу пообещать,
что как к своей супруге буду
относиться к ней с должным
уважением. Или у твоей кузины нет
отбоя от поклонников? - тихо заметил
он.
Александр видел, как дернулся
мускул на щеке Андрея.
- Я прощаю тебе эти слова, - тихо
процедил Завадский, - только потому,
что ты мой друг, только потому, что
положение твое отчаянное, но
никогда более не говори о ней в
подобном тоне.
- Тише, André, не горячись, -
улыбнулся Раневский, - у меня и в
мыслях не было оскорбить
Софью Михайловну или тебя, но
как говорят французы c'est la vie
(такова жизнь). Завтра я приду к
твоему отцу просить ее руки: Софья
Михайловна получит супруга, а я
средства, чтобы привести в порядок
свои дела.
- Но последнее слово все равно
остается за Софи, - заметил Андрей.
- Безусловно, - кивнул головой,
соглашаясь Александр, - И потому я
прошу тебя мне помочь.
Завадский отвернулся. С одной
стороны, в словах Александра была
немалая доля здравого смысла.
Конечно, Софью рано записывать в
старые девы и, возможно, найдется
тот, кто по достоинству оценит ее
кроткий нрав и мягкость характера,
тот, кому не столь важна внешняя
оболочка, кто увидит в ней то, что
видит он сам. В любом случае решать
только ей, и он не станет ее
отговаривать, но и уговаривать
принять предложение Раневского не
будет.
- Прости, mon ami, в этом деле я
тебе не помощник, - покачал головой
Андрей. – Я не стану препятствовать,
тебе, если Софи даст согласие стать
твоей женой, но и помогать не стану.
- Что ж, спасибо и на том, -
улыбнулся Раневский. – Время нынче
позднее, André, предлагаю тебе
остаться на ночь здесь, дабы не ехать
домой через весь город.
- Благодарю, - поднялся с кресла
Андрей, - я принимаю твое
приглашение.
- Еще кофе? – поинтересовался
Завадский, мысленно возвращая
Александра из вчерашнего вечера, ко
дню сегодняшнему.
- Благодарствую, но мне довольно
будет, - отказался Раневский.
Взяв со стола колокольчик, Андрей
позвонил. Пока прислуга убирала со
стола, Александр отошел к высокому
французскому окну, ведущему на
террасу. «Метет, - вздохнул
Раневский. – Давненько такой метели
не было, насилу добрались до
Завадских, на улицах никого, все
укрылись от непогоды. Господи! Как
же на душе неспокойно!» Не так он
представлял себе собственную
женитьбу, другая должна была встать
подле него под венцы в храме. Но
разве дадут согласие родители Надин
ныне, когда он гол как сокол? Разве
есть у него иной выбор? Подавив
тяжелый вздох, Раневский
повернулся спиной к беснующейся за
окном пурге. «Забыть, навсегда
забыть, выкинуть из памяти слова
обещаний, сладость украденного
поцелуя, тонкий стан под своими
руками, ничему этому уж не суждено
сбыться».
 - Александр Сергеевич, - вывел его
из задумчивости голос Андрея, -
идемте, папенька вас ожидают.
Ступив в кабинет Дмитрия
Петровича, Раневский немного
стушевался. Одно дело мысленно
себе представлять все и вот ныне,
когда до дела дошло, одолели вдруг
сомнения.
- Входите, Александр Сергеевич, -
улыбнулся хозяин кабинета. –
Андрей мне сказал, что Вы говорить
со мной хотели.
- Дмитрий Петрович, позвольте
просить руки вашей племянницы, -
выдохнул Раневский, не давая себе
времени передумать.
- André, оставь нас, - попросил
Завадский-старший.
 Кивнув головой Александру,
Андрей покинул кабинет. Когда за
сыном закрылась дверь, Дмитрий
Петрович перевел взгляд на
Раневского.
- Присаживайтесь, Александр
Сергеевич, - указал он на кресло
подле стола. – Я полагаю, что не
столько чувства привели вас в наш
дом, дабы просить руки Софьи, -
начал граф.
- Вы правы, я не стану отрицать
того, - не отвел глаз Раневский.
- Слышал я, что и дела ваши не
слишком хороши, - продолжил
Завадский.
Александр невольно бросил взгляд
на дверь, в которую только что
вышел Андрей.
 - Не думайте на Андрея, -
проследив за его взглядом, заметил
граф, - он ни словом не обмолвился о
вашем положении.
- Печально, что слухи уже и до
первопрестольной докатились, -
криво усмехнулся Раневский. – Но не
буду скрывать от вас, все это
истинная правда.
- Я понимаю, что вопрос мой
может быть вам несколько неприятен,
но считаю своим долгом спросить:
как Вы полагаете обеспечить Софье
Михайловне ту жизнь, к которой она
привыкла?
- Разумеется, не на триста
целковых своего жалования, -
отозвался Александр, - уверен, что
уже к исходу этого года смогу
решить все свои дела, при условии,
конечно…
- Хорошо, - подвел итог Завадский.
– Я дам свое согласие, разумеется,
если сама Софья Михайловна не
откажет вам.
Позвонив в колокольчик, Дмитрий
Петрович велел пригласить Софью в
его кабинет.
Соня, не меняя позы, вот уже с
полчаса сидела в кресле, пытаясь
решить для себя, как ей поступить,
если Раневский все же сделает ей
предложение. Пройдет полгода, и
Алексей обвенчается с Лидией, а ей
не останется ничего, кроме разбитого
сердца и слез по ночам в подушку.
Тяжело вздохнув, она перевела взгляд
на дверь: в комнату без стука вошла
Лидия.
- О чем замечталась? – иронично
улыбнулась кузина. – О Корсакове
грезишь?
Софья вспыхнула на это ее
замечание и, спустив ноги с кресла,
поднялась.
- Нет, - пожала она плечами. –
Раневский приехал, сейчас он у
дядюшки в кабинете.
Лидия поджала губы, глядя на
сестру. Уж сколько раз она призывно
улыбалась Раневскому, пытаясь
вовлечь его в свою любимую игру -
флирт, только вот Александр делал
вид, что не замечает ее взглядов, не
слышит намеков, адресованных ему.
Он один был с ней холоден, равно как
и с Софи.
Словно какой-то маленький
бесенок, сидя внутри нашептывал
Лидии, что она не смогла увлечь его,
что он остался равнодушен к ее
чарам, подталкивал ее завлекать его,
добиться желаемого: видеть у своих
ног, как и остальных. И вот теперь
нынче он в кабинете папеньки с тем,
чтобы попросить руки Софьи.
- Вот как? – блеснула глазами
Лиди. – Неужто думаешь его
прелесть твоя привлекла?
- Да коли и так, - улыбнулась
Софья. – Чем кавалергард плох?
- Выйдешь за него? - усмехнулась
Лидия.
 Софья задумалась, не спуская глаз
с кузины.
- Жалеешь, что и он не пал
жертвой твоих чар? – вопросом на
вопрос ответила она.
Лидия расхохоталась в ответ, но
смех этот был насквозь фальшивым,
она так и не сумела скрыть злости от
того, что Софья так легко разгадала
ее.
- Stupide (Глупая). Его волнует
только твое приданое, - зашептала
она. – Отошлет тебя в деревню, а сам
будет жить как жил.
- Пусть тебя это не заботит, -
отмахнулась Софья.
В комнату заглянула Алёна:
 - Барышня, Дмитрий Петрович вас
спуститься просят к нему в кабинет, -
затараторила она.
- Ступай, я сейчас спущусь, -
присела перед зеркалом Софи,
поправляя прическу.
- Ну, так, что ты ему ответишь? -
остановилась за ее спиной Лидия,
глядя в глаза сестры через
зеркало.
- Скажу, что согласна, -
обернулась Софья.
Лидия едва заметно улыбнулась,
отступая в сторону и глядя вслед
выходящей из комнаты Софье.
«Это мы посмотрит еще», -
пообещала она сама себе,
разглядывая в зеркале свое
отражение.
 Софья легко сбежала по ступеням,
но чем ближе был кабинет дядюшки,
тем тяжелее давался ей каждый шаг.
Остановившись перед ним, девушка
лихорадочно перекрестилась и
кивнула лакею, тотчас
распахнувшему перед ней двери.
Ступив на порог, Соня замерла у
входа: испуганный взгляд ее
метнулся к Раневскому, но
справившись с волнением, она
приветливо улыбнулась и присела в
легком реверансе:
- Bonjour, Александр Сергеевич,
дядюшка.
- Софи, душа моя, - улыбнулся
племяннице граф, - Александр
Сергеевич просил у меня ныне твоей
руки.
 Софья сглотнула ком в горле и
снова перевела взгляд на Раневского.
Александр замер в ожидании ее
ответа. «Господи! Помоги мне
принять правильное решение!» –
мысленно взмолилась девушка,
прикрыв глаза. Ладони ее стали
влажными, по коже пробежал озноб,
будто бы тысячи ледяных иголок
одновременно впились в нее,
вспомнились насмешливые слова
Лидии и те, что сказала ей в ответ.
- Я согласна, - выдохнула она,
распахнув глаза.
- Софья Михайловна, - поднес к
губам ее руку Раневский, - не могу
выразить словами, как я счастлив
слышать это.
 Софи смутилась, но внимательного
взгляда от его лица не отвела. Было
ощущение, что она словно впервые
увидела его. «Какие у него
невероятно синие глаза! - вспыхнула
она. – Какая горячая рука!» Никогда
ранее она не касалась мужской руки
без перчатки. «Удивительное
ощущение!» - подумала Софья,
осторожно вытащив свои пальчики из
его ладони. В его взгляде, в этом
касании ее руки было что-то пугающе
волнующее. Отчего-то стало так
жарко, кровь прилила к щекам, Софи
судорожно вздохнула, пытаясь унять
пустившееся вскачь сердечко.
Дмитрий Петрович будто бы ждал
от нее еще чего-то, но Софья никак
не могла взять в толк чего же именно.
Робко улыбнувшись дядюшке, она
повернулась, чтобы уйти. «Как глупо
все вышло, - расстроилась она.
Ничего я не почувствовала: ни
радости, ни огорчения. Все так
обычно, будто бы и не решилась
только что моя судьба!» Отчего-то
вспомнились восторженные улыбки
Лиди и Корсакова, когда Дмитрий
Петрович объявил о грядущем
счастливом событии, у Софьи перед
глазами и сейчас как живая была
картина, когда Алексей опустился на
оно колено и поднес к губам тонкие
изящные пальчики кузины. Как
больно тогда сдавило грудь, но она,
пересилив себя, коснулась поцелуем
щеки Лидии, поздравляя ее с
помолвкой, а потом, как только
позволили приличия, едва ли не
бегом удалилась в свои покои и
проплакала почти до самого утра. Не
стала спускаться на другой день к
завтраку, чтобы никто не увидел
следы ее ночных слез на опухшем
лице.
- Софи, - остановил ее Завадский, -
дело за малым осталось, назначить
день венчания.
- Ах, это! – рассеянно улыбнулась
Софья и беспомощно оглянулась на
Раневского, безмолвно предлагая ему
принять это решение.
- Не будем отступать от традиции,
- задумчиво отозвался Александр. –
Софья Михайловна, что скажете,
коли на Красную Горку?
 «Как быстро! Ведь толком-то и
осмыслить всего не успела. Может,
последовать примеру Лидии и
попросить отсрочки до лета?» - но
поймав напряженный взгляд
Раневского, она лишь кивнула
головой, соглашаясь на
предложенную им дату. Выйдя из
комнаты, Софья тотчас обругала себя
за малодушие.
Поднимаясь в свои покои, она
вновь и вновь вспоминала ощущение
тепла его ладони, краткое
прикосновение горячих губ к своей
руке, дыхание сбилось и вовсе не от
того, что она торопливо шагала по
лестнице через ступеньку, как то
совсем не подобает барышне.
Оказавшись у себя в комнате, Софи
упала на кровать, раскинув руки в
сторону. Что с ней происходит?
Откуда эта дрожь по всему телу? От
чего что-то теснится в груди не давая
вдохнуть?
К вечеру того же дня, когда
улеглась метель, с визитом
пожаловал Алексей Кириллович, чуть
позже, почти вслед за ним приехал
Раневский. Собрались в малой
гостиной, около пылающего камина.
Андрей принес гитару. О чем-то тихо
беседовали Лидия и Алексей,
уединившись на софе, в неглубокой
нише. Софья, как ни старалась, не
могла отвести глаз от этой пары. Рука
Корсакова покоилась на спинке софы,
почти касаясь плеча Лидии, казалось,
что они не замечают никого вокруг,
занятые лишь друг другом.
Андрей молча перебирал струны,
но занятие это быстро ему наскучило,
и он отложил инструмент.
Поднявшись со своего места, Лидия,
шурша шелком, прошлась по
комнате, провела ладонью по струнам
отложенной братом гитары и
вскинула лукавый взгляд на
Раневского.
- Александр Сергеевич, спойте нам
что-нибудь. André, говорил, что у вас
недурственно получается.
- Мне трудно судить о том, Лидия
Дмитриевна, - усмехнулся Раневский.
- Ну, полно, - поддержал ее
Корсаков. – Спой.
 Взяв в руки инструмент, Лидия
грациозно пересекла комнату и
протянула гитару Александру.
- Ну, пожалуйста, - очаровательно
улыбнулась она.
- Только ради вас, сударыня, -
учтиво склонил голову Раневский,
принимая из ее рук инструмент.
Лидия расправив юбки, устроилась на
банкете подле него и, подперев
подбородок кулачком, приготовилась
слушать.
Длинные пальцы легко пробежали
по струнам. В комнате сделалось так
тихо, что слышно было, как
потрескивают поленья в пламени
камина. Взяв несколько аккордов,
Александр запел. Голос у него был
негромкий, но приятный:
«Кто мог любить так страстно,
Как я любил тебя?
Но я вздыхал напрасно,
Томил, крушил себя!
Мучительно плениться,
Быть страстным одному!
Насильно полюбиться
Не можно никому.
Не знатен я, не славен:
Могу ль кого прельстить?
Не весел, не забавен:
За что меня любить?
Простое сердце, чувство —
Для света ничего.
Там надобно искусство —
А я не знал его!
(Искусство величаться,
Искусство ловким быть,
Умнее всех казаться,
Приятно говорить.)
Не знал — и ослепленный
Любовию своей,
Желал я, дерзновенный,
И сам любви твоей!
Я плакал — ты смеялась,
Шутила надо мной,
Моею забавлялась
Сердечною тоской!
Надежды луч бледнеет
Теперь в душе моей…
Уже другой владеет
Навек рукой твоей!..
Будь счастлива, покойна,
Сердечно весела,
Судьбой всегда довольна,
Супругу — ввек мила!
Во тьме лесов дремучих
Я буду жизнь вести,
 Лить токи слез горючих,
Желать конца — прости!»

(Николай Михайлович Карамзин

1792 г.)

Ироничная улыбка скользнула по

губам Раневского при последних
словах романса. Лидия томно
вздохнула, не отводя восторженных
глаз от его лица:
- Ах, Александр Сергеевич, так бы
и слушала вас. Право, вы
поскромничали, у вас несомненный
талант.
Александр отложил гитару, глядя в
глаза Лиди. Уголки его губ дрогнули
в улыбке:
 - Вы мне льстите, сударыня.
Одного не пойму, зачем?
Улыбка исчезла с губ Лидии,
взгляд ее сделался холоднее, чем
зима за окном.
- Вам неприятно, когда о вас
хорошее говорят? – спросила она уже
совершенно иным тоном.
- Отчего же? – усмехнулся
Раневский. – Доброе слово оно всегда
приятно, когда от чистого сердца
сказано.
Поднявшись с кресла, Александр
остановился рядом с Софьей.
- Софья Михайловна, господа,
позвольте откланяться.
- Я провожу вас, - поднялась со
своего места Софья, и отвела глаза
под его внимательным взглядом,
смутившись своего порыва.
Раневский предложил ей руку, и
они вместе покинули гостиную.
Дойдя до передней, Софи хотела
было проститься и вернуться в
гостиную, но не успела даже рта
раскрыть, как Александр склонился к
ней с высоты своего немалого роста и
коснулся поцелуем ее щеки.
- Доброй ночи, Софья Михайловна,
- улыбнулся он, и шагнул к лакею,
держащему наготове его шинель.
- Доброй ночи, Александр
Сергеевич, - пробормотала Софья,
приложив ладонь к щеке, которой
только что касались его губы.
«Господи, ну отчего он такой: то
холоден, то вдруг улыбнется так, что
сердце невольно в груди
переворачивается? - прислонилась к
стене Софья. – Будто играет со
мной!» Еще в гостиной, она поймала
себя на том, что не может отвести
взгляда от его рук легко скользящим
по струнам. Представив себе, что эти
самые руки могут коснуться ее,
заключить ее в объятья, Софи
ощутила, как кровь быстрее побежала
по жилам, участилось дыхание и
непонятное ей томление охватило все
тело. Как ей самой вдруг захотелось
коснуться его, провести по мягким
кудрям, гладко выбритой щеке,
прикоснуться к ней губами. «Отчего
вдруг? Неужели я такая гадкая? Как
это можно любить одного, но думать
о другом? Ну, ладно бы просто
думать, а представлять себе
подобное!» - обхватив себя за плечи,
Соня передумала возвращаться в
гостиную, захотелось побыть одной,
разобраться в себе, в своих мыслях.
«Ах, Боже мой, как же я запуталась!»
После ухода Раневского, Алексей
был непривычно молчалив и
задумчив. Наблюдая за Лидией и
Александром, Корсаков с трудом
подавил в себе раздражение.
Неприятно было ее кокетство, еще
более злило то, что она столь явно
пыталась увлечь его. «Для чего ей это
нужно? Зачем добивается внимания
другого?» Заметив его мрачное
настроение, Лидия подсела к
Алексею поближе.
 - André, оставь нас, - обратилась
она к брату.
- Пойду гитару отнесу, -
усмехнулся Андрей, поднимаясь с
кресла и давая понять, что у них не
более четверти часа наедине до того,
как он вернется.
- Алеша, - заговорила Лидия, едва
за братом закрылась дверь, - ты
отчего столь мрачен, mon cher.
- Разве? – взял ее ладонь в свои
руки Корсаков. – Разве я мрачен, mon
coeur (сердце мое)? А ежели и так,
разве не ваша в том вина?
- Вы ревнуете Алексей
Кириллович? – рассмеялась Лидия. –
Полно, мое сердце отдано вам и
только вам.
 - Лиди, зачем? – приподняв
пальцами ее подбородок, заглянул ей
в глаза Корсаков. – Зачем вы
пытаетесь увлечь Раневского?
Лидия вывернулась из его рук и,
поднявшись с софы, отошла от своего
жениха.
- Вам, видимо, привиделось что-то
Алексей Кириллович, - холодно
произнесла она.
Корсаков лишь покачал головой.
Ему не привиделся кокетливый
взгляд, обольстительная походка,
томный вздох.
- Прошу прощения, если оскорбил
вас, - поднялся Алексей. – Но,
видимо, мне тоже лучше уйти.
- Алексей! – стремительно
преодолев разделявшее их
расстояние, Лидия обвила руками его
шею и прижалась губами к его губам.
- Лиди, - простонал ей в губы,
Корсаков, отвечая на поцелуй. –
Господи, Лиди, ты меня с ума
сведешь, то привлекаешь, то
отталкиваешь, я не могу так больше.
Я люблю тебя, Лиди.
- После Петра и Павла (день
святыGх первоверхоGвных апоGстолов
Петра G и ПаGвла, отмечается 29
июня) под венец с тобой пойду, -
улыбнулась ему в губы Лидия.
- Кузина твоя раньше под венец
пойдет, - подразнил ее Корсаков.
Лидия отпрянула от него, злая
усмешка искривила полные манящие
губы:
 - Нечему завидовать, коль женятся
не на ней, а на ее приданом.
Алексей, удивленно моргнул. Он и
раньше замечал, что особой любви
промеж сестер нету, но столь явная
демонстрация неприязни сбила его с
толку. Вспомнился тот самый вечер,
закончившийся для Софьи таким
конфузом. Он будто бы снова
оказался в той бальной зале рядом с
сестрами, будто бы снова предлагал
Софье свою руку, чтобы повести ее в
танце. Вспомнил, как дрогнула ее
рука в его ладони, когда она будто бы
запнулась обо что-то, как поспешно
выпустила его руку, испугавшись,
что падая, увлечет его за собой.
«Запнулась, - нахмурился Алексей,
глядя на Лидию. - Боже, ну отчего?
Отчего так жестоко?»
- Прошу прощения, Лидия
Дмитриевна, - улыбнулся он, - но мне
уже пора.
Лидия заметила эту столь
разительную перемену в нем, но
никак не могла взять в толк, чем она
вызвана. Раздосадованная
непонятным ей поведением
Корсакова, она лишь сухо кивнула
головой ему на прощание. Выходя из
гостиной, Алексей едва не
столкнулся в дверях с Андреем.
- Уже уходишь? – удивился
Завадский.
- Да, mon ami, пора.
 Проводив Корсакова до передней,
Андрей вернулся в гостиную, застав
сестру в слезах.
- Лиди, - обняв ее за плечи и
коснувшись губами гладкого лба,
прошептал Андрей, - оставь свои
игры. За двумя зайцами погонишься -
ни одного не поймаешь.
- Оставь, André, - отмахнулась
Лидия. – Алексей Кириллович просто
ревнует.
- Лиди, Лиди, - покачал головой
Андрей, - не надобно. Оставь
Раневского в покое. Он тебя насквозь
видит.
- Как и ты, - всхлипнула Лидия,
приникая к брату. – Как и ты, André.
Это все моя натура гадкая, -
заговорила девушка, - мне
непременно нужно получить то, что
мне недоступно.
- Это пройдет, - вытирая слезы с ее
лица, улыбнулся Андрей. – Вот
станешь madame Корсаковой, и все
пройдет.

Глава 3

Размолвка Лидии и Алексея

затянулась. Возможно, со стороны
это и размолвкой трудно было
назвать, однако, все те три дня, что
Алексей не появлялся в доме
Завадских, Лидия не находила себе
места. Настроение ее менялось по
семь раз на дню: от беспричинного
веселья до погружения в мрачную
меланхолию. Изрядно доставалось ее
камеристке и лакеям, что по ее
мнению не были слишком
расторопны в исполнении ее
распоряжений.
Интуитивно Лидия ощущала, что
перемена, произошедшая в
отношении к ней Корсакова, каким-то
образом связана с Софьей, и от того
растущая день ото дня неприязнь
вылилась в шумную ссору с кузиной.
До дня венчания Софьи и
Раневского оставалось чуть более
двух месяцев. Ольга Николаевна уже
не раз заводила разговор с
племянницей о том, что пора
готовить приданое и подумать о
подвенечном платье. Всю девичью
засадили за шитье. У графини
Завадской хранилось чуть более пяти
ярдов тончайших французских
блондов. Желая сделать приятное
Софье, Ольга Николаевна ровно
половину отмерила на фату для нее.
Платье по настоянию графини было
заказано у известной модистки, а вот
заняться фатой поручили крепостной
мастерице. Спустившись в девичью,
чтобы отдать в починку кружевные
митенки, Лидия заметила в руках
швеи кружево, которое намеревалась
попросить у матери для собственного
подвенечного платья. Нетрудно было
догадаться, кому именно оно
предназначалось. Не помня себя от
гнева и обиды, девушка выхватила
его из рук мастерицы.
 Барышня, отдайте, - пролепетала
испуганная девка, но Лидия даже не
услышала ее.
Схватив со стола ножницы, она
принялась кромсать почти готовую
фату на мелкие кусочки. Застывшие в
ужасе дворовые девки, не посмели
отнять ножницы у разбушевавшейся
фурии. Лиди успокоилась только
тогда, когда тонкое изящное полотно
превратилось в горстку лоскутков у
ее ног. Но и этого ей показалось
мало: наклонившись, она подобрала с
пола несколько мелких кусочков и
направилась к покоям кузины. Войдя
в будуар Софьи, по своему
обыкновению без стука, Лидия
высыпала то, что держала в руке на
стол прямо перед глазами Софи.
 - Зачем? – голос Софьи дрогнул,
выдавая ее расстройство.
- Потому что то, что мое, моим и
останется, либо не достанется
никому, - процедила Лидия.
В ту пору, когда отношения между
Россией и Францией, мягко говоря,
были весьма напряженными, купить
что-либо подобное в Москве не было
никакой возможности. Подавив
тяжелый вздох, Софья собрала
жалкие остатки того, что должно
было стать украшением ее
подвенечного наряда, слезы
навернулись на глаза.
- Лиди, отчего ты так зла на меня?
– тихо просила она.
«Ведь тебе достался тот, кто
никогда не будет моим!» - хотелось
крикнуть Софье, но она промолчала.
Обе и без этих слов понимали, что
именно осталось недосказанным.
- Знаешь, Софи, мне кажется, что
это из-за тебя Алексей Кириллович
не приезжает к нам.
- Из-за меня! – поразилась Софья.
– Но коим образом я могла повлиять
на его желание видеться или не
видеться с тобой?
- Не знаю, - пожала плечиком
Лидия, - но непременно узнаю.
Пока сестры выясняли отношения,
девица, которой было поручено
сшить фату для Софьи, не зная, что
ей предпринять, почла за лучшее
рассказать обо всем графине. Ольга
Николаевна выслушала расстроенную
мастерицу и, отпустив девку,
поднялась в покои племянницы. Она
еще из коридора услышала громкие
голоса и поспешила погасить
вспыхнувшую ссору.
- О чем крик?! – строго произнесла
она, появляясь на пороге комнаты.
- Маменька, я поверить не могу,
что Вы отдали мое кружево на фату
для Софи, - обернулась к матери
Лидия.
- Твое? – вздернула бровь графиня.
– Лиди, мне кажется, пришло время
преподать тебе некий урок. Я
разделила кружево пополам, полагая,
что каждой из вас достанется равная
часть. Учитывая то, что ты сотворила,
твою часть мне придется отдать
Софи, - безапелляционно заявила
Ольга Николаевна.
 - Вы не сделаете этого! –
выдохнула пораженная Лидия.
- Сделаю, душа моя. И поверь, то
только на благо тебе будет, ибо твое
себялюбие просто не знает меры.
- Не нужно, ma tante, - попыталась
вмешаться Софья. – Не нужно, наши
девушки не хуже сделают.
- Не перечь мне, Софи, -
обернулась к ней графиня, - это мое
решение и менять его я не собираюсь.
Лидия вихрем вылетела из
комнаты, громко хлопнув дверью.
Глядя вслед дочери, Ольга
Николаевна расстроенно покачала
головой. Как получилось так, что они
с мужем не заметили, как из их милой
малютки выросла столь эгоистичная
особа? Видимо, все же это их вина.
Они часто во всем потакали Лидии,
находя ее шалости забавными и
милыми, но ныне все это уж давно
перестало быть забавным и милым.
Безмерно огорчало отношение Лидии
к Софье. Поначалу Ольге Николаевне
казалось, что девушки вполне ладят
между собой, но это была лишь
видимость и то, только потому, что
Софья весьма искусно скрывала
истину.
Никогда до этого дня Лидии ни в
чем не отказывали, никогда до этого
дня с ней не говорили в подобном
тоне. Закрывшись в своих покоях,
Лиди прорыдала до самого вечера. По
ее мнению во всех ее несчастьях и
бедах была виновата одна Софья, ей и
в голову не пришло поискать иные
причины.
Корсаков, у которого было время
на размышления, много думал о
своем совместном будущем с Лидией.
Несмотря на те неприятные стороны
натуры его невесты, которые ему
открылись в его последний визит в
дом Завадских, Алексей всему нашел
оправдание: «Лидия слишком
молода, впечатлительна, может ей и
присуща некая доля égoïsme
(себялюбие), но кто из нас без греха?»
- рассуждал он. Для него по-
прежнему ничего не изменилось, он
все также скучал в разлуке с ней и по-
прежнему желал видеть Лидию своей
женой.
 Придя к этому выводу, Алексей в
тот же вечер поспешил увидеться со
своей нареченной. К его огорчению,
Лидия сказалась больной и
встретиться с ним не пожелала.
Передав ей на словах пожелания
скорейшего выздоровления, Корсаков
уехал ни с чем. «Видимо, Лиди
приняла близко к сердцу долгое
отсутствие и решила наказать его
таким способом, - решил для себя
Алексей. – Что ж, видимо, заслужил
это, и придется теперь приложить
некоторые усилия, чтобы вернуть ее
расположение». Сама же Лидия,
визиту своего жениха обрадовалась,
но едва глянув на себя в зеркало, от
мысли встретиться с ним отказалась.
Но не могла же она показаться ему на
глаза в столь неприглядном виде, и,
без сомнения, в этом тоже была вина
ее кузины.
Уже на следующее утро в дом
Завадских доставили цветы для
Лидии Дмитриевны, а к вечеру
пожаловал и сам отправитель букета.
Софья не стала спускаться в
гостиную: не было сил смотреть на
счастливое примирение влюбленных.
К тому же Раневский с того самого
вечера, когда произошла ссора между
Лиди и Алексеем, в их доме не
появлялся, и потому она вполне
могла позволить себе побыть в
одиночестве, не тревожа лишний раз
душу и сердце несбыточными
мечтами и надеждами, как то
случалось всякий раз, стоило ей
увидеть Алексея. Софья робко
поинтересовалась у Андрея: отчего
Александр Сергеевич перестал
бывать у них, но брат только развел
руками, утверждая, что причина того
ему неизвестна.
- Возможно, его просто нет в
Москве, - осторожно предположил
Андрей. – Александр Сергеевич как-
то обмолвился, что собирался
навестить родных в Рощино. Ты
расстроена, что он перестал бывать у
нас? – поинтересовался он.
- Нет, - улыбнулась Софья. – Я не
расстроена, André. Простое
любопытство.
Софи и сама не могла понять
расстроена она тем или нет. «Неужто
я скучаю по нему? – вопрошала она
сама себя. - Верно, нет». Но отчего
тогда, при воспоминании о том
целомудренном поцелуе в щеку в
полутемной передней, так сладко
замирает сердце? Отчего тогда, она
думает о нем, хотя по-прежнему
полагает, что сердце ее отдано
другому? «Да отдано ли?» –
задумалась девушка. Еще совсем
недавно она могла с уверенностью
сказать о том, а вот ныне…
Раневский и в самом деле
отправился в Рощино. Прежде всего,
нужно было сообщить родным:
сестре и снохе о грядущих переменах
в его жизни. Можно было бы
написать, но вот только с Надин он
не мог поступить подобным образом.
Она не заслуживала того, чтобы
получить сие известие в письме,
будто он таким образом пытается
отделаться от нее. Александру тяжело
дался тот визит в соседнее
Марьяшино.
К тому, что родители Надин
весьма холодно приветствовали его,
он уже привык. Он никогда не
считался выгодной партией для их
дочери, и ему неоднократно давали
понять это, но Раневский не терял
надежды, что все еще может
перемениться. Все и переменилось,
переменилось настолько, что теперь
даже он сам не верил в
благополучный исход. Больно было
видеть, как при его словах о женитьбе
на другой, счастливое выражение на
лице Надин сменяется недоверием, а
после и вовсе отчаянием.
- Прости, - не выпуская из рук ее
ладонь, шептал Александр, - прости
меня, ma bonne. Я не могу иначе. Я не
могу обрекать тебя на такую жизнь,
что ожидает тебя со мной. У меня
нынче ничего нет, кроме долгов. Да
был бы я один, но есть еще Кити,
Натали, девочки Анатоля, я не могу
оставить их на волю судьбы.
- Уходите, Александр Сергеевич.
Прошу вас, уходите, - отняла свою
ладонь Надежда.
- Надин…
- Ступайте. Будьте счастливы с
той, что выбрали, - пряча от него
глаза, глухо отозвалась девушка.
 Выехав из Марьяшино, Раневский
велел вознице остановиться.
Выбравшись из саней, Александр
сделал несколько широких шагов по
заснеженному полю. Остановившись,
он, подняв голову, долго смотрел в
безоблачное зимнее небо: «К дьяволу
все! Анатоля, Софью! Господи, ну
почему я должен исправлять чужие
ошибки ценою собственного
счастья?! Отчего так горько,
несмотря на благие намерения?!
Плюнуть на все, уговорить Надин
тайно обвенчаться и потом сознаться
в содеянном ее родителям?» -
Александр уже готов был отдать
приказ поворачивать обратно в
Марьяшино, остановила только одна
мысль: «Кити, девочки, что станет с
ними?» Продать заложенные имения
он не имеет права, Рощино
непременно отберут за долги, да и
денег, вырученных за усадьбу, едва
ли хватить, чтобы эти самые долги
покрыть. Оттого и ехал обратно в
Москву с тяжелым сердцем. Оттого и
не хотелось видеться с Софьей, и
лишь пересилив себя, отправился с
визитом в дом Завадских спустя две
седмицы после возвращения.
- Софья Михайловна, - заглянула к
ней в будуар Алёна, - Александр
Сергеевич с визитом прибыли.
Отложив вышивку, Софья
заправила перед зеркалом
выбившиеся из прически пряди и
поспешила вниз. Девушка торопливо
сбежала по лестнице и лишь у входа в
гостиную замедлила шаг, чтобы
выровнять дыхание, чтобы выглядеть
спокойной и степенной в его глазах,
чтобы не догадался, как ее
взволновало известие о его приезде.
Подав знак лакею открыть двери,
Софья степенно вошла в комнату,
присела в легком реверансе, вежливая
улыбка скользнула по ее губам:
- Bonsoir (Добрый вечер),
Александр Сергеевич, - протянула
она ему свою руку.
- Софья Михайловна, счастлив
видеть вас, - поцеловав воздух над
тыльной стороной ее ладони,
склонился в поклоне Раневский.
- Андрей говорил, что Вы уезжали
родных навестить, - вырвалось у
Софьи.
 Девушка смутилась и покраснела
от того, что так бездумно выдала себя
с головой этой фразой: «Ну, вот
теперь он решит, что она справлялась
о нем», - расстроилась Софья.
- Да, я был в отъезде, - улыбнулся
Александр.
Знаком предложив присесть,
Софья устроилась напротив
Раневского в кресле. В его
присутствии она чувствовала себя
неловко. Странно, раньше она не
ощущала этой неловкости, находясь
так близко к нему, но раньше он и в
женихах ее не числился. Не зная, как
вести себя, о чем говорить, Софи
сочла, что, пожалуй, самой
безопасной темой для беседы будет
его семья.
 - Как вы съездили? Все ли
благополучно у ваших родных? –
запинаясь, поинтересовалась она.
Александр удивленно вскинул
бровь: с чего ей вдруг интересоваться
его делами, неужели кто-то уже успел
нашептать Софье о причинах,
побудивших его сделать ей
предложение? Скверно, если это так.
Вряд ли ей приятно было узнать о
том.
- Благодарю, все вполне
благополучно, - отозвался он, не
спуская внимательного взгляда с ее
лица.
- Расскажите мне о них, -
набравшись смелости, попросила она.
– Ежели нам суждено в скором
будущем породниться, мне бы
хотелось побольше узнать о вашей
семье.
Раневский облегченно перевел дух.
- Родителей моих, увы, уже нет в
живых. Маменька умерла пятнадцать
лет назад, отца два года назад хватил
удар. Есть еще младшая сестра Кити.
Ей пятнадцать минуло осенью, -
начал Александр. – Две племянницы
Мари старшая, ей десять, младшей
Лизе – шесть. Их мать Натали – вдова
моего покойного брата.
- Ваш брат умер? – сочувственно
спросила Софи.
- Застрелился, - резче, чем хотел,
ответил Александр.
К чему скрывать, она все равно все
узнает о том.
 Софья прикрыла рот ладошкой, во
все глаза глядя на Раневского.
- Мне жаль, - выдавила она из себя.
- Если бы вы только знали, как мне
жаль, - глядя невидящим взглядом
куда-то поверх ее плеча, отозвался
Александр.
Но очнувшись от своих дум, он
тотчас постарался вновь упрятать все
эмоции, что в этот миг так отчетливо
проступили на его лице. Софья
неосознанным жестом, коснулась его
руки, желая тем самым выказать ему
свою поддержку. Лишь на мгновение
он немного приоткрылся перед ней,
но, Боже, сколько же было в его
взгляде отчаяния, горечи,
сожаления…
 Ощутив прикосновение ее пальцев
к своей руке, Раневский вздрогнул,
убрал руку с подлокотника кресла,
положив на колени. Не хотелось
нарушать те границы, что уже
установились между ними, ему не
хотелось быть ближе к ней. Умом
Александр понимал, что ему
придется переступить через себя,
разделить с ней жизнь, самые
интимные ее моменты, но, как же он
не хотел того. Видимо все будет не
так легко, как представлялось ему
тогда, когда он только принял это
решение. Он долго наблюдал за
Софьей, стараясь ничем не
выказывать своего интереса к ее
персоне, мучительно сомневался в
правильности своего выбора, но в тот
вечер, когда она так некрасиво упала
почти посреди бальной залы, что-то
весьма похожее на жалость кольнуло
в сердце. Именно тогда он
окончательно утвердился в своем
решении.
Софья постаралась не предавать
значения тому, как он отдернул руку,
как отвел глаза, но интуитивно
чувствовала, что ему не по нраву
пришлось то, что она перешла некие
установленные им в общении с ней
рамки. «Нельзя желать многого и
сразу», - вздохнула она. О том, что
отнюдь не нежные чувства побудили
его просить ее руки, для Софи не
было секретом. Но ведь, и она не
питала к нему ничего. Или… «А если
нет чувств, то отчего так горько и
обидно»?
Повисшее в комнате молчание
действовало на нервы. Стараясь
сгладить неловкость от того, что
произошло, Софи глубоко вздохнула.
Как и всякая девушка ее возраста, она
мечтала о пышной свадьбе, о
красивом подвенечном платье, но
сейчас, глядя на Раневского,
понимала, что вряд ли он разделяет ее
желания. Скорее всего, Александру
не захочется многолюдной
торжественной церемонии, ну что ж,
значит и она вполне может обойтись
без нее.
- Александр Сергеевич, осталось
совсем немного времени, - смущенно
заметила она, - мне бы не хотелось
пышных торжеств, лучше всего было
бы сразу уехать из Москвы.
Раневский удивленно вскинул
голову. Слышать подобное из уст
девицы было непривычно. Даже
Надин, мечтая об их совместном
будущем, не скрывала, что ей
хотелось бы грандиозного праздника
со всеми его атрибутами, что в
будущем ей непременно хотелось бы
жить в столице и вести светский
образ жизни. Александру эти ее
желания были вполне понятны, и он
даже прикидывал: во что ему
обойдется снять на сезон дом в
Петербурге. Но так было, пока был
жив Анатоль, и ужасающая
неприглядная реальность еще не
предстала перед ним во всей своей
наготе.
- Вы удивляете меня, Софья
Михайловна, - искренне улыбнулся
он, - но в этом наши с вами желания
совпадают.
Софья улыбнулась в ответ. Она
почти физически ощущала его
желание уйти побыстрее и потому
постаралась изобрести предлог,
чтобы ему не пришлось и дальше
тяготиться ее обществом.
- Прошу меня извинить, Александр
Сергеевич, к сожалению, я
вынуждена вас покинуть. Столько
дел, - притворно вздохнула она.
Раневский поспешил откланяться,
а Софья не пошла провожать его в
этот раз. Все что она себе позволила,
это посмотреть из окна, как он
спускается по ступеням особняка,
растворяясь в темноте московской
ночи.
После ужина, поднявшись к себе,
Софья долго лежала в кровати, глядя
в темный балдахин над головой.
Мысли, цепляясь одна за другую, не
давали ей спокойно уснуть. Пора
было признаться самой себе, что она
ждала визита Раневского, ждала и
скучала без его общества. Как понять,
что она не совершает самую большую
ошибку в своей жизни? Может, пока
не поздно, разорвать помолвку? Что
если бы Корсаков сделал ей
предложение? Закрыв глаза, Софья
попыталась себе вообразить, как
Алексей Кириллович опускается
перед ней на одно колено и просит ее
стать его женой. Сколько она не
пыталась в ее воображении
рисовалась довольно смешная и
глупая картина. «Это, видимо, от
того, что подобного просто не может
быть», - вздохнула она. Раз судьба
дала ей такой шанс в лице
Раневского, не глупо ли будет
отказываться от него? Что греха
таить, Александр отнюдь не был ей
неприятен.
Размышляя о своем будущем,
Софья сама не заметила, как
провалилась в сон. Ей снился
Александр. Он шел к ней через
бальную залу, в алом парадном
вицмундире. Остановившись перед
ней, он почему-то посмотрел куда-то
выше ее плеча и с улыбкой протянул
руку. Софья обернулась и
встретилась глазами с насмешливым
взглядом Лидии. Вложив свою руку в
протянутую ладонь Раневского, Лиди
легко заскользила по паркету в самом
модном и скандальном танце сезона.
Красивая пара на глазах Софи
кружилась в вальсе в совершенно
пустом зале, где кроме них троих
никого больше не было.
Проснувшись, Софи села на
постели. Лицо было мокрым от слез:
«Господи, не допусти того! Не
переживу!» - прошептала она в
темноту.
В груди болезненно сжалось
сердце, затруднилось дыхание:
«Боже, да ведь я ревную, - пришла к
совершенно ошеломительному
выводу Софья. - Но разве можно
ревновать не любя? Разве ж
возможно такое?» Поднявшись с
постели, она накинула на плечи капот
и выскользнула из спальни. Наощупь
добравшись до образной, Софья
зажгла свечу от огонька, теплящегося
в лампадке перед образом
Богородицы. Опустившись на колени,
девушка перекрестилась: «Матерь
Божия, заступница, помоги, научи», -
зашептала она.
Скрипнув, позади приоткрылась
дверь. Софья едва не вскрикнула, но
разглядев в сумраке комнаты, Андрея
выдохнула с облегчением.
- Софи, что случилось, подходя к
сестре и помогая ей подняться,
спросил Завадский. – Ты плакала
никак?
- Ничего, Андрюша, ничего. Сон
привиделся.
- Расскажи мне о том, - предложил
Андрей. – Говорят, если сон плохой
рассказать кому, он не сбудется.
- Не могу, - покачала головой
Софья. – Не могу.
- Идем, я провожу тебя, - протянул
ей руку Завадский.
Опираясь на руку брата, Софья
дошла до своих покоев.
- Андрей, - остановилась она, - я
знаю, ты говорил с Раневским. Скажи
мне правду: отчего он сделал мне
предложение?
Завадский опустил глаза, свеча в
его руке дрогнула, колыхнулось
пламя, отбрасывая причудливые тени
на стены коридора.
- Софи, не ко времени разговор
сей, - попытался уйти он от ответа на
вопрос.
- Знаешь, о чем я думала весь
вечер? - заглянула она ему в глаза. –
После того, как Александр Сергеевич
ушел, я размышляла о том, чтобы
разорвать помолвку.
- Не по сердцу он тебе? – вздохнул
Андрей.
- Я не знаю, André, - честно
призналась Софья. – Я не могу
сказать, что он не приятен мне… Я
запуталась, не понимаю, что я
чувствую к нему, знаю только, что
более не равнодушна к нему.
 - Софи, понимаешь, Александр,
для него слово честь не просто слово
красивое, - заговорил вдруг Андрей. –
Он ежели, что сказал, сделает
непременно, никогда от слова своего
не отказывался.
- И что же он тебе сказал? –
улыбнулась Софья.
- Что никогда не обидит тебя, -
выдохнул Андрей.
- Покойной ночи, André. Спасибо
тебе…
- За что? – удивился Андрей.
- За то, что ты есть у меня, за то,
что любишь меня, - улыбнулась ему
Софья и коснувшись поцелуем его
щеки, проскользнула в комнату.
Сонно моргнув на диванчике в
будуаре шевельнулась Алёна:
 - Барышня, не спится вам? Нужно
чего?
- Нет-нет. Спи, – прикрывая
ладонью пламя свечи, отозвалась
Софья, проходя в свою спальню.
Забравшись на постель, девушка
мыслями своими снова вернулась к
Раневскому. Вспоминая разговор с
ним, Софи нахмурилась: «Александр
сказал, что брат его застрелился. Но
отчего человек может лишить себя
жизни? Может быть здесь замешана
женщина? Может от безответной
страсти? Маловероятно, - вздохнула
она. У него ведь были жена и дети.
Здесь нечто иное? Но что? Возможно
банкротство?» – вздрогнула она.
Видимо она права в своей догадке и
именно потому Александр искал
невесту с богатым приданым: «Я
слишком много думаю о Раневском и
все меньше о Корсакове, -
перевернулась на живот Софья, -
Неужели чувства мои переменились?
Как же понять это?»
С этого самого вечера Александр
почти каждый вечер стал бывать у
них. Снова были вечера в гостиной,
иногда к их небольшой компании
присоединялись Дмитрий Петрович и
Ольга Николаевна.
На конец февраля в Москве
пришлась нежданная оттепель. Снег
подтаял, чувствовалось скорое
приближение весны. Софья с
удовольствием гуляла в
Екатерининском парке в компании
Андрея и Раневского. Теперь она с
нетерпением ждала этих часов, когда
можно было неспешно идти рядом с
ним по аллее парка, и даже его
молчание перестало тяготить ее.
Сегодняшний день не стал
исключением. Их молчаливая
прогулка уже подходила к концу, и
они почти достигли выхода из парка,
где Софью и Андрея ожидал возница
в легких санях. Засмотревшись на
девушку, у входа в парк, Соня
поскользнулась и, пытаясь сохранить
равновесие, ухватилась за рукав
шинели Раневского. Реакция
Александра была мгновенной:
подхватив ее под локоть, он не дал ей
упасть посреди аллеи.
 - Бога ради, Софья Михайловна,
осторожнее, - раздраженно обронил
он.
- Pardonnez-moi ma maladresse,
Alexandre (Простите мне мою
неловкость, Александр), - покраснела
Софья, и взгляд ее помимо воли
вновь метнулся к незнакомке.
Проследив за ее взглядом,
Раневский замер на месте. Та самая
девушка, которая привлекла
внимание Софи, чуть заметно
улыбнулась и склонила голову в
молчаливом приветствии. Александр
поклонился в ответ.
- Идемте, Софи, - увлек он ее к
выходу из парка.
Андрей задумчивым взглядом
проводил девушку, с которой
раскланялся Раневский, и поспешил
догнать сестру и ее жениха. Софья с
трудом подстроилась под быстрый
шаг Александра. Не сдержав
любопытства, она обернулась, чтобы
еще раз взглянуть на его знакомую.
До чего же она была хороша:
золотистые локоны из-под полей
кокетливой шляпки красиво
обрамляли миловидное личико,
модное пальто из голубого бархата
подчеркивало стройный стан. Но
почему он не представил их друг
другу, почему так спешит уйти?
Проводив Софью и Андрея до
саней, Раневский торопливо
простился с ними и вернулся в парк.
Разглядев среди гуляющих Надин и
ее тетку, Александр устремился вслед
за ними.
- Вера Григорьевна, - склонился он
в почтительном поклоне перед
спутницей Надин, - Вы позволите мне
сказать несколько слов Надежде
Сергеевне.
- Bien Sûr, Alexandre. (Конечно,
Александр), - улыбнулась Вера
Григорьевна, отступив на несколько
шагов.
- Надин, - повернулся к девушке
Александр, - Вы здесь в Москве?
- Как видите, Александр
Сергеевич, - улыбнулась Наденька. –
Маменька считает, что подвенечное
платье надобно только у московской
портнихи заказывать.
 - Подвенечное платье? – выдохнул
Александр.
- Ко мне Березин посватался, и я
приняла его предложение, - сухо
заметила Надин. – Вы думали, я буду
проливать горькие слезы? - зло
проговорила девушка.
Тяжелый взгляд Раневского,
казалось, проникал ей прямо в душу.
Александр стиснул зубы так, что на
скулах заходили желваки. Прикрыв
веки, Раневский глубоко вздохнул,
лицо его вновь обрело спокойное
выражение:
- Желаю вам счастья и долгих лет,
Надежда Сергеевна, - отступил в
сторону Александр.
- Отчего вы не познакомили меня
со своей невестой? – усмехнулась
Надин. – Это ведь она была, верно?
Очаровательна.
Надин и не пыталась скрыть
сарказма, так явственно
проступавшего в ее словах. Одно
дело услышать, другое – увидеть
собственными глазами. Одно грело
душу: будь его избранница хороша
собой, ей было бы вдвойне больнее,
но вряд ли это ничтожество, что она
видела рядом с ним, сумеет
заполучить его сердце и душу. «Твое
сердце всегда будет принадлежать
мне», - глядя ему в глаза, думала
Наденька.
- Вы еще будете иметь
возможность познакомиться с
Софьей Михайловной, когда мы
приедем в Рощино, - сухо заметил
Александр.
- Вне всякого сомнения. Ведь мы
всегда были добрыми соседями с
вами, Александр Сергеевич. Рада
была видеть вас.
- Всего доброго, Надежда
Сергеевна, - откланялся Раневский.
Простившись с Верой
Григорьевной, Александр, не
оглядываясь, устремился прочь. В
самом деле, отчего он, нарушая все
мыслимые приличия, не пожелал
знакомить Софью с Надин? «Потому
что я стыжусь ее, - вздохнул
Раневский. – Потому что не такой
должна быть моя супруга».
Те же мысли пришли в голову
Софи по дороге к дому. Хорошее
настроение, бывшее ее спутником с
утра, после этой нежданной встречи в
парке улетучилось без следа.
Красавец-кавалергард и рядом с ним
она – невзрачная и некрасивая. Вне
всякого сомнения, он стыдится ее,
стыдится бывать с ней в обществе,
поскольку причина его женитьбы
становиться столь очевидна, при
одном только взгляде на нее. «Боже,
неужели права была Лиди, и после
венчания муж отошлет меня в
деревню? - расстроилась Софи. - Еще
не поздно передумать, - вздохнула
она. – Передумать и никогда более не
видеть его», - закрыла она глаза в
отчаянии. «Как? Когда? Когда это
чувство к нему успело завладеть
мной? Я ведь была уверена, что мое
сердце навсегда отдано Корсакову.
Но отныне даже мысль о том, что
Лидия станет ему супругой,
нисколько не огорчает. Разве смогу я
теперь отказаться от него? Разве
смогу жить без него?»
Весь остаток дня Софи была
рассеяна и задумчива. Два чувства в
душе боролись между собой: желание
быть с ним не взирая не на что, даже
на его холодность и уязвленная
гордость, которая требовала отказать
ему, чтобы сохранить жалкие остатки
собственного достоинства.
Размышляя о том, Софья
вспомнила тот день, когда Раневский
пришел к Дмитрию Петровичу
просить ее руки. Каким скованным и
напряженным, он показался ей тогда,
будто опасался, что она откажет ему.
«Но ведь он и в самом деле опасался
того, - пришло ей на ум. – Что если
положение его настолько отчаянное,
что… Нет-нет, только не это.
Александр не такой как Анатоль.
Брат его не думал о том, на что
обрекает семью. Пусть он не любит
меня, пусть, но ведь я люблю, всегда
буду любить», - заныло сердце при
этих мыслях.
На утро следующего дня прибыла
портниха, привезла готовое
подвенечное платье. Софья долго
вертелась перед зеркалом. Платье
было изумительным: прозрачный
чехол из газа поверх белоснежного
плотного шелка. Оно совершенно не
стесняло движений, довольно
большое декольте привлекало
внимание к глубокой ложбинке
груди.
- Не слишком ли открыто? –
смущенно улыбнулась Софья, глядя
на тетку.
Портниха отошла, любуясь делом
рук своих.
- Здесь можно эшарпом немного
прикрыть, - подхватив отрез из газа,
заговорила она.
Подойдя к Софи, мастерица ловко
уложила полупрозрачную материю
красивой драпировкой.
- Что скажете, ваше сиятельство? –
посмотрела она на Ольгу
Николаевну.
 - Изумительно, - улыбнулась
графиня. – Софи, душенька, ты как
никогда хороша.
Посмотрев в зеркало, Софья
судорожно вздохнула: может и
хороша, да только не так, как та,
которую она в Екатерининском парке
видела.
- Что-то не по нраву пришлось? –
обеспокоенно поинтересовалась
Ольга Николаевна, заметив, как
нахмурилась племянница.
- Нет-нет, ma tatie. Платье
прекрасное.
- Тогда, о чем печаль, душа моя?
- Мa tatie, мне кажется, что
Раневский не любит меня, - решилась
Софья.
 - Глупости, Софи, - улыбнулась
Ольга Николаевна, не спуская
настороженных глаз со своей
племянницы, - зачем бы еще он
просил твоей руки, коль был бы
равнодушен к тебе?
- Да хотя бы затем, чтобы дела
свои поправить, - тихо произнесла
Софья. – Для чего же еще. Не было
бы у меня ни гроша за душой, даже
не взглянул бы на меня.
Ольга Николаевна отвела глаза.
- Софи, не пристало девице о таких
вещах рассуждать. Не по сердцу тебе,
Александр Сергеевич? Коли так,
никто тебя неволить не станет.
Софья, закусила губу, но
предательские слезы выступили на
глазах. Графиня Завадская знаком
отпустила прислугу и подойдя к
племяннице, обняла девушку за
плечи, погладила пепельно-русые
кудри.
- Я люблю его, - тихо выдохнула
Софья, - очень сильно люблю, но
Александр Сергеевич не питает ко
мне подобных чувств.
- Ты не можешь знать о том
наверняка, - отозвалась графиня. –
Когда Дмитрий Петрович просил
моей руки, мне казалось, что я
никогда не смогу полюбить его, мои
родители настояли на том, чтобы я
приняла его предложение, -
улыбнулась своим воспоминаниям
Ольга Николаевна, - но прошло
время, все изменилось. Не торопи
его, Софи. Всему свое время.
 Глава 4

К концу марта вновь намело

сугробы и похолодало. Вопреки всем
ожиданиям начало апреля выдалось
сырым и промозглым.
- Весна, как женщина –
переменчива и капризна, - шутил
Андрей, ожидая, когда возница
подаст господам сани, после
окончания крестного хода в светлый
праздник Воскресения Христова.
- Такова женская природа, -
поддержал его Корсаков и тотчас
поднес к губам руку Лидии,
одарившей его сердитым взглядом.
Раневский промолчал, лишь
невесело усмехнулся, отвернувшись в
сторону.
 «Слишком переменчива, слишком
ветрена, слишком не постоянна, -
вздохнул Александр, вспоминая
последнюю встречу с Надин. - Отчего
солгала, что приняла предложение
Березина? Уязвить хотела? Полно.
Неужели мало ей мучений моих, надо
бы, чтобы еще ревностью терзался.
Да имею ли право ревновать, коли
сам через седмицу с другой под венец
иду? Сам себя в угол загнал. Может
отступить, пока не поздно? Да в том-
то и беда, что поздно», - глянул на
свою невесту Раневский. Замечая
иногда ее робкие взгляды и
смущенные улыбки, Александр все
более сомневался в своём решении.
Отчего он был уверен, что Софья к
нему равнодушна? Как вышло, что
ошибся в том? Куда как проще было
бы, не будь она им так увлечена.
Разве мало заключается союзов по
велению разума, а не сердца? И
живут же не худо, как все. Но как
быть с теми чувствами, что сумел
вызвать к себе, сам того не желая? Не
было ответов ни на один из этих
вопросов. «О, Боже, зачем мне ее
любовь? Зачем? Нет больше муки,
чем знать о том. Как же ноша сия
тяжела!»
С трудом подавив раздражение,
Александр подал Софье руку,
помогая ступить в сани, слегка сжал
маленькую пухлую ладошку,
прощаясь и отвернулся, как только
сани Завадских отъехали с
церковного двора. Корсаков напротив
- долго смотрел вслед.
- Не жалеешь? – поинтересовался
Алексей, застав Раневского врасплох.
- Нет! – излишне резко ответил
Александр.
- Ну, мне-то можешь и правду
сказать, - усмехнулся Корсаков,
заметив, как стиснул зубы Раневский,
как слишком поспешно отвел глаза.
- Не в этом дело: жалею я или нет,
mon ami, - вздохнул Александр. –
Софи заслуживает лучшей доли, чем
та, что она обретет со мной. Я не
люблю ее, и видит Бог, никогда не
смогу ответить на ее чувства.
- А я вот напротив, люблю.
Люблю, так что сердце болит, -
исчезла улыбка с губ Корсакова. – А
Лиди играет мною, моими чувствами,
для нее любовь моя - очередная
забава.
- Я плакал — ты смеялась, шутила
надо мной, – процитировал
Раневский.
- Моею забавлялась сердечною
тоской! – подхватил Алексей. –
Предлагаю выпить за любовь. Едем в
Троицкий! Я угощаю!
- Не сегодня, - улыбнулся в ответ
Раневский. – Не сегодня, mon ami,
боюсь, что нынче я плохой
собеседник, увы.
В ночь перед венчанием Софье не
спалось: каждый нерв был как
натянутая струна. Может быть, это ее
воображение играло с ней злые
шутки, может быть, она слишком
много значения придавала каждой
мелочи, каждому взгляду, каждому
слову, но отчего-то казалось, что
Раневский день ото дня становился
все более холоден к ней. Поутру
пришла Алёна, принесла чай и легкий
завтрак, распахнула плотные
портьеры. Нехотя поднявшись с
кровати, Софья уставилась в окно. В
сером сумраке пасмурного утра за
окном мелкой крупой кружился снег.
- Это хорошо, Софья Михайловна,
- улыбнулась ей камеристка. – Коли
дождь или снег в день венчания,
жизнь семейная непременно
счастливая будет.
- Кабы так и было, Алёна, -
вздохнула Софья.
 Постучавшись, в комнату кузины
проскользнула Лидия.
- Софи, - смущенно улыбнулась
она, - я знаю вы с Александром
Сергеевичем уедете сегодня… Кто
знает, когда свидимся теперь? Прости
меня, прости за все. Не держи на
меня зла.
- Я не держу зла, Лиди, поверь, -
улыбнулась в ответ Софья, чувствуя,
как слезы наворачиваются на глаза.
- А вы, барышня-то, поплачьте, -
распуская закрученные на
папильотки локоны, проговорила
Алёна. – Сейчас поплачьте, чтобы
потом при замужней жизни слез не
лить.
 - Софи, скажи, что чувствуешь?
Страшно тебе? – поинтересовалась
Лидия, устраиваясь в кресле.
- Страшно, - повернулась к кузине
Софья. – Страшно, Лиди. Я хочу
этого и боюсь.
- Чего бояться-то? – пожала
плечиком Лидия. – Раневский хорош
собой, кто знает, может быть, если бы
я его раньше увидала, а не Алексея
Кирилловича, может…
- Ой, барышня! – взвизгнула
Алёна, неловко подвинув чайную
пару и уронив ту на пол.
- Разиня косорукая! - подскочила
Лидия, глядя на забрызганный чаем
подол белоснежного шелкового
капота. – Вот ужо велю тебя на
конюшне выпороть.
 - Надобно застирать сразу, а не то
пятно останется, - пробормотала
Алёна.
Сердито сверкнув глазами, Лиди
выскочила из комнаты.
- Зачем ты, Алёна? – повернулась к
ней Софья. – Знаешь же, что накажет.
- Вовсе нет, - отмахнулась Алёна. –
Мне Ольга Николаевна вечор
сказали, что я с вами, Софья
Михайловна, поеду.
Софья притихла перед зеркалом,
пока Алёна колдовала над ее
прической. Вновь вспомнился тот
сон, в котором она видела
Александра и Лиди. Отчего Лидия
заговорила о том? Сама прощения
просила, каялась… И без этих,
сказанных как бы между прочим
слов, хватало в голове тревожных
мыслей. Ночью ей мерещились
видения одно страшнее другого: то
Раневский не приехал к венчанию, то
приехал, да отказался от нее перед
всеми.
Задумавшись, Софья не заметила,
как Алёна закончила укладывать
локоны и отступила в сторону
осматривая свою работу.
- Ну, вот только платье надеть
осталось, - довольно отметила
камеристка.
Софья кинула быстрый взгляд в
зеркало: ее собственные огромные
голубые глаза со страхом смотрели на
нее из зазеркалья. В дверь тихо
стукнули, и в комнату вошла Ольга
Николаевна.
 - Софи, душа моя, как хороша ты
нынче, - улыбнулась графиня.
Открыв шкатулку, что принесла с
собой, Ольга Николаевна вынула
длинные бриллиантовые серьги.
- Надень, - протянула она их
Софье. Это маменьки твоей были.
Софья замерла перед зеркалом,
чуть качнула головой, любуясь игрой
света в прозрачных гранях. «Заметит
ли Раневский все мои старания?» –
вздохнула девушка.
- Tatie, может статься так, что и
Александр Сергеевич меня полюбит?
– не сдержала своих страхов Софья.
- На все воля Божья, Софи, -
вздохнула Ольга Николаевна, -
счастлив тот, кто может
довольствоваться тем, что имеет.
 Спустившись к подъезду, Софья с
помощью Дмитрия Петровича
поднялась на подножку экипажа и
заняла место напротив Лидии и
Ольги Николаевны. Андрей уехал
раньше и должен был встречать их
вместе с Раневским и Корсаковым у
церкви Святого Владимира, что в
Старых Садах. «Быстрее, быстрее!» -
стучало в висках под мерный стук
колес по мостовой. Экипаж
остановился прямо у ступеней храма.
Выглянув в оконце, Софья разглядела
всех троих на крыльце. Александр,
несмотря на непогоду, был без
шинели и с непокрытой головой, его
алый вицмундир был хорошо заметен
среди остальных, как и белый ментик
Корсакова. Опираясь на руку
Дмитрия Петровича, Софи торопливо
спустилась с подножки и
остановилась, ожидая пока дядюшка
поможет сойти на землю Лидии и
Ольге Николаевне. Раневский не
поспешил им навстречу, так и остался
стоять на крыльце, перед входом в
храм.
У Софьи тряслись коленки, пока
она под руку с Дмитрием Петровичем
поднималась навстречу своему
нареченному. Чопорное сухое
приветствие: ни улыбки, ни теплого
взгляда в ее сторону. Положив свои
пальчики на согнутую в локте руку
Раневского, Софья вошла с ним под
своды старинной церкви. Андрей
помог ей снять крытый бархатом
салоп, Ольга Николаевна осторожно
расправила тонкое кружево фаты.
Приняв из рук священника
зажженную свечу, Софья
перекрестилась и, чуть повернув
голову, украдкой глянула на
Раневского. В тот момент, когда рука
Александра коснулась свечи, пламя
колыхнулось и погасло. Тихий вздох
за спиной, заставил девушку
похолодеть: «Господи! Спаси и
сохрани!» - прошептала она, едва
шевеля побелевшими губами. Тотчас
подскочил худенький дьячок и подал
батюшке другую свечу, которую тот
и вложил в руку Раневского.
- Суеверие – есть грех, - покачал
головой батюшка и продолжил
начатый обряд, - Благословен Бог
наш всегда, ныне и присно, и во веки
веков!» «Аминь!» - донеслось со всех
сторон. Софья вполуха слушала
напевные слова обряда, и только
повторяла про себя: «Господи! Спаси
и сохрани его! Спаси и сохрани
целым и невредимым! Для меня,
прошу, сохрани!» «Обручается раб
Божий, Александр, рабе Божией,
Софье, во имя Отца, и Сына, и
Святаго Духа, аминь». Отступив в
самый дальний угол храма, тихо
всхлипнула Надин, прикрыв
ладошкой рот. «Обручается раба
Божия, Софья, рабу Божию,
Александру, во имя Отца, и Сына, и
Святаго Духа, аминь», - тонкий
золотой ободок скользнул на
безымянный палец правой руки.
 - Имеешь ли ты искреннее и
непринуждённое желание и твердое
намерение быть мужем этой Софьи,
которую видишь здесь перед собою?
– обратился к Раневскому священник.
- Имею, честный отче, - тихо, но
отчетливо прозвучало в храме.
- Не связан ли ты обещанием
другой невесте? – продолжал
вопрошать святой отец.
- Нет, не связан, - даже не
повернув головы к Софье, ответил
Раневский.
- Лжец! – выдохнула Надин.
Не в силах и далее присутствовать,
девушка осторожно пробираясь
между прихожанами, заторопилась к
выходу. Движение в задних рядах
привлекло внимание Андрея.
Обернувшись, Завадский застыл в
немом удивлении: «Она. Бог мой, это
же она. Девушка из парка». Не думая
о том, что делает, Андрей последовал
за незнакомкой. Он догнал ее, когда
она торопливо спускалась по
ступеням к небольшой коляске, в
которой, судя по одежде, ее
дожидалась прислуга.
- Говорила я вам, барышня, не
надобно было сюда ехать, - участливо
проговорила женщина, протягивая
обшитый кружевом платок своей
хозяйке.
- Mademoiselle, постойте! –
выкрикнул Завадский.
Стоя на подножке экипажа
девушка обернулась.
 - Что вам угодно, сударь? – глядя
на него сверху вниз,
поинтересовалась она.
- Кто вы? Зачем приезжали?
- Не важно, - высокомерно
улыбнулась Надин. – Теперь уже не
важно. Ступайте, сударь, ваше место
там, а не здесь.
Надин грациозно опустилась на
сидение и отвернулась от Завадского.
Коляска тронулась, унося ее прочь, а
Андрей так и остался стоять на месте.
Перед глазами все еще было
заплаканное лицо, улыбка сквозь
слезы, высокомерный взгляд, за
которым прятались боль и отчаяние.
Очнулся он лишь тогда, когда
открылись двери храма, и шумно
приветствуя молодую чету, на улицу
высыпали те, кто был на венчании.
«Господи, - перекрестился
Завадский, - сохрани сей союз».
Раневский молча предложил руку
супруге, помогая спуститься по
ступеням храма, помог подняться на
подножку экипажа и сам забрался
следом. Карета, запряженная
великолепной гнедой четверкой,
тронулась с места, увозя
молодоженов к дому Завадских, где
давали торжественный обед по
случаю свадьбы. Софья тяжело
вздохнула, но тотчас ироничная
улыбка скользнула по ее губам: «Ни
пылких признаний, ни страстных
поцелуев, только ледяное молчание
между ними». Еще в храме она ждала
хоть малейшего знака с его стороны,
что небезразлична ему, но тщетно.
- Чему вы улыбаетесь, madame? –
глядя ей в глаза поинтересовался
Раневский.
- Только что и остается, Александр
Сергеевич, - отозвалась Софья. –
Плакать, видимо, уже поздно.
- Вам хочется плакать? –
приподнял бровь Раневский. – Разве
это не то, чего вы желали?
- А Вы? Вы тоже желали этого? –
огрызнулась Софья, чувствуя, злость
на него за этот невозмутимый тон,
иронию, сквозящую в каждом слове.
- Нет! – камнем упало между ними.
– Но постараюсь стать вам хорошим
мужем.
 Софья едва не рассмеялась: «Боже!
Как он собирается стать мне
хорошим мужем?! Целовать в щечку
по вечерам, желая спокойной ночи,
или по утрам - доброго утра?»
- Я совершила ошибку, - тихо
проговорила Софи. – Я не должна
была соглашаться на брак с вами.
- Чего Вы хотите от меня, Софи?! –
чуть повысил голос Раневский. – Я
никогда не говорил, что люблю вас…
Никогда не обещал вам ничего сверх
того, что могу предложить.
- А что вы можете мне
предложить, Александр Сергеевич? –
глядя прямо ему в глаза
поинтересовалась Софи. – Что, кроме
имени?
 И тотчас осеклась, видя, как
побледнел Раневский, как заходили
желваки на скулах, каких трудов ему
стоило удержать себя. «Боже! Зачем я
это говорю? Зачем хочу сделать ему
больно?
Потому что мне больно от его
безразличия, от его отчуждения. Но
негоже так семейную жизнь
начинать».
- Простите меня, Александр
Сергеевич, - опустила глаза девушка.
- Ну отчего же, Софья
Михайловна, продолжайте в том же
духе, - усмехнулся Раневский. – Вы
нынче имеете полное право
попрекать меня моим незавидным
положением.
 - Пожалуйста, простите, - отчаянно
прошептала она. – Я не должна
была…
- Вам не за что извиняться, -
отозвался Раневский. – Вы абсолютно
правы: мне нечего вам предложить
кроме честного имени, - отвернулся
от нее Александр.
Экипаж остановился, спустившись
с запяток, ливрейный лакей
Завадских распахнул дверцу.
Раневский вышел и, помедлив
немного, протянул руку жене,
помогая спуститься.
На крыльце особняка молодых
встретили Ольга Николаевна и
Дмитрий Петрович. От взгляда
графини не укрылись ни бледное
лицо Софьи, ни хмурый вид
Раневского. Оба опустились пред
графской четой на колени, принимая
родительское благословение.
Поднявшись, Раневский помог встать
Софье, запутавшейся в длинном
подоле подвенечного платья. Тяжело
опираясь на его руку, Софья, дурно
алеющая лицом и досадуя на себя за
свою неуклюжесть и неловкость,
испытывая жгучий стыд, поднялась и
стала подле Александра. Со всех
сторон их поздравляли, желали
долгих лет, семейного счастья,
скорейшего прибавления в семье.
Раневский с вежливо-отстранённой
улыбкой, принимал
приличествующие случаю
поздравления, в то время как для
самой Софьи, все слилось в какой-то
смутный нестройный хор голосов,
мелькание знакомых и незнакомых
лиц. Закружилась голова, то ли от
тесноты в маленьком салоне, где
собрались в ожидании молодых
гости, то ли от неимоверного
напряжения дня, потребовавшего от
нее немалых душевных сил. Стиснув
зубы, Софья всеми силами старалась
удержаться на ногах, не поддаться
тому вихрю, что грозил увлечь ее
сознание куда-то в черноту. Она
немного перевела дух лишь тогда,
когда прошли в столовую и расселись
за праздничным столом. Тихо
зазвенели столовые приборы, чуть
громче хрусталь, когда
произносились здравицы в честь
молодых. Софи ничего не ела, ей
даже от одного вида стола,
заставленного разной снедью,
становилось дурно. Пригубив вино,
она искоса глянула на супруга,
увлеченного беседой с
очаровательной соседкой. Тоскливо
сжалось сердце: сколько еще кокеток
будет виться вокруг него, кому еще
он будет столь же открыто
улыбаться? Тяжело вздохнув, Софья
опустила глаза в бокал с вином,
который к тому времени уж
совершенно опустел. Поставив его на
стол, она посмотрела на лакея,
наливавшего вино. Юноша с
невозмутимым видом наполнил вновь
ее бокал. Отрешившись от всего,
Софи откинулась на спинку кресла и
представила себе, что ее нет в этой
столовой, что она наблюдает за всеми
со стороны, будто бы подглядывает в
щель между портьерами,
спрятавшись у дверей. Так бывало в
детстве, когда они с Лидией тайком
пробирались из детской комнаты к
входу в бальную залу, чтобы только
одним глазком взглянуть на
роскошные платья дам и вечернее
убранство комнат, пока mademoiselle
Элоиза не находила их и не
водворяла обратно в детскую, лишая
на следующий день десерта за
непослушание.
- Софья Михайловна, - раздался
голос супруга прямо над ее ухом. –
Ехать пора, дорога нам не близкая
предстоит.
 Вздрогнув и чуть не расплескав
вино, Софья поднялась со своего
места. Поставив бокал, оперлась на
предложенную руку и на деревянных
ногах вышла из-за стола. «Как? Так
скоро?» - охватила ее паника. К ней
уже спешила Ольга Николаевна, дабы
проститься и проводить к
ожидающему их экипажу Раневского.
Пока длился свадебный обед,
прислуга уложила ее вещи и вот она
уже прощалась с близкими, стоя в
передней московского особняка
Завадских. Лидия коснулась ее щеки
небрежным поцелуем, пожелав
долгих лет вместе. Отчего-то при
этих словах кузины вспомнилось, как
погасла свеча в руках Раневского во
время обручения. Мысленно
произнеся «Отче наш», Софья
улыбнулась ей в ответ. Дед обнял
трясущимися руками, Софье вдруг
показалось, что глаза Петра
Гавриловича подозрительно блестят,
но старый граф не дал ей убедиться в
ее подозрениях, торопливо
попрощался и ведомый под руку
своим камердинером удалился в свои
покои. Последним был Андрей,
стиснувший ее в крепком объятии и
пообещавший навестить при первой
же возможности.
Тяжелый дормез, слегка
покачиваясь на рессорах, покатил
прочь от первопрестольной, увозя
Софью в другую, новую для нее
жизнь. Отчего-то смутно
вспомнилось ее первое путешествие
из Петербурга вместе с дедом, когда
она уезжала из столицы, еще совсем
девочкой, не зная, чего ей ждать от ее
будущего. Точно также и сейчас она
не знала, что ждет ее впереди.
Александр, погруженный в свои
мысли, на молодую супругу
внимания не обращал.
Предоставленная сама себе, Соня
откинулась на спинку сидения и
прикрыла глаза. Голова кружилась от
выпитого вина, от тяжести
одолевавших ее мыслей. Накануне
промучившись всю ночь
бессонницей, она и сама не заметила,
как провалилась в сон. Проснулась
Софья от резкого толчка, когда
экипаж тряхнуло на ухабе. От
падения на пол ее удержали сильные
руки супруга. Стремительно
выпрямившись и убрав руки с ее
талии, Александр вернулся на свое
место. Пока он был так близко к ней,
Софи успела вдохнуть исходящий от
него чуть пряный аромат «Eau De
Cologne» (Кельнская вода или
Одеколон). Захотелось коснуться его,
провести ладонью по щеке, запустить
пальцы в мягкие кудри, но не
посмела даже взглянуть на него,
чувствуя, как жаркой краской
заливает лицо и шею от греховности
мыслей, вызванных этой нечаянной
близостью.
Когда добрались до Рощино, уже
совсем стемнело. На задний двор
встречать хозяина усадьбы высыпала
почти вся прислуга. В неверном свете
факелом Софье мало кого удалось
разглядеть. Раневский коротко
распорядился разобрать багаж.
Поднявшись на крыльцо, Александр
взял жену за руку:
- Вот супруга моя, Софья
Михайловна Раневская, - обратился
он к челяди. – С этого дня ваша
барыня и хозяйка.
- Долгих лет вам барин с барыней,
- послышалось со двора, мужики,
кланяясь, поснимали шапки.
- Тимофеевич, - подозвал
Раневский дворецкого, - проводи
Софью Михайловну до ее покоев.
- Сюда пожалуйте, - кланяясь ей,
проговорил слуга.
Оглянувшись на Раневского,
который передав ее заботам
дворецкого, более не обращал на нее
внимания, Софья последовала за
прислугой. В комнате ее уже ожидала
Алёна. Камеристка помогла ей
разоблачиться, убрала подвенечное
платье, разобрала сложную прическу
и расчесала пушистые густые пряди.
Остановившись перед зеркалом,
Софья оглядела свое отражение.
Ночная рубашка, столь тонкая, что
казалась прозрачной в свете
нескольких свечей, не скрывала
очертаний ее тела, тонкие бретели не
скрывали покатые плечи и полные
руки. Застеснявшись собственного
вида, Софья, подхватила плотный
шелковый капот и, накинув на плечи,
туго затянула пояс.
 - Принести, вам что-нибудь? –
поинтересовалась Алёна.
Софья отрицательно качнула
головой:
- Ступай, - отпустила она
камеристку и присела на банкетку
перед зеркалом.
«Может свечи погасить? -
поднялась она с места. – Нет, не
буду», - медленно опустилась она на
сидение. В коридоре послышались
тяжелые шаги. «Идет!» – отчаянно
забилось сердце. С тихим стуком
закрылась дверь в будуаре. Софья
замерла на месте, боясь
шевельнуться. Александр
остановился на пороге,
прислонившись плечом к косяку.
Мундир его был небрежно
расстегнут, в распахнутом вороте
рубахи мелькнуло золотое распятие.
Раневский не сводил глаз со своей
юной жены, испуганно сжавшейся
под его тяжелым взглядом.
Преодолев страх, Софья поднялась
ему навстречу. Дрожащими руками
распутала узел на поясе и, скинув с
плеч капот, шагнула к нему.
Александр окинул взглядом всю ее
фигуру в невесомом одеянии. «Не
смогу!» - мелькнуло в голове. –
«Видит Бог, не смогу!» Все в ней:
полные руки, пухлые щеки, полное
тело, просвечивающее, через тонкую
материю, вызвало в нем отвращение.
- Доброй ночи, Софья Михайловна,
- поднес он к губам ее кисть, едва
коснувшись невесомым поцелуем.
 Развернувшись, Раневский
покинул ее спальню, слишком громко
хлопнув дверью. Подняв с пола
капот, Софи завернулась в него и
рухнула на кровать, стараясь
заглушить рвущееся из груди
рыдание. «Не захотел!» – стукнула
она кулаком по подушке. Как жить
дальше, если только один ее вид, у
него омерзение вызывает? Как жить с
этим, если самой ей до дрожи в
кончиках пальцев хочется коснуться
его? Вволю нарыдавшись в подушку,
Софья уснула. Наутро проснувшись с
больной головой и опухшим лицом,
Софи долго плескала почти ледяной
водой на отекшие веки, стараясь
избавиться от следов ночных слез.
Алёна, поджав губы, застелила
постель. «Не приходил, стало быть,
барин, - расстроилась девушка. – Ох
и наплачется барыня со своим
мужем-красавцем. Хуже будет, если
дворня шушукаться начнет. Неужто
не понимает, на что жену свою
обрекает? Нынче слухи среди челяди
гуляют - завтра по соседям пойдут».
Старательно разобрав спутанные
локоны, Алёна собрала волосы
барыни в тяжелый пучок, выпустив
на волю несколько длинных
вьющихся прядей.
- Платье какое желаете надеть? –
поинтересовалась она.
- Ой, да мне все равно, -
отмахнулась Софья.
Вздохнув, Алена отправилась в
гардеробную. Выбрав легкое
утреннее платье из голубого муслина,
которое необычайно шло ее хозяйке,
подчеркивая цвет глаз и свежесть
юного лица, девушка вернулась в
спальню. Одевшись, Софья
позвонила. Явившийся лакей,
склонился в почтительном поклоне:
- Завтрак, барыня, подать
прикажете?
«Это что же? Он меня спрятать ото
всех решил?!» - недовольно
воззрилась на слугу Софья.
- Проводи меня в столовую, -
распорядилась она.
- Милости просим, - предлагая
следовать за ним, отозвался лакей.
Распахнув перед ней двери в
столовую, слуга отступил в сторону.
Остановившись на пороге, Софья
оглядела просторную светлую
комнату. За столом было четверо:
совсем юная девушка, чертами
своими очень схожая с Александром,
молодая женщина лет тридцати и две
девочки.
- Bonjour, - растерялась Софья,
ожидая увидеть здесь Александра и
встретившись с совершенно
незнакомыми ей людьми.
- Bonjour, - услышала Софи за
своей спиной и, оглянувшись,
выдохнула с облегчением.
Раневский предложил ей руку и
проводил к столу.
- Прошу прощения, - обвел
взглядом своих домочадцев
Александр, - мы поздно приехали
вчера, и я не успел представить вас
друг другу. Моя сестра Екатерина
Сергеевна Раневская, - кивнул он
девушке. – Ma belle-soeur, (моя
невестка) Натали и мои племянницы:
Мария и Елизавета, я вам
рассказывал о них, - повернулся он к
Софье.
- Рада знакомству, - робко
улыбнулась Софья.
- Моя супруга, Софья Михайловна
Раневская. Прошу любить и
жаловать, - закончил с
представлениями Раневский.
- Видимо дела ваши, Александр, из
ряда вон плохи, - усмехнулась
Натали, поднимаясь из-за стола.
Софья во все глаза смотрела на
черноокую красавицу, позволившую
себе столь язвительную реплику в
адрес главы семейства.
- Уже нет, - тихо ответил
Раневский. – Благодаря Софье
Михайловне, вы вскоре сможете
переехать в Штыково, и мы более не
будем портить друг другу аппетит по
утрам.
Наталья демонстративно покинула
столовую, всем своим видом показав,
что не желает находиться здесь в
обществе деверя и его супруги.
Кити, раздосадованная поведением
Натальи, постаралась сгладить
ситуацию:
- Софья Михайловна, Вы
позволите. Мне хотелось бы показать
вам усадьбу после завтрака.
 - Я, - Софья бросила
вопросительный взгляд на супруга, -
я не знаю…
- Прекрасная мысль, - повернулся к
ней Александр. – Я прикажу коляску
заложить.
Завтрак продолжился в полном
молчании. Девочки, окончив
трапезничать, тихо выскользнули из-
за стола и, сделав книксен, торопливо
удалились из комнаты вслед за
матерью. Раневский тоже не стал
задерживаться. Сославшись на
занятость, Александр оставил
молодую жену в обществе своей
сестры.
- Я буду ждать вас во дворе, -
улыбнулась Кити, выходя вместе с
Софьей из столовой.
 Софи благодарно улыбнулась в
ответ. Она заметила, что сестра
Александра окончила завтракать,
куда раньше ее, но осталась за
столом, чтобы ей не было одиноко.
Торопливо переодевшись в платье
для прогулки и, накинув на плечи
теплый шерстяной плащ, Софья
поспешно спустилась вниз. Кити
оказалась приятной собеседницей.
Софья откровенно любовалась
девушкой: «У нее будет не счесть
поклонников», - с некой долей
зависти отметила она. Кити же с
удовольствием рассказывала об
имении, то и дело, указывая вознице,
куда еще их отвезти.
- А хотите, я вам любимое место
Саши покажу? – блеснув глазами,
поинтересовалась она и смутилась от
того, что назвала брата по имени, как
привыкла.
«Саша, - мысленно произнесла
Софья, будто пробуя имя на вкус. –
Саша, доведется ли мне когда-нибудь
назвать его так?» - вздохнула она.
- Хочу, - улыбнулась она замершей
в ожидании Кити.
Коляска остановилась недалеко от
обрыва над рекой. В общем-то,
небольшая речушка, сейчас вобрав в
себя все талые воды в округе, бурным
потоком неслась по бескрайней
равнине.
- Скоро здесь все зелено станет.
Вот тогда красиво будет, - тихо
заметила Кити, стоя рядом с Софьей
на краю обрыва.
 - Здесь и сейчас красиво, -
мечтательно вздохнула Софи. –
Простор какой, аж дух захватывает.
- Софья Михайловна, вы не
держите зла на Наталью, - тихо
заговорила девушка. – Она не всегда
такой была. Пока Анатоль жив был…
- Я понимаю, - перебила ее Софья,
не желая, чтобы она вслух
произнесла слова, указывающие на
причины, по которым семья
Раневских оказалась в столь
плачевной ситуации и которые,
собственно, и привели Александра к
браку с ней.
- Вы знаете, - печально улыбнулась
Кити.
Софья кивнула в ответ, не желая
продолжать разговор на эту тему.
 На обратном пути обе молчали.
Кити гадала о том, знает ли Софья о
Надин, а Софья пыталась понять:
отчего лицо Натали показалось ей
знакомым?
Александр появился только к
ужину. Натали в столовую не
спустилась, сославшись на
нездоровье, девочки остались
ужинать у себя в детской, и в итоге,
за столом они оказались втроем. Кити
не стала задерживаться и, как только
позволили приличия, торопливо
пожелав всем спокойной ночи,
оставила Софью наедине с ее мужем.
Софи отодвинула тарелку,
мучительно краснея под его
внимательным взглядом. «Он,
наверное, думает, что я слишком
много ем, - решила она и потянулась
к бокалу с вином. – И слишком много
пью», - заметила она его ироничную
усмешку.
- Покойной ночи, Александр
Сергеевич, - поднялась она из-за
стола.
- Уже покидаете меня? –
улыбнулся Раневский. – Вижу мое
общество вам не слишком приятно.
- Скорее уж наоборот, -
пробормотала себе под нос Софья и
вздрогнула от того, что Раневский со
стуком поставил на стол пустой
бокал.
- Сядьте! Пожалуйста, - смягчил
свой приказ Александр. – Софи, я
полагаю, что пришла пора
объясниться.
 - Объясниться?! – распахнула глаза
Софья. – О, не утруждайте себя
объяснениями. Мне все и так
понятно. Как скоро вы желаете
вернуться в Москву, к прежнему
образу жизни?
- Откуда у вас подобные мысли? –
скривился Раневский. – Я лишь хотел
сказать, что мы слишком мало знаем
друг о друге и я, полагаю, нам обоим
понадобиться время, чтобы
привыкнуть к новому положению.
- Я думаю, вам вечности не хватит,
- опустила глаза Софья. – Довольно,
отпустите меня и не будем больше о
том.
- Ступайте, - обронил Раневский.
 - Я полагаю, мне не стоит ждать
вас в своей спальне? – набралась
смелости Софья.
Александр сглотнул ком в горле и
отрицательно качнул головой.
- Я не стану тревожить вас сегодня.
Вы расстроены и сами не знаете, что
говорите.
«О, я знаю, что говорю! - хотелось
выкрикнуть ей, но она промолчала. –
И сегодня, и всегда, Вы не
переступите порог моей спальни!
Боже, веду себя как распутница.
Мыслимо ли мужчине, пусть даже он
и супруг, законный предложить
подобное!»
На третий день приезда в Рощино
Александр уехал. Раневский сухо
попрощался с женой, обещая
вернуться так быстро, как только это
будет возможно. Встреча ему
предстояла принеприятнейшая. Одно
из имений Раневских – Штыково
Анатоль умудрился заложить
Московскому опекунскому совету.
Процентов по этому долгу набежало
немало, но Александр надеялся, что
тех денег, что он получил в приданое
за Софьей, будет достаточно, чтобы
расплатиться. Переговоры заняли
немало времени, Раневскому
неоднократно намекали, что имение
убыточное и на него есть весьма
выгодный покупатель. Настаивая на
том, чтобы выкупить закладную, он
поступает себе в убыток, но
Александр твердо стоял на своем и в
итоге выкупил заложенную братом
усадьбу.
Неимоверное облегчение испытал
он, держа в руках расписку о выкупе
закладной. Теперь можно будет
отдать Штыково Наталье, дабы раз и
навсегда избавиться от ее общества.
Еще при жизни брата, Александр не
раз ловил на себе задумчивые
взгляды своей belle-soeur. Будучи
старше его на четыре года, в свои
тридцать один Натали оставалась
весьма привлекательной особой и,
как полагал Александр, у Анатоля
были вполне весомые поводы
ревновать красавицу жену. В
последние годы Александр редко
бывал дома и совсем не потому, что
не скучал по отчему дому. Причиной
всему была безумная ревность брата
вопреки всякому здравому смыслу
решившему, что Елизавета вовсе не
племянница Александру, что родство,
связывавшее их, что ни на есть самое
кровное: Анатоль полагал, что отцом
Елизаветы является не он, а
Александр. Как на грех, Лизонька
вовсе не походила на своего
родителя, но зато много чего взяла от
своего дядюшки: такая же
светловолосая с ясным голубым
взором, она, несомненно, обладала
чертами Раневских, но вот только не
теми чертами, которые хотелось
видеть в дочери Анатолю. Наталья на
все истерики супруга только молча
улыбалась в ответ, не подтверждая и
не опровергая его обвинений.
 В Рощино Раневский вернулся
поздней ночью. Софью разбудил лай
собак на псарне. Приподнявшись на
постели, она прислушалась к
неясным звукам, доносящимся со
двора. Когда же по коридору
раздались тяжелые шаги, Софи
безошибочно определила поступь
супруга. Соскочив с постели, Соня,
накинула на плечи капот и выглянула
в коридор: «Я лишь одни глазком
взгляну», - пообещала она самой
себе.
Ступив в темный коридор, Софья
замерла. В конце галереи она
различила две фигуры: мужскую и
женскую. Прикусив костяшки
пальцев, чтобы не вскрикнуть в
голос, Софи тихо прикрыла двери в
свои покои и вернулась в постель.
- Полно, Натали, - оторвал руки
женщины от своей шеи Раневский. –
Ни тогда, ни сейчас вы не нужны
мне.
- Сам придешь, Саша, -
улыбнулась Наталья, - на коленях
приползешь, - провела она кончиками
пальцев по его щеке.

Глава 5

Утром Софья не вышла к завтраку,

сославшись на недомогание.
Раневский даже глазом не моргнул,
когда Алёна неловко потоптавшись в
дверях столовой, передала, что
барыне нездоровиться. Натали
спрятала довольную усмешку,
поднеся к губам чашку с кофе. Кити
заметно огорчилась: день выдался на
редкость теплым, и она полагала, что
Софья не откажется составить ей
компанию в прогулке по парку.
Прошедшей ночью, вернувшись в
свою спальню, Софья наплакалась до
головной боли, до головокружения,
ей показалось, что в комнате
невыносимо душно, распахнув окно в
ночной сад, она подставила лицо
холодному весеннему ветерку, дабы
остудить разгоряченную кожу.
Проснувшись поутру, она с трудом
сглотнула: в горле першило, яркий
свет солнечного утра, отозвался
резью в воспаленных припухших
веках. Попросив камеристку
задернуть шторы, она с трудом
сделал несколько глотков воды.
Откинувшись на подушки, Соня
приложила руку к пылающему лбу:
«Господи, не хочу жить, не хочу!
Забери меня», - всхлипнула она.
Растерявшаяся Алёна по просьбе
барыни, высказанной едва слышным
шепотом, спустилась вниз, сказать,
что хозяйка к завтраку не выйдет.
Закончив завтракать, Александр
поднялся в покои жены. Войдя в
комнату, Раневский остановился на
пороге, ожидая, когда глаза его
привыкнут к царившему здесь
полумраку. Он полагал, что, как и
всякая женщина, Софи прибегла к
уловке, дабы вызвать к себе
сочувствие и привлечь его внимание.
Натали часто прибегала к подобному
способу, чтобы заставить Анатоля
испытывать вину, когда не могла
добиться от него чего-либо. Что ж, он
готов был терпеть ее капризы,
поскольку заслужил то, но оказался
совершенно не готов к тому, что
увидел на самом деле.
- Софи, мне сказали, что вам
нездоровиться? – поинтересовался
он, подходя к постели, где
свернувшись клубочком, лежала
Софья.
- Бога ради, Александр Сергеевич,
оставьте меня, - ответила она
хриплым шепотом.
Нахмурившись, Раневский
коснулся тыльной стороной ладони
пылающего лба.
 - У вас жар, - удивленно
пробормотал Александр. – Я пошлю
за доктором.
- Не нужно, - попыталась
протестовать Софья.
Раневский обернулся в дверях,
расслышав ее слова.
- Что значит не нужно?! –
недовольно спросил он.
- Мне не нужен доктор, я не хочу, -
выдохнула Софья.
- Глупости, - раздраженно обронил
Раневский.
Приехавший после обеда
губернский врач, осмотрел больную и
порекомендовал прикладывать лед к
груди и ко лбу, а также сделать
кровопускание. Выслушав
рекомендации, Александр сдержано
поблагодарил его, но от
кровопускания отказался. Раневский
справедливо сомневался, что сии
рекомендации могут оказаться
полезны. Спустившись к себе в
кабинет, Александр, чтобы отвлечь
себя от мыслей о жене, принялся
просматривать счетные книги, что
ему привез управляющий. Ему почти
удалось избавиться от гнетущего
чувства вины, что он испытывал по
отношению к ней. Просматривая
записи, сделанные четким
аккуратным почерком Карла
Витольдовича, он все больше
хмурился. Тревоги о здоровье Софьи
отступили, уступив место заботам,
куда более приземленным: прошлый
год выдался на редкость
неурожайным, запасы почти подошли
к концу, чтобы провести посевную
непременно придется покупать зерно,
и как на грех цены весной заметно
поднялись. Вечером в его кабинет
робко поскреблась Алёна.
- Entrez! (Войдите!) – недовольный
тем, что его отвлекли от дел,
отозвался Раневский.
- Барин, - робко прошептала
заплаканная девушка, - барыне
совсем худо стало.
Отодвинув кипу гроссбухов,
Александр торопливо поднялся
наверх. Софья горела, будто в огне, в
бреду шептала что-то о маменьке,
тихо плакала и просила забрать ее к
себе. Присев на постель, Раневский
взял в руки горячую ладошку.
 - Софи, - позвал он ее. – Софи,
посмотрите на меня.
Подняв веки, Софья оглядела его
лихорадочно блестящими глазами.
- Андрей, - улыбнулась она. – Ты
приехал? Когда?
Александр тяжело вздохнул.
Скверное дело, коль она даже не
узнает его. «Ведь может случиться
так, что и не поправится вовсе, и
тогда я вновь свободен буду, -
подумалось ему. – Господи, прости!
Прочь недостойные мысли! До чего
же я докатился, если желаю смерти
ее?!» Поднявшись с постели,
Раневский быстрым шагом вышел из
комнаты. Остановив в коридоре
лакея, он велел ему разыскать
повариху и привести в его кабинет.
 Расхаживая в нетерпении из угла в
угол по комнате, Александр то и дело
бросал мрачные взгляды на дверь.
Наконец, раздался тихий стук.
- Да входи же ты, Лукерья, - едва
не сорвался он на крик.
- Чего изволите барин? –
испуганно глядя на хозяина,
пролепетала женщина. – Ужин, что ль
не понравился?
- Говорят, сестра твоя ведает, как
хвори разные травами лечить? –
уставился он на нее.
- Истину говорят, - кивнула
головой Лукерья.
- Сходи за ней. Софье Михайловне
худо совсем.
- Так, это я сейчас, - заторопилась
женщина.
 Агрипина – старшая сестра
поварихи Раневских, высокая статная
женщина лет сорока пяти явилась в
господский дом с корзиной
различных снадобий. Только
взглянув на Софью, женщина
попросила отвести ее на кухню.
Заварив какие-то травы, что принесла
с собой, она велела поить больную
настоем как можно чаще.
- Если до утра барыня жива будет,
- говорила она Раневскому, - значит,
господь милостив к ней,
выкарабкается.
- Неужто все так плохо? –
вздрогнул Александр, припомнив, о
чем думал совсем недавно.
 «Во истину говорят: бойтесь своих
желаний!» - торопливо перекрестился
он.
- Худо, барин, худо, - вздохнула
Агрипина. – Коли сама она жить не
хочет…
Вернувшись в спальню супруги,
Раневский устроился в кресле подле
кровати. Взяв с прикроватного
столика книгу, он пролистал
несколько страниц. «Пустяшный
французский роман», - усмехнулся
Александр. Зацепившись за какую-то
фразу, показавшуюся ему весьма
откровенной, он и сам не заметил, как
увлекся чтением. Распустив туго
завязанный под подбородком галстук,
Раневский стянул его с шеи и повесил
на подлокотник кресла.
Переворачивая страницы, он
несколько раз отвлекался, бросая
встревоженные взгляды на
мечущуюся в постели жену, чутко
прислушивался к тяжелому хриплому
дыханию. «Господи, спаси и сохрани,
- вздохнул Раневский. – Как же жить
буду с тяжестью такой на душе,
коли…». Свеча почти догорела.
Прикоснувшись ладонью к ее щеке,
Александр выдохнул с облегчением.
Жар уже не был столь нестерпимым,
дыхание ее сделалось тише и ровнее.
- Саша, - тихо прошептала Софья,
коснувшись горячими сухими губами
его руки. – Не уходи, Саша.
- Не уйду, - прошептал в ответ
Раневский, укрывая ее одеялом. –
Спи, не уйду.
 Погасив свечу, Александр
устроился в кресле. Разбудили его
чьи-то тихие шаги. Мгновенно
вскинувшись, он разглядел в сером
утреннем сумраке камеристку Софьи.
Поставив на круглый стол для
завтрака поднос, на котором
принесла заваренный накануне отвар,
Алёна едва не вскрикнула, увидев
его.
- Барин, вы, что же это всю ночь
здесь были? – удивленно моргнула
девушка.
Раневский приложил палец к губам
и, поднявшись, потянулся до хруста в
суставах, разминая затекшие мышцы.
- Не буди, - тихо сказал он. –
Проснется, потом дашь, - кивнул он
на чашку с отваром и неслышно
ступая, вышел из комнаты.
«Чудны дела твои, Господи, -
перекрестилась Алёна. – Может и
стерпится, да слюбится».
Проснувшись довольно поздно,
Софья попыталась припомнить свой
ночной сон. Улыбка скользнула по ее
губам: ей привиделось, будто бы
Александр был ночью в ее спальне.
Повернув голову, она заметила на
подлокотнике кресла шелковый
мужской галстук, который Раневский
снял ночью и забыл в ее спальне. «Не
привиделось, стало быть, -
перевернулось в груди сердце. - В
самом деле был здесь». Не будь она
слабой как котенок, наверное, так бы
и закружилась по комнате.
 Силы ее восстанавливались
медленно. Софья уже седмицу
провела в постели. Обладавшая
крепким здоровьем от природы и
редко, когда хворавшая, Софи с
трудом переносила свое
вынужденное заточение в спальне.
Александр заходил ежедневно,
справлялся о ее здоровье. Визиты его
были недолгими, но именно их Софья
ждала с нетерпением. Частенько
заходила Кити и подолгу сиживала у
постели больной, рассказывая о том,
что делается в усадьбе. В один из
дней, Раневский не зашел к ней днем
по уже сложившейся привычке, а
заглянул лишь вечером. Александр
неожиданно для себя самого
предложил почитать ей вслух. Взяв
со столика тот самый роман, что так и
не дочитала Софья, Александр
спросил, на какой странице она
остановилась. Софья даже не вникала
в смысл произносимых им фраз, она
наслаждалась звуком его голоса, и
очнулась от своих грез, только тогда
он замолчал. Перелистнув страницу,
Раневский явно пропустил какой-то
фрагмент книги и продолжил чтение.
После его ухода, Софи не сдержав
любопытства, открыла книгу,
пытаясь найти этот отрывок: речь
шла о тайном свидании влюбленных.
Она еще раз перечитала его и
мечтательно вздохнула: «Если бы он
только сказал мне эти слова, но, увы,
он даже постеснялся произнести их
вслух, применительно к персонажам
книги».
Раневский после ужина долго
раздумывал над тем, отчего не смог
произнести вслух слова любви, когда
читал эту глупую сентиментальную
книжку? Отчего примерил на себя
признание книжного любовника? -
усмехнулся он. Просидев до самой
поздней ночи в своем кабинете,
Александр в свою спальню поднялся
после полуночи. В комнате не горело
ни единой свечи. Заглянув в
гардеробную, освещенную светом
луны и не обнаружив там своего
денщика Тимошку, Раневский тихо
выругался. Раздевшись, Александр не
стал искать ночную рубашку и лег в
постель нагишом. Едва его голова
коснулась подушки, как мягкая
женская ладонь скользнула по его
груди.
- Бог мой, Натали! – подскочил
Раневский.
Схватив шлафрок, висевший на
спинке стула, Александр накинул его
на плечи и только после этого
обернулся к кровати.
- Вы совсем стыд потеряли,
madame, - в бешенстве произнес
Раневский. – Вон из моей спальни!
Нисколько не стесняясь
собственной наготы, Наталья
выбралась из его постели. Натянув
через голову полупрозрачную
сорочку, женщина остановилась у
окна. В призрачном свете луны, ее
силуэт четко вырисовывался на фоне
ночного светила. Александр подавил
судорожный вздох, отводя глаза от
соблазнительного зрелища,
открывшегося его взгляду.
- К чему сопротивляешься? –
улыбнулась Наталья.
- Натали, уходите, - глухо
отозвался Раневский. – Я прошу,
уйдите.
- Хорошо, я уйду, - подойдя к
нему, усмехнулась Наталья. –
Смотри, не пожалей потом.
Увлекшись чтением, Софья и не
заметила, как дочитала книгу.
Отложив ее на столик, она поднялась,
убрала нагар со свечи и с тоской
посмотрела на пустой графин: в горе
пересохло, нестерпимо захотелось
глотнуть холодной воды. Девушка
выглянула в будуар, где сладким
сном спала Алёна, почти все время не
отходившая от нее все время ее
болезни. Решив не будить ее, Соня
взяла пустой графин и вышла в
коридор, думая найти кого-нибудь из
лакеев и сказать, чтобы ей воды
принесли. С тихим скрипом
открылась дверь покоев ее супруга,
тонкая женская фигурка в
прозрачном одеянии выскользнула в
коридор.
- Бога ради, идите же, Натали, -
услышала она тихий голос своего
мужа.
Графин выскользнул из рук и
разлетелся на осколки, точно также
как в сей миг разлетелось на осколки
ее собственное сердце, только звона
этого не было слышно, лишь
чудовищная боль стиснула грудь.
Оглянувшись на звон разбитого
стекла, Раневский замер на месте.
- Софи, - шагнул он к ней. – Боже
мой, Софи. Это не то, что вы могли
подумать.
- Не подходите ко мне, - чужим
голосом взвизгнула она.
Метнувшись к дверям в свою
спальню, Софи повернула ключ в
замке.
- Софья, открой, - услышала она
из-за двери. – Я прикажу дверь
выломать. Открой.
- Уходите, Бога ради, уходите.
Делайте, что пожелаете, мне все
равно, - сдерживая рыдания,
проговорила она. – Я вас ненавижу!
 Александр прислонился спиной к
двери. «Глупая маленькая дурочка, -
вздохнул Раневский, вспомнив слова
целительницы Агрипины, - Господи,
только бы ничего не сотворила с
собой!»
- Открой, Софи, прошу.
Софья долго молчала, зная, что он
не уйдет, пока она не откроет. В
мыслях вновь и вновь мелькала
Натали – стройная, изящная,
выходящая из покоев Александра в
одной ночной сорочке. Захотелось
завыть в голос, ударить его,
причинить боль. Но разве ж может
боль физическая сравниться с той
болью, что терзала сейчас ее
собственное сердце. Дрожащими
пальцами повернув в замке ключ,
Софья отступила в сторону, позволяя
Раневскому войти.
- Софи, - начал он, но не
договорил.
Звонкая пощечина, заставила его
умолкнуть. Софья схватилась другой
рукой за ушибленную ладонь, как
завороженная глядя на алый след
своей ладони на его щеке. В голубых
глазах сверкнула злость.
Убийственная ярость затмила
рассудок, ослепила, заставляя забыть,
кто перед ним. От силы ответного
удара у Софьи зазвенело в голове,
щеку обожгло огнем, не устояв, она
рухнула к ногам своего супруга.
- Никогда более не смей поднимать
на меня руку, - процедил Раневский,
глядя на нее, как на вошь, сверху
вниз. – Видит Бог, я пытался быть
терпелив. Отныне, ma chére, я буду
следовать вашим же словам и делать
только то, что мне хочется.
Оставив ее на полу, Александр
вышел за дверь, хлопнув ею так, что с
потолка посыпалась штукатурка. В
комнату робко заглянула Алёна и
всплеснула руками, глядя на лицо
Софьи.
- Ой, Софья Михайловна, да что же
это. Я сейчас что-нибудь холодное
принесу. Да вот хотя бы зеркальце
приложите покамест.
Совершенно ошеломленная
произошедшим, Софья без
возражений приложила к опухшей
щеке небольшое зеркало. «Господи!
Он ударил меня, - пронеслось в
голове. – Он ударил меня. Это как же
мало я значу для него, не более, чем
девка крепостная». Забравшись в
постель, Соня съёжилась под
одеялом. Никто здесь не затупиться
за нее, у Александра все права, он
может сделать с ней все, что
пожелает, но, видимо, его
единственное желание избавиться от
нее. Не было сил даже плакать, ее
всю трясло так, что зубы выбивали
дробь. Впервые она испытала
подобное потрясение. Никто, никогда
ранее не поднимал на нее руку.
Никогда она не испытывала страха
перед мужчиной. Все было:
неловкость, смущение, но никогда
она не боялась представителей
сильного пола. Таким Раневского она
не видела никогда.
Вернувшись в свою спальню и
застав там Тимошку, Раневский
отвесил денщику полновесную
затрещину.
- Бренди принеси! – прикрикнул он
на него.
- Эт я мигом, ваше благородие, -
бросив собирать раскиданную
хозяином одежду, ретировался из
комнаты слуга.
Налив полный бокал, Александр
осушил его в несколько больших
глотков. Обожгло. Поставив на стол
фужер, Раневский закрыл лицо
руками. «Не могу поверить, что
ударил женщину, - вздохнул он, - Как
я дошел до того? Господи, прости.
Как мне смотреть ей в глаза после
всего? Как вышло так, что не смог
удержать в узде свою ярость?» Как
вышло так, что его хваленая
выдержка в этот раз изменила ему? В
течение часа он почти допил
содержимое графина, а после уснул
пьяным сном. Проснулся Александр
ближе к полудню, голова его
нещадно болела, открыв глаза и
увидев на столе почти пустой графин,
Раневский мыслями вернулся к
ушедшей ночи. Поднявшись с
постели, он кликнул Тимошку,
который памятуя о том, насколько
тяжела у барина рука, более из его
покоев не отлучался.
- Одеваться! – коротко бросил
Раневский.
 Поморщившись от того, что в
голове его стучало словно кузнец
молотом по наковальне, Александр
прошел к покоям жены. Завидев его,
Алёна одарила барина сердитым
взглядом.
- Вон! – указал он ей на дверь.
«Как посмела смотреть так?
Холопка, а взгляды кидает, будто не
хозяин перед ней, а ничтожество!» -
злился Раневский.
Услышав его голос, Софья
вздрогнула и метнулась к двери,
чтобы закрыть ее, но не успела.
Александр выставил вперед ногу,
помешав ей осуществить это
намерение. Войдя в комнату,
Раневский остановился у нее за
спиной. Софи всем своим видом
продемонстрировала, что не желает
говорить с ним, но он не ушел.
Положив руки ей на плечи,
Александр развернул жену к себе
лицом. Приподняв двумя пальцами ее
подбородок, Раневский
сосредоточенно разглядывал
багровый кровоподтек на нежной
коже.
- Мне жаль, что так вышло, - тихо
произнес он. – Простите меня, если
сможете.
- Ненавижу вас, - прошептала в
ответ Софья. – Ненавижу. Все чего я
хочу – это никогда более
не видеть вас.
Раневский тяжело вздохнул:
 - Софи, что я могу сделать, чтобы
загладить свою вину? Хотите на
колени встану?
- И что это изменит, Александр
Сергеевич?
Александр долго не отрывал
взгляда от широко распахнутых
голубых глаз. Доверчивая, наивная и
очень напуганная. Он явственно
видел, что она боится его, хоть и
старается всем своим видом не
выказать страха. Склонившись к ней,
он легко коснулся поцелуем чуть
приоткрытых пухлых губ.
- Простите меня, Софи, -
прошептал, проведя рукой по
распущенным пепельным локонам.
Софья тихо всхлипнула и
прижалась к нему всем телом, но
опомнившись, оттолкнула обеими
руками.
- Оставьте меня. Довольно.
Поезжайте в Москву или позвольте
мне уехать в Нежино.
- Софья Михайловна, - заглянула в
комнату Алёна, - Андрей Дмитриевич
с визитом пожаловали.
Александр тихо выругался. Приезд
Андрея был более, чем некстати.
Пока он думал, как объясниться с
Завадским, Софья, схватив с кресла
шаль, ту самую, что он дарил ей на
день рождения, и, завернувшись в
нее, устремилась прочь из комнаты.
Сбежав по ступеням вниз, Соня
бросилась в раскрытые объятья брата.
 - André, милый, ты приехал, -
прошептала она, пряча лицо на его
плече.
- Софи, что случилось? –
заподозрив неладное,
поинтересовался Завадский.
Отстранив от себя девушку и
рассмотрев опухшую скулу,
Завадский выругался сквозь зубы.
- Где он? Где твой муж, Софья?
- Я здесь, - спустился по лестнице
Раневский. – Рад видеть тебя, mon
ami.
- Не могу сказать того же, -
процедил Андрей. – Я забираю сестру
в Завадное.
- Увы, Андрей Дмитриевич, Вы не
можете забрать мою жену.
 - Как ты мог?! – вскинулся Андрей.
– Как ты мог?! Нежели забыл, что
обещал мне?
- Не забыл, - отозвался Раневский.
– Не забыл, André.
Стянув перчатку с руки, Завадский
швырнул ее в лицо Александру.
- Выбор оружия за вами,
Александр Сергеевич.
- Нет, прошу вас, нет, - переводя
испуганный взгляд с одного на
другого, умоляла Софья.
- Я не стану стреляться с тобой, -
покачал головой Раневский.
- Трус! – запальчиво произнес
Андрей.
- André, - прищурился Раневский, -
не стоит. Я не буду драться с тобой.
 - Андрей, прошу тебя, не нужно, -
повисла на его руке Софья.
- Я найду другой способ избавить
сестру от тебя, коли ты струсил
принять вызов, как то подобает
мужчине.
- Бога ради, Завадский, не
нарывайся, - теряя терпение,
процедил Александр. – Это
недоразумение мы с моей супругой
уладим сами.
Подойдя к Софье, Андрей
коснулся губами ее лба.
- Софи, я этого так не оставлю.
- André, прошу не вмешивайся, -
положив руку на рукав его мундира,
просила Софья.
- Жаль не могу увезти тебя с собой,
- тихо ответил Завадский.
 - Куда ты собрался? - нахмурилась
Софья.
- В столицу, в полк. Я к вам
проездом, но видит Бог ни дня здесь
долее не задержусь.
Глядя вслед брату, стремительно
вышедшему из дома, Софья молча
закусила губу, силясь удержать
подступившие к глазам слезы. Она
уже жалела, что бросилась ему
навстречу, ища у него защиты и
сочувствия. Ведь могла же сказаться
больной, тем более что это и не
совсем ложь была бы, а после
придумать что-нибудь, чтобы
объяснить ему, откуда на ее лице
столь неприглядные изменения.
- Александр Сергеевич, -
обернулась Софья, к Раневскому.
 - Позже, Софи, - отозвался он,
поднимаясь по лестнице. – Сейчас
мне нужно уладить кое-какие дела.
Остановившись перед дверью,
ведущей в покои Натали, Александр
постучал.
- Входи, - услышал он ее
мелодичный голос.
- Натали, вы перешли всякие
границы, - тихо заговорил Раневский,
убедившись, что они одни в будуаре
Натальи. – Ваше поведение верх
наглости и бесстыдства. Я прошу вас
покинуть Рощино.
- Выгоняешь? – подошла к нему
Наталья.
- Да, - обронил Раневский.
- Год назад ты не был столь
щепетилен, Саша, - усмехнулась она.
 - Год назад я был мертвецки пьян,
если вы помните, мой брат тогда
покончил собой, хотя вынужден
признать, что вы были чертовски
убедительны, когда поведали мне,
каким образом оказались поутру со
мной в одной постели. Я более чем
уверен, что и нынешней ночью вы
пытались проделать то же самое.
Наталья истерически рассмеялась,
маскируя смехом отчаянную злость,
что испытывала в этот момент.
- Все проще обвинить меня во лжи,
чем отвечать за свои поступки,
Александр! – вспылила она. – Я всего
лишь искала утешения в ваших
объятьях!
 - Вы уедете, - настойчиво произнес
Раневский. – Я женат, Натали. Вы,
видимо забыли о том.
- Полно! Вы женаты на приданом
mademoiselle Берсеневой, -
усмехнулась она. – Ваша жена до сей
поры девица.
Александр опустил глаза,
признавая правоту ее слов. «Если о
том известно Натали, значит,
сплетничает вся челядь в доме, а там
и по соседям слухи пойдут гулять, -
нахмурился он. – Видимо, Софья
права, и лучше всего для них будет
разъехаться».
- Вас это не касается, - процедил
он. – Я полагаю, два дня на сборы
вам будет достаточно.
 «Черт знает, что в доме творится! –
злился Раневский. – Господи, как же
я устал от всего. Искал способ спасти
семью от полного краха и вот ныне
затянул петлю на собственной шее.
Отчего не подумал о том, как жить
буду с тем, что сотворил? Поздно
каяться нынче! Как я смогу лечь с
ней в постель, если даже видеть ее
мне неприятно?»
После отъезда Натали в Штыково,
отношения между супругами
Раневскими теплее не стали. Софья
избегала попадаться на глаза мужу,
чувствуя его мрачный настрой,
Александр тоже старался не
встречаться с ней лишний раз. Они
больше не говорили о
произошедшем, и о разъезде тоже
более не было сказано ни единого
слова. Спустя седмицу после визита
Андрея, Раневский получил письмо
от командира полка. Депрерадович
довольно сухо сообщал, что ему
надлежит явиться в полк, дабы
ознакомиться с приказом о его новом
назначении.
- Завтра я уезжаю в Петербург по
делам службы, - произнес он за
ужином.
- У тебя неприятности? –
встревоженно поинтересовалась
Кити.
- Пока мне не ведомо о том, -
постарался успокоить сестру
Раневский.
Софья промолчала, даже не
подняла глаз от тарелки.
 - Покойной ночи, Александр
Сергеевич, Кити, - отложив вилку,
поднялась она из-за стола.
- Покойной ночи, Софья
Михайловна, - отозвался Раневский.
«Что ж, видимо, мою супругу
известие сие нисколько не волнует, -
вздохнул Раневский. – Тем лучше».
После отъезда Александра на
следующее утро управляющий
Раневский попросил о встрече с
Софьей.
- Софья Михайловна, - поднявшись
к ней в будуар, начал Карл
Витольдович, - сеять надобно уже.
- Ну, так начинайте, коли надобно,
- раздраженно ответила Софи, не
понимая, что от нее нужно этому
чопорному немцу.
 - Надо бы распорядиться о покупке
зерна, нашего едва ли хватит, - хмуро
заметил управляющий.
- О покупке зерна? – растерялась
Софья. – А разве Александр
Сергеевич не оставил никаких
распоряжений на сей счет?
- Мы не успели поговорить с ним о
том, - сухо заметил Вебер.
- Что нужно для того? –
поинтересовалась Софья.
- Деньги, madame, - начал
раздражаться Карл Витольдович.
- Возьмите сколько нужно, - не
очень уверено ответила Софи.
- Хорошо, madame, - откланялся
управляющий.
Дни Софьи потянулись в
томительном ожидании. Вебер уехал
закупать зерно. Кити стала избегать
ее общества. Ей было не ведомо о
том, что именно произошло между ее
братом и его женой, но отчего-то ей
казалось, что все перемены, которые
происходили в жизни Александра,
каким-то образом были связаны с
Софьей. Раневский вернулся спустя
две седмицы. По приезду барина в
усадьбе поднялась суматоха. Забегала
прислуга, Тимошка сбился с ног,
готовясь к отъезду вместе с хозяином.
Софи напрасно ждала каких-либо
объяснений от супруга. Александр не
посчитал нужным сообщить ей о том,
что происходит. Набравшись
смелости, она сама пришла в его
кабинет.
 - Вы уезжаете? – поинтересовалась
она, входя в комнату предварительно
постучав.
- Как видите, - раздраженно
отозвался Раневский, просматривая
какие-то бумаги, что держал в руках.
Софья обратила внимание, что
Александр был одет не в свою форму
Кавалергардского полка. Темно-
зеленый двубортный мундир с темно-
пурпурным воротом и обшлагами
разительно отличался от его
обычного обмундирования.
- Могу я спросить куда? – робко
спросила она.
- На Кавказ! – коротко ответил
Раневский.
- На Кавказ?! – ахнула Софья.
Александр оторвался от бумаг:
 - Что вас так удивляет, сударыня?
Ваш брат не из тех, кто бросает слова
на ветер. Он пообещал избавить вас
от моего общества и сдержал свое
обещание. Ныне я переведен служить
в Тверской драгунский полк,
адъютантом к генералу Зассу, - зло
проговорил Раневский. – Может, и
ваши молитвы будут услышаны, и
Господь избавит вас от меня раз и
навсегда.
- Александр Сергеевич, я вовсе не
желала того, - шагнула к нему Софи.
- Полно, Софи. Мне ль не помнить
ваших слов о том, что вы никогда
более не желаете видеть меня, -
устало вздохнул Раневский.
- То сгоряча было сказано, -
попыталась оправдаться Софья. –
Может, можно что-нибудь сделать? Я
напишу Андрею, - торопливо
заговорила она.
- Даже не думайте о том, - оборвал
ее Александр. – Вы не станете
обращаться к брату с подобной
просьбой. Дайте мне слово в том, -
потребовал Раневский.
- Отчего вы столь упрямы? – едва
не плача спросила девушка.
- Гордость, Софи. У меня не много
осталось, но это то, что не продается
даже за ваше приданое.
- Вы позволите писать вам? –
сдалась она.
Александр обошел письменный
стол склонился к ней, коснувшись
сухими губами ее лба:
 - Мне будет приятно, если вы
станете писать мне, - улыбнулся он. –
Не нужно слез, Софи, - вытер он
подушечкой большого пальца
влажную дорожку на ее щеке. – Я
вернусь.
- Как я буду без вас? - всхлипнула
Софи.
- Карл Витольдович говорил мне,
что вы вполне способны
распорядиться самостоятельно, -
усмехнулся Раневский. – Не
волнуйтесь, Вебер честный человек и
будет вам опорой во всем в мое
отсутствие.
- Когда вы едете? – глядя ему в
глаза спросила Софья.
- Сейчас, - тихо ответил
Александр.
 - О, Боже, - выдохнула она.
- Прощайте, Софи, - Раневский
оглянулся, уже стоя в дверях своего
кабинета. – Я напишу вам с дороги.
Выйдя вслед за ним, Софья
замерла в передней: Кити плача
повисла на шее у брата:
- Саша, береги себя. Прошу, будь
осторожен, - перекрестила она его.
Александр тепло улыбнулся
сестре, стиснул напоследок в крепком
объятии и вышел за дверь, больше ни
разу не оглянувшись. Заметив сноху,
Кити одарила ее неприязненным
взглядом:
- Это вы виноваты, - процедила
она. – Я не переживу, если с ним
случится что. У меня больше никого
нет, - расплакалась девушка.
 - Кити, - шагнула к ней Софья, -
поверь, мне очень жаль. Я не хотела,
чтобы он уезжал.
Отстранившись от нее, Катерина
выбежала на крыльцо и еще долго
смотрела вслед удалявшимся от дома
всадникам, одним из которых был ее
брат.
Первое письмо от Александра
пришло спустя две седмицы.
Раневский писал, что они вполне
благополучно добрались до
Воронежа, одолев четвертую часть
пути. Далее путь его лежал к берегам
Дуная, где ныне стоял корпус
генерала Засса. Письмо супруга было
коротким и довольно сухим. Куда
более пространное послание
получила Кити, но она не словом не
обмолвилась Софье о том, что
именно написал ей брат.

Глава 6

Господский дом в Рощино был

выстроен еще дедом Александра.
Крыльцо особняка украшал портик с
шестью белыми колоннами,
возвышавшимися на все два этажа
дома. По обе стороны от парадного
входа располагались два совершенно
симметричных крыла здания.
Высокие французские окна первого
этажа выходили на широкие террасы,
огороженные мраморной
балюстрадой. Псарня, конюшни,
небольшая собственная кузня,
находились на заднем дворе дома.
 После отъезда Александра дни в
Рощино сделались скучны для Софьи.
Распускалась буйством красок
природа, нежная первая листва
распустилась в парке, окутав аллеи и
дорожки полупрозрачной зеленой
дымкой, покрыв темную,
напитавшуюся влагой землю,
травяным ковром. Сад наполнился
птичьим гомоном, в мае по ночам
стали слышны первые соловьиные
трели. Но Софи словно не замечала
всего этого. Она всегда с таким
нетерпением ждала этого дивного
расцвета природы после долгих
холодных зимних дней, но вот ныне
душа металась, не находя
успокоения, и всему причиной был
страх, страх потерять его навсегда.
Она никогда не видела, что такое
война собственными глазами, она
смотрела на нее глазами Андрея, но
даже этого было достаточно, чтобы
от страха сжималось сердце, чтобы
каждый раз, когда с почтовой
станции прибегал казачок с
очередной корреспонденцией,
замирала душа, страшась получить
дурные вести.
День ото дня ее отношения с
золовкой становились все
прохладнее. Кити в отъезде брата,
туда, где нынче проливалась русская
кровь в войне за интересы империи,
винила Софью. Каждая из них
переживала за судьбу Раневского, но
куда легче было бы обеим справиться
с тревогами и волнениями, если бы
была возможность делиться ими друг
с другом, а не замыкаться каждой в
своем горе.
Волей-неволей Софье пришлось
заниматься делами имения, и это
отвлекло ее от постоянных мыслей об
Александре. Поначалу занятие сие
нисколько ее не увлекало, но по мере
того, как она стала понемногу
разбираться во всех тонкостях
ведения хозяйства, появился интерес.
К тому же, нежелание Кити
проводить время в обществе своей
невестки немало поспособствовало
тому, что Софья стала находить для
себя приятным и полезным общество
Карла Витольдовича.
Постепенно дни ее наполнились
делами и хлопотами на первый взгляд
незначительными, но занимающими
изрядно много времени. Новая роль
хозяйки большой усадьбы пришлась
Софье по душе, привнеся в ее
характер значительные перемены.
Необходимость самостоятельно
принимать решения, пусть и
руководствуясь советами Карла
Витольдовича, добавили ей
уверенности в собственных силах.
Традицией стало обсуждать поутру
все дела на день грядущий с
управляющим. Без ее ведома в доме
отныне не делалось ничего.
Раневский нисколько не лукавил,
когда говорил, что в делах
управления имением она может во
всем положиться на управляющего.
Вебер слыл безукоризненно честным
человеком и за долгие годы службы
семье Раневских привык долгом
своим считать заботу о благополучии
вверенных ему в управление
владений. Карла Витольдовича
весьма огорчала безумная
расточительность Анатоля, но в силу
своего положения наемного
служащего, он не мог полностью
воспрепятствовать разорению,
которое повлекли за собой дела
Раневского-старшего. После
женитьбы Александра дела пошли на
лад, и ныне семье уж не грозил
финансовый крах. Обо всем этом
Вебер поведал Софье, желая
поддержать ее в трудную минуту.
В середине мая Софья получила
письмо от Лидии. Кузина написала,
что в Завадном вовсю ведется
подготовка к ее свадьбе с
Корсаковым, и Софья будет
желанной гостьей на этом празднике.
Софи недолго раздумывала над
ответом. Она успела соскучиться по
дому, в котором выросла, даже не
смотря на то, что усадьба в Рощино
совершенно очаровала ее. Оставалось
решить, как поступить с Кити.
Оставить ее одну в Рощину было
решительно невозможно. Можно
было пригласить ей компаньонку или
взять с собой в Завадное. Не зная, как
подступиться к сестре Александра,
Софи передала через лакея просьбу
составить ей компанию на утренней
прогулке. Она и не надеялась, что
Катерина примет ее приглашение, и
была очень удивлена, что ошиблась в
своих предположениях. Выйдя, по
своему обыкновению сразу после
завтрака на прогулку, она застала там
Кити, ожидающую ее.
Девушки спустились по ступеням
и молча направились в сторону
широкой липовой аллеи.
Раскрыв над головой кружевной
зонтик, Катерина шла рядом с
Софьей, даже не поворачивая головы
в ее сторону. Наконец, девушка не
выдержала и остановилась посреди
аллеи.
- Софья Михайловна, - нарушила
молчание Кити, - зачем вы хотели
меня видеть?
- Кити, мне право жаль, что так
вышло. Видит Бог, я бы многое
отдала, чтобы Александр Сергеевич
нынче был здесь с нами.
- Зачем вы вышли за него? – тихо
поинтересовалась она.
Софья тяжело вздохнула:
- Не знаю, поверите вы мне или
нет. Я люблю вашего брата.
- Жаль, что он вас не любит, -
резко отозвалась Катерина. – Я не
могу понять, что заставило его
сделать вам предложение? Вы
совершенно не похожи на ту, что
могла бы привлечь его.
Она намеренно произносила эти
злые слова, желая уязвить невестку.
Катерина чуть было не
проговорилась о Надин, но прикусила
язык. Вопреки ее ожиданиям, Софи
не подала виду, что сказанные ею
слова хоть сколько-нибудь задели ее.
Она только грустно улыбнулась в
ответ:
- Поверьте, Кити, я знаю о том.
Александр сделал мне предложение,
потому что не видел для себя иного
выхода. Дела его пришли в упадок, и
единственным способом поправить
их, было выбрать себе жену с
внушительным приданым, что он и
сделал. Так что, как видите, любовь
здесь совершенно не при чем. Но я не
за этим пригласила вас пройтись со
мной. Моя кузина через месяц
выходит замуж, и я собираюсь
поехать в Завадное. Ежели желаете,
вы могли бы поехать со мной.
Кити замолчала, обдумывая
предложение Софи. Оставаться в
одиночестве в Рощино ей не
хотелось, но принять сие
предложение, означало дать понять,
что она более не держит зла на
Софью. Девушка и без того
понимала, что ссора их чересчур
затянулась и грех было не
воспользоваться возможностью
примирения. К тому же и
одиночество тяготило ее. Пока в
Рощино жила Натали, Катерина
много времени проводила с
племянницами, а после отъезда той,
оказалась совершенно одна.
- Я поеду с вами, - повернулась она
к Софье. – Мне хотелось бы
познакомиться с вашими родными.
- Я рада, что вы согласились, -
улыбнулась в ответ Софи.
 В Завадное Софью влекло не
только желание увидеться с родными.
Вопреки данному мужу обещанию,
она надеялась переговорить с
Андреем и просить его
поспособствовать возвращению
Раневского в Кавалергардский полк.
«Я не стану писать к Андрею о том, -
рассуждала она, - но попрошу его на
словах. Так я не нарушу слова,
данного Александру».
Кити и Софи в усадьбу Завадских
приехали накануне венчания Лидии и
Алексея. Странное чувство
испытывала Софья спускаясь с
подножки экипажа: вот вроде и
домой она вернулась, поскольку
привыкла считать Завадное своим
домом, но в тоже время отчего-то
почувствовала, что ныне она чужая
здесь. Вот вроде все как прежде, и все
же что-то неуловимо изменилось.
Может это от того, что tatie
расспрашивала о том, как ей живется
в Рощино, интересовалась делами ее
супруга. Не сумев совладать с той
тоской, что терзало ее все время
после отъезда Раневского, Софья
разрыдалась после долгого разговора
по душам в будуаре ее тетки. Ольге
Николаевне было невдомек о той
роли, что сыграл Андрей в судьбе
Раневского, и она всем сердцем
сочувствовала Софье, которая, не
успев выйти замуж, ныне маялась в
разлуке с супругом.
На свадьбу Корсакова и дочери
графа Завадского съехалось немало
народу. Как того и пожелала Лидия
обряд венчания завершился пышным
праздником в усадьбе. Гуляли с
размахом: столы ломились от
изысканных яств, рекой лилось
шампанское. Невеста была на диво
хороша, под стать ей был жених.
«Красивая пара», - глядя на них
судачили приглашенные. Софья,
пользуясь своим положением
замужней дамы, вместо скромного
наряда, приличествующего невинной
девице, выбрала довольно яркий
туалет насыщенного сапфирового
цвета, который необычайно шел ей,
придавая ее глазам необычайно
глубокий насыщенный оттенок.
Вскоре Лидии показалось, что за
столом сделалось скучно, и ей
пришла в голову мысль устроить
импровизированный бал. Пока
домашние музыканты настраивали
инструменты, гости Завадских
переместились в бальную залу.
Прислуга торопливо зажигала свечи в
люстрах и настенных канделябрах,
открывала французские окна,
ведущие на террасу, чтобы
проветрить помещение.
Софья не собиралась принимать
участие в танцах, памятуя о том,
конфузе, что случился с ней зимой в
московском особняке Завадских. Тем
сильнее было ее удивление, когда
перед началом танцев к ней подошел
Корсаков и, склонившись в поклоне,
предложил ей свою руку:
 - Софья Михайловна, не откажите
в полонезе со мной пройти?
- Право, Алексей Кириллович, -
удивленно моргнула Софи, - весьма
неожиданно.
Однако все же вложила свои
пальчики в протянутую ладонь и
позволила ему увлечь ее на паркет,
где уже выстроились пары.
Оглянувшись через плечо, Софья
встретилась взглядом с Андреем,
который собирался танцевать с
Лидией.
- Мне нужно поговорить с тобой, -
шепнула ему одними губами.
Завадский наклонил голову в знак
того, что понял ее просьбу.
 Вопреки всем своим страхам, она
легко заскользила по паркету в паре с
Корсаковым.
- Я поражен, - шепнул ей Алексей,
чуть склонившись к ней, - что не
разглядел в вас настоящее
сокровище.
Софи прекрасно знала, что он
говорит это только из вежливости, но,
тем не менее, сей комплимент был ей
приятен. Она зарделась от
удовольствия и открыто улыбнулась
ему в ответ. Когда стихли последние
аккорды, Софи разыскала глазами
Андрея, который уже спешил к ней.
- Не желаешь свежим воздухом
подышать? – поинтересовался он,
смущенно улыбнувшись ей.
 Кивнув ему головой, девушка
положила руку на сгиб его локтя,
позволяя ему увести ее на террасу.
Остановившись в самом дальнем
уголке, отгороженном от всех
большими круглыми вазонами с
цветущей гортензией, Андрей
повернулся к сестре. После его
визита в Рощино они ни разу не
говорили. Понимая его благие
намерения, Софья так и не смога
заставить себя написать брату,
оставляя все его послания к ней без
ответа.
- André, - вздохнула Софья, - скажи
можно ли что-нибудь сделать, чтобы
Александр вернулся обратно в ваш
полк?
 - Я не понимаю, - медленно
заговорил Завадский, - после того,
как он обошелся с тобой, ты желаешь
его возвращения?
- Более всего на свете, - умоляюще
глядя на брата, отозвалась Софья. – Я
люблю его, тоскую в разлуке с ним.
- Софи… - Андрей сжал ее
ладошку в своих руках. – Он не
достоин тебя.
- Позволь мне самой решать, -
нахмурилась девушка. – Я не могу
жить без него. Он смысл моей жизни
отныне.
- Это будет непросто, - покачал
головой Завадский. - Повернуть все
вспять едва ли возможно.
André, прошу тебя… К чему мне
жизнь без него? Она пуста для меня.
Без него сердце не бьется, все вокруг
серо уныло. Как мне жить, если его
нет рядом?
- Я попытаюсь, - сдался Андрей. –
Не могу обещать, что мне удастся
выполнить твою просьбу, но я
попытаюсь.
- Я буду молиться о том, чтобы
тебе это удалось, - отозвалась Софья.
Они еще долго молчали в тишине
летней ночи. «Как же все
изменилось! – нахмурилась Софья, -
Ранее меня нисколько не тяготило
быть с ним рядом и ничего не
говорить, просто радоваться его
присутствию, а ныне словно что-то
подталкивает говорить что-нибудь,
лишь бы заполнить эту пустоту
между нами, что возникла вдруг из
неоткуда. Откуда эта тяжесть на
душе? Вероятно, все от того, что я
все же не могу простить ему
вмешательства в свою жизнь. André,
о André, почему так? Почему все не
может быть, как прежде?» Но вслух
не сказал ничего, лишь тяжело
вздохнула и молча кивнула на
предложение Завадского вернуться
обратно в залу.
В конце мая Раневский прибыл в
расположение корпуса, которым
командовал Засс. В войсках царили
уныние и упаднические настроения.
После неудачного штурма Браилова,
предпринятого Кутузовым, в ходе
которого потеряли убитыми более
двух тысяч солдат и офицеров,
российские полки были вынуждены
отступить и ныне бездействовали в
ожидании новых планов
командования.
Андрею Павловичу Зассу на ту
пору исполнилось пятьдесят шесть
лет. Здоровье генерала было
подорвано многочисленными
военными походами. Удушающая
жара поспособствовала ухудшению
его самочувствия. К тому же
вынужденное бездействие из-за
нерешительности престарелого
командующего Молдавской армией
генерал-фельдмаршал князя
Александра Александровича
Прозоровского, вызывало у Засса
глухое раздражение, что не раз
замечали на себе офицеры,
находящиеся под его командованием.
 Новый адъютант, прибывший к
нему прямо из Петербурга, не
пришелся по душе Андрею
Павловичу (На самом деле
адъютантом генерала Андрея
Павловича Засса был Карл
Густавович фон Штрандман
(будущий генерал от кавалерии
(1844) и участник Отечественной
войны 1812 года)). Раневский
показался Зассу несколько
высокомерным и заносчивым.
«Кавалергард, - неодобрительно
хмурился генерал, - но раз из полка
выперли, стало быть, есть за что.
Нечего нос задирать тут, здесь ему не
по паркету в бальной зале шаркать, да
комплименты дамам в будуарах
говорить! Да, немало их под
Аустерлицем полегло, почитай две
трети полка, - соглашался он с
робкими возражениями своего
ординарца, - но то все от бравады,
вышли в бой как на парад! Хотя
бились насмерть: против конницы
Мюрата не дрогнули. Сам не был, не
видел. Брат сказывал», - улыбнулся
Андрей Павлович. Самому
Александру новое назначение также
не пришлось по душе: «Боевого
офицера, штабс-ротмистра, как
мальчишку в поручики, в
адъютанты!» - злился он. Но, все же,
уважая немалые боевые заслуги
своего нового командира, Раневский
относился к Зассу с известной долей
почтения. Мало-помалу, оба
присматривались друг к другу. Со
временем Андрей Павлович стал
находить и положительные качества в
своем адъютанте как то:
исполнительность, безукоризненная
честность, трезвость суждений и
довольно внушительный боевой
опыт.
Простояв под Браиловым два
месяца, главнокомандующий все же
решил переправиться за Дунай.
Тридцать первого июля генерал Засс
после переправы, почти с хода и без
боя, занял Исакчи, а второго августа -
Тульчею. Цель русских – крепость
Измаил оказалась полностью
окружена. Готовились к штурму этой
неприступной твердыни.
Накануне Александр получил
письма из дома. Одно было от Кити,
второе от Софьи. Вскрыв первым
послание сестры, Раневский с
улыбкой читал ровные строки,
написанные таким родным округлым
почерком. Кити написала ему о
поездке к Завадским. Александр
обратил внимание на то, что в письме
сестры слишком часто упоминалось
имя Андрей. Тревожно сжалось
сердце: «Похоже, младшая сестренка
влюблена», - вздохнул Раневский. Он
давно уже не держал зла на
Завадского, понимая его поступок.
Окажись Кити на месте Софьи, вряд
ли он поступил как-то иначе, другое
тревожило его – слишком велика
была разница между единственным
сыном графа Завадского и скромной
провинциалкой, коей была его сестра.
 Отложив письмо сестры,
Раневский вскрыл другой конверт.
Софья весьма подробно писала ему о
делах в имении, спрашивала его
совета в том, затевать ли ремонт во
флигеле, или отложить до лучших
времен. Написала несколько слов о
свадьбе Корсакова и Лидии. И хотя
писала о том весьма сдержано, печаль
ее от того, что их собственная
свадьба разительно отличалась от
пышных торжеств, устроенных по
этому случаю, легко читалась между
строк.
Решив, что напишет ответ после
того, как вернется с вылазки,
которую решено было предпринять,
чтобы изучить местность и
определить наилучшее место для
расположения батарей, Раневский,
едва рассвело, с небольшим отрядом
казаков выехал из лагеря. В эту
вылазку с ним напросился ординарец
Засса поручик Меньшов. Александр
за те два месяца, что пробыл в штабе
Андрея Павловича, близко сошелся с
поручиком. Отчего-то молодой
человек ему сильно напоминал
Завадского. Может быть, все дело в
том, что такая же решимость и
упрямство, свойственные Андрею,
нет-нет, да и мелькали в светло-серых
глазах Меньшова.
Укрывшись за твердыней Измаила,
турки не предпринимали вылазок за
стены крепости, предпочитая не
встречаться с неприятелем в
открытом поле. Тем неожиданней
стала встреча с турецким отрядом, по
численности явно превосходившим
небольшой казачий разъезд. Турки
были в той же мере растеряны этой
встречей, что и казаки. Они никак не
ожидали встретить русских так
близко у стен крепости. Раневский
положил руку на седельную сумку,
где держал заряженный пистолет.
Александру показалось, что
неприятель не склонен вступать в
бой, и отчасти он был прав. Молодой
турецкий воин что-то запальчиво
сказал старшему в своем отряде и тот
ему возразил, как то понял по
интонации Раневский.
- Не стрелять! – тихо отдал приказ
Александр, все еще надеясь, что они
разъедутся миром в этот раз.
 Несусветной глупостью было
столь малыми силами: восемь казаков
и два офицера, атаковать более
многочисленный и хорошо
вооружённый отряд. Раневский
надеялся, что им дадут уйти, и турки
не предпринимали никаких действий,
позволяя казакам осторожно
отступить.
Раневский всего лишь на
мгновение отвел глаза от противника,
и в тот же миг раздался бешенный
боевой клич. Тот самый юноша, что
явно подбивал своего командира
напасть на русских, увлекая за собой
нескольких воинов, бросился вслед за
казаками. Осадив лошадей, русские
развернулись, чтобы принять бой.
Раневский метким выстрелом уложил
юного задиру и выхватил саблю их
ножен. Завязалась кровавая бойня.
Острая боль обожгла левое плечо,
потемнел от крови кафтан. «Только
бы верхом удержаться, - стиснув
зубы, наносил удары направо и
налево Александр, - упасть под
копыта - верная смерть». В глазах
мутилось, один за другим падали
вокруг казаки, - «Не уйти. Видит Бог,
не уйти. Знать костлявая и вовсе
близко!». Сильным ударом приклада
в висок Раневского вышибли из
седла.
От сильного удара по ребрам
Раневский пришел в себя.
Оглядевшись вокруг, Александр
вздрогнул: все восемь казаков
сложили головы в этом побоище, в
живых оставались только он и
Меньшов. Однако же, и турок немало
успели забрать с собой на тот свет
погибшие казаки. Пленных поставили
на колени перед тем самым турком,
что возглавлял отряд. «Беслы, -
мелькнуло в голове у Раневского,
бегло осмотревшего обмундирование
и знаки отличия турецких воинов.
(Беслы формировались из лучших
всадников с целью совершения
набегов на территорию
противника). – От этих пощады
ждать не стоит». Вынув из ножен
саблю, турок взмахнул ею, со
свистом рассекая воздух. Раневский
зажмурился, теплые капли брызнули
на лицо. Открыв глаза, Александр
замер глядя на обезглавленное тело
Меньшова. Турок снова взмахнул
клинком, Раневский не выдержал и
снова зажмурился, губы сами собой
зашевелились: «Отче наш иже еси на
небеси. Да святится имя твое, да
прибудет царствие твое...»
Мгновение растянулось в вечность.
«Господи! Что же он медлит?!»
Послышался характерный звук, с
которым саблю вкладывают в ножны.
Не доверяя собственному слуху,
Александр взглянул на турка перед
ним. Обернувшись к замершим чуть
позади воинам, он что-то выкрикнул
на своем языке. Турки зашевелились,
пропуская вперед щуплого юношу
лет пятнадцати. Остановившись
перед пленником, все еще стоявшим
на коленях, юноша вопросительно
посмотрел на турка. Командир
турецкого отряда заговорил. Обратив
свой взгляд на Раневского, юнец стал
переводить, произнося русские слова
с легким акцентом: «Беркер говорит,
что быстрая смерть от его руки будет
слишком малой платой за убийство
его брата, русский. Он сохранит тебе
жизнь, но только лишь затем, чтобы
ты молил своего Бога о том, чтобы
каждый день этой жизни стал для
тебя последним».
Услышав последние слова,
Александр ощутил, как озноб
пробежал вдоль позвоночника:
«Лучше смерть!» - мысленно
простонал он. Раневский, шатаясь
поднялся на ноги под любопытными
взглядами турок и, собрав остатки
сил, бросился на их предводителя,
занеся связанные впереди руки над
головой для удара. Его враг с
легкостью увернулся и подставил
пленнику ногу, отчего тот рухнул как
подкошенный. На пальце Раневского
блеснули фамильный перстень и
тонкий ободок обручального кольца.
Склонившись над ним, турок
попытался стащить кольцо, но
Раневский сомкнул пальцы в кулак.
Наступив на связанные запястья,
Беркер принялся выкручивать пальцы
пленника. Стащив кольца, он
подошел к телу Меньшова и надел их
на руку трупа. Сделав знак своим
людям, Беркер вернулся к лежащему
ничком Александру. Юноша вновь
перевел сказанные турком слова:
«Твои близкие переживут туже боль,
что сейчас испытываю я, глядя на
тело своего брата. Никто не станет
искать тебя более». Раневский если
бы мог перекрестился, глядя на то,
как подобрав с земли окровавленную
голову Меньшова, один из воинов
засунул ее в мешок и привязал к
своему седлу.
Пленника рывком подняли на ноги,
привязали длинную веревку, которой
обмотали его запястья к седлу
Беркера. Дорога до крепости была
недалека, но для привязанного к
седлу превратилась в сущий ад. При
первом же рывке Раневский упал, но
Беркер даже не подумал
остановиться, продолжая тащить его
волоком по земле. К тому времени,
когда отряд достиг крепости, одежда
русского пленника превратилась в
лохмотья, все тело было в ушибах и
ссадинах. Одно было хорошо: ничего
этого Александр не видел и не
ощущал, поскольку находился в
глубоком беспамятстве.
Придя в себя, Александр с тихим
стоном перевернулся на спину. Где-
то высоко вверху над стенами узкого
каменного колодца, в котором он
оказался, ему подмигивали огромные
южные звезды. «Господь
всемогущий, отчего я не умер по
дороге сюда?» - вздохнул Раневский
и тихо чертыхнулся от боли
пронзившей сломанное ребро.
 - Русский, - послышался тихий
голос сверху. – Слышишь меня? Ты
жив, русский.
- Жив, - хрипло произнес
Раневский. – Кто ты? Русский?
- Хохол, - тихо хохотнул паренек. –
Сашко.
- Тезка, стало быть, - отозвался
Александр. – Здесь как оказался?
- Не помню. Мал был, - уклончиво
ответил паренек. – Я тебе воды
принес.
В горле нещадно першило от того,
что наглотался пыли. Она скрипела
на зубах, въедалась в раны, отчего
ссадины на лице нестерпимо пекло.
Сверху послышался шорох, подняв
голову, Александр различил
очертания какого-то сосуда
привязанного к веревке, которую
осторожно спускал к нему в колодец
Сашко. Приняв в руки глиняный
кувшин, Раневский жадно припал к
нему губами.
- Сразу все не пей, спрячь, -
послышался шепот сверху. – Кто
знает, когда я еще смогу к тебе
пробраться. Турки мертвецов своих
нынче хоронят, не до тебя им.
Послушавшись юношу, Александр
попытался найти укромное местечко,
где можно было спрятать кувшин.
Видимо, не он один побывал в этой
яме. В стене нашлось углубление,
выдолбленное до него неизвестным
пленником. Прислонившись спиной к
стене, так чтобы не сильно не
беспокоить поврежденное ребро,
Раневский с тоскою обозревал стены
своей тюрьмы: совершенно гладкие
уходящие вверх сажени на четыре
самое малое. Нечего было и думать о
том, чтобы выбраться отсюда без
посторонней помощи. Попытавшись
представить себе, что его ожидает,
Раневский едва не взвыл: «Господи!
Лучше бы голову снес, как
Меньшову, там, на пыльной дороге
под стенами Измаила». Закусил в
отчаянии губу, давя в себе этот вой,
что рвался из горла.
Когда стемнело, из лагеря русских
выехал довольно многочисленный
отряд, выехавший искать пропавший
разъезд. Тела казаков и
обезглавленное тело офицера нашли
на расстоянии с пол версты от
крепости. Отрубленную голову так и
не нашли, не смотря на то, что
осмотрели каждый куст, каждую
выбоину в округе на двадцать
саженей от места страшной находки.
Возможно, в неверном свете факелов
и не заметили, но поиски решили
прекратить.
Оставалось только решить, кому из
двоих офицеров: Раневскому или
Меньшову принадлежит найденное
тело, что было весьма
затруднительно ввиду того, что оба
были блондинами примерно одного
роста. Денщик Раневского, едва
взглянув на тело, трясущимися
руками поднес к глазам правую кисть
мертвеца.
 - Александр Сергеевич, вестимо.
Перстень его фамильный будет, -
перекрестился он. – Ироды! Голову-
то зачем?
Засс тяжело опустился на стул в
палатке Раневского, куда принесли
тело.
- Стало быть, Меньшов в плен
попал. Жаль Раневского – толковый
офицер был. Царствие ему небесное, -
перекрестился Андрей Павлович. –
Подготовьте все для отправки тела, -
распорядился он, глядя на дежурного
офицера, принявшего обязанности
Раневского в связи с гибелью
последнего.
Раневский провел в каменном
колодце три дня. Кормили скудно:
раз в день в корзине на веревке
спускали черствую лепешку и
кувшин с водой. От Сашко, который
пробирался к яме каждую ночь,
Александру было известно, что и
сами осажденные испытывали
трудности с провиантом. Русские
войска пока не предпринимали
никаких действий, и вкруг крепости
царило временное затишье. К вечеру
третьего дня появился Беркер. Турок
долго смотрел на едва живого
пленника, затем велел одному из
своих людей спуститься в колодец.
Спустившийся к нему старик быстро
осмотрел раны, и что-то крикнул
вверх своему хозяину. Спустили
корзину. Старец перевязал и смазал
каким-то сильно-пахнущим
снадобьем раны Александра.
Закрепил повязкой сломанное ребро и
шустро вскарабкался наверх по
спущенной ему лестнице.
В конце августа скончался
престарелый командующей
Молдавской армией князь
Прозоровский и на его место прибыл
генерал от инфантерии князь Пётр
Иванович Багратион. Более
решительный, чем его
предшественник Багратион поставил
себе целью, во чтобы то ни стало,
овладеть Измаилом. Крепость
подверглась массированному
артиллерийскому обстрелу.
Усиленный огонь русских батарей
заставил умолкнуть часть крепостной
артиллерии и повредил валы.
 Находясь в своей темнице,
Раневский слышал гул канонады,
стены колодца то и дело сотрясались,
когда ядра русской батареи ложились
в достаточной близости к месту, где
он находился. Турки отвечали огнем
со стен крепости, но от меткого
попадания русских на воздух взлетел
пороховой погреб. Защитники
крепости остались почти без
боеприпасов, выстрелы их орудий
стали редеть и к ночи совсем
умолкли. Комендант крепости принял
решение сдать твердыню, и к
генералу Зассу был отправлен
парламентер с предложением о сдаче
крепости, на условиях, что ее
гарнизону будет позволено покинуть
поверженный Измаил.
 Турки покинули крепость с
наступлением рассвета. Беркер
расставаться со своей добычей, коей
он считал пленного русского
офицера, не пожелал. Еще за сутки до
сдачи Измаила, он вместе со своим
небольшим отрядом покинул
крепость, увозя пленника с собой.
Беркер возвращался домой в
небольшое селение, что было его
леном близ Анкары.
По дороге Раневский потерял счет
дня, что они находились в пути. По
его представлениям выходило около
двух седмиц. Чем дальше
продвигался отряд, тем меньшее
представление имел Раневский о том,
где находится. Все время пути его
держали в кандалах в крепко
сколоченной деревянной клетке.
Сашко ушел из Измаила вместе с
турками. Как-то ночью паренек вновь
пробрался к клетке с пленником и
Александр поинтересовался у него,
отчего не остался в крепости, мог бы
к своим вернуться?
- Не могу, - буркнул Сашко. – отец
мой у Беркера в селе.
- Как же вы попали к нему? – не
сдержал любопытства Раневский.
- Отец мой казаком был, - вздохнул
Сашко. – А я с казаками с тех пор,
как почитай двенадцать годков
исполнилось. Еще три года назад
наши Измаил штурмовать пытались,
да неудачно. Вот тогда-то и угодили
мы с батей в плен к туркам, -
сплюнул на землю паренек.
 - И бежать не пытались? –
шепотом спросил Александр.
- Как же не пытались! Пытались,
да только с той поры у отца моего на
ногах ни одного пальца не осталось.
Беркер сам отрезал один за другим.
Ирод окаянный.
После слов Сашко Александр
погрузился в раздумья. То, что его не
собирались возвращать или
обменивать, Раневскому стало
понятно в тот же миг, когда Беркер
надел его перстень на палец убитого
им Меньшова. «Бежать надобно.
Сейчас бежать, пока не слишком
далеко ушли».
- Сашко, сможешь клетку открыть?
– тихо поинтересовался у паренька
Раневский.
 - Вы это бросьте, ваше благородие.
Далеко вам с вашими ранами да
кандалами на ногах не уйти нынче, -
отозвался юноша. – Найдут - убить не
убьют, но…
- Да лучше такую смерть принять,
чем в неволе как собака сдохнуть.
Сашко вздохнул:
- Не знаете вы, о чем говорите, -
смерть как самое желанное
избавление от мук звать будете.
- Что Беркер с пленниками делает,
когда к себе доберется? – прошептал
Раневский.
- Кто соглашается веру ихнюю
принять, те его шайку пополняют, но
таковых охотников не много
сыскалось, часть продает, ну а
некоторых себе оставляет. У него
каменоломня есть, там и работают.

Глава 7

Осень пришла в Рощино унылой

пеленой дождей. Серое небо низко
нависало над землей, сея сверху
мелкий, но частый дождик. Еще
совсем недавно все вокруг было
зелено, а ныне желтело, увядало.
Ярким багрянцем занялся куст
рябины у сторожки на въезде в
усадьбу, спелые ягоды манили своей
налитой красотой, да только горька
была та ягода.
Тревожно было на душе у Софьи.
Уж более месяца не было писем от
Александра. Безвестность сводила с
ума. Каждое утро, едва открыв глаза,
она вновь и вновь обращалась с
молитвой к всевышнему, прося у него
послать ей хоть какую-нибудь
весточку, но тщетно, Господь был
глух к ее мольбам. Тоска и уныние
стали неотвязными спутницами.
Дойдя до сторожки, Софи оборвала
ярко-красную гроздь и, задумавшись,
положила в рот спелую ягоду.
Раскусив горький плод, она
нахмурилась. Неясная тревога с
некоторых пор поселилась в душе и
не давала покоя. Осеннее солнышко
было все еще теплым, но прохладный
ветер заставлял плотнее запахнуть
плащ. Постояв еще некоторое время у
ворот, ожидая сама не зная чего,
Софи зябко поежилась, повернулась
и направилась обратно к дому. Она
медленно брела по подъездной аллее,
когда до ее слуха донесся глухой стук
копыт и скрип несмазанного колеса
телеги. Обернувшись, девушка
замерла в оцепенении, крестьянская
телега медленно въезжала в ворота
усадьбы. Она с трудом опознала в
заросшем мужике, что правил
лошадью, денщика Александра,
Тимошку.
- Тимофей, - выдавила из себя
бескровными губами. – Ты как здесь?
Где Александр Сергеевич?
Натянув вожжи, Тимошка
остановил телегу.
- Здесь, барыня, - обернулся он к
деревянному гробу.
 Софья шагнула к телеге. Едва она
увидела страшный груз, как ноги ее
подкосились. Без сил опустившись
прямо на сырую после прошедших
дождей землю, Софи застыла глядя
невидящим взглядом на деревянный
ящик.
- Барыня, да что ж вы, - соскочил с
козел Тимошка, - пытаясь поднять ее.
Оттолкнув его, Софи поднялась на
ноги, шатаясь дошла до телеги, и
ухватилась за низкий бортик.
- Открой! – обернулась она к
Тимофею.
- Не могу, барыня, - замялся
Тимошка, - ехали долго, жарко в пути
было.
- Открой! – взвизгнула Софья,
топнув ногой.
 - Без головы он, Софья
Михайловна. Турки голову барину
снесли. Искали да не нашли.
- Как без головы? – прошептала
она едва слышно, схватившись рукой
за горло. – Да как же тогда узнали,
что это он? А ежели кого другого ты
привез? – пытливо глядя в его лицо
вопрошала она.
Вздохнув, Тимошка полез за
пазуху и вытащил что-то завернутое в
грязную тряпицу.
- Вот, барыня, - протянул он ей
фамильный перстень Раневских и
тонкое обручальное колечко. – На
руке было надето.
Тимофей вновь забрался на козлы:
- Вы бы присели, на ногах едва
стоите.
 - Я сама, - махнула рукой Софья и
побрела к дому вслед за телегой,
сжимая в кулачке два злополучных
кольца, разом лишившие ее всякой
надежды.
Дойдя до своих покоев, она
положила на столик кольца, скинула
на пол плащ, стащила с рук перчатки
и без сил опустилась в кресло. «Его
больше нет. Не вернется. Обманул», -
закрыла она глаза. - Нет его больше!
Нет! Нет!» - подскочила она с кресла
и зашлась, захлебнулась собственным
криком. Осознание произошедшего
обрушилось на нее подобно лавине.
На шум прибежала Алёна и замерла
на пороге, глядя на Софью в
исступлении катающуюся по полу.
 - Софья Михайловна, -
пролепетала испуганная камеристка.
– Господи! Да что же это!
- Убили! – тихо подвывая,
зарыдала Софья. – Убили его!
Услышав ее, в дверях тихо
вскрикнула Кити, прибежавшая на
крики в покоях Софьи. Лакей,
стоящий за барышней едва успел
подхватить внезапно обмякшее тело.
- Карла Витольдовича позовите, -
глядя на обезумевшую хозяйку,
крикнула столпившейся в дверях
прислуге Алёна.
Оттолкнув девушку, Софья
выбежала вон из комнаты. Вихрем,
слетев с заднего крыльца, она
бросилась к телеге, с которой
дворовые осторожно снимали гроб с
телом хозяина.
- Все вон пошли! – крикнула она,
расталкивая прислугу.
Поставив гроб на землю, мужики
отошли на почтительное расстояние,
с изумлением глядя на то, как их
всегда аккуратная и кроткая барыня
растрепанной фурией кинулась на
крышку заколоченного ящика. Софья
разрыдалась, не обращая внимания,
что занозы из плохо оструганных
досок впиваются в нежную кожу
ладоней.
- Софья Михайловна, голубушка, -
склонился над ней Вебер, вышедший
следом, – Поднимайтесь. Негоже так.
На все воля Божья, все там будем.
 - Оставьте меня, Бога ради!
Оставьте! – цеплялась за крышку
Софи, когда двое дюжих лакеев по
знаку Вебера попытались поднять ее
с земли.
- За доктором езжай! – прикрикнул
на переминающегося с ноги на ногу
казачка Вебер. – Барыню в покои ее
несите, да заприте там, -
распорядился управляющий, и
перекрестился, бросив мимолетный
взгляд на гроб. – Заложи коляску, -
крикнул он конюху. – Гроб в
образную снесите. Чего встали?! -
обернулся он к, неловко топтавшимся
на месте мужикам.
Софья пришла в себя в
собственной спальне. Поднявшись,
села на постели и со стоном
схватилась за голову: виски стиснуло
болью, словно стальным обручем. В
кресле встрепенулась задремавшая
было Алёна.
- Софья Михайловна, - робко
обратилась к ней камеристка.
- Воды, - тихо простонала девушка.
Алёна трясущимися руками
наполнила стакан и протянула
барыне. Выпив все до капли Софи
уставилась остекленевшим взглядом
на дно стакана. Картины в ее голове
быстро сменяли одна другую: телега
с гробом ее супруга, въезжающая в
ворота усадьбы, дворовые, осторожно
снимающие гроб с повозки во дворе
дома, искаженное ненавистью
бледное лицо Кити.
 - Где он? – хрипло спросила она,
повернувшись к камеристке.
- Кто? – испуганно переспросила
Алёна.
- Гроб! – со стуком поставив на
прикроватный столик стакан,
ответила Софья.
- Так известно где: в церкви.
Батюшка Прокопий читает над ним,
уж вторые сутки пошли. Назавтра
хоронить будут.
- Платье подай, - бросила Софи,
осторожно спуская ноги на пол.
Сделав несколько неверных шагов,
она остановилась у ширмы, за
которой стоял таз и кувшин с водой.
- Барыня, так ведь ночь на дворе.
Спят все, - робко попыталась
возразить Алёна.
 - Катерина Сергеевна тоже
почивать изволят? – обернулась она к
камеристке.
- Нет. Барышня второй день в
молельне, - опустила глаза девушка. –
Да куда вам, Софья Михайловна…
Едва очнулись-то. Доктор велел вам в
постели быть.
- Значит и мое место там, - не
слушая причитания Алёны, ответила
Софи.
Черного платья в гардеробе Софьи
не нашлось. Надев темно-серое
бархатное с длинным рукавом и
прикрыв низкий вырез черной
кружевной косынкой, она
направилась в образную. Из-под
двери комнаты пробивался слабый
свет. Тихо открыв двери, Софья
остановилась на пороге не в силах
отвести взгляда от хрупкой фигурки в
черном платье перед образом
Богородицы.
- Кити, - тихо позвала она.
Катерина медленно обернулась.
- Зачем вы здесь? Оставьте меня, я
хочу одна побыть! – резко ответила
девушка.
- Кити, вам отдохнуть надобно,
глядя на ее бледное лицо и темные
круги под глазами, - вздохнула
Софья.
- Уходите. Если бы не вы, Саша
был бы жив, - набросилась с
упреками на сноху Катерина. –
Почему? Почему? – вдруг заплакала
она. – Почему его больше нет?
 Опустившись на колени рядом с
Кити, Софья обняла худенькие
вздрагивающие плечи.
- Мне больно, Кити. Очень больно,
оттого, что его нет более, оттого, что
никогда не увижу, - шепотом
заговорила она. – Так же, как и вы, я
не понимаю, зачем Господь отнимает
у нас наших близких. Но жизнь не
кончилась, - гладила она светло-
русые косы.
Отстранившись от нее, Катерина
поднялась на ноги и шагнула к двери.
Обернувшись на пороге, она смерила
Софью ненавидящим взглядом:
- Вам никогда не вымолить моего
прощения. Никогда. Сколько буду
жить, столько помнить буду, что горе
пришло в этот дом вместе с вами.
 - Вы не справедливы Кити, -
прошептала в ответ Софья, но
ответом ей был звук захлопнувшейся
двери.
Повернувшись к образам, Софья
осенила себя крестным знамением, но
привычные слова молитвы замерли
на устах.
- Почему ты так со мной? Что я
свершила плохого, чтобы меня так
наказывать, Господи? – глядя на
образ Спасителя, глотала она слезы,
что текли по щекам. – Не верю, что в
этом промысел твой, - прошептала
она.
Поднявшись с колен, она покинула
молельню. «Ничего не осталось, ни
любви, ни веры, ни надежды, -
вздохнула она. – Нужна ли жизнь
такая, коли все в ней потеряло
смысл?» Войдя в свою спальню,
Софи взяла со стола пузырек с
горькой настойкой, которую
накануне оставил приезжавший в
имение врач, наказав принимать по
двенадцать капель для успокоения
нервов. Подняв склянку, Софья
разглядывала содержимое флакона в
свете единственной свечи. «Сколько
нужно принять, чтобы уснуть
навсегда? – подумалось ей. –
Вероятно все!» Вытащив пробку из
флакона, она поднесла его к губам.
- Софья Михайловна, - показалась
на пороге Алёна. – Барыня! Да вы
что?! Отдайте, - кинулась она к
хозяйке.
 Выбив из рук Софи склянку,
Алена, тяжело дыша, замерла на
пороге.
- Да как же можно так, вам всего-
то осемнадцать годков, вся жизнь
почитай впереди.
Сжав ладонями виски, Софья
упала на постель:
- Не хочу я такой жизни, не хочу.
Как мне жить дальше? Как? –
вопрошала она у растерявшейся
камеристки. – Я одна, совсем одна,
Алёна.
- Да как же так. Братец у вас есть,
Андрей Дмитриевич, родные ваши,
разве ж можно говорить так?
- Уйди, Алёна! Без тебя тошно, -
сердито отозвалась Софья.
 Отпустив Алёну, Софья легла в
постель, не раздеваясь. Накануне, она
одурманенная лаундаумом проспала
почти сутки и теперь лежала без сна,
уставясь в темный балдахин над
головой. Разные мысли одолевали ее,
только в одно она не могла поверить,
что в деревянном ящике лежит тело
того, кто был ее супругом по всем
законам людским и божьим, но так и
не стал им по-настоящему. Под утро
она задремала, и ей привиделся
зеленый заливной луг, что был за
березовой рощей по пути в соседнее
Марьяшино. Она шла через луг, и
высокая, почти в пояс трава чуть
касалась ее открытых ладоней. И так
легко и благостно стало ей, такая
радость вдруг вошла в душу, что
захотелось упасть в эту высокую
траву, раскинуть руки и лежать, глядя
в высокое синее небо, подставив лицо
теплым солнечным лучам. Подняв
глаза Софи замерла: навстречу ей
шел Александр. Остановившись в
нескольких шагах, Раневский
протянул ей руку:
- Здравствуй, Софи.
- Почему вы обманули меня,
Александр? – шагнула к нему Софья.
- Я не лгал вам, ma chère, -
улыбнулся ей Раневский, - Я вернусь.
Тихо вскрикнув, Софья села на
постели: «Сон, все сон и только», -
вздохнула она – А правда такова, что
нет его более, и не вернется».
Наутро в маленькой церквушке
Рощино было весьма многолюдно:
многие пришли проститься с
Раневским. Софья, стоя у изголовья
заколоченного гроба, обратив свой
взгляд к царским вратам, не обращала
внимания ни на что вокруг.
«Господи! За что ты так со мной? Все
чего я хотела – быть любимой.
Неужто это столь великий грех, что
расплата за него столь велика? Ведь
знала, что Раневский никогда не
ответит на чувство мое, знала и
продолжала надеяться, что однажды
случиться чудо». Горестно вздохнув,
Софи отвела глаза от образов и
обвела взглядом лица собравшихся.
Кити, повернувшись к даме, чье лицо
было скрыто густой черной вуалью,
что-то тихо говорила той,
склонившись в ее сторону. На какое-
то краткое мгновение дама,
приподняла вуаль, утирая слезы, что
струились по бледному лицу, и Софья
с удивлением узнала в ней ту самую
девушку из Екатерининского парка, с
которой Александр не пожелал ее
знакомить. Столь явная демонстрация
близкого знакомства со стороны
Катерины, свидетельствовала о том,
что девушки часто виделись, и
возможно прекрасная незнакомка
живет где-то неподалеку, а столь
неподдельное горе, говорило лишь о
том, что эту девушку с семьей
Раневских связывали не просто
добрососедские отношения.
Болезненный укол ревности
отозвался болью в сердце. Софья
вопреки всем правилам хорошего
тона не могла отвести взгляда от
хрупкой фигурки в черном платье.
Заметив обращенный на нее
пристальный взгляд молодой вдовы,
незнакомка расправила плечи и
только выше подняла голову.
Презрительная улыбка, скользнувшая
по красиво изогнутым губам, обожгла
Софью словно огнем, обида
невыносимой болью стиснула сердце:
вот та, о которой он наверняка думал
до самого своего последнего вздоха, а
она лишь постылая жена, навязанная
ему волею обстоятельств.
Отвернувшись от нее и Кити,
Софья достояла до конца обряда
отпевания, более так и не
повернувшись в ту сторону. Как во
сне смотрела она, как гроб опустили в
могилу и засыпали землей, установив
над невысоким холмиком деревянный
крест. Тягостным был поминальный
обед. Большинство из тех, кто
подходил к ней выразить свои
соболезнования, были ей незнакомы.
Уже после погребения и завершения
поминок к вечеру приехал
единственный близкий родственник
Раневских – дядя Александра и Кити
Владимир Александрович Раневский.
- Софья Михайловна, - обратился
он к ней, едва они остались наедине
поздним вечером в малой гостиной, -
я понимаю, что возможно разговор, о
котором я просил вас не ко времени
сейчас, но к своему великому
сожалению не могу задержаться в
Рощино слишком долго.
 - Говорите, Владимир
Александрович, - безразлично
отозвалась Софья, - я слушаю вас.
- Как вы сами понимаете, я не могу
оставить Кити на вашем попечении.
Вы еще слишком молоды, чтобы
взять на себя заботы о девушке ее
возраста.
- Вы хотите забрать Катерину? –
вскинулась Софья. – Впрочем, это,
наверное, и к лучшему будет, -
пробормотала Софья, вспомнив,
обращенные к ней последние слова
своей золовки.
- Вы можете оставаться в Рощино,
если пожелаете, - продолжил
Владимир.
- Могу оставаться в Рощино? –
переспросила Софья, не совсем
понимая, что хотел сказать ей дядя ее
покойного супруга.
- Видите ли, ma chère, - несколько
смутился Раневский, - Александр не
оставил завещания и никаких
распоряжений относительно вас.
Следуя закону, вам принадлежит
одна седьмая его имущества. Хотя,
какое там имущество, - вздохнул
Владимир Александрович, - Штыково
мой племянник отписал Натали,
вдове Анатоля, - остается Рощино, да
Нежино, поскольку Вознесенское по-
прежнему в залоге у опекунского
совета находится.
- Я не совсем понимаю вас, -
медленно произнесла Софья, силясь
уразуметь, что пытается ей
втолковать этот пожилой, холеный
господин.
- Я говорю, что после смерти
Александра его наследницей является
Кити, - теряя терпение, произнес
Владимир Александрович. – Вам
полагается седьмая часть имущества,
но это ничтожно мало, потому вы
можете оставаться в Рощино, пока
Кити не выйдет замуж и не вернется
сюда полновластной хозяйкой. Я
выкуплю Вознесенское. Видит Бог, я
предлагал помощь Александру, но он
оказался слишком горд, чтобы
принять ее от меня и попытался
решить все свои проблемы
собственными силами и тем самым
только усложнил все.
 - Вот как, - слабо улыбнулась
Софи.
- Вы молоды и еще устроите свою
жизнь. Не стоит так отчаиваться, -
вновь заговорил Раневский.
- Вы, правда, считаете, что кому-то
нужна будет вдова без гроша за
душой? – поинтересовался Софья,
поднимаясь с кресла.
- Софья Михайловна, зачем же
делать столь поспешные выводы? –
нахмурился Владимир
Александрович. – Как вдова моего
племянника вы получите вполне
приличное содержание.
- Благодарю, - глядя на него сверху
вниз, отозвалась Софья. – Я не
нуждаюсь в вашей
благотворительности, Владимир
Александрович. Если вы внимательно
читали брачный договор, то должны
были увидеть, что Нежино остается
за мной даже в случае смерти моего
супруга. Завтра я уеду из Рощино,
дабы больше не смущать вас своим
присутствием.
Степенно выйдя из комнаты,
Софья едва ли не бегом бросилась к
своей спальне. Слезы душили, не
давая дышать полной грудью. Ей
весьма недвусмысленно дали понять,
что более она не имеет никакого
отношения к семье Раневских.
Как ни горько было покидать
усадьбу, к которой привыкла, в
которую вложила частичку своей
души, Софья, верная своему слову,
наутро велела упаковать багаж и
после полудня отправилась в Нежино
– единственное пристанище.
Возвращаться в Завадное не было
сил. Вернуться, значит признать
полное и безоговорочное поражение,
крушение всех надежд и иллюзий,
которые придумала сама себе, в
которые верила и только тем и жила.
Проехали около трех верст, когда
мысль, внезапно пришедшая в голову
Софьи, заставила ее высунуться из
оконца и приказать развернуть
экипаж:
- Мефодий, разворачивай!
- Тпру окаянные, - натянул вожжи
возница. – Куда прикажете, барыня?
Обратно в Рощино вертаться?
 - В Ростов езжай, - велела Софья и
откинулась на спинку сидения в
мрачном раздумье.
До Ростова, миновав по пути
Москву добрались на третий день,
благо погода была хорошая и осенняя
распутица миновала
путешественницу. Добравшись до
стен монастыря Рождества
Богородицы, Софи велела
остановиться. Сойдя на дорогу, она в
нерешительности обозревала
монастырскую обитель. Вновь
сомнения зашевелились в душе: «Все
одно никому не нужна более», -
нахмурилась девушка.
Подойдя к калитке у
внушительных врат, Софья
постучала.
 - Доброго вам дня, - поздоровалась
она, с монахиней, открывшей
смотровое оконце. – Могу я с
игуменьей увидеться.
- Входите, барышня, - отворила
калитку, пожилая женщина. –
Матушка Павла примет вас, как
только трапеза окончиться.
Софью проводили в гостиный
двор, где останавливались все
путники, что искали пристанища в
стенах монастыря. Долго ждать ей не
пришлось. В довольно скромную
гостиную вошла женщина,
облаченная в рясу и монашеский
клобук.
- Мне сказали, что вы хотели
видеть меня, - обратилась она к
Софье. – Как вас звать, дитя?
 - Софья, матушка, - склонилась в
поклоне Софи.
- О чем вы говорить со мной
хотели, милая? – скупая улыбка на
миг осветила лицо монахини.
- Я вдова, матушка. Жизни своей
дальнейшей в миру я не вижу. Я
хотела бы постриг принять, -
выдохнула Софья на одном дыхании.
- Сколько вам лет, Софья?
- Восемнадцать.
Игуменья покачала головой:
- В этом возрасте церковь не
одобряет пострига. У вас вся жизнь
впереди, и принятое с горяча
решение, ни есть самое верное.
- Я прошу вас. У меня никого не
осталось. Детей мы с супругом не
нажили, - попыталась возразить
Софья. – Я проделала долгий путь
сюда.
- Поверьте, дитя, жизнь куда
длиннее, чем вы себе это нынче
представляете.
- Стало быть, вы отказываете мне?
– поинтересовалась Софи, не зная то
ли радоваться ей, то ли огорчаться.
Монахиня задумалась: «Вдовушка
не сказать, чтобы хороша собой, -
вздохнула она. – Будь она
прелестной, может и могла бы жизнь
свою устроить, хотя, как знать,
может, тоска ее сердечная столь
велика, что никто другой и не сможет
из сердца покойного супруга
вытеснить. И все же не дело это от
горя в монастырь бежать».
 - Я предлагаю вам стать
послушницей монастыря, - наконец,
заговорила она. – Ежели спустя три
года решение ваше не перемениться,
тогда уж и примите постриг.
- Благодарю вас, матушка Павла. Я
согласна, - склонила голову Софья.
- Ступайте за сестрой Евлампией.
Она проводит вас и ознакомит с
житием монастырским, - отпустила ее
игуменья.
Софья последовала за женщиной,
что привела ее в гостиный дом. Близ
соборного храма были построены
деревянные кельи. Отворив дверь в
одну из таких тесных комнатушек,
Евлампия отступила в сторону,
пропуская вперед Софью.
 - Вот здесь жить будешь, - тихо
проговорила она. – Звать тебя будут
отныне сестра Софья, и так до тех
пор, пока постриг не примешь. Здесь
в деревянных кельях послушницы
живут. В каменных матушка и
инокини, - продолжала рассказывать
ей Евлампия. – Входить в чужую
келью без дозволения воспрещается.
Трапезничаем все вместе в трапезной.
Приду за тобой к вечерней трапезе.
Назавтра после заутрени матушка
определит тебе послушание.
Оставшись одна, Софья присела на
узкое жёсткое ложе: «Господи, -
перекрестилась она на образа в
уголке кельи, - не поспешила ли я?»
Отправив прислугу в Нежино,
Софья осталась в монастыре. Во
время вечерней трапезы, куда ее
проводила та же сестра-привратница
Евлампия, девушка осторожно
присматривалась к обитательницам
монастыря. Были среди монахинь и
послушниц женщины в годах и
совсем юные, но все как одна сестры
были тихи и молчаливы. Облаченные
в одинаковые темные одежды
инокини и послушницы молча
ужинали, не поднимая глаз от
тарелки.
Жизнь в монастыре у Софьи
началась с заутрени, когда в пять утра
пришла сестра Евлампия и разбудила
ее стуком в дверь. Софья с трудом
самостоятельно облачилась в
простенькое темно-серое платье с
застежкой впереди. Наскоро заплела
косы и, покрыв голову черной
косынкой, вышла из кельи. Сестра
Евлампия столь долгими сборами
была недовольна, но виду
постаралась не подать, памятуя о
смирении. Утро началось с молитвы.
В едином порыве сестры, собравшись
в храме, внимали словам молитвы.
Софи рассеяно крестилась тогда,
когда все делали это, и склонялась в
поклонах. «Боже, я ничего не знаю о
жизни за стенами монастыря», -
подумалось ей. Как оказалось,
монахини не завтракают, а сразу,
после заутрени и следующей за ней
литургии отправляются каждая по
своим делам, определенным для
каждой сестры матушкой
настоятельницей. После литургии
Софью пригласили пройти к
настоятельнице. Матушка Павла
долго беседовала с ней о том, чему
она в миру научилась. Особыми
умениями Софья похвастать не
могла, все, что ей было доступно –
это шитье и потому ее определили в
швейную. К обеду у Софьи урчало в
животе, и слегка кружилась голова.
Сразу вспомнилось, что все
последнее время она почти ничего не
ела, а вот ныне, после раннего
подъема и долгих трудов за шитьем,
голод дал знать о себе, как никогда
ранее. Монастырская трапеза
оказалась весьма скудной, и после
обеда, который Софья проглотила,
едва только было дано благословение
приступать к трапезе, поняла, что по-
прежнему голодна.
Вечером, едва дойдя до своей
кельи, девушка рухнула как
подкошенная на узкое ложе и
забылась глубоким сном без
сновидений. Следующий день был
точной копией предыдущего.
Усталость, что одолевала ее к вечеру,
казалась ей непомерной. Не
оставалось даже сил на жалость к
самой себе. И все же: прошло время,
и Софи стала привыкать к такой
жизни. Спустя две седмицы, она уже
просыпалась сама, и вскоре сестра
Евлампия, которую матушка Павла
просила присматривать за новой
послушницей, перестала стучать в
двери ее кельи по утрам. Работа стала
приносить удовольствие – видеть
результат своих трудов было
приятно, приятно было осознавать,
что она своими руками смогла
сделать что-то приносящее пользу.
Близился Рождественский пост.
Крупными пушистыми хлопьями
пошел первый снег. Задумавшись,
Софья засмотрелась в окно, позабыв
о начатой работе, что лежала у нее на
коленях. Ровно год прошел с тех пор,
как она впервые увидела Александра.
«Как много и как мало, - вздохнула
она. – За прошедший год успела стать
и женою, и вдовою». В швейную
заглянула молоденькая инокиня
сестра Прасковья.
 - Сестра Софья, - обратилась она к
застывшей у окна Софи, - матушка
Павла просила тебя зайти к ней.
Отложив работу, Софья,
недоумевая, что могло понадобиться
от нее игуменье, торопливо
поспешила вслед за сестрой
Прасковьей. К ее удивлению,
монашка привела ее не в покои
матери-настоятельницы, а в гостиный
дом, в ту самую гостиную, где она
сама впервые встретилась с
матушкой Павлой. Едва войдя в
комнату, Софи увидела высокую
широкоплечую мужскую фигуру на
фоне светлого от падавшего на улице
снега окна.
- Андрей, - вздохнула она.
Брат отвернулся от окна.
 - Я оставлю вас, - тихо произнесла
матушка Павла. – Надеюсь, вы
зайдете попрощаться, - повернулась
она к Софье.
- Софи, - покачал головой Андрей.
– Ты, определенно, разума лишилась.
- André, как ты меня нашел? - не
смогла скрыть удивления Софья.
- Признаться, это было нелегко.
Едва я узнал о смерти Раневского, в
тот же день выехал в Рощино, но тебя
там не застал. Зато дядюшка
Раневского поведал мне, что ты
пожелала уехать в Нежино, подальше
от горестных воспоминаний. Я
отправился в Нежино, где твоя девка
Алёна и сообщила мне о твоём
решении принять постриг.
 - Все верно. Это мое решение, - не
отводя глаз под пристальным
взглядом Андрея, подтвердила
Софья.
- Софи, я понимаю, что тебе
тяжело сейчас, и отчасти в том есть и
моя вина, - тихо заговорил Андрей.
Софья подняла руку, жестом
останавливая поток его красноречия.
- André, поверь, я ценю твою
заботу, но возвращаться с тобой в
Завадное я не намерена.
- Ты намерена заживо схоронить
себя за монастырскими стенами?! -
взорвался Андрей. – Я не могу
допустить этого или ты хочешь,
чтобы тот груз вины, что я
испытываю, стал и вовсе непомерным
для меня?!
 - Значит все дело в том, что тебя
гложет чувство вины? – тихо
спросила Софья. – А как быть с той
виной, что лежит на мне? Думаешь,
мне легко? Я причина его смерти! –
вдруг выкрикнула Софья.
- Ну что ты, что ты, - зашептал
Андрей, обнимая ее за плечи. – Как
ты можешь говорит так? Нет твоей
вины в том.
- Ты не понимаешь, - отстранилась
от него Софья. – Если бы я смогла
повернуть все вспять…
- Никому из нас не дано того, -
вздохнул Завадский. – Видит Бог, я
пытался, Софи. Но к тому времени,
когда мне удалось добиться
восстановления твоего супруга в
полку, он был уже мертв. Все
напрасно.
- Уезжай, прошу тебя, уезжай. Мне
впервые стало так спокойно, - тихо
произнесла Софья. – Здесь я могу
думать обо всем без той злости и
боли, что терзали меня, когда я
только приехала сюда.
- Софи…
- Уезжай, Андрей. Обещаю, я буду
писать.
- Надеюсь, ты одумаешься, -
заключил ее в объятья Андрей. –
Очень надеюсь.
Проводив его до ворот храма, за
которыми его ожидал экипаж, Софья
поспешила в покои настоятельницы.
- Зашли проститься? – улыбнулась
ей игуменья.
 - Нет. Пришла сказать, что
остаюсь.
- Признаться честно, я думала, что
вы покинете обитель вместе с вашим
братом, - удивленно покачала
головой матушка Павла.
- Я не испытываю желания
оставить жизнь при монастыре, -
улыбнулась в ответ Софья.
- Ну что же, ступайте, дитя. Но
хочу сказать вам, если не чувствуете
в себе сил посвятить жизнь свою
служению Господу, Вы можете в
любой момент покинуть сии стены,
до тех пор, пока не приняли постриг.

Глава 8
 Небольшой отряд, выехавший из
Измаила, по истечению трех седмиц
достиг Анкары. Раневский никогда
ранее не бывавший на Востоке с
любопытством осматривал город
через прутья решетки. Нищие
глиняные хижины соседствовали с
роскошными дворцами восточной
знати. Целью Беркера было
посещение огромного городского
рынка, где он собирался продать
часть награбленного, что успел
прихватить с собой, покидая Измаил.
Восточный базар являл собой
причудливое смешение красок,
языков, людей всех мастей. Казалось,
что не было ничего в этом мире, чего
нельзя было купить на рынке
Анкары. Отовсюду слышалась речь
на непонятных языках. На какой-то
краткий миг Александру показалось,
что он услышал французскую речь,
но не было никакой возможности
привлечь в себе внимание, да и стали
бы оказывать помощь русскому
пленнику те, кто ныне поддерживал
Османскую империю в ее войне с
Россией. Пока Беркер был занят тем,
что торговался с одним из купцов у
маленькой лавчонки, к клетке
пробрался Сашко.
- Завтра, поутру Беркер к дому
тронется, - тихо заговорил парнишка.
– В горы пойдем, дорога узкая, арба
там не пройдет, из клетки вас
выпустят, ваше благородие. Бежать
не пытайтесь, далеко не уйдете.
Раневский невесело усмехнулся:
 - Предупредить, стало быть,
пришел.
- В бега податься с пустыми
руками – все равно, что на смерть
себя обречь, - прошептал Сашко. –
Терпением запастись вам надо да
гордость свою усмирить, дабы не
злить Беркера понапрасну.
- Далеко идти-то? –
поинтересовался Раневский.
- Два дня пути, - едва слышно
прошептал парнишка и поспешил
оставить пленника, так как турок,
сторговавшись с купцом, направился
прямиком к ним.
Сашко был прав: проведя ночь в
городе, небольшой отряд на рассвете
тронулся в путь. Перед выходом из
Анкары Раневского выпустили из
клетки, но снимать кандалы не стали.
Выйдя из тесного узилища,
Александр, наконец, смог
выпрямиться во весь рост и едва
сдержал стон от боли, пронзившей
затекшие мышцы. Его мундир,
превратившийся в лохмотья, Беркер
велел снять. Пленника заставили
одеться в простую груботканую
рубаху и шаровары, похожие на те,
что носили казаки. Идти босиком по
узкой горной дороге было невероятно
трудно. Нечего было и думать, чтобы
попытаться сбежать. Раны
Александра, полученные в том
злополучном бою под стенами
Измаила, уже заживали и причиняли
все меньше беспокойства. Двигались
медленно, шедший позади
Раневского турецкий воин не раз
подгонял пленника тычками в спину.
Стиснув зубы, Раневский шел вперед,
в душе проклиная тот день, когда
Беркеру пришло в голову сохранить
ему жизнь. К исходу дня ноги
пленника были сбиты в кровь о
каменистые уступы горной тропы. На
ночлег турки расположились на
небольшом горном плато.
Прислонившись спиной к каменному
валуну, Александр прикрыл глаза.
Запах, готовящейся на костре еды,
сводил с ума, в животе урчало от
голода. Стараясь отвлечься,
Раневский погрузился в
воспоминания. Пред мысленным
взором мелькали картины из
прошлого: дорога от Рощино до
Марьяшино, пролегающая между
бескрайних зеленых полей, березовая
роща на пригорке, Надин на качелях
в саду, первый украденный поцелуй,
признания, произнесенные тихим
шепотом.
Из раздумий его вырвал тихий
голос Сашко.
- Ваше благородие, - позвал его
паренек, - Беркер велел сапоги ваши
вам вернуть.
Открыв глаза, Раневский вздохнул.
- Не думаю, что смогу натянуть их,
- с сомнением протянул он.
- Так я это, портянки принес. Я
помогу, - засуетился Сашко.
- Не сейчас, - отмахнулся
Александр.
 Присев рядом с Раневским, Сашко
разломил пополам лепешку, что
принес с собой и, протянув половину
Александру, принялся жевать свой
кусок, запивая теплой, нагревшейся
на солнце, водой из небольшой
фляжки.
Утром, едва рассвело, снова
тронулись в путь. С помощью
мальчишки Раневскому удалось кое-
как обуться, кандалы на ногах сняли,
и он, прихрамывая, продолжил путь.
На закате вошли в ущелье, которое
далее расширялось, превратившись в
небольшую горную долину, где и
располагалось селение Беркера.
- Добрались, - вздохнул Сашко и
бегом бросился вперед к большому
дому, ворота которого распахнулись,
едва только отряд показался у выхода
из ущелья.
Осмотреться Александр не успел.
В горах быстро темнело. Сняв с него
кандалы, пленника впихнули в
глиняный сарай и заперли снаружи.
Оставшись в одиночестве, Раневский
опустился на пол. «И что дальше? –
мелькнуло в голове. – Что Беркер
собирается делать теперь?» Сказалась
неимоверная усталость двухдневного
перехода через горы, и Раневский не
заметил, как задремал.
Утром его разбудил яркий
солнечный луч, проникший в щель
между плохо пригнанными досками
двери. Зажмурившись, Александр
закрылся от него рукой. Казалось, что
о нем позабыли. По подсчетам
пленника минула половина дня, в
сарае становилось невыносимо
жарко, спертый горячий воздух
обжигал гортань, вызывая
нестерпимую жажду. Находясь в
полуобморочном состоянии,
Раневский услышал за дверью
тяжелые шаги. Солнечный свет,
хлынувший в открытую дверь, на миг
ослепил его. С трудом поднявшись на
ноги, Александр вышел во двор.
Уперев руки в бока, перед ним стоял
Беркер и перепуганный Сашко. Турок
заговорил, парнишка что-то
попытался возразить ему, но получив
полновесную затрещину, свалившую
его с ног, начал переводить слова
хозяина:
 - Беркер ожидает к вечеру гостей,
он хочет, чтобы ты прислуживал за
столом.
Раневский отрицательно качнул
головой. Приблизившись к нему,
турок наотмашь ударил его по лицу,
разбив губу.
- Нет, - повторил Александр.
Беркер прищурился, не спуская
глаз с лица пленника. Повернувшись
к замершим позади него воинам, он
отдал короткое распоряжение. Двое
из них отделились, выступили вперед
и приблизились к Раневскому.
Выкрутив руки пленного за спину,
они подтащили его к вкопанному в
растрескавшуюся каменистую землю
толстому столбу с привязанной к его
верхушке веревочной петлей.
Сдернув с него рубаху и продев
запястья в петлю, один из турок
затянул ее, так что веревка впилась в
кожу.
Александр и, не оборачиваясь,
догадывался, что сейчас произойдет.
За спиной щелкнул кнут, заставляя
напрячь плечи и сделать
безуспешную попытку вытащить
руки из стягивающей их петли.
Раневский замер, но Беркер не
спешил, явно наслаждаясь тем, что
заставляет пленника нервничать. И
все же первый удар был
неожиданным: за коротким свистом
кнута, последовала обжигающая
боль.
 - Черт! – сорвалось у пленника,
вызвав довольную усмешку на лице
Беркера.
Стиснув зубы, Раневский
мысленно считал удары. Пять, семь,
пот крупными каплями катился по
лицу, капая на грудь солеными
каплями. После двенадцатого удара
потемнело в глазах и Александра
затянуло в темную пропасть. Ведро
холодной воды привело его в
чувство. Беркер снова заговорил,
презрительно скривив губу. Сашко
бледный как полотно, стал
переводить его речь трясущимися
губами:
- Когда хозяин приказывает что-то
сделать – раб повинуется. Раб,
посмевший ослушаться, будет
наказан.
- Чтоб ты сдох! – выдохнул в
сердцах Раневский.
Пленника оставили у столба.
Только поздней ночью к нему,
ковыляя искалеченными ногами,
вместе с Сашко подошел совершенно
седой казак, чьи отливающие
серебром волосы отчетливо
просматривались в свете полной
луны. Что-то ворча себе под нос,
казак принялся распутывать веревку,
стягивающую запястья Раневского.
Вдвоем с Сашко они дотащили его до
деревянного сарая, в котором Беркер
содержал своих рабов.
- С таким норовом, ваше
благородие, - ворчал казак,
осторожно промывая рубцы на спине
Раневского в тусклом свете лучины, -
Вы здесь долго не потянете. Видали
иву на берегу. Ветер дует, а она
гнется и не ломается. Вот и здесь
иногда согнуться нужно.
- Скорее ад замерзнет, - простонал
Александр, вызвав улыбку на лице
казака.
- Эх! Ваше благородие, все у вас у
благородных гордость во главе угла.
- Тебя как зовут? – спросил
Раневский, чтобы отвлечься.
- Афанасий я. Отец вон ему, -
кивнул он на Сашко.
Казак помог ему сесть и поднес к
потрескавшимся искусанным губам
глиняный сосуд с водой. Несмотря на
то, что спину адски припекало,
Раневский уснул. Александр
подозревал, что Афанасий добавил
что-то в воду, потому как вкус ее
показался ему странным. Двое суток
он пролежал на животе в сарае, днем
в одиночестве, ночью в компании
рабов Беркера. Помимо Сашко и
Афанасия, было еще трое. Один из
них совсем еще юноша армянского
происхождения и двое русских,
бывших когда-то солдатами в
русской пехоте и воевавших с
турками еще в 1806 году. На третий
день, едва рубцы на спине немного
затянулись и перестали кровоточить,
как и предсказывал Сашко, его
отправили в каменоломню вместе с
остальными. Раневский прекрасно
понимал, что Беркер и не ждал от
него, что он согласится унизительно
прислуживать за столом ему и его
гостям, турку нужен был повод,
чтобы продемонстрировать пленнику,
кто здесь хозяин положения, и какая
жизнь ожидает его отныне.
Каменоломня представляла собой
совершенно безжизненную каменную
выработку, где не было ни единого
островка зелени и совершенно негде
было укрыться от палящего солнца.
От звона кирок гудело в голове.
Жарким, душным маревом
раскаленный воздух колыхался перед
глазами, соленый пот заливал глаза.
Не выдержав, Раневский снял рубаху.
- Зря вы это, ваше благородие, -
покачал головой Афанасий, - мало
вам ран на спине, так еще и обгорите.
 - Жарко, - выдохнул Александр.
- Привыкнете, - пожал плечами
Афанасий. – Через пару седмиц жара
спадет, так по ночам даже холодно
будет.
- Не желаю я привыкать к этому, -
сплюнул на землю Раневский, вновь
берясь за кирку.
Афанасий бросил быстрый взгляд
вокруг и усмехнулся в седую бороду.
Такой как Александр никогда не
смирится с положением раба, как те
пленники, что влачили жалкое
существование уже на протяжении
трех лет. Голубая кровь, одним
словом. Самому Афанасию было уже
не уйти из турецкого плена, но вот
Сашко… Казак тоскливо вздохнул,
который раз укоряя себя в душе за то,
что взял мальца с собой. Пока жив
Раневский, для Сашко есть надежда,
ежели, конечно, его благородие
своим норовом раньше времени все
дело не загубит. Наученный горьким
опытом неудачных побегов,
Афанасий знал, что может
понадобиться в долгом и трудном
пути домой, знал, в какое время
лучше всего попытаться уйти, но
посвящать Александра в свои планы
пока не спешил. Только бы
Раневскому хватило выдержки и
терпения.
Спустя некоторое время тело
привыкло к тяжелому физическому
труду, уже не так сильно болели
мышцы по ночам. Через две седмицы,
как и сказал Афанасий, в горах
похолодало и ныне по ночам
пленников трясло от холода в
продуваемом насквозь всеми ветрами
сарае.
Как-то после особенно тяжелого
дня, Александру привиделось, будто
кто-то гладит его по голове,
пропуская русые пряди меж тонких
пальчиков. Повернувшись, он увидел
Надин. Потянувшись к ней всем
своим существом, Раневский
поднялся со своей постели в Рощино,
но она словно бы растворилась в
темноте ночи и, вместо нее из
полумрака выступили иные черты.
«Софи!» - прошептал он и проснулся.
- Кто такая Софи? – сонно
поинтересовался Сашко.
 - Жена, - коротко ответил
Александр.
- Красивая? – продолжал
любопытствовать паренек.
- Нет, - тихо ответил Раневский. –
Но добра, как ангел, - добавил он.
Работать и дальше босыми стало
совершенно невозможно и с
Раневского вновь сняли кандалы и
отдали сильно износившиеся сапоги.
Афанасий подозревал, что он
попытается сбежать и хотел упредить
его, да не успел. Александр исчез во
время короткой трапезы в
каменоломне. Хватились его спустя
всего полчаса. Само собой, что
Раневскому совершенно не знающему
местности и попытавшемуся уйти
единственным известным ему путем
через ущелье, не повезло. Уже через
полдня беглеца поймали и привезли
обратно в село. Наказание
последовало незамедлительно. Беркер
был в ярости и орудовал кнутом,
даже не обращая внимания, на то, что
пленник давно лишился чувств.
Отбросив в сторону
окровавленный кнут, турок окатил
потерявшего сознание Раневского
ледяной водой из ведра, с тихим
стоном, Александр пришел в себя.
- Убью, - тихо процедил он сквозь
стиснутые зубы.
Беркер совершенно не понимал
языка, но по интонации распознал
угрозу. Размахнувшись кнутом вновь,
он ударил пленника по лицу,
оставляя на щеке кровавую борозду.
На этот раз Раневский пролежал в
сарае куда дольше. Хмурый
Афанасий невозмутимо ухаживал за
ним, когда возвращался с работ в
каменоломне. В какой-то момент
Александру хотелось закрыть глаза и
провалиться в спасительную темноту
с тем, чтобы никогда более не
очнуться, не увидеть эти бесконечные
горы, серое низкое небо, убогое
жилище, где он вынужден был
находиться, но жажда жизни
оказалась сильнее. Лелея надежду
когда-нибудь, если не избавиться от
плена, то задушить Беркера
собственными руками, Раневский
понемногу поправлялся. Он обещал
вернуться и должен сдержать
обещание. Он так виноват перед
Софьей и, если судьба позволит,
должен искупить эту вину во что бы
то ни стало. Хотя, может быть,
именно сейчас, когда в Рощино уже
наверняка доставили обезглавленное
тело Меньшова, она, наконец,
испытала облегчение, потому как
жизнь их семейная не задалась с
самого начала. Александр хорошо
помнил ее слова: «Ненавижу. Все
чего я хочу – это никогда более не
видеть вас», - вновь и вновь
всплывало в мыслях. Подавив
тяжелый вздох, Раневский осторожно
перевернулся, стараясь не
потревожить искалеченную спину и
спящего рядом Сашко. Как же он был
слеп, отчего думал, что сможет так
жить, принеся в жертву собственное
сердце и ее чувства к нему, ибо
никогда бы не смог ответить ей
взаимностью. «А что сейчас? –
вопрошал он себя. – Сейчас бы смог?
Не знаю, - вздыхал он. – Видит Бог,
не знаю. Как найти в себе силы
забыть Надин, когда даже здесь она
снится ночами? Может, получив
весть о моей смерти, она уже и
позабыла обо мне?» Пройдет год,
истечет срок положенного траура, и
его жена вновь сможет выйти замуж.
Он должен вернуться до того, как
этот срок истечет, должен во чтобы
то ни стало: вернуться или умереть,
быть рабом он не сможет, ибо даже
при мыслях о том, чтобы смириться
со своей участью, хочется завыть во
весь голос.
 К Рождеству Софья получила
письмо от Ольги Николаевны.
Тетушка писала ей, что Дмитрий
Петрович был по делам в Петербурге
и вернулся из столицы вместе с
Мишелем. Миша был очень огорчен
тем, что не смог увидеться с сестрой
и просил передать ей самые теплые
приветы, что она делает с великим
удовольствием.
«Шантаж», - усмехнулась Софи,
дочитав послание. Девушка
понимала, на что рассчитывала тетка,
напоминая ей о младшем брате, о той
жизни, что бурно протекала за
стенами монастыря и от которой
Софья добровольно отказалась. «Не
хочу, ничего не хочу», - вздохнула
девушка, свернув письмо и убрав в
небольшую шкатулку. «После отвечу.
После вечерней службы», - решила
она.

Однако вернувшись со службы, она

почувствовала себя настолько
уставшей, что не нашла в себе сил
сесть за стол и написать ответ.
Кое-как раздевшись, Софья
свалилась на узкое ложе, и почти
сразу ее сморил сон. Ей снился
петербургский особняк. Она
спускалась по лестнице из детской.
Чем ближе она подходила к кабинету
отца, тем явственнее слышала
громкие голоса. Маменька с
папенькой говорили на французском,
и потому она мало что поняла из их
беседы, поняла только, что papa, был
чем-то недоволен и громко кричал на
maman. Уже спустившись, она
заметила притаившуюся у дверей за
портьерой Наталью. Тяжело дыша,
Софья села на постели. «Наталья,
видит Бог, то была она! Но зачем она
подслушивала под дверью? То-то
лицо ее было столь знакомо!» Сердце
бешено колотилось в груди. «Зачем
она была там? Что ей было нужно?»
Софья вновь опустилась на подушку,
раздумывая над своим сном. Что-то
очень важное ускользнуло от нее.
Что-то, что могло дать ответы на
многие вопросы, которые мучили ее с
самого детства, и на которые она ни у
кого не находила ответа.
Так и не вспомнив ничего более,
Софья больше не смогла уснуть, а
потому поднялась и зажгла свечу.
Достав чистый лист бумаги, она
принялась писать ответ Ольге
Николаевне. Софи тщательно
обдумывала каждое слово своего
письма. Стараясь уверить тетку, что у
нее все в порядке, она писала о том,
что только здесь смогла найти
успокоение, только здесь к ней,
наконец, пришла ясность мысли и что
она пока не готова вернуться к
мирской жизни.
День за днем жизнь ее протекала
однообразно, но она не ощущала
скуки или недовольства ею.
Окончился пост, и наступило
Рождество. Собираясь к всенощной,
Софья достала то самое платье,
которое одевала на похороны
супруга. Оно оказалось ей велико, с
удивлением отметила она. Потуже
затянув пояс под грудью, она
накинула на голову эшарп из черного
газа и отправилась к собору. Отстояв
службу, Софи вернулась в свою
келью. В праздник ей впервые
захотелось выйти за стены
монастыря. Испросив разрешения у
игуменьи, Софья вышла пройтись.
Неподалеку от обители располагалась
небольшая деревенька. Софи
медленно брела по укатанной зимней
дороге, когда внимание ее привлек
звонкий детский смех: деревенская
ребятня устроила катание с горки.
Кто-то катался на деревянных
салазках, кто-то прямо на поле
зипуна. Невольно залюбовавшись
картиной всеобщего веселья, Софья
замедлила шаг. Как бы было хорошо,
если бы и у нее был ребеночек.
Острое сожаление кольнуло прямо в
самое сердце, и новая волна злости на
Раневского поднялась в душе.
«Господи! Зачем я согласилась на его
предложение?! Это же так очевидно,
что никогда бы ничего путного из
этого не вышло! Права была Лиди, не
стоило мечтать о том, чему никогда
не дано было свершиться. Как глупа я
была, думая, что он полюбит меня, и
в итоге что имею: разбитое сердце и
неясное будущее». Ей вспомнился
тот единственный поцелуй, когда он
так легко, так нежно коснулся ее губ,
на следующий день после той
безобразной ссоры, которая
случилась накануне приезда Андрея,
и с которой начались все ее беды.
Сердце перевернулось в груди, а
горькие слезы выступили на глазах.
Тоска острая, как никогда, сжала
грудь, комом стала в горле, не давая
вздохнуть. Развернувшись, Софи
побрела обратно, подальше от
веселья, смеха.
В самый разгар сезона, когда она
коротала дни своего вдовства в
монастыре, Лидия с супругом
обосновались в столице в фамильном
особняке Корсаковых. Лиди всегда
мечтала жить в Петербурге и была в
неописуемым восторге от того, что,
наконец, мечты ее сбылись. Алексей
ее восторгов не разделял. Самому
Корсакову первопрестольная была
куда более по сердцу, чем чопорный
светский Петербург, но уступив
просьбам супруги, этот сезон он
проводил в столице.
Наутро после шумного бала по
случаю празднования Нового 1810
года у губернатора, Лидия поздно
проснулась и, спустившись в
столовую, не застала там Алексея.
Выяснив у прислуги, что «барин уже
позавтракали», она направилась
прямо в его кабинет. То, что муж не
стал дожидаться ее и предпочел
завтракать в одиночестве, неприятно
кольнуло.
Корсаков просматривал
корреспонденцию, которую поутру
доставили на его адрес в столице. Он
как раз вскрыл письмо от Андрея,
когда в его кабинет вплыла Лидия.
- Что пишут, mon cher? –
поинтересовалась она.
- Это от твоего брата, - отозвался
Алексей. – Пишет, что нашел Софью.
- В самом деле? – улыбнулась
Лидия.
- Не могу поверить, - тихо
произнес Корсаков, читая строки
письма. – Она собралась постриг
принять. Это так ужасно.
- Единственное разумное решение,
- пожала плечами Лидия, устраиваясь
в кресле напротив супруга. – Ей не
стоило выходить за Раневского. Они
не пара, это было столь очевидно.
 - Тебе совершенно все равно? –
удивленно взглянул на жену
Корсаков.
- Это ее жизнь, она сама выбрала
этот путь, - отмахнулась Лидия.
Взяв со стола колокольчик, она
позвонила.
- Любезный, - обратилась она к
явившемуся на ее зов лакею, -
принеси мне чаю.
- Лиди, - недовольно поморщился
Алексей, - я не единожды просил тебя
не устраивать завтраки в моем
кабинете.
- Без твоего общества в столовой
мне было бы одиноко, - улыбнулась
она ему.
Вздохнув, Корсаков сдался,
предпочитая не затевать новую ссору,
коих и так было вполне
предостаточно меж супругами в
последнее время. Притом возникали
эти ссоры из столь незначительных
мелочей, что Алексей только диву
давался способности Лидии раздуть
какой-нибудь пустяк до размеров
истинной катастрофы. Вовсе не о
такой семейной жизни он мечтал.
Ему виделась большая семья: пять, а
лучше шесть детей, чтобы
непременно три мальчика и три
девочки, но к его огорчению Лиди не
стремилась становиться матерью.
Минуло более полугода с тех пор, как
они обвенчались и ничего.
Заподозрив неладное, Алексей с
пристрастием допросил камеристку
жены. В конце концов, разрыдавшись
от страха, что барин сдержит слово и
продаст ее подальше от семьи, девица
поведала ему, что, будучи в
Воздвиженском барыня ходила к
местной повитухе и имела с той
долгую беседу. Поговорить о том с
Лидией Корсаков так и не решился,
но сознание того, что она не
стремится к тихой семейной жизни,
что ее куда более волнуют светские
развлечения, вызывало раздражение.
Лидия обожала быть в центре
внимания и после замужества
привычки ее нисколько не
изменились. Она все также
кокетничала, флиртовала и не на
шутку сердилась, если Алексей
позволял себе сделать ей замечание.
 - Ах! Это все твоя ревность! –
вспыхивала она как сухой порох от
искры. – Ты, видимо желал бы
запереть меня в четырех стенах. –
Может и мне в монастырь податься
как моя кузина? – сердито
выговаривала она ему после
посещения оперы.
- Скажи мне, mon ange, - обратился
к ней Корсаков, - случись мне не
вернуться, ты тотчас забудешь обо
мне?
Лидия провела кончиками пальцев,
затянутых в шелковую перчатку по
щеке супруга:
- Ты, верно, шутишь, mon coeur?
- Нет. Отчего же мне шутить? Я
серьезен как никогда, - убирая ее
руку, отозвался Корсаков.
 - Чего бы ты желал? Чтобы я в
монашки подалась и вечно
оплакивала тебя до самой гробовой
доски? – откинулась на сидение в
экипаже Лидия.
- Что ты, - иронично улыбнулся
Корсаков. – Я и мечтать не смел о
подобном. Лиди, зачем вы сказали
Бетси о Софи? О длинном языке
княжны Черкасской в столице разве
что анекдоты не рассказывают, -
перевел он разговор на другую тему.
- Полно, Алексей Кириллович, я не
думала, что из ухода моей кузины в
монастырь надобно сделать великую
тайну, - надулась Лидия.
Она и сама не знала, зачем
рассказала Бетси о Софье. Видимо от
того, что Лиза говорила без умолку и
все восторженно внимали ей, и Лиди
захотелось вдруг сказать что-нибудь
такое, чтобы обратить на себя
внимание, вот тогда-то она и
вспомнила о Софи. Сколько вздохов
вызвала рассказанная ей история.
Кто-то счел весьма романтичной
такую преданность супругу даже
после его смерти, кто-то счел
поступок Софи глупостью. «Как
можно хоронить себя заживо в
монастырских стенах?» - удивленно
протянула Бетси, оглядев тех, кто
собрался в тесном кружку вкруг нее
после завершения представления, и
всем своим видом предлагая
присоединиться к ее мнению.
«Позвольте не согласиться. Мне
кажется, что подобная преданность
достойна уважения, а не порицания»,
- тихо заметил Корсаков.
Лидия растерялась от того, что так
и не решила, чью точку зрения ей
следует поддержать: с одной
стороны, была Бетси, к мнению
которой прислушивалась добрая
половина великосветского
Петербурга, а с другой ее супруг, чье
мнение она должна была уважать и
почитать. Недовольная тем, что
Алексей поставил ее перед подобным
выбором, она сочла за лучшее
покинуть собравшееся общество, чем
и дальше мучительно пытаться
поддержать разговор, когда каждый
вокруг так и ждет, что она ответит на
фразу, сказанную Корсаковым.
 Промеж супругов вновь повисло
тягостное молчание. Лидия
нахмурилась и отвернулась. Алексей
вздохнул, вид ее недовольства уже
стал привычен ему и уже не огорчал
как ранее. Мысли его снова и снова
возвращались к Софье: «Как странно,
- думал он, - неужто она настолько
сильно любила Раневского? Я бы мог
поклясться, что она была увлечена
мною. Это было так очевидно: эти
взгляды украдкой, ее неловкость и
волнение всякий раз стоило
встретиться взглядами, пунцовый
румянец во всю щеку. Так откуда же
взялась эта любовь к Александру?
Софи никогда не была ветреной,
напротив она казалась такой
рассудительной и не по годам
серьезной. Странно. Очень странно.
А может и не любовь то вовсе? В
последнюю встречу Завадский
говорил что-то о том, что именно он
поспособствовал тому, что
Раневского определили адъютантом к
Зассу. Если уход от мирской жизни –
попытка искупить грехи, то не
слишком ли суровую епитимью
наложила на себя Софи? Все так
неясно в этой истории».
За размышлениями он и не
заметил, как они миновали дорогу
домой. Выйдя из экипажа, Алексей
подал руку супруге. Лидия
спустившись с подножки,
устремилась к парадному даже не
оглянувшись. Столь явная
демонстрация обиды, задела: видит
Бог, он старался угодить ей, он всегда
уступал ее просьбам, но до коле это
будет продолжаться? Корсаков и
раньше не чурался светского
общества, но завсегдатаем раутов и
балов его назвать было трудно. После
женитьбы на Лидии его жизнь
превратилась в бесконечную череду
праздников и развлечений. Как
получилось так, что ныне он
полностью зависел от капризов и
настроения своей супруги? Разве о
такой семейной жизни он мечтал?
«Устал, - вздохнул Алексей,
поднимаясь в свои покои. – Кто бы
мог подумать, что бесцельное
праздное существование может быть
столь утомительным? Сейчас бы
поехать в Воздвиженкое, окунуться с
головой в тихие радости сельской
жизни, но разве ж Лиди согласится
променять шумный и суетный
Петербург на спокойную
размеренную жизнь в деревне?
Вероятно, предложение сие не найдет
у нее отклика и дай Бог, если не
выльется в новую шумную ссору».
Раздевшись при помощи
камердинера, Корсаков с тихим
стоном удовольствия вытянулся на
широкой постели. Уже в полудреме
он услышал, как открылась дверь в
смежные с его комнатами покои
Лидии. Тонкая фигурка в почти
прозрачной сорочке скользнула к его
постели.
- Лиди? – удивленно приподнялся
он на постели.
 Тонкие руки обвились вокруг его
шеи.
- Я не могу уснуть, когда мы в
ссоре, - зашептала она ему на ухо,
приникая к его груди.
- Лиди, mon ange, - обнимая тонкий
стан, вздохнул Алексей, - я не
сержусь на тебя. Покойной ночи, mon
coeur, - коснулся он поцелуем
гладкого лба.
- Вы желаете спать, супруг мой? –
шутливо погрозив ему пальчиком,
улыбнулась она.
- Я не стану возражать, если вы
составите мне компанию, - откинулся
на подушки Корсаков.
Задув свечу, Лидия скользнула под
одеяло и, положив голову ему на
грудь, принялась водить пальчиком
по его щеке.
- Ты не любишь меня более, - тихо
заметила она.
- Отчего ты думаешь так? –
поинтересовался Корсаков.
- Ты не желаешь меня более, -
вздохнула Лидия.
- Я просто устал, Лиди. Ничего
более. Спи, ma chére. Не забивай
свою хорошенькую головку
подобными глупостями.

Глава 9

В трудах, заботах, молитвах

минула зима. День накануне
Вербного Воскресенья выдался на
редкость теплым, и Софья выразила
желание отправиться за вербой
вместе с сестрой Прасковьей. Выйдя
за стены обители, девушки неспешно
направились в сторону небольшой
речушки, по берегам которой в
изобилие произрастал тальник. В
воздухе витал аромат влажной земли,
близлежащая роща наполнилась
птичьим гомоном, скоро, совсем
скоро природа очнется от долгой
зимней спячки, примерит новый
зеленый убор, расцветит зелень лугов
первоцветами, зацветут дивным бело-
розовым кружевом сады.
- Хорошо-то как нынче, -
улыбнулась Софья, подставляя лицо
теплому весеннему солнышку и
легкому ветерку.
 - И то правда, - согласилась
обычно неразговорчивая сестра
Прасковья.
Она хотела что-то еще добавить,
но стук копыт за спиной заглушил ее
слова и заставил девушек сойти с
дороги.
- А, ну, сестры, посторонись! –
верхом на великолепном гнедом
жеребце мимо пролетел всадник и,
проехав еще несколько саженей,
круто осадил скакуна.
Сестра Прасковья перекрестилась
и недовольно поджала губы. Софья
от неожиданности выронила из рук
корзину, что взяла с собой и,
невольно отшатнувшись в сторону,
оступилась, подвернула ногу и
неловко осела на землю.
Оглянувшись, Корсаков тихо
чертыхнулся и поспешил вернуться,
чтобы помочь подняться упавшей по
его вине монахине. Подъехав к
растерявшимся женщинам, Алексей
спешился и протянул руку, сидящей
на земле монашке. Однако
рассмотрев одеяние последней,
Корсаков понял, что ошибся:
девушка, скорее всего, была
послушницей при монастыре.
- Бога ради, простите меня, -
обратился он к ней. – Я не желал
ничего подобного.
- Алексей Кириллович, -
удивленно распахнула глаза Софья,
опираясь на его руку.
 Корсаков замер, внимательно
вглядываясь в лицо той, что назвала
его по имени.
- Бог мой, Софья Михайловна! Вы
ли это? – недоверчиво покачал он
головой, помогая ей подняться. – Не
могу поверить. Как Вы здесь?
Впрочем, Андрей писал мне.
Алексей не верил своим глазам.
Вне всяких сомнений, перед ним
была Софи, но какие же
поразительные перемены произошли
в ней. Как могла стоящая перед ним
прелестница быть той Софьей, что он
знал ранее. Голубые глаза,
опушенные длинными темными
ресницами, с веселым изумлением
взирали на него, ветер играл
пепельно-русыми локонами,
выбившимися из-под шляпки, но
самое поразительное было в том, что
неуклюжая и неловкая толстушка
исчезла и ныне перед Корсаковым
предстала красивая молодая
женщина. Широкий плащ надежно
скрывал контуры ее фигуры, но
Алексей опытным глазом завзятого
сердцееда легко угадал, что скрывает
под собой темное одеяние.
- Вы не ушиблись? –
поинтересовался он.
- Не стоит беспокоиться, Алексей
Кириллович. В который раз
пострадало лишь мое самолюбие, -
иронично улыбнулась она, забавляясь
его смущением при упоминании того
конфуза, что случился с ней на балу в
московском доме Завадских. – Но вы,
какими судьбами здесь, под
Ростовым?
- Мы с Лидией приехали две
седмицы назад в Воздвиженское. Это
в пяти верстах отсюда. Будем рады
видеть у нас, - поспешно добавил он.
- Боюсь, это невозможно, -
вздохнула Софи. – Отрешившись от
мирской жизни, я не могу наносить
визиты и покидать стены обители без
особой на то надобности.
- Куда же ныне путь держите? –
улыбнулся Корсаков не в силах
отвести взгляда от ее лица.
- Завтра Вербное Воскресенье. Вот,
собирались до тальника вербы
наломать.
- Позвольте, я помогу, - взял из рук
Софьи корзину Корсаков.
 - Сестра Прасковья, - обернулась к
своей спутнице Софи, - давайте вашу
корзину.
Отдав Корсакову еще и корзину
монашки, Софи усмехнулась тому,
как Алексей пытается удержать обе
корзины и одновременно вести на
поводу своего скакуна. До берега
речки оставалось совсем недалеко.
- Оставайтесь на дороге, -
обратился к девушкам Алексей с
недовольством глядя на раскисшую
от талого снега землю у себя под
ногами.
Привязав жеребца к дереву,
Корсаков в несколько шагов дошел
до зарослей тальника и легко наломал
ивовых прутьев, покрытых
пушистыми почками. Вернувшись с
двумя полными корзинами, Алексей
передал их ожидающим его
девушкам.
- Благодарствую, - буркнула сестра
Прасковья, недовольная его
обществом.
Не обращая на нее внимания,
Корсаков повернулся к Софье:
- Андрей писал мне, что вы
собираетесь постриг принять, - тихо
заметил он.
- Еще ничего не решено, Алексей
Кириллович, - уклончиво ответила
Софья, не желая говорить с ним о
причинах, побудивших ее принять
такое решение.
- Будет преступлением упрятать
такую красоту под монашеский
клобук, - коснулся выбившегося из
косы локона Алексей.
- Странно, - отозвалась Софья.
- Странно сказать женщине, что
она красива? – поинтересовался
Корсаков.
- Странно слышать это от вас,
Алексей Кириллович. Вы, в самом
деле, находите меня красивой? – со
свойственной ей прямотой
поинтересовалась Софья.
- Вы очень изменились, Софья
Михайловна. Надо быть слепым,
чтобы не заметить того, - тихо
ответил Корсаков.
Софья смущенно улыбнулась. Его
слова были ей приятны, в душе
всколыхнулись давно позабытые
воспоминания.
 - Вы никудышный льстец, - тихо
рассмеялась она.
- Я даже не пытался льстить, -
улыбнулся он в ответ. – Вы позволите
проводить вас?
Недовольно покосившись на них,
сестра Прасковья пошла немного
впереди тихо беседующей пары.
- Как поживает Лиди? –
поинтересовалась Софья.
- Ей скучно в деревне, - вздохнул
Корсаков, - а в остальном вполне
благополучно.
- Скука легко излечивается, если
найти себе достойное занятие, -
заметила Софья и тотчас рассмеялась.
– Я, верно, ханжа, коль позволяю
себе нравоучительные речи.
 - Нисколько. Я полностью
согласен с вами, - совершенно
серьезно заметил Алексей.
Корсаков проводил ее до самых
ворот обители.
- Мне, по-видимому, не стоит
спрашивать у вас позволения
навестить вас здесь? – прощаясь с
ней, спросил Алексей.
- Вы правы. Не стоит, - улыбнулась
Софья. – Прощайте, Алексей
Кириллович.
Запретив себе оглядываться, Софья
проскользнула в распахнутую
калитку в воротах монастыря и,
привалившись к ним спиной,
прикрыла глаза. Сердце билось в
груди часто-часто, сбилось дыхание и
отчего-то непрошенные слезы
навернулись на глаза. Как жаль, что
он не говорил ей этого ранее. Как
жаль, что ныне ничего нельзя
изменить. Открыв глаза, она
встретилась с осуждающим взглядом
сестры Прасковьи.
- Слишком вольно вы себя ведете в
своем вдовстве, сестра Софья, -
неодобрительно покачала она
головой.
- Алексей Кириллович муж моей
сестры, - бросив надменный взгляд в
сторону монахини, осмеливавшейся
осуждать ее, заметила она. –
Находите что-то предосудительное в
этой встрече?
- Вам виднее, сестра Софья. Как
вам то ваша совесть подсказывает? –
подхватив обе корзины с вербой,
монашка зашагала к собору, оставив
Софью наедине с ее мыслями.
Пожав плечами, Софи побрела к
себе в келью. «Я ведь не сделала
ничего дурного, - размышляла она. –
Или сделала? Но что может быть
предосудительного в случайной
встрече за стенами монастыря? Я
ведь не желала того. Странно, но
отчего мне так легко, так тепло на
душе? Отчего я так рада была
увидеться с ним? Нет-нет. Не может
быть ничего дурного в том. Все это
случайность, не более. Я не завлекала
его, не кокетничала с ним», -
нахмурилась она. Войдя в свое
жилище, она плотно прикрыла за
собой двери и, убрав с большого
сундука, стоящего в углу платье,
которое собиралась немного ушить и
кое-где починить, откинула крышку.
«Да где же оно?» - в сердцах топнула
она ногой, не найдя небольшое
зеркальце, что держала в сундуке.
Она давно не пользовалась им за
ненадобностью и сейчас, когда ее
одолевало любопытство, как назло не
могла его найти. Рассердившись, она
принялась вытаскивать все вещи из
сундука, сбрасывая их прямо на
кровать. Наконец, когда поиски ее
увенчались успехом, Софья
нерешительно взглянула на свое
отражение. «Не может этого быть!» -
было ее первой мыслью. Софи с
изумлением рассматривала
собственное отражение. Конечно, она
несколько похудела, скромная жизнь
при монастыре с ее трудами и
заботами, скудная трапеза,
призванная поддержать и укрепить
дух, а не усладить тело, немало тому
способствовали, но чтобы она так
изменилась?! Из зеркальца на нее
смотрела незнакомка: ровные дуги
бровей, прямой тонкий, чуть
вздернутый нос, высокие скулы,
изящная линия шеи, тонкие ключицы.
И все же: это лицо было ей знакомо.
Отложив зеркало, она вновь
метнулась к сундуку и, разыскав в
нем небольшую шкатулку, извлекла
из нее серебряный медальон на
тонкой цепочке. С едва слышным
щелчком легко открылась крышка,
Софья осторожно кончиком пальца
дотронулась до миниатюры, скрытой
внутри. «Маменька, папенька», -
слезы навернулись на глаза. Дед не
раз говорил ей, что она чертами лица
своего весьма схожа со своей
матушкой, но она не верила тому.
Будучи робкой и неуверенной в себе
Софи дичилась сверстников, а все
свои обиды и горечи частенько
заедала сладостями, до которых была
большая охотница, от того и обрела к
семнадцати годам полные округлые
формы, а теперь, глядя на свое
отражение, убедилась в правоте
Петра Гавриловича. Зажав в кулачке
медальон, Софья повернулась к
образам в углу кельи и торопливо
перекрестилась. «Спасибо тебе,
Господи! Спасибо за чудный дар
твой! Пусть грех это, пусть
тщеславие мною владеет сейчас, но
ведь есть в этом некое знамение
твое».
Простившись с Софьей, Корсаков
неспешно направился в свое имение
Воздвиженское. По дороге мыслями
он то и дело возвращался к Софье:
«Удивительно, как она переменилась.
Не думал, что подобное возможно, и
дело не только в том, что она
похорошела, в ней появился некий
стержень, сила духа». Алексей
невольно улыбнулся, вспомнив, с
какой иронией она отозвалась о
событиях годичной давности,
приведших к весьма трагичным для
нее последствиям. Размышляя о
судьбе Раневского, Корсаков
нахмурился: «Вестимо, в том, что
случилось, нет ничьей вины. Значит,
Господу было угодно распорядиться
так жизнью Александра. Андрею не
стоит винить себя в том, равно как и
вины Софьи здесь нет».
Добравшись до усадьбы, Алексей
хотел было поделиться с Лидией тем,
что узнал, но разыскав ее в
бельведере, передумал. Лиди,
полулежа на софе со скучающим
видом созерцала, как в глубине парка
работники занимались починкой
кровли у летнего павильона.
Обернувшись на звук шагов, она
рассеяно улыбнулась супругу и, даже
не переменив позы, вновь
отвернулась к окну. Алексей заметил
книгу, раскрытую на первой
странице, чашку с недопитым чаем на
столике. К его неудовольствию, Лиди
даже не потрудилась привести себя в
порядок: неприбранная и
непричесанная, она с самого утра
расхаживала по дому в ночной
рубашке и теплом бархатном капоте,
а ведь день уже клонился к вечеру.
- Как прошел твой визит к
Соловьевым? – поинтересовалась
она, не оборачиваясь к нему.
- Прекрасно. Нинель весьма
огорчилась, что ты не смогла принять
ее приглашение и просила передавать
тебе приветы и пожелания
скорейшего выздоровления, -
присаживаясь в кресло, ответил
Алексей.
- Не сердись, mon cher, –
отвлеклась от созерцания пейзажа за
окном Лидия. - Дети Соловьевых
столь шумные и невоспитанные.
После их визита к нам, я почти целый
день пролежала с мигренью, -
добавила она.
- Ну, а как твой день прошел, душа
моя?
- Попыталась было читать, -
махнула рукой в сторону раскрытой
книги Лидия, - но этот
беспрестанный стук за окном меня
постоянно отвлекает.
- Скоро ремонт павильона будет
закончен, - улыбнулся Алексей, - и в
усадьбе вновь воцарится тишина, а
мы сможем наслаждаться чаепитием
на свежем воздухе теплыми
майскими денечками.
 - Как долго ты собираешься
пробыть в Воздвиженском? –
недовольно спросила Лиди.
- Полагаю, до начала сезона, -
задумчиво отозвался Корсаков,
прикидывая в уме, что ему хотелось
бы сделать за лето в имении.
- Так долго! – поднялась с софы
Лидия.
- Скучаешь по своим столичным
поклонникам? – иронично
осведомился Алексей.
- Как вы могли подумать обо мне
такое, Алексей Кириллович? –
перешла на «вы» Лидия, как то
случалось каждый раз в преддверии
очередной ссоры.
- Полно, mon coeur, - вздохнул
Корсаков. – Ныне я не желаю
ссориться с тобой. Я пойду, пожалуй.
Мне еще с управляющим хотелось бы
свидеться сегодня.
Качая головой, Алексей покинул
бельведер. Дела в Воздвиженском
давно велись управляющим,
поскольку хозяин редко наведывался
в родовое гнездо. Алексей полагал,
что женившись, он станет чаще
бывать в имении. Ему вспоминалось,
каким было Воздвиженское при
жизни его отца и очень хотелось,
чтобы в усадьбу вновь вернулось
былое великолепие. Корсаков очень
хотел, чтобы огромный особняк стал
домом для большой семьи, он даже
подумывал о том, чтобы выйти в
отставку и всю свою жизнь посвятить
этой самой семье. Вести дела самому
было приятно, создавалось ощущение
собственной нужности и полезности.
Приятно было видеть результаты
принимаемых им самим решений,
замечать изменения, происходящие в
усадьбе. Да взять хотя бы летний
павильон. Еще седмицу назад он
являл собой жалкое зрелище:
полуобвалившаяся кровля,
потрескавшаяся штукатурка и
разбитые окна. А ныне… Ныне в
свете заходящего солнца блестели
вставленные стекла, новые
свежеструганные деревянные
перекрытия вместо потемневших
сгнивших балок радовали глаз.
Как вышло так, что его интересы
оказались прямо противоположными
чаяниям его супруги. Неужели она
полагала, что вся их жизнь будет
чередой светских раутов и
увеселений иного рода? Он
неоднократно задавал себе эти
вопросы, но ответы на них можно
было получить, только решившись на
откровенный разговор с Лидией.
Алексей все откладывал его, полагая,
что время для такого разговора еще
не пришло, но видит Бог, нынешним
днем чаша его терпения была уже
переполнена. Вернувшись после
беседы с управляющим, он прямиком
направился в покои Лидии:
- Ma chére, могу я говорить с вами
откровенно?
- Вы пугаете меня, Алексей
Кириллович, - отозвалась Лидия. –
Ваш вид столь серьезен, что я
начинаю думать, что разговор сей
удовольствия нам не доставит.
- Возможно, - согласился
Корсаков. – Я полагал, что
соглашаясь, стать моей женой вы
понимаете, чего я жду от вас.
- И чего же вы от меня ждете? –
взмахом руки отослав прислугу,
вскинулась Лидия.
- Ребенка, сударыня. Почти год
минул с нашей свадьбы, я вами не
пренебрегаю, так объясните же мне
Бога ради, что с вами происходит?
- Вы считаете, что в том есть моя
вина? Если Господь не дал нам дитя,
значит, я виновна в том?
- Лиди, Вы долго водили меня за
нос, - вздохнул Корсаков, - и я делал
вид, что мне ничего не известно,
надеясь, что вы сами захотите того
же, что и я.
- Что вы хотите сказать тем? –
насторожилась она.
- Я хочу сказать, что вы
злоупотребляете моим доверием,
Лиди, - вышел из себя Алексей.
- Но что если дело не во мне, а в
вас?! – едва не взвизгнула Лидия.
- Идемте, - схватил ее за руку чуть
повыше локтя Корсаков.
- Бога ради, скажите, куда вы меня
тащите? – выдернув свою руку их
хватки супруга, остановилась она.
- Вы сами все увидите.
Заинтригованная его словами,
Лидия вышла на задний двор вслед за
Алексеем.
 - Прохор, - позвал конюха
Корсаков, - ты Митьку не видел.
- Так в конюшне он, барин. Сейчас
кликну, - пожал плечами мужик.
- Пойди сюда, - позвал Алексей
вышедшего из ворот мальчика лет
десяти.
Мальчик робко подошел. Обняв
его за плечи, Алексей присел на
корточки:
- Глядите, - повернулся он к
супруге. – Нужны ли вам иные
доказательства?
Лидия внимательно вгляделась в
лицо мальчишки: те же темные глаза,
тот же прямой нос, высокие скулы,
темные каштановые кудри вьющейся
прядью падающие на высокий лоб,
сходство было столь очевидно, что
она потрясенно ахнула.
- Он ваш! Боже, он и в самом
деле…
Алексей приложил палец к губам.
- Ступай, - отпустил он
мальчишку. – Ему о том знать ни
чему, - повернулся он к Лидии. – Как
видите, сударыня, дело не во мне, а в
вас. Я бы даже сказал, в вашем
нежелании становиться матерью.
- Как вы могли? – шипела как
рассерженная кошка Лидия, пока
Алексей вместе с ней поднимался в
ее покои. – Как вы посмели мне
сказать о том?
- Тогда мне было восемнадцать, и о
подобных последствиях я не
задумывался, - честно признался
Корсаков. – Может быть, это,
наконец, заставит вас задуматься о
нашей с вами дальнейшей жизни,
Лиди. О вашем визите к местной
повитухе мне уже давно известно.
Лидия побледнела и покачнулась,
ухватившись за руку супруга, чтобы
сохранить равновесие.
- Как давно вы знаете о том?
- Достаточно давно, - отрезал
Корсаков. – Не заблуждайтесь на мой
счет, ma chére, мое терпение отнюдь
не безгранично.
Лидия ждала, что после этого
крайне неприятного для них обоих
разговора, муж непременно
наведается в ее спальню, но Алексей
не пришел. Впервые за время их
брака, Корсакову не хотелось видеть
ее. Было совершенно очевидно, что
Лидия нисколько не раскаялась в том,
что лгала ему все это время.
Утром Корсаков проснулся, едва
только рассвело. После завтрака,
состоящего из чашки крепкого кофе,
Алексей выехал верхом на своем
гнедом из усадьбы. Задумавшись, он
и сам не заметил, как оказался на
дороге, ведущей к обители Рождества
Богородицы, а, поняв, где находится
и куда направляется, Алексей лишь
невесело усмехнулся, но назад не
повернул. «Глупо ехать туда, -
вздохнул он. – Зачем? Что сказать
Софи, если случится увидеться с
ней?» Завидев вдали стены
монастыря, Алексей пустил жеребца
шагом. Чем ближе, он подъезжал к
воротам, тем более в нем крепло
желание увидеть Софью, но памятуя
о том, что она просила не навещать ее
в обители, проехал мимо.
Отовравшись от работы, Софья
бросила быстрый взгляд в окно. Ее
внимание привлек одинокий всадник
верхом на гнедом. «Корсаков! –
забилось сердце. – Боже, зачем он
здесь? Зачем приехал?» Быстро
перекрестившись, Софи отвернулась
от окна: «Господи, и не введи нас во
искушение, но избави нас от
лукавого». Опустив глаза, она
попыталась было сосредоточиться на
работе, но мысли ее то и дело
возвращались к увиденному за окном.
«Грех думать о нем, грех мечтать», -
рассердилась она на себя, но в тоже
время душа ликовала от того, что
приехал. Не надо быть семи пядей во
лбу, чтобы понять, что не ради
утренней прогулки он пять верст
проехал. Отложив работу, Софи тихо
вышла из швейной. Спустившись к
воротам, она замерла у калитки:
«Нет! Не должна! Надобно уйти
отсюда, покаяться в мыслях грешных
своих». Выпустив из рук железное
кольцо, что служило ручкой, Софи
направилась прямиком к собору.
Опустившись на колени перед
образом Богородицы, девушка истово
зашептала молитву. Губы привычно
шептали слова покаяния, но в мыслях
снова был он. Тот первый день, когда
впервые увидела его в московском
доме тетушки и дядюшки, когда
сердце на миг перестало биться, а
потом застучало так, что стало
больно дышать. Вчерашний день,
когда шла рядом с ним и радость
переполняла ее от того, что он просто
рядом, от того, что заметил ее,
разглядел.
Решение пришло внезапно, словно
вспышка, озарение: она должна
уехать отсюда, уехать как можно
дальше. Знание того, что он так
близко, что, возможно, нынче утром
искал с ней встречи, было
сильнейшим искушением поддаться
своим желаниям свидеться с ним. Бог
его знает, куда заведут ее эти
желания, потому и надо уехать,
забыть о том, не думать. И дело было
даже не в том, что думая об Алексее,
о том, что могло бы быть у них, коли
жизнь сложилась бы иначе, она в
чем-то предавала Раневского, память
о нем. Александр умер, его нет
больше, а она есть. Она жива, хотя
думала, что сердце ее неминуемо
разорвется от горя, что удел ее
отныне доживать свои дни в
одиночестве, посвятив свою жизнь
служению Господу. Как же она
ошибалась в том. Она жива и более
всего ей хочется покинуть эти стены,
вдохнуть свободы полной грудью.
Отныне никто не станет указывать ей,
как жить, отныне она сама себе
хозяйка. Вспомнив, как просила
матушку Павлу разрешить ей постриг
принять, Софи невольно улыбнулась.
Прошло всего полгода, и как же
права, оказалась игуменья, говоря о
поспешности ее решения под
тяжестью горя, что обрушилось на
нее.
Поднявшись с колен, Софья
поспешила в свою келью. «Сейчас же
отпишу в Нежино Савелию
Арсеньевичу, - торопилась она. –
Пусть экипаж за мной пришлют». В
письме к тамошнему управляющему,
Софи просила прислать за ней, как
можно скорее. Оставалось самое
сложное: разговор с матушкой
Павлой. Как найти в себе достаточно
смелости, чтобы испросить
разрешения покинуть обитель, когда
сама настаивала на том, чтобы
остаться здесь. И пусть игуменья
говорила о том, что во власти самой
Софьи решать свою дальнейшую
судьбу, отчего становилось неловко
говорить о том, что не ощущает она в
себе желания посвятить жизнь свою
служению Господу, что ныне ее
желания изменились, что манит
жизнь ее за стенами монастыря со
всеми ее мирскими искушениями.
После обеденной трапезы, Софья
попросила матушку Павлу о
разговоре. Она долго не решалась
начать разговор, настоятельница не
торопила ее, проявляя поистине
ангельское терпение.
- Матушка Павла, - наконец,
решилась Софи, - я хочу просить вас
о позволении покинуть обитель.
- Это твое право дитя, - тихо
ответила настоятельница, - я уже
говорила тебе о том. Но прежде, чем
ты покинешь обитель, мне хотелось
бы спросить тебя.
- Спрашивайте, - отозвалась
Софья, догадавшись, о чем пойдет
разговор.
Видимо, сестра Прасковья
рассказала игуменье о вчерашней
встрече с Корсаковым.
- Мне хотелось бы знать: не
связано ли твое желание оставить нас
с мужчиною?
- Во истину так, - подняла глаза
Софья. – Я хочу уехать как можно
дальше отсюда.
- Нельзя убежать от себя, -
заметила настоятельница.
- Если дух мой слаб, и я не в силах
противостоять искушению, боюсь,
ничего другого мне не остается, -
отозвалась Софья.
До Нежино от Ростова, где
располагался монастырь Рождества
Богородицы, в хорошую погоду было
не более пяти дней пути. До своего
отъезда из обители Софья больше не
виделась с Корсаковым. Встретив
светлый день Пасхи вместе с
сестрами, она собралась в дорогу.
Ровно две седмицы спустя, как она и
предполагала, управляющий из
Нежино прислал за ней экипаж.
Тепло простившись с теми, с кем
прожила бок о бок более полугода,
она отправилась в имение, которое
после смерти ее супруга отныне
принадлежало ей самой.
 На третий день пути добрались до
Завадного. Поздним вечером в ворота
усадьбы въехал запыленный экипаж.
Завадские гостей не ждали и были
весьма удивлены, когда от сторожки
на въезде прибежал мальчишка с
известием, что в имение с визитом
Софья Михайловна пожаловали.
Спустившись с помощью лакея с
подножки экипажа, Софи едва
сдержала слезы радости от того, что
вновь оказалась в месте, что было ей
дорого. Войдя в просторный холл,
она поспешила навстречу Ольге
Николаевне, торопливо
спускающейся с лестницы.
- Ma chère tatie, - улыбнулась она
замершей в изумлении тетке.
 - Бог мой, Софи, - покачала она
головой, заключая племянницу в
сердечные объятья. – Моя дорогая,
девочка. Как же я рада, что ты
приехала, - торопливо защебетала
графиня, отойдя от первоначального
шока, вызванного переменами,
произошедшими с Софьей.
- Я проездом, тетушка, - целуя
подставленную щеку, отозвалась
Софья.
- Но я, надеюсь, ты погостишь у
нас? – поинтересовалась Ольга
Николаевна.
- Мне сказали, что Софи к нам
пожаловала? – услышала Софья за
своей спиной голос Дмитрия
Петровича.
 - Дядюшка! – радостно
воскликнула она, оборачиваясь на
знакомый голос.
- Боже мой, - раскрыл ей объятья
граф. – Вылитая Елена, - потрясенно
прошептал он, разглядывая
племянницу.
- А где André? Он дома? –
поинтересовалась Софья, оглядывая
своих родственников.
- Увы. Жаль, что он не застал тебя,
- вздохнула Ольга Николаевна. –
Андрей только вчера отбыл в столицу
по делам службы.
- Действительно, жаль, - искренне
огорчилась Софья. – Мне очень
хотелось увидеться с ним.
После ужина Софья далеко за
полночь засиделась в будуаре своей
тетки за разговорами. Она так и не
решилась рассказать Ольге
Николаевне об истинных причинах,
побудивших ее покинуть обитель.
Кто знает, не встреть она Алексея,
может, и по сей день оставалась бы в
стенах монастыря. Встреча с
Корсаковым пробудила в ней жажду
жизни. Не умерла душа ее вместе со
смертью Раневского, она словно бы
пребывала в какой-то спячке до сей
поры. А ныне, ныне хотелось дышать
полной грудью, и верилось в то, что в
жизни ее еще возможно счастье. Вот
об этом она и сказала тетке. Софи все
говорила и говорила о том, как ей
хотелось бы устроить свою жизнь.
Ольга Николаевна внимательно
слушала и все больше хмурилась.
Софья с воодушевлением
рассказывала о том, как она
планирует устроиться в Нежино, но
ни словом не обмолвилась о том,
чтобы жизнь эту провести не в
одиночестве.
«Конечно, времени прошло совсем
немного, - вздохнула графиня. –
Бедная девочка ей и так нелегко
пришлось, и надо было настоять на
том, чтобы Андрей все же забрал ее
из монастыря, но в одном она права:
ныне она вправе сама решать свою
судьбу. Может статься так, что и
найдется человек, которого она
сможет полюбить».
Графиня Завадская хорошо
помнила свою золовку и только диву
давалась насколько Софья оказалась
похожей на мать. «А ведь было
время, я не верила, что такое
возможно, - думала она. – Даже Митя
не разглядел, а вот Петр Гаврилович
всегда говорил, что она настоящей
красавицей вырастет, - улыбнулась
она своим мыслям. – Дай Бог, чтобы
красота эта принесла ей счастье
больше, чем ее матери», - подавила
тяжелый вздох графиня.
- А дедушка, дедушка как? –
поинтересовалась Софи, оторвав
Ольгу Николаевну от ее
размышлений.
- Болеет Петр Гаврилович, -
вздохнула Ольга Николаевна. –
Совсем плох стал. Надеюсь, приезд
твой вернет ему бодрость духа, -
добавила она. – Ну, то завтра все, а
ныне спать пора.
- Покойной ночи, тетушка, -
поднялась с кресла Софи.
- И тебе доброй ночи, - улыбнулась
Ольга Николаевна.

Глава 10

Несмотря на просьбы родных,

Софья не стала надолго
задерживаться в Завадном.
Стремление к новой жизни, желание
быть отныне самой хозяйкой своей
судьбы подгоняло ее оставить
гостеприимный дом Завадских и
продолжить свой путь в Нежино. Всю
дорогу она представляла себе, чем
станет заниматься, когда доберется
до усадьбы. Кое-какой опыт ведения
довольно обширного хозяйства у нее
имелся, к тому же Рощино было куда
больше скромного имения в Тульской
губернии, в котором она ныне была
хозяйкой.
Но не только стремление к новой
жизни гнало Софью из Завадного.
Она испытывала какой-то
необъяснимый стыд. Спроси ее кто
об этом, она не смогла бы сказать
откуда взялось это чувство. После
отъезда из обители она беспрестанно
думала о Корсакове, и сердце ее
билось чаще от этих мыслей. И
сколько бы она не уговаривала себя,
что ничего дурного она не
совершила, чувство вины не
покидало ее ни на минуту. Она не
должна была думать о нем, она не
должна была радоваться
проявленному к ней интересу, но
ничего не могла поделать с собой.
Софья наслаждалась каждой
минутой, проведенной в его
обществе, восхищением, что легко
читала в его взгляде, и видит Бог, в те
мгновения она совершенно не думала
о Лидии. Ольга Николаевна и
Дмитрий Петрович заменили ей мать
и отца, и она любила их, как любила
бы папеньку и маменьку будь они
живы. Она не могла объяснить самой
себе, отчего скрыла от них свою
встречу с Корсаковым и сознание
этого мучило ее. «Я верно поступила,
уехав из монастыря, - уговаривала
она сама себя. – Я забуду о нем, коли
мы не будем видеться, и все станет
как прежне». В то же время она
понимала, что ничего уже не станет
как прежде. Она изменилась, мир
вокруг нее изменился, и потому
ничего в ее жизни уже не будет как
прежде. Это и пугало ее и в то же
время будоражило сознание, обещая
новые еще неизведанные
впечатления, обещая ей иную жизнь,
совершенно отличную от той, к
которой она привыкла.
Спустя два дня запыленный
экипаж достиг ворот небольшой
усадьбы, расположенной на берегу
небольшой речушки. Заботами
Савелия Арсеньевича довольно
большой деревянный господский дом
содержался в идеальном порядке.
Софья, никогда ранее не бывавшая
здесь в свое новое жилище
влюбилась с первого взгляда. Когда-
то здесь, после смерти отца жила ее
матушка. Пройдясь по комнатам,
Софи словно бы ощущала ее
присутствие. Все в этом доме
напоминало о ней, во всем
чувствовалась ее рука и пусть
прошло немало лет и обстановка
комнат давно уж вышла из моды, она
словно бы вернулась во времена
своего детства. И пусть она мало что
помнила о том времени, но сама
атмосфера этого дома каким-то
чудесным образом воскрешала давно
позабытые ощущения тепла и покоя,
радости и счастья.
 Быстро освоившись в усадьбе,
Софи через некоторое время
заскучала. Хозяйство в имении
велось отменно, благодаря твердой
руке управляющего. Савелий
Арсеньевич Горин много лет
прослуживший верой и правдой
своим хозяевам, любое
вмешательство в дела имения считал
едва ли не оскорблением и
проявлением недоверия, от того
Софья и оставила любые попытки
как-то влиять на него, смирившись с
этим фактом, как до того смирялась
со всем, что преподносила ей судьба.
Каждое утро после завтрака она
встречалась с Гориным, который с
видимым удовольствием рассказывал
ей о том, как обстоят дела и о том,
что планирует сделать, но на этом все
и заканчивалось. Далее она весь день
была предоставлена сама себе.
Привыкшая за полгода пребывания в
обители к непрестанному труду
Софья праздное существование стала
находить утомительным. Она любила
читать, но к ее огорчению Нежино не
могло похвастаться обширной
библиотекой и разнообразием ее
содержания. Траур ее еще не
окончился, и потому визиты к
соседям исключались. Все чаще ее
стали посещать мысли о
бесцельности и бессмысленности ее
существования. Предназначение
женщины быть женой и матерью,
хранительницей домашнего очага, а
ей и в этом было отказано. Она так и
не стала ни той, ни другой.
Истомившись от скуки, Софи все
чаще стала подумать о том, что когда
истечет положенный срок траура,
ничто не мешает ей попытаться
устроить свою жизнь. Оставалось
решить, куда ей поехать в Москву
или в Петербург к началу светского
сезона. С первопрестольной ее
связывали не самые добрые
воспоминания и от того, она почти
сразу отказалась от мысли провести
будущий сезон в московском доме
Завадских. Мысль о том, чтобы
поискать счастья в столице ее пугала,
но в тоже время чем-то завораживала.
Никто в Петербурге не знал ее
прежней, и потому приехать в
столицу было бы все равно, что
начать жизнь с нового листа. К тому
же в столице ей было, где
остановиться: роскошный особняк на
Мойке, ранее принадлежавший ее
отцу, а ныне младшему брату
Мишелю. Михаил, наверняка, будет
рад, если она поселится там,
рассуждала Софья, и они смогут чаще
видеться.
Решение было принято и лето
потянулось в томительном ожидании.
***
Прошло более полугода с тех пор,
как Раневский оказался в плену, а
говоря иными словами, в рабстве у
Беркера в небольшом горном селении
в самом сердце Османской империи
близ Анкары. Александр ненавидел
каждый день этой жизни, что ему
приходилось влачить вдали от
России, и эта его ненависть крепла с
каждым прожитым днем. Терпение и
покорность отнюдь не были
отличительными чертами русского
пленника и не мудрено, что
копившаяся в душе злость и ярость
однажды выплеснулись наружу.
Жарким августовским днем
пленников как обычно выгнали на
работу в каменоломню. Хозяин
соседнего селения Али-бей задумал
возвести небольшую крепость и за
камнем для строительства обратился
к Беркеру. Невольники работали с
самого раннего утра и до поздней
ночи, не разгибая спины. Нагружая
добытым в каменоломне камнем
арбу, Раневский уронил большой
валун. Чертыхнувшись Александр
нагнулся, чтобы поднять его и
услышал за спиной свист кнута. Боль
обожгла обнаженные плечи.
Развернувшись, Раневский в
мгновение ока молниеносным
броском сбил с ног ударившего его
турка. Вцепившись обеими руками,
он сдавил шею надсмотрщика, пелена
ярости застила глаза, ему казалось,
что перед ним сам Беркер. Он
чувствовал, как под его рукой все
чаще бьется пульс и сильнее
стискивал руки на горле хрипящего в
предсмертных судорогах турка.
Повиснув на плечах Раневского, двое
рабов с трудом оттащили его от
жертвы. Турок схватившись за горло,
поднялся с пыльной дороги.
Пообещав пленнику все кары
небесные, он весь остаток дня
старался держаться как можно
дальше от этого русского,
осмелившегося напасть на него.
Расплата не заставила себя ждать.
Вечером, едва измученные
непосильным трудом пленники
добрались до своего жалкого
жилища, в сарай вошел Беркер со
своими людьми. Указав им на
Раневского, он стремительно вышел.
Александр знал, что его ждет: все тот
же столб и кнут. Беркер не стал сам
наказывать пленника, а отдал орудие
пытки тому самому надсмотрщику,
которого едва не задушил Раневский.
Всех рабов выгнали во двор, дабы
они усвоили урок.
 - Кричи, - отчаянно шептал Сашко,
глядя на исполосованную кровавыми
бороздами спину Александра. –
Кричи. До смерти забьет.
Ни единого звука не сорвалось с
губ Раневского. Поняв, что тот скорее
умрет, чем станет молить о пощаде,
Беркер перехватил руку палача,
останавливая экзекуцию. Чтобы
привести в чувство, потерявшего
сознание пленника окатили водой.
Вынув из ножен узкий острый
кинжал, Беркер хладнокровно отсек
мизинец на его левой руке и
заговорил:
- В другой раз он отрубит тебе
руку, - размазывая по щекам грязь и
слезы, перевел Сашко.
 - Другого раза не будет, - едва
слышно выдавил Раневский перед
тем, как вновь лишиться чувств.
Александр пришел в себя на
другой день ближе к вечеру.
Вернувшийся с каменоломни
Афанасий всю ночь просидел около
него пытаясь сбить поднявшийся
жар. Раневский бредил и его
состояние с каждым часом
ухудшалось.
- Эх! Ваше благородие, - хмурился
старый казак, - прикладывая
смоченную в воде тряпицу к
пылающему лбу, - норов ваш вас в
могилу сведет раньше времени.
Сходи за Беркером, - попросил он
Сашко едва рассвело.
 Мальчишка ждал Беркера у
крыльца и едва тот появился на
пороге дома, быстро-быстро
заговорил. Турок молча выслушал его
и, ни слова не сказав в ответ,
направился к сараю, где содержали
невольников. Ему было достаточно
одного взгляда, чтобы понять, что
Раневский не доживет до следующего
утра, если ему не оказать должной
помощи.
- Собаке собачья смерть, - бросил
он и вышел не оглянувшись.
Беркер не собирался спасать жизнь
непокорного раба, но мысли о нем не
давали ему покоя. Он хотел во чтобы
то ни стало сломать его, но пленник
проявил завидную стойкость,
предпочтя смерть мольбе о пощаде.
Турок ценил в людях смелость и силу
духа и, обнаружив подобные
свойства характера в Раневском,
невольно проникся к нему
уважением. К тому же мысль о том,
что русский желал смерти, как
избавления от рабства доводила его
до бешенства, ведь если тот умрет, то
выиграет это противостояние, он
явственно прочел это желание в
глазах пленника, когда отрезал
мизинец на его руке. Может быть,
именно поэтому после полудня
Беркер послал за старухой Билге.
Билге проживала на самой окраине
селения с незапамятных времен.
Никто не знал, сколько ей лет и
откуда она появилась, но к ней
частенько обращались за помощью,
считая ее при этом едва ли ни
ведьмой или колдуньей.
Старуха молча осмотрела пленника
и повернулась к Беркеру,
ожидающему, что она скажет. Сашко
жадно ловил каждое слово из тихого
разговора, что вели между собой
старая ведьма и его хозяин. Беркер
явно был страшно зол, но в то же
время Сашко заметил, что в глазах
турка нет-нет, да и мелькал
суеверный ужас перед древней
старухой. Из разговора он понял, что
старуха просила перенести
Раневского в ее жилище, потому как
отказывалась находиться в этом
грязном сарае, Беркер сначала
возражал ей и одновременно
требовал, чтобы она занялась
лечением, на что Билге повернулась и
молча вышла. Сдавшись, Беркер
велел отнести Раневского в дом к
старой ведьме.
Когда Александр пришел в себя он
долго не мог понять, где находится.
Помещение было чистым и опрятным
и мало чем напоминало тот сарай,
куда его бесчувственного принесли
после того, как высекли кнутом во
дворе дома Беркера. Старуха, что
явилась к ложу, на котором он лежал,
едва только до ее слуха донёсся
слабый стон, показалась ему адским
порождением его воспаленного
воображения, настолько она была
стара и безобразна. Она заставила его
выпить какое-то невыносимо горькое
питье, после которого голова
Раневского закружилась, и он
провалился в сон, наполненный
кошмарными видениями. Ему
снилось, что он заживо горит, жар
был столь нестерпимым, что хотелось
кричать, выть во весь голос, но из
открытого рта не вырывалось ни
звука. На третий день ему стало
лучше, и Александр впервые спал
спокойно без сновидений.
Проснувшись, он попытался
самостоятельно подняться, но ни
одна из его попыток ни увенчалась
успехом, настолько он ослаб. Билге
продолжала поить его какими-то
настоями, от которых все время
клонило в сон и притуплялась боль,
терзающая его при каждом
неосторожном движении.
 В доме Билге Раневский пробыл
почти целую седмицу. Обнаружив,
что его пленник вполне оправился от
болезни, Беркер вновь поместил его в
сарай к своим рабам. Спустя две
седмицы, вернувшись в
каменоломню, Раневский с трудом
мог удержать в руках кирку, при
каждом резком движении
искалеченная спина напоминала о
себе.
Вечером к нему подсел Афанасий.
- Ваше благородие, - тихо
зашептал казак, - уходить вам
надобно.
- Сейчас, - мрачно усмехнулся
Раневский.
- Не, не сейчас, - замотал головой
Афанасий. – Вы пока у ведьмы этой
турецкой были, Беркер позволил
Сашко ходить к вам. Он и ходил.
- Не припомню, - отозвался
Раневский.
- Сашко схрон сделал, все, что
понадобиться собрал. Завтра ночью
пойдете.
- А ты? – повернулся к казаку
Александр.
- А я останусь, - вздохнул
Афанасий. – Я, ваше благородие, вам
только обузой буду. Только Вы не
сразу в ущелье спускайтесь, а,
напротив, в горы уходите. Переждать
пару седмиц надобно будет. Вот как
перестанут турки вас с Сашко искать,
тогда и в путь тронетесь. Вы мне
одно только пообещайте, коли
доберетесь до России-матушки, не
оставьте Сашко милостью своей?
- Не оставлю, будь покоен в том, -
отозвался Раневский.
Следующий день начался как
обычно: невольников вновь отвели в
каменоломню. Все было как всегда,
раскаленный воздух зыбким маревом
колыхался перед глазами, соленый
пот выедал глаза, кожа на спине
зуделась под грубым полотном
рубахи, мышцы ныли от тяжелой
работы, но Раневский, молча стиснув
зубы, продолжал долбить камни. В
голове была только одна мысль:
«Господи, быстрее бы вечер!». В
ожидании предстоящей ночи нервы
были напряжены до предела. «Еще
немного и мысль о побеге сведет
меня с ума, - отирая со лба пот,
вздохнул Александр. – Если и в этот
раз ничего не выйдет, тогда уж лучше
смерть». Вернувшись с работы,
пленники после скудного ужина
принялись устраиваться на ночлег.
Афанасий, окончив трапезу, как ни в
чем ни бывало отправился в свой
угол вместе с Сашко, чуть позже к
ним присоединился Раневский.
Дождавшись, когда все вокруг
стихло, Афанасий осторожно
выбрался во двор через лаз, который
сделал накануне. Подобравшись к
печи, где пекли накануне хлеб, а
ныне тлели еще не прогоревшие до
конца дрова, казак нагреб в глиняную
плошку углей и осторожно прокрался
к конюшне. Подпалив пучок соломы,
Афанасий подсунул его под ворота и,
вернувшись к сараю, спрятался
между каменной оградой и
обветшалым строением. Вскоре из
конюшни повалил дым, заржали
испуганные лошади, разбудив
присматривающего за ними конюха.
Высохшие на солнце деревянные
доски быстро занялись пламенем.
Турок размахивая руками и что-то
громко крича, кинулся к дому. На его
крик выбежал Беркер и его люди. Во
дворе поднялась страшная суматоха.
Отворив ворота конюшни, турки
принялись выводить лошадей и
пытаться погасить уже вовсю
бушевавшее пламя. В небольшом
дворе разом сделалось тесно от
людей и обезумевших животных.
Кто-то попал под копыта жеребца
Беркера, раздался истошный крик
полный мучительной боли. Отчаянно
ругаясь, Беркер сам бросился к
воротам и распахнул их настежь,
приказав выводить лошадей.
- Ну, с Богом, сынки, - перекрестил
Раневского и Сашко Афанасий.
- Батько, - бросился ему на шею
Сашко.
- Ступай, ступай, - подтолкнул его
казак.
Проскользнув в открытые ворота,
Раневский и Сашко никем не
замеченные покинули полыхающее
подворье. Отойдя на значительное
расстояние, мальчишка замер на
горной тропе, уводящей далеко в
горы, и долго не сводил блестящих от
непролитых слез глаз с зарева
пожарища.
- Убьет его Беркер, - прошептал он
в отчаянии.
- Идем, Сашко, - мрачно отозвался
Раневский, - если поймают нас,
значит, твой отец зря свою жизнь
отдаст.
Идти ночью по горной тропе было
невероятно сложно, но мальчишка ни
разу не споткнулся, уверенно
продвигаясь вперед. По пути беглецы
забрали припасы, которые
потихоньку натаскал Сашко, пока
Раневский был в доме Билге.
- К утру за хребет спустимся, -
обернулся он к Александру,
поспевавшему за ним с превеликим
трудом. – Там пещера есть, в ней
переждем.
Эта ночь выдалась очень темной.
Обычно огромная луна заливала
окрестности своим мертвенным
светом, но не в этот раз. Еще с вечера
небо заволокло низкими серыми
облаками и когда путники почти
добрались до вершины хребта, начал
накрапывать дождик, усиливавшийся
с каждой минутой.
- Дождь – это хорошо, - тяжело
дыша под тяжестью своей ноши,
заметил Сашко. – Следы смоет, авось
и обманем Беркера.
Раневский ничего не ответил.
Недавно оправившись от болезни, он
с трудом переставлял отяжелевшие
ноги, сбилось дыхание, легкие горели
огнем.
- Еще немного поднажмите, ваше
благородие. Скоро спуск будет, там
легче станет, - пытался подбодрить
его паренек.
Когда начало светать, беглецы
достигли своей цели. Вход в пещеру
был неимоверно узким, но дальше
она расширялась, образовывая вполне
надежное укрытие.
Ты бывал здесь? – отдышавшись,
спросил Раневский.
Сашко кивнул:
- Два года назад вместе с младшим
братом Беркера, которого вы убили.
- А Беркер знает о ней? –
поинтересовался Александр.
 - Нет, - усмехнулся мальчишка. –
Это секрет Селима был. Здесь кое-что
припрятано должно быть.
Двинувшись на ощупь вглубь
пещеры, Сашко вскоре издал
торжествующий вопль, - Есть!
- Что там? – спросил Раневский.
- Кое-что из одёжи, кинжал еще, -
довольный своей находкой отозвался
мальчик.
Как и предсказывал Афанасий,
турки хватились беглецов наутро.
Недолго раздумывая, Беркер снес
голову с плеч казаку, выхватив саблю
у одного из своих воинов, остальных
рабов попытались допросить, но без
Сашко выяснить что-либо не
представлялось возможным, и потому
их оставили в покое. Беркер выслал
погоню, а сам остался
восстанавливать разрушенный двор.
Посланный им отряд вернулся с
пустыми руками на четвертые сутки.
Дойдя до самой Анкары и не найдя
никаких следов беглецов турки
вернулись. Беркер неистовствовал, но
вынужден был смириться с тем, что
на сей раз, видимо, русскому все
удалось от него ускользнуть.
На исходе второй седмицы, когда
подошли к концу взятые с собой
припасы и Раневский с Сашко доели
на ужин последние сухари, решено
было тронуться в путь.
- Пойдем по хребту, - решил
мальчишка. – Тропинка там совсем
узкая и каменистая, ей мало кто
пользуется. Вы, ваше благородие,
когда спустимся, рта не открывайте.
Я буду говорить, что вы немой, -
наставлял Раневского Сашко.
- Хорошо, - согласился Александр,
оглядывая себя.
Сашко умудрился стащить в
селении кое-что из одежды.
Переодевшись, Раневский стал похож
на турецкого крестьянина. За долгое
время пребывания под палящим
солнцем кожа его уж давно
приобрела бронзовый оттенок,
выдавали его только почти белые,
выгоревшие на солнце волосы и
борода, а также невероятно синие
глаза.
- Бороду сбрить надо, - задумчиво
разглядывая его, предложил Сашко. –
Волосы под чалмой можно спрятать,
лицо сажей вымазать.
Взяв кинжал, Александр спустился
к ручью. Чертыхаясь от того, что
несколько раз порезался, Раневский
избавился от довольно густой
бороды, что успела отрасти за время
его плена. Сашко аккуратно довел
дело до конца и, беглецы тронулись в
путь.
Спустившись к Анкаре, решили
двигаться по ночам, а днем стараясь
найти укрытие, держались подальше
от дорог. Питались, чем придется.
Сашко с риском быть пойманным за
руку и лишиться оной подворовывал
на рынках в маленьких городках,
куда они иногда решались зайти.
Смуглого чернявого Сашко
принимали за турка благодаря тому,
что он довольно бегло говорил на
турецком.
Насколько запомнил Александр на
то, чтобы добраться от Измаила до
Анкары у отряда Беркера ушло чуть
более трех седмиц, обратный же путь
занял почти два месяца. На исходе
октября добрались до Варны. До
русских оставалось совсем рукой
подать, чуть более ста пятидесяти
верст. Сашко удалось выведать, что
русские войска заняли Рущук и
оставили там свой гарнизон.
- Еще дня три и у своих будем, -
сидя вечером у пылающего огня, тихо
заметил Раневский.
- Похоже на то, - улыбнулся в
ответ Сашко.
 Наскоро перекусив, путники
затушили костер и тронулись в
дорогу. Обычно говорливый и
неугомонный Сашко в эту ночь был
необычайно молчалив.
- О чем задумался? – обратился к
нему Раневский.
- Вот доберемся мы до своих, а
дальше что? – вздохнул Сашко.
- Ты откуда родом будешь? –
поинтересовался Раневский.
- Из Луганской станицы, -
отозвался паренек.
Александр замолчал, обдумывая
сказанное: «Если везти мальчишку
домой, то самое малое – это еще две
седмицы в пути, - вздохнул он. – Ну,
уж коли пообещал Афанасию, значит,
отвезу», - решил Раневский.
 Летняя военная кампания
окончилась и молодому русскому
главнокомандующему князю
Багратиону предстояло теперь
разрешить непростую задачу: перед
армией возвышалась громада Балкан,
а там, за этим суровым хребтом —
заветный Царьград. Движение
вперед, продолжение кампании могло
бы привести к чрезвычайно
серьезным последствиям. Но как бы
ни соблазнительны были
перспективы дальнейшего похода,
главнокомандующий не счел
возможным осуществить его.
Слишком слабы были для этого силы
Дунайской армии, слишком
недостаточны были ее средства. Даже
оставить армию на зиму в
придунайской Болгарии было
слишком великим риском и, потому,
оставив гарнизоны в важнейших
придунайских правобережных
крепостях, Силистрии, Рущуке и
Никополе, Багратион отвел войска на
зимние квартиры в Молдавию и
Валахию. Спустя три седмицы
Раневский чисто выбритый и одетый
по форме соответственно своему
званию, уже стоял перед генералом
Зассом.
- Бог мой, Александр Сергеевич, -
качал головой Андрей Павлович,
слушая его рассказ о злоключениях в
турецком плену. – Жаль, жаль
Меньшова, но как же я рад, что вы
живы. Уже отписали своим родным?
 - Еще нет, - нахмурился Раневский.
– Но сегодня же отпишу.
Раневского временно разместили
вместе с адъютантом Андрея
Павловича. Александр не собирался
задерживаться в расположении
русских войск, в первую очередь он
собирался позаботиться о судьбе
Сашко. Он решил, что сам лично
сопроводит паренька до Луганской
станицы. Оставалось известить жену
и сестру о том, что он жив и в скором
времени объявится.
Раневский, взяв в руки перо, долго
сидел над чистым листом бумаги.
«Как написать о том? – размышлял
он. – Какие слова подобрать, чтобы
сообщить подобные вести?» -
Александр тяжело вздохнул, не
ложились слова на бумагу.
Будучи в руках Беркера Александр
много думал о том, как бы могла
сложиться его семейная жизнь, коли
довелось бы ему вернуться, и вот
ныне, когда впереди был путь домой
вновь его стали одолевать сомнения.
«У меня еще будет время подумать,
пока повезу Сашко домой, -
рассуждал он. К чему спешить?» С
такими мыслями он закрыл
чернильницу и убрал перо и бумагу.
Ночью ему не спалось: мыслями он
то и дело возвращался к Надин. «К
чему лукавить? – вздохнул
Раневский, - Отнюдь не желание
увидеться с женой давало силы жить
дальше». Где-то глубоко в душе
теплилась надежда, что все еще в его
жизни может перемениться. Но самое
странное было в том, что он не мог
вспомнить, как она выглядит.
Прикрыв глаза, он пытался по памяти
восстановить облик возлюбленной в
своем воображении. Он знал, что у
нее голубые глаза, мягкий, как
золотистый шелк локоны, нежная
гладкая кожа, но все это не желало
скалываться в единый образ. «Как
странно, - усмехнулся Раневский, -
отчего я хорошо помню свою жену и
совершенно забыл Надин? Стоит
подумать о Софи и в мыслях тотчас
возникает ее образ».
Стоя на крыльце небольшого
деревянного дома, который занимали
несколько офицеров Тверского
драгунского полка, Раневский
глубоко вдохнул морозный воздух
конца ноября. Он сам себя загнал в
ловушку. Все проклятая гордость.
Александр мыслями своими вернулся
в те дни, когда на него свалилась
весть о самоубийстве его брата.
Письмо от дядюшки пришло в
Москву на адрес его съемной
квартиры. Раневский не поехал сразу
к Владимиру Александровичу, как
тот просил в своем письме, а
отправился прямиком в Рощино.
Анатоль не оставил никакой
посмертной записки, но, впрочем,
причина того, отчего он наложил на
себя руки, была и так очевидна.
Разбирая его бумаги, Александр с
трудом осознал истинный размер
финансовой катастрофы, постигшей
их семью. Одних долговых расписок
набралось почти на сорок тысяч. Для
гвардейского офицера эта сумма была
непомерно велика. Оставалось одно.
Как не противился Раневский тому,
визита к Владимиру Александровичу
было не избежать.
Дядюшка не преминул высказать
племяннику все свои соображения по
поводу его образа жизни:
- Ты ходишь по краю, Александр!
– повысил голос Владимир
Александрович, едва они остались
наедине с племянником. –
Бесконечно так не может
продолжаться. Я наслышан о твоих
похождениях: кутежи, дуэли, карты!
Ради чего ты живешь? Ради чего?
Ответь мне Бога ради! Неужели
пример Анатоля ничему тебя не
научил? Я всегда считал, что ты
способен на большее, нежели
впустую прожигать свою жизнь.
- Полно, дядя, - сердито сверкнул
глазами Раневский. – Я к вам приехал
не затем, чтобы нотации
выслушивать.
- Я помогу, но ты должен изменить
свою жизнь, - уже тише заговорил он.
Владимир Александрович
потребовал от него оставить службу и
обзавестись семьей, благо и
подходящая девица на выданье уж
имелась у него на примете. Только на
таких условиях он был согласен
оплатить долги Анатоля. Не
раздумывая ни минуты, Александр
ответил отказом, заявив, что он в
состоянии самостоятельно решить
все свои временные затруднения.
Однако же мысль о браке по
расчету, высказанная родственником,
прочно засела в его голове.
Раневскому претило, что кто-то пусть
даже из самых благих побуждений,
пытается решить его судьбу, но ничто
не мешало ему самостоятельно пойти
тем же самым путем. Почти год, он
как мог платил по долгам брата,
скрываясь от его кредиторов, но так и
не решался на последний, как ему
тогда казалось, отчаянный шаг.
Только увидев кузину Завадского, он
вновь вернулся к мыслям о браке по
расчету. Как бы то ни было, решение
было принято. И вот ныне он совсем
скоро встретится с последствиями
своего решения. Тяжело было на
душе от этих мыслей. Как встретит
его Софи? Будет ли рада его
возвращению? Сможет ли он сам
начать все сначала, постаравшись,
чтобы их семейная жизнь обрела хоть
какую-то видимость благополучия? И
о наследнике не мешало бы подумать,
- вздыхал Раневский.
Он так и не сомкнул глаз этой
ночью, а поутру они вместе с Сашко
выехали по направлению к его
родной станице. На то, чтобы одолеть
почти тысячу верст ушло почти две
седмицы. В Луганскую станицу
путешественники въехали поздним
вечером в начале декабря. Свернув на
улицу, где был дом казака Афанасия,
Сашко пришпорил лошадь.
Раневский же напротив придержал
жеребца. Повернув за угол, в синих
зимних сумерках Александр
разглядел спешившегося Сашко.
Подъехав ближе, Раневский мрачно
оглядел пепелище, что осталось
вместо крепкой избы.
- Это был твой дом? – повернулся
он к мальчику.
Сашко кивнул не в силах
вымолвить ни слова.
- Где дом старшего вашего?
- На соседней улице, - выдавил из
себя паренек. – Да Бог его знает, кто
атаман станичный ныне, три года
минуло. Переизбрали поди.
- Показывай дорогу, - развернул
своего жеребца Александр.
 Спустя четверть часа, Раневский
уже стучал в крепкие ворота,
богатого подворья. Завидев перед
собой офицера, казачок, открывший
калитку, сдернул с головы шапку.
- Ваше благородие, - изумленно
воззрился он на вошедшего во двор
Александра, - Вы никак к атаману
будете?
- Стало быть, здесь атаман живет?
– поинтересовался Раневский.
- Здесь, здесь, ваше благородие.
Как доложить прикажете?
- Поручик Раневский, - отозвался
Александр, с любопытством
осматриваясь.
Александра вместе с Сашко
проводил в дом все тот же казачок,
что открывал им ворота. Хозяин дома
встретил их в просторной горнице.
- Господин поручик, - склонил
голову станичный атаман и перевел
взгляд на Сашко. - Боже правый,
Морозов никак, - удивленно
воскликнул он.
- Дядь, Михась, - выступил вперед
Сашко, неловко переминаясь с ноги
на ногу, - мои-то где?
- Ты присядь, Сашко, - вздохнул
казак, - и вы, ваше благородие
присаживайтесь.
Александр скинул шинель,
которую у него принял подбежавший
тотчас казачок, Сашко расстегнул
подбитый мехом казакин и
осторожно присел на краешек
длинной скамьи, придвинутой к
столу.
- Год назад братья твои и Василь, и
Федор под Рущуком сгинули, упокой
Господи души их, - перекрестился,
повернувшись к образам в углу
горницы атаман.
- А мать? Мать где? - дрогнувшим
голосом поинтересовался паренек.
- Изба ваша сгорела по лету еще, -
тихо продолжил атаман. – И Авдотья
в огне сгинула.
Сашко спрятал лицо в ладонях,
худенькие плечи вздрагивали от
сдерживаемых рыданий.
- Сирота стало быть Сашко, -
нахмурился Раневский.
- Сирота, как есть, ваше
благородие, - со вздохом отозвался
атаман. – Сирота? – встрепенулся
казак. – Стало быть и Афанасия нет
уж?
- Упокой Господи его душу, -
перекрестился Александр. – Мы с
Сашко из плена турецкого бежали
вместе, - добавил он.
- Вон оно что, - протянул атаман. –
Ну, Сашко у меня пока поживет, а
дальше видно будет.
Раневский остановившимся
взглядом уставился на пламя свечи.
Рядом тихо всхлипывал мальчик. Все
внутри Александра воспротивилось
тому, чтобы оставить мальчишку на
произвол судьбы. Пусть в его родной
станице, но все же одного.
 - Родня у него какая есть? –
поинтересовался он, кивнув на
паренька.
- Пришлые они. Лет пятнадцать
тому назад в станицу пришли да
осели здесь. Вот Сашко как раз в тот
год на свет народился.
- Со мной поедешь? – положил он
руку на плечо мальчишки.
Вскинув на Раневского
покрасневшие от слез глаза, Сашко,
опасаясь, что Александр передумает,
быстро кивнул головой.
- Ну, вот и ладно, - вздохнул
Раневский. – На постой-то возьмете
на ночь? – обратился он к атаману.
- Да вы, ваше благородие в том не
сомневайтесь даже, - поднялся со
своего места казак. – Сейчас велю
постель вам приготовить, да ужин
подать. Не обессудьте, чем богаты,
тем и рады.

Глава 11

Прошло лето, в трудах и заботах

минула осень: убрали поля, сделали
запасы на зиму. Вот и пришла пора,
когда можно было трогаться в путь,
но Софи все никак не могла решиться
и раз за разом откладывала отъезд.
Наступил декабрь. «Ну, что же Софья
Михайловна, - глядя поутру на
кружащиеся за окном крупные
пушистые хлопья размышляла
девушка, - коли не хочешь Рождество
в дороге встречать, то выезжать
надобно не далее, чем завтра поутру».
 - Алёна, - обернулась она к своей
камеристке, убирающей шпильки с
туалетного столика, - собери-ка,
голубушка, вещи мои. Завтра поутру
в столицу поедем.
Алена подавила тяжёлый вздох.
Ох, и не по нутру была ей поезда в
Петербург. «И что барыню в столицу
потянуло? Мало разве ж в округе
женихов достойных. Да взять того же
Рогозина. Ужо как он на Софью
Михайловну глядел в прошлую
пятницу на службе. И собой хорош, и
богачом в округе слывет, ан нет, не
глянулся барыне нашей. Даже
взглядом его не удостоила».
Отдав распоряжение собираться,
Софья отправилась в библиотеку,
дабы переговорить с Савелием
Арсеньевичем: «Ох, и недешево мне
сезон в Петербурге обойдется», -
вздохнула Софи, прикинув затраты
на новый гардероб, ибо то, что
имелось в ее распоряжении были все
сплошь вдовьи одежды.
Управляющий, по заведенной
традиции, уже ожидал ее.
- Софья Михайловна, - привстал со
своего места Савелий Арсеньевич,
едва лакей распахнул двери перед
хозяйкой.
- Савелий Арсеньевич, голубчик, -
улыбнулась ему Софья, - у меня
разговор к вам имеется.
- В столицу все ж собрались, -
вздохнул Горин.
- Как вы догадливы, mon ami, -
слегка нахмурилась Софи.
 - Десять тысяч, более дать не могу,
- насупился Горин.
- Помилуйте, этого мне на булавки
едва хватит, - покачала головой
девушка.
- У флигеля крыша потекла, по
осени жернов на мельнице треснул,
менять надобно, - начал перечислять
управляющий.
- Знаю, знаю, - махнула рукой
Софья. – Речь о будущем моем идет,
Савелий Арсеньевич.
- Ну, хорошо, пятнадцать, сдался
Горин.
- Ну, вот и ладно, - улыбнулась в
ответ Софья. – Пусть выезд назавтра
готовят.
Вернувшись в свой будуар, Софья
застала там Алёну, командовавшую
двумя девками, укладывающими
багаж барыни. В комнате стояли
открытые сундуки, на софе лежало
несколько шляпных коробок.
«Господи! Хаос какой! - выдохнула
Софья, с трудом подавив
раздражение. – Вся моя жизнь
сплошной хаос», - нахмурилась она,
вспомнив Раневского. Сердце
отозвалось привычной болью.
Опустившись в кресло, Софи закрыла
лицо руками, непрошеные слезы
навернулись на глаза.
- Все вон! – указала она рукой на
двери.
Не посмев ослушаться, прислуга
торопливо покинула комнату. Софья
разрыдалась. Вновь вспомнился день
похорон, заколоченный гроб, тихие
шепотки соседей и столь неуместная
в подобной обстановке полная
превосходства улыбка золотоволосой
красавицы Надин. О, нынче она
знала, имя той, что украла сердце ее
супруга. Перед отъездом из Рощино
Кити с каким-то злорадным блеском
в огромных голубых, таких же, как у
Александра глазах, зачем-то поведала
ей о любви брата к их соседке.
«Зачем? Зачем она говорила о том?» –
всхлипнула Софья. Ведь даже сейчас,
по прошествии стольких долгих дней
и ночей больно было вспоминать
злые слова золовки. «Ах! Саша, что
же мы наделали? - вздохнула Софья,
утирая слезы. – Что же я наделала?»
Но все отныне в прошлом и
впереди ждет жизнь иная. Будущее
одновременно манило и пугало своей
неизвестностью. Вволю нарыдавшись
о своей прошлой жизни, о трагически
окончившейся любви к красавцу
супругу, Софи вышла в уборную. Она
долго плескала на лицо холодной
водой, пытаясь успокоиться. В
будуаре тихо перешептываясь между
собой, девки вновь принялись за
работу.
Последней ночью в Нежино Софье
не спалось: она то проваливалась в
короткий сон, то вздрагивая всем
телом, просыпалась от какой-то
неясной тревоги. Явь и короткие
ночные грезы смешались в ее
сознании в причудливые образы.
Закрыв глаза, она видела себя в
Петербурге, в огромной и
умопомрачительно роскошной
бальной зале. И хотя до того никогда
не бывала в столичном свете, она
доподлинно знала, что это он – город
на который она возлагала такие
большие надежды. Но самой
странное было в том, что в этом
своем видении на грани сна, когда
мысли ее потеряли четкость и трудно
было определить, где ее мечты о
будущем, а где принесенные
беспокойной ночью видения, она
легко скользила по паркету под
чарующие звуки вальса в объятьях
Раневского.
«Господи! – перекрестилась она,
поднявшись с постели. – Да что же
это? Зачем ты мучаешь меня,
Господи? Нет его более. К чему эти
сны? Вот ежели бы Корсаков
привиделся, то оно понятно было бы,
а Саша…»
С тяжелым сердцем поутру Софья
покинула Нежино. Вполуха
выслушав наставления Савелия
Арсеньевича, девушка торопливо
забралась в экипаж, поставленный на
зиму на полозья, и, махнув рукой на
прощание, вышедшей проводить ее
домашней челяди, стукнула в стенку,
подав сигнал трогаться.
Резво бежала по укатанному
зимнику великолепная четверка
гнедых. Мелькали за оконцем
деревеньки, почтовые станции,
заснеженные рощи и перелески. На
ночлег останавливались в постоялых
дворах. На исходе второй седмицы
въехали в столицу. Несмотря на
долгую дорогу и накопившуюся
усталость Софья с живым
любопытством всматривалась в
столичные улицы, пока возница вез
ее к дому, где она родилась, и откуда
двенадцать лет назад ее увез старый
граф Завадский. Экипаж остановился
напротив довольно большого
особняка, выбежавший из парадного
лакей, бросился отворять дверцу
кареты. Ступив на заснеженную
мостовую, Софья огляделась:
багровый закат отражался во льду
Мойки алыми всполохами, быстро
спускавшиеся на город сумерки,
скрывали очертания домов на
противоположном берегу реки. Мимо
под залихватское гиканье молодого
возницы промчались небольшие
санки. «Ну, здравствуй, столица», -
вздохнула девушка.
- Софья Михайловна, - склонился в
поклоне лакей, - милости просим.
Опираясь на его руку, Софи
поднялась по ступенькам и помедлив
некоторое время ступила в
переднюю.
- А ведь ничего здесь со времен
Анны Михайловны и не поменялось,
- тихо заметила она, всматриваясь в
окружающую ее обстановку в
скудном свете пяти свечей в тяжелом
серебряном подсвечнике, которые не
в силах был рассеять полумрак
царивший в огромном холле.
Пожилой дворецкий, служивший в
доме еще при жизни madame
Берсеневой, торопливо
перекрестился, разглядев позднюю
гостью. Заметив его жест, Софи
усмехнулась.
- Да не так уж я и похожа на
маменьку свою, Федор, - похлопала
она его по плечу. – Ну, что
проводишь в комнаты, или так и
будешь на пороге держать?
- Милости просим, барыня, -
засуетился слуга. – Ужо готово все,
со вчерашнего вас ждали.
- Метель задержала, - улыбнулась
Софья, направляясь вслед за
дворецким.
- Ужин в столовую подать? –
поинтересовался Федор.
- Скажи, пусть в комнаты
принесут, - устало вздохнула Софи.
 Первое утро в столице выдалось
морозным и ясным. Отказавшись от
завтрака и выпив по своему
обыкновению лишь чашечку горячего
кофе, Софи собралась на прогулку.
Взяв себе в спутницы Алёну да лакея
Никитку, дабы не заблудиться в
большом городе, Софья направилась
в галантерейную лавку. Дойдя до
перекрестка, она свернула на Невский
и неторопливо зашагала вдоль улицы
разглядывая витрины и прохожих.
Кого здесь только не было:
прогуливалась, заходя в ту или иную
лавку чистая публика, спешили по
своим делам служащие, мастеровые,
мимо Софьи прошли два офицера
Преображенского полка, чей вид
свидетельствовал о том, что накануне
молодые люди провели весьма
бурную ночь. Один из них слегка
замедлил шаг и оглянулся ей вслед.
Уловив краем глаза это движение,
Софи не смогла сдержать довольной
улыбки. Ах! как приятно было
ощущать себя привлекательной,
такой, вслед которой оборачиваются.
Разглядев вывеску салона модистки,
Софья замедлила шаг. Девушка в
нерешительности замерла. Когда она
готовилась к своему первому сезону в
Москве, тетушка отвезла ее и Лидию
к Madamee Мари-Роз Обер-Шальме
самой известной и дорогой модистке
Москвы. Тогда Ольга Николаевна
сама выбирала и фасоны, и ткани и
прочие мелочи как то перчатки,
кружева, ленты, шляпки, а ныне ей
самой предстояло сделать выбор.
Толкнув двери, Софья шагнула
внутрь и замерла на пороге.
Навстречу ей тотчас поспешила
хорошенькая девица.
- Что угодно mademoiselle? –
поинтересовалась девушка.
- Madame, - поправила ее Софи. –
Мне угодно заказать новый гардероб.
- Позвольте, я приглашу madame
Луизу, - улыбнулась девушка и
торопливо направилась в задние
комнаты.
Софья с любопытством огляделась.
Казалось, здесь в одном довольно
небольшом помещении было собрано
все, что могло порадовать самую
изысканную и привередливую
модницу.
- Madame, - услышала она за своей
спиной и обернулась. – Позвольте
заметить, что вы сделали правильный
выбор, - улыбаясь заметила
черноволосая худощавая женщина
лет сорока.
Француженка цепким взглядом
оглядела посетительницу и,
удовлетворенная осмотром, жестом
предложила пройти в гостиную.
- Вы желаете заказать новый
гардероб? – поинтересовалась
модистка, присаживаясь напротив
посетительницы и раскладывая перед
нем последние парижские журналы.
Софья невольно залюбовалась
миниатюрной француженкой. О, она
отнюдь не была красавицей, но
столько было в ней изящества и
достоинства, что она не могла не
привлекать внимания. Madame Луиза
все говорила и говорила, показывая
ей все новые и новые образцы тканей,
а Софи лишь рассеяно кивала
головой. Заметив, что Софья ее не
слушает, модистка вздохнула.
- Вы очень красивы madame, -
заметила француженка. – Если вы
доверяете моему вкусу, в этом сезоне
Петербург будет у ваших ног. Я ведь
правильно поняла вас? Вы надеетесь
найти супруга? – поинтересовалась
она, многозначительно взглянув на
черное вдовье платье.
Весьма удивленная ее прямотой,
Софья кивнула головой.
 - Тогда начнем, пожалуй. Девушки
снимут с вас мерки, а через три дня я
привезу вам первые три платья на
примерку.
Когда спустя два часа Софи
выходила из модной лавки, она
выдохнула с облегчением. Эта
круговерть, что завертелась вкруг
нее, едва она встала на невысокую
банкетку, совершенно лишила ее сил.
Ее бесконечно поправляли, просили
поднять или опустить руки, она сама
себе казалась некой марионеткой,
куклой, которую дергают за ниточки.
Вдохнув поглубже морозный
воздух, Софи собралась тронуться в
обратный путь в компании своих
провожатых, но заслышав знакомый
голос остановилась: из крытого возка,
остановившегося напротив входа в
лавку, браня на чем свет стоит
нерасторопного лакея, выбралась
Лидия.
Смерив оценивающим взглядом
молодую женщину, взирающую на
нее в немом изумлении, Лиди
направилась к лавке. «Бог мой, да она
же не узнала меня!», - удивленно
моргнула Софи. Мысль эта
показалась ей настолько забавной,
что она не выдержала и рассмеялась.
- Лидия Дмитриевна! – окликнула
она кузину, вынуждая ту
остановиться и обернуться.
- Мы знакомы? – удивленно
приподняла брови Лиди, подходя
ближе.
 Внимательно всматриваясь в лицо
окликнувшей ее женщины, Лидия
всплеснула руками:
- Боже мой, Софи! Это ведь в
самом деле ты? Глазам не верю! – но
тотчас спохватившись, понизила
голос. – Ты здесь в Петербурге.
Давно ли?
- Вчера приехала, - улыбнулась в
ответ Софья.
- Какая удача, что мы встретились,
- защебетала Лидия. – Ты непременно
должна приехать к нам. Где ты
остановилась? Ах! Что я спрашиваю.
Вестимо, в доме на Мойке.
Софья улыбаясь кивнула в ответ.
- Жаль, что я нынче тороплюсь, но
прошу тебя, завтра непременно будь
у нас к чаю. Мы обычно по
понедельникам принимаем, но тебя я
буду рада видеть в любой иной день.
- Я непременно буду, - пообещала
Софи, прощаясь с кузиной.
Возвращаясь домой, от madame
Луизы, Лидия все никак не могла
прийти в себя после неожиданной
встречи: «Это хорошо, что Софи
приехала совсем недавно и еще не
успела появиться в столичном свете, -
сосредоточенно нахмурилась Лидия.
– Ведь я сказала, что она собралась
принять постриг. Теперь я смогу
говорить всем, что это я отговорила
ее от того, чтобы схоронить себя
заживо за стенами монастыря, -
решила она. – Но, Боже правый, как
же она переменилась, ведь не оклики
она меня, я бы ни за что не признала
ее».
Добравшись до дома, Лидия
поспешила поделиться последней
новостью с супругом.
- Ты не представляешь, кого я
встретила нынче на Невском! –
заявила она, входя в библиотеку, где
Алексей расположился после
завтрака за чтением.
- Вероятно, Бетси, - не отрывая
взгляда от книги, отозвался Корсаков.
- Ах, если бы! – рассмеялась
Лидия. – Софи приехала в столицу.
- Софи? – не скрывая удивления,
посмотрел на жену Алексей.
- Моя кузина, вдова Раневского, -
пояснила Лидия.
 - Софья в Петербурге? – отвлекся
от чтения Корсаков. – Быть того не
может.
- Отчего же? Я пригласила ее к нам
назавтра к чаю. Сам во всем
убедишься. Впрочем, она так
переменилась, что я насилу узнала ее,
- скороговоркой произнесла Лидия,
рассматривая свое отражение в
стеклянной дверце книжного шкафа.
Алексей задумчиво перевернул
страницу, вспоминая нечаянную
встречу с Софьей на дороге, ведущей
от монастыря Рождества Богородицы.
- Буду рад увидеться с ней, -
равнодушно отозвался он, отложив
книгу и поднимаясь с кресла.
Лидия поверила тому деланному
равнодушию, с которым ее супруг
встретил новость о появлении Софьи
в столице. Поняв, что ничего нового
она более не услышит, она
поспешила в свои покои, дабы
переодеться к обеду.
Софья, меж тем возвращаясь,
домой тоже размышляла о нечаянной
встрече с Лидией. «Какое
удивительное совпадение, - думала
она, - первым знакомым мне
человеком, коего я встретила в
столице, оказалась именно Лидия. Но
может, оно и к лучшему. Я терялась в
догадках с чего мне начать не будучи
принятой ни кем в Петербурге, и вот
судьба ныне сама всем
распорядилась».
На следующий день собираясь к
Корсаковым Софья долго думала над
тем, как ей вести себя с Алексеем и
пришла к выводу, что лучше всего
будет сделать вид, будто ничего
промеж них не случилось. «Но ведь и
в самом деле ничего не случилось.
Всего лишь случайная встреча, -
убеждала она себя. – Стоит ли столь
незначительный случай того, чтобы о
том думать? Корсаков наверняка уже
позабыл об этой встрече, одна я
переживаю по этому поводу». И все
странное волнение охватило ее, когда
крытый возок остановился перед
парадным роскошного особняка на
Морской улице. Дворецкий
распахнул перед нею двери в
переднюю. Передав подбежавшему
лакею крытый бархатом салоп и
капор, Софи прошла вслед за
чопорным, исполненным важности
дворецким Корсаковых. Перед ней
распахнулись двери в небольшую
уютную гостиную. Остановившись на
пороге, она огляделась. Лидия, сияя
искусственной улыбкой, поднялась
ей навстречу.
- Софи, как же я рада, что ты все
же приехала, - раскрыла она ей
объятья.
- Я тоже очень рада, что встретила
тебя накануне, - улыбнулась в отчет
Софья.
- Софья Михайловна, - поднес к
губам ее руку Алексей. – Как же
давно мы не виделись с вами.
Последний раз в Москве вроде? -
чуть заметно улыбнулся Корсаков.
 Софи хотела было возразить, но
ощутив, как Алексей легко сжал
кончики ее пальцев, промолчала.
«Как странно, - вздохнула она под его
пристальным взглядом, - отчего он не
захотел сказать, что мы виделись по
весне? Нехорошо все же вышло.
Получается, что у меня с Корсаковым
есть некая общая тайна, о которой
Лидии ничего не известно. Нет, не
должно так быть. Надо было сказать
Лиди, но теперь-то поздно», -
покраснела она.
Усаживаясь за стол, Лиди
недовольно нахмурилась от того, что
Алексей первым отодвинул стул для
Софьи и только уж потом для нее.
Однако, не желая показать, что не все
у них в семье так гладко, как
хотелось бы, Лидия быстро взяла
себя в руки и принялась разливать
чай по чашкам. Желая занять гостью
беседой, она начала рассказывать
Софье о столичных нравах,
совершенно не придавая значения
тому, что большинство из тех, о ком
она старалась поведать кузине, той
незнакомы.
Пытаясь скрыть неловкость,
вызванную пристальным взглядом
Корсакова, Софья поднесла к губам
чашку с чаем. Сделав небольшой
глоток, она отставила ее в сторону.
- Как дела у André? –
поинтересовалась она у Лидии.
- André? - улыбнулась Лиди, -
Андрей совсем потерял голову от
одной provincial (провинциалочки). Да
ты должна знать ее – mademoiselle
Ильинская. У ее родителей имение по
соседству с Рощино.
- Надин? – выдохнула Софья.
- Да-да. Захлопала в ладоши
Лидия. Вы знакомы?
- Да, доводилось. Она была на
похоронах Александра Сергеевича, -
тихо отозвалась Софи.
- Весьма печальный повод для
знакомства, - грустно улыбнулась
Лиди. – По пути сюда мы заезжали в
первопрестольную. Это еще по осени
было.
- Тетушка с дядюшкой нынче в
Москве? – спросила Софья, желая
перевести разговор на другую тему.
- Да maman и papa как всегда сезон
проводят там. Но ты послушай:
mademoiselle Ильинская произвела
неизгладимое впечатление на все
светское общество в Москве. Один
чудак назвал ее новой Авророй и
André… Бедный André, он
совершенно ослеплен этой красотой.
- А что Надин? Как она к André? –
сдалась Софья, поддерживая разговор
на тему, навязанную Лидией.
- О, она холодна с ним, впрочем,
как и со всеми, кто имел несчастье
плениться ее дивной красотой.
- Тогда мне, в самом деле, жаль
его, - вновь взяла чашку с уже
остывшим чаем Софья.
- Ты будто знаешь что-то об этом?
– полюбопытствовала Лидия.
- Тебе показалось, - улыбнулась
Софья. – Ты же знаешь меня. У меня
не бывает секретов от кого бы то ни
было.
Поймав взгляд Корсакова,
улыбнувшегося при этих ее словах
понимающей улыбкой, Софи
почувствовала, как щеки заливает
румянец стыда. Она вновь солгала
Лидии.
- Лиди, Алексей Кириллович, я
рада был повидаться с вами, но мне
пора, - засобиралась Софья.
- О, я забыла тебе сказать, -
спохватилась Лидия. – На будущей
седмице мы даем бал. Весьма
скромный, конечно, по здешним
меркам. Я пришлю тебе
приглашение.
- Благодарю, но боюсь…
 - Софи, я не приму отказа. Мне
очень бы хотелось, чтобы ты
непременно была у нас, да и лучше
всего начать знакомство с
петербургским светом в доме, где
тебе всегда будут рады.
- Лиди права, - поддержал супругу
Алексей.
- Благодарю, - улыбнулась Софья,
поднимаясь со стула, - я буду
непременно.
Торопливо простившись, Софи
отправилась домой. «Ах! Зачем же я
промолчала? – корила она себя. –
Надо было сказать Лидии, что мы
виделись с Алексеем. Но как сказать,
если сам Корсаков не захотел
говорить о том? Но отчего? Отчего он
не захотел говорить? И все же…
Нельзя так, - злилась на себя Софи.
Беспокойные мысли не давали ей
покоя весь день и ночью. Отчего то
на душе было гадко, будто она
сделала нечто очень дурное. Софья не
находила себе места. Ночью, когда
она, наконец, забылась тревожным
сном, ей вновь привиделось, что она
совсем еще маленькая девочка, она
вновь слышала громкие голоса из
кабинета отца и вновь видела
Наталью, притаившуюся за
портьерой. Проснувшись будто от
толчка, Софья села на постели. За
окном светало. «Натали, Боже, снова
Натали!» Спустив с постели босые
ноги, Софи нащупала комнатные
туфли и накинув капот, поднялась.
Выйдя из своих покоев, она тенью
скользила по коридору, неслышно
ступая по начищенному паркету.
Добравшись до дверей, ведущих в
комнаты, которые ранее, при жизни
Анны Михайловны, занимала
Наталья, Софья толкнула дверную
створку. Дверь с тихим скрипом
открылась. «Странно, - подумалось
ей, - отчего не заперты покои?» В
комнате царил полумрак от того, что
тяжелые портьеры на окнах были
наглухо задернуты. Отодвинув их в
сторону, она впустила в комнату
неяркий свет ненастного зимнего
утра. Софья сама не знала, зачем она
пришла в эту комнату? Что надеется
отыскать здесь? Оглядевшись, она
подошла к изящному бюро и
принялась выдвигать маленькие
ящички. «Да нет же, - расстроенно
покачала она головой, - если Натали
и хранила здесь какие-то свои
секреты, то, наверняка увезла все с
собой». Добравшись до самого
нижнего ящика, девушка
обнаружила, что он заперт.
Несколько раз, дернув ручку, она с
досады топнула ногой. «Где
надежней всего сохранить свои
секреты, как не в пустом доме? -
подумалось ей. – Здесь много лет
никто не жил, и если бы мне не
пришла в голову мысль поселиться
здесь на время сезона, еще с десяток
лет, никто бы не появился здесь.
Мишелю всего двенадцать. Еще
девять лет пройдет, пока он ступит во
владение». Оглядевшись в поисках
чего-нибудь, чем бы можно было
попытаться открыть замок, Софи
взяла со стола серебряный ножик для
разрезания бумаги. Подсунув тонкое
лезвие под собачку замка, она что
было силы надавила на рукоятку.
Лезвие ножа соскочило и полоснуло
ладонь. Тихо вскрикнув от
обжигающей боли, Софи обмотала
ладонь поясом капота и повторила
попытку. Тихо щелкнула пружина
внутри механизма замка и ящик легко
открылся. Ее взгляду открылась
стопка пожелтевших писем,
перевязанная тонкой голубой
ленточкой. Взяв их в руки, Софья
устроилась в кресле. «Я не должна
читать их, - вздохнула девушка.
 – Но что, если это единственная
ниточка, которая приведет меня к
разгадке?».
Вытащив самое верхнее, Софья
дрожащими руками развернула лист
бумаги.
«Элен, mon coeur, если бы ты
только знала, как я тоскую по тебе. С
твоего последнего письма минуло две
седмицы, превратившиеся для меня в
вечность. Я знаю, что мы не можем
видеться пока, но верю, что настанет
тот час, когда я смогу назвать тебя
своей. Любовь моя, мыслями об этом
дне я и живу. Навеки твой, А.Р».
Свернув послание, Софья
прерывисто вздохнула. «Боже,
неужели это правда? Неужели ее
мать… Нет, не верю! - слезы
закапали на стиснутое в руках
письмо. – Не верю. Ну почему эти
письма хранились у Натали? Неужто
она что-то знала об этой связи?
Может даже помогала любовникам
устраивать встречи за спиной отца?
Боже, как это гадко!» - Софья
швырнула смятое письмо на пол.
«Как поверить тому? Моя мать… И
кто этот таинственный А.Р.?»
- Софья Михайловна, - услышала
она за своей спиной.
Обернувшись, девушка
встретилась с растерянным взглядом
Алёны. – Вас спрашивают?
- Кто? – вставая с кресла и
поднимая злополучное письмо,
поинтересовалась Софья.
 - Так Алексей Кириллович с
визитом.
- Который час? – сердито спросила
Софья, запихивая письмо под
голубую ленточку.
- Десять пробило.
- О, Господи, – вздохнула Софи. –
Платье мне приготовь. Скажи, что
спущусь через четверть часа.
«Невероятно, - спеша в свою
комнату, думала Софи, я совершенно
не заметила, как минуло три часа.
Сколько же раз я прочла это гадкое
письмо? Я непременно узнаю, кто
этот А.Р. и что его связывало с моей
матерью, но для начала нужно узнать,
что нужно Корсакову? Зачем он здесь
в столь неурочное для визитов
время?»
 Быстро умывшись и переодевшись,
Софья попросила Алёну собрать
волосы в простой узел на затылке и
спустилась в гостиную, где ее ожидал
Алексей.
- Софья Михайловна, - поднялся он
с кресла, едва она ступила на порог
комнаты. – Прошу простить, я,
видимо, разбудил вас. Но сколько
помнится, вы всегда были ранней
пташкой, вот и подумалось, что и
здесь в столице, вы своим привычкам
не изменяете.
- Не тревожьтесь, Алексей
Кириллович, - улыбнулась Софи, -
Вы не разбудили меня, как вы
справедливо заметили, я своим
привычкам не изменяю. Прошу
простить, что заставила вас ждать. Но
что вас привело ко мне?
- Софи, - Корсаков взял в руки ее
ладони, - я бы хотел поговорить о
нас.
- О нас? – Софья отняла у него
руки и отступила на несколько шагов.
– Я не понимаю вас, Алексей
Кириллович.
- О, не претворяйтесь, что не
понимаете, о чем речь, - шагнул к ней
Корсаков. - Признайтесь, вы ведь
потому приехали в столицу, а в не в
Москву, что надеялись на встречу.
- Бога ради, Алексей Кириллович, -
недоверчиво покачала головой
Софья. – Вы ведь не в серьез
говорите о том?
 - Отчего же? Признаться, я рад, что
вы приехали. Я счастлив вновь
видеть вас.
- Вы не должны говорить мне
этого! – закрыла она уши руками. –
Пожалуйста, прекратите.
Я не… Я не должна слушать это.
- Софи, я скучал по вам с тех
самых пор, когда вы уехали из
обители. Вы просили не навещать вас
там, но я ослушался вашей просьбы.
Я был там, и когда мне сказали, что
вы покинули монастырь, мое сердце
едва не разорвалось от горя, что я не
смогу более видеть вас.
- Assez! Taire! (Довольно!
Замолчите!), - выставив вперед руки
ладонями кверху, остановила его
Софья. – Бога ради, вы муж моей
сестры. Уходите, прошу вас.
- Вы отвергаете меня, - усмехнулся
Корсаков. – Я понимаю, я не достоин
вашей любви, я был слеп и не
разглядел истинное сокровище. Я
люблю вас, Софи.
- Прошу вас, Алексей Кириллович,
никогда более не говорите мне этих
слов. Мы забудем обо всем, что было
сказано в этой комнате.
- Софи, вы не можете запретить
мне говорить о своей любви к вам, -
приблизился к ней Алексей. – Я уйду
сейчас, но отныне, мое место только
там, где вы.
Софья едва не выдернула свою
руку из ладоней Корсакова, когда его
губы коснулись тыльной стороны ее
ладони. Ее словно обожгло. Горячей
волной кровь быстрее побежала по
жилам. «Господи, Боже, - прижала
она ладонь ко рту, глядя вслед
выходящему из гостиной Алексею. –
Разве этого я желала? Разве об этом
просила тебя? Зачем, о Господи?
Зачем?». Сердце трепыхалось как
птичка в силах, жар заливал щеки и
шею. Что-то сжалось в груди, и
нежданные горячие слезы брызнули
из глаз. Софья без сил опустилась в
кресло и закрыв лицо руками
заплакала жалобно и горько.
«Невозможно поверить,
невозможно… Ведь год назад я бы
душу продала, только бы услышать
от него эти слова, а ныне…» Ныне
они пугают ее, заставляют
чувствовать себя какой-то гадкой и
порочной, ибо потому что не смотря
на то, что умом она понимала всю
греховность того, что он говорил ей,
душа ликовала. Она словно бы
разделилась на две половинки и одна
из них ненавидела его за эту боль, что
он принес ей своим признанием, а
другая… Другая готова была презрев
все законы Божьи и людские слепо
последовать за ним хоть на край
света.
«Так не должно быть. Я должна
объясниться с ним, я должна найти
такие слова, чтобы он поверил мне,
чтобы понял, что я ничего не
испытываю к нему», - поднялась она
с места и нервно заходила по комнате
из угла в угол.
 Со странным чувством
возвращался домой Алексей. Когда
Софи не поправила его умышленную
оговорку во время своего визита к
ним, он решил, что она будет
благосклонна к нему, но ныне он не
был в том так уверен. Он не смог
ничего прочесть по ее глазам,
которые она старательно прятала от
него за занавесом роскошных ресниц,
но видел, как бьется тоненькая жилка
на ее стройной шейке, чувствовал ее
волнение, ощущал дрожь маленькой
ладони в своей руке. Она ничего не
сказала ему о своих чувствах, но ему
и не нужно было слов, чтобы понять,
то.
«Отчего противится? То, видимо,
игра. Как и всякая женщина, она
холодна со мной, зная, что тем лишь
сильнее разожжет тот пожар, что
горит во мне нынче», - решил
Корсаков. Алексей легко говорил о
любви, подобные слова не раз
слетали с его уст и уж давно утратили
свое истинное значение в его глазах.
«En amour comme à la guerre tous les
moyens sont bons. (В любви, как на
войне, все средства хороши)», -
улыбнулся он. Вновь в нем играла
кровь, вновь появился азарт
охотника, заполучить во что бы то ни
стало. И чем сильнее будет
сопротивление, тем более ценным
будет приз.
 Глава 12
На следующий день после полудня
принесли обещанное Лидией
приглашение на бал к Корсаковым.
Софи долго вертела в руках изящную
карточку, первой ее мыслью после
визита к ней Алексея было
отказаться, но нужно было
объясниться с ним, заставить его
понять, что не ради интрижки с
мужем своей кузины она приехала в
Петербург.
Минуло Рождество, которое Софья
встретила с братом. Все было как в
далеком детстве: ель, украшенная
стараниями самой Софьи и Алёны,
сладости и обязательные
рождественские подарки. Софи долго
думала над тем, что можно было бы
подарить мальчику двенадцати лет и,
в конце концов, решила отдать ему
медальон с портретами их родителей.
Ведь она помнила и отца, и мать, а
Мишель никогда их не видел, так
пусть же они станут напоминанием о
том, что у него они тоже были.
Это был тихий вечер, наполненный
воспоминаниями о том времени, что
они вместе с братом проводили в
Завадном до того, как Михаил
поступил в кадетский корпус. Софи
про себя отметила, что Мишель
сильно изменился за последний год:
из робкого мальчика он превратился
в серьезного отрока. Вот вроде и
прошел вечер, так как того хотелось
Софье: в их тесном маленьком
семейном кругу, но в тоже время
остался некий осадок на душе. Она,
пожалуй, не смогла бы объяснить
словами то, что чувствовала, но все
же та близость, что была между ними
прежде, словно бы исчезла,
растворилась. Может от того, что она
так разительно переменилась и дело
было не столько в ее новом облике,
сколько в состоянии души, а может
от того, что Мишель повзрослел и
более не находил общество старшей
сестры для себя интересным.
«Наверняка у него появились
собственные друзья и интересы, а
возможно и тайны, которыми он не
пожелал с ней поделиться, от того и
возникло это отчуждение», -
вздыхала она лежа в постели после
праздничного ужина.
 Наутро, после того, как Мишель
уехал обратно в корпус, к Софье на
примерку пожаловала модистка
вместе с обещанными платьями.
Облачившись в сапфирово-синий
бальный туалет из тончайшего шелка,
Софья замерла перед зеркалом. Она
смотрела на свое отражение, но не
видела его. Все ее мысли снова были
заняты последним свиданием с
Корсаковым: здравый смысл вопил о
том, чтобы собрать вещи и, не
оглядываясь покинуть столицу, но
тихий голос внутри нашептывал ей
совсем иное: «Куда я поеду? В
Москву? Туда, где каждый помнит
меня как неуклюжую толстуху
mademoiselle Берсеневу? Здесь же
никто, кроме Корсаковых не знает
меня. Только здесь я смогу начать все
с чистого листа. А Алексей… Я
должна объясниться с ним, я должна
найти такие слова, чтобы он понял,
что нас отныне ничего не связывает.
Я смогу, я обязательно скажу ему о
том», - размышляла стоя перед
зеркалом Софья.
- Madame, не нравится платье? –
поинтересовалась модистка,
разочарованная ее долгим
молчанием.
- Платье великолепно, -
улыбнулась Софи, заметив
обиженное выражение лица madame
Луизы. – Вы можете закончить его к
этой пятнице?
- Bien, - отозвалась модистка.
 «Ну вот, я и ответила на свой
вопрос, - усмехнулась Софи, глядя на
свое отражение. – Я буду в пятницу у
Корсаковых и сегодня же напишу
Лиди, что принимаю ее
приглашение».
- Софья Михайловна, - приотворив
двери, заглянул в будуар дворецкий.
- Чего тебе, Федор? – обернулась
она.
- Да вот принесли. Велели вам
передать, - неловко замялся на пороге
Федор с букетом алых гибискусов.
- От кого? – холодно
поинтересовалась Софья, уже зная
ответ на этот вопрос.
- Тут еще письмецо, - протянул ей
конверт Федор.
 Вскрыв послание, Софья быстро
пробежала его глазами.
- Невозможный человек! –
вырвалось у нее.
Смяв листок, она протянула его
Алёне:
- Брось в печь.
- А с ентим что делать? –
покосился на букет в своей руке
дворецкий.
Подойдя к слуге, Софи взяла из его
рук пламенеющие цветы, вдохнула
нежный аромат, осторожно погладила
тонкие лепестки. «Ты
притворяешься!» - говорил ей этот
букет. Еще раз вдохнув чудесный
аромат, Софи протянула букет
обратно Федору:
- Верни отправителю.
 - У madame появился поклонник? –
улыбнулась модистка.
Софи не ответила на ее вопрос,
только недовольно поджала губы.
- Pardonnez-moi. Это не мое дело, -
стушевалась мастерица.
- Вы правы, madame, - сухо
отозвалась Софья. – Это не ваше
дело!
После полученной отповеди,
madame Луиза засобиралась на
выход. Спустя три дня в пятницу
утром, она привезла в дом на Мойке
законченный бальный туалет, а также
веер, перчатки и эшарп из газа в тон
платью, дабы прикрыть почти
обнаженные плечи. Алёна долго
колдовала над прической хозяйки,
собрав в высокий узел мелко завитые
пепельные локоны и оставив
открытой изящную тонкую шейку.
Софи удовлетворенно оглядела в
зеркале свое отражение: никогда в
своей жизни она еще не выглядела
так хорошо. Она была красива, и
сознание этого приятно грело душу.
«Помни, зачем ты идешь туда, -
вздохнула она. – Я должна
объясниться с Алексеем!». В памяти
вновь всплыл букет алых гибискусов.
«Ты притворяешься!». Притворство –
вот о чем говорили эти цветы.
«Господи, так ли далек был от
истины Корсаков, посылая мне этот
букет? Разве не сладко было мне
слышать его признание? Разве не
билось чаще сердце от одного его
горящего взгляда? Может, и в самом
деле я притворяюсь перед ним, перед
всеми и даже перед собой?»
Отвернувшись от зеркала, Софи
торопливо покинула комнату. Она и
так уже опаздывала, что, впрочем, ей
было только на руку: всегда легко
затеряться в большом скоплении
людей. Она так и не сумела
привыкнуть быть на виду и потому
всегда старалась быть как можно
более незаметной.
«Вот и дом на Морской, - подавая
руку сопровождавшему ее лакею,
вздохнула Софи, ступая на мостовую.
– Что ждет меня нынче?» Лидия
давно высматривала кузину среди
пребывающих гостей и не сводила
взгляда с дверей в бальную залу, но
даже она не сразу распознала в
красивой блондинке, появившейся на
пороге ту, которую ждала.
Извинившись перед теми, кто
окружил хозяйку бала тесным
кружком, Лидия покинула своих
гостей и устремилась навстречу
сестре.
- Софи, я уж думала, что ты не
придешь, - беря ее под руку,
улыбнулась Лиди.
- Отчего ты так решила? –
поинтересовалась Софья,
настороженно оглядывая огромную
бальную залу.
- Да ты робеешь никак? –
усмехнулась Лиди, поймав
встревоженный взгляд Софьи. –
Идем, я познакомлю тебя с ними, -
кивнула она в сторону небольшой
группы людей с интересом
наблюдающих за сестрами.
- Господа! – обратилась Лидия к
своим друзьям, - позвольте
представить вам мою кузину по отцу
Софью Михайловну Раневскую.
Софи, - обернулась она к сестре, - это
мои друзья: княжна Елизавета
Андреевна Черкасская, Лев
Алексеевич Петровский, графиня
Наталья Александровна Любецкая, ну
а с моим супругом ты уже знакома, -
рассмеялась Лидия.
- Очень приятно, господа, -
присела в легком реверансе Софья.
- Зовите меня просто Бетси, -
улыбнулась ей княжна Черкасская. –
Ваша сестра много говорила о вас.
Ужасная потеря: императорская
гвардия потеряла бесстрашного
офицера, а мы галантного кавалера в
лице вашего супруга.
- Мне тоже его не хватает, -
вздохнула Софья.
- Нам едва удалось убедить Софи
не покидать мирскую жизнь, -
заговорила Лидия.
- Вы правильно поступили, милая,
- взмахнула веером графиня
Любецкая, - Ваша жизнь не
кончилась со смертью супруга.
- Я слышал, в Индии тела
покойников предают огню, -
задумчиво произнес Петровский. –
Говорят, что жена покойника
восходит на костер, вроде как обряд
самосожжения.
 - Лев Алексеевич! – досадливо
нахмурилась княжна Черкасская, - о
каких ужасах вы говорите.
- Не будем о грустном, -
улыбнулся Корсаков. – Софья
Михайловна впервые в Петербурге,
так не будем же омрачать ее
пребывание здесь.
- Вы, видимо, забыли, Алексей
Кириллович, я родилась в столице, -
насмешливо заметила Софья.
- Действительно, запамятовал, -
притворно вздохнул Корсаков. – Я
имел счастья познакомиться с вами в
первопрестольной. – Вы позволите
пригласить вас? Надеюсь, ваша
бальная карточка еще не заполнена?
 - Еще нет. Но Вы же знаете,
Алексей Кириллович, что я почти не
танцую.
- Тем более надобно исправить это
досадное упущение, - глядя ей в глаза
произнес Корсаков.
Натянуто улыбнувшись, Софи
нехотя протянула Алексею свою
бальную карточку. Усмехнувшись, он
размашистым росчерком внес свое
имя напротив мазурки.
- Ну, тогда позвольте и мне, -
улыбнулся Петровский.
- Конечно, Лев Алексеевич, -
кивнула Софья.
- Шампанского? – жестом подозвал
проходящего мимо лакея Корсаков.
- Благодарю. Не откажусь, -
отозвалась Софи.
 Взяв под руку графиню Любецкую,
княжна Черкасская отошла на
некоторое расстояние.
- Помнится, Лиди говорила, что ее
кузина нехороша собой, а вдовушка
даже очень недурна, - вполголоса
заметила Бетси.
- Это ревность и зависть, -
усмехнулась в ответ Наталья. –
Корсаков глаз с нее не сводит.
Очевидно, Раневский его опередил.
Они вроде дружили.
- Сама я не имела счастья быть
знакомой с Александром
Сергеевичем, но говорят, он еще тот
ходок был, - прошептала на ухо
графине княжна.
«Я не создана для этого, - думала
Софья, обводя тоскливым взглядом
залу, разряженных гостей. – Приехать
сюда было не самым правильным
решением». Допив бокал, она взяла с
подноса следующий. Софи с самого
утра почти ничего не ела и после
второго бокала ощутила легкое
головокружение.
- Софья Михайловна, - предложил
ей руку Корсаков, - помнится этот
танец мой.
Вложив свою ладошку в его руку,
Софи шагнула в круг танцующих.
- Мне надобно поговорить с вами,
Алексей Кириллович, - подняла она
голову, чтобы посмотреть ему в
глаза.
- Вы хотите говорить прямо здесь?
– удивленно протянул Алексей,
опускаясь на одно колено
в фигуре танца.
- Почему нет? – обходя вокруг
него, отозвалась Софи.
- Пожалуй, это не совсем удобно, -
тихо отозвался Корсаков. –
Предлагаю встретиться в библиотеке
через четверть часа. Вы легко найдете
ее, мой дом мало чем отличается от
дома вашего дядюшки в Москве.
- Алексей Кириллович, - сделала
попытку возразить Софья.
- Я буду ждать вас, - тихо
прошептал Корсаков, склонившись в
поклоне по окончанию мазурки.
«Это неправильно. Я не должна
идти туда, - тяжело вздохнула Софи,
проходя по полутемному коридору. –
Я должна была сказать ему обо всем
в зале, но он как будто специально не
дал мне и рта раскрыть. Все это –
игра с огнем, и именно мне суждено
будет обжечься им», - вздрогнула
она, берясь за ручку двери, ведущей в
библиотеку.
Отворив двери, Софья оказалась в
слабо освещенной комнате. Тени
скользили по углам, теряясь где-то
под потолком. Шурша шелком
бального платья, девушка прошла
внутрь и остановилась у массивного
письменного стола.
- Алексей Кириллович, - шепотом
позвала она.
За ее спиной закрылась дверь, и в
замке с тихим щелчком повернулся
ключ.
 - О чем вы хотели поговорить со
мной? – поинтересовался Корсаков,
подходя ближе.
- Вы знаете. Я хочу просить вас
оставить ваши попытки завоевать мое
расположение.
- Вы уверены, что именно этого
хотите, Софи? – остановившись в
двух шагах от нее, спросил он.
- Пожалуй, это единственное в чем
я уверена, - прошептала Софи,
чувствуя, как пересохло в горле от
того, что он стоит так близко к ней.
- Вы лжете, Софи. Лжете себе и
мне, - прошептал в ответ Корсаков,
обнимая тонкий стан.
Софья увернулась от его поцелуя,
ощущая, как горячие губы
скользнули по щеке, коснулись
обнаженной шеи, там, где билась
тонкая жилка пульса.
- Не нужно, - упираясь ладонями в
его грудь, попросила она.
Голова закружилась, Софье
показалось, что ей нечем дышать.
Она судорожно дернула эшарп,
завязанный узлом на груди, чувствуя,
как он невесомой паутинкой скользит
по плечам, плавно опускаясь на пол.
- Ну, что ты? Что ты, милая? Зачем
противишься мне? – покрывая
поцелуями обнаженные плечи,
шептал Алексей.
Жаркой волной обдало все тело,
кровь застучала в висках. Сама не
сознавая того, Софи уцепилась за его
плечи.
 - Прошу вас, Алексей Кириллович,
мне дурно, - выдавила она из себя.
Легко подхватив ее на руки,
Корсаков опустил свою ношу на
диван и отошел к окну. Отодвинув
портьеру, Алексей распахнул окно.
Дрогнув под сквозняком, погасло
пламя свечи. Ввернувшись к ней, он
опустился на колени подле дивана.
Софья, дрожа всем телом села,
отодвинувшись как можно дальше.
Но вряд ли причиной озноба стал
сквозняк, гуляющий по комнате.
Стянув перчатку, Корсаков коснулся
тыльной стороной ладони гладкой
щеки.
- Если бы ты только знала, что я
чувствую сейчас? – прошептал он. –
Ты плачешь? – удивленно промолвил
он. – Я сделал тебе больно?
- Нет, - отозвалась Софья. – Прошу
вас, выпустите меня отсюда. Мне
страшно.
- Чего ты испугалась, душа моя? Я
не причиню тебе вреда. Никогда,
слышишь? Я никогда не обижу тебя.
- Если это так, позвольте мне уйти.
- Bien sûr. Je ne vais pas Vous retenir
(Конечно. Я не стану удерживать
вас), - поднялся с колен Корсаков,
протягивая ей руку. – Вы вольны
уйти, ежели это то, чего вы желаете.
Я люблю вас, Софи, и не стану ни к
чему принуждать вас.
Опираясь на протянутую ладонь,
Софья поднялась и метнулась к
запертой двери, схватившись за
ручку.
- Не спешите, сердце мое, - догнал
ее Корсаков, положив свою руку
поверх ее.
Вставив ключ в замочную
скважину, Алексей медленно
повернул его.
- Один поцелуй, всего один, -
прошептал он.
Поднявшись на носочки, Софья
робко коснулась поцелуем его губ.
Приятная истома теплом разлилась в
груди, руки скользнули на широкие
плечи, тонкий шелк перчатки
зацепился за эполет. Корсаков
поймал губами тихий стон, прижимая
ее к двери всем телом. Как же горячи
были его ладони, скользящие по ее
спине, обжигая прикосновением даже
через ткань платья. Как же кружилась
голова от поцелуя, словно дурман
опутал сознание, затягивая все
глубже и глубже в темный омут, из
которого не хотелось возвращаться.
- Боже правый, ты меня с ума
сведешь, - прошептал он ей в губы,
разжимая объятья. – Ступай, не то я
передумаю отпускать тебя.
Девушка выскользнула за двери.
Щеки пылали жарким румянцем,
дрожали колени, сердце колотилось в
груди, как будто после быстрого бега.
Остановившись на пороге бальной
залы, Софи вспомнила, что ее эшарп
и веер остались в библиотеке.
Неприятный холодок пробежал по
обнаженным плечам, страх липкой
паутиной опутал сознание. «Господи!
Что будет, если кто найдет их там? Я
не могу вернуться туда! Не могу!» – в
панике думала она. - Ежели вернусь,
Бог его знает, чем закончится все».
Шагнув за кадку с померанцем, Софи
напряженно вглядывалась в залу,
разыскивая глазами Лидию. Уже не
румянец возбуждения окрашивал
лицо, но от стыда горели щеки. Она
едва не вскрикнула, когда Корсаков
набросил на ее плечи эшарп и,
улыбнувшись, вернул ей позабытый в
библиотеке веер.
- Люблю тебя, - прошептал одними
губами и, не оглядываясь, шагнул в
залу.
 Торопливо поправив одежду и
прическу, Софи стараясь быть
незаметной, вошла следом за ним.
- Что и говорить, - усмехнулась
княжна Черкасская, проследив за ней
взглядом. – Определенно у Лиди есть
повод получше приглядывать за
своим супругом.
- Ай да вдовушка! – отозвался
Петровский. – Я бы и сам за ней
приударил, но куда мне поперек
Корсакова.
- Что же мешает вам. Женитесь, -
усмехнулась Бетси. – В вашем
возрасте уж пора о семье подумать.
Увезете красавицу жену в свою
Лифляндию, и никакой Корсаков не
сможет украсть ваше сокровище.
Помнится, вы говорили, что у вас и
замок родовой имеется.
- Ах, Елизавета Андреевна, коли
бы вы ответили согласием на мое
предложение, так я хоть завтра, -
театрально вздохнул Петровский. – А
что касается родового замка, то он уж
давно представляет собой печальные
руины, так что столица мне куда
более по душе, чем родные пенаты. К
тому печальная перспектива
прослыть рогоносцем, меня
нисколько не воодушевляет. Не
Корсаков, так найдется другой
щеголь способный вскружить голову
ветреному и юному созданию.
- Лиди не видит дальше
собственного носа, - тихо заметила
Бетси. – Не стоит посвящать ее, очень
уж любопытно, как долго она будет
пребывать в неведении.
- Отчего вы так не любите madame
Корсакову? – вскинул бровь Лев
Алексеевич.
- Помилуйте, кто вам сказал, что я
питаю к ней неприязнь? – искренне
удивилась княжна. – Или вы думаете,
что весть о том, что ее супруг крутит
амуры с ее кузиной будет ей приятна?
Уж кем- кем, а быть гонцом,
приносящим дурные вести, я не
желаю, - улыбнулась она. – Пусть
кто-нибудь другой откроет ей глаза
на сию situation (ситуация,
положение).
- Ну, вот и пришла моя очередь
танцевать с прелестницей, -
откланялся Петровский, заслышав
вступительные аккорды вальса.
Софья едва не выронила бокал с
шампанским, когда услышала голос
своего нового знакомого за спиной:
- Сударыня, вы позволите
пригласить вас? Помнится, этот танец
вы обещали мне.
- Bien, - поставив на поднос мимо
проходящего лакея пустой бокал,
Софи позволила Льву Алексеевичу
вывести ее в центр бальной залы.
- Как вам понравилась столица? –
поинтересовался Петровский, ведя ее
в танце.
- Она уже не кажется мне такой
большой, как раньше, - улыбнулась
Софи.
 - Простите, я забываю, что вы
родились в Петербурге, - отозвался
Лев Алексеевич, внимательно следя
за выражением ее лица. – Ваши
родители тоже в столице?
- Я сирота, - резче чем хотела,
ответила Софи. – Меня воспитывали
дядюшка и тетушка, - уже мягче
добавила она.
- Вы мне кого-то напоминаете
Софи, - задумчиво произнес
Петровский.
- Говорят, что я похожа на свою
покойную maman, - равнодушно
заметила Софья. – Верно, вы были
знакомы с ней?
- Намекаете на мой преклонный
возраст? – усмехнулся Петровский. -
Позвольте полюбопытствовать. Как
же звали вашу маменьку?
- Елена Петровна Берсенева, - тихо
обронила девушка.
- Как же, как же. Я помню ее.
Редкостная красавица была ваша
маменька, уж, сколько поклонников
всегда было вкруг нее. И батюшку
вашего я тоже знавал. Замечательный
был человек, хочу я вам сказать.
Жаль, что так рано ушел, впрочем,
как и ваш супруг. Такова судьба, увы.
- Вы правы, от судьбы не уйдешь, -
отозвалась Софья, всем сердцем
желая, чтобы этот танец быстрее
окончился.
Отчего-то Лев Алексеевич был ей
неприятен. Может, дело было в
насмешливом выражении его глаз,
или ироничной усмешке, которая
скользнула по красиво очерченным
губам, когда он говорил о Раневском.
Каким-то внутренним чутьем Софи
ощущала, что он неискренен с нею.
Смолкла музыка, Петровский
проводил ее к небольшому кружку,
собравшемуся вкруг княжны
Черкасской и с поклоном удалился.
«Господи, зачем? Зачем я здесь? -
вздохнула Софи, поймав взгляд
Лидии. – Уйти немедленно, я должна
уйти, - но вместо того, чтобы
проститься с кузиной и ее супругом,
Софья взяла с подноса очередной
бокал. – Лучше бы я поехала в
Москву, там Андрей, дядюшка и
тетушка», - улыбнулась она своим
мыслям.
 Домой Софья возвращалась под
утро. От каждого неосторожного
движения ее мутило, в голове словно
стучали маленькие молоточки.
«Боже, сколько же я выпила? Три,
четыре бокала? Как же мне дурно.
Как нехорошо все вышло. Хотела,
чтобы Алексей оставил меня в покое,
а стало во сто крат хуже. А хотела
ли?» - при этой мысли кровь
бросилась ей в лицо, обдало жаром.
Вспоминая о том, что позволила ему
в полутемной библиотеке, Софья
тяжело вздохнула. «Какая же я
порочная. Как я могла, ведь он муж
Лиди? Но как сладко замирает сердце
от его поцелуев, как хочется самой
прильнуть к нему, запустить пальцы в
темные кудри». Голова ее склонилась
на грудь. На ухабе экипаж немного
качнуло, и она, встрепенувшись,
очнулась от своих грез. «И все же я
гадкая, гадкая. Как я могу думать о
том, чтобы быть с ним? Надобно
уехать в Москву, подальше, пока не
поздно».
***
Первопрестольная жила своей
собственной жизнью: балы, шумные
празднества, рауты, вечера, гуляния.
В Москве ощущался особый дух,
присущий только ей одной.
Хранительница старых традиций, она
так отличалась от холодной северной
столицы. Безусловно, и здесь
светское общество было падко до
скандалов, и излюбленным
развлечением скучающего бомонда
было обсуждение ближнего своего,
но все же: чем дальше от двора, тем
мягче были нравы, тем
благовоспитанней девицы, тем
меньше злорадствовали по поводу
чьих-либо неудач. Это невозможно
было объяснить или передать
словами. Если в Петербурге душа
мерзла, то здесь все было по-иному,
здесь было тепло. По крайней мере,
так казалось Андрею.
В обществе всегда были рады
видеть молодого привлекательного
офицера Кавалергардского полка,
особенно там, где имелись девицы на
выданье. В последний месяц молодой
граф Завадский не пропустил,
пожалуй, не одного бала или вечера,
где присутствовала mademoiselle
Ильинская. Вот и в этот вечер Андрей
подпирал плечом стену бальной залы,
пополняя многочисленную армию
поклонников юной чаровницы.
Завадский не решался подойти к ней,
опасаясь быть вновь отвергнутым.
Все это наверняка от того, что Надин
известно, какую роль он сыграл в
судьбе того, кто был ей дорог. Разве
ж может он рассчитывать на ее
благосклонность после того, что
сделал? Но в то же время, он не мог
отказать себе в удовольствии просто
любоваться ею, пусть издали, пусть
тайком, в душе мечтая набраться
смелости и, презрев все свои
опасения, подойти, открыться в своих
чувствах в надежде на взаимность.
Один лишь взгляд, одно лишь слово
могли вознести его на вершину мира
или низвергнуть в пропасть отчаяния,
но где взять силы, чтобы преодолеть
этот страх. «Я не вынесу, если она
вновь отвергнет меня, - вздохнул
Завадский, поворачиваясь спиной к
блестящему собранию, лишь бы
только не видеть ее, танцующую
вальс, легко скользящую по паркету в
объятьях другого. – Когда эта отрава
любви успела проникнуть в мое
сердце? Тогда ли, когда впервые
увидел ее мельком в Екатерининском
парке, или тогда, когда заметил,
сбегающей из храма, где венчались
Софья и Раневский? А может позже,
когда встретил здесь в Москве и
забыл, как дышать, когда меня
представляли ей. Глупец! Истинный
глупец! Что я плел тогда? Не помню.
Помню только эти дивные глаза,
бездонные как морская пучина». Что-
то екнуло в груди, больно сжалось,
при воспоминании о той встрече.
Завадский глубоко вздохнул, стараясь
унять сердцебиение, высокий ворот
мундира впился в шею, затрудняя
дыхание. Андрей торопливо вышел
на террасу через распахнутое
французское окно, расстегнул
верхнюю пуговицу и полной грудью
вдохнул морозный воздух январской
ночи. Зачерпнув пригоршню
колючего снега, спрятал лицо в
ладонях, чувствуя, как намокают
перчатки, как снег царапает кожу на
лице, остужая пылающую голову.
 - Вам нехорошо? – раздался голос
за спиной.
Вздрогнув Андрей обернулся.
- Со мной все хорошо, - отозвался
он, вглядываясь в незнакомца,
осмелившегося нарушить его
уединение. – Проклятая духота и
немного больше шампанского, чем
следовало.
- Неужели все дело в шампанском?
– иронично улыбнулся мужчина. –
Мне показалось, что дело совсем не в
нем.
- Вам показалось, - сухо ответил
Завадский.
- О, простите, я не представился.
Моя фамилия Рогозин.
- Граф Завадский, - кивнул головой
Андрей. - Мы встречались? –
застегивая и поправляя мундир,
поинтересовался он.
- Не доводилось. Я не любитель
проводить сезон в городе, мне куда
более по сердцу тихая сельская
жизнь.
- Так что же привело вас в
Москву? – усмехнулся Завадский.
- Зов сердца, - вздохнул Рогозин. –
О, не смотрите на меня так, я не ваш
соперник, mademoiselle Ильинская не
затронула тайных струн моей души.
Иной образ царит в моих мыслях и
денно и нощно.
- Отчего вы говорите мне о том? –
недоуменно спросил Андрей.
- Может быть, от того, что
рассчитывал с вашей помощью
узнать о том, где мне ее искать.
 - Я вас не понимаю. Вы говорите
загадками, сударь.
- Речь идет о вашей кузине, Софье
Михайловне Раневской. Софи уехала
из Нежино в аккурат перед
Рождеством, я полагал, что она
решила провести сезон в
первопрестольной со своей семьей,
но, увы, ее здесь нет.
- Софи уехала из Нежино? –
переспросил Завадский.
- Вижу, вам, ваше сиятельство о
том известно не больше моего, -
вздохнул Рогозин. – Прошу простить
меня за причиненное вам
беспокойство, - откланялся он.
«Софья уехала из Нежино? Но
куда? Ежели не в Москву, стало быть,
в Петербург, более некуда. Но отчего
не написала, не сообщила о своих
планах? В том лишь моя вина, она не
доверяет мне более, - прикрыл глаза
Андрей. – Надобно бы увидеться с
ней, нам обязательно надобно
увидеться, поговорить. Нельзя так
жить, не помня прошлого, пряча
истинные мысли и чувства за
недосказанностью и обидами. Но
прежде, чем уехать в столицу, я
должен объясниться, я должен
сказать о своих чувствах и будь, что
будет». С этими мыслями Андрей
шагнул в бальную залу, разыскивая
глазами Надин.
- Надин, он идет. Улыбнись ему, -
прошептала Марья Васильевна на ухо
дочери.
 - Не хочу, - тихо отозвалась
Надежда. – Я не желаю видеть его.
Он виновен в смерти Александра.
- Александр! Снова Александр! –
прошипела madame Ильинская. –
Раневский женился на другой
женщине, а ныне он мертв, а у тебя
вся жизнь впереди и граф Завадский
самая лучшая партия. Тебе уже
двадцать два, Надин. Видимо, ты
позабыла о том.
- Я помню, maman, - глядя в глаза
подошедшему Андрею отозвалась
девушка.
- Mademoiselle, - поклонился
Андрей, - найдется ли у вас один
танец для меня.
- Боюсь, Андрей Дмитриевич, вы
слишком долго раздумывали над тем,
чтобы пригласить меня, - насмешливо
сверкнула глазами Надин.
«Отказ, вновь отказ, - едва не
скрипнул зубами Андрей. – Она не
хочет видеть меня».
«Он такой робкий, - едва заметно
улыбнулась Надин. – С трудом
представляю его на полях сражений».
- Pardonnez-moi mon audace.
(Простите мне мою дерзость), -
собрался откланяться Завадский.
- Андрей Дмитриевич, я надеюсь,
вы хорошо танцуете? - вписывая его
имя напротив последнего вальса,
поинтересовалась девушка.
- Постараюсь не разочаровать вас, -
не сдержал радостной улыбки
Андрей.
 - Андрей Дмитриевич, - обратилась
к нему Марья Васильевна, - как
здоровье вашего дедушки? Давно о
нем ничего не слышно.
- Петр Гаврилович совсем плох, -
рассеяно отозвался Андрей. – Никого
не узнает.
- Годы, - вздохнула madame
Ильинская.
- Madame, набрался смелости
Андрей, - Вы позволите мне завтра
нанести визит вам и вашей дочери.
- Bien sûr. Будем рады видеть вас,
ваше сиятельство.
- Сударь, вальс, - процедила
Надин, протягивая ему руку.
- Надин, я собираюсь в столицу и
перед отъездом хотел бы говорить с
вами.
 - Надолго вы уезжаете, Андрей
Дмитриевич? – избегая его пытливого
взгляда, поинтересовалась девушка.
- Это будет зависеть от вашего
ответа, Надин.
- От моего ответа? – взглянув ему
прямо в глаза, недоуменно протянула
она.
- Я прошу вас оказать мне честь
стать моей супругой, - прошептал
Завадский.
Казалось, что сердце перестало
биться, едва он произнес эти слова.
Каждый шаг отдавался гулом в
голове, напряжение последних
нескольких минут достигло
невиданного предела.
 - Я дам вам ответ по вашему
возвращению, André, - спустя
несколько минут отозвалась Надин.
- Хотите продлить мои мучения? –
вымученно улыбнулся Завадский.
- Нет. Хочу подумать, дабы не
совершить ошибки, о которой,
возможно, впоследствии буду жалеть
всю жизнь.

Глава 13

После злополучного бала Софья

зареклась бывать в доме Корсаковых.
Лидия уж несколько раз присылала
ей записки с приглашением на чай, но
Софи неизменно отказывалась,
отговариваясь тем, что занемогла.
Даже вспоминая прошлые годы и все
свои обиды, когда Лиди вовсю
потешалась над ее неуклюжестью и
старалась уколоть, забавляясь ее
нелепой влюбленностью в своего
жениха, Софья не находила себе
оправдания. Разве желала она
отомстить своей кузине? Вовсе нет.
Внимание Алексея не стало для нее
реваншем за прошлые обиды. Софья
металась между привитыми ей с
самого детства понятиями о
нравственности и собственными
желаниями. Разум говорил ей о том,
что у нее нет будущего рядом с
Корсаковым, что ей следует
держаться с ним холодно и
неприступно, но сердце замирало
каждый раз, когда Алёна недовольно
поджав губы, приносила очередное
письмо от него. Уж сколько раз она
порывалась сжечь эти послания,
наполненные признаниями о самом
сокровенном, но так и не смогла. Она
не могла отказать себе в
удовольствии раз за разом
перечитывать эти строки, полные
страсти. Всего лишь слова на бумаге
вызывали трепет во всем теле,
заставляли алеть пунцовым румянцем
лицо. Разве могла она подумать, что
когда-нибудь она вызовет, у кого бы
то ни было такие чувства? Сознание
своей власти над ним, над его
желаниями и чувствами горячило
кровь, но, тем не менее, всякий раз,
когда Корсаков являлся с визитом в
дом на Мойке, ему неизменно
сообщали, что барыни нет дома, или
что она не принимает.
Однако вынужденное
затворничество вскоре наскучило ей,
и Софья стала выходить. Ей
нравилось неспешно прогуливаться
по улицам столицы. Она часто ловила
на себе заинтересованные мужские
взгляды, но всякий раз принимала
вид равнодушный и неприступный.
На Невском заканчивалось
строительство громады Казанского
собора. В который раз, проходя мимо,
Софья замерла, любуясь величавым
творением рук человеческих.
- Грандиозно, не правда ли? –
услышала она за спиной знакомый
голос.
 - Bonjour, Алексей Кириллович, -
обернулась девушка. – Вышли
подышать свежим воздухом?
- Можно сказать и так, - улыбнулся
Корсаков. – Я давно не виделся с
вами и, признаюсь, меня сей факт
весьма огорчает. Вы меня избегаете,
Софи.
- А вы меня преследуете, -
вздохнула Софья.
- Я не могу иначе. Вы воздух,
которым я дышу, вы мое солнце,
Софи.
- Прошу вас, - понизила голос
Софья. – Не нужно начинать все
сызнова, Алексей Кириллович. Тогда
в вашем доме, в библиотеке… Я
совершила ошибку и безмерно
раскаиваюсь в том, не усугубляйте
моего положения. Я приехала в
Петербург, чтобы устроить свою
жизнь, а не ради встречи с вами.
- Отчего же не в Москву тогда? –
поинтересовался Алексей,
подстраиваясь под ее неспешный
шаг.
- С Москвой меня связывают не
самые приятные воспоминания, -
грустно улыбнулась Софья,
пряча замерзшие руки в беличью
муфту. – Может быть, здесь, в
столице мне улыбнется счастье.
- Мы с вами можем быть
счастливы, Софи, если вы
перестанете прятаться от своих
чувств, - склонился к ней Корсаков.
- Нет, Алексей Кириллович. Не
сможем, - оборвала его Софья. –
Разве ж смогу я быть счастлива, глядя
на страдания Лидии? Уступи я вам, и
все мы станем несчастливы.
- Если Лиди не узнает о нас, то и
причин для страданий не будет, -
возразил Корсаков.
- Она узнает, - остановилась
Софья. – Все тайное рано или поздно
становится явным. Я не хочу так:
скрываться от всех, встречаться
тайком украдкой. Я не хочу такой
жизни. Не провожайте меня далее,
прошу. Не надобно, чтобы нас видели
вместе. Прощайте, Алексей
Кириллович, - ускорила шаг Софья,
сделав знак Алёне следовать за ней.
- Софи! – окликнул ее Корсаков.
Но она не остановилась, сделав
вид, что не расслышала. Алексей
долго смотрел вслед удаляющейся
девушке, до тех самых пор, пока ее
точеная фигурка в ярком, цвета
красного вина, бархатном салопе не
скрылась из виду за поворотом на
набережную Мойки. Развернувшись,
Корсаков направился в обратном
направлении. По пути он раскланялся
со встреченными знакомыми и тихо
чертыхнулся, когда рядом с ним
остановились небольшие сани, из
которых ему приветливо махнула
рукой княжна Черкасская.
- Bonjour, Алексей Кириллович!
Какая приятная встреча!
- Елизавета Андреевна, - наклонил
голову Алексей, - рад видеть вас.
- Присаживайтесь, - подвинулась в
санях Бетси.
 - Благодарю, но я пройдусь.
Погода нынче благоприятствует.
- Ну как пожелаете, - нахмурилась
княжна. – Я слышала, madame
Раневская тоже предпочитает пешие
прогулки, - заметила она.
- Мне о том ничего не известно, -
сухо отозвался Алексей. – Рад был
увидеться с вами, - откланялся
Корсаков, спеша проститься.
- Всего доброго, Алексей
Кириллович, - кивнула головой
княжна, прощаясь с ним.
Позже, сидя в уютной гостиной
дома Любецких за чашечкой чая,
Бетси с воодушевлением
рассказывала Наталье о том, что ей
довелось увидеть утром, проезжая по
Невскому.
 - Ты преувеличиваешь, Бетси, -
отозвалась Наталья, аккуратно
поставив чашку на блюдце. – То, что
Корсаков прогуливался по улице в
компании кузины его жены, еще не
говорит о том, что они любовники.
- Но тогда зачем он мне солгал, что
не был с ней? – не унималась Бетси.
- Может быть, если бы ты прямо
спросила его о том, он и не стал бы
отрицать, что виделся с ней, -
заметила Наталья.
- Значит, ему есть, что скрывать, -
сделал вывод княжна.
- Я заметила, что он ей увлечен,
это совершенно очевидно, но нет
никаких поводов считать, что страсть
сия взаимна, - возразила Натали.
 - О, тебе известно не все, -
снисходительно заметила Бетси, -
ежели бы ты тогда не поторопилась
покинуть бал у Корсаковых, увидела
бы собственными глазами, насколько
взаимна сия страсть.
С легкой руки Бетси слухи о
скандальной связи Корсакова с
кузиной его жены покатились из
одного светского салона к другому.
Пикантная новость обрастала все
новыми и новыми подробностями и
вскоре в тесном кругу, к которому
принадлежали и Корсаков, и Бетси, и
Лиди, только лишь Лидия оставалась
в неведении относительно увлечения
своего супруга, но недолго. Графиня
Любецкая давно смирилась с
многочисленными интрижками
своего супруга и любые слухи о его
новых увлечениях предпочитала
пропускать мимо ушей. Когда же
Лидии вздумалось посочувствовать
ей, чаша терпения Натали оказалась
переполнена:
- Вам, Лидия Дмитриевна, не
мешало получше приглядывать за
собственным супругом, - холодно
отозвалась Наталья.
- Я не понимаю вас, - не сразу
нашлась Лиди.
- Все вы прекрасно понимаете, -
улыбнулась Наталья. – Отчего,
скажите, ваша кузина Софи перестала
бывать у вас? Говорят, вашего
супруга частенько видят на
набережной Мойки.
 Столь откровенный намек на
скандальные обстоятельства Лидия
не смогла игнорировать. Всю ночь,
ворочаясь в постели, она
раздумывала над тем, что должна
предпринять. Более всего хотелось
бросить Корсакова в столице и уехать
в Москву к матери, но это было бы не
самым правильным решением. Во-
первых, оставить Алексея одного,
значит развязать ему руки и, мало
того, тем самым признать факт
супружеской неверности. Нет ничего
хуже. Теперь она понимала, отчего
графиня Любецкая предпочитала
закрывать глаза на похождения
своего супруга. Если не говорить о
том, то вроде и нет ничего.
 - Я хочу вернуться в
Воздвиженское, - тихо обронила
Лидия, хранившая молчание все
время завтрака на следующий день.
- Сейчас? В самый сезон? –
удивленно поинтересовался Алексей.
- Почему нет? Это разве не то, чего
тебе хотелось? – пожала она точеным
плечиком.
- Но ведь ты сама хотела провести
этот сезон в столице?
- Я передумала, - нахмурилась
Лиди. – Мне хочется тишины и
покоя, а здесь это не возможно.
- Лиди, ты не захворала? –
поднялся из-за стола Алексей.
- Вряд ли беременность можно
отнести к болезни, - равнодушно
ответила она.
 Корсаков замер, недоверчиво глядя
на жену.
- Как давно тебе известно о том?
- Я собиралась сказать тебе, но
ведь ты был так занят, - иронично
заметила Лидия.
- И как это понимать? – теряя
терпение, спросил Алексей.
- Я о твоем увлечении некой
вдовушкой, о котором судачит весь
Петербург, - не поднимая глаз от
тарелки, произнесла Лиди.
- Когда собираешься обвинить
меня в чем-то подобном, смотри мне
в глаза, - тихо и отчетливо
проговорил Корсаков.
Вздрогнув, Лидия оторвалась от
созерцания содержимого своей
тарелки и посмотрела прямо в
потемневшие от гнева глаза супруга.
- Признаюсь, что пытался
завоевать расположение известной
тебе особы, но потерпел полное
фиаско. Ее моральные устои
оказались куда тверже ваших,
madame, - продолжил он. – Вы всегда
стараетесь быть в центре внимания,
ну, а флирт - ваша вторая натура.
- Я не верю вам, Алексей
Кириллович. Знаете, как говорят?
Дыма без огня не бывает! – поднялась
со стула Лидия. – И если это
действительно так, как вы говорите,
значит, вы не станете возражать
против поездки в деревню?
- Велите собирать багаж, - холодно
отозвался Алексей, выходя из
столовой, но уже, будучи в дверях
обернулся, - Я очень рад известию о
своем грядущем отцовстве, - добавил
он.
Сообщив Алексею о своей
беременности, Лиди сказала первое,
что ей пришло в голову, оставшись
же в одиночестве, она попыталась
вспомнить, когда в последний раз с
ней случалось женское недомогание.
«Это было до Рождества. Точно до
Рождества, - задумалась она. - Более
месяца минуло с тех пор, выходит и в
самом деле это так, - пришла она к
выводу. – Но даже если и не так, то я
всегда смогу сказать, что ошиблась»,
- успокоила она себя. Главным сейчас
было уехать из Петербурга, подальше
от Софьи и от гадких слухов, что
ходили вокруг нее и Корсакова. Не то
чтобы она не поверила Алексею, как
сказала ему в пылу ссоры, но мысль о
том, что ее семейную жизнь
обсуждают за ее спиной, была ей
неприятна. При том, ей даже в голову
не пришло, что она частенько
занималась тем же самым, злословя
по поводу других, а ныне оказалась
на месте тех, кто до того попадал ей
на острый язычок.
Перед отъездом Алексей написал
свое последнее письмо к Софье:
«Софи, я надеюсь, что Вы не
держите на меня зла за принесенное
Вам беспокойство. Обстоятельства
вынуждают меня уехать из
Петербурга и расстаться с Вами.
Жаль, что не смогу видеть Вас,
слышать Вас, ибо даже этого мне
было довольно, чтобы чувствовать
себя счастливым. Я более не
побеспокою Вас, но Вы навсегда
останетесь в моей памяти, в моем
сердце. Оно принадлежит Вам и
только Вам. До встречи с Вами я не
понимал, что значит истинное
чувство, но когда оно обрушилось на
меня, не смог противиться ему.
Боюсь, в своем косноязычии мне
трудно выразить словами все то,
что я чувствую ныне. Одно могу
написать: мне жаль, что нельзя
повернуть время вспять и сделать
иной выбор. С надеждой, что Вы все
же будете хоть изредка вспоминать
обо мне, навеки Ваш А. Корсаков».
 Читая эти строки, Софья
испытывала двоякое чувство: она,
наконец, могла вздохнуть спокойно,
мысль о том, что в любой момент
Лидия может узнать обо всем,
причиняла ей немалое беспокойство,
но, с другой стороны, положа руку на
сердце, она не могла сказать, что те
знаки внимания, которые она
получала от Алексея, были ей
неприятны. Более того, она не раз
замечала за собой, что, несмотря на
то, что приехала в Петербург, чтобы
устроить свою жизнь, оставалась
холодна ко всем другим
поклонникам, кто пытался завоевать
ее расположение и все от того, что
увлеклась мечтами о том, кто не мог
составить ее счастье. Ее словно
глупого мотылька к жаркому пламени
свечи неодолимо влекло к тому, для
кого ее чувства были лишь игрой,
опасной игрой. Ведь он был так
близко, стоило только захотеть,
протянуть руку, и можно было взять
то, чего так отчаянно желало сердце.
Видимо, правду говорят о том, что
первое чувство оно самое сильное и
забыть о том, что так долго было
несбыточной мечтой будет совсем
нелегко. Может от того она
согласилась на предложение
Раневского, что так отчаянно желала
быть любимой. Александр был
красивым мужчиной, и Софья не
осталась равнодушной к нему. Но как
же горько она ошиблась в том,
неприязнь супруга к ней была столь
очевидна, что те робкие ростки
нежности, что она испытывала к
нему, быстро зачахли в ее сердце
после его смерти. Наивная, она была
уверена в том, что со временем
Раневский если не полюбит ее, то
хотя бы найдет в своем сердце малую
толику тепла. Но судьба и здесь
обманула ее, отняв у них это время,
сделав их брак столь коротким и
несчастным.
В начале февраля к ней
пожаловала нежданная гостья. Когда
дворецкий доложил, что к ней с
визитом прибыла Наталья Васильевна
Раневская, Софье показалось, что она
ослышалась. «Забавно, - скользнула
по ее губам невольная улыбка, пока
она спускалась из верхних покоев в
гостиную, - madame Раневская
прибыла с визитом к madame
Раневской. Но все же, что
понадобилось от меня вдове
Анатоля?» Немного помедлив перед
дверью в салон, Софья ступила на
порог.
- Bonjour, Натали. Чему обязана
счастием видеть вас?
Обернувшись на ее голос, Наталья
застыла в немом изумлении. «Элен»,
- прочла по губам Софья. Очнувшись
от ступора, в который ее повергло
появление Софьи, Натали кивнула
головой на ее приветствие.
- Софья Михайловна, ну и ну, -
протянула она. – Что сказать?
Удивили. Мне говорили, что с вами
произошли разительные перемены…
 - Вы ведь не затем приехали,
чтобы посмотреть на меня? –
иронично осведомилась Софи.
- Вы и впрямь похожи на свою
матушку, - заметила Натали. – И не
только обликом, - усмехнулась она. –
Собственно я здесь за тем, чтобы
забрать кое-что принадлежащее мне.
То, что оставила здесь много лет
назад, покидая этот дом после смерти
Анны Михайловны.
- Уж не письма ли некоего А.Р. к
моей матери? – глядя ей в глаза,
поинтересовалась Софи.
- Они у вас? – вопросом на вопрос
ответила Наталья.
Софи кивнула головой, наблюдая
за сменой эмоций на побледневшем
лице Натали.
 - Вы прочли, - догадалась она. –
Нехорошо, Софья Михайловна,
читать чужие письма.
- Еще более не хорошо было
покрывать любовников за спиной
моего отца! – не сдержалась Софья.
- Вы смеете говорить мне о том,
что хорошо или плохо? – вздернула
бровь Натали. – Вы! Когда о вашей
связи с мужем вашей кузины судачит
весь Петербург. Впрочем, яблоко от
яблони недалеко падает, -
усмехнулась Наталья. – Вы такая же,
как ваша мать.
- Не смейте так говорить обо мне!
– сорвалась на крик Софья. – Смею
напомнить, что я вдова, тогда как моя
мать, не без вашей помощи,
обманывала моего отца.
 - Вдова? Значит, до вас еще не
дошли счастливые вести? –
рассмеялась Наталья. – Кити
написала мне, что Александр
вернулся. Ваш супруг ныне в
Рощино, Софи.
- Александр жив? О, Боже! –
опустилась в кресло Софья. – Как?
Как это возможно? Гроб, похороны,
что же это? Чья-то дурная шутка?
- Не шутка, но ужасная ошибка.
Верните мне письма, Софи. Они вам
не к чему.
- Нет! – покачала головой Софья. –
Они останутся у меня. Я узнаю, кто
такой этот А.Р., даже если вы мне не
скажете о том.
 - Зачем? Зачем ворошить прошлое,
Софи? Вам станет легче от того, что
вы будете знать?
- Этот человек убил моего отца, -
возразила Софья. – Он должен
понести наказание за содеянное.
- Поверьте, жизнь уже достаточно
наказала его, - вздохнула Наталья. –
К тому же это была дуэль, потому и
речи не может быть об убийстве.
- Уходите, Натали, - пробормотала
Софья, не в силах поверить в
известие, которое ей только что
сообщили.
- Вы собираетесь поехать в
Рощино? – поинтересовалась
Наталья.
 - Не знаю, - прошептала Софья. –
Бога ради, Натали, уходите. Я не
могу не о чем думать сейчас.

***
В стылых сумерках января на
невысоком заснеженном холме
проступили очертания старинной
усадьбы. Прильнув к оконцу, Сашко
с любопытством всматривался в
темные окна особняка.
- Что-то не видать никого. Будто
никто не живет здесь, - тихо заметил
он.
- Может, и нет никого здесь, -
равнодушно отозвался Раневский,
даже не взглянув на дом.
Александр и не надеялся застать
кого-то из своих домочадцев в
Рощино. Зная своего дядюшку, он
предполагал, что наверняка
Владимир Александрович забрал
сестру под свою опеку, а его жена,
скорее всего, отбыла во вдовье
имение. Он писал с дороги о своем
приезде, но письмо адресовал жене, а
ежели ее здесь нет, то и встречать их,
стало быть, никто не будет.
Миновали сторожку привратника
и, сбавив ход, сани покатили по
подъездной аллее. На псарне залаяли
собаки. Выбравшись из возка,
Раневский поежился: свирепый
январский морозец обжигал лицо,
норовил забраться под полу
офицерской шинели. Входная дверь
отворилась, и подслеповато щурясь
на неочищенное от снега крыльцо,
выбрался дворецкий.
- Кого там принесло? – проворчал
он, вглядываясь в высокую фигуру у
саней. – Нету хозяев- то.
- Так-то ты, Тимофеевич, барина
своего встречаешь? – отозвался
Раневский.
Выронив из рук фонарь, старик
истово перекрестился.
- Чур меня, чур! – зашептал он. –
Александр Сергеевич, может ли быть
такое, что это вы? - Господи! Барин,
простите меня дурака старого.
- Довольно причитать! – оборвал
его Раневский. – Устал с дороги.
Пусть на ужин чего-нибудь соберут
да постель приготовят. Да еще скажи,
что я распорядился парнишку, что со
мной приехал разместить.
- Куда разместить прикажете? –
робко поинтересовался Тимофеевич.
- Да уж не в людской поди.
- Будет сделано, Александр
Сергеевич, не извольте беспокоиться.
Пока барин со своим гостем
ужинали, две горничные торопливо
перестилали постель в хозяйской
спальне:
- Ох, Глафира, что ж будет-то
нынче? – прошептала одна из девиц.
– Как вышло-то так? Кого схоронили-
то? Ох, и достанется Тимошке:
привез незнамо кого.
- Ничего не будет, - отмахнулась
Глафира, - заживем, как жили. Да и,
слава Богу, что барин живой
здоровый вернулся, а то слухи
ходили, будто дядька его продать
Рощино хотел, дабы долги
оставшиеся покрыть.
- И то верно. Только вот осерчает
ведь. Эх! Быть Тимофею под кнутом,
- вздохнула Маруся.
- Авось простит. Кто ж знал. Вон и
кольца евойные на покойнике надеты
были.
После позднего ужина, Раневский
пожелал встретиться со своим
управляющим. Весьма сдержанный
при обычных обстоятельствах Вебер
долго не мог прийти в себя, бурно
выражая радость по поводу
возвращения хозяина. Карл
Витольдович сбивчиво пытался
поведать Александру о делах имения
в его отсутствие.
- Полно, Карл Витольдович, -
прервал его торопливую речь
Раневский, - после о делах. Вы мне,
голубчик лучше скажите, где сестра
моя и супруга нынче находятся?
- Так Екатерину Сергеевну
Владимир Александрович к себе увез
сразу после похорон, а Софья
Михайловна в Нежино пожелала
уехать. Я с той поры о супруге вашей
ничего не слышал.
- А письмо, что я с дороги писал?
Неужели не дошло?
- Не было письма, Александр
Сергеевич. Богом клянусь, не было.
Если бы мы знали о том, что вы
домой едете, мы бы вам такую
встречу устроили.
- Да Бог ней, со встречей, -
отмахнулся Раневский. – Устал я
нынче. Дорога не близкая, да и утро
вечера мудренее.
Письмо, о котором говорил
Александр, пришло в Рощино на
следующее утро после его приезда.
Повертев послание в руках,
Раневский не распечатывая конверт,
кинул его в камин. Все утро он
просидел в своем кабинете, пытаясь
написать Софье о своем
возвращении. Вымучив несколько
сухих строк, Раневский велел отнести
его на почтовую станцию, чтобы
отправить в Нежино. В письме он не
просил жену приехать, просто
сообщил, что жив, здоров и ныне
находится в Рощино.
Минула седмица с его приезда, но
Раневский так и не решил для себя,
как ему поступить со своим браком:
оставить все как есть, или разыскать
Софью и привезти в Рощино.
«Может, это и к лучшему, что она
уехала, - думал он, выехав верхом за
ворота усадьбы после полудня. –
Пусть сама решает, а я никого не
хочу видеть. Надобно съездить в
Покровское, забрать Кити. А более
мне никто не нужен». За то время,
что он добирался домой, Александр о
многом успел подумать. Женитьба на
Софье ныне виделась ему самой
большой ошибкой, что он совершил.
«Надобно было искать другие пути, -
вздохнул он. – Может, даже стоило
продать Рощино, но только не
связывать себя подобными
обязательствами. Ни ей, ни мне
счастья этот брак не принес и вряд ли
принесет». Вспомнилось о том, как
он, будучи в турецком плену, мечтал
начать семейную жизнь заново, но
вот ныне, когда вернулся, не было
желания даже попытаться. «Как
странно, будучи там, я мечтал
оказаться дома. И вот ныне я здесь,
но не испытываю радости от того.
Тяжело на сердце от этих мыслей, от
осознания того, что встреча, которой
так не хочется, неизбежна, а вслед за
тем надобно будет решать, что делать
дальше. Жаль, невозможно повернуть
время вспять, жаль невозможно все
исправить». Оглянувшись, Александр
придержал жеребца, дабы Сашко
замешкавшийся у конюшни смог его
нагнать.
- Ваше благородие, - поравнялся с
ним паренек.
- Называя меня, Александр
Сергеевич, - нахмурился Раневский. –
Завтра в Москву поедем, надобно
бумаги тебе выправить. Будешь
отныне моим воспитанником.
- Не по чину мне, - пробурчал
Сашко.
- Я обещал твоему отцу
позаботиться о тебе, а слово мое
крепко. Коли сказал, значит, так тому
и быть. Определю тебя на службу в
полк, сначала рядовым, а там, даст
Бог, и до офицерского чина
дослужишься, - отрезал Раневский. –
В грамоте ты уразумеешь,
французский выучишь, коли
турецкий одолел.
- Как скажете, ваше… Александр
Сергеевич.
- Так-то лучше, - улыбнулся
Раневский.
Не то, чтобы он стремился
избавиться от общества Сашко,
скорее не видел для него иной стези,
кроме воинской службы. «Да коли
буду в Москве, не мешало бы
навестить Завадских, - нахмурился
он. – Ежели возвращаться с того
свету, то начать, пожалуй, с
родственников стоит».
Пустив лошадей шагом, Раневский
и Сашко добрались до почтового
тракта. «Всего пару верст по тракту и
будет сворот на Марьяшино, а там до
усадьбы Ильинских рукой подать, -
задумался на перепутье Александр. –
Не стоит ворошить прошлое. К чему?
Довольно жить воспоминаниями.
Господи! Но хоть ты знак, какой
подай!» - поднял он голову, глядя в
безоблачное небо. Но Господь не
услышал его мысленного призыва,
ничего не изменилось, все также
скрипел снег под копытами лошадей,
слепило глаза яркое солнышко,
отражаясь от белоснежного покрова.
Дав знак возвращаться, Раневский
развернул гнедого. Едва они съехали
с дороги, как вылетев из-за поворота,
мимо лихо промчался крытый возок.
«В столицу спешат, - усмехнулся
Раневский. – Вот уж куда не хотелось
бы попасть». Горькие воспоминания
связывали его с Петербургом.
Именно там начались все
неприятности, приведшие род
Раневских к такому печальному
итогу, именно там Анатоль,
поддавшись соблазнам высшего
света, совершил свою самую роковую
ошибку, что и привела его в итоге к
трагичной развязке.
Выглянув в оконце, Андрей
разглядел на дороге, ведущей к
Рощино, двух всадников. Глухо
стукнуло в груди и на мгновение
замерло сердце: «Померещилось, -
откинулся он на спинку сидения. –
Вот уже и покойники мерещатся на
дорогах, а все от того, что все мысли
только о ней одной, - досадливо
нахмурился он. – Надо же! Раневский
привиделся! И все же…» Стукнув в
стенку возка, Завадский подал сигнал
остановиться.
- Чего изволите, ваше сиятельство?
- заглянул возница.
- Поворачивай в Рощино, - бросил
Андрей, зябко кутаясь в меховую
полость.
- Как прикажете, барин, - отозвался
мужик, забираясь обратно на козлы.
Александр спешивался у крыльца,
когда на подъездной аллее показался
тот самый возок, что промчался мимо
них полчаса назад. Передав поводья
конюху, Раневский остановился у
крыльца, дожидаясь непрошенных
гостей. Выбравшись из саней, Андрей
замер не в силах ступить и шага с
места.
- Раневский, - вырвалось у него. –
Не обманули глаза, стало быть.
- Как видишь, - усмехнулся
Александр, - не ждали, поди.
- Бог мой, но как!? Схоронили же
тебя!
- Знать не меня, - отозвался он,
делая шаг навстречу. – Это долгая
история, mon ami. Ну, входи же,
полно мерзнуть.
- Тимофеевич! Гости у нас! –
окликнул дворецкого Александр,
входя в переднюю.
- А Софья? Софья знает о том, что
ты вернулся? – придя в себя от
изумления, поинтересовался
Завадский.
 - Утром письмо в Нежино
отправил, - отозвался Александр,
снимая подбитый мехом казакин и
передавая лакею.
- Так в Петербурге она, - тихо
заметил Андрей, снимая шинель. – Я
же к ней ехал.
- В Петербурге? – вскинул бровь
Раневский. – И что же моя супруга в
столице делает?
- Так… Времени-то прошло, -
смутился Завадский.
- Идем! – нахмурился Александр. –
Тимофеевич, пусть бренди в кабинет
принесут, - распорядился он.
Оба замолчали, испытывая
неловкость от сказанных слов.
Дождавшись, когда лакей принесший
графин и рюмки, выйдет за дверь,
Раневский продолжил, наливая
бренди себе и Андрею:
- Стало быть, супруга моя решила
поискать счастья в столице, на
брачной ярмарке?
- Неужели осуждать ее станешь? –
вскинулся Андрей.
- Не стану, будь покоен в том.
Однако не мешало бы поторопиться с
отъездом в Петербург, дабы не
опоздать-то. Вдруг сыщется жених
при живом-то муже, - усмехнулся
Александр.
- Софи… Она так тяжело
перенесла все, - запнулся Андрей. –
Полгода в монастыре провела, думала
постриг принять.
- Даже так, - пробормотал
Раневский.
 «Жаль, что не приняла, - вздохнул
про себя Александр. – От скольких
бы проблем это разом избавило».
- Едем вместе в столицу! –
предложил Андрей.
- Похоже, выбор у меня не велик, -
улыбнулся Раневский.
- Так ты расскажешь, что
приключилось с тобой?
- Если тебе это интересно, -
располагаясь в кресле, отозвался
Александр.
Раневский рассказал о своих
злоключениях в турецком плену,
опустив некоторые подробности.
Слушая его, Андрей чувствовал, как
по спине время от времени, пробегает
озноб: «Я бы не смог, - вздохнул он. –
Видит Бог не смог бы. Руки бы на
себя наложил, но не смог бы так
жить», - покосился он на левую руку
Раневского.

Глава 14

- Давненько я не был в столице, -

заметил Раневский, выглянув в
оконце экипажа.
В заходящих лучах зимнего солнца
блеснул шпиль Адмиралтейства.
Возница чуть придержал лошадей,
пропуская кортеж, промчавшийся в
направлении дворцовой площади и
свернул на Невский.
Андрей лишь улыбнулся краешком
губ, ничего не ответив. Завадский
всю дорогу был немногословен.
Несмотря на то, что Раневский был
женат на Софье, у Андрея возникло
странное чувство вины перед ним.
Сделав предложение Надин, он будто
бы покусился на чужое, будто бы
уводил чужую невесту. «Хотя кто его
знает, может быть, она откажет мне
по возвращению в Москву», -
вздохнул он. Несколько раз он
порывался сказать Александру о том,
но не смог. Проведя седмицу в
тесном пространстве экипажа
наедине с ним, Андрей с горечью
осознал, что былые дружеские узы,
связавшие их некогда так крепко,
канули в прошлое. Никто из них не
говорил о том, что привело
Раневского в действующую армию и
впоследствии в турецкий плен, но
каждый думал о том. «Верно, я трус, -
вздыхал Завадский. – Это также
верно, как и то, что Александр не
забыл о Надин. Разве можно забыть о
ней? И пусть Софи совершенный
ангел, но глупо было бы полагать, что
ее кроткий нрав и мягкий характер,
способны вытеснить из сердца ту, чей
образ преследует меня самого и днем,
и ночью». Чем ближе была столица,
тем мрачнее становился Раневский.
Спустя четверть часа экипаж
остановился, спрыгнув с козел,
возница бросился открывать дверцу
кареты.
- Приехали, Господа! Туточки это!
– указал он на большой особняк.
Выбравшись наружу, Андрей
торопливо поднялся по ступеням и
постучал.
 - Любезный, Софья Михайловна,
дома будут? – поинтересовался он у
дворецкого, открывшего двери.
- Как доложить прикажете? –
оглядев с головы до ног стоящего
перед ним офицера, склонился в
легком поклоне Федор.
- Передай, что ее граф Завадский
видеть желает.
- Андрей Дмитриевич, стало быть,
- едва заметно улыбнулся слуга. –
Входите, ваше сиятельство. Кто это с
вами? – осведомился он, разглядев за
его спиной Раневского.
- Раневский Александр Сергеевич,
- выступил вперед Александр.
- Святые угодники! - сорвалось у
Федора с языка.
 Торопливо осенив себя крестным
знамением, дворецкий шагнул в
сторону, пропуская приехавших
господ в переднюю. Подозвав лакея,
Федор что-то шепнул тому на ухо и
малый, переменившись в лице,
перепрыгивая через ступеньки,
взлетел вверх по лестнице.
- Вы проходите, господа, - приняв
верхнюю одежду и передав ее
прислуге рангом пониже, Федор
гостеприимно распахнул двери в
зеленую гостиную.
- Ты когда-нибудь бывал здесь? –
осматриваясь в комнате,
поинтересовался Александр.
- Давно это было, - отозвался
Андрей. – Здесь ничего не
переменилось после смерти Анны
Михайловны, - заметил он, подойдя к
жарко натопленному камину, у
которого так любила сидеть покойная
бабка Софи, и протянув к огню
озябшие руки.
- Софья, она… - не успел
договорить Раневский и смолк,
заслышав звук легких шагов за
дверью.
Повернувшись к выходу из
гостиной, Александр замер. Ему
казалось, что время остановилась, что
дверь открывается слишком
медленно, но то Софья придержала
руку лакея, собираясь с мыслями. От
страха перед предстоящей встречей
ладони ее стали влажными, и она с
трудом удержалась от того, чтобы
вытереть их о платье, кровь стучала в
висках, и сердце так и норовило
выпрыгнуть из груди. Только вчера,
Натали сообщила ей о том, что ее
супруг жив, и она даже не успела
свыкнуться с этой мыслью. Одно
дело слышать о том, совершенное
иное – встретиться лицом к лицу, а
тем паче так скоро. Прикрыв глаза,
она представила себе Александра
таким, каким запомнила его в день
отъезда, в тот день, когда они
виделись в последний раз. Несколько
раз глубоко вздохнув, дабы
выровнять дыхание и не выказать
своего смятения и страха, она
кивнула головой, давая разрешение
открыть двери. Ступив на порог,
Софья замерла лишь на мгновение, а
потом шагнула к брату.
 - André, как же я рада видеть тебя?
– улыбнулась она остолбеневшему
при ее появлении Завадскому.
- Софи, сколько же мы не
виделись? – пораженно вымолвил он,
с трудом распознав в улыбающейся
чаровнице свою некогда невзрачную
кузину.
- Долго, - отозвалась Софья,
поворачиваясь к Раневскому.
- Bonsoir, Александр Сергеевич, -
кивнула она головой.
«Невероятно! – пронеслось в
голове Александра. – Я видимо
сошел с ума, или мои глаза мне лгут.
Это не может быть она. Разве ж
возможно такое, чтобы человек так
переменился?» Раневский сделал
несколько шагов и замер. Он
попытался воскресить в памяти тот
образ, что был с ним все это время,
но не смог. Он смотрел и видел
совсем иное: изящную шею, тонкие
ключицы в скромном вырезе платья,
стройный стан и пышные пепельные
локоны, обрамлявшие нежный овал
лица.
- Bonsoir, Софи. Рад видеть вас в
добром здравии, - запнулся он,
пытливо вглядываясь в ее лицо.
«И все же, это она. Теперь я вижу.
Те же глаза, пухлые губы,
сложившиеся в соблазнительную
улыбку», - Александр с трудом
удержался от того, чтобы не
протянуть руку и не коснуться ее,
проверяя реальность видения перед
ним.
 - Прошу простить меня, - стараясь,
чтобы не дрогнул голос, заговорила
Софья, - я только распоряжусь об
ужине и комнатах для вас.
Раневский украдкой бросил
быстрый взгляд на Андрея, но его
ошеломленный вид свидетельствовал
о том, что и ему было ничего
неизвестно.
- Я не знал, - тихо заговорил
Завадский, едва Софья скрылась за
дверью. - Мы виделись более года
назад, она так и не простила мне
твоей смерти. Не могу поверить.
Помнится, маменька что-то говорила
о том, но я не придал значения ее
словам.
- Это невероятно, - пробормотал
Раневский. – Не удивлюсь, если она
уже с кем-нибудь помолвлена. Боже,
что я говорю, ведь она жена моя. Как
же все запуталось нынче.
Оказавшись за дверью, Софья
стиснула тонкие пальцы, сердце
билось где-то в горле. «Бог, мой – это
не чья-то дурная шутка, это и в самом
деле Александр, воскресший из
небытия. Вне всякого сомнения - это
он. Похудел, шрам около виска, но
это он». Она даже не заметила, что
произнесла это вслух, и лишь
недоуменный взгляд дворецкого
вернул ее к реальности.
- Федор, голубчик, распорядись,
чтобы к ужину три прибора
поставили, да скажи, что я велела
господам комнаты приготовить, -
скороговоркой произнесла Софи.
 «Господи! Что мне делать? Как
быть? Он приехал за мной. Только бы
он не пожелал остаться в столице, -
ужаснулась Софья. – Уехать, как
можно скорее, пока злые языки не
нашептали о том, что было и чего не
было. Я попрошу его… Мы уедем…
Ах! Все это бесполезно! Он все равно
узнает. Но отчего я так боюсь? Ведь
моей вины нет перед ним, -
заметалась перед дверью Софья. –
Надо войти, надо что-то говорить,
что-то делать, но, Боженька
милостивый, как же мне страшно!
Как же мне страшно!»
Постаравшись взять себя в руки,
Софья вошла в гостиную с
приветливой улыбкой на устах.
 - Прошу меня извинить. Я никого
не ждала сегодня.
- Сегодня? Или совсем не ждали,
Софья Михайловна? – осведомился
Раневский, не отводя внимательного
взгляда от ее лица.
Улыбка ее была столь же
ослепительная, сколь и неискренняя,
а в глазах слишком явно читался
страх. «Чем она так напугана?» –
недоумевал Александр. Нет, он не
ждал от нее радости по случаю своего
возвращения, удивления – да, но не
думал, что его появление так
напугает ее. «Неужели она думает,
что я в чем-то виню ее? – засмотрелся
на свою жену Раневский. – И думает,
что я собираюсь каким-то образом
мстить ей?»
 - У меня вчера была Натали, -
медленно заговорила Софья. – Она
поведала мне о том, что вы
вернулись, но я не ждала вас так
скоро.
- Простите, если не оправдал
ваших ожиданий, - не удержался от
сарказма Раневский.
- Софи, это я рассказал твоему
супругу, что ты здесь, в столице, -
тихо заметил Андрей.
- Ты виделся с Лидией? – бледнея,
прошептала Софья.
- Нет, не виделся. Твой сосед из
Тульской губернии, Рогозин, кажется,
встретился мне в Москве. Он сказал,
что ты уехала из Нежино на сезон, я и
подумал, что раз тебя нет в Москве,
значит, ты в Петербург подалась, -
улыбнулся Андрей.
Выслушав кузена, девушка
перевела дух.
- Вы с дороги, устали, а я держу
вас здесь, - улыбнулась Софья. –
Вестимо, я плохая хозяйка.
- Это мне следовало написать тебе,
- взял ее руки в свои Андрей. – Но я
так торопился…
- Федор, - позвала слугу Софья, -
проводи гостей в покои. Ужин через
полчаса в малой столовой, - избегая
встречаться взглядом с мужем,
распорядилась она.
Поднявшись в свою комнату,
Софья села перед зеркалом.
 - Алёна, достань то платье, что
последним от madame Луизы
привезли, - попросила она.
- Неужто правда, Александр
Сергеевич вернулся? –
поинтересовалась Алёна из
гардеробной.
- Правда, - тихо отозвалась Софи. –
Что делать-то теперь, ума не
приложу, - вздохнула она.
- Радоваться, - улыбнулась
девушка, входя в спальню. – Супруг
ваш живой вернулся. Радоваться
надобно.
- Радоваться? – усмехнулась
Софья. – А коли узнает он… -
вскочив с банкетки, Софья метнулась
к бюро, повернув ключ в замке,
выдвинула ящичек. – Шкатулка где!?
– повернулась она к камеристке.
- Господь с вами, барыня. Почем
мне знать? - выронила из рук гребень
напуганная ее тоном Алена. – А что в
шкатулке-то было?
- Письма. Письма Корсакова, - едва
не плача прошептала Софья.
- Говорила я вам: сжечь их
надобно было, - тихо обронила
Алена. – Может, вы, куда в другое
место ее положили? Может,
запамятовали? – с надеждой
поинтересовалась она.
- Да нет же, - топнула ногой
Софья. – Здесь она была. Там и те
письма были, что в спальне Натальи
нашла. Может ты видела, входил кто
сюда вчера иль сегодня?
 - Не было никого, Софья
Михайловна. Богом клянусь, не было.
Я если и отлучалась, то только с утра
на часок. Может Федор кого видел?
- Расспроси его, - расстроенно
отозвалась Софья, поворачиваясь
спиной к Алёне, дабы та помогла ей
сменить платье.
Оглядев себя в зеркале, Софи
поправила на шее нитку жемчуга.
«Будто соблазнять его собираюсь, -
невесело усмехнулась она глядя на
свое отражение. – А разве есть у меня
иной выбор? Знать бы, что ему
известно обо мне, - вздохнула она. –
Нечего мне стыдится, - подняла она
голову, глядя прямо перед собой, но
тотчас опустила глаза. – Как же
нечего? Если бы не Корсаков, тогда
бы и нечего было, а так… Что
получается? Кто я? Веселая
вдовушка, живущая в свое
удовольствие, позабывшая одну из
главных заповедей Господа своего?
Как сказано в писании: не возжелай
жены ближнего своего, ведь то и о
мужьях чужих совершенно
справедливо».
Раневский был совершенно сбит с
толку этой встречей. Все те слова, что
он заранее заготовил, вылетели из
головы. Он собирался говорить о том,
что они оба совершили немало
ошибок, но он готов простить и
забыть. Он хотел просить жену
разъехаться и далее жить каждому
своей жизнью, но не ожидал, что
встреча с ней произведет на него
такое впечатление. Не было смысла
отрицать, что увиденное его
совершенно не тронуло. Он не
ожидал, что серый воробышек
способен обернуться яркой
малиновкой в лазурном оперении и
от того чувствовал себя
одураченным. Он не понимал, как
ему теперь поступить. Нет, он не
воспылал мгновенной страстью, но,
как и любой мужчина, не остался
равнодушен к подобной красоте. «Я
сетовал на то, что связал свою
женщиной, которая вызывала во мне
едва ли не отвращение, и вот ныне
судьбе угодно было подшутить надо
мной, превратив отвратительную
гусеницу в прекрасную бабочку, -
спускаясь по лестнице вслед за
лакеем, покачал он головой. – Для
чего? Чего мне еще желать?
Кощунством было бы желать
большего. Вернуться из того ада
живым, обрести красавицу-жену.
Чего еще нужно? Но как? Как с ней
быть? Мы так и остались чужими
друг другу и, может быть, сейчас, она
более всего желала бы быть
свободной от меня. Может, мне
почудилось, что она любила меня?
Как холодна она была сегодня: ни
единой искренней улыбки, только
страх и еще что-то, чего я никак не
могу понять». Лакей распахнул перед
ним двери в столовую и, шагнув за
порог, Александр застал брата и
сестру, тихо беседующими, в самом
дальнем углу комнаты, сидя на
небольшом канапе. Завидев его,
Софья поднялась и с очаровательной
улыбкой устремилась ему навстречу.
- Софья Михайловна, - склонился
над протянутой рукой Раневский, -
вы прекрасно выглядите, - нисколько
не слукавил он, окинув ее быстрым
взглядом.
- Мне приятно это слышать, -
улыбнулась Софья, опустив ресницы.
– Прошу к столу.
Александр задержал ее руку в
своей ладони, вынуждая посмотреть
ему в глаза?
- Вы не станете возражать, если
после ужина я попрошу вас о
разговоре с глазу на глаз.
 - Нисколько. Мне тоже есть, что
вам сказать, - попыталась она
выдернуть свои пальцы из его хватки.
Опустив глаза вниз, Софья тихо
ахнула, заметив отсутствие мизинца
на его руке. Раневский со вздохом
выпустил ее ладонь и отодвинул для
нее стул.
- Вам, видимо, выпали тяжкие
испытания? – произнесла она, когда
он устроился напротив нее.
- Я бы солгал, если бы ответил, что
это совершенный пустяк, оставшийся
в прошлом, - отозвался Раневский. –
Порой мне кажется, что никогда не
смогу забыть о том.
Андрей отвел глаза при этих его
словах. Более всего ему хотелось
сейчас быть как можно дальше от
этих двоих, что он разлучил, взяв на
себя смелость, решать судьбу
Александра. Груз вины, давящий на
плечи, был непомерно тяжел. За
столом воцарилось молчание.
Дождавшись, когда лакей разольет
вино по бокалам, Софья отпустила
его. Аппетита не было совсем и она
только для виду, гоняла вилкой еду
по тарелке. Памятуя о том, каким
образом ей удалось столь чудесно
преобразиться, она в пище старалась
придерживаться привычек,
приобретенных в стенах монастыря,
чем в первое время весьма озадачила
свою кухарку, но ныне голода она
совсем не испытывала. Сказались
переживания последних часов. Допив
вино, она протянула руку к графину,
но Раневский ее опередил.
- Позвольте мне, - усмехнулся
Александр.
Ему вспомнилось иное застолье в
день их венчания. В тот день Софья
была также растеряна и явно выпила
лишнего, пытаясь утопить все свои
страхи в алкоголе. «Нет смысла более
тянуть время, - отодвинула свою
тарелку Софи. – Разговор сей
неизбежен, так почему бы не
покончить со всем прямо здесь и
сейчас».
- Григорий, - поманила она к себе
лакея, - подай еще вина в гостиную.
- Прошу меня извинить, - поднялся
Андрей. – С вашего позволения я,
пожалуй, пойду.
 - Покойной ночи, André, - чуть
заметно улыбнулась Софья.
Проводив его глазами до дверей,
поднялся со своего места Раневский и
предложил руку жене. Оставшись с
ней наедине в маленькой гостиной,
Александр перехватив ее взгляд,
обращенный к графину, и вновь
наполнил вином ее бокал. Присев в
кресло, Софья сделал несколько
глотков.
- Александр Сергеевич, вы видимо,
догадались, с какой целью я приехала
в столицу, - начала она, отчаянно
краснея. – Но поскольку ныне мое
пребывание здесь совершенно
лишено всякого смысла, мне бы
хотелось уехать.
 - Вы не хотите остаться в столице
до конца сезона и в полной мере
насладиться вниманием поклонников,
коих, я уверен, у вас теперь немало? –
приподнял бровь Раневский, наливая
вино в свой бокал.
- Судьбе было угодно вернуть мне
супруга, - осторожно заметила она, -
и более меня ничего здесь не
удерживает.
- Вы желаете вернуться со мной в
Рощино? – удивленно спросил
Александр.
- Разве долг жены не состоит в том,
чтобы быть подле супруга своего? –
вопросом на вопрос ответила Софи.
- Вопрос лишь в том, чего вы на
самом деле желаете, Софи?
 - Ежели вас тяготит мое общество,
я могу вернуться в Нежино, -
отозвалась Софья.
- Я не говорил, что ваше общество
мне в тягость.
Софья нахмурилась. Их разговор
напоминал ей осторожные шаги
канатоходца по высоко-натянутому
канату. Каждый из них пытался
осторожно выведать у другого его
истинные желания и намерения, при
том, не желая первым открыться и
признаться в собственных мыслях,
какими бы они не были.
- Разве мы в силах что-то
изменить, Александр Сергеевич?
Разве все уже не решено за нас?
- Софи, я не фаталист. Я верю в то,
что человек вправе сам вершить свою
судьбу, как бы кощунственно это не
звучало.
- Так чего же вы хотите? –
поднялась она, глядя на него сверху
вниз.
- Видит Бог, я не знаю, -
усмехнулся Раневский. – Я буду
честен с вами. По пути сюда, я желал
предложить вам разъехаться.
Подобное решение, мне казалось
правильным, но ныне я уже не уверен
в том.
- И что же заставило вас
сомневаться в принятом решении? –
снова наполнив бокал,
поинтересовалась Софья.
- Вы. Вы заставили меня
усомниться. Признаюсь, увидев вас, я
был совершенно сбит с толку. Вы
изменились, Софи, и я уже не знаю,
чего я хочу на самом деле: расстаться
с вами по обоюдному согласию или
попытаться заново узнать вас.
- Время уже позднее, Александр
Сергеевич, - уклонилась от ответа
Софья. – И мне, и вам нужно время,
чтобы свыкнуться с нашим
положением.
- Вы правы. Поговорим о том
завтра, - поднялся с кресла
Раневский.
- Я провожу вас, - торопливо
шагнула к дверям Софи.
От выпитого вина кружилась
голова. Сделав несколько неверных
шагов, она оперлась рукой на
массивные напольные часы, стоящие
у выхода из комнаты.
 - Позвольте, я помогу вам, - догнал
ее Александр.
Взяв ее под руку, Раневский вышел
в коридор. Дойдя до лестницы, Софья
вцепилась одной рукой в перила.
- Благодарю, далее я сама, -
обернулась она к супругу.
Преодолев две ступени, она
покачнулась и, наверняка, упала бы,
не поддержи ее за талию крепкая
рука. Не слушая ее возражений,
Александр подхватил ее на руки и
поднялся на верхнюю площадку.
- Куда далее? – шепотом просил
он.
- Направо, - отозвалась Софья, едва
удержавшись от того, чтобы не
склонить голову на его плечо. –
Остановитесь, - попросила она.
 - Это ваша спальня или моя? –
поинтересовался Раневский, не
выпуская ее из рук.
- Ваша, - выдохнула Софи.
- А где же ваша?
- Отпустите меня, я дойду сама.
- Не глупите, Софи. Вы
совершенно пьяны, - чуть заметно
улыбнулся Раневский, не желая
выпускать ее из рук.
- Далее по коридору, - сонно
пробормотала Софья, обхватив рукой
его крепкую шею.
Александр остановился посреди
скудно освещенного коридора.
Взгляд его скользнул по сомкнутым
ресницам, по чуть приоткрытым
губам. Голова ее, словно
отяжелевший от росы бутон
склонилась на его плечо. Так тепло
было в его объятьях, так покойно.
Софи несколько раз глубоко
вздохнула, проваливаясь в хмельной
сон, что так и манил ее в глубокий
темный омут, где кружилась голова,
наполняя все тело странной
легкостью. Дойдя до приоткрытой
двери, Раневский пнул ее носком
сапога. Алёна, испуганно охнула на
пороге, и тотчас отступила в сторону,
пропуская его в комнату.
- У твоей хозяйки завтра,
наверняка, будет болеть голова, -
опуская свою ношу на кровать,
заметил Александр.
- Барин, вы не думайте плохо о
барыне-то. Софья Михайловна не
имеет обыкновения пить по стольку.
 - Да я и не думаю. Мне и самому
хотелось бы выпить и забыться, -
улыбнулся Раневский не в силах
отвести взгляда от раскрасневшегося
лица Софьи, от локонов,
разметавшихся по подушке.
Поддавшись порыву, Александр
склонился над ней и коснулся легким
поцелуем румяной щеки, пропустил
между пальцами кудрявую прядь и,
выпрямившись, кончиками пальцев
провел по оголившемуся плечу.
- Bonne nuit, ma chérie, - прошептал
он прежде, чем покинуть комнату.
Раневский долго ворочался в
постели, сон не шел. Разные мысли
одолевали его, но более всего
грешные. Соблазнительные видения
тревожили разум, стоило ему только
прикрыть глаза. «Я слишком давно не
был с женщиной, - вздохнул он,
переворачиваясь на спину. – Как
странно, что этой женщиной,
лишившей покоя и сна стала
собственная жена, к которой ранее не
питал ничего кроме жалости и
отвращения. Неужели хорошенькое
личико способно так переменить мое
отношение к ней? Но не в этом,
пожалуй, самое странное: имея все
права супруга, я страшусь получить
отказ. И, видит Бог, она будет права,
коли откажет мне, ибо подобного
пренебрежения и унижения нельзя
простить. А может, ныне в ее сердце
уже нет места для меня? Но разве мне
нужно ее сердце? Разве мне нужна ее
любовь? Совсем иное волнует меня.
Я хочу ее, как если бы хотел есть,
ежели был бы голоден, или пить, как
ежели бы меня одолевала жажда».
Софья проснулась поздно. Ночью
ей привиделся сон: ей снилось, будто
Александр несет ее на руках, будто
его губы касаются ее виска. Он что-то
шептал ей на ухо, и от этого жаркого
шепота кровь в ней вскипала словно
раскаленная лава. Его сердце сильно
и часто билось в груди под ее
ладонью, и она ощущала это биение
даже сквозь плотную ткань сюртука.
Софи села на постели и со стоном
схватилась за виски, в которых тотчас
застучало. Боль обручем стиснула
голову.
«Это был не сон, Он вернулся», -
откинулась она на подушку.
Мимолетная улыбка скользнула по ее
губам. При воспоминаниях о его
объятьях, крепких руках, что так
легко подняли ее, там, на лестнице,
бросило в жар, отозвавшийся
трепетом во всем теле, сердце екнуло
в груди. Мыслями она снова
вернулась во вчерашний вечер. Софья
запомнила своего супруга
молчаливым, скупым на нежное
слово, а уж тем паче на ласку, но
вчера он предстал перед ней совсем
иным. Она впервые видела
Раневского слегка растерянным, в
нем не было былой уверенности и,
пожалуй, именно это и тронуло ее
более всего. «И все же, - нахмурилась
она. – Как все просто. Стоило ему
увидеть перед собой не неуклюжую
толстушку, а хорошенькую девицу и
он усомнился в своих желаниях. Он
такой же, как остальные: миловидное
личико для него значит куда больше,
чем любовь, какой бы сильной и
искренней она не была. Я готова была
душу ему отдать, за один ласковый
взгляд, за одно доброе слово, но ему
моя душа была без надобности. Он
ничем не лучше Корсакова», -
вздохнула она, переворачиваясь на
живот. Чем дольше она думала о том,
тем более в ней крепло желание
заставить его раскаяться в своем
былом отношении к ней. «Пусть не
ждет, что я последую за ним, только
из чувства долга», - улыбнулась она.
Как же соблазнительна была мысль о
том, чтобы заставить Александра
добиваться ее. Одно страшило: рано
или поздно слухи о ней и Алексее,
достигнут и ушей Раневского. «Как
тогда поступит со мною? Вдруг
пожелает расстаться, не дав
объясниться. Это Корсаков добивался
моей благосклонности, моей вины
здесь нет, - успокаивала она себя. –
Но в тоже время наслаждалась этим
вниманием. Да взять хотя бы
пропавшие письма. Отчего не сожгла,
- вздохнула Софья. – Кому и зачем
они понадобились?» Вспомнилась
золотоволосая красавица Надин.
«Глупая! – рассердилась Софья. –
Размечталась о том, чтобы увлечь
его, влюбить в себя, но как это
возможно, ежели сердце его давно
уже занято другой, и вряд ли мне под
силу тягаться с ней. Андрей! Андрей
мне поможет в том», - вскочила она с
кровати. Поморщившись от головной
боли, Софья позвонила в
колокольчик.
- Быстрее, - торопила она Алёну,
застегивающую сзади крохотные
пуговки на платье. – Александр
Сергеевич и Андрей Дмитриевич уже
поднялись?
- Завтракали у себя в комнатах, -
отозвалась Алёна.
- Пойди, скажи Андрею
Дмитриевичу, что я прошу его
спуститься в библиотеку прямо
сейчас. У меня к нему имеется очень
важный разговор.
Отослав Алёну, Софья как можно
тише прошла по коридору мимо
спальни Раневского и торопливо
спустилась по лестнице. Андрей уже
ожидал ее в библиотеке. Войдя в
комнату, Софи заперла двери и
повернулась к брату.
- Софи, что с тобой? На тебе лица
нет? – озабоченно глядя на нее,
поинтересовался Завадский.
- André, мне надобно поговорить с
тобой, - волнуясь, начала Софья. – Ты
ведь знаешь о ней?
- О ком? – нахмурился Завадский.
- О Надин? – выдохнула Софья. –
Знаешь, что он любит ее.
- Чего ты хочешь от меня, Софи? –
вздохнул Андрей.
- Лидия рассказала мне о твоем
увлечении ею. Коли ты любишь ее,
женись на ней, - заглядывая ему в
глаза, отчаянно прошептала Софья. –
Я не смогу быть счастлива с ним,
пока она тенью стоит между нами.
- Я сделал ей предложение, -
усмехнулся Завадский. –
Mademoiselle Ильинская обещала
дать ответ по моему возвращению из
столицы.
- Она не откажет тебе, - робко
улыбнулась Софья. – Ты - достойная
партия для любой девицы.
- Я тоже думал так, пока не узнал,
что вернулся Александр, - отозвался
Андрей.
- Я хочу, чтобы у него даже
мыслей не возникло избавиться от
меня, - тихо заговорила Софья.
- Ежели она станет твоей женой, он
перестанет думать о ней.
 - От чего ты решила, что
Раневский пожелает оставить тебя!? –
удивленно воскликнул Завадский. -
Александр человек чести. Он никогда
не поступит подобным образом.
- Корсаков, - краснея, отозвалась
Софья. – Он ухаживал за мной,
цветы, подарки, Алексей искал встреч
со мною. В Петербурге ходят слухи,
что мы с ним любовники.
- Бог мой, Софи, - выдохнул
Андрей. – Лидия знает о том?
- Я не знаю, - пожала плечами
Софья. – Я боюсь, Андрей. Если
Александр обвинит меня в
неверности, он может потребовать
развод, чтобы быть с ней.
Завадский поднялся с кресла и
принялся ходить по комнате.
 - Если все это лишь слухи, отчего,
скажи на милость, они так тревожат
тебя? Ты что-то недоговариваешь,
Софи, - повернулся он к ней.
- Есть еще письма, что Алексей
писал мне, - покраснела Софья.
- Сожги их, и волноваться будет не
о чем, - развел руками Андрей.
- Шкатулка с письмами пропала, -
прошептала Софья, закрыв лицо
руками.
- Я бы рад помочь тебе, но если
Надин мне откажет… Тут я бессилен,
душа моя.
- Сделай так, чтобы не отказала, -
поднялась вслед за ним Софи.
- О чем ты говоришь? – отступил
от нее Андрей. – Как это возможно?
 - Ты знаешь как. Сделай так, чтобы
у нее не было выбора. Прошу тебя.
- Софи! Ты предлагаешь мне
скомпрометировать девицу? Ты,
которая всегда осуждала подобные
нечестные игры?
- Андрей, неужели я так много
прошу у тебя? Вспомни, чья вина в
том, что случилось со мной и
Александром!
- Это так не похоже на тебя, -
вздохнул Завадский. – Ты требуешь
невозможного.
- Я не требую, - сникла Софи. – Я
прошу.
- Напомнив мне о моих ошибках, -
покачал головой Андрей. – Но ты
права, я виноват, страшно виноват
перед тобой. Можешь быть спокойна.
Я сделаю так, как ты просишь. Дай
Бог, чтобы ты не пожалела о том.
- Я люблю тебя, André, -
улыбнулась Софья.
- О чем вы договорились с
Раневским? – поинтересовался он.
- Я постараюсь убедить его
вернуться в Рощино как можно
скорее, - отозвалась Софи.
Взяв с Андрея обещание, помочь
ей и хранить молчание, Софья
немного успокоилась. Во время обеда
она то и дело посматривала на
супруга, стараясь ничем не выдать
своих переживаний. Софи много
говорила, рассказывала о том, как ей
жилось в Петербурге, как рада была
возможности чаще видеться с братом,
намеренно избегая тем, касающихся
ее будущего с Александром.
«Как же она изменилась, - глядя на
нее, удивлялся Андрей. – Будто
обретя красоту внешнюю, она
совершенно лишилась духовной.
Ранее, ей бы и в голову не пришло
просить меня ни о чем подобном.
Мало того, она осудила бы всякого,
кто поступил бы подобным образом.
Но в одном она была права: только я
виноват во всех ее бедах. Если бы я
только мог предвидеть, чем
обернется для нее брак с Раневским…
- вздохнул Андрей. – Если бы только
знал, непременно отговорил бы ее.
Но ныне нет смысла сожалеть о том,
чего нельзя исправить. И в том, что
слухи о ее связи с Корсаковым дают
Раневскому возможность оставить
неверную супругу, она права тоже».
Сославшись на то, что хотел бы
наведаться в расположение полка,
Андрей оставил супругов Раневских.
Ему хотелось по возможности
исправить все, что он по своей
горячности сотворил с Александром.
Он уже виделся с Депрерадовичем по
делу Раневскому, но тогда пришла
весть о его гибели, и вопрос так и
остался нерешенным. Ныне у него
была возможность завершить то, что
начал.
Оставшись наедине с
Александром, Софья, собравшись с
мыслями, продолжила разговор,
начатый накануне вечером:
 - Александр Сергеевич, -
улыбнулась она, - вы мне так и не
сказали, хотите ли вы, чтобы я
вернулась вместе с вами в Рощино?
- Вам совершенно не хочется
остаться до конца сезона в столице? –
усмехнулся Раневский. – В деревне
зимой мало развлечений.
- Разве мне может быть скучно,
там, где вы. Впрочем, если вас манит
столица, я как послушная супруга
приму вашу волю.
Александр удивленно воззрился на
свою жену. Скажи ему нечто
подобное Лидия или кто еще из тех
светских кокеток, коих было великое
множество в любом салоне, он бы
нисколько не удивился, но Софи.…
Откуда в ней это кокетство? Зачем
она намеренно пытается увлечь его?
Неужели простила? Но все же, ныне
она так не похожа на себя прежнюю.
- Раз вы так рветесь в деревню,
разве могу я препятствовать вашему
желанию, Софи, - не спуская
внимательного взгляда с ее лица,
отозвался Александр. – Можем
выехать, когда пожелаете.
- Я желаю завтра, - тотчас
отозвалась Софья, словно испугалась,
что он передумает.
Облегчение, мелькнувшее у нее во
взгляде, вызвало у Александра
недоумение. «Она так стремится
покинуть столицу, будто боится
оставаться здесь, - нахмурился он. –
Но в чем же причина этих страхов?
Что может угрожать ей? Или,
возможно, она желает, чтобы я
быстрее убрался из Петербурга?
Софи, ты нынче полна тайн, -
наблюдая за ней, думал Раневский. –
Ну, что же у меня еще будет
возможность попытаться отгадать
загадку, коей является моя супруга», -
улыбнулся он своим мыслям.

Глава 15

- Принес? – поинтересовалась
Наталья.
- Принес, барыня, - вытаскивая из-
за пазухи небольшую деревянную
шкатулку, отозвался Семен.
- Стало быть, замки с черного хода
не сменили, - усмехнулась Натали,
протягивая руку за ней.
 - У нас с вами уговор был, -
замялся Семен.
Нахмурившись, Натали подошла к
небольшому бюро и вынула из ящика
свернутый вчетверо лист бумаги.
- Держи свою вольную. Только что
ты делать-то будешь с волей-то
своей? – поинтересовалась она.
- А это уж теперь мое дело, -
буркнул Семен, кладя на стол
шкатулку и пряча вольную в карман
армяка.
- Твое, твое, - задумчиво
отозвалась Натали, попытавшись
открыть ее.
Крышка не поддалась.
- Заперто, - вздохнула она. –
Ключа-то нет! – раздраженно
посмотрела она на своего бывшего
крепостного.
А про ключ уговора не было, -
усмехнулся Семен. – Ну, бывайте,
барыня, - торопливо засеменил он к
двери.
Вынув из волос шпильку, Натали
безуспешно поковыряла ей в замке.
- Арина! – окликнула она свою
камеристку. – Снеси Кузьме, пусть
откроет, да собери багаж, завтра
выезжаем.
Кузьма почти час колдовал над
замком прежде, чем ему все же
удалось его взломать. Все это время
Наталья нервно расхаживала по
комнате. Когда же Арина принесла
открытую шкатулку, она едва
удержалась от того, чтобы выхватить
ее из рук камеристки. Достав
трясущимися руками перевязанную
выцветшей голубой лентой пачку
пожелтевших от времени писем, она с
удивлением обнаружила под ней
другие послания, написанные
незнакомым ей почерком. Развернув
самое верхнее, Натали быстро
пробежала глазами его содержание и,
рассмеявшись, упала в кресло. «Боже
мой, какова ханжа! Вздумала мне
говорить о морали, а сама…,
пожалуй, это мне еще сгодится», -
собрала она разбросанные по столу
письма и уложила их обратно в
шкатулку.
Комнаты на постоялом дворе, где
она остановилась, были весьма
скромными, и багажа у Натали с
собой было немного. Арина быстро
управилась с поручением барыни:
собрать вещи и, оставив свою
хозяйку в одиночестве, удалилась,
дабы забрать белье после стирки.
Натали снова взяла в руки
злополучную шкатулку и извлекла из
нее старые письма. Опустившись в
кресло, она вновь принялась
перечитывать уже давно знакомые
строки. В памяти вновь всплыли
события многолетней давности.
Вспомнился Мишель. «Боже, как же я
любила тебя», - вздохнула она,
вытирая нежданно повлажневшие
глаза.
Ей было тринадцать, когда она
впервые увидела его.
 Натали с родителями долгое время
проживали в Москве. Отец ее был из
мелкопоместных дворян и являлся
дальней родней Берсеневых. Дела в
имении шли из рук вон плохо и,
вконец разорившись, семейство
Лесковых перебралось в Москву, где
папеньку Натали по протекции Анны
Михайловны устроили чиновником в
Сенат. Жалованье у него было
невелико, но на то, чтобы снимать
более-менее приличное жилье вполне
хватало. Лесковы не имели
собственного выезда, и потому
пользовались услугами наемного
извозчика, по вине которого и
произошла трагедия. Будучи изрядно
выпившим, возница опрокинул
коляску с пассажирами, мать Натальи
сломала себе шею и умерла на месте,
а ее отец скончался от полученных
увечий спустя два дня.
Анна Михайловна, взявшая ее на
воспитание, после смерти родителей,
чьи жизни унес этот несчастный
случай, предпочитала шумной и
суетной столице тихую жизнь в
деревне. Ее сын Михаил редко
наведывался к матери, но приехал в
деревню именно в то лето, когда в
имении Берсеневых поселилась
Наталья. Она полюбила его с первого
взгляда. Да и разве ж можно было не
влюбиться в эти широкие плечи,
каштановые кудри, зеленые глаза,
лукавую улыбку. Словно тень она
бродила за ним по усадьбе, всегда
находя предлог, чтобы быть подле
него. Мишель будто бы не замечал ее
влюбленности, не воспринимал
всерьез ее глубокие вздохи и
преданные взгляды, подшучивал над
ней, забавляясь ее смущением. После
визита в соседнее Завадное к
приятелю юношеских лет Дмитрию,
Михаил стал частенько бывать у
Завадских. Но влекла его туда не
столько возобновленная дружба,
сколько графская дочка Елена.
Весть о сватовстве Берсенева к
mademoiselle Завадской для Натальи
была подобна грому среди ясного
неба. После помолвки не прошло и
года, как Елена стала женой
Михаила. Молодые предпочитали
жить в столице, изредка наведываясь
в Берсеневку. Новоиспеченную
madame Берсеневу Натали
возненавидела всей душой. По
началу, Елена жалея сироту,
попыталась быть приветливой с
девочкой, но всякий раз встречая
неприятие с ее стороны, оставила
попытки сблизиться с ней. Вскоре у
Берсеневых родилась дочь, которую
назвали Софьей в честь матери Элен
и у молодой четы появились куда
более важные заботы, чем
воспитанница матери Михаила.
Анна Михайловна брак сына не
одобряла, и у не были на то свои
причины. Она рано овдовела и после
смерти супруга вместе с маленьким
сыном поселилась в Берсеневке.
Молодую вдову стали частенько
видеть в обществе графа Завадского и
многие поговаривали, что их
связываю не столько добрососедские
отношения, сколько узы куда более
интимные. Конец этим слухам
положила женитьба Петра
Гавриловича на дочери предводителя
уездного дворянства, но с тех пор
Анна Михайловна перестала бывать в
Завадном. Подрастая Мишель, как и
любой мальчишка его возраста,
частенько сбегал из-под присмотра
нянек и дядек и вовсю наслаждался
свободой, познавая окрестности. Так
он познакомился с графом
Завадским-младшим. Митя был
моложе Берсенева на три года и
мальчишки быстро нашли общий
язык. Прознав об этой дружбе, Анна
Михайловна отдала сына в кадетский
корпус, предпочтя жить в разлуке с
ним, чем видеть, как день ото дня
крепнет его дружба с Дмитрием
Завадским.
Ее обида на соседа имела глубокие
корни и потому ее невестка, будучи
дочерью этого человека, вряд ли
могла рассчитывать на доброе к себе
отношение. Когда Наталье
исполнилось пятнадцать, Анна
Михайловна пожелала вернуться в
Петербург. Элен уже привыкшая к
тому времени быть хозяйкой в
городском особняке Берсеневых,
воевать со свекровью не стала и
молча уступила той бразды
правления, надеясь, что блажь эта
продлится недолго, но минуло пять
лет, а Анна Михайловна и не думала
покидать столицу. Наталья тем
временем из неуклюжего подростка
превратилась в прелестную
барышню: густые темные волосы,
фарфоровая кожа, огромные карие
глаза.
Элен со все возрастающей
тревогой наблюдала за ее попытками
привлечь внимание Мишеля к своей
персоне, но Берсенев по-прежнему ее
не замечал. Натали же, видя с какой
нежностью и любовью Михаил
относится к жене и дочери с горечью
осознала, что соблазнить его ей вряд
ли удастся. Чету Берсеневых в
обществе любили. Элен пользовалась
неизменным успехом у мужского
пола, и у нее всегда было много
поклонников. Однако она никого из
них не выделяла, никому не
оказывала повышенного внимания,
оставаясь приветливой и
дружелюбной, никого не поощряла к
более откровенным ухаживаниям,
чем те, что были общеприняты.
Именно тогда Наталья заметила
одного молодого человека и навела
справки о нем. Им оказался
двадцатидвухлетний Анатоль
Раневский. Он был буквально
очарован madame Берсеневой, но при
этом не делал никаких попыток
завоевать расположение Элен. На
свой страхи риск Натали разыскала
его в Петербурге и поведала ему о
том, что madame Берсенева вовсе не
так равнодушна к нему, как
стремится показать то на людях.
Окрыленный ее словами молодой
человек попросил Натали передать
Элен записку от него, но девушка не
стала передавать Лене послание
влюбленного в нее Раневского и сама
написала ему ответ от ее имени.
Завязалась переписка. С каждым
своим письмом Анатоль становился
все смелее и настойчивее. В этих
письмах он просил Элен оставить
мужа и уехать с ним заграницу, где
они, наконец, смогут быть счастливы.
Писал, что понимает, отчего она так
холодна с ним в присутствии
посторонних и ждет не дождется того
часа, когда они останутся только
вдвоем. Прекрасно понимая, что не
сможет долго водить за нос
Раневского, Натали, взяв одно из
писем, отнесла его Берсеневу и со
слезами на глазах поведала о том, что
случайно нашла его под дверью
будуара Элен.
За то время, что она прожила в
семье Берсеневых, Натали сумела
прекрасно изучить характер Михаила.
Как она и предполагала, Мишель был
в бешенстве. Он не поверил
оправданиям Элен, потому как сам
частенько замечал Раневского в
обществе своей супруги. Дело
кончилось дуэлью. Зная, что Берсенев
прекрасный стрелок, Наталья
полагала, что исход этой дуэли будет
совсем иным. Она надеялась, что
Мишель убьет Раневского, а затем
оставит неверную супругу. Но судьбе
было угодно, чтобы жребий стрелять
первым выпал Раневскому, а не
Михаилу… Скандал с дуэлью
постарались замять, для всех смерть
полковника Берсенева наступила в
результате несчастного случая на
охоте.
Испугавшись последствий
затеянной ей самой интриги, Наталья
сбежала к Раневскому и рассказала
ему, что ее буквально изгнали из
дома, когда открылось, что это она
была посредником между ним и
Элен. После дуэли с Берсеневым
Анатоль пребывал в сильнейшем
душевном расстройстве и, узрев в
злоключениях юной и наивной
Натали собственную вину,
предложил ей стать его женой. Они
тайно обвенчались в маленькой
церквушке на окраине Петербурга и
отбыли в Рощино. Убегая из дома к
Раневскому, Натали еще не знала,
чем для нее окончится этот визит, а
после побоялась вернуться, чтобы
забрать свои вещи. Позже, когда все
утихло, она решила оставить эти
письма в пустом доме в Петербурге,
полагая, что никто не станет их там
искать.
«Боже, сколько лет прошло, -
усмехнулась Натали, убирая письма
обратно в шкатулку, - а судьба вновь
сталкивает меня с этой семьей. Как
же Софья на мать свою похожа, -
вздохнула она. И вот снова история
повторяется. Стоило мне полюбить, и
теперь уже ее дочь перешла мне
дорогу». Оставалось только
придумать, как распорядиться тем
козырем, что судьба сама вложила ей
в руки.
Наследующий день Натали
покинула Петербург. Но не только
она в этот день покидала столицу.
После полудня от дома на Мойке
отъехал экипаж, увозя в Рощино чету
Раневских. Андрей остался в городе.
После разговора с Софьей и данного
ей обещания, путешествие в
компании Александра стало бы для
Завадского тяжким испытанием.
Андрей сомневался, что сможет
исполнить, то, что пообещал сестре,
ежели ему придется всю седмицу
находиться в непосредственной
близости к Раневскому.
 Чтобы занять себя во время
путешествия Софи попросила
Александра рассказать о том, что с
ним произошло за последний год.
Рассказывая о своем пребыванию в
плену у Беркера, Раневский красочно
описывал нравы и быт турок, избегая
при этом говорить о себе. Он
рассказал о Сашко, о том, что отец
мальчика пожертвовал жизнью,
чтобы устроить им побег, вспомнил
Меньшова, справедливо
предположив, что именно его тело
было захоронено на семейном
кладбище в Рощино. В свою очередь
Софья поведала ему о том, каким
образом оказалась в монастыре, как
ей жилось в обители с сестрами,
умолчав при этом, что именно
подвигло ее отказаться от мысли
стать невестой Христовой и
вернуться к мирской жизни.
- Я так виновата перед вами,
Александр Сергеевич. Андрей всегда
слишком трепетно относился ко мне.
Я могла предвидеть его реакцию,
но… - решилась она на откровенный
разговор.
- Я вас обидел, Софи, и вам
захотелось, чтобы вас пожалели, -
вздохнул Раневский. – Не будем
более о том, я вас не виню.
Александру не хотелось говорить о
том. Много позже он пытался
посмотреть на все случившееся ее
глазами и пришел к выводу, что будь
он на месте Софьи, вряд ли поверил
любым оправданиям. Сделанного не
воротишь, так если смысл в том,
чтобы вновь и вновь ворошить
прошлое, припоминая друг другу
былые обиды.
Всю дорогу до Рощино Софья
держалась с ним настороженно,
словно с малознакомым человеком.
Тщательно обдумывала каждое
произнесенное слово, даже в тесном
замкнутом пространстве экипажа,
предпочитая держаться как можно
дальше от него. Останавливаясь на
постоялых дворах, она неизменно
просила снять раздельные комнаты, и
он не отказывал ей в том, но чем
дольше длилось их путешествием,
тем больше его раздражало такое
положение вещей. Но, несмотря на
все свое раздражение, Александр так
и не решился заговорить о
супружеском долге. «Я не должен ни
к чему ее принуждать. Пусть она сама
придет ко мне», - вздыхал он, глядя
на задремавшую, на
противоположном сидении Софью.
Его влекло к ней. После столь
долгого воздержания путешествие
наедине с красивой женщиной,
которая была так близко к нему,
превратилось в пытку.
Оставался последний день пути до
усадьбы. Раневский и сам чуть было
не задремал, но очнулся от толчка:
проезжая по узкому мостику, один из
полозьев съехал с настила и только
чудом экипаж не опрокинулся
благодаря мастерству возницы. Софи
не удержалась на противоположном
сидении, когда карета накренилась и
упала на Александра. Руки
Раневского сомкнулись на ее талии и
вместо того, чтобы отпустить, он
лишь ближе притянул ее к себе.
Сонно моргая, она уперлась ладонями
ему в грудь в безнадежной попытке
отстраниться.
- Саша! Что ты? – тихий шепот
только подстегнул его.
Опрокинув ее на сидение,
Александр навис сверху, провел
сухими губами по гладкой щеке,
коснулся поцелуем уголков
сомкнутых губ.
- Моя жена, - хрипло прошептал в
ответ. – Ты моя, Софи, только моя.
Испуганно забилось сердечко.
Софье вдруг почудилась в его словах
некая угроза. Приложив ладошку к
его губам, Софи отрицательно
покачала головой.
- Не сейчас, Александр Сергеевич.
Не сейчас, прошу вас, - глядя в его
потемневшие глаза заговорила она. –
Не здесь. Я не могу так.
Вздохнув поглубже, Раневский
выпрямился, помог ей подняться и
откинулся на спинку сидения,
наблюдая из-под полуопущенных
ресниц, как она отодвинулась от него
в противоположный угол и плотнее
запахнулась в салоп. Желание все
еще стучало бешеным пульсом в
висках, в горле пересохло, все тело
было в напряжении, но внешне
Александр выглядел совершенно
спокойным и даже расслабленным.
 - Pardonnez-moi. Je ne voulais pas
Vous effrayer. (Простите меня, я не
хотел вас напугать), - не открывая
глаз, произнес Раневский.
- Вам не за что извиняться,
Александр. Вы меня не напугали, -
отозвалась Софья.
- В самом деле? – открыл глаза
Раневский.
- Для меня было странным, когда
чужой мне человек прикасается ко
мне подобным образом, - глядя ему в
глаза ответила Софья.
- Странно, то что, будучи в браке
почти два года мы с вами так и
остались чужими друг другу, Софи, -
вздохнул он.
- Вы любили когда-нибудь,
Александр? Вам знакомо это чувство,
когда готов отдать все, что имеешь
ради того, кого любишь? –
поинтересовалась Софья.
- К чему вы спрашиваете о том? –
прищурился Раневский.
Позабыв о своем благом
намерении, во что бы то ни стало
постараться наладить отношения с
супругом, Софья повернулась к нему
и заговорила:
- Я к тому спрашиваю о том,
Александр Сергеевич, что хочу
понять вас. Вы заговорили о своих
правах на меня, как о некой вещи, вы
недвусмысленно дали понять, чего
именно ждете от меня, а как же
любовь? Вы любите меня?
- А вы? – подался вперед
Раневский. – Вы изъявили желание
уехать со мной в Рощино? Зачем?
Могли бы и далее наслаждаться
вниманием поклонников, в разумных
пределах, разумеется.
- Я любила вас, - усмехнулась
Софья, опустив глаза. – Мне так
хотелось, чтобы вы были рядом, мне
хотелось быть с вами, но вы не
захотели. Вам омерзительно было
само мое присутствие подле вас. А
ныне я не хочу, - закончила Софи и
отвернулась к оконцу.
- Что ж, Софья Михайловна, маски
сброшены, - отозвался Александр. –
Вы моя жена и этого ничто не в силах
изменить. Ежели я захочу прийти в
вашу спальню, я приду, и вы не
станете запирать двери передо мной.
 - Никогда! Никогда не бывать
тому! – сверкая глазами, обернулась
Софья. – Вы не получите меня,
никогда!
- Значит война? – усмехнулся
Раневский.
В ответ Софи молча кивнула
головой. Она уже готова была
откусить себе язык, но болезненные
воспоминания о том, как началась ее
семейная жизнь с Раневским, на
какое-то время заглушили голос
разума.
В пылу ссоры супруги и не
заметили, как подъехали к Рощино.
Экипаж остановился и Александр, не
дожидаясь лакея, торопливо
распахнул дверцу, выбираясь из
кареты. Обернувшись, он подал руку
Софье. Одарив его гневным взглядом,
Софи осторожно вложила свои
пальчики, затянутые в тонкую лайку
в его ладонь. Сжав руку, Раневский
потянул ее на себя, и, потеряв
равновесие, она упала ему на грудь.
- Bienvenue à la maison, ma chérie
(Добро пожаловать домой, моя
дорогая), - прошептал Раневский, не
давая ей вырвать кисть из своей
хватки.
- Вот уж не думала, что когда-
нибудь вновь приеду сюда, -
огляделась Софья.
- Стало быть, могилку мою вы
навещать не собирались, сударыня, -
усмехнулся Александр.
- Ваш дядюшка весьма доходчиво
объяснил, что мне здесь делать
нечего, - вырвала она у него свою
ладонь.
- Позвольте, я помогу вам? -
подхватил ее под локоток Раневский.
Встречая их в передней, дворецкий
изумленно замер перед Софьей.
- Что же ты, Тимофеевич, барыню
свою не признал? – помогая жене
снять салоп, поинтересовался
Александр.
- Ей Богу не признал, Александр
Сергеевич, - виновато потупился
дворецкий, но опомнившись, тотчас
кинулся помогать ему.
«Господи! От чего так плакать
хочется? Зачем он так язвителен со
мной? Что я ему сделала?» – стиснула
она зубы, ощущая, как предательская
влага наворачивается на глаза.
 - Софья Михайловна, - обратился к
ней Раневский, - позвольте
представить вам моего воспитанника
Морозова Александра Афанасьевича.
Окинув быстрым взглядом
худенького паренька неловко
переминающегося с ноги на ногу
перед ней, Софья быстро кивнула
головой и, не удостоив Раневского
даже взглядом, прошла к лестнице, а
затем прямиком в те комнаты, что
занимала ранее. Она была страшно
зла на себя за несдержанность, за то,
что позволила ему заглянуть ей в
душу. Она не смотрела ему в глаза,
когда говорила о своей любви к нему,
о своих обидах, что до сей поры не
давали ей вздохнуть без того, чтобы
от боли не сжималось сердце, и
потому не видела ни яркого румянца,
выступившего на его скулах, ни
признания вины, мелькнувшего во
взгляде. Зато слишком отчетливо и
ясно в мыслях ее вновь и вновь
звучали его слова: «Вы моя жена и
этого ничто не в силах изменить.
Ежели я захочу прийти в вашу
спальню, я приду, и вы не станете
запирать двери передо мной».
Пока прислуга затаскивала в ее
покои сундуки с одеждой, Софи,
расположившись на кушетке около
окна, не видящим взглядом
уставилась во двор. «Как все просто
для него. Я его жена и этим все
сказано, - вздохнула она. – Неужели я
не заслужила малой толики внимания
и с радостью должна исполнить
любое его пожелание? Неужели я
многого желаю? Любовь – это много
или мало? Все чего я хочу – это
слышать о том, что меня любят».
- Софья Михайловна, - видя, что
хозяйка не в духе, робко обратилась к
ней Алёна, - Александр Сергеевич
просил спуститься к обеду.
Обернувшись на ее голос, Софья
посмотрела на камеристку так,
словно и не слышала, о чем она
говорит. Наконец, смысл сказанного
дошел до ее сознания, и она нехотя
поднялась с кушетки.
- Скажи, что мне нездоровиться.
Мигрень у меня, - направляясь в
спальню, бросила она.
- У моей супруги весьма хрупкое
здоровье, - отозвался Раневский на
вопрос Сашко: отчего барыня не
пожелал разделить с ними трапезу? –
Дорога дальняя была, вот мигрень
приключилась.
Юноша легко уловил иронию в
словах Раневского, но не решился
докучать ему дальнейшими
расспросами. Он помнил, как еще,
будучи в плену у турок расспрашивал
Александра о его жене. Тогда
Раневский сказал, что супруга его
красотой не обладает, зато имеет
ангельски добрый нрав. Та
рассерженная фурия, которую он
увидел, слишком мало подходила под
то описание, которое он помнил. Во-
первых, женщина, которую привез
Раневский, была очень красива, а во-
вторых Сашко почти физически
ощущал ее злость. Она была зла,
очень зла, это было понятно потому,
как она хмурила брови и поджимала
губы. Софья Михайловна лишь сухо
кивнула ему головой, когда
Александр представил ей его как
своего воспитанника и,
развернувшись, молча направилась к
лестнице.
Софья не вышла и к ужину. Когда
лакей, запинаясь, передал Раневскому
ее слова о том, что ей по-прежнему
нездоровится, Сашко заметил, как
заходили желваки на скулах
Александра. Слишком очевидно
было, что промеж супругов
пробежала черная кошка. «Как она
может так поступать с ним, зная в
каком аду, ему довелось побывать?» -
злился юноша, наблюдая за своим
опекуном. Раневский был молчалив и
задумчив весь вечер. Отодвинув
тарелку с почти нетронутым ужином,
Александр поднялся из-за стола и,
коротко пожелав ему «Доброй ночи»
торопливо покинул столовую.
Софья слышала, как муж прошел
мимо ее комнат в свои покои, как
хлопнула дверь, ведущая в его
комнаты, и долго потом еще не могла
уснуть, прислушиваясь к каждому
шороху. Александр не пришел к ней в
эту ночь и в последующую тоже. Он
ни разу не зашел к ней, и она не
покидала своих комнат, сделавшись в
них добровольной затворницей.
Раневский ждал, что она сделает
первый шаг, но упрямства Софи было
не занимать. Она бы не за что не
призналась, что сходит с ума от скуки
в четырех стенах, и неизвестно,
сколько бы еще оставалась там,
ежели на третий день после их
приезда из столицы в Рощино не
пожаловали гости.
Тоскливо глядя в окно, Софья
первая заметила на подъездной алее
дорожный экипаж. Сердце сжалось в
дурном предчувствии, когда он
остановился у крыльца и из него
выбрались сначала Натали с
девочками, а следом за ними и Кити.
- Алёна! – окликнула она свою
камеристку. – Живо платье подай то
голубое в полоску. Гости у нас.
Ей понадобилось полчаса, чтобы
привести себя в порядок. К тому
времени, когда она спустилась в
гостиную, дамы Раневские уже
успели с комфортом расположиться в
комнате. Суетливо сновала прислуга,
накрывая стол к чаю, потому как до
обеда было еще довольно далеко.
Кити повзрослела и расцвела. Из
привлекательной девчушки она
превратилась в очаровательную
юную барышню, Натали была на
удивление хороша? Темные локоны,
уложенные в замысловатую
прическу, отливали черным шелком
даже в неярком свете зимнего дня.
Ярко-красное бархатное платье
необычайно шло ей, подчеркивая
матовую белизну фарфоровой кожи,
чуть подкрашенные губы ярко
выделялись на бледном лице,
привлекая к себе внимание. Девочки
Катя и Лиза притихнув, сидели подле
матери на широком низком
диванчике.
- Вам уже лучше, ma chérie? –
иронично поинтересовался
Александр, обернувшись на звук ее
шагов.
- Благодарю. Мне в самом деле
лучше, - улыбнулась Софья.
Кити уставилась на нее, не моргая,
совершенно позабыв о приличиях.
Придя в себя от изумления, девушка
поднялась с кресла и шагнула к ней.
- Софи, вы так переменились, -
заговорила она. – Ежели Александр
ничего не сказал, я бы не признала
вас.
 - Вы тоже изменились Кити, -
улыбнулась Софья. – Смею
предположить, что у вас нынче отбоя
нет от поклонников.
- Что вы! – рассмеялась девушка. –
С нашим дядюшкой обзавестись
поклонниками весьма
затруднительно. Но теперь, когда
Александр вернулся, все изменится.
- Действительно изменится, -
пробормотала Софья.
- Видимо, вам не по нраву
пришлась столица, Натали, -
повернулась Софи к Наталье, - раз вы
так быстро ее покинули?
- Девочки так соскучились по
Александру, они так просили меня
привезти их в Рощино, что я как
всякая любящая мать просто не
смогла им отказать, - улыбнулась в
ответ Наталья. – Я взяла на себя
смелость, по дороге заехать к
Владимиру Александровичу и
забрать Кити, - добавила она.
- Благодарю, - тепло улыбнулся ей
Александр, - что взяли на себя сии
хлопоты.
Пока господа обменивались
любезностями, прислуга накрыла
стол. Софья взялась разливать чай по
чашкам. Руки ее при этом так
дрожали, что чашка позвякивала на
блюдце. Заметив ее нервозность,
Натали улыбнулась краешком губ.
«Правильно, милая, - усмехнулась
она. – Тебе есть о чем беспокоиться.
Скоро, совсем скоро я расскажу
Александру, как ты скорбела о нем
все это время».
Передавая чайную пару супругу,
Софи ненароком коснулась его
пальцев и тотчас отдернула руки.
Горячий чай расплескался на
белоснежной скатерти, Раневский
чуть поморщился от того, что часть
содержимого его чашки пролилась
ему на руку.
- Pardonnez-moi, - прошептала
Софья, чувствуя, как горячей краской
заливает лицо и шею.
- Не стоит извинений. Вы же не
нарочно, - отозвался Раневский.
- Софи, - смущенно потупив глаза,
обратилась к ней Кити, - вы не
встречались с графом Завадским?
 - Андрей был в Петербурге, он и по
сей день, наверное, в столице, -
задумчиво произнесла Софья.
- Он не говорил вам: не собирается
ли он заехать в Рощино?
- Нет. Мы не говорили о том, -
внимательно всмотревшись в
алеющее пунцовым румянцем лицо
девушки, ответила Софья.
«Бедная девочка, - вздохнула она. –
Коли бы знала она, что сердце André
отдано другой и та другая ей хорошо
знакома. Как жаль, что все сложилось
так, а не иначе. Они с Андреем могли
бы быть чудесной парой».
Кити умолкла, головка ее поникла,
как увядший бутон. Софья молча
терзалась угрызениями совести,
припомнив о чем, она попросила
брата. Лишь Натали была беспечна и
весела. Она все говорила и говорила,
рассказывая Александру, какие
трудности у нее возникли в
управлении имением, то и дело,
спрашивая его совета и при этом
будто ненароком касаясь его руки.
Раневский внимательно слушал ее,
вставляя иногда свои замечания,
касательно дел в Штыково.
Доев пирожные, девочки
поднялись из-за стола и с разрешения
матери удалились из комнаты вслед
за своей бонной. Софья едва
сдерживалась, наблюдая за Натальей,
которая вовсю кокетничала с
Раневским и вела себя так, будто ее
вовсе нет в этой комнате, или того
хуже – она просто пустое место. Не в
силах более смотреть на них она
отвернулась к окну. Снег, падавший с
утра мелкими редкими хлопьями,
ныне превратился в настоящую
метель. Снежные вихри кружили за
стеклом, скрывая от глаз очертания
парка. Она так погрузилась в свои
невеселые думы, что перестала
различать слова в разговоре
Александра и Натали, более того она
не сразу заметила, что в гостиной
сделалось тихо. Кити, извинившись и
сославшись на усталость от длинной
дороги, удалилась к себе в комнату, а
Натали заметив, что Александр ее не
слушает и всецело поглощён
созерцанием профиля своей супруги,
последовала за ней.
 Глядя на опущенные уголки ее губ,
на нервно сплетенные пальцы,
Раневскому хотелось подойти к ней,
обнять хрупкие плечи, прикоснуться
губами к нежной щеке, прижать к
себе так крепко, чтобы ощутить
каждый соблазнительный изгиб ее
тела.
- Софи, - тихо позвал он ее.
Очнувшись от своих дум, Софья
обернулась на звук его голоса.
- О чем вы задумались?
- Вам это будет неинтересно,
Александр Сергеевич, - вздохнула
она, поднимаясь со стула.
- Напрасно вы так думаете. Мне
интересно все, что связано с вами, -
отозвался Раневский, поднимаясь
вслед за ней.
 - Я ощутила это в полной мере, -
поддела его Софья. – С вашего
позволения…
Поймав ее за руку, Александр
удержал Софи на месте. Перевернув
ее кисть ладонью кверху, прижался к
ней губами.
- Долго вы будете злиться на меня?
– вздохнул он.
- Я вовсе не злюсь на вас, -
чувствуя, как горит рука в том месте,
где его губы коснулись ее, отозвалась
Софья.
- Разве? Тогда отчего наказываете
своей холодностью? Лишаете меня
своего общества. Ручаюсь, ежели не
приехала бы Натали и Кити, вы бы и
дальше прятались от меня в своих
комнатах.
 - Ежели бы вы хотели видеть меня,
могли бы и прийти, - парировала
Софья.
- Это приглашение? – усмехнулся
Раневский, поглаживая подушечкой
большого пальца тонкое запястье.
- К разговору, - отчеканила
девушка, запрокидывая голову, чтобы
посмотреть ему в глаза, ведь он стоял
так близко к ней, что казалось она
слышит, как стучит его сердце.
Но вовсе не стук сердца слышался
ей, стучали в двери.
- Барин, - кланяясь, отворил двери
лакей, что прислуживал за столом, -
Наталья Васильевна просили зайти.
- Поговорим позже, - поднес к
губам ее руку Александр.
 Софья замерла на месте, глядя ему
вслед. «Бесстыжая! – поднялась в ней
волною злость. – Зачем он
понадобился ей?» Топнув ногой,
Софи поспешила к себе в будуар. Ей
до смерти хотелось послушать, о чем
будут говорить Наталья и Александр,
но она не решилась. Не хватало еще
быть застигнутой, подслушивая
чужие разговоры.
Раневский поднялся на второй
этаж и постучал в дверь покоев
Натальи, тех самых, что она
занимала, проживая в Рощино до его
женитьбы.
- Entrez! – услышал он ее тихий
ответ.
- Натали, я надеюсь, вы будете
благоразумны… - начал Александр.
 - Ах! Саша, оставь. Я не для того
проделала такой путь, чтобы
соблазнить тебя. Я рада, что ты
вернулся, но поверь, меня заботит
совершенно иное.
- Что же привело тебя на этот раз?
– переходя на ты, осведомился
Раневский.
- Мне больно за тебя. Ты слеп или
намеренно ничего не хочешь
замечать в том, что касается твоей
жены.
- Насколько мне известно, Софи не
сделала ничего предосудительного, -
осторожно заметил Раневский. –
Более того, она полгода провела в
монастыре после известия о моей
смерти.
 - И ты знаешь, где этот монастырь?
– вздернула бровь Натали.
- Нет, но разве этот так важно?
- Да она провела полгода в обители
Рождества Богородицы, что под
Ростовом. Тебе не приходит на ум,
чье имение находится под Ростовым
менее чем в пяти верстах от
монастыря?
- Натали, говори прямо, - вздохнул
Раневский, присаживаясь в кресло. –
Оставь эти намеки.
- Будь, по-твоему, ты сам просил.
Наталья прошлась по комнате,
нервно заламывая руки.
- Кто-то должен открыть тебе
глаза. Видит Бог, мне бы хотелось,
чтобы это была не я… У Корсакова
имение под Ростовым.
 - Что с того? – устало, вздохнул
Раневский. – Причем здесь Корсаков?
- Корсаков - любовник твоей жены.
- Глупости! – отмахнулся
Александр. – Алексей женат на
кузине Софи. Я не верю!
Достав из саквояжа пачку писем,
Наталья положила их на столик перед
Александром.
- Что это? – брезгливо поморщился
Раневский.
- Его письма к твоей жене. Я знаю,
что ты любишь Надин. Вы были бы
прекрасной парой. Саша, подумай, у
тебя есть шанс раз и навсегда
изменить свою судьбу. Вот
доказательства ее неверности, -
ткнула пальцем в рассыпавшуюся по
столу стопку Наталья. – Ты можешь
потребовать развод, Саша.

Глава 16

- Что же ты молчишь? – не
выдержала воцарившейся тишины
Наталья.
Собрав разбросанные по столу
письма, она сложила их в аккуратную
стопку и сунула в руки Раневскому.
- Каких слов ты ждешь от меня,
Натали? – поднялся Александр. –
Благодарности?
- Нет, - тихо обронила Наталья. – Я
не жду благодарности. Я лишь хочу,
чтобы ты был счастлив с той, что
любишь.
Раневский горько усмехнулся:
 - Я сделал свой выбор, Натали. Не
будем более о том.
- Саша, - тронула она его плечо, - я
лишь прошу тебя подумать. Что
тобою движет? Угрызения совести,
жалость? Полно! Нежели не видишь,
что она не рада твоему возвращению?
Александр сжал в руке
злополучные письма.
- Хорошо, Натали. Я подумаю. Об
одном прошу: пусть это останется
между нами.
- Увы, об этом знает уже весь
Петербург, - вздохнула Наталья.
Раневский выдохнул сквозь
стиснутые зубы. Все стало на свои
места. Причина, по которой Софья
так спешила покинуть столицу, стала
совершенно очевидной. Она не
столько желала уехать с ним, сколько
боялась, что слухи о ней и ее
любовнике дойдут до его ушей.
- Прости, я не в настроении
говорить более о том, - шагнул к
дверям Раневский.
- Нежели ты думаешь, я не
понимаю, Саша? Поверь, мне очень
жаль.
Коротко кивнув головой,
Раневский вышел за двери.
Спустившись на первый этаж,
Александр заперся в кабинете.
Бросив на стол смятые его рукой
письма, он медленно опустился в
кресло. Странно, он не ощущал ни
злости, ни ярости. Пусто было на
душе, будто вынули от туда все: все
чувства, все желания, все, чем жил…
Помимо его воли, рука сама
потянулась к лежащему на краешке
стола свернутому вчетверо листу
бумаги. В глаза ему бросилась фраза,
написанная четким размашистым
почерком, так знакомым ему самому:
«Я скучаю без Вашего общества,
Софи. Не видя Вашей улыбки, не
слыша Вашего голоса, я изнываю от
тоски. Единственным утешением
мне служит воспоминание о
сладости Ваших губ, о том, поцелуе,
что Вы подарили мне…»
Раневский выронил из рук письмо,
и оно медленно опустилось на ковер
у стола. «Глупец, - усмехнулся он. –
Какой же я глупец. Мало того –
рогоносец». Открыв ящик стола,
Александр смахнул в него все письма
и запер его на ключ. «Кому верить,
ежели все вокруг лгут? – вздохнул он.
«Завадский, вестимо, знал об этой
связи. Знал и промолчал».
Вечером обитатели усадьбы в
Рощино собрались за ужином в малой
столовой. Мрачное настроение
хозяина усадьбы, казалось,
передалось и остальным, слышно
было только позвякивание столовых
приборов, да о чем-то тихо
переговаривались Кити и Натали.
Софья все пыталась поймать взгляд
супруга, но Раневский ни разу не
поднял головы. Окончив
трапезничать, он, сославшись на
занятость, извинился и вышел из
комнаты. Сашко, смущенный,
присутствием дам, быстро
расправился с ужином и покинул
столовую вслед за Александром.
Кити до смерти хотелось расспросить
Софью об Андрее, но в присутствии
Натальи, которая, откинувшись на
спинку стула, с задумчивым видом
крутила в руках бокал с недопитым
вином, она не решилась начать
разговор. Сама же Софья, ожидавшая
от супруга весь день обещанного
разговора, терялась в догадках о том,
что так расстроило его. Она была
уверена, что причиной его дурного
настроения стал разговор с Натальей
и потому нет-нет, да и кидала в ее
сторону неприязненные взгляды, но
та, казалось, их не замечала,
поглощенная созерцанием вина в
своем бокале.
 Наконец, Софья не выдержала и
поднялась из-за стола:
- Натали, Кити, доброй ночи, -
натянуто улыбнулась она.
- И вам, Софья Михайловна,
доброй ночи, - лукаво улыбнулась
Натали, провожая ее взглядом.
«Верно, она пересказала
Александру все те сплетни, что
насобирала обо мне в Петербурге, -
решила она. – Мне самой надобно
поговорить с ним, рассказать все как
есть, - вздохнула Софи, поднимаясь
по лестнице. – На кой черт она
приехала!» Остановившись перед
дверью в покои супруга, Софи робко
постучала. Ответа не последовало.
Софья в нерешительности постояла
под дверью и, набравшись смелости,
толкнула ее, входя в комнату.
Раневский стоял у окна, заложив
руки за спину и не отрываясь глядел
на разбушевавшуюся за окном
метель.
- Я вас не звал, madame, - обронил
он даже не поворачиваясь к ней
лицом.
- Александр, я догадываюсь о
причине вашего дурного настроения.
Ежели вы позволите, я бы хотела
поговорить с вами.
- В самом деле, сударыня? Вы
знаете, что меня гложет? –
саркастически осведомился он.
Развернувшись от окна он в два
шага преодолел, разделяющее их
расстояние и подняв двумя пальцами
ее подбородок, заглянул в глаза.
- Ваш взгляд - он такой чистый и
наивный, - тихо заговорил он, - губы
созданы для поцелуев. «Я скучаю без
вашего общества, Софи. Не видя
вашей улыбки, не слыша вашего
голоса, я изнываю от тоски.
Единственным утешением мне
служит воспоминание о сладости
ваших губ, о том, поцелуе, что Вы
подарили мне…» - процитировал он.
Софья испуганно охнула и
отступила на шаг, но Александр не
дал ей возможности отстраниться.
Ухватив тонкое запястье, он
притянул ее к себе:
- Вы говорили мне о любви… Вы
лживая, лицемерная дрянь… Poule!
(Потаскуха) - теряя самообладание,
процедил Раневский.
Александр отшвырнул ее от себя и
вновь вернулся к окну.
- Прошу вас, Александр Сергеевич,
выслушайте меня, - последовала за
ним Софья. – Я, полагаю, Натали
отдала вам письма, которые мне
писал Корсаков.
- Assez! (Довольно!). Ни слова
более! – оборвал ее Раневский.
- Бога ради, позвольте мне сказать.
Я год носила траур после того, как
ваш денщик привез в Рощино тело в
заколоченном гробу, и поехала в
Петербург…
- Я сказал, довольно! – взорвался
Раневский. – Я мог простить вам
увлечение кем бы то ни было, с
целью устроить свою дальнейшую
жизнь ввиду тех обстоятельств, что
вас постигли, но Корсаков! Корсаков
- безусловно, самый разумный выбор,
ежели думать о замужестве. Вы
спутались с мужем вашей кузины. И
знаете, я даже догадываюсь почему:
Алексей всегда был слаб там, где
дело касалось красивой женщины. О
да, в прошлом у него было немало
увлечений, в том числе и дамами
замужними, так почему бы и не
вдова. А вы воспользовались им,
чтобы насолить Лидии. Разве я не
прав? Хотя, может и не прав, - потер
он виски. – Может, вы и в самом деле
любите его? Я знал о вашем
увлечении им, когда делал вам
предложение, но полагался на ваше
благоразумие и… - умолк Раневский.
- Отчего же вы не договорили? -
горько усмехнулась Софья. – Что же
вы не сказали, что он никогда бы не
посмотрел в мою сторону?
Раневский не обернулся, но Софи
видела, как напряглись его плечи, что
он с трудом удерживает себя, чтобы
не дать ярости, владеющей им,
прорваться наружу.
- Раздевайтесь! – обернулся он.
- Александр, я не поминаю, -
пробормотала Софи, отступая к
двери.
- Я сказал, раздевайтесь, -
повторил Раневский.
Софья прикрыла глаза, все ее тело
сотрясала дрожь. Повернувшись к
нему спиной, она, запинаясь,
произнесла:
- Вы поможете мне? Я не смогу
сама.
- Помнится, совсем недавно вы
говорили, что я никогда не
переступлю порог вашей спальни, -
медленно заговорил Раневский, - а
ныне готовы отдаться мне, дабы
только сохранить свое положение.
Софи, как же вы не постоянны.
Софья обернулась, с трудом
сдерживаясь, чтобы не разрыдаться
прямо при нем.
- Чего же вы хотите, Александр? –
прошептала она, опуская голову.
- Когда вы научились так
виртуозно лгать и лицемерить, Софи?
– с горечью произнес Раневский. –
Мне ничего не нужно от вас. Более
того я не желаю вас видеть. Если вам
дорого ваше спокойствие и
благополучие, постарайтесь не
попадаться мне на глаза.
- Вы собираетесь оставить меня? –
едва слышно спросила Софья.
- Идемте! – схватив тонкое
запястье, Александр увлек ее за
собой.
Софи едва поспевала за ним,
путаясь в подоле платья. Войдя в
свой кабинет, Раневский отпер ящик
письменного стола и извлек из него
те письма, что ему передала Натали.
- Я не стану требовать развода, -
произнес он, швыряя их одно за
другим в камин, где еще тлели не до
конца прогоревшие угли.
 Жадное пламя, получив новую
пищу, взметнулось яркими
всполохами, осветив бледное
напряженное лицо Софьи.
- Я не могу поступить с вами
подобным образом, потому как с
самого начала брак наш был основан
на доводах разума, а не был совершен
по велению сердца. Я воспользовался
вашим положением, вашей обидой и
легко получил согласие ваше и ваших
близких, что поистине не делает мне
чести. Для всех вы останетесь моей
женой, Софи, но не для меня. Для
меня вас более нет. Ступайте.
Развернувшись, Софья выбежала
за двери. «Для меня вас более нет», -
вновь и вновь звучало в мыслях, пока
она поднималась в свои комнаты.
«Разве может быть, что-либо
ужаснее? – содрогнулась Софи. – Как
же мне жить далее?»
Ей не пришлось долго ломать
голову над этим вопросом. Уже на
другой день, Раневский собрался в
Петербург. Пришло письмо от
Депрерадовича вместе с приказом о
его зачислении в Кавалергардский
полк. Читая приказ, Александр не
верил своим глазам. Это было сродни
чуду. Разве можно было надеяться на
восстановление его в полку, да еще и
в прежнем чине? Завадскому удалось
невозможное: ныне Раневский вновь
был штабс-ротмистром полка.
Осталось только решить судьбу
Сашко. Первой мыслью было просить
зачислить Морозова новобранцем в
свой же полк, но по размышлению
Александр отказался от нее, сочтя ее
слишком самонадеянной. Вместо
того, по приезду в Петербург он
обратился с просьбой к Шевичу, с
которым был близко знаком, и Сашко
зачислили новобранцем в Лейб-
гвардии Гусарский полк в чине
юнкера. Пообещав своему
воспитаннику навещать его при
каждом удобном случае, Раневский
попытался разыскать Завадского. Все,
что ему удалось выяснить так это то,
что Андрей не задержался надолго в
столице и, уладив, его дела
отправился в первопрестольную.
Александру хотелось лично
поблагодарить Завадского за хлопоты
в его делах, и потому он отправился
вслед за ним в Москву не заезжая по
дороге в Рощино.
В Москву Раневский приехал в
начале марта. Сняв квартиру в том же
доме, где снимал себе жилье ранее,
до женитьбы на Софье, Александр
отправился с визитами. Первыми
были Завадские. Раневский оказался в
весьма сложном положении. Лгать он
не привык, а открыть истинную
причину того, что его супруги нынче
не было с ним, означало признаться
графине Завадской, тетке Софьи, что
ее обожаемая племянница перешла
дорогу не кому-нибудь, а ее
собственной дочери. Пытаясь уйти от
расспросов, Александр рассказал о
том, что ездил в столицу для того,
чтобы увидеться с командиром полка
Де-Прерадовичем, а заодно устроить
судьбу своего воспитанника.
Постаравшись сократить
насколько это было возможно свое
пребывание в доме Завадских, он с
радостью согласился на предложение
Андрея посетить новый театр на
Арбатской площади тем же вечером.
Давали «Ариану» в главной роли
была заявлена звезда столичной
сцены, прима Александринского
театра Екатерина Семёнова. На это
представление Раневский пошел,
дабы иметь возможность
беспрепятственно поговорить
Завадским.
Но все же, уже сидя в ложе, он так
и не решился заговорить о Корсакове
и Софи. Не было смысла бросаться
обвинениями, потому как Андрей
заведомо оказался в ситуации, когда
невозможно было сделать
правильный выбор. Разве можно
выбирать между родной кровью и
человеком, который бесконечно
дорог? Оставив попытки начать
разговор, Александр попытался
вникнуть в смысл представления, но
игра актеров его нисколько не
увлекла. От скуки Раневский
принялся рассматривать публику. Его
внимание привлекла дама в ложе
напротив. Они несколько раз
встречались взглядами, но
прелестница всякий раз кокетливо
отводила глаза, прикрываясь веером.
Раневский усмехнулся, когда она
продемонстрировала ему раскрытый
веер в несколько медленных взмахов.
«Я жду», - гласило сие
зашифрованное послание. С того
расстояние, что разделяло их,
незнакомка была неправдоподобна
хороша: темно-каштановые кудри
красиво спадали на оголенные плечи,
крупная жемчужина, подвешенная на
тонкой цепочке привлекала внимание
к ложбинке в глубоком декольте ее
изумрудно-зеленого платья.
Александр не мог видеть какого
цвета ее глаза, но почему-то решил,
что они непременно должны быть
зеленого или голубого цвета.
Насколько он мог судить, на
преставление дама прибыла в
одиночестве, но это его нисколько не
заинтересовало. Ранее, года три
назад, он бы непременно
воспользовался случаем, чтобы
свести знакомство, тем более, когда
симпатию к нему демонстрировали
столь недвусмысленно. К тому же,
незнакомка была весьма и весьма
недурна.
Представление окончилось, и
Раневский поспешил покинуть ложу.
Андрей едва поспевал за ним,
недоумевая, что же могло обратить
его едва ли не в бегство, настолько
стремительно он спускался по
лестнице. Но как бы Александр не
торопился, встречи с прелестницей из
ложи напротив ему миновать не
удалось. Дама будто бы нарочно
поджидала его в просторном холле.
 - Александр Сергеевич, -
окликнула она его. – Как же давно мы
не виделись!
Раневский остановился. Что-то
показалось ему знакомым в этой
женщине. Может быть, от того, что
они встречались раньше.
- Прошу прощения, - вгляделся он
в серо-зеленые глаза, боясь
ошибиться.
- Раневский, да вы никак не
признали меня? – рассмеялась она.
В памяти Александра вспыли
колоны бального зала, позолота,
зеркала, мелькание свечей в этих
самых зеркалах, когда он кружил по
паркету, под звуки вальса совсем еще
юную барышню. Сколько времени
минуло с тех пор? Пять или шесть
лет. Никак не меньше. Сколько раз
потом он встречал ее тоскующий
взгляд в светских гостиных и
бальных залах, куда его заносила
полная приключений жизнь. Но уже
тогда в его жизни была лишь одна
любовь и страсть – Надин, которая на
ту пору едва ступила в пору своей
юности.
Когда Мари исполнилось двадцать,
а она так и не приняла ни одного
предложения руки и сердца, по воле
своих родителей она пошла под венец
с Домбровским, которому к тому
времени уже минуло пятьдесят три
года. Для Александра она так и
осталась в памяти всего лишь еще
одним хорошеньким личиком, коих
на его пути встречалось великое
множество.
- Бог мой, Мария Федоровна. Вы
ли это? – склонился он над кокетливо
протянутой рукой. – Как здоровье
супруга вашего? Что-то нынче я не
увидел его, а ведь он большой
любитель театра.
- Давненько вы не были в Москве,
- печально вздохнула madame
Домбровская. – Семен Михайлович
вот уж год, как преставился, царствие
ему небесное, - перекрестилась она.
- Печально слышать это. Ваш муж
был хорошим человеком, - отозвался
Раневский. – Позвольте представить
вам графа Завадского...
- Мы знакомы с Андреем
Дмитриевичем, - улыбнулась Мари,
отвечая на приветствие Завадского. –
Но где же вы пропадали так долго?
- Это долгая история, madame, -
улыбнулся он. – И она не
предназначена для ваших нежных
ушей.
- Александр Сергеевич, вы не
проводите меня к экипажу? –
улыбнулась Мари.
- Bonsoir, messieurs (Добрый вечер,
господа), - услышал за спиной
знакомый голос Раневский и,
вздрогнув, обернулся.
- Надежда Сергеевна, Анна
Григорьевна, - поклонился он дамам
Ильинским, - рад видеть вас в добром
здравии.
Надин, казалось, что она сошла с
ума, когда разыскав глазами
Завадского, она заметила рядом с ним
Александра. Позабыв о приличиях,
она торопливо, игнорируя по пути
приветствия и недоуменные взгляды,
устремилась к тому месту, где
увидела их. Она слышала о том, что
Раневскому чудом удалось вернуться
из турецкого плена. И вот, нынче,
когда спустя столько времени, они
наконец-то, встретились, первое, что
она увидела – это то, как он
любезничает с прелестной вдовушкой
madame Домбровской. Ревность,
злость, обида смешались в душе.
Поговаривали о том, что молодая
вдова Раневского в безутешной
скорби по убиенному на поле брани
супругу отправилась в монастырь,
чтобы принять постриг, но потом по
каким-то причинам передумала.
Кажется, сам Андрей говорил ей о
том, а это означало одно – Раневский
отныне потерян для нее навсегда.
Осознание этого болью отозвалось в
душе и обернулось сиюминутным
желанием ответить тем же: «Пусть он
знает о том, что не думала о нем, не
жаждала встречи, не плакала по
ночам украдкой в подушку».
- Мне рассказали, что вы
вернулись, Александр Сергеевич, -
холодно улыбнулась Надин. –
Спасибо, Господу, что уберег вас.
- Господь оказался милостив даже
к такому грешнику как я, - улыбнулся
Раневский.
- Андрей Дмитриевич, -
приветливо улыбнулась Надежда
Завадскому, - Как же скоро вы
вернулись из Петербурга. Отчего так?
Наскучила столица?
- Не люблю подолгу бывать в
Петербурге, - поднес к губам ее руку
Андрей. – Москва куда милее моему
сердцу.
- Помнится, я обещала дать ответ
вам по вашему возвращению, -
торопливо произнесла Надин. –
Ежели вы еще не передумали, я
согласна стать вашей женой.
Раневский замер. Взгляд его
метнулся к Андрею. Завадский отвел
глаза, яркий румянец вспыхнул на
высоких скулах.
- Мне трудно передать словами,
как я счастлив слышать это, -
обратился Андрей к Надин. – вы
позволите завтра нанести вам визит,
дабы обговорить все с вашим
папенькой?
- Будем рады видеть вас, Андрей
Дмитриевич, - подала голос madame
Ильинская, одобрительно кивая
головой.
- Примите мои поздравления,
Андрей Дмитриевич, и позвольте
откланяться, - заговорил Алексадр, -
вынужден оставить вас. Я обещал
Марии Федоровне проводить ее.
Договорив, он подхватил под руку
растерявшуюся Мари и направился к
выходу из театра. Андрей разрывался
между необходимостью догнать его и
настоять на том, чтобы объясниться и
желанием остаться в обществе Надин.
Однако, то, что Раневский покинул
их не один, а с madame Домбровской,
не давало ему такой возможности без
того, чтобы не привлечь к ним всем
излишнего внимания. Завадский мог
только догадываться, куда собрался
направиться Александр. Впрочем, и
сам Раневский не отдавал себе отчета
в том. Известие о том, что Андрей
посватался к Надин, совершенно
ошеломило его, но более всего его
поразило, что они провели вместе бок
о бок столько времени, но Завадский
ни словом не обмолвился о том.
Помогая Мари подняться на
подножку экипажа, Раневский
поймал ее сочувствующий взгляд.
- Александр Сергеевич, куда вас
подвезти? – поинтересовалась она.
 Александр запахнул шинель.
Странная растерянность овладела им.
Откуда-то взялось чувство, что его
предали самые близкие люди, те,
кому доверял безоговорочно и
безоглядно, даже не смотря на то, что
именно желание Андрея вступиться
за Софью, едва не привело его к
гибели. Он доверял Завадскому, но
сейчас… «Кому верить, ежели все
вокруг лгут? Софья, Андрей,
Корсаков, Надин, кто следующий в
этой бесконечной веренице лжецов и
лицемеров», - поежился он под
порывами холодного мартовского
ветра.
- Вам не стоит оставаться в
одиночестве, - тихо произнесла Мари.
– Прошу вас, едемте со мной.
 - Боюсь, нынче я плохой
собеседник, Мари, - грустно
улыбнулся Раневский.
- Я вас не на исповедь приглашаю,
Александр, - отозвалась она, опустив
ресницы.
Окинув ее быстрым оценивающим
взглядом, Раневский поднялся на
подножку экипажа и закрыл за собой
дверцу кареты. Мари смущенно
улыбнулась ему, поправив
выбившийся из прически локон.
- Вы не думайте обо мне дурно. Я
никого никогда не…
- Не надобно слов, Мари, -
отозвался Раневский, взяв в свои руки
маленькую изящную ладонь.
Александр осторожно стянул
тонкую лайковую перчатку и поднес
к губам ее руку, касаясь по очереди
каждого пальчика поцелуем. Маша
прикрыла глаза, чувствуя, как в крови
закипает пожар желания, чувство
давно ею позабытое и от того еще
более сладостное. Экипаж покатил
прочь от здания театра по темным
улицам Москвы. Боясь поверить
тому, что тот о ком когда-то мечтала,
ныне так близко, Мари провела
ладонью по его щеке, ощущая, как
царапает кожу отросшая за день
щетина. Подавшись вперед, она
коснулась поцелуем его губ.
Раневский, заключив ее в объятья,
приник к полуоткрытым губам в
долгом поцелуе. Шляпка madame
Домбровской упала на пол, но никто
из них этого не заметил. Шпильки,
удерживающие замысловатую
прическу, посыпались из волос,
высвобождая роскошные каштановые
пряди. Карета остановилась, возница
слез с козел и тихо постучал в дверцу.
Отпрянув от Раневского, Мари
принялась приводить в порядок
одежду. Щеки ее полыхали
смущенным румянцем, что было
заметно даже в полумраке экипажа,
остановившегося в аккурат у фонаря,
освещающего фасад особняка
Домбровских.
- Мари… - вздохнул Раневский.
Улыбнувшись, madame
Домбровская приложила пальчик к
его губам:
 - Ежели желаете уйти прямо
сейчас, Александр, я не стану вас
удерживать.
Вместо ответа, Раневский
распахнул дверцу кареты и,
выбравшись на улицу, подал руку
своей спутнице.
Утром Александр пробудился от
того, что тонкие шаловливые
пальчики блуждали по его лицу,
поглаживая брови, касаясь губ.
Поймав маленькую ладошку, он
поднес ее к губам. Мари тихо
рассмеялась, приникая к нему всем
телом.
- Я боялась, что все мне
приснилось, - зашептала она ему на
ухо. – Проснусь поутру, а тебя нет.
 - Мари, ma bonne, - вздохнул
Александр, - Мне нечего предложить
тебе.
- Разве я прошу о чем-то? –
приподнялась она на локте. – Я
ничего не требую, Александр.
Ничего.
Поднявшись с постели, Маша
накинула шелковый капот прямо на
нагое тело и, выйдя из спальни в
будуар, растолкала спящую на софе
камеристку. Распорядившись, чтобы
завтрак принесли прямо в спальню,
она вернулась к Раневскому.
Александр уже поднялся с постели
и торопливо одевался, смущаясь ее
присутствия. Ему и ранее доводилось
просыпаться в чужих постелях, но это
было столь давно, словно бы в иной
жизни, словно тогда это был не он.
Когда-то среди его подруг были и
дамы полусвета: актерки, куртизанки,
были и великосветские красавицы,
чьи мужья не слишком ревностно
следили за тем, чем или кем увлечены
их жены. Но этой ночью с Мари было
что-то совсем иное, что нельзя было
бы отнести к тем интрижкам, что у
него случались в те далекие дни.
Подобрав висящую на спинке кресла
рубаху, он отвернулся от Маши и,
лишь только услышав тихий возглас,
вспомнил, что ныне представляет
собой его спина, покрытая
безобразными шрамами,
оставшимися от кнута Беркера. Резко
одернув рубаху, Раневский
обернулся. Прижав кулачок к губам,
Мари смотрела на него глазами
полными слез.
- О, Саша, - тихо всхлипнула она и,
преодолев разделявшее их
расстояние, спрятала лицо у него на
груди. – Как же это больно должно
быть? – подняла она голову,
заглядывая ему в глаза.
- Я уже позабыл о том, - солгал
Раневский, обнимая ее плечи. – Мне
надобно идти, Мари.
- Ты волен уйти, когда пожелаешь,
- отозвалась она.
- Мари, - заключив ее лицо в свои
ладони, Александр заглянул ей в
глаза, - мы еще увидимся.
 - Ежели это вопрос, - улыбнулась
она, - то двери моего дома всегда
будут открыты для тебя.
Александр торопился уйти. Ему
неловко было находиться подле нее
после того, что этой ночью было
между ними. Обнимая, лаская ее, он
видел пред собой другую, стоило ему
только на миг прикрыть глаза, и
совершенно иной образ вторгался в
его мысли, мечты, желания.
«Так ли сладостны ее поцелуи, как
Корсаков писал о том? – чертыхнулся
Раневский, шагая ранним утром по
пустынным улицам Москвы. – Жаль
не довелось выяснить того». Уж не
потому ли сжег те злосчастные
письма, что хотел, чтобы она по-
прежнему была привязана к нему.
Можно сколь угодно искать тому
поступку оправдания, но истина
заключается в том, что можно
попытаться обмануть, кого бы то ни
было, прикрывшись благими
побуждениями, но себе лгать не
имеет смысла.
После разговора с Натальей он
попытался представить себе свое
будущее с Надин, но не смог. И дело
даже не в том, что ему претило
использовать письма Алексея как
свидетельство неверности своей
супруги, чтобы раз и навсегда
расторгнуть брак, который
заключался отнюдь не повелению
сердца, а из иных, куда более
меркантильных соображений, он
просто не смог представить Надин
своей женой. Она для него была
всегда неким недосягаемым образом,
который можно было любить,
которому следовало поклоняться. Да
она будила в нем желание, но он
всякий раз напоминал себе, что сие
просто невозможно. Невозможно, как
невозможно заполучить звезду с неба.
Она ангел, прекрасный ангел, а вот
накануне вечером, он, наконец,
понял, что это вовсе не так, и что он
сам возвел ее на этот пьедестал,
который рухнул в одночасье. Он
словно впервые видел ее такой.
Интуитивно Александр понимал, что
она заговорила с Завадским о
сватовстве, лишь бы только досадить
ему, вновь заставить страдать муками
ревности. Она улыбалась, Андрею, но
глаза ее при этом оставались
холодны, и слишком очевидной
становилась причина, по которой этот
разговор начался. Он не был зол на
Андрея из-за того, что тот сделал
предложение Надин. Совсем иное
вызвало в нем злость: а именно
попытка Андрея скрыть от него сей
факт. И может, именно потому, ему
захотелось немедля оставить их, что
разочарование в них обоих было
слишком велико. Они виделись ему
заговорщиками, плетущими интригу
за его спиной.
Александр бегом поднялся в
небольшую квартирку, что снял на
время своего пребывания в
первопрестольной. На его стук двери
отпер Тимофей. Отчаянно зевая,
слуга отступил в сторону, пропуская
его внутрь.
- Барин, - обратился он к нему, -
Вас там его сиятельство с ночи
дожидаются.
- Кофе подай, - отозвался
Раневский, входя в гостиную.
Андрей спал в кресле, неловко
пристроив голову на изящном
подлокотнике.
- Bonjour, mon ami, - тронул его за
плечо Александр.
- Отрадно слышать, что мы все еще
друзья, - протер заспанные глаза
Андрей, выпрямившись в кресле.
- Отчего мое отношение к тебе
должно было перемениться? -
опускаясь в кресло напротив,
поинтересовался Раневский. – От
того, что скрыл от меня, что намерен
жениться на mademoiselle
Ильинской? Полно, André, -
усмехнулся он. – Разве это повод?
- Я должен был сказать тебе о том!
Должен, - вздохнул Завадский. –
Признаюсь, я – трус. Не знаю, чего я
страшился более: лишиться твоей
дружбы или потерять ее.
- Я не вижу связи, André. Каким
образом твое решение повести под
венец mademoiselle Ильинскую могло
повлиять на наши отношения?
- Позволь спросить? Мне, казалось,
ты любишь Надин.
- Мне тоже так казалось, -
усмехнулся Александр.
 В комнату вошел Тимофей и,
ловко пристроив поднос на столик,
принялся разливать кофе.
- Ступай, я сам, - отослал его
Раневский.
- Ильинские были частыми
гостями в Рощино. Мне было
двадцать, когда я впервые увидел ее, -
начал свой рассказ Александр. –
Двенадцатилетнюю девчушку.
Тощая, маленькая, огромные глаза в
пол лица, - улыбнулся он своим
воспоминаниям. – А затем случилась
первая размолвка между мной и
Анатолем. Я уехал в Петербург,
зарекшись возвращаться. Меня не
было дома долгих четыре года. Ей
исполнилось шестнадцать, когда я
вернулся. Тогда она показалась мне
небесным ангелом, ступившим на
грешную землю. Я был очарован,
околдован, потерял голову. Я и не
думал скрывать свое увлечение и
наивно полагал, что нашему союзу
препятствий не будет. Надин просила
обождать всего два года. Я готов был
ждать и дольше. А потом… Потом
Анатоль пустил себе пулю в висок.
Волей-неволей мне пришлось
заняться его делами. Вот тогда-то и
выяснилось, что семья Раневский уж
давно стоит у края финансовой
пропасти, которая столь глубока, что
даже просто заглянуть в нее было
страшно. Более я уже не был
достойной партией для Надин, о чем
мне и поспешил сообщить ее
папенька. Остальное тебе известно. Я
женат, André. Венчан с твоей
кузиной. Так отчего, скажи на
милость, я должен возражать против
твоего брака с Надин?
- Поверь, я рад тому, что ты
вернулся, но тогда, когда увидел тебя
на дороге к Рощино, я испугался. Я
чувствовал себя предателем,
подлецом, когда мы ехали с тобой в
Петербург. Все время, что мы были в
дороге, я убеждал себя, что должен
сказать тебе о том, но так и не нашел
в себе сил. А вчера, все произошло
столь быстро, столь стремительно… -
выслушав его, заговорил Завадский.
Говоря о том, Андрей задумчиво
оглядел Раневского. Александр был
небрит, но трезв. Мундир был
застегнут на все пуговицы. И отчего
только он решил, что эту ночь
Раневский провел в трактире? Он не
заливал горе вином, отнюдь. Не
трудно было догадаться, где и с кем,
он был все то время, что он не
виделись.
- А как же Софи? – тихо сорвалось
с его уст. – Мне показалось, что ты…
- Что я воспылал страстью к
собственной супруге? – иронично
осведомился Раневский. – Скрывать
не буду. Я не слепец, André, чтобы не
заметить, как она переменилась, но
есть поступки и деяния, простить
которые я, увы, не в силах.
- О чем ты говоришь? – судорожно
выдохнул Андрей.
 «Неужели, Софи призналась мужу
в том, о чем просила меня?» -
ужаснулся он.
- Я говорю о связи Софьи с
Корсаковым. Ты ведь знал о том?
- Это ложь, клевета! – подскочил с
кресла Андрей и нервно заходил по
комнате.
- Мне понятен и твой гнев, и
желание защитить ее, но…
- Ты видел письма. Письма
Корсакова, - догадался Завадский. –
Поверь мне, кроме этих злосчастных
писем ничего не было.
- Я прочел одно из них, - резко
отозвался Раневский. – Мне не
надобно было читать их все, чтобы
понять.
 Андрей взлохматил рукой и без
того растрепанные русые кудри.
Теперь уже он засомневался в словах
Софьи. Что ей стоило солгать ему,
чтобы привлечь на свою сторону?
- Видит Бог, я не знаю, где правда,
- сдался он.
- Так трудно порой отличить ее от
лжи, - добавил Раневский.

Глава 17

В последнее время Александра

часто видели в обществе madame
Домбровской. Мари не писала ему
нежных писем, не просила о
встречах, но всякий раз, стоило ему
принять чье-либо приглашение, он
непременно встречал и ее. Не
обращать внимания, сделать вид, что
не заметил, Раневский не мог и
потому всякий раз при встрече
подходил засвидетельствовать свое
почтение. Мари ни разу не упомянула
о той ночи, но ей и не надо было
говорить о том. Он не забыл, даже
если бы захотел, не смог бы забыть.
Он старался держаться с ней так,
будто их не связывало ничего, кроме
светского знакомства: пустяшные
разговоры о погоде и общих
знакомых и никаких намеков на их
особые взаимоотношения.
Мари была прекрасным
собеседником, чего Александр не мог
не заметить. Ее суждения всегда
были здравыми и приправлены некой
долей тонкой иронии, и Раневский
часто ловил себя на мысли, что
общение с madame Домбровской
доставляет ему немалое
удовольствие. В его привычку вошли
утренние прогулки по
Екатерининскому парку в компании
очаровательной вдовы. В Москве
пошли было толки об этой нежной
дружбе, но отъезд Раневского
положил конец этим разговорам.
Александр не видел причины и
далее оставаться в первопрестольной,
но и возвращаться в Рощино ему не
хотелось. Встретившись со своим
поверенным Петром Францевичем
Бергманом, он попытался выяснить,
как обстоят дела с самым большим
имением Раневских под Петербургом.
Вознесенское было отдано в заклад
Анатолем для того, чтобы
расплатиться по карточным долгам,
коих у него накопилось великое
множество. Этот его поступок
послужил поводом к еще одной
размолвке между братьями.
Бергман давно вел дела семьи
Раневских. Петр Францевич еще при
жизни Анатоля, пытался встретиться
с Александром, дабы тот вразумил
брата и остановил его безумное
расточительство. Но тогда Раневский
не захотел вмешиваться в дела
старшего брата, полагая, что Анатоль
не мог зайти так далеко. Сидя в
роскошном кабинете Бергмана,
Александр нервничая вертел в руках
перо, пока адвокат перебирал бумаги
и что-то выписывал на лист бумаги,
лежащий перед ним.
- Александр Сергеевич, - оторвался
он, наконец, от своего занятия, - могу
вас обрадовать: доходов от Рощино и
Нежино, полученных в пошлом году
вполне хватит, чтобы погасить
оставшуюся часть долга.
- А ежели не брать в расчет
Нежино? – осведомился Раневский.
- Тогда, боюсь, этого будет
недостаточно. Вы же просили не
брать в расчет Штыково.
- Дьявол! – тихо выругался
Раневский.
Изящное белое перо сломалось
пополам в его руке. Формально по
закону он мог и не спрашивать
дозволения у своей супруги, дабы
распорядиться доходами от имения,
но в тоже время понимал, что не
сможет поступить подобным
образом. С того времени, как они
встретились, Софья ни разу не
обратилась к нему с просьбой о
выделении средств ей на содержание,
к тому же Бергман сообщил ему, что
после похорон его дядюшка
предлагал его вдове весьма щедрое
содержание, но Софья Михайловна
отказалась от него. Получается, что
все это время она жила доходами с
Нежино.
- Я дам вам знать о решении,
которое приму, - поднимаясь с
кресла, произнес Раневский.
 - Как вам будет угодно, Александр
Сергеевич, - собирая бумаги по столу,
отозвался поверенный.
По дороге в Рощино, Раневский
был мрачнее тучи, его нисколько не
радовал предстоящий разговор с
супругой. В пылу ссоры он
вычеркнул ее из своей жизни, а вот
ныне был вынужден испросить ее
разрешения в том, как распорядиться
доходами от имения, поскольку
совесть не позволяла ему принять это
решение единолично.
Александр приехал в усадьбу
поздней ночью. Ни единого оконца
не светилось на темном фасаде
особняка. Тимошка помог вознице
выпрячь лошадей и поспешил в
покои барина, дабы помочь тому
приготовиться ко сну. Отказавшись
от ужина, Раневский прилег. Мысли,
что теснились в его голове,
прогоняли сон. Будучи здесь в
имении, рядом с той, что вот уже два
года была его супругой, он не мог не
думать о ночи, проведенной с Мари.
И сколько бы не убеждал себя, что
лишь отплатил той же монетой,
отчего-то на душе было невыносимо
гадко.
Утром Софья по сложившейся в
последнее время привычке
спустилась в малую столовую.
Обычно в столь ранний час
компанию за завтраком ей составляла
Кити. Натали предпочитала
завтракать у себя в комнате. Лакей
услужливо распахнул перед нею
двери и ступив в комнату, Софи
замерла на пороге: во главе стола
сидел ее супруг, Натали заняла место
по правую руку от него, чуть поодаль
сидела Кити.
- Bonjour, - поздоровалась Софья и
глазами указала лакею на стул в
самом конце стола, проигнорировав
при этом Александра, который
поднялся, чтобы отодвинуть ей стул
подле себя.
Софи не поднимала глаз до самого
окончания трапезы, пропуская мимо
ушей легкомысленную болтовню
Натали и стараясь не обращать
внимания на задумчивые взгляды
Раневского. С его появлением весь ее
тщательно выстраиваемый мирок
вновь перевернулся с ног на голову.
Она отчаянно желала, чтобы он не
задержался надолго в Рощино и
вернулся как можно скорее в Москву.
- Софья Михайловна, - обратилась
к ней Наталья, - отчего же вы
молчите? Нежели у вас не найдется и
слова доброго для супруга после
столь длительной разлуки?
- Если бы я знала, что Александр
Сергеевич вернулись, то позавтракала
бы у себя в покоях, дабы не смущать
вас своим присутствием, -
огрызнулась Софья.
- Довольно, Натали, - тихо, но
твердо заметил Раневский. – Вы,
видимо, забываете о том, в чьем доме
находитесь, и кто хозяйка в этом
доме.
 Раздраженной фыркнув, совсем не
подобающим образом, Наталья
шумно поднялась из-за стола и
демонстративно покинула столовую.
Софья удивленно воззрилась на
Раневского. Перехватив тяжелый
взгляд брата, Кити пробормотав что-
то невразумительное, торопливо
поднялась из-за стола и покинула
комнату вслед за Натали. Супруги
Раневские остались вдвоем, ежели не
считать лакея, что чувствуя себя
весьма неловко, постарался сделать
вид, что происходящее его ни в коей
мере не интересует.
- Прошу прощения, Александр
Сергеевич, - заговорила Софья. –
Ежели бы я знала, что вы почтите нас
своим присутствием, позавтракала бы
у себя в комнате, дабы не попадаться
вам на глаза, как вы того пожелали.
В ответ на эту реплику, полную
ядовитого сарказма, Раневский
улыбнулся. «Кто бы мог подумать,
что у моей маленькой жены, столь
острые зубки и она более не намерена
это скрывать».
- Не нужно воспринимать мое
пожелание слово в слово, - отозвался
он.
Софья пожала плечами и
невозмутимо поднесла к губам чашку
с уже остывшим чаем.
- Каким образом я еще должна
была воспринять ваше пожелание: не
попадаться вам на глаза, ежели мне
дорого мои спокойствие и
благополучие? Смею вас заверить,
мое спокойствие мне весьма дорого.
С вашего позволения…, - Софи
поднялась со своего места и
неторопливо вышла за двери.
Поднявшись к себе в покои, она
переоделась в простое ситцевое
платье и спустилась в оранжерею.
Софье полюбился этот дивный
благоухающий уголок, который
стараниями садовника Антипа,
поддерживался в идеальном порядке.
Девушка принялась выкапывать и
складывать в корзину саженцы розы,
что планировала высадить, как
только потеплеет в вазоны
украшающие парадное крыльцо
особняка. Выяснив у Алёны, куда
направилась ее хозяйка, Александр
последовал в оранжерею за своей
супругой.
Пробираясь по узким тропинкам в
вечнозеленом царстве, Раневский
разглядел Софью. Невольно
залюбовавшись ею, он замер, не
желая обнаружить свое присутствие
раньше времени и тем самым,
разрушить очарование момента. Что-
то тихо напевая себе под нос, Софи с
упоением копалась в земле. Простое
ситцевое платье, нежно-голубого
оттенка удивительно шло ей. Волосы,
собранные в простой тяжелый узел на
затылке, открывали его взгляду
тонкую изящную шейку. Отерев
вспотевший лоб, Софи повернулась к
нему и замерла, не скрывая
недовольства во взгляде тем, что ее
потревожили там, где она этого менее
всего ожидала.
- Софи, могу я поговорить с вами?
– обратился к ней Раневский.
Софья нехотя поднялась и, в
несколько шагов преодолев,
разделяющее их расстояние
остановилась перед ним, сложив руки
на груди, всем своим видом
демонстрируя не желание вступать в
какие бы то ни было разговоры.
Александр заметил у нее на лбу,
оставленный ее рукой грязный след и
не удержавшись, стер его
подушечкой большого пальца. Софья
отшатнулась от него, взгляд ее тотчас
сделался настороженным.
- Я не собираюсь набрасываться на
вас, Софи, - вздохнул Раневский. –
Разговор, о котором я прошу вас
имеет исключительно деловой
характер.
- Я вас слушаю, Александр
Сергеевич, - отступила она еще на
несколько шагов.
- Ежели вы помните, я говорил
вам, что мой брат заложил почти все
имущество семьи, кроме Рощино.
Софья кивнула головой,
подтверждая его слова.
- Я помню о том, но какое это
имеет отношение ко мне?
- Мне удалось почти полностью
выплатить долги Анатоля, нужно еще
совсем немного, чтобы вернуть
Вознесенское. Дело в том, что
доходов, полученных от Рощино за
прошлый год не хватит, чтобы
покрыть этот долг. Но ежели
использовать еще и доходы от
Нежино, то сумма будет вполне
достаточной.
- Вы вольны распоряжаться
доходами со всех ваших имений,
Александр Сергеевич, - пожала
плечами Софья. – К чему вам мое
согласие?
От нее не укрылось, что Раневский
не упомянул Штыково, отданное
Натали, но она не стала говорить о
том. «Господи, пусть делает все, что
пожелает, только оставит меня в
покое», - вздохнула она.
- Вы никогда не просили меня…
- Полно, Александр Сергеевич, -
усмехнулась Софья. – Ежели мне
понадобятся средства на булавки, я
обращусь за такой малостью к Карлу
Витольдовичу. Уверяю вас, в мои
намерения не входит разорить вас
безумной расточительностью в
погоне за вечно изменчивой модой.
Ежели это все, вы не могли бы
оставить меня?
- Благодарю Вас, Софи, - отозвался
Раневский.
Александр не хотелось уходить, но
Софи самым недвусмысленным
образом, попросила его не навязывать
ей свое общество. Он еще некоторое
время наблюдал за ней, но видя, что
она старательно не замечает его
присутствия, отправился восвояси.
Близилась Пасха. Снег уже сошел
и только в перелесках остался еще
лежать маленькими грязно-серыми
островками. В последние дни заметно
потеплело, и Софья стала часто
выезжать верхом. Кити с самого
детства любившая верховую езду с
удовольствием составляла ей
компанию. Обычно девушек
сопровождал стремянной. Вот и на
этот раз, накануне Вербного
воскресения, Василий, держась
немного позади барышень, следовал
за ними. Проезжая мимо тальника
над рекой, Софи придержала свою
каурую. Спешившись с помощью
слуги, Софья, подобрав подол
длинной амазонки, направилась к
распустившейся пушистыми почками
вербе. Обломав несколько молодых
побегов, она вернулась к лошади и с
помощью Василия вновь уселась в
седло.
Пустив лошадь неспешным шагом,
Софи провела по щеке пушистым
пучком и улыбнулась своим
воспоминаниям. Ровно год назад в
этот же самый день она встретила
Корсакова и именно в этот день, она
решила, что стремление стать
невестой Христовой в ней не
настолько сильно, как жажда жизни.
Жизни полнокровной, а не за стенами
обители в неустанных трудах и
молитвах. Именно тогда ей
захотелось начать все сначала и,
возможно, обрести, наконец, то, о чем
так долго мечтала: любящего супруга
и конечно же ребенка. «Однако, ныне
это невозможно, - вздохнула она. –
Мой супруг меня ненавидит и не
желает иметь со мной ничего
общего». По дороге им встретилась
крестьянская телега, которой правил
рослый мужик лет тридцати.
Поравнявшись с господами, мужик
сдернул с головы шапку и
поклонился. За его спиной Софья
разглядела рыжего вихрастого
мальчишку лет пяти.
- Погоди! – окликнула она
возницу. – Постой!
- Что барыне угодно будет? –
пробасил крестьянин, натягивая
вожжи.
Передав пучок вербы Кити и
порывшись в крошечном ридикюле,
что висел у нее на запястье, Софья
извлекла из него серебряный рубль и
протянула мужику.
- Возьми. Пост скоро
оканчивается, гостинцев деткам
купишь.
- Благодарствую, барыня, -
склонился в поклоне мужик, пряча
денежку в кармане армяка. – Долгих
лет жизни вам.
Когда телега удалилась от господ
на довольно большое расстояние
Кити повернулась к своей belle-soeur:
- Александр бы не одобрил
подобного расточительства, - тихо
заметила она.
- Я могу потратить деньги,
выданные мне на булавки по
собственному усмотрению, -
поморщилась Софи. – Да и куда мне
их тратить? - пробормотала она себе
под нос. – Перед началом прошлого
сезона я потратила целое состояние
на новый гардероб. Я мечтала, что
встречу человека, который полюбит
меня, что у меня будет семья,
ребенок. Простите, Кити. Вам,
видимо, неприятно слышать все это.
Я не должна была…
- Я понимаю вас, - задумчиво
отозвалась Кити. – Но ведь сейчас,
когда Александр вернулся, у вас
снова есть супруг. У вас есть семья,
Софи, и обязательно будут дети, -
смущенно добавила она.
Софья грустно улыбнулась в ответ
на это заявление:
 - Ваш брат не любит меня, Кити. Я
ему обуза, - добавила она, понукая
свою каурую.
- Не говорите так! – с жаром
возразила девушка. – Многие браки
заключаются не по велению сердца,
но это вовсе не означает, что чувство
не может появиться позднее. Софи, а
вы любите Александра?
Софья замолчала. Она не
собиралась откровенничать с сестрой
Раневского, но настоятельная
потребность выговориться
подталкивала ее продолжить начатый
разговор.
- Когда ваш брат сделал мне
предложение, - медленно заговорила
она, - мне казалось, что будет не
трудно полюбить его. Александр
он…
- Красивый, - вставила Кити.
- Да, - улыбнувшись, кивнула
Софья. – А еще умный, смелый,
решительный. В нем есть все, что
должно быть в настоящем мужчине.
Но, увы, я лишь раздражала его, мое
присутствие подле него было ему в
тягость.
- Но ныне-то все переменилось, -
заметила Катерина. – Вы
переменились, Софи. Нежели
думаете, он не заметил того?
- Вот как? – усмехнулась Софья. –
Ежели моя внешность более его не
раздражает, я должна быть счастлива
тем?
 - Как же вы оба упрямы, -
вздохнула Кити. – Вы оба могли бы
быть счастливы, вместо того, чтобы
лелеять в душе былые обиды.
- Вы многого не знаете, Кити, -
грустно заметила Софи.
- Я непременно поговорю с ним, -
решила девушка.
- Бога ради, Кити. Оставьте эту
мысль, - раздраженно ответила
Софья. – Я уже жалею, что
доверилась вам.
- Хорошо. Я не скажу брату о
нашем с вами разговоре, - кивнула
головой Кити, в душе собираясь
непременно открыть брату глаза на
то, в чем по ее мнению он был
совершенно слеп.
 Катерина впервые столь
откровенно говорила с Софьей о ее
жизни с Раневским и ей показалось,
что Софи вовсе не так равнодушна к
супругу, как хочет показать то.
Конечно, Александр привезя жену в
Рощино слишком мало уделял ей
внимания: сначала он уехал в
столицу, чтобы пристроить этого
мальчишку Сашко, потом в Москву и
вот ныне, когда он вернулся, он
непременно должен изменить свое
отношение к жене. Вскоре показались
ворота усадьбы и девушки понукая
лошадей, устремились к дому.
Скачки наперегонки по подъездной
аллее при возвращении с прогулки
сделались уже в своем роде
традицией.
 Войдя в переднюю, Софья
направилась в свои покои. Кити
остановилась у подноса, на который
складывали поступающую в усадьбу
корреспонденцию.
- Софи, - окликнула она ее, - Вам
письмо.
Софья похолодела. Первой
мыслью было, что это Корсаков
вновь решил написать ей. «Но как он
мог осмелиться писать сюда?!» - с
негодованием подумала она. Взяв из
рук Кити конверт и распознав
округлый с завитушками почерк
тетки, Софья выдохнула с
облегчением.
- Это от тетушки, - улыбнулась она
Кити. – Прошу меня извинить, -
подобрав подол амазонки, Софи
устремилась вверх по лестнице.
Устроившись у окна на кушетке в
своем будуаре, она торопливо
надорвала конверт и развернув
послание, погрузилась в чтение.
«Софи, моя дорогая девочка,
жаль, что ты не приехала вместе с
супругом в Москву, и мы так и не
увиделись. Спешу поделиться с
тобой счастливой новостью. Лиди
просила приехать меня в ним в
Воздвиженское, потому как
ожидает своего первенца. Ты не
представляешь, как я была
счастлива узнать о том. Надеюсь, и
вы с Александром не станете
затягивать с появлением наследника.
Петр Гаврилович просил передавать
тебе приветы, что я и делаю с
превеликим удовольствием. Его
здоровье в последнее время
значительно улучшилось, и он даже
стал выходить и ездить с визитами.
Хотя мы все стали замечать за ним
некие странности. К примеру, твой
дед совершенно уверен, что
неминуема война с Bonaparte и всем о
том рассказывает.
Андрей сделал предложение
mademoiselle Ильинской, и она
приняла его. Не могу сказать, что
меня устраивает этот брак. André
достоин лучшей партии, чем эта
холодная девица. Но может, я
ошибаюсь? Софи, я знаю, что
имение Ильинских граничит с
Рощино, может быть, ты лучше
знаешь эту девушку и успокоишь мое
материнское сердце. Напиши мне,
дружочек. Я буду ждать твоего
ответа.
P.S. Софи, я не хотела бы, чтобы
ты сочла мои слова
вмешательством в твою жизнь, но
все же напишу тебе. В Москве ходят
слухи, что твой супруг был замечен в
скандальной связи с некоей madame
Домбровской. Сама я не верю этим
толкам, и считаю, что это все
домыслы скучающих светских
кумушек. Уверена, что у вас все
хорошо, но, тем не менее, считаю
своим долгом сообщить тебе обо
всем».
Смяв письмо, Софи швырнула его
на пол. Болезненно заныло в груди.
«Не может быть того! Не может!» -
сжала она ладонями виски.
Поднявшись с кушетки, она
беспокойно заметалась по комнате,
подняла с пола скомканное письмо
Ольги Николаевны и разгладив
дрожащими руками смятый лист,
вновь перечитала его. Строчки
расплывались перед глазами и
срываясь с пушистых ресниц слезы
капали на бумагу, оставляя на ней
радужные пятна от расплывающихся
чернил. Несколько раз глубоко
вздохнув, дабы успокоить
разыгравшиеся нервы, Софи
попыталась припомнить madame
Домбровскую. Но в ее памяти
сохранился только образ некоего
пожилого господина, с которым ее
знакомили в ее первый выход в свет.
«Боже мой, она ведь должно быть в
летах. Вестимо, это все слухи!» -
прерывисто вздохнула она.
В двери тихо постучали. Быстро
оттерев слезы тыльной стороной
ладони, Софья запихала смятое
письмо между подушками. В комнату
заглянула Кити:
- О, простите, Софи, я, видимо, не
ко времени, - стушевалась она,
заметив ее расстроенный вид.
- Входите, Кити, - отозвалась она.
- Дурные новости? –
поинтересовалась девушка,
присаживаясь рядом с Софьей на
кушетку.
- Вовсе нет, - пожала плечами
Софья. – Тетушка написала, что Лиди
в тягости, и она собирается ехать к
ней в Воздвиженское. Дедушке стало
значительно лучше, - улыбнулась
она. – Андрей сделал предложение
mademoiselle Ильинской. Вот,
пожалуй, и все.
- Андрей Дмитриевич сделал
предложение Надин? – сникнув,
переспросила Кити.
- О, мой Бог, Кити, я не хотела
огорчить вас, - покачала головой
Софья.
- Я не расстроена, нисколько, -
поднялась Кити. – Правда, не стоит
беспокоиться. Прошу прощения, что
побеспокоила вас, - заторопилась она
к выходу.
Выбежав из покоев своей belle-
soeur, Кити, не разбирая дороги, от
того, что слезы застили глаза,
бросилась в свою комнату. По дороге
она налетела на брата, и только его
крепкая рука удержала ее от падения.
- Кити! – остановил он ее, с
тревогой вглядываясь в
побледневшее лицо. – Что тебя
расстроило?
- Пустяки, Саша, - улыбнулась она
сквозь слезы.
Александр перевел взгляд на
приоткрытую дверь в покои Софьи.
«Неужели она?» – стиснул зубы
Раневский. Отпустив сестру, он
устремился в комнаты супруги.
- Саша! – ухватила его за руку
Кити. – Не нужно! Прошу тебя. Софи
ни в чем не виновата. Идем, -
потянула она его за руку к лестнице,
ведущей на первый этаж. – Я давно
хотела поговорить с тобой, -
торопливо затараторила она.
- О чем? – удивленно вздернул
бровь Раневский.
- О Софи, - входя в его кабинет,
отозвалась Кити.
Раневский закрыл за собой двери и
мрачно уставился на сестру.
- Кити, не стоит вмешиваться… -
начал он.
- О, Боже! Откуда в тебе столько
упрямства? - топнула ногой Кити, на
время, отодвинув в самый дальний
уголок своей души собственные
переживания. – Выслушай меня.
Разве я много прошу?
- Говори, - вздохнул Раневский,
усаживаясь в кресло.
 - Я думала, что у вас все наладится,
- осторожно заговорила девушка. -
Мне показалось, она любит тебя.
- Тебе показалось, - отрезал
Раневский. – Ничего не изменилось,
Кити. Прошу тебя: никогда более не
говори со мной о ней. Я не желаю
ничего слушать.
- Ты останешься до Пасхи? –
поинтересовалась Катерина. – Ты
едва появляешься и тотчас норовишь
оставить нас.
- Останусь, - кивнул головой
Александр. – Но после уеду. Надобно
дела с опекунским советом уладить и
вернуть, наконец, Вознесенское.
Наступившая за утомительным
днем ночь принесла Софье путанные
сны. Во сне она снова и снова
перечитывала письмо тетки. Потом
ей виделся Домбровский. Сон был
одновременно и смешным, и
страшным: стуча тростью по
сверкающему паркету Семен
Михайлович с выражением мрачной
решимости на худом бледном лице
приближался к ней с явным
намерением пригласить ее, а она
вдруг испугалась, что запнется за его
трость и упадет посреди залы, как
тогда на балу в доме Завадских. Она
собиралась отказать ему под каким-
нибудь благовидным предлогом, но
выглянув из-за его плеча, вдруг
разглядела Раневского, кружащего по
залу Лидию. Но через мгновение то
была уже совсем не Лидия, а madame
Домбровская. Она была совсем не
старой. Мало того, она была
ослепительно красива и совершенно
неприличным образом одета в почти
прозрачное платье ничуть не
скрывающее стройный стан.
Проснувшись, Софья села на постели.
Она вспомнила ее! Вспомнила!
Зеленоглазая красавица с мягкой
томной улыбкой. «Неужели правда? -
вздохнула Софи, откидываясь на
подушку. – О, что за мука,
представлять ее в объятьях
Александра!» - повернулась она на
бок. Сон еще долго не шел к ней. Она
много думала о том, что прочла в
письме тетки, а еще теперь она была
совершенно уверена, что упала тогда
на балу не потому что такая
неуклюжая, а потому что Лидия
подставила ей под ноги конец
дедовской трости. «Бог ей судья», -
вздохнула она, пытаясь отрешиться
от горестных мыслей и вновь
ухватить ускользающую ночную
грезу.
Раневский сдержал свое слово,
данное сестре и остался в имении до
Пасхи. С вечера, накануне
воскресенья со стороны кухни
доносились ароматы только что
испеченных куличей, сновала
прислуга, после долгого поста
готовили угощения, ожидая
непременных визитов соседей. Софья
собралась пойти ко всенощной, и
Кити вызвалась идти вместе с ней.
Александр, не посещавший
всенощную со времен своего
отрочества, решил составить
компанию дамам Раневским. Натали
осталась дома, собираясь зайти в
храм пор окончанию заутрени.
Маленькая церквушка в усадьбе
была полна народу. От множества
свечей в руках прихожан, было
довольно светло. Раневский почти не
слышал слов молитвы. Он смотрел на
свою жену и не мог оторвать взгляда
от ее лица, освещенного пламенем
свечи. Александр видел, как
шевелятся ее губы, вторя святому
отцу слова молитвы. Одинокая
слезинка скользнула по бледной
щеке, сверкнув будто бриллиант.
«Отчего? Отчего слезы в столь
светлый праздник?» - тяжело
вздохнул он, едва не загасив пламя
собственной свечи.
«Господи, услышь меня, -
беззвучно шептала Софья. – Прошу,
даруй мне счастие, даруй мне его
прощение. Хочу любить, хочу быть
любимой. Дитя хочу», - крестилась
она. Хор закончил пение стихиры, и
прихожане потянулись к выходу,
дабы завершить службу Крестным
Ходом. Прикрыв трепещущий огонек
от резких порывов ветра рукой, Софи
ступила на крыльцо. «Ежели не
погаснет во время Крестного Хода, -
загадала она, - то в этом году мне
суждено зачать будет». Кити следуя
за ней запнулась о порог и тихо
вскрикнула. Обернувшись к ней,
Софья опустила руку, и трепетный
огонек свечи, лишившись защиты от
ветра тотчас погас. «Не сбудется», -
удрученно вздохнула она, глядя как
Раневский подхватил под локоток
сестру.
Завершив Крестный Ход, господа
вернулись в усадьбу. Софи казалось,
что она промерзла до костей.
Обманчиво теплый вечер, сменился
довольно прохладной ночью, а ее
модное бархатное пальто, хоть и
было ей весьма к лицу, но почти
совсем не грело. Дрожь сотрясала ее с
головы до пят, зубы выбивали дробь.
- Тимофееич, - обратилась она к
дворецкому, - пусть чаю подадут в
белую гостиную.
- Эка вы, барыня, замерзли-то, -
неодобрительно покачал головой
старый слуга, принимая из ее рук
пальто. – Так и простудиться недолго.
- Да наливки подай, - добавил
Раневский.
Лакей поспешно зажег свечи в
подсвечнике на столе и удалился,
оставив господ одних. Неловкое
молчание повисло в комнате.
Погрузившись в собственные
невеселые мысли, Софья даже не
обратила внимание на скоро
накрытый расторопной прислугой
стол, и Кити сама взялась разливать
чай по чашкам. Александр подал знак
лакею, подать еще одну рюмку и,
наполнив обе, протянул одну Софье.
- Софья Михайловна, выпейте.
Согреетесь.
 Очнувшись от дум, Софи взяла из
его рук рюмку и поднесла к губам.
- Пейте, - усмехнулся Раневский,
глядя на то, как она поморщилась.
Выпив одним глотком
содержимое, она закашлялась.
- Боже! Что это? – откашлявшись,
прошептала она.
- Рябиновка, - улыбнулся уголками
губ Александр. – Только у нашей
поварихи она столь крепкая выходит.
Софье, словно некое дурное
предзнаменование, вспомнился алый
куст рябины у сторожки в тот день,
когда Тимошка привез заколоченный
гроб. Допив свой чай, Кити,
поднялась из-за стола.
 - Я, пожалуй, еще посплю. Ночь
еще на дворе, - прикрыла она
ладошкой рот, явно зевая.
- Покойной ночи, Кити, -
отозвалась Софья, чувствуя, как
приятная истома и тепло разливаются
по всему телу.
Раневский присел на стул подле
жены.
- Можно мне еще? – подвинула
ему пустую рюмку Софи.
Александр молча вновь наполнил
рюмки. Потянувшись за рюмкой,
Софья случайно дотронулась до руки
Раневского. Она хотела отдернуть
руку, но не успела. Теплая ладонь
супруга накрыла ее холодные пальцы.
 - Вы и впрямь замерзли, - поднося
к губам ее руку, прошептал
Раневский.
- Я уже почти согрелась, -
отозвалась Софи, не в силах отвести
взгляда от его лица.
Взъерошенные ветром русые
кудри, волной падали на его лоб, в
глазах отражалось пламя свечей,
отчего совершенно невозможно было
разобрать, что за выражение
скрывалось в них. Протянув руку,
Александр заправил ей за ухо,
выбившийся из узла на затылке
локон, провел костяшками пальцев по
бледной щеке. Тихий изумленный
вздох сорвался с полуоткрытых губ
Софи. Как зачарованная, она
смотрела, как Раневский склоняется к
ней и, закрыв глаза, подставила губы
его губам. Томительно нежное, едва
ощутимое касание превратилось в
сметающий остатки разума горячий
поцелуй, от которого перехватило
дыхание у обоих. Из растрепанного
его рукой узла волос на пол
посыпались шпильки. Софи и сама не
заметила, каким образом, она
оказалась сидящей у него на коленях.
Упираясь подбородком в его
макушку, она чувствовала, как его
губы скользят по ее шее, касаются
поцелуем тонких ключиц, спускаясь
все ниже к самой кромке довольно
скромного выреза платья. Обвив
руками его шею, Софи прильнула к
нему всем телом. «Господи! Как
хорошо!» - улыбнулась она. Нежные
щеки полыхали румянцем, глаза
светились, она с улыбкой растрепала
кудрявый вихор, падающий ему на
лоб, но вдруг нахмурилась и,
оттолкнув его, поднялась с его колен.
- Софи, я хочу вас, - хриплым
шепотом прошептал Раневский,
заглядывая ей в глаза. - Софи… -
недоуменно глядя, как она
попятилась к двери, Александр
сделал было попытку ухватить ее за
руку и вернуть в свои объятья.
Софья отрицательно покачала
головой и отступила еще на
несколько шагов. Его слова словно
вернули ее с небес на землю. «Ей он
тоже говорил, что желает ее? Или
может, говорил, что любит? Какая это
мука, думать о том!»
 - Вашей любовнице вы говорили
тоже что и мне сейчас? – усмехнулась
она.
Раневский промолчал, гадая, что за
птичка принесла сии толки на своём
хвосте из первопрестольной.
- Так это правда? – ахнула Софья,
верно истолковав его молчание.
- Софи, - шагнул к ней Раневский.
– Забудем о том. Она ничего не
значит для меня.
- Как и я. Я ведь тоже ничего не
значу для вас?! – выкрикнула она. –
Ненавижу вас.
- Повторяетесь, madame, -
усмехнулся Раневский.
- Зато у вас, что ни день, то новая
пассия, - не помня себя от гнева,
бросила Софи.
 В несколько шагов Александр
преодолел разделяющее их
расстояние. Софья вырвалась из его
рук.
- Не смейте касаться меня! – рука
ее взметнулась и замерла в воздухе.
- Чего же вы испугались, ma
chérie? Смелее, - не спуская с нее
тяжелого взгляда, ответил Раневский.
– Сей урок я хорошо усвоил. Ну, же!
Софья опустила руку и, закрыв
лицо ладонями, разрыдалась.
- Езжайте к своей любовнице в
Москву, - выдавила она из себя. –
Найдете утешение в ее объятьях.
- Как пожелаете, сударыня, -
отвесил ей издевательский поклон
Раневский и вышел, громко хлопнув
дверью.
 Вернувшись в свои покои, он велел
Тимошке готовиться поутру в дорогу.
Предстояло вновь вернуться в
Москву, чтобы завершить дела с
опекунским советом и выцарапать из
цепких рук благодетелей Анатоля
Вознесенское.

Глава 18

К исходу апреля сезон в

первопрестольной подошел к концу.
Представители света, отметившись
чередой прощальных раутов,
покидали город, уезжая на лето в
свои имения до начала сезона
следующего, надеясь, что он будет
еще увлекательнее предыдущего.
 По приезду в Москву Раневский
встретился сначала с Бергманом,
который подготовил все бумаги о
выкупе закладной на Вознесенское, а
уже затем отправился в опекунский
совет. Несколько раз по пути из
Немецкой слободы, где он арендовал
квартиру, в контору Бергмана он
проезжал мимо особняка
Домбровских, но так и не зашел.
Пусть Мари ничего не требовала от
него на словах, не навязывала ему
своего общества, но ее желания не
были секретом для Раневского.
Александр не хотел продолжать эту
связь, жалел о той единственной
ночи, что провел в объятьях Марии,
потому как удовольствие от близости
с умной и красивой женщиной было
омрачено сознанием того, что рано
или поздно они вынуждены, будут
расстаться. И ничего кроме боли и
сожалений эта связь им обоим не
принесет. Он был уверен, что она не
примет его дружбу, хотя рад был бы
стать ей именно другом, не
любовником.
Расплатившись по оставшимся
долгам Анатоля, он, наконец, мог
вздохнуть свободно. Дела его были
улажены, и находиться в Москве
далее более не было никакого повода.
Раневский задумался об отъезде.
В свой последний день в
первопрестольной Александр после
визита к Бергману проезжал мимо
Екатерининского парка. Мари,
идущую по аллее в полном
одиночестве, он увидел сразу, не
доезжая ворот и, не желая быть ей
замеченным, намеревался повернуть
жеребца в противоположную
сторону, но не успел. Избежать
встречи не было никакой
возможности. Спешившись,
Раневский пошел ей навстречу, ведя
гнедого на поводу.
- Bonjour, Мария Федоровна, -
приложился к изящной ручке
Раневский.
- Как же я рада видеть вас,
Александр Сергеевич, – улыбнулась
Мари. – Вы в Москве и не зашли, -
попеняла она ему.
И пусть сказано это было
шутливым тоном, во взоре,
обращенном на него, легко читался
немой укор и обида.
- Дела, сударыня, - вздохнул
Раневский. – К тому же сезон уже
завершился, и я был уверен, что вы
давно уже покинули
первопрестольную.
- Надеюсь дела ваши разрешились
к вашей пользе? – поинтересовалась
Мари.
- Слава Богу, это так, - ответил
Александр, подстраиваясь под ее
неспешный шаг. – Закладная на
Вознесенское выкуплена, осталось
только самому наведаться в усадьбу.
Давно я там не был, - вздохнул он.
- Удивительно, - отозвалась Мари.
– До меня давно доходили слухи, что
у меня в Прилучном не все ладно.
Соседи на управляющего жаловались,
мол шельма, в воровстве замечен
был. На днях собиралась выехать,
чтобы лично во всем разобраться, а
тут вы в Вознесенское собрались.
Ежели мне память не изменяет оно в
двадцати верстах от Прилучного.
Вдвоем и дорога не так длинна.
- Да, собственно, я верхом
собирался, - растерялся Раневский.
- К чему такие жертвы, Александр
Сергеевич, - рассмеялась Мари, - в
моем экипаже места предостаточно, и
вы нисколько меня не стесните.
Не найдя благовидной причины
для того, чтобы отказаться от столь
любезного приглашения, Раневский
пообещал, что отправится в
Вознесенское в компании madame
Домбровской. Конечно, дорожная
карета Марии была куда
предпочтительнее для путешествия,
чем, ежели бы он отправился
Вознесенское верхом, все же почти
семьсот верст дороги - это не
загородная прогулка. В первый день
пути, Мари была довольно молчалива
и старалась не тревожить его
пустыми разговорами, заметив, что
он не расположен к пустой болтовне.
Смеркалось, когда большой дормез
madame Домбровской и старенькая
карета, в которой путешествовала
прислуга въехали в ворота почтовой
станции. Мари не брала подорожную,
рассудив, что ехать на долгих пусть и
дольше, зато не в пример надёжнее.
Усталым лошадям требовался отдых,
за день преодолели почти сто верст,
впрочем, и пассажиры были не
против провести ночь в постели, а не
в дорожной тряске.
На станции нашлась только одна
свободная комната, которую не
стыдно было, по словам
станционного смотрителя,
предложить господам.
- Ваше благородие, - обратился к
Раневскому служащий, - комната
небольшая, но кровать вполне
удобная. Вы не сомневайтесь, барыня
ваша, довольна останется, - добавил
он, улыбнувшись уголками губ,
словно говорил о чем-то
неприличном.
- Благодарю, - сухо отозвался
Раневский.
 Пряча улыбку, Мари выжидающе
смотрела на Раневского. Отойдя от
конторки служащего, Александр
склонился к ней и заговорил
вполголоса:
- На станции только одна
свободная комната. Я переночую в
другом месте, а с вами мы встретимся
утром.
- Полно, Александр Сергеевич, -
попыталась возразить Мари.
- Подумайте о своей репутации,
Мари, - усмехнулся Раневский,
предлагая ей руку, дабы проводить до
комнаты, снятой на ночь.
Проводив Мари и пожелав ей
доброй ночи, Александр на ночлег
устроился на конюшне вместе с
Тимошкой.
 - Бывали ночевки и похуже, -
растянувшись на одеяле,
расстеленном поверх соломы на
сеновале, заметил Раневский,
укрываясь шинелью.
- Скажете тоже, барин, - хмыкнул
Тимошка.
- Бывало и на голом полу спать
приходилось, - тихо отозвался
Раневский, припомнив дни,
проведенные в турецком плену.
- Что же вы барыню-то одну
оставили? – тихо спросил Тимофей. –
Она-то глаз с вас не сводит, а вы
будто не замечаете.
Александр тяжело вздохнул.
Первой мыслью было одернуть
зарвавшегося слугу, но повернувшись
на бок, промолчал. Тихо всхрапывали
кони, переступая по устланному
соломой полу конюшни с ноги на
ногу, во дворе время от времени
лаяла собака. Раневскому не спалось.
Думы гнали сон прочь.
Проворочавшись до полуночи, он
поднялся и, стараясь не шуметь,
спустился с сеновала. Разыскал в
седельной сумке трубку и кисет с
табаком, дошел до сторожки. Сторож
не спал. От предложения закурить
мужичок не отказался и, ловко набив
трубку барину и себе, закурил.
Вдохнув горький дым, Раневский
прислонился к забору из плохо
оструганных досок и, запрокинув
голову, уставился в темное звездное
небо. Думы его были горькими, как
тот табачный дым, что вдыхал. Все
Софья. Они лишила покоя и сна. И
поцелуи ее были слаще меда, и кожа
нежнее шелка и тонкий, едва
уловимый аромат резеды, что
исходил от волос, остался в памяти,
теперь уж прочно вызывая
ассоциацию с ней одной. Сколько же
недоверия и лжи разделяло их теперь,
жизни не хватит, чтобы преодолеть
все. Представляя ее в объятьях
Корсакова такой, какой запомнил: с
пылающим румянцем на лице, с
припухшими от его поцелуев губами,
с сумасшедшим, волнующим кровь,
блеском в глазах, Александр только
крепче стискивал зубы. Ревность
гадкая и безобразная терзала душу,
ядовитой змеей заползла в сердце и,
свернувшись клубком, жалила
исподтишка, заставляя задыхаться в
бессильной злобе и ярости. Разве не
желание отомстить, пусть и так
низко, недостойно, толкнуло его в
объятья Мари? И вот теперь увяз, дав
ложную надежду другой. Как муха в
паутине, чем больше барахтаешься,
тем крепче держат тонкие шелковые
нити. Да и было ли у него право
обвинять жену в неверности? В
неверности к кому? К покойнику,
коим он для всех был до недавнего
времени. А вот у нее такое право
есть, и он сам его ей дал. Что же
далее? Идти у нее на поводу?
Позволить и далее лелеять обиды,
взращивая из маленького семечка
день ото дня все больше и больше,
чтобы она отдалялась от него все
дальше и дальше? Она его жена
законная, и у него есть все права на
нее. О наследнике пора подумать. Не
может этот фарс, в который
превратилась его семейная жизнь,
продолжаться бесконечно. Пора все
изменить. Но не может же он силой
принудить ее к близости. Быть рядом
с ней, любоваться ее и не сметь
прикоснуться. Это ли не пытка? Это
ли не наказание за все грехи? И пусть
в тот последний раз он ощутил ее
ответный отклик на свою страсть,
однако же желание в ней было не
столь сильно, чтобы полностью
заглушить голос разума и отдаться на
волю чувства. Докурив, Раневский
вытряхнул из трубки пепел и
вернулся на сеновал.
 Он проснулся едва забрезжил
рассвет. К тому времени Тимофей
уже успел принести ведро воды, дабы
барину умыться и распорядиться
насчет завтрака в прилегающем к
почтовой станции трактире.
Спустившись вниз и выйдя на задний
двор Раневский, потянувшись до
хруста в костях, не обращая
внимания на утреннюю прохладу,
разделся до пояса и подставил голову
под струю воды, что лил из ведра
Тимошка. Поежившись, Александр
выпрямился, забрал из рук денщика
полотенце и накинув его на плечи
обернулся. Кутаясь в тонкую
шерстяную шаль, у окна замерла
Мари. Прохладный ветерок шевелил
кружевную оборку ее ночного чепца
и играл каштановыми прядями,
выбившимися из заплетённой на ночь
косы. Madame Домбровская не могла
отвести жадного взгляда от крепкой
полуобнаженной фигуры своего
любовника.
- Bonjour, Мария Федоровна, -
склонился в легком поклоне
Раневский. – Прошу прощения за
свой неподобающий вид.
Улыбнувшись уголками губ, Маша
поплотнее запахнула шаль и отошла
от окна. «Какой, должно быть, глупой
и навязчивой я выгляжу в его глазах,
- грустно вздохнула она. – Зачем,
зачем навязалась ему, ведь
совершенно очевидно, что он
тяготится мной? Как же мне хочется
сказать ему, что люблю, но как
страшно быть отвергнутой. Нет. Уж
лучше ему не знать о моих чувствах,
так будет лучше. Ничего, кроме
пошлой связи у нас не может быть, а
я не вынесу, когда он пресытится
мной и начнет меня избегать».
Спустя час путники выехали со
двора почтовой станции. Александр
ждал упреков, но Мари ни словом
обмолвилась.
- Мари, - прервал затянувшееся
молчание Раневский, - вы ведь не
собирались в Прилучное, и я более
чем уверен, что ваш управляющий
честнейший человек.
Маша опустила глаза, расправила
кружева на манжетах и, видимо,
решившись на откровенный разговор,
подняла голову:
 - Вы правы, Александр Сергеевич.
Все именно так, как вы сказали.
Простите мне мою навязчивость, но
за счастье провести в вашем
обществе хотя бы седмицу, я
вынуждена была пойти на эту ложь.
Раневский подавил тяжелый вздох.
Те слова, что он собирался ей сказать,
многопудовым камнем лежали на
душе. Менее всего он хотел ее
обидеть, но не было никакой
возможности и далее притворяться,
что его устраивает сложившаяся
ситуация.
- Поверьте, мне жаль, Мари. Та
ночь была ошибкой. Вы прекрасный
друг, красивая женщина и вы
достойны большего, чем временная
связь, а больше мне нечего вам
предложить, простите, что
повторяюсь, но это истинная правда.
- Я ценю вашу откровенность,
Александр. Что ж, мне только
остается повернуть обратно, пока мы
не уехали слишком далеко.
- Я восхищен вашими умом и
честностью, Мари, - совершенно
искренне произнес Раневский.
Маша стукнула в стенку экипажа,
подав вознице сигнал остановиться.
- Ну что же, будем прощаться, -
грустно улыбнулась она.
- Мари, я благодарен судьбе, что
она подарила мне встречу с вами и
надеюсь, что вы по-прежнему будете
считать меня своим другом, - поднеся
к губам тонкую кисть, произнес
Александр.
 - Храни вас Бог, Александр
Сергеевич. Я буду молиться за вас, -
опуская глаза, дабы скрыть
навернувшиеся слезы, дрожащими
губами улыбнулась Маша. –
Прощайте.
Открыв дверцу экипажа,
Раневский выбрался наружу,
Тимофей отвязал его гнедого, от
задка дормеза. Махнув на прощание
рукой, Александр, не оглядываясь,
пустил жеребца в галоп.
«Удивительная женщина, -
улыбнулся своим мыслям Раневский.
– Как жаль, что не дано…, что сердце
занято другой». Мысль о том, что
сердце его ему более не принадлежит
была столь ошеломительной, что он
даже придержал коня. «Чертовски
верно, я ревную, я не нахожу себе
места, я постоянно думаю о ней, все
признаки того, что я схожу с ума», -
нахмурился он.
«Вновь сердце бьется в упоении,
В висках стучит шальная кровь.
Я вновь отравлен этим ядом,
Ему название – любовь».
Усмехнувшись Александр тронул
каблуками сапог бока жеребца. «Ну
вот уже и вирши сложились. Ей Богу,
как влюбленный юнец». Но сердце и
в самом деле билось чаще при
воспоминании о том, как целовал ее
той ночью в Рощино. «А ведь
времени на то, чтобы вернуться в
Рощино у меня не будет, - вздохнул
Раневский. – В мае оканчивается мой
отпуск и мне надлежит вернуться в
полк. Может написать, попросить
Софи приехать в Вознесенское? От
усадьбы до Петербурга и тридцати
верст не будет, а из Царского села и
того ближе. Да захочет ли?» -
вздохнул он.
Проводив глазами Раневского,
Мари обратилась к вознице:
- А что, Григорий, едем все же в
Прилучное. Только ты не гони,
поезжай неспешно. Все одно в
Москве сейчас делать нечего, да и
возвращаться – дурная примета».

***
С отъездом Раневского жизнь в
Рощино вновь потекла по
заведенному Софьей порядку:
утренний чай, прогулка верхом,
завтрак, а затем дела, коих барыня
находила себе в усадьбе великое
множество. Но все же что-то
неуловимо изменилось. Софи все
чаще думала о своем замужестве,
каким оно могло бы быть, не
оттолкни она Александра. «Вот и у
Лидии вскорости младенчик
появится, - вздыхала она. – Господи,
я так виновата перед ней! Как только
я могла даже мысль допустить о том,
чтобы быть с Корсаковым. Должна
была сразу же отказать ему, а не
флиртовать с ним. Письмо ответное
Ольге Николаевне так и не написала,
- хмурилась она. – Да что писать?
Правду? А какова она эта правда?
Как могу я судить о том? Может то,
что мне видится истинной, на самом
деле вовсе не так. Кто знает, может
Надин ответила согласием André
потому, что питает к нему сердечную
склонность? Столько времени
прошло. Неужели она все еще любит
Раневского? Ежели это так, то брак
сей не должен быть заключен, потому
как она сделает André несчастным.
Впрочем, она в любом случае сделает
его несчастным», - задумалась Софья.
Дойдя до конца липовой аллеи, Софи
повернула обратно к дому. Ей всегда
лучше думалось, когда она пребывала
в движении, но в этот раз она так и не
могла принять решения, которое ее
устроило бы. Она так и не решила,
как ответить на письмо Ольги
Николаевны, а ведь уж вторая
седмица пошла, как она получила его.
 Войдя в переднюю, она по
привычке бросила мимолетный
взгляд на серебряный поднос. Взяв в
руки единственный конверт, прошла
к окошку, чтобы лучше разглядеть
его. Письмо было от Александра и
адресовано ей. Софья приложила
руку к груди, чтобы унять
зачастившее сердечко. О чем он
пишет ей? Что если принял решение
оставить ее и просит уехать?
Торопливо поднявшись в свои покои,
девушка вскрыла послание:
«Ma femme chérie (моя дорогая
супруга), к моему великому
сожалению, я не успею приехать в
Рощино до окончания своего отпуска
и вынужден буду в скорости
вернуться на службу. Разлука с Вами
видится мне тяжким испытанием,
куда более тяжким, чем бесконечные
смотры и парады, кои так любит
наш Государь. Смею просить Вас
приехать в Вознесенское вместе с
моей дорогой сестрой Екатериной
Сергеевной, дабы я смог навещать
вас. В надежде на скорую встречу,
Ваш муж, А. Раневский».
Софья еще раз перечитала письмо:
«Разлука с вами видится мне тяжким
испытанием…», вновь и вновь
повторяла она про себя. Душа
полнилась счастьем от этих
нескольких строк. «Он желает видеть
меня, - шептала она про себя. – О, я
более не буду холодна с ним. Господь
завещал нам прощать, и ради счастия
быть с ним, я прощу. Как же я тоскую
без него. Как хочется вновь оказаться
в его объятьях, вновь целовать его,
касаться его. Я сама виновата, сама
толкнула в чужие объятья».
Закружившись по комнате, Софья
остановилась. Радость ее омрачалась
неопределенностью
взаимоотношений с Лидией и
Алексеем. Чем долее тянуть, тем
сложнее будет вернуться к прежним
отношениям. «Я поеду в
Воздвиженское по пути в
Вознесенское. Я встречусь с Лидией
и все ей расскажу», - приняла она
решение. Выйдя из своего будуара,
Софи, направилась в покои сестры
Александра.
 - Кити! Вы здесь? - позвала она ее,
заглядывая в двери, предварительно
постучав.
- Входите, Софи, - отозвалась
Катерина, не поднимая головы от
рукоделия.
- Александр Сергеевич письмо
прислали. Просят нас приехать в
Вознесенское.
- Замечательно! – оторвалась от
вышивки девушка. – Чудесная
новость. Вам понравится усадьба в
Вознесенском. Там такой обширный
парк, и пруд есть, летом там можно
купаться, - предалась воспоминаниям
Катерина.
- Я бы хотела по пути заехать к
родственникам в Воздвиженское, -
прервала ее монолог Софи.
 - В Воздвиженское? –
переспросила Кити. – К вашей
сестре? Но это же под Ростовом.
Крюк делать в полтораста верст
придется.
- Там и тетушка моя нынче, -
улыбнулась Софья. – Мы задержимся
всего ничего: пару дней, не более.
- Когда вы ехать желаете? –
поинтересовалась Катерина.
- Поутру и поедем. Чего время
тянуть, - пожала плечиком Софи.
Наутро с утра зарядил мелкий и
частый дождик, но Софи верная
своему слову не стала откладывать
выезд. Дождь дробно барабанил по
крыше экипажа, дорога в скорости
превратилась в две грязные колеи,
заполненные водой. Дормез
немилосердно трясло на ухабах. За
день удалось преодолеть всего
пятьдесят верст. К исходу дня даже
Кити, стоически переносившая все
тяготы пути, не сдержала своего
недовольства:
- Можно было дождаться хорошей
погоды, - заметила она. – Сущее
наказание, а не дорога.
- Завтра будем в Воздвиженском, -
раздраженно отозвалась Софья. – Там
и отдохнете.
Кити обижено отвернулась к
оконцу, по которому стекали
дождевые капли, размывая и без того
унылый пейзаж.
Вскоре небольшой поезд из двух
экипажей остановился перед
постоялым двором. Подобрав юбки,
девушки торопливо пересекли двор и
поднялись на крыльцо. Кити с
раздражением осмотрела
выпачканные в грязи ботиночки.
Однако после ужина и горячего чая,
настроение ее улучшилось.
Постоялый двор был небольшим, и
хозяева смогли предложить
барышням только одну комнату. На
улице быстро стемнело и только
дождь продолжал барабанить в
оконное стекло навевая тоску. Софья,
отпустив Алёну, сама расчесывала
пышные пепельные локоны и едва не
выронила гребень, когда Катерина
задумчиво вглядываясь в темноту за
окном, чуть слышно произнесла:
- Натали говорила, что у вас связь с
мужем вашей кузины. Может, оттого
вы так стремитесь попасть в
Воздвиженское?
- Натали ошибается, - со вздохом
отложила гребень Софья и
поднявшись со стула завернулась в
теплую шаль. – Алексей Кириллович
пытался ухаживать за мной, но я
просила его прекратить оказывать
мне знаки внимания, которые могли
бы быть неверно истолкованы.
- Зачем же вы сейчас едете к нему
в имение? – не отступилась Катерина.
- Кити, вам когда-нибудь
случалось совершать дурные
поступки, думы о которых не давали
бы вам покоя ни днем, ни ночью? –
вопросом на вопрос ответила Софи.
- К чему вы спрашиваете о том? -
обернулась Кити.
 - Лиди – моя сестра, я не могу
порвать все связи со своей семьей из-
за… Из-за некоторых недоразумений,
которые возникли между мной и
Алексеем Кирилловичем. Все чего я
хочу – это рассказать Лиди всю
правду. Будь Корсаков на самом деле
моим любовником, - заливаясь
румянцем, продолжила Софья, -
неужели я бы осмелилась приехать в
дом, где находится его жена?
Неужели осмелилась бы взять вас с
собой?
- Я не знаю, - растерялась Кити.
- Я и сама уже не уверена, что
поступаю верно, - вздохнула Софи. –
Но эта ситуация, что сложилась
промеж нас, не дает мне покоя. Пусть
же она разрешится хоть как-нибудь.
Вы думаете, мне не страшно?
Думаете, я не терзаюсь сомнениями?
Увы, это не так. Я боюсь, что моя
тетушка знать меня более не захочет.
Боюсь, что мне откажут от дома, -
села на кровать Софи.
- Простите, что начала этот
разговор, - присела рядом Кити. –
Натали говорила, что вы используете
Александра, прикрываетесь его
именем, вступив в связь с человеком,
которого всегда любили.
- Теперь я даже не могу с
уверенностью сказать любила ли я
Корсакова, - задумчиво отозвалась
Софья. – Тогда мне казалось, что
люблю, но он не замечал меня. А
после… Это было столь необычно
видеть в его глазах восхищение. Да,
пожалуй, мне было приятно, что он
добивается меня, мне льстило его
внимание, но порой мне кажется,
ежели бы я его любила, я бы не стала
раздумывать, сомневаться...
То есть вы бы тогда…, - ахнула
Катерина.
Не будем более о том, - смутилась
своей откровенности Софья, жалея,
что и так наговорила много лишнего
в попытке оправдаться в глазах
сестры Раневского. – Давайте спать,
Кити. Надеюсь, дождь к утру
прекратится.
- Покойной ночи, Софи, -
забралась под одеяло Катерина.
Задув свечу, Софья забралась в
постель вслед за ней и повернувшись
на бок, долго прислушивалась к
ровному дыханию Кити.
Дождь и в самом деле к утру
закончился, и хотя по-прежнему было
прохладно и сыро, кое-где в низких
серых облаках уже виднелись
прорехи, через которые пробивались
солнечные лучи, выделяясь светлыми
полосами на фоне темного
ненастного неба. После полудня небо
окончательно прояснилось, влажная
земля парила под жаркими лучами
солнца, в экипаже сделалось
довольно душно, и ныне
путешественницы страдали уже не от
сырости, а от жары. Днем миновали
Ростов и выехали на дорогу, ведущую
в Воздвиженское.
 - Уже совсем скоро, - выглянув в
оконце и проводив взглядом,
виднеющиеся вдали стены
монастыря, где провела долгих
полгода, заметила Софья. – Верст
пять осталось.
- Скорее бы уже, - в нетерпении
заерзала Кити, мечтая освежиться и
переменить платье.
Завидев ворота имения, Софья
украдкой перекрестилась, надеясь,
что этот визит к Корсаковым не
станет последним.
- Барин, там Софья Михайловна с
визитом, - выйдя на террасу доложил
дворецкий.
- Софья? – удивленно приподняла
бровь Лидия.
 - Боже мой, Сонечка приехала, -
поднялась со стула Ольга
Николаевна.
- Проси, - распорядился Корсаков.
Алексей взволновано прошелся
вдоль мраморной балюстрады и
остановившись под сенью недавно
распустившейся липы. Обернувшись
к выходу на террасу, он замер в
ожидании, гадая, что привело Софью
в Воздвиженское.
- Простите, что незваная, -
улыбнулась Софи выходя на террасу.
– Мы с Екатериной Сергеевной в
Вознесенское ехали, да вот решили и
к вам заехать.
- Софья Михайловна, Екатерина
Сергеевна, - раскланялся с дамами
Корсаков, - какой приятный сюрприз.
 - Сонечка, дитя мое, как же я рада
тебя видеть, - обняла племянницу
Ольга Николаевна.
- Софи, Кити, - холодно кивнула
головой Лиди.
Выпустив руку тетушки из своих
ладоней, Софья шагнула к стулу, на
котором восседала Лидия.
- Ma chère cousine, рада видеть вас
в добром здравии. Надеюсь вы
простите мне мою дерзость и визит в
Воздвиженское без приглашения.
- Полно, Софи, - тяжело поднялась
со стула Лидия. – Оставь эти
церемонии. Ты же знаешь, что здесь
тебе всегда будут рады.
- Лиди, мне необходимо было
увидеться с тобой, - тихо заговорила
Софья.
 - Отложим разговоры, - отозвалась
Лиди. – Филиппыч, - позвала она
дворецкого, - скажи, чтобы к ужину
еще два прибора поставили и
комнаты гостьям приготовили.
После ужина Лидия пригласила
Софью выйти на террасу подышать
свежим воздухом перед сном.
- Зачем ты приехала? – начала она
без всяких предисловий, едва они
остались наедине. – Алексей все
рассказал мне.
- Бог мой, Лиди, неужели ты
думаешь, что я совершенно лишилась
разума и приехала в Воздвиженское,
дабы вернуть благосклонность
Алексея? – удивленно воззрилась на
свою кузину Софи. – Уверяю тебя, у
меня и в мыслях не было ничего
подобного.
- Тогда зачем? Неужели только для
того, чтобы повидаться со мной? –
иронично поинтересовалась Лиди.
- Отчасти ты права. Именно для
того, чтобы увидеться с тобой, я
приехала в Воздвиженское. Коли
Алексей Кириллович рассказал тебе
обо всем, тогда ты должна знать, что
между нами никогда ничего не было.
Именно об этом я хотела сказать тебе.
- Я не держу на тебя зла, -
вздохнула Лиди. – Я знала, что ты
любишь Корсакова, знала и нарочно
дразнила тебя, может потому и замуж
согласилась за него пойти, чтобы тебе
досадить.
 Услышав это, Софья отшатнулась
от кузины.
- Ну, да, - усмехнулась Лидия, -
Это ведь ты у нас святая. Тебя по
правой щеке бьют, а ты левую
подставляешь. Око за око – это не
про тебя. Ты бы не осмелилась, даже
если бы жизнь твоя от этого зависела.
Господи, как же я устала, -
всхлипнула Лиди. – Ты не
представляешь, как я устала. Я такая
толстая, неуклюжая, - закрыла она
лицо руками. – Я боюсь, что он
отвернется от меня…
- Лиди, не говори так. Ты очень
красивая, - бросилась утешать ее
Софья. – Еще недолго осталось, и ты
снова будешь стройная как
тростиночка.
 - Вот вы где, - раздался за спиной у
девушек голос Ольги Николаевны.
- Маменька, - обернулась Лидия, -
Вы с Софи побудьте, а я уж спать
пойду. Поздно, устала очень.
- Ступай, конечно, - погладила
дочь по плечу графиня.
- Вы, видимо, хотели поговорить
со мной об André? – тихо спросила
Софи.
- Больше о mademoiselle
Ильинской, - вздохнула Ольга
Николаевна.
- Я не настолько хорошо знаю ее,
чтобы судить о ней, - уклончиво
ответила Софи. – К тому же, даже
если бы я сочла Надин не
подходящей партией для Андрея,
вряд ли бы это повлияло на его
решение.
- Истинно так. Андрей иногда
бывает столь упрям, что переубедить
его невозможно.
- Дело не в его упрямстве, -
грустно улыбнулась Софья. – Он
любит ее.
- Дай Бог, что чувство сие было
взаимным, - отозвалась графиня. –
Мне кажется, она к нему равнодушна.
- Помните, что вы мне говорили
перед моей свадьбой с Раневским.
Любовь порою приходит к нам с
течением времени.
- Помню, но отчего-о тревожно
так. Ну да ладно, не буду докучать
тебе своими страхами. Покойной
ночи, Софи.
 - Покойной ночи, Ольга
Николаевна, - простилась с теткой
Софи, направляясь к себе в спальню.
Утром по своему обыкновению
Софья проснулась рано и, завершив
туалет, отправила Алёну к Кити с
просьбой составить ей компанию на
утренней прогулке. Алёна вернулась
с известием, что барышня еще спит.
Не зная, чем себя занять, Софья
решила пройтись в одиночестве.
Парк в Воздвиженском был
великолепен. Широкая центральная
аллея, ведущая к искусственно
вырытому пруду, была традиционно
засажена липами. На берегу пруда в
изобилии произрастала черемуха, чьи
душистые грозди склонялись почти
до самой зеркальной глади воды.
Небольшой деревянный мостик в
виде арки, перекинутый через ручей,
питающий пруд, являл собой
произведение искусства. Казалось,
что он парил в воздухе, настолько
воздушными и тонкими выглядели
его резные перила. Взойдя на мостик,
Софья оборвала благоухающую кисть
и поднесла ее к лицу, вдыхая дивный
аромат. Недалеко послышался лай
собаки, повернувшись в ту сторону,
девушка разглядела высокую фигуру
Алексея. Корсаков, одетый для
верховой езды, направлялся прямо к
ней.
- Доброе утро, Софья Михайловна,
- остановился он рядом с мостиком и
потрепал по холке бело-рыжую
борзую, замершую у его ног.
 - Доброе утро, Алексей
Кириллович. Собираетесь верхом
прокатиться?
- Собирался, пока вас не увидел. А
вы все такая же ранняя пташка, Софи.
Позволите составить вам компанию?
- Это ваш парк, - улыбнулась
Софья. – Это я здесь незваная гостья.
- Софи, признаться честно, я рад
вас видеть. Я так понимаю, вы к
супругу едете?
- Совершенно верно, Алексей
Кириллович.
- Верно это странно, что я не
спешу увидеться с человеком,
которого до того имел честь называть
своим другом? Раневский уж четыре
месяца, как вернулся.
 - Я понимаю вас. К тому же… -
Софья замолчала, раздумывая сказать
ли Корсакову о том, что его письма к
ней попали в руки Раневского.
- К тому же что? – Побудил ее
продолжить Алексей.
- Алексей Кириллович, письма что
вы мне писали… У меня их похитили
и передали Александру.
Корсаков побледнел. Лицо его
приняло озабоченной выражение.
- Это скверно, - задумчиво ответил
он.
- Больше для меня, чем для вас, -
вздохнула Софья.
- Он обидел вас? – пытаясь
поймать ее взгляд, поинтересовался
Алексей.
 - Мой супруг не дал мне
возможности объясниться, -
отозвалась Софья. – Он и по сей день
убежден, что мы с вами были
любовниками.
Произнеся последнее слово, Софья
отчаянно покраснела и смяла в
кулачке черемуховую кисть. Легким
порывом ветра белые лепестки
сорвало с веток и закружило в
воздухе, словно снежные хлопья,
которые медленно опускались на
чуть возмущенную эти дуновением
поверхность пруда. Задумавшись над
ее словами, Алексей, не отдавая себе
отчета в том, что делает, убрал
несколько маленьких лепестков,
запутавшихся в пепельных локонах.
 - Вы желаете, чтобы я объяснился
с Раневским?
- Вы же сами говорили, что это
странно не пытаться увидеться с ним,
ежели все еще считаете себя его
другом. Избегая его общества, вы
только подтверждаете все слухи, что
ходят о нас с вами.
- Вы как всегда правы, Софи, -
улыбнулся Корсаков. – Я поеду в
Петербург и встречусь с Раневским.
Будем надеяться, что он не выпустит
мне в лоб пулю, едва я предстану
перед ним, - усмехнулся Алексей.
- Не думала, что застану вас в
Воздвиженском, - подняла глаза
Софья.
- Когда Лиди сообщила мне, что
ожидает ребенка, я подал прошение
об отставке и его удовлетворили, -
ответил Корсаков.
- Вы поедете в столицу только для
того, чтобы увидеться с
Александром? – удивилась Софи.
- Должен же я защитить ваше
доброе имя, коли стал причиной
тому, что в вашей порядочности
усомнились.
- Благодарю вас, Алексей
Кириллович, - опираясь на
предложенную им руку отозвалась
Софья.
Спустившись с мостика, они
неспешно направились в глубь парка.
Окинув своего спутника быстрым
взглядом из-под ресниц, Софья
тихонько вздохнула. «Дай Бог, чтобы
Раневский поверил ему».
 Глава 19

На седьмой день пути дорожная

карета миновала сторожку
привратника в Вознесенском. Выйдя
из экипажа, Кити торопливо вбежала
по ступеням и оглянулась. Глаза ее
сияли восторгом.
- Как же давно я не была здесь, -
радостно улыбнулась она. – В
последний раз, когда папенька еще
жив был.
Софья, спустившись с помощью
лакея с подножки, огляделась.
Величественный особняк в три этажа
возвышался перед ней блекло-желтой
громадой. К парадному вела широкая
лестница с каменной балюстрадой. И
хотя и дом, и парк являли собой
внушительное зрелище от
внимательного взгляда Софи не
укрылись следы запустения. Кое-где
по фасаду облупилась штукатурка в
вазонах, украшающих лестницу
вместо цветов пышно разрослись
сорняки. Ступени местами
разрушились, отметила она про себя,
поднимаясь на крыльцо.
Приезда барыни так скоро не
ждали. Дворецкий взволнованный
нежданным приездом господ,
бестолково суетился, более мешая,
нежели помогая разгрузить багаж.
Запустение царило не только
снаружи, но и внутри особняка.
Поднявшись в хозяйские покои,
Софья провела ладонью, затянутой в
перчатку по полированной
поверхности изящного дамского
бюро в будуаре. Поморщившись,
глядя на грязные следы, оставшиеся
на белой лайке, она решила наутро
первым же делом заставить челядь
навести порядок в доме. Она
неимоверно устала после долгой
дороги и отчитывать нерадивую
прислугу сегодня не было ни сил, ни
желания.
Наутро в старинном особняке
поднялась невообразимая суматоха.
Открывали окна, проветривали
комнаты, мыли, чистили, натирали
паркет и зеркала, прачечная была
загружена работой до самого вечера.
Софья, весьма довольная собой,
вместе с Кити расположились на
террасе за чашечкой кофе. Могучий
дуб, отбрасывающий тень почти на
всю террасу, укрывал их от палящего
солнца, несмотря на то, что было
только начало июня, погода стояла
довольно жаркая. Пробиваясь сквозь
густую крону яркие лучи играли
бликами на каменном полу, образуя
причудливую мозаику из света и
тени. Рано утром Софи уже побывала
в оранжерее, с тем, чтобы выбрать
цветы для посадки в вазоны. Ее
внимание привлекли алые гибискусы,
точно такие же, как когда-то ей
подарил Алексей. По какой-то
странной прихоти ей захотелось
именно их видеть у парадного.
Садовник уже почти закончил
выкорчевывать сорняки и собирался
пересадить гибискусы из
оранжерейных горшков в вазоны.
Она и сама, пожалуй, не смогла бы
объяснить себе, отчего ей захотелось
иметь перед глазами напоминание о
том времени, когда она чувствовала
себя такой восхитительно свободной
и любимой. Последняя встреча с
Корсаковым оставила в душе флер
легкой грусти. Разговор с ним более
не тревожил сердце, но вместе с тем,
его общество было ей приятно.
Затронула душу, проявленная им
забота. Может быть, конечно, он
более о себе переживал, но Соне
хотелось думать, что, прежде всего о
ней.
Александр напротив никогда не
говорил ей слов любви… А ведь так
хотелось услышать их. Софи, как
скупец по крохам собирала
воспоминания, в которых он
улыбался только ей одной, говорил о
чем-то ей приятном. Может от того и
потеряла она голову, что Корсаков не
скупился на нежные слова и
признания. Хотя и чувствовала в них
что-то фальшивое, от музыки тех
слов кружилась голова, и всякий раз
глядя в зеркало, она видела себя его
глазами: обольстительной сиреной,
чаровницей, способной вскружить ни
одну голову и разбить ни одно
сердце. Ах! Что за дивное ощущение
это было. Какая-то легкость в мыслях
в движениях: хотелось парить, будто
крылья за спиной выросли. Какое это
было счастье – ощущать эту любовь,
купаться в ней, греться ее теплом и
светом, и как холодно ей было рядом
с Раневским. И все же, как глупый
мотылек на огонек помчалась за ним,
прочитав лишь строчку из его
короткого письма. Разве мало ей
было той боли, того унижения, что
она пережила? Невыносимо
вспоминать о том, как едва не
разорвалось сердце, когда привезли
тот злосчастный гроб с телом
поручика Меньшова, как это было
известно ей нынче. Но тогда, в ту
осень она ведь пребывала в полной
уверенности, что в гробу покоится
тело ее супруга и именно она стала
причиной его смерти. Потерять его,
едва только появилась возможность
быть рядом. Какой глупой и наивной
надо было быть, чтобы мечтать о том,
что однажды он переменится к ней.
Вместе с его смертью душа опустела,
словно вынули оттуда любовь,
нежность, все, чем была полна,
оставив только зияющую пустоту.
Как тяжко жить было с этой
пустотой, даже попытка обратиться к
Богу не спасла, не наполнила
смыслом одинокие дни и ночи. А
потом появился Алексей… И вроде
убедила себя в том, что забыла, в том,
что все прошло… И вот он вернулся
и все вернулось вновь. Отчего только
думала, что увидев ее такой, он
станет иначе относиться к ней? Она
все также вызывала в нем
раздражение одним своим
присутствием в его жизни. «Но
может быть, теперь, когда он сам
просил приехать, все переменится? -
вздохнула Софья и поднялась с
удобного кресла, которое ей вынесли
на террасу. – Я напишу ему.
Поглядим, как скоро он приедет в
Вознесенское».
Кити отложила книгу:
- Софи, не желаете по парку
пройтись?
- Непременно, но сначала отпишу
вашему брату, что мы вчера прибыли
в Вознесенское, - отозвалась Софья.
- Тогда я вас здесь обожду, -
улыбнулась Кити и вновь
погрузилась в чтение.
Софья не стала подниматься в свои
покои, а прошла к хозяйскому
кабинету, где прислуга уже закончила
уборку. Бегло осмотрев стол и, не
обнаружив, ни бумаги, ни пера, ни
чернил, Софи принялась выдвигать
ящички в поисках письменных
принадлежностей. В верхнем она
нашла чернильницу и перья, а в
самом нижнем стопку чистой бумаги.
Вытаскивая бумагу, она уронила что-
то лежащее под ней. Наклонившись,
девушка подняла чье-то письмо,
адресованное Анатолю Раневскому.
Под отправителем значились только
инициалы «Э.Б.» Дурное
предчувствие сжало сердце.
Отбросив угрызения совести, Софи
вытащила письмо из конверта:
«Mon cher Anatole, (мой дорогой
Анатоль) я получила Ваше письмо
вчера. В нем Вы просите меня
принять решение как можно скорее.
Разве могу я открыто оставить
супруга и уехать с Вами? Мишель не
отступится так легко. Нас будут
преследовать и найдут. Последствия
будут ужасны для нас обоих, потому
прошу Вас, будьте терпеливы mon
amour. Нам надобно выждать время,
вскорости Мишель должен будет
уехать. Только тогда мы сможем
покинуть Россию, как меня просите
о том. Ваша Элен».
«Господи! Так это правда! –
опустилась в кресло Софи, потому
как ноги отказывались служить ей. –
Все это правда. Моя мать и Анатоль
Раневский! Надобно уничтожить его,
- спохватилась Софья, глядя на
письмо. Она хотела порвать его, но не
смогла. – Маменька, как же вы
могли?» - слезы капнули на
пожелтевший листок. Отложив
письмо в сторону, Софи быстро
набросала несколько строк
Александру. Послание вышло
довольно официальным и чопорным,
вовсе не таким, каким она хотела его
видеть, но переписывать его она не
стала, совершенно не было сил на то,
чтобы как-то попытаться смягчить
сухие строки. Все ее думы были
сосредоточенны на том злополучном
письме матери своему любовнику.
Вызвав лакея, она отдала ему
запечатанный конверт и велела
сегодня же доставить адресату. В то
время, как гонец покидал
Вознесенское, Софи поднялась в
свою спальню и, вытащив
припрятанное в складках платья
письмо своей матери к Анатолю
Раневскому, спрятала его в шкатулку,
в которой возила свои
немногочисленные драгоценности и
ключ, от которой имелся только у нее
одной.
Убрав его с глаз долой, она
перевела дух и вышла к Кити. День
уже клонился к вечеру, когда они
вдвоем спустились с террасы и
углубились в парк.
- Ну, вот и пруд, - хлопнула в
ладоши Кити, едва они свернули с
центральной аллеи и направились в
сторону водоема.
 - Здесь красиво, - задумчиво
отозвалась Софья, с опаской ступив
на подгнивший настил.
- Папенька страстно рыбалку
любил, - принялась рассказывать
Катерина. – Саша тоже иногда сюда с
удочкой приходил, а вот Анатоль сие
занятие не жаловал, - вздохнула
девушка. – Помнится, здесь и лодка
когда-то была. Да вот же она, -
расстроилась Кити, заметив
притопленную лодчонку в мутной
воде.
- Лодку достать можно, -
склонилась к воде Софья, - настил
починить надобно, да и пруд
почистить не мешало бы. Совсем
ряской зарос.
 – Вот-вот, - поддержала ее Кити. –
Здесь карпы водились, а сейчас,
наверное, уже нету.
Опровергая ее слова, плеснулась
рыба, на мгновение показав
серебристый бок из воды.
- Вот поутру пусть этим и
займутся, - тихо ответила Софи. –
Идемте, Кити. Мне бы хотелось еще
на летний павильон взглянуть.

***
Алексей приехал в столицу в
начале июня. По словам Софьи,
отпуск ее супруга уже должен был
закончиться, и искать его следовало в
казармах Кавалергардского полка,
что были на Воскресенской улице. Не
дав себе времени на раздумья,
Корсаков заехав к себе только
переменить одежду, в тот же день
отправился разыскивать Раневского.
Построенные в 1803 году
итальянским архитектором здания
казарм совершенно не были
приспособлены к суровому климату
Петербурга. Офицерских квартир в
виду их малого количества на всех не
хватало и зачастую два офицера
вынуждены были жить в одной
квартире. Раневский делил жилье с
Андреем, впрочем, их обоих
подобное положение устраивало.
Конечно, можно было бы снять
жилье в городе, как поступали
многие высшие чины из их полка, кто
не имел собственного жилья в
столице, но необходимость
ежедневно присутствовать на
смотрах или разводах караула
заставляла мириться с неудобствами
проживания в расположении полка.
Александр возвращался на свою
казённую квартиру из Царского села,
где его эскадрон принимал участие в
смотре, устроенном по случаю
прибытия Государя в свою летнюю
резиденцию. Раневский не то чтобы
ощущал себя уставшим, но целый
день, проведенный в седле при
полном вооружении: с палашом,
пристегнутым к поясу, выдался
весьма напряженным. Может,
сказался длительный перерыв в
строевой службе, но настроение у
него было отвратительнейшим, не
смотря на то, что прошло все более
или менее гладко, и, в общем,
Государь остался доволен.
Он уже почти въехал на
территорию конюшен, где его должен
был дожидаться Тимофей, когда его
окликнули. Изумлению Раневского
не было придела, когда в
приближающемся к нему всаднике в
статском платье он узнал Корсакова.
- Чему обязан счастию видеть вас,
Алексей Кириллович? – иронично
поинтересовался Александр, ответив
на приветствие Алексея.
- Помилуйте, Александр
Сергеевич, не посреди улицы же нам
о делах наших говорить, - усмехнулся
Алексей, отметив, что Раневский
перешел на холодное «вы» в
обращении с ним.
 - Прошу в мое скромное жилище, -
указав рукой на здание казармы, -
ответил Александр. – Лошадь можете
оставить моему денщику, он
присмотрит, - бросил он, спешиваясь
во дворе конюшни.
Андрей был у себя и появлению
Алексея в их с Раневским квартире
удивлен был не менее Александра.
Он моментально понял для чего
явился Корсаков, и собирался
оставить его с Раневским наедине, но
Алексей попросил его остаться:
- Пожалуй, вам, Андрей
Дмитриевич, также следовало бы
послушать. Речь ведь пойдет о вашей
сестре.
- О которой из них? – усмехнулся
Александр.
 - О той, мужем которой вы имеете
счастие быть, - отозвался Корсаков.
- Счастие ли? – вздернул бровь
Александр.
Завадский, чувствуя, что
Раневский намеренно провоцирует
Алексея к ссоре, решил все же
присутствовать при разговоре.
«Пожалуй, с Раневского станется
бросить вызов, - расстроено покачал
он головой, наблюдая за обоими. –
Притом не важен исход дуэли», -
вздохнул он. Одна из горячо
любимых им женщин потеряет мужа,
ибо это будет поединок, из которого
только один выйдет живым.
- Я вас слушаю, Алексей
Кириллович, - обратился к Корсакову
Раневский, разливая по рюмкам
бренди и, жестом предлагая Андрею
и Алексею, составить ему компанию.
- Лучше водки, - пробормотал
Корсаков, глядя, как Раневский
недрогнувшей рукой разлил алкоголь.
«И пистолет в его руке дрогнет
вряд ли», - вздрогнул Алексей.
- Тимошка! – позвал Александр
своего денщика. – Водки подай, да
поживее.
Вернувшись с графином водки,
Тимофей бросился помогать хозяину,
освободиться от мундира, что все еще
был на нем. Оставшись в одной
рубашке, Александр устало потер
шею, и, дождавшись, когда слуга
наполнит рюмку гостя водкой,
поднял свою.
 - За любовь, господа! – усмехнулся
он, не сводя глаз с Алексея.
- За любовь, - ответил Корсаков,
залпом выпив содержимое своей
рюмки.
- Еще? – поинтересовался
Раневский.
Алексей отрицательно качнул
головой. Андрей, пригубив бренди,
поставил рюмку обратно на стол и
присел в кресло. Корсаков
взволнованно прошелся по
небольшой гостиной.
- Я виделся с Софьей
Михайловной, - начал Алексей. – Она
заезжала в Воздвиженское по пути в
Вознесенское.
 - Вот как. Софи заезжала к вам по
пути? – саркастически заметил
Раневский.
«Крюк в полтораста верст нынче
по пути», - с некой долей злости
отметил про себя Александр.
- Да. Почти две седмицы назад,
Софья была в Воздвиженском, -
раздраженно отозвался Алексей. –
Мы говорили. Она призналась мне,
что письма, которые я имел
неосторожность ей написать, попали
в ваши руки.
- Истинно так, - кивнул головой
Раневский. – Не вижу смысла
говорить о том, ежели только у вас не
возникло желания встретиться
ранним утром где-нибудь в тихом
укромном уголке.
 - Поверьте, я не затем проделал
путь в восемьсот верст, чтобы встать
под дулом пистолета, - начиная
злиться, ответил Алексей.
Несколько раз глубоко вздохнув,
чтобы вернуть себе хладнокровие, он
продолжил:
- Александр Сергеевич, неужели
вам не случалось приволокнуть за
хорошенькой вдовушкой?
- Не так давно, - пробормотал себе
под нос Андрей, но оба и Раневский,
и Корсаков его услышали.
Раневский отвел глаза. Легкий
румянец покрыл высокие скулы.
- Не мне вас осуждать. Это не мое
дело, - поспешно отозвался Алексей.
– Я лишь хотел сказать, что, несмотря
на все мои попытки добиться
благосклонности Софи, эта крепость
так и не пала в мои объятья. Письма
ничего не значат. Это всего лишь
свидетельство моего поражения на
любовном фронте.
- Почему я должен тебе верить? –
перейдя на «ты» вскинулся
Александр.
- Я не прошу мне верить. Я обещал
Софи, что скажу тебе правду, и я это
сделал. За сим, господа, позвольте
откланяться.
- Постой! – окликнул его
Раневский. – По всему выходит, что
Софья нынче должна быть в
Вознесенском.
- Александр Сергеевич, - робко
вмешался Тимофей, - днем человек из
Вознесенского приезжал, письмо от
барыни привез.
- Вот ты и получил ответ на свой
вопрос, - усмехнулся Алексей. – Ну, а
мне более здесь делать нечего.
- Всего доброго, Алексей
Кириллович, - попрощался
Раневский, торопясь прочесть
послание от Софьи.

Андрей вышел вслед за Корсаковым.

Ему хотелось расспросить Алексея о
Лиди, а еще поблагодарить его за то,
что он нашел в себе смелость
встретиться с Раневским лицом к
лицу. Из них троих именно
Александр обладал самым
безудержным и бешеным
темпераментом и надо было иметь не
дюжую смелость, дабы встретиться с
ним, зная, что повод для встречи ему
удовольствия не доставит. Конечно,
Корсаков рассчитывал на былую
дружбу и на то, что Раневский
повзрослел и нынче уже не бросал
перчатку при малейшем намеке на
оскорбление. С возрастом, конечно,
он стал уже менее вспыльчив,
проявляя все более здравомыслия, но
ранее за ним прочно закрепилась
слава завзятого дуэлянта.
Бегло прочитав письмо от жены,
Раневский кликнул денщика.
- Переодеваться, живо. Ветра
седлай.
- Далеко собрался на ночь глядя? –
входя в квартиру, спросил Андрей.
 - В Вознесенское, - улыбнулся
Раневский.
- Саша, - остановил его Андрей, -
ты ведь не причинишь ей вреда?
- Нет, конечно же, нет, - хлопнул
его по плечу Раневский. – Можешь
мне не верить, mon ami, но я просто
соскучился по своей супруге.
- Будь осторожен, гроза
собирается. Стемнело, не видно не
зги, - заметил Андрей, наблюдая, как
Раневский торопливо скинув мундир,
облачился с сюртук.
- Успею. Верхом на Ветре и часа
не пройдет, как я буду в
Вознесенском.
- Да, Ветер у тебя поистине
заслужил свое имя, - усмехнулся
Андрей, вспоминая тонконого
арабского жеребца Раневского.
И все же гроза застала Александра
в самой середине пути. Жеребец
несколько раз шарахнулся с дороги
после громовых раскатов, но все же
подстегиваемый всадником, прибавил
ходу. Но, несмотря на то, что
Раневский гнал во весь опор, он
вымок до нитки. Когда он въезжал в
Вознесенское, грозовые облака уже
рассеивались, и последние отблески
уходящего дня, окрасили небосвод на
западе алым цветом. Спешившись на
заднем дворе и бросив поводья
конюху, Александр торопливо вошел
в дом с черного хода.
Софья и Кити уже отужинали.
Посланный барыней человек
вернулся из столицы и доложил, что
письмо передал денщику Александра,
потому как самого барина не было
дома. Выслушав его, Софи пришла к
выводу, что сегодня ей не стоит
ждать приезда супруга, а потому
после ужина отправилась к себе, по
пути зайдя в библиотеку, дабы
выбрать себе что-нибудь для чтения
на сон грядущий. Выходя из
библиотеки, она в полутемном
коридоре столкнулась с высоким
мужчиной в мокрой одежде. От
испуга и неожиданности этой
встречи, Софи выронила книгу, и она
глухо стукнувшись о пол, покрытый
толстым ворсом ковра, упала ей под
ноги.
 Руки мужчины опустились на ее
плечи, и тихо вскрикнув, она
рванулась из крепких объятий.
- Софи, ma chérie, да ты меня никак
не признала, - тихо рассмеялся
Раневский, не выпустив ее из своих
рук, а только крепче прижав к себе.
- Саша! – выдохнула Софья,
склонив голову ему на грудь, касаясь
щекой мокрой ткани его сюртука. –
Как же ты напугал меня.
- Ну, полно, прости, - прошептал
Раневский, сдернув с ее головы
ночной чепец и запустив пальцы в
пышные локоны.
- Вот уж не думала, что ты сегодня
приедешь, - тихо отозвалась она,
наслаждаясь этой лаской и тем, как
просто они перешли на интимное
«ты».
- Не ждала ли? – усмехнулся
Александр, склоняясь к ней и касаясь
губами виска в том месте, где
тоненькой жидкой бился пульс.
- Не ждала, - улыбнулась Софья,
тая в его руках, чувствуя его горячее
дыхание на своей щеке.
Осмелев, она провела рукой по его
лицу, чувствуя, как едва заметная
щетина царапает нежную кожу на
тыльной стороне ладони. Раневский
поймал ее запястье и поднес к губам,
целуя тонкие пальцы.
- Так может мне уехать? –
прошептал он, уткнувшись
подбородком ей в макушку.
 - Не уезжай, - помолчав,
отозвалась Софья.
«Как хорошо, что все так
случилось. Не напугай он меня до
полусмерти, - улыбнулась она, - я бы
вновь все думала и думала, а так… И
все же, если вновь обманусь в своих
ожиданиях, как же я дальше жить
буду?»
Словно почувствовав ее сомнения,
Александр подхватил ее на руки и
зашагал в сторону лестницы.
Позабытая книга осталась лежать на
ковре в коридоре.
- Я сама, - попыталась
протестовать Софи.
- Конечно сама, - усмехнулся
Раневский, но из рук ее не выпустил.
 Дойдя до дверей своей спальни,
Александр открыл дверь пинком и
внес свою ношу в темную комнату.
Поставив жену на пол, Раневский
отдернул штору, чтобы впустить в
комнату призрачный сумеречный
свет. Софья замерла посреди спальни.
Казалось еще мгновение, и она
сорвется с места и убежит от него,
как трепетная перепуганная
охотником лань. Александр скинул
мокрый сюртук на пол и шагнул к
ней.
- Саша, - Софья отступила на шаг,
сжимая полы салопа на груди.
- Ну, чего ты испугалась? – хрипло
прошептал Раневский.
Глядя на его широкие плечи,
скрытые тонким полотно рубахи,
Софья ощутила безотчетный страх,
перед его силой, перед его желанием,
что так явственно прорывалось в
интонациях голоса.
- Я не боюсь, - прошептала она в
ответ.
- Софи, я не держу тебя, - глухо
ответил Раневский. – Желаешь уйти –
иди, - добавил он, отворачиваясь к
окну.
Дрожащими руками, спустив с
плеч салоп, Софья шагнула к нему,
обняла его печи, прижавшись всем
телом к широкой спине.
Обернувшись, Александр, стиснул в
объятии тонкий стан, нашел губами
ее губы, сминая их в жарком поцелуе.
Сбилось дыхание, смешались все
мысли, тонкие руки обвили его
крепкую шею. Задыхаясь от жара,
вспыхнувшего в крови, от истомы,
охватившей все тело, Софья
цеплялась за его плечи, чувствуя, как
пол уходит из-под ног, но то
Раневский поднял ее на руки и
опустил на постель, придавив своим
весом к перине.
- Ты весь мокрый, Саша, -
прошептала ему в губы, пропуская
влажные пряди волос между пальцев.
Усмехнувшись, Александр
поднялся в мгновение ока, избавляясь
от одежды. Софья тихо ахнула, но
глаз не отвела. Напротив, приникла к
нему, едва он прилег рядом.
Раневский потянул ленточку,
распуская ворот ее ночной рубашки.
Его губы касались ее закрытых век,
пылающих смущенным румянцем
щек, стройной шеи, тонких ключиц,
теплые ладони гладили плечи,
сжимали в объятьях тонкий стан. В
груди что-то замирало от каждого
поцелуя, от каждого прикосновения к
ее телу. Каждая его ласка была
смелее предыдущей, но Софья не
противилась, сгорая, словно в огне от
тех бесстыдных касаний, что будили
в ней ощущения доселе ей
неведомые. Только когда навалился
всей тяжестью, прижал так, что
невозможно стало вздохнуть, на
мгновение испугалась и попыталась
оттолкнуть, но лишь тихо
вскрикнула, когда болью обожгло в
том самом месте, где даже сама себя
касаться не смела.
 - Больно, - жалобно выдохнула
она, силясь освободиться от тяжести
его тела.
- Знаю, mon coeur. Знаю, прости, -
шептал Раневский приподнявшись на
локтях, но, не отпуская ее.
Софья всем телом ощущала
напряженную дрожь его сильного
тела, робко провела ладонями по
плечам, покрытым испариной.
Александр шевельнулся раз, другой, а
она замерла, прислушиваясь к тем
ощущениям, что рождались внутри
нее.
- О, не могу более, - выдохнул
Раневский, содрогнулся всем телом и
скатившись с нее, сжал в крепком
объятии. Софья боялась
шевельнуться, чувствуя под своей
щекой тяжелые быстрые удары его
сердца, тяжесть его рук на своей
талии, вдыхая его запах, смешанный
с едва заметным ароматом кельнской
воды.
«Господи, как хорошо лежать вот
так в его руках, слышать его дыхание,
быть с ним…» Она прикрыла глаза,
согретая его теплом, убаюканная
мерным ритмом его дыхания,
соскользнула в дрему. Поднявшись,
Раневский откинул покрывало со
своей стороны кровати и, переложив
Софью, укрыл ее. Забравшись в
постель, притянул к себе безвольное
тело. Он всегда быстро засыпал после
плотских утех, но не в этот раз.
«Глупец. Боже, какой глупец, -
вздыхал он. – Два года прошло после
венчания, а жена моя девицей до сей
ночи была».
Пробудившись поутру от
солнечного луча, скользнувшего ей
на лицо, Софья приподнялась на
подушке, и, оглядев комнату,
залилась румянцем. Поняв, где
находится, она вспомнила и о том,
как оказалась в покоях супруга и все
то, что было промеж них этой ночью.
Александра в спальне не было, лишь
ветвь сирени лежала на его подушке.
Потянувшись к душистой грозди,
Софи заметила свернутый вчетверо
лист бумаги:
«Сонечка, мой дивный ангел,
прости, что уезжаю вот так, не
простившись. Мне так жаль было
прервать твой сон, душа моя. Утром
я должен быть в полку на разводе
караула и потому вынужден был
оставить тебя точно вор под
покровом ночи. Я приеду, как только,
обстоятельства позволят мне
оставить дела службы. Уже скучаю
в разлуке с тобой. Люблю.
Раневский».
Но не только потому, что дела
службы вынуждали его быть поутру в
столице, Раневский покинул
Вознесенское, едва рассвело. Страх
увидеть в ее глазах разочарование
или даже отвращение, погнал его
прочь из усадьбы, едва небо за окном
начало сереть. Он все еще помнил
жалость в глазах Мари, когда она
увидела его спину испещренную
шрамами. Менее всего ему хотелось
видеть ту же жалость в глазах Софьи.
Еще ночью, когда она, повернувшись
в его объятьях, провела рукой по его
спине и что-то тихо прошептала в
полусне, он замер, опасаясь, что она
проснется.
Вдохнув аромат сирени, Софи
спустила ноги с кровати. Тело
отозвалось легкой тянущей болью в
заветном местечке. Обернувшись и
заметив пятно запекшейся крови на
белом шелковом покрывале, Софья
сдернула его с постели. Мысли
лихорадочно метались в голове: не
хотелось бы, чтобы дворня в усадьбе
прознала, что до последней ночи,
муж ни разу не спал с ней. Подобрав
с пола сорочку, она надела ее на себя.
Поискала ленту, которую вытащил из
ворота Раневский и, не найдя ее,
оставила все как есть. Разыскав
салоп, там, где она сбросила его,
просунула руки в рукава и,
запахнувшись, туго затянула пояс. В
двери тихо постучали.
«Верно, Алёна», - решила Софи.
- Входи! – отозвалась она.
Алена, проскользнув в комнату и
найдя барыню свою в полной
растерянности, сжимающую в руках
шелковое покрывало с кровати
барина, мгновенно догадалась обо
всем.
- Софья Михайловна, давайте мне,
- протянула она руку. – Я сама
застираю, чтобы не увидел кто.
- Ох, Алёнушка. Был он здесь.
Этой ночью был.
 - Да что ж я не вижу, - усмехнулась
Алёна. – Слепой только не увидит, -
добавила камеристка, проведя рукой
по своей шее.
Софья метнулась к зеркалу. На
стройной шее явственно видны были
следы, оставленные небритой щекой
супруга. «Пустяки. Косынкой
прикрою», - улыбнулась она своему
отражению. Потянувшись, она
взъерошила руками и без того
растрепанные локоны, глаза ее
блестели, щеки пламенели румянцем.
«А ведь, хороша!» - рассмеялась она.
- Алёна, пускай завтрак на террасе
накроют, - распорядилась она.
Спустя полчаса, Софи спустилась
на террасу, чтобы присоединиться к
Кити за завтраком. Алёна,
причесывая ее, оставила несколько
локонов спускаться на шею, дабы
скрыть следы ночной страсти,
остальное прикрыла легкая
кружевная косынка.
- Мне сказали, будто бы Саша
вечор приезжал? - поставив чашку с
чаем на блюдце при появлении
Софьи, поинтересовалась Кити.
- Верно, Александр Сергеевич был
этой ночью в усадьбе, но уехал
поутру. Служба, - вздохнула Софи.
- Я заглядывала утром в вашу
спальню, - глядя ей в глаза, добавила
Катерина.
- Меня там не было, - невозмутимо
ответила Софья.
Катерина отвела глаза, заливаясь
румянцем:
 - Я рада, Софи. Очень рада. Я
надеялась, что все так и будет.
- Не пристало незамужней девице
подобные вещи обсуждать, - заметила
строгим тоном Софья, но тотчас
рассмеялась, оставив напускную
суровость.
Кити улыбнулась в ответ.
До самого вечера Софья пребывала
в радужном настроении. Она ждала,
что Раневский появится вечером. Уже
смеркалось, но она никак не могла
заставить себя уйти из библиотеки,
потому как из ее окон было видно
подъездную аллею. Но вскоре совсем
стемнело, а Александр так и не
появился. Оставив свой
наблюдательной пост, Софья, нехотя,
направилась в свои покои. Все стихло
в усадьбе, из приоткрытого окна
доносился шелест листьев на ветру,
изредка слышалось, как брехала на
псарне собака, как сторож обходит
усадьбу, но цокота копыт она так и не
услышала.
Ночью она почти не сомкнула глаз
и лишь под утро задремала. Весь день
она была рассеяна и не внимательна.
То ли сказалось недосыпание, то ли
тоска, что навалилась вдруг на нее
неимоверной тяжестью. Несколько
раз она перечитала записку,
оставленную Раневским, но даже это
не подняло ей настроения. Не
хотелось ни гулять, ни заниматься
делами, ее не интересовала даже
очистка пруда, которую начали по ее
приказу. Сколько Кити не
уговаривала ее пойти в парк,
посмотреть, как ведутся работы,
Софья упрямилась и, в конце концов,
согласилась пройтись только до
летнего павильона.
«Не буду ждать, не буду мучить
себя», - тяжело вздохнула Софи.
- Он приедет, обязательно приедет,
как только сможет, - тихо обронила
Кити.
- Полно. Приедет, не приедет. Мне
нет до того дела, - сердито отозвалась
Софья.
Катерина, не ожидавшая
подобного ответа оторопела и
остановилась. Не заметив того, Софья
продолжила неспешно идти по узкой
аллее, ведущей к павильону.
Опомнившись, девушка бросилась
догонять свою belle-soeur.
- Отчего вы тогда места себе не
находите? – тронула ее за рукав Кити.
- Я? – деланно удивилась Софи. –
С чего вы взяли Кити?
- Я же вижу. Вы глаз с подъездной
аллеи не спускаете.
- Зачем вы спрашиваете меня о
том? Зачем вы мне в душу лезете? –
резко развернулась Софья, так что
юбка закрутилась вокруг ног. – Вам
не понять того.
- Конечно, мне не понять, -
обижено отозвалась Катерина. –
Только вам, видимо, позволено муки
любви испытывать.
- Любви? – вздернула бровь Софья.
– Полно. Кто говорит о любви?
 Она понимала, что не справедлива
к Катерине, но злость, что она
испытывала нынче на Раневского,
заставляла ее говорить эти ужасные
слова. Не хотелось, чтобы хоть кто-
нибудь жалел ее. Полно. Жалость
Кити только укрепила ее в ее худших
подозрениях, ей невыносимо было и
ее общество, и слова утешения, что
она говорила ей. Он получил то, чего
хотел и ныне она ему без надобности.
Вспомнит, когда наследник
понадобится. Не будет же он ради нее
каждый божий день из столицы в
Вознесенское ездить.
- Ну, здравствуй, Софи, - услышала
она знакомый голос позади себя. –
Вижу, что нынче действительно не
ждала, - тихо произнес Раневский.
 В своей запальчивости, Софья и не
заметила, что Кити ужа давно не
смотрит ей в глаза, а потрясенно
уставилась куда-то выше ее плеча.
- Саша, - сорвалось с губ.
Софья сделал шаг к нему, но
холодная усмешка, скользнувшая по
его губам, ее остановила.
- Уж простите, что слышал то, о
чем вы говорили с Кити. Жаль, что
ваши чувства ко мне не столь сильны,
как мои к вам.
- Александр Сергеевич, -
запинаясь, начала Софья, - Я вовсе не
о том…
- Довольно, Софи. Я не глухой, -
оборвал ее Раневский. – Я вам
подарок привез. Ежели вам
интересно, то прошу…
 Переглянувшись с Кити, Софья
последовала за супругом, едва не
плача от досады. «Господи, ну отчего
ты так не справедлив ко мне? Я ведь
совсем не то хотела сказать. Вернее,
не хотела, чтобы он услышал…»
Александр широким шагом
направился в сторону конюшен. На
заднем дворе, удерживаемая крепкой
рукой конюха Василия гарцевала
тонконогая белоснежная кобылка.
- Бог мой, - вырвалось у Софьи. –
Какая же красавица.
- Ее зовут Blizzard (Метель). Но вы
можете дай ей любое другое имя. Она
ваша, - повернулся к Софье
Раневский.
- Благодарю вас, - подняла голову
Софи, заглядывая в глаза супругу. –
Мне никто никогда не делал таких
подарков.
- Пустяки, - усмехнулся Раневский.
– Я ее в карты выиграл.
Александр нарочно
пренебрежительно отозвался о том
способе, которым он приобрел
Blizzard. Он действительно выиграл
ее в карты. Увидев ее у одного из
офицеров полка, он просил продать
ему кобылку, но тот заупрямился.
Лошадка явно не была предназначена
для службы, поскольку мастью не
подходила, скорее, как дар даме
сердца. Но у поручика Чернышёва
помимо лошадей была еще одна
страсть – карты. Раневский не
садился за карточный стол с тех пор,
как его старший брат пустил себе
пулю в висок, ведь большую часть
долгов Анатоля составляли именно
долги карточные. Сговорившись
вечером сыграть с Чернышёвым, он
провел за карточным столом почти
всю ночь. Фортуна в тот день была
капризна и переменчива к нему.
Александру то везло, то он спускал
все до последнего целкового. Но в
какой-то момент ему удалось
отыграть все, вот тогда-то Чернышев
и предложил последнюю партию, в
которой поставил Blizzard против
всего выигрыша Раневского.
Александр еще помнил, как дрожали
руки, когда вскрывал карты и, как
едва не выдал себя, с трудом
удержавшись от торжествующей
улыбки, разглядев расклад. Как
грустно улыбнулся поручик,
подзавив его с выигрышем и велев
своему денщику привести кобылу в
денник Раневского.
- Жаль не могу задержаться, -
отозвался Раневский, наблюдая, с
каким восхищением Софья любуется
его приобретением.
- Вы не останетесь? – обернулась к
нему Софи.
Александр заметил, как потух ее
взгляд, опустились уголки губ,
выдавая ее расстройство, и уже чуть
было не передумал, но вспомнив
подслушанный у летнего павильона
разговор, лишь кивнул головой.
- Не могу. Я напишу вам, -
произнес он, подав конюху знак
привести Ветра из конюшен, куда его
уже успели увести.
Легко вскочив в седло, Раневский
небрежно махнул рукой и, не
оглядываясь, выехал со двора.
Кити тоскливо проводила брата
глазами.
- Он никогда не играл после
смерти Анатоля, - тихо заметила она.
- Почему? – погладив бархатистый
нос лошади, поинтересовалась Софья.
- Потому как карты довели
Анатоля до самоубийства, - печально
улыбнулась Кити.

Глава 20

Александр написал, как и

обещался. Спустя две седмицы после
его отъезда Софья получила весьма
пространное письмо. Раневский
писал ей о том, что слишком занят
делами службы и вероятно в скором
времени не сможет приехать в
Вознесенское. В своем письме он
упомянул, что весьма доволен, тем
как она ведет дела в усадьбе в его
отсутствие и указал, на что стоит
обратить внимание. Перечитав
несколько раз его послание, Софья
тоскливо вздохнула: «Написал так,
будто своему управляющему. Ни
строчки о чувствах, ни словечка, ни
намека. Целых три листа будничных
дел и указаний». Достав из шкатулки
с драгоценностями его записку, что
он написал ей после той
единственной ночи, она еще раз
перечитала несколько строк,
пронизанных нежностью и любовью.
Уронив голову на руки, Софья
расплакалась. «Не могу более, не
могу! Как же душа болит. Как же
хочется закричать во весь голос,
разбить что-нибудь, так чтобы
осколки во все стороны, разорвать в
мелкие клочки, также как душа
рвется, всякий раз, когда думаю о
нем!»
Поднявшись с кресла, она одним
движением отерла слезы с мокрых
щек и выглянула в будуар, где Алёна
чинила что-то из белья.
- Подай мне амазонку синюю.
Хочу прокатиться, - бросила она
камеристке, усаживаясь перед
зеркалом.
 Разглядывая в зеркале свое
отражение, Софи недовольно
нахмурилась. Покрасневшие глаза
выдавали недавние слезы, бледное
лицо пошло некрасивыми красными
пятнами. Вынеся из гардеробной
амазонку, Алена налила в таз
холодной воды и, смочив платок,
протянула его барыне. Приложив его
к лицу, Софья некоторое время
сидела в неподвижности, закрыв лицо
ладонями.
Убрав платок, она еще раз
внимательно оглядела себя.
Выражение ее лица вновь было
безмятежным и только лишь едва
заметная складочка на лбу выдавала
ее дурное настроение. Спустившись
из своих покоев, она зашла на кухню
и, взяв у кухарки морковку,
отправилась на конюшню. Подобрав
длинный подол амазонки, дабы не
испачкаться, Софи прошла прямо к
деннику, где почуяв ее приближение,
беспокойно перебирала длинными
ногами Близард. Отодвинув
задвижку, она вошла и протянула
лошади на раскрытой ладони
принесенное с собой угощение.
Погладив бархатистый нос и
белоснежную шелковистую гриву,
она повернулась к замершему в
почтительном поклоне конюху.
- Оседлай мне ее.
- Эт мы мигом, барыня, - беря в
руки уздечку, отозвался мужик. –
Александр Сергеевич велел, чтобы
вы ежели выезжать соберетесь,
стремянного Митьку с собой брали.
- Это еще зачем? – пробормотала
себе под нос Софи.
- Это мне не ведомо, - подтягивая
подпругу, ответил Василий. – Но раз
барин сказал…
- Ну, и где Митька этот? –
недовольно спросила Софья.
- Туточки я, - сдернул с головы
картуз и поклонился ей в пояс
молодчик лет двадцати пяти.
Софья оглядела своего
провожатого. Косая сажень в плечах,
дерзкий взгляд темных глаз. «Вот оно
чего, - нахмурилась она. – То-то
Алена на конюшне пропадает».
Василий вывел Близард из стойла,
и Митька хотел было подсадить
барыню в седло, но она так глянула
на него, что он не осмелился
подступиться. Поставив одну ногу на
чурочку, Софья легко взлетела в
седло и, разобрав поводья, тронула
лошадь с места неспешным шагом.
Близард послушно направилась к
воротам. Миновав подъездную аллею
и выехав на дорогу, Софи пустила
кобылу в галоп. Близард будто только
и ждала того, и едва почувствовав
волю, рванула с места как стрела,
пущенная из лука. Сзади, что-то
удивлено крикнул Митька, но Софи
не расслышала. Крепко вцепившись в
поводья, она все погоняла лошадь,
склонившись к ее длинной шее,
чтобы встречный ветер не бил ей в
лицо. «Ах! Хороша! – улыбнулась
она. – Поистине Метель!» Ветер
свистел в ушах, кровь стучала в
висках, от волнения быстрой скачки
сердце билось сильно и часто. Только
когда Софья заметила, что Близард
начала припадать на одну ногу, она
натянула поводья. Подъехав, Митька,
хмуро глянув на барыню, помог ей
спешиться.
- Лошадь захромала, -
оправдываясь, произнесла Софи.
Подняв сначала одну переднюю
ногу Близард, потом другую, Митька
с досадой крякнул.
- Подкову вы, Софья Михайловна,
потеряли.
- Стало быть возвращаться, -
вздохнула Софи.
 - Двадцать верст отмахали почти.
Охромеет лошадка то, - отозвался
стременной. – В Прилучное поедем,
здесь пару верст будет. Там у них
кузнец имеется.
- Поехали, - махнула рукой Софи,
надеясь, что ей не откажут в помощи.
Вскоре показалась усадьба, о
которой говорил Митька.
Спешившись, Митька задумчиво
почесал затылок у закрытых ворот.
- Эй! Есть кто живой? – громко
крикнул он.
Софья поморщилась - незваная,
нежданная ныне перед запертыми
воротами.
- Чего шумишь? – вышел из
сторожки коренастый мужик.
 - Хозяева дома будут? –
поинтересовался Митька. – У барыни
моей лошадка захромала.
Что-то недовольно бурча себе под
нос, сторож открыл ворота, впуская
незваных гостей.
Софья огляделась по сторонам:
ухоженный парк, подъездная аллея,
посыпанная мелким гравием, вела к
двухэтажному белому особняку.
Подъезжая к дому, она вдруг оробела.
Спешившись, Соня в
нерешительности замерла на нижней
ступеньке широко крыльца.
Навстречу ей вышел
представительный дворецкий, в
наглухо застегнутой ливрее, несмотря
на полуденный зной.
 - Чем могу служить? – обратился
он к ней с легким поклоном.
- Скажи, любезный, хозяева твои
дома будут? – стараясь не выдать
своего волнения, поинтересовалась
Софья.
- Как доложить прикажете? –
осведомился тот.
- Скажи, что Раневская Софья
Михайловна просит принять ее. Мне
помощь нужна. Лошадь подкову
потеряла.
Чопорный дворецкий проводил ее
в небольшую, но богато и со вкусом
обставленную гостиную.
Оставшись в одиночестве, Софи
прошлась по комнате, рассматривая
ее убранство. Внимание ее привлекла
небольшая коллекция фарфоровых
статуэток, выставленная на каминной
полке. Взяв одну из них в руки, она
залюбовалась розовощекой
пастушкой с мечтательным
выражением лица.
- Bonne journée (Добрый день),
Софья Михайловна, - услышала она
мелодичный голос за своей спиной. –
Мне доложили, у вас неприятность
случилась.
От неожиданности Софи едва не
выронила статуэтку. Повернувшись,
она не смогла скрыть своего
изумления и совершенно
неприличным образом уставилась на
хозяйку имения, коей оказалась не
кто иная, как madame Домбровская.
- Pardonnez-sans invitation.
(Простите, что без приглашения), -
наконец, смогла она выдавить из
себя.
Поставив на место статуэтку, Софи
стараясь не чем не выдать своего
смятения, направилась к Мари.
- Вы правы, моя лошадь потеряла
подкову. Если бы не эта досадная
случайность, я бы никогда не
осмелилась явиться к вам незваной.
Как бы Софи не старалась скрыть
своих эмоций, все же, чуткий слух
Мари легко уловил нотки неприязни
в ее голосе. «Она знает, - улыбнулась
уголками губ Маша. – Знает обо мне
и Раневском».
- Полагаю, мне нет нужды
представляться, - отозвалась Мари.
Софья кивнула головой:
 - Мне известно кто вы. Мы
встречались в Москве.
- В самом деле. В Москве, -
усмехнулась madame Домбровская. –
Мы с тетушкой обедать собирались.
Составите нам компанию?
- Право, мне неловко обременять
вас своим присутствием. Мне бы
только лошадь подковать, -
смутилась Софи.
- Полно, Софья Михайловна, не
откажите. У нас так редко гости
бывают, тетушка будет рада вашему
обществу.
- Благодарю, - вынуждена была
согласиться Софья, потому как,
явившись в дом незваной, она сама
поставила себя в неловкое
положение. Коли хозяева обедать
собрались, не пригласить ее к столу
Мари не могла и оставить тетушку
трапезничать в одиночестве, видимо,
тоже.
- Евдокия Ильинична, - входя в
столовую, позвала свою
родственницу Мари, - гости у нас.
Знакомьтесь, Софья Михайловна
Раневская соседка наша.
Поднеся к глазам пенсе, пожилая
женщина обратила свой взор на
вошедших.
- Очень приятно познакомится с
вами, голубушка, - улыбнулась она. –
К нам сюда редко кто заглядывает,
так что гостям мы всегда рады.
- Вы уж простите, что явилась без
приглашения, Евдокия Ильинична, -
смущенно улыбнулась Софи,
разглядывая старушку.
Скромный, по словам хозяйки,
обед состоял из четырех перемен
блюд. Вышколенная прислуга
неслышно скользила за спиной
господ.
- Давно ли вы в Вознесенское
приехали? – поинтересовалась
Мария.
- Три седмицы будет, - отозвалась
Софья.
Под изучающим взглядом вдовы
она чувствовала себя неуютно.
«Боже, но за невозможная ситуация, -
вздыхала Софья, гоняя еду вилкой по
тарелке. – Сидеть с ней за одним
столом и делать вид, что ничего из
ряда вон выходящего не
происходит». Глядя на пухлые яркие
губы Мари, Софья против воли
представляла себе как ее муж и
красавица вдова сливаются в
страстном объятии, обмениваются
жаркими поцелуями. Едва ли
подобные мысли способствовали
тому, чтобы проникнуться симпатией
к сидящей перед ней женщине,
особенно теперь, когда она знала, что
могло быть между ними за дверями
спальни.
Пока господа обедали, кузнец
подковал Близард. Софи не стала
злоупотреблять гостеприимством
madame Домбровской и торопливо
распрощалась, едва лакей сообщил,
что можно ехать.
 Проводив свою гостью, Мари
прошла в диванную, где удобно
устроившись на мягкой софе дремала
Евдокия Ильинична. Встрепенувшись
на звук открывшейся двери, старушка
улыбнулась племяннице.
- Весьма приятная особа эта Софья
Михайловна, - заметила она. –
Надеюсь, мы еще увидимся.
- А я надеюсь, что более никогда
не увижу ее, - вздохнула Мари
присаживаясь подле своей пожилой
родственницы.
- Отчего так, душа моя? –
удивленно пробормотала Евдокия
Ильинична и потянулась к графину с
анисовой, которая, по ее мнению,
являлась лучшим лекарством для
успокоение расстроенных нервов.
 Налив настойку в рюмочку, она
протянула ее Мари. Мария залпом
выпила содержимое и подняла на
тетку блестящие от слез глаза.
- Я понимаю, что не должно
говорить так, даже думать так – грех,
но я ненавижу ее всем сердцем, всей
душой.
- Помилуй, Машенька. Нежели
тебе все твои печали о Раневском
покоя не дают?
- Я порой жалею, что Семен
Михайлович не помер года на два
пораньше. Прости, Господи, меня
грешную, - торопливо перекрестилась
она.
- Креста на тебе нет, - рассердилась
Евдокия Ильинична. – Бог знает, что
говоришь.
 - Люблю я его. Люблю так, что
мочи нет жить без него, - заплакала
Мари.
- Ну, полно, полно, душенька. Чего
ты душу себе рвешь, коли изменить
ничего нельзя.
- Я насилу признала ее, -
безжизненно произнесла Мария. – О,
я могла бы надеяться, но нынче…
Евдокия Ильинична недоуменно
уставилась на племянницу.
- Два года назад в Москве
mademoiselle Берсеневу вывели в
свет, - принялась рассказывать
Мария. - Девица была на редкость
нехороша собой: толстая, неуклюжая,
всегда подпирающая стенку в
бальном зале. Когда же Раневский
сделала ей предложение, весь свет
судачил о том, что, видимо, дела его
совсем плохи и он в совершенном
отчаянии, раз его выбор пал на
mademoiselle Берсеневу. Сам
Александр и не думал тогда отрицать
того. Но вы видели ее нынче. Как же
она переменилась. Кто бы мог
подумать. Кто бы мог подумать… -
покачала головой Мари.
- Замуж тебе надо, - вздохнула
Евдокия Ильинична.
- О, нет. Довольно с меня
замужества, - выразительно
скривилась Мари. – Мне те пять лет с
Домбровским адом были. По сей день
дурно вспоминать.
- Ты думы эти-то оставь, -
нахмурилась тетка Мари. – Лучше
книжку мне почитай.
 Улыбнувшись Мари, поднялась со
своего места и отправилась в будуар
своей тетушки за французским
романом, что начала читать ей с
прошлого вечера. Вернувшись в
диванную, она застала Евдокию
Ильиничну мирно дремлющей все на
том же месте. Положив книгу, Мария,
неслышно ступая, вышла из комнаты
и направилась в свои покои.
- Позови-ка мне Серафиму, -
обратилась она к лакею, открывшему
ей двери.
Серафима, бывшая в усадьбе
ключницей, обладала редким
талантом, а именно умела гадать на
картах. Прослышав о том, что
понадобилась хозяйке, Серафима,
прихватив с собой колоду карт,
поспешила в покои барыни.
- Звали, Мария Федоровна, -
заглянула она в покои хозяйки.
- Входи Серафима, - отозвалась
Мари.
- Погадать желаете? –
поинтересовалась ключница.
- Желаю, - вздохнула Мария.
Ловко перетасовав колоду,
Серафима принялась раскладывать
карты в порядке ведомом ей одной.
- Что в голове, что будет, чем
сердце успокоится, - приговаривала
она, выкладывая карты из колоды.
- Ну, что там? Не томи, -
вглядываясь в расклад, спросила
Мари.
 - Вижу, барыня, сердечко ваше
неспокойно, - заговорила Серафима.
– Вот он соколик, прямо у сердца.
Соперницу окаянную вижу.
Серафима, поджав губы,
продолжила выкладывать карты.
- Все так, - вздохнула Мари.
- Да вы не печальтесь, ваш он
будет, - пробормотала Серафима.
- А не лжешь? – не сдержалась
Мари.
- Чтоб мне с места не сойти, - не
моргнув глазом ответила Серафима.
- Каким же образом? – обращаясь
более к самой себе, тихо прошептала
Мария.
- Этого мне не ведомо, - отозвалась
Серафима. – Только вот карты
говорят, что быть вам вместе.
 - Ступай, - отпустила ключницу
Мари, боясь поверить в карточное
пророчество.

***
Вернувшись из Прилучного, Софья
никак не могла избавиться от мыслей
о Мари и Александре. Ее
воображение рисовало ей картины
одну непристойней другой: то ей
виделось, как Раневский целует
пухлые яркие губы Мари, сжимая ее в
объятьях, то ей представлялось, как
он гладит округлые покатые плечи
вдовушки, покрывая их поцелуями.
«Это просто невозможно! - злилась
Софи. – Думы эти меня с ума
сведут». Пытаясь унять полыхавшую
в душе злость, Софья прибегла к
давно испытанному способу.
Попросив Алёну принести ей
корзинку с рукоделием, она
устроилась за работой на террасе.
Ровно ложились стежки, один к
одному. Обрезав нитку, Софи
порылась в корзинке, в поисках
голубого шелка и не найдя его,
отложила начатую работу.
- Кити, - обратилась она к золовке,
- У вас шелка голубого не будет?
- Что вы, Софья Михайловна, -
оторвалась от чтения Катерина. –
Меня занятие сие никогда не
увлекало, потому вряд ли могу быть
вам полезна.
- Не желаете завтра в столицу
съездить? Мне нужно нитки
прикупить, да и вы могли бы что-
нибудь для себя выбрать, -
предложила она.
- Превосходная мысль, - оживилась
Кити. – Мы могли бы повидаться с
Александром.
«И с André, ежели повезет», -
подумала она про себя.
Мысль о том, чтобы самой поехать
к Раневскому приходила Софье в
голову, а тут нынче и предлог для
поездки в столицу появился. Остаток
вечера девушки провели в
обсуждении завтрашней поездки.
Решено было отправиться в столицу
поутру, сразу после раннего завтрака.
Распорядившись приготовить
коляску, Софи попыталась думать о
том, что она скажет Александру при
встрече. Она долго ворочалась в
постели, сбивая в ком простыни, но
так и не нашла нужных слов. «Как
признаться в своих чувствах, после
того, что наговорила у летнего
павильона? - вздыхала она. – Не
поверит он мне, не поверит. Сердцем
чувствую».
Ранним утром Софья проснулась
от тянущей боли внизу живота.
Поднявшись, она с тоской оглядела
выпачканные кровью простыни. «Не
случилось», - расстроилась она. – Та
единственная близость с супругом не
принесла тех плодов, что она ждала.
По всему надобно было отложить эту
поездку, но пообещав Кити, Софи
решила все же поехать. «Ну, что тут
тридцать верст, - уговаривала она
себя. – Не так уж и далеко».
 День обещал быть теплым и
погожим. Как и собирались, сразу
после завтрака, барышни
отправились в столицу. Мефодий
осторожно правил лошадью,
стараясь, чтобы коляску не трясло на
ухабах. После часовой поездки,
наконец, показались пригороды
Петербурга. Приказав вознице ехать
на Невский, Софи наслаждалась
видами летней столицы. Она не была
в Петербурге летом с самого детства
и почти забыла, как красива столица
в зеленом своем уборе.
Потратив почти три часа на
хождения по лавкам и покупки лент,
ниток, кружева и прочих мелочей,
столь любезных дамскому сердцу,
решили зайти в кофейню. Утолив
голод восхитительными пирожными,
и, взяв несколько штук с собой по
просьбе Кити, Софья, забравшись в
коляску, велела Мефодию, ехать в
расположение Кавалергардского
полка. Никогда ранее ей не
доводилось бывать в казармах.
Добравшись до места, Софья
растерялась. «Где мне его искать?» –
задумчиво разглядывая ворота,
ведущие во внутренний двор казармы
и караульного около них, вопрошала
она сама у себя.
- Мефодий, поди спроси, где
Раневского искать, - отослала она
возницу и замерла в ожидании,
прислушиваясь к негромкому
разговору своего слуги и солдата,
несущего караул.
 После непродолжительного
разговора караульный открыл ворота
и впустил коляску во внутренний
двор казармы. Оглядевшись по
сторонам, Софи приложила к носу
надушенный носовой платок. Если с
внешней стороны, здание офицерской
казармы выглядело вполне
пристойно, то во внутреннем дворе
нечистоты, судя по всему,
выливались прямо на улицу, от того в
воздухе витал весьма odeur
désagréable (неприятный запах).
Пройдя в парадное, на которое
указал, дежуривший у ворот солдат,
Софи вместе с Кити, подобрав юбки,
торопливо поднялись на второй этаж.
На стук открыл денщик Александра
Тимошка. Остолбенев при виде
барыни и сестры хозяина, Тимофей
едва не лишился дара речи. Наконец,
придя в себя, он отступил в сторону,
пропуская девушек внутрь квартиры.
- Софья Михайловна, какими
судьбами? – растеряно
поинтересовался Тимофей.
- Александр Сергеевич, дома
будут? – обернулась к нему Софья.
- Никак нет. В отъезде они. Но к
вечеру будут, - торопливо добавил
Тимошка.
- А Андрей Дмитриевич? –
продолжила она.
- Так, его сиятельство вместе с
барином еще с утра уехали. Да вы
проходите в гостиную. Может чаю
или кофию? – поинтересовался слуга.
 - Нет, не нужно, - отозвалась
Софья, входя в комнату и
разглядывая ее весьма скромное
убранство.
Ждать пришлось недолго. Спустя
полчаса в двери постучали.
Раневский и Андрей вернулись не
одни. Когда в тесной передней
послышался громкий мужской смех,
Софья от волнения вцепилась в ручки
кресла. Ей даже в голову не пришло,
что Александр мог прийти не один, а
с шумной веселой компанией
подвыпивших офицеров. В комнату
ввалился молоденький поручик и,
разглядев барышень, весьма бурно
выразил свой восторг по поводу
присутствия милых дам:
 - Раневский, - обернулся он, -
весьма неожиданный, но приятный
сюрприз. Я и не думал, что нынче
нам будет обеспечено женское
общество.
Услышав эту фразу, Александр,
оставив своих товарищей в передней,
торопливо вошел в гостиную.
- Поверьте, Серж, для меня это
такой же сюрприз, как и для вас, -
удивленно произнес он, разглядывая
залившуюся румянцем Софью и
донельзя удивленную сестру.
- Серж, позвольте представить вам
мою супругу Раневскую Софью
Михайловну, а эта особа рядом с ней
моя дражайшая сестра Екатерина
Сергеевна Раневская.
 Поручик смутился и, одернув
мундир, приложился губами к ручкам
дам.
- Прошу прощения, за свой
непозволительный тон, - улыбнулся
он. – Поручик Чернышёв к вашим
услугам.
- Господа, - обратился к офицерам,
собравшимся на пороге гостиной
Раневский, - в свете сложившихся
обстоятельств вынужден сообщить,
что ужин отменяется и карты тоже.
Прошу извинить, что не оправдал
ваших ожиданий на сегодняшний
вечер.
Пока разочарованные гвардейцы
покидали квартиру Раневского и
Завадского, Александр хмуро
разглядывал свою супругу.
Последним отбыл поручик
Чернышёв, весьма тепло
простившись с Кити и выразив
надежду на новую встречу. Оставив
Кити на попечение Андрея,
Раневский, не особо церемонясь,
подхватил свою супругу под локоток
и, подняв с кресла, настойчиво увлек
в свою спальню.
- Итак, madame, - начал он, - чему я
обязан вашему визиту?
- Помнится вы просили меня
приехать в Вознесенское, чтобы вы
имели возможность навещать нас с
Кити.
- Стало быть, вам стало скучно без
моего общества? – язвительно
поинтересовался Раневский. –
Настолько скучно, что вы, видимо,
совершенно лишившись разума,
приехали в казармы полка, да еще
притащили с собой мою сестру!
- Ничего подобного, - возразила
Софья. – Мы с Екатериной
Сергеевной с самого утра в столице.
Мне понадобилось кое-что
приобрести, и мы поехали на
Невский. А к вам заехали…
- Софи, вы отдаете себе отчет в
том, что натворили? – устало потер
виски Раневский.
- Я не понимаю вас, - отозвалась
Софья, во все глаза глядя на супруга.
- Сама наивность, - пробормотал
Александр. – Как только вам в голову
пришло приехать сюда? Как вы
думаете, за кого вас принял
Чернышёв?
 - И за кого по-вашему он меня
принял? – поняв, наконец, к чему
клонит Раневский, медленно
произнесла Софи.
- За даму вполне определенного
сорта и весьма фривольного
поведения. La poule (Шлюха) иными
словами.
Софья тихо ахнула и уже
намеревалась произнести гневную
отповедь, но вникнув в смысл его
слов, поинтересовалась весьма
будничным тоном:
- А как часто дамы подобного
сорта бывают в этих стенах?
Раневский не смог сдержать
улыбки. Хотя Софи старалась
говорить спокойно, он легко
распознал нотки ревности,
проскользнувшие в интонациях ее
голоса.
- Вы ревнуете, ma chérie? –
вкрадчиво поинтересовался
Александр.
- Вы не правы, mon cher, - не
осталась в долгу Софи. – Я не
ревную. Разве можно ревновать к той,
что продает свои ласки за деньги? Но
вы не ответили мне.
- В этих стенах подобных женщин
не бывает, - ответил Раневский,
сделав ударение на слове «этих».
- Стало быть, в ином месте…
- Софи, довольно ходить вокруг да
около. Вас интересует, есть ли у меня
любовница? Так я вам отвечу, что
таковой не имеется. Но вернемся к
тому, с чего начали. Что привело вас
сюда?
- Желание увидеться с вами, -
отозвалась Софья, не отводя
пристального взгляда от лица
Александра.
- Признаться, я тоже скучал без
вашего общества, но в нашу
последнюю встречу вы весьма
недвусмысленно говорили о том, что
не желаете меня видеть.
- Не правда! – перебила его Софья.
– Я сказала, что не люблю вас.
- Разве это не одно и тоже? Тогда
мне тем более не понятно ваше
стремление увидеться со мной, да
еще таким экстравагантным
способом. Могли бы написать.
- И вы бы приехали?
 - Не знаю, - вздохнул Раневский. –
Смеркается, - заметил он. – В
провожу вас в Вознесенское.
Выйдя из спальни, Александр
застал сестру и Андрея в гостиной
мирно беседующими. Лицо Кити
алело румянцем, глаза блестели, она
казалась такой оживленной,
счастливой.
- Тимошка, - позвал слугу
Раневский, - седлай Ветра. В
Вознесенское поеду.
Прощаясь с графом Завадским,
Катерина была заметно огорчена тем,
что ее свидание с ним оказалось
столь быстротечным. И вроде
разговор их был совершенно не о
чем, но она готова была часами
слушать его, лишь бы только
слышать звук его голоса, видеть его
улыбку, иметь возможность смотреть
в его серые глаза.
Всю дорогу до усадьбы Александр
ехал держась сбоку от коляски. Софи
несколько раз ловила на себе его
задумчивый взгляд. Кити была тиха и
молчалива. Заметив ее подавленное
состояние, Раневский только тяжело
вздохнул. Ее увлечение Завадским
было слишком очевидным и
причиняло ему немалое
беспокойство, но он не знал, как ему
поступить в этой ситуации.
Оставалось только надеяться, что
рано или поздно ее безответная
любовь к Андрею пройдет, и она
обратит свое внимание на кого-
нибудь другого. В Вознесенское
въехали уже в глубоких сумерках.
Раневский решил, что возвращаться в
столицу лучше все же будет поутру и
остался в имении. После позднего
ужина, Александр, пожелав жене и
сестре доброй ночи, удалился в свои
покои. Приготовившись ко сну,
Софья отпустила Алёну и собиралась
погасить свечи, когда дверь смежная
с покоями ее супруга тихо открылась,
и Александр вошел в комнату.
- Вы? – удивленно пробормотала
Софи.
- Попросите меня удалиться?
Софья растерялась. Ей очень
хотелось остаться с ним, но ведь он
пришел не для разговора по душам,
думала она.
 - Нет, не попрошу, - отозвалась
она. – Но…, - замялась она, не зная,
как сказать ему, что этой ночью не
сможет дать ему то, чего он, по-
видимому, желает. – После той ночи,
- краснея начала она, - я надеялась,
что зачала ребенка, но, увы, сегодня
утром поняла, что это не так.
Улыбнувшись ей, Раневский обнял
ее за плечи и притянув в свои
объятья, коснулся губами ее лба.
- Вы позволите мне просто
остаться с вами, в вашей спальне? –
спросил он, поглаживая ее по спине.
Софья кивнула головой, пряча
лицо у него на груди. Погасив свечи,
Александр скинул шлафрок, и прилег
рядом с ней.
 - У нас с вами будет еще немало
ночей, Софи, если вы того захотите, -
обнимая ее, прошептал он.
В ответ на его слова, Софья лишь
тихо вздохнула и теснее прижалась к
нему, согреваясь в кольце надежных
рук.
- Я люблю тебя, - спустя некоторое
время прошептал Раневский, думая,
что она уже спит.
- И я тебя люблю, - выдохнула
Софи.
Утром, Александр поднялся, едва
рассвело и, стараясь не потревожить
сон супруги, тихо выбрался из
кровати. Он вернулся в ее спальню,
уже облаченный в мундир и будучи
готовым к отъезду. Склонившись над
кроватью, запечатлел лёгкий поцелуй
на разрумянившейся со сна щеке.
Софья открыла глаза и потянулась к
нему. Присев на кровать, Раневский
заключил ее в объятья, покрывая
быстрыми поцелуями ее лицо, он
шептал о том, как сильно любит ее, о
том, как скучал без нее.
- Я приеду, на будущей неделе. У
меня будет дня три и мы проведем их
вместе, - пообещал он.
Заставив себя подняться и уйти,
Александр оглянулся в дверях
спальни:
- Я всегда буду любить тебя, чтобы
ни случилось, - улыбнулся он.

Глава 21
 Вернувшись в столицу, Александр
вновь занялся делами службы.
Донимала ежедневная муштра и
частые смотры, которые были
излюбленным развлечением Государя
в Царском селе, каждодневные
разводы караула, поскольку именно
кавалергарды несли караульную
службу в дворцовых покоях.
Раневский старался, по мере,
возможностей уделять внимание и
своему воспитаннику. Александр
нанял учителя французского и в
свободное от службы время Сашко
занимался, делая весьма
впечатляющие успехи на поприще
изучения языка. Он уже довольно
бегло говорил по-французски,
врожденная смекалка, прилежность и
трудолюбие, выгодно отличали его от
многих юношей служивших в Лейб-
Гвардии Гусарском полку. Для всех
Сашко был осиротевшим дальним
родственником Раневского.
После очередного смотра,
которому предшествовали несколько
дней изматывающих маршей,
Раневский возвращался из Царского
села в Петербург в компании
поручика Чернышёва. Против своего
обыкновения поручик был
немногословен и задумчив.
Александр на протяжении пути не раз
ловил на себе внимательный взгляд
своего попутчика, но Сергей только
вздыхал и не решался начать
разговор о том, что вот уже
несколько дней стало причиной его
меланхоличного настроения.
В какой-то момент он все же
решился и заговорил:
- Александр Сергеевич, я прошу
вас извинить мне мою дерзость, но
более не в силах молчать о тех
чувствах, что испытываю к вашей
очаровательной сестре. Позволите ли
вы нанести визит Екатерине
Сергеевне?
- Почему бы вам не спросить об
этом у нее? - задумчиво отозвался
Александр. – Напишите ей, завтра я
еду в Вознесенское и непременно
передам ваше письмо.
«Кто знает, - вздохнул Раневский, -
может быть Кити, наконец,
перестанет мечтать о невозможном.
Серж вполне достойная партия: умен,
честолюбив, имеет приличное
состояние, одна беда – страсть к
азартным играм. Но может это по
молодости?» Предложив Чернышёву
написать Катерине письмо,
Раневский тем самым как бы одобрил
ухаживания поручика за ней.
Чернышёв на некоторое время
умолк, обдумывая предложение
Раневского.
- Я непременно напишу, -
заговорил он. – Вы не станете
возражать, ежели я стану ухаживать
за Екатериной Сергеевной с самыми
серьезными и благородными
намерениями?
 - Помилуйте, Сергей Васильевич, у
меня нет причин отказать вам в том, -
усмехнулся Александр.
- Благодарю, - улыбнулся
Чернышёв. – Без вашего одобрения я
бы никогда не решился.
Раневский в ответ промолчал.
Мыслями он уже был в
Вознесенском, душа рвалась туда к
Софье. Они не виделись уже
седмицу. Александр писал ей каждый
день, гоняя вестового из столицы в
усадьбу, но тех писем, что он получал
от нее в ответ было так мало… . Она
снилась ему ночами и, часто,
просыпаясь посреди ночи, он подолгу
не мог уснуть, думая о том времени,
когда сможет провести в ее обществе
три дня своего короткого отпуска.
 С началом июля установилась
довольно жаркая сухая погода.
Вспомнив, о том, что Кити говорила
о купании в пруду, Софья
предложила ей искупаться и велела
установить на травянистом берегу
несколько ширм, отгородив
небольшой укромный уголок. Слуги
натянули небольшой тент и
установили под ним кресла и
небольшой столик.
Разоблачившись и оставшись
только в панталонах и нижних
кофточках, девушки прошли к воде.
Присев, Кити опустила руку в
прохладную воду, затем осторожно
ступила в пруд по щиколотку.
- Холодная, - сомневаясь, заметила
она.
 - Зато солнышко нынче жаркое, -
улыбнулась Софи, решительно входя
в воду. Замерев на мгновение, она
поежилась и присела, окунувшись в
воду по плечи. Вода и в самом деле
была довольно прохладной, в тело
будто впились тысячи маленьких
иголочек. Софи не очень хорошо
плавала, а потому заходить в воду
далеко не решилась. Остановившись
там, где вода доходила ей до талии,
она еще несколько раз плеснула на
себя.
Побродив у берега, Катерина
вернулась под тент и, надев капот,
устроилась в кресле, предпочитая
наблюдать за Софьей с берега.
Наслаждаясь тишиной и покоем,
царящими в парке, Кити
залюбовалась бабочками, кружащими
в воздухе в своем путаном танце.
Проследив за ними взглядом, она
краем глаза заметила какое-то
движение у самой ширмы.
Обернувшись, Катерина встретилась
взглядом с братом. Раневский стоял в
расслабленной позе, прислонившись
плечом к массивному стволу дуба,
его белый колет был небрежно
расстёгнут. Приложив палец к губам,
Александр скинул его с плеч.
Улыбнувшись ему понимающей
улыбкой, девушка поднялась со
своего места и неспешно направилась
к дому, оставив брата наедине с
Софьей. Торопливо раздевшись до
исподнего, Раневский вошел в воду.
Обернувшись на шум за спиной,
Софья испуганно ахнула, но
разглядев того, кто приближался к
ней, устремилась ему навстречу.
- Саша! – обнимая широкие плечи,
приникла она к нему.
Склонившись к ней, Александр
нашел ее губы, вложив в поцелуй всю
тоску, что испытывал в разлуке с ней.
Отстранившись, он окинул ее
жадным взглядом. Намокший батист
совершенно не скрывал контуров
стройного тела. Обняв тонкую талию,
Раневский приподнял ее и, прижав к
себе, зашагал к берегу. Опустив ее на
колет, расстеленный на траве,
Александр навис на ней, удерживая
вес своего тела на вытянутых руках.
- Кити! – ахнула Софья.
 - Ушла, - прошептал Раневский,
приникая к ее губам в долгом
поцелуе.
- Но как можно…, - уперлась
ладонями в широкую грудь Софи.
- Madame, увидев вас в таком виде,
боюсь, я не в силах более держать в
узде свои желания.
Софья тихо рассмеялась, услышав,
как он чертыхнулся, сражаясь с
мокрыми завязками ее панталон.
Было что-то греховное и порочное,
лежать вот так в его объятьях,
наслаждаясь лаской сильных и
одновременно нежных рук. От
осознания того, что в любой момент
кто-нибудь может явиться в этот
райский уголок и нарушить их
уединение, лишь сильнее горячило
кровь. Никогда в своей жизни ей не
доводилось испытывать ничего
подобного, чувство
всепоглощающего счастья
захлестнуло с головой. Каким
наслаждением было касаться его
нагретой летним солнцем кожи,
чувствовать дрожь сильного тела в
своих объятьях. Слепящей вспышкой
солнце взорвалось перед закрытыми
веками, вцепившись в его плечи,
Софи тихо вскрикнула. Не удержав
веса своего тела, Александр на какое-
то короткое мгновение придавил ее
своей тяжестью, но сделав над собой
усилие, скатился с нее и растянулся
рядом во весь рост.
- Только рядом с тобой – мой рай
земной, - тихо прошептал он.
 Софья, застеснявшись своей
наготы в ярком свете летнего дня,
попыталась укрыться от его взгляда,
но он перехватил ее руки и
отрицательно покачал головой.
- Не прячься, mon ange, дай мне
наглядеться на тебя. Ежели бы только
знала, сколь прекрасна, -
склонившись к ней, Александр
коснулся быстрым поцелуем
приоткрытых губ.
Прервав поцелуй, Софи поднялась
и, взяв с кресла шелковый халат,
закуталась в него и только после того,
опустилась подле мужа на траву.
Перевернувшись на живот, Раневский
прикрыл глаза. Софья замерла, глядя
на обезображенную шрамами
широкую спину. Мягкая ладошка
скользнула вдоль позвоночника.
Вздрогнув, Александр приподнялся
на локте.
- Это все моя вина, - прошептала
она.
- Перестань терзаться, - ответил
Раневский, натягивая рубаху. В чем
твоя вина? В том, что я попался в
плен к туркам? Полно. Разве можно
было знать о том?
- Но ведь…
Раневский приложил палец к ее
губам:
- Ни слова более, ma bonne, ни
слова.
- Какую же боль тебе причинили, -
коснувшись его руки, на которой
отсутствовал мизинец, вздохнула
Софья.
 - Куда больнее мне было слышать
твои слова, когда говорила Кити, что
не любишь меня, - отозвался он,
накрывая ее руку, своей ладонью.
- Помнится, ты тоже говорил мне,
что не любишь, - грустно улыбнулась
Софи.
- Моя вина в том, - отвел глаза
Раневский. – Мне не забыть тот
вечер, когда давали бал в доме
Завадских, - продолжил он, не глядя
на нее. - Именно тогда я решился
сделать предложение, потому как
знал, что твои дядюшка и тетушка
рады будут согласиться на любое
сватовство после того конфуза. Я не
должен был… Андрей предупреждал
меня, но я не внял его словам,
стремясь, прежде всего, разрешить
собственные затруднения и не думал
о тебе. О том, каково это будет: жить
с женщиной, к которой не питаешь
никаких чувств.
- Я все думаю о том…, -
нерешительно начала Софья.
- О чем, ma chérie?
- Что ежели я вновь стану такой,
какой была? – выдохнула она.
Раневский долго молчал,
обдумывая ее слова, взяв ее за руку,
он поднес к губам тонкую кисть:
- Отчего тебя заботит это? –
поинтересовался он.
- Ты заговорил о прошлом, и я не
могу не думать о том.
- Оставим прошлое прошлому, -
нахмурился Раневский.
 Софья умолкла, отвернувшись к
берегу. Александр рассеяно запустил
пальцы в растрепанные русые кудри.
Он уже успел забыть о том, какой она
была, но она сама заговорила о том,
вернув в его память тот образ, что он
так старался забыть.
- Как легко полюбить красивый
образ? Не правда ли? – спросила
Софи, не глядя на него.
- Я люблю не образ, Софи. Я
люблю женщину живую, нежную,
страстную, - горячо заговорил
Раневский. – Я впервые испытываю
подобные чувства, и в какой-то мере
они даже пугают меня.
- А Надин? – повернулась к нему
Софья.
 - Надин… Надин – это прошлое, -
медленно произнес он.
Поднявшись, Раневский торопливо
оделся, и, подав руку жене, помог ей
подняться. Александр не выпустил ее
руки, пока они неспешно шли к дому,
поднимались на крыльцо и только
перед дверью в ее покои, он отпустил
ее.
Как же быстро минули три дивных
дня и три ночи, наполненные
страстью и томной негою, будто одно
мгновение. Неумолимое время
бежало вперед, призывая Александра
покинуть сей чудный уголок,
которым для него стало Вознесенское
и вернуться вновь к делам службы.
Раневский, как и обещал, передал
Кити письмо от поручика
Чернышёва. Он попытался понять ее
отношение к Сергею, но Кити весьма
сдержано отреагировала на пылкое
послание. Чернышёв нисколько не
таясь, писал ей о том, интересе, что
он испытывает к ней с момента их
единственной и короткой встречи и
молил ее о возможности продолжить
знакомство:
«Признаюсь, я был очарован
Вашей хрупкой прелестью. Никогда
ранее в своей жизни мне не
приходилось встречать создания
более утонченного и прекрасного,
чем Вы, Екатерина Сергеевна. Молю
Вас, не будьте слишком суровы к
моему страдающему без Вашего
общества сердцу и позвольте
бывать у Вас с визитами».
 Катерина долго раздумывала над
ответом. Коли Александр сам привез
ей письмо от Чернышёва, стало быть,
он одобрял интерес поручика к ее
персоне и считал Сергея достойной
партией для нее. Как поступить? Все
что ей хотелось – это чтобы ее
оставили в покое, позволив и далее
лелеять в сердце то чувство, что она
испытывала к André. Пусть не дано
случиться тому, пусть невозможно,
но и другому нет места в самом
потаенном уголке души. Но в то же
время, отвергни она Сержа,
Александр будет разочарован. После
долгих размышлений Кити написала
несколько строк Чернышёву. Это
была скорее короткая записка, чем
письмо. Весь ее смысл сводился к
тому, что она рада будет продолжить
знакомство, но в то же время, Кити не
написала ничего о том, когда ей было
бы удобно принять Сержа, тем самым
ставя его в весьма неудобное
положение. Чтоб увидеться с ней,
Чернышёву, надо было бы писать еще
раз, либо ждать, когда Раневский
вновь соберется поехать в
Вознесенское, дабы отправиться
вместе с ним. Отсрочив, таким
образом, неизбежную встречу,
Катерина понадеялась, что она и
вовсе не состоится, что поручик рано
или поздно потеряет к ней интерес и
забудет о своем увлечении. Казалось,
Серж смирился с отказом и после еще
одного равнодушного ответа Кити не
осмелился более писать ей.
 Встреча и впрямь состоялась
нескоро. После Успенского поста и
празднования Успения Богородицы
восемнадцатого августа в Казанском
соборе в Петербурге обвенчали графа
Завадского с mademoiselle
Ильинской. Надин настояла на
венчании в столице и Андрей, желая
угодить ей, согласился, хотя
подобное было сопряжено с
немалыми тратами.
Раневский, будучи женатым, не
мог принять на себя обязанности
шафера, и им стал поручик
Чернышёв. Накануне свадьбы, Кити
два дня пребывала в каком-то
странном оцепенении. Она никак не
могла решить для себя: поехать ли ей
вместе с Софьей или же остаться в
усадьбе. «О, я не смогу смотреть на
то», - тихо роняла она слезы в своей
спальне. Но как же сложно было
отказать себе в возможности еще раз
увидеться. Два дня терзаний и
сомнений, и все же она решилась, что
лучше будет поехать, чем жалеть
потом об упущенной возможности
еще одной встречи.
Встав, едва рассвело, Кити
потратила немало времени на то,
чтобы быть в этот день красивой. Не
для себя, для него. Пусть, пусть он
заметит, какой она может быть.
Сердце грела надежда, что может
быть в этот самый последний миг, он
пожалеет о том, что не замечал ее,
что еще увидит в глазах его смесь
восхищения и грусти об упущенном.
«Я буду улыбаться, я даже намеком
не выскажу, как мне больно», -
обещала она самой себе, глядя
блестящими от непролитых слез
глазами на свое отражение в зеркале,
пока ее камеристка укладывала
пышные белокурые локоны в
изящную прическу. Она всю дорогу
до Петербурга, твердила про себя эти
слова, как молитву, но все же не
смогла удержать предательской
влаги, скользнувшей несколькими
крупными каплями по щекам, когда,
обернувшись, ко входу в храм, во все
глаза смотрела на него, такого
красивого и уверенного в парадном
алом вицмундире под руку с Надин.
Как же ослепительно хороша была
невеста, как прямо она держала
изящную спину, ступая грациозно и
неспешно. Каким роскошным и
воздушным был ее наряд. Кити
бросила быстрый взгляд на брата, но
ни один мускул не дрогнул на лице
Александра, а вот Надин, напротив,
задержав свой взгляд на нем, дольше,
чем то допускали приличия, прошла
мимо, обдав флером цветочного
аромата. Софи невозмутимо
проводила ее глазами и лишь
осторожно сжала руку Катерины,
словно угадав ее желание сбежать, не
оглядываясь.
- Pas maintenant (Не сейчас), -
прошептала она, склонившись к
своей золовке.
- Je ne pourrai pas. (Я не смогу), -
отчаянно прошептала в ответ Кити.
 - De même, si le cœur déchiré de
douleur, personne ne doit connaître
d'autre que nous. (Даже если сердце
рвется от боли, о том никому не
должно знать кроме нас), - тихо
заметила Софи, крепче сжав ее
ладонь.
Опустив голову, Кити осталась
стоять подле Софьи до самого
окончания обряда, в числе других
гостей вышла из храма и заняла свое
место подле брата на крыльце. На
пороге храма Андрей вдруг
подхватил на руки свою теперь уже
жену и шагнул на крыльцо под
восторженные приветствия гостей и
сослуживцев. Счастливо рассмеялась
Надин, обняв одной рукой его шею, а
другой, прикрывшись от дождя из
хлебных зерен, что посыпался на
новобрачных как символ богатства и
довольства.
Свадебный обед давали в особняке
Берсенёвых на Мойке. В кои-то веки
собралась вся многочисленная родня,
не было только Лиди и Алексея.
Лидия всего две седмицы назад
разрешилась от бремени девочкой,
которой при крещении дали имя
Анна, в честь матери Алексея и не
смогла присутствовать, но передавала
брату искренние пожелания долгих
лет и семейного счастья вместе с
матерью.
Тетушка Софи, Ольга Николаевна
едва поспела к венчанию сына и
потому все заботы об устройстве
праздника легли на плечи Софьи. Но
она не роптала на нежданные
хлопоты, которые стали для нее
поводом чуть ли не каждый день
бывать в столице и при этом иметь
возможность видеться с мужем.
Это был первый в ее жизни званый
обед, который она устраивала
самостоятельно в доме своего брата с
его на то позволения. Более всего
Софи, несмотря на то, что Завадские
не поскупились на расходы, боялась
ударить в грязь лицом и весьма
беспокоилась о каждой мелочи, будь
то цветы, для украшения бальной
залы и столовой или посуда.
Несмотря на то, что положила на
устройство праздника немало сил,
Софья с легкостью передала
обязанности хозяйки дома и бразды
правления тетушке, решив
наслаждаться этим вечером, не
обременяя себя более заботами о нем.
Обед продлился почти пять часов и
прошел в довольно непринужденной
обстановке. Рекой лилось
шампанское, звучали тосты и
здравицы в честь молодых, а к вечеру
решено было устроить танцы, благо
бальная зала была заранее
подготовлена и убрана к торжеству.
Чета молодоженов открыла
импровизированный бал полонезом,
вслед за которым последовала
зажигательная кадриль. Нарушив
негласные правила, Раневский
пригласил Софи.
- Мы впервые танцуем с тобой, -
тихо заметил он.
 Софи кивнула головой, отвечая
ему ослепительной улыбкой.
Любуясь его статью, внушительным
разворотом плеч, она таяла от
удовольствия, легко следуя фигурам
танца. За кадрилью последовал
томный вальс, танцевать который ей
выпало с Чернышёвым. Беседуя с
Кити в промежутке между танцами, и
заметив его приближение, Софья
была уверена, что он пригласит
Катерину и даже невольно
замешкалась, когда прищёлкнув
каблуками, Сергей склонился перед
ней в учтивом поклоне.
- Софья Михайловна, вы
позволите? – предложил он ей свою
руку.
 Софи позволила ему увлечь себя
на середину залы. Чернышёв
превосходно танцевал, и она могла
бы получить удовольствие от этого
вальса, если бы не изумленный
взгляд Кити, который она спиной
чувствовала, выходя в круг
танцующих со своим кавалером.
- Отчего вы не пригласили Кити? –
не сдержалась Софья.
- Думаю, это не соответствовало
бы ожиданиям mademoiselle
Раневской, - помолчав какое-то
время, мрачно отозвался поручик,
едва заметно указав глазами на пару,
кружащуюся в вальсе неподалеку от
них.
Скосив глаза, Софья заметила
Андрея и Катерину. Боже, какой
счастливой она выглядела в этот миг,
лицо ее буквально светилось,
бледные с самого утра щеки, ныне
алели румянцем, губы сложились в
соблазнительную улыбку.
- Кити, вы очаровательны сегодня,
- улыбнулся ей Андрей. – Впрочем,
что я говорю, разве только сегодня?
- Я счастлива от того, что вы здесь,
- отозвалась Катерина.
Завадский едва не сбился с шага,
но все же выровнялся и повел свою
партнершу далее. Удивление в его
глазах сменилось замешательством.
Ах, этот взгляд! Такой
пронзительный, такой молящий. Не
выдержав его, Андрей отвел глаза.
«Бог, мой! Зачем? Как же быть
теперь?» Всего несколько слов в
мгновение ока разрушили все его
представления об отношениях с ней.
Он полагал, что ничего кроме
дружеской привязанности, она не
питает к нему. Ему нравилась
легкость, с которой они общались, и
вот все изменилось в какой-то
быстротечный миг.
- Я тоже очень рад видеть вас, -
заметил он, вновь встречаясь с ней
взглядом.
- Андрей Дмитриевич, более всего
я желаю вам счастья…
- Благодарю, Кити, - торопливо
отозвался Завадский, радуясь в душе,
что прозвучали заключительные
аккорды вальса.
Проводив ее к Софье, которая
только что рассталась с
Чернышёвым, Андрей поискал
глазами Надин. Его жена, несмотря
на то, что музыка уже умолкла, все
еще стояла подле Раневского.
- Ты любишь ее? – требовательно
вопрошала Надин.
- Люблю, - улыбнулся в ответ
Раневский.
- Помнится, и мне ты говорил о
любви, - с горечью заметила она.
- Надин, - вздохнул Александр, -
мы не в силах ничего вернуть. Ты
замужем и твой долг состоит в том,
чтобы любить и почитать супруга.
Завадский более чем достойная
партия, и ты сама выбрала его, так
будь же добра не забывать о том. Это
более не игра, не играй его
чувствами, как играла моими. Только
в твоей власти сделать сей брак
счастливым или несчастным.
Выслушав его отповедь,
произнесенную тихим спокойным
голосом, Надежда вырвала свою руку
из его ладони и, развернувшись,
удалилась, оставив его стоять
посреди залы.
Сей ничтожный момент не остался
незамеченным, и пусть лишь
немногим было известно о почти
устроенной в прошлом помолвке,
Софья знала, что поползут шепотки и
толки от одной светской гостиной к
другой. «Ну, и пусть. Пусть
сплетничают!» - встречая взгляд
супруга, улыбнулась ему открыто,
жестом предлагая присоединиться к
ней. Взяв со стола два фужера с
шампанским, Александр вернулся к
жене.
- Я не думал… - начал Раневский,
протягивая ей бокал.
- Не нужно. Не говори ничего, -
покачала головой Софья. – Ты не
видел Кити? – перевела она разговор
на другую тему. – Она только что
была подле меня, но я ее не вижу
более.
Оглядевшись по сторонам и
поискав глазами сестру, Александр
пожал плечами. Взяв его под руку,
Софья неспешно двинулась по залу,
высматривая свою золовку.
- Ее нигде нет, - обеспокоено
произнесла она, чуть сжав руку,
покоящуюся на рукаве вицмундира
Александра.
 - Уверен, с ней все хорошо, - тихо
отозвался Раневский, чувствуя, тем
не менее, что беспокойство жены
передалось и ему, но, не желая
тревожить Софью еще более,
произнес это нарочно небрежным
тоном.
- Я поднимусь в дамскую комнату,
- дойдя до выхода из залы, отпустила
его руку Софи.
- Дом огромен, она может быть где
угодно, - пробормотал Раневский.
- И все же я посмотрю, - настояла
на своем Софья.
Софи стремительно, насколько ей
позволял то сделать длинный подол
бального платья, поднялась по
лестнице. Заглянув в дамскую
комнату и, не обнаружив там Кити,
она поинтересовалась у Алёны: не
заходила ли девушка сюда. Получив
отрицательный ответ, Софья все
более преисполнившись тревоги,
спустилась вниз. «Ах, мне нужно
было быть внимательнее, -
расстроилась она. – Ведь ее дурное
настроение с самого утра было так
очевидно, и потом она так расстроена
была в храме».
Пройдясь по хорошо знакомым
коридорам, Софи заглянула в
библиотеку, в музыкальный салон,
заметив в полутемной комнате,
уединившуюся пару, она поспешно
закрыла двери, будучи убежденной,
что то была не Кити, поскольку
волосы дамы, были куда темнее
белокурых локонов ее золовки.
«Кити, где же ты?» - вернувшись в
зал, Софи вновь взволнованно
оглядела блестящую толпу гостей.
Взгляд ее обратился к распахнутым
французским окнам, ведущим в парк
вокруг дома. «Сегодня душно, может
вышла в парк? Но как же это
неосмотрительно с ее стороны, ежели
это так». Выскользнув на террасу,
Софья, неслышно ступая в мягких
бальных туфельках, спустилась по
ступеням и углубилась в одну из
аллей, скудно освещенную
небольшими фонарями.
- Зачем вы позвали меня сюда? –
следуя за Катериной по одной из
аллей, поинтересовался Чернышёв.
- Я желала бы поговорить с вами?
– ответила Кити.
 - Что мешало нам вести разговор в
зале, у всех на виду? – оглядываясь
по сторонам, отозвался Сергей.
Кити резко остановилась, так, что
поручик, более смотревший по
сторонам, чем на свою спутницу,
едва не налетел на нее.
Развернувшись, она вгляделась в
лицо Чернышёва:
- Я не смогла бы попросить в зале
вас о том, чего желаю сейчас, -
отозвалась Катерина.
- Так чего же вы желаете,
Екатерина Сергеевна? – удивленно
пробормотал Чернышёв.
- Поцелуйте меня.
- Боже, Кити. Вы отдаете себе
отчет в том, что делаете? Нам не
следует находиться здесь.
 - Вы писали мне, что я пришлась
вам по душе. Отчего же нынче
отказываетесь, когда я сама прошу
вас?
- Менее всего я желаю скандала,
Екатерина Сергеевна. Также как и
вам, он не сделает чести.
Более того, я догадываюсь, что вас
подвигло на это свидание со мной
чрезмерное употребление
шампанского и, может быть,
раненное самолюбие.
- Ах! Как вы глупы, поручик. Разве
вам понять? - принужденно
рассмеялась Катерина.
- Возможно, я и глуп, и смешен в
ваших глазах, - тихо заговорил
Черныщев, но не безумен, дабы
выполнить вашу просьбу.
 - Вы отказываетесь? – скрестив
руки на груди, поинтересовалась
Кити.
- Позвольте спросить. Зачем?
Признаться, я удивлен. Мне казалось,
что вы куда более благоразумны и
сдержаны.
- Я никому не нужна, - вздохнула
Кити, - даже вам.
- Кити, - беря ее под руку, мягко
отозвался Чернышёв, - прошу вас,
вернемся. Ежели мое общество будет
вам приятно, вы только подайте мне
знак. Мне все же хотелось бы, чтобы
все было, как положено, чтобы вы в
открытую признали то, а не
рисковали собственной репутацией в
угоду сиюминутному капризу.
 Остановившись отдышаться после
того, как едва ли не бегом добралась
до конца аллеи, Софья прислушалась.
Ей на мгновение показалось, что она
слышит голос Кити. Нарочно,
производя как можно больше шума,
она двинулась в том направлении,
откуда, по ее мнению, доносился
тихий разговор. Кити первой
расслышала чье-то приближение.
Повинуясь какой-то совершенно
сумасшедшей прихоти, она обвила
руками шею Чернышёва и прижалась
губами к его губам. Руки Сержа
помимо воли сомкнулись на тонкой
талии, и он ответил на этот поцелуй.
- Боже! Кити, нет! – ахнула Софья,
застав их в самом отдаленном уголке
парка. – Как вы могли? - стукнула она
Чернышева сложенным веером по
плечу. – Вы… Это недостойно, низко.
Кити, она была так расстроена, а
вы… вы воспользовались.
- Софья Михайловна, прошу вас, -
попытался остановить ее гневную
речь Чернышев.
- Это я виновата, - выступила
вперед Кити. – Я просила поручика
пойти со мной. Я сама.
- Зачем, Кити? – не сдержалась
Софья.
- Вы ведь не скажете Александру?
– не ответив на вопрос снохи,
поинтересовалась Катерина.
- Нет, конечно же, нет, -
поспешила заверить ее Софи. – Я
скажу, что все время была подле вас.
 - Pardonnez-moi, - повернулась она
к Чернышёву. - Я поступила гадко,
отвратительно.
- Ступайте, поручик, - обратилась к
нему Софья. – Кити расстроена и
говорит совсем не то, что думает.
Когда высокий силуэт Чернышева
скрылся с глаз, и стихли его шаги,
Софья, взяв Катерину за руку,
увлекла ее в небольшую беседку.
- Я понимаю, как вам тяжело
сейчас, Кити, - тихо заговорила она.
Кити продолжала хранить
молчание.
- Вы понимаете, что своим
поступком могли погубить не только
вашу репутацию, но и возможно чью-
то жизнь? Что было бы, коли бы вас
нашел Александр, а не я? Он тоже
искал вас, Кити. Что было бы тогда?
- Чернышёв бы сделал
предложение, - безжизненно
отозвалась Катерина.
- Неужели вы этого желали?
Неужели предложение, сделанное
под давлением обстоятельств и
угрозы скандала – это все чего вы
желаете? – чувствуя, что теряет
хладнокровие, быстро заговорила
Софья. – А ежели бы Серж отказался?
Что тогда? Дуэль? Погубленная
репутация?
- Оставьте меня! – поднялась со
скамейки Кити. – Что вам за дело до
меня? До моей репутации. Моя жизнь
кончена отныне?
 – Я сама пережила нечто подобное,
но у вас вся жизнь впереди.
Кощунственно говорить о том, что
она кончилась. Все переменится,
обязательно переменится. Надо
только верить в это, пожелать этого
всем сердцем, всей душой. А теперь
идемте. Надобно вернуться.
- Я не желаю возвращаться туда!
Не желаю видеть их!
- Хорошо, - кивнула головой
Софья, вспомнив свое позорное
бегство из бальной залы в день своего
неудачного дебюта. – Я провожу вас
в вашу комнату через вход для
прислуги.
Почти под утро разошлись
последние гости. Софья чувствовала
себя неимоверно уставшей. Вся эта
история с Кити совершенно лишила
ее сил. С одной стороны, она
пообещала сохранить все втайне от
Александра, но с другой стороны, не
могла не беспокоиться о Кити. После
полудня, когда домашняя челядь
занялась приборкой дома после
закончившегося торжества, Софи в
компании своей тетушки отправилась
на прогулку в летний сад. Софья
затеяла этот выход с одной лишь
целью: поделиться со своей теткой
одолевавшими ее сомнениями и
спросить совета, потому как, приняв
на себя обязанности патронессы
Кити, никак не могла решить для
себя, как ей следует поступить в
столь сложной ситуации.
 - Ma chère tante, вы знаете, как я
ценю ваше мнение. Мне бы хотелось
поговорить с вами об одном весьма
деликатном деле, - начала она
разговор неспешно ступая по аллее.
- Я всегда рада буду помочь тебе,
ma chère fille (моя дорогая девочка),
ежели то будет в моих силах, -
отозвалась графиня, пытаясь
догадаться о том, что так
встревожило ее племянницу.
- Alexandre доверяет мне, но,
боюсь, что в этот раз я злоупотребила
его доверием.
- Растолкуй мне, я не понимаю, к
чему ты клонишь, Софи? –
остановилась графиня, знаком
предлагая присесть на свободную
парковую скамью.
 - Речь о его сестре Кити. Ей скоро
восемнадцать, и в будущем сезоне
предстоит выводить ее в свет.
Alexandre просил меня быть
patronnesse (патронесса) при Кити,
но боюсь, что в силу своего возраста
я не гожусь на эту роль.
- Отчего ты думаешь так? –
удивилась Ольга Николаевна. – Ты
всегда была весьма здравомыслящей
особой, и нет ничего удивительного в
том, что твой муж просил тебя
позаботиться о его младшей сестре во
время сезона.
- Все так сложно, - вздохнула
Софья. – Я не знаю с чего начать.
Сама Кити не желает выходить в свет
в этом сезоне.
 - Весьма странное поведение для
девицы ее возраста, - осторожно
заметила графиня.
- Все дело в том, что бедная
девочка влюблена в André и вбила
себе в голову, что с женитьбой André
на mademoiselle Ильинской, ее жизнь
окончена.
- Все это блажь и глупости, -
улыбнулась Ольга Николаевна. – Ты
тоже была влюблена в Корсакова. Да,
да, думаешь, я не замечала ничего, но
брак с Alexandre, слава Богу, излечил
тебя от этой напасти. Думаю, с Кити
случится непременно тоже. Новые
знакомства, новые лица и она забудет
об André. Но ты говорила о
злоупотреблении доверием.
 Софья, стянув перчатки,
непрестанно теребила их в руках, что
свидетельствовало о сильном
душевном волнении.
- Вчера произошло нечто, что я
пообещала сохранить втайне от
Alexandre. Кити поступила
неразумно, уединившись в нашем
парке с одним молодым человеком. Я
видела, как он целовал ее, - тихо
произнесла Софи.
- Очень странно, - пробормотала
Ольга Николаевна. – Ежели она
влюблена в André, то почему
позволила другому вести себя
подобным образом. И что же этот
молодой человек? Он собирается
сделать ей предложение?
 - Боюсь, что нет, - огорченно
вздохнула Софи. – Кити, оскорбила
его в лучших чувствах. Думаю, у него
были вполне серьезные намерения, но
она слишком явно выставила напоказ
свою сердечную привязанность к
André, что делает невозможные
продолжение знакомства, как бы мне
того не хотелось.
- Даже не знаю, что сказать.
Нехорошо, что ты скрыла от
Alexandre сие происшествие. Именно
ему надлежало принимать решение в
столь щекотливой ситуации. Но
ежели, как ты говоришь, нет никакой
надежды на то, что сей молодой
человек, мог бы посвататься к Кити,
то, возможно, оно и к лучшему.
 - Так что же мне делать? –
всплеснула руками Софья.
- Ничего, ma chère fille. Все, что от
тебя потребуется – это более
внимательно приглядывать за Кити и
во время сезона постараться
подыскать для нее подходящую
партию.
- Но ежели, Кити не захочет… -
усомнилась Софья.
- Мне показалось, что она девушка
разумная и поймет, что, прежде
всего, все делается ради ее же блага, -
заверила свою племянницу графиня.
– Ну, а теперь, дружочек мой, идем
домой. После столь долгих прогулок,
у меня что-то аппетит разыгрался.
Спокойный и рассудительный тон
Ольги Николаевны немного успокоил
страхи Софи. Единственно, что
беспокоило ее, что вновь у нее
появились тайны от Александра. И
пусть сия тайна принадлежала ни ей,
вернее не только ей одной, все же
червь сомнения грыз ее изнутри. Все
тайное рано или поздно становится
явным. Что будет, коли Александр
прознает про скандальное поведение
сестры, и выяснится, что она скрыла
от него сей факт? «Ах! Кити, что же
ты наделала!» - молча сокрушалась
Софи по дороге к дому.

Глава 22

Теплый золотистый сентябрь

сменился промозглым дождливым
октябрем. Роскошный парк
Вознесенского лишился своего
яркого убора, но по-прежнему являл
собой зрелище весьма впечатляющее.
Впрочем, его унылая пора с горами
опавших листьев, собранных в кучи
старательным садовником, или
плавающими в пруду последними
отголосками уходящей золотой
осени, как нельзя более
соответствовали меланхоличному
настроению Кити. Она часто и
подолгу гуляла по ставшим
прозрачными аллеям и возвращалась
в дом только тогда, когда
чувствовала, что совершенно
продрогла под холодными порывами
ветра.
Предстоящую зиму решено было
проводить в Вознесенском. Самая
первая причина тому, была
предстоящий сезон, в котором
mademoiselle Раневскую впервые
собирались представить столичному
свету. Софья всецело погрузилась в
хлопоты связанные с этим событием.
За помощью в обновлении гардероба
своего и золовки она вновь
обратилась к madame Луизе, которая
встретила ее как старинного доброго
друга и, отложив некоторые заказы,
взялась за гардероб для Кити.
Софья рада была погрузиться в эти
хлопоты, и вовсе не потому, что
горела желанием вновь оказаться в
светском обществе Петербурга и
возобновить старые знакомства и
связи, сколько потому, что за всеми
этими заботами, она отвлекалась от
мыслей о том, что, несмотря на
жаркие ночи в объятьях супруга, так
и не смогла зачать дитя. Всякий раз,
когда становилось очевидно, что ее
надежды оказались тщетными, она
впадала в состояние апатии и на
несколько дней теряла интерес ко
всему происходящему в стенах
усадьбы.
Второй причиной, по которой для
дебюта Кити в свете был выбран
Петербург, а не Москва явилось то,
что в прошлом сезоне у Софьи
появилось немало полезных
знакомств, в том числе и с молодыми
людьми, которые она надеялась
использовать для того, чтобы
устроить судьбу Кити.
 Неся службу в самом элитном
гвардейском полку, Раневский был
вхож во многие дома столицы, и
потому уже к началу ноября в
Вознесенское пришло немало писем с
приглашениями от представителей
Петербургского бомонда. Но более
всего Софью удивило письмо от
княгини Чартинской, коей оказалась
не кто иная, как Бетси.
Княжна Елизавета Андреевна
Черкасская, будучи последней
представительницей и единственной
наследницей одного из самых
знатных и богатейших родов
получала немало предложений руки и
сердца, но ответила согласием лишь
на сватовство князя Чартинского.
Князь Чартинский был уже немолод,
но Бетси в своем выборе
руководствовалась отнюдь не
порывами души и сердца, а все более
разумом и потому ее ни в малейшей
степени не волновал ни преклонный
возраст супруга, ни его внешняя
непривлекательность. По ее мнению,
Константин Львович обладал куда
более значимыми достоинствами, как
то внушительное состояние и
отсутствие прямых наследников.
Впрочем, на наследство мог бы
претендовать его племянник Адам, но
это лишь в том случае, ежели судьбе
будет угодно оставить князя
бездетным.
В письме к Софье Бетси была
необыкновенно ласкова, называла ее
своим милым другом, и писала, что
надеется на возобновление дружбы.
Официальным открытие светского
сезона всегда считался январский
императорский бал, но столичная
знать окуналась в атмосферу
праздника и всеобщего веселья еще
до начала Рождественского поста. На
время поста увеселения
прекращались, однако не
возбранялось устраивать
музыкальные и поэтические вечера.
Вот и Бетси приглашала чету
Раневских на один из таких вечеров.
Князь Чартинский имел страсть к
театральному искусству и был
большим любителем оперы. Будучи
человеком состоятельным, он имел
собственный театр, в котором играла
крепостная труппа, причем многие
актеры в ней были не лишены
таланта, и зачастую, представления в
крепостном театре Чартинского
имели небывалый успех. Получить
приглашение на такой вечер
считалось весьма почетным.
Раневский же для Бетси был
интересен тем, что вокруг его
персоны ходило немало слухов,
особенно связанных с его
пребыванием в турецком плену, и
кроме того, ее немало интересовало,
чем завершилось его воссоединение с
супругой, которой в прошлом сезоне
молва приписала связь с Корсаковым.
Александр Елизавету Андреевну
недолюбливал, но с доводами Софьи,
что не стоит обижать ее отказом,
потому как успех дебюта Кити во
многом зависит от того, как ее
примут в свете, согласился. Княжна
Черкасская еще, будучи девицей,
задавала тон, а уж выйдя замуж за
князя Чартинского, и вовсе стала
персоной, к мнению которой надобно
было прислушиваться, дабы иметь
успех в обществе. Потому в своем
ответном письме Софья
поблагодарила Бетси за приглашение
и ответила согласием от имени
супруга и своего собственного.
Кити не выказала особой радости
по поводу предстоящего визита в дом
Чартинских, но и упрямиться не
стала. Софья часто ловила себя на
мысли, что Катерина переменилась. В
последнее время она была
неестественно тиха и послушна,
равнодушно соглашаясь со всем, что
ей предлагала Софи. Для первого
выхода в свет было выбрано платье
традиционно белого цвета из
плотного шелка, украшенное по
подолу и вырезу искусственными
бледно-голубыми цветами. Сама же
Софья свой выбор остановила на
темно-синем платье, поверх которого
надевался чехол из газа того же
цвета.
Из Вознесенского выехали после
полудня и уже к четырем часам были
в Петербурге. Начало вечера у
Чартинских было запланировано на
восемь вечера, и потому у дам
Раневских еще оставалось время,
чтобы отдохнуть и привести себя в
порядок, дабы предстать перед
гостями княжеской четы в самом
наилучшем виде.
В семь часов в дом на Мойке
приехал Александр. Он уже успел
сменить свой белый колет на красный
вицмундир и готов был сопровождать
жену и сестру. В этот вечер вся улица
перед внушительным особняком
Чартинских была запружена
экипажами. Гости, подъезжая к
парадному, поднимались по
широкому крыльцу, отделанному
мрамором, и проходили в
великолепный вестибюль, ярко
освещенный сотнями свечей.
Помещение театра находилось прямо
в доме. У входа в зал прибывших
встречали хозяин и хозяйка дома.
 Бетси весьма тепло приветствовала
чету Раневских, не преминула
заметить, сколь очаровательна сестра
Александра и заговорщицки
улыбнулась Софи, шепотом
посетовав на то, что в этом сезоне
Корсаковы решили остаться в
деревне.
Софи не впервые бывавшая в
частном театре, тем не менее, была
поражена великолепием и роскошью
отделки зала. Давали «Бедную Лизу».
Константин Львович, видимо, желая
доставить супруге удовольствие,
выбрал именно эту пьесу для
постановки и всего лишь потому, что
героиня действа носила одно и то же
имя с его женой.
 Устроившись на своем месте,
Софья огляделась. Много было
знакомых лиц, и она вежливо кивала
в ответ на приветствия. Не укрылось
от нее и любопытство во взглядах,
обращенных на нее и Александра.
История Раневского наделал немало
шума в прошлом сезоне, но
Александр старался избегать
светского общества, насколько это
было возможно, а потому его
появление в доме Чартинских было
встречено с немалым интересом.
Раневский честно признавался
себе, что если бы не необходимость
устроить судьбу Кити, он бы и далее
сторонился этой напыщенной толпы,
предпочитая водить дружбу лишь с
ограниченным кругом, в который
допущены были немногие. Ничто так
не возбуждает жадное любопытство
света, как чужие страдания и горести.
Ему не единожды приходилось
сталкиваться с подобным, и если
после смерти Анатоля, он слишком
близко к сердцу воспринимал слухи и
толки, витавшие вокруг их фамилии,
то после того, как вернулся живым,
побывав, можно сказать, в аду, был
более чем сдержан, и даже где-то
равнодушен к тому, как в обществе
восприняли его появление.
С началом представления Софи
забыла обо всех своих переживаниях.
Игра актеров была великолепна, и
она увлеченно внимала действу,
происходившему на сцене. История
бедной девушки, доверившей свое
сердце легкомысленному
возлюбленному, тронула ее до
глубины души. Когда же бедная Лиза
бросилась в пруд, узнав о
предательстве любимого, Кити,
встрепенулась, глаза ее как-то
странно заблестели. Софи решила,
что, видимо, и Катерина прониклась
состраданием к несчастной судьбе
Лизы. Трагический финал истории
нередко вызвал слезы у особ
сентиментальных и чувствительных.
По окончанию представления
гостей пригласили в столовую, где
был устроен поздний ужин. За столом
обменивались впечатлениями от
постановки, не забывая в
присутствии князя хвалить
блестящую игру актеров. После
переместились в гостиную, где
продолжили беседы, разбившись на
небольшие группы. Сновала
прислуга, разнося шампанское и
прохладительные напитки. Девицы на
выданье, собравшись в кружок, ахали
и охали, над судьбой героини пьесы,
но нашлись и такие, кто не преминул
осудить опрометчивый поступок
девушки, вступившей в добрачную
связь с молодым человеком.
Кити явно заскучала. С тревогой
наблюдая за ней, в какой-то момент
Софья заметила, что она несколько
оживилась. Проследив за
направлением взгляда своей золовки,
она увидела поручика Чернышёва,
ведущего весьма оживленный
разговор с хорошенькой и бойкой
девицей, тоже, видимо, из числа
дебютанток этого сезона. Словно
ощутив на себе ее взгляд, Серж
повернулся и склонился в учтивом
поклоне. Извинившись перед своей
собеседницей, поручик подошел к
Раневскому, с которым обменялся
дружескими приветствиями, поднес к
губам руку Софи, выразив ей свое
восхищение, но при взгляде на Кити,
лишь весьма холодно кивнул
головой. Софья тяжело вздохнула.
Совершенно очевидно было, что
Катерина задела чувства молодого
человека, и он по сей день обижен на
нее. «Жаль. Они бы стали прекрасной
парой», - задумалась она.
Из раздумий ее вывел голос Бетси.
 - Софья Михайловна, Александр
Сергеевич, позвольте вам
представить племянника моего
супруга. Адам Владиславович
Чартинский.
- Очарован, - склоняясь над рукой
Софи, пробормотал молодой человек.
Софья рассеянно кивнула головой,
продолжая думать о своем. Раневский
равнодушно произнес дежурное: «рад
знакомству», тоже раздумывая над
загадочной переменой в отношении
Сержа к Кити. Обменявшись
несколькими ничего не значащими
фразами о погоде в столице, Бетси
увела родственника своего супруга,
дабы представить его остальным
гостям.
 На протяжении оставшегося
времени Софья не раз ловила на себе
напряженный взгляд темных глаз
Адама Чартинского. Чувствуя себя
неловко из-за столь пристального
внимания к своей персоне, она
попросила Александра увезти ее и
Кити домой. Раневский и сам был рад
завершить этот вечер и остаться,
наконец, наедине с женой в стенах
спальни. Катерина, вновь впавшая в
меланхолию, не высказала никаких
возражений. Попрощавшись с
хозяевами, все вместе отправились в
дом на Мойке.
Наутро, простившись с
Александром, который торопился на
службу, Софья за чашкой кофе, желая
вывести свою belle-soeur из состояния
мрачной задумчивости, принялась
расспрашивать Кити о ее
впечатлениях от представления.
- По мне, так Лиза правильно
поступила, - ответила на ее вопрос
Катерина.
- Но ведь это грех, лишать себя
жизни, - заметила Софья.
- Разве то жизнь? - вдохнула Кити.
– Страдать от мук ревности и
предательства. Уж лучше в пруд.
Глядя на ее бледное осунувшееся
лицо, Софья не стала продолжать
разговор на эту тему, догадываясь,
какие мысли бродят в голове у
девушки и потому, опасаясь еще
более расстроить ее размышлениями
о несчастной любви.
 - Графиня Любецкая прислала мне
приглашение на чай сегодня к
четырем часа, - обратилась она к
Катерине нарочито жизнерадостным
тоном. – Мне бы хотелось, чтобы вы
пошли со мной.
- Благодарю, но сегодня мне
хочется побыть в одиночестве. Мне
бы хотелось в Летний Сад пойти, -
отозвалась Кити.
- Возьмите с собой Алёну, -
сдалась Софья.
- Хорошо, - поднялась со своего
места Катерина.
Алёну совершенно не радовала
прогулка, которую затеяла Кити.
Было довольно холодно, небо еще с
утра хмурилось и предвещало дождь,
а может быть, даже и первый снег,
но, невзирая на непогоду, Кити,
выйдя из дома, пешком направилась в
сторону набережной Фонтанки. И
Алёне ничего не оставалось, как
только покорно плестись вослед
барышне в нескольких шагах позади.

Дойдя до Аничкова моста через

Фонтанку, Кити остановилась,
пропуская коляску и всадника,
следовавшего рядом с экипажем.
Окинув быстрым взглядом веселую
копанию разместившуюся в коляске и
всадника, Кити зарделась румянцем.
Поручик Чернышёв, а это был
именно он, едва заметно кивнул ей и,
повернувшись к своим спутницам,
продолжил разговор. Вскоре и
экипаж и всадник съехали с моста, но
Катерина все продолжала стоять на
одном месте. «Даже не оглянулся», -
вздохнула она. Отчего-то сделалось
горько и безотрадно, что-то
теснилось в груди и щипало глаза от
непролитых слез. Алёна, свесившись
с моста, вглядывалась в мутную воду,
ожидая, когда же барышня соберется
идти далее. Громкий всплеск с другой
стороны и чей-то крик: «Барышня!»
оторвали ее от этого занятия.
Оглядевшись по сторонам и не
заметив Кити, Алёна протолкалась к
перилам через мгновенно
собравшуюся толпу зевак: Кити
барахталась в воде, но намокшее
пальто и длинные юбки сковывали ее
движения и тянули на дно.
 - Господи! Да помогите же кто-
нибудь! – оглянулась девушка, в
страхе оглядывая собравшуюся
толпу.
- Палку длинную надо бы, -
почесал в затылке пожилой извозчик,
бросивший свою коляску тут же на
мосту.
Чернышёв все-таки оглянулся, но
вместо Кити намосту увидел лишь
толпу зевак, которые что-то кричали
и глядели куда-то вводу.
- Ваше благородие! – подбежала к
нему запыхавшаяся девица, по виду
прислуга из богатого дома. –
Христом Богом прошу, помогите!
Барышня с моста в реку сиганула!
Развернув жеребца, Сергей въехал
на мост, пытаясь разглядеть, что
происходит поверх голов.
Спешившись, он бросился к перилам.
- Бог мой! Кити! – побледнел
Чернышев, глядя как она уходит под
воду.
Торопливо развязав Кушак и
скинув долгополый форменный
сюртук, Серж взобрался на перила и
прыгнул. Толпа за спиною загудела.
Нырнув в мутные воды, Чернышев
ухватил ее руку и потянул наверх.
Вынырнув на поверхность и
удерживая ее одной рукой Серж
огляделся. Взобраться на
набережную было решительно
невозможно, плыть против течения к
тому месту, где можно было
выбраться на берег, у него не хватило
бы сил, да и вода была дюже ледяная,
сводило мышцы. Кто-то спустил с
набережной веревку.
- Ваше благородие, сюда! –
кричали ему с берега.
Через четверть часа, оказавшись на
берегу, Чернышев едва смог
подняться с колен. Кити заходилась в
кашле, выплевывая воду, которой
успела наглотаться. Алёна с глазами
полными слёз трясущимися руками
протянула ему его сюртук.
- Пальто с нее сними, - кивнул он
на Кити, обращаясь к перепуганной
прислуге.
Закутав девушку в свой сюртук,
Чернышев увлек ее к коляске все еще
стоявшей на мосту.
 - На Мойку гони! – бросил он
кучеру, усаживаясь подле Катерины,
которую трясло в ознобе.
- Зачем? – трясущимися губами
прошептала она. – Зачем вы
прыгнули за мной?
- Это я вас должен спрашивать,
какого черта вам вздумалось
устраивать сие представление? – зло
отозвался Чернышёв, чувствуя, что и
самого его до костей пробирает
холод.
Оставалось надеяться, что кучер
графини Загряжской догадается
позаботиться о его лошади. Кити
молча отвернулась. Она и сама себе
не смогла бы, пожалуй, объяснить,
отчего его холодность к ней, такой
болью отозвалась в груди. Когда она
перегнулась через перила, мысль
покончить со своим существование
так, как это сделала «Бедная Лиза»,
казалась ей удачной, но оказавшись в
холодной воде, она вдруг испугалась
и принялась изо всех сил барахтаться,
пытаясь удержаться на плаву. «Боже,
как это унизительно, - вздрогнула
она, - что моим спасителем оказался
именно Серж». Сейчас бы она
предпочла, чтобы о ее глупости он
никогда не узнал, а ныне получалось,
что он еще и принял во всем этом
самое деятельное участие.
В полном молчании добрались до
дома на Мойке. Когда коляска
остановилась, Сергей выбрался из нее
и, не слушая робких возражений
Кити, на руках внес девушку на
крыльцо.
- Расплатись, - бросил он
ошарашенному дворецкому, глазами
указав на извозчика.
Войдя в переднюю, Чернышёв
поставил Кити на ноги и повернулся
к замершей в немом изумлении
прислуге:
- Переодеть и согреть!
Он уже направился к выходу,
когда Кити окликнула его:
- Сергей Васильевич, спасибо вам.
- За что? За то, что помешал вам
утопиться? – саркастически
поинтересовался он.
- За то, что спасли мне жизнь, -
опустила глаза Кити. - Вам бы тоже
переодеться надобно. Здесь есть вещи
Александра.
Взяв свой сюртук, Чернышев надел
его поверх мокрой одежды и молча
удалился, оставляя на паркете
мокрые следы. Едва за ним закрылась
дверь в переднюю вбежала
запыхавшаяся Алёна.
- Ох! Екатерина Сергеевна! Да что
же вы это? Да как же можно было? –
принялась причитать она, поднимаясь
вслед за барышней по лестнице.
Растерев Кити водкой и велев ей
выпить рюмку, Алёна уложила
девушку в постель и накрыла двумя
одеялами. Спустя час, прервав свой
визит к графине Любецкой,
появилась Софья. Едва только лакей,
посланный дворецким Федором,
служившим господам еще при ее
бабке, сообщил о случившемся, Софи
извинилась перед Натальей и спешно
покинула немногочисленное
собрание в салоне графини. Кити она
застала спящей, и потому
подробности происшествия ей
пришлось выяснять у Алёны.
Внимательно выслушав сбивчивые
объяснения своей камеристки, Софья
пришла к выводу, что спасителем
Кити стал Чернышёв. «Весьма
странно. Отчего Кити решилась на
такой отчаянный шаг именно после
случайной встречи с Сержем? И не
говорит ли это о том, что она вовсе не
так равнодушна к поручику. Бедная
девочка совсем запуталась в своих
чувствах, - вздохнула Софья,
размышляя над тем, как
произошедшее преподнести
Александру. - И кем были спутницы
Чернышёва, ставшие свидетелями
всего? Кем бы они ни были, вряд ли
дамы станут держать рот на замке, -
расстроилась Софи. – Поползут
сплетни, и общество будет строить
догадки, а то и попусту, выдумывать
причины, такого поступка. Самым
разумным решением было бы уехать,
как можно дальше, лучше в Рощино.
Но впрочем, может все еще
обойдется? Серж ведь не станет
хвалиться этим».
Раневский приехал вечером. Ему
уже было известно обо всем от
Чернышёва. Александр был страшно
зол, но увидев сестру такой бледной и
несчастной, не стал бранить ее.
Софья поделилась с мужем своими
подозрениями о мотивах поступка
Кити. Пришлось рассказать и о том,
что случилось три месяца тому назад
на свадьбе Андрея и Надин.
- Это моя вина, - удрученно
вздохнул он, выслушав жену. – Я
должен был быть более внимателен к
ней, но…
- Я, полагаю, что нам надобно
будет уехать на некоторое время в
Рощино, - заметила Софья.
- В Рощино? – огорчился
Раневский. – Может, не стоит делать
поспешных выводов?
- Может, и стоить подождать, -
согласилась Софья. – Будем
надеяться, что сие происшествие не
станет известно всему свету.
Посовещавшись, решили, что
Софи и Кити уедут в Вознесенское
уже наутро. Несмотря на старания
Алёны, к утру у Катерины начался
жар, пришлось пригласить врача.
Осмотрев больную, доктор велел ей
находиться в постели. Не обошла сия
напасть и Чернышёва, Сергей сильно
простудился и слег. Прознав, о его
болезни от брата, Кити, мучимая
угрызениями совести, написала ему
письмо. Она не ждала ответа, но
получив от Сергея весточку,
обрадовалась. Завязалась переписка.
Раневский хотя и не одобрял того, но
вмешиваться не стал. Поначалу
Александру казалось, что ничего
путного не выйдет, но видя, с каким
нетерпение Катерина ждет посланий
от Чернышёва, в тайне надеялся, что
эти двое найдут общий язык. Болезнь
Кити привела к тому, что дамы
Раневские задержались в столице на
две седмицы.
За это время похолодало и выпал
снег, которого так долго ждали. В
Петербург пришла зима, укутав
площади и улицы белым покровом,
сковав реки и каналы тонким слоем
льда.
Софи стала частым гостем в салоне
княгини Чартинской. Бетси всеми
силами старалась завлечь ее в свой
небольшой кружок, впрочем, и сама
Софья не противилась тому. У
Елизаветы Андреевны собирались
люди весьма разного толка, но тем и
были интересны эти собрания.
Мужчины все чаще говорили о
политике и, прислушиваясь к этим
разговорам, она все чаще слышала о
Bonaparte. Но в особенности ее
поразили слова племянника князя
Чартинского Адама.
- Поверьте мне, дядюшка, - с
жаром говорил молодой человек, -
военный гений Bonaparte бесподобен.
Вся Европа трепещет перед ним.
Придет время и Россия признает его
величие и могущество. Разве Россия
не была побеждена при Аустерлице?
Разве не было Прейсиш-Элау? Я
верю, что настанет тот день, когда и
Петербург узрит истинного гения
ведения войны.
 - Не горячись, мой мальчик, -
снисходительно заметил Константин
Львович. – Наши генералы сделали
выводы из прошлых ошибок. Все о
чем ты говоришь сейчас, не более,
чем химера. Российская армия не
дрогнет и не уступит даже Bonaparte,
если все же дойдет до открытого
столкновения.
Заметив, с каким интересом Софья
прислушивается к их разговору, Адам
улыбнулся ей. Софи уже привыкла к
его пристальным взглядам и
перестала тревожиться всякий раз,
когда замечала, что он вновь смотрит
на нее, потому как ничего кроме этих
пронзительных взглядов молодой
человек себе не позволял, он даже ни
разу не осмелился заговорить с ней.
 - Я согласна mon cher, -
улыбнулась Бетси, легко касаясь
плеча супруга, - Наша доблестная
армия защитит нас от любых
напастей. О храбрости наших
офицеров можно слагать легенды.
Вот давеча, графиня Загряжская
рассказывала мне про поистине
отважный поступок поручика
Чернышёва. Ты должен быть знаком
с ним. Серж бывал у нас, - заметила
она.
- И что же такого отважного
совершил поручик, душа моя? –
иронично поинтересовался князь.
- Он спас девицу, которая
надумала топиться и сбросилась с
Аничкова моста в Фонтанку, -
отозвалась Бетси, обводя глазами
своих гостей, что внимательно
слушали ее речь.
- И кто же это девица? – бледнея,
спросила Софья.
- О том неизвестно, - пожала
плечами Бести. – Графиня с ней
незнакома, да и разглядеть ее толком
не успела. Но поручик воистину
герой. Броситься с моста, чтобы
спасать, решившую покончить с
собой дурочку, надо быть очень
храбрым, чтобы так рисковать.
Гости закивали головами и
принялись обсуждать сие
происшествие. Надо полагать, что
сразу было озвучено несколько
причин, по которым никому не
известная девица решила покончить с
собой. Самой первой само собой
была названа несчастная любовь.
Софья не принимала участия в
обсуждениях, но жадно ловила
каждое слово, дабы понять насколько
много известно Бетси из того, что
произошло. То, что личность Кити,
так и осталась никому не ведома,
могло только радовать. «Надобно
отдать должное Чернышёву, - с
нескрываемым облегчением
выдохнула она, - он не только
сохранил в тайне само происшествие,
но и не выдал ни имени спасенной им
девушки, ни причин побудивших ее
совершить столь отчаянный шаг». О
том, что Серж никому ничего не
рассказал, кроме Александра, Софи
поняла со слов Бетси, которая
посетовала на то, что поручик
категорически отказывается
обсуждать сие происшествие.
- Софья Михайловна, - вывел ее из
задумчивости тихий вкрадчивый
голос, - А что вы думаете о поступке
поручика? – поинтересовался Адам
Чартинский, присаживаясь на диван
подле нее.
- Я... – растерялась Софи, - я
думаю, поручик очень храбр и
совершил благое деяние.
- Вы считаете, что спасти девицу,
которая решила уйти из жизни,
благое деяние? – иронично
улыбнулся Адам. – Она ведь не
просила его о том и очень даже,
может быть, что проклинает своего
спасителя.
 - Вздор! – вскинулась Софья. –
Жизнь, - это величайшая ценность и
благо, которое дается человеку.
Ежели человек, единожды ошибся, то
это вовсе не означает, что он не
сожалеет о своих ошибках, и будет
непременно стараться их повторить.
- Скажите, отчего ваш супруг
никогда не посещает наших
маленьких собраний? – меняя тему
разговора, спросил Чартинский.
- Александр очень занят делами
службы? – нехотя отозвалась Софья.
- Настолько занят, что отпускает
свою очаровательную супругу одну?
– вздернул бровь молодой человек.
Софье был неприятен тон, каким
вдруг заговорил с ней Адам, и она,
повинуясь внутреннему порыву,
постаралась отодвинуться от него,
насколько это было возможно на
узеньком диванчике. Она вдруг
обратила внимание, что рука Адама
покоится на спинке дивана и едва не
касается ее плеча.
- Я полагаю, что здесь нахожусь в
обществе друзей и мне нечего
опасаться, - парировала она.
- Конечно, здесь собираются
друзья, - согласился с ней
Чартинский. – Но ведь даже у друзей
могут возникнуть иные чувства,
несколько далекие от дружеских.
- Я не понимаю вас, -
пробормотала Софи, желая прервать
сей разговор, но, не зная, как сделать
это, не оскорбив Адама.
 Она беспомощно огляделась, ища
глазами Бетси, но хозяйка салона
была слишком занята, рассказывая
уже другую пикантную историю.
- Я говорю о страсти, что
вспыхивает вдруг между мужчиной и
женщиной и оба сгорают в этом огне
не в силах поменять ничего.
- Ах! О страсти, - рассмеялась
Софья. – В таком случае
немаловажно, чтобы сия страсть была
взаимна. Разве не так?
- Но как то понять, ежели о том, не
спросить? – улыбнулся Чартинский.
- Я думаю, что женщина всегда
найдет способ дать понять объекту
своей страсти о чувствах ею
испытываемых, - холодно
улыбнулась Софи.
 - Очень рад был с вами увидеться,
Софья Михайловна, - усмехнувшись,
Адам поднялся со своего места, -
очень жаль, но вынужден вас
оставить, меня к семи ожидают в
клубе. Кстати, отчего ваша
очаровательная belle-soeur не
приезжает с вами?
- Кити занемогла, - вспыхнув при
упоминании сестры Александра,
отозвалась Софья. – Но ее недуг уже
почти прошел, и вскорости вы
сможете ее увидеть, - торопливо
добавила она.
Возвращаясь, домой от Бетси,
Софи беспрестанно думала об Адаме.
«Отчего он заговорил сегодня со
мной? – недоумевала она. – И как же
неприятен был этот разговор. О нет, я
даже думать не хочу о том. Неужели
он намекал, что испытывает ко мне
какие-то чувства, когда говорил о
страсти? Нет-нет. Я не буду думать о
том. Это так гадко!»
Чартинский младший был недурен
собой. Пожалуй, многие особы
женского пола, даже нашли его
весьма привлекательным. Он был не
очень высок, зато хорошо сложен.
Тонкий в кости, гибкий и изящный.
Пожалуй, у него были очень
красивые глаза, темные
непроницаемые, опушенные
длинными ресницами, вьющиеся
волосы темно-каштанового цвета и
очаровательная ямочка на
подбородке. Адама можно было
назвать даже красивым, но было в
этой красоте что-то отталкивающее,
что-то, чему Софья никак не могла
подобрать названия. «Может это от
того, что он попытался навязать мне
свои чувства», - думала она.
Подъехав к дому, она постаралась
выкинуть из головы все мысли о
Чартинском. Скоро должен был
вернуться Александр, и они сегодня
впервые за долгое время собирались
поужинать все вместе, потому как
Кити стало значительно лучше.

Глава 23

Спустя две седмицы после

происшествия на мосту Кити
совершенно оправилась от недуга. На
лицо ее вернулся румянец, в
потухшем было взгляде, вновь
зажегся задорный огонь. Для Софи не
было секретом, что причиной тому
была не столько отступившая
болезнь, сколько письма, которые она
получала от Чернышёва.
Переписка эта носила характер
вполне невинный: не было более
пылких признаний, Серж в основном
справлялся о здоровье Кити с
пожеланиями скорейшего
выздоровления. Но даже эти, ничего
не значащие по сути записки, стали
для нее неким поводом надеяться, что
отношения поручика к ней
переменилось.
Незадолго до Рождества в дом на
Мойку, получив, кратковременный
отпуск из корпуса, где обучался,
пожаловал и сам хозяин дома
младший брат Софи Мишель. Софья
завела было разговор о том, что она и
Кити уже достаточно злоупотребили
его гостеприимством, и пора бы им
вернуться в Вознесенское. Михаил,
выслушав сестру, упросил ее остаться
в столице.
- Я не могу часто бывать здесь, -
говорил он, - и вы с Екатериной
Сергеевной нисколько не стесняете
меня. Напротив, ma chère sœur (моя
дорогая сестра), благодаря вам дом
содержится в должном порядке, и,
признаться честно, я тому очень рад.
Софи была очень тронута этим его
признанием и в порыве чувства обнял
брата, который, несмотря на свой
юный возраст, был уже на целую
голову выше ее. Мишель, казалось,
смутился этого порыва, но смущение
его быстро прошло, и он стиснул ее в
крепком ответном объятии. Взрослея,
он все более становился похожим на
отца, чей портрет висел в кабинете.
Софья не раз заставала брата перед
этим портретом и, не желая
тревожить его, всегда старалась уйти
незаметно. Но в последний раз,
Михаил заговорил с нею, не
поворачивая головы, зная, что она
остановилась и слушает его.
- Как это странно не знать ни
своего отца, ни матери. Ты помнишь
их? – повернулся он к ней.
- Не очень хорошо, - грустно
улыбнулась Софи.
 - Я часто смотрю на миниатюры в
медальоне, что ты подарила мне в
прошлое Рождество. Ты так похожа
на маменьку.
- А ты весь в папеньку, -
отозвалась Софья, любуясь молодым
человеком.
- Признаться, мне не хватает их.
Тетушка и дядюшка были добры к
нам, но все же я пытаюсь представить
нашу жизнь, какой бы она была, будь
наши родители живы.
- Отец бы гордился тобой, -
вздохнула Софи. – Жаль он не видит,
каким ты стал.
Мишель отвернулся. Софье
показалось, что глаза его
подозрительно блеснули, ей и самой
сделалось грустно, и она с трудом
удержала, подступившие слезы.
- Софи, не уезжай, пожалуйста, в
Вознесенское, - глухо попросил
юноша.
- Я останусь до конца сезона, - с
легкостью пообещала Софья, дав себе
слово чаще видеться с братом.
Александр решением Софьи:
остаться в Петербурге до конца
сезона, был очень доволен. Теперь
они могли видеться ежедневно, и со
службы он спешил уже не на
казенную квартиру, где в последнее
время, после женитьбы Андрея
оставался один, а в дом на Мойке.
Андрей и Надин тоже обосновались в
столице. После долгих поисков
Завадскому все же удалось снять
вполне приличный дом на Невском.
Не смотря на то, что Андрей часто
звал в гости, Раневские всего лишь
раз побывали с визитом у молодой
четы. В присутствии Надин Софи
ощущала некую неловкость.
Безусловно, Надин царила в своем
маленьком салоне, и все внимание
было сосредоточено вокруг молодой
графини. Несомненно, она была
очаровательна и ее сердечная
склонность к молодому супругу была
очевидна. Но в тоже время, наблюдая
за ней, Софья не могла отделаться от
мысли, что все это не настоящее,
напускное. Будто Надин играет
какую-то роль. Для Софи не остались
незамеченными, ни длинные
многозначительные паузы в
разговоре, ни взгляды, обращенные
на Раневского. Казалось, всем своим
видом она, словно пытается показать,
что счастлива безмерно. «Смотри, я
могу быть счастливой без тебя, я
могу быть веселой, могу быть
остроумной и все это без тебя!»
Однако же, убедившись, что вся эта
игра не произвела на Александра
никакого впечатления, Софи
успокоилась. Довольно было
терзаться ревностью, все, что отныне
имело для нее значение – это слова и
поступки, обращенные к ней одной.
Разве не говорил он ей о своей
любви? Разве этого было мало, для
того, чтобы оставить без внимания
бесплодные попытки увлечь его?
 Софья вновь стала бывать в доме
Чартинских, но уже не одна, а в
компании Кити. В один из дней они
обе были званы на чай к Бетси в
узком кругу. То, что Бетси именовала
узким кругом, было весьма
представительным собранием, и где,
как ни здесь собиралось самое
изысканное общество. Был и Адам,
но после того памятного разговора,
он более не докучал Софи своим
вниманием. Однако же, по-прежнему,
все его взоры были обращены к ней
одной.
Софья и Кити приехали в числе
первых гостей. Вслед за ними
появились графиня Загряжская с
дочерью и поручик Чернышёв.
Поручика в последнее время
частенько видели в обществе дам
Загряжких и поговаривали, что все
это неспроста, что со дня на день он
сделает предложение. Войдя в
гостиную, Серж оставил своих
спутниц и подошел к дамам
Раневским:
- Софья Михайловна, Кити, очень
рад вас видеть, - улыбнулся он,
склоняясь по очереди над ручками
дам.
- Сергей Васильевич, вы не
заходите к нам, - тихо отозвалась
Кити и смущенно опустила глаза,
ругая себя в душе за то, что в ее
словах так явственно проскользнули
просительные нотки.
- Я зайду, Екатерина Сергеевна.
Непременно зайду, - пообещал Серж,
глядя ей в глаза напряженным
взглядом.
Кити вспыхнула ярким румянцем,
не сумев сдержать улыбки, которая,
впрочем, тотчас померкла, как только
поручик вернулся в общество своих
спутниц.
Лакей внес большой самовар, и
хозяйка пригласила всех к столу.
Бетси сама разливала чай и делала это
с видимым удовольствием. Подавая
чашку Софье, она указала ей глазами
на место подле себя.
Как только за столом оказались
мужчины, речь вновь зашла о
политике. В основном говорили о
грядущей войне с Bonaparte. «Война!
Снова война, - раздраженно
вздохнула Софи. – Почему они
говорят только о войне? Что в том
хорошего? Война – это убийство!
Горе! Смерть и разрушение!» Ее
недовольство выбранной темой
разделяли многие дамы за столом.
Куда приятнее было говорить о
нарядах, о помолвках, ожидаемых в
этом сезоне. Повинуясь просьбе
хозяйки, за столом оставили
разговоры о политике. Но вскоре
мужской половине стало скучно
слушать бесконечные пересказы
сплетен о новых романах в обществе,
разговоры о том, как трудно стало
нынче достать настоящее
французское кружево, и мужчины
потянулись в курительную, чтобы
там без помех всласть поговорить о
том, что их действительно волновало
на тот момент.
Дамы, оставшись без мужского
общества, с удвоенной силой
принялись обсуждать последние
новости.
- «Бедный мальчик», - вещала по
большому секрету всем собравшимся
Бетси. – Адам совершенно лишился
покоя и причиной тому одна
замужняя дама. Бедняжка, он так
страдает, увы, страсть сия безответна.
Княгине Чартинской не надобно
было называть имя этой дамы,
поскольку взоры всех
присутствующих тотчас обратились к
Софье. Сделав вид, что не заметила
столь пристального внимания, Софи
пожала плечами и ответила:
 - В том нет ничьей вины. Каждый
сам волен выбирать свой путь.
- Как это безнравственно! –
фыркнула графиня Загряжская. –
Вокруг полно незамужних девиц, а он
вместо того, чтобы составить счастие
одной из них вздумал волочиться за
замужней женщиной.
- Полностью согласна с вами, -
поддержала ее графиня Любецкая.
- Запретный плод всегда наиболее
сладок, в особенности, ежели он не
доступен, - возразила Бетси.
Софья поставила свою чашку на
блюдце. Осознание того, что весь
свет обсуждает новое увлечение
Адама Чартинского, а, стало быть, ее
саму, удовольствия ей не доставило.
Ей не в чем было себя упрекнуть, но
она уже слишком хорошо успела
узнать свет и потому не сомневалась,
что этот так называемый роман со
временем будет обрастать все
новыми и новыми подробностями.
Она была невозможно зла на Адама
за то, что он не скрывал своего
увлечения и говорил о том в
открытую. Извинившись, она
поднялась из-за стола и,
поблагодарив хозяйку за
гостеприимство, поспешила
проститься.
Она уже усаживалась вслед за
Кити в крытый возок, поданный к
подъезду, когда Адам без шапки в,
накинутой поверх сюртука шубе
выбежал из дома и устремился прямо
к ней.
 - Софья Михайловна, -
остановился он подле нее, тяжело
дыша от того, что ему бегом
пришлось догонять ее, - Вы уже
уезжаете?
- Адам Владиславович, -
обернулась к нему Софи, недовольно
хмуря брови, - прошу вас,
перестаньте преследовать меня!
Зачем вы наговорили все эти
глупости?
- Мое чувство к вам не глупости,
Софи. Вы не можете мне запретить
говорить о своей любви к вам, -
возразил молодой человек, ничуть не
смущенный ни ее недовольным
видом, ни присутствием Кити.
 - Вздор! – возразила Софья. – Вы
не любите меня! Вы зачем-то
придумали это.
- Я люблю вас! Люблю! – поймал
ее руку Чартинский. – Только видеть
вас для меня уже счастие.
Выдернув ладонь из его руки,
Софья сердито покачала головой:
- Оставьте меня. Я не люблю вас,
вы мне даже не симпатичны. Прошу
вас, оставьте даже мысли обо мне.
- Ежели бы я только мог, -
вздохнул Чартинский. – Разве мы
властны над собственным сердцем?
- Над сердцем не всегда, -
смягчилась Софья, - но помимо
сердца человеку еще дан разум.
Прощайте, Адам.
 Торопливо забравшись в возок и
проигнорировав недоуменный взгляд
Кити, Софья откинулась на спинку
сидения и закрыла глаза. «Глупец! – в
раздражении вздохнула она. –
Хорошо бы слухи эти не дошли до
Александра. Да где там! Разве можно
утаить шило в мешке?»
Кити, хранившая молчание на
протяжении всего пути к дому, все же
не сдержалась и обратилась с
вопросом к своей belle-soeur:
- Вы собираетесь рассказать
Александру?
- Нет! – отрезала Софья. – И вам
советую хранить молчание.
- Ну, отчего?
 - Вы хорошо знаете своего брата,
Кити? Что, по-вашему, он
предпримет?
Кити удрученно вздохнула:
- Этот человек совершенно
невозможен.
- Надеюсь, что он одумается, -
пробормотала Софья. – Но не будем о
том. Через две недели императорский
бал. Александр вчера принес
приглашения.
Кити заметно оживилась при этих
словах Софьи.
- Мне говорили, что там будут все
офицеры Кавалергардского полка, -
заметила она.
- Но вас ведь волнует лишь один из
них? – улыбнулась Софья.
Кити тихонько вздохнула:
 - Ежели это правда то, что о нем
говорят. Что он скоро сделает
предложение mademoiselle
Загряжской, то все напрасно.
- Вы верите в это? –
поинтересовалась Софья.
- Я не знаю. Правда, не знаю. Но
ведь он обещал прийти, - обронила
она, с надеждой глядя на Софью.
- Потому что вы его просили об
этом. Вам не следовало этого делать,
- попеняла ей Софья. – У поручика
может сложиться впечатление, что вы
стараетесь навязать ему свое
общество.
- Что же мне ничего не
предпринимать? Не могу же я прямо
сказать ему о своих чувствах? –
рассержено отозвалась она.
 - Кити, он вам не безразличен?
- Вам, наверное, странно это
слышать после всего, что было, -
заливаясь румянцем, ответила Кити, -
но после того, как Сергей Васильевич
спас меня, я не могу не думать о нем.
- А что André? – поинтересовалась
Софи.
- Не спрашивайте меня более о его
сиятельстве, - потупила взор Кити. –
Я ошибалась, полагая, что влюблена.
Софья усмехнулась, отворачиваясь
к окну: «А ведь было время, когда
Кити полагала, что жизнь ее кончена.
Время все меняет. Время все
расставляет по своим местам».
Императорский бал был событием,
которого ждали, к которому
готовились заранее. Почти три
тысячи приглашенных, включая весь
высший свет Петербурга,
присутствовали на этом вечере. Вход
для военных и членов их семей был
через Комендантский подъезд.
Стремясь попасть во дворец без
опозданий, приезжали заранее. Кити
заметно волновалась, впрочем, как и
Софья, впервые удостоившаяся чести
быть приглашенной в столь
блестящее собрание. Раневскому
зимний императорский бал был не
внове, но он явно не разделял
восторгов жены и сестры. Для
Александра присутствие на
императорском балу было скорее
обязанностью, впрочем, как и для
всех других офицеров полка.
 Большой аванзал Зимнего хоть и
был весьма впечатляющих размеров,
но все же приглашенные с трудом
размещались в нем, что создавало
некоторые неудобства. Бал открыл
император, пройдя в полонезе с
супругой главы дипломатического
корпуса. За полонезом последовал
вальс, открывать который выпало
поручику Чернышёву, как лучшему
танцору Кавалергардского полка. По
обыкновению многие дамы были
заранее ангажированы на танцы, и
бальная карточка Кити была
полностью заполнена, и только лишь
этот самый первый вальс оставался
свободным.
Катерина напрасно прождала
визита поручика целых две седмицы
после поездки к Чартинским, Серж
так и не явился. Отказывая всем
претендентам танцевать с нею
первый вальс на императорском балу,
она в тайне надеялась, что поручик
все же пригласит ее, и когда этого не
случилось, даже немного пала духом.
Ведь отказывая молодым людям,
которые просили у нее этот танец,
она говорила, что уже ангажирована
и нынче, ежели останется подпирать
стену, ложь ее будет весьма
очевидна. Звучали последние
аккорды полонеза, когда он появился
перед нею словно из-поз земли.
Прищелкнув каблуками, Сергей
слегка наклонив голову, предложил
ей руку:
 - Екатерина Сергеевна, не
откажите мне… - улыбнулся он.
Кити затрепетала, дыхание ее
участилось, даже голова пошла
кругом от неожиданности. Вложив
свою руку в его протянутую ладонь,
она легко последовала за ним на
середину залы, стараясь не смотреть
по сторонам, в душе ужасаясь тому,
как много взглядов нынче обращено
на них. Грянули первые аккорды и,
обняв одной рукой тонкий стан,
Сергей закружил ее по залу.
- Весьма неожиданно, - тихо
произнесла Кити, страшась поднять
глаза на своего кавалера.
- Pourquoi? (Отчего?), -
невозмутимо поинтересовался
Чернышёв. Ъ
 - Je Vous attends (Я ждала вас), -
вырвалось у Кити.
- Désolé, ce n'est pas à Vos attentes
(Простите, что не оправдал ваших
ожиданий), - отозвался Сергей. – Я
был в отъезде, - добавил он.
- Вот как, - пробормотала девушка,
не найдясь с ответом.
- Кити, я обещал, что приду к вам,
и сдержу свое слово.
- Я буду рада видеть вас, -
запинаясь, ответила девушка.
- Помнится, я уже говорил вам, что
одно ваше слово, и я почту за честь
бывать в вашем обществе.
- Признаться честно, я думала, что
все это осталось в прошлом… И
потом все эти слухи о вашей
грядущей помолвке с mademoiselle
Загряжской…
- Это всего лишь слухи, - уверенно
ответил Сергей. – Графине очень бы
хотелось видеть меня своим зятем и,
признаться честно, я порядком устал
от этих якобы случайных встреч с
ней и с ее дочерью.
- Но ведь, тогда у Чартинских вы
все время были подле них, со мной
же словом едва перемолвились:
Сергей улыбнулся ее негодованию.
- Каюсь, грешен. Мне хотелось
подразнить вас. Увидев вас тогда в
водах Фонтанки, я испугался, что
потеряю вас навсегда. Зачем вы,
Кити?
Кити смотрела на него во все глаза,
совершенно позабыв о приличиях.
 - Вы любите меня? – сорвалось с
губ, прежде, чем она успела подумать
о бестактности своего вопроса.
- Люблю, злюсь и безумно ревную.
Я был в отчаянии, когда понял, что
вы влюблены в графа Завадского, но
ваши письма дали мне повод
надеяться, что не все так безнадежно.
«Не могу поверить, - счастливо
улыбалась Катерина, возвращаясь
под руку с поручиком к Софи и
Александру. – Я не могу поверить,
что это все не сон». Конечно, ей
виделся несколько иначе такой
важный момент, как объяснение в
любви. В ее мечтах, Серж опускался
на одно колено и просил ее стать его
женой, но разве это столь важно,
когда признание, которое так
жаждало услышать ее сердечко,
наконец, было произнесено, пусть и
средь шумного бала, в вихре вальса.
- Вы так улыбаетесь, что можно
подумать, что поручик сказал вам
нечто очень и очень приятное, -
склонилась к ней Софья, едва Серж
отошел.
- Серж сказал, что любит меня, -
улыбнулась Кити.
«Слава Богу! - скрыла довольную
улыбку за раскрытым веером Софья.
– Может быть, не все еще потеряно».
Танцы следовали один за другим.
Софья не могла вспомнить, когда еще
ей приходилось столько танцевать. К
ее немалому облегчению она нигде не
увидела Адама Чартинского, хотя и
Бетси, и ее супруг присутствовали.
Но только она подумала о том, как он
явился перед нею в аккурат перед
тем, как церемониймейстер объявил
мазурку. «Только помяни черта, он и
легок на помине!» - нахмурилась
Софья.
- Софья Михайловна, вы
позволите? – обратился он к ней с
улыбкой.
Софи беспомощно оглянулась. Ни
Раневского, ни Кити не было рядом.
Взгляд ее задержался на Андрее и
Надин. Повернувшись к
Чартинскому, Софья холодно
улыбнулась:
- Прошу извинить меня, Адам
Владиславович, но мазурку я танцую
с его сиятельством графом
Завадским.
 Она нарочно говорила громко,
рассчитывая на то, что Андрей
услышит ее и придет ей на помощь.
Расчет ее оказался верным. Уже
выводя кузину на середину залы,
Завадский не скрывая удивления
заговорил:
- Софи, что сие означает? Что за
игры?
- André, увы, сие не игра.
Чартинский выдумал себе, что он
влюблен в меня и с тех пор не дает
мне проходу.
- А что Раневский? – нахмурился
Андрей, заранее содрогаясь от
перспективы стать секундантом.
- Александр не знает и, надеюсь, не
узнает о том, раньше, чем
Чартинский образумится, наконец, -
вздохнула Софья.
Адам скрипнул зубами, следя
глазами за графом Завадским и его
кузиною. По удивленному лицу его
сиятельства легко было понять, что
он едва ли догадывался, что танцует
мазурку с Софи. Все это было
сделано нарочно, чтобы унизить его.
«Она заплатит мне. Сполна заплатит
за это унижение», - едва сдерживал
рвущийся наружу гнев Чартинский.
- Адам, голубчик, ей Богу, вы дыру
прожжете взглядом в madame
Раневской, - насмешливо заметил Лев
Алексеевич Петровский, старинный
приятель Бетси, подавая молодому
человеку бокал с шампанским. –
Выпейте, остыньте.
 - Благодарю, - угрюмо отозвался
Чартинский.
- Мой вам совет: держитесь
подальше, ежели не желаете пулю в
лоб получить. Раневский отличный
стрелок, - отсалютовал ему своим
бокалом Петровский.
- Хотите пари, Лев Алексеевич, -
вдруг улыбнулся Чартинский.
- Пари? – скептически вздернул
бровь Петровский.
- Еще до конца сезона…
- Ах! Оставьте, - перебил его Лев
Алексеевич. – Право, Адам, вам
положительно надоело жить.
- Ну, почему же? Говорят, в
прошлом сезоне некто Корсаков имел
счастие быть возлюбленным madame
Раневской.
 - Да. Но только в прошлом сезоне
прекрасная Софи считалась вдовой,
до тех пор, пока ее супруг чудесным
образом не воскрес из небытия.
Впрочем, об этом вы можете
спросить Бетси. Ей куда больше
моего известно об этой истории. К
тому же говорят, что и Корсаков
потерпел поражение на этом фронте.
Адам недоверчиво хмыкнул,
проводив глазами Петровского. Он
никогда не знал поражений и не
собирался мириться с этим. Чем
больше он думал о Софье, тем
неотвязнее становилась мысль о том,
чтобы расположить ее к себе,
покорить, подчинить собственной
воле и насладиться плодами
долгожданной победы. Он не
задумывался о том, что будет после,
важно было лишь только здесь и
сейчас. Ее холодность стала ему
вызовом, не в его привычках было
отступать, тем паче отступиться вот
так, на глазах всего света, после того,
как он, не скрываясь, добивался ее
благосклонности.
Бал окончился под утро. Софи едва
не заснула в экипаже, склонив голову
на плечо Александра. Раневский
замер, стараясь не шевелиться, дабы
не потревожить дрему, в которую
погрузилась Софья. Ему хотелось
обнять ее, коснуться поцелуем чуть
приоткрытых губ, и будь они вдвоем
он бы непременно так и сделал, лишь
присутствие Кити удержало его.
 Кити же напротив была слишком
взволнована и возбуждена. Улыбка не
сходила с ее губ. Ей тоже не
терпелось остаться в одиночестве в
тишине своей спальни, но не для
того, чтобы, наконец, погрузиться в
сон, а для того, чтобы можно было
без помех придаваться своим мечтам
о поручике.
Проснулись поздно. Большие
напольные часы в столовой пробили
полдень, когда господа только
собрались к завтраку. Софья зевала,
прикрывая ладошкой рот, и
смущенно краснела под
насмешливыми взглядами
Александра, который и стал
причиной ее недосыпания этой
ночью. Кити мыслями своими была
где-то очень далеко и от брата с его
женой, и от этой столовой.
Уставившись в окно мечтательным
взглядом, она иногда отвлекалась от
созерцания падающих за окном
снежных хлопьев, хмуро поглядывая
на часы.
Александр уже допил свой кофе и
собирался отбыть в полк, когда двери
столовой распахнулись, и в комнату
вошел Федор с букетом темно-
красных роз. Кити зарделась и
поднялась из-за стола, но слова
дворецкого ее остановили:
- Вот, Софья Михайловна, вам
велели передать.
- Кто велел? – бледнея, спросила
Софи, уже догадываясь, кто прислал
этот злосчастный букет.
 Поднявшись со своего места, она
выхватила конверт из букета и,
быстро прочитав короткую записку,
разорвала ее и швырнула на пол.
- Верните отправителю сего, -
распорядилась она, после чего упала
на стул и закрыла лицо ладонями.
- Извольте объясниться, madame, -
тихо, но отчетливо произнес
Раневский.
- Я ни в чем не виновата перед
вами, - подняла голову Софья.
- Это Чартинский! – подскочила со
своего места Кити. – Адам
Чартинский. Софи просила его не
докучать ей, но он не внял ее просьбе.
Совершенно невозможный человек!
 - Кити, выйди вон! – повысил
голос Раневский, указав сестре на
двери.
Сердито поджав губы, Катерина
стремительно удалилась, но в дверях
все же оглянулась, позволив себе еще
одно замечание.
- Саша, все, что я сказала –
истинная правда.
- Душа моя, - обратился Александр
к Софье, - скажи мне на милость,
почему о возмутительном поведении
некоего господина Чартинского я
узнаю от моей сестры, а не от вас?
- Потому что я не хотела, чтобы вы
знали о том! – вскинулась Софья. –
Все это глупости и ничего более. Я не
думала, что он дерзнет присылать
мне цветы. Ъ
 - Вас, судя по всему, забавляет
этакая пылкая влюбленность? –
саркастически осведомился
Александр. – Видимо, в прошлом
сезоне вы успели привыкнуть к
подобному поклонению.
- Ах! Оставьте меня! – взорвалась
Софья. – Оставьте ваши нелепые
подозрения.
- Как вам будет угодно, madame! –
Раневский вышел, громко хлопнув
дверью.
Оставшись одна, Софья некоторое
время сидела за столом, стиснув
виски ладонями. Утро, которое так
хорошо начиналось, превратилось в
настоящий кошмар и все из-за
Чартинского. «Ненавижу! – потерла
она пульсирующие болью виски. –
Боже, как же я его ненавижу!» В
мыслях ей представлялось, что
Раневский бросает вызов Адаму,
виделся муж в белом колете, залитом
алой кровью. Вздрогнув, она
поднялась со стула и, схватив со
стола фарфоровую чашку, швырнула
ее о стену. В комнату вбежал
перепуганный шумом лакей. Указав
ему на осколки, Софья вышла из
столовой, направившись в кабинет.
Остановившись перед портретом
полковника Берсенева, она несколько
раз судорожно вздохнула, пытаясь
унять волнение, что овладело ей.
Как только руки ее перестали
трястись, она написала короткую
записку Андрею, в которой умоляла
его приехать к ней сей же час. В
ожидании брата она беспокойно
расхаживала по гостиной, то и дело,
поглядывая в окно на улицу. Увидев
всадника, спешивающегося у
крыльца, она устремилась ему
навстречу.
- André, ты должен помощь мне, -
обратилась она к нему, едва он вошел
в комнату.
- Могу я для начала узнать, в чем
именно требуется моя помощь? –
поинтересовался Андрей, беря сестру
за руки.
- Это все Чартинский. Ты был
вчера. Видел все своими глазами. Он
осмелился прислать мне цветы.
Александр, он просто взбешен этим.
О, André, что же мне делать? –
торопливо начала она.
 - Софи, прошу тебя, сохраняй
спокойствие, - остановил поток ее
бессвязных восклицаний Завадский. –
Я разыщу Раневского и буду с ним,
дабы он не наделал глупостей. Но все
же, все это – просто нелепица, не
стоящая внимания. Я поговорю с
ним.
- Ты помнишь, как умер мой отец?
– заглядывая ему в глаза, спросила
Софи. – Помнишь? Я боюсь, André.
- Что касается твоих родителей…
Тогда много говорили о том, но
история сия путанная и непонятная.
Все это совсем иное. Тебе нечего
опасаться, Софи. Я не думаю, что
дело дойдет до дуэли.
 - Ты можешь пообещать мне то? –
с надеждой глядя ему в глаза,
поинтересовалась Софья.
- Сделаю все возможное. А теперь
я должен идти, - торопливо
распрощался Завадский, уже думая о
том, откуда ему начать поиски
Александра.
Андрею не пришлось долго
разыскивать Раневского. Александр
был в полку, днем он поехал на
развод караула, после того как
вернулся, изъявил желание вечером
пойти в клуб. Внешне он выглядел
совершенно спокойным, но хорошо
зная его, Андрей не обманулся этим
нарочитым спокойствием.
Объявившись, в клубе, где был
нечастым гостем, Александр сразу
разыскал Чартинского.
Замешкавшись на входе,
раскланиваясь со знакомыми и
приятелями, Завадский не успел
ничего предпринять. К тому времени,
как он догнал Раневского, между
Александром и Адамом Чартинским
состоялось весьма бурное
объяснение. Собственно,
объяснением это было назвать
невозможно. Все дело в том, что
разыскав молодого человека,
Раневский без долгих предисловий и
не объясняясь, сбил Чартинского с
ног одним мощным ударом в
челюсть. Поднявшись с пола, Адам
попытался бросить вызов, на что
Александр только рассмеялся ему в
лицо.
 - Драться на дуэли? С вами?
Помилуйте, сударь, я не стану
пачкать доброе имя моей супруги.
Это все, что вы заслуживаете, -
демонстративно потирая костяшки
пальцев, - отозвался Раневский.
- Вы трус, сударь! – запальчиво
произнес Чартинский, вытирая кровь
из разбитой губы рукавом сюртука.
- Мой вам совет, Чартинский:
убирайтесь из Петербурга, - не глядя
на него заметил Александр. –
Принять ваш вызов я не могу, ибо вы
того не достойны, но и нам двоим
здесь нет места.
После того, раскланявшись с
совершенно ошарашенными гостями
и членами клуба, Раневский
удалился.
 - Совершенный дикарь! –
пробормотал Адам, пожав плечами в
ответ на вопросительные взгляды.
- И все же на вашем месте, я бы
последовал его совету, - обратился к
молодому человеку Андрей. – Ежели
вы взяли моду волочиться за дамами
замужними, должны быть готовы и к
встрече с разгневанными мужьями.
Всего доброго, господа, - поспешил
откланяться Завадский, дабы нагнать
Раневского.

Глава 24

Этим вечером в доме на Мойке в

гостиной свечи горели до самого
позднего вечера. К великой радости
Кити с визитом был поручик
Чернышёв. Серж был не один, с
приятелем. Он представил молодого
человека дамам, но Софья была
настолько поглощена собственными
переживаниями, что к стыду своему
не запомнила ни имени, ни фамилии
его. Все, что она отметила, что он
довольно молод и к кавалергардам
отношения не имеет. Впрочем, он
был ей совершенно не интересен. В
силу врожденного воспитания, Софья
попыталась быть любезной и
гостеприимной хозяйкой, но все ее
волнения нынешнего дня свели на
нет эти попытки. Кити и Сергей были
совершенно увлечены обществом
друг друга, и, возможно, Софи бы
только порадовалась за них, но нынче
она не могла думать ни о чем, кроме
того, что должно было непременно
произойти объяснение между ее
мужем и Чартинским. Снедаемая
тревогой, она отвечала односложно и
невпопад, чем привела гостя в
немалое замешательство. Наконец, за
дверью послышались голоса, и на
пороге предстал Раневский и Андрей.
Александр был весел и тепло
приветствовал Сержа и его приятеля.
Подойдя к креслу, где устроилась
Софья, он запечатлел на ее запястье
долгий поцелуй и тихонько сжал
маленькую ладошку в своей руке.
Присев на кушетку около окна,
распорядился подать бренди. На
вопросительный взгляд Софьи,
Андрей позволил себе слегка
улыбнуться, демонстрируя тем
самым, что ей не о чем беспокоиться.
Как только в комнате собрались
офицеры Кавалергардского полка,
разговоры тотчас перешли на темы
близкие и понятные каждому
военному. Прислушиваясь, Софья
впервые со всем ужасом осознала,
что война с Bonaparte это уже не
некая абстракция, о которой говорят
ради красного словца и дабы
блеснуть своим пониманием
политической ситуации, а
совершенно неотвратимая
реальность. И хотя говорили обо всем
этом вскользь, полунамеками, но все
становилось совершенно очевидно,
что мужчины верят в то, что говорят.
 Понимание того, что вскоре весь
мир перевернется с ног на голову,
отодвинуло все ее переживания,
связанные с Адамом Чартинским
куда-то очень далеко. Что она знала о
войне? О как мало, и одновременно,
как много! Все ее представления о
ней были со слов Андрея, и этого
было мало, и еще собственные
переживания, которых оказалось
слишком много, когда война
коснулась ее черным крылом смерти,
въехав под сень липовой аллеи в
Рощино на крестьянской телеге с
деревянным гробом.
Позже оставшись наедине ни
Александр, ни Софья не упоминали
Чартинского. У Раневского было
время для раздумий. То, что в
произошедшем нет никакой вины
Софьи было совершенно очевидно.
Это он вспылил и оскорбил ее своим
недоверием, помянув за каким-то
чертом еще и прошлый сезон, и
Корсакова. Софи же никогда не
упоминала madam Домбровскую,
стремясь сохранить все то хорошее,
что было между ними. А ведь могла
бы! Могла, но не стала упрекать его в
ответ. Мысль эта не давала ему покоя
весь день. Он даже устыдился
собственной горячности и
поспешности суждений, в который
раз убедившись, что судьба
наградила его не по заслугам, потому,
как по его искреннему убеждению не
заслуживал он любви и преданности
такой женщины, коей была его жена.
Она первая сделала шаг ему
навстречу, простив ему и связь с
Мари, и былые обиды, открыла ему
сердце и душу. В каждом слове ее он
ощущал заботу, нежность, ласку,
тревоги за него одного. Только он
один владел ею, и только ему одному
она отдавалась самозабвенно и со
страстью.
Позже, оставшись наедине, Софи
осмелилась спросить у супруга о
предполагаемой войне. Александр,
обняв ее, долго молчал, и она совсем
уже было решила, что он не станет
отвечать на ее вопрос, как он
заговорил:
- Войны не избежать. Это только
вопрос времени. В марте мы
выступаем на Вильну. Я желаю,
чтобы ты и Кити уехали в Рощино.
По-моему мнению, это будет
безопаснее всего. Обещай мне, что
сделаешь так, как я прошу.
- Я могу поехать с тобою в
Вильну? – робко поинтересовалась
Софья, прислушиваясь к мерным
ударам его сердца под своей щекой.
- Нет, mon ange. Самое главное для
меня будет знать, что и ты и Кити в
безопасности, - вздохнул Раневский.
- Но мы можем остаться в столице
до той поры, когда придет время вам
выступать? – спросила она.
- Можете, душа моя. Конечно,
можете, - стиснул ее в объятьях
Раневский.
«К черту Адама Чартинского! –
улыбнулась Софья, обнимая мужа. –
Я не буду более замечать его. Разве
нужны слова, когда все существо
тает, трепещет в крепких объятиях?
Разве нужны иные доказательства его
любви и веры, когда так сладко
сжимается сердце в груди от его
близости? Он верит мне, а более мне
ничего не нужно, - счастливо
вздохнула она, устраиваясь удобнее
на его плече. – Ежели бы не было еще
этих разговоров о войне, что
отравляют дни, часы, мгновения до
предстоящей разлуки», - нахмурилась
она, теснее приникая к уже спящему
Александру.
На следующий день в доме
Чартинских состоялось весьма
бурное объяснение между дядей и
племянником.
 Адам, по своему обыкновению
одетый в черный сюртук с черным же
галстуком на шее лихорадочно блестя
глазами и взволнованно
жестикулируя, просил князя
Чартинского не принимать более в
своем доме штабс-ротмистра
Кавалергардского полка Раневского.
- Помилуй, Адам! Ты меня
просишь отказать от дому
Раневскому! На каком основании? –
горячился князь. – Да я должен быть
благодарен ему, что он не пустил
тебе пулю в лоб нынче поутру.
Бледное лицо племянника
Чартинского вспыхнуло ярким
румянцем, в темных глазах
полыхнула затаенная злость.
 - Он оскорбил меня! – настаивал
молодой человек. – Он прилюдно
отказался принять вызов, заявив, что
это ниже его достоинства.
- И он прав! Прав! – громко
повторил князь. – Твое увлечение
Софьей Михайловной было вполне
безобидным, и я надеялся, что вскоре
оно пройдет. Кто из молодых людей
не увлекался женщинами
замужними? Писали стихи объекту
страсти, все эти томные вздохи и
взгляды, все это вполне
позволительно. Но ты! Ты преступил
черту дозволенного! Я вынужден
просить тебя уехать из столицы.
- Вы прогоняете меня?! –
недоверчиво воззрился на своего
родственника Адам.
 - Нет, мой мальчик. Я не прогоняю,
чтобы вся эта история забылась, тебе
надобно уехать на некоторое время. Я
немного знаком с Раневским и из
того, что знаю о нем, могу заключить,
что слов на ветер он не бросает. И
оставь всякие мысли о его жене.
- Вы предлагаете мне оставить все
как есть? Не попытаться даже
защитить свою честь?
- Довольно, Адам! Довольно! Тех
глупостей, что нынче совершил,
другому бы на всю жизнь хватило.
Прошу тебя, поезжай в Варшаву.
Речь здесь более уже не идет о твоей
чести, более о твоей жизни. Тебе,
видимо, не терпится с нею
расстаться, ибо ежели накануне тебе
было отказано в дуэли, то вполне
возможно, что ты твоим
безрассудным поведение вынудишь
Раневского принять вызов. Пройдет
время, скандал утихнет, в клубе
позабудут обо всем, тогда и
вернешься.
- О, я вернусь! Непременно
вернусь и очень скоро! – зло ответил
Чартинский-младший.
Адам почти выбежал из кабинета
князя, громко хлопнув напоследок
дверью, чем привел Константина
Львовича в еще большее огорчение.
Чартинский уехал из Петербурга
без лишнего шума и даже излишне
торопливо. О нем ежели и
вспоминали, то только тогда, когда
рассказывали про случай в клубе и то
в виде анекдота, потешаясь над
незадачливым влюбленным. Княгиня
Чартинская отъездом Адама была
вполне довольна. Елизавету
Андреевну, хоть виду она и не
подавала, безмерно огорчало
появление племянника супруга в
столице в аккурат после женитьбы
дядюшки. Адам годами не вспоминал
о своем родственнике, однако едва
возникла опасность того, что
наследство может уплыть из его рук,
и он тотчас объявился. Потому весь
этот скандал с изгнанием
Чартинского-младшего из светского
круга, пусть даже и на время, был ей
только на руку. Посокрушавшись для
виду, Бетси довольно быстро забыла
о нем, либо сделала вид, что забыла.
 В доме на Мойке вечерами стало
весьма многолюдно. Собиралось
много молодых людей, стали бывать
и почтенные матроны, имевшие
дочерей на выданье. А вот с Бетси и
ее кругом, за редким исключением,
отношения Софьи совершенно
расстроились. Графиня Любецкая по-
прежнему звала ее к себе, и сама
бывала в доме на Мойке, но
остальные дамы сторонились ее
общества. Madame Загряжская не
скрывала своей обиды и при каждом
удобном случае вовсю сетовала на
вероломную натуру madame
Раневской, которая, пользуясь
положением своего супруга и его
приятельскими отношениями с
поручиком Чернышёвым, склонила
молодого человека к женитьбе на
своей belle-soeur, лишив тем самым
ее дочь жениха.
Андрей часто бывал на этих
собраниях шумной молодежи и в
один из таких вечеров прибыл не
один, с супругою. Надин ревниво
следила глазами за каждым
движением Александра, но
Раневский, казалось, вовсе ее не
замечал. Предчувствуя близкую
разлуку, он не отходил от жены ни на
шаг и, даже сидя подле нее, держал ее
ладошку в своих руках. Некое
тревожное предчувствие овладело
всеми и, может быть, потому в эти
последние вечера перед
выступлением полка в Вильну о
войне старались не говорить.
Напротив вспоминали о прелестях
мирной жизни. Поддавшись
искушению напомнить Раневскому о
былом, заговорила и Надин. Молодая
графиня предалась воспоминаниям о
днях своей юности, проведенных в
Марьяшино, и рассказала забавный,
по ее мнению, случай,
непосредственным участником
которого был Александр.
- Это было в то лето, когда
Анатоль Сергеевич еще был жив, -
начала она. – Александр Сергеевич
тогда часто бывал у нас в
Марьяшино. Вы помните те качели в
саду? – поинтересовалась она,
обращаясь к Раневскому.
- Да, помнится, таковые имелись,
кивнул головой Александр.
 - Вот, однажды Александр
Сергеевич качал меня на этих самых
качелях, и веревка с одной стороны
оборвалась. Я бы непременно упала, -
рассмеялась Надин, - но Раневский
поймал меня в самый последний
момент и мы оба упали прямо в
маменькину клумбу.
Александр хорошо помнил этот
вечер. Именно тогда, лежа на спине в
благоухающей дурманящими
ароматами смятой клумбе, он
впервые осмелился поцеловать
Надин, легко коснувшись ее губ, все
своим существом ощущая близость ее
стройного девичьего тела, потому
как, падая, он повернулся так, что она
оказалась лежащей на его груди.
 - Помнится, ваша маменька тогда
очень гневалась на меня за эту
клумбу, - медленно произнес
Раневский, все еще находясь во
власти тех воспоминаний.
Но потом он будто бы очнулся от
морока, нашедшего на него и,
улыбнувшись, поднес к губам руку
Софьи, что так и держал в своих
ладонях.
- Давно это было, дивные были
дни, но прошлого не воротить и все
что нам остается – это лишь
воспоминания о них, - заметил он, не
глядя на Надин.
Но она поняла, что слова эти были
адресованы именно ей. А его
нарочная демонстрация чувств к
жене, в обществе почти неприличная,
вызвала в душе бурю негодования.
Поднявшись со своего места, она
стремительно вышла из комнаты,
оставив присутствующих в полном
недоумении. Софья украдкой бросила
взгляд на Андрея. Сердце сжалось от
того, каким потерянным и
несчастным он выглядел в тот
момент. Коротко извинившись,
Завадский вышел вон из гостиной,
видимо, для того, чтобы отыскать
жену.
- Я пойду, - тихо прошептала
Софи, слоняясь к Раневскому. – Я
должна…
Что она была должна, она бы,
пожалуй, не смогла объяснить, но в
ней вдруг зародилась настоятельная
потребность найти Андрея, высказать
ему слова утешения, поддержать его.
Александр молча выпустил ее руку и,
повернувшись к Кити, попросил
принести гитару из музыкального
салона.
Софья медленно шла по
полутемному коридору, гадая, куда
могли подеваться Андрей и Надин.
Она хотела было вернуться к
передней и расспросить Федора о
том, не уезжали ли их сиятельства.
Но уехать, не простившись – это
было так не похоже на André… Ей
показалось, что в дверь в библиотеку
приоткрыта. Прикоснувшись, к
ручке, она намеревалась прикрыть
двери, когда услышала тихие голоса.
 «Здесь! Они здесь. Надобно уйти»,
- боясь шелохнуться, говорила она
себе. Но ноги будто приросли к полу,
понимая, что поступает дурно, Софья
самым бесстыдным образом
подслушала разговор между André и
Надин. В комнате было темно и со
своего места, она могла различить
лишь два силуэта в белом.
- Pourquoi? Pourquoi vous Vous
torturez avec moi? (Зачем? Зачем вы
мучаете меня?). Всякий раз ваши
слова, будто кинжал в сердце, а вы
еще и вертите его в ране, наслаждаясь
моими мучениями. Хотите знать,
насколько сильна моя любовь к вам?
Сколько еще я смогу вынести?
- Я никогда не говорила вам, что
люблю, - тихо отозвалась Надин. –
Это вы решили, что вашего чувства
будет довольно, чтобы сей брак
состоялся.
- Надин, - Завадский опустился на
колени, обхватывая тонкий стан
обеими руками, и спрятал лицо в
складках ее платья, - Вы жизнь моя,
мое мучение, но я не могу отказаться
от вас, даже зная, что вы вновь и
вновь будете причинять мне боль.
- Вы думаете, мне не больно?! –
отталкивая его, прошипела графиня.
– О, мне больно! Мне очень больно! -
Метнувшись к окну, она вдруг
разрыдалась, закрыв лицо руками.
Софья, видела, как поднялся
Андрей, обнял вздрагивающие плечи
жены и что-то тихо заговорил ей на
ухо. Неслышно прикрыв двери,
Софья шагнула за бархатную
портьеру в коридоре и поднесла
ладонь к лицу. Щеки ее были
мокрыми от слез, сердце разрывалось
от жалости и боли за него. В этот
момент она всей душой ненавидела
молодую графиню: «Как можно быть
такой бесчувственной? К чему
лелеять прошлые надежды? Зачем
она согласилась выйти за него? Зачем
отравлять каждый его день? К чему
жить прошлым?» О сколько вопросов
и на все один лишь один
единственный ответ. Видимо, права
была Ольга Николаевна, когда
подозревала, что не столько желание
самой Надин, сколько чаяния ее
родителей немало поспособствовали
заключению сего несчастного брака.
Как же слеп был Андрей. Слеп, как и
все влюбленные, не желавший видеть
очевидного. К чему ей Раневский?
Отчего так упорно старается
удержать его подле себя?
Тихо ступая, она поднялась в свои
покои, где долго плескала в лицо
холодной водой, надеясь скрыть
следы недавних слез. Когда же она
спустилась в гостиную, Кити, присев
подле нее, тихо прошептала, что
Андрей Дмитриевич с супругой
уехали, просили кланяться ей и
извинялись за принесенное
беспокойство. Вслед за Завадскими и
остальные засобирались на выход,
прощаясь с хозяевами, стараясь
скрыть, кто любопытство, кто
недоумение, вызванное поведением
графини Завадской и madame
Раневской.
Всю короткую дорогу домой
Андрей молчал, отвернувшись в
черноту ночи, предпочитая молчание
любым разговорам, что могли только
усугубить и без того шаткое
перемирие, заключенное в
библиотеке. Надин сама начала
разговор:
- Вы ненавидите меня? –
поднимаясь по лестнице к покоям
второго этажа, поинтересовалась она.
Шедший за нею следом Завадский
остановился.
- Неужели для вас это важно? – не
смог сдержать досады Андрей.
- Я хочу попросить у вас
прощения, - обернулась она.
 - Не слишком ли поздно? – криво
усмехнулся Завадский.
- Предпочитаете публичное
покаяние? – не удержалась от
колкости Надин. – Вам станет легче
от того?
- Нет. Не станет. Не будем более о
том, - отозвался Андрей.
- Отчего вы всякий раз молчите?
Отчего прощаете все? Знаете, почему
я люблю его!? – вспылила Надин. –
От того, что он не таков! Он бы не
стал мириться со всем!
Надин умолкла, разглядев
бешенную ярость, что плескалась в
серых очах супруга. С трудом,
удержав, рвущийся наружу гнев,
Завадский молча обошел ее на
лестнице и, оставив позади себя,
быстро поднялся вверх.
- André! – насилу поспевая за ним,
она догнала его у дверей, в его покои.
– Я не о том хотела сказать.
- Вы сказали именно то, что
желали, madame, - остановился
Андрей. – Покойной ночи.
- И все же вы ненавидите меня, -
тихо заметила Надин.
Завадский, уже взявшись за ручку
двери, при этих ее последних словах
обернулся.
- Да! Ежели вам так угодно. В этот
самый момент я ненавижу вас.
Ненавижу настолько, что желание
придушить вас прямо здесь вот этими
самыми руками, - произнес он,
подняв руку и легко проведя
кончиками пальцев по точеной шее, -
во мне сильно как никогда. Не
искушайте судьбу, madame.
Надин замерла под его рукой,
ощущая, что давление пальцев стало
чуть сильнее, но потом вдруг
шагнула к нему, вскинула руки на
плечи и приникла к нему всем телом,
поднявшись на носочки, прижалась
губами к его губам.
- О Боже! – выдохнул он,
оторвавшись от ее губ.
Толкнув дверь, Андрей, не
выпуская из объятий жену, увлек ее в
полутемную спальню, освещенную
одной единственной свечой.
- Вон! – бросил он своему
денщику, ожидавшему барина.
 Слуга торопливо ретировался, не
забыв плотно прикрыть за собою
двери. Развернув ее спиной,
Завадский принялся расстегивать
крохотные пуговки на платье, что так
и норовили выскользнуть из
непослушных пальцев. Потеряв
терпение, он рванул на ней платье, а
услышав в ответ тихий смех, толкнул
к разобранной постели. Переступив
через безнадежно испорченное
платье, упавшее на пол
бесформенной кучкой шелка, Надин
шагнула к кровати. Спустила с
покатых плеч тонкие бретели
полупрозрачной сорочки и забралась
на постель. Андрей всегда был нежен
с ней, ласки его были осторожными и
деликатными, но не в этот раз. Она
задыхалась под тяжестью сильного
тела, впивалась ногтями в широкие
плечи, со страстью отвечала на
неистовые почти болезненные
поцелуи, желая еще большего, о чем
шептала ему на ухо, потеряв всякий
стыд.
Откинувшись на подушку рядом с
ней, Андрей уставился в потолок.
Пережитое наслаждение тотчас
сменилось раскаянием. Никогда и ни
с кем он не позволял себе подобного.
- Прости, - прошептал, страшась
взглянуть на нее, - я, видимо,
причинил тебе боль.
- Ничуть, - отозвалась Надин,
приподнявшись на локте и
вглядываясь в его лицо.
 Шаловливые пальчики пробежали
по его груди, коснулись крепкой шеи.
Андрей удивленно моргнул. Яркие
припухшие от его поцелуев губы,
сложились в соблазнительную
улыбку, в глазах ее почти черных в
призрачном свете свечи, не было ни
раскаяния, ни злости, ни сожаления.
- Ничуть, - повторила она,
склоняясь над ним и целуя его в
губы.
Но словно опомнившись,
отстранилась от него. На гладком лбу
пролегла морщинка, ровные дуги
бровей сошлись к переносице.
Опустив глаза, Надин легко
поднялась с постели и, завернувшись
в покрывало, направилась к двери.
- Останься, - попросил Завадский.
 Обернувшись на пороге, она
покачала головой и вышла, оставив
его в одиночестве. Пройдя в свою
спальню, Надежда натянула на себя
сорочку, разложенную заботливыми
руками камеристки на разобранной
постели и забралась под одеяло. Все
тело ныло, казалось, кожа пылает в
тех местах, где ее касались руки
Андрея. Сейчас, после безумной
схватки в его постели, она вдруг
устыдилась себя и того наслаждения,
что пережила в его объятьях в эти
краткие мгновения. Бесполезно было
лгать себе в том, что нарочно довела
его, вызвав этот приступ ярости и
злости. Невозмутимое спокойствие, с
которым он всегда отвечал на любую
ее выходку, наконец, дало трещину.
Она впервые видела его таким, и
таким он ее пугал и притягивал
одновременно.
Невыносимо стыдно было от того,
что вместо того, чтобы пылать
справедливым негодованием от
подобного обращения, она стонала и
извивалась в его объятьях. Надин еще
долго вздыхала и ворочалась в
постели, перебирая в памяти
мгновения уходящей ночи. От
воспоминаний этих ее бросало в
дрожь и тепло разливалось по всему
телу, она уже и сама не понимала: то
ли от стыда пылает лицо, то ли от
возбуждения, которое не желало
покидать ее.
Проснулась она поздно. На ее
вопрос о муже, камеристка ответила,
что его сиятельство поднялись чуть
рассвело и даже не завтракав уехали.
Еще просили передать, что будут
поздно. Весь день Надин не находила
себе места, отменила визит к графине
Любецкой, послав записку и
сославшись на нездоровье.
Необъяснимая тревога, предчувствие
того, что совершила ошибку, не
давали покоя. К вечеру тревожное
ожидание сменилось раздражением.
Придумывая себе различные фразы,
для того, чтобы начать разговор,
Надин в беспокойстве ходила по
комнате не в силах усидеть на месте.
Стемнело. Прислуга зажгла свечи в
подсвечниках. Гостиная осветилась
мягким теплым светом. Взяв из
библиотеки книгу, и попытавшись
скоротать время за чтением, Надин
задремала в кресле. Проснувшись
будто от толчка, она подняла голову,
встретившись взглядом с супругом.
- Вы хотели видеть меня? –
поинтересовался Андрей.
От холодности тона, с которым
был задан вопрос, Надин поежилась.
- Как прошел ваш день? –
попыталась улыбнуться она.
- Превосходно, - равнодушно
отозвался Завадский. – Ежели это все,
я пойду. Меня в клубе ждут.
- В клубе? – ахнула Надежда. – С
каких пор вы стали посещать клуб в
столь позднее время?
- С сегодняшнего дня, - пожал
плечами Андрей.
 Склонившись к ней, он коснулся
сухими губами ее лба:
- Не ждите меня. Покойной ночи.
- André, - окликнула она его, - нам
надобно поговорить.
- Не вижу смысла, madame, -
отозвался Завадский, стоя в дверях. –
Вы все высказали вчера, более я
слушать подобное не намерен. Любви
вашей, как оказалось, я недостоин, ну
а более мне ничего от вас ненужно.
Надин тщетно пыталась сдержать
подступившие слезы. Как же больно
могут ранить холодность и
равнодушие. Ее раздражали его
любовь, слепое поклонение и
обожание, хотелось кипучих
страстей, дабы кровь играла в жилах,
но вместо того, болью стиснуло
сердце и гнетущей тяжестью
опустилось в душу страдание от его
безразличия, и это после той страсти,
что испытала с ним прошлой ночью.
***

Как-то уж слишком быстро минул

февраль. И хотя зима все еще крепко
держала столицу в своих морозных,
заснеженных объятьях, предчувствие
скорой весны, а вместе с нею и
долгой разлуки не покидало Софью.
Эти последние дни, перед
выступлением в поход стали самыми
тягостными. Хотелось бесконечно
продлить их, и в то же время, душа
была совершенно измотана
бесконечным ожиданием
расставания. Сколько слез было
пролито, сколько было дано
обещаний, сколько слов любви и
нежности было сказано, но всего
этого было слишком мало, чтобы
заглушить тот страх, что рос и
ширился в сознании каждый божий
день.
Ранним мартовским утром,
прощаясь с Раневским, она, как
могла, старалась удержать в себе, не
высказать вслух, дурные
предчувствия, что не покидали ее всю
последнюю седмицу.
- Я буду молиться о тебе каждый
день, - шептала ему, спрятав
заплаканное лицо на его груди. –
Только ты пиши, Саша. Все равно о
чем, только пиши.
 - Ну, полно! – касаясь губами ее
виска, шептал Раневский. – Полно,
Софья Михайловна, сырость
разводить. Пора мне.
Коротко поцеловав жену в губы,
Александр вышел, не оглядываясь,
ибо страшился того, что ежели
оглянется, не сможет уйти, оставив
ее.
Семнадцатого марта 1812 года
Кавалергардский полк в полном
составе выступил из Петербурга в
поход на Вильну. Тем же днем,
Софья и Кити отправились из
столицы в Рощино. Долгая дорога
совершенно измучила
путешественниц. Местами
подтаявший тракт, затруднял
передвижение. Колеса экипажа то и
дело увязали в жидкой грязи.
Возница, отчаянно ругая себе под нос
господ, вздумавших в самую
распутицу пускаться в дальнюю
дорогу, нещадно подгонял лошадей.
Однообразен и уныл был за окном
безрадостный пейзаж. Тоска и
хандра, усугубляли тяготы
путешествия. Когда же, наконец,
прибыли в Рощино, Софья словно бы
истаяла совсем. Под глазами залегли
темные тени, все реже мелькала
улыбка на бледном лице.
Все ее дни отныне были
наполнены ожиданием вестей.
Первое письмо от Раневского пришло
в середине апреля, вместе с письмом
Чернышёва к Кити. Мальчишка-
казачок с утра посланный на
почтовую станцию, воротился спустя
два часа с долгожданными
конвертами. Получив от барыни
рубль серебром, пострел с радостным
воплем кинулся прочь со двора.
Вскрыв дрожащими пальцами
конверт, Софья присела у окна в
гостиной, жадно вчитываясь в строки,
написанные знакомым четким
почерком:
«Здравствуй, ангел мой,
Софьюшка. Ты просила меня писать
обо всем, вот я и пишу. Нашему
полку невероятно повезло в том, что
великий князь Константин Павлович
выступил с другим конным полком по
другому тракту, потому идем мы с
относительным комфортом, в
шинелях, а не то не миновать бы нам
марша в кирасах да парадной форме.
Сегодня пришли в Лугу. Весь переход
лил дождь, и мы все перемокли.
Зато, с каким удовольствием
разместились, наконец, на казенных
квартирах. Только потеряв
удобства, начинаешь ценить то
малое, чем награждает судьба.
Виделся с André, нынче мы с ним в
разных эскадронах. Он просил
передавать приветы тебе и Кити.
Ежели и дальше сохраним такую
скорость передвижения, то к
середине апреля будем в Вильне».
Софья опустила глаза ниже на дату
письма:
«Писано 23 марта 1812 года». Ъ
 «Стало быть, должны были уже
добраться», - вздохнула она и
продолжила чтение:
«Несмотря на непогоду, настрой у
всех бодрый. Предполагается, что
война долго не продлится, и
закончится полным поражением
Bonaparte и победой русского оружия
во славу Отечества и Государя
нашего. Я не буду живописать тебе
все трудности нашего похода,
напишу только, что вера в твою
любовь поддерживает меня лучше
всякого напутствия отцов-
командиров. Люблю тебя, люблю
твои глаза, твои нежные руки, коих
мне так не хватает здесь. Твой
Раневский».
 Дочитав письмо, Софи аккуратно
сложила его обратно в конверт и
засмотрелась в окно. Как же
отличалось это письмо от тех, что он
писал ей из Турции до своего
пленения. В каждой строчке читалась
нежность и тоска по ней, тогда, как те
письма были сухими, лишенными
чувств, равнодушные послания,
написанные ради приличия.

Глава 25

Весна вовсю праздновала победу

над зимней стужей. Природа
просыпалась, радуясь наступлению
тепла: тянулись навстречу солнцу
травы, леса и рощи оделись зеленой
дымкой, наполнились многоголосым
птичьим гомоном. Душа не могла не
радоваться этому пробуждению.
Казалось, никогда еще солнце не
было таким ярким, небо не было
столь высоким и прозрачным, а
воздух чистым и благоуханным,
наполненным ароматами, присущими
одной весне. Везде, куда не кинь
взгляд, раскинулся сине-зеленый
простор, созерцая который ширился и
рос в душе восторг.
В прошлую седмицу из
Вознесенского доставили Близард, и
Софья с радостью возобновила
верховые прогулки. Остановив
лошадь на вершине полого холма,
она залюбовалась дивным пейзажем.
Здесь во всем буйстве и великолепии
конца весны с трудом верилось, что
где-то на Северо-западе сошлись две
великие армия, дабы вступить в
смертельную схватку. Со дня на день
ожидали начала военных действий.
Вчера пришло письмо от Раневского.
Александр писал, что вполне
благополучно дошли маршем до
Вильны и расположились лагерем
вкруг местечка под названием Опса.
«…Был я в Вильно. Город
представляет собой престранное
явление. Неприятель стоит у наших
рубежей, а здесь вовсю кипит жизнь
светская, со всеми ее праздниками и
гуляниями. Порой складывается
впечатлением, что вослед за
Государем, сюда перебрался весь
Петербург. Устраивают балы и
приемы. Воистину, все будто сошли
с ума, пытаясь ухватить от этой
жизни все и полною мерою…»
Писал в своем письме Раневский.
Софья несколько раз перечитала его,
особенно те строки, в которых он
писал о том, как ему не хватает ее
общества:
«… Прошло два месяца, mon ange.
Всего два месяца, а по мне так целая
вечность в разлуке с тобою. Нет
таких слов, чтобы передать всю
мою тоску о тебе. Днем я думаю о
тебе, ночью вижу во сне…»
- Барыня, Софья Михайловна, -
вывел ее из раздумий голос
стремянного Митьки, - вертаться
пора бы. Вечереет.
Развернув Близард, Софья пустила
кобылку шагом по едва приметной
тропке, вьющейся с вершины холма.
Митька, держась немного поодаль,
последовал за ней.
Воротившись в усадьбу, Софи
велела накрыть в малой столовой
стол к чаю. В последнее время пить
чай вместо ужина вошло у них с Кити
в привычку. Поднявшись в будуар,
Софья кликнула Алёну, дабы та
помогла ей переменить амазонку на
платье. Алёна долго возилась с
пуговками на платье барыни, пальцы
ее дрожали и про себя Софи
отметила, что камеристка ее сегодня
уж больно неловкая. В раздражении
обернувшись, она окинула
пристальным взглядом бледное лицо
девушки.
 - Да что с тобой такое сегодня!? –
не скрывая недовольства,
поинтересовалась она. – Ты часом не
захворала?
Алёна, опустив глаза, отступила на
шаг и тотчас, закрыв ладошкой рот,
метнулась в уборную. Выйдя из
уборной, девушка виновато отвела
глаза. Оглядев ее с головы до ног,
Софья изумленно ахнула:
- Да ты же в тягости! Отец Митька
поди?
Алёна молча кивнула.
- Вот шельмец! – не сдержала
досады Софи. – Тимофеевич! –
выглянула она в коридор. – Сыщи-ка
мне Митьку стремянного, да
поживее.
 - Софья Михайловна! – вдруг
бросилась ей в ноги Алёна. – Не
надобно.
- Чего не надобно, дурёха? Где
голова твоя была? Ох, знала, что
добром твои ночные прогулки не
кончатся. Это ж поди еще в
Вознесенском нагуляла-то? –
высказавшись, Софья отвернулась,
сердито постукивая носком
домашней туфельки по толстому
ворсу ковра. В дверь тихонько
постучали.
- Входи! – резко отозвалась Софи.
Войдя в комнату, Митька сдернул
с головы картуз и поклонился:
- Звали, барыня? – пробасил он.
 - Ну, голубчик, выбирай: или под
венец или на конюшню под розгу, -
нахмурилась Софья.
Митька покосился на замершую в
страхе Алёну.
- Так я, Софья Михайловна, и не
отказываюсь. Это вон она упрямится,
- беспокойно мял в руках картуз
дворовой.
- Ну, что скажешь? – повернулась к
Алёне Софья.
- Испугалась я, - тихо
прошелестела Алёна. – Испугалась,
что гневаться будете.
Оглядев стоящую перед ней пару,
Софья махнула рукой:
- Наутро пойду сама с батюшкой
договорюсь, чтобы окрутил вас
побыстрее. Получите десять рублей
серебром на свадьбу, да попрошу
Тимофеича угол вам подыскать.
- Благодарствую, барыня, -
бухнулся на колени Митька.
- А ты, - повернулась она к Алёне,
- подыщи мне девку среди дворни, да
посмышленее. А теперь оба вон с
глаз моих! – указала она на двери.
Выпроводив за двери Митьку с
Алёной, Софья устало опустилась в
кресло и, закрыв лицо ладонями
разрыдалась. Беременность ее
камеристки вновь вернула ее к
горьким мыслям о собственной
неспособности зачать дитя. Уж
сколько было слез по этому поводу
пролито, уж сколько молитв было
вознесено, а все попусту.
Вспомнилась местная знахарка
Агрипина, та, что выхаживала ее
после свадьбы с Раневским, когда она
так сильно простудилась. «А вот и
пойду завтра к ней, - вытерла слезы
Софья. – Да, что толку, - сникла она,
едва обрадовавшись, пришедшей в
голову мысли. – Когда свидимся-то
теперь».
Проснувшись поутру и едва
завидев Алёну в дверях спальни,
Софья вспомнила о своем обещании
сходить к батюшке и уладить дело с
венчанием ее камеристки и
стремянного Митьки. Нехотя
выбравшись из постели, Софи с
тоскою глянула в окно, по которому
еще с ночи барабанил дождь. Хмурое
серое утро в точности
соответствовало ее настроению.
Выпив по своему обыкновению
чашку кофе, она велела закладывать
коляску. Взяв с собою Алёну, Софья
отправилась в сельскую церквушку в
трех верстах от усадьбы.
Разговор с батюшкой не занял
много времени, но дождь к тому
времени закончился, в
образовавшиеся прорехи в облаках
местами уже пробивались солнечные
лучи. Поблагодарив madame
Раневскую за пожертвования на ризы
для образов, священнослужитель
пообещал с будущую субботу сделать
оглашение, и обвенчать молодых уже
через две седмицы. Устроив, таким
образом, дела Алёны, Софья
отправилась обратно в усадьбу. На
обратном пути ей встретился
предводитель уездного дворянства
Белкин. Александр Степанович
вежливо раскланялся с соседкой и на
словах пригласил посещать собрания,
что устраивались в его имении
Дольское.
- Софья Михайловна, слышал я,
что супруг ваш нынче в Вильне? –
обратился он к ней.
- Все верно, - кивнула головой
Софи.
- Думаю, вам тогда будет
интересно побывать на наших
собраниях, - улыбнулся ей Белкин.
- Благодарю, Александр
Степанович. В следующую пятницу
буду у вас непременно, - заверила его
Софья.
 От Рощино до Дольского было не
более часа пути, не так уж и далеко.
Она уже слышала об этих собраниях
от madame Ильинской, с которой
имела счастие свидеться на
пасхальной службе. В усадьбе
Белкина собирались по пятницам со
всей округи, говорили в основном о
политике, да о грядущей войне с
Bonaparte. Там же можно было узнать
самые последние новости из армии,
стоящей в Вильне.
Жизнь в имении потекла своим
чередом. Через две седмицы дворня
вовсю гуляла на свадьбе Митьки
стремянного и Алёны. Софья
подарила молодым, как и обещала
десять рублей серебром и даже
выпила за их здоровье рюмочку
наливки. Вместо Алёны она взяла
себе в услужение семнадцатилетнюю
егозу, шуструю и расторопную Татку.
Все это время Софи не покидали
думы о ребенке, и она все же решила
сходить в деревню к Агрипине.
Наскоро позавтракав, она попросила
у Татки ее платье и велела позвать к
ней повариху Лукерью.
- Велико оно вам будет, барыня, -
вздохнула Тата, раскладывая на
кровати свое лучший выходной
наряд.
- Чай не на бал собираюсь, -
отмахнулась Софья.
В двери робко поскреблась
Лукерья:
- Софья Михайловна, звали?
 - Сестра твоя Агрипина все также в
деревне живет? – поинтересовалась
Софи, обернувшись к вошедшей.
- Да где ж ей быть то еще? Знамо в
деревне. Случилось чего?
- Ничего не случилось, - отозвалась
Софья. – Собирайся, отведешь меня к
ней.
- Так может лучше будет ее в
усадьбу позвать?
- Не надобно, - нахмурилась Софи.
– И ты не болтай о том.
- Как вам угодно будет, Софья
Михайловна, - торопливо закивала
головой Лукерья.
Переодевшись в платье Таты,
Софья оглядела свое отражение в
зеркале.
 - А что, Татка, хороша я? –
рассмеялась она, поправив лямку
сарафана из синей китайки.
- Да вы, барыня, в любой одёже
хороши, - улыбнулась ее веселью
новая камеристка.
За все время, что она провела в
Рощино, Софья ни разу не бывала в
деревне и потому полагала, что ее там
не признают. От усадьбы до деревни
по дороге было около трех верст, но
едва миновали ворота, как Лукерья
свернула в близлежащую рощу:
- Напрямки пойдем, так ближе
будет, - пояснила он свой маневр
удивленной барыне.
Софи наслаждалась прогулкой по
утреннему лесу. В солнечных лучах
сверкали капли росы на свежей
зеленой листве, о чем-то своем
щебетали птахи, впереди в ветвях
мелькнул рыжий хвост белки, лес
дышал, жил своей собственной
жизнью. Спустя полчаса вышли на
опушку.
- Вон изба ее, - указала рукой на
низкое неказистое строение, стоящее
почти у самой опушки леса, Лукерья.
Отворив без стука дверь, повариха
заглянула в избу:
- Агрипина, гостей встречай.
- Кого привела-то? –
поинтересовалась хозяйка,
всматриваясь в лицо Софьи.
Признав барыню, Агрипина, даже
не переменившись в лице,
поклонилась в пояс, но сделала эта с
таким достоинством, с каким иная
барышня реверанс не сделает. Софья
огляделась. Из-за того, что оконца в
избе были совсем маленькими,
внутри царил полумрак. В красном
углу, как и положено, под
белоснежным рушником висели
образа. По стенам и под потолком
были развешаны холщовые мешочки
и пучки сушеных трав, отчего в
воздухе витал приятный запах.
- Милости просим, Софья
Михайловна. Что привело вас ко мне?
Могли бы Лушку послать, да я бы
сама пришла, - сделав
приглашающий жест, заговорила она.
- Лукерья, за дверью меня обожди,
- обернулась к поварихе Софья.
 Дождавшись, когда женщина
выйдет и прикроет за собой дверь,
Софи продолжила:
- Дитя хочу. Всем сердцем хочу, -
присаживаясь на грубо сколоченную
лавку, заговорила она.
- Слыхала я, - тихо заговорила
Агрипина, - челядь в усадьбе болтала,
что барин на вашу половину-то и не
заходит.
- Лгут, - не моргнув глазом,
ответила Софья.
- Стало быть, сладилось у вас с
Александром Сергеевичем, -
улыбнулась Агрипина.
Софья кивнула головой.
- Да вы, барыня, не печальтесь.
Горю вашему я помогу.
 Поднявшись с лавки, Агрипина
принялась снимать со стены пучки
трав.
- Что это? – не сдержала
любопытства Софи.
- Это-то, - усмехнулась знахарка, -
вот горицвет, это липа, таволга, -
укладывая снадобья в корзину,
перечисляла она. – Я вам настой
сделаю, будете пить каждый вечер
перед сном, а там даст Бог и дитя у
вас появится.
- А долго пить надобно? – с
интересом следя за проворными
руками Агрипины, спросила Софья.
- Ну, вот у нас сейчас почитай
июль начался, - задумалась
целительница, - до конца месяца
надобно бы пить.
 - Дай Бог тебе здоровья, Агрипина,
- вздохнула Софи.
- Вот когда дитятко появится,
тогда и благодарить будете, -
отозвалась знахарка. – Как закончатся
травы, пошлете Лушку ко мне, как
заваривать я ее научу.
Распрощавшись с Агрипиной,
Софья и Лукерья пустились в
обратный путь. «Даст Бог война
вскоре завершится, и Саша вернется,
- размышляла по дороге домой, Софи.
– Господи, о чем я думаю? –
вздохнула она. – Война еще не
началась, а я… Боже, сохрани его и
убереги, от всего убереги, от ран, от
увечий». По возвращению в усадьбу
Кити напомнила ей, что сегодня
пятница, и они собирались после
полудня к Белкину.
День выдался на редкость жарким.
Общество, собравшееся в усадьбе
Белкина, разместилось на открытой
террасе. Здесь была madame
Ильинская, Шипилин, сосед Софьи,
чье имение граничило с Рощино со
стороны реки, губернский доктор
Кохман и еще несколько человек, с
которыми она ранее не встречалась.
- Какими новостями вы нас
сегодня порадуете? – обратился к
Белкину Шипилин.
- Боюсь, господа, нынче я вас всех
огорчу, - ответил Александр
Степанович. – Bonaparte вступил в
Вильну две седмицы назад.
 - Это что же война началась? –
ахнула Софья.
- Да, господа, да! Война началась и
неприятель уже на нашей земле, -
пафосно изрек Белкин.
Зашумели, засыпая его вопросами
присутствующие. Софья поднялась
со стула, и с трудом переставляя
ноги, направилась к выходу.
- Софья Михайловна, - окликнул ее
Белкин, - Вы уходите.
- Да, господа. Простите, мне
нездоровится.
Она совершенно позабыла о Кити
и, не видя ничего перед собой, от слез
застивших глаза, вспомнила о ней,
только когда рука девушки
опустилась на ее плечо.
 - Софи, мы должны верить, что все
будет хорошо, - прошептала она, беря
ее под руку.
- Кити. Ах! Боже мой! Кити, я так
надеялась, что этого все же не
случиться.
На протяжении всего обратного
пути они обе хранили молчание,
каждая думая о своем и волнуясь за
судьбы тех, кто близок и дорог
сердцу. «Боже, я не переживу этого
еще раз, - всхлипнула Софья и,
достав платок, промокнула вновь
повлажневшие глаза. – Боже, сохрани
его, убереги», - беззвучно шептала
она. Добравшись до Рощино обе
молча взошли на крыльцо.
- Барыня, - поспешил ей навстречу
дворецкий, - письмо доставили от
Александра Сергеевича, покамест вас
не было.
Взяв из его рук конверт, Софья
развернулась и, спустившись со
ступенек, зашагала в сторону парка.
Опустившись на скамью, она сломала
восковую печать и, развернув
послание, принялась за чтение:
«Здравствуй, mon ange. Сегодня
мы оставили Вильну и отступаем
следуя плану нашего командования.
Ушаков ныне назначенный шефом
Курляндского драгунского полка, сдал
командование Кавалергардским
полком барону Левенвольде. Карл
Карлович прекрасный человек и
замечательный командир. Наш в
полк в боях не участвует, отход
армии прикрывает генерал Пален.
Наш арьергард то и дело огрызается
боями с неприятелем, а мы
вынужденно бездействуем…»
Прочитав это, Софья перевела дух.
Но само осознание того, что начались
сражения, ввергало ее в страх и
отчаяние.
«…Вчера был у Шевича, Сашко у
него теперь вестовым. Иван
Егорович очень хвалил его за
прилежность и расторопность. Я не
могу написать тебе подробнее. Уже
совсем смеркалось, а завтра снова
выступать. Береги себя и Кити.
Люблю. Раневский.
18 июня 1812 года».
- Что пишет Александр? –
тихонько поинтересовался Кити,
присаживаясь подле Софьи.
 - Наша армия отступает, оставили
Вильну. Полк вашего брата в боях не
участвует, - складывая письмо,
отозвалась Софья.
- Он ничего не написал про Сержа?
– спросила она.
- Нет, - покачала головой Софи. –
Ничего.
- Господи, как страшно-то, -
обхватив себя руками за плечи,
проговорила девушка. – Как страшно!
Что будет теперь?
- Я не знаю, - пожала плечами
Софья. – Будем молиться за них, даст
Бог все обойдется.

***
Миновал июль. Вестей от
Раневского не было, и Софья вместе с
Кити вновь стала ездить к Белкину по
пятницам в надежде узнать хоть
какие-нибудь новости. Новости,
приходившие с полей сражений были
самыми противоречивыми. Ясно
было только одно, что русская армия
отступает, постепенно сдавая
неприятелю свои позиции. Сведения
о том, где нынче находится
неприятель, разнились.
Поговаривали, что Bonaparte уже под
Смоленском и теснит противника к
Можайску.
От Белкина возвращались вместе с
nadame Ильинской. У коляски Анны
Григорьевны сломалась ось, и Софья
любезно предложила подвезти ее до
Марьяшино.
 - Я склоняюсь к мысли, что
надобно уезжать отсюда, - заметила
Анна Григорьевна?
- Отчего вы решили так? –
поинтересовалась Софья.
- От Можайска до нас менее ста
верст будет. Коли дело и дальше так
пойдет, то к концу августа Bonaparte
будет уже здесь, - отозвалась madame
Ильинская.
- Вы полагаете, что через две
седмицы… Нет, не думаю, что это
возможно? – покачала головой
Софья.
- Я все же уеду. Завтра велю
собрать все мало-мальски ценное, -
продолжила Анна Григорьевна.
Софья не ответила. Все ее думы
вновь были об Александре. Как он
там? Отчего не пишет? Жив ли еще?
Возница повернул на дорогу,
ведущую в Марьяшино. Тепло
простившись с Софьей и Кити,
madame Ильинская торопливо
выбралась из экипажа и поспешила к
дому, видимо, намереваясь уже
сегодня отдать распоряжение о
подготовке к отъезду.
Уже вечерело, когда, наконец,
добрались до Рощино. Опираясь на
руку лакея, Софья спустилась с
высокой подножки. Едва она успела
оглядеться, как двери дома
распахнулись и ей навстречу по
ступеням торопливо сбежал Михаил.
- Мишель? – устремляясь
навстречу брату, удивленно
воскликнула она. – Ты как здесь?
 - Я уехал из Петербурга. Две
седмицы в пути и я здесь, - весело
отвечал юноша.
- Но зачем? – не удержалась
Софья. - Зачем ты уехал из столицы?
В Петербурге нынче безопаснее
всего. Говорят, Bonaparte рвется к
Москве.
- Вот потому я и здесь, - помрачнел
Мишель, видя ее недовольство. – Я
собираюсь сражаться.
- Да ты разума лишился! – сердито
отвечала Софи. – Ты должен
вернуться в корпус.
- Ты будто не рада мне, - заметил
Михаил.
Оглянувшись, он увидел Кити и
тотчас, умерив свой воинственный
пыл, склонился над протянутой
рукой.
- Екатерина Сергеевна, рад видеть
вас в добром здравии.
- И я очень рада видеть вас
Михаил, - улыбнулась Кити. – Но
ваша сестра права. Вы поступили
неразумно.
- Бога ради, - раздраженно
отозвалась Софья, - пройдемте в дом.
У нас будет еще время поговорить.
Софи велела накрыть ужин на
террасе. Расположившись в удобных
креслах вкруг небольшого столика,
начали неспешный разговор.
- Что слышно в столице о войне? –
поинтересовалась Софья, обращаясь
к брату.
 - Армия отступает, - хмуро ответил
юноша.
- Ну, об этом и у нас на каждом
угля говорят, - вздохнула Кити. – А
какие-нибудь подробности?
- Неприятель уже в Смоленске, -
отозвался Мишель, - и ныне движется
на Можайск. А что Раневский тебе не
пишет? – поинтересовался он.
- От Александра давно не было
вестей, - грустно ответила Софи.
- Я слышал, кавалергарды пока не
участвовали в сражениях и стоят в
резерве.
- Дай Бог, чтобы все были живы, -
отозвалась Софья, вспоминая не
только мужа, но и Андрея, и
Чернышева, и красавца поручика
Бутурлина, который иногда бывал у
них в Петербурге в доме на Мойке.
- Мишель, я понимаю тебя, но все
же и речи не может быть о том, чтобы
тебе ехать в армию. Тебя все равно не
возьмут, - очнулась она от своих
раздумий. – Самым разумным для
тебя будет вернуться в столицу.
- Может, ты позволишь мне
остаться здесь? – отозвался юноша.
- Тебя исключили из корпуса, -
догадалась Софи.
Михаил кивнул.
- Отчего?
- За драку, - нехотя ответил он.
- Père (дед) всегда говорил, что у
тебя упрямый характер. Весь в отца, -
недовольно заключила Софи.
 - Ольга Николаевна не отписала
тебе? – обратился с ней Мишель.
- О чем?
- Дедушка преставился в конце
июня.
- Может она и писала, но письмо,
наверное, отправила в Вознесенское.
Я не сообщила ей, что лето буду
проводить в Рощино, - ответила
Софи.
За столом воцарилась тишина.
Софья мысленно корила себя за то,
что в последнее время, обременённая
собственными печалями и заботами,
совсем позабыла о родственниках.
- Царствие небесное Петру
Гавриловичу, - перекрестилась Кити.
После ужина разошлись по своим
комнатам. Михаила устроили в
прежних покоях Натали. Софья долго
не могла уснуть и ворочалась в
постели до полуночи. Наконец,
смирившись с тем, что сон не шел к
ней, она поднялась и, взяв со стола в
будуаре еще не догоревшую свечу,
отправилась в молельню.
Опустившись на колени перед
образом Богородицы, она принялась
шептать молитву, прося защиты от
всех напастей для Александра и
Андрея. Неслышно вслед за нею в
комнату тенью проскользнула Кити и
опустилась на колени рядом с ней.
Переглянувшись, девушки замерли
перед образами, думая каждая о
своем.
Тихо потрескивала лампадка,
тускло освещая строгие лики святых,
за окном слышался шелест листвы, а
потом дождь забарабанил по стеклу,
словно оплакивая последние дни
мирной жизни.

Глава 26

Немилосердное августовское
солнце нещадно палило с небес,
отражаясь бликами на штыках
пехоты. Не было никакой
возможности укрыться от зноя,
сколько хватало глаз, впереди серою
лентой вилась дорога. Пыль,
поднимаемая отступающей армией,
скрипела на зубах, покрывала серым
налетом уставшие лица, оседала на
белых колетах кирасиров.
 После сдачи Смоленска Барклай де
Толи, недовольство которым и в
армии, и при дворе росло с каждым
днем, был смещен с поста
главнокомандующего. Командование
армией перешло к генералу-от-
инфантерии Кутузову. Генеральное
сражение, которое Барклай де Толи
намеревался дать у Царева Займища,
не состоялось, поскольку объехав
намеченные для сражения позиции,
Кутузов пришел к выводу, что дать
сражение здесь совершенно
невозможно. Отступление
продолжилось.
Командующему арьергардом
Коновницыну был отдан приказ:
«Задержать неприятеля любой
ценой». Весть о том, что отступление
приостановлено и, наконец, будет
дано решающее сражение Bonaparte,
облетела войска в мгновение ока.
Армия, отошедшая к местечку под
названием Бородино, с
воодушевлением принялась
готовиться к тому, чтобы дать отпор
ненавистным французам. Принялись
возводить редуты и оборонительные
укрепления. Распоряжением
главнокомандующего бригада
генерал-майора Шевича в составе
Кавалергардского и Конного полков
была отведена в резерв.
«Восемьдесят верст! Всего
восемьдесят верст! Что для Ветра эти
восемьдесят верст? - сжав виски
ладонями, Раневский невидящим
взглядом уставился в пламя костра. –
А, ежели не свидимся более? Что
ежели быть мне убитым в сражении –
судьба?»
Александр поднялся со своего
места и прошелся перед палаткой.
Мысль о том, чтобы поехать в
Рощино не давала покоя. Не просто
было отказаться от возможности,
может быть, в последний раз увидеть
ту, чье имя шептал ночами, чей образ
бережно хранила память. Вновь
опустившись на бревно перед
костром, Раневский принялся
швырять в жадное пламя щепки, что
остались на месте, где Тимошка
рубил дрова для костра.
- Тимофей, - окликнул он своего
денщика, нырнувшего за какой-то
своей надобностью в походную
палатку.
- Здесь я, барин, - выбираясь
наружу, отозвался слуга.
- Коли спрашивать меня будут,
скажешь, что в лагерь ушел, -
поднимаясь со своего места, произнес
Раневский.
- Да куда же вы на ночь глядя,
скоро уж смеркается совсем? –
оторопело поинтересовался Тимофей.
- К утру буду, - усмехнулся
Раневский. – Седлай Ветра.
Пока Тимошка седлал жеребца,
Александр торопливо снял слишком
приметный белый гвардейский колет,
и набросил на плечи сюртук из
темного сукна. Выбравшись из
палатки, Раневский, бросив беглый
взгляд на разбитый лагерь, легко
вскочил в седло.
- Вернусь на рассвете, - тихо
обронил он. – О том, что отлучался,
никому не сказывай.
Торопливо закивав головой,
Тимошка передал поводья барину.
- Храни вас Бог, Александр
Сергеевич, - перекрестил его вослед
денщик.
Первую половину пути Раневский
одолел легко, но спустя два часа в
сгустившихся сумерках он уже с
трудом различал дорогу и от того
вынужден был придержать жеребца,
дабы не свернуть шею и не потерять
верное направление. Как назло небо
заволокло облаками, лишив его даже
бледного света луны. Пустив лошадь
шагом, Александр тихо чертыхался,
двигаясь почти наощупь. Тихо
ухнула сова, сгустившаяся темнота
казалась осязаемой. Все вокруг
стихло: ни шороха, ни звука, ни
малейшего дуновения ветра, только
стук копыт по иссохшейся пыльной
дороге гулко отдавался в ушах. Где-
то вдалеке раздались первые
громовые раскаты. Привыкший к
звукам близкой канонады, Ветер даже
не шелохнулся. Потрепав жеребца по
холке, Раневский тронул каблуками
его бока, понуждая прибавить шагу.
Гроза приближалась. Небо то и дело
освещалось яркими всполохами
молний, подсвечивая низкие тяжелые
облака. Поднявшийся шквалистый
ветер сбивал дыхание, рвал полы
расстегнутого сюртука. К полуночи,
миновав сворот на Марьяшино,
словно почуяв близость родного
дома, Ветер прибавил ходу.
Добравшись до сторожки
привратника, Раневский въехал в
ворота с первыми крупными каплями
летнего ливня.
Александр окинул беглым
взглядом темные окна усадьбы. Дом,
светлой громадой высившийся перед
ним, выглядел совершенно
заброшенным. «Неужто уехали?
Неужто нет никого?» - мелькнула
тревожная мысль. Торопливо
поднявшись по ступеням, Раневский
постучал. Ответом ему была тишина.
Громко бухнув кулаком по двери,
Александр нервно прошелся по
крыльцу. В приоткрытую дверь,
высунулся Тимофеевич, прикрывая
ладонью от ветра дрожащий огонек
свечи.
- Кто здесь? – вглядываясь в
темноту, дрогнувшим голосом
поинтересовался дворецкий.
Рассмотрев Раневского, он
отступил в переднюю:
- Бог мой, Александр Сергеевич, не
ждали мы вас. Я сейчас скажу, чтобы
постель вам постелили, - засуетился
он.
- Не надобно. Я уеду еще до
рассвета, - отозвался Раневский,
входя в дом и направляясь к
лестнице.
Молния бледной вспышкой
осветила комнату, последовавший
вслед за ней громовой раскат сотряс
стены старинной усадьбы. Подскочив
на своем узком ложе, торопливо
перекрестилась Тата и кинулась
закрывать распахнутое в душную
августовскую ночь окно.
Обернувшись, девушка в сердцах,
что-то прошептала себе под нос,
пытаясь нащупать на столе погасшую
под порывом ветра свечу. Новая
вспышка осветила высокую мужскую
фигуру на пороге: темная одежда,
мертвенно-бледное лицо. Уронив
тяжелый серебряный подсвечник,
Татка зашлась в истошном крике. В
два шага одолев разделявшее их
расстояние, Раневский встряхнул
девку за плечи.
 - Дура! Барыню перепугаешь, -
сердито прикрикнул он.
Истово перекрестившись, Тата
отступила на несколько шагов.
- Простите, барин, не признала вас,
- зашептала она.
Проснувшись от громового
раската, Софи рывком села на
постели. «Гроза», - выдохнула она,
вновь опускаясь на подушку. Ветка
липы за окном настойчиво стучала в
стекло, дождевые капли дробью
рассыпались по подоконнику.
Громкий крик Таты, заставил ее
подскочить на месте. Сердце
забилось тяжело и часто, где-то в
горле. Первой мыслью, мелькнувшей
в сознании было: «Французы!»
Прислушавшись к голосам в будуаре,
Софья сползла с постели. Ноги
отказывались служить ей: «Не может
быть того. Не может», - шептала она
беззвучно, ступая мелкими шажками
к двери. Из-под дверей пробился
слабый свет, видимо, кто-то зажег
свечу. Слышались причитания Таты и
такой родной, такой знакомый голос
– его голос. Толкнув дверную
створку, Софья замерла на пороге. Не
было сил ступить далее ни шагу.
- Саша! – только и смогла
вымолвить, ухватившись за дверной
косяк.
Обернувшись на тихий голос,
Раневский рванулся к ней, руки
сомкнулись вокруг стройного стана,
губы прижались к тонкой жилке,
бьющейся на виске.
 - Софьюшка, mon ange, mon сoeur,
жизнь моя, - шептал ей, стремясь
прижать к себе, что есть мочи.
- Сашенька, милый мой, любовь
моя, ты как здесь? – вглядываясь в
знакомые черты, шептала,
дотрагиваясь кончиками пальцев до
его лица.
- Полк наш под Можайском в
восьмидесяти верстах стоит, - целуя в
приоткрытые губы, ответил
Раневский, стирая подушечкой
большого пальца, скользнувшую по
щеке слезу. – Ну что ты плачешь,
ангел мой, - попенял ей, силясь
улыбнуться, чувствуя, как и у самого
перехватило дыхание.
С грохотом ударилась о стену,
распахнувшаяся дверь. На пороге со
свечой в одной руке и с пистолетом в
другой предстал запыхавшийся
Мишель. Разглядев в мужчине,
обнимающем его сестру хозяина
усадьбы, Михаил смущенно
покраснел и, пробормотав несколько
слов извинений, поспешил
ретироваться. Вслед за ним за дверь
тихонько проскользнула Тата,
оставляя супругов наедине.
- Твой брат? – удивленно
пробормотал Раневский.
- Мишеля исключили из корпуса, -
поднимаясь на носочки, прошептала
ему в губы, Софья. – Но потом о том.
Все потом, - обвивая руками его
крепкую шею, отмахнулась она от
всего, что мешало ей сейчас.
 - Душа моя, у нас лишь несколько
часов, - горячо шептал Раневский,
сминая нежные губы неистовым
поцелуем.
За окном бушевала гроза, обрушив
на землю потоки воды, выл и стенал
за стенами ветер, но ни Софи, ни
Александр не замечали того,
стремясь урвать у этой сумасшедшей
ночи еще одно мгновение, еще один
вздох, еще один взгляд. Софья сама
рвала рубашку с его плеч, желая
ощутить под своими ладонями тепло
его кожи, тело плавилось в жаркой
истоме от крепких объятий, от
быстрых, порою грубых ласк.
Задыхаясь в изнеможении, шептала
его имя, как молитву, ощущая
сумасшедшее биение крови в висках,
ощущая горячее дыхание на своей
щеке, тяжесть его рук на своем теле.
Улеглась, бушевавшая за стенами
усадьбы стихия, утихла страсть,
оставив двоих на смятой постели
совершенно обессилившими. Софья
боялась вздохнуть, молвить хоть
слово, чувствуя, как каждое
отмерянное им мгновение утекает
безвозвратно, приближая час
расставания.
- Пора мне, - высвобождаясь из
кольца тонких рук, прошептал
Раневский. – До рассвета воротиться
надобно.
Поднявшись, Александр принялся
одеваться.
- Я не смогу без тебя жить, Саша.
 Раневский обернулся, вернулся к
постели, притянул ее к себе.
- Я вернусь, Сонечка. Я вернусь.
Помнишь, уезжая на Кавказ, я обещал
вернуться?
- Я люблю тебя, люблю, - отчаянно
цепляясь за лацканы сюртука,
зарыдала Софья.
- Софи, не рви мне сердце, -
вздохнул Александр, осторожно
разгибая тонкие пальцы, мертвой
хваткой уцепившиеся за его одежду.
- Не уходи. Прошу, не уходи.
- Ангел мой, - вздохнул Раневский.
– Неужто думаешь, мне легко
оставить тебя? Но я должен
воротиться до рассвету, во что бы то
ни стало.
- Саша… Сашенька…
 Стремительно, страшась
обернуться, Раневский вышел из
спальни. Прислушиваясь к тому, как
затихают его шаги в ночной тишине,
Софья сорвалась с постели. Натянув
через голову тонкую ночную
рубашку, бросилась за ним, вниз по
лестнице, потеряла на бегу
комнатные туфли и как была босая
выбежала на крыльцо. Холодные,
мокрые каменные плиты неприятно
холодили ступни.
- Саша! – крикнула в темноту,
вложив все свое отчаяние и страх в
этот крик.
Он услышал, воротился почти от
самой конюшни.
- Сонечка, ну что же ты…
замерзнешь.
 Задумавшись на мгновение,
Раневский поднял ее на руки, внес в
переднюю и заговорил:
- Софи, дай мне слово, что уедешь
отсюда.
- Куда же я поеду? – стараясь
коснуться его, запомнить этот миг,
зашептала горячо. – Куда же я уеду,
Саша?
- В Нежино, под Тулу, - отозвался
Раневский. – Обещай мне.
- Обещаю, - кивнула головой,
выпуская его ладонь из рук.
Конюх Федор подвел к крыльцу
пританцовывающего от нетерпения
жеребца. Коснувшись ее губ быстрым
последним поцелуем, Александр
сбежал по ступеням, вскочил в седло
и, обернувшись на краткий миг,
тронул Ветра с места. Где-то в конце
подъездной аллеи уже затихал
отдаленный стук копыт, а Софья все
стояла в дверях, не находя в себе сил
отвернуться и вернуться в спальню,
где еще совсем недавно была с ним.
Сердце сжалось от тоски
беспроглядной и беспросветной,
дурное предчувствие тисками
сдавило грудь.
Небо очистилось, ветер без следа
разогнал рванные грозовые тучи. В
темном бархате мерцали далекие
звезды, луна обломанным диском
повисла в прозрачном воздухе,
мертвенным сиянием заливая все
вокруг. И все же ночь была уже на
исходе, уже светлел восток, и дорога
хорошо просматривалась впереди.
Раневский подгонял Ветра, стараясь
не думать о том, как опасно
передвигаться с такой скоростью по
раскисшей от ливня дороге. До лагеря
оставалось немногим больше трех
верст, когда жеребец его дважды
споткнулся на ровном месте.
Спешившись, Александр повел его на
поводу. Он еще издали приметил
Чернышёва в нервном нетерпении
прохаживающегося перед его
палаткой. Уже вовсю алым полыхал
восход, когда Раневский вошел в
проснувшийся и гудящий как
потревоженный улей лагерь.
- Где ты был!? – обернувшись на
стук копыт, вскинулся Серж.
 Передав поводья загнанного
жеребца Тимошке, Александр стащил
с рук перчатки.
- Там где был, уж нет, -
невозмутимо отозвался Раневский.
- Через час построение.
- Час – целая вечность, - блеснула
беспечная улыбка.
- Полторы сотни верст ради
краткого свидания? – покачал
головой Сергей. – Ты виделся с
Кити?
- Не довелось, - вздохнул
Раневский.
- Отчего не сказал? – тихо молвил
Чернышёв.
- Ты удержал бы меня, - отозвался
Александр.
 - Может и не стал бы удерживать, -
задумался Серж, в душе завидуя той
решимости Раневского, что подвигла
его на этот отчаянный шаг.
- Завтра. Завтра все решится, -
окинув его рассеянным взглядом,
вздохнул Александр.
Раневский валился с ног от
усталости, но, не взирая на то,
быстро, как только мог, привел себя в
порядок, облачился в вычищенный
Тимошкой колет, и уже спустя
полчаса верхом на втором жеребце,
злобном гнедом по кличке Огонь
въезжал на место построения своего
эскадрона.
Ранним утром
главнокомандующий объезжал
армию на своих дрожках. Не было
традиционных приказов. Кутузов
просто объяснял предстоящую
войскам задачу: «Каждый полк будет
употреблен в дело. Вас будут
сменять, как часовых, каждые два
часа. Надеюсь на вас. Бог нам
поможет. Отслужите молебен».
Молебен сначала отслужили в
ставке, а уж затем вдоль рядов армии
понесли икону Смоленской Божьей
матери, чудом спасенную из
горящего города. При приближении
крестного хода все работы по
подготовке к бою останавливались. В
едином порыве опускались на колени
и солдаты, и офицеры, внимая словам
благословения на ратные подвиги. В
войсках царил небывалый душевный
подъем. Каждый чувствовал свою
сопричастность к великому делу.
Нервное напряжение дня вылилось
в бессонную ночь. По всему лагерю
горели костры. С какой-то
бесшабашной веселостью ждали утра.
Шутили, офицеры играли в бостон.
Раневский от игры отказался, но не
ушел в свою палатку, оставшись
сторонним наблюдателем. Чернышёв
азартно делал ставки, проигрывая раз
за разом. Андрей быстро вышел из
игры, улыбнувшись напоследок,
отшутился тем, что не хотел бы
наделать долгов, ежели завтра
суждено будет пасть в бою. Тронув за
плечо Раневского, увлек его за собою.
В молчании отошли от костра и
вдвоем присели на бревно у тлевших
углей небольшого костерка,
догоравшего на едва приметной
возвышенности.
- Помнишь Аустерлиц? – нарушил
тишину Завадский.
- Как не помнить, - криво
усмехнулся Александр.
- Вот тогда был страх, - продолжил
Андрей. – А сейчас нет его. Нет.
Странное чувство, будто уже
простился с жизнью.
- Оставь мысли о смерти, -
вздохнул Раневский. – К чему раньше
времени думать о ней?
- Я и не думаю о ней, - пошевелил
попавшимся под руку прутом,
подернутые пеплом головешки
Андрей. - Будто все уже решено за
меня там, - возвел он глаза к темному
небосводу.
- Да ты фаталист, mon cher ami, -
отозвался Александр. – Даст Бог,
останемся живы.
- Я все думаю о том, что совершил
в жизни, - вздохнул Завадский. – Чем
запомнят меня? И как будто и ничем.
Раневский долго хранил молчание,
но потом нехотя признался:
- Признаться, я не хочу думать о
смерти. Я не хочу умирать. Более
всего я боюсь струсить и повернуть,
когда придет черед.
- Ты?! – удивленно воззрился на
него Андрей. – Знаешь, о тебе в
полку говорят, что ты заговоренный?
- Неужели? - принужденно
рассмеялся Александр. – Впрочем,
может так оно и есть. Ежели верить в
это, то может так и будет.
Светало, когда разошлись, вдоволь
наговорившись по душам.
Утро началось с канонады.
Французы перешли в наступление.
Кавалергардский и Конный полки
строились в боевые порядки,
определенные командованием. Не
было ни тени сомнения в глазах
кирасиров, на лицах легко читалось
нетерпение ринуться в бой, но
команды все не было. Ядра
артиллерии противника не раз
долетали до выстроенной в боевом
порядке кавалерии, нанося немалый
урон, но кавалеристы вновь и вновь
смыкали ряды, чтобы не дать
заметить неприятелю этой убыли.
 Раз за разом французы
предпринимали попытки захватить
центральную батарею, бросаясь в
атаки на нее и отступая под
шквальным огнем, оставляя павших и
раненных на поле боя. После полудня
Наполеон приказал возобновить
атаки на батарею. С высоты, на
которой расположилась артиллерия,
легко просматривались маневры
французской армии. Заметив
движение в рядах противника,
Барклай де Толи, лично
руководивший действиями войск
резерва в центре, передал приказ
Шевичу выступать. Бригада
двинулась рысью вперед,
остановившись прямо за центральной
батареей. Заметив движение
кавалергардов, французская
кавалерия начала развертывать
фронт, но момент был упущен.
Левенвольде повел в атаку первый
эскадрон. Он только успел
поворотить коня направо и отдать
приказ Давыдову: «Командуйте,
Евдоким Васильевич, левое плечо»,
как упал с коня, пораженный
картечью в голову. Не было никаких
сомнений, что ранение смертельное.
Смерть командира внесла некоторую
сумятицу в передние ряды, но задние
напирали, и кирасиры неудержимой
лавиной бросились вперед.
Польским уланам удалось
развернуться и принять атаку
кавалергардов во фланг, но Конная
гвардия, врубившись на полном скаку
в неприятеля вслед за
кавалергардами, опрокинула их.
В кровавом угаре боя Александр
старался не упустить из виду
Чернышёва, для которого сие
сражение было первым. Заметив, что
тот с трудом удерживается в седле, а
рукав его колета окрасился кровью,
Раневский постарался пробиться к
нему, нанося удары направо и налево,
не думая уже ни о чем, как только о
том, чтобы не дать Сержу упасть с
коня. Соскользнуть с седла под
копыта лошадей, то будет верная
смерть.
- Апель! Александр Сергеевич!
Апель! (общий сбор, сигнал к
отступлению) – услышал он вослед,
но увлеченный своей целью не
поворотил назад.
На какое-то краткое мгновение ему
показалось, что среди неприятеля
мелькнуло знакомое лицо, темные
глаза, полыхавшие ненавистью.
«Чартинский!» - минутное
замешательство едва не стоило ему
жизни, когда очнувшись от
внезапного ступора, он с трудом
отразил удар саксонского кирасира.
Оглядевшись, Раневский более не
увидел Чернышёва.
- Серж! – стараясь перекричать
шум боя, позвал он. – Чернышёв!
Отброшенная атакой Конной
гвардии, французская кавалерия
отступила. Неподалеку разорвалась
граната, на миг, оглушив его.
Захрипел под ним Ветер, заваливаясь
на бок. Выдернув ногу из стремени,
Александр едва успел соскочить с
него, чтобы не быть придавленным
бьющимся в смертельной агонии
жеребцом. В первое мгновение, он
даже не ощущал боли, она пришла
позднее, голова гудела, как колокол,
все плыло перед глазами. Охнув,
Раневский упал. Осколок гранаты
угодил в бедро. С трудом поднявшись
на ноги и превозмогая неимоверную
боль, Александр попытался отыскать
Чернышева в груде окровавленных
тел.
- Ваше благородие! Александр
Сергеевич! - сквозь кровавый туман,
застилавший глаза, услышал он.
 Подняв голову, Раневский с
трудом различил кавалериста из
своего эскадрона.
- Чернышёв, где Чернышёв?
- Мертв! – отозвался, нашедший
его кирасир. – Идти сможете?
Сделав несколько шагов,
Александр опустился на землю.
Вокруг слышались стоны и крики
умирающих на русском и
французском. Кто-то бранился, кто-
то обращался с молитвой к
Всевышнему. Спешившись, унтер-
офицер помог Раневскому взобраться
в седло, и повел своего жеребца в
поводу.
Александр пришел в себя, лежа в
палатке лазарета. Всю ночь полковые
врачи оперировали раненных,
которых нескончаемой вереницей
подвозили с поля боя. Стоны,
проклятья, крики – все слилось в
сплошной гул. Почувствовав
прикосновение к своей руке,
Раневский с трудом открыл глаза. В
свете свечи различил бледное лицо,
склонившегося над ним Сашко.
- Жив, - попытался улыбнуться
потрескавшимися губами Раневский.
- Меня Шевич в ставке отставил, -
прошептал Сашко. – Насилу нашел
вас.
Раневский попытался подняться,
но тотчас со стоном рухнул на
жесткое ложе, которым служил
соломенный тюфяк.
 - Контузия у вас, - удержал его за
плечи Сашко, не давая вновь
подняться.
- Завадский цел? –
поинтересовался он у своего
воспитанника.
Сашко кивнул:
- Ранен легко. Чуть плечо задето.
Меня просили передать вам, - полез
он в сумку, что принес с собой и
извлекая из нее большой конверт.
- Что это? – скосил глаза
Раневский.
- Я не знаю, - пожал плечами
Сашко. – Тут письмо еще.
- Прочти, - попросил Александр.
Юноша развернул, сложенный
вчетверо лист и принялся в полголоса
читать в неверном свете свечи.
 «Mon cher ami, надеюсь, еще не
утратил права называть тебя так,
ежели ты читаешь это письмо,
значит меня более нет в живых. Я
совершил в жизни немало ошибок, в
которых искренне раскаиваюсь. Зная
тебя, как человека исключительной
честности и порядочности, только
тебе могу доверить сие деликатное
дело. В конверте, который передаст
тебе твой воспитанник, лежит мое
завещание и вольная. Своей
последней волею я желаю признать
своим законным наследником моего
сына Дмитрия Алексеевича
Корсакова. Прошу тебя, ты
единственный на кого, я могу
положиться. Проследи, чтобы
завещание мое было в точности
исполнено. Предполагаю, какую бурю
негодования оно вызовет, но такова
моя последняя воля. Горько было бы
умирать, зная, что не оставил
наследников после себя. Я ни в коей
мере не хочу ущемить права своей
дочери и супруги, им после моей
смерти будет положено весьма
щедрое содержание. Дмитрий же
станет продолжателем рода. А.
Корсаков.»
Кто передал тебе это?
- Я в лазарет собирался, когда мне
в полку сказали, что вы здесь, а тут
мужик, слуга чей-то по виду, с этим
конвертом. Спросил: я ли буду
Морозовым. Я назвался, тогда он мне
его в руки и сунул, вам наказал
передать. Это тот самый Корсаков? –
полюбопытствовал Сашко.
Раневский кивнул и тотчас
скривился от боли, пронзившей
затылок. Александр вполне понимал,
почему Алексей обратился к нему с
этой просьбой, а не к Андрею.
Конечно, Завадский среди них всегда
был первым, ежели дело шло о
благородстве натуры или честности,
но Лидия была ему сестрой, и здесь
трудно сказать, что возьмет верх:
благородство или стремление
защитить интересы сестры.
Корсаков! Чернышёв! Кого еще
потеряли в этом сражении? Мысль о
том, что жив Андрей, смягчала боль
утраты. Прикрыв глаза, Александр
перенесся в прошлое, в давнее
прошлое, в московский дом
Завадских. Тогда никто из них не
думал о смерти, вспоминая иногда
Аустерлиц как страшный сон, что
минул безвозвратно вместе с
ушедшей ночью.
- Я пойду, - тихо прошептал
Сашко. – Мне поутру донесение в
Петербург везти.
- Ступай, - откликнулся Раневский,
очнувшись от грустных дум. –
Ступай, Сашко. Будь осторожен.
Наутро, едва оправившись от
сокрушительных потерь, армия
продолжила отступление к
Можайску. Уже становилось ясно,
что придется оставить Москву,
потому как дать еще одно сражение
оставшимися силами – это значит и
вовсе потерять эту самую, изрядно
потрепанную армию. Вслед уходящей
армии двинулся обоз с ранеными.
Тех, кто не мог передвигаться далее
самостоятельно, оставляли в
Можайске на милость преследующих
по пятам французов.
Раневский, вследствие полученной
контузии, передвигаться верхом не
мог. Сидя в разбитой крестьянской
телеге, которой правил хмурый
Тимофей, он и не заметил, как слуга
свернул на север.
- Куда везешь? – обратился к нему
Александр, намереваясь заставить его
поворотить на юг, в Рощино.
- В Вознесенское, - отозвался
Тимошка. – На юг нельзя. Хранцузы
проклятые все дороги отрезали, -
упреждая его вопрос, ответил он.
Сил возражать не было.
Оставалось надеяться, что Софья
послушалась его и ныне уже
находится по пути в Нежино.

Глава 27

Помня о данном мужу обещании

уехать из Рощино, Софи велела
приготовить все к отъезду. Прислуга
уложила дорожные сундуки, которые
заняли почти половину малого
салона. Несмотря на то, что все давно
было готово к отъезду, Софья день за
днем откладывала выезд. Странная
мысль, посетившая ее однажды,
прочно укоренилась в сознании.
Скромное имение под Тулой для нее
навсегда было связано с черными
днями ее вдовства и горечью утраты,
от того с каждым прожитым днем и
крепла в ней уверенность в том, что
ежели она поедет в Нежино, то
сбудется самый страшный ее кошмар.
Ведь она жила там, будучи вдовой и
вновь собирается туда, а Александру,
возможно, ежечасно угрожает
опасность. Умом она понимала, что
все это не более чем суеверие и
предрассудки, но ничего не могла
поделать с тем страхом, что
разрастался в ее душе пышными
побегами, затмевая все доводы
разума.
Наступил теплый солнечный
сентябрь, а она и Кити все еще
оставались в имении. Катерина, не
понимавшая причин, по которым
Софья медлила с отъездом, решилась
прямо спросить ее о том. Софи не
стала открывать ей всех своих
сомнений и страхов, а вместо того,
назвала совершенно иную причину:
- Отсюда до Нежино чуть более
полутора ста верст – это два дня пути.
Ежели возникнет какая-либо
опасность, мы всегда сможем уехать,
ведь все к тому готово, - заметила она
за завтраком.
- Вы полагаете, здесь нам ничего
не угрожает? - с сомнением в голосе
поинтересовалась Кити.
- Это совершенно очевидно, -
пожала плечами Софья. – Разве вы не
слышали, о чем вчера говорил
Александр Степанович?
- Признаться честно, я не
расслышала, - отозвалась Кити.
- Белкин сказал, что Bonaparte
достиг своей цели и занял Москву
седмицу тому назад. Александр
Степанович полагает, что на этом он
остановится.
- Вы доверяете его суждениям? –
насмешливо спросила Катерина. –
Конечно, он ведь военный, правда в
отставке… Если бы я была на месте
Bonaparte, я бы не остановилась в
Москве, а двинула войска к Туле, -
изрекла девушка.
Софья удивленно вздернула брови.
- Зачем ему Тула? – отложив
вилку, поинтересовалась она.
 Кити поднялась со стула и в
волнении заходила по комнате.
- Да хотя бы затем, что там все
военные заводы! – горячо
воскликнула она.
- Может вы и правы, - после
непродолжительного молчания
согласилась Софи. – Но посудите
сами, ежели Bonaparte двинется к
Туле, то тогда и Нежино не станет
для нас безопасным укрытием.
Потому, мы будем ждать вестей.
Едва она произнесла это, в двери
тихо постучали. На пороге показался
Тимофеевич с серебряным подносом.
- Вам конверт, барыня, - склонился
он в поклоне.
Сделав ему знак подойти, Софи
взяла с подноса и письмо.
 - Это от André, - торопливо сломав
печать, взглянула она на Кити.
Развернув письмо, Софья
принялась читать его вслух:
«Ma chère cousine, не знаю, дошли
ли до тебя последние вести.
Полагаю, что нет. С прискорбием
вынужден сообщить тебе, что
Alexandre был ранен в бою под
Можайском. Ныне жизнь его вне
опасности. Последний раз я виделся с
ним по дороге на Москву. Насколько
мне известно, денщик его Тимофей
повез Раневского в Вознесенское,
потому как все дороги на юг
оказались перекрыты
неприятелем…»
Дочитав до этого места, Софья
подняла глаза на Катерину.
 - Слава Богу, он жив? –
перекрестилась девушка. – О чем еще
пишет André?
Софи вновь опустила глаза, молча
пробегая следующие строчки:
«… Не знаю, какие подобрать
слова, чтобы выразить свое
сочувствие Екатерине Сергеевне.
Мне казалось, что в последнее время
она была очень привязана к поручику
Чернышёву. Сергей Васильевич
погиб…»
В глазах защипало, оторвавшись от
чтения, Софи отвернулась к окну и
смахнула набежавшие слезы.
- Отчего вы молчите? Что там? –
встревожилась Кити.
 - О, Кити, - Софья поднялась со
своего места и подошла к ней. – Мне
так жаль…
- Серж? – выдохнула Катерина.
Софи кивнула головой:
- Чернышёв он… Он погиб, Кити.
Тяжело опираясь на стол, Катерина
поднялась. Сделав несколько шагов,
она упала как подкошенная.
- Тимофеич! – испуганно
взвизгнула Софья. – Тимофеич, Татку
зови, пусть соли у меня в будуаре
возьмет, - опустившись на колени,
подле Кити и приподняв ее голову,
прикрикнула она на пожилого слугу.
– Катя, Катюша, да очнись же ты, -
легонько похлопывая ее по бледным
щекам, причитала Софи.
 Прибежавшая Тата, трясущимися
руками передала Софье флакон.
- Что с барышней приключилось-
то? – озабоченно поинтересовалась
она.
- Обморок, - отозвалась Софья,
поднося к лицу Катерины склянку.
Тихий стон сорвался с губ
девушки. Дрогнули и открылись
веки. Придя в себя, Катерина села на
полу.
- Это ложь! Ложь! – закачалась
она, обхватив себя руками.
Софья обняла золовку.
- Я знаю, как это больно. Поверь, -
зашептала она ей на ухо. – Но все
проходит.
- Господи, Серёжа, зачем? –
зашлась в рыданиях Кити.
 Горькие рыдания сменились
истерикой, с которой Софья
совладать была не в силах. Катерина
отталкивала ее от себя, билась в ее
руках. Даже вместе с Татой, Софи не
могла удержать ее. Отчаявшись, Соня
отвесила своей belle-soeur
полновесную оплеуху. Катерина
тотчас умолкла и потрясенно
уставилась на нее, схватившись за
пылавшую огнем щеку.
- Прости, - прошептала Софья. –
Прости меня.
- Бог простит, Софья Михайловна,
- повернувшись Кити, направилась к
двери, раскачиваясь из стороны в
сторону, словно хмельная.
Катя не спустилась к ужину,
прислав записку, что ей
нездоровиться. Ужиная в
одиночестве, Софи стала всерьез
подумывать о том, чтобы поехать в
Вознесенское.
«Ежели Москва в руках
неприятеля, придется ехать вокруг
нее, - вздыхала она. - Это ж почитай
месяц уйдет на такое путешествие, а
то может и более». За то недолгое
счастливое время, которое они
провели вместе с Александром, она
довольно хорошо успела понять его
характер. Вряд ли он подаст в
отставку, как только оправится от
ранения, то, наверняка, постарается
вернуться в полк. «Можем и не
встретиться, - вздохнула она. –
Андрей писал, что нынче армия стоит
в Тарутино, что совсем недалеко».
Стало быть, оставаясь в Рощино, они
ни чем не рискуют. С другой
стороны, что если ранение его
серьезное? Тогда он надолго
останется в Вознесенском. Так
ничего и, не придумав, Софья
отправилась спать, решив наутро
посоветоваться с Катериной.
Кити утром, облачившись в черное
платье с высоким воротником, вышла
к завтраку бледная и хмурая.
- Кити, я хотела поговорить с вами,
- начала Софи.
- О чем? – равнодушно отозвалась
девушка, помешивая ложечкой
остывший чай.
- Как вы думаете, может нам стоит
поехать в Вознесенское, вкруг
Москвы, через Коломну?
 - Я никуда не поеду, - тихо
ответила она. – Вы вольны ехать, а я
остаюсь.
- Я не могу оставить вас здесь
одну, - возразила Софья. – Я дала
обещание вашему брату позаботиться
о вашей безопасности.
- Александру нет никакого дела до
меня, - подняла глаза от чайной пары
Катерина. – Он даже не удосужился
повидаться со мной две седмицы
тому назад.
- Вы несправедливы к нему, - тихо
заметила Софи.
Катерина не ответила.
- Хорошо, - нарушив затянувшееся
молчание, продолжила Софья. – Мы
останемся в Рощино.
 Вновь потянулись долгие дни
ожидания. Урожай был убран и
третью его часть Софи,
предварительно посоветовавшись с
Карлом Витольдовичем, передала на
нужды армии, внеся тем самым свой
небольшой вклад во всеобщее дело
освобождения русской земли от
французских захватчиков.
Снабжением армии провиантом,
было не единственным деянием
хозяйки усадьбы в Рощино. В доме
почти не осталось прислуги мужского
пола. За исключением Тимофеича,
который в силу своего преклонного
возраста, не годился к воинской
службе, все кто мог держать в руках
оружие, с ее позволения были
записаны в ополчение. В большом
господском доме оставались только
престарелый дворецкий, кухарка
Лукерья, Татка, ходившая в
камеристках у обеих барышень, да
пара сенных девок, выполнявших
почти всю работу по дому. Алёна,
бывшая уже сносях перебралась в
швейную. На конюшне оставался
Митька стременной, которого Софья
не отпустила в ополчение, пожалев
Алёну, да четырнадцатилетний
мальчишка Егорка, внук Тимофеича.
Одно единственное радостное
событие наполнило новым смыслом
жизнь Софи. Последнее свидание с
Александром принесло свои плоды.
Она ждала ребенка.
Кити все более замыкалась в своем
горе и все более отдалялась от Софи.
Особенно теперь, когда та,
окрыленная своей радостью, не могла
скрыть улыбку, то и дело
мелькавшую на губах. Все реже она
выходила на прогулку в парк вместе с
Софьей, просиживая дни в своем
небольшом будуаре у окна,
уставившись бессмысленным
взглядом на подъездную аллею.
Будто ждала, что вопреки всему
Чернышёв появится на ней.
Ранним утром начала октября,
одевшись потеплее, Софья по своему
обыкновению отправилась на
верховую прогулку в сопровождении
Митьки. Выехав за ворота усадьбы,
она повернула в сторону тракта на
Калугу. Странные звуки, раздавшиеся
из-за поворота на большую дорогу,
заставили ее остановиться.
Повинуясь какому-то внутреннему
чутью, Софья съехала с узкой
дорожки, ведущей к усадьбе в
пролесок. Митька последовал за ней.
Спешившись, девушка, стараясь не
шуметь, прошла несколько саженей
и, спрятавшись за толстым стволом,
осторожно выглянула из своего
укрытия.
«Французы! - оборвалось сердце. –
Боже, это и в самом деле французы!»
По тракту строем проезжала
французская кавалерия. Софья совсем
не различала форму французских
полков, но прислушавшись, поняла,
что в большинстве своем разговоры
ведутся не по-французски, а по-
польски. Кавалеристы не спешили,
двигаясь шагом, стараясь
производить как можно меньше
шума. Авангард колоны возглавлял
мужчина средних лет весьма
приятной наружности в ярком
генеральском мундире. Завороженная
зрелищем, одновременно страшным и
величественным, она несколько
забылась и вышла из-за толстого
ствола дуба, служившего ей
укрытием. На беду ее ярко-синяя
амазонка привлекла к ней внимание
кавалеристов. Ее заметили. Раздалось
несколько возгласов, кто-то из
мужчин помахал ей рукой, но все они
продолжили движение, не смея
задерживаться.
От пережитого страха, сердце
зашлось в сумасшедшем ритме.
Развернувшись, она не разбирая
дороги, кинулась обратно, туда, где, в
лесу к дереву была привязана
Близард. Чертыхаясь, следом за ней
устремился Митька.
- Никак хранцузы, барыня, -
помогая ей взобраться в седло,
заметил он.
- Французы, поляки, кто их
разберет! – в сердцах ответила Софья,
понукая кобылку.
Выбравшись из леса, они
повернули к усадьбе. Заслышав
позади стук копыт, Софи отчаянно
хлестнула лошадь.
- Софья Михайловна! – окликнул
ее смутно-знакомый голос.
Похолодело в груди. Придержав
поводья, Софья остановила Близард.
Поворотив лошадь, она попыталась
рассмотреть лицо всадника, но
солнце за его спиной помешало ей.
Митька, попытался выехать ему
навстречу, но Софи жестом
остановила его. Поляк подъехал
ближе, и только когда до него
оставалось не более двух саженных,
она узнала в нем Чартинского.
- Вы?! – вырвалось у нее помимо
воли. – Вы здесь?! Как это возможно,
Адам?
- София, - Чартинский спешился, и
подошел к ней. – Боже, как же я рад
вас видеть.
- Не могу сказать того же о себе, -
холодно отозвалась девушка.
Адам усмехнулся, глядя на нее
снизу вверх.
 - А вы ничуть не изменились,
madame.
- Зато вы изменились, - Софья не
смогла сдержать рвущийся наружу
гнев. – О, нет, я неправильно
выразила свою мысль. Вы изменили
своему Государю, предали
отечество…
- Оставьте эти пафосные речи, -
вздохнул Чартинский. – Как бы мне
не хотелось побыть в вашем
обществе, должен заметить, что
оставаться здесь небезопасно.
Уезжайте, София, пока не поздно.
Прошу вас.
Софья внимательно вгляделась в
бледное лицо, пытаясь угадать его
мысли. Чартинский выглядел
уставшим, темные круги под глазами
свидетельствовали том, что в
последнее время на его долю выпало
немало испытаний. Заметив, что
выражение ее глаз несколько
смягчилось, Адам осмелился
приблизиться к ней. Его рука,
затянутая в перчатку, коснулась
подола синей амазонки.
- Я думал, что смогу разлюбить
вас, но видит Бог, то была напрасная
надежда. Вы - мое проклятье, София.
- Не смейте прикасаться ко мне, -
прошипела Софья как разъяренная
кошка.
Его признание вызвало в ней
приступ небывалой злости. Страх и
ненависть сплелись в душе в нечто
темное, вызывающее неукротимую
ярость. Рука, в которой был зажат
хлыст, взметнулась над головой и
опустилась на его лицо, оставляя на
щеке алый рубец, тотчас
заполнившейся кровью.
- Поделом мне, - пробормотал
Адам, скривившись от боли.
Глядя на тонкую струйку крови,
потекшую по его лицу, Софи вдруг
устыдилась своего поступка. Адам,
проявил заботу о ее благополучии,
предупредил, просил уехать, а она…
Выхватив из рукава белоснежный
платок, она протянула его
Чартинскому.
- Pardonnez-moi. Je ne sais pas ce qui
m'a pris (Простите меня. Не знаю,
что на меня нашло), - перешла она на
французский.
 - Ne vous excusez pas. Vous avez
raison. Allez avec Dieu, à Sofia (Не
извиняйтесь. Вы правы. Поезжайте
с Богом, София), - отозвался
Чартинский, приложив к рассеченной
щеке ее платок.
- Прощайте, Адам, - беря в руки
поводья, произнесла Софья.
- Прощайте, mon ange, - крикнул ей
вслед Чартинский.
Адам смотрел вслед всаднице в
синей амазонке до тех пор, пока она и
ее сопровождающий не скрылись из
виду за крутым поворотом дороги.
Только после этого он вскочил в
седло и, пришпорив своего вороного,
устремился вслед своему эскадрону.
Догнав своих товарищей, он занял
свое место в строю. С самого начала
своей службы под началом генерала
Понятовского, Адам близко сошелся
с Джозефом Зелинским.
Пятью годами старше его Джозеф
успел побывать уже не в одной
военной компании. Зелинский
ненавидел русских всей душой. Его
отец – ярый сторонник конституции,
принятой в 1791 году в Варшавском
сейме одним из первых встал под
знамена Тадеуша Костюшко,
возглавившего восстание против
конфедератов и сложил голову в
борьбе за свои убеждения, когда это
восстание в последствии жестоко
подавил Суворов. С самых юных лет
мать неоднократно говорила
мальчику о том, что именно русские
виноваты в смерти его отца. Еще в
1800 году восемнадцатилетний
Джозеф сбежал из дома и поступил
на службу в польский легион армии
Наполеона. Он прошел и Аустерлиц,
и Прейсиш-Элау, и вот ныне вместе с
великой армией пришел в Россию.
Окинув внимательным взглядом
Чартинского, Джозеф усмехнулся.
Кровотечение из раны, оставленной
хлыстом Софьи на щеке Адама, уже
прекратилось, но сам рубец ярко алел
на бледной скуле.
- Прекрасная нимфа неласково
встретила? – иронично осведомился
он.
Чартинский промолчал в ответ.
- Кто она? – ничуть не
обескураженный его молчанием,
продолжил свои расспросы
Зелинский.
- Одна дама из прошлого, - нехотя
отозвался Чартинский.
Джозеф опустил глаза на руки
Адама, крепко сжимающие поводья.
В его правой руке вместе с
поводьями был зажат белый лоскут
батиста, отделанный тончайшим
кружевом.
- Весьма горячая девица, - заметил
он.
- Она не девица, - вздохнул Адам.
- Вдова? – вздернул бровь
Зелинский.
- Насколько мне известно, еще нет,
- усмехнулся в ответ Чартинский, -
хотя я приложил к тому немало
усилий.
 - Вы меня заинтриговали, ваше
сиятельство, - продолжил разговор
Джозеф.
- Под Можайском. Кавалергарды, -
небрежно бросил Адам.
- Вот как, - задумчиво протянул
Зелинский. – Слышал я, что дядюшка
ваш просил вас покинуть Петербург
из-за какого-то скандала, будто вы
вздумали волочиться за одной
замужней дамой…
Адам вспыхнул.
- Стало быть, не в бровь, а в глаз, -
улыбнулся Зелинский.
- Послушайте, Зелинский. Не
будем более о том.
- Отчего же? Дама весьма хороша,
насколько я могу судить. Коль она
вам не нужна, может, уступите ее
мне? – насмешливо продолжил
Джозеф.
- Хотите встретиться со мной на
рассвете у барьера? – процедил Адам.
- Вижу, что поторопился с
выводами, - небрежно заметил
Зелинский. – Страсть сия еще не
успела подёрнуться пеплом, ваше
сиятельство?
Адам подавил тяжелый вздох.
- Вас, видимо, это развлекает,
Джозеф? Ведомо ли вам сия
лихорадка, что сжигает душу,
оставляя пепел?
- Раз она так нужна вам, почему бы
не воспользоваться случаем и не
увезти ее с собой? – поинтересовался
Зелинский.
 - По какому праву? – задумчиво
молвил Адам.
- По праву сильного. По праву
победителя, - не задумываясь,
ответил Джозеф.
- Победителя? – Чартинский
рассмеялся. – Вам может показаться,
что я сейчас скажу крамолу,
абсолютную нелепицу, но мы
проиграли эту войну, mon cher ami.
Русские – они варвары. Они
предпочли сжечь Москву, лишь бы не
оставить ее неприятелю. И так будет
с каждым городом, который будет
встречаться на нашем пути. Знаете,
что нас ждет в самое ближайшее
время? Голод и холод, - не
дождавшись ответа, продолжил он.
 Зелинский задумчиво пожевал
лихо закрученный ус.
- В ваших словах есть доля правды,
Адам. Как бы ни было горько
признавать то. Но ей Богу, не стоит
говорить о том во всеуслышание. По-
русски говорим не только мы с вами.
По мере продвижения на юг стали
слышны звуки канонады. Зелинский
привстал в стременах, всматриваясь в
горизонт, за которым виднелся дым
пожарищ.
- Похоже, что без боя занять этот
городишко не получится, - заметил
он. – Как там его название? –
повернулся он к Чартинскому.
- Малоярославец, - отозвался
Адам, также тревожно всматриваясь
вперед.
 Подходящие к городу французские
полки с марша бросали в бой, не
миновала сия участь и польских улан.
И без того малочисленная после
сражения под Можайском бригада
Понятовского понесла огромные
потери. Из всей бригады уцелело
чуть более сорока человек. В самом
начале боя, Чартинский был ранен в
левое плечо пулей из карабина.
Ценой огромных потерь французской
армии удалось занять сгоревший
почти дотла город и выбить русских
южнее, где они заняли укрепленные
позиции.
Заняв город, от которого остались
одни дымящиеся развалины,
Наполеон не решился пробиваться к
Калуге. Бой, данный русскими за
Малоярославец, наглядно показал,
что без нового генерального
сражения, французам ни за что не
прорваться к югу. Итог этого
сражения был очевиден. От когда-то
великой армии, осталось совсем
немного. Дисциплина в большей
части полков оставляла желать
лучшего. Полуголодные солдаты
мародерствовали на всем протяжении
пути армии, не было зимней формы и
амуниции. Проведя два дня в
Городне, близ павшего города,
Bonaparte решил отступить к
Смоленску, где фуражиры должны
были заготовить припасы на зиму.
Французская армия двинулась в
обратном направлении, через
разграбленные и сожженные деревни
и села.
В мрачном молчании вместе с
остатками своей бригады
возвращались и Чартинский с
Джозефом. Пока все пророчества
Адама, произнесенные три дня, назад
сбывались. Придержав своего
жеребца, Чартинский немного отстал
от своего эскадрона, а после и вовсе
свернул в лес, едва последние из его
сослуживцев скрылись из виду.
Спешившись и ведя своего вороного
на поводу, Адам осторожно
пробирался через лес. Звук
ломающихся за спиной веток,
заставил его остановиться. Достав из
седельной сумки пистолет,
Чартинский взвел курок.
 - Не стреляй! Это я! – тихо
окликнул его Джозеф.
- Mon cher ami, - убирая пистолет
обратно, протянул Адам, - Неужто и
ты решил стать дезертиром?
- Какая разница как умереть, -
беспечно отозвался Зелинский. – Или
расстреляют за дезертирство, или
помрем с голоду.
- И что бы ты предпочел? –
усмехнулся Адам.
- Скорее первое, нежели второе? –
ответил Джозеф. – Что ты
собираешься делать?
- Переждать какое-то время, а
потом попытаться добраться в
Севастополь, найти там корабль,
идущий в Геную, и навсегда забыть о
России.
 - Пожалуй, такой план устроил бы
и меня, - невесело рассмеялся
Зелинский.
- Осталось решить, где переждать
это самое время. Не намерен же ты
жить в лесу?
- Нет. Помнишь усадьбу по пути?
- Там мало что осталось, -
скептически заметил Джозеф.
- Там в парке я приметил
небольшой флигель. Ночью его не
заметили и прошли стороной.
Переглянувшись, приятель
направились в сторону разграбленной
накануне ночью, усадьбы.

***
Сражение за Малоярославец было
столь яростным, что звуки канонады
были слышны отдаленным гулом
даже в Рощино, хотя до города от
имения было не менее двадцати
верст. Собрав всех, кто остался в
усадьбе, Софья отпустила прислугу,
наказав идти в деревню, что была в
стороне от большого тракта. Сама
она тоже намеревалась укрыться там,
поскольку единственная дорога, по
которой они с Кити могли бы уехать,
оказалась занята французами. К
деревне вел небольшой проселок, но
проехать по нему в громоздком
дормезе было совершенно
невозможно. Лишь легкая коляска да
крестьянская телега могли бы там
пройти. Полдня Митька и Тимофеич
заколачивали досками окна первого
этажа. Парадный вход тоже крепко
накрепко заколотили. Собрав все
самое ценное, ибо увезти все было
невозможно, Кити и Софья в
мрачном молчании забрались в
коляску. Митька присел на козлы и,
выехав за ворота, повез их в деревню,
по тому самому чуть приметному
проселку. Мишель ехал верхом вслед
за коляской. Татка и Лукерья пошли
через лес, по тропинке, которой
Софье уже довелось однажды
воспользоваться.
- Господи! Что будет с нами? –
прошептала Кити, судорожно сжав
руку Софьи в своей ладони. – Зря я не
послушала вас. Надо было уезжать
отсюда, - тихо добавила она.
- Теперь уж поздно, - вздохнула
Софи.
 - Не можем же мы все время
прятаться в деревне? – зябко
поежилась Катерина, поплотнее
запахнув свой плащ.
- Попробуем добраться до
Тарутино, - отозвалась Софья. –
Надобно переждать несколько дней.
Беглецов из усадьбы приютила у
себя Агрипина. Ни Кити, Ни Софья
ночью так и не сомкнули глаз. Обе
истово молились, прислушиваясь к
каждому шороху, доносящемуся с
улицы.
Три дня бездействия и неведения,
проведенные в деревне,
подействовали угнетающе.
- О, я не могу более, ждать! –
взорвалась Софья, после скудной
обеденной трапезы. – Надобно
съездить в усадьбу, хоть одним
глазом глянуть, что там.
- Я с тобой, - подскочил, со своего
места Михаил, чистивший в углу на
лавке дуэльные пистолеты, которые
нашел в кабинете Раневского.
- Не ездили бы вы, барыня, -
покачала головой Агрипина. – Как
говорят, не буди лихо, пока оно тихо,
- вздохнула целительница.
Не послушав ее, Софья велела
Митьке оседлать Близард.
Переодевшись в одежду брата,
которая ей была немного велика,
Софи, взяв с собой стремянного и
Михаила, отправилась к Рощино.
Спустя час, все трое въехали в ворота
усадьбы. Еще у распахнутых настежь
ворот, Софьей овладело дурное
предчувствие. Вся подъездная аллея
была изрыта следами, оставленными
не одним десятков всадников. Дом
зиял черными провалами окон, в
которых почти все стекла были
выбиты. Сорванные с петель двери,
валялись на крыльце. Все мраморные
вазоны были разбиты.
- Господи! Какие варвары! -
вздохнула она, с трудом удержав
подступившие слезы.
Внутри все было перевернуто
вверх дном. Все, что представляло
хоть какую-нибудь ценность,
исчезло. В комнатах валялась
сломанная мебель и сорванные с окон
портьеры. Осторожно ступая по
усыпанному осколками стекла полу,
Софья прошла переднюю, поднялась
на второй этаж и застыла у своих
покоев. Ее спальня представляла
собой удручающее зрелище. Разбитое
зеркало, изрезанные подушки и
перины, пух из которых толстым
слоем укрывал затоптанный
солдатскими сапогами дорогой ковер.
- Невероятно, - обернулась она к
стоящему в дверях брату. – Что же
это за люди такие?!
- Идем, - мрачно отозвался
Мишель. – Здесь нам более делать
нечего.
Повернувшись, Михаил вышел в
коридор и спустился по лестнице. С
сожалением оглядев еще раз
обезображенный интерьер своей
комнаты, Софья последовала за ним.
Расстроенные таким положением дел,
они выехали за ворота и направились
обратно в деревню. Теперь можно
было вернуться, но оставаться
зимовать в полуразрушенном доме,
было решительно невозможно.
- Погоди! – остановила свою
кобылку Софья. – Флигель. Надо
было глянуть, что с ним.
- Успеется, барыня, - отозвался
Митька. – Теперича-то куда спешить.
- И все же я посмотрю, - настояла
на своем Софи. – Ты поезжай в
деревню, скажи, что французы ушли,
а мы с Михаилом глянем, что там с
флигелем.

Глава 28
 Вернувшись к усадьбу, Софья и
Мишель проехали через парк к
небольшому деревянному флигелю.
Михаил помог сестре спешиться и,
поднявшись на крыльцо, с трудом
открыл разбухшую от сырости дверь.
Из открытой двери пахнуло затхлым
запахом нежилых комнат. Войдя
внутрь, Софи одернула плотную
портьеру, чтобы впустить свет
уходящего дня.
- Ты все еще желаешь остаться на
зиму здесь? – с сомнением произнес
Мишель. – В амбаре совершенно
пусто, в подвалах тоже ничего не
осталось.
- Боюсь, выхода нет, - вздохнула
Софья. – У нас всего четыре лошади
вместе с Близард, потому уехать
невозможно.
- Проклятые французы! – в сердцах
стукнул кулаком по дверному косяку
Михаил.
Осмотрев переднюю, небольшую
столовую и гостиную, Софья
поднялась на второй этаж, где
располагались три небольшие
спальни.
- Я схожу к большому дому, -
крикнул ей снизу брат. – Поищу
свечи, смеркается.
- Ступай, - выглянула на лестницу
Софья.
Гулко звучали ее неспешные шаги
в тишине заброшенного флигеля.
Софи обратила внимание, что рамы
на окнах второго этажа совсем
рассохлись и по комнатам гуляли
сквозняки. «Боже, сколько же всего
предстоит сделать, чтобы флигель
стал пригодным для жилья», -
вздохнула она.
Добравшись до усадьбы, где уже
успели побывать ночью, Джозеф и
Адам спешились. Зелинский остался
караулить лошадей, а Чартинский,
озираясь по сторонам, поспешил к
флигелю, замеченному им накануне в
глубине парка. У крыльца было
привязано две лошади, одна из
которых явно принадлежала Софье.
«Зачем она осталась здесь? Отчего
не уехала?» - нахмурился Адам.
Войдя в открытые двери,
Чартинский, стараясь не шуметь, стал
подниматься по лестнице. И хотя
Адам, ступал крайне осторожно,
старые деревянные ступени довольно
громко скрипели под его ногами.
Софи уже заканчивала осмотр,
который принес ей немало
неутешительных мыслей, когда
услышала тяжелые шаги на лестнице.
- Мишель, это ты? – негромко
поинтересовалась она.
Ответом ей была тишина.
Девушкой овладело чувство неясной
тревоги. Михаил не стал бы молчать
и отозвался бы на ее голос. В доме
явно был кто-то чужой. Софья, не
отводя напряженного взгляда от
двери, нащупала рукой тяжелый
бронзовый подсвечник, стоявший на
маленьком столике за ее спиной. Она
замерла, боясь пошевельнуться и
выдать свое присутствие. Ежели ей
повезет, то незнакомец уйдет, не
добравшись до самой дальней
спальни, где она оказалась как в
ловушке, поскольку бежать было
некуда, разве что попытаться
выпрыгнуть в окно. Прокравшись к
оконному проему, Софья осторожно
выглянула на улицу. «Слишком
высоко!» - покачала она головой.
- София, - услышала она от порога
и, вздрогнув, выронила из рук
подсвечник.
- Адам? – обернулась она.
Чартинский приложил палец к
губам.
- Отчего вы не уехали? – шепотом
спросил он.
 - Единственная дорога, по которой
можно было уехать, оказалась занята
вашей армией, - также тихо ответила
она.
Чартинский покачал головой:
- Через день – другой здесь будет
армия Кутузова. Так что, возможно,
уже и нет никакой надобности
уезжать.
- Отрадно это слышать, -
отозвалась Софья. – Но отчего вы
здесь?
- Боюсь, объяснять сие, будет
слишком утомительно, - улыбнулся
Чартинский, входя в комнату.
- Вы решили предать еще одного
императора? – догадалась Софья.
Скулы молодого человека
вспыхнули ярким румянцем, что
было заметно даже при скудном
сумеречном освещении.
- Ne jugez pas, pour n'être pas jugés,
madame (Не судите, да не судимы
будете, сударыня), - процедил Адам.
По лестнице вновь загрохотали
шаги.
- Мишель, уходи! – крикнула во
весь голос Софья.
Услышав крик сестры, Михаил
вместо того, чтобы повиноваться ее
просьбе, бегом кинулся вверх,
стараясь не уронить фонарь с
зажжённой свечой. Остановившись в
дверях, юноша, выхватил из-за пояса
пистолет и взвел курок,
прицелившись в Чартинского.
 - Éloigne-toi de lui! (Отойди от
нее!) – тяжело дыша, выпалил он
скороговоркой.
Адам, подняв руки ладонями
кверху, отступил на несколько шагов.
- У меня и в мыслях не было
причинить вред вашей сестре,
Мишель, - сбивчиво заговорил он.
Услышав русскую речь, Михаил
смутился, пистолет дрогнул в его
руке.
- Мишель, опусти пистолет, - тихо
попросила Софья. – Мы разойдемся
миром, и каждый пойдет своей
дорогою.
- Я не верю ему, - хмуро возразил
юноша, осторожно опуская на пол
рядом с собой тяжелый фонарь,
чтобы иметь возможность держать
оружие двумя руками.
В тот момент, когда Михаил
выпрямился, в коридоре грохнул
выстрел, и запахло порохом.
Покачнувшись, Мишель упал лицом
вниз, отчаянно завизжала Софья и
рванулась к брату, Чартинский
попытался удержать ее, но
простреленная рука, помешала ему.
Падая, юноша сшиб фонарь, и он
опрокинулся. Горящая свеча
покатилась по полу, вспыхнул
рассыпавшийся из пистолета порох.
Вырвавшись из рук Адама, Софья
метнулась к Михаилу, не разбирая
дороги и со всего маху налетела на
Джозефа.
 - Ненавижу! – выкрикнула она,
заколотив кулаками по широкой
груди.
Джозеф ударил ее наотмашь по
лицу. Комната завертелась перед
глазами Софьи, и она упала на пол
под ноги Зелинскому. Перешагнув
через тело Мишеля, лежавшее на
пороге, Джозеф вошел в комнату.
Пламя уже успело охватить
накрытую чехлом кушетку.
Зелинский попытался сбить его
портьерой, которую тут же оторвал
от карниза над входом, но
безуспешно. Пожар набирал силу.
- Надобно уходить! – крикнул он
ошеломленному Чартинскому.
- Pourquoi? (Зачем?) – выдохнул
Чартинский.
 - На его месте могли быть вы, mon
cher ami, - равнодушно отозвался
Джозеф.
- Он же совсем мальчишка! – не
сдержался Адам.
- У этого мальчишки был в руках
пистолет, - заметил Зелинский.
Адам, чертыхаясь и проклиная
полученную рану, попытался поднять
Софью, но не смог.
- Оставь ее! – бросил Джозеф.
В ответ на это предложение
Чартинский отрицательно покачал
головой.
Тихо выругавшись Зелинский
взвалил на плечо бесчувственное тело
и едва ли не бегом направился к
лестнице. Адам беспомощно
оглянулся. Присев подле Михаила, он
перевернул юношу на спину.
Чартинскому показалось, что
ресницы Мишеля слегка дрогнули.
Стиснув зубы, он подхватил его за
плечи и вытащил в коридор из
пылающей комнаты.
- Адам! – услышал он с улицы.
Оставив юношу лежать на полу,
Адам торопливо сбежал по лестнице
вниз.
Около крыльца, верхом на жеребце
Мишеля, перебросив через седло
Софью, его ждал Зелинский.
- Здесь опасно оставаться, -
произнес он. – Пожар может
привлечь внимание.
Повинуясь властному взгляду и
тону, Адам вскочил в седло Близард и
пришпорив кобылу, тронулся вслед
за Джозефом к тому месту, где они
оставили своих лошадей.
Проехав полдороги до деревни,
Митька остановился.
- Эх! Негоже было барыню с
барчуком одних оставлять, -
пробормотал себе под нос мужик,
разворачивая лошадь.
Чем ближе он подъезжал к
усадьбе, тем ярче становилось зарево
пожара в сгущавшихся сумерках.
Митька пришпорил жеребца. Въехав
на всем скаку в парк, он, не
останавливаясь, поскакал к
пылающему флигелю. Спешившись,
мужик вбежал в переднюю.
- Софья Михайловна! Михаил
Михайлович! – кашляя от едкого
дыма, зычно крикнул он.
 Мишель пришел в себя от
нестерпимого жара, попытка
шевельнуться отозвалась
чудовищной болью в спине. Застонав,
он приподнялся, пытаясь в дыму
пожара разглядеть хоть что-нибудь.
Заслышав снизу крик стремянного,
Мишель попытался отползти от
горящей комнаты.
- Я здесь, - отозвался он и
закашлялся. – Я здесь! – собрав
последние силы, крикнул в коридор.
- Господи, Барин! Барыня-то где? –
подхватывая его за плечи, пробасил
Митька.
- Не знаю, - выдохнул Мишель,
застонав от боли.
 Вытащив барчука на крыльцо,
мужик со страхом глянул на
обагренные кровью руки.
- Да что же это? – пробормотал он.
- Поляки здесь были, - пытаясь
подняться, прохрипел Михаил.
Оставив юношу подле крыльца,
Митька вновь бросился в горящий
флигель. Закрываясь рукавом от
бушующего пламени, он попытался
войти в комнату, на пороге которой
нашел Мишеля. Одетый на нем зипун
задымился, глаза слезились.
- Софья Михайловна! – попытался
он докричаться до барыни.
Только рев пламени, пожиравшего
деревянные стены, был ему ответом.
Чертыхаясь, Митька повернул
обратно. «И барыню не спасу, и сам
сгину», - пробормотал он в отчаянии,
спускаясь по лестнице.
Выбежав из горящего строения,
Митька нашел барина там, где
оставил его. Мишель вновь впал в
беспамятство. Взвалив юношу
поперек седла и взяв в руки поводья,
слуга повел своего жеребца в сторону
деревни на ходу утирая струящиеся
по лицу слёзы рукавом зипуна.
Была глубокая ночь, когда он,
наконец, достиг деревенской
окраины. Кити, давно потерявшая
счет времени, кутаясь в плащ, стояла
на крыльце всматриваясь в дорогу,
ведущую от усадьбы. Со своего места
ей ясно было видно зарево пожара.
Какие только мысли не посещали ее в
эти несколько часов ожидания.
Агрипина с трудом отговорила ее,
отправиться вслед за снохой и ее
братом в усадьбу. Будь у нее лошадь,
Кити непременно отправилась бы
туда, не слушая слов знахарки, но
идти пешком через лес было боязно,
да и Татка наотрез отказалась
показать дорогу.
Разглядев медленно бредущую в
потемках лошадь и высокий силуэт
стремянного, Катерина вихрем
слетела с низенького крылечка и
бросилась ему навстречу.
- Митька, где Софья Михайловна и
Мишель? – набросилась она на него с
расспросами.
- Туточки барин-то, - вздохнул
стременной, снимая с седла
безвольное тело Михаила. – Кажись
жив еще.
- А барыня где? – чуть слышно
прошептала Кити, заранее страшась
ответа.
- Сгорела барыня, - перекрестился
Митька. – Не смог я ее найти во
флигеле, так полыхало все.
Ноги Катерины подкосились, и она
осела на землю, зарыдав в голос. На
ее причитания из избы выбежала
Агрипина и кинулась поднимать
барышню с земли.
- Екатерина Сергеевна, - негоже
вам тут посреди улицы… Что
стоишь, неси барина в избу! –
прикрикнула она на Митьку.
Мишеля уложили на стол.
Перекрестившись и отвесив
несколько земных поклонов перед
образами, Агрипина зажгла
несколько свечей, а после принялась
снимать одежду с раненного. Кити
встала подле стола и, то и дело,
всхлипывая, стала помогать знахарке.
От вида окровавленной рубахи у нее
закружилась голова.
- Татка, - позвала камеристку
барышни Агрипина, - смени-ка
барышню. Ей вон совсем худо.
Агрипина как смогла, обработала и
перевязала рану.
- Плохо дело, - вздохнула она. –
Дохтур тут нужен.
- Утром в Тарутино поедем, -
отозвалась Кити. – Там наша армия
стоит, должен же у них быть врач.
 Ночью Мишель пришел в себя.
Агрипина, сидя подле него, не давала
раненному перевернуться на спину, с
трудом удерживая его за плечи, пока
он метался в бреду, то выкрикивая
бессвязные фразы на французском, то
зовя сестру.
- Тише, барин, тише, -
приговаривала она. - Завтра доктора
привезут, потерпи миленький.
Однако ж до Тарутина ехать не
пришлось. После полудня в деревню
вошел Кавалергардский полк дабы
остановиться там на дневку, а поутру
нового дня вновь тронуться в путь в
погоню за отступающей великой
армией маленького капрала. О том,
что лагерем подле деревни
расположились именно кавалергарды,
прознала вездесущая Татка. Даже не
дослушав ее до конца, Кити
подхватила свой плащ и, набегу
завязывая ленты под подбородком,
устремилась прямо к лагерю. Вбежав
едва ли не в центр этого всеобщего
столпотворения, которое казалось ей,
не привыкшей к подобному зрелищу,
каким-то хаотичным
нагромождением людей, лошадей,
палаток, которые устанавливала
офицерская прислуга, Кити
остановилась. Она совершенно
растерялась, не предполагая, где в
этой толчее ей отыскать Завадского.
Солдаты и офицеры с недоумением
взирали на барышню, оказавшуюся
по какой-то совершенно
невообразимой прихоти в центре
военного лагеря.
- Сударыня, - обратился к ней
совсем еще юный юнкер, - могу ли я
чем-то помочь вам?
- Простите, вы не скажете, где я
могу разыскать его сиятельство графа
Завадского?
- Я вас провожу, - улыбнулся ей
юноша.
Молодой человек предложил ей
свою руку, но Кити, устыдившись
своих перепачканных и порванный
перчаток, смущенно покачала
головой. Юноша привел ее к уже
установленной палатке.
- Андрей Дмитриевич, вы здесь? –
позвал он.
 - Входите Крыжановский, -
отозвался Андрей.
- Прошу прощения, вас тут
барышня разыскивает, - ответил на
его приглашение Крыжановский.
Андрей торопливо выбрался из
палатки. Колет его был небрежно
расстегнут, впавшие бледные щеки
покрывала золотистая щетина.
- Кити?! – удивленной воскликнул
Завадский, и тотчас смутившись
своего вида, отвернулся и принялся
застегиваться. – Простите, -
обернулся он, одернув колет. - Отчего
вы не уехали? Что-то случилось? -
вглядываясь в заплаканные голубые
глаза, обеспокоенно осведомился он.
- Мне нужна ваша помощь, - тихо
пролепетала Катерина. – Нужен врач.
В вашем полку ведь есть врач? – с
надеждой спросила она.
- Да, да, конечно, есть? Кто-то
болен? – Завадским овладело
беспокойство.
- Мишель ранен, - дрогнувшим
голосом отозвалась Катерина.
- Мишель? Мой кузен? – Завадский
кончиками пальцев потер виски.
Выражение рассеянности на его
лице сменилось какой-то мрачной
решимостью.
- Идемте, - взяв ее под руку,
Андрей зашагал к центру лагеря. –
Как это случилось? – обратился он к
Кити.
- Мишель и Софи решили съездить
в усадьбу, чтобы посмотреть, что
сталось с имением, - сбивчиво
заговорила Катерина. – Дом
разграбили французы, а флигель до
вчерашнего дня оставался
нетронутым. Я толком не знаю, - едва
поспевая за ним, задыхаясь,
проговорила Кити. – Все со слов
стремянного нашего Митьки. Он
ездил в усадьбу с Софьей
Михайловной и Мишелем. Митька
говорил, что вчера там были поляки,
один из них выстрелил в Мишеля, а
Софи… - тут она остановилась и с
трудом перевела дух.
Катерина хотела было продолжить,
но лишь сдавленное рыдание
вырвалось из ее груди.
- Софи… О, я не могу говорить о
том, - заглядывая в лицо Андрею,
прошептала она. – Митька сказал, что
во флигеле был пожар, мы сами вчера
зарево видели…
- Что с Софи? – чувствуя, как в
душе нарастает страх, Завадский
несильно встряхнул Кити за
худенькие плечи.
- Она… она сгорела, - выдохнула
Катерина и вновь зашлась в громких
рыданиях, ухватившись за рукав его
колета.
Огнем полыхнула еще незажившая
рана, но Андрей лишь поморщился.
Страшные слова, произнесенные
Кити никак не хотели укладываться в
его сознании. Завадский замер на
месте не в силах осознать того, что
произошло. Его рука, словно бы сама
по себе, независимо от его воли,
тихонько гладила вздрагивающую
узкую спину девушки.
- Нам нужно идти, - очнулся он. –
Впрочем, будет лучше, ежели вы
обождете меня в моей палатке.
Оставив плачущую девушку на
попечение своего денщика, Завадский
отправился разыскивать полкового
врача. Коротко переговорив с
Кохманом, который чудом выжил в
сражении при Малоярославце, но
потерял при этом все свое
имущество, а потому пустился в
поход вместе с полком, Андрей
вместе с ним вернулся в свою
палатку.
- Екатерина Сергеевна, вы
проводите нас? – обратился он к
девушке, к тому времени уже
успокоившейся и только
всхлипывающей еще время от
времени.
Кити поднялась с единственного
стула, что был в палатке, и, выйдя
наружу, не оглядываясь, направилась
в деревню. Пока Кохман осматривал
Мишеля и недовольно хмурясь, что-
то приговаривал на немецком,
Завадский вышел из избы.
Остановившись на низеньком
крылечке, Андрей несколько раз
глубоко вздохнул, пытаясь унять ту
боль, что тисками сдавила грудь.
- Митька где? – поинтересовался
он у Таты, которую Кохман, не
церемонясь, выставил из помещения.
- Туточки был, барин, - тотчас
отозвалась девушка и, поспешно
сбежав с крыльца, бросилась на
поиски стремянного.
Андрей и сам легко бы нашел
дорогу в Рощино, но ехать туда
одному было страшно. Он привык к
опасности на полях сражений, но
смотреть на разоренные усадьбы,
сожжённые деревни, не было сил.
Завадский радовался тому, что участь
сия миновала Завадное, что те, кто
ему дорог, не пострадали в
беспощадном пламени войны, но как
оказалось, радость его была
преждевременной. Он все еще
надеялся, что слова Кити о том, что
Софи погибла в огне полыхающего
флигеля не что иное, как чудовищная
ошибка. «Это невозможно, - шептал
он про себя. – Невозможно, потому
как так не должно быть». Великая
армия Bonaparte отступила и ныне
была преследуема по пятам
неприятелем, так отчего же когда
миновала самая страшная опасность,
свершился весь этот ужас.
«Проклятые мародеры!», стукнул
кулаком по бревенчатой стене,
Андрей.
Виновато опустив голову, перед
ним явился Митька.
- Искали, ваше сиятельство? –
пробасил он, не поднимая глаз.
- В Рощино поедем, - коротко
бросил Андрей.
- Как прикажете, - понуро
согласился мужик, и, повернувшись
спиной к Завадскому, ушел седлать
лошадей.
 Флигель выгорел дотла. Обходя
пепелище, Андрей с горечью
сознавал, что выжить в этом пламени
было невозможно. Ведь будь Софи
жива, разве не пришла бы она в
деревню? Для верности обойдя и
господский дом, заглянув в каждую
комнату, каждую кладовую,
спустившись в опустошенный
французами подвал, он обнаружил
еще одну страшную находку.
Прослуживший много лет верой и
правдой в поместье, Карл
Витольдович, не пожелал оставить
усадьбу. Вебер надеялся, что сможет
убедить захватчиков не трогать
вверенного ему имущества, но
обезумевшие, голодные французские
солдаты закололи его штыками, а
обезображенное тело сволокли в
подвал, испугавшись расправы, когда
вслед за ними в имение явился один
из старших офицеров, дабы
постараться остановить творимое
бесчинство и согнать мародеров
обратно в строй. Повидавший всякое
на своем веку, Андрей едва
удержался от того, чтобы не
исторгнуть содержимое желудка
прямо на пол подвала. С трудом
поднявшись по лестнице, он велел
Митьке позаботиться о погребении
найденного им тела, управляющего, а
сам в мрачных раздумьях отправился
обратно в деревню.
Мишель после операции,
проведенной Кохманом, был в
сознании. Он был единственным, кто
видел Софью в последний раз.
Путаясь в словах и мыслях, юноша
попытался рассказать о
произошедшем. С его слов Андрею
стало понятно, что Софья была
знакома с одним из поляков.
Помнится, Раневский говорил ему,
что видел Чартинского при Бородино.
Сопоставив слова Мишеля и краткий
рассказ Александра, Завадский
пришел к выводу, что именно Адам
стал виновником сей трагедии.
Андрей никогда ни к кому не
испытывал ненависти. Он ненавидел
врага в образе французов, но
ненавидел также, как все, не
испытывая при этом мучительной
боли от собственного бессилия что-то
изменить, свято веря в то, что правое
дело восторжествует и враг будет
побежден. Та ненависть, которую он
испытал, выслушав рассказ кузена
была совершенно иная: черная,
разъедающая душу,
всепоглощающая, сильная до
зубовного скрежета. В своих мыслях
он убивал Адама сотнями различных
способов, будто смерть его была
способна вернуть тех, кого он
потерял. О том, что произошло
предстояло еще сообщить
Раневскому. Кити была совершенно
подавлена, и Завадскому стало
совестно возлагать на нее еще и эту
непомерно тяжкую ношу.
Удостоверившись, что жизни
Михаила уже ничто не угрожает и
при хорошем уходе он непременно
поправится, Андрей вернулся в
лагерь. Уединившись в свое палатке,
он несколько раз пытался начать
писать письмо, но всякий раз, когда
дело доходило о том, чтобы сообщить
Александру о смерти Софьи, у него
опускались руки. «Я не могу писать о
том, - вздыхал он. - Я не видел ее
тела, как я могу утверждать, что она
мертва? Может статься так, что
Чартинский увез ее с собой? Нет, -
тотчас возражал он себе, - женщина –
это не безделушка, которую можно
спрятать от посторонних глаз.
Непременно возникли бы вопросы и
его заставили бы отпустить ее».
Промучившись до самого вечера,
взятой на себя тяжкой обязанностью
сообщить это скорбное известие,
Завадский все же написал письмо
Александру. Он не с тал писать о
смерти Софьи, ограничившись
словами о том, что она пропала и
найти ее не смогли.
Софья пришла в себя, лежа на
кровати в незнакомой ей комнате.
Голова гудела как колокол. Комната,
где она находилась, имела
неряшливый и неопрятный вид:
зеркало в высоком трюмо было
разбито и расползлось паутиной
трещин на некогда гладкой
поверхности, портьера на окне была
наполовину оторвана. По всему было
видно, что и эта усадьба подверглась
набегу отступающих французов. Не
понимая, где находится, она с трудом
поднялась и, сделав несколько
неверных шагов до окна, ухватилась
обеими руками за подоконник.
Разглядывая голый, унылый парк, она
с трудом узнавала лежащий перед
ней пейзаж. По всему выходило, что
ныне она находилась в соседнем
Марьяшино. Поначалу она
обрадовалась этой мысли, но
вспомнив, что хозяева давно
покинули имение, впала в уныние.
Мучительно раздумывая над тем, как
оказалась в заброшенной усадьбе, она
попыталась припомнить события,
произошедшие с ней накануне. Ее
сознание было словно окутано густой
пеленой. «Мы были в Рощино, -
вспоминала она. – Я, Митька и
Мишель. Мишель!» Словно яркая
вспышка в ее воспоминания
ворвалось видение пожара, Михаил,
лежащий на полу лицом вниз,
пистолет, выпавший из его рук.
Схватившись за виски, она осела на
пол. «Мишель!» - обхватив себя
руками, мысленно простонала она.
Яркие картины из недавнего
прошлого хлынули сплошным
потоком: вот она разговаривает с
Чартинским, вот Мишель, который
целится в Адама и выстрел. Закрыв
лицо руками, Софья беззвучно
заплакала. Щека, по которой ее
ударил высокий рыжеволосый поляк,
нещадно саднила.
Адам и Джозеф, расположившись
в будуаре перед спальней, в которой
оставили Софью, ужинали, теми
скудными припасами, что удалось
обнаружить.
- Вот уж когда пожалеешь, что
твоего Войтека больше нет, - тихо
заметил Джозеф, наливая вино в
чайную чашку с отколотой ручкой. –
Этот умел раздобыть все, что нужно
и даже сверх того.
Адам кивнул головой, соглашаясь
с его словами:
- Ежели бы не Войтек, не сидеть
мне здесь с тобой.
Во время последнего боя, того
самого, когда Адама ранили, его
денщик, добродушный деревенский
парень по имени Войтек, пытаясь
помочь своему барину выбраться из
самой гущи сражения, жизнью
поплатился за свою преданность.
 - По-моему твоя птичка очнулась, -
прислушиваясь к звукам,
доносящимся из спальни, иронично
усмехнулся Зелинский.
Поднявшись с кресла с порванной
обивкой, Чартинский, тихо ступая,
подошел к двери и прислушался.
- Так и есть, - вздохнул Адам.
Приоткрыв дверь, он заглянул в
комнату. Софья, сгорбившись, сидела
на полу и раскачивалась из стороны в
сторону, вцепившись обеими руками
в спутанные пепельные локоны.
- София, - тихо окликнул он ее, но
она не обернулась на звук его голоса,
только замерла на месте.
Прикрыв за собой двери,
Чартинский вошел.
 - София, мне право жаль, что так
вышло, - тихо заговорил он,
опускаясь на корточки подле нее.
Резко развернувшись, Софи
уставилась ему в лицо полубезумным
взглядом, губы ее шевелились, но при
этом она не издала ни звука.
Неожиданно сильно, она оттолкнула
его, и Адам завалился на спину.
Болью отозвалось простреленное
плечо. Вскочив на ноги, Софья
заметалась по комнате. Она хватала
все, что попадалось ей под руку, и
швыряла в Чартинского. К ее
огорчению, не один из ее бросков не
достиг своей цели, Адам ловко
уворачивался от брошенных в него
предметов. В очередной раз,
увернувшись от летевшей в него
щетки для волос, Чартинский
бросился к Софье и, перехватив ее
руку, торопливо заговорил:
- Софья Михайловна, опомнитесь.
Мне жаль вашего брата, но вам
надобно о себе подумать.
Софья вырвалась из его рук, ей
хотелось закричать на него, но слова
не шли с языка. Горло стиснуло
какой-то неведомой силой. «Господи,
отчего я не могу говорить?» - со
страхом глядя на него, думала она.
На шум из соседней комнаты
явился Джозеф. Встав в дверях,
плечом к косяку, Зелинский
невозмутимо оглядел учиненный ею
погром.
- Madame, cela ne Vous aidera pas.
Si Vous n'arrêtez pas de faire du bruit, je
serai obligé de les apprivoiser, de Vous
d'une manière que peu probable que
Vous aimez. (Мадам, это вам не
поможет. Если вы не перестанете
шуметь, буду вынужден усмирить
вас тем способом, что вряд ли вам
понравится), - равнодушно произнес
он.
- Не смей касаться ее, - процедил
Адам.
Оттолкнувшись от косяка, Джозеф
в несколько шагов преодолел
расстояние, отделявшее его от Софьи.
Взяв двумя пальцами ее за
подбородок, Зелинский осмотрел
опухшую щеку и разбитую губу,
заглянув в горящие бешенством
глаза, он усмехнулся:
 - Сдается мне, mon ami, ваша
пассия доставит нам еще немало
хлопот. Зря вы меня не послушали.
- Послушайте, Зелинский, - теряя
самообладание, заговорил Адам, -
отныне это мои заботы и вас они не
касаются.
Пожав плечами, Джозеф вышел из
комнаты. Адам повернулся к
застывшей, как изваяние Софье:
- София, я не могу отпустить вас
сейчас.
Софи удрученно вздохнула и
присела на развороченную кровать.
- Отчего вы молчите? – тихо
спросил Адам, останавливаясь
напротив нее и пытаясь поймать ее
взгляд. – Скажите же хоть что-
нибудь.
 Софья развела руками.
Невыносимо хотелось заплакать, но
ей претило обнаружить свою
слабость перед ним. Она вновь
попыталась заговорить, но губы ее
шевелились беззвучно.
Отвернувшись от Чартинского, она со
всей силы ударила кулаком по
подушке. Адам вышел и вернулся
спустя несколько минут с прибором
для письма и бумагой, что нашел на
дамском бюро в будуаре. Взяв из его
рук перо, Софья поспешно обмакнула
его в чернила и вывела на листе
несколько неровных строк:
«Более всего на свете мне бы
хотелось сказать вам, как я вас
ненавижу, но я не могу».
 Пробежав глазами эти строки,
Чартинский тяжело вздохнул.
- Мне было бы легче, ежели вы бы
мне это в лицо сказали.
Софи опустила глаза.
- Вы голодны? – поинтересовался
Адам. – Впрочем, что я спрашиваю.
Конечно, голодны. Сутки минули уж.
Думаю, мне не стоит просить вас
разделить с нами скромный ужин.
Софья отвернулась от него, давая
понять, что не намерена делить
трапезу со своими похитителями.
- Иного я и не ожидал, -
пробормотал Адам, исчезая за
дверью.
Под недовольным взглядом
Джозефа Чартинский наполнил
тарелку тем, что им удалось
раздобыть: кусок черствого хлеба,
кусок куриной грудки и немного
квашеной капусты, из кадушки, что
была найдена в кладовой за кухней.
Курицу, которая каким-то чудом
уцелела в курятнике и не разделила
участь прочих своих товарок, утром
поймал Зелинский, он же ее и
приготовил, потому как Адам
оказался и вовсе к тому не способен.
Налив вина в свою чашку, Адам
отправился обратно в спальню.
Поставив на стол скудный ужин,
Чартинский поспешно ретировался.
Софья долго не решалась
притронуться к еде, но невыносимое
чувство голода, что терзало ее с тех
самых пор, как она очнулась,
заглушило в ней и гордость, и стыд.
Оглянувшись на двери, она с
жадностью набросилась на еду.
Запила жесткое пересушенное мясо
кислым вином, съела хлеб до самой
последней крошки. Голова ее
потяжелела, и ее начало клонить ко
сну. Забравшись с ногами на постель,
она свернулась клубком и прикрыла
глаза. Мысли нескончаемым
медленным потоком тягучие и
ленивые, тревожили ее сознание. В
одночасье она потеряла все: брата,
свободу, и кто знает, чем обернется
для нее этот плен. Чем больше она
думала о том, тем безрадостней ей
представлялось ее дальнейшее
существование. За стеной о чем-то
тихо говорили Чартинский с рыжим
поляком. Она не могла разобрать
слов, да ей и не хотелось сейчас,
думать о том.

Глава 29

Джозеф разлил по чашкам остатки

вина и, заглянув в пустую бутылку,
грустно вздохнул:
- Скажите Чартинский, вы видимо,
считаете меня жестоким человеком?
А меж тем эта жестокость не что
иное, как проявление благоразумия.
- И все равно я не понимаю, зачем
вам понадобилось стрелять в этого
мальчишку? Вы могли просто сбить
его с ног и обезоружить, - отозвался
Адам, уставившись неподвижным
взглядом на пламя единственной
свечи.
 - Ну, допустим, я бы отобрал у
него пистолет, до того, как он успел
бы кого-нибудь из нас подстрелить,
для меня предпочтительнее,
разумеется, что это были вы,
Чартинский, и что далее? Прикажете
взять его с собой, как и его сестрицу?
Отпустить его – все равно, что
объявить на всю округу о нашем с
вами здесь присутствии.
Адам промолчал в ответ. В словах
Зелинского была немалая доля
здравого смысла, и возразить ему
было нечего. Но все же, в последнее
время то восхищение, которое он
испытывал, стараясь во всем
подражать Джозефу, сменилось едва
ли не страхом. Чартинского все чаще
стали посещать мысли, что ежели,
Джозефу по каким-либо причинам
станет не нужно присутствие
компаньона подле его персоны, он, не
задумываясь, избавиться от него. Да,
Зелинский вызывал все больше
опасений, но, тем не менее, именно
ему было подвластно вытащить их из
той передряги, в которой они
оказались. Под маской бывалого
вояки, кутилы и записного дамского
угодника скрывался изощренный ум,
сильная воля и твердый характер.
- Я тут думал на досуге, о том, что
пора выбираться из сего
гостеприимного дома, - будто угадав
мысли Чартинского, вновь заговорил
Джозеф. - Это даже на руку нам, что
madame вдруг чудесным образом
лишилась дара речи.
 Адам удивленно глянул на своего
vis-à-vis. Заметив интерес в глазах
собеседника, Зелинский продолжил
свою мысль:
- Днем я обошел усадьбу. В
каретном сарае имеется дорожный
экипаж, плохонький, конечно, но
вполне пригодный для путешествия.
У нас в наличии четыре лошади.
Разумеется, это верховые лошади и в
упряжи ходить непривычные, но мы
можем их обменять на ближайшей
почтовой станции. Вы могли бы
изобразить супруга хворой madame,
везущего свою благоверную на воды
в Пятигорье, ну а мне достанется
роль вашего слуги.
- Признаться, ваша мысль не
лишена здравого смысла, - после
некоторого размышления, ответил
Адам. – Но, позвольте, Севастополь
довольно далеко от Пятигорья.
- Доберемся до Полтавы, а там, я
думаю, дальнейшее направление
нашего путешествия не вызовет
пристального интереса.
- Мне думается, вы правы, Джозеф,
- согласился Чартинский.
- Надобно избавиться от этого, -
Джозеф с отвращением глянул на
свой довольно потрепанный мундир.
– Надеюсь, в этом доме найдется то,
что мы сможем употребить для
маскировки и воплощения нашего
плана.
Адам согласно закивал головой.
Встав с колченого кресла, Зелинский
потянулся всем телом до хруста в
суставах.
- Пора на покой, - заметил он. – Не
стоит оставлять без присмотра вашу
пташку. Я сменю вас после полуночи.
- С этими словами Джозеф покинул
помещение, отправившись поискать
себе места для ночлега.
Оставшись один, Чартинский
ссутулился в кресле, пытаясь найти
удобное положение, и с
раздражением уставился на большие
напольные часы, стрелки которых
давно остановились. Тишина и покой
большого, оставленного хозяевами
дома способствовали размышлениям.
На удивление, не смотря на позднее
время, сон не шел. Адам прошелся по
комнате, шаги его, приглушенные
толстым ворсом ковра, тем не менее,
отдавались в слегка затуманенной
вином голове, мерными ударами,
чем-то схожими с ритмом тяжело
бьющегося под мундиром сердца.
Мысли его вернулись к Софье.
Она, верно, давно уж спала, хотя
может, и нет. Можно ли спать, когда
жизнь твоя и будущее в какой-то
мере зависят от прихоти чужого
человека? Чартинский вздохнул,
вглядываясь в темное окно. В стекле
отражался огонек свечи. Для него она
перестала быть чужой в тот самый
момент, когда он понял, что жизнь их
неразрывно связана. Именно она,
сама того не зная, повлияла на всю
его жизнь. Именно тогда, когда она
отвергла его, ему пришла в голову
мысль пойти служить в армию
Bonaparte. «Нет, наверное, все же не
тогда, - покачал он головой,
останавливаясь перед дверью,
ведущей в спальню, - а тогда, когда
ее муж – этот гордый холенный
гвардейский офицер ударил меня по
лицу, прямо в клубе на глазах всей
этой жадной до скандалов публики».
О, как унизительно было вспоминать
о том, как Раневский отказался от
поединка, высмеяв его, выставив
жалким и недостойным соперником.
Ежели бы он согласился драться на
дуэли, то тогда, даже ежели бы
суждено было умереть, это не было
бы так унизительно. Он мечтал о том,
что войдет победителем в город, что
так жестоко высмеял его, уже он
будет диктовать свои условия, но
ныне, вся эта иллюзия рухнула как
карточный домик, рассыпалась
прахом несбыточных надежд и
желаний. О, нет, одно желание, он бы
вполне мог удовлетворить. Сколько
раз он мечтал о ней ночами, думал,
каково это будет: целовать ее, ласкать
ее стройное тело?
Адам уперся лбом в закрытую
дверь. «Разве посмеет она отказать
мне сейчас?» - подумалось ему.
Толкнув дверную створку,
Чартинский вошел. Софья не спала, и
едва он показался на пороге, села на
кровати, как-то по-детски
беспомощно поджав к груди колени.
В полутьме комнаты он не мог видеть
выражения ее лица, но почему-то был
уверен, что легко прочитает в ее
глазах страх и неуверенность.
- София… - Чартинский опустился
на кровать, избегая смотреть на нее. –
Помнится, я говорил вам, что не могу
не думать о вас, - глухо произнес он.
– Вы все время в моих мыслях.
Желание коснуться вас сжигает меня.
Софья шевельнулась в темноте,
отодвигаясь от него. Адам
повернулся, попытался ухватить ее
руку, но она вырвала у него свою
ладонь. В какое-то мгновение, свет из
будуара, просочившийся в щель
неплотно прикрытой двери, мутным
желтоватым пятном упал на ее лицо.
Чартинскому казалось, что она
должна испытывать страх, но вместо
того совершенно иные эмоции он
прочел на ее лице. То, что он увидел,
не имело с чувством страха ничего
общего, ее губы презрительно
кривились, весь ее вид выражал
крайнюю степень отвращения. В
душе Адама все перевернулось. Он
хотел поговорить с ней, попытаться
объяснить мотивы своих поступков,
ему хотелось видеть понимание в ее
глазах, а не эту брезгливость, с
которой она отодвигалась от него.
Желание быть понятым и
выслушанным уступило место злобе,
самой примитивной и дикой.
Здоровой правой рукой
Чартинский ухватил тонкое запястье
и, зная, что причиняет ей боль,
потянул ее к себе. Софья отчаянно
сопротивлялась ему, пыталась
ударить, расцарапать его лицо.
Сдавленно чертыхнувшись, когда
одни из ее ударов пришелся в
простреленное плечо, Адам
навалился на нее всем своим весом,
лишая ее возможности к
сопротивлению. Он искал губами ее
губы, но она уворачивалась от его
поцелуев. Частое дыхание с трудом
вырывалось из ее груди, сдавленной
его тяжестью, и он ощущал его на
своей щеке. Ее собственный аромат,
смешавшийся с запахом гари,
близость и тепло стройного тела, все
более горячили кровь. Чартинскому,
казалось, что он не смог бы
оторваться сейчас от нее, даже если
бы к его виску приставили пистолет.
 Паника и отчаяние овладели Софи.
Напрягая все свои силы, она силилась
освободиться от него, но усилия ее
были тщетными. Мысль о том, что он
все равно добьется своего, но
сопротивление при том лишь
подогреет его злость, и тогда, он, не
задумываясь, причинит вред ей, а
возможно и ребенку, что она носила,
заставила ее оставить эти попытки.
Что могло быть дороже? Дороже ее
жизни и чести? Лишь дитя
Александра, та самая жизнь, которую
она так долго и отчаянно
выпрашивала у Всевышнего.
Чартинский мгновенно
почувствовал в ней эту перемену и
ослабил хватку. Адам склонился,
желая поцеловать ее, но она
отвернула лицо и его губы лишь
скользнули по гладкой щеке.
- Пусть так, - прошептал он.
Отстранившись от нее, Чартинский
распахнул на ней полы расстегнутого
сюртука, принадлежавшего Мишелю
и, ухватившись за ворот рубашки,
разорвал тонкий батист.
«Господи, пусть побыстрее
кончиться», - судорожно вздохнула
она, ощущая тепло его ладоней на
своей обнаженной коже. Эти почти
нежные касания не вызывали в ней
ни желания, ни трепета, в голове
настойчиво крутилась лишь одна
мысль о том, чтобы он ушел, оставил
ее в покое. Испытывая жгучий стыд,
Софья поднялась с постели, едва
Чартинский скатился с нее,
освободив от тяжести своего тела.
Сдернув с кровати покрывало, она
торопливо завернулась в него.
Адам сел на постели. Прохлада
нетопленных комнат холодила
разгоряченную кожу. Сейчас, когда
похоть, ударившая ему в голову,
была удовлетворена самым скотским
образом, Чартинский раскаивался в
том, что сделал. Вовсе не о том он
мечтал когда-то. Он желал видеть в
ее глазах восхищение, желал
чувствовать ответный трепет ее тела,
чтобы то, что произошло между ними
сейчас, было чистым и возвышенным,
а не насильственным гадким
совокуплением.
- Pardonne-moi, mon ange, -
покаянно прошептал он.
 Пощечина обожгла скулу. Поймав
узкую ладошку, нанесшую ему, тем
не менее, весьма ощутимый удар,
Адам прижался к ней губами.
- Je vous aime. L'aime. Oublie le.
Nous partions tous commençons par le
début (Я люблю тебя. Люблю. Забудь
о нем. Мы уедем, все начнем
сызнова), - торопливо, горячо
зашептал он.
Отвернувшись от него, Софья
отошла в самый угол, поправила
сползавшее с плеч шелковое
покрывало.
Вздохнув, Чартинский принялся
одеваться, то и дело, поглядывая на
ее напряженную спину. Утром
завтрак, состоявший из
отвратительного кофе и черствого
хлеба, ей принес Джозеф.
- К спальне примыкает
гардеробная, - указал он на едва
приметную дверь. – Подберите себе
что-нибудь, - пройдясь
многозначительным взглядом по
разорванной рубашке кое-как
стянутой на груди, ухмыльнулся
Зелинский. – После завтрака мы с
вами отправимся в увлекательное
путешествие, и ежели будете вести
себя как должно, оно, может быть,
будет не лишено приятности для вас.
Софья ответила ему недоуменным
взглядом.
- Стало быть, Чартинский не сказал
вам о том, - вздохнул Джозеф. –
Впрочем, вижу, что вам было не до
разговоров этой ночью.
Поторопитесь, - обернувшись с
порога, добавил Зелинский, - ежели
не хотите, чтобы я оказывал вам
услуги камеристки.
Софье хотелось схватить тарелку и
запустить прямо в спину этому
самоуверенному наглому поляку,
посмевшему предположить, будто
близость с Адамом была ей приятна.
«А еще бы я вылила кофе прямо ему
на голову», - вздохнула она.
***
Ранение Раневского оказалось куда
тяжелее, чем то могло показаться на
первый взгляд. Крупный осколок
гранаты глубоко вошел в плоть и
раздробил бедренную кость. Еще в
лазарете оператор, говорил о том, что
надобно отнять ногу, но Александр
воспротивился, ответив, что
предпочитает умереть от антонова
огня, нежели жить с одной ногой. Не
сумев убедить его, врач извлек
осколок и, перевязав рану, посетовал
на его несговорчивость, предполагая,
что штабс-ротмистр с такой раной
долго не протянет. Изнурительная
дорога в Вознесенское едва не
доконала его, рана воспалилась и
причиняла ему неимоверные
страдания. Врач, прибывший из
Петербурга, тоже настаивал на
ампутации, но несговорчивый
пациент остался при своем мнении.
Смирившись, доктор вскорости с
удивлением обнаружил, что
раненный пошел на поправку. Однако
говорить о полном восстановлении,
было невозможно. Становилось
совершенно очевидно, что
Раневскому суждено остаться
хромым до конца жизни. Спустя два
месяца, Александр уже смог
передвигаться самостоятельно с
помощью трости. Он намеревался
подать прошение о восстановлении
его в армии, и письмо, пришедшее от
Андрея, только лишь укрепило его в
этом желании.
Оставалось еще одно дело.
Раневский вздохнул, дотянулся до
трости и, тяжело опираясь на нее,
поднялся с кресла. Нога отозвалась
ставшей уже привычной тянущей
болью. Как же ему не хотелось ехать
в Воздвиженское к Лиди, но совесть
требовала завершить то, что уже
начато. Вчера у него был стряпчий,
просмотрел бумаги и заверил его, что
завещание составлено в полном
соответствии с нормами закона,
однако, что касается морали, то дело
весьма сомнительное. В кабинет
заглянул Тимошка.
- Барин, можно ехать, -
скороговоркой произнес он.
- Иду, - вздохнул Раневский.
Тимофей намеревался подставить
ему свое плечо, дабы помочь
спуститься с высокого крыльца, но
Александр оттолкнул его руку.
- Сам! – бросил он, осторожно
спускаясь по ступеням.
Устроившись в экипаже,
Раневский стукнул в стенку, подав
знак трогаться. Дормез медленно
покатил по аллее, и, выехав за ворота,
все быстрее и быстрее помчался по
широкому тракту. «Мне следовало бы
ехать в Рощино, вместо того, чтобы
заниматься чужими делами», -
недовольно хмурился он. Более всего
претило объясняться с Лидией. Какие
слова подобрать? Как объяснить?
Всю дорогу он мучился этими
мыслями, то и дело, поминая
Корсакова, втянувшего его в эту
неприятную ему ситуацию. Седмица
ушла на то, чтобы преодолеть
расстояние от Вознесенского до
Воздвиженского.
В усадьбу въехали поздним
вечером. Весь день моросил мелкий
нудный дождь, и рана его ныла все
сильнее и сильнее, остро реагируя на
сырость и холод, что пробирал до
костей даже в экипаже. Опираясь на
плечо Тимофея, Раневский с трудом
спустился в подножки дормеза и,
прихрамывая, поднялся на крыльцо.
Почти весь дом был погружен во
тьму, лишь в нескольких комнатах
второго этажа горели свечи.
Встретивший его дворецкий,
проводил гостя в небольшую
диванную, поспешно зажег свечи в
канделябре и удалился с докладом.
Уютный диван манил присесть, но
зная, что придется встать, чтобы
поприветствовать хозяйку, Александр
остался стоять, тяжело обеими
руками опираясь на трость. Не
хотелось, чтобы Лиди видела его
слабость, которую он ненавидел в
себе. Спустя четверть часа двери
распахнулись под рукой лакея, и в
комнату вошла Лидия. Черное
бомбазиновое платье подчеркивало
бледность ее лица, прекрасные
голубые глаза, некогда сверкавшие
лукавством и кокетством, потухли.
Роскошные золотистые локоны,
упрятаны под вдовий чепец. Она
словно бы постарела разом на
десяток лет.
- Bonsoir, Alexandre, протягивая
ему свою руку, - слабо улыбнулась
она. – Что привело вас к нам?
- Bonsoir, Lydia Dmitrievna, -
поднося к губам узкую изящную
ладонь, поприветствовал хозяйку
Раневский. – Мне выпала печальная
обязанность доставить вам завещание
вашего супруга.
- Вы видели его? Как он умер? –
побелевшими губами прошептала
Лиди.
Александр отрицательно покачал
головой.
- Увы, нет. Эти бумаги Алексей
Кириллович передал мне через моего
воспитанника.
Взяв с низкого столика конверт из
плотной желтоватой бумаги,
Раневский протянул его Лидии.
- Я и не знала, что Алексей оставил
завещание, - вынимая несколько
сложенных листов, отозвалась Лидия.
Подойдя ближе к канделябру, она
принялась было читать, но
спохватившись, улыбнулась
Раневскому виноватой улыбкой:
- Простите вы с дороги, устали…
Взяв колокольчик, Лиди
позвонила. Отдав, явившемуся на ее
зов дворецкому распоряжение
устроить гостя со всевозможным
комфортом, она вновь обратилась к
Раневскому:
- Александр Сергеевич, вы меня
извините, но, боюсь, нынче я
совершенно никудышная хозяйка.
Ужин через полчаса в малой
столовой, Василий вас проводит.
Опираясь на трость Александр,
последовал за высоким, исполненным
важности слугой, внушительного
роста, бывшего у Корсаковых в
услужении дворецким. Лидия с
тяжелым вздохом опустилась на
диван. «Ну, что же, по крайней мере,
Господу угодно было сохранить ему
жизнь», - проводила она его
грустным взглядом. Открыв конверт,
Лиди вновь извлекла бумаги и
погрузилась в чтение. Она несколько
раз перечитала завещание, не в силах
поверить тому, что было в нем
написано. Первой ее мыслью было
сжечь бумагу, и она даже поднесла
его к горящей свече, но потом
отдернула руку, обжигая пальцы,
затушила начавший тлеть уголок.
«Что толку в том? – покачала она
головой. – Есть Раневский и,
наверняка, ему известна суть
изложенного здесь. Господи, как он
мог? – стиснула она кулачок, сминая
лист. – Как он мог так поступить со
мной?! Надобно посоветоваться с
André, может, есть какая
возможность оспорить завещание».
Хандра, навалившаяся на нее после
похорон Корсакова, уступила место
гневу. Схватив с низенького
наборного столика конверт, Лиди
хотело было запихать в него смятое
завещание, но разглядев внутри еще
один сложенный лист, вытряхнула
его на стол и, развернув, пробежала
глазами несколько строк, написанных
рукой Алексея.
«Лиди, mon ange, прости, что мне
не достало смелости говорить с
тобой перед отъездом в полк. Меня
терзает предчувствие, что мне не
суждено будет вернуться, потому я,
надеюсь, что ты найдешь в себе
силы простить меня и принять мою
последнюю волю. Однажды,
присягнув на верность Государю и
Отечеству, с выходом в отставку я
не перестал быть офицером, и мой
долг зовет меня. Мне жаль, что
наше с тобой последнее свидание
было омрачено ссорой и взаимными
упреками, и я не смог погасить в себе
огонь гнева и обиды, дабы спокойно
высказать тебе, все, что наболело
на душе.
Дмитрий - моя плоть и кровь,
последний мужчина в нашем роду,
пусть и рожденный от моей
незаконной связи с камеристкой
матери. Меня страшит не сама
смерть, а то, что после того, как
меня не станет, род которым по
праву гордились мои предки, угаснет
вместе со мною. Я нежно люблю и
тебя, и Аннушку, и мое решение
никак не повлияет на вашу
дальнейшую жизнь. Вы никогда и ни
в чем не будете знать нужды.
Помнится, ты говорила, что не
станешь оплакивать меня, ежели
мне случиться умереть, и не уйдешь
как твоя кузина Софи от мирской
жизни. Верно, ты выйдешь замуж и
будешь еще счастлива, во всяком
случае, я надеюсь на это.
Единственно о чем прошу тебя, не
затаи обиды и злобы против
мальчика, который виновен лишь
тем, что остался моим
единственным наследником
мужского пола. После моей смерти
Дмитрий останется сиротой,
потому как мать его, умерла много
лет назад, давая ему жизнь. О нем
некому будет заботиться, его
некому будет защитить, потому я и
просил Раневского принять участие
в его судьбе, предполагая, что тебе
не захочется взять на себя эти
заботы.
Как бы мне хотелось еще раз
обнять тебя, коснуться поцелуем
твоих губ, но ежели ты читаешь
это письмо, значит, нам не суждено
более увидеться. Прощай, mon ange.
Люблю. Корсаков».
Дочитав письмо, Лидия вытерла
ладонью, струящиеся по лицу слезы.
 - Adieu, mon amour (Прощай,
любовь моя), - прошептала, прижав
письмо к дрожащим губам.
Она несколько раз глубоко
вздохнула, пытаясь вернуть себе
былое спокойствие. Надобно было
идти к ужину, надобно было говорить
с Раневским, ведь он наверняка,
спросит ее о том, что она думает о
завещании мужа.
Усаживаясь за стол напротив
Александра, Лиди уже приняла
решение и потому, только ждала,
когда Раневский заговорит о том.
Повисшее за столом молчание было
тягостным для обоих. Откашлявшись,
Александр заговорил:
 - Полагаю, вы уже прочли
завещание вашего покойного
супруга?
Лидия сдержано кивнула, и отпила
глоток вина из своего бокала.
- Я могу забрать мальчика и
отвезти в Петербург, устроить его в
корпус… - начал свою заранее
приготовленную речь Александр.
- В этом нет необходимости,
Александр Сергеевич, - мягко
прервала его Лидия. – Мальчик
останется здесь, во всяком случае,
еще некоторое время. Он еще мал,
чтобы поступить в корпус, к тому же
не образован, не умеет держать себя в
обществе. Я займусь его
воспитанием, а спустя год, отправлю
в корпус, - закончила Лиди.
 - Признаться, вы меня удивили, -
заметил Раневский.
Лидия улыбнулась краешком губ:
- Такова последняя воля моего
супруга. Пусть мне тяжело принять
ее, но я не настолько глупа, чтобы не
понимать всю тщетность попыток
оспорить завещание. Мне претит
многолетняя тяжба, а я знаю, что вы
постараетесь выполнить взятые на
себя обязательства, к тому же все это
осквернит память о том, кого я
любила и все еще люблю, не смотря
даже на это завещание.
Александр тяжело вздохнул:
- Право, мне неловко говорить о
том, но вы даете мне слово, что
позаботитесь о мальчике и с ним
ничего не случиться?
 Лидия вспыхнула ярким румянцем.
Намек, прозвучавший в словах
Раневского, был оскорбителен.
- Я даю вам свое слово. В конце
концов, это в моих же интересах
постараться наладить доверительные
отношения с… с сыном Алексея, -
запнулась она. – Нынче он хозяин
имения.
- Простите, если оскорбил вас, -
смутился Раневский.
- Я прощаю вас, - отозвалась
Лидия. – Не будем более о том.
- Я благодарен вам, Лиди. Вы
развязали мне руки, - улыбнулся
Александр.
- Андрей написал мне, -
сочувствующим тоном заметила
Лидия. – Надеюсь, с Софи ничего не
случилось и вскоре вы ее разыщите.
- Завтра я поеду в Рощино, -
ответил Раневский.
- Я буду молиться, чтобы ваши
дела разрешились благополучно, -
тихо заметила Лиди.
Разоренная усадьба произвела на
Раневского гнетущее впечатление. Из
дома вынесли испорченную и
сломанную мебель и когда-то уютные
со вкусом и заботой обставленные
комнаты приобрели пустынный и
заброшенный вид, выбитые окна
заколотили досками, оранжерея зияла
темными провалами разбитых стекол.
Все многоцветное и великолепное
цветочное царство, что так лелеяла и
пестовала Софья, погибло под
воздействием первых заморозков.
Обойдя, оставшееся от флигеля
пепелище, Раневский долго молча
глядел на обугленные остатки
деревянного строения. За его спиной,
тяжело вздыхая, с ноги на ногу
переминался Митька. Резко
развернувшись, Александр наотмашь
ударил стремянного по лицу.
- Как допустил?! – не сдержал он
своего гнева.
Утирая кровь из разбитых губ,
Митька виновато потупился.
- Виноват, барин. Не должно было
мне барыню с мальчишкой оставлять.
Мишель, напуганный этой
неожиданной вспышкой ярости, со
страхом глядя на своего зятя,
съежился и втянул голову в плечи.
- Искали? – осведомился
Раневский, сжимая и разжимая
пальцы в кулаки.
- Искали, - робко отозвался
Михаил. – Как в воду канула.
Мрачный тяжелый взгляд
Раневского остановился на брате
Софи. Все еще бледный после
перенесенного ранения, осунувшийся
и похудевший, юноша опустил глаза.
- Плохо искали, - бросил
Александр и зашагал прочь, тяжело
опираясь на трость.
- Я когда очнулся, - догнав его
торопливо, будто бы оправдываясь,
заговорил Михаил, - мне показалось,
что Софи уже не было во флигеле.
 Раневский остановился.
- Ты хорошо разглядел того
поляка? – поинтересовался он.
Мишель задумался.
- Ростом он, пожалуй, поменьше
вас будет, - медленно заговорил он, -
волосы у него темные, глаза вроде
тоже, у него еще толи шрам на лице
был, толи царапина.
- Говоришь, Софья говорила с ним
как со знакомцем? – уточнил
Александр.
Михаил кивнул.
- Мне так показалось.
- Неужели Чартинский? –
пробормотал себе под нос Раневский.
– Идем, - окликнул он юношу,
вернувшегося к пепелищу.
 Вернувшись в дом, Александр
прошел в салон, где собрали остатки
уцелевшей мебели и вставили
выбитые стекла. Кити улыбнулась
брату жалкой вымученной улыбкой
и, отложив в сторону шаль, которую
пыталась починить, поднялась ему
навстречу.
- Саша, мне право, жаль… Ты
думаешь, что Чартинский увез ее?
- Не знаю, - отозвался Александр,
отложив трость и осторожно
опускаясь в кресло. – Но сделаю все
возможное, чтобы узнать.
- Напрасная надежда, - нервно
заходила по комнате Катерина.
Раневский не ответил, стиснув
зубы так, что на скулах заходили
желваки.
 - Ты собираешься вернуться в
полк? – остановилась она перед ним.
- Это не обсуждается, - отрезал
Александр.
- Но твоя нога… - начала Кити.
- Не помешает мне разыскать этого
мерзавца и выпустить из него всю
кровь по капле, - перебил ее он. - Вы
с Мишелем отправитесь в
Вознесенское завтра утром, а я поеду
догонять свой полк.
Утро выдалось холодным и
хмурым. К тому моменту, когда
настала пора прощаться и садиться в
экипаж, крупными пушистыми
хлопьями пошел первый снег. Кити
стряхнув с плеча брата несколько
снежинок, привстав на носочки,
коснулась поцелуем гладковыбритой
щеки.
- Прошу тебя, будь осторожен.
Довольно нам потерь, - стараясь
сдержать подступившие слезы,
просила она.
- Поезжайте, - вздохнул Раневский.
– Дорога неблизкая.
Перекрестив его, Катерина
оперлась на его руку и поднялась на
подножку экипажа.
- Саша, пиши мне, - оглянулась
она.
Кивнув головой, Александр закрыл
дверцу экипажа и, махнув рукой
вознице, медленно побрел к дому.
Обескровленная и голодная армия
Bonaparte, ежедневно неся огромные
потери, отступала по старой
Смоленской дороге. Той самой
дороге, по которой пришла к Москве.
Впереди на много верст лежала
выжженная безжизненная земля.
Надежда Наполеона на то, что ему
удастся пополнить запасы провианта
в Смоленске, где фуражиры должны
были подготовить склады для
зимовки, не оправдалась.
Неуловимые партизанские отряды,
бесстрашно орудующие в тылу
противника, своими набегами
истребляли то немногое, что удалось
собрать. Было совершенно очевидно,
что остаться в Смоленске на зимних
квартирах не получится. По пятам
шла армия Кутузова, пополненная
отрядами ополченцев и прекрасно
подготовленная к ведению войны в
условиях жестокой русской зимы.
Свой полк Раневский догнал в
середине ноября по дороге на
Вильно. Александр попытался
разыскать своего воспитанника
Морозова, но его к тому времени
отослали в Петербург с очередным
донесением.
Находясь в постоянных разъездах
между армией и столицей, Сашко
проводил в седле большую часть
времени. С одной стороны, ему
хотелось победоносно громить
французов вместе с армией, а с
другой он понимал, что ему оказана
высокая честь: доставлять самые
последние новости о военной
компании прямо императору. За
время своей службы Морозов лишь
раз видел Государя. Обычно,
добравшись до резиденции
императора, он вручал пакет одному
из флигель-адъютантов Его
Величества и ждал ответных
указаний, после чего пускался в
обратный путь, урвав перед этим
несколько часов для отдыха.
Так было и в этот раз. Войдя в
приемную перед рабочим кабинетом
Государя, Сашко вручил пакет
дежурному адъютанту и, ожидая
дальнейших указаний, замер у окна,
рассматривая набережную Невы. В
приемной было многолюдно.
Морозов мельком оглядел
присутствующих и вернулся к своему
занятию.
 - Молодой человек, позвольте вас
на несколько слов, - услышал он
справа от себя скрипучий старческий
голос.
- Простите, - повернулся он к
говорившему.
Перед Сашко стоял высокий
старик в генеральском мундире.
- Ваше высокопревосходительство,
- вытянулся во фрунт Морозов.
- Оставьте эти китайские
церемонии, - махнул рукой генерал. –
Простите мне мое стариковское
любопытство, ну уж больно лицо мне
ваше знакомо.
Сашко растерялся. Он был
совершенно уверен, что никогда
ранее не встречал человека,
стоявшего перед ним.
 - Простите, не представился, -
улыбнулся ему генерал. – Петр
Григорьевич Астахов, генерал-майор,
ныне в отставке.
- Не имел чести быть
представленным вам, - смутился
юноша.
- Морозов! – окликнул его
флигель-адъютант, выйдя из кабинета
Государя.
- Простите, - извинившись перед
пожилым человеком, Сашко
торопливо принял из рук офицера
пакет и намеревался уже покинуть
приемную.
- Ваша фамилия Морозов? –
ухватил его за рукав ментика старик,
довольно проворно для его лет,
настигнув Сашко в коридоре.
 - Морозов Александр Афанасьевич
к вашим услугам, - остановился
юноша.
- Прошу вас, Бога ради, уделите
мне немного вашего времени. Я не
задержу вас надолго, - торопливо
заговорил Астахов.
- Слушаю вас, - склонил голову в
легком поклоне Сашко.
- О, не здесь. Едемте со мной. У
меня дом, здесь совсем недалеко, -
беря его под руку, попросил старик.

Глава 30

Сашко позволил отставному

генералу увлечь себя к
Комендантскому подъезду Зимнего.
 - Простите мне мою назойливость,
я вам сейчас объясню всю суть дела, -
торопливо говорил Астахов,
возбужденно сверкая темными
глазами.
Морозов, удивленный таким
неподдельным интересом к своей
скромной персоне промолчал, ожидая
дальнейших объяснений. Приняв из
рук швейцара свой плащ, Сашко
дождался, когда Петр Григорьевич,
торопясь и путаясь в рукавах, ругая
при этом швейцара, наденет свою
шинель.
- Простите меня, голубчик, -
улыбнулся старик. – Пожалуйте со
мною, у меня экипаж здесь стоит.
Сашко послушно забрался вслед за
своим новым знакомым в экипаж.
 - Было дело, лет эдак тридцать
назад, довелось мне покомандовать
Моздокским казачьим полком,
недолго правда, - вздохнул Астахов,
устраиваясь на сидении. – Я еще
тогда в чине полковника служил. Эх,
времена были!
Морозов никак не мог взять в толк,
к чему генерал пустился в
воспоминания такой давности, но
вежливо промолчал.
- Вы, наверное, скажете: вот
старый дурень морочит мне голову
всякими глупостями, но позвольте
мне еще немного оставить вас в
неведении, - улыбнулся Астахов. –
Право слово, я так боюсь, совершить
ошибку, но вы все сами поймете, как
только мы приедем. А, вот и
приехали, - обрадовался Петр
Григорьевич.
Сашко выбрался из экипажа и с
любопытством оглядел
внушительный фасад старинного
особняка.
- Ну, идемте же, голубчик, идемте,
- бесцеремонно хватая его за плащ,
заторопился генерал.
- Право, мне пока ничего
совершенно не ясно, - рассеянно
пробормотал Сашко, но все же
последовал за чудаковатым стариком.
- Семён! – входя в переднюю,
позвал дворецкого Астахов. – Совсем
глухой стал на старости, - виновато
улыбнулся он, обращаясь к
Морозову. – Семён! Да где же ты,
каналья?!
 - Иду, барин, - послышались
старческие шаркающие шаги.
- Как здоровье Александры
Степановны нынче? –
поинтересовался Астахов, отдавая
свою шинель прислуге.
- Не жаловались с утра, - отозвался
Семён, с любопытством оглядывая
молодого человека.
Отдав свой плащ, Морозов
последовал за Астаховым, который
довольно резво поднялся по ступеням
на второй этаж и, пройдя до середины
галереи, замер перед большим во весь
рост портретом молодой женщины.
- Глядите же, голубчик, глядите! –
поманил он к себе Сашко.
Заинтригованный, Морозов
подошел и, подняв голову,
всмотрелся в портрет. С портрета на
него смотрела красивая молодая
женщина. Художнику удалось
передать кокетливый взгляд, лукавую
полуулыбку, горделивую посадку
головы. Голова у Сашко закружилась,
зашумело в ушах. Без всякого
сомнения, ему была знакома особа на
портрете, только в его
воспоминаниях она была несколько
старше, не так роскошно одета, и в
черных, как смоль локонах, по
обыкновению заплетенных в тугую
косу, уже поблескивали серебристые
нити.
- Мама, - потрясенно выдохнул он,
схватившись за позолоченную раму, в
которую был заключен портрет.
 - Я знал, но так боялся, что
ошибся, - тихо произнес за его
спиной Астахов.
Обернувшись, Сашко пристально
всмотрелся в лицо пожилого
человека. Темные глаза генерала
увлажнились при взгляде на
Морозова.
- Когда я увидел вас там, в
приемной Государя, думал, что разум
оставил меня. Боже, как же Вы на
мою Авдотьюшку походите, те же
глаза, нос, губы. Вы даже улыбаетесь
также, - улыбаясь дрожащими
губами, заговорил Петр Григорьевич.
– А когда услышал, что вас
окликнули, так и вовсе утвердился в
своих догадках. Идемте, Саша, я вам
все расскажу.
 Сказать, что Морозов был удивлен,
это не сказать ничего. Сашко был
ошеломлен, потрясен, сбит с толку.
Мысли мелькали в его голове со
страшной скоростью: «Невероятно,
ведь это мой дед», - разглядывая
Астахова с все более возрастающим
интересом, думал он.
- Саша, милый мой мальчик, уж
простите мне старику подобную
фамильярность, - усаживаясь в
кресло в уютной гостиной, заговорил
Астахов, - Вам совершенно не понять
той радости и того счастья, что в этот
самый момент переполняет меня. Ну,
слушайте же. Я вам уже говорил, что
давно, еще будучи в чине
полковника, довелось мне
командовать Моздокским казачьим
полком. Был у меня в ординарцах
казачок Афанасий. А фамилия этого
казачка Морозов была. Красавец,
орел, уж все станичные красавицы по
нему сохли. Афанасий частенько в
доме у нас бывал, бывало, и
столовался у нас. Вот и Авдотья наша
глаз с казачка не спускала. Все
вздыхала, краснела, с книжками
вечера в саду просиживала. С полгода
они переглядывались друг с другом, а
потом пришел ко мне хлопец в ноги
бросился, просил отдать за него
Авдотью. Уж я осерчал тогда,
прогнал, велел на конюшне его
пороть, чтобы неповадно-то было
заглядываться туда, куда не надобно.
Ушел Афанасий. Совсем ушел из
станицы, а спустя седмицу и Авдотья
пропала. Я со своими казаками всю
округу вдоль и поперек исходил, да
так и не нашли. А сегодня вот вас
увидел, так будто сердце кто-то за
ниточку дернул, так и зашлось.
- Не знаю, что и сказать, - тихо
отозвался Сашко. – Все это просто
невероятно. Совершенно
невозможно.
- Отчего же? – искренне удивился
Астахов. – Вот и вы матушку свою-то
признали на портрете. Саша,
расскажите же о себе. Есть ли у вас
братья, сестры?
Сашко отрицательно покачал
головой. Собравшись с мыслями, он
принялся рассказывать о том, что
помнил с младенческих лет. О жизни
в Луганской станице, о старших
братьях, сгинувших в битве под
Рущуком, о том, как попал в плен к
туркам вместе с отцом и
познакомился с Раневским, о смерти
матери со слов станичного атамана.
Астахов слушал его внимательно,
не перебивая, только вздыхал время
от времени.
- Стало быть, вы, Сашенька, мой
единственный внук, - печально
вздохнул старик. – У нас с
Александрой Степановной ведь более
никого нет. И вас Авдотья в честь
матери своей назвала.
В двери тихо поскребся Семён, и,
заглянув в гостиную, робко доложил,
о том, что барыня обед велела
накрывать и ждут барина в столовой.
 - Ах! Я старый дурень, совершенно
забыл, - суетливо поднялся с кресла
генерал. – Идемте же, Саша, я вас
познакомлю.
День в обществе Астаховых
пролетел для Морозова незаметно.
Александра Степановна, увидев его,
едва не лишилась чувств. Поднялась
страшная суета. Ее камеристка,
хорошенькая румяная белокурая
девица, прибежала в столовую с
нюхательными солями, и все не
сводила глаз с молодого офицера,
появление в доме которого, повергло
ее в хозяйку в полуобморочное
состояние. Генеральша после обеда
никак не хотела отпускать его,
уговорив остаться на ночь. Во время
долгого разговора, она то и дело
утирала глаза платком и все норовила
коснуться руки внука.
Александра Степановна была
маленькой, очень хрупкой женщиной.
Сашко она напоминала птичку.
Тонкая как пергамент кожа ее лица
была сплошь испещрена сеткой
морщинок, глаза постоянно
слезились, сухонькие крохотные
ручки, похожие на птичьи лапки,
нервно комкали обшитый кружевом
платок. О многом было говорено в
этот вечер. Генеральша тайком
утирала слезы, когда по ее просьбе
Морозов рассказывал все то, что
помнил о матери.
- О, моя милая, - вздыхала она. –
Как же мы были неправы, Пьер, -
обращалась она к мужу. – Надобно
было смириться со всем. Ах, Саша,
какая же это радость, что вы
нашлись. Дайте же я погляжу на вас.
Как же вы все же на мою Дотти
похожи.
Жизнь стариков Астаховых вдруг
нежданно обрела совершенно новый
смысл. Наутро с Сашко прощались
как с самым дорогим и близким
человеком. Александра Степановна,
стараясь держать себя в руках, все
сетовала на то, что нынче снова идет
война, и они могут потерять внука,
едва успев обрести его. В ответ
Сашко заверил пожилую женщину в
том, что, исполняя обязанности
вестового при ставке командования,
он ничем не рискует.
 - Сашенька, пообещайте же, что
станете бывать у нас по приезду в
столицу, - просила она его, выйдя
вслед за ним на крыльцо, без
головного убора и верхней одежды,
кутаясь в шерстяную шаль, невзирая
на промозглый холодный и ветреный
зимний день.
Как странно было уезжать из
Петербурга, с ощущение будто
оставляешь здесь нечто весьма
ценное. Что-то впервые за много дней
шевельнулось в душе Морозова.
Разумом он еще не мог принять того,
что случилось, но сердце… Сердце
уже приняло. Словно тонкая ниточка
протянулась между ним и этими
двумя стариками, соединяя навсегда.
А потом, проезжая мимо поворота в
Вознесенское, вдруг повинуясь
странному порыву души, придержал
вороного, да и повернул к усадьбе.
Он все быстрее и быстрее погонял
жеребца, но у ворот, вдруг
остановился. Вновь одолели
сомнения: а стоит ли? Никогда не
считал себя ровней ей, а вот ныне все
изменилось. Он уже более не казак,
не знавший роду своего, окромя отца
и матери, но внук генерала Астахова.
Медленно въезжал Сашко в
ворота, медленным шагом проехал по
подъездной алее, спешился у крыльца
и словно бы был в тумане, передал
поводья, подбежавшему конюху.
- Дома барышня будут? – спросил,
повернувшись к Федору.
 Удивленно вытянулось лицо
конюха.
- Дома, где ж им быть-то, -
отозвался Федор.
Легко вбежал по ступеням, вошел
в переднюю и замер посреди холла.
«Что скажу ей? Зачем приехал?
Господи, дурак-то какой!» -
повернувшись Морозов зашагал
обратно к двери, но удивленный
девичий голос его остановил.
- Александр Афанасьевич, вы ли?
Обернувшись, Сашко замер, глядя
на Кити, торопливо спускавшуюся по
лестнице. Под приподнятым подолом
мелькнула узкая изящная лодыжка.
Улыбнувшись ему легко и светло,
поспешила навстречу.
 - Неужто новости какие привезли?
– поинтересовалась, останавливаясь
так близко, всего в нескольких шагах.
- Нет, - покачал головой Сашко. –
Нет у меня новостей, Екатерина
Сергеевна, просто повидаться заехал,
- смутился он под пристальным
взглядом ясных голубых глаз. –
Впрочем, я в ставку еду, ежели
желаете, что брату отписать, так я с
радостью передам, - нашелся он.
- Как же вы это хорошо сделали,
что заехали к нам? – отозвалась Кити.
– Я не задержу вас надолго, -
проговорив скороговоркой, Катерина
устремилась в свои покои.
Морозов уж не раз бывал в
Вознесенском, и обстановка
большинства комнат была ему
знакома. Пока Кити писала письмо
брату, Сашко в нетерпении
расхаживал по гостиной, размышляя
над тем, стоит ли рассказать Кити о
том, что случилось в его жизни
накануне.
«Нет, не надобно, - вздохнул он. –
Все это будет одно хвастовство,
будто я пытаюсь тем самым обратить
ее внимание на себя».
Сосредоточенно нахмурив брови,
Катерина торопливо писала. Мысли
путались в голове, и потому письмо
вышло несколько сумбурным.
Перечитав его, она нахмурилась, но
переписывать не стала. Помахав
листом в воздухе, чтобы быстрее
высохли чернила, девушка сложила
его в конверт и запечатала восковой
печатью.
Кити бегом спустилась по
лестнице и только перед дверями
гостиной замедлила шаг и несколько
раз глубоко вздохнула, стараясь
выровнять дыхание. Войдя, она
протянула Морозову запечатанный
конверт.
- Вот, еще раз благодарю вас, что
подумали обо мне, - улыбнулась она.
Сашко взяв конверт из ее рук,
ненароком коснулся ее пальцев.
Поддавшись какому-то безумного
порыву, он поднес к губам изящную
кисть и коснулся поцелуем тонкого
запястья. Кити поспешно отдернула
руку, совсем по-детски спрятав ее за
спину.
 - Простите, - залился смущенным
румянцем Морозов.
Девушка едва заметно покачала
головой. Каким-то внутренним
женским безошибочным чутьем, она
угадала его интерес к своей персоне и
совершенно растерялась от этого
открытия.
- Еще раз… благодарю вас, -
запинаясь выдавила она из себя.
- Мне пора, Екатерина Сергеевна, -
поспешно распрощался с ней Сашко.
Она не вышла проводить его в
переднюю. Накидывая на плечи
плащ, Морозов все еще пребывал во
власти тех ощущений, что испытал,
когда ощутил вдруг под своими
губами биение тонкой жилки пульса
на ее запястье. Сердце обмирало, при
воспоминании о тепле ее кожи, о
тонком аромате резеды, исходившем
от ее рук. «Так бы и целовал каждый
тонкий пальчик, перепачканный
чернилами», - улыбнулся своим
мыслям юноша. Он вновь прикрыл
глаза, восстанавливая в памяти
светлый образ: ясные голубые глаза,
легкое облако белых льняных
кудряшек, выбившихся из прически,
обрамлявшее нежный овал лица,
тонкий нос, стройная шея, изящные
ключицы и тонкий стан.
Кити из окон библиотеки глазами
проводила всадника, удалявшегося
прочь по подъездной аллее. «Что же
это? Ах, как это возможно? Зачем он?
- сердилась она. – Не хочу!» Закрыв
лицо ладонями, она вдруг
разрыдалась жалобно и горько.
Память еще хранила иной образ.
Закрывая веки, она еще видела перед
собой серо-зеленые глаза, нежную
улыбку, обращенную к ней одной.
Она все еще помнила вкус его
поцелуев, силу и нежность крепких
объятий в те краткие мгновение,
когда они оставались наедине. «О,
Серж! Как ты мог оставить меня?» -
смахнув вновь набежавшие слезы,
мысленно упрекнула она Чернышёва.
Вновь болью стиснуло сердце и
сдавило горло.
Остановившись в дверях
библиотеки, Мишель так и не
решился подойти. Он не выносил
вида женских слез, потому как просто
терялся в этот момент, не зная, как
себя вести и что предпринять,
чувствуя себя бесполезным и
совершенно беспомощным.
Жизнь зимой в Вознесенском текла
тихо в ленивом размеренном ритме.
Иногда заезжали соседи, нанося
краткие визиты вежливости, дабы
выразить свои соболезнования.
Новость о том, что madame Раневская
погибла в пламени усадьбы,
сожжённой французами, быстро
разнеслась по округе. Поначалу Кити
пускалась в пространные объяснения,
рассказывая, что сгорела не вся
усадьба, а только деревянный
флигель, и о судьбе Софи ничего не
известно, но потом махнула рукой,
понимая, что переубедить каждого на
пол сотни верст вокруг ей не под
силу.
Достигла сия новость и соседнего
Прилучного. В имении madame
Домбровской частенько бывали
гости. Раз в седмицу с визитами
заезжала жена отставного майора
владельца крохотной усадьбы,
граничащей с Прилучным со своим
отпрыском. Имея вполне взрослого
сына madame Рябова питала тайную
надежду женить своего Жоржа на
молодой состоятельной и весьма
привлекательной вдовушке, от того и
являлась вместе с ним неизменно
каждую пятницу на чашечку чая.
Изнывая от скуки, Мария этим
визитам была не то чтобы рада,
поскольку причина столь любезного
и навязчивого внимания соседки
была для нее совершенно очевидна,
но и не делала попыток прекратить
их. Евдокия Ильинична так и вовсе
почитала Гликерию Львовну за свою
приятельницу. Madame Рябова,
знавшая все и про всех, была
неисчерпаемым кладезем сплетен и
толков, ходивших по округе, тем и
была интересна двум скучающим
женщинам, живущим весьма
уединенно.
Вот и в эту пятницу madame
Рябова вместе с Жоржем пожаловала
с визитом к своей соседке.
Расположившись в удобном кресле и
отпивая маленькими глоточками
горячий чай из чашки тончайшего
фарфора, манерно оттопырив
мизинец, Гликерия Львовна завела
разговор о соседях.
- Как же хорошо, что Bonaparte не
пошел на Петербург, - вздохнула она
так, что заколыхалась ее обширная
грудь под синим бархатом платья. – Я
слышала, что под Москвой много
имений были дочиста разграблены
французской армией.
- Ужасно, - отозвалась Евдокия
Ильинична.
- Да взять хотя бы Раневских, -
поставив чашку на блюдце,
всплеснула руками madame Рябова. –
У них под Москвой была усадьба
Рощино, так вот ее французы так и
вовсе сожгли дотла. Но самое
ужасное не в том. Madame Раневская
была на ту пору там и погибла при
пожаре.
Евдокия Ильинична побледнела.
Чашка звякнула о блюдце в ее руках:
- Господи, воистину ужасные вещи
вы говорите, Гликерия Львовна, -
подавлено произнесла она.
- Да, так жаль. Какая прелестная
пара была: Софья Михайловна и
Александр Сергеевич. Так редко
нынче в наше время встречаются
такие пары, что просто созданы друг
для друга, к примеру, как вы, Мария
Федоровна и мой Жоржик. Вы тоже
были бы вполне гармоничной парой,
- обратила она свой взор на Мари,
которая, погрузившись в глубокие
раздумья, даже не отреагировала на
ее замечание, как будто и вовсе не
слыхала его.
Ничуть не обидевшись на ее
молчание, Гликерия Львовна
продолжила:
- Александр Сергеевич ранен был
под Можайском и почитай два месяца
в Вознесенском провел.
- А ныне? – очнулась от своих
мыслей Мари. – Ныне он еще в
Вознесенском?
- Да нет же. Говорят, в свой полк
вернулся. И, знаете, я его понимаю.
Уж лучше при деле быть, чем
прозябать в тоске и печали. Уж как
он ее любил, как любил, -
запричитала Гликерия Львовна.
Мари чуть поморщилась, при этих
словах madame Рябовой. Слышать о
любви Раневского к своей жене было
все еще больно. «К покойной жене!» -
мысленно уточнила она. Ей страстно
захотелось, чтобы соседка побыстрее
окончила свой визит и уехала, но
Гликерия Львовна принялась
пересказывать новости из
Петербурга, которые накануне привез
ее муж, ездивший в столицу седмицу
назад.
Пальцы Мари выбивали нервную
дробь по полированному
подлокотнику кресла. Жорж, молча
прихлёбывавший чай, не сводил глаз
с хозяйки имения. Младший Рябов
был вовсе не против повести под
венец madame Домбровскую, но
будучи по натуре своей робким и
нескладным, никак не решался
сделать предложение в надежде, что
его весьма деятельная маменька
сумеет решить и этот вопрос к его
пользе.
Ах как же хороша была нынче
Мари. Как возбужденно сверкали ее
зеленые глаза, как часто вздымалась
высокая грудь в низком вырезе
темно-зеленого платья из плотного
шелка. Причина ее волнения Жоржу
была непонятна, и он осмелился
предположить, что оно каким-то
образом связано с его визитом. От
того он даже постарался выпрямить
спину, закинул ногу за ногу и
картинно подпер рукой щеку,
стараясь придать взгляду задумчивое
и скучающее выражение. Но то, что у
других выглядело естественно и
непринужденно у господина Рябова
вышло пошло и напыщенно.
- Наша армия уже на подходе к
Вильне, - вещала меж тем соседка. –
Так что вскоре изгонят супостата с
земли нашей.
- Отрадно слышать, -
скороговоркой отозвалась Мари. – О,
как быстро нынче смеркается, -
глянув в окно, как бы, между прочим,
произнесла она.
За окном действительно сгущались
синие зимние сумерки. Лакей
дежуривший у дверей, заслышав
слова хозяйки, кинулся зажигать
свечи в канделябрах. Вовсе не забота
о том, чтобы соседка благополучно
добралась до дому, двигала Марией.
Словоохотливость Гликерии Львовны
после того, как она сообщила самую
важную для нее новость, стала
раздражать хозяйку. По опыту Мари
знала, что с madame Рябовой станется
засидеться допоздна и остаться на
ужин. Мария всегда была деликатна и
осторожна в отношении с соседями,
положение молодой вдовы обязывало
вести скромный и уединенный образ
жизни, дабы не прослыть
безнравственной особой и
распутницей на пустом месте. Но в
этот вечер, когда все мысли ее были
сосредоточены только на Раневском,
не было более сил слушать досужие
домыслы и сплетни. Захотелось
уединения и покоя, чтобы в тишине
обдумать все, что стало ей известно.
 Madame Рябова поняла намек,
прозвучавший в словах Марии, и
поторопилась распрощаться.
Гликерия Львовна всем своим видом
продемонстрировала свое
недовольство тем, что ее выставили
из дома самым бесцеремонным
образом. Она весьма холодно
простилась с хозяйкой, но Мари
будто бы и не заметила ее поджатых
губ и сердито нахмуренных бровей.
Проводив гостей, она поспешила в
свои покои. Заметив возбужденный
блеск в глазах племянницы,
лихорадочный румянец на скулах, ее
нервное нетерпение, Евдокия
Ильинична поднялась вслед за ней.
В будуаре Мари творилось что-то
невообразимое: девушки, призванные
на помощь ее камеристке, вытащили
из гардеробной сундуки для
путешествия, на кушетке цветным
ворохом лежали платья. Настасья,
уперев руки в крутые бока,
раскрасневшаяся от усилий и
попыток руководить всем этим
хаосом, что представляли собой
поспешные сборы, то и дело
покрикивала на сенных девок.
Недовольно покачав головой,
Евдокия Ильинична, миновав будуар,
вошла в спальню племянницы. Мария
перед зеркалом расчесывала густые
темные локоны и что-то тихо
мурлыкала себе под нос.
- Может, объяснишь мне, что сие
означает? - усаживаясь в кресло у
окна, попросила Евдокия Ильинична.
 - Что тут объяснять, ma chère tante,
я уезжаю, - обернулась от зеркала
Мари.
- Видимо, спрашивать куда,
излишне, - вздохнула Евдокия
Ильинична, - ты ведь к нему
собралась?
Мария кивнула головой.
- У тебя совсем нет гордости Мари,
- покачала головой пожилая
женщина. – Он уже отверг тебя
однажды, разве это тебя ничему не
научило? Где твое достоинство?
Мария подскочила с банкетки и в
возбуждении заходила по комнате,
обхватив себя руками за плечи.
- Гордость! Достоинство! Сыта
ими по горло! – обернулась она к
тетке. – Как мне жить, если я
просыпаюсь с мыслями о нем? Едва
голова моя подушки касается, во сне
его вижу? Как мне жить с этим, ma
chère tante?
Евдокия Ильинична скорбно
поджала губы и промолчала в ответ.
- Что же вы молчите, тетушка?
Отчего не научите меня, как
усмирить свое сердце?
- На чужом горе счастья не
выстроишь, ma chère fille (моя
дорогая девочка).
- А я его утешу, - улыбнулась
Мари.
- Прошу тебя, одумайся, Мари. Ты
готова бросить к его ногам честь,
гордость, а что он тебе взамен
предложит? Пошлую связь, которая
разобьет тебе сердце?
 - Вот вы когда-то не согласились
на пошлую связь, и что, счастливы вы
ныне? – сверкая глазами, обратилась
к тетке Мари.
Евдокия Ильинична едва не
задохнулась от колких слов,
ранивших в самое сердце. Лицо ее
побледнело, и она тяжело поднялась с
кресла.
- О, простите, простите меня, ma
chère tante, - опускаясь перед ней на
колени и целуя руки, всхлипнула
Мария. – Я не хотела обидеть вас,
простите меня.
- Бог с тобой, Мари. Поступай, как
знаешь, - вздохнула Евдокия
Ильинична. – Это твоя жизнь и,
может быть, ты права, дабы не
сожалеть потом, о том, чего не
сделала, поезжай.
Резво бежала по укатанному
зимнику сытая холеная тройка. Все
быстрее и быстрее билось сердце
женщины, с каждой верстой
остающейся позади. «Быстрее,
быстрее», - вторила она безустанно,
повторяя про себя в такт этому
сумасшедшему ритму. В начале
января Мари прибыла в Вильно. К ее
великому огорчению, армия успела
выступить в заграничный поход.
Madame Домбровская оставалась в
Вильне три дня. Три долгих дня
мучительных сомнений и раздумий.
«Повернуть обратно, после того, как
седмицу летела за ним, как на
крыльях», - вздыхала Мари. Ехать
далее было боязно. Переборов все
свои страхи, Мария велела вознице
следовать за армией.
Целый месяц изнурительного пути
окончился в местечке Добром, где
Кавалергардский полк встал на
зимние квартиры в начале февраля.
Возница насилу разыскал небольшую
польскую деревеньку, в которой
стоял эскадрон Раневского.
Расспрашивая встреченных по пути
кавалеристов, где разыскать
эскадронного командира, добрались
до большой избы.
Крытый возок остановился у
ворот, и Мари с помощью своего
возницы, щурясь от слепящего
солнечного света, отражающегося от
белоснежного покрова, выбралась
наружу. Поежившись от порыва
холодного ветра, она сунула руки в
теплую беличью муфту. Прохор, ее
возница громко постучал в калитку,
во дворе залаяла собака.
- Кого там нелегкая принесла? –
послышался нелюбезный голос
командирского денщика.
Высунувшись из калитки, Тимофей в
изумлении уставился на красивую
барышню.
- Вы, панночка, не ошиблись
часом? - стягивая с головы шапку,
поклонился он.
- Ежели Александр Сергеевич
Раневский здесь остановился, то не
ошиблась, - оборвала его Мари.
Бормоча что-то себе под нос,
Тимошка бросился отворять ворота.
 - Токмо барина-то нету. С утра в
ставку уехали-с, - провожая гостью в
горницу, заметил Тимофей.
- Я не спешу, - отозвалась Мари,
входя в жарко натопленное
помещение.
Отбросив муфту, она стянула
тонкие лайковые перчатки и
протянула к печке озябшие руки.
- Милейший, распорядись, чтобы
чаю подали, - обратилась она к
денщику.
Тимошка молча кивнул головой и
побежал ставить самовар, ворча себе
под нос:
- Милейший, распорядись, чтобы
чаю подали, - передразнил он
капризный голосок барыни. – Она что
же это думает, здесь ей прислуги
полон дом?
Расстегнув подбитый мехом
куницы салоп, Мари, устало
опустилась на деревянную лавку, под
маленьким слюдяным оконцем. «Я
лишь на минутку прикрою глаза», -
пообещала она самой себе, тотчас
проваливаясь в тяжелую, душную
дрему. Войдя в горницу, и застав
барыню, спящей у окна, Тимошка
неслышно ретировался. По его
просьбе хозяйка дома, принесла
деревянную лохань, дабы барыня
могла привести себя в порядок с
дороги. Войдя в горницу и узрев
незнакомку, полька недовольно
поджала губы.
 Ей вместе со всей семьей, двумя
отроками семи и девяти лет,
пришлось перебраться на время в
сарайчик, примыкающий к хлеву.
Благо имелась там небольшая
печурка и было тепло. Потоптавшись
в нерешительности посреди горницы,
дородная полька поставила на пол
лохань и неслышно вышла в сени.
Мари казалось, что она проспала
от силы четверть часа, но когда она
открыла глаза, в комнате было уже
темно. Все тело ее затекло и,
поднявшись со скамьи, Мари едва
слышно застонала. Споткнувшись в
темноте обо что-то, она выругалась,
как то совсем не подобало барышне.
Заслышав шум в горнице, из сеней
заглянул Тимофей.
 - Проснулись, барыня? Я свечи
сейчас зажгу, - засуетился он.
- Александр Сергеевич приехали?
– поинтересовалась Мари.
- Не было еще, - зажигая от лучины
свечи в подсвечнике на столе, -
помотал головой денщик.
– Прохора вашего я устроил туточки
в сенях, - добавил он.
Мария только махнула рукой на
это его замечание. Скинув с плеч
расстегнутый салоп, она прошлась по
комнате, разминая ноги и поясницу.
В желудке давно урчало от голода,
слегка кружилась голова. Под окном
послышалось ржание лошади. Мари
замерла, сердце забилось часто и
тяжело, во рту разом пересохло.
 Спешившись, Раневский ввел
своего гнедого на поводу в ворота.
Разглядев в густых сумерках крытый
возок, стоящий во дворе, Александр
удивленно обошел кругом. Он не
ждал никаких гостей. Прихрамывая,
он поднялся на невысокое крылечко и
вошел в сени. В углу на соломенном
тюфяке испуганно шевельнулся
незнакомый ему мужик.
- Тимошка! – позвал своего
денщика Раневский.
- Туточки я, барин, - выскочил из
горницы в сени Тимофей. – Гостья к
вам, - шепнул он тихо.
- Гостья? – вздернул бровь
Раневский.
На какой-то сумасшедший миг ему
вдруг подумалось, что Софья ждет
его там, в горнице. Рванув на себя
дверь, Александр поспешно
переступил порог. Мари, поднялась с
лавки ему навстречу и, сделав пару
шагов, замерла в нерешительности.
- Здравствуй, Саша, - попыталась
улыбнуться она дрожащими губами.
- Мари? – Александр провел
ладонью по лицу, но видение не
исчезло. – Мария Федоровна, какими
судьбами? Что вас в Польшу
привело?
- Я к тебе… к вам, Александр
Сергеевич, приехала, - смутившись
его холодного тона, отозвалась Мари.
- Жаль, сударыня, что такую
дальнюю дорогу вы проделали
совершенно напрасно, - закрывая за
собой двери, заметил Раневский.
 Мария закусила в отчаянии губу.
Защипало в носу, глаза обожгли
подступившие слезы, сдавило горло.
Ей невыносимо захотелось ответить
ему что-нибудь язвительное, но
ничего не приходило на ум.
Отвернувшись от него, она вдруг
расплакалась, тихо не в голос, утирая
слезы и размазывая их по щекам, как
маленькая обиженная девочка. Разве
такого приема она ожидала? Нет,
конечно, она не думала, что он
встретит ее с распростертыми
объятьями, но Боже, каким холодом
веяло от его слов и взгляда. Плечи ее
затряслись от беззвучных рыданий.
Раневский тяжело и шумно
вздохнул за ее спиной. «Это все моя
вина, ежели бы я тогда не… Ах, что
теперь говорить о том, все равно что
из пустого в порожнее!» Шагнув
стоящей к нему спиной женщине,
Александр обнял вздрагивающие
плечи.
- Ну, полно, Маша! Полно! – тихо
прошептал он, поглаживая ее по
рукавам алого бархатного платья.
Повернувшись в его объятьях,
Мария спрятала заплаканное лицо на
его груди.
- Я так стремилась… Я так… -
заикаясь, начала говорить она.
- Машенька, мне право жаль, но вы
зазря сюда приехали, - прошептал ей
на ухо Раневский. – Зачем же вы?
- Не прогоняйте меня, - подняла
она к нему блестящие от слез глаза. –
Я все равно последую за вами. Я вас
нисколечко не стесню, я на полу буду
спать, - горячо заговорила она.
- Ну, что же вы! Как можно? Что
же вы как маркитантка какая за
армией следовать собираетесь? –
смутился Александр. – Подумайте о
вашей репутации. К чему вам это?
- Что мне с той репутации? Что
мне с того, что обо мне думать
станут? Ежели самое мое горячее
желание видеть вас. Мне ничего
более не нужно.
Раневский отпустил ее и отступил
на несколько шагов.
- Поезжайте домой, Маша. Не
нынче, конечно. Поутру, как
рассветет.
Мари тяжело вздохнула и покачала
головой.
 - Я буду рядом. Хотите вы того
или нет. Ежели вы прогоните меня, я
все равно не уеду.
- Бога ради, Мари, - начал
сердиться Раневский. – Я позволил
бы вам остаться, не будь я связан
обязательствами…
- Вы и не связаны ими более, -
перебила его Мария.
Александр побледнел, и тяжело
опустился на лавку.
- Это не имеет значения, - тихо
отозвался он. – Я не люблю вас,
Мари.
- А я и не прошу вашей любви.
Позвольте лишь мне любить вас, -
прошептала она, останавливаясь
подле него. - Позвольте быть рядом с
вами.
 Глава 31

Мари казалось, что воздух звенит

от напряжения. «От чего он молчит?
И взгляд такой чужой, тяжелый,
холодный», - нарастала в ней паника.
Рука ее медленно, как в полусне,
коснулась мягких, отливающих
золотом в свете свечи, кудрей.
Александр поймал тонкое запястье и,
глядя ей в глаза, отрицательно
покачал головой.
- Не надобно, Мари…
Сердце замерло, сладко заныло от
того хриплого шепота, от тепла
ладони, сжимающей ее руку. Пальцы
Раневского разжались, отпуская ее.
Мария, подавив тяжелый вздох,
подняла со скамьи свой салоп и
попыталась надеть, не попадая в
рукава.
- Простите…
- Куда вы пойдете, Мари? Ночь на
дворе, - устало вздохнул Раневский. –
Тимошка! – окликнул он денщика.
В двери просунулась вихрастая
голова.
- Устрой Марию Федоровну.
Утром буду, - поднимаясь со скамьи,
распорядился Александр.
Накинув на плечи шинель,
Раневский вышел на крыльцо. Ясная
морозная ночь глядела на него
сотнями мерцающих глаз с темно-
синего бархата неба. Снег
поскрипывал под его неровной
поступью.
 В избе, где остановился поручик
Истомин, свечей еще не гасили,
впрочем, там до самого рассвета
будут играть в карты и пить вино.
Раневский остановился в раздумьях
под окнами: «Черт возьми! Но не
бродить же всю ночь по улице!» -
решившись, он поднялся на крыльцо
и вошел в сени. Денщик Истомина
вытянулся во фрунт:
- Ваше высокоблагородие…
Еще в Вильно, Раневский получил
чин полковника прямо из рук
Государя и эскадрон под свое начало.
- Чего горло дерешь? – кинул на
него сердитый взгляд Раневский.
Отворив дверь в горницу,
Александр слегка пригнулся, чтобы
не стукнуться головой о низкую
притолоку. В избе было накурено так,
что сквозь клубы сизого дыма с
трудом можно было различить то, что
творилось в противоположном углу.
Притихшие гвардейцы собрались
вокруг стола.
- Ну, как дети малые, - усмехнулся
Раневский. – Не с инспекцией чай
пожаловал.
Тотчас на столе вновь появились
карты. Махнув рукой, мол, не
обращайте внимания, Александр
устроился на лавке около печи,
вытянув ноющую ногу. Кто-то
передал ему кружку с темно-красным
вином.
- Александр Сергеевич, - озорно
сверкнул глазами Истомин, - может
партию в бостон?
 - Поручик, вам не терпится
расстаться с годовым жалованьем? –
отшутился Раневский.
Офицеры вернулись к игре.
Поначалу игра шла вяло, но вскоре,
перестав обращать внимание на
присутствие полковника,
кавалергарды все более входили в
раж, все азартнее делались ставки,
все громче и непристойней
становились шутки. «Завтра поеду в
Калиш и найму квартиру», -
проваливаясь в дрему, решил
Раневский. Голоса товарищей
слились в сплошной неясный гул,
веки отяжелели и, казалось, никакая в
мире сила не заставит его открыть
глаза. Александр проснулся, будто от
толчка. Все тело затекло от сидения в
неудобной позе. В слюдяное оконце
пробивался серый рассвет. За столом
осталось только трое: Истомин,
Салтыков и Крыжановский.
Поднявшись со своего места,
Раневский покачнулся, ухватился за
стол, тотчас вскочил Крыжановский,
намереваясь поддержать его.
- Оставьте, - осадил его Александр.
– Я сам. Господа, пожалуй, и я вас
покину.
Поднявшись из-за стола, офицеры
поспешно простились с ним, Истомин
проводил его до крыльца и вернулся
за стол.
- Слышал я к полковнику madame
приехала, - усаживаясь на свое место,
усмехнулся Истомин. – Говорят, даже
очень недурна собой.
 - Брешут, - отмахнулся Салтыков.
– Коли бы так было, сидел бы он с
нами, вместо того, чтобы ночь в
постели с красивой женщиной
провести.
- У Александра Сергеевича жена
погибла, сгорела вместе с усадьбой
три месяца назад, - тихо заметил
Крыжановский, - хотя тела так и не
нашли. И вообще вся эта история
довольна темная.
- Быстро он ей замену нашел, - не
унимался Истомин.
- Может все вовсе и не так, -
вспыхнул Крыжановский.
- Остыньте юноша, - осадил его
Салтыков. – Так или не так, не наше
то ума дело. А вообще, господа, не
хорошо завидовать. Любит, значит,
коль приехала, - вздохнул поручик.
После душного спертого и
прокуренного воздуха в избе
Истомина Раневский с наслаждением
глубоко вдохнул. Нежным румянцем,
будто стыдливая барышня, занялся
Восток. В отдалении синел еловый
бор, ровными столбиками вился дым
из печных труб. Звонкая морозная
тишина царила в округе: «Рано, -
вздохнул Раневский. –
Непозволительно рано в такой час
являться в дом».
Взгляд его остановился на пологом
холме, возвышающемся над
деревней. Странное желание
овладело им, захотелось взойти на
вершину, туда к бескрайнему небу,
взглянуть в сияющую высь.
Сойдя с утоптанной сотнями ног
тропинки, Раневский глядя прямо
перед собой зашагал к холму, утопая
по колено в сугробах. И ежели выйдя
на улицу из натопленной избы, он
зябко ежился от ядрёного морозца, то
с каждым шагом ему становилось все
жарче, лоб и виски покрылись
испариной. Александр распахнул
шинель. Только на первый взгляд,
холм укрытый толстым снежным
покровом, казался пологим. Тяжелое
дыхание с шумом вырывалось из
груди, легкие горели огнем. Еще
немного, еще чуть-чуть, совсем уж
близка раздвоенная вершина.
Раневский оступился. Болью
прострелило бедро. Выдернув ногу из
снежного плена, он с трудом одолел
несколько последних саженей.
Остановившись наверху, закинул
голову вверх, всматриваясь в небеса.
Что надеялся увидеть там? «Что,
ежели она там? – мелькнула мысль,
больно уколовшая в самое сердце. –
Нет, ты не можешь быть так
несправедлив. Зачем оставил жизнь
мне, коли ее забрал?
Где твоя высшая справедливость?»
- Не богохульствуй, - прошептал
сам себе.
Внезапно налетевший порыв ветра,
остудил голову, забрался под шинель.
Александр зябко повел плечами.
Окинув взглядом маленькую
деревеньку, Раневский повернул
обратно. Спускаться было куда
быстрее. К тому времени, когда он
вернулся и остановился у большой
избы, где квартировался, маленькая
деревенька уже проснулась. Скрипел
под чьими-то торопливыми шагами
снег, где-то всхрапнула лошадь,
мимо, хмуро косясь на офицера, на
маленьких дрожках, проехал мужик,
по воду к прорубленной проруби,
скользя по утоптанному, местами
обледеневшему склону, спускалась
баба с пустыми ведрами. Хромая
сильнее обыкновенного, Александр
поднялся на низенькое крылечко и
ступил в полутемные сени. Нога
нестерпимо ныла. Поморщившись от
неприятных ощущений, Раневский
всмотрелся в полутьму.
 - Вернулись, барин, - оглянулся
возившийся с самоваром денщик.
- Мария Федоровна не вставали
еще? – отряхивая шинель от
налипшего снега, поинтересовался
Александр.
- Проснулись. Вот чаю просили
подать, - проворчал Тимофей.
- Освободишься, подай мне воды
умыться и смену белья, - вздохнул
Раневский, присаживаясь на
перевернутую кадку. – После
завтрака оседлай лошадь, в Калиш
съездить надобно.
Робко постучавшись в двери,
Тимофей коротко шепотом
переговорил с камеристкой барыни и
прошмыгнул в горницу. Вернувшись
с саквояжем хозяина, ругаясь себе
под нос, зажёг свечи и принялся
готовить все к туалету барина.
- Свалилась на нашу голову, -
ворчал Тимошка.
- Замолчи, - оборвал его
Раневский, переменив рубаху.
Приведя себя в порядок,
Александр постучал в двери.
- Entrez! – отозвалась Мари.
- Bonjour, Мария Федоровна, -
ступив в горницу, поприветствовал ее
Раневский. – Как спалось?
- Благодарю, хорошо.
Сделав камеристке знак удалиться,
Мари обратилась к Александру:
- Александр Сергеевич, мне право
неловко. Вы ведь из-за меня вчера
ушли?
 - Не стоит беспокоиться, -
отозвался Раневский, присаживаясь
за стол.
На пороге пыхтя от натуги,
появился Тимофей с самоваром.
Осведомившись, не угодно ли
господам еще чего-нибудь и получив
отрицательный ответ, денщик
поспешно покинул горницу, вновь
недобро зыркнув глазами в сторону
madame Домбровской. Мари
аккуратно разлила по чашкам чай и
подвинула Раневскому изящную
чайную пару, взятую, очевидно, из ее
багажа.
- Я нынче в Калиш поеду, -
заговорил Александр, - постараюсь
снять вам жилье. Негоже вам, Мария
Федоровна, в расположении
эскадрона оставаться.
Мари опустила глаза:
До Калиша верст сорок будет?
- Может и более, - кивнул головой
Раневский.
- Так далеко, - вздохнула Мари.
Александр оторвался от
созерцания своей чашки и, подняв
голову, встретился с зелеными
глазами madame Домбровской.
- Мари, вы осознаете, в какое
положение ставите меня? Что будет с
вами? Неужели вас совершенно не
пугает утрата доброго имени,
репутации?
- Рядом с вами я ничего не боюсь, -
робко улыбнулась Мари. – Вы не
позволите мне остаться подле вас, -
вздохнула она.
- Исключено, - нахмурился
Раневский.
- Что ж, покамест вы не требуете
от меня вернуться в Россию, я
согласна и на это, - без видимой
охоты согласилась она.
Завтрак продолжился в полном
молчании. Александр не мог найти в
себе сил вести светскую беседу. Его
раздражение, вызванное
присутствием Мари росло с каждой
минутой, проведенной подле нее.
Может, то сказалась бессонная ночь,
а может, безрадостные мысли,
посетившие его поутру.
В конце концов, он поймал себя на
том, что испытал едва ли не
облегчение, покинув ее и
отправившись в город. Дорога до
Калиша заняла почти два часа.
Объехав все мало-мальски
приличные гостиницы и не найдя ни
одной свободной комнаты, Раневский
впал в уныние. Ему посоветовали
обратиться в пансион, где сдавала
комнаты одна весьма порядочная
еврейская семья, но пообщавшись с
хозяином и удостоверившись, что там
уже проживают три офицера,
Александр не решился отправить
Мари сюда. Вернувшись в деревню
не солоно хлебавши, он вынужден
был сообщить Марии, что ей
придется остаться в деревне, либо
вернуться в Россию.
 Мари с трудом смогла скрыть
радость, охватившую ее при этом
известии. Впрочем, полковник
предпочел ее компании общество
своих товарищей и вернулся лишь
поздним вечером. Раневский
намеревался устроиться на ночлег в
сенях, вместе с Тимофеем и
Прохором возницей madame
Домбровской.
Еще сидя за столом в избе
Истомина и играя в бостон,
Александр почувствовал
недомогание. Голова его пылала и
кружилась, яркий лихорадочный
румянец окрасил щеки, проиграв
одну за другой несколько партий, он
поднялся из-за стола.
 - Прошу меня извинить, господа, -
улыбнулся Раневский, - фортуна
нынче изменила мне, потому не вижу
смысла пытаться сегодня поймать
удачу за хвост.
- Доброй ночи, Александр
Сергеевич, - иронично улыбнулся в
ответ Истомин, вставая из-за стола и
провожая его до двери.
Как в тумане он дошел до конца
улицы и долго стоял, привалившись
спиной к забору, пытаясь выровнять
дыхание. Горло нещадно саднило, в
глазах все плыло. Тяжело ввалившись
в сени, он опустился на ту самую
кадку, где сидел утром.
Подскочивший Тимофей, кинулся
помогать ему раздеваться.
 - Да, вы весь горите, барин, -
растерялся Тимофей.
- Пустяки, - прохрипел Раневский.
– К утру пройдет.
Александр прилег на соломенный
тюфяк и, накрывшись одеялом,
попытался устроиться поудобнее. Все
тело сотрясало в ознобе, при котором
зуб на зуб не попадал. В сенях было
довольно прохладно и ему никак не
удавалось согреться. Вздыхая и
ворочаясь с боку на бок, он, наконец,
впал в какое-то забытье. Путаные
сновидения, более походившие на
бред, тревожили его сознание. Он
что-то бормотал во сне то по-русски,
то по-французски. Встревоженный
Тимофей, поднялся и беспокойно
забегал по пристройке, не зная, чем
помочь. Решившись, он тихо
поскребся в двери, ведущую в
горницу. Недовольная, заспанная
камеристка барыни высунулась из-за
двери.
- Чего тебе надобно, окаянный,
посреди ночи? – пробурчала Настена.
- Барину, худо совсем. Никак
огневица (лихорадка) привязалась, -
шепотом сообщил он.
- Ах ты, беда! - всплеснула руками
Настена. – В хату его надобно,
холодно же в сенях.
- А кто виноват, что в хате места не
нашлось? – сердито буркнул
Тимошка.
Прикрыв двери, Настена бросилась
будить хозяйку:
 - Барыня, - тихонько потрясла она
за плечо спавшую, - барыня, там
полковнику худо совсем сделалось.
Мари подскочила с постели:
- Что с ним? Где он?
- Так в сенях, - развела руками
Настена.
- Скажи, что я велела сюда нести.
Поднявшись, она закуталась в
бархатный капот. Прохор и Тимофей
перетащили Раневского в горницу и
устроили на топчане, где до того
спала Мари. Коснувшись прохладной
рукой его пылающего лба, Мари
закусила губу. Что она знала о том,
как лечить болезни? Помнила, как
нянюшка поила горячим чаем с
малиной, заваривала ей травы, когда
мучил кашель, да где же здесь
малину-то найти?
- Настена, ты вот что, поди к
хозяйке, пусть придет, - велела она
горничной.
Спустя полчаса заспанная и
недовольная, явилась хозяйка. С
опаской коснувшись пышущего
жаром лба полковника, полька что-то
быстро забормотала на смеси
малорусского и польского. Настена,
внимательно слушая ее, закивала
головой.
- Что она говорит? Я ничего не
понимаю, – дернула камеристку за
рукав Мари.
- Говорит, что принесет травы,
поить его надобно будет, как жар
спадет, баню истопит.
 - Пусть делает, как считает
нужным, - вздохнула Мария.
Полька вернулась с небольшим
холщовым мешочком, достала из
печи горшок, подбросила поленьев, и
принялась готовить свое снадобье.
Мари с тревогой следила за проворно
мелькавшими полными руками. Едва
вода закипела, хозяйка достала
горшок, всыпала в него
измельченную сухую смесь, по избе
поплыл пряный, дурманящий аромат.
С трудом добудившись Раневского,
Мари с помощью Тимофея, где
уговорами, где угрозами, заставила
его выпить, приготовленный настой.
Откинувшись на подушку, Александр
вскоре забылся тяжелым сном. Еще
двое суток, Раневский пылал в жару,
метался по постели, его непрестанно
душил кашель, от которого
перехватывало дыхание.
К вечеру второго дня явился
поручик Истомин, но Мари не
пустила его дальше порога, сказав,
что полковник занемог и пока не в
состоянии принимать визитеров.
Потоптавшись в сенях, Истомин
ушел.
В тот же день, за игрою в карты,
поручик поделился своими
наблюдениями:
- Представляете, господа, эта
ведьма меня дальше порога не
пустила, - посмеиваясь, заявил он. –
Хотя, что и сказать, хороша бестия,
ох хороша. Одни очи зеленые,
бесовские чего стоят, - мечтательно
прищурился поручик. – Ежели бы
такая мою постель согревала, я бы
тоже занемог вдруг.
Салтыков сдал карты:
- С чего вы взяли, mon cher ami,
что сия madame согревает
полковнику постель? – лениво
поинтересовался он.
- Бросьте, Салтыков, pouvez-vous
expliquer cela autrement? (Вы можете
объяснить это иначе?)
Крыжановский залился румянцем:
- Полно, господа. Нехорошо
злословить за спиной Раневского, -
пробормотал он.
- Что и сказать, у Раневского
всегда был отменный вкус в том, что
касаемо женского полу, - не слушая
его, продолжил Истомин. – Софья
Михайловна так чисто ангел была,
царствие ей небесное, -
перекрестился поручик.
- Но, послушайте, - перебил его
пламенную речь, Крыжановский, -
граф Завадский говорил, что тела так
и не нашли, и Александр Сергеевич
панихиду по супруге служить
запретил.
- Стало быть, ежели тела не нашли,
значит либо ее увезли французы,
либо убили, но не в усадьбе, - мрачно
заметил Салтыков. – Уж лучше
второе, нежели первое, - помолчав,
добавил он.
- Отчего вы так жестоки? –
побледнел Крыжановский.
- Mon cher ami, - вздохнул
Салтыков, - ежели ее силою увезли,
это одно, но ведь возможно и…, -
поручик не договорив, умолк.
Повисла неловка пауза.
- О женщины, ваше имя –
коварство! - театрально вздохнул
Истомин.
- Вероломство, - со вздохом
поправил его Салтыков.
Никто более ничего не произнес
вслух, но каждому было известно, о
чем думают присутствующие.
Каждому было что вспомнить,
пожалуй, всем, кроме юного
Крыжановского.
Каждый из них в свое время
пытался разгадать эту загадку
Создателя, имя которой - женщина.
- Еще партию? – поинтересовался
Истомин.
 - Довольно, пожалуй, - поднялся
из-за стола Салтыков.
Мари у постели больного
проводила и дни и ночи. Она сама
поила его отварами,
приготовленными полькой, отирала
испарину с его лица, крепкой шеи,
широкой груди, касаясь дрожащими
пальцами горячей пылающей кожи.
Несколько раз он ловил ее руку и,
шепча имя жены, покрывал
неистовыми поцелуями ее тонкие
пальцы. Всякий раз, невыносимой
болью стискивало что-то в груди,
тонкая игла ревности, отравленная
ядом злости и гнева, впивалась в
самое сердце, принося неимоверные
страдания душе иссохшейся и
жаждущей любви.
 Она готова была заложить душу,
чтобы только иметь возможность еще
раз и еще раз коснуться его.
Утром третьего дня сознание
Раневского окончательно
прояснилось. Чувствуя себя
неимоверно слабым и беспомощным
Александр, приподнявшись на
подушке, окинул взглядом горницу в
призрачном свете раннего зимнего
утра. Мари спала, сидя за столом,
уронив голову на руки. Едва он
предпринял попытку встать, как она
тотчас проснулась.
- Саша, - кинулась она к нему, - как
же ты меня напугал!
Мария удержала его за плечи,
присев на край постели.
 Раневский откинулся на подушку.
Узкая прохладная ладонь скользнула
по его небритой щеке.
- Как же я испугалась, - повторила
Мари, робко улыбаясь чуть
дрожащими губами.
- Простите, что причинил вам
столько хлопот, - хрипло отозвался
Раневский.
- Мне в радость заботиться о вас, -
вздохнула она.
Взгляд его рассеяно скользнул по
неприбранным волосам, густой
темною гривою спадающими ей на
спину, ворот ее капота немного
распахнулся, и в нем виднелся
кусочек кружева, окаймлявшего
вырез ночной кофты, на бледном
лице светились зеленые глаза, мягкая
полуулыбка застыла на полных губах,
во взгляде легко читалось ожидание.
«Что она ждет? Благодарности?» -
Александр нахмурился. Улыбка Мари
померкла, ожидание в глазах
сменилось тревогой. Обоих охватило
чувство неловкости. Поднявшись с
его постели, madame Домбровская
поправила распахнувшийся ворот
капота, стиснув его в кулачке у
самого горла. Нынче, когда взгляд
его уже не туманился лихорадкой, а
был ясным и чистым, внимательным
и сдержанным, Мари вдруг
устыдилась своего вида. То, что
приемлемо было между супругами,
близкими и старинными
любовниками, вносило некую
уютную интимность в отношения,
между ними было неуместно.
Раневский попросил позвать его
денщика. Выполнив его просьбу,
Мария отошла к окошку и,
повернувшись к нему спиной,
замерла неестественно прямая,
напряженная будто струна:
- Покамест вы не здоровы были, -
заговорила она, прислушиваясь к
шороху одежды за спиной, - заходил
поручик Истомин, справлялся о
вашем здоровье, был вестовой из
ставки, Морозов, кажется.
Раневский тяжело вздохнул.
Отныне присутствие Мари подле
него уже не было секретом в полку.
Можно было только догадываться,
сколько сальных шуточек и разного
рода скабрезностей он услышит еще в
свой адрес.
- Вы все еще желаете остаться,
madame? – поинтересовался
Раневский.
- Бежать ныне не имеет смыла, -
глухо отозвалась Мари. – С моей
репутацией все кончено, мой отъезд
ничего не изменит. Отныне в глазах
света я – падшая женщина. Ежели вы
человек чести, коим я вас считаю,
ваше имя станет мне защитою, -
обернулась она в тот момент, когда
он застегивал колет.
Раневскому хотелось возразить ей,
сказать, что никто не станет осуждать
ее за внебрачную связь, но его
возражения были бы уместны, коли
они бы завели интрижку, да хоть бы и
на глазах всего света, но, не покидая
великосветских гостиных и салонов.
Здесь же, в расположении полка,
поступок Мари выглядел более, чем
скандальным и в том, что только его
имя может отныне служить ей
защитой, она совершенно права. За
глаза о ней будут говорить ужасные
вещи, но в глаза не посмеют, до тех
пор, пока он рядом.
- Я не могу вернуться, -
прошептала она, не дождавшись
ответа.
- Мари, это не увеселительная
прогулка, - пустил в ход последний
аргумент Александр, - в конце
концов, может случиться так, что я
буду убит, что тогда станет с вами?
Madame Домбровская побледнела:
 - Этого не случиться! – горячо
воскликнула она.
- Отчего вы так уверены? –
вздохнул Раневский.
- Ежели ваше сердце перестанет
биться, то и мое остановиться сей же
час.
Тимошка, который помогал барину
натягивать высокие сапоги, тихо
крякнул, услышав ее слова, и залился
пунцовым румянцем, таким, что даже
кончики его ушей приобрели алый
оттенок.
- Мне в ставку надобно, - смутился
ее горячности Раневский.
- Вам не следует ехать верхом, -
заметила Мари. – Вы еще не совсем
оправились от недуга.
Воспользуйтесь моим выездом.
Прохор отвезет вас туда и обратно.
- Благодарю, - обронил Раневский,
надевая шинель. – Я вернусь к
вечеру.
***
Почти две седмицы заняло
путешествие до Полтавы. Все это
время Джозеф ни на минуту не
спускал глаз с Софьи. Переодетый
крестьянином, Зелинский
старательно надвигал на глаза
бесформенную шапку, ссутулился и
мало чем напоминал блестящего
офицера, коим он являлся в своем
недавнем прошлом.
Находясь в тесном пространстве
плохонького маленького экипажа
наедине с Адамом, Софи старалась
даже не смотреть в его сторону.
Чартинский несколько раз
предпринимал попытки объясниться,
но всякий раз натыкаясь на ледяной
взгляд, полный презрения, в конце
концов, оставил их.
Софья едва не разрыдалась, когда
белоснежную красавицу Близард,
измученную ездой в упряжи, и
остальных верховых лошадей,
Зелинский сменял на ближайшей
почтовой станции на четверку
гнедых. Надо отдать ему должное:
казалось, что нет ничего такого, с чем
бы он ни справился. Он вполне
достоверно подражал
простонародному говору жителей
Малороссии, ни у кого не вызвав
подозрений. Ночевать приходилось в
скверных и дешевых постоялых
дворах. Как правило, комнату ей
приходилось делить с Адамом,
который спал на полу. Сон
Чартинского был настолько чуток,
что стоило ей шевельнуться, как
Адам тотчас поднимал голову. Чем
дальше они удалялись от имения, тем
меньше шансов оставалось у Софьи
для побега. В конце ноября выпал
снег. Экипаж, добавив сверху еще
жемчужное ожерелье весьма тонкой и
искусной работы, Адаму удалось
сменять на крытый возок.
Путешествовать стало куда быстрее и
легче, уже не так сильно трясло на
ухабах. Отчаяние Софи сменилось
унынием и апатией.
 Лишь раз, она, поддавшись
неодолимому желанию вернуться,
презрев все возможные опасности,
что могли ждать ее на пути,
попыталась сбежать. Не думая о том,
что у нее совершенно нет средств, и
что она даже не в состоянии
объясниться с кем бы то ни было,
Софья, воспользовавшись тем, что
Адам и Джозеф замешкались, один
укладывая багаж, а второй
рассчитываясь с хозяином постоялого
двора, тихо вышла за ворота и
побрела в ту сторону, откуда они
приехали накануне.
Первым ее хватился Чартинский.
Джозеф, раздраженный вынужденной
задержкой, даже слышать ничего не
хотел о том, чтобы отправиться на
поиски сбежавшей пленницы.
Возникла ссора, которая могла
привлечь к себе нежелательное
внимание. Не так уж часто можно
лицезреть, как возница скандалит с
барином по поводу того, в какую
сторону ехать. Уступив
настойчивому желанию Чартинского
во что бы то ни стало вернуть Софи,
Джозеф, выехал за ворота.
Софья не успела пройти и версты,
когда услышала за спиной топот
копыт и лихой посвист.
Обернувшись, она сразу же признала
и четверку гнедых, и возницу, что
правил ими. В каком-то слепом
отчаянии она сошла с дороги и,
увязая в снегу, поспешила к
небольшой почти прозрачной
рощице, виднеющейся вдоль
обочины, понимая при том, что она
не станет ей надежным укрытием.
- София! – выкрикнул ей вслед
Адам, выбираясь из возка. – София,
остановись!
Спотыкаясь, он побежал за ней по
заснеженному полю и настиг ее на
середине пути к роще.
- Бога ради, София, как можно
быть настолько глупой? – задыхаясь,
заговорил он, хватая ее за плечи и
разворачивая к себе лицом. – Ты
замерзнешь и погибнешь!
Не пролившая ни слезинки за все
время их пути, Софья разрыдалась.
Чартинский опустился перед ней на
колени, прямо в рыхлый мягкий снег:
 - Mon ange, ne pas tourmenter moi
avec son désespoir. Je deviens fou
quand je vois Vos larmes. (Ангел мой,
не мучайте меня своим отчаянием. Я
схожу с ума, когда вижу Ваши
слезы), - зашептал он, покрывая
поцелуями ее ледяные пальцы. – Я
все сделаю, единственно, чего не
могу, так это отпустить вас.
Софи запрокинула голову, глядя в
серое низкое небо, предвещавшее
скорый снегопад. Хотелось завыть во
весь голос, закричать, - но с губ не
сорвалось ни единого звука.
- Адам, поторопитесь, - окликнул
его с дороги Джозеф. – Тащите ее
сюда. Еще одна подобная выходка и я
свяжу ее по рукам и ногам.
 С ненавистью глядя на высокого
рыжего поляка, Софья, игнорируя
предложенную Чартинским руку,
спотыкаясь и путаясь в подоле
слишком длинного для нее салопа,
позаимствованного из старого
гардероба Надин, побрела обратно.
Забравшись в возок, она откинулась
на спинку сидения и закрыла глаза.
Теплая ладонь Адама сжала ее
заледеневшие пальцы. Она хотела
было отнять у него свою руку, но
ощущая, как тысячи иголочек
впиваются в замерзшую кожу,
позволила ему согревать свои
озябшие руки.
Отрешившись от мыслей о своем
настоящем, Софи попыталась думать
о будущем. Что ей сулит это
путешествие с Адамом? Когда оно
закончится? Что она будет делать?
Как попытаться хотя бы дать знать о
себе? Она уже не надеялась, что он
отпустит ее, когда окажется в
безопасности. Всю дорогу
Чартинский только и говорил о том,
какая райская жизнь их ожидает,
когда они доберутся до Парижа.
По ее подсчетам до Севастополя
оставалась всего седмица пути.
Зелинский не зря стремился к
незамерзающему Черному морю, ибо
морской путь был самым безопасным
для него и для Адама, и совершенно
неподходящим для Софи, поскольку
и думать было нечего о том, чтобы
попытаться сбежать, покинув борт
корабля.
 Глава 32

Черноморское побережье
встретило путешественников
туманами и сыростью,
обыкновенными для теплой южной
зимы. Последние две сотни верст
оказались самыми тяжелыми в этом
длинном пути. Из-за случившейся
оттепели, укатанный зимник подтаял,
местами превратившись в
непролазную грязную жижу.
Измученные лошади с трудом
тащили возок на деревянных
полозьях, двигаясь рывками под
действием грубых окриков и кнута,
которым то и дело размахивал
возница.
 Достигнув Севастополя поздним
вечером, усталые путешественники
разместились на ночлег в скверном
постоялом дворе, хозяином которого
был маленький сухонький грек
весьма преклонных годов. После
скромного ужина Зелинский ушел
ночевать в конюшню, оставив Софью
и Адама наедине, как было уже много
раз за прошедшие два месяца с
самого начала их путешествия.
Отвернувшись к окну, Чартинский
предоставил ей возможность
приготовиться ко сну. Софи
попыталась расстегнуть кое-как
застегнутые крючки на платье, но
один из них никак не поддавался ей.
Измучившись, она устало опустилась
на постель, так и не сняв
злополучного платья.
- Позвольте мне помочь вам? – не
поворачивая головы, произнес Адам.
Софья повернулась в его сторону.
Вся небольшая комната отражалась в
единственном оконце на фоне темной
ночи. Встав с кровати, Софи
повернулась к нему спиной. Гибкие
пальцы Чартинского быстро
справились с непосильной для нее
задачей. Адам задержал свои ладони
на ее плечах, Софья кожей ощущала
его дыхание на своей шее.
- Как вы прекрасны, mon ange, -
услышала она его тихий шепот у себя
над ухом.
Бросив взгляд в мутное маленькое
зеркало, висящее на стене, Софи
иронично улыбнулась. Никогда еще
она не чувствовала себя такой
грязной и неухоженной. Волосы ее
стали тусклыми, под глазами залегли
темные тени, впалые щеки были
бледными и приобрели какой-то
нездоровый серый оттенок. Ей все
сложнее становилось скрывать от
своих похитителей свое положение.
По утрам она старалась ничего не
есть, чтобы не мучиться в дороге
приступами дурноты. Грудь ее
налилась и с трудом умещалась в
узком корсаже девичьих платьев,
которые, вероятно, Надин надевала
лет пять назад. «Бог мой, когда же это
все закончиться? – вздохнула она. –
Сколько еще продляться мои
мучения?»
 Глядя на бледное лицо
Чартинского, отражающееся в
зеркале за ее спиной, она чуть повела
плечом, сбрасывая его руки. Адам
отступил на несколько шагов. Софья
сняла платье, оставшись только в
нижней рубашке. Она уже давно
перестала стесняться Чартинского, к
тому же Адам, стремясь щадить ее
чувства, всякий раз отводил глаза, в
такие интимные моменты. Но в этот
раз взгляд его жадно заскользил по
контурам ее фигуры,
просвечивающей сквозь тонкий
батист. Чартинский нахмурился.
- Вы в тягости? – бросил он ей
обвиняющим тоном.
 Софья повернулась к нему лицом и
кивнула головой. Глаза Адама
вспыхнули:
- Это ведь мой ребенок?
Женщина застыла: «Кто знает, как
он поведет себя, коли признаться ему,
что это дитя Раневского? Может,
откажется от меня? Отпустит? А
ежели нет? Что ежели решит
избавиться от ребенка?» - мысль эта
настолько ужаснула ее, что озноб
ледяной вольной пробежал вдоль
позвоночника, приподнимая волосы у
основания шеи, и она поспешно
кивнула головой. Шагнув к ней,
Чартинский опустился на колени,
поймал ее узенькую ладошку и
прижался к ней губами:
 - Я самый счастливый человек на
этой грешной земле, София, -
прошептал он.
Софья, прищурившись, смотрела
на него сверху вниз. На какое-то
мгновение ей показалось, что в глазах
Адама блеснули слезы, но он уже
опустил голову, покрывая поцелуями
подол ее сорочки.
- Я думал, что отныне я конченный
человек, но все вовсе не так. Вы
подарили мне надежду, София.
Оттолкнув его, Софи устало
опустилась на постель, глазами
указав Адаму на его место на одеяле,
расстеленном на полу.
- Вы правы, mon coeur, -
усмехнулся Чартинский. – Я не
достоин касаться вас, мое место на
полу у ваших ног.
Софья взмахнула рукой, призывая
его к молчанию.
- Я надоел вам, ma chérie, -
вздохнул Адам.
«Боже, Боже, как же я устала от
него! – вздохнула Софи. – Как же он
надоел мне! Что может быть хуже,
чем вот такая слепая любовь, не
ведающая ни жалости, ни
сострадания?» Задумавшись о том,
чем она сумела внушить
Чартинскому такое чувство, Софи
вспомнила об Александре.
«Раневский ведь не любил меня,
более того, я была омерзительна ему.
Неужто только внешняя оболочка,
способна вскружить голову? Неужто
им всем совершенно безразлично, что
у меня на душе? О чем я думаю? А
что если бы Раневский вдруг
полюбил другую, что ежели он
просил бы меня отпустить его?
Смогла бы? Нет, пожалуй, нет. Это
все равно, что сердце вырвать из
груди».
Поднявшись с колен, Адам
потушил свечи и лег, устраиваясь на
своем жестком ложе. Закрыв глаза,
Софья тихо заплакала: «Господи, нет
более сил у меня, нет. За что мне все
это? В чем грешна перед тобою?»
Наутро, Джозеф, скинув маску
барского холопа и переодевшись в
приличное платье, отправился на
поиски судна, что должно было
отвезти их в Италию. Зелинский
вернулся после полудня злой и
уставший.
- В этом Богом забытом месте нет
ни одного купеческого судна, -
говорил он с плохо скрываемым
раздражением, нервно расхаживая из
угла в угол небольшой комнатушки. –
Здесь стоит исключительно военный
флот. Мне посоветовали ехать в
Евпаторию. О, коли бы я знал! –
простер он руки к потолку, - Мы бы
уже давно были на пути в Италию.
Восемьдесят верст лишком проехали.
- Ежели выехать прямо сейчас, то к
вечеру мы будем в Евпатории, -
заметил Адам.
Зелинский выругался на польском
и, перейдя на родной язык, заговорил
отрывисто и зло:
 - Если бы вам, Адам, не взбрело в
голову тащить с собой вашу шлюху,
то мы бы уже давно добрались до
Италии.
- Это была ваша идея взять ее с
собой, - возразил Чартинский.
- Собственно, другого выхода не
было, только если… - Зелинский
выразительно провел ребром ладони
по горлу.
Чартинский побледнел:
- Я не позволю коснуться ее.
Зелинский расхохотался:
- Правду говорят, что от любви
люди глупеют. На кой черт она
сдалась вам, да еще с чужим
приплодом? Я конечно, не
повивальная бабка, но она явно в
тягости.
 - Это мой ребенок, - не очень
уверенно возразил Адам.
Софья с тревогой переводила
взгляд с одного на другого. До
сегодняшнего дня в ее присутствии и
Адам, и Джозеф всегда говорили по-
русски или по-французски.
Интуитивно она чувствовала, что
речь идет о ней и, глядя на
перекошенное от злобы лицо
Джозефа, догадывалась, что
Зелинскому она более не нужна даже
в качестве прикрытия.
- Довольно! – оборвал Зелинского
Адам. – Запрягай лошадей, едем сей
же час.
Вновь предстояла нелегкая
поездка. Джозеф поспешил
переодеться и снести вниз весь
небольшой багаж. Пока Чартинский
рассчитывался с хозяином постоялого
двора, Софи заприметив на прилавке
амбарную книгу и карандаш,
которым маленький грек делал какие-
то пометки до того, как они
спустились, и, озираясь по сторонам,
вырвала из нее страницу. Нацарапав
карандашом несколько строк, она
сунула смятый листок в муфту.
Оказавшись за воротами, им с
Адамом пришлось еще некоторое
время ждать, пока Джозеф закончит
запрягать. Мимо проехала коляска и
остановилась на противоположной
стороне узкой улочки. Грузный
священник с трудом выбрался из нее
и поспешил в лавку напротив.
Выдернув свою ладонь из руки
Адама, Софья бросилась к батюшке.
Она схватила его за руку и сунула в
широкую ладонь скомканный лист.
Растерявшись на мгновение, Адам
бросился вслед за ней.
- Бога ради, святой отец, простите
мою супругу. Она не в себе.
- Святой отец? – удивленно
переспросил батюшка. – Вы католик,
сын мой?
- Совершенно верно, - улыбнулся
Чартинский, удерживая Софью одной
рукой за талию.
- Стефания совсем разумом
повредилась, - торопливо заговорил
он. – Даже не знаю, отчего она к вам
бросилась. Еще раз простите нас.
Ухватив тонкое запястье железной
хваткой, Адам потащил ее к возку,
который подъехал к воротам
постоялого двора.
Батюшка проводил взглядом
странную пару, и пожал плечами.
Скомканный листок бумаги выпал из
его руки, да так и остался лежать на
земле.
В Евпатории Джозефу повезло
больше. Уже на второй день он
вернулся в их временное пристанище
весьма довольный собой.
- Завтра утром заканчивает
погрузку купеческое судно из
Неаполя. Капитан согласился взять на
борт трех пассажиров, - заявил он с
порога.
«Все прахом, все надежды, - в
отчаянии думала Софи. – Для меня
все кончено. Как я вернусь в Россию,
не имея при себе ни бумаг, ни
средств?»
Утром следующего дня небольшой
парусный бриг с грузом пеньки, льна
и тремя пассажирами на борту вышел
из порта Евпатории и взял курс на
Босфор. Софи долго стояла на
палубе. Соленый морской ветер
трепал выбившуюся из тяжелого узла
на затылке прядь, хлопал полами ее
салопа, время от времени обдавая ее
брызгами, что срывал с белых
верхушек волн.
«Что стоит сейчас перегнуться
через поручень и навсегда исчезнуть
в холодных пенных волнах?» -
вздохнула она. В этот момент что-то
произошло внутри нее. Незнакомое,
неведомое ей раньше ощущение.
«Это дитя! Дитя шевельнулось!» -
зашлось от восторга сердце. Положив
руку на чуть выпуклый живот, Софья
прикрыла глаза: «Благодарю тебя,
Господи, что уберег от греха, от
мыслей черных, от слабости».
***
До самого конца марта
Кавалергардский полк простоял под
Калишем, выступив в поход на
Дрезден двадцать шестого числа того
же месяца. Все это время Мария
провела в расположении эскадрона
Раневского. Александр перестал
прятать ее от своих товарищей по
оружию после своей
непродолжительной болезни, и ныне
весь эскадрон был осведомлен о
личной жизни полковника.
 Горницу в избе, которую ему
пришлось делить с Мари, разделили
пополам, развесив посередине две
простыни. Раневскому подобное
существование бок о бок с молодой
вдовой причиняло немало неудобств.
Александр вставал засветло, пока
Мари еще спала, торопливо одевался
и уходил, возвращаться старался как
можно позднее, надеясь, что его
гостья к тому времени уже будет
спасть. Чаще Мари ждала его
прихода, тогда приходилось вести
светскую беседу, до тех пор, пока она
не выкажет желания уйти почивать.
Постепенно Раневский стал
привыкать к этим вечерам и все чаще
их долгие вечерние разговоры стали
заканчиваться далеко за полночь. В
лице Мари он нашел внимательного и
умного собеседника. Она живо
интересовалась планами военной
компании, высказывая свои
соображения по тому или иному
поводу. Часто суждения ее были
наивны, но Александр с удивлением
отметил, что они не лишены здравого
смысла, и их наивность происходит
большей части не от непонимания
ситуации, а от недостатка сведений.
В один из таких вечеров вволю
наговорившись обо всем, разошлись,
каждый на свою половину. Раневский
с помощью денщика торопливо
разделся и прилег на свой тюфяк,
который Тимошка разместил
поближе к печке, чтобы было теплее.
Александр лежал и прислушивался к
тихим шагам за занавеской, иногда
через тонкую ткань просвечивал
стройный силуэт молодой женщины.
Мария о чем-то тихо шепталась со
своей камеристкой, потом девица
задула свечу и, стараясь не шуметь,
выскользнула из горницы. Раневский
прикрыл глаза. Его чуткий слух сразу
уловил тихую поступь. Александр сел
на своей постели, вглядываясь с
бледный силуэт.
- Мари, отчего вам не спится? –
шепотом спросил он.
- Которую ночь не спится, -
вздохнула Мария, останавливаясь
подле его ложа.
Нежные руки скользнули на его
плечи, обвились вокруг крепкой шеи.
 - Я вам совсем нежеланна? –
склонившись к его уху, прошептала
она.
Раневский шумно вздохнул, едва
сдержав порыв, заключить в объятия
стройное податливое тело, обхватил
пальцами тонкие запястья в попытке
отстраниться и, не удержавшись,
откинулся на подушку, увлекая за
собой женщину.
- Машенька, Бога ради… -
сдавлено прошептал он, ощущая всем
телом все прелестные изгибы и
округлости.
Мягкие губы Мари скользнули по
его щеке, коснулись уголка плотно
сомкнутых губ.
 - Зачем отказывать себе в том, чего
желаем мы оба? – тихо выдохнула
она.
Александр шепотом выругался,
сжал ладонями тонкий стан и
перевернулся, подминая ее под себя.
- Вы пожалеете о том после, -
касаясь губами ее шеи, прошептал в
ответ.
- Никогда, - отозвалась Мария,
перебирая пальцами мягкие кудри.
«Я буду сожалеть о том», -
вздохнул Раневский, склоняясь над
ней, целуя полуоткрытые нежные
губы. Темная горница наполнилась
тихими шорохами и томными
стонами. Губы ее пахли мятой и чуть
вишневой наливкой, от того и были
сладкими на вкус.
 - Я люблю тебя, люблю, - в
исступлении шептала Мари, впиваясь
тонкими пальцами в широкие плечи, -
Боже, как же я люблю тебя.
От этих признаний сжималось
сердце, ведь не мог ответить тем же,
зная, что услышать эти простые три
слова для нее будет самым
желанным. Как не похоже было это
на то, что с таким щемящим чувством
нежности вспоминалось ему порой.
Чуть удивленно распахнутые серо-
голубые глаза, тихий полувздох,
полустон: «Саша, Сашенька»,
чувство томной неги, охватывающее
обоих после, когда, не размыкая
объятий, тянулись друг к другу,
чтобы коснуться губ, разгоряченной
чуть влажной от выступившей
испарины кожи и дразнящий шепот,
щекотавший ему ухо: «Alexandre,
mon cher, mon amour». Как любил
целовать ее прямо в лукавую улыбку,
полную сознания своего женского
превосходства.
Все, что происходило между ним и
Мари было лишь слепым влечением
плоти, желанием мужчины,
изголодавшегося по нежной женской
ласке, ведомого многовековым
инстинктом, после удовлетворения
которого возникало жалкое чувство
неловкости и даже брезгливости от
осознания собственной слабости. Да,
слаб, слаб оказался, когда ежедневно
она представала перед ним манящим
сладким соблазном, когда невольно
подмечаешь кокетливый изгиб
стройного стана, мягкость
соблазнительных губ, плавность и
томность движений, рассчитанных на
то, чтобы увлечь.
Проснувшись, едва забрезжил
рассвет, Александр бросил хмурый
взгляд на спящую рядом женщину.
Мария не отпускала его даже во сне,
положив ладошку ему на грудь, туда,
где билось сердце. Запоздалое
раскаяние и сожаление вырвались из
груди глубоким вздохом. Надежда на
то, что ему удастся уговорить ее
вернуться в Россию, как только
настанет пора сниматься с места,
таяла вместе с остатками уходящей
ночи. Как теперь, глядя ей в глаза,
после того, как сам поддался
соблазну, просить ее уехать?
 - Bonjour, - сонно улыбнулась
Мари.
Теплая ладошка скользнула по
небритой щеке, кончиком
указательного пальца, она обвела
тонкий шрам на скуле около виска.
Александр высвободился из ее рук и
поднялся с жесткого неудобного
ложа.
- Bonjour, Мари. Я сегодня уезжаю
в Калиш, - стараясь не смотреть ей в
глаза, обронил Раневский. - Завтра
мы выступаем, а вам следует остаться
в городе. Я пришлю за вами экипаж и
сообщу, когда можно будет
увидеться.
Раневский сдержал свое слово и на
следующий день за madame
Домбровской из Калиша прибыл
экипаж с запиской от его имени.
Александр весьма коротко писал, что
ему удалось оставить за ней
квартиру, где до того проживал граф
Завадский уплатив хозяину наперед
за месяц, и более ни строчки, ни
слова, ни намека о том, что отныне
связывало их. Мария то и дело
поторапливала прислугу, надеясь
застать Раневского в городе, но
надеждам ее не суждено было
сбыться. К тому времени, когда они
въехали в Калиш, русская армия уже
покинула его пределы, направляясь в
Дрезден.
Форсированными переходами к
началу апреля, одолев почти
четыреста верст, армия вышла к
Эльбе под Дрезденом.
Главнокомандующий русской армией
светлейший князь Кутузов в виду
заметно пошатнувшегося здоровья
отстал от армии и остался в
небольшом городишке Бунцлау.
Шестнадцатого апреля весть о его
кончине достигла армии.
Командование армией по
распоряжению Императора
Александра перешло к генералу от
кавалерии графу Витгенштейну.
Может смерть Кутузова, таким
образом, повлияла на настроения,
царившие в армии, но победоносное
шествие прервалось, и попытка
штурма Дрездена оказалась
неудачной. Обеим
противоборствующим армиям
требовался отдых и свежее
пополнение. Было заключено
временное перемирие, но о том,
сколько оно продлиться
договоренности не было. Первая
кирасирская дивизия, в составе
которой находился и
Кавалергардский полк, отступила к
местечку под названием Гроткау, где
и остановилась на квартирах в
окрестных деревеньках.
Раневский помнил о своем
обещании, данном Мари при отъезде
из Калиша, но не торопился его
исполнить. Полк занимался
приведением в порядок конского
состава амуниции, весьма
пострадавших от беспрестанных и
зачастую форсированных переходов.
С этим возникли определенные
трудности вследствие необузданного
казнокрадства интенданта полка,
недостатка денег и запрещения,
наложенного Государем на
использование средств Пруссии,
воюющей против Bonaparte в одной
коалиции с Россией.
Памятуя о неудобствах
проживания под одной крышей с
Мари в деревенской избе, Александр
на этот раз оставил эскадрон и нанял
небольшую, но уютную квартиру в
городишке. Расположившись в
маленькой гостиной, Раневский
просматривал почту, когда на пороге
комнаты появился Андрей.
- Я искал тебя в расположении
эскадрона, - обменявшись
приветствиями, заметил Завадский, -
но мне сказали, что искать тебя
следует здесь.
Александр отложил почту и
окликнул Тимошку:
- Собери нам чего-нибудь к обеду.
И вот еще, - остановил он денщика,
протягивая ему, горсть серебра, -
сходи в лавку напротив, возьми вина.
Дождавшись, когда Тимофей
покинет их, Завадский присел в
изящное кресло с высокой спинкой.
- До меня дошли слухи, что тебя
нынче сопровождает одна известная
нам обоим особа.
- Это не слухи, - отозвался
Раневский.
- Даже года не прошло, - хмуро
заметил Андрей. – Неужели ты
уверовал в то, что она погибла?
 - Кити написала, что о моей жене
по-прежнему нет никаких вестей, -
уклончиво ответил Раневский.
- Я не верю в то, что ее больше нет,
- вздохнул Завадский.
- Я не знаю, что сказать тебе на
это, mon cher ami, - глухо ответил
Александр.
- Скажи как есть, что ты не
собираешься искать ее более, что не
нужна тебе! – вспылил Андрей.
- Не выноси поспешных суждений,
- поднявшись со стула, Раневский
нервно заходил по комнате, чуть
припадая на правую ногу.
- Какие уж тут суждения, - развел
руками Завадский, - коли весь полк
судачит о твоем новом увлечении.
 - Я не собираюсь оправдываться
перед тобой, - остановившись
посреди комнаты, заявил Александр.
– У меня нет оправданий, но хочу
напомнить тебе, что это моя жизнь и
только я буду решать, что мне с нею
делать.
- Поступай, как знаешь, - поднялся
Андрей, не скрывая своего
раздражения, - я сам найду
Чартинского и потребую у него
объяснений.
- Вам, Андрей Дмитриевич, не
мешало бы в собственной семье
уладить разногласия, - не остался в
долгу Раневский, перейдя на
холодное «вы», что давно не
случалось между ними.
 - Я не понимаю… - остановился в
дверях Завадский.
Александр взял со столика один из
конвертов.
- Как давно вы писали своей
супруге? Отчего она обращается ко
мне, справляясь о вас?
Андрей вспыхнул, взяв из рук
Раневского конверт, он отвесил ему
издевательский поклон:
- Премного благодарен вам,
Александр Сергеевич, за ваши
хлопоты.
Выйдя из дома, где остановился
Раневский, Андрей, остановившись
под раскидистым кустом сирени,
извлек письмо Надин из конверта.
«Mon cher ami Alexandre,
простите, что обращаюсь к Вам с
подобной просьбой. Мне право
неловко просить о том, кого-либо
еще кроме Вас. André не отвечает на
мои письма, и вот уж сколько
времени я терзаюсь беспрестанной
тревогою о нем. Прошу Вас,
напишите мне о его делах, ежели Вас
не затруднит моя просьба…»
Надин писала ему каждые две
недели, но он не прочел ни одного ее
письма, они так и лежали
нераспечатанными в его багаже. «Для
чего она вновь впутывает
Раневского? – разозлился Андрей. –
Неужели все еще любит его?» Но
пока он добирался в расположение
своего эскадрона, гнев его поутих,
уступив место сожалению. Да, они не
слишком хорошо расстались, но она
не заслужила подобного отношения.
Завадский вполне сознавал, что отказ
отвечать на ее письма, был мелкой
местью с его стороны, недостойной и
глупой.
После визита графа Завадского и
случившейся ссоры, Александр,
повинуясь настоятельной
потребности сделать все по-своему,
написал короткую записку Мари.
Явившийся к нему вестовой получил
приказ доставить письмо лично в
руки madame.
Она приехала спустя четыре дня.
- Барин, зазноба ваша приехала, -
заглядывая в двери маленького
кабинета, зубоскалил Тимошка.
 - Язык придержи, - осадил его
Раневский, поднимаясь с дивана и
вытряхивая пепел из трубки.
Одернув колет, Александр
неспешно спустился и вышел на
крыльцо. Мари, стоя подле нанятого
ею дормеза, распоряжалась багажом.
Словно ощутив на себе его взгляд,
она быстро обернулась, так что
прелестное летнее платье цвета
лаванды завернулось вокруг
стройных ног. Смеясь, она легко
вбежала на крыльцо и повисла у него
на шее.
- Боже, я так ждала! Так ждала
твоего письма! – быстро заговорила
она.
 Обняв тонкий стан, Раневский
коснулся небрежным поцелуем
разрумянившейся щеки.
- Я всегда держу свое слово, -
улыбнулся он ее неподдельной
радости.
Прекрасная погода,
установившаяся в конце мая,
сделалась в июне холодной. Целыми
днями дул промозглый ветер,
стихавший только под вечер, и,
несмотря на то, что ночи были
довольно прохладными Мари и
Александр подолгу гуляли по узким
улочкам прусского городка. Их часто
видели в обществе друг друга, и
вскоре их совместное появление, где
бы то ни было, перестало вызывать
любопытство, хотя толки разного
свойства продолжали ходить вокруг
этой une liaison scandaleuse
(скандальная любовная связь).
Первое время по заключении
перемирия войска не рассчитывали,
что оно продолжится долго, но, не
смотря на это, часто устраивали
военные смотры и парады.
Высочайший смотр трем дивизиям
кирасир и гвардейской кавалерийской
дивизии состоялся шестнадцатого
июля между Михелау и Оссигом в
присутствии короля прусского и
принцессы Шарлотты (будущая
супруга Николая I императрица
Александра Федоровна). Madame
Домбровская была среди числа
восторженных зрителей. Мари не
сводила глаз с эскадрона Раневского
и с него самого, ехавшего на своем
гнедом в авангарде колоны. После
высочайшего смотра, все офицеры
командования были приглашены на
торжественный обед.
Вернувшись на квартиру,
Александр облачился в парадный
вицмундир. Выйдя в гостиную и
застав там Мари, перелистывающей
какую-то книгу с выражением обиды
на хорошеньком личике, Раневский
передумал идти один.
- Мари, отчего вы не переменили
платье? – улыбнулся он. – Эдак мы с
вами опоздаем.
- О, я и не надеялась, что вы
пожелаете, взять меня с собой, -
поспешно поднимаясь с кушетки,
улыбнулась она. – Дайте мне
четверть часа, и я буду готова, -
оглянувшись в дверях, пропела она.
За обедом вниманием Раневского
завладел генерал Шевич. Еще издали
заприметив его, входящим в большой
зал замка одного из представителей
местной аристократии, Иван
Егорович устремился ему навстречу.
- Александр Сергеевич, право
слово вы совсем забыли старика, -
шутливо укорял он его, при встрече.
Весьма сдержано кивнув Мари,
Шевич увлек Раневского к
укромному алькову в углу зала.
- Мне бы хотелось поговорить с
вами о вашем воспитаннике
Морозове, - сразу перейдя на
серьезный тон, начал генерал.
 - Вы недовольные им? –
поинтересовался Раневский.
- О, Александр Афанасьевич
весьма умный, честолюбивый и
исполнительный молодой человек, -
заверил его Шевич. – Речь о другом.
Помниться, вы рекомендовали его
мне как своего дальнего
родственника, но я никогда не
слышал, чтобы вы состояли в родстве
с генералом Астаховым.
- Я никогда и не был в родстве с
генералом Астаховым, - удивленно
отозвался Александр.
- Может быть это ошибка,
досадное недоразумение? – пожал
плечом Иван Егорович. – Дело в том,
что я недавно получил письмо от
него. Петр Григорьевич обращается
ко мне с просьбой устроить отпуск
своему внуку Морозову Александру
Афанасьевичу, потому как его
супруга, а стало быть, бабка
Морозова весьма тяжело больна и
хотела бы увидеть внука, ну вы сами
понимаете…
- Признаться честно, мне ничего не
понятно, - пробормотал Раневский. –
А что сам Морозов говорит вам на
то?
- Я решил переговорить сначала с
вами, но коли вам ничего не
известно…
- Вы позволите мне сначала
переговорить с Морозовым? –
осведомился Александр.
 - Конечно, я надеюсь, что вы
разберетесь в этом деле, - согласился
Шевич.
Заинтригованный словами
генерала, Раневский обвел
задумчивым взглядом зал в поисках
madame Домбровской, обнаружив ее
в обществе поручика Истомина и,
недавно произведенного в
ротмистры, Салтыкова.
- Мария Федоровна, - склонился
над ее рукой Истомин, - не выразить
словами, как я рад вновь видеть вас в
нашем скромном обществе. Поистине
– Вы его главное украшение, -
галантно заметил он.
- Благодарю, поручик, - опустила
глаза Мари.
 Пристальный оценивающий взгляд
Истомина смущал ее и тревожил. Ей
не нравилось его общество, и она
всегда старалась избегать его,
насколько это было возможно.
- Вы собираетесь сопровождать
полковника до самого Парижа? –
иронично поинтересовался Истомин.
- Вы так уверены в победе? –
парировала Мари.
- Несомненно. Дни Bonaparte
сочтены, - осматривая ее с головы до
ног, отозвался он. – Потому, надеюсь,
мы с вами еще не раз увидимся.
Заметив, приближающегося
Раневского, Истомин
поприветствовал командира и, послав
ей многозначительный взгляд,
поспешил удалиться.
 - О чем вы беседовали с
Истоминым? – поинтересовался
Александр.
- Неужто вы ревнуете, Александр
Сергеевич? – кокетливо улыбнулась в
ответ madame Домбровская.
- Нет, - сухо обронил Раневский, -
не ревную.
- Мы говорили о славе русского
оружия, - надулась Мари в ответ на
его холодный тон.
- Весьма занимательная тема для
разговора, - съязвил Александр.
Раневский и сам не понимал,
почему его задело внимание
Истомина к Мари. «Как это странно,
я не люблю ее, - размышлял он, - но
тогда откуда взялось это чувство
собственника? Отчего мне неприятно,
что она кокетничает с ним?»
Предложив руку своей даме,
Раневский повел ее к столу, где уже
рассаживались согласно чинам и
рангам, все присутствующие.

Глава 33

К полуночи, вернувшись на
квартиру вместе с Мари и пожелав ей
доброй ночи, Раневский устроился в
маленьком кабинете. Спать не
хотелось, напротив, несмотря на
долгий день, голова была светлая и
ясная. Тимошка зажег одну свечу в
большом подсвечнике на столе и
выставил на стол бутылку вина и
бокал.
 - Зажги все, - указал глазами на
подсвечник Александр.
- Читать будете, барин? –
поинтересовался Тимофей.
Раневский кивнул головой.
- Может и трубочку набить вам? –
зажигая, одну за другой все пять
свечей, угодливо спросил денщик.
- Пожалуй, - вздохнул Александр.
Откинувшись на спинку стула,
Раневский припомнил в мельчайших
деталях свой разговор генералом
Шевичем. Ему всегда казалось
странным, что Сашко, выросший в
среде малограмотных казаков, столь
бегло читает, пишет без ошибок и
имеет такую потрясающую
способность к языкам. Он попытался
припомнить, что юноша рассказывал
ему о своей семье, но того, что он
знал, было ничтожно мало, чтобы
делать какие бы то ни было выводы.
«Завтра», - отмахнулся от мыслей о
Морозове Александр.
Другое не давало ему покоя. Что-
то он упустил, что-то важное, что
было в письме Надин. Он вскрыл его
перед самым приходом Андрея и
лишь успел бегло пробежать глазами
ровные строчки, написанные
полудетским округлым почерком, а
потом он отдал письмо Завадскому.
Надин что-то писала о какой-то
записке, которую послала Андрею в
своих предыдущих письмах. Сколько
ни старался, Раневский не мог
восстановить в памяти все строки
письма. «Видимо придется
встретиться с André», - вздохнул он,
припоминая осуждающий взгляд
Завадского, каким он наградил его
сегодня, лишь издали, холодно
кивнув головой.
Сосредоточившись, Александр в
мыслях своих вновь вернулся к тем
тягостным дням в Рощино, куда он
приехал после визита к вдове
Корсакова. В своей памяти он вновь
бродил среди останков сгоревшего
флигеля, упорно отказываясь верить в
то, что Софи более нет, что плоть ее
обратилась в пепел развеянный
холодным осенним ветром окрест
усадьбы, хотя все были убеждены,
что дело обстояло именно так.
Вспомнились робкие слова сестры,
когда она предложила отслужить
панихиду по усопшей, слова
утешения, высказанные местным
священником, когда пришел к нему в
поисках ответов на свои вопросы, а
услышал лишь о том, что надобно
смириться с волей Божией. Смирился
ли? Нет, не смирился, не принял, по-
прежнему не понимая, отчего
Всевышний допустил подобное.
Может быть, ежели ему удастся
найти Чартинского, он, наконец,
узнает правду о том, что произошло.
Какой бы горькой ни была эта правда
– это все же лучше, чем бесконечные
сомнения, одолевавшие его.

Помнится, Кити отдала ему

шкатулку, которой Софья очень
дорожила. Тогда он отдал ее
Тимофею, даже не
поинтересовавшись ее содержимым.
Может быть, там есть хоть, что-
нибудь, что поможет ему найти ответ.
Поднявшись со стула, Раневский
прошел в тесную гардеробную, где на
узкой кушетке спал Тимошка.
- Вставай, - потряс он его за плечо.
- Случилось что? – с трудом
разлепив сонные веки и беспрестанно
зевая, сел на своем ложе денщик.
- В Рощино я тебе шкатулку отдал,
маленькую такую, из темного дерева,
- быстро заговорил Раневский.
- Как же помню, - кивнул головой
Тимофей. – Она и сейчас у меня.
- Дай сюда, - бросил ему
Раневский.
 Вернувшись в кабинет, Александр
повертел в руках изящную вещицу.
Внутри что-то перекатывалось, но
сама шкатулка оказалась заперта.
Взяв со стола нож для разрезания
бумаги, Раневский попытался
взломать замочек. Лезвие ножа
соскочило и впилось в его ладонь.
Выругавшись, Александр предпринял
новую попытку, надавив на рукоять
серебряного ножичка со всей силы.
Внутри что-то щелкнуло и на стол
выпали сережки, те самые которые
были на Софье в день их венчания и
стопка писем, перевязанная
выцветшей лентою.
Он сразу узнал эти письма, ведь он
сам писал их. Перебирая конверты,
Раневский наткнулся на один,
старый, пожелтевший от времени,
подписанный знакомым ему
почерком. Письмо явно писала
Натали. Внимательно перечитав
несколько раз, адресованное его
брату послание, Александр, не
сдержавшись, со всей силы саданул
кулаком по столу.
- Дрянь! – вырвалось у Раневского.
Вся неприглядная правда
старинной интриги, приведшей к
смерти полковника Берсенева, а
после и мать Софьи, открылась ему
во всей ее ужасающей подлости. В
двери заглянул испуганный
вспышкой его ярости Тимошка.
- Александр Сергеевич, случилось
чего? – почесал в затылке денщик.
 - Ничего! – буркнул Раневский –
Ступай спать.
«Всему свой черед», - решил
Александр, складывая письма
обратно в шкатулку. «Ежели мне
суждено будет остаться в живых и
вернуться, Натали придется ответить
за все», - вздохнул он.
Чем больше он размышлял над
тем, что же на самом деле произошло
с его женой, тем более запутывался в
собственных рассуждениях. Вся его
жизнь подчинилась одной цели –
найти Чартинского. Но вот уж
минуло восемь месяцев с тех пор, как
он вернулся в полк, но встретиться на
полях сражений так и недовелось.
Конечно, вполне могло статься, что
Чартинский убит или умер от тех
суровых лишений и испытаний, что
выпали на долю отступающей
французской армии, и ныне его
останки давно гниют в безымянной
могиле, коли его сподобились
похоронить, а не бросить у обочины
дороги свои же товарищи. Но во всех
этих рассуждениях так и не нашлось
места Софи. Раневский просто не мог
представить себе, каким образом
Чартинскому удалось бы вывезти ее в
обозе отступающей армии.
Наступившее утро было серым и
ненастным. Плотный туман окутал
окрестности. Переменив парадный
вицмундир на белый колет и выпив
чашку кофе, Раневский отправился в
расположение эскадрона Завадского.
Двигаясь неспешно из-за того, что
впереди на расстоянии пяти саженей
не было видно не зги, Александр
думал о том, с чего начать разговор с
Андреем.
Постепенно туман рассеивался,
пошел мелкий моросящий дождик,
вымочивший его волосы и одежду.
Воздух пах мокрой землей, влажная
одежда неприятно липла к телу,
мелкие дождевые капли, собираясь в
густых светло-русых кудрях, стекали
по лицу и шее, попадая за ворот
колета. Пришпорив жеребца,
Раневский въехал в расположение
третьего эскадрона. Завадский был у
себя. Андрей как раз умывался, когда
Александр спешился у ворот
небольшой избы, служившей
временным пристанищем его
сиятельству.
- Александр Сергеевич, - протянул
Завадский, натягивая чистую рубаху,
- чему обязан вашему визиту?
- Оставь, André, - поморщился
Раневский при этом явном
проявлении недоброжелательного к
себе отношения. – Я не ссориться с
тобой приехал.
- Видит Бог, я тоже не желал этой
ссоры, - пожимая протянутую ладонь,
отозвался Завадский. – Да ты весь
вымок! Прошу, - указал он на дверь. –
Надеюсь, не откажешься разделить со
мной скромный завтрак?
- Не откажусь, - поднимаясь на
крыльцо, отозвался Раневский.
 - Что привело тебя ко мне? –
устраиваясь за столом,
поинтересовался Андрей.
- То письмо Надин, которое я
отдал тебе. Ты прочел его?
- Но ты ведь за этим и отдал его
мне, - вздернул бровь Завадский.
- Разумеется, - кивнул головой
Раневский. – Твоя супруга писала о
какой-то записке, которую отправила
тебе в предыдущих письмах.
- Да, записка была, - отозвался
Андрей. – Она явно написана рукой
Софи, но признаться честно, я не
понял ее содержания.
- Можно мне взглянуть? –
попросил Александр.
Завадский поднялся из-за стола и
вернулся со стопкой писем,
перебирая их, он нашел нужное, и
вытащил из конверта, довольно
помятый лист бумаги, на котором не
ровным почерком рукой Софьи была
написана всего одна фраза: «Более
всего на свете мне бы хотелось
сказать вам, как я вас ненавижу, но я
не могу».
- Надин написала, что нашла эту
записку в своей бывшей спальне в
Марьяшино, когда вместе с
родителями поехала в усадьбу, дабы
поддержать маменьку, опасаясь за ее
здоровье, - тихо заговорил Андрей. –
Это значит, что Софи была там. А
еще Наденька писала, что из
гардеробной пропали ее старые
платья и еще много чего из одежды.
 - Чартинский! – сжал в кулак
пальцы Раневский. – Видит Бог это
он. Но каким образом? Как ему
удалось? Женщина не безделушка, ее
в обозе не спрячешь!
Андрей пожал плечами:
- Может статься так, что и
Чартинский и Софья… - не
договорил Андрей.
Оба умолкли, вспоминая жуткие
картины, что являли собой
окоченелые, раздетые донага своими
же товарищами, трупы французов на
всем пути отступления когда-то
великой армии Bonaparte. Могла ли
хрупкая женщина выжить в
голодающей армии французов,
отступающей в беспорядочной
поспешности?
 - Я не знаю, что думать о том, -
вздохнул Раневский. – Каким
образом эта записка оказалась в
Марьяшино? Когда она была
написана до или после пожара? У
меня множество вопросов и ни
одного ответа на них.
- Признаться, я и сам думал о том,
что она погибла при пожаре, -
сознался Андрей.
- Отчего тогда обвинил меня в том,
что я не собираюсь ее искать? -
грустно улыбнулся Раневский.
- Прости, я был взбешен, когда до
меня дошли все эти слухи о тебе и
madame Домбровской. Ты ведь
знаешь, как я относился к Софи.
Отчего ты не отправил Мари
обратно?
 Раневский кивнул головой,
принимая его извинения.
- Надобно было связать ее,
засунуть в возок и приказать вознице
не останавливаться до самой
границы, - усмехнулся Александр. –
Признаться, я не смог. И потом эта
простуда, что свалила меня, она
ухаживала за мной все это время, в
эскадроне прознали о том… А после
случилась та ночь, одна
единственная… Видит Бог, я не
люблю ее, но и оставить не могу.
Боюсь, что ее упрямства хватит на то,
чтобы последовать за мной и далее…
Оба умолкли, испытывая
неловкость от прозвучавших
признаний. По всему выходило, что
Раневский все-таки оправдывался, а,
значит, чувствовал за собой вину.
Разговор сей сделался неприятен для
обоих.
- Я, пойду, пожалуй, - поднялся из-
за стола Александр, так и не
притронувшись к завтраку.
- Ступай, - поднялся вслед Андрей,
дабы проводить нежданного гостя.
- Что собираешься предпринять? –
поинтересовался Завадский скорее из
вежливости, нежели из желания
действительно знать.
- Еще не решил, - уклончиво
ответил Раневский, остановившись в
дверях.
Вернувшись в Гроткау, Александр
не поехал сразу на квартиру. Он
долго петлял по узким улочкам,
пытаясь найти решение, что устроило
бы все стороны. Первое, что
приходило ему на ум – это после
выступления армии оставить Мари
денег с тем расчетом, чтобы ей
хватило их для того вернуться в
Россию и письмо с просьбой уехать.
Но все это попахивало элементарной
трусостью. Забота, которой она
окружила его, переживания о его
самочувствии, милые домашние
посиделки по вечерам, попытки
создать все то, что зовется домашним
уютом, будто затягивали удавку на
его шее, опутывали его паутиной, и
чем долее длились эти странные для
него отношения, тем сильнее его
опутывала эта липкая паутина. Чем
более он противился всему этому, тем
настойчивее становились попытки
madame Домбровской привязать его к
себе.
Она не высказывала вслух свои
обиды и претензии, но взгляды,
которые она кидала на Раневского
всякий раз, когда он заговаривал о
том, что военные действия скоро
возобновятся и ей, Мари, не место в
военном лагере, были красноречивее
всяких слов. Всякий раз он
чувствовал себя виноватым и
умолкал, так и не закончив
высказывать ей все свои аргументы.
Неподъемной тяжестью лежал на
душе груз вины и ответственности.
«Отныне в глазах света я – падшая
женщина. Ежели вы человек чести,
коим я вас считаю, ваше имя станет
мне защитою», - всякий раз звучало в
его мыслях, едва он пытался
возобновить разговор с Мари на эту
тему.
«Нет, не смогу», - вздохнул
Раневский, разворачивая жеребца по
направлению к их временному
пристанищу. О как не хотелось ему
переступать порог этой уютной и
опрятной квартики, где, казалось,
сами стены душат его.
- Alexandre, - всплеснула руками
Мари, едва он показался на пороге
гостиной, - но что за нужда была
выезжать в такую рань, да еще по
такой погоде?
Мария принялась вытирать его
мокрое лицо своим платком, но
Раневский перехватил ее запястье и
отвел ее руку.
 - Не надобно, madame. Не надобно,
- повторил он.
И вновь на ее лице проступило
выражение обиды. Полная нижняя
губа ее чуть дрожала, глаза
заблестели, предвещая близкие слезы.
Повернувшись на каблуках, так что
громко звякнули шпоры, Раневский
быстрым шагом вышел, но все же
услышал тихие рыдания за спиной.
«Ах! Право, когда же это
закончится?» - злился он, кидая в
раздражении на стол перчатки.
Вот и новая ссора и вновь чувство
вины гложет его и не дает покоя.
Раневский знал, что вечером пойдет к
ней и вновь будет просить прощения
за свою резкость, и предложит пойти
гулять, а после его раздражение будет
только расти, и они снова поссорятся
и так по кругу, словно тугая пружина
сжимается с каждым новым витком,
но всему есть предел, и он когда-то
наступит, и сжатая до отказа пружина
выстрелит, и Бог его знает, чем
закончится все это.
- Тимофей, бренди! – окликнул он
денщика, не прекращая метаться по
комнате и натыкаясь на мебель в
крошечном кабинетике.
Выпив две рюмки, Александр
отодвинул графин, устроился в
кресле и вновь вернулся мыслями к
разговору с Андреем. Не давала
покоя эта странная записка,
найденная Надин. Софья не могла
побывать в Марьяшино до пожара во
флигеле, а это значило только одно,
что прав был Мишель, когда
утверждал, что сестры не было в
комнате, когда он пришел в себя.
Всему было только одно объяснение:
Софья действительно попала в руки
Адама, но вот куда делись они
после… Об этом Раневскому думать
было тяжело, потому как его
воображение рисовало ему картины,
одну страшнее другой.
В двери робко постучали.
- Оставьте меня, madame, - думая,
что это Мари, нелюбезно отозвался
Раневский.
- Барин, там к вам Морозов
явились, - заглянул в двери Тимошка.
- Проси, - бросил Александр,
поднимаясь с кресла и одергивая
колет.
 В последнее время Сашко не часто
бывал у него, у Раневского даже
возникло ощущение, что Морозов
сторонится его.
- Bonjour, Александр Сергеевич, -
входя в комнату, склонился в легком
поклоне Сашко. – Мне передали, что
вы желали видеть меня.
- Bonjour, - отозвался Раневский,
знаком приказав Тимофею подать
еще одну рюмку. – Разговор у меня к
вам, Александр Афанасьевич,
имеется, - усмехнулся он. – Да вы
присаживайтесь, - указал он рукой на
кресло, в котором сидел сам, до того
как пришел Сашко.
До сего дня Раневский никогда не
выкал в общении с ним и потому
столь резкая перемена Сашко
насторожила. Присев в кресло, он
выжидающе уставился на своего
опекуна немигающим взглядом
темных почти черных глаз.
- Слышал я, Александр
Афанасьевич, нашлись у вас в
столице родственники, - дождавшись,
когда Тимофей поставит на стол еще
одну рюмку и исчезнет за дверью,
продолжил начатый разговор
Раневский.
- Все верно, - отозвался Морозов,
не спуская внимательного взгляда со
своего vis-à-vis и гадая, к чему
Раневский начал все эти расспросы.
- Ну, так удовлетворите мое
любопытство, - подвигая ему рюмку
и усаживаясь на небольшой диванчик
напротив, попросил он.
 Морозов вздохнул, собираясь
духом:
- История сия почти сказочная,
Александр Сергеевич, - начал Сашко,
улыбнувшись своим воспоминаниям.
– Был я в Петербурге в приемной
Государя, отвозил пакет, - уточнил
Сашко. – Ко мне обратился один
генерал весьма преклонных годов со
словами, что лицо мое ему
показалось знакомым. Тут меня
окликнул дежурный адъютант, так
старик этот меня догнал в коридоре и
уговорил поехать с ним. Не знаю
почему, но мне он стал ужасно
любопытен и я последовал за ним, -
рассказывал Морозов.
Александр слушал не перебивая.
Налив вторую рюмку он вновь
подвинул ее Сашко. Морозов залпом
выпил бренди, глаза его заблестели,
на смуглых скулах проступил яркий
румянец.
- Показал мне Петр Григорьевич
портрет один, а на нем маменька моя,
- вздохнул Сашко и умолк.
- Я генерала Астахова не знаю
почти, - задумчиво отозвался
Раневский, - но слышал о нем только
хорошее. Не знал я, что у него дочь
была. Впрочем, я рад за тебя, - с
улыбкой добавил он, поднимаясь с
дивана. – Меня Шевич расспрашивал
о том, ему дед твой письмо отписал с
просьбой устроить тебе короткий
отпуск, - пояснил он в ответ на
вопросительный взгляд юнкера.
 - Мне дедушка тоже написал, -
вздохнул Морозов.
- Я похлопочу, - заверил его
Раневский.
- Александр Сергеевич, -
поднявшись с кресла, решился
Сашко, - вы позволите мне написать
сестре вашей Екатерине Сергеевне?
Раневский удивленно замер на
месте. Удивление в глазах его
сменилось настороженностью, а
после и вовсе неодобрением.
- Видимо, я зря спросил вас о том, -
опустил глаза Морозов.
- Молоды вы еще юнкер, - холодно
ответил Раневский. – Ступайте.
- Слушаюсь, ваше
высокоблагородие, - вытянулся
Сашко.
 Вскоре его торопливые шаги
затихли на лестнице, а Раневский
остался один на один со своими
размышлениями. «Господи, в
собственной жизни бы разобраться, -
вздохнул он. – Может, не стоило так
сгоряча. Да, будь, что будет», -
махнул он рукой.
***
Почти два месяца непрерывных
зимних штормов, во время которых
маленький бриг кидало по волнам как
щепку, наконец, подошли к концу.
Солнечным мартовским утром
маленькое суденышко вошло в
Неаполитанскую гавань. Софья,
поддерживаемая под руку Адамом,
выбралась на палубу из тесной
каюты, которую ей на протяжении
всего долго путешествия пришлось
делить с двумя поляками.
Восходящее солнце золотило
возвышавшийся над лазурной гладью
моря берег, подсвечивало ярким
румянцем белые пушистые облака,
повисшие в бескрайней синеве
небосвода. Женщина подставила
теплым ласковым лучам бледное
лицо и прикрыла глаза. Волны мерно
плескались о борт корабля, хлопали,
спускаемые экипажем паруса,
кричали чайки, все эти звуки стали
привычными для ее сознания. Она
настолько была измучена всеми
тяготами пути, выпавшими на ее
долю, что самым заветным ее
желанием вот уже долгое время было
- ступить, наконец-то, на твердую
землю, вместо постоянно
качающейся палубы. Укутанная в
плащ Чартинского с головы до ног,
Софи осторожно спустилась в
шлюпку, где ее принял Джозеф, Адам
спустился вслед за ней, и утлая
лодчонка отчалила от корабля. Почти
весь ее багаж остался на борту,
поскольку талия ее в последнее время
заметно пополнела и ни одно платье
больше не было ей в пору. То, что
было надето на ней, уж давно не
застегивалось, и она постоянно
укрывала плечи шалью, дабы скрыть
то.
Вот лодка и причалила к
деревянной пристани. Сильные руки
втянули ее на деревянный настил, и
она без сил прислонилась к плечу
Адама, цепляясь за рукав его
сюртука. Поторапливая своих
спутников, Зелинский зашагал по
улице, уходящей вверх от порта.
Каждый шаг Софье давался с трудом:
ноги ее отекли, поступь стала
тяжелой и медлительной. Вскоре все
трое дошли до небольшой таверны,
где и остановились. Внутри
помещения имелось нечто наподобие
кабинета, отгороженного от
остального зала ширмой.
Расположившись за столом и
дождавшись, когда прислуга,
принесшая заказ удалится, Джозеф
поставил на стол довольно тяжелый
сундучок, с которым не расставался в
течение всего путешествия.
 - Настала пора прощаться, -
усмехнулся Зелинский. – Я знаю, что
ты думаешь обо мне, - повернулся он
к Адаму, - но поверь, я вовсе не такой
уж мерзавец, коим являюсь в твоем
воображении.
С этими словами он открыл
сундучок и вынул из него пару
бархатных мешочков.
- Возьми, - протянул он их
Чартинскому. – Этого должно
хватить, чтобы добраться до Парижа.
Адам трясущимися руками
развязал туго затянутые тесемки: в
одном был бриллиантовый гарнитур,
а в другом несколько колец
различной формы и размера.
- Я не знаю, что сказать, -
пробормотал Чартинский.
 Глаза его блестели от
выступивших слез.
- Ничего не говори. Даст Бог,
сочтемся, - поднялся из-за стола
Зелинский. – Прощай, mon ami. –
улыбнулся он. – Прощайте и вы,
Софья Михайловна. Не держите зла
на меня.
Софи проводила его равнодушным
взглядом и уронила голову на руки.
- Теперь-то все будет хорошо, -
положив свою ладонь поверх ее руки,
горячо зашептал Чартинский. – Мы
поедем в Париж, там у моей семьи
есть дом. Он невелик, но зато вокруг
него весьма живописный парк, -
продолжал рассказывать он.
Софья подняла голову и взглянула
в лицо Адама. Его взгляд был полон
воодушевления, тогда как в ее душе
царила черная непроглядная тоска:
«Ни средств, ни проездных
документов, никакой возможности
вырваться, уехать». Дитя
шевельнулось, напомнив о своем
существовании. Подавив тяжелый
вздох, Софья отвернулась от
Чартинского и равнодушно
принялась за еду.
Ей пришлось еще почти полдня
провести в обществе Чартинского,
который опасался оставлять ее одну и
потому повсюду брал с собой.
Сначала это была лавка ростовщика,
где он обменял некоторые
драгоценности на деньги, затем лавка
готового платья, где Адам потратил
несколько золотых на одежду для
нее.
Тонкое белье, новая шляпка,
перчатки, теплый плащ, два
прелестных платья, которые
подогнала по ее фигуре расторопная
швея, теплая ванна с душистой
мыльной пеной, мягкая постель: «Как
мало ценим мы, все что имеем», -
вздыхала Софи, лежа ночью без сна.
За стеной слышались мерные шаги
Чартинского. Адаму тоже не спалось.
Софья прислушалась: вот он отворил
окно, вернулся к дивану, который
заскрипел кожаной обивкой, вновь
встал и вернулся к окошку.
Несмотря на то, что они немало
времени провели бок о бок,
Чартинский так и остался для Софьи
загадкой. В Петербурге он показался
ей праздным светским щеголем,
холодным и себялюбивым. Первая
встреча в Рощино ее удивила,
приоткрыв ей некоторые иные
стороны его натуры. В нем с
легкостью уживались иногда
неоправданная жестокость и
сентиментальность. Софи не раз
замечала слезы в его глазах, в особо
чувствительные моменты, как,
например, сегодня утром, когда
Джозеф прощался с ними.
Настроение его часто было
переменчивым от веселости и
хлопотной суетливости к меланхолии
и апатии и наоборот.
Много раз она думала о том, что
было бы, коли во флигель пришел бы
Зелинский, а не Адам. Джозеф,
наверняка не задумываясь, свернул
бы ей шею и оставил в полыхающей
комнате. Получалось, что Адам спас
ей жизнь, но благодарности к нему
она не испытывала.
От Зелинского мысли ее перетекли
к Мишелю. Сердце болезненно
сжалось, на глазах выступили слезы:
«Бедный мой Мишель. Ну, отчего он
не послушал меня тогда? Почему не
побежал за подмогой? Ах! Если бы не
пришел Зелинский!» Софи была
убеждена, что ей удалось бы
уговорить брата опустить пистолет, и
никто бы не пострадал. Но судьбе
было угодно распорядиться иначе.
Она рада была тому, что утром
Зелинский их покинул. Общество
Джозефа было ей невыносимо: он
откровенно пугал ее, к тому же, как
бы ни сложилось в дальнейшем, то,
что он является убийцей ее брата,
ничто не сможет исправить.
Во время долгого морского
путешествия из них троих только
Зелинский не страдал от морской
болезни, которая для Софьи
усугублялась еще и тяготами ее
положения. Почти каждый день, если
море было относительно спокойно,
Джозеф помогал ей выбираться на
палубу, чтобы глотнуть свежего
воздуха, заботливо поддерживая ее во
время этих коротких прогулок. Если
бы у нее были силы, она непременно
бы отстранилась от него, но слабость
вынуждала ее цепляться за сильное
плечо и от того, она еще больше
ненавидела его в такие моменты. Но,
слава Богу, все это осталось в
прошлом, и ей больше не придется
видеться с ним.
Адам не спешил оставить Неаполь.
Несколько дней отдыха после
изнурительного морского
путешествия были просто
необходимы перед тем, как снова
пускаться в дальний путь. Поначалу
Софья отказывалась от его
предложений совершить прогулку по
старинному итальянскому городку,
но на второй день своего
добровольного заточения, она уже
была не рада тому, что сама лишила
себя удовольствия собственными
глазами видеть то, о чем ранее могла
только читать в книгах. Потому на
утро третьего дня, после завтрака, она
торопливо накинула на плечи плащ и
взяла перчатки, давая тем самым
понять, что готова составить
Чартинскому компанию в прогулке
по городу. По узкой кривой улочке
Адам и Софи неспешно поднялись на
довольно высокий холм. Оттуда
открывалась совершенно дивная
панорама: величественный Везувий,
некогда погубивший целый город,
словно шапкой укрытый белыми
пушистыми облаками и почти весь
Неаполитанский залив. От восторга
захватывало дух, но не в силах
выразить словами свои ощущения,
Софья лишь сжала пальцы на рукаве
сюртука Адама. Повернувшись к ней,
Чартинский медленно опустился на
одно колено:
- София, я весь мир положу к
вашим ногам. Будьте моей женой,
прошу вас.
Софи возмущенно выдернула свою
руку из его ладони и, повернувшись,
побрела вниз. Радостное настроение
ее померкло, как только он произнес
эти слова. У нее уже есть муж и
одному Богу известно, где он сейчас.
Оправился ли от ранения? Или…
Адам догнал ее и попытался взять
под руку, но она остановила его
одним гневным взглядом.
- Pardonnez-moi mon audace.
(Простите мне мою дерзость), -
пробормотал Чартинский. – Я люблю
вас, София. Скоро на свет появится
ребенок, и я очень хочу, чтобы он
родился в законном браке.
Софья стянула перчатку и
помахала рукой перед его лицом.
Тонкое обручальное колечко, которое
ей когда-то надел на палец Александр
стало ей немного велико, но она по-
прежнему не снимала его с руки, хотя
и опасалась, что может потерять.
- Это поправимо, - быстро
заговорил Чартинский. – Мы поедем
в Варшаву, вы примите
католичество…
Софи отрицательно покачала
головой. Подобрав юбки, она
зашагала дальше. Они уже почти
дошли до пансиона, где Адам снял
апартаменты, когда на пути им
попалась торговка апельсинами. О,
что это были за фрукты, совершенно
нечета тем, что выращивались в
оранжереях в Москве и Петербурге.
Яркие, как рыжее солнце Неаполя,
они казалось, и сами излучают тепло.
Заметив заинтересованный взгляд
молодой женщины, торговка, не
особо церемонясь, ухватила за рукав
Адама и принялась что-то быстро
говорить по-итальянски.
Раздосадованный неудавшейся
прогулкой Чартинский оттолкнул ее,
корзина упала на мостовую, и спелые
сочные плоды покатились по грязным
булыжникам. Несколько уличных
мальчишек, наблюдавших эту
картину, с визгом кинулись
подбирать их. Разразившись бранью,
торговка бросилась собирать свой
товар. Как на грех, в этот самый
момент из-за угла кривой улочки
внезапно появилась коляска. Возница
натянул вожжи, и огромный вороной
жеребец взвился на дыбы, едва не
опрокинув экипаж. Софье показалось,
что тяжелое копыто опуститься
прямо на голову мальчишки,
замершего от испуга на месте.
- Беги! – сорвался с губ хриплый
крик.
Все это длилось какое-то краткое
мгновение, но ей показалось, что
время остановилось. Один из
сорванцов, по виду самый старших из
них, ухватил мальчишку за руку и в
самый последний момент дернул его
к себе, вместе с ним прижимаясь к
стене дома.
 Коляска пронеслась мимо,
раздавленные фрукты так и остались
лежать на мостовой, а Адам
потрясенный, тем, что Софья
заговорила, не мог сдвинуться с
места.
- Заплатите ей, - тихо прошептала
Софи, горло саднило от громкого
крика.
Послушно вынув из кармана
несколько мелких монет, Чартинский
отдал их торговке.
- София, ваш голос… - улыбнулся
он дрожащими губами. – Вы вновь
говорите.
Софья усмехнулась, О, сколько ей
хотелось сказать ему. Вряд ли он
будет этому также рад, когда она,
наконец, выскажет ему, все, что у нее
накипело на душе.

Глава 34

Звук собственного голоса казался

Софи чужим, будто и не она вовсе
сейчас пыталась объясниться с
Чартинским, заставить его понять,
что нет на земле такой причины,
которая заставила бы ее остаться
подле него добровольно. Адам
нервно барабанил пальцами по
подлокотнику кресла, беспрестанно
поправлял падающую на глаза
темную прядь, лицо его то бледнело,
то вновь покрывалось ярким
румянцем. Не выдержав напряжения,
он вскочил с кресла и забегал по
комнате.
- Вздор! Вы говорите
бессмысленный вздор, София! Не
может быть и речи о том, чтобы
вернуться в Россию, - вскричал он, не
в силах более сохранять спокойствие.
– Что меня ждет в Петербурге?
Виселица?
- Ваш дядюшка, весьма
влиятельный человек, Адам, - тихо
заметила Софи. – Он найдет способ
избавить вас от ответственности, хоть
вы того и не заслуживаете, - едко
закончила она.
Чартинский вновь побледнел, в
глазах полыхнула сдерживаемая не
дюжим усилием воли ярость. На
мгновение Софье сделалось страшно,
но Адам сумел взять себя в руки и
заговорил уже спокойнее.
- Подумайте о том, что вас ждет по
возвращению, Софья Михайловна.
Думаете, ваш муж, - словно
выплюнув последнее слово,
скривился Чартинский, - ежели он,
конечно, не пал на полях сражений и
все еще жив, будет рад узаконить
дитя, что вы носите? Мое дитя, -
добавил он.
Софья отвела глаза.
- Даже если и так, и все же я бы
предпочла вернуться в Россию, пусть
бы даже Александр и пожелал
оставить меня.
- Я не позволю вам вернуться. Я не
позволю вам рисковать вашей
жизнью и жизнью моего ребенка, -
остановившись перед ней,
Чартинский опустился на колени,
завладел ее руками и принялся
целовать тонкие пальцы. – Как же вы
не поймете, что я люблю вас. Мне
невыносима даже мысль о разлуке с
вами, - горячо заговорил он.
- Но я вас не люблю, Адам, -
вздохнула Софи. – Ваша любовь для
меня будто клетка для птицы. Она
душит меня.
- Завтра мы поедем в Париж, - не
желая слушать возражений, настоял
Чартинский. – Вы войдете в мой дом
как княгиня Чартинская.
- Но ведь это обман. Общество не
простит вам обмана, - устало
возразила Софья.
 - Предпочитаете, чтобы вас
считали моей содержанкой, а вашего
ребенка незаконнорождённым
ублюдком? – поднялся с колен
Чартинский и глянул на нее сверху
вниз.
- Я и есть ваша содержанка, хоть и
не по своей воле, - вздохнула молодая
женщина.
- Я просил вас быть моей женой и
готов просить вас о том ежечасно,
ежеминутно, - задыхаясь от
переполнявших его эмоций,
заговорил Адам.
- Довольно! – остановила поток его
красноречия Софья. – Довольно,
Адам! Я не желаю более слышать о
том. Избавьте меня от разговоров на
эту тему.
 - Как пожелаете, madame, -
склонил голову Чартинский. – Хотя я
надеюсь, что голос разума все же
возобладает над эмоциями.
- Оставьте меня, - махнула рукой
Софья, указав ему на дверь.
Оставшись одна, Софья
распахнула окно в своей спальне.
Свежий воздух ворвался в комнату,
принеся с собой запах моря, тонкий
аромат фиалки, которыми была
усыпана клумба в садике на заднем
дворе пансиона. Солнце уже
скрылось за горизонтом, и закат
догорал алыми всполохами над
Везувием, напоминая о том, что
грозная сила, сокрытая в недрах
земли может пробудиться в один
момент и уничтожить все на много
верст вокруг.
«Как давно то было, - вздохнула
она. – Что есть жизнь человеческая в
этом потоке времени – одно
мгновение, не более. Все окончиться
смертью рано или поздно. Рождение
ребенка – высшее таинство
дарованное человечеству, дабы
продолжить род свой. Стало быть, с
моей смертью ничего не кончится,
моя жизнь продолжиться в другой
жизни: в детях, внуках, правнуках, -
улыбнулась своим мыслям Софи. -
Так есть ли смысл противиться
судьбе, рисковать самым ценным, что
есть у меня? Ради того, чтобы
сохранить эту драгоценную жизнь,
что даровал Господь, я на все пойду:
обман, предательство и даже
убийство, ежели что-то будет
угрожать моему ребенку. В одном
прав Чартинский: без его помощи
мне ни за что не вернуться в Россию,
к тому же и время против меня.
Скоро, уж совсем скоро», - положила
она руку на выступающий живот.
Не спалось в эту ночь и
Чартинскому. Вопреки всем его
ожиданиям Софья не набросилась на
него с упреками, хотя видит Бог,
поводов к тому у нее было не мало.
Все о чем она его просила – это о
возвращении в Петербург, но как раз
именно этого он делать и не
собирался. Слишком многим было
известно, что он выступил на стороне
Bonoparte, собственно он и раньше,
до начала войны, не скрывал своих
убеждений. Его встретят как
предателя, и отношение к нему будет
соответствующим. Нет. Путь в
Россию для него закрыт раз и
навсегда, только она не хочет этого
понять. Женщины, как их понять?
Ведь не иначе сама судьба свела их
вечером в разоренной усадьбе. Так
отчего не хочет принять того, отчего
противится? Как еще ему доказать
свою любовь к ней? Во время долгого
и трудного путешествия он стремился
угадать любое ее желание, но ни разу
даже малейшего намека на
благодарность не мелькнуло в
равнодушных серо-голубых глазах.
Нынче, когда он заговорил о
Раневском и высказал предположение
о его возможной гибели, от Адама не
укрылись ни хмурый взгляд, ни
страдальчески прикушенная губа, ни
бледность, что внезапно разлилась по
ее лицу. О, как больно ранила его
такая преданность, такая любовь. Как
мягко и нежно звучало в ее устах в
общем-то жесткое Alexandre.
Где найти выход? Отпустить?
Помилуй Боже, к чему тогда эти
лишения и трудности, коими ему
пришлось перенести, лишь бы только
хоть на шаг приблизиться к
исполнению своего желания. Но даже
если отпустить. Разве возможно это
нынче? Нет. Решительно
невозможно. Все слишком
запуталось, сколько всего их
связывает, и главное ребенок – его
ребенок.
Чартинский не скупился. Ради
того, чтобы путешествовать с
комфортом, он продал почти все
драгоценности, которые оставил
Джозеф и купил довольно большой и
удобный дормез с великолепной
четверкой серых в яблоках рысаков.
Все приготовления к дальней дороге
почти в полторы тысячи верст заняли
всего два дня. Впереди ждал Париж.
Софья никогда даже мечтать не смела
о том, что когда-либо ей доведется
посетить этот город, овеянный
романтикой, о котором только читала
в книгах, в столь любимых ею
французских романах.
 Путешествие в экипаже по
весенней Италии было не лишено
приятности. О сколько чудных
пейзажей открывалось ее глазам.
Сколько впечатлений и эмоций она
испытала, пока двигаясь вдоль
побережья, они направлялись во
Францию. Природа оказалась щедра
на теплые солнечные дни. Весна
здесь совершенно отличалась от той,
к которой она привыкла. Здесь все
было в разы больше, пышнее, и это
не переставало удивлять ее. Но не
только земля Италии поразила ее, но
и сами итальянцы. Речь их казалась
слишком быстрой, жесты и мимика
чересчур живыми и эмоциональными,
но все вместе было столь
очаровательно.
 При остановке в Риме, она
уговорила Чартинского задержаться в
городе на пару дней. И хотя ей уже
тяжело было много ходить пешком,
она все же нашла в себе силы, чтобы
осмотреть главную
достопримечательность города -
Колизей. Адам сопровождал ее в этой
прогулке. Чартинскому уже
доводилось бывать в Риме, но даже
при его первом знакомстве с древним
городом, он не испытал и сотой доли
того восторга, коим светились глаза
Софьи. Все, что он видел – это
холодные каменные руины, для Софи
же все было наполнено иным
смыслом. Она видела возвышение и
падение огромной империи, когорты
храбрых римских легионеров,
беспощадные и жестокие бои
гладиаторов, патрициев и плебеев,
заполнявших трибуны древнего
амфитеатра. Стоило только прикрыть
глаза, и можно было вообразить себе,
шум огромной толпы, жаждущей
кровавого зрелища.
- Aut vincere, aut mori, (Победа или
смерть), - усмехнулся Чартинский,
наблюдая за ней.
- Именно так, - обернулась к нему
Софья.
Адам нахмурился:
- Право я вас не понял, София.
- Победа или смерть, - повторила
Софи. – Все просто, Адам. Когда есть
цель, следовать ей стоит до самого
конца.
 Софья заметила, как губы
Чартинского сжались в тонкую
ниточку. О, он прекрасно понял тот
намек, что прозвучал в ее словах.
- Неужто вам не приходит в
голову, - зло и отрывисто заговорил
он, - что любая ваша попытка заранее
обречена на провал?
- Отчего? – невозмутимо
поинтересовалась Софи, опираясь на
его руку и спускаясь по высоким
ступеням к выходу.
- Да взять хотя бы и практическую
сторону дела, - принялся пояснять
Чартинский. – Во-первых ваше
положение не способствует
длительным поездкам и мало того это
может быть даже опасно для вас.
 - А во-вторых, - перебила его
Софи, - Вы не собираетесь помогать
мне. Потому, я не верю в вашу
любовь, Адам.
Чартинский остановился на одну
ступеньку ниже ее и поднял голову
глядя на нее снизу вверх:
- Я люблю вас. Как еще мне
доказать вам это? Судьбе было
угодно, чтобы мы встретились с
вами. Так почему же, черт возьми, вы
не хотите понять этого?
- Судьбе было угодно, - вздохнула
Софья. – Нет, Адам. Это не судьба.
Это несчастное для меня стечение
обстоятельств, - покачала она
головой. – Я не люблю вас и никогда
не смогу полюбить. Из-за вас погиб
мой брат, из-за вас я не имею
возможности знать, что происходит с
моими близкими. Все это страшно
огорчает меня.
Адам опустил ресницы, скрывая от
нее выражение своих глаз. Уголок
красиво очерченного рта дернулся в
нервной улыбке:
- И все же я убежден, София, что
мы с вами еще будем счастливы.
Время лечит любые раны, а я сделаю
все, чтобы оградить вас от любых
невзгод и несчастий.
Становилось совершенно
очевидно, что спор этот совершенно
бесполезен. Чартинский обладал
счастливой способностью видеть и
слышать только то, что было ему
удобно. Софья уже давно заметила
эту черту его характера и потому
знала, что любые ее доводы
разобьются о его каменное упрямство
и уверенность в собственной правоте.
Спустя две седмицы дормез
прогрохотал колесами по булыжной
мостовой Парижа без остановок, и
вскоре въехал в его предместье Сен-
Дени. Ворота небольшого поместья с
легким скрипом отворились перед
дорожным экипажем. Мягко
зашуршал гравия подъездной аллеи
под тяжелыми колесами дормеза.
- Добро пожаловать домой, ma
chérie, - подал Софье руку Адам,
помогая спуститься с высокой
подножки.
Софи ступив на землю, огляделась.
Дом и в самом деле был небольшой, в
два этажа. Белые колоны украшали
портик центрального входа, к
которому вела широкая, но невысокая
лестница. В центре двора, посреди
изумрудно-зеленого травяного ковра
возвышался небольшой фонтан,
представляющий собой чуть
позеленевшую от влаги фигуру
мальчика с кувшином в руках. Тонкая
прозрачная струйка воды, играя
всеми цветами радуги в лучах яркого
апрельского солнышка, стекала из
горлышка кувшина в каменную чашу,
под ногами статуи. Ухоженный парк
вокруг являл собой чарующее
зрелище: цвели каштаны, манили
прохладой тенистые аллеи, хотелось
снять туфли и босиком пройти по
мягкой изумрудной траве.
 Софья стянула перчатки и
подставила ладонь под прохладную
струю. Адам не сводил с нее
напряженного взгляда. Будто ощутив
спиной этот пристальный взгляд, она
обернулась.
- Здесь очень красиво, - мягко
улыбнулась она.
- Это теперь ваш дом, София, и я
рад, что он вам нравится, - отозвался
Чартинский.
Софья хотела было возразить ему,
но не успела. Из распахнувшейся
двери по ступеням сбежала девушка
и, повиснув на шее у Чартинского,
звонко расцеловала его в обе щеки.
Незнакомка быстро заговорила по-
польски.
 Недоумение и удивление в лице
Адама быстро сменилось радостью и
он, улыбаясь, прервал поток ее
красноречия, поднеся к губам
изящные ручки:
- Фели, Бог мой, я думал вы с
маменькой в Варшаве.
- Варшава давно занята русскими, -
грустно отозвалась девушка. –
Маменька решила, что ежели ты где и
объявишься, так это здесь и потому
мы приехали сюда.
Взяв девушку под руку,
Чартинский подвел ее к Софье.
- Фели, позволь представить тебе
мою супругу Софью Михайловну. –
София, моя сестра Фелисия.
Девушка на какое-то мгновение
лишилась дара речи, но вспомнив о
хороших манерах, присела в книксене
и пробормотала приличествующие
случаю слова приветствия, окинув
цепким взглядом всю фигуру Софьи,
укутанную плотным плащом.
Ухватив брата за рукав, Фелисия
потянула его в сторону и довольно
громким театральным шепотом
заговорила:
- Адам, помилуй. Мы не знали, что
и думать, последнее письмо от тебя
было прошлым летом. Никаких
вестей и вдруг…
Софья прикрыла глаза и
отвернулось: «Все это меня не
касается, - твердила она про себя. –
Пусть Адам сам выпутывается из той
лжи, что успел нагромоздить, едва
ступив на порог своего дома».
 - Я после все объясню, - вздохнул
Чартинский. – Идемте, ma chérie, -
обратился он к Софье, предлагая ей
свою руку.
С приездом князя в доме поднялся
переполох. Переменив платье,
Чартинский поспешил к матери,
оставив Софью на попечение сестры
и прислуги. Фелисия не решилась
расспрашивать новоиспеченную
княгиню, а Софи вовсе не горела
желанием ни подтвердить, ни
опровергнуть ложь своего, так
называемого, супруга. Сославшись на
усталость, она попросила оставить ее
в одиночестве. Она проспала почти
полдня и только к вечеру, повинуясь
просьбе Адама, вышла к ужину.
 Княгиня Чартинская, мать Адама
невестку свою встретила весьма
насторожено. Софья не знала, что
успел Адам рассказать матери о
встрече с ней, о женитьбе, которой не
было, и потому в разговоре с
княгиней чувствовала себя неловко.
Чартинский весьма ловко перевел
разговор на другую тему, начав с
того, что Софье очень понравился
дом и парк вокруг него.
Княгиня Луиза с воодушевлением
принялась рассказывать историю
поместья, плавно перейдя к истории
своего рода. Madame Чартинская в
девичестве mademoiselle де Вержи,
накануне ужасных событий,
перевернувших всю жизнь
французской аристократии,
сочеталось браком с младшим князем
Чартинским, а после вместе с
молодым мужем отбыла в Варшаву,
счастливо миновав все ужасы
революции. Ее отец и старший брат
погибли в кровавом угаре страшного
бунта, поместье было конфисковано,
мать Луизы с невероятным трудом
добралась до Варшавы, где и
скончалась на руках у дочери, не
вынеся свалившегося на нее горя.
Позже, когда императором
французов был провозглашен
Наполеон, семье де Вержи, в лице
княгини Чартинской вернули родовое
поместье. Дом и парк были в
ужасающем состоянии, и отцу Адама
пришлось приложить немало усилий,
чтобы восстановить поместье в его
первозданном виде.
Луизе Чартинской в нынешнем
году исполнилось сорок пять лет. Это
была все еще красивая и ухоженная
женщина, истинная француженка.
Именно от нее Адам унаследовал
свои черты: те же темные
непроницаемые глаза, опушенные
длинными ресницами, пухлые губы,
темные вьющиеся волосы. Княгиня
обладала веселым и добродушным
нравом, любила и умела принимать
гостей, но слишком много внимания
уделяла собственной персоне и могла
говорить часами о себе. В обществе
madame Чартинскую любили и
охотно прощали ей этот маленький
недостаток.
 Адам воспользовался своим
знанием маленьких слабостей матери
и избавил Софью от расспросов. Он
уже успел поведать матери
трогательную, придуманную им,
историю любви и поспешной, под
давлением обстоятельств, женитьбы
и не хотел, чтобы Софья каким-
нибудь неосторожным словом
посеяла сомнения в умах его близких.
Софи историю рассказанную
княгиней слушала, что называется, в
пол уха, размышляя над
обстоятельствами собственной
жизни, приведшими к такому
незавидному положению. «Всего
одна лишь маленькая ложь повлекла
за собой горы и горы новой лжи. И
вот они нагромождаются друг на
друга и за ними уже невозможно
разглядеть истины, - вздохнула она,
припомнив, как солгала Чартинскому
о его отцовстве. – Но кто знает, чем
бы обернулось для меня стремление к
истине? Что было бы, коли
Чартинский узнал, что вовсе не его
дитя я ношу? И что будет, когда о
том станет известно?»
По ее подсчетам дитя должно было
появиться на свет самое большое
через полтора месяца, и тогда станет
совершенно очевидно, что Адам не
может быть отцом ребенка. Этот
момент страшил Софью более всего.
С другой стороны, объявив ее своей
женой, он вынужден будет признать
младенца своим, но кто знает, каким
образом он отплатит за подобный
обман? Софья настолько глубоко
погрузилась в свои мысли, что не
заметила тишины воцарившейся за
столом.
- Ma chérie, - тихо обратился к ней
Адам, - маменька спрашивали, как вы
себя чувствуете?
Софья, подняв голову и
встретившись взглядом с черными
глазами княгини, слабо улыбнулась:
- Je vous remercie, madame. Tout est
bien. (Благодарю, мадам. Все
хорошо).
Княгиня Луиза снова заговорила.
На этот раз молодая женщина
внимательно прислушивалась к ее
словам, поскольку говорила княгиня
очень быстро и эмоционально, а
Софи с трудом поспевала за ее
мыслью.
- Адам рассказал мне, что вы
познакомились в доме его дядюшки,
и что это была любовь с первого
взгляда, - улыбнулась княгиня. – Не
могу сказать, что я одобряю столь
поспешный брак, но понимаю. Война
это так страшно! Это чудо, что вам
удалось встретиться вновь и избежать
всех опасностей по дороге в Париж.
- Воистину, иначе, чем чудом это
не назовешь, - тихо заметила Софья,
наградив Чартинского
испепеляющим взглядом.
- Не могу поверить, что скоро
стану бабушкой, - тихо рассмеялась
madame Чартинская. – Я была
немногим младше вас, когда Адам
появился на свет.
Софи ощутила, как кровь
бросилась ей в лицо, окрашивая шею
и щеки пунцовым румянцем.
- Маменька, вы совсем смутили
Софи, - с мягким укором, вставил в
разговор Чартинский. - Ma chérie, не
хотите ли совершить прогулку перед
сном? – обратился он к Софье.
- С большим удовольствием, -
поднимаясь из-за стола, ответила она.
Накинув на плечи плащ, и захватив
перчатки, Софья столкнулась с
Адамом перед дверью апартаментов,
где ее разместили. Чартинский молча
предложил ей свою руку и повел по
узким коридорам к выходу.
Спустившись с крыльца, они
направились в сторону освещенной
неярким светом фонарей аллеи.
- Я догадываюсь, что у вас ко мне
множество вопросов? – тихо начал
Адам, когда они удалились от дома
на почтительное расстояние.
Софья кивнула головой:
- Вы нагромоздили чудовищные
горы лжи, сударь, - резко ответила
она.
- Только от вас, София, зависит,
станет ли эта ложь правдой или нет, -
подстраиваясь под ее неспешный
тяжелый шаг, ответил Чартинский.
- Вы забыли. Я уже замужем! –
повысила голос Софи.
- Вы так уверены в этом? –
парировал Адам. – Однажды вам уже
довелось примерить траур по
супругу, и он тогда тоже воевал.
Болезненно заныло в груди от того,
что Чартинский сам того не ведая,
высказал вслух ее самые потаенные
страхи.
- Ваша сестра сказала, что русские
уже в Варшаве. Думаю, вскоре они
будут и в Париже, - помолчав
некоторое время, добавила Софья.
- Отчего вы так уверены, что так
будет? – усмехнулся Адам. Да, в
последнее время Bonaparte терпит
поражение за поражением, и даже
может статься так, что войска
союзников все-таки войдут в Париж.
Но отчего вы думаете, что Раневский
будет среди них?
 - Всем сердцем надеюсь на то, - не
сдержалась Софья.
Чартинский остановился и,
обхватив руками ее располневшую
талию, привлек к себе:
- Вы носите мое дитя, София.
Даже, если вы пожелаете оставить
меня, вам придется оставить и своего
ребенка. Не думаю, что Раневский
захочет воспитывать чужого
ублюдка.
Софья, уперлась руками его в
грудь и попыталась оттолкнуть.
Более всего на свете ей хотелось
сейчас признаться ему, что ее
ребенок – ребенок Александра, но
она испугалась. Слишком много было
поставлено на карту. Думая о том,
что вскоре станет отцом, Адам
заботился о ней, но что будет, если он
узнает правду? Вдруг он захочет
избавиться от дитя. Отдаст ее ребенка
в чужие руки, и она никогда более не
увидит его.
Рука Чартинского, затянутая в
тонкую лайковую перчатку
скользнула по ее шее, длинные
пальцы ласково поглаживали нежную
кожу. Нащупав местечко, где билась
тонкая жилка пульса, Адам усилил
нажим. В глазах у Софьи потемнело,
губы ее раскрылись, когда она
попыталась вдохнуть поглубже, но
Чартинский, склонившись к ней,
запечатал ее рот поцелуем.
- Я скорее убью тебя, чем отпущу,
- прошептал он, оторвавшись от ее
губ.
 Адам отпустил ее. Софья с трудом
восстановила дыхание и дошла до
парковой скамьи, опустившись на
мраморное сидение совершенно без
сил. Сердце молотом стучало в груди,
кровь ухала в висках, голова
кружилась. Чартинский присел подле
нее и обнял напряженные плечи.
- У меня глаза красной пеленой
застилает, стоит мне подумать о том,
чтобы расстаться с тобой, - тихо
заговорил он. – Ни одна женщина
никогда не вызывала во мне
подобных чувств, ни одну я не желал
так как тебя, даже сейчас.
Софи сжалась под его рукой.
Только теперь ей стало понятно,
насколько Чартинский умел держать
себя в руках. За все время, что они
провели вместе, он сорвался лишь
один раз в Марьяшино и вот теперь.
О, он отнюдь не был совершенно
безобидным, каким она привыкла
считать его. Горячие слезы побежали
по лицу.
- Ну, полно, - прошептал ей на ухо
Адам. – Полно, София.
- Оставьте меня. Бога ради, Адам!
– подняла она голову, взглянув ему в
лицо.
Неуклюже поднявшись со скамьи,
Софья зашагала в сторону дома. Она
слышала шаги Чартинского за своей
спиной, кожей ощущая его
пристальный взгляд, упиравшийся в
ее затылок.
После того вечера, Софи более не
начинала разговоров о своем
будущем. Время медленно тянулось в
тихом предместье Парижа. Вести из
столицы Франции были то
радостными, то печальными. В гости
к княгине Чартинской часто
приезжала ее приятельница madame
Дюбуа. Именно она привозила все
новости из Парижа. С ее слов
Bonoparte удалось одержать
несколько побед под Дрезденом, и
союзные армии России и Пруссии
вынуждены были отступить.
Заключено было временное
перемирие, во время которого
император надеялся пополнить ряды
своей стремительно редеющей армии.
У русских стояли те же задачи, но
выполнить их было несоизмеримо
тяжелее, поскольку они уже довольно
далеко удалились от границ России.
С каждым днем Софье все тяжелее
становилось передвигаться. По ее
подсчетам, срок, когда младенец
должен был появиться на свет вышел
три седмицы тому назад, но ничего не
произошло. Все сильнее и сильнее
ныла спина, ноги отекли, огромный
живот мешал спать по ночам.
Единственным развлечением стала
библиотека, правда спускаться со
второго этажа было довольно тяжело.
Окончив читать очередную книгу,
Софья, крепко держась за перила,
стала спускаться по лестнице. Она
уже почти достигла последней
ступени, когда звук открывшейся
входной двери отвлек ее внимание.
Нога скользнула мимо ступени и она
тяжело повалилась на бок. Острая
боль пронзила живот и поясницу.
Фелисия, вошедшая в дом после
прогулки верхом, бросилась помогать
ей, но ее усилий было явно не
достаточно. Стиснув зубы, чтобы не
завыть в голос, Софи поднялась на
ноги при помощи сестры Адама и
экономки, прибежавший на зов
девушки.
- Нет-нет, не в спальню, - с ужасом
глядя на залитое кровью светлое
шелковое платье, пробормотала
экономка. – В гостиную будет ближе.
Mademoiselle, скажите вашему брату,
что надобно ехать за повитухой, как
можно скорее.
 Пожилая женщина устроила
Софью на низком диванчике и едва
ли не бегом бросилась к будуару
княгини рассказать о случившемся.
«Боже! Да за что же мука такая?» –
стараясь сдержать рвущиеся из груди
стоны, закусила до крови губу Софья.
Перед глазами все плыло, она с
трудом различила взволнованное
лицо княгини Луизы, которая о чем-
то спрашивала ее, но она совершенно
не в силах была ее понять, поскольку
французский совершенно вылетел у
нее из головы. Адам бледный словно
привидение, стащив на бегу перчатки
и бросив их на пол, опустился на
колени подле дивана, поймал ее руку,
прижался к ней губами.
 - Monsieur, allez-vous-en. Vous êtes
ici pas totalement l'espace. (Сударь,
ступайте. Вам здесь совершенно не
место), - услышала она чужой
властный голос.
Дородная женщина лет тридцати
пяти, склонилась над ней, потом что-
то быстро сказала княгине Луизе.
Забегала прислуга. Принесли перину
и постелили прямо на пол. Горничная
принесла ведро теплой воды и стопку
чистых полотенец. Убрав волосы под
чепец, и закатав рукава, повитуха
вымыла руки, после чего велела
перенести роженицу на пол,
поскольку узкий диванчик был
совершенно неудобен.
Софья не знала, сколько времени
длились ее мучения, ей казалось, что
не было им конца. Стемнело, в
комнате зажгли множество свечей.
Повитуха то и дело ощупывала ее
живот и недовольно хмурилась. Она
что-то говорила ей, но Софи ее не
слушала. Она уже охрипла от криков,
боль сводила с ума.
Взяв ее за подбородок,
француженка уставилась ей в глаза:
- Écoutez-moi, madame. Ou serez-
Vous m'aider, ou vous périrez tous les
deux et de Vous et de votre enfant.
(Слушайте меня, мадам. Или вы
будете мне помогать, или погибнете
оба и вы и ребенок), - сердито
проговорила она.
Софья кивнула головой.
- Pousser, madame. (Тужьтесь,
мадам), - услышала она.
 Софья напрягла последние силы.
- Bien, madame. Bon. (Хорошо,
мадам. Хорошо), - заговорила
повитуха.
После чудовищного напряжения,
когда казалось, что каждая мышца в
усталом измученном теле дрожит
крупной дрожью, Софи испытала
невероятное облегчение. Комнату
огласил громкий детский крик.
– Garçon (Мальчик), - улыбнулась
повитуха, принимая дитя.
Софья устало откинулась на
подушку, горничная княгини
принялась вытирать испарину с ее
лица. Но боль вернулась вновь.
Вцепившись в руку ничем
неповинной девушки, Софи
закричала. Повитуха, оставив дитя,
вновь вернулась к ней.
- Je pensais. Pousser, madame. (Я
так и думала. Тужьтесь мадам), -
пробормотала она.
«Боже! Что же это?» - стараясь не
поддаться темному омуту, куда
стремилось соскользнуть ее сознание,
думала Софи.
- Un autre garçon. Votre conjoint est
- veinard. (Еще один мальчик. Ваш
супруг – счастливец).
Софья закрыла глаза, звуки
сделались глуше, словно бы она
слышала их через подушку или
перину. Голова ее сделалась легкой,
все вокруг кружилось и плыло в
какой-то белесой дымке.
 Глава 35

Прохлада раннего утра струилась в

комнату через распахнутое окно.
Легкая кисейная занавеска чуть
шевелилась от малейшего дуновения.
Свеча догорела в подсвечнике и,
зашипев, погасла, оставив после себя
лишь струйку сизого дыма, тотчас
подхваченную сквозняком. Тонкие
пальцы под рукой Адама
шевельнулись. Чартинский вздрогнул
и открыл глаза, стряхнув с себя
остатки дремы.
- София, - тревожно вглядываясь в
бледное лицо, позвал он,
приподнимаясь с кресла.
Длинные ресницы затрепетали,
Софи открыла глаза. Затуманенный
глубоким сном взор остановился на
его лице. Адам поднес к губам
безвольную руку и прижался к
губами к изящному запястью там, где
медленными ритмичными ударами
билась тонкая синеватая жилка
пульса.
- Как же вы нас напугали София, -
переплетя ее пальцы со своими, слабо
улыбнулся Чартинский. – Мне не
передать словами той радости, что
благодаря вам я испытал нынче. Вы
мой ангел, мое счастье…
Софья отняла у него свою ладонь и
спрятала руку под одеялом.
- Где мои дети? – едва слышным
шепотом поинтересовалась она.
- В детской, - улыбнулся
Чартинский. – Вам не стоит
волноваться: о них есть, кому
позаботиться. Мальчиков надобно
окрестить, - помолчав некоторое
время, добавил Адам. – Я не стал
делать того без вашего ведома, но вы
ведь понимаете, что крестить их
надобно в католической вере?
Софья отрицательно качнула
головой.
- Другого пути нет, София. Здесь
для всех вы моя жена и мои дети
должны быть крещены в одной вере
со мной.
- Я не ваша жена, Адам, - сделал
попытку приподняться Софья. – И…
О, как ей хотелось добавить, что
это не его дети, но страх сковал уста
и слова эти так и остались
невысказанными.
 - Вашего согласия и не требуется, -
возразил Чартинский. – Какие имена
вы бы пожелали дать мальчикам? –
как ни в чем ни бывало, продолжил
он.
- Андрей и Михаил, - не
задумываясь, отозвалась Софья.
- Понимаю, - улыбнулся Адам. – В
честь ваших братьев. Что ж пусть
будут Анжей и Михал. Я оставлю вас,
ma chérie, - поднялся он с кресла
подле ее кровати. – Набирайтесь сил.
Софья откинулась на подушку:
словесная стычка с Чартинским
отняла все силы. Совершенно
очевидно, что Адам вовсе не
собирался принимать в расчет ее
пожелания, собираясь действовать
исключительно исходя из
собственных мотивов и выгод. Нет
ничего более удручающего, чем
полная зависимость от человека,
который повинен во всех ее бедах и
неприятностях. Во всяком случае, для
Софьи собственное положение
рисовалось именно таким. От
осознания собственного бессилия и
невозможности ничего изменить она
разрыдалась. Николета, хорошенькая
горничная княгини Луизы
прошмыгнула в комнату и,
растерявшись при виде истерики,
случившейся с молодой женщиной,
замерла у ее постели. Дрожащими
руками налив в стакан воды из
тяжелого графина, она протянула его
Софье:
 - Madame, je Vous en prie calmez-
vous. (Мадам, прошу вас,
успокойтесь), - лепетала испуганная
девица, пытаясь всунуть ей стакан с
водой.
Софи оттолкнула ее руку, и вода
выплеснулась ей на грудь и постель.
Истерика тотчас прекратилась. Не
глядя на Николету, Софи сползла с
постели и с трудом доковыляла до
ширмы, за которой стоял таз и
кувшин с водой для умывания.
- Aidez-moi! (Помоги мне!), -
бросила она прислуге.
Сменив мокрую сорочку и накинув
на плечи теплый бархатный капот
густого темно-красного цвета,
придавший ее лицу еще более
бледный оттенок, Софья, опираясь на
руку горничной, добралась до
детской. Две колыбели стояли у
стены. Одна была совсем новая, а вот
вторую явно отыскали где-то на
чердаке дома. Софья, не обращая
внимания на кудахтанье кормилицы,
замерла подле малышей. «Боже,
какое чудо! – осторожно коснулась
она подушечкой указательного
пальца пухлой младенческой щеки. –
Невероятно! И это мои дети».
Обернувшись к другой колыбели, она
склонилась над младенцем,
всматриваясь в черты его лица:
«Может то только кажется мне? –
разглядывала она одного из сыновей,
- но в нем есть отцовские черты.
Брови, пожалуй, похожи, на голове
рыжий пух, наверняка посветлеет со
временем», - улыбнулась она своим
мыслям.
- Madame, Vous feriez mieux de
retourner au lit. (Мадам, вам лучше
вернуться в постель), - зашептала за
ее спиной Николета.
- Je sais que ce serait mieux pour
moi. (Я сама знаю, что будет лучше
для меня), - огрызнулась Софи, но
заметив неподдельное огорчение
девушки, тотчас пожалела о своем
резком ответе. - Aidez-moi à
m'habiller. (Помоги мне одеться), -
уже более миролюбиво попросила
она.
Сделав книксен, горничная
поспешила в ее спальню, оставив
Софью около мальчиков. Тяжело
опираясь на спинку колыбели, Софи
склонилась еще ниже.
- Мне сказать, что Ви плакать, -
услышала она за спиной мягкий голос
княгини Луизы.
Княгиня Чартинская, выйдя замуж
за поляка, довольно легко освоила
польский, но вот русский ей так и не
давался, хотя супруг ее Владислав на
этом языке говорил превосходно.
Софья обернулась. Попытка
княгини говорить на родном ей языке
растрогала до слез, что-то теплое
разлилось в груди при виде
участливого выражения лица и
робкой улыбки.
- Простите, что причинила вам
столько беспокойства, - отозвалась
Софья.
 - О, нет. Не надо извинения, -
махнула рукой княгиня. – Это бывает.
Когда женщина дает жизнь… это
такая тоска потом, - с трудом
подбирая слова, продолжила Луиза.
Вам лучше быть в постели, ma chérie,
- улыбнулась она.
Софья не стала возражать ей и
молча вышла из детской. В спальне
ее уже ждала Николета:
- Madame a besoin d'une nouvelle
garde-robe. (Мадам нужен новый
гардероб), - с улыбкой заметила
девушка.
Софья промолчала в ответ. Пока
Николета укладывала роскошные
пепельные кудри, все мысли Софи
были сосредоточены на том, что ей,
во что бы то ни стало надобно
поговорить с Адамом: «Я должна
признаться ему, - кусала бледные
губы Софи, дабы придать им яркости.
– Я сама виновата во всем. Не
надобно было лгать ему».
Облачившись в просторное платье,
которое носила в последние седмицы
своей тягости, Софья потуже
затянула пояс под грудью и неспешно
вышла из комнаты.
Чартинский собирался уходить. Во
дворе его уже ожидала коляска.
Адаму предстояла поездка в Париж, к
старинному другу матери, которого
он хотел просить быть крестным
отцом. Софья остановила его
буквально на пороге:
- Адам! Мне необходимо говорить
с вами, - окликнула она его.
 - София, вы напрасно поднялись, -
остановился Чартинский. – Мое
решение останется неизменным.
- Извольте выслушать меня, -
перебила его Софья, повысив голос.
В глазах Чартинского мелькнуло
нетерпение, но он все же взял ее под
руку и проводил в небольшую
гостиную, где усадил в кресло,
остановившись перед ней со
скрещенными на груди руками.
- Я слушаю вас, - небрежно
обронил он, демонстративно глянув в
сторону часов на каминной полке.
Софи сглотнула ком в горле: ей
казалось, что она сможет открыться
Адаму, но ныне глядя на него,
замечая его раздражение
непредвиденной задержкой и
нетерпение, она вдруг со всей
отчетливостью поняла, что ей не
стоит надеяться на его снисхождение.
Вспомнились вдруг сильные пальцы
на собственной шее, сдавившие
сонную артерию так, что потемнело в
глазах, тихий зловещий шепот: «Я
скорее убью тебя, чем отпущу».
- Что же вы молчите, София? –
нетерпеливо бросил Чартинский.
- Адам, с трудом выдавила она, - я
обещаю вам, что подумаю над тем,
чтобы принять католичество, но Бога
ради, до тех пор, пока я не решусь
сделать этот шаг, пусть Михаил с
Андреем будут крещены в
православии.
Адам замер, недоверчиво
вглядываясь в ее лицо.
 - Вы даете мне слово, что
обдумаете мое предложение? –
осторожно спросил он.
Софи кивнула головой, мысленно
прося у Бога прощения за очередную
ложь, так легко слетевшую с уст.
- София, я вынужден оставить вас,
но обещаю, что позже мы вернемся к
этому разговору, - улыбнулся Адам,
поднеся к губам ее руку, и чуть сжав
холодные пальцы.
После его ухода, Софи осталась в
одиночестве. Было невыносимо
стыдно от того, что вновь пришлось
лгать и изворачиваться, что всегда
было противно ее натуре: «Где сила
духа? Где любовь к истине? - горько
вопрошала она сама себя. – Как
просто, оказалось, назвать инстинкт
самосохранения голосом разума? И
что есть этот голос разума, как не
трусость. А солгала ли?» Мысль эта
неприятно поразила ее, но пора было
признаться самой себе, что все чаще,
она думала о том, что вполне может
статься так, что ей никогда не
доведется более вернуться в Россию.
Никогда более она не увидится с
Раневским, и надобно бы каким-то
образом приспосабливаться жить в
новом для нее окружении. «Что,
ежели Адам прав, и Александра более
нет в живых?» Скоро будет год с тех
пор, как им довелось свидеться, и
более ей ничего не известно о нем,
кроме того, что он был ранен в битве
под Можайском. Даже о степени
тяжести его ранения ей было ничего
не известно.
Ей хотелось не думать о том, но
мысли ее будто обладали своей
собственной волей, продолжая
терзать ее воображение. Как бы ни
было больно сердцу, как бы ни
болела душа, невозможно было
забыть о том, что желания ее имели
обыкновение сбываться самым
извращенным образом. Когда-то она
жаждала любви Корсакова, и он
объяснился с ней, но, увы, слишком
поздно. Следуя голосу разума, она
приняла предложение Раневского, и
поняла, что ее влюбленность в
Алексея прошла, что человек,
которому готова отдать сердце, душу,
всю себя, вовсе не нуждается в том,
более того, едва терпит ее
присутствие подле себя.
Что скрывать, она частенько
завидовала Лиди, ее легкости,
красоте, грации. Как ей хотелось
быть похожей на нее, кружить
головы, вызывать восхищение, и она
получила, чего так отчаянно желала
когда-то, но какой ценой! Не
слишком ли дорого ей приходится
платить за то, чтобы ее желания
исполнялись? Ныне более всего ей
хотелось увидеться с Раневским, но
кто знает, что судьба потребует
взамен исполнения этого желания?
Чем придется заплатить на этот раз?
***
Bonaparte посчастливилось
вырваться из снежного плена
российской зимы и отвести часть
уцелевшей армии от границ империи,
поколебавшей его славу величайшего
военного гения. Воспользовавшись
временным перемирием, он успел
собрать под свои знамена
многотысячную армию.
Союзники также не теряли
времени даром. В июне к
антифранцузской коалиции
присоединилась Швеция. Австрия
выступила в роли посредника при
проведении мирных переговоров
между Bonaparte и монархами
союзной армии. Союзники приняли
условия мирного договора,
предложенные Австрией, но
Наполеон не пожелал расстаться с
захваченными им владениями. В
последний день перемирия десятого
августа он предпринял попытку
пойти на уступки и послал депешу, в
которой соглашался на часть
условий, предложенного Австрией
мирного договора, но, увы, время
было упущено. Двенадцатого августа
и Австрия объявила о своем
вступлении в антифранцузскую
коалицию. Дальнейшая судьба войны
была предрешена.
Семнадцатого августа первая
кирасирская дивизия выступила
утром на Теплиц. В голове колонны
шли кавалергарды. Днем раньше во
всех шести эскадронах царила
суматоха: готовились к выступлению,
проводили маневры. Раневский
вернулся в Гроткау поздним вечером.
Тяжелый душный августовский вечер
спустился на городок фиолетовыми
сумерками. Где-то в отдалении
громыхали громовые раскаты,
предвещая непогоду. Не смотря на то,
что окно кабинета было распахнуто
настежь, не ощущалось даже
малейшего дуновения. Сняв колет и
распахнув ворот рубахи, Александр
дописывал письмо к Кити, в котором
сообщал сестре о грядущем
выступлении. Вещи его давно были
уложены расторопным денщиком,
дела все были завершены, кроме
одного. Он все еще откладывал
разговор с Мари до этого самого
последнего вечера, по опыту зная, что
вряд ли удастся избежать очередной
ссоры и упреков, коими его осыпали
все чаще. Шорох шелка за спиной
заставил отложить перо.
- Alexandre, - нежные руки
обвились вокруг его шеи, теплое
дыхание согрело висок, - вы
избегаете меня, а между тем, нам так
мало осталось, чтобы побыть вдвоем,
- прошептала Мари.
- Увы, madame, завтра в поход,
столько дел, - вздохнул Раневский,
перехватив тонкие запястья и убирая
ее руки со своей шеи.
- Будь проклята эта война, - тихо
отозвалась Мари, проведя ладонью по
его щеке.
- Это ваш выбор, Мари, -
отстранился Раневский. – Вас никто
не звал следовать за армией.
 - Меня вело сердце, - улыбнулась
Мария.
- Вам следует вернуться, madame.
Впереди совершенная безвестность,
перемирие окончено и даже здесь
может быть не безопасно.
- Мое место подле вас, - возразила
Мария. – Ежели вы оставите меня
здесь, я все равно последую за вами.
Поймите, Alexandre, у меня нет
обратного пути, ибо только подле вас
мое сердце бьется, только рядом с
вами я живу, а не прозябаю. Я
люблю…
Раневский приложил палец к ее
губам и покачал головой:
- Не надобно, madame. Не
начинайте все сызнова. Я знаю, каких
слов вы ждете от меня, но не имею
права их произносить, потому, как
это будет ложью от начала и до
конца. Я не привык лгать, Мари и не
стану делать того, даже, чтобы
доставить вам удовольствие. Я не
могу ответить вам взаимностью,
поскольку в моем сердце нет места
для вас.
- У вас нет сердца Alexandre! –
всхлипнула Мари.
Прозрачная капля повисла на
роскошных ресницах.
- Может, вы и правы, - поднялся с
кресла Александр. – И у меня
действительно нет сердца, потому как
оно умерло вместе с той, что владела
им всецело.
В этот самый момент яркая
вспышка мертвенно-белого света
осветила крошечный садик за окном,
и, последовавший за ней, громовой
раскат сотряс окрестности. Madame
Домбровская охнула и приникла к
нему всем телом. Руки Раневского
опустились на тонкую талию. Мари,
прижалась щекой к обнажившейся в
распахнутом вороте рубахи груди.
- Мари… - отстранился он.
- Отчего вы так жестоки со мной? –
со слезами в голосе прошептала она.
– Я не прошу вашей любви, я лишь
прошу вас позволить мне быть подле
вас.
- Мари, я не обещал вам ни любви,
ни верности, - вздохнул Раневский. –
Бога ради, давайте покончим уже с
этим фарсом. Я безумно устал от
наших ссор, от ваших упреков. Разве
я просил вас жертвовать своей
репутацией?
Ну, вот он, наконец, облек в слова
те мысли, что не давали ему покоя
вот уже несколько месяцев. Madame
Домбровская без сил опустилась на
низенький диванчик.
- Вы правы, Alexandre, - голосом
безжизненным, лишенным всяческих
эмоций отозвалась она. – Я
навязалась вам. Вы свободны отныне,
я вас более не держу.
Тяжело опираясь на резной
подлокотник, Мари поднялась и, не
оглядываясь, покинула кабинет,
оставив Раневского наедине с его
мыслями.
Уходя, она заметила на массивном
письменном столе ножик для
разрезания бумаги. Этим самым
ножом Раневский поранился, когда
пытался открыть шкатулку,
принадлежащую его покойно жене.
Об этом ей рассказала Настена,
которая ввиду отсутствия
многочисленного штата прислуги по
совместительству исполняла и роль
горничной в скромной квартирке в
Гроткау, и именно ей довелось
стирать запекшиеся капли крови с
кожаной обивки стола. Взяв со стола
изящную вещицу, Мария спрятала
его в складках платья. Войдя в
спальню, она уселась на банкетку
перед зеркалом. Настена распустила
и расчесала густые темные локоны,
помогла барыне переодеться ко сну и
собиралась заплести длинные
шелковистые волосы хозяйки в косу,
но Мари ее остановила.
- Оставь так, - тихо обронила она,
рассматривая в зеркале свое
отражение.
- И то верно, - улыбнулась
Настена. – Так-то куда как краше
будет. Мне сегодня внизу ночевать? –
осведомилась она, решив, что хозяйка
ожидает ночью визита полковника в
ее спальню.
- Пожалуй, - рассеяно ответила
Мария.
Взгляд ее остановился на
серебряном ножике, лежащем на
туалетном столике. Взяв его в руку,
она повертела его в разные стороны.
Настена вышла, бесшумно притворив
за собой двери.
 Кончиком ножа, Мари провела по
раскрытой ладони. Она и сама толком
не могла себе объяснить, зачем взяла
его. Может от того, что именно этим
ножом Раневский поранился, и когда-
то на сверкающем лезвии остались
капли его крови. Ей вспомнились
строки весьма посредственного
французского романа, в котором
влюбленные давали друг другу
клятву на крови, порезав ладони и
скрепив их рукопожатием. На глаза
навернулись слезы, сдавило грудь,
защипало в носу. Как больно было
слышать в очередной раз его слова о
том, что у него вовсе нет к ней
никаких чувств. В такие минуты она
чувствовала себя жалкой
попрошайкой, вымаливающей у
своего божества лишь каплю любви,
крохи внимания. Завтра он уедет, а ей
придется вернуться в Россию.
Наверняка, все окрестные кумушки
уже на все лады обсудили ее
скандальную связь с Раневским. Она
ведь не озаботилась тем, чтобы
сохранить в тайне свой отъезд в
Вильну, и на осторожные расспросы
madame Рябовой едва ли не прямо
заявила о том, куда и зачем едет,
надеясь развеять мечты соседки о
счастливом супружестве с ее
отпрыском.
Поднявшись с банкетки, Мари
погасила свечи и, сжав в кулачке
рукоятку ножика, забралась на
постель. Она представила себе, что
утром Раневский войдет в ее спальню
проститься, ведь не уедет же он, не
сказав даже последнего: «Прости», и
найдет на кровати ее неподвижное
тело. Воображение ей рисковало
яркие образы его позднего раскаяния
и острого сожаления. Ведь причина
того, почему она решила уйти из
жизни будет совершенно очевидна.
Поддавшись порыву, Мари чиркнула
по запястью лезвием. Острая боль
вызвала слезы на глазах. В темноте ей
не было видно, насколько глубоким
получился порез. Закусив губу, она
полоснула по руке еще раз.
Переложив нож в левую руку, она
попыталась проделать тоже самое с
другим запястьем. Отбросив ножик,
Мари зажала рану подушечкой
большого пальца и откинулась на
спину. Место пореза невыносимо
пекло, пальцы стали липкими от
собственной крови. Через некоторое
время голова ее стала кружиться,
пересохло во рту, навалилась
слабость и невероятная усталость. Ей
уже расхотелось умирать, но не было
сил даже шевельнуться. Слезы
горькие и обильные покатились по
щекам.
То и дело сверкали молнии, в небе
громыхали громовые раскаты, духота
стало поистине невыносимой, воздух
словно бы звенел от напряжения и
был густым и влажным. Дышалось
тяжело, кожа покрывалась
испариной. Александр все еще
пребывавший в смятении после
неожиданного объяснения с Мари,
уселся на подоконник, вперив взгляд
в тяжелое свинцовое небо. Вместо
ожидаемого облегчения от того, что
связь, тяготившая его, наконец,
окончилась, в душе поселилась
тревога. Гадкое чувство своей
сопричастности к чему-то
постыдному и недостойному не
покидало его. И вместе с тем томило
предчувствие близкой беды. Такое
бывало с ним уже. Тогда, под
Можайском, он ни за что не хотел
упускать из вида Чернышева и все же
оказался не властен над тем, что было
определено тому судьбой.
Налетел шквал, зашумели,
потревоженные им кроны, вслед за
этим порывом на землю, шурша в
пыльной листве, упали первые
крупные капли. Напряжение,
нагнетавшееся всю вторую половину
дня, вылилось в ночном ливне. Встав
с подоконника, Раневский закрыл
окно. Время было уже достаточно
позднее, и пора было ложиться, но
сна не было. Однако, следуя голосу
разума, Александр все же отправился
в спальню. Проходя мимо комнаты,
которую занимала Мари, он
остановился. Раневский невольно
прислушался. В комнате царила
тишина, слышно было только, как
дождевые капли ударяются о стекло,
будто кто-то сыплет горохом по
деревянному полу. Он сделал шаг,
другой, но будто что-то продолжало
удерживать его у двери. Тихо
чертыхнувшись, Александр толкнул
дверь и ступил на порог. Спальня
была погружена во мрак.
- Мари, - собственный голос
показался Раневскому слишком
громким в этой темной комнате.
Мелькнула мысль, что в комнате
никого нет, и он напрасно
тревожится. Александр повернулся к
выходу.
- Саша, прости меня. Я не смогла, -
прошелестел тихий шепот.
Вспышка молнии на мгновение
осветила спальню, выхватив из
темноты бледное лицо Мари в
обрамлении темных, распущенных по
плечам волос. Стало нестерпимо
горячо во всем теле, обожгло, словно
этот же разряд молнии прошил его
насквозь.
 - Тимошка! Огня! – окрикнул
денщика Раневский, шагнув к
постели.
В коридоре прогрохотали
торопливые неловкие шаги. Тимофей
ввалился в комнату, прикрывая
ладонью дрожащий огонек свечи, и
застыл на пороге. Белоснежные
простыни были перепачканы кровью.
Серебряный ножик для разрезания
бумаги, тот самый, о который
однажды поранился Александр,
взламывая замок шкатулки, лежал тут
же на постели. Метнувшись к
кровати, Раневский сгреб в объятья
Мари. Ее тонкие запястья были
сплошь изрезаны, неглубоко, но
кровь все продолжала сочиться из
порезов, пропитывая белые
простыни, тонкую ночную рубашку.
- Маша! Боже! Что ты делаешь?! -
укачивая ее в руках, зашептал он. –
Беги к Кохману, - прикрикнул он на
денщика. – Да скорее же ты,
окаянный!
На шум прибежала Настена,
которую madame Домбровская
отослала из спальни, и велела той до
утра не возвращаться и зашлась в
истошном крике.
- Замолчи! – прикрикнул на нее
Раневский. – Свечи принеси, воды,
доктора встреть в передней.
Опустив Мари на подушку, он
оторвал от простыни длинный лоскут
и принялся дрожащими руками
перебинтовывать раны на ее руках.
 - Не надобно, Саша. Не надобно. Я
умру, - шептала она, сделав слабую
попытку вырвать ладонь из его
крепкой хватки.
- Не нынче, Маша, - севшим
голосом проговорил он в ответ. – Не
нынче. Все мы когда-нибудь умрем,
но не нынче.
Кохман, встревоженный
сбивчивым рассказом денщика
Раневского явился спустя минут
двадцать, после того как за ним был
послан Тимошка. Вода стекала с его
шляпы и длинного плаща. Сбросив
его на руки, оторопевшей Насте,
доктор поставил на изящный бобик
свой саквояж.
 - Ваше высокоблагородие, - тронул
он за плечо Раневского, - позвольте
мне взглянуть.
Александр отступил. Кохман
принялся торопливо разматывать
наложенные повязки, сосредоточенно
хмурясь.
- Madame, ваше счастье, что
порезы не глубоки, но крови вы
потеряли изрядно, - сухо произнес он.
– Не знаю, да и знать не хочу, что
послужило тому причиной, -
обернулся он к Раневскому, - Это
ваши дела, полковник, могу лишь
заверить, что от меня никто и ничего
не узнает. За остальных поручиться
не могу.
- Остальных? – тяжело опустился в
кресло Александр.
 - Видите ли, случилось так, что
когда ваш слуга разыскал меня, я был
не один. Поручик Истомин сегодня
вечером во время маневров вывихнул
плечо и обратился ко мне, дабы я
вправил его. Боюсь, он слышал все,
что мне поведал ваш денщик.
Кохман туго перебинтовал
запястья Мари.
- Скажите, с ней все будет хорошо?
– провожая его до дверей спальни, в
полголоса осведомился Раневский.
- Не извольте беспокоиться, ваше
высокоблагородие, - откланялся
Кохман. – Безусловно будет лучше,
если madame некоторое время будет
оставаться в постели, все же потеря
крови довольно велика, но к счастью,
нож, которым она попыталась
лишить себя жизни довольно тупой и
потому порезы не глубоки. Шрамы,
конечно, останутся, - пожал он
плечами, - но меня больше волнует не
физическое здоровье madame.
Попытка суицида, знаете ли, это ни
есть хорошо. Вам надобно
присматривать за ней. О, я понимаю,
что полк завтра выступает, но ее
нельзя оставлять без присмотра.
- Благодарю вас, - отозвался
Раневский. – Доктор, вы не могли бы
оказать мне услугу?
- Полковник, я лечу недуги
телесные, увы, здесь я бессилен, -
вздохнул Кохман.
- Я всего лишь попрошу вас
остаться с madame Домбровской до
тех пор, пока она не поправиться, а
после сопроводить ее в расположение
моего эскадрона.
- Только из уважения к вам,
Александр Сергеевич, - кивнул
головой Кохман.
Александр вернулся в спальню,
присел на кровать подле Мари.
- Сашенька, прости меня,
пожалуйста, - прошептал она, едва
его рука коснулась ее разметавшихся
по подушке волос.
Подняв ее на руки, Раневский
зашагал в сторону своей спальни.
Тимофей тихо чертыхаясь придержал
двери, помогая барину. Опустив ее на
постель, Александр махнул рукой,
чтобы слуга оставил их наедине.
- Не оставляй меня, - обратилась
она к нему.
 Погасив свечи, Раневский прилег
рядом с ней, осторожно обнял тонкий
стан.
- Я здесь, Машенька. Я никуда не
ухожу, - прошептал ей на ухо.
- Я думала, что смогу, - заговорила
Мари. – Смогу уйти, оставить тебя.
Зачем мне жизнь, если в ней не будет
тебя?
- Не надобно слов, - тихо отозвался
Раневский. – Я с тобой. Все будет
хорошо. Ты поправишься, и мы скоро
обязательно увидимся.
Александр не спал всю ночь,
прислушиваясь к тихому неровному
дыханию Мари. После полудня,
оставив ее на попечении Настены и
Кохмана, Раневский отправился
нагонять свой эскадрон.
 Пока шли в горах, не было слышно
пушечных выстрелов, и полки были
далеки от мысли о предстоящем им
участии в сражении. Князь Голицын
и Де-Прерадович отправились вперед
к Теплицу. Старшим при дивизии
остался командир Конной гвардии
Арсеньев. Кавалергарды уже начали
спускаться в Теплицкую долину, как
прискакал квартермистерский офицер
Диет, настоятельно требуя
подкрепления Остерману. Завязался
двухдневный бой. После которого,
полк, понесший значительные
потери, как в людях, так и в лошадях,
был отведен к югу от Теплица, где и
был расквартирован в резерв.
 Глава 36

После появления на свет

близнецов весь мир Софи
сосредоточился вокруг них, почти все
свое время она проводила в детской,
сознательно избегая Чартинского и
княгиню Луизу. Но невозможно было
бесконечно прятаться от жизни за
стенами детской комнаты. Эта жизнь
так и норовила ворваться в ее
уютный тихий мир и напомнить ей,
что за пределами маленького тесного
круга обитателей живописного
поместья в предместьях Парижа
жизнь летит стремительно и
неудержимо.
В одно погожее августовское утро
за завтраком под предлогом того, что
Софье необходим новый гардероб,
княгиня Луиза уговорила ее поехать в
Париж. На резонное возражение
Софьи, что модистка могла бы
приехать и в Сен-Дени, Луиза весело
рассмеялась.
- О, моя дорогая, конечно, какая-
нибудь безвестная белошвейка могла
бы и приехать в поместье, и почла бы
это за честь, но вы достойны самого
лучшего, потому мы поедем в Париж.
Фели, - обратилась она к дочери, - не
желаешь составить нам компанию?
Фелисия оторвалась от созерцания
содержимого своей тарелки и вяло
улыбнулась матери.
- Если вы не возражаете, maman,
мне бы хотелось статься дома, -
отозвалась девушка. – Уверена вам и
без меня не будет скучно.
Софья давно заметила, что сестра
Адама ее не жалует. Впрочем, она и
не искала ее расположения,
прекрасно понимая причину
подобного к себе отношения. Не
было сил изображать счастливое
замужество, и она, насколько хватало
ее изобретательности в поиске
различных поводов, старалась
держаться от Чартинского подальше.
Впрочем, в последнее время она не
сильно преуспела в том. Адам все
чаще вторгался в ее дела и мысли,
невозможно было жить бок о бок с
ним и не замечать его вовсе. Сие не
осталось незамеченным и потому
отношения между Софи и Фелисией
день ото дня становились все
холоднее. Княгиня Луиза также
отметила весьма напряженные
отношения между молодыми
супругами, но отнесла последнее
насчет тоскливой меланхолии,
овладевшей молодой женщиной
после рождения мальчиков. От того
Луиза всеми силами старалась
окружить Софи заботой и вниманием,
вывести ее из этого состояния,
развлечь по мере сил и скрасить ее
досуг. Именно для того и затевалась
поездка в Париж.
- Я отвезу вас, - поднялся из-за
стола Чартинский.
- Право не стоит, - улыбнулась
княгиня Луиза. – У нас есть свои
маленькие женские секреты, которые
нам хотелось бы обсудить без
мужского общества, - повернулась
она к Софье.
Софи рассеянно кивнула головой в
ответ на реплику княгини.
- Я только переменю платье, -
поднялась она из-за стола и
торопливо вышла из столовой.
Чартинский догнал ее на лестнице,
ведущей на второй этаж.
- София, надеюсь, вы не станете
совершать поступки, о которых в
последствие пожалеете? – ухватил он
ее за руку чуть повыше локтя.
- Боитесь, что я убегу? – вздернула
бровь Софья. – Полно, Адам. Вы
лучше меня знаете, что мальчики
удержат меня подле вас надежнее
самых крепких оков.
 Софья вырвала у него руку и
продолжила подниматься вверх, но не
успела преодолеть и двух ступеней,
как Адам вновь ее остановил,
преградив ей путь.
- Мне право жаль, что вы смотрите
на меня как на своего тюремщика, -
торопливо заговорил Чартинский. –
Признаться, я вовсе не желал, чтобы
мы с вами стали врагами.
- Вы сделали все для того, monsieur
(сударь), - сделал попытку его обойти
Софья.
- София, Бога ради, - стукнул
кулаком по перилам Адам. – Что мне
было делать тогда? Оставить вас в
пылающем флигеле, подле тела
вашего брата? Я спас вам жизнь! –
горячо возразил он.
 - Я вас о том не просила, -
вздохнула Софи, глядя на него снизу
вверх.
- Нежели вы бы предпочли смерть
жизни со мной? – тихо спросил
Чартинский.
Софья отвернулась. Ей не хотелось
лгать, но сил ответить на этот вопрос,
глядя ему в глаза она в себе не
ощущала. Да и что сказать? Нет,
конечно же, нет. Разве можно
предпочесть смерть жизни. Кто его
знает, что ждет за той чертой, когда
гаснет сознание и разум? Жизнь
научила ее все подвергать сомнению.
От того и не спешила она с выводами
о том, что же лучше: жизнь на земле с
ее подчас нешуточными
испытаниями силы и воли,
страданием от потери близких и
родных, или царствие небесное, что
должно бы ожидать праведников с
окончанием их земного пути?
Разумом она понимала мотивы
двух дезертировавших поляков,
оказавшихся во враждебно
настроенном к ним окружении, для
которых оказалась случайным и
нежеланным свидетелем. Зелинский,
тот бы без колебаний свернул ей
шею, и может быть, в том, что она до
сих пор жива и живет в достатке и
комфорте, есть заслуга Чартинского,
но, Боже правый! Как же невыносимо
было само его присутствие рядом,
неусыпный надзор с его стороны и
навязчивое внимание.
 - Не требуйте от меня
невозможного, Адам, - повернулась
она к нему. – Я не люблю вас и
никогда не смогу полюбить.
Чартинский отступил в сторону,
освобождая ей дорогу.
- Моей любви хватит на двоих, -
прошептал он ей вслед.
Софья замерла на мгновение, но не
стала отвечать ему, лишь ускорила
шаги, стремясь оказаться как можно
дальше. После разговора с Адамом.
Поездка с княгиней в Париж
воспринималась ей уже как
маленькое приключение, главное
достоинство которого заключалось в
том, что князя не будет рядом.
Она уж давно привыкла
довольствоваться малым, забыла о
том, когда с увлечением предавалась
выбору тканей, кружева,
представляла в своем воображении
новые великолепные наряды,
призванные подчеркнуть ее
изящество и красоту. Салон Нанси,
куда привезла ее княгиня Луиза,
пользовался самой что ни есть
лучшей репутацией. Многие
модницы готовы были заложить
душу, дабы стать клиентками
несравненного мастера, но Нанси в
выборе клиентуры был чрезвычайно
привередлив, и не каждая парижанка
могла похвастаться, что одевается у
великого мэтра.
Княгиня Луиза, потомственная
аристократка, обладательница
врожденного изящного вкуса и
истинная ценительница строгого и на
первый взгляд аскетичного стиля
Нанси, всегда была желанной гостьей
в его салоне.
Поначалу Софи даже не
собиралась принимать участие в этом
действе, настроившись на то, чтобы
завершить сие, как можно скорее. По
дороге, она даже намекнула княгине,
что полагается на ее выбор и вкус, но
неподдельная страсть великого мэтра
к тому, что касалось непосредственно
его маленького царства из тканей
всевозможной фактуры, тончайшего
кружева, к тому волшебству, из
которого создавалась мода, захватила
и ее. Нанси не скупился на
комплименты ее красоте, тут же
воображая вслух, каким образом
следует подчеркнуть те или иные ее
достоинства.
После почти трехчасового
пребывания в святая святых
парижской моды, Софи и княгиня
Луиза, наконец, покинули Париж. У
Софьи голова шла кругом от того
изобилия, что явилось ее взгляду:
перчатки, шляпки, чудные кружевные
шали, чулки, тончайшее белье. Как и
всякая молодая женщина, она легко
была вовлечена в этот таинственный
мир, где все подчинялось тому, чтобы
сделать из просто хорошенькой
барышни настоящую богиню, у ног
которой будет бесчисленная армия
поклонников.
 - Я знала, что вам понравится, -
заметила княгиня, с удовольствием
наблюдая за ней.
Софья, все еще пребывая во власти
радостного душевного подъема,
вызванного поездкой, даже не
предполагала, как похорошела: на
бледных щеках выступил легкий
румянец, улыбка то и дело скользила
по ее губам, отражаясь в серо-
голубых глазах, придавая лицу чуть
мечтательное выражение, что
необычайно шло ей. Исчезли хмурые
складочки на лбу, уголки губ более
не были опущены вниз, что ранее
придавало ей выражении скорби и
озабоченности.
- Я все же думаю, что мы
позволили себе излишнюю
расточительность, - вздохнула она,
когда подумала о том, что платить за
все это придется Адаму.
Сама мысль о том была ей
неприятна, но даже она не в силах
была совершенно испортить ей
настроения.
- Глупости, - отмахнулась княгиня.
– Пусть вас это не заботит, моя
милая. Довольно вам уже прятаться в
четырех стенах. Париж будет сражен
вашей красотой.
- Я вовсе не желаю сражать, кого
бы то ни было, - довольно сухо
отозвалась Софи.
- Не лукавьте, - усмехнулась
княгиня. – Каждая женщина желает
быть предметом восхищения, но мало
кто того достоин.
 Софи опустила глаза. Вспомнилась
собственная юность, трепетное
ожидание первого выхода в свет,
первое волнение влюбленного сердца
и грандиозный провал, за которым
последовало поспешное замужество и
скорое вдовство. При мыслях о
Раневском вновь болезненно заныло
сердце: «Где он нынче? Что с ним?»
Вопросы эти часто не давали ей спать
по ночам, когда она лежала без сна,
глядя в потолок, пытаясь представить
или придумать, как ему живется
нынче без нее, думает ли о ней,
вспоминает, или уже забыл?
Догадывается ли о том, что
произошло на самом деле?

Княгиня, заметив, что ее молодая

спутница вновь впала в уныние,
тихонечко вздохнула:
- Простите меня, Софи, я вовсе не
желала вас обидеть, - добавила она.
- Вы вовсе не обидели меня,
madame, - отозвалась Софья. – Вы
правы, - робко улыбнулась она. –
Каждая женщина в тайне, даже если
не желает признаваться о том вслух,
мечтает о том, чтобы ей
восхищались.
- У вас будет возможность сполна
насладиться тем, - весело произнесла
княгиня Чартинская. – На будущей
неделе Изабелла устраивает
небольшой вечер и нас ожидают с
визитом.
Не то, чтобы Софи не
догадывалась о планах матери Адама
ввести ее в Парижское общество,
попросту предпочитала не думать о
том. Все это время она жила в каком-
то ожидании чего-то, какого-то
события, что непременно должно
произойти и изменить ее жизнь.
Сколько раз она говорила себе, что
надобно потерпеть еще немного, еще
чуть-чуть, вот-вот, совсем скоро,
может быть, даже завтра все
изменится. Но дни проходили за
днями, и ничего не менялось, но
чувство ожидания не покидало ее,
хотя объяснить даже самой себе, чего
именно она ждет, Софи была не в
силах.
Ей хотелось отговориться от
посещения салона madame Дюбуа, но
с ходу не удалось придумать мало-
мальски правдоподобной отговорки:
«Всего через седмицу, - нахмурилась
она. – Это неизбежно, увы. Ведь
Адам наполовину француз», -
вздохнула Софи.
То, что Изабелла именовала
небольшим раутом, на деле оказалось
довольно внушительным собранием.
У madame Дюбуа собирались в
основном уцелевшие после кровавого
революционного террора
представители старой аристократии и
их отпрыски. Этот вечер чем-то
напомнил Софье салон у Бетси, с той
лишь разницей, что в Петербурге все
же хоть иногда да была слышна
русская речь.
Гости также собирались группами,
обсуждали новости, доходившие в
Париж с полей сражений, дамы
злословили по поводу общих
знакомых, горячо обсуждали новое
увлечение оставленной Bonaparte
ради нового брака императрицы –
обычная праздная светская беседа, в
которую появление в Парижском
обществе русской жены князя
Чартинского, внесло новые поводы
для толков и сплетен.
Луиза водила ее за собой от одной
группы гостей к другой, живописуя
своим знакомым историю
поспешного романтичного брака
своего сына с русской аристократкой
в самом сердце войны и
последующего бегства в Париж.
Софья через силу улыбалась, в душе
ужасаясь той лжи, что увеличивалась,
словно снежный ком, катаемый
детворой по заснеженному двору в,
ставшем ей родным, Завадном.
Проходя вслед за Луизой мимо
двух весьма почтенного возраста
господ, она услышала несколько
фраз, сказанных о последнем
сражении Bonaparte под Дрезденом.
По словам седовласого господина в
черном фраке, Наполеону удалось
одержать победу, а войска союзников
понесли серьезные потери. Софья, не
став прислушиваться к дальнейшему
продолжению разговора, с треском
захлопнула веер из слоновой кости
так, что несколько тончайших
пластинок с хрустом сломались.
Слова о многочисленных потерях
привели ее в состояние сильнейшего
волнения: «Андрей, Раневский,
Морозов, все ли живы?» Пытаясь
унять свои страхи и совладать с
эмоциями, так явно проступившими
на ее лице, она спешно вышла на
террасу. Отойдя в самый дальний
угол, туда где заканчивалась
мраморная балюстрада и начиналась
лестница, ведущая в сад, Софи
несколько раз глубоко вздохнула,
сморгнула слезы, застившие глаза и,
стянув перчатку, дабы не оставить на
ней следов, вытерла несколько
прозрачных капель, застывших на
щеке.
Она уже собиралась вернуться,
когда услышала тихий разговор двух
женщин. Ни одной из дам ее не
представляли, но едва расслышав
несколько слов, она тотчас поняла,
что разговор шел о ней.
- Я слышала, что он вывез ее прямо
из горящей Москвы, - шепотом
сообщила своей собеседнице высокая
блондинка.
- Вот как. Я мне говорили, что они
познакомились в Петербурге. У
Чартинского там родственники.
Совершенно не представляю, как
можно жить в этой варварской
стране. Поль чудом вернулся. Он был
ранен в битве под Москвой. Так вот
он говорил, что это сами русские
сожгли свою столицу, только бы она
не досталась победителям.
- Поистине ужасно, - согласилась
блондинка. – Но все же княгиня
довольно мила, хоть ее манеры… да и
воспитание оставляют желать
лучшего.
Софья вспыхнула. Нестерпимо
захотелось уйти и более не слушать
сплетни о себе самой, но, увы, для
того, чтобы вернуться в гостиную ей
пришлось бы выйти из тени на свет,
падающий из распахнутого настежь
французского окна и тем самым
обнаружить свое присутствие.
Ничего не оставалось делать, как
только дождаться, когда
любительницы подышать свежим
воздухом закончат делиться друг с
другом новостями и уйдут с террасы.
Затаившись в темноте, она
мысленно вернулась в прошлое: «Как
странно складывается моя жизнь, -
вздохнула она. – Судьба кидает меня,
как щепку в бурном море. Могла ли
я, будучи в Петербурге, при
знакомстве с Чартинским и отвергая
его ухаживания, предположить, что
когда-нибудь буду зависеть всецело
от его прихотей и желаний? Нет,
конечно. Кто мог подумать о таком?
И здесь все так же, как было в
Рощино. Война уже совсем близко,
но все они уверены, что она их не
коснется никогда. Они пьют, едят,
злословят, смеются, обсуждают
бывшую императрицу, и война для
них это лишь слово, а что оно
означает, они вряд ли могут себе
представить».
Дамы, обсуждавшие ее, вернулись
в гостиную. Задумавшись, она и не
заметила, как осталась одна, но
ненадолго. Опираясь на балюстраду
обеими руками, Софья наклонилась
вниз, всматриваясь в темную гладь
небольшого пруда, в котором
отражалась полная луна.
- София, - тихий голос за ее спиной
заставил ее вздрогнуть.
Она едва не подскочила на месте,
когда руки Адама в светлых
перчатках опустились на ее
обнаженные плечи.
- Я потерял вас, - прошептал
Чартинский, так близко к ней, что его
дыхание шевельнуло тонкие волосы у
основания ее шеи.
- Мне захотелось побыть одной, -
повела плечом Софья, стараясь
сбросить его руки.
 - Разочарованы, что я нарушил
ваше уединение? – усмехнулся Адам.
- Признаться честно? Да
разочарована, - тихо отозвалась
Софья.
- Такая дивная ночь, - убрав руки
за спину, заметил князь. – Тишина,
звезды, луна, только вы и я.
- Прошу вас, давайте вернемся в
гостиную, - пытаясь не выдать
нарастающую в ней панику,
вызванную его романтичным
настроем, попросила Софья.
- Отчего же? Ведь вам неприятно
это общество. Я наблюдал за вами,
София. Вы через силу улыбаетесь,
вам скучно. Так зачем же спешить
вернуться туда, откуда Вы сбежали
столь поспешно? Вы боитесь
оставаться со мной наедине? –
поинтересовался он.
- Я не боюсь, - возразила Софья. –
Я не желаю…
- София, я довольно долго ждал, -
вкрадчиво шепнул Адам. – Я не
докучал вам, полагая, что вам
надобно время, дабы прийти в себя,
но я отнюдь не святой и обетов
целомудрия не давал.
- Я тем паче не давала вам никаких
обещаний, клятв и обетов, - отступая
от него на несколько шагов,
отозвалась Софья.
- Думаете, меня это остановит? –
небрежно обронил Чартинский. –
Даже в глазах моих родных, вы,
София, моя жена.
 - Вас нисколько не смущает, что я
не желаю того? – тихо спросила
Софья.
Адам шагнул к ней и, обняв одной
рукой тонкий стан, притянул к себе.
Удерживая другой рукой ее
подбородок, он коснулся ее губ
быстрым поцелуем.
- Вы захотите, также, как я того
желаю, - пообещал он.
- Никогда, - покачала головой
Софья. – Никогда я не буду
принадлежать вам по доброй воле.
- Не говорите так, - усмехнулся
Чартинский. – Мы с вами крепко
связаны отныне.
- Я хочу уехать отсюда, -
отстраняясь от него, прошептала
Софья.
 - В этом наши желания совпадают,
- предложил ей руку Чартинский. –
Осталось только разыскать маменьку
и сообщить ей, что моя супруга
устала и хотела бы ехать домой.
Не сдержав тяжелого вздоха, Софи
оперлась на предложенную руку и
вместе с Адамом вернулась в
гостиную. Луиза была разочарована
столь ранним отъездом, но отметив
бледный вид Софи, возражать не
стала. Во время недолгой поездки в
экипаже, Софья рассеянно отвечала
на вопросы княгини о своих
впечатлениях от новых знакомств.
Все ее мысли были заняты
состоявшимся между ней и Адамом
разговором. Чартинский молчал, но
она и без слов знала, что он думает о
том же. Миновали кованые ворота
поместья, и колеса кареты зашуршали
гравием по подъездной аллее.
Софи торопливо пожелала Луизе
спокойной ночи, и поднялась к себе.
Первой мыслью было запереть двери,
но ключа не было на его обычном
месте, в замочной скважине. Это
говорило только о том, что Адам
заранее угадывал все ее мысли и
забрал ключ еще до поездки в Париж.
Можно было попытаться сдвинуться
тяжелый комод и подпереть им
двери, но это произведет столько
шума, что сбежится весь дом.
Отпустив прислугу, Софья присела
в кресло. Она знала, что князь придет,
но не хотела встречать его в постели.
Время шло, тихо тикали часы на
каминной полке, колыхался огонек
свечи, из открытого окна доносились
звуки ночного парка: шелестела
листва деревьев, потревоженная
легким ночным ветерком, стрекотали
ночные насекомые. Казалось, что
каждый нерв натянут как струна,
которая вот-вот лопнет от малейшего
прикосновения. Она прислушивалась
к каждому шороху и едва различив
тихие шаги, подскочила со своего
места и плотно завернулась в
тяжелый бархатный капот.
Дверь неслышно отворилась под
его рукой, и Адам, облаченный в
шелковый халат, ступил на порог. Он
плотно прикрыл за собой двери и
повернулся к женщине, замершей у
окна спальни.
 - Вы ведь ждали меня, София, -
улыбнулся он.
Софья кивнула головой:
- Вы ведь изволили меня
предупредить о том, - отозвалась она.
- Довольно разговоров, - вздохнул
Адам. – Идите ко мне, - протянул он
к ней руку.
Софи отступила от окна, погасила
свечу и шагнула к постели:
- Если это именно то, чего вы
добиваетесь… Я не хочу вас, Адам,
вы мне…
- Омерзителен? Противен? –
обнимая ее, шептал Чартинский. –
Поверьте, мне нет никакого дела до
того.
Софья уворачивалась от его
поцелуев, пыталась оттолкнуть, но
вдруг замерла, уронила руки,
позволяя Адаму целовать дрожащие
губы, утирать слезы, струящиеся по
лицу, кончиками пальцев.
- Боже, как же я люблю тебя, - тихо
шептал Чартинский, укачивая ее в
объятьях.
- Ежели любишь, отпусти, - едва
слышно выдохнула Софья.
- К нему? Думаешь, он ждет тебя?
Впрочем, отпущу, - выпустил ее из
объятий Адам. – Уезжай, но
мальчики останутся со мной. Готова
ли к тому?
Софи, отрицательно покачала
головой, но поняв, что в темной
комнате он не увидел того,
произнесла вслух:
 - Ты же знаешь, что нет. К чему
мучаешь меня?
- Тогда смирись, - повысил голос
Чартинский. – Я на все готов ради
тебя. Я терпеливо ждал, но понял, что
не дождусь.
Софья села на постель и закрыла
лицо руками.
- Мне все равно. Делай все, что
пожелаешь.
Она и не надеялась, что он уйдет,
оставит ее. Ей очень не хотелось,
чтобы Адам оставался в ее постели
всю ночь. Оставшись одна, она могла
бы дать волю слезам, до одури
наплакаться в подушку, выплеснув
все отчаяние, огорчения, страхи, но
при нем не желала обнаружить своей
слабости. Чартинский не ушел, обняв
ее, Адам уснул. Его рука казалась
Софье слишком горячей и тяжелой,
легкое дыхание шевелившее волосы
на затылке, раздражало, отросшая за
день щетина царапала нежную кожу
плеча и шеи. Усталость взяла свое, и
под утро она провалилась в тяжелый
душный сон, наполненный мрачными
образами.
Во сне она вновь была в Рощино,
сумрачный день клонился к закату,
когда на подъездной аллее показалась
крестьянская телега с деревянным
гробом.
- Вот, барыня, - пробасил
Тимошка. – Привез супруга вашего.
Повернувшись к телеге, Тимофей
принялся стаскивать с гроба крышку.
 - Не надобно, - в ужасе прошептала
Софья.
- Да вы поглядите, - схватил ее за
руку и Тимофей потащил к телеге.
Вырвав у него руку, Софи
повернулась к денщику, дабы
прикрикнуть на него, но то был уже
не Тимофей, а Раневский. На
негнущихся ногах она прошагала к
телеге и заглянула в гроб. В гробу
лежал Чартинский, бледный с
посиневшими губами.
Проснувшись от собственного
крика, она подскочила на постели.
Адам, обняв ее, притянул спиной к
своей груди.
- Тише, София. Тише. То всего
лишь дурной сон, - шептал он,
поглаживая ее напряженные плечи.
 - Я тебя во сне видела, - сбивчиво
заговорила Софья. – В гробу, -
добавила она.
Чартинский вздрогнул, но из
объятий ее не выпустил:
- Глупости все это, - вздохнул он,
выбираясь из постели.
Софи отвернулась, прислушиваясь
к шороху одежды, пока Адам
одевался.
Отодвинув портьеру, Чартинский
впустил в комнату свет раннего утра.
Софья поморщилась и натянула
одеяло до подбородка, чем, кажется,
рассмешила его.
«Да уж, поздновато скромницу
изображать», - вздохнула она.
- У меня есть подарок для тебя, -
поднеся к губам ее руку, улыбнулся
князь. – Одевайся, я буду ждать тебя
у конюшни.
- Я полагаю, что надеть мне
следует амазонку? – осведомилась
Софья.
Чартинский обернулся в дверях:
- Точно так, madame.
После его ухода, Софи позвонила.
Заспанная и недовольная тем, что ее
так рано потревожили, Николета
занялась туалетом хозяйки.
Отказавшись от завтрака и выпив, по
своему обыкновению, только
чашечку кофе, Софья вышла на
задний двор к конюшням.
Адам, ждал ее, удерживал на
поводу двух лошадей: довольно
рослого вороного жеребца и изящную
арабскую кобылку белого цвета, так
похожую на ее любимицу Близард.
Софи осторожно приблизилась,
погладила бархатистый нос лошадки
и протянула ей кусочек сахара на
раскрытой ладони.
- Она тебе нравится? –
поинтересовался Адам.
Софья молча кивнула.
- Я помню, как ты расстроилась,
когда пришлось отдать твою лошадь,
- заметил он.
- Близард мне Alexandre подарил, -
отозвалась она.
Чартинский нахмурился, но ничего
не сказал. Подставив сложенные
руки, он помог ей сесть в седло и
протянул поводья.
 - Ты ведь часто думаешь о нем? –
тронув с места жеребца, спросил он.
- Каждый божий день, - глядя ему
прямо в глаза, ответила Софья. – Ты
не можешь мне запретить думать о
нем.
- Не могу, - согласился
Чартинский. – Но, что если его
больше нет? Если он погиб?
- Он жив, - понукая кобылку,
отозвалась Софи. – Я знаю то, потому
как только его не станет, я это сразу
пойму.
- Ежели все-таки так случится, что
вы встретитесь, - медленно произнес
Адам, - как ты поступишь? Уедешь с
ним?
- Неужели у вас существуют какие-
то сомнения на сей счет, ваше
сиятельство? – перешла вновь на
холодное вы, Софья, стремясь
уничтожить всякое потепление, что
наметилось в их отношениях после
прошедшей ночи.
- А как же дети? – не унимался
Адам.
- Дети? – Софья придержала
лошадь и повернулась к нему лицом.
– У меня будут еще дети, Адам. От
Раневского, - добавила она.
Нет, конечно же, то была ложь.
Впрочем, о том знали оба. Мысль о
том, чтобы оставить близнецов
приводила ее в состояние паники, и
она никогда бы не решилась на
подобное. Как бы Софи не любила
Раневского, как бы не тосковала о
нем, встань перед ней подобный
выбор, решение ее было бы
совершенно очевидным. Ей хотелось
разозлить Чартинского, испортить его
чересчур благодушное с утра
настроение, от того и сказала первое,
что пришло в голову. Но Адам,
казалось, совершенно не воспринял
ее слова. Он нисколько не разозлился,
напротив, лицо его осветилось
довольной улыбкой и неопределенно
хмыкнув он пришпорил жеребца,
посылая того в галоп. Софья хотела
было последовать за ним, но
передумала.
Думая о прошедшей ночи, она то и
дело заливалась краской стыда. Она
не сражалась с ним, как тигрица за
свою честь, она позволила ему
ласкать себя, целовать, шептать
нежные слова любви, жаркие
признания, не противилась ему. Мало
того, зажмурившись, она
представляла себе, что это руки
Раневского касаются ее, что это его
губы скользят по разгоряченной
коже, что это его чуть хрипловатый
шепот слышится в ночной тишине.
Она даже отвечала на эти поцелуи,
едва сдержала крик наслаждения,
зная, что Адам почувствовал ее
возбуждение и, возможно, даже
догадался о том, что мысленно вовсе
не с ним она была той ночью. Может
от того, когда все закончилось, и он
тяжело рухнул на нее сверху,
придавив своим весом, он шепнул ей
едва слышно:
 - Jamais il ne sera plus entre nous.
(Когда-нибудь его не будет между
нами.)

Глава 37

После десятого сентября резервная

кавалерия и в том числе
Кавалергардский полк была
отодвинута за реку Эгер, почти за сто
верст на восток. Сделано было это из
соображений улучшения снабжения
продовольствием. Кавалергарды
расположились в местечке под
названием Лобозиц на берегу Эльбы.
Двадцатого сентября полк получил
новое расписание, согласно которому
ему надлежало теперь
рассчитываться не на шесть
эскадронов, а на пять ввиду
многочисленных потерь в последнем
сражении.
Таким образом, граф Завадский
оказался в эскадроне Раневского и
под его командованием, как в свою
первую кампанию при Аустерлице.
Вступлению в австрийские
пределы предшествовал приказ
Барклая де Толли:
"Извещаю войска
предводительствуемых мною армий,
что мы в скором времени вступим в
пределы Богемии. Я уверен, что
каждый из воинов, вступая в
границы сей благоприязненной
державы, не только не покусится на
какое-либо своевольство, но будет
сохранять строжайший порядок
устройства и спокойствия с
союзным нам народом; вообще
ожидаю, что войска будут вести
тоже похвально, как и здесь в
Пруссии, чем заслужат и там ту же
доверенность и любовь народа, не
пороча славы храбрых воинов
гнусным именем грабителя..."
Однако, несмотря на изданный по
воскам приказ командующего,
эскадронные командиры часто
закрывали глаза на то, что их
подчиненные добывали припасы
всеми доступными им способами,
потому как кавалерия испытывала
острый недостаток в фураже.
Отличился в том и эскадрон
Раневского. Не то чтобы Александр
не знал об истинном положении
вещей, более делал вид, что не знает.
До недавнего времени все сходило с
рук, до тех самых пор, пока в
дивизионную квартиру не поступила
жалоба на творимые кавалергардами
самовольства. В тот же день
Раневский был вызван в штаб
дивизии для учинения разноса.
Де-Прерадович самолично отчитал
эскадронных командиров, не стесняя
себя в выражениях, после чего
распустил их, попросив остаться
лишь Раневского. Александр,
полагая, что речь пойдет об одном
инциденте, случившемся на прошлой
седмице между его людьми и
местными жителями, заранее
заготовил ответ, взяв всю
ответственность за произошедшее на
себя.
- Николай Иванович, - начал
Раневский, - позвольте объясниться.
Самовольства, а тем более грабежа не
могло быть потому, как
фуражировочная команда была при
офицере. Вы давно были в
расположении полка? – дерзнул он
задать вопрос.
- Не так давно как вы полагаете, -
нахмурился генерал.
- Лошади изнурены, впереди
новый поход, а меж тем Константин
Павлович (цесаревич) настоятельно
требовал, чтобы на поправление
лошадей обращали особое внимание,
- продолжил Раневский, упирая на
высочайшее распоряжении.
 - Александр Сергеевич, мне не
хуже вас известно о положении
кавалерии, - повысил голос Де-
Прерадович, но, тем не менее, не
обратить внимания я не могу, - развел
он руками. – Коменданту будет
доложено, что виновные наказаны, но
впредь пусть ваши люди более не
попадаются на том. Две седмицы
назад застрелили двух фуражиров,
мне подобные инциденты более не
надобны, - закончил он.
Генерал замолчал. Отчего-то
Раневского показалось, что Николай
Иванович испытывает некую
неловкость. Обычно Де-Прерадович
при разговоре смотрел собеседнику
прямо в лицо, но вот ныне, он то и
дело отводил глаза. Не укрылся от
внимания Александра и тяжелый
вздох, предшествующий
продолжению их разговора.
- Но я не за тем просил вас
остаться, - понизил голос Николай
Иванович. – Право, мне неловко
зачинать сей разговор: не к месту он
и не ко времени, но уж коли
обещал…
- Я вас не совсем понимаю, -
осторожно заметил Раневский.
- По слухам с вами путешествует
некая особа, - внимательно
вглядываясь в лицо полковника,
продолжил Де-Прерадович.
- Я того не отрицаю, - нахмурился
Раневский, - но не понимаю, какое
касательство вы к тому имеете.
 - Так уж вышло, - вздохнул Де-
Прерадович, - что особа сия моя
дальняя родственница.
- Madame Домбровская? – не сумел
сдержать удивления Александр.
Генерал кивнул головой:
- Мария Федоровна племянница
супруги моего брата.
Раневский рассеянно потер висок:
- Какого ответа вы ждете от меня?
– вырвалось у него.
- Александр Сергеевич, вы же
понимаете, что молодая женщина,
находясь на вашем попечении… Как
бы это сказать по мягче, - смутился
генерал.
- Являясь моей любовницей, -
пришел ему на помощь Раневский, -
становится парией в обществе.
 Де-Прерадович устало опустился
на стул:
- Присядьте полковник, - махнул
он рукой на другой стул. – Я слышал,
вы овдовели.
- Тело моей супруги так и не было
найдено, - уклонился от прямого
ответа Раневский.
Александр, остро почувствовал
мучительную неловкость генерала от
того, что ему приходится обсуждать
подобные вещи со своим
подчиненным. Раневский не виделся
с Мари уже более месяца. Проведя
порознь столько времени, он вполне
справедливо полагал, что слухи
ходившее о его отношениях с madame
Домбровской должны бы уже пойти
на убыль. К тому же последнее ее
письмо к нему вселяло в надежду на
то, что она одумалась и более не
станет цепляться за него. «Как же
некстати был этот разговор с
генералом! Кому только в голову
пришло донести до Де-Прерадовича о
всех перипетиях отношений с Мари?»
- в сердцах думал Раневский. Однако,
надобно было что-то отвечать:
- Николай Иванович, - поднялся
он, - коли смерть моей жены будет
доказана и madame Домбровская даст
свое согласие, я женюсь на ней.
- Вот и ладно, Александр
Сергеевич, - с облегчением выдохнул
генерал. – Прямо камень с души
сняли.
- Ежели это все, могу я идти? –
поинтересовался Раневский.
 Де-Прерадович хотел было что-то
добавить к сказанному, но передумал.
- Ступайте, Александр Сергеевич.
Я верю, что вы поступите сообразно
своему положению и не уроните
чести гвардейского офицера.
Александр откланялся. По дороге в
Лобозиц ему было над чем подумать.
Более всего он надеялся, что
выполнять данного Де-Прерадовичу
обещания не придется, поскольку в
своем последнем послании Мари
прямо высказалась, что устала от его
равнодушия и жалеет о принесенной
в жертву репутации, так как он,
Раневский, совершенно не способен
оценить того, что она пренебрегла
всеми условностями, дабы только
быть с ним. Нет, она не говорила о
том, чтобы расстаться, даже намека
не было в ее письме на то, как
умолчала и о том, что собирается
предпринять.
Конечно, подобные упреки были
обидными и несправедливыми,
потому кто, как ни он сам
предупреждал своевольную
красавицу о возможных последствиях
ее решения, но, видимо, Мари уже
забыла о том. Вместе с тем Раневский
понимал и ее боль, и обиду, но разве
можно заставить себя полюбить кого-
то? Да, тогда под Калишем он
совершил ошибку. Возможно,
причиной тому было впечатление,
которое на него произвел ее
поступок: кто бы еще мог решиться
преодолеть сотни верст пути вслед за
наступающей армией, имея с собой
из прислуги лишь камеристку да
возницу. Случись что в дороге ни та,
ни другой не стали бы защитой для
молодой одинокой женщины.
Александр придержал жеребца.
Невеселая усмешка чуть скривила
губы: «Нет. Ошибку он совершил
куда раньше, в Москве. А может даже
не в Москве, а в Рощино, когда
поверил той лжи, что так искусно
соткала Натали. Но как убедительна
она была?! Ах! Дьявол! Сколько же
времени было упущено! Сколько
взаимных упреков и обид пришлось
пережить!».
Мысли его снова вернулись к
разговору с Де-Прерадовичем. Он
вновь и вновь возвращался в свое
памяти к произнесенным словам.
Что-то ускользало от него, что-то
очень важное, чего он никак не мог
ни понять, ни вспомнить. Весь этот
разговор был столь неожиданным,
что надо признать, что он растерялся
в первые минуты, испытывая чувство
мучительного стыда, словно
провинившийся кадет перед
учителем, коим он был два десятка
лет назад. «Как же неловко все
вышло!» - досадовал Раневский.
Впереди показались пригороды
Лобозица. Пришпорив жеребца,
Раневский въехал на узкую улочку.
Его квартира располагалась почти на
самой окраине, еще издали он
заприметил небольшой экипаж, что
стоял в аккурат напротив ворот,
ведущих во внутренний дворик дома,
где он квартировался. В человеке на
облучке он сразу узнал Прохора,
слугу madame Домбровской: «Легка
на помине! - мелькнуло в голове, но
Александр тотчас устыдился этой
мысли. - Разве есть вина Мари в том,
что именно сегодня случился сей
неприятный разговор с Де-
Прерадовичем? Разве ее вина в том,
что дал обещание?» - Раневский не
сумел сдержать разочарованного
вздоха. Да, никто не тянул за язык, но
разве можно было ответить что-либо
иное? Он сказал именно, чего от него
ждали. Разве можно было поступить
иначе?
Легкая карета закатилась во двор.
Александр спешился подле экипажа,
и остановился, поглаживая
бархатистый нос жеребца. Он
дождался, когда Прохор, уводивший
лошадей в небольшую конюшню,
вернется к оставленному во дворе
экипажу и завел неспешный разговор:
- Как дорога нынче? –
поинтересовался Раневский. – Всю
прошлую седмицу дождь лил,
развезло небось?
- День добрый, барин. Есть такое
дело, - крякнул Прохор, стянув с
головы картуз и кланяясь в пояс. –
Благо недалече.
- Доктор Кохман тоже приехал? –
продолжил расспросы Александр.
Возница отрицательно покачал
головой:
 - Осерчала барыня-то на доктора, -
понизив голос, заговорил Прохор. –
Кричала на него громко, а потом и
вовсе велела уйти, а вчера поутру
велела экипаж заложить и вот мы
здесь, - закончил он, разведя руками.
Раневский не спешил, сознательно
оттягивая момент неизбежной
встречи, но он даже не подозревал о
том, что та, о которой он
расспрашивал Прохора давно стоит у
окна и, видя его неторопливость, едва
сдерживает злость и обиду,
рвущуюся наружу. Потеряв терпение,
Мари легко сбежала по лестнице в
переднюю как раз в тот момент, когда
Раневский вошел в двери. Свет
солнечного осеннего дня из открытой
двери упал на тонкую фигуру,
замершую у лестницы. Не ожидая
встретить ее прямо у порога,
Александр не сумел скрыть
раздражения, проступившего в
нахмуренных бровях, чуть
прищуренных глазах, плотно сжатых
губах, но уже спустя мгновение он
улыбался ей, склонившись в учтивом
поклоне над протянутой рукой. Чуть
коснувшись губами бледной кожи
тыльной стороны ее ладони,
Раневский едва заметно пожал вялую
холодную ладонь.
- Вы вовсе не рады меня видеть,
Alexandre, - улыбнулась ему в ответ
бледной улыбкой Мари.
- Удивлен, не более, - предлагая ей
свою руку, отозвался Раневский.
 Он проводил ее в маленькую
гостиную и усадил в кресло, сам
оставшись стоять у окна, таким
образом, чтобы лицо его оставалось в
тени.
- Вы не ответили на мое письмо,
Alexandre, - мягко упрекнула его
Мари. – Потому я приехала сама.
Александр окинул ее
внимательным взглядом. Облаченная
в черное бархатное платье с длинным
рукавом, Мари выглядела
неестественно бледной, темные круги
под глазами придавали ей
болезненный изнуренный вид. Тотчас
вспомнились слова Кохмана о ее
душевном недуге и необходимости
быть внимательным и осторожным в
общении с ней.
 - Я собирался написать вам ответ, -
медленно заговорил он, - но не успел.
Здесь в Богемии местные жители не
очень-то дружелюбно к нам
настроены. То ли дело было в
Пруссии, - улыбнулся он.
Мари нахмурилась. Она легко
разгадала его уловку – увести
разговор в сторону.
- В самом деле? – тихо
поинтересовалась она.
Раневский умолк, обдумывая и
взвешивая каждое слово, что
собирался произнести в ответ.
С самого момента его отъезда,
Мари почти все время пребывала в
состоянии мрачной меланхолии,
которая изредка сменялась
вспышками гнева. В такие мгновения
ей хотелось задушить его
собственными руками, но, не имея
такой возможности, она лишь могла в
припадках бессильной ярости
швыряться всем, что попадалось под
руку, после заходясь в истеричных
рыданиях, совершенно лишавших ее
последних сил.
Кохман был обеспокоен ее
состоянием, все чаще отмечая
признаки сильнейшего нервного, а
может и душевного расстройства.
Последнее ее письмо к Раневскому
было писано именно в один из таких
моментов. Успокоившись и уняв
бушевавшую в душе злобу, она вдруг
испугалась, что прочтя его,
Александр ответит, что не станет ее
удерживать, коли ей так опротивел и
он сам, и их отношения.
Рассорившись с Кохманом, который
считал, что состояние ее здоровья не
позволяет ей еще путешествовать,
Мари уже на следующее утро
выехала из Гроткау. И вот теперь,
глядя на Раневского, и подмечая
малейшую эмоцию, скользнувшую
вдруг по отстраненно-вежливому
лицу, она, затаив дыхание, ждала его
ответа. Мари осмелилась
предпринять еще некоторые шаги.
Дабы упрочить свое положение
рядом с ним, но не надеялась, что ее
планы могут осуществиться в
точности так, как ей того хотелось.
- В самом деле, я решил, что вы
желаете оставить меня… -
повернулся он к ней лицом, едва
удержав последнее слово «наконец-
то», что так и осталось не сказанным,
но при том будто бы повисло в
воздухе.
- Я знала, что вы так подумаете, -
вздохнула Мари. – Потому и
приехала. Я много чего лишнего
написала в том письме, - робко
улыбнулась она. – Едва вы уехали,
меня охватила такая черная тоска…
- Вы были не здоровы, Мари, -
мягко заметил Раневский. – А я, увы,
не мог долее оставаться подле вас.
- Я знаю, mon cher, - поднялась с
кресла Мари и, подойдя к нему,
коснулась его плеча. – Я понимаю,
что долг вынудил вас уехать и
потому не имею права ни упрекать
вас, ни сердиться на вас. Надеюсь, вы
простите мне тот гневный тон,
которым я писала к вам?
Александр прикрыл глаза, едва
удержал разочарованный вздох и
кивнул головой:
- Bien sûr, je ne pensais pas en
colère. La volatilité de l'une des
propriétés féminine de la nature.
(Конечно, я и не думал сердиться на
вас. Непостоянство свойственно
женской природе).
- Вы считаете меня
легкомысленной? – заглянула ему в
глаза, Мари.
- Непостоянной, - улыбнулся
Александр.
- О, в своей сердечной склонности
я более чем постоянна, - отозвалась
она.
 - Я имел счастие убедиться в том, -
позволил себе чуть заметную иронию
Раневский.
Мари вспыхнула и хотела было
отойти от него, но Александр поймал
ее руку и удержал ее подле себя.
Повернув кверху ее ладонь, он
отогнул кружевной манжет и
коснулся поцелуем шрама на
запястье.
- Я вовсе не хотел обидеть тебя, -
тихо заговорил он.
Лицо ее тотчас осветилось мягкой
улыбкой, потухший было взгляд,
вновь засиял.
- Ежели бы только ты знал, как
тяжело мне далась разлука с тобой, -
вздохнула Мари, приникая к нему.
 - Мари, - тон Раневского вновь
сделался серьезным, - я не вправе
ничего обещать тебе до тех пор, пока
некоторые обстоятельства не будут
выяснены до конца.
- Какие обстоятельства? –
насторожилась она.
- У меня нет доказательств того,
что моя супруга Софья Михайловна
погибла, - глухо заговорил
Раневский. – Ежели мне будет
суждено добраться до Парижа, я
собираюсь разыскать одного
человека, который, как я полагаю,
видел ее живой одним из последних.
- И его слова будет достаточно? –
удивленно поинтересовалась Мари.
 - Нет, - покачал головой
Александр. – Я думаю, он имеет
отношение к ее исчезновению.
- Отчего ты уверен, что это он
причастен к гибели твой жены?
- Я не говорил, что Софи погибла, -
встречаясь взглядом с madame
Домбровской, - ответил Раневский.
- Тогда почему она не дала знать о
себе? – задала каверзный вопрос
Мари. – Ежели она жива и здорова,
отчего до сей поры нет никаких
вестей от нее?
Александр и сам неоднократно
задавался этим вопросом, но ни один
из приходивших на ум ответов ему не
нравился. Собственно, ответа было
только два: либо Софьи, в самом
деле, более нет в живых, либо она
уехала с Чартинским.
- Кто же этот загадочный человек?
– не дождавшись его ответа,
поинтересовалась Мария.
- Вы может быть, даже знакомы, -
вздохнул Раневский. – Речь идет о
князе Чартинском.
- Адам Чартинский? – распахнула
глаза Мария. – Тот самый, что
преследовал твою жену в
Петербурге?
- Он самый, - кивнул головой
Александр.
- Но как он оказался в Рощино?
Отчего именно его ты винишь во
всем? – продолжала расспросы
Мария, стараясь докопаться до сути
сей запутанной истории.
 - Чартинский сражался на стороне
Bonaparte, - погрузившись в
воспоминания, принялся
рассказывать Раневский. – В
сражении под Можайском я думал,
мне показалось, что именно его я
увидел в рядах польских улан, но
после пожара в Рощино, когда брат
Софьи, чудом выживший, описал мне
тех, кто напал на них, я могу уже с
уверенностью говорить о том.
- Слишком много совпадений, -
задумчиво отозвалась она,
отвернувшись к окну.
Тонкий пальчик скользнул по
стеклу, взгляд ее затуманился. Она
глядела в окно, но не видела там
ровным счетом ничего. Мысли ее
витали далеко, поскольку она
пыталась собрать воедино все то, что
некогда слышала о князе Чартинском
и жене Раневского.
Мари продолжила свои
размышления вслух, не глядя при
этом на Александра:
- Под влиянием страсти мы
способны на необдуманные и порою
безрассудные поступки. Взять к
примеру меня, я слишком сильно
люблю тебя, от того и пренебрегла и
осторожностью и мнением общества.
Возможно, и Чартинский испытывал
к твоей жене нечто большее, чем
простое влечение, может быть он не
случайно оказался в Рощино, но с
другой стороны, откуда ему было
знать о том, что она именно там.
Может только, если ему дали знать о
том.
- Довольно! – оборвал ее
Раневский. – Ни слова более, Мари.
Мария испуганно отпрянула от
него. Скулы Александра подыхали
гневным румянцем, взгляд
прищуренных синих глаз острый и
пронзительный мгновенно охладил ее
желание и далее продолжать разговор
на эту тему.
Он и сам понял ход ее мыслей.
Сомнения, вновь сомнения.
Воображение тотчас нарисовало ему
Софью и Адама вместе. В те редкие
моменты, когда ему удавалось
выезжать в Петербурге вместе с
женой, он замечал, что Адам не раз
бросал украдкой пламенные взгляды
в сторону Софи. «Надо было принять
его вызов и пристрелить!», - сжал
пальцы в кулаки Раневский.
- Мы, кажется, отвлеклись, - робко
заметила Мария.
- Да, но продолжим после, -
отрывисто бросил Александр,
передумав давать какие бы то ни
было обещания. – Прошу меня
извинить. У меня остались еще
неоконченные дела, - откланялся он.
– Отдыхайте, Мари. Вечером мы
вернемся к начатому разговору.
Он солгал. Не было у него никаких
неоконченных дел на сегодня, зато
была огромная потребность побыть в
одиночестве, попытаться навести
порядок в том сумбуре, что ныне
представляли его мысли. Выехав за
ворота и покинув пределы Лобозица,
Раневский пустил жеребца в галоп.
Прохладный ветер быстро остудил
разгорячённую голову.
Остановившись на высоком берегу
Эльбы, Раневский спешился.
Отпустив поводья, он присел на
пожухлую траву. Бело-серые облака
проносились над головой, отражаясь
в темных водах реки неспешно
несущей свои воды. Ветер срывал
последние листья с тонкой осины,
под которой устроился Александр, и
бросал их на простор над водной
гладью яркими желтыми конфетти.
Кровь в жилах замедлила свой бег,
сердце в груди перестало стучать о
ребра, но все еще болезненно ныло от
пробудившихся воспоминаний, от
одолевавших сомнений. Когда он был
с нею, казалось, что ни у кого он не
встречал подобной наивности и
чистоты во взгляде. Как часто глядя в
доверчивые глаза укорял сам себя в
недостойных подозрениях, но вот
нынче, когда не было ее рядом, вновь
из самых отдаленных уголков души
выползли на свет божий уродливые
сомнения. Нет, Софья никогда не
лгала ему, но и всей правды не
говорила. Можно ли недосказанное
назвать ложью? Но, Боже правый!
Как искренна она была в своем
негодовании на князя Чартинского,
каким уничижительным взглядам
подвергся ни в чем не повинный
букет, который, однако, стал поводом
для очередной ссоры между ними.
 Но вспомнилась ему и другая
Софья, та, о которой он не хотел
думать, о которой не хотел
вспоминать, поскольку дни те
напоминали ему о его собственном
небезгрешном прошлом. Он не любил
ее, да и как можно было, видя только
внешнюю оболочку, ничего не зная о
ней полюбить ту, кем она была.
Вспомнилась их злая перепалка в
экипаже сразу после венчания, как
она прямо в глаза ему высказалась о
мотивах побудивших его просить ее
руки. О, Софи умела уколоть, ежели
ей самой сделали больно. А ведь он
сделал ей больно тогда. Зачем же она
согласилась на его предложение?
Боялась, что после того конфуза,
случившегося с ее дебютом, более
никто не пожелает видеть ее своей
супругою, даже не смотря на
внушительное приданое. Выходит и с
ее стороны был расчет, тем более что
и ему всегда было известно о ее
влюбленности в Корсакова. Так
можно ли было верить ее
признаниям? Ведь он совсем не
изменился за два года вынужденной
разлуки. Он был тем самым, что и в
день венчания. Откуда же взялась
любовь? Не потому ли, что так было
удобно? Не потому ли, что
испугалась стать оставленной женой,
а еще более развода по причине
адюльтера. Верил ли он в то, что
Софья и Алексей были
любовниками? В какой-то момент да,
поверил. Но ведь не были же, не
были! И он сам в том убедился.
Корсаков! Нет, друзьями они так и
не стали, несмотря на все усилия
Андрея. Приятелями, то пожалуй. Но
все же боль от потери была велика, а
еще смерть его стала напоминанием о
том, что все они смертны и старуха с
косой может прийти за любым из них
в тот момент, когда ее совсем не
ждешь.
Раневский поднялся с земли,
отряхнул прилипшие к одежде
былинки и сухую листву и, отвязав
гнедого, направился обратно в
городок. Когда он достиг Лобозица,
на город уже спустились сумерки.
Александр, передал поводья
Тимофею, в беспокойстве
расхаживавшему по двору до самого
приезда барина и, наказав принести
ему две бутылки мозельского,
направился в маленькую
комнатушку, служившую ему
кабинетом.
Денщик явился спустя час. Обойдя
все трактиры в округе, Тимофей
насилу нашел то, что барин просил.
Отпустив прислугу, Александр не
зажигая свечей и не снимая сапог,
устроился на низеньком широком
диване. Сумеречного света,
проникавшего в комнату через не
зашторенное окно, было вполне
достаточно, чтобы налить вина из
бутылки в бокал. Ослабив высокий
ворот мундира, Раневский
несколькими большими глотками
осушил первый бокал. Довольно
крепкое красное вино согрело,
разогнало кровь. Стянув с плеч колет,
Александр отбросил его на спинку
кресла. Вслед за первым последовал и
второй и третий бокал. Постепенно за
окном сумерки сменились темной
осенней ночью, комната погрузилась
во мрак. Раневский прикрыл глаза,
бокал выпал из расслабленной руки
на толстый ворс ковра. Пустые
бутылки остались на столе. Звук
тихих шагов в коридоре потревожил
его слух, но ему не хотелось ни
открывать глаза, ни говорить.
Скрипнула, приоткрывшись дверь,
дрожащий огонек свечи осветил
комнату слабым желтоватым светом.
Осторожно ступая, Мари поставила
на стол подсвечник и приблизилась к
дивану, нагнулась, чтобы поднять
бокал и тихо вскрикнула, когда
пальцы Раневского сомкнулись на ее
запястье. Александр резко сел,
вынуждая ее присесть рядом.
- Зачем вы пришли, madame? –
свистящим шепотом поинтересовался
он.
Язык его немного заплетался.
Мария недовольно поморщилась,
бросив весьма красноречивый взгляд
на пустые бутылки на столе:
- Вы обещали, что мы поговорим
нынче вечером, - с упрёком заметила
она.
- К чему разговоры, madame? –
вздохнул Раневский. – Что они могут
изменить?
 - Многое, я полагаю, -
высвободила свою руку из его хватки
Мари.
- Ну, так поведайте мне о том, -
усмехнулся Александр.
- Помнится, это вы собирались мне
что-то сказать, - тихо отозвалась она.
- Разумеется, - поднялся на ноги
Раневский.
Обойдя несколько раз массивный
письменный стол, и при этом, только
чудом не свалив ничего из мебели, он
остановился перед ней.
- Моя жизнь странно складывается,
madame, - заметил он. - Я сам по
доброй воле оставил женщину,
которую любил, посчитав себя не
вправе обрекать ее на жизнь полную
лишений. Я женился на той, что
принесла мне избавление от
финансовой зависимости. Не буду
скрывать, что не испытывал к своей
супруге никаких чувств, любовь
пришла позже, много позже, но
теперь она оставила меня. Не знаю по
собственной ли воле или… - тяжелый
вздох прервал его монолог.
Раневский чуть покачнулся,
покалеченная нога все более ныла,
видимо сказалась долгое сидение на
уже довольно холодной земле на
берегу Эльбы.
- Присядьте, Александр Сергеевич,
- подвинулась на диване Мари.
- Я вас не люблю, madame, - тихо
заметил Александр, присаживаясь
подле нее. – Но ведь любовь не
обязательный повод для брака.
 Мари удивленно воззрилась на
него:
- Вы желаете, чтобы я стала вашей
женой? – чуть слышно спросила она.
- Ежели тому не будет никаких
препятствий, - кивнул головой
Александр.
Мари обвила тонкими руками его
крепкую шею и приникла к широкой
груди. Она покрывала быстрыми
поцелуями его небритые щеки,
плотно сомкнутые губы, закрытые
веки:
- Как же я люблю тебя, Сашенька!
Как же люблю тебя, - шептала она.
Поначалу Раневский не отвечал ей,
но спустя несколько мгновений,
обхватил тонкий стан широкими
ладонями, смял мягкие губы
неистовым поцелуем. Мари
опрокинулась на широкое сидение,
увлекая его за собой. Тяжелая
бархатная юбка задралась до самой
талии под его рукою, шумное
прерывистое дыхание, запах вина в
его дыхание, тяжесть крепкого тела,
придавившая ее к довольно жесткому
и неудобному ложу. Вовсе не так она
желала провести ночь, но не
осмелилась даже словом упомянуть
спальню, дабы он не передумал, не
отрезвел вмиг, как то с ним бывает.
Все закончилось слишком быстро.
Раневский поднялся, даже не подав
ей руки, и отвернулся, приводя в
порядок свою одежду. Мария едва не
заплакала от того, что успела
заметить выражение брезгливости и
отвращения к произошедшему на его
лице.
- Ступайте в постель, madame. Уж
далеко за полночь, - обернулся он и
отвел глаза.
- А ты? – вырвалось у нее.
- Я останусь здесь. Увы, в доме
только одна спальня, - пожал плечами
Александр.

Глава 38

Парижская зима оказалась куда

мягче и теплее московской. Погода
по большей части стояла ненастная,
частенько шел снег большими
пушистыми хлопьями, который
тотчас таял, превращаясь в грязные
лужи и жидкую грязь под ногами
прохожих.
В небольшом поместье в Сен-Дени
жизнь текла неспешно и размеренно.
Утренняя чашка кофе, прогулка
верхом или пешая, то зависело от
погоды и настроения. Иногда Софью
сопровождал Адам, и она не
возражала против его молчаливого
присутствия подле себя. Разговоров о
прошлом старались избегать, потому,
как разговоры эти обыкновенно
кончались очередной ссорой: Софья
винила Чартинского во всех своих
злоключениях, тогда как Чартинский
был убежден в том, что поступил так,
как должно, ибо в его представлении,
не было иной возможности сохранить
ей жизнь. Сколько раз Софи бросала
ему в лицо обвинения в смерти брата,
и на это Адаму нечего было
возразить. Он мог бы оправдаться
тем, что предпринял попытку спасти
жизнь Мишелю, но, в сущности,
сделал слишком мало для того.
Надежды на то, что тяжело раненный
юноша чудом выжил в полыхающем
флигеле, не было.
Но время шло, и воспоминания
уже не причиняли той острой боли,
как то было в первые дни после
встречи с князем Чартинским. Жизнь
во Франции, в тихом поместье, для
Софьи стала куда более настоящей,
чем та, что осталась лишь в ее
воспоминаниях. Порою ей казалось,
что все, что было прежде – это всего
лишь сон, потому как не могла
человеческая судьба меняться столь
прихотливо и причудливо, случись то
с кем-то из ее знакомых, она бы
первая засомневалась в правдивости
подобной истории.
С течением времени стерлись из
памяти тяготы и невзгоды долгого
вынужденного путешествия из
России в Париж, все реже на ум
приходили мысли о временности ее
нынешнего существования. Когда же
в редкие минуты безмятежного покоя
ей случалось оставаться наедине со
своими думами, Софья часто
терзалась угрызениями совести от
того, что так легко приняла свою
нынешнюю жизнь. Любой, глядя со
стороны на внешнюю сторону ее
отношений с князем Чартинским,
решил бы, что перед ним
обыкновенная супружеская чета.
Никому и в голову бы не пришло, что
Адам похитил ее из собственного
дома, и все потому, что она с самого
первого дня смолчала, ничем не
выдала истинного положения дел, все
глубже увязая в той лжи, что
окружала ее со всех сторон.
Невозможно было сказать, что жизнь
ее была совершенно безмятежной, но
и душевных терзаний, как того
следовало ожидать в ее положении,
она не испытывала. Адам с самого
первого дня старался окружить ее
вниманием, порою столь навязчивым,
что хотелось взвыть от такой
всеобъемлющей заботы, когда
казалось, что и шага невозможно
ступить без его ведома. Стороннему
наблюдателю могло бы показаться,
что Чартинский мягкий и
добросердечный человек, нежно и
трогательно заботящийся о
благополучии любимой жены,
впрочем, в обществе его таковым и
считали, лишь немногим, и в том
числе, его домашним, была известна
его истинная égoïste nature
(эгоистичная натура), вспыльчивый и
злопамятный нрав. Однако Софи
довольно быстро поняла, до какого
предела распространяется ее власть
над ним, и как далеко она может
зайти в своих капризах и попытках
досадить ему. Адам покорно сносил
мелочные придирки и обиды,
поскольку чувство вины, умело
подогреваемое в нем Софи, часто
вынуждало его идти на уступки, но и
Софья никогда не переходила ту
незримую черту в их отношениях, за
которой его терпение заканчивалось.
Она остро чувствовала эту самую
тонкую грань и за время, проведенное
с ним, научилась по тону его голоса,
взгляду понимать насколько близко
она приблизилась к тому, чтобы
напускное спокойствие сменилось
моментальным взрывом ярости,
который не сулил ей ничего
хорошего. В такие моменты Адам
был опасен, обуздать свою ярость
стоило ему немалых усилий, и риск
попасть, что называется, под горячую
руку, был слишком велик.
 Чартинский часто заходил в
детскую. Малышам исполнилось по
полгода, и почти каждый день в их
развитии происходило что-то новое,
что возбуждало в Адаме немалое
любопытство. Сходство мальчиков с
Раневским для Софьи было
совершенно очевидным:
пронзительно синие глаза, в точности
как у их отца, светлые мягкие кудри,
завивающиеся в кольца. Княгиня
Луиза была убеждена что Анжей и
Михал походят на мать, о чем
частенько рассуждала вслух. Только
всякий раз, когда Софья замечала
внимательный взгляд Чартинского,
обращенный к ее сыновьям, у нее
тревожно сжималось сердце. Страх от
того, что истина рано или поздно
выплывет наружу и откроется ее
обман, рос в ее сознании, становясь
неотвязным спутником дней и
зачастую бессонных ночей. Сколько
раз она не могла заснуть, пытаясь
представить себе собственное
будущее и будущее ее мальчиков.
Сколько раз она думала о том, что
станется с нею, коли Адам поймет,
что она обманула его.
Нынешнее декабрьское утро вновь
выдалось довольно хмурым, но в
отличие от предыдущих дней, пусть
пасмурных, но все же безветренных и
тихих, было довольно морозно и
ветрено. Ветер раскачивал оголенные
ветви деревьев в небольшом парке,
завывал в каминных трубах, бросался
пригоршнями мелкого колючего
снега в стекла. Запахнув поплотнее
алый салоп на лисьем меху, Софья
вышла на крыльцо. Наклонив голову,
дабы снег не попадал ей в лицо, она
спустилась по ступеням и ступила на
аллею, ведущую вглубь парка вкруг
замерзшего фонтана. Адам нагнал ее
уже в парке, и, подстроившись под ее
неспешный шаг, зашагал рядом.
- Что за блажь гулять в подобное
ненастье, - тихо проворчал он,
отворачиваясь от порывов холодного
ветра.
- Вы вольны вернуться, я не
просила вас идти со мной, - в тон ему
сварливо ответила Софи.
Хотя и ей не по душе была
подобная погода, она скорее бы
откусила себе язык, чем признала, что
Чартинский прав, и ее желание, во
что бы то ни стало совершить
прогулку по парку, всего лишь
ребяческая попытка пойти наперекор
его просьбе остаться дома.
- Упрямица, - тихо отозвался
Чартинский. – Вы нарочно делаете
все наперекор моему мнению и
просьбам, Софи? – остановился он,
закрывая ее своей спиной от ветра.
- Я привыкла гулять по утрам, -
упрямо поджала губы Софи, - и не
собираюсь отказываться от своих
привычек вам в угоду.
Легкая ироничная улыбка
скользнула по губам князя:
- Ежели бы тогда в Петербурге я
знал, какой у вас строптивый нрав,
ma chérie…
 - Что тогда? – вскинулась Софья,
перебив его. – Позволили бы
Зелинскому придушить меня как
цыпленка в горящем флигеле?
Адам, подавив тяжелый вздох,
опустил глаза:
- Даже не смотря на ваш
несносный характер, Софи, вы
единственная женщина, в
присутствии которой мое сердце
бьется, - беря ее под руку, ответил он.
– Вы замерзли! - ощутив дрожь ее
пальцев в своей ладони, покачал он
головой.
Выдернув свою ладонь из его руки,
Софья поспешно спрятала руки в
муфту.
- Зачем вы вышли вслед за мной,
Адам? – повернувшись спиной к
дому, зашагала она по аллее вглубь
парка. – Вам вовсе ни к чему было
идти за мной.
- И лишить себя тем самым
возможности побыть с вами наедине?
- догнал ее Чартинский. – Мне
хотелось поговорить с вами, -
продолжил Адам, немало не
смутившись ее молчанию в ответ.
- О чем? – вздохнула Софья, всем
своим видом демонстрируя
нежелание говорить о чем бы то ни
было.
- С некоторых пор я стал замечать,
что вы чем-то напуганы, София, -
отозвался князь.
- Вам показалось, Адам, -
побелевшими губами выдавила
Софья, ощущая, как похолодело и
замерло сердце.
- Вас тревожат слухи о
приближении русской армии? –
продолжил он свои расспросы.
Не дождавшись ее ответа, он
продолжил:
- Вас страшит встреча с
Раневским! Ведь верно? Не
представляете, как будете
объясняться с ним?
- Отчего я должна опасаться
встретиться со своим супругом? –
резко становилась Софья, так, что
Адам едва не налетел на нее. - Я всем
сердцем жажду этой встречи, -
запальчиво произнесла она, выдав
свои самые сокровенные мысли.
 - Вас не пугает, как он воспримет
появление на свет близнецов? – тихо
поинтересовался Адам, не спуская
глаз с ее раскрасневшегося на морозе
лица.
Софья поспешно опустила
ресницы, скрывая от него отчаянный
страх, что ледяными тисками сжал
сердце. Казалось, что зимний холод
пронизал ее насквозь, что кровь ее
загустела и все медленнее и
медленнее бежит по жилам, сердце
замедлило свой ритм и даже тело ее
стало вдруг непослушным, будто
деревянным. О, как ей знаком был
этот тихий вкрадчивый тон –
предвестник бешеного взрыва ярости,
но будто какой-то чертенок, сидящий
внутри, продолжал подталкивать ее к
тому пределу, за которым ей уже
невозможно будет справиться с его
гневом и злостью. С деланным
равнодушием она чуть пожала
плечами:
- Мне нечего опасаться, Адам.
Слова о том, что Андрей и Михаил
дети Раневского буквально вертелись
на кончике языка, но Софья
промолчала, отвела глаза и
продолжила свой путь. Ей давно уже
казалось, что Чартинский
догадывается об отцовстве
Александра, но самой произнести
вслух то, не хватило смелости. «Не
буди лихо, пока оно тихо!» -
вздохнула она. Она не лукавила,
когда говорила, что надеется на то,
что Господь не оставил ее супруга
своей милостью, что сохранил ему
жизнь, ведь всякий раз опускаясь
вечером на колени для вечерней
молитвы, она истово просила о том,
как и о долгожданной встрече. Но в
то же время, Адам, предполагая, что
она опасается того, как Раневский
воспримет появление на свет
близнецов, был не так уж далек от
истины.
Чартинский воспринял ее слова
иначе. Воспоминание о том, что
произошло в спальне разоренной
усадьбы по соседству с Рощино,
обожгло. Та первая близость, что
случилась между ними, была не чем
иным, как насилием. И хотя Софья и
не оказала ему тогда видимого
сопротивления, но вряд ли из его
памяти когда-нибудь сотрется
выражение брезгливости и
отвращения на ее лице, ее отчаяние и
злость. Он будто вновь ощутил, как
скулу обожгла пощечина, нанесенная
ее рукой. Острое чувство сожаления
и стыда остудило закипавшую ярость.
Пока Адам, закрыв глаза, придавался
воспоминаниям, Софья успела отойти
довольно далеко. Метель
усиливалась: снег набивался за
воротник, тонкими острыми
иголочками колол нос и щеки.
Опустив голову, она упрямо брела
вперед. Чартинский догнал ее и
остановил, положив руку на плечо.
- София, довольно упрямиться, вы
замерзли, надобно вернуться, - тихо
заговорил он.
 - Вы правы, - нехотя согласилась
она, не желая продолжать начатый
разговор и чувствуя, как немеют
пальцы на ногах в тонких сапожках.
Адам, подхватив под локоток,
повел ее к дому.
За завтраком княгиня Луиза
несколько раз бросала в сторону
своей belle-soeur неодобрительные
взгляды. Прошло уже довольно много
времени, а отношения между Софи и
Адамом становились холоднее день
ото дня. Прислуга шепталась, что в те
редкие ночи, когда князь посещает
спальню своей жены, молодая
княгиня еще долго после его ухода
рыдает в подушку. Все это было так
не похоже на то, что рассказывал ей
сын о любви с первого взгляда. Во
всяком случае, со стороны Софи не
было заметно, что она питает к мужу,
какие бы то ни было теплые чувства.
Фели, поначалу относившееся к жене
брата с недоверием, в последнее
время и вовсе с трудом переносила ее
присутствие в доме. Мелочные
придирки и взаимные уколы между
молодыми женщинами стали
обыденным делом.
Луиза тяжело вздохнула и
отложила вилку в сторону:
- Софи, отчего вы совершенно не
притронулись к завтраку? Вам он
пришелся не по нраву? Может, у вас
есть какие-нибудь пожелания на сей
счет? – поинтересовалась она.
 - Благодарю за заботу, -
отодвинула тарелку Софья. – Я
неголодна.
- Видимо, мое присутствие за
столом лишило мою супругу
аппетита, - встал со стула
Чартинский.
Софья вспыхнула от его
язвительного тона. То, что Адам не
счел нужным скрыть от матери свое
дурное настроение и произошедшую
межу ними накануне ссору, было
нехорошим предзнаменованием.
Чартинский почти не притронулся к
завтраку, но умудрился с утра
осушить почти полную бутылку вина.
Речь его как всегда была четкой и
ясной, но по лихорадочному блеску в
глазах, Софи легко определила, что
Адам изрядно пьян. И это с утра!
Пробормотав извинения, она
торопливо выскользнула из столовой,
стремясь как можно быстрее
оказаться в своих покоях. Ей
казалось, что Адам последует за ней,
но остановившись на верхней
площадке лестницы, она услышала,
как захлопнулась дверь его кабинета.
Переведя дух, Софи прошла в свой
будуар, по пути заглянув в детскую.
Адам не вышел к обеду, передав
через своего камердинера, чтобы его
не ждали к столу. Три женщины,
собравшиеся в столовой, остро
ощущали, витавшее в доме
напряжение, как то бывает в летнюю
пору перед грозой, когда вся природа
замирает, готовясь к буйству стихии.
Фели, не поднимая глаз, без особого
воодушевления ковырялась в своей
тарелке. Даже ей было не по себе,
после того, как презрев, принятые в
доме правила, она без приглашения
явилась в кабинет к брату, выяснить
причины его дурного настроения.
Адам, всегда столь щепетильный в
том, что касалось его внешнего вида,
не позволявший себе небрежности в
одежде даже в кругу семьи,
развалившись в кресле без сюртука и
без галстука пил вино прямо из
бутылки, не утруждая себя тем,
чтобы воспользоваться стаканом,
стоящим тут же на столе. Обведя
мутным взглядом сестру, стоящую на
пороге, он без излишних церемоний
указал ей на дверь, прорычав вслед,
что не нуждается в
душеспасительных разговорах и сам
разберется с собственной жизнью.
Княгиня Луиза, после обеда
сославшись на усталость и легкое
недомогание, вследствие полученной
накануне простуды, удались к себе в
спальню, заявив, что к ужину не
выйдет. Фели в ответ на просьбу
Софьи: составить ей компанию за
игрою в карты, вежливо отказалась,
сославшись на то, что сегодня не
расположена к занятиям, требующим
умственного напряжения. «Будто
крысы попрятались по норам!» - в
раздражении шептала себе под нос
Софья, поднимаясь после обеда в
свои покои. В доме стояла
оглушающая тишина, слышно было,
как под резкими порывами дребезжат
оконные стекла и ветер завывает в
печных и каминных трубах. Но это
была вовсе не та тишина, что
обещала покой и безмятежность,
напротив, в ней таилась некая угроза.
Стемнело. Николета зажгла в
тяжелом подсвечнике несколько
свечей и расстелила постель.
Отложив вышивку, Софья устало
повела плечами, разминая затекшие
мышцы шеи. Повернувшись спиной к
камеристке, она уставилась в темное
окно, глядя на свое призрачное
отражение в нем. Ловкие пальцы
камеристки быстро пробежали по
ровному ряду крохотных пуговок,
аккуратно вынимая их из петель.
Тяжелый шелк, шурша, опустился к
ногам молодой женщины.
Переступив через платье, Софи
вскинула руки вверх и принялась
вынимать шпильки из узла на
затылке. Присев на банкетку, она
прикрыла глаза, пока Николета
водила щеткой по волнистым
пепельным локонам, спадавшим до
самой талии.
Софья умиротворенно вздохнула.
День окончился, а гроза, которую она
так ждала, похоже, миновала. Все
проклятый страх, который не давал
ей вздохнуть спокойно. Как же она
устала бояться разоблачения, бояться
за свое будущее! Отпустив прислугу,
Софи опустилась на колени и
зашептала привычные слова
молитвы. Ей показалось, что в
коридоре послышались тяжелые
нетвердые шаги. Замерев на
полуслове, она напряженно
прислушивалась к звукам за дверью.
Убедившись, что ей всего лишь
послышалось, она вернулась к
молитве.
Дверь распахнулась и с грохотом
ударилась о стену. Открыв глаза,
Софья обернулась. Адам стоял на
пороге, упираясь плечом в дверной
косяк. Тонкое золотое распятье
блеснуло в распахнутом вороте
рубахи на смуглой коже.
- Мы не договорили поутру.
На этот раз язык Чартинского
заплетался, и речь была не вполне
внятной.
 Поднявшись с колен, Софи
поспешно накинула на плечи тонкий
шелковый капот цвета слоновой
кости и туго затянула пояс.
- Я не понимаю вас, Адам, -
нахмурилась она.
Чартинский пьяно ухмыльнулся и
покачал головой:
- О, нет. Не в этот раз. В этот раз
не выйдет, ma chérie.
- Не выйдет? – удивленно
протянула Софи. – Что не выйдет на
этот раз?
- Я ждал, что ты сама расскажешь
мне.
- О чем? – выгнула бровь Софи. –
Каких еще признаний вы ждали от
меня, Адам?
 - Все просто, - пожал плечами
князь, входя в комнату и закрывая за
собой двери.
От звука ключа поворачиваемого в
замочной скважине у Софьи
похолодело в груди.
- Я жажду слышать правду из
твоих уст, - повернулся он к ней. –
Так или иначе, ты мне все
расскажешь.
Чартинский взмахнул перед ее
лицом, зажатым в кулаке хлыстом.
- Я не понимаю… - прошептала
Софья, схватившись рукой за горло.
От ужаса, ледяной волной
приподнявшего волосы на затылке,
голос ее сел, ноги ослабели, и
закружилась голова.
 «Он нарочно пугает меня», -
попыталась успокоить она себя,
сделав несколько судорожных
вздохов.
Все это время Чартинский не
сводил с нее лихорадочно блестящих
глаз, следя за сменой выражений на
ее лице.
- Нет? - усмехнулся он. – По-
прежнему не понимаешь?
Софья отрицательно покачала
головой, отступая на несколько
шагов. Адам двинулся по комнате
вслед за нею.
- Когда моя мать твердит о том,
какие они милые мальчики и как
похожи на свою мать, я вижу совсем
иное, - прошипел он, надвигаясь на
нее.
 - Что ты видишь? – отворачиваясь
от него, прошептала Софья.
- Смотри мне в глаза! – выкрикнул
он, хватая ее за волосы и наматывая
на кулак длинную прядь.
- Адам, мне больно, - попыталась
она вразумить его.
- Больно?! – отпустил ее
Чартинский. – Что ты знаешь о боли?
Ты думаешь, я не вижу, чьи они
дети? Ты лгала мне! Лгала с самого
начала! Утром я нарочно завел
разговор о Раневском, думал, ты
признаешься во всем! И ты ведь
готова была сказать правду, но
испугалась. Ты ведь боишься меня? –
бросая ей эти обвинения, Адам загнал
ее в самый угол комнаты.
 Выпрямившись во весь свой
небольшой рост, Софья попыталась
вернуть утраченные было позиции:
- Я не боюсь, и мне не в чем
сознаваться. Вы пьяны, Адам, и с
пьяных глаз придумали себе невесть
что.
- Mensonge! (Ложь!) – Чартинский
взмахнул хлыстом.
Тонкий кожаный хлыст больно
жалил, впиваясь в нежную кожу.
Невесомый шелк был плохой
защитой от ударов, наносимых куда
попало сильной рукой.
Пытаясь увернуться от его руки,
Софи упала на колени, стараясь
отползти от своего палача,
утратившего всякий человеческий
облик. Она закусила губу, чтобы не
закричать, испугавшись, что своими
криками лишь сильнее разозлит его, и
он попросту забьет ее до смерти.
Адам прорычал какое-то
ругательство на польском и, схватив
ее за подол капота потянул к себе.
Софья не понимала языка, но о
смысле произносимых в ее адрес
слов, не трудно было догадаться.
Споткнувшись о банкетку, за
которой Софи пыталась укрыться от
него, Чартинский упал на нее сверху,
придавив к полу. От силы удара
перехватило дух и потемнело в
глазах. Сухие горячие губы
скользнули по ее щеке.
- Ты родишь мне ребенка, -
зашептал Чартинский. – Помни, ныне
благополучие ублюдков Раневского
будет зависеть только от тебя.
Софья уворачивалась от его губ,
жаркого дыхания, в котором
отчетливо проступал запах вина и
табачного дыма. Тонкий шелк
затрещал под его руками. На
обнаженной коже показались
вздувшиеся багровые отметины,
оставленные хлыстом. Адам,
поднялся на руках, освободив ее от
тяжести своего тела и сел на пол,
привалившись спиной к кровати. В
темных глазах мелькнуло раскаяние.
Хмель будто бы покинул его.
- Ты сама виновата, София, - глухо
заговорил он, ясно выговаривая
каждое слово и глядя, как она
осторожно поднимается с пола,
пытаясь прикрыть обнаженную грудь
остатками разорванной сорочки. – Ты
должна была сказать мне все с самого
начала, а ныне ты загнала в ловушку
нас обоих.
- И что тогда? – выдавила из себя
Софья. – Ты бы привез меня в
Париж? Назвал своей женой?
Признал моих детей? Или может
быть, отпустил меня еще там, в
Севастополе? – говорила она все
громче.
Чартинский отвел глаза:
- Ты знала, что в тягости от
Раневского? – спросил он, не
поворачивая головы.
- Знала, - отозвалась Софья. –
Ежели тогда в усадьбе я призналась
тебе, что бы было со мной?
– тихо спросила она.
Адам промолчал.
- Я знаю, что было бы, -
продолжила Софи. – Зелинский
свернул бы мне шею.
- Нет! – обронил Чартинский. – Я
бы не позволил.
- Ты? – Софья рассмеялась горько,
зло, отчаянно, но смех этот внезапно
оборвался и перешел в беззвучные
рыдания. – Ты ничего бы не смог
сделать, - шептала она. – Ты боялся
его еще больше, чем я. Ты – трус,
Адам! Ты способен воевать только с
теми, кто не в силах противостоять
тебе.
Кровь бросилась в лицо
Чартинскому, окрашивая скулы
темным гневным румянцем.
 - Замолчи! Бога ради, замолчи,
София! – выкрикнул он, поднимаясь
на ноги.
С отвращением оттолкнув ногою
хлыст, он помог ей подняться.
- Что теперь? – равнодушно
поинтересовалась Софья.
- Ничего, - запустил пятерню в
растрепанные темные кудри Адам. –
У нас нет иного пути, София.
- Даже теперь, когда ты знаешь обо
всем? - осторожно накидывая на
плечи то, что осталось от ее капота,
осведомилась она.
- Я давно знаю, - вздохнул
Чартинский. – Я все ждал, когда же
ты сама скажешь мне о том, но ты
продолжала делать вид, что ничего не
происходит. Только страх выдавал
тебя с головой. Стоило мне зайти в
детскую, и ты становилась подобной
львице, защищающей своих
детенышей, готовой броситься на
любого, кто посмеет посягнуть на
них.
- Отчего сегодня? – подняла голову
Софья, пытаясь заглянуть ему в глаза.
- Фели… - нехотя заговорил Адам.
– Сама того не зная сестра
предположила, что причиной твоего
поспешного согласия на брак стала
весьма очевидная причина: тягость от
другого мужчины, и якобы потому ты
согласилась выйти за меня, хотя при
том не испытываешь ко мне даже
малой толики любви.
Софи отвернулась:
 - Она права, Адам. Я не могу
любить тебя, особенно теперь…
Чартинский рухнул на колени,
обнимая тонкий стан:
- Прости меня, прости. Словно
помутнение нашло какое-то. Для всех
Анжей и Михал – мои дети. Так и
останется впредь. Никто ничего не
узнает.
Софья покачала головой, в голове
все еще звучали его слова: «Помни,
ныне благополучие ублюдков
Раневского будет зависеть только от
тебя».
- Я не верю тебе, -
высвободившись из его объятий,
шепнула она.
- Клянусь, никогда более не
подниму на тебя руку, пусть они
отсохнут, коли нарушу свое
обещание, - шагнул к ней
Чартинский, пытаясь вновь
заключить ее в свои объятья.
Софья выставила вперед ладони,
отгораживаясь от него.
- Дай мне слово, что когда
мальчики подрастут, ты позволишь
мне отправить их к графу
Завадскому, ежели он будет жив к
тому времени, - обратилась она к
нему.
- Почему не к Раневскому? –
окинул ее удивленным взглядом
Адам.
- Он не поверит, - отвернулась она.
- Ежели я соглашусь? - поднял ее
подбородок двумя пальцами
Чартинский.
 - Я стану твоей женой, - выдохнула
Софья.
- Да будет так, - кивнул головой
Чартинский.
- А теперь уходи, Адам, - указала
ему на дверь Софья. – Оставь меня.
Чартинский послушно вышел из
спальни, но при этом запер двери
снаружи. Софи забралась с ногами на
постель. «Все кончено, - билось в
голове. – Все кончено». Крупные
слезы потекли по лицу. Она не
плакала, когда Адам стегал ее как
загнанное животное хлыстом, но от
мысли, что она сама добровольно
отказалась от Раневского, стало
нестерпимо больно. Невыносимой
болью стиснуло сердце. Ей казалось,
что до тех пор, пока она сама не
произнесла тех самых роковых слов,
все еще могло измениться, все еще
могло быть так, как она хотела:
«Господи, пусть с Андреем ничего не
случиться, пусть он будет жив,
пожалуйста, Господи», - закрыла она
лицо руками.
Наутро Софья сказалась больной.
Чартинский прислал врача, который
осмотрев ее, лишь неодобрительно
покачал головой, выйдя из спальни:
- La vie de Votre femme n'est pas en
danger. Je crains a souffert seulement
son amour-propre, le prince. (Жизни
вашей жены ничего не угрожает.
Боюсь, пострадало только ее
самолюбие, князь), – добавил он,
надевая редингот с пелериной.
 Чартинский отвел глаза при этих
словах врача, однако, щедро добавил
сверх обычной платы за молчание.
После обеда в будуар Софьи робко
постучалась Фелисия. После того, как
ей разрешили войти, сестра Адама
осторожно примостилась на краешек
стула, что стоял около кушетки, на
которой полулежала Софья. Глаза
девушки были красными от недавних
слез.
- Я пришла просить у вас
прощения, - тихо заговорила она. –
Это я виновата. Это я придумала,
будто бы вы использовали Адама,
дабы прикрыть свой грех.
- Вы не виноваты, Фели, - мягко
возразила Софья. – Ваш брат
взрослый человек, и ежели он не
доверяет мне, то вашей вины в том
нет.
- Я никогда бы не подумала, что он
может обойтись с вами подобным
образом, - вздрогнула Фелисия,
покосившись на синяк, оставленный
жесткими пальцами Чартинского на
тонком запястье снохи.
Софья отвернулась, дабы скрыть
усмешку: «Бедная девочка, - покачала
она головой, - чтобы ты думала о
своем братце, ежели бы увидела
остальное».
- Пустяки, - вслух отозвалась она. –
Надеюсь, madame Луиза уже
оправилась от своего недуга? –
перевела она разговор на другую
тему.
Фели закивала головой:
 - Маменьке уже лучше нынче, она
очень хотела бы прийти к вам, но
опасается, что вы не захотите ее
видеть.
- Отчего же? – попыталась
изобразить удивление Софья.
Фелисия опустила глаза:
- Признаться, вчера после обеда
мы обе струсили, - тихо заговорила
она. – Маменька знает, каким Адам
бывает в ярости, а вчера к тому же он
был изрядно пьян. Надобно было не
оставлять вас одну, и не позволить
ему напиваться в одиночестве, -
вздохнула она.
- Подобное более не повториться, -
заверила ее Софи.
Разговор с Фелисией начал
утомлять ее. Поначалу чувство вины,
испытываемое девушкой, немного
польстило самолюбию Софьи, но
вскоре Фели с жаром принялась
защищать брата, рассказывая о том,
каким замечательным мужем он
будет теперь, и как терзался все утро
угрызениями совести.
«Видать, слишком сильны эти
угрызения, - вздохнула Софья, - раз
прислал своего эмиссара, не
решившись самолично явиться».
Вопреки ее ожиданиям Адам
явился после обеда. Чартинский
принял какое-то решение, но не
решался заговорить. Он долго молча
расхаживал по комнате, стараясь не
встречаться взглядом с Софьей.
Наконец, Адам присел на стул и
заговорил:
 - Армия союзников недавно
вступила в пределы Франции. Думаю,
война скоро завершиться крахом
Bonaparte и русский вступят в Париж.
Даю вам слово, что сам разыщу
вашего брата, ежели Господу угодно
было сохранить ему жизнь.
- Так торопитесь, Адам, разлучить
меня с мальчиками, - горько заметила
Софья.
- Я не могу видеть их каждый день
без того, чтобы не думать о том, кто
их отец, - сглотнул ком в горле
Чартинский.
- Как же ваши друзья? – шепнула
Софья, чувствуя, как глаза
наполняются слезами. – Что они
скажут? Ваша мать, сестра?
 - Мы уедем в Варшаву, - отозвался
Чартинский, не поднимая головы. –
Маменьке никогда не нравилось жить
там, уверен, она предпочтет остаться
здесь.
- Вы все продумали до мелочей,
Адам. Только меня забыли спросить.
- Вы дали мне обещание, София:
безопасность ваших детей в обмен на
замужество.
- Не думала, что мне так скоро
предстоит расстаться с ними, -
отвернулась Софья. – Вы знаете,
каково это? Понимаете ли, что я
чувствую нынче?
- У нас еще будут дети, - зашептал
Чартинский, - сделав попытку взять
ее за руку.
 Софья выдернула у него свою
ладонь, указав ему глазами на дверь.
Слишком больно было говорить о
том, слишком больно было даже
думать о том!

Глава 39

До самого позднего вечера Софья

не выходила из своих покоев. Она
словно бы впала в оцепенение, не
было ни сил, ни желания
пошевелиться. Словно какая-то
пелена окутала ее разум, лишая воли.
Вернувшись с подносом, на
котором приносила ужин, Николета
принялась убирать со стола
нетронутые блюда. Высокий бокал из
хрусталя, доверху наполненный
красным вином, выскользнул из ее
рук и, ударившись о край наборного
столика, со звоном разлетелся на
мелкие осколки. Вино разлилось по
светлому паркету, забрызгало край
обюссонского ковра, будто капли
крови впитались в светлый ворс. Звон
разбитого стекла привел Софи в
чувство. Глядя на лужицу,
образовавшуюся у ее ног, Софья
вздрогнула.
- Wally! (Растяпа!), - в сердцах
бросила она, вспыхнувшей ярким
румянцем девушке.
Николета, разразившись слезами,
бросилась вон из комнаты.
Поднявшись с кресла, Софи обошла
алое пятно и в волнении заходила по
комнате. Винить Адама в
предстоящей разлуке с детьми не
было никакого смысла, ведь именно
ей пришла в голову мысль передать
их Андрею, дабы обеспечить их
безопасность. Разве могло быть что-
то более важное, чем их
благополучие? Как только близнецы
окажутся вне досягаемости
Чартинского, он более не сможет
шантажировать ее. Софья замедлила
свой бег по комнате и остановилась у
окна.
Мороз разрисовал стекло
причудливыми узорами, слышно
было как завывает ветер, и ветка
старого каштана настойчиво стучит
по крыше где-то над головой.
Приложив ладошку к заледеневшему
стеклу, Софи склонив голову набок
наблюдала, как от тепла ее руки
плавится ледяной узор на стекле, и
влага прозрачными каплями стекает
вниз. Так и душа чуть оттаяла, ожила,
будто обрела крылья, имя которым –
надежда.
Слабая улыбка скользнула по ее
губам. Ежели все пройдет так, как
она задумала, у нее будут развязаны
руки. Она непременно найдет способ
ускользнуть от Чартинского. Андрей
все поймет. Он непременно поможет
ей. Он поймет, что мальчики сыновья
Александра, ведь отец никогда не
станет избавляться от собственных
детей. Адам, ослепленный своей
ненавистью к Раневскому не подумал
о том. «Только бы André был жив!» -
страх ознобом скользнул по спине.
Обхватив себя руками за плечи, Софи
зябко поежилась.
«Все будет хорошо», - в который
раз повторила она про себя, стараясь
унять тревогу, ставшую ее
постоянной спутницей в последние
несколько седмиц. Будущее
представлялось ей уже не таким
мрачным. Она пока не могла в
подробностях представить себе, что
ее ждет впереди, слишком многое
зависело от капризной прихоти
судьбы и воли случая, но впервые за
долгое время появилась цель.
Воображение рисовала ей яркие
картины долгожданной встречи,
мысленно она подбирала слова, что
скажет тому, на кого возлагала
столько надежд. Мысли метались
стаей перепуганных птиц, и так же
как птицы в небе далеки от земли, так
и думы Софи были далеко от
заснеженной усадьбы в предместье
Парижа.
О как ненавистен ей был
неспешный бег времени, как
хотелось, чтобы оно было столь же
быстротечно, как и мысль
человеческая, способная в одно
мгновение преодолевать годы и
тысячи верст. Душа металась от
злости и отчаяния к надежде, губы
беззвучно шептали: «Господи, Отец
наш всевышний, убереги его, сохрани
и убереги».
Тихий стук в дверь, отвлек ее от
беспокойных дум, спустив с небес на
грешную землю.
 - Entrez! (Войдите!) – откликнулась
Софи.
На пороге появилась Николета.
Присев в книксене, девушка не
поднимая глаз, прошла в комнату и
принялась собирать осколки на полу.
Окончив, она вопросительно глянула
на Софью. Присев на банкетку перед
зеркалом, Софи знаком показала,
чтобы камеристка помогла ей
приготовиться ко сну. После ухода
прислуги она, забравшись в постель и
укутавшись в одеяло, попыталась
уснуть, но сколько бы не ворочалась
с боку на бок, сон не шел. Вновь
беспрестанный бег мыслей,
круживших в голове в бесконечном
хороводе, гнал прочь дрему, не давал
сомкнуть глаз. Прислушиваясь к
завыванию ветра за окном, она
строила планы один безумнее
другого.
Проснулась Софи против своего
обыкновения довольно поздно, когда
свет ясного зимнего утра уже проник
в комнату ярким солнечным лучом
сквозь неплотно задернутые
портьеры. Спустив ноги с постели,
она легко соскочила с кровати и
направилась к окну, намереваясь
отдернуть портьеры, дабы впустить
дневной свет, что так настойчиво
рвался в спальню через узкую щель.
Но стоило только подойти к окну и
взяться рукой за тяжелую бархатную
штору, голова ее закружилась,
зашумело в ушах. Отодвинув штору,
Софья зажмурилась от яркого
солнечного света, ворвавшегося в
помещение. Ночная метель улеглась,
оставив после себя пушистые
высокие сугробы. Но Софье было не
до красот ясного зимнего дня. Стены
ее спальни закружились в безумном
хороводе, тошнота комом подступила
к горлу, холодная испарина
выступила на лбу. Стараясь дышать
ровно и неглубоко, Софи попыталась
справиться с приступом дурноты, но
малейшее движение сводило на нет
все ее усилия. Зажав рот ладонью,
она метнулась в уборную.
Вернувшись в спальню, молодая
женщина без сил опустилась на
кровать. Причина ее дурного
самочувствия была совершенно
очевидна. «Господи, за что же ты так
жесток ко мне?!» - утирая слезы,
струящиеся по бледному лицу,
мысленно вопрошала она. Безумная
злость на весь мир и несправедливую
долю, уготованную ей судьбой,
стеснила грудь. Будь она сейчас где-
нибудь в чистом поле, непременно
закричала бы во весь голос,
всплёскивая обиду и отчаяние, но в
стенах своей спальни позволительно
было лишь молча глотать слезы.
Прикрыв глаза, Софи неглубоко
дышала. Безусловно, ей приходилось
слышать, что можно избавиться от
нежеланной тягости. Но хватит ли ей
духу пойти на подобное ради
собственного благополучия, взять на
душу смертный грех?
 Вчерашнее воодушевление,
вызванное обилием планов на
будущее, сменилось беспросветным
отчаянием. Неизвестно, как долго ей
удастся сохранять в тайне свое
нынешнее положение. Давая согласие
Чартинскому стать его женой, Софья
вовсе не намеревалась следовать
данному обещанию, а надеялась лишь
усыпить его бдительность и потянуть
время, но в который раз убедилась,
что пытаясь обмануть судьбу в итоге
оказалась обманутой сама. Отныне
жизнь ее была предопределена и все
ее попытки что-то изменить – лишь
трепыхания мотылька, угодившего в
паутину, ловко расставленную на его
пути.
 Опасения Софи в том, что ей не
удастся долго сохранять тайну были
отнюдь не беспочвенными. Все, что
происходило в доме рано или поздно
становилось известно княгине Луизе.
При первом знакомстве madame
Чартинская хоть и производила
впечатление особы ветреной и
легкомысленной, но на деле далеко
не была столь беспечной, как то
могло показаться на первый взгляд.
Она крепко держала в своих изящных
ручках бразды правления небольшой
усадьбой, и скрыть что-либо в стенах
этого дома от сведения хозяйки было
решительно невозможно. Да и как
было утаить от всевидящего ока
прислуги утренние недомогания, что
стали столь часто преследовать
Софью.
После трех дней холодного
ненастья и метелей в окрестностях
Сен-Дени вновь установилась
солнечная, но весьма морозная
погода. Софья, воспользовавшись,
случаем вновь стала выезжать
верхом. С каждым днем прогулки эти
становились все более
продолжительными и
утомительными. Проводя в седле по
два-три часа, Софи надеялась, что
скинет дитя, зачатое от Адама.
Вернувшись с прогулки к обеду,
Софья застала в поместье подругу
матери Адама Изабеллу де Бриен.
Графиня привезла из Парижа
последние новости о ходе военной
компании. Увы, вести для французов
были неутешительны. Bonaparte,
выигрывая небольшие стычки, терпел
сокрушительные поражения в более
крупных сражениях. Французский
император петлял как загнанный
охотниками заяц, пытаясь выиграть
время и пополнить ряды своей
стремительно редеющей армии.
После Рождества стало
совершенно очевидно, что поражение
армии Bonaparte неминуемо.
Союзники наступали, с каждым днем
все стремительнее продвигаясь к
самому сердцу Франции –
обворожительному и прекрасному
Парижу. В самой столице царили
настроения разного толка: от
отчаяния до открытого выражения
нетерпения. Французы порядком
устали от затянувшейся войны и
многие грешным делом отчаянно
желали скорейшего поражения
своему императору, дабы только
побыстрее закончилась некогда
победоносная война, обернувшаяся
самым сокрушительным
проигрышем. Софья, ранее тревожно
ловившая каждую весть, доходившую
до усадьбы с полей сражений, ныне
равнодушно выслушивала новости,
утратив к происходящему всякий
интерес. От Чартинского не укрылась
подобная перемена в ее настроении,
однако он приписал происходящее
обещанию, данному ею накануне
Рождества.
 Сменив амазонку на довольно
скромное бархатное платье темно-
серого цвета, Софи спустилась в
столовую, где собралось уже все
семейство Чартинских, а также
Изабелла, которую пригласили
остаться на обед. Заняв свое место за
столом напротив Адама, Софи краем
уха прислушивалась к тихой беседе
княгини Луизы и графини Дюбуа.
Изабелла строила различные
предположение о том, как сложится
жизнь старой и новой французской
аристократии, после того как война
завершиться. Ни у кого уже не
вызывал сомнений исход этой
военной компании, волновало лишь
собственное благополучие и как
скажутся на нем последствия
капитуляции Франции перед армией
союзников.
- Я не перенесу еще раз подобно
кошмара, - со вздохом заметила
графиня, намекая на события
двадцатилетней давности, что
пришлись на пору ее юности.
Софья отодвинула тарелку и
окинула Изабеллу Дюбуа
удивленным взглядом:
- Что заставляет вас думать, что
подобное может повториться? – тихо
обронила она.
- Я забываю, что вы родом из
России, Софи, - грустно улыбнулась
Изабелла. – Вероятно вам неприятно
подобное мнение о ваших
соотечественниках, но из того, что
мне доводилось слышать, можно
сделать выводы, что русские сущие
варвары.
- Вы заблуждаетесь, - возразила
Софи. – Император Александр
человек невероятно великодушный, к
тому же он воюет с Bonаparte, а не с
Францией и ее гражданами. Вам
нечего опасаться, - закончила она.
Княгиня Луиза, выслушав эту
горячую речь в защиту русских,
снисходительно улыбнулась:
- Софи, увы, я вынуждена
согласиться со словами Изабеллы.
- Отчего? – недоуменно вздернула
бровь Софья.
- Русской душе присуще некое
стихийное буйство, - объяснила свои
слова Луиза.
 - И много русских вы встречали,
madame? – насмешливо отозвалась
Софья, оскорбленная
пренебрежительным тоном княгини.
- Взять хотя бы вас, ma chérie. Вы
весьма скрытны, что говорится «себе
на уме». В последнее время вы
слишком много времени проводите в
поездках верхом, тогда как в вашем
положении это может быть даже
опасно.
- В мое положении? Не понимаю
вас, - опустила ресницы Софья.
- Полно, Софи, - не сдержав
сарказма, добавила княгиня,
прекрасно понимая, что провоцирует
новую ссору между сыном и снохой.
 Адам с преувеличенной
осторожностью тихо поставил на
стол пустой бокал.
- И что же, по-вашему мнению,
маменька, от меня скрыли? –
обманчиво равнодушно
поинтересовался он, откидываясь на
спинку стула.
- Я думаю, будет лучше, коли
супруга твоя поведает тебе о том, -
поднялась из-за стола княгиня.
Вслед за княгиней Луизой
столовую покинули Фели,
просидевшая весь обед в полном
молчании, и графиня Дюбуа, весьма
обескураженная тем, что невольно
стала свидетельницей семейной
ссоры.
 Княгиня давно затаила обиду на
Софью. В замкнутости молодой
женщины ей чудилось
пренебрежение собственной
персоной, хотя она положила немало
сил на то, что завоевать
расположение и доверие своей снохи.
Когда же Николета поведала ей о
грядущем материнстве Софи, княгиня
прождав долгое время вестей от
самой Софьи, и не дождавшись оных
решила, что ей не доверяют.
Слишком много странностей
приходилось ей наблюдать в
отношениях Адама и Софьи,
слишком много недомолвок,
многозначительных взглядов. Все это
создавало флер некой тайны, в
которую посвящать ее не спешили.
Подобное положение безмерно
раздражало княгиню. Уклончивые
ответы Софьи, а то и вовсе попытки
уйти от разговора, Луизой
принимались за проявление гордыни
и высокомерия, что конечно же не
улучшало и без того сложных
взаимоотношений.
Любопытство графини,
разбуженное сценой, свидетельницей
которой она стала, вскоре было
вознаграждено. Пройдя вместе со
своей гостьей в салон, княгиня
Чартинская в попытке оправдать свое
неблаговидное поведение принялась
жаловаться Изабелле на нелюдимость
и замкнутость Софьи, а также на
пренебрежительное отношение с ее
стороны.
 - Порою мне кажется, что она
совершенно не любит моего
мальчика, а обвенчалась с ним,
исходя из каких-то иных
соображений, мне, увы, неведомых, -
закончила она свою оправдательную
речь.
- Может быть, ты слишком
многого требуешь от нее, - мягко
заметила Изабелла. – Представь, тебе
бы пришлось оказаться в чужой тебе
стране…
- Видимо, ты позабыла, что я почти
полтора десятка лет прожила в
Варшаве, - перебила ее Луиза.
На это графине Дюбуа возразить
было нечего, и она предпочла не
продолжать разговор на эту тему.
 После ухода княгини Чартинской,
ее дочери и графини в столовой
воцарилась тишина. Повинуясь
нетерпеливому жесту князя,
удалилась и прислуга, оставив
хозяина наедине с его супругой. Адам
молча наполнил свой бокал и поднес
к губам. Пригубив вино, Чартинский
отставил бокал в сторону и,
поднявшись со стула, прошелся по
комнате. Остановившись за спиной
Софи, Адам положил ладони на
спинку стула и склонился к ее уху:
- Вы ничего не желаете мне
рассказать? – вкрадчиво спросил он.
Софья отрицательно покачала
головой, чувствуя, как от страха
сжимается сердце в груди.
 - Впрочем, не утруждайте себя, -
продолжил как ни в чем ни бывало
князь. – Мне вполне понятно, о чем
идет речь, София.
Софья попыталась подняться со
стула, но Адам, положив ладони ей
на плечи, принудил ее остаться на
месте.
- Боюсь, мы не договорили, ma
chérie, - тихо заметил он. – Позвольте,
я выскажу свое предположение о том,
на что намекала моя дорогая
маменька. Вы в тягости, София, - не
дождавшись ее ответа, продолжил он.
- Я собиралась вам сказать, - чуть
слышно ответила Софья.
- Разве? – схватив ее за руку чуть
повыше локтя, Адам сдернул Софью
со стула и развернул к себе лицом. –
Не пытайтесь меня вновь обмануть,
София, - прошептал он ей на ухо. –
Мы оба знаем, что вы ничего бы не
сказали, а все ваши затяжные
прогулки верхом предпринимались с
единственной целью – избавиться от
нежеланного дитя.
Софья открыла рот, чтобы
возразить ему, но Чартинский прижал
палец к ее губам.
- Не обременяйте себя очередной
ложью, София. Отныне я запрещаю
вам ездить верхом, - Адам выпустил
ее руку и отступил на несколько
шагов. – Ступайте. Надеюсь на ваше
благоразумие.
После того, как Софья едва ли не
бегом покинула столовую, Адам взял
в руки бокал с недопитым вином. В
душе бушевала неукротимая ярость:
«Это как же надобно ненавидеть,
чтобы задумать подобное», - сжал он
хрупкий сосуд в руке так, что
побелели костяшки пальцев.
Чартинский поднес бокал к губам, но
вспомнив, чем закончилась
безобразная ссора с Софи, когда он
изрядно захмелев, явился в ее покои
после неумеренных возлияний, так и
не сделал ни глотка. Резко
развернувшись, Адам швырнул бокал
с недопитым вином в пылающий
камин. Раздался звон разбитого
стекла, зашипели и задымились
поленья.
Князь опустился на стул, прикрыл
дрожащей ладонью заслезившиеся
глаза. Сердце болезненно билось о
ребра в неистовом ритме. Все его
надежды на то, что время сгладит все
острые углы в его отношениях с
Софи, пошли прахом. Все его усилия,
все его порывы остались
неоцененными и непонятыми. Может
его вина, в том, что он несчастен, в
том, что она несчастна? Сколь сильно
ее стремление разорвать любые узы,
связывающие их! Разве возможно
было, глядя на нее, даже допустить
мысль, что грех детоубийства, пусть
и не рожденного дитя, для нее менее
страшен и тягостен, чем жизнь с ним?
Что ежели единственный способ
прекратить сии душевные муки и
обрести спокойствие – отпустить ее.
Отпустить?!
 Чартинский поднялся со своего
места. Нет, не для того он привез ее в
Париж, чтобы нынче сдаться! На что
она надеется? Ждет, когда русские
пройдут по улицам французской
столицы, дабы найти возможность
вернуться к тому, чье имя, так горячо
шептала в своих молитвах?
Адам заметался по комнате. Не
было сил усидеть на месте, из-за того,
что все клокотало в груди, голова
пылала, яркий румянец выступил на
скулах. Хотелось крушить, ломать,
взвыть, как раненному зверю:
«Дьявол! Дьявол! Ненавижу!» -
Чартинский несколько раз со всей
силы ударил кулаком по
полированной столешнице. Разжав
пальцы, он уставился на отметины от
ногтей, оставшиеся на ладони, рука
пульсировала болью. Взрыв ярости,
казалось, отнял у него все силы.
Апатия сменила гнев, потребность
двигаться, дабы выплеснуть всю
накопившуюся злобу, уступила место
усталости.
Словно столетний старик, опустив
плечи, сгорбившись под тяжким
бременем печалей и неудач, Адам
вышел из столовой и побрел в
сторону своего кабинета.
После ссоры, случившейся в
столовой, Софи еще более
замкнулась в себе. Все ее
существование отныне было
подчинено одной цели. Как же
тяжело было жить в постоянном
ожидании! Как медленно тянулись
часы, дни, седмица за седмицей!
Лишившись возможности совершать
прогулки верхом, она ощущала себя
птицей запертой в клетке. Луиза
более не брала ее с собой на светские
рауты и вечера, и единственная
возможность узнавать какие бы то ни
было новости о происходящем на
полях сражений, для нее оказалась
утраченной. Жизнь в усадьбе стала
походить на бесконечный сон.
Наступил сырой и промозглый
март. Новости о скором окончании
войны и поражении Bonaparte
обсуждала уже даже прислуга в
усадьбе. Кольцо союзников
сжималось вокруг Парижа. Наполеон
в последней, отчаянной попытке
оттянуть силы противника от своей
столицы двинулся на восток,
рассчитывая на то, что армия
неприятеля последует за ним, но
просчитался. Уже восемнадцатого
марта армией союзников были заняты
все пригороды французской столицы.
Особенно кровопролитным оказалось
сражение за Монмартр. Местечко сие
располагалось всего в четырех
верстах от усадьбы Чартинских в
Сен-Дени. Грохот орудийной
канонады был отчетливо слышен в
поместье. Княгиня Луиза велела
упаковать в усадьбе все, что могло
представлять хоть какую-то ценность
и спрятать в подвале старой
полуразвалившейся часовни,
находившейся в пределах усадьбы.
Перепуганная прислуга с утра до
ночи сновала по комнатам, выполняя
поручение хозяйки. Софья с трудом
скрывала охватившую ее радость,
хотя звуки орудийных выстрелов
заставляли и ее креститься и шептать
молитвы о спасении жизней близких
ей людей. К вечеру грохот сражения
затих, и воцарилась оглушающая
тишина.
Ранним утром следующего дня
Адам покинул усадьбу и отправился в
Париж. Он явился к обеду.
Чартинский был необычайно
взволнован. В ночь на девятнадцатое
марта капитуляция Парижа была
подписана. К семи часам утра, по
условию соглашения, французская
армия должна была покинуть Париж,
а в полдень русская и прусская
гвардия во главе с императором
Александром I вступили в столицу
Франции. Рано утром по городу стал
быстро распространяться слух о
капитуляции и о том, что российский
император очень хорошо принял
членов муниципалитета, обещал
полную неприкосновенность
личности и имущества, заявив, что
берет Париж под свое
покровительство.
Услышав весть о том, что русские
уже в Париже, Софи едва не
лишилась чувств. Адам без остановки
расхаживал по ее небольшому
будуару, рассказывая ей о том, как
русские вместе с союзниками вошли
в город.
 - Я был там! Невероятно! Никогда
не думал, что увижу русскую армию
в Париже, - нервно хохотнул он. – Я
помню, София, о данном вам
обещании и даже выяснил уже, где
расположился Кавалергардский полк.
Я обязательно найду вашего брата, но
несколько позже. Там сейчас царит
такой хаос и сумятица, Вы себе даже
представить не сможете того!
- Отчего же? Вполне могу, -
стараясь сохранять спокойствие,
отозвалась Софья. – Может быть, вы
позволите мне самой встретиться с
Андреем? – поинтересовалась она.
- Исключено! – резко остановился
Адам, повернувшись на каблуках. –
Вы останетесь здесь, как залог моей
безопасности.
 - Боитесь за свою жизнь, Адам? –
не сдержала сарказма Софья. –
Полно, André – человек чести. Он не
станет убивать вас исподтишка.
Скорее, граф Завадский бросит вам
вызов, - добавила она.
- И кого же вы предпочтете видеть
в могиле, сударыня? Отца вашего
ребенка или вашего брата? –
парировал Чартинский.
Софья опустила ресницы, скрывая
от него выражение глаз.
- Вы знаете ответ на свой вопрос,
Адам, - вздохнула она. – Но, тем не
менее, важнее собственной жизни для
меня безопасность моих детей.
Адам остановился, вперив
пристальный взгляд в ее
побледневшее лицо.
 - Довольно, madame. Решение уже
принято. Завтра я постараюсь
встретиться с ваши братом, а
нынче…
Чартинский не договорил. Махнув
рукой, он вышел из комнаты и запер
за собою двери.
- О, нет! – тихо выдохнула Софья,
услышав, как в двери поворачивается
ключ.
Она надеялась, что сможет
добраться до Парижа и разыскать
Андрея. Было у нее и еще одно
желание, признаваться в котором она
не спешила даже самой себе.
Задумывая встретиться с графом
Завадским, Софи надеялась на еще
одну встречу, хотя и опасалась того,
что ничего кроме боли и
разочарования она ей не принесет. Не
было у нее уверенности в том, что
Раневский безоговорочно поверит в
свое отцовство, в том, что примет ее с
чужим дитя во чреве, но потребность
увидеть его, коснуться, услышать,
была сильнее всяких доводов разума.
Вечером в дверях вновь
послышалось шевеление ключа.
Чартинский отпер двери и отступив в
сторону, пропустил вперед Николету
с ужином на подносе. Дождавшись,
когда девушка торопливо накроет
стол для двоих, Адам выпроводил ее
из комнаты, вновь запер двери, а
ключ положил в карман сюртука.
- Надобно полагать, я стала
пленницей в этом доме? – невесело
усмехнулась Софи, проследив
взглядом за его действиями.
- Это для вашей же безопасности,
София, - отозвался князь, разливая
вино по бокалам. – Дабы вы не
наделали глупостей, - добавил он.
Софья пригубила вино и отставила
бокал в сторону. Несмотря на
великолепно сервированный ужин, у
нее совершенно не было аппетита.
«Господи, ну отчего русские не
прошли через усадьбу!» - вздохнула
она, беря в руки нож и вилку.
- Вам не нравится ужин? –
поинтересовался Чартинский.
- Ваша кухарка, как всегда,
бесподобна, - тихо отозвалась она. –
Только ваше присутствие, Адам,
способно испортить мне аппетит, -
едко заметила она.
- Я смотрю, к вам вернулась
прежняя язвительность, - отложив
вилку, пробормотал Чартинский. –
Что же вы задумали, София? Ъ
- Я? – вздернула бровь Софья. –
Помилуйте, Адам, что я могу
предпринять, находясь в заточении
собственной спальни?
- Мне то неведомо, - улыбнулся
Адам. – Оттого и вселяет некое
беспокойство.
Софи отвернулась к окну, за
которым в сгущающихся сумерках
чуть шевелилась лёгким ветерком
едва проклюнувшаяся на толстой
ветке, нежная зелень каштановых
листьев.
 - Вам не о чем беспокоиться, ваше
сиятельство. Позвольте мне хотя бы
написать Андрею. Сомневаюсь, что
он поверит вам на слово.
Адам вспыхнул, при этом намеке
на его недостойное поведение, но
вынужден был признать, что слова
Софи не лишены здравого смысла.
Кивнув головой, Чартинский
поднялся из-за стола.
- Я зайду к вам утром за письмом.
Доброй ночи, София.
- И вам приятных снов, Адам, -
кивнула головой Софья, едва скрывая
нетерпение.
Более всего ей сейчас хотелось
остаться в одиночестве и продумать
свои дальнейшие действия. Взгляд ее
вновь обратился к окну. На улице уже
почти совсем стемнело, но еще
можно было различить очертания
старого каштана напротив окна. «В
детстве мне доводилось лазать по
деревьям, - вздохнула она. – Но тогда
и я была легче, и страху было
меньше».

Глава 40

В два часа ночи девятнадцатого

марта 1814 года была подписана
капитуляция Парижа. Таким образом,
закончился двухгодичный
заграничный поход русской армии.
Дорога на Париж была свободна.
Французские войска, по условиям
достигнутого мирного соглашения,
под покровом ночи покинули
столицу. Армия союзников
готовилась к торжественному маршу,
дабы войти в город.
Полки, принимавшие участие в
последних боях, внешний вид имели
довольно потрепанный, и потому, по
указу Государя, для прохождений
парадом через город отбирали только
те части, что вид имели достойный,
приличествующий армии
победителей. Вошел в их число и
Кавалергардский полк. Еще с
рассвета бивуак кирасир представлял
собой необыкновенное зрелище:
чистили обмундирование,
полировали кирасы, одним словом –
готовились к параду.
Настроение в полку царило
приподнятое. Вскоре все эскадроны
были построены и в числе остальных
частей, отобранных накануне,
двинулись к Парижу. Проходя по
предместьям, армия победителей
встречала по пути брошенные дома и
пустые улицы. По рядам прокатился
ропот, что нынешнее вступление в
столицу Франции уж больно
напоминает вступление Bonaparte в
Москву. Но стоило только миновать
ворота Сен-Мартен и ступить на
широкий бульвар, как настроения
тотчас поменялись. Все улицы были
запружены народом, любопытные
свешивались с окон и балконов, кое-
кто пытался взобраться на деревья,
дабы лучше видеть триумфальное
вступление армии союзников. И надо
сказать, там было на что посмотреть.
Недаром весь полк чистил и белил
обмундирование. Яркое весеннее
солнце играло бликами на
начищенных кирасах и касках, и
казалось, будто они были сделаны из
настоящего золота.
Казалось, весь Париж вышел на
улицы приветствовать армию
победителей, причем в первых рядах
были представительницы лучшей
половины человечества. Девушки
просили бравых кавалеристов
подсадить их к себе на лошадь, дабы
разглядеть все сверху. Многие ли
офицеры смогли устоять перед
подобными просьбами
очаровательных парижанок? Вскоре
кавалерия стала представлять собой
весьма живописное зрелище, что
вызвало улыбку у Государя.
Широкая колонна кирасиров после
вхождения в ворота сузилась. Вот она
цель, к которой они шли долгих два
года! Вот он – Париж! Но это далеко
не конец. Здесь только самое начало,
и неизвестно к чему приведут их
поиски. Андрей, всматриваясь в море
лиц перед собой, пытался в этом
множестве отыскать лишь одно.
Раневский и сам искал глазами ее,
хоть и понимал, что обманывает сам
себя. Чтобы вот так, в первый же
день… Это невозможно, может,
статься так, что Софьи и вовсе нет
здесь, впрочем как и Чартинского.
Может, истина в другом: в том, что
ветер давно развеял ее прах окрест
Рощино.
Но, не смотря на грустные мысли,
что неотвязно преследовали
Раневского, этот день казался ему
самым удивительным, самым
неправдоподобным за всю его жизнь.
В обмен на обещание императора
Александра сохранить французскую
столицу в неприкосновенности,
парижане с готовностью распахнули
ворота осаждавшей их армии.
Питейные заведения к вечеру были
полны народу, вчерашние враги
нынче оказывались за одним столом.
Офицеров Кавалергардского полка
расквартировали в самом Париже.
Заботу о Раневском и пяти его
товарищах взял на себя
добропорядочный буржуа,
предложивший господам занять
южное крыло своего довольно
вместительного особняка. Когда
улеглись волнения ушедшего дня,
поздним вечером в небольшой
столовой собрались двое. Андрей
беспокойно расхаживал по комнате,
Раневский занял место у камина, там,
где потеплее, поскольку весенние
ночи были еще довольно
прохладными, а старая рана вновь
дала о себе знать.
- Я даже не представляю себе с
чего начинать поиски, - вздохнув,
заметил Андрей. – Здесь тысячи
людей, все равно, что иголку в стогу
сена искать.
 Раневский несогласно покачал
головой:
- Ручаюсь, что парижское
общество немногим отличается от
петербуржского. Если Чартинский
здесь, я его найду.
- Вот так сходу завести знакомства,
войти в их круг? - Андрей,
сомневаясь, пожал плечами и
продолжил кружить по комнате.
- Если мне не изменяет память, нас
встретили более чем благосклонно, -
усмехнулся Раневский, намекая на
радушный прием, оказанный
прекрасной половиной Парижа
русской кавалерии.
Андрей невольно улыбнулся,
вспоминая дивное зрелище, что
представлял собой их эскадрон нынче
днем, походя более на цветник в
жаркую летнюю пору, чем на грозное
воинство.
- И отчего ты уверен, что
Чартинского стоит искать в Париже?
– остановился Завадский у камина.
- Еще, будучи в Петербурге, когда
этот щенок принялся оказывать Софи
знаки внимания, я справлялся о нем.
Его мать – француженка. Ежели его
не оказалось в родовом имении под
Варшавой, стало быть, искать
надобно здесь. Во всяком случае,
начать следует с Парижа. Но это все
завтра, а нынче я чертовски устал,
mon ami.
Александр тяжело опираясь на
подлокотник, встал.
 - Я слышал, завтра приезжает
Мари, - нахмурился Андрей.
Раневский подавил тяжелый вздох,
опускаясь обратно в кресло.
- Прошу, не начинай сызнова,
André, - откинув голову на спинку и
прикрыв веки, выдохнул Раневский.
- Что ты станешь делать, коли
Софья найдется? – не отступал
Завадский.
Александр открыл глаза:
- Ты веришь в это? – ответил он
вопросом на вопрос.
- Ты собираешься начать поиски,
заранее уверовав в их бесполезность?
– вскинулся Андрей. – Разве, что для
очистки совести?
- Нет! – рявкнул Раневский,
вставая с кресла. – Я должен знать
правду, какой бы она ни была! –
выпалил он и, сильно прихрамывая,
зашагал к двери, давая тем самым
понять, что разговор окончен.
- Собираешься искать
свидетельства ее смерти, - бросил ему
в спину Завадский.
- Да коли и так, - развернулся
Александр. – Я устал сомневаться.
Пусть же, наконец, все закончиться.
- Ежели ты разыщешь
Чартинского, что ты намерен делать с
ним?
- Убью! – пожал плечами
Раневский. – Или он меня, или я его.
- Собираешься бросить ему вызов?
– остановил его Завадский.
- У тебя есть иное предложение? –
выгнул бровь Раневский.
 - Отдать его в руки правосудия, -
тихо заметил Андрей.
- Дабы предъявить ему обвинения
подобного рода, надобно иметь
доказательства, которых у нас нет, -
спокойно отозвался Александр. –
Покойной ночи, André. Утро вечера
мудренее, говорят.
С этими словами, Раневский
вышел за дверь. Надеялся ли он
разыскать Софью? Разумеется, ежели
бы она вдруг нашлась чудесным
образом живая и здоровая в Париже –
это стало бы ответом на все его
просьбы и молитвы к всевышнему.
Но… Александр замедлил шаг,
остановившись в коридоре: «Что
ежели сама, по доброй воле оставила
его?» Неужели все слова, все ее
поступки, письма – все одно
сплошное притворство? Что тогда?
Ах! Кабы знать!» - вздохнул
Раневский, отворяя двери в спальню,
что предоставили в его
распоряжение.
***
Поутру, Чартинский, как и
собирался накануне, отправился в
Париж. Он не стал запирать Софью в
ее покоях, и без того она не смогла
бы покинуть поместье без его ведома.
Вряд ли в усадьбе бы нашелся хоть
кто-то, кто пожелал бы ей помочь.
Время потянулось в ожидании вестей
от Адама. Невозможно было ждать,
сложа руки. Софи попробовала было
скоротать время за рукоделием, но
начатая работа валилась из рук.
Исколов пальцы, она отложила
вышивку и взяла в руки книгу. Но
вскоре поймала себя на мысли, что
читает одну и ту же строчку
несколько раз к ряду, не вникая в
смысл написанного.
С досадой захлопнув книгу, Софи
поднялась с низенькой кушетки и
прошлась по комнате. Волнение не
давало сидеть на месте.
Остановившись у окна, молодая
женщина тяжело вздохнула.
Полупрозрачный парк, словно бы
окутанный легкой зеленой дымкой,
был весь пронизан солнечным
светом. Ясный теплый день манил
выйти из дома, погреться в лучах
весеннего солнышка. Взяв со стола
колокольчик, Софья позвонила.
Николета явилась спустя четверть
часа. В последнее время Софи не
больно-то жаловала свою камеристку,
совершенно справедливо полагая, что
именно она раскрыла домочадцам ее
маленькую тайну. Присев в книксене,
девушка замерла в ожидании
распоряжений молодой княгини.
- Подбери мне платье и плащ для
прогулки, - окинув прислугу
равнодушным взглядом, бросила
Софи.
- Его сиятельство будут
недовольны, тем, что вы вышли из
дома, - пробормотала Николета.
Софья раздраженно вздохнула.
- Спроси mademoiselle Фелисию:
не составит ли она мне компанию, -
отсылая камеристку взмахом руки,
приказала она.
В ожидании ответа от Фели, Софи
вновь вернулась к созерцанию парка
из окна своего будуара. Из
задумчивости ее вывел настойчивый
стук в двери.
Получив разрешение войти, на
пороге появилась Фели.
- Я с радостью составлю вам
компанию, Софи, - улыбнулась
девушка.
Вскоре обе молодые женщины
неспешно прогуливались по залитым
солнечным светом аллеям. Газоны
радовали глаз первой нежной
зеленью. В другое время Софья бы с
удовольствием наслаждалась
прогулкой, но тревога за будущее
сыновей и собственную судьбу не
давала в полной мере вкусить всей
прелести этого весеннего дня. Дойдя
до ворот усадьбы, Софья
остановилась. Фели замерла подле
нее, вглядываясь в дорогу, что
петляя, спускалась с холма и
скрывалась за близлежащей рощей.
- Как бы мне хотелось нынче
оказаться в Париже, - вздохнула
Софи.
- Отчего вы не попросили Адама
взять вас с собой? – обернулась к ней
Фелисия.
- Боюсь, что мое присутствие было
бы неуместно, - грустно улыбнулась
Софья. – Вряд ли мне еще когда-
нибудь выпадет случай свидеться с
братом.
 - С братом? – широко распахнула
глаза Фели. – Вы не говорили, что у
вас есть брат.
- Мой кузен, André. Он должно
быть уже там, - махнула рукой Софи
в сторону дороги на Париж.
- Он вам, видимо, очень дорог, -
тихо заметила Фели. – Я, наверное, не
смогла бы так, как вы оставить все:
родных, близких, друзей, уехать в
совершенно чужую мне страну.
Признаться, я скучаю по Варшаве.
- Вы правы, Фелисия, - вздохнула
Софи. – Мне очень их не хватает.
Девушка замолчала, будто
обдумывая что-то, но вскоре
оживилась. Глаза ее вспыхнули
искрами веселья. Лукавая улыбка
скользнула по пухлым губам.
 - Ждите меня здесь, Софи, -
повернувшись в сторону усадьбы,
обронила Фелисия.
Подобрав юбки, Фели торопливо
зашагала по аллее. Отойдя несколько
саженей, она обернулась:
- Только не на виду, встаньте за
сторожку, - прокричала она.
Спустя полчаса на подъездной
аллее показалась коляска и, когда она
поравнялась с воротами, Фелисия
окликнула возницу:
- Гастон, остановись! Я ридикюль
забыла в передней, принеси, -
обратилась она к парнишке.
Юноша соскочил с козел и бегом
бросился к дому. Проводив его
взглядом, Фелисия, подобрав юбки,
перебралась на козлы и взяла в руки
вожжи.
- Поторопитесь, Софи, - бросила
она изумленной женщине. – Адам
когда-то учил меня править коляской,
думаю, что путь до Парижа мы
одолеем, - рассмеялась она.
Для Фелисии предстоящая поездка
представлялась увлекательным
приключением. Она довольно
уверенно правила рослым вороным
жеребцом, запряженным в легкую
коляску. От быстрой езды, экипаж
подбрасывало на ухабах, но Фели
лишь задорно смеялась, когда Софья
испуганно ахала, вжимаясь в спинку
сидения. Лицо девушки
раскраснелось, темные глаза весело
блестели, несколько темных прядей
выбились из-под шляпки и теперь
развивались по ветру. Она даже не
подозревала, как хороша была сейчас.
Менее часа понадобилось им,
чтобы добраться до Парижа. Миновав
ворота Сен-Мартен, Фели натянула
поводья, останавливая
разгоряченного быстрой скачкой
жеребца.
- Я не знаю, куда ехать дальше, -
обернулась она к Софье.
- Видит Бог, я тоже, -
пробормотала Софи.
- Мы могли бы спросить дорогу, -
задумчиво заметила девушка. –
Нынче в городе полно русских. Вы
знаете, в каком полку служит ваш
брат?
 - Кавалергардский полк, -
обронила Софья, осматриваясь по
сторонам.
Тронув поводья, Фели пустила
жеребца шагом, присматриваясь к
встречаемым на пути всадникам и
прохожим. Ее внимание привлекла
группа кавалеристов я ярко-красных
ментиках.
- Это гусары, - улыбнулась Софья.
– Мой отец служил в этом полку, -
присмотревшись к обмундированию,
добавила она.
Заметив, что один из молодых
людей обернулся, Фели улыбнулась и
призывно помахала рукой.
Отделившись от группы всадников,
молодой человек приблизился к
коляске.
 - Чем я могу быть полезен вам,
сударыня? – обратился он к девушке.
Грохот колес дорожного экипажа,
проехавшего мимо, несколько
заглушил его слова, и Софья его не
расслышала. Раздраженно взглянув
на громоздкий дормез, Софи замерла,
не веря своим глазам. Карету
сопровождали двое верховых, в
которых она тотчас опознала его
сиятельство графа Завадского и
Раневского. Не задумываясь над тем,
что делает, Софи выбралась из
коляски и устремилась в след
проехавшему экипажу и всадникам.
Не смотря на то, что улица была
полна народу, и передвигаться по ней
с большой скоростью было едва ли
возможно, она чуть не упустила их из
виду. Наконец, дормез остановился за
поворотом, на противоположной
стороне бульвара. Спешившись,
Александр чуть прихрамывая,
подошел к экипажу и, распахнув
дверцу, подал руку молодой
женщине.
Софья уже хотела окликнуть его,
но от быстрого бега перехватило
дыхание и закололо в боку. Спутница
Раневского, улыбаясь, положила руки
на широкие плечи и коснулась его
губ легким поцелуем.
- Глазам своим не верю, Саша! –
рассмеялась она. – Ты обещал
показать мне Париж, и вот мы здесь.
Если бы ты не встретил меня на
заставе, плутали бы до самого вечера,
- шутливо добавила она.
 Софье показалось, что в этот
момент сердце ее остановилось. От
боли, пронзившей грудь, невозможно
было вздохнуть. Мари только что
целовала ее мужа, Мари держала его
под руку, Мари была с ним все то
время, что она считала дни и часы в
разлуке. Всего несколько шагов
отделяли ее от застывшей в объятьях
пары, но эти несколько шагов,
казались разверзшейся пропастью.
Отвернувшись, Софья побрела в
противоположную сторону. Ноги
подкашивались от увиденного. Она
едва не осела на мостовую, и если бы
сильные руки не удержали ее, то
наверняка распласталась бы по земле.
- Ну, полно, полно, София, -
услышала она тихий знакомый голос.
– Едва ли я желал, чтобы все
открылось вам вот так, но коли вы
видели все собственными глазами,
нужны ли вам иные доказательства.
Софья тихо всхлипнула, пряча
лицо на груди Чартинского.
- Прошу, вас, Адам, увезите меня
отсюда, - прошептала она, повиснув
на его руке.
Вновь глянув на противоположную
сторону улицы, она уже не увидела
ни Раневского, ни Андрея, ни madame
Домбровскую. Обняв ее за плечи,
Чартинский повел ее в ту сторону,
откуда она пришла.
- Как вы попали в город? - мягко
спросил Адам, с трудом скрывая
охватившую его радость.
 Все сложилось настолько хорошо
для него, что трудно было поверить в
подобную удачу. Он сам насилу
отыскал дом, где остановился
Раневский и граф Завадский.
Безусловно, с Андреем он хотел бы
встретиться наедине и с самого утра
поджидал подходящего момента,
сидя в наемном экипаже напротив
парадного. Когда же он разглядел
Софью, сердце едва не оборвалось, но
Раневский все сделал за него.
Никогда ему не забыть выражения
лица Софи, когда она увидела Мари в
объятьях Александра.
Очнувшись от ступора, Софья
махнула рукой в неопределенном
направлении:
 - Фели привезла меня, - чуть
слышно обронила она.
-Фели? – нахмурился Чартинский.
– Где же она?
Софи оглянулась по сторонам:
- Я не знаю, - пожала она плечами,
- я не запомнила дорогу.
Адам покачал головой и, увлекая
ее подальше от того места, где все
еще стоял дормез madame
Домбровской, принялся оглядываться
по сторонам, полагая, что сестра
воспользовалась его шарабаном для
поездки. Софья послушно
последовала за ним. Единственным
желанием было оказаться как можно
дальше от места, где рухнули все ее
надежды. Свернув за угол,
Чартинский разглядел собственную
коляску и сестру, тревожно
озирающуюся по сторонам. Рядом с
Фели, облокотившись на козлы
экипажа, стоял молодой человек в
форме лейб-гвардии Гусарского
полка.
- Ах! Вот же они, - с облегчением
выдохнула Фелисия, разглядев брата
и его жену.
Морозов перевел взгляд на
приближающуюся пару и едва не
лишился дара речи. Софья, даже не
взглянув в его сторону, с помощью
Адама забралась в коляску и, опустив
на лицо капюшон, забилась в угол.
Фели испуганно сжалась под
свирепым взглядом Чартинского и
торопливо передала ему поводья,
усаживаясь рядом с Софи.
Высунувшись из коляски, она робко
улыбнулась своему недавнему
собеседнику:
- Благодарю вас за то, что
пытались мне помочь, - тихо
проговорила она. – Слава Богу, мой
брат и его супруга нашлись.
Морозов сухо кивнул головой,
пытаясь еще раз разглядеть лицо
молодой женщины под капюшоном.
«Невозможно! Того просто не
может быть!» - покачал головой
Сашко. Но все говорило об обратном.
Во время беседы с хорошенькой
француженкой, Сашко удалось
выяснить, что его собеседница
француженка лишь наполовину и у
нее имеются родственники в России,
а ныне она с женой брата приехала в
Париж, чтобы разыскать кузена своей
снохи.
«Стало быть, княжна Чартинская»,
- вздохнул Сашко, провожая глазами
удалявшуюся от него коляску.
Первой мыслью было разыскать
Раневского и рассказать об
увиденном, и он уже направился к
дому, где разместился полковник, но
остановился: «Может быть, все
оставить как есть? - покачал головой
Морозов. - Может быть, та женщина
вовсе и не Софья Михайловна?
Может быть, показалось? Ведь ее
лицо лишь на миг мелькнуло под
низко-надвинутым капюшоном».
Поручик Морозов прикрыл глаза,
пытаясь вновь вызвать в памяти
увиденный образ: «Нет, то точно
была madame Раневская, или уже
княгиня Чартинская». Помявшись
еще некоторое время в
нерешительности, Сашко все решил
поговорить с Раневским.
В доме, где остановился полковник
и граф Завадский в связи с приездом
Мари, царила суматоха.
Немногочисленная прислуга,
недовольная тем, что им приходится
прислуживать еще и русским,
разместившимся в доме,
перетаскивала багаж madame
Домбровской в отведенную ей
комнату, которую, впрочем, она
занимать не собиралась, полагая, что
Александр не будет против того, что
она разделит спальню с ним. Насилу
разыскав в этой толчее денщика
полковника Тимофея, Сашко
попросил его передать Раневскому,
что у него имеется весьма серьезный
разговор к его хозяину.
Тимошка проводил молодого
человека в покои, занимаемые
Александром. Раневский был не
один. Граф Завадский и полковник о
чем-то яростно спорили вполголоса,
но как только Сашко вошел в
комнату, спор прекратился.
Недовольно нахмурившись, Андрей
собирался выйти, но Морозов
попросил его остаться:
- Не уходите, ваше сиятельство. То
о чем я хочу сказать, вам тоже может
быть интересно.
Вернувшись в комнату, Завадский
присел в кресло у ломберного
столика. Раневский остался стоять,
окинув Сашко заинтересованным
взглядом. Из приоткрытой двери
смежных покоев послышался
мелодичный женский голос. Сашко
поморщился, madame Домбровская
симпатий у него не вызывала,
впрочем, неприязнь сия была
взаимной. В последнее время,
Морозов все реже виделся со своим
благодетелем только по той причине,
что ему не хотелось лишний раз
сталкиваться с его maitresse
(любовница). Заметив его гримасу,
Раневский усмехнулся, но шагнув к
двери, прикрыл ее.
- Говори же, - заинтригованный его
визитом, подтолкнул Сашко к
разговору Раневский.
 - Я видел Софью Михайловну
сегодня, - выпалил на одном дыхании
Морозов.
Полковник покачнулся, словно его
толкнули в грудь. Ухватившись за
стол рукой, Александр медленно
опустился в кресло. Перед тем, как
Раневский закрыл двери, Мари
успела разглядеть визитера в
соседней комнате. В тревожном
предчувствии сжалось сердце.
Недолго думая, она выставила за
двери Настасью и приникла к двери
самым бесстыдным образом,
подслушивая, о чем говорится в
соседней комнате. Первые же слова
Морозова повергли ее в состояние
паники. Женщина заметалась по
комнате: «Не может быть! О, я так
надеялась, что ее нет в живых! -
закрыв лицо руками, Мари едва не
разрыдалась, но быстро взяла себя в
руки. – Нельзя показать Раневскому,
что мне все известно. Я обязательно
что-нибудь придумаю» - закивала она
головой сама себе и тотчас вновь
вернулась к двери, чтобы услышать
продолжение разговора. По мере
того, как Сашко говорил, лицо Мари
светлело.
Андрей ошеломленно молчал, ни
разу не перебив рассказчика.
Александр также был не в силах
поверить услышанному.
- Может быть, ты ошибся? –
выдавил он из себя. – Ты сам сказал,
что видел ее лишь мгновение.
 - Слишком много совпадений, -
отозвался Морозов. – Та девушка,
сказала, что жена ее брата русская и
приехала в Париж, чтобы разыскать
своего кузена. Стало быть, вас,
Андрей Дмитриевич, - повернулся он
к Завадскому.
- Княгиня Чартинская, - протянул
Александр с горечью.
Грустная усмешка скользнула по
его губам.
- Я не верю! – вскочил с кресла
Андрей. – Не могла Софи…
- Я видел собственными глазами, -
перебил его Морозов.
- Но неужели она даже не узнала
тебя? – не унимался Завадский.
- Мне показалось, что Софья
Михайловна была чем-то очень
сильно расстроена, - опустил глаза
Сашко.
- Ну, что же, по крайней мере, нам
теперь известно, что и Софья, и
Чартинский в Париже, - хрипло
заметил Раневский.
Откашлявшись, Александр
продолжил:
- Я должен увидеться с ней,
должен услышать правду из ее уст.
- А ежели она не захочет вас
видеть? – тихо спросил Морозов.
Раневский отвел глаза:
- Знать такова судьба, - вздохнул
он.

Глава 41
 После запруженных Парижских
улиц, выехав за ворота Сен-Мартен,
Адам подстегнул вороного, понуждая
его прибавить шагу. Коляска все
больше набирала ход, опасно
накреняясь на довольно крутых
поворотах. Чартинский молчал, но и
без слов было понятно, что Адам едва
сдерживается. Фели грустно
вздохнула. Брат не оставит без
внимания ее проступок и, наверняка,
разговор, что обязательно последует
за их возвращением домой, не
доставит ей удовольствия. Наблюдая
за отношениями брата с его женой,
Фели гадала: «Что могло заставить
Софи согласиться на брак с
Адамом?» Не нужно было быть семи
пядей во лбу, чтобы понять, что для
нее пребывание в усадьбе – тяжкое
испытание. Для молодоженов,
которые недавно связали себя узами
брака, пусть даже при трагичных
обстоятельствах, коими явилась
война, князь и княгиня Чартинские
были слишком холодны друг к другу.
Слишком часто Фелисия подмечала
мелочные и злобные выпады Софи,
которые Адам покорно сносил, будто
и в самом деле ощущал за собою
некую вину, но иногда его терпение
истощалось, и тогда между
молодыми случались громкие ссоры,
переходящие в глухое молчаливое
раздражение друг другом. Все это
было так не похоже на счастливое
супружество, о котором Адам
поведал ей и матери, едва
появившись на пороге дома вместе с
молодой женой более года назад, что
невольно наводило на мысли о том,
что обоим есть, что скрывать от всего
света. Софья никогда не говорила о
своих близких, о своем прошлом.
Все, что Фели удалось вытянуть из
нее – это то, что с Адамом она
действительно познакомилась в
Петербурге, в салоне Бетси. О Бетси
Фелисия знала только то, что их с
Адамом дядюшка, почти всю жизнь
проживший бобылем, вдруг воспылал
страстью к юной княжне Черкасской,
и она ответила согласием на его
сватовство, что в значительной
степени уменьшило шансы Адама
стать его единственным наследником.
 Но не это более всего заботило ее
нынче. Встреча с совершенно
незнакомым молодым человеком
сегодня днем на оживленной улице,
когда она, призрев все условности,
сама начала разговор, оправдывая
себя тем, что всего лишь желала
оказать помощь снохе, странным
образом взволновала ее.
Откинувшись на спинку сидения,
Фелисия прикрыла глаза. Пред
мысленным взором вновь предстало
мужское лицо, в котором, казалось,
не было ни единого изъяна: смуглая
кожа, тонкий прямой нос, ровные
дуги густых бровей, темные
проницательные глаза. «Скорее всего,
в его жилах течет некая толика
восточной крови, - подумалось ей. –
Что, впрочем, ничуть его не портит.
Жаль, что я так и не удосужилась
узнать его имя, - вздохнула девушка,
– и для меня он так и останется
безымянным незнакомцем с бульвара
Сен-Мартен».
Разговаривая с молодым
человеком, Фели отчего-то
нервничала, чего раньше за собой не
замечала. Поглаживая гриву
вороного, она не намеренно
коснулась руки юноши и тотчас
отдёрнула пальцы от рукава ярко-
красного ментика. И пусть рука ее
была в перчатке, и касание было
лишь мимолетным, но отчего-то она
смутилась сего нечаянного жеста,
будто допустила непозволительную
вольность. Ей показалось, то он чуть
заметно улыбнулся, заметив ее
движение. В этот момент в груди что-
то замерло, сердце, будто
остановилось, а потом ухнуло куда-то
вниз в сладкую темную бездну. Она
сбилась с мысли и нервно
рассмеялась, когда он напомнил ей ее
последние слова. Девушка
собиралась расспросить его о том, не
знаком ли он с его сиятельством
графом Завадским лично, но в этот
момент вернулись Софья и Адам.
Продолжить разговор стало
невозможно. Фели торопливо
распрощалась и вот теперь, сидя
рядом с Софьей в коляске, могла
лишь разочарованно вздыхать,
мысленно упрекая себя за излишнюю
робость и застенчивость: «Раз уж
нарушила все мыслимые правила
приличий, могла бы и спросить его
имя!» - досадливо нахмурилась она.
Впрочем, в какой-то момент, когда
Адам вернулся вместе с Софьей,
Фелисии показалось, что молодой
человек, с которым она завела
разговор, знаком с Софи. По крайней
мере, он явно собирался заговорить с
ней, но передумал. Мельком глянув
на свою сноху, Фели закусила губу.
Момент для расспросов был
совершенно неподходящим. К тому
же Софи, если и видела того
незнакомца, совершенно точно не
обратила на него никакого внимания.
И если по дороге в Париж, она
испуганно ахала и вжималась в
спинку сидения, когда коляску
подбрасывало на ухабах, то нынче
лицо ее не выражало никаких эмоций,
хотя Адам, гнал так, будто за ним
гнались дюжина чертей, и экипаж
немилосердно трясло.
Обратная дорога от Парижа до
усадьбы Чартинских минула для
Софьи будто бы во сне. Мимо
пролетали предместья столицы,
рощи, луга, одевшиеся первой
нежной зеленью, но она ничего не
замечала. В своих думах она все еще
была в Париже. Закрывая глаза, она
вновь и вновь видела, как Мари,
кладет ладони, затянутые в тонкую
белую лайку, на плечи Александра и
приникает к его губам в поцелуе. Ей
бы и хотелось не видеть того, но,
сколько бы ни гнала от себя мысли о
Раневском, они возвращались помимо
ее воли и желания: «Господи! Как же
больно просто дышать! - мутная
пелена застилала взор, но привычка
не выказывать собственных чувств,
удержала от того, чтобы дать волю
слезам, выплакать горе, что
теснилось в груди огромным
неповоротливым комом. - Как жить
дальше? Коли все, на что надеялась,
оказалось обманом. С самого начала
брак с Раневским был непоправимой
ошибкой. Впрочем, почему
непоправимой? – грустная усмешка
скользнула по губам. – Надо было
разъехаться, когда он предложил.
Ведь ясно же, как Божий день, что ни
дня он не любил, а все слова о любви
- ложь от первого до последнего. Я
сама себе придумала его любовь,
сама поверила в нее. Так кого теперь
винить в том?» Коляска въехала в
ворота усадьбы, и гравий подъездной
аллеи зашуршал под колесами.
Остановив экипаж, Адам молча подал
руку сестре и помог ей спуститься с
высокой подножки. Фели, пройдя
несколько шагов, застыла у крыльца,
но Чартинский взглядом указал ей на
двери, давая понять, что хотел бы
остаться с Софьей наедине. Подобрав
юбки, девушка, не оглядываясь,
поспешила подняться по ступеням.
Адам обернулся к Софи, но она
даже не шевельнулась, уставившись
бессмысленным взором куда-то
поверх его головы.
 - София, идемте, - вздохнув
Чартинский, протянув ей руку.
Очнувшись от своих дум, она
послушно вложила пальчики в его
ладонь и поднялась с сидения.
Обхватив все еще тонкую талию,
Адам осторожно поставил ее на
землю. Никогда ему еще не
доводилось видеть ее в подобном
отчаянии. Всякое бывало: он видел ее
сердитой, обиженной, негодующей,
опечаленной, но никогда она не
походила на бездушную куклу, коей
выглядела нынче. Взяв ее под руку,
Чартинский повел ее к дому.
В полном молчании они прошли
холл, поднялись по лестнице,
ведущей к господским покоям, и
только лишь тогда, когда за ними
закрылась дверь ее будуара, Адам
заговорил:
- Вам больно сейчас, София, - тихо
произнес он. – Но поверьте, к боли
привыкаешь и живешь с нею, она
становится частью тебя, частью
души.
Софья выдернула свою ладонь из
его руки. Равнодушный взгляд
скользнул по его лицу. У
Чартинского возникло ощущение, что
она не слышала его или не поняла, о
чем он говорит, он даже успел
испугаться, что она вновь онемела,
как в тот день, когда у нее на глазах
погиб Мишель.
- София, вы слышите меня? –
слегка встряхнул он ее за плечи.
 Софья попыталась заговорить, но
только лишь судорожный вздох
сорвался с побелевших дрожащих
губ. Безнадежно махнув рукой, она
спрятала лицо у него на груди и
разрыдалась.
- Ненавижу! – услышал Адам
тихий шепот. – Ненавижу! – стукнула
она кулачком по его плечу.
Чартинский побледнел, но лишь
крепче прижал к себе
вздрагивающую от безудержных
рыданий женщину.
- Боже! Как же я его ненавижу! –
отстранившись от него, всхлипнула
она. – Все кончено для меня! –
оттолкнула она Адама. – Зачем же
мне жить нынче?!
 - Опомнитесь София! - схватил ее
за руку Адам. – Жизнь
благословенный дар, данный нам
Господом!
- Дар, говорите? – отшатнулась от
него Софья. – К чему мне этот дар
нынче? Я два года жила только одной
мыслью, что насупит день и час,
когда я увижу его. Я молилась о том,
чтобы с ним не случилось ничего
дурного, тогда как вам, я напротив,
желала смерти. Все ложь да обман
вокруг. Я лгала вам, вы мне лгали,
Раневский лгал. Одни лжецы кругом!
- Я никогда не лгал вам, София, -
вновь пытаясь поймать ее руку,
заговорил Чартинский. – Я люблю
вас…
 - Оставьте меня, Адам, - перебила
его Софья, не желая выслушивать
очередное признание. – Я хочу
побыть одна.
Адам отрицательно качнул
головой:
- Вам не стоит оставаться в
одиночестве. Хотите, я попрошу
Фели побыть с вами?
- Вон! – Софья указала рукой на
дверь.
Не было более сил сдерживаться.
Захотелось закричать, что есть мочи,
расцарапать ему лицо. Думая о том,
она мысленно видела перед собой
совершенно другой образ. С каким
наслаждением она бы сейчас
вцепилась в светлые золотистые
кудри, от желания ударить
Раневского, пальцы сжались в
кулаки. Едва за Адамом закрылась
дверь, она закрутилась на месте
волчком, а потом осела на пол, и,
закрыв лицо ладонями, разрыдалась.
Злость испарилась также быстро, как
и накатила. Будто морская волна во
время шторма сбила с ног и оставила
на берегу совершенно без сил. Софья
не знала, сколько времени она
провела вот так, на полу,
скорчившись от непереносимой боли,
оплакивая свои разбитые надежды.
Когда она, шатаясь, поднялась и
присела на банкетку перед туалетным
столиком, за окном уже смеркалось.
Дотянувшись до колокольчика, Софи
позвонила. Николета явилась тотчас,
словно только и ждала под дверью,
когда ее позовут. «Впрочем, вполне
вероятно, что так оно и было», - вяло
подумала Софи, вспомнив слова
Адама о том, что ему не хотелось
оставлять ее одну.
- Принеси мне воды умыться! – не
оборачиваясь, бросила она замершей
у двери прислуге. – Холодной! –
добавила она вслед девушке,
заторопившейся исполнить
приказание.
Оглядев себя в зеркале, Софья
вздохнула. Даже в сумеречном свете
весеннего вечера, выглядела она
ужасно: лицо припухло и покраснело,
волосы растрепаны и спутаны.
Софья долго плескала ледяной
водой в лицо. С помощью Николеты
она привела себя в порядок и только,
удостоверившись, что следы бурной
истерики почти не видны, попросила
прислугу позвать его сиятельство.
Когда Адам вошел, Софья уже
полностью взяла себя в руки и
выглядела совершенно спокойной.
- Присаживайтесь, Адам, - указала
она рукой на кушетку. – Разговор у
нас с вами будет долгий.
Чартинский едва заметно
улыбнулся, расслышав в ее
интонации повелительные нотки. За
то время, что они провели вместе, он
уже успел понять, что упрямства у
Софьи ничуть не меньше, чем у него
самого, и ежели она, что и решила, то
пойдет до конца.
- Судя по всему, сударыня, вы
приняли какое-то решение, -
осторожно заметил он,
расположившись на низенькой
кушетке, закинув ногу за ногу.
Софья согласно кивнула:
- Я хочу увидеться с Раневским.
Чартинский хотел было возразить,
и подался вперед, чтобы подняться,
сидя на кушетке, он смотрел на
Софью снизу вверх, но она жестом
остановила его.
- Коли мой муж, - при этих словах
презрительная усмешка скользнула
по ее губам, - в открытую живет с
madame Домбровской, стало быть,
уверен в моей безвременной кончине.
Александру в этом году исполнится
тридцать три года, возраст, когда
пора задуматься о наследниках.
 - У него уже есть наследники, -
осторожно заметил Чартинский.
- Но он об этом никогда не узнает,
- гневно сверкнула глазами Софья. –
Выслушайте меня до конца, Адам.
Адам, откинулся на спинку
кушетки, сложив руки на груди.
- Думаю, он не станет тянуть с
женитьбой.
- Что вы задумали, София? –
пристально глядя на нее в неверном
свече единственной свечи,
поинтересовался Чартинский.
- Собираюсь воскреснуть и дать
ему повод для развода, - присела на
банкетку Софья.
- Но ведь сторона, виновная в
адюльтере навсегда лишается права
вступить в новый брак, - вздернул
бровь Адам.
- Неужели вас это волнует? Дело
затянется на многие годы и результат
его весьма спорный, Адам.
- Решили избрать меня орудием
мести, София?
- Вы говорили, что сделаете для
меня что угодно, Адам, - поднялась
со своего место Софья и закружила
по комнате.
- Я не отказываюсь от своих слов, -
поднялся Чартинский и, заступив ей
дорогу, прекратил ее нервный бег. –
Но я вам не верю, София, - поднося к
губам ее тонкую кисть, - заметил он.
- Полагаете, что я жажду вернуться
к нему? Его связь с madame
Домбровской довольно давняя. Я уже
однажды простила. Более у меня нет
сил, прощать.
- Разразиться скандал. Причем как
здесь, так и у вас на родине, -
вздохнул Адам.
- Вы ведь все равно собирались
уехать в Варшаву, Адам, - пожала
плечами Софья.
- Мы собирались, - поправил ее
Чартинский.
- Нет. Собирались именно вы.
Моего мнения на сей счет вы не
спрашивали. Более того, скажу вам
как на духу: я не собиралась ехать с
вами, не собиралась выполнять
данных вам обещаний, но нынче все
переменилось. Мне бы так же не
хотелось излишней огласки. Потому я
бы хотела встретиться с супругом
где-нибудь в месте уединенном.
Только вы, я и он.
- За кладбищем Монмартр есть
заброшенная часовня, - тихо
заговорил Чартинский.
- Хорошо, - перебила его Софья. –
Я напишу ему письмо с просьбой о
встрече. Полагаю, вы запомнили
место, где Раневский остановился.
Адам кивнул. Он ведь почти
полдня провел в наемном экипаже,
ожидая возможности переговорить с
графом Завадским.
- Как быть с вашим братом,
София?
- Андрею я скажу, что таков мой
выбор, - осторожно вытащила свои
пальцы из его ладони Софья.
 - Докажите, что таков ваш выбор,
София, - прошептал Чартинский, не
сводя глаз с ее лица. – Позвольте мне
этой ночью быть с вами.
- Вы слишком много хотите, Адам,
- выдавила из себя Софья.
- Но ведь я слишком многим
рискую, соглашаясь на вашу затею, -
возразил ей Адам.
- Пусть будет по-вашему. А теперь,
прошу, оставьте меня. Я напишу ему.
Прежде чем выпустить ее руку,
Чартинский наклонив голову,
коснулся дрожащих бледных губ
легким поцелуем.
Оставшись одна, Софья присела к
изящному бюро. Положив перед
собой лист бумаги, она обмакнула
перо в чернила и замерла. Какие
слова подобрать, чтобы раз и
навсегда перечеркнуть свое прошлое?
Разорвать все связи с ним? Отречься,
отвернуться? А хватит ли сил?
Одинокая слеза скатилась по щеке
и капнула на чистый лист. Смахнув
каплю, Софи принялась писать.
«Mon cher, Alexandre, полагаю, Вы
давно уверовали в мою смерть, раз
другая заняла мое место подле Вас.
Я не стану оправдываться перед
Вами и не желаю выслушивать Ваши
оправдания, но, тем не менее, беру на
себя смелость утверждать, что нам
обоим есть, что сказать друг другу.
Как бы то ни было, мы с Вами все
еще связаны узами брака, который в
тягость нам обоим. За кладбищем
Монмартр есть заброшенная
часовня. Приходите вечером после
семи один. Я буду Вас ждать.
Софья».
Не давая себе времени передумать,
Софья еще раз пробежала глазами
написанное и, убедившись, что
чернила высохли, свернула послание
и запечатала конверт. Позвонив, она
вручила письмо Николете и
попросила передать послание князю.
«Назад дороги нет», - вздохнула
Софья, понимая, что завтра поутру ее
письмо доставят адресату.
После полудня Раневский вернулся
в дом на бульвар Сен-Мартен после
безуспешных попыток разыскать
место жительства князя Чартинского.
Завадский и Морозов также
занимались поиском Адама в
Париже. К сожалению, за столь
короткое время, не удалось найти
хоть кого-нибудь, кто был близко
знаком с его семьей.
Едва Александр вошел в
отведенные ему апартаменты, как
следом вошел Тимофей:
- Барин, вам пакет поутру
принесли. Только вы за порог, а тут
посыльный, - протянул ему конверт
Тимошка.
Полагая, что письмо от
командования, Раневский
раздраженно вздохнул и взял
протянутый послание. Почерк Софьи
он узнал сразу. Еще не вскрывая его,
Раневский ощутил, как неровными
толчками забилось сердце в груди:
«Вот он ответ на его вопрос! Софья
жива! Но как она нашла его так
быстро, ведь он всего два дня как в
Париже! Неужели прав был Сашко, и
именно ее он видел накануне?»
Вскрыв конверт, Александр
быстро пробежал глазами письмо.
Вернувшись к началу, он вновь
перечитал его. Невозможно было
поверить тому, что было написано
всего в нескольких строках. Смысл
послания сводился к тому, что Софья
желала бы расстаться тихо и
незаметно. По крайней мере, он
понял все именно так.
- Тимошка, водки подай! –
окликнул денщика Раневский, тяжело
опускаясь в кресло.
- Что там, барин? – взволновался
Тимофей, заметив плотно сжатые
губы, и выступившие на скулах
желваки.
- Ничего! – бросил Раневский. –
Ничего, о чем стоит беспокоиться.
Сама мысль о том, что она не рада
его появлению в Париже, причиняла
боль. Ведь, как иначе было
истолковать смысл нескольких
коротких сухих фраз. Она жила
своей, новой жизнью, она давно уже
вычеркнула его из нее, и тут он вновь
появился, смешав все ее планы на
будущее.
«Зачем она пожелала встретиться в
таком странном месте, как
заброшенная часовня? Да еще в столь
поздний час? – недоумевал он. –
Андрей бы наверняка решил, что это
ловушка. Что если таким способом
просто решили избавиться от меня?
Но ведь тогда…» - Раневский
тряхнул головой, отгоняя дурные
мысли. Думать о том, что Софья сама
по доброй воле оставила его, было
невыносимо, но иного объяснения
столь странному письму он не
находил.
Тимофей где-то замешкался. Не
дождавшись его, Раневский решил
сам спуститься в буфетную.
Александр был настолько поглощен
безрадостными мыслями, что не
удосужился убрать послание,
отправленное ему Софьей, и оставил
его на столе.
Еще утром, когда злополучный
конверт только принесли, Мари
разглядев посыльного, заподозрила
неладное. Обычно пакеты
Раневскому, если они были от
командования, доставлял вестовой по
всей форме. Нынешнее послание явно
было частного характера и от
частного лица. Ей было известно
только одно лицо, которое могло бы в
Париже отправить письмо
Раневскому. Дождавшись его ухода,
Мари приоткрыла смежную дверь их
покоев и проскользнула в комнату.
Распечатанный конверт, лежавший на
наборном столике прямо посередине,
был слишком большим искушением,
чтобы не поддаться ему. Молодая
женщина недолго терзалась
угрызениями совести, особенно после
прочтения письма. Положив его на
место, Мари метнулась в свою
комнату, как только расслышала на
пороге шаги Александра. Зажав рот
ладонью, она тихо роняла слезы у
себя в комнате. Мысль о том, что
Софья встретиться с Раневским, а в
том, что он пойдет на эту встречу
madame Домбровская была уверена,
причиняла нестерпимую боль:
«Написать можно было все, что
угодно, но что будет, ежели они
увидятся, да еще наедине без
свидетелей. Что ежели, Софья таким
образом, просто пытается вернуть его
себе? Сегодня вечером, - повторяла
она про себя. Но как можно не
допустить это встречи? Как помешать
им увидеться?» - заметалась Мари по
комнате.
 В соседней комнате послышались
голоса: чуть приглушенный
Раневского и рассерженный графа
Завадского. Мари прислушалась:
- Ты не пойдешь один! Это может
быть ловушка! – упрямо твердил
Андрей.
- Ты ведь знаешь почерк Софи. Это
она писала, - тихо возразил
Александр. – Как я могу не пойти на
свидание с собственной женой? –
грустно усмехнулся Раневский.
- Я не верю, что она сама, по
собственной воле могла написать
подобное, - возразил Завадский.
- Мы не узнаем о том, ежели я не
пойду.
 - Я пойду с тобой, - отрезал
Андрей. – Я буду ждать тебя у
кладбища.
- Нечего сказать, приятная
компания, на ночь глядя, - улыбнулся
Раневский. – Ежели письмо все же
дело рук Чартинского, то, вероятно, я
там и останусь.
Раневский шагнул к двери,
разделяющие его покои с комнатой
Мари. Madame Домбровская
поспешно отошла в самый дальний
угол комнаты. Не хотелось бы, чтобы
он догадался о том, что она
подслушивала.
- Puis-je entrer? (Могу я войти?) –
постучал Раневский.
- Entre, mon cher, - отозвалась
Мари.
 Улыбаясь, она шагнула ему
навстречу.
- Машенька, - улыбнулся в ответ
Раневский, - жаль, что этот вечер я не
смогу провести с вами.
Мари отметила, что улыбка не
затронула его глаз. Взгляд был
сосредоточен и холоден, будто хотел
лишь убедиться, что она остается в
неведении, относительно дел, что
творятся вокруг них и не смешает его
планов на сегодняшний вечер.
- Вам уже наскучило мое
общество, Alexandre? – обиженно
поинтересовалась она.
- Нисколько, ma chérie. Дела
требуют моего присутствия в другом
месте, - Александр заправил темную
прядь, выбившуюся из прически
Мари ей за ухо, коснувшись
костяшками пальцев бледной щеки.
- И какое же это место? Игорный
стол или бордель? – намерено
провоцируя его на ссору, взвилась
Мари.
Хотелось вывести его из себя,
заставить признаться в том, что за
дела его ожидают нынче вечером, но
Раневский не поддался. В этот раз
выдержка ему не изменила.
- Ни то, ни другое, mon coeur. Все
о чем я вас прошу, это верить мне.
- Когда вы вернетесь? – сдалась
Мари.
- Я не знаю, душа моя. То не от
меня зависит, - вздохнул Раневский.
Сначала Раневский поддавшись на
уговоры Андрея все же собирался
взять с собой оружие, но после
передумал. Зарядив один из тех
дуэльных пистолетов, которые
повсюду возил с собой, он решил, что
справится и без него. Если Софья все
же придет на эту встречу, в чем он
уже не был уверен, тогда наличие
пистолета, в чьих бы то ни было
руках, может подвергнуть ее
опасности. Когда стемнело, он вместе
с Андреем выехал за ворота Сен-
Мартен. До кладбища Монмартр
было чуть более четырех верст.
Накануне, всего седмицу назад, там
велись ожесточенные бои за Париж, и
потому место было довольно хорошо
известно обоим.
- И даже не смотря на то, что Софи
моя сестра, ты зря согласился на эту
встречу, - вполголоса заметил
Завадский. – Она не могла написать
подобное пор собственной воле. Ее
заставили, я уверен.
- Значит, сегодня я умру, - пожал
плечами Раневский.
- Ты так спокойно говоришь о том?
– поразился Андрей.
- Полно, André. Не ты ли говорил,
что от судьбы не уйти.
Ночь выдалась на редкость ясной.
Полная луна хорошо освещала
путникам дорогу. За воротами города
было необыкновенно тихо. В
предместьях жизнь с наступлением
сумерек, как правило замирала, тогда
как в самом Париже, все только
начиналось. Силуэты двух всадников
хорошо просматривались на
открытой местности. Стараясь не
упустить их из виду, Мари
придерживала свою серую в яблоках
кобылку, дабы не быть обнаруженной
раньше времени. Было очень
неудобно держать поводья одной
рукой, но в другой она судорожно
сжимала пистолет, который
Раневский не взял с собой. Было
жутко и страшно, но еще страшнее
было оказаться одной, брошенной в
Париже неверным любовником.

Глава 42

Ночь накануне встречи с

Раневским Софья не спала. Адам
пришел в ее покои, но к близости
принуждать не стал. Чартинский
уснул, обнимая ее обеими руками,
словно даже во сне заявляя свои
права на нее. Свечи в подсвечнике
догорели и, зашипев, погасли. Софи
осторожно высвободилась из объятий
князя и отодвинулась от него как
можно дальше. Адам что-то
пробормотал во сне и, нащупав ее
руку, ухватился за тонкое запястье.
Уткнувшись лицом в подушку, Софья
тихо заплакала: «Боже! Что же я
наделала?! Что теперь делать? Ежели
Раневский получил письмо, он
обязательно придет. Уж таков его
характер, не в его правилах
отступать. А ежели придет, прямиком
на пулю нарвется». Софья вытащила
свою ладонь из руки Чартинского и
поднялась с постели. Закутавшись в
капот, она уселась в кресло около
камина с ненавистью глядя на
спящего Адама. Чартинский не
собирался выполнять поставленных
ею условий. Она сама собственными
руками подготовила ловушку для
Александра.
Софья никогда не входила на
половину князя. Для нее порог его
комнат был и порогом в их
отношениях. И пусть все считали их
супругами, но для себя Софи решила,
что никогда по собственной воле не
войдет к нему. По сути, это обещание
самой себе было сродни детской
игре: ежели я не сделаю того-то, то не
случится того-то и дано оно было,
чтобы сохранить хоть какую-то
иллюзию независимости от Адама, но
нынче, когда на карту было
поставлено так многое, было не до
смешных условностей, придуманных
себе в утешение.
Обсуждая с Адамом условия
сделки, она не оговорила самого
главного: будущее своих детей. Если
Чартинский согласен признать
Михала и Анжея своими детьми без
всяких оговорок, только тогда, она
сама объявит Раневскому, что
оставила его по собственной воле и
уехала с Адамом без всякого к тому
принуждения. В противном случае,
она собиралась просить его вернуть
ей письмо, и пусть тогда Александр
сам разыскивает ее, ежели ему это
нужно. Она долго стояла перед
дверью, что вела из ее будуара на
половину князя, но так и не решилась
войти отсюда. Странное ощущение
возникло у нее, когда она взялась за
ручку двери. Она без малого
ощущала себя предательницей,
собираясь переступить этот порог,
как то сделала бы настоящая княгиня.
Потому она вышла в коридор и
постучала в двери.
- Entrez! – вздрогнула она от
резкого окрика.
Приоткрыв двери, Софья
проскользнула в комнату. Сидя за
туалетным столиком, Адам чистил
дуэльные пистолеты. Щелкнул
затвор, Чартинский поднял глаза и,
перехватив, ее полный ужаса взгляд,
отложил оружие.
 - Это, прежде всего, для вашей же
безопасности, София, - попытался
успокоить ее Адам.
- Вы намереваетесь убить его, -
выдавила она из себя.
- Ежели обстоятельства сложатся
таким образом, что ничего другого
мне не останется, то да, я сделаю это,
- кивнул головой Чартинский. – У
меня был шанс избавиться от
Раневского в сражении под
Можайском, но я его упустил. Ежели
вы откажетесь поехать к месту
встречи, я поеду один, - закончил он.
- Вы мерзавец, Адам.
- Я не единожды слышал от вас об
этом, ma chérie, - усмехнулся
Чартинский. – Все зависит только от
вас, София. Коли вы будете
достаточно убедительны и сумеете
заставить Раневского поверить в то,
что оставили его по своей воле, он
останется жив.
Хлопнув дверью, Софья выскочила
в коридор. Ее всю сотрясала дрожь.
Сиюминутное желание отомстить
Александру, причинить ему такую же
боль, какую испытала сама,
обернулось для него смертельной
ловушкой. «Я пойду, обязательно
пойду, - прикусив костяшки пальцев,
чтобы не завыть в голос, дала она
себе обещание. – Ежели в моих силах
уберечь его от пули, я сделаю это».
***
Пыльная дорога, похожая на
серебристую ленту, хорошо
просматривалась в призрачном
лунном свете. Стук копыт гулко
отдавался в ночной тишине. Пару раз
Александру показалось, что на этой
дороге они с Андреем не одни. Будто
бы слышался приглушенный стук
копыт где-то неподалеку, как будто
кто-то старается следовать за ними на
некотором расстоянии, держась
обочины дороги, там, где земля
помягче. Раневский оглянулся, но не
увидел ничего кроме чернеющих на
фоне ночного неба деревьев.
- Ты собираешься рассказать
Мари? – поинтересовался Завадский.
- Сдается мне, ей уже все известно,
- вздохнул Раневский.
- Как ты намерен поступить с ней?
- Не знаю, mon ami. Пока не знаю.
Я бы многое отдал, чтобы никогда не
видеть ее более, но всякий раз, когда
я думаю о том, что настала пора
положить конец этой связи,
вспоминаю ту ночь в Гроткау,
залитые кровью простыни и
безумный взгляд. Кто поручится, что
этого не случится вновь? Конечно, не
в моей руке был нож, которым были
нанесены те раны, но только моя в
том вина. Хотелось бы мне, чтобы
той ночи в Москве никогда не было.
Единожды оступившись, остаюсь
наказанным и по сей день.
Завадский долго молчал и только
стук копыт нарушал тишину.
Собравшись с мыслями. Андрей
заговорил:
 - Ты никогда не думал о том, что
угрожая покончить с собой, Мари
лишь шантажирует тебя?
- Мне бы не хотелось убедиться в
обратном, - вздохнул Александр. -
Может быть сегодняшняя ночь,
наконец, избавит Мари от моего
общества, и мне более не придется
думать о том.
Андрей придержал жеребца.
- Ты сам знаешь, что это всего
лишь ловушка, но все равно
собираешься пойти? – покачал он
головой.
- Я не могу не пойти. Что ежели
Софи придет, а меня там не будет? У
меня не будет даже шанса
объясниться, хотя она и писала, что
не желает выслушивать никаких
оправданий.
- Что ежели ты ей более не нужен?
– тихо заметил Андрей. – Не то чтобы
я верил в это, но…
Раневский промолчал. Доехав до
ворот, ведущих на кладбище,
всадники спешились.
- Далее я один пойду, - передавая
Завадскому поводья, своего гнедого,
хмуро бросил Раневский. – Ежели не
вернусь через пару часов, не ищи.
Уезжай... - André, - остановился
Александр, - случиться так, что этой
ночи я не переживу, позаботься о
Кити. И вот еще. Морозов и Кити...
Сашко спрашивал моего дозволения
писать ей… Скажи ему, что я был бы
рад, видеть его своим родственником.
 - Ты будто бы и не собираешься
возвращаться...
Раневский пожал плечами:
- C'est la vie. Как говорят
французы.
- И все же будь осторожен, -
напутствовал его Андрей.
Разглядев, что Раневский и
Завадский спешились, Мари
неслышно соскользнула с седла своей
кобылки. Пытаясь привязать лошадь
к тоненькому деревцу, она выронила
из рук пистолет. Ей показалось, что
звук, с которым он стукнулся о
землю, был оглушительно громким.
Присев, она принялась шарить
руками по земле, пытаясь нащупать
его.
 Потрепав гнедого по холке,
Александр, прихрамывая, шагнул в
темноту кладбища. Боясь упустить
его из виду, Мари тихо чертыхнулась.
Юбка ее амазонки зацепилась за
какой-то куст, ткань с треском
порвалась, когда она что было силы,
дернула ее на себя. Наконец, она
нащупала холодный металлический
ствол и, сжав его обеими руками,
крадучись пустилась вслед за
Александром. Она не знала, что
собирается делать. Из подслушанного
разговора и из письма, написанного
женой Раневского, было очевидно,
что Софья всего лишь хотела
окончательно порвать с супругом, но
зная, как Раневский воспринял ее
исчезновение, Мари была уверена,
что он сделает все возможное и
невозможное, чтобы попытаться ее
вернуть. Марии пришлось сделать
крюк, дабы обойти Андрея,
оставшегося с лошадьми у ограды.
Гнедой Раневского беспокойно
заржал, видимо ощутив ее
присутствие неподалеку. Завадский
принялся его успокаивать, а Мари
между тем проскользнула на
кладбище через пролом в стене.
Пройдя между рядами
захоронений, Раневский разглядел
темный силуэт часовни за
кладбищенской оградой. Его
неровные шаги гулко прозвучали во
мраке под старинными сводами.
У разрушенного алтаря стоял
зажженный фонарь. Софья откинула
с лица капюшон темного плаща и
шагнула ему навстречу.
- Вы пришли, Alexandre. Вы все-
таки пришли.
- Вы ждали, что я откажусь от
возможности увидеться с вами,
прочитав ваше письмо, Софи? –
мягко улыбнулся Раневский.
Было так странно видеть ее, спустя
столько времени. Все было так
обыденно, будто они расстались не на
два года, а всего лишь на пару дней,
будто не было тяжелых военных
походов, бессонных ночей,
беспокойных дум, не взорвались
фейерверком далекие холодные
звезды в ночном небосводе, только
сердце забилось часто и тяжело,
только ком встал в горле. Желание
коснуться ее, сжать в объятьях,
убедиться, что перед ним не
бесплотное видение, но она сама,
живая, теплая, нежная было
неодолимым. Александр сделал
несколько шагов к ней и остановился,
когда из-за спины Софьи выступила
темная фигура. Софи подняла
фонарь, и его призрачный свет
осветил лицо Чартинского.
- Значит, это правда? – застыл на
месте Раневский.
Софья кивнула головой.
- Все так, как я написала вам. Вы
свободны от каких бы то ни было
обязательств, Alexandre. На будущей
седмице мы с Адамом уедем из
Парижа. Надеюсь, наши пути с вами
более никогда не пересекутся. Прошу
вас, оставьте меня. Дайте мне жить с
тем, кого люблю, - рука Софьи в
белой перчатке легла на плечо
Чартинского.
Александр сглотнул ком в горле.
Каждое ее слово, сказанное в тиши
разрушенной часовни, камнем
ложилось на сердце:
- Ну что же, ma chérie. Мне
остается лишь пожелать вам счастья,
- голос Раневского чуть дрогнул,
выдавая его с головой.
- Возможно, вы думаете, что я
такая же, как моя мать, - тихо
обронила Софья, - ведь яблоко от
яблони недалеко падает.
- Ошибаетесь, Софи. Ваша мать
была ангелом. Ее просто оклеветали и
у меня есть тому доказательство.
 Софья тихо ахнула. Она хотела
было подойти к Раневскому, но Адам
сжал ее локоть пальцами, будто
тисками. Вспомнив про пистолет в
его руке, она осталась на месте.
- Возможно, так и есть, -
отозвалась она, - но для нас с вами
это более не имеет никакого
значения.
До самого конца не хотелось
верить в предательство. Мелькнула в
голове мысль о том, что все
сказанное Софьей – вынужденная
ложь. Возможно, у Чартинского есть
что-то, чем он может удержать ее
подле себя. Сделав вид, что
собирается уйти, Александр шагнув в
тень полуразрушенной колоны.
Шорох у входа заставил его
обернуться и вновь выйти из тени на
свет. Войдя в часовню, Мари подняла
пистолет, направив его в грудь
Раневского и сжимая рукоять двумя
руками.
- Неужели ты думал, что можешь
оставить меня здесь в Париже, а сам
уехать с нею, - сбивчиво заговорила
она, кивнув в сторону, застывшей в
страхе Софьи. – Впрочем, ты ведь
пойдешь за ней на край света, пока
она жива. Так может мне не тебя
следует убить, а…
Мари развернулась, направив дуло
пистолета уже на Софью. Звук
взводимого курка был слишком
громким в ночной тиши. Оттолкнув
Софью, Адам шагнул вперед, и в этот
момент грохнул выстрел.
Схватившись за грудь, Чартинский
осел на холодный каменный пол,
громко завизжала Софья. Раневский
метнулся к ней, но Адам слабеющей
рукой вскинул пистолет и выстрелил.
Пуля угодила в грудь, чуть ниже
ключицы.
- Дьявол вас побери, Мари! –
выругался Раневский, упав на одно
колено. Бедро тотчас отозвалось
ноющей болью.
Софья опустилась на колени подле
Адама. Слезы повисли на длинных
ресницах. Князь был еще жив. Со
стоном поднявшись, Александр,
зажимая рану ладонью, шатаясь
сделал несколько шагов и присел
подле Чартинского. Другая его рука
повисла как плеть.
 - Расстегните сюртук, - бросил он
Софье. – Зажмите чем-нибудь рану.
Опомнившись, Софья, подняла
юбки и оторвала широкую полосу от
подола сорочки. Дрожащими
пальцами она принялась расстегивать
сюртук Адама. Пуговицы
выскальзывали из непослушных рук.
- Быстрее, Софи. Он истечет
кровью, - подгонял ее Раневский.
Софья подняла на него глаза,
полные слез. На белом колете
Раневского расползалось алое пятно
крови.
- Вам тоже нужна помощь, -
всхлипнула она.
- Рана не смертельная, - отозвался
Раневский. – Бывало и хуже.
 Где-то за спиной тихо, как побитая
собака, скулила Мари.
Услышав выстрелы, Андрей
вопреки всем данным обещаниям, не
разбирая дороги, едва ли не бегом
пустился через кладбище. Ему
понадобилось чуть менее четверти
часа, чтобы разыскать часовню.
- Раневский! – вбегая в
полуразрушенное строение, позвал
он.
- Я здесь, - стиснув зубы, отозвался
Александр. – André, уведи Мари.
Быстрее, прошу. Нужна коляска и
врач. Возвращайтесь в Париж. Найди
Кохмана.
Разглядев на полу подле Мари
дуэльный пистолет Раневского, тот
самый, что Александр чистил днем,
но так и не взял с собой, Андрей
мгновенно догадался о том, что
произошло. Подхватив под локоть
Марию, Завадский поднял ее с пола:
- Идемте, сударыня. Вы достаточно
бед натворили уже.
Вцепившись в его руку, Мари тихо
завыла:
- Я не хотела его убивать. Не
хотела.
- Я знаю, - раздраженно вздохнул
Завадский. – Вы намеревались убить
мою сестру и поверьте, это печалит
меня куда больше. Не скрою, что не
стану оплакивать смерть князя
Чартинского, но кому-то придется
ответить за это.
 Адам тихо простонал, когда Софья
приложила к его ране скомканный
обрывок своей сорочки.
- Ваше сиятельство, - слабым
голосом окликнул он Завадского. –
Вам надобно найти как можно скорее
еще одного секунданта. Не могу
допустить, чтобы решили, будто я
умер от руки женщины, - попытался
усмехнуться Чартинский, но тотчас
скривился от боли.
- Молчите, - попытался
приподнять его одной рукой
Раневский.
- Полно, я немало повидал
ранений, - закашлялся Чартинский. –
Я не жилец, Александр Сергеевич.
Вы ранены, я скоро умру, все это
дело легко можно представить, как
дуэль, коли у вас найдутся нужные
люди, способные держать язык за
зубами.
Столь длинная фраза утомила его.
Чартинский закашлялся, и тонкая
струйка крови стекла из уголка
побелевших губ ему на подбородок.
- Вам не стоит говорить сейчас, -
тихо прошептала Софья, стягивая с
руки перепачканную кровью князя
перчатку и касаясь его щеки. –
Андрей привезет врача. Все будет
хорошо.
- Экипаж у южных ворот, -
простонал Адам, теряя сознание.
Раневский тяжело вздохнул. Рану
нестерпимо пекло будто огнем:
 - Я не смогу его поднять, - глядя в
бледное лицо Софьи, покачал
головой Александр.
- Я помогу, - выпустив руку Мари,
подошел Андрей.
- Ежели не хотите остаться здесь в
одиночестве, ступайте следом, -
стиснув зубы, пробормотал
Раневский, поднимая вместе с
Андреем, впавшего в беспамятство
Адама. Путаясь в юбках и
спотыкаясь, Мари последовала за
Раневским и Завадским. Софья
замыкала сие шествие, держа в руках
фонарь.
Превозмогая боль, Александр
вместе с Андреем дотащил
Чартинского до южных ворот
кладбища. Возница, спрыгнув с
козел, устремился им навстречу.
Разглядев в раненном хозяина,
Гастон, забормотал что-то на
непонятном Софи диалекте.
Прикрикнув на юношу, Софья
распахнула дверцу кареты. Слуга
кинулся помогать втащить раненного
в экипаж. Адама устроили на сидении
так, что голова его покоилась на
коленях у Софьи. Раневский забрался
следом, предварительно объяснив
перепуганному слуге Чартинского,
куда их отвезти. Мари рванулась к
экипажу, но Андрей удержал ее,
схватив за руку чуть повыше локтя.
- Я должна быть с ним, он ранен, -
попыталась она вырвать свою руку у
Завадского.
 - Вам там не место, сударыня, -
холодно оборвал ее Завадский. – Мы
поедем верхом. Где ваша лошадь?
Подчинившись его воле, Мари
побрела обратно через кладбище к
тому месту, где оставались лошади
Раневского, графа Завадского и ее
собственная кобылка.
- Что теперь со мною будет? – тихо
спросила она.
Андрей промолчал. Только его
рука на ее локте чуть сильнее
сжалась.
- Я знаю, что вы недолюбливаете
меня, ваше сиятельство, - вздохнула
она. – Осуждаете…
- Мари, - остановился Андрей, -
неужели у вас совсем не осталось
хоть капли гордости? – глядя ей в
глаза в призрачном свете луны, тихо
спросил он. – Он ведь вас совсем не
любит. Только и думает о том, как бы
порвать с вами.
- Что мне с той гордости? -
усмехнулась Мари. – Я не могу жить
без него. Вам того не понять, -
вздохнула она.
- Отчего же? Я могу вас понять, но
не могу принять ваших поступков.
Никто не виноват в том, что с вами
случилось. Только вы сами тому
виной. Я знаю, что Раневский винит
себя во всем, но ведь он вам ничего
не обещал.
- Это был мой выбор, - согласно
кивнула головой Мари.
 - Значит, вам и отвечать за ваш
выбор, - беря ее под руку, отозвался
Андрей.
- Меня будут судить? – испуганно
вздрогнула она.
- Не ожидал подобного
благородства от Чартинского, -
вздохнул Андрей, - но ежели дело
представить так, как он предложил,
то вашего имени даже упоминать не
станут, хоть вы того и не
заслуживаете, - тихо добавил
Завадский.
Далее они прошли в полном
молчании. Идти по ночному
кладбищу было страшно, но еще
более страшно становилось Мари,
когда она думала о том, что сделала
нынешней ночью. Страшно было от
того, какими глазами смотрел на нее
Раневский – лед и презрение. Она
часто замечала подобный взгляд у
него, обращенный к ней, но еще
больнее было видеть в его глазах
жалость. Страшно было от мыслей,
что и в самом деле могла его убить.
Ведь тогда в душе полыхала
ненависть с такой силой, что нажать
на курок пистолета, направленного
ему в грудь было бы совсем не
трудно. Он бы непременно упал, ведь
она целилась в самое сердце, и эти
пронзительные синие глаза застыли,
сделались бы мертвыми и стали еще
холоднее. От этих мыслей холод
пробрал Мари до костей. Она
остановилась, вздрогнула, выдернула
свой локоть из хватки Завадского и
обхватила себя руками за плечи.
Слезы жгли глаза: «Может, права
была тетка, и не надобно было
уезжать вслед за ним. Сколько всего
пережила. Казалось бы, ни на одну
жизнь хватило бы горя и печали».
- Мари! - Андрей уставился на нее
пристальным взглядом, в резком
окрике сквозило раздражение.
«Боже, никому, никому я не
нужна!» - слезы полились по
бледным щекам нескончаемым
потоком.
- Мари, - голос Завадского
смягчился, - не время слезы лить.
Сильные руки обняли хрупкие
вздрагивающие плечи.
- Он никогда меня не простит?
 Андрей медленно наклонил голову
в знак согласия.
- Он никогда не был вашим, Мари.
- Тогда оставьте меня здесь, -
прошептала она. – Я не хочу
возвращаться, не хочу видеть
ненависть и презрение в его глазах.
- Полно, Мари. Все мы совершаем
ошибки. Имейте смелость отвечать за
них. Для вас лучше всего будет
уехать, как можно скорее.
Возвращайтесь в Россию, все
образуется со временем. Время, как
известно, лечит любые раны.
Мария отрицательно качнула
головой:
- Я никогда его не забуду. Вы
хороший, André. Очень хороший, -
прошептала она. – Ваша жена,
должно быть, счастливейшая
женщина на земле.
Завадский нахмурился и ничего не
ответил. Надин часто писала ему, но
учитывая сложности с доставкой
почты, ее письма иногда приходили
сразу по нескольку штук. Ему очень
хотелось верить в искренность ее
слов о том, что скучает и считает дни
до встречи с ним, но в ответ так и не
смог написать ни слова о любви.
Слишком сильна была обида,
слишком тяжело было преодолеть в
себе недоверие к ней, слишком ярко в
его памяти отпечатались ее слова о
любви к Раневскому. Писал о том,
что жив и здоров, писал о местах, где
они побывали, подробно описывая
красоту прусской осени, мягкую
австрийскую зиму.
- Идемте, Мари, - подал он руку
madame Домбровской.
Завадский помог Мари взобраться
в седло ее кобылки и, взяв в руки
повод жеребца Раневского,
направился вместе со своей
невольной спутницей к Парижу.
По дороге в Париж, Адам пришел
в себя. Чартинский ничуть не
удивился, разглядев в полутьме
экипажа Раневского. У него не было
сомнений, что жить ему осталось
недолго. Все тело трясло в ознобе,
чудовищная слабость не давала
пошевелиться. Игнорируя
присутствие полковника, он взял за
руку Софью. Ему хотелось верить,
что слезы, повисшие на ее пушистых
ресницах, проливаются о нем.
- София, мне жаль…
- Молчите, Адам, - прошептала в
ответ Софи, чуть сжав его холодную
ладонь.
- София, берегите мое дитя… -
простонал, закрывая глаза.
Невыносимо хотелось спать,
соскользнуть в темную бездну, что
так и манила, но в то же время знал,
что это будет конец, что от этого сна
ему уже никогда не очнуться. Он все
же успел заметить, как сжались губы
Раневского, когда он просил Софью
позаботиться о будущем ребенке. Он
знал, что этими словами причинил
ему боль куда более сильную, чем та,
что терзала сейчас его самого, потому
как ему недолго осталось переносить
физические страдания, а Раневскому
придется жить с этим до конца дней.
Когда-то Софья обманула его, выдав
детей Александра за его собственных,
потому ему захотелось, чтобы
Раневский непременно узнал о том,
чье дитя она носит сейчас. Вскоре
достигли бульвара Сен-Мартен.
Колеса экипажа загрохотали по
булыжной мостовой полночных улиц
столицы. Карета остановилась.
Появились люди с фонарями.
Морозов помог выбраться из экипажа
Раневскому, молча подал руку Софье,
а потом вместе с Гастоном перенес
истекающего кровью князя в дом.
Адама устроили на диване в
гостиной. Спустя четверть часа
Кохман уже осматривал раненного.
Тимошка, как смог перевязал рану
полковника, пока тот дожидался
своей очереди.
- Что за блажь, господа, стреляться
посреди ночи? - ворчал Кохман.
Чартинский попытался ответить,
но закашлялся.
- Молчите, ваше сиятельство, -
шикнул на него Кохман. – Рана
серьезная, я не могу ничего обещать
вам.
Выйдя из гостиной в столовую, где
расположились остальные участники
сегодняшней трагедии, Кохман
удрученно покачал головой на
вопросительный взгляд Софьи:
- Вряд ли он доживет до утра,
Софья Михайловна, - губы доктора
презрительно сжались, когда он
произнес имя Софьи. – Надобно бы
священника позвать. Полковник, я бы
хотел осмотреть вашу рану, -
повернулся он к Раневскому.
- Позже, - стиснув зубы,
прошептал Раневский. – Вы разве не
пойдете к нему? – перевел он взгляд
на Софью.
Софья вспыхнула под
пристальным взглядом холодных
синих глаз и, поднявшись со своего
места, торопливо вышла из столовой.
Андрей только что привез madame
Домбровскую, и Софи столкнулась с
ними в передней, когда шла через
коридор в гостиную, где Адам
отсчитывал последние часы своей
жизни. Мари посторонилась,
пропуская ее. Остановившись, Софья
хотела было высказать, все, что она
думала о ней, но Андрей помешал.
Подхватив Мари под локоток, он
поспешно потащил ее к лестнице.
Поднимаясь по ступеням, Мари
несколько раз обернулась. Софья
показалось, что она прочла по губам
женщины: «Прости». Но в душе не
было сил простить, не было сил даже
смотреть на нее. Отвернувшись, она
продолжила свой путь и толкнула
двери, ведущую в гостиную. При ее
появлении длинные ресницы
Чартинского вспорхнули вверх,
лихорадочно блестевшие глаза,
уставились на нее:
- Все случилось так, как вы того
хотели, София, - хрипло прошептал
он. – Помнится, вы говорили, что
желали мне смерти.
- Я не хотела, - присаживаясь в
кресло подле дивана, на котором
лежал князь, отозвалась Софья. – То
со зла было сказано.
- Мне недолго осталось. Не
оставляйте меня, - прошептал
Чартинский.
- Я не уйду, Адам, - Софья нашла в
себе в силы, взять в руки его
холодную ладонь. – За священником
уже послали, - тихо добавила она.
- Не нужно, - выдохнул Адам, - я
не собираюсь каяться.
С первым лучом солнца князь
Чартинский испустил свой последний
вздох. Его тело погрузили в экипаж.
Софье предстояло сообщить княгине
Луизе и Фелисии о смерти
единственного сына и брата. Андрей
вызвался поехать с ней, а Раневского
она так больше и не увидела. Ранним
утром, едва рассвело, Александра
арестовали и увезли к коменданту,
коим был назначен генерал Шеншин.

Глава 43

Ярким и солнечным выдалось

апрельское утро. Весенний парк
насквозь пронзали солнечные лучи,
окутывая золотистой дымкой чуть
распустившуюся зелень на ветвях
вековых каштанов и лип.
Неумолчные птичьи трели нарушали
тишину вкруг старинного поместья.
Все вокруг дышало покоем и
радостью от наступления
долгожданного тепла.
Только в душе княгини
Чартинской не было ни тепла, ни
покоя. Ледяное дыхание страха и
необъяснимая тревога не давали
сомкнуть глаз, лишь под утро она
забылась тяжелой дремой, той,
которая не приносит отдыха, только
лишь слабость и ощущения
разбитости во всем теле. Вот уж
целую ночь от Адама не было
никаких вестей. Вчера с
наступлением сумерек он покинул
усадьбу вместе с женой, ни словом не
обмолвившись о том, куда и зачем он
столь поздно направляется.
Отказавшись от завтрака, Луиза
расположилась в гостиной, из окон
которой хорошо просматривалась
подъездная аллея. Не в силах усидеть
на месте, княгиня мерила комнату
беспокойными шагами. Фели
пыталась читать, но беспрестанное
хождение матери из угла в угол
комнаты, действовало на нервы.
Наконец, экипаж с родовым гербом
Чартинских въехал во двор. Луиза
замерла у окна, выходившего на
террасу. Когда же совершенно
незнакомый ей молодой человек,
одетый в форму Кавалергардского
полка, спустился с подножки и подал
руку Софье, сердце забилось
неровными толчками в дурном
предчувствии. Несмотря на теплое
утро, Софи, ступив на землю, зябко
поежилась и обхватила себя руками
за плечи. Гастон слез с козел и
понуро поплелся к парадному.
- Что там, маменька? Они
вернулись? – подала голос Фели,
оторвавшись от книги.
- Я вижу только Софи, - хмуро
отозвалась Луиза. – С ней какой-то
военный, но мне он незнаком.
Фели торопливо поднялась и тоже
подошла к окну.
- Видимо, это брат Софи, - с
любопытством разглядывая
приехавших, заметила она. – Она
говорила, что он служит в
Кавалергардском полку. Но где же
Адам?
Луиза пожала плечами, не отводя
взгляда от экипажа. В двери гостиной
тихо постучали.
 - Entrez! – коротко бросила
княгиня, отворачиваясь от окна.
На пороге появился дворецкий.
Пожилой слуга был сильно чем-то
взволнован. Бледные губы его
тряслись, и, казалось, он так и не
сможет толком произнести ни
единого слова. Наконец, справившись
с волнением, он заговорил:
- Madame, граф Завадский просит
принять его.
- Кто это? – недоуменно вздернула
бровь княгиня. – И где мой сын?
- Граф Завадский – это кузен Софи,
- пояснила Фели.
Отодвинув в сторону пожилого
слугу, Андрей решительно вошел в
комнату. Софья, бледная как полотно,
вошла следом и остановилась в
нескольких шагах от княгини. У нее
не было сил взглянуть в глаза Луизе,
вымолвить хоть слово. Легко
догадавшись о ее состоянии,
заговорил Завадский:
- Madame, я прошу прощения за
вторжение, - поклонился Андрей. –
Боюсь, я привез вам дурные вести.
Княгиня побледнела. Ей
показалось, что жемчужное ожерелье,
столь плотно обхватило ее шею, что
она начала задыхаться. Рванув
украшение, Луиза услышала, как
крупный жемчуг застучал о паркет,
рассыпаясь во все стороны.
- Где мой сын? – выдавила она из
себя.
- Мне очень жаль, madame, -
шагнул ей навстречу Завадский. –
Адам Чартинский умер вследствие
ранения, полученного на дуэли.
Луиза на мгновение прикрыла
глаза, глубоко вздохнула,
попытавшись справиться с
чудовищной болью, что вошла в
сердце, едва только роковые слова
были произнесены. Не помогло.
Слезы обожгли глаза:
- Я знала, что добром это не
кончиться, - выдохнула она с
ненавистью, уставившись на Софью.
– Это все вы, - шагнула она к ней. –
Вы разрушили его жизнь, вы –
причина всех несчастий.
Не помня себя, Луиза ударила
невестку по щеке. Софья
отшатнулась от нее. Княгиня снова
замахнулась, но ее руку перехватили.
 - Не смейте, - тихо и отчетливо
прозвучало в оглушающей тишине. –
Ваш сын сам сделал свой выбор.
Ежели желаете знать подробности, я
вам расскажу, я был его секундантом.
- Дуэль? Я не понимаю… -
беспомощно оглянулась на графа, все
еще удерживающего ее руку,
княгиня.
- Адам стрелялся с моим мужем, -
тихо отозвалась Софья.
- С вашем мужем? – обернулась к
ней Луиза. – Но разве… Я ничего не
понимаю.
Ее лицо приобрело жалкое
растерянное выражение.
- Это долгая история, madame, -
вздохнул Андрей, выпуская ее
запястье. – Поверьте, я от всей души
сочувствую вашему горю.
Распорядитесь, чтобы его тело внесли
в дом, и мы поговорим.
Княгиня повернулась к
дворецкому:
- Сделай все, что надобно, -
приказала она, тяжело опираясь на
руку, предложенную графом
Завадским.
Луиза всегда гордилась тем, что в
любой ситуации умела владеть собой.
Ведь это было так важно: уметь
сохранить лицо, не взирая ни на что,
даже если весь мир будет рушиться
вокруг. Когда ее настигла весть о
смерти ее родителей и брата,
сгинувших в кровавом угаре
французской революции, она смогла
удержаться от слез и рыданий.
Выдержка не изменила ей, когда
скончался ее супруг, но сейчас перед
известием о гибели единственного
сына, силы покинули ее. Едва
опустившись в кресло, она
разразилась горестными рыданиями.
Фели, сорвалась с места и опустилась
на колени подле матери. Обе
женщины обнявшись, оплакивали
смерть любимого сына и брата. Не
было сил смотреть на проявление
столь неподдельной скорби и
отчаяния, Софи отвернулась, но слез
сдержать не смогла, и они покатились
по щекам, оставляя влажные следы на
нежной коже. Она могла не смотреть,
но не могла не слышать частые
всхлипывания Фели и глухие
рыдания Луизы.
 - Я не могу более, - прижалась она
к Андрею в поисках защиты и
утешения.
Завадский слегка приобнял
хрупкие плечи, и склонившись к ее
уху, предложил ей уйти из гостиной.
Софья отрицательно покачала
головой, предпочтя остаться до
самого конца тяжелого разговора.
- Сударыня, могу я что-нибудь
сделать для вас? – обратился к
княгине Андрей, дождавшись, когда
она немного успокоится.
- Расскажите мне все, - промокая
глаза платком, попросила Луиза.
- Я сама, - выступила вперед
Софья.
Ее мутило, ведь со вчерашнего
обеда у нее не было ни крошки во
рту, ноги подкашивались от
усталости, но Луиза, оглушенная
собственными переживания, не
заметила ее состояния и присесть не
предложила, а сама Софья не
решилась сесть в кресло подле нее и
осталась стоять.
- Я и Адам не были обвенчаны, -
тихо заговорила она. – Он похитил
меня из подмосковного имения, где я
оставалась после того, как мой муж
отбыл в расположение своего полка
на войну с Bonaparte. Наше
знакомство началось в Петербурге
более двух лет назад. Он оказался
весьма настойчивым поклонником,
но я все же отвергла его ухаживания.
Потом он уехал из столицы, и я
забыла о его существовании, -
монотонно рассказывала Софья.
Луиза, сцепив тонкие пальцы и,
положив руки на колени, не отрывала
взгляда от ее лица.
- Мы встретились спустя год в
Рощино. Это имение моего супруга, -
вздохнула Софья. – После поражения
под Малоярославцем французская
армия отступала. Адам вместе со
своим приятелем Джозефом
Зелинским дезертировали из своего
эскадрона и пытались найти
временное пристанище в стенах
старого флигеля, что остался
нетронутым, после того, как усадьба
в Рощино была разграблена, -
продолжила она, переведя дух. –
Провидению было угодно, чтобы я
вместе с братом в то же самое время
оказалась в поместье. Я и Мишель
хотели взглянуть на то, что осталось
от Рощино. Дом оказался совершенно
непригодным, чтобы провести в нем
зиму, и мы отправились глянуть на
флигель. Именно там мы вновь
встретились. Мишель был убит
Зелинским при попытке защитить
меня, дальше я почти ничего не
помню. Очнулась я уже в соседнем
имении, в Марьяшино. Зелинский
решил, что я могу представлять для
них с Адамом опасность и потому
отпустить меня невозможно. Так я
оказалась в Париже вместе с вашим
сыном, madame. Мой муж, полковник
Александр Раневский разыскал нас. Я
не желала этой дуэли, но что
случилось, то случилось, - закончила
Софья.
- Боже мой. Как же вы лицемерны,
милочка, - выдавила из себя княгиня.
– Вы жили с моим сыном,
претворялись его женой. Я
подозревала, что все не совсем так,
как говорил Адам, но не думала, что
вы способны на столь чудовищную
ложь.
- Простите меня, madame, -
опустила глаза Софья. – Я не
решалась открыть вам всей правды,
потому как… вы ведь хорошо знали
своего сына, - вздохнула Софи. – У
меня были причины опасаться его. К
тому же, - сглотнула она ком в горле,
- Адам угрожал, что отнимет у меня
мальчиков, и отдаст их на
воспитание, что я никогда более не
увижу их.
Она чуть покачнулась, но Андрей
поддержал ее.
- Вы лжете, - побледнела княгиня.
– Адам не был чудовищем, каким вы
пытаетесь выставить его. Он бы
никогда так не поступил с
собственными детьми.
- Анжей и Михал не его дети, -
чуть слышно ответила Софья. – Я
была в тягости, когда он увез меня из
Рощино.
Андрей со свистом втянул воздух
сквозь сжатые зубы.
- Стало быть, у меня есть
племянники? – сжал он руку Софьи.
Софи кивнула головой.
 - Немедленно покиньте мой дом, -
поднялась с кресла княгиня. – Я не
желаю вас более видеть, - указала она
рукой на двери.
- Дайте мне время собрать детей, и
я оставлю вас, - отозвалась Софья. –
У меня и у самой нет ни малейшего
желания оставаться здесь.
- Маменька, - потянула княгиню за
рукав Фели, - Вы не можете прогнать
Софи. Она носит дитя Адама, -
зашептала девушка.
Праведный гнев и злость тотчас
оставили княгиню при этих словах
дочери.
- Фели права, - вздохнула она. –
Дитя, что вы носите, все, что мне
осталось от моего сына.
 - Тем не менее, я не могу остаться
с вами, - покачала головой Софья. –
Этот дом стал для меня темницей.
Уехать отсюда мое самое горячее
желание.
Луиза вновь опустилась в кресло.
Казалось, что она разом постарела на
десяток лет.
- В вас совсем нет ни жалости, ни
сострадания, - тихо заметила она. -
Оставьте меня, - махнула она рукой в
сторону двери.
- Могу я присутствовать на
погребении? – осмелилась спросить
Софья.
- Ни к чему раздувать скандал, -
возразила ей Луиза. – Уезжайте,
Софи. Отныне вам не рады в этом
доме.
 Пока длился разговор в гостиной,
тело князя Чартинского перенесли в
его покои. Направляясь в детскую,
Софья приоткрыла двери его спальни
и проскользнула внутрь. Адам лежал
на постели, бледный и неподвижный.
Сделав несколько шагов, Софи
остановилась, так и не сумев
преодолеть оставшееся расстояние до
кровати.
- Прощайте, Адам, - шепнула чуть
слышно, и, повернувшись,
опрометью бросилась вон из
комнаты.
Луиза, стремясь как можно скорее
избавиться от общества своей
мнимой невестки, дала разрешение
воспользоваться экипажем
Чартинских, тем самым, в котором
привезли тело ее сына. Княгине более
всего хотелось остаться наедине со
своим горем. Ей хотелось бы, чтобы
даже Фели не докучала ей, мешая
придаваться скорби. Отложив на
время собственные переживания,
Луизе пришлось взять на себя заботы
об организации похорон, она с
трудом, но нашла в себе силы,
поддержать дочь, решив, что у нее
еще будет время оплакать свою
невосполнимую утрату, оказавшись в
одиночестве в тиши собственной
спальни.
Собрав только самое необходимое,
спустя час, Софья уже сидела в
карете напротив Андрея. Мишель
теребил завязки ее капора, а его брат
Андрей уснул на руках своего дяди
тем безмятежным сном, которым спят
только дети, едва только экипаж
выехал за ворота усадьбы и покатил
по дороге в Париж. Граф Завадский
не мог оторвать взгляда от лица
спящего мальчика.
- Вылитый Раневский, - чуть
слышно прошептал он.
Переведя взгляд на Мишеля, он
улыбнулся:
- Они словно две горошины из
одного стручка. Я польщен, Софи. Ты
назвала в честь меня сына.
Софья тяжело вздохнула:
- Порою мне казалось, что никого
из вас я никогда более не увижу, -
погладила она мягкие кудри Мишеля,
выбившиеся из-под бархатного
чепца. – Вот как Мишеля. Бедный
мой братец.
- Мишель жив, - отозвался Андрей.
– Ранение было тяжелым, но он
выжил.
Софья тихо ахнула, прикрыв
ладошкой рот, а потом истово
перекрестилась:
- Благодарю тебя, Господи, -
горячо прошептала она. – Благодарю
тебя за все.
Думать о прошлом не было
никаких сил, впрочем, как и о
будущем. Словно угадав ее мысли,
заговорил Андрей:
- Все так запуталось нынче. Не
представляю с чего начать.
- Что будет с Раневским? –
вздохнула Софья, задав вопрос,
который мучил ее с того самого
момента, как ей сказали, что
полковник арестован за участие в
дуэли.
- Не могу сказать, - задумался
Завадский. – Я оставлю вас на
попечение Морозова, а сам поеду к
коменданту.
- Кто выступил в роли второго
секунданта? – поинтересовалась
Софья.
- Сашко, - отозвался Андрей. – Его
уже допросили, пока ты была с
Чартинским.
- Мне страшно, André. Я не могу
оставаться в одном доме с этой
женщиной, поежилась Софья.
- Madame Домбровская уже
должна была покинуть Париж. Это в
ее же интересах. Во всяком случае, я
надеюсь, что это так. Я написал
записку ее родственнику с просьбой
организовать ей эскорт.
- Когда ты все успел? – с
благодарностью глядя на брата, робко
улыбнулась Софья.
- Война учит принимать решения
незамедлительно. Там промедление
может стоить жизни, - отозвался
Андрей.
Колеса экипажа загрохотали по
булыжной мостовой, и вскоре он
остановился у дома на бульваре Сен-
Мартен. Морозов вышел из дома и,
приблизившись к карете, распахнул
дверцу. При виде малыша на руках
графа, Сашко едва не лишился дара
речи. Андрей улыбнулся его
удивлению:
- Я все потом расскажу, - ответил
он на его вопросительный взгляд. –
Устрой Софью Михайловну, а я еду к
коменданту. Madame Домбровская
уже уехала?
Сашко отрицательно покачал
головой.
- Она отказалась покидать Париж,
пока не увидится с Александром
Сергеевичем.
- Зря, - вздохнул Андрей,
передавая Морозову только что
проснувшегося племянника.
Мальчик с любопытством
потянулся к золоченым пуговицам на
гусарском ментике. Спустившись с
подножки, Андрей забрал у Софьи
Мишеля и придерживая его одной
рукой, другую подал сестре.
- Бог мой! Близнецы! – потрясенно
ахнул Морозов, разглядывая
мальчиков.
Но взгляд его тотчас посуровел,
едва он взглянул на Софью. Madame
Раневская оставила полковника ради
князя Чартинского, прижила от него
двух детей, и ей еще достало совести
явиться в дом, где остановился ее
супруг. Словно угадав его мысли,
Андрей склонился к Сашко и что-то
тихо шепнул ему на ухо. Глаза
Морозова удивленно вспыхнули,
взгляд смягчился, и он с удвоенным
вниманием принялся рассматривать
малышей.
 - Я намереваюсь поехать к
коменданту, - обратился к нему граф
Завадский. – Оставляю Софью
Михайловну на ваше попечение,
Александр Афанасьевич. Madame
Домбровской совершенно не
обязательно знать о присутствии в
доме Софи, - добавил он.
- Я постараюсь убедить ее,
покинуть Париж, - отозвался Сашко.
– Тем более, что обещанный ей
эскорт уже прибыл.
Андрей кивнул головой и уже
собирался отбыть к Шеншину, но
передумал:
- Я сам поговорю с madame
Домбровской, - обернулся он к дому
и решительно направился к
парадному.
 Поднявшись в покои, которые
предоставили в распоряжении Мари,
Андрей довольно громко постучал.
Она не сразу открыла ему. Мари
выглядела ужасно: заплаканные
глаза, растрепанные волосы, она так и
не переменила испачканной и
порванной амазонки на другое
платье. Видимо, все то время, что она
оставалась в доме, женщина провела
в слезах, не озаботившись тем, чтобы
привести себя в порядок.
- Это вы, André, - вздохнула она,
отступая в сторону и пропуская его в
комнату. – Есть какие-нибудь
новости об Александре?
Завадский отрицательно покачал
головой:
 - Я только собираюсь поехать к
коменданту.
- Прошу вас, возьмите меня с
собой? – попросила Мари, не спуская
с него умоляющего взгляда.
- Полагаете, он захочет видеть вас?
Право, не стоит, madame, - не
дожидаясь ее ответа, отказал Андрей.
– Я полагаю, вы уже готовы к
отъезду.
Мария нахмурилась:
- Я не уеду, пока дело Раневского
не решится, - возразила она.
Мария Федоровна, - теряя
терпение, заговорил Завадский, -
поверьте, мне бы не хотелось
прибегать к крайним мерам, но коли
вы ослушаетесь, я вынужден буду
раскрыть Де-Прерадовичу ваше
истинное участие в этом деле. Вы
убили человека, Мари, и вам выпал
шанс избежать наказания за
содеянное. Уезжайте от греха
подальше.
- Вы так заботитесь тем, чтобы
побыстрее вышвырнуть меня из
Парижа, - зло заговорила Мари. –
Видимо, рассчитываете, что
Раневский вновь воссоединится с
вашей кузиной. Я знаю Александра.
Он не простит! – выкрикнула она.
- Это уже не ваши заботы, Мария
Федоровна, - стараясь сдержать
рвущийся наружу гнев, заметил
Андрей. – Я искренне сочувствовал
вам, мне было действительно жаль,
что ваша жизнь сложилась подобным
образом, но вы упорствуете в том,
что было бы правильно, а главное в
том, что облегчило бы участь
Александра, и тем самым, лишаете
себя каких бы то ни было добрых
чувств с моей стороны.
Мари сникла:
- Это Раневский желает моего
отъезда?
- Именно так, сударыня. Поверьте,
мне действительно жаль, что так
вышло. Полковник взял на себя вину
за то преступление, что вы
совершили. Не заставляйте его
раскаяться в своем решении. Сдай он
вас властям, ему было бы куда проще
избавиться от вашего общества, и над
ним бы сейчас не нависла угроза
наказания за то, что он не совершал.
 - Хорошо. Вам удалось убедить
меня, ваше сиятельство, - сдалась
Мари.
Выглянув в коридор, она позвала
свою камеристку:
- Собери мои вещи, мы уезжаем
немедля! – распорядилась madame
Домбровская.
Андрей выдохнул с облегчением.
Отъезд Мари во многом развязывал
ему руки. Завадский был твердо
намерен, что ежели дело дойдет до
сурового наказания для Раневского,
раскрыть истину о произошедшем в
разрушенной часовне на кладбище
Монмартр. Ежели Мари к тому
времени будет далеко от Парижа,
вполне возможно ей удастся избежать
наказания.
 Денщик Завадского наскоро
вычистил его колет и сапоги.
Приведя себя в порядок, Андрей
быстро спустился в переднюю, где
столкнулся с Софьей. Софи была
полностью готова к выходу и явно
ждала его, от волнения теребя в руках
тонкие замшевые перчатки.
- Я поеду с тобой, André, -
обратилась она к нему тоном, не
терпящим возражения.
- Софи, - вздохнул Андрей, - это не
самое разумное решение. К тому же я
собирался ехать верхом.
- Можно взять наемный экипаж, -
Софья была непреклонна в своем
решении.
- Я не могу обещать тебе, что
Раневский изъявит желание
встретиться с тобой, - вздохнул
Андрей, но так уж и быть. Будь, что
будет.
Выйдя из дома, Завадский
остановил наемный экипаж, объяснил
вознице, куда нужно ехать и помог
Софье забраться во внутрь.
Устроившись на сидении напротив
Андрея, Софья решилась заговорить:
- Madame Домбровская все это
время сопровождала его? – задала,
наконец, она мучающий ее вопрос.
- Нет, - обронил Андрей. – Она
догнала нас в Польше, - нехотя
ответил он.
- Почему Александр позволил ей
остаться? – горько вздохнула Софья.
- Когда мы стояли в Гроткау, в
Пруссии, он пробовал порвать с ней, -
отозвался Андрей. – Я не оправдываю
его Софи, но понимаю. Мари,
попыталась покончить с собой. С тех
пор, она часто говорила, что ей не
нужна жизнь без него.
- А нынче? Что изменилось нынче?
Вдруг она снова попытается
покончить с собой? Он снова будет с
ней?
- Нынче madame Домбровская
покидает Париж по собственной воле.
Тебе вообще не стоит тревожиться о
том.
- Я и не тревожусь, André. Мне
кажется порою, что во мне уже не
осталось сострадания к ближнему.
Она сама выбрала свой путь и только
ей по нему идти. Ежели она умрет, я
не стану ее оплакивать, и совесть
меня не будет мучить, - закончила
Софья.
- Неужели смерть князя тебя ни
сколько не трогает? – осторожно
поинтересовался Андрей.
- Ты можешь считать меня
черствой, André, но я испытала
облегчение, когда его не стало.
Слишком много неприятностей он
мне причинил, - глядя ему в глаза
отозвалась Софья. Экипаж
остановился. Андрей вышел и подал
руку сестре.
- Я попробую устроить вам встречу
с Раневским, - шепнул он, провожая
ее в гостиную дома, где разместился
комендант.
- Он здесь?
Завадский кивнул:
 - Поскольку полковник ранен,
Шеншин распорядился оставить его
под арестом здесь.
Андрей оставил ее под присмотром
ординарца генерала, и для Софи
потянулись минуты томительного
ожидания. Спустя полчаса в комнату
вошел генерал.
- Сударыня, - обратился он к
поднявшейся с кресла Софи, - граф
Завадский просил меня оказать вам
любезность и позволить встретиться с
полковником Раневским. Не стану
скрывать, что Александр Сергеевич
совершил серьезный проступок.
Государь обещал свое прощение
всем, кто в силу каких-либо своих
убеждений изменил России и принял
сторону Bonaparte. Ныне покойный
князь Чартинский был, прежде всего,
поданным государства Российского,
и его смерть в такой важный для
империи момент, может послужить
дурным знаком для тех кто решил
раскаяться и искать прощения
Государя.
- Я понимаю вас, Василий
Никонорович, - опустила глаза
Софья. – От себя могу лишь сказать,
что поводом для дуэли между князем
Чартинским и моим супругом
послужила давняя вражда, не
имеющая ничего общего с
интересами государства. Так вы
отказываете мне?
- Ступайте, сударыня. Вас
проводят к полковнику, - поклонился
генерал.
 - Благодарю, вас, ваше
высокопревосходительство, - робко
улыбнулась Софья, сочтя согласие
генерала добрым предзнаменованием.
На подгибающихся ногах Софи
вышла из гостиной вслед за
ординарцем Шеншина. Молодой
человек довел ее до комнаты,
которую охраняли двое гвардейцев.
- Прошу вас, madame, - распахнул
он перед нею двери.
Чуть помедлив на пороге, Софья
шагнула вовнутрь и вздрогнула,
когда дверь с громким стуком
закрылась за ее спиной.

Глава 44
 Раневский даже не повернул
головы, стоя у окна спиной к ней:
- Зачем вы пришли, madame? -
услышала Софья вместо приветствия.
Чуть приглушенный равнодушный
голос, поникшие широкие плечи,
Софи сглотнула ком в горле и, сделав
нерешительно пару шагов,
остановилась, комкая в руках
замшевые перчатки:
- Поговорить… - едва слышно
отозвалась она.
Александр резко развернулся:
- Неужели вам еще есть, что мне
сказать? Я полагал, что все уже было
сказано, - взлетела вверх густая
бровь.
- Выслушайте меня, Alexandre, -
заметно волнуясь, начала Софья.
 Раневский окинул ее пристальным
взглядом. Черный шелк подчеркивал
все еще стройный стан, но ведь он
хорошо расслышал слова князя в
полутьме экипажа: «Берегите мое
дитя, София». Глубокий вздох
отозвался ноющей болью в
полученной ране.
- Вам к лицу вдовьи одежды, -
отозвался Раневский. – Примите мои
соболезнования, madame.
Софья вспыхнула. Так уж вышло,
что второпях собирая ее вещи,
Николета в саквояж сверху уложила
именно это платье из плотного
черного шелка, видимо, рассудив, что
оно понадобится молодой вдове.
- Как я могу говорить, коли вы так
ко мне настроены? – вздохнула Софи.
 - Я не могу понять, зачем вы
пришли, madame, - присел на край
стола Раневский. – Впрочем, не
утруждайте себя объяснениями. Я
догадываюсь о причинах,
заставивших вас искать встречи со
мной.
- Вот как? – не смогла сдержаться
Софья. – Вы так хорошо меня знаете,
Alexandre? Так поведайте же мне о
них.
- Вы удивительная женщина,
Софи, - уголки губ Раневского
дрогнули в чуть заметной ироничной
улыбке. – Вы способны
приспосабливаться к любым
обстоятельствам. Когда я так
нежданно, негаданно вернулся из
турецкого плена, вы вдруг воспылали
ко мне любовью. И вот нынче вы
здесь, а ведь тело того, кого вы
любили, смею утверждать, даже еще
не предано земле.
Когда смысл, произнесенной
Александром фразы, дошел до
Софьи, она ощутила прилив злости
невиданной силы. Его слова били
наотмашь по самому больному.
- Да как вы смеете! Вы… вы, когда
сами привезли за собой в Париж эту
женщину!
В несколько шагов преодолев
разделявшее их расстояние, Софи
ударила его по щеке, стирая с его губ
ироничную усмешку и тотчас
отступила, вспомнив о том, что
случилось так давно, когда она также
поддалась порыву злости и оказалась
у его ног, осмелившись поднять на
него руку.
- Вы правы, madame, - прошипел
Раневский, поймав тонкое запястье.
Глаза его полыхнули недобрым
огнем, но он усилием воли подавил в
себе вспышку гнева и взгляд его
вновь сделался холоден и
равнодушен. Не выпуская ее руки,
Раневский поднес к губам изящную
кисть и поцеловал ее запястье, там,
где билась тонкая жилка пульса.
- Ваше сердце так часто бьется, -
выпуская ее руку, заметил он. – От
чего? От страха? Ненависти? От чего,
Софи?
«От любви! – хотелось крикнуть во
всеуслышание. – Боже! Как же я
люблю тебя!» Желание взять в
ладони его лицо, прижаться губами к
его губам, ощутить всю силу крепких
объятий, кружило голову, но она
только покачала головой, отодвигаясь
от него как можно дальше, дабы не
поддаться искушению.
- Вы правы, Alexandre. Не надобно
мне было приходить сюда. Не
надобно было искать встречи с вами.
Но мне хотелось знать, что будет с
вами?
Раневский отвернулся:
- Мне не ведомо о том. Участь мою
решит Государь, тогда, когда сочтет
нужным.
Софья сморгнула повисшие на
ресницах слезы.
- Я могу что-нибудь сделать для
вас?
 - Ступайте, сударыня. Вы уже
достаточно сделали, - устало обронил
Раневский. – Вряд ли пути наши
вновь пересекутся. Вы ведь этого так
хотели.
- Прощайте, Alexandre, - выпалила
Софья и, крутанувшись на месте,
устремилась к двери.
- Софи, погодите, - Раневский
попытался догнать ее, но один из
гвардейцев, охранявших двери его
узилища, затупил ему дорогу.
Софья оглянулась лишь на
мгновение, стремясь запомнить
каждую мелочь, и, подобрав юбки,
едва ли не бегом, бросилась прочь.
Завадский ждал ее в той же самой
гостиной, где до того ей пришлось
ожидать решения коменданта.
 - André, увези меня отсюда, -
запыхавшись, выпалила она, едва
ступив на порог гостиной.
- Как скажешь, - поднялся с кресла
Завадский, предлагая ей руку. – Судя
по всему, разговор не удался.
Софья расстроенно покачала
головой. Помогая ей сесть в экипаж,
Андрей не мог не заметить следы
недавних слез на ее лице.
- Ты не сказала ему? – тихо
поинтересовался он, устраиваясь
напротив нее в карете.
- Нет. Не смогла. Он был…
Невыносим, - всхлипнула она. – О,
André, как мне жить с этим? Как
поступить? Я уже не знаю, где
истина, где ложь? Я запуталась, -
зарыдала она.
 - Дай ему время, Софи, - взял в
свои руки ее ладони Завадский.
- Вновь ожидание, - покачала
головой Софья. – Я только и делаю,
что жду чего-то. Все напрасно, André.
Он не простит.
- Позволь мне поговорить с ним, -
предложил Андрей.
- Не надобно, André. Не надобно.
Знать, такова судьба моя. Я желаю
уехать отсюда как можно скорее.
- Куда ты поедешь, Софи?
- В Нежино, - промокнула она
покрасневшие глаза. – Я понимаю,
что путешествие будет не из легких,
но тешить себя несбыточными
надеждами и томиться в ожидании
милости от…
 - Раневского, - закончил Андрей. –
Софи, ты совершаешь ошибку.
- Ошибку я совершила, когда дала
свое согласие на брак с ним, - словно
рассерженная кошка прошипела
Софья. – Знаешь, чего мне
действительно жаль? – пристально
глядя в глаза Завадскому произнесла
Софья.
- Могу только догадываться, -
обескураженный столь нежданной
вспышкой злости, тихо отозвался
Андрей.
- Мне жаль, что я так и не смогла
полюбить Адама. Alexandre никогда
меня не любил. Я два года жила
ожиданием чуда, но чуда не
свершилось. Довольно, я устала так
жить, André. Отныне я никому более
не позволю распоряжаться своей
жизнью. Я начну все с начала, с
чистого листа.
- Софи, это невозможно, - покачал
головой Завадский. – Невозможно,
потому что вас слишком многое
связывает. Ты не сможешь
перечеркнуть тот факт, что у вас двое
детей.
- Все возможно, André. Кому, как
ни мне знать о том. Думаешь,
Раневский захочет признать их?
Может он еще и дитя Адама признает
своим?
- Ты в тягости? – поразился
Андрей.
Софья кивнула.
- Видишь, я тоже не без греха, -
грустно усмехнулась Софья. – Ну,
довольно о том. Решения своего я не
переменю. Мне хватит сил и средств,
дабы вырастить и воспитать
мальчиков. Состояние Берсенёвых
велико и, думаю, Мишель не оставит
свою единственную сестру без
помощи.
- Я всегда готов оказать тебе
помощь, - отозвался Андрей, подавая
ей руку и помогая спуститься с
подножки.
- Вот и славно. Помоги мне
вернуться в Россию и более я тебя ни
о чем не попрошу.
- Не надобно злиться на меня,
Софи. Я не осуждаю тебя, - заметил
Андрей.
- Прости. Прости меня,
пожалуйста. Я всегда знала, что могу
рассчитывать на тебя, André, -
покаянно улыбнулась Софья. – Но
нынче я бы хотела побыть одна.
Минувшая ночь отняла у меня все
силы.
Андрей простился с кузиной у
лестницы, ведущей в комнаты
наверху. Два лестничных марша
Софье показались бесконечными.
Глаза слипались от усталости.
Нервное возбуждение, благодаря
которому, она сумела продержаться
так долго без сна и отдыха, покинуло
ее, оставив после себя только пустоту
и щемящее чувство невосполнимой
потери. Пройдя по длинному
коридору, Софи остановилась у
дверей, ведущих в апартаменты,
которые временно занимал
Раневский. Именно здесь, торопясь
увидеться с Александром, она
оставила близнецов под присмотром
молоденькой горничной. Коснувшись
гладкой поверхности двери ладонью,
Софи уже намеревалась войти, но
услышав голоса, замерла,
прислушиваясь. Не сдержав
любопытства, она затаив дыхание
приоткрыла дверь и едва не
вскрикнула. Мишель и Андрей
играли на пушистом ковре посреди
комнаты. Подле них, опустившись на
колени, сидела Мари.
- Я так хотела подарить ему дитя, -
улыбнулась она, коснувшись мягких
золотистых кудрей Андрея. – Жаль,
Господь не услышал мои молитвы, -
вздохнула женщина, обращаясь к
горничной, присматривающей за
детьми.
Заметив изящную брошку, которой
была сколота косынка на плечах
madame Домбровской, мальчик
потянулся к украшению.
- Тебе нравится? – рассмеялась
Мари, взяв его на руки. – Боже, какой
же ты хорошенький! Как и твой
братец. Вы вырастите такими же
красивыми, как и ваш отец. Как же я
завидую вашей матери.
- Боюсь, завидовать нечему, -
вошла в комнату Софья.
Опустив ребенка обратно на ковер,
Мари поднялась. Улыбка исчезла с ее
лица.
- Есть чему, Софья Михайловна, -
вздохнула Мари. – У вас есть то, чего
у меня никогда не было. Вам
принадлежит его сердце.
- Зачем вы поехали за ним? Зачем?
– не удержалась от упреков Софья.
- А вы бы не поехали? –
усмехнулась Мари. – Будь у вас такая
возможность быть с тем, по ком
сердце страдает, неужели бы не
поехали?
- Нет! – отрезала Софья. – Не
поехала бы, - вспомнив Корсакова,
добавила она.
- Стало быть, вы не любите его? –
подходя к ней вплотную,
поинтересовалась madame
Домбровская.
- Люблю, - отвела глаза Софья, - и
потому отпущу. Не смогу жить с
человеком, который только и мечтает
о том, чтобы я избавила его от своего
общества.
Бледные щеки Мари вспыхнули
ярким румянцем.
- Не вам меня судить, - процедила
она. – Вы неплохо устроились: муж
воюет, любовник - в Париже. Кто дал
вам право меня осуждать?
- Ежели вы так любите
Александра, то поезжайте к
Шеншину и сознайтесь в том, что это
вы убили князя Чартинского, - тихо
обронила Софья.
Воинственный пыл Мари тотчас
угас:
- А как же последняя воля князя?
- Что вам до его воли? Вы ведь
даже не знали его. Я верю в то, что
Чартинский любил меня, за то и
поплатился. А вы способны принести
подобную жертву во имя вашей
любви?
- Не трудитесь оскорблять меня,
Софья Михайловна, - прищурилась
Мари. – Нынче я уезжаю, граф
Завадский обещал, что дело
Раневского разрешится и без моего
участия.
- Ну, так поторопитесь, -
парировала Софья. – Не искушайте
судьбу, Мария Федоровна.
Проводив взглядом соперницу,
Софья едва не рухнула в кресло. Она
не лгала, когда говорила, что
отпустила бы Раневского, коли он
того пожелал бы. Сейчас бы
отпустила, потому как нет большего
несчастья и разочарования, как
видеть презрение в его глазах,
терпеть его холодность в надежде,
что все переменится. Молоденькая
горничная подскочила со стула и
опрометью бросилась к ней:
- Вам дурно, madame? –
обеспокоенно склонилась она над
молодой женщиной.
- Нет ничего такого, что не мог бы
исправить сон и отдых, - нехотя
открыв глаза, отозвалась Софья.
- Я приготовлю вам постель, -
торопливо присела в книксене
девушка.
- Уж будь добра, - вздохнула
Софья.
Пока прислуга разбирала постель,
молодая мать наблюдала за своими
отпрысками. Андрей вертел в руках
какую-то безделушку, чем, очевидно,
привлек внимание Мишеля.
Потянувшись за вещицей, Михаил
вцепился в нее обеими руками и
вырвал из рук у брата. Громким
ревом Андрей оповестил всех о своём
недовольстве.
- Дай Бог, чтобы вы только
игрушки делили, - вздохнула Софья,
поднимаясь с кресла и склоняясь над
сыном.
Взяв ребенка на руки, она
огляделась в поисках чего-нибудь,
что могло бы утешить малыша.
Взгляд ее наткнулся на шкатулку из
темного дерева, стоявшую на столе.
При виде скромной вещицы, сердце
Софи болезненно сжалось. Сунув в
руки Андрея фарфоровую статуэтку с
каминной полки, Софья дрожащими
руками взяла со стола шкатулку.
Маленький изящный замочек был
сломан. Откинув крышку, она
вытащила пачку писем, перевязанную
голубой атласной ленточкой.
Содержание этих посланий ей было
хорошо известно, ведь когда-то она
по нескольку раз перечитывала
каждое из них. Опустившись в
кресло, Софи вытащила самое
верхнее и развернула:
«Писано 23 марта 1812 года.
Несмотря на непогоду, настрой у
всех бодрый. Предполагается, что
война долго не продлится, и
закончится полным поражением
Bonaparte и победой русского оружия
во славу Отечества и Государя
нашего. Я не буду живописать тебе
все трудности нашего похода,
напишу только, что вера в твою
любовь поддерживает меня лучше
всякого напутствия отцов-
командиров. Люблю тебя, люблю
твои глаза, твои нежные руки, коих
мне так не хватает здесь. Твой
Раневский».
Вновь перечитывая эти строки, она
будто бы слышала его мягкий
бархатный голос, будто бы нежилась
в объятьях сильных рук. Слеза,
капнула на бумагу, отчего чернила на
ней немного расплылись. Быстро
свернув письмо, Софи торопливо
засунула его обратно в пачку и
захлопнула шкатулку. Отныне – это
ее прошлое, так пусть оно и останется
здесь. Она не возьмет ее с собой,
дабы не было искушения вновь
искать с ним встречи. К чему? Ничего
кроме новой боли это ей не принесет.
Молоденькая прислуга унесла
близнецов на хозяйскую половину,
потому как супруга хозяина дома,
желая оказать любезность, выразила
желание присмотреть за мальчиками,
пока madame будет отдыхать. Софья
забралась в постель и накрылась
одеялом с головой. Не хотелось
ничего ни слышать, ни видеть, но от
горьких тревожных мыслей деться
было некуда. Ей казалось, что едва
она доберется до подушки, как сон
унесет, пусть только на время, все ее
тревоги и страхи, но того не
случилось. Едва она погрузилась в
дрему, как ей снова привиделся
Раневский. Ей снилось Вознесенское,
сверкающий солнечными бликами
пруд, где легкий ветерок всколыхнул
гладкую поверхность. Стоя по колено
в воде, она махала рукой мужу,
оставшемся на берегу, в тени вековой
липы. Александр улыбался ей той
самой мягкой улыбкой, которую она
так любила целовать. И стало так
хорошо и покойно на душе, будто,
наконец, нашла она то место, где и
должна находиться.
Софья проспала весь остаток дня и
всю ночь. Утром за завтраком Андрей
поделился с ней последними
новостями. Рассмотрение дела
Раневского было отложено на
будущую седмицу. Софья заметно
огорчилась, но граф Завадский
поспешил ее утешить. Дело в том, что
Государь не собирался сурово
наказывать полковника, учитывая его
боевые заслуги, но откладывая
рассмотрение дела, давал понять, что
недоволен его проступком, тем
самым, наказывая его заточением еще
на несколько дней.
- Возможно, Александру придется
подать прошение об отставке, -
рассказывал Андрей и когда его
удовлетворят, он сможет вернуться в
Россию.
- Разве отставка – это не суровое
наказание.
- Нет, Софи, - улыбнулся Андрей. –
Отставка, отставке – рознь.
Раневскому позволят выйти в
отставку с правом ношения мундира
и сохранив все полученные награды.
- Слава Богу, - вздохнула Софья. –
Все это скоро кончиться. Когда я
смогу уехать? - обратила она свой
взор на кузена.
- Madame Морель, - послал он
обаятельную улыбку хозяйке дома, -
взяла на себя хлопоты в поиске
прислуги для тебя. Надобно найти
камеристку и няню, которые
согласились бы поехать с тобой.
Разумеется, за щедрое
вознаграждение.
Софья благодарно улыбнулась
брату и признательно кивнула
головой очаровательной
француженке, хозяйке приютившего
их дома.
 - А ты не поедешь со мной? –
вновь повернулась она к Андрею.
- Увы, нет, - улыбнулся Завадский.
– Сашко будет сопровождать вас. Его
отправили в Петербург с важной
миссией, - заговорщицки шепнул
Андрей.
- Это тайна? – переняла Софи его
легкий тон.
О как давно она не говорила в
подобном тоне? Не улыбалась
шуткам, не пыталась острить сама.
- Строжайшая, - рассмеялся
Андрей. – Ему доверили отвести
письмо Государя к императрице.
Софи улыбнулась и опустила
глаза.
- А для меня писем не было? – чуть
слышно поинтересовалась она.
 Андрей отрицательно покачал
головой.
- Ты сказал ему?
Завадский отвел глаза:
- Софи, я не ждал, что он мне сразу
поверит…
- Довольно, не продолжай, -
перебила его Софья, не желая
выслушивать рассказ о том, что
Раневский усомнился в ее
искренности. – Когда я вернусь, я
подам прошение о разводе.
Лицо Андрея окаменело:
- Мы позже поговорим о том, -
отозвался он.
Софи виновато улыбнулась
хозяевам дома, которые весьма
сконфузились поневоле став
свидетелями разговора, который не
предназначался для посторонних
ушей.
Вечером Завадский пришел в
покои Софьи. Андрей долго мерил
шагами комнату, не решаясь начать
неприятный разговор.
- Говори, André, - вздохнула
Софья, устав следить глазами за его
беспрестанными передвижениями по
комнате.
- Ты собираешься подавать
прошение на высочайшее имя? –
поинтересовался он.
- Так принято, как же иначе? –
пожала плечом Софья.
- Дело в том, что Государю
известна подоплека этого дела, мне
пришлось рассказать, дабы защитить
интересы Александра, - нахмурился
Завадский.
- Что с того? Я не понимаю, -
вздохнула Софи.
- Ежели дело дойдет до развода, то
именно тебя признают стороной
виновной в адюльтере, - выпалил
Андрей. – Потому я прошу тебя еще
раз хорошо обдумать свое решение.
- Пусть, - тихо отозвалась Софья. –
Мне ничего не нужно. Я не
собираюсь более вступать в брак,
зато он сможет соединить свою
жизнь с той, что придется ему по
душе.
- Софи, - присаживаясь подле нее
на кушетку, вновь заговорил
Завадский. – Это нынче тебе ничего
не нужно. Ты обречешь себя на
одиночество, в свете от тебя
отвернутся. Может не все, - заметил
он, намекая на себя и своих близких, -
но очень многие. Перед тобой
закроются двери салонов и гостиных.
- Пусть, - упрямо повторила
Софья. – Я не желаю возвращаться в
свет. Я поселюсь в Нежино, а более
мне ничего не нужно.
- Подумай о детях, - сделал еще
одну попытку вразумить ее Андрей. –
Когда-нибудь они вырастут. Как их
примут в свете? Как детей
полковника Раневского или как
ублюдков князя Чартинского?
Софья побледнела:
- Что же ты мне предлагаешь? Он
ведь и сам не собирается признавать
их. Так какая разница?
 - Пока вы состоите с ним в браке,
Александр вынужден будет признать
всех твоих детей, - выразительно
посмотрел он на ее еще плоский
живот. – Всех, Софи.
- André, - Софья удивленно
всматривалась в лицо кузена, - я
никак не пойму, на чьей ты стороне?
- Что ежели бы мне хотелось,
чтобы ты, и Александр были вместе, -
взял ее за руку Андрей.
- Это невозможно. Столько всего
между нами, - покачала головой
Софья. – Думаю, он и сам пожелает
оставить меня.
- Нет, - убежденно ответил
Завадский. – Он не посмеет.
Софья промолчала в ответ.
Хотелось бы ей иметь такую же
уверенность, как у Андрея, но пока
все складывалось для нее не самым
лучшим образом.
Спустя два дня, стараниями
madame Морель удалось найти
прислугу с довольно приличными
рекомендациями. Андрей выплатил
двум женщинам, нанятым в качестве
камеристки и няньки, жалование за
полгода вперед, и Софи стала
готовиться к отъезду. Она торопилась
покинуть Париж до того времени, как
Раневского выпустят из-под ареста,
не желая более с ним встречаться.
Становилось все теплее, но дороги,
размытые весенними дождями были
не в самом хорошем состоянии.
Сашко торопился в Петербург и, не
желая его задерживать, Софи
отпустила молодого человека, благо
она была не одна. Подержанный
дормез, приобретённый в Париже,
был вполне комфортным, лошади
сытыми и холенными, и пусть
путешествие с двумя маленькими
детьми стало для нее не простым
испытанием, оно было куда легче,
чем то, что ей пришлось пережить,
добираясь в Париж в компании
Адама Чартинского и Джозефа
Зелинского.
Двигаясь неспешно, в день
удавалось проезжать до ста верст,
останавливаясь на ночлег в
постоялых дворах и гостиницах.
Спустя три седмицы, они, наконец,
пересекли границу Российской
империи. Софья не смогла сдержать
слез при виде пограничной заставы.
«Еще совсем немного и мы будем
дома», - подбадривала она сама себя.
Чем ближе была Москва, тем сильнее
был соблазн заехать в Рощино, но
Софи вместо того, чтобы поехать на
юг, велела вознице поворачивать на
север, к Ростову.
Она и сама, пожалуй, не смогла бы
себе объяснить, отчего ей захотелось
заехать в Воздвиженское. Вероятно,
Лиди вряд ли обрадуется ее визиту,
но свидеться с кузиной, было все
равно, что вернуться в прежнюю
жизнь. В ту жизнь, в которой еще не
было Адама, Мари, в ту жизнь,
которую она так хотела изменить, и
вот ныне жалела, что ей это
совершенно неподвластно.
 Когда до Воздвиженского осталось
чуть менее пяти верст, по пути
показались стены обители, где она
некогда пыталась найти утешение,
получив извести о смерти Раневского,
Софья велела остановиться. Без
малого четыре года минуло с тех пор.
Спустившись с подножки экипажа,
Софья подошла к воротам и
постучала в калитку. Смотровое окно
приоткрылось и взгляду Софи
предстало строгое лицо довольно
молодой женщины.
- Что вы хотели, сударыня? – не
выказав и тени удивления,
поинтересовалась монахиня.
- Могу я увидеться с матушкой
Павлой? – обратилась к ней Софи.
 Монахиня отворила калитку,
пропуская внутрь обители, и
проводила в помещение, где
игуменья обыкновенно принимала
посетителей.
- Что мне сказать о вас? –
обернулась к Софи монахиня.
- Не знаю, помнит ли она меня? –
робко улыбнулась Софья. – Скажите,
сестра, что Софья Михайловна
Раневская просит принять ее.
Кивнув головой, женщина
удалилась. Ожидание затянулось, и
Софья уже начала волноваться. Где-
то даже мелькнула мысль, что она зря
сюда пришла, эти стены не принесли
ей утешения и в прошлый раз, ведь
она так рвалась покинуть их, так
зачем же вновь ступила на порог
монастыря. Унылая и образная жизнь
в стенах обители припомнилась ей в
мельчайших подробностях.
Бесконечная рутинная работа и
молитвы. Тогда ей все это показалось
невообразимо скучным, и она без
сожалений оставила подобную жизнь,
устремившись за ее пределы в погоне
за счастьем. И чем это счастье для
нее обернулось? Софья подавила
тяжелый вздох и перекрестилась,
глянув на образа в углу мрачной
горницы.
Дверь тихо скрипнула и в комнату
неслышно, ступая, вошла матушка
Павла. Софья порывисто поднялась
ей навстречу.
 - Здравствуйте, Софи, -
улыбнулась ей игуменья. – Что
привело вас к нам?
- Простите меня за вторжение,
матушка, - склонилась над рукой
игуменьи Софья, - я пришла у вас
совета просить.
- Совета? У Меня? Бог с вами,
дитя. Что я могу вам посоветовать? -
удивилась матушка Павла. – Нашли
ли вы то, что искали? Удалось ли вам
избежать искушения?
Слова полились полноводным
потоком. Софья все говорила и
говорила, не утаивая ничего из того,
что с ней произошло с тех пор, как
она покинула обитель. Игуменья
слушала ее, не перебивая, изредка
качая головой.
 - И вот я здесь, - вздохнула Софья.
– Как мне поступить нынче? Не могу
я и дальше жить во лжи.
- Развод – это не выход, - тихо
заметила матушка Павла. – Вы
желали бы супругу лучшей доли, но
кто знает, где она эта лучшая доля?
Вы уверены в том, что знаете, чего на
самом деле он желает? Молитесь,
Софья Михайловна, молитесь.
Господь всегда укажет путь тем, кто
нуждается в нем.
- То есть вы хотите сказать, что я
ничего не должна предпринимать? –
удивилась Софья.
- Я этого не говорила, - чуть
заметно улыбнулась игуменья. – Но
иногда, подождать – самое верное
решение. Наберитесь терпения,
ведите жизнь праведную, Господь
дал вам возможность познать счастье
материнства, вот и посвятите себя
детям, а принять решение – доверьте
вашему супругу. Не стоит вам
взваливать на себя бремя такой ноши.

Глава 45

Тепло простившись с матушкой

Павлой, Софья вышла из темного
помещения приемной для
посетителей. Майское солнышко
припекало совсем по-летнему. У
ограды пышным цветом распустилась
дикая яблоня. Налетевший порыв
ветра, подхватил опавшие лепестки и
закружил их по выложенной
булыжником дорожке, ведущей к
монастырским воротам. Придерживая
одной рукой шляпку из серого шелка,
Софи устремилась вслед за ними,
торопясь покинуть стены обители.
После беседы с игуменьей впервые за
долгое время беспокойство за
собственное будущее и будущее
мальчиков оставило ее. Рассеялся
мрак, в котором она блуждала долгое
время, пыталась найти верные
ответы, на мучающие ее вопросы.
Права матушка Павла, в ее
положении самое разумное
довериться Раневскому: коли любит –
простит, и сам будет искать с нею
встречи, ну а коли не найдет в себе
сил простить и принять, так и здесь
время станет ее союзником. Дитя, что
она носит, не станет ублюдком в
глазах всего света. Как бы ни была
противна ей эта мысль, что
Раневскому против воли придется
признать этого ребенка, не было у нее
более иного выхода.
Выйдя за ворота, Софья вздохнула
полной грудью. Легкая улыбка
скользнула по губам: «Все устроится,
все непременно устроится. Все самое
сложное позади, скоро, совсем скоро
я буду дома!» Будто в напоминание, о
том, о чем думала только что, в
утробе шевельнулось дитя. Приложив
руку к животу, Софи замерла.
Странное ощущение испытала она в
этот момент. Она уж и не помнила,
сколько раз кляла нежеланную
тягость, но в этот самый миг,
захотелось вдруг вновь ощутить это
чуть заметное движение –
свидетельство новой жизни. Но в
тоже время в душу вкрался страх за
свое нарождённое дитя. Ведь как
сильно было желание избавиться от
него, а нынче вдруг страшно стало
потерять.
В оконце экипажа показалось
недовольное лицо няньки, и Софья
поспешила к карете.
- Madame, les garçons sont
détraqués. Ici insupportable étouffante.
(Madame, мальчики капризничают.
Здесь невыносимо душно), -
услышала она, едва ступила на
подножку экипажа.
- Soyez patient. Nous aurons bientôt
l'occasion de vous détendre.
(Наберитесь терпения. Вскорости у
нас будет возможность отдохнуть),
- отозвалась Софья, устраиваясь на
сидении и поправляя юбки шелкового
платья серо-стального цвета.
«Во всяком случае, я надеюсь на
то», - вздохнула она. Рассчитывать на
гостеприимство Лиди было
самонадеянно с ее стороны, но что-то
подсказывало Софи, что кузина не
выставит ее за ворота имения с двумя
маленькими детьми.
Спустя четверть часа под колесами
экипажа зашуршал гравий
подъездной аллеи в Воздвиженском.
***
Устроившись за рукоделием в
музыкальном салоне, Лидия
недовольно поморщилась, когда ее
чуткий слух вновь уловил очередную
фальшивую ноту. Отложив вышивку,
она поднялась с низенькой кушетки и
присела за клавикорды рядом с
худеньким темноволосым юношей.
- Ты вновь допустил ошибку,
Митя, - вздохнула она.
- Простите, Лидия Дмитриевна, -
насупился мальчик.
- Ну, довольно на сегодня, -
сжалилась над ним Лиди, отпуская
его взмахом руки.
Дверь за сорванцом громко
захлопнулась, и Лиди, повернувшись
к инструменту, коснулась
прохладных гладких клавиш. Музыка
заполнила помещение, вырвалась в
открытое окно и понеслась ввысь,
набирая силу. Раньше ей не
нравилось играть, но после смерти
Алексея, она в поисках чего-нибудь,
что могло бы отвлечь от горестных
мыслей, все чаще и чаще заходила
сюда. Сначала пальцы только
перебирали клавиши робко и
неуверенно, вспоминая все то, что с
таким усердием вдалбливал ей
пожилой учитель музыки, нанятый
папенькой, дабы выросла она
барышней разносторонне
образованной, но с каждым днем ее
все более влекло в эту комнату.
Маленькая Аннушка частенько
заслышав звуки музыки тянула свою
няньку в музыкальный салон и,
устроившись в кресле наблюдала, как
тонкие пальцы матери порхают над
клавишами, исторгая из инструмента
дивные чарующие звуки.
 А вот Дмитрию игра на
клавикордах была сродни каторге.
Занятия музыкой он едва переносил.
Не то, чтобы Боженька слухом
обделил, так бывало, сядет играть и
нарочно не те клавиши жмет, чтобы
Лидия Дмитриевна, побыстрее его
отпустила. Неловко ему было подле
неё. Два года прошло с тех пор, как
его жизнь совершенно переменилась,
а так не смог забыть, кем он был.
Будучи десятилетним отроком,
поначалу не понимал, отчего
дворовые мальчишки, видимо,
подхватив словечко от старших,
презрительно бросают при виде его –
барский байстрюк, ну а когда понял,
уж такая его обида на отца взяла,
мочи не было удержать горьких и
злых горячих слез. Долго он тогда
плакал, забившись на сеновал в
конюшне, до хрипа в горле, до рези в
глазах. Как не крути, а без вины,
виноватый. А еще конюх Прошка
нашептал, что мол, ты барыне на
глаза-то не попадайся, а то неровен
час, осерчает да продаст кому.
Уж как он перепугался, когда
чопорный и важный дворецкий
сбился с ног, разыскивая его по всей
усадьбе. При мысли о том, что
барыня его видеть пожелала,
представлялись ему весьма мрачные
перспективы собственного будущего.
Но его нашли: Прохор выволок
мальчишку с сеновала и оттрепал за
ухо, пока вел к господскому дому.
Василий втащил упирающегося
Митю в покои барыни и, отвесив
подзатыльник, торопливо удалился.
Лидия Дмитриевна долго не сводила
с него пристального взгляда. Не зная,
чего ждать от барыни, мальчик
переминался у двери с ноги на ногу.
- Подойди, - заговорила она,
призывно махнув ему рукой.
Митя боязливо сжался и
отрицательно покачал головой.
Лидию Дмитриевну его упрямство
рассердило. Брови ее нахмурились, а
бледные губы сжались в тонкую
линию. Поднявшись с кресла, барыня
неспешно пересекла комнату и
склонилась к нему.
- Митя, я тебя не обижу, - тихо, но
строго произнесла она. – Мне
неловко с тобой разговаривать, когда
ты топчешься у двери. Поди, сядь в
кресло. Варвара булочки принесла и
чаю. Ты верно голоден?
Мальчик, соглашаясь, кивнул
головой, и, прошмыгнув мимо
барыни, присел на самый краешек,
обитого голубым шелком кресла.
Лидия Дмитриевна, вернувшись к
столу, разлила чай по чашкам и
кивком указала на тарелку с
пышными сдобными булочками.
Митя нерешительно потянулся к
угощению, но поймав одобрительный
взгляд барыни, торопливо схватил
булку с тарелки.
Наблюдая, как мальчик жадно и
неопрятно ест, Лиди тяжело
вздохнула. Ей вдруг представилось,
что это не сын Алексея, а сам
Алексей только маленький, растет
неприкаянным сиротой, терпит побои
и насмешки и до того ей жалко стало
его, что не сдержав слез, она
отвернулась и промокнула глаза
зажатым в руке платочком.
- Ты, верно, знаешь, кем был твой
отец? – спросила она, повернувшись
к мальчику.
- Героем войны, - ответил ей Митя
с набитым ртом.
Ему даже довелось тайком
побывать на семейном кладбище
Корсаковых. Просидев на могиле до
самой ночи, он корил себя за те злые
и жестокие слова в адрес отца,
которые в приступе бессильной
ярости, шептал в углу сеновала,
желая ему всяческих напастей, когда,
наконец, понял, кем же на самом деле
он барину приходится.
- Верно, - слабо улыбнулась Лидия.
– Твой папенька пожелал, чтобы из
тебя воспитали достойного
продолжателя славного рода
Корсаковых.
- Как это? – насторожился
мальчик.
- С этого дня я становлюсь твоей
опекуншей, - пояснила Лидия
Дмитриевна. – Следующий год ты
проведешь в усадьбе, я найму
гувернера, дабы он обучил тебя
хорошим манерам.
Тяжело ей далось это решение.
После отъезда Раневского Лиди еще
раз перечитала посмертное письмо
мужа, но лишь спустя седмицу,
отослала она прошение на
высочайшее имя, писанное рукой
Алексея, о признании его
внебрачного сына. Государь к
подобным прошениям относился
милостиво и по большей части не
отказывал. Однако, учитывая,
сложности времени, когда оно было
подано, ожидание ответа затянулось
почти на год. Таким образом, только
спустя год после смерти родителя
своего Дмитрий Алексеевич
Корсаков стал узаконенным
отпрыском Алексея.
Все это время вдова Алексея
Корсакова занималась воспитанием
мальчика. Трудно пришлось
гувернеру Дмитрия. Мальчишка
обладал чрезмерным упрямством, но
после беседы с барыней, когда Лидия
Дмитриевна, устав от бесконечных
жалоб, monsieur Лаваля, расписала
своему воспитаннику, какое будущее
его ждет, коли он будет упорствовать
и чинить препятствия, своему
воспитателю, Дмитрий смирился и
даже стал проявлять некоторое
рвение к учебе.
Так прошел его первый год в
качестве воспитанника madame
Корсаковой, по прошествии которого
его определили в кадетский корпус. И
вот ныне, спустя год, он вернулся в
усадьбу, получив кратковременный
отпуск.
Музыка достигла крещендо и
оборвалась на высокой ноте. Тонкие
пальцы исполнительницы замерли на
клавишах, голова ее склонилась на
грудь.
- Барыня, - робко решился
нарушить воцарившуюся в
музыкальном салоне тишину,
дворецкий, - там с визитом
пожаловали.
Лидия захлопнула крышку
клавикордов и порывисто поднялась:
- Коли Спицын вновь пожаловал,
так скажи, что не здорова, не
принимаю, - нахмурилась она.
- Так, господин Спицын еще с утра
были, - замялся в дверях Василий. –
Им все было сказано, как вы велели
накануне. Очень недовольны были,
обещались на следующей неделе
навестить вас. Там Софья
Михайловна пожаловали. Просят
принять.
- Софья Михайловна? Раневская? –
удивленно взлетели вверх идеально
очерченные брови.
- Они самые, - склонился в низком
поклоне Василий.
- Так что стоишь! Проси немедля!
Руки затряслись от волнения:
«Невероятно! Софи жива!
Вернулась!» Подобрав юбки
муслинового платья насыщенного
бордового цвета, Лиди торопливо
покинула музыкальный салон и
устремилась в голубую гостиную, где
обычно принимала визитеров. Лакей
услужливо распахнул двустворчатые
двери и отодвинул портьеру голубого
бархата.
 Едва Лидия ступила на порог,
Софья поднялась ей навстречу.
- Лидия Дмитриевна, прошу меня
простить за то, что явилась незваной,
- попыталась улыбнуться кузине
Софи.
- Софи! Боже мой, Софи! Это и в
самом деле ты! – устремилась ей
навстречу Лидия. – Оставь, оставь
эти церемонии. Я ведь думала…
Впрочем, неважно. Ты здесь! –
обошла ее кругом Лиди, покачивая
головой, будто бы не доверяя
собственным глазам.
- Признаться, у меня были
некоторые сомнения, что вам…, -
запнулась Софья, - тебе захочется
видеть меня здесь.
 - Полно! – всплеснула руками
Лидия. – Отчего такие мысли?
- Мы нехорошо расстались когда-
то, - вздохнула Софья.
- Да, - улыбнулась Лиди, - но то
было слишком давно. А кто старое
помянет…
- Тому глаз вон, - улыбнулась в
ответ Софья. - А что же Алексей
Кириллович разве не в имении? –
поинтересовалась она.
Лицо Лидии тотчас омрачилось:
- Алексей Кириллович погиб два
года назад при Бородино, - вздохнула
она.
- Бога ради, прости меня, - шагнула
к кузине Софья.
Ей захотелось обнять Лидию,
утешить, но испугавшись, что она не
примет ее сочувствия, Софи
отступила, безвольно уронив руки.
Лидия же, угадав ее намерения, сама
заключила кузину в объятья.
- Не надобно извиняться, -
прошептала она. – Откуда тебе было
знать о том?
- Мне неловко обременять тебя, но
я не одна пожаловала, - отозвалась
Софья.
Проследив за взглядом кузины,
Лидия удивленно распахнула глаза
при виде пожилой женщины,
примостившейся на узеньком
диванчике подле двух спящих
малышей.
- Это мои дети и их няня, - робко
улыбнулась Софья.
 - Бог Мой! – выдохнула Лидия. – А
Раневский… Где же Раневский? –
огляделась она.
- Его здесь нет, - опустила глаза
Софья. – Александр Сергеевич
остался в Париже.
- В Париже? Я ничего не
понимаю… - растерялась Лидия. – Ты
должна непременно все мне
рассказать. О, прости, я распоряжусь,
чтобы вас устроили, - спохватилась
Лидия и потянулась к колокольчику,
но еще раз взглянув на спящих
мальчиков, приложила палец к губам
и торопливо вышла из гостиной, дабы
позвать лакея.
Во время обеда Софья впервые
увидела свою племянницу и
воспитанника Лидии. Сходство
Дмитрия с покойным отцом было
просто вопиющим. Разглядывая
мальчика из-под ресниц, Софья не
могла отделаться от мысли о своем
будущем ребенке. Кого даровал ей
Господь? Мальчика или девочку? Чьи
черты: ее или Адама унаследует
дитя?
Предложив пройтись после
трапезы по парку, Лиди подтвердила
догадки своей кузины, рассказав, кем
приходится Митя ее покойному
супругу.
- Ты так изменилась, Лиди, -
задумчиво молвила Софья, выслушав
рассказ сестры.
- Людям свойственно меняться, -
отозвалась Лиди.
 - Не всем, отнюдь не всем, -
вздохнула Софья.
- Ты о Раневском сейчас? –
поинтересовалась Лидия.
Софи кивнула головой.
- Расскажи мне, - попросила Лиди.
– Все, что я знала, так это то, что ты
пропала из Рощино, когда там
побывали французы.
- Поляки, - усмехнулась Софья.
- Разве это суть важно?
- Ты помнишь Адама Чартинского?
- Родственника Бетси? Который
ухаживал за тобой в Петербурге? –
весело блеснула глазами Лидия.
- Адам подался на службу к
Bonaparte, - начала свой рассказ
Софья.
 Женщины дошли до конца аллеи и
присели на мраморную скамью,
согретую ласковым майским
солнышком. Софья все говорила и
говорила, рассказывая о том, как
оказалась пленницей двух поляков,
как была уверена в том, что ее брат
погиб, как оказалась в Париже, и кем
ее представил Чартинский своим
близким.
- Я так ждала его, - волнуясь, она
сжала ладонь Лидии в своих руках, -
но лучше бы мне никогда не
встречаться с ним более, - вспоминая
свою встречу с Александром на
бульваре Сен-Мартен, с горечью
закончила она.
- Я не верю, что Раневский
разлюбил тебя, - мягко заметила
Лидия. – Он приезжал в
Воздвиженское после того, как был
ранен. Я никогда не видела его таким
опустошенным, как после известия о
том, что ты пропала.
- Да, но с тех пор прошло немало
времени. Все могло перемениться. Я
тоже когда-то верила в искренность
его чувств, - пожала плечиком Софи,
припоминая, как перечитывала его
письма в Париже.
- Софи, ему трудно смириться с
тем, что ты, пусть даже не по
собственной воле, два года делила с
Чартинским не только кров, но и…
- Я понимаю, - залилась
смущенным румянцем Софья. – Мало
того, вскорости от этой связи на свет
появится дитя. Боюсь, Александр
никогда не примет меня с…
- Ты не права, - перебила ее Лиди.
– Я тоже думала, что не смогу
принять Митю, но ради того, чтобы
Алексей нынче был рядом со мной,
живой, я бы смирилась с куда
большими его прегрешениями, чем
внебрачное дитя, рожденное от
дворовой девки. Мне так его не
хватает, - голубые глаза Лидии
затуманились пеленою слез. – Два
года прошло, а я не могу забыть.
Каждый божий день думаю о нем, о
том, как много не успела ему сказать,
о том, что нынче все было бы по-
другому. Ты не должна сдаваться,
Софи. Коли ты любишь Раневского,
не опускай руки.
 Обе женщины умолкли. Софье
вспомнилось, как она гуляла вдвоем с
Корсаковым в этом самом парке.
Вспомнился их последний
откровенный разговор, после
которого, она, надеялась, они
расстались друзьями.
- Я намеревалась поехать в
Нежино, - поднимаясь со скамьи,
заметила Софья.
- Дабы спрятаться там от всего
света, - усмехнулась Лиди, вставая
следом. – Поверь, коли ты
останешься незаметной, Раневскому
проще всего будет сделать вид, что в
его жизни ничего не переменилось с
тех пор, как ты исчезла из Рощино.
Нет, Софи. Ты должна объявиться,
дабы все знали, что ты жива. Поезжай
в Берсенёвку к Мишелю, в Завадное.
Маменька рада будет видеть тебя, как
и папенька. Не дай Александру
забыть о тебе.
- Мне страшно, Лиди, - возразила
Софья. – Что ежели ничего не
выйдет? Что ежели он пожелает
оставить меня на глазах всего света?
- Предпочитаешь всю жизнь
прятаться и мучиться сомнениями? –
вопросом на вопрос ответила Лидия.
- Нет, конечно же, нет, - покачала
головой Софи. – Мне всегда
недоставало твоей смелости и
решительности.
- Смелости тебе не занимать,
Софи. Я вряд ли бы с достоинством
выдержала те испытания, что выпали
на твою долю, - отозвалась Лидия.
 Ночью Софья долго ворочалась в
постели. Матушка Павла советовала
ей запастись терпением и ждать, а
Лиди подталкивала к решительным
действиям. Кто из них прав? Не
сделает ли она хуже, пытаясь
обыграть Раневского на один ход.
Безусловно, попытка занять то, место,
которое вроде и принадлежит ей по
праву в его отсутствие, лишив его
возможности выбирать, не сделает ей
чести. Но и Лиди права: ей есть ради
кого рисковать. Что ежели Лиди
ошиблась, и Александр давно
охладел к ней? Что будет тогда? На
что он пойдет, дабы избавиться от
постылой жены?
«Надо решаться, - вздохнула
Софья, понимая, что уже не заснет, и
поднимаясь с постели. – Ежели я и
опередила его, то ненамного. Скоро,
совсем скоро он вернется, и тогда я
уже ничего не смогу сделать».
Майские ночи были все еще
прохладными. Зябко кутаясь в
тонкую шерстяную шаль, Софья
шагнула к приоткрытому окну и
плотно притворила раму. Но холодно
было не только от прохлады,
проникнувшей в спальню из
полуночного весеннего сада, но и от
беспокойства, что снедало ее. Более
всего хотелось нынче найти тепло в
крепких уверенных объятьях,
выплакать свои обиды и огорчения на
надежном плече. Услышать, что все
будет хорошо. Вздохнув, она
вернулась в постель, забралась под
пуховое одеяло и, свернувшись
калачиком, обняла мягкую подушку.
Вовсе не подушку хотелось
обнимать, а прижаться щекой к
теплой коже, вдохнуть его аромат,
смешанный с запахом кельнской
воды, почувствовать биение сердца
под своей ладонью. Что ежели
ожиданием она обречет себя на
одиночество до конца своих дней, что
ежели Александру будет проще
забыть о ней, чем вытаскивать на свет
божий историю с ее возвращением из
Парижа, да еще с приплодом? Как же
больно было слышать обвинения, что
он бросал ей там, в Париже, но еще
горше становилось от мысли, что
вернее всего потеряет его навсегда.
Она вспомнила все, что говорила
Андрею, в порыве злости и отчаяния,
возвращаясь с неудавшегося
свидания с Раневским. Многое из
того, что она тогда сгоряча
наговорила, было действительно
правдой, но никакая правда не стоила
одиночества, уготованного ей.
Наутро Софи спустилась в
столовую. Бессонная ночь не прошла
бесследно. Разболелась голова. Боль
пронзала виски, впивалась в затылок,
а яркий свет солнечного весеннего
утра, лишь стократно усилил ее.
- Что ты решила? –
поинтересовалась Лиди, разливая
чай.
- Ждать, - коротко обронила Софи.
Ее кузина покачала головой. В
двери робко постучали.
 - Entrez! – бросила Лидия,
недовольно нахмурившись.
- Барыня, - смущенно переминаясь
с ноги на ногу, заговорил дворецкий,
- Там вновь господин Спицын
пожаловали. Говорят, что не уйдут,
покамест вы не примете их.
- Невозможный человек! –
вздохнула Лидия, поднимаясь из-за
стола. – Проводи его в малую
гостиную, - приказала она
дворецкому.
- Кто это? – не сдержала
любопытства Софья.
- Дальний родственник Алексея, -
отозвалась Лиди. – Пытается
оспорить права Мити на наследство,
но ничего у него не выйдет.
 Лидия вернулась спустя полчаса
мрачная и задумчивая.
- Этот Спицын расстроил тебя, –
заметила Софья.
- О, monsieur Спицын может
расстроить кого угодно, - вздохнула
Лиди.
- Я не понимаю, о чем тебе
беспокоиться. Ведь Дмитрий признан
законным наследником.
- Митя – узаконенное дитя, но, к
сожалению, узаконенный ребенок –
не есть законный наследник.
Monsieur Спицын пытается оспорить
завещание Алексея.
Софья умолкла. Она не слишком
хорошо разбиралась в
хитросплетениях законов,
касающихся наследства. Однако
слова Лидии заставили ее задуматься
о будущем собственных детей.
Вправе ли она рисковать их будущим,
ожидая, что Александр сам захочет
признать их?
- Как это все сложно, - вздохнула
она.
Лидия окинула кузину
внимательным взглядом:
- Вот и я говорю тебе, Софи. Не
стоит ждать милостей от Раневского.
Время бежит неумолимо. Сколько он
будет раздумывать год-два? Андрей и
Михаил вырастут без роду, без
племени.
- Может, ты и права, Лиди, -
согласилась с кузиной Софья. – Но я
все же в Нежино поеду. Не могу я
сейчас еще и об этом думать, -
опустила она глаза на свой живот.
- Поступай, как знаешь, -
неодобрительно поджала губы Лиди.
– Только бы локти потом не
пришлось кусать.
В полдень следующего дня, Софья
вместе со своими домочадцами,
выехала из Воздвиженского. Она все
еще сомневалась в принятом
решении, и когда экипаж достиг
развилки дороги на Москву и Тулу,
стукнула в стенку дормеза, дабы
возница остановился.
Выбравшись наружу, Софи в
волнении заходила по дороге.
- Негоже туточки стоять, барыня, -
обратился к ней возница. – А коли
помешаем кому проехать?
 - Ой, да не бурчи ты, Степан, -
отмахнулась Софья. – В Тулу
сворачивай, в Нежино едем.
Забравшись обратно в экипаж,
Софья ободряюще улыбнулась
няньке и камеристке:
- Après trois jours, allons sur le site.
De plus nous n'avons pas à voyager sur
de grandes routes. (Через три дня
будем на месте. Более нам не
придется путешествовать по
большим дорогам.)
- Vraiment de bonnes nouvelles,
madame. (Поистине чудесная
новость, мадам), - улыбнулась в
ответ ее камеристка.
Нянька, соглашаясь, кивнула
головой.
 «Господи, вручаю тебе судьбу
свою и своих детей. Не оставь меня
милостью своей», - перекрестилась
Софья, когда дормез тронулся и
круто приняв влево, покатил по
пыльной укатанной дороге по
направлению к Туле.
Сухая и теплая погода,
установившаяся с самого из выезда из
Воздвиженского, на третий день
сменилась. Небо нахмурилось,
моросил мелкий дождик, и ветер
гонял клочья серого тумана над
покрытыми зелеными всходами
полями. К обеду дождик усилился,
превращаясь в настоящий ливень,
дробно барабанящий по крыше
экипажа. Дорога местами раскисла и
там, где еще со времен весенней
распутицы, оставались глубокие
колеи, превратилась в непролазную
жижу. Степану, ругаясь, на чем свет
стоит и, подгоняя уставших лошадей,
насилу удалось вытащить дормез из
одной такой ямы. Спустившись с
козел, возница осмелился постучать в
оконце кареты:
- Барыня, переждать бы. Туточки
вон деревенька видна по пути. Не
добраться нам засветло до Нежино.
Софья выглянула из экипажа. За
мутной пеленой дождя, виднелась
деревушка, дворов десять, не более.
- Поезжай, Степан, - вздохнула
она. – Нет у меня сил ждать более.
Что-то недовольно проворчав,
возница взобрался обратно на козлы
и подстегнул лошадей.
 Как и предсказывал Степан, в
Нежино въехали глубокой ночью.
Дождь к тому времени прекратился и
поднялся холодный ветер. Ворота
усадьбы оказались закрыты, а
сторожка пустовала. Уставшие
лошади беспокойно перебирали
ногами и, время от времени,
фыркали. Вдалеке залаяла собака.
Умаявшись ждать, Софи выбралась
из экипажа.
- Бери фонарь, - приказала она
Степану. – Здесь калитка неподалеку
есть.
Калитка вскорости нашлась, и
Софи со своим провожатым вошла в
небольшой парк, окружавший
господский дом. Под ногами хлюпала
мокрая земля, неубранные с
прошлого года прелые листья,
цеплялись к подолу ее плаща и
платья. Добравшись до дома, Степан
принялся изо всех сил колотить по
деревянной двери, подняв с постели
престарелого слугу, исполнявшего
обязанности дворецкого.
Освещая барыне дорогу,
дворецкий проводил ее в гостиную,
оставил там подсвечник, а сам
бросился на поиски сторожа, дабы
отпереть ворота для экипажа. Даже в
свете единственной свечи от взгляда
Софьи не укрылась убогость и
запущенность старого дома. В
гостиной почти не осталось мебели, а
та, что была, стояла, накрытая
пыльными чехлами. Сдернув с кресла
чехол, Софи чихнула от тотчас
взметнувшейся пыли. Без сил,
опустившись в кресло, она в
отчаянии огляделась. Не такой
рассчитывала она увидеть свою
усадьбу. Что же случилось здесь за
время ее отсутствия?

Глава 46

Обветшавший деревянный дом

всю ночь стенал и скрипел, будто
старый больной человек, жалуясь на
свои хвори. Софье не спалось, то
чудилась чья-то тяжелая поступь по
коридору, то чей-то шепот за стеной.
Несколько раз она садилась в
кровати, прислушиваясь к звукам,
доносившимся, казалось, отовсюду.
 Откуда-то снизу послышался
глухой стук, и звон разбившегося
стекла. Торопливо перекрестившись,
Софи спустила ноги с постели и,
нащупала в кромешной тьме
комнатные туфли. Несмотря на конец
мая, ночи были все еще
прохладными. Зябко поежившись в
тонкой ночной рубашке, Софи
наощупь двинулась в сторону комода,
намереваясь найти что-нибудь, что
можно было бы накинуть на плечи,
вместо теплого бархатного капота,
что так и остался в неразобранном
багаже.
Её французская камеристка
mademoiselle Бланш едва
переставляла ноги, когда им
посчастливилось добраться до
усадьбы, и потому Софья не стала
настаивать на том, чтобы разобрать
вещи, решив оставить сие занятие до
утра.
Открыв верхний ящик, Софи
вытащила первое, что попалось под
руку. Мягкая кашмирская шаль
уютно укутала плечи, защищая от
прохлады, царившей в комнатах.
Погладив тонкую шерсть ладонями,
Софи сглотнула ком в горле.
Непрошеные воспоминания хлынули
потоком, прорвавшим плотину.
Это была та самая шаль, что
приглянулась ей в Гостином дворе, та
самая, которую подарил Раневский в
день ее семнадцатилетия. Уезжая из
Нежино в Петербург, она полная
решимости оставить в прошлом все
воспоминания о нем, нарочно
оставила здесь его подарок. Но
судьба, будто посмеявшись над ней,
вновь вернула ее в скромное
поместье, вновь спустила с небес на
землю, лишив надежды обрести то, к
чему так стремилась душа.
Сжимая в руках концы шали,
Софья выглянула в коридор. Внизу
послышались приглушенные голоса и
топот. Страх шевельнул волосы на
затылке, даже дыхание пресеклось
при мысли, что кто-то мог незваным
явиться к ее дом. Осторожно ступая,
Софи крадучись дошла до лестницы.
Деревянные ступени заскрипели под
ногами, и она замерла, опасаясь
выдать свое присутствие: «Трусиха! –
обругала себя Софи. – Ну, кто бы
стал врываться в дом посреди ночи?»
Внизу в переднем заметался огонек
свечи.
- Севастьян, - тихо позвала она. –
Ты ли это?
- Я, барыня, - отозвался снизу
скрипучий старческий голос. – Не
серчайте. Ветрище вон какой
задувает, окно в библиотеке
разбилось.
Из груди Софи вырвался вздох
облегчения.
- Убери там все! – крикнула она
вниз и развернулась, намереваясь
вернуться в спальню. Наступив на
подол длинной сорочки, Софи тихо
чертыхнулась. Под ступней жалобно
скрипнула и, затрещав, надломилась
рассохшаяся ступенька. Ощутив, как
пол уходит из-под ног, Софи
испуганно вскрикнула и попыталась
ухватиться за ускользающие перила.
Падение ее было недолгим, но ей
показалось, что вся жизнь
промелькнула перед глазами.
Коротка вспышка неимоверно
острой боли погасила сознание.
Выплыв из небытия, Софья поднесла
ладони к вискам, в голове зазвенело,
перед глазами все поплыло.
- Живая, барыня, - перекрестился,
трясущейся рукой Севастьян.
Попытавшись подняться, Софья
сдавленно охнула от боли,
пронзившей поясницу.
- Помоги мне, - протянула она руку
дворецкому.
 Кряхтя и охая, Севастьян с трудом
помог ей встать на ноги. Голова
кружилась, ноги дрожали, опираясь
на руку дворецкого, Софи дошла до
банкетки и тяжело опустилась на нее.
На шум в передней сбежались
немногочисленные обитатели
господского дома.
- Permettez je vais Vous aider.
(Позвольте, я помогу вам), -
склонилась над Софьей Бланш.
Вцепившись в протянутую руку,
Софи поднялась.
- Madame, Vous avez du sang.
(Мадам, у вас кровь), - в ужасе глядя
на окровавленный подол сорочки,
прошептала камеристка.
- Севастьян, пошли в деревню за
повивальной бабкой, - охнула Софи.
 С помощью Бланш и няньки
близнецов, Софья насилу добралась
до своей спальни. Боль выкручивала
внутренности, вгрызалась в тело,
заставляя скорчиться на
окровавленных простынях. «Господи!
За что?» - кусая губы, стонала
женщина, боясь шевельнуться.
За окном уже серел рассвет, когда
скрюченная годами старуха, ступила
в господскую спальню. Что-то,
приговаривая себе под нос, она
ощупала руки и ноги барыни, задрав
окровавленный подол сорочки,
осторожно ощупала живот и
поцокала языком.
- Не томи, - выдохнула Софья,
глядя на нее измученным взглядом.
 - Дитятко-то вы скинули, барыня, -
прошамкала старуха беззубым ртом.
Уткнувшись в подушку, Софья
завыла в голос.
- Это наказание мне, - повернулась
она к повитухе.
- Полно убиваться. Что случилось,
того уж не поправить, - вздохнула
старуха. – Я крапивы заварю, пить
надобно, чтобы крови остановить.
Софи проплакала всю ночь,
вспоминая, как проклинала Адама и
нежеланную тягость. Три дня она
провела в постели. Боль внизу живота
отступила, и почти прекратилось
кровотечение. Остались только
синяки да ссадины, полученные при
падении.
 К вечеру третьего дня в усадьбу
вернулся Горин, ездивший в
Вознесенское к новому
управляющему Раневского, дабы
попросить денег на ремонт усадьбы.
Савелий Арсеньевич приехал не
солоно хлебавши. Нанятый
Александром вместо погибшего
Вебера прижимистый еврей наотрез
отказался дать денег, сославшись на
то, что все средства ушли на
восстановление дома в Рощино.
Для разговора с управляющим,
Софья попросила вынести на террасу
кресло, в котором устроилась,
укрывшись пледом, греясь в лучах
заходящего солнца. Несмотря на
теплый вечер, ее знобило.
 Ранее ее встречи с Гориным
проходили в библиотеке, служившей
ей одновременно кабинетом, но после
того, как в ту злополучную ночь в
комнате разбилось окно, его
заколотили досками, и ныне там было
темно как в погребе.
Застав хозяйку имения в усадьбе
Горин и обрадовался и расстроился
одновременно из-за того, что
вверенное ему хозяйство оказалось в
столь плачевном состоянии.
Расположившись на террасе,
засыпанной лепестками чубушника,
Софья отстранённо слушала его
рассказ о том, что творилось в
имении в ее отсутствие.
- Софья Михайловна, вы уж не
судите строго. Дела в последнее
время совсем плохо пошли. С тех
пор, как вы два года назад дали добро
на то, чтобы всех мужиков здоровых
в рекруты забрали в ополчение в
деревне только бабы, старики да дети
остались, - оправдываясь, говорил
Горин. - Пахать некому, сеять
некому, то, что удалось в прошлом
году засеять, в августе градом
побило. Сами едва зиму пережили.
Амбар пустой. В этом году последние
средства ушли на то, чтобы зерна к
посевной прикупить.
- Я вас ни в чем не виню, Савелий
Арсеньевич, - вздохнула Софья. – У
меня есть небольшие сбережения.
Надобно бы дом в порядок привести
до следующих холодов.
 - Лес, положим, я найду, -
смутился Горин, - а людей где брать?
Своих плотников да лесорубов,
почитай, совсем не осталось.
- Во истину, пришла беда –
отворяй ворота, - невесело
усмехнулась Софья. – Ничего,
Савелий Арсеньевич, как-нибудь с
Божьей помощью…
- А супруг ваш, отчего же не
приехал? – осмелился
полюбопытствовать Горин.
Софи нахмурилась:
- Мы с Александром Сергеевичем
приняли решение отныне проживать
раздельно, - тихо обронила она.
- Ну, а в помощи, может, он не
откажет? – осторожно спросил
управляющий.
 - Я отпишу ему, - помолчав
некоторое время, отозвалась Софья.
Настроение после разговора с
Гориным испортилось совсем. Писать
Раневскому и уж тем паче просить о
помощи, не хотелось. Ей казалось,
что ее письмо Александр воспримет
не иначе, как новую попытку
сблизиться, а уязвленное самолюбие
требовало самой найти выход из
сложившейся ситуации.
На следующее утро, наступив на
горло собственной гордости, Софи
села писать письмо.
«Mon chér, Alexandre», - вывела
она на бумаге. Нахмурившись, она
перечеркнула написанное и, скомкав
лист, швырнула его на пол.
 «Милостивый государь, Александр
Сергеевич!» - написала она на другом
листе. «Прошу извинить меня за то,
что вынуждена обеспокоить Вас
своей просьбой. Следуя Вашему
пожеланию, я не стала обременять
Вас своим присутствием в Рощино
или Вознесенском и приняла решение
поселиться в Нежино. Однако
усадьба оказалась совершенно
непригодной для проживания, дом
нуждается в ремонте, на который у
меня совершенно нет средств. Кроме
того, после рекрутского набора в
ополчение, у меня в имении почти не
осталось лиц мужского пола,
способных произвести подобные
работы. Мне ничего не остается,
как только просить Вас о помощи.
Надеюсь, Вы мне в том не
откажете».
После долгих и мучительных
раздумий, Софья вывела под
посланием свою подпись: «Софья
Михайловна Раневская».
Перечитав еще раз письмо, она
торопливо засунула его в конверт и
позвонила. Передав письмо
явившемуся к ней лакею, Софи
перевела дух. Уже завтра поутру ее
послание отправится в долгий путь в
Вознесенское. Раневский, ежели он
все же подал в отставку и вернулся в
Россию, получит его не ранее конца
июня. Бог его знает, сколько времени
пройдет до той поры, когда она
получит столь нужную ей помощь,
ежели он вообще, сподобится ей ее
оказать.
***
На следующий день после визита
Софьи к Раневскому, испросив
предварительно его согласия и
разрешения у Шеншина, явился граф
Завадский.
Андрей начал разговор из далека,
рассказав Александру о всех
злоключениях Софьи с момента ее
похищения из Рощино. Раневский
слушал, не перебивая, лишь
ироничная усмешка время от времени
кривила его губы, выдавая
скептический настрой.
- Софи, весьма изобретательна, -
поднявшись со стула и разливая по
бокалам принесенное Андреем вино,
заметил Раневский.
- У тебя есть основания
сомневаться в ее искренности? –
принимая из рук Александра бокал,
поинтересовался Завадский.
- Ей не впервой лгать к
собственной выгоде, - отозвался
Раневский, пригубив вино. – К тому
же, mon cher ami, я имел счастие
услышать все из ее уст при нашей
встрече.
- У нее были причины, дабы
солгать тебе тогда, - тихо заметил
Андрей.
- Оставь, - повертел в руках фужер,
Александр. – Ежели она так часто
прибегает ко лжи, должна быть
готова к тому, что однажды ей
перестанут верить вовсе.
- Но мальчики… Твои… ваши
дети, - запнулся Андрей.
- Отчего ты решил, что это мои
дети? – вздернул бровь Раневский.
- Близнецы родились в июне.
Чартинский не может быть им отцом,
- не очень уверенно ответил Андрей.
- В последний раз мы с Софи
виделись в августе двенадцатого
года. Считать я еще не разучился, -
грохнул по столу бокалом Александр.
– К тому же двойня. Она могла и не
доносить их до положенного срока.
Завадский смутился. Обсуждать
столь интимные подробности он не
собирался. В словах Раневского была
немалая доля здравого смысла, и
ежели ему бы не довелось увидеть
племянников собственными глазами,
он точно также усомнился бы в
искренности Софьи.
- Ты даже не собираешься
увидеться с ней? – разочарованно
поинтересовался Андрей.
- Нет! – отрезал Раневский. –
Передай ей, что не стану
препятствовать ее возвращению в
Россию, но более не желаю видеть ее
подле себя.
- Это твое последнее слово? -
поднялся с кресла Андрей.
- Верно, - усмехнулся Раневский. –
Быть рогоносцем – весьма
сомнительное удовольствие.
Надеюсь, мое решение никак не
повлияет на наши с тобой отношения.
Мне бы не хотелось лишиться твоей
дружбы из-за…
- Я не стану более вмешиваться в
твои отношения с женой, - вздохнул
Завадский, - но не откажу ей в
помощи, коли она ей понадобится.
Раневский кивнул головой,
соглашаясь с ним.
- Она твоя сестра, - пожал он
плечом и тотчас скривился от боли,
пронзившей грудь. – Я не жду от
тебя, что ты станешь избегать ее.
- Боюсь, мы более не увидимся с
тобой до рассмотрения твоего дела, -
прощаясь, заметил Андрей. – Я и так
довольно злоупотребил хорошим
отношением Шеншина ко мне.
Оставшись один, Раневский
тяжело опустился в кресло, где до
того сидел Андрей и закрыл лицо
руками: «Боже! Софи, что же ты
делаешь со мной?! - покачал он
головой. – Вот ежели бы сама
рассказала обо всем, но, нет. Андрея
прислала. Отчего не сказал ничего в
прошлый раз? Впрочем, сам виноват.
Накинулся с упреками, слова сказать
не дал. Но как же хороша была в
гневе! Каким огнем глаза горели!»
Память вернула его в прохладную
послегрозовую августовскую ночь
двенадцатого года: «Сашенька,
милый мой, любовь моя, ты как
здесь?» – скользили по его лицу
тонкие пальцы. Теплая, гладкая как
шелк кожа по его ладонями, мягкие
нежные губы под его губами, тихий
шепот, слезы, повисшие на ресницах
и отчаянный крик в темноту: «Саша!»
Александр рванул ворот
душившего его колета, вскочил на
ноги и одной рукой смел со стола
бокалы и бутылку с недопитым
вином. Вино разлилось по паркету,
под ногами захрустели осколки
битого стекла. На шум в комнате
заглянул один из часовых:
- Александр Сергеевич…
- Вон! – рявкнул Раневский. – Вон!
Сердце молотом бухало в груди,
кровь стучала в висках, ярость
бешеная, необузданная туманила
рассудок. Окажись сейчас перед ним
она, убил бы собственными руками,
задушил. Аки змея вползла в сердце,
вырвать гадину из груди, вырвать и
забыть, как ночной кошмар.
Раневского затрясло в ознобе, силы
оставили и он, едва удержавшись на
ногах, упал обратно в кресло. С
уходом Завадского спала маска
ледяного спокойствия и
невозмутимости, оставили сарказм и
ирония, осталась только боль от
предательства, что когтями рвала
душу в клочья, заставляя корчиться в
муках в приступе бессильной злобы.
«Довольно!» - одернул сам себя.
Глубоко вздохнул, в попытке
выровнять дыхание и унять бешено
бьющееся сердце. На рубахе
выступила кровь из потревоженной
раны.
Раневский с трудом переносил
свое заточение. Вот уж почти
седмица минула с последнего визита
Андрея, а рассмотрение его дела
вновь откладывалось. Словно дикий
зверь, заключенный в клетку, кружил
он по комнате. Пять шагов от стола к
окну, поворот налево, десять шагов
до узкого диванчика, пятнадцать до
двери и так по кругу. Его тяжелая
неровная поступь действовала на
нервы приставленным к дверям его
узилища часовым.
Наутро седьмого дня за дверью
послышались голоса, в одном из
которых, как показалось Александру,
он узнал голос Шеншина. Он не
ошибся. Едва он застегнул и одернул
колет, как дверь распахнулась и на
пороге предстал Василий
Никонорович собственной персоной.
 - Александр Сергеевич, - склонил
голову Шеншин, - должен
сопроводить вас к Государю.
- Дайте мне четверть часа, -
отозвался Раневский.
- Ваш денщик уже здесь, -
отступил в сторону Шеншин,
пропуская в комнату Тимофея.
Едва дверь за комендантом
закрылась, Тимошка, повесив на
спинку стула новый мундир,
принялся раскладывать на столе
бритвенные принадлежности.
- Откуда? – указал на мундир
Раневский.
- Андрей Дмитриевич
распорядились, - ответил Тимофей. –
Седмицу назад портной приходил,
его сиятельство велели ему ваш
старый мундир отдать, дабы по нему
новый сшить.
- Вот как, - усмехнулся Раневский.
– В отставку, значит, в новом
мундире.
- Да уж довольно вы, барин,
повоевали-то, - кивнул головой
Тимофей. – Домой бы надобно, -
вздохнул он.
- Уж скоро, - кивнул головой
Раневский, присаживаясь на стул.
Аудиенция была короткой.
Государь говорил с Раневским так,
будто тот уже написал прошение об
отставке, и оно было удовлетворено.
Посетовав на то, что необдуманный
поступок стоил полковнику
блестящей карьеры, Александр
Павлович отпустил его.
Откланявшись, Раневский собирался
выйти, но Государь окликнул его,
подав знак приблизиться.
- Александр Сергеевич, - тихо
обратился к нему монарх, - я
наслышан о причинах толкнувших
вас к этой дуэли. Ежели вздумаете
подавать прошение о разводе, я не
стану противиться, - закончил он.
- Благодарю, - отозвался
Раневский, еще раз склоняясь в
учтивом поклоне.
- Ступайте, - отпустил его
Государь.
Покинув дом князя Талейрана, в
котором разместился российский
император, Раневский отправился на
бульвар Сен-Мартен. Спешившись,
он передал поводья Тимофею и
торопливо вошел в переднюю.
Справившись у мажордома о графе
Завадском, Александр поднялся на
второй этаж и, остановившись перед
дверью комнаты, которую занимал
Андрей, коротко постучал.
- Entrez! – откликнулся Андрей.
- Ну, вот я и в отставке, - толкнув
дверь, усмехнулся Раневский.
- Я ждал тебя, - улыбнулся
Завадский, доставая из шкафа
бутылку шампанского.
- Бренди было бы уместнее, а
лучше водки, - вздохнул Александр.
Пожав плечами, Андрей убрал
бутылку и позвонил. Спустя четверть
часа денщик Завадского внес на
подносе бутылку водки и пару
рюмок. Андрей сам разлил водку по
рюмкам и протянул одну Раневскому.
- За твою свободу! – поднял он
рюмку.
- За свободу, - вздохнул Раневский.
– За свободу от всего, от любви, от
службы, - поднял он рюмку.
Опрокинув рюмку, Андрей
поморщился:
- Что теперь?
- Домой! – бросил Раневский,
поставив пустую рюмку на стол. – Но
сперва… Ты ведь был в поместье
Чартинского?
- Собираешься навестить могилу
его сиятельства? – не удержался от
сарказма Андрей.
- Нет, - нахмурился Александр. –
Хотелось бы жену свою увидеть.
Государь, сказал, что не будет
противиться, коли я подам прошение
о разводе, но прежде я хотел бы с
Софьей поговорить.
- Ее там нет, - поставил на стол
свою рюмку Андрей.
- Софи здесь? – удивленно
вздернул бровь Раневский.
- Софьи нет в Париже, - отозвался
Андрей. – Думаю, нынче она уже
должна быть на границе Пруссии и
Австрии.
- Сбежала, стало быть, - невесело
усмехнулся Раневский. – Очень
похоже на нее.
- Не ты ли, mon ami, говорил, что
не желаешь ее более видеть подле
себя? – поинтересовался Андрей.
 - Говорил, но не думал, что она
покинет Париж.
- Что же ей оставалось делать? –
пожал плечом Андрей. – Родня
Чартинского ее не признает. Венчаны
они не были, дети не его.
- Оставь! – резко оборвал его
Раневский. – Довольно о том!
Андрей нахмурился:
- Как скажешь, - обронил он, вновь
наполняя рюмки.
- Мне велено передать тебе
командование эскадроном, - уже
спокойнее заметил Раневский. –
Стало быть, и повышение в чине не
за горами.
- Ты будто обвиняешь меня в том?
– протянул ему рюмку Андрей.
 - И в мыслях не было, - улыбнулся
Раневский. – С тебя выйдет толковый
командир. Придется тебе задержаться
в Париже, mon cher ami.
- Я бы охотно поменялся с тобой
местами, - вздохнул Завадский. –
Тоска по дому одолела.
Александр молча опрокинул
рюмку: «Где теперь дом? Раньше был
там, где Софья, а ныне… Но надобно
возвращаться, Кити ждет его».
- В Рощино поедешь? –
поинтересовался Андрей.
Раневский отрицательно качнул
головой:
- В Вознесенское. Кити, должно
быть, там.
Завадский вздохнул: «О Софье так
и не спросил. Пожалуй, упрямей
Раневского еще поискать надобно.
Даст Бог со временем остынет,
одумается».
Александр покинул Париж на
следующий день. Спустя три
седмицы он был уже в Гродно.
Мелькнула мысль повернуть на
Москву через Смоленск, но он тотчас
отмел ее. «От Рощино до Нежино
чуть более полутора сотен верст,
слишком близко. Нет-нет. Дальше,
как можно дальше. Только в
Вознесенское!» До Вознесенского
оставалось около десяти дней пути.
Теплый май сменился июньской
жарой. На третий день миновали
Вильну. Псков, Луга, все ближе был
Петербург.
 Проезжая поворот, ведущий в
усадьбу в Прилучном, Раневский
придержал жеребца. Совесть
требовала убедиться в том, что
madame Домбровская благополучно
добралась до своей усадьбы, но
здравый смысл подсказывал, что его
появление в Прилучном будет
воспринято, как акт капитуляции, и
тогда его отношения с Мари
закрутятся в новый виток. Однако ни
что не сможет заполнить звенящую
стылую пустоту внутри, что
образовалась в сердце с момента
встречи с Софьей. Не желала более
душа ни любви, ни страсти, одного
лишь покоя.
После недолгих колебаний,
Раневский подстегнул жеребца,
оставляя позади узкий проселок,
ведущий в усадьбу в Прилучном. Не
сдержавшись, за спиной шумной
выдохнул Тимофей, затаивший
дыхание в момент остановки.
Последние двадцать верст пути
пролетели в одно мгновение.
Спешившись у ворот, Александр
кинул поводья, выбежавшему
навстречу сторожу и пошел пешком.
Над головой, потревоженные легким
ветерком, зашумели вековые липы.
Из глубины парка пахнуло ароматом
отцветающего чубушника.
Поверхность пруда, возмущенная
ветром заиграла солнечными
бликами, слепя глаза.
 - Барин приехал! Барин приехал! –
зазвенел у крыльца тонкий
мальчишеский голосок казачка.
Кити выглянула в раскрытое окно
библиотеки, отложила книгу и,
путаясь в подоле платья, устремилась
на улицу навстречу брату.
- Саша! – влетела она в раскрытые
объятья! – Сашенька! Милый! –
целуя колючую щеку, повисла у него
на шее. – Приехал! Наконец-то!
Раневский сдавленно охнул, и
Катерина отступила на шаг, с
тревогой вглядываясь в
побледневшее лицо.
- Пустяки, - улыбнулся Александр.
– Бог, мой, Кити, расцвела-то как!
Кити смущенно опустила глаза:
 - Две седмицы назад Александр
Афанасьевич проездом был, сказал,
что тебя ждать вскорости надобно. Я
и покои твои велела приготовить.
Идем, - потянула она его за руку.
Слушая неумолчное щебетание
Катерины, Раневский вошел в
переднюю. С момента его отъезда из
Вознесенского в доме ничего не
изменилось, за исключением одного:
Софьи более не было в этом доме.
Сестра, не выпуская его руки,
проводила до хозяйских комнат.
- Господи! Все глазам своим не
могу поверить! - гладила она рукав
пыльного колета. – Ты отдыхай,
Саша, а я пойду об обеде
распоряжусь.
 В комнате Тимофей уже
раскладывал вещи. На кровати
лежала свежая рубаха, а на спинке
стула висел темно-синий сюртук.
«Все, Раневский! Кончилась твоя
военная карьера!» - ухмыльнулся
Александр, окинув взглядом
спальню.
В распахнутое окно ворвался зной
июньского дня, наполненный
ароматом пионов, жужжанием
насекомых, многоголосым птичьим
гомоном. Раневский опустился на
стул, вытянув ноги, а Тимофей
принялся стаскивать с него высокие
сапоги. Постучавшись, в двери
заглянул лакей, сообщить, что обед
будут подавать через час. Сквозняком
со стола сдуло небольшой
запечатанный конверт.
- Подай, - приказал Раневский,
кивнув на конверт.
Только взглянув, на знакомый
почерк, Александр не распечатывая
швырнул письмо на стол. Словно
обожгло в груди, едва он прочел свое
имя на конверте, выведенное
аккуратным ровным почерком
Софьи.

Глава 47

Весь обед Кити просидела над

полной тарелкой. Она то
принималась теребить салфетку, то
перекладывала столовые приборы,
украдкой бросая быстрые взгляды на
брата. Не верилось, что закончились
тревожные дни бесконечного
ожидания, что не будет более долгих
бессонных ночей, когда искала
успокоения в молитве и от всего
сердца просила уберечь, вернуть
домой. «Сбылось, вернулся, да
только неспокойно на душе. Лицом
потемнел, взгляд потухший,
уставший. Отчего один приехал?
Ведь и Софья нашлась, и письмо от
нее пришло на прошлой седмице», -
покачала головой Катерина.
- От Софи письмо пришло, я его в
твоей спальне оставила, - отодвинув
тарелку, тихо заметила она.
- Видел, - обронил Раневский,
отложив вилку.
 - Что пишет? – робко улыбнулась
Кити.
- Не читал, - коротко бросил
Александр, поднимаясь из-за стола.
- Саша… - попыталась остановить
его сестра, ошеломленная резкостью
тона, злостью и презрением, что так и
сквозили в словах.
- Довольно! Впредь я не желаю
более слышать ее имя в этих стенах! -
взорвался Раневский.
- Прости, не хотела тебя огорчить,
- опустила ресницы Кити.
От обиды перехватило горло, и
слезы обожгли глаза: «Чем
заслужила-то?»
- Это ты прости меня, - опустилась
на хрупкое плечо его ладонь. – Не
будем более о том.
 Катерина кивнула, не поднимая
головы.
- Здесь ничего не переменилось, -
улыбнулся Раневский, уводя разговор
в сторону, дабы избежать любого
упоминания о Софье. – Словно
только вчера уехал отсюда.
- Многое переменилось, Саша, -
вздохнула Кити, поднявшись со
стула. – Не желаешь пройтись?
- Коли ты мне компанию
составишь, - предложил сестре руку
Раневский.
Прослышав, что барин собрался
гулять по парку, у террасы их догнал
Тимофей:
- Барин, вот забыли, - протянул он
Раневскому трость.
 - Не надобно, обойдусь, -
нахмурился Александр,
поворачиваясь спиной к нему.
Его хромота была уже не так
заметна, как два года назад, когда он
приехал в Рощино, едва оправившись
от ранения, но всякий раз, когда Кити
замечала его неровную походку, у нее
сжималось сердце при мысли о том,
сколько боли довелось ему пережить.
Как же хорошо было в летнем
парке. Каким покоем дышало все
вокруг. День уже клонился к закату,
дневная жара уступала место
вечерней прохладе, но солнце все
еще, пробиваясь сквозь густые кроны
вековых лип, сплетало причудливую
мозаику из света и тени на
посыпанной мелким гравием аллее.
Только в душе по-прежнему
клокотала, будто вулкан, ярость,
настойчиво требуя выхода.
Раневский молча, подстроился под
неторопливый шаг Кити, размышляя
о том, как объяснить сестре вспышку
гнева в столовой за обедом: «Как
рассказать ей обо всем? Как? Когда
только при мысли о жене, ярость
туманит рассудок, узлом скручивает
все внутри, выть хочется от того, что
невозможно забыть все, вырвать с
корнем из души и сердца!»
Старая липовая аллея
оканчивалась небольшим фонтаном.
Дойдя до него, Александр присел на
мраморный бортик.
- Кити, в моей жизни скоро грядут
перемены, - тихо начал он.
 Катерина присела подле брата,
положив ладонь поверх его руки,
покоящейся на нагретом солнцем
мраморе.
- О каких переменах ты говоришь,
Саша? – спросила чуть слышно.
- Я намереваюсь подать прошение
о разводе, - вздохнул Раневский. –
Видит Бог, этот брак с самого начала
был обречён.
- Ты разыскал Софи? –
поинтересовалась она.
Раневский кивнул головой:
- Софья более года проживала под
Парижем под именем княгини
Чартинской, - выдавил он из себя.
- Княгини Чартинской? –
недоверчиво переспросила Катерина.
– Она и Адам? Я не понимаю, Саша.
Того просто быть не может. Мишель
едва не погиб в Рощино, по вине
князя Чартинского, а ты говоришь… -
умолкла Кити, пытаясь осмыслить,
свалившиеся на нее новости. - Ну,
отчего она вернулась тогда? Письмо
от нее пришло из Нежино.
- Князь Чартинский погиб. Это
долгая история, Кити.
- Нам некуда спешить, -
устраиваясь удобнее, заметила
Катерина.
Помолчав некоторое время,
собираясь с мыслями, Раневский
начал свой рассказ. Кити подавленно
молчала, слушая брата. Пусть
Александр говорил обо всем ровным
спокойным тоном, но ее не обмануло
это напускное спокойствие и
равнодушие. Нет-нет, да и
прорывалась в голосе тщательно
скрываемая боль и разочарование.
- Я знала, что madame
Домбровская принесет тебе
неприятности, - поднялась она, когда
Александр умолк. – Это было сущим
безумием последовать за тобой. Боже
мой, - всплеснула она руками, -
теперь вся эта история получит
огласку. Столичным сплетникам
будет, чем развлечь себя во время
грядущего сезона.
- Ты знала о Мари? – поразился
Александр.
- После твоего отъезда, в округе
только глухой не слышал о том, -
потупила взгляд Катерина.
 - Кстати, о грядущем сезоне, -
поднимаясь с бортика, заговорил
Раневский, не желая более говорить о
своих взаимоотношениях с Мари. – Я
намерен вывести тебя в свет. Пора
уже подумать о твоем будущем,
Кити.
Катерина грустно улыбнулась в
ответ:
- Помилуй, Саша. Об этом не
может быть и речи. Мне двадцать
один год, я слишком стара для
дебютантки, и быть посмешищем для
всего света совершенно не желаю. К
тому же, - Кити опустила голову, - я
все еще не могу забыть.
- Ты о Чернышеве? – вздохнул
Раневский.
Катерина кивнула головой:
 - Я так часто вижу его во сне, -
взглянула она на брата глазами
полными слез. - Я думала о том,
чтобы постриг принять, - прошептала
Кити. – Вот думала, дождусь тебя и
тогда уж…
- У тебя вся жизнь впереди, -
нахмурился Раневский. – Поверь, мне
жаль Сержа, он был мне другом, а
тебе стал бы хорошим супругом, но я
не позволю тебе схоронить себя
заживо в монастыре. Ты еще
встретишь свою судьбу, Кити.
Катерина отрицательно покачала
головой:
- Нет, Саша. Мне никто более не
нужен, я даже думать не хочу о том.
- Кити, - вздохнул Раневский, - ты
моя наследница. Я не для того
выцарапал земли Раневских у
опекунского совета, чтобы все
досталось Натали или…
- Ты что-то недоговариваешь,
Саша, - нахмурилась Катерина, взяв
его по руку.
Губы Раневского сжались в тонкую
линию, на скулах заходили желваки.
- Софья прижила от Чартинского
двух ублюдков и ныне снова в
тягости, - выдавил он из себя.
Кити ахнула, прижав ладони к
вспыхнувшим щекам: «Боже! Позор
какой!»
- Саша, - тронула она его за рукав
сюртука, - как-быть-то теперь?
- Не знаю. Видит Бог, не знаю! –
раздраженно вздохнул Раневский.
 Свернув с липовой аллеи, Кити и
Александр спустились к пруду.
Раневский, скинув с плеч сюртук,
расстелил его на траве и присел
рядом, молча предлагая сестре
присоединиться. Легкий ветерок
возмутил зеркальную поверхность,
зашумел в кронах над головой,
отгоняя назойливых насекомых.
Александр прикрыл глаза. В памяти
всплыло видение: Софья в мокром
неглиже, протягивает к нему руки,
манящая улыбка скользит по губам,
жаркое летнее солнце обжигает
обнаженные плечи и спину.
Судорожный вздох вырвался из
груди. Ни где ему не найти покоя,
каждый укромный уголок, что здесь,
что в Рощино напомнит о ней.
«Нежели можно было с таким
притворством страсть изобразить?
Нежели можно было столь виртуозно
лгать о чувствах?», - сжал ладонями,
пульсирующие болью виски
Александр.
Окрасив небосклон во все оттенки
розового и пурпурного, солнце
скрылось за горизонтом. Густые
фиолетовые сумерки окутали усадьбу
и старинный парк. У пруда завели
свой многоголосый хор лягушки, от
земли потянуло холодом и сыростью.
Кити робко коснулась золотистых
кудрей на затылке брата:
- Саша, идем. Смеркается.
Очнувшись от дум о безрадостных
перспективах собственного
будущего, Раневский поднялся и
подал руку сестре. Подобрав сюртук,
он небрежно накинул его на плечи, и,
поддерживая под локоток Катерину,
помог ей взойти на небольшой
пригорок.
- А что же Менхеля нет в усадьбе?
– осведомился Александр,
направляясь к белеющему в сумерках
дому.
Окунувшись в свои переживания,
Раневский даже не придал значения
тому, что он уже полдня в поместье, а
управляющий, нанятый им накануне
отъезда в полк, так и не явился к нему
с докладом. Кити поморщилась.
Возможно, Аарон Исаакович и был
кристально честным человеком,
весьма сведущим в том, что касалось
управления и распоряжения
вверенным ему немалым имуществом
семьи, но было в нем нечто
отталкивающее. Пожалуй, Кити,
спроси ее кто о том, даже не смогла
бы объяснить, отчего новый
управляющий был ей столь
неприятен. Менхель был весьма
обходительным, она бы даже сказала
чересчур обходительным, его
стремление угодить, вызывало в ней
какую-то брезгливость, как и
излишняя суетливость, и стремление
везде и всюду совать свой нос.
- Аарон Исаакович две седмицы уж
как в Рощино уехал, - отозвалась она.
– Пожелал лично проследить за тем,
как ведутся работы по
восстановлению усадьбы. В прошлом
году не до того было, - вздохнула
Катерина.
- Бог с ним, - махнул рукой
Раневский. – Мне более некуда
спешить, обожду.
- Идем чай пить, Саша, -
улыбнулась Кити. – А коли желаешь,
я велю ужин в столовой накрыть.
- Не надобно, - отозвался
Раневский. – Довольно и чаю будет.
Стол к чаю накрыли в маленькой
уютной гостиной, в Вознесенском
называемой красной. Свет от пламени
свечей в высоком бронзовом
канделябре, рассеивал мрак по центру
комнаты, оставляя тени по углам.
Тяжелые бархатные портьеры цвета
красного вина, в подобном
освещении казались почти черными.
Изящная оттоманка, обтянутая
пурпурным шелком, два кресла ей в
тон и небольшой круглый стол по
центру комнаты составляли почти
всю ее обстановку.
Отодвинув кресло для сестры,
Раневский присел напротив.
Александр, как завороженный следил
за тем, как тонкие изящные руки
Кити легко порхали над столом,
разливая по чашкам обжигающе-
горячий ароматный напиток.
Улыбнувшись, Катерина
пододвинула ему его чашку:
- Я вчера письмо от Натали
получила. Она собиралась приехать к
нам на будущей седмице.
Раневский нахмурился.
 - Менее всего мне бы хотелось
видеть Наталью Васильевну нынче.
- Отчего ты так к ней настроен? –
вздохнула Кити. – Ты всегда
недолюбливал ее, Саша. Отчего?
- Скажем, у меня есть на то
причины, - уклонился от ответа
Александр.
- Не думала, что ее общество будет
тебе столь неприятно, - огорченно
заметила Катерина. – Да и девочки
соскучились по тебе. Машенька
совсем невеста стала, ей пятнадцать
минуло в этом году.
- Ты права, - вздохнул Раневский. –
Я довольно долго пренебрегал
своими обязанностями в отношении
семьи, но теперь у меня есть
превосходная возможность
наверстать упущенное.
Думая о Натали, Александр
вспомнил о письме, что нашел в
шкатулке, принадлежащей Софье.
Еще в Париже, вернувшись в свои
апартаменты, он понял, что Софи
была там, видела шкатулку с
письмами, потому как все они были
аккуратно собраны в стопку и
перевязаны лентой. Но то, что она
оставила их, не забрала с собой, было
все равно, как если бы она вернула
ему переписку, разорвав все
отношения.
Не сумев обуздать в себе всплеск
душившей его ярости, Александр
швырнул шкатулку в камин. Крышка
распахнулась и все содержимое,
высыпавшись прямо в тлеющие угли,
тотчас занялось ярким пламенем.
Позже он не раз сожалел о том, что
не сдержался, уничтожив
единственное доказательство
причастности Натали к обману, что
свел в могилу отца Софьи. Чай давно
остыл, а Раневский так и не
притронулся к своей чашке.
- О чем ты думаешь, Саша? –
отвлекла его от раздумий Кити.
- О том, как жить дальше стану, -
невесело усмехнулся Александр. –
Прости, нынче я не в настроении
поддерживать беседу, - поднялся он
из-за стола. – Покойной ночи, -
поднес он к губам тонкую кисть
сестры.
 Письмо Софьи лежало там же, где
он его оставил, белея на темной
поверхности стола в полумраке
комнаты.
- Тимошка, свечи зажги, - бросил
Раневский, усаживаясь в кресло.
Тимофей поспешил исполнить
распоряжение хозяина.
- Читать будете, барин? –
осведомился он.
Раневский не ответил. Взяв со
стола конверт, он привычным
движением сломал восковую печать и
развернул письмо. Быстро пробежав
глазами несколько сухих строк,
Александр отложил послание.
Ироничная усмешка скривила губы:
«Как все банально просто. Неужели
Софи думает, что подобная уловка
заставит его искать с ней встречи?»
Хотя надо отдать должное ее
сообразительности. Никакие мольбы
не сумели бы пробудить в нем, хоть
каплю сострадания, ненависть,
черная опустошающая давно выжгла
все в душе. Но Софи не умоляла о
прощении, не каялась, не просила о
встрече, но лишь напомнила ему о
его долге. О, он немало должен ей,
именно благодаря приданому,
полученному за ней, он сумел
вернуть, заложенное Анатолем
имущество.
Убрав письмо в ящик стола,
Александр велел принести графин с
бренди и рюмку. Тимофей помог ему
стянуть сапоги, а после Раневский
отослал его, желая остаться в
одиночестве, дабы не было
свидетелей его слабости.
***
Вернувшись в Вознесенское,
Раневский не планировал наносить
визиты. Менее всего ему хотелось
возобновлять отношения с соседями.
Неизбежно последуют расспросы.
Любопытство, конечно, не порок, но
только до тех пор, пока оно не
касается его дел и лично его самого.
Но скрыть тот факт, что он вернулся,
не было никакой возможности. Всю
последующую седмицу почти
каждый, из живущих поблизости
посчитал своим долгом,
засвидетельствовать свое почтение
хозяину Вознесенского.
 Соседи весьма деликатно
выражали ему свои соболезнования
по поводу трагической смерти его
супруги, и Раневскому пришлось не
раз развеять сии заблуждения.
Объяснить же, отчего Софья
Михайловна отсутствует в усадьбе,
было и вовсе нелегко. Новость о том,
что чета Раневских разъехалась,
довольно быстро облетела
окрестности. Достигла она и
соседнего Прилучного. В один из
погожих июньских дней, в
Вознесенское пожаловала с визитом
Евдокия Ильинична, тетка Мари.
Вернувшись с прогулки верхом,
Александр застал пожилую даму в
гостиной, куда ее проводил
дворецкий.
 - Bonjour, madame, - склонился над
протянутой рукой, Раневский, войдя
в комнату.
- Александр Сергеевич, рада
видеть вас, - улыбнулась Евдокия
Ильинична. – Просите, что явилась к
вам незваной. У меня к вам дело есть
весьма деликатного свойства.
- Я слушаю вас, madame, -
устроился он в кресле напротив
соседки.
- Мне, право, неловко говорить с
вами на эту тему, - комкала в руках
носовой платок Евдокия Ильинична.
– Речь о моей племяннице.
Раневский нахмурился, но
промолчал, не желая облегчать
нежданной посетительнице ее задачу.
 - Мари, о, я не знаю, как выразить
это словами, - вскинула на него
полные слез глаза, пожилая женщина.
- Уж говорите, как есть, - сухо
обронил Александр.
- Я не знаю, откуда ей стало
известно о вашей размолвке с
супругой, но с тех пор она сама не
своя. Рвалась поехать к вам, -
всхлипнула Евдокия Ильинична,
поднеся к глазам платок. – Мне
пришлось запереть ее в ее же покоях.
Я так боюсь, что она сделает что-
нибудь с собой. Она не вполне
здорова.
- Чего же вы от меня хотите,
madame? – холодно осведомился
Раневский.
 - Ах, Александр Сергеевич, меня
пугают произошедшие с ней
перемены. Иногда она будто забывает
о том, что ездила в Европу с вами, и
тогда жизнь наша становится вполне
сносной и мирной, но стоит ей
услышать о вас, она словно
одержимой становится. Умоляю вас,
поговорите с ней. Скажите, что все
слухи о вашей размолвке с женой –
ложь и домыслы. Вы ведь тоже в
какой-то мере ответственны за нее.
Раневский долго молчал,
выстукивая барабанную дробь
кончиками пальцев по подлокотнику
кресла.
- Madame, поверьте, я вовсе не
желал того. Наверное, мне стоило
еще в Польше настоять на том, чтобы
она вернулась, - заговорил он. – Я не
давал никаких обещаний…, - осекся
он. – Впрочем, нет. Давал, - поднялся
со своего места Александр. – Я
обещал, что женюсь на вашей
племяннице, коли факт смерти моей
жены подтвердится. Но Софья
Михайловна находится в добром
здравии и уже вернулась в Россию.
- Простите меня. Возможно, вам
неприятно будет услышать то, что я
скажу сейчас, - перебила его Евдокия
Ильинична, - но ходят слухи, что вы
намерены подать прошение о
разводе.
- Дело может затянуться на долгие
годы, - кивнул головой Раневский,
признавая сей факт.
 - Но вы не желаете связывать себя
узами брака с Мари? – тихо спросила
женщина.
- Я вообще более не желаю
связывать себя узами брака, -
отчеканил Раневский. – Ни с одной
женщиной, - добавил он.
Евдокия Ильинична вздрогнула от
его холодного тона и растеряно
оглянулась по сторонам, желая
оказаться в данный момент где
угодно, но только подальше от этой
комнаты и мрачного мужчины перед
ней.
- Я всего лишь прошу вас сказать
ей о том, что ей не стоит питать каких
бы то ни было надежд. Возможно,
тогда она успокоится и вернется в
свое обычное состояние.
 - Обычное состояние? –
вопросительно выгнул бровь
Раневский.
Евдокия Ильинична немного
замялась, размышляя о том, стоит ли
ей до конца раскрывать свою
маленькую тайну. Вздохнув, она
решилась:
- Александр Сергеевич, я уже
говорила, что Мари не вполне
здорова. Вернувшись из Европы, она
пыталась покончить с собой.
Раневский вздрогнул. В памяти
вновь всплыли события последней
ночи, проведенной им в Гроткау.
- Как это случилось? –
поинтересовался он.
- Доктор прописал мне капли,
hyoskyamos (белена), подагра
замучила, - опустила глаза Евдокия
Ильинична. – Моя горничная
хватилась их вечером, благо
оставалась там сущая ерунда, от того
и не случилось… Только вот после
того, рассудок Мари совсем
повредился. Порою она не может
вспомнить, что делала накануне, -
вздохнула женщина.
- Мне жаль, - отозвался Раневский.
– К тому же у меня есть опасения, что
мой визит не пойдет ей на пользу.
- И все же, прошу вас, поговорите с
ней.
- Хорошо, madame, - сдался
Раневский. – Ожидайте меня завтра
после полудня с визитом.
 - Благодарю вас, - поднялась с
дивана Евдокия Ильинична. – Может,
к вам она прислушается.
В Прилучное Раневский ехал в
самом скверном расположении духа,
ежели бы не данное пожилой даме
обещание, он никогда по собственной
воле не явился туда. Александра
ждали. Едва он спешился во дворе
усадьбы, двери тотчас распахнулись.
Конюх торопливо принял у него
поводья, а пожилой дворецкий без
доклада проводил в диванную.
Ему не пришлось долго ждать. Он
не успел даже рассмотреть
обстановку комнаты, как двери
распахнулись и Мари впорхнула
внутрь. Отослав взмахом руки лакея,
она устремилась ему навстречу.
 - Сашенька, ты приехал, -
вспыхнули радостью зелёные глаза.
Преодолев разделяющее их
расстояние, madame Домбровская
попыталась обнять его.
Александр аккуратно отвел от себя
ее руки.
- Мария Федоровна я здесь только
потому, что ваша тетушка, весьма
озаботившись тем, что до вас дошли
некоторые слухи, была у меня с
визитом вчера и просила меня лично
развеять ваши заблуждения.
- Значит, это неправда? – сникла
Мари. – Ты все же простил ей? Ты
вновь позволишь ей крутить собой,
как она того пожелает! – зло
процедила она.
 - Это уже не ваше дело, madame, -
одернул ее Раневский. – Мои
отношения с супругой вас не
касаются.
- Нежели тебе все равно, что о ней
злословить станут? Верно, ты из-за
детей не смог порвать с ней, -
высказала она свое предположение.
Александр глубоко вздохнул,
пытаясь вернуть себе самообладание.
- При чем здесь ее дети? –
прорвалось наружу раздражение.
- Я видела их, - улыбнулась Мари.
– Я так хотела родить тебе дитя, -
грустно протянула она, - Жаль, что
ей, а не мне суждено было стать
матерью твоих детей. Они так
похожи на тебя, - улыбнулась она,
прикрыв глаза.
 У Раневского перехватило дыхание
при этих словах.
- Повтори? – сорвалось с губ
хриплым шепотом.
- Что? – очнулась от своих мыслей
Мари. – О чем вы, Александр
Сергеевич? Я так рада видеть вас
здесь. Давно ли из Москвы? –
спросила она, кокетливо поправив
выбившийся из прически локон.
Раневский вздрогнул,
отшатнувшись от нее.
- Давно, - выдавил он из себя.
- Уж год, как я в первопрестольной
не была, - вздохнула Мари.
В двери тихо постучали.
- Entrez! – бросила Мари,
оглянувшись на дверь.
 - Простите, что помешала, - робко
улыбнулась Евдокия Ильинична, стоя
на пороге.
Она явно подслушивала и сочла
нужным вмешаться, как только в том
возникла необходимость.
- Тетушка! – улыбнулась Мари,
протягивая ей руку. – Позвольте
представить вам Александра
Сергеевича Раневского. Вы ведь
незнакомы? – нахмурилась Мари.
- Очень приятно, Александр
Сергеевич, - натянуто улыбнулась
женщина.
- Дамы, прошу меня извинить, -
повинуясь настойчивому взгляду
пожилой дамы, поспешил
откланяться Раневский, - Мне пора.
 - Я провожу, - поспешно
заговорила Евдокия Ильинична,
опасаясь, что Мари воспротивится
отъезду Раневского.
Мари застыла посреди комнаты,
отрешенно глядя куда-то в
пространство поверх головы
Александра.
- Вы сами все видели и слышали, -
вздохнула тетка Мари, едва они
вышли из комнаты.
- Мне жаль, - сдавлено произнес
Раневский. – Я и не предполагал…
- Не стоит извиняться, Александр
Сергеевич. Мне тоже есть в чем
винить себя. Я должна была
отговорить ее от этой поездки, но не
смогла, - вздохнула Евдокия
Ильинична. – Думаю, завтра она и не
вспомнит о вашем визите. Вы были
правы, это - напрасная трата времени.
- Как часто с ней случается
подобное? – уже в передней
поинтересовался Раневский. – Ей
можно как-то помочь?
- Доктор сказал, что последствия
приема яда, увы, необратимы. Боюсь,
далее будет только хуже, -
всхлипнула она. – Прощайте,
Александр Сергеевич.
Домой Александр возвращался в
смешанных чувствах. Слова Мари о
детях Софьи не шли из головы. Что
ежели он неправ? Что ежели ошибся?

Глава 48
 К вечеру в Вознесенское вернулся
Менхель. Аарон Исаакович был
страшно горд успехами,
достигнутыми при восстановлении
усадьбы в Рощино. Ему не терпелось
рассказать обо всем Раневскому.
Желание продемонстрировать
собственные достижения было столь
велико, что управляющий явился к
Александру, даже не переменив
дорожного платья.
Но заразить своим
воодушевлением хозяина усадьбы
ему не удалось. Раневский
равнодушно выслушал его доклад.
Было совершенно неясно, обрадовали
ли Александра полученные вести или
же не произвели на него никакого
впечатления. Несколько
стушевавшись под его невозмутимым
взглядом, Аарон Исаакович
продолжил свою заранее
заготовленную речь, однако пыла в
его тоне заметно поубавилось.
- На месте сгоревшего флигеля
новый возвели, - продолжил он. –
Замечательная, я вам скажу,
постройка получилась. Вы бы сами
съездили, взглянули, -
подобострастно улыбнулся
управляющий.
- Может, и съезжу, - равнодушно
заметил Раневский. – Это все Аарон
Исаакович? – поинтересовался он.
- Я вот еще о чем с вами говорить
хотел, - замялся Менхель. – В
прошлом месяце из Нежино Горин
приезжал. Просил денег на ремонт
усадьбы, но я без вашего позволения
не осмелился. Все-таки сумма
немалая требуется.
- Неужели все так плохо? –
оживился Раневский.
- Признаться, сам я не был в
имении, но, по словам Савелия
Арсеньевича, дом находится в весьма
плачевном состоянии, да и дворовые
постройки нуждаются в ремонте.
Ежели хотите знать мое мнение, то
имение давно уже не приносит
дохода, одни убытки от него. Продать
бы его надобно, - предложил
Менхель.
- По брачному контракту сие
имение является собственностью
моей супруги, - отозвался Раневский.
– Только Софья Михайловна может
принять решение о его продаже. Но
поскольку супруга моя решила
проживать в Нежино, о продаже и
речи быть не может.
Александр, задумавшись,
уставился невидящим взглядом в
темное окно. Менхель обиженно
пождал губы и заерзал в кресле.
- Вот что, Аарон Исаакович, -
повернулся к нему Раневский, - на
будущей седмице я поеду в Рощино,
погляжу на ваши труды.
Лицо управляющего просияло:
- Уверяю, вы довольны будете,
Александр Сергеевич.
Александр улыбнулся краешком
губ:
- Поглядим. Там видно будет, -
отпустил он управляющего.
 Едва за управляющим закрылась
дверь, Раневский открыл ящик стола
и вытащил письмо.
«Прошу извинить меня за то, что
вынуждена обеспокоить Вас своей
просьбой. Следуя Вашему
пожеланию, я не стала обременять
Вас своим присутствием в Рощино
или Вознесенском и приняла решение
поселиться в Нежино. Однако
усадьба оказалась совершенно
непригодной для проживания, дом
нуждается в ремонте, на который у
меня совершенно нет средств.
Вновь и вновь перечитывал он
несколько строк. «Стало быть,
письмо вовсе не предлог, - вздохнул
Раневский, - и Софи действительно
испытывает нужду в средствах».
 Можно было только гадать, чего ей
стоило обратиться к нему за
помощью. Откинув голову на
высокую спинку кресла, Александр
прикрыл глаза: «Вот как? Вы так
хорошо меня знаете, Alexandre?» -
чуть вздернутая бровь, горящие
гневным румянцем скулы. «…Да как
вы смеете! Вы… вы, когда сами
привезли за собой в Париж эту
женщину!» - голос чуть дрожит, она
едва не срывается на крик, а потом
она ударила его по лицу и тотчас
испугалась того, что сделала.
Видимо, однажды полученный урок,
оказался незабываемым.
«Никогда более не смей поднимать
на меня руку!» - Раневский опустил
голову на сложенные на столе руки.
Пред мысленным взором предстала
сцена, которую ему так хотелось
забыть: Софья, растрепанная у его
ног, блестящие дорожки слез на
пухлых щеках, затравленный взгляд и
след от его ладони на ее бледном
лице.
Пять лет он женат на ней. Пять
долгих лет. Из пяти лишь год
безмятежного счастья,
обернувшегося в итоге иллюзией и
обманом. Но обманом ли? Могла ли
по собственной воле уехать с
человеком, по вине которого едва не
погиб единственный брат?
Вспоминая все, что рассказывал
Мишель о той злополучной ночи,
Раневский все более мрачнел лицом.
 «Чартинский явился к
назначенному часу в разрушенную
часовню на кладбище с пистолетом,
коли не оказалось бы там Мари…», -
Александр тряхнул головой. Вряд ли
бы Чартинский оставил его в живых.
Неужели могла хладнокровно
заманить в ловушку, дабы навсегда
избавиться от него? – «Вы пришли,
Alexandre. Вы все-таки пришли». Как
голос ее дрожал тогда. Не от того ли
потеплело в груди, что пусть на
мгновение, но показалось, что рада
она этой встрече не меньше, чем он
сам.
Никогда не найти ему ответов,
сидя в четырех стенах с компании с
бутылкой бренди. Надобно поехать,
попытаться понять.
 - Тимофей! – громко крикнул
Раневский.
- Туточки я, барин, - заглянул в
кабинет денщик.
- Собери багаж, поутру в Рощино
поедем, - распорядился Александр.
- Как прикажете, Александр
Сергеевич, - отозвался Тимошка,
исчезая в темноте коридора.
Но поездку пришлось отложить.
Полностью готовый к отъезду,
Раневский стоял на крыльце, ожидая,
когда подадут экипаж к парадному. С
того места, где он стоял подъездная
аллея просматривалась довольно
хорошо. Ему было хорошо видно, как
привратник, поспешно выбежав из
сторожки, бросился отворять
тяжелые кованые ворота, как на
территорию усадьбы медленно
въехал громоздкий дормез, и покатил
в сторону особняка. Александр
гостей не ждал, а то, что гости
пожаловали с длительным визитом,
было совершенно очевидно потому,
как тяжело был нагружен экипаж.
Раневский разглядывал карету со
смутным чувством беспокойства. Он
уже успел позабыть о разговоре с
Кити, о том, что она говорила о
визите Натали, но вспомнил, как
только дормез остановился. Тихо
чертыхнувшись, Александр
спустился с крыльца и, опередив
лакея, сам открыл дверцу экипажа.
- Бог мой, Александр Сергеевич,
как же приятно осознавать, что вы
нас ждали, - подав ему руку, Натали
спустилась с подножки, обдав его
флером дорогих духов.
Раневский окинул внимательным
взглядом вдову своего брата. В свои
тридцать семь Натали по-прежнему
была невероятно хороша, в самом
расцвете женственности, и при том
прекрасно осознавала всю силу своих
чар. Густая темная бровь насмешливо
изогнулась, в ответ на столь
откровенный пристальный осмотр.
Отступив в сторону, она обернулась к
экипажу.
- Поторопитесь, барышни, -
бросила она дочерям.
Протянув обе руки навстречу дяде,
Лиза высунулась из кареты:
- Bonjour, oncle (Здравствуйте,
дядюшка), - улыбнулась девочка,
вскинув обе руки на шею
Александра.
Раневский подхватил племянницу
и, коснувшись невесомым поцелуем
румяной щеки, поставил на землю
подле себя.
- Bonjour, mon ange (Здравствуй,
мой ангел), - не сдержал он ответной
улыбки.
Маша робко протянула ему узкую
ладонь, затянутую в кружевную
митенку.
- Bonjou, Александр Сергеевич, -
опустила она густые темные
ресницы.
- Мари, - коснулся поцелуем
протянутой руки, Раневский. – Вы
невероятно похорошели за то, время,
что мы не виделись.
 Язык не повернулся назвать
Машенькой очаровательную юную
барышню, представшую его взору. Ее
схожесть с Анатолем была столь
вопиющей, что сердце невольно
отозвалось болью.
Ревнивый взгляд матери,
брошенный из-под широких полей
алой шелковой шляпки, погасил
улыбку на лице девушки, вызванную
комплиментом Александра. Натали
тотчас отвела глаза: «Ревновать к
собственной дочери! Oh mon dieu!
(Боже мой!) Как низко пала. Ведь он
дядя ей!» Но видеть в его глазах
восхищение другой было невероятно
больно.
Чуть выше на ступенях растерянно
переминался с ноги на ногу Тимофей:
 - Барин, так подавать экипаж? –
осмелился он задать вопрос.
- Нет! – обернулся к нему
Раневский. – Багаж разбери!
Что-то, ворча себе под нос о
причудах господ, слуга с поклоном
удалился.
Натали смерила деверя
насмешливым взглядом.
- Стало быть, мы вашему отъезду
помешали, Александр Сергеевич!
- Прошу прощения, Наталья
Васильевна, - холодно улыбнулся
Раневский. – Совершенно забыл, что
Кити говорила мне о том, что вы к
нам с визитом собирались. – Прошу, -
широким жестом указал он на
парадное.
 Подобрав юбки темно-красного
шелкового платья, Натали неспешно
поднялась по ступеням и,
оглянувшись на Раневского, вошла в
распахнутые услужливым лакеем
двери.
Кити сбежала с лестницы и звонко
расцеловала Наталью в обе щеки.
Передняя наполнилась шумом и
суетой. Прислуга заносила
многочисленные сундуки с багажом,
Лиза шумно выказала свою радость
от встречи с молодой тетушкой,
Маша, восторженно сверкая глазами,
устремилась в раскрытые объятья
Катерины.
Наблюдая от двери за
происходящим в передней, Раневский
рассеянно улыбнулся. Долгое время у
него не было поводов для радости, но
вот нынешняя встреча с
племянницами воскресила в памяти
ушедшие счастливые дни. Те дни,
когда многочисленное семейство еще
при жизни Анатоля собиралось в
Вознесенском.
По случаю приезда дам Раневских,
обед подали в парадной столовой. За
столом царила непринужденная
обстановка. Натали была само
очарование, она много шутила,
расспрашивала Раневского о Париже,
и он, как мог, старался удовлетворить
ее любопытство. Кити заметно
оживилась. Прежде бледное лицо
сияло легким румянцем, глаза
задорно блестели, исчезли хмурая
складочка между бровей. Наблюдая
за сестрой, Александр пришел к
неутешительному выводу, что его
мрачная меланхолия, оказалась
заразительной, и его сестра также как
и он замкнулась в собственных
горестях и переживаниях.
Лиза без умолку говорила,
рассказывая о котенке, которого ей
подарил поваренок в Штыково.
Выслушав незатейливый рассказ
племянницы, Раневский грустно
улыбнулся. Тоска тисками сжала
грудь. В его возрасте должно уже
иметь собственных отпрысков. «Они
так похожи на тебя», - вернулся он
мысленно в недавнее прошлое, в
уютную диванную Прилучинской
усадьбы.
 Поднявшись из-за стола,
Раневский извинился и, сославшись
на неотложные дела, поспешил
уединиться в своем кабинете.
Отворив привычным жестом резные
поставцы, Александр извлек графин с
бренди и рюмку. Налив до краев
янтарной жидкости, он, выдохнув,
осушил рюмку одним глотком.
Обожгло. Приятное тепло разлилось
по телу, расслабляя сведенные
судорогой мышцы шеи и плеча.
Раневский опустился в кресло и,
закинув ноги на низенькую банкетку,
закрыл глаза.
Тихо скрипнула дверь, возвещая о
том, что его уединение нарушено.
Шелест шелка, мягкие почти
невесомые шаги, приглушенные
толстым ворсом ковра. Он не
открывая глаз, знал, кто осмелился
вторгнуться в его святая святых.
- Натали, я вас сюда не приглашал,
- выдохнул он.
Звякнула пробка хрустального
графина. Открыв глаза, Александр
ухмыльнулся, встретившись взглядом
с Натальей. Она медленно поднесла
рюмку к губам и сделала глоток.
- До меня дошли некоторые слухи,
- поставив пустую рюмку на стол,
произнесла она.
Раневский спустил ноги с банкетки
и выпрямился в кресле.
- Что же за птичка тебе напела? –
усмехнулся он.
- Ты не один вернулся из Парижа,
Саша, - обошла она стол и коснулась
ткани сюртука на его плече
кончиками пальцев.
Александр поймал ее за руку и
притянул к себе, так что лица их
почти соприкоснулись.
- И что же это за слухи? – чуть
слышно прошептал Раневский.
Натали опустила взгляд на его
губы, зрачки ее расширились, почти
поглотив радужку, прерывистое
дыхание щекотало щеку Александра.
- Говорят, что ты собирался
прошение о разводе подавать, -
выдохнула она. – И сам император
заверил, что не станет чинить
препятствий твоему делу. Я говорила
тебе, Саша, что Софья одного поля
ягода с ее матерью.
 - Смотрю я на тебя, - усмехнулся
Раневский, - и понимаю, что мы с
тобой друг друга стоим.
- Не уверена, что это комплимент, -
выдохнула Наталья, скривившись от
боли в зажатом пальцами
Александра, запястье.
- Конечно, нет, ma chérie. Не
кажется ли тебе, что мы слишком
много неприятностей причинили
семейству Берсеневых? – выпустил
Александр ее руку.
Натали тихо охнула, упав ему на
колени. Ироничная усмешка на его
губах сводила с ума, сердце зашлось
в груди, сбилось дыхание.
- Чем я на этот раз провинилась? –
провела она кончиком указательного
пальца по тонкому шраму на его
скуле.
- Стоит заглянуть в далекое
прошлое, - обхватив руками тонкую
талию, Александр поставил ее на
ноги и поднялся сам. – Помнится, ты
никогда не писала писем Анатолю,
даже когда он отлучался надолго.
- Так и есть, - прищурилась
Натали.
Беспокойство мелькнуло в ее
темных глазах, но она тотчас
справилась с собой и безмятежно
улыбнулась Раневскому.
- Ложь! – бросил Александр. – По
крайней мере, одно письмо ты ему
точно написала, вот только
подписалась другим именем.
 - Это каким же? – облизала
пересохшие губы Наталья.
- Элен Берсенева, - оперся
ладонями на стол Раневский,
заглянув ей в глаза.
- Глупости! – фыркнула Натали.
- Разве? – вздернул бровь
Александр. – Мне ты часто писала,
Натали. Мне хорошо знаком твой
почерк. Я читал то письмо.
- Ну и что с того? – злобно
воззрилась на него Наталья. – Что,
Саша?
- Завтра я поеду за Софьей, - тихо
произнес Раневский, - чтобы к моему
возвращению духу твоего не было в
Вознесенском. Мне жаль, что столь
порочная и циничная особа
воспитывает дочерей Анатоля, мне
жаль, что я не могу этому
воспрепятствовать, но видеть тебя
здесь я более не желаю.
Наталья метнулась к двери.
- И еще кое-что! – остановил ее
Раневский. – Я желаю, чтобы Мария
Анатольевна осталась здесь в
Вознесенском. Ей уже пятнадцать,
вполне подходящий возраст, чтобы в
этом сезоне представить ее
столичному обществу.
- Ты! – подскочила к нему Наталья.
– Я не оставлю свою дочь с тобой. Я
видела, как ты смотрел на нее нынче!
Раневский выразительно
скривился.
- Помилуй, Натали, что за вздор
приходит в твою голову! Нежели ты
думаешь, что Маша способна
вскружить мне голову настолько, что
я забуду о том, какие узы нас
связывают?
- Ненавижу тебя! – поднявшись на
носочки, Наталья впилась поцелуем
ему в губы.
Александр оттолкнул ее, так, что
она, отлетев от него, стукнулась
спиной о стену и сползла по ней на
пол. Закрыв лицо руками, женщина
разрыдалась.
- Боже! Как же я ненавижу тебя! –
всхлипывала она.
Раневский подал ей руку и помог
подняться.
- Сие чувство взаимно, madame, -
прошептал он, склонившись к ее уху.
- А ежели я откажусь оставить
Мари здесь, - подняла она голову,
встречаясь с холодным взглядом
синих глаз.
- Я лишу тебя содержания, - пожал
плечами Раневский.
Натали вышла из его кабинета,
нарочито громко хлопнув дверью.
Раневский усмехнулся и вернулся к
столу. Взяв в руки рюмку, он
повертел ее в руках и брезгливо
отставил в сторону.
- Тимофей! – крикнул он.
Двери приоткрылись, и в проем
просунулась вихрастая голова его
денщика.
- Рюмку чистую принеси, -
приказал Александр, вновь
усаживаясь в кресло.
«Итак, решение принято», - подвел
итог Раневский. Желая досадить
Натали, он сам сказал, что собирается
привезти жену в Вознесенское.
«Пусть так», - вздохнул Александр.
Подав прошение о разводе, он тем
самым только подтвердит слухи и
домыслы. Они станут жить как
раньше, одной семьей, будучи у него
на глазах, Софья не посмеет более
заводить интрижки, а он за тем
непременно проследит.
Но и на следующий день ему не
суждено было покинуть усадьбу. У
Морозова окончился отпуск, и ему
надлежало вернуться в Париж в свой
полк, что все еще оставался там.
Проездом из имения своего деда
генерала Астахова, Александр
Афанасьевич заехал в Вознесенкое.
Раневский предложил ему остаться
до утра и Морозов с радостью принял
приглашение.
Ужин завершился довольно
поздно. Летняя ночь была тиха и
безмятежна. Серебристый диск луны
отразился в водах паркового пруда,
неумолчно трещали сверчки и где-то
в отдалении завел свою
переливчатую песнь соловей. Из
парадной столовой Кити вышла на
террасу через открытое в ночной парк
французское окно. Тонкая шелковая
шаль соскользнула с плеча и упала
под ноги. Она нагнулась, чтобы
поднять ее и нечаянно коснулась
руки Морозова, поспешившего
оказать ей эту услугу.
- Екатерина Сергеевна, - поднял
шаль Морозов и накинул ей на плечи.
– Я завтра уеду далеко и надолго.
Позвольте мне говорить с вами
откровенно.
- Не надобно, - вспыхнула
девушка, - Не надобно, Александр
Афанасьевич.
- Прошу вас, выслушайте меня, -
опустился перед ней на одно колено
Морозов.
- Встаньте, поручик, - ахнула Кити.
– Бога ради, встаньте же.
- Кити, - Морозов поймал ее руку и
прижал к губам. – Кити, ma bonne, -
прошептал он. – Не говорите сразу
нет. Подумайте, у вас будет
предостаточно времени.
Катерина выдернула свою руку из
его ладоней и отвернулась,
закутавшись в шаль.
 - Я не стану слушать вас, уходите,
- глухо произнесла она.
Морозов поднялся, остановившись
за ее спиной:
- Кити… - прошептал он.
Девушка резко развернулась и
оказалась в крепких объятьях.
Сильные руки сжали тонкую талию и,
не дав сказать ей ни слова, Сашко
прижался губами к ее губам.
Вырвавшись из кольца его рук,
Катерина отвесила ему звонкую
пощечину. Грудь ее тяжело
вздымалась, щеки пламенели темным
румянцем.
- Простите, - прошептал Морозов.
– Я не должен был… Не думал, что
настолько противен вам.
 - Вы мне не противны, Александр,
- выдавила Кити. – Не торопите меня,
прошу вас.
- Означают ли ваши слова, что у
меня есть надежда? - робко
улыбнулся Сашко.
Катерина шагнула к нему. Тонкие
пальцы заскользили по его
покрасневшей от удара щеке.
- Я не знаю, - вздохнула она. –
Буду откровенна с вами. Вы мне
нравитесь, - смущенно опустила она
глаза, но Бога ради…
- Я буду ждать столько, сколько вы
пожелаете, - горячо прошептал
Морозов, поймав ее ладонь и
прикасаясь губами к изящному
запястью. – Столько, сколько
пожелаете, - повторил он.
 - Я напишу вам, - отозвалась Кити.
- Я буду ждать и надеяться.
- Кити, - раздался тихий голос от
выхода на террасу.
Катерина испуганно вздрогнула и
обернулась. Прислонившись плечом
к косяку, Раневский смерил
застывшую перед ним пару
пристальным взглядом. «Как давно
он здесь?» - ужаснулась девушка.
- Саша, это вовсе не то…
- О чем я подумал, - дернулся в
улыбке уголок рта Александра. –
Идемте, Александр Афанасьевич.
Видимо, нам есть, что обсудить.
- Ты не посмеешь, - прошипела
Катерина. – Не посмеешь! – сжались
тонкие пальцы в кулачки.
 - Нет, конечно, душа моя, -
улыбнулся Раневский. – Конечно, не
посмею. Я просто прострелю
поручику его горячую голову на
рассвете.
Щелкнув каблуками, Морозов
удалился вслед за хозяином усадьбы,
оставив Катерину на террасе.
- Александр Сергеевич, - потупил
взгляд Морозов, входя вслед за
Раневским в его кабинет, - позвольте
объясниться.
- Полно! – махнул рукой
Раневский, разливая бренди по
рюмкам. – Скажу более, я буду рад
видеть вас своим зятем.
- Но Екатерина Сергеевна…
- К утру ответит вам согласием, -
усмехнулся Раневский.
 - Но ведь это шантаж! – прошелся
по комнате Морозов.
- Самый что ни на есть настоящий,
- поднял рюмку Раневский. – И ежели
вы достаточно сильно любите ее, вы
ни словом ей не обмолвитесь.
Сашко трясущейся рукой взял
вторую рюмку:
- А ежели она…
- Тогда на рассвете вы лишитесь
правого или левого эполета.
Выбирайте, - залпом выпив бренди,
отозвался Раневский.
Морозов поднес рюмку к губам:
- Не думал, что так выйдет, -
вздохнул он.
- Вам следовало проявить
терпение, - сурово произнес
Александр.
 - Я знаю, что Екатерина Сергеевна
была влюблена в Чернышева, -
опустил голову Сашко, - и тяжело
перенесла боль утраты.
- Они были помолвлены, - бросил
Раневский. – Но Сержа более нет, а ее
жизнь только началась. Не скрою, я
считаю, что вы еще слишком молоды,
но в тоже время верю, что вы сумеете
составить ее счастье.
- Я все сделаю для того, - горячо
заверил его Морозов.
- Ступайте, поручик. Увидимся
утром. Думаю, мне предстоит
выдержать еще один нелегкий
разговор.
Александр был прав. Он уже
приготовился ко сну, когда в двери
его покоев настойчиво постучали.
 - Входи, Кити! – отозвался
Раневский, затягивая пояс шлафрока.
- Ты не станешь с ним стреляться, -
еще с порога заявила Катерина.
- Отчего? – вздернул бровь
Александр.
Дуэльные пистолеты
демонстративно лежали на туалетном
столике. Перехватив его взгляд, Кити
побледнела.
- Я выйду за него, - выдохнула она.
- Я не стану принуждать тебя, -
присел в кресло Раневский.
- Я так решила! – отчеканила
Катерина. – Завтра я скажу Морозову,
что согласна стать его женой. Он
уедет отсюда целым и невредимым.
- Кити, я не настаиваю, - вздохнул
Александр.
 Катерина присела на стул напротив
брата:
- Он мне нравится, - тихо заметила
она.
- Довольно держаться за свое
прошлое, - отозвался Раневский.
- А ты, ты смог отпустить это
прошлое? – парировала она.
- Нет, не смог. Я поеду в Нежино и
заберу Софью, - опустив глаза,
ответил он. – Я не знаю, как дальше
сложится, но беспрестанно думать о
ней, более не могу.
- Саша, - Кити коснулась его руки.
– Саша, ты любишь ее?
- Не знаю, можно ли назвать
любовью, то, что я чувствую, ночами,
мысленно проклиная тот день, когда
мне пришла в голову мысль сделать
ее своей женой.
- Ежели не можешь простить,
попытайся хотя бы понять, -
вздохнула Катерина. – А обо мне не
беспокойся.
Дойдя до двери, Катерина
обернулась:
- Ты никудышный лицедей, -
улыбнулась она.
- Хочешь удостовериться в том? –
усмехнулся Раневский.
- Нет, - покачала она головой. –
Покойной ночи, Саша.

Глава 49

После разговора с братом Кити не

могла уснуть. Она то зарывалась
лицом в подушку, то вскакивала с
постели и принималась ходить по
комнате. Да и как можно было
уснуть, коли судьба ее решилась
столь стремительно и при том,
совершенно без ее участия. Ведь
угроза Александра бросить вызов
Морозову, была не чем иным, как
попыткой шантажа. И даже понимая
это, Кити не могла оставить все как
есть, пустить на самотек.
Она не могла не признать тот факт,
что брат ее уже не тот, что прежде.
Александр переменился и ныне Кити
не могла быть уверенной, что он не
пойдет до конца в устроенном им же
самим фарсе. Только представив себе
на мгновение, как Морозов падает,
сраженный выстрелом из дуэльного
пистолета, она едва не лишилась
чувств. Голова ее закружилась, а
глаза тотчас защипало от непролитых
слез. «Как же он мог?» – злилась
Кити. Ведь знал, каким потрясением
стала для нее смерть Чернышова, и
что подвергнуться подобному
испытанию вновь, не хватит ни сил,
ни духу.
Остановившись у окна, она
отдёрнула в сторону плотную
портьеру и потянула на себя оконную
раму. Прохлада ночного парка
ворвалась в комнату, остужая
пылающие щеки. Кити прикрыла
глаза. Сладко и томительно
перевернулось сердце в груди при
воспоминании об ощущениях, что
нахлынули на нее, когда твердые
мужские губы коснулись ее рта,
сильные руки взяли в плен крепких
объятий.
Кто бы мог подумать? Пять лет
назад Александр привез с собой
худенького подростка, волчонком
смотревшего на всех обитателей
усадьбы, а ныне пред ней предстал
мужчина, во взгляде которого так
приятно было видеть восхищение
собственной персоной.
Два года назад она поняла, что
Сашко к ней вовсе неравнодушен. Но
тогда слишком сильна была боль
утраты, от того и воспротивилось все
в ней тому чувству. От того и злилась
на него, будто случайно открывшись
ей в своих чувствах, свершил он
нечто недостойное.
 Нет, Сержа она так и не смогла
забыть и ничуть не лукавила, когда
говорила о том брату, но и желание
удалиться от жизни мирской уже не
было столь сильно, как раньше.
После того, украденного на террасе
поцелуя, когда вновь взыграла кровь,
когда вновь ощутила себя живой и
желанной, не сможет она надеть на
голову монашеский клобук и
посвятить жизнь служению Господу.
Провести остаток своих дней в
трудах и молитвах, с тем, чтобы
никогда более не познать сердечного
томления и упоительных моментов
пылкой страсти более невозможно,
коли откликнулись и тело, и душа на
каждое прикосновение к ней
мужчины.
 Думая о Сашко, она невольно
сравнивала его с Чернышевым.
Морозов уступал Сержу в росте и
был всего на полголовы выше ее
самой. Тонкий в кости, гибкий он не
производил впечатления человека,
щедро наделенного физической
силой, но, тем не менее, часто
притягивал к себе взгляды
прекрасной половины. Его коротко
остриженные угольно-черные
волосы, завивались кольцами и
непокорными прядями падали на
высокий лоб. Пристальный взгляд
карих глаз, опушенных длинными
ресницами, коим могла с легкостью
позавидовать любая девица,
будоражил кровь.
 Несколько раз, глубоко вздохнув,
Кити вернулась в постель. Восточный
край неба уже начал светлеть, когда
она, измученная переживаниями
ушедшей ночи, наконец, уснула. Но
сон ее был столь чутким, что стоило
заворочаться в будуаре ее горничной,
как Катерина тотчас отняла голову от
подушки.
Зная, что по привычке,
приобретенной в военных походах,
брат ее просыпался с первыми
лучами солнца, Кити, чувствуя себя
совершенно разбитой, неохотно
поднялась с постели. Но уже спустя
четверть часа, она беспрестанно
поторапливала прислугу,
помогавшую ей с утренним туалетом,
дабы увидеться с Морозовым раньше,
чем тот встретится с Раневским.
Выглянув в коридор и
удостоверившись, что он совершенно
пуст, Катерина, крадучись дошла до
покоев, где разместили Сашко. Она
тихо постучала в двери и,
дождавшись короткого «входи»,
робко приоткрыла белую с позолотой
дверную створку.
Морозов нетерпеливо расхаживая
по комнате в ожидании своего
денщика, занятого чисткой доломана,
оглянувшись на двери, смутился.
Менее всего в столь ранний час он
ожидал увидеть на пороге спальни,
Кити. Одетый только в форменные
брюки и тонкую рубаху, Сашко
стремительно подхватил ментик,
висевший на спинке кресла, и
накинул его на плечи.
Бросив быстрый взгляд на
неубранную постель, Кити залилась
жарким румянцем и поспешно отвела
глаза.
- Екатерина Сергеевна…, -
запнулся Морозов, - простите мне
мой неподобающий вид.
- Я не задержу вас, - скороговоркой
произнесла Кити. – Это вы простите
мне мое вторжение в столь ранний
час.
Взгляд девушки скользнул по его
лицу, переместился чуть ниже, туда,
где в распахнутом вороте виднелись
ямочки под ключицами. Сердце
ускорило свой ритм, несмотря на
утреннюю прохладу, ее всю от
макушки до пят обдало душной
волною.
- Я только лишь хотела сказать, -
Катерина облизала пересохшие губы,
- что согласна стать вашей женой.
- Кити, - Морозов шагнул к ней и
опустился на колени. – Боже, Кити,
знали бы вы, как я счастлив нынче, -
прошептал он.
- Встаньте, встаньте же, - начала
сердиться Кити, - Это еще не все. Я
знаю, что вы с моим братом
разыграли дурную пьесу…
- Я бы никогда не осмелился, -
прошептал Морозов, поймав тонкую
кисть и прижимаясь к ней губами.
- Ах, не все ли равно нынче, - в
сердцах топнула ногой Кити. – Вы
получили то, чего желали.
 Морозов поднялся с колен. Он был
так близко, что Катерине было
отчетливо видно, как под смуглой
кожей на его шее бьется тонкая
жилка пульса. Нестерпимо захотелось
коснуться его: «Будь, что будет», -
мелькнула в голове бесшабашная
мысль. Кити поднялась на носочки,
опустила ладони ему на плечи и
прижалась губами к его губам. С
тихим стоном Сашко обхватил
тонкую талию, отвечая на ее поцелуй,
притиснул к своему телу, так, что у
Кити перехватило дыхание. Горячий,
головокружительный, нежный,
пьяный как вино, поцелуй туманил
разум. Алый ментик соскользнул и
неслышно упал на толстый ворс
ковра. Ладони Катерины заскользили
по его плечам и груди, прикрытой
лишь тонким полотном рубахи.
Опомнившись, она оттолкнула его и
замерла не в силах оторвать взгляда
от его лица.
Морозов отвел глаза и постарался
выровнять дыхание. Если бы Кити не
оттолкнула его, еще немного он бы
подхватил ее на руки и опустил бы
прямо на постель, что была от них
всего в нескольких шагах.
- Увидимся за завтраком, -
прошептала она, нащупав за спиной
дверную ручку. – Я сама скажу
Александру, - добавила,
выскальзывая за двери.
Тяжело привалившись к двери со
стороны коридора, Кити перевела
дух. Губы горели от поцелуев, ноги
сделались ватными, а в голове не
осталось ни одной связной мысли.
И Катерина, и Сашко, и Раневский
почти одновременно спустились в
малую столовую. Морозов отодвинул
стул для Кити и, склонившись к ее
уху, что-то прошептал. Девушка
вспыхнула, быстрая улыбка
мелькнула на зацелованных ярких
губах. Поймав пристальный взгляд
хозяина усадьбы, Сашко залился
пунцовым румянцем и торопливо
обошел стол, присев напротив Кити.
- Саша, - тихо произнесла
Катерина.
Оба и Морозов, и Раневский
повернулись к ней. Катерина
улыбнулась и, откашлявшись,
повернулась к Раневскому:
 - Mon cher frère (Мой дорогой
брат), Александр Афанасьевич
сделал мне предложение, и я ответила
ему согласием.
- Я заметил, - ухмыльнулся
Раневский.
Морозов еще ниже опустил голову.
Метнув сердитый взгляд брату, Кити
подала знак лакею, подавать на стол.
- Не могу сказать, когда вернусь из
Парижа, - тихо отозвался Морозов.
- Вот когда вернетесь, поручик,
тогда и объявим о помолвке, -
ответил Раневский, решив более не
дразнить сестру.
За завтраком Кити притихла.
Морозов не мог долее оставаться в
Вознесенском, он еще вчера должен
был быть уже на пути к Парижу. Она
полагала, что вынужденная отсрочка
принесет ей облегчение, но
предстоящая разлука не обрадовала, а
напротив огорчила. Долгие дни
ожидания вновь станут ее
спутниками.
После трапезы Кити вышла на
крыльцо, проводить своего теперь
уже жениха.
- Берегите себя, Александр
Афанасьевич, - осенила она его
крестным знамением.
- Мне ничего не угрожает, -
блеснул белозубой улыбкой Сашко, -
коли вы будете вспоминать обо мне в
своих молитвах.
Катерина опустила глаза. Ее
молитвы два года назад оказались
напрасными и не уберегли
Чернышева от уготованной ему
участи. Склонившись над ее рукой,
Морозов едва коснулся ее губами и,
не оглядываясь, сбежал по ступеням.
Девушка оставалась на крыльце до
тех пор, пока всадник не скрылся за
воротами усадьбы.
- Война окончилась, Кити, -
услышала она за своей спиной. – Он
непременно вернется.
- Он еще совсем мальчишка, Саша,
- вздохнула она, оборачиваясь к
брату. – Я стану посмешищем для
всего света, ведь он младше меня.
Раневский нахмурился:
- Этому мальчишке в жизни
довелось испытать куда больше, чем
иным мужам, убеленным сединами, -
ответил он. – Ну, довольно о том,
пора и мне собираться в дорогу.
После полудня Раневский выехал
из Вознесенского. Натали проводила
глазами из окна своих покоев
отъехавший экипаж. Ей пришла в
голову мысль: тотчас собраться и
уехать, забрав с собой Машу, но
вспомнив, чем ей пригрозил
Александр, коли она его ослушается,
она решила не рисковать. Видимо, у
каждого существует свой предел
терпения, а терпение Раневского она
давно исчерпала.
Что касалось их отношений, то он
и ранее не больно-то баловал ее
своим вниманием, но при жизни
Анатоля бывало даже, что и утешал,
когда промеж супругов случались
размолвки. Но так было до тех пор,
пока она однажды не открылась ему в
своих истинных чувствах. Александр
был ошеломлен, и ей даже
показалось, что напуган. После того
откровенного разговора он старался
всячески избегать ее, заставляя
испытывать помимо мук сердечных
еще и стыд, и страх, что все
откроется, и Анатолю станет
известно о ее истинных чувствах к
его младшему брату.
После того, как ее муж, почти
разорив семью, пустил себе пулю в
висок, Натали недолго горевала о
нем. Ей нечего было более опасаться,
и она вновь попыталась сблизиться с
Александром. После смерти Анатоля
случилась одна единственная ночь,
когда она пробралась в его спальню
и, дрожа от страха и предвкушения,
осмелилась забраться к нему в
постель, прижаться к теплому
сонному, коснуться поцелуем чуть
приоткрытых губ. Александр был
невозможно пьян и, обнимая ее, в
хмельном бреду шептал вовсе не ее
имя, но Натали было все равно.
Поутру, придя в себя, Раневский
был и удивлен, и сконфужен. Он
поспешно выставил Наталью из своей
спальни, и уже на следующий день
сбежал из Рощино обратно в полк.
Она так и не поняла тогда, было ли
его удивление притворным, или он, в
самом деле, не запомнил ничего из
того, что случилось между ними в
спальне.
 Какое-то время Натали бережно
хранила воспоминания о каждом
мгновении той ночи, лелея в душе
надежду, что однажды все может
повториться. Какое-то время эти
воспоминания служили ей
источником радости, но чем больше
проходило времени, тем холоднее
становился к ней Раневский. А то, что
ранее радовало, стало источником
постоянной сердечной муки, ибо
никогда более не суждено было
повториться пережитым в его
объятьях мгновениям страсти.
Она вновь воспряла духом, когда
до нее дошли слухи о переменах
произошедших в жизни Раневского,
но сам он опроверг все домыслы,
касающиеся его брака. Более ей
нечего было делать в усадьбе.
Оставаясь до его возвращения, она
могли лишь навлечь на себя его гнев,
а то и вовсе лишиться содержания,
как он ей и пообещал. Тем не менее,
Натали решила не торопиться
покидать Вознесенское. Путь до
Рощино не близкий, и у нее
оставалась седмица, другая, чтобы
побыть со старшей дочерью.
Предстояло еще объяснить Маше,
отчего она оставляет ее в
Вознесенском, а сама уезжает
обратно в Штыково, да еще столь
поспешно.
Натали разыскала дочерей в
будуаре Кити. Сияя насквозь
фальшивой улыбкой, она устроилась
на кушетке около окна и с
воодушевлением принялась
расписывать дочери грандиозные
планы на предстоящий сезон. Мари
оказалась совершенно не готова к
тому, что мать оставляет ее в
Вознесенском на попечении тетушки
и дядюшки, а сама торопиться
вернуться в Штыково. С одной
стороны, девушке было грустно
расстаться с маменькой и младшей
сестрой, но с другой, заманчивая
перспектива окунуться в шумную
праздную атмосферу столичного
сезона, приятно будоражила
воображение.
- До начала сезона еще далеко, -
задумчиво протянула Кити. – Отчего
бы тебе не погостить у нас подольше?
– обратилась она к Натали.
 Натали тяжело вздохнула:
- Ах! Кити душечка, я бы рада, но
ты же знаешь, как велико хозяйство в
Штыково. Разве могу я оставить
имение без присмотра надолго?
Аарон Исаакович помогает, конечно,
- скромно потупила она взгляд, - но у
него сейчас и без меня забот хватает.
Кити сделала вид, что
удовлетворилась ответом Натальи,
хотя прекрасно понимала, что это
лишь отговорка, а истинная причина
кроется в чем-то ином. Она никак не
могла взять в толк, отчего Александр
с трудом выносит присутствие
Натали? Отчего он намерено груб и
невнимателен к ней? Подобное
отношение брата к вдове Анатоля ее
безмерно огорчало и, потому, она
пообещала себе, непременно
переговорить с ним, как только он
вернется.
Раневский не стал заезжать в
Рощино, а поехал напрямки через
Москву в Тулу, сократив дорогу
почти на сотню верст. Поскольку в
путь он отправился на долгих,
путешествие заняло чуть более
седмицы, но уже на восьмой день
после полудня показались ворота
усадьбы в Нежино. Привыкший
путешествовать верхом и налегке,
Александр в замкнутом пространстве
экипажа чувствовал себя неуютно,
безумно раздражали духота и пыль,
оседавшая на обивке и сидениях. Но
как бы то ни было путешествие его
подошло к концу, и, миновав
покосившиеся ворота и сторожку
привратника, экипаж по короткой
подъездной аллее подкатил к дому.
Раневскому было достаточно
одного взгляда на старый деревянный
особняк, чтобы понять, что Софи
несколько не преувеличила истинных
масштабов бедствия в своем письме,
и усадьба, в самом деле, переживает
не самые лучшие свои времена.
Спустившись с подножки,
Александр осмотрелся. Дверь
парадного со скрипом открылась и
ему навстречу кряхтя и охая на
каждом шагу, спустился весьма
престарелый дворецкий в
поношенной ливрее.
- Вы к кому, барин будете? –
обратился он к Раневскому.
 За все время своего супружества
Александр ни разу не был в Нежино,
и ничего удивительного не было в
том, что здешняя прислуга его
совершенно не знала.
- Барыня дома будет? – ответил он
вопросом на вопрос.
- Дома, - настороженно покосился
на него дворецкий, начиная
догадываться о том, что за гость
пожаловал в имение.
- Доложи, что Александр
Сергеевич Раневский просит принять
его, - отрывисто бросил Александр.
Почесав в затылке, старик,
подслеповато щурясь, вгляделся в
лицо Раневского.
 - Вы проходите, барин, -
посторонился он, пропуская
Александра в переднюю.
В доме пахло сыростью и
плесенью. Раневский тяжело
вздохнул, осматриваясь в убогой
гостиной. Софья никогда не
рассказывала ему о том, как обстоят
дела с ее имением, но,
справедливости ради стоит заметить,
что он никогда и не интересовался
этим. Насколько он помнил из
разговора с ее дядюшкой, при
обсуждении брачного договора, дом
был построен еще в середине
прошлого столетия, и было
удивительно, что без должного ухода
и содержания, он до сей поры не
рассыпался. «Проще все снести и
отстроить особняк заново», -
нахмурился Раневский. Однако, такие
траты нынче ему не по карману. Но и
оставить Софью здесь просто
немыслимо, дом совершенно
непригоден для жилья.
Размышляя подобным образом,
Александр дошел до окна и выглянул
на улицу. Старик дворецкий
размахивая руками, что-то говорил
Софье. Сердце пропустило удар,
когда она швырнула в корзинку
садовые ножницы и, стянув с рук
испачканные в земле перчатки,
поправила выбившуюся из-под
соломенной шляпки пепельно-русую
прядь. Широкие поля скрывали в
тени выражение ее глаз, но губы ее
сжались в тонкую линию, выдавая
недовольство. Коротко кивнув слуге,
она подобрала юбки и неспешно
направилась к дому. Раневскому
показалось, что она стала еще
тоньше, чем была при их последней
встрече в Париже. Но ведь это просто
невозможно, она ведь была в тягости
по весне и сейчас в самый разгар
лета, это должно быть уже заметно.
Софья подняла голову и взглянула
на окна гостиной. Солнце отразилось
в стекле приоткрытой оконной рамы
и на миг ослепило ее. Александр
отшатнулся от окна в тень портьеры.
Обогнув дом, Софи медленно
поднялась по ступеням. Весть о том,
что приехал Раневский, была для нее
подобна грому среди ясного неба.
Сначала сердце забилось учащенно,
неистово, волна радости затопила все
ее существо, но стоило ей подумать о
причинах его приезда, и эйфория
схлынула, оставив тревогу и
беспокойство.
Она давно не бывала в обществе, с
самого своего приезда в Нежино,
никому не наносила визитов, и гостей
принимала у себя весьма неохотно,
ссылаясь на плачевное состояние
дома. Она могла бы и далее
оставаться в неведении, ежели Лиди
не написала ей. Стараясь обеспечить
сыну Алексея, нужные связи в
будущем, ее кузина поддерживала
отношения с соседями, друзьями
покойного мужа и собственными
приятельницами, а потому почти
всегда была осведомлена обо всех
скандальных слухах, ходивших в
высшем свете. Именно Лиди,
написала ей о том, что Раневский
намерен подать прошение о разводе,
и его приезд в Нежино мог означать
только то, что он торопится
покончить с этим делом, раз решил
лично встретиться с ней, а не вести
дела через поверенных.
Остановившись перед зеркалом в
мрачной и темной передней, Софья
сняла шляпку, поправила прическу и
стряхнула с платья прилипший к
нему мусор. Глубоко вздохнув, дабы
унять волнение, она, помедлив на
пороге гостиной, толкнула дверь и
вошла. Раневский обернулся.
- Софья Михайловна, - небрежно
кивнул он.
 - Александр Сергеевич, - выгнула
бровь Софья, не оставшись в долгу. –
Что вас привело в наше захолустье?
- Исключительно желание
увидеться с вами, - шагнул ей
навстречу Александр.
- Подозреваю, что желание сие
вызвано определенными
обстоятельствами, - осталась стоять
на месте Софья.
- Я получил ваше письмо и решил
лично удостовериться в том, что
усадьба нуждается в ремонте.
Софья вспыхнула. Значит, он не
поверил ей, а посчитал ее письмо
лишь уловкой.
- Весьма странно, - заметила она. –
Вы пожелали, чтобы я никогда более
не пыталась вернуться в вашу жизнь,
и потому видеть вас здесь для меня
весьма неожиданно. Хотя, наверное,
желание побыстрее покончить с
нашим браком в вас столь велико, что
вы преодолели неприязнь, что
испытываете ко мне.
- Отчего вы решили, что я
собираюсь покончить с нашим
браком? – удивленно воззрился на
нее Раневский. – Я не собираюсь
подавать прошение о разводе.
- Лиди написала мне, - не стала
лукавить Софья, - что сию пикантную
новость весьма оживленно
обсуждают.
Александр нахмурился:
- Я приехал, что бы забрать вас в
Вознесенское.
 - Отчего? – отступила от него
Софья. – Отчего вы передумали?
Александр принялся ходить по
комнате.
- Думаю, это очевидно, - заложив
руки за спину, повернулся он к Софи.
– Вы написали, что дом не пригоден
для жилья, денег на то, чтобы
произвести здесь необходимый
ремонт, у меня сейчас нет, - слукавил
Александр, - потому я приехал, чтобы
забрать вас и детей, - закончил он.
- Мы могли бы перебраться в
Рощино с вашего позволения, и тогда
вам не придется терпеть мое
присутствие подле себя, - отозвалась
Софья.
 - И позволить и дальше
распространять слухи, - усмехнулся
он. – Нет, вы поедете со мной.
- Вы сбираетесь признать
мальчиков? – парировала Софи.
- У меня нет выбора, - пожал
плечами Раневский. – Я признаю
мальчиков и ребенка, которого вы
ожидаете.
- Ребенка не будет, - опустила
ресницы Софья. – Я упала с лестницы
месяц тому назад.
Александр вздрогнул.
- Мне жаль, - тихо заметил он. –
Вероятно, вам пришлось нелегко.
- Я осталась жива, и уже за это мне
следует благодарить Господа, -
вздохнула Софи.
 Неподдельное страдание тенью
мелькнуло в ее глазах и у Раневского
перевернулось сердце, едва он
представил, что мог потерять ее
безвозвратно.
- Жаль, что меня не было рядом с
вами, - взял он ее за руку, - и вам
пришлось самой пережить все это.
- Жизнь меня не баловала в
последнее время, - грустно
усмехнулась Софи.
- В этом есть и моя вина, -
покаянно произнес Александр.
Тонкие пальцы в его ладони
дрогнули, и Софья осторожно отняла
у него свою руку.
- Раз вы все уже решили, мне
остается только покорно принять
вашу волю, - отошла она от него в
противоположный угол комнаты. –
Дайте мне время уладить мои дела
здесь. Я не могу бросить все на
произвол судьбы.
- Об этом не беспокойтесь, -
поспешно ответил Раневский. –
Горин позаботится об усадьбе в ваше
отсутствие. Коли вы все равно уедете,
ремонт можно будет отложить до
будущего года, а там с Божьей
помощью, постараемся что-нибудь
придумать.
- Как вам будет угодно, - кивнула
головой Софья.
Повисло неловкое молчание.
Александру безумно хотелось
взглянуть на мальчиков, но просить
Софью о том он не решился. «Всему
свое время», - вздохнул он.
 - Я распоряжусь, чтобы вам
комнаты подготовили, - поспешила
покинуть гостиную Софья.
- Благодарю, - отозвался
Раневский, провожая ее глазами.
Оставшись в одиночестве,
Александр вновь вернулся к тому
самому окну, из которого видел
Софью и дворецкого в саду. Под
окнами гостиной в изобилии росли
розовые кусты, благоухавшие
дивным ароматом в жаркий июльский
полдень, доносившийся до него через
приоткрытое окно. На деревянной
скамье стояла плетеная корзина,
оставленная Софьей. Его внимание
привлек тихий мелодичный голос.
Что-то напевая по-французски, по
садовой дорожке шла женщина, за
руку которой держался пухлый
розовощекий малыш, не уверенно
совершавший свои первые шаги.
Следом за ней шла худенькая
девчушка, совсем еще подросток, на
руках которой пристроился брат-
близнец отважного
первооткрывателя.
Раневский не мог оторвать взгляда
от этой маленькой компании, не
подозревавшей, что за ними
пристально наблюдают. Оба
мальчика светловолосые и
ясноглазые так напомнили ему
собственную племянницу Лизу, что
последние сомнение в собственном
отцовстве у него отпали. Сглотнув
ком в горле, Александр оперся
руками о подоконник и наклонился
вперед, стремясь не упустить ни
малейшей детали и позабыв об
осторожности. Заметив его, нянька
испуганно охнула и поторопилась
увести близнецов подальше.
Раневский попытался развязать
туго затянутый узел шелкового
галстука. Кровь застучала в висках,
ему не хватало воздуха. Острое
чувство вины и сожаления больно
кольнуло в самое сердце. Как, после
всего, что он наговорил ей в Париже,
можно все забыть и простить? Как
жить дальше, будто ничего не
случилось? Что бы он ни сделал
отныне, обвинения в неверности,
брошенные им в запальчивости,
всегда будут стоять между ними. А
ведь есть еще и Мари. Александр
медленно опустился на низкий
диванчик. Галстук, наконец, поддался
ему и он, нетерпеливым жестом,
сдернул его с шеи. Двери тихо
приоткрылись, и на пороге замерла
Софья.
- Александр Сергеевич, вам
нехорошо? – обеспокоенно
поинтересовалась она.
- Проклятая духота, - чуть заметно
улыбнулся Раневский. – Я только что
видел Мишеля и Андрея, - тихо
заметил он.
Софья побледнела. Не было сил
произнести ни слова.
- Я признаю, что был неправ, -
выдавил из себя Александр. – Они
очень похожи на Лизу.
 - Лиза ведь не ваша дочь? – чуть
слышно спросила Софи.
- Нет, - покачал головой
Раневский, - не моя. Она
унаследовала черты от моего отца,
как Кити, как я сам, а вот Анатоль
был очень похож на нашу матушку.
- Я почти ничего не знаю о вас, о
вашей семье. Пять лет прошло, а у
нас никогда не было времени даже
поговорить о том, - грустно
улыбнулась Софья.
- Вы видели моего дядю? –
поднялся с дивана Раневский.
- Имела удовольствие, - буркнула
Софья, вспоминая свою первую и
единственную встречу с Владимиром
Александровичем.
 - Тогда имеете представление о
том, как должен был выглядеть мой
отец, будь он жив, - улыбнулся
Александр. – Они - близнецы. Я был
настоящим ослом, - усмехнулся
Раневский, - коли только сейчас
додумался до того.

Глава 50

От слов Александра на сердце

потеплело. Ночами, когда круговерть
дневных забот отступала, Софья
мыслями своими часто возвращалась
к разговору с Лидией. Думая о том,
она не могла не признать правоты ее
слов относительно будущего Мишеля
и Андрея. Чем взрослее становились
бы мальчики, тем яснее бы понимали,
что в их жизни что-то не так, как
должно быть. И только она одна была
бы в ответе за то, что никогда бы их
не приняли как равных, клеймо
бастарда пристало бы на всю жизнь,
закрыв для них многие пути и
возможности. Потому признание
Раневского в собственном отцовстве,
снимало с души тяжкий груз
ответственности за их будущее.
Слова признательности и
благодарности так и не были
произнесены. Обида сковала уста.
Ничто не могло изменить того, что
всякий раз стоило ей подумать о
супруге, и память вновь вытаскивала
на свет божий воспоминания о том,
как и с кем увидела его в первый раз
в Париже. Слова вертелись на
кончике языка, но промолчала.
Стоило ей только упомянуть имя
madame Домбровской и взаимным
упрекам вновь не будет конца. Она
помнила о том, как спешила к нему,
как хотела сказать о том, что ждала,
надеялась, но холодный прием
мгновенно отрезвил ее, а его
обвинения, брошенные ей в лицо,
тотчас заставили защищаться и в
свою очередь осыпать его градом
упреков.
Софья отвернулась, собираясь с
мыслями. Поправила цветы в вазе на
столе, спиной ощущая его
напряженный взгляд в ожидании ее
ответа.
- Ну, что же, по крайней мере, один
пункт обвинений с меня снят, -
обернулась она к нему, не сдержав
сарказма.
Раневский нахмурился.
- Желаете вновь припомнить мне
мои грехи? – осведомился он,
поднимаясь с кресла и направляясь к
ней.
- Что вы, - усмехнулась Софья. –
Как я могу, есть ли у меня право
попрекать вас?
- Софи, - вздохнул Раневский, - мы
с вами ходим по кругу. Да, я виноват
перед вами, в свое оправдание могу
лишь сказать, что никогда не
испытывал к Мари и сотой доли того,
что связывало нас с вами.
- Тогда зачем, Alexandre?! – не
сдержалась Софья. – Два года! Бог
мой, подумать только два года!
Зачем?
- Я не знаю. Может быть, то был
страх взять на себя вину…
- Я слышала о том, - перебила его
Софья, опуская глаза в пол. – Вашей
вины в том нет. Каждый сам для себя
решает жить ему или… Вы должны
были отослать ее!
- Что же тогда должны были
сделать вы, madame? – оборвал он ее.
– Смею напомнить вам, что в Париже
вы были не узницей в темнице, а
вполне благополучно проживали под
именем, что вам не принадлежало.
Или, может, я ошибаюсь, и вы
приняли католичество?
- Ежели бы меня все-таки
вынудили к тому обстоятельства,
ежели больше не осталось надежды, -
медленно заговорила Софья, - думаю,
я бы сделала все, что потребовалось,
только бы сохранить жизнь Мишелю
и Андрею.
- Чартинский знал о том, что
близнецы не его дети? – тихо
поинтересовался Александр.
Софья кивнула головой. Александр
со свистом втянул воздух, сквозь
сжатые зубы.
- Тогда, в часовне, - запинаясь,
продолжила она, - я лгала вам.
Вынуждена была лгать. Я боялась,
что Адам убьет вас. Во всяком случае
его намерение было таковым, и он
сам мне сказал о том.
- Не будем более о том, - хмуро
бросил Раневский. – Я не желаю
более вспоминать о князе
Чартинском.
Софья умолкла. Повисшая в
комнате тишина давила на обоих.
Откашлявшись, Софья продолжила
тоном светской любезности:
- Ваши комнаты готовы, позвольте,
я провожу вас.
- Охотно, - с готовностью
согласился Раневский.
Раневский, слегка прихрамывая,
шагнул в полоску света, падающую
от окна. Солнечные лучи золотом
блеснули в светлых кудрях. Софья
застыла на месте. Она не могла
отвести взгляда от его лица.
Нестерпимо до зуда захотелось
провести рукой по его щеке,
кончиком пальца коснуться губ,
разгладить нахмуренные брови,
прильнуть к широкой груди,
подставив губы поцелую. Не было
смысла лгать самой себе: Александр
– единственный мужчина, который
будил в ней подобные чувства.
Сделав вид, что запнулась за прореху
в ветхом ковре, Софи чуть
покачнулась. Он аккуратно
подхватил ее под локоток и, как
только, ей удалось выправиться,
выпустил ее руку. Софья подавила
разочарованный вздох и, не
оглядываясь, шагнула в полутемный
коридор.
Проводив Александра, Софья
отправилась к себе. Предстояло
собраться в дальнюю дорогу. Ее
камеристка что-то тихо бормотала на
родном языке, укладывая вещи.
Нетрудно было догадаться, что
предстоящий неблизкий путь ее не
радовал. Пропустив мимо ушей
сетования прислуги, Софи присела
перед зеркалом, придирчиво
рассматривая собственное отражение.
Чересчур бледна и худа, под глазами
залегли темные тени. Неудивительно,
что ее попытка соблазнить
собственного супруга потерпела
поражение. Досадуя на саму себя за
несдержанность и, в тайне надеясь на
то, что Раневский не догадался о
неуклюжем маневре, она принялась
вынимать шпильки из волос,
удерживающих пышный узел на
затылке. Распустив пепельные
локоны, Софья с остервенением
принялась водить по ним щеткой.
- Permettez-moi, madame.
(Позвольте мне, мадам), - забрала у
нее расческу француженка.
Пока Бланш аккуратно разбирала
вьющиеся пряди, Софья, прикрыв
глаза, едва сдерживала подступившие
слезы, вспоминая о том, как
поспешно он убрал свою руку с ее
локтя. Неужели она настолько
опротивела ему? Как же далее жить с
этим? Ведь ее по-прежнему влекло к
нему, не смотря даже на то, что при
мысли о том, что он на протяжении
двух лет делил с Мари самые
интимные моменты жизни, в душе
вздымалась волна невиданной злости,
вызванной ревностью. Открыв глаза,
она встретилась взглядом с Бланш
через зеркало.
- Madame malheureuse? (Мадам
расстроена?) - тихо
поинтересовалась француженка.
- Нет, - покачала головой Софья.
- Le bleu de la robe pour le dîner sera
à la fois. (Синее платье к ужину
будет в самый раз), - позволила себе
чуть заметную улыбку Бланш.
- Bien (Хорошо), - согласилась
Софья.
Софи уже давно перестала уделять
внимание собственной внешности,
полагая, что отныне ей незачем
беспокоиться о том, коли вся жизнь
ее будет посвящена только детям.
Однако, переодеваясь к ужину, она
волновалась будто дебютантка перед
своим первым выходом в свет.
«Помни, - шептала она беззвучно, -
ты женщина. Только от тебя отныне
зависит, как сложится все далее.
Можно и дальше изводить друг друга
взаимными упреками до тех пор,
пока, он не отвернется от тебя и
станет искать утешения на стороне, а
можно попытаться вернуть
прошлое». То самое прошлое, когда
хотелось проводить все дни и ночи
подле друг друга, когда казалось, что
любить сильнее просто невозможно,
когда от счастья взаимного обладания
кружилась голова. Сознавала она и
то, что вряд ли Раневский оценит ее
старания иначе, чем попытку
соблазнения и страшилась быть
отвергнутой.
 Последний раз, оглядев себя в
зеркале, она послала лакея, сообщить,
что ужин накрыт. Спускаясь по
лестнице, той самой, что стала
причиной ее неловкого падения,
Софья крепко держалась за перила.
Ступеньку давно заменили, но страх
остался. Подойдя к дверям столовой,
она замерла. Оставалась еще
возможность вернуться в свои покои,
переменить платье на что-то менее
вызывающее, поснимать украшения и
предстать перед мужем в том виде, в
каком была в момент его приезда.
Вздохнув поглубже, дабы унять
волнение и бешено бьющееся сердце,
Софья сдержано кивнула лакею,
открывшему перед ней двери. Ступив
на порог столовой, Софи растерялась.
Погрузившись с головой в свои
переживания, она совершенно
позабыла о Горине, а ведь по давно
заведенной традиции обедали и
ужинали они вместе. Вот и ныне
Савелий Арсеньевич был в столовой
и вел непринужденную беседу с ее
супругом. Раневский обернулся. В
синих глазах мелькнуло удивление,
но Александр тотчас опустил
ресницы, скрывая взгляд. А вот
Горин своего удивления скрыть не
сумел и рассыпался в цветистых
комплиментах.
Софья весьма сдержано
поблагодарила его, и присев на стул,
отодвинутый для нее Раневским,
сделала знак лакею, подавать на стол.
 «Господи! Как глупо-то вышло!» -
краснела Софи под восхищенными
взглядами и Горина и лукаво-
насмешливыми Раневского. Как
могла забыть о том, что Савелий
Арсеньевич ужинает вместе с нею?
«Вырядилась, как на званый ужин!» -
сердилась на себя Софья, чувствуя,
как горят кончики ушей и пылают
щеки. Ведь могла же записку
управляющему послать и уведомить
его о том, что хотела бы отужинать
наедине с супругом. Он бы,
несомненно, понял ее, а вот ныне,
благодаря своей же рассеянности,
приходилось терпеть столь
двусмысленное положение.
Она никогда не обсуждала с
Гориным перипетии своей семейной
жизни, обмолвилась лишь, что они с
супругом приняли решение о
раздельном проживании. Само собой,
новость сия Савелия Арсеньевича
поразила, но будучи человеком,
весьма деликатным, он сумел
сдержать свое любопытство и
расспросами ее не мучил.
Разговор за столом зашел о
ремонте усадьбы. В отсутствии
Софьи Александр уже успел
пообещать Горину, что по
возвращению в Вознесенское
распорядится о выделении ему
необходимой суммы. Савелию
Арсеньевичу пришла в голову мысль
обсудить первоочередные работы и
спросить мнения о том Раневского.
Настала очередь краснеть
Александру. Он уже обмолвился
Софье, что в этом году не может быть
и речи о том, чтобы произвести
ремонт дома в Нежино, а на деле
выходило, что средства есть, и он уже
договорился обо всем с Гориным. На
его счастье, Софья так была
поглощена собственными
переживаниями, что не предала
значения его словам, произнесенным
за столом в ответ на расспросы
Горина.
Софье казалось, что ужин длится
бесконечно, ироничные взгляды
Раневского злили ее до
невозможности, но она старалась
делать вид, ее это не трогает ни в
малейшей степени. Савелий
Арсеньевич, переговорив с
Раневским о делах его
интересующих, умолк. В повисшей
тишине напряжение между
супругами чувствовалось слишком
остро, и Горин не мог не ощущать
того же. Смутившись, управляющий
поспешил откланяться и удалиться,
оставив супругов наедине.
Лакей, принялся было убирать со
стола, но Софи отослала его. Она
потянулась к графину с вином, но
Александр опередил ее и наполнил ее
бокал, а затем и свой.
- Вы очень красивы, madame, -
иронично улыбнулся Раневский. –
Вам не обязательно было так
утруждать себя.
Софья вспыхнула. Итак, ее
замысел разгадан и лежит на
поверхности. Стараясь скрыть
замешательство от столь
откровенного признания в том, она
поднесла к губам бокал с вином.
- Благодарю, - сдержанно
отозвалась она. – Я думала, вам
приятно будет видеть за столом
женщину, которая следит за собой,
тем более что она все еще ваша жена.
Александр отсалютовал ей
бокалом:
- Toucher, madame, - улыбнулся он.
– Мне приятно знать, что все это ради
меня, - окинул он ее
многозначительным взглядом.
Софи с досады прикусила губу: и
как ему удается так легко вгонять ее в
краску, она ведь не невинная девица,
и именно благодаря ему познала, что
есть страсть. А, может быть, именно
потому, оторвалась она от созерцания
содержимого собственного бокала.
- Стало быть, старания мои не
были напрасными, коли мне удалось
порадовать вас, - позволила она себе
чуть заметную улыбку.
Раневский вздохнул и отставил
бокал в сторону:
- Не буду лукавить. Я приехал бы
за вами, даже ежели вы не писали бы
мне. Не думать о вас – выше моих
сил. Я полагал, что у меня
получиться забыть обо всем, но того
не случилось.
Софья смутилась. Слова его были
произнесены тоном полной
безысходности. От того и не вызвали
радости, лишь горький осадок в
душе. Несколько раз моргнув, дабы
удержать близкие слезы, Софи
поднялась из-за стола:
- Прошу меня извинить, -
скороговоркой произнесла она,
устремившись в сторону двери.
- Софи, - поднялся вслед за ней
Раневский, заступив ей дорогу и
поймав за руку. – Полагаю, нам стоит
откровенно говорить друг с другом
сегодня и сейчас, чтобы в будущем
никогда более не возвращаться к
тому.
- Что ж, - опустила она глаза, -
откровенность за откровенность.
Видеть вас мне и радостно, и
мучительно одновременно. Мысли о
том, что эта женщина была подле вас
все то время, что мы провели в
разлуке, мне невыносима. Глядя на
вас я не могу не думать о том, что вы
целовали, обнимали ее, при том, при
всем у вас был выбор, тогда, как у
меня его не было. Наверное, мне
надобно было наложить на себя руки,
дабы избежать бесчестия, ведь моего
согласия Адам не спрашивал.
Раневский выпустил ее руку.
Каждое ее слово камнем ложилось на
сердце. Достав из кармана сюртука
платок, Александр вытер слезы с ее
лица.
- Не надобно слез, ma chérie. Более
ничто не может нам помешать, -
приподнял он двумя пальцами ее
подбородок.
Он говорил едва слышно, а Софи
не могла отвести взгляда от его губ,
что были все ближе и ближе к ее
лицу. Вскинув руки ему на шею, она
поднялась на носочки, тонкие пальцы
запутались в шелковистых кудрях на
его затылке, и коснулась его губ,
робко, вопрошая.
Горячо, жарко, сладко, так как
должно быть, так, как помнила. Ноги
подгибались, и Софья приникла к
нему еще ближе, цепляясь за
широкие плечи.
- Сашенька, Са-а-а-ша, - шептала,
чувствуя, как губы его скользят по
шее, касаются тонких ключиц. – Как
же мы будем, Сашенька?
- Не думай о том, - отозвался
Раневский. – Пусть говорят, что
хотят. Мне все равно, - сорвался его
голос на хриплый шепот.
 Софья прикрыла веки. Пред
мысленным взором тотчас всплыл
образ, который навсегда врезался в
память: руки Мари на плечах
Александра, ее губы, касаются его
губ, сильные руки мужа обнимают
тонкую талию madame Домбровской.
Воображение разыгралось, рисуя ей
бесстыдные объятья любовников на
скомканных простынях.
Вывернувшись из его объятий, Софья
отступила к двери, качая головой.
- Софи? – потянулся вслед за ней
Александр, не желая отпускать ее, но
она отступила еще на шаг,
увеличивая расстояние между ними.
- Pardonnez-moi (Простите меня).
Мне надобно время.
 Выскользнув за двери, Софья, не
оглядываясь, поспешила вверх по
лестнице.
Спальня, которую она велела
подготовить для Александра, была
смежной с ее собственной. Часы
внизу в гостиной пробили полночь.
Весь дом погрузился в тишину, и
только за стеной скрипели старые
деревянные половицы под неровной
поступью Раневского. Софья,
прислушиваясь к его шагам, ужом
вертелась на постели. Лицо ее
пылало, тонкая ночная рубашка
неприятно липла к телу. Сдернув с
головы ночной чепец, она со злостью
швырнула его через всю комнату.
Сама оттолкнула его, собственными
руками, а ведь все могло бы быть
иначе, могла бы быть с ним, а не
маяться бессонницей, прислушиваясь
к каждому шороху.
Докурив трубку, Александр
вытряхнул пепел из окна. Он никак
не мог взять в толк, что за игру
затеяла Софья. Явившись к ужину во
всем блеске своей красоты, она не
обмолвившись ни словом, тем не
менее, явно заявила о своих
намерениях, а после, когда сама же
спровоцировала его, тотчас
оттолкнула.
И как можно было усомниться в
искренности ее слов? И тихое:
«Сашенька, С-а-а-ша», - сводило с
ума, глаза, блестевшие от
непролитых слез, казалось, смотрят в
самую душу. «Неужто сыграть так
возможно?» - в который раз
вопрошал он сам себя. Да и для чего
все эти игры? Или ждала, что в ноги
упадет, умолять будет? Отчего так
жестока с ним? Отчего то манит, то
отталкивает? Чего еще ждет от него?
Какие невозможные поступки он
должен совершить, чтобы быть
прощенным.
Ведь он был уверен, что и она
желает того же, что и он сам.
Поверил, открылся, но его просто
дразнили, как мальчишку. Раневский
скинул сюртук и жилет, развязал
галстук. Он попытался сам стянуть
сапоги, но того ему не удалось, а
Тимошка, как назло, запропастился
куда-то. Звать денщика Александр не
решился, опасаясь потревожить
спящих обитателей усадьбы.
Сдавлено чертыхнувшись, Раневский
предпринял другую попытку.
- Позвольте, я помогу, - услышал
он тихий голос и вздрогнул.
Затянув потуже пояс на шелковом
капоте, Софья шагнула в комнату от
порога двери, разделяющей спальни.
- Не надобно, я сам, - растерялся
Раневский.
Но Софи, не слушая его
возражений, опустилась на колени и
ухватилась за голенище сапога.
- Прежде мне приходилось
оказывать подобную услугу André, -
улыбнулась она.
Александр усмехнулся и откинулся
на спинку кресла. Постепенно сапог
поддавался ее усилиям.
 - Утром шкуру спущу с Тимофея, -
пообещал он, когда и со вторым
сапогом было покончено.
- Не надобно его наказывать, -
выпрямилась Софья, во все глаза
глядя на него. – Я не могла уснуть, -
сглотнула она ком в горле, - мне
послышалось, что у вас возникли
некоторые затруднения, и я решила
помочь.
- Иди ко мне, - прошептал
Раневский, раскрывая ей объятья.
Не колеблясь долее ни единого
мгновения, Софья шагнула к нему,
приникла всем телом, ощущая тепло
его кожи под своими ладонями через
тонкое полотно рубахи.
- Вновь сбежишь? – улыбнулся
Александр в растрепанные кудри.
 Софья отрицательно покачала
головой, прислушиваясь к быстрым
ударам его сердца под своей щекой.
- Никогда более по собственной
воле я не расстанусь с тобой, -
прошептала в ответ.
Выпустив ее из объятий,
Раневский шагнул в сторону и задул
свечу. Софья забралась в его постель,
прислушиваясь к шороху одежды,
которую он снимал с себя. Скрипнула
кровать, когда Александр лег подле
нее и, приподнявшись на локте
поцеловал. Пытаясь развязать ленту,
что стягивала ворот ее рубашки,
Раневский только туже затянул узел.
Пальцы вдруг стали неловкими от
охватившего его нетерпения.
Шепотом выругавшись, Александр
рванул ворот сорочки. Тонкая ткань
затрещала и разошлась под его
руками. Софья выгнулась дугой,
стремясь, как можно ближе
прижаться к нему, ощутить тепло
ладоней на своей коже. Раневский с
трудом перевел дух, уговаривая себя
не спешить поддаться соблазну.
Кончики его пальцев легко
заскользили по плавным линиям ее
тела, едва касаясь, вызывая дрожь,
губы приникли к губам в невесомом
легчайшем поцелуе.
Кровь застучала в висках, зажигая
пожар под кожей. С тихим стоном
Софи сама впилась ему в губы,
обхватила руками крепкую шею.
 - Хочу тебя, - прошептала
бесстыдно, прикусив зубами мочку
уха.
Под ладонями напряглись твердые
мускулы. Он словно бы попытался
отстраниться, но она не отпустила,
чувствуя, как лихорадка, что сжигала
ее передается и ему.
- Сонечка, mon ange, не торопи
меня, - выдохнул Раневский,
страшась потерять контроль над
собственным телом.
- Не могу более ждать, я два года
ждала, - прошептала в ответ.
Сладко, горячо до внутренней
дрожи. Софья не слышала ни
жалобного скрипа старой кровати, ни
звуков ночного парка из открытого
настежь окна, только шепот,
утягивающий сознание в самый омут
сладострастия. Только когда, ночная
прохлада проникла в комнату и
коснулась разгоряченной кожи, она
пришла в себя, лежа на его груди.
Чуть поежившись от сквозняка,
проникшего в спальню, Софи
выскользнула из кольца его рук,
намереваясь вернуться в свою
комнату. Ей показалось, что
Александр спит, но стоило только
подняться с постели, как его ладони
сомкнулись на ее талии.
- Никогда не смей оставлять меня
по ночам, - прошептал ей в ухо,
опрокидывая обратно на постель.
- Никогда более, - согласилась она,
устраиваясь удобнее на его плече.
 - Отныне у нас не будет
раздельных спален, madame, -
усмехнулся Раневский. – Дабы у вас
не было соблазна закрыть дверь
перед моим носом.
- Никогда более у меня не будет
такого соблазна, - отозвалась она.
Накрыв себя и ее покрывалом,
Александр обвил тонкий стан обеими
руками и только тогда уснул.
«Только так, в его постели, в его
объятьях каждую ночь отныне, -
счастливо вздохнула Софья, мягко
соскальзывая в сон. – Неважно, что
говорят. Неважно. Пусть судачат.
Вместе с ним ничего не страшно».
Раневский проснулся, едва первые
лучи солнца показались из-за
горизонта. Софья, утомленная
долгими ночными ласками еще спала,
а он никак не мог отвести взгляда от
ее лица. «Непостижимая женщина.
Одна единственная. Такой другой не
сыскать, хоть полмира обойди. Моя
женщина, - улыбнулся Александр. –
Моя, навеки вечные».
Дрогнули ресницы, и взгляды
встретились.
- Bonjour, mon cœur, - целуя тонкие
пальчики, хрипло прошептал
Раневский.
Софья залилась румянцем,
рассмеялась и спрятала лицо на его
груди.
- Я думала, то сон, - поглаживая
его плечи, прошептала она.
- А ежели сон, так лучше нам
никогда не просыпаться, -
усмехнулся Раневский, поднимаясь с
кровати. – Помнишь, я говорил тебе,
что всегда буду любить тебя, чтобы
ни случилось?
- Помню, - натянув покрывало до
подбородка, улыбнулась Софья. – Я
каждый мгновение помню, каждую
встречу, каждое слово.
- Вот и не забывай о том никогда, -
нахмурился он. – Что бы я ни
говорил, что бы ни делал, помни о
том. Я лгал сам себе, когда говорил о
том, что ненавижу тебя, когда думал,
что способен забыть, вычеркнуть из
своей жизни.
- Madame! – послышался голос
Бланш из соседней комнаты.
Софья тихо охнула и, соскочив с
постели, накинула на себя капот,
прямо на нагое тело. Прошлепав
босыми ногами к себе в спальню, она
обернулась в дверях.
- Я люблю тебя, - прошептала
одними губами и скрылась за дверью.
После завтрака в усадьбе
поднялась суматоха, грузили
уложенный с вечера багаж.
Александр, спросив позволения у
Софьи, прошел в детскую. Все утро
он провел с мальчиками. Сердце
переворачивалось в груди, когда
касался губами пухлой щечки, когда
маленькие ручки исследовали его
собственное лицо, ком в горле мешал
говорить и дышать. Пожилая нянька
француженка, наблюдая за отцом и
сыновьями, не смогла сдержать слез,
и только всхлипывала, поднося к
глазам платочек.
- Comment en sont-ils vous
ressemblent, monsieur. Je devinais que
le prince ne leur père. (Как же они
походят на вас, сударь. Я
догадывалась, что князь им не отец),
- прошептала она, взяв на руки
Андрея, когда настала пора выходить,
дабы садиться в экипаж.
Раневский лишь кивнул головой в
ответ на ее слова. Подхватив
Мишеля, Александр спустился вместе
с ним на двор.
- Мы поедем сперва до Рощино, -
заговорил Раневский, удерживая на
руках, норовившего вывернуться
Мишеля, - затем в Завадное, по пути
заедем в Берсенёвку. Пусть все
знают, - улыбнулся он, коснувшись
рукой мягких золотистых кудрей
сына.
- Comme vous le dites, seigneur, mon
mari (Как скажете, господин супруг
мой), - обернулась Софья, стоя на
подножке экипажа.

Эпилог

Вознесенское
1823 г.

Накануне весь день и всю ночь

огромными пушистыми хлопьями
шел снег, налипая на ветках деревьев
в парке, укрывая хрустальную гладь
пруда, одевая все вокруг усадьбы в
нарядные рождественские одежды.
Над подъездной аллеей в одну ночь
возник дивной красоты свод из
снежного кружева.
К полудню дворовые мальчишки
затеяли игру в снежки прямо во дворе
усадьбы. Казалось, даже воздух
звенел от их задорного веселья.
Monsieur Лаваль, нанятый два года
назад воспитателем для близнецов,
безуспешно пытался призвать к
порядку своих подопечных.
Приникнув к окну, мальчишки с
завистью созерцали веселую возню
сверстников на улице, в то время как
им надлежало изучать скучнейшую
латынь.
- Полагаю, monsieur Лаваль, на
сегодня вполне достаточно, -
заглянула в классную комнату Софья.
 - Comme vous le souhaitez, madame
(Как пожелаете, мадам), - сдаваясь,
удрученно вздохнул француз.
- Маменька, можно и нам на двор?
– озорно сверкнул глазами Мишель.
Андрей вторил брату умоляющим
взглядом.
- Отчего нет, - улыбнулась Софья.
Едва она успела ответить
согласием на их просьбу, как
близнецов и след простыл.
- Будьте осторожны, - успела она
крикнуть в спину убегающим
сыновьям.
- Вы их избалуете, madame, -
выходя из кабинета, нахмурился
Раневский.
Александр все утро провел с
поверенным своего покойного
дядюшки. Владимир Александрович
скончался месяц назад после
продолжительной и изнурительной
болезни, оставив все свое состояние
единственному племяннику. Никто не
мог доподлинно сказать, по какой
причине Раневский-старший, так и не
обзавелся семьей. Ходили разные
слухи и домыслы, но более всего
толковали о несчастной любви. Будто
бы Владимир Александрович некогда
сватался к одной барышне, но ему
предпочли другого.
Как бы то ни было, некогда
огромное состояние Раневских,
разделенное пополам дедом
Александра между двумя сыновьями,
отныне вновь было сосредоточенно в
одних руках. Что не говори, а забот и
хлопот его владельцу в связи с этим
прибавилось немало.
- Но ведь сегодня Рождество, -
подставляя щеку его губам,
улыбнулась Софья. – Отчего вы
хмуритесь, mon cher? –
поинтересовалась она, окинув
супруга внимательным взглядом.
- Пустяки, душа моя, - отмахнулся
Раневский. – Вы правы, нынче
Рождество и все дела покамест
можно отложить.
Восьмилетний Сенька младший
сын дворецкого топтался около
сторожки привратника. Мальчишка
изредка посматривал на дорогу,
ведущую к усадьбе, а все больше на
двор, где появление барчуков было
встречено громким криком и градом
снежков. Вытерев нос рукавом
зипуна, Сенька погрозил кулаком
неизвестно кому и вновь тоскливо
уставился на дорогу. На его счастье
вскоре показался крытый возок.
- Едут! Едут! – закричал он,
поворачиваясь в сторону усадьбы и
на бегу размахивая руками.
Сенька с разбегу влетел в
переднюю, наследил снегом на
темно-красном ковре, за что тотчас
получил подзатыльник от отца.
Сообщив новость, мальчишка
поспешил присоединиться к
снежному бою во дворе. Двое лакеев
вышли на крыльцо, готовясь
встречать дорогих гостей. Вскоре
возок миновал подъездную аллею, и
остановился у ступеней парадного.
Игра в снежки замерла. Мальчишки,
отряхиваясь от налипшего снега,
глазели на приезжих. Первым из
возка выбрался молодой человек в
бобровой шубе и подал руку молодой
женщине. Ступив на снег, Кити
огляделась, с наслаждением вдохнула
чистый морозный воздух.
- Саша, как же хорошо здесь! –
повернулась она к мужу.
Взяв на руки девочку лет пяти,
Морозов обернулся.
- Соскучилась? – улыбнулся он
Кити.
Катерина кивнула головой.
Передав дочь одному из лакеев,
Сашко подал руку жене. Метко
брошенный снежок, сбил шапку с его
головы. Обернувшись, Морозов
обвел грозным взглядом притихшую
ватагу мальчишек. Разглядев
смеющееся лицо Мишеля, Сашко
наклонился и зачерпнул полную
пригоршню снега.
- Ну, держись! – запустил он
снежным снарядом в мальчишку.
Звонко рассмеявшись, Кити
поспешила покинуть место
шуточного боя, оставив супруга
разбираться с племянниками. Спустя
полчаса все трое явились в дом,
затоптав все пространство у дверей
снежными следами.
Морозовы приехали первыми из
всех, кого ждали в этот день в
Вознесенском. Спустя час во двор
усадьбы въехал еще один экипаж.
Путешествие из подмосковного
имения в поместье Раневских было
утомительным и долгим, но Надин и
виду не подала, что устала. Будто
королева ступила она в переднюю.
Было время, когда мечтала о том, что
войдет в этот дом хозяйкою, а вот
ныне была здесь как гостья.
Софья Михайловна ее не жаловала.
Впрочем, неприязнь сия была
взаимною, но замечая, сколько
огорчения доставляет André
затянувшаяся вражда и ради того,
чтобы доставить удовольствие
своему супругу, ответила согласием
на приглашение.
Величавым жестом Надин скинула
салоп, подбитый мехом соболя, на
руки прислуге и поправила прическу
перед зеркалом. Только после того
обернулась к хозяевам, вышедшим
встретить графа и графиню Завадских
в переднюю. Встретившись взглядом
с Раневским, лишь чуть заметно
улыбнулась. Ничего не
всколыхнулось в душе, страсть сия
давно подернулась пеплом, оставив
лишь светлую грусть, да
воспоминания о безвозвратно
ушедшей беззаботной юности.
Взгляд Софи оставался холоден, но
заметив, как ладонь графини
скользнула в руку супруга, в поисках
поддержки, оттаял, потеплел. А когда
вслед за графской четой в передней
появилась нянька с графским
наследником на руках, так и вовсе от
былой настороженности хозяйки
Вознесенского не осталось и следа.
Улыбка светлая и радостная озарила
ее лицо, и она первая раскрыла
объятья, сделав шаг навстречу
графине. Надин слегка смешалась, но
устоять против такой встречи не
смогла. Обменявшись приветствиями
и поцелуями, вся шумная компания
покинула переднюю и переместилась
в уютную диванную, где уже был
накрыт стол с легкими закусками к
чаю, дабы подкрепиться перед тем,
как ехать ко Всенощной.
Ступив на порог, Надин окинула
взглядом комнату. Прежде ей не
доводилось бывать в Вознесенском,
только в Рощино, хотя когда-то и
грезила о том. Кити поднялась
навстречу вошедшим, расцеловала
Надин в обе щеки и замерла перед
Андреем. Что-то давно забытое
шевельнулось в душе при взгляде на
него. Светлые кудри, внимательные
серые глаза, едва заметные лучики
тонких морщинок вокруг глаз и та
самая улыбка, что прежде сводила ее
с ума.
Как же давно они не виделись,
сколько времени прошло, сколько
всего когда-то разделило их и
события, и люди, и вот он вновь, так
близко и, одновременно, так далеко.
Завадский склонился над ее рукой, и
едва коснувшись ее губами,
выпрямился, глядя ей прямо в глаза.
Кити не отвела взгляда. Андрей
улыбнулся ей легко и
непринужденно, и морок, что нашел
вдруг на нее, отступил. Что было, то
было, и уж давно быльем поросло.
- Вы с каждый днем все краше,
Екатерина Сергеевна, - заметил
Завадский.
- Благодарю, - опустила ресницы
Кити. – И пусть я даже знаю, что вы
мне льстите, - рассмеялась она, - но,
тем не менее, мне ваша лесть
приятна.
У Надин похолодело сердце, пока
она сквозь ресницы наблюдала за
супругом и madame Морозовой, но
перехватив взгляд Кити, полный
любви и обожания, адресованный
супругу, она тихонечко перевела дух.
«Показалось, пустое все», -
успокоила она саму себя.
 Вернувшись из Парижа, André
переменился. Исчез пылкий
влюбленный в нее молодой человек.
На смену ему явился мужчина,
знающий себе цену. О сколько раз
она изводила себя муками ревности,
замечая пылкие взгляды московских
красавиц на светских раутах и балах,
адресованные красавцу полковнику.
Но ни одной из них не удалось
расположить его к себе, а уж тем паче
завоевать его благосклонность. Граф
Завадский хранил верность своей
графине. Но всякий раз, вспоминая о
том, с каким пренебрежением
относилась к нему прежде, каким
долгим оказалось его молчание в
разлуке, как сильна была его обида,
Надин ощущала, сколь хрупким было
их перемирие, сколь хрупкой была
его любовь к ней. От того и
старалась, как могла, сохранить то
немногое, что ей осталось. Только
лишь с рождением сына, к ней
вернулась былая уверенность в его
чувствах, но полученного опыта с
лихвой хватило, чтобы понять, как
легко она сама чуть не разрушила
собственное счастье.
Двери, ведущие в диванную,
распахнулись под рукой лакея, и в
комнату ступила Маша. При взгляде
на племянницу, Александр с трудом
подавил тяжелый вздох. Восемь лет
минуло с того, как он заставил
Натали передать ему опеку над
дочерью Анатоля. В первый год они
не выезжали в свет и у себя визитеров
принимали неохотно. Как и полагала
Софья, столичный свет, жадный до
скандалов и сплетен, не мог оставить
без внимания чудесное воскрешение
madame Раневской. Слухи о ее
скандальном сожительстве с князем
Чартинским в Париже догнали ее в
Петербурге. Немало времени
понадобилось, чтобы о том если и не
забыли, то перестали обсуждать в
каждом салоне, от того и вывели
Машу в свет, когда ей уже
восемнадцать минуло. Три года
Софья исправно выполняла взятую на
себя роль la patronnesse (патронесса)
при юной родственнице супруга, но
Мари не спешила выбрать себе
спутника жизни, хотя многие
сватались к ней. Никому, не объясняя
причин, она отказала многим, и в
свете стали почитать ее за гордячку
cœur de glace (ледяное сердце), все
чаще говорили за ее спиной. А в
последние два года Мари так и вовсе
наотрез отказалась выезжать. В этом
году ей минуло двадцать три, возраст
для девицы, мягко говоря,
критичный. Софья тревоги супруга
относительно будущего племянницы
разделяла, но вслух своих опасений
не высказывала.
Поприветствовав собравшихся,
Мари присела в самый уголок, откуда
вся комната была ей хорошо видна,
тогда, как сама она внимания не
привлекала.
Наконец, настал пора ехать. К
крыльцу подали две превосходных
тройки, и все многочисленное
семейство за исключением младших
его членов отправилось в небольшой
храм в близлежащем селе.
Народу было множество. Те, кто
пришел последними, теснились у
входа, тогда, как господа
расположились впереди. Мари
задумчиво глядела на огонек свечи,
что держала в руках. Служба уж
давно началась и прихожане с
лицами, озаренными радостью,
внимали словам батюшки,
совершавшего молебен. Пламя свечи
тихонько колыхнулось, когда двери в
храм приоткрылись, пропуская
внутрь припозднившегося
прихожанина. Обернувшись, Маша
залилась жарким румянцем,
встретившись взглядом с
Берсенёвым. Мишель насмешливо
кивнул головой и послал
извиняющийся взгляд сестре,
глядевшей на него с немым укором.
Мари забыла, как дышать, все вокруг
слилось в сплошной гул и шум, когда
поняла, что Михаил нарочно
остановился за ее спиной.
Никогда не могла она сохранить
спокойствие и ничем не выдать
чувств, что владели ей, когда он был
рядом. Конечно же, Мишель знал о
том и, казалось, что ее чувства лишь
забавляют его. Мари злилась,
негодовала на себя, на него, но
ничего не могла поделать с
собственным сердцем, которое
каждый раз будто бы
останавливалось, стоило ему
оказаться подле нее. Вот и в этот раз,
грудь словно тисками сдавило и
пресеклось дыхание. Свеча задрожала
в ее руке, глаза, словно пеленой
заволокло, все вокруг закружилось.
«То, верно, от духоты», - успела
подумать она, проваливаясь в
темноту.
- Mademoiselle, - шепнул Михаил,
ощутив, как тяжело Мари
привалилась к нему спиной.
Голова ее запрокинулась, и ему
стал виден бледный профиль и
сомкнутые ресницы.
- Расступись, барышне дурно, -
подхватив ее на руки, стал
пробираться к выходу Михаил.
 Берсенёв не в шутку перепугался,
когда осознал, что сей глубокий
обморок, что ни на есть самый
настоящий, а не уловка с ее стороны.
Тронув супруга за рукав, Софья
поспешно передала ему свою свечу и
поспешила вслед за братом,
уносившим Мари. Выбравшись на
улицу и разыскав глазами Мишеля,
она спустилась с крыльца и,
зачерпнув полную пригоршню снега,
принялась растирать бледные щеки
девушки.
- Доколе ты будешь над бедняжкой
издеваться? – сердито выговаривала
она брату.
- Полно, Софи, - насупился
Михаил, осторожно опустив свою
ношу на крытое медвежьей шкурой
сидение в санях. – В чем моя вина?
- А то не знаешь? Зачем дразнишь
ее? – прошипела она. – Коли ничего
не испытываешь к ней, так и скажи.
Зачем ложными надеждами питать?
Мари пришла в себя, но глаз не
открыла, прислушиваясь к разговору
Михаила и Софьи.
- Видно, коротка ваша память,
Софья Михайловна, - язвительно
отозвался Мишель. – Уж коли забыли
вы, в чем ее маменька повинна, да и
как она с вами обошлась.
- Дети не должны отвечать за грехи
родителей своих, - одернула Софья
брата.
Не желая далее слушать, Мари
глубоко вздохнула и открыла глаза.
 - Машенька, слава Богу, -
улыбнулась Софья. – Как же вы
напугали нас.
- Там так душно было, - пряча
взгляд, отозвалась Мари. – Позвольте
мне в усадьбу вернуться.
- Конечно, ma chérie, - тотчас
согласилась Софья и, бросив лукавый
взгляд брату, добавила, - А Михаил
Михайлович с радостью вас проводит
и составит вам компанию до нашего
возвращения.
Одарив сестру мрачным взглядом,
Михаил забрался в сани.
- Трогай! – бросил он вознице,
позаботившись укрыть свою
спутницу меховой полостью от
встречного ветра.
 Всю дорогу Мари молчала, пряча
лицо от обжигающего морозца в
пушистом лисьем воротнике своего
салопа. Когда тройка остановилась у
крыльца, она, игнорируя
предложенную руку, самостоятельно
выбралась из саней и направилась к
крыльцу.
- Мария Анатольевна, чем
провинился-то? – догнал ее Михаил,
подхватив под локоть.
- Вы? Ничем, - остановилась Мари.
– Судя по всему, это я чем-то вам не
угодила.
Мишель, не выпуская руки, увлек
ее к парадному.
- Мари, - вздохнул Берсенёв,
остановившись перед дверью, - я
должен сказать вам…
 Михаил умолк, подбирая слова.
- Что же вы молчите? Говорите
прямо, все как есть, - выдернула свою
руку из его хватки Мари. – Говорите,
что вам известно о моих чувствах,
что они смешны вам, что…
Склонившись к ней, Михаил
закрыл ей рот поцелуем.
- Пусть я пожалею о том, - тяжело
дыша, выговорил он. – Я сам себе
смешон, Мари. Я вас люблю! Люблю
и ненавижу! Не понимаю, как
подобное возможно, но это так.
Мари, потрясенно поднесла к
горящим губам руку, дотронулась до
них кончиками пальцев, затянутыми
в перчатку. Мишель прервал свой
монолог, как только заметил, что
дверь парадного открыта, и
дворецкий, совершенно
ошарашенный, увиденной картиной,
никак не может прийти в себя от
удивления.
- Идемте! – бросил он ей. –
Очевидно, что разговор мне придется
продолжить уже с вашим дядюшкой.