Выкапывая маму

История любви

Даг Стенхоуп
Предисловие от Джонни Деппа

Перевод Семёна Гальцева (студия Rumble)

vk.com/rgrumble

Спонсоры перевода: Ваня Цема, Артемий Бондич, Антон Снопов, Aleks Versus.
и другие участники паблика vk.com/rgrumble

vk.com/rgrumble 2
 Посвящается Бинго.
Ты у меня балда, и я знаю, что ты никогда не прочтёшь эту книгу.
Ничего, я и так прочитал тебе всё интересное вслух, пока сидел с ней.
Спасибо тебе за то, что ты рядом.
Я люблю тебя.
Казалось бы, я должен был посвятить книгу маме.
Вот только мама мертва, и ей насрать.
Я — человек неверующий, но в этом я уверен.
Из всего многообразия вещей, которые с собой не унесёшь,
самомнение лучше бросить первым.

vk.com/rgrumble 3
 Предисловие

«Пожалуй, величайшая трагедия в истории человечества — это присвоение этики

религией».
Сэр Артур Кларк (писатель)

«Благородный муж постигает справедливость; низкий человек постигает выгоду».

Конфуций (философ)

«Жизнь стала неизмеримо лучше с тех пор, как я был вынужден перестать воспринимать
её серьёзно».
Хантер Томпсон (писатель)

«Не переживай и не бойся, никогда, ведь жизнь — это лишь мимолётный аттракцион».
Билл Хикс (комик)

«Я не стану цензурировать себя, чтобы уважить ваше невежество».

Джон Стюарт (комик)

«Человеческая порядочность не происходит из религии. Она предвосхищает её».

Кристофер Хитченс (писатель)

«Не жалей того, кто своей тупостью отупил тебя».

Ричард «Тюд» Уэллс (самогонщик)

«Жизнь похожа на порно с животными. Она не для всех».

Даг Стенхоуп (алкаш)

vk.com/rgrumble 4
Дорогой читатель,
Он — блудный немногословный пророк и беспутный нечаянный гуру с гардеробом
старых костюмов, в которых, скорее всего, какой-нибудь откинувшийся говнюк субботними
вечерами снимал баб; он — человек из народа, говорящий то, о чём все остальные молчат;
совершенная искренность; к чёрту последствия; ни мягкости снаружи, ни тепла внутри;
получи, распишись и не ной; он наш спаситель; при том что в этой жизни гарантированы
только неизбежность кончины и солидный налог на наследство для родных, он один
бесстрашно вонзает холодный кинжал истины поглубже в безмозглый коллективный
менталитет нашего вида ради блага всего человечества; кроме него и моего дорогого друга и
наставника Хантера я больше не встречал людей с настолько сильным чувством
нравственной справедливости, что даже мутит, поэтому я вынужден в конечном итоге
признать, что не симпатизирую человеку, о котором говорю, а люблю его до охуения. Он —
это конечно Даг Стенхоуп.
Джонни Депп
Лос-Анджелес
19 февраля 2016

vk.com/rgrumble 5
Оглавление

Предисловие ....................................................................................................................................... 4
Вступление ......................................................................................................................................... 7
Глава 1. Мамин последний вздох ..................................................................................................... 8
Глава 2. Не самая типичная мать .................................................................................................... 15
Глава 3. Пэкстон: квадратная деревяшка в сфинктеровидном пазу ........................................... 20
Глава 4. Оказывается, домой возврат есть .................................................................................... 30
Глава 5. Голливуд: аферы, пидоры, аферы с пидорами и пидорские аферы ............................. 49
Глава 6. Умирайск, штат Флорида ................................................................................................. 61
Глава 7. Поджав хвост ..................................................................................................................... 64
Глава 8. Лас-Вегас: Деньги. Женщины. Риск! .............................................................................. 69
Глава 9. Вустер: Сколько можно возвращаться домой? .............................................................. 83
Глава 10. Бойсе, блядь, штат Айдахо ............................................................................................. 89
Глава 11. Снова Вегас ...................................................................................................................... 94
Глава 12. Стендап............................................................................................................................. 97
Глава 13. Начало профкарьеры в Финиксе .................................................................................. 116
Глава 14. Всё выше и выше ........................................................................................................... 119
Глава 15. Слава ............................................................................................................................... 126

vk.com/rgrumble 6
 Вступление

Из-за тридцати с лишком лет беспробудного пьянства более чем вероятно, что я где-
то проебался. Накинул или не досчитал год, вписал не тот город или не ту дыру. Но я
предельно тщательно проверил каждую историю, за что признателен всем тем, кто отвечал
на мои бесконечные звонки и электронные письма, призванные сделать эту книгу
максимально точной. Я уверен, что некоторые из вас уже не ожидали от меня весточки, а
иные и не хотели её. Тем не менее, без вас бы у меня ничего не вышло.
Многие персонажи выросли ответственными взрослыми людьми с семьями и
уважаемыми профессиями. По этой причине я, возможно, сгладил одну-две истории — из
деликатности. Даже захоти я вас публично очернить, юристы мне запретили это делать. По
этой же причине чуть ли, блин, не все имена в книге изменены. Если ты узнал себя, но имя
написано не твоё, то это не я ошибся. Это мне велели его изменить. Я даже попробовал
взаимную замену имён: Молли Браун была бы Салли Джонс и наоборот. То есть человек бы
упоминался, просто не в том месте. Мне и это запретили.
Если же история грязная, правдивая и аморальная и мне ВСЁ РАВНО разрешили
указать настоящее имя, то это потому, что ты гордишься своими шрамами, тебе — и я хуею!
— нечего скрывать и нечего терять. Нас таких немного осталось, и мне чертовски повезло
иметь таких знакомых.

vk.com/rgrumble 7
 Глава 1. Мамин последний вздох

В четверг мне позвонила одна из маминых попечительниц. «Я сижу с вашей мамой.

Думаю, вам стоит приехать повидать её». Она говорила, как похоронщик из фильмов ужасов
50-х годов. Поскольку я не помню, как её зовут, пускай будет Хроней.
Я знал: это значит, что мама собирается покончить с собой. Приторные ужимки были
ни к чему. Я ожидал этого звонка не первый день. Я не из тех, кому нужно говорить:
«Может, сядешь? Я хочу тебе кое-что сообщить». Я срываюсь за рулём и при обращении с
техникой. Я луплю приборные панели и разбиваю ноутбуки. Но в серьёзных передрягах я
обычно рационален и взвешен.
— Пора? — спрашиваю.
— Да. Она готова покинуть нас.
— Уже… То есть сегодня?
— Да.
Где-то на том конце мама с не меньшей решимостью просипела: «Надоело!»
За последние несколько лет у мамы было столько ложных «самоубийств», что я не
запаниковал от звонка. Если честно, я не запаниковал вообще. Она была неизлечимо больна
и доживала своё. За недавнее время было столько всего — и ночных скорых, и вертолётов до
госпиталя, — что мы были рады её смерти — ради её же блага. Ей было незачем жить.
Разумеется, мне не давало покоя подозрение, что это очередной мамин фарс. Было
достаточно оснований считать, что она просто хочет внимания.
Эмфизему глазом не увидишь. Это ужасная, мучительная смерть — захлёбываться
собственными жидкостями, как под средневековой пыткой водой. Но просто по виду
человека не скажешь о тяжести его состояния. Мама не была тощим раковым больным с
выпученными глазами. У неё не было ни жёлтой кожи циррозника, ни язв, как у больных
СПИДом. Поэтому, несмотря на терминальный диагноз и несомненное истощение, нельзя
было понять, насколько она преувеличивает боль ради драмы. Мама не стеснялась
выпячивать свою неминуемую смерть, если это значило лишнюю заботу. Я давно потерял
всякое терпение к её махинациям, и они тут были ни к чему. Она умирала, и я был готов
быть рядом в любом угодном ей контексте. Я оставил Бинго, свою девушку, дома, чтобы
быстро смотаться к маме на разведку.
Когда я открывал дверь и входил в её крошечную замусоренную квартиру, не хватало
только звона колоколов готической церкви. Хроня умела создать сентиментальную фальшь в
любой ситуации — наверное, в собственных интересах. Мама была в постели. Помимо 28-и
квадратных метров грязи, кошачьего говна и хлама её окружало столько медицинского
оборудования, что можно было открыть уголок скорой помощи. Хроня изображала сестру
Хелен Преджин, скорбно склонив голову. Мама сидела, наклоняясь вперёд, как будто вот-
вот выблюет чужого, с закрытыми глазами, но в полном сознании.
«Задрало всё — сил нет». Даже прокуренным голосом умирающего она умудрялась
имитировать плачущего ребёнка. «Извини».
Не за что извиняться, мам. Ты терпела столько лет, что я бы сам давно сдался. И ты
сама виновата.

vk.com/rgrumble 8
 Хроня ушла, и мы с мамой завели спокойную, размеренную беседу о дальнейших
действиях. Мы были одни, но из юридической осторожности всё равно говорили смешными
окольными недомолвками, как будто один из нас сидит с микрофоном для прослушки.
«Допустим, человек в таком положении собирается покончить с собой, тогда он,
наверное…» Она знала, что мне нельзя «знать», а тем более «помочь».
Она общалась с одним сочувствующим врачом. Выяснив, что мама получает
хосписный уход на дому, он ей пояснил, что хосписы — это, по сути, конвейер самоубийств
и если её замучила боль, то хоспис ей не поможет, но у неё на руках будет достаточно
таблеток, чтобы самой прекратить страдания. По его словам, тридцати таблеток морфия
будет более чем достаточно. У неё их было почти девяносто. И если она решится, то ей не
придётся стреляться, как Курту Кобейну, — хотя грязней её квартира от этого не стала бы.
Я позвонил попечителям и договорился перевезти маму вместе с медоборудованием
ко мне. Хоспис пообещал прислать больничную койку под размер моей гостиной. Мама была
скопидомом, и поскольку она уже не могла убирать за собой, в её квартире был разгром. Я
давно бросил попытки убедить её не жить так, но и умереть в этой грязи я бы своей матери
не позволил.
Я поехал домой и сказал Бинго, что маму скоро привезут и, похоже, это таки
финишная прямая. Мы посмотрели друг на друга комически и пожали плечами, как Бутч и
Сандэнс перед прыжком с обрыва. Что дальше? — а хуй его знает. Если бы мне сказали
организовать свадьбу, я хотя бы знаю основы: нанять ресторатора, арендовать помещение.
Несмотря на полное смирение с явлениями смерти и самоубийства, я не знал даже первых
подготовительных шагов. Мы обсудили идею нанять выездного клоуна, просто чтобы
посмеяться над его растерянностью. В Бисби, штат Аризона, выездных клоунов нет. Жаль.
Больше я на тот момент ничего не придумал.
Мамин громоздкий белый больничный аппарат совершенно не вписывался в
карнавальный интерьер нашего дома. Мы украсили его разноцветными пледами в крапинку.
Парадненько. Её койка стояла в самой глубине комнаты, и пара шагов до неё казались
вечностью. Она начала устраивать себе гнездо. Поднос рядом с койкой вскоре наполняли:
бутылочки разных таблеток, дорожная кружка, салфетки и, конечно же, сигареты с
пепельницей — она периодически выключала кислород и курила. Я заметил, не в шутку:
чего б уж тогда и пить снова не начать? Наградные фишки «Анонимных алкоголиков» в
могилу не заберёшь.
«Два с половиной года без капли коту под хвост? А и хуй с ним!» Она улыбнулась —
впервые с того момента, как приняла решение. Я сходил в магазин спиртного и принёс мини-
бутылочки водки «Кетель уан» и ликёра калуа — она всегда была поклонницей «Чёрного
русского» — и оставил их рядом с её таблетками. Больших бутылок у меня было валом. А
эти были символическими и украшали ей столик.
Я позвонил хорошей знакомой Бетти — её когда-то ласково и заслуженно называли
бисбинской Эдит Банкер — и нанял её сиделкой маме. Помочь с отправкой в вечность — это
запросто, но возиться с мочеприёмниками и смотреть, как ты срёшь в утку, — уволь. Мамин
трёп и жалобы и так тяжело терпеть, а чтоб ещё придерживать ей сдутое полужопие, пока
она давит вялую йогуртообразную какаху… нет.
Бетти была более чем согласна — чуть ли не рада, что мы вспомнили о ней в этой
ситуации. Она жила всего в двух кварталах от нас, поэтому могла прилететь чуть что. Она

vk.com/rgrumble 9
даже от денег отказалась. Мы помогали ей с её дерзкой безуспешной кампанией на пост мэра
Бисби, но это было ничто по сравнению с уходом за мамой, и чёрта с два я бы повесил на
человека этот ад бесплатно.
Мама невзлюбила Бетти и осыпала её руганью так и сяк и за спиной, и прямо в лицо.
Просто пиздец. Эта добрейшая женщина согласилась в качестве услуги другу вытирать маме
жопу и менять ей мочеприёмники, и теперь сутками выслушивала издёвки. Это было
неприятно и аккурат в стиле той женщины, которой, как я вдруг понял, мама была последние
несколько лет. Толку теперь её отчитывать?
Не знаю, извинился я перед Бетти тогда на словах или нет, но уж глазами —
наверняка. Надо отдать ей должное: умница Бетти и бровью ни разу не повела, не
растерялась и не распалилась от укоров. Словно ветеринар с ворчливым щенком, она не
обижалась там, где я бы сказал: «А иди-ка ты на хуй», — и помыл мать из шланга на улице,
как грязного ребёнка.
Мама, само собой, приехала с кошками. Их оставалось всего две из целой своры.
Семнадцатилетняя Джорджия была дряхлой и полуслепой и воняла никотином и
собственными нечистотами, а с брюха у неё сталактитами свисали зловонные дреды. Вторая
кошка была новенькой. Её не столько спасли, сколько похитили с улицы, как неводом, и
закрыли в доме. Бесплатных обедов не бывает, киса. По сравнению с маминой квартирой
сверхстрогого режима у меня было раздолье. Новая кошка пробыла у нас одну ночь, а там
при первой же возможности рванула в неосторожно открытую дверь и дала дёру к
мексиканской границе. Мама была не в том состоянии, чтобы считать кошек, не говоря уже о
том, чтоб гладить их. Ей хватало мысли, что они где-то рядом.
Куда больше маму интересовал хлам у неё в квартире. А там был сплошной хлам. Она
была скопидомом, когда это слово ещё не придумали. Когда-то у неё было более-менее чисто
и убрано — хотя бы и по её меркам, — но с ухудшением состояния она засрала квартиру. Та
кишела пауками и мухами, на полу повсюду стояли тарелки с кошачьим кормом, а
холодильник провонял гнилью. Оказавшись у меня, мама трепетала от мысли, что я поеду к
ней и уничтожу её берлогу.
Она заклинала Бинго не давать мне трогать её вещи. «Он захочет всё выбросить, а ты
ему запрети!» Затем она пускалась перечислять, что нужно было сохранить. «Там у меня
много чего прилично стоит!»
Нет, мам. То, что ты дорого заплатила за вещь, ещё не значит, что она чего-то стоит.
И с того света не поскопидомишь.
Как только она устроилась, я огласил правила. Если ты правда собралась убить себя,
то не в воскресенье и не в понедельник; это футбольные дни. Я не шутил. Если ты сама
решаешь, когда тебе умереть, то будет просто грубо сделать это в день, когда у хозяина дома
уже есть планы. И никаких громких вечеринок.
Я включил ей какую-то херню по телеку и постарался вернуться к своим делам, как
будто это был обычный день. Я — фиговый коллекционер, но одна коллекция у меня есть:
целая стена краденых часов. Одни из студии сериала «Про мужиков», одни из гастрольного
автобуса «Сумасшедших девчонок»1, часы из гримёрки «Хаммерсмит Аполло» и так далее.

1
The Man Show и Girls Gone Wild.

vk.com/rgrumble 10
И все они были на стене за телевизором, который смотрела мама. Я только годы спустя
сообразил, какие мысли на неё, наверное, навевала эта стена.
Весь день пятницы мама то засыпала, то просыпалась и просила снова наполнить её
литровую дорожную кружку диетической газировкой, при этом почти ничего не ела. Так,
мягкое что-то — творог или йогурт. Она теперь весила 36 килограммов. Её многие годы
донимала боль в спине, и она жаловалась на неё чуть ли не постоянно. Она жаловалась на
затвердевшие теперь грудные имплантаты, которые при её весе были похожи на пару шаров
для боулинга на скелете. Она за свою жизнь поставила минимум три пары, так что в
объятиях с ней представлялось, как обнимаешь родного дедушку со стояком в трениках. По
коротким булькающим вдохам было понятно, что её тело держится с большим трудом. Ей
было 63 года, и на неё было страшно смотреть.
Впрочем, наступило утро субботы, а на самоубийство не было и намёка. Ну, мы и
подумали, что просто дождёмся естественного конца. Ясное дело, обратно в эту помойную
квартиру-студию я бы её не отпустил. А если бы она — что крайне маловероятно —
протянула больше двух недель, это был бы отличный способ подъебать моего менеджера
Брайана Хеннигана. Он приезжал через две недели, и такие номера были выше его.
В субботу после обеда в гости заглянула Тамар Хелперн. Мама играла у Тамар в паре
независимых фильмов ещё в Лос-Анджелесе, а сейчас её занесло в Тусон. (Я потом распишу
про людей и города подробнее. А пока тсс. Мама умирает.) Тамар загодя звонила маме и
сказала, что заедет в гости. Она понятия не имела, в каком мама состоянии, и мне её было
жалко. «Привет, жди на кофе!» — приезжаешь, а человек при смерти. И всё равно мама была
очень рада её видеть. Тамар была одной из очень немногих людей, кто навещал маму за три
года жизни в Бисби. Воспоминания о былом определённо подняли маме дух. Вскоре на маму
свалился привычный приступ чрезмерного, агрессивного гостеприимства: она стала
уговаривать Тамар заночевать.
«Оставайся! Посидим, будет клёво». Ага, мам, будет просто ураган. Мы с Бинго
включили увеселительный режим, чтобы мама не припёрла Тамар и не взяла её в плен, как
своих кошек. Мы баловались коктейлями в мамины периоды отключки, а потом вчетвером
смотрели «Плохого Санту», один из наших с мамой любимых фильмов. Фильмы были
отличным способом избегать разговоров, а ещё чаще — слушать маму. Когда фильм
кончился, мама вовсю дрыхла, и Тамар улизнула. Проснувшись, мама спросила, куда это
Тамар вышла, как будто ожидала, что та будет тут как тут в пижаме-комбинезоне, готовая к
ночёвке. Я сказал, что она уехала, но просила обнимать. Мама покивала и снова уснула.
Мы с Бинго к тому моменту были психологически истощены тремя днями кутерьмы с
опекуншами, Бетти, хосписом, Тамар и конечно же мамой, поэтому выпили брусок
«Ксанакса» на двоих — вдвое больше, чем обычно пьём для сна. Бинго легла на диване в
гостиной вместе с мамой, а я пошёл к себе в кабинет проверить то ли электронную почту, то
ли «Майспейс» — не ебу, чем тогда общались.
Тем же вечером где-то в полодиннадцатого мама позвала меня слабым криком: «Даг!»
— тем же своим требовательным тоном, который у неё появился после переезда из Лос-
Анджелеса. Я коротко ответил: «Что?» Она меня не услышала и позвала снова: «ДАГ!»
Я, раздражённый, вышел в гостиную: «ЧТО?!»
Она лежит на боку спиной ко мне.
«Налей выпить и дай мне таблетки!»

vk.com/rgrumble 11
 А можно было не по-мудацки попросить? Я взял газировку и её дорожную кружку.
Она говорит: «Нет», — всё ещё лёжа ко мне спиной. — «Я про другие “выпить” и
“таблетки”».
До меня пару секунд доходило, что она имеет в виду, и мне вдруг стало стыдно, что я
на неё огрызнулся. Не зная, что ещё сказать, я просто спросил, точно ли она решила.
Еле втягивая воздух, она ответила: «Да».
Я растолкал Бинго.
— Пора.
— Чего пора?
— ПОРА.
— Ой. Блин.
Я дёрнулся сразу в три стороны, как пожарник в поисках шеста, которого нет. Затем я
принялся за самое разумное в такой ситуации.
Коктейли!
Мама до «Анонимных алкоголиков» всегда пила Чёрного русского, но сегодня
попросила приготовить Белого русского: она рассудила, что молоко, может, обволочёт
желудок перед таблетками. Странно, что она не придумала запивать их куриным бульоном.
Пока я готовил нам троим коктейли, она выпила свои положенные лекарства. Мы немного
поговорили, чтобы убедиться, что она понимает свои действия. Я не хотел, чтобы это было
импульсивным, необдуманным решением. Она любила вставить, что «не хочет быть обузой»,
коей она несомненно была в последние годы жизни, но вовсе не потому, что умирала. Она
сама по себе была занозой в жопе. Я знал, что она не об этом. Плюс, мне пришлось
сознательно стараться не сюсюкаться с ней, как того интуитивно хочется в беседе с
настолько ослабевшим человеком. Ты взрослая, мам. Мало того, ты по-прежнему моя мать и
выходишь тут главной. Если ты говоришь, что готова, я не стану спорить. Я закрою глаза.
Гипотетически.
Когда мы покончили со всеми теоретическими условностями и оговорками, стало по-
настоящему «пора».
Мама сделала глубокий по её меркам вдох и стала глотать таблетки морфия. Оно
вроде и помнится, что она запивала их коктейлями, но учитывая, что она проглотила весь
морфий, мне кажется, такое количество бухла прикончило бы её раньше таблеток. Как бы то
ни было, проглатывание такого количества таблеток было долгим процессом, и мы всё это
время пили коктейли. Она становилась всё расслабленней, и мы даже в каком-то смысле
приятно проводили время. Заглянула Бетти — посмотреть что да как, — решила, что у нас
семейный час, и ушла, пообещав зайти позже.
Я позвонил брату, Джеффу, и объяснил ситуацию. Он знал, что этот день настанет.
Много лет назад мы с ним заключили джентльменское соглашение, что когда наши родители
будут доживать последние дни, он будет отвечать за папу, а я возьму на себя маму. Джефф
жил недалеко от папы, а я лучше ладил с мамой. Гораздо лучше, чем он. Так было всегда.
Хоть отец и был на восемнадцать лет старше, учитывая их образы жизни, шансы уйти
первым у них были почти равные. Вскоре после заключения нашей договорённости у папы
диагностировали рак толстой кишки. Тот одолел его очень быстро: папа не боролся, потому
что считал, что прожил полноценную жизнь. Но пока его таскали по операциям, брат взял за
привычку донимать меня звонками.

vk.com/rgrumble 12
 — (Шёпотом из палаты.) Угадай, что я делаю? Я только что вытирал отцу жопу,
потому что он обосрался!
— Хватит сюда звонить! *Щёлк!*
*Дзынь!*
— Я только что подбирал папин член и клал его в утку.
— Ладно! Дом — твой! Только отстань!
Теперь я позвонил ему дать переговорить с уходящей в вечную дрёму матерью. Вот и
обменялись неловкостями. Как и со мной, она искала у него заверения, что не была плохой
матерью. Он врал и уговаривал её, что она была хорошей матерью. Я так делать не стал. Не
была ли ты плохой матерью, говоришь? Да ещё как была! Как бы ты иначе воспитала
ребёнка, который стоит мешает бухло, пока ты уходишь в небытие? Ещё по одной? И я буду!
Она с самого начала растила меня с таким чувством юмора. И это прощание с
подколами и издёвками было просто кульминацией.
Когда она покончила с малоприятным занятием проглатывания горы таблеток, нам
оставалось только сидеть и пошучивать. Она ещё долго оставалась в сознании и заказывала
Белых русских, как будто мы праздновали Рождество. Я приносил стакан, наклонялся и
подъёбывал её.
«Ма, погоди! Выплюнь! Лекарство нашли!» Она смеялась, как человек отходящий от
опьянения окисью азота, и показывала мне средний палец.
«Ма, когда пройдёшь через белое сияние, попробуй устроить, чтобы “Сейнтс” завтра
в Окленде заработали минимум восемь очков. Чтоб мы знали, что жизнь после смерти есть».
Она время от времени просила перекрыть кислород, чтобы покурить. Мы с Бинго на
тот момент десять месяцев как бросили, но с момента маминого переезда к нам всё
замышляли выкурить с ней последнюю сигаретку. Учитывая серьёзность обстоятельств, кто
нас мог осудить? Мы даже стрельнули у кого-то пару нементоловых в предвкушении.
Сигарета самая смачная, когда долго терпел, терпел и сорвался, а ситуация исключала из
этого удовольствия всякую вину.
Будучи навеселе и оказавшись в этой ситуации вместе, мы делали всё, чтобы ей было
весело, смешно и уютно. Когда я был маленький, она часто заставляла меня разминать ей
стопы. Готов поспорить, она помнила точный день, когда я решил, что это мерзко и перестал
это делать. Но тут были особые обстоятельства, поэтому мы с Бинго взяли по ступне и стали
их массажировать. Мы прослушали весь репертуар историй и баек, которые она повторяла
годами с тех пор, как они случились с нами в детстве, только теперь я должен был делать
вид, что они новые и по-прежнему уморительно смешные. Как будто притворяешься, что ты
под «экстази», минус желание трахнуть её.
Мама всегда была в какой-то мере юмористкой. Её ахиллесовой пятой была
склонность, рассмешив всех, снова и снова повторять конец шутки, пока та не становилась
несмешной. Когда она опрокинула свой, скорее всего, последний стакан, я заметил: «Блин,
мам, во ты пошла по коктейлям!»
А мама, едва в сознании, но с идеальным псевдобританским акцентом, ответила:
«Есть время для изяществ, а есть время быть свиньёй!»
Мы с Бинго покатились. Я заметил, что мама силится что-то добавить и испортить
шутку, и не дал ей.
«Нет! Больше ничего не говори! Это идеальные последние слова!»

vk.com/rgrumble 13
 Так оно и вышло.
Мама лежала с улыбкой в полукоме, а мы с Бинго включили музыку. Мы немного
поплакали и попели — громче, чем, наверное, маме хотелось бы, но она была не в том
состоянии, чтобы жаловаться.
Я без понятия, сколько это продолжалось. Когда отец умирал у брата дома, я помню,
как подносил к его носу зеркало, чтобы посмотреть дышит ли он ещё, и, думаю, мы
проделали то же самое с мамой. К счастью, в какой-то момент вернулась Бетти, как бы
присоединяясь к вечеринке, и подтвердила, что мама ещё дышит. Бетти не была в курсе того,
что именно тут происходит, но она знала меня достаточно хорошо, чтобы наш разгул при
умирающей матери ей не казался странным.
Я, наверно, ожидал, что на всё про всё уйдёт с полчаса, — это опираясь на нуль каких-
либо фактических знаний. Но прошло несколько часов — и вот мы с Бинго сидим и силимся
не захрапеть после вагона коктейлей и двойной дозы «Ксанакса». Наконец, после
длительного отсутствия каких-либо сигналов от мамы мы вырубились на диване рядом с ней.
Она и тут меня перепила.
Когда я проснулся, в доме были люди. Будучи алкашом, я уже привык, что первые
несколько секунд после пробуждения — это попытки кавалькады спутанных воспоминаний
сложиться воедино, как в «Тетрисе». Было примерно полседьмого. Я увидел Бетти, она чем-
то занималась. Ещё было два мужика, которых я сперва принял за санитаров, но оказалось,
что они из морга. Проснувшись в ксанаксо-водочном дурмане после всего лишь пары часов
сна, мой мозг изо всех сил пытался сообразить, что происходит.
Я встал и увидел, что мама лежит на спине; рот открыт, как тогда у отца. Я потрогал
её лицо, и мне на пальцы вылилась холодная слюна, скопившаяся у неё во рту.
Бетти пришла после того, как мы вырубились, посидела, пока мы спали, и сделала
надлежащие звонки, когда мама перестала подавать признаки жизни. Она позже рассказала
нам, что когда пришли люди из морга, они вошли через задний ход, первой увидели
развалившуюся на весь диван Бинго и решили, что это она — труп. Они было двинулись
перемещать её, но Бетти остановила их и показала на стоявшую в двух метрах явную
больничную койку с мёртвой старушкой. По её словам, эта ошибка привела их в ужас. А мы
до сих пор над этим ржём.
После этого ничего не помню. Зато знаю, что «Сейнтс» не только заработали восемь
очков, но и выиграли игру со счётом 34-3, а это значит, что мама теперь была в лучшем
месте. В том смысле что она не пускала полумёртвая слюни у меня в гостиной, мешая мне
смотреть футбол.

Эта книга о любви.

vk.com/rgrumble 14
 Глава 2. Не самая типичная мать

Большинство моих детских воспоминаний либо размыты, либо забыты, но чёрта с два
я забуду картину, как мама дрочит нашему псу. Это был даже не совсем наш пёс. Он был
приёмный, и мы его не любили. Мне было лет двенадцать, я стоял наверху лестницы на
второй этаж в нашем новом доме в Пэкстоне, штат Массачусетс, и смотрел, как мама,
склонившись, после дружеского почёсывания пузика вдруг начала передёргивать псу двумя
пальцами, чего ни я, ни пёс не ожидали. Её объяснение было простым: «Ну, ему же
нравится».
Уверен, мне это тогда показалось неловко-смешным, потому что мне было двенадцать
лет, и собачьи члены казались смешными. Трогать собачий член — гадость; когда собачий
член трогает мама — это ещё большая гадость, а гадость — это смешно. Не помню, чтобы
собаке потом понадобился психотерапевт. Наверное, поэтому PETA не пикетируют
тихуанские шоу с ослом. Если жарит осёл, а не осла, сложно винить людей в жестоком
обращении. Собака была моего тогдашнего отчима Джона Кирка, от которого Бонни, моя
мама, взяла фамилию. Мы с моим братом Джеффом звали её «ма», но впоследствии перешли
на «мать» — обычно с той же угрожающей интонацией, с которой Сайнфелд звал Ньюмена.
А иногда и вовсе: «МАААААТЬ!!!» — когда того требовали обстоятельства. Например, если
она дрочит коту на глазах у твоих друзей, а тебе уже не двенадцать, ты взрослый мужик, а
упомянутый друг — это комик Ральфи Мэй. Или если она рассказывает родителям твоей
девушки — без их о том просьбы, — как дрочит своим котам. Ну понял? В таких случаях.
«А что?! Им нравится», — так и осталось её объяснением.
Сложно назвать точный момент, когда мать начала чудить. Мы выросли в простом
районе в доме номер 20 по улице Рич-стрит в Вустере, Массачусетс. В боковом дворе у нас
было достаточно места, чтобы попинать мяч. За черничные кусты — автоматический гол.
Так я забальзамировал воспоминания. Говорят, мать была той ещё пьяницей вплоть до
развода с отцом — мне тогда было лет шесть или семь. Я не помню её пьяной вдрызг или
буянящей. Мне давно рассказали историю, что, когда я родился, Рита Хербст, наша соседка
по улице, поздравила мать и спросила про прибавление, про меня. Мать ей тогда сказала, что
она таких уродливых детей, как я, в жизни не видела. Соседка попыталась обратить всё в
шутку. Но мать настаивала, что она говорит серьёзно. «Нет, Рит, он реально пиздец
уродливый! У него вся кожа в пятнах, какие-то пучки волос торчат во все стороны!»
Насмотревшись на мать за всю жизнь, виновницей этого случая я с высокой уверенностью
могу назвать её неодолимую искренность, а не какое-то там пьянство. Я рассмеялся, когда
услышал это впервые, и поныне смеюсь, вспоминая, как она мне это рассказывала. Я до сих
пор ни разу не слышал, чтобы молодая мать сказала, даже настаивала, что её новорождённый
— страшный уродец.
Помню, как мы с Джеффом тщательно планировали побег из дома, включая палатки,
предметы первой необходимости и складную пожарную лестницу, чтобы выбраться из окна
спальни на втором этаже, так что вряд ли жизнь была сплошной сказкой. Но тут дело могло
быть как в отсутствии родительского воспитания, так и в том, что мы были дерьмовыми
детьми. Во мне с раннего детства развивался оголтелый говнюк. Вспоминается странный
случай, когда я достал из унитаза кусок говна, сунул его отцу под подушку и свалил всё на
Джеффа — он был старше на два года и не умел так умилительно врать. Ещё помню, как
стянул у мамы швейную иголку и вставил её вертикально в диван там, где она обычно

vk.com/rgrumble 15
сидела, а когда она насадилась на неё, стал божиться, что это не я. Клялся, что не знаю, как
это вышло. Мне тогда было максимум четыре или пять лет. Какой-то там алкоголизм в семье
был ни при чём. Это было, блядь, чистое зло.
Плюс я был хитёр. Помню, как в одну субботу утром залез к родителям в постель во
время мультиков и попросил денег на хлопья на завтрак. Разумеется, я хотел вредных
хлопьев из кукурузы, а они, чтобы меня образумить, велели посмотреть состав на пачке,
чтобы сахар не был одним из двух первых ингредиентов. Я принёс из магазина те хлопья,
которые хотел, — то ли «Каунта Чокьюлу», то ли «Капитана Кранча» с арахисовым маслом
— и давай придуриваться, будто не знал не только, что кукурузный сироп — это сахар, но и
что на пачке это два разных ингредиента, кукуруза и сироп. Правдоподобное отрицание.
Хули я не пошёл на адвоката?
Куда примечательней тот факт, что в 1972 году в пятилетнем ребёнке, который сам по
себе идёт в супермаркет за продуктами, не было ничего необычного. Когда я представляю
эту картину сейчас, да вдобавок то, что пацан потом стоит и читает с пачки пищевую
ценность продукта, у меня глаза на лоб лезут. Странно, что пятилетнего себя в этой сцене я
представляю с очками для чтения на кончике носа.
Мать развелась с отцом, примерно, когда бросила пить и вступила в АА. Он всегда
говорил, что развода она хотела только потому, что разводиться стало модно, и она это
позже подтвердила. Мой папа, Рассел Стенхоуп, был маминым учителем по биологии в
старшей школе и женился на ней, когда ему было 36, а ей — 18; так они говорили.
Перебирая его старые письма при написании данной книги, я выяснил, что они уже
встречались, когда ему было 35, а ей — 17, и она была его ученицей. Сегодня он был бы
насильником и уголовником. Это могло бы затмить мою память о том, что он, на самом деле,
был одним из добрейших и самых приятных людей, что мне попадались. Начните разбирать
собственное генеалогическое древо — и очень быстро отыщете то, что ныне называют
педофилией. У кого-то прадед вернулся с войны в 22 года и женился на 14-летней будущей
прабабушке. Сегодня этому герою-ветерану размозжили бы башку в тюремном дворе. Не
бросайтесь на громкие слова. Если мне сейчас сообщат, что в моём микрорайоне будет жить
сексуальный преступник, какая-то часть меня вспомнит отца и подумает, что новый сосед
будет прекрасным образцом для подражания. Отец был кем угодно, но только не
насильником. Он был похож на более добродушную и задумчивую версию папы Ричи
Каннингема из «Счастливых дней». Я бы не удивился, если бы узнал, что мы с Джеффом —
результат единственных двух раз, когда папа с кем-то спал в своей жизни.
После развода мы сначала жили с папой. Его к такому жизнь не готовила. Я конечно
был поганым ребёнком, но у матери хотя бы была какая-то дисциплина. Она умела напугать.
Как-то зимой она взяла наши два сундука с игрушками и выбросила их из окна спальни на
втором этаже, потому что мы не убрались в комнате. Нас с Джеффом всегда привлекала
пиромания, я помню, как он даже чуть не спалил гараж (с замешкавшимся внутри мной),
пытаясь поджечь листья. Мама завела его в дом, зажгла спичку, задула её и прижала ещё
горячую головку ему к пальцу. Чтоб он почувствовал, что такое огонь. Кажется жестоким, но
её мысль можно понять. Нашу любовь к поджигательству это конечно не убило, но мы раз и
навсегда усвоили, что матери лучше не попадаться.
Папа был доброй душой. Он был слишком рассеян, чтобы поймать на проказе, даже
если она была у него под носом, а когда всё-таки ловил нас, то был вылитый мистер
Роджерс. «Ну что ты вот?» — было его воспитательным клише.

vk.com/rgrumble 16
— Ну что ты вот? Как будто не знаешь, что нельзя запускать с крыши битой шарики с
бензином и горящую туалетную бумагу
— Прости, пап.
И всё.

Мы с Джеффом творили, что хотели. Отец переехал в пасторат при церкви — это дом,
выделенный для священника, — в котором никто не жил, и мы в основном были у него.
Мало того, что бо́льшую часть времени за нами никто не следил, так у нас в придачу была
целая, обычно пустая, церковь за детскую площадку. Хоть у них и была совместная опека,
мне трудно сказать, что нас кто-то опекал. От пастората до 20-го дома на Рич-стрит можно
было ходить пешком, и мы, помню, запросто кочевали туда-сюда. Мы были страшными
детьми. Для задиры я ещё был мал, поэтому последовал примеру всех тогдашних слабаков.
Нашёл кого-то слабее себя и измывался над ним. На нашей крошечной улице этим
несчастным был Джон Шефер. Джон был мелкий, на два года младше меня, и тупой, как
пробка. Мы посылали его к соседским домам со словами, что, если он позвонит в звонок и
споёт песню, ему дадут пачку конфет. Он раз за разом горланил «Сияй, сияй, звёздочка»,
затем наступала мучительная тишина, и дверь перед ним закрывалась. Мы совали ему в лицо
члены за гаражом, но поскольку мало что тогда понимали, он на них просто дул, а мы над
ним за это издевались. Как-то раз мать пришла в гости, а у нас Джон Шефер стоит на
табурете с петлёй на шее, и верёвка переброшена через ветку. Она должна была догадаться,
что с дисциплиной у нас не всё гладко.

Мора была моей первой подружкой в детстве. Она жила на одной улице с папиной
новой прицерковной хатой. За пасторатом было небольшое поле, хотя мне оно тогда
казалось огромным. Однажды мы с Морой через него куда-то шли, как вдруг она
остановилась и сказала поцеловать её. Я поцеловал — так же, как целуют дедушку. «Нет.
Поцелуй, как капитан Кирк». И тогда она объяснила мне, как целоваться по-французски. Я
снова поцеловал её, как дедушку, — только теперь с высунутым языком.
Я не знаю, откуда у меня взялась ранняя гиперсексуальность. Нет, меня не лапали
взрослые. И Мору, кажется, тоже. Но мы знали, что такое «трахаться», и знали, что нам это
делать нельзя, и всё равно постоянно пробовали в той церкви. Мы ничего не чувствовали. В
девять лет до кончания ещё жить и жить. Это была скорее клёвая проказа — как бросать
снежками по машинам. Классное было лето. Я не знаю, как расстаются в девять лет, зато
знаю, что Мора уже не была моей подружкой, когда мы переехали в Пэкстон. Она по-
прежнему иногда звонила и как-то даже сказала, что у неё новый парень по имени Барт и что
у него член «намнооого больше» моего. Я запомнил Барта потому, что все учителя звали его
по полному имени, Бартоломью. Меня бесило, что его никто не дразнит из-за дурацкого
имени, потому что он такой красивый и подтянутый. А тут я ещё узнаю, что у него член
больше, — хотя в десять лет о таких вещах странно огорчаться.
Спустя много лет, когда я наконец впервые выступил в родном Вустере в недобром
ресторане и комедийном клубе «Аку-Аку», ко мне за баром подошла девушка по имени
Сьюзен Джой и спросила, помню ли я её. Мы знали её по папиной церкви, и я её смутно
припоминал.
— Угадай, с кем я пришла. Помнишь Мору?

vk.com/rgrumble 17
 Да ну нахуй! Я поверить не мог и побился бы об заклад, что все те события у неё
начисто стёрло из памяти, но я ошибался. В первые же три предложения между мной и
Морой она спросила:
— А помнишь, мы с тобой в детстве трахались???
— Конечно помню! Блин, и ты помнишь! Я один раз сказал тебе взять мой член в рот, а
потом взял и пописал! Ты давай кричать, погналась за мной, а я — сразу к папе, чтобы ты не
могла ничего сказать!
Эх, чудные деньки!
Мы посмеялись, поболтали, кратко описывая, что у нас было в жизни. Когда она
упомянула, что сейчас замужем, я сразу подумал, что муж где-то в баре, и сказал ей позвать
его, мол, куплю нам выпить.
— Не, я без него. Ты что! Он вообще злится, что я пошла. Боится, что у нас с тобой
есть «неоконченные дела».
Не верю. Муж… ревнует? Нам с тобой было по девять лет! Сейчас — под сорок, и он
сидит дома на нервах? «Мистер крутой комик приехал домой взять своё!» Я тоже когда-то
был в роли ревнивого парня: ходил туда-сюда, пялился на часы и, каждый раз как девушка
не брала трубку, представлял, что она трахается с другим. Но это я уже был взрослый. Со
взрослой девушкой. Если ты представляешь, как трахаются двое девятилетних детей, и
первым делом у тебя возникает ревность, у тебя что-то не так с головой.
Не дай бог он однажды узнает про Барта и его огромный десятилетний член.
Будь я отцом, я не представляю, что сказал бы, узнав, что мой девятилетний ребёнок
пытался заниматься сексом. Рассмеялся бы — точно. «По крайней мере, он дом не пытается
спалить». У матери был аналогичный подход. Она рвала и метала, когда ситуация того
требовала, но если поступок был смешной — добрый или недобрый, — она всегда ржала.
Это у матери было главным: как бы хуёво ни были дела, чувство юмора её не покидало. У
нас часто звучали комедийные записи: Билл Косби, Боб Ньюхарт. Помню, как малым
повторял отцу номер Косби «Мелкие волоски», когда он брился. Я ещё в детстве умел
показывать злую Эдит Банкер. Вечером по субботам мои всегда смотрели Шоу Кэрол
Бёрнетт, хотя я, как назло, всегда засыпал до начала. Пердежу и отрыжкам аплодировали.
Лишь бы больше ничего не жгли.
Держи карман шире! Поджигать что ни попадя и бить пивные бутылки — это
бесконечный бесплатный аттракцион для детей, которым не купили трёхколёсный велик. Но,
как говорится, хороша потеха, да не до смеха, когда твой брат Джефф обжигает себе
бензином лицо.
В тот день в доме на Рич-стрит с нами сидел папа. На беду, мы решили устроить
солдатику Джи-Ай Джо последнюю миссию. Через дорогу от нас был пустой участок с
деревьями, где мы без лишних свидетелей жгли всякие штуки. Джефф набрал бумажный
стаканчик бензина из канистры, которой заправляли газонокосилку. Джо попал в неравный
бой. Его расплавленный гроб ещё не успели накрыть флагом, как Джефф придумал бросить в
стакан бензина зажжённую спичку. Столб огня получился гораздо выше ожидаемого. Джефф
испугался и попробовал затоптать злополучный стакан, но только вызвал громадный сполох
и окутал себя огнём горящего бензина. Покатавшись по земле, он потушил себя.
«Не говори папе! Не говори папе!» — повторял он снова и снова. Я сказал, что сбегаю
за холодной водой, — всё равно что дать Кеннеди парацетамол от выходного отверстия — и
побежал рассказал папе.
Джефф хорошо обгорел. Он пролежал в больнице восемь дней с ожогами второй и
третьей степени, а потом ещё несколько недель мазал лицо «Силвадином», местной мазью
vk.com/rgrumble 18
серебряного цвета, которая помогает с заживлением ожогов и превращает в безобразного
урода на школьной площадке, где ты и так непопулярен. Он до сих пор не любит вспоминать
этот случай и будет вне себя, что я рассказал про него в книге.
Мать тогда чуть с ума не сошла. Она орала на отца за то, что он не уследил за детьми
среди бела дня, находясь в полста метрах от них. Впрочем, он бы предотвратил этот
инцидент, только если бы посадил нас на привязь. Она тоже не уследила, поэтому, уверен,
она больше злилась на себя, а на отце срывалась.
Она сделала развод куда более неприятным, чем стоило. На отца нельзя было
сердиться. Он всегда был сговорчив и миролюбив, чуть ли не сверх меры. «Черника уродила
— лето будет хорошим». Он любил наблюдать за птицами и держал доску с интересными
насекомыми на булавках. Он собирал листья в альбоме с вощёной бумагой и подписывал их.
Он преподавал у нас в летнем лагере Природоведение. Папиным обычным состоянием была
умиротворённость. Он не был холодным и безучастным. Он был тёплым и безучастным. Его
отношения были партнёрствами, нацеленными на достижение совместной гармонии. Страсть
ему была чужда и неуютна. Мать доказывала мне, что он скрывает свои истинные чувства и
что он эмоционально нездоров. До меня слишком долго доходило, что это она просто была
говном и не хотела верить в способность человека жить в мире с собой.
Жить с отцом оставалось недолго. Мать познакомилась с Джоном Кирком на встречах
АА, и теперь мы переезжали в Пэкстон. Он был всего в пяти милях к северу от Вустера, но
нас ждали три года совершенной новой мучительно дерьмовой жизни. Джон Кирк был
жирной образиной, похожей на обрюзглого Дональда Плезенса. Он выпячивал своё «женюсь
на маме, но люблю всех троих» с такой пронзительной искренностью, что мог бы лупить нас,
повторяя эти слова. Он работал в «Страховой компании Джона Хэнкока» и приносил в дом
всю радость и веселье оценки рисков и комплексной ответственности. Он был уродливым
кретином и, к счастью, уже умер. Мы с Джеффом отнеслись к переезду без энтузиазма.

vk.com/rgrumble 19
Глава 3. Пэкстон: квадратная деревяшка в сфинктеровидном пазу

Джон купил зловещего вида дом прямо у городской площади на пустыре. Пэкстон —
довольно богатый город с населением в четыре тысячи зажиточных ублюдков, и наша
уродина стояла в самом его центре. Самый уродливый дом на самом видном месте. Я лично
предпочитаю герпес на члене герпесу на губе. Член не видно в штанах. А этот гнойник
примостился прямо посередине Пэкстонова ангельского личика. Дом был большой, но
облезлый и гадкий; дешёвка, ждущая ремонта, которая его не дождалась. Старые обои мы
после въезда ободрали, а до новых дело не дошло, поэтому стены красовались уродливой
штукатуренной дранкой и допотопной огнеопасной проводкой. Джон Кирк явно хотел жить
лучше, чем позволял его заработок. В Вустере мы вечно звали бедных ребят грязятами, а
теперь грязятами были мы. Мы с братом ходили в футболках со «Звёздными войнами» и в
неубиваемых джинсах «Тафскин» или недорогих штанах из двойного трикотажа, тогда как
дети в Пэкстоне ходили в поло «Айзод» и кордовых «Левайсах». И развлекались они
горнолыжными поездками и теннисными лагерями, а не битьём бутылок и поджиганием
солдатиков. Мы были метафорическими кусками говна в пунше. А представься мне шанс
буквально насрать кому-нибудь из них в пунш, уточнение про метафору испарилось бы.

Мать постоянно торчала на собраниях АА, а мы то и дело просиживали выходные у

себя в комнате за домашней работой. Нам было доверили оставаться дома одним, но я мигом
профукал это право, спровоцировав брата спровоцировать меня прокатиться голым на
велосипеде по пэкстоновскому пустырю. Я наяривал по городской площади во весь рост с
болтающимися колокольцами и писюном в развевающемся на ветру махровом халате.
Вскоре в гости пришёл полицейский. Стукач почему-то забыл уточнить, что речь идёт о
ребёнке. Поэтому коп был уверен, что проезжающим машинам хозяйство демонстрировал
взрослый мужик. Но родителей дома не было, и поэтому он велел мне рассказать им о
выходке, а он, мол, придёт ещё раз и проверит. Я не помню, то ли он и правда возвращался,
то ли я сам себя выдал ни за грош. В общем, это был один из множества выкрутасов, на
которые Мать поначалу напоказ сердилась, а затем качала головой и смеялась над
абсурдностью. Она пыталась объяснить: «Про некоторые вещи смешно рассказывать, но
делать их не нужно». Ну и что смешного в том, чтобы сказать, что я прокатился по
городской площади голым? Я понял, о чём ты, мам. Но иногда смешно, только если сделать.
В общем, мы оказались в жопе и пятничными вечерами торчали в прокуренном зале
собраний АА.

На них было не так уж плохо. Все вставали, брались за руки, произносили «Отче наш»
и молитву о терпении, но в остальном на церковь было вообще непохоже. Там собирались
люди с самыми ебанутыми жизнями, и все по очереди рассказывали про своё необычайное
прошлое. Как они блевали, дрались, сидели в тюрьме и просыпались непонятно где. Сплошь
необычайные рассказы, а самое удивительное — что все смеялись! Грустили редко — разве
что события были недавние. Если же залог был уплачен, а раны зарубцевались, то это был
сплошной «а у нас!» Каждый рассказ в итоге преподносился как поучительный, героем-
спасителем неизменно была АА, но в процессе это звучало, как хвастовство, а смех и
понимающее кивание стимулировали рассказчика. Некоторые из них даже пользовались
популярностью. Мать иногда сообщала нам о них по дороге на собрание. «Сегодня индеец
Джон будет рассказывать. Он хорош. Вот увидите». Словно у АА были свои звёзды. Я где-то
vk.com/rgrumble 20
слышал, что единственное отличие между баром и собраниями АА в том, что в баре те же
сюжеты разворачиваются, а не преподносятся из прошлого. Я был слишком мал, чтобы
знать, каково оно в баре, но на собраниях сидел с открытым ртом.
В моём мире вдруг стало полно таких людей. Они были побитые, но гордились
своими шрамами. Они ругались, курили и не стеснялись рассказывать про говно в жизни.
Половина из них, скорее всего, врали напропалую, но тогда это было неважно. Они были
интересными. Они набивались к нам в дом по праздникам вместо традиционной родни, и
Мать вечно шутила, какая у нас «большая ебанутая семья!»
Разумеется, традиция исповеди на собраниях АА предполагала, что рано или поздно
очередь дойдёт и до Матери. И хотя её истории меркли на фоне отсидок и мордобоя, их всё-
таки рассказывала собственная мама. И их было несколько. Ещё когда пила, она работала
барменом в фешенебельном ресторане «Уильям Пол Хаус» в Холдене, Массачусетс. Она
рассказывала, как однажды надравшись после работы, трахалась у себя в машине с одним из
поваров. Говорит, у него был настолько маленький член, что она только по возвращении
домой вспомнила про вставленный с утра тампон. Меня это, наверное, должно было
покоробить или хотя бы огорчить, что она изменяла Папе, но я только помню, как смеялся
вместе со всеми.
Мать любила вызывать смех, особенно у меня. Вспоминая то время, я понимаю,
насколько ей было важно казаться мне весёлой и клёвой. Не сомневаюсь, что клеймо
«алкоголичка» у неё в голове было синонимично «плохой матери». И если рассказы о сексе с
поварами, обиженными природой, на пассажирском сидении её «Веги» могли завоевать моё
расположение, она была готова трещать без умолку.
Иногда по вечерам мы сидели втроём — она да мы с братом — за обеденным столом в
своём старом тёмном скрипучем доме и развлекались, чем могли. Мы играли в «Боггл» и
«Яцзы»2, всем разрешалось как угодно ругать и обзывать друг друга. Быть в праве безо
всяких последствий назвать маму мудачкой было круто. Она звала меня обосрышем, а
Джеффа — старшим братом обосрыша. Мы стали смотреть «Воздушный цирк Монти
Пайтона» на Пи-би-эс — в основном потому, что там якобы показывали сиськи, но со
временем на первое место вышел юмор, и мы все трое, уже помня сценки наизусть,
повторяли их с ужасным британским акцентом. Она водила нас на фильмы типа «Телесети»
и «Солянки по-кентуккийский», взрослые рейтинги и сцены её никогда не беспокоили. Моё
чувство юмора переросло журналы «Крэкд» и «Мэд» и достигло «Нэшнл лэмпун» и
«Хастлера». У Матери обычно был новый «Хастлер», и ей было лень прятать его под
кровать. Мне всегда не терпелось открыть раздел «Разное», где печатали «самый безвкусный
комикс месяца». У меня был один любимый: с изуродованным трупом пса, мальчиком и
полицейским. И мальчик говорит: «Офицер, это точно не мой пёс. У Спарки изо рта не висят
кишки». Имея чувство юмора Ларри Флинта3, я переехал в городок подписчиков журнала
«Красивый дом и сад», что грозилось вылезти мне боком, поскольку у моего чувства юмора
на носу был дебют в новой школе.

Я вспоминаю три года, проведённые в центральной школе Пэкстона, со страхом

Оливера Твиста в работном доме. Учителя обращались со мной, как с умственно отсталым.
Ученики обращались со мной, как будто я нарочно обосрался. Я не знаю: то ли я вёл себя,

2
Настольные игры в слова и кости соответственно.
3
Издатель журнала «Хастлер».

vk.com/rgrumble 21
как пациент дурдома, потому что со мной так обращались, то ли наоборот, но я слился с этой
ролью всецело. Помню, моей типичной выходкой было сложить учебники стопкой на парте
и со всего маху припечатать их лбом — просто потому, что это было не больно. Мне
казалось, это чёткий прикол. Да, я только что написал: «чёткий прикол». Может, у меня
ХТЭ4. Меня раз отправили к директору за то, что я пёрнул. «Даглас пускал на уроке газы»,
— гласила записка, и больше директору особо нечего было добавить. Разумеется, это
естественное отправление, и меня не могли наказать за него больше, чем за позыв малой
нужды. В записке не уточнялось, что я нарочно выжидал моменты всеобщего молчания и то
и дело приподнимался над стулом в самый раз для максимальных наддува и резонанса — и
громкости. Как бы то ни было, я тогда впервые услышал выражение «пускать газы» — вот,
пожалуй, и всё, что я усвоил в тот день в школе.
Из всех учителей хоть раз меня «поняла» только наша француженка, Гертруда Хили.
Она куда терпимее остальных относилась к моим проделкам. Помню, как однажды выдал на
её уроке насмешливый комментарий, и когда все отсмеялись, миссис Хили сказала: «Не
удивлюсь, если ты однажды станешь сценаристом “Субботним вечером в прямом эфире”5,
Даглас». Тогда это был большой комплимент, ведь в конце 70-х «Эс-эн-эл» ещё был
смешным. И хотя миссис Хили даже не год, а целых два года подряд заваливала меня, в моей
памяти навсегда остался случай, что мою шутку понял кто-то из взрослых кроме Матери.
Большинство учителей считали меня скорее чудовищем, чем занозой. Все мои
выходки были плодами смекалки нечистой и недоброй. У всех почеркушек был мрачный
тон. Я, как и все дети, обводил свою ладонь, только пару пальцев я обводил под углом и на
другом конце листа. А потом дорисовывал крайне реалистичный жуткий рисунок ладони с
отрезанными пальцами в луже крови. Я искренне считал, что люди найдут это очень
остроумным вариантом старого штампа.
Хороший пример — одно моё случайно найденное домашнее задание. Скорее всего, в
нём нужно было составить со словом предложение.

Даг Стенхоуп, Английский язык, 25 апреля

1. Он самый талантливый наёмник в Чикаго.
2. Все говорили, что он косой, пока не увидели, как его горящая стрела угодила ему мужику промеж глаз.
3. У него на в теле осталось меньше четверти литра крови после нападения диких кабанов.
4. Всех самых симпатичных протестующих Национальная гвардия расстреляла из пулемёта.
5. Голову мло младенца было проще раздавить тесками.

4
Хроническая травматическая энцефалопатия. Дегенерация мозга вследствие повторяющихся ударов о голову.
5
Юмористическая скетч-передача Saturday Night Live, SNL.

vk.com/rgrumble 22
 Даже меня эта фантастическая находка слегка шокировала, хотя всё было понятно. В
79-ом шутки про мёртвых младенцев были писком моды! Неужели учителя не следили за
последними трендами? Нет, не следили. Зато я видел в «Эс-эн-эл», как Майкл О’Донохью
пародирует телеведущего Майка Дагласа, как будто у него в глаза вставлены иголки из
нержавейки. Шутка была в основном в детализованном вступлении. В самой пародии актёр
просто визжал и извивался в агонии. В «Эс-эн-эл» она зашла, и мне она зашла. Но она не
зашла, когда я повторил её в школе. Увы, в свете моих нездоровых шуточек школа
убедительно посоветовала Матери показать меня школьному психологу. Её это не
обрадовало, но она всё равно по большей части была за меня, поскольку именно над такими
вещами мы смеялись за обеденным столом. Мать никогда не упускала дома возможность
приподнять со стула ягодицу и от души пёрнуть взрёвом заводящейся газонокосилки. У нас
все шутки были вульгарными и абсурдными. Это поощрялось. Мать видела мой жуткий
рисунок отрезанной ладони таким, каков он был, — изобретательным. «А они заметили, что
ты нарисовал кости и вены? Сразу видно: у ребёнка есть элементарное понимание
человеческой анатомии. Да в таком раннем возрасте!» Поэтому Мать прочитала записку из
школы, прижалась к стене и, изображая карикатурную капитуляцию, воздела руки вверх, и
говорит: «Даглас, мы же пытаемся прижиться в новом городе, а ты такое вытворяешь?!» Я
посмеялся потому, что она посмеялась, и это шуточное выражение стало одним из её
любимых в Пэкстоне.
Школьный псих был полным долбоёбом и говорил со мной, как с дебильной версией
девочки из «Экзорциста». В рамках 766 главы руководства по психологической проверке я
прошёл вагон тестов, включая такие известные шедевры, как зрительно-моторный гештальт-
тест Бендера и тесты Роршаха. Ни к одному из них я не отнёсся серьёзно и все их
саботировал. Меня попросили нарисовать мою семью в домашней обстановке. Я нарисовал,
как Джон Кирк трахает Мать по-собачьи (что я реально однажды застал и до сих пор
вспоминаю с содроганием), Джефф ножом убивает кошку, а я вешаюсь. Оборжаться.
По итогам проверки тесты «показали, что Даглас испытывает серьёзные проблемы,
связанные с вопросами сексуальности, насилия и смерти», из-за чего проверка продолжилась
и в конечном счёте «показала серьёзные проблемы как результат реакции на тяжёлую
экзогенную травму» и «крайнюю чувствительность к собственному небольшому росту,
отчего часть школьных проказ — есть попытка компенсации».
Это привело меня в гнев, ведь это они твердили мне, что я недоволен своим ростом.
Как будто я карлик какой-то. Я всего лишь был ниже остальных. Меня совершенно не
беспокоил мой рост. Если на то пошло, мне нравилось быть маленьким. Такой рост
прекрасно сочетался с жалостливым лицом, когда я притворялся невинным, — а я это делал
постоянно. Чем больше они твердили, что я недоволен своим ростом, тем больше меня это
злило, из-за чего проверка в конце концов заключила: «Значительная часть агрессии Дагласа
по отношению к работникам школы направлена не по адресу».
АААААААААААА! Моя агрессия по отношению к вам был направлена по самому
точному адресу, ёбаные вы недоумки! Напишите вы: «Кажется он думает, что его приколы
смешные, но я не допираю», — это был бы вернейший диагноз. Но вы были жеманными,
чванливыми элитистами и пытались воспитать из малолетних снобов промышленных
гигантов, а меня это направление не интересовало.
Мои приколы и подъёбки на психологической проверке только приблизили
еженедельные визиты к семейному консультанту-психологу, а также дополнительное
внимание и еженедельные аттестации от всех преподавателей. Огромная мишень на моей
маленькой, крошечной, щупленькой спине.
vk.com/rgrumble 23
 В отличие от нас, консультант по-прежнему жил в Вустере, так что поездки были той
ещё жопой и в придачу портили брату кровь, потому что из-за них он проёбывал
внеклассный драмкружок — одно из немногих мест, где он мог не бояться постоянного
унижения. Но по приезде мы всегда отрывались. Это был наш личный театр. Консультант
был старый сгорбленный толстяк по имени Арон Аронян. Он был дёрганый и всего пугался,
и не имел ни грамма чувства юмора. Мы с Джеффом подкалывали Мать тем же образом, что
и в магазинах: «Мам, а может, не надо нас сегодня лупить?» Мама взрывалась, а мужик
начинал нервничать и похлопывать свой блокнот. «Постойте, что это насчёт “лупить”?» И
Матери приходилось объяснять, что это у нас такое чувство юмора, при этом мы с Джеффом
сидели с каменными лицами. Мы вскользь упоминали употребление наркотиков и алкоголя,
и Матери приходилось начинать объяснять всё сначала. Вскоре стало очевидно, что это
пустая трата времени, и через какое-то время нам пришло письмо от Вустерского центра по
делам молодёжи.

vk.com/rgrumble 24
vk.com/rgrumble 25
 Мать не стала отвечать. Закройте уже это личное дело, долбоёбы. Она знала, что
только зря потеряет время, пытаясь объяснить людям в кабинетах, что дурацкое чувство
юмора — это не психическая недоразвитость и не отчаянный крик о помощи. Письмо
осталось лежать без внимания, и только спустя годы я включил его в свой промо-пакет
молодого перспективного стендап-комика, выделив маркером предложение «остро
нуждается в профессиональной помощи».
Как оказалось, моя детская озабоченность «вопросами сексуальности, насилия и
смерти» — это краеугольный камень будущей весьма успешной карьеры комика. Это был
первый яркий случай на моей памяти, когда Мать решительно заступилась за меня. Я уверен,
она испытывала то же давление, а может, и большее, попав в город, где боксировали вне её
весовой категории, — бывшая алкоголичка на манерном хуторке. Она могла запросто
прогнуться и поддаться местным правилам. Но Мать видела мои юмор и изобретательность.
Она поощряла их дома. Мне повезло иметь родителя, который понимал меня и не мешал мне
идти по собственному пути и быть самим собой, как бы это ни пугало вышестоящие
инстанции. Многие родители готовы отстаивать место ребёнка в основном составе
спортивной команды или требовать ему более высоких оценок. Немногие станут защищать
его извращённое и вульгарное чувство юмора. Учителя — подавляющее их большинство —
занимаются тем, что сопровождают детей в оптимальные для них кубиклы. Их не интересует
ничего за этими буквальными рамками. Страшно представить, сколько изобретательных, или
даже гениальных, умов задушили и отшибли эти напыщенные узколобые няньки системы
общественного образования. Будь Бенджамин Франклин современным школьником, готов
поспорить, его б на трое суток поместили в дурдом как представляющего опасность для себя
и окружающих. Кто как не опасный подросток станет запускать воздушного змея в грозу?
Я всё равно должен был каждую неделю ходить к школьному психологу Чарльзу
Грушке для разбора отчётов об успеваемости от учителей. Мне от него было не по себе, и
визиты к нему всегда были унизительны. В еженедельном отчёте, датированном 9 ноября
1979 года, он пишет моей матери: «Я имел очень строгий разговор на уроке с Дагласом по
поводу неуважительных комментариев и рисунков, касающихся меня и мистера Принса
(физрука). Несколько отсылок к гомосексуальности, психическим расстройствам и т.д.
Сказал ему прямо, что это недопустимо и что я этого не потерплю, и что, если это
повторится, он будет изучать предмет отдельно после уроков. Хотел, чтобы он понял меня,
его поведение было совершенно неприемлемо».
Я не знаю, что там были за комментарии и рисунки, касающиеся мистера Принса и
мистера Грушки, однако не могу не заметить, что он называет их «неприемлемыми», но не
пишет, что они неправдивы.
Отчёты были в основном положительными, даже когда это было незаслуженно.
Английский у меня вела миссис Дэвидсон, которой я среди прочих доставлял газеты, то есть
я знал, где она живёт. Тут я хочу извиниться перед людьми с моего газетного маршрута за
нерегулярную доставку. Стопку газет обычно оставляли у меня перед домом в 5:30 утра, и
если на улице было слишком холодно или много снега, или мне было лень, я выбрасывал
газеты в канализацию, немного ждал и звонил диспетчеру сказать, что мою партию не
привезли, а затем шёл в школу.
Миссис Дэвидсон была старуха лет шестидесяти с пузом и крысиными глазками. Её
жестокость почти наверняка происходила из трусости. Я уверен, что ей было страшно просто
быть моей учительницей, не говоря уже о новой обязанности писать каждую неделю отчёт о
моих успеваемости и поведении. Она вечно пыталась поймать учеников за дурными
занятиями — со мной это труда не составляло. Я как-то сидел чёркал на уроке и нарисовал её
vk.com/rgrumble 26
дом с номером на двери — всё как запомнил при развозке газет. Нарисовал ей под
ступеньками связку динамита и шнур, ведущий к детонатору. Затем написал какую-то
несуразицу, как будто это закодированная инструкция. А на соседней странице блокнота
написал крупными печатными буквами: «КОД», и чуть ниже: «9=А, $=Б» и т.д. И оторвал
остальную страницу. Потом дождался, когда она будет делать свой тюремный обход и
поймает меня за этим рисованием.
Заметив, что я занимаюсь не тем, что задано, она забрала у меня блокнот и пошла с
ним к себе за стол. Я увидел, как побледнело её лицо, когда она поняла, что я нарисовал.
Она медленно подошла ко мне, наклонилась низко-низко и сказала с почти плачущим
ужасом в голосе: «Я знаю, чего ты добиваешься!» Я был уверен, что мне за это светит
конкретная жопа, и ждал расплаты. Но её не последовало. На деле, вместо того, чтобы
выдать меня, она, скорее всего, решила, что я реально взорву ей дом, и с тех пор писала обо
мне только положительные отчёты.
Я вспоминаю этот случай каждый раз, как слышу по новостям, что удалось
предотвратить задуманный каким-то подростком взрыв или стрельбу в школе. Интересно,
сколько из них ситуаций, когда ребёнок просто скучал и валял дурака, фантазируя об этом
сценарии, и даже не думал его воплощать? Будь я современным школьником и выкинь тот
же номер, легко бы попал в национальный выпуск новостей: по эвакуированной школьной
территории ползал бы спецназ в бронетехнике, а дом училки обследовали бы сапёры с
роботом; миссис Дэвидсон заикалась бы на пресс-конференции, а меня бы вели в оранжевом
комбинезоне. Потому что мне это показалось смешным.

У Джеффа дела в Пэкстоне шли не намного лучше, наверное, даже куда хуже. У него
не было защитной маски злобного клоуна класса, как у меня. Он был обычным ботаном с
лицом в шрамах. Ему доставались такие издевательства, что мне и не снилось. Я до сих пор
мысленно заряжаю ствол, вспоминая один его рассказ. Это чисто кино Джона Хьюза. Один
из богатых ребят в его классе устраивал вечеринку со свободным входом для всех
одноклассников. С какой-то стати — наверное, из-за тогдашней пассии, — всё-таки
женщины — основная причина всех глупых решений в жизни мужчины — Джефф набрался
смелости и решил пойти. Он проехал на велике двадцать минут в гору до окраины города,
где проходила вечеринка. Сначала его все игнорировали, что для него было привычно, но в
какой-то момент несколько популярных ребят стали вести себя с ним чересчур любезно. Он
сообразил, что все они выпили. Они спросили, не окажет ли он им услугу и не купит ли всем
сигар. Джефф так сильно хотел в их круг, что и оружие с наркотиками им купил бы. Ребята
даже разрешили взять один из их великов, трёхскоростной против его односкоростного,
чтобы ему было проще снова ехать в гору. Дорога туда-обратно заняла у него минут
тридцать пять, но это была смешная цена за долгожданное приятельство. Джефф вернулся
запыхавшийся, но его все избегали, как использованной туалетной бумаги. Даже в глаза не
смотрели. Он ничего не понимал. И тогда он нашёл свой велик, разбитый и покорёженный,
как из мусорного пресса. Всё, что в нём ломалось, было сломано. Спицы выбиты, сидение
оторвано. Колёса болтались помятые. Он не знал, что делать. Уже была поздняя ночь. Он
вывел остатки велика на улицу. Пешком до дома его было не донести, а Джона Кирка Джефф
слишком боялся, чтобы позвонить и попросить приехать за ним. Так он и стоял, трясясь от
ужаса, на обочине. Наконец, один из ребят, которого забирали родители, увидел его и,
испытав какую-то каплю жалости, предложил подвезти его домой. Я знаю ваши имена, и я
надеюсь, что ваши дети вырастут лучшими людьми. Уж не знаю, сколько раз я подавлял в

vk.com/rgrumble 27
себе пьяные порывы написать им на «Фейсбуке», какими погаными отбросами они были в
том возрасте.
Мы с Джеффом даже пошли в футбольную команду в последний год в Пэкстоне,
наивно рассчитывая побороть таким образом статус неудачников и изгоев. Это ничего не
дало, разве что Мать боялась за наше здоровье. Во-первых, команда была говно. Вместе с
Холденом мы были на дне лиги. Я играл нападающим тайт-эндом и поймал всего один мяч
за весь сезон. Это был невероятный момент в духе «Несносных медведей»6: я поймал мяч с
закрытыми глазами, исчезая в свалке из трёх защитников. Я был шокирован, что мяч
оказался у меня в руках, не меньше остальных. Такое показывают в нарезках «И-эс-пи-эн»7.
При первой же возможности я побежал к Матери на бровке принимать восторженные
поздравления. Но она не следила за игрой и пропустила этот момент. Она общалась. Ей было
страшно смотреть из-за предчувствия, что я покалечусь, несмотря на экипировку, весящую
больше меня. У меня опустились руки.
Европейский футбол в Пэкстоне ценился гораздо выше нашего. Как-то раз я сказал
такому же ботану в школе, что европейский футбол — для педиков. Он растрепал об этом
футболистам, и один из них наехал на меня на большой перемене. Я сказал, что ничего
такого не говорил. Он всё равно толкнул меня так, что я упал. И ушёл. И всё. Я был плохо
знаком с европейским футболом. Я не знал, что после падения положено начать биться в
агонии от карьероубийственной травмы. Педик.
К счастью, мамин брак стремительно загибался параллельно с усиливающейся
травлей у нас в школе. Мы втроём стали чувствовать, что весь этот городок — общий враг,
сплачивающий героев. Мы вскоре перестали пытаться вписаться в его общество. Новизна
города нам быстро наскучила, и пора было валить.
У меня в Пэкстоне ничего не оставалось. Ни друзей, ни интересных собеседников, ни
счастливых воспоминаний. Мои единственные отношения в Пэкстоне продлились недолго,
хоть дело и дошло до второго периода предкончательного подросткового секса. Один раз она
в процессе даже читала книгу. В последующие годы моя техника нисколько не улучшилась.
Всё кончилось, когда я застал брата с пальцами у неё в вагине в моей спальне. Не помню,
чтоб меня это шибко огорчило. Впрочем, я был ещё слишком мал, чтобы кончать, поэтому
единственная ценность секса была в его табуированности. В «Вол-Марте» в отделе для
мальчиков есть футболки со слоганом: «Рано кончать, рано переживать».
У Матери разрыв был куда хуже. Настоящий театр. Она вся дёргалась. Когда брак уже
вовсю рушился, она нечаянно узнала, что Джон Кирк купил пистолет. Она вызванивала
крутых знакомых из АА. Один из них спилил ему боёк. Мать боялась, что он выкинет какой-
то номер. Мы с братом были в ужасе. И только спустя годы до меня дошло, что это был
обычный бабский истерический цирк при расставании. Хотя я не виню Папу за фиговые
родительские навыки, было бы неплохо, если б он усадил меня к себе на колено во время
всей этой нервотрёпки и сказал: «Понимаешь, сынок, твоя мама сейчас — истеричная
психопатка. Большинство женщин ведут себя так во время расставания, чтобы освободить
себя от стыда и разделения вины. Помнишь? — она точно так же вела себя со мной, и это
при том, что я — самый порядочный мужик на свете. Потерпи немного, и всё вернётся в
норму, когда она начнёт трахаться с очередным продавцом машин».

6
Комедия про команду бейсболистов-неудачников.
7
Американский спортивный телеканал.

vk.com/rgrumble 28
 Увы, Папа не мог поделиться пониманием, которым не обладал. Он, наверное,
трахался столько же, сколько и я, а мне было двенадцать лет. Может, это мне нужно было
усадить его к себе на колено.

vk.com/rgrumble 29
 Глава 4. Оказывается, домой возврат есть8
Мы с Джеффом снова жили у отца на Рич-стрит, 20, а Мать переехала в квартирный
дом в паре миль от нас. Я вернулся в школу, в которой мои выходки находили скорее
клоунадой, чем социопатией, хоть и по-прежнему ненормальной. Мы свалились на голову
бедному отцу в период своей жизни, похожий на студенческие весенние каникулы, так что
для него, родителя-одиночки без навыков воспитания, это было идеальное время облажаться.
Вечером перед Днём благодарения 1980 года я впервые напился и попробовал
сигареты. Брат часто ходил бухать с нашим соседом Керри Хенли и другим малолетним
отребьем на пустырь за Тэтнакской начальной школой рядом с нашим домом. В тот вечер
они торжественно огласили мой первый поход с ними, и я был очень горд и доволен. Они
спросили, что я буду пить, и я попросил красное вино «Риюни́ти». Его рекламировали по ТВ,
и я думал, что оно будет на вкус такое же, как на вид, — как фруктовый пунш. Они
проебались и купили мне белое вино, но я был не против. Я сидел за школой и пил со
старшими ребятами — было такое чувство, будто меня принимают в мафию. Чуть позже в
переулке за магазином инструментов кто-то дал мне красную «Мальборо», и от первой
затяжки у меня так закружилась голова, что мне пришлось прижаться к стене, чтобы не
упасть. Первое опьянение стало и первой пьяной передрягой. После бутылки вина я был
угашенный в говно. Помню, мы с братом и ещё несколькими ребятами сидели в «Холидей
пицца». За одним из столиков я узнал мать и брата одной девочки, с которой тогда учился,
Келли Койн. Мне показалось смешным завести громкую и абсолютно ложную речь о том,
как я трахал Келли Койн в кузове фургона, как будто и не подозреваю, что в шаге от нас
сидят её родные. По всей видимости, они меня тоже узнали, поэтому, когда я уже дома
пытался прошмыгнуть в свою комнату мимо отца с гостями по случаю праздника, он
остановил меня и сообщил, что ему только что звонила разгневанная мать моей
одноклассницы. Я, покачиваясь, сказал, что это всё ошибка и что я говорил другое, и меня
просто не так поняли. «Ладно, брат. Ложись спать».

Моим новым лучшим другом стал Крис О’Коннер, и мы с ним регулярно доказывали
друг другу, что мы из тех ребят, с которыми родители запрещают водиться. Он тоже бухал, и
мы вместе творили всякого рода гадости, вредности и хулиганства. Он — да и я тогдашний,
если честно, — главная причина, по которой я сейчас боюсь детей, зная, какое чудовищное
количество бессмысленных разрушений мы творили и какой хаос создавали просто из-за
скуки. Мы поджигали мусорки. Мы подбрасывали убитых на дороге животных в
холодильник с мороженым местного магазинчика. Швыряние чем-то по машинам —
снежками — зимой, чем попало — в остальное время — всегда было верным развлечением,
но нас столько раз гоняли и почти ловили, что нужна была цель побезопасней. Поэтому мы
стали изготавливать «десерты с говном», как мы их называли. В них шло понемногу всего,
что было в холодильнике: молоко, яйца, уксус, кетчуп, хлопья «Чириос», объедки, горчица,
пудинг, собачье говно, если удавалось его найти… — всё. Мы наполняли этим добром
галлоновый9 пищевой пакет с застёжкой и шли на автобусную остановку. Автобусы были
хороши тем, что, как мы смекнули, водитель не может бросить полный салон пассажиров и
погнаться за нами. Поэтому мы могли выйти средь бела дня, дождаться, пока автобус

8
Отсылка к роману Томаса Вулфа «Домой возврата нет».
9
1 американский галлон = 3,785 литра.

vk.com/rgrumble 30
остановится и рычаг трансмиссии встанет в «нейтралку», спокойно выйти вперёд автобуса и
размазать пакет-с-хернёй по всему лобовому стеклу, а затем поржать и убраться восвояси.
Сейчас, видя любого мальчишку этого возраста, я с ужасом представляю, что он переедет в
соседний дом.
Достать бухло в те времена было легко. Пить сначала было неприятно. Мне настолько
не нравилось пиво, что первую пару раз мне пришлось смешивать его с клюквенным соком,
чтобы вообще проглотить. Раздобыть его было раз плюнуть. Если под рукой не было чьего-
нибудь старшего брата или сестры, можно было просто стоять и просить людей на входе в
магазин спиртного. Рано или поздно кто-то соглашался. Это называлось «дёрнуть», а магазин
был государственный и назывался «магазин алкоголя навынос», в разговорной речи —
«пэки»10. «Мы пшли в пэки, дёрнем пивасф» — с настоящим массачусетским акцентом.
Много лет спустя я посмеялся над этим, узнав во время своего первого выступления в
Великобритании, что у них «пэки» — это уничижительное название пакистанцев, которое
так же зазорно, как у нас слово «нигер». Представляю, сколько раз бы британец скривился за
один субботний вечер в Вустере.
Мы жили в четверти мили от пруда Кука, где у нас было своё привязанное к дереву
цепью каноэ. На пруду было несколько островков, на самом большом из которых стояло
шлакоблочное здание — место ежемесячных собраний и мероприятий Тэтнакского
островного клуба. Это был закрытый мужской клуб, в котором мой отец был членом и
однажды даже президентом. У них каждый месяц были посиделки или подлёдная рыбалка —
зависело от сезона. Остальные острова были площадью с небольшой палаточный лагерь. Мы
дёргали пиво, в несколько заходов переправлялись на небольшой островок, разводили
огромный костёр и нажирались. Это были идеальные условия, ведь приедь копы, без лодки
им бы нас было не достать. Я не знаю, вызывали ли их хоть раз, но если вызывали, они
приходили к берегу и махали рукой: «Хуй с ними».
Отец ни разу не поймал меня пьяным, потому что сам не пил. В начале брака Мать
пыталась заставить его выпить с ней. Они сели за стол, и после первого же бокала вина он
встал и сказал, что пойдёт приляжет, потому что голова кружится. «А на хуя, по-твоему,
пьют, Расселл?»
Он мог застать меня блюющим мятным ликёром «Шнаппс» и еле стоящим на ногах и
сказать: «У-у, брат… Да ты, никак, простыл!» Эта простуда у меня затянулась.
Плюс, у меня стали развиваться все характерные черты серийного убийцы. Подобно
Джеффри Дамеру, я тоже выкопал кости нашего кота Джорджа, похороненного несколько
лет назад в кустах черники. Я проварил и отбелил их и попытался собрать его, как динозавра.
Представляю лицо Арона Ароняна, услышь он эту историю во время одного из наших
визитов. Я б у него давно пил «Торазин» и складывал бумажные пилотки. Идите на хуй, сэр.
Это было сознание пытливого и изобретательного ребёнка.
Как-то раз весь город так облепило гусеницами непарника, что на домах и деревьях не
было квадратного дюйма без этой заразы. По местным новостям показывали, как машины
буксуют в гору по гусеничному пюре, как по льду. Тем летом я устроил нацистского толка
лагерь смерти для непарников, в котором гусеницы умирали множеством мучительных
смертей. Когда поджигаешь галлонную пластиковую бутыль из-под молока, с неё со звуком
«вввввып» начинают капать шарики горящего пластика. Когда пламя разгорается, эти
огненные шары начинают сыпаться целыми гроздями, как напалм. Я набирал побольше
гусениц и клал их в полость поставленного торцом кирпича. Затем поджигал бутыль, и они

10
От «package store».

vk.com/rgrumble 31
умирали десятками, как при бомбардировке Дрездена, пока не получалось пирожное из
расплавленного пластика и мёртвых насекомых. Некоторых я замораживал в морозилке,
затем пытался оживить и заморозить снова. Иных окунал в воду, клал на основание
электрической вилки и вставлял её в розетку.
Но нашим любимым инструментом было пневматическое ружьё. Оно лежало в
укрытии, как орудие убийства, со времён нашего проживания в Пэкстоне. Как-то раз мы
сидели на козырьке над крыльцом и стреляли по вывеске ресторана через дорогу, но решили,
что надо заканчивать, пока Мать с Джоном не вернулись домой. Не думая и не глядя, Джефф
направил ствол вниз, потянул за крючок и выпустил последний заряженный шарик. Он
попал в водительское стекло проезжавшей машины и разлетелся водопадом. Мы влетели в
дом под визг тормозов, спустились на первый этаж, прыгнули на диван и включили
телевизор. Нас ещё трясло, когда копы наконец приехали и стали составлять протокол.
Выглядывая через занавеску, мы условились, что будем говорить, но к нашей двери копы так
и не подошли. Позже соседский пацан, который проходил мимо, рассказал нам, что
женщина-водитель подумала, что это кто-то бросил ей в стекло камень, но она не увидела
хулигана. А мы подумали, что убили человека.
На Рич-стрит, 20, мы вернулись с короткой памятью и полной банкой шариков.
Баллоны с аэрозолем, если их обернуть бумажным полотенцем и поджечь его, от выстрелов
взрывались поистине зрелищно. Из конфет «Некко» получались отличные мишени, потому
что они разлетались, как глиняные блюдца. К сожалению, мы стреляли не только по
неодушевлённым целям. Отец работал в управлении образования и уходил на работу раньше,
чем мы — в школу. Частенько было, что он будил нас утром и мы делали вид, что встаём и
собираемся. Как только он уходил, я спускался вниз, разбрасывал по боковому дворику
хлебные крошки и шёл обратно спать. Когда мы вставали, у нас был полный дворик
мишеней — завтракающих птиц и белок. Любое существо меньше или уродливее котёнка
было жертвой. Как и у всякого любителя животных, у нас были чёткие, ограниченные
миловидностью зверя рамки того, что можно убивать. Ещё не было, чтобы член ПИТА
поймал мандавошку и, вместо того чтобы убить её, стал искать ей новый дом. Но мы
убивали такое, чего убивать не стоило: жаба в микроволновке; петарда рыбе в рот.
Я рад, что период издевательства над мелкими животными в моём досье серийного
убийцы продлился недолго. Я даже не хотел писать об этом в книге из страха, что кто-
нибудь из детей — или даже взрослых — подумает, что так можно делать. Эти образы
преследуют меня до сих пор, и мне не хватит никаких денег в мире, чтобы загладить вину
пожертвованиями в фонды защиты животных. В детстве я был отвратительным куском
говна, и, хотя многие воспоминания я нахожу смешными, издевательства над животными —
это непростительный пиздец. Мне сейчас так стыдно, как должно было быть тогда, и будет
стыдно всегда.
Мы с Джеффом жили, как две свиньи. Мы снова обитали в прежней спальне на втором
этаже с парой простых кроватей. Между их рам была закреплена старинная деревянная
шахматная доска, которую сделал мой прадед, она служила общим ночным столиком. По
вечерам мы обычно приносили по стакану молока или апельсинового сока, по утрам —
может, тарелку хлопьев. Но вниз, на кухню мы посуду не относили. В итоге недопитое и
недоеденное содержимое стаканов и тарелок начинало сворачиваться и гнить — доходило до
того, что из-за невыносимой вони нельзя было уснуть. И даже тогда мы не относили всё
вниз. Мы просто обрызгивали посуду спреем-дезодорантом «Райт Гард» или накрывали
самых злостных вонючек книгой. Это продолжалось до тех пор, пока Папа не спрашивал,
почему на кухне нет посуды.
vk.com/rgrumble 32
 Пару лет нам с Папой жилось замечательно: мы творили что хотели и ломали всё в
округе, но он проебал наше счастье вторым браком.
Мало того, что в доме появилась мачеха, так у неё в придачу была дочь на год или два
младше меня, и они нам сразу не понравились. Гейл, мачеха, занималась чем-то научным и
была постной занудой. Её дочка Карла была похожа на живую, энергичную версию Кэти
Гриффин, если бы та пела оперу. Она пыжилась говорить со староанглийским акцентом а-ля
средневековая ярмарка и была снобом без капли оснований на то. Они нас невзлюбили, мы с
Джеффом их возненавидели, но отец этого, похоже, не замечал.
Стало ясно, что нам предстоит противостояние, как на полях Фландрии11: биться за
каждый ярд Отцовского расположения, при этом не лишая его траха полностью. Всё-таки он
был нашим отцом, и надо было немного считаться с его интересами. Ёб твою мать, он был
счастлив! И в кои-то веки закадрил бабу. Он не любил её. Спустя годы он рассказал мне, что
никого в жизни не любил и даже не знал, что это такое. Однако он был доволен, и пересерать
ему всё было рано, хотя и отдавать своё по праву этим салагам мы не собирались.
Впереди было три смутных года, по истечении которых мне наконец исполнилось
восемнадцать, бой закончился, и я мог спокойно уйти.

Я проводил больше времени с матерью. Мы становились ближе и дружней, ведь груз

ответственности за меня, по большому счёту, теперь не давил ей на шею. Она обращалась со
мной, как с приятелем, практически с ровней, потому что и сама не была образцовой
гражданкой. Мы с ней пили кофе и пересуживали знакомых, как пара занудных трепачей.
Мы курили сигареты и рассказывали пошлые анекдоты. Моим друзьям казалось диким то,
как она ругается и говорит о сексе, и выдаёт такой оглушительный бензопилообразный
пердёж, что за это могли бы лишить залогового платежа. Идеальный родитель для какого-
нибудь малолетнего поклонника Бивиса и Батхеда. Но какой бы вульгарной она ни была, она
всюду вворачивала ценную информацию. Она шутила про трах, но при этом подчёркивала
важность безопасного секса и избегания беременности. Просто делала это смешно. Она была
строга по части поведения — по крайней мере, по своему пониманию. Она запросто могла
дать подзатыльник, если я жевал с открытым ртом. И я ей за это благодарен. Меня до сих пор
больше всего в мире воротит, когда я вижу и слышу еду у человека во рту. Мать твердила о
том, как важна честность, но при этом и относилась с таким пониманием, что желание лгать
ей даже не возникало. Она всегда была искренней, даже когда глубоко заблуждалась, и я
часто принимал её искренность за мудрость. «Алкоголики» по-прежнему были большой
фигурой в её жизни, так что после развода она окружила себя коллективом на удивление
пёстрых, хоть порой и неприглядных, лиц. Большинство просто лезло ей под юбку, многие
— успешно. У всех них были свои байки, величественные саги со дна алкоголизма,
отполированные многолетними повторениями на посиделках в церковных подвалах.
«Алкоголики», наверное, несколько превознесли спиртное в моих глазах, но заодно научили
любить хорошие истории.
По праздникам к Матери по-прежнему набивались неприкаянные бродяги из
«Алкоголиков», которым больше некуда было пойти, — они-то обычно и были самыми
ебанутыми и интересными. Мать была небогата, но делилась всем, что у неё было, и это
всегда было круто. Каждое Рождество мы с ней дарили друг другу подарок в носке —
обычно связанный с пороками. Настольные зажигалки, пепельницы, лотерейные билеты и

11
Название полосы боевых действий в Бельгии и Франции в период Первой мировой войны, взятое из
стихотворения одного из солдат.

vk.com/rgrumble 33
кофейные чашки. Не самые подходящие подарки от — а тем более для — подростка, но это
были замечательные годы. Я ни до, ни после не видел её такой радостной. Недостаток
привыкания к отпизженным жизнью членам «Алкоголиков» в том, что «Алкоголики» редко
помогают, поэтому люди рано или поздно умирают, или возвращаются к чарке. Хоть и
недолго, но с ними было весело.
Кем только мать ни работала, чтобы сводить концы с концами. Она даже сделала себе
визитки с надписью: «Мастер на все руки», и очень ими гордилась. Правда, там не хватало
подписи «…только руки-крюки». После школы вплоть до появления Джеффа она была
операционной сестрой. После развода с отцом она была официанткой. Я не понимаю, почему
она не вернулась к прежней хорошо оплачиваемой профессии, хотя опыт общения с ней
подсказывает, что она просто была дрянной медсестрой.
Теперь она то там, то сям работала барменом. Обычно она меняла место, когда ей
становилось невмоготу работать с очередным «ёбаным пидарасом» или после цепочки
конфликтов с шефом или клиентами. Виноват всегда был кто-то, и я всегда ей верил. Она
какое-то время работала в ресторане «Частный предприниматель», довольно престижном
заведении с коктейль-баром, но догматизм «Алкоголиков» вылез ей боком. В итоге все, кто
по неосторожности заказывал больше пары бокалов, получал от Матери консультацию об
алкоголизме уровня зазывал сайентологов. Ей несколько раз делали выговор, но она грубым
тоном объясняла шефу, что просто говорит «чистую правду, ебись она конём».
Так что вскоре она уже высиживала ночные смены в грязной дорожной забегаловке на
шоссе 20, «У дяди Билла» или, как её точнее называли, «У Отравиллы». Эффектно! Зато она
натрахалась с кучей дальнобойщиков. У меня было много «дядь» из «Алкоголиков» — это
она их так в шутку называла, — и они мало чем отличались от моих дядь-дальнобойщиков. С
одним из них у неё завертелось. Он был дальнобойщиком и состоял в «Алкоголиках».
Двойной бонус! Его звали Дэвид Хэтч, но среди знакомых он был ВП, потому что когда-то
был военнопленным во Вьетнаме. Он был похож на легенду «Ю-Эф-Си»12 Рэнди Кутюра,
только старше и жирнее, но всё равно выглядел круто. Все руки у него были покрыты
татуировками «Спецназ»/«Зелёный берет» и POW/MIA13. Он был полной
противоположностью моих отца и отчима. Он был сильный и весёлый, и война во Вьетнаме
сделала его по-своему клёвым и устрашающим. Иногда он о ней рассказывал. Одна из
историй про плен была особенно шокирующей, так что впоследствии при его виде я всякий
раз вспоминал её. Он дрожал и плакал, вспоминая время, проведённое на войне. У меня от
его историй мурашки бегали. Мне не терпелось пересказать их друзьям. Мать снова была
влюблена, и я всецело одобрял её выбор.
Из-за этих отношений Мать поступила на курсы дальнобойщиков в Тракторно-
трейлерное училище в Андовере. Люди были в шоке. Вождение восемнадцатиколёсных фур
нельзя было назвать женской профессией, а тем более материнской, и я уверен, что её это
только подзуживало. Через пару месяцев она получила лицензию и бросилась колесить с ВП
по всей стране. Они привозили мне дурацкие сувениры из дорожных забегаловок. Например,
«Птаху-какаху» — коровью лепёшку с приклеенными глазами и клювом и парой ног-
трубочек снизу. Или кружку-сиську — глиняную кофейную кружку в форме сиськи, из
которой пьют через сосок. Говно и сиськи? Мне пятнадцать лет, и у меня самая крутая мама
на свете! Как-то раз она позвонила с уличного телефона сказать, что они перевозят ядерные

12
Организация, проводящая бои по смешанным единоборствам.
13
Prisoner of war — военнопленный. Missing in action — пропал в бою.

vk.com/rgrumble 34
боеголовки с одной юго-западной авиабазы на другую. Я похвастался об этом своей
учительнице по домоводству. Она посмеялась надо мной, как будто я рассказываю про
невидимого друга, и заявила допустимой для учителя фразой, что я — пиздун. Я рассказал об
этом Матери во время следующего звонка, и вскоре этой учительнице стали приходить
открытки со всех уголков страны. Ты учи меня печь кексы. Мать научит тебя чувствовать
себя дурой.

Учёба становилась для меня всё менее важной. Меня постоянно отстраняли за уход с
занятий, опоздания и просто за прогулы. Это меня всегда поражало: тебе запрещают ходить в
школу в наказание за то, что ты не ходишь в школу. Круто.
Я пропустил классную поездку в парк развлечений, потому что сломал челюсть, или,
вернее, потому что брат сломал её за меня. Мы с ним валяли дурака, он взял мою голову в
замок и сжал её так, что я отключился. Он решил, что я притворяюсь, потому что фальшивый
обморок был моей стандартной защитой, и отпустил меня отключённого лицом в бетонный
пол. Челюсть пробыла в шине несколько недель. Ни твёрдой пищи, ни, что хуже,
возможности чистить внутреннюю сторону зубов. Фу-у. Мать повезла меня в кафе-
мороженое «Френдлиз», где мне можно было только молочный коктейль — «Френдли
Фрибл».
«Шоколадный Фрибл», — сказал я кассиру сквозь сжатые зубы, — «без лука». Мать
разразилась хохотом куда громче, чем шутка того заслуживала, и именно её она то и дело
пересказывала всю оставшуюся жизнь, чем каждый раз меня раздражала. Но вызвать у неё
громкий хохот для меня всегда было большим успехом.
Из-за риска, что меня вырвет на американских горках с захлопнутой шиной челюстью,
класс поехал отдыхать без меня. Тут решение логичное. В других ситуациях, когда меня
отправляли домой, логики не было. Как-то раз физрук отправил меня домой за футболку,
которую Мать привезла мне из одной из поездок. На ней якобы был слоган бара: «Нализался
— дуй через задний ход!» Сейчас это банально, но тогда я покатывался от смеха. Помню, как
я спокойно и взвешенно доказывал, что из-за написания надпись вульгарна только в том
случае, если читающий выбирает для себя такое толкование, а, следовательно, это У НЕГО
развратные мысли. Учитель согласился, что я, вероятно, прав, но всё равно отправил меня
домой переодеться. Дома в корзине для белья я нашёл отвратительный аляповатый брючный
костюм мачехи из полиэфира с кричащими разноцветными узорами. Я решил, что завтра
пойду в нём в школу, а на шею нацеплю часы, как у Флейвор Флейва14. Я продержался два
урока, затем меня снова отправили домой. Я возразил, что в школе нет дресс-кода и
оскорбительным мой костюм в отличие от вчерашней футболки назвать нельзя, так что? —
мне идти домой из-за личных вкусов учителя? Мне сказали, что я отвлекаю других учеников,
и на этот раз, отправив меня домой, заодно позвонили отцу. Это был предпоследний день
учёбы, поэтому отстранять меня не было смысла. В школе решили, что подходящим
наказанием будет потребовать от меня прийти в последний день занятий в пиджаке и
галстуке, что возымело обратный эффект, поскольку одноклассники приняли это за мой
очередной, ещё более смешной прикол. Так и закончилась моя учёба в Чендлерской средней
школе. Я давно заслужил звание клоуна класса в фотоальбоме, а больше мне от этой школы
ничего и не надо было. Девочка из классного совета (или кто там занимается этой хернёй)
сказала мне, что она была среди считавших голоса и я точно выиграл звание. Она сказала,
что это преподаватели решили изменить результаты. Может, я именно поэтому так помешан

14
Рэпер, один из участников группы Public Enemy.

vk.com/rgrumble 35
на теориях заговора. Я не помню, кому досталось моё звание, но этот человек умрёт, зная,
что карты были подтасованы.
В следующем году я шёл в Доэртскую старшую школу, и оттуда я ничего особо не
помню за исключением факта, что у них на улице была площадка для курения для учеников,
сейчас это странно представить. Я в основном помню, что постоянно прогуливал. В нашей
системе в 9-ый класс ходили в Чендлерскую, а в 10-12-ый — в Доэртскую. Я изредка
появлялся где-то до середины десятого класса и бросил учёбу, как только мне исполнилось
шестнадцать — минимальный возраст, когда это можно было сделать. Папа был не рад.
Учитывая, что он работал в управлении образования, это, наверное, смотрелось так себе, но
он уступил Матери — а она разрешила при условии, что я получу сертификат об общем
образовании и пойду работать.
Я всегда говорил, что уход из школы был одним из лучших решений в моей жизни.
Меня в ней ничего не интересовало. Я не мог сосредоточиться, даже когда очень старался. У
меня, наверное, какая-то форма дислексии. Я убедился в этом, пока писал книгу. Но даже
если бы мне в школе чётко поставили этот диагноз, учёба не перестала бы быть скучной. Она
была нудной и бессмысленной и начиналась слишком рано. Меня всегда поражало: если
никто не любит вставать рано, зачем мы так устанавливаем часы? Работали бы с полудня до
восьми, а не с девяти до пяти. Если бы в школу надо было в одиннадцать утра, а не в семь,
может, тогда у меня был бы никчёмный диплом, а не бесполезный сертификат. Если бы я
сдавал общеобразовательный экзамен сейчас, я бы с грохотом завалил его, потому что
ничего из вдалбливавшейся в школе информации мне не пригодилось в жизни. Я скучал на
занятиях и в основном боялся школьного двора. Диплом никак не компенсировал вложенные
усилия, а профессии, для которых он был нужен, меня не манили. Я собирался наконец
ворваться в реальную жизнь. Но к сожалению, мне было всего шестнадцать лет.

Больше всего мне хотелось поскорее съебать из Вустера. ВП водил фуру «Дарт
Трэнзит» из Шакопи, Миннесота, и брал меня с собой в роли грузчика — я вылезал у
погрузочной площадки и выносил коробки на склад. ВП коротал мили рассказами о войне,
страшилками «как убить человека кредитной картой», объяснением, что такое
«колумбийский галстук», и тому подобными вещами. Я выучил сленг радиолюбителей и мог
прикалываться над другими дальнобойщиками, как при телефонных розыгрышах. Я,
кажется, никогда в жизни не спал так крепко, как в койке несущейся восемнадцатиколёсной
фуры, включая один перелёт из «Эл-Эй-Экс»15 в «Хитроу» первым классом на самолёте
«Вирджиния Атлантик» после целой таблетки «Ксанакса». Из-за того, что спалось хорошо,
вылезать в промозглый прицеп в шесть утра таскать ящики было ещё неприятнее. Помню
одно утро, когда мы приехали в Гранд-Рапидс и мне нужно было до завтрака выгрузить 30
тысяч фунтов хлопьев «Кокоа Криспиз» ящик за ящиком. Какое-то время работать в
перевозках было прикольно, но, как ребёнок с прогерией, интерес быстро угас.
Когда мы ещё были в Вустере, ВП созванивался со своей матерью в Нью-Джерси и
узнал, что она планирует сдавать комнату, чтобы был хоть какой-то доход. Они с матерью
знали, что я хочу убраться из папиного дома, и решили, что мне было бы в самый раз
переехать в Джерси. Его мать была женщина трупного жёлто-серого цвета и
неопределённого возраста, похожая на ту новую работницу в магазинчике на углу за
бейсбольным полем. Как вам такое непонятное сравнение? Она жила в Мэйвуде, Нью-
Джерси, недалеко от Хобокена в тёмном скрипучем викторианском доме, заваленном

15
Международный аэропорт Лос-Анджелеса.

vk.com/rgrumble 36
стариковским хламом. Вязаные пледы на спинках деревянных кресел-качалок. Это была
съёмочная площадка фильма ужасов. Его мать — понятия не имею, как её звали, — спала не
больше четырёх часов за ночь, остальное время она буквально качалась в кресле или
пялилась на постояльца, чтобы он не выкинул чего против правил. Правила гласили: всё
запрещено. Если размешиваешь чай или кофе ложкой, её ни на секунду нельзя класть на
столешницу. Её нужно немедленно вымыть и положить на место, а кто не понимает этого
сам, тот свинья. Нужно было поскорей найти работу, и мне это удалось: я нанялся
выставлять товар на полки в продуктовом «Ай-Джи-Эй». Платили херово, но это было
лучше, чем ничего. Магазином владели отец и сын-итальянцы, похоже, со связями в мафии.
Только не в той, которая в дорогих костюмах и убивает людей в подвалах. А скорее в
подручной, которая производит спагетти и отмывает деньги для крутых мафиози. Примерно
такой. Они общались культурно, платили наличными и закрывали глаза на моё отлынивание
почти целый месяц, прежде чем уволить меня за то, что я крал больше продуктов, чем
выставлял на полки. Я уехал из Нью-Джерси, но не с поджатым хвостом. О нет. Уехать из
Нью-Джерси — это всегда победа. Брюс Спрингстин проиграл, потому что остался.
Неудачник.

Короче, я снова поселился у Папы. Мачеха меня ненавидела, со сводной сестрой я

постоянно ругался, а Папа изо всех сил старался сохранять подобие порядка. Он знал, что я
не хочу жить с ними, а я знал, что они вздохнут легче, когда я уеду, но, увы, мне всё ещё
было шестнадцать лет. Поэтому следующие полтора года мы поглядывали на часы и ждали,
когда мне исполнится восемнадцать и я смогу свалить.
У меня была ещё одна проблема: все мои друзья по-прежнему ходили в школу, так что
мне не с кем было коротать дни. Даже брат уезжал. Он записался в морскую пехоту по
программе заблаговременного поступления на службу. Это когда тебя записывают в
семнадцать, а в восемнадцать, когда запах свободы становится реальным как никогда,
передумывать уже поздно. Ты в жопе. Так оно и вышло: за год между подписанием
контракта и началом тренировок он вступил в группу, поимел пару девушек и был почти
популярен. Он знал, что есть лазейки, но не хотел выглядеть трусом. Ему казалось, что он им
выглядел всю жизнь. Поэтому он утёр сопли и поехал в учебку на Пэррис-Айленд. Спустя
тринадцать недель мы с его тогдашней невестой Джоди сели в грейхаундовский автобус и
отправились в двадцативосьмичасовую поездку в Южную Каролину смотреть его выпуск.
Он для меня тогда был настоящим примером. Мы с ним вместе много прошли, когда
казалось, что все и вся против нас и положиться можно только друг на друга. И вот он будет
морпехом; я им очень гордился. Вечером в гостинице, за день до церемонии, я увидел свой
шанс, минутную слабость под действием пива, решил ей воспользоваться и выебал его
невесту.
У-ра16!
Это даже была не месть за то, что он совал пальцы в мою подружку в Пэкстоне. Наши
связи в то время здорово отдавали инцестом. Я начал встречаться с последней бывшей
Джеффа, Кристин. Она была роскошная, со вкусом, в чём-то панк-рокерша и очень умная —
всё очень редкие качества даже на задворках наших социальных кругов. На хуя она тогда
водилась с Джеффом или мной? А, точно. Ей было восемнадцать, и у неё уже было двое
детей, так что котировки её акций были как раз на уровне Стенхоупов. Скорее всего, многие
подумают, что мать-подросток — это норма. В наших краях это нормой не было. Когда

16
«Ooh-rah» — боевой клич американских морпехов.

vk.com/rgrumble 37
Кристин бросила моего брата, он стал встречаться с недавней бывшей своего лучшего друга
Джеффа Брауна, Джоди. Они обручились, что Джеффу Брауну очень не понравилось. Я же
стал встречаться с Кристин, а когда с ней не срослось, решил потрахать Джоди, пока Джефф
был в учебке. В конечном итоге, вся эта компания была на свадьбе Джеффа и Джоди.
Эта часть никак не связана с остальной книгой. Просто смешно, что мы тогда и не
подозревали, что мы — быдло.

И вот я оказался один. Я какое-то время ходил в Корпус труда. Это такой
добровольный исправдом, в котором обучают профессии и платят практически тюремную
зарплату, а ты стараешься выжить в окружении поистине конченого отребья — реально
опасных преступных элементов. Да ну на хуй, я и сам освою кулинарное искусство. Я
быстро умыл руки, но стал тусоваться с парой ребят оттуда, потому что они тоже бросили
учёбу. Одного из них звали Кит Кингсбери.
Кит Кингсбери был последним человеком на свете, которого родитель хотел бы
увидеть рядом со своим блудным сыном у себя дома без присмотра в полной праздности.
Кит был гнусью, каких я доселе не знавал. Крис О’Коннер был хулиганом; у Кита были
реальные аресты. Его постоянно задерживали — обычно за мелкие преступления. У него
всегда были ордеры по неоплаченным талонам — за превышение скорости, отсутствие
страховки, недействительные права, просроченные номера. А он всё равно лихачил — без
прав, без номеров и с ордерами. Его снова останавливали и снова сажали за решётку. И он
снова не платил штраф. Поскольку каждый раз сажали его, а не меня, мне это казалось
смешным.
Мы устроились в круглосуточную закусочную в центре Вустера работать по ночам.
Кит готовил, а я стоял за кассой. Через дорогу был единственный гей-бар в городе, поэтому,
когда он закрывался на ночь, наша дыра превращалась в гей-закусочную. Сейчас я конечно
урод, но в семнадцать лет я выглядел на тринадцать и был милахой, каких свет не видывал.
Тогда в моде были парашютные брюки17, и вскоре я осознал известный каждой красивой
девушке в сфере обслуживания факт: облегающие брюки сулят хорошие чаевые. Иногда
посетители гей-бара посылали к нам разведчика посмотреть, в парашютниках ли я, чтобы
знать, идти к нам вообще или нет. Мне было плевать на их ориентацию; я наслаждался
обожанием. На Хэллоуин я даже нарядился на смену трансвеститом. К нам часто заходила
одна пара средних лет — свингеры, — и они постоянно со мной флиртовали. Её звали Куки,
и она вечно грозилась: «Рано или поздно мы утащим тебя домой!» — а я всегда подыгрывал,
потому что знал, что смена до семи утра — моё железное спасение. Проявляешь интерес,
получаешь чаевые, страхуешься формальностью. Практически стриптиз.
Владельца закусочной звали Симеоне Брайо, коротко — Сими. Это был вечно
поддатый старый закалённый прохиндей, который тоже оказался геем — к нашему вящему
удивлению, потому что был грубияном с наружностью помятого Ника Нолти. Меня никогда
не беспокоили геи — редкая позиция для мещанского Вустера. Часть маминых лучших
друзей из «Алкоголиков» были гомосеками. Они были клёвыми и ни капли не опасными. Но
Сими был для меня потрясением как первый человек, оказавшийся геем, но выглядевший
простым суровым мужиком.
Когда засидевшиеся педики из бара расходились, в предрассветные часы закусочную в
основном населяли бродяги и пропойцы. Много бездомных. Был один мужик, он всегда
приходил, заказывал кофе и засыпал прямо за стойкой, положив голову на руки. Я будил его,

17
Облегающие брюки из нейлона. Парашютными назывались из-за материала, а не из-за формы.

vk.com/rgrumble 38
сто раз повторял, что у нас спать нельзя, а он каждый раз засыпал снова. Однажды я не
выдержал, пошёл на кухню, взял восьмилитровую металлическую кастрюлю и суповой
черпак. При публике из нескольких посетителей и полного предвкушения Кита я наклонил
кастрюлю прямо у него над храпящей головой — и как забарабаню по ней черпаком! Он
подскочил, как будто спал в ударной установке Джона Бонэма18. Вскоре к нам заглянул
репортёр из местной «Телеграм энд Газэтт» — он писал статью про бизнес ночного Вустера
и спросил меня, каково работать в центре по ночам. Я рассказал ему историю с кастрюлей —
она была у меня одной из любимых, — и её напечатали. Я не мог понять, почему Сими
понесло рвать и метать. Это же было смешно! До меня не доходило, как рассказы про то, что
в закусочной бездомные не только спят, но и подвергаются издевательствам, может
навредить молодому предприятию. Это было неважно. Мать скупила все копии газеты,
которые нашла.
Параллельно с моей работой в закусочной Мать начала посещать проходившие
неподалёку курсы массажа. Дальнобойщиком она пробыла ровно столько, сколько в
большинстве своих профессий, и теперь ходила в Бэнкрофтскую школу массажа на деньги,
занятые у моей бабушки. Эти деньги не нужно было возвращать, потому что незадолго до
этого Бабуля умерла от рака лёгких. Её приходилось навещать в больнице, причём мать
обычно заходила к ней в палату, а мы с Джеффом курили сигареты в коридоре. Да, тогда
можно было курить в школах И в больницах. Было же время.
Мы с Джеффом Бабулю скорее терпели, чем любили. Мы с нетерпением ждали её
открыток на дни рождения и Рождество и трясли их, не читая, посмотреть, сколько выпадет
денег. Но проводить с ней время было в тягость даже Матери. Мать была единственным
ребёнком, её отец умер в сорок два. В детстве и взрослой жизни Матери никогда не
удавалось оправдать ожидания своей матери. Все её достижения растаптывались
исподтишка, все комплименты были замаскированными оскорблениями. Когда Мать умерла,
я нашёл её письмо Бабуле, датированное 7 января 1963 года. Матери было 17 лет, она
училась в старшей школе и подрабатывала в доме престарелых. Видимо, у них была
размолвка.

18
Барабанщик Led Zeppelin.

vk.com/rgrumble 39
vk.com/rgrumble 40
 Мне знакомо это чувство, Мам. Я тоже ходил по коридорам Центральной школы
Пэкстона и боялся, что у меня кривая походка. Что на меня все смотрят. Что надо мной все
смеются. Чем больше я об этом думал, тем сложнее было контролировать ноги. Я тоже хотел
умереть, Мам. Но я знал, что у меня есть ты.
Мать всегда была крайне озабочена стремлением не мешать мне быть самим собой.
Вплоть до того, что заставляла меня быть самим собой. Она даже никогда не заказывала за
меня в ресторане. Я скорее ушёл бы голодным, чем она сказала официанту, что я буду.
Теперь я это понимаю. Бабулино воспитание сильно повлияло на неё, и она твёрдо решила не
калечить тем же образом собственных детей.
Когда Бабуля наконец сыграла в ящик, мы думали только о том, как бы поскорее
получить наследство, которое мы с Джеффом прозвали «бабулин мёртвый капитал». Мы
каждый раз смеялись от этой фразы. Ждать его пришлось целую вечность, и мы с Джеффом
были уверены, что Мать надула нас на приличную его долю. Мать назначили ответственным
за бабулину бухгалтерию лицом, когда та ещё была жива. На основании приблизительной
оценки того, какие гроши нам в итоге достались, мы поняли, что Мать перевела львиную
долю средств на свой банковский счёт, пока Бабуля ещё дышала.
Мамины массажные курсы начинались почти аккурат после окончания моей смены в
закусочной, так что я мог играть роль тренировочного манекена и получал бесплатный
массаж. Это было невероятно кстати, потому что я всегда уходил с работы с надорванной
спиной. К тому возрасту, когда мне стало важно, что девушка заметит за мной сгорбленную
спину, она у меня уже была. Эта осанка а-ля морской конёк, с которой в самый раз сидеть в
кабаке над стаканом и рассматривать стол через его дно, появилась у меня задолго до того,
как меня стали пускать в такие кабаки. Работа за гроши всё, похоже, только ухудшала.
Как-то раз лежу я у Матери на курсах на столе накрытый простынёй, как голый труп, и
тут начинается занятие. Инструктор дал короткое объяснение, и одна из студенток начала
массировать мне ногу вверх-вниз. Член вскочил с такой быстротой, как будто намеревался
оторваться и вонзиться в потолок. Мне семнадцать лет, и какая-то девушка водит мне
смазанными ладонями по внутренней стороне бедра. Что могло пойти не так?! Я был в
ужасе. Я лежу перед группой из двадцати человек, один из которых — моя МАТЬ, с
недетским стояком под тоненькой белой простынёй. Единственное, что я мог, — это
притворяться спящим. Это редкий пример события из молодости, которое реально
пошатнуло мою психику, поскольку я до сих пор не могу наслаждаться настоящим
массажем без страха нечаянно сделать массажистке комплимент крепким стояком. Я лучше
схожу в дрочильник рядом с аэропортом, где тебе по программе после массажа передёрнут и
выдворят без продолжения.
Мы также подозревали, что значительная часть переведённых денег пошла на покупку
собственной фуры для ВП. Я не знаю, дошло ли дело до покупки, потому что у них начались
неприятности. Он снова запил. Мать записала его в реабилитационную клинику. Ему
предстоял тридцатидневный курс, и он разрешил мне взять на это время его пикап «Шевроле
Лав». Он предупредил меня, что у машины течёт масло, до двух литров в день. Я был рад
любой тачке. Я думал, что с помощью друзей как-нибудь да разберусь в такой далёкой от
меня вещи, как «проверить масло». И разобрался. Я проверял масло постоянно, потому что
боялся, что иначе машина взорвётся к чёртовой матери. Я всегда боялся, что вещь взорвётся.
У нас с Матерью даже была общая иррациональная боязнь воздушных шаров. Я проверял это
ёбаное масло по два раза на дню, но оно всегда показывало высокий уровень. Веря словам
ВП про два литра в день, я в итоге решил, что у меня сломан масломер. А что ещё мне было
думать при моих нулевых навыках в механике и доверии к ВП? Ну я и стал доливать по два
vk.com/rgrumble 41
литра масла в день, игнорируя масломер. Спустя какое-то время я заметил, что машина стала
еле волочиться. В итоге когда я выжимал газ на «зелёный», перекрёсток утопал в клубах
густого белого выхлопного дыма — настолько густого, что движение позади меня
останавливалось. Наконец, я попросил Кита посмотреть, в чём дело. Он разбирался в
машинах. Он поднял капот, и оказалось, что избыточное масло залило карбюратор и
пролилось в воздушный фильтр. В тот день я усвоил ценный урок. Урок состоял в том, что
некоторые суперфункции Бэтмобиля, такие как дымовая завеса, можно иметь под рукой
ценой всего лишь двух литров масла в день. Мы ездили и задымляли дороги каждый день,
пока ВП не вышел из клиники.
Я не помню: то ли это было на «Шеви Лав», то ли на каком другом из многочисленных
кусков автоговна, которые я водил, но помню, как мы посреди ночи заезжали на площадку
автопарка «Саннисайд Форд» в Холдене. И то ли я был за рулём, то ли Кит, но мы брали и
таранили задом бока новеньких машин, как на автомобильном родео, и скрывались в ночи.
«Они застрахованы, так что никто, в принципе, не страдает» было нашим оправданием. Мы
бы не сделали того же с каким-нибудь бедолагой, которому пришлось бы, встав на работу
зимним утром, столкнуться с такой хернёй. Мы были хорошими людьми. И были в этом
уверены. Я не помнил название автопарка, поэтому только что загуглил его. А раз он был у
меня на экране, я решил заодно позвонить и извиниться. Я живо представил, какое
удивление изобразилось на лице владельца, пока я объяснял. В конце концов я просто
пообещал прислать копию книжки, когда она выйдет, и положил трубку.
Арестовывали всегда именно Кита. Мне всё сходило с рук. Какое-то время. Я нанялся
кассиром в универмаг «Хани Фармс», стоявший прямо на Тэтнакской площади рядом с
папиным домом на Рич-стрит, 20. После короткого обучения меня оставили работать одного.
Огромная промашка с их стороны. Мы с друзьями не просто воровали — мы старались
украсть побольше и побить этот рекорд в следующий раз. Дело не ограничивалось
сигаретами — их мы таскали блоками сами и раздавали заходившим друзьям, — мы
воровали еду, газировку, закуски, подгузники для детей Кристин, кухонную утварь
независимо от необходимости — просто для объёма. Примерно двумя годами ранее я часто
торчал в «Хани Фармс», создавал неприятности и просто действовал на нервы продавцу —
старшему брату одного моего одноклассника.
Однажды он велел мне уйти, а я отказался. Побегав за мной между полок, он наконец
догнал меня и, держа мне руки за спиной, поставил подножку. Я грохнулся на подбородок, и
он раскрылся, как вагина младенца. Мать заклеила рану пластырем-бабочкой. Она знала, что
может отсудить у магазина хренову тучу денег, но она также знала, что это я виноват,
потому что довыёбывался. Я рассудил, что моя колоссальная кража — небольшая цена по
сравнению с суммой, на которую мы могли их засудить.
Камер в магазине не было, но был дополнительный задний вход, через который охрана
могла зайти тайком и следить за работником через одностороннее зеркало. Я не верил, что
кто-то реально ходит-смотрит. Я был уверен, что услышу, если кто-то войдёт. В тот вечер,
когда я узнал, что ошибался, охраннику предстало то ещё зрелище. Мало того, что я воровал
из кассы, не пробивая покупки, и раздавал товары всем приходившим друзьям, так в придачу
заявился Кит, и мы с ним устроили настоящую инсценировку лос-анджелесских бунтов. Мы
выливали содержимое двухлитровых бутылок «7-Up» в раковину, набирали в них воды и
ставили обратно на полку. Играли хлебом в футбол. В конце смены, когда я уже собирался
закрываться, через главный вход зашёл охранник «Хани Фармс». Он всё видел через
одностороннее зеркало. Ему ничего не пришлось говорить. Я сразу понял, что попался. Мне
пришлось написать объяснительную с признанием и подписать его. Хоть я и постарался
vk.com/rgrumble 42
приуменьшить масштабы, всё равно выходил пиздец. Меня обвинили в мелкой краже. К
счастью, я заявил, что украл всего 35 долларов наличными, так что это не шло за тяжкое
преступление. Меня не арестовывали, но в суд прийти пришлось, и об этом написали в
местной газете в разделе судебных архивов. Родители были не рады.
Вскоре после этого Кита в очередной тормознули для проверки документов, причём на
моей Рич-стрит. Я сидел на месте пассажира. Разумеется, за ним был действующий ордер, и
его арестовали. Мне велели ждать через дорогу, когда подъедет автозак. Кит не любил копов
и ненавидел, когда его арестовывали, о чём и сообщил офицеру недвусмысленной тирадой.
Из кузова автозака донеслись крики.
«Хуй соси, свинья ебаная, блядь! Сними значок и ствол — посмотрим, какой ты
крутой, пидар ёбаный! Твоя мать в аду сосёт хуи!»
А я тем временем стою буквально в двух шагах на тротуаре и катаюсь со смеху. Я не
мог поверить, что кому-то достанет смелости говорить так с копом.
Тот подошёл ко мне, впечатал меня в землю коленом и говорит: «По-твоему, это
смешно? Ты арестован за нарушение спокойствия». И вот уже мы с Китом вместе едем в
городскую тюрьму. В ней был почти пусто, за исключением нас с Китом в двух камерах. Нас
не стали раздевать догола и обыскивать, только вывернули карманы и посадили по камерам,
где мы просидели где-то с час, пока не пришёл мой друг Стэн Коэн и не внёс за нас залог.
Когда настала дата моего суда, я заявил, что не виновен, потому что я реально был ни
хуя не виновен, я всего лишь смеялся. К копам должны применяться те же ограничения, что
и к гражданам, которых они защищают. Будь этот коп простым мужиком и скрути он меня
только за то, что я стоял и смеялся на тротуаре, я был бы в полном праве прострелить ему
ебало, чтобы вырваться. Более того, в глазах народа я был бы героем. Так и вижу заголовок:
«Расторопный юноша отбивается от похитителя молниеносным выстрелом в лицо и
продолжает смеяться». В суде я до этого аргумента не додумался, что, наверное, к лучшему.
У меня была подготовлена речь, но, когда мне дали слово, я забыл большую её часть. А то,
что не забыл, было трудно расслышать, поскольку голос у меня дрожал, как перед
расстрельной командой. Я промямлил: «Я знаю, что, наверное, плохо смеяться, когда при
тебе копу рассказывают об определённых действиях, которые его мать выполняют в аду, но,
по-моему, это не повод пачкать безупречное личное дело». Судья попросил прокурора
посмотреть моё дело. Прокурор сообщил об обвинении в воровстве в «Хани Фармс». Я об
этом не подумал, потому что меня тогда не арестовали, а только велели заплатить штраф.
Судья стукнул молотком.
«Виновен».
И до сих пор, спустя двадцать пять лет выступлений перед публикой, мой голос
дрожит, когда я стою перед представителями власти. Журналисты часто спрашивают, бывает
ли, что я теряюсь на сцене. Я не считаю случаи, когда трушу, просто выступая на собраниях
городского совета или пытаясь отмазаться от штрафа. В этих ситуациях я трясусь, как сучка.
Обошлось вторым небольшим штрафом, но мне куда сильнее стало хотеться поскорее
съебать из Вустера. А до тех пор я то и дело попадал в передряги. Тем летом Папа с Гейл
уехали на неделю в отпуск на остров Принца Эдуарда. Мы тут же устроили огромную
вечеринку, по случаю которой в дом набилось всё местное хулиганьё; дошло до драк,
распростёршихся до соседских дворов. Мы также выяснили, что у «Тойоты Короллы» Гейл
бракованный замок зажигания, который запросто поворачивался ножом для масла. И
понеслась кататься! Наутро мы всё убрали и составили пустые пивные бутылки обратно в
ящики (их принимали в пэки по пять центов за штуку). Мы стояли гордые собой на кухне,
когда стопка ящиков почти достала до потолка.
vk.com/rgrumble 43
 В те выходные мы с Матерью поехали в Йорк-Бич, Мэн, с ночёвкой. На следующий
день, возвращаясь, мы обогнали на шоссе Папу с Гейл. Блядь! Пивные коробки по-прежнему
стояли на кухне. Я сказал Матери, и мы понеслись во весь опор, чтобы приехать домой
первыми, — это была сомнительная затея, учитывая, как часто Мать останавливалась писать.
Мы опоздали. Мало того, что Папа с Гейл обнаружили наш монумент на в остальном
безупречно чистой кухне, так их ещё дома дожидались друзья из церкви. Я не представляю,
какие оправдания отец там изобрёл. Гейл перед дорогой записала показания одометра. Она
была не дура.
Тем временем, я сменил несколько работ, где не проверяли бывшие места. Я жарил
пончики по ночам с Чудилой Джо Ванчелетти, ещё одним лодырем из Корпуса труда. Какое-
то время я был судомойкой. Пару дней я был охранником склада, но выглядел так по-детски
и так глупо в форме, что ко мне даже раз обратились: «Простите, мисс?» Я попытался
разыграть аферу с травмой от падения, но не смог даже правильно упасть и уволился.
На двух работах я продержался меньше полутора часов. На первой надо было вставлять
проспекты в газеты на конвейере. «Я сейчас приду. Схожу в туалет».
На другой надо было мыть полы после представлений в «Центруме», это большой
концертный зал в центре города. «Я сейчас приду. Схожу в туалет».
Вместе со мной в «Центрум» устроился Кит. Мы вышли через чёрный ход, прихватив с
собой швабру и ведро. Мы до этого одной ночью так же «ушли» из гей-закусочной посреди
смены. Мы хотели обратно и принесли Сими в знак мира швабру с ведром. Как он мог
отказать?
Впрочем, самая короткая работа была впереди.

Одним судьбоносным вечером мы с Китом торчали в закусочной — валяли дурака и

жрали на халяву в свой выходной, как вдруг заявились Куки с мужем. Она облепила меня,
как доспехи, давай лапать член через штаны и дышать в шею: «А поехали сегодня к нам
домой?» У меня не было отмазки в виде смены, а её, по факту, никто в своём здравом уме не
захотел бы трахать. Она была похожа на мать жирного соседского пацана из фильма «Уж
лучше умереть». Если вы поняли эту отсылку, оторвитесь от книги и дайте себе пять. Все
остальные, представьте размалёванную школьную повариху за сорок с огромной глупой
причёской. В то же время, мне было семнадцать лет, и она сжимала мне через брюки член —
а это эффективный метод убеждения. Так родился Даг Стенхоуп-проститутка!
Мне казалось, я такой же гений умащения, как внутренности гусениц непарника:
— Мне же за это что-то причитается?
— О, разумеется, — говорит Куки, по-прежнему сжимая мой член.
— Ты тогда договорись с мужем.
А сам тем временем побежал рассказывать Киту. «Ты не поверишь! Куки мне заплатит,
чтоб я её выебал!» Уже тогда я знал цену хорошей истории. Если я вернусь и сообщу, что
женщина заплатила мне за секс, я буду королём. Никому кроме Кита необязательно знать,
что она — страшилище. Моя величайшая ошибка — не оговорить сумму сразу и не
попросить её вперёд — это я усвоил позже, когда снимал проституток. Я почему-то думал о
сумме в пятьсот баксов. Не знаю почему. Это казалось нормальной платой за то, чтоб тебя
трахнули. Надо было назвать её вслух. Мы вышли и поехали к ним в соседние ебеня. То ли
Холден, то ли Ратленд. Что-то среднебуржуазное. Я всю дорогу прикидывался опытным
жиголо, а сам сижу и обсераюсь от ужаса. Приехали.

vk.com/rgrumble 44
 Они дали мне банку пива, мы поднялись в спальню, и они разделись. Слава богу, свет
был приглушённый. То ли голый, то ли ещё одетый я стоял и думал, что в душе не ебу, что
делать дальше.
— Э-э… Я не работаю с мужиками, — как будто это мой тысячный раз, и у меня
устоявшиеся правила.
— Хорошо, зайка. Давай мой муж первый, а ты можешь посмотреть.
Он залез на неё и стал наяривать — это, пожалуй, было даже омерзительнее, чем
застукать Мать с отчимом. Я стоял в дверном проёме, как будто наблюдаю убийство. Все
попытки выглядеть опытным профи пошли ко дну. Весь мой вид был настолько неловким,
что я бы не смог усугубить его, даже вдруг разрыдавшись, чего мне, уверен, очень хотелось.
Он кончил, едва не сдохнув, и теперь была моя очередь. Прелесть подросткового возраста в
том, что даже у голого в метель может ни с того ни с сего встать член. Такие уж они, стояки
в этом возрасте. Произвольные, неожиданные и порой крайне несвоевременные. Даже в
концентрационных лагерях наверняка были внезапные юношеские стояки. Как пить дать.
Подумайте. Просто математически. В этот раз готовый к бою член был мне на руку. Я залез
на Куки — моя воображаемая цена удвоилась бы, будь она сверху, — и пихнул пару раз, но
член то и дело выскакивал.
— Погоди, — говорит, — наверное, там слишком скользко.
Она пошла в туалет и выхаркнула вагиной полное бумажное полотенце мужниной
спермы, затем вернулась и приняла в постели прежнюю позу. Надо было прыгать в окно. Я
приступил и кончил меньше, чем за минуту. Я, скорее всего, извинился за свой юношеский
огрех, на что они предложили подождать и попробовать ещё раз. Вместо этого я просто
уснул на диване. Без слов понятно, что утро было неловким.
Мужу пришлось везти меня в Вустер почти в полной тишине. Я возвращался домой, но
об оплате до сих пор не было ни слова — кроме хлипкого вечернего обещания Куки, что мне
«что-то причитается», хотя это запросто могло значить саму честь впердолить ей. Я сидел ни
жив ни мёртв от мысли, что придётся признаться Киту, что я сделал это бесплатно.
Наконец, он прервал неловкое молчание:
— Ну как, понравился вечер?
Я вдруг охрип:
— Э… Ну… Я вообще ожидал некоторое финансовое вознаграждение? — выдать это
предложение без вопросительной интонации у меня просто не получилось.
— Ах да, — произнёс он отцовском тоном. — Жена любит иногда пофантазировать. И
сколько ты ожидал получить?
Заветная пятисотка, усохла, как изюм.
— Эм… пятьдесят долларов?
— Тридцать, и по рукам.
— Идёт.
Заплати он даже доллар, моя история оставалась правдивой. Я официально, хоть и
лишь формально, стал наёмным юношей по вызову. Можно было внести этот пункт в резюме
рядом с мелким воровством и неоконченной школой.

На носу были восемнадцатилетие и свобода. Папа с Гейл от меня устали. Карла мне
была противна. Она однажды дала отцу пощёчину при мне в преувеличенно истерическом
порыве. На моих глазах как будто пнули котёнка. Я вмазал ей с кулака прямо в лоснящееся
прыщавое ебало. Я ни разу об этом не пожалел. Меня воспитали не бить женщин, но это был
инстинкт: моего отца трогать нельзя. Я до сих пор ненавижу её. Она продолжила жить у
vk.com/rgrumble 45
отца, даже когда её мать от него в итоге ушла. Он был рохлей и говорил, что одному скучно.
Лучше бы завёл собаку.
Я не помню, когда я решил переехать в Голливуд и стать актёром. Я успел пройти
актёрские курсы и сыграть в пьесе, на которую прослушивали людей с улицы по газетному
объявлению, но не помню за собой рвение играть. Я любил внимание. Это была больше
несбыточная мечта прославиться и манящий престиж узкого круга людей, вырвавшихся из
этой дыры. Я точно знаю, что говорил об этом на Рождество перед самым
восемнадцатилетием, потому что нашёл вот такую записку на открытке для Матери:

Ма,
Даже со всеми деньгами в мире на самом солнечном курорте в окружении красивых женщин
Рождество не будет Рождеством без тебя. Если я и буду плакать, когда уеду к другому побережью, то
только по тебе. Я люблю тебя, ма. Прости, если это звучит, как строчки из дешёвого любовного романа. С
Рождеством.
С любовью,
Даг.
А у тебя бывают приступы Сантаклаустрофобии?

Ровно три месяца спустя мне исполнилось восемнадцать. Отец, наверное, не зная,
точно ли я планирую уезжать, оставил мне это письмо.

vk.com/rgrumble 46
vk.com/rgrumble 47
 У меня до сих пор стаёт ком в горле, когда я читаю его, потому что знаю, как трудно
ему было это писать и сколько жениных упрёков ему пришлось стерпеть, чтобы настоять на
своём. Не говоря уже о нервотрёпке с нашей стороны, которая до этого довела. Было море
причин выпнуть меня из «гнезда». Это было неважно. Я ведь правда уезжал. Несмотря на то,
что выплаты всей суммы бабулиного «мёртвого капитала» ещё было ждать и ждать, часть в
акциях «Цинциннати Милакрон», где работал дед, нам уже выдали, и я их поспешно продал.
Забей на холодильник и посуду, Па. Я еду в Голливуд.

vk.com/rgrumble 48
 Глава 5. Голливуд: аферы, пидоры, аферы с пидорами и
пидорские аферы

В апреле 1985 года я тронулся поездом из Вустера в Лос-Анджелес. В кармане у меня

было 450 баксов, а в голове — полное отсутствие каких-либо планов. Мне не нужен был
план. «Правила ко мне не относятся», — говорил я себе всякий раз, как мне с рук сходило
что-то такое, что не должно было сойти. В годы счастливой пустоголовой молодости
правила обычно игнорируют. Осторожность приходит только после серьёзных просчётов.
Пока в жизни не проебёшься по-крупному, можно порхать по минным полям, как в «Звуках
музыки».
Я решил, что поезд — это отличный способ посмотреть страну, и был прав. Я не видел
ни шиша дальше Нью-Джерси — ну разве что виды из пары поездок на фуре по заледенелой
пустоши Верхнего Среднего Запада. Я до сих пор люблю поезда, только теперь во всех
поездках дольше двух часов беру спальное купе и дрыхну почти так же сладко, как в койке
фуры ВП. В восемнадцать лет гораздо проще спать три с половиной дня подряд сидя.
Первый поезд шёл из Вустера в Чикаго, и хотя на вид мне по-прежнему было тринадцать,
пиво бармен мне продал. Вагон-ресторан пустовал, поэтому я думаю, он просто был рад
посетителю. Во втором поезде, Чикаго-Лос-Анджелес, всё было не так просто. Новый
бармен сначала отказался обслуживать меня, но у меня было 43 часа дороги на
задалбывание, так что он в итоге сдался — при условии, что я выйду в Альбукерке и
попробую найти ему травы. Помню, как я стоял на перроне и оглядывался по сторонам, как
будто надеялся увидеть чувака с видом дилера — чёрт знает, как я себе его тогда
представлял. Чувака не было. Но бармен похвалил меня за храбрость и выпивку продал, так
что спать в едва наклонённом кресле, свернувшись клубком, стало гораздо проще. Хорошо,
что я был мелкий.
К моменту прибытия на станцию «Юнион» в центре Лос-Анджелеса я пробыл в поезде
так долго, что едва держал равновесие. В первый день казалось, что земля под ногами по-
прежнему качается. Я поселился в самую дешёвую гостиницу, которую нашёл. Гостиница
имела лживое название «Шик», а проживание стоило 35 долларов, что было прилично для
человека, начинающего жизнь с бюджетом в 450 баксов. Я был рад уже просто не быть на
улице. Я не знал, что центр Лос-Анджелеса — это не Голливуд и что его ещё не начинали
облагораживать. Это была сплошная грязь и трущобы. Я нашёл кофейню и газету и был
уверен, что среди объявлений будет рубрика «для актёров». И знаете что? Я был прав! А ещё
я мог зарабатывать тысячи с неполной занятостью на дому оформлением конвертов! Впереди
было светлое будущее!
Первой аферой, на которую я повёлся, было объявление Театральной студии
Голливуда. Это была актёрская школа, которая подавала себя в формате «учись и
зарабатывай» и обещала трудоустройство. Я сел в автобус из центра до Голливуда, и к моему
облегчению, на смену грязным улицам вскоре пришли пальмы из моих фантазий. Школой
руководил Морис Кослофф, старый кинопродюсер, у которого на стене за спиной висело
несколько рамок с постерами фильмов из 40-х, где он упоминался внизу мелким шрифтом.
Он ставил человека перед камерой, чтобы оценить его способности и якобы определить,
сколько ему требуется «обучения». Задумка же была в том, чтобы трёпом выяснить, сколько
из человека можно вытянуть денег. Да нет, у них всё схвачено! Школа будет подыскивать

vk.com/rgrumble 49
роли, так что, пока ты учишься, те же деньги будешь возвращать работой. Ну блин, этак я
конечно за!
В Лос-Анджелесе у меня был двоюродный брат-актёр Грант Форсберг. Он жил в
приличной квартире в Беверли-Хиллз с красавицей-подружкой, звездой мыльных опер,
Деборой Гудрич. Он был на семь лет старше меня, и, хотя из всех двоюродных братьев и
сестёр я знал только его и ещё двух, мы с ним были едва знакомы. Я твёрдо решил не
паразитировать на нём. Это было бы низко. Но я связался с ним и пару дней ночевал у них на
диване, пока искал жильё. Поскольку денег было мало, я поселился в невероятно гнусные
меблированные комнаты с понедельной оплатой под названием Сэнт-Фрэнсис (ныне
Гершвин). Регистратуру окружал толстый выцветший плексиглас, так что говорить нужно
было через крошечное окошко. Помню, прихожу как-то вечером, а на входе мужик ни за что
лупит бездомного. Он даже не кричал на него. Мне вообще показалось, что ему скучно и это
у него такая разминка. Мужик за плексигласом даже глаза не поднял. На каждом этаже был
таксофон, и люди ругались из-за них, как в тюрьме. Помню, я не раз звонил Матери за её
счёт, весь перепуганный, и говорил, что всё хорошо.
Мать тоже как раз собиралась съёбывать из Массачусетса. Она закончила массажные
курсы и переезжала во Флориду — открывать массажную фирму. Перед этим она успела
поработать в Вустере у хиропрактика. Я нашёл среди её вещей рекомендательное письмо от
него. Оно, разумеется, было шуткой, но отлично показывало, какие она строила отношения.
Мать создавала такие отношения, когда ей здоровилось. Она извлекала на свет всё
самое ярко-порочное в людях. Она учила людей пошлить с удовольствием, даже толкала их к
этому. И вот она везла своё вульгарное очарование во Флориду (см. следующую страницу).
Она снова рассталась с ВП и ехала подальше — так же вслепую, как и я. Благодаря
«Алкоголикам» у неё уже были друзья во Флориде, так что она каталась по всему штату:
Дейтона-Бич, Ки-Уэст, гей-бары, стрип-бары, комедийные шоу — как будто на
затянувшемся девичнике. Ей даже не надо было пить, чтобы радоваться жизни. Бегства от
массачусетских мрака и груза было достаточно. Мы были сами по себе — каждый в своём
первом грандиозном приключении в жизни — и успели наговорить по телефону приличную
сумму — к её оплате, — рассказывая друг другу о новостях.

vk.com/rgrumble 50
vk.com/rgrumble 51
 Обещанных ролей типа «учись и зарабатывай» не поступало ни одной, но, по крайней
мере, на курсах у меня появились знакомые. Кто нормальный, кто так себе — все, как и я,
лохи. Был мальчишка из Канзаса по имени Джо Миллер, который, за исключением
крашеных под солому волос, был типичным Джо Миллером из Канзаса. Он был где-то моим
ровесником, конопатый и с южным акцентом, который скрывал — причём, казалось, только
от меня — его голубейшую голубизну. Он пару раз ночевал у меня в Сэнт-Фрэнсисе, и мы
подумывали снять нормальную квартиру. Джо рассказывал истории из жизни —
капитальные истории. По его словам, в детстве его забрали от родных в рамках
правительственного эксперимента, потому что у него были паранормальные способности.
Мать всегда любила телепатов, и даже водила меня подростком к некоторым из них. Хотя я
до конца и не верил, я всё-таки ещё не был таким брюзгой-скептиком, как сейчас. История у
Джо Миллера конечно была неслыханная, но мне всё равно хотелось верить. У Джо была
машина, и поскольку наши средства иссякали, я предложил поехать в Лас-Вегас и сорвать с
помощью его телепатических способностей банк. Я ожидал, что если его рассказы — враньё,
то он найдёт отговорку. Но он полностью одобрил идею, чем подогрел мои грёзы о
возвращении из Вегаса чудовищно богатым.
На полпути в Вегас машина стала перегреваться, и мы остановились на парковке для
отдыха. Джо выставил свою тупую рожу прямо над радиатором и открутил крышку.
Наверное, его телекинез был слишком силён, потому что его тут же обдало кипятком. Он
закричал и забегал кругами, затем упал и стал кататься по земле, как будто вода подожгла
его. Ожоги были — пиздец, но он упёрся и не хотел ехать обратно. Мы добрались до казино
на границе штата, но при моём детском личике и его пунцовой покрытой волдырями харе
нас отовсюду выгоняли в считаные минуты. Нам не дали проверить его сверхъестественные
способности. Обратный путь был долгим и гнетущим.
Несколько дней спустя Джо пришёл ко мне в номер и давай красочно рассказывать, что
его финансы настолько плохи, что он ходил подкатывать к мужикам на бульваре Санта-
Моника, популярном променаде геев-проституток. Он говорил, что ему обычно даже не
нужно было ничего делать. Он просто рассказывал грустную историю, и ему давали денег.
Тем не менее, меня напугало, насколько быстро человек может опуститься так низко, что
пойдёт на подобное. Я не понимал, что для Джо Миллера это не переход известной границы.
У нас как-то не было денег даже на Сэнт-Фрэнсис, и мы пару ночей спали у него в машине.
Тогда-то он наконец и подкатил ко мне — меланхолично и глубокомысленно, как Филип
Сеймур Хоффман в «Ночах в стиле буги». Я не обиделся, но поразился собственной
наивности. Я потом рассказал об этом Гранту. Грант его прежде видел и говорит, мол, пацан
настолько явный гей, что он думал, я пытаюсь скрывать нашу с ним тайную связь. А я и не
догадывался. И эта сцена ещё повторится. На самом деле, вся эта глава будет очень, очень
голубая.
Я перестал общаться с Джо. Его сказки дошли до полного абсурда. Сосед-гей с
телекинезом — это не беда, но только пока вы не живёте с ним в машине. Он полностью
ушёл в проституцию, а я буквально ушёл на фон. Я успел заключить контракты с парой
компаний на работу в массовке. Если вы видели такие блокбастеры, как «Гамбургер» и
телевизионный кинохит «Больно, но с любовью»19 с Ли Ремиком и Брюсом Дерном, то это я
там секунду мелькаю на фоне. Ли Ремик сказал мне «привет» у стола с закусками. Мне аж не
терпелось позвонить Матери и рассказать о своём первом контакте со славой. (Если бы я не

19
«Hamburger: The Motion Picture» (1986) и «Toughlove» (1985).

vk.com/rgrumble 52
уничтожал её скарб настолько небрежно, когда она умерла, то уверен, что нашёл бы кассету,
а то и все три, с «Больно, но с любовью», перемотанную на момент, где видно меня.)

Была одна газетёнка для актёров с информацией о предстоящих прослушиваниях,

«Бэкстейдж Уэст». Заполнявашие её объявления о работе в телемаркетинге сулили вагоны
денег. Короче, однажды я надел свой единственный купленный костюм и пошёл на
собеседование. Роль офиса играла замызганная квартира во втором этаже над магазинами на
бульваре Ла Сьенега напротив автомойки. Неряшливые люди сидели за столами со свалки и
орали в трубки. На столе у начальника стоял водяной бонг. Пожалуй, костюм был ни к чему.
Даже наоборот, я по виду, наверное, был похож на мелкого стукача.
Афера состояла в продаже тонера. У каждого была табличка: название мелкой фирмы,
модель их копировальной машины и имя ответственного по закупкам.
Сценарий был такой: «Алло, Барбара? Привет, это Даг по поводу «Ксерокса». С
копиром всё хорошо?» То есть не говоришь прямо, что ты из «Ксерокса», а только
намекаешь. «Я звоню сообщить, что у нас выросла цена на тонер и проявитель для вашего
устройства. Обычно мы звоним и предупреждаем о поднятии цены за тридцать дней. Но в
этот раз мы не успели позвонить вам вовремя, поэтому я отложил по две коробки и того, и
другого по СТАРОЙ цене, так что мы заморозим вам цену на следующие полгода, и вы
сможете платить по старой цене. Я приношу извинения, что мы не предупредили вас. Я
сейчас же отправлю вам эти два комплекта. Вам удобнее наложенный платёж или счёт с
отсрочкой в тридцать дней?»
Задумка в том, что большинство закупщиков понятия не имеют, за что платят, потому
что это не их личные деньги, а чек на имя фирмы. Мы отправляли низкокачественный товар
по завышенной в разы цене, и никто ничего не замечал. Но когда липу всё-таки замечали,
шарашка уже давно работала на другом конце города под новым названием.
На работе платили премию в сто долларов просто за своевременную явку. Звонки в
офисы на восточном побережье начинались в пять утра, а учитывая, какой сброд из алкашей
и наркоманов со мной работал, своевременная явка была реальной проблемой. К тому
моменту Грант помог мне арендовать машину — я сам был ещё слишком молод — в конторе
«Прокат у Гадкого утёнка». Это был «Крайслер Кордоба» начала 80-х, широкая махина с
идеальным для сна задним сидением. Каждое утро по-прежнему было кошмаром, но зато я
мог парковаться прямо перед работой, и шеф будил меня стуком в окно по пути в офис. Я ни
разу не упустил свою премию. В первую неделю я заработал 435 долларов — без сомнения
моя самая большая на тот момент получка. Прежний рекорд был 180 долларов за пятьдесят с
лишним часов мытья посуды. Теперь я шиковал без боли в спине и освобождался в 11 утра.
Плюс мог звонить Матери — да и кому угодно, если на то пошло, — бесплатно.
Зарплата была отличная, но с одним минусом. Я вскоре узнал, что обычно на
банковском счету было денег покрыть только пару первых чеков. Так что день получки был
днём весёлых стартов до ближайшего банка за обналичкой. Те, кто опаздывал и слышал от
клерка: «На счету недостаточно средств», отправлялись на поиски пункта размена чеков, где
ещё не знали, что наша фирма — нищее жульё. Предынтернетные деньки, когда все дела
велись по картотечным картам, были золотым временем для аферистов всех мастей.
И месяца не прошло, как контора резко закрылась и сдулась, но их таких вокруг был
вагон, и когда одна закрывалась, к вечеру того же дня можно было уже работать в
следующей. Одни совсем мутные, другие — почти как серьёзные фирмы. В одной всё
настолько продумали, что мы звонили только людям с определёнными именами — которыми
обычно зовут молодых людей. Мы звонили Тимам и не звонили Уолтерам. Уолтер — это
vk.com/rgrumble 53
зрелый мужик, у которого полно свободного времени, чтобы отыскать мошенника, который
надул его на 250 долларов. Тим — это заваленный делами юнец. И если у Тима в процессе
навешивания лапши возникали какие-то возражения, инструкция велела переходить на
Тимоти, чтобы психологически вернуть его во времена, когда его отчитывала мама. Ловкие
ублюдки. В другой конторе, где я работал, была какая-то афера с путёвками. Помню, там
работал чёрный продавец постарше с низким голосом по имени Билл Браун, который
рассказал нам обалденную историю, как одна такая контора хотела надуть его с чеком. Он
смекнул, куда ветер дует, и в день получки пришёл в офис с дробовиком, и положил его
шефу на стол.
— Едешь на выходных поохотиться, Билл? — якобы спросил шеф.
— А это от вас зависит, — пробасил Билл.
В продолжении своей уморительной байки он представлял, как гоняется за шефом по
офису, если бы до этого дошло: «Ты мне побеги к двери — у меня дробовик быстро
заговорит! Чик-чик-БУМ-УА!» Кто знает мои выступления, звук дробовика из номера про
стрельбу в школе я как раз позаимствовал у Билла Брауна в той самой телефонной шарашке
пятнадцатью годами ранее.
У меня теперь было достаточно денег, чтобы снимать свою первую подвальную
квартиру у пересечения проспектов Уитли и Франклин чуть севернее Голливудского
бульвара. Строго говоря, это была не квартира, потому что в Лос-Анджелесе действовал
запрет сдачи подвалов из-за землетрясений. Поэтому его сдавали как «художественную
студию». Я не знаю, кто придумал, что художника при землетрясении не раздавит насмерть,
как обычного жильца, но за 250 баксов в месяц я решил не задавать много вопросов. Это
была однушка под 20 квадратов с пружинным матрасом на полу. Простыней не было, и я,
кажется, их не покупал. Дома они были, но я ими не пользовался и жил, как свинья. Я не
собирался выбрасывать на них деньги из пивного фонда.
Я часто торчал на Голливудском бульваре. Если кто не в курсе, Голливудский бульвар
— это грязный пиздец. Был и остался. Отморозки и преступники, беглые дети и шпана;
туристы ходят по спящим бомжам и фотографируют звёзды всяких покойников на тротуаре.
И я там шатался бестолково и беспутно. Всё-таки часть шпаны были тёлками. Но
заглядывались на меня не тёлки.

Как-то раз после обеда я возвращался домой с работы, и на углу Голливудского

бульвара и проспекта Фэрфакс меня тормознул мужик с лицом Джона Кенди и говорит:
«Прости… ты говоришь по-английски?» Мне это показалось очень смешным — я впервые
ощутил всю необычность места, где так много народу не говорит по-английски. Он спросил,
откуда я. Поскольку я жил один, практически без друзей, я был рад поговорить с человеком.
Он предложил показать мне город. Мы взяли дюжину пива и поехали кататься по
Голливудским холмам. Он показал мне холм, на котором снимали вступление из «Полевого
госпиталя МЭШ». Ух ты, «МЭШ»! Мужик был классный, весёлый. День сменился вечером,
я чувствовал, что прилично подшофе, и согласился поехать к нему. Мы выпили ещё пива, и
он сказал, что мне лучше заночевать. Это не вызвало у меня никаких протестов. Я легко
напивался и мог моментально уснуть на диване. Лицо Джона Кенди сказало, чтобы я не
стеснялся и забирался в постель. Тесно не будет. Да не вопрос. Я лезу в постель, а он
тормозит меня и говорит: «Так… в этой постели в штанах не спят». Я по-прежнему не
понимаю. Может, какие-то приличия, типа разувания у двери. И только когда он предложил
мне снять трусы, до меня дошло. В этом городе, что, все голубые и я просто не в курсе?
Может быть, я круглый идиот? Он не шибко обрадовался, когда я сказал, что я не гей и
vk.com/rgrumble 54
ничего такого не хочу. И по дороге обратно на Голливудский бульвар он тоже был не особо
классным и весёлым. Пожалуй, я его понимаю: если бы я был так же близок к верному
перепихону, как ему казалось, я бы тоже был зол.

Я завёл на Голливудском бульваре почту и номер в службе ответов. То есть мне могли
позвонить и оставить сообщение. Голосовую почту тогда ещё не придумали. Сообщение
записывала милая дама, а когда я звонил или заходил к ним, милая дама мне его передавала.
Изящно. Как-то раз мне пришло сообщение от Керри Хенли, соседки с Рич-стрит, что её
старшая сестра Мэри-Энн едет в Лос-Анджелес и хочет у меня пожить. Мэри-Энн была
рокершей и играла в группе «Mumbling Skulls»20. После того, как я выкопал нашего дохлого
кота Джорджа и отбелил его кости, я узнал про её группу и подарил ей его череп. И вот она
ехала в гости. К сожалению, она приехала со своим пьяным, вонючим парнем и их псом, и
отъезд у «гостей» не намечался.
Впервые в жизни я напился именно с Керри; теперь Мэри-Энн собиралась прокачать
меня до грибов. Я до этого не употреблял никаких наркотиков кроме травы, но меня от неё
не вставляло. Наркотики меня не привлекали. На самом деле, я был настолько простаком в
наркотиках, что думал, будто «грибы» — это сленговое название ЛСД. Капли дружеских
уговоров и осознания, что это был самый настоящий гриб — «Всё природное!» — было
достаточно, чтобы убедить меня. По сравнению с будущими экспериментами приход был
довольно средний, но на тот момент я никогда в жизни ещё так не ржал. Мы напялили на пса
мой костюм и пошли с ним гулять по Голливудскому бульвару. Все отбросы пооживали. Мы
набрели на выступление уличной труппы какого-то христианского культа с невероятно, хоть
и не нарочно, уморительными костюмированными сценками. Танцующий дьявол обвивал
лентой молодую девушку, связывал её и так далее, — короче, эпизоды из их брошюр. Я
смотрел и смотрел в трансе, казалось, часами и буквально пускал слюни от неудержимого
хохота. Грибы были хорошей вещью. На сегодня из десяти лучших ночей в моей жизни семь
или восемь были связаны с галлюциногенами. И парочка из них были затяжными приходами
типа день-ночь-день.
Мэри-Энн уже могла покупать пиво, это облегчало жизнь, вот только большую часть
выпивал её парень и затевал с ней такие громкие ссоры с криками, что я думал, меня
выселят, если я их не выгоню. Плюс, у меня тоже была девушка. Пара полубездомных и пёс
в одной комнате как-то портили романтику. Мне стоило немалого волнения сказать им
убираться, но они отнеслись к этому довольно спокойно. И только много позже я понял, что
для них это тогда было нормой жизни. Поселиться у кого-то на полу, пока не выгонят. А там
искать следующий пол. Панк-рок.
Понятия не имею, где я познакомился с этой новой девушкой. Она жила за холмом в
Северном Голливуде и называла себя «Драконша». Я сейчас не помню её настоящее имя,
однако помню, что она ездила автобусом за холм в Голливуд и трахалась со мной. Я купил
мопед, как полагается, с педалями, которые еле-еле помогали на подъёмах, но которых и
близко не хватало для покорения Голливудских холмов. Она спускалась под гору, мы
трахались, и я вёз её, иногда при помощи педалей, до крайней остановки на проспекте
Хайленд до начала автострады уже за холмом. Почти каждый вечер, когда я поворачивал и
ехал домой, у одного мотеля дальше по улице от «Голливудской чаши»21 стояли

20
«Бормочущие черепа».
21
Концертный зал в форме амфитеатра.

vk.com/rgrumble 55
проститутки, и одна меня вечно окликала. «Ну же, зайка!» — громким шёпотом. — «Я тебе
бесплатно отсосу!»
И я бы даже подумал об этом, если бы не недавний секс с Драконшей. Первую
проститутку я снял на бульваре Сансет, ещё когда арендовал машину. Она отсосала мне за 20
долларов, и я помню, что удивился тому, как она ловко и незаметно надела мне резинку
ртом. Теперь эту услугу предлагали бесплатно, но мой патронник каждый раз был пуст. И
вообще, какой минет на мопеде? Ещё я стал тусовать с другим парнем из актёрской школы
по имени Хулио, его все звали Джулз. Это был двадцатишестилетний кубинец из Майями с
психопатическим желанием быть Лицом со шрамом. У него был «Порше 914», или так
называемый «Порше для нищих», и мы с ним ездили по Сансет на пляж Малибу со
скоростью — и я не преувеличиваю, — которая уделывала все киношные автопогони, что я
видел. Как настоящий ненормальный, он вилял между машинами, как будто полос было не
две, а три, выезжал из поворота на встречку и успевал вернуться в свою полосу перед самым
столкновением лоб-в-лоб. За год до этого вышел фильм под названием «Несмотря ни на
что», где Джефф Бриджес и Джеймс Вудс устраивают такую же гонку на том же извилистом
участке Сансет. Думаю, Джулз каждый раз пытался её воссоздать, и у него это отлично
получалось.

Джулз ненадолго переехал в мою квартиру-студию, но двоим в ней было тесно. Мы

нашли другую квартиру — побольше и, разумеется, подороже — в здании напротив Центра
сайентологии для звёзд на проспекте Бронсон. Я не хотел звонить и просить у Матери
деньги, но они мне были нужны, чтобы заплатить свою половину аренды за первый и
последний месяцы. Это была не проблема. У неё ещё оставался «мёртвый капитал». Обычно
я любил звонить ей и рассказывать про мои приключения. Дома у меня было несколько
друзей, которым я иногда отправлял открытки, но они все ждали, когда я прославлюсь, и мне
не хотелось разочаровывать их реальностью. Я всегда первым звонил Матери, когда
случалось что-то смешное, страшное или странное. Чем более ебанутой была история, тем
внимательней она слушала. Она по-прежнему давала мне советы — обычно типа «надевай
презерватив» или «помажь касторкой», — но без родительских нравоучений.
Мы с матерью оба были сами по себе и пытались пробиться в новых необычных
местах, и рассказать об этом могли только друг другу. Я рассказывал ей про смертельные
гонки на «Порше» Джулза, про грибы на Голливудском бульваре и про ушлых
гомосексуалов. Она рассказывала, как ходила на пляж кормить чаек «Алка-Зельтцером»,
чтобы посмотреть, реально ли они от него взрываются. Увы, это всего лишь городская
легенда, но меня впечатлил тот факт, что она взяла и проверила этот миф.
Мать тоже теперь играла на сцене в местном театре-ресторане, так что пути наши
оказались очень похожи. Вот только я нигде не играл. Все, кто купился на программу «учись
и зарабатывай» в Голливудской театральной студии, делали только одно: платили. А у
Матери были реальные роли. Она была с ВП то вместе, то врозь. Она встречалась с другими
мужиками. Я даже продал одному из них липовую путёвку. Я сказал ему, что это чистая
обдираловка, но если он подождёт пару дней, чтобы мне уплатили за неё комиссию, то
сможет затем позвонить в банк и отменить покупку. Он с радостью согласился. Ну ещё бы.
Он трахал мою мать. А я обжуливал жуликов.
Джулз не работал, и у него никогда не было денег. Пара последних телефонных контор
оставили меня с носом, а мы вот-вот собирались снять квартиру, которая нам обоим явно
была бы не по карману. Звонкам домой есть предел.

vk.com/rgrumble 56
 У нас был перерыв в пару дней между съездом с моей старой квартиры и вселением в
новую. Мы нашли на это время дешёвый мотель. Только мы поселились, как я понял:
«Джулз! Это же тот мотель, в котором проститутка всё хотела отсосать мне бесплатно!»
Тем же вечером я пошёл патрулировать — выходил на площадку, где она обычно
стояла. Наконец она пришла, и я поинтересовался, в силе ли ещё предложение. Она сказала
позвонить в её номер в определённое время. Во время звонка я спросил, нет ли у неё подруги
для Джулза. Она сказала, что есть. Она отправила подругу вниз в наш номер, а я пошёл к ней
наверх. Я сразу почуял беду. В комнате было темно хоть в морду дай — темней её кожи. У
неё явно были гости, но когда я пришёл, она спровадила их в уборную — кажется, они
играли в покер. Она спустила мне штаны и велела лечь на постель. Я лёг, и она принялась
сосать. Я потянулся взять её за сиську, но она оттолкнула мою руку. Компания в уборной
становилась всё громче. Она залезла на меня и села на член, прикрывая клитор рукой. Я
потянулся взять её за жопу, но она снова оттолкнула мою руку. Она наклонилась поцеловать
меня, и тут я заметил у неё вечернюю щетину, как у Папы. Мне стало тяжело дышать. Тело
окаменело, а член обмяк — моментальный размен состояниями. Даже моему члену стало не
по себе, а ему обычно всё было по боку — хоть грейпфрут трахай.
Я пробормотал какую-то вялую отговорку, что не могу сосредоточиться из-за голосов в
уборной и, едва натянув штаны, вылетел из номера. Я вернулся к нам и перепугано говорю
Джулзу:
— По-моему, эта баба — мужик!
— Ну, ко мне она сюда прислала точно мужика, так что я захлопнул дверь у него перед
ебалом.
Ну спасибо, что предупредил, Джулз. Твою мать, я же ещё ребёнок был. Я принял
такой горячий душ, что им можно было сжечь волосы на теле. Я пошёл к супермаркету и
стал дёргать прохожих купить мне пива. Потом вернулся с полудюжиной банок «Coors», сел
у бассейна и стал их глушить. «Я только что трахал мужика», — звенело у меня в голове.
Спустя годы, когда я уже был комиком, у меня вышла стычка с проституткой-трансвеститом,
которая посреди минета решила обчистить мне карманы. Я превратил эту историю в
гениальный номер. И мне не было неловко, потому что на этот раз я знал, что это скорее
всего мужик, и мне было всё равно. Тогда в Голливуде я был молокососом, и меня обвели
вокруг пальца. Подозреваю, что я нескоро рассказал Матери эту историю. В своей жизни я
был с тремя чёрными женщинами, и две из них были мужиками. Я не говорю, что
большинство чёрных женщин — мужики. Это я так.

Спустя два дня мы были на новой квартире. Дела пошли вразнос — причём самым
неприятным образом. Денег у нас не было. Мы стали придумывать аферы. Я помнил, как
Джо Миллер рассказывал геям-ухажёрам слезливые истории и получал деньги даже без
интима. Джулз сомневался. Я пошёл к бару-ресторану рядом с нынешней «Фабрикой
смеха»22 (а может, она и тогда там была). Я стал ждать предложений, и долго ждать не
пришлось. Я рассказал подкатившему мужику длинную историю о том, как приехал, чтобы
стать актёром, а теперь едва нахожу деньги на еду. Он сказал, что даст мне сто баксов, если я
поеду к нему домой. Я сказал, что вообще-то я не гей и вряд ли решусь на секс. Я выглядел,
как напуганный ребёнок, да я им и был. Он сказал, что если мы поедем к нему домой просто
пообщаться, то он даст мне сто долларов и так. Я думаю, он был порядочным человеком с
добрым сердцем, а не только простаком, снимавшим мальчиков в барах. Мы поехали к нему

22
Сеть комедийных клубов «Laugh Factory».

vk.com/rgrumble 57
домой на холмах и разговорились. Меня понесло преувеличивать своё прискорбное
положение, я рассказал про выдуманную на ходу девушку в родном городе, которой обещал
переезд в Голливуд и свадьбу, но теперь едва мог позвонить. Я тогда запросто мог заплакать
по щелчку и обычно использовал это как фокус, чтобы смешить друзей. Я не помню, плакал
ли я в тот вечер, но своим рассказом наверняка чуть не довёл мужика до слёз. Он всё равно
робко спросил, не соглашусь ли я заняться с ним сексом, — мол, мужская природа и всё
такое — но не стал устраивать сцен, когда я сказал «нет», вручил мне стодолларовую купюру
и отвёз домой. Это была моя лучшая и единственная в жизни роль в Лос-Анджелесе.

Джулз чуть не обосрался, когда я зашёл домой с новенькой стодолларовой купюрой в

руке. Он не верил, что моя дурацкая затея чем-то увенчается. Мы решили, что у нас на руках
гениальная афера и нам больше никогда не придётся работать. Мы стали планировать новые
стратегии и в итоге намудрили нелепейший план. Мы решили вернуться в бар — я пишу это
и понимаю, насколько тупо было ехать в тот же бар, где я надул мужика другой байкой всего
два дня назад. Ох и парочка друзей Оушена! И ведь в Западном Голливуде не было дефицита
гей-баров. По плану он убеждал клиента, что я недавно в городе и хочу сниматься в гей-
порно. Он играл роль моего агента. Мы бы как минимум поужинали на халяву за счёт этих
«пидоров». Мы сели за столик с круглым диваном, и я, вот хоть убей, не помню, как
напротив нас оказались два мужика — якобы занятых в упомянутой сфере, — готовых
выслушать нашу херово заученную сказку, но они нас выслушали. Я помню, как один из них
спросил про размеры моего аппарата. Я сказал 18 сантиметров — боялся, что если совру ещё
больше, то он раскусит меня и попросит показать. Мы заказали стейки и напитки. Они взяли
коктейли, и мы разговорились. Мы почему-то думали, что нам кто-то даст денег вперёд за
мои будущие роли в гей-порно. В прошлый раз я запросто получил сотку за кислую мину.
Это должно было быть проще простого. В какой-то момент мужчины сказали, чтобы мы им
позвонили на недельке, написали нам свой номер и ушли. Мы с Джулзом — вилки в руках,
морды в стейках — уставились друг на друга. Ну и хули нам теперь было делать? У нас не
было денег заплатить за еду. Мы оглядели зал в поисках лёгкой жертвы. По нулям. «Так. Ты
иди в туалет. Я закажу ещё напитки, чтобы не казалось, что мы уходим. Затем пойду заведу
машину, и встретимся на улице». Сколько мы планировали, сколько продумывали эту
идиотскую историю и ожидали золотых гор, а в итоге банально пожрали-и-удрали из
ресторана. Мы были повержены и пристыжены, и Джулз винил меня.
После этого всё полетело к чертям. Как-то раз я только проснулся утром — в квартиру
влетели Джулз и ещё один наш друг из актёрской школы по имени Чикаго Джордж, оба на
взводе. Он сначала не хотел говорить, что случилось. Они ходили взад-вперёд, закрывали
занавески и говорили шёпотом. Позже, когда Джулз ушёл, Джордж рассказал, что они ехали
откуда-то домой и Джулз сказал ему сбавить газ и тормознуть рядом с идущей по тротуару
женщиной. Джордж подумал, что это какая-то знакомая. Только они с ней поравнялись, как
Джулз заорал: «Газу! Газу!», — а сам высунул руку и схватил её сумочку. Машина рванула с
места, потащив за собой и женщину. И теперь они тряслись от мысли, что кто-то мог
записать их номера.
Для меня это было слишком. Мошенничество — это одно; я смотрел на него как на
искусство, даже когда лажал в нём по-чёрному. Грабить людей силой — это совсем другое. Я
начал подумывать валить. За почти полгода в Лос-Анджелесе я понял, что жизнь в этом
городе состоит из абсурда и ебанутых историй. Поначалу было смешно, но эту горячку не

vk.com/rgrumble 58
уравновешивали периоды нормальности. Сплошной «Полуночный ковбой»23. После
ограбления я стал бояться Джулза. Я старался держаться от него подальше, и чем больше я
удалялся, тем он становился страшней. Все его слова походили на скрытые угрозы, либо я их
так расценивал. Он стал вести себя, как параноик, что подстёгивало мою собственную
паранойю.
Помню переломный момент. В Голливудской театральной студии у нас был ещё один
друг-«студент» — чёрный мужик лет сорока по имени Антон. Он говорил, как добрый,
немного контуженный бывший боксёр. Мы слышали историю, что он получил приличное
наследство и переехал в Лос-Анджелес осуществлять свою мечту и оставил все свои деньги в
надёжных руках Мориса Кослоффа на хранение. Мы все понимали, чем это кончится. Но
Антон был самым мягким и самым добродушным, хоть и дебильным, человеком за мои
полгода в Лос-Анджелесе. Он бывало навещал меня в особо одинокие вечера в подвальной
квартире, приносил с собой полдюжины пива и всегда улыбался. Он был своего рода
здоровым чёрным Ленни из фильма «О мышах и людях», типа моего телохранителя-
пацифиста.
Я не видел его пару месяцев. Мы с Джулзом давно забили на Морисов балаган. Как-то
раз, когда дела уже были так себе, я зашёл днём в азиатский ресторан на углу Голливудского
и Бронсон рядом с нашей с Джулзом квартирой, а внутри сидел Антон, без компании. У меня
в голове был такой бардак, и я был настолько потерян и раздосадован, что на свете не было
зрелища радостней. Я позвал его по имени и сел рядом. Он повернул ко мне лишённое
эмоций лицо, посмотрел несколько секунд, ничего не сказал и снова опустил голову. Я
подумал: может, я его когда-то обидел и сам не заметил? Не мог же он так быстро забыть
меня.
Я спросил, как у него дела, ходит ли он ещё на занятия. Он проигнорировал меня. Я
был поражён. Антон заорал на официанта, как я подумал, на китайском, а потом повторил
заказ по-английски. «(Непонятные слова) Принеси ещё колу!» Затем он стал бормотать, что
работает на израильскую мафию и недавно был приказ убрать моего дядю-полицейского
Рона Стенхоупа. У меня нет такого дяди, но из-за шока я не стал его исправлять. Он всё нёс
околесицу угрожающим тоном, а в конце медленно, демонстративно достал из кармана
опасную бритву и стал резать ей кусок курятины у себя на тарелке. Я был Робертом Де Ниро
и говорил с Кристофером Уокеном в «Охотнике на оленей». Антон резко встал, расплатился
и ушёл. Растерянный официант спросил, на каком языке тот на него кричал. А я не понимал,
что он говорит, даже когда он говорил по-английски. Сейчас я понимаю, что Антон
несомненно страдал от тяжёлой психической болезни. Но в тот момент я решил, что во всём
виноват Лос-Анджелес. Кослофф воспользовался его простыми чаяниями, удрал с его
наследством и бросил сходить с ума. Я оторопело вышел на улицу. Не заходя домой, я сразу
пошёл к таксофону и попросил мать купить мне билет на самолёт к ней.

Мать купила мне билет до Орландо. Это был ближайший аэропорт к её новому дому в
Кристал-Ривер, Флорида. Налетав за жизнь миллионы миль, я теперь прекрасно понимаю,
что Тампа гораздо ближе, но тогда мы с ней не были профессионалами. Я на тот момент ещё
никогда не летал. Но мне было всё равно. Я твёрдо решил съёбывать. Пока я планировал
побег, Джулз всё больше пугал меня. Возможно, мне всё это казалось, но когда тебе что-то
кажется, это твоя реальность. Подходил срок платить за квартиру. Деньги у меня были, но я
не видел смысла отдавать их Джулзу, если можно просто удрать. Вещей у меня было

23
Драма про амбиции, дно, гей-проституцию и многое другое. «Оскар» за лучший фильм 1969 года.

vk.com/rgrumble 59
немного: можно было собрать рюкзак — и я готов, как с переездом в Лос-Анджелес. За день
до перелёта я спланировал, что поеду к Гранту, переночую у него, а утром полечу. Джулз
только вышел из дома — как я уже был в безопасности Беверли-Хиллз.
Грант тем вечером поехал в ресторан, а я остался сидеть, считать часы и пить его пиво.
Джулз уже, наверно, вернулся домой и увидел, что в моей комнате пусто. Ох, он будет зол.
Ну и ладно, ведь утром я уже… Тук-тук-тук в дверь!
Блядь! Джулз знает адрес Гранта! Я открыл декоративное окошко в двери. Это был
Джулз, он потребовал деньги за жильё.
И тут я выкинул свой последний гениальный номер за этот лос-анджелесский этап. Я
сказал ему через окошко, что дело не в том, что у меня нет денег, а в том, что я ему больше
не доверяю. Я привёл пару примеров его возрастающей нестабильности.
Поняли, какой я был гений? Вместо того чтобы проигнорировать стук в дверь, я открыл
окошко в двери и сообщил агрессивному, вспыльчивому парню на пороге, что он
нестабилен! Но это ещё не всё! Чтобы доказать ему, что я не просто удрал из-за пустых
карманов, я достал деньги за аренду и помахал ими перед окошком! Мне это тогда почему-то
казалось разумным, ведь дверь-то была закрыта, поэтому мне нечего было…
БАБАХ!
Он вышиб дверную стойку с одного пинка, набил мне морду, забрал деньги, набил мне
морду ещё раз и ушёл. Он бил так сильно, что, когда я набирал 911, цифры на телефоне
расплывались. Пришлось нажимать по памяти. Меня отвезли в больницу на «скорой»,
быстро осмотрели и отпустили. Я вернулся к Гранту, застал их перепуганных с Деборой в
развороченной квартире, а наутро сел в самолёт до Флориды и вскоре снова был с Матерью.

vk.com/rgrumble 60
 Глава 6. Умирайск, штат Флорида

К Матери я приехал прилично помятый. Джулза арестовали ещё до того, как я сел в
самолёт. В следующие пару дней мне звонили из Лос-Анджелесской полиции и спрашивали,
не приеду ли я дать показания. Я сказал: только если мне оплатят перелёт. В итоге мне
перезвонили и сказали, что дело пересмотрено как гражданское, поскольку оно касалось
арендных денег, и все обвинения сняты. Мне казалось, что место скорее имели разбой с
проникновением и побои, но, наверное, цена билета на самолёт упростила случай до склоки
уровня шоу «Судья Джуди». Жадные ублюдки. Ну, по крайней мере, он всё это время
просидел в камере.
Кристал-Ривер, Флорида был захолустным придорожным городком у шоссе 19
севернее Тампы. Трава, универмаги, крестьяне и умирающие старики. Уверен, там и сейчас
так же. Мать снимала дом в стиле ранчо с тремя спальнями в конце тупиковой дороги. Я не
понимал, зачем ей три спальни, если она живёт одна, но во всех трёх были вещи. Это было
начало скопидомства, и оно включало кошек. Много кошек. Она познакомила меня с ними,
как будто это были мои братья и сёстры. Кончив знакомить меня со своими кошками, она
стала мне показывать фотографии своих кошек. Много фотографий кошек. Какие же это
были смешные кошки. «Смотри, а на этой Питер сидит, как человек! А тут Маргарет
облизывает голову Элис!»
Ё-моё.
Всё равно с ней было классно. Безопасно. Этакий реабилитационный дом в конце
тупиковой дороги. Разумеется, у Матери были правила. Чтобы жить у неё, я должен был
найти работу и платить ренту. Убирать за собой, помогать по дому. Обычные вещи.
Она ещё ожидала получения флоридской массажной лицензии и постепенно собирала
информацию о потенциальных клиентах — в основном людях из своей местной театральной
тусовки, кое-ком из «Алкоголиков», хотя там она была далеко не так активна, как в Вустере.
Она променяла алкоголь на «Алкоголиков», а теперь — «Алкоголиков» на сцену. И как
коллегу-актёра и в придачу любимого сына ей не терпелось меня всем показать. Она была
назначена на главную роль в следующей постановке под названием «Соседи», и там была
роль как раз для меня — само собой, играть её сына. Как голливудского вундеркинда меня
сразу взяли, но сперва всё-таки нужно было пройти пробы, потому что остальные их
прошли. Я явился, источая абсолютную уверенность в себе, но затем вышел на сцену,
открыл рот и обосрался самым позорным образом. Голос то клокотал, то сипел. Казалось,
ему не хватает воздуха в лёгких, и получается клокот. Я позабывал все реплики. Я не
смотрел в глаза. Я был Наполеоном Динамитом24. Я был полным уёбищем и страшно
опозорился — и это отразилось, как в кривых зеркалах, в глазах всех присутствовавших,
включая Мать, — особенно учитывая, как она расписывала, что я поехал в Голливуд
воплощать мечту стать актёром. Это был позор, как при даче показаний в суде. Те, кому хоть
раз выпала честь колоссально опозориться на людях, знают, что самое худшее — это новое
отношение окружающих. Тебя сторонятся, как вшивого, а если припереть человека, он
начинает лить лживый елей, как будто ты не в курсе, что грандиозно облажался. У меня
были друзья с терминальным раком, которые рассказывали о подобных реакциях. У меня
был актёрский рак. Успех бежал от меня даже в таких мелких масштабах.

24
Персонаж одноимённого фильма. Круглый неудачник.

vk.com/rgrumble 61
 Я устроился в стейк-хаус на полставки мыть посуду, но большую часть времени пинал
хуи, курил сигареты и шутил шутки с Ма. Мать как-то ездила с друзьями на восточное
побережье Флориды и услышала там комика по имени Джей Хикмен в стриптиз-баре. После
шоу она купила у него кассету, и мы в итоге знали эту запись наизусть. Когда к ней
приходили друзья, она ставила меня рассказывать им номера Джея Хикмена. Она могла
просто включить кассету, но моя версия ей нравилась больше. Мы поглощали всё
комедийное подряд, а потом засыпали друг друга цитатами. Либо сами создавали комедию.
Я стал преподобным Церкви евангельской миссии с помощью объявления на последней
странице таблоида «Нейшнл Инквайрер». Они просили пожертвовать пять долларов, и хотя
деньги я зажал, они всё равно прислали ноту подтверждения. Тогда я раздобыл звание
преподобного и брату Джеффу. У меня была пишущая машинка, и я стал писать Джеффу
письма. Он теперь служил на Окинаве и изо всех сил пытался вылететь из морской пехоты:
уходил в самоволку на несколько дней, бухал, не проходил анализы мочи. Я называл письма
«бюллетенями преподобного Дага». Это были в основном фантастические и гротескные
описания Жизни с Матерью и мои первые комедийные потуги. Его однажды вызвали в штаб
роты и попросили сесть и объяснить, почему ему пришло ныне конфискованное письмо с
обратным адресом «Фан-клуб Адольфа Гитлера». Виноват-с.
Я каким-то образом наткнулся на издательство «Пэлэдин Пресс», которое печатало
всякую тлетворную литературу — в основном об оружии, боевых действиях и выживании. Я
покупал книги о мести типа шедевра Джорджа Хейдьюка «Сведи счёты: Справочник подлых
трюков», а также книги об аферах, методах шпионажа и смене личности. Меня в основном
интересовали книги и информация о том, как раздобыть поддельные документы. Мать
забирала эти книги и литературу на почте и была уверена, что её поставят на особый
контроль, — много раньше, чем бояться особого контроля стало модно.
Там подробно расписывали, как сменить личность: идёшь в судебный архив, находишь
имя умершего младенца, которому было бы примерно как тебе (или любой желаемый
возраст), добываешь свидетельство о рождении и получаешь номер социального страхования
на это имя. Это было слишком сложно. Я не был в бегах и не планировал инсценировать
смерть. Я просто хотел покупать пиво.
Наконец я нашёл место, где можно было купить простой набор, в который входила
пустая официальная с виду (по тем временам) карточка, на которой надо было самому
напечатать свою информацию, вклеить фото и заламинировать утюгом. Копа бы я таким не
провёл, а вот одурачить невнимательную девчонку-кассиршу можно было. Я стал Дагом
Ридом из Блэра, Небраска, и мне было почти двадцать два года. Нельзя сказать, что Мать
была «рада», что я теперь покупаю пиво в местном магазинчике, но зато я стал «смышлёным
говнюком». Если отец сказал бы: «Ну что ж ты, брат?» — Мать сказала бы: «А ты ловкий
шнырь!»
Материн партнёр по пьесе, Брюс, заодно был её нынешним парнем (трахал её когда-
попало). Он продавал недвижимость и посоветовал мне пройти курсы агентов по
недвижимости. Он сказал, что возьмёт меня к себе, если я получу лицензию. Ещё б он не
сказал. Он трахал мою мать. Я окончил полуторамесячные Курсы агентов по недвижимости
«Сан» с отличием и вышел оттуда, абсолютно ни хрена не зная о том, как продавать
недвижимость. Зато я там уяснил, что если человек неправильно произносит слово, он
скажет его ещё тысячу раз. Правильно «похоже», уважаемая училка, а не «пхоже». Деревня,
блядь. Я даже не пытался поймать Брюса на слове насчёт работы.
Я знал, что не буду ни актёром, ни магнатом недвижимости. Я даже посуду мыл
хреново. Чем я, кстати, и занимался 12 января 1986 года, когда аутсайдеры «Нью-Ингленд
vk.com/rgrumble 62
Пэтриотс» играли против «Майями Долфинс» в финале кубка АФК. Я поспорил с поваром на
двадцать долларов, что «Патриоты» выиграют. О счёте нам сообщали официанты, когда
заходили на кухню. Я возликовал, когда «Патриоты» победили, но у жирдяя-повара не было
двадцатки. Мы полюбовно согласились, что он зажарит мне хороший кусок из говяжьей
спины. Я даже играть на ставки не умел — даже когда выигрывал.
В течение недели я уехал обратно в Вустер.
Я не помню, чтобы Мать огорчалась из-за моего отъезда, но, наверное, как обычно
огорчилась. Думаю, она понимала, что мне нечего делать в Кристал-Ривер. ВП снова
вернулся в её жизнь, он даже платил за меня взносы за «Меркьюри Зефир»25, которую мне
помогла раздобыть Мать в какой-то шарашке с подержанными машинами. От одного
неудачника к другому.

25
Одно из коммерческих названий автомобиля «Форд Фэрмонт» (1978-1983).

vk.com/rgrumble 63
 Глава 7. Поджав хвост

В начале 1986 года я вернулся в Вустер и поселился на заднем сидении раздолбанного

Шевроле Малибу Кита Кингсбери. Кит жил на переднем. Холодно было — пиздец, поэтому
Кит по несколько раз за ночь заводил двигатель, чтобы немного согреться, и каждый раз тут
же засыпал. Из-за проржавевшей выхлопной системы дым просачивался в салон. Я знал о
риске отравиться угарным газом. У меня тогда впервые нарождались суицидальные мысли. Я
не помню, чтобы был в депрессии. Просто мне было всё равно. Просто было пиздец холодно.
Я уверен, что мог бы жить у Папы с Гейл — мы стояли на соседней с ними улице, — но я
был слишком упрям. Я приходил днём, когда дома никого не было, и мылся в душе или
заходил перекусить, но спал всё равно в машине — из упрямой гордости. Я на несколько
месяцев устроился коллектором, носил плащ и галстук и целыми днями орал на нищебродов,
всё ожидая, что со дня на день получу конверт с собственным именем. Все мои коллеги были
немощными старушками, зато мне всегда было легко их рассмешить. Здание было такое же
ветхое, как и его работницы, а сидение сутками под флуоресцентными лампочками, угрожая
беднякам по телефону, оставляло свой след. Я снова пошёл жарить пончики у Чудилы Джо
Ванчелетти. Я стоял на фритюре и иногда, когда удавалось, кемарил в подвале на твёрдых
мешках с мукой.
Мать во Флориде снова была с ВП. Он узнал, что она встречалась со своим партнёром
по пьесе, и его это не обрадовало. Она, как настоящая подружка-сплетница, вложила мне в
открытку на день святого Валентина печатное письмо. Оно было написано так, будто она
хихикала и шептала под простынёй:

Дэвид слетел с катушек, как узнал про нас с Брюсом в пьесе и про сцены с постелью и
поцелуями. С субботы ходит сам не свой. Надеюсь, у него это скоро пройдёт. Он не
агрессивный, просто нервничает: «а вдруг», «а вдруг». Ревность — страшная вещь!!

Затем она рассказала про своего первого массажного клиента и сотрудничество с

«Мэри Кей»:

Дикая жизнь тут в Кристал-Ривер. Кажется, у меня развивается штука, которая у

тебя была, когда ты много печатал. А может, всё потому, что только у тебя шарики
заехали за ролики аналогично моим. Я скучаю по твоим шарикам. Не по тем.
Я люблю тебя. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю.
Просто хотела посмотреть, сколько раз влезет в строку.
Уничтожь это письмо. А то подумают, что между нами что-то странное.
Сумасбродь, зай. Только законно. Тюрьма — дрянь. И суд тоже.
Люблю тебя. С ДНЁМ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА!!!! ПИШИ!!!!

Между нами действительно было что-то странное. Мы ладили как лучшие друзья. Мы
писали друг другу, как любовники.

Брат теперь дислоцировался на базе «Кэмп-Пендлтон» в Оушенсайде, Калифорния. Я

уговорил Чудилу Джо Ванчелетти ещё раз попытать со мной удачу на западном побережье.
Мы полетели — снова без малейших планов. Джефф жил на базе, поэтому с жильём помочь
не мог, но зато он выписал не один фальшивый чек в закусочных, когда подкармливал нас.
vk.com/rgrumble 64
Пару дней мы пожили в Мотеле 6, а потом Джефф узнал, что один из его друзей
отправляется на тридцать дней на какое-то морское задание и разрешил нам пожить в его
Форде Бронко 1977 года, который стоял у автобусной станции «Грейхаунд». Я в третий раз
за год жил в машине с соседом. Если не считать вступление в морскую пехоту, в
Оушенсайде нам делать было нечего. Мы не дотянули до конца этих тридцати дней.
Возвращение в Вустер превращалось в моветон. К счастью, у меня ещё было моё
поддельное удостоверение. Тем летом мы с друзьями выпили до хрена пива. Мы бухали
скорпионовые чаши26, ели сырные моны27 в китайском ресторане «У Кен Чина» и
перекрикивали музыкальный автомат, когда он играл «You’re Just Too Good To Be True» или
«Delilah» Тома Джонса. Джефф Браун был лучшим другом моего брата и гостем той самой
свадьбы, на которой все трахали всех. Это от него ушла невеста, которую я трахал до брата.
Не будем повторять, не то я запутаюсь. Мы с Джеффом периодически ездили в Атлантик-
Сити — выезжали непременно ночью — и просерали там те гроши, что умудрялись скопить.
Атлантик-Сити был и остаётся нищей дырой, но мы любили азартные игры. Сразу скажу, что
мы не кутили, как Майкл Джордан или Арти Лэнг. Мы играли в лото и скретч-лотереи и
спорили друг с другом на пять баксов на исход спортивных матчей. Мы стали обсуждать
переезд в Лас-Вегас. Сначала это был пьяный утопический трёп, но чем больше мы
фантазировали, тем сильней нам хотелось воплотить эту мечту в реальность. Брат сказал, что
он с нами — нужно только дождаться демобилизации. Дело было решённое. «Деньги.
Женщины. Риск!» — звучал наш вегасский боевой клич, подкрепляя серьёзность планов.

В сентябре того года я поехал навестить Мать. Единственное дошедшее до наших

дней письмо «преподобного Дага» я написал во время этой поездки.

Дорогой Свинтус,
Как ты знаешь, я уехал из Массачусетса в Умирайск. Спрашиваешь, зачем? А вот
зачем. Адоград 2: Месть преподобного.

Четверг, 11 сентября, 14:20. Я сел на самолёт из Вустера в Балтимор и занял своё

положенное место в правой части самолёта у окна. В воздухе отчётливо пахло неминуемой
бедой. Самолёт взлетел без проблем, и вскоре табличка «Не курить» погасла. Прошу
заметить, не потому, что пилот её выключил, а потому что я разобрал панель над головой и
разбил эту ёбаную лампочку. Всё шло хорошо, но длилось это недолго. Я взял меню
освежающих напитков и оказался перед куда более сложной дилеммой, чем выбор способа
смерти. Мне предлагали либо «Миллер Лайт», либо баночный «Микелоб». Поразительней
ограниченного выбора был только тот факт, что два самых дерьмовых пива на рынке
описывали словом «освежающий». Клизма в жопу при аналогичных последствиях имела бы
более освежающий эффект. От дребезга приближающейся, как танк «Шерман», тележки с
напитками меня прошиб холодный пот.
— Не желаете напиток? — спрашивает стюардесса.
Я заказываю «Микелоб».
— Что-нибудь ещё?

26
Алкогольный напиток, подаваемый в чаше объёмом ~1,5 л, в который входят сок, несколько видов рома,
водка, джин и гренадин.
27
Одно из фирменных блюд ресторана. Курятина и сыр в кляре и тесте.

vk.com/rgrumble 65
 — Ага, — говорю, — ёмкость для рвоты.
Она смеётся. Она не смеялась, когда я нарыгал ей сливочным супом с брокколи в
чашку для чаевых. Я сошёл с самолёта в Балтиморе и сразу отправился на поиски еды. Я
остановился у тележки с закусками в коридоре и спросил:
— Сколько там «Сникерс», тридцать четыре доллара?
— Пятьдесят восемь центов, — говорит продавщица.
Не такая уж и обдираловка как для аэропорта. Решив, что они стоят столько же, я взял
пачку желеек «Джуджифрутс». Мне говорят:
— Доллар тридцать два.
— Да вы издеваетесь, — говорю.
— Цена такая же, как и в кино, — объясняет она.
— Вот поэтому я и не хожу в кино, — говорю я и кладу пачку на место.
Мне захотелось вогнать ей гвоздь в мягкое место на коленке, но я решил поберечь
силы для Мразистал-Ривер. Я зашёл в обычную закусочную под крышей и решил, что
местный хот-дог с чили смотрится сравнительно аппетитно. Чтобы расплатиться за эту
дрянь, мне пришлось взять кредит, а после трапезы мне сделалось не очень хорошо. У меня
от этой суки случилось внутреннее кровотечение, и дело даже дошло до промывания
желудка. Но я твёрдо решил не падать духом. Меня ждала встреча с аэропортом Шарлотт.

16:08. Я сел в самолёт до Шарлотта и занял своё положенное место в правой части
самолёта, снова у окна. В воздухе отчётливо пахло неминуемой бедой. Перелёт ничем не
отличался от предыдущего. Я осилил ещё одну банку «Микелоба» и снова знатно облевал
стюардессу. В аэропорту Шарлотт я начал задумываться о том, что меня ждёт в
Лоботомийландии. Поскольку до следующего рейса было три часа, времени на размышления
была уйма. В воздухе отчётливо пахло неминуемой бедой. Поскольку в Шарлотте было
нечем заниматься три часа, мне оставалось только убивать время подъёбыванием людей.
Сначала я крепко прижал к груди ручную сумку, сильно вспотел лбом и подозрительно
оглядывался по сторонам, пока ко мне не подошёл охранник. Я подскочил и быстро пошёл
прочь. Ничего не вышло. Наверное, я просто непохож на террориста. Тогда я развалился в
кресле, как будто крепко сплю, и стал дожидаться мамаш с детьми. Когда мама смотрела в
другую сторону, я подскакивал, хватал мелкого засранца, дёргал его за волосы, выкручивал
уши, давал оплеуху и резко возвращался в «спящее» состояние: дети жаловались, но мамаши
им не верили. Когда мне это наскучило, я пошёл воровать багаж у одних придурков и
подбрасывал его другим, чтобы им потом влетело. Когда объявили посадку на мой рейс,
веселье только начиналось.

20:45. Я сел на рейс 67 до Орландо. Снова справа у окна. К этому моменту от

постоянного смотрения вправо шея была уже, блядь, просто каменная. Перелёт был приятнее
только потому, что длился дольше, то есть я мог сильнее надраться. Я было заказал
привычный «Микелоб», как тут козлина-стюард обурел и попросил документ. К счастью, у
меня с собой было моё жалкое подобие удостоверения. Я знал, что он его примет, потому что
он был тупой, как валенок. Даже если бы на карточке было фото здорового негра, он бы
сказал: «Хорошо, Лирой, вот ваше пиво». Вдобавок к испытанному только что стрессу мне
попалась банка пива, пережившая, видимо, изрядную турбулентность, и когда я её открыл,
она душевно изобразила извержение вулкана Сент-Хеленс мне на колени. Я всё нажимал
кнопку вызова и просил ещё пива, пока не ужрался в хлам. Алкоголь, затуманивший мне
мозг, был не в силах перебить запах неминуемой беды, которым отчётливо пах воздух. В
vk.com/rgrumble 66
Орландо было так влажно, что у меня выросли жабры. Мать ждала меня у выдачи багажа. Я
подумал, что она ещё никогда в жизни не была такой красивой. Её груди казались полными и
мягкими, а соски чуть ли не дырявили ткань почти прозрачной блузки. Она стояла твёрдо и
прямо в своих чёрных кожаных сапогах до колен а-ля Гестапо, чулках-сетках и чёрной
кожаной мини-юбке. Её упругая задница легонько вздрагивала с каждым шагом. Она
подошла и обняла меня, медленно провела мне стеком28 по внутренней стороне бедра и
легонько пощекотала мне елдак. Затем она засунула свой 23-сантиметровый язык мне в
самую глубь пищевода. Мы мгновение обменивались слюной, как вдруг она остановилась и
сделала шаг назад, поднесла стек к моей щеке и повернула моё лицо к себе.
— Ты, что, пил? — спросила она.
— Никак нет, мэм, — ответил я.
— Тогда чем это пахнет? — не поверила она.
— Неминуемой бедой, мэм, — сказал я.
Она снова понюхала воздух; я поднял свой багаж. Она поставила меня на
четвереньки, села верхом и поскакала на мне на парковку.
Когда мы подъезжали к её новому дому, я заметил небольшую скромную вывеску:
«БОННИ КИРК, МАССАЖИСТ-ТЕРАПЕВТ».
Мы встали под навесом, достали из машины мои сумки и пошли к дому. На пороге
развалился один из котов, Мэндж. Мы не стали двигать его, а просто переступили. Мать
боялась, что, если она возьмёт его на руки, то у него все лапы поотваливаются, не говоря уже
о том, что у него было больше болячек, чем в клинике Мэйо29 вылечили за всю её историю.
Внутри дома большая вывеска уже куда менее сдержанно, чем уличная, гласила: «Оплот
боли и содомии госпожи Бонни».
Меня это сначала встревожило, но она успокоила, что денег за свои услуги с меня не
возьмёт. Спасибо, не сегодня. Мне нужно было хорошенько выспаться, чтобы быть готовым
к предстоящему Армагеддону. Наутро я проснулся немного помятый с дороги. Мать
приготовила мне клизму с чёрным кофе для разгону. Я сложил в сумку арсенал оружия,
библию и зубную нить и отправился в путь с целью раз и навсегда вычистить этот город. Но
уже на улице до меня дошло, что я делаю божье дело за него. А с какой стати мне платить
ему столько денег, если я даже не даю ему работать? Поэтому я сказал себе: «В пизду!» — и
вознёс пару молитв: например, чтобы Хомосасса30 погрузилась в болото и всех её жителей
сожрали рептилии. Я и так тут изрядно потрудился. Моего внимания ждёт целая голодная
страна. Я мог бы сейчас помахивать жареной куриной ногой у неё перед носом. Кстати
говоря: я придумал отличное развлечения для Лас-Вегаса. Торчать в казино и дожидаться,
когда очередной несчастный дебил с полными карманами денег заявится в заведение и
промотает всё вплоть до дома, личных вещей, последней рубахи, младшей сестры и т.д.
Когда он будет идти к двери, совершенно разбитый, держась руками за голову, мы
подбегаем, ты плюёшь на него, а я пинаю его по ноге. Мне лично кажется, что это будет
смешно до уссачки. Ай, засуньсвоёневжопу. Я соскучился по фаршику, который образуется в
твоей узкой попке.
Преподобный Даг.

28
Конноспортивный хлыст.
29
Один из крупнейших медицинских и исследовательских центров в США и мире.
30
Поселение в штате Флорида.

vk.com/rgrumble 67
 P.S. Передай своей даме, что я готов заплатить до 37 долларов американской валютой,
если она даст кончить ей в сраку.

В действительности, дела у Матери во Флориде были так себе. ВП снова был с ней,
даже сделал ей предложение несколько месяцев назад. Но однажды, когда он был в отъезде
по работе, с какого-то неизвестного адреса в Нью-Гемпшире на его имя пришло
подозрительное письмо, подписанное женской рукой. Мать никогда не церемонилась с
чужими личными делами и вскрыла письмо паром. Первая же строчка гласила: «Дэвид, как
ты мог сделать мне предложение и исчезнуть?!» В письме вскрылись его длительные
отношения с другой женщиной, которой он, как и Матери, врал про дальние заезды, чтобы
быть с другой. Мать связалась с ней, и они разговорились. Пиздёж ВП посыпался, как
домино.
Измены Матери оказались самой малой его ложью. Чем больше она спрашивала, тем
яснее становилось, что вся биография ВП была липой. После разговора с этой женщиной,
Мать позвонила матери ВП, у которой я жил в Нью-Джерси, и продолжила расспросы.
Оказалось, никакая она ему не мать. Она над этим даже рассмеялась. Дэвид был соседским
мальчишкой, который ласково звал её мамой. Военнопленный? Да Дэвид даже во Вьетнаме
не был. Его выпнули из учебки из-за шумов в сердце! И даже имя Дэвид Хэтч было
выдуманное. На самом деле, его звали Уэнделл Фриш! Она провела с ним большую часть
последних шести лет, и тут оказывается, что никто толком не знает, кто он такой. Мы оба
были в шоке. Он же, блядь, был моим Клинтом Иствудом. Сколько его страшных историй из
лагеря для военнопленных я восторженно пересказал всем друзьям. А помните, я говорил
про особо страшную историю из его бытности военнопленным? Ага. В этой истории он
стоял закованный в кандалы на коленях со связанными за спиной руками, в его камеру зашёл
начальник лагеря и бросил ему в ноги отрезанную голову его лучшего друга и оставил её так
на несколько дней. Ничего не напоминает?
ЭТО ЖЕ, БЛЯДЬ, СЦЕНА ИЗ «АПОКАЛИПСИС СЕГОДНЯ»!
Боже, каким говном я себя чувствовал! Хотя Матери было гораздо хуже. Она была
растоптана и унижена, и не только за себя, но и за тот факт, что она привела его в мою жизнь
и знала, что он для меня герой и образец для подражания. Если в жизни Матери и был
решительный поворот в сторону ожесточённости и злобы, то это, скорее всего, был он. Она
чувствовала себя одновременно обманутой, виноватой, глупой и невыносимо одинокой. Три
из четырёх чувств были справедливы. Это я должен был чувствовать себя виноватым. Ёб
твою мать, как я мог не знать «Апокалипсис сегодня»?
В Вустере я начал встречаться с девочкой по имени Лиза, одной из немногих подруг
моей монструозной сводной сестры. Наверное, изначально я пригласил её на свидание,
просто чтобы позлить Карлу, но Лиза согласилась, и мы моментально стали парой. Мы были
влюблены и пару месяцев сходили с ума, но в этих отношениях предстояла неизбежная
пауза, потому что на носу был переезд в Лас-Вегас. Настал урочный день, и бабулин
«мёртвый капитал» пошёл на переезд. Я знал, что если помешкаю, то просру все деньги на
пиво и сырные моны. Лиза ещё была в последнем классе школы и не могла поехать с нами,
пока не выпустится. Это было идеально, ведь она бы стала своеобразные препятствием
«женщинам» из нашего плана «Деньги. Женщины. Риск!» Под конец 86 года мы полетели в
Сан-Диего, где нас встретил мой брат на только что купленном Альфа Ромео Спайдер в
лётчицкой шляпе с очками времён Второй мировой. Мы помчали втроём в этой двухместной
колымаге в Вегас: со всем своим скарбом, с опущенной крышей, стуча зубами, как цуцики.

vk.com/rgrumble 68
 Глава 8. Лас-Вегас: Деньги. Женщины. Риск!

Когда на закате показался лас-вегасский Стрип, я нутром почуял, что принял верное
решение. Южная окраина Стрипа тогда представляла собой дно с дешёвыми мотелями, и мы
выбрали первый попавшийся. Мы замёрзли и устали. Бедолаге брату утром надо было ехать
обратно на службу. Мы с Джеффом Брауном пили пиво и пялились на огни, хихикали и
«давали друг другу пять» в честь ждущих нас сокровищ. Мы встали на рассвете и устроили
марш-бросок на север Стрипа. Как же там было охуенно. В 1986 году Лас-Вегас был раем
для нищих. Задёшево и задаром можно было найти что угодно. Повсюду были «листовки для
отдыхающих» с отрывными купонами на всё от бесплатных креветочных и алкогольных
коктейлей до бесплатных ранних завтраков. Мы сняли дешёвый номер с понедельной
оплатой в мотеле «Фан Сити» у пересечения бульвара Лас-Вегас и Саха́ра-авеню. В номере
стояла двухконфорочная плита, на которой мы в алюминиевом блюде для пирогов варили
спагетти за 39 центов: брали лапшу рамен по пять порций на доллар и томатный соус по 19
центов за банку. Мы быстро смекнули, что в казино можно бухать бесплатно, если
притворяться, что играешь на пятицентовом одноруком бандите. Ждёшь, пока не появится
официантка, бросаешь пять центов, крутишь барабан и заказываешь пиво. Затем бросаешь
ещё пять центов, когда она приносит заказ.
Я торчал около офиса администратора мотеля, поджидая, когда кто-нибудь купит
газету из автомата, и пока дверца не закрылась, спокойно совал руку в окошко. В Вегасе
каждая монета могла сделать нас богачами — зачем их тратить на газету с вакансиями?
Найти работу было раз плюнуть. В то время грязный телемаркетинг был второй по величине
индустрией Невады после азартных игр — не знаю почему, может, из-за попустительского
законодательства. Страница вакансий газеты «Лас-Вегас Ревью-Джорнал» кишела
объявлениями о работе в телефонных шарашках наподобие лос-анджелесских. Я выбрал
одну, до которой можно было дойти пешком, и пошёл устраиваться — на этот раз зная, что
костюм и галстук мне ни к чему.

«Американ Дистрибьютинг» располагалась в магазине в форме буквы П на

Индустриальном бульваре (ныне бульвар Фрэнка Синатры) сразу за гостиницей-казино
«Цирк, Цирк». Управлял конторой весёлый дядя-алкаш по имени Эл Фергюсон, кривоногий
и в шортах, как Хантер Томпсон, и с кудрявыми седыми волосами. Я рассказал, как продавал
в Лос-Анджелесе тонер, и меня тут же приняли. Это была среда перед Днём благодарения.
Когда я уже выходил, он нерешительно окликнул меня и говорит: «Это… возьмёшь?» У них
продавцам раздавали окорок в честь праздника, и немного осталось. По пути домой я весь
сиял, сжимая окорок в руке, как младенца, и ожидая стервятников. Мы с Джеффом Брауном
прожили на этом окороке пять дней.
Спустя немного времени Джефф Браун познакомился с какой-то шкурой и переехал к
ней. Я нашёл квартиру-студию через дорогу от мотеля в тогдашнем районе Нейкед Сити. Я
работал с шести до одиннадцати утра, а дальше мог сколько угодно валять дурака сам по
себе. Я поигрывал в азартные игры, было круто, но продлилось это недолго. Моё поддельное
удостоверение срабатывало в большинстве мелких вшивых казино типа «Слотс-Э-Фан», но в
местах посерьёзнее к нему могли присмотреться. Даже если карточку не принимали, её хотя
бы возвращали. Но однажды её не вернули. Меня несколько раз выгоняли из казино «Вегас
Уорлд» Боба Ступака, но я приходил снова и снова, потому что это было ближайшее к дому
казино, а я был лентяй. В один прекрасный день меня завели в служебку — ага, я тоже
vk.com/rgrumble 69
думал, что всё, хана, — но администратор просто сел искать меня в каталоге удостоверений
по штатам. Не найдя мой номер, он снял меня на «Полароид» и сказал больше у них не
появляться.
Мне и так было одиноко, а теперь и сходить куда-то отдохнуть стало нельзя (по
крайней мере, пока не придёт новый набор для поддельного удостоверения), поэтому я
сделал то, что сделал бы любой. Вступил в ряды Анонимных алкоголиков. Я провёл
большую часть детства в кругах «алкоголиков» и знал, что сразу стану своим и попаду в
готовый круг друзей. Ко мне будет даже больше внимания как к «новенькому». Я не знаю,
правда ли я тогда считал себя алкоголиком, но выпить я всегда любил, а догма программы за
годы Материных проповедей крепко засела у меня в мозгу. Я пришёл на встречу, и меня
приняли с помпой. Как и пьющие, непьющие не любят не пить в одиночку. Не помню, чтобы
я относился к ним серьёзно. «Шаги» их я точно не проходил, да и хороших пьяных историй у
меня не было. Даже приукрась я свои байки и скажи, что меня «заставили» заниматься
проституцией или что я «проснулся» с трансвеститом, — я же тогда ни хуя не пьяный был. У
меня алкоголь не был оправданием, а тем более проблемой. Я бросил пить потому, что мне
не с кем было говорить? А ещё скучнее нельзя? Я помалкивал, но познакомился с
несколькими людьми примерно моего возраста, и у нас сложился неплохой круг друзей. Да,
непьющих друзей, но мир Лас-Вегаса для меня был настолько чужим и новым, что не пить
тоже было своего рода диковинкой.
Очень скоро Джеффа Брауна бросили, и он переехал жить ко мне в Нейкед Сити.
Квартира была ещё меньше подвальной «художественной студии» в Лос-Анджелесе, и
Джеффу пришлось спать на раскладушке. По ночам с улицы доносилось писклявое
мяуканье. Мы наконец решили сходить посмотреть и нашли на дне большого контейнера со
строительным мусором четырёх новорождённых котят. Теперь примерно на шестнадцати
квадратах жили мы двое и четверо котят, которых я назвал Комок, Мэндж, Гринч и Мать.
Последнего я назвал в честь Матери. Жизнь в тесноте, бардаке и с кучей котов была
микрокосмом Материного дома.

Джефф Браун тоже устроился в «Американ Дистрибьютинг». Если не считать раннее

начало рабочего дня, эта контора была безупречна. У «Американ Дистрибьютинг» товар был
почище тонера. Мы продавали так называемую рекламную продукцию. Стандартный
конспект под названием «Один из четырёх» звучал следующим образом: «Поздравляем! Вы
вышли в финал нашей большой рекламной акции и получаете один из четырёх главных
призов! Ваш гарантированный приз один из следующих: новенький автомобиль, путёвка на
двоих на Гавайи, широкоэкранный телевизор или тысяча долларов наличными! С вас
требуется лишь разместить символический заказ на любой из множества наших рекламных
товаров, чтобы подтвердить, что вы наш текущий активный клиент».
Люди накупали ручек, брелоков, чашек и тому подобного мусора с названием своей
компании долларов на триста, рассчитывая, что в худшем случае выиграют тысячу долларов.
Однако по этой схеме все выигрывали путёвку на Гавайи, которая на деле была
сертификатом, позволяющим одному человеку поехать бесплатно, если второй заплатит
вдвое больше. У всех компаний были свои конспекты и свои призы-ловушки. В одной все
выигрывали «домашнюю сауну», которая представляла собой сверхпрочный химчисточный
мешок, в который нужно было залезть и приставить сбоку фен. Фен в комплекте не шёл. В
одном месте, я слышал, дарили широкий экран на телевизор, то есть на слух похоже на
«широкоэкранный телевизор», а на деле это увеличительный экран, который ставится перед
дерьмовым мелким телеком. И даже в суде не прикопаешься.
vk.com/rgrumble 70
 У нас в «Американ» основным конспектом был «Непродажный». Конспект «Один из
четырёх» был заезжен-переезжен, и большинство номеров, на которые мы звонили, были из
бланков заказов его жертв. Когда фирма попадалась на одну из таких афер, её название
становилось ценным товаром. Раз лопух — всегда лопух. Эти контакты копировали и
перепродавали всем местным шарашкам нашего толка, так что в пострадавшие фирмы день и
ночь затем звонили с одним и тем же враньём типа «вы выиграли один из четырёх призов».
«Непродажный» конспект, который я в «Американ» ювелирно довёл до
безупречности и который, к моей гордости, растащили все аналогичные конторы в городе,
шёл от лица безучастного искреннего брокера.
— Тим, привет. Это Даг Рид из «Американ Дистрибьютинг». Я вижу, что тебе
недавно звонил наш продавец насчёт выигрыша рекламного приза. Ты ему отказал,
правильно?
Затем убираешь трубку от уха и ждёшь, пока человек не охрипнет, обругивая тебя.
— Да эти бляди сутками трезвонят со своей, блядь, хер…
— Подожди, Тимоти. Послушай. Я не продавец. Я звоню тебе потому, что вижу, что
ты потратил в нашей сфере много денег, и…
— Я потратил деньги, а вы, бляди, меня каждый раз наёбываете.
— Смотри, Тимоти. Мы с тобой оба прекрасно знаем, что в этих акциях всегда есть
приз-ловушка. Какой-то ювелирный мусор или бесполезная путёвка, которые достаются
всем. Вот эти остальные «по-настоящему» крупные призы — машины и наличные
выигрыши, — по закону их тоже выдают, просто очень редко. А звоню я тебе потому, что
тебе «по-настоящему» повезло в этой акции. Тебе реально выпал один из главных призов. Я
знаю, что ты потратил в этой сфере много денег, но сейчас у тебя есть редкий шанс уйти
победителем. Главное — доверься мне.
Какой «по-настоящему» крупный приз? Я не могу сказать. Я даже звонить тебе сейчас
не должен. Я сейчас рискую своей работой. Я просто не мог допустить, чтобы ты отвернулся
от настолько редкой удачи. Но будь другом. После того, как я помогу тебе выйти
победителем, не ведись больше на подобные акции. Потому что шансы снова так крупно
выиграть стремятся к нулю».
Старожилы вечно ныли о расцвете конспекта «Один из четырёх» и том, сколько денег
они зарабатывали, пока остальные конторы его не заездили. Но мой новый конспект дал
неебического жару. «По-настоящему крупным призом» обычно была микроволновая печь
или бум-бокс с радио. Приз человек получал, а поскольку мы не говорили, что за приз, какие
были претензии? Как в суде определить понятие «по-настоящему крупный»?
В конторе было шумно. Несколько ртов одновременно повторяло конспект, но, к
счастью, на каждой трубке стоял «приватизатор», с которым она становилась направленным
микрофоном, и всё, что говорилось не прямо в неё, на том конце не слышали. Стоявший хаос
не мешал отдельным разговорам. В качестве офисов были простые кубиклы, разделённые
стенами, не доходившими до потолка. Как в идеальном для нюханья кокаина барном туалете.
Их штук десять или двенадцать стояло в форме П. Внизу «П» сидел Пэппер Роуч, в прошлом
боксёр из Бостона и брат Фредди Роуча, ныне — тренера боксёра Мэнни Пакайо. Тогда
Фредди держал такую же контору на другом конце города. Пэппер был прикольным
помятым коротышкой-ирландцем с плоским носом. У него на голени была татуировка с
петухом в петле, и он каждый раз смеялся над своей шуткой: «Смотри! У меня петушок
висит ниже колена!» Вот это преданность шутке. Каждый раз, рассказывая конспект, он
говорил такие слова: «Девушка, я скажу вам то же, что говорю детворе в воскресной
церковной школе. Надейтесь и верьте! И вам говорю то же самое. Потому что я звоню вам не
vk.com/rgrumble 71
для того, чтобы врать». Он во всё горло ревёт это в трубку, стоя со спущенными штанами у
входа в свой кабинет, помахивая своим петушком остальным продавцам.
Я сидел в одном кабинете от противоположного конца П. Моим соседом был Том
Конопка. Он был такой же смешной, только сухой и абстрактный. «А Боб есть? Кто звонит?
Скажите, это Яска», — это был дэдпан в стиле Ларча из «Семейки Аддамс». — «Яска Тина».
Я до сих пор смеюсь, когда вспоминаю Тома. Стена между кабинетами не доходила до
потолка сантиметров тридцать. Мы вечно бросали через эту дыру всякие штуки, пытаясь
рассмешить друг друга во время телефонного разговора. Я начинал с монет. Он отвечал
пустыми банками от газировки. Я мстил недельной стопкой газет: бубух! Помню, как-то раз
он просунул в ответ ножки пластикового стула. Целый стул, само собой, ни за что не пролез
бы, но от этой картины я так и прыснул кофе. Я ржал до слёз. Он был странный и крутой. Он
учил меня новым словам.
— Даг. У тебя голова, как обелиск, — слышу я через стену, заходя в свой кабинет.
— Я без понятия, что это такое.
— На, подсмотри, — доносится скучным голосом — и через стенку перелетает
словарь и бухается у меня на пол.
У меня потом спрашивали в интервью, кто сформировал мою комедию, а я повторял
те же имена, что и все комики моего поколения: Ричард Прайор, Эдди Мэрфи и так далее. Но
Пэппер Роуч и Том Конопка повлияли на моё чувство юмора не меньше, а то и больше, чем
любой стендап-комик. Не говоря уже о Матери.

Мать стала присылать мне на работу «заботливые посылки». В них обычно приходила
свалка дешёвых ещё не совсем классических, уродливых клетчатых спортивных курток,
которые мы заставляли носить новичков-почасовиков в качестве «стажёрской» формы. Ещё
шло несколько дерьмовейших порножурналов с толстыми женщинами и тому подобными
субъектами. На Рождество она прислала носок. А к нему — подушку-пердушку, брелок
«Слава богу, я пёрнул» и аудиокассету с подписью от руки: «Классический газ». Я, ещё до
того как включил, догадывался, что там будет. Естественно, там оказался коряво записанный
пердёж — Материн. Она всегда держала диктофон наготове, чтобы, когда приспичит
пёрнуть, можно было нажать кнопку и пророкотать. Когда место на кассете закончилось, она
нарисовала обложку и прислала мне её на работу. Я включал её людям, и все говорили: «Это
тебе Мать прислала?!» Она стала легендой в «Американ Дистрибьютинг», ни разу там не
побывав.
Тут я хочу заступиться за метеоризм. Хотя я люблю и ценю умный юмор, от которого
задумываешься, я бы не хотел однажды настолько увязнуть в высокопарности, что перестану
смеяться над пердежом. Ничто на свете и близко не способно рассмешить меня настолько
верно, как мощный влажный клокочущий выброс газа и вещества. С самого детства я
стрелял от них соплями и до сих покатываюсь, когда слышу. Я не знаю другого такого
бессмертного источника смеха, как пердёж. Стендап протухает быстрее, чем майонез на
солнце. Шутки устаревают. Фильмы типа «Гольф-клуба» ещё неплохо держатся, но я от них
не сползаю со стула в слезах, задыхаясь от смеха, как от своевременного яростного
анального выброса. Каждый раз, снова и снова, даже когда ожидаешь его. Мы с Джеффом
Брауном обычно обедали в столовой на Сахара-авеню, где у меня случился самый
выдающийся эпизод пузораздирающего метеоризма в жизни. Зал был забит — в основном
стариками, все столы заняты, и мы чётко по центру. Стояла тишина, если не считать лёгкое
позвякивание приборов о тарелки. Я почувствовал, как в нижний отдел кишечник поступил
снаряд с претензией на чемпионство. Я знал, что Джефф Браун ни грамма не оценит то, что
vk.com/rgrumble 72
сейчас произойдёт, и от этого было только смешнее. Стул подо мной был из идеальной для
максимальной реверберации жёсткой пластмассы. Едва сдерживая подобравшийся хохот, я
подался вперёд над столом, обхватив его за края, чем явно демонстрировал свои планы. То,
что я издал, можно только назвать рёвом Труб преисподней. Оглушительный пердёж
отразился от каждого угла тихой столовой. Он длился секунд шесть-семь, почти вечность
непрерывного газопускания. Тональность гуляла по октавам то выше, то ниже. Чистота звука
была такая, что можно было подумать, будто обедаешь у меня в толстой кишке. Буквально в
трети метра от меня сидели люди. Когда пук закончился, все звуки в столовой испарились.
Не было никаких сомнений, что из примерно ста посетителей все до одного услышали мой
шедевр. Джефф Браун сидел обездвиженный тихой яростью, а испуганная тишина вокруг
постепенно перешла в ропот отвращения. Я сидел, уставившись в тарелку, глаза
наполнились слезами, из носа потекли сопли, изо рта — слюни, я весь содрогался, пытаясь
сдержать смех. Джефф бы выбежал из столовой, не будь дверь так далеко. Он был по-
настоящему в ярости и до сих пор смешно сердится, когда я вспоминаю тот случай. Я точно
так же смеялся, описывая всё это сейчас, как и в тот чудесный день. (Как и при каждом
редактировании.) Пердёж — это самое смешное в жизни, а кто не согласен, у того нет души.
И точка.
На работе я шёл к званию лучшего продавца «Американ» и был клоуном класса.
Денежки шли, Лиза с братом должны были вот-вот приехать: она — из школы, а он — из
морской пехоты. Когда они приехали летом 1987 года, мы с Джеффом снимали шикарный
дом с тремя спальнями и бассейном на углу Шестой и Сент-Луис-авеню. Я купил «Додж-
Омни»1984 года на аукционе за 400 баксов. Мы взяли огромный секционный диван из десяти
модулей в магазине подержанной мебели и подержанный же бильярдный стол в гостиную.
Отдыхать так отдыхать. В жопу «Анонимных алкоголиков», у меня теперь были настоящие
друзья, и я не собирался просерать крутую новую хату из-за трезвости. Мать могла больше
не присылать их медальки.
Мать восстанавливала психику после истории с ВП книгами по личному росту,
экстрасенсами и фальшивыми титьками. Книги по личному росту не были новинкой. Мы
ещё были мелкими, а она уже цитировала «Ваши ошибочные зоны» доктора Уэйна Драйера,
как Писание. Теперь она читала по личному росту вообще всю макулатуру, что попадалась в
магазине «Всё по 25 центов». И каждая новая книга хранила в себе панацею в сфере
здоровья, красоты или духовного просветления. Экстрасенсы тоже не были новинкой. Она
постоянно к ним ходила и брала меня с собой, когда мне ещё не было пятнадцати. Это было
безвредно и прикольно, но теперь она относилась к ним очень серьёзно, будучи крайне
уязвимой после расставания. Ты шесть лет была с мужиком, который оказался лжецом,
манипулятором и законченным аферистом? Кто ещё тебе поможет, как не экстрасенс!
С такой щедрой прикормкой как биография ВП/Уэнделла Фриша экстрасенс решила
не мелочиться. Она сразу сказала Матери, что ей не везёт потому, что в прошлой жизни её
прокляли! А ты не заметила, сколько в твоей жизни неудач и одиночества? А ведь и правда,
заметила! И ещё — что мне постоянно не везёт! Ну то есть иногда везёт, но да! С проклятьем
ВСЁ сразу понятно!
Экстрасенс сразу принялась её доить, не тратя ни минуты. Она велела Матери
приклеивать стодолларовые купюры к поражённым частям тела и спать с ними по столько-то
дней. Мать затем отдавала ей купюры на сжигание в тайном ритуальном пламени. А когда в
Материной ауре и после обнаруживались мутные линии, они начинали всё сначала. Мать
призналась мне в этом только спустя пару лет, когда прочитала в местной газете, что ту бабу
арестовали за практику этой аферы по всей Флориде. По её мнению, огромное количество
vk.com/rgrumble 73
пострадавших каким-то образом доказывало, что она не доверчивый лох. Как и в
христианстве и в других массовых религиях.
Колдуны дурили её, а книги по личному росту только кормили своих авторов, зато
фальшивые титьки реально подняли ей дух. Первые импланты она поставила, когда я ещё
был подростком, а теперь, после судебного иска против создателей этой первой пары, она
обновилась до менее токсичного бренда. В том же сентябре она прилетела в Вегас, выставляя
их напоказ, как пару трофейных настенных голов. Прелестью тёлок с новыми титьками была
их готовность — и даже отчаянное желание — повыпендриваться ими, показать и даже дать
их потрогать. Если речь о собственной матери, то это прелесть-наоборот, хотя, помню, мне
это тогда казалось смешным. Кто эта милая женщина, которая выкатила титьки перед моими
друзьями? Ну конечно же моя мама!
Когда Мать вышла из самолёта в Вегасе, её интересовали две вещи: похвастаться
титьками и бегом в казино. Я хотел показать ей свою хату. Ну а хули, я был богат! По
крайней мере, по своим меркам! В иные недели я зарабатывал по 1000-1500 баксов! Ма!
Ебать, у нас в гостиной водопад стоит! Да, он шёл вместе с домом, был сделан из какой-то
пены и стоял уродливо окрашенный, потому что мы добавляли в воду пищевой краситель,
чтобы она была похожа на кровь… Да и похер: у меня в доме водопад, бассейн и бильярд! Я
год спал в машинах, а теперь я вон какой! «Круто. Показывай игровые автоматы».
Я знал, что Мать любит азартные игры, но обычно эта любовь выражалась в
лотерейных билетах за кофейным столом и иногда в поездках на ипподром. В отличие от
Вегаса, у скачек есть финиш, и надо ехать домой. В казино Мать словно с цепи сорвалась.
— Ма, может, сперва поедим?
— Я не хочу. Вы идите, я вас потом найду, — сказала она, уставившись издалека на
рулетку.
Мы пересеклись с ней спустя несколько часов.
— Может, сходим на какое-то шоу?
— Нет. Отстань. Лучше принеси ещё пятаков.
Она прилетела с мужиком по имени Рэнди. После Дэвида она трахалась с кучей
народу. Ей тогда ничего не стоило найти мужика. И бросить тоже. Рэнди был прилично
моложе — ему было лет тридцать пять против её сорока двух — и продавал страховку. Его
малозначительность в её жизни выражалась в том, как она с ним взаимодействовала — или
не взаимодействовала. Он был третьесортным парнем напоказ — почти дополнением к
новым титькам. Он шатался с нами, пока Мать отводила душу с игровыми автоматами.
— Ма, ну хватит. Уже полвосьмого утра. Пошли в буфет позавтракаем.
— Идите, я догоню, — сказала она, теперь играя на двух автоматах одновременно
абсолютно без памяти. Это было как смотреть на обдолбанного наркомана, который сутками
уничтожал крэк. Это было не удовольствие. Это была чистая гипнотическая жажда. Мы
уезжали домой, затем приезжали обратно — и всё без толку. Если она приезжала в Вегас на
пять дней, то четыре из них проводила перед игровым автоматом. Бог знает сколько раз она
ходила к банкомату или кассе, чтобы снимать деньги с кредитной карты. Было досадно, но я
подумал, что она это заслужила — наконец хоть на минутку вырваться из этого гиблого
городишки. Хотя на одну вещь мы её всё-таки уговорили, и это было для меня самое важное,
— свозить и показать её всем в «Американ Дистрибьютинг». Я хотел, чтобы все продавцы
увидели женщину, которая присылала мне всю эту странную одежду, порнографию и записи
громогласного пердежа. Эй, ребята, познакомьтесь с моей мамой.

vk.com/rgrumble 74
 В итоге Джефф Браун, Лиза, брат Джефф и я все вместе работали в «Американ». Не
столько кумовство, сколько активный резерв. Мы вставали в пять, трамбовались в «Додж-
Омни», завтракали и садились за телефоны. Джеффы продавали, а Лиза была моей
секретаршей. Все её обязанности заключались в том, чтобы набирать номера и давать мне
трубку, если там отвечали. Мы с виду были счастливой семейкой, вот только я один
зарабатывал реальные деньги и поэтому платил за всех. Отношения с Лизой были
натянутыми, а мой брат всё время пытался её трахнуть. Мне показалось, что Джефф Браун
подсел на кокаин, и даже если я сначала ошибался, вскоре он к нему пришёл.
Я в «Американ» стал известен как Отдел издевательства над клиентами. Эта практика
строго запрещалась, но, как и издевательства полиции, всё равно свирепствовала. И я был
лучшим. Новички приносили мне номера чрезмерных грубиянов, и я прикалывал их на свою
доску регулярных караний.
Я звонил и начинал наговаривать конспект механическим голосом, пока там не клали
трубку. Тогда я перезванивал и продолжал тем же голосом и с того же места в конспекте,
когда оборвалась связь. Это могло перекинуться на следующий день: я всегда зачитывал
конспект до конца.
Если там была грубая секретарша, я звонил и просил записать сообщение для
начальника.
— Здрасте, можно оставить сообщение для Билла? Спасибо. Скажите, что звонил
Тодд, что я лечу в Сент-Луис дельтовским рейсом в 12:45, а оттуда пересаживаюсь на 791-ый
до Литтл-Рока. Я сниму номер в «Дейз-Инн», только не той, что у аэропорта. Там не было
мест, поэтому я буду в юнис-паркском «Дейз-Инн». Там я и встречаюсь с Тэдом Аткинсоном
и Дейвом ЛаБоннеретом. Записали? Аткинсон и ЛаБоннерет. Л, а, заглавная Б, о, н, н, е, р, е,
т. Передайте, что это по поводу счёта Мадриппла. Теперь запишите — это важно, — что я
вылетаю завтра из Литтл-Рока юнайтедовским рейсом 880 обратно в Сент-Луис, а оттуда
рейсом 3306 в Таллахасси, где у меня обед с Бертом Бронвинсеном…
Подробности в сообщении всё шли и шли, и всё это было «очень важно», пока
секретарша наконец не срывалась.
— И ему правда всё это нужно знать?!
— Ну, мы же с вами знаем, насколько Билл Йелвингтон дотошный человек!
— Какой ещё Йелвингтон? Это офис Билла Картера! — после чего шли слёзы и
ругательства и щелчок.
Хуже всего — когда дозваниваешься до «дрочилы». Так называют тех, кто не
планирует ничего покупать, но у кого есть время подразнить и подъебать тебя. Эти
разговаривают так, будто вот-вот раскошелятся, с энтузиазмом задают вопросы и держат
тебя на линии как можно дольше, а в конце посылают на хуй — когда ты уже был уверен,
что сейчас сорвёшь банк.
Это самая сокрушительная вещь для продавца в телемаркетинге. Ты уже мысленно
тратишь эти деньги. Я потерял работу в «Американ» из-за одного такого дрочилы. Это был
врач, так что я знал, что деньги у него есть, и он распластался передо мной, как шлюха на
белых простынях. Я, наверное, утроил размер заказа по сравнению с другими «клиентами».
Я уже видел, как выхожу из кабинета и записываю сумму на общей доске, как бог. И в самом
конце, когда я спросил, какой кредитной картой он хочет рассчитаться, после разговора из
сплошных «отлично» и «конечно», он просто сказал: «Дэаааа… Я пас», — и положил трубку.
Я перезвонил:
— Кажется, нас разъединили.
— Нет, я положил трубку. Мне это не интересно. — Щёлк.
vk.com/rgrumble 75
 Я был вне себя. Я просмотрел данные контакта — это была ксерокопия бланка заказа
по афере другой такой же фирмы — и вот те раз! — там был номер его кредитной карты. Я
перезвонил ему, и когда он снял трубку, сразу начал диктовать номер карты.
— Знакомые цифры, хуесос? Этот номер твоего «Мастеркард», обмудок ты, и теперь
каждый раз как я увижу ночью по телеку рекламу пластинок «Ронко» или ножей «Гинсу», я
их, блядь, тысячу штук на твой адрес закажу. Допрыгался, умник хуев? — и грохнул
трубкой.
Я остался очень доволен собой и пробыл в этом настроении до момента, когда в офис
продаж влетел владелец «Американ» Стив Сисолак. Он у нас почти никогда не появлялся, и
если он был не в костюме Санты в честь рождественского корпоратива, встреча с ним была
не к добру. Он весь красный влетел ко мне в кабинет и давай рыться в кипе с контактами.
Найдя наконец врача, он сунул листок мне в лицо и как заорёт:
— Ты, что, сказал этому мужику, что закажешь по его карте кучу всякого говна?
— Да, но… Э, Стив, он дрочил меня...
— Собирай манатки. Ты уволен!
Я страшно проебался. В гневе я забыл, что сообщил по телефону всю информацию о
компании, телефонный номер и моё фальшивое имя. Допрыгался, умник хуев?

Фигово было потерять «Американ». Я был королём в этом офисе. Найти другую
шарашку ничего не стоило, но это было начало с нуля и с новым конспектом. Кроме того, мы
были вынуждены выехать из дома, потому что только я зарабатывал деньги, и теперь этих
денег не стало. Дом уже не был той шикарной хатой для вечеринок, которой он был на
момент въезда каких-то пять месяцев назад. Вечеринка всё шла, а в доме никто не убирался.
Ни разу. Мы буквально использовали всю посуду в доме, и теперь она, как изваяние, стояла
на треть метра выше кромки раковины. Мы перешли на замороженные полуфабрикаты,
чтобы не нужно было мыть посуду. Если позарез нужна была вилка, её можно было выудить
из раковины, только это было как играть «Дженгу». Вся груда могла запросто опрокинуться
на тебя. Рядом с бассейном была песочница, которую коты использовали как туалет, пока
она не заполнилась. Тогда в дело пошли стенные шкафы. Залог бы нам ни за что не вернули,
как бы мы ни драили дом, поэтому мы решили не убираться вовсе. А, нет, вру. Перед
отъездом мне в голову пришла смешная идея утопить всю зачервивевшую посуду в бассейне,
как затерянные куверты быдло-Титаника.
Я знаю, каким улыбчивым и воспитанным юношей я казался, когда арендовал дом.
Сама благонадёжность. И я знаю, каким варваром я стал, когда мы в этот дом въехали.
Поэтому я поклялся, что никогда не сунусь в наймодатели. Мы с Джеффом Брауном нашли
новую халтуру в телефонной шарашке под названием «Мидуэст Энтерпрайзес» и сняли
буквально в двух шагах от неё квартиру с одной спальней. Мы с Лизой расположились в
спальне, а Джефф и Джефф Браун спали на кусках секционного дивана в гостиной. Большая
часть барахла осталась в доме на Шестой улице. Нам его некуда было девать. Однажды мы с
братом всё-таки вернулись в дом на Шестой чтобы забрать кое-чего из брошенного и, к
несчастью, пересеклись с владельцами. Мы по-быстрому собрали всё, что хотели,
загрузились и смылись, прежде чем те успели оценить масштабы нанесённого урона. В
стенах были дыры, повсюду валялся мусор, а кухонные столешницы были усыпаны
куриными костями и личинками.
— Я не понял, что за херня? Тут в шкафу насрано!
Мы погрузили ещё коробку и притворяемся, что не слышим.
— Господи! А это что такое?
vk.com/rgrumble 76
 Я заглянул в спальню, в которой спал брат. Хозяин дома стоял над огромным красным
пятном на новеньком бежевом ковре — это Джефф разлил здоровый стакан «Гавайского
пунша». По виду было похоже на высохшую лужу крови.
— Э… По-моему, это было до нас.
Ярость хозяина пошла пузырями. Он не успевал сосредоточиться на одном свинстве,
как находил новое. Надо было бегом съёбываться. Было видно, что он вот-вот потеряет
самоконтроль и перейдёт к насилию. Мы сграбастали всё нужное и дунули к машине.
Забрасывая вещи в багажник, мы подняли головы и увидели жену хозяина в резиновых
перчатках и с огромным фаллосом из папье-маше в руке. Недавно был Хеллоуин, и я
наряжался членоголовым. Она стояла шокированная, держа полуметровую членошляпу за
ствол, как дохлую крысу. У мужа побагровело лицо, а мы прыгнули в машину и завелись. Он
уже был позади машины, кричал и стучал по заднему стеклу членошлемом, когда мы дали
газу, задыхаясь от страха и истерии.
Он позже подал на нас в суд за нанесённый ущерб, но к тому моменту я успел уехать,
и расхлёбывать всё пришлось Джеффу Брауну.

«Мидуэст Энтерпрайзес» на бульваре Мэриленд была аналогичной конторой,

продавала рекламную продукцию, но у них был простой конспект «Один из четырёх». Во
всех таких конспектах говорится о трёх больших призах и одном красивозвучащем куске
говна, и большинство людей на том конце уже в курсе этой схемы. В «Мидуэст» в качестве
приза-ловушки была «греко-римская монета», разумеется «бесценная». Конкретную
стоимость клиенту назвать было нельзя, поскольку это было бы «искажением информации»,
грехом почище издевательства над клиентом. Нужно было использовать определённые
фразы. В этом и заключалась разница между аморальным и противозаконным, и слово
«бесценная» спасало продавцов от тюрьмы. Рассказываешь человеку про четыре приза, и
только доходишь до монеты… «Минуточку, какая ещё, нахрен, монета?»
Сначала я думал, что это дохлый номер, что продать её невозможно. Но вся магия
была в формулировках. Эпитет «бесценная» давал не очень много. Когда человек начинал
сомневаться, я ехидно посмеивался и говорил: «Боб, скажем так, владелец одного из наших
самых больших счетов в Арлингтоне, Вайоминг — активный коллекционер монет, и если ты
не потратил у нас полмиллиона долларов в этом году, хе-хе, да-а, я бы не рассчитывал
выиграть эту греко-римскую монету. Понимаешь?» Совершенно законная двусмысленная
туфта.
Отношения с Лизой портились, а брат постепенно влюблялся в неё. Она стала ходить
на курсы в Невадский университет, а брат устроился поваром в спортивном баре «Фор Кегс»
через парковку от неё. Джефф Браун стал нюхать кокаин. Я быстро стал шишкой в
«Мидуэсте» и получал ещё больше, чем в «Американ». Я был на пороге двадцатиоднолетия,
носил неотразимый маллет и искал, куда бы ещё засунуть член. В «Мидуэст» был вагон
сногсшибательных секретарш. Карт-бланш мне подарил Джефф Браун, застукав, как брат
трахает Лизу. У нас с Лизой определённо шло к расставанию, но формально оно ещё не
состоялось. Так что пусть это и не была чистой воды измена, сам факт дал мне свободу
размахивать хером.
По утрам я сидел на телефоне, а днём пил пиво, играл на бильярде и в видеопокер
через дорогу от работы в клубе «Семейный бильярд». Мне однажды выпал роял-флаш, и я
выиграл официальную бейсбольную куртку клуба. Она отлична шла к моему маллету, и я её
практически не снимал. Наверное, с варёными джинсами, возможно, «гармошкой». Одна из
секретарш из «Мидуэста» по имени Дори ходила со мной в клуб и постоянно флиртовала.
vk.com/rgrumble 77
Она была не красотка, как остальные, обычная, но она была лет на 10-11 старше, и меня это
почему-то интриговало.
После одной пятничной получки мы с Дори играли в бильярд, бухали и решили, что
нужно сбежать в Тахо. Это казалось подходящим поступком для крутого парня с полными
карманами денег, но мы в итоге так надрались, что решили просто пожениться. В Вегасе так
можно, и тебя никто не останавливает. Мы поехали в «Звёздную церковь», что на одной
улице с мотелем «Фан Сити», где каких-то полтора года назад и началось всё это лас-
вегасское приключение. Я помню, насколько мирового судью, или как он там называется,
раздражал наш легкомысленный, если не сказать небрежный, тон. По идее, у него таких
клиентов был вагон. Когда мы повторяли за ним клятвы, я послушно сказал «любить и
почитать», но после его «пока смерть вас не разлучит» я рассмеялся, подождал секунду и
снова говорю: «Любить и почитать».
Потом мы заехали на квартиру, пьяные вдрызг, чтобы сообщить Лизе и брату, что я
женился. Это было не из скотства. Я был пьяный и честно думал, что им будет смешно. Брат
шарахнул меня о багажник моей машины с криком: «Ты, что, вообще ебанулся?» — а Лиза
стояла в дверях и орала. Сцена вышла шумная. Соседи выглядывали из-за занавесок. Уверен,
никто не догадался, что это встречают молодожёнов. Мы с Дори решили, что лучше
поживём у неё.
Лиза с Джеффом Брауном ещё пожили на этой квартире, потом она закончила семестр
в университете и вернулась домой. Джефф Браун спутался с эталонной еврейско-
американской принцессой, разделявшей его любовь к коксу. Мы с братом переехали к Дори,
она жила в огромном одноэтажном доме с ещё двумя женщинами, Брайди и Пэм, и двумя
детьми Пэм.
Я позвонил отцу сказать, что женился. Он посмеялся, как над очередной моей
непонятной шуткой. Когда я наконец убедил его, что не шучу, он просто поздравил меня и
говорит: «Ну, удачи, брат», — таким же тоном, каким эти слова говорят человеку в бочке
перед Ниагарским водопадом.
Мать даже не пришлось умасливать. Она всегда ожидала от меня подобных
выкрутасов и отнеслась к этому, как любой хороший собутыльник. «Ах ты вошь такая!» На
медовый месяц мы полетели к ней в гости. Дори, наверное, ожидала чего-то поромантичнее,
но много ли я тогда понимал? Они отлично поладили, она была старше Дори на столько же,
на сколько Дори — меня. Мы вместе поплыли на какой-то остров с детским зоопарком. Там-
то я и узнал, что козы охотно запивают корм светлым «Майстер Брау». Надо же себя чем-то
занять, пока бабы треплются. Мать начала встречаться с копом по имени Майк. Хуй его
знает как они познакомились. Может, она отсосала ему, чтобы избежать штрафа, хотя она
вроде никогда не гоняла. В любом случае, с ним было весело убивать время.
Мать хоть и поладила с Дори, но казалось, что она пытается меня подставить. «Я
надеюсь, ты хоть ей будешь верен. Ты же в курсе, что Даг изменял всем своим девушкам?»
— сказала она так, будто говорит о погоде. А когда я на неё уставился: «Ну правда же! Ты
сам говорил!»
Позже алкоголь, комедия и жизнь научили меня одной вещи, хотя я иногда
игнорирую собственную мудрость. Не всякая правда почётна, и озвучивать её тоже не всегда
умно. Я мог рассказывать Матери что угодно, но это не значило, что она будет об этом
молчать. Она была сплетницей до мозга костей, и всё, что она узнала от человека, могло
быть использовано против него. «Да блядь, я просто говорю как есть». Я не знаю: может, это
была компенсация из-за унижения, которое она испытала, когда всплыли враньё и

vk.com/rgrumble 78
махинации Уэнделла Фриша, но была в этом какая-то шальная мстительность. Первые
проявления желчи. Я не один страдал. Майку тоже доставалось.
Замшерифа Майк был приятным, не шибко умным, но и не совсем по-крестьянски
тупым, полицейским с неплохим по части сортирности чувством юмора. У него были
залысины, животик… ну обычный деревенский южный коп. Он любил НАСКАР и задаром
работал охранником на местной гоночной трассе ради возможности посмотреть гонки. Он
любил рыбалку и любил смотреть её по телеку. Ну ладно, может он и был тупым
крестьянином. Но не из озлобленных. Мать часто встречалась с развалинами, уверенная, что
сможет привести человека в порядок. Майк не был развалиной. Он был собой и не видел
причин меняться. Мать их видела вагон. Если он клал одежду в сушилку и забывал её
включить, он был «кретином».
«Боже, Майкл. ДУМАЙ!» — говорила она так, будто забыть такую простую вещь, как
включить сушилку, было намеренным преступлением с целью насолить ей. Если он
подъезжал слишком близко к едущей впереди машине, она давила на воображаемые тормоза.
Он не выдерживал, останавливал машину и отдавал ей руль. Легче было просто не бередить
её патетику. Я был на сто процентов на его стороне.
Мать очень любила играть на сцене — гораздо больше, чем я любил смотреть её игру,
— и получала главные роли в большинстве местных пьес, на которые проходила пробы.
Несмотря на то что я гордился ею, я ненавидел театр тогда и ненавижу его сейчас. Смотреть
всегда скучно и неудобно. Я слышал, так же иногда говорят про стендап: что неловко за
комика и из-за давления сложно реагировать естественно. У меня так на пьесах. Из-за
действий актёров все мои реакции вынужденные, и мне ничего не хочется — только выйти
покурить.
Мать играла в местной постановке «Странной пары», само собой, женский вариант
пьющего и курящего раздолбая Оскара Мэдисона. Я не попал на само представление, но это
не беда: Мать позаботилась сделать кошмарную видеокассетную запись, от которой я
содрогался несколько лет. Дори была первой из моих девушек и друзей, усаженных смотреть
эту запись. По крайней мере, при просмотре на кассете можно было пить и курить, МНОГО.
Но если вживую пьеса казалась долгой, то на кассете она была вдвое дольше, потому что
мать каждую пару минут ставила на паузу и давала «режиссёрские комментарии» — обычно
об актёрах, которых ненавидела. «Эта блядь столько раз проебала свою реплику, что мне её
хотелось припиздить на месте», — и тому подобное.
Когда видео заканчивалось… это был далеко не конец. Она начинала выковыривать
из зрителя рецензию. «Офигенно» за ответ не считалось.
— А что тебе понравилось больше всего?
Ты пытаешься вспомнить хоть что-нибудь.
— А как тебе момент, когда я говорю…
— Во-во! Это было ржачно.
И так было не только после её кассеты. Это было с любыми комплиментами. Она
названивала после того, как мы вернулись в Вегас. Что про неё говорит Дори? Она ей
понравилась? Ну а что она конкретно говорит? А каким голосом? А ты что? А что она ещё
сказала? Мать выуживала комплименты динамитом. Если сказать было нечего, приходилось
выдумывать.
— А она сказала: «Да уж, не типичная мама»?
Когда мне было лет пятнадцать, в свете её курения, ругательств и котодрочильных
штучек кто-то из моих друзей заметил: «Да, у тебя не типичная мама». Мать привязалась к
этому титулу и всегда старалась соответствовать ему, доставая титьки или пердя за столом,
vk.com/rgrumble 79
даже когда это смотрелось неискренне. Я видел, что она начинает разваливаться. Мне было
всё равно. Я по-прежнему покатывался со смеху, а она по-прежнему была моим лучшим
другом.

Мы с Дори вернулись в Вегас и пустились в свои запущенные дела. Для меня всё это
было большим дурачеством. Резкие перемены и хаос стали привычкой и нормой.
Приключением. Цирком. Пэм, снимавшая дом, была порядочной матерью двух
светловолосых оболтусов, которым было примерно как детям из «Симпсонов» — сколько бы
им там ни было. Дом, в отличие от предыдущего мы не засерали, но детей, наверное,
испоганили в той же степени. В безвредных вещах, разумеется. Постоянные ругательства.
Пьянство. Стали появляться фотографии, на которых они были с сигаретами и пивом, —
тогда такие вещи казались глупо-смешными, но сейчас бы этих детей забрали органы опеки.
Курить можно было прямо в доме. Главное — чтобы до детей доходил только
вторичный дым. Биография Дори стала вызывать подозрения. Она рассказывала про
двенадцать братьев и сестёр и что она была папиной любимицей. Но после свадьбы она
никому из них не позвонила. Она однажды рассказала, как её подставили и арестовали в ходе
антинаркотической операции и экстрадировали из Майями обратно в Калифорнию, где она
несколько месяцев без предъявления обвинений просидела в окружной тюрьме Иньо. По её
словам, это была тюрьма с одной камерой, как в шоу Энди Гриффита, где все её любили и
ласково с ней обращались. Я уже более-менее умел распознавать туфту, и когда я указал ей
на несколько нестыковок, Дори побежала в спальню, хлопнула дверью и стала картинно
собирать вещи, пока я мольбами не убедил её, что всему верю.
Пошли слухи, что «Мидуэст Энтерпрайзес» вот-вот лопнет. Решили провести конкурс
продаж, пообещав, что победитель на рождественском корпоративе получит новенький
«Юго». За день до вечеринки я прикинул показатели, и начальник подтвердил, что приз —
мой. Я взял напрокат белый смокинг — разумеется, с фалдами, как раз к моему маллету, а
Дори надела чёрное вечернее платье без лямок. Я был тузом из тузов, дожидаясь за
банкетным столом своего звёздного часа. Но, как и наши клиенты, предвкушавшие большой
выигрыш, я получил греко-римскую монету. Весь вечер раздавали награды за разные
достижения, а потом объявили, что, к сожалению, никто не достиг требуемой для «Юго»
суммы продаж. Я выглядел круглым идиотом и был страшно зол. Я отвёл начальника в
сторону и услышал, что мы обсудим это, когда вернёмся на работу. Я попробовал плюнуть и
наслаждаться вечером, но он был угроблен. «Мидуэсту» тоже скоро светил гроб с музыкой.
Вскоре после нового года владельцы «Мидуэст Энтерпрайзес» разругались на
неизвестной почве, и в фирме всё стало вверх дном. Один из владельцев решил открыть
новый офис. Лучшим продавцам звонили с обеих сторон и советовали уходить или
оставаться, угрожая гибелью другой стороны. Новый офис был в Парампе, за пределами Лас-
Вегаса, и мне оттуда предлагали большие деньги, если я брошу нынешний. В итоге я
заключил сделку с людьми из прежнего «Мидуэста», что поеду работать в Парампе в
качестве засланца, узнаю их конспект и не используют ли они контакты, украденные в
«Мидуэсте».
Так началось моё небольшое шпионское приключение. Я работал в новом офисе и
приносил в старый всю информацию, что удавалось добыть. Как-то вечером мы с Ларри,
начальником из «Мидуэста», и ещё несколькими секретаршами пили на его квартире, как в
дверь вломился мутный бандюга от владельца парамповского офиса и наехал на Ларри с
пистолетом. Я спрятался в одной из спален, чуть не попавшись буквально в постели с
врагом. Это всё была раздутая глупость — и вынос двери с пистолетом наперевес был
vk.com/rgrumble 80
огромным излишеством, — но тогда это казалось настоящей остросюжетной эпопеей, и я
был в самом её центре. Деньги. Женщины. Риск!
Ни один шпионский фильм не может обойтись без сексуальной инженю, и в её роли
выступила моя тогдашняя сотрудница Дина. Это была невероятная рыжая красотка, которая
заигрывала со мной на работе, как сука в течку. Она оставляла у меня на столе записки с
описаниями вещей, которые хотела проделать со мной, и прилагала будуарные фотографии
себя в белье на меховом ковре. Сейчас они смотрятся нелепо, но в двадцать лет передёрнуть
на них было в самый раз. Как-то раз мы с тусовкой с работы собрались дома у Ларри пить
коктейли, а Дори лежала дома со страшным гриппом. Дина там тоже была, и спустя не так
много коктейлей я был вынужден не только трахнуть её, но и остаться заночевать и трахнуть
её снова утром.
Мать была права. Я изменял всем.
Домой я пришёл трезвый и без малейшего оправдания, почему я не вернулся
ухаживать за Дори. Наверно, вечером я решил, что мне это как-то сойдёт с рук, но утренний
вердикт реальности был строг: тебе пиздец. По телефону я виртуозно наврал с три короба, но
лицом к лицу опешил. Поэтому просто сказал ей правду. И теперь я знаю, что этого никогда
нельзя делать. Дори в ярости стала собирать вещи, и я снова каким-то образом упросил её
остаться. Я сказал, что уволюсь из «Мидуэста». Я сказал, что мы переедем. Я сказал, что
брошу пить. Я что угодно сказал бы. Я не был готов потерять её. На самом деле, я вообще не
был готов терять.
Оказалось, уволиться было неплохой идеей. Я сдружился с пареньком из «Мидуэста»
чуть младше меня по имени Майки. Майки был наполовину китайцем со спутанными
патлами. Для этого чудного обдолбыша стакан всегда наполовину был. Мы с Майки
смекнули, что на дядю работают только дураки. В этом деле не было такой детали, которая
была бы нам не по плечу. Если раздобыть контакты и товар, можно было развернуть
собственную аферу. Брат был давно готов удрать домой, поэтому мы вместе решили ехать в
Вустер и открывать собственный бизнес.
Мы ещё немного поработали в «Мидуэсте», чтобы спереть побольше контактов — по
чуть-чуть, незаметно. Мы устроили уличную распродажу у дома Пэм, чтобы избавиться от
лишнего барахла. К вечеру нам оказалось лень затаскивать непроданный хлам обратно в дом,
поэтому мы оставили всё на улице вместе с вывеской. Эта круглосуточная распродажа
длилась несколько недель, пока мы не уехали.
Тем временем Майки стал первым, с кем я попробовал ЛСД, когда он однажды
пришёл в дом Пэм с парочкой доз. Я принял вместе с Дори и братом, и это была любовь с
первого прихода. Было часа три дня, дети Пэм вместе с ещё несколькими ребятами играли у
гаража в баскетбол. Мы стояли и смотрели, как след за мячом то и дело залетает в кольцо.
Мы решили вернуться в дом принять ещё по одной. Кислотой были пропитаны кусочки
промокашки примерно с осьмушку почтовой марки. Я только что положил на язык вторую
бумажку и вышел из дома, и тут вижу, что в меня летит баскетбольный мяч. Я рефлекторно
резко вдохнул, и промокашка прилипла мне к нёбному язычку, из-за чего я поперхнулся.
Промокашка от этого не отлипла, и я блеванул в закрытый рот. Однако выплёвывать рвоту я
не хотел, помня, что у меня там бесценная новенькая доза кислоты. У меня потекли слёзы, а
дети уставились на меня, дожидаясь, когда я отдам им мяч. Я попытался проглотить. Как вы
догадываетесь, ничто так не вызывает бурную рвоту, как попытка проглотить блевотину —
свою или чужую. Я выблевал на землю огромную кучу, но сдаваться не собирался. Я бросил
мяч детворе, наблюдавшей теперь с гротескным ужасом, как я встал на колени и начал
искать в блевотине кислоту. Я нашёл её, прилепил внутрь горлышка своей бутылки пива и
vk.com/rgrumble 81
сделал несколько глотков. Увидеть, как человек роется в собственной рвоте в поисках
ценной вещи, наверное, было очень травматичным зрелищем для маленьких детей, но вечер
в итоге стал одним из лучших в моей жизни, и я горячо рекомендую попробовать.
Дори была хорошо знакома с ЛСД и направляла меня. Она крайне удивилась, что я
ещё не видел пинкфлойдовскую «Стену» и смоталась взяла её напрокат до наступления
прихода. Пускай прозвучит заезженно, но этот саундтрек до сих пор для меня как религия. Я
помню, что песня «Мама» чуть не вынула из меня душу. Я безо всяких сомнений и даже без
стыда понимал, что я — маменькин сынок. И мне во время сцены от этого не было стыдно.
Наоборот, я затосковал по Матери.
Майки был настоящим гением-дебилом под кислотой. Мне потом встречались люди,
похожие на него: удивительные умницы, которые кажутся болванами, потому что теряются
рядом с людьми. Я помню, мы тем вечером сидели курили сигареты: я, брат, Дори и Майки
— все уже угашенные, и Майки пытался рассказать басню про Скорпиона и Лягушку. Мы её
раньше не слышали, и Майки нас просто околдовал своим повествованием, он заикался и
бормотал, забывал какие-то места и начинал сначала. Мы с напряжением ждали развязки. «А
лягушка такая говорит, типа: “Зачем ты меня ужалил?” А, э, скорпион говорит, э… “Просто
так”».
Чего?! «Просто так»?! И этого мы ждали двадцать минут?!
И мы снова ржём все в слезах. Стук в дверь, наверное, часов в восемь вечера, хотя по
ощущениям было полчетвёртого утра, вызвал всеобщую панику. Все боялись подойти к
двери. Наконец кто-то — допустим, я — собрался с мужеством открыть. Это были не копы,
как все мы совершенно безосновательно боялись. Это был какой-то пацан лет пятнадцати,
теперь перепуганный, как и мы минуту назад, спрашивал, почём дипломат на нашей уличной
распродаже. Мы все попадали со смеху и в итоге, когда к нам вернулся дар речи,
договорились отдать дипломат даром, если он сгоняет нам за сигаретами.
Джефф улетел в Вустер. Мы с Майки продолжили таскать из «Мидуэста» контакты.
На двадцать первый день рождения я зашёл в «Семейный бильярд» и показал своему
любимому бармену новенькую ксиву. Он несколько месяцев продавал мне алкоголь по
фальшивке и сначала разозлился, но потом плюнул, и мы с ним пили всю ночь.
Вскоре после этого мы собрали две машины — второй была «Меркьюри-Гран-
Маркиз», купленная на том же аукционе, что и «Додж-Омни», — со всеми кусочками лас-
вегасской жизни, что в них влезли, включая четырёх кошек, и поехали в Вустер, едва
опередив закон. Спустя какое-то время легавые провели рейд в «Мидуэст Энтерпрайзес», и
Джеффра Брауна, среди многих других, арестовали. Они сумели записать на плёнку, как он
говорит кому-то, что греко-римская монета стоит 20 тысяч долларов. Ему светило полгода в
интернате для осуждённых. Ерунда по сравнению с предстоявшим мне сроком в машине.

vk.com/rgrumble 82
 Глава 9. Вустер: Сколько можно возвращаться домой?

Наш конвой из двух машин успел доехать до Солт-Лейк-Сити, прежде чем

трансмиссия «Меркьюри» вывалилась прямо на дорогу. На нашу удачу, Брайди недавно
переехала обратно в Солт-Лейк, когда все остальные бежали из Лас-Вегаса. Мы
остановились у неё на время ремонта. Обратно в путь мы смогли отправиться только через
пару дней. Дори решила немного задержаться у Брайди и сказала, что догонит нас
самолётом. Мол, дорога её просто вымотала. Мы с Майки выдвинулись и добрались до
Омахи, откуда я позвонил Брайди домой со стоянки для дальнобойщиков, но оказалось, что
Дори и след простыл. Её обещание про самолёт было уловкой. На самом деле, она
отправилась в Техас, куда переехал её бывший парень. Я был сломлен. Ни объяснений. Ни
контактного номера. Лишь простой мучительный факт, что её больше нет. Остаток пути был
настоящей пыткой. Всю дорогу было холодно, серо и моросило, и так, казалось, было
каждый день следующие несколько недель. Я не помню, когда мне ещё было настолько
темно и пусто.
В Вустере мы устроились у Папы в подвале. Брат уже был там, и мы втроём
расположились на раскладушках среди груды хлама. Кошки носились по дому несмотря на
тот факт, что у Папы была аллергия, потому что нам было всё равно. У нас теперь были
деньги на собственное жильё, так что Папа мог не переживать — подумаешь, немного
почихает-поплачет. Мы ездили по Вустеру в поисках дома. Однажды я чуть не сбил на улице
бездомного. Шутки ради, я сказал Майки, что в Вустере проблема бездомных настолько
велика, что по местному закону, если собьёшь бездомного, можно даже не останавливаться
— разве что это было на «зебре». Майки был умница, но очень доверчивый. Как-то раз
спустя несколько недель он был за рулём и спрашивает меня: «Слушай, а если я собью
бездомного не на переходе, то про это же нужно потом сообщить?» Я забыл сказать, что
просто прикололся над ним. Вот уж могла быть шутка со страшным исходом.
Мы сняли пару квартир в трёхэтажном доме, в котором их было по две на этаж. Наши
были одна над другой на первом и втором этажах: в одной мы жили, а вторая служила
офисом. Брат остался в стороне — ему надоели телефонные шарашки, и он занялся своим
делом. Джефф Браун скоро должен был приехать работать с нами, но им с подружкой-
кокаинщицей нужна была собственная квартира. Мы установили несколько телефонных
линий, получили лицензию на ведение бизнеса на имя Майки и завели счёт в банке.
Названием нашей фирмы было «Нью Ингленд Маркетинг».
Всё было готово и шло как по маслу за исключением того факта, что я всё ещё был в
глубокой депрессии по Дори. Я горевал даже не оттого, что эти отношения были чем-то
особенными. Это был вопрос обладания. Меня до этого прежде не бросали — ни в серьёзных
отношениях, ни ради кого-то другого. Ничто не заставляет любить так отчаянно, как когда
узнаёшь, что она трахается с другим. Отсутствие возможности связаться с ней, возможности
умолять и плакать, и обещать, что я готов измениться, только отягощало ситуацию. Я знал
только, что она улетела в Даллас. Её бывший тоже работал на телефоне, но в таких
шарашках никто не использовал своё настоящее имя. Я всё равно звонил в справочную и
спрашивал насчёт его липового имени. В голове постоянно звучала «Nobody Home» 31с
пинкфлойдовского «The Wall». Я дошёл до совсем уж позорных звонков на далласские

31
Никого нет дома.

vk.com/rgrumble 83
радиостанции и заказывал для неё «удалённые посвящения». Вот такой у меня в голове был
пиздец из-за этого. Как человек, пьющий с малолетства, я могу запросто сказать, что из-за
любви вытворял куда более позорные вещи, чем нажравшись. По Дори скучал только я.
Майки не доверял ей, а Джефф считал её стервой. Я никого в жизни так сильно не любил —
хоть это и началось после её ухода.
Обстановка в квартирах была спартанская. Пара складных стульев и армейские
раскладушки из Папиного дома. Запасной стол. Самое нужное. Мы нашли партнёра с
товаром. Было решено использовать «непродажный» конспект, только вместо рекламной
продукции — организовывать печать на всякой херне было слишком большой морокой —
мы собрались продавать «директорские наборы ручек и карандашей» в подарочных
металлических коробках, которые обходились нам бакса по три, наверное, а мы их сбывали
по тридцать пять. С товаром у таких афер проблем не было — по одному и тому же тексту
продавали витамины, системы фильтрации воды — что угодно. Мы могли продавать хоть
собачье говно в спальном мешке. Основной зацепкой всё равно был «главный приз!»
Мы также решили занижать сумму заказов. Девяносто девять баксов плюс доставка.
Мы использовали базу с людьми, которых обманывали на несколько сот, а то и тысяч,
долларов за раз. Когда привык получать хуй с маслом за тысячи долларов, попытка наебать
тебя всего на девяносто девять баксов не только огорошивает, но даже кажется на удивление
реальным делом. В городе не было банкомата, поэтому по итогам сделки мы посылали в
офис «клиента» почтальона за чеком. Вскоре чеки стали приходить каждый день.
Люди покупали наборы ручек, а позже, только в случае если перезванивали спросить
насчёт главного приза, получали по почте стоившую нам гроши двойку из мужских и
женских алмазных часов «Пьер Карден» с крохотным алмазиком. Все жалобы
выслушивались с максимальной внимательностью, а затем перенаправлялись на спецномер в
той же квартире, по которому автоответчик с другим голосом записывал сообщение и
забывал перезвонить. Это повторялось, пока человек не сдавался, либо до тех пор, пока не
возникала реальная угроза разоблачения, — тогда мы возвращали деньги. Я не знаю,
доходило ли до этого хоть раз, но такой была политика компании, и мы её держались.
«Удовольствие гарантировано — рано или поздно».
Цифры были небольшие, но и риск был мал, и прибыль вся наша, поэтому деньги
были такие же, как в Лас-Вегасе. Проблема была в том, что мы стали сами себе начальством,
а новое начальство не особо давило на усердие. Не была условленного начала рабочего дня,
да и любой такой день мог превратиться в выходной, если Стэн Коэн или брат приходили
пить пиво и играть в карты. Подобные приостановки работы становились всё чаще. Однажды
кто-то из нас раздобыл целый лист кислоты, и работа встала на несколько дней. Помню, во
время лютого прихода я пошёл к холодильнику за пивом.
На полу посреди кухни сидел ошарашенный кролик. Я на него смотрел-смотрел, но он
не убегал и даже не шевелился, поэтому я пошёл позвал Майки с братом как лишних
свидетелей: у нас, что, в доме реально сидит кролик? — в городе, посреди ночи, в закрытой
квартире на втором этаже на полу кухни. Они тоже его увидели. Потом оказалось, что это
кролик соседа с третьего этажа, он жил в клетке у ступенек в коридоре. Он выбрался и залез
к нам через дырку в задней двери, которую мы пробили для кошек. Но тогда мы сошлись на
мнении, что кролик волшебный, и не мешали ему царствовать.

Спустя пару недель после приезда я проснулся от крайне реалистичного сна, который
помню до сих пор. Я не буду описывать детали, потому что это скучно и вас там не было. Но
суть была в том, что я продал душу дьяволу, чтобы вернуть Дори. Я проснулся в ужасе —
vk.com/rgrumble 84
как я позже узнал, это называется «сонный паралич», — и несколько минут не знал, где сон,
а где явь. Спустя пару часов из Далласа позвонила Дори. Она узнала мой новый номер у
Брайди (которую я ежедневно доставал расспросами о лишних подробностях, как уголовный
следователь с глухарём) и хотела вернуться. Я сказал ей вылетать ближайшим рейсом. Этому
не радовался никто кроме меня, но на остальных было плевать. Тот сон я вижу
исключительно как совпадение, хоть и охуенно жуткое.
Дори вернулась и поселилась у меня, а Майки переехал наверх и стал жить в офисе.
Как только всё вернулось в норму, я снова стал уделять Дори минимум внимания, целыми
днями пил и играл с друзьями в карты, пропадал куда-то и иногда работал, когда приходили
счета и пустел холодильник. Вернулся Джефф Браун со своей конченой подружкой — ну он
хотя бы привёз наш старый секционный гарнитур, оставшийся у них на хранении. У нас
снова была мебель! Джефф Браун тоже был заядлым картёжником, поэтому рабочих часов
стало ещё меньше.
Время, проводимое офисе, а не с Дори, хотя бы и на соседнем этаже, стало поводом
для напряжённости. Она заявила, что раз мы с ней так подолгу не видимся, я обязан купить
ей собаку, что я неохотно сделал. Мы пошли в питомник и взяли там помесь овчарки с хаски,
назвав щенка Отис, — в честь то ли группы «Отис Дэй и рыцари» из фильма «Зверинец»32,
то ли Отиса Систранка из состава «Окленд Рейдерс» 70-х годов — ответ зависел от времени
вопроса. На пару месяцев его хватило, в то время как я продолжал быть прохладным. Потом
ей захотелось попугая. В тот год Мать приехала на Рождество, и оно было одним из сносных
на моей памяти. У нас была куча денег на настоящие подарки и украшения. Мать приехала с
замшерифом Майком, который теперь был её третьим мужем. За исключением нас с Майком
все курили много травы, и всем было по приколу просить копа передать косяк дальше по
кругу в офисе жульнической телемаркетинговой конторы. «Блин, да мне насрать. Я не при
исполнении».
Мать притаскивала Майка в офис и показывала, как я надуваю людей. Они
придвигали стулья, как будто смотрели меня в школьной постановке. Я старался устроить им
представление. Я составил «перечень вруна»: напротив строк конспекта написал «враньё» и
после каждой лжи ставил «галочку».
— Здравствуйте, Рон. Меня зовут Даг Рид.
Враньё.
— Вам недавно звонил наш представитель насчёт рекламной акции.
Враньё.
— Я звоню сообщить, что вы стали обладателем крупного приза.
Враньё.
И так враньё за враньём. Если это не впечатлило Майка, то почтовые фургоны,
привозившие каждый день горы чеков, — наверняка. Мать сияла от гордости, что её сын так
умеет обжуливать людей. Она, наверное, называла это «ораторский дар» или ещё как-то
безобидно, чтобы казалось приглядней. Матери нравилось иметь невестку. Брат был женат
дважды. Первой была Джоди, которая сначала переспала со мной шестнадцатилетним перед
выпуском Джеффа из учебки, а потом перетрахала половину Корпуса морской пехоты, пока
они не развелись. Второй брак он заключил ради удобства — чтобы можно было жить не на
базе. Дори была первой невесткой, вынужденной притворяться, что Мать ей нравится.
Может, она и не притворялась, но выбора у неё в любом случае не было. Мать к этому
времени стала промышлять самодельной бижутерией. Это означало, что она научилась паять

32
Animal House, 1978.

vk.com/rgrumble 85
проволоку вокруг дешёвых камней. Разумеется, у бижутерии были целебные свойства. У
каждого украшения была своя сила, которая помогала телу, разуму и душе, и она вывалила
их целую гору на Дори, которая изо всех сил изображала огромный интерес. И всё равно это
было похоже на настоящее Рождество. Брат был рядом. Мать была счастлива с новым
мужчиной. Я мог прийти к Папе с Гейл с подарками, а не с протянутой рукой. Это было
первое возвращение в Вустер, когда я жил своим умом и мог не только нахлебничать.

Я вдруг стал заслуживать доверие, поэтому купил тем летом свою первую новую
машину, угольно-серый «Плимут-Хорайзон». Мы с Дори, Джеффом Брауном и Трейси
придумали обкатать её, съездив в Коннектикут на собачьи бега, и даже выиграли там пару
сотен баксов. Мы решили, что рано прекращать веселье, и нажрались кислоты. Я понял, что
ни разу не выезжал из страны, поэтому мы приняли кислоту и поехали в Канаду. Ехать было
четыре часа, но у растянулось на семь. Ребята всю дорогу спрашивали, в состоянии ли я
вести. Я отвечал: «Конечно», — а самому от каждого мотылька в свете фар казалось, что мы
летим в космосе на скорости света. Я смутно помню, как по радио играла предназначенная
явно для кислотников песня Chamber Brothers «Сегодня пробил час»33. Момент, где она
замедляется, как будто у проигрывателя кончается питание, чуть не расплавил мне мозг. Я не
вёл машину. Я шёл под парусом.
Мы пересекли границу на рассвете и даже не остановились бы у поста, если бы не
нужда поссать. У будки никого не было. Я зашёл внутрь и спросил, не нужно ли нам где-то
отметиться, мне ответили беззаботным «ага» — и нас официально записали. Безо всяких
заморочек. Мы нашли закусочную недалеко от границы, в Магоге, Квебек. Там продавали
спиртное, и пиво ещё никогда не было настолько вкусным. Отдышавшись и слопав яичницу,
я заявил: «Это был пиздецкий идиотизм — пускать меня за руль!»
Мы поспрашивали у людей, где можно найти озеро или пруд, или что-то такое
прикольное и природное. Никто ничего не знал. Я спросил на автозаправке, но там только
растерялись. Я пошёл за заправку, чтобы поссать, и прошёл всего пару метров деревьев, как
мне открылся громадный водопад минимум ступеней в шесть или семь с озерцами на каждой
из них. Некоторые даже не интересуются, что у них на заднем дворе. Мы купили ещё пива,
съели ещё кислоты и весь тот жаркий летний день купались голышом в самом красивом,
райском уголке на Земле. Лёгкость дороги, отсутствие проблем на границе и целый день
плясок а-ля голые лесные нимфы лишь усилили нашу чрезмерную беспечность при обратном
пересечении американской границы. Мы возвращались настолько самоуверенные, что Дори
даже не вытерла конопляную труху из пепельницы на пассажирской стороне приборной
панели. Нас моментально попросили отъехать на вторичный досмотр. Мы, наверно, были
похожи на рептилий — с таким огромными чёрными глазами. В ходе досмотра в машине
нашли траву, а у Джеффа в кармане штанов — шесть марок кислоты. Нас повязали, раздели
и обыскали. Джеффа привлекли за кислоту. Я предполагаю, что его не повезли прямиком в
тюрьму только потому, что мы были слишком далеко от ближайшей. На самом деле, их
интересовала машина, и они её заполучили. По законам нулевой толерантности, с помощью
которых в то время во Флориде конфисковали яхты и самолёты кокаиновых
контрабандистов, копы могли забрать любое транспортное средство, в котором нашли
наркотики. Нас отпустили без тачки в сотнях миль от дома. Мы добрались до мотеля у
ближайшего съезда с шоссе, сняли номер и позвонили Стэну Коэну, чтобы он за нами

33
«Time has come today».

vk.com/rgrumble 86
приехал. Он только что вернулся с работы, поехал забрал нас, привёз и тут же пошёл на
работу. Вот это я понимаю друг.
Если бы я хотел нанять адвоката, я мог бы посудиться, доказывая, что не знал о
наличии в машине наркотиков, но проще было просто подписать согласие на удержание,
плюнуть на рассрочку и поскорее купить новую машину, пока у меня в кредитной истории
не появилось удержание. Вплоть до пары лет назад, каждый раз, когда я возвращался с
выступления в Канаде, меня тормозила американская таможня.
— Похоже, у вас в прошлом были проблемы с въездом обратно из Канады.
— Нет. Двадцать лет назад при въезде обратно из Канады вы у меня украли машину.
Это у вас проблема.
Туфта типа «я просто выполняю работу» ушла вместе с нацистами. Отвечай за свои
поступки.

Мы тратили деньги быстрее, чем зарабатывали. Мы собирали банк и переставали

работать, пока он не кончался. Деньги за жильё мы вечно задерживали, и домовладелец,
мистер Минс, доставал нас изо дня в день. Мы превратили его жизнь в кошмар. Общий на
весь дом термостат был у меня в квартире на первом этаже, и нам было строго запрещено
менять температуру с 20 градусов. Зимой мы выкручивали её днём до 30-ти и открывали
окна. Он приходил и стучал к нам в офис. Пока я шёл с ним вниз, Майки сбегал по задней
лестнице, влетал к нам через заднюю дверь и убирал температуру до 20-ти. А я тем временем
убеждал мистера Минса, что термостат на двадцатке, роясь в карманах в поисках ключей.
Когда мы наконец попадали внутрь, термостат, разумеется, стоял на 20 градусах. Я даже не
знаю, сколько раз к нам приходил рабочий смотреть «поломанный» термостат.
Мистер Минс был единственным человеком, которого я умел изображать идеально, и
я без конца и края прикалывался над нашим соседом-укурышем с третьего этажа.
— Алло, Брюс? Это мистер Минс. Я только что проходил мим-ма, и у тебя
исспадвири как-то странно пахлааа.
— Э, а, что… Я, э…
— Да не ссы. Это Даг!
Когда денег за жильё не было, мы придумывали для мистера Минса какое-нибудь
хитроумное оправдание, хотя сгодилось бы и простое. Нашей импорт-экспортной операции
мешало какое-то торговое эмбарго на китайские товары. Заказов был вагон, но мы не могли
их выполнить, пока наш груз не выпустят с таможни в порту Сан-Исидро, а это со дня на
день. Не вините нас, вините эту чёртову республиканскую администрацию! Если он верил,
что нам вот-вот светит жирненький чек, он осторожно соглашался подождать. А мы тем
временем размышляли: на фига мы вообще живём в Массачусетсе? Аренда жилья
заоблачная, зима — отстой, а заниматься этим бизнесом можно было где угодно — лишь бы
был телефон.
Зачем заниматься им здесь? Спустя больше чем стоило послеобеденных попоек мы
превратили задумку в план и наконец — буквально — бросили в карту дротик. Он не совсем
попал в Айдахо. Он попал куда-то в Вайоминге, где рядом не было ни городов, ни, наверно,
даже телефона. Но Айдахо был рядом и звучал смешно. Я позвонил в торговую палату
Бойсе34 и пьяным голосом спросил, почём у них аренда жилья. Она начала давать мне
контакты риэлторов, а я говорю:
— Нет. Вы скажите: вы сколько сами платите?

34
Столица штата Айдахо.

vk.com/rgrumble 87
 — Ну, я плачу четыреста в месяц. Но это дом с четырьмя спальнями.
Так было решено, что мы переезжаем в Айдахо. Как и со свадьбой, я пошёл на поводу
у шутки. Я обожал устраивать Матери подобные пьяные сюрпризы по телефону.
— Привет, Ма! А мы переезжаем в Айдахо!
Она никогда не удивлялась и всегда веселела. С переездом во Флориду и третьим
браком её спонтанности, по сути, пришёл конец, но она могла наслаждаться моей. А
учитывая, что мы недавно вместе посмотрели фильм «Переезд» с Ричардом Прайором, где
его переводят в «Бойсе, блядь, штат Айдахо», было ещё смешнее.
Брак Стэна Коэна шёл ко дну, и он, напившись с нами в тот день, тоже решился ехать.
Я сказал его жене, что всё будет нормально, что он, скорее всего, вернётся, что это у него
временно. Всё как положено. Джефф Браун был в пролёте. У его жены не было чувства
юмора, а Айдахо не славился легкодоступным коксом. Таким образом мы решили, что Стэн
и Дори в ближайшее время поедут вперёд нас в Айдахо, чтобы найти там жильё и съёмный
офис. А мы с Майки должны были собрать вещи, найти грузчиков и уладить оставшиеся
дела, прежде чем выехать к ним. Мистер Минс получил хер собачий, а не три месяца
задолженности за обе квартиры.
Квартиры стали местом непрерывной вечеринки для всех, кто остался, то есть всех, с
кем я учился в школе, и кто до сих пор, спустя годы, торчал на углу и пил из коричневого
бумажного пакета. Из всех этих людей Руфус был самым выдающимся. На самом деле его не
так звали. На свете вообще нет настоящих Руфусов, но именно так мы все его звали с
незапамятных времён по уже забытым причинам. Он всегда был нахлебником и лодырем,
всегда с грустной историей и без гроша, но иногда с материной таблетницей, которую он у
неё частенько стаскивал. Обычно он даже не знал, что там за таблетки. Он их просто брал и
глотал. Но в тот вечер Руфус пришёл не с пустыми руками. Тогда я впервые попробовал
«экстази». Это был порошок, завёрнутый в обрывки туалетной бумаги, — этакие
самодельные пилюли. Я не успел оглянуться как любил всех и вся. Я даже Руфуса любил! Но
что ещё важнее — я любил брошенную жену Стэна, такую несчастную и уязвимую. Если и
есть на свете «занятие любовью» — а его нет, — то именно это я и проделал с женой Стэна
той ночью без стыда и раскаяния. По крайней мере, пока «экстази» не выветрилось. С тех
пор мы это событие не обсуждали.

vk.com/rgrumble 88
 Глава 10. Бойсе, блядь, штат Айдахо

Из Айдахо пришла информация, что Дори со Стэном нашли небольшой офис и

здоровое ранчо в холмах Бойсе недалеко от усадьбы айдахского миллиардера Джона
Симплота, который выращивал картофель для «МакДоналдс». Это был айдахский аналог
соседства со Спилбергом в Лос-Анджелесе. Ещё раз: айдахский аналог. Компания-
перевозчик уже отправила наши вещи, так что мы с Майки запихнули в мой новенький
фургон «Форд-Эскорт» Отиса, четырёх кошек и попугая и, руля по очереди, за 48 часов без
остановок добрались из Вустера до Айдахо.
Первым делом, когда мы приехали, от нас смылся попугай. Это был явный знак. Как
канарейка в шахте35. Новая хата была просто невероятной. Три спальни, между которыми,
казалось, нужно ездить на маршрутке. Не забывайте, что это всё в контексте моего
тогдашнего опыта. Попади я туда сейчас, сказал бы, что это просто очень хороший дом, но
тогда это был настоящий дворец. В каждой спальне по джакузи. Наш гарнитур из десяти
частей там смотрелся маленьким. Стэн был явно потрясён. Он был не из тех, кто так рискует,
и по его лицу читалось желание сбежать. Но он не хотел прослыть трусом.
Дори по-прежнему ожидала, что я буду уделять ей внимание, при том, что у меня
вокруг было столько всего. Скандалы начались, как только исчез попугай. Я обычно не
отвечал на крики и игнорировал её, но это было сложно. После очередной разгорячённой
ссоры, из-за которой все в доме были на взводе, я ретировался в свою огромную джакузи
полежать в пене с банкой пива. Это было куда пафосней наших прежних ссор. В ванную
вошёл Стэн, как будто бы намереваясь уладить ситуацию.
— Прикольно. Ты так хорошо ладишь с моей женой, а я так хорошо лажу с твоей. Хе-
хех. Хоть бери и меняйся жёнами.
— Да в пизду, — сказал я всё ещё злой. — Хочешь эту истеричку? Забирай.
Раз — и Дори уже со Стэном. Я не подозревал ни что у них к этому вовсю шло, ни что
он в ванной шутил лишь отчасти. Он трахал Дори спустя мгновения после того, как я
трахнул его жену! Каков наглец! И вот он стоит в ванной, предлагает забрать её у меня, а я
лежу думаю, что он шутит. Он вышел от меня и сказал Дори, что мы всё обсудили, и что я не
против. Я даже не знал, что происходит. Проснулся, а от меня ушла жена — хоть она и ушла
в другой конец коридора. Им понадобилась неделя на то, чтобы собрать манатки и свалить
обратно в Массачусетс. Всё могло быть гораздо более неловко, но, к счастью, я научился у
отца игнорировать конфликты и улыбаться, когда вокруг всё рушится.
Я свозил Дори на горячие источники в горах где-то в часе езды к северу от ранчо и
попытался отговорить её, но было слишком поздно. Всё было кончено. Майки не вынес
напряжения в доме и при первой же возможности удрал обратно в Вегас. Дори оказалась в
тупике, поскольку ни у неё, ни у Стэна не было денег, и они оба понимали, что у меня
просить бессмысленно. Перед самым отъездом Дори позвонила матери и попросила занять
ей. Впервые за полтора года со мной она позвонила кому-то из своего прошлого.
Меньше чем через две недели после переезда в Бойсе я остался один в огромном доме
с кучей брошенной мебели и вещей без единого друга на всём белом свете, если не считать
Отиса и кошек. Я не работал. Я выиграл на радио выступление кавер-группы на свой день
рождения, не подозревая, что этот приз выигрывали все, кто звонил. Я пришёл, и со мной
35
При наличии в шахте опасных газов, канарейка в клетке умирала первой, давая шахтёрам понять, что
нужно спасаться.

vk.com/rgrumble 89
даже никто не заговорил. Я зарегистрировался в службе знакомств — тогда это делали
только старики. Я впервые заказал на дом проститутку. Она была не красавица, но и никуда
не спешила. Она рассказала, что сначала работала в полиции нравов, но потом узнала,
сколько получают проститутки, и ушла к врагу. Депрессия была — пиздец. Я даже ненадолго
снова записался к «Алкоголикам» — пока не пригласил домой одного чмыря из их рядов,
который «спас» меня, вылив всё моё бухло в раковину. Я был НЕ НАСТОЛЬКО против
алкоголя, сэр. Расслабьтесь.
Я рассказал домовладельцу правду о неожиданном разладе. И объяснил, что ранчо
мне будет не по карману. Он напомнил мне про договор аренды. А я напомнил ему о
решении Верховного суда по старому делу Блада против Стоуна. Надо было просто дать
телефонные номера, чтобы он поговорил с моими прежними домовладельцами. Он бы
радовался уже тому, что у него посуда не на дне бассейна, а в шкафах нет гор кошачьего
говна.
В каком-то журнале о недвижимости я наткнулся на хижину в Гарден-Уэлли, Айдахо,
у южного разветвления реки Пейетт, как раз куда мы с Дори ездили на источники. Владелец
даже предлагал личный кредит. Цена вопроса — $45 тысяч, платежами где-то по 400 баксов
в месяц. Я метнулся туда и подписал очередное соглашение. Перед отъездом из Бойсе я
получил первый и последний телефонный счёт. Там был и номер, по которому Дори звонила
матери. Я должен был узнать. Я позвонил её матери, и та, выяснив, кто я такой, сразу
включила предостерегающий тон: «Она тебе хоть сказала, сколько ей лет?»
Оказалось, что это единственная правдивая деталь о Дори. Всё остальное —
сплошной вымысел. Двенадцать братьев и сестёр? Щас. Она была единственным ребёнком.
Даже её якобы девичья фамилия была фамилией отчима, который от неё отказался.
Меня обвэпэшили. Только в отличие от Уэнделла, она придумала сравнительно
скучную фальшивую жизнь, а это наебалово куда эффективнее. Ведь вроде бы нет повода
проверять. Я позвонил Стэну и попытался предупредить его, но она его убедила, что я всё
выдумываю из ревности и хочу подорвать их отношения. Он был влюблён и не хотел мне
верить, и поверил только через два года, когда она его бросила, забрала машину и всю
дорогу до того самого бывшего, который теперь обитал где-то в Алабаме, расплачивалась
чеками на стэнов пустой счёт.
Ещё перед отъездом из Бойсе я впервые выступил на открытом микрофоне в стендап-
клубе. Я помню, что всю жизнь пытался быть смешным. Я всегда любил стендап-комиков,
но вот не помню за собой до того момента стремления стать одним из них. Я скорее походил
на поклонника рок-н-ролла, который мечтает быть Миком Джаггером. Я пошёл на открытый
микрофон в Бойсе исключительно ради катартической возможности придумать и рассказать
публике (глупые и объективно несмешные) шутки про свою теперь уже бывшую жену. Мне
было двадцать два, а выглядел я максимум на семнадцать, поэтому шутки о браке в моём
исполнении казались такими же неуместными, как мощный стояк у младенца. Шутки у меня
были говно, мне никто не поверил, и я до сих пор не считаю это своим первым экскурсом в
комедию. Точно так же как я не считаю, что потерял девственность с Морой, когда нам было
по девять лет. Это могло считаться комедией, только когда я повзрослел и мог кончать.
В общем, я поехал в горы. У моего нового города сотни в четыре постоянных жителей
было два названия. Та часть, где был бар, называлась Крауч, а дальше по улице, где почта,
уже был Гарден-Уэлли. По всей видимости, формально это два посёлка, но местные их не
разделяли. Как бы то ни было, я жил в Крауче. Я был из бара, и если переезд в Айдахо звучал

vk.com/rgrumble 90
смешно, то переезд в Крауч36, штат Айдахо, звучал ещё смешнее. Вскоре и мне, и моему
зверью стало ясно, что мы слишком нежные для горной жизни.
На второй-третий день жизни в хижине я проснулся утром от того, что Отис сходил с
ума, лая, как будто с кем-то дерётся. Я выскочил из постели, но он был рядом, на втором
этаже у ступенек и лаял на открытую дверь хижины. Он, как и я, увидел самую большую на
свете собаку — на улице в полуметре от двери стоял олень. Мы не знали, что это
«нормально». На следующий день я пришёл вечером домой и увидел, что мои кошки сидят
на втором этаже по сторонам матраса на полу, а между ним и стеной что-то зажато. Я
отодвинул постель и увидел, как мне сначала показалось, мышь, но она внезапно взлетела.
Ага, мышь — только летучая, блин! В том возрасте с летучими мышами у меня
ассоциировались только бешенство и вампиры. В хижине ещё не было телефонного гнезда,
поэтому, чтобы позвонить, мне приходилось подключать телефон в гнездо на улице, у задней
двери. Я звонил Матери с Майком. А кому мне, блядь, ещё было звонить? Он всё-таки коп, а
им положено знать, что делать в любой ситуации, а она, как-никак, моя мать! Они ржали
надо мной до уссачки каждый раз, как я отправлялся внутрь, чтобы поймать летучую мышь,
терпел фиаско и перезванивал. У меня всё ещё была клетка от попугая, и я решил
попробовать согнать в неё летучую мышь со стены кухонной лопаткой. Я промахнулся, и
мышь снова заметалась по комнате. В итоге она приземлилась на опорную балку под самым
потолком и затихла. Я обессиленный упал на кровать и решил: пускай будет ничья — ты
оставайся на своей стороне, а я буду на своей. Но как только я лёг и сунул ладонь под
подушку, по и так уже издёргавшейся руке что-тот пробежало, и я подскочил, как от удара
током. Оказалось, это просто ящерица, но и это было чересчур. Я бы сбежал посреди ночи,
как семья Лац из «Амитивилльского ужаса», если бы мне было куда бежать. Я мог податься
разве что в бар.
Бар в Крауче назывался «Грязный срам», и мне в нём мигом сообщили о традиции
скручивать хиппи и силой остригать им длинные волосы. Я понял, что в последний раз они
это делали несколько десятков лет назад, если вообще делали, но ради интереса решил
подыграть. Владельцами была разведённая пара Рон и Джолин Йенсен, которые работали по
сменам. Джолин обращалась со мной, как ангел, и оберегала меня. Рон был куда менее
приветлив. Большинство завсегдатаев были седые молчаливые маунтинмены в джинсах
«Рэнглер» и c вечно угрюмым видом. Я же там был придурошным патлатым мальчишкой,
который отыскал на музыкальном автомате несколько рок-н-рольных песен и постоянно их
включал. Я был чудаком, который ради внимания по пьяни ест мотыльков, пойманных у
неоновой пивной вывески. Я был салагой, который делает эту странную штуку ртом… как её
там? А, во. Улыбается.
Один их завсегдатай был даже необщительней остальных, он когда-то сильно обгорел
и теперь каждый день сидел на одном и том же месте, и пил пиво в угрюмом молчании,
поднося банку к своей безухой голове сложенными, как китайские палочки, культями.
Говорили, что он крутил с Джолин, когда они с Роном ещё были женаты. По легенде, Рон
поджёг дом-трейлер этого мужика, когда тот был внутри. А мужик взял и не умер. И теперь
каждый день сидел на одном месте и молча пил пиво, демонстрируя Рону созданное им
уродство. Вот это, блядь, месть. Как из книжки Стивена Кинга прям.
В гости приехали отец с Гейл. Дома был громкий скандал — особенно в контексте их
скучных жизней. У них в церкви служила женщина-пастор, и вскрылось, что Гейл влюбилась
в мужа этой женщины. Говорят, не сри там, где ешь, а Гейл навалила здоровенную кучу в

36
Crouch (англ.) — присесть; положение присев.

vk.com/rgrumble 91
самом центре папиной зоны комфорта. Он у меня не был особо верующим, но всегда
полностью отдавался социальным функциям церкви: проводил обеды для стариков,
преподавал в воскресной школе.
Он был диаконом, что бы это ни значило, — но это значило что-то для него. Подобная
херня от Гейл была предательством и унижением. Папа всё равно уговорил её на эту
поездку, тем более что они её запланировали и оплатили заранее. Он думал, что, может, ещё
есть шанс спасти отношения, как и я, когда привёз Дори сюда на горячие источники. Гейл
была немного моложе папы, и, хотя они оба любили природу, Гейл на природе реально чем-
то занималась, а не просто гуляла, посвистывая. Она была опытным рафтером, а река Пейетт
была неплохим местом для сплавов. Отец в попытке выпендриться забронировал нам
послеобеденный рафтинг. Сам он обладал координацией огромного пьяного младенца, и
даже просто смотреть, как он шатаясь влезает в рафт, было неловко. Нам сказали, что первое
и самое главное правило — это по достижении порогов постоянно грести. Папа сидел в
рафте слева спереди, и как только пошли пороги, он сделал обратное — шарахнулся внутрь
рафта, как будто мы сейчас врежемся в айсберг. Было грустно смотреть, как он пытается
выпендриваться и проявить себя в том, что ему совершенно чуждо, чтобы удержать
женщину, которая его публично опозорила.
Гейл ушла от папы, когда они вернулись домой. Он принял это, как буддист. Если ей
лучше без него, с какой стати ему ей мешать? Он найдёт плюсы в этой ситуации. Всё
образуется. Я хотел быть больше похож на него. Но я был похож на Мать. Мне хотелось,
чтобы он сжёг её живьём в трейлере.
Я установил телефон в доме, но звонил редко. «Грязный срам» открывался примерно
в полдень, очень примерно, и в большинство дней я просто ездил мимо взад-вперёд,
дожидаясь, когда Джолин откроется, заходил и садился пить. Мой долг дошёл до такой
суммы, что они подумывали забрать у меня через банк машину. Удачи с её поисками — в
горах-то! Поскольку мелодрама улеглась, Майки вернулся в Айдахо и сразу взялся за дело,
то есть за совместное со мной безделье. Развлечения были. Военные тем летом проводили
какие-то боевые учения в горах в окрестностях Крауча. Как-то раз парочка солдат зашла в
бар, и мы с Майки разговорились с ними. Мы выпили по паре пива, и им пора было
возвращаться в лагерь, так что мы с Майки отвезли их насколько хватило дороги, а дальше
они соскочили и пошли пешком. Позже мы набухались и решили, что будет прикольно
попытаться проникнуть к ним в лагерь. Мы доехали до места, где распрощались с ними, и,
вооружившись фонариками, пивом и пейнтбольной винтовкой, с разукрашенными жжёной
пробкой лицами (для страху) отправились в путь. Спустя где-то полчаса мы услышали
приглушённые голоса и поняли, что стоим в самом центре их лагеря. Не зная, что делать
дальше, мы огласили своё присутствие, сказали, что мы — местные разгильдяи и, мол, не
хочет ли кто пива. Одному из солдат влетело за то, что он ездил с гражданскими и выдал их
позицию, но в итоге нас признали «дружественными местными» и на пару дней в рамках
учений расквартировали несколько ребят у нас в хижине. Мы иногда отвозили их к мостам,
которые они «взрывали» несуществующим динамитом. Большую часть времени мы просто
тусили у хижины, они нас снабжали сувенирами типа замороженных сухпайков, а мы их —
литрами и литрами пива.
Позже эти учения обвинили — по крайней мере, местно — в лесном пожаре, из-за
которого чуть не пришлось эвакуировать всю долину. Нас не нужно было выкуривать из
Крауча. Хватило полного отсутствия одиноких женщин.
Мы частенько пили с супругами Роем и Кэти Банс, парой законченных, пропащих
алкоголиков. На Роя несколько лет назад на работе упало 13 тонн стали, и теперь он ходил
vk.com/rgrumble 92
беззубый, с деформированным черепом и речью, как у глухих. Кэти напивалась до того, что
домой через дорогу возвращалась со спущенными штанами и, ковыляя, ссала на ходу.
Добрейшие, достойнейшие люди. У них была тринадцатилетняя дочь, Колена, которую все
звали Бейби. Однажды мы заметили у Бейби грудь и, едва начав подсчитывать, когда ей там
исполнится восемнадцать, поняли, что лучше отсюда просто съёбывать.
Я слышал, что одна из вегасских телефонных контор открыла новый офис в Юджине,
Орегон. Я решил, что прежде чем сдаться и вернуться в Неваду37, поищу удачи там.
Продержался три дня. Там не было особого обращения, какого я добился в Лас-Вегасе, и
даже комиссионные авансом не дали. Из этой поездки я только помню, как сидел в стрип-
баре «Джиглз» и ждал начала Мировой серии38, но тут в Сан-Франциско грянуло
землетрясение, и игру отменили. Это был один из редких интересных моментов в истории
бейсбола. Короче, где-то в районе 17 октября 1989 года я поехал собирать вещи в хижине,
отдавать ключи и возвращаться в Вегас. Лас-Вегас на тот момент был единственным местом,
где я добился какого-то успеха, поэтому мы поехали обратно. Я отдал Джолин свои
стиральную и сушильную машины, плюс кучу мелких домашних приборов в оплату долга.
Нередкое явление для «Грязного срама». Мебель, включая мой старый добрый гарнитур из
десяти частей, досталась Бансам. Я загрузил в машину всё, что в неё влезло, включая Отиса и
теперь уже трёх кошек. Материна сдохла в Айдахо. Я не знаю почему. В один прекрасный
день она стала вялой, а на следующий — мёртвой. Собственно, как и большинству родителей
— детей, мне нельзя было доверять питомцев.

37
Штат, в котором расположен Лас-Вегас.
38
Решающая серия игр в сезоне Главной лиги бейсбола.

vk.com/rgrumble 93
 Глава 11. Снова Вегас

Спустя четырнадцать часов я снова был в Вегасе. Я заехал к девушке по имени

Рейчел, которую знал по собраниям «Алкоголиков». Я переместил животных к ней в
квартиру, и мы под пиво залезли в джакузи. Ей лабуда «Алкоголиков» тоже не пошла. Она
предложила мне таблетку — то ли «Кваалюд», то ли «Валиум»39, — но я прежде не
баловался таблетками и поэтому согласился. Я опрокинул ещё пиво, а дальше помню, что
проснулся у неё на диване через четырнадцать часов. Проспал столько же, сколько ехал.
Одна из кошек сбежала. Две оставшихся тоже вскоре куда-то подевались, и стыдно признать,
но я не помню, как и когда. Короче, мы с Отисом остались вдвоём.
Отис был умницей, но лишь спустя годы, побыв владельцем тупых собак, я смекнул,
что дело было в его природном уме, а не в моих талантах дрессировщика. В Айдахо я мог
сказать: «Отис, принеси из машины свой мяч!» — и он спрыгивал с дивана, бежал на улицу,
заскакивал в открытое окно машины, лез на заднее сидение и возвращался со своим
теннисным мячом. Он инстинктивно хватал за яйца, когда с ним мутузились, и в итоге я
приучил его делать это по команде. Это был классный номер для вечеринок. Все думали, что
моя немецкая овчарка обучена отрывать людям яйца. Никто не догадывался, что он обучен
кусать только отдавшего команду.
Я снял комнату в доме, который на удивление не конфисковали (или всё-таки
конфисковали?), у законченного героинщика — тщедушного задохлика с двумя частоколами
сгнивших чёрных зубов. Это была дальняя-предальняя окраина города, почти в пустыне, на
восточной стороне бульвара Чарльстон. Дом стоял как будто посреди свалки, а наркоша жил
в трейлере позади него. Прямо декорации ужастика «У холмов есть глаза».
Сантехника практически не работала. Во всех общих комнатах лежал слой пыли в
палец. Если видели остовы домов, на которых в Неваде испытывали ядерное оружие, то
можете представить. Ещё одну комнату в доме снимал мужик, который работал
организатором концертов местного рок-н-ролльного клуба. В редкие часы, когда он
появлялся дома, у него был озадаченный вид, словно он недоумевал: где он в жизни
повернул не туда, что оказался тут? Они с наркоманом усадили меня поговорить, когда я
сказал, что хочу комнату, и сначала виляли и мялись, но в итоге рассказали, что предыдущий
наниматель комнаты застрелился в постели. В стене даже осталась дырка от пули. Они оба
выдохнули, когда я сказал, что, по-моему, это смешно. Это был отличный пункт для
биографии, а аренда была всего шестьдесят пять баксов в неделю, плюс Отис мог вволю
носиться по свалке. Собаки не знают слово «помойка». Условия были идеальными. В
«Американ Дистрибьютинг» забыли обиду после моего скандального ухода два года назад и
приняли обратно, как героя, — в основном потому, что продажи были в жопе.
В Неваде ввели новые законы, и теперь, чтобы получить лицензию продавца, нужно
было сдать фотографию и отпечатки пальцев. Если просто вычесть людей с арестами, штат
сокращался вдвое. Офис опустел. К счастью, Том Конопка никуда не девался, и мы с ним
продолжили номера комиков-телемаркетологов с того же места.
— Слышь, Том… прикинь. Мне сегодня пёс за завтраком говорит: «При создании
комедии, как ни парадоксально, трагедия вызывает насмешку; ибо насмешка, на мой взгляд,

39
Препараты с седативными и снотворными свойствами.

vk.com/rgrumble 94
— есть воля к борьбе: мы либо смеёмся в лицо своей беспомощности перед силами природы,
либо сходим с ума».
— Какой смышлёный пёс.
— Я тоже так сначала подумал. А оказывается, он украл эти слова у Чарли Чаплина.
Плагиатор ёбаный, — говорю я, только что взяв эту цитату из газеты.
Я по-прежнему хорошо зарабатывал, но поскольку мне теперь по-настоящему было
больше двадцати одного года, я мог уходить в такие же азартные загулы, как и Мать, без
риска, что меня выкинут. Я регулярно выходил с работы в полдень пятницы, обналичивал
чек и шёл через дорогу прямиком в «Цирк, Цирк» за стол с семикарточным стадом40. Я играл
— паршиво — иногда по 13-14 часов, пока не напивался и не тратил всё до цента, зная, что
мой домовладелец-наркоман скачет с ноги на ногу, дожидаясь моей квартплаты, чтобы
уколоться. Приходилось сдавать вещи в ломбард. Ушли и пейнтбольная винтовка, и видак. Я
даже устроил дворовую распродажу, которая, как и прошлая, превратилась в
круглосуточную, поскольку мне было лень убирать.
Я звонил Матери после марафонов и бессонных ночей за рулеткой, чтобы
поплакаться. Иногда я использовал самоубийство как теоретический выход, размышляя,
тратить или нет последние деньги на ещё одну партию. Если я проиграюсь, всегда можно
покончить с собой. Этот запасной план грел душу. Я видел, как она играет, и думал: а нет ли
и у неё таких мыслей? Звонок близкому по ебанутости человеку всегда ведёт к
расслабляющему смеху. Никто с бодуна не звонит врачу. Звонят друзьям-алкоголикам. На
шоу «Интервенция» людям устраивают интервенции только потому, что они водятся не со
своими.
Однажды я потратил все деньги на бинго. Бинго было идеальной игрой, когда ты на
мели, потому что с минимальной трёхдолларовой картой в него можно было играть час — и
при этом бесплатно пить сколько влезет. В течение часа между партиями я играл на
пятицентовом слот-автомате и бесплатно бухал. Чтобы просрать таким образом получку,
нужно было много времени, но я как-то умудрялся.
Я приезжал домой и звонил Матери — тоже заядлой фанатке бинго, — и мы вместе
ругали игру. Казалось бы, о таких вещах судачат только старики. Мать звала Майка взять
вторую трубку, и мы трепались и подкалывали друг друга, пока депрессия не переходила в
хохот. Проигрыши в казино. Съёмная комната самоубийцы на свалке. Хозяин-наркоман,
который переминается с ноги на ногу, поджидая шестьдесят пять баксов. Я ещё не понимал,
что изъясняюсь стендап-номерами. Мы с ней оба очень любили смотреть стендап и вечно
обменивались рекомендациями. У нас были близкие вкусы. Она мне как-то сказала:
— А иди в стендап. Ты смешней любого из этих идиотов из телека.
А я говорю:
— Я такой смешной, только когда очень уставший. Ничего не выйдет. «Даг, тебе б
поспать». «Не могу. У меня в среду выступление».

На целую неделю я безумно влюбился в одну из немногих женщин, работавших в

«Американ» на телефоне. Её звали Виктория, и она была жуткой запойной алкоголичкой и
наркоманкой. Такие думают, что прикольно спереть во время корпоратива у кого-то из
коллег машину и поехать на ней искать кокс. Однажды утром она пришла с бодуном и
внезапно замужем за другим продавцом, напившись с ним ночью до беспамятства, но в
отличие от меня, она не собиралась с этим жить. Я привёз её вечером в свою лачугу, и она

40
Семикарточный стад — разновидность покера.

vk.com/rgrumble 95
прожила у меня неделю в попытке избавиться от нового муженька, который воспринял этот
брак слишком серьёзно. После её исчезновения он носился по офису сам не свой. Я
поклялся, что не знаю, где она. Ей нравилась безнадёжность моего дома, и она просто
тащилась от дёрганного, переколотого хозяина. Она подарила мне своё обручальное кольцо
на цепочке. Перед отъездом домой в Финикс она оставила мне записку: «Когда я попаду на
обложку “Роллинг Стоун” и буду раздавать интервью, я попрошу тебя, Даг Стенхоуп,
вернуться в мою жизнь — вместе с моим обручальным кольцом». На журнал я не
подписывался, но эту записку оставил.
Однажды я приехал на ранчо Спан и обнаружил уведомление о выселении через три
дня. Похоже, наркоман всё-таки не передавал ни цента из наших квартплат настоящему
владельцу ранчо. Я наехал на него, но он пожал плечами и говорит: «А чего ты ожидал от
наркомана?» Это была басня про Скорпиона и Лягушку. Он был наркоманом и сделал это из-
за своей природы. Или, как сказал бы Майки: «Просто так».
Я тем временем встречался/трахался с девушкой по имени Пандора Трановски, она
работала швеёй и подрабатывала хостес в садомазо-притоне. Мы познакомились на свидании
вслепую, и отношения были лёгкие, но оказавшись без крыши над головой, я принял
тактическое решение перейти на следующий уровень. Мы с Отисом переехали к ней, и, хотя
секс у нас был с причудами, стоит мне кончить — и ты уже никакая не госпожа. А просто
сука. Можешь совать мне что-то в жопу, когда мы трахаемся, но как только я кончил, у меня
появляюся свои дела, и драинье унитаза в них не входит.
Рядом с её домом стоял круглосуточный гриль-бар, и я каждый день там завтракал.
Было лето, и я оставлял Отиса валяться в тени у входа. Я знал, что он умный пёс и не
убежит. Однажды утром какой-тот мужик, выходя из бара, увидел его у двери, вернулся
внутрь и стал спрашивать у посетителей, чей это пёс. Я был на ресторанной стороне
заведения и не слышал его. Мужик забрал Отиса и ушёл с ним без моего ведома. Я был в
панике. Я оставил у бармена свой номер. Послал объявление в газету. Было 24 июня 1989
года. Как сейчас помню. Или 28-ое.
Я звонил в бар по несколько раз в день, но всё без толку. И вот спустя несколько дней
зазвонил телефон, и это был тот самый мужик. Я не мог поверить своим ушам. Я уже
отчаялся. Я рассказал ему, какой это крутой пёс, какой он умный и добрый, сколько он всего
умеет. Мы договорились встретиться вечером в другом баре, чтобы я забрал его. На радостях
я забыл спросить у мужика его номер телефона. Я, наверное, перехвалил Отисовы
достоинства, потому что мужик не пришёл на встречу, и я больше не видел Отиса. Грызи
яйца, Отис. Грызи яйца.

vk.com/rgrumble 96
 Глава 12. Стендап

Я не помню почему, но примерно тогда я ушёл из «Американ дистрибьютинг» в

некую «Тауэр груп». У них афера состояла в защите кредитных карт, а главным призом была
никчёмная путёвка. Я работал без интереса, на автопилоте. Эндрю Дайс Клэй тогда недавно
стал сенсацией, и я знал его альбом наизусть. Я без умолку повторял по офису шутки Дайса,
когда не сидел на телефоне.
Владельцем компании был плотный усатый рэгбист по имени Базз, подыгрывавший в
кавер-группе. Заметив, как я смешу офис шутками Дайса, он предложил мне выступать на
разогреве у его группы в местном баре. Я объяснил, что шутки на самом деле не мои, но он
ответил, что ему поебать. Он шеф телефонной шарашки — и ты от него ожидаешь
творческой порядочности? Впрочем, я знал, что так делать нельзя, и отказался. Но само
понимание, что при наличии своего материала я мог настолько легко найти работу, заставило
меня сесть и писать.
Я нашёл открытый микрофон в баре под названием «Эскейп лаунж II» на бульваре
Мэриленд. Я приходил каждую неделю, слушал комиков и спрашивал: можно я выйду на
следующей неделе? После шоу я возвращался домой и всю неделю писал шутки, наброски и
просто смешные слова. «Морские обезьянки»41 звучали смешно, и я написал (кошмарный)
номер, просто чтобы сказать это словосочетание. Я брал трубку и испытывал материал на
Матери. Я приходил в бар каждую неделю, и Рон Путнэм, невероятно толстый участливый
хозяин шоу, спрашивал, готов ли я выйти. Я всегда говорил «нет», и это стало регулярной
шуткой при каждой нашей встрече. Я смотрел выступления, шёл домой и снова садился
писать. Пандора начала меня ненавидеть. Я ни хрена не делал по дому и мало получал,
потому что всё время и мысли посвящал писанине.
Наконец 28 августа 1990 года я записался выступающим. Пандора с мамой, которая
приехала в гости из Калифорнии, тоже пошли. Перед выходом я выглушил почти целый
кувшин пива. Это срабатывает не для всех, но для меня сработало, и я взорвал зал. Это не
значит, что я был хорош: у комиков так часто бывает, что первое выступление удаётся, а
потом ты месяцы и даже годы жрёшь говно. В первый раз ты выступаешь перед комиками —
они составляют немалую часть зрителей на открытых микрофонах. Комики обычно
поддерживают друг друга и истово радеют за дебютантов. Но когда твой материал уже
знают, ты в жопе. Так что, хоть я и ненавижу клише, а комедия похожа на наркотик: это
вечная гонка за тем первым кайфом, который, увы, уже не повторить. И, как и наркотик, она
неизбежно вымотает и уничтожит тебя. Она разрушит отношения с людьми и прогонит тебя
прочь от старых друзей к новым, которые тоже сидят на комедийной игле и жаждут прихода.
В какой-то момент наркотик перестаёт доставлять удовольствие, но ты не бросаешь его уже
из привычки. Ты ничего другого не знаешь. Плюс это «стартовый» наркотик, который при
достаточно долгом употреблении может перевести на более тяжёлые наркотики типа
телевидения. Ты понимаешь, что падаешь в бездну. Ты хочешь вернуться к себе прежнему,
но уже поздно. Ломка от возврата к сорокачасовой рабочей неделе будет непереносимой. А
когда начинаешь небрежничать со своим наркотиком, тебя изгоняют из уже привычных
кругов: ты им больше не нужен. Открытые микрофоны по вторникам. Шуруй, записывайся.

41
Sea monkeys — бренд мелких ракообразных питомцев для аквариумов.

vk.com/rgrumble 97
 1990 год ещё относился к хвосту комедийного бума 80-х, открытые микрофоны были
в куче баров. После успешного первого вечера меня брали все местные организаторы. За
вторую неделю в стендапе я дал выступления в шести разных барах. Я и не догадывался, что
мои шутки — отстой. Это как в молодости: только с возрастом понимаешь, каким ты был
дураком. Плюс кругом шутили так же плохо, а то и хуже меня, так что всё было
относительно. Скорее всего, дело было в том, что я проверял материал на Матери, а она
смеялась над всем подряд. Даже перед смертью она вспоминала старые номера из тех
времён, когда я выступал на открытых микрофонах, как детские фотки голышом.
Большинство было реально стыдно слушать, но она повторяла их, как классику комедии. А
помнишь номер про продавца подержанных машин, который пошёл работать на кассе в
фастфуде? А картошечку хотите? А что вас удерживает от картошки? Чего не хватает, чтобы
усадить вас в эту картошку? Мам, умоляю. Хватит.
Я влез в комедию так же своевременно, как и в телемаркетинговые аферы: под конец
бума. Я не переживал, потому что и не думал зарабатывать этим на жизнь. Я выступал, чтоб
узнать, по силам мне это или нет, и вскоре стал солидной кучей в крохотном унитазе лас-
вегасской сцены открытых микрофонов. Выпивка шла бесплатно, обычно это и был весь
гонорар. За первое платное выступление я получил целых десять долларов. Но это был
знаковый вечер, поскольку, получив любую сумму за работу, я условно становился
профессионалом. Теперь я совершенно искренне мог сказать, что я странствующий в
прошлом бездомный опытный эскорт-работник и экс-мошенник, ушедший в маунтинмены-
наркоконтрабандисты, а также бросивший и снова запивший алкоголик, лакомый до
межрасовых трансгендерных сексуальных интерлюдий. Я любил не быть треплом, хотя бы
условно.
А рассказав шутку, я запросто разоблачал условность сказанного, в отличие от тех из
современных комиков, кто пиздит по-крупному. Но тем вечером я стал профессиональным
комиком. Этот факт я не считал лишь условным. Для меня это было взаправду. Я позвонил
брату сообщить, что официально стал профессиональным комиком. Он спросил: это тебе
наконец можно больше не носить огромные перчатки и шлем? Ещё один приколист, блядь. Я
позвонил Матери рассказать о своём новом статусе. Без неё бы я не справился.
Плюс стендап иногда окупался женским вниманием — таких же дамочек можно было
кадрить хорошим пением в караоке. Отношения с Пандорой и так были натянутые, а лишнее
женское внимание только усугубило ситуацию. Развязка наступила в вечер рождественского
корпоратива «Тауэр груп». Во время вечеринки я умудрился потерять ключи от машины
Пандоры, и домой нас подвозил кто-то из коллег. Дома она закатила колоссальную истерику.
Мы упёрлись носами и орали друг на друга, как она вдруг отклонилась и врезала мне
кулаком прямо по зубам. Никогда не говорите женщине, что не поднимете руку на женщину.
Она это запомнит. Я сказал: ударь ещё раз — и тебе мало не покажется. Она ударила не
моргнув и продолжала бить по голове — отнюдь не моему самому слабому месту, особенно
когда я напьюсь, — пока мне наконец не удалось скрутить её, вытолкнуть за дверь и
повернуть ключ.
Я дал ей пару минут успокоиться. На улице стоял декабрьский мороз. Когда она дала
слово, что всё, я только приоткрыл дверь — и она вломилась внутрь и продолжила бить меня
по голове. Затем настала очередь моих вещей. Она хватала их и по очереди выбрасывала на
улицу. Тостер, тетрадь, кипа одежды. Я вызвал полицию. Коп по приезде зашёл, чтобы
оценить обстановку, и Пандора тут же заорала: «Он хотел меня убить!» Ещё одна причина
почему из всех организаций я жертвую деньги в Проект «Невинность», в рамках которого
юристы и студенты безвозмездно защищают жертв ложных обвинений.
vk.com/rgrumble 98
 Я сказал оператору 911, что просто хочу без драк забрать свои вещи, и то же повторил
копу. Пока он стоял успокаивал её, я охапками грузил вещи в машину. На мне до сих пор
был смокинг с вечеринки, заляпанный кровью из разбитых губ. «А в остальном, офицер,
вечеринка была ничего». Он хохотнул, чем взбесил Пандору настолько, что она прямо на
глазах копа швырнула в меня полной банкой пива. Её номер с «он хотел меня убить» лопнул.
Я собрал манатки и съебал на веки вечные. В одном из баров я, потрёпанный и в свежей
крови, наткнулся на Рона Путнэма с ватагой местных комиков. Большинству никогда не
понять всю прелесть издёвок и смеха, которые можно вызвать, будучи жертвой бытового
насилия. Большинству никогда не бывать комиками.
(Прежде чем сесть за данную книгу, я поискал Пандору в Интернете. По первой
ссылке шла подборка полицейских фото из Техаса после арестов за наркотики и
проституцию, одно растрёпанней другого, как фотографии проекта «Лица мета»42. По второй
ссылке был её некролог. В таких ситуациях человека положено жалеть, но иногда просто не
жаль. И себя не заставить.)
Я поселился у Майки на диване. Следующая пара месяцев были мозаикой из стендапа,
странных стриптизёрш, дурных решений и выходов из баров в семь утра. Я выиграл пару
конкурсов в местных барах и даже договорился о первом выступлении в другом городе — в
комедийном клубе «Трасса 66» Сэнди Хэкетта в Флагстаффе, Аризона, главным номером
вместе с каким-то чревовещателем.
Клуб находился в цоколе отеля «Монте Виста», старинной гостиницы, в которой
постель дребезжала всякий раз, как мимо по улице проезжал поезд, — по ощущениям,
каждые пару минут. Мне нужно было выступать всего 30-35 минут, но весь мой материал —
включая гениальную диатрибу «А картошечки не желаете?», которую так любила Мать, —
подбивался максимум на 25, и мне было страшно. Кукловод боялся ещё больше. Он раньше
не выступал в комедийных клубах — обычно только на ярмарках. Он был настолько
дёрганый, что поселился в другой гостинице. Он боялся, что из-за возраста здание может
сгореть и он останется без куклы. Он рассказал, что однажды выступал на лайнере и какой-
то алкаш выбросил его куклу за борт, так что он лучше заплатит за проживание из своего
кармана, чем переживёт такое во второй раз. Добро пожаловать в гастрольный бизнес,
Стенхоуп. Мало того, что я и так переживал, мне в придачу позвонила Виктория. Она жила в
Финиксе и пообещала приехать на шоу. Эта психованная раздолбайка из «Американ
дистрибьютинг», похитившая моё сердце, собиралась прийти на моё первое гастрольное
выступление. Я позвонил Матери во Флориду — снова за её счёт — и отработал кучу
импровизаций про гостиницу, номер, поезд и всё что попало, лишь бы растянуть
выступление. Все эти шутки зашли идеально — по крайней мере у Матери по телефону. Со
сцены их приняли лучше, чем моё заготовленное желторотое выступление, но никаким
огромным успехом там и не пахло. И вряд ли я распинался больше двадцати восьми минут.
Никто не визжал: «Ещё!»
Виктория действительно приехала — теперь в завязке, — и я влюбился повторно. Она
предложила мне переехать к ней в Финикс. Я не задавал много вопросов. Моё проживание у
Майки на диване сводило его с ума, и мне бы, пожалуй, пошло на пользу поселиться в штате,
где в барах спиртное продают только до определённого часа. Но в основном мне хотелось
влюбляться снова и снова.

42
Faces of Meth. Серии фотографий метамфетаминщиков со множеством приводов в полицию,
демонстрирующие постепенную деградацию человека под действием наркотика.

vk.com/rgrumble 99
 Мы с братом Джеффом и Матерью, сейчас будем учиться плавать после толчка в
бассейн. Ещё мы скоро поймём, что гигантские муравейники — это детям ни хуя не
игрушка. Отдых во Флориде, 1972.

Мать и наш отчим-свиноёб Джон Кирк. Пэкстон, Массачусетс, 1978.

vk.com/rgrumble 100
 По приличному школьному фото не поймёшь, что я продумывал убийства кое-кого из
соседей. Пэкстон, 1979.

Ночная смена в круглосуточной гей-закусочной на Хэллоуин. Вустер, Массачусетс,

1984.
vk.com/rgrumble 101
 Голый испачканный матрас в моей подвальной студии с Мэри-Энн Хэнли и
Драконшей. Голливуд, Калифорния, 1985.

Сочная киска! Мамина постель в Кристал-Ривер, Флорида, 1986.

vk.com/rgrumble 102
 Мать в роли Оскара Мэдисона в «Странной паре». У меня по-прежнему есть запись на
видеокассете, если кто хочет посмотреть. Кристал-Ривер.

Мать даёт нам с братом пожмакать её увеличенные титьки. Лас-Вегас, Невада, 1987.

vk.com/rgrumble 103
 Рик Белл, я, Джефф Браун и Майки у входа в «Мидуэст энтерпрайзес» в дешёвых
тряпках из Материных гуманитарных посылок. Рядом «Юго», который я должен был
выиграть. Лас-Вегас, 1987.

Жгу по телефону, щеголяю маллетом. Вустер, 1988.

vk.com/rgrumble 104
 Отис и хижина. Крауч, Айдахо, 1989.

Мать на Вейлском фестивале комедии. Вейл, Колорадо, 1995.

vk.com/rgrumble 105
 Дурачусь со смертником Виктором. Рейфорд, Флорида, 1997.

Валяю дурака с Матерью в дороге. Не знаю где, 1990-е.

vk.com/rgrumble 106
 Джефф навещает нас с Матерью. Лос-Анджелес, Калифорния, 1997.

Соседка Лиэнн глазами поклонника-извращенца. Лос-Анджелес, 1999.

vk.com/rgrumble 107
 Мы с Матерью. Это история о любви. Лос-Анджелес, 2000.

vk.com/rgrumble 108
 Мать позирует с конфетой в виде члена. Лос-Анджелес, 2000.

Папа спустя несколько минут после смерти. Покажи мне фото своего карапуза, и я
покажу тебе это фото — чтобы ты знал, чем всё кончится. Провиденс, Род-Айленд, 2001.
vk.com/rgrumble 109
 Мать во всём великолепии на съёмочной площадке фильма «Мемфис связанный… и с
кляпом». Лос-Анджелес, 2001.

Пьяный и влюблённый с Рене. Аспенский фестиваль комедии, 2002.

vk.com/rgrumble 110
 Мать и Таня Ли Дэвис в образе шикарных стриптизёрш танцуют для P. Diddy на
прожарке Карсона Дэйли на MTV. Лос-Анджелес, 2003.

Болтаю по телефону и жру чипсы, пока врач вскрывает мне мошонку. Не смотри вниз.
Вазектомия, 2002.

vk.com/rgrumble 111
 Сынуля на рекламном щите! Лос-Анджелес, 2003.

Мать в качестве тренера, я боксирую с Тоней Хардинг. В перчатках сам не выпьешь и

не покуришь. Лос-Анджелес, 2004.

vk.com/rgrumble 112
 Рекламный снимок Матери для независимого фильма. Лос-Анджелес, 2005.

Сумасшедшие любовные послания из ненормальной головы Бинго. Бисби, Аризона,

2005.
vk.com/rgrumble 113
 Один из способов знакомиться с соседями. Да, она правда думала, что говорит по
телефону. Бисби, 2005.

Фотосессия в супермаркете «Сейфуэй». Нет, размер под бумажник не нужен, но

спасибо. Бисби, 2006.
vk.com/rgrumble 114
 Последний заказ для Матери с внуками. Паломинос, Аризона, 2008.

В четверг Мать приехала кончать с собой. Бисби, 2008.

Разумеется, я звонил Матери после каждого выступления. Она, как тренер за

решёткой, выспрашивала, как зашёл каждый номер, который я на ней отрабатывал. После
шоу в старом отеле я тоже позвонил.
— Как прошло выступление?
— Отлично! Я переезжаю в Финикс!

vk.com/rgrumble 115
 Глава 13. Начало профкарьеры в Финиксе

Когда я приехал в Финикс, Виктория присматривала за домом какого-то богача из

Скотсдейла43. Я завалился в роскошную постель в огромном доме, отоспался, встал и нырнул
в бассейн, после чего она принесла мне завтрак с тем же, что и у меня, отвратительным,
слащавым, влюблённым видом. Это были чудесные деньки. Все три. Потом вернулся хозяин,
и мы переехали к её родителям. Сейчас я подозреваю, что её родители относились к моему
приезду с таким радушием в основном из-за радости, что их дочь не шатается под кайфом и
не проводит время с прежними наркоманами и потакателями. Я всё-таки был подающим
надежды стендап-комиком. Это позволяло мне сутками сидеть за обеденным столом,
выкуривать пачку за пачкой, хлестать кофе, читать газеты и называть это работой. Да это и
была моя работа. Вскоре я стал резидентом-ведущим местного умирающего комедийного
клуба под названием «Камеди Коув» в баре отеля «Дейз Инн» в Финиксе. В качестве оплаты
шёл бесплатный номер, сколько угодно добытой хитростями еды с кухни и заоблачное по
тогдашним меркам количество времени за микрофоном: я выступал по 10-15 минут семь
дней в неделю каждую неделю в нормальном клубе, а не на открытых микрофонах.
Вегасские клубы никогда не брали местных комиков. Все выступающие были из Лос-
Анджелеса, поэтому коллектив открытомикрофонщиков был застойной лужей инцеста. Мы
не видели ни одного человека, который этим реально зарабатывал. Рон Путнэм однажды
нанял комика-резидента отеля «Ривьера» заехать между выступлениями и закруглить
открытый микрофон в «Эскейп Лаунж», чтобы приподнять имидж шоу. Он позвал Гичи Гая,
который накануне победил на «Мы ищем звёзд» — тогдашнем аналоге шоу «В Америке есть
таланты». Из зала прозвучала насмешка, на которую Гич отреагировал самой беззубой
версией самого избитого ответа в истории: «Слушай, я же не хожу к тебе на работу
отключать автомат с ледяной газировкой!» Галёрка чуть не сдохла! Комики покатывались от
смеха над самым избитым ответом в истории хеклеров! Мы были настолько изолированы от
настоящих гастролирующих комиков, что для нас эта шутка была новой… даже для тех, кто
годами занимался в Вегасе любительской комедией.
В Финиксе мне пришлось каждую неделю работать с настоящими дорожными
комиками, а не с одними местными. У меня наконец появились связи. Я увидел, что могу
зарабатывать этим на жизнь, и я вкалывал, как проклятый, хоть у меня и не было
уникальности. У меня, кажется, даже взглядов ещё не было. Но я писал без конца и не мог
оторваться. Пока я всё глубже погружался в стендап, Виктория вернулась к коксу и
метамфетамину и спуталась со светотехником рокеров Cheap Trick. Сердцу не прикажешь.

Я познакомился с Мэтом Бэкером в стендап-тусовке Финикса. Он был там белой

вороной. Его шутки выходили далеко за рамки ширпотреба, которым все остальные
развлекали отребье, шедшее на бесплатный стендап. Но он был страшно неуверен в себе и
вызывал у людей какую-то тревогу — и у зрителей, и у коллег. Он был комиком комика
комиков. Мы его сразу полюбили. К тому моменту я уже знал о так называемых
«триббловских халтурах», пользовавшихся дурной славой тогда и легендарных ныне. Дэвид
Триббл был и остаётся организатором выступлений из штата Вашингтон с маршрутом
одиночных шоу на северо-западе страны, известных хреновой платой и неслыханными

43
Город, граничащий с Финиксом.

vk.com/rgrumble 116
переездами между локациями. Сегодня ты в Покателло, Айдахо, завтра — семь часов дороги,
и здравствуй, Биллингс, Монтана, а затем бестолковый крюк — и ты в Мизуле.
Разогревающий получал 125 баксов за вечер, не считая вечера без шоу. Приехать к началу
маршрута из самой Аризоны и в итоге выйти в ноль было огромной удачей. Да и похуй! Я
работаю гастролирующим стендап-комиком. Я трахаю тёлок с такими же маллетами. Я езжу
через национальный парк «Йеллоустоун» между выступлениями, как на работу, и ору на
туристов за медленную езду, потому что опаздываю из-за них. Я с тех пор никогда не
получал такого удовольствия в стендапе.
Бэкер ездил со мной на триббловские халтуры. Я был всего лишь разогревающим, но
выставлял его вперёд себя, чтоб самому выступать дольше, — деньги-то и так были общие.
Хитрожопость Бэкера не знала границ. Он покупал видеокамеру, чтобы снимать наши
выступления, — брал с «возможностью возврата без вопросов в течение 30 дней», — а потом
возвращал её спустя 29.
— С камерой что-то не так?
— Минуточку, это вопрос! У вас написано «без вопросов», а вы мне задаёте вопрос.
ЛЮДИ, СЛУШАЙТЕ! НЕ ПОКУПАЙТЕ НИЧЕГО В ЭТОМ МАГАЗИНЕ! ДАЖЕ НЕ
ДУМАЙ ПОКУПАТЬ ЭТОТ ТЕЛЕК! ВИДИШЬ ТАБЛИЧКУ? ВСЁ ВРАНЬЁ! ЭТОТ ЧУВАК
НЕ ХОЧЕТ ПРИНИМАТЬ ВОЗВРАТ! ОНИ ДУРЯТ КЛИЕНТОВ! ДУРЯТ КЛИЕНТОВ
СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ!
Бэкеру возвращали деньги, и на следующий день он шёл покупал новую камеру в
другом магазине. А иногда в том же самом. Бесстрашный мужик. Я до сих пор завидую его
дерзости. Мы сняли однокомнатную квартиру в дрянном районе Меcы44, Аризона, в
основном чтоб оставлять там вещи, когда мы в дороге. Это был огромный комплекс,
отдававший трущобами. Я успел привыкнуть, что на юго-западе здания настолько похожи —
все со сплошной бежевой, коричневой или розовой штукатуркой — и элитные дома, и
госзастройка, — что плохой район узнаёшь, только когда уже поздно. Мы сразу поняли, что
попали в гетто, но нам давали хорошую цену. Управляющая зданием провела нас до нашей
новой квартиры во втором этаже, которая выходила во дворик с зеленоватым, обросшим
ряской бассейном. «Смотри-ка, мы прямо над бассейном!» — заметил Бэкер. — «Значит,
часто будем давать показания в суде!»
Затем она показала нам квартиру. Не зная, чем ещё её выгородить, она сообщила, что
шкафчики недавно покрасили. При ближайшем рассмотрении оказалось, что на углу дверцы
шкафчика лежал прикрашенный к ней, возможно живьём, таракан. Мы тут же подписали
договор. Мы знали стендап. На сцене любые ужасы жизни превращаются в деньги.

Со временем у меня стало столько работы, что пропала нужда возвращаться в Аризону.
В декабре 1991 года я сложил свои манатки в машину и отправился в путь. Как и в Лос-
Анджелесе, я зарегистрировался в телефонной и почтовой фирмах, чтобы были постоянные
номер и адрес. Я прослушивал сообщения с помощью предоплаченных телефонных карт и
просил переслать мою почту, когда она накапливалась, по адресу, где я задерживался и мог
забрать её. А в дни и недели, которые не удавалось занять выступлениями, всегда находился
комик, официантка или поклонник из зала, готовые приютить у себя. Хорошо, когда ты
молодой и гонишься за мечтой — люди радуются за тебя. Им хочется ободрить тебя,
выручить и дать тебе бутербродов в дорогу. Будь мне сорок семь и живи я так же в машине,
те же люди драпали бы от меня без оглядки.

44
Пригород Финикса.

vk.com/rgrumble 117
 Я жил в машине почти ровно три года. Вернее, в шести-семи разных машинах. Они
ломались, и при серьёзных поломках, чем чинить, дешевле было бросить эту развалину и
купить другую. Я больше не мог выпрашивать деньги у Матери. Она просрала все
сбережения и теперь, как и я, жила от получки до получки. На случай непредвиденных
обстоятельств у меня был записан номер Папиной кредитки. Она не раз вытягивала меня из
жопы. Как-то на Рождество он на неделю присоединился ко мне в пути. Мы ехали по
пустынной двухполосной дороге между Рок-Спрингс, Вайоминг, и Монтаной. Это, наверное,
самый нелюдимый участок дороги во всей стране. Когда мы были аккурат в его середине,
снег вдруг пошёл сплошной стеной. Было видно, что отец не на шутку пересрал.
— Ого, брат. И что б ты делал, если бы сломался в такой глуши?
— Не знаю, Пап. В таких ситуациях я обычно звоню тебе!

В те годы я выступал в основном на самом дне платного стендапа. Если видели

Джеффа Бриджеса в начале фильма «Сумасшедшее сердце» — как он живёт в убогом
мотеле, пьёт в одиночку и выступает перед деревенщиной в закусочной через дорогу, — то
вот вам отличная иллюстрация. Я обожал эту жизнь. Я не переживал по поводу своего
положения в экосистеме стендапа, я о нём даже не задумывался. Я зарабатывал, выступая на
сцене. Были тёлки — и иногда даже не совсем страшные. Я не платил за выпивку — разве
что, когда лажал. Это был единственный стимул сохранять какой-то минимум
профессионализма. Я был лучше большинства мужиков, выступавших во вшивых барах
отелей. Это был мой единственный критерий качества. Я не размышлял о перспективах.
Реальность и так превосходила все мои чаяния.

vk.com/rgrumble 118
 Глава 14. Всё выше и выше

К 95 году я начал работать довольно стабильно — в основном из-за непереборчивости

и в целом нескотского характера. Многие забывают ценность элементарной порядочности.
Многие выступления были ужасны, но из них выходил отличный материал. Я дошёл до
гвоздя программы в большинстве одиночных шоу и основного состава в комедийных клубах,
но по-прежнему забивал график любым дрянным выступлением. Однажды мы с Бэкером
даже подвизались выступать в экскурсионном автобусе, который сорокапятиминутными
рейсами возил седых стариков из Миннеаполиса в индейское казино. Я выступал первый, а
Бэкер, забронированный на следующие выходные, увязался со мной посмотреть. Я зашёл в
автобус и моментально обмер. Кроме водителя и организатора поездки в автобусе, наверно,
не было ни души моложе семидесяти. Что ещё хуже, кресла были повёрнуты друг к другу со
столиками посередине, так что половина народа сидела ко мне спиной. Микрофон вещал
через репродуктор автобуса. Я повернулся к Бэкеру и шёпотом взмолился выступить вместо
меня. Даже мои самые невинные вещи были далеки для этих ископаемых. У Бэкера хотя бы
были анекдоты. Он наотрез отказался, зная, что зрелище моего позора гораздо дороже денег
за выступление. Когда автобус тронулся, экскурсовод затараторил, как Джули из «Корабля
любви», и огласил, что сейчас начнётся веселье! Я наклонился к Бэкеру и сказал ему считать,
пообещав пять баксов за каждую украденную у него шутку. В итоге я полностью пересказал
его выступление. Так что сложно сказать, кто из нас в тот день обосрался.
В начале того года я выступал на разогреве в одном занюханном танцклубе в Пуэбло,
Колорадо. Сто двадцать пять баксов плюс номер. Халтура не сулила ни богатства, ни славы,
так что максимум можно было рассчитывать на потрахаться. Но была одна проблема:
посетителям было похуй на стендап. Они сходились по ходу выступления, терепеливо
дожидаясь, когда комик заткнётся, чтобы можно было потанцевать в ряд. Работая на
разогреве, мне также пришлось дожидаться, когда заткнётся хедлайнер, чтобы можно было
найти и раскрутить одну-двух тёлок, которые, может, заметили меня на сцене. За несколько
недель до этого я потерял контактную линзу и, вместо того чтобы урезать пивной бюджет,
временно обходился одной. Но даже плохое зрение не спасало внешность пуэбловских дам.
Тем вечером в зале была менеджер хедлайнера, Джуди Браун, работавшая в Колорадо.
После выступления она предложила мне поучаствовать в Вейлском закрытом конкурсе
стендапа для восходящих звёзд, который она же устраивала. По всей стране проходили
региональные отборочные, а лучшие комики выходили в полуфинал в Колорадо. Она сулила
крупных агентов, боссов телесетей, огласку и тому подобное. Я сомневался, но терять было
нечего. Я всё равно ехал в Миннеаполис, где в одном индейском казино как раз проходил
региональный отбор. Я согласился в надежде, что публика будет не из такого же автобуса
как тогда.
На следующее утро в Пуэбло меня разбудила программный директор местной
радиостанции, спонсировавшей шоу. Она хотела сводить меня перед отъездом на завтрак. Я
был еле живой с бодуна. Я открыл дверь, повернулся и шлёпнулся мордой обратно в постель,
ворча на яркий свет. Она подошла к раковине, сполоснула стакан от содержимого и принесла
мне свежей воды. Я лишь спустя минуту сообразил, что в стакане в растворе лежала моя
единственная линза. Мне предстояло проехать тысячу миль до Миннесоты, сощурившись,
как мистер Магу45. Я был слепой, как крот.
45
Персонаж мультфильмов 50-х годов; отрицающий своё слабое зрение миллионер.

vk.com/rgrumble 119
 Я победил на региональных отборочных и получил в награду около пятисот баксов и
пейджер, а затем объездил полуфиналы в Боулдере, Денвере, Кэньон-Сити, Колорадо-
Спрингс и снова в Пуэбло. Я делил сцену с лучшими в моей жизни комиками — Джимом
Нортоном, Дереком Эдвардсом, известными гастролёрами-сумасбродами типа Джеймса
Инмэна и Скотта Хомэна. Я самоуверенно купил Матери билет на самолёт — показать, как я
выиграю первый приз. Нам обоим было плевать, когда я даже не вышел в финал. Такие
комики как я, кто не прошёл, всё равно вовсю выступали в Вейле. Как и обещалось, был
вагон бизнесменов, и меня заметили, но я почти — а то и вовсе — не знал, что говорить этим
шишкам. Я тогда жил в машине и сыпал скабрезности завсегдатаям салунов. Я не знал, как
комедия работает в Голливуде. У меня не было ни идеи ситкома, ни проекта сценария. Меня
спрашивали, как я планирую свою карьеру, а я думал, что это она и есть. Я не знал, что мне
только надо было сказать: «Я переезжаю в Лос-Анджелес». Мне бы на месте рассказали, как
планировать свою карьеру.
Мать до этого пару раз видела мои выступления, но с такой помпой — никогда. В
воздухе витал дух погони за прорывом. Большинство комиков изо всех сил старались, чтоб
их заметили. Меня ошарашивал уже сам факт моего тут присутствия. Мать сверкала. Она
была наглой и дерзкой нахалкой. Я помню, как она сидела за столом в окружении всяких
боссов, и тут приносят тарелку устриц. Она говорит: «Смотрите», — накалывает устрицу
вилкой: — «Манда дель мар! Это значит “морская”!» Она заявляла каждому комику, что она
— «комедийная мама», и ей никто не смел перечить. Она не трепетала перед шишками. Ей
говорили: «Вы знаете, ваш сын очень смешной». А она отвечала: «Да что ты говоришь!»
Супруги-менеджеры Марк Лоноу и ДжоЭнн Эстроу нахваливали меня больше всех.
Они понравились мне тем, что не лезли из кожи вон. Да, комики старались выделиться, но я
заметил, что и дельцам стендап-сферы хочется казаться важными. Я помню, как однажды
днём один такой — то ли менеджер, то ли агент комика Тима Аллена, который тогда был
суперзвездой на телевидении, — сидел на веранде гостиницы, где обычно собирались
комики, и громко говорил по телефону с Тимом Алленом. Мы это поняли по тому, что он
постоянно звал Тима Аллена по имени-фамилии Тима Аллена, говоря с Тимом Алленом про
Тима Аллена и карьеру Тима Аллена.
Марк и ДжоЭнн не страдали такой хернёй. Они, как и я, просто были рады попасть на
мероприятие, и если тут что-то выгорит, то и отлично. Они вместе работали менеджерами у
пары комиков. Марк Лоноу вместе с Баддом Фридманом владел сетью комедийных клубов
«Импров». Они распинались обо мне — мне в лицо, — что всегда неловко, но лучше
обратного варианта. Их послушать — могло показаться, что домой я с конкурса полечу
личным самолётом. Мне было всё равно, врут они или нет. Им нечего было у меня украсть.
Они хотели представлять меня, а я, хоть и понятия не имел, что это значит, не видел в этом
подвоха. Они повезли меня в какой-то готический элитный ресторан, где подавали дичь, и
мы ели буйвола, вепря и перепелов. Я до этого никогда не бывал в ресторане, где за столом
стоял специальный человек и пробовал вино. Такие выкрутасы были только в кино. Счёт,
наверно, был на несколько сот долларов. Я б ни в жисть не заплатил столько за ужин. Я за
такие деньги машины покупал. Чёрта с два я бы после такого подписал контракт с кем-то
другим. Ужин окупился ещё до того, как мне подали десерт.
Я мог простить мать за то, что она не видела, как я поймал мяч на футболе. Потому что
она была со мной в Вейле, когда весь ажиотаж материализовался в замедленном действии. И
она всю дорогу смотрела и болела за меня, а не отворачивалась, боясь, что я покалечусь.
Через пару недель ДжоЭнн прилетела встретиться со мной в клубе в Уичито, где я
выступал проездом, чтобы подписать контракт. Кажется, её потешало жалкое убожество
vk.com/rgrumble 120
работы в дороге. Она много занималась стендапом, но вряд ли видела этот уровень.
Казалось, Голливуд в её лице послал на моё спасение команду «морских котиков».
Спустя всего пару месяцев, летом, те же люди устроили Вейлский фестиваль комедии.
Та же херня, только без конкурса. Просто выступления перед шишками. Но теперь у меня
были представители, парировавшие вопросы, на которые я не знал ответов. Агенты и
медиасети ждали встречи со мной. Мать ждала у телефона узнать, что мне скажут. Я, как и
мой агент, вступил в АЗИ46. Мне сказали, что «Эйч-би-оу» хочет подписать со мной
творческий контракт. Тем временем, Сан-Францискский конкурс комедии принял мою
заявку на осень. В отличие от Вейлского, конкурс в Сан-Франциско был породистым,
холёным мероприятием. Несмотря на то что лучшие его годы были позади, он по-прежнему
оставался самым крупным конкурсом в стране.
Теперь не было никаких сомнений, что я переезжаю в Лос-Анджелес. За лето я побывал
там несколько раз. Я по-прежнему жил в машине, но в Лос-Анджелесе я всегда мог
завалиться к кому-то пожить. Комедийные клубы были похожи на собрания «Алкоголиков»:
в каждом городе у тебя была местная разношёрстная родня. И все рано или поздно
переезжают в Лос-Анджелес. Я ходил на бессмысленные встречи с представителями
медиасетей и обедал с агентами. Эти обожают обедать. За обедом никто ни о чём не
договаривался, но агент всегда оплачивал счёт. Я отпустил маллет до полноценной рок-н-
ролльной шевелюры, посиживал в тёмных очках на бульваре Сансет и слушал, как
жаждущие заплатить за мой обед агенты и менеджеры расписывают моё радужное будущее.

Я стоял за барной стойкой комедийного клуба «Импров» на Мелроуз-авеню в Западном

Голливуде. Был август 95-го. Барри Катц был и остаётся легендарным комик-менеджером.
Мы познакомились на Вейлском фестивале. Он был высокий и нескладный, с длинным
патлами и загнутым носом — этакий светловолосый Говард Стерн. Он сказал мне, что я буду
большой звездой. Сказал, что видит такие вещи издалека. Я шёл мимо него в баре «Импров»,
и он меня тормознул. Говорит, слышал, что я участвую в конкурсе в Сан-Франциско. Я
говорю: так и есть. «Один из моих парней тоже участвует. Хочешь поставить против него
свои призовые?»
«Его парнем» был Дейн Кук, один из его клиентов-комиков, о котором я прежде не
слышал. Мы тогда оба ещё были никем. Я отказался от пари — оно и так было нелепым.
Конкурс должен был длиться месяц и включал сорок участников. Вероятность, что он или я
попадём в первую пятёрку, которой платят призовые, была мизерной.
С момента переезда я жил у Митча Хедберга и его девушки Джены Джонсон. Мы с
Митчем подружились парой лет ранее после сумасшедшего кислотного трипа в
Миннеаполисе, когда впервые работали вместе в комедийном клубе «Наклхедс» в «Молл-оф-
Америка»47, и после этого много раз работали вместе. Он переехал в Лос-Анджелес чуть
раньше меня и успел обратить на себя внимание. Он тоже участвовал в Сан-Францискском
конкурсе.
Участников разделили на две группы по двадцать человек. Через две недели пять
лучших из каждой из групп выходили в полуфинал, а через неделю пять лучших
полуфиналистов попадали в финал. Мы с Митчем выступали в первом туре вместе с Дейном
Куком. Первый вечер первой недели выступлений проходил в Сан-Франциско в клубе «Панч

46
Агентство зрелищных искусств, APA, Agency for the Performing Arts.
47
Mall of America, самый крупный торгово-развлекательный центр в США.

vk.com/rgrumble 121
Лайн». Мы с Митчем оба выступили неплохо, но не попали в первую пятёрку. Дейн Кук в
тот вечер занял второе место. Первое место взяла девушка, притворявшаяся глухой. Это был
один из её персонажей, но всё выступление она провела в образе. Никто из комиков не
кричал: «Мухлёж!» — но все о нём подумали. Мы с Митчем были пьяные и удручённые. Мы
подумывали бросить конкурс и даже не довыступать неделю. В баре я столкнулся с Барри
Катцем. Я был бухой и взвинченный.
— Рад теперь небось, что не поставил призовыыые? — выдал он легкоповторимую
растянутую издёвку.
— А знаешь что? Ебись ты конём. Спорим на сто баксов, что я выиграю этот ёбаный
балаган даже с твоим чуваком. — Меня охватила ложная бравада.
— Не надо. Проиграешь.
Я протянул и не опускал руку, пока он её не пожал. У меня была неделя, чтобы набрать
очки, и я их набрал. Митч не вышел из первого тура, но это было неважно. Все участники и
так видели, что он на голову выше любого из нас, и Митч это видел. Выяснив, что в
последний вечер недели ему уже не набрать достаточно очков, чтобы пройти, он вышел на
сцену и стал рассказывать свой сет, пока не загорелась лампочка, означавшая, что твоё время
вышло. Как только она загорелась, он замолчал, даже не окончив предложение, и покинул
сцену. Гениально.
Сан-Францискский конкурс комедии славился своими прежними участниками. Дана
Карви, Эллен Дедженерес и Кевин Поллак все в прошлом были его победителями или
финалистами. На самом первом конкурсе в 1975 году Робин Уильямс занял второе место. Но
те славные деньки были позади, и блеск конкурса померк. Это была его двадцатая
годовщина. Победитель по-прежнему получал 10 тысяч долларов, но шишкам комедии было
по большому счёту похуй на результаты. Только мне теперь было не похуй. Я
довыпендривался и поспорил на сто баксов и теперь хотел выиграть эту сотню куда больше,
чем десять тысяч и жидкие почести.
Весь остальной конкурс прошёл, как в кино. Мы с Дейном Куком всю дорогу ноздря в
ноздрю до самого финала. Одно выступление проходило в казино «Харра» в Рино. После
шоу мы с группкой комиков собрались в стрип-бар. Я предложил Дейну пойти с нами. Он
отказался, мол, лучше пойдёт в номер дорабатывать сет. Друг, у тебя с головой всё в
порядке? Поход в стрип-бар — это и есть дорабатывать сет! И для меня оно так и было.
Честно говоря, материал у меня был говно, но я часто импровизировал на ту или иную тему,
и вот тогда я давал жару. Любые шутки насчёт города, клуба, других комиков или прошлой
ночи, создававшие чувство естественности и расслабленности, были лучшим козырем. Они
создавали иллюзию, что на сцене человек, а не актёр. Конкурс был драконовский — и не
только по части соперников. Денег никому не платили, и, за исключением шоу в Рино,
каждый оплачивал жильё сам. Жизнь в машине и душ из умывальника — это уже раздолье
для горьких импровизаций. Девятнадцать других конкурсантов в глубине зала были как бы
второй публикой, которая добавляла смеха твоему выступлению, если ты работал на обе
толпы.
Когда в первую неделю выдался свободный вечер, мы с Митчем поехали в комедийный
клуб в восточной части Залива48, где его друг Арджей Баркер должен был работать ведущим.
До начала шоу оставались минуты, а Арджея нет и нет. Он попал в пробку. У нас спросили,
не согласится ли кто-то один заменить его; платят пятьдесят баксов. Нам обоим были нужны
деньги, так что мы не стали тянуть спички, а вышли вместе как комедийный дуэт «Арджей»

48
Агломерация вокруг залива Сан-Франциско.

vk.com/rgrumble 122
и «Баркер». А хули, имя и так уже на вывеске. Мы хорошо знали материал друг друга,
поэтому запросто подыгрывали друг другу на глуповатый водевильный манер.
— Привет! Я Арджей!
— А я Баркер!
— И вместе мы — комедийный дуэт АРДЖЕЙ И БАРКЕР!
— Слушай, Арджей… Я слышал, ты не любишь, когда тебе дают флаеры?
— Да, Баркер… мне словно говорят: «На, ТЫ выбрось эту бумажку!»
По двадцать пять баксов на нос, бесплатная выпивка, и ночь у барменши-матери-
одиночки. Я снова избежал ночёвки в машине.
Вот что у нас с Дейном Куком было общее, так это то, что мы оба были маменькиными
сынками. Каждый вечер после шоу мы неизменно оказывались у одного и того же ряда
таксофонов и звонили матерям рассказать, как прошло выступление. Одному из нас всегда
было неловко. Занявший тем вечером более высокую позицию говорил приглушённо, чтобы
не хвастаться у соперника перед носом. Вот такие мы были культурные. Но мы были явными
соперниками, и к финалу стало ясно, что Дейн Кук просто так не сдастся.
Последнее шоу заключительной недели проходило в театре «Эрбст» в Сан-Франциско.
Я купил в секонд-хенде костюм, галстук и туфли на общую сумму 16 долларов. Приехал
пораньше и занялся тем, чем весь месяц занимались все комики до и после шоу, —
дониманием счётчика очков. Очки в конкурсе считались по сложной системе, в которой
высший и низший баллы за вечер списывались, а остальные усреднялись. Счётчик оставил
свой блокнот открытым в комнате отдыха артистов, и я принялся за расчёты. Я пересчитывал
снова и снова, но даже при моих паршивых математических навыках выходил один и тот же
результат. Так и сяк дело было решённое. Я не мог проиграть. Мой пульс сошёл с ума.
Я сказал об этом Джону Фоксу, распорядителю конкурса.
Он посмотрел на расчёты и начал упрямиться и вилять — лишь бы не говорить прямо.
Мол, для меня всё складывается хорошо, но мало ли что может случиться? Я снова
пробежался по расчётам, как адвокат, и потребовал признать, что я уже победил. Он не
поддался. Я вспомнил «Юго», который должен был выиграть в «Мидуэст Энтерпрайзес». И
понял, что дело нечисто и меня вот-вот снова надуют.
Насколько я помню, я взорвал зал. Или не взорвал. Нервы были настолько взвинчены, а
я был настолько измотан, что всё было как в тумане. За кулисами был словно форум
смертников в ожидании финального счёта. Комики нахваливали друг друга, надеясь про
себя, что судьи думают иначе.
Финалистов называли по порядку. Наконец остались только я и Дейн Кук дожидаться
своего выхода на сцену в качестве победителя или побеждённого. Я нарезал небольшие
круги, глядя себе под ноги. «А на втором месте… Дейн Кук!»
Ебать, я победил! Я победил, и эти пидарасы весь вечер знали, что я победил, но мне не
говорили. Три часа мне разъедало кишки кислотой, три часа я ждал, что мне вот-вот дадут
пинка под зад. Я пожалел, что полез считать очки. Это была не радость победы, а облегчение
от оправдания за преступление, которого я не совершал. Нет, я конечно радовался, что
решение приняли в мою пользу, но не было чувства, что я выиграл лотерею. Я как будто
вышел в ноль. В принципе, они правильно сделали, что не сказали мне. Я ведь запросто мог
выйти на сцену и вместо выступления насрать в бокал, зная, что не могу проиграть. И
оглашение пятёрки лидеров не вызывало бы волнения, если бы её заранее знали за кулисами.
Но даже понимая всё это, нельзя изменить факта, что мою победу в финале омрачило
чувство пустоты.

vk.com/rgrumble 123
 В комнате отдыха последовали шампанское и грустные поздравления четырёх
вымотанных комиков. Праздновать было не с кем. Я возненавидел тот вечер. Я с самого
начала знал, что все эти конкурсы — полная чушь, что это лотерея на основе мнений
случайных судей, большинство из которых даже не работает в нашей сфере. Радио-диджеи и
газетные писаки-колумнисты. Но только в этой комнате отдыха до меня окончательно
дошло. Я всегда чувствовал особое родство с комиками. Клише? Пожалуй. Но они правда
родня. Все эти годы в дороге, когда есть только ты и ещё один-два комика против череды
холодных залов. Вы быстро сплочаетесь, сближаетесь. Даже когда вы разные и не любите
шутки партнёра, вы всегда стеной друг за друга. Соперничество между собой в конкурсе
означало тухлый финал. Одолевать хотелось зрителей, а не друг друга. Мне хотелось
просить прощения у этих комиков, а не давать им пять в честь пустой победы. Я выпил
шампанское, забрал чек и поскорей съебался. Веселуха началась только после звонка
Матери. Я, наверно, расплакался, когда говорил с ней, а впрочем, идите в жопу.
Я оставил машину у «Эрбста» и пошёл в «Панч Лайн», где можно было
позлорадствовать так, чтоб не слышали соперники. Пиво лилось, стопки опрокидывались. Я
проснулся в постели с какой-то официанткой. Накануне я оставил машину у театра, в зоне,
где нельзя парковаться после семи утра. Увидев, что уже прилично больше семи, я выскочил,
не став её будить, и поймал такси. Облегчение от того, что машина на месте, быстро прошло,
когда я заметил, что её обокрали. Заднее стекло разбито, моих вещей и след простыл. И вот я
стою воняю бухлом и неведомой мандой в костюме за 16 долларов и с чеком на 10 тысяч в
кармане пальто, цокая, что мне не с кем сейчас разделить этот сюрреалистический момент.
Я опять позвонил Матери с новыми вестями. Она слушала мои рассказы настолько
внимательно, что мне хотелось проёбываться чаще, лишь бы повеселить её. Она недоумевала
от моей удачи, кажущегося безумия моего жизненного пути и того факта, что я снова и снова
выхожу сухим из воды. Наверное, мне нужно было видеть себя её глазами, чтобы осознавать
реальность (или нереальность) своей жизни. Если для неё это был невероятный фильм, то и я
мог воспринимать всё так же. Она была моей опорой, моей музой и моим единственным
ценным поклонником.
Разумеется, я и папе звонил, но он всего этого был далёк. Он был на моих
выступлениях и в Вустере, и пару раз в дороге. Он не понимал шуток, но ему нравилось, что
люди над ними смеются. «А народ-то от тебя в восторге!» — говорил он.
Я позвонил рассказать, что выиграл в Сан-Франциско. Он сказал, что это отлично. Я
попытался объяснить историю конкурса. Он не отличал стендап от марширующего оркестра
и походов налево. Я знал, что он по крайней мере слышал про невероятно известного Робина
Уильямса. Чтобы приблизительно описать масштабы своей победы, я сказал, что Робин
Уильямс участвовал в самом первом СФКК и занял лишь второе место. Он сказал, что это
отлично. Лишь годы спустя я узнал, что он рассказывал всей родне, будто я победил Робина
Уильямса на комедийном конкурсе.
Самый важный звонок тем утром был в офис Барри Катца. Первыми словами из его уст
были поздравления. «Гони мои сто баксов», — было первыми словами из моих. Наверное, он
подумал, что я шучу. Я не шутил. Понадобился год и три отдельных платежа, чтобы
получить всю сумму, но я её заполучил. Я бы вставил эту сотню в рамку, если бы она не
состояла из кучи мелких купюр.
За несколько недель конкурса Дейн Кук стал моим официальным стендап-соперником.
Мне не особо нравились его шутки, но в этом не было ничего личного. Всех смешат разные
вещи. Он стал моим главным примером примитивного стендапа задолго до того, как
прославился. На самом деле, в его славе и последующем осмеянии мне больше всего не
vk.com/rgrumble 124
нравилось то, что люди, соглашавшиеся со мной, будто обворовывали меня. Я ненавидел
Дейна Кука, ещё когда он был гаражным комиком.
Дейн стал и Материным врагом номер один, только она относилась к этому серьёзно и
не отступалась. И спустя годы от неё можно было услышать: «Видела этого уёбка Дейна
Кука по телеку. Пиздец, какое же он говно! Мне просто не верится, что этим долбоёбам
смешно на его шоу», — вплоть до того, что мне приходилось его защищать. «Янкиз» не
ненавидят «Ред Сокс»49 лично, Мам. Мне нравится ненавидеть Дейна Кука, но это не личное.
Было прикольно иметь соперника. А Мать вела себя так, будто он меня в детстве
изнасиловал.
Десять тысяч долларов одной выплатой были невероятными деньгами. Теперь у меня
были средства на переезд в Лос-Анджелес. Сперва оставалось отвыступать два месяца
запланированных шоу в дороге. 13 декабря 1995 года я официально переехал в Лос-
Анджелес, почти ровно три года с момента начала жизни в машине.

49
Бейсбольные команды-соперницы с более чем столетней историей противостояния.

vk.com/rgrumble 125
 Глава 15. Слава

Я какое-то время жил у Митча с Дженой в Западном Голливуде, пока искал себе жильё.
Джена сказала, что у одной её подруги в доме буквально в паре кварталов от них
освобождается квартира — притом с рент-контролем. Я до сих пор не знаю, что такое рент-
контроль с юридической точки зрения, но я знаю, что рент-контроль значит «заебись
дёшево». Я посмотрел квартиру — однушка в Западном Голливуде, до всех комедийных
клубов идти пешком. Идеально. Плюс всего лишь $410 в месяц. Я заплатил за полгода
вперёд, просто чтобы застолбиться. Тут же были барахолка и «всё по доллару», так что я
моментально обустроился. Я купил телек, видак, кровать, стул и стол. У меня были
собственные продукты в собственном холодильнике. В банке на счету лежало $14000. Мне
больше ничего и не было нужно. Я больше ничего не хотел. Поэтому деньги не на что было
тратить, и они моментально стали казаться мне бесполезными. Это было страшное
прозрение. Как можно в одну минуту делить пятидесятибаксовое выступление с Хедбергом
из чистой нужды, а в следующую вдруг разбогатеть на четырнадцать штук и страдать из-за
этого? Выкурить сигарету настолько приятно потому, что очень скоро захочется ещё одну, и
эту нужду тут же можно будет удовлетворить. Я пил кофе по утрам не для того, чтобы
проснуться, а потому что мне от него хотелось сигарету. Что толку от сигареты, когда нет
желания выкурить её? Я жил в Лос-Анджелесе и имел всё что хотел; это погрузило меня в
сытую апатию. Мне было страшно и непривычно, но я адаптировался. Лос-Анджелес умеет
внушать потребности.

Мать к тому моменту прожила во Флориде больше десяти лет, что не могло не оставить
свой отпечаток. Во Флориде хорошо не больше четырёх дней. Теперь-то я это знаю. Я
виделся с ней пару раз в начале 1996 года, когда выступал — совершенно напрасно — в
колледжах. В колледжах предпочитают, чтобы юных студентов, у которых ещё остались
мечты и чаянья, развлекали стерильным глуповатым юмором. Мать приезжала в мой день
рождения в 96-ом на наше с Митчем двойное шоу в Университете Южной Флориды, а позже
— на сольник в Университете аэронавтики имени Эмбри-Риддла в Дейтоне. В последнем
шоу проходило в столовой во время ужина, и казалось, молодёжь даже не знает, что им
показывают стендап. Студенты набирали полные подносы жрачки и садились её поглощать,
изредка поднимая глаза. Смеялась одна Мать, и каждый раз за её смехом, преувеличенным и
скрипучим на фоне тишины, следовал приступ прокуренного кашля. Я любил этот кашель. Я
помню его с детства. Мы с Джеффом всегда могли найти её в продуктовом по этому кашлю,
как по спасательному маяку. Теперь я мог найти по нему единственного человека, которому
нравилось моё выступление. Когда смеётся один человек — это гораздо хуже, чем когда не
смеётся никто. Когда смеётся только твоя мама, это унизительно. Но оплата была щедрая, и
мы чухнули оттуда в Кристал-Ривер, как пара воришек. Мать не видела ни одного шоу Дага
Стенхоупа, которое бы ей не понравилось.
Она в итоге доучилась на медсестру и променяла свадьбу брата на свой выпуск. Она не
могла упустить шанс побыть в центре внимания. На выпуск она вырядилась старухой с
фальшивым калоприёмником и щедро обливала из него себя и других студентов. Устрой она
то же на свадьбе, было бы гораздо смешнее, но и так было смешно. Теперь она работала
настоящей медсестрой и исто ненавидела будни. Та же херня, что и в эпоху барменства:
вечно у неё кто-то мудак, вечно она с кем-то не может сработаться. Заодно она портила
жизнь Майклу, постоянно гнобя его просто за то, что он — он. Всё он делал не так. Если ты
сделал что-то не в точности так, как это сделала бы Мать, ты козёл. Это относилось ко всем
кроме меня.

vk.com/rgrumble 126
 У матери появились расистские замашки, или по крайней мере говор. Вот смотрим мы
новости, а она вдруг бормочет: «Ёбаные нигеры». Это была полная противоположность
матери, которая нас воспитала. Я не знаю — может, дело было в замужестве за копом? Хотя
Майкл всегда был просто толстым, добродушным, ленивым мужиком, неспособным или
слишком ленивым, чтобы кого-то ненавидеть. Мать оправдывалась рассуждениями ниже
своего интеллекта — по сути, номером Криса Рока про то, что есть чёрные, а есть нигеры,
только без разумных и смешных элементов. Я знал, в чём разница между чёрными и
нигерами. За одно из этих двух слов Мать мне в детстве давала по башке. Разве что я
откалывал что-то смешное.
Словом, казалось, что Мать ненавидит всё на свете кроме меня. Она любила меня
настолько сильно, что иногда становилось неловко, — словно я один скрашиваю её
существование. Она и не скрывала, что я — посредник между ней и жизнью. Это хоть и было
немного печально, но всё же тешило моё раздутое новоявленным успехом честолюбие
мыслью, что я достоин почитания. Вскоре после моего визита она впервые приехала в Лос-
Анджелес. Я привёл её в «Импров», мой новый дом, и её приняли по-королевски. Она
моментально перестроилась на вечериночный образ жизни, как было в Вейле. Агенты и
менеджеры водили нас обедать и ужинать, и мне не было стыдно, когда она воровала со
стола пакетики сахара. Обычно такого ожидаешь от бабушки. Матери было всего пятьдесят.
Даже моложе моих менеджеров. Похуй. Воруйте на здоровье, мадам. Люди, которые нас
нынче угощают, тут всё равно все проходные. У меня была назначена халтура в Санта-Ане, и
я уговорил её открыть шоу в роли себя, моей матери. Она знала сцену, поэтому согласилась
при условии, что я напишу ей текст. Она вышла и завела сдержанным, робким голосом:
«Здравствуйте, мальчики и девочки. Меня зовут Бонни, я мама Дага Стенхоупа. Ну что,
вы готовы к его выступлению?»
«Я просто хотела вас предупредить, что если кто не знает материал моего сына, он у
меня немного матерщинник. И да, он имеет свойство уходить в непристойности. Просто
знайте, что он воспитывался в хорошей, приличной семье при моих добропорядочных
взглядах и ценностях. Поэтому если вы найдёте в его выступлении что-то оскорбительное,
пускай это не будет пятном на мне».
Тут Мать оставила маску любезности и начала нагнетать меха…
«Если ищете виноватого, рекомендую кандидатуру его долбоёба-отца. У этого
дегенерата воспитанием было вручить конфету и сказать: на, мол, больше так не делай! Что
это, блядь, за хуйня? Я пытаюсь воспитывать порядочных, образцовых детей, а этот
бесхребетный хуесос даёт им делать что угодно! Он хотел “дружить” с детьми! Ну-ну,
дружитель херов, теперь послушай, какая грязь льётся из его поганой пасти, скот ты
безмозглый! Доволен, дебила кусок?»
И наконец с закипающей ненавистью…
«Так что если кто-то из убогих соплежуев в зале ожидал шоу для всей семьи, не
пиздите потом на мать! Я вам дам номер его отца, звоните жалуйтесь этому пидарасу за счёт
абонента!»
Затем секундная пауза, и снова ангельский тон…
«Но это всё конечно шутки… Ну что, готовы к шоу? Тогда похлопайте малышу Даги
Стенхоупу!»
Она взорвала зал. А потом ещё сто раз спросила: правда же хорошо вышло? И каждый
комплимент был, как капля воды на растресканную почву.

Как-то вечером через пару дней я заметил за баром в «Импрове» Барри Каца. Он всё
ещё был должен мне денег за Дейна Кука. Я уже раз так поймал его и потребовал свою
сотню. Он сказал, что у него с собой только сорок. Я сказал, что возьму сорок, а остальное
причитается. В этот раз за коллектора была Мать.
— Я мама Дага Стенхоупа, и он говорит, что ты ему должен шестьдесят долларов.
vk.com/rgrumble 127
 — Эээ, хе-хе. Ну… У меня сейчас только двадцать.
Она взяла деньги. Я ржал, глядя через всё помещение, как он роется в бумажнике.
Последние сорок я забрал при следующей встрече там же. Странно, что он просто не бросил
ходить в «Импров», чтобы не нужно было платить.
Мать влюбилась в Лос-Анджелес. Разве что тамошнее движение приводило её в такой
ужас, что она хваталась за приборную доску и то и дело топила невидимые пассажирские
тормоза. Ей нравились признание и почитание — пускай и просто за то, что она моя мама.
Как и вся лос-анджелесская публика, она стяжала похвалы за всё подряд. Но она их
заслуживала.
Она вернулась во Флориду. Майкла уволили из офиса шерифа по «какому-то
тупорылому предлогу», о котором мне так толком и не рассказали. Вскоре после этого они
развелись. Я до сих пор не знаю причину, но развод никого не удивил. Думаю, у него была
любовница. Если честно, после всего того говна, что он вынес, он её заслужил. Мать умела
выгонять людей из своей жизни.
Тем временем, когда я не гастролировал, я болтался по Лос-Анджелесу, дожидаясь,
когда уже на меня свалится слава. Я провёл миллион демонстраций для чинуш.
Демонстрация — это такое стендап-выступление, на котором весь зал выкуплен
бизнесменами в поисках новых лиц. Я проводил демонстрации для телесетей, фестивалей,
вечерних шоу. Помню, выступал перед людьми Леттермана.
Его организатор после сказал моему менеджеру: «Да, он очень смешной. Но номер про
“ребёночка-уродца Дага Флути” на шоу Леттермана в ближайшее время ждать не стоит».
Моим шуткам много где было не место. Но мне всё же удалось заключить небольшой
сценарный контракт с производственным отделом «Эйч-би-оу», на котором как раз стал
выходить сериал «Все любят Реймонда». По сценарному контракту тебе выдают
определённую сумму на сочинение ситкома для телесети. Хедберг накануне заключил один
такой контракт на $500.000. Мне давали всего $15.000 и ещё $30.000 за получасовой спешл
для «Эйч-би-оу», запланированный на следующий год. Я не жаловался. Самое худшее — всё
лопнет, и я вернусь к радостной жизни в машине. Дефицит уверенности в себе у меня
компенсировался образцовой непритязательностью и апатией. Голливуд ползёт так же
медленно, как слюна после молока, а я никуда не спешил. Ты заключаешь контракт и ждёшь
до второго пришествия, пока агенты, юристы и менеджеры расчешут все подробности. У
всех вечно встреча с тем-то и тем-то и ожидается информация про то-то и то-то, а там —
бац! — и ты знаменит. Не торопитесь. Я закажу себе выпить.
Лос-Анджелес стал мне родным, только когда мы с Митчем нашли свой бар, «Коуч-
энд-Хорсес»50 на бульваре Сансет в паре кварталов от дома. Мы часто проходили мимо, но
даже при нашей невзыскательности он нам казался сомнительным и возможно опасным. Он
точно работал, но туда почти никто не заходил, разве что какие-то люди с видом то ли
бомжей, то ли дряхлых ветеранов. Однажды от скуки мы отважились заглянуть.
За баром работала Джинджер, этакое пугало лет шестидесяти-семидесяти пяти. Она
походила на бездомную и говорила, как Мама из фильма «Сбрось маму с поезда». Она была
злая, как раненый зверь, и поэтому у бара было пусто. По всей видимости, она проработала
там семнадцать лет — просто владелец слишком страшно бухал, чтобы тратить время на
поиски замены. Мы услышали массу легендарных баек. Например, о том, как она
вышвырнула из клуба слепого за то, что он был с собакой. Когда один из немногих
завсегдатаев попытался объяснить ей, что мужик слепой и это у него собака-поводырь, она
заорала: «ДА МНЕ ПЛЕВАТЬ! НАПИСАНО: С СОБАКАМИ НЕЛЬЗЯ!» Я не сомневаюсь,
что так и было. Я однажды сидел за баром рядом с мужиком, который общался с другом.
Джинджер забрала у него пустую пивную бутылку и с ненавистью пробормотала: «Ещё

50
«Экипаж и кони».

vk.com/rgrumble 128
одну?» Он вежливо сказал, что пока больше не хочет, а она вдруг как заорёт: «ТЫ НЕ НА
ОСТАНОВКЕ!» Я до сих пор так говорю, когда кто-то пьёт слишком медленно.
Джинджер стала нашей угрюмой спутницей — просто она была сумасшедшая, а
«Коуч» стал нашим основным баром. Мы радушно встречали, всех кто дерзал войти, потому
что внутри всегда было гадко и обычно пусто. Это делало клуб идеальным местом для
желающих выпить без лишних свидетелей. Пару раз заходил Майкл Китон. В иные дни —
Кифер Сазерленд. А в один безлюдный день мы угощали шотами Квентина Тарантино. Мы
не знали, каково «быть из этих». Просто мы узнали его, и это оказалось достаточным
поводом бухать в четыре часа дня «Егермейстер». Не всем жизнь позволяет посреди дня пить
«Егермейстер» с Тарантино. Это был наш долг перед теми, кому повезло меньше.

У меня в баре «Импрова» был один знакомый сценарист-завсегдатай по имени Рон

Циммерман, известный сводник. Как-то вечером мы сидели в баре, и он спросил, не хочу ли
я на свидание вслепую. Он просил, чтобы в качестве ответной услуги я устроил ему свидание
с кем-нибудь из знакомых девушек-комиков. С любой из них. Мне же в пару шла его
подруга, которая в детстве была звездой сериала «Лучший в классе». Теперь, по его словам,
это была высокая рыжеволосая леди, раз даже попавшая в список пятидесятых самых
красивых людей журнала «Пипл». Он сказал, что она водит «Корвет» за 80 тысяч долларов.
Он был уверен, что мы с ней закрутим. Я не мог понять, с чего он решил, что такой человек
как она захочет связываться с таким человеком как я. Я не подумал, что он, может, ожидает
от меня подругу аналогичного уровня. Или предлагает это свидание вслепую всем, у кого, по
его мнению, есть красивые подруги. Я как-то не подумал. Да это было и неважно. Я сказал:
«Конечно!»
Бекер был проездом в городе и остановился пожить у меня. Когда живёшь в Лос-
Анджелесе, и у тебя есть диван, все останавливаются пожить у тебя. Иные, если не
выгонишь, остаются насовсем. Поэтому я советую комикам в Лос-Анджелесе не покупать
диванов. Лучше купить кресло для двоих. У гостя сколиоз разовьётся раньше, чем его
придётся выпроваживать.
Я рассказал Бекеру про слепое свидание. Я не знал, куда вести такую девушку. Я не
знал даже, что такой девушке говорить. Мы вместе разработали план действий. У меня был
«Олдсмобил Катлес» 84 года по кличке «Свин», который, вечно казалось, вот-вот откинет
копыта. Это его взломали в Сан-Франциско, и теперь выбитое стекло было заклеено
уродливой изолентой. Он никак не сдыхал. За пару лет до этого у меня выдалось редкое
выступление на юго-востоке страны, и я заехал в гости к Матери. На каждую пару баков
«Свин» потреблял по литру масла. Я обмолвился об этом Матери с Майком, и они отправили
меня к знакомому автомеханику. Тот провёл осмотр и сообщил, что у меня масло протекает
везде, где оно только может протекать, и посоветовал не ремонтировать машину, а выжать из
неё максимум и бросить. Я уехал, и масло больше не протекало. Я решил, что ради свидания
нужно по крайней мере заклеить выбитое окно новой изолентой, на тот маловероятный
случай, что придётся рулить. Вот как надо прилизываться на свидание со знаменитой
красоткой. Новая изолента для окна машины. Не зная, куда её вести, я наконец предложил
встретиться в «Коуч-энд-Хорсес», а дальше, мол, будет видно. Я пришёл очень рано — за
алкогольным допингом для харизмы.
Я занял за баром два стула у входа. На углу бара поодаль сидела Эван, ещё одна
постоянная посетительница. Такие завсегдатаи дешёвых баров бывают только в кино. Она
была высокая, по-скандинавски светлая и роскошная, хоть и явно видавшая виды. Ей было
всего двадцать девять, но она держала себя так, словно пропила в одиночестве сидя на этом
самом стуле ровно столько же лет. Бывало, зайду днём — а она сидит на своём обычном
месте на углу бара, курит одну за другой «Карлтон 100» и пьёт «Миллер Лайт».
Возвращаюсь в тот же день поздно после шоу — а она на прежнем месте, по-прежнему пьёт,
и как стекло. В ней всегда было что-то неприступное. Тот факт, что её, кажется, никто
vk.com/rgrumble 129
никогда не пытался закадрить — явную жертву в баре для мутных хмырей, — был тому
подтверждением. Тем вечером она впервые сидела не на своём обычном месте, и я впервые с
ней заговорил.
Я рассказал ей, что у меня свидание с известной красоткой, что я волнуюсь и она не
моего полёта птица. Она давай валять дурака и смеяться надо мной за то, что я волнуюсь.
Она была по-детски жестока, а мне были нужны эти издевательства. Ещё сильнее мне нужно
было пиво, и я сидел и нервно пил. Кристин ступила в этот помоечный бар, как на красную
дорожку. Мне не понадобились навыки общения, она справилась за двоих. Я спросил, что
она будет пить, и моментально сник, когда она сказала, что не пьёт. Эван позади Кристин
закатила глаза и еле сдержалась, чтобы не рассмеяться надо мной. Весь вечер прошёл в баре.
Мы сидели и болтали, я параллельно надирался, и притом казалось, что всё идёт отлично.
Она болтала и смеялась, и ей было как будто всё равно, что я глушу пиво и шоты так, словно
завтра примут «сухой закон». Она не хотела ни в ресторан, ни в кино. Она была просто
клёвой и интересной и даже как будто слушала меня. Стоило мне разойтись — Эван
начинала качать у неё за спиной головой, словно я только что опозорился.
В конце концов Кристин сказала, что пора закругляться. Я провёл её до «Корвета», мы
обменялись номерами и договорились как-нибудь повторить. Я вернулся и ещё немного
посидел в баре. Эван раскритиковала меня. Она, по сути, была третьим участником свидания
без ведома Кристин. Она убедила меня в том, что я дурак, но признала, что свидание было
чрезвычайно успешным. Я в итоге поднялся и побрёл домой, но остановился покормить
котят. Через дорогу рядом с супермаркетом «7-11» мы обнаружили кучку котят, они жили
среди деревьев у заброшенного дома. У нас стало традицией покупать по дороге домой
мешочек кошачьего корма и минутку посидеть погладить котят. Я до сих пор считаю, что
приюты для животных должны ещё работать за час до закрытия баров и располагаться рядом
с ними. Или прямо в баре. Зверей будут забирать вчетверо чаще.
Той ночью я был влюблённый, пьяный и беззаботный. Я лёг рядом с котятами,
угашенный и счастливый. Я даже подумывал так и уснуть среди деревьев. От супермаркета
отъехала машина, набитая мексиканцами, и тормознула напротив дома. Один из них вылез и
подошёл к деревьям, где я лежал. Он начал ссать и даже не заметил в темноте, что ссыт
прямо на меня. Когда я огласил своё присутствие невнятным шебаршением, он сказал: «Не
двигайся». Он, наверное, решил, что я бездомный, и всего меня обоссал. Я был не в
состоянии помешать ему. Впрочем, будь я трезвый и бодрый, я бы всё равно был не в
состоянии помешать ему. Когда он вернулся в машину, я встал, собираясь уходить. Машина
тронулась, и из неё раздался визгливый хохот: «Ебать, я тебя всего обоссал, чувак!» Вот
поэтому я считаю, что все мексиканцы плохие и что две-три чёрных женщины на самом деле
мужики. По этой же причине я считаю, что бездомные на самом деле никакие не бездомные.
Просто люди влюбляются в богатых актрисок и решают отметить это событие сном в кустах
с бездомными животными. Я — продукт своей среды.
К моему приходу Бекер ещё не ложился. Всё прошло без сучка. Она была красива. Она
была богата и знаменита. Ей, похоже, было всё равно, что я алкаш. Она просидела в моём
баре несколько часов и хотела увидеться снова. И ещё меня с головы до ног обоссал
мексиканский бандит. Вечер поистине удался.

Примерно в это время я начал общаться с заключённым-смертником из Флориды. Он

разместил объявление в газете «Лос-Анджелес Таймс» в рубрике «Переписка». Я любил и
сейчас люблю читать утром газету с сигаретой. Чувствуешь, будто чем-то занимаешься. И в
отличие от Интернета, газета заканчивается, так что ты встаёшь и приступаешь к настоящим
делам. Даже если со скуки дошёл до частных объявлений. Его заметка гласила:
«Заключённый-смертник, 35 б/м, 1.90, 185, отвечу всем», — подпись «Виктор Фарр» и адрес
в Рейфорде, Флорида.
Я написал ему такое письмо:
vk.com/rgrumble 130
 «Дорогой Виктор, я увидел твоё объявление в “Таймс” и был заинтригован — в
основном тем фактом, что ты указал свои рост и вес. Блин, мужик, ты же смертник. Ты
думал, тебе не напишут из-за лишних сантиметров на талии? Раз решил указать рост,
написал бы, что ты карлик метр двадцать и ищешь толстую тёлку, чтоб она тайком вынесла
тебя из тюрьмы у себя в жопе. По крайней мере, письма будут приходить веселей». Я указал
свои имя и адрес, но не ожидал ответа.
Через неделю пришёл ответ с благодарностью за письмо. Он писал, что я не
представляю, какая это дорогая и редкая вещь — смеяться в отделении для смертников.
Именно на это я и рассчитывал. Когда занимаешься комедией, самую важную отдачу
получаешь не на сцене, а когда заставляешь людей смеяться неожиданно и в тяжёлое для них
время. Когда смеётся хмурая официантка или продавец в магазине — это гораздо дороже
смеха людей, которые заплатили за вход. Это как разница между минетом от девушки,
которой ты понравился, и минетом за деньги. Бесплатный минет не критикуют. Там ты
благодарен за сам порыв.
Мы с Виктором переписывались несколько лет. Где-то в начале переписки я попросил
его хранить мои письма и переслать их мне, когда они скопятся. Так они будут моим де-
факто ежедневником, который мне иначе просто лень вести. Благодаря этим письмам мне
удалось худо-бедно описать те годы.
Он прислал своё фото. Я впоследствии брал его на все званые вечера со
знаменитостями, когда попадал на них с Кристин. Я очень вежливо просил людей
сфотографироваться со снимком моего брата-идиота. Он, мол, большой поклонник, но
прийти не смог — ну, потому что он идиот. Звёзды не могут отказать идиоту. По-моему, это
у них в клятве. Мы с Кристин могли попасть куда угодно, даже без приглашения. Это стало
её развлечением. Я побывал всюду — от вечеринок после «Оскара» до церемоний
«Американской комедийной кинопремии» — и сфотографировал Виктора со всеми от
Чудака Эла и Денниса Родмана вплоть до Николь Кидман и Уиноны Райдер. Я не знаю, как
там у смертников с рейтингами популярности, но уверен, что репутация Виктора взмыла
благодаря этим фоткам.

Диковинка отношений со знаменитой тёлкой — притом красивой — быстро

испарялась. Моя ревность становилась осязаема. Вот идём мы по красной дорожке на
очередную премьеру, а фотографы кричат, просят её принять позу. После чего каждый раз
звучит: «Спасибо… А, э, а можно только вас?» — как бы вежливого говоря: «Эй, господин
Никто, съеби из кадра».
Всё это угнетало моё новоявленное эго. Это я был восходящей звездой периода. Её
сериал закрыли шесть лет назад. С тех пор она снялась в таких видеокассетных хитах, как
«Сканнер-коп 2» и «Киборг 3: Переработчик»! Это у меня теперь были встречи и пробы. Это
меня, блин, приглашали на телевидение! Но когда мы с ней куда-то ходили, люди меня будто
не замечали. Она снялась в качестве приглашённой звезды в быстро стухшем ситкоме
«Человек-утконос» с комиком-ветераном Ричардом Джени. Когда он приходил в «Импров»,
он тут же набрасывался на неё, как стервятник. Она каждый раз представляла меня ему, мол,
я её парень и тоже комик. Он кивал и продолжал флиртовать. Позже на Монреальском
фестивале комедии он вёл вечернее шоу и представил меня словами: «С нашим следующим
гостем я не знаком, но слышал о нём много хорошего…» Я вышел и первым делом сказал:
«Как это “не знаком”? Мы с тобой виделись раз десять — ты ещё флиртовал с моей
девушкой у меня перед носом в “Импрове” в Лос-Анджелес и продолжал с ней флиртовать
после того, как она говорила тебе, что мы вместе!»
Проработав комиком столько же, сколько он тогда, я теперь понимаю не только флирт
с чужими девушками, но и дерьмовую память. Я теперь люблю, когда мы гастролируем со
знакомыми и кто-то заводит байку про какие-то наши безумные приключения в прошлом.
Несмотря на то что я один из персонажей, мне так же интересно, чем всё закончится, как и
vk.com/rgrumble 131
остальным слушателям. Но тогда я, наверное, казался себе интересней, чем был на самом
деле.

Дела у Матери во Флориде шли не очень. Я понял, что ей впервые в жизни приходится
финансово полагаться только на себя. Даже в короткие промежутки между мужьями у неё
была подстраховка в виде бабулиного «мёртвого капитала», друзей и живущих рядом
родных. Теперь всего этого не стало. Казалось, она просто неспособна удержаться ни на
одной работе. По тем же причинам, что и во времена работы за баром. Вечно она кого-то
терпеть не могла, какой-то уёбок-коллега или начальник был козлом или придурком. Всегда
виноваты другие. Было видно, что ей страшно, и иногда казалось, что она буквально сходит с
ума. Она работала в ночную смену в реабилитационном центре для стариков и вечно
жаловалась на своих ужасных пациентов. Желая доказать свою правоту, она как-то раз
пошла на смену с диктофоном, чтобы записать дрязги с этими «невыносимыми» пациентами.
Она прислала мне кассету по почте, и я прослушал минут пятнадцать с отвисшей челюстью.
На записи Мать грубо и агрессивно пыталась затолкать напуганную старушку в уборную.
— Пожалуйста, осторожнее. Вы делаете мне больно.
— Ой, да заткнись ты. Ничего я тебе не делаю. Сядь уже. Господи…
— Пожааалуйста!
— ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ!
Это было насилие над престарелыми чистой воды, но Мать искренне считала, что это
она жертва: бедняжка мутузит стариков с деменцией. Как Джинджер, которая вышвырнула
слепого из бара. Я постарался аккуратно донести до Матери, что это она неправа, но она и
слышать не хотела. Я понимаю ещё — разгорячиться и сорваться, но задумать записать
такой эпизод, а потом — даже глядя со стороны — оправдывать его? Я видел её напуганной,
отважной, робкой, участливой, вежливой и даже грубой. Но быть жестокой со слабейшими
из слабых и доказывать — даже жаловаться, — что это её долг? Так делают продажные
копы. Больно смотреть на собственную мать в таком свете.
Она по-прежнему играла в местном театре, и я периодически предлагал ей переехать в
Лос-Анджелес и попробовать играть здесь. Я по-прежнему сочинял сериал и успел вписать в
него персонажей, основанных на Матери, Митче и Кристин. Мне дали напарника по имени
Стэн Дэниелс, который начинал сценаристом на «Шоу Дина Мартина», а впоследствии
выиграл несколько премий «Эмми» за свою работу на «Шоу Мэри Тайлер Мур» и ситкоме
«Весёлая компания». Что говорите? Я ссылаюсь на какое-то старьё? Это был 1996 год. Мне
было 29 лет. Стэну Дэниелсу было 62, но с тем же успехом ему могло быть и 106 — один
хрен. Мы писали у него дома в Долине, сидя под полкой с рядком «Эмми». У него по
сценарию я цитировал Иммануила Канта. Я спросил, кто это. Мне приходилось выяснять, к
чему отсылка, чтобы понять, что очередная шутка не смешная. В одном месте в сценарии
персонаж Кристин идёт в ванную за «мекурохромом», чтобы обработать мне порез. Это был
такой популярный антиспетик, когда мой престарелый отец пешком ходил под стол. Это
настолько древняя отсылка, что у меня сейчас автоматическая проверка правописания
подчёркивает это название красной волнистой линией. Мне захотелось сказать Стэну: «Ты
уж тогда напиши, что она мне сейчас пиявок поставит», — но я прикусил язык и посмотрел
на статуэтки «Эмми». Много ли я знал? Для меня все телевизионные ситкомы были говном.
«Без ума от тебя»? «Непредсказуемая Сьюзан»? «Третий, блядь, камень от Солнца»? Откуда
мне было знать, что у них считается смешным? Вдруг наш отстойный ситком — именно
такое говно, без которого Голливуд жить не может?
В 1997 году я выступал на Флоридском фестивале комедии в Джексонвилле. Мать
присутствовала, но везти её мне пришлось самому. Она не хотела ехать два с половиной часа
одна и предпочла, чтобы я убил пять часов: приехал за ней и привёз её на место. Ей вдруг
стало страшно ехать, страшно потеряться. И было неважно, что я еду через всю страну с
набитой шутками, которые нужно ещё как-то упорядочить, башкой. Это меня немного
vk.com/rgrumble 132
покоробило, но когда мы приехали, она тут же включила режим уморительной вульгарной
нетипичной матери. Она представила меня на одном из выступлений тем же номером, что и в
Санта-Ане, и взорвала зал. В качестве финала фестиваля был конкурсный вечер. Участники
были предопределены, и я в их число не входил, но было одно открытое место «Хит
фестиваля», которое можно было заполучить, показав себя в течение недели до финала. Я
был уверен, что место моё, но мне сообщили, что я не прохожу, потому что для конкурса
нужен материал, годный для телека. Когда я убедил организаторов, что и так тоже могу, они
сдались и приняли меня. Как участник не из списка, я выступал первым. Вот уж самое
худшее место. Отдувайся за всех. Я по-прежнему гонял прошлогодний номер про рейс 800,
который то ли взорвался, то ли был сбит над Лонг-Айлендом. Это был особо жестокий
номер, в котором я ругал семьи погибших за лишнее давление на и так заваленного
опознанием тел патологоанатома и описывал, как он пытается собрать части тел, как
конструктор «Мистер Картофельная голова». История была как раз достаточно старой,
чтобы зрители не гундели по поводу жёсткого вступления и разглядели разумность посыла.
Мне пришлось заменить одного непременного «уёбка» на «ушлёпка», но в остальном, хоть
номер и был взрывоопасный, его можно было пустить по телеку. Как и «ребёночку-уродцу
Дага Флути», этому номеру не светило появление у Леттермана, но он сразил зал наповал, и
я выиграл конкурс, даже будучи явным аутсайдером, и Мать при всём этом присутствовала.
В отличие от фестиваля в Сан-Франциско, эту победу я отмечал вместе со своей главной
поклонницей. Мы покорили тот вечер, как король и королева выпускного бала.

До завершения фестиваля я выделил день и поехал Рейфордскую тюрьму, там было

меньше часа пути, — устроить моему смертнику Виктору сюрприз. Вопреки ожиданиям
после тщательного обыска и жутковатой прогулки по огороженному сеткой коридору через
тюремный двор, отделение смертников оказалось вполне уютным, по крайней мере комната
посещений. Нам к моему удивлению не пришлось говорить по телефону с барьером из
армированного стекла. Мне не пришлось прижимать к стеклу сиськи, а Виктору —
мастурбировать, как персонажу Брэда Дэвиса в «Полуночном экспрессе», хотя байки ради я
бы на этом пошёл.
В просторном зале посещений отделения смертников стояло штук пятнадцать столов из
нержавейки, у каждого по четыре стула, все прикрученные к полу. Заключённые были в
оранжевых комбинезонах, но без наручников, и могли свободно ходить. Большинство столов
было занято, а весь народ — расслабленный, чуть ли не радостный. Эти ребята не часто
выходят размять ноги, и навещают их редко, поэтому они все примерные и общительные.
Сразу было видно, что Виктор большой чудак и харизматик. Он пошучивал с другими
заключёнными и охранниками, и те всегда улыбались. В зале стояли торговые автоматы, и
мы набрали всяких вкусностей. Он познакомил меня со всеми. Он наклонялся, показывал на
заключённого и шёпотом сообщал, кого и как тот убил, кто ему нравился и не нравился, кто
должен был умереть следующим и так далее. Смертницкие сплетни. Мы были что две
бабёнки.
Сам Виктор однажды торчал у бара в Лейк-Сити, Флорида, и попросил пару женщин в
машине подвезти его. Они отказались — в грубой форме, по словам Виктора. Будучи
недавно приезжим, он поступил так же, как поступило бы большинство из нас. Он их
застрелил. Они пережили ранения и до сих пор, наверное, не берут попутчиков. После этого
он угнал другую машину, в которой сидела парочка. Парень смылся, а девушка испугалась, и
Виктору пришлось угнать машину вместе с ней. Началась погоня, и он в итоге на скорости
110 км/ч обнял передним бампером дерево; девушка погибла. Тяжкое убийство. Любая
фелония, приведшая к гибели другого человека, наказывалась смертной казнью. Он просидел
в отделении смертников семь лет. И вот мы сидим жуём «Поп-тартс», а я периодически
бегаю в туалет курить. Жизнь идёт своим чередом. Ограниченное время.

vk.com/rgrumble 133
 Я проторчал у него дольше, чем шла наша беседа. Я знал, что ему куда приятнее сидеть
и молчать, чем вернуться в камеру. Нам предложили сфотографироваться на «Полароид» по
пять баксов за снимок, как раньше фоткали со звездой вечера в стрип-клубах. Мы сделали
пару снимков и распрощались, на одном из них он меня понарошку душил. Он позже
рассказал, что ему чуть не устроили взыскание за этот эпизод. Я даже не представляю, какое
могло быть наказание смертнику.
После фестиваля мы с Матерью на пару дней вернулись в Кристал-Ривер. Я пришёл к
ней на ночную смену в реабилитационный центр. Вот там было настоящее отделение
смертников. У Виктора в тюрьме был карнавал по сравнению со стариками и ночными
госпитализированными в этом центре. По глухим коридорам иногда проносились стоны, и
стояло ритмичное пиканье машин. Люди, пролежавшие в центре годы с инсультами и
деменцией, потерянные и измученные. Утки и катетеры. Питание через трубку. Как и в
отделении смертников, они обитали в комнатушках с маленькими телевизорами и вряд ли
часто принимали гостей. Если родные и навещали, то их наверняка даже не узнавали. Заборы
и решётки ни к чему, когда ты даже ходить не можешь. Тот-то и тот-то сломал бедро, а этот
вечно вытаскивает трубку. Редкие вскрики от боли или кошмаров. Вот твоя награда за
девяносто семь лет доброй, порядочной жизни. Это было жутко. Я не оправдывал Материно
обращение с пациентами, но, как и в случае с охранниками в отделении смертников, которые
живут в дерьмовом городишке в шаге от колючей проволоки, я понимал, как такие условия
могут привести человека к депрессии, садизму и сумасшествию.
Люди, которые говорят, что самоубийство не ответ, просто не слышали всех вопросов.

vk.com/rgrumble 134