Окно было открыто нараспашку: занавески из тонкого тюля игриво трепетали, были

слышны детские восторженные крики и звуки спешащих куда-то машин. Ветер шелестел молодой
зелёной листвой, наполняя комнату свежим, майским воздухом, который пах нагретым солнцем
асфальтом, дешёвой жёлтой краской, аляповато яркий цвет которой безжалостно разъедал глаза, и
сиренью. Запах сирени был болезненно родным.

Сиренью пахло тёплое беззаботное утро, когда мама одевает тебя в пышное, неудобное
платье, накручивает тебе красивые, волнами спадающие на лицо кудри и ведет в детский сад; в
голове ты неустанно повторяешь слова стихотворения, которое вы с ней учили до позднего вечера;
в горле пересыхает от волнения, а в туфлю кажется попали крупинки песка.

Сиренью пахло радостное возбу

Комната, несмотря на окружавшие ее шум и суету, хранила гробовое молчание. Предметы

были словно чем-то скованы

На холодном полу, свернувшись клубком и закрыв лицо ладонями, лежала девушка. Ее

нездоровая худоба была словно списана с учебника по анатомии, на пыльных желтоватых
страницах которого был изображен скелет человека. Кости, обтянутые тонкой кожей с мраморным
узором вен – в ней есть кровь, но не жизнь – сильно выступали, делая ее тело
непропорциональным, пугающим своей абстракцией. Острая грудь была скрыта белым
бюстгальтером, а ноги обтянуты красными колготками, которые делали ее лишенную румянца,
прозрачную кожу еще более болезненной на вид.

Девушка содрогалась от рыданий, ее щеки бледные щеки были мокрыми от слез, природы
которых она не знала. Тупая ноющая, но не разгаданная боль сидела внутри, разрывала грудную
клетку и не могла найти выход даже в слезах. Ее бросало то в жар, то в холод, она не могла
выяснить причины той агонии, съедающей ее изнутри, так нагло играющей с ее чувствами.