ТЕМА 8.

АНАЛИЗ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ:

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ
© 1999 г. Н. Косолапов (МЭиМО №2.-1999.-С.77-85)
Направление, несколько позднее обозначенное понятием "анализ внешней политики" (АВП;
"foreign policy analysis", FPA), начало обособляться из комплекса наук о международных
отношениях еще на протяжении 50-годов. К настоящему времени АВП давно утвердился как
мощный самостоятельный куст теоретических подходов к изучению политики государства,
международных отношений и мировой политики: успел пережить как минимум два отчетливо
прослеживающихся этапа в эволюции собственной теоретической и методологической базы: и
остается одной из наиболее быстро и интенсивно развивающихся сфер науки о международной
жизни.
Масштабы проделанных и ведущихся в рамках АВП исследований не позволяют
рассмотреть в отдельной теме все концепции и теории этого направления. Поэтому представляется
целесообразным и возможным ограничиться лишь самым общим изложением: (а) истории
становления и развития АВП как целостной самостоятельной сферы научно-теоретической мысли;
(b) диапазона конкретных предметов исследования и подходов, сложившихся внутри этого
направления; (c) основных идей и концепций, утвердившихся за минувшие сорок лет в АВП в
целом; а также (d) остановиться на некоторых наиболее интересных и перспективных
дискуссионных проблемах АВП. В теме девятой на основе идеи и концепций АВП будет дано
интегрированное представление о процессе формирования и осуществления внешней политики
современного государства. Таким образом, тему 8 можно рассматривать как историю становления
дисциплины, а тему 9 - как срез ее текущего состояния и прогностических возможностей.
Становление анализа внешней политики как самостоятельного направления несколько
опередило выделение теории МО из комплекса паук о международных отношениях (подробно об
этом см. тему 1) и даже успело внести свой вклад в подготовку этого выделения. С учетом АВП
(международными отношениями в строгом смысле этого понятия не занимающегося, но теснейшим
образом связанного с наукой о МО: более того, до сих пор остающегося частью этой науки)
правомерно утверждать, что во второй половине 50-х - на рубеже 60-х годов происходит
разделение науки о международных отношениях на три широких и все более взаимодополняющих
русла:
- традиционные эмпирические (исторические, описательные, реферативные) исследования
внешней и мировой политики, дипломатии и международных отношений, отдельных проблем МО
(войны и мира. разоружения, международного права, организаций и т.п.);
- анализ внешней политики (с середины 50-х годов), в центр своего внимания поставивший
проблемы движущих сил. формирования и осуществления, общих закономерностей и специфики
внешней политики и/или "поведения" государств на международной арене:
- собственно теория международных отношений (с рубежа 60-х годов), фактически
поставившая (ретроспективно это становится все более ясно) и пытающаяся разрешить проблемы
мирового сообщества и процесса продвижения к его формированию как цельностей.
АВП как направление складывался исключительно в западной науке о МО. На начальном
этапе его становления он испытал влияние христианско-нормативного подхода, взяв оттуда по
существу все его ценностные суждения и ориентации (четкое предпочтение западному типу
общества и его внешней политики, неприязнь к авторитаризму, резко выраженное эмоциональное
отвержение тоталитаризма, а также стиля и самой сути внешней политики, рождаемой двумя
последними типами политического устройства общества). Однако, теоретическая и
методологическая компоненты АВП были целиком и полностью взяты им у христианско-
позитивистского подхода, в значительной степени у основанной Г. Моргентау школы
политического реализма.
Так, объектом исследования для АВП является государство, действующее в системе
межгосударственных политических отношении. АВП признает, что современные МО не сводятся
только к МГО и что в МО второй половины XX в. действуют. помимо государств, также и другие
типы субъектов МО. Тем не менее объектом исследования для АВП остается государство, при этом
последнее отождествляется с центральным (федеральным, общенациональным) правительством. а
"поведение государства" - с действиями этого правительства.
Вместе с тем было бы неверно полностью отождествлять АВП (в его исходных теоретико-
методологических установках) со школой полит-реализма. Если последняя исходит из постулата,
что все МГО строятся лишь вокруг отношений силы, а государства в МО движимы исключительно
погоней за обретением, удержанием, умножением силы и влияния (power), то АВП, не отрицая
роли силы в МО, обращается и к иным, не силовым типам и видам отношений между
государствами, формам и средствам внешней политики, мотивациям ее субъектов и участников.
Для политреалистов государство есть нечто цельное, монолитное, не допускающее внутренних
противоречий; оно - "атом" ("неделимое целое") всех их построений. Для АВП государство - космос
со множеством сил. институтов, механизмов, в том числе и взаимно противоречивых, движимых
самыми разнообразными мотивами и интересами. "Поведение государства" для АВП лишь
абстракция, ибо для АВП нет самого явления "государство-неделимое целое": внешняя же
политика стихийно складывающаяся результирующая множества внутригосударственных и
внутриобщественных взаимодействий, в том числе и случайного характера, далеко не все из
которых осознанно ориентированы на внешнюю сферу. "Политреализм" рассматривает
"государство-неделимое целое" всегда как "рационального актора" в системе МО. АВП подвергает
гипотезу непременной рациональности внешней политики сильнейшему и обоснованному
сомнению. АВП по определению не занимается изучением собственно МО. рассматривая их лишь
как среду, в которой действует государство. Однако, АВП ставит проблемы качества этой среды,
эволюции такого качества и ее влияния на качество действующих в МО субъектов ("политреализм"
имплицитно предполагает это качество неизменно-силовым).
По-видимому, было бы не совсем верно и считать "политический реализм" первым из
направлений в рамках собственно теорий внешней политики (как это сделано, например, в
монографии "Современные буржуазные теории международных отношений", вышедшей в 1976 г.).
Теоретизируя о природе внешней политики, классики "политреализма" стремились через нее
объяснить международные отношения, а не саму ВП как таковую. Их представление о ВП
сводилось по сути к набору постулатов и аксиом, лишь в минимальной степени включая элементы
анализа реального положения, а не умозрительных схем. Кроме того, ВП в работах
"политреалистов" фактически низведена до военно-политической стратегии (даже до стратегии
ядерной, чем грешна школа "стратегического анализа"), что, во-первых, делает их построения
ближе к политической экстраполяции военной теории, нежели к сфере собственно внешней
политики; а во-вторых, вступает в очевидное вопиющее противоречие с реальным содержанием
внешней политики любого современного государства, прежде всего США.
Но "политический реализм" действительно дал заметный импульс становлению АВП своими
бьющей в глаза ограниченностью мышления примитивностью подхода к сложнейшим явлениям
современного мира, бесспорностью вытекающих из такого подхода опасностей, по сути
игнорированием природы демократического общества, допускающей возможность и высокую
вероятность значительных колебаний в формах и содержании внешней политики государства. АВП
рождался как интеллектуальная антитеза "политреализму". В 50-е и 60-е годы на этапе своего
становления АВП стал, особенно в США, идеологически приемлемой формой критики священных
тогда коров "политреализма" и "стратегического анализа", даже политической оппозицией им.
Целостность АВП как самостоятельной научной дисциплине (при многообразии
направлений и подходов внутри нее) придает наличие единого предмета исследований,
определяемого как поиск "понимания и объяснения процессов внешней политики и поведения
акторов мировой политики. Понимание это в процессе развития само АВП эволюционировало в
сторону более четкого разграничения предметов исследования теории МО и АВП. Если первая
обращается к внешней по отношению к государству сфере и стремится объяснить явления,
процессы, механизм международной жизни, то АВП исследует только внутреннюю сферу
государства с целью выявить причины, движущие силы и механизмы, приводящие к
определенному образу и содержанию взаимодействий государства с внешней для него средой.
Теория МО изучает взаимодействия и взаимоотношения субъектов МО; АВП - взаимосвязь их
внутреннего мира с их поведением вовне, в сферах мировой политики и международных
отношений.
Явная натянутость попыток «политреалистов» объяснить ВП и МО в пределах понятийной
сцепки "национальный интерес" и "сила" уже на рубеже 60-х годов побудила многих ученых отойти
от нормативности и обратиться к созданию общей теории внешней политики соединением
"подлинно научных" воззрений и подходов с анализом реалий в сфере практической ВП, особенно
процессов ее формирования.
Поворот этот, помимо прочего, высвечивает важность того, что сами ученые в разное
время склонны считать наукой (особенно "передовой наукой своего времени"), а чему они
отказывают в праве на авангардность в науке или даже вообще на научность. На рубеже 60-х
годов в сравнительной политологии (comparative politics) еще сохранялось подтвержденное после
Второй мировой войны господство нормативного подхода. На этом фоне "передовым", "истинно
научным" противовесом пронзавшей общественные науки нормативности виделись естественно-
научное мышление, а в нем только входившие в силу (и в научную моду) кибернетика, общая
теория систем, количественные методы анализа и, главное, идея междиспиплинарности. Из этого
интеллектуального "питательного бульона" и возникли три первых направления собственно АВП:
сравнительные исследования ВП (comparative foreign policy), структурно-функциональный анализ
ВП и исследования ВП с позиций общей и социальной психологии.
Полностью избежать влияния нормативности не удалось: мощная уверенность
сравнительной политологии и практической политики в превосходстве и высшей ценности
западных (США и Западная Европа) моделей политического устройства. в сочетании с фактом, что
лишь США оказались достаточно открытой страной, десятилетиями дававшей науке обильнейшую
эмпирическую пищу (детальнейшие описания и исследования многих нюансов формирования и
осуществления политики страны, отношений в ее руководстве и т.п. — темы, в большинстве
государств наглухо закрытые и поныне), вызвали к жизни теорию модернизации с ее упором на
повсеместное воспроизводство западной модели общественных отношений, экономики, политики
как главного и непременного условия развития; обеспечили долгое доминирование этой теории в
научном мышлении и в практике. По этой причине все возникавшие направления исследований ВП
поначалу выстраивали свои концепции в неизменном соответствии с идеями и психологией теории
модернизации, нормативного видения западных обществ, демократии.
Сравнительные исследования ВП (comparative foreign policy) стали научным явлением,
гораздо более широким и значимым, нежели просто проведение межстрановых и межкультурных
сопоставлений. Они нацеливались на поиск достаточно прямолинейных простых объяснений ВП.
"поведения государства" вообще (не конкретной страны). Решая эту задачу, сравнительные
исследования ВП поневоле должны были (в отличие от "политреализма") обратить самое
пристальное внимание на действительные процессы формирования ВП государства, с их
качественно различными функциональными, социальными, а тем самым и причинно-
следственными уровнями -от личности (лидер, глава государства) через малые группы
(коллективные руководящие и совещательные органы), организационные структуры
(правительство и его аппарат; ведомства) до макросоциального уровня (тип общества; МО как
сфера приложения ВП; миропорядок - world system).
Отличительной особенностью сравнительных исследований конца 50-х - рубежа 80-х годов
было осознанное стремление абсолютного большинства авторов этого направления выйти на
создание какой-то единой общей теории, которая оказалась бы способна "объяснить" не только
конкретную политику конкретного государства в определенных условиях, периоды, но сам
феномен внешней политики в целом. Здесь выявилась парадоксальность расхождений
сравнительных исследований с"политреализмом": опровергая и отвергая многие конкретные схемы
и объяснительные конструкции последнего как чисто умозрительные, прямолинейные и потому
несостоятельные, работы сравнительного направления разделяли еще вместе с "политанализом"
веру в единую теорию ВП и возможность ее относительно быстрого создания.
Особое в теоретико-методологической постановке проблемы качественных уровней
процесса формирования и осуществления ВП значение имела статья Дж. Розенау "Предтеории,
теории и внешняя политика", с тех пор многократно перепечатанная и до сих пор цитируемая.
Ретроспективно главное ее значение, во-первых, в том, что фактически была предложена общая
типология организации работ по исследованию ВП, широко используемая до сих пор. Во-вторых, в
содержание исследований ВП была впервые интегрирована новая для этой области идея
альтернативности. Выделенные Дж. Розенау пять категорий факторов (личность политика, его
роль, особенности политико-государственного, общественного устройства, системные факторы)
означали фактически признание пяти уровней детерминации ВП. Отныне конкретная внешняя
политика как следствие и результат сложного взаимодействия этих групп факторов между собой
не могла более считаться предопределенной, единственно возможной, заданной (как равно
утверждали "политреалисты" и марксисты): даже у одного и того же государства, в сходных
условиях его "внешнеполитическое поведение" способно колебаться в достаточно широком
коридоре альтернатив и, как правило, испытывает эти колебания и шарахания.
Главным объективным итогом нескольких десятилетий изучения внешней политики школой
сравнительных исследований стал мощный удар но ключевым категориям "политического
реализма". Убедительно и на массе конкретных (в отличие от "политреализма") исследований
покачано, что внешняя политика государства есть по сути проекция вовне противоречий и
столкновений в его внутренней сфере, на внутренней для данного государства почве (интересы,
социальные силы). Потому "национальный интерес" - идеологическая абстракция или в лучшем
случае категория философского, но никак не политико-прикладного анализа. Соответственно и
"поведение государства" целостно лишь до тех пор, пока за него принимаются явно видимые,
внешние формы и признаки, рационализируемые задним числом (именно так возникают легенды о
нечеловеческой прозорливости политики отдельных государств и деятелей, сумевших якобы за 30
—40 и более лет все предусмотреть, предвидеть, спланировать и осуществить с невероятными
целеустремленностью и последовательностью).
Формирование сравнительных исследовании как позитивистского прикладного направления
происходило под сильным влиянием эйфории от количественных методов исследования, под
которыми чаще всего подразумевалось, однако, всего лишь использование той статистики, что
начала собирать и публиковать ООН (количество конфликтов и войн, их распределение во
времени. интенсивность; разного рода социальные индикаторы, характеризующие уровни развития
и качество жизни в различных странах: и т.н.). Использование статистики такого рода само по себе
никак не приблизило создание теории ВП, да и не могло этого сделать. Позитивная отдача первого
увлечения количественными методами в исследовании ВП была, представляется, как минимум
двоякой.
Во-первых, сама наука делала еще только первые подходы к построению сложных моделей
социально-политических процессов и явлений. Тут первый опыт применения количественных
методов был столь же беспомощен, сколь и необходим, как первые шаги ребенка. Во-вторых, они
открыли путь к построению "идеальных моделей" ВП, созданных на стыке модных тогда
социологии и кибернетики ("теория ВП"Дж. Модельского. "кибернетический подход" К. Дойча,
построения Дж. Розенау. экономические концепции ВП и идея "транснациональных отношений").
Последние, как всякая идеальная модель, оказались инструментальны, когда позднее
потребовалось сравнивать реальные процессы формирования и осуществления ВП с какими-то
эталоном, мерой, которые позволяли бы выявлять в этих процессах общее и специфическое для
разных стран и конструкций самого процесса.
Это полезное качество абстрактных на первый взгляд моделей выявилось в 70-е годы,
протяжении которых появились десятки том качественных исследовании отдельных
действительных граней реального внешнеполитического процесса (труды Г. Аллисона. М. Брешера,
М. Хэлперина, И.М. Дестлера, А. Джорджа, С. Хантингтона, Р. Хилсмана, О. Холсти, К. Уолтца и
многих других). Эти авторы, создавшие всю ныне уже "классику" исследований ВП - ее наиболее
ценную практическую часть, принадлежали явно ни к какой школе. Многие них были в недавнем
их прошлом практикам; не претендовали на большее, чем теоретизированное осмысление своего
опыта. Но именно этим оказались интересны их работы. Созданные немного ранее "идеальные
модели" позволяли увидеть те стадии и точки процесса формирова и осуществления внешней
политики, в которых начинали действовать реальные факторы определенных видов и типов: роль
личности лидера, законы бюрократии, логика переговоров или нажимных форм диалога с
оппонентом и другие.
Так, Г. Аллисон в 1970 г. выделил три "Mодели" формирования ВП: I – классическую, в
которой ВП представляется результатом сознательной, целенаправленной, рациональной
деятельности актора (государства в целом, правительства и/или их руководителя); II -
представление о ВП, как следствии комплекса opганизационных актов и процессов: III - ВП как
результат политического торга ведомств и лидеров, происходящего внутри правительств также в
его отношениях с лоббистами. Очевидно, все три модели (а) отражают эволюцию теоретического
мышления по проблеме: (b) дополняют друг друга: (с) не столько продолжают сравнительные
исследования, как открывают новое направление анализа внешней политики.

"Рядом" со сравнительными исследования под их влиянием возник и получил развитие
структурно-функнкциональный анализ ВП. И центре его внимания оказались три области:
бюрократическая теория ВП с ее вниманием к особенностям функционирования действующих в
этой сфере организации: специфика принятия решений по вопросам ВП государственным
руководством; и роль элит и групп давления в формировании ВП. Все они объединялись
изначально концепцией внутриполитических истоков внешней политики.
Бюрократическая теория BП основывается на идеях и положениях теории организации,
дополняя их признанием того, что "наблюдаемая внешняя политика" государства есть всегда итог
сложных отношений и взаимодействии между участвующими в выработке, принятии и
осуществлении внешнеполитического курса ведомствами, каждое из которых подвергается
лоббированию извне и действует в обстановке, когда межведомственные конфликты интересов,
столкновения амбиций руководителей и т.п. встроены в систему разделения властей (в
демократиях) или придворных интриг (в странах с авторитарным, а особенно тоталитарным
политическим устройством).
Сильная сторона теории бюрократического процесса ВП - в ее описательной части. Так, у
Г. Киссинджера читаем: "Не существует такой вещи, как американская внешняя политика. Серия
шагов, приведших к определенному результату, возможно, даже не планировалась ради
достижения этого результата". Практика и технология политико-бюрократических игр вокруг
конкретных курсов политики представлены в литературе подробнейшим образом (труды Г.
Киссинджера. И. Дестлера, Р. Аксельрода. Д. Дейвиса, Д. Стейнбрюннера. Г. Аллисона, М.
Хэлперина и многих других). Сложнее с генерализацией. В теории организации она, естественно,
направлена на объяснение функционирования самой бюрократии, но не той политики, которую
бюрократия должна была бы вырабатывать и/или проводить. Несомненно, политика не может не
опираться на бюрократию, не испытывать на себе ее влияния: но она и не сводится к одному
только бюрократическому процессу.
Исследование процессов принятия внешнеполитических решений, широко развернувшееся
с конца 60-х годов, не претендуя на теорию ВП в целом, попыталось перебросить объяснительный
мостик между ВП как продуктом бюрократического процесса и ВП как результатом политического
торга. Основополагающие работы направления связаны с именами К. Боулдинга. Г. Гетцкова, К.
Дойча, Г. Киссинджера, А. Рапопорта, Дж. Розенау, Р. Снайдера, Т. Шеллинга. Р. Хилсмена и др.
Методологически исследования этого направления связаны с теорией принятия решений как
самостоятельной дисциплиной. рожденной потребностями современных автоматических и
автоматизированных систем управления; и системным анализом как методологической основой
современных планирования и программирования, решения иных масштабных Управленческих
задач. (Оговоримся, что теория принятия решений становится необходимой там, где на
протяжении многих лет - 10-15 и более сотни и тысячи организаций работают на единую задачу
или группу задач, направляя на эти цели ресурсы, измеримые процентами от ВВП
соответствующей страны, и где принятие решений поэтому должно вынужденно ориентироваться
на целевую функцию. В условиях, где продолжают действовать формы авторитаризма и/или
тоталитаризма и принимающий решения центр сам выступает верховным арбитром всего и вся,
теория принятия решений для такого центра лишь помеха. столь же нелепая, как ученый совет
при Чингизхане.)
В теории принятия решений давно установилось четкое деление двух принципиально
разных процессов: решения проблемы (problem solving) и собственно принятия решений (decision
making). Первое предполагает операциональное и содержательное определение данной проблемы,
выявление количественных и качественных критериев ее решения и на этой основе
конструирование различных путей ее возможного решения - от оптимального до максимизирующих
одни параметры в ущерб другим. Принятие решения предполагает выбор из числа определенных
таким образом альтернатив. При этом в процессе принятия решения его участники
руководствуются не только (а чаще всего и не столько) прагматическими соображениями в русле
решения проблемы, но и соображениями открытого или имплицитного. неявного политического и
статусного торга в отношениях друг с другом. В итоге принятым оказывается обычно не абстрактно
"наилучшее" (по критериям решения проблемы) решение, но такое. но которому может быть
достигнут компромисс в политическом торге внутри принимающей решение группы
(правительство; лидер и группы давления на него).
Признание факта такого торга и его исключительно высокого значения при принятии
макро- и внешнеполитических решений вызвало к жизни исследования роли элит и групп
давления в формировании и осуществлении внешней политики. Соответствующие положения, идеи
и концепции политологии и политической социологии (теории элит и теории групп интересов и
групп давления) были просто перенесены в область изучения внешнеполитического процесса
(работы Г. Алмонда. Г. Колко, Б. Коэна, С.Р. Миллса. П. Мотта, Ф. Хантера и многих др.). В целом
признаны и подробно описаны как роль и значение элит и групп давления, так и объективные
факторы, определяющие пределы их возможного влияния на политику вообще и внешнюю в
частности. Возникла чувствительная для западного политического сознания проблема совмещения
признания роли элит и групп давления с такими идеологическими и культурными ценностями, как
представления о демократизме западного общества и политических процессов в нем. Заметим
попутно, что концепции роли элит и групп давления имели бы для теории ВП наибольшую
теоретико-методологическую ценность в том случае, если бы их удалось соотнести с "идеальной
моделью" внешнеполитического процесса в целом и отдельных его фаз: тогда становилась бы
возможна привязка такой роли к конкретным уровням и фазам этого процесса.

В значительной мере автономно от сравнительных исследовании и структурно-
функционального анализа ВП (что диктовалось уровнем развития дисциплин-источников
заимствований), но и в тесной связи с ними во всем, что касалось политологических аспектов
предмета исследования, развивалось начиная с первой половины 50-х годов психологическое и
социально-психологическое изучение ВП. Здесь с самого начала работа пошла по трем руслам:
изучения национальной! характера и его взаимосвязей с национальным поведением (то есть с ВП
соответствующих страны, государства); описания и исследования социально- и политико-
психологических факторов, действующих на разных уровнях (личность, малая группа,
организация) и стадиях (формирование курса, принятие решения, его осуществление и т.п.)
внешнеполитического процесса; а также исследования конфликта с точки зрения
предрасположенности "актора" к конфликтным формам отношений и особенностей его поведения
в ходе конфликта.
Концепции национального характера как объясняющего специфику национального
поведения на международной арене (фактически внешнюю политику) получили распространение в
50-е годы. В целом они отталкивались от работ В. Вундта и Г. Лебона (1910-е годы), а также от
положений замеченной в свое время работы английского дипломата Г. Никольсона
("Национальный характер и национальная политика", 1938). Под словом "национальный" всегда
подразумевается "nation-state", высокая степень единства государственной и этнической
самоидентификации человека, а в ранних работах - "национальное государство как единое целое"
(сродни подходу "политреалистов"). В рамках исследований национального характера поставлены
проблемы взаимосвязи антропологических, этнокультурных особенностей этноса и его социально-
исторического опыта с его "поведением" в мире; "базисного типа личности", формируемого
национальным характером и обеспечивающего преемственность жизни и эволюции последнего:
взаимосвязи "базисного" или "модального" типа личности с национальным характером и
предпочтительными для него типами политических институтов, организации, системы; места и
роли национального xapaктера во внешней политике государства и в динамике МО; была
предпринята попытка объединить все перечисленное при помощи системного подхода в некоторую
целостность (К. Терюн).
Главный итог исследований национального характера в связи со внешней политикой
государства еще к рубежу 70-х годов определился как отрицательный и с тех пор не изменился.
Национальный характер улавливается на уровне интуиции и внешних его проявлений, но не
идентифицируется методами современной науки, а его взаимосвязи с внешней политикой
государства оказываются столь неочевидны, что не поддаются определенной оценке и не
позволяют установить какие бы то ни было их закономерности. Позитивная сторона исследований
национального характера в том, что они побудили теорию ВП отойти от "грандиозных" (Дж.
Розенау) понятий наподобие "национализм" или "национальный характер", создающих не более
чем иллюзию понимания предмета исследования и его внутренних механизмов, и перейти к
конкретизации(операциона-лизации) применяемых понятий и концепций; перенести внимание на
детальнейшее изучение реальных процессов формирования и осуществления внешней политики
как в "организационной", так и в "человеческой" их частях.
Изучение личностных, социально- и политико-психологических факторов, действующих на
разных уровнях (личность, малая группа, организация) и стадиях (формирование курса, принятие
решения, его осуществление и т.п.) внешнеполитического npoцеcca, развернутое с середины 50-х
годов и широко продолжающееся и поныне, опирается на общую методологическую основу
-прямое перенесение в АВП теорий, концепций и методов из соответствующих разделов
психологической науки. Естественно, междисциплинарный перенос обращался в первую очередь к
заимствованию наиболее признанных в западной психологии подходов и концепций.
Особое место среди последних заняла, как следовало ожидать, теория психоанализа,
доминирующая в анализе личности руководителя государства, правительства, ведомства и т.д.
Попытки объяснить ВП ряда государств в конкретные периоды их истории через особенности
психологии соответствующих лидеров (Сталин, Мао Цзедун, Гитлер и т.п.) завершились
появлением новых направлений - психоистории и психополитики (последняя пытается объяснить
поведение лидеров и через него политику исключительно в рамках психоанализа), но дать искомое
объяснение не смогли. Привлечение психологии, однако, позволило создать немало методик
практико-прогнос-тической оценки политиков, перспектив политико-психологического влияния на
них. Аналогично, перенос в изучение ВП теории малых групп дал возможность полнее представить
взаимоотношения лидеров (внутри страны, а также лидеров государств на мировой арене),
особенности принятия решении в группах (при демократии и/или коллективном руководстве),
органические пороки групповых решений (доминируют факторы межличностных отношений
участников группы, а не решения тех проблем, которыми эта группа должна заниматься).
Подробно проанализировано поведение человека в современной бюрократической
организации. мотивация этого поведения. Принято за аксиому, что работающий в любой
организации человек неизменно преследует лишь собственные интересы и цели, но вынужден и
может делать это только в рамках ролевых предписаний данных социальной и функциональной
ролей, выраженных в комплексе формальных норм и требований (законы, служебные инструкции и
т.п.). Признание этого факта дало возможность по-новому подойти не только к проблемам
практического управления вообще, но и к анализу и прогнозированию ВП. Проведено важное
разграничение между организационной формой внешнеполитического процесса и его
"человеческим" наполнением - действиями реальных людей в конкретных точках этого процесса.
Тем самым, конечно, не создано никакой общей теории ВП; но получена масса практически весьма
полезных сведений и рецептов.
Исследования конфликта как особого политического поведения и внешней политика с
позиций общей, социальной и политической психологии, ведущиеся с начала 50-х годов, давно
развернулись в самостоятельную научную дисциплину конфликтологию, включающую в себя
специальный раздел, посвященный международным конфликтам. Направление это на данный
момент оказалось наиболее продуктивным в теоретических исследованиях МО и ВП. Здесь нет
возможности даже кратко охарактеризовать его, и приходится адресовать читателя к ранее
опубликованным статьям на эту тему. Главные практические достижения конфликтологии связаны
с созданием множества методик урегулирования и иных видов разрешения конфликтов.
Теоретические итоги заключаются в признании конфликта как рациональной формы общего и
политического поведения, выявлении его психологических основ и социальных, включая
политические, механизмов.
Перемены в созданной таким образом системе представлений о путях и закономерностях
формирования ВП государства начали давать о себе знать еще на протяжении 60-х, резко
усилились в 70-е годы и привели к качественным переменам в изучении ВП на рубеже 80-х годов.
Во-первых, как следствие весьма жесткой критики, которой подверглась теория
модернизации были признаны необходимость знания и понимания присущих различным странам,
культурам реальных внутриполитических процессов (вместо подгонки их под западные модели), а
также их значение для формирования специфической ВП соответствующих стран.
Во-вторых, в 70-е годы начался, а в 80-е продолжился процесс постепенной эрозии былой
гегемонии позитивизма в исследованиях МО и в сравнительной политологии. На смену
позитивизму пришел выбор в пользу методологической эклектики, сделанный вполне осознанно:
неспособность целого ряда дисциплин сформулировать единую теорию своего предмета (за 60-70-
е годы так и не удалось создать "общие теории" систем, конфликта, политики вообще, внешней
политики. МО: неудачами завершился ряд аналогичных попыток в смежных науках - политологии,
социологии. социальной и политической психологии) ясно указывала, что проблема в объективной
неготовности науки, а не в просчетах или ошибках отдельных исследователей. Смена lie-лей
продиктовала смену методологии: если построить теорию возможно только на базе целостного
методологического подхода, то изучение множества частных вопросов этого как минимум не
требует, но может оказаться более плодотворным при методологической всеядности. Что же
касается общих теорий, задача их построения отныне отодвинута в неопределенное будущее, ряд
исследователей признает ее вообще невыполнимой и ненужной.
Параллельно к середине 80-х годов завершился процесс взаимной "притирки" науки о МО
(включая исследования ВП) и сравнительной политологии. Студенты новых поколений осваивали в
университетах обе дисциплины, специалисты прорабатывали вопросы их сопряжения и
разграничения предметов исследований; все это вместе постепенно стирало и в конечном счете
сняло теоретическое, методологическое, категориальное непонимание и неприятие двумя науками
друг друга.
 В-третьих, с середины 60-х и по конец 80-х годов наука в целом медленно, но неуклонно
уходила от сложившегося еще в XVIII в. интуитивного "естественнонаучного" понимания того. "что
есть наука", к более сложному, навеянному биологией с центральными ее принципами системности
и развития (это понимание науки в западной литературе часто обозначается как "эпистемоло-гия
эволюционизма"). Усложнение представлении о природе науки (особенно социальных се
дисциплин) облегчало методологические поиски и отражалось в том числе и на исследованиях МО
и ВП.
Со второй половины 80-x годов начинается новый этап в развитии исследований внешней
политики государства (его называют также собственно "анализом ВП - foreign policy analysis" no
контрасту с преимущественно сравнительными исследованиями 50-70-х годов, что мне лично
представляется не вполне корректным). Главное отличие этого этапа - в наличии общей и в целом
признанной интуитивной модели процесса формирования и осуществления внешней политики
(внешнеполитического процесса) как сложного системного явления. Отсутствие единой теории
этого явления означает, что на сегодня должны быть приняты (как минимум не должны
отвергаться) все ранее созданные частные концепции, которым предстоит пройти тщательную
проверку гораздо более детальными исследованиями, ведущимися к тому же в намного более
широком диапазоне проблем и тем.
Помимо уже отмеченного выше нового отношения к методологии, современному этапу АВП
в целом присущ упоp на системное понимание самого внешнеполитического процесса (ВПП), его
отдельных сторон и явлений. Попытки выстроить простые и прямолинейные зависимости,
механистическое видение причинности отдельных событий, явлении и ВПП в целом
(ретроспективно кажущиеся сейчас почти карикатурными во многих исследованиях 50-60-х годов)
остались в прошлом. На смену им пришло ясное понимание сложности причинно-следственных
связей внутри ВПП, а также между ним и внутренним миром государства, ним и международно-
политической средой; хотя конкретное содержание таких связей остается в целом плохо
изученным.
Наконец, если теоретические исследования внешней политики в 50-70-е годы опирались
почти исключительно на реалии и эмпирику США. то с рубежа 80-х годов все более весомая их
часть основывается уже на материале внешнеполитических процессов других государств и культур
и не следует так жестко модернизационному догмату о превосходстве западной модели
политического устройства и собственно ВПП. Более систематическое и последовательное внимание
к ВПП не западных стран, культур и народов при этом -не воля случая и не следствие
относительной "исчерпанности" американского материала, но результат осознанной позиции
основной массы исследователей.
Изменился взгляд на предмет исследования: "Главное внимание анализа внешней политики
сосредоточено на намерениях, заявлениях и действиях актора - которым часто, но не обязательно
является государство, - направляемых им по отношению к внешнему миру, и на реакции других
акторов на эти намерения, заявления и действия". Оставляя в стороне вопрос, как можно всерьез
судить с позиций науки (а не политики, спецслужб и т.н.) о намерениях любого "актора", заметим,
что такое понимание предмета анализа опасно близко подходит к утрате предмета исследования
ВП вообще. Происходит это из-за отсутствия категории "субъекта МО", который один только и
может но определению быть субъектом ВП: иначе нужно было бы считать "внешней политикой"
любое высказывание о внешнем мире любого человека. Очевидно, обоснованный отказ
рассматривать государство по канонам "политреализма" как целостного "актора" и видение всей
сложности внешнеполитического процесса не должны все же перерастать фактически в лишение
государства его специфических роли и особенности - способности выступать субъектом МО и ВП
(подробно о проблеме субъекта МО см. тему 7).
В исключительно широком спектре современных исследовании ВП особенно интенсивно
развивается относительно новое направление - когнитивный подход к анализу внешней политики.
Он сложился па стыке нескольких предшествующих линий анализа: теории принятия
внешнеполитических решений, бюрократической теории ВП, концепций и теорий психологических
исследований ВП, а также компьютерного моделирования внешнеполитического процесса и
процессов принятия внешнеполитических решений, и теории экспертных оценок, получившей
развитие с конца 70-х годов. В самом широком смысле, суть когнитивного подхода заключается в
попытке понять (и по возможности смоделировать) ход мышления человека и/или
организационных структур по конкретной проблеме, ситуации и/или комплексу того и другого: что
реально знал "актор" по данной проблеме в момент и/или к моменту принятия решения: как-эти
знание и информация были организованы в его сознании; какая логика поведения диктовалась
структурой сознания "актора"; чем руководствуется "актор", принимая решение (доказано с
уверенностью, что не рациональными соображениями и не чисто статистическим перебором
вариантов).
При его внешней сложности и абстрагированности когнитивный подход способен давать в
высшей степени практические результаты. Так, применение формальных методик экспертного
анализа может во многих случаях компенсировать дефицит информации. Моделирование
когнитивных процессов в принципе дает возможность создания для правительственных структур и
ведомств особо сложных стандартных операциональных процедур (standard operating procedures,
SOP-es), поддерживаемых компьютерными системами анализа и базами данных (в особо сложных
и/или затяжных международных ситуациях СОП-ы сильно облегчают задачу межведомственной
координации, а также в принципе открывают возможность заранее проигрывать многоходовые
варианты и получать тем самым существенный аналитический и временной перевес над
контрагентом, не располагающим аналогичными возможностями). В целом анализ внешней
политики уже способен решать немало задач прикладного характера в интересах практических
ведомств.
Когнитивный подход позволяет вплотную подойти к решению еще одного комплекса
крайне важных в АВП задач. Особенность внешней политики - высокая степень ее реагирования на
действия и даже лишь заявления других участников МО. В то же время субъект МО и ВП,
выстраивая собственный курс, обычно рассчитывает, какой эффект должны вызвать его
вербальные и невербальпые действия, и реагирует также па присутствие, отсутствие и/или
отклонения в фактическом эффекте по сравнению с предполагаемым. Моделирование этого
процесса могло бы существенно продвинуть научное познание и дать ощутимую отдачу
внешнеполитической практике государства.
Исследователи, занимающиеся теорией ВП. на протяжении 80-х годов пришли к
пониманию, что проблемой первостепенного значения в этой теории оказываются взаимодействие
и взаимовлияние факторов внутренних и внешних, а также эффект их суммарного воздействия на
социально-историческую эволюцию государства и его положения в системе государств, в
международных отношениях. Иными словами, это проблема взаимовлияния внешней по
отношению к государству среды (социально-политической, культурной; "мирового сообщества") и
''внутреннего мира" государства и общества в процессе их совместной, взаимосвязанной эволюции.
Тем самым осознается, что в пауках о МО необходимы как минимум несколько комплексов теорий:
- теория социума как отдельно взятых общества, государства и внутренних
закономерностей их функционирования и эволюции;
- теория внешнеполитического npoцеcca как опецифичсского процесса формирования их
внещненаправленных поведения, связей;
- теория международных взаимодействий как процессов соприкосновения, взаимовлияния
внешних политик субъектов МО:
- теория собственно МО как специфических системы и порядка макросоциальных
отношений и их эволюции в реальном времени;
- теория мирового развития как представление о ко-эволюции всего перечисленного и
мира в целом во времени историческом. Тем самым фактически заложено понимание места
явления ВП и теории ВП соответственно во внутренней и международной жизни и их научном
познании, далеко продвинувшееся от изначального видения объекта и предмета АВП в категориях
"политреализма" и геополитики.

ТЕМА 9. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА И ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС СУБЪЕКТОВ

МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ
© 1999 г. Н. Косолапов (МЭиМО №3.-1999.-С.64-73)
Сборник по проблемам теоретического анализа внешней политики (АВП) венчает
ламентация о предельно слабых прогностических возможностях теорий ВП и МО, ни одна из
которых не предсказала, в частности, того завершения холодной войны, которое фактически имело
место. Претензии не по адресу: единых теорий (в строгом смысле понятия) ВП и МО не существует.
Прогноз такого рода должен сочетать рассмотрение тенденций внутренней эволюции общества,
государства и динамики мирового развития, международных отношений - быть
междисциплинарным. ВП во всем перечисленном лишь один из факторов, притом далеко не
определяющий. Прогнозу такого масштаба нужен заказчик; наиболее дееспособно в этом качестве
государство, но ему, будь то США или СССР, подобный прогноз был бы политически неудобен (по
разным причинам) или даже вреден.
Правомерно, однако, требование прогностических возможностей от теории. Но его
реализация предполагает наличие теории ВП (от создания которой сам АВП осознанно и не без
гордости отказался), вообще теории прогнозируемых явлений и процессов (иначе нет основы для
прогнозирования), и тогда возникает вопрос определения внешней политики: теория чего именно
должна быть создана?
Анализ (не ставящий задачу построения теории) возможен и без формального определения
ВП, на базе традиционно интуитивного ее понимания. Создание же теории, моделей ВП и ее
прогнозирование непременно требуют определения своего предмета (хотя бы в сугубо
предварительном порядке). Искомое определение должно учитывать наличие как минимум трех
качественно разных уровней проблемы, и ее осмысления: ВП как явление; конкретная ВП данного
государства в неких условиях и/или в заданный период времени; и 577 как процесс ее
формирования и осуществления, предполагающий, помимо прочего, наличие зримой и достаточно
стабильной его "технологии". Прогнозирование ВП государства, иного субъекта МО требует также,
чтобы между теорией ВП как явления (или рядом таких теорий), с одной стороны, и
представлениями о движущих силах, механизмах, путях и способах формирования ВП конкретного
субъекта МО, с другой, располагалась связывающая их операциональная концепция
функционирования явления в определенных условиях (социальных, политических и пр.). Она-то,
видимо, и может обладать искомым прогностическим потенциалом, возможности которого
определятся уже качеством самой операциональной концепции. Последняя же по сути не что иное,
как модель внешнеполитического процесса конкретного субъекта МО, разработанная с опорой на
общие принципы и положения теории ВП как явления, теории внутренней политики и теории МО
как среды жизнедеятельности субъекта МО и осуществления его ВП.
Объективной основой этой связующей прогностической концепции может быть только,
процесс, способный в реальной действительности соединить между собой, слить в единое качество
явление ВП и его конкретизацию в данных условиях; международные и внутристрановые факторы
того и другого; деятельность профессионалов (дипломатов, политиков и т.д.) и активность
различных социальных сил; факторы, события, явления системные, специфические и случайные.
Именно эти функции и выполняет процесс формирования и осуществления внешней политики
(внешнеполитический процесс -ВПП) субъектов МО. В части описания и анализа ВПП современного
государства данная статья опирается на выполненную в ИМЭМО РАН в середине 70-х годов работу,
одним из участников которой был и автор.
***
Существует несколько понятий, которыми обозначаются действия государства за
пределами его границ, во внешней для него среде. Наиболее употребляемое в западной
литературе, но одновременно и самое широкое и неопределенное - "поведение государства" (или
"актора" - см. тему 7). Под этим термином обычно понимаются любые действия в мире: разовые и
постоянные, мелкие и крупные, малозначительные и серьезные, конструктивные и опасные,
военные, экономические, политические, иные. От фразы, сказанной секретарем министра, до
военной агрессии, - все укладывается в понятие "поведение". Если при этом государство (актор)
рассматривается как единое целое (что спорно, но приемлемо на макроисторическом уровне
анализа), то по крайней мере допустимо отождествлять его с реальным субъектом; приписывать
ему определенный тип поведения (прагматичный или иррациональный), полную ответственность
за его поведение в целом и за конкретные акты такого поведения; считать те или иные подвижки в
МО результатами этого поведения.
Категория "поведение государства" удобна и правомерна, когда прослеживаются
долговременные, измеряемые десятилетиями тенденции во внешней политике данной страны;
когда рассматривается система отношений в мире, регионе, а не действия и взаимоотношения
лишь отдельных стран в ней; и когда необходимо дать нравственную, политическую, правовую,
иную общую оценку акциям государства в целом. Основной недостаток этого понятия в его
расплывчатости и в том, что категория "поведение" приписывает государству в каждом его
действии какие-то определенные цели и намерения; при этом вывод об их существовании делается
на основании умозрительного анализа того, что внешне представляется и/или воспринимается как
поведение, оцениваемое извне данного государства. Конечно, для внешнего мира значимы прежде
всего практические действия каждого из государств и их последствия. Но для эффективной
реакции на такие действия полезно знать, было ли данное действие намеренным или оно -
следствие случайности, неконтролируемого развития событий, нескоординированности,
межведомственных противоречий, стечения обстоятельств (все это встречается сплошь и рядом).
Использование категории "поведения государства" анализом внешней политики, в центре
внимания которого - именно внутренняя сложность \ и противоречивость государства и всех
компонентов его политической системы, ставит трудную методологическую проблему: что есть
"поведение" государства в системе внутриполитической борьбы, межведомственных разногласий и
противоречий, личностного соперничества. Процитированное в теме 8 понимание предмета АВП
как действий и заявлений любого из перечисленных акторов вообще размывает явление "внешней
политики": таковой либо нет вообще, либо ею произвольно может быть объявлено чье угодно
"поведение".
Несомненно, в понятийном ряду "поведение -внешняя политика" последний термин
является более строгим: если "поведением" может быть любое вербальное и невербальное
действие любого субъекта, то "политика" предполагает, во-первых, участие в достаточно сложной
сфере деятельности; во-вторых, осознанность и намеренность такого участия (поведение может
быть инстинктивным, то есть неосознаваемым; можно ли представить себе "неосознаваемую
политику"?); в-третьих, долговременную системную обусловленность соответствующего курса
(иначе это не политика, а именно поведение, совокупность действий и заявлений, не
объединенных целостным началом).
Верно, что ВП государства слагается из сложного комплекса внутренних процессов. Но
именно это и придает ей противоречивую, но цельность; специфическое по сравнению с
исходными действиями множества лиц и структур качество. Внутриполитическая борьба по
вопросам ВП сама по себе не является внешней политикой (но может указывать на отсутствие
последней). ВП всегда есть результирующая такой борьбы и в этом смысле не может быть
признана "поведением" какого бы то ни было субъекта: она - иное, качественно более сложное
явление. Она - осознанный, достаточно долговременный, опирающийся на наиболее значимые
интересы и/или идеологические, конфессиональные, морально-этические представления и
ценности курс одной суверенной рефлектирующей системы (см. ниже) в отношении другой
(других) аналогичных систем.
"Поведение" существует там, где не возникли (или временно ликвидированы) институты
гражданского общества; где внешний курс страны определяется абсолютизмом личности - вождем,
монархом, диктатором. Поведение может быть присуще и сложному современному
демократическому государству, но в случаях и ситуациях разовых или редких, малозначимых для
него, не оправдывающих затрат времени, ресурсов и усилий на выработку и проведение политики;
в случаях, когда политика такого государства почему-либо еще не сформировалась или, напротив,
исчерпала себя, но еще не заменена новой; а также при серьезных нарушениях конституционного
и/или демократического процессов, когда внешняя политика страны может стать заложницей
внутриполитических межгрупповых столкновений, оказаться вовлеченной в процессы деградации и
распада.
***
Очевидно, внешняя политика может рассматриваться как частный и особый случай
"поведения государства" (что бы ни понималось под последним). Специфика этого случая
определяется рядом критериев.
Прежде всего это политика государства или иного субъекта МО (то есть сложного
социального субъекта - см. тему 7) как единого целого. Содержание такой политики, в зависимости
от множества внутриполитических факторов и причин (частично рассматриваемых далее), может
выражать действительные общесистемные интересы и побуждения соответствующего Общества;
быть подчинена интересам только государства, даже в ущерб общественным; либо отражать
узкогруп-повые краткосрочные, конъюнктурные мотивы правящих групп, режима, диктатора. В
любом случае фактически ВП субъекта МО, отвечающая необходимым формальным признакам
(проводимая уполномоченными на то лицами и институтами), воспринимается во внешнем мире
как выражающая взгляды, позиции, интересы данного субъекта в целом. И в зависимости от
содержания, форм и методов такой политики мир оценивает самого субъекта, то есть страну и
даже нередко народ, а не только тех, кто непосредственно определяет в данный период
содержание ВП соответствующего государства.
Во-вторых, ВП осуществляется в специфической среде, какими являются мировая политика
и международные отношения; направлена на взаимодействие с этой средой, влияние на нее, ее
изменение, формирование, обустройство и переустройство. Причем ВП - именно политика: не
воспринимаются как ВП действия государства по защите своего конкретного экономического
интереса, если только при этом не происходит поли-тизации соответствующих интереса и
проблемы. Специфика среды МП и МО - в отсутствии здесь общепризнанных центров власти; в
незавершенности социально-политической и/или территориальной интеграции ранее возникших
независимых субъектов в образования более высокого порядка (см. тему 6). Специфика среды
реализации политики - главный критерий различения политики внешней и внутренней, поскольку
производными от него оказываются все остальные критерии (суверенитета, власти, права и т.д.).
В-третьих, в пределах этой специфической среды международных отношений и мировой
политики внешняя политика субъекта МО всегда направлена на (имеет своим объектом) только
других аналогичных субъектов МО. Иными словами, государство как-то соотносится лишь с
другими государствами, союзами государств, международными организациями - но не с
отдельными физическими или юридическими лицами - подданными других государств (такие
отношения имеют место, но они не получают статус внешнеполитических). Любые связи и
отношения, даже контакты любых субъектов МО рассматриваются их непосредственными
сторонами и другими участниками МО и МП на фоне и через призму сложившихся миропорядка,
регионального устройства: подтверждает ли данное взаимодействие заведенный порядок вещей;
формально соответствует ему, в чем-то отклоняясь по сути; или же бросает ему открытый вызов.
Внешняя политика как явление возникает, когда уже какое-то время существуют: (а)
достаточно четко оформленные внутренне и де-факто суверенные сложные социальные субъекты;
(b) неохваченное суверенитетом ни одного из таких субъектов и/или оспариваемое ими, внешнее
по отношению к каждому из них поле (пространство) их реальных и потенциально возможных
взаимодействий; однако поле не "чистое", а непременно пусть минимально, но структурированное
в степени, достаточной хотя бы для того, чтобы можно было уверенно различать в ней
"внутреннее" от "внешнего", "международного"; (с) какие-либо установившиеся ранее отношения
между этими субъектами, объективно "посягающие" на суверенный статус и/или его пределы и
символы у каждого из участников, а потому требующие политического разрешения (которому
нередко предшествует и которое определяет решение исторически военное, ныне— также и иное
силовое).
Отсюда правомерен вывод, принципиально значимый для мира конца XX в.: при
существенном ослаблении, трансформации, "снятии" перечисленных условий значение ВП (а с ней
МП и МО) может слабеть или даже резко падать; явление ВП - подвергаться энтропии; а в
предельном случае ВП как явление, видимо, должно исчезать (что не будет тождественно
исчезновению межгосударственных отношений: последние останутся, но станут частью отношений
внутренних -внутриинтеграционных или гипотетических внут-риглобальных). Можно говорить о
"снятии" явления ВП в отношениях между вступающими в конфедерацию ее участниками.
ВП как "деятельность государства на международной арене, регулирующая отношения с
другими субъектами внешнеполитической деятельности" - явление исторически достаточно
позднее, по определению связываемое с государством. Указание на "других субъектов
внешнеполитической деятельности", однако, подчеркивает, что такие субъекты имеют место и что
способность к внешнеполитической деятельности, следовательно, в современном мире не является
спецификой или привилегией исключительно государства.
Ключевое слово в понятии ВП - "политика", то есть бесспорная принадлежность этого рода
деятельности к той сфере, в которой только и устанавливаются (и/или изменяются ранее
установленные) наиболее значимые порядок и правила макросоциальных отношений для каждых
периода, эпохи, а также устанавливаются и изменяются порядок и правила, определяющие
порядок и правила установления и изменения порядка и правил макросоциальных отношений
(первый уровень отвечает на вопрос "как, по каким законам жить?"; второй, более сложный
уровень отвечает на вопрос "как устанавливать эти законы?". Он возникает с появлением
несиловых, политико-правовых форм регулирования внутренних, а потом международных
отношений).
Слово "внешняя" в характеристике явления ВП в русском языке указывает на вектор
соответствующей политики как направленной изнутри данных государства, иного субъекта МО
вовне. Однако это определение фактически никак не характеризует объект политики и то,
находится ли он во внешней или же международной сферах (что не одно и то же: см. темы 5 и 6).
В английском языке понятие "внешняя" в категории "внешняя политика" передается, как известно
словом "foreign", означающим нечто "иностранное, заграничное, чужеземное", но и "незнакомое,
чужое; чуждое, инородное". Иными словами, здесь из определения ясно, что речь идет о политике
по отношению к чужакам (которые не синоним врагов: просто чужды). Но развитие существенной
близости с прежде чуждым субъектом МО (без, однако, формального слияния с ним) влечет за
собой расширение использования для характеристики таких отношений и политики иных слов:
"союзнические отношения", "политика интеграции" и т.п. В эпоху глобализации характеристика
политики как "внешней" может оказаться недостаточной, ибо становится в принципе возможным и
практически вероятным положение, когда политика, направленная изнутри государства во
внешнюю для этого государства сферу, может попасть по назначению, но "не прийти" при этом в
сферу собственно международную, "оставшись" в области внутриглобаль-иых отношений.
Таким образом, явление внешней политики, пройдя вместе с институтом государства через
весьма длительный исторический этап существования и расцвета, с открытием эпохи глобализации
начинает трансформироваться: оставаясь внешней (то есть внешненаправленной), какая-то часть
этой политики постепенно обретает черты и признаки внутренней, а не международной (вну-
триинтеграционной или, на ином качественном уровне, внутриглобальной). Это позволяет
допустить наличие развивающегося в историческом масштабе времени и социальных процессов
диалектического цикла переходов от внешней политики к внутренней и снова к внешней. Первая
часть этой цикличности связана с трансформацией более мелких политически оформленных и
фактически суверенных социально-территориальных систем в более крупные. Вторая - с распадом
чрезмерно больших и потому теряющих в конкретно-исторических условиях управляемость
крупных образований (в частности, империй) на ряд более мелких, политически независимых
субъектов МО (в последнем случае крайне интересен для теоретического анализа опыт
самоликвидации бывшего СССР, сфера внутренней политики которого на протяжении 90-х годов
трансформируется в региональную подсистему международных и межгосударственных
отношений).
Явление ВП объективно выполняет по отношению к субъекту МО как минимум три
функции. В реальном масштабе времени ВП защищает, утверждает, иным образом обеспечивает
национальные интересы и безопасность государства в том понимании первого и второго и теми
средствами и способами, которые отвечают историческому уровню развития субъекта МО, системы
МО и мира в целом (сколь эффективно обеспечивает - это уже иной вопрос, предполагающий
возможность ответа не только со знаком "плюс", но и "ноль" и даже "минус"). В социальном
масштабе времени явление ВП через обратные связи субъекта МО и системы МО способствует
накоплению первым знаний, социального опыта, расширению политического и общего кругозора
его элит и общества в целом, развитию понимания ими национальных интересов, возможностей и
путей их удовлетворения. На стыке социального и исторического масштабов времени явление ВП
ведет (через деятельность всех субъектов МО) к формированию в сфере МО новых структур и
долговременных отношений; к смене конкретных миропорядков; к преобразованию, эволюции,
развитию этой сферы.
Наконец, в историческом масштабе времени явление ВП служит одним из каналов и
механизмов приспособления каждого из субъектов МО к меняющемуся миру, а в конечном счете - к
необходимости так или иначе сосуществовать и взаимодействовать с другими субъектами все
более тесного, плотного, взаимозависимого и целостного мира.
***
Внешняя политика определенного государства, другого субъекта МО есть конкретизация
явления, наполнение его содержанием и смыслом в данных социальных, исторических, прочих
условиях.
Содержание ВП рассматривается современной наукой в трех главных его аспектах: как
конкретно-политическое наполнение курса государства на международной арене; как структура
деятельности субъекта МО в его отношениях с внешним миром; и культурологически - как
соответствие ВП данного субъекта МО этнокон-фессиональным, историческим, антропологическим
характеристикам и особенностям этого субъекта.
Конкретно-политическое наполнение ВП -самая очевидная ее часть. Оно определяется как
выносимыми в сферу ВП интересами и подходами именно данного субъекта МО, так и повесткой
дня той системы МО, в которую он вписан. Географические и проблемные направления ВП
государства задаются его расположением, уровнем экономического и социально-политического
развития, масштабами и характером его хозяйствования, иного включения в международную
жизнь, конкретными интересами и приоритетами момента, периода'. Политическая повестка дня
системы МО и/или ее региональных частей обычно производна от ведущих для данного
миропорядка противоречий и от соперничества ведущих в этом миропорядке держав. Описания
конкретно-политического наполнения ВП государств составляют пока абсолютное большинство
работ по исследованию внешней политики. Объясняя ВП определенной страны в определенный
период через ту или иную совокупность объективных и субъективных факторов и условий, такие
работы не претендуют на теоретическое осмысление ВП как явления, однако образуют
эмпирическую основу теории ВП. Но конкретно-политическое наполнение ВП, при всем его
практическом значении, оказывается как бы плотной оболочкой, способной именно в силу его
практической значимости надежно и долго скрывать иные, глубинные слои содержания ВП данного
субъекта МО.
Содержание ВП данного государства как структуры деятельности этого государства в мире
определяется обычно масштабами страны, ее практическим потенциалом (экономическим,
военным, в конце XX в. также информационным, технологическим), статусным и реальным
положением в системе МО (великая, средняя, малая держава; ведущий или рядовой участник
региональных и мировых связей и т.д.), и вытекающей отсюда объективной приоритетностью
направлений ее ВП. Так, для крупной современной державы на первом плане могут стоять
проблемы национальной и экономической безопасности, для малой же страны, заведомо
зависящей от массы внешних факторов, на первом плане может оказаться гораздо более значимая
для нее проблематика поддержания желаемого уровня цен на товары и услуги ее экспорта или же
поддержания необходимых уровня и качества политического общения с теми крупными и
сильными государствами, от чьих экономики и политики эта страна в значительной степени
зависит. Структуры внешнеполитической деятельности государств в современном мире резко
асимметричны по масштабам и диапазону, что отражается, помимо прочего, также и в наличии
либо отсутствии тех или иных внешнеполитических ведомств, департаментов и управлений внутри
таких ведомств. Крупная страна с развитой и разветвленной системой внешних связей вынуждена
содержать весь комплекс внешнеполитических структур (разведку, МИД, Минобороны, систему
представительств в других государствах и в международных организациях и т.п.), что само по себе
может быть нелегким экономическим и политическим бременем. Напротив, малая страна, не
имеющая широких интересов в мире и не нуждающаяся в громоздкой и дорогой бюрократии для их
обеспечения, способна сосредоточить доступные ей ресурсы на важном для нее направлении
(часто единственном), обладает высокими гибкостью, маневренностью и потому может получать в
определенных ситуациях преимущества по сравнению с мастодонтами мировых экономики и
политики.
Социально-культурологические аспекты содержания ВП всегда привлекали к себе внимание
исследователей (идеи национального характера, национальной идентичности и их связей с ВП
конкретной страны; национальные особенности в стиле, содержании, методах ВП, переговорного
процесса, поведения в конфликтах; цивилизаци-онные и конфессиональные факторы, аспекты и
особенности ВП; политические культурология и антропология); особенно возросло количество
работ и расширился диапазон исследований в последней четверти XX в. Все гипотезы и концепции
этой группы фактически делают предметом анализа внутренний мир сложного социального
субъекта, а также взаимосвязи этого внутреннего мира с поведением субъекта вовне. В силу такой
постановки проблемы (а значение этой постановки нельзя переоценить) все большее место в
исследованиях данного направления занимают вопросы общей, социальной и политической
психологии, а в рамках психологической науки — интерес исследователей к проблеме когнитивных
аспектов политики вообще и ВП конкретных государств. В то же время, сосредоточиваясь на том
частном и особенном, что бесспорно есть во ВП каждой страны в любую эпоху, исследования
социально-культурологического направления уже по этой причине не могут и вряд ли смогут выйти
на общетеоретическое осмысление ВП (что никак не умаляет их научной и практической
значимости).
Общим и ключевым для всех трех (конкретно-политического, структурно-деятельностного,
социально-культурологического) граней содержания ВП конкретного государства оказывается
вопрос, через какие социальные слои и посредством каких институтов и механизмов
соответствующее компоненты привносятся во внешнюю политику страны и в ее внешнена-
правленную деятельность. Ответы на этот вопрос в принципе призваны дать социологический и
политологический анализы внешней политики.
Гипотетическими ответами - "полюсами" могут быть два сценария. В обществе жестко
авторитарного (феодализм; диктатура), особенно тоталитарного типа ВП формулируется в крайне
узкой группе самых приближенных к высшему руководству лиц. В подобных случаях такие лица
объективно как бы фокусируют, воплощают в себе все названные выше функции, определяющие
содержание ВП. Именно их представления (а также их невежество, самонадеянность и т.п.) только
и диктуют понимание интересов данного государства на международной арене; выбор форм,
средств, методов и морали политической деятельности; приоритетность определенных
религиозных, идеологических подходов, социальных и этнических норм и ценностей, узкогруппо-
вых ожиданий и целей. В глазах внешнего мира именно в этих людях как бы воплощены цивили-
зационные, культурные, этноконфессиональные черты соответствующих народа, страны. Но в
государствах авторитарного и тоталитарного типа правящая группировка может быть (и на
практике чаще всего оказывается) предельно нерепрезентативной по отношению к обществу в
целом, нередко маргинальной, даже патологической по меркам фактических норм этого общества
и своего времени. Вряд ли можно считать типичным представителем общества даже самых
корректных представителей наследственных монархий. И уж заведомо маргинальными
оказываются лица и группы, пришедшие к власти путем революций, переворотов, заговоров.
Внешняя политика, проводимая подобными правящими группами и режимами, нередко заметно (до
противоположности) расходится с интересами общества и даже элит, не имеет в обществе
поддержки и опоры, хотя может и не встречать там (по разным причинам) активных
противодействия, сопротивления.
В демократических обществе и государстве конкретная ВП также разрабатывается и
формулируется ограниченным числом специалистов. Но, во-первых, даже численность
профессионалов на два-три порядка превосходит количество участников "групп лиц, особо
приближенных" к высшему руководству, описанных в предыдущем абзаце. Во-вторых, специалисты
по ВП в демократическом обществе ассоциированы каждый со своим министерством или
ведомством, что уже вносит в их среду некое разнообразие интересов, взглядов, подходов. В-
третьих, в таком обществе существует четкое осознание противоречия между, с одной стороны,
требованиями максимально высокого профессионализма во ВП, а с другой -императивами
сохранения и укрепления и в этой сфере демократических начал. Это осознание ведет к поиску
путей и средств оптимального преодоления названного противоречия, какими оказываются
многочисленные общественные организации по проблемам ВП как внутри социальной и
политической элит, так и на стыках элит и общества в сферах бизнеса, науки, партий, профсоюзов.
Демократическая организация политической жизни в стране в целом делает возможными и
необходимыми внутриполитические дискуссии и борьбу по вопросам ВП в парламенте, партиях,
среди специалистов науки и практики, в общественных движениях и структурах. Механизм
выборов периодически вымывает из политической элиты одних людей и группы, приводя им на
смену других. Наконец, в демократическом обществе обычно развита социальная мобильность "по
вертикали", ведущая к периодическому обновлению всех элит, социальных групп, структур
государственного управления, образования, науки. В итоге дееспособное внутриполитическое
согласие по проблемам ВП дается трудно и долго, редко достигает высокой степени единства; но
зато практически исключается возможность длительного проведения во ВП курса, лишенного
социальной опоры и поддержки внутри страны (хотя на протяжении ограниченного срока
проведение такого курса все же остается возможным).
Таким образом, содержание ВП конкретного государства связано решающим образом с его
политическим устройством и определяется им по всем трем качественным уровням такого
содержания: конкретно-политическому, струк-турно-деятельностному и социокультурному. В свою
очередь, это обстоятельство - главный фактор, требующий теоретического осмысления роли и
значения процесса формирования и осуществления внешней политики (внешнеполитического
процесса, ВПП) современного государства, а также иных субъектов МО.
***
Один из важнейших признаков субъекта МО 1 -наличие у него определенного, достаточно
стабильного и для данного субъекта закономерного (то есть отвечающего природе, характеру,
особенностям субъекта) процесса формирования и осуществления поведения данного субъекта в
сфере международной жизни (МЖ). В той части, в какой этот субъект является субъектом
политической части МЖ и следовательно, имеет некую фактическую внешнюю политику, процесс
1
В этой части статьи .для краткости под "субъектом МО" будут пониматься все рассмотренные в
теме 7 типы и виды субъектов всех уровней международной жизни. Конечно, внешнеполитический
процесс каждого из них обладает своей отчетливо выраженной спецификой, хотя общие принципы
организации и функционирования ВПП едины для всех субъектов МО. Здесь рассматривается ВПП
государства как наиболее развитый во всех отношениях частный случай, своего рода "идеальная
модель" ВПП.
формирования и осуществления последней и будет подразумеваться под словам»
внешнеполитический процесс (ВПП). Субъект, не обладающий таким процессом(-ами), объективно
плохо подготовлен или даже вообще не способен к постоянному и эффективному участию в
международной жизни и/или ее политических частях.
Внешнеполитический процесс возникает как явление в XX в., со становлением
современного сложного демократического государства, с разрастанием государственного
регулирования экономики и сферы социальной ответственности государства, со становлением у
него функции обеспечения национальной и экономической безопасности, а также с расширением
диапазона и объема внешних интересов и связей общества и государства. С 60-х годов XX в.
появляются первые теории ВПП, он начинает осознаваться как целостное явление и получает (в
первую очередь в США и ЕЭС/ЕС) законодательные проработку и оформление.
Быстрое развитие политического и структур-но-деятельностного содержания ВП
государства заставило вносить изменения в процедуры ее оформления и осуществления. В них
ныне участвуют не только традиционные (МИД, разведка, оборона, финансы), но все реально
заинтересованные и необходимые иные, неполитические ведомства. Их представители включаются
в состав делегаций и переговорных групп, занимающихся специальными проблемами; такие
ведомства все чаще имеют своих представителей и представительства за рубежом (при
правительствах, аналогичных ведомствах других стран, при международных организациях).
Нередко эти представители работают в составе посольств своей страны. Выросли требования к
качеству межведомственной координации действий и отношений, направленных вовне
государства. Расширение содержания ВП отражается и на содержании дипломатии. Но все же
последняя остается прежде всего межгосударственным политическим общением, строго
профессиональным и ведущимся на высоком и высшем уровнях государственного и политического
руководства. Круг его участников строго ограничен: лишь определенные министерства, ведомства
и должностные лица в определенном порядке имеют право говорить от лица государства,
принимать от его имени внешние и международные обязательства.
Ныне в широком смысле под "ВПП" подразумевают исторически сложившиеся в стране
фактические обычай и порядок формирования и осуществления ее ВП со всеми их структурами,
процедурами, участниками, особенностями, какими бы эти обычаи и порядок ни были (даже если в
отдельных случаях это полный беспорядок). В более узком смысле под ВПП понимают
технологическую сторону работы органов власти, высшего руководства и обеспечения
международного курса государства: прохождение информации и документов; порядок подготовки,
обсуждения и принятия решений, внесения изменений в ранее принятые; организацию исполнения
и контроля за ними. (В последнее время, по аналогии, заговорили и о внутриполитическом
процессе как процедуре формирования и осуществления политики на определенных направлениях
внутри государства.)
Объективная основа ВПП - взаимосвязь и взаимодействие политик внутренней и внешней,
их содержательное единство. Сам ВПП выступает при этом механизмом конкретизации и
обеспечения такой целостности, однако способен, в случае серьезных дестабилизации в обществе
и/или государстве, функционировать на практике в роли механизма нарушения, даже разрушения
содержательного единства внутренней и внешней политик.
Единство политики диктуется и создается ее наиболее общими и принципиальными
стратегическими целями, социальными и системными интересами, под воздействием которых эти
цели и вытекающие из них задачи ставятся и на обеспечение которых они ориентированы. При
этом под социальными понимаются интересы общества в целом и его политически наиболее
влиятельной в данный период части элит. Под системными понимаются интересы политико-
административной организационной структуры общества - государства как института.
Другой важный фактор единства внутренней и внешней политики - социально-
экономическая природа конкретного общества и тип его политической организации: Природа
определяет социальную структуру общества и комплекс основных присутствующих в нем
этнических, классовых, отраслевых, территориальных макросо-циальных интересов. Политическая
система обеспечивает выход этих интересов в политику (внутреннюю и внешнюю; в последнюю -
прямо или через первую), возможности и порядок их удовлетворения. Она или ориентирована на
непрерывный поиск общественного компромисса, баланса интересов; или дискриминирует одни
интересы в пользу других. В обоих случаях соответствующая система устойчива, долговременна, а
потому и ее влияние на сферу интересов и собственно на политику носит вполне определенный и
целостный характер.
 Единство внутренней и внешней политики обеспечивается также тем, что в них участвуют
(как минимум могут участвовать или в равной мере отрезаны от участия в недемократических
странах) в принципе одни и те же социальные слои на уровне как элиты, так и различных партий,
объединений, движений, широкой общественности в целом. Приходя в политику или влияя на нее,
эти слои приносят с собой свои интересы, представления, ценностные ориентации, общую и
политическую культуру, манеру жизни и поведения. Все это - стабильные, устойчивые, в основном
медленно меняющиеся социальные характеристики. Они придают политике на всех направлениях
не только содержание, но и определенный, четко выраженный стиль. Не случайно внешняя и
внутренняя политики любого государства имеют сохраняющиеся на протяжении длительных
периодов только им присущие специфические черты.
Как внешняя, так и внутренняя политика в их целях, задачах и практических возможностях
опираются на одну и ту же ресурсную базу: экономику и природные богатства страны, ее
материальный и культурный потенциал, запасы знаний, технологий и информации; на единые
систему госуправления и действующий состав высшей власти. Поэтому возникновение серьезных
социально-экономических проблем, кризисных явлений внутри страны немедленно отзывается
ощутимым ограничением ее внешних возможностей даже в случаях, когда другие государства не
предпринимают против нее никаких недружественных действий. И наоборот, внутреннее
благополучие обычно облегчает проведение рационального внешнего курса, хотя само по себе и
не гарантирует достижение желаемой степени успеха.
Но внешняя политика - не прямое механическое продолжение внутренней и тем более не
"довесок" к ней. Вряд ли правомерно утверждать, будто ВП непременно подчинена внутренней
или, напротив, внутренняя следует незримому диктату внешней. То и другое на практике
возможно; но попытки жестко подчинить одну сферу политики другой приводят либо к
перенапряжению страны, экономики и краху не только ВП, но и правящего слоя, даже государства;
либо к изоляционизму и риску утратить ранее завоеванные позиции в мире. На практике
желательна оптимизация баланса требований обеих сфер политики сообразно задачам и
возможностям государства в каждой из них, положению внутри страны и ее самой в мире. Но при
всей взаимосвязанности внутренней и внешней политик каждая из них решает свои, разные по
природе и содержанию задачи и ни при каких обстоятельствах не способна заменить другую.
Государство исторически возникало как способ и средство самоорганизации социума, его
выживания в природной и социальной стихиях. Поэтому вся сфера внутреннего, включая политику,
суть процесс и результат выделения общества из окружающей его стихии, отстранения и отгоро-
жения от нее, самоорганизации в интересах выживания, самостоятельного развития. Вся же сфера
международного - воспреемник и итог эволюции самой стихии. Тогда ВП есть не что иное, как
поддержание необходимых, вынужденных, желаемых связей и отношений обособившегося
социально-государственного организма со средой, где он обособился, но оторваться от которой
объективно не может и чаще всего субъективно не хочет. Единство двух сфер политики
выражается и в том, что обе направлены на обеспечение выживания и развития одного и того же
этносо-циального образования и его политической самоорганизации. Различие же в их социальной
и пространственной направленности, в характере и содержании функций и в социальной природе
сфер, где эти функции выполняются.
Тем самым проблемой первостепенного значения оказываются взаимодействие и
взаимовлияние внутренних и внешних факторов и эффект их общего воздействия на социально-
историческую эволюцию государства и его положения в системе МО/МГО. Иными словами, это
вопрос о том, как влияют друг на друга внешняя по отношению к государству социальная,
культурная и политическая среда (так называемое "мировое сообщество") и "внутренний мир"
государства и общества в процессе их совместной, взаимосвязанной эволюции. Направленность,
характер и итоги этой коэволюции во многом предопределяются типом и особенностями
сложившегося в данной стране ВПП.
Схема внешнеполитического процесса в общем ее виде во многом повторяет
организационно-политическую структуру государства, но выделяет из его устройства только те
элементы, которые связаны с формированием и осуществлением внешней политики. Главную часть
процесса образует сектор высшей власти, в котором непосредственно принимаются
внешнеполитические решения. К нему примыкает костяк ведомств, постоянно участвующих в
определении внешней политики: министерства иностранных дел, обороны, разведки, финансов, в
некоторых странах также экономики и торговли. В государстве, основанном на разделении
властей, органы исполнительной власти и в вопросах внешней политики действуют не
произвольно, а в рамках своих конституционных полномочий и конкретных отношений с
законодательной властью, которая, в свою очередь, открыта для влияния на нее в установленном
законом порядке политических партий, движений, лоббирующих сил, общественности в целом.
Своей "корневой" частью стержень ВПП обращен вовнутрь общества, вби рая из него через систему
формальных и неформальных связей интересы, представления, кадры, поддержку, ресурсы.
Головной же частью он непосредственно соприкасается с внешней и международной средами,
общаясь с ними, вступая в определенные отношения, присутствуя в них своими
представительствами и т.п.
Различают несколько типов внешнеполитического процесса. Так, по критерию его
принципиальной социально-политической организации такой процесс может быть
демократическим, авторитарным или тоталитарным. В первом максимально развиты все те части,
которые обеспечивают участие различных общественных и политических сил и взаимодействие
ВПП и государства в целом с ними. Во втором такое участие заметно меньше по объему,
ограничено по направлениям и содержанию, а организация самого процесса обретает более
жесткую иерархичность и командные черты. В третьем эффективные связи с обществом
отсутствуют (но могут быть символические, выполняющие идеологические и/или пропагандистские
функции и задачи), сам ВПП жестко иерархичен по структуре и функционированию, в нем резко
гипертрофирована роль высшего руководства страны.
По критерию масштабов процесса, содержанию получаемой на его "выходе" политики
различают внешнеполитический процесс полный и усеченный. Первый присущ обычно наиболее
крупным, мощным и влиятельным государствам, с развитой системой внешних интересов и
высокой значимостью внешних связей для внутренней жизни страны. Эти страны имеют полный
комплект традиционных внешнеполитических ведомств; развитую практику участия во внешней
политике других функциональных министерств; для них важны все или почти все проблемы
международной жизни, географические направления внешней политики. Усеченный процесс
присущ, как правило, странам средним и малым, у которых объем и диапазон внешних интересов,
возможностей скромнее, набор участвующих в ВП ведомств неполон. Усеченным может оказаться и
ВПП крупных держав в периоды серьезных внутренних коллизий. Вследствие последних
возможности страны во внешней сфере сужаются, а интересы и цели утрачивают свои содержание
и определенность, прежде чем обрести новые.
Независимо от его типа и особенностей, ВПП выполняет только ему присущие функции. По
отношению к субъекту МО ВПП обеспечивает приемлемое или реально доступное для него
содержание проводимого курса по интересам и ценностям, целям и задачам, направлениям и
сферам политики; общее и в конкретных сферах, проблемах, вопросах единство политики внешней
и внутренней; и, для достижения всего перечисленного, координацию необходимых усилий и
действий как внутри аппарата управления (госаппарат, управляющие структуры ТНК или партии,
движения), так и в отношениях между этим аппаратом и внутренней социальной сферой субъекта
(между правительством и элитами, государством и обществом в целом; между ТНК, движением,
партией и общественностью). По отношению к внешнему миру наличие ВПП, его тип и
функционирование создают общее представление о характере, содержании, средствах и методах
того поведения в мире, которого правомерно ожидать от данного субъекта; дают основания
судить, сталкивается ли мир с намеренно проводимым курсом или за акциями субъекта стоят
межведомственная несогласованность, борьба в обществе и/или элитах, правящих кругах, либо
имеют место некие неконтролируемые процессы; указывают на рациональные, эффективные и/или
законные пути и средства оказания воздействия извне на данного субъекта МО и проводимую им
политику.
Продукт функционирования ВПП - политика, иные курс, формы поведения субъекта МО во
внешней для него сфере, то есть конкретное содержание внешней политики. В этом смысле
правомерно утверждать, что именно ВПП в процессе его функционирования вносит содержание во
внешнеполитические акции, поведение, курс, политику. Тот факт, что фактически проводимая
политика есть всегда результирующая сложных социально-политических взаимодействий и лишь в
отдельных, все более исключительных случаях может быть следствием намеренных
целенаправленных действий наиболее влиятельных участников ВПП, не лишает такую политику
объективного содержания, но лишь оттеняет возможность и достаточно высокую вероятность того,
что содержание это может отличаться, и весьма существенно, от субъективных целей и намерений
конкретных участников ВПП. В результате руководство страны и/или ВПП может оказаться
внутриполитически вынужденным предпринимать во внешней политике шаги, которые оно,
возможно, не собиралось или даже не хотело бы делать; и наоборот, не сможет осуществить
(отчасти или в полной мере) желаемое, задуманное, спланированное. В демократической стране
повышается и вероятность выброса во ВП непреднамеренных "протуберанцев", обычно
являющихся следствиями внутриполитических противоборств. С другой стороны, именно в
условиях демократии с ее открытым внешнеполитическим процессом ВП государства (включая и
возможные перемены, повороты в ней) становится наиболее прогнозируемой.

ТЕМА 10. МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ КАК СПЕЦИФИЧЕСКИЙ ТИП ОБЩЕНИЯ

©1999г. Н. Косолапов (МЭиМО №6.-1999.-С.99-107)
В международных и межгосударственных отношениях принято в первую очередь выделять
все, связанное со взаимосвязями субъектов МО/МГО, проблемами безопасности, положением и
статусом государств в мире, их интересами. Однако у МО/МГО есть и не менее значимая сторона:
функция макросоциального общения в сфере международной (в отличие от внутристрановой)
жизни.
Целесообразно различать три во многом взаимопересекающихся, дополняющих друг друга,
но принципиально разных типа общения, одновременно и параллельно имеющих место в
международной жизни:
-традиционное межличностное и опосредованное общение, по каким-либо причинам
выходящее за пределы государственных границ; в дальнейшем изложении мы будем называть его
трансграничным. Хотя оно и выплескивается за пределы данной страны, распространяясь в
отдельных случаях на весь мир, "международными" в таком общении оказываются его среда,
технические средства и ничто другое;
- собственно международное, принадлежащее международной жизни не только как сфере
общения, но прежде всего по содержанию, целям, функциям, субъектам общения. Международное
общение имеет место между участниками (не обязательно субъектами) международных
отношений, и только между ними;
- функция общения как неотъемлемая составная часть МО/МГО, которые по определению
могут иметь место только между субъектами соответствующих отношений. В этом признаке -
главное отличие данного типа общения (будем называть его далее МО-общение) от всех прочих:
это общение субъектов МО, а не вообще любое и всякое трансграничное общение. Его
определяющим признаком не может быть международная среда общения: в ней имеют в массовом
порядке место и другие виды и типы общения. Таким признаком МО-общения не может быть и
само явление общения: тогда утрачивалась бы качественная специфика МО-общения как особого
типа последнего.
Понимая МО-общение как общение между субъектами МО, можно выделить другой его
определяющий признак: по уровню оно занимает "нишу" от двустороннего межгосударственного
до глобального, являя таким образом самый высокий и сло'жный тип общения между сложными
социальными субъектами. Категория "МО-общения" тем самым дополняет и продолжает типо-
логизацию общения по признаку субъекта и входит в понятийный ряд "межличностное-
опосредованное-межинституциональное-международное общение". Этим определяются
особенности структуры и функционирования МО-общения, а также его качественные последствия
для самой сферы международных отношений, столь специфические и значимые, что именно они
побуждают выделять функцию общения в структуре МО/МГО из всего многообразия общения,
происходящего в международной жизни.
***
Понятие общения используется науками об обществе и человеке в двух смыслах. В узком
под ним понимается процесс взаимосвязи и взаимодействия субъектов всех типов (от личности до
сложных социальных), в ходе которого (процесса -Н.К.) осуществляется обмен деятельностью и ее
результатами, информацией, опытом, знаниями, умениями и навыками, а также (в психологии)
-обмен эмоциональными состояниями участников общения. В широком смысле под общением, в
дополнение к изложенному, понимается и комплекс специфических, необходимых и всеобщих
условий формирования и развития субъектов - участников общения, от личности до общества.
Иными словами, если в узком смысле под общением понимаются прежде всего некоторое
взаимодействие (его процесс, содержание, смысл и значение для участников, средства и
технологии общения, его восприятие участниками), а также видимые, осязаемые, нередко
измеримые количественно результаты такого взаимодействия (обмен информацией, знаниями,
чувствами и ощущениями, материальными объектами), то широкое понимание общения ставит в
центр внимания качественные сдвиги в психике, психологии, сознании, поведении субъектов и, как
следствие, в организации и функционировании образуемого этими субъектами социума, к которым
по ходу времени и самого общения приводят такие взаимодействия.
Категория общения занимает срединное положение в понятийном ряду "деятельность-
взаимодействие-общение-взаимоотношение-общественные отношения" между, с одной стороны,
категориями, отражающими предельно конкретные виды и типы взаимосвязей людей, групп,
социумов ("деятельность; взаимодействие"), а с другой, категориями, обозначающими
вырастающие из этой конкретики на протяжении некоторого, в том числе и очень значительного
времени виды и типы общественных (от межгрупповых до международных и даже глобальных)
отношений. При этом общение - та "точка пересечения" соответствующих текущих и
долговременных явлений, без которой невозможно ни существование и функционирование первых,
ни формирование, поддержание, развитие вторых.
Общение -один из видов деятельности. Последняя категория предполагает
преднамеренность, осознанность, целенаправленность и наличие определенной мотивации. Лишь
обладающие этими качествами действия приводят к результату. как итогу, соотносимому с целями
субъекта, а не просто к неким последствиям, наступающим в любом случае независимо от воли и
намерений субъекта. Отличие общения от деятельности, дающее основания для введения новой
категории, заключается в том, что деятельность в широком смысле (активность субъекта,
ориентированная на сознательное достижение его целей) может в зависимости от поставленных
целей быть направлена как на некоторый физический, природный, вообще несоциальный объект,
так и на другого субъекта, выступающего в этом случае в качестве объекта деятельности первого
(что особенно существенно в МО/МГО). То есть деятельность имеет место между полюсами
"субъект-объект", а общение, хоть и является разновидностью деятельности, охватывает
принципиально иной класс взаимосвязей - "субъект-субъект".
Если рассматривать явление деятельности не с точки зрения ее содержания и/или
результата, но со стороны ее общей организации, то социальный механизм деятельности можно
обозначить категорией "взаимодействие". Последнее есть не "совместное действие", но
результирующая множества действий: взаимосвязанных, но могущих существенно различаться
между собой (до прямого противоречия) по целям, направленности, результативности, иным
параметрам каждого из действий. Общение - частный случай взаимодействия; однако между ними
есть принципиальные различия. Взаимодействие может быть для всех его участников намеренным,
но может и складываться случайно, независимо от воли некоторых или даже всех фактически
вовлекаемых в него сторон. Общение может быть только преднамеренным для всех участников; в
противномслучае кто-то самоисключается из процесса общения. Но самоисключение одного из
субъектов из взаимодействия с другими меняет структуру взаимодействия. Самоисключение же из
общения не меняет немедленно структуру общения, поскольку сам факт самоисключения является
актом общения, позволяющим другим участникам делать на его основе определенные
предположения и выводы, вносить коррективы в свое поведение.
В процессе взаимодействия субъекты (люди, группы, социумы) вырабатывают по
отношению друг к другу взаимные оценки, симпатии и антипатии, навыки общения и т.п. Этот
социальный и общественно-психологический продукт общения, производный от психологической и
социальной организации процесса общения, выражается категорией "взаимоотношение".
Взаимоотношения субъектов всегда осознаются их непосредственными участниками. В
макросоциальном масштабе и на длительной шкале времени (от среднесрочной до исторической)
живые конкретные взаимосвязи и взаимоотношения способны (при условии их социальной
значимости) перерастать в отношения более высокого социального порядка, которые (особенно на
ранних их фазах) могут не осознаваться (либо осознаваться не во всей их полноте) самими
субъектами - непосредственными участниками таких отношений. Здесь общественные отношения
проявляются как объективный долговременный итог прошлой социальной практики и,
одновременно, как важнейший фактор, предопределяющий содержание такой практики в
настоящем и будущем. Общение при этом отражает, воспроизводит общественные отношения (с их
организацией и институтами) в текущей практике, в настоящем. Но оно же - и необходимое
условие функционирования, поддержания, преемственности ранее сложившихся отношений; и тем
более необходимое условие их эволюции, мутации, развития.
***
Все изложенное справедливо и для МО/МГО, которые, во-первых, невозможны вне и
помимо общения; во-вторых, могут рассматриваться не только как особый качественный уровень
общественных отношений, но и как специфический вид общения. Разумеется, речь идет не о
механическом распространении категории общения на относительно новую для нее область
применения; тем более не о подмене понятия МО категорией международного общения. Дело в
особом качестве (и потому специфических долговременных последствиях) общения в
международной сфере, в первую очередь МО-общения.
Применимость узкого понимания к общению, имеющему место в международной жизни, не
нуждается в доказательствах. Практические МО/МГО (в любой их части, любых формах, целях, с
любыми итогами) неизбежно включают различные виды и акты общения, которые невозможны
помимо общения и сами по себе являются общением (но не сводятся только к последнему). В
таком общении участвуют как социальные структуры (государства и их органы, международные
организации, партии, движения, фирмы), так и индивиды (политики, дипломаты, специалисты,
бизнесмены, журналисты, ученые). Оно осуществляется в различных формах и по множеству
каналов: персональные встречи и переговоры государственных и политических лидеров,
дипломатов; деятельность специальных национальных ведомств и международных организаций;
работа средств массовой информации, общественных движений, политических партий,
профессиональных ассоциаций и т.д. Кроме того, в международную сферу в нарастающих объемах
выносится общение, ранее сугубо внутрйстрановое: современные технологии делают мир
коммуникационно все более прозрачным даже в случаях, когда внутри страны не ставится цель
выйти во внешнее общение.
Функционально и технологически общение в международной сфере мало или ничем не
отличается от любого иного. Оно реализует три присущие всем видам общения основные функции:
коммуникативную, перцептивную и социализирующую. Специфика общения в международной
сфере связана с его субъектами, механизмами и последствиями. В узком (традиционном) его
смысле общение на мировой арене давно стало одним из предметов теоретических исследований
МО и ВП. Но разные направления этих исследований развиты весьма неравномерно.
Самой очевидной и в практическом отношении ведущей является коммуникативная
функция: передача и(или) обмен информацией любого рода (знаниями, ноу-хау, всевозможными
сведениями, сообщениями и т.п.). При этом удовлетворяются три вида потребностей: социально-
практические -потребности общества, разных организаций и групп в данной информации как
таковой; индивидуально-практические - потребности отдельных личности или сложного
социального субъекта (министерства, фирмы, института) в определенной информации; и
социально-(политико-)психологические - потребности конкретных субъектов, от личности до
любых структур, в признании за ними прав на участие в каких-то видах, сферах, направлениях
общения, а также факта их участия в общении и статуса в нем.
Во взаимодействиях на международной арене между участниками МО/МГО и
международного общения происходит обмен информацией, включающий политические заявления
и документы, информационное обеспечение экономического обмена, деятельность средств
массовой информации и пропаганды, обмены информацией в области науки, техники, изучения и
использования природных богатств, стихийные потоки информации. Исключение любого из
каналов информационного обмена существенно обеднило бы международные отношения, а в ряде
случаев сделало бы их осуществление невозможным.
Субъекты МО участвуют в международном информационном обмене неодинаково и по
своему вкладу в него, и по конкретным целям участия, характеру, содержанию и направленности
передаваемой и получаемой информации, ее источникам, политическому, проблемному, иным
диапазонам, по результативности участия для себя и других. Но сам факт такого их участия
бесспорен и универсален. Отказ от участия в международных информационных обменах неизменно
ведет к глубокой самоизоляции, к появлению застойных тенденций в науке, культуре, внутреннем
развитии государства, других субъектов МО. Не случайно эмбарго на такое общение, которое
может налагаться по решениям ООН и некоторых других международных организаций,
превратилось к концу XX в. из акта моральабго и воэпггиче-ского осуждения, каким оно было еще
20-30 лет назад, в серьезное практическое наказание государства за какие-то действия внутри
страны или на мировой арене.
Коммуникативная функция общения на мировой арене описана и изучена наиболее
подробно. Работы этого направления идут главным образом в трех руслах: описания и общей
характеристики роли СМИ в МО/МГО, во внешнеполитическом процессе (ВПП) и внешней политике
(отдельных государств и в порядке общей постановки проблемы); описания и характеристики
(обычно политической) последствий того, что в мировом коммуникационном обмене "делают
погоду" фактически немногие, притом исключи--тельно западные СМИ и информационные
системы; оценки роли и значения новых информационных технологий в МО/МГО, в изменении
международной среды (особенно применительно к сфере финансов), а также их роли и значения в
обеспечении работы правительственных и государственных аппаратов, ВПП, подготовки и
принятия на высшем уровне внешнеполитических курсов и решений.
***
Не менее важна в международной сфере перцептивная функция общения, то есть
восприятие его участниками друг друга в процессе самого общения, а также практические,
политические, иные итоги и следствия фактического восприятия, характера и глубины его
рассогласования с интенциональным (тем, какое ожидалось инициатором общения) и/или его
отдельных актов, кампаний, частей. Восприятие предполагает выполнение комплекса
взаимосвязанных задач: распознавания (узнавание явления, события, процесса, описание его в
уже имеющихся понятиях, категориях, терминах); классификации (отнесение распознанного к
определенному классу, типу явлений, его помещение на определенную "полочку" в сознании и
структуре представлений данного субъекта либо описание незнакомого "нечто" в каких-то вновь
создаваемых, специально для этого формулируемых понятиях); и оценки по нескольким шкалам с
позиций интересов, целей, намерений, взглядов и убеждений данного субъекта (хорошо или плохо,
приятно или нет, опасно или полезно и т.д.). Одно из следствий восприятия субъектом другого
субъекта - статус, престиж, вес второго в глазах первого.
Перцептивная функция общения тесно связана с эмоциональным его аспектом. Участники
МО/МГО обладают определенными ценностными ориентациями и позициями. Динамика мировых и
региональных связей, отношений не только удовлетворяет либо не удовлетворяет различные
интересы и потребности участников. Она неизменно вызывает и эмоциональную реакцию со
стороны отдельных социальных групп, институтов, государств. Важно подчеркнуть, что
эмоциональная компонента общения возникает (в том числе в международной сфере) не только
как реакция на действия других, но и под определяющим влиянием собственных социально- и/или
политико-психологических потребностей субъекта МО/МГО. Таковыми могут быть потребности в
признании, авторитете, допуске в определенные международные клубы и структуры, признании
национальных достижений. Но могут быть и потребности компенсационного характера: стремление
отыграться, унизить другого, дать выход национальным комплексам, фобиям и пр.
Психокомпенсационные потребности с рубежа 50-х привлекли внимание школы психопатологии
политики. Заключительная часть XX в. привела к повьцпению веса в МО/МГО стремления все
большего числа режимов и государств самоутверждаться во. внутренней сфере через то или иное
утверждение на мировой арене (не наоборот, как было раньше).
Перцептивный аспект общения особо существенен в дипломатии и искусстве переговоров.
В МО/МГО, во внешнеполитической работе государства политическим и психологическим
продуктом этой стороны общения являются престиж государства, репутация определенных
политических сил и деятелей, эффект ядерного и/или иного сдерживания, оценки целей,
намерений, практических возможностей конкретных субъектов МО, даваемые другими участниками
отношений. Все это -результат прежде всего практики МО/МГО, фактической внешней политики
государств и союзов. Но это результат также и сложных общественно-психологических процессов,
развивающихся в каждом государстве, в его ВПП, на мировой арене в целом.
Перцептивная функция общения в МО/МГО исследуется главным образом психологией и
теорией МО и ВП, в рамках которых получили распространение концепции стереотипа, "образа" и
производные от последней концепции "зеркального образка", "образа врага", а также теории
"мисперцепции" ("неверного, искаженного восприятия").
***
Всякое общение выполняет также социализирующую функцию. Суть ее в том, что именно в
процессе общения с другими и через него данный субъект, кем бы и чем бы он ни был, усваивает
некоторые новые для него взгляды, представления, знания, умения, навыки поведения, ценности,
то есть развивается сам, вырабатывает в себе новые для него качества, а также передает то, что
знает и умеет, другим, внося тем самым свой вклад и в общение, и в развитие тех, с кем общается.
Механизмы осуществления социализации существенно разнятся для личности или группы в их
общении с непосредственным окружением; для группы или сложного социального субъекта в их
общении с обществом; и для страны в целом, участвующей в общении международном. В
последнем случае социализация, как правило, идет и проявляет свои итоги крайне неравномерно
на уровнях (а) лидеров и правящих групп; (b) политической и социальной элит; (с) режима,
госаппарата, ВПП; (d) общества в целом. Разрывы во времени и в глубине продвижения по пути
социализации нередко могут достигать масштабов, когда общество или значительная его часть
ожесточенно сопротивляется тому, что представляется им вторжением чуждых представлений,
ценностей, образа жизни. Соответствующие явления и процессы изучаются в рамках теории
модернизации, включая и работы по исследованию причин и механизмов сопротивления
традиционных обществ, экономических укладов реформам и модернизациям.
Сущность же социализирующей функции во всех случаях остается одна: развитие отдельно
взятого субъекта в процессе и через его общение с другими, и развитие, прогресс социума (или
некоторой устойчивой совокупности субъектов) через такое развитие каждого из входящих в их
состав субъектов-членов или участников. Функция социализации обеспечивает переход количества
общения в качество: до определенного рубежа происходит (если происходит) накопление новых
информации, знаний, технологических и прочих умений и т.п., не влекущее еще пересмотра
устоявшихся взаимоотношений, связей, структур. Но параллельно эволюционируют (быстро или
медленно; в том или ином направлении) потребности, интересы, мотивация разных групп
субъектов (элит, территориальных и отраслевых секторов, определенных социальных групп и т.д.).
Наконец, за некоторым рубежом изменения в накопленных итогах социализации, в интересах и
мотивах субъектов порождают неизбежность какой-то перестройки всех или части ранее
сложившихся общественных отношений. В случае ее успеха эта последняя и дает эффект
развития.
Социализирующая функция выходит за пределы узкого понимания общения; качественный
же ее аспект переводит дискуссию в область широкой трактовки категории общения. Можно
выделить по крайней мере четыре грани "качественной" стороны общения:
(i) развитие субъектов общения в международной сфере в ходе и результате такого
общения в узком понимании последнего;
(ii) развитие взаимоотношений между субъектами в процессе и результате общения, также
в узком понимании последнего;
(iii) развитие систем отношений между субъектами на основе всего перечисленного выше и
на протяжении достаточно длительного времени; здесь общение выступает уже в широком его
качестве, но слагается в основном из трансграничных и международных его типов;
(iv) становление новых социальных целост-ностей на базе всего комплекса названных
явлений и процессов, вызревающее в течение длительного времени внутри субъектов общения, во
взаимоотношениях и системах отношений между ними. Именно здесь проявляется все значение
МО-общения как условия и процесса возникновения в МО/МГО интеграционных тенденций и
формирований регионального и, возможно, глобального уровней.
***
По большому счету проблемы развития субъектов МО/МГО и всех видов долговременных,
системных отношений между ними, включая становление новых макросоциальных целостностей,
следует отнести к ведению творим мирового развития. Однако последняя, исходя из современного
развития наук об обществе и человеке, способна пока функционировать лишь на уровне гипотезы,
что хорошо вписывается в атеистически-марксистское направление теории МО, но совсем не
вписывается в христианско-нормативное и лишь в некоторой степени согласуется с христи-анско-
позитивистским (см. темы 1-3).
На Западе исследование процесса и механизмов развития МО со второй половины XX в. все
более сосредотачивается в формирующейся новой дисциплине -социологии международных
отношений, которая, в свою очередь, все отчетливее отграничивается от традиционных
исследований в русле теории МО. Наиболее существенные на данном этапе различия ТМО и
социологии МО заключаются в том, что если ТМО анализирует систему международных отношений
как некую сумму, совокупность субъектов и отношений между ними, уделяя главное внимание
системе отношений (МО/МГО) и поведению (ВП) отдельного субъекта в ней, то социология МО
ставит в центр внимания мировое сообщество (world society) как целостность, считая собственно
МО формой проявления и способом функционирования этой целостности.
При этом в самой социологии МО сложились два взгляда на тип, характер, природу этой
целостности. Согласно одному из подходов, развиваемому преимущественно французской школой
социологии МО, мировое сообщество существует уже давно, -прошло несколько стадий
исторической эволюции и в завершающей части XX в. вступило в этап формирования глобального
общества. Сторонники этого подхода на первое место ставят социальную среду (население и
первичные формы его организации), полагая, что социальные системы, включая сюда государство
и МГО, вынужденно приспосабливаются к демографическим и социальным переменам в среде, а
кроме того, эволюционируют под влиянием внутренней логики собственного развития.
Глобальное общество им представляется как процесс кризиса и преодоления рамок самого
института государства (и тем самым МГО в МО), нарастающего слияния людей, социальных групп,
первичных форм организации в общечеловеческом масштабе. Логично предположить, что
глобальное общество (если и когда оно оформится окончательно) потребует глобального
управления (что возрождает идею "мирового правительства") или глобального самоуправления
(принципы которого пока неясны). Социология МО уходит от обсуждения этих вопросов.
Сторонники другого подхода (более распространенного среди американских
исследователей) полагают, что мировое сообщество - явление исключительно XX в., даже только
второй его половины; оно до сих пор находится в процессе формирования, нынешние его формы и
масштабы нельзя принимать за окончательные; и что глобализация - только одно из направлений
становления мирового сообщества. Субъектами мирового сообщества сторонники этого подхода
считают государства и других субъектов МО, поэтому кризис государства во все более
взаимозависимом мире видится им кризисом развития, а не краха и распада самого этого
института. Коль скоро международное сообщество вырастает из взаимоотношений субъектов
МО/МГО (то есть сложных социальных субъектов), то его формирование и развитие могут в
известной степени направляться (world governance), но не управляться; последнее противоречило
бы принципу суверенитета государств и стихийному характеру мирового развития в целом.
Не вдаваясь в детали этой важной и интересной дискуссий, выделим лишь те общие для
социологии МО в целом моменты, которые представляются принципиально значимыми для темы и
предмета данной статьи. Это прежде всего центральная проблема социологии МО - мировое
сообщество как социальная среда и социальная система. В любом случае (рассматривается ли оно
как сообщество людей и групп или же как сообщество социально-территориальных систем; как уже
сложившееся или еще только нарождающееся; как глобальное и/или способное иметь
региональные формы и измерения и т.д.), мировое сообщество может сложиться только в процессе
развитого и сложного общения и как его качественное следствие.
Становление любой социальной целостности (включая мировое сообщество в любом его
понимании) предполагает наличие некоторых субъектов процесса становления и самой
целостности, а также некой устойчивой и достаточно высокоразвитой (иначе не происходило бы
появление новой целостности -рождение нового качества) системы отношений между ними.
Разнородность субъектов вкупе с множеством уровней их взаимоотношений неизбежно приводит к
появлению в новой целостности иерархии, социальной стратификации ее субъектов. В то же время
устойчивость системы взаимоотношений при стратификации субъектов и участников этих
отношений ведут к кодификации самих отношений, появлению норм, обычаев, традиций их
ведения, а также институтов, обеспечивающих поддержание и функционирование данной
социальной целостности. Присутствие всех перечисленных признаков позволяет констатировать
факт некоторой социальной целостности; а уровень развития каждого из них и всего их комплекса
как единого целого указывает на степень сформированности, интег-рированности и развития этой
целостности, позволяя судить о том, сложилась ли она как единый социум, находится на некотором
этапе становления или, напротив, дезинтеграции последнего.
Выделенные проблемы поставлены и с разным успехом решаются социологией МО
применительно к мировому сообществу и современным МО/МГО. Заметим, что процессы
формирования "глобальной деревни" дают основания и право рассматривать, изучать
современный мир и как сообщество особо сложных социальных субъектов (см. тему 7); и как
сообщество людей. В последнем случае, однако, процесс его формирования еще не вышел из
начальной стадии, причем мировое сообщество людей и/или глобальное сознание складываются,
видимо, на уровне отдельных профессиональных и элитных социальных групп. К тому же
появление сообщества людей в мировом масштабе низводило бы проблему МО к внутренним и
межличностным. Для сохранения МО как явления мировое сообщество должны, видимо,
образовывать те или иные социальные структуры, социально-территориальные системы - субъекты
МО, то есть именно сложные социальные субъекты. Мировое сообщество, образованное только
людьми и социальными группами, по сути было бы "расползшимся" до глобальных размеров
государством. Мировое сообщество, созданное субъектами МО, было бы по сравнению с первым
качественно иным образованием. Далее в данной статье под мировым будет пониматься лишь
сообщество субъектов МО/МГО.
***
 Субъект выполняет в процессе общения двоякую функцию. Он - самостоятельный участник,
возможный инициатор процесса общения (в целом или в отдельных компонентах последнего); но и
потенциальный объект, на который направляется общение. Во втором случае акты и процесс
общения могут не оказать на данного участника никакого воздействия; их влияние может быть
сугубо количественным (добавив участнику информации, знаний, сообщив ему определенные
чувства, но не повлияв на него качественно); но может вызвать в нем также и глубокие
содержательные перемены (изменить его внутренний мир, систему представлений, у сложного
социального субъекта - систему его внутренних отношений, т.п.). За подобной эволюцией субъекта
с некоторым разрывом во времени следуют, как правило, изменения в той системе отношений, в
которую непосредственно включен данный субъект. Разрыв во времени, масштаб и глубина
изменений в системе отношений могут варьироваться в широком диапазоне. Качественные
последствия общения для субъекта и самого общения имеют в МО/МГО особое значение: они
составляют процесс и результат развития.
В современном мире субъекты МО/МГО получают из сферы общения (помимо информация,
ноу-хау, знаний и т.п.) в значительной мере также ориентиры и критерии национально-
государственного развития; представление о собственном статусе в мире и в отдельных сферах
жизни, деятельности, отношений; и, как следствие перечисленного, формируют на этой
(полностью или частично) основе свои самооценку и самосознание. Кроме того, международная
практика побуждает их в большей или меньшей степени перестраивать и развивать внутренние
отношения таким образом, чтобы они соответствовали стандартам, принятым в группе ведущих (в
экономике, технологии и пр.) мировых держав и были бы совместимы с такими стандартами.
На протяжении 50-70-х годов западные ученые рассматривали проблему ориентиров и
критериев развития обществ, государств, стран исключительно в рамках теории модернизации.
Отличительными особенностями такого подхода были: (а) сведение модернизации к утверждению
политической демократии и ориентированной на рост рыночной экономики; (Ь) уверенность в том,
что все общества и государства, желающие достичь высоких показателей экономического
развития, должны будут рано или поздно пройти тем путем, которым до них прошли страны
Запада; (с) убежденность, что модернизация по западной модели может быть осуществлена в
принципе в любой стране и во всякий период, были бы только приложены необходимые
целеустремленность, воля и честность в проведении этого курса.
Любопытно, что краеугольные постулаты теории модернизации по сути не что иное, как
зеркальное отражение марксистско-ленинской трактовки развития как победы политической и
экономической систем социализма, к которой неизбежно придут в итоге все страны, стоит только
захотеть, и к которой можно прийти от любой предшествующей ступени социально-исторического
развития (даже из феодализма и более ранних), минуя капитализм, если только проводить
"верную" политику под руководством знающей законы развития партии.
Крайне скромные успехи, одержанные развивающимися странами в ходе нескольких
провозглашенных ООН "десятилетий развития", рост разрыва между промышленно наиболее
развитыми и развивающимися государствами, лавинообразное нарастание долга вторых первым
еще во второй половине 70-х годов серьезно поколебали позиции теории модернизации в науке
(но нее политической практике). Катастрофа марксистско-ленинского эксперимента в СССР;
"реформы" в России; кризисные явления в странах - витринах экспериментов модернизации
(Бразилия, Индонезия, Малайзия, Мексика, Южная Корея и др.), видимо, перечеркивают
прямолинейные и механистические идеи теории модернизации. Вместе с тем на место последней
не пришли пока какие-либо новые концептуальные представления.
На протяжении эпох, когда в международных отношениях решался фактически лишь
вопрос войны и мира, а государства военной силой, ее масштабами и победами, завоеваниями
утверждали позиции на международной арене, декларировали де-факто свои притязания,
добивались определенного статуса в мире; по итогам этих действий формировали, помимо
прочего, сознание и самосознание своих элит и народов. Таким образом, уже в древнейшие
времена через общение в международной сфере определялись такие важнейшие (политически,
практически, психологически) качества страны, как ее самооценка, самоуважение, мера
уверенности в своих силах.
XX в. и особенно его вторая половина выдвинули иные, новые критерии статуса страны в
мире, связанные прежде всего с уровнями индустриального и социально-экономического развития,
характером и масштабами участия в мировой экономике, международных обменах, в последние
десятилетия все более - с уровнем технологического развития, научно-технического и
интеллектуального суверенитета, влияния на масс-культуру, образы жизни и потребления в других
странах. Нельзя сказать, чтобы новые критерии статуса страны в мире "шли на смену" прежним,
военно-силовым; но вряд ли можно и утверждать, что новые критерии механически дополняют
старые. Взаимосвязи между двумя группами критериев оказываются более сложными: лидерство в
новых областях позволяет расширить арсенал тех средств политики, которые могут использоваться
как силовые (отсюда появление в 70-е годы категории "невоенные факторы силы"). Традиционные
же силовые компоненты политики (полицейские, военные и др.) становятся частью
технологической цепочки от производства до распределения; но и попадают (из-за сложности
современных вооружений, дороговизны их разработки, создания и эксплуатации) в критическую
зависимость к экономике. Недостаточные развитость и даже только конкурентоспособность
последней лишают государство возможности иметь вооруженные силы, способные качественно
поднять статус этого государства в мире.
Теория МО фиксирует фактическое положение со статусом стран и его критериями в
современном мире, однако механизмы изменения статуса исследованы пока недостаточно.
Перемены в осмыслении последнего накапливаются десятилетиями по итогам предшествующего
развития и в настоящее время находят отражение в практической политике (постепенное
размывание статуса "великих держав" как держав-победительниц во Второй мировой войне и
идущие со второй половины 80-х годов дискуссии о расширении числа стран - постоянных членов
Совета Безопасности ООН).
***
Из всех качественных аспектов развития субъектов МО/МГО в процессе и вследствие
международного общения наибольшее внимание ученых привлекают проблемы идентификации,
самоидентификации и национальной идентичности субъектов международного общения.
Под идентификацией понимается оценка субъекта, отнесение его к определенному типу,
группе, разряду по критериям его природы, происхождения, уровня достижений, состояния,
поведения и пр. Так, характеристика страны как экономически развитой/развивающейся,
миролюбивой/агрессивной, демократии/диктатуры, стабильной или подверженной кризисам и
потрясениям, приятной/неприятной для жизни в ней суть ее идентификация по социальным,
экономическим, политическим, иным критериям или по некоторой их совокупности.
Такая идентификация является принципиальной основой для выработки общего отношения
к соответствующей стране, государству, правящему режиму и правительству. Иными словами,
идентификация государства, политической и социальной системы, правящего режима, их
отнесение к конкретному типу на основании определенного ряда критериев указывает на
потенциально наиболее целесообразный, оптимальный либо вынужденный и необходимый тип
политики по отношению или при ведении дел с этим государством.
Самоидентификация - то, кем и чем считает себя сам субъект, с какими социокультурными,
этноконфессиональньши, политическими и иными системами, ценностями, воззрениями он себя
отождествляет, а от каких дистанцируется, категорически отгораживается. Духовным и
политическим продуктом самоидентификации является национальная идентичность — комплекс
присущих обществу представлений о себе, своих самоценности, фактическом и долженствующем
месте в мире.
Самоидентификация сопрягается с самооценкой и связана с ней, но и отличается от нее.
Самоидентификация - кем считает себя сам субъект (соответствует ли это реальному положению,
иной вопрос). Самооценка - как он себя оценивает в пределах и по критериям его
самоидентификации. В политике завышенная оценка ведет к формированию комплексов
национального, социального превосходства, вплоть до шовинизма и расизма. Заниженная же
самооценка способна отливаться в неверие в собственные социальные, национальные,
государственные силы и возможности, в системную неуверенность в себе, социальное
самоуничижение, иные проявления так называемого "комплекса социально-исторического
неудачника". Содержание и качество (знак) самооценки влияют на содержание
самоидентификации и национальной идентичности субъекта МО/МГО.
В международных отношениях участвуют очень разные по всем их важнейшим социальным,
культурным, политико-психологическим и иным признакам субъекты. Естественно, содержание их
самоидентификаций различается между собой в гораздо большей мере, чем содержание
самоидентификаций тех лиц и групп, что входят в состав любого из субъектов мировой политики.
По критерию содержания и сложности самоидентификации, "внутренней" можно считать ту сферу
отношений, где различные самоидентификации имеют максимальную меру общего; "внешней" -
сферу, в отношении которой субъект уверен: "я сюда не принадлежу, мое место иное" (но такая
позиция не тождественна враждебности субъекта к внешней сфере, она может выражать просто
пассивное отмежевание); "международной" оказывается сфера общения развитых,
организованных, социокультурио, политически оформленных самоидентификаций в среде, где
отсутствуют либо слабо выражены какие-либо общие для этой среды самоидентификации, и
напротив, доминируют или даже единственно представлены идентификационные признаки
взаимных неприятия, отчуждения, вражды в отношениях между субъектами и участниками такой
среды.
Последнее обстоятельство имеет для МО, МГО, мировой политики особое значение. Дело в
том, что границы различных видов и направлений идентификации и самоидентификации часто не
совпадают с границами государств. Например, католиками считают себя более 800 миллионов
человек, живущие в десятках стран. Такая же картина и в мусульманском мире. При некоторых
обстоятельствах (диктуемых социально-экономическими причинами, но не только) различные виды
самоидентификации могут вступать в противоречие с официальными государственными границами
и гражданством и даже брать абсолютный верх над государственной идентификацией. Тогда
обычно вначале развиваются разного рода сепаратистские, освободительные движения и течения;
потом нередко рушаться прежние границы, государства, империи, возникают новые страны. Но
возможны и иные последствия: стягивание, объединение ранее самостоятельных регионов в новое,
более крупное государство (так сложились современные Германия и Италия). В любом случае
историческая эволюция конкретных видов макросоциальных идентификации и самоидентификации
выступает одной из мощных движущих сил международной жизни и мирового развития.
Концепция национальной идентичности, активно разрабатываемая на Западе на
протяжении как минимум трех последних десятилетий, подняла и стремится нести дальше
теоретическую и методологическую "палочку", потерянную теорией национального характера (см.
тему 8). Но если национальный характер рассматривается как явление, лежащее по преимуществу
в чувственно-эмоциональной сфере, а также в области неосознаваемого психического
("бессознательного" с его комплексами), то концепция национальной идентичности (НИ) отдает
приоритет сфере сознания. НИ - осознанное и продуманное (что не обязательно тождественно
рациональному, адекватному, верному) отношение нации ("нации-государства") к себе, своим
историческому опыту, достоинствам и слабостям, ценностям и месту в мире.
Как и в случае национального характера, на уровне описаний концепция НИ поначалу
кажется привлекательной. Но операциональный подход ставит те же теоретические и
методологические вопросы, что возникают применительно к проблеме национального характера.
Из них ключевой -что конкретно понимается под идентичностью (ряд авторов отдает
предпочтение сущностным особенностям общества, культуры; другие - наиболее устойчивым в
данной культуре видам и типам отношений). Производные вопросы - о субъекте идентичности,
механизмах ее формирования и реализации в общественной жизни, во внутренней и внешней
политике государства. Так, И. Нойманн считает идентичностью России "дебаты между самими
русскими о том, что такое Европа и кто такие они сами, ведущиеся внутри России, на русском
языке, направленные на самих русских".
Проблема НИ - одна из наиболее спорных в современной науке; политология, теория и
социология МО, политическая и социальная психология, социология вкладывают в категорию
идентичности разное содержание. Различия в толковании многократно усиливаются, если субъект
идентичности имеет сложную социальную природу. Личность выстраивает свою
самоидентификацию через систему отношений "Они-Мы-Я". В обществе разные группы
идентифицируют себя по-разному. Бесспорно, что любая отдельно взятая групповая
самоидентификация не является одновременно идентичностью всего общества. Отнюдь не
очевидно, однако, в какой мере групповые самоидентификации и их содержательный диапазон
правомерно отождествлять с национальной идентичностью. Тем более необходимо соотнесение
процесса и итогов групповых самоидентификаций с внешнеполитическим процессом данной
страны: не исключено, что социальные группы, максимально активные в достижении НИ (что бы
под ней ни понималось), окажутся слабо или вообще никак не представлены в ВПП государства.
Необходимо доказывать целостность НИ для всего общества, а также для связки "общество-
государство", в которой последнее может навязывать обществу, (разными средствами) собственное
видение НИ.
Качественное развитие субъектов МО/МГО ведет к становлению их социальной
стратификации и к необходимости кодификации важных, а позднее и всех видов отношений между
ними.

ТЕМА 11. РАЗВИТИЕ МЕЖДУНАРОДНОГО ОБЩЕНИЯ И КОДИФИКАЦИЯ

МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ
©1999г. Н. Косолапов (МЭиМО №10.-1999.-С.105-114)
Наличие у международных отношений функ-щш общения означает, что в их развитии МО в
целом следуют, наряду с другими факторами, также и логике, закономерностям общения как
явления, хотя и не определяются ими жестко. Общение - как бы тот сосуд, который заполняется
всем иным содержанием международных отношений. Сосуд этот можно не использовать в полном
его объеме; но сломав или иным образом повредив его, невозможно будет сохранить содержимое.
Естественно, вместимость сосуда должна соответствовать объему того, чем собираются его
заполнить.
Долговременным социальным итогом устойчивого и достаточно долговременного (то есть
основывающегося не на случайных причинах и связях) общения всегда оказывается становление
некой общности: от духовно-психологической (не выходящей за пределы коммуникативной,
эмоциональной функций самого общения) до появления нового, ранее не существовавшего
сообщества, наделенного хотя бы зачаточными организационными и политическими формами.
Логично предположить, что и общение в международной жизни тоже способно содействовать
образованию сообществ субъектов и участников МО/МГО; объективно делает возможными и
подталкивает процессы, могущие завершиться возникновением разного рода международных
сообществ - от простой политикокультурной, этноконфессио-нальной, идеологической близости до
формирования завершенных интеграции, конфедераций, государств. Иное дело, что становление
завершенных объединений требует многих условий и предпосылок помимо общения (последнее
делает возможным "лишь" сплетение всех необходимых и достаточных факторов и их
материализацию в соответствующих социальных, политических, иных тенденциях и процессах), а
также обычно немалого времени.
Историческая и конкретно-политическая эволюция МО/МГО во многом связана с и
определяется становлением международного (на современном этапе мирового) сообщества
субъектов МО/МГО, с присущими всякой общности ее внутренней иерархией, распределением
ролей между участниками и постепенно нарастающей кодификацией вначале наиболее важных, а
затем и всех отношений между ними.
Ранее было показано (см. темы 6 и 10), что международные отношения вообще правомерно
рассматривать как процесс, в идеале и в историческом масштабе времени ведущий к
трансформации суммы, совокупности изначально разрозненных, взаимоотчужденных социумов в
более интегрированное по сравнению с изначальным его состоянием целое; как процесс
становления общностей более высокого, сложного качественного уровня на базе и из общностей
предшествующих, более "низких" социальных и организационно-политических уровней.
Тогда становление все более сложных международных общяостей, обретение ими качеств
интегрированного целого - историческая тенденция, а не завершенный или завершающийся в
обозримом будущем процесс. И правомернаожи-дать, что на каждом очередном витке мирового
развития общение, ведущее к появлению международных сообществ, "технологически"
воспроизводятся снова и снова, всякий раз наполняясь, однако, новым содержанием. Мировое и
глобальное сообщества заключительной части XX в. при таком подходе - не просто уникальные
международно-политические явления, но итог и современный этан развития очень долгой
исторической тенденции, механизмы которой имеют для науки о МО/МГО особый интерес.
***
Необходимо различать стратификацию как аналитический процесс - то есть статистическое
или иное умозрительное разграничение неких,со-циума и/или совокупности субъектов согласно
определенным, самим аналитиком устанавливаемым или избираемым критериям; результатом
такой стратификации выступает какая-либо классификация субъектов;- и стратификацию как
реальный жизненный процесс образования, закрепления, эволюции тех действительных различий
в положении субъектов внутри неких общности, социума, которые (различия в положении - Н.К.)
определяют социальную архитектуру данного сообщества, во многом - мотивацию и возможности
его участников и служат (должны служить) единственно надежным основанием для всех и
всяческих аналитических классификации.
Некоторое множество равных между собой во всех отношениях субъектов (будь то
индивидов или сложных социальных), если бы .оно оказалось возможно, являлось бы простой
совокупностью, суммой, но никак не тем качественно более высоким по сравнению с ними
образованием, какое обычно подразумевается под понятиями социума, сообщества, общества.
Последние предполагают не механическое сложение участников, но их организацию для
определенных видов деятельности, образа жизни. Такая организация, в свою очередь, невозможна
без стратификации субъектов: разделения по социальным функциям, какие им предстоит
выполнять; по соподчиненно-сти этих функций и соответствующих им социальных позиций; по
приписываемым каждой позиции или типу позиции статусу их обладателя, его правам и
обязанностям, номинальному и фактическому вознаграждениям и по многим другим критериям.
Наличие системы разделения роли, веса и значения субъектов в обществе в зависимости от
занимаемого ими положения и есть стратификация. С другой стороны, наличие некоей
стратификации бесспорно- свидетельствует и о наличии общности, социума, сообщества. Степень
же сложности такой стратификации указывает на достигнутые уровни разделения общественного
труда и социально-исторической развитости соответствующей общности.
Все изложенное в принципе применимо и к международной жизни, но с поправкой на тип
стратифицируемых субъектов. Таковыми могут выступать индивид, малые и большие социальные
группы, сложные социальные субъекты. Стратификация - сложный, неоднонаправленный процесс,
начало и завершение которого могут разделять десятилетия (в зависимости от числа и типа
участников, интенсивности процесса и остроты представленных в нем противоречий,
сопротивления среды процессу и его итогу: формирующейся социальной стратификации). Когда
объекты последней - большие социальные группы и структуры, все реальные процессы
усложняются и растягиваются во времени, затрудняя распознавание процесса как
стратификационного. Последнее обстоятельство имеет применительно к МО особое значение.
Стратификация субъектов международной жизни как явление сложилась в глубокой
древности. Но тогда это была прежде всего стратификация индивидов, людей. Совокупная
численность населения планеты по современным меркам оставалась ничтожной. Государство как
институт только начинало свой исторический путь, и даже, такое государство сложилось еще не у
всех народов. В до-государственных общественных формах положение рода, семьи определялось
личным статусом его главы. Да и в государствах древнего мира отношения между человеком и
государством, внутри элит, между правителем и знатью были еще по форме и сути
межличностными. Даже в Европе XV-XVI вв. международный престиж княжества, государства
определялся древностью и знатностью рода их монарха.
С развитием государства как института и международных (читай - межгосударственных)
отношений начинают складываться устойчивые стратификации субъектов МО/МГО. Их появление
диктовалось несколькими причинами. Распространенное у большинства народов представление о
божественном происхождении высшей государственной власти, как минимум о ее способности
легко сноситься с Всевышним ставило тяжелейший для религиозного сознания тех времен вопрос -
неужели же и высшая власть моего врага тоже от Бога и общается с ним? - требуя убедительных
для себя доказательств безусловно преимущественного внимания Господа к своей, а не чужой
власти. Стратификация по принципам древности, родства играла значительную и даже решающую
роль в определении того, кто кому должен был платить дань, оказывать почести, подчиняться и
т.п.
Постепенная эрозия патриархальных легитимации и механизмов власти и идущая ей на
смену роль силы, особенно в МО/МГО, вызвали к жизни новые критерии международной
стратификации. Ими стали, в первую очередь, сила в непосредственном ее выражении и
приложении (количество воинов, их оснащение, информация о военных победах); а позднее -
военно-силовая репутация данных народа, государства. Параллельно развивался и другой процесс:
со становлением ведущих мировых религий принадлежность к одной из них также превратилась в
важный критерий международной стратификации. Но противоречивый по содержанию: если сила в
общем поддавалась объективной оценке, и враг признавался мощным, когда того заслуживал, то
религия повышала международный статус только единоверцев и лишь в их собственных глазах,
одновременно снижая статус всех иноверцев. Но и среди последних более сильные и богатые
ставились все же выше по сравнению с их менее удачливыми братьями по вере.
Эпоха европейского колониализма открыла в международной стратификации новую главу.
Впервые в истории соединились столь мощно и в одном процессе военная и экономическая
экспансия и религиозное миссионерство, притом последнее было подкреплено всей властью и
духовным влиянием церкви как первого в своем роде института тотального идеологического
господства. В самой Европе секуляризация созданных изначально церковью и в рамках церкви
общественных и политических институтов уже начала выстраивать прообразы будущих
"национальных государств" как достаточно четких и жестких формальных структур. В других
частях света европейские колонизаторы не сталкивались ни с чем подобным: ни со сравнимой
экономикой, ни с аналогичной военной мощью и ее организацией, ни, разумеется, с аналогами
христианской церкви и ее институтов. Так в европейском сознании возникает деление стран и
народов, включая и самые многочисленные, на цивилизованные (обладающие названными
признаками - хотя бы по минимуму, но всеми), полуцивилизованные (обладающие лишь
отдельными из этих признаков) и нецивилизованные - вообще не обладающие такими признаками,
хотя бы даже и стоящие на достаточно высоком уровне развития собственной цивилизации.
С этой оценочной системой международной стратификации Европа вступила в XX в.,
закрепив тем самым в политических сознании и практике заложенную эпохой крестовых походов
почву для появления "стратификаций геноцида": нацистской с ее концепцией "высших" и "низших"
рас и народов: и ультракоммунистической с ее принятием идеи физического уничтожения
неугодных классов, социальных групп. Конечно, в истории неоднократно вырезались целые
народы; никогда, однако, такая практика не обретала идеологически и концептуально
завершенного выражения и не становилась основой для стратификации субъектов МО/МГО
(формула "социалистические - развивающиеся - империалистические" государства лишь вводит
иные операциональные критерии в связку "цивилизованные - полуцивилизованные -
нецивилизованные", чем объясняется и легкость возврата к оперированию понятиями
"цивилизованных-нецивилизованных" стран после прекращения СССР).
Тем самым европейская политика XX в. во всех ее компонентах довела до абсурда
исторически традиционные нормативно-оценочные типы стратификаций субъектов МО/МГО,
основанные на идеологических (включая религиозные), этнических и примитивно-силовых ("богат
и силен") критериях. Одновременно внутри государств, а тем самым и на международной арене на
авансцену политики и общественной жизни вышли сложные организационные структуры, оттеснив
межличностные отношения от официальных рычагов того и другого, но при этом дав им
исключительные влияние и значение в неформальной части жизни, особенно в теневых экономике
и политике.
Идеологическая и военно-политическая конфронтация Востока и Запада, СССР и США
немало способствовала тому, что в мире начали утверждаться социально-экономические критерии
стратификации субъектов МО/МГО. Так вошли в политический и научный обиход понятия "про-
мышленно развитых" и "развивающихся" государств, "первого", "второго" и "третьего" миров,
деление последнего из них на "четвертый", "пятый" и "шестой". Отличительная особенность этого
типа стратификации в сравнении с нормативно-оценочной - наличие за ней реальной объективной
основы, измеримых критериев.
Стратификация всегда - важный источник мотивации для тех, кто занимает в ней высшие и
низшие уровни (почему, вопрос особый) - и если нормативно-оценочная стратификация
подталкивала одних к уничтожению недостойных, а других -к уничтожению узурпатора, то
стратификация на базе социально-экономических критериев побуждает ставить проблемы
развития и международной стабильности. Одно лишь это различие убедительно демонстрирует,
как изменились МО/МГО со сменой доминирующего типа стратификации их субъектов.
Впрочем, нормативно-оценочные основания стратификации не исчезли. На первый план
среди них вышли идеологические критерии политической демократии, прав человека, рыночной
экономики; роль и значение этой группы критериев резко усилились с прекращением СССР и
открытием нового, постсоветского этапа развития МО/МГО.
Если нормативно-оценочные критерии стратификации в принципе применимы к любому
типу субъекта, от личности до государства, то социально-экономические приложимы только к
государству. Тем самым дополнительно оттеняется особое значение этого уровня в МО/МГО
современного мира. В то же время пока неясно, как будет меняться значение этой категории
критериев и соответствующей стратификации в международных отношениях по мере того, как
рухнувшая система МО станет уходить все дальше в прошлое, а ее место все прочнее занимать
новый, формирующийся миропорядок. Видимо, сохранится все же сама множественность
критериев стратификации субъектов МО/МГО, хотя внутри нее отдельные критерии и группы
критериев могут время от времени как бы "меняться местами".
Применительно к проблеме стратификации субъектов МО/МГО правомерно констатировать
несколько моментов. Сам этот процесс как явление существует на протяжении всей известной нам
истории и проделал (по субъектам, содержанию, формам, итогам) значительную эволюцию. К
заключительной части XX в. сложилась множественность критериев стратификации субъектов
МО/МГО, которая (с увеличением числа типов таких субъектов) превратилась в постоянный и
важный компонент мировой политики. Повышение роли и значения социально-экономических
критериев стратификации означает, что само явление постепенно перестает служить лишь
оправданию определенного типа идеологизированной политики и начинает решать в современном
мире задачи организационно-политического характера. Подтверждением и признаком последнего
может служить то, что начиная с 1945 г. "великие державы" (политический критерий
стратификации) выполняют в мировой политике структурообразующую роль, вызвав к жизни ООН
с ее Советом Безопасности, "большую семерку" и ряд иных институтов современных МО/МГО.
Достаточно высокие развитость и плотность стратификационных процессов в мире конца
XX в. дают основания утверждать, что в нем постепенно развиваются тенденции к становлению
глобального сообщества, субъектами и участниками которого были бы государства и другие
сложные социальные структуры. Однако это лишь тенденция, продолжение которой (по причинам,
рассматриваемым ниже) не может считаться гарантированным. Она не отменяет, отчасти
усиливает параллельно развивающуюся тенденцию формирования единого мирового сообщества
на уровне индивидов и социальных групп. В то же время объективные итоги обеих этих тенденций
не тождественны друг другу и не взаимозаменяемы, поскольку "располагаются" на качественно
разных уровнях типов отношений и субъектов-участников.
***
Еще одним важным признаком сообщества является наличие в нем институтов,
выполняющих или способных выполнять интегрирующую по отношению к этому сообществу роль:
организационную, политическую, конкретно-практическую, социально-психологическую и
духовную. В международных отношениях XX в., особенно второй его половины, эти институты,
фактически отсутствовавшие раньше, получили "взрывное" распространение и ныне играют
важную, часто незаменимую роль. В начале века число таких институтов измерялось единицами,
сейчас точное их количество, похоже, не способен указать никто; но ясно, что счет идет уже на
многие тысячи.
Конечно, при столь массовом их распространении далеко не все институты международной
жизни равнозначны между собой и играют в этой жизни заметную роль. Многие существуют лишь
номинально; есть и такие, что создавались исключительно ради повышения статуса их
учредителей в их собственных странах, то есть изначально не ставили перед собой никаких
реальных и серьезных задач в декларированной сфере деятельности. Но и с поправкой на
подобные "мертвые души" и "мыльные пузыри" остается бесспорным- факт исторически
небывалого взлета численности, активности, значения самых разных по сферам деятельности,
организационным формам, другим признакам институтов международной жизни, МО и МГО.
В этих условиях особое значение приобретает определение того содержания, которое
вкладывается в понятие "института МЖ1М01МГО". Поскольку статус и само существование такой
организации неизбежно затрагивают суверенитет государства (даже независимо от намерений и
воли учредителей международной организации), реальная политика опирается на нормы
международного и внутреннего права и делит все подобные организации прежде всего по
критерию их непосредственной и прямой связи с государством на меж- и неправительственные.
Это деление, оправданное и необходимое в международно-политической практике, с точки зрения
науки о МО должно быть дополнено рядом других существенных критериев и признаков: субъекты-
учредители данной международной организации, ее функциональное назначение, тип и вид
организационного строения и т.п.
Слово "международная" в общем определении рассматриваемого типа организаций
указывает прежде всего на то, в какой сфере намерена действовать данная структура согласно
интересам и целям ее учредителей. На практике такая организация может действовать как в
собственно международной, так и во внешней по отношению к государствам сферах; притом
"международная", в свою очередь, при ближайшем рассмотрении может оказываться
международной жизнью, собственно международными и/или межгосударственными отношениями.
Одна эта способность действовать только в МЖ, МО или МГО, и/или в нескольких либо во всех
трех из перечисленных областей уже делит международные организации на принципиально
разные их типы (однако классификация по этому признаку в литературе пока не устоялась).
Нацеленность организации на функционирование в международной среде не означает, что
ее учредителями должны непременно быть лишь субъекты и/или участники этой среды. Конечно,
при прочих равных условиях организация, созданная субъектами или участниками МЖ, МО или
МГО, имеет предпочтительные предпосылки и возможности для деятельности в соответствующей
сфере. Однако в принципе международные организации могут образовываться и субъектами лишь
внутристрановых жизни, отношений, в том числе и отдельными людьми (таковы по их
происхождению многие международные творческие, научные, общественно-политические
комитеты, ассоциации, движения, союзы и т.п.). Такие объединения, не имея каких-либо
формальных полномочий от правительств государств и/или от иных международных организаций,
способны, тем не менее, обладать весомым авторитетом (обычно производным от авторитета их
учредителей и членов в своих странах и в мире) и оказывать существенное влияние на мировые
общественное мнение (частью и одним из источников которого они же и являются), политику,
позиции государств и правительств.
Чем выше статус субъектов-учредителей, значительнее их роль и функции в своих странах,
тем (при прочих равных условиях) выше будут дееспособность и эффективность созданного и
направляемого ими международного института, его престиж. Максимально весомы в МО и мировой
политике поэтому организации межправительственного типа, особое место среди которых
занимает ООН.
Тип субъектов-учредителей международной организации влияет или прямо
предопределяет потенциальную сферу будущей деятельности последней и характер тех функций,
которые ей предстоит выполнять. По этим признакам различают организации специализированные
и универсальные; международно- или общеполитические, экономические, научно-технические,
гуманитарные и многие иные. Количественно преобладают специализированные и
неполитические; политические же последствия этого для МО и МГО мы покажем чуть ниже.
Организации политического характера по территориальной сфере деятельности бывают
локальные, региональные и мировые.
Устройство международных институтов отмечено чрезвычайным разнообразием: от
организаций в обычном и полном смысле этого понятия (то есть имеющих четко выраженную
структуру, постоянный аппарат, развитую систему бюджетирования и т.п.) до достаточно
аморфных ассамблей, конгрессов, союзов и пр., нередко с размытой структурой, минимально
необходимым и работающим лишь периодически штатом технических сотрудников, простым
бюджетом. При этом наличие достаточно сложной и развитой "бюрократической компоненты"
международной организации не всегда свидетельствует о ее высоких весе и эффективности:
неформальные или минимально организованные группы могут оказываться гибче, оперативнее, а
достигаемые в них консенсусы, хотя и не обладают обязательностью даже для членов такой
структуры, но на практике оказываются более действенными, поскольку опираются на реальные
интересы субъектов - участников такой группы.
Для науки о международных отношениях существенна прежде всего исключительная
распространенность международных организаций в современном мире, причем как по числу самих
институтов, так и по разнообразию их типов. Такие организации охватывают все сферы
деятельности современного человека; они представлены на всех уровнях политической и
социальной ответственности - от ООН до международных обществ и союзов коллекционеров;
всеми типами субъектов-участников - от личности до межгосударственных союзов и интеграции. С
рубежа 60-х годов появляются институты для общения специально по глобальным проблемам (в
отличие от проблем МО/МГО или в дополнение к ним); глобалистика становится одним из самых
важных пунктов повестки работы ООН и многих других международных организаций.
Все это в совокупности подтверждает и без того самоочевидный вывод: международные
организации в целом - не украшение мировой политики, не "гарнир" к МО и МГО, не дань
политической моде. В современном мире они выполняют весьма многочисленные, необходимые и
значимые реальные функции. Конечно, отдельные организации могут не соответствовать общему
весомому предназначению этих институтов - что никак не сказывается на оценке важности
явления в целом для международной жизни, мировых политики и развития конца XX в., в которых
вся совокупность международных организаций всех типов образует новое явление: стабильные
структуры МО/МГО, не зависящие или минимально зависящие от резких перемен политических
систем, режимов, международного курса в отдельных странах. Но если столь значимы институты и
их повседневная практическая деятельность, то не менее значимы должны быть и объективные
итоги и последствия самого факта распространенности международных организаций и их
активности в своих областях.
Главным из таких последствий является кодификация МО и МГО, вышедшая во второй
половине XX в. на качественно новый уровень и ставшая одним из важнейших механизмов,
"стягивающих" современный мир в единое глобальное сообщество (но еще не доведших
тенденцию к глобализации ни до завершенности, ни даже до необратимости ее нынешних,
исторически промежуточных результатов).
***
Нарастающая во времени и все более устойчивая по результатам кодификация отношений
-третий системообразующий признак всякого сообщества. Институты ускоряют и интенсифицируют
процесс, придают ему глубину и неотвратимость. Собственно, любое сообщество всегда и везде
держится на такой кодификации; чем шире по охвату и прочнее социально ее итоги, тем теснее
интегрировано и развито данное сообщество. Отсутствие процесса кодификации отношений и/или
его результатов - неоспоримый признак того, что никакое сообщество еще не сложилось
(возможно, не начинало складываться).
Одним из неизбежных следствий всякого достаточно длительного общения и его
социализирующей роли является принятие и признание определенных, постепенно
складывающихся норм и правил как самого общения, так и более широких взаимоотношений его
участников. Одно из принципиальных различий между сферами "внутреннего" и "внешнего"
заключается как раз в том, что "внутреннее" обладает развитым и сложным набором подобных
норм и правил (законов, инструкций, традиций, обычаев, привычек и т.п.), регулируется ими
полностью и с высокой предсказуемостью получаемых результатов. Отступления от норм, их
нарушения обычно так или иначе караются (от простого морального осуждения до уголовного и
политического преследования); для этого есть системы санкций и проведения их в жизнь, а сами
потенциальные санкции и их вероятные последствия заранее известны субъектам, сообщены им
через механизмы культуры, воспитания, в процессе социализации.
Было бы неверно утверждать, что всего перечисленного не было и нет в МО/МГО,
международной жизни в целом. Однако на протяжении всей предшествующей истории наличие
таких непременных компонентов социальной общности, степень их развитости, система санкций,
механизмы передачи знания норм и уважения к ним новым субъектам и поколениям - все это
качественно и резко отличалось от явлений того же класса, но развивавшихся в сфере внутренней.
Единых общепризнанных норм и правил в МО/МГО всегда было на несколько порядков меньше,
процесс их образования и утверждения в жизни шел и идет сложнее и дольше. Законов нет
вообще: международное право носит прецедент-ный и согласительный, не законодательный
характер. На процессе становления и содержании международных норм сильно сказываются
межкультурные, этноконфессиональные и другие различия стран и народов. Система санкций
только начинает складываться, и по каждому политическому случаю все еще принимаются
отдельные решения, подчас сильно различающиеся между собой. Соответственно, нет и
постоянной системы проведения санкций в жизнь. Какая-либо цельная "общемировая" культура (в
отличие от внутристрановых) отсутствует, а потому нет и механизмов ее самовоспроизведения и
поддержания. Такое положение не должно удивлять: "внутреннее" - уже сформировавшееся
общество, тогда как "внешнее" - среда, в которой формируется и от которой как-то отграничивает
себя каждое общество.
Тем не менее нормы и правила в отношениях на мировой арене существовали испокон
веков (включая правила ведения войн), число их исторически в целом множилось. Проблема,
однако, заключалась в том, что все исторически сложившиеся процессы и типы кодификации МО
брали начало в нормах, обычаях, традициях конкретных народов; собственно, иного нельзя было
бы и ожидать. Этнокультурные нормы, обычаи и традиции всегда неразрывно связаны с
верованиями данного народа, в позднейшие времена - с его религией; более того, в большинстве
случаев жестко задаются факторами конфессионального характера. Такая практика обеспечивает
исключительно высокую меру стабильности, действенности, эффективности соответствующих норм
и правил для "своих" - тех, кто разделяет данную веру и признается ею в качестве полноправного
последователя. Вместе с тем по этой самой причине такие нормы не только не обязательны для
адептов прочих вероисповеданий, но чаще всего-агрессивно отвергаются последними как
исходящие от "неверных". Имманентное каждому вероисповеданию отвержение любой иной веры
(иначе рискует обрушиться собственная) - духовно-психологическая основа деления на "своих" и
"чужих", позднее перерастающего в политический раздел на "цивилизованные" и
"нецивилизованные" страны и народы.
Естественно, в подобных духовных и психологических условиях выработка
"общечеловеческих" норм и правил, единых для всех или хотя бы значимой части участников
МО/МГО, растягивается на многие столетия. Те фактические правила и нормы, которые при этом
все же возникают, охватывают лишь незначительную часть отношений (по их диапазону и
содержанию). Эти нормы известны только весьма узкому кругу лиц, непосредственно вовлеченных
во внешние сношения своих стран. Даже элита не всегда знает (и тем более принимает) такие
нормы; массы обычно не ведают о самом их существовании. Узнав же, нередко склонны (особенно
в обстановке войны, кризиса) считать сам факт таких правил и их содержание "предательством"
своих веры и интересов, самих себя как народа (к тому же подобные настроения обычно
поощряются и стимулируются представителями разных элит - участниками внутриполитической
борьбы в каждом государстве).
В такой обстановке невозможно ожидать никакой императивности стихийно сложившихся
норм, обычаев и традиций для всех участников международного общения; удивительно, что эти
обычаи вопреки всему сформировались, закрепились и как-то действовали. Неправомерна была бы
и постановка вопроса о санкциях за нарушение обычаев международной жизни: неформальная
природа норм не допускает и формализованных санкций, речь может идти только об эволюции
самих обычаев и практики их соблюдения. Таким образом, исторически ранние формы
кодификации международной жизни, международных и межгосударственных отношений носили
общественно-психологический и социокультур-ный характер (разница между двумя этими типами -
в горизонтах времени, конкретном в первом случае и историческом во втором). Тем не менее
процесс кодификации МО/МГО продолжается столько же, сколько существуют сами эти отношения.
Императивность норм была внесена в этот процесс с появлением двух более сложных
типов правил общения: формального протокола, а позднее договорного регулирования. Возникнув
в непосредственном общении лидеров автократических социумов (вождей племен; князей и ханов;
монархов феодальных государств), формальный протокол затем распространился на сферу
дипломатии и все межгосударственные контакты на высоком и высшем уровнях. Его
кодифицирующая функция состоит во введении первых формализованных стандартов общения
участников МО/МГО, малейшее отклонение от которых рассматривается как важный сигнал
качества и динамики соответствующих отношений. Договорное регулирование двусторонних
(позднее - многосторонних и региональных) отношений пришло на смену "принципу старины" с
упадком роли и значения принципов давности происхождения рода лидера и давности
установления конкретных правила или обычая. Оно фактически стало основой долговременной
стабильности регулируемых отношений - а всякая стабильность воспринимается как некая норма и
фактически дает эффект кодификации.
XX в. внес в историческое течение процессов кодификации МО и МГО революционные
перемены, резко подняв значение правовых форм кодификации, дополнив их формами технико-
функциональными, а также "снабдив" традиционные социопсихологические и социокультурные
механизмы кодификации такими могучими средствами интенсификации, какими являются
современные СМИ, образование, системы информации.
Правовые формы кодификация МО/МГО обретает в Европе с начала XIX в. (Венский
конгресс 1815 г.); к концу столетия правовой подход доминирует в европейской
внешнеполитической мысли и только зарождающейся науке о международных отношениях.
Поразительный на первый взгляд успех правового подхода к кодификации МО/МГО может быть
объяснен тем, что психологически и когнитивно этот подход оптимально соответствовал
безоговорочно доминировавшему тогда христианско-нормативному взгляду на международные
отношения и мир в целом; политически же он не менее оптимально закреплял систему
европейского колониализма, навязывая другим странам и регионам внешне нерелигиозную (то
есть как бы непредвзятую, равно объективную ко всем) интеллектуальную схему отношений, к
аргументированному неприятию которой другие страны в большинстве своем оказались еще
просто не готовы. Кроме того, переход к праву в отношениях между государствами представлялся
современникам (и был бы на деле) огромным шагом вперед по сравнению с торжеством в МО
права силы.
Европейские революции и мировые войны первой половины XX в. резко затормозили
утверждение права как основы современных МО/МГО - но и убедительно продемонстрировали
необходимость поворота в международной жизни от права силы к силе права. С осени 1945 г.,
после создания ООН в ее рамках и мире в целом предпринимаются все более энергичные,
целеустремленные усилия, направленные на то, чтобы выработать и принять согласованные и
стабильные правила рациональных и ответственных МГО, ввести соответствующие нормы в
международное право и добиваться все более строгого соблюдения положений этого права всеми
участниками международного общения.
 Конечно, процесс этот на всех его стадиях был противоречив по его динамике, мотивам и
целям участников, по его промежуточным и более дол-говрембнным результатам. Весьма
неоднозначное влияние оказывала на него холодная война: в обстановке конфронтации, но и
ракетно-ядерно-го "пата" прибегать к использованию силы было крайне рискованно, что и создало
нишу для заметной демократизации МО, одним из итогов чего стало развитие международного
права. Главная заслуга в этом развитии и в наработке практики применения международного
права принадлежит, несомненно, ООН.
Окончание холодной войны (в полном согласии с законами диалектики) вовсе не привело к
большей универсализации положений международного права, его развитию, более полному и
всестороннему сопряжению с внутренними нормами государств и повышению его действенности в
международных отношениях (чего ожидали многие). Напротив, "однополюсность" - а фактически
жесткая авторитарность - постсоветской системы МО/МГО объективно создала предпосылки к
смещению центра тяжести политики победившей стороны (США, Запада в целом) на силовые
факторы МО и в ущерб роли ООН, особенно ее Совету Безопасности, в котором правом "вето"
продолжают обладать две незападные страны - Россия и Китай.
Но - и в этом парадокс! - не в ущерб роли международного права или того, что хотели бы
выдать за такое право. США и Запад прилагают всякий раз огромные политические и
пропагандистские усилия к тому, чтобы представить собственные позицию и действия как не
только отвечающие международному праву, но и направленные на утверждение этого права в
практике МО/МГО, его укрепление и развитие, повышение его действенности. В конце XX в. уже
никакой агрессор не может рассчитывать на политическое закрепление своего потенциального
успеха, обосновывая свои действия лишь исторически привычным "хочу и могу" (как это попытался
сделать Ирак в 1990 г. в отношении его агрессии против Кувейта). Силовые достижения уже не
воспринимаются в современном мире как легитимные; напротив, использование силового решения
- самый верный способ подорвать политико-психологическую легитимность обретенных его
посредством результатов, даже объективно конструктивных.
Это позволяет заключить: развитие международного общения, МО и МГО, их политико-
психологическая, социокультурная, правовая кодификация продвинулись уже настолько далеко,
что совокупность участников и субъектов МО/МГО обрела многие устойчивые признаки общности,
сообщества. Мировое сообщество -еще не свершившийся факт, но тенденция, зашедшая
достаточно далеко, чтобы ее достижения стало рискованно игнорировать. Эта тенденция может (и
в соответствии с законом цикличности процессов любого развития, вероятнее всего, будет)
оказаться заторможенной, пережить более или менее глубокий и продолжительный откат под
давлением как локальных сепаратизма, реги-онализма, косности и даже дикости, так и глобальных
амбиций США, обладающих таким орудием их политики, как НАТО. Однако ни сама тенденция, ни
вся сумма ее духовных, психологических и практических результатов уже не могут (в историческом
масштабе времени) быть обращены вспять.
Основанием для этой уверенности служит наличие, наряду с уже рассмотренными
психологическим, социокультурным, правовым уровнями, также и четвертого, специфического
лишь для XX в., технико-функционального уровня кодификации международной жизни. Появление
современных промышленности, инфраструктур, технологий, обменов гигантскими объемами
ресурсов, энергии, информации вывело на передний план проблемы практического налаживания
соответствующих процессов в международных масштабах, обеспечения их стабильности,
надежности, безопасности и эффективности. Необходимая материальная функция достигается
только при выполнении достаточно строгой и сложной последовательности действий. Такое
выполнение, в свою очередь, требует практических способностей к некоторому регулированию.
Они и образуют самостоятельный уровень кодификации МЖ/МО/МГО.
Распределение между государствами радиочастот, введение и соблюдение стандартов в
работе почт и других видов связи, в деле безопасности и практической организации
авиасообщений, в сферах международной перевозки особо опасных грузов, в обеспечении
потребительской безопасности товаров, особенно продуктов, борьба против эпидемий, унификация
медико-санитарных норм и требований, квоты на использование определенных видов природных
ресурсов и на допустимые уровни загрязнения окружающей среды -вот лишь малая часть примеров
того, какое место занимают в современном мире меры и требования технико-функционального
характера, предполагающие высокий уровень их императивности для всех участников отношений.
Такие меры и требования, помимо практической их стороны^ несут также значительную
политико-психологическую и культурную нагрузку. Десятки миллионов специалистов во всем мире
привыкают к необходимости работать по единым профессиональным стандартам и правилам.
Государства и правительства осознают, привыкают к тому, что в современном мире есть "табу",
неприкасаемые ни при каких сменах режимов, политических систем и идеологий; неприкасаемые
не потому, что кто-то запрещает или может наказать за нарушение, но прежде всего из-за того,
что их нарушение обойдется себе дороже. В ряде случаев технико-функциональная кодификация
МЖ/МО/МГО может прямо и непосредственно способствовать международно-правовой. По всем
этим причинам международно-правовое регулирование к концу XX в. начинает заметно теснить (но
не вытеснять собой) традиционное, договорное регулирование.
Существенным компонентом явления и процессов кодификации МО и МГО стал
внешнеполитический процесс субъектов МО/МГО, особенно в части ратификации международных
договоров и соглашений, других особо важных актов законодательными органами государств. В
случае и после ратификации утвержденный таким образом акт становится частью внутреннего
права соответствующего государства, что дает дополнительные устойчивость и действенность
правовым, иным итогам кодификации международной жизни, МО/МГО.
Наконец, современные технологии, индустрия, инфраструктуры вызвали к жизни
глобальные проблемы, прежде всего экологическую, преодоление которых требует согласованных
материальных, правовых, политических мер международного масштаба, то есть по-своему движет
дальше все виды кодификации.
В итоге к концу XX в. кодификация отношений в международной жизни превратилась в
сложное явление, различные уровни которого могут устанавливаться по признакам субъектов
кодификации (индивид и элиты; большие социальные группы, формальные структуры; сложные
социальные субъекты и цивилизационные общности); по сферам их деятельности (политика,
экономика, специальные области); по видам и типам оформления устанавливаемых норм и правил
(психологическая, социокультурная, правовая, политическая, технико-функциональная), по
закрепленности норм в институтах, по обеспечиваемому данным видом кодификации типу
легитимности охватываемых норм и явлений (психологическая, социокультурная, правовая,
конфессиональная, идеологическая, политическая) и ряду других.
Международная сфера по ее насыщенности признаваемыми нормами и правилами
поведения участников, по созданию института санкций за их нарушения и по началу отработки
механизмов таких санкций начинает приближаться к сфере внутренней. И не просто сближаться с
последней, становиться в чем-то аналогичной ей; но все заметнее стягиваться в одно единое
целое, в макросоциум высшего (по уровню сложности и типу субъектов-участников) порядка.
***
По-видимому, вряд ли оправдано отождествление понятий (и стоящих за ними явлений)
"мирового" и "глобального" сообществ. То и другое было бы следствием многих причин, в том
числе развития МО/МГО как отношений общения. В то же время "мировое сообщество" - прежде
всего большая или меньшая, но безусловно доминирующая в МО и МГО группа субъектов этих
отношений, осознавшая значительную и продолжающую возрастать меру общности интересов,
проблем, угроз и опасностей, вызовов этим субъектам в противоположность тому, что их
разъединяет. При всем значении такого осознания мировое сообщество остается все же
совокупностью субъектов и участников МО и МГО. "Глобальное сообщество" предполагает
становление нового политического качества, которым может быть лишь наднациональная
организация субъектов МО/МГО. Конечно, введение такого качества будет длительным, очень
непростым, противоречивым процессом; но в отсутствии такого нового качества не возникнет
оснований считать мировое сообщество . чем-то большим, нежели суммой его членов.
Естественно, "мировое сообщество" как явление принципиально отличается от простой
механической суммы субъектов и участников МО и МГО. Различие это тоже качественное и
заключается в том, что члены мирового сообщества осознают то общее, что их объединяет, и
готовы руководствоваться им в своей практической политике. Однако такое осознание,
теоретически, могло бы существовать и во времена Древнего Рима и даже намного раньше (а
возможно, и существовало в узком кругу тогдашних высших политических элит: иначе откуда и как
возникло "нет ни иудея, ни эллина"?). Но сколь бы ни было оно продвинуто и влиятельно для
своего времени, участники мирового сообщества (в истории и теперь) не поднимаются еще до
понимания необходимости и пользы глобального единения стран и народов, а главное, до
практических действий в этом направлении.
По этой причине "мировое сообщество" можно рассматривать как этап на пути
человечества от тотальной разобщенности к единению в глобальных масштабах. Началом
перехода от него к сообществу глобальному станет, по-видимому, появление мирового
политического процесса не только как выражения непрерывности мировой политики, МО и МГО
(которые вплоть до середины XIX в., становления мирового хозяйства были прерывны), но и как
повседневной "технологии" этой непрерывности.
Принципиальное различие мирового и глобального сообществ, однако, заключается в
природе образующих их отношений. Мировое сообщество - это высокоразвитые по меркам
времени, но все же международные отношения. Глобальное сообщество после завершения
начальной фазы его становления - это уже отношения внутренние. Оба типа интегрируют в себя и
межгосударственные отношения. Но для мирового сообщества МГО - фундамент и опора,
важнейшая часть отношений международных, ибо оно прежде всего есть сообщество государств.
Для глобального же сообщества МГО - тоже важная, но часть отношений внутренних, сродни
взаимоотношениям субъектов федерации или конфедерации.
Становление глобального сообщества имело бы еще несколько существенных и интересных
последствий в сфере кодификации МО/МГО. Во-первых, резко менялся бы характер всех процессов
социализации, особенно на уровне элит: усва-еваемые нормы, правила, ожидания и т.п. отныне
были бы "своими", "внутренними", не "внешними" и "чужими". Во-вторых, столь же резко
поднималось бы значение неформальных этнических структур, существующих ныне во многих
странах главным образом на уровне так называемого этнобизнеса (самый известный пример -
китайские хуацяо за пределами континентального Китая), но не только в бизнесе. И в-третьих,
создание единой цельности - политически и организационно оформленного глобального
сообщества, - немедленно вызывало бы к жизни появление теневых мировых экономики и
политики: тень существует только там, где есть нечто, способное ее отбрасывать; в данном случае
- обязательные к исполнению нормы и правила, без которых глобальное сообщество невозможно.
Не исключено, что окончательным и бесспорным сигналом появления новой реальности -
глобального сообщества - окажется именно трансформация современной международной
организованной преступности в теневую мировую экономику, которая должна будет начать
создавать себе прикрытие в виде теневой мировой политики. С точки зрения теории, такой сигнал
был бы наиболее достоверен.

ТЕМА 12. МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И МИРОВОЕ РАЗВИТИЕ

©2000г. Н. Косолапов (МЭиМО №2.-2000.-С.104-113)
Обозначенная в заголовке постановка проблемы подразумевает, что будет как-то
определено содержание понятия "мировое развитие" и прослежена взаимосвязь соответствующего
явления с состоянием и развитием международных отношений. Взаимосвязь эта неоднозначна и
намного сложнее, чем может показаться при первом приближении. Как свидетельствует
исторический опыт, международные отношения могут ускорять, но и надолго тормозить мировое
развитие; по-видимому, в эпоху глобализации и решающей зависимости внутреннего развития
стран и народов от положения данного государства в мире резонно ожидать усиления обеих этих
способностей, роста их практической и социально-исторической значимости. Правомерно
предположить, в том числе, что нарастание мировой реакции (являющееся следствием ряда
долговременных и объективных причин: кризиса социалистической идеи и практики; отсутствия в
современном мире реальной левой альтернативы как на когнитивном, так и на политическом
уровнях; относительного усиления роли и влияния правых идейно-политических течений и сил, от
конфессиональных до социально-экономических и националистических; утверждения бесспорного
господства в мире одной формации, рассматривающей себя как вершину и конечный этап
исторических развития и прогресса) неминуемо обернется глубоким и продолжительным
торможением процессов и темпа мирового развития.
С другой стороны, сама правомерность одного лишь подобного предположения побуждает
внимательнее и строже отнестись к явлению и понятию "мирового развития". В частности, следует
ли считать таковым лишь совокупность развития отдельных стран, государств и народов (в этом
случае как соотносятся развитие страны, народа и государства; социально-экономическое и другие
его виды, сферы, направления); только развитие мира в целом (тогда что следует понимать под
"миром в целом", ибо очевидно, что в мире существуют и, видимо, всегда были зоны, на века и
тысячелетия отстающие в развитии от наиболее Передовых в этом отношении районов); или же
мировое развитие образуют некие сложные процессы взаимосочетания, взаимодополнения,
взаимной обусловленности внутреннего развития стран и народов и эволюции, развития систем
связей и отношений между ними (автор этой статьи склоняется к последнему).
 Наконец, возникает необходимость осмыслить применительно к международным
отношениям, миру в целом само понятие "развития" и факторы, вызвавшие в свое время
потребности науки и практики в его введении. Чем отличается развитие как явление от других
видов перемен; всегда ли развитие имеет позитивный характер; возможно ли развитие со знаком
"минус" и если да, то в чем оно заключается и что выражает; что правомерно считать
доказательствами наличия какого-то развития в исторических масштабах времени и социальной
практики; что добавляет идея развития как таковая к современному научному пониманию
человека, общества, международных отношений и, главное, к арсеналу практических средств,
методов и возможностей в сферах внутристрановой и международной жизни?
***
Наличие множества самых разнообразных перемен самоочевидно, идет ли речь об
изменениях исторического характера или о бытовой, политической и любой иной повседневности.
Не менее очевидно и сочетание в жизни каждого человека подчиняющихся определенной логике
качественных изменений (прежде всего возрастных, но также социально-статусных,
экономических, прочих) с высокой степенью преемственности иных его черт и характеристик, с
узнаваемостью конкретного человека при всех происходящих с ним переменах на всех стадиях и
этапах его жизни. Естественны вопросы, подчиняются ли подобные изменения неким
закономерностям (и каким именно); чем и как определяется баланс преемственности и
изменчивости в жизни личности, общества, в истории стран и народов мира в целом? По сути это
вопросы философского уровня познания, на которые пока не может быть исчерпывающих ответов
(потому-то они и принадлежат к названному уровню). Тем не менее без какого-то, пусть заведомо
не завершенного, промежуточного решения проблемы развития наука и практика XIX-XX в.в.
обойтись уже не могли.
Когнитивные и психологические основания самой идеи развития заложены уже в
христианской концепции сотворения мира, пусть даже источником развития служит здесь Божья
воля: в сознание впервые закладывается мысль о принципиальной возможности возникновения
чего-либо, ранее не просто неизвестного человеку, но вообще отсутствовавшего в мире, жизни, в
действительности. В концепции сотворения мира имманентно присутствует и другая
принципиально значимая идея: времени и его направленности. Тут впервые получает оформление
представление о последовательности стадий во времени ("раньше-теперь-потом") и об их
векторном расположении друг за другом ("вначале было слово..."). Эти представления дошли
почти неизменными до нашего времени; они-то и образуют психологические (готовность сознания
принять) и когнитивные (потребность данной системы знаний в определенном компоненте)
основания, из которых позднее с неизбежностью вырастали идея и теория развития.
Развитие невозможно вне времени: по природе и способу его реализации оно суть процесс,
а последний есть совокупность, сумма некоторых перемен в пространстве и времени. Время, кроме
того, позволяет выявить и реальную направленность всякого фактического развития. Идея
развития как бы опускает количественную (связанную с пространством) сторону таких перемен,
сосредотачивая внимание на качественном (преимущественно временном) их аспекте. Дойдя до
научной постановки идеи развития, европейская мысль в дальнейшем билась не столько над
принципиальной ее частью ("существует ли развитие как объективное явление?"), сколько над
вопросом о том, является ли оно неизбежностью или же только возможностью.
Современное понимание развития ставит эту категорию в единый понятийный ряд
"перемены-из-менения-трансформация-эволюция-развитиё". Формирование этого ряда не
закончено, но различение названных категорий сложилось достаточно определенно. Ключевые его
критерии -это протяженность соответствующего явления во времени; его происхождение и
характер (случайные / закономерные); тип его направленности (обратимое / необратимое).
При оценке по таким критериям перемены могут быть фактически любой протяженности во
времени - от краткосрочных, конъюнктурных до весьма долговременных. Они могут касаться
любой сферы жизни и деятельности общества и человека, быть случайными или же отражать
закономерные явления и процессы. Их главный отличительный признак - обратимость,
возможность легко и быстро менять направление в физическом, социальном, когнитивном
пространствах.
Изменения обычно более долговременны по срокам их вызревания и становления, по
времени и эффекту их действия. Тем самым почти отсекается фактор случайности: изменения
отражают, выражают и материализуют в себе, как правило, нечто закономерное. Но главное - они
весьма устойчивы к обратимости. Не будучи категорически необратимыми, изменения, однажды
возникнув, в силу закономерности вызвавших их причин и оснований способны эффективно
противостоять не только объективным факторам, но и целенаправленным, осознанным
субъективным попыткам обратить их вспять.
Трансформация в количественном ее измерении равнозначна изменению (или их сумме,
совокупности), которые можно определить как серьезные, масштабные, глубокие и т.п. (по
отдельности или вместе). Однако категория трансформации вводит в рассматриваемый
понятийный ряд два новых операционных -критерия: качественных перемен (суть трансформации
именно в появлении нового качества, а не в объеме изменений как таковых), а также баланса
изменений и преемственности (допуская самые глубокие изменения, трансформация все же
предполагает высокую степень сохранения преемственности). Последнее делает трансформацию в
принципе обратимой, хотя на деле обеспечение такой обратимости требует весьма серьезных
оснований.
Эволюция суть внутренне целостная последовательность некоего множества
трансформаций, закономерно вытекающих друг из друга (но каждая из отдельных таких
трансформаций может инициироваться, "включаться" действием, в том числе случайных причин и
факторов) и на протяжении длительного времени приводящих в совокупности к обретению
объектом эволюции устойчивых, необратимых новых для него качественных черт, под влиянием и
вследствие которых объект существенно меняет свои природу, проявления, функционирование.
Наконец, развитие - это долго- и сверхдолго-временное по его становлению и
функциональной продолжительности; закономерное по причинам, движущим силам, природе и
характеру, путям и способам его материализации; четко направленное (во времени, пространстве,
характере и содержании происходящих преобразований); и по всем этим причинам необратимое
изменение материальных и идеальных объектов. В какой мере такое понимание явления развития
приложимо к познанию развития мирового, его взаимосвязей со сферами МО / МГО?
***
Необходимо различать развитие (что бы под ним ни понималось) субъектов МО / МГО;
системы МО / МГО как явления и его конкретных воплощений; общества как социально-
исторического феномена, в единстве его внутренних качеств и всей совокупности отношений и
связей в международной жизни (эта третья разновидность и есть то, что принято считать
"социально-историческим развитием").
Развитие субъектов МО / МГО может выступать при этом в трех его качествах: как
социально-историческое развитие конкретного субъекта (эволюция определенных страны,
общества на протяжении всей или части их истории); как развитие данного типа субъекта
(например, эволюция демократического государства с момента его появления и до настоящего
времени); и как развитие определенных типов субъектности в МО (являются ли субъектами МО
государства и / или и другие сложные социальные субъекты; какого типа субъекты - до-
феодальные, феодальные, демократические государства; ТНК, международные организации и
т.д.).
Развитие системы МО / МГО предполагает изменение характера и природы субъектности ее
участников (см. содержание предыдущего абзаца); последовательную смену миропорядков
(развитие систем текущих отношений между конкретными субъектами МО / МГО в данные
исторические периоды, эпохи); и развитие собственно системы и структуры МО / МГО,
включающее материальное и организационное их усложнение в исторических масштабах времени,
физического и социального пространств (расширение числа сфер деятельности людей в
международной жизни, МО и МГО; рост многообразия отношений, их усложнение, мера и формы
их регулируемости), но также и развитие представлений человека (не обязательно лишь научных)
о мире и тех отношениях, которые формируют его и движут перемены в нем.
Наконец, развитие общества (с точки зрения рассматриваемой темы) предполагает прежде
всего исторически последовательное расширение кругов признаваемой социальности, границ того,
что уверенно и убежденно считается "своим" в отличие от "не-своего", при одновременном
постепенном преодолении отождествления любого "не-своего" с "чужим", "враждебным",
"антагонистическим". По сути это проблема горизонтов и содержания социальной идентификации
личности, больших групп и социума в целом: известно, что гуманизм во всех его проявлениях
возникает изначально в отношениях между "своими" и только позднее может (но не обязательно и
не в полном объеме будет) переносится на другие социальные общности и их представителей. МО
исторически были сферой соприкосновения, всех видов взаимодействий между "чужими" в
значительно большей мере, нежели между "своими".
 Фактически только последние и образуют общество, устойчивое против деструктивных
влияний и воздействий.
В мире второй половины XX столетия наблюдаются две внешне противоположные, а по
сути взаимодополняющие тенденции. С одной стороны, общества (особенно многочисленные, этно-
конфессионально и / или социально диверсифицированные) подвергаются все более мощному
нажиму центробежных сил (иными словами, идентификация групповая начинает заметно
усиливаться, а во многих случаях и перевешивать идентификацию макрообщественную). С другой
-постепенно нарастает осознание принадлежности всех людей, стран, народов к единому
человеческому роду, необходимости делать отсюда практические и политические выводы. Такое
осознание рождает новое явление - трансграничные макро-групповые идентификации: лица
определенных веры, национальности, убеждений и т.п. начинают ставить эту свою общность
наравне с или выше лойяльности конкретному государству или институту государства вообще. Это
в принципе может привести к смене исторической модели мирового развития: место развития как
стихийно складывающейся равнодействующей всех (и противоположно направленных) сил,
факторов и процессов может постепенно занять модель развития направляемого, все более
осознаваемого не только в частностях, но и в стратегической его целостности; развития, на этих
основаниях целенаправленно контролируемого, в перспективе-оптимизируемого в интересах
выживания человека на Планете.
Следует подчеркнуть, что перечисленные (а возможно, и многие иные) конкретные виды и
проявления развития связаны между собой неоднозначно. Продвижение на одном из них может не
сопровождаться аналогичным продвижением на других; нередко бывает даже отмечено
тенденциями противоположных типа, характера и / или направленности.
***
В теоретико-методологических рамках христи-анско-нормативного подхода (см. тему 1)
проблема развития не поднимается и вряд ли возникает вообще: основополагающие части этого
подхода, каждая по-своему, фактически не приемлют идею развития как таковую.
Первоначальная христианская концепция, особенно философская ее компонента, заложив
психологические и когнитивные основы идеи развития, в дальнейшем испытали на себе
сильнейшее обратное воздействие христианства как религии (идеологии в единстве с
организацией - носительницей этой идеологии). Такое воздействие всегда и везде отмечено
стремлением власти подчинить движение мысли текущим политическим интересам и целям - то
есть политической и духовной реакционностью (эту судьбу спустя столетия повторил марксизм под
прессом идеологии марксизма-ленинизма). Согласно христианским церковным догматам, однажды
сотворенный Господом мир в дальнейшем изменяется, но лишь согласно воле Господней (по сути
произволу, в понятиях современной политологии), но подобные его изменения не подпадают под
научное понимание явления развития.
Нормативному подходу по самой его сути идея развития чужда еще более. Декларируя
определенные идеалы и ценности (любых содержания, принадлежности - этические, правовые,
социальные, политические, иные), ожидая и требуя их безоговорочных признания и следования им
на практике, воцарения их полного, всеобъемлющего господства, всякая нормативность готова
усматривать продвижение вперед лишь в большем или меньшем приближении реалий к догматам
своего учения, расценивая все остальное как отклонения от этого желаемого и, по мнению его
адептов, в конечном счете неизбежного положения вещей. Использование отдельными,
принадлежащими к той или иной школе нормативизма, авторами самого термина "развитие" не
должно вводить в заблуждение: на самом деле за пределами догматов данной школы никакого
развития исповедуемые ими учения не видят, не предполагают и даже не допускают.
Последнее можно легко проиллюстрировать на примере школы "политического реализма".
Ее исходные понятия - "сила", "баланс сил", "национальный интерес" - предполагают извечность
борьбы всех со всеми в сферах МО / МГО. В ходе этой борьбы могут и будут меняться победители и
побежденные, выигравшие и проигравшие. Но неизменной, инвариантной, не подверженной
никакому развитию остается базовая конструкция -сама идея того, что МО / МГО всегда и везде
основываются лишь на борьбе субъектов этих отношений за власть и влияние. То, что в подобную
схему не укладывается опыт формирования, функционирования, развития ЕЭС / ЕС, ее
сторонников нимало не смущает. Аналогичная ограниченность свойственна также базовой
концепции геополитики. Проявилась она и в нормативности марксистско-ленинской концепции
"международных отношений нового типа" (но об этом ниже).
Политически подобный подход обрекает практику на догматизм даже в тех случаях, когда
не толкает ее (как это объективно сильнейшим образом делают геополитика и "политический
реализм") на приверженность исключительно силовым, и прежде всего военным формам, методам
и средствам МО / МГО. В научно-познавательном плане явный или имплицитный отказ от идеи
развития резко ограничивает прикладные (особенно прогностические) возможности создаваемых в
рамках христианско-нормативного подхода концепций. По сути этот подход не располагает в
настоящее время никакой картиной мирового развития, эволюции системы МО / МГО, существенно
отличной от схем геополитики и "политреализма". Это, в свою очередь, не оставляет места для
теорий МО, мирового развития и их взаимосвязи.
Вместе с тем нельзя упускать из виду гипотезо-творческую функцию любой нормативности
(всякая априори установленная норма по природе ее есть гипотеза, объективно проверяемая
последующими событиями и процессами, особенно в долгосрочной перспективе). Как правило,
научная и практическая ценность гипотезы определяется в дальнейшем тем, какая часть ее
содержания получает подтверждение в виде операциональных теорий и концепций, пригодных для
решения определенных классов задач. В этом смысле христианско-нормативный подход
объективно позволил сформулировать основания общей теории долговременных международных
противоборств (составными частями которой можно считать классическую геополитику, "полит-
реализм", "стратегический анализ", концепцию "дипломатии принуждения"). Но мировое развитие
и даже только МГО не определяются лишь динамикой и исходами таких противоборств. Более того,
требуют объяснения причины возникновения, механизмы протекания последних в той мере, в
какой эти противоборства действительно связаны с фактически наблюдаемым мировым развитием,
определяются им и влияют на него.
На рубеже 90-х годов христианско-нормативный подход вновь заявил о себе работами,
вызвавшими широкий научный и политический резонанс и сочетающими черты гипотезотворчества
и элементы теории международных противоборств. Мы имеем в виду дискуссию, начатую статьей
Ф. Фукуямы "Конец истории?" и С. Хантингтона "Столкновение цивилизаций?". Тезис Ф. Фукуямы: с
"крушением всех альтернатив западному либерализму" достигнут "конечный пункт идеологической
эволюции человечества"; отныне внутреннее управление обществами будет строиться по канонам
западной демократической модели, а отношения между государствами больше соответствовать
отношениям внутри ЕЭС, что приведет к снижению международной конфликтное™. Для
отечественного читателя такая схема -зеркальное отражение концепции "социалистических
международных отношений как отношений нового типа", блестяще провалившейся в случае
советско-китайских отношений, имевших центральное значение в соцмире. С. Хантингтон
возражает: с прекращением идеологического противоборства Запада и Востока на первый план
выйдут межцивилизационные противоречия, следствием чего с высокой вероятностью может стать
повышение международной конфликтное™. В обеих случаях налицо определенная гипотеза; ясная
позиция по вопросу международных противоборств; полное отсутствие какого-либо видения
развития МО и мира. Для Ф. Фукуямы их развитие завершено; С. Хантингтон ожидает продолжения
обычных противоборств, но на иной основе, с другими участниками и в иных, по всей вероятности,
масштабах.
***
Одна из отличительных особенностей марксизма в том, что он в качестве своей
основополагающей гипотезы выдвинул и разработал общую концепцию развития и идею
социально-исторического развития.
Собственно развитие понимается классическим марксизмом как присущее всякой материи,
неотъемлемое и неотделимое от нее (универсальное) свойство, как всеобщий принцип,
характеризующий и определяющий движение во времени физического и живого (включая
социальный) миров, а также процесса познания. Материалистическая диалектика
основополагающие законы явления и процесса развития усматривает в единстве и борьбе
противоположностей (двух взаимно исключающих начал, присутствующих во всяком явлении),
переходе количественных изменений в качественные (периодических "скачках" от прежнего
качественного состояния объекта к новому, "высшему"), а также в отрицании отрицания
(неизбежно возникающем в будущем отрицании того нового, качественно "высшего", которое
когда-то само утверждалось как отрицание ранее него возникших явлений и процессов. Другими
словами, всякое в данный момент и / или период качественно "высшее" самим фактом развития и
его практическим ходом обречено рано или поздно стать качественно "низшим").
Применительно к социальному развитию уместно процитировать В.И. Ленина, позиция
которого продвинула соответствующие воззрения классического марксизма: "Развитие, как бы
повторяющее пройденные уже ступени, но повторяющее их иначе, на более высокой базе
("отрицание отрицания"), развитие, так сказать, по спирали, а не по прямой линии; - развитие
скачкообразное, катастрофическое, революционное; - "перерывы постепенности"; превращение
количества в качество; - внутренние импульсы к развитию, даваемые противоречием,
столкновением различных сил и тенденций, действующих на данное тело или в пределах данного
явления или внутри данного общества; - взаимосвязь и теснейшая, неразрывная связь всех сторон
каждого явления (причем история открывает все новые и новые стороны), связь, дающая единый,
закономерный мировой процесс движения, - таковы некоторые черты диалектики как более
содержательного (чем обычное) учения о развитии".
Многое в этой трактовке не только совместимо с современными (конца XX в.)
представлениями о развитии, но и предвосхитило их; особенно интересной и продуктивной
кажется идея о спира-левидности исторического хода развития. Однако превращение ленинской
мысли в идеологическую догму марксизма-ленинизма на десятилетия сковало не столько даже
движение марксистской мысли на этом направлении, сколько возможность открыто высказывать
гипотезы, предположения, прогнозы и выводы, вытекавшие из изложенного понимания развития.
Как итог, в официальных идеологии, политике, науке фактически утвердился унаследованный от
христианства взгляд на развитие как на линейный процесс (от простого к сложному, низшего к
высшему), формально совместимый с концепцией периодически происходящих переходов
количества в качество.
Возникло своеобразное идейно-политическое противоречие: на уровне философско-
научной мысли развитие выступает в классическом марксизме и его марксистско-ленинском
направлении как не просто возможность, но неизбежность: материя и дух в принципе не могут
существовать, не развиваясь (в том числе помимо или вопреки воле последнего). Признается
принципиальное различие и одновременно диалектическое единство эволюции и революции,
которые трактуются как два основных типа развития (а какие неосновные?). На уровнях же
идеологии и политики применение этих краеугольных положений марксизма к анализу советского
общества, динамики положения в "социалистическом содружестве", мирового развития в целом
никогда фактически не допускалось.
Почти семидесятилетняя эволюция идеологических догм и - все же, вопреки им, - научной
мысли в тесной взаимосвязи и не всегда очевидном противоборстве друг с другом имели несколько
следствий. Прежде всего, идеологическая установка на примат революционных форм развития над
эволюционными "заставила" не только просмотреть очевидные для внешнего мира опасные
направления эволюции самого СССР, но и привела к постепенному вытеснению понятия "мирового
развития" иным: "мировой революционный процесс". Между тем ясно, что одно даже умозрительно
не тождественно другому. Мировое развитие виделось как процесс неизбежной победы социализма
во всем мире (при этом под социализмом подразумевалась советская его модель); ход развития в
двух частях мира - социалистической и несоциалистической - изображался как подчиняющийся
принципиально разным по их природе закономерностям (тем самым фактически утрачивалось
единство мирового развития).
Гипертрофированная роль формы собственности как определяющей все остальное привела
к выпячиванию формационного подхода в ущерб иным, не диктуемым экономическим
детерминизмом: цивилизационному, социокультурному. Но главное, сформулировав концепцию
социально-исторического развития, классический марксизм и его советская модификация так и не
создали операциональной теории развития: последнее рассматривалось применительно к
обществу, миру, МО / МГО исключительно на исторической шкале перемен, критериев и оценок.
Атеистическо-марксистское направление исследования МО и МГО, по причине особых роли
и места, которые всегда отводились в нем советским официальным документам и официозным
авторам, лишь в самой общей форме связало мировое развитие с собственно сферой МО -
декларируется, но не более общая зависимость мирового развития от состояния, хода и
направленности МО. Причем совершенно упущено то обстоятельство, что в мире завершающей
трети XX в. положение страны в системе МО / МГО, мировой экономики может иметь не просто
сильное, но определяющее влияние на перспективы ее развития, даже на ее международно-
политическое выживание.
Неомарксизм, развивавшийся начиная с 20-х годов за пределами советской системы,
фактически полностью, во всех его течениях ушел в сферу философии и практически ничего не
дал для теорий МО и мирового развития, политических теории и практики вообще.
Вместе с тем бесспорной заслугой марксистской мысли является постановка проблемы
мирового (социально-исторического) развития, актуальность и необходимость исследования
которой признается ныне всеми течениями науки о международных отношениях.
***
Идея времени и его векторной направленности -из прошлого в будущее, первоначально
распространявшаяся христианством только на сферу духа, по мере продвижения познания,
появления и прогресса наук с неизбежностью вела к формированию вначале интуитивных, самых
общих, а позднее и научно прорабатываемых представлений об изменениях в физическом и
социальном мирах - изменениях, в числе которых заметное место занимали четко фиксируемые
практическим опытом и научными наблюдениями направленные и необратимые. Идея времени
приводит, таким образом, к идее развития, последовательно утверждающейся в естествознании,
философии (где огромная заслуга в ее специальной постановке и разработке принадлежит Г.
Гегелю), а позднее и в биологии (учение Ч. Дарвина о естественном отборе). С середины XIX в.
идея развития уже бесспорно господствует в науке и широко признана в философии.
Однако в немарксистской научной мысли Европы того времени (а по мере приближения
рубежа XIX-XX вв. - и все более осознанно и прямо в противовес атеистическому и социальному
радикализму классического марксизма) идея развития понимается как эволюция - линейный
процесс последовательно вырастающих из предшествующих состояний перемен, неизменно
ведущих от простого к сложному, от низшего к высшему. Своеобразное сочетание эволюционизма
с явным, почти физиологическим неприятием любого радикализма, в том числе
интеллектуального, позже дополненное императивом идеологического отмежевания от всего, даже
отдаленно схожего с марксизмом, стали теоретико-методологической основой христианско-
позитивистского подхода к проблеме мирового развития.
Не отрицая развития как такового, христианско-позитивистский подход и его последующие
ответвления рассматривают проблему лишь в рамках плоского ("двухмерного"; см. темы 10-11)
эволюционизма в его приложении раздельно к развитию отдельно взятых государств, а также
конкретного миропорядка (выбор этих субъектов исследования обусловлен общими
теоретическими и методологическими установками позитивизма на максимальную предметность
познания).
Идея социально-исторического развития не принимается вообще даже как гипотеза
(возможно, в решающей мере по идеологическим причинам: если у марксизма "в коммуне
остановка", то есть в будущем, до которого еще признается необходимым и неизбежным некоторое
движение вперед, то у капитализма такая "остановка" уже произошла на уровне рынка и
демократии; дальше идеологически возможны лишь эволюционные изменения созданной, самой
передовой в мире системы, но никак не ее развитие, предполагающее пусть теоретическую, но все
же неизбежность наступления момента "отрицания отрицания", трансформации этой системы в
нечто качественно иное).
В отсутствие какой-то концепции или хотя бы гипотезы, если не мирового развития, то как
минимум взаимосвязи всемирной истории (фактологической, эмпирической стороны мирового
развития) и МО относительно широкое распространение получила идея так называемых
"крупномасштабных исторических перемен" (large-scale historical change). По сути это именно идея,
поскольку сторонники ее не идут дальше констатации факта таких перемен и их очевидной
взаимосвязи с МО/МГО. Определение же самих перемен остается пока интуитивным: к их числу
могут в равной мере причисляться крах великих империй древности, переход к феодализму в
Европе, колонизация европейцами Северной Америки со всем, что за этим последовало,
прекращение СССР и многое иное. Неясно, однопорядковы ли подобные "перемены", а если нет, то
по каким критериям и в чем различаются между собой именно как перемены исторических
масштабов, роли, значения. Отсутствие даже самой общей концепции такого рода перемен и их
возможной причинности не оставляет возможности прогнозировать, предвидеть их, увидеть их
закономерной, а не случайной частью процессов всемирной истории и мирового развития.
Развитие системы МО/МГО также не принимается даже на уровне идеи: система
международных отношений видится как инвариант (тут, бесспорно, сказалось влияние
"политического реализма", по природе его в высшей степени а-историчного). Однако реальные МО
и МГО не рассматриваются как неизменные: недооценивается их развитие, но не отрицаются их
способность к переменам и сами перемены. Здесь объектом исследования выступает обычно
конкретный миропорядок, который часто отождествляется с понятием системы МО ("версальско-
вашингтонская", "ялтинско-потсдамская" системы МО, "система холодной войны" и "постсоветская
система МО"). Этот конкретный миропорядок исследуется обычно через призму концепции
изменений (change), в которых выделяются как желанные и необходимые такие их качества, как
предсказуемость и управляемость (guided change); а также концепции международной
стабильности (world stability), понимаемой как предсказуемость и управляемость желаемого типа
миропорядка и его конкретных состояний.
Развитие субъектов МО/МГО рассматривается лишь применительно к странам
(государствам) и оценивается по нескольким критериям: уровню социально-экономического
развития (определяется масштабами ВВП, ВВП на душу населения, темпами экономического роста
и рядом социально-экономических параметров - продолжительность жизни, младенческая
смертность и др.); наличию рыночной экономики и ее типу (социально ориентированный рынок,
иное); а также по довольно размытому критерию политического развития", которое понимается
как наличие политической демократии западного типа или степень продвижения к ее созданию.
Современные рынок и демократия требуют от вставших на этот путь государств
преодоления традиционных для многих стран укладов общественной жизни. Концепция
модернизации, созданная на рубеже 60-х годов, разрабатывалась как операциональная теория
переходов от традиционных экономики и политики к тем, что составляют основу современных
экономически наиболее развитых государств. Но позднее эта концепция подверглась острой
критике как по практическим (многочисленные и реальные сложности осуществления
модернизации; невозможность надежно гарантировать желаемые результаты; высокий риск
срывов в социальные дестабилизации, конфликты, катастрофы), так и по этическим (самоценность
иных культур, помимо западной) основаниям. Критика эта справедлива; но и задача
осуществления остро необходимой во многих случаях модернизации (и создания для этого
соответствующей работоспособной теории) объективно не снята и становится с течением времени
все актуальнее.
Постановка проблемы модернизации поднимает крайне значимый в научном и
практическом отношении вопрос: следует ли признавать модернизацией только разрыв с
традиционным укладом ради поворота к большему или меньшему "запад о-подобию", или же
теоретически допустима (и практически может оказаться более осуществимой и жизнеспособной)
модернизация в рамках данных культуры, ее образа жизни и ценностей? В конце концов, развитие
(и модернизация как его составная часть) вовсе не обязательно должны приводить лишь ко
всеобщей универсализации, нивелировке; более вероятными и логически оправданными кажутся
нарастание в ходе и в результате развития многообразия форм общественной жизни.
Тем не менее правомерен вывод: каких-либо теории, концепции, гипотезы мирового
развития в связи с МО / МГО или только последних христи-анско-позитивистский подход
предложить не смог. Между тем именно проблемы мирового развития, судя по всему, выходят
сейчас на первый план мировой политики, международных отношений и будут решающим образом
определять их содержание в XXI в. Связано это с рядом объективных и субъективных
обстоятельств.
***
Становление единого, все более целостного взаимосвязанного мира уже само по себе
поднимает значимость всей проблематики, связанной с тем, как и на основе каких принципов
будет этот мир организован, каким образом станут регулироваться в нем проблемы и
противоречия, в каком направлении пойдут его эволюция и развитие, насколько они окажутся
управляемыми или стихийными, как станут распределяться в этом мире плоды и издержки его
трансформаций и т.д. Все эти вопросы прямо и непосредственно связаны с проблемой и
перспективами мирового развития: стратегические решения вряд ли возможны без хотя бы
интуитивного видения характера и направлений такого развития. С другой стороны, отсутствие
подобного видения, его неадекватность и / или отсутствие должных и эффективных решений
объективно усиливали бы стихийность мирового развития и все сопряженные с этим риски и
издержки.
Проблема мирового развития резко актуализируется и в связи с ограниченностью ресурсов
и несущей способности Планеты. С 1960 г. "респектабельная" (политически не радикальная,
связанная с истэблишментом) часть западной науки предупреждает о растущей и опасной
несовместимости традиционных форм экономического и иного развития (то есть по сути
современного капитализма) с экологическими возможностями Планеты. Здесь также необходимы
действенные меры и механизмы регулирования, использование и само создание которых тоже
требуют представлений о характере и направленности мирового развития. Утверждение
капитализма как доминирующей в современном мире формации объективно повышает риск того,
что соответствующие представления будут продиктованы идеологией и навязаны миру.
Наконец, выдвижение США на роль "мирового лидера" (что бы под ней ни понималось и
как бы она ни исполнялась) и единственной в мире страны с подлинно глобальными интересами и
возможностями объективно означает, что как минимум для США все перечисленные проблемы
становятся, уже стали вопросами повседневного управления - в том числе воздействия на явления
и процессы, составляющие содержание мирового развития или влияющие на него. Страны -
объекты американской политики также должны будут соотносить свои будущие действия, помимо
прочего, и с представлениями о том, куда, как и почему идут мир и международные отношения.
Иными словами, проблема мирового развития и его связи с МО и МГО из сугубо научной,
даже философской на глазах превращается в остро практическую. Чем отвечают на этот вызов
наука, теория МО?
Социальная история XX в., новые представления в науках и огромное расширение спектра
научных дисциплин, современные методы исследований, научно-техническая революция и ее
практическая и духовная отдача в область самой науки -все это уже к середине 60-х годов
существенно изменило представления о явлении развития. Наблюдаемые здесь перемены можно
суммировать следующим образом.
Во-первых, в науке фактически произошел отказ от взгляда на развитие как на
исключительно линейный процесс: последний теперь видится как один из возможных, притом
самых простых вариантов явления развития в целом. Новый "художественный образ" процесса
развития пока не сложился; однако в целом ясно, что наиболее сложными видами развития
являются таковые системы, и что развитие систем напоминает вытянутую во времени спираль.
Во-вторых, постепенно утверждается признание циклического характера любого развития,
а также составляющих это развитие процессов. Сама цикличность может быть при этом крайне
сложной природы; как правило включает ряд циклов разной причинности и продолжительности
(от кратко- до сверхдолговременных); обладает весьма многообразной амплитудой колебаний. Но
за каждым приливом любого процесса развития всегда следует определенный его отлив.
В-третьих, соотношение амплитуды, масштабов, содержания этих "приливов" и "отливов"
определяет направленность развития в целом - идет ли оно со знаком "плюс" (восходящее
развитие, прогресс) или же "минус" (нисходящее развитие, регресс). Иными словами, уже можно
считать признанным положение, что у всякого позитивного развития ("от простого к сложному, от
низшего к высшему") есть, как минимум теоретически допустим его антипод - деградация,
вырождение ("от высшего к низшему, от сложного - к простому").
Отсюда - в-четвертых - появление в современной науке способности различать долго- и
сверхдолговременную направленность развития в целом и отдельные этапы этого процесса, когда
в общем восходящее развитие может на каких-то его отрезках включать отдельные, в том числе
достаточно продолжительные периоды нисходящего развития (иногда весьма глубокого). Но и
наоборот: деградация, вырождение могут на время прерываться вспышками относительного
прогресса.
В-пятых, становится очевидным, что процесс развития никак не универсален; более того,
что развитие не является неизбежностью, что оно скорее - потенциальная возможность,
реализация которой зависит от наличия достаточно сложного комплекса специфических условий,
конкретное содержание которых определяет вероятность того, станет ли фактическое развитие
вое- или нисходящим, или же окажется тупиковым (то есть после какой-то его стадии
закрывающим возможности дальнейшего восходящего развития).
Отсюда - в-шестых - постепенно вызревающее признание того, что реализация
потенциальной возможности восходящего развития требует не только наличия в развивающейся
системе определенной, обычно немалой избыточности ресурсов, энергетики, времени; но и усилий
по использованию этой избыточности в целях и на нужды развития. В отсутствие таких усилий
сама по себе избыточность стимулирует лишь процессы энтропии (разложения, деградации,
вырождения, самораспада).
В-седьмых, с учетом всего изложенного на первый план выходят исследования внутренних
механизмов развития; закономерностей организации и функционирования сложных структур;
процессов их самоорганизации; явлений стабильности, дестабилизации, кризисов в сложных
системах как факторов, предпосылок и механизмов развития этих систем; явлений бифуркации
(столь резких, внезапных и на первый взгляд необъяснимых локальных, часто точечных
возмущений в рутинном протекании обычных, в целом устойчивых процессов, что такие
возмущения способны стать причиной катастрофы и / или началом нового развития) в физических,
биологических, информационных и социальных системах. Здесь необходимо добавить, что
современные представления о мировом развитии не могут не учитывать усложнения взглядов
науки на явление детерминации, его природу и механизмы, особенно в их приложении к
детерминации социально-исторических явлений и процессов. Не вдаваясь в эту отдельную и
сложную тему, заметим только, что происходящая эволюция взглядов на проблему детерминации с
течением времени неизбежно отразится на всех иных научных и повседневных воззрениях.
Этот перечень свидетельствует о том, что современная наука переосмысливает концепцию
развития в целом и, следовательно, пока затрудняется дать отвечающее ее нынешним взглядам
определение явления развития, не отрицая в то же время самого явления как факта. Отсутствие
общего определения, естественно, затрудняет выработку перспективного научного понимания
мирового развития.
Политическая трактовка "мирового развития" подразумевает его общую, совокупную
позитивность (преодоление нищеты, отсталости; экономический рост; подъем уровня и качества
жизни населения; развитие здравоохранения, образования, культуры; экологическое
благополучие; переход стран из более низких в более высокие категории развитости). Однако
политическое содержание развития оценивается при этом всегда прежде всего по идеологическим
критериям: если для бывшего СССР и правившей в нем партии мерилом мирового развития была
гипотетическая "победа в конечном счете социализма над капитализмом в мировом масштабе", то
для нынешних США аналогичным же, идеологическим по природе критерием остается "победа
свободного рынка и политической демократии". Оставляя в стороне политико-идеологические
аспекты этого спора, подчеркнем главное с точки зрения рассматриваемой темы: ориентация
политиков и политики на идеологические критерии того, что именно может быть признано
мировым развитием и / или продвижением к нему существенно снижает степень их готовности и
способности предвидеть реальные проявления и повороты действительного развития (особенно
если оно не вписывается в идеологические схемы) и реагировать на него.
В области международных отношений такая идеологизированная трактовка ориентирует
исповедующих ее на "победу" своей стороны (что бы под этим ни понималось), на подчинение
мирового развития собственным представлениям, интересам, государственным амбициям. Конечно,
подобная политика может проводиться в жизнь с разной мерой самонадеянности, агрессивности,
фанатизма. Однако в любом случае она способна лишь усиливать стихийность реального мирового
развития в период и условиях, когда такая стихийность становится самой большой угрозой
существованию человека как рода на Планете.
Политологическая и философская трактовки термина "мировое развитие" учитывают тот
факт, что в историческом масштабе времени и перемен упадок и / или гибель одних культур,
цивилизаций нередко есть форма становления культур и цивилизаций более высокого порядка, то
есть развитие в целом движется через отмирание социально и исторически исчерпавших себя
конкретных его форм. Учитывают они и эволюцию представлений человека о том, что такое
развитие и как оно достигается. Наука вступает тут в серьезное интеллектуальное и - в
перспективе -политическое противоречие с идеологией, уже ныне признавая, что мировое
развитие в условиях всемирной истории ведет не к стандартизации культур, не к механическому
повторению всеми одного и того же пути, воспроизводству одних и тех же форм, но к большему
духовному, социальному, политическому разнообразию.
По-видимому, развитие (в том числе и мировое) есть процесс и результат становления
некоторой ранее не существовавшей системной целостности; долговременного, отчетливо
выраженного качественного усложнения такой целостности, или же такого неслучайного распада
одной целостности, который одновременно является предпосылкой и процессом становления на ее
месте иной, новой целостности.
При таком понимании явление мирового развития освобождается от любых приписываемых
ему идеологических критериев и оценок, и выступает в объективном его качестве независимо от
того, нравятся кому-либо или нет конкретные его компоненты, проявления и итоги. Тогда МО и
международная жизнь в целом оказываются сферой, где в первую очередь материализуются
потенциальные возможности мирового развития. И если вплоть до середины XX в. мировое
развитие вело и выражалось в формировании и периодических сменах систем МО и их субъектов,
то с появлением тенденций к становлению единого, все более целостного мира в содержании
мирового развития все заметнее становятся компоненты, связанные с практической и
политической организацией этой целостности.
Применительно к такому пониманию мирового развития в его взаимосвязи с
функционированием и развитием МО / МГО наиболее в настоящее время существенными
представляются три момента: вывод о цикличности любого развития, предполагающий
возможность и высокую вероятность наступления временного отката в динамике ряда тех
процессов, что определяли ход и содержание международной жизни на протяжении 60-90-х годов;
сложившиеся по итогам дискуссии 60-х годов о приоритете структурного или исторического
подходов различение эволюционного и структурного аспектов явления мирового развития и
признание значения второго не в ущерб роли исторического начала; постановка проблемы
социального времени, в котором (в отличие от времени хронологического) на первый план
выходит внутреннее время объекта: цикличность, ритм, темп его функционирования и развития,
число и общая продолжительность отведенных ему его природой жизненных стадий.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Богданов Р.Г., Кокошин А.А. США: информация и внешняя политика. М., 1979.
Процесс формирования и осуществления внешней политики капиталистических государств.
Под ред. В.И. Гантмана. М.,1981.
Уолныкова Р.Н. Методология и методика прогнозирования внешней политики
несоциалистических государств. Опыт системной организации понятий. М.,1986.
Механизм формирования внешней политики США". М.,1986.
Поздняков Э.А. Внешнеполитическая деятельность и межгосударственные отношения. М.,
1986.
Процесс формирования и осуществления внешней политики капиталистических
государств". М., 1981.
Современные буржуазные теории международных отношений". Критический анализ. М.,
1976. Глава вторая.
Хрусталев М.А. Основы теории внешней политики государства. Учебн. пособие. М., 1984.
Цыганков П.А. Международные отношения. Учебное пособие. М., 1996. Главы II, VII, VHI, X.
"Введение в социологию международных отношений". М., 1992.
Жирар М. Индивиды в международной политике. М., 1996.
Косолапое Н.А. Социальная психология и международные отношения. М., 1983.
Цыганков П.А. Политическая социология международных отношений. М., 1994.
Цыганков П.А. Международные отношения. М., 1996.
Блищенко И.П., Солнцева М.М. Мировая политика и международное право. М., 1991.
Косолапов Н.А. Социальная психология и международные отношения. М., 1983.
Курс международного права. В 7-ми томах. М., 1989.
Международное право в современном мире. М.,' 1991.
Морозов Г.И. Международные организации: некоторые вопросы теории. 2.-е, доп. изд.
М„ 1974.
Морозов Г.И. Мировое сообщество: утопия или реальность? М., 1987.
Морозов Г.И. Международное право и международные отношения. (Проблемы
взаимосвязи). М., 1997.
Современные международные отношения. М., 1998. Раздел 1, глава 7.
Цыганков П.А. Международные отношения. М., 1996. Главы IX, X.

Система, структура и процесс развития современных международных отношений: Отв. ред.

В.И. Гантман. М.,1984.
Buzan В., Jones RJ.B. (eds) Change and the Study of International Relations: The Evaded
Dimension. L.-N.Y., 1981.
GiddensA. The Constitution of Society. An Outline of the
Theory of Structuration. Cambridge, 1984; Chicago,
1990. Gill S., Law D. The Global Political Economy: Perspectives,
Problems, and Policies. L.-Baltimore, 1988.
Gill S. (ed) Gramsci, Historical Materialism and International Relations. Cambridge-N.Y., 1993.
Kaplan B.H. (ed) Social Change in the Capitalist World Economy. Beverly Hills, 1978.
Light М. The Soviet Theory of International Relations, 1917-1982. Brighton-N.Y., 1988.
Rosenau J,. Turbulence in World Politics: A Theory of Change and Continuity. N.Y., 1990.