Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
ВВЕДЕНИЕ..........................................................................................................................4
Часть 3. ПОИСКИ БЕЗСТРАСТИЯ...................................................................................5
ПЕРЕМЕНЫ.....................................................................................................................5
ТАМ, ГДЕ ПОЮТ ПТИЦЫ..........................................................................................11
НЕОБЫЧНОЕ БОГОСЛУЖЕНИЕ..............................................................................17
СЕРЕБРЯНЫЙ ХУТОР.................................................................................................23
ПОСЛЕДНИЕ ВРЕМЕНА............................................................................................30
В МИРЕ СКОРБНИ БУДЕТЕ (Ин. 16: 33)..................................................................38
«АГЕНТ КГБ»................................................................................................................45
ЖЕНСКИЙ СКИТ.........................................................................................................52
ПРИТЧИ.........................................................................................................................60
В ТЮРЬМЕ....................................................................................................................69
СОМНЕНИЯ..................................................................................................................76
КРЕСТНЫЙ ХОД..........................................................................................................86
ОТШЕЛЬНИКИ С БЕТАГИ.........................................................................................94
МИНЫ..........................................................................................................................102
«ЛЯГУШКИ И ЛУНА»...............................................................................................110
«АФОН».......................................................................................................................118
БЗЫБСКИЕ ПЕЩЕРЫ................................................................................................123
ПОТЕРЯВШИЙСЯ В МИРУ......................................................................................132
СКИТ В ЕРМОЛОВКЕ...............................................................................................140
МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ.............................................................................................149
ДРАМА.........................................................................................................................157
ОЧАРОВАННАЯ ДУША...........................................................................................163
СВЯТАЯ ГОРА............................................................................................................170
СТАРЕЦ ХАРАЛАМПИЙ..........................................................................................178
СТАРЕЦ ЕФРЕМ.........................................................................................................185
СТАРЕЦ ИСИДОР......................................................................................................193
НЕСЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ.....................................................................................214
«ХВАТИТ БАНДИТОВ И РАЗБОЙНИКОВ!».........................................................222
ПРОЩАЙ, АБХАЗИЯ!...............................................................................................229
ИЗРЕЧЕНИЯ АФОНСКИХ СТАРЦЕВ.....................................................................235
ЧАСТЬ 4. СВЯЩЕННОЕ БЕЗМОЛВИЕ.......................................................................236
«СТРАШНАЯ» КАРУЛЯ...........................................................................................236
ПОИСКИ ДУХОВНИКА............................................................................................245
«ОСТРИЕ ИГЛЫ».......................................................................................................253
НЕВИДИМЫЕ СТАРЦЫ............................................................................................259
АФОНСКИЕ БРАНИ..................................................................................................280
ПОЖАРЫ.....................................................................................................................288
МОНАХ ГРИГОРИЙ..................................................................................................295
ПО ТОНКОМУ ЛЬДУ.................................................................................................302
ИЕРУСАЛИМ И СИНАЙ...........................................................................................311
ВОЗВРАЩЕНИЕ.........................................................................................................318
ВЕЛИКИЕ СКОРБИ....................................................................................................328
МЫТАРСТВА..............................................................................................................336
УТРАЧЕННЫЕ НАДЕЖДЫ......................................................................................342
ПЕЩЕРА СТАРЦА ПАХОМИЯ................................................................................350
НОВАЯ ФИВАИДА....................................................................................................361
САМОЕ БОЛЬШОЕ СЧАСТЬЕ.................................................................................368
К ПОЛНОТЕ БЛАГОДАТИ.......................................................................................375
СРЕТЕНИЕ...................................................................................................................382
ШТОРМ........................................................................................................................390
МОНАХ СИМЕОН......................................................................................................397
«И К ЖИЗНИ НЕСТАРЕЕМЕЙ ПРЕСТАВЛЫНЕСЯ...»........................................406
БЕСЕДЫ В ОБИТЕЛИ................................................................................................416
ВИДЕХОМ СВЕТ ИСТИННЫЙ................................................................................423
ПРОЩАНИЕ................................................................................................................432
СВЯЩЕННОЕ БЕЗМОЛВИЕ ИЛИ ИСИХИЯ.........................................................438
1.................................................................................................................................438
2.................................................................................................................................440
3.................................................................................................................................443
4.................................................................................................................................447
5.................................................................................................................................450
Истинно, истинно говорю вам: о чем ни попросите
Отца во имя Мое, даст вам.
(Ин. 16: 23)
ВВЕДЕНИЕ
НЕОБЫЧНОЕ БОГОСЛУЖЕНИЕ
***
СЕРЕБРЯНЫЙ ХУТОР
ПОСЛЕДНИЕ ВРЕМЕНА
***
- Хорошо-то как! - Отец Пимен устало откинулся на спинку скамьи, когда после
сбора урожая мы сидели во дворе за чаем. С луговых займищ доносился немолчный
хор лягушек. - Знаешь, отче, я многое передумал там, на Грибзе... Но у нас на
Севере тоже неплохо: и природа, и монастырь. А главное, там я нашел свое
настоящее место в жизни!
- Ну что ж, дай Бог, отец Пимен! Куда Господь привел жить, то и есть наше
место...
Архимандрит, не расслышав ответ, продолжал свой рассказ:
- Конечно, с личной молитвой посложнее... Иной раз падаю от усталости, лишь
бы выспаться... Зато люди там какие хорошие! Опять же, Бог духовника послал
известного... Ну, ты сам все увидишь, если со мной поедешь!
- Сразу на остров? - Я пока не представлял себе наш путь.
- Нет, сначала на подворье, в Питер. Потом на нашем катере в монастырь. Но
прежде нужно в Сухуми встретиться с отцом Виссарионом, потом поблагодарить
отца Прохора, игумена Ново-Афонского монастыря. Примерно так хотелось бы
устроить наш отъезд...
- Знаешь, отче, этот отец Виссарион сильно прославился в Абхазии во время
войны: сколько солдат крестил, целыми ротами, прямо на передовой! И нас всю
войну поддерживал, спасибо ему! А с Ново-Афонскими монахами еще ни разу не
встречался, очень интересно - поделился я своим мнением. Такое начало поездки
порадовало меня.
Обговорив с послушниками Аркадием и Евгением предстоящие работы в скиту
на время моего отъезда - сбор орехов и каштанов и заготовку сухофруктов на
предстоящую зиму, мы улетели вертолетом в Сухуми. Монастырский водитель,
набрав пассажиров и гостинцев, уехал на своей видавшей виды «Газели», спеша
выбраться из Псху до начала осенних дождей.
Отец Виссарион, организовав для нас шумную хлебосольную встречу, взялся
сопровождать архимандрита и меня в Ново-Афонский монастырь в сопровождении
молчаливых русских генералов.
- Познакомьтесь, друг Патриарха Алексея! - торжественно представил он
военным моего друга. - А это... - Абхаз хитро прищурился на меня, затем обернулся
к белеющим на горизонте хребтам, вытянув в их направлении руку, и произнес: -
Видите эти горы? Это все его владения, он там хозяин!
И, описав рукой полукруг, указал на меня.
Такое кавказское великодушие произвело впечатление на генералов, они
заулыбались.
Отец Прохор, игумен недавно открывшегося монастыря и братии в числе десяти
человек, был опытным, знающим себе цену приветливым монахом лет сорока.
Когда-то он учился в Троице- Сергиевой Лавре в Академии и защитился там по теме
«Преподобный Григорий Синаит и его духовные преемники». Уважительное
отношение к этому прекрасному человеку скоро перешло в дружеское общение с
ним и его молодым братством. Несколько удивило меня присутствие в одном из
монастырских корпусов молодой худощавой женщины в подряснике с маленьким
мальчиком лет пяти.
- Это наша швея, а мальчик - ее сын. Живет как монахиня. В общем, «Унесенные
ветром», - усмехнувшись, объяснили мне послушники.
Перед вечерней службой женщина подошла взять благословение у отца Пимена и
у меня, незаметно к нам присматриваясь. Храм монастыря был все также прекрасен
в полюбившихся мне с юности росписях васнецовской школы. Медлительный звон с
колокольни возвестил о начале службы. В одном из приделов монахи соорудили
престол и жертвенник, и теперь в церкви зазвучали монашеские голоса. Пели они
очень молитвенно и красиво. Во всем чувствовалась умелая рука игумена Прохора.
Отец Виссарион после службы позвал меня:
- Слушай, Симон, выручай! Нужно крестить семью редактора московского
«Огонька»! Пока архимандрит занят гостями мы проведем этот чин вместе!
- А где мы будем крестить людей?
- Как это где? В реке конечно! - решительно сказал он.
- Там же холодно! Осень на дворе, - поежился я.
- Ерунда! Пусть терпят... Ты крести женщину, а я - ее дочь...
- Батюшка, вы старше, вы погружайте в воду женщину. А я - монах, мне лучше
девочку окунать...
Мой жалобный голос не был услышан.
- Ты - монах, а я - абхаз! Понимаешь? Мне с женщинами нельзя близко общаться!
Отец Виссарион высказал это чрезвычайно воинственно. Несмотря на мои
опасения, крещение супруги редактора и их дочери прошло вполне целомудренно.
Вскоре поезд увез нас с отцом Пименом в Россию.
Питерское подворье удивило меня своей внушительностью: царский размах
чувствовался во всех деталях интерьера. Удручало лишь одно: низкое серое небо,
отсутствие зелени во дворе и торчащая за бетонным забором унылая кирпичная
труба какого- то заброшенного завода. В поисках уединения для молитвы я по-
пытался во дворе отыскать какой-нибудь укромный уголок. За стеной корпуса
ходил, углубившись в себя, худой монах с острой бородкой и с четками в руках.
Приметив в дальнем углу несколько больших мусорных баков, я отправился туда,
но за ними молился, присев на пенек, молоденький иеромонах, который испуганно
поднялся, увидев меня. Оставался еще ржавый остов микроавтобуса, но и там
внутри виднелась чья-то голова.
В один из ближайших дней мы выплыли на монастырском катере из маленького
порта, расположенного на берегу неоглядного свинцово-серого озера. Навстречу
шла сильная волна и дул ледяной ветер. В небольшой каюте в спертом воздухе
среди паломников было душно. Я поднялся, намереваясь выйти на палубу.
- Симон, ты куда? - Игумен недоумевающе посмотрел на меня, протирая
обрызганные волной очки.
- Здесь душно, отче. Постою на палубе.
- Не простудись. Здесь запросто можно простуду схватить...
Хотя сильно качало и долетали водяные брызги, остаток пути я провел на палубе,
вдыхая обжигающий студеный северный ветер с каплями холодной воды.
Громада острова, заросшего соснами, с возвышающейся над ними монастырской
колокольней поднялась на горизонте. Вид был очень величественный. На пристани
нас ожидала группа монахов, лица которых удивляли своей строгостью и
серьезностью. Но в общении насельники обители оказались простыми и открытыми.
- А монахи в монастыре хорошие подобрались! Это радует, отче,. - поделился я
своим первым впечатлением с игуменом.
- Все ревнители Православия... - В голосе архимандрита звучала гордость за
обитель и монашеское братство. - Но я думаю, тебе лучше в закрытом скиту пожить.
Туда женщинам не благословляется заходить.
- А иеродиакон Херувим там живет?
- Конечно. Он теперь иеромонах и известный духовник, - улыбнулся игумен,
вспоминая его. - Теперь на его окормлении и скит, и монастырь.
Вечером я отправился на исповедь к маленькому иеромонаху с большим
сердцем.
- О, пустынник Симон пришел! Присаживайся сюда, нет, лучше сюда! -
Духовник подвинул ко мне низенькую скамеечку для молитвы, пытаясь усадить
получше. Сам он сидел на такой же небольшой табуретке.
- Приехал с игуменом? Надолго? Как там наш Кавказ?
Я не успевал отвечать на вопросы старого знакомого. По ходу беседы я высказал
мнение, что знаю хорошие уединенные места в окрестностях большого Сочи.
- Скажи, скажи где такие места? - с большим интересом наклонился ухом ко мне
духовник.
- Между Туапсе и Сочи, отче. Мы там в юности молились в соснах на безлюдных
лесных холмах.
- А еще какие ущелья тебе показались уединенными?
- На Бзыби, ниже Псху, батюшка.
- Ты мне подробнее расскажи, отец Симон, пожалуйста!
Эта тема, похоже, очень волновала отца Херувима.
- Раньше в том горном районе находилась знаменитая «воровская» тропа. Когда
джигиты угоняли лошадей с Северного Кавказа, то в узком месте каньона делали
настил из бревен и переводили по нему угнанных скакунов, а потом настил
разбирали. Преследователи поэтому не могли их догнать.
- Очень интересно... - задумался духовник. - Такие времена наступают, отец
Симон, не приведи Господь! Говорят, что антихрист уже пришел и живет на земле.
Пытается экуменизмом нас обмануть...
- Вы еще в Лавре, отче, с экуменизмом боролись! Мне монахи рассказывали о
вас...
- Да, да, из-за него и выгнали! Уехал на Кавказ к пустынничкам. - Взор отца
Херувима устремился куда-то вдаль, душа его, похоже, навсегда осталась в
Абхазии.
- Ведь я даже воззвание написал в Лавре, чтобы люди одумались... Понимаешь,
Симон, есть вера Православной Церкви, имеющей полноту ее благодати. И есть вера
во Христа всех других верующих, не принадлежащих к ней и не имеющих такой
благодати. Православные люди обладают правом на владение всей благодатной
полнотой Православной Церкви, тогда как у всех остальных есть только церковная
иерархия и вера во Христа, благодаря которой они и держатся и которая помогает
им жить и в их безблагодатных учениях. Экуменизм стоит на том, чтобы объединить
всех верующих во Христа и вернуться к полноте благодати, не понимая того, что
она содержится лишь в Православии. И антихрист пытается этим экуменизмом
совратить сердца рабов Божиих, верующих во единую Святую Соборную
Православную Церковь, - и простых людей и иерархов.
- Но большинство православного народа не принимает экуменизм! В основном
он всегда сверху насаждается...
Я ждал, что скажет иеромонах в ответ на мое замечание.
- В том-то все и дело! Батюшка отец Кирилл говорил, да и не только он один, что
тогда начнутся такие гонения, каких не было даже при Диоклетиане. Тогда
истинных храмов православных останется очень мало. Литургия будет совершаться
только в горах и ущельях. Поэтому нужно заранее готовиться к этому последнему
времени и подыскивать скрытые места...
- Отец Виталий писал в своих письмах, что в Абхазию антихрист не придет, -
вспомнил я строки из писем этого замечательного старца.
- Вот-вот, потому мне и представляется, что я в этой обители только на время...
Мое место в горах! Пока в этом монастыре отец Кирилл благословил людям
послужить. Но суеты много, ох как много... Не знаю, долго ли выдержу, ох не
знаю... - Затуманенным взором отец Херувим посмотрел на иконы и перекрестился.
- А как жить в горах в последние времена, батюшка?
- Во-первых, литургией! Без нее никакой молитвенной жизни не получится.
Затем, молитвой Иисусовой; кто ее обретет, тому вход в Царство Небесное
откроется! У вас что там на Псху? Говорят, скит есть?
- Да, отче, скит в честь Иверской иконы Матери Божией!
- Это хорошо. Храни вас Господь и Пресвятая Богородица.
После исповеди я поцеловал руку духовника и вышел. У его двери собралась
целая очередь. После отца Кирилла этот человек сроднился с моей душой. «Если
батюшки когда-то не станет, тогда буду обращаться к отцу Херувиму!» - решил я, и
на сердце полегчало.
Иисусе Сладчайший, виждь душу мою, источающую очистительные и
утешающие слезы любви к Тебе. Растоптала душа обманчивые надежды земли сей и
воспарила, как белая голубка, к Небесному Престолу видения Твоего. Отринула она
земную преходящую любовь и научилась в любви Христовой понимать язык птиц и
зверей, отвратив слух свой от ропотного и хульного языка приверженцев мира сего,
дабы слушать безмолвные вздохи любящих Тебя, Христе мой. Не отводит она взора
от трисолнечного сияния Святой Троицы, в жажде обрести всю Ее целиком в таин-
ственной сокрытости духовных созерцаний. Избрала душа цель вышеестественную,
поэтому естество не может остановить ее, ибо устремилась она в Небесные обители,
находящиеся за пределами рассудочного омраченного понимания, поэтому уповает
душа обрести безграничные границы Святого Духа, чтобы на белоснежных крыльях
любви парить в безпредельности святого и нетварного света мудрости Твоей, Боже.
Среди живых вещей Твоих, Господи, бродят мертвые дети Твои, более
непослушные, чем бездушные вещи. Пред Тобой чисто все земное, и лишь сердце
человеческое Ты не принимаешь, ибо нечисто и своенравно оно в упорстве своем.
Любой камень следует воле Твоей святой, Боже, покоясь в месте своем, а гордый и
своевольный ум далече отделился от Тебя, став бездушнее неподвижных вещей.
Даже лежащие камни скатываются с вершин гор, послушные повелению Твоему, а
гордое сердце не подвигается к Тебе, Боже, ибо не хочет принять волны любви
Твоей, ударяющиеся о каменные покровы его. Чистая радость свойственна лишь
чистому сердцу, а своевольному уму - лишь злобные измышления. Даруй же всем
нам, Господи, чистоту сердца и ума, коими обымем Тебя, словно двумя небесными
крылами!
Сергиев Посад укрылся в туманной завесе моросящего дождя. Отворив дверь,
отец чрезвычайно обрадовался, увидев меня:
- Здравствуй, сын! Здравствуй, родной! Спасибо, спасибо тебе за гостинцы и
подарки! Но мне больше всего радостно оттого, что ты приехал! Надолго? Здесь все
хорошо. Жив-здоров, и даже кое-что перепадает на хлеб от постояльцев: пускаю
батюшек, студентов-за- очников, так сказать, которые на свои сессии приезжают. А
когда же мы будем переезжать на Кавказ?
- Возможно, весной, папа. Потерпи. В зиму ехать нежелательно...
Отец немного огорчился:
- Ладно, как сможешь. Еще подождем. А у меня тут история вышла... - Он
засмеялся, вспоминая свою историю. - Повадился какой-то чудак с бородой и
крестом на груди ко мне ходить: «Давай, - говорит, - старик, твой дом продадим,
если ты к сыну хочешь уехать. У меня, мол, полно знакомых, быстро все сделаем!»
То одно предлагает, то другое - не голова, а какой-то дом бесовских советов... - Отец
махнул рукой. - Еле отвадил, а то прямо уж хотел продавать...
- Ну как же, папа, с незнакомым человеком продавать дом? - встревожился я.
- Так я и говорю... Прямо бес попутал! Потом спросил о нем в Лавре, кто это
такой. А мне отвечают, что это известный аферист, выдает себя за батюшку!
Мне стало ясно, что пора перевозить отца поближе к себе.
- Папа, никого не слушай, жди меня. Мы все сделаем с Божией помощью и без
таких помощников.
- Конечно, сын, конечно...
Мне было его очень жаль. В Лавре я попал на монашеское правило, читаемое у
отца Кирилла в келье перед трапезой. После правила, когда монахи выходили из
кельи, он сказал:
- Сейчас не успеем поговорить, Симон, вечерком приходи, вечерком...
Весь поседевший, постаревший, старец казался мне лучше и роднее всех людей
на свете.
- Батюшка, я так рад, что вас вижу! - Я отдал ему подарки со Псху: несколько
пачек восковых свечей и мед.
- Хорошо, хорошо, вечером все и расскажешь, да...
Несмотря на вечерний час, мне повезло: у дверей старческой кельи никого не
оказалось. После исповеди я рассказал об увеличении братства на Псху и о просьбе
на постриг послушника Аркадия.
- Ты вот что сделай: если кто возжелает пострига и захочет стать насельником
скита, принимай и постригай, да. Но сначала лучше в иноки, если молодые. Хорошо
бы им в Лавре оформиться. Ты спроси на это благословение у отца наместника.
- Ясно, батюшка. А еще я посетил монастырь, где игуменом отец Пимен. Заодно
проведал духовника обители - иеромонаха Херувима. Он вам кланяется.
- Так-так, а как он поживает? - Отец Кирилл даже наклонил голову, чтобы
услышать мой ответ.
- Молится, спасается. Окормляет монахов и народ, едут к нему отовсюду. Только
он все меня о Кавказе расспрашивал...
Старец усмехнулся.
- Понятно, понятно. Ему бы только Кавказ! Пусть пока там сидит... А сам что
говорит?
- Рассказывал мне об экуменизме, об антихристе, о том, что наступают последние
времена.
- Да, да, верно. Плохие идут времена. И об экуменизме и антихристе он
правильно рассуждает. Мал золотник, да дорог... - Старец замолчал, опустив голову.
- Судя по всему, да, идут последние времена. Ведь последняя стадия капитализма -
сатанизм... «Когда увидите все сие, знайте, что близко, при дверех». Такими вещами
не шутят. Что бы люди ни придумывали, как сделать жизнь лучше без Христа, а
выйдет только хуже! И войны, и ненависть, и гонения - все это придет, как тать в
нощи. Повсюду одна ненависть расплодится... А людей мало останется, ох мало...
Однако не стоит забивать себе голову сведениями, не относящимися к спасению
души. Умственное понимание Православия далеко отстоит от духовного понимания
и толкования. Нужно жить не умом, а верою, ибо в уме - заблуждение, а в вере -
благодать. Ведение истины есть благодать, как пишут отцы. Они не преследуют зло,
они его просто оставляют, и оно гибнет.
- Отче, экуменизм, антихрист - это такие темы, что голова от них пухнет, когда у
нас в скиту начинают об этом спорить.
Я понурил голову, вспоминая долгие споры на эти темы за чаем в нашей кухне.
- Пустословия избегай и в скиту не поощряй. Не впадай в болтливость,
подменяющую духовную жизнь. Болтовня и пустословие - угождение плоти и чреву,
а жизнь духовная - самоотречение и отвержение всякого самоугождения. Всегда
наблюдай за собой: когда ты с Богом, а когда ты удаляешься от Него в пустословие
и пустомыслие. На всяк день знай, что тебе нужно делать: молиться и спасаться,
снова и снова приближаясь к Богу и утверждая дух свой во Святом Духе, ибо
служение Богу должно быть в духе и истине. От ересей и церковных раздоров будь в
стороне, много народа в этом враг запутал... - Старец печально вздохнул. - И не
давай в себе никогда лености укорениться, да...
- Батюшка, сколько с нами монахов о пустыне разговаривали, о молитве, об
Абхазии мечтали, а почти все остались в Лавре... - В моем голосе прозвучала грусть.
- Бывает, бывает, отец Симон, что монахи не могут вернуть первую благодать и
остывают, сил не хватает, «ибо осуетились в умствованиях своих». Что долго
копится, то долго устраняется. Так и разленение душевное копится понемногу.
Нельзя позволять себе остывать духом, да... Горение, горение нужно иметь
сердечное к Богу, отец Симон! Кстати, у меня попросил благословения поехать с
тобой и присмотреться к абхазской жизни иеромонах Филадельф! Дела свои он
устроил, хочет к тебе присоединиться. Ты когда едешь?
Я назвал примерную дату.
- Возьми его с собой, пусть посмотрит, подумает. Господь хочет, чтобы мы в
свободном произволении пришли к познанию истины, а не силою знамений и чудес.
Он желает, чтобы мы распились с Ним волей своей, как Он Сам распялся за нас
Своей волей.
Отец Кирилл говорил в полумраке слабого света лампады, но казалось, что его
лицо сияет на фоне икон, мерцающих позади его головы.
- Отче, когда я вступаю в духовный спор, то волнуюсь и не могу сразу найти
нужные доказательства. Только потом вспоминаю, как нужно было ответить. -
пожаловался я.
- Духовное рассуждение есть Божественная мудрость, и она не дается просто так,
да. За нее нужно кровь пролить и смириться до зела. Эта благодатная мудрость
проявляется только в мирном спокойном состоянии ума. А тот ум, который
возбужден и рассеян, не может иметь никакого рассуждения. Возбужденный ум
представляет собой полное заблуждение и иным быть не может. Сама природа
возбужденного немирного ума есть всецелое заблуждение. Только ясный
умиротворенный ум приходит к духовному просвещению и благодатному
рассуждению во Святом Духе: «Духовный судит о всем, а о нем судить никто не
может». Всеми силами храни в любых искушениях мир душевный, и Господь не
оставит тебя!
- Скажите, пожалуйста, батюшка, как определить, правильно ли ведется духовная
беседа?
Меня волновал этот вопрос, в котором я не чувствовал себя достаточно уверенно.
- Если будешь беседовать с кем-либо о Боге, то признаком правильности беседы
является присутствие благодати. А разногласия и спорливость в беседах - от
лукавого! Умей молиться даже в беседах с людьми, не теряй молитву ни на
мгновение и так стяжешь дар духовного рассуждения. Когда находишься один,
внемли Богу, а когда говоришь с людьми, внемли своему сердцу. Нужно не столько
учить людей, сколько молитвой помогать им спастись!
- Батюшка, я вам очень благодарен за добрые советы! Последний вопрос, и все! -
Отец Кирилл улыбнулся и посмотрел на часы, стоящие на тумбочке. - В келье на
Грибзе, чтобы не забыть какие- либо важные моменты молитвенной жизни, мне
пришлось их записывать. Продолжать вести такие записи или же прекратить?
- Записывай, записывай, потом пригодится...
- Простите, отче, что обременил вас вопросами, а время уже позднее,
благословите!
- Бог тебя благословит! Зайди ко мне перед отъездом...
- Непременно, батюшка...
Наместник при встрече, выслушав мою просьбу с упоминанием о разговоре с
отцом Кириллом, как всегда, был решителен и краток:
- Благословляю всех, кого пострижешь в монахи, зачислять в насельники Троице-
Сергиевой Лавры! Пусть подают документы.
- Благословите, отец Феофан! - с благодарностью поклонился я, не ожидая столь
широкого великодушия.
В один из суетных дней, когда я собирался в дорогу, меня разыскал иеромонах, о
котором говорил Старец.
- Отец Симон, меня батюшка благословил поехать с тобой в Абхазию, чтобы
присмотреться к вашей уединенной жизни...
- Очень рад, присоединяйся, отец Филадельф!
- А что с собой брать?
- Рюкзак побольше, ботинки покрепче и одежду попрочнее. Можно круп разных
взять, тоже пригодятся!
- Понял. Почти все это я уже приготовил. Что еще?
Мне нравился этот разумный благочестивый монах.
- Отец Филадельф, а тебе бывает когда-нибудь одиноко?
- Только среди людей, - ответил он, подумав.
- Ну, для уединения это подходит! - сказал я, порадовавшись в душе за нового
друга.
В оставшиеся до отъезда дни мне хотелось еще навестить монастырского
схимника. В коридоре старого жилого корпуса стоял знакомый запах лекарств и
ладана. Я постучал в дверь и произнес молитву.
- Аминь. - Ответивший мне старческий голос был очень слабым, как будто
доносился издалека. - А, Симон, слава Богу! Держишься молодцом, выглядишь
храбрецом! Очень рад, очень рад... - Схиархимандрит Михаил утомленно приподнял
голову от подушки. - Что это ты привез?
Я достал из рюкзака кипарисовые заготовки для резьбы, сыр и баночку меда.
- Ну, спасибо, спасибо, дорогой... А я уж разболелся окончательно... А сыр убери,
убери, теперь это уже не для меня! Закончились мои сыры, как и чревоугодие... Ведь
у чревоугодника один друг - унитаз! Все внутри у меня вырезали. Теперь уж как Бог
даст...
- Помоги вам Господь, отец Михаил, в ваших скорбях...
В моих словах прозвучала неприкрытая печаль.
- Знаешь, Симон, какое великое утешение имею в болезни? Только и благодарю
Господа! Ведь тех, кто не имеет скорбей, Ангелы не допускают к благодати. Только
в Боге мы познаем, что мы свободны, свободны именно благодаря скорбям, которые
освобождают нас от всего земного. Пока вообще все не оставим, что нас держит на
земле, чтобы сораспяться Христу. - Схимник помолчал немного, отдыхая. - Вот,
недавно скончался отец Моисей: и жил праведно, и праведно умер. Так-то отцы
уходят... Царство ему Небесное!
- Вы еще поживете, батюшка, дай вам Бог здоровья! - попытался я переменить
тему. - Когда я поступал в семинарию, то был в келье у отца Моисея, мне он очень
нравился. Удивительный старец. Очень прямой и искренний, никакого лукавства...
- Не должно лукавствовать человеку пред Христом. Что Бог постановил, то да
приемлем со всевозможным смирением. Главное ведь что? Спасение! Правильно я
говорю?
- Правильно, батюшка.
- Вот-вот, когда не ждем благодати, тогда она к нам и приходит! Все в руках
Твоих, Господи! Где человек стяжает обильную благодать? В покаянии - это первое.
В монашеском постриге - это второе. И третье - при рукоположении. Но покаяние -
всех выше, ибо оно не дает разлениться душе.
Отец Михаил приподнял голову и перекрестился.
- Отче, так и старец Силуан Афонский говорил. Он еще о духовных бранях много
сказал полезного.
Мое замечание заинтересовало схимника.
- А кто он такой?
- Русский монах, подвизался на Афоне в нашем монастыре. О нем недавно
хорошая книга вышла с его собственными записями. Написал книгу его ученик,
отец Софроний. Хотите, принесу вечером?
- Принеси, принеси... А что он о духовных бранях говорил?
- Сильные духовные брани таковы, что держат душу на грани отчаяния: «Держи
ум во аде и не отчаивайся!» Эти слова ему сказал Господь, когда он изнемогал от
вражеских нападений...
- Да, уж точно... Временами нам и падения нужны. Для опыта... - Затворник
устало посмотрел на меня. - Опыт духовный нелегко дается!
Вечером я принес старцу книгу, а перед отъездом еще раз зашел к нему
попросить благословения на дорогу.
- Немного почитал твою книгу, Симон, сил-то у меня мало... А записи Силуана
Афонского как Псалтирь - сильно слово его!
Сморщенной старческой рукой он благословил мою склоненную голову. Это было
последнее свидание со старцем, принадлежавшим к удивительному поколению
подвижников, прославивших Православную Церковь в годы коммунистического
безбожия.
На Соловьевской улице меня ожидала новость. Ее сообщил расстроенный отец:
- А дом не удастся продать, сын, как мы с тобой думали!
- Почему, папа?
- Говорят, закон какой-то вышел о приватизации. Нужно владение
приватизировать и правильно оформить все документы. А как это делается, я совсем
не знаю. И кто эти законы там выдумывает? Как с ума посходили...
Услышав это сообщение, я тоже приуныл, поскольку различные документы и их
оформление - не моя стезя, но попытался подбодрить отца.
- Не огорчайся, папа, придумаем что-нибудь. Будет еще и на нашей Соловьевской
улице праздник!
- Нет, сын, праздников на земле - раз-два и обчелся, а остальное - горе. Скажу
тебе, что говорил мне отец и что он слышал от своего деда. Из тех людей, которых
ты видишь вокруг, через сто лет никого не будет в живых. А из тех, кого не видишь,
сколько умирает в больницах и тюрьмах? Кроме них, сколько людей погибает в пу-
ти, в тяжелых трудах, в тяжбах друг с другом и ссорах? Из горстки оставшихся,
которых мы видим на улицах, - кто счастлив? И могут ли они удержать свое
счастье? А если не могут, - счастье ли это?
- Ладно, папа, Бог даст, все сделаем. Посоветуемся с отцом Кириллом. Возможно,
весной, если живы будем, займемся домом, пока еще другие законы не вышли...
Эта новость дала мне повод спросить старца:
- Батюшка, почему так происходит? Когда приедешь куда-нибудь, то сначала все
идет вроде бы хорошо, а потом искушения появляются и их становится все больше?
Отец Кирилл усмехнулся:
- Потому что сказано: В мире скорбны будете! Сатана духовно слеп и ищет души
словно на ощупь. А когда найдет их по помыслам, которые окружают каждую душу,
то воздвигает искушения. Обороняйся терпением, а если искушение начинает
одолевать - побеждай его смирением. Мир - это место ошибок, а Христос - это
смиренный мир премудрости Божией.
- Дорогой батюшка, у нас с отцом как раз такое искушение: нужно дом
приватизировать, идти в мэрию, ходить по кабинетам. А там везде люди
неверующие, и в этих учреждениях мне полный конец - духовно все теряю! Как себя
вести, если грубят или говорят с издевкой?
- Если находишься среди благочестивых людей, благодари Бога, а когда
попадаешь в среду неверующих, молись о них Богу - и охраняющая благодать не
покинет тебя. В чем состоит главное исполнение первой заповеди Божией? Когда
даже ни на секунду внимание не отходит от Христа! Монах есть тот, кто не
причастен миру. Поэтому укрепляй непрестанную молитву, сживайся с ней, и она
приведет тебя к Любви Христовой, искренней, нелицемерной.
- Спаси вас Господь, батюшка! Теперь планирую отца забрать поближе на
Кавказ, чтобы его здесь одного не оставлять. И как мне держать себя в отношении
новых послушников, которых я совсем не знаю? Что вы посоветуете?
Я поцеловал руку духовника, а когда поднял голову, встретил его изучающий
взгляд.
- Никогда ничего не планируй, отец Симон. Когда мы отказываемся от наших
планов, Бог открывает Свой Промысл человеку. Посмотрим, посмотрим, как твоего
отца устроить... Нужно хорошо помолиться. А в отношении братии своей
кавказской запомни, что следует учиться любить людей больше, чем они любят нас,
чтобы не остаться должниками любви...
Скрепя сердце я отправился в мэрию и подал документы на приватизацию дома.
Там услышал следующее:
- Ожидайте решения. Мы вам сообщим.
- А сколько ждать?
- Имейте терпение. Видите, какая у нас гора документов? Ох уж эти священники!
Занимайтесь своими делами, а нам дайте заниматься нашими...
С этим напутствием я вернулся домой.
Отец с нетерпением ждал моего рассказа.
- Сдал документы, папа. А когда их оформят, неизвестно.
- Будем ждать. Главное - начало... - Он явно повеселел.
С отцом Филадельфом мы прибыли в Сухуми. Теплый осенний ветерок серебрил
медленно остывающее море. Желтизна чуть тронула зеленые тополя. Отдав
хозяевам - матушке Ольге и дьякону Григорию подарки, мы увидели перед собой
стол, уставленный пирожками и варениками с картошкой.
- Первым делом отведайте моего борща...
Хозяйка поставила перед каждым из нас по огромной тарелке, налитой до краев.
Мой спутник умоляюще взглянул на меня.
- Матушка, это очень много для нас! Простите, мы не сможем столько съесть, -
попытался я отказаться от обильного угощения.
- Отец Симон, Глинские отцы и голодать умели, и покушать: у них в тарелках
ничего не оставалось, все съедали!
- Так то отцы, нам до них далеко...
- Ладно, ты, как старший, можешь не есть. А вот твой батюшка пусть все съест,
для смирения!
Отец Филадельф стоически съел всю предложенную порцию.
- Что там старец говорит? Что нас ожидает? - матушка внимательно ждала мой
ответ.
- Говорит, что последние времена идут. Придется очень плохо всем... Войны и
гонения начнутся. Одна ненависть останется...
- Точно так и отец Виталий писал: такая война в мире начнется, что крови по
колено будет. Человек человека станет искать и не найдет - всех злоба уничтожит. А
вот в Абхазию антихрист- то и не успеет прийти, не до нее будет. А вы все,
пустынники, здесь соберетесь...
- Ну, ты, мать, снова за свое, - прервал ее хозяин. - Може, так будэ, а може, и не
так.
- Так, так! - твердо стояла на своем матушка. - А старец, отец Кирилл, возьмет
свою палочку и пешочком сюда придет! Тогда ни поезда ездить ни будут, ни
самолеты летать, ничего не будет... Ох, Господи!
После трапезы мы помолились у икон и прочитали Акафист Иверской иконе
Матери Божией. Милая моей душе чета молилась усердно и сосредоточенно. За
простенькими занавесками в окнах искрился последний отблеск вечерней зари,
тепля в сердце тихую успокаивающую надежду и вселяя в него уверенность, что Бог
рядом, в самой середине наших объединившихся в молитве сердец.
В Святом Духе Твоем, Господи, больше жизни, чем в плоти и крови тех, которые
не знают и не имеют жизни в святой твоей любви. И лишь чистое сердце внемлет
призывам Твоим, и еще - кающееся сердце, не дерзающее поднять изобилующие
слезами очи свои на светлый образ Твой, Христе, в глубины его. Иногда далек я
становлюсь от Тебя, Возлюбленный Спасе, дабы в смирении познал я, что дух мой
омертвел более камней, скатившихся долу. Но с благодатью Твоей, Боже, Ты вновь
пробуждаешь меня из усыпления миром, возвышаешь к молитве, надеваешь на руку
перстень упования, а на главу возлагаешь святую десницу Божественного
созерцания, дабы уразумел я, убогий, всесветлое осияние Троичности Твоей и узрел
Тебя в свете блаженства Твоего, Боже Спасителю мой.
«АГЕНТ КГБ»
Господи, горек хлеб земной победы, ибо не в сладость она, если люди победили
врагов внешних, а внутренних мысленных врагов расплодили в душе своей.
Утратили ныне человеческие лики красоту свою и тщатся заменить ее масками и
личинами, ибо вначале утратили они в душе образ Божий, прекрасный и
благородный. Умножили люди болезни свои, изгоняя одну болезнь, приобретают
несколько других, потому что оставили болеть и гнить душу свою, заболевшую
безверием, гордыней, похотливостью и ненавистью. Землею, ходящею по земле,
становятся люди, ибо оземлились души их и вросли в землю, став червями земными
и забыв о том, что души их, словно Небесные птицы - могут летать в Небесах Цар-
ства Божия и воспарять в горняя на крыльях созерцания. Призри на нас, Боже, не
дай нам стать землею, проросшею корнями трав и деревьев, но даруй нам силы
познания, чтобы мы смогли обнаружить внутри прозревших душ наших небо Небес
духовных с незаходящим Солнцем правды - Возлюбленным Христом.
Аркадий встретил нас скучный и потерянный.
- Что случилось?
На мой вопрос он отреагировал странно:
- Особо ничего не случилось, батюшка. Просто у нас с Евгением никак
отношения не складываются. Все время спорит и перечит, что ему ни скажу. Еле вас
дождался... Хорошо, что вы наконец приехали!
В нашу кухню набилось все монашеское население Псху - послушники и
трудники. Аркадий хлопотал с обедом, а Евгений топил печь. Он засовывал в
открытую дверцу жерди длиной метра четыре. Оттуда вырывались жаркие языки
пламени вперемешку с удушливым дымом.
- Женя, почему ты не распилишь жерди на короткие поленья?
Я не выдержал дымного чада, застилавшего летнюю кухню едким облаком.
- Батюшка, так удобнее! - ответил он, не оборачиваясь и засовывая в печь
очередную жердь.
- Лучше распили ее. Мы же здесь все угорим!
Я взял вторую пилу, и мы вдвоем быстро распилили дымящиеся хлысты на
дрова. Дыму в кухне стало поменьше. После обеденного молчания, когда затих стук
ложек, все взгляды устремились в мою сторону.
- Отцы и братья, духовник Лавры архимандрит Кирилл благословил всех, - кто
живет в скиту и кто желает здесь принять постриг, - оформиться официально в
Лавре. Только нужно свои прошения передать в канцелярию.
Я ожидал радостных восклицаний, но встретил лишь одно гнетущее молчание.
- Если можно, отец Симон, то я бы не хотел подавать прошение в канцелярию, -
подал голос иеромонах Ксенофонт, сидевший рядом со мной.
- Почему? - недоумевая, обернулся я к нему.
- Потому что я уехал от всех этих канцелярий, а теперь снова туда не хочется
обращаться...
- Мы тоже не будем оформляться в Лавре! - Евгений оторвался от работы и
присел к столу. - Там же одно КГБ, куда ни пойди!
Его поддержал послушник Филарет:
- Знаем мы этих масонов, с ними только свяжись! Антихрист потом через эти
документы всем на лоб печать свою поставит...
- В лаврской канцелярии хорошие православные люди работают, мне они давно
знакомы! - запротестовал я.
- Если даже они хорошие, то ими правят нехорошие люди. Одно на другое и
выходит. Теперь нужно по лесам прятаться, а не по канцеляриям ходить! - заспорил
со мной незнакомый трудник лет под пятьдесят, с острой бородкой и в рваном
подряснике. - Я вот специально на Псху приехал из Нового Афона, чтобы там не
связываться с документами. И паспорт уже выбросил. Зачем мне оформляться?
В воздухе повисло непонимание и раздражение.
- Ну как хотите... - разочарованно произнес я. - Силой вас никто не принуждает.
Только теперь, чтобы споров не было, благословляю все разговоры о КГБ, масонах и
антихристе прекратить.
- Вот это и есть экуменизм! - Трудник злобно посмотрел мне в глаза. - Вы сами
экуменисты и всех хотите туда затянуть! Почем знать, что вы тут делаете? -
ядовитым голосом произнес он.
- Спасаюсь, как и вы.
- Знаем мы таких спасающихся... - Он, похоже, испытывал ко мне полное
недоверие. - Что вы скажете насчет экуменизма? Разве это не антихристово учение?
- Антихристово, - согласился я. - Но мы же говорим о нашей жизни, а не об
экуменизме.
- А зачем же вы нас туда тянете? - выступил вперед послушник Филарет. Он явно
взял сторону трудника.
- Чем заниматься спорами, лучше молиться чистым умом! - поддержал меня
иеромонах Филадельф. - Так говорил старец Силуан Афонский, который сторонился
всяких спорных мнений. Все монашество стоит на послушании!
- Как хотите, батюшка, а мы записываться в Лавру не станем... - заключил отец
Ксенофонт. - Мы не послушание отвергаем, а всякие подобные официальные
документы. Они нам здесь ни к чему.
- Хорошо, договорились.
Расстроившись этим разговором, я вышел из кухни. Состояние уныния
навалилось на меня, побудив еще расстроиться из-за того, что не сдержался и
позволил себе расстроиться. Молитва словно спряталась в какой-то уголок сердца и
стала еле слышной. Иеромонах Ксенофонт с двумя послушниками и трудником
скрылись за лесным поворотом. Трудник оглянулся на меня, что- то втолковывая
своим спутникам.
- Батюшка Симон, а что насчет моего пострига отец Кирилл сказал?
- Что, что ты говоришь, Аркадий? - не расслышал я, занятый грустными думами
о произошедшей размолвке.
- Говорю, что отец Кирилл вам благословлял насчет моего пострига?
- Прости что забыл сообщить: батюшка дал свое благословение на пострижение
тебя в иноки!
- Слава Богу, а то я уже истомился... - Послушник радостно перекрестился. -
Только по поводу документов извините меня! Я тоже сомневаюсь... Может, не стоит
с канцелярией связываться? - умоляюще сказал он, крутя пуговицу на подряснике.
- Хорошо, хорошо, - устало согласился я.
- Да, непростая тут у вас жизнь, - подытожил иеромонах Филадельф. - Но зато
сразу все стало понятно. Без монашеской дисциплины какое может быть спасение?
Одно разгильдяйство! Все-таки монастырь закладывает самый фундамент духовной
жизни через послушание. Нет послушания, нет и смирения, как отец Кирилл в
проповедях говорит. Само собой оно не появится.
На следующий день после исповеди на литургии мы совершили пострижение
послушника Аркадия в иноки с именем Харалампий, в честь священномученика,
которого он так любил. Молитвенное пение отца Филадельфа чрезвычайно умилило
меня: его негромкий хриповатый голос с приятным тембром настолько был напол-
нен благоговением, что всей спиной, стоя у престола, я чувствовал его
сосредоточенную молитву. После Литургии все братство поздравило сияющего от
радости инока. О прошлом споре по поводу экуменизма никто не упоминал.
- Батюшка, на сердце, вот тут, такая радость... - Харалампий показал пальцем на
свою грудь. - Благодарю отца Кирилла и вас! Только нужно мне наедине поговорить
с вами... Как же мне все-таки вести себя с Евгением? - спросил он, когда мы пошли
по лесной тропинке, усыпанной облетающими с деревьев буковыми листьями.
- Ты инок, значит, старший по скиту, когда меня нет.
- Понятно, только от него я все время слышу: «Какой ты старший? Ты же ничего
не знаешь! В Москве на кладбище могилы копал!» - Инок скорбно понурился.
- А ты что, правда могилы копал?
Мы присели на пеньки во дворе.
- Копал, разве я вам не рассказывал? Что ж, работа хоть и трудная, но хорошая и
зарплата неплохая. Только жена из-за этой работы меня возненавидела. И начались
у нас разногласия. Прихожу с работы, супруга не выходит из комнаты. Ладно.
Включаю телевизор, сажусь, смотрю футбол. Она подходит молча и переключает на
кино. Я снова, тоже молча, включаю футбол. Она - свое кино. Я - футбол. Потом
жена бежит на кухню и выбегает с вилкой, я хватаю крышку от кастрюли - сражение
по полной! Так и ушел из дома, все ей оставил. Но не печалюсь. С Богом везде
хорошо! А теперь еще Бог сподобил стать иноком Харалампием... Как Господь
премудро устроил, слов нет... Я все могу потерпеть, отец Симон, только пусть мой
напарник на меня не наскакивает...
- Хорошо, отец Харалампий, я поговорю с послушником.
А пока мы втроем ушли в горы. За плечами поскрипывали тяжелые станковые
рюкзаки. Сильный запах горелой пластмассы от вылезших на тропу белых гусениц,
с раскраской под зебру, дурманил голову.
- Ну и вонь же от них! - поразился отец Филадельф.
- Специфика! Обитатели Кавказа - шутил Харалампий. - Осенью все тропы ими
заполнены. И откуда они берутся? Приходится терпеть, когда по дебрям идешь в
уединение.
На очередном привале у водопада, набравшего силу от осенних дождей, лаврский
иеромонах, оглядевшись, сказал:
- Все-таки красота здесь, надо сказать, необычная! Такой я еще нигде не видел...
И просторы какие - дух захватывает... В общем, думаю, жить можно.
- А если можно жить, то оставайся! — Иноку явно стал близок этот серьезный
вдумчивый парень. Уже возле кельи, когда мы сняли рюкзаки, отец Филадельф,
словно продолжая разговор, заметил:
- Что ж, можно и остаться. Только нужно все дела дома закончить: маму поближе
к Лавре поселить. Тогда и приеду... - Иеромонах, по-видимому, обдумывал какое-то
решение. - Не знаю только, в скиту поселиться или рядом с вами, отец Симон? Здесь
просто удивительно все красиво...
Мы остановились, любуясь внушительным видом противоположного склона
ущелья. В синем звонком небе плыла вершина Чедыма, по которой наискось
срывались полосы дождя, от набежавшего с моря клубящегося облака,
подсвеченного заходящим солнцем.
Иеромонах вскоре уехал, радуясь переменам в своей жизни и договорившись со
мной, что он будет принят в наш Иверский скит. Осень все больше властвовала в
окрестных лесах, разбросав по опушкам рыжие пятна осыпающихся осин.
Подгоняемые непогодой, мы спешно готовились к зиме.
- Евгений, нужно переговорить с тобой, - остановил я послушника, который шел
к ручью стирать свою одежду.
- Слушаю, батюшка. - Он настороженно замолчал.
- Как у тебя дела с молитвой?
- Молюсь как все.
- А чувствуешь в ней какие-нибудь изменения?
- Нет, ничего не чувствую, словно все окаменело...
- Значит, еще не время. Продолжай покаяние и никогда не оставляй его. А что
скажешь о ваших отношениях с иноком Харалампием?
- Да их вообще нет! Ну какой из него начальник? Ничего не знает, а приказывает!
- возмущенно высказал свое мнение послушник.
- Евгений, у вас впереди зимовка. Тебе нужно исправиться и смириться. Раз Бог
привел вам вместе жить, старайся хранить мир в скиту, - попытался я смягчить
противоречия между братьями.
- А я храню. Только Харалампию ничего не докажешь, безполезно... - Послушник
угрюмо замолчал.
- У твоего напарника много хороших качеств, и это главное. Учись видеть в
людях лучшее и обещай мне, что потерпишь брата своего. Обещаешь?
Евгений, хмуро смотря в сторону на пасущуюся вдалеке хуторскую лошадь,
ответил:
- Обещаю...
Глубокая осень затуманила окрестности серым полусветом. В лесах, покинутых
птицами, стало зябко и мокро. С иноком Харалампием мы подняли последний груз
на Грибзу. Я ушел в скалы и, под неумолчный шелест дождей, сыпавшихся из
клубов густого тумана, служил в церкви Рождества Пресвятой Богородицы литур-
гию за литургией.
Первые робкие снежинки, словно обрадовавшись долгому отсутствию солнечных
дней, затанцевали в сыром промозглом воздухе, оживили своим появлением
мокрый, словно вымерший, безлиственный лес, замели засыпанные прелыми
листьями лесные тропинки. А потом повалил настоящий, без перерывов, густой
снег. Обезпокоенный быстрым ростом снежного покрова, я спустился со скал в
нижнюю келью на преображенную снегопадом поляну, где сугробов намело еще
больше.
«Ну, теперь, наверное, уже никто не придет...» - С этим ощущением я смотрел в
маленькое окошко, опушенное снежной бахромой, с мелькающими за ним языками
метели. Стук в дверь и осипший от холода голос заставил меня вздрогнуть. За
порогом, весь облепленный снегом, стоял инок, пугая своим измученным усталым
лицом.
- Еле дошел, батюшка, чуть не помер, - дрожащими губами произнес он.
Отогревшись у печи, мой гость поведал следующее, прихлебывая горячий чай:
- Сил больше нет никаких у меня, отец Симон, чтобы жить с послушником
Евгением! Что ни день, то у нас споры да раздоры. Перестали разговаривать, друг на
друга не смотрим...
- Ты пробовал молиться о мире между вами? - Я подал Харалампию вторую
большую кружку чая, придвинув к нему мед и лепешку. Поставил на огонь гречку.
- Какая там молитва, батюшка? Одно горе... - Из его глаз закапали слезы в чай. -
На душе словно кошки скребут...
- А с отцом Ксенофонтом советовался?
- Советовался. Но он говорит, что не хочет вмешиваться в наши отношения.
Пусть, мол, отец Симон рассудит, как быть. Я теперь, чтоб с Евгением не
пересекаться, в окно из дома выхожу...
- Как это в окно? - Инок озадачил меня этой новостью.
- Да так, отче, прямо выхожу и вхожу в дом через окно. Не желаю через комнату
послушника проходить... Живем порознь, каждый сам по себе. Но печь-то в его
комнате, а мне готовить надо. Дохолодов варил обед себе во дворе на кухне, а
сейчас совсем туго... Вчера, к примеру, снова повздорили. Одно за другое. Заявляет
мне: «Твой Симон - агент КГБ! Приехал сюда за пустынниками следить...» Я ему:
«Вранье все это!», а он мне: «Да у него и пистолет под мышкой есть! Вот так-то...»
Не выдержал я, собрался и отправился к вам. Внизу-то дожди, а здесь, видишь,
сколько снегу навалило! Спаси, Господи, нас всех... Что делать-то? Скоро драться
начнем...
Я задумался, глядя в мутное окошко: «Примирить их, похоже, не удастся... И
куда Евгению зимой идти?»
Затем вспомнил:
- Вот что, Харалампий, если у вас в скиту жизнь вдвоем не получается, скажи от
меня послушнику, пусть переходит в церковный дом. Там одна отдельная комната
есть с койкой и печью. И продукты всегда имеются. Пусть там живет и Василию
Николаевичу передаст, что это я его направил.
- Так уж полегче, батюшка, спаси вас Христос... А что это? Дождик начался? -
спросил мой друг, заметив, что снег прекратился.
- Ты поешь и устраивайся на ночь, а утром посмотрим, сможешь ли спуститься.
- Отче, от Решевей до водопада снега нет, а если здесь его дождиком прибьет,
тогда совсем будет легко.
Мы разошлись на ночь - я остался в церквушке, а Харалампий лег в притворе.
Долго слышалось громыхание печной задвижки: это сосед побрасывал дрова в
печку.
- Харалампий, тебе там не жарко? - спросил я через стенку.
- Нет, отец Симон, после совместной жизни с послушником я тепло полюбил...
А дождь все сыпал и сыпал, словно шептался с кельей, доверяя ей свои лесные
тайны. Должно быть, пришла нередкая в это время года оттепель, принесенная
ветром с еще не совсем остывшего моря.
Когда на заре мы сошли со ступенек, снега осталось всего по щиколотку.
- Я в сапогах спокойно спущусь, отче, не переживайте! - Инок выглядел
отдохнувшим и повеселевшим.
- С Богом, отец Харалампий, до весны... А про КГБ не верь, ерунда все это! Враг
крутит человеком, а человек крутит языком и мелет что ни попадя... - Я, не
удержавшись, рассмеялся. - Надо же, «с пистолетом под мышкой»!
- Так-то оно так, батюшка, но тяжко такое слушать...
- Не унывай! Бог тебе в помощь!
Мы вместе дошли до опушки.
- И вам, отец Симон...
Густые клочья тумана то скрывали, то вновь открывали одинокую фигуру инока,
спешащего в скит. Милый, добрый человек, спаси его Господь...
Теплая и сырая погода стояла еще несколько дней. Затем ударил мороз и за
окошком повисли длинные ледяные сосульки. По лесу раздались скрипы и вздохи
обмерзающих деревьев. Подсыпав в кормушку пшена для голодных синичек, я
любовался ими, когда они слетались к окну. Поначалу недоверчивые птицы
дичились и прятались за углом кельи, высовывая оттуда крохотные головки с
любопытными глазками. Потом они перестали пугаться меня, и одна синичка до
того осмелела, что влетела в раскрытое окошко и села мне на ладонь. То ли она
перемерзла, то ли благодарила за поддержку, после чего, посидев немного и
осмотрев келью, вновь выпорхнула обратно, где у окна летали ее обеспокоенные
подруги.
У родника, куда понадобилось спуститься за водой, бросилась в глаза цепочка
следов, лапа в лапу, уходивших дальше вверх по Бзыби. Присмотревшись, я
обнаружил, что это волчьи следы. Пройдя некоторое расстояние вдоль следов,
пересекающих мою снежную поляну, я обнаружил другую нитку таких же следов,
метрах в ста повыше. Здесь они шли в обратном направлении. Словно акулы вдоль
побережья, волчья стая вечером двигалась вверх в горы, а утром возвращалась
сверху, разыскивая стада серн.
Но на этом моя робинзонада не закончилась. Спустя неделю, ранним утром у
порога я заметил следы крупных кошачьих лап и струйку желтой жидкости на
снегу. Отпечатки вели к большому буку, отмеченному такой же струйкой, огибали
поляну и уходили в низовья ущелья. «Рысь! Ах ты, проказник, отметил мою келью!
- рассмеялся я, но на всякий случай осмотрелся вокруг. - Теперь не погуляешь
спокойно по лесу. Жаль...» Пришлось податься в келью. После чудного звездного
Рождества унылый волчий вой терзал по ночам своей безысходностью.
Пребывание в молитве примирило душу со всеми обстоятельствами, которые
прежде казались угрожающими, а теперь стали выглядеть вполне естественными.
Лесные дебри жили своей жизнью, сокровенной и скрытой от глаз людей, как и до
моего вселения на уединенную Грибзу, и будут жить точно так же, когда меня не
станет. Ощущение полного единства с этим изначально слаженным бытием чистой
природы, частью которой являлся и я, переполняло душу. Но вместе с молитвой в
это всеединство жизни входила некая удивительная гармония духовного покоя и
кротости, изливающимися из безпредельной любви милующего Бога, хранящего
хрупкую красоту этого мира в Своих ладонях. Сердечная молитва непостижимо
сочеталась с этой умиротворяющей благодатью Божественного присутствия,
особенно ощутимого в литургиях. Помню мягко сыплющиеся шлейфы морозного
снега с молчаливых пихт, легкое поскрипывание наста под ногой и терпеливое,
почти безконечное ожидание проглянувшей, словно крупная светлая точка,
долгожданной звезды в Рождественский вечер сочельника. Пришедшее за тем
Рождество Христово, а также Крещение Господне на всю жизнь остались в памяти
как удивительные, несказанно благодатные праздники среди горного безмолвия.
***
Необычной тайной
Полон каждый штрих.
Птицы крик случайный
В ельнике затих.
Неспроста с узором
Нынче облака.
Месяц выйдет скоро
Чудный, а пока...
ЖЕНСКИЙ СКИТ
Когда я держусь своего ума, вижу в людях одно зло и опасаюсь их. Но когда я
держусь Христа, никто не может причинить мне зла, ибо тогда сердце сострадает
всем людям и любит их, как самых близких и родных душе моей. Если больше всего
я ценю свой ум, каждое замечание ранит меня. А если я больше всего люблю Хри-
ста, никто не может мне повредить, какие бы злые слова ни произносились на мой
счет, ибо тогда живет в сердце Христова всепрощающая любовь. Стоит лишь мне
немного превознести свой ум, гневом наливается внутреннее мое на тех людей,
которые не замечают моего ума. Но лишь только я осознаю, что лучше Христа нет
никого на свете, сердце мое источает мед любви и нежности ко всему живому, не
только к людям, но и к малой травинке. Ибо Христос, отныне и во веки веков, - щит
мой и броня.
В марте, бережно стараясь не наступать на первые подснежники и примулы,
радуясь нежной зелени на освободившихся от снега и прогретых весенним солнцем
склонах, я поднимался в верхнюю келью. Сильное чувство свободы от всего
земного охватило мою душу в этой маленькой церквушке, словно летящей над
пеленой поднявшегося от реки тумана. Когда сквозь узкую щель мне пришлось
протиснуться в пещерку в скалах, чтобы взять спрятанные в ней богослужебные
книги, обнаружилось, что вода на полу замерзла, став похожей на хрустальное
озерцо, сверкающее в прыгающем свете моего фонарика.
Странный шорох заставил меня оглядеться. Я не мог поверить глазам: это
шуршали своими крыльями десятки красивых бабочек, зимующих в пещерке. То ли
они не желали, чтобы я тревожил их долгий сон, то ли таким образом побуждали
меня уйти, но из уважения к их покою я вылез из укрытия, пятясь и стараясь не
шуметь.
Месяц я прожил в верхней келье в непрестанной молитве и литургиях,
дожидаясь, пока осядет снег. Заря всходила в одном окошке и потухала в другом.
Вместе с церковью мы плыли среди ночных звезд, и молитва сопровождала эти
небесные странствия. Щемяще-трогательное чувство молитвенного сосредоточения
сопровождалось постоянной бодростью духа и отсутствием сна, поскольку ум
обретал в молитве новые силы и полное умиротворение.
Тем не менее заботы по скиту вынудили меня покинуть свое уединение. Огород
на Решевей, согревшийся под мягким апрельским солнышком, заждался моего
появления. Пчеловод с сыном до моего прихода уже вспахали наш участок. С
мозолями на руках мы уже свыклись, поэтому с отцом Харалампием работали споро
и дружно, высаживая в паровую влажную землю картофель, кукурузу, фасоль и
возделывая грядки. За работой выяснилось, что у инока зубы никуда не годятся. Со
скорбно поднятыми бровями, он виноватым голосом жаловался мне:
- Слава Богу, батюшка, в скиту я обжился, и молитва есть, и литургию отец
Ксенофонт служит, но вот беда - зубы никуда не годятся, просто донимают!
Благословите, подлечу зубы в Москве и кое-какой инструмент привезу. Помните
мою сокровенную мечту - келейку со временем соорудить где-нибудь в окрестно-
стях? Чтобы как вы...
- Хорошо, отец Харалампий. Бог тебе в помощь! Только береги себя в поездке от
искушений. Когда хочешь поехать? - спросил я, продолжая копать. Он выпрямился
и задумался, опершись на лопату.
- После огорода я бы быстренько обернулся, чтобы к Пасхе приехать обратно... А
на это время попрошу отца Ксенофонта присматривать за хозяйством. Еще, отче, о
вас Валера спрашивал. Пусть, говорит, придет на Псху. У него есть какие-то
новости. И Василий Николаевич передал, что очень ждет вас. Там какая-то матушка
и сестры приехали... - Инок сбил с лопаты налипшие комья земли и вновь принялся
за работу.
- Ладно, тогда вместе отправимся в село. Я тебя провожу, - вздохнул я, смахивая
с носа капли пота.
Горный простор в сквозистой молодой зелени кудрявых буковых лесов словно
спешил нам навстречу - до того легко и радостно было идти по просохшим
тропинкам, прятавшимся в поднявшейся густой траве. Милиционер встретился
возле аэропорта и сразу повел меня к себе.
- Отец Симон, потихоньку распутываю убийство сына Василия Николаевича и,
кажется, уже догадываюсь, кто это сделал. Нашлись свидетели этого преступления.
Злодеи не смогли утаиться. Вы пока об этом никому не говорите, но я все-таки
прижму этих негодяев! Они не понимают, что сами же себя выдают: не ходят по-
одиночке и всегда с автоматами.
- Валера, береги себя, прошу...
- А что они мне сделают? Ну убьют, подумаешь, велика беда...
Милиционер усмехнулся. Скорбный смысл слов заставил меня насторожиться.
- Не нужно так шутить, дорогой мой... Лучше вызови милицию из Сухуми на
поддержку, - посоветовал я.
- Чем они мне помогут? Ну заберут их, посадят, а через месяц выпустят. У этих
типов тоже дружки есть в милиции. Ума не приложу, что делать... А вы как
думаете?
- В таком случае не знаю, Валера... - Мне ничего не приходило в голову. -
Василий мне говорил, что мог бы с сыновьями им отомстить. А потом все решил
оставить на Бога, пусть Он их накажет...
- Бог их, конечно, накажет! Но я представитель милиции на Псху и не могу по
закону пустить это дело на самотек. А в селе остальной народ боится с ними
связываться. Вот в чем закавыка...
Так мы и не смогли прийти к единому решению, как поступить с преступниками,
когда в стране нет никакой власти и защиты.
В печальном настроении я пришел к пчеловоду.
- Что голову повесил, отец Симон? Не унывайте, все образуется! Вот, кстати,
матушка на Псху приехала, и сестры какие-то, вроде послушницы, не знаю точно...
Вас все дожидаются!
- Что за матушка, Василий Николаевич?
- Монахиня Тихона. Пожилая такая, строгая. Давно уже приехала. Говорят,
бывшая келейница грузинского Патриарха.
Эта новость меня обрадовала: слава Богу, будет теперь кому за клиросом
присматривать!
Мой собеседник с уважением отозвался:
- Она уже на службы ходит. Знаток, и еще какой: любого за пояс заткнет! -
Пчеловод поднял указательный палец. - Специалист!
- А сестры, кто они?
- Одна послушница приехала из Ново-Афонского монастыря, другая послушница
откуда-то из-под Сочи, и две абхазочки молоденькие: вот и весь, так сказать,
квартет... - Пчеловод хитро посмотрел на меня. - Да вы не волнуйтесь, они не
кусаются! Я вас провожу. Только сначала к матушке зайдем. Она тут поблизости
поселилась...
Мы вошли в небольшой дом на краю зеленой луговины с видом на лесные
хребты.
- Ага, вот он какой - отец Симон... Так, так... - Монахиня, лет около шестидесяти,
критически оглядела меня с ног до головы. - Подрясник зеленый по колено, сапоги
резиновые... Если бы не скуфья да черная борода, трудно в вас батюшку признать...
Ну, благословите...
Когда мы присели, монахиня принялась угощать нас чаем с вареньем.
- Кто ж вам такие подрясники пошил? - спросила она, усмехаясь уголком губ.
- Матушка Ольга пошила из армейской ткани. Наш горный образец... В длинных
подрясниках по дебрям не походишь, - объяснил я.
- Ага, матушка Ольга... Знаю, знаю. Так вы от Глинских старцев будете?
- Мой духовник - отец Кирилл из Троице-Сергиевой Лавры. Он был близок к
Глинским отцам и много о них рассказывал.
- А я с ними как раз в горах и жила. Много чего повидала. Потом в послушании
находилась у Блаженнейшего Патриарха Илии. А почему вас, отец Симон, на Псху
не видать?
- У меня благословение, матушка, в уединении подвизаться. А в село иногда
прихожу для помощи людям...
- Ну да, как же! Приходите... - Она перевела взгляд на пчеловода. - Вот, Василий,
намолятся они там, в своих горах, а благодатью с людьми не хотят делиться! -
Пчеловод промолчал. Затем монахиня обратилась ко мне: - Отец Симон, у меня
просьба одна - не оставляйте нас без исповеди и совета!
- Матушка, на Псху отец Ксенофонт служит и исповедует... - Василий
Николаевич твердо держал мою сторону.
- Это хорошо, что он служит и исповедует! А все-таки молод и опыта маловато...
А у отца Симона опыт, я вижу, имеется! К тому же еще сестры на Псху появились,
ими тоже надо заниматься! Вы, батюшка, спросите благословения у отца Кирилла о
нас, нам тоже спастись хочется!
- Спрошу, спрошу, матушка!
Мы раскланялись с обещаниями периодически видеться на Псху.
- А вы все-таки послужите на Псху в это воскресенье! - крикнула она вдогонку.
Вдаль шумного ручья, текущего прямо по улице, мы пришли к калитке, за
которой, с календулами в палисаднике, стояло старое, но все еще опрятное
деревенское строение. Во дворе играл мальчик лет пяти, с худеньким серьезным
лицом, который, увидев нас, вбежал в дом. На крыльцо вышла высокая, даже
слишком худощавая женщина в подряснике, по брови закутанная в темный шер-
стяной платок. Позади выглядывал ее сын. Мне вспомнилось, как новоафонские
монахи говорили о них: «Унесенные ветром». Настолько они были худы и
прозрачны. Послушница подошла под благословение, затем сказала мальчику:
«Ваня, возьми у батюшки благословение!» Мальчик мне сразу понравился:
- Ванечка, знал бы, что ты приедешь, принес бы тебе подарок!
- Можно деньгами, батюшка! - просто ответил малыш. Пчеловод одобрительно
рассмеялся:
- Ого, какой хозяин растет! Ну, не буду вам мешать... Сестры, если нужда какая
возникнет или помощь потребуется, обращайтесь ко мне или к Шишину! Бывайте
здоровы...
В комнате, выбеленной мелом и просто обставленной, первой взяла
благословение послушница Никифора, по-видимому страдающая астмой. Затем,
смущаясь, взяли благословение две молоденькие абхазки, одетые в темные платья,
молчаливые и сдержанные, Раиса и София. Всем распоряжалась старшая по
возрасту послушница Надежда. Деловым и сухим голосом она сообщила, что их
направил на Псху владыка Алексий, настоятель Новоспасского монастыря, чтобы
создать на Псху женский скит.
- Просим вашего духовного окормления, отец Симон! Хотя бы изредка
исповедуйте нас и причащайте...
Эта просьба поставила меня в тупик:
- Но на Псху приходит иеромонах Ксенофонт, он исповедует и причащает людей!
- А мы хотим у вас исповедоваться! - Послушница Никифора решительно
выступила вперед. - Мы просим еще нас пособоровать, пока Великий пост идет. А
то в Ново-Афонском монастыре нас никто не соборовал. Очень нужно, - добавила
она умоляющим голосом. Раиса по-абхазски решительно взяла разговор в свои руки.
- Батюшка, вы не бойтесь, мы вас сильно не обременим! Как Бог положит на
сердце, так и поступайте. А мы со своей стороны постараемся не смущать вас
частым общением. Вот так!
Вторая абхазка, Софья, молча наблюдала за происходящим, поглядывая из-под
бровей быстрым взглядом и теребя тонкими пальцами кончик серенького платка.
Вид у сестер был беззащитный и вызывал сострадание.
- Как же вы на Псху будете жить? Здесь ведь не жизнь, а выживание! Все нужно
делать своими руками... - Мой вопрос вызвал оживленное противодействие.
- А мы работы не пугаемся! - твердым голосом сказала Раиса. - Правда, София? -
Та молча кивнула головой.
- Хорошо, готовьтесь к соборованию. Назначим его на утро. А насчет окормления
спрошу у отца Кирилла. Он мне благословил людям на Псху помогать, а не
женскому скиту...
- А мы что, не люди? Вот и помогайте, если по совести... - Надежда имела
крепкий характер. Все вместе они вышли провожать меня к калитке. Стоя возле нее,
Софья, потупив глаза, сказала:
- Батюшка, я еще не послушница, но Псху очень полюбила. Благословите
приезжать к сестрам и помогать им в скиту. Я здесь как будто душой родилась...
- Конечно приезжайте...
Меня перебил голос Надежды:
- Отец Симон, а кто вам зеленый подрясник сшил?
В ее интонациях явно слышался смех.
- Матушка Ольга в Сухуми.
- Мы вам нормальный подрясник сошьем. И братьям можем пошить, кому
нужно...
- Мама, я батюшку немного провожу! - Мальчик вприпрыжку побежал рядом. -
Отец Симон, у меня удочка есть! Будем вместе рыбу ловить?
- Будем, Ванечка! - улыбнулся я.
- Вот здорово! Мне здесь очень нравится! - восторженно отозвался мой новый
друг.
Мягкие волны свежего вечернего воздуха текли с гор по улицам Псху. Мыча,
возвращались с пастбища коровы, тренькая самодельными колокольчиками,
сделанными сельскими умельцами из консервных банок. У одной из коров почему-
то болталась на шее корабельная рында. В большом бригадирском доме уже горел
свет. В сарае хозяйка позвякивала ведром: доила корову.
- Как там наши сестры? - Василий Николаевич вышел из-под навеса, где кормил
кур.
- Скит хотят организовать...
- Ну дела! Что ж, если на службах в нашем церковном доме петь будут, и то
хорошо! А голодать им не дадим, еще поправятся у нас, на наших сырах, вот
увидите... - Хозяин добродушно рассмеялся и ушел в свой сарай, откуда
послышалось кудахтанье.
После соборования сестры приготовили чай.
- У нас вопросы есть, отец Симон, о молитве и о послушании. Можно задать?
Послушница Надежда переглянулась с остальными девушками. - Ваня, поиграй
пока во дворе!
Мальчик послушно вышел.
- Скажите, как нам молиться?
- Читайте суточный круг, как мы в скиту три года читали, пока сердце не
пробудится к Иисусовой молитве. Богослужебные книги помогают удерживать в
душе некоторую благодать, если молитва не идет.
- А когда нам молиться? Тоже, как и вы - ночью? - спросила послушница
Никифора. - Это, наверное, тяжело...
- Если сможете, то попробуйте. Поначалу не переусердствуйте. Не следует так
молиться, как некоторые горе-молитвенники, словно стенку хотят проломить, чтобы
своими руками вырвать благодать у Бога. Начинайте потихоньку. Лучше начать с
малого молитвенного правила и его постепенно увеличивать, чем взяться сразу за
большое правило и понемногу затем его убавлять..
- А как нам Иисусовой молитвой молиться? - Раиса твердым серьезным взглядом
посмотрела на меня. Я задумался, ища для них подходящее сравнение.
_ Пусть душа во время молитвы будет подобна скрипке, которая словно поет в
опытных руках. Нужно уметь молиться Иисусовой молитвой, то быстро и сильно, то
медленно и мягко. Умение быстро и сильно молиться очень помогает нам, когда нас
одолевают сонливость и вялость. Медленно и мягко молиться подходит в том
случае, если ум спокоен и мирен.
- Батюшка, вы нам хорошо объяснили о молитве. Это сразу на сердце ложится, -
сказала, подумав, София.
- Если сердце понимает и принимает это, то старайтесь, и Бог поможет в
остальном! А вы будете помогать псхувцам на клиросе?
- Конечно, с удовольствием! - за всех ответила Никифора. - Я в нашем храме
регентшей была...
В комнату вбежал Ванечка:
- Мама, вы закончили? Можно мне батюшкин скит посмотреть?
Мой вопросительный взгляд остановился на Надежде.
- Если батюшка благословит, то можно.
В ответ я согласно кивнул головой, вызвав восторг у мальчика.
- Отец Симон, у нас в скиту книг духовных нет. Вы не смогли бы передать с кем-
нибудь хотя бы одну книжечку о молитве? - спросила абхазка.
- Обязательно передадим, Софья!
- Простите, отец Симон, не Софья, а София! - строго поправила меня девушка.
- Теперь буду только так называть - София! - улыбнулся я.
Мы вышли во двор. Послушница Надежда молчала и, видимо, колебалась -
говорить или нет. Наконец она решилась:
- Можно вас на два слова? Простите, что я сыном приехала. Оставить его не
могу, а с ним, конечно, много забот. Я ведь не хотела замуж выходить. Случилось
так, что попала в больницу. А этот человек пришел кого-то навестить. Приметил
меня и повадился ходить. А потом... - Женщина горестно сжала губы. - В общем,
грубый он человек. Не хочу и вспоминать о нем. Потом поженились, а счастья нет.
Начал пить. Взялся за рукоприкладство. А я уже тяжелая была. Чтобы он не видел
что плачу, возьму лук и чищу, а слезы так и катятся... Постоянно ожидала, когда все
это закончится, как на освобождение из неволи надеялась... Начала в церковь
ходить. Когда Ванечка подрос, схватила его и бегом в Новоспасский монастырь, к
епископу Алексию. Наша семья - потомки Победоносцева. Владыка мою маму
хорошо знал, добрый он человек. Приютил меня с сыном, стала я в монастыре
швеей. Только московские зимы меня убивали. Как только в Новом Афоне открылся
монастырь, владыка направил меня на Кавказ. Но братья сильно возроптали: почему
женщина с ребенком в монастыре? Тогда меня и сестер владыка сюда, на Псху,
благословил. Я ему о вас рассказывала, а теперь вот письмо написала. Вы в Москве
в этом году будете?
- Собираюсь.
- Тогда передадите от меня письмо ему? Если можно, пожалуйста, привезите
ответ.
- Конечно. А сыну соберите одежду для гор, на недельку могу его взять с собой.
- Спаси вас Господи, отец Симон.
Во время чтения часов на воскресной литургии, которая теперь с участием
голосистых сестер во главе с монахиней Тихоной сильно выиграла, я вновь увидел в
толпе сероглазого красавца-капитана, который подошел ко мне на исповеди:
- Батюшка, можно поговорить?
- Ты сейчас просто исповедуйся, а поговорим после службы!
Позади меня тихонько шептались дети - Ваня и его друг с хутора Санчар.
Во время исповеди дети замолкли. Я услышал позади себя шипение, как будто
шипели два кота, и оглянулся: Ванечка и пухлый малыш больно щипали один
одного, выпуча друг на друга глазенки, наполненные крупными слезами.
- Ну-ка, ну-ка, дети! Вы что тут устроили? - сделал я им строгое замечание. За
обоих ответил Ваня:
- Мама говорит, что нам надо учиться терпению, вот мы и учимся!
- Вы лучше на службе тихо стойте и молитесь, это и есть настоящее терпение, -
заметил я им, с трудом удерживая улыбку.
После литургии, пока в доме готовили угощения, принесенные верующими, мы с
капитаном присели во дворе на табуретки.
- Хочу вам подробнее про жизнь свою рассказать, почему меня из Нового Афона
турнули. Ну, чтобы вы правильно поняли. Кое-что я вам в прошлый раз
рассказывал... После катастрофы на Днепре мне справку дали, что с головой не в
порядке. Я игумену говорю, что наотрез отказываюсь машину водить: «У меня даже
справка есть, где прямо написано - нездоров!» - «Ничего, - отвечает. - В Абхазии
можно и с такой справкой ездить!» Я ему серьезно пытаюсь растолковать: «Наеду
на кого-нибудь или в пропасть свалимся!» Он не верит, то туда, то сюда посылает
ездить. Ладно. Поехали мы на «Газели» с братьями в горы за дровами. У меня все
уже внутри кипит. Дорога узкая, одному еле-еле проехать. Навстречу из-за поворота
другая машина. Беру резко вправо, а там обрыв. Так и ухнули туда. Но ударились о
дерево, каким-то чудом, слава Богу, над пропастью удержались... А игумен мне:
«Чини машину и снова за баранку!» Я понимаю, водителей нет. Ведь он вообще- то
человек неплохой. Но вот из-за машины уперлись лбами: «Сам крути баранку!» -
говорю. Тут я ему все и высказал: «Приказывай своим келейникам, а не мне!» После
этого на Псху ушел.
- Понимаю, Георгий. А что это у тебя за справка?
- Нервы не в порядке, батюшка. Да вы не пугайтесь, я человек мирный. - Он с
усмешкой посмотрел на меня. - Я вам пригожусь, у меня руки откуда надо растут...
- Подумаю, как определимся с местом, сразу сообщу. У нас в скиту всего две
комнаты. А инок Харалампий в эту зиму не сошелся с послушником Евгением.
Нужно мне с Харалампием посоветоваться. Подождем, когда из Москвы вернется, -
в раздумье проговорил я.
- Обоих знаю: про Евгения ничего не могу сказать, он где-то тут поселился, к
монахине Тихоне ходит на беседы. А с Харалампием я бы смог жить, ведь я
покладистый, а он - смиренный... - Капитан выжидательно замолчал.
- А семья у тебя есть?
- Есть, как же, жена и дочь. - Послушник шумно и глубоко вздохнул. - После той
трагедии пошли у меня с женой нелады. Она в торговле работала, сами понимаете...
Завелись у нее дружки из ОМОНа. Как-то я услышал, как она меня по телефону
заказывала: «Поломайте ему, - говорит, - руки и ноги, а убивать, - не убивайте! И
передайте этому негодяю, - кричит,- что ни квартиру, ни дочку ему не отдам!» В
общем, решили они меня сделать полным инвалидом. Посчастливилось мне, что
углядел я из другого подъезда, куда уходил покурить, как эти бандюги двинулись в
мою квартиру. Проходят мимо, смеются: «Сделаем ему сейчас справку о болезни!»
Я и рванул тогда на Кавказ. В Новом Афоне меня приняли в монастырь
послушником. А дальше вы знаете, что из этого вышло...
Что-то было в этом человеке симпатичное, и он располагал к себе своей
искренностью. Удивительный, хотя и сложный характер...
Из молитвенного дома мы возвращались с Василием Николаевичем и Шишиным.
Пчеловод, искоса засматривая мне в лицо, рассказывал:
- Батюшка, есть на Псху пророчество от старых монахов, мол, когда на Псху
построят новую церковь и женский скит образуется, значит, пришли последние
времена. Что на это скажете?
- А что говорить? Не следует спешить церковь строить и скит создавать женский!
Правильно или нет, отец Симон? - Василий Ананьевич остановился, подпер руки в
бока и выжидательно прищурился, подтолкнув друга локтем.
- Нужно, непременно нужно церковь строить! Благодаря ей, возможно, и
последние времена отодвинутся. А скит сам образовался, не отменишь. Осталось
только молиться, а там - как Бог даст, - ответил я.
Мы пошли дальше по единственной деревенской улице, обходя грязные лужи.
- Верно, батюшка. Как Бог даст, так и будем жить, - подтвердили мои друзья.
Издалека, с дальнего конца села, донесся крик петуха. Тихо, словно соглашаясь с
нами, зашелестел весенний дождь, унося в говорливом деревенском ручье
прошлогодние ореховые листья в шумящую на перекатах туманную Бзыбь.
Владыка истины, Всемилостивый Боже, молю, открой мне тайну Твоего
пребывания в сердце моем! Когда я смотрю в глубины его, то не достигаю их, а
вижу лишь мятущиеся толпы пришельцев и чужаков - дурные помыслы, словно
мрачные тучи, заслоняющие от меня сияние солнца истины Твоей. Мир, прехо-
дящий, зыбкий и текучий, поселился в просторах моего сердца, дабы никогда не
смог я прикоснуться губами жаждущей души моей к животворящим струям
благодати Твоей, где обитаешь Ты, возлюбленный Христе мой! За все «услады»
мира сего платил я сердцем моим, растрачивая безумно и безсмысленно силы его: за
ненависть - сердце, за похоть - сердце, за деньги - опять все то же сердце. И теперь
остыло оно, ибо не изведало возвышенной любви, к которой Ты зовешь меня,
Господь мой, чтобы я научился отвечать на все происки тьмы мира сего любовью,
живущей в глубинах сердца моего: на ненависть - любовью, на злобу - любовью, на
зависть - любовью, на смерть и жизнь - безмерной и неистощимой любовью Твоей,
Христе.
ПРИТЧИ
Триединый Боже, Пресвятая Троица, где нет никакой тьмы, лучезарная свобода
святости, если я, тьма и рабство греха, не могу избавиться от порывов злотворного и
ядовитого ветра мира сего, то пусть душа моя, укрепленная благодатью, научится не
впускать его в недра свои, отражая его ухищрения - терпением, а наглые притязания
- смирением. Если Иисус посреди нас, в сердце нашем, пусть оно всецело
принадлежит лишь Ему, став образом и подобием Его златомудрого святого сердца.
Не плотью и кровью хочу я жить, а Твоей любовью, нескончаемой во веки, и Твоей
благодатью, неистощимой до конца безвременных времен, дабы не был я рабом
суетного времени, но познал жизнь вечную в Господе Иисусе, став сыном Божиим
по неизреченной Твоей милости.
Неделю мы прожили с Ванечкой в скиту. Он оказался смышленым, одаренным
мальчиком: из старых металлических рессор, валявшихся в лесу, он сделал
церковную звонницу и ловко вызванивал на них праздничные мелодии на службах.
Голосок у него был очень музыкальный, поэтому он легко стал незаменимым
певчим и пономарем на моих литургиях. В один из дней он начал уговаривать меня
отправиться с ним на рыбную ловлю.
- Батюшка, вы мне обещали, что мы пойдем на рыбалку!
- Ваня, отец Кирилл не благословил мне ловить рыбу, когда я служу литургию.
- Вы не ловите, я буду ловить сам! На Псху я в ручьях форель руками хватал и на
берег выбрасывал, даже удочки не нужно! Ну пойдемте же...
Мы разыскали в лесу подходящий ручей.
- Вон, вон, прячутся под камнями, видите?
В быстрой воде мелькнули серые тени рыбешек - ручьевой форели.
- Нет, здесь глубоко, удочка нужна! - заметил, подумав, Ванечка. Мы срезали
подходящее удилище, и мальчик ловко вытащил небольшую форель,
затрепыхавшую в его ручонке, и протянул мне.
- Держите крепче!
Но скользкая рыбешка в одно мгновение выскользнула у меня из рук и, упав на
траву и извиваясь всем тельцем, доползла до ручья и свалилась в воду. Ванечка
прыгнул в поток, не обращая внимания на бурные струи, и стал быстро шарить под
камнями.
- Ушла... - поднял он разочарованное лицо. - Батюшка, я вам рыбу ловлю,
стараюсь, а вы упускаете... Нарочно что ли? - чуть не плача, сказал он.
- Прости, Ваня, теперь буду внимательнее.
Но мой рыбак еще полчаса не разговаривал со мной. Повеселел он лишь тогда,
когда поймал еще три-четыре форели.
- Я сам рыбу пожарю, отец Симон! А то вы ее со сковородки упустите...
В другой раз мальчик попросил меня взять его на прополку грядок моркови,
которые заросли сорняками. До полудня мы работали вместе, продергивая и
прореживая морковь. Когда пришло время готовить обед, я ушел в кухню. Но
вскоре помощник прибежал ко мне.
- Ваня, ты почему грядку бросил? Мне нужно обед варить, видишь, я занят?
- Батюшка, когда мы вдвоем, почему-то весело работать, а когда я остаюсь один,
то почему-то очень скучно... - Он осмотрелся вокруг. - Отец Симон, а в скиту можно
играть?
- Мальчикам можно, - улыбнулся я.
- Вот здорово! Тогда я в вашем ручье кораблики попускаю...
Иногда ребенок утомлял меня тем, что я не мог уединиться до вечера, пока он не
засыпал. Хотя я не подавал виду, что раздражен, тем не менее со стыдом осознавал
свою неправоту: сколько же во мне сидит дряни, если я раздражаюсь на обычного
мальчишку-непоседу? «Один на один с ребенком непросто, - сделал я вывод. - Это
уже не забавы, как с таджикскими ребятишками, а серьезная духовная школа!»
Неделю мы прожили душа в душу. В последний день недели на лошади приехал
Василий Николаевич и увез мальчика в село. Ванечка часто оборачивался и махал
мне рукой, крича звонким голосом:
- Батюшка, мы еще с вами на Грибзу сходим, обещаете?
- Обещаю, обещаю, дорогой...
Попросив отца Ксенофонта присматривать за домом и церковью, я поднялся в
верхнюю келью, где в уединении встретил позднюю Пасху. В это лето чувство
совершенного одиночества во всем мире продолжало шириться в душе, не угнетая
ее, а наполняя новой неизведанной жизнью. После совместной исповеди у ие-
ромонаха во мне вновь окрепла непрестанная Иисусова молитва, ослабевшая было
от сильного расстройства на братий и на самого себя. Лесные дебри уже не пугали
своей дикостью, а с готовностью расступались при моем продвижении по горным
кручам, впуская меня в свои заповедные уголки.
Мне захотелось проложить скрытую тропу из верхней кельи в альпийские луга
вдоль непроходимого каньона Грибзы. Для этого пришлось в некоторых
обрывистых местах протянуть проволоку, где я проходил по скользким скалам,
осыпаемым водяной пылью безчисленных клокочущих водопадов. В каждом
каскаде этой прекрасной реки, в огромных водяных чашах, дно сверкало, словно
перламутр, от множества форелей, укрывавшихся в них... Даже оглушительный
грохот падающей воды уже не отвлекал от молитвы и не рассеивал внимание.
Грандиозность кавказской природы словно вдохновляла душу, вливая в нее новые
силы и чувство острой благодарности Богу за эту невероятную красоту и Его
необыкновенные милости.
Предполагая, что инок Харалампий уже вернулся, я спустился в скит. Дом
оказался закрыт, как и церковь. Я поднялся на ореховую поляну к отцу Ксенофонту
и увидел его укладывающим вещи в рюкзак.
- Батюшка, простите, мне на Серебряном хуторе жители начали келью строить на
том самом месте, где мне очень понравилось, помните? Пока потихоньку переношу
туда вещи. Благословите в зиму туда насовсем переехать?
- А кто же будет служить на Решевей? - спросил я.
Иеромонах смущенно молчал.
- Постараюсь эту зиму еще послужить в скиту...
- Ладно, отец Ксенофонт, пока устраивайся на новом месте. А Харалампий еще
не приехал?
Иеромонах пожал плечами. Затем ответил:
- Не видел его уже месяц...
- А где послушник Евгений?
- Евгений сейчас строит келью высоко в хвойном лесу, над Ре- шевей. Вам
мешать не будет. Он у меня благословение взял. Благословите, я пойду. До вечера
нужно успеть к келье подняться. Это моя «Грибза»...
Меня тоже поджимали сроки. Не хотелось поздней осенью оказаться в
дождливой, сырой Москве, и тревожили два вопроса: успею ли до начала зимы
подняться в горы и кто останется в скиту, если инок Харалампий не приедет? С
этими тревожными проблемами я отправился на Псху. Капитан у церковного дома
рубил дрова, заготавливая их впрок для зимовки.
- Отец Симон, у меня здесь сильное искушение... Даже на службу не могу ходить,
сижу в комнате, слушаю молитвы и пение через стенку. И причаститься не могу, и
рассказать об этом некому... Присядем?
Мы вошли в дом.
- Такое искушение началось, никак не ожидал, явно враг крутит... - Послушник
перекрестился. - Стала на меня заглядываться молодая женщина, видная такая,
причем замужняя. Встанет в храме рядом и смотрит, смотрит... А мужик у нее
хороший. Очень его жалко. Грубить не хочется, а как отвязаться? Вот и прячусь в
своей комнате, как медведь в берлоге... Сколько такая тюрьма продлится?
- Георгий, ты же инока Харалампия знаешь?
Я решил еще раз выяснить отношение Георгия к нашему иноку.
- Это который Аркадий? Смиренный такой? Конечно знаю. Мы с вами о нем
прошлый раз говорили.
- Вот с ним тебе придется жить. Сможешь?
В моем голосе прозвучало опасение.
- С ним смогу, - уверенно сказал капитан. - Только вы никого больше не берите в
скит. С другими жизни у меня не получится. Это совершенно определенно. Я на
этих послушников и трудников, которые на Псху приезжают, насмотрелся уже...
- Отца Харалампия все еще нет в скиту. Наверное, задерживается. А когда
приедет, неизвестно. Обещал к Пасхе вернуться, а уже конец июня. Можешь пока
переезжать. Через час выйдем. Успеешь? - Я поднялся, собираясь уйти. - Мне еще
нужно к пчеловоду зайти...
- Попросите у него лошадь, а то у меня кое-какой груз насо- бирался. Да, кстати,
кота еще нужно поймать. Не бросать же его здесь одного?
Василий Николаевич, узнав, что послушник Георгий переезжает в скит, с
готовностью вывел из конюшни рыжую кобылу, надел уздечку, ловко подтянул
подпруги на седле.
- А ездить он умеет? - засомневался владелец лошади.
К церковному дому мы пришли, ведя на поводу смирное животное.
- С лошадьми-то знаком, Георгий? - обезпокоенно спросил Василий Николаевич.
- Не впервой, Василий! Мы не из пужливых. Ездили и на лошадях, - ответил
капитан, ласково похлопывая ладонью по крупу кобылы, поводившей ушами.
- Ну, ну, не задавайся... - добродушно проворчал пчеловод. - А что это у тебя в
мешке ворочается?
- Кот прибился. Жалко его бросать, пусть в скиту живет, - отозвался послушник,
внимательно оглядывая подпруги и пробуя крепость ремней.
- Георгий, слышь, когда приедешь, седло и уздечку сними. Пусть животина в
саду пасется. Я потом ее заберу... - Василий Николаевич провожал лошадь
ревнивым взглядом.
- Знаю, чего там, - бросил назад капитан, выводя лошадь со двора, груженную
двумя мешками со скарбом, перекинутыми через луку седла.
Мы распрощались и двинулись вниз по улице, мимо лежащих в грязи домашних
ленивых кабанов, не открывающих даже глаз, несмотря на то, что кобыла гремела
копытами по камням.
- Батюшка, поезжайте верхом, что пешком-то идти? - услужливо предложил
Георгий, оглянувшись на меня.
- Поезжай лучше ты, а я пешком пройдусь, ноги разомну, - ответил я, обходя
грязные лужи. Он молодцевато вскочил в седло. Кобыла присела на задние ноги,
почуяв плотное крепкое тело.
Тропа закончилась незаметно. Возле калитки скита капитан приподнял рукой
пустой мешок.
- Вот те на... А где же кот? Сбежал, бродяга... - Он быстро снял с лошади свой
груз. - Я мигом, батюшка, а то мой кот, боюсь, в лесу заблудится...
Он ходко ускакал по тропе, из-под копыт полетели комья глины. Я занес его
вещи в дом и устало прилег на деревянный топчан. Утомление давало себя знать.
К вечеру послышался стук подков по камням у дома. Послушник приехал со
здоровенным рыжим котом, который, как только его вынули из мешка, стремглав
кинулся в кусты.
- Ах ты мерзавец! - в сердцах воскликнул капитан. - Ну ничего... Теперь он знает
дорогу. Представьте, отец Симон, приезжаю на Псху, а кот уже на крыльце сидит и
в ус себе не дует...
Через несколько дней пришел Василий Николаевич.
- Как доехали, отцы? Нормально? - Увидев лошадь, мирно пасущуюся на лугу,
успокоился. - Батюшка, вы в горы не собираетесь?
- Собираюсь.
- Я вам хочу передать флягу меда с дальней пасеки. Только он «дурной». Но вы
не сомневайтесь - отстоится и есть будет можно. Лучшее лекарство! - Пчеловод
поднял большой палец. - Будете мимо проходить, заберите. Я для вас флягу под
камнем оставлю...
- А когда вас ждать обратно? - спросил меня капитан.
- К началу августа мне нужно вернуться. Пока поживешь один. Сможешь
потерпеть?
- А чего терпеть? - рассмеялся Георгий. - Здесь жить - душа радуется... А вашу
келью на Грибзе можно посмотреть? Очень любопытно...
- Тогда помоги мне в нее продукты на зиму забросить...
На следующее утро мы вышли в горы. У камня нас ожидал пчеловод. Укладывая
мне в рюкзак тяжелую десятилитровую флягу, он давал советы:
- Батюшка, еще раз предупреждаю, это мед «дурной», сразу его не ешьте. Пусть
он до зимы отстоится. А потом будет нормальный, я вам обещаю...
Он положил нам в рюкзаки несколько кружков сыра, приговаривая:
- Эти сыры свежие. Один кружок сразу съешьте, а другие на чердаке возле трубы
повесьте. Они подкоптятся и не пропадут...
Я запротестовал:
- Василий Николаевич, прошу вас, хватит накладывать, а то я не дойду, тяжело
будет...
- Ничего, ничего, своя ноша, как говорится, не тянет...
Он заботливо помог мне надеть огромный и тяжелый рюкзак.
По сырому осеннему лесу мы шли медленно и часто отдыхали.
- Таскать грузы, видно, не по мне, - признался капитан. - Не горный я человек...
Келья и поляна понравились послушнику, но безлюдье не пришлось ему по душе, и
он заторопился вниз. Несколько недель я провел в палатке на обрывах Грибзского
каньона, прорубая тропу. Чащи стояли стеной, и работа шла медленно. Все усилия я
направил на то, чтобы не рассеиваться в молитве во время трудов и не терять
внимание. Все это продолжалось несколько недель, пока не возникло странное
ощущение забвения самого себя и всего мира: только падающая с высоты река,
словно в замедленном кино, темно-зеленые заросли лавровишни, высокие с
медвяной корой сосны и над ними - бездонный, словно застывший окоем неба с
летящими по нему облаками. Молитва стала такой ясной и четкой, что каждое слово
сливалось с ударом наполненного молодой энергией сердца. Каждое явление вокруг
меня словно стало частью этой непрекращающейся молитвы: как будто вместе со
мной молились и река, и качающиеся сосны, и зеленые дебри. Даже проплывающие
над головой облака тоже были неразделимо связаны с этим удивительным
состоянием души.
Но постепенно, словно капля за каплей, падающими в тихое озеро, в сердце
проникли воспоминания об оставленном отце и о больном Старце. Со скорбью
вспомнил я о предстоящей разлуке с горами. Утешала лишь радость встречи с отцом
Кириллом и свидание с дряхлеющим отцом, каждый раз с нетерпением ожидающим
нашей встречи.
То, что я увидел в скиту, напоминало корабельный порядок. В доме приятно
поразила чистота, в огороде - ухоженность.
- Отец Георгий, как все у тебя опрятно и чисто! - не удержался я от похвалы.
- Морской закон! На теплоходе каждый день драил палубу - привычка! - шутил
капитан. В углу его комнаты я увидел мольберт, кисти и краски. Он перехватил мой
удивленный взгляд. - Икону пишу святого великомученика Пантелеймона. В
Херсоне учился когда-то у одного народного художника...
Я внимательно рассмотрел незаконченную икону: прорисованные линии были
идеальны, краски лежали ровно, а цвета говорили о хорошем чутье художника.
- Слушай, Георгий, да у тебя хороший глаз!
Он засмеялся, блеснув роскошными белыми зубами:
- Нет, это краски у меня хорошие и дают нужную насыщенность и
глубину...Замечаю, что вы на зубы мои смотрите. А они у меня искусственные! -
Собеседник вынул зубные протезы и помахал ими в воздухе. - В плавании, бывает,
застудишь зубы, болят - мочи нет! Был у меня хороший друг - дантист. Он и
посоветовал мне: вырви, мол, все зубы, а я тебе протезы хорошие поставлю.
С тридцати лет со вставными челюстями хожу и - никаких проблем! И вам так
советую сделать...
Я лишь подивился такому оригинальному решению. За чаем мы обговорили мой
отъезд.
- Оттягивать поездку больше не могу, впереди осень, - объяснял я капитану. -
Нужно к старцу съездить и отца проведать. Потерпишь несколько недель, пока меня
не будет?
Послушник воспринял мою новость спокойно:
- Как благословите, отец Симон, мне не привыкать... Займусь еще каким-нибудь
рукоделием. Хочу из кровельного железа хорошую печь сделать для выпечки
просфор и хлеба. Можно еще из нашего воска свечей отлить побольше...
Благословите?
- Конечно. Бог благословит! - Мне стало радостно, что этот смышленый и
расторопный человек нашел себя на новом месте.
В Сухуми меня обняла стареющая чета: оба вышли ко мне в монашеских
подрясниках. Дьякон и матушка приняли монашеский постриг и с умилением
рассказывали об этом.
- Ждали мы тебя, ждали, думали, ты нас пострижешь. Тут как- то приехал отец
Паисий с гор и постриг нас. На монашество отец Виталий давно дал нам свое
благословение, да мы не решались...
Я поздравил новопостриженных монахов и попросил их молитв.
- Уж мы молимся, отец Симон, не забываем... А ты куда собрался?
- К старцу нужно съездить и своего отца проведать.
- А что в рюкзаке везешь?
- Сыры и мед для подарков.
- Ты знаешь, что закон вышел: нельзя через границу продукты вывозить?
Москвича Михаила, который церковь на Псху строит, летом задержали. Теперь он
враг абхазского народа - за то, что вывозил в Россию ценные продукты...
- Что же делать? - растерялся я.
Монахиня Ольга взялась наставлять меня:
- А ты все время читай «Живый в помощи Вышняго», когда границу будешь
переходить.
- Я Иисусову молитву всегда читаю.
- А отец Виталий благословил для таких случаев повторять девяностый псалом! -
настаивала матушка.
- Ну, раз отец Виталий так говорил, хорошо, - согласился я.
Они перекрестили меня в дорогу, пообещав, что свеча в поддержку мне будет
гореть у них перед иконой Матери Божией весь день.
Я поехал на границу с Россией. Огромная очередь плотно перекрыла подход к
пропускному пункту. Таможенники проверяли все сумки. Некоторых, выезжающих
из Абхазии с большим багажом, отводили в служебный вагончик, оттуда
доносились возмущенные крики задержанных. Я принялся читать псалом «Живый в
помощи Вышняго», но от волнения забывал слова и начинал молитву сначала.
Приготовившись опустошить рюкзак, я начал снимать его с плеча.
- Монах? - спросил абхаз с автоматом за спиной.
- Монах, - ответил я, с тревогой ожидая следующих вопросов.
- Проходи, - устало махнул он рукой.
«Хорошая молитва! Не забыть, как она помогает, спасибо отцу Виталию и моим
монахам за помощь и поддержку...» - с этим утешительным чувством я отправился
на железнодорожный вокзал.
Дома радостный отец, попробовав мед, сказал:
- Медок сладкий, но еще слаще, сын, когда ты приезжаешь!
Мы сели обедать; поджаренная на сковороде картошка, батон и чай.
Привезенный сыр украсил наш стол. На кухне я заметил бегающих тараканов.
- Папа, смотри, тараканы появились!
- Вывожу их, но ничего не помогает. Не обращай внимания, пусть крошками
питаются...
- Как твоя жизнь, папа? Здоров? Не болеешь?
- Слава Богу, пока тяну! Старый пень не скоро гниет, - беззвучно рассмеялся он. -
А у тебя что нового?
- У нас на Псху приезжие из России появились. Вроде все народ верующий, но, к
сожалению, непослушный, своевольный, с характером. Есть, конечно, хорошие
люди, с ними легче. А вот с другими отношения не складываются... - пожаловался я.
- Послушай, сын, такую притчу. На улице, у тротуара, установили столб с
фонарем для освещения, одни люди радовались, что темная часть улицы теперь
освещена и уже никто не оступится в темноте. А другие сердились, говоря: если
фонарь погаснет, то наверняка можно будет об этот столб разбить голову! Так
обычный столб может радовать одних и огорчать других. Знаешь, на всех не
угодишь... Так и ты держись с людьми середины: сильно ни с кем не сдруживайся,
потому что потом бед не оберешься, но и не враждуй с людьми. Лучше себя ущеми,
чем других. Тогда все постепенно наладится.
- Спасибо, папа. Только когда за глаза ложь говорят, обидно становится, - не
удержался я, вспомнив услышанную обо мне клевету.
- Учись, сын, на простых жизненных примерах. Рос на улице большой платан.
Часто прохожие хвалили его: «Какой красавец! Какой пышный платан! Какую
большую и густую тень он дает! Как хорошо под ним отдыхать в жару...»
Раздавались и другие голоса: «Сколько листьев осыпается осенью с этого дерева!
Сколько от него мусора! А зимой с него падают ветки - и все это нужно убирать!
Ведь он к тому же солнце загораживает...» А платан от этого не становился ни
больше, ни меньше. Он всегда оставался одним и тем же. Так и ты, сын, держи себя
в руках...
Его наставления запоминались и помогали мне в житейских ситуациях, удивляя
меня тем, как я раньше не замечал у отца такого непосредственного мудрого опыта.
Похоже, не зря его приблизил к себе наш духовник.
- А как батюшка, папа? Что о нем слышно?
- Отец Кирилл? Прибаливать начал. Я хожу иногда к нему на исповедь, когда он
здоров. А больше он лежит... Придешь иной раз, глядь, - а его нету, говорят, болен, -
посетовал отец. Это известие меня опечалило. Так хотелось верить, что старец и мы,
его чада, будем всегда здоровы, останемся неизменно в одном и том же возрасте и
никогда не произойдет никаких печальных изменений. Но они происходили
неумолимо, неприметно накапливаясь, и обнаруживали себя с каждым приездом все
более отчетливо и угрожающе. Свои переживания я высказал старику.
- В этом мире, как посмотришь, нет никакого выхода, папа, увы... Что ни возьми,
все распадается. Даже отчаяние берет...
- Знаешь, сын, люди похожи на белку, которая бежит в колесе. Как желает она
добежать до соснового леса! Или вот, к примеру, яблоко гложет червь. Все его
мысли о том, безконечен ли его сладкий мир. Комар, бывает, звенит возле нашего
уха. Сколько волнения и страсти в его звоне? Помедленнее бы белке бежать в
колесе, и червю не торопиться бы съесть свое яблоко, а комару бы потише звенеть
возле твоего уха. Могут ли помочь им эти советы? И смогут ли они догадаться, что
нужно делать? А человек? Сможет ли он найти себя в своих житейских поисках? И
мы, и батюшка, и остальные люди - смертны, но главное не это, а то, как мы
принимаем смерть, - трусливо и жалко или с полным достоинством и силой духа!
Так мы преодолеваем даже ее... Вот и сейчас отца Кирилла не видно, значит, болеет,
- продолжал отец, пока я задумчиво сидел перед чашкой остывшего чая. - Кстати,
сходи в мэрию, узнай, что там с нашими документами насчет дома.
- Ладно, папа, завтра схожу, - ответил я, удивленный неожиданным переходом
нашей беседы к обыденной жизни.
- Суета и есть беличье колесо, сынок, - заметил отец, увидев мой удивленный
взгляд. - Иногда нужно посуетиться, чтобы вырваться из суеты... Бывает, нужна
иголка, чтобы занозу вытащить. А потом иголку откладывают в сторону. Этот дом -
та же самая заноза...
В мэрии пришлось выстоять долгую очередь в коридоре, набираясь терпения в
Иисусовой молитве. В кабинете, куда я сдавал бумаги на приватизацию дома, мне
сердито сказали:
- Что вы безпокоитесь, мужчина? Документы вы сдали, теперь нужно ждать.
- А сколько ждать? - Я не собирался просто так уходить.
Машинистка, бойко стучащая по клавишам, оглянулась.
- Вам же сказано было, может, год, может, два. Случается, за полгода делают
документы. А если найдут в ваших бумагах неточности, то и больше придется
заниматься. Тем более сейчас у нас одни отделы закрывают, другие объединяют!
Такое сообщение озадачило меня.
- А если ваш кабинет переведут в другое место, где тогда вас искать?
Лицо сотрудницы выразило недоумение.
- Нас искать не нужно, мы сами вас найдем...
С этим ответом я вернулся к отцу. Он вздохнул:
- Ладно, сын, подождем. Мы же с тобой терпеливые. И на том спасибо...
***
Вхожу в приемные,
В убогие конторы,
Вдыхаю молча запах табака.
Мои пещеры, лес
И голубые горы -
Я вас приветствую теперь
Издалека!
Стучит по клавишам,
Сутулясь, машинистка,
Шуршит газетами
Робеющий народ.
И так Господь
Проходит близко-близко,
Что даже девушка
Стучать перестает...
В ТЮРЬМЕ
Слышу чудесный и кроткий зов Твой, Иисусе, влекущий меня к Тебе! Даруй же
мне мужество безпристрастно пройти через сей мир, с его опаляющими страстями, и
дай мне смелость пройти сквозь ад злобных помышлений духов поднебесных!
Обезобразилась душа моя на умственном торге дурных помыслов и пожеланий, а
ныне не знает, как развязаться с ними. И теперь рождается во мне самом стойкое
неприятие безобразия моего и ненасытимая жажда омыться в чистых струях Твоей
святой благодати. Вселись же всецело в меня, Возлюбленный Иисусе, дабы стал я
причастен Царству Твоему и усладил бы взор свой Его красотами. Уневести мою
душу чистотой сияния Твоего, чтобы познала она, Сладчайший Иисусе, пути Твои и
вошла в чертог премудрости Твоей! Пусть светлая благодать Твоя станет моей
путеводной звездой, дабы узрел я в яслях Божественной любви Твоей
новорожденного младенца - сияющий и преображенный дух мой, вселившийся в
несказанный мир Небесного блага и преизобильного духовного блаженства.
В коридоре монастырского корпуса, где находилась батюшкина келья, меня
встретил запах валерьянки. Келейник, вышедший из комнаты старца, осторожно
притворил за собой дверь:
- Батюшка болен. Лежит... А всё посетители! Довели старца...
- А что с ним? - встревожился я.
- Сердце прихватывает. Приходи дня через три...
- А раньше нельзя?
- Сказано - через три дня, значит, через три. Если старца беречь не будем, он сам
себя не пожалеет, так и будет людей принимать... Вот так и архимандрит Михаил -
все принимал, принимал людей, пока не умер! А ведь еще мог бы пожить... Поэтому
отец наместник строго приказал: когда отец Кирилл болеет, - никаких посетителей!
Опечаленный, я ушел домой. Меня вывел из уныния телефонный звонок:
- Отец Симон, ты приехал? Не желаешь съездить с нами в Борисоглебский
монастырь?
- Отец Анастасий, благословите! - обрадовался я. - А на сколько?
- Дня на три... - Родной голос в трубке веял теплом. На бойкой «Ниве» мы втроем
- к нам присоединился сотрудник издательства, молоденький иеродиакон, -
покатили по безкрайним просторам России. Наконец-то мне посчастливилось узреть
чудесное видение - храм Покрова Матери Божией на Нерли, затем перед взором
предстал, словно сошедший с облаков, огромный белый комплекс монастыря-
крепости Ростова Великого. Впервые душа моя прикоснулась к изумительному
облику древнерусских святынь, оставивших в ней чувство несказанно чистой
красоты, сотворенной руками человека.
В небольшом Борисоглебском монастыре нас привечал молодой игумен, друг
отца Анастасия. Там я молился и гулял по длинной монастырской стене со
скрипучим деревянным настилом, с бойницами, глядящими в неясный синий сумрак
полей. С полей и перелесков тянуло каким-то непередаваемо древним русским
духом, духом Родины, который незаметно переливался в мою душу, умиротворяя ее
и возвращая в молитвенное состояние. Проникновенная трогательная красота
России сняла с души чувство горести и печали. Вновь поверилось, что батюшка по-
правится и все станет как прежде.
Обратно в Лавру мы возвращались в густом тумане. В какой-то лощине,
несмотря на включенные фары, дорога совсем исчезла из виду.
- Отец Анастасий, давай поедем помедленнее, а то еще наткнемся на что-нибудь,
- обернувшись к нему, попросил я, устав вглядываться в густую пелену тумана.
- Я тоже уже ничего не вижу, кроме стекол и «дворников»... Нужно молиться... -
откликнулся архимандрит. Некоторое время мы ехали в полном молчании. Тревога в
моей душе нарастала:
- Отче, лучше остановимся и подождем. К ночи похолодает, и туман обязательно
рассеется...
Это предложение было принято. Товарищ остановил машину.
Мы вздрогнули от внезапного стука в окно с той стороны, где сидел Анастасий.
В него заглядывал милиционер ГАИ. Водитель опустил стекло.
- Вы что? Пьяные?
Нахмурясь, милиционер внимательно разглядывал нас.
- Нет, - ответил издатель.
- А ну, выходите! - скомандовал страж порядка. - Дыхните.
- Да, не пьяные... - удивился офицер. - А что же вы в нашу машину чуть не
врезались?
Мы остолбенели.
- А где ваша машина? - недоверчиво спросил издатель. Инспектор молча ткнул в
темноту фонариком. Только теперь нам стал виден автомобиль ГАИ, стоявший на
обочине в полуметре от нашей «Нивы». Группа сотрудников дорожной милиции
уставилась на нас.
- Мы потеряли видимость и остановились. И вашу машину не видели. Простите, -
пытался объяснить взволнованный архимандрит.
- Благодарите своего Бога, что все так закончилось, - сказал старший из
дорожного патруля. - Поезжайте потихоньку и будьте внимательны...
Фигуры милиционеров исчезли в тумане.
Дорога пошла в гору, и постепенно туманная белесая пелена рассеялась.
- Ну, нас Сам Господь Бог спас, а то бы прямиком въехали в гаишную машину!
Наверное, живы остались по батюшкиным молитвам... - Архимандрит облегченно
перекрестился. Мы с ним были полностью согласны.
В Лавре меня пригласил в келью отец Тарасий, умудренный жизнью
архимандрит, который заведовал монастырской трапезной. Седоватый, зрелый
монах, с большим даром рассуждения, он вызывал во мне глубокое уважение.
- Как спасаешься, Симон? А у меня теперь послушание - духовник в пересыльной
тюрьме. Построили мы там церковь в честь преподобного Сергия, езжу в тюрьму
служить литургию и исповедовать заключенных.
- Отец Тарасий, для меня эта сторона жизни совершенно закрыта! Никогда не
сталкивался с жизнью уголовников...
- А ты послушай, что они пишут!
Надев очки, он начал перечитывать письма его знакомых, присланные из
различных тюрем России. В каждом письме, полном боли и страдания за
исковерканную судьбу, звучали искренние слова покаяния и изъявлялось желание
жить с верой во Христа. Чтение этих писем вызвало на моих глазах слезы, которые я
не сумел скрыть.
- Отец, представь: то, что эти заключенные уверовали в тюрьме, им не дает
никаких привилегий, а даже наоборот - издевательства и оскорбления от
сокамерников. То, как они веруют и как живут своей верой, находится за гранью
нашего понимания...
- Должно быть, отче... - в раздумье проговорил я.
- Не «должно быть», а так и есть! Я знаю, - внушительным, без всяких сомнений,
голосом сказал духовник. - На телевидении недавно показывали документальный
фильм о нашей тюрьме. Я тебе потом покажу. Ты читал книгу архимандрита
Спиридона «Из виденного и пережитого. Записки миссионера»?
- Нет, отец Тарасий, даже не слыхал о ней, простите...
Он взял с полки книгу и протянул мне:
- Возьми, почитай. Многое в ней трудно принять, но это одно из сокровенных
глубоких исследований на тему духовничества, для которого нужен свой читатель.
Потом скажешь свое мнение...
Заметив, что я углубился в текст, архимандрит остановил меня:
- Потом почитаешь... Хочешь завтра со мной послужить литургию в тюремном
храме?
- Хочу, отче, но мне еще нужно во что бы то ни стало попасть к отцу Кириллу, -
засомневался я.
- А он все равно болеет и к нему никого не пропускают, - уверил меня
архимандрит. - Я знаю точно. Ну что, согласен?
- Согласен.
Ранним утром нас привезли к тюрьме. Перед нами одна за другой открывались
тяжелые металлические двери с множеством замков. Вид суровых, неумолимых лиц
надзирателей пробирал до холодка по спине. В длинном узком коридоре с тусклыми
лампочками справа и слева шеренгой располагались двери камер. В спертом воздухе
стоял крепкий табачный запах.
- Дымят как паровозы, - пошутил видавший виды архимандрит. - Хочешь
взглянуть? Ты такого еще не видел!
Он приоткрыл в одной из камер маленький глазок. Оттуда, сквозь клубы
табачного дыма, вырвалось множество голосов, говорящих вразнобой. Я заглянул в
отверстие: в крохотной камере размером чуть больше вагонного купе, с нарами в
два яруса по всем стенкам, было битком набито всякого народу. Среди взрослых за-
ключенных находились еще совсем мальчишки. Все они сидели
на нарах, свесив ноги и безпрерывно курили. Разговор в основном состоял из
ругательств. Не выдержав такого зрелища, я отпрянул назад. Духовник понимающе
хмыкнул:
- Вот так-то... Сказать нечего... - Он закрыл металлический глазок. - А мне им
еще нужно проповедовать!
На литургию в церковь, сопровождаемые охранниками, пришли с десяток
заключенных, с хмурыми изможденными лицами. Надзиратели нетерпеливо
подталкивали медлительных. Отец Тарасий служил истово и вкладывал в молитвы
всю душу. Я тоже старался молиться, но молитва шла с трудом и очень тяжело,
словно душа находилась в аду. К Причастию никто не подошел.
- В этой группе ни один не приготовился. Не понимают ничего, - шепнул мне
архимандрит. - Сейчас я им слово скажу...
Пока он говорил, искренне и убедительно, я рассматривал заключенных из-за
завесы Царских врат. Многие не слушали и просто переминались с ноги на ногу,
словно они пришли в храм размять ноги. Некоторые зевали и посматривали по
сторонам. Два или три скорбных лица выказывали внимание и усилие понять смысл
того, что говорил им лаврский проповедник. Его проповедь содержала ряд простых
и поучительных примеров об обращении души к добру и следовании за Христом.
После своей трогательной речи духовник попросил меня:
- Пойди, отец, раздай антидор в храме...
Я взял тарелку с мелко нарезанным антидором и, подойдя к каждому
заключенному, предлагал освященный хлеб. Почти все взяли по несколько кусочков
сразу, прося разрешения принести святыню сокамерникам. Несколько человек
отказались - совсем молодые парни, но уже с испорченными взглядами и лицами.
Их было очень жаль.
Когда мы возвращались в монастырь, отец Тарасий спросил:
- Ну, как впечатление?
- Запредельное, отче. Такая мера духовничества выше моего разумения... А
увидеть такое для собственного смирения очень полезно. Спасибо.
Мой собеседник согласно кивнул головой.
Удивительную книгу русского миссионера я читал всю ночь. На мой взгляд, это
одно из самых невероятных в своей суровой реальности повествований о служении
русского священника в сибирских тюрьмах. Под впечатлением этой книги у меня
даже родилось стихотворение.
Архимандриту Спиридону,
миссионеру.
***
Как только отец Анастасий сообщил, что старец принимает, я сразу оказался в
его келье.
- Батюшка, я вас не утомлю, если буду спрашивать?
- Нет, не утомишь, спрашивай. Я уже почти здоров, - улыбался отец Кирилл,
глядя поверх очков. По-видимому, перед моим приходом он читал Евангелие, так
как оно лежало у него на груди поверх одеяла. Тумбочка рядом с диваном была
заставлена лекарствами и пузырьками. Что там у тебя накопилось? - Духовник взял
епитрахиль, лежащую на столике в головах.
После исповеди я задал свои вопросы.
- Вы благословили мне окормлять верующих на Псху, а теперь там женский скит
образовался. Сестры просят помогать им и исповедовать... Какое будет ваше
благословение?
- А откуда они взялись? - старец приподнял голову на подушке, внимательно
прислушиваясь.
- Они говорят, что их Новоспасский владыка благословил. У меня письмо к нему
от сестер.
- Хороший архиерей, знаю его. Он очень почитает Глинских старцев. Помогай
сестрам во славу Божию! Нужно сказать, что сестры тоже бывают разные. Те,
которые сами стремятся к спасению, жертвенны, служат опорой ближним и
помогают им возрастать духовно, такие очень редки. Этим сестрам помогай
всемерно, потому что если они спасутся, то и другим помогут! Остальным, которые
живут как умеют и у которых преданность и жертвенность слабы, помогай по мере
стремления их к духовной жизни. Так будет хорошо, да... Главное, не
малодушествуй!
- Спасибо вам, отче. Теперь мои сомнения рассеялись. Помолитесь, чтобы
Господь уберег меня от искушений.
Духовник согласно кивнул головой.
- Еще есть недоумение, батюшка.
- Слушаю, слушаю, отец Симон.
- Мне братья на Псху, а теперь и сестры задают вопросы о молитве и духовной
практике. Не знаю, говорить полезное из отцов и из опыта или же лучше молчать,
сознавая свое недостоинство поучать людей? Если не говорю, то благодать в сердце
становится обильней, но тогда оставляю ближних, страдающих рядом. Если же
говорю, она ослабевает, и я вижу, что сам немощен и слаб и даже хуже собратий
своих...
- Для того чтобы говорить полезное для спасения самого себя и ближних, имея
некоторый молитвенный опыт, необходимо еще иметь духовное мужество не
потворствовать немощам ни своим, ни немощам ближних. Только если чувствуешь,
что имеешь его, говори. А когда сознаешь, что слаб, то молчи. «Следует сначала
научиться, а потом учить, стать светом - и освещать, прикасаться к Богу - и
приводить к Нему», по слову святителя Григория Назианзина.
- Ясно, отче. В этом году я начал записывать все, что удалось узнать о действиях
Иисусовой молитвы. Когда я пишу, лучше запоминаю. Не знаю, стоит ли вести
такие записи, батюшка, или в них нет никакой необходимости?
- Пиши, пиши, когда-нибудь все пригодится, да... - Отец Кирилл снял очки и
внимательно посмотрел на меня. - Только всегда себя укоряй... И все сверяй с
Евангелием. Заповеди Святого Евангелия являются опорой для просвещения сердца
и его разумения. О чем оно говорит? О свободе человеческого духа от греха и
смерти, духа, преображенного благодатью, - это высшее призвание человека, когда
он становится свободен во Святом Духе от рабства страстей и помыслов: «Так
всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим
учеником»! Эта свобода приходит к кроткой и смиренной душе, которая не кичится
полученным Божественным даром, когда человек прекращает занимать себя
построениями своего эгоистического ума и освобождается от густой сети
дьявольских помышлений. Такой человек радуется, именно радуется, истинной
радостью. Чему же он радуется? Спасению других - и без всякой корысти обращает
все силы на помощь ближним словом и делом, а больше всего - молитвой...
- Батюшка, время от времени ум как будто заволакивает какая- то пелена робости
и страха перед обстоятельствами, а также неприязни к отдельным людям. Тогда
страшно вернуться обратно в безмолитвенное состояние, словно Бог отходит от
души, и нет сил преодолеть эти греховные ощущения...
- Когда мы рассмотрим и глубоко осознаем свое чувство страха, робости или
неприязни, то увидим, что обретенная нами в молитве благодать, какой бы малой
она ни была, тем не менее - это Божественная сила, которая неподвластна
унизительным греховным страстям. Рассей на этот счет все сомнения! - Отец
Кирилл немного помолчал, прислушиваясь к шагам в коридоре. - Чистый свет
благодати не омрачен никакими заблуждениями, он и есть полное просвещение
человеческого духа. Чтобы стяжать такое вселение Святого Духа, никогда не
увлекайся монастырской суетой, не говоря уже о мирских попечениях, и не ищи в
отшельничестве ничего человеческого и земного. Тогда Бог приложит все
необходимое, что является мудростью просвещенного сердца. Святой Дух - это
исконная наша обитель в просвещенном сердце, исполненная света и совершенной
радости... - Говоря эти слова, старец непроизвольно положил припухшую бледную
руку на свою грудь. - Только нужно помнить, что, как бы сильны ни были
посещения благодати, свободное произволение человека всегда остается с ним, ибо
наш Бог есть Бог человеколюбивый... Если ты постигнешь на деле, а не на словах,
что единственная истина - это Христос, живущий в нашем сердце, ты постигнешь и
то, что такое просвещение сердца, потому что заповедь Его есть жизнь вечная (Ин.
12: 50)...
- Отче, дорогой, это очень высоко для меня. Достаточно и непрестанной молитвы
- помолчав, ответил я.
- Когда-то тебе «Лествица» преподобного Иоанна Синайского казалась
превосходящей твое разумение... - Старец приподнялся на подушках. Легкая улыбка
осветила его худое болезненное лицо. - Нельзя оставаться младенцем по уму,
следует расти духовно: Духа не угашайте (1 Фес. 5:19). Что выше дара
чудотворений? Безстрастие души, вошедшей в покой Божий. Здесь ты еще сильно
хромаешь, и нужно много, очень много поработать над собой, чтобы очистить душу
от пагубных страстей. И в этом, конечно, первая помощница- непрестанная молитва,
которую ты сподобился получить. Потому что без непрестанной молитвы монах
будет блуждать в трех соснах, в трех соснах, да...
Я молча слушал батюшку, затаив дыхание.
- Необходимо идти дальше по духовному пути, Симон, возрастать от силы в
силу, как учили отцы! Ведь спасение как начинается? Когда в душе возникает стыд
и сильное укорение даже за самый малый дурной проступок и даже помысел.
Хочешь возлюбить Христа? Побеждай до конца страсти! Что такое страсти? Та же
самая тюрьма. Да что там, хуже любой тюрьмы! Из человеческой тюрьмы
выпускают, когда срок окончится. А тюрьма страстей - безсрочная, у нее сроков нет!
Может душу навечно упрятать... Вот от этого и надо спасаться всеми силами и
помощью Божией, чтобы быть там же, где Господь! Борьба со страстями - это
великие скорби, а борьба с помыслами - превеликие страдания... Когда постигаешь,
что все люди страдают, то и сам сострадаешь им в молитве и так обретаешь помощь
Божию...
- Отче, мне прежде представлялось, что с обретением непрестанной молитвы все
скорби закончатся, а они, похоже, только начинаются... Так ли это? Разъясните...
- Мир любит мстить, и более всего он мстит тем, кто отрекся от него. Как ни
странно, даже церковные власти могут принимать участие в гонениях на
монашество, как показывает история... Ради того, чтобы пребывать свободно во
Христе, монах отрекается от мира, дабы стоять в духовной свободе, как говорит
апостол Павел (Гал. 5: l), но может вновь попасть в зависимость от политической
или идеологической системы, всуе иждивая лета своей жизни...
В дверь, не постучавшись, заглянул хмурый келейник, но батюшка продолжал
говорить:
- Истина - это свобода во Святом Духе, и ради нее монах отрекается даже от
самого себя, становясь блаженным или юродивым.
Старец потянулся за большой подарочной кружкой, стоявшей на тумбочке. Я
привстал, чтобы помочь ему. Но в комнату быстро вошел келейник и налил
батюшке горячий чай из термоса, опередив меня. Пока отец Кирилл неторопливо
пил чай, помощник ходил по келье, переставляя пузырьки и баночки, при этом
недовольно поглядывая в мою сторону. Когда он вышел, батюшка продолжил:
- Многие думают, что Христос приходил на землю и распялся для того, чтобы мы
умели правильно свечки зажигать в храме. Избегай этого поверхностного
понимания и стремись, отец Симон, пока жив, постичь Евангелие как можно
глубже! Христос сказал ученикам в молитве Своей к Отцу Небесному: Освяти их
истиною Твоею; слово Твое есть истина (Ин. 17:17). Вот к этой-то истине и следует
всемерно устремляться!
Вне церкви невозможно стать христианином. Никакое христианство не может
быть безцерковным. Но когда сообщества христиан связывают монаха, идущего к
Истине, политическими или идеологическими обязанностями, - это последнее и
очень тяжелое искушение после клеветы. Поэтому ради стяжания Истины - Христа,
подвижник избирает совершенное удаление от всякого общения и ограничивает
себя так, как не могут ограничить его никакие церковные уставы и постановления.
Так он приходит к безграничной свободе во Святом Духе и пребывает в ней, словно
птица небесная...
Что еще сказать тебе? Нельзя удаляться от исповеди, литургии и причащения.
Невозможно выйти из духовной связи со всеми святыми и преподобными. Не
отделяясь духовно от Церкви, монах отделяется от навязываемых Церкви мирских
установлений, не борясь с ней и с ее внутренними немощами, но молясь о всех
членах Православной Церкви! И если он возвращается обратно в мир, то лишь
тогда, когда имеет на это прямое веление Божие...
Когда мир сей обнажает свою скрытую суть, то обнаруживается, что он более
суров и безжалостен, чем это представляется душе. И только монах, отрекшийся от
мира всецело и не находя в нем ничего ценного, не страшится его суровости. Он
страшится оскорбить грехом Бога, Который становится для него - все во всем (1
Кор. 15: 28), а не тот мир, который он попрал своей безграничной свободой,
отряхнув его прах со своих ног...
- Батюшка, выходит, идут тяжелые времена, о которых предупреждали нас
святые отцы?
- Да, отче Симоне, и нужно тем более быть настороже, чтобы не оказаться
обманутым этим миром, который есть лжец и нет в нем истины от начала. Сначала
штрихкоды введут, потом личный номер, потом печать... Близ уже, при дверех!
Берегитесь, берегитесь, да... А вот это старенькое серебряное Евангелие для тебя...
Старец утомленно закрыл глаза, отдыхая. Я тихонько поцеловал его отекшую
руку и, взяв книгу, на цыпочках вышел из кельи.
Исстрадавшийся дух мой вопиет к Тебе, Господи, неусыпно и неустанно, дабы,
мудро водимый Тобою, обрел он вечное поселение в обетованной земле свободы
Твоей - Царстве Святого Духа. Нет для меня ничего притягательного в жизни сей,
покрытой тьмой мирского неведения и порождающей тьму. Ищет слезно душа моя
света Твоего и видит его восходящим из пределов земли Твоей - земли несказанной
духовной свободы, лишенной всех земных пут. Нет жизни у рожденных женами
сынов земли сей.
Истинная жизнь зарождается лишь в Духе Твоем Святом. Ожидаю, истомленный
тьмой, рождения Твоего, подобного небесному свету, в душе моей, Господи, чтобы
стать живым в стране действительно живых, в стране чистых и светлых духом
сынов Твоих, Живый Боже. Поистине, во свете Твоем жажду узреть вечный свет
непреходящей истины Твоей!
СОМНЕНИЯ
Многознание мира сего отвратно душе моей, ибо суетно оно и страшно тем, что
несет гибель всему живущему под небом. Жажду обрести в Тебе единое истинное
знание на потребу души - знание Тебя Самого как Ты есть, Единый Боже. И чтобы
не было это подлинное знание безплодным, ищу непрестанно в Тебе любви,
сошедшей с Небес и напитавшей души, иссохшие от жажды этого Божественного
чувства. Пусть бдение мое объемлет день и ночь, не различая их, чтобы не
преткнулось сердце мое, запутавшись в земных соблазнах. Пусть скуден я,
грешный, в поисках Твоей любви, но Ты, Господи - любвеобилен; пусть несведущ я,
слепец, в познании Тебя, но Ты, Боже, - премудр безпредельно и безгранично и
милосердием Твоим неистощимым не дашь мне отпасть от предвечности Твоей.
В Лавре меня остановил ризничный, благоговейный монах, ставший
впоследствии известным епископом.
- Отец Симон, для пустыни забери старые облачения и кое-какие сосуды. В горах
пригодятся!
Мы зашли в монастырскую ризницу, и монах с любовью упаковал в большой
пакет несколько красивых священнических облачений и отдельно - сосуды для
литургии.
- Спаси вас Господь за помощь и поддержку! - от всего сердца поблагодарил я
его.
Оставалось еще выполнить поручение, переданное мне на Псху. С письмом в
руках от послушницы Надежды я поднимался по широкой мраморной лестнице,
устланной красной ковровой дорожкой, в кабинет наместника Новоспасского
монастыря владыки Алексия. «Вот придумала мне задачу послушница! До чего же
не хочется по кабинетам архиереев ходить...» - такие чувства тревожили меня, хотя
я старался не отвлекать внимания от молитвы. Владыка не заставил себя ждать:
дверь отворил его келейник, и я предстал пред действительно светлые и
удивительно добрые очи наместника. «Умница!» - это было ясно сразу. Таким он
выглядел на первый взгляд и таким оказался впоследствии. Искренно любящий
Патриарха Алексия, он служил ему беззаветно, будучи воспитан общением с
Глинскими старцами и особо - с отцом Виталием. Но о подробностях его общения
со старцами я узнал гораздо позже от батюшки, а пока на меня произвел
впечатление его благочестивый и проницательный взгляд. Я, смущаясь своего
затрапезного вида, взял у него благословение.
Некоторое время архиерей критически изучал меня, потом переданное ему
письмо и наконец сказал:
- Так это вы - отец Симон? Мне Надежда написала о вас. Скит строите на Псху?
- Уже построили, владыка, по благословению наместника Свято-Троицкой
Сергиевой Лавры. Теперь пробуем жить и молиться, - отвечал я как можно
лаконичней.
- Молиться? Каким же образом вы молитесь? - в его голосе послышалась
заинтересованность.
- Неделю молимся по четкам, заменяем ими суточный круг. А литургии служим
по воскресеньям и праздникам.
- Так у вас и церковь есть? - Он откинулся на спинку кресла. Ухоженные руки
положил на стол перед собой, по-прежнему держа в них письмо.
- Не одна, Владыка. Стараемся служить в обоих.
Я переступил с ноги на ногу, ожидая, когда же мне можно будет уйти.
- А кто строит церковь на Псху? - Епископ заглянул в раскрытое письмо.
- Люди строят сами. Собрали в складчину деньги, из Москвы абхазская община
помогает. А мы служим в селе, исповедуем и следим за стройкой. Народ на клиросе
поет, послушницы возглавляют.
- Это вы исповедуете сестер? - Настоятель, казалось, решал для себя какой-то
вопрос.
- По благословению архимандрита Кирилла мне приходится это делать, Владыка.
Есть еще один иеромонах, он меня заменяет, когда я ухожу в горы.
- Так, так...
Епископ взял лист бумаги и начал быстро писать. Закончив письмо, он поднял
голову и сказал:
- Святитель Иоанн Златоуст говорит: «Любить Христа - это значит не быть
наемником, а быть истинно добродетельным и делать все из одной любви к Богу».
Как вы понимаете его высказывание? - Лицо архиерея стало невозмутимо-
безстрастным, но по его глазам было заметно, что ему интересен мой ответ. Он
неторопливо вложил исписанный лист в конверт.
- Владыка, когда меня отец Кирилл забрал из мира в монастырь, он не поставил
мне задачу сделать в Лавре карьеру, получить желтый крест или чин архимандрита,
а дал послушание - стать подобным морскому булыжнику, обкатанному волнами, и
на деле возлюбить Христа стяжанием смирения и непрестанной покаянной молитвы.
Вот этому послушанию я и буду следовать столько, сколько Господь даст мне
жизни...
Я сглотнул комок, застрявший в горле. Взгляд Владыки неожиданно потеплел.
Он встал из-за стола, достав из ящика другой конверт:
- Так, так, это совсем другое дело! Благословляю вас, отец Симон! Исповедуйте
послушниц, помогайте им, пусть попробуют на деле, что такое настоящая пустынь...
Передаю вам письмо для них и деньги. С Богом!
Я взял конверты и вышел из кабинета с легким сердцем: «Слава Тебе, Господи,
что закончилась эта процедура проверки! Теперь я свободен...»
В душе осталось чувство уважения к этому незаурядному архиерею.
Отец провожал меня в дорогу у калитки: терпеливый мой и родной человек
смотрел мне вслед, пока я не скрылся за поворотом со своим рюкзаком и сумкой. На
вокзале, из-за тяжелого груза, я сильно утомился, разыскивая свой поезд. На
перроне неожиданно мы столкнулись с отцом Харалампием. Он чрезвычайно
обрадовался:
- Надо же, как Бог устроил, что мы вместе едем! Вы в каком вагоне?
Узнав номер моего вагона и купе, он пообещал после отправления перейти ко
мне, если проводники поменяют ему место. Не знаю каким образом, но все это
быстро устроилось, и до самого Сочи мы ехали одни. Инок, глядя в окно на
уходящую в осеннюю дымку Москву, поведал мне о своих приключениях:
- Первым делом, батюшка, хотел я попасть к отцу Кириллу на исповедь, а он
разболелся. Я тогда отправился к прозорливому отцу Никифору. Выстоял очередь,
поисповедовался, а когда уже собрался уходить, смотрю, старец подошел к столику
в его исповедальне. А на нем луковицы лежат, штук пять-шесть. Отец Никифор
быстро так их рукой-то и поворошил, но ничего не сказал. Только на меня глянул...
К чему бы это?
Я промолчал.
- Должно быть, к скорбям, лук же - это скорби, - сделал сам заключение мой
товарищ.
- Где же ты был остальное время? - спросил я, заметив, что отец Харалампий
задумался и замолчал.
- Услышал я, что старец Херувим, ну, вы его, батюшка, знаете, в северном
монастыре принимает, туда и махнул. Причащался и исповедовался у этого
смиренного батюшки. - Инок испытующе взглянул на меня, ожидая замечаний.
- Да, хороший духовник, я его тоже люблю.
- Так вот, отец Симон, - продолжал мой попутчик. - Услышал я там тяжелые
вести...
- Какие же? Расскажи... - попросил я, зная, что отец Херувим всегда в курсе всех
церковных и политических новостей.
- Он говорит, что всем нам готовят личный номер, ИНН называется. И везде его
будут ставить. А без этого номера ни купить, ни продать ничего нельзя!
- Может, это и есть штрихкод? - переспросил я.
- Вот-вот, штрихкоды на все товары поставят, затем заставят взять личный
номер, а потом уже к чипам перейдут!
Здесь я проявил полную неосведомленность, спросив у отца Харалампия:
- А что это такое - «чип»?
- Как что такое, батюшка? - разволновался он. - Это электронное устройство,
которое власти намерены поставить всем на правую руку и на лоб!
- Ясно! Как написано в Апокалипсисе... Значит, время близко: И... никому нельзя
будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, - вспомнил я
пророческие тексты Священного Писания (Откр. 13:17).
- Так, отче, так и есть. Отец Херувим говорит, что даже в Церкви многие примут
ИНН, а потом печати и чипы. Поэтому нужно очень, очень остерегаться, чтобы не
запечатал нас антихрист...
Тревога инока передалась и мне:
- Вот о чем предупреждал отец Кирилл, говоря о грядущем времени, которое уже
при дверех... Конечно, ИНН и печать, тем более чип, ни в коем случае брать нельзя.
С этим я совершенно согласен! - Мне пришлось поделиться с иноком тем, что услы-
шал от старца.
- Точно, отец Симон, точно! Лучше сидеть на Кавказе и оттуда ни ногой... Братия
у отца Пимена волнуются, и все верующие в сомнениях...
- А у нас на Псху народу прибавилось. На Решевей послушник Георгий
попросился жить, бывший помощник капитана. Помнишь? - сообщил я новость
своему другу. - Я принял его, что делать? Тебя же долго не было, Харалампий...
- Ничего, батюшка, я его знаю. Мы с ним не ссорились никогда. Он все же для
меня получше Евгения, прости Господи! Мы из Сухуми сразу полетим на Псху?
- Нет, не сразу. Нужно навестить чад отца Виталия, монахов стареньких,
матушку Ольгу и иеродиакона Григория. Спросим, что старец говорил о последних
временах...
- Помню их, как же! Хорошие старички... - отозвался мой попутчик.
Мне не спалось. На стрелках колеса, казалось, выстукивали: ИНН, ИНН, ИНН,
навязчиво заглушая сердечную молитву.
- Батюшка, вы не спите?
- Нет, Харалампий.
- У моей родственницы история в Москве приключилась. Хотите расскажу?
- Давай. - Я оперся на локоть, приготовившись слушать.
- Ехала моя тетка прошлой осенью в вагоне метро. Понятно, в теплом пальто с
капюшоном и меховой шапке. Уже холода пошли. Задумалась, стоит. Народу полно.
Толкаются. Смотрит: напротив женщина стоит в таком же головном уборе, как у
нее. Провела тетка рукой по своим волосам - точно, шапки нету! «Ах ты, - думает
она, - воровка какая! Надела мою шапку и стоит как ни в чем не бывало! Ну,
подожди же...» Дождалась она остановки, быстренько сдернула с воровки свою
добычу и выскочила на перрон. А двери закрылись. Она показывает женщине
шапку, вертит ее в руках и хохочет: что, мол, видела? Как замечает вдруг, что у нее
что-то из капюшона вывалилось. А это ее собственная шапка застряла в нем и
только теперь упала...
В Сочи мелкий дождик затянул небо. На пропускном пункте на границе с
Абхазией снова пришлось поволноваться. По словам инока, в России вышел новый
указ, запрещающий вывоз старинных церковных вещей и книг. Харалампий был
наслышан о том, как попались новоафонские монахи, задержанные со стареньким
Евангелием. Я сообщил ему о своем ценном грузе.
- Ну, отец Харалампий, читай Живый в помощи Вышняго (Пс. 90: l). Я тоже буду
читать. Отец Виталий всем благословлял так делать!
Таможенники серьезно взялись за рюкзаки моего друга, перетряхивая собранную
им для скита поношенную одежду. Утомившись, кивком головы показали мне:
- Проходи!
- Вот чудеса-то! - радовался инок. - Все в целости привезем. Спаси, Господи, отца
Виталия!
В Сухуми нас порадовало тепло. Солнце сверкало на качающихся ветвях
высоких пальм. По заборам вилась цветущая глициния.
- Ох, кто это с тобой? Старый знакомый? - Матушка Ольга всплеснула руками,
открыв калитку. Из-за ее спины выглядывал монах Григорий.
- Это теперь инок Харалампий, в честь священномученика, - ответил я матушке,
входя в калитку и здороваясь с иеродьяконом. Она, взяв у меня благословение,
поцеловала инока в голову.
- Люблю смиренных! А что за пакет?
- Везу облачения на Псху.
- А для наших пустынников на Келасури нет лишних облачений? Поизносились
они...
Два облачения я передал матушке для пустынников, одно оставил для
молитвенного дома на Псху.
За обедом мы с моим товарищем, добавляя рассказ друг друга, поведали нашим
друзьям о невеселых новостях в России и заодно поинтересовались, что говорил об
этих временах отец Виталий.
- Пришло времечко... - пригорюнилась матушка. - Все сбывается в точности, что
старец предвещал. Вот уж и турки понаехали. А еще и печати начинают вводить...
Ох, беда, беда, мои милые! Гонения, гонения будут. В церкву ни в какую не
пойдешь, благодать-то отступит. И посадят всех в поезда товарные, как скотов, и
повезут в Сибирь. Но бояться не надо, это все святые мученики поедут. А тот, кто
остался, хватайся за колеса, чтоб на те поезда попасть... А кровушки-то, кровушки
по земле будет - по колено... - Не выдержав, монахиня расплакалась.
- Ну, мать, ты, прямо, без этого самого не можешь, - с досадой сказал иеродьякон.
- Всегда у тебя глаза на мокром месте, мы же с людями разговариваем, чи шо?
Матушка Ольга утерлась платком и продолжила:
- Но вы не бойтесь ничего, рабы Божии! Отец Виталий говорил, что антихрист
захватит весь мир и развяжет такую войну, которой отродясь не было. А верующие
спасутся, непременно спасутся. Кто Богу будет молиться, того Господь убережет...
- А как же Абхазия, матушка? - спросил я.
- Абхазия останется, антихристу не до нее будет. Грузины захотят напасть, да не
успеют. Такое везде кровопролитие разразится... Здесь очень бедно будет, но кто в
ней застанет такое страшное время, выживет и спасется. Ведь это удел Матери
Божией...
После шумной встречи с друзьями в аэропорту Псху я зашел к сестрам и отдал
Надежде письмо и другой конверт от владыки Алексея.
Она с любопытством взглянула на меня.
- Ну как вам показался наш архиерей?
- Мне кажется, он хороший и достойный епископ. Но уж очень дотошно обо всем
расспрашивал...
- Он такой, - усмехнулась послушница, поджав губы. - Зато он очень любит
Патриарха Алексия и почитает Глинских старцев! - с вызовом сказала Надежда,
вскинув голову.
- Да кто ж спорит... - Я пожал плечами. - Просто я жизнь архиереев плохо знаю...
- Батюшка, мы с вами пойдем на Решевей? - В комнату вбежал Ванечка и
ухватился за рукав моего подрясника.
- Чуть позже, Ваня! Сначала мне нужно все дела подогнать...
Инока я разыскал у Василия Николаевича: он сидел за столом и пил чай, черпая
столовой ложкой мед из трехлитровой банки. Она была пуста на две трети.
- Харалампий, а тебя не стошнит? Ты уже почти банку доканчиваешь! -
полюбопытствовал пчеловод, сидевший рядом. Хозяйка остановилась,
прислушиваясь.
- Нет, нет, что вы? Не безпокойтесь! Я его много могу съесть...
Хозяева расхохотались.
- Не стойте, отец Симон, присаживайтесь! У нас меду много... - Бригадир утирал
пальцем слезы от смеха. - Простите, насмешил нас паренек.
Выпив чашку чая с золотистым пахучим медом и большим ломтем хлеба,
предложенного хозяйкой, я встал.
- Батюшка, отдохнем с часок?
- Идем, идем, Харалампий! Не рассиживайся!
Пришлось поторопить моего друга. Мне хотелось скорее добраться до скита.
Глухой рокот реки встретил нас под обрывом крутого берега Бзыби.
Сгибаясь под тяжестью рюкзаков, мы тащились по уходящему полого вверх
затяжному подъему долгой тропы на Решевей.
- Все-таки здесь здорово! - оглядываясь вокруг, восклицал мой спутник. - Вон
Шапка Мономаха нас приветствует! А вон поляна, где я всегда отдыхал! - От
радости возвращения в любимые места он крестился на каждом повороте. - Знаете,
батюшка, вот так помытарствуешь по городам, в суете, потом на каждый цветочек
любо-дорого взглянуть... Уф, что-то я сильно вспотел! Должно быть, от меда.
- Верно, Харалампий! - улыбался я, смахивая рукой с носа крупную каплю пота.
Такие же капли висли на бровях, жгли глаза. Повсюду в горах чувствовалось начало
осени. Прозрачные леса застыли в ожидании осенних бурь. По воздуху летели
тонкие нити паутины, вспыхивая в неярких лучах вечереющего солнца. По полянам
белели россыпи первых белых безсмертников.
Послушник Георгий радушно приветствовал в скиту наше появление, отзвонив
на металлических полосах, подвешенных к церковной балке, нехитрую мелодию. Он
взял у меня благословение, а с Харалампием они обнялись.
- Не замучился один с огородом, Георгий? - спросил я, осматривая ухоженный
огород и грядки.
- Ну что вы, отец Симон? Меня работа боится!
Все во дворе и в доме дышало морским порядком и чистотой. Возле летней
кухни стояло компактное устройство из кровельного железа, оканчивающееся
трубой.
- Это наша печь для выпечки хлеба и просфор! Здесь же в ней и духовка, -
объяснил послушник, указывая на всякие задвижки и дверцы.
- Как ты умудрился все это смастерить? На коленке, что ли?
- Ну, почти на коленке... Приволок со Псху наковальню и еще кое-какое железо,
еле допер, - с добродушным смехом отозвался умелец. Действительно, на кухне в
углу стоял рабочий верстак, смастеренный капитаном, а на нем - увесистая
наковальня, рядом - тиски.
- Посмотрите, какие просфоры получаются: ровные, плотные, хорошо
пропеченные! - продолжал нас знакомить Георгий с новинками скита.
- Отличные, ничего не скажешь! - Мы с Харалампием изумлялись талантам
послушника. Чай сели пить в доме. Вечера уже стояли холодные.
- Посмотрите, отец Симон, наши свечи: это пока первая попытка...
Рассматривая скатанные послушником вручную церковные свечи, я поразился
его умению, не ожидая от бывшего помощника капитана такого множества
способностей:
- Слушай, Георгий, ты меня тоже научи свечи катать! Я давно об этом мечтал.
- Без вопросов! А вы благословите мне, отче, попробовать из нашего черного
винограда кагор собственный сделать?
- Конечно, попробуй!
- Спаси вас Господи! Я еще много чего умею... - Послушник взял принесенные
нами продукты и начал раскладывать их по полочкам.
- Он что, гений? - шепотом спроси у меня Харалампий.
- Должно быть... - согласился я. - Самородок какой-то...
Когда я покончил со всеми делами в скиту и отслужил несколько литургий, мне
не оставалось ничего другого, как подниматься на Грибзу. Мои друзья вызвались
сопровождать меня, разделив по своим рюкзакам часть моего груза,
предназначенного для зимовки. Пустота осеннего леса встретила нас легким инеем,
осевшем на ветвях кустарников от речного тумана. На краю поляны на Грибзе ярко
рдели кисти поспевшей калины.
- Вы до холодов еще разок спуститесь, батюшка? - расставаясь, спросил Георгий.
- Хотелось бы спуститься за сухофруктами, если тропу снегом не завалит.
- Буду ждать. Очень хочется с вами в альпику подняться до холодов. Наслышан о
ваших походах. Хочется узнать, что это такое...
- Это можно, Георгий! В альпику я всегда готов...
Они уходили вниз, унося на штормовках мокрые листья пламенеющих кленов.
***
После того как накопился опыт поездок в Москву и обратно, пришлось сделать
грустный вывод: молитва хотя и не утратилась совсем, но неизбежно слабела и
рассеивалась в суете и общении с людьми. Требовалось значительное время в
уединении, чтобы молитва окрепла и стала сильной и нерассеянной. Для этого при-
шлось наметить себе с самого утра каждый день жить цельно и внимательно. Если в
уединении это получалось сравнительно легко, то в скиту, а особенно на Псху, не
говоря уже о поездках в Россию, я обнаружил в себе большие упущения в
удержании ума в непрестанной молитве. Каждый спуск с Грибзы давался мне не-
дешево - приходилось платить своим молитвенным устроением, помогая монахам,
сестрам и обычным сельчанам.
Труднее всего оказалось выкорчевывать тонкие, глубоко скрытые страсти гнева,
гордыни и похоти. Я прилагал в покаянной молитве все усилия, но тем не менее
обнаруживал, что периодически то одна, то другая страсть всплывала из глубины
сознания и становилась предо мною, словно медная стена между Богом и душою,
угрожая остаться в вечности моими сторожами. Грубые страсти уже так сильно не
нападали на меня, но, становясь тоньше, не исчезали, а словно злые собаки, стояли в
отдалении, готовые наброситься в любой момент. Я знал, что исход этой борьбы
пока для меня неясен. Пришлось снова взяться за книги и попытаться найти способ
преодолеть эти скрытые страсти.
Из прочитанного удалось выяснить, что плоть человеческая, обладая
материальностью, или определенной инерцией, препятствует достижению на земле
совершенного безстрастия, которого душа достигает лишь после разлучения с
телом. Читая у святых подвижников, что зло уже не имеет силы увлечь
безстрастного, но может лишь колебать его стойкость, я горько вздыхал: «Господи,
где эти недосягаемые вершины безстрастия и возможно ли приблизиться к ним
такому смертному и грешному человеку, подобному мне? Обрету ли я когда-нибудь
“крылья безстрастия”, как писали древние отцы? Или же мне останется только
вздыхать об этом, как о несбыточной цели?»
То, как жили отцы в своем безстрастии и каким они его видели, мне хотелось
постичь не теоретически, не логикой ума, а хотя бы на небольшом личном опыте.
Книжные объяснения этого состояния вселяли в меня скорее уныние, чем ревность,
ибо я не понимал, как практически подступить к прочитанному. Книги мне сообща-
ли, что демоны не в силах насадить страсти в сердце безстрастного, но продолжают
их сеять, надеясь уловить душу в последний момент. Но как отбиться от них
практически, чтобы сердце не принимало страстей? Как я ни усиливал молитву, тем
не менее всегда ощущал, что еще не вышел из-под их власти вполне, чтобы ощутить
себя в духовной свободе от греха, о которой говорил батюшка.
Я радовался о тех, кто постиг практически, что ум или дух, отпавший от
первоначальной чистоты, стал душой, облеченной в страсти, и о тех, кто сумел в
конце концов освободиться от их притязаний, обретя прибежище в благодати. Но
далее авторитетные подвижники вели трепещущую душу к запредельным для меня
вратам безстрастия, и это вселяло в сердце неуверенность в достижимости
изведанного ими опыта, удостоверяющего непреложность духовной истины,
говорящей о том, что, лишь отвратившись от созерцания Бога, ум впал в дебелость и
облекся в плоть.
Но тогда что такое созерцание? Это было мне непонятно вообще. Я уже знал, что
истинная молитва проистекает из чистого ведения Бога и нуждается в ясности и
тишине ума. Следовательно, такие состояния, как ясность и тишина, или покой ума,
есть некое преддверие созерцания. Но как же действует тогда непрестанная
самодвижная молитва? Я читал Добротолюбие и недоумевал: каким образом в
благодатном молении сердце, то есть ум, славит Бога в сокровенном молчании или
безмолвии? Мое разумение изнемогало в противоречиях, и я заходил в тупик в
духовной практике, не представляя, куда двигаться дальше. Сильные сомнения,
вызванные неопределенностью в дальнейшей жизни, смущали меня, и я откладывал
решение этого вопроса на самое отдаленное будущее, забывая, что смертен и могу
погибнуть в горах в одно мгновение.
Прошли мелкие моросящие затяжные дожди, сбивая с кленов последние жухлые
листья. По луговинам и тропинкам заблестели лужи. Я вновь спустился на Решевей.
Немного распогодилось, и в скиту началась подготовка к зиме: уборка огорода и
заготовка сухофруктов. Заодно мы собирали орехи и каштаны. Привыкнув с иноком
Харалампием делать перерывы в работе, мы занимали себя в эти минуты молитвой.
Если я тянул четку, то он читал Псалтирь или Евангелие. И он, и я с недоумением
смотрели на капитана, который, не присаживаясь ни на минуту, носился с огорода
то в дом, то на кухню, то к роднику.
- Георгий, что ты так бегаешь, никто же не торопит? Присядь на десять минут,
увидишь, какая польза придет от дневной молитвы! - Мой совет, наконец, дошел до
послушника. Он притормозил, подумал, потом, махнув рукой, поспешил дальше:
- Не могу. Сами ноги бегут то туда, то сюда, присесть некогда!
Я поразился такому перевозбужденному состоянию ума: люди сами себя вгоняют
в суету. Когда Георгий показался из-за дома с корзиной в руках, одно мое замечание
удивило его:
- Это у тебя не ноги, а ум такой безпокойный! - заметил я.
- А что я могу поделать, отец Симон? - Капитан остановился, растерянно глядя на
меня.
- Вот ты и успокой его молитвой Иисусовой, потому что твой ум пожирает все
твои силы и ты много усилий тратишь на суету!
- Это верно, батюшка. Руки чешутся до работы. Чувствую, что- то не так, а
остановиться не получается. Буду стараться!
Так он и мелькал весь день до вечера, то тут, то там, не находя в себе решимости
успокоиться и мирно трудиться, чтобы «жить тихо и делать свое дело». Немало ему
пришлось приложить сил для обуздания своего ума, и кое-что у него начало
получаться, если бы не некоторые обстоятельства, которые этот хороший, но
надломленный жизненными страданиями человек не сумел пройти без вреда для
себя и окружающих.
В начале ноября установилась сухая теплая погода. Жары давно уже не было, и в
безлиственных ольховых лесах поселилась небесная голубизна. Взяв спальники и
немного продуктов, мы с послушником Георгием поднимались по крутой тропе,
ведущей из скита в альпийские луга. Желание помолиться в высокогорье и прича-
ститься Запасными Дарами под синим куполом осенних небес объединило нас в
этом походе. Инок Харалампий остался на Решевей, сказав, что ему нужно кое-что
сделать после приезда из Москвы.
Когда тропа, миновав пихтовые чащи, вошла в буковый лес, потянуло холодом.
Над нашими головами поползли высокие перистые облака. Быстро стемнело. Вскоре
нас окутали сырые серые тучи и посыпал мелкий, неприятно стылый дождь. Засунув
покрасневшие руки в карманы промокших брезентовых штормовок и втянув головы
в плечи, мы вышли в луга и остановились. Поникшие бурые травы были
припорошены свежим снежком, а холодная морось дождя перешла в обильный
снегопад.
В отдалении виднелся какой-то большой белый сугроб. Им оказался рухнувший
первый пастуший балаган, где мы надеялись ночевать. Я попытался подлезть под
упавшую крышу, но наткнулся на торчащие колья и балки, перекрывающие
невысокое внутренне пространство, и отступил. Оглянувшись на съежившегося
капитана, я подбодрил его:
- Не переживай, Георгий! Второй балаган подальше должен уцелеть. Он
покрепче этого...
Послушник ничего не ответил.
То и дело сбиваясь с засыпанной снегом тропы, мы добрались до второго
балагана. Он тоже упал и поломал своей тяжестью все попирающие его стойки.
Свистел ветер, залепляя лицо снегом и сбивая дыхание. Мы сплошь покрылись
снегом и напоминали снежных кубарей, из которых мальчишки лепят снежную
бабу. Тело начало замерзать, и положение стало угрожающим. Никакого жилья не
было видно, а ноги и руки окоченели. Всю необозримую альпийскую луговину
затянуло сплошным молоком плотного и вязкого тумана.
- Эй, Георгий! - Мой крик сносило ветром. - Ты не замерзаешь?
- 3-з-замерзаю... - услышал я.
- Держись, друг, есть третий балаган. Он упасть не мог. Очень крепкий. Только
ты молись, помогай мне, чтобы туман хоть чуть- чуть разошелся, а то и правда
пропадем!
- Пресвятая Богородица, спаси нас, - слабым сиплым эхом донеслось в ответ.
Ветер завыл еще громче...
Мир обманов вновь и вновь ловит душу мою лжемудростью его телесным
существованием. Страхом и незнанием преисполнена жизнь тела. Блаженством и
благодатью изобилует жизнь духа. Слепой хочет указывать, а неразумный -
повелевать: так действует плоть моя, плоть гибели. Дух же стремится в смирении
уподобиться Господу и соединиться с Ним в кротости и любви через созерцание.
Когда по благодати Твоей, Боже, уподобится дух мой солнечному лучу от Солнца
Божественной любви, тогда и тело мое уподобится небесной радуге, невесомой и
легкой, словно ветер. Душа моя, перестань быть несуществующей, подобно земно-
му, отягощенному грехами телу! Войди в Божественное бытие через священное
безмолвие, ибо истинно существующей ты можешь стать лишь в Божественной
сущности, не ведающей тлена!
КРЕСТНЫЙ ХОД
Тихо горит Небесная свеча любви Твоей, Боже, но свет ее опаляет огнем своим
злобных демонов мрака и далеко светит во все концы земли, во все уголки каждого
человеческого сердца. И кто поднимает крохотную свечу души своей навстречу
Божественному свету, возгорается тогда душевная свеча, и каждое пламя такой
свечи становится единым со всепроникающим и всеозаряющим сверхмысленным
светом Отца Небесного. Господи Боже, Душе Всемогущий, укрепи пугливую и
робкую душу мою подлинным светом могущественной и всепобеждающей Твоей
истины, которая несет в себе действительное знание того, что мой крохотный свет и
Твое безграничное сияние едины друг в друге, неслиянно и нераздельно.
Но сколько мы ни вглядывались в крутящийся и летящий навстречу снег,
слепивший глаза, смесившийся с пеленой густого тумана, ничего не видели, кроме
клубящейся серой мглы. Примерно помня направление к последнему жилью, я
продолжал медленно идти вперед, все время опасаясь пройти мимо него, поскольку
не мог узнать местность, занесенную снегом. На малое мгновение впереди справа
блеснула синева вечернего неба и тут же скрылась. На ее фоне мелькнула хижина,
утонувшая в сугробах.
- Георгий, балаган! - указал я своему спутнику, шедшему за мной и опустившему
голову из-за резких порывов снежных хлопьев, секущих лицо.
- Где? Где? - Он озирался вокруг, запорошенный снегом и похожий на ледяной
столб. Очередная туча накрыла нас снежным бураном, но я уже знал, куда идти.
- Мы уже рядом, и наше прибежище вроде не упало! - Мне пришлось придать
своему охрипшему голосу как можно больше бодрости, чтобы воодушевить инока.
Рывком я распахнул дверь балагана: внутри было сухо и тихо. По бокам стояли
деревянные топчаны, посередине хижины располагался очаг, рядом лежали дрова.
Ничего из брошенных владельцами кастрюль, фляг или муки уже не нашлось -
псхувцы унесли все, что можно было взять. Одеревеневшими руками мы сбили снег
со штормовок, но пуговицы не удалось расстегнуть. Пока мой друг возился с
очагом, разводя огонь, я набрал в котелок снега, достал крупы и чай. Огонь жарко
запылал, сделав наш приют уютным. От одежды повалил пар. Мы уселись возле
огня, держа в отогревшихся руках штормовки и просушивая их. За стенами балагана
бушевала снежная буря, а внутри него и в наших душах оживало мягкое ровное
тепло.
- Ну, отец Симон, так близко к смерти я еще не был... Думал, что уже нам труба!
Ничего себе ощущение, так сказать... Сейчас сидим у огня так спокойно, словно
минуту назад не погибали, - рассуждал послушник, глядя в костер и подкладывая в
него сухие ветки. - А вы молодец, не растерялись!
- Георгий, если бы на секунду Господь не показал это жилье, мы бы сами никогда
не нашли его!
- Слава Богу! - Он приподнял лицо, освещенное красноватыми отблесками огня. -
А я уже было собрался помирать... - Внезапно какая-то идея пришла ему в голову. -
Давайте завтра, если погода установится, сделаем крестный ход в честь нашего
спасения? А крест я сделаю из бруса, вон его сколько в балагане!
Мы кинули на топчаны спальники и, сидя на них, углубились в молитву.
Солнечные лучи проникли сквозь оторванную ветром дранку и разбудили меня.
Тишина стояла необыкновенная. Капитан еще спал. Откинув спальник, я выбрался
наружу: волнистая поверхность горных лугов искрилась в морозном воздухе.
Метрах в пятистах от нас возвышалась скальная глыба вершины Цыбишха.
Снежный покров лег чуть выше щиколотки, но в сухом морозном воздухе он стал
снежной пылью, не мешающей движению. Потянул сладкий запах дыма.
Послушник разжег очаг и выглянул наружу:
- Ух ты, вот это красота! Душа радуется... До сих пор не знаю, как мы живы
остались! После причащения он сколотил внушительный крест и, крепко взяв его в
руки, торжественно выступил вперед. За ним след в след отправился и я с пением
тропаря Честному Кресту «Спаси, Господи, люди Твоя!». Георгий оглянулся:
- На вершину, батюшка?
Я кивнул головой, не прекращая петь. Послушник подхватил: «И благослови
достояние Твое!»
В кристально чистом воздухе наши голоса казались молодыми и звонкими. В
груди все пело от непередаваемого счастья. Под вершиной мы обнаружили
небольшой грот с нависающей козырьком скалой, установили в нем крест и еще раз
пропели тропарь.
Только теперь можно было оглядеться: в глаза сразу бросилось необъятное
далекое море, манящее лазурью, сливающейся с горизонтом. Влево уходил
Чедымский массив, слово высокий ледяной замок, за ним вдалеке маячили суровые
вершины Эрцог и Эльбрус. Мы переглянулись, никаких слов не требовалось...
Выбрав в скалах камни, прогретые поднявшимся солнцем, довольный послушник и
я вволю помолились, пока холод не взял свое.
За чаем после ужина разговорились по душам.
- Отец Симон, какое, на ваш взгляд, особое, даже преимущественное, занятие для
монаха? - обратился ко мне Георгий, вороша в костре угли палкой. - А то я смотрю,
везде строят, строят. Думают, вот построим - и все, а потом увлекаются, и конца
этому не видно...
- Не на мой взгляд, а опираясь на слова святых отцов, высшее монашеское
делание - молитва на всякое время.
- А какая самая лучшая молитва?
- Самая лучшая, конечно, непрестанная молитва. Она есть истинная живая вода
благодати, о которой говорил Христос. Эта молитва, словно родник, никогда не
перестает течь из нашего сердца, если мы сподобимся ее дара.
Послушник перестал ворошить угля и недоуменно взглянул на меня:
- А разве такое бывает?
- Конечно бывает. Ее стяжали наши кавказские подвижники. Ее заповедали нам
преподобные отцы Добротолюбия, и не только они, а также святители Иоанн
Златоуст, Василий Великий, Григорий Богослов, великие аскеты - Исаак Сирин,
Ефрем Сирин, афонские монахи. Многих ревнителей Иисусовой молитвы Бог
сподобил такого дара.
Капитан отложил в сторону обгоревшую палку, которую он использовал вместо
кочерги, и заинтересованно произнес:
- Вот оно как... А я думал, что в монастырь нужно идти, чтобы просто от мира
отречься. Игумен и вся братия мне постоянно твердили: смиряйся да смиряйся! А
мне кажется так: ты, мол, смиряйся, а мы тобой будем командовать, - Георгий
усмехнулся.
- Ну это же смешно! Посмотри сам внимательно: эти монахи ведь тоже
смирялись перед игуменом, а игумен - перед Патриархом!
Мой протест не произвел на собеседника впечатления.
- А кто их знает... Правда, среди них попадались довольно хорошие монахи, -
пожал он плечами.
- А я видел и знаю, что среди братии Ново-Афонского монастыря есть
прекрасные, смиренные монахи! Один Арсений чего стоит... Да ими просто
любуешься, когда видишь... - Я вспомнил этих людей и разволновался. - С такими
монахами не только хорошо жить, но и многому можно научиться!
- А когда и чему у них там учиться? Как игумен запряг меня в послушание
баранку крутить, так я оттуда и не вылезал... Вот скажите мне - что такое, по-
вашему, смирение?
Послушника мои слова задели за живое.
- Как я читал у отцов, подлинное смирение - это невозможность видеть зло в
других людях. Такая добродетель приводит к открытию в человеке ангельского
зрения, а не демонического, как в миру, когда замечают только зло. Смиренный
человек видит ближних и самого себя соответственно тому образу, в котором мы
были сотворены Богом, и вновь по благодати обретает его в великой славе, согласно
Евангелию.
- А как понять, какое смирение есть у человека? - Георгий напряженно пытался
уяснить для себя этот вопрос.
- Есть смирение тела, когда мы не даем ему совершать действия, вредящие
ближнему. Есть смирение помыслов, когда мы стараемся ни единым помыслом не
оскорбить и не осудить другого. И есть наивысшее смирение сердца, когда оно
просвещено и очищено благодатью...
- Непонятно, отец Симон, как может быть такое сердце, если оно постоянно
впадает то в осуждение, то в раздражение?
- Если не начнешь хранить свое сердце от дурного, не укрепишься в благодати,
то будешь терять ее после каждого Причащения. Преподобный Макарий, его книга
есть в нашей библиотеке, говорил: «Постоянство в молитве, непрестанно
устремленной к Богу, - вершина всех добродетелей».
- Спаси вас Господи, отче. Кое-что я себе уяснил. А теперь надо ко сну
готовиться...
Он молился долго, покашливая и шурша четками. Я тоже помолился о нем,
радуясь близости наших душ.
Ночевать решили в том же балагане, не желая уходить из этого царства горной
красоты и безмолвия. На вечерней заре я вышел наружу, чтобы прогуляться по
снежной равнине с молитвой. В сиреневом сумраке безбрежные луга стали еще
шире. Я остановился и закрыл глаза: вся эта земная ширь, с первыми звездами
морозного неба, словно преобразившись внутри, стала безграничной жизнью души,
в которой, волна за волной, струилась благодарная молитва. Неземной покой
вливался в грудь, тот покой, который неизвестен миру сему. Он стирал один
помысел за другим, будто освобождал себе безконечное пространство духа, который
сам являлся сверхнебесным покоем, где пребывает только один истинный Царь,
Царь царей - Возлюбленный Христос. Это благодатное живое присутствие Господа
постепенно нарастало, набирая силу.
Но оно не исключало меня из своего бытия, а мягко и кротко привлекало к себе мой
дух, словно открывая себя, и доверяя и сообщая ему самое сокровенное и
неповторимое чудо - свою вечную благодатную жизнь...
Вниз мы спустились ходко и споро. В скиту из трубы шел дым, веяло запахами
кухни - Харалампий кашеварил, ожидая нашего возвращения. Услышав шаги и
разговор, он выглянул из двери:
- Слава Богу, вы живые! Глазам не верю... А тут такой ливень хлестал, ужас!
- Еще бы, погодка стояла, конечно, не прогулочная! Добрый хозяин собаку из
дома не выгонит, - пошутил Георгий. - Но зато мы крест водрузили на Цыбишхе!
Такого удивительного праздника у меня еще не было... Красотища!
- Эх, надо было и мне пойти! Чего-то я замешкался, - с сожалением отозвался
инок.
- Еще сходим не раз вместе, отец Харалампий, не печалься, - обнадеживал я
заскорбевшего друга. - Однако мне рассиживаться нечего. Эта осень что-то рановато
снежок наверху подсыпала... Пора и мне начать сборы.
Однако ржанье лошади за калиткой заставило меня оглянуться. Во двор въезжал
торжествующий Ванечка. Коня под узцы вел Шишин.
- Вот, паренек о вас соскучился! Приехал помогать вам по хозяйству, - шутливо
приветствовал нас лесничий.
- А я батюшке уже в огороде помогал! У меня получается, - зазвенел во дворе
тоненький голосок мальчика.
- Ну, раз получается, то теперь попробуешь свой урожай! Огород, поди, весь уже
собрали? - Лесничий зорко оглядел усадьбу.
Я помог Ванечке слезть с седла. Этот мальчуган легко вошел в нашу жизнь, ни в
ком не вызывая протеста. Но капитан предъявил к нему строгие требования, обучая
различным послушаниям и требуя порядка и дисциплины. Малыш с удовольствием
подчинялся ему, воспринимая такую опеку как своего рода некую игру. Тем не
менее, улучив момент, он подошел ко мне:
- Батюшка, отец Георгий постоянно учит меня смирению, а я иногда устаю.
Вообще-то, я не отказываюсь смиряться, а просто что-то устал...
- Так чего ты хочешь, Ванечка?
- Можно я денек отдохну от смирения, а потом снова начну смиряться?
- Можно, можно, дорогой мой, - засмеялся я, погладив его по непокорным
вихрам.
За эти дни мы целиком подготовились к зимовке и насушили сухофруктов -
яблок и диких груш. Одно грушевое дерево, которое я расчистил на опушке леса,
дало огромное количество плодов, которые висели на ветках, словно елочные
украшения. Мы терпеливо ожидали, когда наши груши поспеют. Капитан называл
их «дули». К сожалению, как раз перед нашим приходом медведь обломал все
дерево, оставив лишь изуродованный ствол. Зато ульи, подаренные пчеловодом,
дали несколько ведер меду. На Грибзе у меня была припасена фляга «дурного» меда
и продукты для долгой зимовки, которые мы успели занести еще раньше. Наконец-
то мы накатали свои свечи, которые меня умиляли своим чудесным медовым за-
пахом, благо теперь появился свой воск. Поэтому, не имея нужды в сопровождении,
в горы я вышел один, провожаемый друзьями. Мы договорились, что Харалампий
отведет попозже мальчика в село.
- Батюшка, а с вами можно на Грибзу? - Он ухватился ручонками за рюкзак.
- Бог даст, весной, Ваня, весной...
- Ну, это еще так нескоро! - протянул он с сожалением.
- Не успеешь глазом моргнуть, Ванечка... - Я подкинул получше на спине
увесистый рюкзак и зашагал по тропе. - Прощайте, отцы!
- С Богом, отец Симон! Даже не верится, что до самой весны не увидимся! -
крикнул вслед послушник Георгий. Обернувшись, я помахал ему рукой.
Харалампий вдогонку крестил меня и дорогу, которая крутым зигзагом уходила в
безлюдные молчаливые леса и одиночество.
Зима пришла в одночасье, как будто рухнула обвалом с низкого серого
небосклона. Заметалась, забилась по звериным тропинкам пурга, загоняя дым из
трубы обратно в келью, метельным кулаком стучала в стены. И так же неожиданно,
как началась, утихла. Но я уже не верил наступившему снежному спокойствию
зимнего леса. «Всегда до того, как зима действительно установится, кто- нибудь
придет», - говорил я себе, глядя в заледеневшее окошко, в которое забрел
случайный лучик вечерней зари.
И точно: в сумерках тревожный и хриплый голос Харалампия заставил меня
выбежать на порог. Обмотанный рваным шарфом, с растопыренными руками,
поскольку из-под поношенного армейского бушлата выглядывали подрясник,
свитер и что-то еще, он был похож на небольшую копну сена, занесенную снегом.
- Батюшка, скорей, помогайте! Послушник Георгий гибнет... - прохрипел мой
гость.
-Где?
Держась за мою руку, он с трудом взобрался на порог.
- В овраге рядом засел, сил уже нет... Просит принести ему сухие носки и чего-
нибудь горячего...
- Присаживайся, обогревайся!
Я быстро кинул в рюкзак шерстяные носки, теплые варежки, налил горячий чай в
термос, так как чайник всегда стоял на плите, и поспешил по следам в глубоком
снегу к оврагу. Метрах в трехстах от кельи удалось набрести на капитана,
утонувшего по грудь в глубоком снегу на крутом склоне.
- Отец Симон, сбились с тропы... Попался в ловушку... Ни вверх, ни вниз! Ноги
мокрые... Замерзаю... - Он схватился холодной рукой за мою руку. - Перчатку где-то
потерял, - прошептал послушник.
Голос не повиновался ему. Соскальзывая под тяжестью его крупного тела, я
полез вверх. Нахлебавшись сыпавшейся сверху снежной пыли, мы кое-как
выбрались из крутого оврага. Под пихтой послушник стащил сапоги и снял мокрые
носки. Я держал его за плечо, пока он переобувался. С ветвей внезапно рухнул ком
снега, попав Георгию в сапог, стоящий рядом, пока он засовывал ногу в другой
сапог.
- Ах ты зараза... - не удержался мой друг, раздраженно вытряхивая из обуви снег.
- Как это меня угораздило не взять запасные носки?
Выпив горячего чаю, он с удовольствием надел теплые варежки и топнул ногой:
- Вот теперь порядок!
Через полчаса в келье, у жаркой печи мы пили горячий чай с медом. Промокшая
одежда, развешенная на гвоздях, вбитых в стену, парила.
- Блаженство-то какое... - вздыхал Харалампий после каждого глотка. Они
вынули из рюкзаков свежий хлеб, сыр, сушеные груши.
- Батюшка, вы не хлопочите с кашей, экономьте продукты, вам еще зимовать, а
мы завтра вниз рванем, - приговаривал повеселевший капитан, отрезая толстые
куски сыра. - Вот попал так попал... Даже не верится! - Он покрутил головой. - Но
теперь уж я помолился! Паники не было... Правда, Харалампий? - Георгий шутя
подтолкнул его локтем. Инок в ответ улыбнулся. Видно было, что они хорошо
ладили между собой.
- Правда, правда, потому и добрались. Чем горы-то хороши? Тем, что в них без
молитвы - ни шагу! Теперь, дай Бог, вниз по следам легче будет... - Харалампий
перекрестился.
- А зачем вы так рисковали? Что-нибудь случилось? - спросил я.
Гости переглянулись.
- Нет, ничего особенного не случилось... - Георгий подумал и сказал: - Просто
потянуло что-то вас проведать, пообщаться... Говорю вчера: «Давай, Харалампий,
двинем на денек к отцу Симону!» А он безотказный раб Божий: «Двинем так
двинем, Георгий!» Ну, мы и двинули! - Они расмеялись, понимая друг друга с
полуслова. - А если серьезно, так у меня, батюшка, к вам просьба: постригите меня в
монахи! Как-то на сердце легло после нашего крестного хода на Цыбишхе... Мне
уже сорок пять лет. Хватит по земле ходить неприкаянному... - Он ожидал ответа,
весь собравшись и сосредоточившись.
- Это хорошо, что душа твоя к монашеству тянется, Георгий! Но, во-первых, у
меня нет здесь чина этого пострига, а во-вторых, у меня к вам обоим просьба:
проживите эту зиму вдвоем мирно, по любви. Тогда весной, Великим постом,
совершим пострижение, с Божией помощью! Отец Кирилл дал такое благословение
- постригать тех, кто не стар, сначала в иноки.
- Ага, понятно. Ну что ж, будем ждать вас Великим постом! А с Харалампием
можно жить, он смиренный... - Послушник повернулся к своему другу,
сосредоточенно размешивающему мед в кружке чая. Тот покачал головой:
- Нет, я - великий грешник... Мне до смирения еще далеко! Я и ропщу часто, и
других осуждаю... Прости меня, Господи! Вот, имею вопрос к вам, отче!
- Слушаю, отец Харалампий!
- Как других не осуждать? - Оба гостя выжидательно повернулись ко мне.
- Как не осуждать? - Я задумался. Мне вспомнились истории про тбилисского
старца. - Лучше расскажу, как делал отец Виталий, Царство ему Небесное! Братья
пытались его уловить, может ли он хоть разок кого-нибудь осудить? Идут они
вместе из сухумского собора по улице. Навстречу девушки попались с сигаретами
во рту. Монахи говорят: «Виталий, видишь, как молодые девчата дымят?» А он им
отвечает: «Это Ангелы Божии держат свечечки во рту!» Так ни разу не услышали,
чтобы этот подвижник осудил бы кого-нибудь. Поэтому для того, кто стяжал такое
молитвенное сердце, все видимое становится благом. Подобным образом вос-
принимал жизнь и отец Виталий.
Матушка Ольга рассказывала еще такой случай: в Сухуми тогда пустынникам
худо было. Начальник милиции всех бородачей приказал забирать в участок и
сажать на месяц-два или больше. Если они давали деньги, то отпускал, если нет -
задерживал. Схватили отца Виталия - и в милицию, а он без денег, да еще больной.
Избили его и выкинули на улицу. Приходит к матушке - весь в синяках. Она
ужаснулась: «Виталий, кто тебя избил?» А он отвечает и смеется: «Никто меня не
избил. Это милиция немного мою физиономию подправила. Да еще поучила уму-
разуму: «Смиряйся, Виталий, мало у тебя еще смирения! Не шляйся по улицам, сиди
в горах...»
Эта история всех умилила. Харалампий растрогался:
- Святой человек, воистину святой...
- Его Церковь еще прославит, дай только Бог до этого дожить, - задумчиво
произнес я.
Память об этом страннике, подвижнике и замечательном духовнике нахлынула в
душу благодарностью к удивительному святому человеку. Он как будто навсегда
вошел в мое сердце. После ухода моих друзей начались обильные снегопады. И чем
выше росли под окошком кельи снежные сугробы, тем спокойнее становилось на
душе: «Господи, наконец-то мы вдвоем... Не нужно ждать ни стука в дверь, ни
новостей, ни даже единого слова... Если же говорить, то только с Тобой одним,
Иисусе Сладчайший! Хотя уже знаю я, что Тебе милее молчание молящейся души,
но что это такое, еще не ведаю я... И тайна эта неведома мне, лишь смутно
догадываюсь о ней, однако не желаю придумывать себе пути свидания с Тобою! Ты,
Человеколюбие Господи, открой мне Сам дверь ведения того неведомого Бытия
Твоего, о котором пишут святые отцы, если есть на это святая воля Твоя!»
Иногда, среди зимней лунной ночи, сверкающей мириадами ледяных искр, я
выходил на поляну в снег и стоял неподвижно, не веря своему счастью: молитва
обнимала каждое дерево, каждую легкую тучку в небе, лишь слегка закрывающую
ослепительно белый диск. Словно волны, исходящие из молящейся души, она
достигала молочно-бледных кряжей, морского побережья с милыми сердцу людьми,
далекие города, в которых оно словно различало стук каждого бьющегося сердца,
заключая в свои объятия континенты и всякую тварь живую. Эта молитва не
исключала никого из этой непостижимой всепрощающей любви, дышащей Христом
и наполненной Им, единственным Возлюбленным бодрствующего и внимающего
Ему сердца...
***
ОТШЕЛЬНИКИ С БЕТАГИ
Молись же, дух мой, о вселении в нас Отца и Сына и нераздельного от Них Духа
Святого, ибо лишь такое Божественное вселение дает нам единственно верное
постижение Бога. Носящий в себе всецело Божество, ты станешь навеки носителем
Божией вечности. Земля поднимется на цыпочки, дух мой, желая узреть твое второе
рождение, и Небеса опустятся на землю, чтобы осиявать запредельным своим
светом возрастание и восхождение Твое в горняя. Возлюбленный мой Господь,
исполняющий дух мой
Небесным светом благодати Твоей и водою живою Божественной любви Твоей, -
слава Тебе!
В мартовские оттепели я выходил на солнечный пригрев горного склона, где от
обнажившейся от снега земли поднимались дрожащие струи горячего воздуха.
Растирая в пальцах первую молодую травинку, какое счастье было вдыхать ее
сладкий живительный аромат, наполненный дыханием весенних зорь. И все же
понемногу накапливалась усталость от нескончаемых снежных завалов возле кельи,
промозглой сырости мартовских дождей, туманов, заползающих в двери и окна, и от
дырявых резиновых сапог, в которые постоянно попадал снег во время переходов.
Щурясь на полуденный солнечный овал, резко выскакивающий из быстро летящих
серых облаков и вновь ныряющий в них, мне хотелось мечтать о теплом климате и
менее тяжелой жизни, где не пришлось бы выживать и бороться за нее - но я
отгонял эти мечтательные приступы молитвой, отдавая свои скорби стихам.
Снега рыхлели на глазах, небольшими пятнами серея в зелени просыпающихся
лесов, и я забывал о перенесенных лишениях, радуясь милому звонкоголосому
весеннему раздолью. К празднику Благовещения я спустился в скит. Зимовка у
наших насельников прошла благополучно: братья встретили меня как одна душа,
настолько они сблизились и притерлись друг к другу. Некоторые новости меня
опечалили: поскольку иеромонах перебрался в новую келью на Серебряном хуторе,
то мои друзья остались без Причастия.
- Ничего, отец Симон, не печальтесь! Все равно ни с этим батюшкой, ни с его
послушником у меня нет контакта... Ничего не выходит! - заявил капитан.
Харалампий промолчал.
- А где сейчас Евгений?
- Он высоко забрался, почти на макушку хребта. Строится теперь. Говорит:
«Поставлю келью выше, чем у отца Симона!» Ночует на нашей ореховой поляне, а
на ночь уходит наверх. Теперь сидит там, как сыч. Сюда я его не пускаю, - твердо
заявил Георгий. Он явно был им недоволен.
- Почему так? - меня удивило его решение.
- Разные мы с ним люди! Как встретимся, я ему одно, он мне другое. Решили
полюбовно, что лучше нам меньше общаться! - Послушник в сердцах махнул рукой.
Заметив, что я огорчился, он подбодрил меня:
- Ну, это все ерунда! Попробуйте наш новый хлеб из печки, не оторветесь!
Хлеб действительно вышел на славу - хорошо выпеченный, не сырой, как
выходил у меня, а настоящий вкусный деревенский хлеб.
- Золотые руки у тебя, Георгий! Только, ради Бога, не гордись...
- А гордиться тут нечем, батюшка! Чем гордиться-то? Поломанной жизнью? - Он
замолчал, глядя на меня строгим взглядом серых глаз. - Вот, Харалампий утешал
меня всю зиму своими рассказами. Слушаю его и диву даюсь: бывают же такие
рабы Божии!
Я обернулся к молчащему и улыбающемуся иноку.
- Отче, а какие у тебя отношения с братьями?
За него ответил капитан:
- А у него все братья! Со всеми ладит... Ему и в грязи сухо, и в мороз тепло!
Харалампий улыбнулся, тая в себе какую-то сокровенную думу.
- Слава Богу за все! - отозвался он. - Читали, отец Симон, Акафист Серафима
Вырицкого? Я сейчас по нему молюсь, прямо до слез... До чего же хорошо
написано! А по Причастию я уже прямо истосковался... Когда послужим литургию?
- Можно ночью послужить, если сегодня приготовимся, - предложил я.
- Отче, помните, вы меня обещали Великим постом постричь в иноки? -
напомнил послушник.
- Помню и слово свое сдержу. Сегодня же нужно иноческую одежду приготовить
и положить в храме. Там мы ее освятим. Рад, что вы сумели по-братски вдвоем
прожить зиму! Как раз завтра праздник Матери Божией...
На Благовещенской всенощной и утренней литургии веяло чем- то необычным:
лица инока Харалампия и послушника Георгия излучали торжественность и
понимание важности происходящего. Совершая постриг послушника в иноки в
честь святого мученика Евстафия Плакиды, мне хотелось соединить их жизни в
духовное единство, находя в них некоторые соответствия по трагичности
жизненного пути. Во время чтения постригальных молитв неожиданно сошла такая
обильная благодать, что я остановился... Как будто сверху через мои сердце и руки
сходила необыкновенно добрая и мужественная сила, в которой чувствовалось
присутствие святого Евстафия. Нисходя на голову новопостриженника, она неким
удивительным образом включала и меня в это Таинство. Молитва в груди словно
вспыхнула, подобно пламени, раздуваемому ветром. Молчание и тишина в храме
затягивались...
Инок Евстафий поднял голову.
- Батюшка, что-нибудь случилось?
- Нет, ничего, отец Евстафий, просто молюсь...
Харалампий стоял за аналоем и шептал молитвы. В этой проникновенной
благодатной тишине как будто сам святой пребывал с нами в храме. В лесу громко
куковала кукушка, каким-то образом вписываясь в торжественный постригальный
чин, словно предвозвещая всем нашим жизням многая лета. Над церковью в окне
громоздились ярусами высокие белые облака, словно паруса небесной флотилии...
Вечером я спросил:
- Отец Евстафий, ты что-нибудь чувствовал, когда тебя постригали?
Он подумал.
- Волновался сильно, ожидая, каким именем меня назовете... Еще вся моя
несуразная жизнь прошла перед глазами, прости меня Господи! Вообще-то, знаете, в
сердце тепло какое-то пришло, как после Причастия...
Поздним вечером, взволнованный непростой судьбой этого парня, я записал в
тетрадь стихотворение, посвященное ему.
***
МИНЫ
Без Тебя, Боже мой, не нужен мне этот воздух земной, отравленный и ядовитый,
и нисколько не нужен даже воздух Небес, где обитают Ангелы, если я не зрю Тебя
всецело в сокровенных недрах духа моего. Без Тебя, Иисусе, не знаю, есть ли кто
иной, более страдающий, чем я, грешный сын земли сей? А с Тобою, Сладчайший
Христе мой, не ведаю, есть ли кто-либо более блаженный, чем я, неведомо как
сподобившийся неизреченной милости Твоей. Оживи меня, Спасе мой, всецело и
всесовершенно, ибо если тело мое, ум мой или сердце останутся хотя бы единой ча-
стью своей мертвыми, то как воскресшему духу пребывать в них? Ты - святость, Ты
- источник жизни моей, в руки Твои полностью и безраздельно предаю все, что я
считал до этого времени своим: тело, чувства, ум, сердце и дух мой, - освяти их
истиною Твоею!
Когда мы проходили мимо сельсовета, нас остановил новый глава Псху,
худощавый высокий мужчина лет сорока пяти, имевший поддержку у абхазов.
- Эй, эй, Георгий, постой-ка минуточку! Ты мне три месяца назад обещал
паспортные данные представить, где они? Хочешь, чтобы я тебя законом прижал? -
грозно накинулся он на инока. Тот с усилием сдержал свой гнев:
- Некогда было, Зиновий. В следующий раз принесу...
- Я тебя выгоню отсюда к ... - Председатель выругался, не обращая внимания на
то, что рядом священник. Евстафий набычился. Его скуластое лицо подернулось
бледностью.
- Да ты сам туда катись, куда меня хочешь отправить... Чего ты меня законом
пугаешь?
Они стояли друг против друга, нервно дыша и сжимая кулаки. До этого мирно
стоявшая лошадь, которую капитан держал за поводья, вдруг повалилась на спину
вместе с иконой и нашими мешками, с хрустом давя сухари, которыми они были
набиты. Инок начал тянуть животное за уздечку, пытаясь поднять его с земли. Но
лошадь каталась на спине, нелепо дергая ногами. Я молился изо всех сил, пытаясь
изменить ситуацию.
- Зиновий, под мою ответственность: обещаю вам, что он обязательно принесет
паспорт, как только придет на Псху в следующий раз!
Председатель перевел угрожающий взгляд на меня и неожиданно смягчился.
- Ладно, верю. А что это ваш конь тут разлегся? - Он ударил коня сапогом в круп.
Тот покорно встал как ни в чем не бывало. - А Уголовный кодекс, Георгий, я лучше
твоего знаю: шесть лет в Магадане отсидел, - бросил нам вслед новый глава
администрации.
Через село мы прошествовали молча. Уже в лесу до сих пор молчавший
Евстафий сказал мне, обернувшись:
- А иконе-то нашей, должно быть, полный каюк.
- Наверно, - печально ответил я, не представляя, как могла уцелеть большая
икона под стеклом, если на ней катался на спине здоровенный конь. Дома мы с
трепетом развернули узел, ожидая, что из него посыплются осколки стекла и части
поломанной иконы. К нашему изумлению, мы обнаружили совершенно целый киот,
и даже на стекле не было ни единой трещины.
- Выходит, икона сама себя уберегла. Похоже, она чудотворная... А я думал, что
одни щепочки да стеклышки привезем! - задумчиво высказал инок предположение.
Харалампий ожидал меня в радостном возбуждении:
- Батюшка, нашлась отличная полянка под келью! Только само место расчистить
надо. Благословите заняться подготовкой к стройке! Я возьму себе кое-какой
инструмент?
- С Богом, отец, только не теряй его в лесу. Из Москвы это железо возить
непросто! - разрешил я. Евстафий крикнул из кухни:
- Только мои топоры не трогайте! Потеряете, потом век не найдешь...
Он ценил свои инструменты. С топорами у нас действительно бывали
недоразумения. Частенько, шаря повсюду в поисках топора или колуна, я
расстраивался из-за пустой траты времени. Москвич и вправду был рассеян.
- Харалампий, ты видел топор? Ты же рубил им дрова?
На мой прямой вопрос я получал неопределенный ответ:
- Видел, отче, а где - не помню. Попозже, думаю, найдется...
Верно, спустя несколько месяцев я находил в лесу вытаявшие из-под снега
инструменты, забытые незадачливым лесорубом. Ха- ралампий, видя, как я несу из
лесной чащи обнаруженные топоры и пилы, обычно приговаривал:
- Надо же, нашлись... Я же говорил, что попозже найдутся!
Инок Евстафий, заметив, что я начал укладывать рюкзак, вызвался помочь мне
поднести груз на Гризбу. Но я отклонил его помощь, сославшись на то, что у него
полно работы по хозяйству, а наш друг будет занят расчисткой поляны под келью.
- Тогда благословите, я займусь виноградом! Хочу сделать из нашего осеннего
урожая для церкви вино кагор.
Это предложение порадовало меня.
- Неужели сможешь? Отец Пимен делал церковное вино, но на него ушло много
сахара, которого у нас уже нет.
- Ничего, батюшка, этот сорт «изабелла» даст свой сахар, еще лучше будет -
настоящий кагор! - уверенно заявил Евстафий. - А насчет пьянства не безпокойтесь,
я полный трезвенник.
- Если так, давай делай, очень интересно! - поддержал я своего друга.
- Только мне придется вино делать в церковном доме, там электричество есть.
Для кагора необходимо поддерживать ровную температуру - ни больше, ни меньше,
- объяснил он, заботливо осматривая виноградные лозы.
- Ты, отец, заодно паспорт председателю отнеси, зачем себе неприятности на
голову собирать?
Капитан почесал затылок:
- Ох, как с ним не хочется встречаться... Ну ладно, раз вы пообещали ему, отнесу
свой паспорт.
Под бойкий пересвист синичек легко и ходко шлось по давно знакомой тропе.
Наверху стояло безмолвие, нарушаемое лишь шумом ветра в верхушках высоких
пихт, крепко вросших в скалы узловатыми корнями. Я увлекся поиском выхода из
верхней кельи в альпийские луга. Кустарниковые дебри сменились папортниковыми
полянами с причудливо перекрученными стволами сосен. Гул водопадов Грибзы
стал слабее.
В лицо повеял привольный воздух с широких лугов верховьев реки. Выбравшись
в зеленую речную пойму, радующую глаза пестротой луговых ромашек, я поставил
палатку на галечниковой отмели. На противоположной стороне реки, спокойно
текущей в низких травных берегах, примерно в километре от моей палатки, стоял
балаган Шишина, откуда вился сизый дымок. Я посмотрел в бинокль: из-под
темного навеса, где горел очаг, кто-то целился в меня в окуляр оптического прицела
винтовки. Пока я закреплял палаточные растяжки камнями, хлынул сплошной
стеной летний ливень, не оставив на мне ни одной сухой нитки. Я забрался, в свое
хрупкое жилище и выкинул мокрый подрясник наружу. От сильной усталости
глубокий сон прервал мои молитвы.
Ранние крики разбудили меня на заре. Лесничий выгонял коров на луга. На
солнце у балагана ярким блеском блестели молочные ведра, рядом с ними
возвышалось недостроенное строение сеновала. Я выжал мокрый подрясник и,
разложив его на речных камнях для просушки, отправился к Шишину, накинув на
плечи куртку и взяв рюкзак. Под навесом хозяин заливал кислое молоко в большой
закопченный котел - варил сыр.
- Ага, отец Симон пожаловал! Ну что, замели следы? Умудряюсь, как вы
проходите по таким стремнинам? Вчера абхаз у меня ночевал, разглядывал вас в
оптический прицел. «Не диверсант ли палатку ставит?» - очень безпокоился.
«Почему диверсант?» - спрашиваю. «С бородой,- говорит, - и весь в зеленом!» -
«Это наш батюшка!» - успокоил я своего гостя. А он не верит: «Разве батюшки из
такой пропасти приходят?» Лесничий добродушно рассмеялся. «Наш, - говорю ему,
- приходит!» Куда собрались?
- Хочу прогуляться по хребту вдоль Бзыби, посмотреть на Сва- нетию с этой
стороны, Василий Ананьевич!
Я знал, что тропа начиналась недалеко от балагана и уходила среди сосен высоко
вверх, на длинный пологий кряж.
- Вот незадача! - поскреб бороду Шишин. - А мы же ее заминировали еще в
войну! Мины как стояли, так и стоят. Очень опасно, отец Симон...
Заметив мое огорчение, лесничий смягчился.
- Слушайте внимательно, я вам все объясню. Первое опасное место на тропе там,
где стоит наклоненная пихта. Обойдите ее стороной. А второе место не пропустите:
как поднимитесь на самый верх, увидите ложбиночку, тогда сразу уходите в
сторону, место узкое и все заминировано. А дальше уже ничего нет, можно спокой-
но идти, если только сваны свои мины не поставили... Запомнили?
- Запомнил, Василий Ананьевич, спасибо.
Мне показалось, что в этом описании нет никаких трудностей.
- Ну, в таком случае перекусите на дорогу свежим сырком! Гриша, ставь чайник!
Из балагана выбежал розовощекий малыш лет шести и бойко принялся хлопотать
у костра. В нем я узнал того мальчугана, который щипался с Ваней на исповеди в
молитвенном доме. Пока мы с лесничим пили чай и закусывали сыром, отмахиваясь
от надоедливых мух, мальчик взобрался на стропила сеновала и звонким голоском
затянул детскую песенку, закончив ее заразительным смехом. Утреннее солнце
обливало его лучами со спины, и казалось, что взлохмаченная голова его сияет в
светлом ореоле каштановых волос. Мгновение как будто остановилось и стало
вечностью. В этом милом озорнике я вдруг увидел самого себя в далеком розовом
детстве...
***
Там, на стропилах,
Мальчик смеется,
Весь в ореоле
Солнечном!
И все это
Вместе -
Июлем зовется,
Синим,
Безоблачным!
И мухи стеклянные
В воздухе носятся,
В солнечной сини
Отечества,
И мальчик смеется,
Как будто
Из космоса, -
Маленький бог
Человеческий...
- Хороший пацан растет, - заметил мой давний знакомый, видя что я с улыбкой
смотрю на мальчика. - Внучок мой, попросился ко мне на лето.
- А как жизнь, Василий Ананьевич? После войны полегче стало? - Дым от костра
назойливо лез в глаза, и приходилось прищуриваться, отмахиваясь от него рукой.
- Вроде полегче, а с другой стороны, - не совсем, - покачивая головой, в раздумье
произнес собеседник. - Куда все катится, не пойму... В стране все наперекос, и нам
от этого, конечно, несладко! Были грузины, кажется, ладили с ними неплохо...
Они сами жили и другим жить давали. Был Советский Союз, и был порядок! А
сейчас... - Шишин горестно махнул рукой. - Одни искушения! Даже вот, чего
раньше отродясь не было, убийства... У всех автоматы дороже людей стали. Никого
не тронь. Так вот и живем, словно не люди, а бесы. А от бесов, как от дыма, не
отмахнешься руками, батюшка! Помолитесь о нас, грешных, путаница в души
пришла, словно Бог забыл людей...
- Бог не может забыть ни одного человека, Василий Ананьевич. Это люди забыли
Бога и пытаются устроить счастье без Него на свой лад. А выходит, как ни крути,
одно несчастье...
Шишин устремил на меня внимательный прищуренный взгляд:
- А что, раньше, когда народ был с Богом, не было несчастий?
- Когда все государство жило как один человек, сколько святых на Руси было! А
начали жить каждый сам по себе, то и одного святого стало трудно найти... Вот,
прошла по Абхазии война, сколько бед принесла тем же самым грузинам! Но
причина ведь не только в том, что государства не стало. Сами себе они такую жизнь
устроили: хлеб едой не считали, на улицу выбрасывали, разврат за геройство
почитали, им хвастались, и все на наших глазах происходило. Вот и дожили до
войны... На Псху еще как-то люди через веру удержались, души уберегли, поэтому
война стороной прошла, только напугала, даже на фронте никто из псхувцев не
погиб, потому что Бог уберег...
- Это так, батюшка. Будем и впредь Церкви и Бога держаться...
Я встал и попрощался с Шишиным и его внучонком, который улыбался мне со
стропил чистой детской улыбкой. С пригорка я оглянулся: мальчик махал мне
ручонкой. Лесничий возился у котла с сыром, помешивая его большим черпаком.
- Ложбинку-то, ложбинку не пропустите! - прокричал он мне вдогонку.
Наклонную пихту заметно было издали. Мне легко удалось обойти этот
неприятный участок. Дальше начался крутой подъем по глинистой, с мелкой
щебенистой крошкой тропе. Запыхавшись, я вылез на хребет и огляделся вокруг.
Напротив, на той стороне Бзыби, словно невесомые и беззвучные, висели в
воздухе водопады. Густой пряный воздух наполнил легкие силой, а сердце -
счастьем простого чистого бытия. Над Марухским перевалом четко и резко
выстроились белые башни облаков с синими зубцами вершин, с зеленым прибоем
сплошных пихтовых лесов вдоль скал. Немного было жаль, что остается еще
столько прекрасных мест на Кавказе, куда я, возможно, никогда не попаду и эта
часть горной природы не соединится с моей душой, жаждущей вобрать в себя не
только все эти безчисленные перевалы, но и весь необъятный мир, который
впоследствии оказался таким хрупким и уязвимым.
Мой взгляд опустился вниз, и лишь затем пришло осознание, что я любуюсь
грандиозной панорамой с той самой узкой заминированной ложбинки, о которой
предупреждал меня лесничий.
Сердце захолонуло. Тело словно оцепенело. Едкий цепкий страх смерти проник в
душу. «До чего же гадко и глупо бояться смерти и в то же самое время не знать что
делать!» - с отчаянием подумалось мне.
Я попытался среди мелкого рассыпчатого гравия отыскать свои следы, чтобы
вернуться по ним обратно. Но, сколько я ни вглядывался, на каменной крошке не
обнаружилось никаких отпечатков. Только молитва мягко и осторожно что-то
пыталась мне сообщить. Как озарение пришла догадка: прыгнуть в сторону, собрав
все силы, и - будь что будет! Очень, очень старательно молилось тогда мое сердце!
И тихий ручеек молитвы стал подобен раскатам грома в сердечном пространстве...
Эта молитва советовала мне предпринять мою единственную попытку со всей
решимостью, целиком возложив надежду на единого Бога.
Прыжок в пропасть не был удачен: поскользнувшись на каменной крошке, я упал
боком на крутой склон, в двух шагах от меня поросший хвойным стлаником, и
покатился вниз, обдирая руки о колючие ветви. «Жив, слава Богу!» - это первое
ощущение сильного ликования вспыхнуло в груди. Цепляясь за колючие побеги, я
смог остановить безпорядочное падение и выбраться из этого опасного места,
обогнув его по большой пологой дуге. «Господи, как хорошо жить на земле, когда
Ты здесь, рядом со мной! Слава Тебе за все, даже за эти жуткие мины, через
которые я учу Твои самые жизненные, самые насущные уроки - уроки духовного
внимания и смирения!»
Кляня себя за рассеянность и упоенность красотой мира, которая может
оборваться в любой момент, я снова и снова каялся Богу, сидя на вершине хребта.
Но чувство удивления и ощущения удивительного общения с неведомой жизнью,
открывшейся в молитве, заставило меня вслушаться в нее и запомнить этот опыт.
«Вот оно как...Значит, ты можешь ясно и понятно вразумлять меня, неразумного, и
давать мудрые советы из своей непостижимой глубины, мне - невежде и неучу? -
говорил я, обращаясь к молитве. - Тогда нужно все это запомнить как следует: если
в другой раз мне придется попасть в трудную ситуацию, я буду слушать лишь твои
советы, а не свои глупые умозаключения! Разве была хоть когда-нибудь польза от
тех решений, к которым приходил путем логических размышлений? Лишь досадные
ошибки... Одно только трудно, - признался я себе с горечью, - вспомнить об этой
чудесной способности Иисусовой молитвы - как она может учить и наставлять,
когда что-нибудь случается...»
Василий Ананьевич долго крутил головой, слушая мой рассказ об опасном
приключении с минами.
- Это, батюшка, вас какое-то чутье выручило, что вы остались с ногами и руками!
Одни только лесные звери обходят мины, понюхают землю, -ив сторонку... А
сколько грузин и сванов здесь повзрывалось! Все хотели нам диверсии строить. Не
успевали мины ставить для них. Достроились на свою голову... А вам Бог помог,
конечно. Как в Священной Книге написано (Пс. 78:15): Ты еси Бог творяй чудеса!
Но и таким рассеянным нельзя быть, вот вам мой совет со всем нашим уважением...
Костер потрескивал, крутя винтом голубоватый дым под низким навесом, иногда
постреливая в нашу сторону багровыми искрами. Гришутка посапывал у огня,
улыбаясь даже во сне своей чудесной улыбкой. Густые сумерки придвинулись
почти к самому балагану, черным силуэтом стоящему на речной луговине. Я под-
нялся, собираясь уходить.
- Ну, бывайте здоровы, отец Симон! Фонарик есть? - слышался из темноты
неспешный, с легкой хрипотцой голос лесничего, словно отсвет погасающего
костра. - Вам еще реку переходить... Проводить вас?
- Спасибо, Василий Ананьевич. Тут недалеко, не заблужусь...
Утро выдалось жаркое. Кусты стояли стеной. Пришлось снять цепляющийся за
побеги ежевики подрясник и остаться в белой монашеской рубахе, заправив ее в
солдатские брюки. Потный и усталый, я пробирался сквозь густые заросли, наметив
прорубить в них скрытую тропу до самого верха. Часто приходилось наклоняться,
чтобы пролезть с рюкзаком под низко растущими ветвями. Они, соскальзывая с
головы, иногда царапали шею.
В одном месте меня привлек отчаянный птичий писк, и я резко остановился,
пытаясь разглядеть в непролазной чащобе причину этой суматохи. Две пичужки в
тревоге вились над низкой веткой лавровишни, перекрывшей мне путь.
Приглядевшись, я замер: по ней ползла большая гадюка, совсем незаметная в густой
листве. Лишь птицы, в панике вьющиеся над змеей, спасли меня от ее укуса. Она бы
непременно свалилась мне на шею, когда я пролезал бы под веткой. Обойдя это
неприятное место, я вновь остановился, чтобы поблагодарить Бога.
«Господи, любимый мой, лишь в уединении, где только Ты и больше никого,
можно ясно увидеть и ощутить Твою заботу! Не дай мне никогда забыть о
нескончаемой Твоей милости и любви! Пресвятая Богородица, храни и Ты меня,
грешного, а также всех людей Твоих Твоей неусыпаемой любовью!»
Все лето прошло в молитве и каком-то самозабвении, словно начался вечный
день, не имеющий ни начала, ни конца. Несколько раз я спускался на Решевей за
продуктами, служил Литургии и снова уходил в верхнюю келью. Солнце как будто
застыло в небе, и в памяти осталось ощущение, что ночи не было. Безпрерывная
молитва захватила меня целиком.
Холодные ночи, сверкающий утренний иней росы на поникших травах
напомнили мне, что осень не за горами, В скиту отец Евстафий с гордостью дал мне
отведать своего вина:
- Это так, на пробу! Не настоялось еще как следует, отец Симон... - Он
выжидательно смотрел на меня, пока я пробовал вино из маленького стаканчика.
- Великолепно! Намного лучше магазинного кагора! - восторженно отозвался я.
- Ну еще бы! Там только спирт да сахар... А тут виноградинку к виноградинке
отбирал! - похвалился винодел.
- Ты говоришь как мой отец! Он тоже делал в Душанбе вино по особому рецепту,
руками виноградины отбирал. Даже добавлял дубовые листья!
Инок, выслушав мои воспоминания, снисходительно заметил:
- Нам этот рецепт ни к чему! У нас же церковное вино. А ваш отец делал
настойки...
- Без сахара, Евстафий, заметь! - защищал я виноделие своего старика.
- Так в Душанбе виноград не чета абхазскому. Из «изабеллы» трудно кагор
получить. Но все равно вино вышло на славу, можно будет отцу Кириллу подарить!
- внезапно предложил Евстафий. - А для скита я еще сделаю...
- Знаешь, давай наместнику тоже подарим! Пусть порадуется, он в кавказских
винах знаток, - вспомнил я об отце Феофане. - Сколько он мне в жизни добра
сделал, спаси его Господи!
- Это можно. Ведь я в наше вино специально крещенскую воду добавил для
вкуса! Такого напитка нигде не найдешь, - обрадовался капитан.
- Как крещенскую? - ужаснулся я. - Так на нем же служить нельзя!
Инок сильно пригорюнился, затем, придумав что-то, приободрился:
- Вот как? Я не знал... Ну ничего, пусть наместник так вино пьет - натощак!
Однако у меня дело к вам есть, отец Симон! Давно собираюсь вам сказать... - Инок
придвинул ко мне табурет. - Да, вы присаживайтесь, не стойте.
Когда я присел, он взял пень и устроился напротив.
- Вот какое дело: что мы все время в должниках у Василия Николаевича? То нам
лошадь нужна свой груз отвезти, то лошадь нужна огород вспахать, то снова просим
лошадь ремонт делать. А ведь можно самим ее приобрести - и никаких проблем не
будет! Харалампий сейчас, к примеру, келью строит. Носится с рюкзачком то в
скит, то на Псху. А с лошадью мы бы ему сильно помогли.
- Боюсь, что с ней еще больше проблем появится, Евстафий! - начал высказывать
я свои опасения. - За животным нужно ухаживать, подковывать, упряжь нужна,
седла. К тому же лошади еще болеют.
- Не переживайте, батюшка! Я старый лошадник, все беру на себя: и уход, и
упряжь, и подковы, и все такое... - Голос у капитана стал умоляющим. По-
видимому, он к лошадям имел особое пристрастие. - На самом деле я их очень
люблю. Подумайте, все грузы и походы - сами будем решать... И зависимости от
села меньше...
Установилась выжидательная тишина. Доводы инока покорили меня.
- Если так, то было бы неплохо. В Таджикистане у нас тоже кобыла была, белая,
добрая, очень нас выручала. Даже от смерти спасла... Только где денег взять? И
сколько это будет стоить?
Сомнения вновь одолели меня.
- Насчет стоимости я узнаю. А коня можно купить у черкесов с Северного
Кавказа. Они сюда стали гонять табуны на горные пастбища. Думаю, миллион
рублей будет стоить лошадка!
- Миллион? - опешил я. - Кто же нам даст такие деньги?
- Батюшка, какие же это сейчас деньги? Бумага, и только! Там же одни нули... По
нынешним ценам не так уж и много. Это же не машина, отец Симон, а лошадь! -
Капитан даже поднял указательный палец. - Дело серьезное...
Мне вспомнилось, что наместник тоже любит лошадей, и такая идея перестала
казаться нереальной.
- Если отец Кирилл благословит, то, возможно, лошадь у нас будет, - сказал я,
улыбаясь. - Ты лучше молись, чем мечтать. Для всех нас тогда больше будет пользы.
- Понятно, батюшка. Что благословите делать? Собираться в Лавру? - Любитель
лошадей даже встал со своего пня, полный воодушевления.
- Ты сначала разузнай обо всем на Псху. Как соберешь сведения о покупке,
только точно, сколько всего денег нужно, так, с Богом, и поедем в Москву.
Харалампий присмотрит за огородом...
Идея с лошадью вдохновила наше братство: Евстафий мечтал о новой жизни,
которую подарит ему доброе животное, Харалампий представлял, как быстро
пойдет строительство его кельи с помощью лошадки, подвозящей ему разный
полезный груз, а я вздыхал о том, как мне просить благословения у батюшки и
деньги у наместника... Время, мудрое время все расставило по своим местам.
Если я попытаюсь без Тебя, Боже, узнать, кто же я в своей сущности, то не найду
ответа. Если же дерзновенно устремлюсь исследовать кто Ты, Господи, по сущности
Твоей, и попытаюсь поднять свой оземлянившийся ум до Тебя, то изнеможет он и
устыдится, не имея ни сил, ни возможностей для этого. Слова Твои превышают
восприятие мое и разумение. Дела Твои исполняют меня трепетом. Свет Твоей
благодати своим пришествием свидетельствует, что не свободны мы от тьмы
страстей и греха. Лишь познание Твоей истины, Христе, сделает меня единым с ней
и сотворит прозревшим и крылатым духом. Дай мне, жаждущему, пить Тебя, Боже,
словно воду живую, и зреть Тебя, несозданную вечную Реальность, пребывающую
за пределами пустоты и мрака, и постичь Тебя, Превысшую Мудрость, земному
сердцу моему, возлюбившему Тебя навеки.
«ЛЯГУШКИ И ЛУНА»
Поистине, тот, кто увидит Христа, увидит и себя самого так, как он был задуман
Отцом Небесным. Если же мы не поступаем сообразно тому, как жил и поступал
Христос, как нам стать подобным Ему в вечности? Оставь же всякую суету, душа
моя, и горячей любовью своей сумей привлечь к себе Истину - Сына Божия. Если
видишь в себе ночь грехов и каешься, а каясь, смиряешься, то скоро коснется тебя
рассветный луч благодати Божией. Стены заточения твоего созданы твоими же
грехами, скорбная душа моя. Если вернешься ко благу, не увидишь вокруг себя
никаких стен, а узришь лишь нескончаемый свет благодати, славу Иисуса Христа,
Сына Божия. Разве может что-либо существовать кроме Тебя для сердца моего,
Господи Боже?
Лесничий и пчеловод, услышав о нашем желании приобрести коня, серьезно
задумались. Они долго судили и рядили, потом лесничий со всей ответственностью
сказал:
- Покупка коня - дело нужное. Есть у нас на примете конь- трехлетка, вроде
подходящий. Надо будет с черкесами потолковать, когда табун вниз погонят.
Василий Николаевич тоже вставил слово:
- Если в цене с пастухами сойдемся, то лошадка у вас будет то, что надо!
Цена, указанная Евстафием, соответствовала рыночным отношениям на Псху.
Осталось завершить разные дела в селе. После того как закончилась исповедь
сестер, Ваня взял меня за руку:
- Когда вы меня на Грибзу возьмете, отец Симон? Вы же обещали... - Он смотрел
снизу умоляющими глазами.
- Возьму, Ванечка, непременно возьму! Как вернусь, пойдем в горы вместе. А ты
помолись о нас, путешествующих.
- Хорошо, батюшка. Изо всех сил буду молиться!
Нагруженные кагором и подарками мы улетели вертолетом в
Сухуми. В поезде пассажиры с любопытством присматривались к нам, задавали
вопросы. Чувствовалось, что люди постепенно меняются и вид человека в
подряснике уже не пугает их.
В Лавре отец Кирилл, рассматривая наше вино на свет, долго качал головой.
- Ну нет, служить на таком вине, с крещенской водой, нельзя ни в коем случае!
Мы с иноком переглянулись: привезли пять литров лучшего вина, - и напрасно.
- А что же с ним делать, батюшка? - спросил я.
- Жалко, столько трудов пришлось приложить, - подал голос инок, сидя на стуле
сбоку от меня.
- Не знаю, не знаю... Отдайте наместнику, пусть ему будет подарок. Только на
мое благословение на ссылайтесь! - улыбнулся духовник- С чем еще приехал, отец
Симон?
- С заботой, батюшка. Посоветуйте, как поступить...
Я не знал, как получше изложить свой вопрос и умолк. Евстафий нетерпеливо
ерзал на своем стуле.
- Слушаю, слушаю, - старец наклонил седую голову, ожидая вопроса.
- Отче, мы в основном в скиту носим грузы на себе. Но когда нужно обменять, к
примеру, нашу картошку, орехи или кукурузу на крупы, то просим лошадь у села.
Опять же, пахать огород, боронить или келью строить, чтобы бревна из лесу
подтаскивать, снова просим людей о помощи. Сейчас у нас инок Евстафий знает,
как содержать лошадь и как с ней работать. Поэтому от всех спрашиваю, батюшка:
можно нам приобрести коня для скита? С ним мы вроде будем более независимы от
села, и не нужно будет ставить наших друзей в затруднение, каждый раз прося у них
помощи.
Старец подумал и, не спеша, промолвил:
- Что ж, дело хорошее, дело хорошее, да... Только откуда же у вас деньги, если
вы обменом продуктов живете?
Легкая смешинка тронула его губы. Старец открыл ящик стола.
- Возьми, отец Симон. - Он протянул толстый конверт. - Хватит на коня вашего?
Здесь около миллиона рублей. Как раз вчера один добрый человек на монашеские
нужды пожертвовал.
В растерянности я не знал, как благодарить духовного отца.
- Но к лошади еще многое требуется, это все к наместнику... Теперь к нему идите,
с Богом!
Мы с благословением поцеловали руку старца и отправились в кабинет к
настоятелю монастыря.
- Что это у вас? Вино? С Кавказа? - отрывисто и кратко встретил нас вопросами
архимандрит.
- Это вино сделал наш инок, Евстафий, отец наместник. Очень вкусное, лучше
всякого кагора! Но, не зная правил, мы влили в него «для качества» немного
крещенской воды. Служить на нем, к сожалению, нельзя, но угощать гостей
натощак можно, - оправдывался я, красный от смущения.
- Эх вы, виноделы! Ну отдайте ваше вино келейнику!
Я достал из рюкзака копченый сыр сулугуни и мед.
- А вот за это спасибо! - Наместник с удовольствием вдохнул сырный запах. -
Кавказом пахнет! Чем же вас отблагодарить?
- Отец Феофан, нам батюшка дал деньги на коня для скита. А на сбрую, подковы,
седло - не хватает, - набрав в грудь воздуха, выпалил я.
- Коня хотите приобрести? Это хорошо... Как же в скиту без коня? Идите к
казначею, он выдаст вам нужную сумму. Пишите прошение, я подпишу!
Евстафий от радости толкнул меня в бок локтем. Я сделал страшное выражение
лица, показывая иноку, что лучше в кабинете начальства не давать волю такому
ликованию.
- Кстати, у нас на конюшне можете подобрать то, что нужно для упряжи... -
Настоятель поднял трубку и распорядился, чтобы нас обезпечили всем
необходимым. - Если чего не хватит, то докупите в Москве...
- Благословите, отец наместник!
- Ну, везет нам, так везет! - повторял мой спутник, глядя, как белый конверт из
окошка казначея перешел в наши руки. - Благословите, сейчас на конюшню поедем,
посмотрим, что у них есть.
Вместе с конюхом мы долго перебирали пахнущие кожей лошадиные сбруи,
смотрели подковы и кое-что выбрали, предполагая сделать основные закупки в
Москве. Евстафий взял адрес конного магазина у нашего помощника и обратился ко
мне:
- Разрешите, отче, я сегодня в Москву поеду и закуплю все, что нужно? - Он
нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
- Отец Евстафий, ты пока помолись в Лавре, попричащайся. В магазин вместе
поедем. Мне еще нужно с отцом побыть и у старца поисповедоваться.
Счастливые и радостные от удачного разрешения насущных вопросов мы
отправились на Соловьевскую улицу. После приветствий, устроив гостя, мы
наконец остались вдвоем с отцом.
- Что ж, сын, вот и снова свиделись... А ты ничего себе, держишься молодцом! -
Старик гладил меня по плечу, припав седой головой к моей груди. Мне было
слышно, как бьется его сердце.
- Ты тоже, папа, хорошо выглядишь. Не болел?
- Нет, не болел, слава Богу! А вот зуб сильно разболелся.
Он показал мне пальцем несколько торчащих обломков коренного зуба.
- Ты его сломал, папа? - отступил я на шаг, пытаясь разглядеть разрушенный зуб.
- Врачи сломали, сынок. Пошел я в больницу. Посадили меня в кресло. Тянули-
тянули, не смогли вытянуть. Одни женщины кругом. Взяла одна из них настоящее
зубило, приставила к зубу и как махнет молотком по этому зубилу! У меня чуть
голова с плеч не слетела... Я вскочил, все пузырьки их перевернул. «Что же вы, зло-
деи, - говорю, - со старым человеком делаете? С ума посходили?» Они что-то мне
толкуют, мол, зуб у вас, дед, какой-то не такой... А я им: «Это у вас зубы не такие!
Осталось только их повыбивать вам!» - и вышел. Так и хожу теперь с обломком.
Потом, правда, заходил, просил прощения...
- Болит зуб, папа? - с состраданием спросил я.
- Вроде нет, если больной стороной не есть. Ну, от холодного или горячего,
конечно, побаливает, - пожаловался отец.
- Мы с тобой к хорошему стоматологу сходим, к которому лаврские монахи
обращаются. Нужно вырвать эти корни, папа, а то беды потом не оберешься...
- Хорошо, сын. Вместе, значит, вместе... - согласился старик. - А ты, сынок, как
живешь на своем Псху? - Он поднял не меня голубые глаза, полные любви.
- Не на Псху, папа, а на Решевей! Так наш хутор называется, - поправил я отца. -
Жизнь у меня прежняя: одни хвалят, другие ругают. Особенно тяжело с теми, кто
подозрителен. Вот такие мне совсем не верят. Что ни скажу, перетолковывают по-
своему.
- А ты сам всегда держись правды, какой бы она ни была! Одному человеку
понравился дом, выставленный на продажу. Он спросил о цене. «Один рубль», -
отвечает управляющий. «А почему так дешево?» - поразился покупатель. «Видите
ли, в чем дело, - сказал ему продавец. - Покойная хозяйка приказала продать дом по
самой минимальной цене, при условии, что покупатель, во-первых, пожертвует на
содержание ее кошки один миллион, а во-вторых, сохранит в тайне условия сделки.
Таково завещание». Человек купил дом за один рубль, пожертвовав на кошку
покойной хозяйки миллион. Когда знакомые спрашивали его, за какую сумму
приобретен такой красивый дом, он отвечал: «Всего за один рубль». - «К чему
говорить такую ложь? Этого не может быть!» - упрекали нового хозяина все
знакомые. «Нет, это правда», - настаивал тот, но ему никто не верил, и все
утвердились во мнении, что он чудовищный лжец. Поэтому, сын, не всякую правду
людям объяснишь. Но нужно помнить, что настоящая правда всегда добрая. И за
нее, бывает, нужно бороться...
- А как же тогда жить, папа? С такой правдой?
- Всегда будь повернут к людям одной стороной, - усмехнулся отец.
- Это какой же? - недоуменно спросил я.
- Доброй стороной, сынок! К людям нужно быть только добрым. И к хорошим и
к нехорошим. Вообще, все люди хорошие. Это только обстоятельства бывают
плохими. Поэтому в плохих обстоятельствах и нужно бороться за доброту, чтобы
правду не потерять...
К иноку Евстафию отец отнесся доброжелательно.
- Толковый человек, но сильно нервный. По лицу видно. Но к тебе он всегда с
уважением относится, это хорошо... Ты в горсовет собираешься идти?
- Теперь нет горсовета, папа. Теперь это называется - мэрия.
- Как название ни меняй, а содержимое одно и то же.
Постояв в различных очередях, выстроившихся у кабинетов в мэрии, я смог
разузнать следующее: в документах нашего дома обнаружились неточности, и
теперь следует в них внести поправки и изменения. Для выявления расхождений
мэрия пришлет инженера и замерщика, о чем нас известят. А пока нужно ждать.
- Что они там, с ума посходили? Так мы никогда с тобой рядом не будем! - Отец
начал надевать пальто и искать шляпу. - Сам пойду и найду на них управу!
Мне стоило больших усилий его остановить.
- Папа, не нужно ходить и волноваться! Сказали же, придут инженер и замерщик.
Дело наше движется потихоньку, слишком много подано заявок на эту
приватизацию...
Улучив свободное время, я пришел в отцу Кириллу, который возлежал на своем
диванчике с деревянной спинкой, укрытый одеялом. В келье стоял запах лекарств.
Батюшка все чаще прихварывал, и келейник делал все возможное, чтобы не
обременять старца посетителями.
- Батюшка, еле к вам попал... Отец Никанор говорит, чтобы я вас не тревожил
плохими новостями... Я просто посижу немного, на вас посмотрю и уйду, если
благословите...
- А ты все новости говори - и хорошие, и плохие... - Духовник через силу
улыбнулся, видимо, чувствуя себя не совсем здоровым.
- Дорогой отче, по вашим молитвам все произошло как нельзя лучше! Наместник
выделил средства на упряжь, конюшня помогла кое-чем, а грузовое седло в
магазине купим. Лошадь нам обещали на Псху присмотреть как раз за такую цену,
сколько вы передали в конверте. Инок Евстафий и я очень вам благодарны! - Ста-
рец, слушая, молча кивал головой. - Одно только жаль...
При этих словах отец Кирилл внимательно взглянул на меня.
- Вроде послушников много на Псху приехало, а послушания не признают. Тут
же и клевета достает... Из-за этого трудно, батюшка. Одному одно надо, другому -
другое: на всех не угодишь.
Старец усмехнулся:
- Послушай, отец Симон, кто не способен ладить с разными людьми, не достиг
духовной зрелости. У такого человека, как водится, тяжелый характер, да... Неужели
ты хочешь завязнуть в этом?
- Нет, батюшка.
- А раз так, то запомни: когда мы всем желаем спасения, тогда каждый человек
будет вызывать у нас сострадание. Это тебе мой совет.
- Спасибо, отче.
- Так испокон века ведется, каждому свое, - продолжал отец Кирилл. - Ты о своем
спасении думай, тогда и остальные подтянутся! Как-то весной сидели лягушки в
луже во время полнолуния и квакали: «Прыгали мы на луну, да не допрыгнули!
Глупость все это! Зря только силы и время потратили. Где теперь те, которые
подались луну искать? Их и след простыл... А здесь хоть и мелко, да спокойно!» Но
вот наступило жаркое лето, и высохла лужа, а те лягушки, которые за луной
погнались, хотя на нее и не забрались, нашли большое привольное озеро. Очень они
переживали об оставшихся собратьях, которые разочаровались в поиске и погибли в
пересохшей луже, но уже ничем не могли им помочь. Так-то, отец Симон... А насчет
всякой напраслины никогда не безпокойся: на кого клевету не лили, тот еще Богу не
молился! - Старец лежал, полуприкрыв глаза. - Ведь все дело в любви: любить
людей - значит не осуждать их. Они живут как могут, а ты живи как должно жить, -
ради любви! А как у тебя дела с молитвой?
Он повернул ко мне лицо, еще больше похудевшее, со впалыми щеками. Седые
волосы на его голове еще поредели. Вид у батюшки стал как у милого доброго
ребенка, только очень мудрого и седого. Я кратко сказал старцу о том, как
непрестанная молитва учила меня и наставляла, и спросил его мнение об этом
опыте.
- Это есть вторая вера, отец Симон. Первая вера - от слушания наставлений,
вторая вера - от непосредственного опыта. Набирайся ума-разума. Теперь эта
молитва - твой постоянный учитель. Через нее подает Господь силу разумения. Если
все, что сотворил Бог, хорошо, весьма хорошо, тогда все видимое есть благо. И
только ум, ослепленный эгоизмом, воспринимает в этом благе угрозу для себя и
страх. Из чего следует, что нужно бороться не с людьми и обстоятельствами, а с
проявлениями эгоизма собственного ума. Каждый человек живет в мире сем,
глубоко погруженный в свой эгоизм, накопленный с самого рождения. Если мы не
боремся с эгоистическими наклонностями, они становятся греховными мыслями и
поступками, таким образом убивая нас. Поэтому, отец Симон, чтобы «возлюбить
Бога до ненависти к самим себе», нет смысла искать виновников вне себя, потому
что истинные виновники всего дурного и греховного и есть мы сами, как несколько
лет тому назад я тебе говорил, но ты тогда еще не был готов принять этот совет.
Когда ум очистится от эгоизма, он видит мир таким, каким он был сотворен Богом, -
чистым и совершенным, как одно всеобщее благо. К этому образу умного
благодатного видения и ведет твое сердце непрестанная Иисусова молитва.
- Батюшка, дорогой, простите меня за то, что я очень медленно усваиваю все то,
что вы мне говорите! Иной раз даже с трудом вас понимаю, - смущенно признался я
старцу.
- Медленное, но глубокое усвоение истины полезнее скоропалительного и
поверхностного понимания. Последнее быстро теряется и плохо усваивается. К
действительной духовной жизни душа возводится Богом постепенно, сама того не
замечая, потому что «не приходит Царство Небесное с ожиданием». Внутреннее
хранение - единственно стоящее делание в жизни. Ум страшится такого делания.
Поэтому для благодатного стояния в различных скорбях, которые создает нам
безблагодатный ум, необходимо мужество. Затем, конечно, требуется разумение.
Сам Господь дает нам способность Духом Святым понимать слова духовного отца,
сказанные им по благодати, иной раз - для опыта, а иной раз - для утешения.
- Отче святый, сомнения часто обуревают меня в уединении, правильно ли я
поступаю. Одни помыслы говорят, что правильно, а другие сбивают с толку,
утверждая, что мои поступки греховны.
- Есть сомнения по уже совершившемуся обстоятельству, а есть иные сомнения
по предстоящему действию. - Проникновенный голос отца Кирилла окреп и налился
силой. - Когда факт совершился, мы не должны роптать и противиться, чтобы не
запутаться в сомнениях. Если ошиблись, то каемся и просим у Господа прощения и
вразумления. Когда же нам предстоит что-то сделать и мы сомневаемся, а духовник
не находится рядом с нами, для этого есть молитва Иисусова, как свидетельство
свыше. Вот ею и предваряй каждое свое дело и поступок. Верь только молитве, а не
помыслам, которые лживы и лукавы. Из-за греховности ум видит все шиворот-
навыворот, а когда он чист, то видит все как оно есть - как мир, существующий в
Боге.
- Забывчив я, отче, враг выкрадывает у меня через рассеянность памятование о
том, что всякое дело следует предварять сугубой молитвой! Неоднократно корю
себя за невнимательность и хорошо знаю, что всякое дело следует предварять
сугубой молитвой, а внимание все еще у меня хромает.
- Конечно, конечно... Греховный ум согласен делать все что угодно, только бы не
внимать сердечной молитве. Господь истребляет грех, а не души. Все беды
существуют для нашего вразумления и возвращения к покаянию. Ими Бог пресекает
всеобщую греховность. Если мы болеем, то больше для пользы душевной, а если
здоровы, то здоровы для служения Богу и людям.
- А умираем для чего, батюшка?
- А умираем для нашего смирения, чтобы встретиться со смиренным Богом!
Потому что для нас жизнь - Христос, и смерть- приобретение (Флп. 1: 21). Как же
нам извлечь из всего непосредственную пользу? Конечно, постоянной покаянной
молитвой до последнего вздоха. Но мы знаем, что она и там не заканчивается...
Почему? Потому что молитва становится сладостным делом для того, кому она
открылась. Разве не так? Кавказские отцы-пустынники только ею жили и с ней ушли
ко Господу... - Отец Кирилл говорил эти слова закрыв глаза, словно беседовал со
своей душой. Тем не менее каждое его слово, словно гвоздь в стену, вонзалось в мое
сердце.
- Даже умереть в подвиге молитвы лучше, чем безсмысленно жить, изменяя
Христу в греховных помыслах, тем самым предавая Его любовь. Почему мы так
поступаем? По забывчивости, потому что забываем, что предстоим пред Христом
каждое мгновение. Забывчивость - большой грех для монаха, когда он забывает
Бога! Борись за внимание, отец Симон, борись изо всех сил... Что для этого нужно?
Конечно терпение! Как отцы нам советуют? Упал, поднимайся. Снова упал? Снова
поднимайся! Так стяжается смирение. Точно так же поступай с умом. Отвлекся?
Возвращай его назад. Снова ум отвлекся? Снова возвращай его в себя. И так до
конца, до самого спасения...Как сказано: Царство Небесное силою берется, и
употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11: 12).
- Понимаю, отче. Помолитесь, чтобы мне Господь дал смирение, хоть каплю... - Я
глубоко вздохнул, вспомнив свои горделивые и тщеславные замашки.
- Господь наш Иисус Христос, будучи Богом, смирился до смерти крестной. Мы
же из крайнего смирения нашей смертной плоти восходим к обожению, благодаря
Его любви. Без благодати мы становимся смертны, с благодатью - безсмертны. Она
трудно приобретается, но легко теряется. Учись хранить эту Божественную милость
и беречь. Благодать есть залог нашего безсмертия во Христе...
- Батюшка, прошу прощения, но в этой земной жизни трудно верится в
безсмертие...
Отец Кирилл приподнялся на локте и открыто и ясно посмотрел мне в глаза:
- Это потому, что ты еще не пришел в духовную меру. Чтобы постичь это,
требуется великое разумение... Живя в теле смерти, мы видим, что страсти
временами тянут нас отпасть от Божией благодати, в которой единственно мы
можем действительно ощущать себя безсмертными, победившими смерть и
воскресшими прежде своей смерти. Земная жизнь, отче Симоне, неизбежно
поворачивается к нам одним своим лицом, и это лицо скорби. В мире скорбни
будете, - так говорил Спаситель (Ис. 16: 33). Не омраченная скорбями духовная
радость возможна лишь на «краю желаний», то есть в вечности. А до той поры,
непостижимой и истинной, с нами пребывает одно покаяние. К любой радости всег-
да примешивается скорбь о ее утрате. В чем состоит наш монашеский подвиг? В
отречении от мира и обретении Божественной благодати. Она и есть реки воды
живой, которые потекут из нашего чрева, победившего плоть. Всякое духовное
знание, которое мы собираем, усваивается лишь в уединении. Совершенная мера
монашества - безмолвие. Непреходящий плод - чистота сердца. Полнота
монашеского совершенства - безстрастие. Безстрастие - это и есть сокровенный вход
в безсмертие, оно само есть безсмертие, ибо Божественная любовь безстрастна,
можно сказать, без- страстная страсть... Чтобы быть человеком в истинном смысле
этого слова, спасение должно стать высшей целью...
Старец умолк. На колокольне гулко пробили часы.
- Батюшка, благодарю вас, отдыхайте. Простите меня и благословите! Опять
забывчивость подвела...
Я осторожно вышел из его кельи, сознавая, что старец отдавал в этих беседах
последние силы. Рядом отворилась дверь: келейник молча укоризненным взглядом
проводил меня.
У проходной монастыря встретился отец Филадельф, ходивший взад и вперед
вдоль скамей монастырского садика.
- А я вас давно дожидаюсь. Мне батюшка благословил в ваш скит перебираться! -
Он говорил это с легкой улыбкой, сдерживая свою радость. - И не только меня, еще
одного монаха, Иосифа, благословил. Я вас с ним познакомлю.
Со скамьи поднялся незнакомый монах и подошел к нам.
- Я, отец Симон, давно о пустыне думаю. Мне другого пути не нужно. Только я
бы хотел сначала попробовать свои силы не в скиту, а где-нибудь в сторонке, -
рассудительным баском заговорил этот коренастый крепкий сибиряк, внимательно
присматриваясь ко мне.
- Кто ж этого не любит, отец Иосиф? Но сразу в уединение непросто попасть.
Можешь для начала в скиту пожить, определиться на будущее и место подыскать...
- Договорились. Тогда благословите нам собираться в путь!
Условившись с монахами о дате отъезда, я поспешил на встречу с иеромонахом
Игнатием и Валерой, а также москвичом Михаилом, пожелавшим присоединиться к
поездке. То ли по молитвам старца, то ли так уж получилось, - с нами собрались
ехать на Псху еще пять человек. Моего давнего друга Андрея уже не было в Лавре,
и это окрасило печалью мои сборы.
Когда отец увидел всю нашу команду в полном составе, он заулыбался.
- Вот это я понимаю! Молодцы, что так дружно собрались на Кавказ! Может и
мне с вами махнуть? - Он как будто помолодел, глядя на нас.
- Папа, а замерщики?
Отец шутливо ударил себя по лбу ладонью.
- А... ну, конечно, все забыл, эх я, Семен Семеныч...
***
Пока не придет укрепляющая и спасающая благодать Твоя, Боже, все дела мои -
словно песок морской, из которого дети строят, играя, свои крепости. Тленны они и
ничего не стоят в вечности. Не желаю я мзды за суетные дела мои, Господи, чтобы
не удовлетворилась этим ленивая душа моя. Но углуби во мне покаяние, сделай
огненными мои молитвы к Тебе. Ты - Тот, на Которого она уповает и Которого
ожидает. Ни день ни ночь не принесут мне Тебя, поэтому отрекаюсь я не только от
ночи и дня, но и от всякого времени, ибо Ты - единственный властитель Его, и
отказываюсь от всех иных путей, ибо все они без Тебя - безпутья и тупики.
Отрешаюсь от ничтожной жизни моей, которая вся есть смерть, ибо только Ты -
жизнь моя и любовь.
«АФОН»
Нет иных виновников всего зла, что творится в мире, кроме меня, Боже! Ибо если
бы я с юности моей уразумел смертельную опасность всякого греха, то не давал бы
воли испорченному моему уму и не потворствовал бы безчисленным своим
помыслам. Тогда хотя бы малая часть этого мира очистилась от греха, и сам мир
стал бы немного чище. А ныне не покладая рук исправляю я совершенные мною
злые дела, подобные множеству трав по лицу земли, и с горечью вижу, как
многоветвисты они и сколько корней поросло из них, и это убивает меня отчаянием.
Теперь не верю я мыслям моим и не верю даже душе моей, а всю надежду возложил
на Тебя, Господи, Трисиянное мое Божество, и жду, окаянный, свидетельства
Твоего (Лк. 2: 29): Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с
миром. Да не осмелюсь я ни по дерзости, ни по упрямству, а лишь по благодати
Твоей, надеюсь, войти в несказанный свет Твой и да не опалюсь им, окаянный я
грешник.
Пока мои друзья занимались сборами, позвонил из Москвы отец Пимен,
радостный и взволнованный.
- Ты в Москву собираешься?
- Собираюсь, не один, с иноком. Нам старец благословил лошадь купить и денег
на покупку дал, еще наместник помог. Нужно теперь седла купить и всякие конские
принадлежности.
- Вот как, обзаводитесь хозяйством? Серьезная вещь. Я вечером на «Волге» к вам
заеду. Потом в Москву отвезу, - великодушно предложил архимандрит.
- Спаси тебя Христос, отче! Будем ждать...
За чаем все вместе мы еще раз обсудили наше решение - перевезти отца в Адлер.
Мой друг, откинув назад голову, изучающее всматривался в нас.
- Значит, вы серьезно решили переехать? А не жалко от Лавры уезжать и от
старца? А, Федор Алексеевич?
- Жалко, конечно, а что делать? Хочется к сыну быть поближе, - решительно
ответил отец.
- Что ж, в этом деле есть что-то интересное... Вы пока дом приватизируйте. У
меня, Симон, дел полно, сам понимаешь... Придется тебе этим заняться. Когда
документы в мэрии будут готовы, тогда и я подключусь. - Архимандрит посмотрел
на отца и пошутил: - Что, Федор Алексеевич, на Черном море, может, будете жить?
Все к этому идет...
- Как Бог даст, отец Пимен, как Бог даст, - рассудительно ответил тот. -
Получится переехать - хорошо, не получится - останемся здесь жить.
Вечером мы с архимандритом сидели в келье у духовника. Ему стало получше, и
он полулежал на диванчике, опершись спиной на высокие подушки.
- Когда оформите дом, продавайте его и переезжайте в Адлер, как наметили. Бог
вас благословит! А ты, отец архимандрит, помогай отцу Симону. Один он не
потянет. - Старец с любовью смотрел на нас, радуясь нашей редкой совместной
встрече.
- Есть у меня одна задумка, батюшка, - промолвил мой товарищ, слегка выгнув
бровь и выжидательно смотря на отца Кирилла.
- Говори, говори, какая задумка!
- Помолитесь, отче, чтобы получилось открыть скит под Адлером! Хочу в горах
подыскать место для полного уединения. Есть у меня большие любители
уединенной жизни, особенно отец Херувим. Снова хочет на Кавказ переехать...
- Отец Херувим? На Кавказ? - Духовник задумался, сосредоточенно и глубоко.
Затем сказал: - Передай ему, пусть ко мне приедет, побеседуем. А твоя задумка
хорошая. Такое скрытое место в горах не помешает, да... А когда вы домом
займетесь?
Мы переглянулись с отцом Пименом.
- А мы занимаемся, батюшка. Пока на стадии приватизации застряли. Если ее
удастся оформить, то весной попробуем продать наше жилище. Сейчас нужно коня
купить, братию в зиму продуктами обезпечить, также отцам Филадельфу и Иосифу
устроиться на новом месте, - объяснил я положение дел.
- Бог вам в помощь, отцы!
Мы попрощались со старцем и уехали в Москву, забрав инока, искать конный
магазин. В магазине конного завода пахло кожей и железом. Обилие всякой упряжи
привело Евстафия в умиление.
- Боже мой, чего здесь только нет! И седла, и уздечки, и вожжи, и хомуты...
Нужно выбрать самое подходящее! Дайте мне время, отец Симон...
После долгого осмотра удалось купить подковы, гвозди к ним, уздечки и вожжи.
Больше всего капитану понравился хомут, который он сразу надел себе на шею.
Однако седел для грузовых лошадей, как мы не расспрашивали продавцов, где их
достать, по всей Москве не оказалось.
- Не унывай, отец Евстафий, еще раз навестим отца наместника. Он что-нибудь
придумает! - посоветовал я приунывшему другу.
Услышав о нашем затруднении, отец Феофан вновь взял трубку:
- Это конюшня? Найдите седло для рабочей лошади! Есть? Выдайте два нашим
монахам! - Он положил трубку. - Поезжайте на подсобное хозяйство, там возьмете
два седла: одно грузовое, другое - для верховой езды!
- Отец наместник, не знаем, как вас благодарить, слов нет! - попытался я
выразить свою благодарность, слегка подтолкнув локтем растерявшегося инока. -
Благодари, Евстафий!
- Благословите, отец наместник! Очень вам благодарны, - оробел инок от
неожиданности.
- Бог вас благословит! Ну, кто там у нас из водителей свободен? - обратился
настоятель к келейнику. - Пусть отвезут их в скит...
Нагрузившись тяжелыми седлами, каждому по одному, мы, пыхтя, втащили их в
машину. - Ну и дела... - крутил головой капитан. - Вот это наместник! Орел!
- Да, человек очень благородный... - согласился я. - Повезло нам с настоятелем,
что и говорить... Недаром его отец Кирилл уважает!
Разложив дома свое имущество, мы принялись его упаковывать. Отец ходил
рядом, недоумевал:
- Как же вы все это потащите, ребята?
- Нас много, папа, довезем как-нибудь...Ты, главное, не разболейся до моего
приезда! - ответил я, возясь с длинными вожжами. Инок ревниво следил за тем, как
я укладывал их в мешок.
- Аккуратнее, аккуратнее, отец Симон, а то спутаются, потом не распутаешь...
- А я буду ждать, сын, буду ждать, - приговаривал отец, взволнованно ходя
вокруг нас.
- Вы что, снова сюда собираетесь, отец Симон? - Евстафий приподнял голову от
седел, которые он обертывал старыми простынями, оберегая их от царапин.
- Батюшка благословил перебираться с Федором Алексеевичем в Адлер, поближе
к Абхазии...
- Ага, вот как... Рад за вас! - Он отволок тяжелый мешок к другим мешкам,
которых собралась уже целая куча.
В этот раз прощание с отцом не было уже таким грустным, как раньше.
- Буду ждать, сын, буду ждать...Вот, истинный Христос, верю, что у нас все
получится, как отец Кирилл сказал! - говорил он, крепко потрясая мою руку. -
Соловьевская улица еще увидит наш отъезд.
Нас радушно принял Ново-Афонский монастырь, где мы отслужили литургию.
Игумен благосклонно разрешил нам съездить на монастырской машине в Команы,
посетить место упокоения святого мученика Василиска и окунуться в небесно-
голубые воды святого источника. При отъезде из Лавры нам выдали со склада гума-
нитарную помощь - шинели моряков образца 1918 года и такую же обувь. Ботинки
монах Иосиф сразу же надел и теперь сильно хромал, вызывая у всех сострадание.
Вернувшись в монастырь, он тут же выкинул эту древнюю обувь, а братия
подобрала ему походные ботинки по размеру.
Матушка Ольга всплеснула руками, увидев нас всех сразу:
- Вот какие бравые хлопцы! А какие монахи-то хорошие - загляденье! На Псху
всех везешь, отец Симон? - хлопоча у стола, сыпала она вопросами.
Иеродьякон Григорий сдержанно спросил:
- Лошадь покупаете, значит? Ну-ну... - Отведя меня в сторону, шепнул: - Ты не
слишком-то с этим... - Он кивнул в сторону, намекая на что-то. Видя, что я его не
понимаю, отец Григорий продолжил: - С Георгием, как ты его теперь именуешь -
Евстафий? Вот-вот, с Евстафием будь осторожен. Сильно обидчивый, смотри,
Симон, я тебя предупредил...
- Отцы, дорогие, а к нам Валера-милиционер заезжал на «Урале». Он сейчас в
Гудаутах. Ловите его, пока не уехал...
Этим сообщением матушка нас сильно порадовала. Вдвоем с капитаном мы
разыскали милиционера.
- Завтра еду, отец Симон! Если чего, места в кузове много, все рассядетесь! Везу
муку на Псху. Дорогу, говорят, размыло, но с Божией помощью прорвемся, так? -
весело говорил он, разглядывая нас с улыбкой, сверкая белыми зубами. - Ах ты!
Чуть не забыл! - вспомнил Валера. - Вам железные ящики не нужны, от крыс про-
дукты хранить? На военной базе полно, могу помочь...
Я согласился. Майор-абхаз подвел нас к складу, где возвышалась гора пустых
металлических контейнеров, размером с большой чемодан.
- Все «б.у.», берите любой, не жалко! - распорядился майор и ушел.
Я долго выбирал среди множества ящиков, осматривая их и желая выбрать
контейнер покрепче. Когда я нес его к машине, то удивился тяжести своей ноши.
- Валера, почему этот ящик такой тяжелый?
- Он железный, батюшка, потому и тяжелый. Не бойтесь, крысы зато не
откроют...
В пути началась страшная болтанка. Постоянно раздражал лязг какой-то железки
под кузовом. Ею оказалось подвешенное на крюк цинковое ведро. Дорогу
действительно размыло так, что тяжело груженную машину качало с боку на бок,
словно большую лодку. На перевальном подъеме мы остановились и попрыгали из
кузова прямо в грязь. Недавно прошедшие ливни вызвали сильный оползень, и от
дороги осталась лишь узенькая полоска, гораздо уже расстояния между колесами.
- Вот незадача! - пробормотал Валера. - Недавно ехал, дорога еще была. Но
ничего, у меня две лопаты есть!
Мы по очереди кидали грязь, смешанную с камнями, в глубокий обрыв слева,
освобождая место для проезда нашей огромной машины. Некстати начал моросить
мелкий дождь. Водитель рычагом, сделанным из большой буковой ветки, сталкивал
валуны в пропасть, одним глазом поглядывая на все более хмурящееся небо.
- Хватит, отцы, надо ехать! Только вы в сторонке стойте, пока я не проеду...
Может, мне выпрыгивать придется!
Холодок прошел у меня по спине: как будет выпрыгивать Валера, если у него
пропасть слева под боком, куда должен падать «Урал»? Тяжело завывая мотором,
машина медленно двинулась по узкой колее. Пройдя метров пять, она начала
заваливаться набок в сторону обрыва. Милиционер остановил грузовик и вылез на
подножку, хмуро рассматривая крутой склон. Машина, словно раздумывая,
покачивалась над пропастью.
- Евстафий, Михаил, тяните крюк лебедки вон к тому большому буку у дороги! -
скомандовал он с решимостью. Те с готовностью потащили крюк. - Обвяжите трос
вокруг дерева. Так! А теперь молитесь...
«Урал» тихо, миллиметр за миллиметром, пополз по раскопанной нашими
лопатами раскисшей дорожке, кренясь еще больше набок. Из кузова в обрыв
полетели какие-то мешки и рюкзаки, кувыркаясь по склону. От волнения я присел
на корточки, боясь глядеть на Валеру и молясь за него всем сердцем...
Но крюк помог. Включив лебедку, смельчак удержал грузовик от падения,
вырвав с корнем высокий бук, за который был укреплен трос, и выбрался на ровный
широкий участок.. Братья полезли в обрыв собирать попадавшие туда мешки и
рюкзаки, застрявшие в кустах. Я запрыгнул на подножку «Урала».
- Валера, ты -молодец! - Все, что смог, я вложил в это слово.
- На войне как на войне, батюшка! Нам не привыкать... - Он взъерошил рукой
свои густые волосы и усмехнулся. - Садитесь, чего там на подножке висеть...
Машина, разбудив собак, не торопясь въехала в спящее село, выхватывая светом
фар то заборы, то маленькие домики в черной темени садов. Мы заночевали у
хозяина на сеновале. Лежа на спине, я слушал, молясь, некоторое время голоса
ночи: дремотную беседу моих товарищей, возбужденных и не остывших от дороги,
затихающее стрекотание осенних сверчков и тонкий с подвыванием лай какого-то
молодого щенка, выводящего одну и ту же жалобную ноту, должно быть,
страдающего от привязи, на которую его впервые посадили...
Проснулся я от яркого солнца, ударившего в глаза через треугольный проем в
чердаке. Некоторые из братий уже умывались во дворе, фыркая от утренней
свежести, как молодые жеребята.
Мне захотелось проверить свой железный ящик, чтобы узнать, отчего он такой
тяжелый. Открыв его, я обомлел: в нем лежали мины и гранаты. Друзья столпились
рядом, удивленно разглядывая содержимое.
- Что смотрите? - К нам подошел милиционер.
- Валера, погляди, что я взял на складе... - Он заглянул внутрь и расхохотался. -
Отец Симон, это я обратно не повезу! Должно быть, кто-то из солдат себе для дома
припас и припрятал, а вы взяли... Не унывайте, мины и гранаты нам пригодятся. Мы
ими дорогу будем расчищать, если завалит...
На утренний чай всех нас пригласил Василий Николаевич.
- Ну, отцы, дай Бог нам покупочку сегодня совершить! В десятом часу пригонят
коня с перевала, с самого Северного Кавказа. Справный конь, я вам скажу. Все
честно, законно. Здоровый жеребец, трехлетка, без всякого обмана! Не то что со
мной в Сухуми сотворили... Как говорится, глупее дурака только старый дурак!
- А что случилось в Сухуми, Василий? - спросил Михаил, давно уже знакомый с
пчеловодом.
- Как-то поехал я с супругой корову продавать на рынок. Продали нормально,
три тысячи чистыми по тем деньгам взяли, все чин чинарем. Деньги я аккуратно
пересчитал, сунул за пазуху. Идем, значит, с рынка по улице. Какой-то абхаз
подходит ко мне и толкует: «Видел я, как ты корову продал. Хорошая корова. Сам
хотел купить. Пока к ней присматривался, ходил вокруг да около, а ты уже продал.
Слушай, - говорит,- сам жалею, что не купил...» Пока он мне так растабаривает,
смотрим, какой-то богач в белом костюме и шляпе, с папкой под мышкой, нам
дорогу перебегает. Бежит, значит, куда-то, а папку-то и выронил. Наш абхаз хвать ее
и раскрыл! А там новенькие сотки, одна к другой. Считает, ровно три тысячи
рублей. «Вот, брат, как нам с тобой повезло! - говорит. - Давай пополам возьмем:
полторы - мне, полторы - тебе!» «Нет, постой, - говорю, - мне чужих денег не надо!»
А тот глаза выпучил, не понимает. «Как не надо? Даром же, бери, ну!» Я - ни в
какую. А он поглядел на меня с кривой усмешечкой и злобно так: «Эх ты, лопух!
Скажи спасибо, что тебе повезло! Если бы ты эти деньги взял, мы твои три тысячи
из тебя здесь на улице вытрясли бы!» Мафия, одним словом...
К чаю подошел лесничий и присоединился к нашему разговору. Пока мы сидели
за столом, черкесы-пастухи привели коня. В десять часов совершилась покупка.
Серый в яблоках жеребец- трехлетка был красив. Издали он казался серебристым.
Евстафий смотрел на него влюбленными глазами. Старик-черкес цокал языком,
приговаривая: «Эх, конь! Серебро!»
- Сильная лошадка, ничего себе! - высказал свое мнение пчеловод. Лесничий
тоже несколько раз обошел коня вокруг и одобрительно звонко хлопнул ладонью по
крупу. Тот присел на задние ноги, пугливо поводя ушами.
- Диковат еще...
- Батюшка, как его назовем? Благословите! - взволнованно спросил инок.
- Давай назовем его Афон! - Не знаю почему, вспомнилось мне это слово.
- Отлично! Ах ты, наш Афонюшка! - Капитан звучно чмокнул коня в морду, от
чего тот дернулся в сторону, однако Евстафий крепко держал его за уздечку. Но под
седло он не давался никому.
- Учить его надо, вот что! - вмешался егерь. - Сумеешь, отец Евстафий?
- Василий Ананьевич, если расскажете, как его учить, я сумею!
Длинным караваном, который замыкал инок, тянущий упирающегося Афона за
уздечку, мы шли по известняковой тропе, в белых камнях и зарослях вечнозеленого
самшита, вдоль лазоревой Бзыби наверх в скит. Рядом со мной вприпрыжку бежал
Ванечка, радуясь свободе и множеству интересных гостей. На двух лоша
дях впереди лесничий и пчеловод везли седла, хомут, подковы, гвозди и упряжь.
Валерий, рабочий из Лавры, с которым мы сдружились еще во время строительства
церкви на Грибзе, как обычно, путался в своих длинных ногах:
- Чего это я сегодня так спотыкаюсь?
Распахнувшиеся просторы долины не отпускали взгляд: горные перевалы синели
над рекой, такие родные и знакомые, словно заждались нас. Вслед за нашим
караваном летела какая-то одинокая сойка, смешно вскрикивая и торопливо
перелетая с ветки на ветку.
Не воображением, не мечтанием возбужденного ума вниду за сокровенные
завесы священного бытия Твоего, Господи, но сердцем своим, осиянным
несозданным Твоим светом, Возлюбленный Иисусе, туда, где дух мой по дару
Твоему станет единым и цельным, постигая Твою неизреченную любовь и всецело
становясь ею. Перестал я слушать рассказы слепых о том, как должно выглядеть
солнце любви Твоей, ибо становились их слова свинцом в душе моей. А те из них,
кто пытались показать мне пути Твои, показали мне лишь бездны и пучины.
Воскреси меня из небытия, Воскресший Иисусе, иссеки во мне все, что чуждо
Святому Духу Твоему, мечом премудрой мудрости Твоей, а пожаром неугасимой
любви обрати в пепел мои дурные страсти и мечтания, чтобы узрел я Тебя
незамутненным чистым оком преображенного благодатью духа и навеки соединился
с Тобой, Богом живым, Победителем смерти.
БЗЫБСКИЕ ПЕЩЕРЫ
Когда я пребываю в любви к Тебе, Боже, тогда весь целиком пребываю в Тебе
Самом, Любви безпредельной. Когда в сердце моем вспыхивает Христова любовь ко
всем, пришедшим в этот мир и из- шедшим из него, то бытие всех людей становится
поистине моим бытием. Сладчайший голос Твой, Иисусе, да услышу я: Прощаются
тебе грехи твои! (Мф. д: 2), ибо не желаю возвращаться к тем, кто прощает сам себе
грехи свои. Жажду услышать святые слова эти из благодатных уст Твоих, ибо без
озарения Твоего сокровенных глубин души моей я даже не смогу во всей полноте
увидеть грехи мои, а увидев, без Твоей помощи не вынесу такого ужасающего
зрелища, ибо видеть свой грех, по благодати Твоей, есть начало созерцания.
Росистый луг и сверкающие капли на крыше церкви красноречиво
свидетельствовали о том, что осень становится полноправной хозяйкой в
притихших лесах. Сладко веяло дымком из кухни, где кашеварил капитан. Ржанье
коня за домом означало одно - наш конь прижился и просит куска хлеба с солью. И
правда - когда я вышел из притвора церкви, Афон пасся в садовых клеверах, насто-
рожив уши в сторону кухни. Приятно было подойти к красивому животному и
погладить его теплую вздрагивающую морду с крупными темными глазами.
- Отец Симон, осторожней с конем! Он еще дикий! - крикнул капитан, выглянув
в окно.
Евстафий ревниво относился ко всем попыткам гостей и братии подружиться с
конем, утверждая, что хозяин должен быть у лошади один. Только мне и Ванечке
разрешалось угощать коня сахаром. В несколько дней наше увеличившееся братство
подтянуло все дела по скиту и заготовке дров на зиму. Рюкзаки с вечера стояли
наготове. Ваня проверял свои рыболовные снасти, засыпая меня вопросами:
- Отец Симон, а на Грибзе много рыбы? А когда мы придем туда, то сразу пойдем
на рыбалку? А там удилище хорошее найдется?
Его звонкий голосок разносился по скиту и очень пригодился на литургии - Ваня
обладал отличным слухом и слаженно пел с лаврскими отцами. В завершение он
поразил всех торжественным перезвоном на наших церковных «железках», висящих
на поперечной стропильной балке. Харалампий, причастившись, ушел в свою
келью, сославшись на занятость. Иеромонах Филадельф и инок Евстафий ходили
неразлучно вместе, обсуждая пчеловодство, коневодство и поварское искусство.
Казалось, между ними возникло полное взаимопонимание и началась дружба
навеки, что не предвещало, как водится, ничего хорошего.
За день до нашего ухода приехал лесничий, и наши коноводы, взяв коня, до
вечера гоняли его по саду, приучая к седлу. Вечером они оживленно обсуждали
свою работу:
- Я говорю вам, отец Евстафий, толк из коня будет! - говорил степенно Шишин,
прихлебывая чай и щедро заедая его булкой с медом.
Инок суетился у стола, стараясь услужить гостю:
- Вы постарайтесь, Василий Ананьевич, я вас отблагодарю.
- Нам благодарности не надо, всегда рады монахам помочь! Еще денек здесь
побуду, помогу...
- Хотите, я для вас икону напишу святителя Василия Великого? - не отставал
капитан.
- Что ж, это можно, напиши... А я до зимы разок в неделю заезжать к вам буду,
проверять, как идет учеба... - благодушным говорком отвечал егерь, сознавая свою
полную ответственность за обучение коня.
Поднявшись на Грибзу, все братство единогласно устремилось на рыбалку.
После шумной, не по рыбачьей традиции, рыбной ловли отличился Ванечка -
восемнадцать форелей было записано на его счет. У остальных леска путалась в
кустах, крючки цеплялись за донные камни или рыба срывалась, с плеском падая в
воду. Ваня старался больше всех, но тем не менее общий улов снова составил чуть
больше двух десятков положенных нам форелей. Когда мы разбрелись по берегу, то
неожиданно набрели на самодельную коптильню в виде шалаша. Возле костра
хлопотал сын Василия Николаевича, подбрасывая в него хвойные ветки. На жердях
над костром висело множество крупных рыб. Отец Фила- дельф и Ванечка
остолбенели:
- Это надо же, столько рыбы здесь поймать!
- Вася, ты уже сколько дней здесь находишься? - спросил я, озадаченный таким
уловом, хотя сам давно уже перестал ходить на рыбалку.
- Сегодня третий день, завтра домой. - ответил тот, отмахиваясь рукой от
повалившего густого дыма.
- А в день сколько ловишь?
- Штук сто - сто двадцать, минимум, - ответил Василий, с усмешкой смотря на
наш улов. - Возьмите у меня десяточек.
Он протянул мне связку копченой форели.
- Как же ты умудряешься ловить столько форелей? - Иеромонах не находил слов
от удивления. - Какой-нибудь секрет есть?
- Места надо знать... - Рыбак рассмеялся.
Отец Филадельф не нашелся что ответить. Эта тема послужила причиной долгого
обсуждения способов и секретов рыбной ловли у местных рыбаков.
После общей ухи и чая мы уединились с иеромонахом на скамье под высокой
пихтой с чудесным видом на заснеженный Чедым. Свежий снежок припорошил
скалы, и они сияли над темно-лиловым пихтарником багряными закатными
всполохами.
- Я, отче, никак пока не выберу, что мне больше по душе: скит или Грибза. Но,
кажется, пока мне лучше пожить в скиту. Как вы думаете? Хочу научиться работать
с пчелами, - говорил иеромонах, любуясь остроконечной вершиной, возносящейся
над нашими головами.
- Давай начнем со скита, отец Филадельф. Обживись пока на Решевей, а за это
время потихоньку подыщем местечко на Грибзе, где-нибудь на этой поляне. У вас,
похоже, с Евстафием сложились хорошие отношения? - осторожно спросил я.
- Он очень толковый человек, и у него многому можно поучиться. Только он
несколько странный... - Иеромонах задумался. - В общем, поживем - увидим...
Можно, я у вас останусь, когда братья уйдут на Решевей?
- Конечно оставайся. Нам нужно тропу прорубить в альпику, треть уже готова.
Тут верховья реки рядом, но повсюду сплошь густые заросли. Этой тропой можно
будет спускаться сверху, если придется через хутор Санчар ходить, кто знает...
Братья стали готовиться к спуску на Решевей. Мальчик ни за что не хотел
уходить, прося оставить его жить на Грибзе вместе со мной.
- Батюшка, мне нравится быть отшельником! Вы увидите, я смогу, - говорил он,
чуть не плача.
- Ваня, мы уходим с отцом Филадельфом высоко в горы. Там тебе быть опасно.
Отшельником станешь, когда школу окончишь. А сюда придешь со мной в
следующий раз, хорошо? - уговаривал я приунывшего друга.
- Да-а-а, следующего раза, может, не будет... Это вы так говорите, - протянул он
уныло.
- Откуда ты знаешь? Бог даст, мы же не расстаемся навсегда...
Этот довод победил уныние мальчика.
- Ну ладно, отец Симон, я вам верю!
Неделю мы с иеромонахом рубили толстые ветки замшелых кустарников,
пробивая скрытую тропу в верховья Грибзы. За эти дни Филадельф мне нравился
все больше и больше своей внутренней чистотой и сокровенной красотой
целомудренной души. При работе с топором он проявил упорство и настойчивость,
удивившие даже меня. Кавказ ему сразу стал родным, словно он всю жизнь провел в
горах.
- Отче, а топор ты ловко в руках держишь, видно, не впервые? - спросил я,
удивленный тем, что мне не удается догнать его в работе.
- Я же вырос в деревне. С отцом много поработал, сами дом срубили. Мне бы на
Грибзе келью построить: очень здесь нравится. Эх, времени до зимы немного
осталось... Может, сейчас начнем валить стволы, не будем откладывать это дело до
весны, правильно, отец Симон?
Я согласился, поскольку моя предстоящая поездка в Россию внушала мне
серьезные опасения, что до конца осени не успею вернуться на Псху. В азарте
работы мы успели заготовить достаточно бревен на половину венцов для кельи отца
Филадельфа, пока затяжные дожди не согнали нас вниз на Решевей.
В скиту инок продемонстрировал нам первые успехи в обучении коня:
- Наш Афоня смекалистый, уже под седлом ходит...
- А можно проехать? - не утерпел я.
- Можно, только недалеко. Вдруг понесет... - осторожничал капитан.
- Евстафий, я же ездил раньше и лошадей немного знаю. У самих белая кобыла
была в Таджикистане, - привел я свои доводы.
- Так то кобыла, а это - конь! - Он ласково потрепал коня по морде. - У меня на
них чутье есть. Если в глазу у коня синий огонь, значит, он дурной, бешеный... А
этот, у, дурачок! - Евстафий потянул жеребца за узду, когда тот мотнул головой,
ловя губами его руку. - Этот у нас нормальный...
Я сел в седло и выехал за калитку. Словно в далекой юности, мы помчались по
лесной тропинке, раскидывая в стороны опавшие рыжие листья. Афон легко
слушался команд и своими повадками показывал, что он понимает человека.
Проскакав километра полтора, я повернул обратно. У калитки, за которой маячило
лицо Ха- ралампия, меня ожидал встревоженный инок:
- Отец Симон, так далеко даже я не ездил...
- Ладно, Евстафий, не бурчи... Молодец, обучил коня! А вот как он под плугом
будет ходить?
- Это сложно, батюшка. Всю зиму придется учить. Надеюсь, до весны что-нибудь
получится, - осторожно ответил он. - Зато грузы на нем уже можно возить!
- И то слава Богу! Отвезешь наши рюкзаки на Псху? - Евстафий вспомнил, что
мне предстоит поездка в Москву, и опечалился. - Ну, это же не скоро? Месяцок-то
побудете?
- Побуду, но хочу с отцами на Пшицу сходить. Еще одну церковь хочется там
заложить, как батюшка благословил. Ты пойдешь с нами?
Инок задумался:
- Пойти-то хочется, но надо с конем остаться. Считайте, у нас еще один человек
добавился, а я как бы к нему приставлен...
- Отец Симон, у меня груз лежит на Псху: печка железная и еще кое-какой
инструмент. Поможете на келью забросить? -
Харалампий весь ушел в свои келейные дела и теперь ожидал от нас помощи.
- Как, отец Евстафий? Теперь-то уж конь действительно пригодится, поможем?
- Это можно, хоть сейчас, - добродушно ответил капитан, похлопывая по крупу
коня.
Обрадованный строитель кинулся обнимать Евстафия:
- Мне еще несколько бревнышек нужно из лесу подтащить. Срубить-то срубил, а
забрать не могу...
Несколько дней мы занимались кельей нашего друга вместе с Афоном, когда
конь прошел настоящую проверку на подтаскивании бревен волоком. Эта работа
оказалась для жеребца непривычной - он пугался и путался в постромках. Здесь я
впервые заметил, как нервничает капитан: лицо его побледнело, он переживал боль-
ше своего подопечного.
- Евстафий, спокойнее, ты же так еще больше коня пугаешь! - пришлось мне
сделать замечание иноку. Тот стойко промолчал.
Настали чудесные тихие осенние дни. Жара ушла, и солнечное тепло приятно
грело лицо. Сладковатый запах опавшей листвы наполнил окрестности. Давно
подбирался я к Пшице, и теперь, похоже, все устраивалось как нельзя лучше. Наш
Афон повез самые тяжелые рюкзаки: мой, с богослужебными книгами в молочной
фляге, и Михаила - с продуктами: лущеной кукурузой и красной фасолью. Отец
Евстафий довез наши рюкзаки до Псху и попросил отпустить его обратно,
сославшись на то, что конь молодой и устал за эти дни. Большим палаточным
лагерем мы заночевали на лугу в пойме Бзыби. Дальше быстрая река, заворачиваясь
в воронки, с шипеньем срывалась с гранитных глыб в узкое горло темного каньона.
Еще один утомительный переход - пыльный, потный и душный, из-за отсутствия
движения воздуха в каньоне, привел нас в известняковые скалы к подножию
монашеских пещер. С благоговением мы поцеловали большой литой крест в углу
грота и пропели литию о всех подвизавшихся и убиенных на Псху монахах. К
вечеру стали устраиваться на единственно ровном месте - бугристой и шершавой,
как наждак, серовато-белой скале, слегка покатой в сторону реки. Каждый начал
выбирать и устраивать себе ложе поудобней: стелили мох, подкладывали пихтовые
ветви. Я наблюдал за лаврским Валерием: он бросил походный коврик на камень и
теперь спокойно лежал на боку, подперев голову рукой и добродушно посматривая
на суету своих товарищей.
- Валера, а ты почему не устраиваешься? - Я положил коврик рядом с ним и с
облегчением присел, вытянув ноги в тяжелых пыльных ботинках.
- Зачем устраиваться? Мне и так хорошо... - улыбнулся он в ответ, проявляя
полную непритязательность. Его поступок показался мне очень красивым по своему
простому аскетизму и неприхотливости. Для себя я решил во всем подражать
такому образу поведения. Очагом и кашей занялся Михаил, расторопный и смыш-
леный москвич.
- Батюшка, завтра у нас подъем по этому обрыву? - Все посмотрели вверх, задрав
головы и разглядывая нависающие глыбы.
- Возможно, Михаил. Нам натоптанная тропа не нужна. Попытаемся подняться
по звериным тропинкам, как зверь ходит. Там поищем место для церкви Иоанна
Предтечи. Но у меня ко всем просьба: прошу сохранить наши поиски в тайне!
- Батюшка, поживем здесь, помолимся, а? - выжидательно спросил отец
Филадельф. Все молча поддержали его и ждали моего ответа.
- А сколько у нас продуктов осталось?
- На неделю вполне хватит! - отозвался москвич, проверив содержимое своего
рюкзака и прикинув на глаз количество пакетов с продуктами, лежащих у очага.
- Хорошо, неделю поживем... - согласился я, вспомнив, что у меня остался
небольшой мешочек ржаных сухариков. За неделю, которую мы ползали по
обрывам, разыскивая скрытые гроты и пещеры, аппетит у нашего братства сильно
увеличился. Вечером монах Иосиф удивленно спросил:
- Миша, а почему порции стали такие маленькие?
- Думал, что продуктов хватит на неделю, но, видно, ошибся... Все уже съели! -
сокрушенно ответил тот, перетряхивая свои пакеты.
- Так что же? Голодными будем пещеру искать? - подал голос отец Игнатий, до
сей поры усиленно молившийся по четкам.
- Не совсем голодными, но около того... У меня есть небольшой мешочек черных
сухариков! - Я достал его из рюкзака. У всех вытянулись лица.
- Да он же совсем небольшой... - приуныл высокорослый Валера.
- Батюшка, дайте мне сухари, будем делить, чтобы всем досталось поровну! -
сказал математик, взяв у меня сухари и внимательно их пересчитывая. - Кусочков по
пять на всех будет.
Мне пришлось взять слово:
- Отцы и братья, у нас завтра последний день, чтобы разыскать подходящую
пещеру для церкви Иоанна Предтечи! Помолитесь, прошу вас...
- Отче, как раз завтра день Усекновения его честной главы! - сообщил отец
Филадельф, посмотрев в маленький церковный календарик.
Продираясь сквозь колючие кусты вдоль гигантских карстовых обрывов и
стараясь не смотреть в бездну под ногами, мы неожиданно вылезли к кристально
чистому ручейку, лепетавшему в узкой расщелине. По-видимому, он тек с
альпийских лугов и исчезал чуть ниже в скальных щелях. Попросив усталых
спутников отдохнуть у ручейка, я в последней надежде устремился в карстовые
лабиринты. Метрах в пятнадцати от ручья мое внимание привлек удивительно
красивый полог из плюща, свисающий со скалы. Откинув его, я перестал дышать от
удивления: за зеленым пологом, словно маленькая сухая келья, находился грот,
вполне подходящий под маленький храм. Внутри стоял зеленоватый полумрак,
солнечные лучи рисовали на стенах красивый узор из листьев плюща.
- Слава Тебе, Боже! - прошептал я пересохшими губами. - Наконец-то...
Всем братством мы прочитали Акафист святому Крестителю и Предтече Иоанну
и стали поздравлять друг друга с неожиданной удачей. Братья поглядывали на меня,
ожидая, когда мы начнем спуск на тропу.
- Михаил, ты самый опытный, помнишь как мы спускались?
Тот оглядел склон и почесал в затылке:
- Вроде помню...
- Тогда помоги отцам спуститься, а я немного помолюсь и догоню вас. Жалко
уходить...
В пещере стояла полная тишина. В нее не залетали даже голоса моих друзей,
спускающихся по скалам. Я встал на колени: невыразимое счастье обняло мою
душу, вместе с благодарностью к святому Предтече, которого всегда любило мое
сердце. Покой, великий жизнеутверждающий покой овладел всем моим существом.
Исчез зеленый плющ перед глазами, исчезла пещера, и даже сам я потерял
представление, где нахожусь. Тот зеленый полусвет, в котором я молился,
превратился в мягкое голубоватое сияние, мерцающее во всех направлениях,
открывал ли я глаза, или закрывал их. «Останусь здесь навеки, Господи! Разве
можно уйти от Тебя?» - мелькнуло в душе, охваченной молитвой. Я не ощущал ни
рук, ни ног, ни даже самого тела и не представлял себе, как я пойду к братьям, если
оно исчезло.
Слабые крики - «С-и-и-и-м-о-н! С-и-и-и-м-о-н!» - медленно извлекли меня из
забытья, и я вновь обнаружил себя стоящим в пещере на коленях перед зеленым
занавесом плюща. «О Боже! - вспомнилось мне. - Ведь еще нужно спуститься со
скал!» А сил идти, и даже желания двигаться, не было совершенно. Последним
усилием я заставил себя подняться и тоскующим взглядом обвел в последний раз
пещеру святого Предтечи. «Я вернусь сюда, непременно вернусь, если Ты, Господи,
позволишь! Святой Предтеча, помоги мне!»
В затекших ногах, особенно в правой, ощущалось сильное покалывание.
Пришлось даже несколько раз постучать ботинком по скале, чтобы восстановить
кровообращение.
Флягу с книгами я оставил в углу, завалив ее камнями. Путаясь в направлении, я
наконец выбрался на тропу вниз, но обнаружил там только Михаила и иеромонаха
Филадельфа.
- А где же остальные? - недоуменно спросил я у москвича.
- Не знаю, спускались за нами... Куда они подевались? - Он принялся кричать,
зовя товарищей. В скалах заметалось пугливое эхо.
Ответные слабые крики послышались неожиданно далеко впереди от того места,
где мы спустились. Волнуясь за своих товарищей, мы устремились на их поиски.
Исцарапанная и усталая тройка пробиралась сквозь непролазные заросли самшита.
Сверху сыпались камни. Цепляясь за деревья, по круче спускался отец Игнатий, за
ним монах Иосиф, последним, неуверенно балансируя руками, лез Валерий.
- Куда вы подевались, отцы? - недоуменно встретил их Михаил.
- Это вы куда подевались? - сердито ответил монах. - Как в воду канули... Ну, мы
и полезли сами. Куда ни глянем, всюду пропасть... Так и ломились вдоль обрыва по
зарослям...
- Простите, где-то я вас упустил... - Москвич сильно сокрушался. - Думал, вы за
мной идете. Простите, не заметил... Давайте здесь заодно перекусим, как раз всем по
сухарику осталось!
На этих сухариках мы добрели до Псху, где наши последние силы подкрепил
обильным ужином Василий Николаевич, усадив всех за длинный стол во дворе.
Любознательный математик расспрашивал хозяина о Святой горе, возле хутора
Санчар.
- Как же, гора истинно святая! - Пчеловоду приятно было поделиться своими
сведениями. - Говорят, в прошлом веке там было явление Матери Божией! С тех пор
хуторские частенько там слышат то монашеское пение, то колокольный звон, а
некоторые даже видели в пещере, как монахи службу служили. Позвали потом
людей, искали-искали пещеру, да не нашли, не тут-то было... Кстати, батюшка, то
старинное Добротолюбие, что вам моя родня подарила, там и нашли - на Святой
горе, в сундучке лежало. Были и еще какие-то книги, но я запамятовал...
- А что, там тоже монахи жили? - спросил я у пчеловода.
- Да, как раз под горой у них монастырек стоял, но от него ничего не осталось...
Взволнованные услышанным, все стали бурно обсуждать наш предстоящий
поход на Святую гору. Решено было пойти на Сан- чар утром.
Несмотря на усталость, мы забрались на лесистую вершину по узенькой
тропинке. На небольшой поляне у обрыва стояли три деревянных креста с
букетиками засохших цветов: кто-то ходил сюда молиться. Место было красивое: на
север, рукой подать, возвышался Санчарский перевал, на юг открывалась долина
Псху, вплоть до Серебряного хребта. После Акафиста Иверской иконе Матери
Божией всеми овладело желание обрести немедленно чудесное явление монахов,
служащих литургию в невидимой церкви. Но сколько мы ни облазили гротов и
потаенных мест, никакого храма не нашли, и даже не услышали монашеского пения,
хотя Михаил прикладывал ухо к скале и уверял, что слышит колокольный перезвон.
Утром в дом Василия Николаевича послушница Надежда привела своего сына.
- Отец Симон, мальчик совсем заждался вас! Говорит, что вы обещали с ним
пойти еще раз на Грибзу.
- Хорошо, пусть идет. Вместе будет веселее! - пошутил я, потрепав Ванечку по
плечу. В шестом часу вечера мы уже снимали рюкзаки с потных плеч,
принюхиваясь к запахам из кухни. Ваня сразу же побежал к ручью пускать
кораблик. На следующий день наши гости начали готовиться к отъезду.
- Батюшка, благословите вас дождаться на Псху, если вы поедете в Сергиев
Посад. Нужно в Москву взять сыра и орехов для знакомых, - попросил меня
Михаил. С ним отправился Валера, а также монах Иосиф, спросив разрешения
осмотреть Псху и окрестные хутора. Они ушли, а ко мне подошел Евстафий:
- Отче, есть одно серьезное дело! Помогите мне с отцом Филадельфом коня
подковать. Вы с иеромонахом держите его ногу, а я буду набивать подковы, а то без
них конь копыта на камнях посбивал.
Инок привязал коня к столбу и подал нам знак приступить к работе. Передние
ноги жеребца он подковал быстро, точными ударами вбив гвозди в копыта. А с
задними ногами нам пришлось помучиться: как только мы брались за ногу, а
Евстафий прицеливался молотком, держа в руке гвоздь, конь легонько дергал ногой.
Мы с Филадельфом летели на землю, а инок ударял себе молотком по пальцам.
- Ах, чтоб его! Не знаю, что-то во всем этом я упускаю, а что - не пойму, - пыхтел
капитан.
Еле-еле мы подковали две задние ноги, совершенно выбившись из сил, и конь,
фыркая, убежал в сад, где начал щипать траву, сердито посматривая на нас темным
глазом. Приехавший в гости Шишин недовольно поморщился:
- Евстафий, надо было ногу ему подвязать, и все дела! Что это ты не догадался?
Тот развел руками:
- Виноват, Василий Ананьевич...
- Как жеребец вас не поубивал, удивляюсь... - Лесничий внимательно осмотрел
всех нас. - В грудь попадет копытом - считай, конец.
С небосвода лучилось последнее убывающее тепло, и я собрался на Грибзу,
чтобы прибраться в келье. В скиту остались иеромонах, занявшийся пчелами, и
капитан, обучающий коня ходить под хомутом и упряжью для плуга.
Меня заставили оторваться от укладывания рюкзака угрожающие крики:
- Стоять! Стоять! Ты куда-а-а-а? Стоять, кому сказал? - В окошко я увидел, что
это Евстафий учит своего коня, держа в правой руке хворостину, а в левой - уздечку.
- Евстафий, что это ты так строго с конем? Лучше лаской обучай! – посоветовал
я.
- Обучишь его лаской, как же... Норовистый, шельмец! Но к весне, я обещаю,
пахать научится, - повернув голову, через плечо ответил капитан.
Ваня, подпрыгивая от радости, бежал впереди меня.
- Батюшка, я тропу хорошо запомнил, хотите, без подсказки вас приведу?
- Давай, действуй! - я шел позади, с удовольствием вдыхая аромат осеннего леса.
Пока я занимался заготовкой дров, мой друг довольно удачно ловил рыбу. К вечеру
он всегда возвращался с небольшим уловом. За ужином Ваня вдруг сказал:
- Батюшка, а почему отец Евстафий говорит, что в скиту он старший, а вы с
отцом Филадельфом на Грибзе будете жить? Он что, вас выгоняет?
- Если мы, Ваня, поселимся с иеромонахом на Грибзе, он и будет тогда в скиту
старшим!
- Нет, не так! - наморщив лоб, пытался разобраться мальчуган. - Он говорит, что
он все равно старший!
- Это он шутит, Ваня! Не обращай внимания...
Убрав инструмент под камень и спрятав богослужебные книги в тайник, я
обратился к моему другу:
- Ну, Ваня, три дня уже прошло, пора домой!
- Как три дня прошло? Мы же только что пришли!
Я рассмеялся, вспомнив, что так же терял представление о времени в своем
далеком детстве:
- Пора, пора, дорогой! Нужно вниз идти... - Я погладил приунывшего мальчика
по голове.
- А я, батюшка, вот так всю жизнь могу в лесу прожить, запросто! Мне нравится!
- восторженно воскликнул он.
- Мне самому нравится, Ваня, да нужно в Москву ехать.
При воспоминании о поездке я погрустнел. Как специально, посыпал мелкий
осенний дождик, который словно провожал меня в далекий нелегкий путь. «Когда
еще свидимся с тобой, милая моя церквушка?» - в последний раз обернулся я назад.
Все скрылось за мелким бисером дождя, в котором рассыпались туманные
очертания моей любимой поляны на Грибзе.
Ни бегство в пустыню, ни глубокие пещеры, ни удаление от людей не составляют
сути спасения. Если Ты, Господи, даруешь мне благословенное уединение, приму
его как драгоценную привилегию, хорошо зная, что вращение души моей в суете
мало полезно для спасения. Открыл Ты мне, недостойному, Иисусе, что, чем полнее
и глубже покаяние, тем больше и всеохватнее Ты находишься во мне и являешь
Себя в свете неприступном, что и возводит душу в священное безмолвие, ибо Ты
Сам Себя приобщаешь моему духу. Безгрешный, приобщившись духу моему, Ты
делаешь и его безгрешным, а как Даритель жизни, ты умножаешь ее во мне.
Прикосновение чудотворной десницы Твоей придает мне силы противостоять
всякому злу. Встань же, распрямись, дух мой, ибо Господь Твой владычествует в
тебе над жизнью и смертью.
ПОТЕРЯВШИЙСЯ В МИРУ
Ты открыл мне, Господи, что жизнь всякого верующего в Тебя есть повторение
Твоего крестного пути. Но это не ввергает душу мою в безысходное отчаяние, но,
наоборот, освобождает ее от всякого страха и малодушия. Много есть путей на
свете, и конец их - тьма кромешная, но этот путь крестный - единственный, так как
прямо и верно приводит к Тебе, Иисусе, ибо Ты есть путь жизни. Кто победит на
этом пути, Боже? Кто дойдет до конца, где дошедшего ожидает вечная свобода?
Тот, кто не отводит ни на миг любящего взора своего от Тебя, Сладчайший Иисусе,
не исходит ни на мгновение из священного богозрения! Просвети и укрепи очи мои
сердечные, Боже, чтобы безпрестанно созерцать прекраснейший Лик Твой, красота
которого спасет мир!
Когда я приехал в Сергиев Посад, моя уверенность в быстром завершении всех
дел сильно поколебалась. Отец радовался моему приезду, но озабоченно
рассказывал о приходе инженера и замерщика, не понимая, для чего все это и с чего
нам нужно начинать. А когда при хождении по кабинетам обнаружилось, что мне
необходимо заново сделать план дома и участка и собрать кучу справок, я понял,
что засел крепко. Началась затяжная бумажная волокита. К тому же в Лавре монахи
поразили меня удручающей новостью: отец Кирилл находится в закрытой больнице,
называемой «Кремлевская». Как мне попасть к нему, никто не знает, без знакомых к
батюшке не пройти. Я сильно расстроился, тем более, что дела с документами
словно не двигались.
По утрам уже подмораживало. Внизу в балке на голых липах кричали, не смолкая
до вечера, горластые вороны. Багровый диск солнца садился за пустым промерзшим
полем, потухая в далеком лесу, чернеющем на краю горизонта. Молитва как будто
уменьшилась, съежилась, и ее голос стал таким же слабым, как голос сверчка где-то
под полом. Осталась одна отрада - писать стихи, и в них душа моя словно немного
оживала, вспоминая простые радости горной безпечальной жизни.
Каждое утро я шел в мэрию, в безликие безконечные коридоры, пропитанные
табачным дымом, и стоял там под каждой дверью в медленно двигающейся очереди.
Некоторые чиновники смотрели на меня с усмешкой, но уже встречались в
кабинетах верующие женщины. Они смело брали у меня благословение, не
смущаясь присутствем народа. Среди них-то и нашел мне Бог верных помощниц,
которым в виде благодарности я приносил небольшие иконки и первые лаврские
книги, отпечатанные в типографии отцом Анастасием. В документах по дому
началось какое-то движение.
Заметив мое уныние, мой добрый товарищ предложил съездить вместе с ним на
два дня на издательской «Ниве» в Оптину пустынь, где у отца Анастасия было
какое-то дело с оптинскими монахами. Не помню, как это вышло, видимо, срезая
путь на Калугу, мы сбились с пути. Необозримо пустынные поля окружили нас.
Указателей не виделось ни в одном направлении, людей тоже. Наконец далеко на
горизонте показались две человеческие фигуры. Это были старичок со старушкой,
которые возвращались с поля с котомками за плечами. Они толково и доходчиво
объяснили нам, как выбраться на Калужское шоссе.
Когда мы проехали по полям час или два, стало ясно, что мы снова заблудились.
Повернув обратно и плутая на перекрестках, мы неожиданно вновь выехали на
наших старичков. Их удивление отпечаталось на добрых морщинистых лицах. Нам
пришлось опять услышать долгое и толковое объяснение. Сконфуженные, мы
отправились в указанном направлении.
- Если еще раз на этого деда с бабкой выедем, я уже не смогу спрашивать у них
дорогу, - сердито проворчал архимандрит.
- Я тоже, - уныло пришлось подтвердить мне. Как бы там ни было, мы все же с
огромным облегчением к вечеру въехали на территорию Оптиной пустыни, позабыв
о дорожных приключениях.
Игуменом монастыря состоял наш лаврский духовник, опытный и
рассудительный монах, с которым мы перевозили в Лавру святыни преподобного
Серафима.
- Расскажи, расскажи, как пустынничаешь, отец Симон! - Игумен рассадил нас в
глубокие кресла в своем кабинете. - Как Иисусова молитва? Пробивается?
- Пробивается, отче, но, к сожалению, только, пока я живу в лесу. А вот приехал
в мир и сильно приуныл: все начинаю терять! Своего отца нужно перевозить
поближе к Абхазии, и я засел с документами.
- А чего ж ты к начальству не обратишься? У них же везде знакомые! -
Архимандрит недоуменно развел руками.
- Неудобно как-то, отец игумен.
- Чего там неудобного? А то совсем молитву потеряешь!
Он был прав, и мне пришлось впоследствии решиться следовать его совету.
- Знаете, отче, опасаюсь одного - попадешь к наместнику, а он передумает,
возьмет да и оставит в Лавре, - высказал я открыто свои страхи.
- Ха-ха-ха! - рассмеялся, не удержавшись, архимандрит. - Это верно, но ты
молись, молись, молись, ты же пустынник!
В Оптиной мы долго тянули четки у могилок преподобных отцов, из которых
моим любимым был преподобный Амвросий. В его келью нас проводил друг
издателя - монах-иконописец, благообразного и смиренного вида.
- Хороший какой батюшка! -шепнул я на ухо своему другу.
Тот согласно шепнул мне в ответ:
- Очень! Тут все хорошие.
Вернувшись на Соловьевскую, я с отцом погрузился в долгое ожидание
сообщения из мэрии. За время моего отсутствия в доме развелись полчища
тараканов. Старик безстрастно сметал их со стола рукой.
- Пошли прочь, дармоеды! Развелись тут... Надо же, никакая гадость их не берет!
А так они безобидные...
Но оказалось иначе. Со мной у них началась настоящая война. По утрам я
обнаруживал под коленками кроваво-красные шишки, которые жутко чесались!
«Непонятно, откуда они берутся?» - задавал я себе вопрос.
Вечерами, после молитвы, я немного читал перед сном. Особенно полюбилась
вышедшая тогда книга архимандрита Софрония «Старец Силуан». Поглядывая
поверх книги, я замечал, как тараканьи усики выглядывают из-за шкафа, но, как
только я шевелился, они исчезали. Однажды я заснул с книгой в руках. Проснулся
внезапно от ощущения укуса под коленками. Я нервно шевельнул ногами, и из моих
широких монашеских штанов выбежала впопыхах куча тараканов.
«Ага, понятно... Днем вы прикидываетесь, что питаетесь хлебными крошками, а
ночью кровь сосете!» - Я разгорелся на них сильным гневом. Но каким бы ядом я ни
заливал углы кухни и своей комнаты, количество тараканов не убывало, а даже как
будто возросло. Эта тараканья война стала моим затяжным кошмаром.
В конце концов от хождения в мэрию и обратно в ногах стала ощущаться
болезненная слабость, в пальцах рук появилась дрожь, я простыл на морозе и
заболел. Поднялась температура, и пришлось слечь. Отец Анастасий принес
антибиотик ципролет, расхваливая его как самое действенное средство против
гриппа.
Действительно, эти таблетки мне помогли, но неделю я провалялся без сил на моем
топчане.
От отца Игнатия обо мне узнал молоденький иеродиакон Ага- фодор. Он стал
периодически навещать меня, принося фрукты, по пути из Лавры на подсобное
хозяйство, где он служил в храме преподобного Сергия. Помощница издателя и
художественный редактор с большим сочувствием отнеслась к моему положению и
приносила нам с отцом из лаврской кухни горячую еду в кастрюльках, чем сильно
выручила нас. От болезни осталось чувство благодарности к этим людям и
множество стихотворений.
Иеродиакон нравился мне своей искренностью и открытостью. Он чистосердечно
делился со мной своими недоумениями:
- У меня, батюшка, наверное, на лбу написано: «Дайте мне совет!» Все кому не
лень советы мне дают, даже чудно...
- Но, дорогой отец Агафадор, я же не даю тебе советов? - невольно засмеялся я.
- Это точно, только вы не даете почему-то.
Восстановление от болезни шло медленно. Слабый, задыхающийся, в свободные
от мэрии дни я ходил в Лавру к преподобному Сергию, где сослужил с лаврскими
отцами воскресные и праздничные литургии.
Состояние моего здоровья стало таким, как будто я никогда не жил в горах, а все,
что было со мной на Кавказе, казалось прекрасным, чудесным сном. Даже горное
село Псху виделось из Сергиева Посада невообразимо далеким и недосягаемым.
Молитва сделалась слабой и вялой, словно душа моя до этого никогда не молилась.
В одну из таких отчаянных вылазок из дома в Лавру мне встретился наш
монастырский врач. Когда эта сострадательная женщина увидела меня, то
воскликнула:
- Отец Симон, да у вас налицо нервное истощение!
В эти же дни дома раздался звонок от отца Пимена:
- Как идут наши дела с приватизацией дома, Симон?
- Никак не идут, отче
- Почему? - задребезжала трубка
- Решают, решают и снова откладывают. То одну справку нужно, то другую.
Первая эпопея была с покупкой дома, а приватизация - это вторая эпопея. Я уже
совсем без сил, устал...
Голос архимандрита потеплел:
- Сочувствую... Хотелось бы тебе помочь, но у нас в обители такая стройка,
некогда даже позвонить тебе! Не высыпаюсь, и все такое... Впрочем, у меня есть для
тебя утешение!
- Какое утешение, отче? - не понял я.
- Хочешь батюшку навестить в «Кремлевке»? Ему сделали операцию на сердце,
вставили батарейку. Теперь с ним можно даже общаться. Я у него недавно
побывал... Ну так что?
- Еще бы, отец Пимен! - разволновался я. - А как же попасть к нему?
- Есть у нас знакомые врачи, они тебя проведут к старцу...
Мой друг дал мне телефоны докторов и сказал, что договорится с ними о моем
посещении. Я в спешке собрал подарки отцу Кириллу: сотовый мед со Псху,
который, по уверениям Василия Николаевича, «самый-самый», и пакет колотых
грецких орехов. Врач, милая верующая женщина, привела меня в палату к старцу.
Он лежал в больничной пижаме, худенький, бледный, с заострившимся носом. Но
глаза его смотрели молодо и зорко.
- Благословите, батюшка! Я сильно за вас переживал... - Слова застряли у меня в
горле. Молчание говорило само за себя. Старец рукой показал мне на стул возле
кровати. Незнакомая мне келейница-монахиня вышла из комнаты, осторожно
притворив за собой дверь. Достав из сумки угощения, я попытался скрыть свою
боль и волнение за старца.
- Это, отче, сотовый мед со Псху. Самый лечебный, говорят. Вам очень полезно
его отведать. Это грецкие орехи...
- Хорошо, хорошо, отец Симон. - Духовник набросил на себя короткую мантию и
надел епитрахиль.
- Батюшка, вам же нельзя сейчас принимать исповедь.
Но отец Кирилл поправил меня:
- Можно, можно. Теперь буду долго жить...
Я посмотрел на него, полагая его слова обычной шуткой старца. Но он был строг
и серьезен. Легкая печаль скользила в его словах:
- Рад бы уйти к Господу, да чада не отпускают. Устраивают совместные молитвы.
Не понимают, что мне гораздо лучше выйти из тела и водвориться у Господа, как
говорит апостол (а Кор. 5: 8).
На исповеди я, захлебываясь слезами, мучаясь и терзаясь, поведал, что теряю
молитву и слабею душевно, не ведая, где же конец этим скорбям.
- Скорби - наши учителя, отец Симон, - наставил меня духовник, сняв с моей
головы епитрахиль после разрешительной молитвы и присев на больничную койку.
- Никогда не оставляй покаяния, никогда. Во всех наших испытаниях оно
незаменимый друг и помощник. Исповедующихся много, а кающихся - мало, да...
Церковь учит людей и ведет их к Богопознанию, а не к одной только
нравственности, как ее понимает мир. Наша цель - постижение Бога, а исправление
греховных привычек - это средство для обретения благодати. Поэтому покаяние
состоит в изменении, исправлении себя, а не только в раскаянии в содеянных
грехах. Чем крепче в нас добродетели, тем меньше у нас препятствий на духовном
пути... Почему ты так приуныл при малейших затруднениях, отец Симон? -
внезапно спросил старец.
- Грешен, батюшка, изнемог... - Я опустил голову.
- Не так нужно помышлять, отец Симон, не так... Тот, кто познал, насколько
душегубительны страсти, понимает и то, что всякое зло, что есть в мире, исходит из
нашего сердца, как его обиталища. По сути, понимая все это в полноте, мы
обнаруживаем себя заживо в аду. Но такое разумение без помощи Божией
выдержать человеку невозможно. Много скорбей у праведного, да... (Пс. 33: 20).
- Так старец Силуан писал, что ему было откровение от Господа: «Держи ум свой
во аде и не отчаивайся,» - вспомнил я, не понимая, куда клонит отец Кирилл.
- Так, так, это все о том же... Необходимо крепко-накрепко запомнить, что всякие
страсти, которым время от времени предается наш ум, подобны граду,
побивающему добрые всходы в душе! Что есть причина скорбей? Страсти
человеческие... С благодатью сердце освобождается от бремени мира сего и его
страстей, постигая Христа в самом себе. Освобождение же от гнета страстей и есть
безстрастие. Если мы не теряемся сами и держимся за Христа, то никакое
искушение не сможет сбросить нас в пропасть.
- Отче, дорогой, я полностью разбит и подавлен, не знаю, смогу ли я еще когда-
нибудь приблизиться вновь к тому, как вы благословили мне жить, - утверждаться в
непрестанной Иисусовой молитве. Мне кажется, что я ее теряю... - В сильном
томлении духа сами собой изливались мои сокровенные душевные терзания.
- Когда ты болен и болезнь не проходит, помни, что она поистине послана тебе
Богом для духовного обучения в искреннем смирении, поэтому не пугайся таких
обстоятельств, возрастая в молитве, когда здоров. Если ты подавлен скорбями,
напоминай себе, что твои несчастья пришли к тебе по твоим грехам для твоего
упражнения в покаянии, потому сделай покаяние и обуздание ума своей духовной
практикой. Неисходно следуй евангельским заповедям и взойдешь к полноте
благодати Божией. Будь неизменно терпелив и через смирение придешь к
Христовой Любви. Если молитва вошла в сердце, то ее уже не утратишь, даже если
очень захотеть... Так говорили Глинские светильники Божии. Когда суровые
обстоятельства ослабляют твое усердие, нужно всегда возгревать молитву,
возгревать, отец Симон, чтобы она не остыла. - Старец приподнялся и приблизил ко
мне голову. - Мир души, которому я учил тебя, со временем приводит к
безстрастию, а безстрастие - это дыхание безсмертия... Истинная любовь во Христе
приходит только в безстрастии. Корень этого безстрастия, или мира души, -
смирение, плод - безстрастная любовь. Стяжи безстрастие, Симон, даже ценой своей
жизни, ибо, утратив жизнь, обретешь ее во Христе. Сказано святым апостолом: Воля
Божия есть освящение ваше (1 Фес. 4: 3)
Я молчал, пытаясь осмыслить услышанное, затем сказал, волнуясь:
- Батюшка, родной, спасибо за наставление! Но я никогда даже не помышлял о
том, что безстрастие можно достичь таким грешникам, как я! Ведь это привилегия
лишь великих святых, - в отчаянии выпалил я свое соображение, не решаясь
взглянуть в лицо старца.
- А святые и безстрастные откуда же брались? Из таких же грешных людей, как и
мы... Ревнуй о безстрастии, если желаешь узнать, что такое возлюбить Бога всем
сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением
твоим, - промолвил отец Кирилл, твердо и ясно выговаривая слова.
Но меня охватили сомнения.
- Отче, это стяжание безстрастия в моем нынешнем устроении может растянуться
на долгие годы... Успею ли я?
- Не на долгие годы, а на всю жизнь монашескую, отец Симон, должно
стремиться к достижению безстрастия. Разве страстная душа может возлюбить Бога
и ближнего всеми своими помышлениями? Разве Христос любил страстно? Или
страстно описание любви у апостола Павла? Помнишь, как сказано: Любовь
долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не
гордится, не безчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не
радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется,
все переносит (1 Кор. 13: 4: 7) Именно поэтому любовь никогда не перестает... -
Духовник устало откинулся на подушки. - Христос любил всех безстрастно, как Бог,
и сострадал всем, как Человек. Так и нам подобает стремиться к тому, чтобы
уподобиться своим любящим сердцем Господу и прийти в меру полного возраста
Христова! (Еф. 4:13) К примеру, отец любит своих детей всегда, что бы они ни
совершали. Такова должна быть и наша любовь к людям, как одной большой семье!
Так любит своих детей их Создатель - Бог, так должны любить и мы.
- А как живет безстрастный в этом мире, батюшка? Мне это непонятно.
- У безстрастного уже нет браней, у него остались только приражения. Учись
шествовать по жизни духом, мой дорогой, да, шествовать духом... Если мы созданы
Господом для совершенной любви, а продолжаем ненавидеть ближних, мы
оказываемся вне Бога в то же самое мгновение. Благодать оставляет небрежного и
покидает ненавидящего, но прилепляется воедино к тому, кто кроток и трепещет
словес Божиих, Его заботы и милости... А искушений с домом не бойся! Если есть
воля Божия, все получится... Бог тебя благословит, отец Симон! Кланяйся от меня
Федору Алексеевичу... Как он там? Переживает? - Батюшка улыбнулся.
- Читает Евангелие, по четкам молится, как умеет. А переживает о вас, отче...
- Передай-ка ему от меня коробку конфет в утешение, а вот эту коробку тебе... -
Старец вручил мне две большие коробки шоколадных конфет, перевязанных алыми
лентами.
- Благословите, я эту коробку от вас братии привезу в скит, батюшка!
- Хорошо, хорошо... И братии дадим утешение! - Отец Кирилл нагрузил меня
коробками сладостей. - С Богом...
Дома я торжественно вручил конфеты отцу:
- Папа, это тебе от батюшки!
Отец растрогался:
- Вот уж поистине дорог не подарок, а внимание...
В Сергиевом Посаде меня ожидал вызов на заседание горсовета. В большой
комнате за длинным столом сидело человек десять ответственных лиц,
рассматривающих документы по нашему дому. Началось голосование. Помощник
мэра, властная деловая женщина, встав, неприязненно взглянула на меня:
- У нас тут попы понакупали себе домов и еще хотят их приватизировать! Мое
заключение - отказать.
Я вышел несолоно хлебавши, не решаясь сказать отцу, что мы получили отказ.
- На следующем заседании будут решать, папа! Нужно подождать, - как можно
бодрее объяснил я отцу наше положение.
- Из-за лесу, из-за гор едет дедушка Егор! - отвечал прибауткой отец. - Столько
ждали, да ничего. Еще потерпим, сын. Тот, кто ждет, лучше того, кто догоняет.
Гналась, вот так, лиса за зайцем. Не догнала, запыхалась. Спряталась под елку и
сидит, авось заяц мимо будет пробегать. А заяц, когда за ним волк или лиса гонятся,
что делает? Закладывает большую петлю и по старому следу обратно. А потом -
прыг в сторону и залегает в сугробе! Вот он и прыгнул под елку, а там уже лиса
дожидается... Так и мы с тобой - нервничать не будем, горсовет от нас не уйдет, а
мы станем спокойно дожидаться решения на Соловьевской улице. Куда этот
горсовет от нас денется?
Уверенность старика внушила мне некоторую надежду:
- Тогда молись, папа. Мы же не старые лисы... - Я рассмеялся. - Нам с молитвой
нужно дела делать!
- Верно, верно, сын... Пойду Евангелие почитаю.
Шаркая ногами, он уходил к себе в комнату, а я брал четки и забирался на свой
деревянный топчан, поближе к теплой батарее, где сидел с четками до тех пор, пока
не потухало в окне сияние декабрьского месяца. В конце концов, собравшись с
духом, я пришел к наместнику, страшась того, что меня могут оставить в Лавре. Но
отец Феофан не собирался ломать мне жизнь. Он взял трубку и набрал номер
эконома.
- Отец эконом? Сейчас к тебе придет иеромонах Симон, помнишь его?
- Ну как же, как же, - зарокотал в трубке бас эконома. - Вместе постригались...
- Помоги ему с мэрией, позвони куда надо! Он расскажет, в чем дело... -
Наместник положил трубку и пристально взглянул на меня, словно проверяя:
- Вы лошадь для скита купили?
- Купили, отец наместник. Черкесский жеребец, серый, в яблоках, трехлетка.
Теперь он наш верный помощник, грузы возит. Может, к весне пахать научится, -
трепеща под рентгеновским взглядом архимандрита, отвечал я.
- Ну а сам-то как? В Лавру не хочешь вернуться?
- Лавру я очень люблю, отец наместник, но уединение люблю еще больше...
- Ну, раз любишь, там и сиди! Заканчивай с домом и давай в скит...
- Спасибо, отче!
Я вышел из кабинета не чувствуя под собой ног. «Слава Богу, пронесло!»
Эконом ждал меня у себя, в отделе кадров. Он вручил мне икону преподобного
Сергия и стопку книг лаврского издания.
- Я уже позвонил мэру. Он тебя ждет. Это ему от меня передашь, а также
поклон...
Мэр, человек лет пятидесяти, энергичный, с седой шевелюрой, принял меня в
кабинете с глазу на глаз. Взяв подарки и стряхнув с них какой-то волосок, он сухо и
деловито спросил, просматривая бумаги:
- Как здоровье отца эконома?
- Хорошее. Передает вам поклон! - Я наблюдал, как он лист за листом
подписывает бумаги.
- Ваши документы на приватизацию готовы. Сдайте их в отдел регистрации.
Мэр поднялся из-за стола, передавая мне пачку документов. Я осмелел:
- Простите, а как же решение комиссии с их отказом?
- У меня право решающего голоса, и на этом основании аннулирую их
постановление... - Он протянул мне руку. - Всего хорошего.
Я не верил своим глазам и ушам. «Вот здорово! Спасибо отцу Кириллу за
молитвы! Все-таки выручил отец наместник в очередной раз!» Все произошло так
быстро, словно во сне. Я поспешил домой поделиться с отцом своей радостью.
- Победили, сын, победили! - Он обнял меня с любовью.
- Папа, что бы сами смогли сделать, если бы не батюшка и лаврские отцы?
- Это так, сын, это так... Всех их отблагодари от меня, спасибо им!
***
***
***
Вы в жизнь мою вошли,
Как входят в дом,
В котором даже я Живу с большим трудом!
В котором я подчас изнемогаю,
Есть безумство мира сего, и есть духовное безумство, и отстоят они друг от друга
как небо от земли. Безумная алчность к теням пустого и жалкого мира - безумство
обезумевших душ, привязавшихся к плоти. Безумство духовной жажды к
освобождению от мира теней и рабства страстей ради соединения с Тобой, Боже, -
безумство Божественной мудрости. Так безумство проповеди Христовой спасает
тех, кто верует всем сердцем в вечные глаголы Твои, Христе, отвергающие разум
разумных и превращающие в безумие мудрость мира сего. Мечется ум
человеческий между раем и адом, ибо он есть врата, через которые вошел грех. Ум -
всего лишь дырявая заплата на рубище земной мудрости, душевной, бесовской,
живущий самообманом и обманывающий безпрестанно других несчастных
наследников ада. Но ум, преображенный благодатью, становится Божественным
духом, всеблагим сознанием, вратами вечности, через которые приходит вечное
спасение, и наследует не только рай, но и Тебя Самого - Трисиянное Божество,
Святую Троицу.
СКИТ В ЕРМОЛОВКЕ
Как скрытая в недрах гор вода ищет путь на свет, где упадает звенящим ручьем в
чьи-то ладони, так любовь моя к Тебе, Боже, ищет путь наверх, из земной тьмы в
сияющее Царство Небесное. Как погонщик каравана никогда не поведет его в
безводные места, где нет никакого питья, так стремление сердца моего к Тебе,
Господи, пусть никогда не повернет в безплодные учения и безблагодатные
воззрения, ибо в Тебе одном обрел я глаголы жизни вечной, подобные рекам воды
живой, утоляющим всякую жажду истомившейся о спасении души. Не пустые
лжеучения мудрецов земных, но лишь Дух Твой Святой пусть всегда вдохновляет
меня. Рассеянный ум мой утверди в истинном безстрастии и безмолвии и любовью
Горней уязви внутреннее мое, Боже! Да пребудет ум мой в животворящем воздухе
Царства Христова, в Царстве священного безмолвия!
Играя солнцем и расписывая окна морозными узорами, декабрь завершился
праздничным Рождеством и литургией в любимой Лавре. Промелькнули Святки, со
столпотворением съехавшихся отовсюду на Богоявление паломников, отшумев
оживленной суматохой и отзвенев многоголосьем колоколов. В благодарность за
помощь и поддержку я подарил все стихи, написанные мною, отцу Анастасию и его
помощнице, надеясь ими выразить давним друзьям свою признательность, не
рассчитывая, что они могут кому-то понадобиться. С архимандритом о стихах мы
никогда не говорили, но, зная его чуткую художественную натуру, хотелось
духовной поэзией порадовать и его душу.
Время шло, а мы с отцом все еще сидели на чемоданах. Продажа дома шла очень
туго - покупателей не было. Приехал отец Пимен и сразу взял дело в свои руки.
- Начнем с главного! - заявил он. - Необходимо сделать независимую
объективную оценку дома! Сколько выставят за него, за столько и продавать надо.
Оценка дома дала сумму в сорок тысяч долларов. И это мертвое дело неожиданно
сдвинулось с места. Отец Кирилл пришел к нам на помощь, не забывая о нас даже в
больнице. Он сообщил архимандриту, что его чадо - настоятель одного из
московских монастырей - ищет в Сергиевом Посаде дом для своих родителей.
Сестру настоятеля привела в дом помощница нашего лаврского издателя, и наше
жилище пришлось по душе покупательнице. По благословению батюшки отец
Пимен и я встретились с этим уважаемым монахом и его сестрой. В несколько дней
покупка была совершена. Оставалось подыскать жилье отцу в Адлере. Архимандрит
отправился со мной, надеясь заодно подыскать место для скита.
Ласковое солнышко с теплым веянием морского ветерка, солоноватого и
ароматного, встретило нас в южном городке, когда мы вышли из поезда.
- Ну и благодать стоит! - порадовался мой друг. - А то все мерзнем и
мерзнем...Климат для твоего отца очень подходящий!
- Для меня тоже!
Я всей грудью вдыхал свежий морской воздух, когда мы вышли на набережную.
У архимандрита в Сочи оказался знакомый - экономист Филипп, крепко сложенный
парень, неспешный, рассудительный, окончивший Плехановский институт. Он и его
мама оказались знатоками всех районов побережья и самоотверженно взялись за
поиски жилья. Они быстро отыскали подходящую однокомнатную квартиру с двумя
лоджиями. Цена тоже оказалась подходящей - восемнадцать тысяч долларов.
- Теперь надо нам, отец Симон, реализовать батюшкино благословение, -
доверительно вел беседу мой друг, когда мы сидели за вечерним чаем. - На
оставшуюся сумму нужно скит для братии организовать. Поможешь мне?
- С удовольствием! - загорелся я. - Ведь эти места мне с юности знакомы.
Поищем, конечно. Это ты здорово придумал! Можно поискать участки по
Краснополянскому ущелью.
- Вот ты этим и займись, когда отца сюда перевезешь! - заключил архимандрит.
На Соловьевской улице я застал отца в волнении: он упаковывал вещи,
продукты, мебель, бегая из дома в подвал и обратно.
- Ну что, сын, нашли квартиру?
- Нашли, папа, однокомнатную, в хорошем районе, море совсем рядом, -
порадовал я старика. - Только ты, пожалуйста, не простудись к отъезду, а то уехать
не сможем.
- Я еще крепкий, меня хворь не берет! - радостно засмеялся отец. - Жалко, что
Лиды с нами нет, она бы порадовалась... - Он внезапно погрустнел, слезы выступили
на его глазах. Такой быстрый переход от радости к печали не был свойствен отцу и
встревожил меня.
- Да ты уже заболел, папа! - Я потрогал рукой его лоб. - Вот видишь, горячий...
- Пройдет! Чайку выпьем с ромашкой, и как рукой снимет...
Но рукой простуду не сняло. Хотя отец не слег, он ходил, сморкаясь в большой
клетчатый платок и оглушительно чихая.
В маленькой фирме по продаже недвижимости меня принял молодой парень в
очках, бывший инженер-конструктор. Среди сотрудников в углу за столом сидела
угрюмая личность с квадратным подбородком, листающая какие-то бумаги.
Директор, зорко перехватив мой взгляд, шепнул:
- Проверяющий из местных криминалов... А что делать? Но вы не волнуйтесь,
батюшка, у нас фирма честная. Поможем вам быстро и правильно оформить
документы на продажу дома!
В этот период развала России начались жуткие времена засилья уголовников. На
площади перед Лаврой взорвали автомобиль с каким-то главарем. Шел
безконтрольный передел имущества и денег. Постоянно общаясь с директором
фирмы, я незаметно подружился с ним. Он понравился мне своей порядочностью:
- Работал я конструктором на ракетном заводе. Работа интересная, увлекательная.
И в один час ее не стало. Мы всем отделом и создали фирму, кормиться-то надо.
Теперь платим дань бандитам...
В последний день, передавая мне папку с документами, он неожиданно спросил
меня:
- Батюшка, можно я приду вас провожать?
- Приходите, буду рад! - пожал я руку новому другу, с которым уже предстояло
прощаться. Он же помог мне отправить контейнер с вещами в Адлер.
Новая хозяйка дома ужаснулась, увидев полчища тараканов.
- Напасть какая! Смотреть не могу... Нужно дом выморозить, обязательно нужно
выморозить!
Я попытался уговорить испуганную женщину:
- Подождите, пожалуйста, когда мы с отцом уедем!
- Но как же мои родители въедут в дом с тараканами? Наши вещи уже на
товарной станции стоят, - воспротивилась она.
Вечерняя метель завывала за окном, наметая большие сугробы. У дома собрались
провожающие - работники издательства во главе с отцом Анастасием, чада отца
Пимена из Москвы, сотрудники фирмы, которые тоже пришли проводить нас.
Фонарь на столбе, скрипя, раскачивался под порывами ветра, отчего казалось, что
вся зимняя декорация качается и летит куда-то вместе со всеми нами. В нетопленом
доме стоял страшный холод. Новая владелица дома, завернувшись в шубу и
обвязавшись по глаза теплым платком, сидела в зале на единственном табурете.
Провожающие носили чемоданы и отцовские узлы в машины, которых на улице
собралась целая кавалькада. Я заметил, что лицо у отца воспаленное и болезненно
красное. Он ходил, пошатываясь.
- Папа, да ты страшно болен! - ужаснулся я.
- А? Что? Что такое? - озирался мой старик, плохо соображая, что творится
вокруг него.
- Господи, вот беда, и еще на дорогу! Что мы с тобой делать будем, папа? Ты
хотя бы понимаешь, что происходит? - тормошил я отца.
Из толпы суетящихся людей ко мне подбежал молодой послушник невысокого
роста, с добрым лицом и маленькой черной бородкой:
- Александр, - представился он. - Батюшка, берем Федора Алексеевича под руки
и ведем в машину! Там хоть теплее будет...
Я недоуменно посмотрел на него. Он понял мой молчаливый вопрос.
- Отец игумен взял билет и для меня, чтобы я помогал вам в пути. Нас ожидают в
Адлере, я все устрою, - бойко рассказал он.
- Спасибо тебе, Саша! Ты вовремя появился. Тут, сам видишь, что творится!
На прощание руководитель фирмы долго тряс мою руку:
- Честное слово, очень рад был познакомиться с вами, батюшка! И жалко
расставаться...
- Мне тоже очень жаль... - Я как мог ответил на его крепкое рукопожатие.
Инженер, осмелившись, решил сказать мне самое приятное, что смог придумать:
- Я даже в Лавру теперь ходить буду на все службы, вот увидите! - пообещал он с
воодушевлением.
- Вот этому буду очень рад, помоги вам Бог!
Мы обнялись на прощание. Последовали дружеские объятия с провожающими.
Метель сыпала на нас искристые звезды, пороша глаза снежной пылью. Под
жалобный скрип качающегося фонаря мы расселись по машинам. Отец Анастасий в
микроавтобусе и еще две «Волги» с вещами поехали с нами на Курский вокзал.
Отец сидел на заднем сиденье и тяжело дышал. Я положил его горячую голову себе
на плечо.
- Папа, выпей таблетки, прошу тебя...
Он не отвечал, заснув на моей груди. Из-за метели ехали медленно и еле успели
на готовый к отправлению поезд.
- Отец Анастасий, спасибо за все! Помолись, чтобы отец выздоровел. Просто не
знаю, что с ним делать? Совсем разболелся...
Мой друг, прощаясь, посоветовал:
- Дай Федору Алексеевичу ципролет - лучшее лекарство! Помогай вам Бог! - Мы
попрощались у двери вагона, поторапливаемые проводницей. - До встречи в
Абхазии! Надеюсь еще увидимся... - Голос архимандрита заглушил гудок
электровоза.
- Скорей, скорей прощайтесь, батюшки! Поезд сейчас отойдет... - волновалась
проводница. - Что это с вашим стариком? Совсем больной!
В купе я с трудом уговорил отца принять антибиотики и еще долго сидел, глядя в
морозное окно, где расплывались уходящие огни заснеженной Москвы.
Послушник Александр сладко посапывал на верхней полке.
Утром мне страшно было открывать глаза: если отец болен, мы пропали.
Собравшись с духом, я взглянул на соседнюю полку- старенький Федор Алексеевич
еще спал. Его лоб уже не пугал своей температурой. На одной из стрелок вагон
качнуло, и отец проснулся.
- Сын, где это мы? - Он поводил глазами, не понимая, где находится.
- В Адлер едем, папа. Как ты себя чувствуешь? - с тревогой спросил я. С верхней
полки свесилась лохматая голова Александра, прислушивающегося к нашему
разговору.
- Вроде нормально. - Отец потер рукой лоб. - Ничего не помню, хоть убейте... -
Он посмотрел в окно, за которым кружились донские балки и степи. - А мы уже
далеко от Москвы?
- Далеко, папа. К морю едем! - Я постарался приободрить его.
- К морю? И это хорошо... И это хорошо, - улыбаясь, проговорил отец,
приглаживая рукой волосы.
В Адлере нас встретил Филипп с послушником лет тридцати,
кинематографического облика.
- Батюшка, пока хозяева не съехали, мы с Ильей, кстати, познакомьтесь -
помощник игумена Пимена, сняли вам комнату в пригороде Адлера. Это недалеко,
по Краснополянской дороге, рядом с форельным хозяйством... Вам еще предстоит
ремонт сделать в купленной квартире, подождете?
Вокруг стояла щедрая на тепло погода, над головой синело бездонное небо,
узорчатые ветви пальм раскачивал шумный ветер, в котором угадывалось дыхание
близкого моря. Я с готовностью и признательностью ответил, готовый ждать
сколько угодно:
- Конечно, не вопрос... Правда, папа?
Он снял шляпу, подставляя голову южному солнышку, думая о чем-то своем.
- И это хорошо... И это хорошо, сын...
Архимандрит Пимен приехал с иеродиаконом Саввой, неторопливым человеком
с седоватой бородой, профессиональным фотографом, возившим с собой
громоздкий старинный фотоаппарат.
- Отец Савва поможет нам с ремонтом. Он в этом деле имеет отличный опыт, -
отрекомендовал мой друг прибывшего специалиста.
- Ну уж, отличный... Скажете тоже, отче. Так себе, опыт средненький... - Окая в
густую бороду, проговорил иеродиакон.
- Итак, пока будет идти ремонт, отцы Савва и Илья им как раз займутся, я
предлагаю, отец Симон, поездить по району и присмотреться к местам, подходящим
для скита! А с Федором Алексеевичем останется послушник Александр, - деловито
распорядился архимандрит.
Поиски в пригороде мы прекратили сразу - густо заселенная местность для скита
не подходила. Красная Поляна тоже ничем нас не утешила, кроме прекрасного, с
юности знакомого горного вида. Слишком высокие цены на дома и участки
заставили нас отступить.
- Отче, поищем наше место по селам вдоль ущелья. Там должно быть подешевле!
- предложил я. В одной из небольших деревенек с подходящим названием
Монастырь нам приглянулся участок в виде полумесяца, с открывающимся с него
видом на речные террасы.
- Местечко неплохое! Эх, жаль, земли маловато. Но если ничего другого не
найдем, то и это подойдет. Можно хотя бы храм построить и келью... Филипп
поможет нам оформить «полумесяц», у него отец архитектором в Сочи работает, -
рассудил мой товарищ, и мы продолжили наши поиски. Приглядываясь к горному
ландшафту, я обратил внимание на одну глубокую долину в стороне от Красной
Поляны по реке Псоу.
- Видишь, отец, ущелье на самой границе с Абхазией? Мы туда еще не ездили!
- Отличная идея! - вдохновился архимандрит. - Кстати, отец Херувим строит скит
на горке под Лазаревской, - сообщил мне новость настоятель, которая для него,
видимо, не прошла безболезненно. - Сначала я не хотел его отпускать, а потом
подумал: «Зачем человеку жизнь портить? Если хочет, пусть едет...» Отец Кирилл
тоже благословил ему перебраться сюда. Видать, уговорил Старца...
- А мы съездим к отцу Херувиму? Интересно послушать его мнение...
Но мой порыв был остановлен.
- Съездим, съездим, только сначала наши дела закончим, - внушительно ответил
отец Пимен.
Широкая долина Псоу, с зеленеющими по ней виноградниками, нам
приглянулась сразу.
- Подходящий район, смотри-ка, Симон! - довольный, воскликнул настоятель
монастыря. - За рекой Абхазия, горы совсем рядом, и земля, кажется, отличная... Что
это там, вроде сады? - спросил он, вглядываясь в пойму реки, оттененную
плывущими над ней облаками.
Село, в которое мы приехали, называлось Ермоловка. За ним тянулись вдоль
реки наспех поставленные столбы новообразованной границы.
- Вот, отлично! Пограничники нас и охранять будут. Нужно с ними непременно
познакомиться... - рассуждал игумен, расхаживая по обширной территории
полузаброшенного села. Выяснилось, что из всех домов, разбросанных по зеленым
холмам с садами и виноградниками, продаются два расположенных рядом дома по
десять тысяч каждый.
- Из этих домов мы сделаем скит. В большом доме поселим братию и соорудим
храм, а второй дом оставим под склад или для будущих насельников скита, если
братство увеличится. Кстати, неплохо будет сюда наших больных присылать. Пусть
в теплом климате здоровье восстанавливают...
Я молча соглашался со всеми распоряжениями игумена, кивая головой.
Прижимаясь к реке, в даль уходила грунтовая дорога, заворачивающая в
красивое лесное ущелье с встающими на горизонте снежными вершинами. Пока мой
товарищ осматривал дома, я поднялся на один из зеленых холмов и сел на молодую
травку, подставив лицо под теплые лучи солнца.
То, что исподволь происходило внутри меня, удивило своей сокровенной
подспудной работой. Как будто молитва постепенно освобождалась от тяжкого
гнета забот и попечений, тяжелым грузом придавивших ее и чуть было не убивших
в ней всякую жизнь. И теперь этот слабый голосок молитвы, словно горный ручей,
пробившийся из камней, становился звучнее и отчетливее, как забытая мелодия или
как живое дыхание благодати.
«Господи... - ясно и отчетливо выговаривало радостное сердце, - Иисусе Христе...
- присоединялась к молитве вся моя душа, - помилуй мя!» - углублялся в нее весь
собравшийся в молитвенных словах ум, вновь обретший уснувшую было силу.
Истинная, прекрасная в своей торжествующей полноте жизнь, не сравнимая ни с
какими красотами мира, возрождалась в груди, как будто омывая изнутри сердце и
душу кристально чистой водой благодати.
- А куда эта дорога ведет? - услышал я за спиной голос моего друга,
поднявшегося на холм. - Интересно, интересно... Здесь, наверное, молиться хорошо
будет! - Вдохновение, кажется, посетило и его. - Отец, разведаем это ущелье?
Мое согласие обрадовало любителя гор. Дорога, после прошедших дождей,
оказалась очень грязной, местами на скальных участках наш уазик начинал
скользить назад. На одном их крутых подъемов пришлось выйти из машины и
подталкивать ее руками, упираясь ногами в чавкающую колею. Отец Пимен встал
так неудачно, что грязь из-под колес обдала его большой жирной струей, но он
стоически перенес эту неприятность.
- Ничего, у меня в рюкзаке другой подрясник есть... - добродушно заметил он,
отряхивая с одежды комья грязи. В конце пути на уютной полянке дорога уперлась в
пасеку - двухэтажный домик с остатками старых ульев, стоящих на поляне. Вокруг
возвышались припорошенные первым снегом покатые безлесные хребты.
- Чудесное место для наших отшельников! - возрадовался духом игумен. - Как
твое мнение, Симон? - Он критически осматривал местность, удовлетворенный
таким исходом наших поисков.
- Место хорошее и уединенное, только, по мне, здесь все-таки сыровато... - Я
поежился в легком подряснике.
- Нет, не сыровато! - стоял на своем архимандрит. - Это же весна, а весной всегда
сыро...
- Ну, смотри, отче, тебе виднее... Вполне возможно, что летом здесь будет
отлично...
Место действительно выглядело красивым, но не таким, как в Абхазии, -
солнечным и радостным, а немного сумрачным, возможно, из-за низких облаков, и
сырым из-за близости горной реки.
В управлении пчеловодческого хозяйства нам удалось быстро договориться о
цене, и мы приобрели эту поляну с домиком за тысячу долларов.
- Теперь все нужно согласовать с мэром. Все-таки скит открываем официально.
Поедешь со мной, а то одному неудобно? - Игумен деловито и сосредоточенно
просматривал все документы на покупку недвижимости в своей разбухшей папке.
Мэр, властный, уверенный в себе человек, лет пятидесяти, говорил с нами сухо и
кратко.
- Скит в Ермоловке строить разрешаем. Постановление о покупке домов
подпишу. Не пойму только, чего это вы в село забрались? В Сочи есть и получше
места.
- Для нас в Сочи дороговато, а по селам цены небольшие, - сдержанно отвечал
игумен.
- Для батюшек и дороговато? Удивляюсь... - озадачился мэр. - А чего же вы
сидели, когда все вокруг землю даром брали?
Мы промолчали. Глава администрации попрощался с нами за руку:
- Моя супруга хотела с вами побеседовать. У вас найдется немного времени? Вы
там с ней сами, без меня...
Супруга мэра оказалась более радушной и гостеприимной, приняв нас в гостиной
в своей новой большой вилле с шикарным видом на город и море. Пока она
готовила чай, в комнату вошла ее дочь, школьница. Увидев священников, она
сконфузилась.
- Мама, я пойду, не буду вам мешать...
- Ну-ну, не будь букой, монахи не кусаются... - засмеялась мать. - Угощайтесь,
батюшки! - Она придвинула к нам бутерброды с красной икрой, шоколад. - Не
обращайте внимания на моего мужа. Они все после коммунизма припорошенные...
А я уверовала. Правда, совсем недавно. И Церковь я уважаю. У вас где скит
разместится?
- В Ермоловке. Место красивое. Сады вокруг... - Архимандрит держался строго и
величественно.
- Вы позволите к вам приезжать на службу? - спросила хозяйка.
Отец Пимен замялся:
- Вообще-то скит у нас мужской...
- Понимаю, понимаю... - поправилась женщина. - Но вы сами иногда намерены
сюда приезжать?
Они разговорились и, похоже, нашли общий язык. Девочка искоса поглядывала
на меня.
- Хотите, покажу вам мои картины? Я пробую рисовать акварелью...
На всех листах, изображенное в полудетской манере, всюду присутствовало
море. Но краски были положены хорошо, у этой девочки явно имелся талант.
- Я море очень люблю. И брожу вдоль него, когда мы с мамой выезжаем на наши
любимые места.
Прощаясь, она со смелой детскостью сказала:
- Мама, а монахи не такие страшные, как говорят.
Ремонт квартиры затягивался. Архимандрит уехал, а мой отец начал унывать.
Затем уныние переросло в подозрительность.
- А почему вы мне квартиру не показываете? Может, ее совсем даже и нет на
белом свете?
- Папа, там Савва и Илья ремонт ведут, смотрят за рабочими, стройматериалы им
подвозят. Все идет нормально. Как закончат, так и переедем, - попытался я
успокоить отца.
- Это что значит? Подождите, детки, дайте только срок, будет вам и белка, будет
и свисток? Я требую показать мне квартиру! - Он изо всей силы стукнул кулаком по
столу. - Вы что, обманываете меня? - Старик разволновался не на шутку.
- Саша, собираемся, поедем в город на автобусе! Пусть Федор Алексеевич
осмотрит квартиру.
Там полным ходом шел ремонт. Краской пахло даже в подъезде. Отец
молодцевато помахал рукой пенсионеркам, сидевшим у подъезда на лавочке.
- Вот, теперь своими глазами вижу - молодцы, молодцы! Это кто, отец Савва?
Отец Илья? Благодарю, благодарю! - энергично тряс им руки Федор Алексеевич.
Но главное было еще впереди: нам предстояла прописка отца и оформление его
пенсии. Выстояв с Сашей огромную очередь у дверей паспортного стола с шести
часов утра, мы вошли в кабинет начальника паспортного стола. Женщина в чине
майора милиции встретила меня неприветливо:
- Вы тут пропишетесь с вашим отцом и потом балдеть будете, а мне за вас
отвечать! Так? У нас строго с пропиской.
- Прошу отца прописать по здоровью, как пенсионера. Хлопот от него немного.
Документы в порядке. А я жить буду рядом, в Абхазии, - пытался я спокойно
отвечать на капризы майора.
- Вы живите где хотите, а нам нужно документы проверить вашего отца начиная
с Таджикистана. Пишите заявление, что вы живете, как священник и монах, в
Абхазии, а отца хотите поселить в Адлере. Только это еще не все: вам нужно в
Краснодаре разрешение получить. Тогда и пропишем вашего Федора Алексеевича.
Пусть Краснодар решает!
Мне это обстоятельство показалось запредельным для моих душевных сил.
- А когда проверка документов закончится? - упавшим голосом спросил я.
- Не раньше, чем через месяц. А пока приходите, проверяйте списки.
Начались долгие хождения по мукам в милицию с записью в очередь с шести
утра. Верный Александр всюду сопровождал меня. Не желая ехать в неизвестность,
мне хотелось дождаться результатов проверки. Время шло, а ответа не было.
Начальница, увидев меня в очередной раз, вспылила:
- Что вы все ходите и ходите ко мне? Сказано вам: через месяц придут сведения!
Вы в Краснодар ездили? Вот тогда и будем разговаривать.
- Простите, месяц уже прошел... Отец без пенсии и без денег сидит.
Мои возражения не были услышаны.
- А мне какое дело? Значит, Таджикистан тянет! Освободите кабинет и не
мешайте работать.
Пришлось собрать все телесные и душевные силы и собираться в Краснодар.
- Батюшка, не переживайте, я тоже с вами поеду!
Самоотверженность послушника немного утешила мою душу.
- Спасибо, Саша! Без твоей помощи мне давно уже пришел бы конец.
***
Рабы суеты не поднимают взора от земли сей, ибо говорят друг другу: «Разве
возможно воскресение наше в Боге?» И им отвечают другие рабы: «Не нуждается
человек в Боге!» Потому изливается гнев Божий на рабов нерадивых. Но чада
Божии смотрят прямо в лицо Отца Небесного, ибо сказал Он Сам через пророка
Своего: Будьте святы, потому что Я свят (l Пет. 1: 16), а через Сына Своего прорек:
Видевший Меня видел Отца (Ин. 14: 9). Рабы земли сей всегда пребывают во мгле
греха, а сыны Божии неотлучно - в укрепляющей их благодати, сияющей в сердцах
детей Отца Небесного, подобно огню в купине неопалимой. Сыны живут в
истинном смирении пред Отцом светов, а рабов точит горькая зависть и сжигает
гнев. Дух Божий касается душ сынов Божиих и раскрывает им без- предельность
Царства Небесного, а плотские души живут и мыслят по-плотски, не проникая в
глубины Божественной жизни Твоей, Христе, которую во всей полноте даруешь Ты
созерцающему уму.
Обманываю я сам себя, Боже, и не нужно даже хитростей лукавого, когда верю я,
что тело мое - это я сам, и жизнь моя, и упование мое. Тело всегда немо и
безжизненно, ибо лишь благодать Твоя, Христе, движет его и говорит через уста
его. Плоть обманывает плоть своей привлекательностью, пустая плоть, ничего не
значащая без жизни вечной Твоей, Боже. Познавший Тебя преобразил и смертную
плоть свою, наделив ее благодатью и животворящей силой, избавив от греха и
смерти. Тогда преображенное тело становится помощником и другом в подлинном
благоговейном единении с Тобой, Господи, когда истины Евангелия созерцаются
боговидно богами по благодати Божией.
По зеленеющим первыми всходами безкрайним кубанским полям мы катили на
стареньком междугородном автобусе. В окно сильно дуло через неплотно
прикрытую щель. Солнечные лучи щедро разбрызгали пятна света по весенней
просыпающейся земле, ощутившей первое настоящее мартовское тепло. От этого в
душе лучилось солнечное настроение и жило ожидание самых удивительных
свершений. В Краснодар приехали поздно, в одиннадцать вечера. Отыскали
горисполком, а ночевать оказалось негде - в гостиницах, как всегда, не было мест. В
вестибюле учреждения горел свет. На наш стук вышел старенький вахтер.
- Ладно, ночуйте здесь, в креслах! Только утром раненько я вас на улицу
выпущу, чтобы вас здесь сотрудники не увидели. Зайдете потом в общей очереди.
Такое предложение показалось нам верхом удачи. Наутро, заспанный и плохо
соображающий, я стоял перед каким-то чиновником, который долго что-то писал, а
потом подал мне бумаги.
- Разрешаем вашему отцу и вам прописку в виде исключения. Для нас монахи -
дело новое, поэтому потребовалась серьезная проверка. Можете ехать в Адлер,
оформлять документы.
Сотрудники паспортного стола, уже привыкшие к нашему хождению по
кабинетам, обратились ко мне и Александру с просьбой:
- Батюшки, вы можете освятить наше учреждение? А то у нас тут работа нервная.
Запах ладана и звон кадила наполнили помещение милиции. Майор молча
наблюдала за нашими действиями, затем сказала:
- Вы так мне всех сотрудников в свою веру обратите!
-Ay нас не своя вера, у нас вера православная, от наших предков перешедшая! -
ответил послушник.
- Ладно, ладно, только меня не уговаривайте, - усмехнулась начальница. - Бумаги
ваши готовы, забирайте!
В городе меня ожидал архимандрит, который приехал осмотреть скит и
проверить, как идет оборудование дома под кельи и строительство домовой церкви.
Ему я высказал свои соображения, когда мы все, с послушниками Александром и
Ильей, собрались в квартире.
- Отче, мне с отцом в Ермоловский скит далеко ездить, да и не на чем. Можно на
лоджии устроить маленький храм?
Настоятель задумался.
- Это я не могу взять на свою ответственность. Лучше давай батюшке позвоним!
Его уже выписали из больницы, он теперь в Лавре...
Мы долго дозванивались, пока трубку не поднял келейник. Услышав голос отца
Пимена, он соединил нас с духовником.
- Батюшка, благословите нам на квартире у Федора Алексеевича маленькую
церковь оборудовать? Мы здесь живем с двумя послушниками. Если всей
компанией начнем в местный храм ходить, то вопросов не оберешься... - Мое сердце
трепетало от волнения, пока я говорил нашу общую просьбу.
Затаив дыхание, мы слушали, что скажет старец. В трубке слышалось долгое
молчание, затем раздался хрипловатый голос отца Кирилла:
- Вообще-то, отцы, на квартирах нельзя устраивать церкви... - Он помолчал. - Но,
в виде исключения, беру вашу церковь на свою ответственность. Где же вы там ее
устроите?
- Батюшка, родной, большое вам спасибо! У нас здесь есть одна большая лоджия,
где как раз поместится домовая церковь, - взволнованно прокричал я в трубку.
- Хорошо, хорошо. Живите, как мышки, тихонько... И так спасетесь!
Перед отъездом отца Пимена нас разыскали послушница Надежда с сыном и
Тамара с Серебряного хутора.
- Отец Симон, простите, но на Псху без вас как-то одиноко. Мы узнали, что вы
скит открываете под Адлером, и приехали сюда. Простите за неожиданный визит. -
Надежда говорила волнуясь, нервно сжимая пальцы левой руки, обхватив их правой
ладонью. Ваня ухватился за мой подрясник и стоял молча, смотря снизу мне в лицо.
- Тамара, а ты что, послушницей стала? - спросил я, увидев ее в черной одежде.
- Еще не стала, но хочу подвизаться в послушании вместе с Надеждой. Она мне
как старшая сестра! И еще я ушла из дома совсем... Прошу принять меня тоже
послушницей в скит...
- Сестры, поймите, скит не мой, а игумена - отца Пимена! К нему и
обращайтесь...
Послушницы окружили архимандрита. Он нахмурил брови.
- Скит-то у нас мужской, а не женский! Вот послушник Илья и Александр будут
там жить с монастырскими иеромонахами.
- Отец Пимен, помогите! Умоляем вас о милости, не оставьте нас... - Сестры
сделали движение, словно хотели встать на колени.
- Нет, нет, что вы! Не нужно кланяться... Ладно, пока живите в соседнем пустом
доме в Ермоловке, а там посмотрим... Вот, кстати, идея, отец Симон! А сестры
могли бы заодно присматривать за Федором Алексеевичем!
Я повернулся к молчащему отцу, внимательно слушающему наш разговор:
- Папа, ты согласен, чтобы эти девушки иногда приезжали к тебе, помогали
покупать продукты и занимались уборкой?
Отец очень серьезно и испытующе посмотрел в их лица:
- А этот мальчик с ними? Что ж, девушки хорошие, я не против, пусть
приезжают.
На этом, казалось, все недоразумения закончились, но следующие события не
заставили себя ждать. Архимандрит занялся сборами в обратный путь. Помогая ему
упаковывать чемодан с подарками для братий, послушники упомянули имя
монастырского духовника.
- Отче, а ты обещал мне к отцу Херувиму в скит съездить, помнишь? На один
денек не задержишься?
Мой вопрос прервал его сборы. Настоятель подумал и согласился:
- На один день можно задержаться... Ведь я и сам хотел осмотреть его скит!
От духовника за нами приехал его водитель, пожилой монах, на зеленом
стареньком микроавтобусе, у которого что-то неприятно скрежетало в коробке
передач.
- А доедем ли? - с сомнением спросил архимандрит, постучав носком ботинка по
покрышке старого колеса. - Не развалится? Ржавый весь какой-то...
Монах с готовностью засмеялся, хотя смеяться было нечему: - Вмиг домчимся,
отец игумен! Не волнуйтесь...
Вместе с послушниками мы забрались в машину, пропитанную сильным запахом
бензина.
Отец Херувим ожидал нас, стоя на своей горке и улыбаясь нашему приезду.
Маленькие кельи из неошкуренного горбыля, числом около пяти и похожие на
сарайчики, располагались по склону холма. Вид на лесные окрестности приятно
утешал взгляд первой нежной зеленью лип и дальним лазурным горизонтом моря.
Мы прошли в трапезную. Монахи и послушники чинно взяли благословение у
настоятеля. Нам принесли чай, а также домашние пирожки, пожертвованные чадами
отца Херувима. Первое время чай пили молча.
- Смотрю, ты неплохо устроился, отец Херувим? - подал голос настоятель.
- Вашими молитвами, отец игумен, жизнь налаживается. Хотя суеты многовато
на первых порах, но мы молимся, правило не оставляем...
- Отче, давно хотел у вас спросить: как бороться со страстями Иисусовой
молитвой?
Отец Херувим на мой вопрос откликнулся с доброжелательностью:
- Страсти, отче Симоне, настолько держат сердце, что даже когда разум понимает
неправильность и даже греховность поведения, он не имеет сил оторваться от
неприязни к близким и осуждения их. Дьявол извне держит сердце в плену страстей,
не имея возможности полностью пленить душу, ибо внутри ее пребывает Бог.
Иисусова молитва, сильней которой нет ничего ни на земле, ни на небе, разрубает,
как мечом, и отсекает эти рабские связи с миром и диаволом, держащим этот мир в
своей власти. Тогда вся природа человека, дух его, преображается благодатью и
обретает спасение во Христе, сокровенно живущем посреди сердца человеческого.
Но для этого предстоит пройти сильные брани, ох, отцы и братья, какие сильные и
страшные брани...
- Батюшка, почему так происходит: ходит человек в церковь, молится,
причащается, а потом неожиданно впадает в грехи, словно неверующий? - спросил
я, любуясь добрым морщинистым лицом духовника, которое поражало своей
детской простотой.
- За умом не следят... Думают, само все устроится и они без трудов спасутся и
станут святыми! А враг тут как тут... Если монахам трудно, что говорить о
мирянах... Чем миряне отличаются от монахов? Не умеют переносить духовные
брани!
- А что же практически нужно делать, отче, чтобы одолеть страсти? -
заинтересовавшись беседой, спросил архимандрит.
- Отец архимандрит, нужно постоянно отслеживать - происходит ли в нашей
душе духовное возрастание или, наоборот, оно уменьшается? То есть ослабевают ли
страсти или же нет? Утихает наш ум или еще воюет против нас? Если духовное
восхождение остановилось, значит, еще есть тайное осуждение ближних или
скрытый ропот на обстоятельства, которые составляют наш крест. А если будешь
думать: «Становлюсь я святым или нет?» - то это тоже уловка диавола, ведущая
душу к дьявольской гордыне...
- Отец Херувим, вам нравится место, где вы поселились?
Мне было интересно узнать его отношение к Сочинскому побережью, зная, как
он любит Абхазию. Духовник искоса глянул на игумена, потом честно ответил:
- Не спрашивайте, отче... Даже на этом месте, красивом, спокойном, мир все
равно близко, а душа тоскует об Абхазии, о том золотом времечке, когда мы жили в
нашей уединенной келье с отцом Паисием, - завздыхал старец.
- Так ты что, отец, снова в Абхазию настроился? - Бровь игумена недоуменно
поползла вверх. - Уж и это место тебе не нравится? Отец Кирилл благословил же
тебя скит не оставлять!
- Слова батюшки я слушаю и исполняю, отец настоятель. Только вот душа, -
монах приложил детскую руку к своей груди, - тянет и тянет в Абхазию.
- Нечего, нечего, отец Херувим, про старое вспоминать... У тебя здесь народу
сколько, им и занимайся! Как-никак монастырский скит...
- Благословите, отец игумен, и простите меня, грешного... - Духовник
неожиданно поднялся с лавки и упал в ноги архимандриту.
- Ладно, ладно, вставай! Что с тобой сделаешь? - засмеялся отец Пимен. - Смотри
сам, где тебе лучше, я препятствовать не стану...
После отъезда игумена, убедившись, что отец всем обеспечен, и уладив его
пенсионные проблемы, я уехал в Абхазию. На Решевей меня ожидали одна приятная
новость, другая - неприятная. Василий Николаевич привез нам плуг и борону для
вспашки огорода и теперь осматривал наше пчелиное хозяйство. Он с видимым
удовлетворением убедился в отличном состоянии пчелиных семей и теперь уверял,
что в это лето у нас может быть хороший взяток.
- Вообще, к слову сказать, отец Симон, у вас Филадельф - просто талант! И
Евстафий - ничего себе, но иеромонах ваш - самый лучший пчеловод на Псху после
меня!
Он умел сказать, этот сельский балагур, вызвав на наших лицах улыбки. Но
другая новость заставила меня опечалиться: при всех своих талантах эти двое
насельников скита перестали ладить друг с другом и иной раз даже не
разговаривали, сторонясь один другого. Крепкая «дружба» между иеромонахом и
иноком куда-то улетучилась. Бывало, между ними вспыхивали раздоры по каждому
пустяку.
- Отец Евстафий, что у тебя произошло с иеромонахом? Почему у вас такие
плохие отношения? - спрашивал я.
Инок угрюмо отвечал, не поднимая головы от наковальни, на которой он
выпрямлял гвозди для подков:
- Ничего не произошло. Я просто его видеть не могу! - В каждый удар молотка он
словно вкладывал свое раздражение.
Пришлось обратиться к отцу Филадельфу.
- Отче, ты же понимаешь, что Евстафий надорванный человек, будь к нему
снисходительнее! - уговаривал я иеромонаха.
- Батюшка, быть снисходительным можно только к тому человеку, который
искренне ошибается или заблуждается! А если я начну закрывать глаза на его
поведение, он мне на голову сядет и погонять начнет...
Видя неуступчивость иеромонаха, я уходил к себе в церковный притвор, пытаясь
молитвой заглушить боль от недружелюбности обоих монахов.
Прогретая земля дышала почти летним теплом и медовым запахом трав. Пчелы
стремительно носились над головой, с гудением устремляясь на ту сторону Бзыби,
где по лесам белыми облаками цвел каштан. Мы приготовились пахать: инок взял
коня за повод, я встал за плуг. Иеромонах возился в углу огорода с грядками.
- С Богом, отче, начнем! - сказал я Евстафию.
- Н-н-но! - звонко крикнул капитан. - Пошел, пошел!
Конь прижал уши, задрожал телом, потом, словно набравшись решимости,
потянул плуг. Тяжелый отвал земли вывалился из-под плуга - я взял слишком
глубоко. Ослабив немного судорожную хватку рук, я придал лемеху правильное
направление. Плуг вильнул влево и вправо, но вскоре на нашем огороде начали
ложиться тугие, блестевшие на солнце борозды.
- Нно, нно, Афоня! - покрикивал Евстафий. - Пошел, пошел!
Он явно наслаждался этим процессом и торжеством учителя за своего
подопечного - нашего доброго конягу, выдержавшего экзамен. С грядок на нас
смотрел иеромонах. Нельзя было не любоваться иноком: широкоплечий, ладный, с
мокрой спиной, он шел впереди с конем, дыша полной грудью. Наверное, это был
один из самых счастливых эпизодов в его нелегкой жизни.
- Евстафий, а конь слушается тебя! Молодец! - крикнул я сзади, стараясь ровней
держать плуг.
- Кто молодец? Он или я? - засмеялся инок, обернувшись ко мне. Его серые глаза
сияли счастьем и радостью за коня, за нашу дружную пахоту, за эту мимолетную
радость жизни.
К вечеру, вспотевшие, красные от жары, в потных подрясниках, мы отправились
в лес к ручью и долго плескались в нем, подставляя ладони под чистые прохладные
струи. Когда мы вернулись на кухню, за столом с отцом Филадельфом сидел
Михаил, прибывший из Москвы.
- Отец Симон, благословите! Для вас хорошая новость!
- Какая еще новость? - насторожился я, устав ждать чего-нибудь действительно
хорошего от каждой новости.
- Я вам привез военную рацию и к ней телефон. Военные пожертвовали... - Его
сообщение озадачило меня и моих друзей.
- Для чего нам нужна рация и телефоны, Михаил?
- Ну как же вы не понимаете? Вдруг с вами что-нибудь случится, вы сможете
вызвать помощь по телефону! - убежденно высказал он свой довод.
- Спасибо тебе за заботу! Но теперь ты сам подумай: на Грибзе снегу зимой по
грудь, кто туда дойдет? Безполезно все это... Да и перед местными неловко - у них
такой рации нет, а у монахов есть. Отец Кирилл всегда говорил нам, что монах не
должен жить богаче местного населения, а наоборот - всегда беднее!
Москвич приумолк, обдумывая мои слова. Он обвел взглядом иеромонаха и
инока, но встретил молчаливый отказ.
- Зачем же я тащил такую тяжеленную «бандуру» на Псху? Зря, значит?
- Нет, не зря, Михаил. Ты сделай доброе дело: подари рацию и телефоны
милиционеру! Ему и его помощникам телефоны очень пригодятся... Мало ли кого
придется выручить или кто заболеет? - подсказал я нашему доброхоту.
- Верно! Спасибо за совет, батюшка! И на Псху народ рации обрадуется: им ее
вовек не достать...
Глухое уханье филина напомнило нам о сгустившихся сумерках.
- Ого, как засиделись! Да и устали сильно... Отче Симоне, по кельям? - спросил
Евстафий, потягиваясь. В широкий проем кухонного окна заглядывал тонкий серп
молодого месяца, он как будто улыбался нашей простой, беззаботной, словно
сотканной из летящих мгновений монашеской жизни.
На этом дело с доставленной из Москвы рацией не закончилось: из Сухуми
несколько месяцев спустя нам передали из правительственных кругов, что если бы
только монахи установили у себя военную рацию, то всех немедленно бы
депортировали из Абхазии. Между тем раздоры в скиту нарастали, а мне не удава-
лось примирить моих друзей. Отец Филадельф был очень близок мне по духу, а
инока с его трудной судьбой всегда было жаль. Ни с одним из них порознь у меня
никогда не возникало недоразумений, и то, что они не смогли ужиться и
притерпеться друг к другу, ложилось на сердце тяжелой печалью.
Взяв с собой иеромонаха, я ушел на Грибзу на все лето. Вдвоем, работая
слаженно и споро, мы заготовили бревен полностью на весь сруб. Мой неутомимый
напарник начал подумывать о том, чтобы успеть до зимы сложить келью. Рассчитав
наши возможности, мы поняли, что подготовить жилье к зиме все равно не успеем.
Поэтому устроили себе перерыв: прорубили до конца гигантскую тропу в верховья
Грибзы и наслаждались молитвой в палатках, с видами на каскад прекраснейших
водопадов, уходящих полого вниз по ущелью на расстояние в несколько
километров.
Дождей не перепадало с августа. В лесу началась сушь, грибы исчезли. Тогда я
впервые заметил, что начали сохнуть красавицы пихты. Некоторые великаны стояли
порыжевшие, умершие в одно мгновение, словно их с небосвода окатили соляной
кислотой. Их ржавый цвет скорбью каменел в душе, заставляя отводить взгляд от
погибающего леса. Жалко было смотреть на эти опустошения в природе, словно
красота начала уходить с земли и Бог незаметно для людей стал забирать Свою
созидающую и охраняющую благодать. От этого печального зрелища внутри было
грустно и тоскливо. Привыкнув к изумительной, совершенной красоте горных
пейзажей, я с болью замечал гибель природы. Глухая тоска по уходящей красоте
земного мира сдавила грудь. Мы собрались и ушли на Решевей.
Пожив некоторое время в скиту и видя, что отношения в братстве не
улучшились, я в печали собрал рюкзак и ушел на Пшицу, в любимую пещеру
святого Иоанна Крестителя, предполагая попробовать там обосноваться. В этих
раздумьях я поднялся к своему убежищу. Несмотря на только начавшийся сентябрь,
буки уже стояли с желтыми высохшими листьями, скрежеща ими и нагоняя тоску.
Когда дул слабый порыв ветра, листья безропотно срывались с ветвей и падали в
пропасть, стуча о камни, будто деревянные. Небольшой ручей, протекавший сверху,
высох. За водой пришлось лезть почти в альпику и набирать ее во фляжку по
каплям.
Хотя лиственный полог плюща все также расцвечивал пещерку зеленым
полусветом и вокруг царило осеннее безмолвие, молитва долго не открывалась.
Перед лицом слабо колыхались зеленые пряди. Уют и спокойствие пещеры
принесли в душу покой. Медленно, будто отворилась в нем тяжелая скрипучая
дверь, в сердце вновь заговорил тихий голос молитвы, наполняя меня жизнью и
возобновляя запас терпения безконечных ее скорбей. Так хорошо и покойно мне
давно уже не было. Сердце как будто полностью ожило и с благоговейным
умилением выговаривало слова молитвы, молитвы покаянной, очищающей и
утешающей его истерзанную плоть.
Ощущение того, что я близок к завершению какого-то очередного этапа в моей
жизни, не оставляло меня. И лишь покой горной ночи все так же умиротворял
сердце и душу, обращая их целиком в молитву и любовь ко всем близким и далеким
людям, с великим состраданием и печалью к их нескончаемым терзаниям.
Несравнимая ни с чем простота и чистота уединенной жизни убирала из нее все
противоречия и метания, покрывая все смиренной и кроткой благодатью.
Вместе с молитвой пришло чувство предвкушения чего-то нового в самом
ближайшем будущем, которое было более значимо, чем все, что случилось со мной
до сих пор. Какая-то четкая ясность возникала в сердце вместе с молитвой. Я понял,
что в моей духовной практике душа подошла к своему пределу, за которым меня
ждала полная неопределенность. Кавказ явно приближался к своему завершению.
Как подвизаться дальше? Что взять за основу духовного роста? Покаяние? Но
оно благословлено Старцем до конца жизни. Молитву? Но она всегда со мной. Душа
перешла в какое-то иное состояние, словно ожидая следующего решительного шага.
Но какого? Без отца Кирилла я не мог пока этого понять. Значит, нужно ехать в
Лавру к батюшке!
Утомившись ползать по скалам вверх за водой, я спустился на тропу, полный
неясных ожиданий. Что-то во мне произошло, какое-то изменение, и в этом
изменении я уже твердо ожидал чего- то подобного и в скиту.
***
Однажды в полночь
Глаза открою:
Лежу со звездами
Над головою.
Лежу с галактиками
У плеча,
Где плоскость каменная
Горяча,
ДРАМА
***
После гроз ночных
Сверкают дерева.
Первый снег в горах –
Последняя их новость!
Я готов забрать свои слова
За свою ненужную суровость.
Пусть опять стрижи
Кружатся у лица,
В дальний путь взволнованно готовясь.
Жизнь моя, без края и конца,-
Ты моя единственная новость!
Око за око - и все слепые. Зуб за зуб - и все беззубые. Таков закон. А благодать
отдаст даже тело свое ради ближнего, ибо такова любовь. Но закон царствует только
на земле, а благодать, когда воцаряется на земле, то возносит на Небеса. Закон - для
плотских, а благодать - для рожденных в Духе. Поэтому приверженцы плоти
одержимы завистью и местью, а благодатные души исполнены сострадания и
любви. Не ошибись в выборе, душа моя, ибо в этом мире выбор происходит каждое
мгновение и склонение души даже на мельчайший волосок учитывает Господь. О
мире всего мира жаждет молиться душа моя, а дух мой выходит из времени и живет
всесильным словом Твоим, Христе (Мф. 24: 35): Небо и земля прейдут, но слова
Мои не прейдут. И каждый малый человек - велик, ибо носит в себе Самого Тебя,
Владыка, Подателя вечной жизни. И как только он осознает это глубоко, всем духом
своим, то весь исполняется благодати и еще на земле живет как на Небе, «смертию
смерть поправ», входя под покров светозарного бытия Твоего.
ОЧАРОВАННАЯ ДУША
СВЯТАЯ ГОРА
Господи, для Тебя все люди- словно малые дети. Но ты серьезно внемлешь и
малому ребенку, как умудренному старцу. А о тех, кто убелен сединами, ты
заботишься как о младенцах. Почему Ты более всего возлюбил детей, Христе мой?
Потому что души их, подобные дыханию только что распустившейся розы,
привлекают милость Твою и любовь. А души измученных своими грехами и
заблуждениями Ты видишь немощными и слабыми, и потому лелеешь их, словно
больных младенцев, в объятиях Своего милосердия. Ты, Христе, вечно юн, как
вечно юная вечность Твоего блаженства, не ведающая старости детей земных. В
такую юную вечность роди меня заново, Боже, несказанным рождением от Духа
Святого. Ибо в чем корень старости душевной? В горьком эгоизме, в который вновь
и вновь впадает дух мой, где и находит свою смерть. Знаю, что лишь смерть эгоизма
положит конец моему страданию, когда, возрожденный Тобою, Христе, услышу гла-
голы уст Твоих: «Все Мое - твое! Ты был мертв и ожил, и пришел к Нам!» И тогда
радости нашей никто не отнимет у нас, ибо Ты даешь прозреть духовным очам в
благолепном видении Твоем.
Жужжащий говор аэропорта остался позади. Таксист повез меня по улицам
города: чистые и опрятные, оттененные высокими платанами и заполненные
множеством магазинов и кафе, они выглядели уютными и мирными. Часто
встречались красивые церкви иной, восточной архитектуры, напоминающие те,
которые я видел в Ново-Афонском монастыре. Лица прохожих удивляли своим
славянским видом, не похожим на их описания в книгах по греческой мифологии.
Во всем проступала иная христианская культура, очень своеобразная и глубокая.
В одном из районов города таксист высадил меня из «Мерседеса» на узенькой
улочке, помахал рукой: «Сто кало!» На звонок в дверь мне открыл седенький,
немного согбенный от старости, худенький монах, подпоясанный какой-то
веревочкой. «Должно быть, этот старичок - сторож при подворье...» - подумал я,
осматриваясь. Меток представлял собой двухкомнатную квартиру на первом этаже.
В комнате стояло несколько двухъярусных коек.
- Снимай рюкзак. Что, паломничать приехал? - спросил меня старичок, обратив
ко мне светлое приветливое лицо с мягкой вьющейся белой бородой.
- Паломничать, отче. В нашем монастыре хочу помолиться. К Иверской иконе
Матери Божией сходить, а там как Бог даст... - в общих словах передал я свои
намерения.
- Так, так... А кушать будешь? Тогда помогай мне. Помой помидоры и огурцы да
хлеб нарежь. А я пока картошку сварю. Скоро братья приедут, тоже кушать
захотят... - старческим голосом дребезжал он.
«Какой необыкновенно добрый дедушка, и еще веревочкой подпоясан...» - думал
я, нарезая помидоры и огурцы.
- А вы давно в монастыре, отче? - с любопытством спросил я.
- Давно, давно, - тихо засмеялся монах.
- А игумен у вас строгий?
- Строгий, строгий игумен, хе-хе-хе... - Монах поставил на стол сковороду с
поджаренным картофелем, затем полил помидоры и огурцы оливковым маслом.
- Читай молитву!
Когда мы потрапезничали и помыли посуду, мой сосед по метоху ушел в другую
комнату, закрыв дверь.
В прихожей зазвенел звонок. Из двери выглянул старичок:
- Пойди открой, наши монахи приехали!
В комнату шумно вошли трое или четверо рослых монахов.
- А отец игумен у себя в келье?
- Какой отец игумен? - не понял я. - Этот старичок?
- Ну конечно! Кто же еще? - рассмеялись они. - Ты что, игумена не узнал?
«Вот, какие здесь игумены! - поразился я. - Вот это смирение, о котором я читал
только в древнем Патерике...»
Когда настоятель монастыря вышел из своей комнаты, я со стыдом упал ему в
ноги:
- Простите, отец игумен, не узнал вас...
- Ладно, ладно, Бог простит! Хе-хе-хе... - осветясь тихим добрым смешком,
ответил он.
Эта первая встреча ярким и сильным впечатлением, родившимся из удивления
пред высокою мерою монашеской жизни на Афоне, глубоко проникла в мое сердце -
встреча не с величественным, грозным хозяином монастыря, с проницательным
зорким оком, а со смиренным и кротким старцем, заботливым и добрым отцом
своего многочисленного монашеского семейства.
Сизые и бледно-зеленые горы Греции с сухими, желтыми, давно убранными
полями мелькали по сторонам нашей машины. На солнце блестели солнечные
батареи, стоявшие на крышах домов, окруженных садами, оживляющими
монотонный пейзаж. Разрешение на посещение Афона монахи помогли мне сделать
в Салониках. Вместе с игуменом, сидевшим рядом с водителем-монахом, мы
прибыли в небольшой городок Уранополис, последний перед Афоном, и, выждав
очередь, состоящую из большого скопления лесовозов и джипов, заехали на паром.
Мои попутчики отправились в буфет пить чай, а я подошел к борту и стал жадно
всматриваться вдаль, ожидая из-за поворота береговой линии увидеть шпиль Святой
Горы.
Слева потянулся высокий берег с песчаными отложениями, и скалами из
желтоватого песчаника и высокими, густыми светло-зелеными соснами. Когда
впереди в синей дымке показалась вершина Афона, я перекрестился, не веря своим
глазам. Хотелось встать на колени и так плыть в Пантелеимоновский монастырь, но
постеснялся паломников: пестрая толпа народа сновала по кораблю, среди которой
выделялись статные молодые монахи-греки и седобородые старцы. Мои попутчики
подошли к борту парома, разглядывая проплывающие берега. Показалось первое
красивое ущелье с оливковым садом и заброшенной одноэтажной кельей.
- Это все русская территория, еще царем куплена! - объяснил мне один из
монахов.
- А что за келья на берегу?
- В честь Иверской иконы Матери Божией. Там никто не живет...
Я задумался: «Странно, келья есть, а люди не живут! Я бы с радостью пожил в
ней...» - Такие размышления не хотелось высказывать вслух.
- Это что, вон, смотри, какой большой скит на горе! - Монах указал рукой на
высокий берег. - Скит Новая Фиваида, раньше там больше двухсот монахов
подвизались, целый город монашеский был! А теперь никого нет...
Мы проплыли разбитый причал, над которым в густой зелени сосен возвышался
большой трехэтажный корпус с главами церквей, молчаливо свидетельствующий о
запустении: обвалившиеся балконы, окна без стекол, заросшие, одичавшие
оливковые сады. Рядом возвышался огромный недостроенный храм, который только
подчеркивал грандиозность разрухи и заброшенности. Вскоре начались греческие
монастыри, подобные древним крепостям, с башнями и желтыми византийским
флагами с двуглавыми орлами. Все это скрасило первое мимолетное грустное
впечатление.
Я отошел в сторону от шумливой, окутанной сигаретным дымом греческой
толпы паломников. Люди вокруг говорили, смеялись, шутили и безпрерывно
щелкали фотоаппаратами. Отец Анастасий на дорогу дал мне свой маленький
фотоаппарат, но я не решился достать его, чтобы не потерять счастливых мгновений
приближения к Русскому монастырю. Слышны были разговоры на греческом,
румынском, болгарском, кое-где на английском. Русские паломники тогда еще
редко встречались на Афоне. Греческие монахи, окруженные своими почитателями,
сидели на скамьях на открытой палубе, ведя степенные разговоры. Те же, кто
подобно мне, впервые увидели Афон, столпились у борта парома, с жадным
любопытством разглядывая берег с монастырями и кельями, весело обмениваясь
впечатлениями.
Чем дальше мы плыли, тем больше я понимал, что попал в самое удивительное
место на земле, непредставимое никаким воображением. Белокрылые чайки, крича,
кружились над кораблем. На скалах важно восседали бакланы. «Это Афон, Господи,
я на Афоне! Какое счастье, - шептал я, разглядывая древние монастыри п
затуманенными от слез глазами. - Может, еще дельфинов увижу...» - почему-то
пришло в голову.
Русский монастырь в честь святого великомученика Пантелеймона я узнал сразу
по фотографии, присланной мне одним из его насельников. Не узнать его было
невозможно, настолько разительно отличался он от греческих монастырей.
Величавые строения
с огромной колокольней словно парили над морским побережьем. Большой корпус
прямо на берегу, кажется, пострадал от сильного пожара много лет назад.
Остальные здания, несмотря на ветхость, имели величественный вид. Черная стена
кипарисов обрамляла вход в монастырь. Вместе с монахами я сошел с парома и,
отойдя в сторонку, опустился на колени и с благоговением поцеловал соленый
причал.
Монастырь белой громадой нависал над морем. Мы миновали огромные блоки
сгоревших зданий на берегу. Войдя в ворота монастыря и поцеловав, как все
остальные, привратные иконы Матери Божией и великомученика Пантелеймона, я
увидел много знакомых монахов из Лавры, прежде меня уехавших на Афон. Мне
стало легче: среди них я уже не чувствовал себя одиноким. В узкой высокой келье я
постепенно пришел в себя. Смутный гул моря доносился в открытое окно, не
уменьшая духоты.
Прожив несколько дней в монастыре и приняв участие в монастырских
литургиях, я взял благословение у духовника, бывшего лаврского иеромонаха, на
паломничество по Святой Горе. Не зная греческого языка, я пребывал в недоумении:
куда сначала отправляться и с кем?
Беседуя с монахами Русского монастыря, я спрашивал: есть ли сейчас на Афоне
старцы? Но часто слышал один ответ:
- Не знаем никаких старцев. У нас свой старец - игумен! Мы по чужим
монастырям не ходим...
Такое объяснение и обрадовало, и опечалило меня. Обрадовало твердой
приверженностью к духу своего монастыря и опечалило отсутствием сведений о
духовной жизни на Святой Горе. Святость, горение души, драматизм и борения духа
Афонских отцов, о которых неоднократно я читал в книгах, вдохновляли мое сердце
на поиски современных подвижников в неведомой для меня монашеской стране.
Прошла уже неделя моего пребывания в Свято-Пантелеимоновом монастыре,
когда однажды вечером меня известили, что приехал из Троице-Сергиевой Лавры
какой-то иеродиакон, который знает греческий. Им оказался, к моей великой
радости, хороший знакомый с «подсобки» - нашего лаврского скита, молоденький
монах Агафодор, приехавший сюда на две недели. Он ожидал приезда на Афон
родственников - одного протоиерея и своего двоюродного брата, сотрудника ОВЦС,
со своим другом. Я неотходно прилепился к иеродиакону.
- Что, батюшка, нравится вам на Афоне? - голосом знатока святогорских обычаев
спросил он, приехав на Святую Гору уже третий раз. Он учился теперь в Афинах на
богословском факультете.
- Очень нравится, только никак не привыкну к монастырскому времени. Боясь
опоздать на ночную службу, прихожу к закрытому храму и сижу возле дверей, пока
не откроют...
- Так будилыцик по коридорам ходит! По его колокольчику и вставайте.
- У меня быстро встать не выходит, поэтому раньше поднимаюсь. А во времени
путаюсь.
Иеродиакон принялся мне объяснять разницу во времени по большим часам на
колокольне. Я попросил у него совета: у кого можно разузнать что-нибудь об
афонских Старцах? Первым делом мы с ним отправились к монаху Лазарю,
монастырскому иконописцу.
- Серьезный монах, - толковал мне иеродиакон. - Он лично был знаком с
современным пророком отцом Порфирием! Его в Греции очень почитают...
- А этот отец Порфирий еще жив? - затаив дыхание, спросил я.
- Уже умер. Под Афинами у него маленький женский монастырь остался,
который он основал.
- Он там и лежит сейчас? - Мне интересны были все детали жизни этого
человека.
- Этот старец великой благодати сподобился еще в юном возрасте на Афоне, в
Кавсокаливском скиту, где был послушником. Интересно, что благодать к нему
перешла после встречи с неизвестным русским подвижником. Перед смертью он
завещал похоронить его в Кавсокаливии, а мощи скрыть. Ученики так и поступили.
Где его косточки сейчас, никто не знает...
- А книги о нем есть?
- Есть немного, но все на греческом. На русский пока не перевели, поэтому в
России отец Порфирий неизвестен, - рассказывал иеродиакон, когда мы
поднимались по лестнице в иконописную мастерскую. На нашу молитву и стук в
дверь отозвался глухой тихий голос. Нам навстречу встал из старенького потертого
кресла грузный монах средних лет, похоже, долго и сильно болеющий.
Прихрамывая, он подошел к нам и взял у меня благословение. Жестом он пригласил
нас присесть на старые скрипящие стулья. Вдоль стен стояло множество старинных
икон, ждущих реставрации.
- Отец Лазарь, просим прощения, что безпокоим вас, - начал иеродиакон. - Это
иеромонах Симон, пустынник с Кавказа, хочет расспросить вас о старце Порфирии.
- Это был удивительно благодатный старец. Греки называли его великим
пророком, потому что он видел все, что на небе и под землей. - Отец Лазарь говорил
об отце Порфирии с глубоким благоговением. - Любого человека знал как свои пять
пальцев. Мог даже под землей видеть воду и указывать на нее людям, а в Греции,
особенно на островах, с водой большая проблема.
- Мне сказали, что вы встречались с ним, это так, отец Лазарь? - задал я
волновавший меня вопрос. Монах не спеша налил нам воду в стаканы и поставил на
столик тарелочку с лукумом.
- Встречался, Бог привел к нему, и не один раз. Помню, взял он меня вот так
рукой за подбородок и стал перечислять все мои болезни, о которых я тогда понятия
не имел. Сказал, что вены у меня на ногах плохие, а потом обнаружилось, что у
меня тромбофлебит. Сильно от него страдаю, но слава Богу за все! Еще мне
предсказал опасность рака, но пока вроде ничего такого нету...
- А о духовной жизни говорили с ним? - Она интересовала меня больше всего.
- Говорили, но я, к сожалению, не записывал слов старца... - Иконописец
помолчал, вспоминая. - Так, по памяти, кое-что помню... Он всегда говорил, что
любовь - высшая цель развития человеческой души. Если ты монах, то должен жить
и действовать ради любви, а если создаешь семью, то тоже лишь ради любви. Еще
помню, он втолковывал мне, что Православие - это не только лишь то, что
пребывает исключительно в храмах и в Священном Писании. Это прежде всего
правое, или, иначе, правильное постижение Бога, правильное Богопознание, а
проявляется оно в нас через правильное исповедание Божественной Истины.
Удивлял он меня тем, что говорил следующее: не всякое обстоятельство есть зло,
как мы думаем. Бог разоряет тех, кто жаден, попускает болезни тем, кто грешит, и
попускает преждевременную смерть тем, кому не полезно оставаться живым. Бог
премудро наводит голод, засуху, всякие ливни и грады, чтобы остановить грех
людей. Старец рассказывал мне, что все эти природные напасти - бичи для народов,
отпадающих от Бога.
- А что-нибудь из изречений отца Порфирия о молитве вам доводилось слышать?
Отец Агафадор уже поглядывал на меня нетерпеливо, показывая, что пора
закругляться.
- О молитве он так говорил: если все наши действия, когда мы сидим, ходим,
едим, спим или говорим, наполнить молитвой, то мы все непременно спасемся
милостью Божией. Но для меня, грешного, - это высокая мера, очень высокая. К
примеру, подобное изречение Старца: безмолвие - это когда монах един с единым
Богом, мне, конечно, исполнить пока не по силам. Но, думаю, все это он не для меня
говорил, потому что я не восшел все еще в такую меру...
А о своем жизненном пути вы спрашивали у отца Порфирия, отче?
Это для меня тогда был самый главный вопрос: податься в монастырь или просить
себе келью на Афоне? Вот старец мне и сказал: «Твой путь- это монастырь. Держись
его до конца, никуда не уходи!» Конечно, после стольких лет в монастыре иной раз
тянет уйти на келью, но я не ухожу, помню слова батюшки... - Монах внимательно
посмотрел на меня. - А как там у вас на Кавказе с молитвой? При отце Софроний
тоже приезжал кавказский пустынник. С ним когда-то Силуан о молитвенном
делании толковал...
Если сказать кратко, начинали мы с богослужебного суточного круга по книгам -
вечерня, повечерие, полунощница, утреня ночью, потом часы и ночная литургия по
воскресеньям. А когда сердце разгорелось к молитве по четкам, то сначала вместо
кафизм читали с благословения отца Кирилла, лаврского духовника, по три четки за
каждую кафизму, а потом на канонах перешли на Иисусову молитву. Так
потихоньку и привилась эта молитвенная практика... - поведал я монаху, который с
любопытством слушал мое повествование.
А Добротолюбие читаете? - вдруг спросил он.
Конечно, все эти Отцы из Добротолюбия в пустыне для нас - великая опора!
На мои слова отец Лазарь внезапно предложил:
Хочу вам, отец Симон, подарить старинное Добротолюбие на церковнославянском
языке в переводе Паисия Величковского! В этой замечательной книге есть одна
интересная глава преподобного Каллиста Ангеликуда. Читаю, чувствую, что очень
сильно написано, а о чем - не пойму. Вот если бы кто перевел на русский... - Он
протянул мне толстую старинную книгу. Когда я стал ее рассматривать, иеродиакон
встревожился.
Батюшка, с Афона нельзя вывозить старинные книги! Если поймают таможенники,
то три года могут дать!
Я в растерянности держал Добротолюбие в руках.
Но ведь это подарок с Афона, как я его оставлю? - Мой взгляд остановился на
монахе Лазаре.
Как знаете, отцы, как знаете... Я вам книгу подарил, а вы сами смотрите, что с ней
делать...
Я решительно упрятал книгу в рюкзак.
- Буду в паломничестве читать, а там увидим, арестуют или нет...
Жарким утром, по предложению энергичного моего проводника и переводчика,
мы вышли пешком в Карею, духовный и административный центр Афона, по пути
решив зайти на старинную мельницу, где располагался храм святого пророка Илии.
Здесь некогда проходил послушание преподобный Силуан. Мы застыли в стасидиях
- трепетное чувство близости к святому подвижнику перед иконой Спасителя, где
ему явился Господь, орошало благодатью наши сердца. Казалось, что в этом святом
месте можно остаться на всю жизнь, забыв обо всем мире.
Но иеродиакон торопил меня двигаться дальше на перевал, чтобы засветло
прийти в Карею, где находится чудотворная икона Матери Божией «Достойно есть»,
а затем переночевать в монастыре Кутлумуш. Жара стояла невыносимая. В толстом
шерстяном подряснике и в теплой скуфье со мной чуть было не случился тепловой
удар. Пот заливал лицо и глаза, тек по груди и спине. Буйная душная жара летнего
дня оказалась мне не по силам.
- Вам, батюшка, нужно греческий подрясник купить, рясу и камилавку, а то в
этом зимнем подряснике никуда не дойдете, - сострадая моему положению,
советовал отец Агафодор.
На предперевальной развилке мы свернули в сторону. Над каштановым лесом
возвышалась русская колокольня и выцветший купол старинного храма.
- Старый Руссик, батюшка! Здесь начинался Пантелеймонов монастырь.
Следуя за отцом Агафодором, я вышел к большому двухэтажному, очень ветхому
зданию с башней на восточной стороне корпуса. После долгого стука в
рассохшуюся дверь нам открыл старенький худенький монах с небольшой
клиновидной бородкой - Иона.
- Из самой России, отцы? Надо же... давненько русских тут не видал! Значит,
поехал народ на Афон? Хорошо, слава Тебе Господи!
В этой скромной обители вспомнилась история святого Саввы Сербского и его
отца, преподобного Симеона Мироточивого. Сын Растко принял постриг
монашеский в этом самом Руссике, затем основал на Святой Горе монастырь
Хиландар, где к нему присоединился его отец Стефан, сподобившийся великой
святости вместе со своим сыном. «Бывают же удивительные судьбы, Боже,
которыми Ты спасаешь верных чад Своих! - молился я у иконы Спасителя. -
Приведи и нас с моим отцом к спасению Твоему, если есть на это святая воля Твоя».
Помолившись у чудотворной иконы, мы зашли в лавки этого монашеского
городка. С помощью моего друга я приобрел необходимую греческую одежду и,
переодевшись под тенью оливы в каком- то саду, сразу почувствовал облегчение и
наконец-то отдышался.
В Кутлумуше нас застала всенощная праздничная служба - Панигир.
Звон кадил, множество народу, благоухание ладана, сияние лампад и свечей
смешалиссь с тихим светом вечерней зари, потухающей в высоких церковных
окнах. Служба все продолжалась, пение длилось безпрерывно, стройно и слаженно,
затем оно перешло в тягучий монотонный напев, который не мешал, а даже уси-
ливал молитву.
- Это терирем поют - Ангельские гласы, - шепнул иеродиакон.
На литургию на рассвете начали приглашать всех иеромонахов.
Я попытался укрыться за спинами паломников, но ко мне быстро подошел
расторопный благочинный, выхватив меня из толпы.
- Иеромонах? - он воткнул в мою грудь указательный палец. Я кивнул головой.
- Идите, идите, батюшка, отказываться нельзя! - подсказал мне переводчик. В
алтаре царила суматоха, но греки быстро распознали во мне новичка, помогли
облачиться и поставить в шеренгу седобородых священников благочестивого вида.
Вместе с игуменом, чей святоподобный лик внушал невольное уважение, возглавлял
службу представительный архиерей. Никакого возгласа мне не досталось, хотя отец
Агафодор и сунул мне в руку служебник. Причащение, пение, торжественный
молебен, поздравления и заключительное переодевание окончательно смешались в
моем сознании.
Ошалевший, с заплетающимся языком и ногами, вывалился я вместе с монахами
во дворик монастыря. Яркие солнечные лучи заливали все пространство вокруг
неестественным ослепительным светом. В груди, в голове и в ушах продолжали
греметь греческие песнопения. Те же заботливые руки благочинного усадили меня с
иеромонахами монастыря неподалеку от игумена - красивого седовласого старца,
снова приковавшего мой взор прекрасным молитвенным лицом. Епископ произнес
долгую речь, потом что-то еще и... все закончилось.
Глубоко удивляется душа моя: чем отличается земной сон жизни моей от
сновидений? Лишь тем, что в земном сне властвуют законы: что посеем, то и
пожнем, пожиная плоды своих действий и поступков. А в сновидении дух мой
видит лишь носимые ветром воображения образы, подобные мысленным облакам.
Но вор мой - невнимание - расхищает память о Тебе, и теряю я единство с Тобою,
Боже мой. Стыдом покрывается лицо мое: Ты никогда на оставляешь меня ни на
миг, а я - зная, что един с Тобою в Духе Святом, забываю о Тебе, увлекаясь земными
сновидениями. О, как бы я хотел пробудиться однажды вместе со всеми, близкими и
дальними, в Твой лучезарный мир Святой Истины, чтобы все мы единодушно
возрадовались единению с Тобою и восхвалили Тебя в ликовании сердец наших,
пребывающих неисходно в тихости священного безмолвия.
СТАРЕЦ ХАРАЛАМПИЙ
И, набравшись сил,
Чуя смертный час,
Он товарищу Отдает наказ:
СТАРЕЦ ИСИДОР
Если меня закружит суета земная, нет преграды тому, чтобы не обнаружил меня
взор Твой, Господи, и не посетил утешением сердце мое, если оно верно Тебе. И
даже если выйду я на жизнь безмолвную, где обетование того, что Ты явишься мне,
Христе, и вселишься в сердце мое? Предел молитвы - молиться за всех людей как за
самого себя, а предел созерцания - забыть даже тело свое и дыхание и всеедино
возвести ум в горняя. Как сочетать мне, Боже, дела и попечения земные и
молитвенную жажду сердца моего? Передали нам святые отцы и наставники, что
тело нужно целиком отдать трудам, а весь ум - единому Богу. И Ты Сам сказал,
Господи (Мф. 6:21): Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Наполняются
глаза мои и сердце мое жгучими слезами, Боже, ибо скорблю я ходить по земле сей,
желая расстаться с телом и поселить дух в безмерной любви Твоей. Прошу милости
ко мне, Господи, не ниспадать ни умом, ни сердцем из животворящих глубин благо-
дати Твоей в тяжкий зной забот и попечений. Дай пройти мне по земле сей, чтобы
ноги мои не касались праха земного, а дух мой, как свободная птица святых Небес
Твоих, пребывал бы неразлучно в священной безпредельности Твоего созерцания.
К вечеру, среди неумолчно стрекочущих кузнечиков и терпкого запах чабреца,
мы продолжали подниматься по узкой пыльной тропе среди густого кустарника.
Ветра не было. Пот ливмя заливал лицо и грудь. Близость вершины манила своей
свежестью и прохладой, но мы явно не успевали. Мне нелегко дался этот переход в
душном воздухе от Карули до креста с источником на распутье троп. Легкие
отказывались дышать соленым безветрием тяжелой морской дымки. Иеродиакон
легко шел позади, не обгоняя меня из уважения. Наконец мы сделали привал.
- Далеко еще Панагия, отец? - прохрипел я, утоляя жажду из родника.
- Вон там, в соснах... - указал он рукой высоко вверх.
После родника посвежело. Корявое, изогнутое сосновое редколесье неведомо как
росло на голых каменистых склонах. На небосклоне загорелись первые вечерние
звезды, а в море отпечатался огромный конус Афона, отбрасываемый заходящим
солнечным диском. Показалось приземистое здание небольшой церкви Матери
Божией, называемой Панагия, с приютом для паломников. По преданию, сюда
поднималась Пресвятая Богородица.
Внутри кто-то уже располагался на ночлег, позвякивая ведром. Через трубу в
окне шел дым из очага. Малоразговорчивый грек- иерей обосновался на Панагии и
жил здесь все лето, как выяснил мой спутник. Улегшись на старых пыльных
подстилках и укрывшись такими же старыми одеялами, мы отдыхали после
вечерних молитв. Потянуло сильным острым холодом, так что захотелось накрыться
одеялом с головой.
Не спалось... Костер догорал, постреливая в темноту крошечными искрами. В
углу ворочался грек, неразличимый в темноте, то ли укладываясь, то ли совершая
поклоны. Удивительное очарование этого места, светя крошечными огоньками
лампадок на иконостасе, неторопливо проникало в душу, уставшую от изобилия
впечатлений. Это благодатное чувство успокоило возбужденный после перехода ум,
умягчило сердце и умиротворило душу. Сладостное и нежное ощущение святости
этого места овладело сердцем, не давая ему уснуть и наполняя молитву, текущую
внутри, по-юношески бодрой и свежей силой. Так бы я и молился всю ночь, не
смыкая глаз, потому что не хотелось уходить в сон, когда жизнь предстала более
невероятной, чем самое прекрасное сновидение. Так, с молитвой в сердце, я
незаметно уснул под непрекращающийся шорох поклонов из темноты, где
находилось ложе любителя уединения.
Утром подниматься совершенно не хотелось, но было стыдно валяться под
одеялом перед иереем, который был примерно моих лет. Он бегло что-то читал и
пел по книге, стоя перед аналоем. Иконостас представлял собой простую
деревянную стену со скромными иконами. В круглой железной подсвечнице в песке
теплилось несколько свечей. Пришлось вставать, с трудом двигая ногами: с
непривычки они болели страшно. Выйдя из двери, я невольно остановился: с трех
сторон скромное здание Панагии окружал неоглядный морской простор. Вдали в
дымке угадывались острова, похожие на синие грезы. Молитвенное счастье
затопило душу. Встав лицом к вершине, такой высокой и уже такой близкой, про-
резавшей острым пиком быстро летящие и меняющие свои очертания облака, я
молился, пока меня не позвал отец Агафодор.
Чай и печенье составили весь наш небольшой завтрак. Грек принес нам в банке
тахини - пасту из размолотого кунжутного семени, которую мы смешали с медом,
предложенным тем же молчаливым иереем.
-А по баночке тунца съедим на вершине, чтоб сил хватило вниз спускаться! -
Промолвив эти слова, иеродиакон уже стоял, ожидая, когда я надену на плечи
рюкзак, где лежала новая ряса, а также монашеская одежда, с которой я приехал на
Афон.
Крутой подъем на сам пик дался мне значительно легче, чем утомительная тропа
от Карули до Панагии. Растительности практически уже никакой не осталось,
каменные сланцевые плитки позванивали под ногами. Тропа, зигзагом
поднимающаяся по крутому склону, стала еще круче.
Первым на вершине открылся массивный железный крест, с погнутыми
металлическими деталями от ударявших в него молний. На небольшой площадке
находился низенький, словно вжавшийся в камни, храм Преображения Господня.
Скромный иконостас украшали такие же скромные иконы. Мы зажгли свечи и
поставили их в подсвечник перед иконостасом, помолясь о здравии всех наших
близких. После молитв мы взобрались на вершинные скалы: на север, в синеющей
под ногами пропасти, уходил зеленый полуостров Афона, во всех других
направлениях горело и сверкало под солнцем море, без конца и края. Угадывались
острова -Лимнос, Тассос, Самофраки и Имброс. Их мне указывал мой друг,
протягивая руку в сияющую даль. Уходить вниз не хотелось, как, наверное,
каждому, кто поднимался на вершину Афона.
Иеродиакон достал четки и сел в стороне на камень. Обернувшись на восток, я
сложил на груди крест-накрест руки и закрыл глаза. Чувство огромного простора
передалось душе, в которой в мгновение ока, вместе с утомлением, исчезли все
границы тела, словно оно, как легкокрылый дух, обрело невиданную до сей поры
свободу лететь в лучезарном небосклоне, сливаясь с ним и становясь светозарной
невесомой птицей. «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!» - пела душа, и ей
вторило сердце, вернее, то удивительное безбрежное пространство, которым оно
стало, обретя в нем Христа...
На спуске, отдохнув у родника с крестом под тенью узловатых, крепко вросших в
землю дубов, мы вспомнили о своих рыбных консервах. На вершине мысль о еде
полностью вылетела из головы. Подкрепившись, мой провожатый повел меня в
Кавсокаливию, где мы приложились к мощам преподобного Акакия и полюбовались
древними фресками в соборном храме. По нижней тропе вдоль моря, блестевшего
внизу утренней голубизной, мы отправились к пещере преподобного Нила
Мироточивого. Подъем по крутой скале с каменными ступенями без перил оставил
сильное впечатление. Вниз с шуршанием улетали камни из-под наших ног. Можно
представить, по каким кручам пробирался преподобный, когда этих ступенек не
было. Трехсотметровая скала представляла собой вертикальный отвес до самой
воды, где в крутые скалы врезалась узким языком рябая от поднявшегося ветра
морская бирюза. По этой скале когда-то истекало священное миро от мощей
угодника Божия. Деревянная шаткая лестница привела нас под полутемные своды
просторной пещеры, где стоял простой иконостас из грубых досок с одними
вратами. Он выглядел пределом простоты. Мне вспомнилось благословение отца
Кирилла сооружать на Кавказе побольше маленьких церквушек, что тогда казалось
для меня некоей новизной в монашеской жизни после грандиозных лаврских
соборов. Наконец на Афоне я с радостью убедился в мудром выборе для нас
истинно монашеского направления, заповеданного старцем, - не связывать себя
строительством больших церквей, а уметь обходиться простыми церквушками,
построенными своими руками, и больше обращать внимание не на украшение хра-
мов, а на благоговейное совершение богослужений.
Монахи-келиоты вынесли нам кофе и сладости. Мой друг о чем- то переговорил
с ними.
- Давно хотел я отыскать на Афоне пещеру преподобного Петра Афонского, - идя
рядом со мной по тропе к Лавре, говорил отец Агафодор. - У монахов сейчас
разузнал, где примерно это место находится. Там подвизается в полном уединении с
одним послушником удивительный старец. Заглянем к нему? Кажется, его зовут
отец Исидор. В наше время он - настоящий отшельник, а послушника зовут Петр.
Они никогда не выезжают со Святой Горы.
Иеродиакон свернул на неприметную тропинку, где не имелось никакого
указателя. Под высокими старыми кипарисами на небольшой площадке с колючим
дубняком, перевитым ярко- зеленым плющом, виднелся куполок небольшой церкви
вместе с маленькой кельей, составляющей с ней единое целое. Моему изумлению не
хватало места в груди: ведь это та самая церквушка, которой я любовался на
рисунке в афонском Патерике, с трепетом разглядывая его в лесу на Грибзе!
На наши молитвы и стук в дверь вышел послушник лет пятидесяти с черной
бородой, с пробивавшимися в ней прядями кудрявой проседи. Он осведомился, что
нам нужно.
- Благословите поклониться в церкви преподобному Петру Афонскому и взять
благословение у старца, - смиренно отвечал отец Агафодор.
- Мы никого не принимаем, живем закрыто. Старец бывает недоволен, когда его
отвлекают! - отказал нам послушник.
- Со мной иеромонах из Москвы, просит повидать Геронду и задать вопрос о
молитве, - уговаривал послушника мой провожатый. Тот сохранял неприступный
вид, но последняя просьба тронула его.
- О молитве? Из Москвы? У нас русских еще не было ни разу. - Послушник
задумался. - Пойду спрошу благословения у Геронды. - Он закрыл дверь и ушел.
- Отец Агафодор, я не думал у отшельника что-нибудь спрашивать, достаточно,
если только посмотрим на него.
Меня взволновала предстоящая беседа с этим подвижником.
- Вы подумайте, о чем старца спросить. Говорят, он молитву имеет... Раз нашли
его, не стоит уходить просто так.
С этим трудно было не согласиться. Скрипнула дверь и послушник показался на
пороге. Мы замерли.
- Старец благословляет вас зайти сначала в храм, а затем к нему в келью. -
объявил отец Петр.
Помню тусклое золотое сияние старинного иконостаса и ладанный запах от
деревянных икон с мерцающими огоньками лампадок. Сам Геронда сидел на койке,
укрыв больные ноги суконным серым одеялом.
- Благословите, отче! - с поклоном приветствовали мы с порога отца Исидора и
затем поцеловали его отекшую старческую руку. Густые седые брови почти
закрывали его глаза, отчего казалось, что он смотрит внутрь себя, а не на
собеседника. Белая окладистая борода, опушившая его доброе крупное лицо,
ниспадала на грудь. Дышал он тяжело и, по-видимому, страдал астмой. В его правой
огромной руке медленно двигались большие четки - «трехсотни- ца», как их
называли на Афоне.
- Мосха, Мосха? - спросил хрипло старец, обращаясь к иеродиакону.
- Москва, Москва, Геронда! Иеромонах из Москвы хочет задать вам вопрос... -
Мой переводчик тихонько подтолкнул меня, заглядевшегося на отшельника, локтем.
Его лицо показалось мне таким добрым и родным, словно я знал этого монаха-
ребенка с детства. От волнения я не знал, что сказать. Собравшись с духом, решил
спросить самое существенное для меня в ту пору.
- Какое главное делание монаха, отче?
- Самое главное духовное делание, во много раз более важное, чем совершение
добрых дел, - это молитва. Даже то время, которое проводит монах в молитве, пока
звонит колокол в храме, зовущий на богослужение, выше всех добрых дел,
совершенных в течение всего дня.
- А что служит опорой для молитвы, Геронда? Что дает ей силу?
- Опора для молитвенной жизни - девство, которое есть таинство духовной
жизни, по словам преподобного Ефрема Сирина, а силу ей дает благодать. Чистота
тела достигается тем, что оно не совершает плотских грехов, а чистота сердца -
когда оно очищено от всех помышлений. Если душевные страсти не умолкнут в
сердце монаха, духовный мир не пробудится в нем. Наиболее полно проявляется
свобода и полнота человеческого существования в целомудренной и отрекшейся от
мира душе.
- А разве монах не должен совершать добрые дела, отче? - Мне показалось его
выражение непонятным.
- Вне Бога нет пользы ни в едином действии, слове или мысли. Сначала обрети в
себе Бога, а потом делай добрые дела, если хочешь... - Из-под густых бровей
виднелась добрая усмешка темно-карих, глубоко посаженных глаз. - Если в нас
действует непрестанная молитва в любых обстоятельствах, мы не тратим время зря,
независимо от того, совершаем мы добрые дела или нет. Такая молитва и есть самое
лучшее доброе дело для нас самих и для всех людей.
- Но молитва обязана быть при этом внимательной, не так ли, Геронда? - уточнил
я.
- Внимательная жизнь означает, что мы не должны рассеиваться ни на миг. Такая
жизнь становится жизнью во Святом Духе, - глухим голосом говорил старец,
каждый раз ожидая, когда переводчик переведет его следующую фразу. - Но когда
мы стремимся к обретению молитвы и при этом продолжаем впадать в грехи, тем
самым мы отодвигаем свое спасение. Если ты не обуздал свой ум, тогда все, чтобы
ты ни говорил, будет подобно болтовне попугая. Пусть ты из всех сил молишься
день и ночь, но если исполняешь молитву без любви и благоговения, то никогда не
обретешь даже капли благодати, которую обыкновенно приносит молитва!
- Если добрые дела помогают нам избавиться от грехов, то как их совершать в
уединении, когда тело бездействует? - Мне хотелось уточнить для себя этот вопрос,
так долго остававшийся для меня неясным, когда я пребывал зимой в снежном
уединении на Кавказе.
- Наше тело - всего лишь жилье паразитов, а самый большой паразит - это ум,
наполненный греховными помыслами. Поэтому наше разумение целиком
определяет то, спасемся мы или погибнем. От него зависит и наше поведение.
Добрые поступки или же греховные проявляются в виде определенных последствий
в нашей жизни, хотим мы этого или не хотим. В окружающем мире они
проявляются как обстоятельства - хорошие или дурные, в теле - в виде здоровья или
болезней, в душе - в виде спасительных или мучительных состояний.
Если мы вновь и вновь впадаем в грехи похоти и гнева, то не возникает
возможности изменить дурную жизнь и человек окончательно запутывается в
греховной мирской жизни. Тот, кто совсем не кается в своем дурном поведении,
даже в этой жизни начинает испытывать сильные мучения...
Послушник Петр принес и поставил перед нами на табурет воду и лукум, угостив
первым своего наставника. Есть перед старцем было неудобно, поэтому я не
прикоснулся к угощению. Отец Агафодор выпил воды и съел немного лукума,
подставляя ладонь, чтобы не просыпать крошки на пол.
- Устаю переводить, очень сложно старец говорит, - шепнул он мне, пока отец
Исидор пил воду.
Затем отшельник продолжил:
- Если мы совершаем добрые дела ради самих добрых дел и не заботимся о своем
спасении, то мир продолжает удерживать нас, как своих пленников. До тех пор пока
мир удерживает нас, мы не сыны Божии, а сыны тьмы. Цепляясь изо всех сил за этот
лживый мир, который опаснее любого убийцы, теряешь возможность обрести
благодать, потому что благодать - это не мир, это Христос. Если ты удалишься
телом в уединение, ум сам себе станет отшельником. Став отшельником, все включи
в духовную практику, начинаешь ли ее или завершаешь. Если будешь пребывать в
мысленном трезвении, то это и будет самое лучшее доброе дело! Когда в каком-
либо месте к тебе кто-нибудь испытывает гнев и вражду, а примирение не
достигается, уходи, ибо если ты останешься, то увеличишь и свои грехи, и грехи
другого человека.
- Отче, когда я жил в горах в уединении и молился, то старался читать труды
святых Отцов. Иногда книги помогали мне и утешали, а иной раз даже мешали, и я
скорбел об этом. Как следует относиться к чтению в пустыне? - Мне вспомнились
дни, когда я не мог много читать, так как молитва поглощала весь ум, хотя желание
читать было большое.
- Желая узнать много, мы теряем возможность узнать Одно, которое и есть
истина. При этом желаем благодатного утешения - и не получаем. Не желаем
скорбей - и находим их. Такие действия не приводят к спасению. Если принимаешь
утешение, то принимай и скорби. Другого пути нет, чтобы преодолеть и победить
сей мир - прибежище скорби, и соединиться со Христом. На самом деле всякое
мирское «утешение» - это и есть скорби, которые показывают нам изнанку любого
мирского «утешения». Они подобны «утешению» голодной собаки, грызущей сухую
кость: ведь мяса- то на ней нет! Ищи одну благодать, чистую, несравненную, кото-
рая не подвержена влиянию ни счастья, ни несчастья.
- Разве книги не наши помощники в спасении?
- Отдельно от Христа нет спасения, поскольку Христос и есть Спасение. Полнота
благодати находится не в книгах, а в Святом Духе, Который является самой сутью
спасения. Боговдохновенное Евангелие и труды подвижников Церкви написаны
Святым Духом, Который призывает нас исполнить написанное в них. Есть время
читать святые книги, и есть время исполнять заповеданное ими. Началом же
подвига святые отцы полагают плач.
Иеродиакон наклонился ко мне:
- Батюшка, вы задавайте простые вопросы, чтобы старец отвечал проще, а то он
иногда начинает говорить на древнегреческом... Я не настолько знаю греческий, как
отец Исидор.
Геронда продолжал:
- Потому те монахи, которые заключают спасение во множестве методов и
уставов, а также во множестве книг, не разумеют смысла спасения во Христе. Не
понимая этого, они ни к чему не приходят. Поэтому познание Истины -
Возлюбленного Христа, есть главное условие спасения. Не стремясь ко многому,
обретаешь Единое, в Котором исчезают все желания мира сего. Это Единое -
Господь Иисус Христос, и никто и ничто другое...
- Геронда, благословите, чтобы ваш послушник показал нам пещеру Петра
Афонского! - выступил вперед мой друг со своей просьбой, заметив, что отец
Исидор прекратил свои наставления. Монах задумался и сказал так:
- Патерас, в этой пещере, где подвизался преподобный, многие русские потеряли
здоровье, заболели и умерли. Никто не смог в ней жить. Поэтому Лавра закрыла эту
пещеру и заложила вход камнями. Кто едет на Афон, ради спасения оставив родину,
выше тех, кто подвизается здесь с самого рождения. Почему? Потому что земная
родина закрывает путь к Небесной Отчизне, порождая привязанность и гнев к
другим людям... Можете помолиться у этой святой пещеры. Петр, проводи их...
Я был поражен этим удивительным монахом, ставшим одним из моих любимых
подвижников на Афонской Горе. Много позже, после кончины святого отшельника,
труднодоступный район кельи преподобного Петра Афонского на долгие годы стал
моим излюбленным местом уединения для молитвы в палатке на склонах и кручах
афонской вершины.
Мы попрощались со старцем, и послушник быстро повел нас вниз по едва
заметной тропинке, усыпанной мелкими коричневыми листьями
средиземноморского дуба. Колючий кустарник густо оплел тропу, и приходилось то
и дело отстранять колкие ветви руками. Вскоре нам предстала большая скальная
ниша, действительно заложенная наглухо камнями на известковом растворе. Здесь
послушник Петр позволил нам протянуть по четке, терпеливо ожидая в стороне
окончания наших молитв. Это и была та удивительная ниша с каменными
ступеньками, о предназначении которой я когда-то гадал, рассматривая со слезами
умиления это изображение в афонском Патерике, сидя в келье на Кавказе. Как и там,
афонские голосистые певчие птицы неумолчно тянули свою афонскую вечерню,
перемежая ее звонкими руладами.
Неверующему человеку легко только в толпе, а верующему - только в уединении.
И жутко неверующему оставаться наедине с самим собой, но как сладко оставаться
верующему наедине с Возлюбленным Иисусом! Неверующие стирают с лица земли
города со стариками, женщинами и детьми, а верующие в любовь Христову
украшают землю трудами рук своих. Человека убить невозможно, ибо вечна и
безсмертна душа его. Убийцы, убивающие в ближних самих себя, - вечно вас будут
терзать кровавые кошмары, если не покаетесь и не уверуете! Верующие наследуют
не только землю, но и Небеса, где времени больше не будет, а убивающим их
достанутся лишь скрежет зубов и отчаяние без конца. Без Бога ничего истинного не
может познать человек, ибо пустое знание его обращается ему в погибель. А
познающие Бога без остатка отдают себя ближним и наполняют благодатью города
и села, чтобы цвело лицо земли Божией. Лишь во Христе соединяются сердца, а без
Него лишь обособление людей, лишь борьба за временное существование. Как во
Святой Троице - любовь и благоволение, так в верующих сердцах - мир и
взаимосогласие во Христовой благодати и тишине священного безмолвия.
НЕСЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ
***
ПРОЩАЙ, АБХАЗИЯ!
***
«СТРАШНАЯ» КАРУЛЯ
Поистине, Боже, да не будут купола наших земных храмов выше наших душ,
сотворенных Тобою! Что станет с нами, если храмы земные станут просторны, а
наши души - узки? Не устыдимся ли мы золота рукотворных домов молитвы, когда
внутренность сердец наших останется в запустении? Когда в церквях наших свечей
горящих будет много, а горящих благодатью душ не сможем найти днем с огнем?
Истинно, - тогда лишь разбросанные камни храмов останутся на просторах земли, а
Господь снова станет искать поклоняющихся Ему в духе и истине. Лишь чистый
благоговейный ум непрестанно стоит перед светозарным ликом Твоим, Боже, и та-
кое благоговейное созерцание и есть Твое Небесное Царство, пришедшее в силе на
землю нашего сердца. Пусть же Твоим неизъяснимым даром обожения не стану я
богом сам себе и другим, - да не будет этого! - но измени немощный дух мой
предивным изменением Духа Святого, и стану я незрим и безвестен для людей,
когда сотворенное Тобою преображенное сознание станет всецело богоподобным и
соединенным с Тобою, Христе!
В Салониках мы с отцом Агафодором, теперь уже иеромонахом, пришли на
автобусную остановку еще в темноте, в шесть часов утра, чтобы попасть на
утренний паром в Уранополисе, пограничном городке Афона. Слегка накрапывал
дождь. До приезда автобуса собралась порядочная толпа паломников, среди
которых находился греческий иерей. Из-за угла пьяной походкой неожиданно
вышел подвыпивший грек, что для греков - редкость, и, подходя к каждому из
толпы отъезжающих, хриплым голосом просил денег. От него неприятно разило
вином. Никто не подал ему ни драхмы. Все молчали. Пьянчужка остановился
напротив меня:
- Патер, дай мне несколько драхм!
Я тоже молчал, не желая подавать пьяному милостыню. Он разошелся:
- Эх вы, богословы, академики, монахи! Все-то вы знаете, а дать бедному
человеку несколько драхм жалеете!
Насколько я понял, нищий был очень обижен, поэтому я не знал что делать. Мой
друг шепнул:
- Не надо, батюшка, не давайте ему! Пьяницам не подают...
Внезапно иерей, стоявший позади меня, подал просящему какие-то деньги.
Тот поблагодарил и тут же удалился в темноту, покачиваясь. Но что-то
неприятным осадком осело в душе, словно я был виновником этой ситуации.
Рассвет застал нас в Уранополисе. Большой белый паром уже стоял у причала,
откуда нам предстояло плыть в Русский монастырь святого великомученика
Пантелеймона. Огромные фуры, одна за одной, неторопливо въезжали на палубу
корабля. Несколько полицейских сдерживали толпу паломников, нетерпеливо
пытавшихся попасть на паром.
- Паракало, перименэтэ, перименэтэ! - осаждали они сгрудившуюся у входа
толпу людей. Среди них выделялась группа русских мужчин:
- Мы русские паломники! Едем помолиться святыням. Что вам еще нужно? -
горячась, доказывали они вразнобой полицейским.
- Они же русского не знают, что вы им толкуете? - недоуменно обратился к ним
кто-то из монахов, с сумкой через плечо, по- видимому, серб.
- Все они знают, только прикидываются, - отвечал ему бойкий парень с
рыжеватой бородкой. - Документы у нас в порядке, чего задерживают?
Полиция, тщательно проверяя разрешения на въезд на Афон, начала пропускать
пассажиров. С шумом и прибаутками русские паломники поднялись на паром и
столпились у борта. Вслед за ними взошли на палубу и мы с отцом Агафодором.
- Красотища какая! Прямо рай! Хорошо им тут, монахам, молиться, под
пальмами! - восторженно делился с друзьями рыжебородый паломник.
- Это для гостей рай, а для нас, монахов, куда ни кинь - одни искушения... -
усмехнулся серб, стоявший чуть поодаль у борта. - Одно дело - паломничать, а
другое - жить! Приезжающих много, а остающихся по пальцам можно пересчитать...
- Это точно, - оглянувшись, откликнулся кто-то из русских. - Оставаться здесь
как-то боязно...
Потянулась полоса Афонского берега, то зеленая, в кудрявой поросли сосен, то
серая, где вырубили каштаны, то бурая, со скальными лбами и ущельями, с
разбежавшимися по ним низкорослыми вечнозелеными кустарниками - колючим
каменным дубом. Периодически мимо проплывали светло-зеленые квадраты ви-
ноградников и серебристо-светлые прямоугольники оливковых плантаций.
По мере того как мир городской суеты оставался позади, сердце вновь ощутило,
как оно постепенно вступает в чистый благодатный мир покаянной молитвы,
послушания, целомудрия - всего того, что так трудно найти в миру. Благодать
Святой Горы словно струилась вокруг корабля, приглашая всех, кто вырвался из уз
мира и стоял теперь вдоль борта парома, насытить благодатью жаждущие души и
глаза. Один за другим вставали и уходили назад величественные монастыри-
крепости, возвышающиеся на берегу. Чайки, гортанно крича, парили белым
клубящимся облаком за кораблем.
Вскоре внушительные постройки Русского монастыря приняли нас под свои
прохладные каменные своды. Но первая же беседа с духовником монастыря
повергла нас в уныние: никаких келий монастырь не дает даже своим монахам, тем
более приезжим.
- Нужно вам искать место для келейного жилья у греков! У них полно келий,
может, какую-нибудь и дадут, - так объяснил нам отец Меркурий.
- Батюшка, поедемте к отцу Христодулу! Помните, он обещал нас устроить? -
вспомнил мой спутник по мытарствам, отец Агафодор.
Мы приплыли в Дафни, маленький портовый поселок примерно на половине
пути от Уранополиса, где пересели на крошечный паром с симпатичной командой,
которая запомнилась мне надолго - капитан Мастроянис и помощник капитана
Костас. Началась самая замечательная часть Афонского полуострова- монастыри,
начиная с Симонопетра, потом скиты - Новый Скит, Агиа Анна, малая Агия Анна.
Суровые скалы заставляли задерживать дыхание.
Опять над головой затрепетало знакомое, словно выцветшее, небо с безводными
легкими облачками, а у борта заплескалась темно-синяя зыблющая поверхность
моря, увенчанная белыми шлейфами дневного крепкого бриза. По бетонному
причалу, с гулко ударяющей об него волной, мы сошли на узкую каменистую по-
лоску крутого скального берега. Минут десять затем мы стояли на причале и
безпомощно озирались по сторонам. На берегу царила суматоха: албанцы-
погонщики, вместе с седобородым монахом- греком навьючивали мулов,
составлявших целый отряд, мешками с цементом, виднелись какие-то шланги и
мешки с продуктами. Отдельно стояли ящики со свежим виноградом.
- Эла, зла! - угрожающе закричали погонщики на своих мулов, и мы тронулись за
ними в путь, на самую Карулю.
Мулы, безпрестанно помахивая хвостами, шли мелким шажком со ступеньки на
ступеньку, громыхая копытами. Мы двинулись сзади, обливаясь потом. Я с
неприязнью вдыхал резкий запах аммиака от навоза, которым была густо покрыта
бетонная тропа.
Монах Христодул встретил нас широко распростертыми объятиями и облобызал
троекратно, по-русски. Этот грек представлял себя последователем старцев
Феодосия и Никодима Карульских. Прибытие первых двух монахов из России он
твердо считал для себя началом возрождения русского пустыннического поселения
на Каруле, которая в прежние годы, после распада Российской империи, была
заселена многочисленными подвижниками, нашедшими себе последний приют в ее
суровых скалах и пещерах.
Отшельники, жившие в крохотных калибках, питались дикой капустой, растущей
по щелям в камнях, и тем, что подавали им паломники и рыбаки, проплывавшие
внизу на лодках. Это подаяние они поднимали наверх с помощью деревянной
лебедки, или «катушки», - по-гречески «каруля». Отец Христодул с великим ува-
жением рассказывал о русских монахах, многие из которых были бывшими
военными царской армии.
- Стояли они, патерас, всю ночь на скале с воздетыми руками, как горящие свечи!
Молитву имели такую, что бесы трепетали... Необыкновенные люди! И сейчас есть
такой - «папа-Краль», да вы в прошлый раз видели его, схиархимандрит Стефан...
Нашу беседу прервал вошедший в дом сам карульский старец, как будто
услышал, что мы говорим о нем:
- Русские приехали? Очень хорошо! Снова Каруля поднимется, здесь везде снова
будут русские. Видите эти разрушенные церкви? Все отстроят, все заселят! - отец
Стефан говорил с сильным воодушевлением.
Глядя туда, куда указывала его морщинистая старческая рука, с трудом в это
верилось: разруха, пыль, безводные, сухие, горячие скалы кругом...
- Они дождевую воду со скал собирали, а благодать собирали с неба. Россия всех
победит, как и раньше побеждала! Патер Христодул, забирай виноград!
Архимандрит вышел и затем внес в дом ящик винограда.
- Вот, паломники пожертвовали, а мне одному столько не надо.
Мы отведали вкусного винограда, остальное грек распределил сербам, жившим
на внутренней Каруле. Этот удивительный обычай монах Христодул хранил всегда:
когда рыбаки делились уловом, выставляя ящики с рыбой на причал, или
появлялись продукты, присланные паломниками, - все это он раздавал по
карульским кельям. И каждому насельнику доставалось неожиданное угощение, как
небольшое утешение к церковным праздникам. Гостеприимный отшельник устроил
нас на ночь у себя в келье:
- Отцы, сегодня у вас отдых, а завтра пойдем в Лавру к игумену, похлопочу за
вас, чтобы вам на Каруле калибку дали.
Свежим осенним утром монах-богатырь, взяв в руку деревянный посох и вручив
каждому по посоху, накинул на плечо старую шерстяную сумку на ремне и
возглавил наш подъем по крутой тропе к кресту и дальше - в Лавру преподобного
Афанасия. Эта тропа- от креста до обители, - навсегда осталась для меня самой
лучшей и самой красивой из всех афонских дорог. Тенистая, с прекрасными видами
на вершину и на морские острова на далеком горизонте, она радовала душу
таинственными уединенными ущельями, наполненными нескончаемым посвистом
птиц.
Игумен Филипп принял нас в канцелярии и внимательно выслушал слова монаха
в нашу защиту, в которых он просил приютить на Каруле русских иеромонахов. Мы
достали свои документы и справки на греческом. Старец внимательно прочитал их.
Он поднял голову от бумаг и окинул нас внимательным взглядом. Светлое лицо его
излучало доброту и участие.
- Знаете, кто на Святой Горе быстро находит и старца, и благодать? Послушный!
Будьте в послушании у Лавры, приходите в монастырь на большие праздники и
помогайте на Панигире. Вот ваше послушание. Слушайте отца Христодула, он знает
хорошо Ка- рулю и монашескую жизнь. В какую келью их поселим? - спросил
игумен у нашего покровителя.
- Благословите, Геронда, им поселиться в калибке возле Троицкого храма. Ее,
конечно, нужно подправить, а жить в ней можно, - ответил отец Христодул, видимо,
давно державший это ветхое , но еще прочное помещение для русских монахов.
- Бог благословит! Лавра даст вам дрова на зиму, а продукты возьмите в
монастырской лавке.
Игумен поднялся из-за стола и обнял нас по очереди.
- Пусть литургию служат на Каруле.
Потом обратился к нашему монаху: «Ты поговори с архимандритом, который
владеет храмом. Надеюсь, он разрешит им служить в своей церкви».
Такого дружелюбного и отзывчивого отношения от настоятеля Лавры мы никак
не ожидали, поэтому принялись горячо благодарить его. Загрузившись пачками
вермишели и банками тахина из лавки, мы весь обратный путь говорили о доброте
отца Филиппа. Монах Христодул остался на несколько дней в Лавре по своим
делам.
В нашем благодетеле нам открылось много замечательных качеств: во-первых,
он оказался талантливым фотографом. Его фотоальбом «Лики Афона» стал
классикой Афонского фотоискусства. Живой проницательный ум, практическая
сметка и жизненный опыт выделяли этого седовласого крепыша даже среди
лаврских отцов. К нему относились с уважением и члены духовного собора
монастыря и святогорская полиция. Тактично и не назойливо он начал обучать нас
азам афонской жизни:
- По кельям без нужды не ходите. Ни о чем не любопытствуйте. Если будете
прилежать к молитве и литургии, Бог вас обезпечит всем необходимым. Научитесь у
отцов какому-нибудь рукоделию. К примеру, плетите четки, а сдавать их можете в
магазинчики в Дафни...
Он особо чтил статус монаха:
- Монах - это святой чин в церковной иерархии. На монахе все стоит, не важно,
батюшка он или нет. Главное, чтобы он был истинный монах, по совести, и
ревнитель Православия.
Взгляды отца Христодула имели свои отличительные черты. Он принадлежал к
афонским зилотам и, хотя помог нам с храмом, на наши литургии не ходил, а ездил
причащаться куда-то на материк.
Церковью Пресвятой Троицы, в которой мы начали служить, владел
архимандрит, которого назначили игуменом небольшого монастыря на острове
Санторин. По просьбе отца Христодула он передал нам ключи от церкви.
Какое блаженство было войти под своды небольшого русского храма,
основанного известными подвижниками Феодосием и Никодимом! Мы с умилением
облобызали все русские иконы в иконостасе и помолились в старинных стасидиях.
Затем принялись за уборку каливы. В ней давно никто не жил, и запущена она была
страшно! По углам двух маленьких комнатушек лежали горы пыли и мусора. Воды
в ней не оказалось, но обнаружилась большая подземная цистерна в виде кувшина
глубиной метра четыре.
По лестнице мы спустились в нее. Емкость когда-то обросла водорослями,
которые давно истлели. Железными щетками отец Агафодор и я принялись очищать
стены цистерны. Поднялась жуткая пыль. Моим легким сразу пришел конец:
появился кашель, затем и одышка. Здоровье после этой цистерны стало быстро
уменьшаться: дышать на Каруле легкие отказались навсегда. Вдобавок сильный
запах аммиака от проходившей рядом тропы словно разъедал внутренности.
Перед нами встал вопрос- чем жить и какому рукоделию обучиться, чтобы
можно было хоть как-то существовать в этом суровом месте. Мой напарник быстро
выучился у сербов плести маленькие четки на руку - «тридцаточки», но вырученных
за них несколько драхм на жизнь не хватало. Мое зрение уже не различало мелких
деталей плетения, и я занимался обустройством кельи: латал ржавую крышу, чинил
рамы на окнах, ветхие двери. Наш заботливый сосед посоветовал попросить воду у
кельи отца Ефрема на Катунаках, поскольку мы уже были знакомы с этим прекрас-
ным братством. От монаха Христодула мы услышали печальную весть: во время
нашего отсутствия скончался знаменитый старец Ефрем Катунакский.
С грустью и благоговением мы стояли у скромной могилки великого
молитвенника. Иеромонах Иосиф, нынешний наследственный Геронда кельи,
принес мне епитрахиль и попросил нас с отцом Агафодором отслужить литию
старцу по-русски. Над каменным ущельем разнеслись негромким эхом трогательные
слова молитвы: «Яко Ты еси воскресение, и живот, и покой усопша- го раба Твоего
схииеромонаха Ефрема, Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем со Безначальным
Твоим Отцем, и Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и
присно, и во веки веков!», - произнес я возглас литии. Кадильный дым смешался с
горьким запахом полыни. «Вечная память», которую на высокой ноте
проникновенно спел мой друг, вызвала слезы на глазах осиротевших чад известного
Афонского духовника и подвижника. Один за одним начало уходить славное
поколение великих старцев, столь много послуживших Богу и людям...
Отец Иосиф, узнав, что мы получили от Лавры благословение на каливу,
пообещал от всего их братства помочь нам с водой. На свои средства они подвесили
шланг на страшной крутизне, проведя его из своей цистерны. Вода заполнила наш
«кувшин» и жизнь наладилась.
Периодически у нашей деревянной калитки мы начали находить большие пакеты
с едой и даже кастрюльки с греческой пищей, недоумевая, кто стал нашим
невидимым кормильцем. Спустя некоторое время выяснилось, что большая келья
Данилеев, расположенная выше Карули, чьи мулы громыхали копытами каждое
утро под нашими окнами, взялась поддерживать нас своими продуктами и
изделиями келиотской кухни. Но, в основном, это были все те же вермишель и
фасоль, за которые мы благодарили Матерь Божию и этих сострадательных
монахов.
- Скоро, отец Симон, нам из вермишели можно будет стены строить! - шутил,
бывало, иеромонах Агафодор, варя в кастрюльке очередную порцию вермишели с
тахином. Он уже обучился у серба Серафима плетению больших четок - трехсотниц,
которые стоили дороже, и у нас появились небольшие суммы денег, которые мы
тратили на ладан и масло для лампад.
Здоровье мое продолжало ухудшаться: появился режущий кашель, начали
выпадать волосы. Печей у нас не было: калива не отапливалась, мы приготовились
терпением преодолевать холод. Дрова нам выгрузили с парома, еду мы готовили на
костре во дворике. В основном досаждали зимние туманы и долгие дожди, во время
которых пришлось подставлять ведра. Крыша текла, несмотря на все мои попытки
залатать ее. Весна началась в феврале, порадовав нас нарциссами, растущими в
скальных трещинах и единственным расцветшим деревцем миндаля.. Вновь
началась борьба с жарой и духотой. Однообразно жаркие дни потянулись сплошной
полосой.
Однажды, убирая комнату и коридор, я обратил внимание на странных жуков:
серые, плоские и круглые, размером с монету, они лежали в пыли, как будто
безразличные ко всему. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил их
ночью у себя на шее; оказалось что это кровососы, от которых оставались большие
красные шишки, чесавшиеся невыносимо. Такими же кровососами оказались и
«железные бабочки», как мы их называли, - крупные насекомые, которые залетали в
келью на огонь свечи, стуча своими «железными» крыльями.
С собой я привез спальник и маленькую палатку из парашютного шелка. Тоска
по горным высям пересилила мое закончившееся терпение.
- Изнемогаю, отец Агафодор! Без горного воздуха задыхаюсь. Пойду поживу в
палатке в лесу, где-нибудь на склонах Афона...
Видя мои сборы, иеромонах встревожился:
- Отец Симон, если вас обнаружит полиция, то может арестовать. Нужно у
игумена взять благословение! И мне тоже, простите, нужно знать, где вы поставите
палатку: вдруг разболеетесь?
Я пообещал взять благословение в Лавре в ближайший праздник, которым
оказался Панигир в честь преподобного Афанасия Афонского. А пока я засунул в
рюкзак вермишель, лукум, бензиновую горелку и кастрюльку, так мне не терпелось
очутиться в зеленом сосновом лесу у горного родника. Следом за мной отправился
отец Агафодор, неся сухари и фасоль. По крутым каменным осыпям мы взобрались
повыше от тропы, опасаясь полицейских и лесников. Иеромонах, подняв для меня
продукты, спустился вниз. Сердце снова наслаждалось лесным одиночеством, и я
жадно вдыхал живительный горный воздух. Изрядно поплутав в скалах, я с
изумлением наткнулся на скрытые ходы, которые, словно окопы с высокими
стенками (в человеческий рост) из выложенных рядами камней, тянулись вдоль
крутого склона. Если идти по такой тропе, снизу человека ни за что не увидеть -
такой вывод напрашивался сам собой. Подивившись искусному умению древних
отцов скрываться от любопытных глаз, я устремился по этим ходам в глубь скал. На
ровной площадке, куда привела заброшенная тропа, стоял гигантский валун,
размером с дом, откуда открывался вид на скит Кавсокаливия и на безбрежное море
с тающими в дымке далекими островами.
В углублении валуна, у самой земли, я увидел странный круглый камень,
прислоненный к нему. Этот камень мне удалось отодвинуть в сторону, а за ним
обнаружилось темное отверстие, ведущее под валун. Когда удалось пролезть внутрь
и глаза привыкли к темноте, я не поверил своей удаче: внутреннее пространство
представляло собой небольшую пещеру высотой в человеческий рост, с каменным
ложем в углу и маленьким окошком-дырой, через которую проникал слабый свет.
В дальних углах виднелись мрачные расселины, уходящие глубоко в скальные
массивы, откуда тянуло холодом. Я забросал их камнями для безопасности, после
чего начал устраиваться: в трещины по стенам вбил деревянные колышки -
сосновые сучки, на которые повесил свои пакеты с вермишелью, фасолью и сухаря-
ми. Оставалось найти воду, но в ближайших окрестностях ее не удалось
обнаружить. Скрепя сердце, пришлось вновь спуститься со складной пластиковой
канистрой к роднику у креста на тропе. С плещущейся за спиной водой, уже в
сумерках, я наконец поднялся к своей пещере.
Солнце садилось за вершиной Афона, которая бросила в море огромную
конусообразную тень. Один, среди полного безмолвия, я сидел на теплом, еще не
остывшем от дневного зноя валуне и молился, пока совершенно не стемнело. Море
смутно блестело вдали, отражая матовую лунную дорожку. Сердце замирало от
счастья. Я смотрел в звездный купол и не знал, как благодарить Бога: слов не
требовалось, - молитва заменяла все слова...
Из-за резкого холода пришлось в полной темноте лезть в пещеру, подсвечивая
себе фонариком. На каменном ложе не спалось и я продолжал молитву. Вдруг
послышался грохот сдвигаемых камней: при свете фонарика я увидел, как из завала,
устроенного мною, одна за другой выбирались большие крысы. Пытаясь достать до
пакетов с вермишелью, они прыгали на них, срывались со скользкой поверхности
пластика и падали. Некоторые хитрецы влезали на скальную стенку и с небольшого
выступа пытались допрыгнуть до продуктов, но тоже не могли удержаться. Чтобы
прогнать этих ночных разбойников, я замахнулся на них рукой. Некоторые
разъяренные животные прыгнули в мою сторону, злобно блестя маленькими
глазками. Поняв, что борьба будет долгой, я выбрался на холодный воздух и там
заснул на камне, повесив еду на ветке дерева. Утром, заложив как следует все щели
большими камнями, приготовил на газовой горелке фасолевый суп, не опасаясь
незваных гостей. Ночью, как крысы ни пытались сдвинуть камни, они не смогли
этого сделать, и я успокоился. Наконец все смолкло, и остальные ночные молитвы
прошли без помех.
В один из прекрасных летних вечеров я сидел на обрыве в облюбованных мной
скалах и молился. Морской простор окрашивался закатным пурпуром. Сильное
жжение во всем теле побудило меня осмотреться: все ноги и тело были покрыты
шевелящимися блохами. Укусы горели и болезненно ныли, а от их количества стало
подташнивать. До слез в глазах я мучился всю ночь, не желая расчесывать места
укусов, так как тогда расчесанные места словно жгло огнем. Лишь под утро я
забылся в каком-то кошмаре. Но прошло и это. Неделя за неделей ум все
погружался в молитву и невероятно жалко было вот так просто взять и уйти вниз, в
душную жаркую Карулю.
Когда я спустился в нашу каливу, то заждавшийся иеромонах объявил, что нам
пора идти помогать монахам Лавры на Панигире, потому что это наше послушание.
Вся Лавра и весь ее двор заполнились множеством паломников, числом более трех
тысяч, по утверждениям монахов. Рядом со своей койкой я внезапно увидел того
самого пьянчужку, которому не подал милостыню на автобусной остановке в
Салониках. Стыд и смущение охватили меня. Я подошел к этому человеку,
раскладывавшему на своей койке матрас, и попросил прощения за то, что когда-то
не дал ему денег, изъясняясь на ломаном греческом. Он узнал меня и засмеялся:
- Охи, патер, охи, теперь мне твои деньги не нужны! Я здесь в Лавре работу
получил и комнату. Нужно тогда было дать, когда я просил... Эвхаристо, патер,
эвхаристо!
Этот случай стал для меня хорошим уроком, и впредь я всегда старался посильно
помочь просящим у нас денег, невзирая на их вид, если представлялся такой случай.
С тех пор в отношении милостыни сердце обрело покой.
***
Не летай в облаках,
А терпи и молчи,
Чтоб открылись в душе
Золотые ключи.
Золотые ключи
Благодати и слез.
Ты терпи и молчи
И в жару и в мороз.
Никого ни о чем
Не проси, не тревожь.
Если надо, пойди
Под топор и под нож.
Зло сеется на земле в сердца людей, подобно бурьянному семени. Но есть сердца
верные Тебе, Боже, которые открыты лишь сеянию Святого Духа и закрыты для
греховного посева. Праведны и чисты сердца и души таких людей, Господи, и вот
что удивительно: если даже небо упадет на них, то не причинит им зла, но
самолюбивых и горделивых пожжет молниями и побьет градом; если земля рассту-
пится под ногами кротких, не сможет поглотить их, а поглотит лишь неправедных и
зловредных. Добролюбивое сердце никто познать не может, кроме Творца и
Зиждителя, а оно знает всех живущих и даже после того, как оставят они свои тела,
видит ясно их участь. Распял Тебя мир, Господи Иисусе, но этим лишь явил свое
зловерие.
На Кресте Ты обнял весь мир, Боже, и каждое сердце, Человеколюбие Христе, и
этим явил Свою Небесную сладчайшую любовь! И сердца праведных, Отче Святый,
познают Тебя таким, как Ты есть, зря Тебя в нетварном свете и причащаясь Святого
Твоего Духа!
ПОИСКИ ДУХОВНИКА
Прославлю чистоту одиночества пути Твоего, Господи Иисусе, ибо оно полно
небесного достоинства и величия! Созданные по образу несказанной любви Твоей,
Боже, ищем мы в себе Ее и не находим, а если что и видим, то лишь искаженный
грехом собственный лик. Потому свидетельства святых и разумение наше говорят
нам, что все поколения святых спаслись во Христе сугубым покаянием и через
священное имя Твое обрели неувядаемую жизнь, ибо Ты, Христе, сказал нам:
«Просите во имя Мое». И Ты не мерою даруешь нам возможность молиться не
только непрестанной молитвой, но даже и самодвижной молитвой, горящей в
сердцах наших, пожигающей огнем своим всякий грех; и не только во мгновенном
единократном явлении видеть Тебя, Боже, но и безпрестанно созерцать Тебя на
протяжении всей жизни нашей и по исходе из нее, ибо Ты заповедал: «Вечная жизнь
в том, чтобы знали Тебя, Бога Отца, и Кого Ты послал в мир, Иисуса Христа».
Весь день шла подготовка к празднику. На огромной сковороде диаметром метра
три, на разложенном во дворе костре, отец Христодул тушил с травами морского
окуня-«руфос» - самое важное послушание на Афонском Панигире. Он оторвался от
работы, передав огромную ложку, которой перемешивал подливу, своему по-
мощнику и отвел иеромонаха и меня к благочинному. Тот узнал нас и направил в
трапезную накрывать столы, а после ужина мыть посуду в посудомойке.
Пока мы расставляли посуду на длинных мраморных столах, я присматривался к
монахам. Они ловко и расторопно исполняли свои послушания, по-дружески
перешучиваясь друг с другом. Слыша вокруг лишь греческую речь и пытаясь
отвечать на расспросы, я запоминал слова и понемногу начал понимать их разговор,
насколько это было возможно, больше догадываясь о его смысле, чем воспринимая
дословно сказанное.
Вновь необыкновенная греческая всенощная, продолжавшаяся около двенадцати
часов, потрясла меня. На клиросах пели лучшие певцы-псалты Афона и даже какая-
то знаменитость из
Афин. Безупречное древнее пение кружило голову и перехватывало дух. На
всенощной не возбранялось выйти во двор и посидеть на теплых камнях рядом с
храмом под огромными ночными звездами. Двор периодически поливали водой из-
за духоты, а монахи в приемной игумена раздавали прохладительные напитки и
ломти холодных сладких арбузов.
Во время долгого пения тэрирэма монахи искусно раскачивали хорос - огромное
паникадило под куполом в центре храма. Другие монахи с помощью длинных
шестов, с прикрепленными на конце тонкими свечами, зажигали большие свечи на
хоросе. С удивлением я увидел отца Агафодора с таким же шестом и разволновался
- удастся ли ему зажечь свечи, потому что сотни глаз следили за его движениями.
Но он имел талант ловко управляться с любыми послушаниями.
Народ к концу ночного богослужения заметно поредел. Многие отправились
спать, но к ранней литургии в храм и в прилегающий к нему двор собрались все
паломники. Огромный храм не смог вместить всех желающих, поэтому
большинство людей стояло вне его, заполнив пространство большого двора. К утру
в голове стоял звон от кадил, в ушах - шум от непрерывного пения, тело не
чувствовало ног.
На литургию собрали всех иеромонахов, в том числе пригласили и нас с отцом
Агафодором.
- Отче, если благословят мне сказать возглас, я могу не вспомнить, ты
подсказывай мне! - волнуясь, попросил я своего друга.
- Батюшка, тут столько служащих священников, что вряд ли нам придется что-то
говорить. Просто следите, что делают остальные иеромонахи, то же делайте и вы...
Возглавлял службу какой-то представительный архиерей. Игумен Филипп
следовал за отцом Василием, игуменом Ивирона, который на Панигире Лавры
исполнял по древней традиции должность почетного Лаврского игумена. После
Причащения и заключительного водосвятного молебна все торжественно пошли в
трапезную.
Вот тут-то нам и пришлось побегать: на всех паломников мест не хватило и
каждую тысячу человек пришлось кормить отдельно. Каждый раз следовало мытье
посуды, новое раскладывание по столам тарелок и приборов и снова посудомойка...
После пространного слова митрополита, обладавшего несомненным даром
красноречия, поднялся игумен Филипп. Что он говорил, я не понял, потому что мы
слушали его речь из посудомойки. Но то, что настоятель при этом непрестанно
плакал, поразило меня. Голос его, тихий и кроткий, словно буравом, пронзал сердце.
- Что он говорит, отец Агафодор? - спросил я своего помощника, слушавшего
игумена, раскрыв рот.
- О послушании, в основном. Это древнегреческий, я сам с трудом понимаю, но
говорит старец очень проникновенно, да еще плачет...
Три дня пролетели в один миг. В полдень третьего дня все ке- лиоты,
помогавшие в Лавре на Панигире, стояли в очереди возле приемной игумена.
Каждый получил по конверту с тремястами драхмами и серебряную в позолоте
икону преподобного Афанасия. Такие же подарки получили и мы, поцеловав руку
игумена.
- Как ваша жизнь на Каруле? Чем Лавра может вам помочь? - заботливо спросил
отец Филипп.
От нас двоих отвечал иеромонах Агафодор:
- У нас все - слава Богу, отец игумен, благословите! Из кельи отца Ефрема на
Катунаках нам провели воду из цистерны. Продуктами нам помогают монахи из
кельи Данилеев, - поведал он.
- А какое же у вас рукоделие? Нужно обязательно иметь свое рукоделие! - игумен
дотошно вникал во все наши дела.
- Четки плетем и сдаем в лавки в Дафни (мой друг включил в это рукоделие и
меня).
- Четки - это хорошо, но нужно научиться чему-то серьезному. Келиоты обычно
делают ладан. Вот и вы обучитесь этому рукоделию.
- Благословите, Геронда, - ответил с поклоном иеромонах.
Затем, посмотрев на меня, мой друг сказал:
- Еще патер Симон просит благословение у вас, чтобы в лесах Лавры иногда
жить и молиться в палатке.
При его словах иеромонахи, сидевшие за столом в кабинете, стали внимательно
меня разглядывать.
- А почему он на Каруле не молится? - спросил настоятель монастыря.
- Отец Симон всю жизнь молился в горах, а на Каруле задыхается: легкие плохо
дышат, - объяснил отец Агафодор, тщательно подбирая слова.
- Ну что же, если хочет молиться в лесу, пусть молится, это хорошо. Бог
благословит! Удивительно, что еще есть такие монахи, ревнующие о молитве...
Молись и обо мне, грешном, и обо всех Лаврских отцах - отец Филипп прямо
обратился ко мне. - Не будь голоден к миру, будь голоден к Богу. Единственное
правило монаха и основа всей его духовной жизни - искреннее покаяние. На Афоне,
когда монах берет в руки четки, он в сердце берет пожизненное покаяние. Так жили
и освятились все Афонские отцы, так живем и мы - в покаянии до конца жизни...
Мой друг шепотом переводил мне слова Геронды, которого я полюбил всей
душой, найдя в нем облик дорогого мне старца, оставшегося в далекой России, но не
оставившего моего сердца - архимандрита Кирилла.
- А теперь идите в монастырскую лавку и возьмите столько продуктов, сколько
унесете. Только все не берите, нам тоже оставьте...
Иеромонахи, внимательно слушавшие слова игумена, заулыбались.
- Благословите, Геронда! - поклонились мы и, поцеловав руку игумена,
отправились в монастырский магазинчик.
Выйдя из канцелярии, мы столкнулись с послушником Николаем. Он был одет в
рясу и выглядел очень чинно:
- Отцы, благословите! Правильно, что вы на Панагир пришли, нужно Лавре
помогать. А меня взяли в Лавру послушником и дали келью, слава Богу за все! -
поделился с нами своими впечатлениями наш знакомый по Каруле. - Я теперь
исповедуюсь у игумена. Он говорит, что исповедь - лучшее средство для очищения
души и устранения всех препятствий в духовной жизни. Я это всей душой чувствую
в его присутствии!
- А какое у тебя послушание? - спросил я.
- Присматриваю за лаврским молитвенником, отцом Евфими- ем. Великой жизни
старец. Пойдемте, познакомлю с ним.
Мы последовали за послушником на второй этаж монашеского корпуса. В
большой светлой келье лежал на койке почти высохший монах, очень худой, но
глаза его светились живым светом любви. Он безостановочно передвигал пальцами
руки длинные четки, укрепленные на блоке под потолком. Губы его шевелились в
такт молитве.
- Отец Евфимий, слышь, отец Евфимий, русские монахи к тебе пришли!
Помолись о них тоже: Симон и Агафодор!
Монах Евфимий кивнул головой, не переставая молиться.
- Ну что? Видели, как Афонские монахи Иисусову молитву читают? Старец за
весь мир молится, никогда не перестает, даже ночью! А я рядышком с ним, такая от
него благодать...
Взяв благословение у молитвенника, мы медленно шли, нагруженные
продуктами, по лесной тропе, провожаемые мелодичным колокольным звоном. В
Лавре преподобного Афанасия начиналась вечерня, а отец Евфимий молился за весь
мир. Незабываемая чудесная пора знакомства с афонской жизнью...
Геронда из Катунак, из кельи старца Ефрема, симпатичный, еще не седой грек,
навестил нашу каливу и осмотрел помещения. Затем вышел во дворик, глянул
наверх и покачал головой:
- Крыша очень ржавая, будет сильно в дождь протекать. Нужно герметиком
заклеить дыры и покрасить.
Состояние нашего жилища явно вызвало в нем жалость.
- Простите, течет, патер Иосиф, а что делать? Денег нет... - мой друг, как бы
извиняясь, пожал плечами.
- А рукоделие есть? - спросил сострадательный грек.
- Четочки делаем и в Дафни сдаем...
- Приходите к нам как-нибудь, научим ладан делать и дадим все что нужно, -
ответил Геронда и удалился, провожаемый нашими благодарениями.
Заглянул к нам и старец Даниил, седовласый представительный монах,
знаменитый псалт (чтец, певчий) из верхней одноименной кельи, чье послушание
состояло в перевозке грузов и строительных материалов от причала на страшную
крутизну, где стояла добротная келья с разросшимся ухоженным садом. Почти
каждое ранее утро под моим оконцем раздавался грохот копыт и перезвон
колокольчиков его мулов, на одном из которых восседал сам старец Даниил, неиз-
менно спокойный и доброжелательный. Когда я падал духом, мулы казались мне
подобными бесам, а крики албанских погонщиков - воплями из ада, которые словно
специально нарушали безмятежную тишину афонского утра. После ночной молитвы
эти звуки представлялись иногда невыносимыми.
- Ну что, отцы, кушать есть что-нибудь? - с участием спросил монах.
- Вермишелью живем и тахином, Геронда, - ответил, улыбаясь отец Агафодор.
- Вот вам «утешение» с нашего праздничного стола!
Монах вытащил из большого пакета кастрюльки с ароматными блюдами: рыбу с
приправами и осьминогов, которые первое время во мне вызывали сильное
неприятие. В другом пакете оказалась куча греческих сладостей. Так вот кто был все
время нашим невидимым благодетелем!
- Если нужда возникает, приходите к нам, всегда поможем. Вы литургию
служите? - спросил грек.
Иеромонах посмотрел на меня и ответил:
- По воскресеньям, патер Даниил.
- Почему так редко?
- Денег нет на вино, Геронда, - замялся отец Агнафодор.
- Вино вам дадим. Служите каждый день. Будете служить литургию каждый
день, все у вас появится. Здесь у нас такое правило: кто хорошо молится, тому Бог
откроется! - гость широко улыбнулся в белую бороду. - Живите тихо, без дела по
Афону не бродите. Поминайте всех о здравии, а покойников - о упокоении: тогда
келиоты будут вас любить и в духовной жизни все наладится...
Его старческое лицо приветливо лучилось добротой и святостью. Этот монах мне
очень понравился. Мы с почтением поцеловали его натруженную руку. Как и где
брал он силы несколько раз в неделю спускаться по кручам с десятком мулов, а
затем подниматься наверх, -и в жару, и в зимние пронизывающие ветра, - оставаясь
неизменно благожелательным? Мы только диву давались. Должно быть, силы в свои
преклонные года он черпал в безукоризненном послушании. Я очень укорял себя за
неприязнь к мулам из-за грохота их копыт под окнами, но теперь их погонщик
представлялся мне святым человеком, а его мулы стали как бы нашими друзьями.
Нравился мне и строгий отец Фома с иконописным ликом из кельи Фомадосов,
находящейся повыше Данилеев. Их братство тоже состояло из певцов, а зычный
голос Геронды разносился по Каруле с самого причала. Когда он со своими мулами
проезжал мимо нашего дворика, то всегда оставлял нам ящик или два фруктов:
яблок или бананов, которыми мы делились с отцом Христодулом и с сербами. Еще
одна известная келья Герасимеев тоже не оставляла нас своим вниманием и ее
старец, монах Спиридон, даже пытался продлить нам визы, когда у нас они
закончились, но, к сожалению, безрезультатно, хотя он и очень старался.
К этому времени от русских паломников пришла удивительная новость: отец
Херувим с братьями приехали на Афон и Русский монастырь дал им место в самом
начале Святой Горы, называемом Новая Фиваида, - метох (небольшой монастырь,
приписанный к другому) монастыря, находившийся в страшном запустении.
- Вот к кому будем ездить на исповедь, отче! - решительно сказал я своему другу.
- Благословите, отец Симон! Как скажете, - проявил полное послушание отец
Агафодор. - Только денег нет у нас туда добираться.
Поневоле пришлось отложить эту встречу.
Жара понемногу начала спадать, но для моих легких застойный воздух Карули
оказался убийственным. Неприятный душный ветер нес снизу горячее дыхание
прокаленных солнцем скал. Красно-коричневые нависающие над каливой уступы,
покрытые редкими белесыми кустарниками и тощими веничками полыни, пе-
рекрывали всякое движение прохладного воздуха с высокогорий. Одышка
развивалась все больше. В поисках благоприятного места для молитвы, которое бы
обдувалось свежим воздухом, я облазил все разрушенные кельи и каливы Карули,
привыкнув не глядя ходить по цепям. Но такого места для себя не обнаружил: везде
было душно, жарко и пыльно. В разрушенной келье Иверской Матери Божией мне
посчастливилось найти старую пожелтевшую записную книжку с расплывшимися
чернилами. Стряхнув с нее пыль, я разобрал на оставшихся листках тронувшие меня
записи. Неизвестный русский монах записал следующее:
«Скорби пустынника. Я скорблю оттого, что прямое постижение истины
заслоняет мои собственные размышления. Я скорблю оттого, что не обретаю в
сердце Христа из-за своего собственного самомнения. Я скорблю оттого, что
Христос и все добродетели не переходят в мою душу через священные книги и
буквы. Я скорблю оттого, что лишь умом понимаю, что Христос неотделим от моего
сердца, но это понимание не становится его живым опытом, ибо оно гордо и
похотливо. Но я знаю, что Господь Сам охотно является тем душам, которые
каются, которые смиренны и кротки, и это дает мне веру и надежду». Выписав эти
строки на листке бумаги, я прикрепил его у себя в комнате в головах.
Летом температура в келье поднималась иногда до сорока градусов.
Однообразные часы летнего зноя изматывали душу. Иной раз, когда я сидел с
четками, мне становилось дурно: все расплывалось перед глазами и сознание куда-
то проваливалось. Только глубокой ночью становилось чуть свежее и тогда мы с
отцом Ага- фодором выходили во дворик и прохаживались с молитвой вдоль
обрывов. На краю отвесной скалы я поставил старую стасидию и в ней проводил
ночи, стараясь безпрерывно молиться. Но здоровье становилось все хуже и хуже.
С благословения Лавры я начал все чаще уходить в скалы и на кручи Афона.
Отец Агафодор, сострадая мне, помогал заносить продукты в высокогорье.
Исследовать гору я начал с круч над скитом Агиа Анна, ища места для молитвы,
осматривая попадающиеся гроты и пещеры. В некоторых гротах я находил следы
некогда живших там аскетов: ветхие доски, служившие когда-то ложем для их
натруженных тел, или остатки одежды и кухонной утвари: черепки глиняных
кувшинов, деревянные ложки, кресты из грубо сколоченных дощечек, разрушенные
дождевые цистерны.
На одном остром скальном выступе с грандиозным видом через залив до самого
Олимпа я поставил палатку. Воду, проливая ее за шиворот, принес в канистре снизу,
от самого креста, скользя и спотыкаясь на каменных осыпях. По ночам мерцающие
огоньки Ситонии (другого полуострова Халкидики) смешивались с огромным
созвездием Скорпиона, которое плавно опускалось за далекий горизонт. Тогда я
уходил в палатку, спасаясь от ночного холода. В одну из безлунных ночей вдали
послышался глухой перезвон колокольчиков: это поднимались мулы. «Неужели кто-
то поднимается по тропе в кромешную ночь?» - удивился я. Звук приближался все
ближе и ближе. «Господи, сюда прямо, что ли, едут? Здесь же кругом обрывы!»
Страх закрался в мою грудь. Пугающие рассказы греков об албанцах, которые
все наркоманы и грабят келиотов, пришли мне на память. Послышался треск кустов,
мулы остановились рядом с палаткой. «Все, нашли-таки меня...», - в отчаянии
пронзила сердце чудовищная мысль. Однако человеческих голосов не было слышно.
Перекрестившись и взяв фонарик, я осторожно вылез из своего укрытия: два мула
мирно стояли в кустах неподалеку, позвякивая колокольчиками. Как они нашли
ночью мою палатку и для чего пришли, так и осталось непонятным. Стараясь не шу-
меть, я отогнал мулов подальше, на тропу, где их утром забрали албанцы-
погонщики. Мою палатку они не заметили.
В одну из ночей разразился жуткий ураган. Ветер что есть мочи трепал и рвал
мое тонкое сооружение, но парашютный шелк выдерживал его сокрушительные
порывы. Послышался треск рвущихся веревочных креплений. Я выполз наружу: рев
и свист шторма обрушились на меня. Снова связав стропы и привалив их камнями, я
забрался внутрь палатки, хлопающей полотнищами, словно подстреленная птица.
Ураган, не стихая, рвал и скручивал ее. Нейлоновые веревки вновь порвались с
гулким треском. Опасаясь, как бы ветер не сбросил меня в пропасть, я схватил
руками бьющиеся в воздухе стены моего убежища, чувствуя, как временами меня
приподнимает от земли вместе с палаткой. До самого рассвета пришлось сражаться
со штормом, крича во весь голос молитву и удерживая руками свое хрупкое
укрытие. Под утро ветер немного утих и мне удалось забыться тяжелым сном.
Когда я спустился в каливу, отец Агафодор уже делал вручную ладан из
кедровой смолы и ароматных масел. Я попробовал встать с ним рядом за работу, но
сильный запах масел и взвесь талька, висевшая в воздухе, вызвали во мне
судорожный кашель.
- Одевайте, батюшка, маску! - посоветовал мне ладанный мастер.
Но даже в маске я задыхался: легкие не выдерживали подобного истязания.
- Ладно, отец Симон, оставьте. Может, мы придумаем вам другое рукоделие, -
успокоил он меня.
Несмотря на некоторые успехи в обустройстве нашей отшельнической жизни,
жить без совета с опытным духовником-греком среди незнакомых афонских
традиций представлялось нам затруднительным. Отец Агафодор вспомнил о
знакомом ему игумене маленького монастыря под Фивами, архимандрите Нектарии.
Он занимал и официальную должность - духовника всей епархии. Это для меня
было внове. Отец Агафодор заметил мое недоумение.
- У греков духовником может быть лишь тот монах, которого назначит епископ.
Обычно это очень мудрый опытный батюшка с сильным даром рассуждения. Он
периодически ездит по епархии и посещает приходы, где исповедует людей. Другие
священники без подобного благословения не могут быть духовниками...
Это меня заинтересовало. Понимая, насколько важно для нас иметь близкого и
доверенного духовника, иеромонах вспомнил еще одного знакомого в Салониках,
архимандрита Илиодора.
- Вы, батюшка, можете повидать обоих. Кто из них вам будет больше по душе, к
тому и будем ездить.
Я согласился. Отец Илиодор оказался очень симпатичным добродушным
монахом, окруженным множеством приехавших к нему чад. Он тут же заставил
всех, старых и молодых, поцеловать нам руки, запретив мне уклоняться от этого
обряда.
- Люди целуют не твою руку, патер, а лобызают десницу Самого Христа!
Исповедовал он людей в канцелярии, сидя за столом, в то время как кающийся
излагал ему свои грехи и проблемы в свободной беседе. Узнав, что мы хотим
добраться до Фив, он снабдил нас деньгами на дорогу и, в придачу, положил в наши
рюкзаки бутылки с вином для литургии.
Патер Нектарий встретил нас на своем мини-джипе: седовласый, умный,
эрудированный, он с первого взгляда производил сильное впечатление. К тому же
он оказался еще духовным писателем и серьезным почитателем святителя Луки, о
котором написал несколько книг и сделал цикл передач на телевидении. После
отдыха в монастыре, расположенном на вершине горы, он активно начал нас
знакомить со всеми святынями - от Фив до Пелопоннеса. Столько святынь сразу я
не видел никогда. К ночи они все смешались в моей голове. Помню вечерний
мелкий дождик. Мы стоим в полной темноте и архимандрит, указывая рукою куда-
то вверх, произносит:
- Если бы сейчас было светло, вы бы увидели в огромной пещере один из
известнейших монастырей Греции - Мега Спилео. Но вы можете представить его в
своем воображении...
Он великодушно полностью оплатил нам обратный путь и посадил в автобус,
следующий в Салоники. Расстались мы с ним, как с давним другом.
- Отцы, если понадобится помощь с визами, обращайтесь ко мне, у меня
знакомый консулом в Москве работает... - на прощание сообщил он.
И с отцом Нектарием, и с отцом Илиодором пришлось встретиться еще не раз, и
они всегда помогали нам словом и делом, укрепляя в афонской непростой жизни.
Прекрасные, замечательные люди, спаси их всех Господь!
- Ну, как ваши впечатления, батюшка? Правда хорошие духовники? - мой друг
сделал все возможное для меня и ожидал ответа.
- Конечно хорошие, даже очень! - согласился я. - Но к отцу Нектарию далеко
ездить, а у отца Илиодора полно мирян, особенно женщин. Будем искать
духовников на Афоне.
Мы опять направились в Лавру к игумену Филиппу. Поднимаясь по ступенькам в
канцелярию, я наставлял иеромонаха:
- Отец, спроси у Геронды, как нам быть? Старец Ефрем Катунакский, которого
мы очень почитали, умер, а посоветоваться о духовной жизни не с кем. Что скажет
отец Филипп?
Мой друг перевел настоятелю эти слова.
- У нас в Лавре старцем является игумен. Если есть вопросы о монастырской
жизни, спрашивайте. А о том, как молиться - в келье или в палатке на вершине
Афона, ничего не могу сказать, - заговорил, после некоторого молчания отец
Филипп, по-доброму смотря на нас. - Такое делание мне неизвестно. Пока
исповедуйтесь друг другу. На исповеди считайте грехом не только явные
прегрешения, но даже и добрые дела за нечистоту их исполнения. На совершенной
исповеди вся жизнь видится как неправда, и это рождает у монаха плач не только за
себя, но и за весь мир. А что касается старца, скажу одно: у нас всегда имеется под
рукой Святое Евангелие. Но есть в духовной жизни один секрет: не оставляющий
молитвенного правила и стяжавший даже малую благодать находит в ней своего
учителя. Если старец действительно необходим, Бог обязательно откроет его для
нуждающейся души...
Безпрерывное возбуждение считал я жизнью, Господи, но был мертв, ибо
необузданное возбуждение, смешанное с воображением, умертвляло душу мою.
Изменил я сердце свое и вручил его навеки Тебе, и Ты мгновенно оживил его, снова
вдохнул в него благодатное дыхание жизни, утерянное мною в пустых наслаждени-
ях, ибо благодать Духа Святого дарует нескончаемое блаженство лишь тихому и
умиротворенному сердцу. Подобно тому, как в неоглядном море отражается
утреннее солнце, так Ты, Христе мой, отражаешь Свой чудный лик в сердце моем,
чтобы неописуемой радостью озарилось оно до самых сокровенных глубин его.
Потому и прилепился к Тебе всем дыханием своим и каждым биением сердца, ибо
Ты - единственный, Кто воскрешает мертвых, подобных мне. Господь пробуждает
уснувших навеки и разыскивает их по всему лицу земли, чтобы сказать им слово
пробуждения: «Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви
Моей».
«ОСТРИЕ ИГЛЫ»
НЕВИДИМЫЕ СТАРЦЫ
Тело ищет кусок хлеба и, найдя, удовлетворяется им. Но никогда не видел я, чтобы
душа устремлялась к земной пище! Устремлялись пожелания и помыслы, но душа
никогда не помышляла о насыщении прахом земным, ибо ее питание - Дух Святой,
сходящий с Небес. И Его, только Его она ищет день и ночь, плача и рыдая о Нем, и
не сравнить эти страдания души ни с каким голодом земным. Испытал и я голод
земной, тяжко телу без плодов земных, но что дальше? Насытилось оно, обленилось
и в довольстве своем возжаждало утех и наслаждений, а принятые им пища и питье
не пошли впрок. Не так, не так желал бы я поступить с телом своим, видя в нем
только похотливое животное; даже это бренное тело Бог преобразует в свет и
благодать, когда исполнятся сроки. И дал Ты узреть, Господи, что душа
преображается в нетленный свет благо дати и становится Небесным духом,
сияющим, как луч Божественного Солнца. И тогда тело мое и дух мой становятся
выше естества, выше времени и пространства, ибо они служители духа моего,
соединившегося с Тобою, Христе, соединением неизреченным, а через Тебя - и со
Пресвятой Троицей. Славлю Тебя, Господи Неба и земли: «Да будет во всем святая
воля Твоя непреложно во веки веков!»
С полной устремленностью души и сердца жить священной литургией взялся я за
собирание рассеянного ума во время богослужения. Молитвенное правило мы
совершали по кельям, невзирая на духоту и жару. В нем я старался собрать ум
целиком в сердце, чтобы служить литургию собранно и сосредоточенно, не
уклоняясь ни в один помысел, стоя перед престолом Божиим. Со временем это
принесло свои плоды: слезы заливали мое лицо, когда приходилось выходить со
Святыми Дарами из Царских врат. Во время чтения Евангелия трудно было видеть
текст из-за обильных слез. Каждение приходилось совершать, вытирая слезы
платком, держа его в левой руке. Такие литургии всегда сопровождало сильное
умиление.
Из-за ночной жары и духоты мы стояли в храме босиком, не зная, благочестиво
это или нет. Пришедший к нам на службу паломник сделал несколько фотографий
нашей литургии, и мне показалось, что босые ноги не приличествуют благоговейной
службе. С тех пор я всегда служил в обуви. Однажды мне захотелось послужить по
греческому служебнику, но мое произношение не воспринял тонкий слух отца
Агафодора. Заметив это, я вернулся к служению на церковнославянском языке. Но
мне очень нравилось, когда он молитвенно пел литургию по-гречески; это как-то
соответствовало всей окружающей обстановке, в которой происходили наши
богослужения.
Лунная ночь... Все вокруг словно дремлет. Невозмутимая тишина Карули как бы
стоит в воздухе. Барашковые облачка тянутся с моря, закрывая нарождающийся
месяц. Иногда раздаются глухие всхлипывания совы, пробуждая на мгновение
спящую окрестность. Из раскрытого настежь окна храма ласково и нежно веет
морской бриз. Темные силуэты лодок неподвижны на матовой глади. Горячее
неудержимое чувство любви к Богу и Святой Горе заливает грудь, источая из глаз
обильные сладкие слезы. Если бы это было возможно, то прижал бы к ней всю
Афонскую Гору, со всеми ее обитателями, родную и знакомую до каждого белесого
кустика полыни.
Литургия заканчивается, когда начинают гаснуть звезды. При последних
песнопениях светлеет край неба. Еще совсем рано, когда мы выходим из храма на
маленький балкон дворика. Синеватые облачка медленно тают над Горой. Широкая
спокойная гладь моря еще не проснулась. Многочисленные рыбацкие лодки как
будто спят на воде. С голубоватыми огоньками на мачтах они похожи на спящих
чаек. Всё словно молится: «Господи, Иисусе Христе, помилуй всех нас...»
Незаметно подошло время окончания годовых греческих виз и тревога охватила
наши сердца; опасениями мы поделились с отцом Христодулом, бывшим
полицейским и нашим благодетелем.
- Не беда, помочь можно! - решительно заявил он, закатывая рукава подрясника и
огромными волосатыми руками начиная разделывать рыбу на кухне - подаяние от
рыбаков в знак удачного лова в бухте Карули. - Сейчас угощу вас рыбкой и поедем в
Фессалоники к моему знакомому!
Он с кем-то вечером созвонился, и утром мы очутились в офисе его друга,
представительного адвоката, который предложил нам для ночлега в кабинете два
кожаных дивана.
- Вот здесь будете спать. Гостиницы для вас дороговаты, поэтому ночуйте в
офисе. К восьми утра будьте готовы!
Постоянный шум машин под окнами кабинета и грохот мотоциклов так и не дали
нам уснуть. Утром наши благодетели - монах и адвокат - отвезли меня и отца
Агафодора к какому-то офицеру из контрразведки. Оформление документов
завершилось за двадцать минут. Не веря своему счастью, мы вышли из служебного
здания на шумную улицу города: эти визы позволили нам еще год прожить на
Афоне, не выезжая в Россию. В то время город был чист и опрятен и нравился мне
своей уютностью и великими православными святынями: благодатными
реликвиями святого великомученика Димитрия Солунского, мощами святителя
Григория Паламы, преподобного Давида Солунского и преподобной Феодоры.
Расставшись с отцом Христодулом, который отправился на встречу с друзьями,
мы поехали в пригород Салоник - женский монастырь в Суроти, где покоятся мощи
старца Паисия. Благодатное место его упокоения проникло в душу каким-то особым
умилением. Мне стал близок этот удивительный старец, поэтому первые переводы
книг о нем, которые нам подарили в Русском монастыре, я читал с восторгом, как
откровения великого святого. У его могилы мы пробыли до полудня, не желая
расстаться с этим удивительным местом.
В районе рынка мы неожиданно встретились лицом к лицу с игуменом Свято-
Пантелеимонового монастыря престарелым отцом Иеремией и иеромонахом
Константином из монастырской канцелярии. Великодушно они предложили нам
место для ночлега на своем подворье. Игумен прекрасно запомнил меня, что удив-
ляло в его почтенном возрасте. Он всегда разговаривал со мной с доброй усмешкой
на приветливом благообразном лице:
- Что, отец Симон, приготовишь нам салат? Помнишь как я тебя учил?
Наблюдая за тем, как я нарезаю помидоры, он поправлял:
- Не так, не так режешь! Разрезай помидор таким образом, чтобы середка не
вываливалась...гляди!
Он ловко снова показал, как нужно готовить помидоры для салата.
- Понял? Ну, вот так... Как говорится, был сталеваром, стал поваром!
На Каруле, в этом пустынном месте, наше общение происходило в основном с
отцом Христодулом. В минуты откровения он рассказал нам о редкостной встрече с
одним из невидимых старцев.
По преданию Афона, невидимых старцев двенадцать человек, и живут они не по
плоти, а по духу. Их не страшит ни жара, ни холод, ибо они превзошли все земные
условности. Затаив дыхание, слушали мы рассказ монаха:
- Иду я как-то поздней осенью из Лавры, снега уже подсыпало по щиколотку.
Возле креста присел отдохнуть. Вижу, по лесу старец идет. Волосы длинные, белые,
весь обнаженный. Я ему: «Патер, патер!» Он оглянулся и начал медленно
подниматься к Панагии. Я кинулся за ним, а догнать не могу. Снег вверху уже
глубокий, по колено, а старец словно плывет по нему...
- А следы на снегу были? - спросил я, вспомнив из книг, что бесы следов не
оставляют.
- Следы на снегу остались, глубокие, как борозды! Потом в скалах, где снега
меньше, пропали... Очень близко я этого монаха своими глазами видел - настоящий,
живой!
- А они причащаются? - поинтересовался отец Агафодор.
- Утверждают, что иногда они спускались в келью Яннокопу- ло, под Лаврой, это
очень уединенное место. Там святой старец подвизался, отец Христофор. Он их
причащал и общался с ними. В Лаврских документах записано...
Мы молчали, потрясенные услышанным. С тех пор мои походы по Афону
соединились с сильным желанием увидеть невидимых старцев. Без всякого
извещения о своем приезде внезапно на Каруле появился послушник Илья,
помощник архимандрита Пимена по Ермоловскому скиту. Приехав в
паломническую поездку на две недели, он категорически отказался уезжать - Афон
пленил его душу. Монах Христодул оказал ему необыкновенное радушие: сам отвел
его в полуразрушенную калибку, размерами полтора на два метра, стоящую на
обрыве неподалеку от нас, обезпечил стройматериалами и продуктами. Мы тоже
стали помогать и за несколько дней убогое его жилище стало пригодным для жизни.
Теперь у нас в храме прибавился певчий на клиросе, у послушника оказался
прекрасно поставленный голос (он учился раньше в школе-студии при МХАТе).
Контактный, обаятельный и смышленый, подучив греческий, он быстро снискал
расположение у греков. Сам отец Христодул расположился к нему. Иеромонах
Агафодор передал ему секреты производства ладана, и наше Карульское братство
стало подниматься на ноги.
Ближайший сосед по келье, монах и покровитель отец Христодул, начал
неоднократно намекать, чтобы мы стали его послушниками. Мы уважали его как
незаурядного человека и монаха- аскета, тем не менее, наши сердца отказывались
принимать его зилотство (ревностный человек, ревнитель Православия,
отделившийся от официальной Церкви..). Он пытался поговорить со мной наедине,
но увидев безуспешность этого разговора, махнул рукой:
- Учи язык, патер, учи язык! А то с тобой по душам не поговоришь...
Периодически у нас возникали споры, в которых участвовал, как переводчик, и
иеромонах Агафодор. Эти противоречия углубляли расхождение между нами.
- Кто были родоначальники безчисленных ересей? - начинал монах Христодул. -
Церковные иерархи, вот кто! В древности монахи предупреждали друг друга - бойся
связи с женщиной и близких общений с епископом! - утверждал он твердым
голосом, не допускавшим противоречий.
Я пытался было рассказать о достойных епископах в России, но монах находил
другой довод.
- Ну, там, в России, - все другое... А вы в Греции живете, поэтому здесь нужно
держать ухо востро, особенно в отношении Константинополя!
Некоторые его замечания были весьма существенны. Когда мой друг стал
ссылаться на то, что говорят о сотворении мира различные ученые и вообще наука,
то отец Христодул строго оборвал его:
- У нас один есть авторитет - Священное Писание. Как в нем написано, это и
должно считать основой нашего мировоззрения! А ученые рано или поздно придут к
тому, что все их теории - обычные выдумки тщеславного безбожного ума. А все, что
сказано в Библии, - несокрушимая истина!
Были у нашего благодетеля и другие ревностные суждения - он сильно
превозносил монашество и считал его выше священства:
- Возьмите, например, первые века монашества, патерас: в монашеских общинах
вообще не существовало иереев! Они все являлись приходящими священниками,
потому что служили по субботним и воскресным дням, а также праздникам, и
уходили. Даже сейчас на Афоне есть кельи, скажем, Герасимеев, в которой
Герондой является монах, а послушники у него - иеромонахи. У священников
больше шансов поскользнуться и лишиться чина, а монашеского чина никто не
может лишить!
Несмотря на наше уважение к отцу Христодулу, отношения между нами
продолжали ухудшаться. Особенно после поездки в Дивеево с отцом Агафодором,
которого он взял в качестве своего переводчика. Там их разногласия достигли
крайней степени и они вернулись из России полностью поссорившимися. На Каруле
они положили друг перед другом земные поклоны, вслед за ними трижды сделал
земные поклоны отцу Христодулу и я, пытаясь их примирить. Наш сосед даже
троекратно облобызал меня в знак полного примирения, но больше дружеских
отношений у нас уже не было. Охлаждение между нами стало настолько заметным,
что монах уже не приходил к нам в гости и не звал к себе на беседы.
За время их отсутствия мы с Ильей залепили герметиком швы на ржавой крыше
нашей каливы и, купив зеленую краску, покрасили ее. Этой же ночью поднялся
такой ураган, что у нас сорвало несколько листов и даже толстое старинное железо
на калибке послушника завернуло в рулон. Пришлось снова чинить обе крыши и
придавливать их тяжелыми камнями. Тем временем известие о том, что трое
русских поселились на Каруле достигло и Кавказа. На Афон паломником приехал
помощник и послушник игумена Прохора из Ново - Афонского монастыря. Он
прожил у нас неделю, попросившись переночевать, ютясь в тесной комнатке у отца
Агафодора. Затем стал располагаться у него надолго, пока тот не взмолился, прося
его, в свою очередь, подыскать себе другое место из-за тесноты и духоты в нашей
маленькой каливе. Пытаясь подсказать послушнику правильное решение, я
принялся говорить ему о воле Божией, которую сначала нужно узнать через старца.
Он вспылил:
- Да это я и без вас знаю и сам могу любому рассказать! Что вы меня учите? Я
сам вас всех научу!
Побродив по Афону, он вернулся на Карулю и с благословения отца Христодула
занял одну из разрушенных келий на внутренней Каруле. Впоследствии он принял
постриг где-то у зилотов-раскольников в греческом монастыре на материке.
Самым неожиданным оказался приезд архимандрита Пимена с друзьями -
русским генералом и московским предпринимателем Крутовым. Подивившись
нашей скудости и бедности, они поддержали нас деньгами. На эти средства мы
купили смолу и ароматные масла для ладана, а мне - крепкую палатку для гор. В
утренних беседах за чаем мы ближе узнавали друг друга. Предприниматель,
которого звали Сергей, делился своими переживаниями.
- Понимаете, батюшка, вот что удивительно: когда я лежал в реанимации, а врачи
изрезали меня всего, чувствовал, что умираю. А молитва во мне была такая, что той
благодати, которую я тогда ощущал, до сих пор даже самой малости не чувствую,
хотя много молюсь и причащаюсь...
- Это точно! - подтвердил генерал. - В самых-то передрягах и вспоминаешь о
Боге!
- Теперь и деньги появились, достаток во всем, а чего-то все равно не хватает... -
продолжал Сергей. - Говорят мне батюшки: надо, мол, пожертвования делать! Я
согласен, надо жертвовать. Но вот что вижу... Жертвую много, а радости и
благодати не ощущаю...
- А на что вы жертвуете, Сергей? - спросил я.
- На разные церковные программы для народа, на восстановление монастырей и
храмов...
- А если просто помочь какому-нибудь больному или бездомному?
Мой вопрос озадачил его.
- Так это же нужно с ними возиться! А так я отчислил деньги в какой-нибудь
фонд - и спокоен...
Генерал с предпринимателем уехали затем в Русский монастырь, а отец Пимен
остался на Каруле, желая разделить с нами постническое житие и устроившись в
моей комнате. Уединение и тишина ночных молитв в стасидии над обрывом
восхитили его. А литургии в Троицком храме, построенном русскими монахами
Феодосием и Никодимом, привели его к идее: издать рукописи этих подвижников
об Иисусовой молитве, которые неведомыми путями попали в его руки в монастыре,
где он нес свое послушание:
- Издадим их записи небольшой книжечкой для вашей кельи! Пусть будут у вас
книги для благословения паломников...
Но его опасения насчет жизни на Афоне насторожили меня:
- Слышал, Симон, что на Афоне грабят кельи? Нет? А мне рассказывали: тут и
наркоманы живут, и даже бандиты, особенно албанцы! - доверительно сообщил мой
друг.
- Ну, это не новость! - ответил я. - Хотя сам не знаю такого, вроде бы все
спокойно... Правда, наверху у Данилеев полно албанцев. Иногда они спускаются к
морю своей компанией, ловят рыбу и жарят ее на костре на берегу, - рассказал я
отцу Пимену все, что знал об албанцах.
- Вот-вот, а там среди них и наркотики распространены. Ты берегись, отец! -
предостерег он.
Во время ночного молитвенного правила мой старый товарищ позвал меня:
- Симон, давай прогуляемся по тропе. Ночь лунная, такая красота кругом...
Мы неторопливо пошли по каменным ступеням, любуясь спокойным морем.
Небольшие облачка наплывали на луну, бросая на водную гладь и на скалы
скользящие тени. На берегу мы заметили ярко пылающий костер, черные силуэты
людей возле него и услышали их хриплые голоса.
- Гляди, отец Симон, албанцы! - дернул меня за руку взволнованный друг. -
Награбили, теперь добычу делят...
- Похоже, это именно они... - подтвердил я.
Один из сидевших у костра услышал наши голоса и поднял голову. Мы
быстрыми шагами, прыгая через две ступеньки, устремились в свою каливу и
заперлись. Под окнами, топоча ногами, пробежало несколько человек.
- Ух, бандитье! - разволновался отец Пимен. - Может, полицию вызовем? Чего
им за нами гнаться?
Посовещавшись, мы решили тихонько лечь спать, тем более что больше беготни
под окнами не было.
Утром, после посещения нами кельи Данилеев, все разъяснилось: албанцы
спокойно жарили себе рыбу на берегу. Увидев на тропе темные фигуры, они
приняли их за ночных воров, промышляющих по кельям, и погнались за ними.
Когда выяснилось, что ни таинственных воров, ни бандитов, делящих награбленное,
не было, - раздался смех. Албанцы пожали нам руки. Они все оказались простыми
деревенскими парнями-христианами, приехавшими на заработки.
По телефону-автомату из кельи Данилеев мы поговорили с отцом Кириллом,
справившись о его здоровье. Я рассказал батюшке о получении годовой визы и о
возможности моего приезда в Россию, когда срок проживания по ней закончится.
После этого я долго дозванивался до моего Федора Алексеевича - связь была не
очень хорошая.
- Так это вы сюда, на такую кручу, ходите звонить каждый раз? - ужаснулся
игумен. - Тебе нужно всегда быть со мной на связи, если ты в Москву собираешься.
Я тебе куплю мобильный телефон!
Тогда такие телефоны только появились и были редкостной новинкой. Я
воспротивился.
- Ничего, ничего страшного! - заверил меня архимандрит. - Это же не ересь!
Слушай, покажешь мне келью Иосифа Исихаста напоследок?- попросил он.
- А мы давно собирались и сами это сделать! - не сдержал я своей радости.
Втроем мы посетили вначале самую уединенную в скиту келью святого Василия,
где подивились аскетизму старца и его братства - холодно, голодно и очень высоко
над морем. Сколько усилий затратили отцы на то, чтобы построиться и носить сюда
с пристани грузы, - один Бог знает!
Исцарапавшись о колючки, мы с трудом отыскали спрятанную за скальным
гребнем бедную каливу старца Иосифа, построенную из прутьев, обмазанных
глиной. В это очень уединенное место братство перешло впоследствии. Рядом с
каливой в гроте находился крохотный храм в честь святого Иоанна Предтечи. Мой
друг снова попросил меня позировать - «для масштаба»! - на завалинке церкви и
возле осыпающейся ветхой кельи, которая через несколько лет упала.
- Симон, присядь у храма, для размера, я тебя сниму! Симон, стань рядом с
кельей, для фона!
Опять повторилась та же знакомая ситуация с фотографированием из далекой
юности, когда на всех фотографиях я был запечатлен «для масштаба». В этом
уединенном и давно не видевшем людей монашеском убежище мы все с
благоговением протянули по нескольку четок и пропели тропарь святому Предтече.
Эти посещения оставили в наших душах глубокое уважение к Иосифу Исихасту и
его братству, а также удивление чрезмерностью аскетических усилий великого
старца, просиявшего в подвигах, подобно одному из древних отцов.
Проводив отца Пимена с генералом и предпринимателем, отец Агафодор и я
отправились в Лавру просить другую келью, поближе к Горе. Здоровье мое
продолжало ухудшаться и мой напарник всерьез начал опасаться, что я могу сильно
разболеться. Игумен, выслушав нашу просьбу, пообещал поговорить с членами
Духовного Собора. Нас разместили в одной из больших комнат архондарика
(приемная комната для гостей в православном монастыре, а также гостиница для
паломников), где стояло шесть коек. Вслед за нами в ней расположились двое
румын-иеромонахов, паломников по Афону. О нашем приходе в Лавру узнал наш
знакомый, бывший послушник Николай, а теперь монах Антоний. Он пригласил нас
осмотреть его новую келью, сияя от радости.
- Игумен сам постриг меня, хотя не все греки были довольны, что русского
постригают. Я его очень люблю, как отца родного! Вы старайтесь не опаздывать на
ночную службу, если хотите келью просить. На шестопсалмии патер Филипп
обходит всех монахов со свечой для проверки - все ли пришли? Чтобы никто не
ленился и не пропускал службы. Такая традиция... Вы уж не проспите! Он сам, хоть
и больной, на всех службах - как штык!
В кромешной осенней темноте мы отправились в храм. Румыны, устав с дороги,
остались спать до литургии. При слабом свете свечей, льющемся из окон храма, мы
увидели тщедушную фигурку игумена, спешившего на полунощницу. Порывы ветра
качали его, настолько он был слаб. Мы встали в стасидии в темном углу и
углубились в молитву. На шестопсалмии утрени слабый огонек свечи,
прикрываемый прозрачной старческой рукой, похожей на детскую, приблизился к
нам. Это игумен, следуя Лаврской традиции, проверял - все ли монахи на месте, о
чем предупреждал наш благодетель. Лицо настоятеля, освещенное трепещущим
золотистым светом, казалось лицом Ангела.
После обхода игумена к нам неслышно подбежал взволнованный монах
Антоний.
- Отцы, вы что же? Проспали? Я вас нигде не видел!
- Мы здесь с самой полунощницы стоим, и игумен нас видел, когда на утрене со
свечой подходил! - объяснил иеромонах Агафодор.
- Ага, вот как! Это хорошо, что он вас заметил. Так кого же я тогда в вашей
комнате с коек стягивал? - оторопел наш заботливый друг.
- Наверное, паломников-румын, которые спать остались... - пояснил я шепотом.
Смеяться в храме не положено, поэтому мы с большим усилием сохранили
серьезность.
- Ну, вы, отцы, даете! Ладно, тогда тоже попрошу за вас игумена...
Монах Антоний отошел в сторону и растворился в темноте храма. Мы
углубились в молитву. После литургии на общих переговорах в канцелярии между
членами Собора отец Филипп уговорил их предоставить нам пустующую келью с
храмом преподобного Афанасия Афонского на Керасьях, что по тем временам было
неслыханно. Нам было предложено осмотреть ее, а потом сказать свое решение. Из
старых монахов мне понравился духовник отец Василий с лицом доброго русского
крестьянина. Грубоватый на вид, он в действительности был любвеобилен и
заботлив, а его мудрые суждения всегда попадали в точку, что свидетельствовало о
его большом жизненном опыте. Его приветливое и полное любви отношение к
незнакомым русским монахам трогало душу. Но и остальные старцы привлекали
наше внимание. Тактичные, сдержанные и умудренные жизнью седобородые
монахи невольно внушали уважение. Пока же, после ангелоподобного игумена, мы
сблизились с еще одним духовником, отцом Евстафием. На собраниях Духовного
Собора его рассудительный голос всегда перевешивал. Советы этого умудренного
монаха всегда помогали нам найти правильное решение. Поэтому за советом я тогда
предпочитал обращаться к этому спокойному и рассудительному человеку, который
взвешивал каждое слово. Он покорил меня своим даром рассуждения.
Вообще, нужно отметить, что греки в общении выказывали большой духовный и
житейский опыт, но когда я сравнивал с ними моего любимого батюшку, отца
Кирилла, то все более убеждался - будь он на Афоне я вновь и вновь выбрал бы
только его. Так подсказывало сердце...
Перед уходом из Лавры нас окликнул монах Антоний.
- Знаете, отцы, вы меня удивили!
- А в чем дело, отче? - спросил иеромонах.
- На литургии, когда светло стало, старцы вас издали рассматривали. И вот что
сказали: «У русских иеромонахов молитва есть! Особенно - у этого!» Отец Антоний
указал пальцем на моего друга. Тот опустил задумчиво голову.
Время не ждало и мы поспешили исполнить данное нам на Соборе
благословение: осмотреть келью преподобного Афанасия Афонского. По дороге к
ней мой друг горестно вздохнул:
- Вот это и есть скорбь, когда внешний вид далек от внутреннего состояния...
Осенний ветер мел листву под ноги, выжимая из глаз слезы своей пронзительной
сыростью. Мы торопились в нашу первую уже не каливу, а настоящую келью со
старинным храмом. Сердце замирало от волнения - какой-то она будет?
Истина никогда не вооружается и ничем себя не защищает. Против кого ей
вооружаться, если помимо нее ничто иное не имеет самостоятельного
существования? От кого ей защищаться, если сильнее истины нет ничего? Плоть
истаивает, как снег в пламени костра, вооружаясь на нее. Помышления
рассеиваются, как туман при восходящем солнце, приближаясь к ней. Ум трепещет,
зря ее незапятнанную чистоту, сам будучи мертвецом, источенным червями
греховных пожеланий. Но когда плоть устремляется под защиту несокрушимой
истины, она сама становится несокрушимой. Когда ум возжелает найти исцеление
от лихорадки помыслов, он находит в истине свое истинное успокоение и полное
преображение. И лишь одно сердце никогда не отходит от самосущей истины,
всецело пребывая в ней, будучи с истиной одним целым.
Христе, Свете высочайшей истины, утверди сердце мое навеки в необъятности
Твоей святой истины, в которой просвещение его и жизнь вечная, которая есть
Божественная любовь.
АФОНСКИЕ БРАНИ
ПОЖАРЫ
МОНАХ ГРИГОРИЙ
Боже, я - пылинка на Твоей ладони! Дунет ветер искушения - и меня нет. Ничто -
тело мое и все помышления мои. Бог есть Дух - это известно мне, но познал я и то,
что Твоим животворящим Духом сотворено внутреннее мое. Подобный Тебе во
всем, скрыт ничтожной пылинкой тела безсмертный дух мой, сроднившийся по дару
Твоему с жизнью вечной. Безсильна смерть против духа моего, потому она и
гоняется за ничтожной телесной пылинкой и ничто - все достояние ее. Пока я был
раб этой жалкой горстки тела моего, все земное преследовало ее - воры, грабители,
врачи, политики, ученые. Но когда пугливая душа моя прилепилась к вечному духу
внутри меня, сотворенному Тобою, Боже Живой и Вечный, осталась позади смерть
моя, ибо встретил я лицом к лицу безсмертие свое в неколебимом Царстве Святого
Духа Твоего, в невечернем свете Пресвятой Троицы, в священном созерцании самих
истоков присносущего Божественного бытия.
Пока мы занимались поисками духовника, от знакомых паломников пришло
известие, что у отца Херувима конфликт с Русским монастырем зашел так далеко,
что духовник, со всем своим братством, вынужден был оставить Новую Фиваиду и
перейти к болгарам, которые выделили ему келью неподалеку от Зографской
пристани. К нему мы и поехали со всем нашим маленьким братством
исповедоваться. Но беседа с кротким и любвеобильным схииеромонахом опечалила
меня: он твердо настроился бороться с монастырем и отстаивать свои права.
- Отец Херувим, вон русский Андреевский скит в Карее стоит в запустении. Взял
бы ты его и сколько пользы принес бы паломникам из России и нашей стране, чем
попусту воевать с Русским монастырем! - уговаривал я своего старого друга и
духовника.
- Нет, нет, отец, ты не понимаешь... Во-первых, наш монастырь совершенно не
прав и они должны это понять. К тому же зло повсюду набирает силу и нам не
следует закрывать на это глаза. Нужно бороться! А во-вторых, Андреевский скит
для меня будет очень суетен. Будем жить всем братством с болгарами, они русских
любят...
На этом мы расстались. Я вспомнил, как этот милый и кроткий монах когда-то
рассказывал мне: «Отче, я в детстве очень мечтал стать генералом. Наверное, это
настоящее мое призвание...» Спустя некоторое время старец не удержался у болгар.
Константинополь- кий Патриарх настоял на выдворении со Святой Горы «смутьяна»
схииеромонаха Херувима и его братства. Монахи рассказывали, что он ездил на
прием к Вселенскому Патриарху и тот даже топал на него ногами в сильнейшем
гневе. Мягкому и кроткому, но воинственному духовнику отцу Херувиму пришлось
вновь уехать в Абхазию, о которой он так тосковал. Это меня сильно опечалило...
По дороге, кружащей среди соснового леса и ухоженных виноградников, мы
заглянули в небольшой греческий монастырь, расположенный в глубоком ущелье,
куда почти не забредали паломники. Эта крохотная обитель еще не увлеклась
лихорадочным строительством и спешным ремонтом монастырских зданий на
средства Евросоюза, охватившим многие крупные монастыри.
Тихое уединенное место умиротворяло душу. В маленьком скромном храме мы
приложились к чудотворным иконам Божией Матери и уже собрались уходить,
когда во дворике монастыря, откуда-то сверху, с балкона, раздался негромкий голос,
говоривший по-русски с небольшим акцентом:
- Вы откуда, отцы? Из России?
На балконе стоял худощавый монах лет за шестьдесят, с посеребренной бородой.
- Из России, из Москвы, - ответил отец Агафодор. - А сейчас живем в каливе на
Каруле...
- А, из Москвы?.. И еще карульские монахи? Поднимайтесь ко мне, - радушно
пригласил монах, распахнув вверху дверь.
Мы поднялись на старую деревянную веранду по лестнице с расшатанными
ступенями и присели на скрипящую скамью у стола. Старец принес нам кофе и
угощения. Даже на веранде слышался запах лекарств. Я внимательно рассматривал
этого человека: худой, слегка сутоловатый, длинная седая борода спускалась на
грудь. Он имел болезненный вид, но живые умные глаза смотрели зорко и
внимательно. Голос его звучал мягко и предупредительно:
- Меня зовут Григорий. Я монах. Живу здесь уже двадцать лет, - не спеша
рассказывал он, аккуратно ставя на стол перед каждым из нас стакан с водой и
лукум в тарелке.
- Вы хорошо говорите по-русски! - заметил мой друг.
- Когда-то давно, в двадцатые годы, наша семья выехала из России в Англию.
Мой отец румын, а мама - русская. Я родился уже за границей.
- А как вы стали монахом?
Новый знакомый все больше начал интересовать меня.
- В монахи меня постриг отец Софроний в Эссексе. Сейчас он стал известным
старцем. Читали его книги?
- Нам очень нравится книга «Старец Силуан». Наверное, это самое лучшее из
всего, что написано за последнее время...
Я выжидательно взглянул на монаха.
- Да, это так. Книга очень хорошая. Написана на все времена, - кратко ответил
отец Григорий.
- А вы долго жили с отцом Софронием?
Мой вопрос заставил его задуматься:
- Долго. Но моей душе очень хотелось подвизаться на Святой Горе, ничего не
смог с собой поделать. Так и уехал от своего духовника, о чем сожалею и буду
сожалеть до конца дней своих. Подвизался, пока силы были, в разных местах
Афона. А теперь болен, здоровье уходит, жизнь почти исчерпана...
Наш собеседник некоторое время молчал. Где-то вдалеке глухо работала
бензопила. Должно быть, рабочие пилили дрова. Затем монах продолжил:
- Но не надежда... И чем более приближаюсь к окончательному завершению
своей жизни, тем более постигаю глубину и гениальность духовного постижения
своего старца. Трудно, очень трудно найти духовного отца. Поэтому, если найдешь,
всемерно получай пользу от общения с ним, развивая свое понимание смысла са-
мого спасения...
Он приумолк снова, глядя с балкона на покрытое голубоватой дымкой горное
ущелье.
- Отче, скажите нам духовное слово из опыта вашего общения с отцом
Софронием, - в моем голосе невольно прозвучало сочувствие.
- Что мне сказать? Все есть в книгах старца. Я не имею такого словесного дара,
как у моего духовного отца. Читайте, и Бог откроет вам суть духовной жизни:
«Христос, Свет истинный, просвещает и освещает всякого человека, грядущего в
мир». То, что читается в храмах, достаточно для нашего вразумления, - опустив
голову и углубившись в себя, негромко ответил наш собеседник.
- Отец Григорий, кроме чтения Евангелия, Псалтири и Часослова, я люблю
читать и перечитывать «Старца Силуана». Это повествование очень помогло мне в
жизни. Но из трудов отца Софрония у нас переведена только эта книга. А хотелось
бы услышать от вас живое слово! - не отступал я.
- О чем ты хочешь услышать? - монах поднял голову и посмотрел мне прямо в
глаза.
- Конечно о спасении, отче! Монашеское слово лучше всяких книг. Скажите как
умеете. Постараемся понять...
- Мой духовный отец говорил, что хорошо знать конечную цель нашей жизни, но
начинать нужно с малых вещей. Они затем становятся прочным основанием для
созидания Божия храма в наших сердцах. Тот, кто хранит целомудрие тела, обретает
вечную молодость, а тот, кто хранит целомудрие духа, обретает жизнь вечную. Если
ты ищешь Бога, то Христос встречает тебя в сердце и приводит к Отцу, сущему на
Небесах...
- А как тогда понять слова Христа (Ин. 14: 2), что в доме Отца Моего обителей
много?
- Святой Дух, Утешитель, - это обитель и утешение для святых и праведных душ,
преображенных благодатью Духа Святого. Христос, Сын Божий, - обитель и
блаженство для сынов Божиих, обретших сыноположение и соединившихся со
Христом. Отец, Запредельная Истина, - Царство Божие и обитель для вошедших в
истину и соединившихся с ней в Божественном созерцании. Каждая обитель имеет
множество своих различий...
- Как же прийти к этой истине, если она запредельна? Или одна истина
запредельна, а другая - нет?
- Человеку не нужны две истины, нужна только одна и она есть Христос, единый
с Отцом, Хлеб вечной жизни, сошедший с Небес Божественной Запредельности.
Будучи в теле, всё мы знаем отчасти, поэтому можно сказать, что наше знание
недостоверно до тех пор, пока мы не придем к этой единой истине, которая
освободит нас от всякой недостоверности. Спасение - это прямое, явное и под-
линное постижение абсолютной истины во Христе. Пребывание в этом постижении
в соответствии с евангельскими заповедями есть священное богосозерцание в духе
любви, возводящей нас к Отцу Небесному, где эта истина находится вне всяких
созерцаний.
Христос всегда пребывает в Отце, в то время как мы отвлекли свой ум и начали
пребывать в суетном тленном мире. Это и есть изначальный грех. Христос не сделал
этой ошибки. Если мы хотим уподобиться нашему Спасителю, мы должны
соединиться с Ним, ибо Он есть путь, и истина, и жизнь, а также дверь, ведущая в
эту жизнь и истину, та Божественная дверь, через которую мы приходим к Отцу
Небесному, чтобы пребывать в Нем. Для этого святые отцы оставили нам все свое
духовное наследство. Если представляется возможность, с благоговением
углубляйтесь в книги светильников Церкви, чтобы обрести духовное рассуждение и
уметь отличить истину от лжи. Рассуждение для монаха - великая сила и есть
призвание из тьмы в чудный свет Божий.
- Отче, невозможно прочитать всех отцов и все духовные книги, во всяком
случае, для меня... Каков прямой путь к спасению?
- «Боговидение приходит через умное действие души, а не через рассудок»;
этому мы учимся у святых отцов. Нам надлежит на опыте постичь Православие, но
не интеллектом, а сердцем, и таким образом непосредственно стать самим
Православием, которое тогда всецело проявляется в нашей жизни и служит откры-
тию в нас единства со Христом.
Монах, помолчав, налил нам воды в опустевшие стаканы и спросил:
- Хотите еще кофе, патерас?
- Спасибо, отче, греческий кофе очень крепкий. Нам достаточно...
Мне хотелось услышать от монаха как можно больше:
- Отец Григорий, почему наша жизнь с годами становится тяжелее и в ней
появляется столько скорбей?
- Потому что мы уходим в неверном направлении, все более привязываясь к
преходящему миру и погружаемся в него безоглядно, вместо того чтобы повернуть
обратно и вновь соединиться со Христом, Который всегда есть посреди нас. Ум,
занятый вещами, - это мирской ум, ведущий к полному рабству человека. Ум, обра-
щенный к Богу, есть просвещенный ум, приводящий к спасению...
- Если можно, скажите, отче, каким становится сердце того, в ком воссиял
Христос?
- Наши грехи, подобно знойному ветру-суховею, несут нашу душу по жизни в
ложном направлении, тогда как Божественный Промысел зовет нас вернуться ко
Христу, нашей единственной опоре, прибежищу и победе на грехом. Монах, у
которого в священных чертогах сердца безраздельно царствует Христос, вмещает
всех благоговейных верующих, подающих милостыню, и если они прилежны и
искренни, он обращает их на путь спасения, наставляя в молитвах и покаянии. Если
же таких качеств у них нет, помогает им обрести добродетели исполнением
заповедей, столь необходимых для прохождения мытарств. Послушных учеников,
которые решились вступить на путь смирения и отречения от своей воли, обучает
духовной практике в уединении и открывает им познание истины. Если же у них нет
к этому соответствующих дарований и усердия, побуждает к покаянной молитве и
отсечению помыслов. Родственников и друзей, любящих духовные наставления и
стремящихся услышать слово истины, приводит к Церкви и добрым делам. Всех же
иных, которые коснеют в своем самодовольстве и отступлении от православной
веры, хранит молитвой для будущего покаяния и пребывает в безстрастии, печалясь
об их участи. Так в чистом сердце монаха открывается совершенная любовь Христо-
ва, желающая всем спастись в Царстве Истины. Бог, повелевший из тьмы воссиять
свету, озаряет наши сердца дабы просветить нас познанием славы Божией в лице
Иисуса Христа (2 Кор. 4: 6).
Поняв, что монах Григорий дает полные и зрелые ответы на все мои вопросы, я
собрался с духом и задал ему личный вопрос:
- Отче, пока я нахожусь в келье или в горах, куда ухожу молиться с палаткой, то
молитва остается внимательной. А когда вступаю в общение с людьми или берусь за
труды, то периодически рассеиваюсь, что приводит меня в уныние. Как избавиться
от этого? Что посоветуете?
- Только в уединении человек может стать духовной личностью во Христе. Если
он не найдет себя в уединении, он не найдет себя нигде. «Ибо кто из человеков
знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем?» Вся духовная
практика выполняется со вниманием. Если ты внимателен и углубляешь свою
молитвенную практику день ото дня, то ты сможешь пребывать в молитве в любой
момент и в любых обстоятельствах. Хорошо уметь молиться в уединении, но еще
важнее хранить молитву и в трудах, и в общении с людьми. Большая часть людей,
даже монахов, совершенно не берегут сердце от рассеянности и сразу забывают о
внимании после молитвенного правила. Те же, кто стяжал непрестанную молитву,
также по рассеянности позволяют тонким помыслам незаметно окрадывать ее и
таким образом теряют благодать. Как Христос всегда пребывает в Отце, так ум
должен быть неисходно утвержден в сердце. Учись не отвлекаться в помыслы даже
на секунду. Углубляя и развивая внимание, ты приходишь к Божественному
созерцанию и Богопознанию. Пусть это навсегда закрепится в твоем сердце. Береги
каждое мгновение духовной жизни! Даже на миг собрать ум и вспомнить о смерти
лучше, чем всю жизнь учить и проповедовать о спасении, забывая о том, что все
подвержено тлению и смерти. Даже на миг всем сердцем вспомнить о Боге и о
любви к людям лучше, чем без конца ублажать свое тело и тешить ум пустым
богословствованием, что является лишь проявлением эгоизма. Так, миг за мигом,
складываются дни, месяцы и годы нашего духовного восхождения в горняя...
На колокольне монастыря зазвонил колокол, оповещая о вечерне. Закатный луч
мягко осветил балкон и наши лица.
- Простите, отцы, мне нужно собираться на службу...
- Отче Григорие, своими словами вы словно озарили мою душу! - сказал я с
волнением. - Благословите когда-нибудь еще прийти к вам. Не все мне понятно, но я
буду стараться исполнить ваши слова на деле. И благодарю вас, что уделили нам
время.
- С Богом, с Богом! Если считаете, что мое несовершенное слово полезно, то
приходите, когда сочтете нужным. Помолитесь, чтобы Господь укрепил меня:
здоровье мое ухудшается и не знаю, насколько милость Божия еще продлит мои
земные дни.
Выйдя из монастыря, я не удержался, чтобы не выразить своего восхищения
старцем:
- Хочу записать его слова, пока не забыл! Похоже, этот монах знает больше, чем
говорит, - поделился я своим впечатлением с неразлучным моим спутником.
- Кто его знает, что он знает и не говорит? - засмеялся отец Агафодор. - Но то,
что он сказал нам, обычные вещи. По мне - обыкновенный монах, живет тихо, нигде
не известен...
Но мне неожиданная встреча с этим удивительным человеком виделась по-
другому и взволновала меня. На плывущем в Дафни пароме, пристроившись у
столика на палубе, я записывал услышанные слова, и снова и снова переживал их,
вникая в суть.
Необходимость весной получать новую визу на третий год изменила все мои
намерения: к отцу Григорию я тогда не попал, просить о помощи с документами
отца Христодула мы уже не решились. Оставалось одно - ехать в Россию. От
денежной помощи отца Пимена осталась небольшая сумма, как раз на билеты, но не
на гостиницу в Салониках. Моего находчивого друга осенило:
- Батюшка, еще будучи студентом Афинского университета, мы часто ночевали в
доме для престарелых. Там врачи всегда давали нам пустые койки. Чтобы не
ночевать на скамейках на улице, где может к нам прицепиться полиция, предлагаю
поехать в богадельню!
Мне пришлось молча согласиться, - что еще оставалась делать?
Главврач, пожилая женщина-гречанка, любезно предоставила нам, как Афонским
монахам, две койки, предупредив, что в комнате будет еще один постоялец, больной
монах, святогорец. И действительно, на одной из коек мы увидели старого монаха,
который с недоумением смотрел на нас. Узнав, что мы с Афона и поняв, в чем дело,
он разрыдался:
- Патерас, ох, патерас, никогда, никогда не попадайте сюда! Лучше на Афоне
умирайте, чем в больнице! Здесь дают мне мясо, женщины меня осматривают... Все
свое монашество потерял, а здоровья не прибавилось! Воробьи ведь тоже птицы,
тоже летают, но это все не то... Вот, такой монах-воробей и я... Надо было на Святой
Горе помереть!
Это было душераздирающее зрелище. Я не выдержал:
- Отец Агафодор, хоть где-нибудь переночуем, только не в этом месте, не могу...
Мы вышли на улицу. Стемнело. Уже зажглись уличные фонари, а из окон домов
лился мягкий свет. Мой товарищ и я стояли возле какого-то кафе, где сидели
довольные улыбающиеся люди, неторопливо беседующие друг с другом. Мы
совершенно не знали, что делать дальше.
- Вспомнил! - воскликнул иеромонах. - Есть одна знакомая благодетельница
Русского монастыря, немка. Можно к ней попроситься переночевать...
- Это не та ли женщина, которая возила меня с отцом Константином по святым
местам в Салониках?
- Конечно она! Другой быть не может! Она собирается в монахини, может быть,
и нас примет, - обнадежил меня отец Агафодор.
- А сколько ей лет? Возможно, не очень удобно ее безпокоить? - засомневался я.
- Да она уже старушка! Ей лет пятьдесят точно есть, не меньше!
Его довод показался мне убедительным. Немка Маргарита оказалась смиренной
богобоязненной женщиной, в волосах уже пробилась седина. Для нее наше
посещение стало шокирующей неожиданностью, но она впустила нас в квартиру,
несмотря на поздний час. Затем хозяйка принялась дозваниваться до своего
духовника, спрашивая благословение, можно ли ей оставить у себя ночевать двух
монахов с Афона? После долгих переговоров, разрешение было получено.
- Отче, припоминаю вас, как вы постарели на Афоне! - приветствовала она меня
этими словами. - Пока я для вас приготовлю комнату, пожалуйста, пройдите на
балкон.
Мы уселись в полотняные кресла и расслабились. Напротив, через улицу, в
большом многоквартирном доме гуляла какая-то молодежная компания. Оттуда
доносилась громкая музыка, смех и выкрики подгулявшей компании. Нам пришлось
повысить голос, чтобы слышать друг друга. На балкон прибежала взволнованная
женщина:
- Ах, отцы, говорите потише! Что соседи могут подумать? Скажут, что я кого-то
принимаю...
После чая хозяйка устроила нас в маленькой уютной комнате с иконами. Мое
внимание привлекла вначале большая копия иконы Спасителя с удивительным
запоминающимся ликом.
- Что это за икона, отец Агафодор? - спросил я, внимательно разглядывая
изображение.
- Это Спаситель Синайский, написан восковыми красками. Одна из первых Его
икон, - объяснил он.
Меня привлек выразительный лик Спасителя и, особенно, Его глаза.
- Очень впечатляет, оторваться невозможно... Теперь для меня после икон
преподобного Андрея Рублева эта - любимая икона! - высказал я свое
воодушевление.
Лишь впоследствии мне довелось узнать, что поразившая меня икона - Христос
Пантократор - выполнена в стиле Файюмской живописи и является почти
портретным списком лика Спасителя середины VI века, исполненная в сильной
экспрессивной манере, причем различие в написании глаз толковалось как
двойственность богочеловеческой природы Христа. «Непременно приобрету себе
такую икону для кельи, чтобы молиться перед ней!» - подумал я. Но утром меня
ждало еще одно открытие. Хозяйка куда- то ушла. Прохаживаясь вдоль стен
комнаты, я остановился перед другим изображением.
- А это какая икона Матери Божией? - указал я на большую фотокопию иконы
Пресвятой Богородицы под стеклом.
- Написана, по преданию, евангелистом Лукой. Называется Иерусалимская.
Агафодор остановился рядом со мной.
- Вам нравится, батюшка?
- Очень. Слов нет! Такая родная...
У меня сама собой вырвалась из сердца молитва:
- Пресвятая Богородица, если есть на то воля Божия, благослови нам хоть когда-
нибудь побывать в Иерусалиме и поклониться всем местам, где проходили святые
стопы Сына Твоего и Бога нашего!
С большим благоговением я поцеловал икону. Вслед за мной это же сделал и мой
друг.
- Отцы, идите чай пить! - раздался голос Маргариты. - Я для вас из кондитерской
сладостей привезла.
Мы уселись втроем за стол и принялись, стесняясь хозяйки, за чай и пирожные.
- Дорогие мои гости, мне только что пришла отличная идея! - торжествуя, она
посмотрела на нас восторженным взглядом. - Я хочу, чтобы вы поехали в
Иерусалим и на Синай! У меня духовник в Синайском монастыре. Передайте ему
мое письмо. А на дорогу я вам дам восемьсот долларов, надеюсь, что вам хватит!
Мы не знали, что сказать. Иеромонах, разволновавшись, обратился к хозяйке.
- Уважаемая фрау Маргарита, батюшка только что при мне вслух помолился об
этом иконе Иерусалимской Матери Божией, которая находится в вашей комнате, где
мы ночевали. Это просто поразительно!
- Ах, вот как! - хозяйка быстро встала и подбежала к телефону. - Позвоню
духовнику и расскажу ему о чуде!
Она долго звонила и что-то рассказывала. Потом вернулась к нам.
- Духовник благословляет вашу поездку. Я так рада за вас и за чудо Пресвятой
Девы Марии!
Она с доброй улыбкой смотрела на нас. Мы принялись горячо благодарить эту
благочестивую женщину, желая ей благодатной жизни в предстоящем ее
монашестве. Вместе со своими пожилыми подругами-гречанками она устроила нам
торжественные проводы в аэропорту. Старушки крестили нас и вытирали глаза пла-
точками. Недостижимый прежде Иерусалим уже тихим гласом своих благодатных
святынь звал нас к себе. Безконечная жизнь стучалась в наши сердца, окрыленные
благодатью.
Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын
Человеческий (Мф. 25: 13). Читая слова Божии, некогда полагал я, что бодрствовать,
значит не спать ночами, проводя часы ночные в молитвенном ожидании прихода
Твоего, возлюбленный Иисусе. И окрадывали меня гнусные помышления мои,
злейшие враги души моей, притворяясь близкими друзьями и товарищами. Увели
они ее в плен мечтаний и фантазий, обольщая и смущая ее похотями своими. Ныне
милостью Твоей, Господи, пробудилась она из небытия, узрев воочию врагов своих,
и тут же избавилась от мысленного плена, ибо не дано помышлениям удерживать
душу в заточении вопреки воле ее. Постиг, наконец-то и я, последний из всех
насельников земной темницы, что бодрствовать - значит хранить свою душу, словно
чистую голубку, от скрытых врагов моих, прячущихся по темным углам ума моего -
мыслей, пожеланий и мечтаний. Трепещет сердце мое, боясь погасить светильник
молитвенного внимания души моей, потому что вся она - очи отверстые в ночном
мраке! Ведь в любви своей к Тебе, Сладчайший Иисусе, охвачена она огнем
благодати и вопиет Тебе: «Се, гряди, Жених мой, поскольку в светильнике моем
много масла и неустанно берегу я для Тебя несказанный свет любви в душе моей!»
ПО ТОНКОМУ ЛЬДУ
Тот, кто любит Тебя, Христе, - мудр. А тот, кто исповедает Тебя делами молитвы
и созерцания, поистине блажен. На что мне мудрость мира сего, если нет в ней ни
капли любви? Она становится тогда лишь болезненным любопытством, которое
пытается подглядеть тайны Божии и присвоить их себе, или же дышит ненавистью к
людям, желая через знания свои властвовать над ними. Не такова мудрость Твоя,
Христе, ибо вся она есть служение людям во спасение их, когда Ты сообщаешь
мудрость Свою душе человеческой. А когда Ты эту смиренную мудрость
обращаешь всецело к сердцу человека, становится она тем, что тщетно ищут люди
на земле, истязая плоть друг друга, - Небесной любовью, сошедшей из негибнущего
Царства Твоего, Царства Истины. Когда же мудрость Твоя, Христе, входит в душу,
обретает она крылья всеведения, ибо познает тайны Твои, не ища их и не домогаясь,
а получает это превосходное знание, как знак сыновства своего у Отца Небесного. А
когда любовь Твоя возгорается в сердце человеческом, все оно замирает, объятое
огнем Божественной благодати. Вместе с ним замирает и ум, лишенный
помышлений своих, и зрит Тебя, Господи, так, как Ты есть, ибо сказано: Бог избрал
немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы
посрамить сильное (l Кор. 1: 27).
С отцом Агафодором мы прилетели в Москву и сразу поехали в Греческое
консульство, испытывая тревогу. Только предварительный звонок духовника
архимандрита Нектария из Фив внушал надежду. Консул принял нас лично. После
короткой десятиминутной беседы, нам поставили визы в паспорта и мы, на
дрожащих от радости ногах, покинули кабинет консула. Иеромонах, взволнованный
удачей, дозвонился в Фивы и от нас обоих поблагодарил духовника за дружескую
помощь. Теперь мы могли заняться своей поездкой в Иерусалим и далее - на Синай.
В кабинете отдела внешних церковных связей Московского Патриархата,
отвечающего за зарубежные поездки, выстроилась небольшая очередь. У
сотрудницы отдела нас ждало огорчение: тур на одного человека в Иерусалим и
Синай стоил 800 долларов, именно столько у нас и было. Пригорюнившись, мы
отошли в сторону, не ведая, что делать дальше.
- Почему вы так печальны, батюшки? - этот неожиданный вопрос вывел нас из
оцепенения.
Две женщины в летах стояли возле нас, с участием смотря на наши скорбные
лица.
- Нам в Греции дали восемьсот долларов, чтобы съездить в Иерусалим
помолиться и отвезти письмо в Синайский монастырь, - начал объяснять я. - На
один билет у нас деньги есть, а на второй - нет...
- Не беда, - сказала одна из них. - Вот вам деньги на второй билет.
Эта добрая женщина достала из сумки деньги и отсчитала нужную сумму.
- Кого же нам благодарить? Как ваши имена? Позвольте, мы запишем их, чтобы о
вас помолиться!
Нам хотелось всемерно отблагодарить наших благодетельниц.
- Благодарите Бога, батюшки! А имена наши простые - Зоя и Неонилла...
Выяснилось, что одна из них работала врачом в Кремлевской больнице, а ее
подруга, которая помогла нам деньгами, заведовала прачечным комбинатом в Юго-
Западном районе Москвы. Они тоже летели в Иерусалим в первое паломничество,
как и мы. До вылета оставалось еще около двух недель.
В Троице-Сергиевой Лавре меня разыскал отец Филадельф.
- Отец Симон, очень хотел с вами повидаться! Расскажите хотя бы в двух словах:
как жизнь на Афоне? Не жалеете, что с Кавказа уехали?
- Знаешь, отче, не жалею. Как будто в жизни открылись новые горизонты! Хотя,
конечно, на Кавказе прошли мои лучшие годы...
- Батюшка, удивительно: несмотря на то, что мы расстались, я вас чувствую даже
на расстоянии! Не знаю, как это правильно выразить... Ну, духом что ли? Как будто
не расставались!
- Так ты приезжай к нам, посмотришь жизнь на Святой Горе! - пригласил я
своего друга.
- Нет, уже не вырваться мне, нет воли Божией! Нужно маму досматривать, она у
меня лежачая...
Мы помолчали.
- Кстати, недавно отец Евстафий приезжал, ко мне зашел. Долго мы с ним
кавказскую жизнь вспоминали. Золотое времечко было, жили, можно сказать, душа
в душу...
Я внимательно посмотрел на иеромонаха, полагая, что он шутит. Но вид его был
серьезен. Время все расставило по местам и теперь прошлое для них казалось самым
лучшим периодом их жизни. С сожалением пришлось узнать, что наш любимый ба-
тюшка снова в больнице. Но теперь пройти к нему оказалось проще: наша знакомая,
врач, привела нас с иеромонахом Агафодором в палату, где лежал отец Кирилл.
- А, отцы-афонцы!
Старец весело посмотрел на нас.
- Куда собрались?
- В Иерусалим, батюшка, благословите!
Я кратко рассказал все обстоятельства нашей поездки.
- А как вы себя чувствуете? Как ваше здоровье?
- Какое мое здоровье? - усмехнулся духовник. - Люди увечат, врачи лечат, а Бог
исцеляет! Вот, починят и снова за свое послушание- народ исповедовать!
Он протянул руку к тумбочке и достал три коробки дорогих конфет.
- Что же, Иерусалим - это дело благое, да... Помолитесь, помолитесь там, отцы!
Мне уж никак, видно, не побывать снова в этих святых местах. А вы угостите там
сестер в Горненском монастыре и передайте поклон от меня игуменье матушке
Георгии!..
- Батюшка, а можно нам сейчас поисповедоваться? - спросил я.
- Можно, можно...
Отец Кирилл надел епитрахиль и взял в руку крест. Первым исповедовался отец
Агафодор, затем я. На исповеди мне пришлось каяться в том, что покинул Святую
Гору и занялся оформлением, кроме необходимой нам греческой визы, еще и визами
в Израиль и Египет. Заодно покаялся в том, что не удалось сохранить добрых
отношений с греком-зилотом, приютившем нас на Каруле.
- Зилоты? А кто они такие? - батюшка в недоумении снял епитрахиль с моей
головы.
Пришлось кратко рассказать о том, что они противники нововведений в
Греческой Православной Церкви и не признают Вселенского Патриарха.
- Понятно, понятно... - задумался старец. - Дело это сложное, вы в него не
влезайте. Ведь на Афоне служат по старому календарю?
- По-старому, батюшка, - подтвердил я.
- Это хорошо. А то, что не почитают священноначалие, это не годится, да...
Он прочитал разрешительную молитву, снова накрыв меня епитрахилью.
- А Федора Алексеевича своего навестишь? Как он поживает?
Старец изучающе взглянул на меня.
- Обязательно навещу, батюшка. Он сообщает, что всем доволен. Ему помогают
две послушницы...
- Ну, надо же, даже две! Так, так... Но ты всегда навещай его, навещай... А в
поездках храни молитву и она сохранит тебя всюду, хоть в Иерусалиме, хоть в
Египте, да... Особо храни мир душевный, «превосходящий всякий ум», тогда
поездка будет на пользу. А то, бывает, поедут по святым местам, а в душе святости-
то и нет! Ее снаружи не прилепишь... Плотски мыслящие не согласуются с
духовными вещами, почему и написано: «Плотские помышления суть вражда
против Бога».
- Простите, батюшка, я тоже поступаю часто по-плотски и совершаю ошибки!
Недавно видел в Лавре отца Филадельфа. Рассказывает, что к нему приезжал инок
Евстафий, которого пришлось отправить из скита, чтобы избежать войны между
ними. И отец Филадельф серьезно уверяет теперь, что у них была тогда настоящая
дружба... Каюсь в своей ошибке, батюшка, простите!
- Бог тебя простит, отец Симон! Лучше просто любить всякого человека, чем
пытаться искать с ним дружбы, которая зачастую переходит в неприязнь. Такая
дружба - пустое дело... Даже когда ты ошибаешься, но держишься благодати,
вразумление и исправление приходят изнутри, где пребывает Христос, а не извне.
Ошибки не раз приводили людей к покаянию и новым открытиям, такова духовная
жизнь: без них никаких знаний не приобретешь! Ошибок не бойся, а бойся в них
оставаться, да... Сейчас тебе предстоит находиться в миру, а жизнь в миру - словно
хождение по тонкому льду: если идешь быстро, пройдешь, остановишься, -
провалишься и утонешь! Так и привязанности: стоит лишь привязаться к чему-
нибудь в этом мире, сразу проваливаешься и начинаешь тонуть. Поэтому в миру
нельзя задерживаться долго, уразумел?
Отец Кирилл строго сдвинул брови.
- Уразумел, отче, благословите! Только у меня есть еще вопрос: часто мне на
Афоне приходится выслушивать тяжелые исповеди, от которых я изнемогаю. К
тому же чтение огромного количества записок с денежными пожертвованиями от
паломников навалилось на душу такой тяжестью, что я начал сильно болеть, словно
камни легли на сердце... Что посоветуете?
- Исповеди - это тяжкий крест всех духовников и от этого никуда не уйти, да...
Нужно нести немощи людей, которые приходят к тебе. Священник, которому люди
боятся исповедовать свои грехи, втайне считает себя более праведным, чем
кающиеся ему люди. Они это чувствуют и больше не приходят к такому духовнику.
Необходимо ко всем приходящим на исповедь иметь великое сострадание и любовь.
Только тот может понести грехи людей, кто смиряет себя ниже всех, да, ниже всех,
отец Симон! А в отношении записок вот что тебе скажу: как же ты берешь деньги от
незнакомых людей и надеешься, что не будешь за них отвечать?
Я растерянно пожал плечами. Старец сочувственно положил мне руку на плечо:
- Принимать записки и пожертвования и разбираться с ними - это дело больших
монастырей и приходов. А если тебе подают поминать некрещеных младенцев,
развратных людей, убийц и закоренелых атеистов и ты надеешься ради денег
вымолить их всех своими силами? Не бывать такому, отец Симон, не бывать!
Потому вот тебе мой совет: не бери ни записок, ни денег от людей, которых ты не
знаешь. А если берешь записки, спрашивай, кто в них записан. Следует быть очень
осторожным и внимательным к поминовению незнакомых людей, да... Особенно к
тем, кто идет против Бога. Самый тяжкий грех - отрицание Бога и святого
Евангелия. Те, кто это проповедуют, ведут к самоубийству нации, отрицая всякую
возможность обретения святости в этой жизни. Как их поминать на литургии?
- Понятно, отче, простите... Каюсь еще, что не всегда нахожу нужный духовный
совет исповедующимся у меня монахам и послушникам. Хочется тут же ответить, а
нужного верного слова нет...
Я понурил голову, ожидая укоризны от старца.
- Не так, отче Симоне, не так делаешь... Господь на наши молитвы и просьбы
отвечает таким образом, словно взвешивает каждое наше слово и чувство, ибо «Он
возлюбил нас до конца», да...Также должны поступать и мы, духовники, чтобы
давать ответ по благодати Божией, а не по своему разумению. Каждый раз, когда мы
не соединены с Богом, мы выпадаем из этого духовного общения и становимся
плотью, в которой Бог не благоволит жить. А ты по-прежнему от себя пытаешься
говорить. Это ошибка, серьезная ошибка, отец Симон!
- Понял, батюшка, простите!
Помолчав, я продолжил:
- Некоторые состоятельные люди, которые приезжают на Афон, жалуются на то,
что деньги они жертвуют, а благодати за это не получают...
- Потому что жертвуют не живой скорбящей душе, а на различные фонды и
программы, как бы откупаясь от людей и считая эти дела не обязанностью, а своей
личной заслугой. Если мы жертвуем ближнему большие средства без любви и
сострадания, то ничего этим для себя не приобретаем. Благодать за деньги не
купишь, да... А когда мы пожертвуем хотя бы копейку из искренней любви и
сострадания, то она будет дороже золотых слитков. Умей это различать, сидя на
Каруле, - старец внушительно произнес эти слова, чтобы я крепче вник в их смысл.
- Мне кажется, батюшка, Каруля не совсем благоприятное место для меня, - с
сокрушением сердечным признался я. - Уже в душе нет того духовного подъема,
который был у меня в Абхазии.
- Отец Симон, не будь тем, кто умирает до того, как дождется благоприятных
условий для спасения и совершенного отречения от мира. Не следует искать
прошлых духовных состояний. В настоящем уже есть все для того, чтобы жить
цельно и спасительно. В прошлом этого уже нет, а будущее еще за горизонтом. Если
человек живет цельно и собранно в настоящем, он уподобится Богу, у Которого все
и всегда есть одно настоящее. Евангельские заповеди говорят нам, что святость
спасения доступна всем и потому требует лишь одного - решимости к спасению.
Оно есть то, за что не жалко даже отдать эту временную жизнь, чтобы найти ее в
вечности...
- Спасибо вам, батюшка, за духовное утешение! Я так вам благодарен, что вы
всегда поддерживаете меня и еще больше рад, что имею возможность хоть изредка
видеться с вами. Молю Бога, чтобы Он продлил еще ваши лета на этой земле, - я
взял болезненную отекшую руку старца и прижал ее к своим губам. - Помолитесь
обо мне, отче!
- А ты помолись обо мне у Гроба Господня! Любиши ли мя, отче Симоне? - с
обычной светлой улыбкой, как всегда, спросил старец.
- Очень люблю, отче!
- Стремись к совершенному доверию Богу во всем! В твоей жизни главное - еще
впереди!
Иеромонах, услышав, что мы прощаемся, постучав, тоже вошел в комнату.
Духовник благословил нас обоих.
- С Богом, отцы, с Богом!
Поскольку у нас еще оставалось время, я поехал в Адлер к заждавшемуся меня
отцу, а иеромонах отправился к своим родителям в Харьков. В Адлере удалось
пожить неделю: сестры уехали по делам на Псху, а к нам на эти дни перебрался
послушник Александр (Санча), чтобы порасспросить побольше об Афоне. Федор
Алексеевич, соскучившийся по нашей встрече и наслушавшийся рассказов об
афонской жизни, сам начал рассказывать:
- Что с людьми делается? Не понимаю... Стою недавно в очереди в магазине.
Впереди старушка, уже вся сморщенная, как грецкий орех. Смотрю, читает книгу:
«О чем мы должны говорить?» А дальше написано: «Если вы ищите любовь, то вы
должны понимать, о чем говорить с мужчинами...» И дальше всякая чепуха! А то
мужики с ума сходить начали. Один такой стоит у нас во дворе и ораторствует:
«Скоро жизнь наладится и все будет хорошо!» Слушаю его - дурак, не дурак? Когда
она становилась лучше? Только все хуже и хуже. А другие ему поддакивают:
«Конечно, все должно быть хорошо. Только бы войны не было!» Не понимают того,
что когда войны нет, значит к ней как раз все и готовятся! Это похоже, сын, на то,
как если бы кого-то без конца обманывали, а он бы говорил: «Скоро все наладится!
Скоро все будет хорошо!» А когда будет хорошо? Когда ограбят до нитки? Видать,
для кого в церкви нет Бога, у тех в голове для ума нет места...
- Но где-нибудь на земле есть нормальная жизнь, Федор Алексеевич? - Санча не
удержался. - Осталось же еще что-то хорошее?
- Осталось, не спорю. Выхожу как-то во двор воздухом подышать. Вижу, девочка
разглядывает обрубок дерева, остальные деревья давно посохли. Она маме и
говорит: «Мамочка, какой все-таки мир прекрасный!» Для тех, кто только родился,
он прекрасный, потому что другого не знают. А мы-то видели каким он раньше был
и каким теперь стал...
- Папа, а ты здесь причащаешься?- меня больше всего волновал этот вопрос.
- Причащаюсь, сын, а как же! Хожу вместе с послушницами в Адлерский храм.
Иногда монахи на квартире причащают и исповедывают. Слава Богу за все! И
монахам спасибо! Особенно Саше вот этому, никогда меня не забывает... -
Александр углубился в питье чая и сделал вид, что не слышит.
- Саша, какие новости в монастыре? - спросил я.
- Ездил я, батюшка, в монастырь, хотел остаться, но передумал. Поставили там
меня на огородное послушание. Все бы ничего, да прислали на помощь монахам
студенток из какого-то мединститута. Какое там послушание? Бросил все и снова в
Адлер уехал. Хочу тоже на Афон податься...
- Давай, Саша, оформляй документы и милости просим к нам на Карулю! В
тесноте, да не в обиде. С деньгами поможем!
Не желая того, в этот приезд я очень обидел своего старика. Заметив, что он
тщательно перепрятывает в шкафу свою старую одежду, я сказал отцу:
- Пап, зачем ты прячешь эти старые вещи, кому они нужны?
Тогда аскетизм составлял для меня основу всей жизни.
- Как зачем, сын? Разные люди приходят, то монахи незнакомые, то какие-то
агенты по свету, по воде - того и гляди, чего-нибудь и не досмотришься, - ответил
он, старательно запирая дверцы шкафа на ключ.
- Папа, это уже не смешно! Когда тебя не будет, все это старье выкинут на
свалку!
Мне хотелось научить отца не привязываться к вещам, но вместо этого он сел на
стул и горько зарыдал, закрыв лицо руками.
- Папа, прости меня, сказал не подумав! - просил я прощения, плача вместе с
отцом.
Он долго не мог успокоиться, но, в конце концов, мы примирились. На прощанье
я попросил отца беречь себя и пообещал, что буду на связи, еще раз попросив
прощения. Каждый раз расставание со старичком было очень болезненным:
- Папа, на Афоне, рядом с нами есть телефон-автомат. Буду стараться звонить
тебе время от времени. Когда понадобится что- нибудь, я всегда приеду.
Послушницы тоже тебе помогут. Если что, врачи рядом, через дорогу! И прости
меня за все...
- Ох, сын, в больницу ни за что не пойду! Навидался я врачей... Бог лечит, а врач
калечит, так-то! Уж лучше потерплю, чем с ними связываться... А тебя Бог простит!
В Москве мы вместе с отцом Агафодором проведали наших подвижниц из
Абхазии, принятых на Московское подворье игуменьей Фотинией. Радостные
сестры, постриженные в инокини, окружили нас:
- Идемте с нами, батюшки. Матушка игуменья благословила накормить вас!
За трапезой мы услышали все новости подворья. У инокини Никифоры начались
скорби: монахиня, которую она избрала себе старицей, подружилась с
новопоступившей молоденькой послушницей. Из-за этих переживаний жизнь у
инокини на подворье пошла вкривь и вкось.
- Сестра Никифора, прошу тебя, ходи на исповедь к отцу Кириллу! Ведь это же
искушение. Старец рядом, а ты себе дружбу ищешь среди сестер!
- Ах, батюшка, привязалась я к ней, вот и мучаюсь... Буду стараться!
У инокини Раисы дела пошли в гору: ее назначили старшей по кухне и она
ревностно исполняла свое послушание, хотя сама очень желала попасть в скит.
Инокиня София во время этой беседы сидела очень серьезная.
- А что нового у тебя, сестра? Не унываешь? - спросил я.
Лица всех присутствующих повернулись к ней.
- Батюшка, а я теперь пасу коров! Сверху осенний дождик поливает, а снизу
мокрая трава по колено подрясник мочит...Так по грязи весь день и хожу. А хотела в
бухгалтерии трудиться. Матушка перед постригом говорит: «Вот, послушница
София прежде в университете преподавала, пусть теперь коров уму-разуму учит!»
Понимаю, это она не со зла, а для моего смирения. Матушка меня любит, слава Богу
за все! Даже мой папа рад: «Учись, говорит, доченька, всему что скажут! Сам не
стал монахом, зато дочь - монахиня...». Он мне всегда говорил: «Без трудностей
человек не родится!» Чего унывать? Отец Кирилл всегда душу и укрепит, и
поддержит. Вы же нам сказали всегда к батюшке обращаться, когда тяжело...
- Молодец, матушка! Значит, все хорошо?
- Нет, не все хорошо, батюшка! Я долго терпела, а теперь все скажу! - в голосе ее
зазвучало волнение. - Одна скорбь все же имеется... Летом сенокос у нас был. Так
прислали нам в помощь молодых солдат. Я чуть со стыда не сгорела! Кто всеми
этими искушениями занимается? Специально, что ли?
Мне пришлось развести руками...
Архимандрит Пимен, узнав, что мы с иеромонахом в Москве, позвонил мне.
- Отец, хочется тебя увидеть. Я как раз улетаю со Святейшим в Минск. Приезжай
в Шереметьево в спецтерминал. Там перед отлетом и поговорим.
Он встретил меня у ворот и привел к багажному отделению, где у горы
чемоданов толпились архиереи с сопровождавшими их иподиаконами и
секретарями.
- Отец Пимен, да тут народу - не протолкнешься! К тому же ты знаешь, мне с
начальством всегда как-то неловко...
- Да кому ты нужен здесь? Никто и внимания не обратит. Скоро Патриарх
приедет, а мы пока потолкуем, - сильно заинтересованный, он стал расспрашивать
меня о предстоящей поездке в Иерусалим.
Между тем толчея увеличилась: во двор терминала въехал кортеж машин с
Патриархом Алексием. Все выстроились у машины, желая получить благословение.
Я остался стоять за грудой чемоданов, не желая привлекать к себе внимания. Между
тем очередь быстро закончилась и мы остались напротив друг друга, разделенные
чемоданами. Святейший поднял голову и посмотрел прямо на меня. На виду у всех я
выбрался из-за багажа и через весь двор подошел к Патриарху, красный от стыда,
что замешкался у чемоданов.
- Вы кто такой? - глухим сильным голосом спросил Святейший.
- Провожающий... - робко произнес я, поражаясь своему неуверенному голосу.
- А откуда? - он внимательно изучал меня пронизывающим взглядом.
- С Афона...
- Ну, Бог благословит...
Это была последняя встреча с Патриархом Алексием, достойно пронесшим свой
нелегкий крест Патриаршества в самые жуткие годы российской смуты.
Возглавляемые им торжественные литургии в Свято-Троицкой Лавре навсегда
остались в моей памяти. Бывало, Святейший, читая по памяти молитвы, слегка оши-
бался. Он всегда просил в конце у всех сослужащих с ним архиереев,
архимандритов и иеромонахов прощение: «Простите меня, отцы и братья, в чем я
ошибся...»
Ко мне подошел мой друг. Я не удержался:
- Отец Пимен, а ты говорил, что меня никто не заметит, - пожаловался я.
Тот молча развел руками:
- Ну-ну, бывает, бывает...
В последние дни нас пригласил посетить Дивеево на издательской «Ниве» наш
давний друг Анастасий из Троице-Сергиевой Лавры. В дорогу я взял книгу «Записи
священника Александра Ельчанинова» и читал ее до тех пор, пока вдали не
показались главы монастыря. Теперь эту обитель невозможно было узнать.
Возрожденная из руин святыня сияла во всем великолепии своих величественных
храмов. Канавка Матери Божией, очищенная монахинями и пройденная множеством
ног верующего народа, как и прежде воодушевляла сердце живой и радостной
благодатью Пресвятой Богородицы. Святые мощи преподобного Серафима теперь
притягивали в Дивеево тысячи верующих со всех уголков России. От обилия
паломников рябило в глазах. По-прежнему благодатный Покров Пресвятой
Богородицы, словно неотмир- ным куполом, покрывал этот уголок Русской земли.
В воротах монастыря произошел трогательный случай. Увидев довольно
большую толпу нищих, я сказал отцу Агафодору:
- Нужно, отче, подать им милостыню, как мы обычно делаем. Достань наши
мелкие деньги!
Он начал раздавать их одним нищим, я - другим. Одна из женщин-нищенок, беря
у меня деньги, внезапно спросила:
- Батюшка, а вы не с Афона будете? Больно на вас головные уборы чудные!
- С Афона, с Афона...
Мой ответ растрогал женщину:
- Ой, батюшки мои! Возьмите обратно ваши деньги, а я... а я, - нищенка начала
поспешно рыться в своем грязном мешке. - Я сама вам подам на Афон! Возьмите! -
она протянула мне десять рублей.
- Я не могу взять от вас деньги, вам нужно на них жить! А мы на Афоне
зарабатываем своим трудом, - отказываясь от ее милостыни, сказал я.
- А вы мою денежку отдайте Матери Божией, хорошо? Не отказывайтесь, ради
Христа прошу! - стала умолять нищенка.
Ее поступок растрогал меня.
- Ваши деньги я положу у иконы Пресвятой Богородицы в нашем храме!
-пообещал я.
С тех пор эта десятка так и лежит под стеклом старой иконы в иконостасе.
После омовения в источнике преподобного Серафима, утешенные общением со
святой обителью и ее благодатью, мы отправились в обратный путь. В дороге отец
Анастасий задавал вопросы:
- Расскажите, отцы, какое у вас впечатление от греков? У вас уже сложилось
представление о монахах на Афоне?
- Отец Анастасий, чем о них слушать много слов, лучше один раз приехать. Это
стоит сделать, не пожалеете! Там очень высокая культура православного духа: я ни
разу не видел греков ссорящихся или даже повышающих голос на брата-монаха.
Когда они о чем-либо спорят, по-восточному жарко и горячо, никогда не гневаются,
а по окончании спора дружно идут вместе пить кофе. Но самое главное, конечно, их
подвижники и молитвенники, очень сильные старцы! - высказал я свои наблюдения.
- А что скажешь, Симон, как по сравнению с греками отец Кирилл?
Архимандрит с любопытством взглянул на меня.
- Знаешь, отец Анастасий, если бы наш батюшка жил на Афоне, то он там был бы
тоже великим духовным светильником, и я бы вновь выбрал только его, несмотря на
то, что там много великих духовников. Молитва у них выше, а наши старцы все же
помудрее будут! - с глубоким чувством ответил я.
- Подвизаются они сильно, это так, - заговорил отец Агафодор, поддержав меня. -
Но много есть и такого, чего не хочешь знать! Иногда строят кельи, словно виллы у
богачей. Мне один старец говорил, что если бы православные подвизались так, как
подвизаются тибетские монахи, то в Православии все были бы святыми!
- Ну, в буддизме рога и копыта торчат по всем углам, несмотря на все
самоистязания и восточную логику! Это они своим учением Запад прельщают,
скрыв его сущность. А коснешься Тибета или Индии, как оно есть, то от их
синюшных морд и когтей душу воротит! Плетут свою философию, думаешь - умно
написано, а потом такой бред начинается, что просто тошно... Начинают, вроде,
здраво, а заканчивают заклинаниями своих демонов. А их отшельники - обычные
наркоманы, без гашиша - ни шагу... Одно слово - мерзость запустения! Так, отец
Симон?
- Так, отче, все так и есть, - согласился я, любуясь весенними лесами,
мелькающими за окном машины.
Радостное чувство, что в России есть такие преподобные, как батюшка Серафим,
и такие благодатные обители, как Дивеево, сопровождало нас в пути.
Дивны дела Твои, Господи! Когда возрастал я, то все тянул к себе, чтобы
защитить тело мое. Когда подрастал, то пытался всемерно укрепить эгоизм души
моей. А когда пришел в пору зрелости, то озаботился тем, чтобы возвеличить ум
свой над умами других людей. Но коснулась меня искра благодати Твоей и ныне
снова я родился в Тебе, Боже, где все вижу иначе и по-иному поступаю. Когда
возрастает душа в сострадании, то стремлюсь все отдать, что имеет тело мое. Когда
укрепляюсь в цельности духа моего, то прихожу к полному отречению от
душевного эгоизма. А в пору зрелости духовной всецело отрекаюсь и от души моей,
вплоть до ненависти к ней, и от гордых помышлений ума моего, ибо нахожу опору
лишь в Божественной благодати, которая вся - премудрость, вся - любовь и вся -
блаженство! Где теперь себялюбие, где эгоизм, где самомнение? Наг пришел я в
этот мир и нищим духом уйду из него, облеченный в нетварный свет Царства
Твоего, Христе, Царства неизмеримой Божественной вечности.
ИЕРУСАЛИМ И СИНАЙ
Иисусе, сокровище сердца моего, что есть целомудрие ради Тебя? Мир и радость
во Святом Духе. Что есть умерщвление страстей ради Тебя? Благодать Божия не в
слове, а в силе. Что есть отсечение всех помышлений ради Тебя, Иисусе
Сладчайший? Свет Небесный, воссиявший в душе, озаряющий сердце и
просвещающий Богосозерцанием духовные очи сердца и познанием слова Божия -
ум человеческий. Ты, Господи, смиренно ходил некогда среди людей, нося в Себе
Духа Святого. А ныне те, кто в смирении стяжал этого Духа, становятся друзьями
Твоими и сынами Отца Небесного, соединяясь с Тобою через священное
созерцание. Ты, Христе, чист и свят, но Ты долготерпелив, ибо ждешь из вечности,
чтобы даже я, последний грешник, стал чист сердцем, и, оскверненный мысленными
грехами, стал свят умом. Потому что Ты сказал (Мф. 5: 8): Блаженны чистые
сердцем, ибо они Бога узрят. И кто чист сердцем, если он не сын Божий? И кто свят
умом, если он не носит в себе Духа Божия и не распространяет благоухание мира
Его повсюду? Разве есть что-либо выше сыновства у Отца Небесного, чего даже
Ангелы не имеют? Поистине держусь всем дыханием духа моего за святые заповеди
Твои, через которые Ты сотворил нас и продолжаешь творить сынами Своими (Мф.
5: 9): Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.
В Иерусалим мы собрались быстро - у нас не было никаких вещей. Хороший
знакомый нашего врача из «Кремлевки» вез нас в аэропорт. Поглядывая на меня
сбоку, он говорил:
- Батюшка, как жить по совести? Простите за вопрос...
- По совести - значит делать лишь то, что она подсказывает: нужно уметь ее
слушать.
Краткий ответ не удовлетворил водителя:
- А как ее слушать, батюшка?
По характеру он оказался человек дотошный.
- Душой, конечно. Потому что она хочет Божиего, а совесть и есть голос Бога.
- А если душа пива хочет, батюшка? Это правильно?
Мы с отцом Агафодором, не удержавшись, рассмеялись.
- Нет, не правильно! Это желание не души, а плоти...
- Ага, вот оно как... Понятно!
Водитель лихо подкатил к залу вылета пассажиров.
- Доброго вам пути!
В аэропорту Шереметьево ко мне подошла верующая женщина.
- Батюшка, вы в Израиль летите? А в Горненском монастыре будете? Передайте,
пожалуйста, Христа ради, вот эту булку черного хлеба монахине Иустине!
Предупрежденный в Патриархии, чтобы не брать никаких передач от
провожающих, я спросил:
- А если прицепятся к этой булке, что сказать?
- Ну что вы, батюшка, кто прицепится? А если будут спрашивать, скажите, что
купили сами.
Успокоенный, я встал в очередь на регистрацию. Ко мне приблизился служащий
рейса на Тель-Авив.
- Цель вашей поездки?
- Паломничество, - ответил я спокойно.
- А что у вас в пакете?
- Булка черного хлеба.
- А зачем вы ее везете в Израиль?
- Монахиня просила привезти.
- А вы сами ее купили или вам передали?
- Сам купил, - твердо сказал я.
- Сами купили? - переспросил израильтянин. - А в каком магазине? Как он
называется?
Я замялся.
- Как вам не стыдно! Вы же священник, а обманываете. Я видел, как передали
хлеб, - качая головой, сурово сказал агент.
Я молчал. Он сжалился:
- Ладно, проходите. Но обманывать батюшкам нехорошо!
Увидев иеромонаха, благополучно прошедшего такой же допрос, я признался
ему:
- Ох, и стыдно же было, отец Агафодор! С этой булкой целая история вышла:
пришлось врать и меня раскусили...
- Не нужно было ее брать, отец Симон, ведь предупреждали! - строго заметил
мой друг.
- Неудобно было не взять, отче! - оправдывался я.
- Если неудобно, зачем же тогда говорить неправду? Вот, сами и виноваты...
Он был прав, а меня весь полет грызла совесть за то, что начал изворачиваться.
«Нет, не должно так вести себя иеромонаху! Прости меня, Господи, впредь так не
буду поступать...» - укорял я себя снова и снова.
Из Тель-Авива мы выехали автобусом, полным паломников из России. «Боже
мой, я еду по той земле, которую всю прошли драгоценные стопы возлюбленного
Христа!» Я не мог сдержать слез, глядя на зеленые холмы с низкорослыми
палестинским соснами, сбивающимися кое-где в редкий лесок. Финиковые пальмы
бежали за автобусом вдоль дороги.
Сладкий чистый воздух Горненского монастыря пахнул в лицо, когда мы вышли
на широкий двор обители с расцветающими кустами мимозы у ограды. Матушка
Георгия поила нас чаем и умиленно вздыхала:
- Надо же, с самого Афона отцы приехали! А за подарочек от отца Кирилла
спасибо! То-то благодать к нам пожаловала...
Сестры заходили в приемную игуменьи словно по делу, украдкой рассматривая
незнакомых Афонских монахов. Некоторые останавливались возле игуменьи:
- Матушка, пусть они нам о молитве расскажут! Когда еще придется услышать?
- Расскажут, расскажут, дайте им после дороги в себя прийти! Вот, батюшка отец
Кирилл гостинцы прислал! Не забывает нас, грешных, старец своею любовью...
Матушка хлопотливо ходила вокруг нас, смущенных такой заботой, подливая
чай и подкладывая печенье. Мне она чем-то напомнила монахиню Ольгу из Сухуми
и сразу стала близкой и родной. Пришлось мне не только в архондарике, но и в
автобусах в паломнических рейсах неоднократно говорить сестрам о молитве.
Монахини использовали любую возможность разузнать все особенности
молитвенной практики.
- Когда и как нам молиться, батюшка, если мы все время в хлопотах с
паломниками? Нет времени и сил на правило монашеское, когда же Иисусовой
молитвой заниматься? Ни уединения, ни времени на молитву нет, что посоветуете? -
их вопросы были выстраданы в безчисленных послушаниях и в постоянном обслу-
живании паломников.
- Даже в ежедневных хлопотах можно находить время для того, чтобы собраться
и молиться каждый час в течение дня хотя бы пять минут. Это очень поможет душе
не впадать в суетливость и сохранить ум и сердце для Бога. - отвечал я. - Если нет
ни времени, ни сил на молитву, тогда нужно изощриться, чтобы хранить мир
душевный, удерживая внимание от рассеяния посильной молитвой. Когда нет
уединения, ни времени на молитву, тогда следует искать их в своем сердце, где
всегда присутствует уединение и возможность для Иисусовой молитвы.
Мы подружились с Горненским монастырем прочно и надолго. Началась
Страстная седмица. Все эти святые дни мы проводили с иеромонахом в храме
Воскресения Христова. Такой благодати, которая встретила нас там, мне не
приходилось встречать нигде на земле. Лишь войдя затаив дыхание в храм Гроба
Господня, начинаешь впервые глубоко понимать Евангелие, которое становится
тогда для сердца, словно заново, живым источником веры и спасения. Несмотря на
огромное стечение народа, мы многократно облобызали все святыни и неисходно
пребывали в молитве рядом
с ними. Из храма не хотелось выходить. Помню, что сердце сразу как будто
растворилось в этой невероятной благодати и мгновенно оказалось на Небесах!
Запомнилась странным видением строгость богослужения в маленькой коптской
церкви, прилепившейся к Кувуклии и память о коптских монахах осталась в душе
каким-то нерешенным недоумением.
Утром в Великую Пятницу мы попали на крестный ход от Претории ко Гробу
Господню. Расторопный отец Агафодор сразу ухватился за крест, который несли
священники с возглавлявшим это торжественную скорбную процессию Патриархом
Иерусалимским. Меня стразу оттеснили от креста и я бежал за ним вместе с дру-
гими паломниками, прыгая со ступеньки на ступеньку и не помня себя от радости.
Толчея стояла невообразимая. С этого дня нас с иеромонахом приметили греки-
священники храма Воскресения Христова и стали брать на все службы.
Помню трогательный чин погребения Плащаницы, усыпанной лепестками
красных роз, во время которого мы с трепетом участвовали в перенесении этой
святыни. Долгая и торжествення литургия Великой Субботы захватила нас своей
величественностью и предпасхальным настроением. Чтобы не пропустить
удивительное схождение благодатного огня, мы остались «ночевать» в храме. Места
для сидения долго не удавалось найти, пока молоденький грек-иерей не пригласил
нас в алтарь, где мы сидели и молились до самого начала литургии.
К началу схождения благодатного огня мы еле держались на ногах от усталости.
Арабы-христиане наполнили воздух выкриками, свистом и барабанным боем. Под
свист и вопли какие-то молодые парни устроили пляску, сидя на плечах у своих
друзей. Давка все более увеличивалась. Даже в алтаре, где было неимоверно тесно,
нас прижали к самому престолу. Впереди стояли две русские паломницы-монахини.
Их притиснули к Престолу так, что они вынуждены были опереться на него руками.
- Сестра, грех-то какой! О святой Престол руками касаемся, - сказала негромко
одна другой.
- А, ерунда! Освятять! - с южным говором ответила монахиня. - Благодать-то
здесь какая, Господи...
Вскоре все эти недоразумения поглотило невиданное зрелище: Патриарх,
проверенный полицией и оставшийся в белом подризнике, вошел в Кувуклию. В
пространстве храма начались вспышки, некоторые лампады загорелись сами собой.
У каких-то монахинь, стоящих на балконе, сами собой вспыхнули свечи, которые
они держали в руках. Наконец, когда терпение у всех собравшихся было на пределе,
Патриарх появился из Кувуклии с горящими свечами: суматоха и крики поднялись
страшные. В великом ликовании люди казались освещенными благодатным огнем
изнутри.
Пасхальная литургия прошла словно в золотом тумане; помню что мы, вместе со
служащими иеромонахами, причащали и причащали людей, которым, казалось, не
будет конца. Эта Страстная седмица словно переродила нас с отцом Агафодором и
наполнила такой духовной силой, что, верилось, можно летать над храмом
Воскресения в чистом синем небе и там славить воскресшего Господа. Весь храм
предстал мне исполненным Духа Сына Божия, вливающимся в душу, словно река
благодати. Вместе с тем удивительное присутствие Пресвятой Богородицы
ощущалось в каждом уголке святого храма и собственной души, омытой благода-
тью, словно веяние чистой, кроткой и нежной материнской любви, исполненной
великого сострадания к скорбящим и молящимся в этом храме людям.
Затем нас водили по всем святыням Иерусалима, а также к храму Матери
Божией, где монахи подарили нам камешки от Ее гроба. С пением тропарей и
Акафистов в переполненном автобусе мы приехали в Вифлеем, где родился
Младенец Иисус, побывали в Назарете и на Галилейском море. Повсюду не
оставляло ощущение, как будто мы плыли над Святой Землей, не чувствуя ни
собственного тела, ни усталости. Назарет - город святого Благовещения, с чудесной
базиликой, гора Фавор, с изумительным видом на окрестности и причудливыми
облаками над ней, мутный и узкий Иордан, воды которого показались нам Небесной
рекой, в которой мы плавали в белых рубахах, гора Блаженств, где Христос
произнес свою величайшую Нагорную проповедь, - все это вошло в сердце
незабываемым блаженством и живым восприятием всех переживаний исцеленной
души, возрожденной в незаходящий свет любви и благодати Христовой.
Опомнились мы лишь тогда, когда пришло время прощания с матушкой
игуменьей Георгией и монахинями Горненского монастыря. Матушка сунула нам
потихоньку в руку конверт:
- Это вам на дорогу - до Синая добраться и на билеты в Грецию. Храни вас
Матерь Божия!
Мы с отцом Агафодором пообещали, что будем переписываться с монастырем,
что добросовестно и выполняли еще многие годы. Земля Спасителя медленно
скрылась за очередным изжелта-зеленым холмом, и машина покатила вперед по
выжженной горячим солнцем местности - в загадочный и непредставимый Синай,
встающий на горизонте сиреневыми куполами.
Гора Синай издалека бросилась в глаза. Она походила на стадо сбившихся в кучу
каменных овец, которые поднялись к облакам и застыли в вышине неба. Под
священной горой, где по склону нескончаемым зигзагом тянулась пустынная тропа
к вершине, стоял древний монастырь с Неопалимой Купиной, росшей, по преданию,
на том месте, где Бог беседовал с Моисеем из пламени, объявшем терновый куст
неопалимым огнем. Высокие кипарисы яркой зеленью оживляли серовато-розовый
каменный ландшафт.
Нас встретил духовник монастыря, известный старец архимандрит Павел. Он
взял конверт, прочитал письмо и взглянул на нас:
- Удивительно! От будущей монахини Маргариты из Греции приехали монахи
даже на Синай? Похвально, очень похвально. Живите, молитесь, подымитесь
обязательно на Хорив...
Это восхождение на гору словно окрылило нас; не помню ни жажды, ни
опаляющих лучей солнца. В сильном воодушевлении мы стояли на вершине возле
храма Святой Троицы. Безконечные, бурые, опаленные жарой хребты уходили
далеко к синему горизонту. Удивительно, что где-то вдали клубились грозовые
тучи, и там стояла, как указательный перст с неба, многоцветная радуга. Поистине,
во всем этом просторе ощущалось что-то могучее и космическое. Действительно,
только здесь мог явиться Бог в облачном столпе пророку Моисею. Спуск с вершины
шел другой тропой, прямо вниз, в бездонные провалы к подножию горы.
В монастыре архимандрит Павел дожидался нас:
- А ты, отец Симон, чем намерен заняться? Хочешь послужить литургию? -
неожиданно спросил он.
- Отче, я слышал на Афоне, что здесь где-то подвизался старец Паисий.
Благословите туда подняться в уединение на два дня. После Иерусалима голова
кругом идет, простите...
Я с трепетом ожидал ответа игумена.
- Это скит святых мучеников Галактиона и Эпистимии. Бог тебя благословит!
Возьми только ключ у привратника, там сейчас никто не живет... А с нами послужит
отец Агафодор, так? - игумен вопросительно взглянул на моего друга.
Я поднялся по гладким, словно обкатанным прибоем наклонным валунам к
скиту. В нем жило одно уединение. Со скита открывался прекрасный вид на
вершину Хорив, куда Господь сходил в облачном столпе. Раскинув на теплых
камнях подрясник, я всем жаждущим сердцем отдался молитве. Облака неподвижно
стояли в бездонной синеве. Иногда над головой с шумом проносились дикие голуби.
Все пространство в сердце и вовне слилось воедино, сладость покоя не от мира сего
охватила душу. Так глубоко и блаженно мне давно не доводилось молиться; волны
блаженной радости прокатывались через сердце, подобные зыби Божественного
океана - океана невыразимого счастья и Божественной любви.
Горячая благодарность к Богу вспыхнула в сердце с такой силой, что слезы
невольно брызнули из глаз. Неперестающий плач сопровождал меня днем и даже
ночью. Когда я просыпался, то весь подрясник был облит слезами. Из-за сиреневых
гор медленно выкатывался огромный диск солнца. Становилось жарко и душно.
Белый круг солнечного диска расплывался за высокими, без очертаний, серо-
белыми облаками, истомленными жарой. Снизу, из монастыря, доносился слабый
перезвон колоколов. Откуда-то издалека слышался крик пастуха; на далеких
склонах гор можно было разглядеть крохотные белые пятна - стада коз и овец,
медленно ползущих по ржавым каменным уступам. И снова все словно уходило в
какое-то мудрое блаженное забытье, отрезая память от мира паломнической суеты и
дорожных путешествий.
За те два дня уединения в келье отца Паисия мой неутомимый спутник успел
подняться по жаркой безводной тропе на другую большую вершину, не меньше
Хорива, - к гробнице святой великомученицы Екатерины и стал выглядеть в моих
глазах настоящим героем. Еще у нас состоялся поход к пещере преподобного
Иоанна Лествичника, где мы с глубоким благоговением пропели тропарь и
величание преподобному, протянув там несколько четок. А также нас возили в
Райфу почтить египетских мучеников.
С немым восторгом напоследок я созерцал лик Спасителя на прославленной
иконе в музее монастыря. Христос Пантократор стал моей любимой иконой, и я увез
из монастыря несколько фотокопий Его чудотворного лика, написанного в стиле
энкаустики - восковыми красками в середине VI века. На прощание игумен подарил
нам колечки в память о святой великомученице.
Отец Павел, приметив нашу ревность к уединению, решил от себя сделать нам
подарок: он выделил для нас микроавтобус прямиком на монастырское подворье в
Каире, увязав нашу поездку с какими-то своими делами. Часов шесть мы мчались по
пустыне, когда вдруг увидели вдали гигантский корабль, медленно движущийся
среди песков.
- Суэцкий канал! - указал на него водитель-араб. - А вон там - пирамиды!
Далеко, на самом краю пустыни, тремя туманными конусами вздымались
удивительные сооружения, о которых я читал еще в детстве. По мере того как мы
приближались, они росли на глазах. На въезде в город наша машина свернула куда-
то в бок, в ужасающе грязные кварталы, на которые было жутко смотреть. Еще
немного поплутав, мы въехали в маленький дворик с аллеей из полузасохших пальм.
Старик в полосатой пижаме и домашних тапочках повел нас устраиваться в
небольшую комнату с высокими окнами и москитной сеткой, которая нисколько не
мешала москитам жалить нас всю ночь. В помещении стоял застарелый запах пыли
и запущенности.
Вечерело... Мы поднялись на плоскую крышу подворья: было жарко и душно,
как обычно. Убывающий овал луны прятался за высокими тускло-пепельными
облаками. С высоких минаретов вопили в радиорупоры пронзительными голосами
муэдзины - наступило время вечернего намаза. Возле лица надоедливо жужжали
москиты, заставив нас поскорей убраться в комнату.
Утром, пыльным и суматошным, отыскав метро, мы поехали к святым мощам
апостола Марка, находившимся в одном из храмов старого города. Огромное
современное здание в форме базилики заставило нас онеметь от изумления: таких
величественных церковных сооружений я еще не видел. Двери были открыты и мы
вошли внутрь. В зале, размером с хороший стадион, стояли безчисленные ряды
кресел. Перед ними, на большом помосте, возвышалось длинное узкое сооружение,
покрытое красной тканью.
- Должно быть, это гробница с мощами апостола Марка! - предположил я и
благоговейно поцеловал край странного сооружения.
Лишь потом я увидел за ним ряд стульев и понял, что это всего- навсего длинный
стол для заседаний, покрытый до пола красной материей.
- Ну вот тебе и раз, к столу приложился! Пусть же это поклонение тоже примет
от меня святой апостол!.. - исправил я свою ошибку.
Мой друг рассмеялся:
- Впервые вижу, батюшка, как из благоговения прикладываются к столу
заседаний! Храм же с другой стороны, там должны быть и мощи, предполагаю...
Действительно, вход в храм оказался с другого конца этого здания. Копты,
потомки древних египтян, оставляя обувь у двери, входили внутрь, набожно
скрестив на груди руки. Внутри стоял богато драпированный тканью престол,
высотой по пояс. Приложив к нему склоненные головы, верующие копты
углубленно и сосредоточенно молились.
- Здесь, батюшка, самое место, чтобы прикладываться! - иеромонах слегка
подтолкнул меня вперед.
Почтив мощи апостола Марка поклонами и лобызанием, мы уселись в углу на
коврик, как остальные паломники, и достали четки. Было очень тихо и очень
благодатно...
***
В Иерусалиме в
Пасху Сады мимозой пахнут,
Притворы переполнены
И свечи приготовлены,
И сотрясает здание
Людское ожидание,
Когда придел откроется
И Патриарх помолится,
Чтоб Дух Святой излился
На тех, кто Им крестился...
Ты родил меня в этот мир, Господи, и я возжелал красот, дабы усладилась ими
душа моя. Словно грянувший гром с ясного неба услышал я тихий и кроткий глас
Твой в юности моей, повелевающий мне спасаться от этого мира. И столько любви,
нежности и ласки звучало в небесном голосе Твоем, что оставил я эту землю и весь
этот мир и всем сердцем прилепился к Тебе, Иисусе! Для чего же Ты тогда укрыл
меня голубым покровом небес и под ноги постелил цветы луговые? Для того, чтобы
постиг я, неразумный, что весь окружающий меня мир - словно цвет вишневый для
духа моего: созреет он и цвет ему уже не нужен, а нужно лишь одно - единение с
Тобою, Единый и преблагой Господи! И чтобы не трепетал я, робкий, отрекаясь от
мира сего, сказал Ты: «Мужайтесь! Я победил мир». С Тобою, Боже, и мы, дети
Твои, устремляемся на эту великую победу - победу духа над плотью, победу
свободы духовной над рабством помышлений, победу света Божественной мудрости
над тьмою неведения земного. Ей, гряди, Господи Иисусе!
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Христе мой, сердце души моей, лишь в Тебе вижу, каким я должен стать и каким
я не стал, ибо не в Тебя устремлял я взор свой, зеркало души моей, а в мир сей,
подобие тьмы и сущая тьма, несмотря на то, что сияет в нем светило земное. Люди
тешат себя доводами, говоря друг другу: «Жизнь прекрасна!» Какая жизнь,
возлюбленные мои? Та, которая пожирает саму себя, превращая все в тление? Нет,
иная жизнь прекрасна - та, которая благодатна и живет Богом и в Боге! Вот такую
жизнь не устает восхвалять сердце мое и еще более Подателя этой жизни - Тебя,
Господи. Ведь солнце духа моего - Ты, Христе, и миллионы солнц не сравнятся с
безпредельным светом благодати Твоей! В Тебе одном я вижу, как в отражении,
изъяны своей души и сердца моего, потому плачу и каюсь и прихожу к любви не
плоти и чувств, а к любви Небесной, благодатной и благотворной, в которой
обнимает дух мой каждого человека и каждую былинку. А глядя в мир, полностью
забываю о том, что я есть источник греха, и порицаю всех, и негодую, и ропщу, видя
беззакония мира сего, поистине - комедию греха, как сказал один из блаженных
Твоих. Господи, прошу у Тебя мужества понести видение уродливого облика
оземленившейся в грехах души моей и слез благодати, чтобы очиститься от грехов,
дабы узреть в Тебе свой прекрасный изначальный образ, в котором Ты сотворил
меня и которым надлежит мне стать, чтобы уподобиться Тебе через священное
созерцание, Сладчайший и Возлюбленный Иисусе!
После недолгих поисков нам удалось отыскать в Каирском пригороде Зейтун
Коптскую Церковь Матери Божией, где произошло явление Пресвятой Богородицы
во время правления президента Насера. Дева Мария являлась над куполом храма
преимущественно ночью в образе сияющей фигуры с младенцем на руках. По бо-
кам, подобно светящимся голубям, реяли Ангелы. Явление происходило в течение
месяца при собрании трехсоттысячной толпы, в которой находилось много
журналистов и фоторепортеров. Во время явлений совершались исцеления и
распространялось Небесное благоухание.
С волнением мы вошли в храм и присели на деревянную скамью. К сердцу
подступила такая благодать, что закружилась голова, а молитва сама начала сильно
пульсировать в груди. Такое явное присутствие благодати ощущалось лишь в
Иерусалиме, на Гробе Матери Божией. Насытившись ненасытной радостью
небесного благоволения, воздвизающегося над всем этим местом, мы медленно
вышли из маленькой скромной церкви. Теперь даже грязный и безобразный город
казался совсем другим: по-восточному живописным и экзотичным, а мужчины в
длинных рубахах и женщины в длинных платьях - монахами и монахинями.
Любознательный отец Агафодор разузнал, где в Каире останавливалось Святое
Семейство - Пресвятая Мария с Младенцем Христом и праведный Иосиф.
Крохотная церковь за долгое время совсем ушла под землю и превратилась в
пещерный храм. Там мы оставались до вечера, пока сумерки не поползли по
сумрачным диковатым улочкам старого Каира. Рядом находился храм велико-
мученика Георгия с орудиями его пыток, на которые невозможно было смотреть без
содрогания. Поздно вечером, поплутав по замусоренным переулкам, нам удалось
добраться до Синайского подворья, где нас ожидали старые знакомые - каирские
москиты.
Одними из лучших людей, с которыми Бог привел познакомиться, оказалась
семья протоиерея Димитрия Нецветаева. Нам посчастливилось встретиться со
священником в храме русского подворья великомученика Димитрия Солунского. Он
сразу забрал нас к себе домой на маленьком автомобиле, ловко маневрируя по
задымленным грохочущим улицам, забитым повозками с осликами, мотоциклами,
автомобилями, автобусами и спешащими рядом с нами и наперерез всякому
движению людьми.
- Главное, отцы, домой доехать благополучно! Страшно, как на фронте! Не
понимаю только, как они не бьются... - говорил протоиерей, искусно уклоняясь от
скопища автомашин, отчаянно сигналящих друг другу.
Познакомив со своей семьей и угостив нас радушно ужином, отец Димитрий
попросил иеромонаха и меня подготовиться к утренней литургии по четкам. Утро
застало нас у священного престола, где служили мы втроем. Семья священника
стояла на клиросе, а в храме присутствовали верующие - дети и внуки русских
эмигрантов первой волны эмиграции двадцатых годов, После богослужения
последовал дружеский совместный чай с прихожанами.
- Живем мы дружно и молитвенно... - рассказывал отец Димитрий. - Служим,
молимся, людям помогаем. Так вот и состарился здесь, на Каирском подворье.
Присмотришься, время как будто стоит, а потом глядь - двадцать лет как ни бывало!
Уже и дети взрослыми стали... Конечно, трудно бывает: иной раз кто-нибудь из
русских эмигрантов деньгами поможет. Сами, отцы, понимаете: то крышу надо
починить, то ремонт церкви требуется сделать. Деньги тают, как сливочное масло на
горячем тосте...
Он усмехнулся, придвигая нам поджаренный хлеб и масло.
- Хотя есть здесь и недоброжелатели... Впрочем, где их не бывает? Живут-то
здесь, в основном, иноверцы. Копты тоже часто к нам заходят, хорошие, надо
сказать, люди. Истинные исповедники христианства в наше время. Ведь у них у всех
кресты на запястьях должны быть наколоты, чтобы легко опознать было. Очень их
люблю и жалею...
Протоиерей подлил нам чаю и спросил:
- Небось, у вас на Афоне - тишь и благодать?
- Всяко бывает, отец Димитрий! То тишь и благодать, то такие искушения враг
наводит, что хоть беги, куда глаза глядят, - отозвался я.
- Да уж, читали о вашей жизни... У всех свои скорби! Это верно, - согласился
священник. — Нам с матушкой тоже заботу Бог послал: одних детей женить нужно,
других замуж выдавать... Ведь в Каире жизнь не сахар, приходится все терпеть, с
Божией помощью!
Священник взглянул на нас.
- А в коптские монастыри не желаете съездить?
Видя наше недоумение, отец Димитрий улыбнулся:
-Не переживайте, ведь там святые мощи великих подвижников первых веков
христианства в Египте: преподобного Макария Египетского, Иоанна Колова, Псоя
Великого и другие святыни. Согласны? Значит, завтра и поедем. Места эти
называются Вади- аль-Натрун, там в древности селитру добывали... Монастыри, ко-
торые мы, дай Бог, посетим, известные: Эль-Барамос, Эль-Сурьян, Абу Макар и
Анба-Бишой.
После Иерусалима и Синая египетские отцы и места их великих подвигов, о чем
я с упоением читал в юности в Древнем Патерике, для меня стали вторым центром
по святости. Нестяжательная жизнь коптских монахов стала для меня образцом
безстрастия: полное отсутствие золота и серебра в храмах, скромные священ-
нические облачения, простота и безпопечительность монашеской жизни глубоко
тронули меня. Смелое исповедничество христианства, вплоть до мученичества, в
непростых условиях враждебного окружения убедило мою душу в несгибаемости
человеческого духа, его мужественной красоты, стойкости и верности Христу в
любых обстоятельствах и в любом окружении. Но более всего привлекло мое сердце
то, что в этой земле три с половиной года жило Святое Семейство, а церковь
явления Матери Божией в Зейтуне запомнилась своей необыкновенной благодатной
радостью. Время, проведенное в молитвах у великих святынь, пролетело быстро.
- Ну, что, отцы, намолились вдоволь? - через несколько дней спросил
протоиерей. - Пора в путь: вам на Афон собираться, а мне в Москву лететь по делам,
Отдел внешних церковных связей Патриархии вызывает... От супруги моей
возьмите на дорогу две баночки красной икры, подарите кому-нибудь. А вот этот
конвертик возьмите от нас на память - поминайте нашу семью... Возьмите, возь-
мите! - настоял он, заметив, что я не намерен брать от него деньги.
Утром наши пути разошлись навсегда, а память об отце Димитрии и его семье
осталась хорошая, трогательная и чистая...
Переполненные впечатлениями, мы вернулись на Афон. Опять знакомое, жаркое,
словно выцветшее небо с безводными легкими облачками и свежая, зыблющая
поверхность моря, усеянная рыбацкими лодками. Тем временем в Лавре произошли
большие изменения: игуменом на Духовном Соборе был избран архимандрит
Парфений - еще не старый монах с большими административными способностями.
Он тут же отклонил решение Собора монастыря предоставить келью преподобного
Антония Великого двум русским иеромонахам.
Мы спешно отправились в Лавру, взяв в подарок две банки икры для соборных
старцев. Они качали седыми головами, обещали помощь. После монастырской
трапезы кто-то из монахов заметил дым над кельей святителя Григория Паламы,
возвышавшейся в пятистах метрах над монастырем на большом скальном гребне.
Отец Агафодор, не мешкая, ринулся вверх.
- Батюшка, оставайтесь внизу! А я бегом, чтобы успеть!
Он и еще несколько молодых монахов кинулись вверх по тропе. Остальные, в
том числе и я, наблюдали за происходящим. Через полчаса дым начал слабеть и
затем прекратился. Вскоре появился испачканный сажей иеромонах, вслед за ним
спускались усталые монахи.
- От костра какого-то паломника пожар начался. Слава Богу, успели потушить, -
рассказал он.
Греки смотрели на него с уважением. Наши доброжелатели из состава Собора
усердно просили нового игумена за нас, говоря, что эти русские - хорошие. Но
архимандрит дал твердый ответ:
- Пусть эти русские и хорошие, но вслед за ними приедут другие русские,
которые не будут такими хорошими, как эти! Поэтому келья им не
благословляется...
Такое известие перекрывало нам все возможности поселиться в афонских лесах,
где климат несомненно был более здоровым, чем на Каруле. Хотя наш друг из кельи
старца Ефрема на Катунаках теперь стал секретарем в монастырской канцелярии, но
и он ничем не мог нам помочь.
- Отец Агафодор, спроси у него: понравилась ли старцам красная икра? -
попросил я своего друга.
Он перевел, смеясь, ответ секретаря:
- Они говорят, что похожа на лягушачью...
Поборов уныние, овладевшее нами после отказа в Лавре, нам пришлось
обратиться за помощью в Русский монастырь. Игумен, отец Иеремия, принял нас
приветливо:
- Здоровье плохое на Каруле? Понимаю, понимаю... Если хотите к нам на келью
перейти, спросите отца Меркурия. Я не против...
Духовник внимательно выслушал нашу просьбу:
- Ну, что же, если отец игумен не против, то мы обсудим вашу просьбу на
Духовном Соборе. Пока живите на Каруле. Мы вам сообщим о решении
монастыря...
Здесь наше дело тоже повисло в воздухе.
Ненасытимая жажда молитвы после Иерусалима и Египта заставила меня
подняться в скалы Афона. Набрав в большой пластиковый бак десять литров воды,
плескавшейся за спиной, вместе с отцом Агафодором и послушником Ильей,
помогавшими мне нести продукты, я упрямо полз вверх по белым пыльным скалам.
- Батюшка, ну зачем вы на такую кручу лезете? - не выдержал Илья. - Можно
ведь и на полянках палатку поставить...
- Ставил уже, там всегда кто-нибудь бродит из греков или румын, потом
расспросов не оберешься! - ответил я сверху, осыпаемый мелкой мраморной
крошкой, которую со скал сдувал ветер.
- Где-то здесь должна быть пещера монаха Пахомия, как мне отцы из
Кавсокаливии говорили, - вспомнил иеромонах.
- Этот серб был великим подвижником! - откликнулся я. - О нем хорошо
написано в книге монаха, святогорца Антония. Отцы, дорогие, прошу, давайте
вместе поищем эти пещеры, они должны быть где-то рядом!
На мое предложение отец Агафодор с готовностью согласился, а послушник
недовольно поморщился, но тоже пошел вслед за нами. Через полчаса
утомительного лазания по густым и страшно колючим кустам, мы вышли к
скальным мраморным стенам, круто уходящим к самой вершине Афона. Первая
пещера, обнаруженная нами, оказалась двухъярусной: ее своды перекрывали старые
дубовые балки, составлявшие когда-то настил для живущих в ней монахов. Рядом
располагалась пещерка поменьше. Но моя радость от этого открытия уникальных
уединенных пещер сменилась унынием: эти места посещали люди и даже
неоднократно - виднелись следы от свеч и кое-где стояли по скальным выступам
бумажные иконочки.
- Батюшка, не унывайте, я слышал от старых монахов, что сам отец Пахомий
удалялся в другую пещеру на большой высоте, куда никто не мог подняться кроме
него. Говорят, что Лавра дала ему длинную веревку, по которой он поднимался в
свое скрытое убежище. Так что дело за вами, - утешил меня мой друг.
- Что же, будем искать... - с улыбкой заметил я, осматривая скалы.
В душе появилась надежда отыскать свою пещеру. Отпустив усталых
помощников, я ревностно принялся исследовать местность. Но сколько ни пытался я
вскарабкаться по вертикальным каменным стенам, мне не удавалось взобраться
наверх. «Придется отложить подъем в Пахомиевский приют до другого раза...»
Приняв это решение, я отложил поиски, а вскоре в сторонке от пещер набрел на
небольшой гротик, защищавший от ветра и дождя. Набросав внутрь сосновых веток,
я с трудом смог поместиться в нем в своей одноместной палатке. Ночью поднялся
ужасающий ураган. Ветер, обтекая вершину Афона, развивал огромную скорость и
ревел в скалах с воем взлетающего реактивного самолета. Однако место, в котором
укрыл меня найденный грот, защищал от ветра большой каменный монолит. И мне
оставалось лишь с ужасом прислушиваться к реву урагана, который смел бы меня со
скал вместе с палаткой, не найди я это крохотное убежище.
Почему-то на Афоне мне только в тесной маленькой палатке, при тусклом свете
крохотной свечи перед бумажной иконочкой Пресвятой Богородицы, становилось
так отрадно и утешительно, как ни в каком ином месте. В горном безлюдье в душе
рождалась какая-то особая духовная трезвость, замечающая любое движение самого
мельчайшего помысла или рассеянности. Только в уединении сердцу открывалась
простая и безначальная тайна духовной жизни: если мы живем в миру и миром, то
мы мертвы в Боге и для Бога. Под рев разыгравшегося урагана мне вспоминались
строки из прочитанных книг, что подвижничество - суть Православия, потому что
Богопознание есть вдохновенный подвиг человеческой души. Все больше и больше
в этих лесных дебрях сердце мое убеждалось в том, что христианство без аскетики
телесной и умной, - не истинно.
Когда я сравнивал свою размеренную жизнь на Каруле с ее ежедневными
богослужениями, ко мне пришло познание того, что аскетика есть практическое
воплощение всей нашей молитвенной жизни и нашего посильного приближения к
Богопознанию. Все внутреннее пространство сердца стало всецело молитвенным
словом или безмолвной молитвой, через которую, обогащая и укрепляя его благода-
тью, открывался безначальный и безпредельный Христос, ставший в нем
безраздельно всем, без каких бы то ни было движений ума.
С этого времени пришла уверенность, что самодвижная молитва, пройдя
множество испытаний и искушений, утвердилась в сердечной глубине прочно и
неисходно, став источником нескончаемой тихой радости, постоянно согревающей
душу. Волновало лишь то, что скрывалось за этой молитвой, словно она была лишь
дверью к чему-то неведомому и непредставимому, где пребывал Бог. Как будто на
какой-то краткий миг эта дверь приоткрылась, и изумленный ум на мгновение
остановился, пораженный невиданным зрелищем удивительной неизменности
Божественного Духа, в Котором жила сама любовь, вернее, весь Он был одной
любовью.
Все последующие дни я пытался закрепить и усвоить это дивное видение, но
самому войти еще раз в такое состояние мне не удавалось, поэтому я оставил свои
попытки и пребывал в непрестанной молитве, следя за умом и не давая ему впасть в
рассеянность или сонливость, в которые он норовил уклониться, лишенный всех
помыслов. «Непременно нужно встретиться с отцом Григорием и посоветоваться с
ним, когда спущусь вниз, лишь бы только он был жив...» С этим намерением, когда
закончились сухари, я спустился на Карулю.
Потребность увидеть монаха Григория, поделиться своими переживаниями и
открыться ему, как опытному монаху, звала меня неудержимо в этот уединенный,
спрятанный от людей маленький монастырь. Отец Агафодор сопровождал меня до
обители, оставшись ожидать моего возвращения за ее стенами. Привычный запах
лекарств напомнил о себе еще на лестнице. Старец сильно сдавал и это было
заметно по его усталому лицу с темными кругами под глазами. Но духом он
оставался бодр:
- Рассказывай, рассказывай, патер. Только говори самое главное... - с сильной
одышкой сказал отец Григорий, сидя в старом потертом кресле с пологой спинкой,
дышал он трудно и было до слез жалко смотреть на него. - Где был? Где сейчас
живешь? На своей Каруле?
- Бог привел, отче, помолиться в Иерусалиме, на Синае и в Каире. Как-то само
собой получилось, я даже не ожидал, что это возможно. А с Карули будем уходить,
здоровье мое становится хуже и хуже. Лавра дала нам келью на Керасьях, но денег
нет, чтобы ее восстановить. Просим поэтому келью у Русского монастыря...
- С Афона монахи ездят, бывает, ко Гробу Господню, и на Синай. А насчет Каира
не слышал, - монах через силу улыбнулся. - Что теперь хочешь узнать?
Я, волнуясь, рассказал о своем кавказском молитвенном опыте и любимом
старце, отце Кирилле, и как оказался на Афоне, пытаясь передать свое понимание
происшедших событий. Подвижник слушал, полузакрыв глаза и покачивая головой
в такт этим рассуждениям. Должно быть, в моем повествовании проскользнули
нотки тщеславия, потому что сказал он совершенно не то, что я предполагал.
- Знаешь, отец Симон, что говорят об этом святые отцы? «Нет ничего беднее
разума, рассуждающего о Божественном без Божественного освящения»! Глупо
гордиться благословением старца и приходом первой молитвенной благодати, а
также считать, что этого достаточно для обожения своего духа. Поскольку все мы
погружены в безчисленные грехи, вызывающие нескончаемые скорби, наша душа
начинает стремиться к спасению, пытаясь выплыть из моря греховной жизни. Как
же выплыть из этого греховного моря? Следует почувствовать такое же отвращение
к делам мира сего, какое мы чувствуем к предателю. Бойся даже малейшего греха,
помня, что небольшая искра может сжечь целый лес. Без строгого соблюдения
евангельских заповедей начинает заживо гнить душа и разрушается сама основа
духовной жизни. Поэтому заповеди Христовы поставь во главу угла! Говоря в
общем, можно сказать, что к Богу приходят два типа людей. У одних сердце и ум,
будучи неповрежденными, требуют прямого постижения истины, и они быстро
стяжают благодать и просвещение духа. У других душевные недуги велики и они
ищут в Боге непосредственного исцеления и лишь затем приходят к осознанию
необходимости спасения. Поэтому их путь требует постепенности. Тот, кто
поставил себе эту святую цель спасения, должен вначале услышать о практике
покаянной молитвы и узнать ее. Этот этап ты прошел более или менее
благополучно. Затем то, что узнано, следует выполнять с полным усердием и
рассуждением, чтобы, в конце концов, овладеть священным созерцанием. Практика
молитвы и созерцания должна принести плоды прямо в этой жизни, потому что в
ином мире уже поздно что-либо практиковать, иначе придется уйти из нее, подобно
слепцу, падающему в пропасть.
Я молчал, не ожидая такого поворота в нашей беседе. Затем, преодолев
нерешительность, спросил:
- Хотелось бы услышать от вас совет, отче Григорие, как проходить искушения в
молитвенной практике, и ваше слово о том, как понимать священное созерцание? Во
время долгой молитвы душа моя испытывает состояния глубокого покоя и вновь их
теряет. Что это такое? - я высказал свои сокровенные недоумения, чувствуя
духовную близость к этому престарелому молитвеннику.
- Патер, есть хороший русский перевод греческого Добротолюбия, его и читай.
Особенно, главы преподобного Каллиста Ангели - куда. Мне ни в коей мере не
сравниться с этим святым угодником Божиим, - он то ли испытывал меня, то ли
колебался с ответом, не вполне доверяя мне.
- Геронда, сейчас трудно услышать живое слово. Поэтому и умоляю вас ответить
ради духовной пользы, - настаивал я.
- Хорошо. Некоторые соображения по поводу искушений можно сказать. Но все
эти слова пусть будут только в виде совета... Итак, если мы что-то познаем в Боге,
то такое действительное познание никогда не даст нам отступить перед любыми
искушениями, потому что «Бог есть Свет, в Котором нет ни единой тьмы». В этом
проявляется сила и действенность нашего духовного постижения. Испытай себя и
пойми, что дух человеческий не может быть побежден никакими искушениями!
Разве мы интуитивно не чувствуем этого в своей душе? Но необходимо знать,
насколько важно для спасения иметь духовное рассуждение, о котором тебе говорил
твой старец! Если в молитвенной жизни не происходит возрастания рассуждения, то
это верный признак того, что молитвенник сбился с пути. Только с приобретением
духовного рассуждения человек становится безстрашным перед злом и быстро
стяжает полноту благодати!
- А разве возможно до полноты благодати стяжать духовное рассуждение, отец
Григорий?
- Быть человеком и не развивать в себе добра - это утрата смысла жизни, полная
самообмана, и величайшая глупость. В отношении спасения люди делятся на две
категории: первые всегда думают так: «Что хорошего может сделать для меня этот
человек?» И такими людьми забиты пути и перепутья. Другие же думают иначе:
«Что хорошего я могу сделать для этого человека?» И эти люди встречаются реже,
чем клад с золотыми монетами. Для первых предназначен путь земных мытарств,
пока не поумнеют, для вторых - путь спасения, пока не спасутся.
Прямое предназначение человека - развить в себе с помощью благодати
всевозможные благие качества, среди которых первое - рассуждение! Рассуждение и
приход благодати возрастают рука об руку, чтобы явить в сердце человеческом
пребывающего в нем Христа, то есть стать христоподобным человеком.
- Понятно, отче, но пока придешь к этому состоянию христоподобия, не один раз
упадешь, и это вызывает отчаяние...
На мое замечание монах веско и внушительно сказал:
- Если в стяжании добродетелей происходят падения, вновь и вновь поднимайся
через покаяние и исповедь, обещая Богу и себе более не совершать никаких грехов.
- А есть ли какая-то постепенность в стяжании благодати, отец Григорий?
- Вначале мы отсекаем все греховные действия тела, речи и ума, затем отсекаем
гордыню и, в заключение, - все пристрастия. Так обретается благодать.
- А каковы ошибки на этом пути, объясните, отче, прошу вас!
- Что говорит апостол Иоанн? Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во
зле (l Ин. 5: 19). Если мир лежит во зле, то результатом его познания всегда будет
разочарование. А плодом пристрастия к нему - отчаяние! Поэтому тот, кто
стремится возлюбить суету мира сего, разве не сумасшедший? Когда все действия
совершаются нами лишь ради этой жизни, то, в конце концов, выходит, что все
делается лишь ради рабства диаволу. И это является самой серьезной ошибкой.
Рабами мы становимся только у диавола, а у Бога мы становимся сынами Божиими.
Но если же мы все поступки начинаем совершать ради вхождения в Царство Христа,
тогда каждое наше действие есть шаг в жизнь вечную. Из всех наших спасительных
действий самое лучшее - смертная память! Тот, кто укореняется в ней, уничтожает
всякую гордость и тщеславие и незамедлительно приходит к спасению. Именно
поэтому монах есть любитель и делатель непрестанного плача. Смертная память -
это всегда открытые для нас врата спасения!
- А как развивать рассуждение, Геронда? Что для этого нужно делать
практически?
- Тот, кто настойчиво стремится к совершенному благу и полностью, во всех
мелочах, отвергает всякое зло, быстро развивает в себе рассуждение. Очень важно
отсечь мирское мудрование или плотское мышление. Мысли- это конвульсии
сознания, его затемнение, из-за чего оно не может функционировать нормально.
Когда рассуждение ничтожно, тогда слушают и не помнят, пытаются понять и не
могут, молятся, а в душе не рождается благодать. Этого нужно всемерно избегать.
Для стяжания благодати сознание должно быть наполнено не помыслами, а
Христом!
- Я вам очень благодарен, отец Григорий! Если у вас есть еще немного времени и
сил, поясните мне, в чем разница между непрестанной молитвой и созерцанием?
Мне непременно хотелось выяснить этот вопрос, хотя с моей стороны столь
долгое пребывание у старца уже граничило с невежливостью.
- Молитва, даже непрестанная, или, как русские говорят, само- движная, еще
относится к этому миру, но Божественное созерцание полностью выводит нас из
мира. Это есть настоящее отречение, без которого невозможно стяжать обожение!
Только в созерцании полностью прекращаются все мирские заботы и попечения,
становясь евангельскою нищетою духа, ибо для таких душ открывается во всей
полноте Царство Небесное...
Монах болезненно пошевелился в скрипучем кресле и умолк, не проронив
больше ни слова. Воцарилось молчание. По крыше забарабанил неожиданный
летний дождь.
- Я вас не утомил, Геронда? - коря себя в душе за назойливость, спросил я.
- Нет пока. Ты редко приходишь, патер, - пальцами рук он потер себе виски,
массируя их. - Говори, что еще хочешь узнать?
- Отче, прошу вас, дайте мне наставление, чтобы стяжать духовное рассуждение
и прийти к священному созерцанию... - сглотнув в горле комок от волнения,
умоляющим голосом обратился я к старцу.
- Какое же тебе дать наставление? Оно всегда одно - днем и ночью трезвись,
наблюдай за своим умом, ради «пленения всякого помышления в послушание
Христу (2 Кор. ю: 5). Это есть главное правило всей духовной жизни. Это есть
единственное совершенное покаяние и трезвение, заповеданное нам Евангелием и
святыми. Потерять трезвение ума - значит утонуть в безпрестанных падениях во зло,
что есть кошмар греховной жизни. Трезвение ума и есть само созерцание, которое
предназначено для тех, кто сыт по горло мирской жизнью. Когда ум овладеет
непрестанной молитвой, созерцание открывается само.
- Геронда, а созерцание и обожение души - это одно и то же, или нет? Я путаюсь
в этом, - признался я.
- Старец Софроний говорил: «Видеть свой грех составляет начало созерцания». А
об обожении он как-то сказал совершенно замечательно и глубоко: «Истинно
веруют во Христа только те, которые веруют в свое обожение». Следовательно,
единственная истинная форма жизни - быть святым по благодати Духа Святого.
Быть святым значит быть обоженным или богоподобным человеком. Старец не раз
говорил нам, что когда умаляется Божественное Откровение и низводится до нашей
меры невежества, тогда для всякого человека исключается возможность истинного
покаяния и освящения души. Мой духовный отец допускал, что многих христиан
некоторые тексты Священного Писания и святых отцов Церкви приводят в
смущение и о них они не хотели бы даже слышать. Но, по правде, само это
смущение является непреложным свидетельством того, что со своим лжесмирением
они не желают постигать истины Божественного Откровения. В ответ можно сказать
словами Христа (Еф. 5: 15): Блюдите... како опасно ходите. На этом, отец Симон,
нам следует сегодня остановиться. Мне пора принимать лекарства, а потом
собираться на службу. Старайся руководствоваться этой небольшой благодатью,
обретенной тобою в горах Кавказа, и ничего не оценивай своим греховным умом.
Пропитай все свое сердце благодатной силой любви, чтобы оно уподобилось сердцу
матери, больше всего на свете любящей своего единственного ребенка. Следуй
советами благодати, невзирая на ошибки, ибо без ошибок не стяжаешь мудрости
духовного рассуждения. Со временем эти ошибки исчезнут, если будешь усердно
пребывать в трезвении ума, о котором ты услышал. Продолжай обучаться практике
такого трез- вения и сообщай мне о своих молитвенных опытах...
- А когда можно приходить к вам, отче Григорие?
- Только когда вопросы начнут гореть в душе, требуя их разрешения...
Поцеловав пахнущую лекарствами худую руку монаха, я вышел из монастыря.
- Ну и долго же вы, батюшка! Я даже сомлел, дожидаясь вас.
Мой друг заметно нервничал.
- А ты молись, чтобы зря не сидеть! - посоветовал я.
- Молился, уже сил нет... Буду брать с собой какую-нибудь духовную книгу на
греческом, чтобы переводить. Как благословите?
- Вот это дело стоящее! А то переводов хороших нет, даже жалко. Был отец
Диодор, и того недоброжелатели съели, уехал...
По бегущей через лес дороге, раскисшей от недавно прошедшего дождя, мы
добрались до причала и уплыли на пароме в свою келью на знойной Каруле.
В Тебе я был, Боже, от начала, как Твое предопределение в вечности на мое
рождение в мир в конце времен, точно так же, как и предопределенность каждого
человека, с которым мы дышим одним воздухом земли сей. Но тогда и Ты, Господи,
был во мне от самых истоков бытия. Ведь то, что Ты для души моей роднее и ближе
всего, говорит мне, что в Тебе сокрыта жизнь моя, Отче мой, пребывающий на
высочайших небесах сердца человеческого! При леплюсь ли я к миру - нахожу в нем
смерть свою, прилеплюсь ли к Тебе - и встречаю блаженные объятия Твои, Господи
Неба и земли. В Твоих объятиях истаивает мой ум, в них восторгается душа моя к
славе Твоей, для глаз человеческих ярчайшей всех светил вселенной. В
нескончаемом блаженстве к любви Твоей устремляется дух мой, ведомый Святым
Духом Утешителем, и не находит ей ни конца, ни начала. Обозреваю я тщетно, ища
в любви Твоей безпредельной хотя бы какие-нибудь горизонты, но всюду зрю лишь
Тебя, Единого, мой Иисусе, несозданный свет сердца моего, вместившего Тебя,
Невместимого.
ВЕЛИКИЕ СКОРБИ
***
Есть тело земное, а есть тело Небесное. Тело земное живет земной пищей, а
Небесное - Божественной благодатью. Чем больше плоть наша принимает земной
пищи, тем больше тучнеет, заболевает и гибнет, а если делится ею с другими,
выздоравливает. Небесная пища не такова: чем больше ее входит в душу, тем
духовнее, божественнее душа становится, и чем больше получает Небесной
благодати, тем больше ее раздает. Почему сказано, что не хлебом одним будет жить
человек? (Мф. 4: 4) Потому что жив он одной несравненной Божественной
любовью! Если забрать эту любовь у человека, что от него останется? Живой труп,
от которого убегает все живое. Питаясь благодатной Небесной пищей, укрепляя
себя, мы укрепляем и ближних в благодати, а возрастая в Божественной любви, мы
безкорыстно оделяем ею ближних, которые вместе с нами возрастают в одно
Небесное тело - Царство Небесное. Как у земного тела есть голова, так у Небесного
тела человечества, объединившегося в любви и усвоившего ее, одна глава - Христос.
Потому истинное спасение приходит не тогда, когда один спасется, а другие нет,
оно обретается тогда, когда все спасутся в едином Небесном теле; они будут
объединены одной главой - Христом и станут единым сердцем, преизбыточно
исполненным святой и блаженной любовью.
МЫТАРСТВА
Мир Божий приходит от Тебя, Господи, а во всем мире, даже если обойти его
весь и обшарить все его уголки, никогда не найти мира Божия. Потому дороже всего
мне мир с Тобою, Христе, ибо тогда Ты вселяешься в меня целиком и полностью,
когда я отрекаюсь от этого земного мира! Мир Твой Ты Сам даешь нам, немирным,
чтобы мы имели мир с Тобою, а затем и со всеми людьми. Если я с кем-то могу
стать немирен, - да не будет сего, Боже! - то откуда возьмется во мне, грешном,
святой мир Твой, если Ты не даруешь мне его? Ты сказал: «Во Мне имейте мир», и
только Ты можешь открыть человеку разумение этого мира, который не от мира
сего! Непредставимо чудесен мир Твой, Христе, ибо лишь в мире Твоем я могу
видеть другого человека и весь окружающий мир, как они есть. Если же в душе
пустота, то пустым она видит ближнего своего, а окружающий мир начинает
убивать ее отчаянием от его пустоты. Ты, Христе, наполняешь этот мир благодатью,
а потому наполняешь ею и душу мою. Дай же нам всем, Господи, столько любви,
сколько вместят сердца наши, возлюбившие мир Твой не от мира сего.
Вскоре прилетел архимандрит, и вместе с Ермоловским подворьем мы приобрели
для отца монашеское облачение. Мне из Афонского Патерика всегда нравилась
история со святителем Сербским Саввой и его отцом, преподобным Симеоном,
которого святой Савва, его сын, постригшись в Руссике, забрал с собой на Афон.
Отец Пимен выслушал меня внимательно.
- Это хорошая идея! Знаешь, чтобы этот день был самым значимым в вашей
жизни, давай в постриге дадим Федору Алексеевичу имя в честь священномученика
Симеона, сродника Господня. Кстати, как раз на днях наступает этот праздник. Мы
и литургию отслужим, и твоего отца пострижем!
Наше единодушие передалось и старику:
- Спасибо вам, отец Пимен, за большую поддержку и участие в нашей жизни!
Мой друг не смог удержать слез и, вытирая их платком, сказал:
- Это вам спасибо, Федор Алексеевич, что такую благодать нам подарили! Я с
большой радостью совершу ваш постриг...
Вечером мы торжественно постригли отца в монашеский чин с именем в честь
священномученика Симеона. Утром, на праздничной литургии на Сретение монах
Симеон причастился святых Таин Христовых и воспрял духом: его лицо словно
помолодело, глаза сияли, белоснежную бороду красиво оттенял черный цвет
монашеского облачения.
- Вот так старца нам Бог послал! - ликовал игумен. - Какой благодатный
постриг...
В полдень, завершив все дела, отец Пимен уехал в Москву, а затем в свою
обитель. Архимандрит удивил меня тем, что за время нашего долгого сражения с
болезнью отца Симеона, он побывал на Святой Горе, въехав в Грецию со стороны
Турции. Мои восторженные рассказы в Адлере об Иерусалиме и благодатном огне
мой друг выслушал, затаив дыхание. В дальнейшем он был одним из тех, кто
впервые привез огонь Великой Субботы прямо от Гроба Господня в Россию. Он
также оставил денег на дорогу, подарив нам для холодной Москвы две теплые
куртки - мне и иеромонаху Агафангелу, обещая свою помощь и жилье на
московском подворье.
- Симон, будь со мной на связи. Встретимся в Москве.
Мы попрощались с отцом Пименом с ощущением большой благодати,
посетившей всех нас от совершенного им пострига.
- Только теперь я окончательно поверил, что у вас с отцом Симеоном, по
молитвам отца Кирилла, получится монашеская жизнь! - заявил он при расставании.
- Во всем этом явно есть воля Божия...
На нашем вечернем чаепитии присутствовала Ирина Владимировна.
- Батюшка, а почему вам не забрать монаха Симеона к себе на Афон? - спросила
она, заставив онеметь от неожиданности этого вопроса всех присутствующих.
- Я даже не представляю, возможно ли это? - оторопел я.
Потом задумался: идея показалась неплохой, хотя я не представлял вообще, как
это сделать. Сомнения охватили душу:
- А выдержит ли перелет самолетом мой отец, если даже дадут ему визу?
- Самолетом вряд ли, а вот машиной он, пожалуй, выдержит, - твердо заявила
женщина.
Ее совет, как терапевта, показался мне убедительным:
- Точно, Ирина Владимировна, машиной можно добраться. Наш гость, отец
Пимен, рассказывал, как он недавно проехал через Турцию на Святую Гору. Значит,
этот вариант возможен! Как, папа, едем на Афон? - обратился я к отцу, внимательно
прислушивающемуся к нашей беседе.
- Едем, Симон! Вместе - куда угодно, - ответил он со всей серьезностью и
решительностью.
- А не жалко оставлять Адлер, папа? Тут красиво и все устроено...
- Какая красота, сын? Все уже ушло... Лучше за Бога держаться, а не за мир, с его
красотой и устройством. Дом без Бога не строится, а жизнь без Христа не устроится!
Так я понимаю...
- Отлично, Федор Алексеевич! - поддержала его Ирина Владимировна.
- Батюшка, тогда и я с вами поеду, если благословите! А то у меня одного ничего
в жизни не складывается. Вместе будет легче... - послушник Александр даже
привстал от волнения.
- Хорошо, Санча, если вам с отцом Симеоном сделают визы, то все будем жить
на Святой Горе. Только прошу вас, молитесь Матери Божией, чтобы Она нам
помогала! А я позвоню батюшке...
Сердечно поблагодарив нашего заботливого доктора, я начал дозваниваться до
Переделкино. Но там никто не поднимал трубку. Лишь на следующий день мне
удалось дозвониться до отца Кирилла, который только что вернулся с обследования
в клинике. Он поздравил нас с постригом и внимательно выслушал нашу новую
идею о переезде на Афон с монахом Симеоном и послушником Александром.
- Дело это нелегкое, отче Симоне, ох, нелегкое... Но очень Богоугодное, да.
Молитесь, молитесь Пресвятой Богородице, чтобы Она
управила ваши дела! С Богом, с Богом, с Богом! Передай мои поздравления
монаху Симеону... - голос старца звучал бодро и внушал уверенность в исполнении
нашего предприятия, казавшегося нам невозможным и невероятным.
Затем, путаясь в кнопках, мне удалось дозвониться по домашнему телефону отцу
Пимену.
- Отче, отец Кирилл благословил нам забрать на Афон монаха Симеона!
В трубке послышался треск, потом молчание.
- Алло! Алло! - закричал я, полагая, что связь оборвалась.
- Слышу, слышу, отец Симон! Мне все же кажется, что твой отец просто не
доберется туда живым... Извини.
Голос в трубке был полон сомнения.
- Но доктор говорит, что на машине он сможет доехать, только самой машины
нет! - в совершенном отчаянии сказал я.
- Ну, с машиной, думаю, можно помочь... - в раздумье ответил мой друг. - Вы
сначала визы попробуйте сделать, а там посмотрим...
Воодушевленный новой переменой в своей жизни, отец захотел подышать
свежим морским воздухом и попросил нас довести его до моря.
- Папа, ты не дойдешь даже до угла нашего дома, потому что ты очень слаб и
весь опух от отеков! - воспротивился я.
Наши переговоры остановила Ирина Владимировна, которая продолжала
заходить к нам в квартиру, чтобы периодически обследовать старика.
- У меня есть укрепляющие таблетки. Пусть их пьет отец Симеон. И старайтесь
почаще ходить с ним на прогулки. Это очень хорошо, что он хочет на воздух. Но
помните, что действие таблетки быстро заканчивается...
Наш старичок выпил таблетку и мы вывели его под руки на крыльцо. Увидев
сидящих на лавочке старушек-пенсионерок, отец отстранил наши руки и, помахав
старушкам рукой, бодро пошел по тротуару.
- Ну, отец Симеон, вы прямо молодец! - восхищенно воскликнул Санча.
- Саша, это лекарство так действует! Посмотрим, как он домой дойдет... -
осторожно заметил я.
Обратно домой мы подтащили монаха Симеона под руки. Он был еще очень
слаб. Действие таблетки закончилось, и он тяжело дышал от усталости.
- Папа, старушки на тебя смотрят! - попытался я подбодрить старика.
Но на соседок он даже не обратил внимания, когда мы поднимали его на крыльцо
подъезда. В Адлер прилетел иеромонах Агафодор. Отца Симеона мы оставили под
присмотром доброго Санчи, а сами, собрав в один пакет все документы и справки на
получение виз, отправились в Москву. В окошке греческого консульства, куда мы
подали документы, нам сразу же категорически отказали. Прежнего консула,
который когда-то делал нам визы, уже перевели на другую работу в Афины. В то
время как отец Агафодор и я, скорбя, сидели в углу, мимо нас прошел грек средних
лет с папкой под мышкой. Постоял, повернулся и подошел к нам:
- Патерас, благословите! - он поцеловал у нас руки. - Вы с Аги- он Орос? Какие у
вас проблемы?
Он взял у меня бумаги и внимательным цепким взглядом просмотрел их.
- У нас келья на Святой Горе. А теперь не можем оформить визы ни себе, ни
больному престарелому отцу и сопровождающему его послушнику, которые едут с
нами на Афон.
В наших словах прозвучала неподдельная скорбь.
- Меня зовут Эконому. Я помощник консула. Пройдемте в мой кабинет!
Этот добрый грек забрал наши документы и вышел, оставив нас в ожидании его
возвращения. Он отсутствовал полчаса. Наконец дверь отворилась. Лицо нового
знакомого сияло улыбкой.
- Вот ваши паспорта. Сделал вам визы на год.
Мы наперебой благодарили господина Эконому, работника греческого
консульства, неожиданно пришедшего к нам на помощь, словно вестника Божия. Со
списком всех его родных, который он вручил нам на литургийное поминовение, мы
вышли из здания, не веря своему счастью. Москву заливало яркое мартовское
солнце. Воробьи купались на мостовой в лужах оттаявшего снега, в которых
дробилось синее небо. В наших душах веяло молодостью, счастьем и ожиданием
чего-то самого лучшего в нашей жизни, чему мы не могли найти слов. Игумен
Пимен, просматривая визы в наших паспортах, тоже не верил своим глазам:
- Надо же! Все визы на целый год получили... Вот как Бог помогает по молитвам
старца! Я тут поговорил с одним человеком, генеральным директором фирмы
«Арбат Престиж». Его зовут Владимир Некрасов. Этот человек ездит на Афон и
помогает Ивирону. Он пожелал увидеть вас и поговорить.
На машине монастырского подворья мы подъехали к зданию офиса фирмы.
Охрана пропустила нас, и мы оказались в кабинете у директора. Моложавый
мужчина лет сорока, полноватый, скромно одетый в простой серый костюм, по виду
верующий, взял у всех нас благословение и представился:
- Владимир.
Мы назвали свои имена. Несколько минут все молчали
- Расскажите, что у вас за нужда и чем я могу вам помочь? - спросил владелец
фирмы, откинувшись на спинку кресла.
Я кратко рассказал суть проблемы. Пока я говорил, директор изучал нас,
посматривая искоса и что-то чиркая в записной книжке.
- Ваша проблема мне ясна. Я сам езжу на Афон помолиться и поэтому с радостью
готов помочь. Предлагаю приобрести машину «Нива», класса «Фургон».
- А до Греции она доедет? Маршрут у нас длинный - через всю Турцию, -
настороженно спросил я.
- Думаю, доедет, - засмеялся наш благодетель. - Можете ее доукомплектовать за
счет фирмы. Будете на Святой Горе, поминайте меня...
Владимир вырвал из блокнота лист бумаги.
- Вот, я написал вам имена родных. Кстати, я сам собирался пойти в монахи в
один Афонский монастырь. Но что делать со всеми этими людьми, которых я
обезпечиваю работой? - в недоумении он развел руками.
- Понимаем, понимаем... - с сочувствием сказал я. - И очень вам благодарны...
Если бы не вы...
- Не стоит благодарности. Во славу Божию! Во славу Божию... - директор
любезно проводил нас до двери. - Поклон от меня Святой Горе и Иверской иконе
Матери Божией...
Через несколько лет, как нам сообщили, фирма «Арбат Престиж», к сожалению,
полностью разорилась, а генеральный директор так и не стал монахом, насколько
мне известно. Но благодарны мы ему и по сей день, это был первый человек, так
щедро и без- корыстно взявшийся помочь нам на этом нелегком этапе. Игумен
Пимен провожал нас, подарив мне на радостях мобильный телефон, на который я
смотрел с некоторым ужасом, как на отступление от монашеской аскетики.
- Симон, будешь со мной на связи. Дай Бог, встретимся на Афоне! Ангела
хранителя вам в пути. Отец Агафодор, ты - водитель молодой, будь осторожен! -
крикнул он нам вдогонку, когда мы выезжали из гаража монастырского подворья,
закончив все дела с подготовкой «Нивы» в дорогу.
За сутки мы благополучно доехали до Сочи. В окнах домов уже зажглись мягкие,
уютные огни. Справа билось о волнорезы знакомое милое Черное море, где ожидали
нас изволновавшиеся монах Симеон и послушник Александр.
- Сын, а что там будет у нас в Греции? - расспрашивал взволнованный и
радостный отец. - Где мы будем жить?
- Русский монастырь обещал нам древний скит Ксилургу XI века. У нас там
будет своя церковь и дом, красивое место с виноградником и огородом! Тебе там
понравится, папа, - объяснял я с энтузиазмом.
- И это хорошо, и это хорошо... - повторял монах Симеон, довольный успешным
началом нашего предприятия. - Но, все-таки, люди есть люди... Отрекался Шарик от
кости, а когда кость кинули, всех загрыз...
- Ты это к чему, папа? - недоумевал я.
- Насчет красивого места, сын...
Мы с отцом Агафодором переглянулись. Тот пожал плечами. А лицо Санчи
безмолвно выражало радость по поводу предстоящего путешествия. Первое время
монаху Симеону было трудно перейти на монашеский распорядок. Он привык
ужинать вечером и мне приходилось то и дело поправлять отца.
- Папа, монаху нельзя есть вечером!
- А что можно?
- Можно просто сок выпить или же тебе, как пожилому человеку, разрешается
кислое молоко, если не в пост...
- Понял, сын. Будем перестраиваться...
Приехав поздно вечером из гаража, где нашу «Ниву» готовили к долгой и
нелегкой дороге, я застал отца, заканчивающего свой ужин: борщ и картофель с
селедкой. Увидев меня, он весело сказал:
- Ну, где там твое кислое молоко? Давай его сюда!
Наше настроение несколько сникло, когда, уже собравшись в дорогу, мы
увидели, что отечность у отца Симеона нисколько не убавилась. Ирина
Владимировна развела руками:
- Простите, батюшки, прямо не знаю... Сделала, что могла! Но, по-моему, в таком
состоянии через всю Турцию и Грецию он до Афона не доедет...
- А что же делать? - упавшим голосом спросил я.
- Говорят, открылись морские рейсы из Сочи в Турцию. Наведайтесь, разузнайте!
- подсказала наш ангел хранитель в белом халате.
Утром мы с отцом Агафодором уже стояли у касс морского вокзала в Сочи.
- Паромы есть только в Трабзон, а в Стамбул нет, - ответил женский голос из-за
темного стекла кассы.
- А какие-нибудь корабли отправляются в Стамбул? - упавшим голосом спросил
я у окошка.
- Есть одно судно «Евгений Онегин». Через два дня отправляется. Это его
последний рейс.
- Как это - «последний рейс»? - не понял я.
- Потом его спишут в утиль, потому и последний. Других судов нет. Поговорите
с капитаном на грузовом причале!
- Спасибо! - поблагодарил я темное окошко кассы и мы отправились искать нашу
посудину, совершающую свой последний рейс.
Ею оказался старенький грузовой теплоходик с крохотной погрузочной палубой.
Капитан, сговорчивый добродушный моряк, согласился нас взять на свой теплоход.
- Вашу «Ниву» повезем на палубе. В трюме места нет, - кратко пояснил бравый
капитан, что называется, настоящий «морской волк». - Сколько пассажиров?
- Четверо. Я с отцом и еще двое монахов, - пояснил я.
- Монахам всегда рады, хотя живьем никогда не видели!
Моряк басовито расхохотался, лихо приложив ладонь к морской фуражке с
гербом. Все эти дни я пытался дозвониться на Афон до духовника отца Меркурия.
Наконец я услышал его голос:
- Слушаю вас...
- Отец Меркурий, благословите! Моего отца мы постригли. Теперь он - монах
Симеон. Визы сделали. Разрешите привезти его с собой? Нам ехать в скит Ксилургу,
как вы обещали?
- Да, да, конечно. Отца привозите. Скит Ксилургу за вами. Приезжайте в
монастырь, ждем вас...
Этот ответ очень утешил всех нас. Сборы в дорогу прошли оживленно. Гудок
старенького теплохода нарушил мягкую тишину весеннего вечера. «Нива» стояла на
грузовой палубе, крепко прихваченная тросами. Иеромонах тщательно осмотрел
машину, нет ли повреждений. Все было в порядке. Когда мы с Санчей под руки под-
вели к трапу монаха Симеона, даже бывалый капитан усомнился, глядя на нас вниз с
борта корабля:
- Куда вы такого больного старика везете? Он же до Стамбула не дотянет!
Монах Симеон поднял голову:
- Настоящий моряк куда хочешь дотянет!
- Боевой у вас старикан! - с капитанского мостика послышался хохот моряков. -
Такой точно доплывет...
С причала махала косынкой наш единственный провожающий - Ирина
Владимировна. В море корабль вышел ходко: за кормой взвихрилась широкая
пенная дорожка. Белеющий в дымке Сочи, Кавказ со снежными далекими
вершинами, остались далеко позади, навсегда уходя в невозвратное, трогательно
родное, прошлое, со всеми его судьбами и переживаниями.
Слушай, монах: Когда возненавидишь душу свою, лишь тогда полюбишь людей,
ибо любовь не живет во тьме душевных привязанностей. Лишь когда отречешься от
самого себя, лишь тогда обретешь благодать, ибо благодать приходит в очищенное
от страстей сердце. И когда станешь ничем, лишь тогда стяжешь мудрость Духа
Божия, ибо Он дышит, где хочет. А хочет дышать Он в свободе духа твоего,
лишенного всякого самомнения и суетных помышлений. Когда станешь мертвецом
прежде своей смерти, то поистине достигнешь безсмертия, представляющегося
вымыслом для мирского ума, впившегося в плоть, как клещ в тело. Лишь когда
отречешься от своего эгоизма и власти его, войдет в тебя сила Божия, могущая и
горы передвигать. Только тогда, когда земное время, словно пыль, сумеешь попрать
непоколебимостью ума своего, сможешь ощутить во всей полноте жизнь вечную.
Безсильной тогда становится смерть и несуществующей, а жало ее притупляется и
истлевает, ибо сама смерть истлеет в себе навеки для без- смертного духа
человеческого. Припадаю и я, смертный, к святому безсмертию Твоему, Боже, ибо
ведаю- оно ближе ко мне, чем пугало смерти, потому что смерть - не страшнее, чем
пугало в поле, колеблемое ветром.
УТРАЧЕННЫЕ НАДЕЖДЫ
Что такое святость Твоя, Боже? Для моего безкрылого ума прошу, дай мне
крылья Божественного разума, чтобы смог дух мой взлететь к святым разумениям
Твоим! Если я боюсь чего-то и страшусь больше, чем трепещу в благоговении пред
Тобою, то понимаю - в страхе невозможно стать святым. Значит, святость, для моего
разумения - это безстрашие пред всем, что не есть Бог. Если я люблю что-то
сильнее, чем горит в сердце моем огонь любви к Тебе, то вижу, что в привязанности
невозможно стать святым. Значит, святость, для моего постижения, - это
непривязанность или нищета духа. Если я закован в цепи плоти, а плоть - это
смерть, то постигаю благодатью Твоей, что если я раб плоти, тогда я - очередная
жертва смерти. Значит, безсмертие - это совершенное утверждение в безплотном
Святом Духе Твоем, ибо Дух Святой есть жизнь вечная. Только в святости
открываются мне врата Царства Твоего, Царства истины, и в него дай войти мне, как
безчисленным сонмам душ, освященных и ведомых Духом Святым, словно малое
дитя Твоей вечности, Возлюбленный Иисусе!
Берег последний раз показался в вечерней дымке белоснежными вершинами гор,
озаренных закатным лучом, и скрылся в непроницаемой темноте. Наши любители
посидеть за чаем потирали руки: рейс долгий, двое суток, теперь можно
побаловаться чайком и поужинать. Отец Симеон, выпив горячего чая, почувствовал
усталость и уснул. В открытом море началась сильная качка. Море штормило. В
стекло иллюминатора звонко ударяли прозрачные брызги крутой волны.
Когда я вышел на палубу, ветер швырял соленой морской пеной в лицо, поэтому
пришлось спуститься вниз. Но ожидаемого ужина в кругу друзей я не увидел.
Открытые рыбные консервы, которые так нравились моим товарищам, а также хлеб
и чай стояли нетронутыми. Бледный иеромонах лежал на койке. Послушник
Александр, с выражением тоски на лице, извинился и ушел в туалет. Через не-
сколько минут вернулся и присел к столу. Но вид пищи вызвал у него новый
приступ тошноты и он выбежал в коридор. Отец спокойно спал, посапывая на койке.
Мне пришлось одному доедать расставленный на столе нехитрый ужин: помидоры и
огурцы, а также чай с печеньем. Консервы я убрал в холодильник.
Хотя за стеклом стемнело, в небе еще бродили алые закатные всполохи,
которыми мне захотелось полюбоваться с палубы. В тесном коридоре я увидел
почти всю небольшую команду корабля, сидевшую на корточках у туалета. Должно
быть, Санча находился внутри.
- Разве моряки болеют морской болезнью? - спросил я у судового матроса.
- Еще как! - услышал я в ответ. - Сколько плаваем, столько и болеем...
На палубе дул сильный ветер. Небо, в быстро темнеющих темнобагровых
полосах заката, было красиво. В лицо порывами ударяли соленые брызги. По бокам
корабля вздымались пенные буруны от стоячих мощных волн, рассекаемых
форштевнем. Иногда судно сотрясали сильные удары крупных волн.
Капитан позвал меня в рубку.
- Эй, батюшка, становись рядом! Посмотри на нашу работу, - он весело
подмигнул рулевому матросу, тот понимающе ухмыльнулся.
- Значит, вы все верующие? - начал беседу разговорчивый капитан.
- Верующие, - ответил я спокойно.
- А Бог вам помогает? - в его голосе прозвучал неподдельный интерес.
- Очень помогает. Везем отца в Грецию, и для нас это - настоящее чудо! Ведь он
у нас уже умирал, - искренно сказал я.
- Расскажите, ну-ка, ну-ка, послушаем...
К нам подошел помощник капитана, пожилой, сурового вида человек с
морщинистым лицом, и тоже встал рядом. После того как присутствующие
выслушали мой рассказ, в рубке воцарилась тишина.
- Батюшка, у меня вопрос! - с уважением в голосе произнес капитан. - Судно
наше дряхленькое, и всерьез говорю: если шторм разыграется по-настоящему, то не
знаю, дойдем до Стамбула или нет. Освятите нам судно, прошу вас!
Договорившись наутро об освящении всех корабельных помещений, я вернулся в
нашу каюту. Состояние отца испугало меня - из него ручьями бежала вода: из глаз,
из носа, из ушей. Пришлось даже одеть на него памперсы, которые в течение ночи я
менял несколько раз. Ночью начался настоящий шторм. Качка была такая, что когда
я лежал на койке, то поначалу ударялся головой в одну переборку, а затем ногами - в
другую. Под утро стало тише и я уснул.
На рассвете отец Симеон, похудевший, без всяких признаков водянки, вышел со
мной на палубу. Ветер стих, осталась лишь крупная зыбь, слегка покачивающая
ходко идущий корабль. Матросы с удивлением поглядывали на моего старичка,
бодро стоявшего на палубе и с наслаждением вдыхающего свежий воздух.
- Папа, что произошло? Как ты выздоровел? - попытался я понять причину его
избавления от болезни.
- Сам не знаю, сын! Как-то на душе внезапно полегчало, а потом вода хлынула из
всех «щелей», - его удивление было неподдельным.
- А как ты себя сейчас чувствуешь? - я, недоумевая, смотрел на отца, теряясь в
догадках.
- Здоров как никогда! И есть очень хочется...
Весь день мы сидели с отцом за столом. Остальная наша команда с зелеными
лицами лежала на койках. В полдень, когда отец немного прилег на койку, мне
предоставили возможность освятить корабль, к большому удовольствию капитана и
членов его экипажа, не переносящих морской болтанки. С кропилом и крещенской
водой я обошел все каюты, начиная с капитанского мостика.
- Кропи, кропи, батюшка! - меня сопровождал боцман, грузный, с одышкой,
видавший виды человек. - Пока еще держимся... Как это у вас говорят: «Слава
Богу»?
- Да, слава Богу! - ответил я, крестя палубу взмахами кропила.
- Вот-вот, оно самое! Нам же еще обратно плыть. Хочется домой живыми
вернуться... - не отставал от меня боцман.
На следующий день мы вошли в Босфор: древние крепости с бойницами,
стоявшие на скалистых берегах по обеим сторонам пролива, выглядели очень
внушительно. Течение в проливе было быстрым, словно в реке. Константинополь,
нынешний Стамбул, выглядел чрезвычайно красиво, раскинувшись по просторным
холмам. Над старой частью города, у красивой бухты Золотой Рог, возвышалась
всемирная святыня - Византийский собор четвертого века Святая София,
превращенный в музей.
Даже выгрузившись на причал, мы не остались одни. Помощник капитана
вызвался проводить нас на таможню и помочь оформить документы на проезд в
Грецию на нашей «Ниве».
- Турки - народ ушлый! Быстро нашего брата обставят: туристы только глазами
моргают, а их уже охмурили!
Капитан и команда, сверкая белозубыми улыбками, приветливо махали руками с
высокого борта судна, прощаясь с нами.
- Сын, где мы находимся? - дернул меня за рукав подрясника отец.
- Это Стамбул, папа, Турция! Раньше этот город назывался Константинополь, -
пояснил я, любуясь вместе с братьями великолепной панорамой древнего города.
- Ничего, красиво, - одобрил отец Симеон.
«Нива» резво бежала по старинной дороге Константинополь- Рим, минуя
неприглядные турецкие поселки, встречающиеся среди желтых безрадостных
холмов. Границу проехали без задержек, и Греция порадовала обилием церквей,
особенно на подступах к Афонскому полуострову. Отец с удовлетворением
поглядывал в окно машины.
- А греки неплохо живут, чистенько! - радовался он, разглядывая симпатичные
городки, с мелькающими в окне красивыми храмами и колокольнями.
Переночевав в гостинице Уранополиса, на пароме мы поплыли в
Пантелеимоновский монастырь, оставив машину на стоянке.
Желто-зеленая полоса берега отражалась в море и исчезала далеко в голубой дымке,
где угадывался могучий силуэт Афона. Мы неотрывно смотрели вперед. Наши
сердца, словно чайки, летели впереди теплохода. По морской глади, там и сям,
замерли лодки рыбаков с белыми тентами и уложенными вдоль бортов кругами для
ловли кальмаров. Некоторые лодки тянули рыболовные сети - знакомая картина
Эгейского моря. Милые душе очертания монастырей волновали наши сердца
надеждами и ожиданиями самых лучших событий в нашей жизни.
В Русском монастыре всех нас разместили в архондарике - гостинице для
паломников. В окнах плескалось закатное море. Тихо и неспешно сходили на землю
Афонские сумерки. В Дафни, портовом поселке, зажглись далекие огоньки.
- Пока все идет неплохо, отец Симон! Пока все идет неплохо, - говорил монах
Симеон, укладываясь на отдых.
Мне не спалось, и я долго сидел на стуле у окна, молясь по четкам. Утром
состоялся сильно опечаливший нас разговор с духовником монастыря, иеромонахом
Меркурием.
- Отцы, все изменилось! Вам нужно пока пожить на Каруле...
Для меня этот отказ прозвучал подобно смертному приговору:
- А почему, отец Меркурий? С больным отцом мы там не потянем, простите...
- Понимаю, понимаю, - согласно кивал головой духовник. - Но политическая
обстановка сейчас усложнилась из-за разногласий с отцом Херувимом и его
братством по поводу Новой Фиваиды. Ки- нот очень недоволен. Если сейчас вас
поселить на Ксилургу, значит еще больше испортить отношения с греками.
Потерпите, потом что-нибудь придумаем...
Пришлось призвать на помощь весь свой опыт монашеского смирения, вспомнив
совет отца Кирилла о скорбном пути следования за Христом.
- Благословите, отец Меркурий, сделаем, как вы советуете...
Монах Симеон вначале не понял, насколько изменилось наше положение.
- Ну, сын, когда же мы поедем на наше Ксилургу?
- Папа, мы временно поедем пока на Карулю, это другое место. Пока скит еще не
готов для нашего приезда...
- Что же, если нужно подождать, то подождем, - добродушно согласился ничего
не подозревающий отец.
Даже неунывающий иеромонах Агафодор приумолк: Каруля не внушала ему
никакого оптимизма. На Карульском причале мы наняли у албанцев мулов для
подъема монаха Симеона по крутым ступенькам до нашей убогой хибарки. Прячась
от жары, мулы жались в тень скалы и безостановочно отмахивались головами и хво-
стами от надоедливых мух.
- Папа, это наш транспорт! - бодрым голосом я старался придать затянувшемуся
путешествию непринужденный вид приятной прогулки.
- А что, машины здесь уже не будет? - удивился отец. - Куда же все дороги
подевались?
Санча и я помогли ему взобраться в седло на мула. На остальных животных
погрузили свою поклажу. Бойким шагом первый мул с монахом Симеоном двинулся
вперед, я придерживал старика сбоку. Он восседал сверху, опасливо поглядывая
вниз, на открывшуюся синюю пропасть.
- Ой, ой, ой! Куда вы меня везете? Здесь же страшная высота...
С большим трудом и усилиями мы добрались до обшарпанной деревянной
калитки нашей каливы и спустили с мула бледного отца. Я ввел его в маленький
дворик с единственным деревцом миндаля, где стоял облупившийся низенький дом
с железной зеленой крышей, испещренной заплатами и придавленной камнями. Жи-
лище выглядело совершенно необитаемым и заброшенным. Стоял жаркий полдень.
Все было пусто и безмолвно, ни души вокруг, словно все обитатели покинули свои
кельи.
На шум прибежал послушник Илья, скрасив своим появлением наш приезд. Он
восторженно обнялся с послушником Александром и взял у нас благословение.
- Сын, где же мы? Это Турция? - отец недоуменно озирался вокруг.
- Нет, папа, это Греция! - поспешил я успокоить старика, чтобы он вконец не
расстроился.
- Какая это Греция? - негодующе произнес он. - Это же Турция! Ни сада, ни
виноградника, а дом - какая-то развалюха!
Ему место явно не понравилось.
- Уйдем отсюда, сын!
Мне пришлось приложить много сил, вместе с братьями уговаривая отца
потерпеть, обещая, что вскоре все наладится. Наш сосед, монах Христодул, тоже
поднялся к нам на шум, сдержанно поприветствовал всех и вскоре ушел в Лавру.
В моей келейке, размером два на два метра, в которой стояла неимоверная
духота, мы разместились вместе с отцом. Санча устроился на чердаке под железной
крышей, где было невыносимо жарко. Он выглядывал в чердачное окошко, словно
скворец, залетевший в горное гнездо. Я молился украдкой, чтобы Матерь Божия
помиловала нас и помогла пристроить наше маленькое братство.
Вечерние сумерки принесли небольшое облегчение. С моря повеяло прохладой.
Мы все уселись во дворике пить чай. Неопределенные силуэты рыбацких лодок
чернели на серебристой глади. Синие, зеленые и красные огоньки на мачтах
отражались цветными столбиками в невидимой воде. Тонкий месяц уплывал за
далекий полуостров Ситония.
- А что, батюшка, здесь очень даже неплохо!
Послушник Александр залюбовался Карульским вечерним пейзажем.
- Вид прямо аскетический. Словно на картинах Куинджи...
- Согласен, Саша. Если бы не дневная жара, то, в общем, молиться здесь хорошо!
Недаром Каруля была русским монашеским поселением, - сказал я, утирая со лба
пот.
Духота, казалось, струилась от нагревшихся за день камней. Мне вспомнилась
интересная придумка, которую я увидел случайно в одной греческой келье: монахи,
спасаясь от жары, перекрыли двор зеленой капроновой сеткой.
- Отцы, нам нужно наш дворик закрыть от солнца сеткой и тогда днем можно
будет сидеть во дворе, а не в кельях! Где бы нам ее купить?
Отец Агафодор немедленно предложил свою помощь:
- Батюшка, благословите, завтра съезжу в Дафни, посмотрю в лавках эту сетку!
На следующий день мы занялись работой: вкопали по периметру двора столбы и
растянули зеленую сетчатую ткань, которая некоторым образом создавала слабое
подобие вьющегося винограда среди окружавших нас голых скал. Благодаря этому
покрытию можно было сидеть и молиться в тени двора.
В наших крохотных комнатках температура значительно упала и дышать стало
немного легче. Даже Санча притерпелся к жизни на чердаке. Но наши скорби еще
только начинались. Из Лавры прибыл наш сосед и объявил, что в Троицкой церкви
нам служить не благословляется. Мы отдали ему ключи от храма со вздохом огор-
чения. Пришлось идти в монастырь, где выяснилось, что с Карули поступила
жалоба: русские монахи захватывают Карулю и понавезли послушников. Как могли,
мы с отцом Агафодором объяснили монахам из Духовного Собора Лавры, что нет
никакого захвата Карули русскими. Просто мы ждем сообщений из
Пантелеимоновского монастыря, где нам обещали дать келью. В заключение всех
переговоров игумен благословил нам оставаться на Каруле и ожидать вестей из
Русского монастыря.
Итак, мы вновь остались без храма и без литургии, ютясь в жарких знойных
скалах с больным отцом Симеоном и дожидаясь лучших времен. С моим другом мы
заново соорудили в моей комнатке крохотные престол и жертвенник и взялись было
служить литургии, изнывая от духоты. Но теперь это нам оказалось не по силам.
Пришлось прекратить ежедневные богослужения, переместив их на воскресные дни,
а по седмицам установили молитвенное правило по четкам. С едой по-прежнему
было трудно: в основном, вермишель и греческие консервы «Талмадаки», кислые
виноградные листья с рисом.
Готовить взялся Санча, умудряясь разнообразить наши однообразные блюда
греческими травами, собранными по скалам. Монах Симеон, вздыхая, иной раз
говорил Александру, сидевшему напротив:
- Кушай тюрю, Саша, молочка-то нет!
Желая помочь братству, послушник Александр попросил отца Агафодора
привезти ему пачку листов ватмана и набор грифельных карандашей. Он уселся за
рисование, поставив перед собой книги с портретами старцев Иосифа Исихаста,
Ефрема Катунакского и отца Харалампия. Изображения вышли настолько живыми и
похожими, что никто не мог удержаться от похвал.
- Санча, да ты просто талант! Откуда у тебя такие способности? - удивленно
спросил я, разглядывая портреты.
- Когда-то закончил художественное училище, - признался он.
Мы решили оставить себе копии этих рисунков, а оригиналы послушник отвез в
монастыри Дионисиат и Ватопед, привезя из поездки триста евро. Их он
торжественно вручил моему отцу.
- Отец Симеон, купите себе на эти деньги что хотите!
Послушника Илью тоже посетило вдохновение: он начал собирать на берегу
плоские овальные камни и разрисовывать их красками на церковные сюжеты.
Первое время его изделия покупали сувенирные лавочки в Дафни, пока румыны не
завалили их подобным рукоделием. Нужда все еще преследовала нас. Отец иногда
плакал. Всхлипывая, он тихо высказывал мне свою боль, чтобы не слышали братья:
- Сын, когда все это закончится?
Что мог я ответить ему?
- Потерпи, папа, скоро все изменится. Осталось немного и мы переедем. Нам же
обещали...
Прошли знойные летние дни. Посвежело. Море все чаще хмурилось и
покрывалось клочьями пены от северных штормов. В один из осенних дней отец
позвал меня во дворик.
- Сын, нужно поговорить! - он указал место рядом с собой на каменной
завалинке. Неожиданно он заговорил строками из старой популярной песни:
- Присядем, друзья, перед дальней дорогой, пусть легким окажется путь! Еду в
Адлер!
- Зачем в Адлер, папа? -он ошеломил меня таким началом разговора.
- Мы оставили в квартире всю нашу еду: муку, масло и крупы. А здесь питаемся
одними макаронами!
С большим трудом я остановил отца, указывая ему на то, что без знания
греческого языка он никуда не доедет.
- Лучше еще потерпеть, папа. Нас же отсюда никто не гонит! Посмотри, братья
терпят, и мы потерпим...
- Да сюда добровольно никто не захочет приехать, кого же отсюда гнать? -
горько вздыхал мой старичок. - Ладно, если ты с братьями терпишь, то и я
потерплю, - согласился он.
Нас опять выручили Данилеи, привезя большое количество продуктов и сложив
их у калитки. На Карулю, в выжженные солнцем скалы, один благожелательный
русский паломник привез для нас резиновую озерную лодку. Я было не хотел ее
брать, но, не желая огорчать нашего гостя, взял и положил ее на чердак, не пред-
ставляя, что с ней делать на Каруле.
- Батюшка, лодка всегда может пригодиться, Время покажет! Может, Бог даст,
еще придется на ней плавать, - уговаривал меня отец Агафодор.
Он всегда был запаслив. В это скорбное время нас посетили игумен Пимен с
издателем отцом Анастасием. Сочувствуя нашему положению, они закупили нам в
Дафни ящиками продукты. Отец, видя помощь наших давних друзей, явно
повеселел.
- Дорогие мои, спасибо вам! Теперь можно и потерпеть...
- Как вы здесь живете, отец Симеон? - не удержался архимандрит Пимен. -
Молодым и то трудно. Я жалея вас говорю... В Адлере, небось, лучше было?
- Мне, отец Пимен, с сыном везде хорошо! Конечно, бывает, что и поропщу:
живем, словно кильки в банке, только без томатного соуса. Но Бог помогает, и
здоровье, и силы дает! Жаль дорог здесь нету, никуда не поедешь...
- Кстати, отец Симон, - вспомнил настоятель монастыря. - А что ты будешь
делать с «Нивой»?
- Дело в том, отче, что на таких машинах в Греции полиция не разрешает ездить.
Придется продавать, - ответил я. - Сейчас приходится ездить в Салоники за смолой
и маслом для ладана на автобусе...
- Так отдай ее нашему монастырю, она там очень пригодится! - игумен подумал и
добавил. - Не печальтесь, отцы и братья, мы вам поможем пикап купить! Конечно,
не новый, подержанный, но это уже кое-что. В Адлере квартиру нашу, отец Симон,
я за ненадобностью продал. Часть денег верну в Лавру, а часть тебе оставлю на
братство...
Отец Агафодор оживился:
- Благословите, отец архимандрит, я все устрою! У меня есть знакомые среди
греков, они нам помогут машину оформить...
- А что там с батюшкой, отец Пимен? Он теперь совсем в Переделкино остался?
Меня очень волновала невозможность прямого доступа к духовнику.
- Святейший окончательно поселил старца в Переделкино. По- видимому, ему
уже не вернуться в Лавру. И здоровье его ухудшается... Теперь к отцу Кириллу даже
мне трудно попасть. Вот время пришло - исповедаться у старца не дают, - игумен
глубоко вздохнул. - К тому же сейчас слухи об ИНН всех с толку сбили. Похоже,
скоро нас всех пронумеровывать начнут! Поэтому народ и волнуется... А старец
категорически против номеров!
- А что батюшка об этом говорит? - спросил я.
Все наше братство насторожилось.
- Он так это дело объясняет: сначала ИНН, потом печать, а потом и антихрист! В
нашем монастыре тоже все монахи против номеров. Вот и наш друг, отец
Анастасий, даже сделал доклад по этой теме, а это начальству не нравится...
- Не молчать же, когда такое начинает твориться? - заговорил молчавший до
этого архимандрит, сидевший с четками на скамье. - Если батюшка против, то и мы
против! Это однозначно...
Началось бурное обсуждение происходящих в России событий. Незаметно
перешли на Кавказ.
- А ты знаешь, отец Симон, новость? - вспомнил архимандрит Анастасий. - Мне
на Псху сообщили, когда я там последний раз был, что твоего друга, Валеру-
милиционера, убили! Хороший был человек, Царство ему Небесное!
Эта новость сокрушила меня. С гибелью Валеры как будто вся жизнь для меня на
Псху рухнула. Если раньше я еще оставлял для себя возможность вернуться в
Абхазию (вдруг на Афоне не удастся начать монашескую жизнь), то теперь это
намерение исчезло навсегда. Слишком большой потерей явилась для меня смерть
моего самого лучшего друга на Кавказе.
- Как же это случилось? Кто его убил? - выдавил я из себя застрявшие в груди
слова.
- Говорят, милиционера убил тот парень, чье участие в убийстве он раскрыл.
Убийца пришел к нему домой с автоматом. Валера вышел на крыльцо. Он его
полоснул очередью. На выстрелы выбежала жена и дочь шести лет. Жену тот
застрелил сразу, а дочку только ранил, потом пошел и за селом сам застрелился...
Мы молчали, потрясенные трагедией на Псху. Чайки, жалобно крича, пролетали
над нашим двориком, словно сочувствуя моему горю.
Лишь море глухо шумело внизу, волна за волной разбивая в пыль все мои
надежды и ожидания.
***
***
Горы опасны,
Дороги трудны,
Мгновенья прекрасны,
Сомненья сложны.
Зыблется время,
Как тонкая нить.
Господи, верю
И жажду любить!
Жажду пройти
Все сплетенья дорог.
Боже, Ты - здесь, Ты - внутри.
Там, где сердце, - там Бог...
НОВАЯ ФИВАИДА
***
Что есть добро, Господи? Совершенное соединение с Тобою. Тогда все, что
отделяет от Тебя и от уподобления Тебе, есть зло. Когда тело мое подчиняется мне и
дает возможность молиться Тебе, оно благо, но когда оно бунтует и устремляется в
мир, то становится злом. Беру добро и воздержание и отрекаюсь от зла и распущен-
ности. Когда ум спокоен и уравновешен и пребывает во внимании к Тебе, он - благо,
но когда рвется, подобно жеребцу, к вещам мира сего, то становится злом. Беру
добро - обуздание ума и успокоение его, и отрекаюсь от зла, рассеянности и
безпокойства. Когда сердце мое всецело обращено к Тебе, Христе, оно благо и в нем
поселяется непрестанная молитва, благодать, Богосозерцание и все благое. Но если
оно неистово жаждет страстных впечатлений, когда из него исходят осуждение и
ненависть на все живое, тогда оно - зло. Беру добро - чистоту сердца и благодать, и
отрекаюсь от зла - страстных пожеланий и состояний его. И так во всем, что
существует, вижу жертвенность. И тогда все становится благом, когда есть
самоотречение. А высшее самоотречение - это святая любовь Твоя, Боже, ибо она
никогда не ищет и не имеет своего, но всегда пребывает в Тебе и с Тобою, любовь
моя, Христе!
Убедившись, что на Фиваиде жизнь наладилась и вошла в свою собственную
молитвенную колею по уставу Иосифа Исихаста, который наше братство старалось
посильно исполнять, а ремонт келий продолжается своим порядком, я отправился к
монаху Григорию, переживая за его здоровье. В горах сильно парило и я весь
вспотел, добравшись до монастыря... То, что я увидел, сильно огорчило меня: старец
уже не выглядел так бодро, как в прошлый раз, а угасал на глазах.
- Отец Симон, присаживайся! Прости, что я лежу... Болезнь взяла свое... Должно
быть, немного осталось... Скоро умру, - промолвил он, остановив на мне
внимательный взгляд серых глаз.
- Отче, может, Бог продлит еще ваши годы! Ведь вам еще жить да жить...
- Нет, дорогой, я знаю. Потому и говорю с тобой. Раньше я бы рта не раскрыл.
Молчи обо мне. Не хочу, чтобы кто-нибудь узнал обо мне, пока я жив...
Рассказывай, с чем пришел...
Я с большим удовлетворением рассказал о своих достижениях, подробно
остановившись на каждом переживании.
- Отец Симон, глупо удовлетворяться только лишь созерцательными
переживаниями! Если ты думаешь, что дух твой подобен пространству, тогда он у
тебя должен быть ни к чему не привязан. Имеешь ли ты такое отречение? Если ты
считаешь, что все люди подобны Ангелам и пребывают во Святом Духе, то когда
какой-нибудь человек захочет тебя убить, сможешь ли ты безтрепетно и смиренно
принять смерть от его руки? А когда кто- нибудь начнет восхвалять тебя, сможешь
ли ты выслушивать его похвалы безстрастно?
Я молчал, пристыженный этими вопросами.
- Полагаю что нет, отче Григорие, простите меня, - наконец выдавил я из себя.
- То, о чем мы будем говорить, самое сокровенное, что есть на земле. Это
передается из уст в уста. Как я слышал от своего духовного отца, как слышал от
других монахов-подвижников, о которых не знает мир, так и я буду говорить о том,
что было, есть и пребудет до скончания веков - о сокровенном священном
созерцании...
Старец поднял глаза к иконам:
- Прости меня, Господи Иисусе, что дерзаю я, грешный, от- верзти нечистые свои
уста! Человек рождается не для того, чтобы жить, а чтобы умереть. Но умереть
нужно со смыслом. В чем этот смысл? В том, чтобы прежде чем умереть, успеть
стать без- смертным, ибо мы искуплены... от суетной жизни... драгоценною Кровию
Христа (l Пет. 1: 18-19). Смерть существует только для греховного ума. Для чистого
ума или сердца никакой смерти не существует. Ее просто там не может быть, ибо
сущность чистого ума - безсмертный дух, преображенный нетленной благодатью
безсмертного Бога. Ум нематериален и поэтому умереть не может. С самого
младенчества ты пребывал во грехе и заблуждении, навязанных тебе окружающей
средой и невежественным воспитанием. Стойкая привычка в уме держаться за
помыслы, а не за Христа, это и есть грех и заблуждение.
- Отец Григорий, в горах Таджикистана, а затем в Абхазии я пытался, насколько
мог, преодолеть свою склонность к грехам и заблуждениям! Разве это ничего не
значило для моего спасения? Я бы и сейчас туда поехал, если бы это было
необходимо...
- Твои любимые места, в которых ты подвизался, лишь закрепили в тебе
страстные привязанности и породили гнев к тем, кто пытался отнять их у тебя. Из
этих привязанностей и пристрастий произросли твои дальнейшие ошибки и
заблуждения. Ты стал считать сначала Таджикистан, а потом Абхазию - главным
средством для своего спасения. Поэтому упомянутые тобой края есть место
закрепления греха. Следует полностью оставить всякую привязанность к ним!
Старайся безукоризненно исполнять евангельские заповеди, не ставя перед собой
цели попасть в рай! Достаточно стяжать любовь Христову!
- А как же быть с Афоном? Я очень полюбил Святую Гору, это самое лучшее
место для молитвы! - недоуменно воскликнул я.
- Ради созерцания необходимо полностью оставить все земные привязанности,
как я уже сказал, как бы больно это ни было... Монастыри для созерцательной
жизни малопригодны из-за множества обязанностей, которые необходимо
выполнять монаху. Один монах живет, как Бог, двое живут, как Ангелы, а трое - как
на базаре. Но и пещера не может быть для нас больше Бога. Для нас должен
существовать единственно лишь вечно юный возлюбленный Христос! Все
остальное - земной тлен и прах, включая и Афон. «Что тебе до того? - говорит
Христос. - Ты иди за мною» (Мф. 8: 22). Если не сможешь оставить привязанности
сразу, то выбирайся из этого земного рабства постепенно, шаг за шагом, помысел за
помыслом. Стремиться в земном обрести счастье - это еще одно несчастье. Я тоже
уединялся в разных местах на Святой Горе, но, в конце концов, пришлось
поселиться в этом монастыре, когда здоровье уже не позволило мне вести
уединенный образ жизни. В чем обычно путаются монахи, пребывая в молитвах?
Никогда не следует путать наслаждение и блаженство. Здесь враг пытается сбить
молитвенника. Наслаждение может быть очень тонким. Например, можно
наслаждаться мыслью о том, что мы живем на Афоне, где подвизалось столько
святых, или что мы приняты в какой-либо прославленный монастырь, или что мы
монахи. Есть ли в этих мыслях Бог? Все это, к сожалению, демонические состояния,
выражающие себя в радостном чувстве возбуждения, из которого рождается
тщеславие. Полностью противоположное ему - благодатное состояние блаженства,
приводящее в чистоте и смирении молитвенное сердце к спасению. Поэтому всякие
привязанности - это губительные сети ада.
- Геронда, как узнать, освободились ли мы от ада?
- Если мы ни за что не держимся, кроме Бога, мы не имеем привязанностей. Если
мы не имеем привязанностей, то мы никого не осуждаем. Если мы никого не
осуждаем, значит, ад потерял над нами власть. Тот, кто научился не осуждать,
спасен еще живя на земле. Привязанный к миру и осуждающий других, осуждает
сам себя на адские муки...
- Тогда, отче, нужно быть сумасшедшим, чтобы, зная о таких последствиях,
поступать подобным образом! - воскликнул я, устрашенный таким положением дел.
- Но люди считают сумасшедшими монахов, которые отреклись от мира...
- Мы все эти сумасшедшие, оставившие стяжание молитвы и священного
безмолвия, помешавшиеся на осуждении других людей и одержимые помыслами
богатства, похоти и гнева, а не те, которые избрали совершенное соединение с
Богом. Так как мы запутываемся в этой жизни вследствие привязанностей и
страстей, то наши мытарства начинаются с самого рождения из материнской
утробы. Нужно помнить, что даже тот, кто стремится к добру и остается эгоистом,
со временем становится лицемером. Остерегайся этого! Поэтому, отец Симон,
каждое мгновение стремись ко все большему отречению от мира и стяжанию
безстрастия. Достигнув безстрастия и обретя через него мудрость духовного рас-
суждения, ты все будешь постигать в свете благодати. Тогда ты вздохнешь с
облегчением, поскольку земные мытарства, наконец- то, подойдут к концу...
- А как понимать, отец Григорий, что Христос пребывает посреди нас?
- Предполагать, что Господь Иисус Христос не находится в нашем сердце, в
самых глубинах нашего сознания, все равно что утверждать, будто в нас появляется
другой Христос, а не Тот, Который уже есть внутри нас с самого нашего рождения!
Я попытался осмыслить это утверждение.
- Для меня в этом есть какое-то противоречие, Геронда! Разве Господь не сходит
с Небес в наше сердце, когда мы можем созерцать Его?
- Только в истинном созерцании снимаются все противоречия, поскольку их
создает наш эгоистический ум. Когда ум спокоен и обуздан молитвой, Христос
убирает все противоречия нашего мышления и благодать наполняет созерцание
мудростью Богове- дения. Главное правило - безпонятийность созерцания, которое
являет нам нетварный свет Божественного присутствия внутри нас. Когда в
молитвах говорится, что всякий дар и всякое благо свыше есть, это означает, что
они приходят к нам из сокровенных глубин нашей личности, где пребывает Христос
вместе с Отцом и Святым Духом. Личность человека или персона, как говорил ста-
рец Софроний, так же непостижима, как непостижим Бог, Который сотворил ее и
пребывает в ней. Не ищи Христа нигде, кроме как в свободе духа и истине.
- Геронда, эти слова пока еще слишком абстрактны для моего понимания.
Объясните, прошу вас, подробнее...
- Смотри сам, отец Симон: Христос, как Бог, есть абсолютное совершенство.
Так?
- Так, отче. Понимаю и принимаю это утверждение.
- Следовательно, все Его качества также совершенны, включая и такие, как
творение и сохранение. Значит, все сотворенное и хранимое Им, - совершенно. Так
мы приходим к постижению всеобъемлющего совершенства всего сотворенного, где
ни в чем нет исключения, а есть лишь отпадение от этого совершенства в греховное
состояние. Поэтому наш дух, очищенный от грехов и возрожденный Духом Святым,
возвращает свое прирожденное совершенство. Постигнув его, мы обретаем себя в
совершенном единении со Христом, Спасителем наших душ. Однако непостижи-
мость человеческого духа вызывает желание его как-то назвать, как если бы
человека без имени назвали «никто» и это стало бы его новым именем. Но природа
его постигается во всей полноте с помощью Святого Духа.
- Почему так происходит, Геронда? Потому что в нас усиливаются и умножаются
действия Святого Духа?
- Мы усиливаем и приумножаем наши молитвы и созерцание, а не Святой Дух!
Все процессы мышления ложны и относительны и также преходящи, как утренние
облака. Но Христос, Солнце нашей души, открывает нам Свою славу, выходя из
помышлений, как дневное светило выходит из темных туч. Все, что единственно и
истинно существует - это Христос, чистая и совершенная любовь. Остальное не
имеет самостоятельного существования. Появляются ли вещи, - Христос неизменен,
изменяются ли они, - Христос во веки все тот же. Все слышимые звуки или слова -
это Его энергии, все видимое, а также свет, позволяющий нам видеть, есть Его
святое послание и святые письмена. Помнишь, как преподобный Антоний
Египетский говорил: «Мне не нужны книги, потому что все видимое и есть моя
книга»? Поэтому все явления и предметы, какие бы ни были, - святы и совершенны
во Христе Иисусе, как об этом писал преподобный Симеон Новый Богослов в одном
из своих гимнов. Непостижение того, что все во Христе и из Христа, называется
заблуждением...
В горах глухо зарокотал гром. Занавес на окне вздулся пузырем.
- Прикрой окно, Симон, а то ветром может стекло разбить, - попросил монах.
Ветер действительно вырывал из рук створки, пока я закрывал окно. Когда я
обернулся, то увидел, что глаза отца Григория закрыты. Я тихонько присел на стул.
Некоторое время в комнате стояло молчание. Старец, наконец, открыл глаза и
произнес:
- Я молился о тебе, отче Симоне. Пусть Бог устроит твое спасение, а Пресвятая
Богородица сохранит от искушений... Впрочем, на все святая воля Божия... Пока
есть силы, стремись лишь к спасению. Оставь всякую суету и попечения. Как
сказано: «Когда ты был молод, то препоясывался сам, и ходил куда хотел; а когда
со- стареешься, то прострешь руки свои, и другой препояшет тебя и поведет куда не
хочешь». Захочешь в старости молиться, - не сосредоточишься. Захочешь созерцать,
но внимание уже притупилось и ум не слушается. В старости поздно сожалеть о
том, что не прилагал усилий в молитве, пока был молод. Следует хорошенько
осознать это, прежде чем придешь в такой возраст, как у меня...
Шумный ливень с силой ударил в окно. Как и в прошлый раз, меня снова застал
дождь в этом монастыре. Колокольный звон возвестил о начале вечерни. Я
приподнялся, собираясь уходить, но старец остановил меня жестом руки.
- Сиди, Симон. Мне на службы уже не ходить... Совсем слаб стал... Скажи,
какова сейчас в России жизнь православная? Я слышал, что у вас народ крепко
молится...
- Отец Григорий, в России много сильных молитвенников и подвижников, а
также хороших пастырей и духовников! Но что-то мы утеряли во времена гонений и
преследований. Не зная, в чем состоит завершение духовной практики, и полагая
достаточным лишь обретение непрестанной молитвы, находясь в горах Абхазии я
зашел в тупик. Если бы отец Кирилл не благословил меня поехать на Святую Гору,
чтобы ознакомиться с древней монашеской практикой, не представляю, что бы со
мной стало... Здесь, слава Богу, нашлось, чему поучиться: как будто мое незрелое
понимание спасения обрело новое видение, словно оно выросло в широту и
глубину! Прежде мне казалось, что все лучшее в Православии - только в России, а
на Афоне убедился, что есть чему поучиться у всякого православного народа, -
взволнованно высказал я то, что зрело в глубине души.
- Вы, русские, удивительные люди! Страна мечтателей... Этим вы всегда
отличались, какой-то неуемностью характера!
Лицо подвижника озарилось теплой улыбкой.
- А что тебе больше всего открылось на Святой Горе, отец Симон? - в свою
очередь спросил монах Григорий.
- Во-первых, обязательность старчества в передаче православной традиции, во-
вторых, важность послушания, и в-третьих, то, что монаху наглядно представлены
все возможности для спасения в соответствии с его устроением: монастыри, скиты и
кельи, вплоть до отшельничества...
- Это верно. Для нас Афон - это живая традиция, в которой ценен духовный опыт
всякого православного народа. Еще отец Софроний говорил: «Если вы Христа
сведете до уровня национальности, то знайте, что вы во тьме». Все подобные
заблуждения возникают из нашей привязанности к миру! У тебя есть еще вопросы?
- А что с нами делают привязанности? Объясните, отец Григорий!
- Вещи появляются и исчезают, не уговаривая нас приветствовать их появление
или страдать при их исчезновении. Люди, цепляющиеся за этот мир, никогда не
найдут возможности освободиться от него. Не веди себя так, словно у тебя избыток
времени, а мир постоянно с тобой. Молитвенные переживания не ведут ни к чему
иному, кроме пустого самомнения, поэтому оставь их тоже, как негодную ветошь.
Даже одна минута внимательной молитвы для души дороже целого года строек и ре-
монтов различных монастырских зданий, которые все равно опять разрушатся:
Приблизьтесь к Богу, и Он приблизится к вам, по слову апостола (Иак. 4: 8).
Христос же всегда неизменен, как и Его нескончаемая любовь и человеколюбие. Он
просто предлагает нам Самого Себя, и в Нем мы обретаем вечность и отсутствие
греха смерти. Христос просто есть. Он не прилагает никаких усилий, чтобы быть.
Это лишь мы прилагаем великие усилия, чтобы продлить наше временное
существование. В священном созерцании мы полностью освобождаемся от необхо-
димости размышлять о Боге, потому что зрим Его, как Он есть, и так приходим к
прямому ведению Бога. В этом состоит глубочайший смысл созерцания.
«Созерцание есть единение и обожение, совершающееся в благодати Божией после
оставления всего, что запечатлевает ум». Так пишут отцы-исихасты.
Подвизайся теперь так, чтобы твоя молитва привела тебя к совершенному
созерцанию, а созерцание - к безстрастию, подобно тому как мертвый не отвечает
живым. В созерцании нужно подвизаться до конца жизни. Знаешь афонское
изречение? «Умри прежде своей смерти, чтобы не умереть, когда будешь умирать».
Это значит - откажись от всего вещественного и земного прежде, чем оно отречется
от тебя! Оставайся как можно дольше в таком состоянии духовного созерцания без
всяких образов и мечтаний, не придавая значения переживаниям, ибо оно в очах
Божиих более значимо, чем проповедь слова Божия по всему миру...
- Я всегда думал, что проповедь слова Божия выше всего.
На мое замечание отец Григорий покачал головой.
- Сначала нужно спастись, а потом проповедовать, если такое служение
благословит Господь и на это есть Его святая воля! Тот, кто взялся проповедовать,
должен следить за тем, чтобы его слово не было пустой теорией. Если мы
сознательны, значит, мы должны сознавать себя во Христе. Сознавать себя во
Христе - значит спастись! Твое осознание этого должно быть максимально устой-
чивым. Если человек, выполняющий эту духовную практику, реализует ее, он,
несомненно, станет подобен Христу. А если он достиг этого состояния сознания или
духа, что именуется чистотой сердца, он уже никогда не покинет его. Такой человек
всегда будет пребывать в Боге. Это словно дорога, освещенная солнцем, солнцем
Христа...
За окошком рассинелось вечернее небо. Ливень прекратился. Монах Григорий
вышел проводить меня на балкон. Я поддерживал его за руку. В облаках закатные
лучи воздвигли огромную красивую радугу.
- Смотри, отец Симон, радуга! Это символ и суть земного мира. Подобно радуге,
он возникает перед нашими глазами, завораживая своей красотой, и вновь исчезает,
когда мы переходим в мир иной. А духовная свобода, это когда мы не зависим ни от
чего, кроме Бога, Который сказал нам: Всякий, живущий и верующий в Меня, не
умрет вовек (Ин. 11: 26).
Попрощавшись со старцем, я шел по омытой ливнем дороге среди сосен,
отрясающих капли дождя. Солнце зажгло в мокрых ветвях мириады звезд. Впереди
над лесом еще трепетала яркая семицветная радуга. На каждый мой шаг в сердце
возникали строки, ставшие впоследствии книгой «Дорога, освещенная солнцем»:
***
Святая и неугасимая любовь Твоя, Христе, гонит прочь все помышления, как
коварных соглядатаев, ибо встречается с душой в совершенном безмолвии и
неприступности для помыслов - в неизреченной благодати Духа Святого. Любовь
изгоняет ложное и без- полезное и объединяет в себе все истинное и значимое -
сердце, ум и душу, преображая их дыханием уст своих - Небесной благодатью.
Тогда сердце всецело сливается с Божественной любовью и становится с ней едино,
ум изумленно умолкает и прекращает свои безсмысленные движения, восприемля
несказанную красоту Бога и мудрость слов Его, а душа преображается в благодати
и, слившись всецело с Духом Святым, зрит все Его откровения. Позволь и мне,
Боже, соединив в любви сердце, ум и душу, стать Божественным огнем священного
Богосозерцания и Богопознания, ибо для Тебя все возможно: слепые прозревают,
хромые исцеляются и немые пророчествуют, исполняясь Духа Твоего Святого, а
наипаче - святейшей Твоей любви!
К ПОЛНОТЕ БЛАГОДАТИ
Отсекая ад, превзойдя рай, ища лишь одного Тебя, Иисусе, дух мой в свете
благодати Твоей весь становится светом. И то, что видит он при этом, невозможно
назвать иначе, чем Свет, хотя этот Свет по природе своей совсем иной, чем свет
видимого солнца. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф. 6: 2). Истинно
так, Боже, Сокровище сердца моего! Сокровище это - неописуемое Твое блаженство
и даже больше блаженства. В этом блаженстве сокрыто непреходящее бытие Твое,
ибо в Тебе, Боже, «быть» - значит стать единым с Тобой. А «иметь» - не слово,
сошедшее с Небес, оно слово сынов земных, страстно желающих праха и имеющих
его в избытке, почитающих его за нечто, но этот прах - ничто, и владеющий им сам
становится ничем. Избави меня, Господи, от глупости земной, ибо Небеса Твои -
простор души моей, созерцающей Тебя в вечности блаженства Твоего.
На Фиваиде тем временем происходили изменения: приехал и поселился с нами,
став хорошим послушником, Геннадий из Петербурга, бывший моряк. Посетил
наше братство иеромонах Игнатий из Троице-Сергиевой Лавры, мой давний
знакомый по диаконскому служению и по нелегким походам на Псху.
Ознакомившись с жизнью Афона и обойдя Святогорские монастыри, он остался на
Новой Фиваиде. Русский монастырь, узнав о пополнении в братстве, строго
запретил нам увеличиваться. Приехавший к нам послушник Исакий из монастыря
игумена Пимена вынужден был поселиться в заброшенной келье в соседнем ущелье.
Мое здоровье продолжало ухудшаться, несмотря на сосны и красивый вид,
окружавший Фиваиду. Я начал задыхаться в скиту, как это уже происходило на
Каруле. Долгое пребывание в горах Таджикистана и Абхазии не давало
возможности легким приспособиться к климату Афона. Легкие все больше
отказывались дышать в Новой Фиваиде. Я не мог ни двигаться, ни трудиться, ни
совершать даже легких прогулок - не хватало дыхания. Подниматься в пещеру по
сухим безводным скалам тоже стало невмоготу. Нужно было что-то предпринимать.
В один из приступов одышки я инстинктивно попросил отца Агафодора отвезти
меня на Пелопоннес. На западном берегу полуострова мне сразу стало легче -
воздух Адриатики без всяких лекарств очистил мои легкие и я перестал задыхаться.
В этой поездке запомнилось посещение монастыря святителя Нектария Эгинского с
невероятно благодатным храмом, в котором находились мощи святого.
Наш друг Даниил, часто приезжавший на Фиваиду из Питера, предложил купить
участок земли на западном побережье Греции, заметив, что для моих легких там
более подходящий климат.
- Надобно спросить благословение у батюшки! - отвечал я, подумав. - А за
дружескую помощь - спасибо! Хорошо бы присмотреться к тем местам...
В одной из таких поездок мы посетили зеленый гористый остров Корфу, где
легкие мои начали дышать свободно. Проезжая мимо оливкового холма с
остроконечными стрелами кипарисов, я заметил Даниилу:
- Смотри, Даниил, какая чудесная горка! Тот, кто посадил там оливы, счастливый
человек!
Мой друг с любопытством осматривал красивую местность, расположенную
высоко над морем. Оливковый холм остался в памяти прекрасным видением.
Вернувшись на Афон, я снова ушел в скалы, со скорбью замечая, что уединенных
мест остается все меньше и меньше. Мои опасения усугубило новое открытие: у
греков после выхода в свет книг об Иосифе Исихасте вновь проснулся интерес к
келиотской пустыннической жизни. Пустующие кельи быстро заполнялись монаха-
ми. Опечалило другое: мой родник на Крио Неро - «Холодная вода» -
забетонировали и от него провели трубы в кельи скита Ке- расья. Практически я
остался без воды, ее приходилось собирать по каплям. Почти все лето я ползал по
густым и колючим дебрям с садовым секатором и маленькой пилой, без которых
невозможно было продраться сквозь непроходимые заросли.
Вспомнился рассказ отца Христодула на Каруле о невидимых старцах,
спускавшихся откуда-то сверху в келью Яннокопуло, известного старца
Христофора, который причащал их в своем маленьком храме Благовещения.
Невидимые старцы приходили из таких непролазных дебрей, где человек пройти не
может. Именно туда я решил устремиться на поиски скрытых мест.
Однажды я вышел на узкий скальный гребень над кельей преподобного Петра
Афонского. Поднимаясь все выше, я в совершенно безлюдных местах заметил очень
старую, но хорошо натоптанную тропу, заросшую зарослями колючего дуба. Не
приходилось слышать, чтобы вверху кто-то жил, да и жить на такой высоте не
представлялось возможным, но старая тропа упрямо вела меня все выше, почти под
вершину Афона. Крайне заинтересованный, я поднимался по ней, поглядывая на
вздымающийся впереди могучий пик.
Почти под вершиной, в непроходимых зарослях, тропа привела меня к
удивительному поселению на небольшом плато. От зданий остались только
фундаменты. Когда-то здесь стояло пять или шесть калив. Еще немного повыше, на
оголенной перевальной седловине, я обнаружил могилку, приваленную плоскими
камнями, из которых возвышался дубовый крест, побелевший от времени. Удивляло
то, что в этом неприступном месте жило столько людей, о которых никто не знал и
никто их не видел. Это, наверное, было самое загадочное место на Афоне. Невольно
возникло предположение, что здесь жили самые скрытые монахи, которые
построили себе кельи
в невероятно аскетических условиях. Источника воды поблизости я не обнаружил:
по-видимому, эти таинственные монахи использовали дождевую воду, собирая ее с
крыш.
Поиски уединенных мест в афонских дебрях привели меня к удручающему
открытию: не только мой источник, но и почти все родники теперь оказались
забетонированы и ни в одном ущелье, пригодном для уединенной молитвы не
осталось ни одного ручья, который бы не отвели по трубам к строящимся кельям. В
досаде я решил даже прорезать в одном из шлангов отверстие, чтобы набрать воды,
но эту идею мне не хотелось приводить в исполнение. Около километра пришлось
ползти вдоль трубы в диких зарослях на четвереньках, пока мне не посчастливилось
обнаружить маленький кран. От Лаврских монахов я случайно узнал, что на Крио
Неро жил одно время в палатке монах-румын: это его голос тревожил меня по
ночам, когда монах молился на румынском языке, не подозревая, что он в глухом
лесу не один.
Прекратив поиски, я вновь ушел в скалы Афона в свою пещеру, страдая от
недостатка воды, где со всем усердием углубился в безмолвное созерцание,
отбрасывая все помыслы и не обращая внимания на благодатные переживания, как
посоветовал старец Григорий. Нетварный свет начал сиять внутри вне зависимости
от того, закрывал ли я глаза или открывал их. Ум перестал цепляться как за внешнее
восприятие, так и за внутренние ощущения. Пришло неисходное состояние
блаженства, которое подобно живому неистощаемому источнику вливало в сердце
духовную свежесть и бодрость. Но я заметил, что временами ум все же испытывает
рассеянность, когда обстоятельства складывались неблагоприятным для меня
образом: когда наступала непогода или сырость пробирала до костей, или же когда
случались радостные переживания, приводящие меня невольно в восторженное
состояние духа, хотя внимание было постоянно бдительным и зорким ко всем
деталям моего самоуглубления. Тело по временам словно полностью утрачивало
свой вес, причем исчезало всякое представление о телесном существовании. Все
люди, далекие и близкие, становились для моей души как один человек,
нуждающийся в заботе, помощи и любви. Возникало сильное желание, чтобы все
пришли к такому же постижению в молитве и созерцании.
Все это, путаясь и сбиваясь, я радостно поведал монаху Григорию, придя к нему
в монастырь. Он все так же лежал на койке, обставленный лекарствами. Щеки
впали, но глаза еще смотрели зорко и строго. Несмотря на болезнь, в нем
чувствовалась какая- то мощная благодатная сила, которая поддерживала его тело,
не давая ему угаснуть.
- Твои ощущения, отец Симон, объясняются тем, что дух в тебе продолжает
пробуждаться, но его соединение со Христом еще впереди, когда твое сознание
целиком утвердится в созерцании. Помни, что мир обманчив, а диавол коварен.
Продолжай не привязываться ни к каким духовным переживаниям в созерцании,
спокойно воспринимай их, не принимая и не отвергая, без всякого эгоизма. Только
наш эгоизм не позволяет нам уподобиться Христу, увлекая в погоню за призраками
ума, как в погоню за ветром. Подвизайся так, чтобы твой ум в созерцании стал
безмятежным, ясным, чистым и безграничным, подобным безконечному небу или
небосводу без единого облачка, в котором сияет Божественное незакатное Светило -
Христос.
- Как это сделать, отче? И возможно ли это?
Я внимал старцу не дыша.
- Никогда ничего не представляй и не воображай в своем уме. Полностью
прекрати накопительство помыслов. Хотя я сказал - «подобным небу», но такого
представления о каком-либо небе не следует воображать ни в коем случае. Помни,
что это лишь сравнение, описывающее истинное постижение. Такое созерцание при-
ходит только при великой благодатной милости Самого Господа. Мы в
действительности нераздельны со Христом и, кроме как грехами, ничем не
отделены от Него. Наш дух всегда един со Христом, ибо Он - от начала Сущий (Ин.
8: 25). Различие в том, что мы связаны по рукам и ногам нашим эгоизмом, а Дух
Христов - Божественен и безграничен.
- Геронда, почему вы не передаете свой духовный опыт другим? Почему вы его
рассказываете только мне?
Я искренно не понимал, почему старец стал со мной столь откровенен.
- Духовный опыт никогда не передают из жалости, его передают из любви. Твое
сердце прилепилось ко мне и Божественная благодать побуждает меня открыть тебе,
иеромонаше, то, что ранее она открыла мне через моего старца. Так сохраняется ду-
ховная традиция Православия - только через любовь и, конечно, через послушание
слову опытного человека. Многие слушают духовные наставления, но не все их
исполняют. Большинство любит больше рассуждать о молитве, чем ее выполнять.
Рассуждение рассуждению рознь...
- Поясните, пожалуйста, отец Григорий! Что такое правильное рассуждение?
- Мысли можно уподобить ряби, не имеющей никакого духовного смысла,
возникающей на поверхности нашего обычного ума; это мирское безблагодатное
понимание. Но сознание, преображенное Святым Духом и пребывающее во
всеобъемлющей мудрости Божественного бытия, - это духовная мудрость, которая
сразу знает все, на что она обратит свое внимание, но предпочитает она пребывать в
Духе Святом. Если бы наши мысли имели действительное понимание Бога и мира,
то одержимые ими были бы святыми. Но в реальности - это самые несчастные и
запутавшиеся создания во вселенной, из чего очевидна трагическая ошибка сле-
дования за мыслями и их внушениями.
- А как практически происходит уподобление Христу, отче?
- Присутствующий изначально в нас дух есть образ и подобие Христа, Который
ясно проявляется в нем, благодаря очищению сердца от накопленных дурных
привычек, подобно тому, как очищается грязная вода, если дать ей отстояться.
Пойми, что в действительности такое очищение означает путь святости, на котором
три Лица Пресвятой Троицы являются в сердце подобно тому, как солнце восходит
из-за горизонта, порождая свет, тепло и солнечные лучи. Когда Дух человеческий
постигает Святую Троицу, ему не нужно никаких доказательств. Христос есть
истина. И Отец есть абсолютная истина, а также и Дух Святой, все Три суть единая
истина. Познаете истину, и истина сделает вас свободными, - говорит Господь (Ин.
8: 32). Однако, если в человеке нет духовного чутья, он впадает в неуверенность и
не понимает, что верно, а что ошибочно. Это есть темный тупик заблуждений, из
которого без наставника не выбраться...
- Что же делать, Геронда, если мы попадаем в духовные тупики?
- Держись старца, исполняй его наставления, верь, что в твоем сердце живет
Спаситель Христос. Воспитывай в себе любовь к Богу и ближним. Укрепляй и
просвещай себя непрестанной молитвой. Удерживай и возогревай в себе память
смертную и воздерживайся от греховных помыслов и поступков - все это проясняет
сердце и приводит к возрождению в нем благодатной чуткости или интуиции,
укрепляющей духовное рассуждение.
- Отец Григорий, бывает, что происходящие с нами обстоятельства смущают ум
и делают его безпокойным. Что бы вы посоветовали в таких случаях?
- Никогда не считай события абсолютно достоверными, зная, что они каждое
мгновение изменяются. То, что мы видим в данное мгновение, в следующий миг
становится совсем иным. Наш ум как бы застывает на одной ситуации и теряет
здравый смысл, в то время как положение вещей уже изменилось. Ничто не является
неизменным. Все изменяется каждую секунду и в этом - непостоянство мира, суета
сует. Понимать иначе - это заблуждение ума. С одной стороны, невозможно
держаться за мир, ибо он упрям в своем непостоянстве, с другой стороны, благодаря
его изменчивости, мы можем изменять свое худшее греховное состояние ума на
более благоприятное для спасения, сделав ум внимательным и собранным. Это даст
нам возможность остаться со Христом и во Христе вне всяких изменений, в
благодати Духа Святого. Всякий, рожденный от Бога, побеждает мир; и сия есть
победа, победившая мир, вера наша (l Ин. 5: 4).
В дверь постучали, произнося молитву по-гречески. В комнату вошел монах.
Поприветствовав меня, он начал говорить со старцем, тот утвердительно кивал
головой. Когда монах вышел, отец Григорий сказал:
- Монастырь с большой любовью заботится обо мне. Хотят снова отвезти меня на
обследование в Салоники. Спаси всех нас, Пресвятая Дева Мария! Монахи думают,
что смогут продлить мне жизнь. Впрочем, пусть делают, что хотят...
Затем старец продолжил:
- Так вот, для того и даруется нам непрестанная молитва, чтобы она стала в нас
главным и единственным неизменным центром нашего существования в
непрестанно меняющихся обстоятельствах. Пойми, что самое наиважнейшее в
нашей жизни - это очищение сердца от всех привязанностей к суетному миру,
который все время ткет свою небыль, обманывая нас и пугая своими проявлениями.
Когда ты ухватишь основную суть практики, не отвлекаясь ни на что, а она есть
чистое сердце, которое Бога узрит, ты найдешь Божественный центр в самом себе,
где утверждено Царство незыблемое Сына Божия. Занимайся только этим, и
спасешься!
- Отче, я читал, что в духовном восхищении ум полностью вступает в нетварный
свет. Выходит, при этом ум совершенно теряется? Объясните, прошу вас...
Монах не спешил с ответом. Он принял лекарство, запил его водой и снова
прилег на койку с грубой шерстяной подушкой в изголовье.
- Здесь премудрость, отец Симон. Есть два вида потери ума. Одни люди теряют
ум, становясь рабами своих чувств и переходя в животное состояние. Другие же
теряют ум, восходя в Божественную жизнь, ведомые Святым Духом, и приобретают
благодатную мудрость духовного рассуждения «Ум, став единым духом с Го-
сподом, ясно видит благодаря этому духовные вещи», - указывает святитель
Григорий Палама. Ум при этом очищается благодатью и успокаивается настолько,
что сливается с сознанием, которое полностью пробуждается и не требует более
мыслительных процессов. Оно руководствуется только Божественной энергией, то
есть Христовой благодатью.
- Геронда, а каков признак того, что ум заблуждается, хотя и полагает, что он
очищается?
- Если в ходе молитвенной и созерцательной практики ум становится все более
нетерпимым и жестоким, это признак того, что подвижник сбился с истинного пути,
коим следуют за Христом. Если молитвенная практика лишена доброты, смирения и
любви, то такой путь не относится к Православию. Если подвизающийся не
ощущает никакого духовного роста, то в такой молитве, несомненно, присутствуют
или сонливость, или рассеянность. Если молитвенник разглагольствует на всех
перекрестках об исихии, а его ум не может выдержать даже малейшего искушения,
то такие речи становятся речами диавола. Если продолжительная молитва не
укрепляет чистоту сердца, а наполнена помыслами, то такая молитва является лишь
прибежищем демонов. Никогда не задерживайся в молитвах, наполненных
сонливостью или скукой. Старайся найти путь к живой покаянной молитве. Еще
лучше, плачь о грехах своих, или трезвись. Если ты в молитве или в созерцании
ощущаешь утомление или сонливость, а мысли блуждают, перейди в прохладное
место или займись поклонами...
- Скажите, старче, а судьба как-то сказывается на нашей молитвенной практике?
- У каждой души есть свое собственное видение себя и мира. Из чего оно
складывается? Из наших впечатлений, которые есть результат наших хороших и
дурных деяний, а также наследственных склонностей, всего того, что люди
называют судьбой. Мы ощущаем рай, когда наши поступки благие, и ужасаемся
видениями ада, когда наши поступки греховны. Чтобы наше духовное зрение
сподобилось лицезрения Бога, оно должно быть укреплено состраданием и
любовью, ибо подобное притягивается подобным. А чистота сердца, духовное
зрение которого чистое и совершенное, привлекается к Божественной чистоте и
совершенству, что и является евангельскими блаженствами
- А какое из этих блаженств - цель духовной практики, отец Григорий?
- Блаженства, обретаемые преображенным духом человеческим, можно свести к
трем основным видам: блаженство пребывания во Святом Духе, блаженство
переживания Богоподобия и блаженство чистого сердца, которое напрямую зрит
Бога. Это последнее есть возвышенное состояние всецелого соединения с Богом в
Христо- образной любви и именно оно является целью духовной практики
священного созерцания,
- Отче, в этой самой «любви» царит такая путаница, что каждый из христиан
понимает ее по-своему, разве не так?
- Неважно, кто и как понимает любовь. Для монаха главное не ошибиться, избрав
для себя единственно евангельскую любовь или Божественное рачение сердца, как
писали раньше святые отцы. Любовь, понимаемая невежественными людьми, есть
плотская, животная и душевная; все это - слепая привязанность. Духовная любовь -
это благодатное состояние пробужденного человеческого духа, венец всех усилий
человеческих, священный дар Самого Бога! Стяжать ее непросто, а потерять легко...
Следует знать, что Божественная любовь проверяет верность души оставлением
ее на некоторое время. Многие подвижники обретали Ее потом и слезами, а
некоторые даже кровью, но затем, к сожалению, теряли эту удивительную
драгоценную святыню, сходящую с Небес в святолюбивое сердце...
- Отче Григорие, а когда же душа, наконец, выходит из рабства греха?
- Пока мы не соединены всецело со Святым Духом, в нас еще нет истинной
духовной жизни и закон греха действует в нас. Без совершенного вселения в душу
благодати мы еще мертвы духовно и не возжаждали, как должно, Бога и не ощутили
даже начатков Божественной любви. Только эгоистическая воля и грехи лишают нас
видения Христа. Всякий, кто стремится постоянно пребывать в памяти Божией,
непременно увидит свет Христов, изумляющий и просветляющий сердце! Однако,
«свет тот скрывается от умов, не оставивших чувственного зрения», как пишут
отцы.
- Отец Григорий, когда я возвращаюсь в келью, то стараюсь записывать ваши
святые слова. Благословите продолжить эти записи? - спросил я, испытывая
великую любовь к неведомому для мира подвижнику.
- До исполнения срока никому не показывай этих записей. Я тоже держал при
себе записную книжку, куда записывал все, что считал для себя необходимым.
Сейчас у тебя время практического усвоения услышанных наставлений, а работа с
собранными сведениями о духовной жизни еще впереди. Не стремись к высокому
умствованию, чтобы не испытать падения из этого небольшого благодатного
устроения души, которое имеешь. Но изо всех сил стремись к полноте благодати,
чтобы пребывать с духовно царствующими душами в свете истины. Молю
человеколюбивого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, - да не умаляется истина в
сердце твоем среди умственных помышлений сынов человеческих! Итак, развивай
свое созерцание, чтобы твое сердце всецело утвердилось во Христе...
Я постарался запомнить слова старца и, придя в свою келью, записал их, стараясь
постигнуть делом сокровенный смысл услышанного, прилепившись ко Христу всем
сердцем.
***
Твое лицо -
Посреди облаков,
На зеркале синем
Зари
И повсюду
Любовь,
Одна лишь
Любовь -
У Тебя внутри,
У меня внутри!
Открываю глаза,
Закрываю ли их,
Твои глаза -
Внутри моих.
Открываю ли душу
Вселенной Всей:
Моя душа -
В душе Твоей...
СРЕТЕНИЕ
Старец
Боже, коль скоро тело станет прахом под копытами лесного зверя, а глаза мои -
тысячами цветов, смотрящих в небо с безбрежных лугов, а сердце - немолчным
морским прибоем, тогда пусть ум, неразрушимый даже временем, станет звездной
пылью, усыпавшей ночной небосвод - все отдаю без сожаления безмолвной все-
ленной, тоже имеющей свой конец. А дух мой, слившийся с Духом Твоим, победит
мир одним мановением святой воли Твоей, ибо хотя он - словно пылинка в
безбрежности, пылинка родившегося в Тебе духа человеческого, но даже всей
вселенной, подобной весу комара, никогда и ни в кои веки не перевесить духа
человеческого, ставшего единым с Единосущной Троицей! Сотканный из
несозданного Божественного света, дух мой поищет границы любви Твоей и не
найдет пределов ее, ибо и сам обнаружил себя безграничным и безпредельным по
неисповедимой Твоей милости, Боже Светодавче и Даритель Богоподобия в святых
созерцательных откровениях Твоих!
На одной из центральных улиц возле подворья нас остановила худенькая
невысокая старушка в очках.
- Вы батюшки? Простите за неожиданный вопрос.
Незнакомка пристально разглядывала меня и отца Агафодора.
- Батюшки, - немного смутясь, ответил я.
- А где вы служите?
- На Афоне. Приехали навестить нашего духовника, а живем пока на этом
подворье.
- Понятно. Вот что, батюшки мои, я пенсионерка, всю жизнь проработала
учительницей. Меня зовут Мария Степановна. Под старость осталась одна. Скопила
денег и решила так: как увижу батюшек, которые мне сразу понравятся, им и
пожертвую!
- Мы от старушек денег не берем! - твердым голосом отклонил я ее намерение.
- Нет, прошу вас, возьмите! Здесь шесть тысяч долларов!
Старушка вытащила из-за пазухи деньги и совала их мне в руки.
Я упорно не давался, отталкивая деньги. Проходившая мимо женщина заметила:
- Вы что, сумасшедшие? Что вы деньгами на улице размахиваете? Хоть бы зашли
куда-нибудь!
- Пойдемте в ваше подворье! - сказала бывшая учительница голосом, не
допускавшим никаких возражений.
Сидя на скамье в притворе храма, мы разговорились. Чем больше я слушал ее,
тем больше она мне нравилась, словно появилась из далекой моей юности, когда я
учился в школе. Теперь эта пожилая женщина как будто в своем лице оправдала
всех учителей, в которых мне впоследствии пришлось разочароваться, настолько
она была мила, интеллигентна и симпатична, но продолжала упорно стоять на
своем:
- Если вы не возьмете от меня пожертвование, вы меня кровно обидите. Я хочу,
чтобы меня помнили и после смерти, и поминали на службах!
- Мария Степановна, так пожертвуйте свои деньги в храм! - уговаривал я ее.
- Нет, я прошу и умоляю вас, чтобы именно вы поминали меня!
- Хорошо, Мария Степановна! Тогда мы на ваши деньги купим все необходимое
для нашего храма святых апостолов Петра и Павла...
- Это вам виднее, а для меня самое главное - чтобы поминали учительницу, рабу
Божию Марию!
Мы подружились с этой удивительной женщиной и побывали у нее в гостях, в ее
квартире неподалеку. Мария Степановна приходила к нам в гости каждый день по
вечерам, пока мы жили на подворье. Наверное, она в нас с отцом Агафодором
увидела своих бывших учеников, потому что при каждой встрече приносила нам
скромные угощения со своей пенсии: печенье, конфеты, шоколадки. В этот период
мне благословили служить ранние литургии на подворье, и наша старушка
старательно приходила на все службы, если позволяла погода, и благоговейно
причащалась. Светлая тебе память, дорогая Мария Степановна! Слышишь меня?..
Запомнилась поездка с генералом, посещавшим нас на Каруле и Фиваиде, и его
женой в крупный женский монастырь под Москвой. Монахини организовали для
нас встречу: сначала выступали дети, потом сестры порадовали нас своим
проникновенным церковным пением. Потом началась основная часть: ответы на
вопросы монахинь. Как-то незаметно эта беседа перешла в критические от-
кровенные замечания со стороны сестер в адрес игуменьи, волевой энергичной
монахини. Но она довольно быстро нашлась:
- Видите, отец Симон, как у нас все просто? Может подняться любая монахиня и
при всех запросто критиковать меня!
Впрочем, вечер закончился благополучно. От множества встреч и разговоров я
начал постепенно уставать. От долгого стояния в безконечных автомобильных
пробках при различных выездах на встречи с почитателями Афона, я начал
задыхаться. Мне купили кислородный баллон и маску. Так я ездил по Москве, но
это средство помогало очень слабо. В один из таких суматошных дней мы
спустились в метро. Сырой нездоровый ветер подземки заполнил легкие, и я понял,
что вместе с ним впервые в них вошла серьезная болезнь, по-видимому, тяжелая
форма гриппа. Поначалу я еще пытался бороться с недугом и даже выходил на
встречу с людьми. Но температура доконала меня, и пришлось слечь окончательно.
Я лежал в келье игумена, и все плыло перед глазами. Срочно, по вызову отца
Агафодора, приехали знакомые врачи из «Кремлевской» больницы. Они определили
двустороннее воспаление легких. У моего дивана поставили обогреватели. Смутно
помню, как доктора учили моего друга делать мне уколы антибиотиков. Но мне
становилось все хуже. Я стал впадать в забытье. О моей болезни узнал Даниил и
забрал меня к себе на квартиру в Юго-Западном районе. Хотя температура
держалась около сорока, я начал открывать глаза. Запомнилось, как меня навещали
в болезни московские знакомые, пили чай возле кровати и непринужденно
беседовали между собой. Однажды надо мной склонилось лицо отца Пимена.
- Ты еще живой? Смотрите, даже улыбается! И как это он к отцу Кириллу попал?
Не понимаю... Отец Херувим приезжал, так его к старцу не пустили. Целый скандал
с охранниками вышел, - говорил игумен кому-то.
Немного придя в себя, я упросил отца Агафодора поскорее вывезти меня из
зимней сумрачной Москвы в теплую Грецию.
Обратную дорогу я совершенно не помню: высокая температура и сильная
слабость держали меня в полузабытьи. Осталось лишь одно ощущение: ожидание,
когда все это закончится... Пришел я в себя лишь от сильного холодного ветра на
полицейском причале на границе Афона. Зелеными буграми, словно гулкими
залпами, шипящая вода ударялась о причал и заливала его. Нам предстояло плыть
на утлой резиновой лодочке. Нас встречал Виктор, который вместе с иеромонахом
начал перетаскивать продукты в лодку. Ее швыряло и крутило на волнах. Водяная
пыль летала в воздухе, развеваемая колючими порывами штормового ветра.
Полицейский Георгий критическим взглядом осматривал меня. Он остановил
взгляд на моих тяжелых неуклюжих ботинках:
- Патер, ты что, поплывешь в этом в такую погоду? - он указал пальцем на мою
обувь.
Я пожал плечами. Мне было все равно, утонем мы или нет, лишь бы все поскорее
закончилось.
- Да он же совсем больной! - крикнул полицейский отцу Ага- фодору,
тащившему ящик с крупами. - Ты думаешь ваш патер доплывет живым?
Лодку высоко подкидывало на крутых волнах. Морская соленая вода разъедала
лицо и глаза. Помню выражение лица полицейского: полное непонимание того, что
мы делаем. Вдобавок ко всему пошел холодный дождь.
- Что скажете, батюшка? Поплывем или будем шторм пережидать? - прокричал
мне в ухо иеромонах.
- Плывем, плывем, скорее бы в тепло... - отвернувшись от ветра, прошептал я.
Не знаю, расслышал ли мой друг эти слова. Полицейский перекрестил нас,
говоря с кем-то по мобильному телефону. Гудящее и стонущее море заглушало его
слова. Отплыв от причала, резиновая лодочка, стрекоча мотором, начала с трудом
переваливать через гребни волн, которые в открытом море стали чуть более по-
логими. Я сидел, закутавшись в куртку, на носу нашего судна и читал по памяти
Акафист Матери Божией. Виктор вычерпывал консервной банкой воду. Агафодор
сидел на корме, следя за лодочным мотором.
Неподалеку от ущелья Комена задул свирепый северный ветер, и первая же
волна хлынула в лодку, вторая наполнила ее до краев. Не знаю почему, но лодка
пока еще держалась.
- Вычерпывай, вычерпывай поскорее воду, Виктор! - кричал сзади Агафодор. - А
то утонем!
Нам всем было понятно, что еще одна такая волна и мы, в мокрых подрясниках и
куртках, в тяжелых ботинках, сразу пойдем ко дну. Я безпрерывно читал Акафист.
Справа по курсу, сквозь мутную сетку дождя, показался большой полицейский
катер, откуда нам прокричали в рупор, предлагая помощь. Отец Агафодор помахал
им рукой. К нашему великому счастью третьей волны не последовало: скоро наша
лодочка пересекла опасное место и вошла в подветренную береговую полосу, где
обрывы преграждали путь северному ветру. Наши ноги были в воде, плещущейся в
лодке, коробки плавали поверху. По лицу текли слезы, которые выжимал из глаз
соленый ледяной ветер. Впереди показалась пристань, которую волна за волной
пыталось сокрушить разъяренное море. Волны перехлестывали через причал. С
большим искусством, выждав попутную волну, иеромонах ловко проскочил на ее
гребне в нашу маленькую гавань.
- Батюшка, прыгайте, прыгайте! - закричали братья.
Собрав последние силы, я прыгнул на скользкий причал. Меня сразу же окатило
холодной водой и обдало пеной. Но до следующей волны мои друзья успели
поднять лодку краном. В мокрых ботинках и подрясниках, с которых текла вода,
подгоняемые ледяным ветром, мы поднялись в свои кельи. Мне казалось, что
больше терять нечего, оставалось только умереть. Но удивительно: то ли от холода
и жгучего ветра, то ли от перенесенных переживаний нервный шок как будто сбил
температуру, хотя кашель бился в легких, выворачивая их наизнанку. Отец
безпокоился за меня и стучал в стенку:
- Сын, ты как? Сын, ты как?
- Папа, не волнуйся! Сейчас переоденусь и приду к тебе! - успокаивал я
разволновавшегося старичка, опасаясь передать ему свою болезнь.
Через несколько дней, не знаю почему, благодаря шторму или уколам
антибиотиков, которые делал мне отец Агафодор, болезнь прошла, но желудок
оказался испорчен лекарствами настолько, что из меня полгода лилась одна вода. По
советам обезпокоенных врачей из Москвы я начал принимать какие-то порошки для
восстановления микрофлоры кишечника.
- Батюшка, от обезвоживания умирают через месяц, а вы обезвожены уже
полгода! Не понимаем, почему вы еще живы?
В телефоне тонкими нотками вызванивал обезпокоенный голос доктора...
Порошки понемногу помогли, но из-за них я начали испытывать чувство
сильного голода. Выходя из трапезной и идя по коридору, я уже снова хотел есть.
Приходилось поворачивать обратно и садиться за стол, доедая остатки обеда на
кухне. Моя ошибка состояла в следующем: постоянно постясь, я получал
предписанные антибиотики, от которых сильно жгло в желудке, но не обращал на
это внимание. Постная еда не гасила убийственное действие антибиотиков, из-за
которых пострадали и желудок, и кишечник.
С приемом порошков, восстанавливающих внутреннюю микрофлору, я начал
быстро поправляться, но в то же самое время испытывал сильные муки голода.
Прочитав на коробках с порошком врачебные предписания, я узнал, что это же
средство рекомендуется для увеличения веса молодых бычков! Мне не хотелось
стать подопытным животным и набирать вес, поэтому я прекратил принимать
всякие лекарства и решил положиться на волю Божию. К сожалению, после этого
двустороннего воспаления легких у меня не осталось никакого иммунитета: я начал
простужаться от малейших сквозняков и даже от чихания младенца, когда бывал в
городе.
Москва не оставляла меня и на Фиваиде: служение людям имело и обратную
сторону. Слишком ревностно я взялся помогать труждающиися и страждущим
людям. Три тысячи сообщений в месяц по мобильному телефону отнимали много
времени, а длительные телефонные разговоры и беседы вызывали сильную боль и
жжение в голове. С тех пор телефон перестал казаться мне помощником, а предстал,
как убийца моего времени и здоровья. Вскоре я полностью прекратил всякое
телефонное общение.
На Фиваиде появилось много гостей, стало шумно и людно. Когда в одном месте
собираются все любители уединения, уединение исчезает. Я попросил братьев
приносить еду в такие периоды мне и отцу в кельи, потому что разговоры утомляли
нас обоих. Конечно, все приезжающие были хорошими людьми и нравились мне
своей честностью и открытостью. По тем временам, и даже нынешним, это были
одни из самых лучших православных людей Москвы и Петербурга, во всяком
случае для меня.
Из-за наплыва гостей приходилось, бывало, ставить в трапезной дополнительный
стол. Некоторые из близких гостей мечтали стать послушниками на Фиваиде. Но
через некоторое время они женились самым неожиданным для них образом. Помню
рассказ одного нашего несостоявшегося «послушника», симпатичного питерского
парня.
- Как только я, батюшка, решил, что стану послушником у вас в скиту, так сразу
и женился!
- Как же это случилось, Вячеслав?
Мне стало любопытно.
- Приехал я после Фиваиды домой, в Питер. Позвали меня в наш храм помочь в
уборке территории. Смотрю, все прихожане собрались. Община-то у нас дружная.
Пока трудились, подошло время обеда. Все сели за стол. А женщины наши разносят
простые блюда: суп да каша. Подошла ко мне девушка с подносом. Я почему-то
обернулся, а у нее, бедной, поднос с супом в руках задрожал. Так и поженились.
Тем не менее, остался в скиту и был принят в братство преподаватель из Свято-
Тихоновского института Антон, искавшей свое место в духовной жизни и
почувствовавший на Фиваиде утешение для своего сердца. Братство росло, и с ним
росли наши проблемы. Суматоха и суета в нашем скиту начала угнетать отца
Агафодора:
- Батюшка, помните, как тихо и по-монашески жили мы на Ка- руле? - жаловался
он. - Нам бы опять какую-нибудь уединенную келью, правда?
- Да, отче, такую келью нам было бы неплохо иметь на Афоне, но только чтобы
климат был подходящий. Будем выезжать пока на Пелопоннес, когда я разболеюсь,
или на Корфу, - это и ближе, и климат хороший, - отвечал я.
- А для меня самое лучшее время - это Каруля! - пускался в воспоминания отец
Агафодор, забывая, что там я потерял все свое здоровье, с таким трудом
приобретенное на Кавказе.
Но на Корфу нам не всегда удавалось вырваться: то работы, то шторма держали
меня в плену болезней. Я начал выходить на прогулки в сосны над Фиваидой, где по
хребтам было свежо и прохладно. Но быстро наступившая жара, без всякого
перехода от зимы к лету, загнала меня обратно в душную келью. Климат Новой
Фиваиды мне явно не подходил.
В монастыре монах Григорий пока не появлялся, и моя поездка к нему
закончилась вновь безрезультатно. В периоды скитской суеты меня выручали скалы
Афона, куда я опять стал уходить в свою пещеру, углубляясь в молитву и в
безмолвное созерцание. Там случались свои неприятности: однажды вечером в
палатке, рядом со своим спальником, я обнаружил скорпиона, который полз к из-
головью. Как он не ужалил меня, не знаю. Я рассказал об этом братьям для их
предостережения. В другой раз мы шли по каменным осыпям с иеромонахом,
поднимаясь к пещере.
- Батюшка, батюшка, да батюшка же! Осторожнее! - услышал я испуганный крик
моего друга, шедшего позади. - Вы только что на змею наступили!
- Где змея?
Я оглянулся вокруг, ища ее у ног.
- Она уже в камни уползла! Странно, что она вас не укусила... Должно быть, вы не
сильно ее придавили ботинком!
Отец Агафодор покачал головой.
- Что-то с вами много стало происходить непонятного: то болезни, то скорпион, то
змея...
Весной у нас произошло знакомство с Думьятским митрополитом Иоакимом,
жившим на покое в своем исихастирии на знаменитом острове Тинос, где находится
очень известная икона Матери Божией - икона Благовещения, дарующая людям
множество исцелений. Владыка Иоаким, прекрасный человек и удивительная
личность, стал для нас в тот период самым близким из иерархов Греческой Церкви.
Величественный на людях и с большим достоинством умевший изложить глубокую
мысль, в близком общении он был простым, добрым и отзывчивым человеком. Его
высокий сан нисколько не мешал ему по-дружески общаться с простыми людьми.
Не знаю, чем мы расположили его, но он повез нас в свой исихастирий на остров
Тинос. К величественному храму на холме вела дорога длиной метров триста, по
которой был проложен резиновый коврик. По нему на коленях ползли паломники,
давшие обет Пресвятой Богородице.
У чудотворной иконы митрополит отслужил молебен, во время которого передал
эту икону в мои руки, чтобы я приложился к ней. Во время целования этой святыни
как будто огонь вышел из нее и вошел в мое сердце, заставив его учащенно
трепетать от великого благодатного утешения. Я был очень благодарен Владыке за
счастье держать эту необыкновенную святыню у своей груди.
Исихастирий митрополита представлял собой целый комплекс из отдельно стоящего
храма и двухэтажного жилого корпуса, в котором в будущем он хотел поселить
монахинь. Несколько лет назад митрополит поселил здесь сестер из Молдавии, но
они все перессорились и разбежались, о чем Владыка сильно скорбел. Место
находилось, что называется, на юру: широкий горизонт безкрайнего моря с
красноватыми скалами внизу и склоны мыса, безлесные и голые, в которые ударял
нескончаемый северный ветер. Я поежился от холода и угрюмости этих мест, когда
Владыка Иоаким стал намекать, что оставит нам исихастирий; казалось, что это
место явно не мое. Как ни интересно было предложение митрополита создать на
Тиносе женский монастырь с монахинями из России, пришлось, с извинениями,
отказаться от этой идеи. В памяти остались некоторые высказывания Владыки:
«Православие - не религиозный обряд, а спасение души, поэтому лишь
употребляющие усилия входят в него. Царство Небесное возрастает в нас без
наблюдения за тем, как это происходит. Путь от младенца до богоподобного
человека - величайшее чудо! Как в домостроительстве пришествия Господа, то же
самое происходит и в душе верующего человеке: сначала Рождение, затем -
Крещение, потом Преображение и Голгофа. Сначала явление Бога в неописуемой
славе, затем - в совершенном смирении». Еще запомнилось, что говорил митрополит
о современном монашестве: «Наши воспоминания делают людей для нас идеалом, а
святыми они становятся сами. Так и монахи: главное - не то, кем нас считают люди,
а какие мы есть пред Богом. Поразительное явление - эти монахи! В общем-то,
хорошие люди, умные, понимающие, культурные, а вместе жить душа в душу не
могут! У этого - тот виноват, а у того - этот! Так и живут порознь... И ведь знают,
что если бы они объединились, то сразу бы возникло сильное духовное братство и
образовался бы крепкий монастырь. Но нет у многих ни желания, ни сил
перешагнуть через себя!»
Несмотря на крепкую дружбу, в нашей жизни стали происходить серьезные
изменения, которые разделили нас с митрополитом. Тем временем Новая Фиваида
хорошела и украшалась зеленоглавыми церквями, садами и купами вьющихся
цветов, становясь для всех нас родным домом.
***
И опускаюсь на колени -
Вновь жизнь зовет мой дух к любви,
Где, разрывая цепь сомнений,
Он забывает шум земли.
Не пустота ли я был, Боже, до той поры, как Ты открылся в душе моей? Помню,
как в юности спросил я у матери: «Мама, а что у тебя на сердце, если ты так тяжело
вздыхаешь?» - «Пустота, сынок, - ответила она со скорбью. - Пустота жизни, когда в
ней нет Бога...» Поистине весь мир не может заполнить эту страшную сердечную
пустоту, ибо сам пуст. Только Ты, любвеобильный Христе, можешь наполнить душу
всякого человека, и наполнить с избытком, так что благодать Твоя переливается
через край. Лишь бы сердце просящего смиренно призывало Тебя, ища в Тебе одном
истинную жизнь. За всех людей умоляю я Твое чуткое сердце, Господи, наполни же
пустоту сердец наших Твоею святой благодатью, чтобы все мы, словно иссохшие
колосья, налились зерном Божественной любви и мудрости познания Твоего!
Посещения Твоего, Христе Боже наш, словно благодатного дождя, жаждут наши
души и тела, истаявшие от зноя мира сего. Как поток лучей солнечных заливает
землю, так и Ты, Иисусе, затопи унылую и темную землю сердец наших
безконечным великим светом неизреченной благодати Твоей и милости, ибо Ты
победил мрачный мир неведения светом Своей мудрости.
МОНАХ СИМЕОН
***
***
Открываю глаза -
Иисус во мне.
Закрываю глаза -
Иисус во сне.
И дыханье - молитва.
И молчанье - молитва.
Открываю глаза,
Закрываю ли их, -
О сердце! В тебе -
Иисус один
Для нас двоих...
Душа моя скорбит смертельно, - сказал Ты, Иисусе, в молчащей и трепещущей
темноте Гефсимании (Мф. 26: 38). Ныне изнемогает в скорби сердце мое, теряющее
на земле родных и близких. Поистине легче не знать их, чем безсильно терять
таковых, уходящих навеки в Твою непостижимую вечность. Трепещет и моя душа,
словно сад Гефсиманский, праведных Судов Твоих, коими Ты судишь, Сердцеведче,
сердца человеческие.
Ты, Безгрешный, страдал и принял мучения добровольно! Как же не страдать
мне, столь много согрешившему пред Тобою, что не начал призывать святое имя
Твое с младенческих лет и уповал заменить Тебя, неисповедимое Блаженство,
призраками земного без- смысленного «счастья»? Смертью наших близких Ты,
Господи, открываешь мне истинный смысл апостольских слов - жить дорожа
временем, потому что дни лукавы (Еф. 5: 16). Не хочу рабствовать здесь страстям
моим, но желаю царствовать духом в Тебе, Иисусе, вечно. Ибо Ты - Царь живых и
всех, созерцающих славу Твою во свете неприступном, каждый день и каждый час
воспевающих Тебя непрестанными молитвами и предстающих в Божественном
созерцании пред Тобою - Богом своим, Творцом и Владыкой!
БЕСЕДЫ В ОБИТЕЛИ
ПРОЩАНИЕ
Боже, удостой меня, возлюбившего Тебя больше жизни, носить созерцание славы
Твоей в сердце моем! Подними меня, немощного, в пресветлое священное
созерцание Святым Твоим Духом, чтобы ведать, сколь возможно более, Бога Отца и
Тебя, посланный нам Отеческий Свет, Который просвещает всякого человека,
приходящего в мир (Ин.1: 9), для настоящего познания Бога, дабы иметь жизнь
вечную, о которой Ты изрек во всесвященных Твоих Евангелиях и которую Твой
Животворящий Дух являет нам, как сказано (Иер. 24: 7): Дам им сердце, чтобы знать
Меня, что Я Господь. Христе мой, Ты - бездонная премудрость ведения! Молю,
распоряжайся всем моим естеством по Твоему величию, устраивай согласно
мудрости Твоей, сохраняй меня в Твоей любви и направляй согласно Твоему
Промыслу!
- Что еще не ясно тебе? - монах лежал с закрытыми глазами, но голос его звучал
твердо.
- Теперь у меня нет вопросов, Геронда, - ответил я.
У постели старца я отблагодарил его земным поклоном, оставшись стоять на
коленях.
- Спаси вас Христос в Царстве Своем, за все ваши наставления и вразумления!
Постараюсь с Божией помощью никогда не отходить от них до конца жизни!
- Но я вижу, что ты о чем-то сожалеешь?
Монах Григорий открыл глаза, полные неизреченной любви.
- Сожалею о том, отче, что состояние вашего здоровья очень опасно, и что ничем
не могу помочь. Простите, даже не знаю, увижусь ли я еще когда-нибудь с вами? -
сказал я с печалью.
Едва заметная улыбка показалась на губах монаха.
- Увидишься, отец Симон, увидишься... Необходимо учиться вести себя так,
чтобы не отвлекаться. В каждый момент нужно сохранять полное присутствие
созерцания и внимания. Это приводит к спасению, когда происходит последнее
благодатное преображение в глубочайших недрах человеческого духа и обретается
вся полнота блаженной любви во Христе, Который заповедал нам (Ин. 14: 9):
Пребудьте в любви Моей. Тогда спасение во Христе раскрывается во всей полноте,
как наше неотъемлемое достояние. Пребывание во Святом Духе - вот единственное
правило созерцания. В таком созерцании пребывание в Духе заменяет все остальные
правила.
Старец положил свою теплую руку мне на голову. Необыкновенное тепло
пронзило меня от макушки головы до ног.
- Отче, подержите руку еще на голове, - прошептал я. - Мне так хорошо...
- Практикуй священное созерцание без всяких раздумий о том, что и как
происходит вокруг тебя. Чтобы твое постижение действительно стало твоей
духовной жизнью, ты должен оставаться в этом состоянии созерцания до конца
своих дней. Скрой речь в молчании, ум скрой в безмолвии, а сердце скрой в Боге.
Если для тебя каждая минута будет последней, непременно спасешься. Христос -
это вечная жизнь и абсолютное и совершенное безсмертие! Откуда же в Нем
смерть? Выбрось это из головы... Где укрываются птицы Небесные? На ветвях
святого древа Царства Божия. Так и ты ищи укрытия в священном созерцании.
Выберись из клетки привязанностей, в которую ты сам себя запер. Стань птицей Не-
бесной и летай в свободе Святого Духа, Который дышит, где хочет, в Царстве
Христовом! Твое постижение всегда пребудет с тобою, не оставляй его сам. Храни
свое поведение в соответствии с заповедями Евангелия, сердце - в соответствии с
непрестанной молитвой и свой дух - в соответствии со святой благодатью Духа
Святого, помогая всем людям словом и делом, служи литургии, и тогда не тщетно
будет спасение твое... Царство Божие всегда прямо здесь и сейчас, один Христос, - и
никого иного. Когда ты спасаешься, а дух пребывает в состоянии Божественной
любви, это и есть истинное Царство Божие, Царство блаженства, Царство истины, -
Христа. Все абсолютно есть Пресвятая Троица. Это непостижимо! Оставь все
другие дела и занимайся лишь практикой созерцания, которая поможет тебе достичь
спасения...
Отец Григорий поцеловал меня в голову и попрощался со мной.
- Я могу сказать тебе еще много иного, но ты не сможешь сейчас понести.
Утешитель, Которого Бог послал в сердца наши, пребудет с тобою вовеки, обучит и
наставит тебя всякой истине. Он возьмет от Отчих сокровищ мудрости и ведения,
как Самоистины, и возвестит тебе. Ступай же теперь и внимай себе. Ныне я
исполнил свое дело. Больше не ищи меня нигде, кроме как во Христе. Панагия ма-
зимас! Пресвятая Богородица с нами...
В воротах монастыря меня встретил озабоченный иеромонах Агафодор.
- Батюшка, а я приехал за вами! Вы не сообщаете о себе, и братья начали
тревожиться. И паломники из Москвы прибыли...
- Все - слава Богу, отец Агафодор! Спасибо, что приехал за мной. Мне кажется,
что я попрощался со старцем навсегда, - сказал я, оглянувшись в последний раз на
монастырь.
На Новой Фиваиде меня ожидали двое гостей: протоиерей, зрелый, опытный,
смотревший изучающим взглядом, и его сын, диакон, улыбчивый и открытый. Что-
то их расположило к скиту, потому что в дальнейшем мы еще не раз встречались на
Фиваиде, пока протоиерей не остался в братстве, проявив решительность, и не без
чудесной помощи Божией.
Через несколько дней, упаковав рюкзак, я поднялся в свою пещеру и пребывал
там в молитве и созерцании, не различая день и ночь. А когда спустился в скит,
продолжил свою практику. Теперь молитва не отходила от сердца, совершаясь с
непостижимой скоростью и я мог усиливать или замедлять ее по желанию. После
ночного созерцания и молитвы, которая не прекращалась даже во сне, каждый день
представлялся как блаженное зрелище чудесного и прекрасного мира, где лишь тело
являлось участником различных событий, а ум находился вне их досягаемости,
пребывая с Возлюбленным и Сладчайшим Иисусом. Дух, окрыленный благодатью,
стал подобен птице Небесной, не оставляющей в небе никаких следов, как говорил
монах Григорий.
Фиваидские отцы сообщили мне, что, пока я отсутствовал, несколько раз звонил
архимандрит Пимен. Когда мы созвонились с ним, он передал, что у отца Кирилла
воспаление легких и он находится в Кремлевской клинике в очень тяжелом
состоянии. Немедленно мы с иеромонахом Агафодором вылетели в Москву. Рас-
торопная инокиня София, вместе с сочувствующим нам знакомым врачом
рентгенологом, провели нас к батюшке.
- Отец Кирилл уже ничего не говорит и лежит с закрытыми глазами, - шепотом
сообщили нам дежурившие у постели монахини. - Хотя температуры уже нет, не
знаем, как вы будете говорить со старцем... Батюшка, отец Симон приехал! -
негромко позвали сестры неподвижно лежавшего духовника.
К нашему полному удивлению старец открыл глаза и сел на постели, опутанный
трубками и проводами. Монахини поспешили подложить подушки ему под спину.
Бледный, худой, измученный болезнью отец Кирилл был по-прежнему красив!
Красив той неброской глубокой духовной красотой благодати, которая струилась от
него.
- Батюшка, родной! Благодарю вас, батюшка, за все, что вы сделали для меня!
Благодарю вас за новую жизнь во Христе, которую вы даровали мне по
неизреченной милости Божией! Благословите...
Я припал к его коленкам, обняв ноги руками. Старец светло улыбнулся, сияя
глазами, и положил руку мне на голову.
- Отец Симон, отец Симон! Рад тебя видеть, очень рад!
У старца словно прибывали с каждым мгновением силы. Сестры, стоявшие в
уголке палаты и женщины-врачи начали плакать. У меня тоже слезы струились из
глаз. Я не мог наглядеться на своего любимого старца: «Благодатное солнышко
жизни моей, выздоравливай и укрепляйся ради всех нас, любящих тебя, отче
дорогой и ненаглядный!» - неслышимые слова выговаривало мое сердце. Я не
отрывал взора от сияния мудрых и добрых глаз духовника.
- Ты по-прежнему на Фиваиде? - спросил он, слегка задыхаясь.
- Да, батюшка.
- А как старец Симеон? - тихо проговорил старец своим хрипловатым голосом.
- Лежит возле храма святых апостолов Петра и Павла, отче, под кипарисовым
крестом. На Рождество отошел. Отпели и похоронили на Фиваиде.
- Так, так... Царство ему Небесное! Сверстник мой, монах Симеон, да... -
Духовник перекрестился. - А где теперь отец Херувим?
- На Кавказе. Уехал туда вместе с братством. А как вы, батюшка? Как себя
чувствуете?
Старец снова улыбнулся своей кроткой и чистой улыбкой:
- Душа моя в неизреченной радости возносит Богу хвалу: «Слава в Вышних Богу
и на земле сердца - мир Божий, всякий ум превосходящий, и в человецех, душе
моей, - неизреченное благоволение...»
Словно ребенок, батюшка восседал среди белых простыней и подушек, как будто
в его облике Сам Господь восседал на облаках небесных. В этот миг он был
удивительно похож чем-то на Христа, вознесшегося на Небеса...
- Сестры, подарки, несите подарки отцу Симону для Афонских братьев!
Монахини принесли старцу пакеты со сладостями, которые он вручил мне в
руки.
- Вам пора отдыхать, батюшка! - строго сказала монахиня, прислуживавшая
больному духовнику. - Вам вредно долго сидеть...
Она сурово оглянулась на меня. Отец Кирилл послушно лег на подушки и
поманил меня пальцем, улыбаясь.
- Симоне Ионин, любиши ли меня? - прошептал он.
- Вы знаете, батюшка, как сильно я люблю вас! Я очень, очень вас люблю...
- С Богом, отче Симоне, молись обо мне, а я буду молиться о тебе! С Богом! -
благословил он меня.
Это была наша последняя встреча. Я вышел в коридор с лицом, залитым слезами.
- Батюшка, прямо чудо какое-то! - наперебой говорили сестры. - Старец до этого
лежал, не говорил, и даже не шевелился. А тут сам поднялся и даже разговаривал
так бодро... Вы бы почаще к нему приезжали, раз у батюшки от вашего приезда так
здоровье улучшилось...
В Москве мне пришлось ездить с кислородным баллоном, легкие уже не
выдерживали столичного воздуха. Не задерживаясь, мы улетели в Грецию. На
Фиваиде нас встретили радостно. Где-то на чердаках отыскался старый
пожелтевший устав скита: постная седмица, всенощные бдения по четкам, литургии
по воскресеньям.
- Надо же, как получается! - радовались братья. - Оказывается, сами того не зная,
мы живем по древнему Фиваидскому уставу, который благословили игумен
Макарий и духовник отец Иероним!
В Фиваидскую библиотеку мы привезли из Москвы первые издания книг старца
Софрония «Видеть Бога, как Он есть» и «О молитве». Почитая Афонских
подвижников и учеников Иосифа Исихаста, я всей душой принял книги отца
Софрония, которые словно убрали некую завесу и явили мне полноту духовной
жизни и ее безграничные просторы. Благодаря чтению его книг, в сердце моем сами
собой объединились все периоды моей молитвенной жизни -ив Абхазии, и в Греции.
Греки, сербы, болгары, румыны и даже далекие копты, с их своеобразным
Православием, - все они стали открытием глубин православного духа, который не
знает границ и расстояний. Во мне созрело глубокое убеждение, что без книг старца
Софрония в современном Православии образовалась бы огромная и ничем не
восполнимая брешь.
Из Троице-Сергиевой Лавры позвонил отец Анастасий и рассказал, что
наместник благословил издать сборник стихов из моего кавказского периода. Я
хотел, было, предупредить издателя, чтобы не печатали попавшие в их руки
черновики, но мой друг сообщил, что архимандрит Феофан уже благословил, не
принимая никаких возражений: «Печатайте все!» Спасибо этому необыкновенному
человеку, одаренному и талантливому деятелю Церкви, с которым то и дело
пересекалась моя жизнь. Отец Агафодор продолжал перевод своих первых книг с
греческого языка, на мой взгляд очень удачный. Но все эти небольшие радости
быстро сменились сильной скорбью: я узнал, что монах Григорий скончался и
погребен на монастырском кладбище. С грустью стоял я неподвижно у
простенького креста. Все уходит, все лучшее, что встречалось в жизни, уходит,
словно не желая быть ею, как будто с какой- то легкостью просто и незаметно
оставляя ее и возвращаясь в неизменное и вечное, что не имеет в себе никакой
скорби.
Монахи принесли епитрахиль и кадило. Я отслужил литию и мы с отцом
Агафодором протянули у могилы монаха по несколько четок. Я присел на
кладбищенскую скамью. Вдали, над редким сухим леском, кружили чайки, почему-
то залетевшие сюда, так далеко от моря. По вечнозеленым оливам пробегал ветерок,
заворачивая наизнанку серебро листвы и качая скорбные кипарисы. У ног
примостился рыжий монастырский кот и с мурлыканьем начал тереться о ботинок.
Текучие неуловимые видения жизни, в которой и я сам был мимолетной вспышкой
переживаний и поисков. Даже слабое тепло зимнего солнца, греющего правую
щеку, казалось светом, пришедшим из другого мира, уже оставленного мной
навсегда и передающего мне свои последние теплые ласки...
Болезни вновь обрушились на меня и я со скорбью начал понимать, что климат
Афона не подходит для моих легких. Зима на Святой Горе выдалась суровая. Даже
Новую Фиваиду засыпал снег, отчего скит похорошел неузнаваемо - снежный
покров прикрыл все старинные развалины, превратив их в какой-то сказочный
город. Я углубился в рукописи монаха Григория и забыл обо всем. Его записи
удивили меня. В них вперемешку были собраны его замечания по различным
вопросам духовной жизни и многочисленные цитаты его любимого святого -
преподобного Каллиста Ангеликуда. «Тех, которые достигли истинного созерцания,
Дух Святой соединяет с предвечной красотой Божественной Троицы. В глубоком
изумлении при созерцании света Троицы ум теряет способность к восприятию чего-
либо иного и забывает самого себя. Человек в Божественном созерцании облекается
в Небесный образ, в образ Небесного человека».
Я сидел на деревянном топчане, опираясь спиной о деревянный щит, который
мне служил опорой при долгих ночных молитвах. В углу, перед иконами Спасителя
и Иверской Матери Божией, тихо мерцала лампада крохотным зеленым огоньком.
Дрова в печи почти прогорели, но в келье еще держалось тепло. В три часа тридцать
минут слабое легкое сияние голубоватого цвета стало проявляться перед иконами,
оно ширилось и росло. В лицо словно пахнуло теплым ветром. Светлое веяние
благодати заставило сердце замереть от святости того, что свершалось передо мной.
В углу, источая сияние или, вернее, будучи сам этим сиянием, стоял монах Григо-
рий, с той же едва заметной улыбкой на лице, которая запомнилась мне при нашем
прощании. Только ряса его была уже не черной, а будто сливалась с белизной лица
и бороды. Ног его я не видел. Он как будто стоял в светящемся ореоле. В келье
наступила полная тишина. Я перекрестился, забыв, дышу я или нет.
- Вот и свиделись, отец Симон... Слова, услышанные мною, не были
материальными. Они словно сами были частью этого светлого сияния. - То, что тебе
передано, есть вечная традиция священного безмолвия. Это Божественное
созерцание никогда не может измениться или прекратиться. Никогда не оставляй
исихии, и Христос заберет у тебя земное время и подарит Свою вечность. Теперь
можешь жить где угодно, но всегда предпочитай уединение. Это твой путь. Всегда
согласовывай свое поведение с молитвенной благодатью, свое постижение - со
святым Евангелием Христовым, а свое Богопознание - с Возлюбленным Христом.
Помогай всем людям молитвой, а желающим утешения и молитвенного наставления
- письменным словом духовного учения. Регулярно служи литургии в уединении.
Храни православную традицию исихазма и передавай ее послушным и усердным
ученикам в соответствии с их способностями. Тот, кто постиг Христа, постигает и
Царство Его как чистую обитель Божественного света - это есть состояние полного
безстрастия и человеческого совершенства в полноте святости и любви. Для того,
кто обрел подобное постижение, все является Отцом, Сыном и Святым Духом, - ска-
зав это, монах Григорий благословил меня с любовью и вошел в великий свет...
***
Созерцание для тех, кто в безмолвии, при содействии благодати, законно обитает
в духовном свете, кто приобрел в боголюбивом смирении духовное неусыпающее
око и, благодаря непрерывному созерцанию, устремляется к умопостигаемому, а
затем к тому, что выше. И столь великий плод радости удается им оттуда стяжать от
созерцания славы Божией, что затмевается для них слава видимых чувственных
вещей, подобно тому как от восходящего солнца меркнет крохотная звезда. Но до
этой степени доходит младенческое созерцание. А цветущим возрастом назову
созерцание Лика Божия и вышеестественной красоты, и неприступности ее славы, и
непревзойденности сияния.
Где пребывает единовидное видение ума и обожествляющее постоянство, там и
безграничность и необъятность, отсутствие представлений, безвидность, творимая
наитием Святого Духа, преодолением всех чувственных вещей и умопостигаемых
творений, какие только ни есть. И в такой момент Непостижимость принимает
созерцателя, восшедшего через созерцание в такие видения по благоволению
Святого Духа, вышеестественно и таинственно впуская его в Себя зрителем,
отторгнутым от всякой связи с миром и от любого мышления. Вместе с этим
возникает блаженная Божественная любовь и свойственное ей горение, и
несказанная радость, и наслаждение в истине и Духе - таковы залоги обожения и
любви Божией, надмирное соединение с Богом.
Доступное совершенное созерцание и видение Бога суть дары Божии, уделяемые
через Духа Святого. Бог недостижим для духовно мертвых. А мертвыми становятся
согрешающие без обращения и покаяния. Струи благодати Божией источаются и
льются повсюду, но пользу приносят лишь тем, кто живет и движется стремлением
и верой ко Господу.
Тот, кто стремится единственно к Божественному постижению, бывающему от
несложного созерцания Бога, которое есть врата совершенства, сокровищница
Небесной любви, спешит прийти к созерцанию с прямотой и безыскусностью.
Простирай усердие свое и рвение вплоть до созерцания этой Божественной красоты,
в точности постигнув Божественную истину и научившись всему, что в согласии с
ней. Предел всех добродетелей - вышеестественное Божественное единение во
Святом Духе, без которого, если даже исполнить целую вселенную всевозможных
заповедей, нельзя быть во всех отношениях безпорочным, ни таким, как требует
закон Духа.
Каждому дается явление Духа и созерцание, ни в коем случае не напрасно и не
просто так, но на духовную пользу. А кому не полезно, тому не является.
Божественная благодать исполнена благ и тысяч доброт, животворящая, озаряющая,
освящающая и обновляющая тех, в кого вселяется и кого показывает согласно
образу Божию и подобию. Она соединяет с Богом и обоживает душу, но избегает
неверующих и нечестивых, ибо даётся одним лишь верным, которые являются
истинно верующими.
Благодать требует дел по заповедям, чтобы вера была живой и подвижной, а не
мертвой и недвижимой, состоящей из одного лишь рассуждения. Для исполнения
заповедей и послушания им необходимы отвага души и мужество. Остальные
остаются жить лишенными Духа и потому уподобившимися мертвецам. Дух Святой
не следует прихотям тех, кого Он животворит, но, как Утешитель, увещевает их к
истине, покаянию, молитве и созерцанию, содействуя их спасению.
Бог допускает, чтобы на имеющих Духа навлекались скорби соразмерно дару
благодати. Тогда в меру веры и согласных с нею дел Дух являет причастникам Свою
славу. Чистота сердца возникает, если кто-либо избирает быть целомудренным и
держаться истины, быть великодушным и творить благо. А если кто приложит и
безмятежность, и уединенность, и угашение страстей, то он достиг места и
состояния возвышенной чистоты. А если он еще потрудился в бдении и
подобающем чтении, то достигает состояния еще большей чистоты, которое можно
стяжать человеческими усилиями.
Такие души приемлют явление Животворящего Духа, соединяющее со светом и
боготворящей силой, путеводствующее, выправляющее, научающее созерцанию
Божественному и надмирному. Тогда душа, утонченно созерцая должное, благодаря
превышающему ум озарению Духа, воспринимает духовную сияющую чистоту,
приближаясь в созерцании к Богу, всецело предаваясь Ему и созерцая Его славу.
Соединившись всецело с Богом, оно обретает совершенную чистоту, которая дается
по благодати Духа Святого.
Для принятия Духа необходим покой от всего внешнего и полнота внутренней
свободы, благодаря безмятежности, если кто намеревается пребывать внутри себя
через молитву и благодать, дабы не угасла эта благодать от смятения мира при
соприкосновении с ним. Подобает продвигаться к духовной благодатной чистоте со-
гласно чину смирения и послушания старцу, отринув всякую самочинность и
своеволие, которое есть медная стена и преграда для духовных благ.
Горько видеть тех, кто прежде обучения предварительному стяжанию
добродетелей и очищению от страстей и помыслов дерзают стяжать непрестанную
молитву и даже созерцание. Все они, возомнившие о себе, укореняются в
губительной и тяжелейшей страсти заблуждения. Наш Христос сделал любовь
верным признаком Своих учеников, затем через смирение сделал блаженными
смиренных сердцем и творящих молитву с надлежащим бодрствованием, обещая
таковым Божественное усыновление.
Тому, кто устремился к Богу, следует использовать добродетели, как
инструменты. Какой мастер работает без таковых орудий? Затем следует укротить
тело, стремящееся к своеволию, а когда оно смирилось, то лишь тогда направлять
его молитвой к священному созерцанию. Целью же созерцания является
животворящее и сотворяющее Божеством вселение в нас Бога во Святом Духе через
чистоту, то есть безупречность в вере. И если кто не обретет сего еще здесь, не
будет жить с Богом, но ужасным образом будет чужд пребыванию в Нем и с Ним.
Благодать Духа, пребывающая в сердце, направляет ум, получивший благодать,
ввысь, к Богу. Она обучает и показывает ему наднебесное и позволяет милостиво
находить себя без заблуждений и ясно узревать умственно. Опытными в
подвижничестве отцами она называется силой безмятежности, при наличии которой
наступает подходящее время для безмолвия, для молитвы и созерцания. А без
благодати не время заниматься этим даже много повидавшему старцу.
В первую очередь следует стремиться не к безмятежности и уединенности, но к
духовному невещественному созерцанию. Только пусть стремящийся да будет в
подчинении у своего наставника и учителя. Пусть вообще все, что ученик
собирается делать, будет по выбору воли и рассуждению того, кто прошел дальше,
будь то пребывание в безмолвии, внимание ли, слезы, - все то, что следует
совершать ради обретения в себе Царства Божия, и согласно с ним - созерцания.
Ибо таким образом послушник становится любезен Богу и достигает спасения, а
то, что вопреки воле старца, пусть даже кажущееся лучшим из благ, окажется
пустым и преисполненным заблуждения и вообще мерзким. Следует знать, что не
ранее сорока лет нужно избирать уединенное жительство, хотя бы кто и сподобился
величайшего наития Духа. Необходимо, чтобы телесный порыв увял и угомонилось
сильнейшее восстание страстей из-за изощренных демонических натисков и
нападений.
Те же, кто или по возрасту, или по немощи не могут жить в послушании, пусть
проводят жизнь в смирении во всех своих делах. А желающие уединенного
жительства - да бегут в горы и в пустыни, по двое или по трое, или вдесятером, бок
о бок и единодушно, поистине братски и кротко пусть живут с любезной Богу
любовью и ищут спасения. Они найдут совет и подсказку от более преуспевающих,
последовательно ведомые в духовной жизни.
Так достигается разумение в безмятежном житии и так, через молитву и
смиренное рассуждение, вселяется в душу благодать - вернейший и истиннейший
учитель всего благого. С нею приходит духовное созерцание, которое начинается от
святых Писаний, утверждающее краеугольное основание видения, неразлучного с
верой. Оно ведет ум в безвидность, безкачественность, безфор- менность,
неосязаемость и неопределенность, изменяет сам ум, делая его таким же, как объект
его созерцания, а по временам дивно приводит его к единовидной Непостижимости.
И вообще, созерцание возводит такой ум к вышеестественному состоянию, когда
Божественная любовь неложно и явственно расцветает в душе, возрождая душу к
Божественным единениям и боговидным переживаниям в духовном свете.
Таковы состояния, которые божественно испытывают те, кто пришли со
смирением к Иисусу, и это есть безошибочные признаки Царствия Божия: внутри
себя стремиться к созерцанию и молитве и усердно заниматься всяким
Божественным искусством - умному трезвению и наблюдению за умом. Это весьма
похвально и далеко отгоняет заблуждения. А то что монахи прежде этой практики
или вместе с нею стремятся к пророчествам и прозрениям, или еще к каким бы то ни
было знамениям, или к тому, чтобы видеть Ангелов или слышать их гласы, или
воспринимать Божественный свет, словно хотят ухватить его внешними чувствами,
- вот это не только чрезмерно, но и абсолютно не свойственно этому состоянию
святости и есть на самом деле ров ужаснейшего заблуждения.
Те из евангельских заповедей, которые исполнились, приписывай помощи и
поддерживающей тебя благодати. Что касается заповедей, которые оставляешь без
внимания, то в этом вини вялость своего произволения и помраченность своего ума.
Как можно скорее воспрянь от поражения, не допуская ничему дурному стать на-
выком, ибо долго длящиеся привычки трудно устранять. Молись в смирении и кайся
искренне, прося Христова заступничества, ни в коей мере не уступая тем помыслам,
от которых потерпел поражение посредством пагубного небрежения или
малодушного отчаяния. Держи себя в терпении и уповании, которые являются осно-
вами добродетелей, сотворяющих душу божеством, и без которых всякий будет
воздвигать добродетели словно бы на воздухе.
Умоляя и не получая, тебе не следует впадать в уныние, ибо придет Божие
заступление и защитит тебя, когда нужно. Ты же, ободрясь и припав к Богу в
смиренном умонастроении, никогда не прекращай умолять. В надлежащее время
Христос является тем, кто с верой просит и сражается за них, когда они нуждаются
в помощи. Совершеннейший вход в Царство Небесное бывает многими скорбями.
Поэтому тебе подобает через благие надежды стяжать терпение, если веришь как
должно, что поистине много скорбей у праведных, и от всех их избавит их Господь
(Пс. 33: 20). Ибо хранит Господь все кости их, то есть душевные силы. И далее: ни
одна из них не сокрушится. Ведь даже когда духоносец страдает и поскользнется,
склонясь ко греху, благодать не позволяет ему впасть в погибель. Ибо когда он
будет падать, не разобьется, поскольку Господь поддерживает руку его.
4
Все это для того, чтобы каждый ясно познал бы немощь и без- силие своего
ничтожества в Божественнейшем и Прекраснейшем. Неоткуда у него взяться ни
любви к добродетели, ни к возделыванию ее, ни к стремлению к ней. Отсюда он
обретает самоукорение и приходит в боголюбезное смирение, наилучший и
неприступный оплот добродетелей. Затем со всем душевным усердием приникает он
к Богу, Подателю всего благого и прекрасного: совершенных и вышеестественных
благ, достигаемых молитвами и слезами, припаданием и воздыханиями, вместе с
терпением, возникающим от упования на Бога.
Никакое из благ не может обрести завершение без содействия Бога. И те, кто
ясно осознал это, приобретают терпение со смирением и никого не осуждают.
Поэтому они удостоены Божественных и вышеестественных даров благодати, по
образу и подобию Божию, и, в целом, обожения и связанной с ним Божественной
любви и созерцания. Озаряясь и совершенствуясь, насколько это возможно, они
восходят от славы в славу, преображаются и переходят к Божественным и
неизреченным созерцаниям и глубинам Божественных таинств, облекаясь
вышенебесной мудростью и радостью.
Ищи, как сказано, и поселяйся в Пресветлом Боге через терпение, происходящее
от веры. И ты не лишишься Царствия и Его Божественных даров, будешь общником
Его непостижимой славы. Тогда душа человеческая, о чем для всех Ангелов
страшно даже помыслить, станет наследницей Бога, Который надо всеми. Вначале
на краткий миг является Божественное благоволение, и утешение, и надмирный свет
и красота, с непереносимой славой Христа. Тогда вся душа становится охваченной
Божественной любовью. Затем она восходит с сильнейшим устремлением со
Святым Духом и заглядывает за грань всего сущего, входит в скинию нерукотворен-
ную, где находит Христа, сидящего одесную славы величия Отца.
Там она дивно наслаждается неизреченной красотой и входит в изумление от
столь великого созерцания и блаженства, без сомнения говоря: «Никогда не
отступлю от Тебя и от Твоих благ, Иисусе». Надлежит тебе быть стойким, готовым
к обороне, полностью вооруженным, готовым к сражению и сопротивлению, стре-
мясь неисходно удерживать такое вышеестественное созерцание. Единственно
смирение омывает созерцателя от всякого заблуждения и ведет его к неколебимому
совершенству.
Лишь в благодати душа ощущает собственную немощь, переменчивость,
безрассудство и безумие. И так осуждая себя, она входит в крайнее смирение - в
истинное самопоношение, безукоризненное, безпримесное, любезное Богу, стоящее
в преддверии Божественных таинств и Самого Бога, без всяких мысленных
скитаний. Вне искушений и всевозможных скорбей созерцательные души могли бы
впасть в самомнение, надменность и вступить на путь мерзкой горделивости с
презрением к людям, которая является причиной и началом всякого греха, ибо
склоняет последователей своих тяжко преступать заповеди.
Как только у души не станет искушений, все будет отброшено - мужество,
рассудительность, целомудрие, трезвение, бодрствование, воздержание, молитва и
всяческие добродетели. Как это ни удивительно, но Божественная любовь,
стяжавшая Небесные блага, часто обретает свое начало из искушений. Получая в
искушениях поддержку Божию, мы с большим напряжением остаемся ей верны. В
таком неисходном постоянстве пред Иисусом, склоняя голову в молитве с
подобающим покаянием и искренним расположением ума, мы приготавливаемся
созерцать Его славу и величие.
Тогда душа весьма благодарит Бога за натиск искушений, ибо именно они
становятся основой Божественной любви. «Благо мне, - молвит душа, - что Ты
смирил меня, дабы я научилась праведным судам Твоим». Эти искушения отводят
душу от терзающих ее демонов, упокаивая ее в покаянной молитве и Божественном
созерцании. Мы лишь показываем нашу надежду на Тебя, Человеколюбие, а Ты
изливаешь на нас неизреченную благодать Твоего Животворящего Духа,
обещанную в дар верным. А когда мы в сокровенном созерцании приникаем к Тебе,
Божественная любовь начинает пробуждать душу к живительному горению и
подавать ей надлежащее блаженство.
Предел всякого духовного восхождения - Божественное любовное упоение и
нескончаемое восхищение, соединяющее с Богом, и частые изумления, подаваемые
энергией Духа. Бог, вечная и сверхсущностная Жизнь, произвел прекрасное,
упроченное и совершенное. Тем более Сам Он будет прекраснейшим, прочнейшим и
неизменным в Своем совершенстве. Нам же, укореняясь светозарным дарованием и
Духом Святым, следует замкнуться в келье своей и всему научиться в надлежащее
время от Духа, или, если кому угодно, от священного помазания, оставаясь
стойкими в созерцании, молясь в смирении, исполняя что должно.
В келье же должно исполнить свое предназначение в покаянной молитве, сделав
ее непрестанной. Пока душа еще лишена действующей благодати и подвизается
лишь одним упорством ради веры, для ее безопасности лучше пока не пребывать в
полном уединении. С того же момента, как от посещения Божия и по Его неизъясни-
мой благости, душу осеняет животворящий озаряющий дар и дуновение Святого
Духа и наполняет духовное сердце действующей энергией, которую опытные в
безмолвии называют трезвением ума и исихией, с благословения наставника ей
открываются врата безмолвия, уединения и созерцания.
Лишь тогда причастник благодати в вечно движущейся из сердца силы и энергии
Духа может воистину ощутить и сказать: «Я сплю, а сердце мое бодрствует». Тогда
в надлежащий срок после сорокалетия приходит время для безмолвия, поскольку на-
ступает перерыв в чтении и пении, а вместо этого - пребывание в непрестанной
молитве в полном молчании и устремление в сокровищницу сердца. Приходят
терпение и посильные бдения, умопостигаемое видение и созерцание, со слезами
устремление ума горе к Богу, умное снятие завесы с таинственной и надмирной
Непостижимости, Божественная любовь и вызываемое ею вразумление и обожение,
когда благодать властно гасит человеческие помыслы. После этого
вышеестественно и духовно совершается празднество Бога и благодарение, и
восхваления Ему.
Тело в трезвении ума сидит на низкой скамье или же на жестком одре в полной
умиротворенности, без какого-либо движения и шевеления, а ум собранным
образом вступает в глубины сердца. И телу достается тогда тяжкий труд, не
физический, а труд совершенной бездвижности и замирания, так что даже
останавливается и само дыхание. Тогда приступаем, как сказано (Пс. 131: 4): Не дам
сна очам моим, и веждам моим - дремания, доколе не найду места Господу, то есть
пока по благодати не окажусь во внутренней глубине моего сердца, среди зримой
усталости моего тела. Доколе не вошел... во святилище Божие (Пс. 72: 17), то есть в
сердце, которое стало в Духе обиталищем Бога и местом устроения благодати.
Пока сила и энергия Духа Святого не охватит мастерскую помыслов и престол
ума (разумей - сердце), не начнет явно и непосредственно действовать в нем,
созерцание не входит в святилище Божие. Ныне ум со своими силами ниспал из
естественного места обитания, то есть из сердца, и колеблется помыслами и не
может в силе свободно распоряжаться своими способностями, но разделен, немощен
и нищенствует без благодати. Будучи разделенным помышлениями, занимается
множеством суетных вещей. Поэтому такое убийственное разделение требует занять
ум многими видами духовной практики, то есть пением и чтением, а наиболее -
внимательной молитвой с посильным рукоделием. Все это для того, чтобы упредить
его поползновения к порокам из-за его разделенности.
Наш греховный ум как бы скрывает своим греховным видением чистую картину
Божественного бытия, набрасывая на нее пелену помышлений. Если грехи
отсутствуют, душа ясно постигает, что все, сотворенное Богом, есть благо. Если мы
зависим от ума, то мы его рабы. Если же зависим от Духа Святого, то мы - сыны
Божии, сыны свободы.
Когда же в сердце воссияет действующая благодать и ум будет зреть ее там, и
будет ею утешен и призван, и оба - ум и благодать - станут дух един, тогда ум будет
введен внутрь сердца и в силе Духа окажется в своем естественном месте, соберет
силы и станет собой. Приведя из дальних странствий свои помышления и
восстановив свою неразбросанность, он собранно и цельно приходит в единение.
Дух незыблемо водружает ум внутри сердца, словно на некий трон. Он озаряется и
от этого созерцает таинственные откровения, которые ему невозможно было прежде
узреть из-за собственной неустойчивости и отсутствия просвещающего Духа.
Ум, блаженствуя в духовной радости, созерцает славу Божию, восприняв
полноту богатств из сокровищ мудрости и ведения. Он погружается в глубины
Божественного блаженства и законно царствует над своими способностями, стойко
противостоя чуждому помыслу. В созерцании не следует делать попыток что-либо
увидеть. Божественное Откровение приходит само, как дар Святого Духа. Когда мы
развиваем созерцание, это есть начало оббжения, а когда овладеваем им в
совершенстве, это есть завершение оббжения и предельное подобие Богу. Духовная
мудрость - это совершенная чистота сердца и ясность ума, окрыляемых веяниями
Святого Духа.
Тогда сокращается время для песнопений и чтения, и вообще - всякое строгое
установление их меры полностью отвергается. Остается лишь один неписаный устав
и предел вниманию - надмирное единение внутри сердца ума с благодатью Духа,
вышеестественное созерцание через Духа или с Духом, распознавание Духа в себе, и
ничего более. Итак, сидя в келье, а часто от изнеможения и лежа, находясь в
состоянии отрешенности и безмолвия, следует удерживать ум в таком
созерцательном состоянии до тех пор, пока от расслабленности тела, или от какой-
либо внешней причины, или без- печности ума, та животворящая сила Святого,
просвещающего и озаряющего Духа не ослабеет и не отойдет. Тогда же вновь
следует раздуть ее пламя и снова приводить в движение возобновлением одной-
единственной, без помыслов, непрестанной молитвы.
Если же из-за какой-либо потребности это не по силам, надлежит быть, сколько
возможно, немногословным и удержаться в молитвенном созерцании. Когда же не
удалось взойти к созерцательному совершенству, требуется чем-то заняться, можно
выйти из кельи, немного походить и быстро вернуться. Затем вновь войти в сердце и
держаться созерцательной практики, перемежая ее с непрестанной молитвой, с
мужеством и наитием Духа, которое не замедлит прийти и будет сильнее.
Чтение же в безмолвии, хотя оно само по себе и полезно, и в иное время кто-то
пожелает получить в нем прохладу отдохновения, обращает ум в смятение, как
ничто иное, и склоняет к рассеянности. Поэтому его следует сильно сокращать,
пусть даже это и подходит для хранящего безмолвие.
Созерцающий подвижник непрерывно сидит на низкой скамье или на одре. Он
созерцает, подобно Ангелам, и хранит молчание. И совершенное видение
присоединяется к нему Духом, вместе с Которым он созерцает, а можно добавить, и
оббживается, Святитель Григорий Богослов сказал, что такое безмолвие является и
боготворящим.