Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке

Royallib.com
Все книги автора
Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!
 Отто Скорцени
НЕИЗВЕСТНАЯ ВОЙНА
 Предисловие
Более чем через полвека после окончания второй мировой войны в
ваши руки попала книга воспоминаний оберштурмбаннфюрера СС
Отто Скорцени, одного из наиболее известных офицеров войск СС,
организатора и руководителя многих эффектных акций немецких
частей специального назначения.
В последней мировой войне были задействованы невиданные в
истории силы и средства. Казалось бы, что на фоне борьбы миллионов
людей действия какого-либо индивидуала не имели значения, что
отдельные солдаты или небольшие отряды являлись второстепенным
элементом вооруженных сил. Однако во время боевых операций часто
оказывалось, что решающую роль играет не только количество войск,
их оснащение и технические средства, но также личные качества,
изобретательность и умение отдельных солдат, в особенности
служащих в элитарных частях, предназначенных для выполнения
разведзадач, совершения диверсий в тылу противника и захвата
наиболее важных объектов.
От солдат частей специального назначения требовалась
необычайная твердость духа, отличная физическая подготовка и
выучка, огромное мужество и самоотверженность. Как правило, они
участвовали в операциях с большой степенью риска. В любой момент
они могли погибнуть. Во время тренировочного курса их обучили
пользоваться различными видами оружия и техническими средствами,
действовать в различных ситуациях. С целью выработки иммунитета к
обычному человеческому страху и неожиданным ситуациям солдат
знакомили с методами ведения боевых действий огневыми средствами
противника.
Части специального назначения создавали как союзники, так и
государства «оси». Первые отдельные десантные роты были созданы в
Великобритании весной 1940 года. Через год, в марте 1941 года,
британские десантники участвовали в рейде на Лофотенские острова,
а в августе 1942 года — на порт в Сен-Назер. Они также принимали
участие во всех крупных десантных операциях союзников. Задания
подобного рода в американской армии выполняли части
«рейнджеров».
В немецких вооруженных силах первые подразделения
специального назначения возникли перед началом второй мировой
войны — их созданию способствовал руководитель Абвера (военной
разведки и контрразведки) адмирал Вильгельм Канарис. Эти
подразделения формировались в городе Бранденбург у реки Хафель,
поэтому солдат, которые в них служили, называли
«бранденбуржцами». Подразделения контролировались II отделом
Абвера.
В 1939–1940 годы, благодаря формированию новых десантных рот,
стало возможным создание в Бранденбурге «Батальона специального
назначения 800». В мае 1940 года солдаты этого батальона участвовали
в многочисленных акциях на территории Голландии, Бельгии,
Люксембурга и Северной Франции, облегчая немецким войскам
наступление в Западной Европе.
Успехи в боевых действиях способствовали принятию решения о
создании в октябре 1940 года целого полка, предназначенного для
спецзаданий, который получил название «Полк спецназначения
Бранденбург». В 1941–1942 годы солдаты этого полка многократно
принимали участие в боевых операциях на Восточном фронте.
В 1941–1943 годы «бранденбуржцы» также выполняли
многочисленные спецоперации в Ливии, Египте и Тунисе.
В ноябре 1942 года для спецопераций была создана дивизия
«Бранденбург», вошедшая в состав стратегического резерва
Верховного главнокомандования вермахта. Через год солдаты этой
части добились значительного успеха, внеся свой вклад в захват
принадлежащего Великобритании острова Лерое в Эгейском море.
В войсках СС части специального назначения начали создаваться
после изменения ситуации на фронтах в сторону, неблагоприятную для
Германии. Перелом наступил 18 апреля 1943 года после назначения
командиром части специального назначения «Фриденталь»
хауптштурмфюрера СС Отто Скорцени. Подразделение,
расквартированное в центре Фриденталь вблизи Берлина, было быстро
развернуто и преобразовано в боевой батальон.
Во время подготовки солдат пользовались методами и стандартами,
разработанными ранее «бранденбуржцами». Центр во Фридентале
находился в подчинении у VI отдела Главного управления
безопасности рейха (РСХА), которым руководил бригаденфюрер СС
Вальтер Шелленберг. Однако после войны в своих связях с внешней
разведкой службы безопасности (Sicherheitsdienst, SD) Скорцени
признавался не очень охотно. Он всегда подчеркивал, что был
фронтовым офицером войск СС, а не сотрудником службы
безопасности.
Перед началом второй мировой войны и в первые ее годы немного
найдется фактов, указывающих на то, что деятельность Скорцени в
новой роли быстро получила известность.
Скорцени родился 12 июня 1908 года в Вене, в семье
предпринимателя средней руки. Он окончил высшую техническую
школу по специальности инженер. Принадлежал к одной из
традиционных немецко-австрийских студенческих корпораций, чем
гордился до конца жизни.
В 1932 году он вступил в ряды национал-социалистской партии
Германии и сделался сторонником национал-социалистской
идеологии. Свои взгляды не изменил и после второй мировой войны,
когда стали достоянием гласности преступления, совершенные
гитлеровским режимом. Его мнение, касающееся политической
истории Европы, может оказаться шокирующим для многих читателей,
особенно в нашей стране.
Во время аншлюса Австрии в марте 1938 года Скорцени совместно
с подразделениями СА захватил резиденцию президента Австрии
Вильгельма Микласа, но его роль при этом до конца остается неясной.
Когда после начала войны неудачей закончилась его попытка попасть в
одну из авиашкол, готовящих пилотов Люфтваффе, он добровольно
вступил в войска СС. Сначала получил назначение в резервный
батальон подразделения лейб-штандарте СС «Адольф Гитлер». В мае
— июне 1940 года в качестве унтер-офицера артиллерийского полка
резервного дивизиона СС участвовал в боевых действиях в Голландии,
Бельгии и Франции. В апреле следующего года в рядах дивизии
«Рейх» воевал в Югославии. По счастливому стечению обстоятельств
он дважды был молниеносно повышен в воинском звании, сначала до
унтерштурмфюрера СС (лейтенанта), а затем — оберштурмфюрера СС
(старшего лейтенанта). С июня 1941 до начала 1942 года Скорцени
служил на Восточном фронте все в той же дивизии «Рейх». По
состоянию здоровья он был отправлен в рейх на лечение. Весной 1943
года как выздоравливающий получил назначение в расквартированный
в Берлине резервный батальон дивизии лейб-штандарте СС «Адольф
Гитлер».
В тот момент для Скорцени, принявшего командование
спецбатальоном, наступил перелом в его до сих пор блеклой военной
карьере. Одновременно он получил звание хауптштурмфюрера СС
(капитана). Всего лишь через полгода, проявляя, бесспорно, большую
изобретательность и энергию, этот высокий (195 см), широкоплечий
мужчина со шрамом на лице сделался одним из наиболее известных
офицеров войск СС. После успешной молниеносной акции по
освобождению Бенито Муссолини в сентябре 1943 года его
фотографии появились во многих немецких газетах. Пропаганда
Третьего рейха создала образ очередного военного героя, офицера —
образец для подражания для немецкой молодежи. После войны та же
пресса назвала его «самым опасным человеком в Европе».
После ареста дуче в Италии 25 июля 1943 года Германия пришла к
выводу, что итальянское правительство намеревается разорвать
союзнические отношения с Третьим рейхом. Чтобы это предотвратить,
необходимо было, прежде всего, освободить Муссолини. Гитлер
выбрал для этого задания Скорцени, который блестяще с ним
справился. Операция носила условное название «Дуб», и
хауптштурмфюрер СС Скорцени руководил ею непосредственно.
Солдаты, атаковавшие гостиницу «Кампо Императоре» в горном
массиве Гран-Сассо, в большинстве являлись все-таки
военнослужащими 1-го батальона 7-го полка воздушно-десантных
частей Люфтваффе под командованием майора Отто-Гарольда Морза,
а не солдатами войск СС. Об удачном исходе акции первым сообщил
Гитлеру рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, который все заслуги по
освобождению Муссолини приписал Скорцени и его солдатам, обходя
молчанием усилия автоматчиков-парашютистов. После акции в Гран-
Сассо Скорцени был повышен по службе и получил очередное
воинское звание штурмбаннфюрера СС (майора), а также Рыцарский
крест к уже имеющемуся Железному.
В пропагандистских публикациях и радиопередачах журналисты,
говорившие об освобождении дуче, вспоминали практически только
солдат СС. 4 октября 1943 года на конференции высшего
командования СС Гиммлер назвал акцию Скорцени «кавалерийским
рейдом наших эсэсовцев».[1] Против умалчивания заслуг
парашютистов-автоматчиков Люфтваффе, без которых, по правде
говоря, освобождение Муссолини оказалось бы невозможным,
энергично выступал командир 11-го авиационного корпуса генерал
Курт Штудент. После его протеста многие солдаты корпуса были
награждены почетными орденами, в частности, два офицера получили
Рыцарские кресты к своим Железным, а майор Морз — Немецкий
Золотой крест. Генерала Штудента наградили Дубовыми листьями к
Рыцарскому кресту.
Однако награды, полученные автоматчиками-парашютистами, не
многое изменили. По мнению офицеров парашютно-десантных частей,
войска СС присвоили себе их успех. В этой ситуации не является
удивительным тот факт, что в послевоенных публикациях,
составленных на основе сообщений бывших автоматчиков-
парашютистов, роль подразделения СС обесценена. Несомненно,
ветеранов Люфтваффе раздражали возобновленные, пользующиеся
популярностью у читателей воспоминания Скорцени, в которых он
выставлял на первый план свою роль в подготовке и проведении
операции «Дуб». Правда, как это часто бывает, находится посередине.
Наверняка солдаты войск СС не были статистами.
Эффектная акция в Гран-Сассо вызвала большой интерес военных
наблюдателей во всем мире. Даже премьер-министр Великобритании
Уинстон Черчилль выразил невольное удивление, выступая в палате
общин: «Операция была проведена дерзко и энергично. Она со всей
определенностью доказывает, что в современной войне открывается
множество возможностей для подобного рода действий».[2]
Озаренный лучами славы, Скорцени получал очередные задания,
которые имели большое политическое значение. Осенью 1943 года
Вальтер Шелленберг начал готовиться к операции «Weitsprung»
(«Прыжок в длину»), во время которой планировалась ликвидация
руководителей правительств союзных держав: Ф. Рузвельта, У.
Черчилля и И. Сталина. Разведка СД намеревалась осуществить это во
время встречи глав государств на конференции в Тегеране в ноябре
1943 года. Руководство группой террористов решили поручить
Скорцени. Операция, в конце концов, так не была осуществлена,
прежде всего из-за активной деятельности контрразведки и трудностей
политического характера. Однако любопытным является тот факт, что
Скорцени энергично убеждал в своих воспоминаниях, что операция
«Прыжок в длину» существовала только в воображении писак…
Британский писатель Чарльз Вайтинг, занимающийся историей
спецподразделений во время второй мировой войны, с сожалением
констатировал, что во время разговора Скорцени упорно избегал
втягивания его в дискуссию на тему Тегерана.
В октябре 1943 года Гитлер получил информацию, что
правительство маршала Филиппа Петена намерено разорвать
отношения с Германией. Чтобы сделать это невозможным и
предупредить выезд маршала в занятый союзниками Алжир, была
подготовлена операция «Der Wolf belt» («Волк воет»). В ноябре
штурмбаннфюрер СС Скорцени с одной ротой «Охотничьего
батальона СС 502» и подчиненными ему другими немецкими
подразделениями находился уже в Виши, готовый в любую минуту,
после получения соответствующего сигнала, арестовать маршала
Петена. Однако ситуация прояснилась, и операцию отменили.
Неудачей закончилась миссия Скорцени весной 1944 года в
Югославии. Он поехал туда с заданием обнаружить и уничтожить
ставку маршала Тито. Ему удалось добыть ценную информацию о ее
местоположении, но он не смог скоординировать действия с местным
немецким командованием и вернулся в Берлин.
В 1944 году Скорцени искал новые методы ведения боевых
действий. Весной начали проводить операции подчиненные ему
специальные морские команды, подготовленные в Лангенаргене,
вблизи Фридрихсхафена. Они должны были атаковать суда союзников
с помощью малых моторных лодок, заполненных взрывчатым
веществом. Несмотря на самоотверженность солдат и большие потери,
акции не имели успеха. Первые действия против конвоев союзников в
Тирренском море, вблизи Анцио-Неттуно, прошли почти
незамеченными. Также неудачей закончилась атака с участием
пилотируемых торпед «Негр», проведенная в ночь с 20 на 21 апреля
1944 года.[3] Больший успех имели только группы боевых водолазов,
действовавших в континентальных водах.
Также штурмбаннфюрер СС Скорцени предпринял попытку
улучшения эффективности пилотируемых авиабомб V-1, называемых
«Рейхенберг». Их предполагалось использовать для атак на
выборочные, сильно бронированные цели, например, наземные
укрепления или большие корабли. В испытательных полетах
«Рейхенбергов» принимала участие известная летчик-испытатель
Анна Рейтш. Это было оружие для смертников. Теоретически, после
направления бомбы в цель пилот должен был катапультироваться, но
после испытаний оказалось, что это трудно осуществимо по
техническим причинам. В ноябре 1944 года примерно 175 бомб
«Рейхенберг-IV» находилось в распоряжении Гитлера. Если бы это
оружие имелось раньше, во время десантной операции в Нормандии 6
июня 1944 года, вероятно, он отдал бы приказ о его использовании.
«Рейхенберги» могли стать причиной больших потерь среди судов
союзников в канале Ла-Манш. Однако в конце 1944 года Люфтваффе
дало негативную оценку этой идее, и от претворения программы в
жизнь пришлось отказаться.[4]
20 июля 1944 года группа генералов и офицеров вермахта
предприняла неудачную попытку свержения власти Гитлера в
Германии.
Скорцени находился тогда в Берлине и по приказу руководителя VI
отдела Главного управления безопасности рейха (PCXА)
бригаденфюрера СС Шелленберга участвовал в действиях,
направленных против заговорщиков. В своих воспоминаниях он
выразил решительное неодобрение и презрение ко всем, кто каким-
либо образом сопротивлялся правлению Адольфа Гитлера.
Особенно сильную неприязнь у Скорцени вызывала личность
руководителя Абвера (контрразведки) адмирала Вильгельма Канариса,
являвшегося одним из участников заговора. Перед казнью, ночью 9
апреля 1945 года, Канарис выстукал через стену камеры последнее
сообщение: «Я умираю за страну с чистой совестью… Я выполнял
долг перед страной, когда хотел противостоять Гитлеру и удержать его
от бессмысленных преступлений, стаскивающих Германию в
пропасть».[5]
Скорцени писал свои воспоминания через несколько десятков лет
после окончания второй мировой войны. Многое указывает на то, что
он никогда не одобрял мотивов действий немецкой оппозиции. По всей
видимости, даже успешное покушение на Гитлера не изменило бы
судьбу Германии, так как поражение было неминуемо. Не подлежит
сомнению, что полковник Клаус Шенк фон Штауффенберг отдавал
себе отчет в этом, но он также знал, что смерть Гитлера прекратит
войну и спасет жизни многих людей. Он предпринял попытку
покушения и заплатил за это жизнью, но заслужил уважение
миллионов людей. По мнению же Скорцени, полковник фон
Штауффенберг был предателем.
В феврале 1944 года Абвер подчинили VI отделу Главного
управления безопасности рейха, которым руководил Шелленберг.
Благодаря этому через пару месяцев несколько подразделений дивизии
«Бранденбург» были переданы под командование Скорцени. Однако
эти подразделения не образовали единой сплоченной части, а
использовались отдельно на различных фронтах.
В конце сентября 1944 года регент Венгрии адмирал Миклош
Хорти по причине ухудшающейся политической и военной ситуации в
своем государстве решил начать переговоры с союзниками с целью
разрыва союза с Третьим рейхом, подписания перемирия, а затем и
сепаратного мира. Гитлер, стремясь избежать этого, лично приказал
Скорцени захватить резиденцию регента на Замковой Горе в
Будапеште. Задача облегчалась тем, что с марта 1944 года в Венгрии
находились немецкие войска.
Эффектную акцию под условным названием «Фауст-патрон»
провели 16 октября два батальона, подчиненные Скорцени. Действуя
внезапно, пользуясь нерешительностью венгерских солдат, они
захватили Замковую Гору в течение нескольких часов. Потери с обеих
сторон были минимальными.
17 октября адмирал Хорти был интернирован и оставался в
Германии до конца войны. Власть в Венгрии принял пронемецки
настроенный граф Ференц Шаласи, который сразу же прервал
переговоры с союзниками. Части венгерской армии воевали вместе с
вермахтом до окончания боевых действий. Гитлер, отмечая заслуги
Скорцени, повысил его по службе и присвоил очередное звание
оберштурмбаннфюрера СС (подполковника), а также наградил
Немецким Золотым крестом.
В конце 1944 года военное положение Третьего рейха было уже
трагическим. Красная Армия готовилась к наступлению с плацдармов
на левом берегу Вислы, немецкие войска вынуждены были оставить
Балканский полуостров, западные союзники освободили почти всю
Францию, часть Бельгии и Голландии. Последней попыткой немцев
изменить ход войны стал план наступления на Западном фронте в
Арденнах, известный под условным названием «Wacht am Rhein»
(«Караул над Рейном»). Специальная роль отводилась вновь
сформированной 150-й бронетанковой бригаде под командованием
Скорцени. Подразделение насчитывало 3000 солдат, многие из которых
знали английский язык, были одеты в американскую и английскую
форму и имели вооружение союзников. Бригада должна была
захватить три важных моста на реке Мозель. В ее составе находилось
подразделение «Штилау», в котором служили солдаты, хорошо
знающие английский язык. Они должны были действовать группами
по четыре человека, одетые в американскую форму и
передвигающиеся на джипах. Основной задачей этих небольших групп
было проникновение в глубокий тыл войск союзников и выполнение
там различных диверсионных и разведывательных заданий. Конечно,
они понимали, что в случае, если их схватят союзники, им грозит
расстрел.
Немецкое наступление, начатое 16 декабря 1944 года, несмотря на
начальный успех, было быстро остановлено. 150-я бронетанковая
бригада не смогла пробиться к мостам на реке Мозель, и ее
использовали в боях под Мальмеди. Здесь она понесла тяжелые
потери. Зато значительного успеха добились группы подразделения
«Штилау». Информация о немецких солдатах, переодетых в
американские мундиры, вызвала большое замешательство в тылу
союзников. Везде мерещились шпионы, саботажники и убийцы.
Высшее командование союзников во главе с генералом Дуайтом
Эйзенхауэром превратилось в «заключенных» в своих квартирах.
Сотни американских солдат были арестованы по ошибке — в них
подозревали переодетых солдат Скорцени.
30 января 1945 года оберштурмбаннфюрер СС Скорцени получил
приказ прибыть в город Шведт и организовать его оборону перед
наступающими частями Красной Армии. Из различных подразделений
он создал группировку, которая защищала город до 3 марта. За бои в
Шведт Скорцени получил Дубовые листья к Рыцарскому кресту.
В конце апреля 1945 года руководитель Главного управления
безопасности рейха обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер
уволил Шелленберга с занимаемой им должности в РСХА.
Одновременно руководителем войскового VI отдела РСХА был
назначен оберштурмбаннфюрер СС Скорцени.[6] Однако это
назначение уже не имело практического значения, так как от
окончательного поражения Третий рейх отделяли считанные дни.
20 мая 1945 года Отто Скорцени сдался американским солдатам в
районе Зальцбурга. Через два года он был осужден как военный
преступник. 9 сентября 1947 года американский военный трибунал в г.
Дахау оправдал его от обвинения в ведении нелегальных военных
действий в Арденнах и освободил. Вскоре он был арестован
немецкими властями.
Но в 1948 году Скорцени сбежал из лагеря для интернированных
лиц и перебрался в Испанию. В 1951 году он открыл в Мадриде
предприятие по экспорту и импорту товаров. В конце 50-х годов
приобрел в Ирландии ферму площадью 70 гектаров, на которой он
разводил лошадей и проводил лето. Умер Скорцени 5 июля 1975 года в
Мадриде.[7]
Его мемуары являются ценным источником информации не только
по исключительно военным вопросам, но также интересно передают
дух времени, в котором жил этот человек. Однако, читая данную книгу,
необходимо помнить, что взгляды и мнения ее автора являются
отражением ментальности и мировоззрения одного из офицеров войск
СС — организации, признанной Международным военным
трибуналом в Нюрнберге преступной.
Безусловно, Отто Скорцени в своей книге попытался подвести
жизненные итоги. Несмотря на все это, трудно удержаться от
впечатления, что он сделал это с мыслью представить в выгодном
свете мотивы своего поведения и поступков в годы войны. В книге
много места посвящено восхвалению боевых успехов войск СС и
объяснениям, что солдаты этих частей были обыкновенными
солдатами, не имеющими ничего общего с преступлениями,
совершенными отдельными подразделениями этих войск. Независимо
от личных суждений автора, без всяких сомнений, необходимо
констатировать факты, свидетельствующие, что войска СС совершили
многочисленные военные преступления как на фронте, так и в тылу.
Яркий пример — история боевых действий на Восточном фронте 3-й
танковой дивизии СС «Мертвая голова». Методы, применяемые
дивизиями войск СС «Принц Евген», «Хандшар», «Кама» в боях с
югославскими партизанами до сегодняшнего дня вызывают ужас.
Солдаты 2-й танковой дивизии СС «Рейх» убили во Франции в июне
1944 года в местности Орадур-сюр-Глан 1642 мирных жителей, в том
числе 207 детей. Завороженный «европейской армией» —
подразделениями войск СС, состоящими из добровольцев не немецкой
национальности, Скорцени не обращал внимания на военные
преступления, совершенные ими. В Польше отлично известны боевые
«успехи» штурмовой бригады СС «Рона» под командованием
бригаденфюрера СС Каминского, направленной в Варшаву в августе
1944 года. Солдаты 15-й дивизии моторизованной пехоты СС сожгли
живьем в Подгайях польских военнослужащих 4-й роты 3-го
пехотного полка 1-й Польской дивизии. Перечень этих фактов является
достаточным, чтобы отбросить тезис о «порядочных солдатах СС».
Конечно, не все были преступниками, но переход от одной крайности к
другой также не содействует упорядочиванию истории.
Скорцени не скрывает своих симпатий к Адольфу Гитлеру. В его
воспоминаниях трудно найти какую-либо критическую оценку вождя
Третьего рейха. Характерными являются слова Скорцени,
описывающие момент, когда стало известно о смерти вождя: «Гитлер
мертв! После первого шока мы не поверили в это фатальное известие.
Разве не должен Адольф Гитлер быть среди нас, готовых защищаться
до конца?»
Книга, которую вы держите в руках, изобилует спорными
утверждениями. Со всей определенностью необходимо отметить, что
она требует внимательного и критического чтения. Одновременно она
является свидетельством времени, которое с годами уходит в забытье.
Эта книга — свидетельство, оставленное человеком, который, с одной
стороны, считался просто солдатом, а, с другой, непоколебимо верил в
Адольфа Гитлера и до конца жизни не скрывал своих взглядов. В книге
раскрыты детали такого множества тайных военных операций, что
иногда трудно поверить, что в них принимал участие один человек.
Для нашего читателя, до этого времени почти полностью лишенного
возможности ознакомления с деятельностью спецподразделений
Третьего рейха, представленных их командиром и непосредственным
участником событий, эта книга является своего рода новостью. О
некоторых фактах из истории второй мировой войны вы узнаете
впервые.
 Воспоминания оберштурмбаннфюрера СС Скорцени многократно
публиковались, особенно в Западной Европе. Первый раз их издали во
Франции; также сделали их доступными читателям в Соединенных
Штатах, а недавно в Чехии[8] и в Польше.[9] Любые мемуары или
рассказы, рассматриваемые отдельно, не могут считаться объективным
и исключительным источником знаний. Только анализ и сравнение
содержания многих публикаций делает возможным извлечение
необходимых выводов, облегчающих интерпретацию событий. В этом
контексте воспоминания Скорцени, хотя и очень противоречивые,
позволяют ознакомиться с иным взглядом на вторую мировую войну, в
данном случае — с точки зрения нашего противника.
Мариуш Скотницки
Часть I
 Глава первая
О праве наций на самоопределение
Выдуманный триумвират: Борджио — Де Марчи — Скорцени — Моя юность в Вене — Драма немецкого
народа в австрийском государстве — Студенческая пора: дуэли — Бальдур фон Ширах ликвидирует союзы студентов;
я объясняю Гитлеру необходимость их возрождения — Жизнь инженера: работа, спорт и политическая поддержка
союза с Германией — Геббельс в Вене — Дольфус объявляет вне закона марксистов и национал-социалистов —
Тайны неудавшегося путча — Планетта стреляет только один раз в Дольфуса, которого поражают две пули —
Свадебное путешествие в Италию — Репрессии.

Почти тридцать лет[10] некоторые комментаторы, историки, а также

теле- и радиорепортеры называют меня «самым опасным человеком в
Европе». Вот самый последний пример великой опасности, которую
представляет собой моя личность. В конце ноября 1973 года, работая в
своей конторе в Мадриде, я просматривал испанские и итальянские
газеты и узнал, что именно сейчас готовлю государственный переворот
в Риме. Это меня не удивило, так как в воображении многих
журналистов я уже организовывал бесчисленные государственные
перевороты, заговоры и похищения не только в Европе, — noblesse
oblige[11] — в Африке и обеих Америках. На этот раз заговором в Риме
руководил якобы триумвират: герцог Валерио Борджио, адвокат из
Генуи, Де Марчи, руководитель МСИ[12] и я. Моей задачей была
незамедлительная поставка итальянским мятежникам четырех
самолетов «Фоккер». Только откуда я взял бы их?
Корреспонденту мадридской газеты «Информационес», Мануэлю
Алькали, прибывшему взять у меня интервью, я заявил следующее
(23.11.1973): «Так странно получается, что как только Италия
сталкивается с серьезными проблемами, сразу же раскрывается
опасный заговор. Не менее интересно то, что уже второй раз
итальянское правительство утверждает, что именно я замешан в
попытке переворота. Год назад у герцога Борджио нашли мои письма,
и здесь ничего нет удивительного, так как мы старые друзья и
товарищи по оружию еще с 1943 года. Однако эта переписка не имеет
ничего общего с заговором или подпольной деятельностью,
направленной против итальянского правительства. Уже более шести
месяцев я не контактировал с Валерио Борджио. Что касается
господина Де Марчи, я никогда не видел его и даже не знал, что он
существует. Хочу еще раз подчеркнуть, что после окончания войны я
ни разу не был замешан в политических или военных делах какого-
либо государства и отказался бы от любых предложений подобного
рода».
На этот раз мне предоставили возможность высказаться, и мое
официальное опровержение было опубликовано. Однако у меня
накопились сотни статей из газет и журналов (в большинстве случаев
их прислали друзья), в которых мне приписываются замыслы и
операции на грани фантастики, — и такие мерзкие, что просто
изумляешься. В тысячах других публикаций во всем мире
распространялись выдумки и наговоры на меня, что было на руку
определенной политической системе. Я не всегда имею возможность
официально опровергнуть эти выдумки, даже если бы хотел, ведь они
очень унизительны. И все же в такой ситуации нахожусь не я один. Я
вспоминаю о товарищах, с которыми вместе воевал, о доблестных
солдатах, которыми командовал, — они исчезли в хаосе, пали на поле
брани, навсегда пропали без вести в степях, лесах или лагерях
военнопленных в СССР… Я хочу еще раз повторить, что эти люди,
втянутые в грязную войну, никогда такой не вели. Даже противник
признал это.
Я по-прежнему верю, что воинская честь существует — и будет
существовать до тех пор, пока будут солдаты, разве что одна половина
планеты уничтожит вторую. Сейчас мы зашли в тупик по дороге
прогресса; мы хотим остановиться, даже вернуться назад. Но это
невозможно, необходимо постоянно двигаться вперед.
Однако необходимо изучать прошлое, чтобы суметь отличить
причину от следствия. Эта книга не является официальным
опровержением. Я был свидетелем эпохи, о которой пишу, и у меня
было время поразмыслить над событиями и людьми, ситуациями и
целями. Мое невезение в том, что я был немецким патриотом,
рожденным в 1908 году в Вене — столице Австро-Венгрии.
Чуть выше я упоминал о недавно выдуманном триумвирате
Борджио — Де Марчи — Скорцени, и по этому поводу с определенной
ностальгией вспоминаю два других, которые изучал в 1919 году на
лекциях по истории Древнего Рима в Венском лицее. Первый состоял
из Цезаря, Красса и Помпея; второй — из Октавиана, Антония и
Лепидуса: Triumviri rei publicae constituendae.[13]
Мне было десять лет; недавно распалась империя Габсбургов.
Австрия превратилась в страну с 6-миллионным населением (почти 2
миллиона жили в Вене) и площадью 83 тысячи квадратных
километров, лишенную чешской промышленности, аграрных ресурсов
Венгрии и выхода к морю. Она была обречена на гибель или на союз с
Германией.
Постоянно говорят о «совершении насилия над Австрией»,
проведенном фюрером в марте 1938 года, хотя так же, как и
рожденный в Австрии Гитлер, мы были немцами! Так же, как жители
Саксонии, Баварии, Швабии, Вюртемберга и другие члены Немецкого
союза, из которого Австрию исключили лишь после поражения в битве
под Садовой (1866 г.).[14]
В течение девяти с половиной веков Австрия (Österreich —
Восточная империя) была частью Германии, поэтому подавляющее
большинство австрийцев поддержало аншлюс. Инстинкт
самосохранения стал причиной того, что, находясь в отчаянии после
поражения, мы обратились в 1918–1922 годы к Германской империи.
Все политические партии так решительно агитировали за
присоединение к Германии, что австрийское Национальное собрание
дважды, 12 ноября 1918 года и 12 марта 1919 года, постановило, что
«Австрия является интегральной частью Германской империи». Это
предложение было записано в конституцию, а новое государство с
этого времени стало называться Немецкая Австрия (Deutsche
Österreich).[15] Филателисты до сих пор, наверное, хранят наши
почтовые марки, выпущенные в 1918 году с надписью Deutsche
Österreich, которые страны-победительницы в первой мировой войне
не разрешили распространять.
Во имя «права наций на самоопределение» государства Антанты в
Версале и Сен-Жермене не обратили внимания на волю австрийцев и
не присоединили нас к Германской империи. В сентябре и октябре
1919 года Немецкая и Австрийская республики под давлением
Антанты были вынуждены исключить из своих конституций статьи,
говорящие о союзе наших государств.
Пробуя «разбудить демократическое мнение», австрийское
правительство организовало региональные референдумы в Тироле и
Зальцбурге в апреле и мае 1921 года. 145 302 жителя Тироля
проголосовали за аншлюс, 1805 — против. В Зальцбурге 98 546
голосов было отдано за присоединение к Германской империи, а 877
— против. Все напрасно. Хотя надо отметить, что эти национальные
референдумы не «контролировались нацистами».
Во всех школах, лицеях и университетах мы изучали историю
Германии как свою собственную. В Венском лицее великолепный
преподаватель истории, профессор, католический священник доктор
Биндер восхвалял более чем тысячелетнюю Германскую империю, его
любимым героем был Оттон I Великий (912–973 гг.). Все школьные и
университетские организации с их традициями и спортивными
соревнованиями носили австро-немецкий характер и являются такими
до сих пор.
Эту волю народа к объединению обеих частей Германии
систематически подавляли. Когда тогдашний министр иностранных
дел Шобер заключил в 1931 году таможенный и торговый договор с
Веймарской республикой, Лига Наций и Третейский суд в Гааге
признали этот договор своеобразным экономическим аншлюсом, «не
соответствующим статье 85 договора в Сен-Жермене», хотя договоры
1931 года были воплощением в жизнь проекта Европейской
федерации, предложенного Аристидом Брианом. Эти не терпящие
возражений решения не принимали во внимание экономических,
общественных, этнических и исторических реалий.
В результате они привели к хаосу и кровавой революции. История
Австрии в 1918–1938 годы была драмой, которую пережило все мое
поколение. Моему отцу, инженеру-архитектору по профессии,
офицеру-артиллеристу запаса императорско-королевской армии,
повезло вернуться с фронта живым.[16] Несмотря на то, что меня
привлекала медицина, я решил пойти по стопам отца и старшего брата
и стать инженером. В 1926 году я был зачислен в Высшую
техническую школу в Вене, где оказался в обществе бывших солдат,
людей зачастую старших по возрасту, которые заканчивали обучение,
прерванное войной и ужасным послевоенным кризисом. Эти люди,
прошедшие войну и имеющие жизненный опыт, которого нам,
молодым, не доставало, оказали на нас большое влияние. Мой отец,
человек либеральных взглядов, считал, что демократическая система
более прогрессивна по сравнению с анархической двойной монархией.
По его мнению, политикой должны заниматься избранные
специалисты с высокой квалификацией и моралью, чтобы граждане не
вмешивались в управление государством. Но такого идеального
правительства не создали ни социал-демократы, ни сменившая их
Общественно-христианская партия. Я должен сказать, что политика,
которую они осуществляли, не интересовала меня и мое поколение.
Зато меня привлекала деятельность студенческого союза
«Schlagende Burschenschaft Markomannia»[17], к которому я
принадлежал. Такие корпорации, как «Саксо-Боруссия», «Бургундия»
или «Тевтония» известны в Германии и Австрии со времен революции
1848 года, в которой они сыграли важную роль, что само по себе было
необычно. Среди старинных обычаев этих студенческих союзов были
и дуэли на шпагах, называемые Paukboden. Правила предписывали
никогда не отступать перед противником и не отклонять лица от удара
— дуэлянты сражались, наклонив головы вперед. По моему мнению,
это была школа мужества, хладнокровия и сильной воли. Конечно, мы
не были «кроткими ягнятами», я сам участвовал в дуэли на шпагах
четырнадцать раз, о чем свидетельствуют многочисленные шрамы. Это
традиционные шрамы, осмелюсь даже сказать почетные, смысла
которых не поняли журналисты, называя меня «Искромсанный», как
Генриха Гвизия, или Scarface.[18]
Традиционные союзы студентов были ликвидированы в Германии в
1935 году по предложению тогдашнего руководителя гитлерюгенда и
будущего гаулейтера Австрии Бальдура фон Шираха. Возможно, это
была его месть за давнее исключение из родной студенческой
корпорации после того, как он отказался принять участие в дуэли.
Меня возмутила демагогическая речь, произнесенная по этому
случаю руководителем гитлерюгенда, в которой он сказал, что кучка
снобов и фанфаронов пьянствует и болтается без дела в то время, когда
остальные немцы работают. Не все члены братств и корпораций были
снобами и пьяницами, они тоже работали на благо отчизны. Я был
разочарован «национал-социалистской» реформой Шираха и сказал
ему об этом после претворения ее в жизнь в Австрии в 1938 году,
позже я повторил это рейхсштудентенфюреру Густаву Шеллу.[19] Он
согласился, что старинные студенческие корпорации должны
возродиться, так как реформа фон Шираха не внесла ничего
позитивного в образование австрийской молодежи.
 Этот вопрос не переставал волновать меня, и я позволил себе
кратко остановиться на этой теме во время приема у Гитлера в конце
1943 года. Я напомнил фюреру, что студенческие корпорации возникли
в 1848 году во всей Германской империи как подтверждение воли
немецкой молодежи к свершению революции, и эту традицию активно
поддержали в Австрии. Члены корпораций в подлинно национал-
социалистском духе добровольно и безвозмездно работали во время
каникул; они сражались на улицах с Красным фронтом, не предполагая
даже, что их считают снобами.
В присутствии Гитлера нельзя было высказывать мнение, которое
противоречило бы его взглядам. Однако он внимательно выслушал
меня и сказал: «Ваши аргументы, Скорцени, верны и принимаются.
Благодарю вас за искренность. Но пока дуэль происходит в другом
масштабе — необходимо выиграть войну. Позже мы обсудим эти
вопросы».
Как члены «Маркомании», мы носили белые шапочки, а грудь
опоясывали черно-бело-золотыми лентами. Каждый год в первое
воскресенье сентября все союзы учеников, лицеистов и студентов
вливались в колонны венцев на площади Героев, чтобы под черно-
бело-красными флагами выразить свою поддержку объединения с
Германией. Это была единственная политическая манифестация, в
которой я регулярно участвовал в 1920–1934 годы.
Я активно занимался спортом: легкой атлетикой, футболом,
лыжами, плавал на каяке по нашему прекрасному Дунаю или по
альпийским озерам. Участвуя в первенстве своего учебного заведения
по стрельбе из пистолета, я занял второе место с 56 очками из 60
возможных. Победитель, студент из Граца, выиграл у меня одно очко,
но мы так долго праздновали победу, что со стаканом в руке я взял
великолепный реванш. Позже я успешно выдержал суровый экзамен
военной подготовки: легкую атлетику, плавание, форсированный
марш-бросок на 25 километров с 15-килограммовым рюкзаком и в
конце — стрельба из винтовки.
В 1931 году я сдал последний экзамен и получил диплом инженера.
Письменные экзамены продолжались шесть бесконечных дней, самый
важный из них заключался в составлении плана производства
дизельного автомобильного двигателя.
 Тем временем будущее, которое ожидало молодых австрийцев
независимо от их происхождения, рисовалось нам достаточно
мрачным. Так же, как и другие австрийские мещане, наша семья
испытывала нужду в послевоенный период — время инфляции,
недостатка продовольствия, угля и основных видов сырья. Для
полумиллиона австрийцев безработица надолго стала почти
профессией.
После периода улучшения в 1926–1930 годы, наступил мировой
хозяйственный кризис. Когда я искал работу, Австрия снова
погрузилась в бедность. Сначала мне попалась низкооплачиваемая
работа, но затем по счастливому стечению обстоятельств я возглавил
фирму, которая единственная в Австрии сооружала тяжелые
строительные леса. Мы еще не имели удобных сборных
металлических конструкций, но изобрели систему соединения
деревянных опор на болтах. Благодаря этому, например, была успешно
отремонтирована находившаяся под угрозой уничтожения кафедра
святого Стефана.
Как это обычно бывает, среди моих рабочих-строителей были и
социал-марксисты, и коммунисты, но это не мешало нам дружно
работать.
Однако политико-экономическая ситуация начала ухудшаться.
Живущий в долг народ сделался зависимым от хищных и все более
требовательных иностранных кредиторов, от которых правительство
христианских демократов не могло или не умело избавиться. Нельзя
понять волнующей трагедии второй мировой войны без тщательного
изучения драмы моей отчизны. Раздел Австрии, проведенный в Сен-
Жермене, оставил в сердце Европы страшную пустоту.
Коммунистическая угроза здесь не была выдумкой. Мне было
девятнадцать лет, когда печатный орган социал-марксистов
«Арбайтерцайтунг» («Рабочая газета») призывал в Вене к всеобщей
мобилизации. Это было в июле 1927 года, я видел, как массовая
манифестация в течение двух дней перерождалась в кровавые
беспорядки. Я наблюдал за коммунистами, штурмующими префектуру
полиции и поджигающими Дворец юстиции — вскоре он вспыхнул
огромным костром. Огонь уничтожил все хранившиеся там акты
собственности, и это была, бесспорно, одна из целей марксистской
мобилизации. Эти бурные уличные сражения казались мне очень
глупыми, но мещане, безусловно, были сильно напуганы.
Марксисты первыми организовали вооруженную милицию
«Republikanischer Schutzbund»,[20] которой вскоре противостояли
«Heimwehr» романтичного герцога Штаремберга и «Heimatschutz»
майора Фея. Эти два образования, которые должны были быть
аполитичными, сами сделались политическими организациями.[21]
В действительности Штаремберг и Фей имели немалые амбиции, и
они поддержали диктатуру канцлера Энгельберта Дольфуса лишь
потому, что надеялись сами заменить его на этом посту.
Рассчитывая на поддержку Муссолини, Штаремберг мечтал стать
регентом Австрии, наподобие регента Венгрии адмирала Миклоша
Хорти, но его надеждам не суждено было осуществиться. Герцог искал
утешения в объятиях киноактрисы Норы Грегор, в которую был
безумно влюблен, а канцлер Курт фон Шушниг, который, по мнению
дуче, был похож на «меланхоличного церковного сторожа»,
воспользовался этим для отстранения герцога от политики в мае 1936
года.
После беспорядков в 1927 году марксисты пытались навязать свои
законы и в учебных заведениях. Мы хотели спокойно работать,
поэтому организовали Академическую лигу, знаменосцем которой я
был в сентябре 1927 года во время установленной обычаем
манифестации на Гельденплац. Но вскоре в лигу проникла, а позже
поглотила ее милиция («Heimwehr») Штаремберга, в результате был
образован «Heimatblock» («Блок Отечество»). Тогда я покинул эту
организацию.
С 1929 года в Австрии возросло влияние Национал-социалистской
рабочей партии Германии (НСДАП). Многие молодые сторонники
объединения с Германией оценивали это движение положительно.
Иначе не могло быть: Гитлер, который во время первой мировой войны
служил в баварском полку, решительно высказывался за объединение
всех немецких народов. Можно сказать, что в этом почти все мы были
солидарны с Гитлером, и этим объясняется успех национал-
социализма в Австрии с 1929 года.
Писали, что я был «нацистом с колыбели» — это не соответствует
действительности. По правде говоря, я сомневался тогда, в состоянии
ли мои земляки принять такую фундаментальную революцию, к
которой призывали агитаторы, позиция и язык которых многих
приводили в ужас. Некоторые считали их своего рода коммунистами.
Интересы, которым они угрожали, казались мне очень
могущественными, а организация национал-социалистов у нас была
слабой, чтобы можно было одновременно сражаться и с марксистами,
и с христианскими демократами.
Решающим событием оказался визит в Вену в сентябре 1932 года
доктора Йозефа Геббельса и речь, которую он произнес. Деятельность
Национал-социалистской рабочей партии Германии тогда еще не была
запрещена, поэтому собрание, проходившее на катке Энгельманна под
открытым небом и при исключительно теплой погоде, имело огромный
успех. Сколько стояло нас, сжатых толпой, на месте, куда мы обычно
приходили кататься на коньках или смотреть на олимпийских
чемпионов, Фрица Бергера и Карла Шефера, моего товарища по
учебному заведению? Безусловно, более двадцати тысяч человек.
Снаружи катка за порядком следила австрийская полиция, а на самом
катке — солдаты в форме подразделений СА. Флаги со свастикой,
пение и церемониал придали этому митингу великолепное
оформление. Венская публика считалась трудной, ораторы часто
выслушивали от нее упреки в свой адрес. Однако Геббельса не
прервали ни разу. Даже многочисленные торговцы бутербродами и
охлажденными напитками, которые обычно очень громко зазывали
покупателей, безмолвствовали. Впрочем, народ был очень плотно сбит
в кучу, и они не могли продвигаться в толпе.
Речь Геббельса длилась более двух часов — он был способен на
такое в свои лучшие годы. Больше всего меня поразил тот факт, что это
было выступление, совершенно лишенное демагогии. Сделанный им
анализ международной ситуации, жалкого состояния послеверсальской
Европы, пустых межпартийных конфликтов, а также позиции Австрии
в отношении Германии был серьезным, абсолютно логичным и
опирался на факты и волю людей к объединению. Оратор имел
огромный успех; во время митинга не произошло ни одного
инцидента.
Признаюсь, что, подобно многим моим землякам, я присоединился
к национал-социалистскому движению уже через несколько недель.
Влияние национал-социалистской партии в Австрии в то время росло
очень быстро. Через год (19 июня 1933 года) канцлер Дольфус смог
найти только один способ для сдерживания роста этой партии — он
запретил ее деятельность. Это была его первая ошибка.
В действительности, используя милицию Штаремберга и Фея,
между которыми в скором времени возникли недоразумения,
несчастный канцлер установил диктатуру так называемого
Отечественного фронта. Он распустил парламент и принялся за левые
организации, перепутав борьбу с марксистами с охотой на рабочих. Во
время жестоких дней февраля 1934 года кровь лилась потоками в
Линце, Граце и Вене. В участников беспорядков стреляли из винтовок
и автоматического оружия, после чего по приказу Дольфуса на людей
пошли танки. Огнем артиллерии прямой наводкой уничтожались дома
рабочих в поселке имени Карла Маркса в Флорисдорфе, где
забаррикадировались повстанцы из «Шутцбунда». Бои продолжались в
течение четырех дней и прекратились только 15 февраля на рассвете.
Жертвы? Более 400 убитых и 2000 раненых, в том числе 280
убитых и 1300 тяжелораненых со стороны рабочих. Политические
репрессии были беспощадными. Таким образом Отечественный фронт
сделал простых людей своими врагами. Обе запрещенные партии —
социал-демократы и национал-социалисты — помогали друг другу. С
начала предыдущего года Гитлер был уже канцлером Германской
империи, поэтому некоторые мои коллеги верили, что «время пришло»
и национал-социалистская революция в Австрии — вопрос лишь
нескольких недель.
Я думал по-другому. Необходимо сказать, что я не был очень уж
активным деятелем в национал-социалистской партии с сентября 1932
по июнь 1933 года. Австрийская партия разрослась сверх меры после
массовых выступлений, последовавших вслед за выступлением
Геббельса, а особенно после назначения Адольфа Гитлера канцлером.
В партии опасались прихода в ее ряды бывших членов других
движений, поэтому новички, которые ранее принадлежали к иным
политическим группировкам, должны были положительно
зарекомендовать себя во время испытательного срока, прежде чем им
поручат соответствующие их возможностям задания.
На этом этапе деятельность национал-социалистской партии была
запрещена. Я ограничил свою деятельность, помогая арестованным
или разыскиваемым товарищам, которые ушли в подполье.
 Я не щадил себя, когда требовалась помощь многим находящимся
под угрозой членам «Шутцбунда» — они были очень храбрыми
ребятами. Речь шла не о защите марксистской идеологии, а о спасении
порядочных людей, втянутых в мрачную авантюру. Один из моих
мастеров, Оэлер, страстный коммунист, сражавшийся на баррикадах,
позже выполнил свой патриотический долг в России простым
солдатом и был награжден Железным крестом I степени. В 1934–1938
годы мы стали свидетелями начала нелегального сотрудничества
между преследуемыми марксистами и национал-социалистами.
Несмотря на это, не многие сторонники нового объединения с
Германией могли предвидеть невероятное событие, уготованное к
началу июля 1934 года, а именно — национал-социалистский путч, во
время которого был убит канцлер Дольфус.
Сегодня нам известно, что 9 апреля 1934 года Гитлер направил
послам Германской империи тайный рапорт (смотри «Документы
Германской зарубежной политики», т. 2, серия С-459), в котором
констатировалось: «Ясно то, что пока Германия не может решить
австрийский вопрос путем аншлюса. Необходимо предоставить
австрийские дела естественному ходу истории, так как всем попыткам
с нашей стороны будут противостоять европейские государства Малой
Антанты. Нам кажется, в этих условиях самым лучшим решением
будет спокойно ожидать дальнейшего развития событий».

Руководство объявленной вне закона австрийской национал-

социалистской партии не могло утверждать, что не знало этой
директивы. Несмотря на это, был организован заговор с целью
принудить Дольфуса уйти в отставку. На его место планировалось
назначить доктора Антона фон Ринтелена, австрийского посла в Риме!
Это была великая импровизация. Информация об этом стала
достоянием общественности, предупредили и майора Фея.
Официально утверждалось, что Дольфус был смертельно ранен одним
из наших товарищей Отто Планетта в темном коридоре канцелярии,
где диктатор находился в обществе Фея, генерал-майора Врабля,
нового секретаря по вопросам безопасности Карвинского и лакея
Хедвицека. Это произошло 25 июля 1934 года. Позже это «неясное
дело», не без вмешательства министра Фея и благодаря торопливому,
произведенному при странных обстоятельствах вскрытию трупа
канцлера, получило различные оценки.
Те, кто, вопреки директивам Берлина, намеревались «поставить
Германскую империю перед свершившимся фактом» желали,
безусловно, всем добра. Однако они не знали, что многие высшие
чиновники вели двойную игру. Молодые заговорщики не намеревались
убивать канцлера, они даже не знали, что с утра 25 июня за всеми их
передвижениями следят агенты Фея. Следовательно, их можно было
легко арестовать до того, как они начнут атаку канцелярии и Дома
радио. Но им предоставили свободу действий.
Заговорщики имели приказ использовать оружие только лишь в
исключительном случае — и то, стрелять должны были по ногам.
Планетта выстрелил в смутный силуэт в коридоре, ведущем в архив
дворца, примерно в 13.00, хотя его должны были задержать как
минимум тремя часами ранее.
Более старшие участники путча были опытными активистами
партии еще до ее роспуска. Я лично их не знал. Могу только сообщить
факт, что Планетта все время твердил об «одном выстреле»,
произведенном им. Однако канцлера поразили две пули, из которых
смертельной оказалась та, которая застряла в позвоночнике. Когда
Планетта добровольно признался во всем с намерением уберечь
товарищей от экзекуций, он отдавал себе отчет, что его дни сочтены.
Если бы кто-нибудь из заговорщиков, находящихся рядом, тоже
стрелял, Планетта для его спасения заявил бы, что оба выстрела
принадлежали ему. Во всем этом остается какая-то неясность, которая
никогда так и не была объяснена.[22]
Даже если это не понравится некоторым историкам, я заявляю, что
не участвовал в заговоре и в путче. В мае я женился на
девятнадцатилетней Гретл, которую знал четыре года, и мы уехали в
Италию на мотоцикле с коляской. Во время этого очень спортивного
свадебного путешествия мы посетили Болонью, Венецию, Равенну,
Пизу, Флоренцию, Рим и Абруцци.
В Риме на площади Венеции я в первый раз услышал Бенито
Муссолини, который выступал перед толпой, стоя на балконе бывшего
австрийского посольства, конфискованного в 1916 году. Дуче произвел
на меня великолепное впечатление, а также я, находясь среди
итальянцев, избавился от предубеждения в отношении Италии. Во
время последующих путешествий по различным странам Европы я
приходил к подобным выводам. Мы все — большая семья и можем
жить в согласии при условии взаимного уважения и сохранения своей
оригинальности. Европа — это радуга, состоящая из различных
народов, и ее цвета должны отличаться друг от друга.
Вернувшись из вояжа по Италии, я сразу же оказался в атмосфере
кипения политических страстей, охвативших Штирию, Каринтию и
Тироль после сообщения по радио об успехе путча и начале
формирования правительства доктором Ринтеленом. Однако Ринтелен
оказался в западне и даже пробовал покончить жизнь самоубийством.
Что касается венских путчистов, то после заверений властей
(прозвучавших дважды), что они целыми и невредимыми будут
доставлены к границе Баварии, они сложили оружие и… были
немедленно арестованы. В опубликованных официальных данных
говорилось о 78 убитых и 165 раненых со стороны правительственных
подразделений и о более чем 400 убитых и 800 раненых среди наших
друзей.[23]
Многие деятели национал-социалистского движения смогли
убежать в Германию. Тысячи менее везучих их товарищей и
марксистов попали в концентрационные лагеря, образованные 23
сентября 1933 года канцлером Дольфусом, лицемерно называемые
«лагерями административного интернирования». Лагеря в
Веллерсдорфе и находящемся недалеко от Граца Мессендорфе
снискали мрачную репутацию. Более двухсот заговорщиков предстали
перед военным судом, и вскоре они были казнены. Шестидесяти
осужденным президент республики Вильгельм Миклас заменил
смертную казнь на пожизненную каторгу. Семерых руководителей
национал-социалистов, среди них Франца Хольцвебера (командира
группы, захватившей ведомство канцлера), а также Отто Планетта,
Ханса Домеса, Франца Лееба, Людвига Майтцена повесили вместе с
двумя молодыми членами «Шутцбунда» — Рудольфом Ансбоком и
Йозефом Герла, у которых нашли взрывчатые материалы.
Масштаб репрессий, проводимых «авторитарной и христианской»
диктатурой, сделала явной амнистия, объявленная в июле 1936 года
преемником Дольфуса на канцлерском посту — фон Шушнигом; тогда
было освобождено 15 583 политических заключенных.
 Осужденные на смертную казнь два года назад умирали отважно.
Поднимаясь на эшафот, национал-социалисты выкрикивали: «Да
здравствует Германия! Хайль Гитлер!»
В день путча, 25 июля 1934 года, Гитлер находился в Байройт, где
ставили «Золото Рейна» Рихарда Вагнера. Узнав о трагических
событиях, он был изумлен[24] и разъярен; одновременно он получил
информацию о концентрации пяти дивизий Муссолини на перевале
Бреннер и продвижении югославских войск к границе со Штирией и
Каринтией.
«Добрый Господь, сохрани нас от наших друзей! — сказал
Гитлер Герингу. — Это будет новое Сараево…»
С согласия президента Германской империи фельдмаршала Пауля
фон Гинденбурга, в Вену был послан Франц фон Папен[25] — тайный
папский камергер. Главной его задачей было избежать разрыва
отношений между Веной и Берлином. Действительно, отношения
сохранили, но австрийская трагедия не закончилась.
 Глава вторая
Аншлюс
Тренировки в «Deutscher Turnerbund» — Особенный референдум, предложенный Шушнигом, или Тайное
голосование без кабин — Ночь 11 марта 1938 года — Канцлер Зейсс-Инкварт — В президентском дворце: избежание
драмы столкновения между батальоном гвардии и СА — Вид Гитлера с наших подмостков — Изменение взглядов и
триумфальный плебисцит — Люди с другой стороны Майна.

11 июля 1936 года преемник Дольфуса Курт фон Шушниг

официально признал, что «Австрия, в сущности, является немецким
государством», но был против объединения с Германией и поощрял
полицию на безжалостное подавление пронемецких манифестаций.
Встреча Гитлер — Шушниг, которая прошла 12 февраля 1938 года в
Берхтесгадене, вселила в нас надежду на будущую нормализацию
отношений между Германией и Австрией, но быстрое возвращение в
материнское лоно казалось невозможным. Национал-социалистская
партия была, на определенных условиях, снова легализована. С 1935
года я принадлежал к Немецкому гимнастическому союзу («Deutscher
Tumerbund»), одновременно существовавшему в Австрии и Германии.
Случилось так, что там я оказался в кругу бывших членов или
сочувствующих распущенной партии. Пожалуй, не стоит добавлять,
что все 60 тысяч членов Гимнастического союза были приверженцами
объединения с Германией. Внутри нашего союза мы организовали
отделения обороны, однако нам было известно, что коммунисты и
социал-демократы считались мастерами в искусстве маскировки своих
подразделений. Мы ориентировались в ситуации и знали, что Москва
предоставила австрийским руководителям коммунистической партии
точные директивы по созданию Народного фронта — в Вене они
собирались взять реванш за Берлин.
После возвращения из Берхтесгадена Шушниг переформировал
свой кабинет и назначил Зейсс-Инкварта министром внутренних дел.
Он был великолепным адвокатом и примерным католиком, который до
вступления в ряды национал-социалистской партии принадлежал, как
и большинство австрийцев, к сторонникам аншлюса. В то же самое
время канцлер делал все, чтобы договориться с руководством крайне
левых организаций против нас. В скором времени давление Москвы
возросло, и Шушниг решился на авантюру, которая должна была
решить судьбу Австрии.
В среду, 9 марта 1938 года, грянул гром среди ясного неба. Канцлер
объявил в Инсбруке, что в воскресенье, 13 марта, будет проведен
плебисцит по вопросу «за» или «против» «свободной, немецкой,
независимой, социально справедливой, христианской и объединенной
Австрии».
Берлин сразу же обвинил его в «сознательном нарушении
соглашения в Берхтесгадене», «игре в пользу Москвы» и «желании
установить в Вене советскую республику». В действительности, как
заметил в своей «Истории немецкой армии» (том 4) французский
историк Жак Бенуа-Мешин, «мы были свидетелями странного
спектакля, которым поспешила воспользоваться гитлеровская
пропаганда: кроме Отечественного фронта единственной силой,
открыто проводящей кампанию поддержки плебисцита, были
коммунисты».
Сегодня известно, что канцлер пал жертвой различных иллюзий и,
без сомнения, обещаний, которых не мог выполнить. Он начал
отдаляться от правых монархистов, ответив отказом на предложение
вернуть трон, сделанное Отто Габсбургом, который подписал свой
манифест «Отто, I. R.», то есть Imperator Rex — так же как Карл V.[26]
Через девять дней, 26 февраля, министр иностранных дел Франции
Ивон Дельбо выразил перед французским парламентом свое
удовлетворение австрийским канцлером: «Франция не может не
интересоваться судьбой Австрии и сегодня подтверждает, что
независимость Австрии является необходимым элементом
европейского равновесия».
В своих мемуарах Франц фон Папен позже напишет, что «личный
друг Шушнига, французский посланник в Вене Габриель Пио, был
отцом плебисцита».
Стремясь сделать невозможным или, по крайней мере, задержать
аншлюс при помощи своего референдума, канцлер рассчитывал на
поддержку из-за рубежа, в которой ему очень быстро отказали. В
Лондоне именно в этот момент подал в отставку министр иностранных
дел Энтони Иден. Артур Ненилль Чемберлен, который назначил на его
место лорда Галифакса, считал проект австрийского референдума
рискованным делом. Посол Чехословакии в Берлине доктор Масны
якобы заверил маршала Германа Геринга, что президент Эдуард Бенеш
не намерен вмешиваться в австрийские события.
Утром 7 марта австрийский военный атташе в Риме полковник
Лебицки вручил Муссолини копию речи, которую Шушниг должен
был произнести в Инсбруке. Искренне удивленный дуче сразу же
вмешался, чтобы отговорить канцлера от этой затеи, «которая может
быстро обернуться против пего». Однако Шушниг не обратил
внимания на его мнение. Может быть, он получил решительные
заверения о поддержке от Франции? Сомнительно. Несколькими
неделями ранее правительство Шотана получило вотум доверия
парламента со значительным большинством голосов: 439 против 2. На
следующий день после речи в Инсбруке утром 10 марта Камиль
Шотан выступил в палате депутатов. Он сошел с трибуны и покинул
зал; вслед за ним, в тишине, это же сделали его министры. Кабинет
Шотана подал в отставку, располагая большинством в парламенте!
Занимаясь атлетикой в Гимнастическом союзе, мы много читали
зарубежную прессу, такую как «Таймс», «Дейли Телеграф»,
«Франкфуртер Цайтунг», «Ле Темпе» и швейцарские газеты. Вечером
10 марта у всех сложилось впечатление, что Шушниг потерял
рассудок, изолировав сам себя.
Необходимо напомнить, каким образом должен был происходить
референдум. Последние выборы в Национальное собрание
происходили в 1929 году, следовательно, не осталось никаких
избирательных списков. Нам объяснили, что они не нужны, — обо
всем позаботится Отечественный фронт, единственный организатор
референдума. Во-первых, все чиновники должны были голосовать в
своих конторах; жители Вены в возрасте 25 лет и жители провинции
на год моложе могли голосовать на основании предъявления семейной
книжки, счета за квартиру, газ или электричество, сберегательной
книжки, удостоверения Отечественного фронта или Крестьянского
союза и так далее. Избиратели, которых члены комиссий знали в лицо,
могли даже обойтись без паспорта! Было уточнено, что голосование
будет публичным и в бюро останутся только бюллетени с надписью
«ДА». Кабин не предусматривалось! Граждане, желающие
проголосовать против, должны были сами принести бюллетень с
надписью «НЕТ» и попросить у комиссии официальный конверт…
 В таких условиях группа из пятидесяти весельчаков, начав обход
избирательных участков с самого утра и поддерживаемая друзьями-
членами комиссий, могла обеспечить Шушнигу несколько тысяч
голосов. Тем временем, правительственное радио и пресса повторяли:
«Каждый гражданин, голосующий «НЕТ», предает национальные
интересы». Поэтому наивные граждане, пришедшие с бюллетенем, в
котором значилось «НЕТ», сами себя определили бы как предателей.
Подобного рода действия, безусловно, были непорядочными, но
организаторам референдума они казались замечательной идеей.
В эту же ночь 10 марта Шушниг издал приказ о мобилизации всех
призывников 1935 года. В состояние готовности была приведена
милиция Отечественного фронта. Тревожил тот факт, что опять
появились старые ультрамарксистские отряды «Шутцбунда»,
некоторые были переодеты в светло-серые мундиры штурмовых
отрядов Восточной Марки — боевых дружин Отечественного
фронта, — что бы там ни говорили, Шушниг мобилизовал все
средства. Утром 11 марта жители Вены увидели на улицах грузовики с
пропагандистами Фронта, воздевающими вверх руки, сжатые в кулаки.
Бургомистр Вены Рихард Шмитц вызвал накануне вечером
комендантов рабочей милиции и выдал им оружие. Над колоннами
грузовиков, прибывающих из предместий, развевались красные флаги
с серпом и молотом; рабочие поднимали вверх руки, сжатые в кулаки,
пели Интернационал и кричали: «Голосуйте «ДА» за свободу! Прочь
Гитлера! Да здравствует Москва!» В это же время самолеты с бело-
красными бантами сбрасывали над столицей тонны листовок, на
которых значилось: «Голосуйте «ДА!»».
Какое значение мог иметь этот странный референдум,
организованный в течение трех суток властью, которую не
поддерживал народ? С вечера, предшествующего референдуму, в
ведомстве канцлера возникали все более острые дискуссии. Сенсация:
в «Венских последних новостях» опубликован манифест адъютанта
Артура Зейсс-Инкварта из министерства внутренних дел, доктора
юридических наук, в котором он заявил, что «самовольный
референдум является нелегальным», и призвал население к бойкоту.
Конфисковать газету оказалось невозможным.
Что произошло позже? После долгих колебаний, примерно в 13
часов того же дня, 11 марта, канцлер объявил, что модифицирует
формулу референдума. Он хотел выиграть время, но маршал Геринг (в
16.30) из Берлина потребовал по телефону безоговорочной отставки
правительства. Моторизованные немецкие дивизии были уже
сконцентрированы около границы. Шушниг спросил тогда статс-
секретаря по вопросам обороны доктора Цэнера, готовы ли
сухопутные войска и полиция оказать сопротивление. Однако вскоре
он понял, уже ничто не сможет помешать войскам Германской
империи войти и Вену, кроме огромного энтузиазма населения.

Узнав о мобилизации рабочей милиции, руководители

Гимнастического союза привели в состояние готовности отделения
обороны: ни за что на свете мы не хотели вновь пережить кровавые
дни 1927 и 1934 годов.
Вечером перед ведомством канцлера собралось множество людей.
Мои товарищи и я были обеспокоены, но иногда вновь обретали
надежду — в зависимости от вестей, проходивших через толпу. Вдруг
в 20.00 Зейсс-Инкварт обратился к собравшимся с призывом
соблюдать тишину и попросил «полицию и национал-социалистские
силы безопасности позаботиться о сохранении порядка». К моему
удивлению, я заметил, что многие люди, в том числе полицейские,
надели повязки со свастикой. Все сразу же сделались национал-
социалистами после того, как президент республики принял отставку
Шушнига.
Сначала президент Миклас сопротивлялся назначению Зейсс-
Инкварта своим преемником, несмотря на то, что тот был
единственным министром, оставшимся на своем посту по его же
просьбе. Впрочем, президент был уважаемым человеком со строгими
принципами, отцом четырнадцати детей. Он и не знал, что двое из них
уже состояли в нелегальной организации СА!
То, что привыкли называть «насилием над Австрией», началось в
ночь радостным маршем с факелами по улицам Вены и перед
Ведомством канцлера. На площади Героев люди плакали, смеялись и
обнимались. Когда примерно в 23.00 флаги со свастикой появились на
балконе этого учреждения, толпа пришла в восторг.
В то время, когда сыновья президента кричали на площади «Хайль
Гитлер!», упрямый Миклас искал замену отправленному в отставку
Шушнигу. Он не хотел видеть на посту канцлера Зейсс-Инкварта,
рекомендованного, а позже навязанного Герингом, который искал
должности для двух своих австрийских деверей. Разместившись в
ведомстве канцлера, Миклас беседовал более чем с десятью
политиками, такими как статс-секретарь доктор Скубл, бывший
премьер-министр христианско-общественного правительства доктор
Отто Эндер и, наконец, обеспокоенный возможностью
братоубийственных стычек, с генеральным инспектором армии
Сигизмундом Шилкавским. Все отказались. Уставший Миклас перед
полуночью подписал назначение Зейсс-Инкварта, который тут же
вручил президенту список новых министров.
Я с товарищами еще находился перед ведомством канцлера, когда
Зейсс-Инкварт появился на балконе. Его приветствовали шумной
овацией — мы поняли, что перед нами канцлер. Он произнес краткую
речь, но слова невозможно было разобрать из-за шума. Вдруг
воцарилась тишина и, обнажив головы, огромная толпа запела
немецкий гимн. Я никогда не забуду этого момента, который стал
величайшей наградой за все труды, жертвы и унижения.
Я читал, что последние события называли «нарушением
демократических принципов». Но в Австрии не было даже тени
демократии. Канцлер Дольфус распустил парламент в марте 1933 года.
Миклас после трагической смерти Дольфуса назначил канцлером
Шушнига без консультаций с кем-либо. Чтобы понять нашу позицию,
необходима добрая воля и хотя бы поверхностное знание истории.
Я все еще вижу себя в ту памятную ночь в обществе моих друзей
из Немецкого гимнастического союза. Мы были одеты в куртки
альпинистов, бриджи или лыжные брюки, которые при нашей
бедности могли считаться формой. У нас не было повязок.
Мы были так счастливы, что не чувствовали ни голода, ни холода.
Когда площадь Героев опустела, я в окружении моих товарищей шагал
по маленькой улочке, расположенной за ведомством канцлера —
недалеко был припаркован мой автомобиль. Первый порыв энтузиазма
прошел, и нам стало казаться, что это сон. Действительно ли Зейсс-
Инкварт стал национал-социалистом? Возможно ли это? До сих пор
мы считали его только лишь степенным человеком. Какова будет
реакция крайне левых? Правда ли, как твердили слухи, что Гитлер
приказал немецким войскам войти в Австрию?
 В этот момент из каких-то ворот на тротуар улочки медленно
выехал черный лимузин. Мы посторонились, чтобы дать ему проехать.
Тут я услышал, что издалека меня зовет какой-то человек, вышедший
из дворца в окружении нескольких мужчин. Он подошел быстрым
шагом, и я узнал в нем Бруно Вайсса — председателя нашего
Немецкого гимнастического союза. Он казался расстроенным и
спросил, имею ли я в своем распоряжении автомобиль. Я ответил.
— Очень хорошо, — сказал Вайсс. — Это счастье, что я вас нашел.
Нам необходим спокойный и рассудительный человек! Видели ли вы
большой черный лимузин? В нем находится президент Миклас. Он
возвращается в свой дворец на улице Рейснерштрассе, охраняемый
отрядом батальона гвардии. Только что мы узнали, что именно сейчас
отряд С А из Флорисдорфа получил приказ выехать на
Рейснерштрассе, так как новое правительство должно охранять
президента. Любой ценой необходимо избежать столкновения между
этими двумя подразделениями. Вы меня понимаете?
— Конечно, господин Вайсс. Но у меня нет полномочий…
Он прервал меня жестом:
— От имени нового канцлера поручаю вам отправиться на
Рейснерштрассе и спокойно, но решительно контролировать ситуацию
с целью избежания какого-либо конфликта. Соберите нескольких
товарищей, но, пожалуйста, не теряйте ни минуты. Я предупрежу
канцлера, что именно вам поручил эту миссию. Я попробую решить
этот вопрос по телефону, хотя было бы лучше, чтобы вы оказались на
месте. Когда вы туда приедете, пожалуйста, позвоните в ведомство
канцлера. А теперь — езжайте, мой дорогой, дорога каждая минута…
Так и случилось! Я сразу же собрал десять надежных товарищей,
которые разместились в нескольких автомобилях или же последовали
за нами на своих мотоциклах. Мы двинулись в путь через толпу и
прибыли к дворцу точно в момент приезда президента. Проехав за
ним, я приказал запереть главные ворота.
Когда мы ворвались в холл, президент как раз поднимался по
лестнице. Из галереи на втором этаже выскочил какой-то молодой
лейтенант батальона гвардии и вытащил пистолет. На крики
гвардейцев и окружения президента выбежала потрясенная госпожа
Миклас — всеобщее замешательство было невероятным. Я громко
крикнул:
 — Пожалуйста, соблюдайте тишину!
— Заряжайте оружие! — скомандовал лейтенант.
Этот офицер, которого я встретил через три недели в мундире
капитана вермахта и с которым впоследствии подружился, лишь
выполнял свой долг. К счастью, мы не имели повязок и оружия, но
разнообразие нашей странной одежды было не в нашу пользу.
Ситуация выглядела следующим образом: вдоль первой галереи и
наверху лестницы стояло двадцать гвардейцев, их оружие было
направлено на нас; посередине лестницы остановился президент,
который молча смотрел на свою жену. Шум на улице нарастал. Люди
из СА выскакивали из грузовиков и требовали отпереть им ворота. В
душе я тогда желал лишь одного — чтобы ворота выдержали натиск.
— Спокойствие, господа! — я крикнул еще раз. — Господин
президент, пожалуйста, выслушайте меня…
Миклас повернулся и удивленно посмотрел на меня:
— Кто вы и чего хотите?
— Разрешите представиться — инженер Скорцени. Я являюсь
посланцем федерального канцлера дабы защитить вас, господин
президент. Могу ли я позвонить канцлеру? Он засвидетельствует, что я
нахожусь здесь по его поручению.
— Да, конечно. Однако скажите мне, пожалуйста, что означает этот
шум снаружи?
Ясное дело, что я знал причину шума, но пока не мог ее открыть. У
меня было ощущение, что люди из С А хотят взять дворец штурмом, а
это могло означать перестрелку.
— Прошу прощения, господин президент, я сейчас узнаю. Вместе с
моим другом Герхардом и товарищами из Гимнастического союза нам
удалось успокоить обе стороны. В присутствии доктора Микласа я
позвонил в ведомство канцлера, и вскоре меня соединили с доктором
Зейсс-Инквартом. Бруно Вайсс сделал все, что обещал, и новый
канцлер несколько минут говорил с федеральным президентом,
который позже передал мне трубку. Канцлер поблагодарил меня за
решительность, проявленную в данной ситуации. Он также попросил
меня остаться во дворце до получения новых приказов и взять в свои
руки командование батальоном гвардии, обеспечивающим
безопасность внутри резиденции. Отряд СА должен был обеспечить
порядок снаружи.
 В течение трех дней и ночей я, к всеобщему удовлетворению,
добросовестно выполнял свою миссию. Не произошло пи одного
инцидента, и все закончилось горячим рукопожатием с канцлером
Зейсс-Инквартом. Я был тогда еще молод и поэтому наивно полагал,
что вошел в активную политику не случайно, а через главный вход.[27]

Триумфальный въезд Гитлера в Вену я наблюдал с очень большой

высоты, а именно со строительных лесов, воздвигнутых с целью
реставрации одного из музеев на Ринге.[28] Мои работники проявляли
еще больше энтузиазма. Я их понимал — они встречали одного из
своих, одного из наших. С высоты строительных лесов мы смотрели
на необычного человека. Возможно, стоит вспомнить, что когда-то он
жил впроголодь в Вене, а теперь, и мы были тому свидетелями, занял в
истории место наравне с великими властелинами Австрии: Рудольфом,
Максимиллианом, Карлом, Фердинандом или Йозефом —
императорами Германии. Казалось, что это невозможно, но это было
действительностью. Вместе с нами сотни тысяч людей криком
подтверждали данный исторический факт.
Спектакль на Ринге был достоин такого события — великолепный,
помпезный, с морем штандартов и цветов, с бесконечными
аплодисментами, военными оркестрами и немецкими солдатами,
которых встречали так, как ни одну другую армию в Австрии. В какой-
то момент по бесчисленной толпе прокатилась волна восхищения: это
маршировала личная гвардия фюрера — лейб-штандарте
СС[29] «Адольф Гитлер». Вид этих солдат произвел на нас большое
впечатление. Я не предполагал, что в скором времени окажусь в рядах
этой гвардии.
Я не мог понять, где мои земляки взяли такое количество флагов со
свастикой — их были десятки тысяч. Вероятно, каждая семья тайно
хранила один или два флага, предвидя «насилие над Австрией».
Впрочем, меня удивляли многие вещи, о которых сегодня уже забыли.
Так, например, 10 марта архиепископ Вены кардинал Иннитцер
горячо поддержал референдум Шушнига, заявляя: «Как австрийские
граждане, мы будем бороться за свободную и независимую Австрию.
(…) Скажем «Да!»» Через восемь дней, 18 марта, его преосвященство
кардинал Иннитцер, а также архиепископ Зальцбурга — Вайтц,
архиепископ Кпагенфурта — Гефтер, епископ Граца — Павликовски и
епископ Линца — Гфелльнер публично заявили, что «как немцы, они
считают своим долгом стать на сторону Германской империи». Также
они разъяснили, что «по их мнению, благодаря национал-
социалистскому движению будет отодвинута опасность
разрушительного и атеистического большевизма».
А что можно сказать о позиции руководителя социал-демократов
— Карла Реннера, первого премьер-министра Австрии в 1918–1919
годы и председателя Национального совета до 1933 года?
3 апреля 1938 года он заявил в венской «Иллюстрированной
Коронной газете»: «Наконец, через двадцать лет, австрийский народ
может оставить навязанную ему фальшивую дорогу и вернуться к
исходному пункту — торжественной декларации 12 ноября 1918 года.
Печальный разрыв в пятьдесят лет (1866–1918) сейчас исчезает в
нашей общей тысячелетней истории… Как социал-демократ и потому
сторонник права народа на самоопределение, а также бывший
председатель австрийской мирной делегации в Сен-Жермен, буду
голосовать «Да»».
В этот же день, 3 апреля, доктор Реннер утверждал в «Новой
Венской ежедневной газете»: «Если бы я, с переполненным радостью
сердцем, не принял восстановление единства немецкого народа, это
стало бы отрицанием моего прошлого как государственного мужа
австрийского немецкого государства. Как социал-демократ и
приверженец права наций на самоопределение, как первый канцлер
Немецко-Австрийской Республики, буду голосовать «Да»».
Этим заявлениям поддакивал старый предводитель социал-
демократов и бывший бургомистр Вены — Карл Зейтц.
После аншлюса Австрии доктор Карл Реннер жил в Гоггнитце у
подножия Семмеринга и, благодаря причитающейся ему неприлично
высокой пенсии, мирно и беззаботно пережил вторую мировую войну.
Офицеры Красной Армии, вступившей на территорию Австрии,
встретились с Реннером и склонили его к написанию письма в Москву.
В кратком изложении оно звучало следующим образом:
«Его Превосходительству маршалу Сталину, Москва
Глубокоуважаемый Товарищ!
В самом начале движения я близко был связан со многими
русскими революционерами… Красная Армия застала меня по месту
жительства, где вместе с товарищами по партии я, преисполненный
веры, ожидал занятия нашей страны… Поэтому искренне и преданно
благодарю Красную Армию и Вас персонально, как славного
полководца этой армии, от себя лично и от имени австрийского
рабочего класса. Австрийские социал-демократы будут по-братски
договариваться и сотрудничать при создании Республики. Является
бесспорным и не требует доказательства то, что будущее принадлежит
социализму».
Результаты плебисцита, проведенного 10 апреля 1938 года, который
по свидетельству всех австрийцев доброй воли действительно был
свободным и тайным, оказались следующими:
За присоединение Австрии к Германской империи — 4 284 295
голосов.
Против — 9852 голоса.
Недействительные голоса — 559.
Известно, что доктора Зейсс-Инкварта — будущего комиссара
Третьего рейха в Голландии — приговорили к смертной казни через
повешение, тело его сожгли, а пепел развеяли по ветру. Какова же была
судьба доктора Реннера? В 1945 году его вновь избрали канцлером
«независимой Австрии, наконец-то освобожденной из-под нацистского
ярма».
Почему позже мы оказались разочарованы? Некоторые из тех, кого
мы приняли с энтузиазмом, отнеслись к нам снисходительно и с
недостаточным пониманием, что при других обстоятельствах
выглядело бы комично.
Озаренный ореолом триумфа в Сааре три года назад, уроженец
Рейнской области гаулейтер Йозеф Бюркель был благоразумным
человеком и интеллигентным политиком.[30] Однако не все, кто
перешел реку Майн, были похожи на него. В Австрию присылали
самых лучших людей, но, к сожалению, так было не всегда. Тип
должностного лица из Германии с 1900 года чаще всего объединял в
себе черты образцового учителя и деревенского полицейского. У
австрийцев тоже были недостатки, но мы пробовали улыбаться и
понимать того, кто не понимал нас. Чопорность, а иногда и недостаток
такта со стороны пруссака или саксонца становились барьером для
настоящего братского объединения, которого мы так томительно
ждали. Историки, пишущие об аншлюсе, не замечали этих трудностей
по причине своего предвзятого отношения к нему.
 Глава третья
Войска СС
Гданьск и немецко-советский пакт — «Если мы проиграем эту войну…» — Мобилизация в Люфтваффе и
перевод в войска СС — Ошибки и недоразумения — Происхождение СС и войск СС — Подразделения «Мертвая
голова» — Генерал Пауль Гауссер — Боевой дух и идеология — Борцы за Европу, которые не получали приказов от
Гиммлера — Анкета исторического отдела Генерального штаба армии Израиля: попытка создания рейтинга солдат
двух мировых войн — Герцог Валерио Борджио.

27 сентября 1938 года, обращаясь по Би-би-си к английскому

народу, сэр Невилль Чемберлен сказал: «Как ужасно, как фантастично,
как невероятно, что мы должны готовить окопы и примерять
противогазы по причине спора, который произошел в далекой стране
между людьми, о которых нам ничего не известно! Еще более
невероятным кажется то, что этот, в принципе, решенный спор может
привести к войне!» Откровенно говоря, я не верил, что через год
начнется война. Нам казалось, что Мюнхенский договор был
предзнаменованием всеобщего согласия между европейскими
державами; он пересматривал решения различных трактатов 1919–
1920 годов, которые, как написал знаменитый французский
государственный деятель Анатоль де Монзи, «образовали в сердце
Европы полдюжины Эльзасов и Лотарингий». Мне казалось
невозможным, чтобы имеющие великолепную общую культуру и
цивилизацию европейцы не пришли к согласию, которое было в
интересах всех. Чешский вопрос был решен, Польша получила район
Тешина — эту деталь всегда забывают, а 3 500 000 судетских немцев
вновь стали гражданами Германской империи. Их возвращение родине
взволновало моего отца, семья которого происходила из чешского
Эгера[31]. Мы были убеждены, что немцы из Гданьска тоже имеют
право стать нашими соотечественниками. Мы знали, что город
Гевелия, Фаренгейта, Шопенгауэра, столицу Восточной Пруссии в
1918 году, через год оторванную от Германской империи, населяли
немцы, — 448 статей Версальского договора не могли изменить этот
факт.
 Нам казалось, что наш разбросанный и разорванный народ,
который ужасно страдал в 1918–1925 годы, не может вечно отвечать за
ошибки, совершенные нашими руководителями в 1914–1918 годах.[32]
В августе 1939 года я находился на каникулах у австрийского озера
Вертерзее в обществе семьи профессора Порше, конструктора
«Фольксвагена». Известие о подписании немецко-советского пакта
повергло нас в оцепенение. Истории известно немного примеров столь
же сенсационного изменения союзов. Если бы год назад кто-нибудь
сказал мне, что Гитлер будет договариваться со Сталиным, я, без
сомнения, в это не поверил бы. Правда, оба правительства разъяснили,
что не собираются продавать свои идеологии, но вскоре мы поняли,
что значил этот пакт. Напрасно 31 августа Муссолини настаивал на
созыве 5 сентября международной конференции с целью
«рассмотрения формулировок Версальского трактата», которые, как он
говорил, были причиной теперешних недоразумений. Его никто не
слушал. 1 сентября в 4.45 вермахт вступил на территорию Польши. В
полдень 3 сентября Великобритания объявила войну рейху, а в 17.00,
«с целью поддержать независимость Польши», ее примеру
последовала Франция.
В Германии также эйфории не было. Думаю, что ночью 31 августа
маршал Геринг выразил мысль каждого из нас, когда сказал
Риббентропу: «Если мы проиграем эту войну, да смилуется над нами
Бог!»

До сих пор я еще не служил в армии. Когда я сдавал последние

экзамены на лицензию пилота, меня мобилизовали в Люфтваффе.
Однако оказалось, что я слишком стар для военного летчика — мне
был 31 год. Я не намеревался провести войну, скрываясь в какой-либо
конторе, — и попросил перевести меня в войска СС. После серии
очень трудных испытательных тестов и медицинского обследования я
был принят вместе с девятью другими кандидатами из ста
претендентов.
Здесь мне бы хотелось разъяснить один существенный момент:
дело в том, что многие историки отождествляют СС с полицией. Будь
так на самом деле, я не оказался бы в рядах СС — как бы я воевал в
полиции? На тему СС написано несметное количество книг
(несомненно, их будет еще больше), но многие из них далеки от
реальной оценки деятельности этой организации. В течение последних
нескольких лет появились историки, которые считают, что она была
конгломератом, состоящим из множества структур, выполняющих
различные функции. Несмотря на это часто отождествляют войска СС
и службу безопасности, СД (Sicherheitsdienst, SD). В сущности,
ошибки исключены, ибо служащего СД можно было с первого взгляда
узнать по мундиру: на его левом рукаве виднелась надпись
Sicherheitsdienst, а на воротнике не было эмблем СС. В 1958 году я
предложил сто тысяч марок любому, кто нашел хотя бы одну не
фальшивую фотографию, на которой я в форме СД. Эта сумма все еще
остается в распоряжении возможных искателей.[33]
Необходимы также другие уточнения. Постоянно пишут, что
именно Генрих Гиммлер создал СС и стал во главе их, что является
двойной ошибкой, так как он был всего лишь первым должностным
лицом. Политическим и военным главой Охранных эстафет (СС) был
Адольф Гитлер, и мы, солдаты войск СС, присягали именно ему.
Когда в конце 1924 года Гитлер покинул тюрьму в Ландсберге,
важной проблемой стало организационное обновление национал-
социалистской партии. В большинстве немецких провинций
деятельность штурмовых отрядов (СА) была запрещена. Гитлер
обратился к своему водителю Юлиусу Шреку и поручил ему
организовать, по согласованию с Рудольфом Гессом, небольшую
моторизованную часть. Это подразделение планировалось
сформировать из достойных доверия людей, которые в опасных
обстоятельствах были бы в состоянии защитить руководителей и
ораторов партии, а также залы собраний. Такие группы начали
появляться в крупных городах для поддержания порядка внутри залов
(учитывая порученные им задания, они назывались Охранными
эстафетами). В городах, где ношение мундиров не было запрещено,
они носили белые рубашки с повязками, галстуки, бриджи, высокие
сапоги и черные шапки. На каждой шапке была «мертвая голова», так
как мы часто смотрели смерти в глаза.
Первые солдаты СС не были людьми из иного мира. Они
мужественно несли тяжелую службу, многие из них погибли в стычках
с Красным фронтом. В конце 1928 года их оставалось около трехсот
человек. Лишь через год Гитлер поручил Гиммлеру переформировать
это соединение согласно требованиям политико-войсковой концепции
боевых дружин, которые хотели отмежеваться от массы штурмовых
отрядов (СА).
После прихода к власти национал-социалистов, в июне 1934 года,
во время попытки свершения второй революции Эрнстом Рёмом и
руководителями СА, отряды СС в различных частях страны сыграли
важную роль, несмотря на различия, имело много общих элементов,
например, «мертвая голова» присутствовала на всех мундирах СС. В
СС имело место объединение компетенции и должностей в разных
группировках. Скорцени, как офицер войск СС, находясь в должности
руководителя группы С в VI отделе Главного управления безопасности
рейха, состоял в структурах СД.
Первым вооруженным подразделением СС был лейб-штандарте
(лейб-полк) «Адольф Гитлер», находящийся под командованием
строгого баварца Сеппа Дитриха,[34] опытного танкиста первой
мировой войны. Это представительное подразделение в белых
кожаных ремнях, парад которого мы видели в Вене, составляло
личную гвардию руководителя немецкого государства. Я хорошо знал
Сеппа Дитриха — он не был стратегом, но человеком дела.
Через короткое время были созданы два следующие подразделения
под названием SS-Verfugunstruppe (резервные части СС). В конце 1937
года существовало три пехотных полка СС: «Deutschland»
(единственный укомплектованный), «Germania» и «Leibstrandarte». Их
командованием и подготовкой руководил находящийся не у дел
генерал-лейтенант рейхсвера Пауль Гауссер, бывший комендант
офицерской школы в Брауншвейге. Я был рядом с ним, когда его
тяжело ранило под Бородино, об этом речь пойдет далее. Он был
великолепным командиром, по моему мнению, главная его заслуга —
серьезный и тщательный подбор личного состава. Претенденты из
числа добровольцев не должны были числиться в полицейской
картотеке, изучалось и их прошлое. При отборе будущих солдат
учитывалось их физическое и интеллектуальное развитие. Гауссер
хотел, чтобы войска СС представляли собой элиту.
Ежедневная подготовка офицеров, унтер-офицеров и солдат была
очень интенсивной и всесторонней, а дисциплина — даже более
строгой, чем в вермахте. Офицеры жили жизнью своих подчиненных;
товарищеское отношение, доверие и взаимное уважение были
правилом. Это может иллюстрировать гот факт, что мы краснели от
стыда, запирая на ключ шкафчики с личными вещами.
Гитлер решил, что в войсках СС, отдавая честь, не будут
употреблять слово «господин». В армии говорили: «Jawohl, Herr
Oberst!» («Так точно, господин полковник!»), мы же обращались к
генералу «Jawohl, Gruppenführer!» («Так точно, группенфюрер!»).[35]
Отношения внутри подразделений войск СС складывались
непосредственные и человеческие. Нам не был известен карикатурный
тип официального, строгого, надменного прусского офицера, который
смотрел на подчиненного через монокль.
Наверное, некоторых удивит тот факт, что в войсках СС царила
свобода совести. В наших рядах были и агностики, и протестанты, и
католики. Капелланом французской добровольной бригады гренадеров
СС «Шарлемань» был епископ Мейоль де Люпе, друг папы Пиуса XII.
[36]
В то время, когда члены СА в большинстве своем принадлежали к
национал-социалистской партии, в войсках СС вступление в партию
было необязательным и даже не рекомендовалось. Именно этого
многие люди не хотят понять. Без сомнения, мы были политическими
солдатами, но мы защищали идеологию, стоящую над политикой и
партиями. Например, мы могли позволить себе критиковать некоторые
партийные концепции и решения некоторых гаулейтеров.
Существование жалкого Штрейхера[37] и его «Штурмовика» казалось
нам одновременно достойным сожаления и неуместным. Эта газета
выполняла определенные функции. Но что общего имела писанина
«Штурмовика» с передовыми статьями Геббельса в «Рейхе»?
Наш девиз, написанный на пряжке ремня, звучал: «Моей честью
является верность». И так осталось до сих пор.
Мы не считали себя солдатами лучшими, чем другие, — просто
вкладывали всю свою душу в службу родине. Другие дивизии,
относящиеся к вермахту, тоже превосходно воевали во время долгой
войны, например, дивизия «Великая Германия»,[38] солдаты которой,
так же, как и мы, осознавали свою ценность. Нельзя нас упрекать за
это. В подразделениях войск СС царил своеобразный воинский дух, но
это явление не было чем-то новым, так как оно существует во всех
армиях мира. Я думаю, что оно присутствовало даже в гвардейских
частях Красной Армии и некоторых сибирских дивизиях,
составлявших элиту Советской Армии.
Особенностью войск СС можно считать то, что, начиная с 1942
года, они стали добровольческой армией солдат различных стран
Европы, среди которых служили (в алфавитном порядке): албанцы,
боснийцы, британцы, болгары, валлоны, венгры, хорваты, датчане,
эстонцы, финны, фламандцы, французы, грузины, греки, голландцы,
итальянцы, казаки,[39] латыши, литовцы, норвежцы, румыны, русские,
сербы, словенцы, шведы, швейцарцы и украинцы. Белорусы, индусы,
киргизы, армяне, татары, туркмены и узбеки также служили под
собственными знаменами в войсках СС. В моих подразделениях были
представители почти всех этих национальностей, не хватало лишь
албанцев, боснийцев, британцев, казаков, грузинов, греков и сербов.
Необходимо добавить, что наши части входили в состав
сухопутных войск, поэтому они не подчинялись Гиммлеру и не
получали от него приказов. Оберстгруппенфюрер СС и генерал-
полковник войск СС Пауль Гауссер заявил перед трибуналом в
Нюрнберге 5 и 6 августа 1946 года: «Войска СС никогда не получали
приказов от Гиммлера и Гейдриха, так как они не имели право
командовать нами».
Репортеры обошли молчанием эту поправку. Мы выполняли
приказы командующих армиями, в состав которых мы входили, в
соответствии со служебной иерархией.[40] Гиммлер не был ни
командиром, ни солдатом, несмотря на то, что пытался произвести
такое впечатление в начале 1945 года.[41]
И нет ничего удивительного в том, что наши соединения, обладая
особым моральным боевым духом, считали себя особой частью
сухопутных войск. Я, как и другие ветераны войск СС, обычно
употребляю определение «Heer», чтобы отличить части вермахта от
войск СС.
Как солдаты, мы отличались от Общих СС, носивших характер
гражданской организации. К сожалению, мания Гиммлера к
присвоению почетных званий членам СС — дипломатам,
профессорам, промышленникам (например, профессору Порше) —
привела к смешению понятий.
 В 1946 году я оказался в Нюрнбергской тюрьме с двумя
«генералами СС»: дипломатом старой школы бароном Константином
фон Нейратом, послом в Риме, а позже протектором Чехии и Моравии,
и его преемником на Вильгельмштрассе — Иоахимом фон
Риббентропом, тоже «генералом СС».[42]
Настоящим создателем войск СС был генерал Пауль Гауссер,
которого мы с любовью называли «папой». Нельзя недооценить вклад
упоминавшегося уже Сеппа Дитриха, а также ветерана боев в Балтии
— Феликса Штейнера,[43] которые придали этим соединениям
специфический стиль и боевую осанку, сравнимую разве что с
гвардией Наполеона.
Разве можно было не заметить, что насчитывающая в своих рядах
почти миллион молодых европейцев армия, любой солдат которой
хладнокровно шел на смерть, была отрицанием туманных
«нордических» доктрин рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера —
доктрин, которых не разделял даже Гитлер?
Я должен признаться, что взгляды рейхслейтера Альфреда
Розенберга тоже всегда казались мне неясными. Этот человек, с
которым позже я познакомился лично, действовал с благими
намерениями, однако его обвинили в чужих грехах. Я никак не мог
прочесть написанную им книгу «Миф XX века», о которой говорили,
что она является «библией превосходства нордической расы», и видел
лишь очень немногих, кто осилил этот труд, насчитывающий семьсот
страниц.
Подводя итог данных рассуждений, я могу еще сказать, что если
Гиммлер и намеревался применить в будущем войска СС как
инструмент собственной политики, то все равно мы этого уже никогда
не узнаем.

Как можно оценить действия войск СС во время второй мировой

войны?
В 1957 году исторический отдел Генерального штаба израильской
армии разослал анкету тысяче респондентов, среди которых были
командующие, военные эксперты, историки и военные
корреспонденты со всего мира. Предлагалось ответить на следующие
вопросы: Какие армии вы считаете лучшими за время двух мировых
войн? Чьи солдаты были самыми храбрыми? Чьи солдаты были лучше
обучены, более искусны и дисциплинированы? Чьи солдаты больше
проявляли инициативу? И так далее.
Среди ответивших на вопросы анкеты были генералы Г. Маршалл
(США), А. Гаузингер (НАТО), Г. Ф. Фуллер (Великобритания), М. П.
Кениг (Франция), известный военный теоретик сэр Безил Лидцел
Харт, писатели Леон Урис, Герман Воук и другие. Армии, воевавшие в
первой мировой войне распределились следующим образом:
1. Немецкая армия.
2. Французская армия.
3. Английская армия.
4. Турецкая армия.
5. Американская армия.
6. Русская армия.
7. Австро-венгерская армия.
8. Итальянская армия.
Для второй мировой войны классификацию организовали с
подсчетом очков. Максимально можно было получить 100, а
минимально — 10 очков. Результаты:
1. Вермахт — 93 очка.
2. Японская армия — 86 очков.
3. Советская армия — 83 очка.
4. Финская армия — 79 очков.
5. Польская армия — 71 очко.
6. Британская армия — 62 очка.
7. Американская армия — 55 очков.
8. Французская армия — 39 очков.
9. Итальянская армия — 24 очка.
Что касается авиации, то после ВВС рейха (Люфтваффе) в
рейтинге стояли военно-воздушные силы Великобритании (R.A.F.),
затем военная авиация США (US Air Force), ВВС Японии, военная
авиация СССР. Военно-морские силы Великобритании возглавили
список, за ними следовали ВМС Японии и США.
Среди элитарных подразделений лучшими признаны войска СС, за
ними — американские морские пехотинцы, следом — британские
десантники и французский Иностранный легион.
Любая классификация является спорной, например, по-разному
комментировалось пятое место польской армии. Мне кажется, что
итальянские солдаты второй мировой войны, часто плохо
вооруженные, очень слабо обеспеченные и нередко имеющие
некомпетентных командиров, оправдали доверие во время боев в
Северной Африке. Дивизии «Черных рубашек» были хороши, а
итальянские подводники и летчики показали настоящую удаль.
Итальянские подразделения храбро дрались на Восточном фронте, а
кавалерийский полк «Савойя» героически вел себя под Сталинградом
в ноябре 1942 года. Подобным же образом торпеды, управляемые
людьми из флотилии «X. Flottiglia MAS» герцога Валерио Борджио и
Тесео Тесеи, добились значительных успехов на Средиземном море.[44]
Вероятно, это необходимо учесть.
Я вспоминаю о герцоге Валерио Борджио — аристократе в полном
смысле этого слова, — которого я хорошо знал с 1943 года. Он
принимал участие в очень опасных, но увенчавшихся успехом акциях
в портах Гибралтара и Александрии. В марте 1945 года, когда многие
его земляки поменяли фронт, он сказал мне: «Дорогой Скорцени, мы
начали одну и ту же войну за свободную Европу. Будьте уверены, что я
буду вести ее до конца, что бы ни случилось». И он сдержал слово.
Он посетил меня в конце июля 1974 года в Мадриде. Мы должны
были встретиться снова в начале сентября. Неожиданно пришло
печальное известие, что в августе он умер в изгнании в Кадисе.
Военная карьера этого человека, которого называли «Черным
герцогом», малоизвестна. Он начал ее во время гражданской войны в
Испании командиром подводной лодки «Ирида». Затем, после
стажировки в Клайпеде среди подводников Карла Дёница, он
командовал лодкой «Веттор Писани». Слава нашла его только лишь на
палубе «карманной» подводной лодки «Scire» и в должности
командира флотилии торпедных катеров после рейдов на Гибралтар и
Александрию.
Я могу подтвердить, что следующая комбинированная атака на
Гибралтар планировалась в октябре 1943 года. Однако капитуляция
короля Италии и маршала Бадольо, а также арест дуче помешали
этому. Находящуюся в восьмидесяти километрах от Генуи базу в Ла
Спези покинуло начальство капитана Борджио, который, хотя и
лишенный иллюзий, продолжал воевать в подразделениях
освобожденного Муссолини.
 Герцог считал короля и Бадольо предателями и глупцами. В 1943
году он сказал мне: «Им пообещали очень много. Однако я вас
заверяю, что эти обещания никогда не будут выполнены. Ни Рузвельт,
ни Черчилль не вернут Италии даже пяди нашей африканской
территории. Скажу больше, Сабаудский Дом рискует потерять корону
в этой мрачной и бесславной авантюре. Вы убедитесь, что если борцы
за Европу будут побеждены, Италия погрузится в еще больший хаос,
чем в 1918–1921 годы». И кто же оказался прав?
Борджио не считал себя побежденным. В конце 1943 года он
командовал добровольческим батальоном «Варвар», который воевал на
Южном фронте бок о бок со 175-й дивизией вермахта. Тысячи
молодых людей завербовались под трехцветное знамя герцога, и он
образовал батальоны «Молния», «Стрелец», «Лавина», «Святой
Георгий», «Волк» и «Стрела». Сражаясь во главе своей бригады, в
1945 году он вынудил отступить партизан Иосифа Броза Тито, которые
угрожали Триесту и Удине. Необходимо добавить, что герцог не нашел
общий язык — и неудивительно! — со специальным посланником
Гиммлера в Италии, будуарным офицером СС Карлом Вольфом.[45].
Англичане пленили Борджио и выдали итальянским
антифашистам. Те отдали его под суд, и после бурных прений 17
февраля 1949 года он был осужден на восемнадцать лет лишения
свободы. Коммунисты требовали исполнения приговора, но авторитет
Борджио был так велик, что, опасаясь массовых демонстраций,
«Черного герцога» освободили «за патриотические заслуги перед
Юлийской Венецией».[46] Впрочем, вступивший в силу закон об
амнистии «предал забвению часть инкриминируемых действий». В
конце концов ему «простили» хорошую службу за родину.
В 1952 году Борджио занялся политической деятельностью,
защищая проевропейские «лево-революционные» позиции в недрах
«Итальянского общественного движения» (MSI), почетным
председателем которого он был избран. В 1968 году он основал
«Трехцветный комитет» и «Национальный фронт».[47] После смерти
маршала Родольфо Грациани являлся председателем «Ассоциации
ветеранов Итальянской социальной республики».[48].
 Глава четвёртая
Почему мы не высадились в Англии и не
вторглись в Гибралтар
«Лунная рота» — Французская кампания с резервной дивизией СС — Охота на тигра в предместьях Бордо —
Операция «Феликс» на Гибралтаре — Канарис, руководитель Абвера: адмирал с семью лицами — Цель Канариса:
всеми средствами не допустить победы Германии — Требования генерала Франко — Операция «Морской лев» —
Фальшивая информация руководителя Абвера — Искренность Уинстона Черчилля.

В феврале 1940 года меня перевели во вторую роту резервного

батальона полка лейб-штандарте СС «Адольф Гитлер» в Берлине-
Лихтерфельде. Я был инженером, кандидатом в офицеры. Мне
предстояло шесть недель интенсивных тренировок в обществе
семнадцати- и восемнадцатилетних парней. Так же, как и другие
призывники моего возраста — врачи, фармацевты, юристы и
инженеры — я сжимал зубы, чтобы выдержать темп подготовки роты,
которую заслуженно называли «лунной». Название это появилось в
связи с явным пристрастием командира роты к ночным занятиям,
которых у нас было сверх всякой меры.
Много написано о казарменных методах воспитания, к которым я
всегда питал большую неприязнь. Конечно, физические нагрузки
солдату необходимы так же, как и выработка определенных
дисциплинарных навыков. Однако я всегда был против прусской
палочной дисциплины — механической дрессировки, направленной на
унижение личности.
В современной войне солдат противостоит машине. Это правда,
что приказ, в принципе, не подлежит обсуждению. Но быть «глупым и
дисциплинированным» уже недостаточно солдат должен быть
способен правильно понять ситуацию и проявить инициативу, а
следовательно, отреагировать быстро и самостоятельно. Я всегда был
убежден, что нельзя путать традиции с рутиной, поэтому в
подчиненных мне частях старался распознать индивидуальные
способности каждого солдата и, по мере возможности, развить их.
Я оставил романтичную «лунную роту», чтобы пройти
специальную стажировку в резервном батальоне полка войск СС
«Германия» в Гамбурге-Лангенхорне. В начале мая 1940 года в
Берлине я сдал все экзамены и был зачислен кандидатом в офицеры.
Польская кампания продолжалась только восемнадцать дней[49].
Советский Союз без боя захватил половину Польши, затем победил
малочисленную, но храбрую финскую армию. Вермахт опередил
французско-британский экспедиционный корпус и в апреле 1940 года
захватил Данию и Норвегию. Швеция разрешила свободный транзит
немецких войск и норвежской железной руды через свою территорию.
Достигнутые успехи предоставили военным возможность шутить в
стиле: «Мы должны поторопиться, если хотим сражаться! Война
вскоре закончится».
Но не все мы разделяли этот оптимизм. Лично я был убежден, что
война только начинается. Мне хотелось, чтобы она была
непродолжительной и не дошла до столкновения с Францией и
Великобританией, так как, по моему мнению, наибольшая опасность
исходила с Востока, а не с Запада.
Однако в мае 1940 года я оказался в серой полевой форме с орлом
на плече на дорогах Голландии, Бельгии и Франции вместе с
артиллерийским полком дивизии резерва СС — будущей дивизии
«Рейх», находящейся под командованием «папы» Гауссера. В нее
входили артиллерийский полк, состоящий из трех дивизионов легкой и
дивизиона тяжелой артиллерии, в котором я служил, и три полка
моторизованной пехоты: «Германия», «Фюрер», «Дойчланд».
Дивизия очень хорошо зарекомендовала себя как в Брабанте, так и
во Фландрии и Артуа. 6 и 7 июня мы с упорными боями перешли реку
Сомму: линия Уиганда была добыта.
После тяжелых боев на передовой, во время которых дивизия
понесла большие потери, мы получили пополнение в количестве двух
тысяч солдат. Дивизион тяжелой артиллерии попал под бомбардировку
авиации союзников, а также точный артобстрел французской
артиллерии. Один грузовик взлетел в воздух; наш капитан подорвался
на мине.
12 июня мы оказались в городе Крей, известном военными
заводами Шнайдера. Сначала мы прикрывали левое крыло танковых
дивизий, двигающихся в направлении Дижон, затем получили приказ
повернуть на юго-запад.
 Во время боев и походов по такой прекрасной стране, как Франция,
меня поразило отвратительное лицо войны. Руины, брошенные дома,
опустевшие деревни с разграбленными магазинами, гниющие трупы,
наконец, достойные жалости толпы беженцев: стариков, женщин и
детей — часто прибывших еще из Бельгии, мимо которых мы
проходили и проезжали, а иногда кормили их во время привалов.
Война между людьми Запада была абсурдом, поэтому перемирие,
подписанное с французским правительством 22 июня, показалось мне
началом надежного мира в Европе.
Сегодня я напрасно ищу в памяти признаки ненависти со стороны
гражданского населения, за исключением одной старой женщины из
Мобеж, которая медленно проходила перед нашим автомобилем и
показала нам сжатый кулак.
Странная история случилась со мной в предместье Бордо. Я ехал
один в автомобиле-вездеходе, как вдруг понял, что происходит что-то
странное — люди подавали мне отчаянные сигналы. Я затормозил и
услышал крики: «Там зверь! Дикий зверь!» — после чего все
растворились, как камфора. Я быстро понял, что случилось: примерно
в ста метрах вверх по улице великолепный тигр пожирал на тротуаре
коровью ногу, которую он стащил в соседней мясной лавке. Остановив
автомобиль, я машинально потянулся за пистолетом, но сразу
передумал — разве, стреляя из пистолета, я смог бы что-либо сделать
такому сильному зверю? Я схватил ружье водителя, лежавшее на
заднем сиденье автомобиля, и убил несчастного тигра, не чувствуя
гордости за свой поступок, но доставив облегчение жителям квартала.
От мясника мне стало известно, что зверь, посеявший панику в
предместье, сбежал из цирка. Благодаря любезности мясника, позже я
забрал оставленную мне шкуру тигра.
Наша дивизия расположилась в Даксе, и я много раз летал на
оставленных на аэродроме французских самолетах над страной
Басков. Купаться мы ездили в Биарриц. Зачастую мы в форме
переходили границу, и коллеги из испанской армии всегда тепло
встречали нас.
Немного позже я узнал, что наше присутствие на границе не было
случайным. Наша дивизия должна была вместе с элитарными частями
вермахта пересечь, с согласия Испании, Пиренейский полуостров и
захватить Гибралтар. Эта операция имела кодовое название «Феликс»,
но она не была реализована, и поэтому необходимы некоторые
комментарии.
Говорили, что эта операция подготовлена руководителем Абвера
(орган разведки и контрразведки вермахта) адмиралом Вильгельмом
Канарисом. Я лично познакомился с ним в 1943–1944 годы. Он сыграл
очень важную роль во второй мировой войне, и необходимо его
представить.
Гостей виллы Канариса в Берлине, находящейся в районе
Грюнвальд, встречал у входа монументальный портрет героя греческой
войны за независимость (1823 год) Констандиноса Канариса,
срубающего мечом головы туркам.
Руководитель Абвера серьезно утверждал, что это его предок, хотя
семья Канариса происходила из Италии и осела над Рейном в конце
XVIII века. Канарис также объяснял испанцам, что его дальние
греческие предки прибыли когда-то на Канарские острова, дав начало
родовой фамилии.
Он родился 1 января 1887 года недалеко от Дортмунда. В 1905 году
стал кадетом императорского морского флота; служил старшим
лейтенантом на крейсере «Дрезден», который был уничтожен своим же
экипажем в чилийских водах в марте 1915 года, чтобы избежать
захвата британским крейсером «Глазго». В 1916 году Канарис,
наконец, достиг Испании; он находился в Мадриде до октября
следующего года в качестве немецкого разведчика. Войну закончил
младшим офицером на подводной лодке. Короче говоря, он не
пользовался большим уважением. 9 мая 1946 года, отвечая перед
Международным Нюрнбергским трибуналом на вопрос защитника
фельдмаршала Вильгельма Кейтеля, Отто Нельте, адмирал Карл Дёниц
сказал: «Во время службы на морском флоте адмирал Канарис был
офицером, которому не доверяли. Он очень отличался от нас всех. Мы
говорили, что он имеет семь душ».
Хотя Канарис говорил о себе, что является монархистом, но очень
усердно служил и Веймарской республике. В 1924 году он был
произведен в командор-лейтенанты, в 1930 получил звание командор-
старший лейтенант; в этом же году он был назначен начальником
штаба района Северного моря. I? 1935 году Канарис сменил на посту
главы Абвера командора Конрада Патцига, который не поладил с
конкурирующей службой безопасности Рейнхарда Гейдриха.
 Руководимый Канарисом Абвер сделался, как определил 8 июня
1946 года в Нюрнберге начальник штаба вермахта генерал-полковник
Альфред Йодль, «гнездом предателей». Перед тем же трибуналом
руководитель одного из главных отделений ведомства Канариса
полковник Эрвин фон Лагоузен 30 ноября 1945 года заявил: «Нам не
удалось избежать агрессивной войны. Война означала конец Германии
и наш конец, следовательно, несчастье огромного масштаба. Однако
катастрофа была бы значительно больше, если бы национал-
социалистская система одержала победу в войне, что мы должны были
предупредить любой ценой. Это была самая важная задача и идея
нашей борьбы». Надо признать, что эта программа соблюдалась и
задача была выполнена.[50].
Мысленно возвращаясь к операции «Феликс», я думаю, что
Канарис не прилагал особых усилий, чтобы убедить генерала Франко в
необходимости марша немецких войск через Испанию к Гибралтару.
Правдой является тот факт, что руководитель Абвера знал каудилло[51]
лично. Якобы они обращались друг к другу по имени, но в Испании
очень быстро переходят на «ты». Канарис неоднократно приезжал в
Испанию, в том числе два раза летом 1940 года и, кажется, именно во
время второго визита он говорил с испанским руководителем на гему
Гибралтара.
Не могу раскрыть источник своей информации, но я уверен, что
Канарис советовал каудилло требовать от Гитлера невыполнимых
условий в обмен на союзничество: огромного количества зерна,
бензина, оружия и амуниции и, особенно, присоединения к испанским
колониям «всего французского Марокко и расположенного в Алжире
департамента Оран»!
Это было невозможно. Почему Гитлер должен был давать то, чего
не имел и чего никогда не требовал от Франции? Ведь он тогда думал,
что «политика сотрудничества без тайных замыслов, а затем политика
дружбы с этой страной была бы очень желанной», и так
охарактеризовал ее маршалу Петену в октябре 1940 года в Монтуар.
Возможно, что кто-нибудь другой обещал бы генералу Франко все, что
он пожелает, с полным осознанием невозможности выполнения
обещаний. Что бы ни говорили о Гитлере, он никогда так не поступал.
Впрочем, Марокко не было ни немецким, ни французским, ни
испанским, а марокканским.
 После нахождения Канариса в Испании посол Третьего рейха в
Мадриде Эберхард фон Шторер написал 8 августа 1940 года в Главное
управление на Вильгельмштрассе: «…Даже если немецкое
правительство удовлетворит желания испанского правительства,
генерал Франко считает, что подготовка акции «Гибралтар» не может
быть начата раньше победоносной высадки немецкой армии в Англии.
Он хочет избежать заблаговременного вступления своей страны в
войну, так как Испания не смогла бы ее долго выдержать».

Сегодня нам известны имена большинства подчиненных и агентов

Канариса, сделавших все для поражения своей страны. Одним из
наиболее деятельных был полковник и будущий генерал Ганс Остер,
руководитель Центрального отдела в ведомстве Абвера «Заграница».
Это он послал в августе 1938 года молодого Эвальда фон Клейста-
Шмензина в Лондон к английскому правительству с просьбой о
помощи и поддержке в борьбе с Гитлером.
От имени готовящих государственный переворот немецких
генералов Людвига Бека и его преемника на посту начальника
Генерального штаба сухопутных войск Франца Гальдера, а также
генералов Эрвина фон Витцлебена (будущего маршала), Карла Генриха
фон Штюльпнагеля, Вальтера фон Брокдорфа-Алефельда, Эриха
Гепнера и других, Клейст-Шмензин беседовал с сэром Робертом
Вэнситартем и Уинстоном Черчиллем. После возвращения в Берлин 28
августа 1938 года он получил очень оптимистичное письмо от
Черчилля, которое было передано Канарису, а последний ознакомил с
его содержанием Гальдера и Витцлебена. В результате этого Гальдер
послал в начале сентября в Лондон двух других эмиссаров:
подполковника Ганса Бема-Тетельбаха и Теодора Кордта. В
действительности заговорщики ожидали сигнала из Лондона для
свержения правительства. Мюнхенский договор сбил с толку этих так
называемых немецких патриотов.
Была ли это государственная измена, Hochverrat? Согласно
немецким законам, Hochverrat — это действия гражданина против
режима, который он считает вредным для страны, но только с
использованием национальных и патриотических сил. Подобные
действия ни в Веймарской республике, ни в Третьем рейхе не карались
смертной казнью или лишением свободы, а лишь интернированием в
крепость. Определение Landesverrat означает измену родине, когда,
борясь со своим правительством, гражданин обращается за помощью к
одному или нескольким иностранным государствам. Во время войны
Landesverrat наказывается сурово и является позорным поступком.[52]
11 марта 1939 года Остер с согласия Канариса (по-другому было бы
невозможно) предупредил спецслужбы Британии и Чехии о
вступлении немецкой армии в Чехию и Моравию, которое было
запланировано на 6.00 16 марта. Это дало возможность чехам отослать
14 марта авиатранспортом в Англию лучших специалистов разведки
вместе с архивами.
16 марта 1948 года Комиссия исторической документации
голландской армии допросила бывшего военного атташе Голландии
при посольстве в Берлине полковника И. Г. Саса. Он рассказал, что в
течение многих лет полковник Остер передавал ему большие объемы
первоклассной информации, например, точную дату немецкой атаки на
Норвегию, а также дату (10 мая 1940 года) многократно
откладываемого удара на Западе. Когда Сас доложил об этой
информации в рапорте своему начальнику генералу Рейндерсу, тот
заметил: «Этот Остер является персоной, достойной презрения!».
Пока Остер предупреждал тогдашнего майора Саса, 3 мая 1940
года Абвер передал эти же данные своему римскому сотруднику,
«почетному корреспонденту» Йозефу Мюллеру, который был связан в
Ватикане с аккредитованными при апостольской столице послами:
бельгийским, голландским и британским. Эта организация известна
под названием «Черной капеллы»[53] в отличие от «Красной капеллы»,
о которой еще пойдет речь.
Кроме того, Канарис и Остер имели своего агента в Швейцарии —
в лице вице-консула в Цюрихе Ганса Бернда Гизевиуса, который
установил великолепные отношения со стоящим во главе
американской разведки в Европе Алленом Уэлшем Даллесом, в
последствии руководителем ЦРУ.
Квартира Абвера находилась в 1943 году в Цоссен, где размещался
Генеральный штаб сухопутных войск. Именно там Остер хранил в
сейфе компрометирующие документы. Этот сейф был вскрыт в
сентябре 1944 года во время следствия по делу покушения на Гитлера.
Кроме того, в начале 1945 года в сейфе, принадлежащем Канарису,
обнаружили двенадцать тетрадей его секретного дневника. Положение
Канариса было жалким. Обвиненный в контактах с врагом и в заговоре
против безопасности государства, он утверждал, что, если и был
фактически связан с 1938 года с предателями и конспираторами, то
только лишь с целью их быстрейшего разоблачения! Однако когда он
успел бы это сделать, ведь на улице был апрель 1945 года?
Направляясь в тюрьму, Канарис передал также арестованному по
обвинению в предательстве связному агенту Остера в Цюрихе Теодору
Штрюнку: «Вы должны обвинять Остера и Донаньи…» (Ганс фон
Донаньи ныл подчиненным Остера.) До самого конца Канарис вел
двойную игру. В определенный момент он даже отрицал, что («стер
был его сотрудником!
В сейфе вместе с разоблачающими Канариса актами нашли 52
тетради войсковых телеграмм, переданных заграничными
корреспондентами Абвера. Поступающая информация изменялась и
фальсифицировалась во время дешифровки службой Донаньи. В
результате вермахт получал от Абвера фальшивую информацию — это
была действительно грязная работа!

Hochverrat или Landesverrat? Пожалуй, я могу понять действия,

организованные и предпринятые группой отважных, разумных и
способных патриотов с целью освобождения или спасения
государства. Когда же государственная измена совершена в момент,
когда народ втягивается или уже втянут в вооруженный конфликт, ее
моральные и правовые аспекты иные. Так как ликвидация
правительства может, в этом случае, помочь врагу, то государственная
измена превращается фактически в измену родине. Аргументы,
оправдывающие такого рода измену, не выдерживают критики, и
исключительным заблуждением было бы ссылаться при данных
обстоятельствах на «патриотизм».
Я хочу только повторить слова, сказанные 15 ноября 1962 года
канцлером Конрадом Аденауэром перед 700 журналистами и гостями,
собравшимися в вашингтонском национальном пресс-клубе: «Измена
родине является преступлением против народа, к которому
принадлежишь».
Ранним утром 15 июня 1815 года, за три дня до Ватерлоо,
французский генерал Луис де Бурмон перешел со своим штабом на
сторону пруссаков и передал им план удара французов на Шарлеруа.
Когда генерал Герхард фон Блюхер увидел приближающегося беглеца,
он отвернулся от него с отвращением, несмотря на то, что ему
объяснили, что француз является роялистом и носит белый бант. «С
бантом или без него, — скачал Блюхер, — каналья всегда останется
канальей».
Осуществление операции «Феликс» становилось все более
призрачным. Тем временем нашу дивизию, прошедшую маршем через
Францию, расквартировали в Голландии с целью подготовки к
операции «Морской лев», то есть к высадке в Англии. В конце июля я
получил двухнедельный отпуск, который провел с семьей на берегу
озера Вертерзее, где меня застала война. После отпуска я вернулся в
находящийся вблизи Утрехта Амерсфоорт, в котором стоял мой полк.
В 1943 году я разговаривал об операции «Морской лев» с
начальником штаба вермахта генералом Йодлем, который сказал мне
тогда: «Подготовку операции «Морской лев» мы начали относительно
поздно — 2 июля 1940 года. Чтобы понять, почему не думали о ней
ранее, необходимо вспомнить, что случилось 24 мая 1940 года, когда
Гитлер приказал 41-му и 19-му танковым корпусам Рейнгардта и
Гудериана остановить марш на Дюнкерк и Кале. Уже на следующий
день было известно, что риска атаки на наше левое крыло и его
отсечения не существует, однако Гитлер сохранил свой приказ в силе
до полудня 26 мая. Думаю, он был тогда убежден в возможности
заключения компромиссного мирного договора с Великобританией, и
решил не унижать эту державу взятием в плен целого экспедиционного
корпуса вместе с лордом Гортом».
Гитлер хотел согласия с западноевропейскими державами, а
особенно с Великобританией. Добытые в 1945 году союзниками, а
также доступные уже сегодня в немецких архивах документы
доказывают, что герцог Фердинанд фон Кобург информировал Гитлера
в 1936 году, что король Эдуард VIII очень благосклонно относится к
союзу с Германией. Этот союз не был направлен против Франции, и
она должна была стать его членом. Король Эдуард даже высказал идею
прокладки прямой телефонной линии между Букингемским дворцом и
канцелярией Третьего рейха.
Сегодня я уверен, что с 16 июня 1940 года (когда мы переходили
Луару) Гитлер ждал положительных результатов переговоров о
перемирии с представителями Великобритании в Швейцарии,
Испании, Швеции и Италии, но на этот раз он ошибся. Кроме того, он
поверил маршалу Герингу, который гарантировал, что Люфтваффе не
позволят экспедиционному корпусу эвакуироваться морским путем.
Таким образом, англичане смогли вернуть в страну 230 000 солдат из
250 000[54].
На пляжах осталось огромное количество уничтоженного или
брошенного снаряжения и техники. Произнося перед микрофонами
Би-би-си свою славную речь 4 июня 1940 года, Черчилль сказал: «…
Мы будем сражаться на пляжах и посадочных площадях, мы будем
сражаться на улицах и полях!» Как позже сообщил декан
кентерберийского университета, в тот момент оратор прикрыл
ладонью микрофон и добавил: «И забросаем их бутылками из-под
пива, так как это все, что у пас есть». Позже британский премьер
официально признался перед американским конгрессом 26 декабря
1941 года: «Нам повезло, что мы получили время. Если бы сразу после
французского поражения в июне 1940 года Германия совершила десант
на Британские острова, а японцы в это же время объявили нам войну,
трудно себе представить, какие поражения и какой конец нас ожидали
бы».
Однако Канарис был наготове. 7 июля 1940 года он выслал
Кейтелю секретный рапорт, в котором сообщал, что высаживающихся
в Англии немцев ожидают двадцать дивизий первой линии обороны и
девятнадцать дивизий резерва… Англичане на тот момент имели
только одну готовую к бою единицу — 3-ю дивизию генерала
Монтгомери. Генерал вспоминал об этом в своих мемуарах.
Лживые оценки Канариса объясняют, в определенной степени,
требования фельдмаршала Вальтера фон Браухича, которому Гитлер
поручил командование операцией. Браухич панировал высадку на
широком фронте сорока одной дивизии, в том числе шести танковых и
трех моторизованных! Великий адмирал Эрих Редер ответил non
possumus, так как не располагал соответствующим числом судов, и,
кроме того, требовал гарантий превосходства в воздухе Люфтваффе
над английскими военно-воздушными силами.
Несмотря на все это, подготовка к операции «Морской пев»
продвигалась. Однажды утром мои командиры полка,
штандартенфюрер (полковник) Гансен и хауптштурмфюрер (капитан)
Эмиль Шафер, поручили мне соорудить к следующему дню
погрузочную рампу, способную выдержать подвижный груз в пределах
20–30 тонн (тягачи и тяжелые орудия). Они считали, что выполнение
этой задачи займет пять-шесть дней.
Союзники эвакуировали из-под Дюнкерка 338 000 солдат, в том
числе 215 000 британцев, 123 000 французов, бельгийцев и
представителей других национальностей без тяжелого снаряжения и
вооружения.
Я немедленно составил план рампы. Мне повезло, так как в
Утрехте я нашел необходимые материалы, которые поручил
безотлагательно подготовить. Целую ночь сто человек работали при
свете фар грузовиков с помощью скудного инструмента, и рампа была
построена! К утру я первый проехал по помосту с самой тяжелой
полковой гаубицей. Сейчас же разбудили хауптштурмфюрера и
штандартенфюрера, которые с трудом поверили этой новости.
— Я предупреждаю вас, Скорцени, — сказал Гансен, — что если
это шутка, то она вам будет дорого стоить.
Однако это не было шуткой. В Хельдере мы многократно
повторяли тренировки по погрузке и разгрузке с применением
рейнских барок, которым пообрезали носовые части. Однажды во
время штормовой погоды мы чуть не утонули. Несмотря на наш
большой энтузиазм, мы задумывались, что же будет, если погрузка
случится в конце августа или в начале сентября, когда погода над
каналом Ла-Манш, как правило, ужасна.
Воздушные атаки Геринга на Англию не принесли ожидаемых
результатов. 16 и 17 сентября нас днем и ночью бомбила британская
военная авиация, а 21 сентября британские пилоты потопили или
повредили примерно дюжину транспортных судов и множество барок.
Среди личного состава имелись убитые и раненые, и неудивительно,
что мы посчитали попытку вторжения неудавшейся.
Высадку планировалось осуществить в июле силой пятнадцати
десантных дивизий тремя эшелонами. Это было реально. Если бы мы
заперли британский экспедиционный корпус во Франции нашими
танками, Люфтваффе могли бы произвести «демонстрацию силы» над
каналом Ла-Манш для Королевских военно-воздушных сил и Базового
флота.[55] 19 сентября Гитлер издал окончательный приказ о роспуске
десантного флота, и 12 октября операцию «Морской лев» втайне
перенесли на весну следующего года. Именно тогда в Верховном
командовании вермахта вновь вспомнили об операции «Феликс»,
направленной против Гибралтара, но опять она не была реализована.
С самого начала войны и в решающих моментах Канарис
действовал как самый грозный противник Германии. Вероятно, Гитлер
не понял, какое огромное стратегическое значение имело Средиземное
море. Итальянцы должны были захватить непотопляемый «авианосец»
— Мальту, — и, овладев этой скалой, в июне 1940 года мы добрались
бы до Гибралтара. Захват крепости и закрытие Средиземноморского
бассейна радикально изменило бы образ войны. Англичане
вынуждены были бы осуществлять снабжение войск, сражающихся в
Египте и Северной Африке, окольным путем вокруг мыса Доброй
Надежды, а обратный путь пролегал через Красное море и Суэцкий
канал. Курсирующие вдоль побережья Западной Африки подводные
лодки адмирала Дёница не упустили бы возможности для нанесения
ударов. Не будет преувеличением сказать, что генералы Гарольд
Александер и Бернард Монтгомери получили бы только 30 процентов
подразделений и технического снаряжения через Гибралтар. Мы также
сделали бы невозможной дополнительную высадку союзников в
Северной Африке, Италии и Франции.
Тот, кто говорил, что операция «Морской лев» закончилась бы
неуспехом в июле — августе 1940 года, должен задуматься над
словами Черчилля. 12 мая 1942 года он заявил офицерам Британской
территориальной обороны: «После падения Франции мы были не
только народом без армии — мы были народом без оружия. Если бы
противник в 1940 году свалился с неба или высадился в разных местах
страны, он обнаружил бы, что ему противостоят малочисленные
группы вооруженных людей, которые охраняют позиции зенитных
прожекторов».
Это не соответствовало данным, сообщаемым немецкой разведкой
под руководством адмирала Канариса.[56]
 Глава пятая
От Ла-Манша до Балкан
Операция «Морской лев» отложена на неопределенный срок — Объяснения посла Гевеля — Во Франции: арест
президента Лаваля и операция «Аттила» — «Солдаты СС должны быть вне всяких подозрений!» — Соглашение с
Францией как основа новой Европы — События выходят из-под контроля посла Абетца — На Балканах — «Стой!» —
Размышления на тему захвата Крита — Белград — Ни Гибралтар, ни Суэц, ни Мальта… — Возвращение в горную
Австрию.

Находясь в Голландии и проводя подготовку к операции «Морской

лев», мы не могли знать, что она так никогда и не будет осуществлена.
Мы думали, что высадимся в Англии весной 1941 года. В части все
время была жесткая дисциплина.
Наша авиация выполнила детальные съемки английского
побережья с низкой высоты. Было точно определено место высадки
нашего дивизиона тяжелой артиллерии, и мы знали, какие природные
препятствия нам необходимо будет форсировать. Ходили разговоры о
том, что англичане могут поджечь побережье и разлить по морю
горящую жидкость. Я тогда думал о таинственном «греческом огне»,
который впервые применили в VI веке правители Византии, император
Юстиниан и императрица Теодора, против русских кораблей. Но мне
казалась неправдоподобной версия о горящем побережье — ведь не
так просто взять и поджечь, скажем, двадцать километров берега —
зону высадки двух дивизий. В любом случае, с греческим огнем или
без него, мы прошли бы через снаряды, бомбы, пулеметный огонь и
весь Базовый флот Британии — и дошли бы до Лондона. У нас не
было ни малейших сомнений в успехе. Мы знали, что только в октябре
1940 года наши корабли потопили 63 британских судна
грузовместимостью 352 407 БРТ (брутто-регистровый тоннаж).
После операции наших «живых торпед» против флота союзников в
1944 году в Анцио адмирал Дёниц принял меня в своем штабе в
«Волчьем логове»[57] и был очень любезен по отношению ко мне. Он
сказал тогда, что результат октября 1940 года был достигнут силами
едва ли восьми подводных лодок! Только представьте, что могли бы
сделать сто таких лодок…
 В октябре 1940 года в подчинении у Дёница находились только
подводные лодки. Если бы с 1938 года руководство прислушивалось к
его советам, мы вытеснили бы Англию из Средиземного моря, битва за
Атлантический океан проходила бы по-другому, а операция «Морской
лев» могла быть проведена в сентябре 1940 года. Если бы Германия,
как теперь говорят, действительно готовилась к наступательной войне
в 1934–1935 годы — вместо строительства домов, рабочих поселков,
стадионов, плавательных бассейнов и автострад — то наверняка
выиграла бы ее.
Поражение, которое потерпел Королевский военно-морской флот
под Дакаром,[58] показал штурмовым подразделениям союзников, что
британцы не всесильны на море. В течение трех дней, с 22 по 25
сентября 1940 года, сильный экспедиционный корпус англичан и
Свободных французов пытался овладеть Дакаром и находящимся там
большим запасом золота, принадлежащего национальным банкам
Франции, Бельгии и Польши. Впрочем, эта последняя деталь является
малоизвестной. В любом случае, в Дакаре не было немецких солдат.
Английский флот встретили огнем из орудий. Два броненосца
оказались серьезно повреждены: «Решительный» был торпедирован и
наклонился на борт, а «Берхем» был поражен орудийным залпом
самого современного на то время броненосца «Ришелье». Такая же
судьба постигла и один британский крейсер. Авианосец «Королевский
ковчег», три оставшихся крейсера, эсминцы, а также более легкие суда,
заправщики и корабли с десантными подразделениями отступили,
чтобы избежать поражения. 3 октября Невилль Чемберлен подал в
отставку, а атакованный оппозицией Черчилль вынужден был
произвести изменения в правительстве.
Тем временем, в конце лета 1940 года, Гитлер мыслями был уже на
Востоке.
Во время своего пребывания в ставке в 1944 году я понял, почему
Гитлер не отдал приказ атаковать Англию. Вероятно, фальшивые
рапорта Канариса сыграли существенную роль в июле — августе 1940
года, но посол Вальтер Гевель, выполнявший функцию связного между
Министерством иностранных дел и Верховным главнокомандованием
вермахта, сказал мне, что Гитлер тогда еще не расстался с мыслью
заключить соглашение с Великобританией. Гевель отметил: «Летом
1940 года Гитлер считал возможным успешное вторжение в Англию.
Более сложной задачей казалась ему оккупация страны с 47-
миллионным населением, снабжение которой наполовину зависело от
поставок извне, и, скорее всего, сразу прекратилось бы. По его
мнению, это была настоящая дилемма. Следовало ли провозгласить
Великобританию республикой, если бы королевская семья, Черчилль,
правительство и большая часть Базового флота направились бы в
Канаду? «Где Лорд Защитник, — вопрошал Гитлер, — где Кромвель?»
Черчилль убеждал сам себя, что защищает целостность Британской
империи, а Гитлер размышлял: «Мы вынуждены будем укрепиться на
островах среди населения, страдающего от голода и холода, а от
Сталина в это время можно ожидать самого худшего». Поэтому
реализация операции «Феликс» казалась более разумной, чем
операции «Морской лев». То, что Гитлер мог предложить
Великобритании, он сформулировал 6 октября 1939 года, а затем, по-
новому, — 8 октября 1940 года в речи, произнесенной в рейхстаге:
мир, гарантия существования Британской империи, сотрудничество со
всеми европейскими народами. Другие более-менее тайные попытки
соглашения оказались неудачными.
С момента отказа от операции «Морской лев» и признания
операции «Феникс» невыполнимой решение ситуации требовалось
искать на Востоке, и чем раньше, тем лучше. Сталин надеялся, что мы
начнем операцию «Морской лев» весной 1941 года — и
благоприятный момент для нападения на Германию настал бы осенью
того же года.

Во второй половине декабря была объявлена тревога.

Рождественские увольнения отменили, после чего мы получили приказ
покинуть Голландию, и подразделение отправили в неизвестном
направлении.
Мы вернулись во Францию через Дюссельдорф, Висбаден, Майнц,
Мангейм и Карлсруэ. После проезда через Вогезы мы достигли города
Визуля. Это путешествие окольным путем стало для меня настоящим
кошмаром, потому что в заснеженных Вогезах я вынужден был
постоянно возвращаться, чтобы забрать с дороги более 150 легковых и
грузовых автомобилей. В Порт-сюр-Сьон мне также не удалось
отдохнуть. Резервная дивизия СС получила приказ готовиться к
выступлению 21 декабря в Марсель с запасом боеприпасов, топлива и
продовольствия. Ночью 20 декабря я заметил, что две покрышки у
нашего самого большого грузовика с цистерной никуда не годятся. Я
отправился на один из складов, расположенных вблизи Лангра. Чтобы
добыть две необходимые покрышки, я уговаривал, шутил и что-то
доказывал сержанту — канцелярской крысе, — но ничего не помогало.
Тогда мне пришлось пригрозить ему, и наконец, подписав формальную
накладную, я их забрал.
За несколько часов до начала запланированного перехода
демаркационной линии и после переброски подразделения самой
короткой дорогой к Марселю приказы были изменены. Выступление
планировалось совершить 22 декабря, затем 23 в 4.00. В конце концов
приказ отменили. Операция «Аттила», цель которой заключалась в
оккупации французской свободной зоны и, по возможности,
французских департаментов в Северной Африке, не осуществилась.
13 декабря 1940 года маршал Филипп Петен отправил в отставку
премьер-министра правительства Виши Пьера Лаваля и даже приказал
его арестовать. Плохо информированный немецкий посол Отто Абетц,
по мнению которого Лаваль был гарантом французской политики
сотрудничества с Германией, потерял голову. (Без сомнения, именно
Лавалю принадлежала идея проведения совместных франко-
германских боевых действий с целью возвращения территорий в
экваториальной Африке, которые попали в руки оппозиции де Голля.).
В это же время Гитлер вернул Франции прах сына Наполеона,
который покоился в Венском костеле Капуцинов, чтобы «Орленок»
занял место рядом со славным родителем в склепе костела Инвалидов.
Маршала Петена во время церемонии заменял адмирал Франсуа
Дарлан, так как главе французского государства сказали, что если он
появится в Париже, то будет арестован! Когда Гитлер узнал об этом, то
очень возмутился. В действительности Петен пал жертвой интриг и
дворцовой революции в Виши — «вопрос внутренней политики», как
объяснил 25 декабря Гитлеру Дарлан. Я тогда не предполагал, что
позже получу приказ арестовать славного французского маршала, но, к
счастью, мне не пришлось его выполнить.
После мрачных событий 13 декабря 1940 года и отмены приказа о
наступлении 23 декабря вернули отпуска. Я находился с семьей в Вене,
когда телеграммой был вызван в свою часть. После прибытия я сразу
доложил командиру дивизии, и генерал Гауссер сказал, что люди
интенданта требуют строгого наказания для меня. Оказывается, я
обвинялся в том, что угрожал сержанту сровнять с землей его склад,
если он не выдаст мне нужные покрышки.
— Группенфюрер, — ответил я, — двенадцать тонн топлива на
этом грузовике должны были доехать до цели! Дорога была каждая
минута… И покрышки на складе были… Впрочем, я подписал
накладную.
Гауссер, как мне показалось, сдержал улыбку, после чего сказал:
— Скорцени, вы должны знать, что кладовщики — это формалисты
и мелочные люди, склонные считать, что все доверенное им
имущество является их собственностью. Вы, вероятно, воплощение
галантности, но вынуждены были шокировать сержанта своими
требованиями. Господа из интендантства добиваются, чтобы я вас
строго наказал. Можете считать себя наказанным, посмотрим, что
произойдет. Пока что езжайте в отпуск. Вы свободны.
В России я особенно прочувствовал, что некоторые господа из
интендантской службы в действительности невероятно мелочные.
Дивизия разместилась в зимних квартирах на плоскогорье вокруг
Лангра. Я утверждаю, что отношения с населением складывались
нормально — любое неуставное поведение с нашей стороны было
очень строго наказуемо. Приведу два примера.
18 мая 1940 года наш полк проехал через размещенное за Гирсон
(департамент Айанж) поселение, название которого я не помню. Перед
разрушенным снарядом магазином на тротуаре валялись отрезы
материала. Артиллеристы одной из наших батарей подобрали отрез
желтого цвета и сделали из него повязки для защиты лица от пыли. На
следующий день во время поверки всех подразделений был зачитан
приказ: «У некоторых солдат дивизии замечены повязки, сделанные из
французского материала. Солдаты должны знать, что присвоение
лежащего на улице материала или какого-либо иного предмета
считается хищением. Сообщаем офицерам дивизии, что любой солдат,
пойманный с такой повязкой, будет считаться грабителем. Он должен
быть немедленно арестован и предстать перед военным судом за
воровство».

На плоскогорьях Лангра и От-Сона мы иногда жили в частных

квартирах и, в определенной степени, делили все жизненные невзгоды
с семьями, которые нас принимали. Конечно, возникали и сложные
ситуации.
В феврале 1941 года по условиям перемирия было освобождено
большое количество французских военнопленных, и они вернулись
домой. Один из них неожиданно застал свою жену с немецким
солдатом. Женщина, чтобы избежать справедливого наказания мужа,
сказала, что была изнасилована. Не стоит ее осуждать за это; но наш
сослуживец был арестован и приговорен полевым судом к смертной
казни. Напрасно некоторые из нас, офицеры и унтер-офицеры,
просили за него у командира дивизии. Мы знали, что акта насилия не
было, а была связь, которая продолжалась уже несколько недель.
Выслушав нас, «папа» Гауссер ответил: «Ни один солдат элитных
частей войск СС не должен быть даже подозреваем в проступках,
которые порочат настоящего солдата. Приговор будет приведен в
исполнение».
И был приведен.
Во время морозной зимы 1940–1941 годов, когда мы квартировали
в районе Лангра, у нас все время возникал вопрос: что мы здесь
делаем? Я отдавал себе отчет, что у Франции нет ненависти к немцам.
Два народа завоевали достаточно славы на полях сражений, чтобы
вместе строить объединенную Европу.
Встреча маршала Петена и Гитлера в Монтуаре 24 октября 1940
года казалась мне актом, достойным предводителей двух великих
народов, которые должны были наконец объединиться после
многочисленных войн друг против друга. Я думал, что с Францией
будет подписан мирный договор и начато проведение совместной
большой политики. К сожалению, ни симпатизирующий
Великобритании Риббентроп, ни Абетц (бывший социал-демократ и
профессор искусства), имеющий жену-француженку, оказались не
способны на это. Дипломатическая работа застряла в мертвой точке, и
Гитлер вскоре перестал интересоваться Францией. Совершенную тогда
ошибку он понял только в 1944 году, но было уже слишком поздно.
После войны в плену со мной оказался очень симпатичный человек
— Пауль Шмидт, официальный переводчик министерства
иностранных дел, начавший свою карьеру в 1923 году. Он сказал мне:
«В течение двадцати двух лет я старался как можно лучше переводить
мысли западных политиков, но не могу сказать, что всегда их
понимал».
Для Густава Стресеманна Шмидт был голосом Аристида Бриана.
Его устами вели диалог с Гитлером сэр Джон Симон, Энтони Иден,
Артур Н. Чемберлен, Эдуард Даладье, Вячеслав Молотов, Йосуке
Матсуока и многие другие. Он действительно был одним из
свидетелей Апокалипсиса; хорошо знал многих государственных
деятелей. Лишь только слушая его, можно было понять, что Европа не
доросла до стоящих перед ней задач в 1919, 1928, 1938 годы, то же
случилось и в 1940 году.
Это великое несчастье, что моя страна проводила близорукую
политику, вместо того чтобы проявить великодушие, незамедлительно
начать политику сотрудничества без подтекстов и подписать мирный
договор с французским правительством, которое осознавало грозящую
Европе и цивилизованному миру опасность.
По большому счету, именно немецкие и европейские солдаты
вынесли на своих плечах результаты безрассудной и мелочной
дипломатии.
Западная Германия и Франция сегодня активно сотрудничают,
несмотря на то, что правительства этих государств не подписали
мирного договора и даже договора о перемирии.
Потребовались миллионы смертей, гражданских и военных, чтобы
этого достичь. Насколько было бы выгоднее подписать соглашение в
1939 году, даже в 1940. Проиграли все: Германия, Франция, Англия,
Италия, Бельгия и Голландия. Даже американский солдат, которому
потом пришлось воевать во Вьетнаме, даже налогоплательщик! Это
множество жертв ничего не урегулировало ни в Европе, ни в мире.
После фальшивой тревоги в декабре 1940 года мы еще наивно
верили, что остаются шансы на мирное урегулирование. В начале 1941
года мы думали, что наша дипломатия предпринимает большие усилия
в данном направлении.
Однако вскоре стало ясно, что события развивались для «оси»
очень невыгодно, прежде всего в Восточной Африке, где разбили
итальянцев. В Северной Африке после победного наступления
маршала Родольфо Грациани на Соллум и Сиди Барани в сентябре
1940 года, британцы, контратакуя в январе и феврале 1941 года,
овладели Тобруком и Бенгази. 26 февраля 1941 года вынужден был
вмешаться Африканский корпус под командованием генерала Эрвина
Роммеля.
Война в Европе имела для нас непредсказуемый характер. Дуче, не
предупредив Гитлера, послал свои плохо подготовленные, плохо
обеспеченные и имеющие бездарное командование войска в Грецию.
Итальянцев сначала отбросили к Албании, а затем обошли с флангов.
Кроме того, в Югославии 27 марта 1941 года произошел
государственный переворот, и наш союзник — регент князь Павел —
был свергнут. Новый глава правительства генерал Душан Симович
подписал со Сталиным пакт о дружбе и взаимопомощи.

В конце марта 1941 года моя дивизия[59] получила неожиданный

приказ выдвинуться через Ульм и Аугсбург на юг Румынии.
Руководство разрешило мне провести ночь дома в Вене; на следующее
утро я присоединился к своей части вблизи венгерской границы. Когда
мы проезжали через Будапешт, жители приветствовали нас, словно
вернувшихся с победой венгерских солдат. К румынской границе мы
подошли вблизи Дьюлы. Погода была плохой, и это сказывалось на
нашей боевой технике: дороги находились в плачевном состоянии, и
так продолжалось во время всей кампании на Балканах.
Мы начали атаку в воскресенье 6 апреля в 5.59 после
пятиминутной артподготовки. Сербы ответили огнем, подорвали одну
из наших разведывательных машин и сражались, укрывшись за
широким противотанковым рвом, но они были не в состоянии
помешать нам перейти его.
Боевое крещение я принял в обществе хауптштурмфюрера
Нойгебауера, ветерана первой мировой войны. Перед началом
стрельбы внутри у меня все сжалось, как перед дуэлью на шпагах.
Нойгебауер подал мне флягу со шнапсом и сказал:
— Сделайте глоток, Скорцени. Холодно…
Преодолев противотанковый ров, оставляя позади убитых и
раненых, мы неудержимо рвались вперед к Панчева. Там стало
известно, что наша дивизионная разведгруппа под командованием
хауптштурмфюрера Клингенберга первой вошла в Белград,
неожиданно для противника.
Меня послали в разведку во главе двух небольших
механизированных групп, насчитывающих 24 солдата. Мы прошли
через Вршац, настоящий старый австро-венгерский городок. Когда мы
осторожно приближались к Карлсдорфу, нас вышло встречать
восторженное население: это были местные немцы.
Мне сообщили о появлении сербских подразделений. Миновав
населенный пункт, мы вступили с ними в бой на пересеченной
местности, поросшей кустарником. Неприятель вел интенсивный, но
не прицельный огонь, и все-таки следовало опасаться окружения. Я
побежал на правый фланг моей группы, где солдаты удерживали
позиции, несмотря на яростные атаки противника. Бой продолжался
минут пятнадцать, когда я увидел человек тридцать вражеских солдат,
появившихся передо мной из зарослей. Я сразу же приказал
прекратить огонь и крикнул сербам как мог громче: «Стой!»
Застигнутые врасплох, они подчинились моей команде и начали
выходить со всех сторон. От неожиданности у меня мурашки
побежали по спине. Я думал, что же делать: стрелять или не стрелять?
К счастью, часть моих солдат обошла сербов с тыла, и тогда враги
бросили оружие и подняли руки вверх.
Мы вернулись в Карлсдорф с взятыми в плен пятью офицерами и
более чем шестьюдесятью солдатами, но затем сами оказались в плену
у этого населенного пункта на добрых три часа. Перед ратушей
местный бургомистр произнес приветственную речь, и мы обменялись
рукопожатиями, после чего он торжественно заявил, что местное
население никогда не забывало своей немецкой родины. Позже нас
пригласили на банкет, организованный в нашу честь в здании школы.
Думаю, что ни Брюгелю, ни Тениерсу никогда не приходилось
изображать подобное пиршество.
Я проследил также, чтобы наши военнопленные не остались
голодными. И когда мы привезли в полк пленных, съестные припасы и
несколько бутылок вина, это обеспечило нам теплый прием. Я
доложил штандартенфюреру Гансену об операции, и он выслушал
меня с интересом.
Мы жили у немецких крестьян в богатом сельскохозяйственном
регионе Банате. Моей хозяйкой оказалась энергичная крестьянка, мужа
которой призвали в румынскую армию. Его не отпускали в отпуск без
бакшиша для начальников! Я долго размышлял над этим рассказом.
Через некоторое время меня вызвал в офицерское казино
штандартенфюрер Гансен. Он сообщил:
 — За выполнение разведзадания несколько дней назад вы могли
получить Железный крест, но я предпочел ходатайствовать о
присвоении вам очередного воинского звания унтерштурмфюрера
(лейтенанта). Мое предложение было поддержано. Искренне вас
поздравляю и надеюсь, что такое решение вас устроит.
Я с радостью согласился. Через несколько часов штандартенфюрер
вызвал меня опять. Оказалось, что именно сейчас по служебному
каналу пришло мое назначение на должность унтерштурмфюрера с
датой присвоения 30 января 1941 года.
Улыбаясь, Гансен сказал:
— Вы и так уже унтерштурмфюрер, и таким образом утреннее
повышение делает вас оберштурмфюрером (старшим лейтенантом)!
Вы можете себе представить мое удивление и радость. Ничего не
оставалось, как еще раз наполнить рюмки.
17 апреля 1941 года югославская армия капитулировала, и через
день военные действия прекратились. 10 апреля Хорватия
провозгласила свою независимость, и было создано новое государство,
во главе правительства которого стал доктор Анте Павелич.
Государство незамедлительно признали Германия, Италия, Словакия,
Венгрия, Болгария, Румыния и Испания. Немного позже, 10 сентября
этого же года, выгодный торговый договор с правительством Павелича
подписала Швейцария.
8 апреля 1941 года 12-я армия фельдмаршала Вильгельма Листа, в
авангарде которой находилась дивизия лейб-штандарте СС «Адольф
Гитлер», прорвалась через линию Метаксаса и на следующий день
заняла Салоники, в которых ранее высадились британские части.
Когда 27 апреля наши войска входили в Афины и греческая армия
капитулировала, большую часть британских войск поспешно
эвакуировали морем на Крит.

Первая крупная воздушно-десантная и парашютная операция этой

войны была проведена под командованием генерала Курта Штудента
20–31 мая 1941 года на острове Крит.
22 000 солдат — единственная наша воздушно-десантная дивизия
автоматчиков (7-я авиационная дивизия) и единственный полк
транспортных планеров, а также недостаточно подготовленная 5-я
горная дивизия — успешно выполнили ее. Из 57 000[60] англичан,
австралийцев, новозеландцев и греков, укрывшихся на острове, только
16 500 человек военно-морскому флоту Великобритании удалось
эвакуировать ценой больших потерь.
К сожалению, наши потери тоже были серьезными, прежде всего
по причине неудачной высадки: 4000 убитыми и более 2000 раненых.
Я позже, в 1942–1943 годы, вынужден был изучить отдельные фазы
битвы за Крит для того, чтобы сократить до минимума риск
готовящихся под моим командованием операций. Вывод один:
операции подобного рода могли успешно провести только
подразделения, специально подготовленные для таких целей.
Потери на острове Крит произвели большое впечатление на
Гитлера, поэтому он не решился повторить эту операцию на Кипре,
Мальте и в Суэцком канале.
К счастью, кампания на Балканах закончилась молниеносной
победой. Уже в феврале 1940 года командующий французскими
войсками на Ближнем Востоке генерал Максим Уиганд выслал из
Бейрута в Париж план с предложением высадки на Салониках и даже,
«в зависимости от реакции СССР», проведения наступления в Малой
Азии. Во французском штабе также рассматривалась возможность
бомбардировки месторождений нефти и трубопроводов в Батуми и
Баку. Несомненно, генералу Уиганду не давала покоя слава Франше
Де-Сперей, маршала первой мировой войны.
Бассейн Средиземного моря стал еще более необходим для
победного ведения войны на континенте, чем это было в 1805 и 1914
годах, а мы не владели ни Гибралтаром, ни Суэцем. Италия могла в
июле — августе 1940 года внезапно захватить Мальту, но Люфтваффе
были втянуты в битву за Англию и в операцию «Морской лев». Наше
поражение в Северной Африке предопределил тот факт, что союзники
владели двумя непотопляемыми «авианосцами» — Гибралтаром и
Мальтой.
Сразу же после окончания кампании я по служебной
необходимости выехал в Белград. Меня интересовал этот город,
захваченный турками в 1521 году и отнятый у них лишь в 1866 году.
Я знал, что Белград бомбила немецкая авиация. Именно здесь я
впервые увидел самый отвратительный аспект войны.[61] Наши
бомбардировщики превратили некоторые районы города в развалины.
Мы еще не привыкли к таким разрушениям и были действительно
поражены этой картиной. Улыбающиеся, дружелюбные лица, которые
встречали нас во Вршаце, Карлсдорфе и Панчеве, сменились на
суровые и враждебные. Я понимал жителей… Кому принесли пользу
эти разрушения и страдания населения? В глубине души я осознавал,
что эта война не несет для Европы ничего хорошего.
Вскоре мы получили приказ выехать в горную Австрию. Во время
отпуска я с радостью навестил родственников. Мой отец, увидев меня
в форме офицера, был очень взволнован, хотя и не хотел этого
показывать. Он сказал мне:
— Ты быстро продвинулся по службе, поздравляю! Однако не
воображай, что когда-нибудь заслужишь Рыцарский крест! Будь
реалистом.
— Так точно, отец.
— Это великая честь — быть офицером. Ты должен показывать
пример рассудительности и отваги в самых трудных ситуациях. Сын,
это твой священный долг перед родиной.
Сегодня эти слова могут звучать привычными и наивными, но я их
не забыл.
 Глава шестая
Неизвестные факты о миссии Рудольфа
Гесса 10 мая 1941 года
Война могла закончиться в марте 1940 года — Личность Гесса — Горячий сторонник соглашения с
Великобританией — Представитель и преемник Гитлера — Старательная подготовка рейда — Напрасные желания
гаулейтера Боле — Профессор Гаусхофер — Не воевать на два фронта — 11 мая 1941 года — Встреча Гитлера с
Дарланом — «Американский вестник» от 1943 года — Гесс верил, что он сможет наладить контакты с герцогом
Гамильтоном — Предложения Гесса от имени фюрера — Обманутый впадает в депрессию — Расхождения в часто
представляемых тезисах — Почуял ли Гитлер ловушку, или Гесс двинулся в путь, имея его согласие? — Гитлер
отказывается от обмена на Гесса в 1943 году — В Нюрнберге.

После кампании на Балканах, перед десантом на Крит, по радио

сообщили странную информацию. Вечером 11 мая 1941 года я узнал,
что Рудольф Гесс — второе лицо государства (Геринг был тогда только
третьим) — вылетел накануне в Англию.
В официальном коммюнике сообщалось, что состояние его
здоровья в последнее время было неудовлетворительным и «он
страдал галлюцинационными расстройствами», а также что «этот
инцидент не окажет никакого влияния на войну немецкого народа с
Великобританией».
Мы были удивлены, потому что никто из нас не думал, что Рудольф
Гесс мог быть предателем.
Ни я, ни мои товарищи весной 1941 года не думали, что война
будет такой долгой и безжалостной и гражданское население
перенесет такие же лишения, если не большие, как мы, солдаты. Я не
был одинок в своих мыслях насчет поступка Гесса, полагая, что его
полет в Англию не был приступом безумия, как сообщалось
официально, а, по всей видимости, он совершил попытку прекратить
бессмысленную войну между европейцами.
Мы вступили в войну без эйфории, но были полны решимости
обеспечить всем немцам возможность жить в одном государстве.
Возможно, эту проблему лучше бы было решить посредством
дипломатических переговоров, однако этот путь оказался ненадежным.
 Во время войны заместитель государственного секретаря
правительства США Самни Уэлэс,[62] посланный в Европу со
специальной миссией президентом Франклином Рузвельтом, на
момент пробудил надежду. Гитлер согласился с идеей проведения
мирной конференции, но после возвращения Самни Уэлэса в Америку
этот проект был сорван государственным секретарем Корделом
Халлом.[63]
Конечно, в мае 1941 года эти детали не были обнародованы.
Однако нам было известно, что уже после войны с Польшей, 6 октября
1939 года, Гитлер предложил подписать мирный договор. Мы также
знали, что его заместитель — человек достойный и верный. Гесс
принадлежал к людям замкнутым, и не было оснований подозревать
его в психической неуравновешенности. Вероятно, он поверил, что
должен выполнить великую миссию, — думали мы и были недалеко от
истины.
Гессу, осужденному на пожизненное заключение и находящемуся в
тюрьме более тридцати лет, сегодня уже восемьдесят. Охраняемый
попеременно советскими, американскими, английскими и
французскими солдатами, он является единственным узником
крепости Шпандау.[64] Несмотря на симпатии западных держав,
посредничество британского парламента и многочисленные петиции
от известных людей всего мира, советское вето осталось в силе.

Несколько лет назад были обнародованы многие обстоятельства

одиссеи Рудольфа Гесса. Иные, наверное, самые важные, остаются
неизвестными для общественности.
Прежде всего, кем был узник Шпандау? Рудольф Гесс происходил
из хорошей мещанской семьи, его мать была англичанкой. Родился и
провел детство в Александрии; был воспитан «по-английски». Во
время первой мировой войны он храбро сражался в немецкой авиации,
затем закончил Мюнхенский университет. Там он вступил в ряды
национал-социалистской партии. После путча 9 ноября 1923 года Гесса
вместе с Гитлером заключили в тюрьму, находящуюся в крепости
Ландсберг. Там Гитлер продиктовал ему часть книги «Моя борьба».
В 1933 году Гесс стал министром рейха без портфеля, в 1935 году
его официально сделали преемником Гитлера, который в 1939 году
публично назначил Гесса своим заместителем в партии.
 Он всегда принадлежал к сторонникам союза Германии с
Великобританией. Я абсолютно убежден, и некоторые известные
историки разделяют мое мнение, что Гесс полетел в Англию как
специальный посланник, чтобы вести переговоры о мирном договоре
накануне начала войны со Сталиным.
Многие историки считают, что Гитлер не знал намерений Гесса.
Однако экспедиция министра долго и старательно готовилась:
перелету предшествовало двадцать пробных вылетов с
радиосопровождением — на специально оснащенном самолете
«Мессершмитт-110», под личным наблюдением инженера Вилли
Мессершмитта. Но ведь все знали, что в 1938 году фюрер запретил
Гессу пилотировать самолеты.
Вопреки утверждению некоторых, Гитлер не был удивлен, когда
ему сообщили, что Гесс полетел в Шотландию в замок лорда Дугласа
Гамильтона.
Перед вылетом Гесс оставил адъютанту письмо для Гитлера, в
котором написал: «Если моя миссия будет неудачной, я готов к тому,
что Вы откажетесь от меня… Вы можете объявить, что я совершил
этот поступок во время психического расстройства». Я лично не видел
этого письма, но фрагменты из него цитировались английским
историком Джеймсом Лизором в его книге, посвященной Гессу.
Безусловно, это письмо отражало душевное состояние Гесса в момент
начала мероприятия, которое не было ни действием военного
преступника, ни действием сумасшедшего, а только лишь миссией
посланца мира.
Известно, что в 1940–1941 годы велись переговоры с целью
заключения мирного договора на Западе. В переговорах участвовали
немецкие и английские официальные лица или специальные
представители, такие как Ричард Батлер, ассистент лорда Эдварда
Галифакса в британском министерстве иностранных дел, или же
дипломаты нейтральных государств, в частности, посол Швеции в
Лондоне Бьерн Притц. Эти переговоры проходили в Швейцарии,
Мадриде, Лиссабоне и Анкаре.
Одним из самых активных сторонников мирного договора с
Англией был Эрнст Вильгельм Боле[65] — председатель Союза
зарубежных немецких организаций. Он родился в Англии,
воспитывался в Южной Африке, закончил Кембридж. Боле сделался
пылким пропагандистом мирной концепции, которую фюрер[66] часто
выражал как публично, так и в частных беседах: «Британская империя
и Римский Костел являются главными столпами, на которых зиждется
Западная цивилизация».
Я познакомился с Боле в Нюрнберге, где его судили по делу так
называемого «процесса Вильгельмштрассе», то есть за поддержку
преступных идей нашего министерства иностранных дел. Интересно,
что этот агностик нашел опору в католической религии — его камера
была украшена иконами святых. Чтобы получить разрешение на это,
потребовалось вмешательство отца Сикстуса О’Коннора, монаха
августинского ордена, капитана американской армии и католического
капеллана тюрьмы. Это духовное лицо вызывало симпатию почти у
всех заключенных, поэтому о нем я еще расскажу.
Действия гаулейтера Боле не имели позитивного результата.
Возможно, Гесс встретился с Гамильтоном во время Олимпийских игр
в Берлине в 1936 году. В то время британское общественное мнение
считало, что необходимо пересмотреть Версальский договор и
реорганизовать Европу, чтобы вернуть немецкому народу
полагающееся ему место на континенте. Эту идею высказал Эдуард
VIII во время своего краткого правления. В качестве герцога
Виндзорского он вместе с герцогиней нанес визит канцлеру Гитлеру —
так же, как и прежний руководитель лейбористской партии Ллойд
Джордж, один из авторов Версальского договора. В то время в
Лондоне сторонников союза с Германией было значительно больше,
чем может показаться. Несомненно, шумные демонстрации
«чернорубашечников» сэра Освальда Мосли приводили к обратному
эффекту, нежели способствовали взаимопониманию между
британским и немецким народами, что, впрочем, признал сам сэр
Освальд в книге «Моя жизнь», опубликованной в 1968 году. Тем не
менее, такие люди, как лорды Ротмэй, Ридесдейл, Бивербрук,
Наффилд, Кемсли, адмирал сэр Бэрри Домвайл и герцог Гамильтон
считали, что война с Германией противоречит интересам народа и
Британской империи.
Некоторые лидеры лейбористской оппозиции задавали себе
вопросы о подлинных целях «крестового похода против гуннов».
Когда началась война и наша дипломатия практически перестала
действовать, инициативу перехватили заговорщики, и после этого
кровавую машину для перемолки народов на Западе становилось все
труднее остановить. В то время «Дейли Мейл» уже не хвалила Гитлера
на своих страницах пером «почтенной четы королевства» лорда
Ротмэя. Британская ментальность переменилась. Гесс знал это, но он
помнил, что многие люди в Лондоне считают начавшуюся войну
абсурдной.
Главным советником Рудольфа Гесса по вопросу соглашения с
Лондоном был его старый друг, профессор Гаусхофер, создатель
понятия «геополитика» и главный редактор журнала «Геополитика»,
внимательным читателем которого был Гитлер.[67] С конца сентября
1940 года у заместителя фюрера появился длинный меморандум
профессора Гаусхофера под названием «Возможности заключения
мирного договора с Англией». Не исключено, что Гитлер читал этот
меморандум и беседовал с Гессом.
Упоминавшийся уже Джеймс Лизор цитирует беседу Гесса с
Гаусхофером, составленную последним. Так, профессор обратил
внимание Гесса на тот факт, что среди влиятельных англичан
«Риббентроп играет ту же роль, что Даф Купер и Черчилль у немцев».
По мнению профессора, возможно установить разумные контакты с
британским уполномоченным министром в Будапеште О’Молли, сэром
Самуэлом Хоэром, находящимся в Мадриде, и лордом Лотианом —
послом Великобритании в Вашингтоне (последнего Гаусхофер знал
очень давно).
Что касается Гитлера, он хотел реализовать на Западе то же, что
ему удалось в августе 1939 года на Востоке. Чтобы избежать войны на
два фронта, он намеревался заменить пакт, подписанный со Сталиным,
на определенные соглашения с западными державами, а не только с
Великобританией.
Знаменательно то, что 11 мая 1941 года — в тот день, когда
Рудольф Гесс должен был обсуждать условия мирного договора с
Великобританией, — Гитлер принимал в Бергхофе адмирала Дарлана,
главу правительства маршала Петена, и секретаря президента Жака
Бенуа-Мешина. Французы получили несколько предложений и
заверения в том, что их страна «будет играть важную роль на Западе».
Было слишком рано, особенно принимая во внимание Италию,
подписывать мирный договор и гарантировать существование
французской колониальной империи. Одновременно Гитлер делал
жест доброй воли и говорил адмиралу, что «его мир не будет миром
реванша».
Из этого можно сделать вывод, что фюрер не только знал о полете
Гесса, но и предоставил своему официальному уполномоченному
право говорить от его имени. Это было в начале аферы. В
действительности полету предшествовали долгие переговоры, и Гесс
был уверен, что он будет принят значимыми персонами
Великобритании, хотя формально его не приглашали.

Убедительное объяснение полета было дано в мае 1943 года одним

американским журналом в статье, подкрепленной документами.
Согласно мнению анонимного автора, в январе 1941 года Гитлер
зондировал возможность непосредственных переговоров с
Великобританией с намерением заключить долгосрочный мирный
договор. Я цитирую этот американский ежемесячник, так как он
печатается и сейчас,[68] а его статьи в мае 1943 года подвергались
цензуре: «Гитлер обратился не к британскому правительству, а к
группе влиятельных британцев — в том числе и герцогу
Гамильтону, — принадлежавшим к распущенному уже англо-
немецкому обществу. Посредником был дипломат, имевший
международное признание».
Фамилия дипломата не раскрывается. Из этого анонимного
сообщения следует, что британцы ответили на немецкие предложения
уклончиво. В течение четырех месяцев обе стороны дискутировали
«осторожно и взвешенно» до момента, когда англичане отказались
провести переговоры в одной из нейтральных стран. Они также
отвергли предложение назначить посредником Эрнста Боле, когда
турецкая и южноамериканская пресса сообщила, что он получил
задание осуществить «важную и секретную зарубежную миссию».
Тогда на сцене появился Рудольф Гесс. Он как заместитель фюрера
имел все полномочия, дающие право заключения мирного договора от
его имени. 10 мая 1941 года он вылетел в Шотландию в замок герцога
Гамильтона в Дангвиле, вблизи которого находился небольшой
частный аэродром. Его там ждали. Однако эмиссар, прыгнув с
парашютом, приземлился в 16 километрах от замка и вывихнул ногу в
лодыжке. Он не имел понятия, кем в действительности были люди,
допрашивающие его.
 Вот что сообщает упоминавшийся уже американский журнал в мае
1943 года: «Первое известие в январе 1941 года было перехвачено
британской спецслужбой, которая с этого момента держала все дело в
своих руках».
Когда командование истребительной авиации Королевских ВВС
заметило неопознанный «мессершмитт» (он неправильно отвечал на
радиосигналы), дежурный офицер, руководящий центром, крикнул
командирам истребителей, расположенных в Шотландии: «Ради бога,
скажите им, чтобы его не сбивали!» Поэтому Гесса сопровождали два
неприятельских истребителя, одного из которых он заметил. Если бы
он не прыгнул с парашютом, а совершил посадку на частном
аэродроме Гамильтона, тайну можно было бы сохранить. Однако
министр рейха приземлился на поле фермера Дэвида МакЛина, и тот
привел Гесса на свою ферму. Гесс сказал, что его зовут Альфред Горн и
попросил, чтобы о нем уведомили герцога.
Может быть храбрый шотландский крестьянин, наблюдавший с
вилами в руках приземление Гесса, принадлежал к тому же клану, что
и Дональд МакЛин, который сообщил важные секреты в области
атомных исследований Советам. Его начали подозревать слишком
поздно; в 1963 году он убежал в СССР. Вот интересная тема для
любителей исторических анекдотов. Но меня волнует другой вопрос.
Гамильтон, в то время подполковник Королевских военно-
воздушных сил, находился на своем командном пункте. На звонок по
телефону он ответил, что не знает никакого Альфреда Горна. Увидев на
следующий день Рудольфа Гесса, визита которого не ждал, Гамильтон
не мог скрыть своего изумления. Те, кто ожидали Гесса на небольшом
аэродроме, были высокопоставленными сотрудниками британской
разведки и контрразведки (Intelligence Service), а также офицерами
тайных служб, готовящих ловушку.
Так или иначе, но Гесс-Горн находился пока в руках членов Home
Guard (отряда местной обороны), которым передал его МакЛин.
Военные вынуждены были вмешаться и забрать его из местной
резиденции этой организации. После первого допроса в казармах
Мэрихилл в Глазго эмиссара перевезли в военный госпиталь.
Возвратимся к материалу, опубликованному в американском
журнале:
 «Гесс предвидел, что во время долгих переговоров он будет
встречаться с наиболее важными политиками. Все произошло
значительно быстрее. Черчилль послал к нему супершпиона
предыдущей войны, сэра Айвона Кирпатрика, советника
британского посольства в Берлине в мирный период. Он должен был
выслушать предложения Гесса и передать их непосредственно
британскому правительству…»
Гитлер (здесь я кратко излагаю текст статьи, опубликованной в
1943 году) предлагал прекращение военных действий на Западе, вывод
немецких войск со всей оккупированной территории (кроме Эльзаса,
Лотарингии и Люксембурга), а также эвакуацию немецких частей из
Югославии, Греции и практически со всего бассейна Средиземного
моря.
Взамен он добивался доброжелательного нейтралитета
Великобритании в отношении немецкой восточной политики. Все
страны, принимающие участие в боевых действиях или нейтральные,
должны были отказаться от военных репараций.
Гесс должен был подчеркнуть необходимость ликвидации
коммунизма, с которым Германия собиралась справиться
самостоятельно. Для этой цели требовался весь военный англо-
французский промышленный потенциал, до момента перевода
хозяйств этих стран на мирные рельсы. Гесс беседовал с министром
снабжения, лордом Вильгельмом Бивербруком (с которым был знаком
лично), лордом Джоном Симоном и «иными членами Военного
совета». Он не виделся с Черчиллем, но тот сразу же известил об этом
деле Рузвельта. Ответ на предложения Гесса был, конечно же,
отрицательным.
Когда Гесс понял, что с самого начала его подло обманывали, а
Великобритания в действительности является союзником Советов, он
впал — как нас информирует в журнале анонимный автор — в
состояние депрессии, и «ложь на тему его так называемого безумия
оказалась почти правдой».
Когда он узнал, что броненосец «Бисмарк», ранее потопивший
«Гуда», тоже пошел ко дну (27 мая 1941 года), то проплакал весь день.
Несомненно, что фантастический и рыцарский характер его рейда не
позволил многим комментаторам понять его сути, поэтому их
сообщения на эту тему звучали неправдоподобно.
 Британские приготовления к войне, искусно закамуфлированные
под взаимодействие с целью обсуждения мирного договора, Германия
не приняла бы на веру, но ведь оставались предыдущие контакты,
установленные, в частности, с Галифаксом и Батлером, а также
мирные предложения 17 июня 1940 года британского министерства
иностранных дел шведскому послу Притцу.
Никто не сомневался в честности Гесса — ни враги, ни друзья. Он
никогда не произнес бы фамилии Гамильтона, если бы не был
убежден, что герцог действует от имени высших британских властей.
Показания свидетелей совпадают по этому вопросу — Гесс потребовал
немедленно уведомить о себе Гамильтона, человека, который смог бы
устроить встречи с высокопоставленными собеседниками.
Я оскорбил бы герцога Гамильтона, написав, что он помогал
британским тайным службам. Его изумление при виде Гесса было
подлинным, и, как нам сообщает «Американский вестник», «в
фальшивой переписке его подпись была подделана» — ее можно
сравнить с предвоенной подписью, которая находилась в Берлине.
Ознакомиться с этой перепиской было бы, конечно, интересно.
Будем надеяться (хотя вероятность этого небольшая), что она когда-
нибудь будет опубликована.
Если бы герцог Гамильтон и другие британские важные персоны
переписывались с немцами, в частности, с Гессом, то они после этого
полета предстали бы перед судом и были бы осуждены за поддержание
контактов с врагом. Но этого не произошло. Поэтому я верю тезису
американского журнала, который сообщает в 1974 году, что факты,
раскрытые в 1943, предоставлены «наблюдателем, имеющим хорошую
репутацию» и доступ к исключительно надежным источникам.[69]
Дата публикации тогдашних сенсаций была не случайной. В конце
апреля 1943 года Черчилль настаивал, чтобы высадка западных
союзников произошла не на Сицилии, а на Балканах. Он хотел, чтобы
этот регион «избежал советского господства» и чтобы Югославия,
Венгрия, Чехословакия и юго-восточная Германия были бы заняты
англо-американскими войсками. Рузвельт придерживался иного
мнения. Любопытной подробностью является тот факт, что в 1941 году
британский премьер сделал вид, что он желает подписать пакт с
Советами, и привлек Гесса в Лондон, чтобы отвергнуть немецкое
предложение. Немного позже, весной 1943, Сталин прислал
находящемуся в Анкаре Францу фон Папену предложение о
заключении мирного договора.
Следовательно, узник Шпандау действовал с добрыми
намерениями. Бесспорно, он оказался жертвой махинаций противника.
Добровольно прибывшего с мирным предложением Гесса Черчилль
сделал военнопленным, а затем к нему отнеслись как к военному
преступнику.
Гесс сказал сэру Айвону Кирпатрику: «Я прибыл с посланием мира
и гуманизма. С ужасом я думаю о продолжении войны и бесполезной
резне, которую она повлечет за собой».
Позицию Гитлера можно понять. Вероятно, что после
многочисленных неудавшихся попыток открыться на Запад фюрер
перестал в них верить. Возможно, ему стало известно нечто такое, что
вызвало подозрения, и на что Гесс, имевший меньше интуиции и более
доверчивый, не обратил внимания. Гитлер вынужден был его
дезавуировать.
Французский историк Ален Дэко представляет в своей работе
«Dossiers secrets de l’Histoire»[70] иной тезис. Он анализировал позиции
Гитлера и Геринга до, во время и после полета Гесса. Он цитирует
факты и свидетельства, касающиеся, в частности, метеорологической
службы, а также службы информации и немецкого радиоперехвата. Он
пришел к выводу, что Гесс полетел в Шотландию с согласия Гитлера, а
письмо, оставленное им, должно было помочь фюреру в
дезавуировании акции в случае ее провала. Он пишет:
«Когда в августе 1943 года Гитлер приказал Отто Скорцени
освободить находящегося в заключении Муссолини, он намекнул на
Рудольфа Гесса и сказал, что в случае неудачи операции откажется
от Скорцени подобным образом».
Позволю себе поправить автора. Действительно, Гитлер
предупредил меня, что вынужден будет отказаться от меня в случае
провала операции, но ни разу не намекнул на личность или действия
Рудольфа Гесса.
30 июня 1943 года в Варшаве был арестован командующий Армией
Краевой, генерал Стефан Грот-Ровецки. Армия Краёва подчинялась
непосредственно польскому эмиграционному правительству, во главе
которого находился генерал Владислав Сикорски, погибший через
несколько дней в авиакатастрофе вблизи Гибралтара при странных
обстоятельствах. Преемник генерала Грота генерал Тадеуш Бур-
Коморовски также попал в плен в начале октября 1944 года.
Командующий 9-й немецкой армией генерал Смило фон Люттвиц
сообщил поляку, что он сам и его штаб считаются военнопленными, а
не партизанами. В конце войны немецкие власти передали генерала
Бура швейцарской делегации Международного Красного Креста.
В 1955 году Бур опубликовал в Париже книгу «Подпольная армия»,
в которой сообщил, что планировалось обменять генерала Ровецкого
на важного немецкого военнопленного. Он пишет: «Немцы взамен
Ровецкого требовали выдачи Гесса; однако на это не согласилась
Англия».
В начале моего пребывания в Нюрнберге восемнадцать главных
подсудимых содержались в том же крыле тюрьмы, что и свидетели.
Каждый день во время пятнадцатиминутной прогулки я видел
прохаживающегося по двору Рудольфа Гесса. Распоряжение по
соблюдению тишины было очень суровым, поэтому я не мог
заговорить с ним, чтобы хотя бы ободрить. Однако я даже на минуту
не мог подумать, что вижу душевнобольного человека, наоборот.
Он ходил прикованным к американскому солдату. Когда меняли
направление шага, он пользовался привилегией своего статуса
«психически неуравновешенного» и совершал несколько резких и
неожиданных движений, подлинной целью которых было сбить с
толку охранника и заставить его комически вращаться вокруг себя. В
конце концов становилось непонятно, кто из них является узником.
По прямой Гесс маршировал уверенным шагом, спокойно и
достойно, с поднятой головой, не обращая внимания на идущего за
ним солдата, который, казалось, был его слугой.
 Глава седьмая
«Барбаросса»
Фатальное состояние вооружения после кампании на Балканах — Персидский залив или Египет? — Лоренс и
«Семь столпов мудрости» — «Солдаты Восточного фронта!» — Как выглядела бы сегодня Европа, если бы Гитлер не
напал на Сталина? — Фюрер ошибся и был обманут — Сила и тактика противника — Непоколебимая легенда о
«захвате русских врасплох» — Сталин был предупрежден о нашем нападении самое меньшее с декабря 1940 года —
Рузвельт посылает в Россию самолеты и инструкторов.

В начале декабря 1940 года наша резервная дивизия СС («SS-

Verffigungsdivision») была переименована в дивизию «Рейх» («Das
Reich»). Ее организационную структуру изменили, омолодили личный
состав частей и весной 1941 года приступили к смотру боевой
техники. Мы прошли маршем — даже несколько раз — через
Германию, Голландию, Бельгию, Францию, Австрию, Венгрию,
Румынию и Югославию. Пресса сообщала, что наши штабы
«удовлетворены» действиями техники во время молниеносной
кампании на Балканах. Как специалист, отвечавший за нее, утверждаю,
что наш автомобильный парк находился в плачевном состоянии.
Впрочем, и природа, и износ техники способствовали замедлению
нашего стремительного продвижения на Восток.
Бронетанковая группа Эвальда фон Клейста после марша в
черепашьем темпе по дорогам Пелопоннеса должна была
переместиться в Карпаты, чтобы, располагая всего лишь 600
машинами, противостоять 2400 танкам маршала Семена Буденного.[71]
Командующий группой армий «Юг» во время нападения на Россию
фельдмаршал Герд фон Рундштедт сообщил после войны английскому
теоретику военного дела сэру Безилу Лидделу Харту, что «поздний
приход танковых дивизий Клейста помешал подготовке его частей».
Клейст это подтвердил, но заметил также: «Многие танки прибыли с
Пелопоннеса. Машины нуждались в техническом осмотре и ремонте, а
экипажи — в отдыхе».
Необходимо добавить, что в 1941 году каждая немецкая
автомобильная фирма продолжала производить различные модели
своей марки так же, как и перед войной. Правда, Гитлер назначил
комиссара по вопросам стандартизации, но на фронте мы не заметили
перемен. Большое количество моделей не позволяло создать
соответствующего запаса запчастей. В моторизованной дивизии было
примерно 2000 транспортных средств иногда пятидесяти различных
типов и моделей, хотя достаточно было бы десяти — восемнадцати.
Кроме того, наш артполк располагал более 200 грузовиками,
представленными пятнадцатью моделями. Под дождем, в грязи или на
морозе даже самый лучший специалист не мог обеспечить
качественный ремонт.
Я задумывался, понимают ли в штабах, что моторизация требует
постоянного обеспечения материалами и запчастями. Хорошая
организация работы транспорта играла основную роль в
молниеносной и наступательной войне. В случае перехода вермахта к
обороне роль транспорта была бы менее важна. Я говорю об
элементарных проблемах.
В течение нескольких недель дивизия работала без сна и отдыха,
чтобы привести технику в порядок. В середине июня 1941 года мы
получили приказ погрузиться в вагоны. Миновав Чехию, наш конвой
проехал Верхнюю Силезию, а затем Польшу. Куда мы направлялись?
Мы не знали, оставалось только давать волю воображению. Некоторые
утверждали, что мы вместе с русскими перейдем Кавказ, чтобы
захватить нефтяные месторождения в Персидском заливе. Другие
считали, что мы заключили договор о дружбе и взаимопомощи с
Турцией (17 июня 1941 года), чтобы, перейдя Кавказ, пройти через
территорию этой страны в направлении Суэцкого канала и Египта — и
напасть на англичан с тыла. В этот же момент Роммель и итальянцы
должны начать наступление… Никому и в голову не приходило, что
мы нападем на Советы и вынуждены будем воевать на два фронта.
Мы отдавали себе отчет в том, что с августа 1939 года Россия без
боев увеличила свою территорию, захватив половину Польши, страны
Балтии (нарушив заключенные ранее договоры), а также Северную
Буковину и Бессарабию, открыв себе доступ к румынской нефти.
Российская нейтральность обходилась нам дорого. Мы знали, что при
помощи переворота в Белграде, совершенного генералом Симовичем,
Сталин пытался усилить свое влияние на Балканах. Однако этот
вопрос недавно урегулировали.
 Зато мы не знали, что русские в войне с Финляндией использовали
не лучших солдат и устаревшую технику. Мы не отдавали себе отчета
в том, что их с трудом завоеванная победа над храброй финской
армией была только блефом. Речь идет о сокрытии огромной силы,
способной атаковать и обороняться, о которой Канарис, руководитель
разведки вермахта, должен был хоть что-то знать. Однако в таких
случаях адмирал всегда проявлял образцовое умение хранить тайну.
Человеку свойственно верить в желаемое. Меня всегда привлекала
мысль о кампании в Иране, Аравии и Египте. Я возил с собой книгу
полковника Томаса Эдварда Лоренса «Семь столпов мудрости». Он
был необычным искателем приключений, археологом, тайным агентом
и сторонником независимости арабов в войне с турками. Могло ли
случиться сегодня то, о чем он повествовал? Разве мы не могли
сделаться хозяевами «нефтяного пути», который хотел перерезать
генерал Уиганд, так же, как мы стали хозяевами «железной дороги» в
Нарвике?
Путешествие по железной дороге было долгим. Книга Лоренса, в
которой приключения в Аравии тесно переплелись с реальными
жизненными интересами, заставила задуматься. Наперекор всему этот
человек, валиец, претворил в жизнь свои идеи, и это дало
удивительные результаты. Во время первой мировой войны
объединенный флот Франции и Англии не смог форсировать
Дарданеллы, но акция Лоренса позволила Англии в этом месте,
имеющем огромное политическое, хозяйственное и военное значение,
сохранить мир с пользой для себя.
Наши налеты на Лондон и угроза вторжения принесли подобные
результаты, равно как и отмена операции танковых дивизий на
равнинах Пикардии у ворот Дюнкерка. Я чувствовал, что Черчилль
капитулирует лишь под давлением силы, но когда это произойдет?
Действительно ли мы смогли в 1935–1936 годы подготовиться к
продолжительной войне?
Я читал «Семь столпов мудрости» в поезде, который катился по
польской низине. Я дошел до эпизода, в котором Лоренс в сентябре
1918 года пытался взорвать турецкий эшелон, когда наш конвой
прибыл на вокзал города Львова. Отсюда ночью моторизованной
колонной мы двинулись в путь к месту, расположенному южнее
Бреста, примерно в пятидесяти километрах от Буга — пограничной
реки между Генеральным губернаторством оккупированной Польши и
советской территорией, ранее также принадлежавшей Польше. Наши
иллюзии рассеялись.
21 июня 1941 года в 22.00 все части дивизии были приведены в
состояние боевой готовности. Мы молча выслушали ротных
командиров, зачитавших воззвание фюрера:
«Солдаты Восточного фронта!
Долгие месяцы я вынужден был сохранять молчание. Однако
пришло время, когда я могу открыто обратиться к вам.
Более 160 советских дивизий сконцентрировано на нашей границе,
которая в течение нескольких недель систематически нарушается — и
не только на нашем участке, но и в Северной Румынии.
Солдаты, наступил момент начала сражения, которое по
территории и величине сил, втянутых в него, является самым большим
в истории человечества. На севере, на берегу Северного Ледовитого
океана, наши товарищи под командованием победителя из-под
Нарвика действуют совместно с финскими дивизиями. Немецкие
солдаты вместе с финскими героями под руководством их маршала
охраняют Финляндию. Вы образуете Восточный фронт. В Румынии, у
берегов Прута, Дуная и на побережье Черного моря, немецкие и
румынские солдаты объединились под командованием маршала
Антонеску. И эта самая большая в истории группа армий переходит
сейчас в наступление — не только с целью окончательного завершения
этой великой войны или для защиты находящихся под угрозой стран,
но для спасения европейской культуры и цивилизации.
Немецкие солдаты! Вас ждут ожесточенные бои, и ваша
ответственность велика. Не забывайте, что судьба Европы, будущее
Германского рейха и существование нашего народа с этого момента
находятся в ваших руках. Да поможет вам всем Бог в этой великой
битве».
Сделаю только одно дополнение к приказу фюрера,
предшествовавшему операции «Барбаросса»: я глубоко убежден, что
если бы Гитлер не отдал тогда приказ перейти в наступление, сегодня
большинство стран мира и Европы находилось бы под властью
большевиков.
Правда, это была ужасная война. Огромная Россия страшно
пострадала. Наши солдаты сражались геройски; в конце концов
немецкая земля, немецкий народ и его армия были принесены в жертву
этой гигантской битве. Солдаты, которые не пали на поле брани,
оказались жестоко наказаны. Однако Европа и Западная цивилизация
сегодня существуют только благодаря им. Без них в современной
Западной Германии или Франции было бы не больше свободы, чем в
Польше, а политическая автономия Великобритании напоминала бы
автономию Финляндии. Возможно, коммунистический блок сегодня
тянулся бы от Бреста до Владивостока, в Африке — от Алжира до
мыса Доброй Надежды, кроме Китая, охватывал бы Японию и
Австралию. Сталин не помиловал бы никого. Чтобы сохранить
независимость, Соединенные Штаты, наверное, вынуждены были бы
использовать атомную бомбу, и кто знает, как выглядел бы мир
сегодня?[72]
Гитлер ошибся и был обманут. Группировка войск, которую он
бросил на Восток, вовсе не была «самой большой в истории».
Советские вооруженные силы оказались более многочисленными и
имели в своем распоряжении больше вооружений. В 1941 году мы
имели 3 000 000 человек, 3580 танков и более 1800 самолетов. Нам
противостояло — подготовленных не только для обороны, но и (как на
юге) к наступлению — 4 700 000 солдат, примерно 15 000 танков[73]
только в одной Белоруссии, 6000 самолетов, в том числе 1500
современных.[74]
Среди советских танков выделялись великолепные Т-34, которые
впервые были введены в бой в конце 1941 года под Ельней. В 1942–
1943 годы появились другие, неизвестные нашей разведке
«чудовища»: танки весом 43 и 52 тонны типа КБ (Климент
Ворошилов),[75] а также в 1944 году — 63-тонные танки ИС (Иосиф
Сталин). Вначале мы натолкнулись на иные сюрпризы, например, на
известные «органы Сталина»[76] или же на техническое оснащение
саперных батальонов советских танковых дивизий, позволяющее
соорудить шестидесятиметровый мост, делающий возможным
переправу машин весом 60 тонн.
На рассвете в воскресенье 22 июня 1941 года мы двинулись на
восток против того же противника, которого 22 июня 1812 года
атаковала наполеоновская Великая Армада.
 План «Барбаросса» (с которым, как мы увидим далее, Сталин был
ознакомлен) определял следующие группировки войск:
В состав группы армий «Север» под командованием фельдмаршала
Вильгельма фон Лееба входили две армии (16-я и 18-я) и одна
бронетанковая группа (4-я). Цель: захватить государства Балтии и
город Ленинград.
Группа армий «Юг» фельдмаршала фон Рундштедта состояла из
трех немецких армий (6-й, 11-й, и 17-й), двух румынских маршала
Антонеску (3-й и 4-й), а также из 1-й бронетанковой группы. Она
продвигалась на юг от припятских болот через Западную Украину и
должна была захватить Киев.
Самой сильной была группа армий «Центр» под командованием
фельдмаршала Федора фон Бока, которая должна была действовать
между болотами Припяти и Сувалками в направлении на Смоленск. В
ее состав входили две армии (4-я и 9-я) и две бронетанковые группы:
2-я, под командованием генерала Хайнца Гудериана, и 3-я — генерала
Германа Гота. Дивизия «Рейх» входила в состав 2-й бронетанковой
группы, командира которой уже тогда называли «Быстрым Хайнцем».
В день, предшествовавший наступлению, все штабы ожидали до
13.00 сообщения одного из двух паролей: «Альтона», обозначавшего
отсрочку операции «Барбаросса», или же «Дортмунд». Сообщили
второй.
Во время боев по форсированию Буга и захвату Бреста мне
запомнились три основных момента. На рассвете я находился на
огневой позиции легкой артиллерии 2-го дивизиона, в котором тогда
служил. В 3.15 мы открыли огонь, и, не прекращая его, приближались
к реке. В 5.00 утра я осматривал эффективность нашего артобстрела с
наблюдательного пункта, оборудованного на дубе. Мое мнение
совпадало с мнением разведчиков, которые, вернувшись обратно после
переправы через глубокую реку на надувных понтонах, доложили, что
мы стреляли в пустоту. Русские отошли из зоны досягаемости пашей
артиллерии и замаскировались в болотах и лесах, откуда их
необходимо было выкурить.
Складывалось такое впечатление, что противник не был захвачен
врасплох, а действовал по ранее составленному плану.
Вторым особенным моментом я считаю то, что все-таки нам
удалось ошеломить русских — противник с изумлением наблюдал, как
80 танков первого батальона 18-го танкового полка погрузились в воду
Буга, чтобы через некоторое время выехать на противоположном
берегу. Это были новые подводные танки, специально подготовленные
для операции «Морской лев», идеально герметизированные и
оснащенные Schnorchele,[77] которые были использованы значительно
позже на наших подводных лодках.
Третий сюрприз оказался неприятным для нас. Сам Брест пал
очень быстро, но старая, построенная на скале крепость, которую
завоевывали еще когда-то крестоносцы, оборонялась еще три дня. Не
помогли ни интенсивный артобстрел, ни бомбардировка. Я атаковал
крепость вместе с взводом штурмовых орудий; русские снайперы
отвечали огнем из укрытий, по которым мы стреляли прямой
наводкой. Мы несли тяжелые потери, я видел, как погибали мои
сослуживцы. Русские сражались геройски до последнего патрона. Так
же отчаянно сопротивлялись они и на вокзале, подвальные помещения
которого пришлось затопить водой, чтобы покончить с их
защитниками.
Мы потеряли в Бресте более 1000 человек ранеными и 482
убитыми, в том числе 80 офицеров. Хотя мы и взяли в плен 7000
человек, из них 100 офицеров, но наши потери в Бресте составили 5
процентов от общих немецких потерь за первые восемь дней войны в
России. Ожесточенное сопротивление защитников этой крепости
вынудило меня задуматься.
Из личного опыта мне известно, что русские применяли во время
этой кампании двойную тактику. Специальные части сражались до
конца на заранее подготовленных позициях (подобным образом
действовали и партизанские отряды), и мы вынуждены были замедлять
темп марша, чтобы ликвидировать эти подразделения, а в это время
основные силы успевали вырваться из окружения.
Как мне известно, в своем выступлении 3 июля 1941 года Сталин
рекомендовал крупным подразделениям отступать, применяя тактику
«сожженной земли» и одновременно формируя партизанские отряды.
Партизаны не имели статуса комбатантов (военнослужащих) согласно
действующим международным конвенциям, которые, впрочем,
Советская Россия и не подписывала.
С 1945 года беспрестанно повторяют, что Сталин в 1941 году был
настроен «лояльно и мирно» и сосредоточился исключительно на
строительстве социализма в России, скрупулезно соблюдая все
параграфы пакта, подписанного с Риббентропом в августе 1939 года.
Говорят, что он был неожиданно «предательски атакован», что
позволило немецкой армии достичь успеха на первом этапе войны.
После смерти Сталина премьер-министр СССР и первый секретарь
Коммунистической партии Никита Хрущев даже обвинил его в том,
что он позволил себя «захватить врасплох».
Как доказательство дружеского расположения Сталина к Третьему
рейху постоянно цитируются обнаруженные в немецком министерстве
иностранных дел телеграммы, подписанные нашим тогдашним послом
в Москве графом фон Шуленбургом, который 12 мая 1941 года писал
Риббентропу:
«Позиция правительства Сталина доказывает наличие
решительности и воли по вопросу уменьшения нынешнего
напряжения в русско-немецких отношениях. Сталин всегда был
сторонником соглашения между Третьим рейхом и СССР».
Дипломат может быть недостаточно искусным, а может вести
двойную игру. Трудно определить, когда Шуленбург встал на этот
путь. Благодаря документам немецкого посла в Риме Ульриха фон
Гасселя, которые были опубликованы в Цюрихе («Vor Anderen
Deutschland»[78]1946), нам стало известно, что в 1943 году
находящийся уже на пенсии Шуленбург предложил заговорщикам,
замышлявшим свержение Гитлера, что он перейдет линию фронта и
предложит Сталину мирные переговоры от имени «нового» немецкого
правительства. Взамен он требовал только лишь пост министра
иностранных дел. Как относиться к этому, как к Hochverrat или
Landesverrat? Гассель, конечно же, был членом заговора.

Операция «Барбаросса» не застала врасплох советского диктатора,

который 6 мая 1941 года принял ранее занимаемый Молотовым пост
председателя Совета Народных Комиссаров.
Уже в июне 1939 года высокопоставленные сотрудники нашего
министерства иностранных дел на Вильгельмштрассе, братья Эрих и
Тео Кордты, предупредили (с согласия Канариса, Остера и генерала
Бека) сэра Роберта Вэнситарта о скором подписании договора между
Германией и СССР. Разумеется, что союзники вскоре были
предупреждены и о враждебных намерениях Гитлера в отношении
России.
Канарис и Остер быстро поняли, что Гитлер — как когда-то
Наполеон — боялся русских, как британских солдат на континенте. Я
уже писал, что фюрер отменил операцию «Морской лев» весной 1941
года, так как считал, что существует риск удара в спину со стороны
Сталина. 6 сентября 1941 года фельдмаршал Кейтель передал
руководителю Абвера записку следующего содержания:
«В ближайшие недели наши силы на Восточном фронте будут
постепенно усиливаться. Перемещения войск должны создавать
впечатление, что мы готовим наступление не против России, а
против Балканских государств с целью защиты наших интересов».
Не подлежит сомнению, что уже с сентября 1940 года люди Абвера
информировали обо всем своих «почетных корреспондентов» в
министерстве иностранных дел, а также зарубежных корреспондентов
в Италии и Швейцарии. Не хватало лишь деталей — до 5 декабря 1940
года, когда начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал
Гальдер (тоже участник заговора) представил Гитлеру план, который 3
февраля 1941 года назвали операцией «Барбаросса». Уже в феврале
1941 года заместитель министра иностранных дел США Самни Уэлэс
предупредил посла СССР в Вашингтоне Константина Усманского, что
Германия весной намеревается напасть на Россию. Уэлэс показал ему
не только план «Барбаросса», но также часть или даже весь план
«Ольденбург», касающийся промышленного и сельскохозяйственного
использования регионов России после их захвата вермахтом. Автором
плана был руководитель Управления военного хозяйства и вооружения
ОКВ генерал Георг Томас — участник заговора, сотрудник Гальдера и
друг Канариса.
Советская армия была приведена в состояние повышенной боевой
готовности в конце мая 1940 года. Исполнявший тогда обязанности
народного комиссара обороны СССР маршал Семен Тимошенко
подписал всеобщий план действий по тревоге 0–20, реализацию
которого ускорили после того, как наши танки достигли Сены 9 июня
1940 года. В начале сентября 1940 года большинство сформированных
дивизий и 10-й воздушно-десантный корпус генерала Безуглого были
передислоцированы к западным границам СССР. Всех офицеров
советской армии, имеющих немецкие фамилии, перевели служить на
Восток.
Я хочу обнародовать следующий малоизвестный факт. Один из
моих послевоенных приятелей, полковник Адам из ВВС США, после
войны исполнявший обязанности военного атташе в одном из
западноевропейских государств, подтвердил, что Рузвельт по просьбе
Сталина помогал России с декабря 1940 года. В то время Адама
послали в СССР вместе с сотней американских летчиков, чтобы
научить русских летать на новых американских машинах, которые уже
начали поставлять Советам.[79] Адам сообщил, что подготовка велась
не па случай возможного советско-японского конфликта, а для войны с
Третьим рейхом. Итак, мы видим, что некоторые факты не совпадают с
историей, которую преподают до сегодняшнего дня.
В своей последней книге, цитаты из которой приводились выше,
Лиддел Харт подтверждает, что британские спецслужбы были
«отлично проинформированы» об операции «Барбаросса» и
«значительно раньше поставили в известность русских».
В апреле 1941 года руководитель Партии труда и посол
Великобритании в Москве сэр Стэнфорд Крипе раскрыл русским
точную дату нападения — 22 июня. Гитлера даже предупредили, что
русских проинформировали. Кто его предупредил? Канарис? А может,
Шуленбург? Конечно же, нет! Это сделал военно-морской атташе
нашего посольства в Москве, который 25 апреля прислал
командованию военно-морского флота в Берлине телеграмму
следующего содержания: «Английский посол указывает дату 22 июня
как начало войны между Германией и СССР».
Когда такой «историк», как немец Герт Бухгейт, пишет в своей
работе «Hitler, der Feldherr»,[80] что 22 июня Сталин и Молотов
«находились в полном оцепенении», можно лишь пожать плечами.
Такой же точки зрения придерживается в книге «Une guerre pas comme
Ces autres»,[81] изданной в 1962 году, Михель Гардер:
«Все сконфужены ослеплением Сталина в период с сентября
1940 года по июнь следующего года. (…) Красная Армия не была
готова к отражению удара, о нанесении которого ее вождь ничего не
знал».
 Тезис о «захвате русских врасплох» постоянно поддерживается
официальными и неофициальными издательствами коммунистических
стран, а также многочисленными западными историками (не
являющимися коммунистами) и их «попутчиками». Я докажу, до какой
степени этот тезис является ошибочным.
 Глава восьмая
Постоянное предательство
Тайный аспект войны — Источники предательства — Гитлер ликвидирует воинские касты — Фюрер
поддерживает новаторские концепции Гудериана и фон Манштейна вопреки Беку, Штюльпнагелю и Гальдеру —
Канарис и «торговец внезапной смертью», Безил Захарофф — Дело Тухачевского: 3 000 000 рублей в меченых
банкнотах — Настоящие результаты махинации — Совокупность конспирации против нового немецкого государства
— Химерические цели заговорщиков — Реальная цель Черчилля — Ответственность предателей за начало войны —
Презрение противника к заговорщикам — Профессиональные музыканты из «Красной капеллы» — Сказка
Шелленберга — «Хоро», «Ольга», «Вертер» и «Красная тройка» — Швейцарская нейтральность.

До этого времени различные грани второй мировой войны

изучались аналитическим или хронологическим методами. Все
вооруженные конфликты имеют политический, хозяйственный,
стратегический и тактический аспекты. Но в войне, о которой я
говорю, существовал еще один аспект — тайный — малоизвестный,
однако зачастую решающий. Я говорю о событиях, происходящих
вдали от полей сражений, но имеющих очень большое влияние на ход
войны, которые влекли за собой огромные потери техники, лишения и
смерть сотен тысяч европейских солдат. Фон Манштейн и Гудериан
осуждают в своих мемуарах эту циничную сторону войны. Наиболее
объективные историки, сэр Безил Лидцел Харт и Поль Кэрелл, пишут
об этой проблеме намеками или неточно; Жак Бенуа-Мешин не
закончил еще своей превосходной, монументальной «Истории
немецкой армии». Вторая мировая война была более, чем какая-либо
другая, войной интриг.
Я вспоминаю о заговоре против национал-социалистского
государства, который, хотя и закончился 20 июля 1944 года неудачным
покушением, но, тем не менее, внес свой вклад в падение Третьего
рейха. Это колоссальная и до сих пор невыясненная тема; вероятно,
она никогда не будет объяснена до конца. Однако в нашем
распоряжении имеется множество информации из немецких,
британских и американских источников. Русские до этого времени
официально обнародовали лишь деятельность своего супершпиона
Рихарда Зорге.
 В Германии все началось 30 июня 1934 года. В этот день, а точнее
ночь, Гитлер подавил бунт СА, начальником штаба которой был Эрнст
Рём. В действительности, речь шла о заговоре, имеющем широкие
внешние и внутренние связи, которые остались невыясненными до сих
пор. Рём был лишь орудием, но в чьих руках? Эта мрачная афера
называется «Ночью длинных ножей.
1 июля глава государства фельдмаршал Пауль фон Гинденбург
публично поздравил своего канцлера, Гитлера, телеграфируя: «Вы
спасли немецкий народ от грозной опасности. Выражаю Вам глубокое
признание и искреннее уважение».
Силы СА, насчитывающие около 3 000 000 человек, сначала были
сокращены на две трети. Затем, согласно закону от 21 мая 1935 года,
название вооруженных сил изменили с «рейхсвера» на «вермахт».[82]
Закон, вводящий обязательную военную повинность, начинался
словами: «Воинская служба является почетной службой немецкому
народу». Подобно императору до 1918 года, Адольф Гитлер стал
главнокомандующим вооруженных сил.[83] Теперь ему, а не
конституции, при-он али все офицеры и солдаты. «Я присягаю перед
Богом беспрекословно повиноваться Адольфу Гитлеру, фюреру
Третьего рейха и немецкого народа, а также главнокомандующему
вермахта, и обязуюсь, как честный солдат, быть верным данной
присяге даже ценой жизни».
Офицеры рейхсвера, убеждения которых не соответствовали
принципам национал-социализма, имели возможность отказаться от
принятия этой присяги и поискать другую работу. Однако никто этого
не сделал. Это единодушие людей, для которых слово чести было
важнее самой жизни, надолго ввело Гитлера в заблуждение. Новый
закон благотворно воздействовал на общество. Офицеры и солдаты
теперь совместно служили в армии — в то время как в кайзеровской
армии офицеры и унтер-офицеры были государственными служащими
с особым статусом (и имели привилегии, гарантируемые воинским
званием).
С этого момента все, от генерала до простого солдата, служили
немецкому народу. Воинские касты прекратили свое существование, и
значение этой революции было огромно. Большинство офицеров
приняли ее охотно; наиболее молодые — с энтузиазмом. Однако в
святилище старой прусской системы — Генеральном штабе
сухопутных войск — небольшая группа генералов все еще колебалась
между традициями и нововведением, кое-кто с сожалением
расставался с привилегиями. Общественные проблемы были решены
удовлетворительно, материальное положение рабочих улучшилось и
их начали уважать, а офицеры старой закваски сделались
беспомощными. Эти противоречия в армии обнаружились, когда
наперекор тогдашнему начальнику Генерального штаба сухопутных
войск генералу Людвигу Беку Гитлера поддержал сторонник
использования бронетехники генерал Гудериан.
В 1937 году Гудериан объяснял начальнику штаба, что можно
прорвать неприятельский фронт, командуя по радио с автомобиля,
быстро едущего во главе подразделения. Бек пожал плечами и ответил:
«Как вы себе представляете командование без стола с картами и
телефона? Неужели вы не читали Шлиффена?»
С подобным безразличием Гудериан встретился и у исполняющего
обязанности главного инспектора механизированных частей генерала
Отто фон Штюльпнагеля, который запретил использовать танки в
подразделениях крупнее полка.
По словам Гудериана, его начальник «считал танковую дивизию
утопией».
Гитлер назначил Гудериана командующим танковыми войсками.
Однако мобилизационный приказ делал его командиром… резервного
корпуса пехоты. Подав протест, Гудериан возглавил 19-й
механизированный корпус, который 19 октября 1939 года захватил
Брест вместе с цитаделью. Через четыре дня завоеватель вынужден
был вернуть цитадель советскому генералу Семену Кривошееву, так
как она оказалась в советской зоне влияния.
Несмотря на протест преемника Бека на посту начальника
Генерального штаба генерала Гальдера, считавшего «абсурдным»
разработанный Гудерианом и фон Манштейном[84] план выхода к реке
Мозель через французские Арденны, Гитлер навязал штабникам
выполнение этой операции, которая была проведена успешно.
Таким людям, как Бек и его преемник Гальдер, а также генералы
фон Фрич, фон Витцлебен, фон Гаммерштейн, фон Брокдорф, Генрих
и Отто фон Штюльпнагели, тяжело было повиноваться человеку,
которого некоторые называли «чешским капралом». То, что Гитлер
приказывал им выполнять планы, которые гарантировали успех и
становились уроком для несогласных, оказалось для них
неприемлемым.
Это была единственная причина «заговора генералов». Конечно,
когда победы на фронте закончились, к заговорщикам присоединились
другие генералы и старшие офицеры. Именно тогда, в 1943–1944 годы,
в нелегальную деятельность были вовлечены генералы Гепнер, Томас
(начальник Управления военным хозяйством и вооружением
Генерального штаба вермахта), Эдуард Вагнер (заведующий тылом
сухопутных войск), Фриц Линдеман (руководитель отделения
вооружения Генерального штаба сухопутных войск), Гельмут Штефф
(руководитель отдела организации Генерального штаба сухопутных
войск), Геннинг фон Тресков (исполнявший обязанности начальника
штаба группы армий «Центр» в России) и его адъютант, Фабиан фон
Шлабрендорф и другие.

До падения адмирала Канариса (весной 1944 года),[85] Германия

имела две разведывательные службы, которые, конечно же,
соперничали друг с другом. Два управления в Главном управлении
безопасности рейха, руководимые до мая 1942 года Гейдрихом,[86]
затем лично Гиммлером,[87] а с 30 января 1943 года до конца войны —
Эрнстом Кальтенбруннером, образовывали службу безопасности
(Sicherheitsdient, SD).
Руководимое Отто Олендорфом III управление занималось
внутренней политической разведкой. Задачей VI управления Вальтера
Шелленберга, вместе с группами А, В, С, D, Е, S и Z, была
политическая разведка за рубежом.[88] В подчиненном Верховному
главнокомандованию вермахта Абвере военной разведкой занимался I
отдел.
Часто пересекающиеся сферы действий этих двух важных
ведомств (РСХА и Абвера) создавали естественные условия для
споров по вопросам компетенции. Насколько мне известно, ни одному
государству не удалось полностью избежать соперничества между
разведслужбами различных видов вооруженных сил или же между
разведкой политической и армейской. Германия в данном случае не
являлась исключением. Спецслужбы конкурировали и следили друг за
другом, искали средства для борьбы между собой.
 Учитывая недостаток документов (некоторые не опубликованы,
иные утеряны), сегодня нельзя со всей определенностью сказать,
насколько важными материалами располагали обе стороны, обладал ли
Гейдрих доказательствами предательства адмирала, и был ли известен
Канарису (от его «корреспондентов» у союзников) план пражского
покушения на Гейдриха. Очень трудно определить подлинные
отношения между главами обоих ведомств. Безусловно, Гейдрих не
был таким наивным, как, например, Кейтель, и я думаю, что уже с
начала 1942 года адмирал казался ему подозрительным.
Руководители разведок были знакомы друг с другом еще с 1920
года. Канарис служил тогда офицером на учебном крейсере «Берлин»,
на котором в качестве курсанта находился также Гейдрих. Канарис
знал, что в 1929 году старшего лейтенанта Гейдриха уволили из
военно-морского флота за отказ жениться на соблазненной им
девушке. Ему также были известны слухи, касающиеся
происхождения руководителя СД, мать которого, Сара, якобы была
еврейкой. Вначале Канарис пытался уничтожить Гейдриха, но когда
выяснилось, что тот достаточно умен и силен, адмирал, которого
называли «медузой», прекратил борьбу. Поэтому Отто Нельте, адвокат
Кейтеля в Нюрнберге, мог смело заявить (8 июля 1946 года), что
«Канарис, несмотря на то, что был врагом РСХА, удивительно
дружелюбно сотрудничал с Гиммлером и Гейдрихом». Что это,
изворотливость или осторожность?
Конечно, тайная служба — идеальное убежище для конспиратора
или предателя: англичане лишь в 1962 году узнали, что сотрудник
секции контрразведки МИ 6 Гарольд Фильби был агентом советской
разведки с… 1934 года! Во время войны тайные службы являются
одним из главных инструментов влияния на ход событий. В 1939–1944
годы руководитель Абвера Канарис и его сотрудники Остер и Донаньи
имели доступ к информации исключительного значения, собираемой
почти 30 000 агентов, которые и не предполагали, что работают на
предателей.
Работающие в Абвере офицеры и солдаты добросовестно
выполняли свои обязанности, некоторые добивались значительных
успехов. Я хорошо знаю об этом, так как бывшие подчиненные
Канариса из полка (позже дивизии) специального назначения
добровольно перешли в войска СС и в мои Охотничьи подразделения
СС.[89]
Офицеры Абвера упорно работали, чтобы разоблачить «Красную
капеллу»,[90] но их возможности были ограничены.
Канарис был достаточно искусным и иногда подсовывал
информацию, имеющую, по крайней мере, на первый взгляд, вид
сенсации. Это не меняет того факта (и к этому выводу в конце концов
пришел фельдмаршал Кейтель), что Абвер никогда не сообщал в ОКВ
ничего действительно важного и существенного.
Рапорта Канариса расстраивали Гитлера уже в конце 1941 года. На
следующий год он начал терять доверие фюрера, а затем и Йодля.
Фельдмаршал Кейтель, который в 1917 году служил в Генеральном
штабе офицером по связи со штабом Королевского военно-морского
флота, из лучших намерений защищал Канариса, говоря Йодлю:
«Ваши инсинуации являются невероятными. Немецкий адмирал не
может быть предателем».
К сожалению, истина была совсем иной.
Я разговаривал с Канарисом три или четыре раза, и он не произвел
на меня впечатления человека тактичного или исключительно умного,
как некоторые о нем пишут. Он никогда не говорил прямо, был хитрым
и непонятным, а это не одно и то же.
Доктор Отто Нетле, отвечая на вопросы Гизевиуса и Лагоузена,
свидетелей обвинения на Международном Нюрнбергском трибунале,
сказал все, что мог сказать такому суду в то время (8 июля 1946 года):
«Действия Канариса имели первостепенное значение для хода
войны… Его характер можно оценить не только как двуличный, но как
коварный и подлый… Адмирал был классическим примером
салонного конспиратора, охраняемого самой природой его
деятельности, которую трудно проконтролировать».
Фактов, прямо указывающих на предательство Канариса и генерала
Остера, так и не удалось раздобыть — несмотря на контроль со
стороны VI управления РСХА в отношении руководителей Абвера и
даже в ходе следствия, начатого после покушения 20 июля 1944 года.
Кое-что стало известно только после войны, хотя не все еще
обнародовано. Например, я прочитал в недавно изданной в Лондоне
книге Брайана Мэрфи «Шпионский бизнес», что Канарис еще до
войны наладил контакты с британской разведкой (Intelligence Service)
через «торговца внезапной смертью» — сэра Безила Захароффа.
Возможно, старый Захарофф поверил, что адмирал является греком.
Насколько мне известно, Мэрфи первый раскрыл этот контакт
Канариса.
Наш наиболее сенсационный информатор Элиза Базна,
действовавшая под псевдонимом «Цицеро», личный камердинер
британского посла в Анкаре сэра Нэчбел-Хагисена, передавала
информацию через доктора Мойзиша, атташе по полицейским
вопросам нашего посольства и служащего СД. С октября 1943 года по
апрель 1944 года «Цицеро» поставляла нам очень ценные сведения,
особенно касающиеся высадки союзников во Франции (операция
«Оверлорд»). Однако ни Риббентроп, ни специалисты Абвера не
поверили ее сенсационным сообщениям! Никто не додумался поближе
познакомиться с этой информацией.
В руководстве СД не было предателей, но VI управление ощущало
последствия того, что во главе его находился бесхарактерный,
неуклюжий и непредусмотрительный человек. Я познакомился с
Вальтером Шелленбергом в апреле 1943 года, после вступления в
должность командира специального подразделения «Фриденталь».
Шелленберг, тогда оберштурмбаннфюрер СС, был разговорчивым и
любил рассказывать о себе, особенно неопытному в «магии
спецслужб» неофиту, каким я тогда был. В то время мы часто вместе
завтракали, обедали и ужинали, вспоминая при случае бывшего
начальника СД, Рейнхарда Гейдриха, убитого год назад в Праге. Желая
показать, как можно воплотить идею в великолепную акцию,
Шелленберг рассказал мне, при каких обстоятельствах он участвовал в
«подвиге столетия» — ликвидации в 1937 году Генерального штаба
Красной Армии.
Сегодня нам известны основные моменты той необычной аферы. В
руки Гейдриха попали документы, компрометирующие реорганизатора
Красной Армии, маршала Михаила Тухачевского. Немцам их передал
генерал Николай Скоблин — двойной агент и адъютант находящегося
в Париже предводителя «белых» русских, генерала Евгения Миллера.
Эти документы ловко подбросили президенту Чехословакии Эдуарду
Бенешу, который, как союзник, сразу же передал их Сталину.
Тот знал происхождение этого компромата — и даже заплатил
Гейдриху через агента в советском посольстве в Берлине три миллиона
рублей. Номера этих банкнот большого номинала, конечно же, были
переписаны русскими; тайные агенты Шелленберга, попытавшиеся
использовать их на территории СССР, были сразу же арестованы.
Благодаря документам Скоблина-Гейдриха, Сталин смог
инсценировать большой процесс и ликвидировать оппозицию к
Красной Армии.
По правде говоря, Сталин и Тухачевский давно ненавидели друг
друга, и отношения между партией и армией с конца 1935 года были
натянутыми. После жестоких репрессий против кулаков, троцкистов,
интеллектуалов, так называемых саботажников в промышленности и
других, в России стали бояться («талина. Даже фабричных рабочих
репрессировали сотнями и тысячами. Беспощадное ГПУ[91]
депортировало миллионы граждан в трудовые лагеря. Канал,
соединяющий Белое море с Балтийским (225 км), канал Москва —
Волга и другие грандиозные коммунистические стройки возводили
сотни тысяч заключенных.
Тухачевский, происходивший из смоленской шляхты, служил в
славном Гвардейском Семеновском полку и примкнул к «красным» в
1918 году. Он был гораздо популярнее Сталина, который выставил себя
на посмешище в 1920 году (под Варшавой),[92] стремясь сыграть роль
командира; тогда Тухачевскому чудом удалось спасти несколько частей
от полного разгрома. Сталин ему этого не простил.
Диктатор знал, что в 1937 году многие старшие офицеры, особенно
занимающие самые высокие посты, были враждебно настроены к
Коммунистической партии. Документы, которые он получил из Праги,
позволили ему физически устранить растущую оппозицию в армии.[93]
Расстреляли трех маршалов: Михаила Тухачевского, Александра
Егорова и Василия Блюхера, а также 75 из 80 генералов, являющихся
членами Высшего совета обороны; ликвидировали 13 из 15
командующих армиями, а также 367 других генералов. С мая 1937 года
до февраля 1938 года было приговорено к смертной казни более 32 000
офицеров.
Эта гигантская чистка среди военных, проведенная после таких же
массовых расстрелов среди политиков, ввела в заблуждение не только
Гейдриха и Шелленберга. Наша политическая разведка была убеждена,
что мы добились решающего успеха, такого же мнение придерживался
и Гитлер. Однако Красная Армия, вопреки всеобщему мнению, была
не ослаблена, а укреплена. Начиная от командарма[94] и заканчивая
командиром роты, все линейные офицеры были подчинены двум так
называемым политкомиссарам. Один из них относился к Особому
отделу, а второй — к Политическому комитету, то есть Политкому.
Посты репрессированных командиров армий, корпусов, дивизий,
бригад, полков и батальонов заняли молодые офицеры — идейные
коммунисты. Одновременно Сталин претворял в жизнь план
Тухачевского: с осени 1941 года он преобразовал Красную Армию в
национальную русскую. Офицеры получили позолоченные погоны,
как в давние царские времена; были введены национальные награды,
ордена Кутузова и Суворова. Политических комиссаров заменили так
называемые заместители командиров по политической части. После
тотальной, ужасной чистки 1937 года появилась новая, политическая
русская армия, способная перенести самые жестокие сражения.
Русские генералы выполняли приказы, а не занимались заговорами и
предательством, как это часто случалось у нас на самых высоких
постах.[95]
Мой фронтовой опыт показывал, а в апреле 1943 года я еще раз
убедился в том, что Генеральный штаб Красной Армии не был
уничтожен.

Уже перед войной наше министерство иностранных дел сделалось

очередным «гнездом конспираторов». В Берлине Эрнст фон Вайцзекер
и многочисленные высокопоставленные служащие министерства
проводили большую часть времени, посылая за рубеж эмиссаров,
конфиденциальную информацию и мирные предложения. Дипломаты
и руководители Абнера обменивались информацией. В немецких
посольствах и консульствах не было недостатка в сторонниках
заговора, которые встречались с иностранными атташе и агентами
противника в их странах или же в Швейцарии, Италии, Швеции,
Испании, Португалии либо Японии, чтобы как можно быстрее
передать им политическую, хозяйственную и военную информацию.
Бывший посол Германии в Риме Ульрих фон Гассель, посол в Москве
Фридрих фон дер Шуленбург, в Брюсселе — Данкварт фон Бюлов-
Шванте были участниками заговора, а Евген Отт из Токио
«прикрывал» шпионскую или предательскую деятельность своих
подчиненных, в частности, доктора Рихарда Зорге.
 Полковник Отт принадлежал когда-то к штабу генерала Курта фон
Шлейхера (исполнявшего обязанности канцлера рейха со 2 декабря
1932 года по 29 января 1933 года), который намеревался объединить
левое крыло НСДАП, руководимое Грегором Страссером, с
марксистскими профессиональными союзами с целью раскола
национал-социалистской партии. Фон Шлейхер был убит 30 июня
1934 года во время «Ночи длинных ножей». Это он послал Отта в
Токио в 1933 году, поручив ему функцию «военного обозревателя».
Там Отт был назначен атташе, а позже произведен в генералы и
назначен послом. Его поведение в Японии по отношению к Зорге
невозможно объяснить.
В Лондоне до войны действовал советник посольства Тео Кордт,
поддерживавший самые лучшие отношения со своим братом Эрихом,
бывшим сотрудником… Риббентропа. После объявления войны Тео
Кордта перевели, по его желанию, в посольство в Берне. Сеть, которую
Гейдрих назвал «Черной капеллой», являлась лишь частью
организации, состоящей из агентов Абвера и дипломатов
представительства в Риме.
Чего добивались эти люди? Они утверждали, что их единственная
цель — не допустить развязывания войны, а затем прекратить ее,
чтобы спасти родину. Единственный способ достичь этого они видели
в избавлении от Гитлера. Стоит обратить внимание на то, что в
бумагах, найденных у заговорщиков, и в книгах, в которых после
войны они старались объяснить и восхвалить свои действия, нет и
следа согласованной доктрины, какой-либо политической программы,
касающейся будущего Германии и Европы. Не достает там также
реального видения ситуации такой, какой она была в 1938, 1939 или же
в 1944 году. Действия этих людей постоянно противоречили словам.
Они изображают себя в виде отчаянных патриотов, чья родина стонала
под гнетом национал-социализма и мерзкого тирана.
В данном случае имелось два решения. Первое — необычайно
простое. Для его реализации хватило бы одного человека: достаточно
было убить Гитлера в любой момент с 1933 до 1939 года.
Второй вариант — заменить Гитлера и национал-социализм чем-то
более достойным. Такая работа требовала бы настоящего вождя,
вооруженного лучшей общественной, политической и экономической
доктриной. У наших конспираторов не было даже тени этого.
 Никто не имел мужества пожертвовать жизнью и «убить тирана»,
даже Клаус фон Штауффенберг. Он подложил бомбу и снял ее с
предохранителя, после чего удрал. В результате взрыва погибли и
были ранены более десятка людей, но Гитлер остался жив. До 20 июля
Штауффенберг мог достаточно легко убить его, так как трижды
беседовал с фюрером: 6, 11 и 15 июля 1944 года. Однако полковник
берег свою жизнь, так как искренне надеялся занять в списке будущего
правительства пост статс-секретаря министерства обороны.
Ни один из заговорщиков всерьез не задумывался над будущим
Германии. Они считали, что смерть Гитлера сама собой решит все
проблемы и положит конец трудностям. Они не понимали, что
убийство Адольфа Гитлера принесло бы мир Германии только при
условии ее безоговорочной капитуляции, а удавшееся покушение
ввергло бы страну в жестокую гражданскую войну. Заговорщики также
знали от союзников, что они не могут рассчитывать на более мягкие
условия подписания мирного договора, чем Гитлер.
У заговорщиков действовало своеобразное «братство»
конспираторов (ненависть между отдельными кланами и персонами
также не была редкостью) и система обмена услугами, протекциями и
«комбинациями». Например, Абвер служил убежищем находящимся
под надзором или скомпрометировавшим себя солдатам; в нем
подделывали паспорта и специальные документы для гражданских
заговорщиков, не являвшихся дипломатами, и так далее. Они думали
только о своем будущем — какой-нибудь полковник видел себя уже
генералом, посол хотел стать министром, а иной генерал мечтал стать
главой государства или же, как генерал Бек, «регентом Германии».
Большинство утверждает, что они хотели мира. Но что они сделали
для этого? Абвер тайно информировал противника, а дипломаты
умоляли англичан, что бы те «оказались решительными» в отношении
«тирана», чтобы можно было его, наконец, ликвидировать.
Сегодня нам уже известно, что Черчилль, хотя он и утверждал
обратное, не вел войну с Гитлером и «его гуннами», то есть национал-
социализмом. В своих мемуарах «Вторая мировая война» он написал:
«Английская политика зависит от народа, который доминирует в
Европе». Этот народ должен быть уничтожен. Черчилль утверждал,
что «неважно, идет ли речь об Испании, французской империи или
монархии, немецкой империи или же о Третьем рейхе». По его
мнению, речь идет о «самой сильной стране либо о стране, которая
таковой становится». Можно сказать, что Черчилль ошибся, заключая
союз со Сталиным. Впрочем, он признал это после войны, сказав: «Мы
убили не того поросенка». Эту формулу понял каждый англичанин.
Зато Рузвельт не собирался терпеть немецкую конкуренцию в
промышленности и торговле. По этой причине в 1943 году в
Касабланке он решил, что Германии необходимо навязать
безоговорочную капитуляцию, и получил нужную поддержку от
Сталина и Черчилля. Это решение было скрупулезно выполнено. Один
из основных советников Рузвельта, Генри Моргентау, даже подготовил
план преобразования Германии в «сельскохозяйственную державу»;
который реализовывался в 1945–1947 годы. Лишь тогда заметили, что
этот план был продиктован слепой ненавистью и что западному миру
необходима Германия.
Руководитель американской разведки в Швейцарии, Аллен Уэлш
Даллес, признался, что непосредственно перед 20 июля ему сообщили
(это сделал Гизевиус), что «немецкая оппозиция готова подписать акт
безоговорочной капитуляции Германии по отношению к советским,
британским и американским войскам» после устранения Гитлера.
Заговорщики не знали настроений немецкого общества. Они
считали, что после убийства вождя «армия» и «народ» пойдут за ними.
Например, они предлагали союзникам арест Гитлера и ведущих
национал-социалистских руководителей в ставке в Оберзальцберге
«достойными доверия подразделениями». Какими подразделениями?
Подобным образом генерал Гепнер готовился в день покушения
арестовать 300 000 человек. Кто арестовал бы их? Кто подчинился бы
приказам генерала Бека, находящегося в отставке с августа 1938 года?
Результат этого предательства не поддается оценке. Например,
невозможно определить, до какой степени «дипломатические»
переговоры противников Гитлера с Великобританией, Бельгией,
Голландией и Францией склонили западные правительства к
вступлению в войну.
Нам уже известно, что генералы и государственные деятели
союзников надеялись с октября 1939 года на бунты и беспорядки в
немецкой армии. Главнокомандующий вооруженными силами
Франции генерал Морис Гамелин сказал во время официального обеда
в парижской мэрии, что «неважно, сколько имеет вермахт дивизий —
десять, двадцать или сто, так как в момент объявления войны
Германии немецкая армия вынуждена будет повернуть на Берлин для
подавления возникших там беспорядков». Это мнение повторил в
своей книге «De Munich a la guerre»[96] французский министр
иностранных дел Жорж Боннет. Генерал Гамелин хорошо знал
генерала Бека, которого принимал у себя перед войной,
сопровождаемого майором (будущим генералом) Гансом Шпейдлом,
также активным участником заговора.
По моему мнению, действия этих людей оказали услугу лишь
одной стране — СССР — и лишь одной идеологии — коммунизму.
Они не предупредили войны в 1938–1939 годы, не заключили мирного
договора в 1940–1941 годы, а наоборот, содействовали развязыванию
конфликта. Историки не знают и не хотят изучать, насколько велика
ответственность конспираторов за начало второй мировой войны,
которой, по мнению Черчилля, «можно было избежать».[97]
В сентябре 1939 года в Лондоне, Париже и Вашингтоне верили, что
«правительство Гитлера не продержится и трех недель». Поляки
говорили колеблющимся французским дипломатам: «Займитесь
Италией. Мы берем на себя Германию!»
Понятно, что с ноября 1939 года обманутые союзники стали
недоверчиво относиться к людям, которых имели право считать
фанфаронами или провокаторами. Чтобы подтвердить надежность и
достоверность своих данных, наши «почетные корреспонденты»
проявляли еще большее старание. Они льстили себе, что, совершая
предательство, приносят пользу стране. Обманув друзей и
подчиненных, а иногда и начальников, подлых и скатившихся до
уровня Канариса или Трескова (последний, по крайней мере, имел
мужество покончить жизнь самоубийством), заговорщики, в конце
концов, проиграли во всем.
Необходимо добавить, что наиболее решительные сторонники
войны, Черчилль и Вэнситтарт, презирали немецких изменников.
Иначе и быть не могло.
Сегодня много говорят о «беспрерывной революции». В 1937–1945
годы Германию «постоянно предавали», а немецкий народ должен был
проявить почти нечеловеческие усилия, чтобы устоять перед таким
множеством коалиций, подогреваемых изнутри предателями.
 Военное поражение Германии и безоговорочная капитуляция
произошли только через девять месяцев после 20 июля 1944 года —
кульминационного пункта предательства, продолжавшегося семь лет.
Возможно, этого не поняли до сих пор, но становится все более
очевидно, что эта капитуляция одновременно была капитуляцией
Европы.
«Беспрерывная измена» имеет еще один очень грозный аспект.
Все участники заговора присягнули на верность фюреру, а затем
предали его. Им удалось даже скомпрометировать великолепного
фельдмаршала Роммеля, который не знал всех связей и
криминальных целей конспирации. На эту тему Гизевиус сказал
правду: Роммель отвергал мысль о любом покушении на Гитлера и
ограничился лишь словами, что «если он понадобится Германии, то
всегда находится в ее распоряжении». Когда в конце 1942 года Бек
написал фон Манштейну, что «мы уже проиграли войну», последний
ответил, что «война не является проигранной до тех пор, пока мы
сами не посчитаем ее таковой».
Контакты заговорщиков с зарубежными государствами
поддерживал бывший бургомистр Лейпцига Карл Фридрих Герделер,
который во время войны пытался привлечь к заговору Гудериана.
Генерал ответил прямо: «Как и вся армия, я связан присягой. Поэтому,
пожалуйста, не давите на меня». Я еще упомяну о результатах
раскрытия военной тайны. Без сомнения, они были колоссальными, но
оценить их трудно. Сколько солдат погибло или выбыло из борьбы,
сколько материалов и какие территории мы потеряли по вине
обюрокраченных продажных генералов из интендантской службы и
штабов?
Мне не кажется преувеличением констатация факта, что когда
русские в 1944 году прорвали фронт на варшавском направлении, то
это случилось из-за того, что начальником штаба группы армий
«Центр» был генерал фон Тресков.
Я считаю, что это было далеко не началом его предательской
деятельности. Когда вечером 24 мая 1940 года Гитлер решил
остановить направляющиеся к Дюнкерку танки, приказ танковым
дивизиям, находящимся между Сент-Омером и Бетюном, вез
подполковник фон Тресков, откомандированный тогда в штаб генерала
фон Рундштедта. На рассвете 25 мая автомобиль, в котором находился
Тресков, вероятнее всего, был перехвачен британским патрулем. При
невыясненыx обстоятельствах подполковник сбежал, оставив папку с
документами. Трескова, который прибыл в Бетюн без письменного
приказа для фон Рундштедга, тотчас же вызвали в следственную
комиссию, «перед которой он поклялся честью, что лично видел, как
пламя пожирало папку в горящем автомобиле».
В работе «War of Wits»[98] (1955) Ладислав Фараго сообщил, что
этого не случилось. В руки англичан попали «нетронутые документы».
Они сразу же были переданы генералу Александеру, а затем лорду
Гортоу, командующему экспедиционным корпусом, который сразу же
усилил свой южный фланг и ускорил продвижение частей к Дюнкерку.
Что касается группы армий «Центр», я не уверен, может ли
читатель представить себе величину задач, стоящих перед ее штабом
на Восточном фронте в 1944 году. Группа должна была оборонять
очень широкую полосу территории в необычайно тяжелых условиях.
По моему мнению, для Трескова и его штаба хватало работы на
круглые сутки; они же тем временем занимались заговорами. Я
никогда не отвечал за весь фронт, его обеспечение и внутреннюю
службу, но могу утверждать на основании собственного опыта, что
никогда не будут достигнуты хорошие результаты, если планированию
не посвящены все силы и средства.
Существование оппозиционеров имело еще одно, пожалуй, самое
страшное последствие. Они были людьми капризными,
непредусмотрительными и мягкими, однако высокие посты, которые
они занимали, обеспечивали им доступ к важной для Германии
информации. Эти сведения, часто без их ведома, а иногда и с их
согласия, передавались в Москву профессионалами — я имею в виду
шпионов из «Красной капеллы».[99]
С 1923 года СССР содержал действующую во всем мире двойную
систему разведки и контрразведки. Коминтерн и VI отдел Красной
Армии имели собственных политических и промышленных агентов, а
также людей для «мокрой работы». С 1928 года советская
разведывательная сеть неимоверно разрослась как в Европе, так и в
Азии, Африке и обеих Америках. Очень быстро дипломатические и
торговые представительства, военные бюро атташе, профсоюзы и тому
подобные организации сделались прикрытием шпионской сети
Москвы. Наконец, в СССР были созданы специальные разведшколы,
которые лично поддерживал Сталин. Все эти усилия, начиная с 1936–
1937 годов, начали быстро приносить пользу.
Резиденты разведки, операторы радиостанций и связисты «Красной
капеллы» были опытными специалистами, и сегодня мы уже многое
знаем о них. Однако же имя их подлинного руководителя в Германии
не известно до сих пор. Он действовал в нашей ставке под
псевдонимом «Вертер» и передавал информацию непосредственно в
Швейцарию. Решение, которое фюрер принимал в полдень, могло
быть известно в Москве через 5 или 6 часов.
Количество сообщений, передаваемых организацией, известной во
времена Веймарской республики как «сеть Коминтерна», увеличилось
во много раз с момента начала войны с Советским Союзом. С 10 июня
до 8 июля 1941 года количество передатчиков «Красной капеллы»
возросло с 20 до 78. В августе 1942 года службы радиоперехвата
военно-воздушных сил (Люфтваффе), военно-морского флота и
радиослужбы Абвера зарегистрировали 425 радиограмм с
подозрительных передатчиков. «Красная капелла» организовывала
саботаж в немецких пунктах радиоперехвата и препятствовала
обнаружению ее радиостанций, устраивая коммунистов в качестве
дешифровщиков в радиослужбу Абвера, а также поставляя
неисправное гониометрическое оборудование или же направляя его не
по адресу.
Криптологические службы ВВС, ВМС и Верховного
главнокомандования вермахта действовали с начала войны, а
шифрующее оборудование радиослужбы Абвера было готово лишь с
половины апреля 1942 года. Осенью 1941 года специалисты Абвера все
еще не имели машин, оснащенных гониометрическим оборудованием.
В изданных в 1956 году «Воспоминаниях» Шелленберг выглядит
по-настоящему комично, когда описывает свою борьбу с «Красной
капеллой», осуществляемую вместе с Канарисом и начальником связи
Генерального штаба сухопутных войск генералом Тиелем.[100] Канарис
вынужден был заняться этим вопросом; я ни на минуту не сомневался,
что он вел двойную игру. Что касается генерала Тиеле, то я считаю,
что его квалификация позволила бы раскрыть агентов этой шпионской
организации, если бы он не являлся, конечно, одним из самых
активных ее участников. Ведь было невозможно, чтобы действующий
в Верховном главнокомандовании вермахта «Вертер» пересылал без
его ведома информацию находящейся в Швейцарии «Люси».[101]
Профессор Мюнхенской высшей школы политической экономии
доктор Вильгельм фон Шрамм сообщает, что Тиеле был агентом
«Красной капеллы». 15 марта 1966 года гамбургский «Die Welt»
(«Мир») опубликовал точно такие же выводы, сделанные Вальтером
Герлитцем.
После покушения 20 июля 1944 года Тиеле, как один из главных
заговорщиков, был приговорен к смерти и казнен (21 августа).
Передатчики в Берлине и Брюсселе были запеленгованы уже 24 июня
1940 года, однако агенты брюссельской группы «Красная капелла»
были задержаны СД лишь в декабре следующего года.[102] В Марселе,
а затем в Париже были задержаны русский Виктор Соколов[103]
(псевдоним «Кент») и Леопольд Треппер (псевдоним «Гилберт»),
известный уже польской и французской полиции. Их сеть еще в
течение определенного времени использовалась (в июле и ноябре 1942
года) людьми из радиослужбы Абвера.
В Москве информация от членов «Красной капеллы» попадала в
руки специалистов под руководством генерала Федора Кузнецова
(псевдоним «Директор»), которые сутками ее расшифровывали. После
расшифровки и классификации Кузнецов передавал эту информацию
Сталину, руководителю Государственного комитета обороны, а также в
Верховную ставку.
Берлинские сотрудники «Директора» по неумению сначала
передавали сообщения в пустоту, и они не достигали Москвы, поэтому
впоследствии информация пересылалась через «Кента» в Брюсселе.
Соколов получил приказ из Москвы отправиться в Берлин и наладить
станции по полученным им адресам. После расшифровки этого
сообщения 14 июля 1942 года был раскрыт берлинский руководитель
«Красной капеллы»: им оказался старший лейтенант Люфтваффе
Гарро Шульце-Бойзен (псевдоним «Хоро»), двоюродный внук, со
стороны отца, адмирала Альфреда Тирпитца. Работающий с 1933 года
на Советы Шульце-Бойзен имел большие амбиции — в будущем
немецком правительстве он планировал занять пост министра
обороны. Почему нет?
Вместе с «Хоро» были задержаны танцовщица, гадалка,
кинематографист и много коммунистических агентов, действовавших в
министерствах пропаганды, хозяйства, труда, авиации, иностранных
дел и в Абвере. Всего в августе и сентябре 1942 года было арестовано
87 человек.
Однако радиотелеграммы станций «Красной капеллы» были
слышны по всей Европе: в Антверпене, Амстердаме, Намюре, Легле,
Лилле, Лионе, Ницце, Аннеси, Марселе, Париже, Барселоне, Риме и
Белграде.
В 1943–1945 годы я узнал, что элементы «сети Коминтерна»
существовали не только на территории Европы, оккупированной
вермахтом, но также и в Копенгагене, Варшаве и Афинах. Они
действовали также и у нас в тылу на территории России. 60 станций
работало в излучине Дона, 20 — на Кубани, другие были обнаружены
вблизи Сталинграда и Ворошиловграда. Только сеть в районе Дона
ежедневно передавала в Москву примерно 3000 слов — Верховная
ставка располагала информацией в изобилии.
Кейтель с сарказмом констатировал 4 апреля 1946 года перед
Нюрнбергским трибуналом: «Разведка Верховного
главнокомандования вермахта, руководимая адмиралом Канарисом,
сообщала вермахту и мне лично очень мало материалов, позволяющих
судить о силе Красной Армии…»
После арестов в Берлине, Брюсселе, Марселе и Париже начали
действовать станции «Красной капеллы», установленные в Люцерне в
Швейцарии. Резидентом и руководителем этой организации здесь был
венгерский еврей Александр Радолфи (псевдоним «Радо», «Дора»)[104]
— превосходный географ, директор женевской фирмы «Гео-Пресс»,
агент советской военной разведки (ГРУ). Его связным со ставкой
вермахта был Рудольф Росслер, псевдоним «Люси». Говорят, что этот
баварец и бывший офицер рейхсвера стал предателем по причине
патриотической ненависти» к национал-социалистам. Вероятно,
Росслер имел большой стаж службы в коммунистическом
Интернационале. В книге «Geheime Reichssache»[105] американец
Виктор Перри установил, что Росслер уже в 1919 году был агентом
Курта Эйснера, премьера Советской Баварской республики. С 1940
года он сотрудничал со спецслужбами Швейцарии вместе с чехом,
полковником Седлацеком, псевдоним «Дядюшка Том», который, кроме
того, был агентом британской разведки.
 «Люси» шпионил не из-за патриотизма. Он зарабатывал
ежемесячно 7000 швейцарских франков плюс премии и возмещение
расходов. Во многих публикациях пишется, что он хотел «искоренить
нацизм в Германии», но он не прекратил своей деятельности в
Швейцарии и после падения Третьего рейха. В 1953 году его
приговорили к году тюремного заключения за шпионскую
деятельность в пользу СССР. Росслер работал не только против
Третьего рейха — он был профессиональным, хорошо оплачиваемым
шпионом. Умер он в 1958 году.
Нам известно, что информация, которую передавал «Радо»,
исходила от двух групп высших немецких офицеров. Группа «Вертер»
действовала в штабе вермахта и сухопутных войск, а группа «Ольга»
— в штабе Люфтваффе. «Хоро» работал в Берлине в министерстве
авиации. Если псевдоним «Вернер» обозначал группу в Верховном
главнокомандовании вермахта, то кто же был ее руководителем?
Вероятнее всего полковник, а затем генерал Фриц Тиеле, который со
временем стал руководителем связи сухопутных войск. Он был
первым человеком, доставившим для «Люси» радиостанцию,
позволяющую поддерживать связь с «Радо» и другим
коммунистическим агентом, швейцарцем Ксаверием Шнепером. На
эту троицу, называемую «Красной тройкой», работало примерно 50
агентов и информаторов; она наладила связь с другими группами, в
частности, с парижской группой Треппера.
В теоретически нейтральной стране «Красная тройка» работала
для победы политической системы, которая с 1917 года провозгласила
идею уничтожения западных держав. С другой стороны, в то время
деятельность этой организации приносила пользу швейцарцам,
французам, американцам, англичанам и особенно Советам, так как
поступающие сообщения имели большое значение.
С лета 1940 года «Директор» получал от «Вертера» через «Люси» и
«Радо» сотни донесений, а во время войны на Востоке вышеназванная
тройка высылала их ежемесячно по несколько сотен. «Директор»
расспрашивал «Красную тройку» обо всем, что было связано с войной:
о новом оружии, снабжении, движении войск, создании новых
дивизий, личностях высшего командования и их боевом духе,
результатах бомбардировок союзников, политических событиях,
информации Абвера, военном производстве, наступательных и
оборонительных планах Верховного главнокомандования вермахта,
разногласиях в среде высшего командования и так далее.
Хотя радиослужба Абвера уже с конца мая 1942 года прочитывала
донесения «Кента» из Брюсселя и «Хоро» из Берлина, шифр «Радо» не
удавалось сломать в течение долгого времени. Двойной ключ смог
найти один финский полковник, кажется, сегодня он живет в Южной
Африке. Свое открытие он не передал немецким службам, а доверил
его дипломату нейтрального государства. Лишь через посредничество
дипломата высокого ранга этой державы был извещен наш МИД,
который предупредил Верховное главнокомандование вермахта.
Когда в конце марта 1943 года я был назначен начальником школы
саботажа в Гааге и в качестве подчиненного Шелленберга принял
ответственность за эту школу и руководство группой VI С,[106] мне
ничего не было известно о моих новых обязанностях. Мне необходимо
было познакомиться с деятельностью VI управления, а особенно с
проблемами политической разведки. Именно тогда я услышал о
существовании Красной капеллы». Я не представлял тогда значимости
этой организации, но был уверен, что когда-нибудь узнаю детали се
деятельности. Позже я убедился, что радиодонесения этой группы
имели решающее значение для хода военных действий на Восточном
фронте.
Со временем были расшифрованы сотни сообщений различных
организаций «Красной капеллы». Историк, который не желает или не
может их учесть, изобразит совершенно фальшивый образ войны.
Приведу простой пример.
Вот четыре донесения «Красной капеллы», процитированные
капитаном В. Ф. Фликом (во время войны — честным офицером
Абвера) в книге «Шпионская группа «Красная капелла»» (1949 год):
«2 июля 1941 года — Директору № 34-РДО.
Очень срочно.
Действующим оперативным планом является план № 1, целью
которого является Москва и далее Урал, при выполнении
отвлекающих маневров на флангах. Главная атака по центру. —
Радо».

«3 июля 1941 года — Директору № 37-РДО.

 Ежедневно производится 9–10 бомбардировщиков. Средние
ежедневные потери Люфтваффе на Восточном фронте составляют
40 машин. Источник: немецкое министерство авиации. — Радо».

«5 июля 1941 года — Директору № 44-РДО.

Люфтваффе имеет сейчас 21 500 самолетов в первой и во второй
линиях, а также 6350 транспортных самолетов Ю-52. — Радо».[107]

«27 июля 1941 года — Директору № 92-РДО.

В случае срыва плана I он будет сразу же заменен планом II. Он
предусматривает атаку на Архангельск и Мурманск. В случае
изменения планов я получу детали через 48 часов. — Радо».
До 27 июля 1941 года ставка получила от «Радо» 92 донесения и
знала план немецкой атаки вместе с запасными вариантами.
Швейцарские власти позволили «Красной тройке» информировать
«Директора» до конца сентября 1943 года. Задержали Росслера лишь 9
мая 1944 года, чтобы защитить его от возможной акции немецких
спецподразделений. Однако 8 сентября гельветы освободили его
вместе с главными агентами. Это был результат покушения,
совершенного 20 июля.
Некоторые историки допускают, что после 16 сентября Росслер
снова наладил контакт с «Вертером»; это возможно. Во главе
Генерального штаба сухопутных войск находился уже Гудериан:
многие предатели были разоблачены и обезврежены. Однако было уже
поздно, слишком поздно.
Благодаря только швейцарской группе «Красной капеллы»
советская ставка в течение тридцати месяцев была информирована обо
всех планах нашего Генерального штаба. Сталин ежедневно получал
информацию о целях наступления сухопутных войск и их силе,
планируемых взаимодействиях больших и средних подразделений, о
наших стратегических пунктах, резервах живой силы и техники,
оборонительных замыслах и так далее.
Мы постоянно задумываемся, как, несмотря на такое масштабное
предательство, вермахт смог одержать столь многочисленные победы,
которые, согласно заглавию книги фельдмаршала фон Манштейна,
были «загубленными победами». Китайский военный теоретик Ю-Це
уже в III веке до н. э. говорил, что «враг, намерения которого нам
известны, — наполовину побежденный враг».
Несмотря на все это, Красная Армия в течение долгого времени
терпела поражения. По моему мнению, это происходило по двум
причинам.
 Во-первых, вначале русские не могли ничего противопоставить
блицкригу (молниеносной войне), проводимому согласно тактике
Гудериана, фон Манштейна и Гитлера, ранее проверенной в Польше и
на Западе. Войну на Востоке можно было выиграть, несмотря на
«Красную капеллу», болота и бездорожье в СССР. Однако русские
офицеры, от командира дивизии и ниже, были моложе и решительнее
наших. Кроме того, русские солдаты воевали превосходно, а Сталин
получил от своих капиталистических союзников огромные
материальные средства для ведения войны: 22 500 самолетов, 13 000
танков, 700 000 грузовиков, 3 786 000 мин, 11 000 вагонов, 2000
локомотивов, не говоря уже о 18 миллионах пар обуви, 2 500 000 тонн
стали и сотнях тысяч тонн алюминия, меди, олова и других
стратегических материалах. Несмотря на все это, советское
командование, даже предупрежденное о замыслах вермахта, вначале
войны позволило нам разгромить свои армии, окружить их и
ликвидировать.
Во-вторых, положение советской армии становилось
катастрофическим в случаях, если «Вертеру» не удавалось вовремя
передать информацию о внезапно изменившихся планах Гитлера и
Генерального штаба.
 Глава девятая
Почему мы не взяли Москву
С танковой группой Гудериана — «Быстрый Хайнц» и фельдмаршал Роммель — Мы переходим Березину и
Днепр — Борьба с танками Т-34 — Пекло под Ельней — Печальная судьба русского мужика — «Красная капелла» не
проинформировала Сталина — Триумф на Украине, 1 328 000 военнопленных — Битва под Бородино — Группа
армий вязнет в болоте — Взятие Истры — Мороз — Ракеты со сжатым воздухом (реактивные снаряды) — Мы
бомбим пригороды Москвы — Приказ к отступлению — Причины поражения — Бездарность и саботаж — Нельзя
выиграть вшестером против одного — Рихард Зорге знал Отта еще в Мюнхене — Странные поручители, Агнес
Смедли и доктор Зеллер — Подлинная личность посла Евгена Отта — Посол помогает и скрывает шпионскую
деятельность — Акты Лушкова выданы Москве — Почему Сталин мог оставить практически открытым свой фронт
на Дальнем Востоке — Обменяли ли Зорге, как позднее Рудольфа Абеля? — Были ли действия, а, может, даже
существование Зорге связаны с «чудом под Москвой» — Размышления об отступлении.

С 22 до 29 июня 1941 года мы вместе с танковой группой

Гудериана прошли от Буга до Березины. Поддержку нам оказывал
замечательный пехотный полк (позже дивизия) «Великая Германия»,
но мы всегда шли впереди. У нас было недостаточно сил для
форсирования реки: не хватало артиллерии и боеприпасов, не
удавалось наладить радиосвязь. Я получил приказ найти и привести
подкрепление, дислоцирующееся в 120 километрах западнее наших
позиций. Взяв с собой пять человек, я отправился в путь по компасу,
так как уже заметил, что наши карты не точны, и мы хотели избежать
пройденных дорог. Тем более, что на этой территории кое-где все еще
оставались советские солдаты.
Я нашел наш артиллерийский дивизион. Его командир
хауптштурмфюрер Иоахим Румор — один из лучших офицеров,
которых я знал, — выслушав мой доклад, приказал своему
подразделению немедленно выступить на восток. 3 июля один из
батальонов дивизии «Рейх» вместе с артиллерийской батареей нашего
дивизиона, а еще позже — со 2-м батальоном пехоты смогли захватить
плацдарм на Березине в населенном пункте Бродец, в 17 километрах
южнее городка Березина. Когда «папа» Гауссер доложил об этом
генералу Гудериану, «Быстрый Хайнц» поблагодарил его за подвиг.
 До моего личного знакомства с генерал-полковником Гудерианом в
Генеральном штабе сухопутных войск я многократно видел его на
передовой в напичканной радиоаппаратурой машине разведки, а также
во время разговора с командиром дивизии «Рейх». Это был человек
примерно пятидесяти лет, среднего роста, невероятно живой и всегда
внимательно слушающий собеседника. Его популярность в войсках
затмила славу командующего группой армий «Центр» фельдмаршала
фон Бока. Пожалуй, перед написанием книги «Achtung! Panzer»,[108]
Гудериан проштудировал и обдумал теории всех специалистов
бронетанковых войск: Мартела, Фуллера, Эстьена, Лидцел Харта, а
также работу австрийского генерала Эйсманнсбергера «Der
Kampfwagenkrieg»[109] (1934). В Генеральном штабе книгу Гудериана
восприняли скептически. Но когда Гитлер увидел совместные маневры
и взаимодействие танков, мотопехоты и бронеавтомобилей,
вооруженных тяжелыми пулеметами или 20-миллиметровыми
пушками, он проникся взглядами Гудериана и фон Манштейна. Бек,
Гальдер, Кейтель и Йодль не хотели верить, что русские располагают
«более 10 000 танков», как утверждал Гудериан, информированный
гораздо лучше Канариса. 4 августа 1941 года в Новом Борисове Гитлер
сказал командующему 2-й танковой группой: «Если бы я знал, что
русские действительно имеют столько танков, сколько вы описали в
своей книге, то, наверное, не начинал этой войны».[110]
Редко случается такое, чтобы военный теоретик сам смог успешно
применить свои теории на полях сражений. Гудериан оказался одним
из трех или четырех немецких военачальников высшего ранга, которые
открыто и до конца защищали свою точку зрения перед Гитлером.
Некоторые несправедливо сравнивали Гудериана с Роммелем.
Второй был, наверное, великолепным тактиком, но никогда под его
началом не было войск, превышающих четыре-пять дивизий
Африканского корпуса и несколько итальянских.[111] Гудериан, под
командованием которого в России находилось более тридцати дивизий,
был одновременно отличным стратегом и первоклассным тактиком.
Если бы в июле 1942 года Гудериан находился на месте Роммеля, был
бы исход сражений под Эль-Аламейном иным? Неизвестно. Однако я
уверен, что захват Александрии открыл бы нам путь к нефти, и Турция
присоединилась бы к «оси». Война могла бы закончиться по-другому.
 Кроме того, Африканский корпус и итальянские дивизии также
стали жертвами предательства; итальянский адмирал Франко Моджери
действовал столь эффективно, что после войны был награжден
союзниками. Благодаря его информации, союзникам удалось потопить
75 процентов запасов и снаряжения, предназначенных солдатам «оси».
Поль Кэрелл в своей книге «Африканский корпус» утверждает, что
Моджери был не единственным информатором англичан. Он пишет,
что «информация первостепенной важности поступала из Берлина
через Рим». «Красная» и «Черная капелла» не имели с этим ничего
общего.
Главнокомандующий нашими войсками в Италии фельдмаршал
Альберт Кессельринг сказал мне в 1943 году, что союзники были
превосходно проинформированы о датах выхода и трассах итальяно-
немецких конвоев, направляемых к берегам Северной Африки.
Более того, начальник штаба Роммеля генерал Фриц Баерлейн
написал в 1959 году, что он глубоко убежден, что зимой 1941 года
«планы Роммеля были выданы англичанам» (смотри книгу Кэрелла
«Африканский корпус»).
Всегда трудно объяснять поражение в какой-либо кампании по
причине предательства. Однако мы имеем право сказать, что с 1941
года и в Африке, и в России утечка информации сыграла огромную
роль.

Во время наших боев в районе Березины и Днепра шли проливные

дожди, и мы брели по грязи, из которой нашу технику приходилось
просто в буквальном смысле вытаскивать. Починить многие машины
было очень трудно или даже невозможно. Мы не знали, что нас еще
ждут гораздо худшие переходы. Несмотря на грязь, ожесточенный бой
и бомбардировку советской авиации, наша дивизия форсировала
Днепр южнее Шклова.
3 июля передовые отряды 3-й танковой группы Гота с севера и 2-й
танковой группы Гудериана с юга зажали петлю под Минском. В
результате этой операции, согласно рапорту фельдмаршала фон Бока
от 8 июля, было взято в плен 287 704 человек, захвачено или
уничтожено 2585 танков, включая тяжелые.
Однако русская кампания не была «выиграна за четырнадцать
дней», как записал в своем дневнике под датой 3 июля генерал-
полковник Гальдер. Еще одна ошибка на совести историков —
утверждение, что «с начала кампании русские части имели приказ
держаться до конца». Наоборот, они получили приказ отступать как
можно быстрее, чтобы избежать окружения, в жертву были принесены
лишь некоторые части. Более 500 000 советских солдат избежало
минской западни, и Гитлер знал об этом. 13 июля мы остановили
отчаянные контратаки русских, а на следующий день выдвинулись в
район южнее города Горки. Совместно с 10-й танковой дивизией
генерала Фердинанда Шааля мы нанесли удар вдоль шоссе Смоленск
— Стодолищи; после тяжелых боев 18 и 19 июля Ельня стала нашей.
Мы сражались с энтузиазмом и верой в победу. Тактическое
превосходство танков, обозначенных литерой «Г» (Гудериан), было
подавляющим.
Однако если бы противник смог надлежащим образом
использовать танки Т-34 в заранее подготовленных массовых
контратаках, нам пришлось бы туго. Немецкие противотанковые
орудия, легко поражавшие танки типа Т-26 и ВТ, были бессильны
против новых Т-34, которые внезапно появлялись из несжатой
пшеницы и ржи. Тогда нашим солдатам приходилось атаковать их с
помощью «коктейлей Молотова» — обыкновенных бутылок с
бензином с зажженным запальным шнуром вместо пробки. Если
бутылка попадала на стальную пластину, защищавшую двигатель, танк
загорался. Также были эффективны гранаты, заброшенные в ствол
орудия, или взрывчатка, размещенная на крышке люка бронебашни.
«Фауст-патроны» появились значительно позже, поэтому в начале
кампании некоторые русские танки сдерживала огнем прямой
наводкой только наша тяжелая артиллерия.
Мы сражались на фронте длиной в тысячи километров. 24 июля
наша часть выдвинулась вперед, а некоторые подразделения оказались
почти в 100 километрах западнее.
Ельня, расположенная на берегу реки Десны в 75 километрах на
юго-восток от Смоленска, являлась одним из важнейших
стратегических пунктов и крупным железнодорожным узлом.
Совместно с 10-й танковой дивизией мы создали мостовой плацдарм и
расширили оборону «ежом»[112] в радиусе примерно 8 километров.
Мой дивизион оказался на юго-восточном направлении.
 Поль Кэрелл был прав, назвав бои за Ельню «адскими». Шесть
недель недавно назначенный командующий Западным фронтом
маршал Тимошенко пытался прорвать наши позиции, бросая в бой
резервные дивизии под командованием будущего маршала
Константина Рокоссовского. Только 30 июля па «еже», удерживаемом
полком «Великая Германия» и дивизией «Рейх», потерпели неудачу
тринадцать советских атак.
Наверное, это был именно тот день, когда наш командир
хауптштурмфюрер Иоахим Румор, увидев Т-34 перед позициями 6-й
батареи 2-го дивизиона, вскочил на мотоцикл и хладнокровно
командовал, перемещаясь между нашими орудиями и танками
противника. Последний из них был уничтожен снарядом из 105-
миллиметрового орудия в 15 метрах от наших позиций… Очень
вовремя! Этот действительно был необычный эпизод. Вскоре Румора
повысили в звании до штурмбаннфюрера (майора), а я получил
Железный крест II степени. В начале августа нас сменили две
пехотные дивизии. Однако возможности отдохнуть не было — получен
приказ занять позиции севернее «ежа», где пехота неприятеля яростно
атаковала, неся при этом огромные потери. Волна за волной русские
шли прямо на смерть, всегда в одно и тоже место, куда был направлен
огонь наших орудий. Это было непонятно, чудовищно, просто
отвратительно. Кто посылал тысячи отважных солдат на
бессмысленную гибель?
Нам было понятно, что советские солдаты защищали родную
землю, а мы были захватчиками. Но во имя какого общественного
порядка жертвовались их жизни? То, что мы видели в деревнях и
небольших городках, было достаточным, чтобы составить себе
представление о «советском рае». Люди и животные жили вместе, в
условиях, оскорбляющих человеческое достоинство. Севернее
Кобрина я видел русский колхоз… Крестьянин являлся только бедным
невольником, подобным персонажу «Мертвых душ» Гоголя. Александр
Солженицын был прав, хотя обо всем, что мы видели в СССР, было
сказано еще до Виктора Кравченко[113] и мужественного автора
«Архипелага ГУЛАГ».
Нас обвиняют в том, что мы считали русских недочеловеками. Это
неправда. Я привлекал к работе русских механиков из числа
военнопленных — они были умны и изобретательны. Например, они
сами догадались заменить рессоры наших автомобилей «Хорх-
Кюбельваген» рессорами танков Т-34. Почему я должен был
обращаться с ними как с неполноценными? Я решительный
антибольшевик, но никогда ничего не имел и не имею против русских.
Если, как говорят некоторые, Гитлер вначале недооценивал
русских, то он совершил большую ошибку.
У рейха была более хорошая стратегия ведения войны, наши
генералы лучше знали проблемы взаимодействия моторизованных
дивизий и обладали лучшим воображением. Однако, начиная с
рядового солдата и до командира роты, русские были равны нам. Они
были мужественными, находчивыми, одаренными маскировщиками, а
кроме того, ожесточенно сопротивлялись и всегда готовы были
пожертвовать своей жизнью.
Если кто-то и считал русских недочеловеками, то это руководители
большевиков, которые заставляли их по-скотски жить в деревнях и
работать в городах. Ни один англичанин, француз или любой другой
европеец не выдержал бы и меся-па на месте русского крестьянина
или рабочего, забитость и темнота которых превышали все
допустимые границы. Многие военнопленные не верили, что в
западноевропейских городах ездят трамваи; по их мнению, метро
существовало только н Москве.
То, что мы увидели в центральной России и немного позже на
Украине, убедило, что русский народ ждет от нас освобождения. К
сожалению, люди типа Мартина Бормана или комиссара Украины
Эриха Коха виноваты в абсурдной оккупационной политике. Вместо
депортации жителей деревень их необходимо было освободить и
обращаться с ними по-человечески. Так же считал и рейхслейтер
Альфред Розенберг,[114] но его благоразумное мнение встретило
сопротивление. Розенберг имел балтийское происхождение, поэтому
его видение нашей роли на Востоке, выраженное в «Мифе XX века»,
было более точным, чем философские размышления епископа цезарей
Евзебия или полного добродетели Памфила.
В аду Ельни мы убедились, что сражаемся не только за Германию,
но и за Европу. Солдаты были очень измотаны. У меня, как и у других,
была сильная дизентерия, но я отказался от госпитализации. К
счастью, в конце августа дивизию «Рейх» отвели с передовой линии
фронта и отправили на отдых в окрестности Рославля — людям и
технике это было очень необходимо.
В это время Гитлер принял решение, которое многим казалось
спорным тогда и остается таким по сей день: наступление на Москву
было внезапно прекращено. Большую часть сил направили на юг, на
Киев. Это решение было принято не только с целью захвата
украинского зерна и промышленного Донецкого бассейна, — пленные,
взятые под Ельней, предупреждали о концентрации большого
количества войск, предназначенных для защиты столицы Украины.
«Военное искусство, — писал Наполеон, — заключается в достижении
численного преимущества над противником в месте, которое
подверглось атаке, или же в месте, которое атакуете вы». Немецкие
генералы и историки, критикующие принятое в ночь с 20 на 21 августа
внезапное решение Гитлера начать атаку в южном направлении и
одновременно нанести удар войсками фельдмаршала фон Рундштедта
на север, игнорируют деятельность «Красной капеллы». Рассмотрим
этот вопрос более подробно.
12 августа «Вертер» передал «Люси» детали плана наступления
большей части войск группы армий фон Бока, непосредственной
целью которой была Москва. Они содержались в директиве
Верховного главнокомандования вермахта № 34а, датированные тем
же числом. «Радо» тотчас же передал сообщение «Директору».
Сталин, начальник штаба Красной Армии Борис Шапошников и
командующий Западным фронтом Тимошенко приняли
соответствующие решения. Сталин вызвал генерала Андрея Еременко
и приказал ему 12 августа, подготовив оборону на московском участке,
ждать там Гудериана.
18 августа начальник Генерального штаба сухопутных войск
генерал Гальдер предложил Гитлеру нанести удар по Москве со
стороны Брянска, то есть с юго-запада. Гудериан должен был создавать
видимость движения на юг, после чего перегруппировать свои части и
неожиданно повернуть на север через Брянск на Москву. «Директору»
в Москве сразу же стал известен этот вариант. Еременко пишет в своих
мемуарах под датой 24 августа: «Товарищ Шапошников
проинформировал меня, что завтра будет наступление на Брянск».
Поэтому Еременко сгруппировал большую часть сил так, «чтобы
сдержать удар с западного направления согласно приказу Генерального
штаба».
Тем временем 21 августа Гитлер решил, не информируя Гальдера,
что 2-я танковая группа Гудериана не будет атаковать Брянск и Москву,
а, имея большую свободу маневра, двинется на юг с целью захвата
Киева. «Люси» не знал об этом, следовательно, в Москве также ничего
не было известно.
23 августа Гудериан защищал свою точку зрения, доказывая, что
необходимо наступать на Москву. «Гитлер, — пишет генерал, —
разрешил мне говорить, ни разу не прервав». Однако переубедить
фюрера не удалось; приказ звучал: «Киев и Украина», поэтому генерал
подчинился.
Я не вижу в этом решении Гитлера «непрофессионализма и
дилетантства», как написал в своей книге бывший офицер Абвера Герт
Бухгейт. Именно это решение ввело в заблуждение противника. Оно
позволило уничтожить пятнадцать советских армий и захватить
огромную территорию с развитой промышленностью и сельским
хозяйством.
Отдых дивизии «Рейх» продолжался недолго. Мы приняли участие
в тяжелых боях на флангах противника восточнее Киева, которые вели
части Гудериана, прибывающие с севера, и части генерала фон
Клейста, перебрасываемые с юга. Результат превзошел все наши
ожидания: до 15 сентября было захвачено 665 000 пленных, 884 танка
и 3718 орудий. В этот же день Сталин требовал от Черчилля «20–25
дивизий, которые смогли бы высадиться в Архангельске».
Мы вели бои в районе Прилук и Ромны, где в 1708 году
романтичный и смелый король Швеции Карл XII разместил свой штаб.
Затем мы двинулись на север через Гомель к Рославлю и прибыли туда
в конце сентября, чтобы принять участие в первой фазе операции
«Тайфун», предусматривающей захват Москвы.
Не преувеличивая, скажу, что до этого времени самым упорным и
опасным противником для нас были местность и климат. Летом пыль и
песок выводили из строя наши двигатели и забивали фильтры.
Гудериану требовалось 600 новых двигателей, а он получил лишь
половину; дивизии «Рейх» тоже не повезло. С 3 по 20 сентября шли
дожди, и пыль сменилась грязью. Когда мы дошли до Десны, меня
считали счастливчиком, так как я имел сотню исправных грузовиков.
После тяжелых боев в попытках окружить противника на Украине,
марш на север стал очередным хождением по мукам.
В начале октября мы повернули на северо-восток в направлении
Юхнова и Гжацка. Было заметно, что приказы Сталина выполняются,
так как в лесах, через которые двигалась колонна, уже тогда
действовали партизанские отряды. Это были небольшие группы
солдат, сумевших вырваться из окружения, усиленные убежавшими
военнопленными. А убежать было очень легко — мы с трудом могли
выделить одного солдата для охраны 500 пленных. Наши войска
занимали две или три деревни из двадцати, а в остальных хозяйничали
партизаны, командиры которых силой или уговорами подчиняли
население.
В Гжацке мы были вынуждены воевать на два фронта: на западе с
частями противника, предпринимающим усилия прорвать окружение,
а на востоке с дивизиями, посланными Тимошенко для защиты
«автострады» Москва — Смоленск.
Зима в тот год наступила очень рано: первый снег выпал в ночь с 6
на 7 октября. Я вспомнил, что Наполеон, форсировавший Неман 22
июня, вошел в Москву 14 сентября, а 19 октября вынужден был
оставить сожженную столицу и начать вместе со 100-тысячной армией
трагичное отступление.
Наблюдая за падающим снегом, придавшим утром 7 октября 1941
года грустный вид окружающему ландшафту, я ощутил мрачное
предчувствие, которое, однако, сумел преодолеть благодаря своему
природному оптимизму. Мы были неоспоримыми хозяевами
перекрестка под Гжацком; до Москвы оставалось преодолеть
приблизительно 160 километров по автостраде. «Автострада»! Это
слово ассоциируется у нас с широкой мощеной или асфальтовой
дорогой; в России она представляла собой широкий земляной вал,
покрытый гравием.
На юге от наших позиций сражения под Вязьмой и Брянском (30
сентября — 14 октября) закончились разгромом девяти советских
армий. Генералы Гудериан, Гот, фон Арним, фон Мантеффель и
Модель взяли в плен 663 000 солдат, уничтожили или захватили 1242
танка и 5142 орудия. 16 октября мы атаковали под Бородино первую
линию обороны Москвы.
 Именно здесь 7 сентября 1812 года Наполеон победил Кутузова и
генералов Багратиона, Уварова, Барклая де Толли и Раевского,
открывая себе путь на Москву.
Дивизия «Рейх» вела наступление совместно с бригадой генерала
Бруно фон Хауншилда, входящей в состав 10-й танковой дивизии, 7-м
бронетанковым полком, батальоном 90-го полка механизированной
артиллерии и 10-м мотоциклетным батальоном. Между «автострадой»
и старой почтовой дорогой, расположенной немного севернее,
неприятель заминировал поля, возвел заграждения из колючей
проволоки, противотанковые рвы и блиндажи. Их защищали
спецподразделения, вооруженные огнеметами, отличной артиллерией
и «органами Сталина»; русских также поддерживала авиация. И еще
один неприятный сюрприз — под Бородино нам впервые пришлось
сражаться с сибиряками. Это рослые, превосходные солдаты, отлично
вооруженные; они были одеты в широкие меховые тулупы и шапки, на
ногах — меховые сапоги.
С нами сражалась 32-я пехотная дивизия из Владивостока мри
поддержке двух новых танковых бригад, состоящих из танков Т-34 и
КВ.
Из всех ожесточенных сражений, в которых мне пришлось
участвовать, это, без сомнения, было самым кровопролитным. Это
продолжалось два дня. Я видел, как погибли многие мои хорошие
товарищи, «папа» Гауссер был тяжело ранен и потерял глаз. Однако
артиллерия под командованием полковника Гельмута Вейдлинга
проделала брешь в обороне противника. И нее ринулись наши
штурмовые подразделения, и первая линия обороны Москвы была
уничтожена. 19 октября мы вошли в Можайск; до Москвы оставалось
чуть более 100 километров.
После Можайска сопротивление ослабло, и мы были убеждены, что
в начале ноября войдем в Москву. Но произошла катастрофа — с
воскресенья 19 октября начались проливные дожди, и группа армий
«Центр» на три дня завязла в грязи. Я получил приказ вытащить
грузовики, застрявшие на «автостраде». Картина была ужасная: на
сотни километров растянулась колонна техники, где в три ряда стояли
тысячи машин, увязшие в грязи иногда по капот. Не хватало бензина и
боеприпасов. Обеспечение, в среднем 200 тонн на дивизию,
доставлялось по воздуху. Были потеряны три бесценные недели и
огромное количество материальных средств. В изданной в 1958 году
книге «Decisive battles of the Occidental World»,[115] английский генерал
Д. Ф. Фуллер написал: «Москву спасло и с сопротивление русских,
хотя оно было упорным, а то, что немецкая техника застряла в грязи по
всему фронту».
Ценой тяжелого труда и каторжных усилий нам удалось проложить
15 километров дороги из кругляка. Несмотря на контратаки сибиряков
и танков Т-34, мы форсировали реку Москву выше Рузы. Нам хотелось
быть первыми на Красной площади.
Мы мечтали, чтобы побыстрее похолодало. Мороз ударил с 6 на 7
ноября. Нам доставили боеприпасы, топливо, немного продовольствия
и сигарет; раненые были эвакуированы, и началась подготовка к
решительному наступлению.
Мы должны были войти в Москву через Истру — этот городок был
центральным бастионом второй линии обороны столицы. Мне
поручили не допустить уничтожения местного водопровода и
обеспечить его функционирование. Церковь в Истре осталась
нетронутой — сквозь туман виднелись светящиеся купола ее
колоколен. Несмотря на потери, наш боевой дух был высок. Возьмем
Москву! Мы решительно двинулись на окончательный штурм.
Неожиданно 19 ноября температура снизилась до -20 °C. У нас не
было зимнего масла для двигателей и вооружения, двигатели
заводились проблематично. Однако 26 и 27 ноября подполковник
Гельмут фон дер Шевалье захватил Истру, располагая 24 танками,
оставшимися от 10-й танковой дивизии, и мотоциклетным батальоном
дивизии «Рейх» хауптштурмфюрера Клингенберга (он первый вошел в
Белград). Истру защищала элитарная часть — 78-я сибирская
стрелковая дивизия. На следующий день советская авиация стерла
город с лица земли.
Левее и немного впереди наших позиций находились Химки —
московский порт, расположенный всего лишь в восьми километрах от
советской столицы. 30 ноября моторазведка 62-го саперного батальона
танкового корпуса (4-й танковой армии) Гепнера без единого выстрела
въехала в этот населенный пункт, вызвав панику среди жителей. Но
случай не был использован, разведчики почему-то уехали назад. Время
вспомнить другой очень таинственный эпизод наступления, который
до сегодняшнего дня обходят молчанием все историки. Нашим ответом
на сеющие страх «органы Сталина» были реактивные снаряды нового
типа, образующие в районе своего взрыва зоны низкого и высокого
давления.[116] Они были похожи на большие авиационные бомбы. По
моему мнению, они были эффективны, и благодаря им сопротивление
противника значительно ослабевало.
Напротив наших позиций русские разместили мощные динамики,
которые использовали для очень плохо организованной пропаганды.
Через несколько дней после первой атаки наших «ракет» Советы
предупредили нас по радио, что если мы опять используем это оружие,
то они применят отравляющие газы. Новые снаряды убрали и больше
на нашем участке фронта их не использовали. Я думаю, что в других
местах их также не применяли.[117]
2 декабря мы продолжали двигаться вперед и смогли замять
Николаев, расположенный в 15 километрах от Москвы — во время
ясной солнечной погоды я видел в бинокль купола московских
церквей. Наши батареи обстреливали предместья столицы, однако у
нас уже не было орудийных тягачей. Шевалье располагал лишь 10
боеспособными танками. Температура снизилась до -30 °C!
С 9 октября по 5 декабря дивизия «Рейх», 10-я танковая дивизия и
другие части XVI танкового корпуса потеряли 7582 военнослужащих,
что составляло 40 процентов их штатного личного состава. Через
шесть дней, когда наши позиции были атакованы вновь прибывшими
сибирскими дивизиями, наши потери превысили 75 процентов
начальной численности.
В тот же день нам стало известно, что после атаки на Перл-Харбор
Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам. Это
известие пагубно повлияло на боевой дух некоторых моих товарищей.
Мы задавались вопросом, как поведет себя наш японский союзник в
отношении СССР? То, что нам приходилось постоянно воевать с
новыми сибирскими частями, не предвещало ничего хорошего.
На следующий день, 12 декабря 1941 года, был отдан приказ
отступить на линию Волоколамск — Можайск.

Почему мы не захватили Москву? Уже многие историки задавали

этот вопрос и по-разному отвечали на него. Наша дивизия
принадлежала к тем частям, которые вынуждены были отступить,
находясь практически у цели, поэтому сегодня мне ясны причины
нашего поражения.
Попробую изложить их как можно короче.
С 1938 года главнокомандующим сухопутных войск был
фельдмаршал Вальтер фон Браухич, происходивший из прусской
офицерской семьи и считавшийся хорошим генералом старой школы.
В 1941 году ему исполнилось 60 лет, и, без сомнения, на этот пост
следовало назначить более молодого человека, лучше понимавшего
современные методы ведения войны, которые, согласно концепции
Манштейна-Гудериана, применял Гитлер. Фельдмаршал был
представителем старого Генерального штаба, и, безусловно, лучше
спланированная и организованная штабными специалистами
логистика позволила бы вермахту избежать огромных потерь.
Атакованная нами страна, о чем я уже упоминал, защищалась
благодаря своим болотам, топям, дождям и морозу. Наши легковые
автомобили, грузовики, самоходные артиллерийские установки и
танки вязли на песчаных и болотистых дорогах. После
катастрофических осадков в сентябре и октябре температура
снизилась до -25–40 °C, и ее не выдерживали ни люди, ни механизмы.
Как солдаты войск СС, мы не пользовались какими-либо особыми
привилегиями, мы подчинялись вермахту и имели точно такое же
обеспечение, как и другие солдаты. Но тем не менее уже после первых
снегопадов интендантская служба нашей дивизии потребовала от тыла
положенного нам зимнего обмундирования и, подобно нашим
товарищам из 10-й танковой дивизии, мы получили теплую одежду
уже в половине ноября. Тщательно изучив снаряжение мужественных
сибиряков, взятых в плен под Бородино, мы узнали, что, например,
если нет бурок, то кожаные сапоги или же сапоги с короткими
голенищами не надо подковывать и, главное, они должны быть
свободными, не жать ступни. Это было известно всем лыжникам, но не
нашим специалистам вещевой службы. Практически все мы носили
меховые сапоги, снятые с убитых русских солдат.
В конце октября 1941 года мы с изумлением заметили, что наша 5-я
танковая дивизия начала получать летнюю форму для солдат и
оборудование и технику песчаного цвета — изначально она
формировалась для пополнения Африканского корпуса. Уже во время
первых боев русские прорвали позиции 5-й дивизии, и мы вынуждены
были вмешаться, чтобы спасти ситуацию.
И наши офицеры, и офицеры 5-й танковой дивизии не скрывали
своего удивления, когда Геббельс обратился в ноябре 1941 года к
немецкому народу с призывом посылать свои лыжи и теплую одежду
немецким солдатам на Восточном фронте. Мы поняли, что обозначал
этот запоздалый призыв: штаб фон Браухича не выполнил свою работу
как следует, хотя операция «Барбаросса» готовилась целый год. Даже
если бы нашим частям удалось войти в Москву в конце октября,
зимняя одежда все равно была бы необходима. Когда мы начали
отступать, я приказал раздать запасы теплой одежды, которую один
офицер-интендант собрал в сарае и отказывался выдавать без приказа
своего начальника, солдатам, одетым лишь в обыкновенные мундиры
и легкие шинели. Интендант получил приказ сжечь эти вещи, хотя они
могли спасти жизнь многим нашим товарищам из вермахта.
Зная, что зимой в России снегопады и морозы, администрация и
интендантская служба сухопутных войск должны были уже с апреля
работать для обеспечения солдат необходимой одеждой. Однако
руководителем Управления военного хозяйства и вооружения
Верховного главнокомандования вермахта был не кто иной, как
генерал Георг Томас, один из заговорщиков, позднее — участник
событий 20 июля 1944 года. Обязанностью Томаса, как
непосредственного подчиненного фельдмаршала Кейтеля, было
планирование потребностей армии во всех видах довольствия,
включая автомобильную технику, вооружение, боеприпасы и так
далее. Он отвечал за это совместно с Герингом (выполнявшим
функцию уполномоченного по вопросам четырехлетнего плана), а
также министрами вооружения и боеприпасов, Фрицем Тодтом, а
позже Альбертом Шпеером. Томас сообщил в марте Верховному
главнокомандованию вермахта, что 3000 орудий и боеприпасы к ним
будут готовы к началу мая. По плану ОКВ они должны быть
распределены и доставлены на фронт службами генерала Фридриха
Ольбрихта, подчиненного командующего резервными войсками,
генерала Фридриха Фромма (начальником штаба у которого был
полковник фон Штауффенберг), имевшего штаб в Берлине на
Бендлерштрассе. Любая неточная информация, переданная
Верховному главнокомандованию вермахта службами Томаса или
Ольбрихта, любая непредусмотренная задержка в производстве или
поставке имели очень существенные последствия как для подготовки
операций в Верховном главнокомандовании, так и для сражающихся
на фронте.
Я думаю, что несмотря на грязь, мороз и бездорожье, несмотря на
предательство и бездарность некоторых начальников, неразбериху в
нашей логистике и героизм русских солдат, мы захватили бы Москву в
начале декабря 1941 года, если бы в бой не были введены новые
сибирские части.
Группа армий «Центр» не получила в декабре в помощь ни одной
дивизии. В это самое время Сталин бросил против нас 30 стрелковых
дивизий, 33 бригады, 6 бронетанковых и 3 кавалерийские дивизии. 17
октября под Бородино дивизия «Рейх» сражалась с 32-й сибирской
стрелковой дивизией, в декабре — с 78-й дивизией, отлично
оснащенной и поддерживаемой (как и 32-я дивизия под Бородино)
новой танковой дивизией. Я не говорю уже о других частях Красной
Армии, сражавшихся столь же мужественно, как и сибиряки.
Добавлю, что в ноябре и декабре наша авиация, уже тогда не
располагавшая достаточным количеством самолетов, не смогла
эффективно атаковать Транссибирскую железнодорожную магистраль,
благодаря которой сибирские дивизии прибыли на выручку столице, —
а ведь Москва считалась обреченной уже в октябре, когда ее оставило
правительство.
Чтобы подойти к Москве на расстояние в двадцать километров,
наша дивизия вынуждена была сражаться с врагом, который уже в
октябре имел трех- и даже четырехкратный перевес в живой силе и
пятикратный в артиллерии (благодаря «органам Сталина»). В конце
декабря это преимущество возросло еще больше, особенно по
оснащению, боеприпасам и топливу.

Сталин имел на Дальнем Востоке огромный фронт, которому

угрожала Япония — страна-участница антикоминтерновского пакта.
Расстояние от Владивостока до Берингова пролива равняется почти
9000 километров, считая через Амгу и Охотск, прибавьте сюда
примерно 3000 километров сухопутных границ от озера Байкал до
Владивостока — на пространстве 12 000 километров Советы могли
быть атакованы с юга или востока. Вспомним, что в августе 1938 года
произошло серьезное столкновение между советскими и японскими
войсками у озера Хасан. В мае 1939 года японская армия напала на
Монгольскую Народную Республику, на помощь которой пришла
Красная Армия, разгромившая японцев на реке Халхин-Гол. Японские
войска оккупировали Корею и большую часть Северного Китая, на юге
они приближались к Бенгальскому заливу. Стояли они также в
Маньчжоу-Го, на правом берегу Амура. Города Хабаровск,
Владивосток и Находка Советы могли удержать с большим трудом. 1
июля 1941 года Третий рейх, Италия, Румыния, Словакия и Хорватия
признали прояпонское правительство в Нанкине.
Сорок японских дивизий стояло на границе с СССР, и они еще
могли получить подкрепление. Как поведет себя Япония? Начнет ли
она наступление на севере и захватит Транссибирскую
железнодорожную магистраль, несмотря на подписанный 13 апреля
1941 года в Москве советско-японский договор о нейтралитете? А
может, она начнет наступление на юге? Летом 1941 года Сталин не
знал ответа на эти вопросы.
В этот момент на сцене появляется личность, до сих пор окутанная
тайной, — советский супершпион Рихард Зорге. Он родился 4 октября
1895 года вблизи Баку; его отец — немец, работавший инженером в
одной из наших нефтяных фирм, мать — русская, Нина Кобелева (она
была на шестнадцать лет моложе мужа). Зорге, доброволец в немецкой
армии с 1914 года, дважды был ранен; в 1920 году закончил
политическое обучение в Гамбургском университете. С 1922 года он
был пропагандистом Немецкой коммунистической партии (КПД), а
через два года уехал в Москву, где до 1927 года стажировался в
различных спецшколах. Из агента Коминтерна он сделался
специалистом IV отдела (разведки) Красной Армии. В 1929 году мы
опять находим его следы в Германии. Наверное, тогда он познакомился
в Мюнхене с будущей женой Евгена Отта, посла Третьего рейха в
Японии; в то время она была замужем за одним архитектором и
проповедовала крайне левые взгляды (генерал Чарльз Уилотби в
биографии Зорге упоминает: «Некоторые считают, что она была
членом Немецкой коммунистической партии»).
Зорге первоначально послали в Шанхай, но через три года его
отозвали в Москву в IV отдел и направили с соответствующим
поручением в Токио. По удивительному стечению обстоятельств он
сначала прожил два месяца в Германии, канцлером которой уже был
Адольф Гитлер. Советский агент и корреспондент «Франкфуртской
газеты» в Шанхае Агнес Смедли порекомендовала его редакции, и
Зорге получил аккредитацию в Токио. В его задачу входило сблизиться
с подполковником Евгеном Оттом, исполнявшим обязанности
военного атташе в Японии с 1932 года. Кто представил
вновьприбывшего в нужном свете? Доктор Зеллер, политический
редактор газеты «Ежедневное обозрение». Зеллер пропагандировал
такие «прогрессивные взгляды», что его газету закрыли в конце 1933
года. Он представил Зорге полковнику Отту как человека, «достойного
доверия во всех отношениях». Это должно заинтересовать
исследователей. Нам известно, что Отт принадлежал когда-то к штабу
генерала Шлейхера, и его отправили в Токио, дабы обезопасить после
неудачи политиковоенного союза с крайне левыми, который старался
создать канцлер Шлейхер в конце 1932 года. Я не верю, что Зорге был
случайно представлен Отту. Утверждают, что он сделал блестящую
карьеру тайного агента благодаря роману с госпожой Отт, —
возможно, но это не объясняет, почему Отт и Зорге «сделались столь
близки друг другу». Не его жене, а самому Евгену Отту, который был
назначен полковником и первым военным атташе, а в апреле 1936 года
— послом Германии в Токио, обязан Зорге своей карьерой и помощью
в шпионской деятельности.
«Рамсей»[118] не только был принят в члены токийской ячейки
НСДПА (1 октября 1934 года) — посол официально назначил его в
1939 году своим пресс-атташе. Осенью 1934 года Зорге сопровождал
Отта в поездке по Маньчжоу-Го. В 1936 году он, еще не будучи членом
персонала посольства, шифровал некоторые телеграммы за подписью
Отта, посылаемые в Берлин! Когда «Рамсей» направлялся в Гонконг
для передачи микрофильмов советскому связному, новый посол
доверял ему дипломатический кейс, в котором агент мог перевезти все
документы для IV отдела.
В 1938 году Зорге получил документы важного беглеца из СССР,
генерала Лушкова, который во время чистки в армии, связанной с
«делом Тухачевского», передал японцам данные о советских войсках в
Сибири и на Украине, тайные коды, фамилии главных оппонентов
Сталина в Сибири и так далее. Японцы сообщили об этом немецкому
послу. Канарис немедленно направил в Токио полковника Грейлинга,
который изложил сенсационное содержание сообщений Лушкова на
ста страницах докладной записки. Зорге ознакомился с данным
материалом и передал в Москву его содержание.
18 октября, после ареста Зорге, посол Отт послал в Берлин рапорт,
в котором пытался представить «Рамсея» невинной жертвой японских
спецслужб и приуменьшить его роль в посольстве. Трудно поверить,
чтобы Отт не знал, кем в действительности являлся Зорге. Однако
никто не отнесся серьезно к этому обстоятельству, несмотря на то, что
оно не ушло из поля зрения японской контрразведки.
Конечно, Зорге позаботился о том, чтобы не скомпрометировать
Отта. Гейнрих Штамер заменил посла в Токио лишь в ноябре 1943
года. Однако же супруги Отт не вернулись в Германию; они уехали в
Пекин и там дождались окончания войны.
С апреля 1939 года до 14 октября 1941 года оператор тайной
радиостанции Зорге Макс Клаусен передал VI отделу 65 421 слов. У
Зорге были также курьеры для перевозки микрофильмов. В конце его
деятельности существовала связь между его разведсетью и советским
посольством в Токио.
Советский супершпион предоставил работу самое меньшее
тридцати японцам. Его главным агентом был Хотсуми Озаки, советник
и личный друг князя Фумимари Коное, премьера в 1939–1941 годы.
Благодаря неумению Евгена Отта хранить тайны, 5 марта 1941 года
«Рамсей» предупредил IV отдел, что нападение на СССР произойдет в
середине июня, и «главное направление — московское». 15 мая в
другом рапорте, который удалось перехватить японцам, Зорге сообщал
дату 20 июня.
Сразу же после заседания Императорского совета 2 июля 1941 года
Озаки сообщил Зорге, что японское правительство приняло решение
напасть на Соединенные Штаты. 14 августа Озаки раскрыл Зорге
секрет, что «от проектов войны с Советским Союзом отказались».
Зорге также был ознакомлен со всеми важными решениями,
принятыми на заседании Верховного японского командования,
прошедшего 20–23 августа. Кроме того, Озаки располагал
информацией обо всех военных эшелонах, направляемых в Маньчжоу-
Го. Уже 27 сентября 1941 года он сообщил Зорге, что «Япония готовит
масштабное наступление» на юге, в направлении Сингапура, Гонконга
и Филиппин. Наступление японцы планировали начать в ноябре —
декабре. Таким образом, угроза японского нападения на СССР была
окончательно отодвинута.
Именно тогда Сталин, успокоенный сообщениями из Токио,
перебросил с востока на запад страны большинство сибирских
подразделений — более полумиллиона солдат, — и Москва была
спасена.
Зорге прислал еще несколько радиограмм, последняя датирована 4
октября 1941 года, после разговора с Озаки и Клаусеном. После
восьми лет шпионской деятельности в Токио он считал свою миссию
выполненной и опасался разоблачения.
13 октября не пришел на встречу один из агентов, Мияги, — его
арестовали. Зорге ожидал этого. 15 октября радиотелеграфист Клаусен
пришел к «Рамсею», который отредактировал телеграмму в Москву с
требованием отозвать резидентов его сети. Слишком поздно. Зорге был
арестован утром 18 октября в своей квартире и в тапочках и пижаме
препровожден в тюрьму Сугамо. На столе полицейские нашли
черновой вариант радиограммы, которую Клаусен должен был
передать «Директору» вечером 15 октября. У Клаусена обнаружили ту
же, наполовину уже закодированную телеграмму. Это был конец.
Был ли Зорге двойным агентом? Из его показаний японским
следователям явствует, что в 1940–1941 годы он получил из Москвы
согласие на передачу определенных секретных материалов немцам.
Шелленберг написал в своих «Мемуарах», что «Рамсей» в 1940 году
передавал информацию директору официального Немецкого
информационного агентства[119] фон Ритгену, и ему было известно об
этом.
Вальтер Шелленберг был пленен англичанами в 1945 году и
приговорен в Нюрнберге к шести годам тюремного заключения. Он
умер в 1952 году в Турине, а его «Мемуары» появились только через
четыре года. Не вызывает сомнений, что этот документ тщательно
«подчистили», а некоторые фрагменты производят впечатление, что их
писал другой человек.
В VI управлении Главного управления безопасности рейха было
известно, что в 1933 году Зорге поддерживал контакты со Штеннесом,
одним из высокопоставленных вождей СА с явно выраженными
левыми взглядами, который дружил с братьями Грегором и Отто
Штрассерами; после чистки он убежал в Китай. Удивительно, что
несмотря на все эти очевидные факты, никто не догадался проследить
связь между Шлейхером, Оттом и его женой, Штеннесом, Зеллером (о
нем Шелленберг не вспоминает) и Зорге.
В 1941 году немецкая политическая разведка отозвала из Японии
своего представителя Франца Губера, который особо не интересовался
Зорге, и послала на его место высокого инспектора Йозефа
Мейсингера, который, согласно данным Шелленберга, «сыграл
мрачную роль 30 июня 1934 года». Мейсингер, которого после войны
осудили и казнили поляки, прибыл в Токио в мае 1941 года.[120]
Вероятнее всего, ему было известно о подозрительной деятельности
Зорге. Когда Тонко, японская тайная полиция, арестовала Зорге и
Озаки, Мейсингер выслеживал в Шанхае другого сотрудника Абвера
(еще одного!) Ивара Лисснера, корреспондента «Народного
наблюдателя» (газеты Альфреда Розенберга) и… советского агента.
Лисснер был арестован японской жандармерией лишь 5 июня 1943
года, затем освобожден после вмешательства американских властей в
августе 1945 года, так же как и радиотелеграфист Зорге, Клаусен.
Озаки и Зорге предстали перед обычным японским судом (правда, при
закрытых дверях) только в сентябре 1943 года. Их повесили 7 ноября
1944 года. Озаки был казнен точно; что касается Зорге, то здесь
существуют некоторые сомнения. Его арест, осуждение, а особенно
казнь были очень невыгодны японцам во время переговоров с
Советами. В октябре 1931 года правительство в Нанкине устранило
ветерана разведки в Азии, Науленса, приговоренного вместе с
сообщниками к смертной казни за шпионаж. Тогда Зорге работал в
Шанхае параллельно с сетью Науленса.
Новый немецкий посол в Токио Штамер написал в рапорте, что
Зорге обменяли на группу японских агентов Квантунской армии,
взятых в плен русскими. По мнению Ганса Мейснера («Человек с
тремя лицами», 1957), обмен произошел на территории португальского
Макао, куда Зорге привез японский генерал Доихара. Это вполне
возможно. Рихард Зорге был агентом наивысшего класса, той же
категории, что и другой супершпион — Рудольф Абель. Последнего
случайно разоблачили в Соединенных Штатах и затем обменяли 10
февраля 1962 года в Берлине на невезучего пилота самолета-шпиона
У-2 Френсиса Пауэрса.
 Как сообщил мне журналист Деннис МакЭви, Зорге вел в Токио
очень разгульную жизнь. Он много пил и, несмотря на то, что был
женат (в СССР и США), покорял неисчислимое количество женщин.
Он жил в браке с японкой Ханако Чии, которая, якобы, нашла и
опознала его останки.
В течение двадцати лет в СССР о Зорге не было произнесено ни
одного слова. Но 5 ноября 1964 года советское правительство
торжественно и официально воздало почести суперагенту. Ему
посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, его именем
назвали улицу в Москве и танкер, а на следующий год появилась марка
с портретом Зорге. К этому времени в Японии, Соединенных Штатах и
Европе было опубликовано уже около двадцати книг о «Рамсее»,
решающая роль которого в истории становилась известной и за
«железным занавесом». Были реабилитированы и два начальника
Зорге, расстрелянные по приказу Сталина, генерал Павел Берзин и
полковник Лев Борович. Это было время «десталинизации».
Если Зорге действительно обменяли, то, возможно, Сталин
разрешил ему жить в стороне от большой политики под хорошим
наблюдением. Все-таки он был опасным человеком. Действия
«Рамсея» и всей его сети позволили перебросить дивизии с Дальнего
Востока, когда нас парализовали грязь и морозы. Если бы в России
узнали правду о его деятельности, развеялся бы миф о «чуде под
Москвой», приписываемом Сталину. До сих пор деятельность
«Красной капеллы» практически неизвестна в Советском Союзе.

Можно спросить, почему отступление в конце декабря 1941 года и

в начале 1942 года не вызвало катастрофических последствий и не
закончилось уничтожением наших сухопутных войск. В 1812 году
после отъезда Наполеона, встревоженного парижским путчем генерала
Малета и предательством герцога Мурата, Великая Армада просто
распалась.
 То, что вермахт не разделил ее судьбу, является исключительно
заслугой Гитлера, который приказал не отступать. Части, наиболее
подвергающиеся опасности окружения, должны были оторваться от
противника, зато другие получили приказ «не оставлять занятых
позиций и оказывать фанатическое сопротивление». Такие города, как
Шлиссельбург, Новгород, Ржев, Вязьма, Брянск, Орел, Харьков и
Таганрог были превращены в крепости, о которые разбились атаки
дивизий Конева и Жукова. Русские генералы не смогли повторить
маневр Гота и Гудериана под Смоленском, несмотря на брошен-мыс в
бой лучшие воздушно-десантные войска. Их потери были очень
велики.
Лишь в 1970 году практически одинокий в своем мнении среди
историков последней мировой войны Лиддел Харт признал, что Гитлер
был прав, не слушая свое командование, которое предлагало
генеральное отступление на линии Псков (на севере) — Могилев —
Гомель (в центре) — до Днепра (на юге). Нет ничего заразительнее
паники. Во время отступления я замечал, что многие старшие офицеры
теряли хладнокровие. Какой-то полковник махал руками и запрещал
мне, несмотря на предъявленный мной приказ, отправляться с
грузовиками в Волоколамск, потому что он «знал», что там уже
русские. Это было неправдой. Я доехал до Волоколамска,
находящегося приблизительно в 60 километрах на северо-восток от
Истры, — там и в помине не было русских солдат, а дивизия «Рейх»
оставалась на своих оборонительных позициях.
Лиддел Харт пишет: «Сегодня ясно, что приказ Гитлера,
запрещавший отступление, возродил веру в собственные силы
немецких войск и предупредил их разгром».
Часть II
 Глава первая
«Безоговорочная капитуляция». Правда о
Сталинграде
Эвакуация — В школе бронетанковых войск — Возвращение в Берлин, н резервный батальон дивизии войск
СС лейб-штандарте «Адольф Гитлер» — Рузвельт требует безоговорочной капитуляции — Действительные причины
этого решения — Тайные переговоры в Стокгольме и Анкаре — Военные признания Франца фон Папена в Мадриде
— Его действия в Анкаре, скрытые от Гитлера и Риббентропа, с целью информирования американцев о предложениях
русских — Негативная реакция МИДа — Русские обмануты — Удобный случай для заключения мирного договора
упущен — Капитуляция 6-й армии под Сталинградом — Причины трагедии — План «Блау» уже в ноябре лежал на
столе Сталина — Поражение Тимошенко — Сталин спрашивает «Красную капеллу»: «Где находится Паульс?» —
Отсутствие поставок топлива в течение восемнадцати дней — «Свидание в Сталинграде»: одиннадцать армий против
одной — Армия полковника Венка спасает 500 000 человек — Призыв к бунту заместителя Паульса, генерала фон
Зейдлица — По мнению Гизевиуса, Паульс не давал сигнала, после которого фельдмаршал фон Клюге должен был
издать приказ к началу путча на Востоке — Фиаско операции «Серебряный лис» — Размышления о войне — Я
принимаю командование батальоном «Фриденталь», предназначенным для спецзаданий.

В течение семи месяцев потрясающей русской кампании я видел

вокруг себя смерть многих мужественных сослуживцев и не надеялся,
что мне удастся избежать этой участи. В ноябре около Можайска на
позиции моего подразделения обрушился залп из «органов Сталина».
Однако мне повезло, я отделался сильным сотрясением мозга и
ранением в голову. Зато мне так и не удалось по-настоящему
восстановить здоровье после сильной дизентерии, которую я подцепил
под Рославлем. Во время отступления у меня были постоянные колики
в печени, и я держался на ногах только благодаря обезболивающим
инъекциям. В начале 1942 года меня эвакуировали в Смоленск, а затем
очень быстро — в Вену. Мое состояние ухудшилось, и меня должны
были оперировать. Пребывание в госпитале в Карловых Варах
позволило тогда избежать скальпеля хирурга, под который я попал
только в плену в 1946 году.

В 1942 году, во время отпуска для восстановления здоровья, мне

посчастливилось увидеть отца — за неделю до его смерти. Эта встреча
была для нас обоих огромной радостью.
 Он сказал мне тогда: «Я уверен, что европейские войска победят
Советы. Вскоре наступит день, когда западные державы поймут, что
уничтожение большевизма отвечает их интересам. Воцарится мир, и
ваше поколение будет жить более счастливо, чем мы».
Многие думали так же и… так же ошиблись. Отец умер с
иллюзиями.
После выписки из госпиталя в моей медицинской карте значилось,
что я годен служить только в гарнизоне на территории страны,
поэтому меня направили как офицера-инженера в Берлин, в
размещенный там резервный батальон дивизии СС лейб-штандарте
«Адольф Гитлер». Там я смертельно скучал в течение шести месяцев и
производил впечатление человека, уклоняющегося от фронтовой
службы, но в конце концов нашел способ оттуда выбраться —
вызвался добровольцем в школу бронетанковых войск. После
нескольких тестов меня как инженера перевели в дивизию войск СС
«Мертвая голова», которую преобразовывали из моторизованной части
в танковую.
К сожалению, я до конца так и не вылечился, поэтому зимой на
рубеже 1942–1943 годов моя болезнь вернулась. Командование быстро
отреагировало и направило меня вновь в берлинский резервный
батальон лейб-штандарте.
Конечно, в запасных частях тоже требовались такие специалисты,
как я, но, по моему убеждению, я мог бы принести больше пользы.
Мне не нравилась роль инженера, кропотливо выполняющего свой
долг.
В те дни произошли два события, заставившие задуматься всех
немцев, обеспокоенных будущим своей родины.
В январе 1943 года в Касабланке Рузвельт с Черчиллем решили, что
союзники потребуют от государств «оси», прежде всего от Германии,
безоговорочной капитуляции.
Принимая это решение, Рузвельт оказал хорошую услугу
пропаганде Геббельса. «Великие демократы» не потребовали от
Германии ликвидировать Гитлера и национал-социализм (что было бы
логично), а лишь утверждали, что ведут политическую и
идеологическую войну. Рузвельт требовал, чтобы мы сложили оружие,
что делало Сталина единственным великим победителем. Это означало
бы большевизацию не только Германии, но также и остальных
государств Европы.
В действительности это ошибочное решение Рузвельта скрывало
панический страх, вызванный установлением в ноябре 1942 года в
Стокгольме контактов между высокопоставленным немецким
чиновником из министерства иностранных дел Петером Клейстом и
шведским промышленником Эдгаром Клауссом, фактически
представителем Сталина, который имел тесные связи с советским
посольством, руководимым очень активной госпожой Александрой
Коллонтай. Мирный договор между Берлином и Москвой с границами
от августа 1939 года мог быть тогда подписан в течение восьми дней.
Превосходно информированный об этих контактах Рузвельт
опасался прежде всего нового соглашения между Берлином и
Москвой. Условие безоговорочной капитуляции было блефом —
необходимо было убедить Сталина, что, независимо от обстоятельств,
Соединенные Штаты будут продолжать войну.
В Нюрнберге я узнал от господина Сэйлера, советника нашего
посольства в Анкаре, что переговоры с целью нахождения
компромисса на Востоке, которые, впрочем, непрерывно велись в
Стокгольме, начал также в апреле 1943 года немецкий посол в Анкаре
Франц фон Папен. После выхода на свободу в 1949 году он сам
сообщил мне любопытную информацию. В 1952 году бывший канцлер
Третьего рейха получил из министерства иностранных дел Испании
приглашение промигать лекцию в «Атенео» — культурном центре,
известном своими либеральными традициями. Организатором встречи
был превосходный дипломат страны моих друзей маркиз Прат де
Нантоуильет. У меня был случай отобедать и отужинать в обществе
лектора, а также иметь продолжительную беседу с ним на тему все
еще малоизвестной «аферы в Анкаре».
Советское посольство — через турецкое министерство
иностранных дел — сделало первый шаг. Папен сразу же сообщил
турецкому министру иностранных дел, что не исключает возможности
заключения мирного договора, «если будут получены благоразумные
предложения».
«Случилось то, что я предвидел и чего хотел», — сказал мне
Франц фон Папен. Турки доставили мой ответ одновременно и
русским, и американцам. Посол Соединенных Штатов сразу же
 улетел в Вашингтон. После возвращения он немедленно связался с
турецким МИДом, который передал мне точку зрения
государственного секретаря Белого дома: «Немцы должны знать, что
Соединенные Штаты готовы подписать отдельный мирный договор
с ними раньше, чем с СССР, на 24 часа».
Жаль, что Папен хотел один проводить эти переговоры, не получив
согласия Гитлера или Риббентропа. Впрочем, когда он сообщил им об
этом, Риббентроп отреагировал быстро, а Гитлер увидел в этих
переговорах (как и в стокгольмских) доказательство крайнего
истощения СССР.
Если бы Франц фон Папен не предупреждал американцев, а сразу
сообщил Гитлеру о шагах русских, не исключено (и даже возможно),
что они привели бы самое меньшее к перемирию. Германия и Россия
не были заинтересованы в полном истощении во время войны. В
апреле 1943 года Сталин опасался, что вторжение союзников
произойдет не на Сицилии, а, согласно намерениям Черчилля, на
Балканах. Во время нашей беседы «в узком кругу» я прямо сказал
Папену, что прекращение войны на Востоке сделало бы невозможным
высадку на Сицилии и позже — во Франции. Тогда, очевидно, был бы
подписан мирный договор на Западе.
Старый канцлер ответил мне: «Возможно, вы и правы, но,
пожалуйста, поверьте мне, что Риббентроп все равно все испортил
бы!»
Безусловно, Франц фон Папен был лучшим дипломатом, чем
Риббентроп. Однако все оказалось испорчено с самого начала, когда
Папен действовал в одиночку, затеял двойную игру и вел переговоры с
Западом. Он предпринимал шаги в соответствии со своими
убеждениями, но также и потому, что именно Риббентроп подписал в
августе 1939 года пакт с Молотовым. Папен метил высоко. Без
сомнения, он занял бы место Риббентропа в министерстве
иностранных дел, если бы известные Гитлеру предложения русских
оказались успешными. Однако я думаю, что бывший канцлер имел
далеко идущие планы.
Сталина и Молотова моментально проинформировали о двойной
игре Папена, и они ни минуты не сомневались, что американцы также
уведомлены о происходящем — с формального согласия Гитлера.
Советы почувствовали себя обманутыми и тогда предоставили
американцам все гарантии. Сталин в речи, произнесенной 1 мая 1943
года, поддержал «безоговорочную капитуляцию». Он заявил, что «ни о
каком сепаратном мирном договоре с фашистскими мошенниками не
может быть и речи».
Генерал Франко и его министр иностранных дел Франциско
Хордана также предложили свои услуги в качестве посредников при
переговорах с Западом. 11 мая 1943 года шеф британского МИДа
Энтони Иден официально отверг любой компромисс. Тем самым
судьба, по крайней мере, десяти европейских народов была
окончательно решена.
Мне кажется, что, несмотря на утверждения некоторых, новый
немецко-советский пакт не усилил бы европейские секции
Коминтерна. Наоборот. Их вожди и «товарищи» слишком втянулись в
антинемецкую деятельность и пропаганду, поэтому новый поворот в
политике навряд ли повлек бы за собой массы. Рабочие пошли бы за
движениями, имеющими европейскую перспективу, которые
соединяли социализм с национализмом, как это случилось в 1936–1939
годы в Третьем рейхе, Италии, Португалии, Венгрии, Испании и даже
во Франции и Бельгии. Развились бы европейские формы социализма с
антимарксистским профилем.
Контакты и переговоры в Анкаре и Стокгольме были налажены без
уведомления Риббентропа. В отличие от переговоров Клейста, эпизод
из Анкары малоизвестен.
Начиная с 1939 года, деятельность Риббентропа можно
охарактеризовать как негативную. Несчастьем Германии и Европы
было отсутствие при Гитлере дипломата высокого класса,
подобающим образом знающего английскую ментальность. Я
убежден, и не одинок в своем мнении, что Англия объявила войну
вопреки своим жизненным интересам. Но не в том дело. Это
Риббентроп убедил Гитлера, что англичане не будут сражаться, чтобы
помешать немцам, живущим в Гданьске, присоединиться к родине.
Могу с полным правом сказать, что в 1943 году был упущен
превосходный случай заключения мирного договора.
Советники Рузвельта, подобно ранее пособникам Черчилля,
решили, что объединение требования «безоговорочной капитуляции» с
бомбардировками с целью «смести все немецкие города с населением
более 100 000 человек» ускорит окончание войны. Это
свидетельствовало об их незнании немецкого народа: приговоренный к
смерти, он хотел умереть стоя. Однако, без сомнения, можно
утверждать, что резолюции Рузвельта и Черчилля продлили войну
самое малое на год.
В 1943 году я, конечно, не знал о происходящих тайных
переговорах. Подобно мне, большинство солдат запомнило лишь
формулировку той «безоговорочной капитуляции». Гордый народ и
немец под ружьем могли ее только презирать.
В это же самое время пришло известие о капитуляции в
Сталинграде 6-й армии под командованием фельдмаршала Фридриха
Паульса. Он сдался вместе со своим штабом 31 января 1943 года.
Последние солдаты XI корпуса генерала Карла Штрекера сражались до
последнего патрона; не желая сдаваться в плен, многие офицеры
покончили жизнь самоубийством. 2 февраля незадолго до 9.00
Генеральный штаб сухопутных войск получил радиограмму
следующего содержания: «XI корпус и его десять дивизий выполнили
свой долг. Хайль Гитлер! Генерал Штрекер».
Как оказалось, не все офицеры попавшей в западню 6-й армии
выполнили свой долг.
Существует легенда Сталинграда, так же, как после 1812 года
существовала легенда Березины, в которой потери французов были
значительно преувеличены. Первоначально утверждалось, что в плен
под Сталинградом попало 400 000 немецких солдат и их союзников,
затем Еременко уменьшил эту цифру до 330 000, потом ее снизили до
300 000. Действительность, хоть и не менее трагичная, была иной.
Согласно рапорту, полученному 22 декабря Генеральным штабом
сухопутных войск, 18 декабря Советы окружили 230 000 немцев и их
союзников, в том числе 13 000 румын. С 19 по 24 января было
эвакуировано авиатранспортом 42 000 раненых, больных, а также
специалистов различных отраслей. С 10 до 29 января в руки русских
попало 16 800 солдат, а во время капитуляции (31 января — 3 февраля)
еще 91 000. В общем было пленено 107 000 человек, из которых 6000
вернулись домой в 1964 году (согласно книге П. Кэрелла). Остальные
80 200 человек погибли в Сталинграде до, во время и после
капитуляции.[121] В котле находились также 19 300 советских пленных,
освобожденных своими. Их количество в три раза превышало число
немцев, вернувшихся на родину более чем через десять лет.
 Несомненно, Гитлер во время этой войны совершил серьезные
просчеты. Большинство историков ошибается, приписывая ему
ответственность за трагедию Сталинграда. Его обвиняют в том, что он
приказал Паульсу не оставлять позиций… Гитлера убедили, что войска
Паульса будут обеспечены всем необходимым по воздуху, но это
оказалось невозможным и стоило жизни многим солдатам, в том числе
и начальнику Генерального штаба Люфтваффе генералу Гансу
Ехоннеку, покончившему с собой.
В начале 1943 года ни немецкий народ, ни его солдаты не могли
знали, каковы были истинные причины поражения. Мы думали, что
солдатское счастье отвернулось от Паульса. Впрочем, мы
воспринимали данное поражение как проигранную битву после
множества побед, но ошиблись — это был поворотный момент войны.
Только в 1944 году после беседы с генералом Вальтером Венком, о
котором вскоре пойдет речь, я понял, что от нас скрывали самое
важное, и на Нюрнбергском процессе было сделано несколько
сенсационных открытий. Во время следствия я беседовал о тайне
Сталинграда с генералом Йоханнесом Бласковицем, который затем
покончил жизнь самоубийством в нюрнбергской тюрьме. Немного
позже, с ноября 1947 года до февраля 1948 года, я находился вместе с
хауптштурмфюрером Карлом Радлом в «Вилла Аляска» — резиденции
американской комиссии по изучению истории под руководством
полковника Поттера (он потребовал от меня написать отчет об
освобождении дуче). Во время пребывания в «Вилла Аляска» я
многому научился. Там также находился генерал-полковник Готхард
Гейнрици, который в 1943 году командовал 4-й армией. Под его
командованием осталось всего 10 дивизий, но он смог удержать 150-
километровый фронт от Орши до Рогачева и задержал наступление 37
советских дивизий.
Гейнрици, комментируя операцию под Сталинградом, сообщил, что
развитие событий на фронте между Волгой и Доном с 1942 года
изобиловало многочисленными аномалиями, происхождение которых
можно было объяснить лишь тем, что враг был точно и с большим
опережением информирован обо всех намерениях нашего
Генерального штаба сухопутных войск. Кроме того, колебание
Паульса, который в конце августа 1942 года, несмотря на приказ, не
соединился с 4-й бронетанковой армией под командованием генерала
Германа Гота, выглядело, по крайней мере, странным. Два его самых
близких сотрудника, генералы Вальтер фон Зейдлиц и Александр фон
Даниельс, были участниками заговора, возникшего с целью
уничтожения Гитлера. Сегодня нам известно, что именно Паульс и фон
Клюге должны были дать сигнал к началу военного путча. Но ни один
из них не имел для этого мужества; на фронте они тоже командовали
вяло и нерешительно — так не подобает генералам, стремящимся
победить неприятеля. В то же время «Красная капелла» продолжала
действовать.
С конца ноября 1941 года Советская ставка была информирована
«Красной капеллой» о запланированном Гитлером весной 1942 года
наступлении в направлении Кавказа с целью захвата нефтяных
месторождений — от Батуми, находящегося на побережье Черного
моря, до Баку, располагающегося на побережье Каспийского моря.
Только 21 ноября в ставку Красной Армии дошли рапорты от
«Гилберта» (Леопольда Треппера из Парижа): «Немцы собирают
корабли в болгарских портах с целью использовать их в операции на
Кавказе»; от «Антона» (из Голландии): «Части Люфтваффе покинули
Грецию и направились в Крым»; от «Хоро» (Шульце-Бойзена из
Берлина): «План III с целью захвата Кавказа, планируемый на ноябрь,
будет реализован лишь весной (…) Перспективное развитие
наступления в направлении Лозовая — Балаклея — Чугуев —
Белгород — Ахтырка — Красноград. Расположение штаба в Харькове.
Дальнейшие подробности будут позже».
Наш боевой порядок был известен противнику со всеми деталями.
План III, переименованный в «Блау» («Синий»), был передан русским
со всеми картами майором Рейхелем, штабным офицером 23-й
танковой дивизии, который 19 июня 1942 года удрал к противнику на
самолете «Физелер-Шторх». Не подлежит сомнению, что все наши
планы оказались на столе Тимошенко. Это признают в равной степени
как Поль Кэрелл и Эрих Керн, так и бывший офицер радиослужбы
Абнера В. Ф. Флике.
Поэтому 12 мая 1942 года Тимошенко решил начать наступление в
направлении Харькова с целью окружения 6-й армии под
командованием генерала Паульса. Это наступление закончилось
жалким поражением: русские потеряли 60 000 человек убитыми и
ранеными, а также 239 000 человек попало в плен. Благодаря серии
контрнаступлений генералов фон Клейста и фон Макензена[122] мы
уничтожили и захватили у русских 2026 орудий и 1250 танков.
Тимошенко лишился поста командующего Юго-Западным фронтом.
Когда группа армий «Б» фельдмаршала фон Бока и группа армий «А»
фельдмаршала Листа начали наступление, русские не смогли нас
остановить.
Со стратегической точки зрения Советская ставка была права,
приказывая своим частям быстро отступить. Сталин, имея перед собой
наш план, принял простое решение: завлечь группу армий «А» (Листа)
как можно глубже в направлении Кавказа, одновременно связывая под
Сталинградом группу армий «Б» (фон Бока). Одновременно он
поручил сконцентрировать стратегические резервы на левом берегу
Дона и Волги. После продвижения группы армий Листа вглубь
Кавказа, сконцентрированный ударный «кулак» должен был двинуться
в направлении Ростова и отбросить 6-ю армию. Этим маневром была
бы перерезана дорога к отступлению войскам Листа, которые без
снабжения продовольствием и топливом не имели бы возможности
отступить на такое значительное расстояние.
Данный план чуть было не осуществился. Это произошло бы, если
бы советское командование лучше руководило действиями своих
войск.
Что случилось в действительности? 1-я танковая армия Клейста
заняла Ростов, до которого доходил трубопровод, идущий с Кавказа.
Затем группа армий Листа повернула на юг и заняла Краснодар,
Новороссийск, нефтяное месторождение Майкоп (ежегодная добыча
2 600 000 тонн) и Пятигорск, достигнув находящегося на дороге в
Тбилиси города Орджоникидзе и даже неизвестной нам ранее
железной дороги, связывающей Баку с Астраханью.
По плану «Блау» 6-я армия Паульса (группа армий «Б») должна
была прикрывать левый фланг группы армий «А» Листа. Начальник
Генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер, который в
1940 году предложил назначить Паульса начальником тыла
сухопутных войск,[123] передал ему приказ начать наступление на
Сталинград, «нейтрализовать» город и «уничтожить несколько
группировок врага, расположенных севернее излучины Дона».
Первоначально отход советских войск на участке нашей 6-й армии
превратился в беспорядочное отступление. Мы упустили тогда
удобный случай. Если бы, например, генерала Гота с 4-й танковой
армией вывели из состава группы армий Листа и приказали двинуться
на север в направлении Сталинграда, это закончилось бы катастрофой
для Красной Армии. Однако Гот двинулся в путь из Котельникова
слишком поздно.
В июне 1942 года 6-я армия продолжала преследование русских в
направлении Сталинграда и на протяжении 300 километров марша не
имела ни одного более-менее серьезного сражения.
Генерал Василий Гордов в июле по приказу ставки на короткое
время заменил Тимошенко. В начале июля он выдвинул в район Калача
(вблизи которого Паульс должен был форсировать Дон) 62-ю армию
под командованием в то время генерала Колпакчи, потом генерала
Лопатина, а также 63-ю армию генерала Кузнецова и 64-ю армию
генерала Шумилова. Согласно ранее разработанному плану, на
«Сталинградское свидание» поспешно подтянулись другие советские
армии, готовясь окружить Паульса: 4-я и 1-я танковые армии
Крюшенкина и Москаленко, 5-я Попова, 21-я Чистякова, 24-я
Галардина, 65-я Батова, 66-я Мадова, 51-я, 57-я, 64-я и 1-я гвардейская
(Малиновского), 5-я танковая, 28-я Герасименко, 4-й
механизированный корпус и так далее.
Тогда произошло событие, непредвиденное ставкой: 6-я армия
Паульса не появилась в месте, где ее ждали! В Москве заволновались,
а затем и запаниковали — появились опасения, что Гитлер еще раз
изменил план, прежде чем это стало известно «Вертеру». Где же был
Паульс? Характерно то, что, пытаясь определить его местонахождение,
Генеральный штаб Красной Армии не доверял авиации и специальным
разведгруппам. Он обратился через «Директора» к «Радо». Благодаря
ему и «Вертеру» русским стало известно, что 6-я армия остановилась
по причине… отсутствия топлива. Перерыв в поставке длился
восемнадцать дней, во время которых оборону Сталинграда усилили и
поручили возглавить генералу Еременко.[124] Отсюда следует, что
ставка действительно могла не опасаться наших «спецов» логистики.
Настоящая история Сталинградской битвы, длившейся с 20 июля
1942 до 2 февраля 1943 года, должна быть написана по-новому. Я
верю, что это когда-нибудь произойдет. Мемуары маршалов Чуйкова и
Еременко, а также опубликованная в 1953 году работа Б. Т. Талпухова
«Великая победа Советской Армии в Сталинграде» бесполезны, так
как события в этих книгах упрощены и искажены. Конечно же, там нет
ни слова о «Красной капелле».
Героизм защитников Сталинграда и крупных фабрик «Красная
баррикада», «Дзержинская» и «Красный Октябрь» достойны самого
большого уважения. Город растянут на 60 километров, и везде русские
солдаты сражались самоотверженно. Вопреки утверждениям
Еременко, соотношение сил (6-я армия и сражающиеся вместе с ней
румыны, венгры и итальянцы — против десяти советских армий, 16-й
воздушной армии Руденко, подразделений, специально
подготовленных для ведения уличных боев, мощной артиллерии,
сильной противовоздушной обороны и инженерных бригад) уже в
декабре 1942 года обеспечивало русским перевес в соотношении 4–5:1.
Среди наиболее известных советских полководцев шесть маршалов
сделали себе карьеру под Сталинградом: Воронов, Чуйков, Толбухин,
Рокоссовский, Малиновский и Еременко.
Почему Гитлер и Генеральный штаб сухопутных войск, зная, что
Паульс топчется на месте, не приказали ему отступать? Во-первых,
командующий 6-й армией доложил, что он в состоянии захватить
город: в отправленной 25 октября 1942 года Гитлеру телеграмме
сообщалось, что Паульс планирует занять город «самое позднее 10
ноября». Кэрелл пишет: «Информация Генерального штаба
сухопутных войск, до сих пор неизвестного происхождения, укрепила
фюрера в оптимистической оценке ситуации. Согласно этой
информации, с 9 сентября русские уже не имели значительных
оперативных резервов, способных действовать».
С конца ноября Гитлер не мог приказать отступить армии Паульса,
связывающей одиннадцать советских армий, так как они двинулись бы
с 4500 танками на Ростов и отрезали бы дорогу к отступлению 500 000
солдат, сражающимся на Кавказе.
9 ноября 1942 года «Директор» спрашивал «Радо» о точной силе 6-
й армии. Через десять дней Советы начали наступление в наиболее
слабых местах. На северо-западе окруженного Сталинграда они нашли
большую щель и прорвались в нее. Мой друг Венк, в то время
полковник, преградил им дорогу бригадой, составленной из
уцелевших солдат Люфтваффе, железнодорожников, рабочих
организации «TogT», служащих канцелярии, румын из 3-й армии,
казаков, украинцев, кавказских добровольцев, отпускников и полевой
жандармерии. С помощью подполковника фон Оппельн-
Брониковского [125] он организовал малый «танковый корпус»,
состоящий из шести отбитых танков, двенадцати бронетранспортеров,
двадцати грузовиков и зенитной пушки калибра 88 мм с тягачом.
Так выглядела «армия Венка», которая в течение суток удерживала
фронт длиной 170 километров, располагая только боеприпасами,
отбитыми у противника, и ворованным топливом. Это благодаря
группе Венка, которую поддержали части XVII корпуса генерала Карла
Голлидта, была закрыта брешь между Чиром и Лоном. Благодаря этому
фельдмаршал фон Манштейн[126] вновь занял холмы на юго-западном
берегу Чира и организовал линию обороны, позволившую вырваться
из западни дивизиям, возвращающимся с Кавказа.
Я ставлю в пример Венка, а не генерала Зейдлица-Кюрцбаха,
командира LI армейского корпуса 6-й армии. Несмотря на приказ
Генерального штаба сухопутных войск, Зейдлиц 24 ноября отступил.
Во время отступления 94-я пехотная дивизия была уничтожена, что не
помешало господину генералу, наследнику славной фамилии, призвать
солдат к бунту. Вот фрагмент манифеста, составленного 25 ноября:
«…Если Генеральный штаб сухопутных войск не отменит
приказа не отступать и обороняться «на ежа», нам останется лишь
поступать согласно нашей совести в отношении немецкой армии и
народа, а также вернуть армии свободу действия, ограниченную
этим приказом».
Мы потом слышали Зейдлица и Паульса (произведенных в
фельдмаршалы Гитлером, не знающим о предательстве) во время
«действий по совести» перед микрофонами московского радио. На
Нюрнбергском процессе Паульс выступил в качестве «вольного
свидетеля» советского обвинения. Он обвинил фельдмаршалов
Кейтеля и Йодля и заявил, что ничего не знал об операции
«Барбаросса», которую сам лично разрабатывал, будучи начальником
тыла Генерального штаба сухопутных войск.[127]
Во время судебного разбирательства 25 апреля 1946 года
«свидетель Гизевиус» заявил перед трибуналом в Нюрнберге
следующее:
 «После наших неудачных усилий с целью убеждения
победоносных генералов в организации путча, мы попытались это
сделать еще раз, когда поняли, что движемся к катастрофе… Мы
подготовились, по крайней мере, к военному путчу, который должен
был случиться в момент капитуляции армии Паульса,
предугаданный нами почти с математической точностью. Именно
тогда меня вызвали в Швейцарию для участия в дискуссиях и
приготовлениях. Я могу засвидетельствовать, что на этот раз они
были очень интенсивными. На Востоке мы контактировали с
фельдмаршалами,[128] на Западе — с фон Витцлебеном. К
сожалению, события опять приняли иной оборот, так как Паульс
капитулировал, вместо того чтобы дать нам сигнал, после которого
фельдмаршал Клюге смог бы начать путч на Востоке».
Общеизвестно, что «свидетель Гизевиус» состоял в Швейцарии на
службе у врага и был завербован руководителем американской тайной
службы Алленом Даллесом. Его декларация не требует комментариев.

Не имея представления обо всех этих событиях, в начале 1943 года

я был уверен, что Германия не проиграет эту войну. Я знал, что самое
трудное испытание ждет нас впереди.
Во время госпитализации и пребывания в Вене и Берлине я
внимательно слушал мнения офицеров и солдат, прибывших с фронта,
и много размышлял о кампаниях на Западе, Балканах и в России, в
которых участвовал с дивизией СС «Рейх». Я продолжал
переписываться с командиром моего бывшего полка артиллерии
штандартенфюрером Гансеном. Несмотря на все, русские несомненно
были застигнуты врасплох блицкригом и использованием крупных
танковых частей, которые проникали вглубь их позиций. Мы взяли
миллионы пленных, которые сами по себе (а не упадок сельского
хозяйства, кроме Украины) представляли проблему; недостаток
транспортных средств и складов с продовольствием сделали ее
неразрешимой. Мы не смогли содержать пленных, разве что они сами
этого хотели. Уже в начале 1943 года десятки тысяч их удрали из
лагерей и присоединились к советским частям, избежавшим
окружения. Так возникали крупные партизанские отряды, образования
которых требовал Сталин уже в своем выступлении 3 июля 1941 года.
 На огромных, лишенных дорог пространствах наши танки не могли
добиться таких результатов, как в Польше, Голландии и Франции.
Взаимодействие всех родов войск, авиации, артиллерии, танков и
пехоты не было столь же эффективным, тем более, что наши цели и
средства были хорошо известны противнику. Кроме того, как и во
времена Наполеона, нашим частям на флангах и в тылу постоянно не
давали покоя импровизированными атаками партизанские группы, а
огромная территория делала их неуловимыми.
Нам было известно, что русские получали от американцев
огромное количество оборудования, и за Уралом работали
недоступные для нас огромные промышленные комбинаты. В то
время, когда мы заняли «русский Рур», находящийся между Днепром и
Доном, 2-я и 3-я горные дивизии и 9-й пехотный полк дивизии войск
СС «Мертвая голова» под командованием храброго генерала Детла не
смогли реализовать так называемую операцию «Серебряный лис» на
севере. Мурманская железная дорога — транспортная артерия,
имеющая жизненное значение для обеспечения Красной Армии, по-
прежнему служила Советам. После упорных боев в тундре 3-я финская
армия встретилась со значительно превосходящими силами
противника и остановилась в 20 километрах от станции Салла Луки.
Дальше на севере Детл достиг позиции, находящейся в 50 километрах
от Мурманска, но 21 сентября 1941 года он также был вынужден
отдать приказ об отступлении. Корабли первых девятнадцати конвоев
союзников, выгруженных в Мурманске, доставили 520 000 грузовиков
и других транспортных средств, 4048 танков и 3052 самолетов!
Обо всем этом мы не знали, однако я уже чувствовал, что мы ведем
не революционную, а обычную войну на уничтожение.
Не обязательно было знать грустную подоплеку Сталинградской
катастрофы, результат которой не скрывали от немецкого народа,
чтобы понять, что противник многому научился и уже умел столько
же, а может и больше, чем мы.
Лично я был убежден: чтобы склонить чашу весов на нашу
сторону, необходимо, как в 1939–1940 годы, использовать другие
методы — смелые и неожиданные. Требовалось по-новому продумать
концепцию войны, найти, сконструировать и применить новое оружие.
Я понимал, что у меня слишком буйное воображение, ведь я был
всего лишь неизвестным оберштурмфюрером. Если бы я выложил мои
«подрывные» идеи какому-нибудь генералу с красными лампасами на
брюках, они вызвали бы у него улыбку.
После повторного обострения болезни и возвращения в Берлин я
начал предпринимать активные попытки сменить гарнизонную жизнь.
Я написал штурмбаннфюреру Румору и штандартенфюреру Гансену с
просьбой заступиться за меня перед «папой» Гауссером, а также нанес
несколько визитов. Мое дело находилось в Главном управлении
командования войсками СС, то есть в нашем штабе, начальником
которого был обергруппенфюрер Ганс Ютгнер. Этот бывший офицер
рейхсвера, умерший в 1973 году, был выдающимся человеком.[129] Как
военный и офицер (единственные качества, которые имели значение),
он считался значительно лучше Гиммлера. Так как я чувствовал себя
уже лучше, то честно сказал ему, что желаю служить в боевом
подразделении, в котором смог бы проявить больше инициативы, чем в
берлинских казармах.
Во время моего второго визита я понял, что Юттнер потрудился
изучить мой послужной список, — он знал не только о моей
деятельности во время подготовки операции «Морской лев», но также
о Ельне, Бородино и начале отступления из-под Москвы. Еще он
обратил внимание на мои рапорты с предложением установить
широкие гусеницы на наши грузовики.
В пекле Ельни в какой-то момент нам показалось, что наш офицер
на огневой позиции, хауптштурмфюрер Шойффеле, руководящий за
линией фронта огнем батареи из 24-х орудий, сошел с ума или был
ранен, так как стрельба прекратилась. С трудом я добрался до его
позиции, вокруг которой валялись пустые водочные бутылки. Он был
пьян. Измученный командованием 24 орудиями, в течение трех часов
стрелявшим по огромным массам русских, идущих на бойню через
горы трупов, оставшихся с предыдущих атак, хауптштурмфюрер начал
пить. Я заменил его, но, должен признаться, чтобы выдержать такое
напряжение, после третьей атаки русских мне также пришлось выпить.
Это был кошмар.
По моему мнению, штаб войск СС больше всего заинтересовало то,
что я мог одновременно водить и ремонтировать не только немецкие и
американские танки, но и мощные русские Т-34, в которых передачу
иногда приходилось переключать с помощью молотка. Я мог также
пилотировать самолеты и скоростные катера, умел плавать, достаточно
хорошо стрелял из длинноствольного и короткоствольного оружия,
был способен руководить артиллерийским огнем, командовал
разведкой, строил мосты, писал внятные рапорты и так далее.
«Вы являетесь единственным офицером, которого я знаю, —
сказал, улыбаясь, Юттнер, — произведенным в унтерштурмфюреры
и оберштурмфюреры в течение десяти минут! Отличное
продвижение по службе».
Мне стало понятно, что «папа» Гауссер, штандартенфюрер Гансен,
а также штурмбаннфюрер Румор оказали мне сильную поддержку.
Разговор был искренним. Первоначально я осторожно высказал
несколько необычных идей о более смелом способе ведения войны,
который был нам не по силам. Генерал согласился со мной. Мне
показалось, что он, как говорят, «держал за пазухой» эту идею, и я не
ошибся. Юттнер вызвал меня через несколько дней и сказал, что
«должен подобрать офицера, имеющего большой фронтовой опыт и
знающего технику», способного организовать и командовать
специальным подразделением.
Я навострил уши, когда он в нескольких точных предложениях
объяснил мне задачи, стоящие перед определенным батальоном,
расквартированным в находящемся недалеко от Берлина Фридентале,
и школой «Морской двор» вблизи Гааги.
В конце Юттнер сказал: «Речь идет о новой концепции войны и, я
не скрываю этого, об очень ответственной должности. После нашей
предыдущей беседы я убедился, что вы являетесь именно тем
офицером, который нам необходим. Конечно же, вы должны обдумать
наше предложение и имеете право отказаться».
Я ответил, что уже подумал и согласен.
Таким образом, меня произвели в хауптштурмфюреры и назначили
командиром специального батальона «Фриденталь», а также школы
«Морской двор».
Я встал, чтобы поблагодарить генерала и попросить разрешения
уйти. Он улыбнулся: «Вы сразу же согласились. Это замечательно.
Превосходно. Однако мне кажется, что вы должны увидеть
Фриденталь и «Морской двор». Возможно, возникнут какие-либо
непредвиденные трудности. После возвращения вы сообщите мне о
своих впечатлениях, и тогда ваше согласие будет считаться
окончательным».
Было ясно, что Юттнер прекрасно осведомлен о «непредвиденных
трудностях», которые мне предстояло преодолеть, и оставил для меня
открытую лазейку на случай, если бы я решил отступить. Это был
генерал в равной степени столь же предусмотрительный, сколь и
любезный.
 Глава вторая
«Не стрелять!»
Батальон специального назначения «Фриденталь» — У историка, совершающего ошибки, есть оправдание —
Почему В. Шелленберг не мог мне приказывать — Начало дивизии «Бранденбург» — Мои первые офицеры:
«китаец» Хунке и юрист Радл — Я отказываюсь от назначения штандартенфюрером СД — Лорд Маунтбэттен, его
преемник генерал Лэйкок и британские спецподразделения — Честная игра Би-би-си — Моя встреча в Лондоне с
«майором-призраком» Дэвидом Штирлингом, бывшим командиром специальных подразделений ВВС
Великобритании — Подвиг в Африке — Лондон отдает приказ ликвидировать генерала Эрвина Роммеля — Уроки
поражения шотландского спецподразделения — Недоступное «Волчье логово» и его три зоны безопасности —
Почему мы не стреляли — Об одном заключении Клаузевица.

Находящийся в двадцати километрах севернее Берлина Фриденталь

был старым местом охоты Гогенцоллернов. В огромном парке вокруг
двух павильонов, в которых раньше собирались гости императора, в
1943 году были построены панельные бараки. Первоначально в них
размещались на казарменном положении пехотная рота, половина
другой роты и часть автомобильной роты. Этим соединением,
названным специальным подразделением «Фриденталь», командовал
голландский офицер войск СС; штаб как таковой отсутствовал.
Архивная служба, строевая часть и связь практически не
существовали. Из 300 человек, которых я нашел во Фридентале, 85
процентов составляли немцы, а 15 процентов — голландцы,
фламандцы, а также румынские и венгерские «фольксдойче». Все они
были добровольцами и, подчеркиваю это, подобно мне, принадлежали
к войскам СС.
В третьей главе первой части этой книги я уже сказал, что
принадлежащие к войскам СС были не «полицейскими на службе
Гиммлера», как это часто утверждается, а солдатами. Сделаю еще
несколько пояснений по этому вопросу.
16 июня 1929 года Гитлер назначил Генриха Гиммлера
рейхсфюрером Охранных эстафет СС (Schutzstaffeln). В команде
Гиммлера находилось тогда 280 человек. Потом, в 1933 году, возникли
Общие СС (Allgemeine SS). Черная форма хорошо смотрелась и
пользовалась наибольшей популярностью среди молодых людей
различного происхождения: студентов, дипломатов, врачей, служащих
и активистов НСДАП, которые хотели отличаться от носивших
коричневые рубашки членов СА.
17 июня 1936 года Гитлер совершил ошибку: назначил Гиммлера
руководителем немецкой полиции, оставив его одновременно
рейхсфюрером СС. Это вызвало двусмысленность, которая помешала
пониманию истории Третьего рейха.[130]
Тяжело предъявлять претензии к историкам, которые
бессознательно путали и часто путают шесть управлений Главного
управления безопасности рейха, руководимого Рейнхардом Гейдрихом,
который, конечно же, был подчиненным Гиммлера. Однако управления
I–VI не имели ничего общего между собой. Два первые (I и II)
занимались кадровыми, юридическими и административными
проблемами. Руководимое группенфюрером СС Генрихом Мюллером
IV управление, или гестапо (тайная государственная полиция),
занималось политическими преступлениями, совершенными
немецкими гражданами, и действовало независимо от V управления,
или крипо (криминальной полиции), которое занималось
обыкновенными преступлениями. Разделение заданий между
управлениями было настолько четким, что если во время следствия,
осуществляемого крипо, обнаружатся политические мотивы
преступления, кажущегося обыкновенным (и наоборот), в обоих
управлениях будут проведены отдельные, параллельные
расследования.
Управление III Отто Олендорфа и управление VI Вальтера
Шелленберга образовывали одно целое — службу политической
разведки, внутренней (управление III) и внешней (управление VI), но
работали независимо друг от друга.
Идея учреждения «вышестоящего органа» над всеми
самостоятельными службами, которые имели общую задачу —
обеспечение безопасности государства и граждан, — конечно же,
отвечала необходимости централизации данных, касающихся
национальной безопасности. Однако никто не смог бы эффективно
руководить одновременно шестью управлениями такой огромной и к
тому же такой разной организации — это было выше человеческих
возможностей; но всегда оставалась возможность для личной
инициативы. Сильные или же имеющие поддержку личности,
например, Небе или Мюллер, которые обращались прямо к Гиммлеру,
минуя непосредственных начальников, становились независимыми.
В состав VI управления входило несколько секций: «А», «В», «С» и
так далее, к которым в апреле 1943 года прибавили секцию «S» (Schule
— школа) со мной в качестве руководителя. Я оказался бы под началом
Шелленберга, если бы не тот факт, что я был солдатом войск СС, —
войскового соединения, командовать которым Шелленберг не имел
права. Дальше вы заметите некоторые результаты такого положения
вещей.[131]
VI управление, занимающееся политической разведкой за рубежом,
соответствовало (чтобы не сказать, конкурировало) военной разведке
адмирала Канариса. Абвер был непосредственно подчинен
Верховному главнокомандованию вермахта и фельдмаршалу Кейтелю.
Несмотря на отличия между VI управлением «заграница» (РСХА) и
управлением «заграница» Абвера, их часто путают, так как этому
способствовало объединение весной 1944 года политических и
военных разведслужб под руководством Шелленберга.
До 1944 года в состав управления Абвера «заграница» входил отдел
«Z» (центральный) генерал-майора Ганса Остера. Отделом I (разведка)
руководил полковник, позже генерал Ганс Пекенброк. Полковник,
позже генерал Эрвин Лагоузен стоял во главе отдела II (диверсия и
саботаж). Отделом III (контрразведка) руководил полковник, позже
генерал Франц фон Бентивегни. Пекенброк, фон Бентивегни и
Лагоузен активно сотрудничали при подготовке Нюрнбергского
процесса, собирая доказательства. Лагоузен выступал в качестве
«свободного свидетеля» (подобно Паульсу); Пекенброк и Бентивегни
не появились в зале суда. 11 февраля 1946 года советский прокурор
генерал Зоря представил суду обвинительные показания, данные в
Москве двумя генералами. Первое было датировано 12, а второе 28
декабря 1945 года. Русские освободили их в 1955 году.
Удивляет сам факт, что Пекенброк и Бентивегни сдались русским.
Их коллеги из Абвера и все руководители организаций такого же
профиля (например, отделений «Иностранных армий Восток» (Fremde
Heere Ost) и «Иностранных армий Запад» (Fremde Heere West) в
сухопутных войсках эвакуировали службы и архивы на Запад,
сдавшись западным союзникам.
 В Абвере уже давно возникло подразделение, предназначенное для
спецопераций. В конце 1939 года это был «Батальон специального
назначения 800», включенный во II отдел Абвера (саботаж и диверсия).
В тот период командира и часть офицеров «Батальона 800»
действительно привлекали к «исключительно» специальным заданиям.
В ноябре 1939 года командир батальона майор Гельмут Гроскурт
получил задание подготовить путч, направленный против Гитлера и
немецкого правительства. Начались дискуссии между Канарисом,
Остером, Герделером, Гроскуртом и вездесущим Гизевиусом.
Начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер
был против путча и перевел по службе Гроскурта в другое место.
«Батальон специального назначения 800» позже был преобразован
в полк, а со временем — в дивизию «Бранденбург». Необходимо
подчеркнуть, что солдаты дивизии «Бранденбург» храбро и честно
выполняли свой долг до конца, не отдавая себе отчета в затеваемых за
их спинами интригах Канариса, Остера, Лагоузена, Гроскурта и
Бентивегни. Я еще напишу об этой дивизии.
Что касается подразделения специального назначения
«Фриденталь», то эта часть была организована на основании приказа
генерала войск СС Ганса Юттнера, который единственный имел право
организовывать боевые подразделения СС. Находящиеся под
командованием офицеров войск СС, эти подразделения первоначально
имели право формировать личный состав только из солдат своих
войск. Однако через несколько месяцев я получил согласие Юттнера
на набор солдат и офицеров из всех родов вооруженных сил при
условии, что они будут добровольцами.
Наша часть и все созданные позже, каждый раз по приказу
Юттнера, предназначались для спецзаданий. Это означало, что она
могла быть использована для специальных операций командующими
отдельных частей вермахта. Мы сделались подразделением вермахта, в
структурах которого сражались и получали приказы непосредственно
от командующего армией или группой армий. Операционные планы
дорабатывались моим штабом или же, после моего согласия, штабом
соответствующей армии.
Для Шелленберга я реализовывал лишь план «Франц», потому что
он уже готовился в момент моего прибытия в подразделение.[132]
Однако с июля 1943 года мы получали приказы только от Верховного
главнокомандования вермахта или же непосредственно от Гитлера.

В апреле 1943 года я ознакомился во Фридентале с программой

подготовки личного состава, которая мне сразу же показалась
недоработанной. Продолжалась подготовка к операции «Франц». И
хотя я был здесь человеком новым, решил кардинально изменить
программу обучения и тренировки: батальон должен иметь полный
штат, солдатам необходимо пройти интенсивную специальную
подготовку, а также требуется обеспечить их соответствующим
снаряжением.
Сразу после прибытия во Фриденталь меня попросили произвести
молниеносную реорганизацию; однако это было легче сказать, чем
выполнить. Я провел много ночей, изучая различные аспекты моей
новой миссии, и много дней в поисках соответствующих людей и
снаряжения. Среди офицеров, прибывших в самом начале, стоит
вспомнить о двух, которые оказались великолепными сотрудниками.
Унтерштурмфюрер Вернер Хунке был прислан ко мне как «специалист
по Китаю». Действительно, он родился в Китае, но покинул эту страну
в возрасте двух лет — он не выучил китайский язык, а о стране знал
только то, что можно было прочитать в атласе. Естественно, что мы
прозвали его «китайцем».
Унтерштурмфюрер Карл Радл, подобно мне, был венцем; он стал
моим адъютантом. Радл был и остается коренастым и широкоплечим
мужчиной типа «таран», который при этом мог быть мягким и
деликатным. В момент начала войны он заканчивал юридический
факультет какого-то института и собирался работать в центральной
администрации. Необыкновенно полезным оказалось его умение
применять диалектику и ловкость, с какой он мог интерпретировать в
нашу пользу бумаги, полные решительных отказов (войсковой
продовольственной, службы вооружения и так далее), отменять
запреты, а также редактировать на первый взгляд невинные прошения,
которые в результате приносили большую прибыль. Наши проекты
часто определяли как «интересные», но, к сожалению, «принимая во
внимание ситуацию», наши просьбы не удовлетворялись.
Более или менее успешно оборудовав часть во Фридентале, я
поехал в спецшколу в Гааге. В сецессионной вилле, окруженной
большим парком, размещались примерно двадцать пять курсантов,
обучавшихся под руководством штандартенфюрера СС Кнолле из СД.
Формально мое звание было ниже, хотя звания СД не имели
эквивалента в войсках СС; практически, работники СД были больше
служащими, чем солдатами. Однако ситуация в Гааге могла бы стать
затруднительной, но Кнолле сразу же успокоил меня, заявив, что
охотно останется на своем посту в качестве моего подчиненного. Он
знал свою специальность: перехват, радиосвязь, коды, шифровка,
дешифровка и так далее, — следовательно, остался руководителем
школы. Из числа двадцати пяти курсантов десять принадлежали к
войскам СС, один был иранцем, проходившим подготовку для
операции «Франц», остальные оказались агентами СД (управления
VI).
Ситуация была далека от идеала. Агенты СД оплачивались
службами Шелленберга и обеспечивались значительно лучше, чем
добровольцы из войск СС, которые получали лишь армейское
денежное довольствие.
Шелленберг предложил мне вступить в СД и звание
штандартенфюрера, то есть такое же, какое имел Кнолле. Он
предполагал, что это «ликвидировало бы все мелкие помехи». Я
отказался, так как предпочитал звание хауптштурмфюрера запаса
войск СС штандартенфюреру СД. Шелленберг не настаивал. Я вновь
посетил генерала Юттнера и сообщил ему о принятии должности.
В Гааге я сразу же издал приказ о подготовке курсантов войск СС
отдельно от других стажеров, а также о применении особых кодов. В
итоге доля солдат войск СС в школе дошла до 90 процентов при 10
процентах членов СД и добровольцев — гражданских агентах,
оплачиваемых СД и подготавливаемых для различных миссий этой
службы, которыми я не занимался. Мне хотелось бы иметь только
солдат-добровольцев из Европы, по мере возможности набиравшихся
из войск СС. Также как и я, эти молодые люди горели желанием
сражаться с большевизмом и предупредить его распространение в
Европе, тем самым принося пользу родине. Позже нам говорили, что
мы заблуждались. Возможно. Но если бы мы не сражались в 1941–
1945 годы с войсками Сталина, Европа сегодня не существовала бы.
Мы защищали европейскую и немецкую землю не как «нацисты», а
как патриоты и солдаты.
 Внимание Гитлера с 1941 года привлекала специфическая форма
ведения войны, применяемая в акциях так называемых британских
коммандос, оснащенных и вооруженных лучше обычных
подразделений. Общеизвестно, что в 1941–1943 годы британскими
специальными операциями руководил лорд Луис Маунтбэттен. Его
преемник генерал Роберт Лэйкок, руководивший в 1943–1947 годы,
написал предисловие для книги моего друга Чарльза Фоли «Commando
extraordinary»;[133] книга была опубликована в Лондоне в 1954 году, а
через год — в Нью-Йорке. Американское издание имело интересное
вступление, написанное генералом Телфордом Тейлором.
Фоли намеревался представить в книге деятельность
подразделения, сформированного в 1943 году во Фридентале. Он был
первым писателем, гражданином одного из западных государств-
союзников, «бывшим неприятелем», который потрудился нанести мне
визит в Мадриде, беседовал со мной и познакомился с
предоставленными документами.
Он прав, говоря, что сначала нас встревожили достижения
британских специальных подразделений в Африке, особенно
операции, выполненные полковником Special Air Service (SAS),[134]
мужественным Дэвидом Штирлингом.
В конце 1941 года специальные команды Штирлинга в Северной
Африке за три месяца уничтожили на земле «больше немецкой боевой
техники, чем любая эскадрилья Королевских ВВС». Легендарное
прозвище «майор-призрак», присвоенное ему, означало многое. Днем
он вместе с командой прятался в пустыне, чтобы появиться и нанести
удар ночью, иногда за сотни километров в тылу наших позиции, после
чего исчезал, как по волшебству.
В 1955 году британское телевидение Би-би-си сняло
десятисерийный фильм о «десяти солдатах второй мировой войны,
совершивших наиболее сенсационные подвиги». Десять событий были
выбраны генералом Робертом Лэйкоком. Одна серия была посвящена
мне.[135] Тогда я получил письмо от полковника Штирлинга, в котором
он выразил желание познакомиться со мной. Мы встретились на
аэродроме, когда я был проездом в Лондоне, и беседовали в течение
многих часов. Я искренне признался ему, что в общем британские
спецподразделения были лучше немецких, прежде всего потому, что
британцы организовали такие части задолго до нас.
Я сказал полковнику: «В 1941–1943 годы руководителем ваших
спецопераций был лорд Маунтбэттен, член королевской семьи, что,
безусловно, имело значение, а его преемником стал генерал Лэйкок».
Я добавил, что английские спецподразделения, лучше
подготовленные и оснащенные, а также находящиеся под отличным
командованием, добились очень хороших результатов в Африке,
Европе, Азии. Штирлинг согласился, но сказал, что цели заданий,
выполняемых моими подразделениями, имели гораздо большее
политическое значение. Лишь две крупные британские операции,
нацеленные против Роммеля, потерпели неудачу (Штирлинг
участвовал только во второй). Я ответил, что нельзя постоянно
побеждать и что, изучая ход первой операции против командующего
Африканским корпусом, пришел к определенным выводам — они
представлены в конце этой главы.
Дэвид Штирлинг был благородным, симпатичным и необычайно
интеллигентным человеком. Откровенно беседуя с бывшими
противниками, пережившими те же трудности, что и мы, еще более
отчетливо понимаешь, каким неправдоподобным безумием для Запада
была вторая мировая война.
Конечно же, операции US Army Special Forces[136] начались
значительно позже.
Американские спецподразделения, выбрасываемые с парашютами
или десантируемые с амфибии, обычно располагали мощными
средствами для ведения боевых действий. Подразделения морской
пехоты (Marines) подполковника Меррита А. Идсона отличались
стремительностью и решительностью во время трудной войны на
Тихом океане.

Правда, в Северной Африке, в глубоком тылу противника, также

действовали и наши спецподразделения из дивизии «Бранденбург»,
которые взрывали мосты, склады с боеприпасами и продовольствием,
выводили из строя железнодорожные пути. Многие их боевые подвиги
остались неизвестными. Резервный полк «бранденбуржцев» под
командованием майора Фридриха-Вильгельма Гейнца также
располагался вблизи Берлина, и я очень внимательно изучал
программу его подготовки.
Не только «бранденбуржцы» отличились храбростью в Африке;
заслуги парашютистов-автоматчиков батальона майора Бурьсгардта не
уступали им. Необходимо вспомнить еще двух независимых борцов:
итальянского майора Роберто, графа Вимерсати Сан-Северино, и
немецкого капитана Тео Блайха. Им удалось совершить дальний полет
в два этапа (с посадкой для заправки) на самолете «Хейнкель-111» и
подвергнуть бомбардировке форт Лами. Это был январь 1942 года, и в
Чаде, удаленном от наших аэродромов на 2500 километров, началась
настоящая паника.
Отдельную книгу следовало бы посвятить великолепному рейду,
выполненному весной 1942 года командой, участвовавшей в операции
«Кондор», под руководством графа Ласло Алмаши, потомка
старинного венгерского аристократического рода, монархиста,
автогонщика и путешественника-первооткрывателя.
Команда проехала 3000 километров по пустыне на английских
трофейных автомобилях. Задача состояла в том, чтобы достигнуть
Каира и организовать там разведывательный центр для нужд генерала
Роммеля. Два немецких агента Эпплер и Сандштетт, добравшиеся до
цели, были вскоре арестованы британцами. До этого момента в Каире
им помогали лейтенанты египетской армии, тогда еще неизвестные
революционеры — Анвар ас-Садат и Гамаль Абдель Насер.
Мое внимание привлекали прежде всего методы и способы
выполнения подобных заданий, практикуемые у советских и
британских противников. Естественно, в первую очередь меня
интересовала попытка убийства или захвата Эрвина Роммеля,
совершенная в ноябре 1941 года. Эта попытка была не одиночной
акцией спецподразделений, а запланированной операцией, состоящей
из трех частей; в случае успеха она принесла бы блистательную
победу.
После неудачного наступления генерала Арчибальда Уэвелла
(операция «Боевой топор», 17 июня 1941 года) и уничтожения около
100 английских танков Роммель принял решение начать наступление
на Тобрук в ноябре того же года. Сегодня нам известно, что неприятель
знал его планы и силы. Новый британский главнокомандующий сэр
Клод Очинлек решился упредить наступление Роммеля и бросил в
направлении Тобрука шесть дивизий, в том числе две танковые, а
также механизированную бригаду под командованием сэра Алана
Каннингема. Эта операция под кодовым названием «Крестоносец»
была назначена на 18 ноября 1941 года.
Черчилль подтвердил в своих мемуарах, что англичане имели
численный перевес во всех родах войск, кроме авиации. Лидцел Харт
говорит в своей книге «История второй мировой войны», что
британцы имели 710 танков, в том числе новые и скоростные
американские танки «Стюарт», не говоря уже о других 500 танках,
брошенных в битву. Им противостояли 174 немецких и 146
устаревших итальянских танков.
Британцы располагали 690 самолетами против 120 немецких и 200
итальянских. Следовательно, Черчилль мог утверждать в речи,
передаваемой по Би-би-си 18 ноября 1941 года, что «британская армия
в пустыне запишет новую страницу в истории, сравнимую с
Ватерлоо».
Этого не случилось. Наоборот, Роммель очень смело нанес
контрудар. В конце он вынужден был отступить, но 22 декабря под
Эль-Хассиат уничтожил 65 неприятельских танков. Когда в начале
1942 года он перешел в наступление, то продвинулся на 400
километров.
О необходимости вывести из строя Роммеля и его штаб накануне
британского удара (17 ноября) было решено на высшем уровне в
Лондоне. Речь шла о дополнении к плану операции «Крестоносец».
Больше всего меня интересовало то, что бри-ганцы в обычный план
наступления ввели исключительно смелую идею, которая могла
решить успех всей операции.
«Комбинированную операцию» против Роммеля в его ставке
тщательно готовил штаб адмирала сэра Роджера Кейса. В ней должны
были участвовать его сын, полковник Джеффри Кейс и… полковник
Роберт Лэйкок. Сто солдат прошли тщательную тренировку. Кейс
выбрал 53 человека, которые были разделены на три группы под
командованием Лэйкока. Он вместе с сержантом и двумя солдатами
образовывал первую группу и должен был лично следить за
возвращением команды. Планировалось, что вторая группа, состоящая
из шести человек под командованием старшего лейтенанта Кука, будет
действовать вне ставки Роммеля, выведет из строя электростанцию и
перережет телефонные и телеграфные провода. Третья группа должна
была войти в здание. Ею командовал Кейс; его помощник капитан
Кэмпбелл отлично говорил по-немецки и по-арабски. Британские
агенты еще раньше доставили в Лондон фотографии и планы
центрального здания в Беда Литтория, а также окружающих его вилл и
складов.
В Англии, Франции и Соединенных штатах были опубликованы
многочисленные выдуманные донесения о рейде: «Большая часть
штаба Роммеля уничтожена (…) Четыре полковника убито (…)
Страшная паника охватила немцев…» и так далее.
Благодаря рапортам, попавшим в подразделение «Иностранных
армий Запад» сухопутных войск, документам, переданным через
«Бранденбург», а также нашим радиоперехватам, в 1943 году я мог
воссоздать значительную часть событий. Сегодня уже Питер Янг в
иллюстрированной книге «Диверсионно-десантный отряд» (Нью-
Йорк, 1969) и Поль Кэрелл в книге «Африканский корпус»
обнародовали детали этого рейда. Если Янг иногда дублировал детали
из книги Хилари Ст. Джорджа Сандерса «Зеленый берет», то Кэрелл
опубликовал сопоставленные между собой донесения очевидцев,
главным образом майора Пешела, штабного врача Юнга и адъютанта
Ленцена.
Акция происходила следующим образом. Янг и Кэрелл молчат об
этом, но, по всей вероятности, во время высадки десанта с подводных
лодок «Тобэй» и «Талисман» на расположенный на пиренейском
берегу пляж Хамма в ночь с 13 на 14 ноября отряд потерял более 20
человек. Волны поглотили также значительную часть снаряжения и
взрывчатки, думаю, она предназначалась для взрыва той части ставки,
где, по мнению англичан, находился Роммель. Несмотря на это,
принимая во внимание ожидаемое 18 ноября наступление Каннингема,
операцию нельзя было отложить. Так как только 29 из 53 солдат
смогли достичь берега, планы необходимо было изменить. Принятое
решение и выполнение задания, несмотря на превратности судьбы,
несомненно, делает честь Лэйкоку, Кейсу и их товарищам.
Группы Кука и подполковника Кейса (с адъютантом Кэмпбеллом)
спрятались в гроте, а затем в кипарисовой роще. Они находились в
укрытии до 18.00 17 ноября. Янг сообщает, что британцев
обеспечивала банда вооруженных итальянскими винтовками
разбойников, главарь которых имел головной убор, напоминающий
ярко-красный тюрбан. Несомненно, речь идет об информаторах
капитана Д. Е. Хазелдена, офицера британской Longe Range Desert
Group,[137] который встретил отряд на пляже Хамма.
Во время продвижения отряда к цели атаки с 17 на 18 ноября над
Беда Литтория разразилась сильнейшая гроза, и с неба полились
потоки воды. Подобная погода причинила англичанам много вреда во
время высадки, но сейчас была им на руку.
Янг пишет о встреченном ими в сопровождении арабо-итальянском
солдате, которого Кэмпбелл смог обмануть, представляя своих людей
как «немецкий патруль». Это кажется маловероятным, так как отряд
ничем не напоминал патруль. Наконец измазанные в черный цвет лица
солдат диверсионно-десантного подразделения оказались перед
ставкой. В замешательстве их никто не остановил. Кук и его люди
смогли без помех повредить генератор тока и перерезать телефонные
провода. Затем события развивались так, будто кто-то в темноте
таинственным образом вел Кейса, Кэмпбелла и их людей прямо в
помещение, где работал или отдыхал Роммель.
Все провалилось с первых секунд атаки, ибо встреченный
ординарец так энергично защищался от набросившегося на него с
кинжалом сержанта Терри, что даже не получил телесных
повреждений.
Завязался бой. Кейс и Кэмпбелл верили в Терри и не зажгли
фонарей, впрочем, у них не было времени для вмешательства.
Боровшиеся колотили в дверь, ведущую в прихожую. Ординарец
вызвал помощь. Дверь открылась, и старший сержант Лентцен
выстрелил вслепую из пистолета, попав Кейсу в бедро. Тот сразу же
бросил над Лентценом в комнату две гранаты. Кто был в том кабинете?
Кейс не знал. В результате взрыва гранат погиб только сержант
Ковасич.
В этот момент лейтенант Кауфольц появился на лестнице второго
этажа. В свете взрыва гранат он заметил Кейса и сразу же выстрелил в
него — пуля попала прямо в сердце. Сам лейтенант упал,
подкошенный очередью из автомата Кэмпбелла.
Смертельно раненый, лейтенант продолжал вести огонь и
раздробил кость своему убийце.
 Снаружи раздалась автоматная очередь. Один из бойцов
диверсионного отряда застрелил лейтенанта Ягера, который,
разбуженный, выскочил наружу в одной пижаме, когда взрыв гранаты
разрушил окно и стену его комнаты, наверное, он думал, что началась
бомбардировка.
Люди Кейса, оказавшись в прихожей, обнаружили потерю своих
командиров и, убежденные, что их атакуют снаружи, начали отступать.
По дороге, в темноте, они убили прибежавшего рядового Боксхаммера.
По правде говоря, когда Лентцен выстрелил в Кейса, а последний
бросил гранаты, операция была обречена на неудачу. Поднятого шума
оказалось достаточно, чтобы в батальоне объявили тревогу.
С немецкой стороны было убито четыре человека: лейтенанты
Кауфольц и Ягер, сержант Ковасич и рядовой Боксхаммер.
Из числа британцев погиб Кейс, Кэмпбелл был тяжело ранен. Ногу
можно было ампутировать, но немецкий врач доктор Юнге спас ее.
Подводя итог, необходимо вспомнить еще примерно двадцать солдат
диверсионно-десантного отряда, утонувших в море.
Полковник Лэйкок приказал подчиненным рассеяться, так как
погода делала невозможной посадку на корабли, а погоня уже
началась. Все англичане были взяты в плен, кроме Лэйкока и Терри,
которые смогли добраться до британских позиций после, как написал
Черчилль, «пяти недель доводящих до отчаяния приключений». К
тридцати бойцам отряда отнеслись не как к партизанам, а как к
военнопленным. Кейсу и четырем погибшим немцам воздали воинские
почести. Они были похоронены рядом на малом кладбище в Беда
Литгория.[138]
Что делал генерал Роммель во время атаки? Черчилль ограничился
словами: «Был атакован один из домов ставки генерала Роммеля, убито
несколько немцев, но Роммеля там не было». В действительности
командующий Африканским корпусом отсутствовал в Циренайке с
конца августа. Он устроил свою ставку в Гамбуте, между Тобруком и
Бардией.
В Беда Литтория находилось лишь начальство интендантской
службы Африканского корпуса, руководимое майором Пешелом,
капитаном Вайцем и несколькими другими офицерами. Как
британские службы могли допустить такую грубую ошибку, ведь они
располагали в Северной Африке сетью хорошо информированной
агентуры?
Первым уроком поражения британцев стало убеждение в том, что
командир подобного рода экспедиции должен по мере возможности
лично проверять подлинность информации, служащей основанием для
проведения акции. Тогда я решил никогда не действовать без
получения максимума информации из различных источников. Когда
это было возможно, я хотел иметь собственную информацию. Вы
увидите, как это мне удавалось.
Второй урок усилил мое убеждение: полная внезапность является
необходимым условием успеха операции. Она должна длиться
несколько минут, и это время должно быть тщательно рассчитано.
Шотландские коммандос не смогли ликвидировать Роммеля,
однако они могли уничтожить интендантскую службу при условии
тишины. Перестрелка и взрыв двух гранат в начале атаки обрекли ее
на провал. Если бы речь шла о ставке какой-нибудь армии,
шотландский отряд даже не успел бы скрыться, так как сразу же
вмешались бы подразделения охраны.
Несомненно, целью этой экспедиции не был саботаж. Рейд
проводился таким образом, что я сомневаюсь, чтобы его
действительной задачей был захват Роммеля. Двум участникам
экспедиции, которым удалось с огромными трудностями выбраться из
тяжелого положения, было бы очень неудобно транспортировать
похищенного генерала. Следовательно, речь шла о его ликвидации, и
это объясняет способ проведения атаки.
Если бы план разгрома ставки Роммеля был выполнен четко, акция
имела бы шанс на успех. Командующий немецкими войсками в
Африке мог быть убит или тяжело ранен. Однако похитить его было
бы значительно труднее. Даже если бы во время атаки генерал не
пострадал, то некоторые из его заместителей и помощников могли
быть убиты или ранены. Следовательно, работа его штаба была бы
сильно нарушена, связь прервана, и все это — во время наступления
неприятеля. Даже частичный успех шотландского спецотряда
негативно повлиял бы на боевой дух наших солдат не только в Африке,
но и на других фронтах, в том числе и на Восточном. Это был еще
один урок — на сей раз вставал вопрос охраны наших штабов, которые
так плохо патрулировались, что в любой момент могло произойти
самое худшее. Нашим интендантам из Беда Литтория необходимо
было лучше заботиться о собственной же безопасности. Ординарец,
защищавший свою жизнь от английского кинжала, даже не был
вооружен.
Вторую операцию против Роммеля, на этот раз
крупномасштабную, британские спецподразделения предприняли в
августе 1942 года.

Во Фридентале я ввел строгие меры безопасности. Парк уже был

огражден четырехметровой каменной стеной, поэтому быстро удалось
улучшить систему предупреждения. Ночью территория
патрулировалась, но самыми лучшими нашими охранниками были
специально натренированные собаки.
«Волчье логово» (ставка фюрера) располагалось в лесу вблизи
Кентшина в Восточной Пруссии. Генерал-полковник Йодль неспроста
говорил, что «в «логове» было одновременно что-то от казармы,
монастыря и концентрационного лагеря».
Географическое положение облегчало реализацию мер
безопасности, которые делали фактически невозможной любую атаку
диверсионных спецподразделений. Вокруг ставки находились три
зоны безопасности, окруженные колючей проволокой и сеткой, которая
вокруг внешней зоны достигала высоты в пять метров. Чтобы войти
внутрь, необходимо было предъявить пропуск и документы офицеру,
находящемуся на первом посту (зона III). Документы тщательно
проверялись. Затем следовал телефонный звонок на пост зоны II,
который уточнял, ожидают ли входящего, и если ожидают, то кто
именно. Гость записывался в реестр, в котором указывал свою
фамилию, звание и цель визита. Время въезда и выезда отмечалось с
точностью до минуты, поэтому 20 июля 1944 года после поспешного
отъезда фон Штауффенберга подозрение сразу же пало на него.
Далее дорога следовала через лес, к контрольному посту зоны II, на
котором был установлен шлагбаум.
Только лишь миновав его, можно было попасть в зону I, которая
представляла из себя нечто вроде большого парка с разбросанными
кое-где зданиями с кустами на крышах. Наблюдаемый с высоты
птичьего полета ландшафт создавал иллюзию леса. Через огромные
маскировочные сети торчали вершины более высоких деревьев.
Внутри зоны I располагалась еще специальная зона Гитлера, в которую
даже офицеры командования вермахта не имели свободного доступа,
«кроме генерала Варлимонта», как уточнил перед Нюрнбергским
трибуналом (3 июня 1946 года) генерал Йодль. Две внешние юны
внутри, как и зона III снаружи, днем и ночью патрулировались
часовыми. Гитлера охраняли не «подразделения полиции Гиммлера»,
как часто пишут, а батальон вермахта[139] под командованием
полковника Эрвина Роммеля, который на момент начала войны
выполнял обязанности коменданта ставки верховного
главнокомандующего. Гитлер хорошо знал Роммеля и доверял ему.
Думаю, что если бы все «шотландское спецподразделение»
действительно нанесло удар по штабу Роммеля в ноябре 1941 года, то,
несмотря на личные качества солдат и совершенство их снаряжения,
перед людьми Лэйкока стояла бы очень трудная задача.
До 20 июля 1944 года Гитлер почти не интересовался мерами
безопасности. Как говорил мне адъютант Гитлера по делам
Люфтваффе полковник Николаус фон Белов, фюрер терпел их,
«принимая во внимание свой долг по отношению к немецкому народу
и его солдатам». Я убежден, что, несмотря на все выдумки о нем, он
никогда не носил бронежилета и «бронированной шапки». Однако
когда 20 июля были смертельно ранены находившиеся рядом с ним
генералы Шмундт и Кортен, а также полковник Брандт, Гитлер
потребовал усилить охрану. С этого момента любой офицер,
вызванный в ставку, должен был оставить свой пистолет на посту зоны
I.[140]
Меня девять раз вызывали в «Волчье логово», также я пролетал над
ним на самолете. Маскировка была великолепной — мы видели только
деревья. Автомобиль петлял по таким крутым дорогам (естественно,
охраняемым), что лично я не смог бы определить местонахождение
ставки, укрытой в лесном массиве длиной семь или восемь
километров.
Бергхоф, баварскую резиденцию Гитлера, можно было заметить с
воздуха. Но там, как и в «Волчьем логове», противовоздушная оборона
была чрезвычайно сильной. Авиация противника дважды наносила
удары по этой ставке Гитлера, теряя при этом половину самолетов.
Покушения, совершенного 20 июля, практически невозможно было
избежать. Гитлер лично знал полковника Штауффенберга, с которым
беседовал несколько раз об организации новых дивизий, так
называемых «Народных гренадеров». Никто не предполагал, что в
портфеле, оставленном полковником под конференц-столом, находится
бомба.

Нам уже известно, почему генерал Роммель не мог быть в Беда

Литтория убит, ранен или тем более похищен.
После изучения деталей данной операции я твердо решил, что
солдаты, которыми мне придется командовать во время специальных
операций, будут стрелять только в случае крайней необходимости.
Безусловно, мы все умели стрелять из различного оружия. Но этого
не нужно было делать. Я открыл хороший (проверенный в будущем)
метод удержать солдат от стрельбы: самому находиться во главе
подразделения и не стрелять. Такая позиция всегда прибавляла
уверенности идущим за мной, усиливая доверие, а от этого во многом
зависело успешное выполнение операций по освобождению
Муссолини и «Фауст-патрон»,[141] выполненных почти бескровно.
В обоих случаях я находился во главе подразделения и ни разу не
выстрелил. Бежавшие за мной солдаты, находившиеся под моим
непосредственным командованием, получили приказ открывать огонь
лишь после моего первого выстрела; они подчинились и не стреляли.
Это привело полковника Штирлинга в нескрываемое изумление.
Конечно, гораздо легче продвигаться вперед при огневой
поддержке, поэтому во время подготовки некоторых спецопераций
особое внимание уделяется сильному и концентрированному огню по
неприятелю. Но с моей стороны было бы психологической ошибкой
трактовать итальянцев и венгров как врагов; подобная позиция
противоречила бы даже духу порученных мне заданий. Однако они
были противниками и имели приказ стрелять в нас.
Захваченный врасплох противник оказывается сконфужен видом
приближающего неприятеля, который появляется неожиданно и
ошеломляюще там, где, согласно логике, появиться не должен был.
Когда враг не в состоянии верить тому, что видит, продлевается эффект
внезапности, необходимый для успешного проведения операции.
Однако, если нападающие выстрелят хотя бы один раз, у
защитников срабатывает инстинкт самосохранения и они, из-за
обыкновенного рефлекса, отвечают огнем. Нет ничего более
заразительного, чем стрельба. Мне приходилось видеть на фронте
целые части, которые вдруг среди ночи начинали палить из всех
орудий только потому, что какой-нибудь дозорный выстрелил в воздух.
Не стрелять! Самый трудный момент — это вхождение в контакт с
противником. Такая тактика требует от участников спецоперации
крепких нервов и непоколебимого взаимного доверия.
Не многие теоретики имели столь же ясное суждение, как Карл фон
Клаузевиц, написавший в своей книге «О войне», что сущностью
войны является навязывание своей воли неприятелю. «Для достижения
данной цели нам необходимо разоружить врага — в этом заключается
непосредственная цель военных действий». Клаузевиц изучил условия
достижения этой цели. Однако осмелюсь сказать, что ни он, ни
отважный Штирлинг не могли и вообразить, что можно разоружить
противника без единого выстрела — просто захватив его врасплох.
 Глава третья
Почему Гитлер не изготовил атомную
бомбу. Оружие «V»
План Линдеманна (30 марта 1942 года): пятьдесят два немецких города с населением более 100 000 жителей
должны быть разрушены — Ошибки маршала Геринга — Успехи немецких ученых в области ядерной физики —
Фантастические слухи о тайном оружии массового поражения — Рейды на фабрику тяжелой воды в Норвегии —
Тяжело больной Гитлер принимает меня в ставке: «Радиоактивное оружие означало бы конец цивилизации» —
Изготовление атомной бомбы по переписке — Тезис физика Филиппа Ленарда — «Табун» и Шпеер — Операция
«Рейхенберг»: я воображаю себе, что можно пилотировать «V–I» — Планы и прототипы у Хейнкеля — Скептицизм
фельдмаршала Мильха — Неудачи — Анна Рейтш объясняет мне их причину — Рейтш оценивает летающую бомбу:
«Прекрасный самолет!» — Ракета «V-2» — Гитлер присваивает Вернеру фон Брауну звание профессора —
Предсказание Гитлера — Другие ракеты, производные «V-2» и реактивные самолеты — Операция «Скрепка»: грабеж
и добыча победителей — Мнения У. Черчилля и генерала Д. Эйзенхауэра.

Я считаю нормальным, что сражающийся за родину солдат,

который понимает, что Европе грозит опасность, желает победить.
Когда весной 1943 года я оценивал ход войны на общей
оперативной карте, было ясно, что Восточный фронт держится.
Однако я знал по собственному опыту, какой грозной силой является
русская армия — как по причине своей численности, так и по причине
обеспеченности новейшей техникой, полученной из Соединенных
Штатов, Великобритании и Канады.
В июле 1942 года наступление генерала Роммеля в Северной
Африке было остановлено примерно в 100 километрах от
Александрии. 8 ноября американцы высадились в Касабланке, Оране и
Алжире. Силы «оси», вынужденные воевать на два фронта, терпели
поражения из-за численного превосходства противника.
Немецкие города сделались целью для атак британской и
американской авиации. С мая 1942 года во время налетов тысяч
бомбардировщиков гибло множество людей. Были разрушены Кельн,
Эссен, Дуйсбург, Гамбург, Мангейм, Дортмунд и другие открытые
города. Атакам подвергались не только фабрики; в результате
«ковровых бомбардировок» погибли десятки тысяч женщин и детей. В
июле 1943 года Гамбург горел как факел, так как на город было
сброшено 9 тысяч тонн зажигательных и разрушительных бомб.
Союзники надеялись, что «немецкий народ взбунтуется против своих
властей» и революция большевистского типа вынудит Германию
капитулировать. Это было мнение Фридерика Линдеманна, научного
советника Bomber Commander RAF,[142] выраженное 30 марта 1942
года в рапорте, поданном Черчиллю: 52 немецких города с населением
более ста тысяч человек должны быть разрушены.
Маршал Третьего рейха Геринг совершил подобную ошибку в 1940
году, приказав бомбить Лондон. Нам известно количество жертв
Люфтваффе и оружия V-І и V-2 за всю войну: 60 227 убитых и 87 900
раненых. Определить количество жертв англо-американских
воздушных рейдов на Германию невозможно. Только в подвергшемся
бомбардировке Гамбурге погибло 53 000 человек, и 160 000 было
ранено. Официальное количество погибших во время бомбардировки
Дрездена колеблется от 250 000 до 300 000 из числа 630 000 жителей.
Горело восемнадцать километров города. Когда этот гигантский
костер, пламя которого взвивалось вверх на десятки метров, наконец
погас, смогли опознать — главным образом благодаря кольцам —
лишь около 40 000 жертв… В конце февраля 1945 года в Дрездене
находилось 420 000 беженцев с востока, преимущественно женщин и
детей.
Думаю, что ответственность Геринга за ход войны в воздухе
велика. Он уже в 1940 году поверил, что мы выиграли войну. Из-за его
иллюзий мы не изготовили реактивные самолеты на год или два
раньше, а ведь наши специалисты уже в 1939 году работали над
турбореактивным двигателем. Если бы тогда появились наши
реактивные самолеты, это был бы неприятный сюрприз для
бомбардировщиков и истребителей неприятеля.
Я встречал маршала Третьего рейха Геринга как командующего
Люфтваффе в своей ставке и как солдата на фронте в районе города
Шведт-на-Одере. В Нюрнберге моя камера находилась напротив
камеры Геринга, пока обвиняемых и свидетелей не разместили в
разные крылья здания. Он тогда показал победителям пример
мужества, благоразумия и логики, не лишенной остроумия. Не в моем
обычае обвинять человека, который не может оправдаться. Однако
необходимо сказать, что деятельность маршала Третьего рейха в 1941–
1945 годы отягощает его большой виной в отношении немецкого
народа и Европы.
Во Фридентале моя карта говорила сама за себя. Я не был
дипломированным штабным офицером, но понимал ее язык. Вывод
таков: чтобы победить в конфликте, необходимо использовать два
дополнительных метода. Это война новых концепций, а также
инженерной мысли. Большой технический потенциал народа
необходимо было хорошо проработать, стимулировать военными,
политическими и дипломатическими открытиями, чтобы поставить его
на службу более смелой военной стратегии и тактике.
Будущему историку, наверное, покажется странным, что Германия
не изготовила атомную бомбу, хотя теоретические и практические
возможности существовали у нее уже с 1938 года. Именно в конце
этого года профессора Отто Ган и Фриц Штрассман доказали
химическим путем расщепление ядра атома, за что Ган получил в 1944
году Нобелевскую премию. Он работал в институте кайзера
Вильгельма в Берлине и Далеме с профессором Вейнером
Гейзенбергом, а также группой выдающихся ученых. Ассистентом
Гейзенберга был Карл Фридрих фон Вайцзекер, сын дипломата Эрнста
фон Вайцзекера, известного уже нам участника заговора против
Гитлера.
Профессор Отто Фриш, который спрятался в Англии после многих
лет работы в Германии, первый (в январе 1939 года) доказал
расщепление атомного ядра. Его тетя, госпожа профессор Лиза
Мейтнер, бывшая сотрудница профессора Отто Гана, находилась всю
войну в изгнании в Стокгольме.
Был в Германии, кажется, в Гамбурге, еще один институт, который
очень давно начал работать с атомом. Его директором был молодой и
способный физик Манфред фон Арденне (после войны работал в
СССР и ГДР). Йозеф Геббельс очень интересовался работой этого
института.
После войны многие немецкие физики заявили, что они сделали
все, что было в их силах, чтобы Германия не смогла создать атомную
бомбу. По моему мнению, с моральной точки зрения это было бы
похвально, если бы соответствовало действительности. Однако эти
люди противоречат истине.
 С 1939 года внимание Гитлера приковывали фантастические
возможности, которые дает расщепление атома. Я знаю, что осенью
1940 года он долго беседовал на эту тему с министром вооружения и
боеприпасов доктором Тодтом. Мнение фюрера не изменилось. Он
всегда считал, что использование атомной энергии в военных целях
означало бы конец человечества.
Сегодня нам известно, что Гитлер познакомился не только с
рефератом Гейзенберга «Распад атома; конструкция атомного реактора
и циклотрона», прочитанным в 1942 году в институте кайзера
Вильгельма, но и со многими другими документами, касающимися
научных исследований в этой области до 1940 года. Альберт Шпеер,
мемуары которого были изданы в 1969 году, написал, что Гитлер «не
был в восторге от возможности превращения земли под его властью в
раскаленную звезду». Он написал так на основании нескольких бесед с
Гитлером о «возможности создания атомной бомбы», а значит, что для
Адольфа Гитлера этот вопрос не являлся актуальным. В качестве
доказательства хочу привести личное свидетельство.[143] В октябре
1944 года меня вызвали в ставку. Как раз шла подготовка наступления
в Арденнах, и Гитлер хотел мне передать первые директивы,
касающиеся операции «Гриф».
В то время много говорилось о немецком «тайном оружии» —
сказывалась активная пропаганда доктора Геббельса.
Ходили странные слухи о разработке и даже существовании
фантастического оружия массового поражения. Как всегда, они
распространялись людьми, получившими «информацию из
достоверных источников», проверить которую не представлялось
возможным. На тот момент я был занят другими делами, но, по
крайней мере, знал, что речь не идет о химическом оружии, — к
счастью, оно не использовалось противником в этом жестоком,
безумном мировом конфликте.
Говорили якобы о противовоздушном снаряде, который, изрываясь
среди эскадрильи вражеских бомбардировщиков, вызывал
возникновение на большой площади так называемого абсолютного
нуля температуры, равной -273 °C, который, конечно же, оказывал
разрушительное воздействие на самолеты. Однако чаще всего
говорилось о другом оружии, в действии которого используется
радиоактивность.
 Я не специалист по ядерной физике, но мне было известно, что
возможно создание бомбы, использующей эффект освобождения
атомной энергии урана. Мое внимание привлек авиационный рейд
неприятеля, проведенный в начале 1943 года против фабрики,
производящей тяжелую воду в Норвегии, — ее бомбардировали и
следующей осенью. Кроме того, был потоплен один из наших
кораблей, транспортировавший тяжелую воду.
Когда я прибыл в ставку, мне сказали, что Гитлер, несмотря на
подкосившую его тяжелую болезнь, хочет немедленно со мной
побеседовать. У меня сложилось впечатление, что он очень изменился
и исхудал, но мысли его как всегда были точны. Вероятно, я являюсь
одним из немногочисленных, если не единственным собеседником
Гитлера, которого он принял, находясь в кровати. Он извинился за
такой прием, после чего приказал мне сесть и быстро изложил
основные стратегические и тактические цели наступления в Арденнах,
а также свою концепцию.
Я видел перед собой человека, которому не нужно было создавать
видимость и блеск, показывая свою личность. Он говорил немного
охрипшим, но тихим и спокойным голосом, и от него исходила
необыкновенная сила убеждения. Он был уверен, что, несмотря на
предательство и ошибки, немецкие войска одержат победу.
Наступление будет успешным, и к тому же «оружие, возникшее
благодаря современной, действительно революционной технике,
полностью захватит неприятеля врасплох».
Соединив слова Гитлера с тем, что я знал о Норвегии, и с
выступлениями доктора Геббельса, спонтанно и, конечно же, без
вопросов я высказался о слухах на тему искусственной
радиоактивности и о ее возможном использовании. Гитлер вонзил в
меня горящий, лихорадочный взгляд и ответил:
— Известно ли вам, Скорцени, что если использовать энергию,
освобожденную при расщеплении атома и радиоактивности в военных
целях, то это означало бы конец планеты?
— Результаты могли бы быть страшными…
— Несомненно были бы! Предположим, что радиоактивность
можно контролировать и использовать в качестве оружия. Последствия
также были бы катастрофическими. Когда у меня был доктор Тодт, я
прочитал, что одна бомба, радиоактивность которой в принципе
контролируема, может освободить энергию, сравнимую с энергией
больших метеоритов, упавших в Аризоне и в Сибири у озера Байкал.
Это значит, что жизнь во всех ее проявлениях, не только люди, но
также звери и растения, будут уничтожены в радиусе сорока
километров. Это был бы Апокалипсис. А, кроме того, возможно ли
сохранить это в секрете? Невозможно! Нет! Ни один народ, ни одна
группа цивилизованных людей сознательно не возьмет на себя такой
ответственности. Ведь после атомных ударов и контрударов
человечество может само себя уничтожить. Разве что племена,
живущие в верховьях Амазонки и джунглях Суматры, имеют какой-то
шанс выжить.
Эти замечания, сказанные мимоходом, Гитлер произнес в течение
нескольких минут. Но эти слова я четко вспомнил в августе 1945 года,
в начале моего тюремного заключения, когда стало известно об
атомных бомбах, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки. Это акция не
имела смысла, потому что император Японии уже спрашивал
американцев об их условиях заключения мирного договора.
В плену американские офицеры всех чинов непрерывно
допрашивали меня об одном и том же: «Как вы вывезли Гитлера в
конце апреля и куда его доставили?»
До сих пор помню испуганное лицо американского офицера,
которому я ответил, утомленный вопросами подобного рода: «Адольф
Гитлер мертв, но он был прав, говоря, что вы и я будем спасшимися
людьми с Амазонки».
Американец наверное подумал, что он напал на след или же что
усталость помутила мое сознание, так как он приказал принести мне
чашечку кофе.

Маргарет Гоуин сообщает в интересной работе «Britain and Atomic

Energy»[144] (1964), являющейся официальной хроникой британской
Организации атомных исследований с 1939–1945 годов, что среди
создателей бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки, оказались
беженцы из Германии: Пейерлс, Фриш, Ротблат и другие, а также
Клаус Фухс, который позже был осужден за выдачу атомных секретов
русским.
Госпожа Гоуин пишет, что с 1941 года английские специалисты,
исследующие атом, благодаря сотрудничеству с Intelligence Service,
«систематически следили за деятельностью великих немецких
ученых». «Такие наблюдения, — доказывает автор, — могли принести
пользу, так как среди ученых, работающих в Англии, было много
беженцев из Германии».
Ведущие американские ученые Якоп Роберт Оппенгеймер и Лео
Шилард получили образование в Германии (университет в
Геттингене).
Полностью соглашаясь с Маргарет Гоуин, позволю себе заметить,
что значительная часть атомной бомбы была создана по переписке.
Нам известно, что «корреспондентов» было достаточно.[145]
В июле 1945 года в Потсдаме Уинстон Черчилль уведомил Сталина
об использовании атомной бомбы в Хиросиме. В своих мемуарах
британский премьер подчеркивает, что советский диктатор принял это
известие безразлично, и дополняет: «Бесспорно, он не отдавал себе
отчета в важности того, что ему было только что сообщено». А вот и
неправда. Благодаря Фухсу, Сталин знал об атомной бомбе столько же,
сколько Черчилль, если не больше.
Думаю, позиция Гитлера была продиктована, прежде всего, своего
рода инстинктом самосохранения человеческой натуры, которая не
хочет уничтожить сама себя. Он находился под влиянием лауреата
Нобелевской премии, славного физика Филиппа фон Ленарда, с
которым поддерживал дружеские отношения. Нам известно, что
Ленард очень рано проявил симпатию к национал-социалистскому
движению и по этой причине имел даже «неприятности» перед самой
смертью в 1947 году.
Ленард считал радиоактивность, пробужденную на нашей планете
с целью уничтожения, самым большим безумием человека и
настоящим самоубийством человечества. Задолго до того, как
подобное мнение высказал Оппенгеймер, он считал славу Альберта
Эйнштейна, известного ему по институту кайзера Вильгельма, очень
спорной.[146]
Фюрер действительно не считал исследования с целью создания
ядерного оружия самыми важными, но ядерная физика в Германии не
была «заброшена» в том смысле, что ученые могли продолжить свою
работу. Сотни специалистов, первоначально призванных в армию, в
1942 году вернулись в родные лаборатории.
 Гитлер, который во время первой мировой войны оказался жертвой
отравляющего газа (иприта), запретил ведение химической войны.
Однако он опасался, чтобы такую войну нам не навязали. Наши
химики открыли новый газ — табун, — против которого, как известно,
нет защиты. Шпеер утверждает, что хотел его использовать в феврале
1945 года, и то против Гитлера. Скажу, что в декларации Шпеера на
тему этого убийственного намерения я не очень верю.[147]
Зато нельзя было не поверить в удивительное оружие, каким были
«V-І» и «V-2». Часто их путают между собой, и поэтому сообщу
несколько необходимых деталей.
«V-І» или «летающая бомба», которая официально называлась «Fi-
103» (Fieseier 103), — тип непилотируемого самолета-снаряда,
приводимого в движение пульсионным двигателем. Его скорость
равнялась 640 км/ч, радиус действия до 300 километров, вес —
2200 кг, в том числе около 850 кг взрывчатого материала,
размещенного в носовой части.
Траектория полета «V-І» зависела от настроенного жироскопа,
регулирующего высоту и направление полета. После перелета на
запланированное расстояние двигатель останавливался, и «V-І»
пикировал к земле. Этот был неточный снаряд. Направление полета
могло измениться из-за ветра, его можно было перехватить, конечно
же, без малейшей ответной реакции. В 1944 году самым большим
преимуществом «V–I» была невысокая цена производства и топлива.
Использование «V-І» имело также и определенный психологический
эффект.
«V-І» сконструировали в Люфтваффе, в Немецком
исследовательском центре планеризма и на предприятиях фирмы
«Физелер». Испытания проводились в Пеенемюнде, так как эта база на
берегу Балтийского моря располагала соответствующим
оборудованием. Серийно производимые «Фольксвагеном» «летающие
бомбы» запускались по рельсам с очень простой рампы, чаще всего по
три одновременно.
Мне представился случай посетить Пеенемюнд и участвовать в
запуске «V-І», и я прилетел туда вместе с полковником-инженером,
специалистом по самолетам-снарядам. Я спросил у него, можно ли
пилотировать «V–I».
 В тот же самый летний вечер 1944 года мы приступили к работе
вместе с инженерами предприятий «Физелера» и министерства
авиации. В вилле, расположенной на берегу озера Ванзее, десять
инженеров делали наброски на бильярдном столе и на полу.
Рассматривалась возможность размещения в «V-І» пилота на
катапультирующемся кресле и с парашютом.
Под утро решение было найдено. Оставалось только разработать
прототип. Доброжелательно настроенный к этой идее фельдмаршал
Мильх, статс-секретарь министерства авиации, дал мне «зеленый
свет» при условии, что проект одобрит комиссия из министерства. Ее
председателем был почтенный адмирал с развевающейся бородой, с
которым в начале мы беседовали о Ноевом ковчеге. После двух или
трех заседаний нам удалось получить положительное решение членов
комиссии, которые с самого начала усомнились в моей идее и все
время спрашивали: «Где вы возьмете рабочих, мастеров и инженеров
для изготовления нового прототипа? Ведь у нас нехватка рабочей
силы!»
Я ответил, что рядом с Фриденталем находится фабрика Хейнкеля,
которая не использует в полную меру свои производственные
мощности, и профессор Хейнкель лично предложил мне в помощь
троих инженеров и пятнадцать техников.
— Хорошо, — ответил адмирал «Ковчег», — но вы ведь можете
работать лишь с элементами уже существующих «V-І». Разве вам не
известно, что их слишком мало?
— Профессор Порше, мой друг, говорит по-другому. Как раз
недавно он был удивлен тем, что на его предприятиях находится
несколько сотен готовых «V-І», которые никто не забирает. Могу вас
заверить, господа, что он с радостью одолжит мне дюжину этих
снарядов.
— Главное — без осложнений! — предрешил «Ковчег».
Вскоре в моем распоряжении находилась пара небольших
мастерских у Хейнкеля. Я распорядился поставить в них столы,
кровати, и все — инженеры, мастера, рабочие — трудились без
отдыха, с удивительным энтузиазмом, иногда по четырнадцать часов в
сутки над реализацией того, что мы назвали операцией «Рейхенберг».
Когда я опять увидел фельдмаршала Мильха, он принял меня,
улыбаясь:
 — Ну что, Скорцени, надеюсь, вы довольны?
— Конечно, хотя мы потеряли две или три недели.
— Три недели для такого проекта ничего не значат! Пилотируемые
«V-І»! Если вы покажете мне прототип через четыре или пять месяцев,
то можете рассчитывать на мои поздравления.
— Господин фельдмаршал, я надеюсь, что покажу его вам через
четыре или пять недель.
Он внимательно посмотрел на меня, думая, что я шучу. Затем
улыбнулся и покачал головой:
— Думаю, что у вас слишком много иллюзий, мой дорогой. Но так
и должно быть. Главное, чтобы не очень много.
Мы поговорим о вашей машине через четыре или пять месяцев.
Успехов!
Наша мастерская у Хейнкеля была похожа на ремесленную, но мы
уже кое-чего достигли. Каждый день, если только представлялась
возможность, я проводил по несколько часов на моей «фабрике». Через
пятнадцать дней я велел доложить о себе фельдмаршалу Мильху и
сообщил ему, что три моих «V-І» готовы к полету.
Застигнутый врасплох Мильх разрешил мне произвести
испытательные полеты на аэродроме Гатов. Были назначены два
летчика-испытателя. Вместо того, чтобы выстрелить «V–I» с
установки для запуска, два из них сбросили с «Хейнкеля-111» на
высоте 2000 метров… Оба «V-І» разбились при посадке, пилоты были
ранены. Фельдмаршал Мильх разговаривал со мной довольно сухо,
приказал создать комиссию для установления причин несчастных
случаев и запретил мне пока производить какие-либо испытания.
Неужели мы работали очень быстро и слишком несерьезно?
Тогда меня пригласила к себе легендарная летчица Анна Рейтш. В
тяжелой катастрофе, произошедшей во время испытательного полета
на прототипе реактивного истребителя, она получила множество
переломов и выкарабкалась только благодаря своей сильной воле. С
тех пор Рейтш жила в доме Люфтваффе. Она поддержала меня, сказав,
что «V-І» можно пилотировать. Однако ей был дан формальный запрет
предпринимать какие-либо действия в данном направлении.
По ее мнению, причины несчастного случая можно было
определить, не дожидаясь результатов расследования комиссии. Они
были понятны — оба пилота до этого времени летали исключительно
на винтовых машинах, в то время как прототип был легче серийного
«V-І» и развивал скорость до 700 км/ч, а при посадке — 180 км/ч,
поэтому пилоты и не справились с заданием. Анна намеревалась
возобновить испытания, впрочем, как и два ее сослуживца,
пилотировавшие уже реактивные самолеты.
Я отказался, объясняя это полученными приказами и тем, что мы
не получим «Хейнкель-111» в Гатов для своих экспериментов. Анна
пожала плечами и сказала: «Я думала, вы более смелый. Если хочется,
то летать можно всегда. Мои сослуживцы посетили ваши мастерские и
исследовали первые «V–I». Я уверена, мы правы — это великолепные
самолеты. Мы еще поговорим с вами на эту тему, а пока — до завтра».
Должен признаться, я провел бессонную ночь. Третий несчастный
случай был вполне возможен. Имел ли я право вовлекать в эту
авантюру прекрасную женщину-птицу, о которой мечтали многие
молодые немцы? На следующий день Анна и ее товарищи убедили
меня отвлечь коменданта аэродрома. С безразличным выражением
лица я сказал ему, что пришло разрешение на продолжение операции
«Рейхенберг», после чего попросил «дельного совета» по какому-то
вопросу. Я приказал двум офицерам не оставлять коменданта ни на
минуту, сопроводить его в казино и позаботиться, чтобы он ни под
каким предлогом не позвонил в штаб фельдмаршала Мильха.
У меня сжалось сердце при виде «Хейнкеля», сбрасывающего
пилотируемый Анной «V-І». Без колебаний она взяла на себя
рискованное дело, зная, что соприкоснется с землей на скорости
180 км/ч. Не знаю почему, но я был уверен, что ей повезет. И повезло
— она приземлилась, «как бабочка», и возобновила испытание. Я
поздравил ее от всего сердца.
Она ответила: «Что за великолепный самолет! Благодаря ему мы
совершим великие дела, вот увидите!»
Оба сослуживца Анны также взлетели и приземлились без особых
трудностей. К сожалению, в будущем нас не ожидали военные успехи.
Когда разошлась весть о подвиге Анны и двух ее сослуживцев, мы
получили разрешение на изготовление пяти прототипов, на которых
могли тренироваться тридцать избранных пилотов. Из числа сотен
кандидатов мы выбрали во Фридентале еще шестьдесят добровольцев
из Люфтваффе. Наконец можно было осуществлять наиболее смелые
замыслы! К сожалению, из заказанных мною в начале 1944 года 500
кубических метров авиационного топлива была поставлена только
часть. Пилоты «V-І» оставались в моих подразделениях до окончания
войны. Большинство из них отличились храбростью и хладнокровием
во время проведения боевых операций.

После войны я видел американский фильм, фабула которого была

основана на эпизодах операции «Рейхенберг». Актриса, исполняющая
роль Анны, взбиралась на самолет-снаряд, наклонившийся на рампе, и
была запущена в полет на пляже какого-то северного моря.
Несчастья не миновали Анну, ее обвинили в том, что она якобы
вывезла фюрера из полыхающего Берлина в последние дни апреля
1945 года.[148] Она живет во Франкфурте-на-Майне, и я часто ее
навещаю. Анна всегда верила в немецкую родину и свободную,
живущую в согласии Европу. Если иногда я вспоминаю о ее подвиге,
она смеется и с энтузиазмом восклицает: «Это действительно был
прекрасный самолет! Вот если бы он появился у нас на шесть или
восемь месяцев раньше!»

«V-2» была не самолетом-снарядом, а ракетой, имевшей по одной

из последних версий длину 14,03 м, диаметр у основания 3,584 м и
1,651 м в головной части. Стартовый вес — 12,9 т, 70 процентов
которого приходилось на долю топлива. Радиус ее действия доходил до
400 километров; скорость 3000–5300 км/ч. «V-2» содержала в себе
около 1000 кг взрывчатого вещества.
Конструктором «V-2» был руководитель очень деятельного
коллектива молодых специалистов тридцатилетний инженер Вернер
фон Браун, принявший после войны американское гражданство. Он
получил мировую известность.
Браун работал в экспериментальном центре сухопутных войск в
Пеенемюнде, под руководством полковника Вальтера Дорнбергера,
который был не только отличным офицером, но и, как говорят
французы, Un chictype.[149] Первое решающее испытание «V-2»
(конечно же, без взрывчатки) провели 3 октября 1942 года в
Пеенемюнде. Ракета, достигнув высоты 80 километров, поразила цель,
находящуюся на расстоянии более 190 километров. Гитлер лично
интересовался испытаниями в Пеенемюнде. Он произвел Дорнбергера
в генералы, а молодому инженеру Брауну присвоил профессорское
звание. В начале июля 1943 года Гитлер вызвал их обоих к себе в
ставку. Шпеер вынужден был согласиться с фактом, который сегодня
известен всем — Гитлер понимал революционное значение ракеты «V-
2». После беседы с фон Брауном он заявил следующее: «Этот молодой
инженер сконструировал ракету, принцип действия которой
опровергает все известные до сих пор правила баллистики. Мы
сможем достать наших противников за океанами и на огромных
расстояниях. Однако я считаю, что этот молодой ученый прав, когда он
говорит, что благодаря более мощным ракетам мы получим
возможность исследовать пространство вокруг Земли, а также, быть
может, некоторые другие планеты нашей системы. Думаю, что
благодаря фон Брауну мы сделаем великие открытия».
Я был лично знаком с профессором Брауном во время войны, а
позже с ним переписывался. Это очень доброжелательный человек,
одаренный не только большими знаниями, но и живым воображением.
Браун, еще будучи совсем молодым инженером и работая в 1933–1936
годы в экспериментальном центре в Куммерсдорфе, уже являлся
специалистом по ракетам и мечтал об их использовании для
путешествий в космос и полетов на Луну.
Пеенемюнд находится на острове Узедом, там, где река Одер
впадает в Балтийское море, недалеко от нынешней немецко-польской
границы.
Через несколько недель после встречи Вернера фон Брауна с
Гитлером остров подвергся бомбардировке, его оборудование было
уничтожено и 800 человек погибло. Наши «почетные корреспонденты»
из Швейцарии и других государств имели к этому непосредственное
отношение.
Исследователей из центра распределили по другим местам, а в
Кохель в Баварии был сооружен «воздушный тоннель», в котором
воздух мог двигаться со скоростью до 4800 км/ч. Это значительно
превышало максимальную скорость, планировавшуюся для тестов
подобного рода самыми смелыми специалистами противника.
Как и «V-1», ракету «V-2» создавали на нескольких удаленных
предприятиях; окончательный монтаж осуществляли бригады
немецких рабочих.[150]
Вернер фон Браун и его молодые сотрудники оказались смелыми
открывателями будущего. Осмелюсь сказать, что они были
провидцами; их мысли уходили далеко в будущее. В начале 1944 года
профессор сделал одному журналисту заявление, тогда напоминавшее
цитату из повести Жюля Верна или отрывок из научной фантастики.
Однако это была лишь прелюдия к выполненным позже благодаря ему
работам. Нам известно, что его концепция многоступенчатых ракет,
берущая свое начало от «V-2», сделала возможным в будущем запуск
на орбиту искусственных спутников и посадку на Луну. Астронавтика
многим ему обязана.
Теории фон Брауна, иллюстрированные рисунками, дававшими
определенное представление об изготовлении ракеты, были
напечатаны в одной из немецких газет. Эта информация сразу же была
замечена прессой нейтральных государств.
Гиммлер распорядился посадить Брауна под домашний арест и
допросить его. Через неделю Гитлер отменил это распоряжение и
ликвидировал возникшую таким образом парадоксальную ситуацию.
Программа «V-2» предусматривала создание ракеты, способной
осуществить бомбардировку Нью-Йорка или Москвы. В конце марта
1945 года она была практически готова, а с июня должно было
начаться серийное производство.
Однако Советы приближались. Генерал Дорнбергер, Вернер фон
Браун, его брат Магнус, полковник Акстер, а также инженеры
Линденберг, Тессман и Хузель спасли значительную часть
документации и укрылись в Баварии. Они сдались американской 44-й
дивизии. В скором времени они подписали контракт, связывающий их
с американской армией, и в сентябре выехали в Соединенные Штаты.
За Атлантическим океаном было собрано, под строгим контролем,
127 самых лучших немецких специалистов. Американцы опасались,
что русские предпримут попытку их похитить. В 1947 году Вернер фон
Браун приехал в американскую зону в Германии, чтобы вступить в
брак со своей двоюродной сестрой Марией фон Квишторп. Церемония
и брачный ритуал происходили под охраной усиленных нарядов
армейской полиции. Затем молодожены уехали в Соединенные Штаты,
гражданином которых Браун стал позже, В 1955 году. Его назначили
директором Армейского агентства по вопросам баллистических ракет
и заместителем руководителя Национального управления по
аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА). Он
возглавил программу «Аполло», в результате которой 21 июля 1969
года на Луну высадились первые люди — Армстронг и Олдрин.

Я не смогу перечислить все новые типы и виды оружия,

изобретенные и произведенные немецкими специалистами начиная с
1941–1942 годов. Прототип самолета «Бахем» — «Ба-349» («Змея»)
должен был взлетать вертикально с пусковой установки и
предназначался для борьбы с вражескими бомбардировщиками.
Предполагалось, что пилот этого самолета выстрелит залпом двадцать
четыре реактивных снаряда. Во время первого испытательного полета
в реальных условиях машина разбилась при ударе о землю. При этом в
ней погиб старший лейтенант Лотар Зиберт, фактически явившийся
первым пилотом, взлетевшим вертикально с помощью реактивных
двигателей, точно так же, как сегодня взлетают американские и
русские космонавты.
Было разработано очень много противовоздушных ракет. Ракета
«С-2» («Водопад») класса «земля — воздух» была снабжена
радиовзрывателем и взлетала вертикально, направляемая оператором.
Ее скорость, равнявшуюся 2900 км/ч, намного превысила ракета
«Тайфун», достигавшая скорости 4500 км/ч. Она предназначалась для
образования заградительного огня противовоздушной обороны. Кроме
того, можно вспомнить двухступенчатые «Дочь Рейна», «Огненную
лилию» или «Ф-55», короткую и толстую «Энциан», имевшие один
главный и четыре вспомогательных реактивных двигателя, и так далее.
Мало кто знает, что первый немецкий реактивный самолет
«Хе-178» летал уже с августа 1939 года — он был создан профессором
Хейнкелем за три года. Реактивный истребитель «Мессершмитт-262»
(«Ласточка») достигал скорости 950 км/ч. Бомбардировщик «Арадо»
(«Ар-334») летал со скоростью 800 км/ч, достигая потолка полета
примерно в 8000 метров и имея радиус действия более 1000
километров.
В апреле 1945 года конструкторы бомбардировщика
«Хеншель-132» уничтожили прототип машины с улучшенным
турбореактивным двигателем (1000 км/ч, радиус действия более 2000
километров). Этот самолет поразил британских экспертов,
обнаруживших обломки машины и ее планы.
 Новое надводное и подводное оружие, о котором еще пойдет речь,
было не менее оригинальным и столь же революционным и
прогрессивным по сравнению с разработками противников, как и
изготовленное для войны в воздухе.
Я хотел бы обратить внимание на одну успешную акцию, которая,
возможно, не очень широко известна, проведенную союзниками
одновременно на Западе и Востоке против Германии после ее
безоговорочной капитуляции. Она заключалась в обнаружении и
присвоении всех немецких патентов и изобретений. На Западе она
получила кодовое название «Скрепка».
Во время демонтажа фабрик, которые не были разрушены
бомбардировщиками «освободителей», происходил легальный грабеж,
безусловно, самый красивый «бросок» в истории. Французские,
британские и иные оккупанты 1919–1925 годов казались детьми по
сравнению с авторами «переездов», осуществленных в 1945–1950
годы. Немецкие патенты и проекты ехали на Восток и Запад на
различных видах транспорта. Взятые в плен немецкие специалисты
часто сами приводили в порядок эти документы и давали необходимые
пояснения техникам победителей. Не будет преувеличением скачать,
что благодаря операции «Скрепка» в хозяйстве западных союзников
после 1945 года произошли полезные изменения во всех отраслях
промышленности. Американцы беззастенчиво признались, что
прибыль, полученная таким путем, перекрыла в несколько раз все их
затраты на ведение войны.
А сама война? Сначала процитируем хвастливое заявление
Черчилля в 1950 году, произнесенное им во время одной из публичных
лекций в Соединенных Штатах: «Это в сумке у Гитлера мы нашли
последние секреты, позволившие нам победоносно завершить войну в
Азии».
Зато генерал Дуайт Эйзенхауэр констатировал после войны: «Если
бы Германия имела в своем распоряжении «V-1» и «V-2» на шесть
месяцев раньше, вторжение на континент в июне 1944 года было бы
невозможным».
 Глава четвертая
От первой подводной лодки к новым
заменителям материалов
Адмирал Редер, традиционный командующий — Революционные идеи Карла Дёница, являвшегося
«Манштейном и Гудерианом моря» — Фюрер назначает Дёница главой государства — Его правительство не
капитулировало и не подало в отставку: капитуляция была только военная — «Одноместные торпеды» и
взрывающиеся лодки с дистанционным управлением — Успехи и неудачи обычных торпед — Подвиг Прена —
Воспоминания о заливе Скапа Флоу — Затопление французского флота в Тулоне — Роль Канариса — Три торпеды,
выпущенные по английскому военному кораблю «Нельсон», не взорвались, а Черчилль находился на палубе! —
Акустические и термические торпеды — Миниатюрная подводная лодка — Система «ноздрей» и «идеальная
подводная лодка» типа XXI — Новые управляемые снаряды «вода — воздух» — «Фриц» топит «Рому» — Черчилль
уважает достижения немецких подводных лодок — Битва на Атлантическом океане — От континентальной блокады
(1806 год) к заменителям — Размышления о современном энергетическом кризисе.

В изданном в конце 1943 года учебнике ВВС США,

предназначенном для пилотов, готовящихся для борьбы с подводными
лодками, мы можем найти информацию, которая не осталась без
внимания адмирала Дёница: «Вот примерный перечень потерь,
которые мы несем, если подводная лодка топит два товарных судна
грузоподъемностью 6000 тонн и один танкер грузовместимостью 3000
тонн: 42 танка, 8 мортир калибром 152 мм, 88 орудий калибром 87,6
мм, 40 противотанковых орудий калибром 40 мм, 24 бронеавтомобиля,
50 бронетранспортеров, вооруженных станковыми пулеметами марки
«Брем», 5210 тонн боеприпасов, 6000 винтовок, 428 тонн запчастей
для танков, 2000 тонн продовольствия, 1000 контейнеров с топливом».
В противоположность адмиралу Эриху Редеру, который еще в 1942
году придавал огромное значение крейсерам, Карл Дёниц, в 1935 году
только командор (старший лейтенант), являлся сторонником
подводных лодок.
Ознакомившись с мнениями специалистов разных стран, он
разработал метод атаки на конвой и корабли неприятеля с помощью
групп подводных лодок при поддержке (разведка, прикрытие) авиации.
Но напрасно он старался убедить Редера в правильности этой
революционной концепции.
 Назначенный в 1936 году командиром подводных лодок, Дёниц
вынужден был уменьшить свои претензии. Адмирал Редер тогда
сделал ему замечание, что отношения между Великобританией и
Третьим рейхом нормальные и фюрер не допустит начала войны
между двумя народами.
В результате после объявления нам войны Англией в сентябре 1939
года из 55 подводных лодок лишь 26 были «полностью готовыми к
бою». Тем временем подводная лодка «У-29» капитана фон Шухарта
потопила в сентябре 1939 года авианосец «Courageous» («Отважный»).
В октябре 1939 года подводная лодка «У-47» под командованием
капитана Прена вышла на рейд в заливе Скапа Флоу и потопила
линкор «Royal Oak» («Королевский дуб») водоизмещением 29 000
тонн. Я еще вернусь к этому фантастическому успеху, когда буду
писать о наших первых торпедах.
Командующий Эрих Редер был консерватором. Он служил в
императорском флоте уже в 1894 году, когда Дёницу было три года. В
октябре 1939 года Редер не понял, что самым эффективным оружием
против Англии являются подводные лодки, и это стало большой бедой
для моей страны. Манштейн и Гудериан свободно представляли
Гитлеру свои теории использования бронетехники, а у Дёница не было
возможности в 1936–1940 годы защитить перед Гитлером концепцию
«подводной войны» и тактику «волчьих стай».
Наверное, перспектива войны с Великобританией не привлекала
канцлера. Однако в мае 1941 года после полета Гесса он уже отдавал
себе отчет в том, что подписание договора с Черчиллем невозможно.
Следовательно, подводные лодки становились очень важным
стратегическим оружием.
В начале 1942 года, во время первой фазы битвы за Атлантический
океан, Дёницу необходимо было около 250 подводных лодок. В его же
распоряжении оказалось только 91 (23 из которых находились в
Средиземном море, 10 — в пути к секторам ведения военных
действий, 13 участвовало в различных миссиях, а 33
ремонтировались). Только 12 лодок сражались, а Дёницу было
необходимо их не менее 50, чтобы его тактика выдержала экзамен.
Когда в конце декабря 1942 года наши военные корабли не
атаковали большой англо-американский конвой «PQ-18» со
снаряжением для Советского Союза, пораженный Гитлер потребовал
объяснений. Лиддел Харт написал об этом: «Уведомленный по радио
Редер, слишком осторожный, отвел свои самые крупные суда, которые
смогли бы разбить эскорт». В результате фюрер заявил, что если
линкоры не годятся, то лучше их разоружить. Редер подал в отставку,
которая была принята, а его место занял Дёниц. К сожалению, 30
января 1943 года было уже слишком поздно.
У Дёница никогда не было в распоряжении достаточного
количества подводных лодок, чтобы применить разработанную им
лично тактику «волчьих стай». Необходимо добавить, что он, полный
горечи, жаловался в своей книге «Десять лет и двадцать дней», что
Люфтваффе маршала Геринга недостаточно сотрудничали с военно-
морским флотом.
Адмирал Дёниц был столь же хорошим стратегом, как и тактиком.
Можно сказать, что он был «Манштейном и Гудерианом моря». Это
прежде всего благодаря ему в начале мая 1945 года миллионы
немецких и европейских солдат и гражданских лиц избежали плена и
бойни.
Скажу больше: в Нюрнберге, как главнокомандующий военно-
морским флотом, он олицетворял собой честь вермахта — и ему
удалось ее спасти, по крайней мере, в глазах западных обвинителей.
Как и многие другие, он был оклеветан, победители обвинили его в
умышленных убийствах экипажей торпедированных кораблей. Его
защитник, доктор Отто Кранцбюлер, доказал, что в немецком военно-
морском флоте строго соблюдалось международное право. Однако
решающим было показание командующего американским
тихоокеанским флотом Честера У. Нимица.[151]
Гитлер назначил адмирала своим преемником 30 апреля 1945 года,
и тот не уклонился, хотя знал, что поражение в войне предрешено.
После создания 2 мая нового правительства с резиденцией в Плен, (а
затем во Фленсбурге), 8 мая он вынужден был объявить о капитуляции
вермахта.
Победители добивались от него «подписания полномочий
представителям трех видов вооруженных сил, которые парафировали
бы акт капитуляции». Он подписал их, но акта капитуляции
правительства в отношении другого государства не подписал; новое
немецкое правительство не было распущено. Позже, по приказу
Советов, его члены были арестованы.
 После 8 мая победители в течение двух недель обходились с
Дёницем как с главой немецкого государства. Ему воздавали почести,
соответствующие не только его воинскому званию, но также и
положению. Следовательно, немецкое правительство продолжало
существовать после 8 мая. Оно по-прежнему представляло немецкий
народ, а Дёниц не подписал ни одной отставки, ни от собственного
имени, ни от имени правительства, и этот факт подтверждает один
документ, составленный юристами-международниками, который я
видел. Дёниц никогда не подавал в отставку, он уступил лишь под
принуждением, когда его арестовали 23 мая 1945 года. В Нюрнберге
его приговорили к десяти годам тюремного заключения — отсюда
берет название книга его воспоминаний.[152]
С начала 1943 года то, что Йозеф Геббельс называл «крепостью
Европы», действительно подвергалось смертельной опасности с
запада, юга и востока. Адмирал Дёниц вынужден был сражаться на
море с двумя самыми большими флотами мира.
С целью хотя бы частичного выравнивания огромной
диспропорции сил было создано и произведено новое оружие, которое
иногда с успехом использовалось добровольцами военно-морского
флота и солдатами моих спецподразделений. Таким образом я с
удовольствием познакомился и сотрудничал с контр-адмиралом
Гельмутом Хейем, командующим подразделениями малых боевых
единиц военно-морского флота.[153] Он был моряком в полном смысле
этого слова, а также гениальным тактиком.
Что касается возможности захвата противника врасплох, го Дёниц
утверждал, что в начале 1943 года мы не имели на флоте практически
ничего, что соответствовало бы понятию «чудесного оружия». Я
присутствовал при создании пилотируемых и управляемых торпед
типа «Neger» («Негр»), «Marder» («Куница») и «Hai» («Акула»). Они
представляли собой три версии двойной торпеды. В воде под
управляемой торпедой находилась вторая, наполненная 600–700
килограммами взрывчатого вещества. Пилот верхней торпеды
выпускал нижнюю после оптимального приближения к цели. Затем
разворачивался и deo Juvante[154] удирал как мог быстрее.
«Негр» и «Куница» были своего рода миниатюрными
одноместными подводными лодками. Я хочу еще добавить и желаю,
чтобы это запомнили, что все, кто выполнял задания на этих лодках,
были добровольцами.
Моторная лодка, заполненная взрывчатым веществом, была длиной
примерно 3,5 метра. Она могла развивать скорость до 60 км/ч (что
случалось редко) с 500 кг взрывчатого вещества на борту. В атаку
пилотируемые лодки подобного типа отправлялись по три: две
располагались впереди, на третьей находился руководитель операции.
Моторки были малозаметны, так как возвышались над водой всего
лишь на 30–40 сантиметров. На определенном расстоянии от цели
командир приказывал атаковать, и все три моторки включали
максимальную скорость. Примерно за километр до цели пилоты из
моторных лодок, на которых находилось взрывчатое вещество,
выскакивали, а руководитель наводил заряды на цель и затем забирал
(по возможности) плавающих пилотов.
После достижения цели, которой обычно была центральная часть
неприятельского судна, заряды взрывались не сразу. Передняя часть
лодки с взрывчатым веществом отсоединялась и погружалась в море
около корпуса корабля на 6–7 метров ниже ватерлинии. Лишь затем
происходил взрыв, намного более эффективный, так как он вызывал не
только течь. Под центральной частью корабля внезапно
образовывалась воздушная струя, и эта пустота являлась причиной
перелома корпуса корабля на две части, так как только носовая часть и
корма держались на воде.
Первым подразделением, которое с успехом использовало эти
«малые боевые единицы», была «X Flottiglia MAS» («Флотилия
торпедных катеров»), под командованием известного нам уже
командора — лейтенанта герцога Борджио. Его флотилия смело
атаковала неприятельские суда в портах Александрии и Гибралтара,
нанося тяжелые потери британскому флоту.
В начале войны бесконтактный радиомагнитный взрыватель
приводился в действие магнитным полем цели. Взрыватель и
командоконтроллеры направления и глубины были ненадежными.
Когда Прен смог войти на якорную стоянку в Скапа Флоу ночью с 13
на 14 октября 1939 года, появилось полярное сияние, которое мешало
атакующим. До сих пор — неизвестным оставался тот факт, что его
подводная лодка «У-47» выпустила по «Royal Oak» («Королевскому
дубу») четыре торпеды, из которых три прошли мимо из-за
конструкторских недоработок. Так как линкор был поражен в носовую
часть, неприятель думал, что это была авиабомба. Сохраняя
хладнокровие, Прен приказал по-новому зарядить пусковые установки
и выстрелить второй залп, состоящий из трех торпед, которые попали
в цель. «Королевский дуб» перевернулся вверх килем и затонул в
течение нескольких минут.
Чтобы понять значение подвига Прена, необходимо вернуться к 21
июня 1919 года.
После перемирия в ноябре 1918 года немецкий военный флот был
интернирован в этом же заливе Скапа Флоу — он не считался
побежденным. Во время Ютландской битвы 29 линкоров и линейных
крейсеров немецкого флота противостояло 31 британским судам такого
же класса: потери врага равнялись 115 000 тонн, а наши 61 000.
20 июня 1919 года вице-адмирал Людвиг фон Ройтер,
командовавший нашими интернированными судами, узнал, что
военный флот должен быть передан в исправном состоянии Англии, в
противном случае Германии снова будет объявлена война. По
соглашению с офицерами и экипажами, Ройтер приказал самозатопить
шесть линейных крейсеров, десять линкоров, восемь малых крейсеров,
а также пятьдесят миноносцев и эсминцев. Мне было тогда
одиннадцать лет, и самоуничтожение этих прекрасных и гордых
кораблей произвело на меня огромное впечатление. Я узнал, что
корабль «Фридрих Великий», который во время Ютландской битвы
плавал под флагом адмирала Рейнхарда Шеера, был затоплен первым.
Поэтому мне были понятны чувства адмирала Жана де Лаборде,
когда он 26 ноября 1942 года приказал затопить французский флот,
интернированный в Тулонском порту. Вот куда привела политика
европейского сотрудничества, провозглашенная нашей дипломатией в
1940 году: ко дну! Разве можно было предполагать, что моряк (будь это
адмирал де Лаборде или адмирал фон Рейтер) равнодушно отдаст свои
корабли? Французский адмирал Марсель Женсу отказался отдавать
свои линкоры Великобритании в Мерс-эль-Кебире в июле 1940 года.
Разве можно себе представить, что Лаборде, не имеющий возможности
сняться с якоря, разрешил бы немцам и итальянцам захватить суда на
рейде в Тулоне? Возможно, когда-нибудь станет известна роль,
которую сыграли в этом деле разведслужбы итальянского
адмиралтейства, действовавшие в согласии с Абвером Канариса.
 Абвер также полностью скомпрометировал себя во время операции
«Torch» («Факел») по высадке англо-американского десанта в
Северной Африке. Об этом говорит Дёниц в своей книге «Десять лет и
двадцать дней» и добавляет: «Службы разведки и контрразведки,
руководимые адмиралом Канарисом, никогда не передавали во время
войны командованию нашего подводного флота хотя бы сколько-
нибудь полезную информацию».
Во время операции «Факел» французский флот с Атлантического
океана и Средиземного моря под командованием маршала Филиппа
Петена противостоял флоту вторжения союзников. Французские
моряки не питали дружеских чувств к англичанам с момента, когда те
обстреляли невооруженные корабли в Мерс-эль-Кебире. Французы
потеряли тогда крейсер «Примоге», а современный «Жан Барт» был
серьезно поврежден. Миноносцы «Тайфун», «Торнадо», «Трамонтан»
(«Полярная звезда»), «Фрондер», «Фугё» («Необузданный»),
«Эпервье» («Ястреб»), «Булонец», «Брестуа» были потоплены, вместе
с девятью другими военными кораблями и пятнадцатью подводными
лодками. Ущерб, нанесенный французской авиации, также был
достаточно большим.
Все эти потери были напрасными, так как наша дипломатия не
смогла понять наших друзей в Европе, сторонников новой европейской
концепции. Их видение континента, действительно конструктивное и
позитивное, сделало бы братоубийственную войну ненужной. Я
утверждаю, что во Франции, Бельгии и Нидерландах не было
национальной ненависти к немцам. Наши руководители недооценили
силу психологического оружия, которое, пожалуй, является одним из
наиболее эффективных.
В конце концов адмирал Дарлан, находившийся в 1942 году в
Алжире, совершил политический поворот в сторону западных
союзников и находился с ними, пока не был убит.

Однако вернемся к первым событиям войны на море, а именно к 30

октября 1939 года. В этот день старшему лейтенанту Зану, командиру
подводной лодки «У-56», очень не повезло. На западе от Оркнейских
островов он атаковал линейный корабль «Нельсон», с невиданным
мужеством просочившись между двенадцатью эсминцами
сопровождения. Зан был так близок к цели, что экипаж слышал удары
трех торпед в борт корабля. Но ни одна не взорвалась! Вышло так, что
Черчилль, тогда первый лорд адмиралтейства, находился на палубе
крейсера. Представим себе такое известие в начале 1940 года:
«Нельсон» потоплен с Черчиллем на палубе!
Черчиллю была известна судьба лорда Китченера, погибшего во
время путешествия в Россию на крейсере «Гемпшир», потопленном в
районе Оркнейских островов 5 июня 1916 года. Я убежден, что если
бы три торпеды, выпущенные с подводной лодки «У-56», взорвались,
судьба Европы сложилась бы иначе. Если бы даже британский премьер
не утонул, ледяная ванна, несомненно, заставила бы его задуматься
над действительными интересами империи и британцев.
Акустические торпеды действовали значительно лучше. Они не
были немецким изобретением, как утверждается, но наши
специалисты их усовершенствовали, увеличив скорость и вооружив
очень чувствительными самонаводящимися головками. Также
проектировались торпеды, чувствительные к тепловому излучению,
которые на полной скорости направлялись к самому теплому месту
цели — машинному отделению. Это новое оружие представляло бы
собой серьезную угрозу для западных союзников.
В своей книге «Немецкое секретное оружие: Планы для Марса»
(1969 год) молодой инженер Брайен Д. Форд сообщил, что британской
разведке было известно о существовании и производстве новых
торпед, и сразу были разработаны методы защиты. Например,
плывущие в конвое суда эскорта тащили за собой на буксире
специальные приспособления, которые создавали вибрацию,
подобную вибрации корабельного винта, что затрудняло торпедам
попадание в нужную цель.
На вооружение брались различные типы миниатюрных подводных
лодок, начиная от «Бобра» и «Саламандры», заканчивая самой лучшей
из их числа — двухместной лодкой «Тюлень». Все они были
оборудованы системой «ноздрей», таких же, как в танках-амфибиях,
форсировавших Буг 22 июня 1941 года. Впрочем, «Саламандру» и
«Тюленя» оснастили и оборудованием для очистки воздуха. С этими
«карманными» подводными лодками, обладающими
усовершенствованным перископом, можно было с помощью двух
торпед, размещенных по бокам корпуса, достигнуть цели более
удаленной, чем это можно было сделать «живыми торпедами».
 «Ноздри», делающие возможным подводным лодкам при
погружении получать извне достаточное количество воздуха для
двигателей и членов экипажа, первыми применили голландцы.
Немецкий ученый, профессор Гельмут Вальтер сконструировал
турбину, работающую на смеси водяного пара и кислорода (носителем
кислорода был пергидрол). Из разложения перекиси водорода на
обычную воду и кислород получали тепло, которое превращало воду в
пар. Двигатель подобного типа создавал большую мощность,
делающую возможным движение на большой скорости.
С 1937 года Дёниц добивался доработки деталей действительно
революционной подводной лодки. Его не понимали до такой степени,
что только в 1942 году профессор Вальтер, инженеры Шюрер, Брекинг
и Олфкен смогли, наконец, применить систему «ноздрей». Более двух
лет потребовалось для строительства первых подводных лодок типа
XXI и XXIII.
С мая 1944 года подводные лодки старого типа также были
оснащены системой «ноздрей». Наши подводные лодки, которые
понесли большие потери в результате действий вражеской авиации,
уже могли не всплывать на водную поверхность в критической
ситуации.
Подводные лодки типа XXI развивали скорость 17,5 узлов в
погруженном состоянии и имели значительный радиус действия. Они
могли доплыть до Аргентины без выныривания и дозаправки.
Погружались они на глубину до 300 метров.
Во время встречи в Ялте в феврале 1945 года американцы и
англичане оказывали давление на Сталина, чтобы он начал большое
наступление на Восточную Пруссию и Гданьск, где должно было быть
построено 30 подводных лодок нового типа XXI, они убеждали, что
«авиация и надводные суда союзников с большим трудом выдержат
сражение с этими новыми подводными лодками, которые могут стать
реальной угрозой в северной части Атлантического океана. Уинстон
Черчилль признался, что «если бы новые немецкие подводные лодки
приняли участие в боях раньше, то, благодаря быстрому погружению,
они смогли бы полностью изменить ход подводной войны, как это и
предсказывал Дёниц».
Если бы новые подводные лодки, в создание которых внес свой
вклад Вальтер, ввели в бой (что было возможно) в достаточном
количестве с 1942 года, они создали бы значительные помехи морским
поставкам в Великобританию и СССР, а также помешали бы
неприятельскому десанту в Северной Африке и на побережьях
Франции и Италии.

Управляемые бомбы «BV-143» и «BV-246» были авиационным

эквивалентом «V-1», они должны были сбрасываться с самолетов. На
высоте трех метров над водой они принимали горизонтальное
положение и направлялись к цели, управляемые самонаводящимися
акустическими головками или же реагируя на инфракрасное
излучение. У них был достаточно большой размах крыльев.
Из числа других управляемых бомб необходимо вспомнить пять
или шесть версий «РС-1400», называемой «Фриц-Х», с несущими
пластинами, способной пробивать броню больших подводных
кораблей. В сентябре 1943 года итальянский линкор «Рома», который
плыл к Северной Африке, чтобы там сдаться англичанам, был
потоплен «Фрицем», сброшенным с самолета марки «Дорньер-217».
Бомбы, сбрасываемые бомбардировщиками и наводимые па цель,
потопили в 1943 году много вражеских судов. «HS-294» была длиной
6,5 метра («HS-293» — 4 метра) и использовалась также в следующие
годы. Она была первой «летающей бомбой», которая в момент посадки
на воду теряла несущие пластины и превращалась в торпеду с
наводящейся головкой.
Изготавливаемые из нового сплава бомбы «HS-295», «HS-296» и
«HS-298» были разработаны с целью увеличения эффективности
поражения. Две первые должны были приводиться в движение двумя
двигателями; после некоторых усовершенствований их собирались
использовать в качестве ракет класса «воздух — воздух» против
эскадрилий вражеских бомбардировщиков. Судя по всему, эти бомбы
могли оказаться очень эффективными, но война приближалась к концу,
и начать их серийное производство было невозможно.
Наверное, в этом контексте будет легче понять мои усилия по
использованию «V-1» в качестве пилотируемого самолета.
Попытайтесь представить себе следующую операцию: от группы
нормальных самолетов-снарядов «V-1», пролетающих над проливом
Ла-Манш, отделяются два и поражают два больших корабля. Прежде,
чем эти снаряды с взрывчатым веществом достигнут цели, пилоты
катапультируются — в противоположность японским камикадзе. Я
всегда считал, что любой солдат на войне должен иметь шанс остаться
живым. Пилотируемые «V-1» могли бы серьезно помочь подводным
лодкам адмирала Дёница.
Была сделана попытка приспособить двигатель самолета-снаряда
«V-1» к реактивной торпеде, названной немного помпезно «Торнадо».
Это была большая (как наш мини-танк «Голиаф») управляемая торпеда
с 600 кг взрывчатого вещества. «Торнадо» должна была лететь над
самой водой, но ее скорость не превышала 65 км/ч, а устойчивость при
больших волнах на море оказалась очень слабой, несмотря на то, что
торпеду поддерживали два поплавка на гидроплане.
Что касается разработки нового оружия, напрашивается один
вывод: оказалось мало не идей, а времени.

Самой большой ошибкой Гитлера была вера в войну, ограниченную

во времени и пространстве. Никогда до этого времени дипломаты не
помогали государственному мужу так плохо. Когда он начал войну с
Польшей, чтобы вернуть Третьему рейху немецкий город Гданьск, то
даже не предполагал, что начал вторую мировую войну. Чтобы ни
говорили, Германия никогда не готовилась к такой войне.[155]
Когда мы были вынуждены сражаться на два или три фронта,
чтобы защитить родину, немецкий народ выполнил свой долг. Карл
Дёниц сделал следующий вывод в своей книге: «По моему мнению,
самоотверженность и лояльность являются необходимым
фундаментом для сохранения морального здоровья, а также
повторного объединения и возвышения нашего народа».
Он сам был примером мужества и самоотверженности. Уинстон
Черчилль лично воздал почести «безудержной храбрости экипажей
немецких подводных лодок».
В течение первых шести месяцев 1942 года из 4 147 406 тонн
вооружения и снаряжения, транспортируемого по морю вражеской
коалицией, экипажи наших подводных лодок затопили 3 000 000 тонн;
только в ноябре 1942 года они послали ко дну 729 000 тонн.
Количество потопленных кораблей и судов превысило количество
построенных, а также тех, что могли быть построены.
Несмотря на сильную поддержку авиации и постоянное усиление
охраны конвоев, в течение первых двадцати дней марта 1943 года
западные союзники потеряли дополнительно 627 000 тонн. Б. Лиддел
Харт написал: «Наступление немецких подводных лодок наконец было
остановлено. […] Однако необходимо признать, что в марте 1943 года
Великобритания была близка к поражению». Приведенные выше
данные взяты из статистических отчетов американского и британского
адмиралтейств.
Легко a posteriori[156] доказать, как Германия могла выиграть войну.
Конечно же, самым верным способом избежать поражения было
вообще не начинать ее в ту пятницу 1 сентября 1939 года.
Однако, независимо от точки зрения, нельзя утверждать (как это
хотели в Нюрнберге), что «Германия с 1933 года устраивала заговор
против мира между народами и готовила мировую войну, за которую
только она несет ответственность». Я спокойно вспоминаю эти
обвинения. Те же слова были сказаны в Версале 7 мая 1919 года
британским премьером Дэвидом Ллойдом Джорджем, который в
сентябре 1936 года нанес визит Гитлеру и сказал ему тогда, что фюрер
является «одним из великих людей в истории».
Если бы Третий рейх с 1933 года готовил мировую войну, то
выиграл бы ее. Самое лучшее новое оружие, о котором я писал, было
бы готово в 1936–1937 годы. Вероятно, что через три года мы смогли
бы уже использовать межконтинентальные ракеты. Это было бы
возможно, и свидетельство тому — факт, что американские эксперты
из журнала «Military Affairs» («Военное дело») констатировали в 1946
году, что если немецкую военную продукцию оценивать в 20 (единиц)
в 1939 году, то в 1940 году она оценивалась в 35, в 1942 году — в 51, в
1943 году — в 80, а в 1944 году — в 120 единиц, несмотря на
террористические вражеские налеты.
Независимо от того, насколько велика была ответственность и
ошибки Адольфа Гитлера, абсурдом является утверждение, что с 1933
года он замышлял и готовил мировую войну и был ее «организатором
и поджигателем».
Германия оказалась в состоянии войны с самыми богатыми в мире
народами, располагавшими мощнейшим материальным и
человеческим потенциалом. Основой стратегии и тактики неприятеля
была всегда хорошая осведомленность о планах нашего Генерального
штаба, а также концепция материальной войны. Дипломатия и
психология противника были также очень эффективным оружием,
поэтому наши молниеносные победы оказались, как выразился
фельдмаршал Эрих фон Манштейн, «загубленными победами».
Несмотря на все это, мы могли победить в 1942 году или «сыграть
вничью» в 1943, даже в начале 1944 года. Однако наши три программы
вооружения не были проведены достаточно смело и с необходимой
решительностью. Высокие посты в вермахте, отвечающие за
техническое обеспечение, занимали специалисты старой школы,
неспособные подготовить современную войну, которую мы должны
были вести с новым вооружением. Поэтому ни оружие «V-1» и «V-2»,
ни новые подводные лодки не смогли сыграть решающей роли в
столкновении с вражеской тактикой, тем более, что их хозяйственный
и промышленный потенциал превышал наш в десять раз.
С конца 1943 года против немецких подразделений Советы
направляли новые дивизии, вооруженные и оснащенные «классовым
врагом». На западе и юге росло техническое и материальное
преимущество противника. Мы вынуждены были подписать
безоговорочную капитуляцию, нас придавили огромной массой
роботов, продвигавшихся по дорогам Европы, расчищенным
десятками тысяч тонн бомб.
Уинстон Черчилль признался, что Третий рейх должен быть
повергнут, ибо он угрожает хозяйственной мощи Великобритании —
так в истории были побеждены государства, которые мешали: Австрия,
Франция и империя Гогенцоллернов. Понимал ли Черчилль, что после
вычеркивания Германии с карты Европы будет нарушено равновесие
мировых держав и что Британская империя не выдержит этого?
Он, несомненно, верил, что является очередным Питтом.[157]
Однако Питт и его преемники имели все основания для того, чтобы
свергнуть Наполеона. Это был для Великобритании вопрос жизни или
смерти.
Это в Берлине Наполеон подписал 21 ноября 1806 года декрет,
вводивший континентальную блокаду: «Объявляется блокадное
положение для Британских островов. Любая торговля и переписка с
этими островами запрещаются». Этот декрет, который должен был
прекратить «торговую тиранию Англии», вынудил Наполеона
победить три различные коалиции союзников Лондона. Однако
последствия блокады оказались неожиданными для британских
властей. Лишенная товаров, поставляемых из Англии морем, Европа
вынуждена была производить сама то, что не могла купить. С 1807
года на континенте началось необычайное развитие
промышленности… Такое же явление наблюдалось в Германии после
первой мировой войны.
В 1799 году генерал Бонапарт застал пустые кассы Французской
Республики; в январе 1944 года рейхсбанк также не имел запасов
золота и иностранной валюты. Гитлер об этом говорил четко:
единственный выход из данного положения — больше изобретать,
больше работать, больше производить для собственных нужд и на
экспорт.
В 1935–1936 годы появились продукты-заменители, вошедшие в
международный лексикон под понятием «эрзац» («заменитель,
суррогат»).
Наши химики сделали открытия для всех отраслей
промышленности. Также производились синтетические
продовольственные товары, вначале к великой радости зарубежной
прессы.
В 1933–1940 годы эрзац дал возможность развивать
промышленность, строить современные квартиры и автострады,
производить дешевые автомобили, создавать новые текстильные
изделия и так далее. А во время войны он сделался своеобразным
оружием, благодаря которому моя родина могла защищаться и долго
продержаться.
Из каменного угля Германия производила не только топливо, но
также и продовольственные товары: масло, сахар и мед. Из
синтетического каучука изготавливалась хорошая синтетическая
резина. Получили значительное развитие отрасли промышленности,
занимающиеся целлюлозой. Был изобретен плексиглас. Бронза и медь
были заменены искусственными материалами. Это был триумф
искусственного шелка и многих других синтетических материалов. Я
не утверждаю, что ливерная колбаса, изготавливаемая из отходов
производства целлюлозы, могла сравниться с копченым окороком из
Майнца или гусиной печенью из Лангра (Франция). Но мы были
довольны, так как, употребляя этот эрзац в пищу, утоляли голод…
После войны насмешки над открытиями наших ученых в этих
отраслях прекратились, и все поспешили их использовать и извлекать
из них прибыль.
 Вторая мировая война (и будем надеяться, что последняя) была
кошмаром, потому что не щадила ни участвовавших в боевых
действиях, ни гражданское население. Я повторяю, и это мое глубокое
убеждение, что ее можно и необходимо было избежать. По крайней
мере, хорошо хоть то, что используются в мирных целях и для
улучшения быта человечества полезные открытия, рожденные во
время угрозы уничтожения одного из древнейших европейских
народов.
Западноевропейские страны, не находящиеся под советским ярмом,
оказались, начиная с декабря 1973 года, в очень глубоком
энергетическом кризисе, вызванном нехваткой нефти. Из-за
ограничений на поставку нефти из арабских стран, находящихся в
состоянии войны с Израилем, возникла нехватка бензина, керосина,
дизельного топлива и мазута. Нет ни одной отрасли промышленности,
которая не использовала бы нефть в качестве источника энергии или
сырья. Этот кризис сразу же отразился на вторичных отраслях
промышленности: красителях, синтетических материалах,
детергентах, красках, искусственных волокнах, резине, удобрениях и
так далее. Воцарилось беспокойство, почти паника. Важные отрасли
промышленности ФРГ, Франции, Нидерландов, Швеции, Италии,
Бельгии переживали кризис. В Великобритании некоторые фабрики
работали только три дня в неделю.
Можно сказать, что действия Европейского экономического
сообщества в данной ситуации не были достойны похвалы, и великие
западные народы не проявили солидарности.
Сегодня снова говорят, что необходимо искать новые источники
энергии и разрабатывать новые технологии. Это великолепная идея,
осуществляемая европейцами в течение многих веков.
Однако же самым лучшим источником энергии является не сырье, а
воля честных людей, отдающих свои знания, сердца и силы
человеческому сообществу.
 Глава пятая
От Сицилии до Ремагена
Чудовищный обман на андалусском пляже — Канарис пришел к заключению, что англо-американский десант
произойдет на Сардинии и в Греции! — «Husky» («Лайка») использует мафию — «Живые торпеды» в Анцио — Мне
запретили сомневаться в оборонительных возможностях «Атлантического вала» — Удивительное стечение
обстоятельств делает возможным успех операции «Overlord» («Повелитель») — Человек, подорвавший мост в
Неймеген — Провал операции «Market Garden» («Огород») — Мост в Базеле необходимо уничтожить — Бои на
Дунае во время операции «Форель» — Прорыв блокады Будапешта — Унтерштурмфюрер Шрайбер и его водолазы
возле моста в Ремагене — Почему необходимо было продолжать сражаться на Западе и Востоке — Действия и
размышления маршала Монтгомери — Гитлер: «Я вчера издал приказы, которые посчитают бессмысленными!» — От
лорда Байрона к Уинстону Черчиллю.

Добровольцы из Фриденталя, не имея возможности использовать

пилотируемые «V-1», отличились на морях и реках. Операции, в
которых они участвовали, происходили при тревожных и
драматических обстоятельствах. Самую важную акцию они провели в
порту Анцио, в Центральной Италии, в 50 километрах южнее Рима.

Чтобы понять, что произошло в Анцио в начале 1944 года,

необходимо вернуться к ноябрю 1942 года, когда подразделения,
участвующие в операции «Факел», во время высадки в Северной
Африке встретили сильное сопротивление французских сил под
командованием генерала Нога и адмирала Дарлана. К счастью для
американцев, они имели в Алжире очень хорошего парламентера,
генерального консула Мэрфи, которому удалось склонить к
сотрудничеству генерала (будущего маршала) Альфонса Хуэна,
освобожденного ранее нами из плена. Мэрфи также удалось убедить
Дарлана. Позже (24 декабря 1942 года) адмирала застрелил из
револьвера молодой фанатичный француз Бонье де Лa Шапелль,
которому заранее отпустил грехи один священник. После
поверхностного разбирательства убийца был расстрелян, к великому
облегчению Черчилля и генерала де Голля.

Согласно данным Абвера, англо-американский флот должен был

произвести высадку десанта «на Корсике или же на юге Франции» (см.
П. Кэрелл, «Африканский корпус»). Вынужденные сражаться в
Африке на два фронта, части «оси» еще продолжали сопротивление в
течение шести месяцев.
Преемником Роммеля в Африке стал генерал Ганс-Юрген фон
Арним; 13 мая 1943 года две последние сражавшиеся войсковые
единицы «оси», итальянская дивизия «Джовани фашиста» и 164-я
дивизия Африканского корпуса сдались на юге Туниса британской 80-
й армии. Оба соединения не имели уже боеприпасов и продовольствия.
Благодаря Тунису и имеющемуся в Бизерте большому порту,
западные союзники имели с этого момента великолепную базу для
наступления на «мягкое брюшко» Европы.
Гитлер понимал опасность, исходившую от близости Сицилии к
побережью Туниса: он передал Муссолини пять дивизий. Согласно
заявлению генерала Зигфрида Вестфаля (приведенному Лидделом
Хартом), являвшегося тогда начальником штаба фельдмаршала
Кессельринга, «дуче утверждал, что ему необходимы только три
дивизии». Две из них были сформированы из молодых итальянских
новобранцев, которые должны были защищать плацдарм в Тунисе. В
конце июня две немецкие дивизии, включая бронетанковую «Герман
Геринг», были посланы на Сицилию и подчинены итальянскому
генералу Альфредо Гуцциони. Когда в июле 1943 года американская 7-
я армия (Пэттона) и британская 8-я армия (Монтгомери) высадились
на Сицилии, остров слабо защищался десятью итальянскими
дивизиями (шесть из них существовали только теоретически) и тремя
немецкими.
Еще раз руководители Абвера ввели в заблуждение Верховное
главнокомандование вермахта, убеждая Кейтеля, что союзники в
Европе высадятся не на Корсике или во Франции, а на Сардинии или в
Греции. Агенты Канариса в Испании имели «доказательство» этого,
которое являлось результатом специальной операции, подготовленной
и удачно реализованной британскими спецслужбами в апреле 1943
года.
Возле одного андалусского пляжа английская подводная лодка
выбросила труп, взятый из лондонского морга, снабженный
фальшивыми документами и служебными бумагами английского
офицера. Благоприятствующее морское течение вынесло тело на
испанский берег, и было сделано все, чтобы немецкие разведслужбы
узнали об этом. В курьерскую папку умершего положили копию
письма, якобы посланного генералом сэром Арчибальдом Найем,
одним из начальников имперского Генерального штаба, генералу
Александеру, в котором шла речь о будущем десанте в Греции и на
Сардинии.[158]
Возможно, эта небывалая история не имела того значения, которое
ей хотели придать некоторые организаторы акции, выступившие два
или три года назад в одной телевизионной передаче. Во время войны
главным было то, чтобы Абвер поверил в подлинность письма, что в
действительности и произошло.
Фактически немецкие подкрепления были посланы в Грецию и на
Сардинию, а то, что Монтгомери достаточно помпезно называет в
своих мемуарах «Сицилийской кампанией» продолжалось лишь с 10
июля до 17 августа 1943 года. Даже если некоторые итальянские части
и сражались мужественно, то остальные, плохо вооруженные и плохо
руководимые, сражались быстро.
Роль некоторых руководителей мафии, прибывших из-за
Атлантического океана в американских грузовиках, была не столь
важной, как утверждают некоторые историки. Однако является почти
очевидным тот факт, что выпущенный американскими спецслужбами
руководитель нью-йоркского преступного мира, «Lucky»
(«Счастливчик») Лучиано, осужденный на тридцатилетний срок
тюремного заключения, привлек на свою сторону сицилийскую мафию
для «справедливого дела». Он был освобожден в феврале 1946 года «за
исключительные заслуги».
Однако союзники не использовали на Сицилии всех
стратегических и тактических возможностей. Три воздушные
операции, поддержка тяжелой флотской артиллерии и сильное
прикрытие с воздуха не смогли помешать фельдмаршалу Кессельрингу
вытащить из западни более 60 000 итальянцев и 40 000 немцев.
Монтгомери, располагавший большими средствами, мог закрыть
капкан, когда в начале августа направил свое наступление на Мессину.
Однако он только 15 августа приказал высадиться бригаде десантников
в Скалетто. Было уже слишком поздно, чтобы закрыть пролив.
Операция «Husky» («Лайка») по занятию Сицилии могла иметь
катастрофические последствия для вермахта. Позже генерал Йодль
сообщил мне, что фюрер сразу же признал, что для дуче будет трудно
защищать Сицилию. Жители острова не сочувствовали ни фашистам,
ни антифашистам, они были прежде всего сицилийцами. В
предыдущем веке они становились жертвами революций и
контрреволюций, во время которых открывались тюрьмы и галеры,
откуда выходили преступники, быстро становившиеся героями.
Популярным лозунгом, распространенным на всем острове на
переломе июля и августа 1943 года, был «Sicilia ai Siciliani» («Сицилия
для сицилийцев»).
Когда Гитлер встретился с Муссолини в Фельтре 19 июля 1943
года, он интуитивно почувствовал, что дуче не уверен в себе.
Примерно в полдень во время встречи адъютант передал Муссолини
записку, и дуче с отчаянием в голосе объявил: «В эту минуту враг
жестоко бомбит рабочие районы Рима».
В тот день во время налетов «либераторов» в Риме погибло 1430
человек и более 6000 было ранено. Окружение дуче уже не думало о
защите Сицилии: среди этих людей воцарился страх. Отозвав
Муссолини в сторону, генерал Витторио Амброзио потихоньку
предъявил ему свой ультиматум: «Дуче, вы являетесь другом фюрера.
Вы должны ему сказать, что нам необходимо думать о своих делах.
Италия должна в течение пятнадцати дней выйти из войны!»
Муссолини не приказал арестовать Амброзио. На аэродроме в
Тревизо во время прощания он еще раз заверил Гитлера: «Фюрер, у
нас общее дело. Вместе мы победим!»
Я убежден, что он еще верил в это; несколько преданных ему
людей разделяло его мнение. Их было немного.
З и 5 сентября 8-я армия Монтгомери и 5-я американская армия
Кларка высадились в Италии, в Реджо и Салерно. Высадка была
неудачной. Монтгомери и Лидцел Харт признали, что обе армии
«понесли тяжелые потери» и с трудом овладевали территорией,
находясь с ноября под угрозой «недостатка продовольствия и
снаряжения». Позже они не могли прорвать «линию Гитлера»
(называемую также «линией Густава»[159]), проходящую через Монте-
Кассино, в котором американцы без нужды сравняли с землей
известный монастырь.
В колыбели монашеского ордена бенедиктинцев — монастыре,
основанном святым Бенедиктом в 526 году, — находились огромные
богатства, ценная библиотека и прекрасная картинная галерея. К
счастью, сокровища аббатства были спрятаны немецкими
подразделениями за несколько месяцев до наступления союзников.
Фельдмаршал Кессельринг отдал приказ уберечь великие сокровища
итальянской культуры даже, как пишет генерал Фридолин фон Зенгер
унд Эттерлин в своей книге «Krieg in Europa»[160] (Кельн 1963), «ценой
тактических успехов».
Только 22 января 1944 года американцы приступили к операции
«Shingle» («Галька»); генерал Джон П. Лукас высадился со своим VI
корпусом в Анцио. Эта высадка давала возможность англичанам и
американцам обойти с тыла немецкую армию (Анцио располагался
выше «линии Густава») и открывала дорогу на Рим. Генерал Марк
Кларк верил, что с триумфом войдет в Вечный город в ноябре 1943
года, затем изменил дату на февраль 1944 года. Однако он ошибался.
Рим пал 4 июня 1944 года. Кларк занял Флоренцию только в конце
августа, а в Болонью попал лишь в марте 1945 года.

«Живые торпеды» типа «Негр» были использованы в Анцио

добровольцами из военно-морского флота и Фриденталя против
вражеских кораблей. Эта операция была осуществлена через несколько
недель после операции «Галька» («Shingle»).
Двадцать управляемых торпед на рассвете спустили на воду
севернее мостового плацдарма. Закрытые заслонками из плексигласа,
пилоты направились к обозначенным целям. Светало, когда они
привели в действие механизмы, освободившие нижние боевые
торпеды, после чего поспешно повернули на север. Раздалось двадцать
взрывов.
Результаты поразили нас. Крейсер оказался сильно поврежден,
один эскадренный миноносец потоплен, были уничтожены или
повреждены транспортные суда грузоподъемностью 30 000 тонн. Семь
рулевых торпед вернулось непосредственно на базу, расположенную к
северу от Анцио, шесть других, вынужденные спрятаться на
плацдарме, присоединились к остальным на следующий день, семь из
двадцати пилотов посчитали погибшими.
Позже нам не удавалось застичь неприятеля врасплох, так как враг
был наготове. «Негры» и «Куницы», используемые на Средиземном
море или в проливе Ла-Манш, сразу же обнаруживались, так как у них
были заметны защитные купола кабин. После определения скорости и
направления течений наши моряки спускали на воду большое
количество куполов, чтобы ввести в заблуждение неприятеля. Тот
начинал обстреливать эти купола, думая, что это торпеды, а тем
временем настоящие торпеды приближались с противоположной
стороны.
Адмирал Дёниц решил лично познакомиться с тринадцатью
оставшимися в живых рулевыми из Анцио. Они получили из его рук
заслуженные награды. Он попросил меня, чтобы я прибыл на
торжество с четырьмя добровольцами из Фриденталя, участвовавшими
в атаке. Стало быть, я удостоился чести и удовольствия побеседовать с
человеком, являвшимся последним руководителем «немцев, которые
хотели объединиться».
Немного позже, в апреле 1944 года, анализируя снимки портов юго-
восточной Англии, сделанные с воздуха, мы поняли, что вторжение
близко. Сравнивая эти снимки со сделанными несколькими неделями
ранее, мы открыли новые и интригующие детали: длинные ряды
прямоугольников, напоминающие бассейны.
Нам стало понятно, что это сборные элементы портового
оборудования — искусственные порты давали возможность союзникам
производить высадку на широком фронте. По моему мнению, для
проведения операции подобного рода лучше всего подходили пляжи
Нормандии. Адмирал Хейе вручил мне выводы экспертов военно-
морского флота, содержащие десять возможных мест высадки десанта,
оцененных от 1 до 10 согласно шкалы вероятности. В итоге десант был
произведен в трех местах, считавшихся наиболее безопасными.
Во Фридентале я взялся за работу вместе с моим небольшим
штабом. Подготовленный нами план был представлен в служебном
порядке главнокомандующему оперативного района «Запад», тогда
фельдмаршалу фон Рундштедту. Мы предложили сформировать
спецподразделения, состоящие из моих «Jagdverbände» («Охотничьих
частей»). Они непрерывно ожидали бы войска вторжения в десяти
названных пунктах на побережье пролива Ла-Манш и Атлантического
океана. В случае десанта их задачей было обнаружение штабов
противника и парализация их работы с помощью спецопераций,
направленных против офицеров и средств связи.
План вернули через продолжительное время в служебном порядке.
В главном командовании «Запада» ознакомились с ним и признали
верным, о чем свидетельствовало приложение к основному документу.
Хотелось бы процитировать вывод этого документа:
«…Однако же приготовления, которые необходимы для
выполнения вашего плана, не могут быть сохранены в абсолютной
тайне. Нашим подразделениям, находящимся на этих участках
побережья, могли бы стать известны их цели.
Принимая во внимание то, что данные приготовления могли бы
посеять в наших подразделениях сомнения относительно надежности
«Атлантического вала», необходимо отказаться от вашего плана
полностью». Подпись неразборчива.

Лиддел Харт, генерал Эмиль Уэнти в произведении «Die Kunst des

Krieges» (т. III)[161] и другие историки признают, что Гитлер думал, что
десант высадится на полуострове Котентин и в связи с этим приказал
фельдмаршалам фон Рундштедту и Роммелю «охранять Нормандию».
Фельдмаршал Роммель не мог охранять Нормандию 6 июня 1944
года, потому что днем ранее он выехал из Ла-Рош-Гион, чтобы
провести время с семьей. Роммель вернулся на свою квартиру лишь 7
июня после обеда.
Но ведь 1 июня полковник Гельмут Майер, командир
разведподразделения 15-й армии, охранявшей побережье от
Роттердама до Кан, перехватил и расшифровал послание Верлена,
передававшееся дважды, чтобы уведомить некоторые французские
группы Сопротивления о близости десанта: «Рыдание осенней
скрипки укачивает мое сердце в монотонном страдании».
Майер сразу же предупредил командующего 15-й армией, генерала
Ганса фон Сальмута, который в свою очередь сообщил об этом
фельдмаршалу фон Рундштедту. Единственным человеком, которому
не сообщили эту информацию, был главный заинтересованный в ней,
генерал Фридрих Долльман, командующий 7-й армией, охранявшей
побережье в Кан. Необходимо добавить, что 6 июня ни один командир
корпуса этой армии не находился на своих позициях. Все они были
вызваны в Кан с целью «обсуждения ситуации».
На позиции находился только начальник штаба Долльмана генерал
Макс Пемзель. 6 июня в 2.15 ночи он позвонил в штаб фельдмаршала
фон Рундштедта и сообщил о вражеском десанте. Через полчаса
фельдмаршал позвонил в ответ, чтобы проверить сообщение еще раз,
так как он не верил, что началась «крупномасштабная операция». Он
ожидал, что десант произойдет между Гавром и Кале, поэтому снова
уснул.
Гитлеру сообщили о вторжении только лишь «поздно утром».
Йодль, начальник штаба вермахта, поверил Рундштедту. Он считал,
что в Нормандии противник осуществляет обманный маневр. Гитлеру
и Йодлю не было известно, что Роммель отсутствует на месте и что за
несколько дней до 6 июня эскадрильям Люфтваффе, защищавшим
западное побережье, был дан приказ покинуть аэродромы и
перебазироваться вглубь континента. Ранним утром 6 июня против
сотен самолетов противника в воздух поднялись два немецких
истребителя. Первый пилотировал полковник Йозеф Приллер, а
второй — сержант Водарчик.
7-я армия располагала только одной, 21-й бронетанковой дивизией,
находившейся в Кан. Она без приказа перешла в контрнаступление в
направлении Курсоль-сюр-Мер и прорвала британские позиции, где
воцарился хаос. Однако не получив подкрепления, 21-я бронетанковая
дивизия вынуждена была отойти.
1-я бронетанковая дивизия СС лейб-штандарте «Адольф Гитлер»
(из I бронетанкового корпуса СС) под командованием Сеппа Дитриха,
располагавшаяся в Беверлоо (Бельгия), 12-я бронетанковая дивизия СС
«Гитлерюгенд», расположенная в Лизье, 17-я танковая дивизия
гренадеров СС, расквартированная в Сомюр и Ньор, а также учебная
танковая дивизия, расположенная в Ле-Мане и Орлеане, были подняты
по тревоге слишком поздно или вообще не подняты. Задержка в районе
Парижа двух сильных танковых дивизий: 2-й (генерала фон Люттвица)
и 116-й (генерала фон Шверина), которые 6 июня находились в Амьене
и на восток от Руана, была очень серьезной ошибкой штаба
Рундштедта. 116-я танковая дивизия еще в половине июля находилась
в районе Дьепа. В своей книге Хайнц Гудериан задает вопрос, имела
ли задержка и разрозненность в действиях политические причины, и
цитирует по данному вопросу статью, написанную генералом Лео
Гейером фон Швеппенбургом[162] и напечатанную в 1950 году
ирландским журналом «Косантуар». Автор утверждает в ней, что
фельдмаршал Роммель «держал свои дивизии в резерве, ожидая
заговора 20 июля, направленного против Гитлера». Не только
бронетанковые подразделения, которые могли столкнуть союзников в
море, проявляли пассивность. Две недели после высадки, когда в
Нормандии происходили ожесточенные сражения, семь пехотных
дивизий в боевой готовности находились севернее Сены, ожидая
воображаемого врага.[163]
Многие историки утверждают, что операция «Overlord»
(«Повелитель») была «неотразимой». Я с этим не согласен. Первая «V-
1» упала на Англию лишь 12 июня 1944 года, когда было уже поздно.
Что касается десанта, то генерал Уэнти может писать о счастливом
стечении обстоятельств и «почти невероятных событий». Согласно
данным Лиддел Харта, Монтгомери в своих «Мемуарах» явно грешил
против истины. В действительности, пишет сэр Безил, «в начале
высадки поле, отделявшее успех от неудачи, было очень узким».
Достаточно было того, чтобы высшее немецкое командование
находилось в штабах и действительно желало сражаться. Этого не
случилось. Объясню почему.

Я вынужден раскрыть некоторые факты, чтобы изложить

содержание наиболее важных операций, проведенных солдатами из
Фриденталя на воде и под водой. Мы с адмиралом Хейем решили, что
мои специалисты будут работать на реках и озерах, а военно-морской
флот займется операциями на море.
Мне приходилось участвовать в подготовке наших «людей-
лягушек» в Вене, в недоступном тогда для публики Диана-Бад, в
офицерской школе войск СС в Бад-Тёльц и в Тироле и Венеции, где
нас поселили в покинутом монастыре на одном из островов лагуны.
Подготовка была очень интенсивной. Мы экспериментировали с
различным оружием, но прежде всего с тем, которое дало возможность
герцогу Валерио Борджио взорвать 19 сентября 1941 года три танкера
на рейде Гибралтара. Это был невероятный подвиг людей,
обслуживающих торпеды. Аквалангисты, одетые в непромокаемые
комбинезоны, ласты и снабженные кислородными аппаратами,
пользовались не только описанным ранее снаряжением. При помощи
специальных присосок они размещали на стабилизаторах вражеских
кораблей в четырех или пяти метрах ниже ватерлинии мины
замедленного действия.
Моими аквалангистами командовал с 1943 года хауптштурмфюрер
Виммель, оставивший ради «Фриденталя» дивизию «Бранденбург».
Это был действительно мужественный и хладнокровный офицер. В
1940–1941 годы под его командованием находилось специальное
десантное подразделение, действовавшее в зоне Гибралтара. Он
потопил несколько британских судов; с помощью испанских рабочих
ему удалось подложить в подземелье, где находились склады с
оружием, мощную бомбу замедленного действия. Она была спрятана в
металлическом корпусе, похожем на крупнокалиберный английский
снаряд. Ее действие вызвало бы взрыв тысяч крупнокалиберных
снарядов с большим ущербом для крепости.
Виммель никогда не узнал, почему заряд не взорвался. Известно
только, что в последнюю минуту один из людей, помогавший ему при
транспортировке взрывчатого вещества, предал. Его подговорили или
подкупили? Это очень вероятно. Начиналась игра на большие ставки.
Испытание прошло 5 декабря 1940 года и, конечно же, не было
речи о его повторении. Оно было связано с путешествием Януса-
Канариса[164] в Мадрид (4–8 декабря 1940 года), во время которого он
долго беседовал с генералом Франко (7 декабря), «безуспешно убеждая
того приступить к войне на стороне Германии».
Необходимо признать, что Гитлер не мог выбрать худшего
посланника.
Фельдмаршал Монтгомери в свое время спланировал самую
крупную воздушно-десантную операцию второй мировой войны,
названную «Market Garden» («Огород»). 17 сентября 1944 года три
корпуса британской армии форсировали канал Мёз (Маас) — Скальда
в направлении Клеве, Неймегена и Арнема. Одновременно 9000
самолетов и 4600 планеров доставили 35 000 человек, 2000
транспортных средств, 568 орудий и 5200 тонн снаряжения в район
Сона, Вегеля, Клеве, Неймегена и Арнема.
Для нас это было огромной неожиданностью, так же как и
превосходство противника. Однако Монтгомери недооценил, как он
сам признал, боевые качества II бронетанкового корпуса СС генерала
Вильгельма Биттриха, переброшенного из Нормандии. Немецкие
солдаты оказывали врагу ожесточенное сопротивление. Десантные
подразделения Монтгомери, сражавшиеся под Арнемом, на север от
Неймегена, требовали подкреплений. С целью перехода реки Ваала,
южного притока Рейна, части, идущие к ним на выручку, должны были
пройти по мосту в Неймегене. Все налеты немецких
бомбардировщиков на этот мост закончились неудачно, так как его
противовоздушная оборона была очень эффективной. Его необходимо
было взорвать любой ценой. По приказу фюрера я поручил
хауптштурмфюреру Виммелю эту нелегкую миссию. После ее
выполнения он получил Рыцарский крест.
Вот ход операции. После одиночной ночной разведки, —
несомненно, рискованной, так как противник захватил по обеим
сторонам моста плацдарм длиной примерно в семь километров — на
следующую ночь спецподразделение под командой Виммеля,
состоящее из двенадцати боевых водолазов, прибуксировало четыре
мини-торпеды, поддерживаемые поплавками. С помощью цепей они
разместили заряды на мостовых быках, показанных Виммелем,
вставили дистанционные взрыватели и открыли клапаны
пневматических поплавков.
У подразделения было десять минут и десять секунд для отхода.
Мост взорвался в тот момент, когда на нем находилось примерно
десять вражеских танков и грузовиков. Через несколько минут на
обоих берегах сделалось светло, так как неприятель начал прочесывать
течение Ваала. В конце концов наших людей обнаружили и троих из
них ранили пулеметной очередью. Товарищи поддерживали их в воде.
Все вернулись на наши позиции, хотя это и удалось им с трудом.
Операция «Market Garden» («Огород»), целью которой был захват
Рурского бассейна, закончилась провалом. После четырех суток
ожесточенных боев мы взяли в плен 10 000 человек.
Мне хотелось бы еще обратить внимание на тот факт, что немецкие
медицинские службы бронетанкового корпуса СС эвакуировали из
Арнема гражданское население во время обстрела города британцами.
Было даже заключено перемирие для эвакуации раненых солдат.
Старший лейтенант-врач из 9-й дивизии СС Эгон Скальба, капитан-
врач Уэррэк из 1-й британской воздушно-десантной дивизии, а также
их санитары перевязывали на месте или же эвакуировали раненых,
очень многочисленных с британской стороны. Эта гуманитарная акция
происходила позади немецкой линии обороны.
Без огромного англо-американского превосходства в артиллерии,
пехоте и, прежде всего, в авиации, операция «Market Garden»
(«Огород») обошлась бы Монтгомери еще дороже. Он в своих
«Мемуарах» говорит об «эпопее под Арнемом». Там утверждается: «С
этих пор для солдата будет большой честью сказать: «Я воевал под
Арнемом»».
Англичане и американцы удерживались перед Неймегеном до 8
февраля 1945 года (почти пять месяцев). Несмотря на использование
больших сил и средств, их объединенные операции «Veritable»
(«Настоящий») и «Grenade» («Граната») закончились неудачно.
«Grenade» («Граната»), имевшая целью овладение плотиной на реке
Рур, была начата слишком поздно; мы еще раньше вынули засовы, и в
течение двух недель все окрестности были затоплены.
Необходимо добавить, что в сентябре 1944 года Верховное
главнокомандование вермахта опасалось, что из-за нашего
сопротивления западные союзники могут нарушить нейтралитет
Швейцарии и войдут на территорию Германии в районе Базеля. По
приказу главнокомандования вермахта мною были предприняты
необходимые меры, чтобы при возникшей необходимости уничтожить
в этом городе мост через Рейн. Это было оборонительное
мероприятие, имевшее целью предоставить нашему командованию
время для подготовки оборонительных позиций по обеспечению
безопасности границы в этом месте. Всем было известно, что
«нейтральная» Швейцария облегчала разведывательную деятельность
агентов противников Германии: советских, американских, британских,
чешских и немецких, готовящих заговоры или же шпионящих против
родины, таких как Ресслер и Гизевиус. В Швейцарии руководитель
представительства Службы стратегических исследований[165] Аллен У.
Даллес чувствовал себя как дома. Его службы действовали открыто, не
скрывая своих намерений и беспокоясь не больше, чем
многочисленный персонал «Красной капеллы».

Среди различных подразделений во Фридентале находилось

«Jagakommando Donau» («Охотничья рота Дунай») под командованием
представленного уже хауптштурмфюрера Виммеля и
унтерштурмфюрера Шрайбера. С осени 1944 года в Румынии они
осуществляли смелые партизанские операции на реках. Дунай уже в
Вене достигает ширины 400 метров, в Будапеште он имеет 950 метров,
а у румынских «железных ворот» — 1500 метров. Днем наши боевые
лодки укрывались в многочисленных ответвлениях этой реки.
 Операция на Дунае имела кодовое название «Forelle» («Форель»).
Должен сказать, что меня наполняло чувство гордости за то, что мне
выпало защищать эту старую реку, у которой еще ребенком мне
довелось провести много счастливых дней.
Красная Армия находилась еще в Румынии, и мы часто нападали на
ее конвои. Наши боевые водолазы делали все возможное для
сдерживания противника, использовали моторки, наполненные
взрывчатым веществом, а также плавающие мины. Ценные для
неприятеля баржи-цистерны также топила наша замаскированная
флотилия частных яхт, вооруженная орудиями калибра 20 мм,
пулеметами, оборудованная импровизированной броней, а также
имеющая усовершенствованные двигатели. Во время операции
«Форель» мы потопили суда грузоподъемностью примерно 13 000
брутто-регистрационных тонн, принадлежавшие к войскам Сталина.
Все большие реки живут своей жизнью, но Дунай — это отдельный
мир. Старые яхтсмены, спонтанно оказывающие услуги нашему
пиратскому флоту, превосходно знали его. Днем они прятали шлюпки
в каком-либо рукаве реки, в стоячей воде, или же в заливе какого-
нибудь островка, а с наступлением сумерек начинали действовать.

В начале декабря 1944 года, когда по приказу фюрера я готовился к

поездке на Западный фронт, мне стало известно, что защитники
Будапешта ведут кровопролитные бои, чтобы вырваться из окружения,
в котором они оказались после захвата города Секешфехевара
войсками маршала Малиновского. Обеспечение осажденных по
воздуху оказалось невозможным. Штаб вермахта поручил мне
отправить медикаменты и боеприпасы по Дунаю. В то же самое время
я узнал, что произведенный в бригаденфюреры СС (генерал-майоры)
мой бывший командир, Иоахим Румор, руководит обороной города.
Я приказал использовать наше самое быстроходное и
вместительное судно, за которым плыл буксир. На судно, после
удаления перегородок, загрузили 500 тонн продовольствия,
медикаментов, боеприпасов и бочек с бензином. О ходе операции,
проводимой в новогоднюю ночь 1944 года, меня информировали
только по радио.
Два этих судна должны были пройти через двойную советскую
линию обороны; им удалось прорваться лишь через первую блокаду.
После краткой перестрелки ранним утром они оказались между двумя
линиями, в семнадцати километрах от Будапешта. Суда продвигались в
зимнем тумане по одному из притоков реки, когда рулевой увидел
появляющиеся перед ним остатки взорванного моста. Ему удалось на
волосок обогнуть препятствие, но оба судна сели на мель. Пользуясь
скоростной моторкой, два человека из команды счастливо достигли
Будапешта, где передали соответствующую информацию осажденным.
В течение четырех ночей большинство запасов, начиная с
медикаментов, было перегружено на малые шлюпки и переправлено в
окруженный со всех сторон Будапешт.
Уже в первый день застрявшие на мели суда привлекли внимание
вражеского дозора. Но и это было предусмотрено. Членом экипажа
был русский доброволец, опытный антисталинист. Он объяснил
командиру дозора, что «суда выполняют очень секретную миссию».
Показал ему фальшивые, по-русски написанные документы и дал
несколько бутылок спиртного, а также довольно много сигарет. Дозор
удалился.
На корабле нельзя было уплыть. Также не могло быть и речи о
плавании на шлюпках против течения Дуная. Поэтому экипаж судна,
принимавший участие в операции «Форель», присоединился к
защитникам Будапешта и разделил их трагическую судьбу.
Мой друг Румор, раненый в боях, не желая сдаваться живым в руки
неприятеля, покончил жизнь самоубийством. Из 10 000 немецких
солдат, окруженных в столице и способных сражаться, только 270
смогло присоединиться к нам. О спецподразделении, принимавшем
участие в операции «Форель», написал Эрих Керн из газеты «Дойче
Boxe Цайтунг» («Немецкая еженедельная газета») выходящей в
Ганновере. Наверняка ему удалось найти несколько уцелевших
человек, которые вернулись из плена в СССР.

В середине марта меня вызвали в Верховное главнокомандование

вермахта. Генерал Йодль приказал мне уничтожить мост Людендорфа
на Рейне в городе Ремагене. Все историки, писавшие о второй мировой
войне, упоминали об этом мосте в Ремагене. Его заминировали и
должны были взорвать 7 марта после отхода нашей отступающей
тяжелой артиллерии. Но взрыватель не сработал, и мост разрушили
только наполовину. Меня должны были сразу же уведомить; однако же
маршал Геринг заверил, что его авиация возьмет это задание на себя.
Точно так же, как и в Неймегене, наши бомбардировщики на
пикирующем полете не попадали в цель из-за очень сильной
противовоздушной обороны. 10 марта 20 000 американцев прошло по
мосту Людендорфа через Рейн.
Тогда его уничтожение было поручено расчету самоходной
мортиры типа «Карп», стрелявшей снарядами калибра 540 мм. Их
выстрелили пять или шесть штук, после чего мортиру необходимо
было отвести назад для ремонта. Из Нидерландов было послано
несколько ракет «V-1», но также неудачно. Наконец, вызвали нас. Я
обратил внимание генерала Йодля, что порученная миссия является
очень трудной. Задание необходимо было выполнять вплавь в воде,
температура которой не превышала 7–8 °C, а вражеский мостовой
плацдарм был гораздо больше, чем в Неймегене; он растянулся на 16
километров к югу от моста. 17 марта операцию осуществили боевые
водолазы из «Охотничьей роты Дунай», прибывшие на самолете из
Вены. Ими командовал унтерштурмфюрер Шрайбер, человек дерзкий.
Наши товарищи погрузились морозной ночью в Рейн с торпедами,
использовавшимися уже в Неймегене, и им потребовался почти час
времени, чтобы достичь Ремагена. Шрайбер тогда отметил, что мы
были правы, предвидя самое худшее, — неприятель возвел уже два
новых понтонных моста. Подразделение выполнило свою задачу: мост
Людендорфа был выведен из эксплуатации. При этом погибло 28
американских солдат. Шрайбер решил уничтожить и понтонный мост,
находящийся рядом, но наши водолазы были запеленгованы с
помощью лучей CDL («Canal Defense Lights») («Канальный защитный
свет»), источник которых невозможно определить. Шрайбер потерял
троих человек, в том числе двоих из-за переохлаждения. Остальные,
совершенно измученные, были схвачены американцами.
Я полагаю, солдат должен быть убежден, что его обязанностью
является повиновение. Миссия подразделения Шрайбера сегодня
может казаться абсурдной. Тем не менее, представив все трудности
этой операции генералу Йодлю, я не колебался при вызове
добровольцев для ее выполнения. Унтерштурмфюрера Шрайбера и его
водолазов не в чем упрекнуть.
Мы понимали, что для Германии было бы, безусловно, лучше, если
бы англо-американские войска продвигались быстрее, чем армии
Сталина. Иногда забывают, что мы не могли прекратить боевые
действия на Западе, потому что противники ожидали безоговорочной
капитуляции на всех фронтах, и все подразделения, на Востоке и
Западе, вынуждены были бы сразу же прекратить боевые действия.
В случае подписания акта капитуляции в марте 1945 года погибли
бы миллионы немецких солдат и гражданских лиц, так как ни на
Западе, ни на Востоке неприятель не мог дать приют и тем более
прокормить огромные массы пленных и беженцев. Пока необходимо
было сражаться и защищать территорию на Востоке, находящуюся под
угрозой оккупации Красной Армией, чтобы как можно больше людей
эвакуировать на Запад. Наши подразделения и гражданское население
могли перемещаться с востока на запад до полночи 9 мая, позже
советского плена удавалось избежать только благодаря хитрости или
обману. Если бы подобная ситуация возникла на два месяца раньше,
миллионы людей умерли бы от холода и голода, а армии Вейхса,
Шернера и Рендулица почти полностью были бы сосланы на
советский Восток.
Адмирал Дёниц подчеркивает, что с 23 января до 8 мая 1945 года
только немецкий морской флот эвакуировал в западную зону из
Курляндии, Восточной Пруссии, Поморья и Мекленбурга 2 404 477
человек, в основном женщин и детей.
В Ремагене не сработал взрыватель, и 20 000, а затем 35 000
американских солдат перешло по мосту Рейн. Что они делали потом?
Ждали. Танки генерала Ходжисс на севере и 3-й армии генерала
Пэттона на юге должны были соединиться недалеко от города
Кобленца, но только после начала наступления фельдмаршала
Монтгомери, который был назначен Эйзенхауэром верховным
главнокомандующим вооруженных сил союзников. Следовательно,
прорыв обороны в Ремагене не был использован. Монтгомери перешел
Рейн гораздо севернее лишь 24 марта во главе 21-й группы армий,
состоящей из канадской 1-й армии, британской 2-й армии и
американской 9-й армии, в состав которых входило двадцать шесть
дивизий, в том числе две воздушно-десантные, против пяти немецких
дивизий, истерзанных и раздробленных снарядами трех тысяч орудий
и бомбами, сбрасываемыми очередными волнами «либераторов».
После форсирования Рейна вблизи города Везеля 28 марта войска
21-й группы армий остановились. Возникло (и не только у нас)
впечатление (если не уверенность), что с начала марта Монтгомери на
севере, а Брэдли и Пэттон на юге имели приказ ждать, пока армии
Жукова, Конева и Малиновского не прорвут фронт на Востоке. В своих
«Мемуарах» Монтгомери жалуется, что его «сдерживал» Эйзенхауэр.
Он доказывает, что американцы и британцы могли «занять Вену, Прагу
и Берлин раньше русских». Эти слова подчеркнуты им. Он также
очень верно подметил: «Американцы не понимали, что военная победа
не имела большого значения, если имелся политический проигрыш». Я
разделяю эту точку зрения.
Зато Пэттон, наверное, не располагавший такими мощными
средствами, как Монтгомери, сетует на чрезмерную медлительность
английского маршала. Действительно, возникает вопрос, почему
последний ждал до 24 марта, чтобы начать наступление на Рейне, и
почему он остановился 28 марта после форсирования реки? Ведь
сопротивление практически отсутствовало. Потери 9-й американской
армии генерала Симпсона, которая, как отмечает Лиддел Харт,
«представляла собой половину пехоты 21-й группы армии, составили
всего лишь 40 убитых».

Сейчас приблизимся к реалиям Восточного фронта. Позволю себе,

как бывшему солдату, сделать несколько замечаний. Часто
подвергалось критике упорство Гитлера, с которым он отказывался
издать приказ «гибкого отступления», предлагаемого генералами на
Востоке с декабря 1941 года. Бесспорно то, что Гитлер совершил
серьезные ошибки при оценке военной ситуации, но он совершил их
по причине, прежде всего, неверной информации.
Генералы, командующие на фронте дивизией или армейским
корпусом, имеют склонность сводить к минимуму собственные
потери. Когда их рапорты попадают в штаб, там их дополнительно
приукрашивают. Приведу пример. Летом 1944 года моего старого
друга и самого лучшего летчика бомбардировочной авиации Ганса-
Ульриха Руделя (2700 победных вылетов), принял Гитлер, а затем
Геринг, получивший от фюрера четкий приказ запретить Руделю
дальнейшие полеты. Полковник прибыл прямо с Восточного фронта, и
Геринг, познакомив его с решением Гитлера, которое, впрочем, Рудель
не принял к сведению, сообщил ему «важную новость»:
 — На вашем участке фронта организовали мощное
контрнаступление при поддержке 300 танков. 60 танков 14-й дивизии
перейдут в наступление…
Между тем Рудель днем раньше беседовал с генералом,
командовавшим 14-й дивизией, и тот сообщил ему, что не располагает
ни одним боеспособным танком. Услышав об этом, Геринг сначала не
поверил и начал звонить, чтобы уточнить данные. Вскоре он узнал, что
полковник Рудель говорил правду, и вместо прогнозируемых 300
танков в бой можно было ввести только 40.
Великое наступление отменили.
Я был свидетелем подобной сцены в сентябре 1944 года. Мне
пришлось провести три дня в Верховном главнокомандовании
вермахта и каждый день участвовать в двух совещаниях, называемых
«обстановка в полдень» и «обстановка вечером» (22.00), на которых
обсуждались военные действия на Восточном фронте.
В течение первых двух дней я наблюдал, как на подготовленной
заранее карте с отмеченными на ней частями на юго-востоке, Гитлер
проводил «военную игру», тщательно используя имеющиеся данные.
Когда речь шла о части фронта, не касающейся некоторых
присутствующих офицеров, они обычно выходили в прихожую и
ждали, пока их вызовут. В первый день мне пришлось невольно стать
свидетелем дискуссии между двумя офицерами с темно-красными
лампасами штабистов.
— Тебе хорошо известно, — сказал первый, — что из трех
дивизий, находящихся на северо-востоке, две являются, собственно
говоря, полками, а третья навряд ли может выставить два батальона.
Это не получится…
— Это, несомненно, не получится, — заметил второй, — но ни ты,
ни я ничего не можем сделать!
Я удалился, чтобы этого не слышать.
На третий день, когда Гитлер задал конкретные и трудные вопросы
на счет дивизий-призраков, он, наконец, понял, что его обманывали.
— Но ведь позавчера, — выкрикнул он, — я издал приказ,
принимающий во внимание существование дивизий, которых, как мне
стало известно, нет! Те, кто находятся на фронте, наверняка думают,
что эти приказы бессмысленны! Почему вы так меня обманули,
господа? Почему? Я хочу и требую, чтобы мне говорили правду,
потому что это касается жизней наших мужественных солдат!
Гитлер не корчился от бешенства и не бросался на стену. Только
лишь его хриплый голос был полон гнева и отчаяния.
Я уверен, что если бы он приказывал отступать на Востоке во всех
случаях, предложенных генералами, то сегодня не было бы не только
Германии, но советская армия оккупировала бы всю Европу.
С 20 июля 1944 года немецкому солдату стало известно, что его
предали. У нас уже был случай убедиться в этом, и мы еще увидим, до
какой степени это доходило. В марте 1945 года вермахт потерял на
Западе наступательную силу, а вид руин наших городов, несомненно,
не улучшал боевой дух наших солдат. У наших рабочих как в Рурском
бассейне, так и в Силезии было больше энтузиазма, и потому
неприятель застал их на рабочих местах. Никто не сможет
опровергнуть тот факт, что немецкий народ, втянутый в войну против
самых сильных держав мира, самоотверженно сражался в течение пяти
лет.
В начале марта 1945 года Уинстон Черчилль пересек на автомобиле
в обществе маршалов Брука и Монтгомери нидерландскую границу и
въехал на территорию Германии. Он специально вышел из автомобиля,
чтобы помочиться на заканчивающуюся там «линию Зигфрида» и
побудил обоих маршалов повторить его поступок. Они согласились.
Фотографам запретили увековечивать этот «подвиг», который не
красит виконта Эль-Аламейна. Джон Толэнд, описавший это событие в
книге «The last 100 days»[166], уверял меня в его правдивости.
Мне это напомнило размышления лорда Байрона насчет
караульного Наполеона на острове Святой Елены: «Если будете
проходить мимо могилы Хадсона Лоуи, не забудьте на нее
помочиться».
 Глава шестая
Запланированные операции, оставшиеся
мечтами
Цель операции «Франц» в Иране — Я встречаю настоящего «человека с золотым пистолетом» — Рузвельт,
Черчилль и Сталин в Тегеране — Недостаток информации делает невозможным нападение на руководителей
союзников — Рассказ о задуманной операции «Weitsprung» («Прыжок в длину») — Как это использовали Советы:
«защитили» Рузвельта и изолировали Черчилля — Свидетельства Аверела Гарримана, сэра Кеннета Стронга и лорда
Морэна — Операция «Ульм»: цель Магнитогорск — «Цеппелин»: организация не является проведением операции —
Опасная утопия «Werwolf» («Оборотень») — Гиммлер придумывает новую операцию: после Магнитогорска, Нью-
Йорк — Хаджи Амин Мухаммед аль-Хусейни, великий муфтий Иерусалима, герой из «Книги тысячи и одной ночи»
— Нефтепровод Ирак — Средиземное море — «Волк не завыл» в Виши — В погоне за маршалом Тито: почему не
удался «Rösselsprung» («Ход конем») — Мы держим в заключении Черчилля, а штурмбаннфюрер Бек торгует с
партизанами — Фальшивые фунты стерлингов: как мы их использовали в Италии — Сокровища СС — Муссолини в
Швеции! — Испытания автомата в нашем парке.

Операция «Франц», проходившая, когда я принял командование

батальоном «Фриденталь», не была фантазией. Речь шла о
направлении в Иран военных инструкторов и советников, которые
смогли бы вовлечь в борьбу кашгарских воинов и иные горские
племена, отсоединившиеся в 1941 году после вынужденного отречения
от престола Резы Шаха Пехлеви в пользу его сына, Мохаммеда Резы.
В то время советские части оккупировали Северный Иран,
одновременно 3–4 британские дивизии, двигаясь от Персидского
залива, заняли южную часть этой страны, имевшей огромную площадь
1 648 000 квадратных километров. По иранским железным дорогам
шло снабжение русских через Абадан, Тегеран, Тебриз, также как по
кавказским железным дорогам через Тбилиси или Баку. Вскоре иранцы
пережили третью, самую легкую, американскую оккупацию. Ни
советские, ни британские солдаты не пользовались симпатией у
туземцев. В декабре 1942 года начались беспорядки, а в феврале 1943
— волнения. В обоих случаях были применены кровавые репрессии
для их подавления.
Мы не подстрекали к беспорядкам в больших городах, таких как
Тегеран (750 000 жителей), Тебриз (220 000) или Исхафан (200 000),
зато мы откликнулись на просьбу кашгарского вождя, способного
вести партизанскую войну, которая могла бы задержать в Персии
определенное количество дивизий неприятеля, а также отрезать линии
снабжения русских, по которым в СССР поставлялось важное сырье:
нефть, никель, марганец, а также английские и американские
материалы.
Годом ранее группа армий фельдмаршала Листа потерпела
поражение на Кавказе. Отрезанные от поставок боеприпасов и
продовольствия, австрийцы и баварцы из 4-й горной дивизии
вынуждены были остановиться на южном склоне, в 20 километрах от
Сухуми. Однако же военный флаг рейха развивался на вершине
Эльбруса (5663 метров), покоренной капитанами Гротом и
Геммелером, старшим сержантом Кюммлером и горными стрелками из
1-й и 4-й дивизий. Признаюсь, эта символическая победа, одержанная
моими земляками 21 августа 1942 года, взволновала меня.
Сейчас речь шла не о вершине, а о горном массиве под таким же
названием, расположенном между Каспийским морем и Иранским
плоскогорьем, у подножия которого находился Тегеран.
Сначала мы сбросили с парашютами двух офицеров и трех унтер-
офицеров из моего подразделения в сопровождении перса. Нами был
использован «Юнкерс-290» из «Боевой эскадрильи 200» Люфтваффе,
[167] который с трудом поднялся в воздух с аэродрома в Крыму.
Стартовая дорожка оказалась очень короткой. Поэтому мы
уменьшили груз, который должны были сбросить с нашими
инструкторами. Однако мы не забыли об охотничьих ружьях и
пистолетах «Вальтер» с прикладами и рукоятками,
инкрустированными серебром и золотом для персидских вождей.
Десант осуществили очень темной ночью вблизи большого соленого
озера, расположенного на юго-востоке от Тегерана. После
четырнадцати часов ожидания нам сообщили по радио, что наши
посланцы достигли цели.
Я ограничился подготовкой оперативных групп, так как
руководство операцией «Франц» поручили доктору Грэфему, шефу
одной из групп VI управления Главного управления безопасности
рейха. Я опасался, что моим специалистам на месте придется иметь
дело с очень сильным противником — объединенными силами русских
и британских специальных служб, поэтому без энтузиазма готовил
солдат для отправки в неизвестность. Я всегда чувствовал
ответственность за своих людей, и хочу добавить, что если бы
предвидел все бюрократические интриги, подлость и издевательства,
испытанные мной во время первых месяцев во Фридентале, то я не
принял бы предложенную должность.
Во время операции «Франц», которую можно определить как
удавшуюся только наполовину, мы, к сожалению, не могли обеспечить
солдат необходимым снаряжением. У нас не хватало «Юнкерсов-290»
дальнего радиуса действия. Авария одного из этих самолетов сделала
невозможным очередной сброс семи войсковых инструкторов.
Поэтому то обстоятельство, что наш центр в Тегеране был обнаружен,
сыграло нам на руку. Только одному из агентов Шелленберга удалось
сбежать и добраться до Турции, откуда он нас и предупредил.
Операция была приостановлена, а наши посланцы оставались среди
мятежников до конца войны. Один из офицеров совершил
самоубийство, чтобы не попасть в руки советских спецслужб. Агенты,
попавшие в плен во время прорыва в Турцию, вернулись в Германию
только после 1948 года.
Операция «Франц» привела в состояние боевой готовности
несколько вражеских дивизий. Русские и британцы опасались
всеобщего восстания беспрерывно поднимавших мятежи персидских
племен. Иранцев, борющихся с советскими частями, безжалостно
преследовали; многие из них погибли. В 1956 году в Дюссельдорфе в
гостинице «Брайденбахер Хоф» я имел удовольствие случайно
встретить одного из кашгарских племенных вождей, которому удалось
скрыться в Риме. У него еще был пистолет с золотой рукояткой,
который я ему послал. «Эта вещь одна из немногих, которые мне
удалось спасти вместе с жизнью», — сказал мне иранец во время
ужина.

В начале ноября 1943 года меня вызвали в ставку фюрера, где я

узнал, что в конце этого месяца в Тегеране произойдет встреча на
высшем уровне. Сталин, Рузвельт и Черчилль будут находиться там в
течение трех или четырех дней.
Возможно, что информация была получена от камердинера сэра
Хьюго Нэчбела-Хьюгессена, посла Великобритании в Анкаре,
югославки Элизы Базны, работавшей под псевдонимом «Цицеро». Я
предполагаю, что Вальтер Шелленберг с энтузиазмом обдумывал
возможности осуществления операции против враждебной Германии
«Великой тройки».
Конечно, идея атаки на Тегеран была очень соблазнительной.
Удастся ли она? Как? Необходимы были точные данные о
непосредственном месте встречи, а также о находящихся там войсках
союзников.
Наш «корреспондент» в Тегеране, капитан Абвера, сообщил мне
эти данные через Стамбул. Успех данной операции представлялся
очень сомнительным. Очевидно, что столица Ирана находилась в
руках трех враждебных нам держав, спецслужбы которых,
политические и армейские, были настороже. Для удара по Тегерану
требовалось 150–200 отлично подготовленных солдат, самолеты,
специально оборудованные транспортные средства, тщательное
изучение местности и систем безопасности неприятеля. Детали нам не
были известны, поэтому шансы на успех практически исключались.
Этот проект необходимо было признать утопией. Я представил свое
мнение Гитлеру и Шелленбергу; Гитлер согласился со мной.
В конце августа 1965 года мировая пресса перепечатала фрагменты
детективного романа, опубликованного в советском журнале «Огонек».
Приведу краткое содержание этого скверного романа.
«В Тегеране плохие нацисты хотели убить или же похитить
Сталина, Рузвельта и Черчилля. Операция была поручена мне, Отто
Скорцени. Командиром мерзкого спецподразделения, перед которым
стояла эта задача, был молодой штурмбаннфюрер, Пауль фон Ортель
(не существовавший в природе). Тем временем товарищ Лаврентий
Берия, самый высокий начальник советской службы безопасности,
был начеку. Все нацисты в Иране были разоблачены и
ликвидированы в конце ноября 1943 года. Самое время!»
В «Женевской трибуне» в декабре 1968 года упоминалось о другом
романе, написанном настоящим демократом, советским шпионом
высшего класса, Ильей Светловым, «принятым в национал-
социалистскую партию по поручению Рудольфа Гесса» под именем
Вальтера Шульца. Он был сброшен над Тегераном. После невероятных
перипетий ему удалось сорвать планируемое покушение на «Великую
тройку», названное операцией «Weitsprung» («Прыжок в длину»).
 Через два года в «Трибуне международного вестника»
(«International Herald Tribune») (17 ноября 1970 года) был опубликован
этот романтический рассказ о Светлове-Шульце вместе с моей
фотографией, сопровождаемой подписью: «Экс-полковник СС Отто
Скорцени, который должен был выполнить план немецкой ставки»,
несмотря на то, что ни представители «Женевской трибуны», ни какой-
либо иной газеты не беседовали со мной об этой операции.
В конце февраля 1968 года во Франции была опубликована книга
Ласло Хаваса «Assassinat au sommet».[168] Автор взял на себя труд
разыскать меня. Я должен сказать, что, по крайней мере, информация,
касающаяся моей личности, в его рассказе представлена честно; по
моему мнению, эту операцию выполнить было невозможно, и он это
подтвердил. Однако Хавас также пишет, что в действительности
немецкий удар по Тегерану был приведен в движение, но он не удался.
Думаю, что в будущем мне не придется больше делать каких-либо
заявлений по этому вопросу.
Нельзя требовать от историков и летописцев, которые
интересуются в течение многих лет этими проблемами, чтобы они
были современными Ксенофонтами. (Этот генерал в Древних Афинах,
являвшийся также историком и философом, воевал в Персии. В своем
«Походе Кируса» он описал великолепное отступление 10 000
греческих воинов под его личным командованием.) Несмотря на это,
необходимо задать вопрос, почему мировая пресса старательно
размножила абсурдную информацию советского журнала «Огонек».
Единственный серьезный анализ мнимой операции «Прыжок в
длину» был опубликован 6 января 1969 года в газете «Санди Таймс». В
лондонском еженедельнике прежде всего было сказано, что сэр
Александр Кадогэн, статс-секретарь в министерстве иностранных дел
Великобритании в ноябре 1943 года, пишет в своих мемуарах, что во
время конференции в Тегеране «русские якобы обнаружили заговор».
Его скептицизм очевиден.
Аверелл Гарриман, тогдашний посол Соединенных Штатов,
отвечая на вопросы репортера «Санди Таймс», заявил: «Молотов
сообщил мне, что в окрестностях находится много немцев [лгун] и
необходимо учитывать возможность заговора. После конференции я
встретился с Молотовым и спросил у него, существовал ли заговор в
действительности. Он заверил меня, что по причине определенных
слухов были предприняты далеко идущие меры предосторожности.
Однако он никогда не подтвердил существование заговора».
Мне кажется, что самое верное мнение по вопросу мнимой
операции «Прыжок в длину» имел сэр Кеннет Стронг, ставший со
временем руководителем всех служб британской разведки: «Я
полагаю, что русские использовали этот «заговор», чтобы убедить
Рузвельта поселиться в вилле, находящейся на территории советского
посольства в Тегеране. Можете быть уверены, что она вся была
нашпигована микрофонами».
Лорд Морэн, доктор Черчилля, сопровождал премьера в Тегеране.
В своих мемуарах, в главе «Как Сталин нашел союзника 28 ноября
1943 года», он объяснил, что американское представительство, в
котором должен был жить президент Соединенных Штатов, было
удалено от находящихся по соседству посольств Великобритании и
СССР. Когда Молотов упомянул о возможности покушения на
Рузвельта, президент поселился в вилле, расположенной по соседству
с посольством СССР. «Безусловно, у него будет хорошая охрана, —
писал доктор, — так как вся прислуга — это сотрудники руководимого
Берией НКВД». А главная мысль лорда Морэна была следующей:
«Черчилль со злостью выразил протест, когда один из нас скептически
высказался насчет так называемого немецкого заговора. Уинстон
Черчилль был единственным человеком, верующим в этот заговор.
Сталин не боялся за безопасность президента Рузвельта. Он хотел
находиться рядом с ним и сделать невозможными его тайные контакты
с британским премьером».
Нам известно, что Сталин нанес визит Рузвельту, когда тот
поселился в вилле. Тогда американский президент заявил русскому
диктатору, что он надеется, что вскоре Малайя, Бирма «и другие
британские колонии» овладеют искусством самостоятельного
управления своими странами. Рузвельт также подсказал своему
«братишке», что не стоит дискуссировать с Черчиллем об Индии…
Лорду Морэну стало известно об этих деталях от Гарри Хопкинса,
советника и доверенного человека Рузвельта.
Некоторым журналистам, специализирующихся почти всегда на
восхвалении СССР и НКВД, очень пошло бы на пользу чтение
мемуаров лорда Морэна.
 Операция «Прыжок в длину» существовала только в воображении
писак, находящихся с правдой не в ладах, или «попутчиков»
большевиков. В Тегеране Сталину удалось изолировать Черчилля,
который вынужден был согласиться со всем, что ранее определили его
собеседники.
3 июля 1958 года лорд Галифакс рассказал за чаем лорду Морэну
анекдот следующего содержания. Когда он был послом
Великобритании в Вашингтоне, его часто приглашали на ужин
многочисленные сенаторы-республиканцы. Один из них сказал ему:
«Все присутствующие в этом зале считают Рузвельта диктатором
худшим, чем Гитлер или Муссолини».
В Потсдаме в июле 1945 года Черчилль сказал своему доктору: «Я
на коленях умолял американцев, чтобы они не отдавали русским такой
большой части Германии. Но президент уступил. Я спрошу Сталина:
«Может, вы хотите владеть всем миром?»
В конце моих размышлений об операции «Прыжок в длину» я
добавлю, что, без сомнения, швейцарская «Красная капелла»
сообщила «Директору» в Москве о моем визите в Верховное
главнокомандование вермахта. Вероятно также то, что им было
известно о моем негативном отношении к идее удара по Тегерану.
Однако же случай оказался очень выгодным для Сталина: ему удалось
практически «заключить в тюрьму» Рузвельта в советском посольстве,
создавая видимость защиты его от опасностей, и таким образом
изолировать Черчилля.
Я понимаю, что все вспомнили о мнимой операции «Прыжок в
длину» в тот момент, когда в 1965–1968 годы на высоком уровне в
западных разведслужбах возникали многочисленные скандалы.
Началась «эпидемия» самоубийств. Филипп Тирод де Восджоли,
бывший сотрудник французских тайных служб, раскрыл факты о
советской сети «Сапфир». Дело было настолько серьезным, что
президент Джон Ф. Кеннеди лично написал письмо генералу де Голлю.
Однако необходимо вспомнить, что «хороший друг» Берия и советские
спецслужбы сорвали «убийство во время встречи на высшем уровне» и
сохранили жизнь чемпиона демократии Франклина Рузвельта. После
многократного принятия присяги и обещаний во время избирательной
кампании, что «я не пошлю за океан ни одного американского
солдата!», 5 ноября 1940 года лидер демократов в третий раз был
избран президентом Соединенных Штатов.

Спланированная рейхсфюрером СС Гиммлером операция «Ульм»

была нелегкой. Речь шла об уничтожении больших доменных печей
Магнитогорска, а также одной или двух электростанций, снабжающих
электроэнергией громадные металлургические и химические
комбинаты этого региона.
Мне никогда не представлялся случай увидеть Магнитогорск,
расположенный за Уралом. Наиболее полными данными о советской
тяжелой промышленности располагала разведслужба Люфтваффе,
которая в 1940–1941 годы, когда наше господство в воздухе было
бесспорным, сделала превосходные снимки.
С 1942 года группа VI «С»[169] VI управления РСХА и
соответствующие подразделения Абвера осуществляли параллельно со
службами Люфтваффе и подразделениями «Иностранных армий
Восток», под командованием будущего генерал-майора Рейнхарда
Гелена, широко задуманную акцию по сбору информации под
условным названием «Цеппелин».
Из числа 5 000 000 русских пленных, после предварительного
отбора, было допрошено примерно 100 000 человек. Инженеры,
архитекторы, профессора, интеллектуалы, квалифицированные
рабочие и прочие снабжали нас богатой информацией, на основе
которой можно было составить достаточно реалистическую картину
огромной России, ее промышленности и ментальности тамошних
очень неоднородных национальных групп. Что касается
Магнитогорска, то именно благодаря «Цеппелину» [170] я смог
воссоздать план города и главных промышленных комбинатов.
Мне удалось ознакомиться с функционирующими там охранными
системами. Например, стало известно, что ночью в Магнитогорске
большую роль играли сторожевые собаки. Однако все эти данные не
продвигали вперед моей подготовки, так как у меня все равно не было
возможности быстрого уничтожения чего-нибудь в районе Урала.
Вальтер Шелленберг, прочитав телеграмму с угрозами от Гиммлера,
выпытывал меня об операции «Ульм».
Я искренне ответил ему, что она является просто абсурдной. У
меня было намерение написать рапорт в этом же духе.
 «Вам лучше воздержаться от подобного заявления, — сказал он. —
Позвольте дать вам совет, вытекающий из моего опыта, — чем
несерьезнее или абсурднее кажется вам идея начальника, тем с
большим энтузиазмом вы должны с ней согласиться и признать
гениальной. После этого в течение четырех или пяти месяцев вы
должны имитировать бурную деятельность, ожидая, пока «верхушка»
предоставит новый план, еще более экстравагантный, чем прежний, о
котором уже забыли. Вскоре вы будете иметь репутацию человека,
которого никто не остановит и на которого можно положиться, тем
более что, не предпринимая никаких действий, вы не потерпите
поражения».
После этих слов я перестал удивляться тому, что Шелленберг при
Гиммлере и Гейдрихе сделал блестящую карьеру.

В ноябре 1944 года, накануне наступления в Арденнах, когда мне

приходилось работать днем и ночью, Гиммлер вызвал меня в свою
новую ставку, находящуюся в Гогенлихен. Мы сидели вокруг большого
круглого стола: Гиммлер, доктор Кальтенбруннер, Шелленберг,
обергруппенфюрер Прюцман и я. О чем была беседа? На востоке 13
октября пала Рига, а советские армии после захвата 20 октября
Белграда, заняли румынскую Трансильванию и бомбили предместья
Будапешта. Это уже была непосредственная угроза для Третьего рейха.
— Необходимо создать движение сопротивления, — сказал
Гиммлер, — и Мартин Борман уже придумал ему название, по-моему
мнению, немного странное, «Вервольф» («Оборотень»).
Я начал задумываться над целесообразностью своего присутствия в
этом обществе; смотрел и слушал молча. У всех были серьезные лица.
Шелленберг, как обычно, энергично поддакивал шефу. Я не верил в
эффективность этого «Вервольфа», так как любое движение
сопротивления должно быть организовано на больших пространствах,
иметь конструктивные и реальные политические цели, а также
поддерживаться мощными средствами. Стратегия «Вервольфа»,
наверное, могла бы быть с успехом применена в Китае, Иране, России
или на Балканах, но не в стране, имеющей многочисленное население
на ограниченной территории, пересеченной железнодорожными и
сухопутными магистралями, и, кроме того, без возможности
получения помощи извне. Великой иллюзией была надежда на то, что
англичане или американцы окажут нам в 1945 году помощь против
Советского Союза.
Мы, наверное, смогли бы использовать подобное движение в горах
и лесах альпийского редута в течение некоторого ограниченного
времени, — создать в Альпах последний бастион для продолжения
войны с политической целью, чтобы выиграть время и переместить
наших солдат и гражданское население с востока на запад. В
противном случае «Вервольф» неизбежно вызовет кровавые репрессии
со стороны оккупационных армий неприятеля, и вряд ли это принесет
пользу стране. Движение сопротивления подобного рода имело бы
значение только в том случае, если бы одновременно с ним произошел
бунт всех европейских народов, уже находящихся под советским
ярмом или непосредственно подверженных опасности большевизации.
Я не верил в «Вервольф», поэтому мне пришлось поинтересоваться
у Гиммлера, будет ли поле деятельности моих подразделений по-
прежнему находиться за пределами Германии. Он это подтвердил.
Организатором данного движения назначили обергруппенфюрера
Ганса-Адольфа Прюцмана. Как и следовало ожидать, деятельность
«Вервольфа» закончилась безуспешно. Любой здравомыслящий немец
может только радоваться этому. К счастью, мы можем записать эту
операцию в число задуманных, но не реализованных.[171]
Во время того же совещания у Гиммлера был поднят вопрос о
новом оружии. Я неосторожно высказался, что, по мнению адмирала
Хейе, возможно оборудовать некоторые подводные лодки пусковыми
установками «V-1». Услышав эти слова, Гиммлер вскочил с кресла и
стремительно подбежал к карте мира, занимавшей большую часть
стены:
— Следовательно, — выкрикнул он, — необходимо подвергнуть
бомбардировке Нью-Йорк!
Шелленберг поддакивал с все большим энтузиазмом. В самом деле,
он был великолепным актером. У рейхсфюрера глаза вылезли поверх
пенсне:
— Мы заставим американцев, — продолжал он, — также ощутить
всю тяжесть этой войны! Мы должны безотлагательно предупредить
фюрера и позвонить адмиралу. Поверьте мне, психологический эффект
будет огромным. Я убежден, что американцы не перенесут факта, что
они подверглись нападению на своей собственной территории. Их
боевой дух упадет до нулевой отметки. Господа, что вы думаете по
этому вопросу?
Шелленберг выразил свою поддержку молча. Лицо доктора
Кальтенбруннера оставалось каменным. Что касается
обергруппенфюрера Прюцмана, то он считал своих «оборотней». Я не
имел права голоса раньше старших рангом участников совещания.
Гиммлер, казалось, полностью был поглощен изучением карты
Соединенных Штатов, наверное, он намечал цели. Прюцман подал мне
деликатный знак из-за своих документов, а Кальтенбруннер направил
многозначительный взгляд. Я прервал тишину, чтобы обратить
внимание рейхсфюрера на тот факт, что и так не очень точная
баллистическая кривая «V-1» может полностью подвести, если
самолет-снаряд будет выпущен из подводной лодки, качаемой на
волнах.
— Американское правительство, — сказал я, — провозглашает, что
Германия угрожает Соединенным Штатам. Бомбардировка Нью-Йорка
двумя или тремя снарядами дала бы возможность восторжествовать
пропаганде Рузвельта. Думаю, с любой точки зрения психологический
эффект был бы отрицательным для нас. Я уверен, что американский
народ далек от того, чтобы поддаваться панике, и отреагирует так же,
как население Великобритании во время налетов на Лондон в 1940
году. Откровенно говоря, мне не понятно, какую пользу мы получим от
этой операции. Лучше, если одна «V-1» поразит какую-нибудь цель
после объявления об этом по нашему радио: «В такой-то день, в такой-
то час, будет уничтожена такая-то цель».
Меня тотчас же поддержал Эрнст Кальтенбруннер:
— Действительно, более разумно подождать, пока наши техники
улучшат точность этих снарядов.
Гиммлер смотрел на нас неуверенно. Позже он успокоился, сел и
заявил, чтобы его постоянно информировали об успехах, достигнутых
в работе над оружием «V». Известно, что территория Соединенных
Штатов никогда не подвергалась бомбардировке снарядами «V» и
немецкими самолетами. Сегодня эта территория уже не застрахована
от уничтожения — половина планеты может быть уничтожена в
течение получаса. Задержать развитие техники невозможно.
 Одной из самых удивительных личностей, с которыми я был
знаком, являлся Хаджи Амин аль-Хусейни, великий муфтий
Иерусалима; он умер в июле 1974 года. Родившийся в 1895 году в
Иерусалиме, ученый доктор Корана, он воевал с турецкой армией во
время первой мировой войны. В 1920 году, когда лорд Артур Бэлфор
довел дело до признания декларации об образовании в Палестине так
называемой национальной еврейской резиденции, он фанатично
защищал арабские притязания, за что англичане осудили его на десять
лет тюремного заключения. После побега в Трансиорданию он был
избран великим муфтием и лидером Верховного мусульманского
совета. Это сделало более легким его триумфальное возвращение в
Иерусалим. Высокий британский комиссар в Палестине пытался вести
с ним переговоры, но безуспешно. В 1929 году Хаджи Амин аль-
Хусейни, являвшийся одновременно политическим и религиозным
лидером, объявил джихад, священную войну против сионистской
колонизации. Опять оказавшийся под угрозой ареста, он сбежал в
Ливан, где французы поместили его в хорошо охраняемую бейрутскую
резиденцию. Он опять убежал и после невероятных приключений
добрался до Багдада. Его друг, Рашид Али аль-Джейлани, организовал
там в 1941 году государственный переворот, при небольшой поддержке
со стороны Германии — наши самолеты имели ограниченные
возможности посадки в Сирии, которая являлась французской
подмандатной территорией, несмотря на достойные похвалы усилия
«Интеллидженс Сервис». Однако Рашид Али потерпел поражение, и
великий муфтий в очередной раз вынужден был скрываться. Он сбрил
бороду и одел европейский костюм. В 1942 году находился на острове
Родос, а затем в Тиране. Наконец, он нашел убежище в Германии, где
был принят Гитлером.[172]
Хаджи производил удивительное впечатление. Со снежно-белой
бородой, голубыми глазами и в белой феске, он походил на героя из
книг «Тысяча и одной ночи». Он безоговорочно поддерживал нас, и
Африканский корпус Роммеля, безусловно, воспользовался огромным
влиянием этого человека в Северной Африке.
В 1946 году, после возвращения из Германии, Амин аль-Хусейни
поселился в Египте. Он опять был избран председателем Верховного
мусульманского совета. С его мнением считались на мусульманских
конференциях в Карачи (1951) и Бандунге (1955).
 Благодаря ему мы планировали на Ближнем Востоке три
интересные операции.
Первая — это уничтожение двойного нефтепровода Ирак —
Средиземное море. Бойцы арабских спецподразделений многократно
подрывали эту важную артерию, поставлявшую нефть крупным
нефтеперегонным заводам в Хайфе и Триполи. Однако трубопровод
быстро восстанавливали, и надо было начинать сначала.
Наши инженеры сконструировали малую плавающую мину,
которую можно было впускать в трубопровод, но она выводила из
строя только вентили. Бомбардировка фосфорными бомбами в
закрытой долине, где оба трубопровода проходили параллельно, имела
бы тот же результат — для восстановления трубопровода достаточно
было заменить несколько труб, так как бомбы только прожгли каналы.
Надежнее было бы уничтожить одну насосную станцию — для ее
запуска потребовалось бы два или три месяца. Рядом с каждой из них
находился небольшой аэродром, предназначенный для самолетов,
осуществляющих патрулирование трубопровода, а также
оборонительный бункер. Следовательно, можно было послать на
планерах ночное спецподразделение на одну из этих станций. Друг
Анны Рейтш, профессор Георги, выдающийся специалист в области
планеризма, сконструировал новый транспортный планер, способный
вместить двенадцать вооруженных солдат и выдерживавший скорость
буксировки до 400 км/ч. В Айнринге, вблизи Пассау, мы занялись
проблемой буксировки этих тяжелых планеров обратно после
проведения операции для обеспечения возврата наших солдат. Эта
работа длилась долго, и меня осенила идея использовать американские
транспортные самолеты (при необходимости восстановленные
механиками Люфтваффе), которые были сбиты или совершили
вынужденную посадку на территории Третьего рейха, например,
«ДС-4» и «ДС-6». Они смогли бы добираться до Ближнего Востока и
возвращаться назад.
Мы располагали хорошими снимками, сделанными с воздуха,
насосных станций и их «патрульных» аэродромов. Стартовые дорожки
казались очень короткими, но нам стало известно, что их удлинили.
Цель была выбрана. Я решил, что вблизи нее совершат посадку шесть
четырехмоторных самолетов, а наши люди будут находиться под
огневым прикрытием легких пушек и танковых пулеметов,
установленных на самолетах. У нас было специальное оборудование,
предназначенное для уничтожения антенны на бункере, чтобы сделать
объявление тревоги по радио невозможным. Но, к сожалению,
незадолго до операции наши «ДС-4» и «ДС-6» были уничтожены на
земле во время вражеского налета на военный аэродром в Мюнхене.
Операцию на трубопроводе Ирак — Средиземное море мы были
вынуждены отменить.
Также потерпела фиаско операция, имевшая целью блокирование
Суэцкого канала, находящегося под наблюдением экипажа одного из
наших реактивных самолетов. Необходимо было выбрать день, когда в
канале находилось семь или восемь кораблей. По сигналу с самолета
наши «люди-лягушки» потопили бы первый и последний корабль, а
остальные — как получится. Боевых водолазов планировалось
доставить на Синай на планере и так же забрать их обратно. Мы
разработали свою систему возврата планеров (союзники поступили
подобным образом во время операции «Market Garden» («Огород»)), но
не получили топлива, необходимого для проведения этой миссии.
Планируемые нападения на некоторые узловые пункты нефтяных
промыслов Баку мы откладывали до бесконечности, всегда по одной и
той же причине — нехватке снаряжения и, прежде всего, транспорта.
Таким же образом мы легко могли бы атаковать шлюзы некоторых
портов, находящихся на южном побережье Англии. Требовалось
только переправить наши «живые торпеды» на специальных планерах,
но их не хватало.
Однако я больше всего радуюсь, что из всех неудавшихся
предприятий мне не довелось выполнять операцию «Der Wolf bellt»
(«Волк воет»).
В конце ноября 1943 года я получил приказ от Верховного
главнокомандования вермахта направиться с ротой батальона
«Фриденталь» через Париж в Виши и ждать там дальнейших
распоряжений. В Париже я связался с комендатурой парижского
гарнизона, расположенной на площади Оперы и в гостинице
«Континенталь» возле улицы Риволи. Меня удивило количество
офицеров всех родов войск, находящихся там, но еще больше
высокопоставленных армейских чинов оказалось в гостинице
«Маджестик», где размещался командующий немецкими войсками во
Франции. В конце концов мне стало известно, в чем дело. 9 ноября в
находящемся в Алжире Французском комитете национального
освобождения генерал бригады Шарль де Голль снял с поста
сопредседателя этой организации генерала армии Генри Жиро и
возглавил комитет лично.
К работе в комитете он быстро привлек двух коммунистов в ранге
министров, Меди и Фаджо. Эта достаточно серьезная информация, и
можно было предполагать, что в Виши предпринята «операция
Бадольо». В соответствии с другими слухами, планировалось
похищение главы французского государства маршала Петена. Высадку
британо-деголлевского десанта должны были обеспечить люди из
окружения маршала.
Я направился в Виши, готовый к любой неожиданности. В моем
распоряжении было шесть рот полиции охраны,[173] мой специальный
батальон и батальон дивизии войск СС «Готенштауфен».
Эти силы, 2000 человек, могли быстро перекрыть город. Я
разместил их вокруг Виши, на севере на аэродроме, на западе около
Вес, на востоке около Кассе и на юге вблизи Хотерив. Я отправил
дозор даже в лес Рандан, находящийся поблизости, но чужих
парашютистов там замечено не было.
Я не получил информации ни от СД, ни от Абвера. Переодетые в
гражданские костюмы, мы с моим начальником штаба Адрианом фон
Фелкерсамом собрали кое-какую противоречивую информацию. Я
отдавал себе отчет, что проблема Виши была серьезной, но не из-за
парашютистов де Голля. Знаменитая встреча в Монтуаре (октябрь 1940
года)[174] оказалась безрезультатной для обеих сторон.
С Францией, как я уже говорил ранее, необходимо было подписать
мирный договор. В течение пяти лет эта страна находилась под нашей
оккупацией, и военное счастье отвернулось от нас. Возникло движение
Сопротивления при участии коммунистов, вожди которых с июля до
октября 1940 года рекомендовали брататься с нашими солдатами.
Гитлер до такой степени не интересовался французскими делами, что в
ноябре 1943 года он даже не знал, что уже с декабря прошлого года
посла Абетца нет в дипломатическом представительстве.
Я разместил свои подразделения вокруг Виши, но и после этого не
получил никаких указаний, и потому направился в Париж. Там мне
был отдан приказ, якобы из «Волчьего логова», вернуться в Оверни и
ждать пароль «Волк воет». Сразу же после его получения мне
надлежало распространить свою опеку на главу французского
государства и его врача, доктора Менстреля, отвечать за их жизнь и
ждать дальнейших инструкций.
В Виши маршал Петен жил на четвертом этаже гостиницы «Парк».
Его личная охрана, которую мне довелось когда-то видеть при отдании
ему важных почестей, производила хорошее впечатление. Вполне
вероятно, что в случае проведения нашей акции произошла бы
ожесточенная стычка. Однако наибольшее опасение у меня вызывало
время суток, в которое мог «волк завыть». Я надеялся, что это
произойдет ночью. Однако, если рейд двух или трех тысяч вражеских
парашютистов на Виши произойдет в два часа ночи, маршал,
уведомленный об операции, будет готов — в мундире или гражданской
одежде — и будет захвачен.
Должен сказать, что я очень уважал этого старого солдата, которого
французские политики призвали на помощь, когда уже было все
потеряно. В то время ему было 87 лет, и, одетый в мундир
голубоватого цвета, он еще держался прямо. При виде его я всегда
вспоминал о фельдмаршале фон Гинденбурге, который после первой
мировой войны также нес на своих плечах груз ответственности.
Филиппу Петену было 89 лет, когда его приговорили к смертной казни.
К счастью, «волк не завыл». Мы получили приказ выступить в
поход и выехали из Виши на рождественские праздники. Их я провел
по приглашению командования подводным флотом в санатории для
экипажей подводных лодок, находившемся в Арльберге. Это был мой
последний отпуск во время той войны.

Признаюсь, что я был бы в восторге, если бы мне удалось пленить

другого маршала, Йосипа Броза-Тито. Происхождение главы
югославского государства является спорным. Мой незабвенный друг,
Александр Боцарис, утверждал, что сказание о его хорватской бабушке
является вымыслом. Официально Йосип Ф. Броз[175] родился в
Камровце в 1892 году, следовательно, сегодня ему исполнилось бы 82
года. По профессии он был слесарь. Во время первой мировой войны
воевал в австро-венгерской армии, в 1915 году получил звание
сержанта. В Карпатах Тито попал в плен к русским; затем он якобы
воевал с большевиками в районе Омска. По данным официальных
биографов, он сделался боевиком югославской коммунистической
партии под псевдонимом «Вальтер». Не тот ли это Броз, который после
пяти лет, проведенных в тюрьме, действовал в 1934 году в Вене, а
затем обучался в московских спецшколах в 1935–1936 годы и стал во
главе просоветского движения Сопротивления в Югославии в 1941–
1942 годы? Возможно.
Весной 1944 года я получил приказ от Верховного
главнокомандования вермахта обнаружить и уничтожить ставку Тито,
в лице которого Черчилль видел уже преемника генерала Драголюба
Михайловича. Правдой является тот факт, что Михайлович являлся
министром обороны эмигрировавшего в Лондон короля Югославии
Петра II — он был перепуган успехами коммунизма, его четники
воевали вместе с венгерскими отрядами, хорватами Анте Павелича и
даже нашими солдатами против отрядов Тито.
Где находился Тито? Я не имел понятия. Югославия — это горная
страна с густыми лесами, отлично подходящая для партизанской
войны. Данные, поставляемые мне службами Абвера и СД, были
неясными, а иногда и противоречивыми. Из Белграда я направился в
Загреб и организовал там собственную разведку. Ее я поручил трем
хорошим офицерам, отвечавшим за руководство отдельными
разведывательными организациями. Агенты действовали независимо
друг от друга. Я решил не предпринимать никаких действий, пока не
получу данных, которые подтверждались бы всеми тремя
источниками.
Мы действовали с необходимой быстротой и тайно. Требовалось
быть внимательными, чтобы не потревожить ловкого противника,
державшего в страхе полдюжины наших дивизий.
На Фрушской Горе (горы, расположенные параллельно долине
Дуная) я разместил учебный стрелковый батальон моего «Охотничьего
подразделения», для которого это была отличная тренировка. Каждый
день мы отправлялись на операции против партизан Тито. Армейский
конвой поднял бы по тревоге стражу маршала, поэтому я исколесил
этот регион на гражданском автомобиле в обществе двух унтер-
офицеров. Когда, преодолевая ужасные дороги, мы проехали по
долине Савы к Брчку, а затем к Загребу, командиры немецких
гарнизонов были удивлены, увидев нас целыми и невредимыми.
Дороги, по которым нам пришлось двигаться, контролировались
партизанами. Действительно, мы встретили несколько групп
бородатых крестьян с ружьями через плечо. Мы незаметно снимали с
предохранителей наши автоматы, но эти люди проходили мимо, от
всего сердца приветствуя нас. Действительно, это были партизанские
отряды, и я поступал тогда необдуманно. «Скорцени в руках Тито!» —
это был бы сенсационный заголовок для «Дейли Миррор» в мае 1944
года!
Я вернулся в Берлин. В конце весны мне стало известно из
различных источников, что Тито и его штаб находятся в окрестностях
Дрвара, в западной Боснии. Я сразу же послал моего начальника
штаба, хауптштурмфюрера фон Фелкерсама, чтобы он предупредил
командира X корпуса, размещенного в этом регионе, что мы начинаем
операцию «Ход конем» против Тито. В момент моего отъезда из
Фриденталя неожиданно вернулся Фелкерсам: «Здесь что-то не в
порядке, — сказал он. — Генерал принял меня очень холодно. Мне
кажется, что мы можем на него не рассчитывать во время этой
операции».
Радиосообщение из нашего небольшого рабочего штаба в Загребе в
скором времени объяснило мне причину холодного приема: «X корпус
готовит операцию против ставки Тито. Дата операции назначена на 2
июня 1944 года».
Это была несказанная глупость. Если бы генерал раскрыл карты, я
охотно бы подчинился его приказам, оставляя ему весь блеск. В случае
неудачи я взял бы на себя всю ответственность. Однако была проблема
посерьезнее: если мне было известно, что акцию должны осуществить
2 июня, то уже и Тито об этом знал. Я сразу же предупредил X корпус
и отослал сообщение в штаб, находящийся в Бане-Луке, с просьбой
отложить операцию. Напрасно. В назначенный день немецкие
подразделения были встречены партизанами в полной боевой
готовности. Батальон стрелков-парашютистов войск СС оказался
окружен в долине Дрвара и потребовалось выслать им подкрепление с
помощью планеров. Батальон дивизии «Бранденбург» вынужден был
прикрывать отход наших солдат, атакуемых со всех сторон. Им
командовал храбрый подполковник Вильгельм Вальтер, получивший
многочисленные ранения.
В январе 1945 года он стал начальником штаба моих «Охотничьих
подразделений СС», заменив фон Фелкерсама. Батальоны стрелков-
парашютистов войск СС и батальоны дивизии «Бранденбург» также
перешли под мое командование в сентябре 1944 года. Храбрые
«бранденбуржцы» были включены в состав «Охотничьего
подразделения Юго-Восток». Другие роты, состоящие из хорватов, под
командованием штурмбаннфюрера Отто Бека включили в «Охотничье
подразделение Юг». О штурмбаннфюрере Беке я еще расскажу.
Броз, конечно же, сбежал. В его ставке были обнаружены два
несчастных британских офицера, от которых Тито несомненно хотел
избавиться, и великолепный новенький мундир — 29 ноября 1943 года
Тито сам себе присвоил звание маршала и соответственно наряжался.
Позже мне стало известно, что он укрылся на острове Виз, но
покушение на Гитлера, совершенное 20 июля 1944 года, помешало мне
организовать «Ход конем» на Адриатическом море.
Сейчас уже забыли, что в апреле 1945 года в Югославии начались
репрессии. 11 ноября этого же года Тито стал во главе правительства
Народной Федеративной Республики Югославии, объявил о падении
династии Караджорджовичей и конфисковал все королевские
владения. Он приказал казнить генерала Михайловича и его штаб 17
июля 1946 года, убить десятки тысяч хорватов и сербов, а также
арестовать 3 670 000 сторонников предыдущей власти, большинство из
которых погибло в тюрьмах или трудовых лагерях. В августе 1945 года
Черчилль напишет Петру И: «Мне стало известно, что в Югославии
происходят ужасные вещи, которые я, к сожалению, не в состоянии
предотвратить».
Такой была надгробная речь тех, кто воевал с коммунизмом в
Югославии. Маловероятно, чтобы балкано-ленинский режим Тито
пережил его.

Позволю себе привести здесь личное воспоминание. Мир тесен.

После войны на Майорке на судне нашего общего друга мне случайно
удалось встретиться с одним из офицеров, которых Броз вежливо
оставил во время бегства. Мы сразу же почувствовали себя
родственными душами, так как он принадлежал к спецподразделению
британского полковника Дэвида Штирлинга. Ему пришлось
участвовать в ударе подразделения «майора-призрака» по Бенгази
(акция, закончившаяся неудачно, несмотря на то, что она проводилась
частично в мундирах неприятеля), а затем до того, как его
прикомандировали к войсковой миссии при Тито, он был членом
секретного британского спецподразделения в Иране. Мой бывший
противник, ставший моим другом, сказал мне, что во время
пребывания в ставке Тито он понял, что если Броз победит, то это
означает коммунизм и террор. Поэтому он слал в Лондон телеграмму
за телеграммой, но все напрасно…
— Положение казалось мне до такой степени опасным и
противоречило тому, что я считал британскими интересами на
Балканах, — рассказывал английский офицер, — что в начале 1943
года мне пришлось отправиться в Гибралтар (хотя это было нелегко),
чтобы оттуда позвонить нашему премьеру. В телефонном разговоре я
представил ему реальную картину будущего, подготовленного Тито
для Югославии. Черчилль выслушал меня, а затем спросил: «Что вы
намереваетесь делать после войны?» Сбитый с толку, я ответил, что
намереваюсь поселиться в своем владении в Шотландии.
«Следовательно, — спросил он, — если я правильно понял, вы не
намерены жить в Югославии?» — «No, sir, of course not! (Нет, сэр,
конечно, нет!)». — Я услышал ответ: «Then why should you care a damn
what happens to Yougoslavia after the war! (Тогда какого черта вы
беспокоитесь о том, что произойдет в Югославии после войны!)»

Американское Центральное разведывательное управление (ЦРУ)

позже приписало мне операцию против ставки Тито, полагая, что я
командовал батальоном стрелков-парашютистов войск СС.
Тем временем мое «Охотничье подразделение Юго-Восток»
досаждало доблестным отрядам Тито. В течение определенного
времени, пока не прибыл назначенный в нашу часть врач, мы даже
пользовались на Фрушской Горе услугами того же сербского
гражданского врача, что и партизаны. Эти особые обстоятельства
облегчали нам обмен ранеными пленными.
Мы взяли небольшой реванш, захватив в плен много британских
офицеров-связистов, среди которых находился сын британского
премьера, Рандольф Черчилль.
Забавным можно считать то обстоятельство, что наши солдаты
были отлично экипированы — благодаря английскому снаряжению,
которое присылалось партизанам. Вся слава, несомненно, должна
принадлежать штурмбаннфюреру Беку. Он был великолепным
человеком; во время первой мировой войны, будучи простым
австрийским унтер-офицером, заслужил золотую медаль «За
храбрость». Отто Бек отлично знал балканские обычаи и, кроме того,
был человеком изобретательным. Слишком поздно в нашем
распоряжении появились фальшивые банкноты номиналом в пять и
десять фунтов стерлингов, за которые посредники штурмбаннфюрера
покупали у партизан грузовики, наполненные оружием, боеприпасами
и оснащением, регулярно доставляемые британскими подводными
лодками и небольшими судами в некоторые заливы Адриатического
побережья. Наши солдаты получали английскую экипировку,
расплачиваясь фальшивыми фунтами, которые восхищенные
партизаны меняли на тысячи динаров. Эта торговля длилась несколько
месяцев, пока об этом не узнал штаб Тито. Во время одной из поставок
завязался бой, и дешевое обеспечение закончилось.
Банкноты изготавливались профессиональными
фальшивомонетчиками, находящимися во время войны в
концентрационном лагере Захсенхаузен в специально охраняемых
бараках. Некий Вальтер Хаген в книге «Unternehmen Bernhard»,[176]
решил подробно осветить этот вопрос.
Под этим псевдонимом скрывается Вильгельм Хёттль, один из
сотрудников Шелленберга в VI управлении РСХА. Он сумел
оправдаться во время Нюрнбергского процесса, выполняя роль
«свидетеля обвинения». Хёттль принадлежал к мастерам двойной
игры. Сегодня известно, что он с 1943 года имел контакты с
ватиканской «Черной капеллой», а позже установил связь в
Швейцарии с Алленом У. Даллесом, будущим руководителем ЦРУ. Мы
снова попадаем в «заколдованный» круг специальных служб.
После войны доктор Халмар Шахт сказал мне, что рейхс-банку не
было известно о производстве фальшивых фунтов. Тем временем
несколько банкнот послали для экспертизы в Союз Швейцарских
банков с поддельным письмом от рейхс-банка, сообщавшим, что эти
банкноты подозреваются как фальшивые. После внимательной
проверки швейцарцы ответили, что банкноты являются подлинными, а
Банк Англии подтвердил, что их серии и даты эмиссии соответствуют
банкнотам, находящимся в обращении.
Главным распределителем фальшивых банкнот был ловкий
спекулянт Фридрих Швенд, которому присвоили почетное звание в
Общих СС; он, конечно же, имел комиссионные. Думаю, что после
войны Швенд спрятал или уничтожил большую часть запаса
фальшивых фунтов, которыми он распоряжался. Мне также кажется,
что британские специальные службы занялись этим вопросом.
 Швенд, безусловно, не потерял деньги на этих финансовых
операциях, он имел замечательное личное имение. Он укрылся… в
Перу и, возможно, до сих пор безбедно живет там. Такие люди, как он,
похоже, не задели «совесть человечества» — его никогда не выдали и
не осудили. Что ж, тем лучше для него. Я ему не завидую.
Как говорит Цицерон (настоящий) в известных речах «Против
Верреса»,[177] in multis esse numnis (владение сундуками, полными
денег) решает многие вопросы.
Что касается фальшивого «Цицеро», ей платили фальшивыми
фунтами, в то время как ее данные были на вес золота. В 1954 году
Базна написала канцлеру Аденауэру жалобу по причине «великой
несправедливости» и попросила о скромной денежной помощи
размером 2 100 000 марок в качестве компенсации за владение
12 000 000, заблокированных в швейцарском банке. К сожалению,
канцлер Германии не ответил на просьбу «Цицеро».
Вальтер Шелленберг сообщил мне во время подготовки наших
спецподразделений к операции на Ближнем Востоке, «что вопросы
можно уладить» и «мы не являемся такими бедными». Мне стало
известно, что существовали фунты стерлингов, и казначей VI
управления выдал примерно 5000 (подчеркиваю: пять тысяч) Карлу
Радлу, когда дело касалось обнаружения и освобождения дуче. Радл
держал банкноты в чемоданчике, закрывавшемся на ключ. Я приказал,
чтобы эти деньги использовались очень бережно. Я потребовал очень
точных расчетов от доктора Бергера, который должен был разделить
деньги между двенадцатью офицерами разведки, прибывшими в мое
распоряжение. Должен сказать, что доктор Бергер оказался очень
расточительным и не мог всесторонне обосновать некоторые расходы.
Рассердившись, я сказал ему, что с момента получения банкнот в наше
распоряжение необходимо считать их, как настоящие. В конце концов,
мы счастливо вернули большую часть порученной нам квоты казначею
VI управления.
Почему ни Карл Радл, ни я не воспользовались этими деньгами, а
платили за себя из нашего денежного довольствия? С точки зрения
некоторых мы оказались глупцами. Я же отвечу — мы были
солдатами. Фальшивые фунты стерлингов были для нас оружием,
дающим возможность победить врага, и никому из нас не пришло в
голову присвоить какую-либо сумму. В Югославии я разрешал
использовать фальшивые фунты стерлингов без угрызений совести —
чем больше мы покупали оружия, тем меньше его имели партизаны
для убийства наших товарищей и истребления друг друга в
братоубийственных боях.
После войны многие хроникеры и журналисты утверждали, что
они якобы видели меня у австрийского озера Тёплиц в качестве
«начальника штаба специального подразделения, предназначенного
для возврата сокровищ СС, затопленных на дне озера». По их мнению,
тридцать ящиков, находящихся на 30 или 40-метровой глубине (по
некоторым данным 50–70 метров) должны были, разумеется,
содержать «миллионы фальшивых фунтов стерлингов».
Это возможно. Во время войны Тёплиц был экспериментальным и
учебным центром военно-морского флота. Следовательно, вполне
может быть, что на его дне находятся ящики, наполненные
банкнотами, документами и так далее. Я ничего об этом не знаю,
потому что никогда не занимался этим вопросом. В 1963 году какой-то
Макс Трубер, бывший член СС (как он утверждал), заявил, что
присутствовал в 1945 году при затоплении ящиков и видел меня на
берегу озера.
Допрошенный следственной комиссией австрийского
правительства, Трубер признался, что он, во-первых, никогда не
числился в составе СС; во-вторых, никогда не был у озера Тёплиц до
доставки его туда членами комиссии; в-третьих, он никогда не видел
затопления в озере ящиков; в-четвертых, он впутал мою фамилию в
это дело, чтобы ему поверили!.. Его обвинили в даче фальшивых
показаний.
Австрийская следственная комиссия действительно достала из того
озера какие-то ящики, но до сегодняшнего дня неизвестно, что они
содержали. Самым печальным является факт, что некий
девятнадцатилетний аквалангист из Мюнхена по фамилии Эгнер
утонул в Тёплиц в ноябре 1963 года. С того времени австрийские
власти запретили проводить любые работы в этом месте.
Наиболее сенсационный репортаж по этому вопросу был
опубликован в шведской газете «Вяген Фрамат» 30 ноября 1963 года.
Некий Палмквист «признался», что под моим руководством он добыл
из озера многочисленные ящики с «сокровищами»; для этого он
прилетал каждую ночь на самолете из Стокгольма. Из этих ящиков он
вытаскивал слитки золота, которые хранил у себя в сейфе. Этот же
человек представил репортеру «Вяген Фрамат» редактора другой
шведской газеты, «Афтонбладет», как… Бенито Муссолини, с лицом,
«измененным» одним хирургом, которому за проведение этой
пластической операции он якобы лично заплатил… конечно же,
деньгами «из сокровищ» в Тёплиц. Эти деньги даже помогли привести
дуче в Швецию и сделать его главным редактором «Афтонбладет».
Я могу привести еще больше различной шелухи на эту тему, но
ограничусь этим. Становится ясно, что в течение пятнадцати лет
определенные люди извлекали выгоду из так называемых «сокровищ»
в Тёплиц, бесстыдно используя человеческую доверчивость.

Фальшивые деньги можно отнести к арсеналу необычного оружия,

однако не наши фальшивомонетчики открыли его. Они всего лишь
взяли пример с англичан, которые в 1794–1797 годы завалили
Францию фальшивыми ассигнациями под предлогом поддержки
гражданской войны в Вандее.[178]
В 1927–1932 годы Сталин приказал начать производство десятков
миллионов фальшивых долларовых банкнот Федерального Резервного
Банка США. Их реализовывали в Китае, Гаване, Монреале, Сан-
Франциско, Белграде и даже в Берлине. Там в первый раз было
установлено, что многочисленные 100-долларовые банкноты являются
фальшивыми и произведены в СССР. «Берлинер Тагеблатт» от 23
января 1930 года, а затем «Нью-Йорк Таймс» от 24 февраля 1933 года
пришли к одному и тому же выводу: фальшивые доллары происходили
из России, и ввели их в обращение известные советские агенты, что,
конечно же, было ошибкой.
Действительно жаль, что мы не могли купить в 1941 году русских
пулеметов. Это очень удобное оружие, из которого уже тогда можно
было стрелять очередями по десять патронов, доказывало, с какой
тщательностью Советский Союз готовился к войне. В то время это
оружие обеспечивало советской пехоте огневой перевес.
Англичане также имели отличные марки оружия, легкие и удобные
в обслуживании. Прежде всего, я отметил бы автомат «Стен», который
можно было использовать с глушителем.
С момента принятия командования спецбатальоном «Фриденталь»
мой интерес к такого рода оружию, поставляемому нам
непосредственно из Лондона, возрос. В Нидерландах мы раскрыли
многочисленные бездействовавшие сети коммуникаций движения
Сопротивления. Это дало возможность нашим спецслужбам проводить
по радио интересный диалог с врагом. Я даже заказал в Лондоне
пистолет с глушителем, и он был доставлен мне через пятнадцать дней
голландским капитаном одного шведского судна, который, я полагаю,
был двойным агентом.[179] Я открыл окно конторы и выстрелил в стаю
уток, пролетавших над каналом. Раздалось только тихое шипение.
Никто из прохожих даже не повернул головы.
Так я оказался первым немецким солдатом, вооруженным
«Стеном» с глушителем. Всем известно, какое преимущество дает
солдатам спецподразделений оружие, оснащенное глушителем. На
фронте дозор, имеющий такое оружие, мог совершать подвиги, неся
при этом минимальные потери.
Даже без глушителя «Стен» имел множество положительных
качеств. Он был явно лучше, чем немецкий автомат: изготавливался в
три раза быстрее, стоил в четыре раза дешевле и был более точным.
«Стен» мог упасть в воду, снег, грязь — и все равно действовал;
немецкие же заклинивало. Почему бы нам не начать серийное
производство этого «тихого» оружия?
Я пытался убедить в целесообразности этой идеи двух
высокопоставленных офицеров из Управления военным хозяйством и
вооружением Верховного главнокомандования вермахта, которым
руководил генерал Георг Томас. Я пригласил их на ужин во
Фриденталь, где мы беседовали о серийном производстве «Стена»;
офицеры были сдержанны. Встреча происходила весной при хорошей
погоде, и после ужина я предложил своим гостям небольшую прогулку
по парку. Во время беседы я неожиданно схватил их за руки:
— Извините господа, — сказал я. — Но вы уже мертвы. Вероятно,
я тоже.
Они даже подпрыгнули в темноте от неожиданности:
— Мертвые? Мы мертвые?
Один из моих людей, стоявший позади, включил фонари. Держа
«Стен» с глушителем, он показал гильзы, лежащие на земле: минуту
назад он опорожнил весь магазин, стреляя в воздух.
Техники из министерства вооружения и военного производства,
безусловно, находились под впечатлением своей тихой и
теоретической «смерти». Лекция с автоматом оказалась не напрасной.
Приведу официальный ответ, полученный от сотрудников генерала
Томаса:
«В принципе, вы правы. Однако вы должны согласиться, что
«Стен» является неточным оружием. А фюрер говорил и повторял
неоднократно, что немецкий солдат имеет право на лучшее оружие
со всех точек зрения. Поэтому мы не можем брать на себя
ответственность за заказ на производство этого автомата (даже с
глушителем) — менее точного чем тот, который производится
сейчас в Германии. Хайль Гитлер!»
Однако нам известно, что генерал Томас не колебался при
принятии определенных решений, значение которых бесспорно.
Ссылка на требования Гитлера в области вооружения в качестве
причины для отказа в производстве этого оружия была одной из
успешно практикуемых форм саботажа.
Часть III
 Глава первая
Приказ Гитлера: «Найти и освободить дуче!»
Операция «Аларих»
Выбор Гитлера — Сила его убеждения — Предписание фюрера — Беседа с генералом Штудентом и Гиммлером
— Иллюзии рейхсфюрера — «Вы являетесь неподходящим человеком!» — Иллюзии маршала Кессельринга — Цель
операции «Аларих» — Бегство Эдды Муссолини, Чиано и их детей — Невероятная двуличность короля Виктора
Эммануила III и маршала Бадольо — Сталин «двоюродный брат» Виктора Эммануила! — Предательство, страх и
бегство королевского клана — Канарис выходит на сцену — Выдумка об аресте папы — Трудности наших поисков —
Муссолини на острове Понца — Дуче должен быть передан англичанам и разыскивался американцами, которые
также хотели его захватить — Речь Черчилля в палате общин при закрытых дверях.

Нас было шестеро. Мы стояли в шеренге вдоль стены большого

помещения. Подполковник, командующий армией, два подполковника
Люфтваффе, штурмбаннфюрер СС и я. Как самый младший по
званию, я стоял в конце.
Боковое освещение помещения не давало тени. Перед нами
находился длинный стол со штабными картами и цветными
карандашами, камин, письменный стол под двумя большими окнами.
На стене напротив висела небольшая картина в серебряной рамке,
«Фиалка» Альбрехта Дюрера.
С левой стороны открылась дверь. Гитлер вошел в комнату и
медленно прошелся перед нами, приветствуя нас открытой ладонью;
этот жест мы все отлично знали по фотографиям. Ничего не говоря, он
в течение минуты смотрел на нас. Я видел его в третий раз. Первый
раз это произошло в феврале 1936 года во время зимних Олимпийских
игр в Гармиш-Пантенкархен, а второй — когда я стоял с моими
рабочими на строительных лесах на венском Ринге во время
триумфального вступления войск вермахта в марте 1938 года.
Сейчас от меня до Гитлера было несколько шагов. Он был одет в
белую рубашку с черным галстуком под пиджаком. На груди у него
был Железный крест I степени, полученный им в августе 1918 года, и
серебрян