Российский государственный архив древних актов.

Ф. 1. Секретные пакеты. Д. 25. Л. 8.

Подлинник. Автограф. Подпись оторвана.
В составе Государственного архива Российской империи, из «Пакетов за
императорской печатью».
Опубл.: 
Мыльников А.С. «Он не похож был на государя…». Петр III. Повествование в
документах и версиях. СПб., 2001. С. 583.
Охранять Петра III во дворце в Ропше был назначен отряд во главе с братом
фаворита Екатерины II и активным участником дворцового переворота
Алексеем Григорьевичем Орловым. Здесь при странных обстоятельствах,
которые до настоящего времени являются предметом спора историков,
свергнутый император скончался 6 июля 1762 г. Существует несколько
версий его кончины: официальная – от приступа геморроидальных колик,
усилившихся от продолжительного употребления алкоголя, и
сопровождавшихся поносом; насильственная от рук охранявших его
сторонников Екатерины II, и убийство свергнутого императора с ее согласия,
или даже по прямому указанию.
Сохранилось несколько писем Алексея Орлова из Ропши о состоянии дел в
Ропше и здоровье свергнутого Петра III, которые по мнению ряда
исследователей свидетельствуют в пользу версии об его насильственной
смерти. 30 июня 1762 г. он просил у Екатерины II отменить караул во второй
комнате и предоставить ему возможность прогуливаться по ней. 1 июля в
Петербург прибыл курьер с извещением о болезни Петра III и передал
желание больного, чтобы в Ропшу приехал его лечащий врач голландец
Лудерс. Доктор медлил, опасаясь быть заточенным на неопределенное время
вместе с пленником. Только 3 июля он отправился в Ропшу вместе с
любимым мопсом и скрипкой Петра III. Накануне 2 июля Алексей Орлов
сообщил Екатерине II, что Петр Федорович так сильно занемог коликами, что
вероятнее всего умрет ближайшей ночью. 6 июля Алексей Орлов отправил
Екатерине II второе послание, в котором сообщал о значительном ухудшении
состояния ее супруга.
«Матушка наша, милостивая государыня. Не знаю, што теперь начать
боясь гнева от Вашего величества, штоб Вы чево на нас неистоваго
подумать не изволили и штоб мы не были притчиною смерти злодея Вашего
и всей Роси, также и закона нашего, а теперь и тот приставленной к нему
для услуги лакей Маслов занемог, а он сам теперь так болен, што не думаю,
штоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспаметстве, о чем уже и
вся каманда здешняя знает и молит Бога, чтоб он скорей с наших рук
убрался, а оной же Маслов и посланной офицер может Вашему величеству
донесть, в каком он состоянии теперь, ежели Вы обо мне усумнится
изволите».

Письма Графа А. Г. Орлова-Чесменского к Василию Владимировичу с

1798 - 1804

Шереметеву, с ответами последнего, извлечены из архива Бориса

Сергеевича Шереметева (ум. 28 Декабря 1906 г.). Приведенные в порядок,
они предоставлены в «Старину и Новизну» сыном его Борисом Борисовичем
Шереметевым.

Давняя дружба соединяла «Алехана» с В. В. Шереметевым и его семьею.

Своеобразный характер этой переписки дает не мало сведений для
биографии одного из выдающихся «Орлов Екатерины».
 ————

1798-го, генваря 19-го дня, из Лейпцига.

На церемонное — немного церемонно, а потом и попроще.

Государь мой,

Василий Володимирович.

Почтенное Ваше письмо, от 9-го прошедшего месяца, имел удовольствие

получить. Порадовался сердечно, что Вы и со всеми Вашими кровными, а
моими любезными и почтенными, благодаря Господа, здоровы, что даруй,
Боже, мне и впредь слышать и видеть и, по взятому моему участию о Вас,
оным утешаться. Письмо-ж Ваше не через подателя, а по почте мною
получено, а ребят несколько позадержали по незнанию-ль своей должности,
или по намерению сделать, не известно, а жаль только, что время теряется у
оных ребят по желанию моему, чтоб их поучить. На оное нечего иного
сказать, как сотворить молитву: терпя, потерпех, вонмет Господь молитву
нашу и избавит нас от видимых и невидимых ратников и врагов, аминь.
Благодарю Вас за одобрение мальчика и в оных случаях полагаюсь на Вас
более, нежели на себя, и по оному Вашему одобрению от меня и принят
будет; буде-ж бы их совсем не отпустили, и, если Вам угодно будет, прошу
Вас взять опять под Ваше покровительство и повелевать им, что и я себе
сочту за одолжение. Итак, скажу Вам, что у Вас в Питере и в Москве
делается, а именно: в Петербурге до 16-ти градусов был мороз, а в Москве
слишком за двадцать, у нас же более 6-ти не было, и то только вчерась, да
сегодня, и снегу совсем нету, окромя как кое-где на крышках. Около города,
буде здоров кто, гулять очень хорошо. Итак, можно опять молитву сказать по
стуже Вашей: Господи, спаси благочестивыя и услыши ны. Хотя здесь
городок и небольшой, но врак и вестей на всякий день премножество, а без
оного здешние-б жители пришли в совершенное уныние или в неизлечимые
болезни. Хочу Вам сказать о приезжем сюда из Ваших стран
живописце: [458] сперва они своею работою все комнаты навоняли, хотя в
здешних во всех домах и без того зловония довольно; после позахворал было
и гораздо пострусил, теперь же, благодаря Господа, опять поправился,
довольно шумит и кричит; потом зачали новую работу, сзади уже перестали
марать и вонять, а зачали спереди, называют оную работу как-то по-
чужестранному: «а-ла-гуткаш»; собрали картинок, зачали скупать эстампы,
потом через прозрачную бумагу списывать не довольны и тем; зачали
добиваться, как бумага делается прозрачная, зачали опять пованивать, потом
зачали рисовать карандашом, и это было третьего дня, а вчерась уже зачали
миниатюрную работу — и во всем оном довольно успевают, но только не
хорошо, что все скоро бросают и как бабочки со цветка на цветок летают, но
медку мало собирают; еще на душе лежат прозрачные ночные картины, а в
немецком языке что выучили и то позабыли; а то сильно было принялись
хозяйственную книгу переводить и стараться узнать каждый кряж земли,
каковые части в оном находятся, следственно, и каковые зерна хлебные по
качеству земли могут быть полезнее, каковые части в излишестве и каковых
не достает. Жизнь же наша очень проста и кажется быть единообразна, но со
всем оным перемен разных всякий день не есть конца, и, благодарит Господа,
мы все здоровы, веселы и благополучно время препроводим, благодаря
Господа на всяк час, моляся часто о Вас, и творим молитву: Господи, спаси
благочестивые и помилуй, аминь. Просим Вас не писать так чувствительных
писем — самому не плакать, и самому не плакать и других в слезы не
приводить. Сопутники мои от мала и до велика всем Вам, старшим и
меньшим, кланяются, желая всякого благополучия и милости Божеской, и
чтоб и Вы имели столько удовольствия и спокойствия, яко же и мы. А я есмь,
как и был, с моим к Вам почтением, готовый и покорный ко услугам

Граф Алексей Орлов Чесменской.

Кончено 23-го числа. Не прогневайся, что так дурно пишу, потому что
никогда лучше не умел, да к тому-ж и перья не хороши. [459]

——

Христос Воскресе!

И да расточатся врали Его, и да исчезнут

якобинцы и ненавидящий род человеческой!

Многоприятное Ваше письмо, от 17-го февраля, имел удовольствие

получить, за которое с чувствительною благоприятностью сердца моего Вас
благодарю, и радуюсь, что Вы здоровы и благополучны со всем Вашим
семейством, что даруй, Боже, впредь, и молю Его, Создателя, да сохранит и
помилует Вас и нас от всех зол и напастей на веки нерушимо от видимых и
невидимых ратников и врагов, и примет по силе нашей благодарения, и дадет
нам благодать и силу во утверждение уст наших, и да помолимся о благе
общем и нашем, а что Ему, Владыке, подобает, мало ведаю, если Он нас
Духом Святым Своим не наставит, аминь. Первое скажу Вам: виноват, не
успел прежде к Вам отвечать, запоздал, просим прощенья, — лучше поздно
исправиться, чем никогда. Газет Вы немецких, может-быть, Вы не получаете,
вот Вам скажу, ведь не сделалась штучка: французский министр в своей
квартире вывесил знамя национальное; народ, увидя оное, вознегодовал;
послано было к нему от полиции, чтоб снял, но он оного не сделал; в
короткое самое время сбежалась чернь во многом числе, окна повыбили,
знамя сорвали, изодрали и сожгли; так скоро все оное сделали, что и
команды не успели помощь в оном подать, и столько много скопилось, что
надобно было и полки подводить; все-ж оное происходило в 7 часов вечера,
3-го числа. Из дому-ж министрова несколько выстрелов было, ворота
разломили и на двор ворвались, и теперь около 6000 солдат по улицам
расставлено. Оную-ж штучку причитают самим французам, чтоб было опять
почему к Цесарцам придраться. Швейцарцев разоряют всячески, а про
Италию и про Венецию говорят, что везде, где они побывали, дочиста
облупили так, что большею частью ни скота, ни живота не оставили, не на
чем и земли вспахать, а во многих местах и засеять нечем. Вот и опять можно
молитву употребить: Господи, спаси благочестивыя и услыши ны, аминь. Я-
ж, благодаря Господа, и со всеми моими сопутниками довольно здоров и
теперь собираюсь помаленьку опять в Карлсбад ехать. Хотя бы мне и не
хотелось Вам оное несчастное приключение сообщить, [460] хотя не к
сожалению моему, но должен Вам объявить, что известный Вам, любящий
Вас и Вами любимый, живописец несколько рехнулся или потерялся на
пункте живописи: поутру за чаем бредит, в обед тоже, да и в ужине не
меньше бредит, и думаю, как и спит, о живописи и о лапте побреживаеть, и
нет другого разговора, а здесь на оный случай докторов не сыскивается, чтоб
оный бред и рассуждение о живописи могли-б поддержать. Мне теперь Вы,
бедные, жалки будете, когда Господу угодно будет, что возвратится, то уже я
не ручаюсь, чтоб Вам всем горя не терпеть и чтоб Вы могли отделаться и не
садиться для списания Ваших портретов; да уж Вы бы могли снести, что то
может достаться Вашим детям; здесь же почти всякий день клич кличут, а
буде нет охотников, то встречного и поперечного ловят и сажают на стул,
лишь только посиживай; но со всем оным признаться должен, что очень
много успел сухими красками, и все портреты, которые сделаны, очень
сходны, но тем хорошо, что сухими красками, а не вонючими марается. У
меня-ж теперь в доме почти академия художеств; все-ж они могут умны и
учены приехать, кроме меня, а я уже около их кое-чему научаюсь. Я-ж желаю
и молю Бога, чтоб тебя и кровных твоих добрых нашло сие письмо здорова и
благополучна, а я есмь, как и был, с моим почтением Ваш, Государя моего,
покорный и охотно готовый ко услугам

Граф Алексей Орлов Чесменской.

1798-го, апреля 10-го дня, из Лейпцига.

Милостивой Государыне моей Анне Семеновне со всем потрохом и с

собеседницами я и дочь свидетельствуем наше почтение, желая милости
Божеской и всякого благополучия, аминь. А у нас теперь ярмонка
начинается, и всякого рода людей много наезжает, зато врак письменных и
словесных много. У нас же совсем погоды таковой нету, ни бурь, ни стужи, а
теперь все деревья распускаются и расцветают, а многие уже и из земли
выступают. И тако возблагодарим Творца, что у нас тишь да гладь, да Божья
благодать, живем же спокойно и довольно, а большое сожаление о друзьях и
приятелях, что их не видим. [461]
 ——

Милостивый Государь,

Г. А. Г.

Сего Маия 5 дня сугубо был обрадован: 1-м) милостивым Вашим

напоминовением чрез комиссара, а 2-м) получением почтеннейшим Вашим
милостивым уведомлением, из которого увидел соответственное с желанием
состояние Вашего здоровья. Воздав хвалу и благодарение Создателю
нашему, из глубины души и сердца моего взываю к Нему: да сохранит Вас
под кровом Святым Своим до позднейших времен, с ниспосланием всех
Своих благ нерушимо. Аминь.

Принеся в Вашему Сиятельству, милостивцу моему и благодетелю, за оное

чувствительнейшую, всепокорнейшую благодарность, всеусердно прошу и
впредь о удостоении таковою же милостию.

О происшедшем в Вене с французским посланником я был известен чрез

газеты. Дети мои принудили взять немецкие газеты и, что есть
замечательного, то они переводят. Сколько я по моему смыслу, как худой
политик, понимаю, донесу Вам свою мысль: 1-е, нахожу неограниченную
дерзость французов и удивляюсь, как бы всеобщий от них на всех напущен
страх, все, что хотят, то делают, не так, как победители, а прямо, можно
сказать, как разбойники. Вот, Милостивый Государь, истинное вышней
степени исчадие гнусной заразы иезуитской, крывшееся под образом
религии, а ныне под названием вышней философии крепких и сильных умов,
а по-моему проклятый махиавелизм. Все же сие кончу Вашим изречением и
всегдашним моим правилом: твори, Господи, волю Свою, а спаси
благочестивыя и услыши ны; с сим засыпаю, с сим и пробуждаюсь.

На счет живописца 1 донесу Вам, что хотя природу и трудно переделать, но

кто будет стараться повиноваться рассудку, много помочь может, а,
оставаясь при упрямстве, всегда оная будет иметь поверхность и по-своему
управляет; правда, что посторонним много есть выигрышу, избавляясь воли,
не только неприятной, но и вредной, а действующему не менее от
неумеренности принесет вреда в потере им зрения; все же сие происходит от
самолюбия, и больше [462] сказать не могу, как жаль весьма, да пособить
нельзя; при прочем же припадочке Лаптевском, как оный есть безвреден, то
можно, кажется, и позволить, тем паче, что таковое удовольствие всегда
бывает больше в (во)ображении; в прочем же, что касается до приобретения
наук и художеств всеобщего, душевно желаю всевозможных успехов,
соответственно пользе и утешению.

Будучи-ж многими опытами уверен в милости моего благодетеля,

осмеливаюсь донесть о себе, что я со всей моей семьей, при принесении
нижайшей благодарности, за милостивое удостоение напоминовения, живем
довольно здорово и покойно, не скажу только, чтобы совсем весело по
недостатку многих неприятных случаев; упражнение по хозяйству довольно
по возможности сил моих успешно; в садах — время сухое у нас — много
озабочивает, много навалилось червя, так что всем домом не можем
совладеть; хлеба местами есть и довольно хороши и худы, у нас же,
благодарим Бога, посредственны. Вестей никаких, достойных ко
уведомлению, не имею, кроме, что получил из Москвы о смерти Князя
Гагарина, славного эконома и винокура, известие.

С засвидетельствованием моего и всей моей семьи глубочайшего почтения,

равно и любезнейшей Графине, Милостивой Государыне, Анне Алексеевне,
и с совершенною преданностию имею счастие называться Вашего
Сиятельства, Милостивого Государя, всепокорнейший слуга 2.

——

После Христова Рождества, накануне твоего торжества, со днем Ангела

твоего поздравляю, Божеской милости Вам желаю, в спокойствии и
удовольствии пребывать и старинушку вспоминать, когда сиживали за
столом, наполня рюмки шемпанским вином, тебя поздравляли и всякого
благополучия желали; а что прошло, того уже не воротишь, но и за
прошедшее возблагодарим Господа, а о будущем да помолимся Ему,
Владыке, и пребудем с полным упованием на святую Его благодать: даруй,
Боже, чтоб сии мои строки нашли тебя и со всем твоим благословенным
семейством во всяком благополучии на веки нерушимо. Аминь. Мы здесь,
между высоких [463] гор, в теплой долине поживаем, хотя снег и есть, но
большой стужи не чувствуем; в Дрездене-ж и на горах стужа более 25
градусов была, а у нас было до 17-ти, а после сделалось от 2-х и до 5
градусов. Нонче-ж намереваемся переезжать через горы. А здесь живучи,
скуки не терпели, всякий чем-нибудь да занимался, прогуливались, верхом
проезжались, а нонче в санях немецких прокатываемся. Есть у нас здесь
господин Лепетунов, завел фабрику всякие разные коробочки делать, и
щегольски склеивает и наклеивает. Вот Вам наши упражнения. Из Москвы ко
мне пишут, что у Вас погода очень непостоянна, отчего многие и разными
болезнями страждут; а мы молим за Вас Господа, да сохранит Вас от всех зол
и напастей; я-ж, благодаря Господа, с дочерью довольно здоров, а начинаю
чувствовать старост, одолевающую силы мои телесные, но со всем оным
благодарить Господа, что не хуже по сековое время, а кое-как помалчиваем.
Дочь моя и аз, многогрешный, свидетельствуем Вам и всему Вашему
семейству наше почтение, а в новый год выпили по хорошей рюмке
шемпанского за твое здоровье, и сыскались люди, которые за тебя и
возблагодарили. Я-ж есмь с моим почтением Ваш, Государя Моего, охотный
и готовый ко услугам
 Граф Алексей Орлов Чесменской.

1800-го, ген. 3-го дня.

Собеседникам и собеседницам Вашим просим наше почтение сказать; когда-

то Господу угодно будет нам увидеться и пожить во славу Его Святую; а по
теперешнему зимнему пути и подумать нельзя, хотя-б и хотелось. Даруй
Вам, Боже, всякого благополучия и милость Свою. — Ген. 3-го, 1800-го, из
Теплиц.

——

Милостивый Государь,

Граф А. Григорьевич.

Хвала и благодарение Вышнему за ниспосылающую Его Святую милость, и

да сохранит Он под кровом Своим на вся дни живота нашего. Аминь.

Почтеннейшее и лестное для меня начертание Вашего Сиятельства имел

счастие получить сего 15-го дня. Напрасно бы я старался [464] объяснять,
сколько оное произвело во мне радости, удовольствия. Уверен же будучи,
что Ваше Сиятельство конечно в том не усомнитесь, остается за таковое
милостивое напоминовение принесть свою всенижайшую и
чувствительнейшую благодарность, что равно и все мои соучаствующие в
оной, чрез сие свидетельствуя, исполняют.

Живописец Ваш, к сожалению, означает природу, которую разум не в

состоянии победить, а потому, что может лучше сделать, как иметь в
недостатках признательность, а между тем, поелику можно, стараться
избирать и следовать полезнейшему.

Зима в Ваших местах хотя и приятнее умеренностию нашей стужи, но, кто
привык к холоду, оное бы было сносно и приятно, у нас не такая зима, как
ныне — непостоянная, сначала была весьма малоснежная, а потом метели и
морозы и пресильные вьюги очень наскучили, а особливо я, по слабости
моего здоровья, весьма то чувствую. Право, батюшка, по необходимости
моей ездил в Москву, все был хвор, а паче родные мои мне обрадовались, все
желали к себе и невременными ужинами пуще изнурили меня; рад, что мог
уехать. Возвращаясь же домой, на сильном ветре сделался мороз до того, что
духу не достало, принужден был остановиться, выпил водки, съел кусок
хлеба, почувствовал лучше, доехал благополучно домой. Теперь, проводя
масленницу, утром попеваем: «помилуй мя, Боже», да «на реках
Вавилонских», а вечеру «Помощник и Покровитель», за что Господь
сподобит нас принятием Святых Своих Таин, дабы в радости достичь и
воспеть «Христос Воскресе!» Что-ж принадлежит до хозяйственных
обстоятельств, то по теперешнему времени донесть нечего, доколе дождемся
весны красной, а лета теплого. Оканчиваю сие прошением и желанием всех
Создателя нашего благ, да излиет на Вас все Свои щедроты и сохранит
здравие и спокойствие, как Ваше, равно и любезнейшей Графине,
Милостивой Государыне моей, Анне Алексеевне. С неограниченным моим
глубочайшим почтением пребыть честь имею и называться. [465]

——

1800-го, сентяб. 22-го дня, из Дрездена.

Государь мой,

Василий Володимирович.

Почтеннейшее письмо Ваше, от 12-го августа, с большим моим

удовольствием мною получено, за которое покорно благодарю, и прошу Вас,
по времени удосужась, уведомлять меня о благосостоянии Вашем, чем меня,
истинно чтущего Вас, одолжите. Даруй, Боже, чтоб сии мои строки нашли
Вас со всем Вашим благодатным семейством во всяком благополучии и
удовольствии. Препокорнейше я и с дочерью Вась благодарим за
доброжелательство Ваше к нам; желали бы и лично оное сделать, но, по
отдаленности нашей, оного не можем исполнить. Сожалею и очень о
болезненных Ваших припадках; хотя Вы и сами лучше моего знаете, как
должно здоровье сберегать, но нельзя-ж Вас и не попросить об оном, чтоб от
дурной погоды и ненастья не укрываться и здоровье свое сберегать, что и
всем творениям есть свойственно и сродно, для чего-ж и нам оного в свою
пользу не употребить и об оном да помолимся, чтоб Всевышний наставил нас
на путь правый ко спасению душ и телес наших. На благодарных же
пословица есть: «спасибо тому, кто поит и кормит, а вдвое тому, кто хлеб-
соль помнит»; к Вам же она более всех отнестись должна, которую прошу
принять не отговариваясь. Что-ж принадлежит, что Вы жалуетесь на Вашу
память, а мою похваляете, не гневите Господа в оном, и Вы и я, совершенно
уверен, хотя и давно в разлуке, но, если Господу угодно будет увидеться,
тогда Вы всех нас узнаете безошибочно. Радуюсь, что Вы утешаетесь
жеребятками; даруй, Боже, Вам и всегда утешаться, кольми паче невинными
забавами; в оном все счастье нашей жизни состоит, кто бы как не
мудрствовал — был свет, есть и будет, а переменяются только обычаи и
моды по временам, и оное есть свойственно нам по пожеланиям; хотя бы
вещь и хуже была, но она новенькая, которою мы сначала и полюбуемся, а
часто опят и старой бы пожелали; так, как радуемся новым сапогам, а после
от них мозоли получаем и с какою радостью опять старые надеваем. Обо
всем же оном ты сам все знаешь. Не без удивления-ж мне кажется здесь
находящийся господин живописец, Ваш и мой сосед, Лаптевский; я и по сю
пору не могу его допряма узнать и распознать, чего и как желает. Зная, что
он иногда считал себя [466] лягушкою, которая в сказках сказывается; теперь
же иногда себя считает злополучным человеком; друга-ж, которого имеет,
частые выговоры ему делает обиняками, а случается иногда говорить об нем,
яко совершенно неблагодарном, скупом и гордом человеке, который
совершенно счастьем испорчен. Я-ж стараюсь иногда сказать, чтоб не такие
крутые заключения делал, а спросил бы иногда, рассказав все свое
поведение, и друга своего, общим им дружному человеку, господину
Хотавскому. И этого не хочет, говоря, будто все противную сторону против
его возьмут. Что тут сделаешь, — он один только умен. Иногда желает быть
в большом свете с благопристройностью, а большею частью желает жить в
пустыне и никого не знать. Удивительные люди, что не знают, чего желать,
но нельзя сказать, чтоб на таковые распоряжения без сожаления глядеть
можно было. По временам же часто говорить с другом, похвалля его
достоинства, приписывает то, чего в нем и нет; в другие-ж времена крепко
черными красками его описывает, как-то: неблагодарным,
нечувствительным, скупым, гордым и незнающим человеческих достоинств,
а единственно желая только иметь около себя таковых людей, которые
угождают вышеписанным его страстям. И мне часто случалось столь гневные
слова к другу его слышать. Теперь же читает книгу Оксенширна и часто
похваляет Сенеку, и что из оных книг полюбится, хоть кстати или не кстати,
вдруг желание и припадет по оному поступать. Боюсь, чтоб не наскучить
Вам таковыми пустяками, но, зная, что и Вы его любите, так и отношусь;
нельзя же не пожалеть о заблуждениях наших. Как любо было на него
глядеть, что он гораздо было в своем здоровье пооправился, а теперь опять
дрянь взбуравилась, и не он хлеб ест, а хлеб его съедает; нельзя об оном не
пожалеть. Прошу мое почтение, тако-ж и от дочери моей, всему Вашему
семейству сказать. Я-ж есмь с моим к Вам почтением Ваш, Государя моего,
покорный и охотный слуга

Граф Алексей Орлов Чесменской.

Благодарю за молитву Вашу, читаю и сам великопостную: «Господи,

Владыко живота моего», да еще «на Тя, Господи, уповахом» и прочее.

Я не знаю, какие-то распоряжения и учреждения к Вам посланы, но по

разговорам примечается, что много блажи тут есть. [467]

——

Милостивый Государь,

Граф А. Г.

Милостивое и утешительное для меня начертание Вашего Сиятельства, от 22

сентября, имел счастие получить, за которое со всем моим семейством, равно
и Милостивой Государыне, Графине Анне Алексеевне, приносим нашу
нижайшую благодарность, прося и моля Всевышнего от чистых душ и
сердец, да ниспошлет Свою Святую милость на вся дни живота Вашего.
Аминь.

Весьма бы для меня было удовлетворительно видеть из извещения Вашего о

благополучном состоянии Вашего здоровья, ежели бы соответствовало во
всех частях возможных, но признаюсь Вам, что на счет живописца
равнодушно принять не могу. Что же сказать Вам? Поистине ничего больше
не могу, как Спасителя нашего слова: «Отче, отпусти им, не ведят бо, что
творят». Вы, Милостивый Государь, преимущественно знаете сами все, что
человек всякий, по несовершенству создания своего, есть ложь;
отличающаяся мудрость одна состоит в противубодрствовании себе, сколько-
ж есть тех людей, которые научились управлять собою, трудно и познать
оное, а исполнять по временам века нашего, кажется, и совсем не возможно,
а паче, к несчастию, когда еще окажется и природный недостаток. Итак,
остается с искренным прискорбием об исправлении в таковых случаях
просить и молить Создавшего вся, да поможет Он нам Своею Святою
милостию просветить и наставить на путь истинный.

О себе-ж Вам, Милостивому Государю, донесу, что я по сие время, благодаря

Господа и благодетеля моего, живу по обыкновенному положению моему
непременяемо; легкие припадки сношу с довольным терпением, за что и
благодарю Спасителя нашего, но признаться также должен, что нередко
бывает дух бодр, а плоть — немощна; от сильных параксизмов без отдыха и
дух не переведешь. Истинно можно от огорчения впасть в отчаяние, когда бы
не подкрепляла вера; она одна есть нам дар небесный, к утешению нашему;
святая надежда и любовь к ближнему есть залог существования нашего, в
прочем же последую святым словам: возверзите печаль вашу на Господа, и
Той тя препитает, аминь. [468] Нового у нас, особливого к донесению, ничего
достойного нет, а о прочем уже Вам по газетам известно. Я-ж по век мой с
глубочайшим моим высокопочитанием имею счастие называть себя

Вашего Сиятельства,

Милостивый Государь,

Ваш всепокорнейший слуга.